«Механист»

Вадим Вознесенский Механист

Кто измерит мой путь? Кто изменит мой рок, Что начертан мне древним холодным мечом? Я блуждаю всю жизнь в лабиринте дорог И ношу смерть за правым плечом. Не обманешь судьбу и не купишь любовь Ни за жизнь, ни за смерть, ни за горсть серебра. И холодная сталь ляжет под ноги вновь Равновесием зла и добра. Не за знамя и герб, не за список побед Не поймешь, где — искусство, а где — ремесло. Семь шагов через страх, семь шагов через бред, Коль остался в живых — повезло. Тэм Гринхил. Посвящение Каэр Морхену Бог не играет в кости, Прав был Гроф, Предсказуема злость Делением атомов, Микрочастицами, Остановить механизмы Надо бы… Курара. Механизмы

Пролог

Тилин-тилин. Пластмассовая игрушка-неваляшка. Танцует, раскачивается и вращается. Раскачивается и вращается. Оплавлен бок, и слегка выцвела краска. Тилин. Но не сотрется улыбка. Синие-синие глаза — были, когда-то. Теперь — блекло-серые. Бессмысленный взгляд. Покачивается. Замирает. Ей не страшно.

Чудовище. Голый череп с неповторимым рисунком — разводами ожоговых шрамов. Оплавленное и застывшее лицо — он чем-то похож на ту игрушку. Тоже покачивается. Только не улыбается. Вытекший глаз и безгубый провал рта. Узловатый скрюченный палец, кость и пергамент-кожа, толкает округлый желтый бок — тилин-тилин.

А еще мелодия — в такт. Тин-тин-тили-тили-дин. Еле слышно.

Черная комната и черная пыль, везде пыль. Луна осторожно заглядывает в разбитые окна. Боится порезаться. Ей еще много чего предстоит увидеть — Луне. Монстр тоже на нее иногда смотрит слезящимся единственным глазом. Он видел ее и другой — Луну. И чего-то еще ждет. Глупец.

Тин-тили-тили-дин. Слегка щербатые звуки — сломан колок, или молоточек, или еще что-нибудь. Не хватает целой ноты. Серебряная шкатулка возле неваляшки. На ней тоже нет пыли — ведь механизм время от времени заводят. Жизнь — сжатая пружина. Когда-нибудь лопнет, сломается. Но сейчас — Луна с Чудовищем слушают Музыку и смотрят друг для друга.

Тили-дин, дон-тили-дин. Похоже на «Щелкунчика» Чайковского — картина три, сцена пять, вариация вторая — «Танец Феи Драже»… впрочем, во Вселенной так много подобных друг другу мелодий.

Возможно, и Монстр может выглядеть несколько иначе. Кружиться в безумном танце посреди волшебного леса, дарить комплименты красавицам в невесомых лоскутных платьях. Никто даже не почувствует, что внутри него — лишь темная комната и черная пыль, желтая неваляшка, серебряная мелодия. И Луна — многоликая. И необузданная страсть к убийству богов.

Просто хочется верить, что все может быть не так. Что это сон.

Тилин-тилин. Неваляшка.

Тин-тили-тили-дин. Шкатулка.

Странные, странные вещи могут, волей не менее странных существ, стать самыми могущественными артефактами.

Глава 1

Дальний забой. Кирка взлетает и с силой вгрызается в камень, высекая искры, возвращая энергию удара обратно в ладони, локти, плечи, сколотые крупинки бьют по лицу, по глазам, как бьет с раздражающей периодичностью по ушам опостылевший скрежет металла о породу. Пыль, вездесущая, оседающая на одежде, на руках, на лицах, делающая узников похожими на черных демонов, сверкающих слезящимися белками, пыль, не менее толстым слоем, чем на коже, покрывающая наши внутренности — легкие, желудки, проникающая, кажется, в самую кровь.

Раз за разом, вкладывая всю массу тела в движение инструмента, единственное спасение от монотонного сумасшествия — умение погрузить себя в отстраненное небытие, позволив рукам самостоятельно делать изнуряющую работу. Это тоже опасно — слабые духом могут остаться в своей рукотворной нирване навсегда. Я уже видел таких, заблудившихся в лабиринтах собственного сознания, с блаженными улыбками на истощенных лицах, забиваемых насмерть батогами надсмотрщиков. Моя задача — остаться собой, поэтому я, подобно паровой машине, размеренно вонзаю кирку в камень и, чуть шевеля губами, беззвучно рассказываю себе истории. Не разговариваю сам с собой — нет, это прямая дорога к сумасшествию, не разговариваю, а рассказываю.

О событиях из детства. О первой любви. О приобретенных Знаниях.

Изобретаю и улучшаю, дополняю и отметаю исправления отчерченных в воображении схем. Оцениваю, горжусь достижениями, разбираю ошибки и — ни о чем не жалею. Это моя жизнь, это мой мир, внутрь которого я сейчас никого не пускаю. Ни единой твари — хотя, полагаю, некоторым очень хотелось бы докопаться до оттенков моих мыслей. Иначе чем объяснить, что примерно год назад, плюс-минус дни, недели, месяцы, ведь время остановилось и теперь измеряется в промежутках между приемами пищи, но пусть будет год назад, меня не отдали во власть очищающего пламени.

Насколько я нужен этим мрачным подземельям? Добыча сверхчистого кварца — слишком невыносимый труд, чтобы им занимались наемные работники. Ну а рабы, каторжане, выдерживают здесь всего два-три года. Но даже в обществе отверженных я изгой, впрочем, последнее меня абсолютно не беспокоит. На хриплом выдохе — рудники не прибавляют здоровья — удар.

— Что, совсем слепой без своих амулетов? — Голос с восточным акцентом, снисходительно-покровительственный. — Не чувствуешь слабину?

Гоблин. В такой ситуации инстинкт самосохранения рекомендует повернуться, раболепно согнув спину, и пробормотать что-нибудь смущенно-оправдательное. Еще неплохо набраться наглости, коль у надсмотрщика такое благосклонное настроение, и смиренно попросить указать точку напряженности. Заработать пару пунктиков в отношениях с охраной. Настроение не то. К тому же до смерти надоели повторяющиеся на протяжении всего пребывания здесь оскорбления на тему бессилия. Ведь каждому хочется задеть за живое. И никто не принимает во внимание тот бесспорный факт, что голодный и уставший каторжанин для всех закрыт — наглухо. Сканировать не могут, а самые тщательные, особенно изысканные обыски (пренеприятнейшая процедура) не дают вещественных результатов. Никаких талисманов не обнаруживается.

— Здоровый ты больно, — гоблин сегодня расположен общаться, — и тупой.

А он умный, потому что он — гоблин, а я — раб.

Каторжанин скривил губы в подобие улыбки — тебя бы, такого сообразительного, заставить кайлом махать.

— Ничего, сезон-другой, и ногами вперед из забоя вынесут.

В этом он прав, а болезненный тычок концом дубинки в поясницу только подтверждает, что при желании гоблину дано право значительно приблизить это замечательное событие. Дьявол, теперь не отстанет. Вик медленно отложил кирку, развернулся, вперил взгляд в землю и опустился на колени.

Мокрица. Здоровенная, в пол-ладони. Почему они вылезают из своих щелей только в тех случаях, когда охоте препятствуют непредвиденные обстоятельства? А мокрица была бы неплоха, обжаренная в чадящем пламени масляной лампы, — узник, не поднимая головы, проследил за движением членистого тела на границе, где неровный свет окончательно захлебывается тьмой. Еще одно преимущество скрытого сознания — можно думать, что хочешь и относиться к действительности как угодно критически.

Никаких эмоций, на которые натасканы все охранники, — и многих это дезориентирует. Мягко говоря.

Надсмотрщик медленно просунул дубинку в пространство между тощей шеей и железным ошейником, затем резко крутанул. Дыхание перехватило, челюсть с хрустом дернулась вверх. Узнику представилась возможность рассмотреть своего собеседника. Незнакомый, впрочем, их друг от друга отличить не так просто. Тошнотворный запах изо рта, скуластое, смуглое от природы лицо с узким разрезом глаз — типичные черты гоблина из местных. Не воин. Даже из такой уязвимой позиции его легко обезоружить голыми руками. Только это ничего не даст.

Узник судорожно сглотнул, скребанув заросшим кадыком по занозистой поверхности дубинки. Интересно, это провокация или личная инициатива? Плотно на него уже давно не давили, наверное, с тех самых пор, как он починил Хозяину счетчик. С другой стороны, то, что происходит сейчас, еще не выглядит как серьезная неприятность. Молчание подзатянулось. Хотел бы чего сказать, так ведь дубинка давит — не вякнешь. Каторжанин сменил взгляд с покорного на панический — последним средством демонстрации униженности могли стать разве мокрые штаны.

— Не можешь нормально работать — быстрее кайлом двигай! — Удовлетворенный гоблин выдернул свое орудие, обжигающе полоснув шершавой поверхностью по коже, и толкнул ногой в грудь.

Узник опрокинулся навзничь, стараясь при этом не попасть спиной на обломки породы.

— Быстрее, крыса!

Каторжанин проворно вскочил, подхватил инструмент и принялся истово колотить в стену. Быстрее так быстрее, нашел чем пугать — молотом приходилось махать сызмальства, а уж он потяжелее кирки будет. Дрей Палыч, царство ему, такой темп задавал — за день работы у горна семью потами килограмм живого веса сгонял. Тогда не жаловался.

Вот и теперь довелось гранит грызть, только не тот, что учитель заставлял. Тектонику породы ощущать для работы полезно, но ради этого талисман глушить не стоит. К тому же за производительность лишний черпак похлебки все равно не полагался. А если бы гоблинам выработка нужна была, они б в пару видока нашли, хоть с завалящей чуйкой. Работали бы как в кузнице — видок точки указывал бы, а узник со всей дури глыбы ворочал.

— Клянусь Одином и Зеленым Небом в придачу, — подал голос наблюдавший за действиями каторжанина надсмотрщик, — после смены скажешь десятнику, что заслужил наказание.

А гоблин не так прост, как казался. Узник только скрипнул зубами — похоже, переиграл. Почему-то думалось, что по новой прессинг начнется позже — когда человек полностью надорвется.

Насколько произошедшее меняло планы? Надо анализировать. Охранник в конце зачем себя проявил? Может, это ровным счетом ничего не значило? Хотелось бы в это верить, если бы не ноющее предчувствие — неспроста. Или все-таки здоровая паранойя уже перерастает в активное безумие?

Вопросы, поиск ответов на которые не разминает ум, — лишние.

Когда надсмотрщик ушел, коллеги по обе стороны слегка расслабились, а узник вложил всю свою жажду ответов в удар такой силы, что отколовшийся внушительных размеров обломок чуть не отдавил ему ноги. Ноги стоило беречь — сегодня по пяткам и так достанется. Не били его тоже давно, забывать стал, каково оно — лежать в жестких, отполированных тысячами тел колодках и очумело визжать после каждого соприкосновения палки толщиной в палец с голой ступней. Орать, стараясь перекричать гогот зрителей, потому что они хотят это слышать, а еще потому, что так немного легче переносить боль. Вечером предстояло вспомнить. Узник попытался прикинуть, сколько ему отмеряют — десять — пятнадцать? Проступок вроде малозначительный; плюнул, повел плечами и выбросил ненужные мысли из головы.

Резкий запах мочи и шуршание крыс по углам. Источающие влагу стены и ледяной пол без подстилки. Маленькое зарешеченное оконце в двери, пропускающее свет далекой коптилки, отчего в помещении чуть-чуть рассеивается абсолютный мрак. Так изнутри выглядит местный карцер. Быть может, такие условия и не вызывали бы особенного неудобства у каторжанина со стажем, если бы онемевшие шею и руки не сжимали тисками тяжелые колодки, а несчастные опухшие ступни не пульсировали терзающей болью. Узник пошевелился, и затекшее тело свело судорогой. Когда шея и руки заключены между двумя массивными брусками, самое комфортное положение — сидеть на полу, прислонившись к стене.

Предположения о размерах наказания не оправдались. «Оскорбление охранника» — оказывается, именно так узник и поступил. Хуже только открытое сопротивление, подстрекательство к бунту или попытка побега. Пятьдесят ударов по каждой ступне и неделя в колодках на хлебе и воде. Причем хлеб — это пара сухарей в день, небрежно бросаемых в окошко на пол, которые невозможно ни поднять, ни тем более есть. Колодки — безумно неудобное украшение. А вода — это то, что удается слизнуть со стен темницы.

Показательные бастонады в руднике устраивались ежедневно, но порка чернокнижника — это всегда праздник. Узника били долго и ответственно, смакуя удары под радостные вздохи жадной до зрелищ толпы. И он тоже слезно смаковал, давясь соплями, уткнувшийся носом в подстилку из гнилой соломы, сбившийся со счета на первой двадцатке, а на последней — сердобольно приводимый в сознание после каждого удара. Единственной мыслью, позволяющей сохранить себя, была мысль о том, что они, все они — и гоблины, и крысы-рабы, — видят его страдания, его боль, видят, но не ощущают сопутствующих эмоций. И это делает их развлечение не таким красочным, как хотелось бы…

Ложь, наверное, — не было тогда никаких мыслей.

Неделя в карцере — вполне разумный срок, весь этот период узник все равно может передвигаться только на коленях, а поэтому толку от него на рабочем месте никакого. Практично.

Это называется взяться всерьез, не иначе — установка сверху. Узник вздрогнул. Если возвращается тот ад, который был сразу после прибытия на каторгу, — черт возьми, как он этого не хотел… Тогда его не били только по голове — берегли самое дорогое и, не зная того, помогали сохранить последний талисман. Но год назад узник был гордым и упрямым, а теперь стал вежливым и услужливым. Постарался стать — всего за год в рудниках взамен настоящей можно придумать новую, очень правдивую и интригующую правду. Плохо, если тот охранник по-настоящему раскусил его. В таком случае, прежде чем начать задавать вопросы, с узником еще поработают. Наверное, неделю в карцере стоило расценивать как передышку.

На третий день голод наиболее остро начинает напоминать о себе.

Шаги узник услышал издалека — слух у него отточен постоянными тренировками, каждый шорох, особенно шорох, узник привык разбирать на составляющие. Мимо здесь не ходят, очередной сухарь принесут не скоро, значит — гости. Узник попытался привести мысли в порядок и настроить себя на нужный лад. Для разговора… если сразу не начнут бить.

Дверь со скрипом отворилась, внутрь, спотыкаясь, ввалился подгоняемый пинками человек, за его спиной звонко лязгнул засов.

Новый сокамерник оказался сухощавым человеком высокого роста, не скованным. Полумрак мешал разглядеть лицо, но по осанке и движениям опознать его было можно. Завершающим штрихом оказался голос:

— Живой, Старьевщик?

Узник никак не отреагировал.

Латын — один из подручных Мамоны, в кругу каторжан человека значимого. Что у него за отношения с гоблинами — открыто высказывать предположения на эту тему считалось небезопасным, но с киркой, ни его, ни четверку помощников-головорезов никто, ни разу не видел.

Тем более было странно видеть Латына в карцере. Названный Старьевщиком с группой Мамоны прежде не пересекался — здесь все, кроме охраны, старались обходить его стороной. Репутация человека, умеющего находить общий язык с отвратительными предметами Древних, — штука серьезная. Мамона же вообще делал вид, что его не замечает. А может быть, не трогали просто потому, что запретил Хозяин. Ни взгляда, ни слова в его сторону. Узник откинул назад голову, пытаясь дотянуться затылком до холодной стены.

Надоело все. Как все надоело…

— Як тебе обращаюсь, чуха! — резко повторил Латын.

Ну и что? Год не нужен был, а тут поговорить захотелось? Чухой обозвал. Ладно, Старьевщиком, это ведь имело непосредственное отношению к сокамернику.

Узник попытался представить себя со стороны. Сколько раз за год ему довелось по-настоящему помыться? Два — в таком скудном количестве ошибиться сложно. А постричься? Ни одного. Запах. Каторжанин его не чувствовал, потому что привык. Как все. Может, и правда — чуха. Чуха так чуха.

А ведь в таком ключе люди Мамоны общались с остальной серой массой.

Если бы не колодки, узник бы почесал лоб.

Что теперь изменилось? Не зря здесь Латын. Тот гоблин, он его точно раскусил? Скорее всего. А если так — будут ломать? Пробовали уже. Кого сейчас представляет Латын? Чьи интересы — официально? Не скажет? А и не надо — так даже лучше.

Каторжанин мысленно улыбнулся сокамернику: хорошо — пусть не сломлен, но это не значит, что не готов к контакту. Вот только с кем? Ну уж не с какой-то крысой.

— Притих? О цацках своих жалеешь?

И этот туда же… узник не пошевелился.

— Что расселся? — Латын начал терять терпение. — Жопу отморозишь. А я люблю горячие.

Недостаток женщин в замкнутом обществе восполнялся крепкой мужской дружбой, однако узнику подобное предложение делали впервые. Задеть его таким образом было непросто — Старьевщик философски качнул головой — это после обысков-то.

По сути, лежать на холодном полу не так уж плохо — нет, не то, что он делает задницу непритягательной для сокамерника, но распухшим подошвам на нем становится легче. Вставать не хотелось, все-таки ноги еще болели. Узник зажмурил глаза и в узкие щели между ресницами, чтобы не была заметна заинтересованность, внимательно рассмотрел предстоящего противника. Темно, конечно, но мрак шахт прекрасно тренирует зрение.

Худой и гибкий, как на шарнирах. Однажды Латын был замечен в деле. Неплохой боец, не мастер, но и не слабак. Каторжанин подобрал ноги, стараясь закрыть голенями грудь и отстраненно отмечая добротность ботинок оппонента. У него самого уже год как обуви не водилось.

Латын наконец ударил. Чуть отклонившись, пнул ступней в голову. Не напрягаясь — узник ведь сидел.

Хорошие бойцы пользовались, как правило, двумя вспомогательными техниками — или пытались подавить противника, затормозить его реакции, или уловить микросейсмы его предстоящих действий. Какой тактикой пользовался Латын, осталось загадкой — узник был нечувствителен к обеим. Но боец ему попался достойный. Уж больно сильным и точным вышел удар. Уклониться не удалось — движения сковывали колодки. Осталось только повернуться и подставить в качестве блока деревянный воротник.

Если Латын себе ничего и не сломал у основания ступни, то связки порвал точно. Звук получился хрусткий, сочный. Не давая противнику опомниться, каторжанин резко выпрямил ноги и прыгнул вперед, одновременно вращаясь вокруг своей оси и целясь углом колодки в голову. В ответ Латын сначала чуть наклонился, а потом осел — второй удар тоже достиг цели. Узник, потеряв равновесие, упал рядом, но сразу попытался вскочить. Если бы сокамерник остался на ногах, драку можно было бы считать законченной.

Каково оно — получать тумаки в ответ? Не быть хозяином ситуации? Привычка — враг настоящего бойца.

Скованный каторжанин уже поднялся на ноги, а Латын все еще лежал, шаря руками в поисках опоры. Стоять на незаживших пятках показалось некомфортным — узник, превозмогая боль, подпрыгнул повыше и рухнул коленями на грудную клетку противника. Повторил это несколько раз, пока отчетливый треск под ногами не возвестил, что, пожалуй, достаточно.

Каторжанин отполз в сторону, Латын захрипел, несколько раз харкнул кровавой пеной и забился в мелкой дрожи. Смерть — вещь неприятная, но человека в деревянных колодках ее проявления особо не беспокоили.

Он даже позволил себе нервно хихикнуть — Латын ведь не говорил, что пришел говорить с ним от имени гоблинов, например. Чужая задница ему, видите ли, понравилась…

Через некоторое время, придя в себя, каторжанин неуклюже подполз к недавнему противнику и попытался осмотреть тело. Ловкими его действия назвать было трудно — ведь руки зафиксированы по обе стороны от ушей.

Стоило попытаться найти нож, без него эта братия в приличном камерном обществе не появлялась. Впрочем, оружие узнику было без надобности — все равно ведь потом обыщут, куда его спрятать? Он обратил внимание на ботинки. Шнуровка не поддалась, и человек разочарованно сплюнул. Хотелось извлечь максимум пользы из случившегося. В конце концов, ему удалось стянуть с мертвеца кожаную куртку, но, так как поменяться своими обносками не представлялось возможным, пришлось использовать ее в качестве подстилки.

Не навещали их долго, наверное, не хотели мешать Латыну получать удовольствие. Несколько раз сменился факел, вяло танцующий с тенями где-то бесконечно далеко, и только на утро следующего дня принесли поесть. Вместо положенных сухарей тарелку горячей похлебки. Одну.

Гоблин беспечно открыл боком дверь и замер, увидев распростертое тело. В темноте гоблины видят не хуже каторжников, и личность покойного он опознал безошибочно. Похоже, это обмануло его ожидания. Дверь хлопнула, лязгнув запорами, а перевернутая миска зазвенела по полу. Желудок узника протестующе заурчал. Ситуация выглядела неоднозначной — Латын хоть еще и не начал вонять, но порядком уже наскучил. И крыс от него отгонять желания не возникало.

Каторжанин попытался сохранить в себе позитивный настрой. Ведь его наверняка скоро опять станут бить…

Выходил он из карцера, как положено, после семи суток заточения, все еще стараясь больше перемещать массу тела на носки, но с чувством удовлетворенности жизнью. Такая вот тварь человек — и радоваться нечему, а освободили руки от тесного плена, встряхнул ладонями, дал плетьми повиснуть вдоль тела, и все, душа ликует. Мрачные стены кажутся совсем домашними, а охранники — вообще близкими родственниками.

Последние дни приходилось чуть не на голове стоять, чтобы уменьшить отток крови от кистей. Прошедшая неделя стала для узника источником загадок, наполненная свежими темами для размышлений. Начиная от общения с гоблином на дальнем забое и заканчивая спокойным, чуть ли не вежливым отношением охраны, когда снимали колодки. Его даже не наказали за досадное недоразумение с Латыном.

Впрочем, недолго им любовались — через полчаса дружный топот снаружи возвестил о прибытии делегации в восемь персон. В другой ситуации ему бы стало смешно: охрана выдвигалась в карцер чуть ли не боевым порядком — щиты у носа и сабли наголо. Узник даже немного струхнул, что затопчут в неразберихе. Потому что хорошие бойцы в гоблины не шли, хорошим бойцам находилось применение и на поверхности, а тюремная охрана хоть и регулярные войска, но строевыми приемами досуг разнообразить не жаловала.

Каторжанин подобрался в своем углу и, памятуя, что по голове раньше не били, постарался максимально прикрыть остальные части тела широкой доской колодок. В последний момент пришла мысль: где они в темноте разбираться-то будут, куда месить? Однако побаиваются — а это, что ни говори, уже приятно. Вспомнился самый первый день на руднике, как его вели на четырех цепях, что дикого зверя. Здоровья у него тогда было побольше. Плюс всеобщий страх — почти благоговейный. Потом население пообвыкло.

Между тем трое из прибывших заблокировали узника в углу, другие осмотрели тело Латына. Каторжанин цыкнул зубом — все по-честному: конкретная ссадина на виске и отбивная с осколками ребер вместо грудной клетки. Ни тебе огнестрела, ни другого омерзительного древнего колдовства. Старший из гоблинов, Ангиз, неплохой, по мнению узника, мужик, удивленно хмыкнул и приказал выносить покойного — его и потащили бесцеремонно за ноги, цепляя ступени затылком. И сами ушли. Повезло — будь кто другой в наряде, так легко бы не отделался.

Чуть позже посетил Сам. Пришел спокойно, почти без конвоя, бухнулся на подставленную табуретку и сделал знак оставить его наедине с заключенным.

— Как тебе это удалось, Вик-Старьевщик? — спросил, рассматривая маникюр с серебристым узором на своих ногтях.

Узник безмолвно посмаковал свое имя. Не то чтобы стало забываться, как его назвали отец с матерью, но отождествлять себя с определенным набором звуков в беседах с самим собой он считал нехорошими предпосылками, а редкие внешние обращения начинались обычно с «эй, ты». Еще реже делались попытки назвать его тем же Старьевщиком, чернокнижником или механистом. Все-таки слышать собственное имя — большое дело. Настроение поднялось еще на пару пунктов.

Вспомнилось, что и к Хозяину по большому счету особых претензий нет. Хотя нормальные люди гоблинами не становятся, но он далеко не самый худший и дураком его назвать нельзя. Он винтик, винтику положено вертеться. Оттого все пальцы в гайках. Золотых. Опять же — счетчиком пользуется, не брезгует.

Однако играть с Хозяином в молчанку не рекомендовалось.

— Он первый начал, — просипел узник Вик, вспоминая, вместе с именем, звук собственного голоса.

— Да уж… недосмотр — вас в одну камеру. Кого-то накажем, — голос Самого был полон безразличия.

Вик подыграл, пожав, насколько это позволяли колодки, плечами. Недосмотр так недосмотр — хорошо все, что кончается не очень плохо. И вздохнул — многозначительно.

— Слухи пойдут, — напоследок посетовал Хозяин. — Как бы с Мамоной проблем не было…

И ушел, оставив узника в легком недоумении.

Чего хотел? «Слухи пойдут». Легко — если пустить.

Почти сразу после этого принесли еду. Целую миску похлебки. Все страньше и страньше, если цитировать одну старую-старую сказку. Еду Вик жрал, словно собака, на коленях, балансируя колодой, то и дело утыкаясь лицом в обжигающее варево. Было вкусно. Он давно уже отучился задумываться, какие ингредиенты использовались при приготовлении местных блюд. Впрочем, больше такой пир не повторялся — до конца срока вернулась сухарная диета.

Само собой разумеется — освобождения узник ждал с определенного рода нетерпением, а после того как наивно считавший себя кузнецом гоблин сбил заклепки — ощутил себя победителем. Упоение одержавшего верх в поединке… не рано ли?

Бараки, вернее, обустроенные рядами нар пещеры встретили Вика с позабытой настороженностью. Отношение к нему сокамерников за прошедший год менялось несколько раз, и всегда — только в худшую сторону. Настороженность — это третья стадия после страха и ненависти. Последнее — нечто вроде брезгливого неприятия. В среде рабов бытовала непререкаемая уверенность, что шатание по древним руинам могло сделать Старьевщика носителем какого-нибудь доисторического и невыносимо отвратительного заболевания. А его относительно здоровый, по каторжным меркам, вид отнюдь не доказывал обратного. В любом случае — обычный приглушенный гомон, смолкший при появлении сопровождавших Вика гоблинов, после их убытия не возобновился. Узник оказался в центре не сильно скрываемого внимания. Не впервой — он завалился на отведенный лежак и, не реагируя на витающую в бараке напряженность, тем более талисман надежно отгораживал от негативного фона, с нескрываемым удовольствием вытянулся. Наверное, следовало поспать, и организм настойчиво требовал отдыха, однако Вик предпочел некоторое время просто полежать, закрыв глаза. Чтобы быть в курсе событий. Навряд ли кто-то из каторжан догадывался, да и мало кого по-настоящему интересовали его способности, но слух у Вика был отменный.

— Завалил Латына… Сам в оковах… Черт его знает — может, что и осталось… На людях-то тихий… Да Латын из янычарства дезертировал… Не знаешь? Офицера из-за бабы порешил… На Латыне душ, что на тебе вшей… То-то и оно — руки в колодках… Говорят, сердце у него вырвал, — несся со всех краев шорох-шепот на грани восприятия.

А дальше было совсем интересно:

— Мамона сказал: не жить ему.

Вот так.

Узник поднял глаза и начал рассматривать уже до последнего сучка изученные доски пустующего верхнего настила. Серые тесины и широкие щели между ними. Вполне реально пропустить в зазоры грубую бечевку, используемую для поддержания штанов, устроить петлю и удавиться — пускай потом беспокойный дух тревожит жителей барака. И не изгонишь — с призраком чернокнижника ни один анахорет связываться не отважится.

Мамону здесь боялись не меньше гоблинов. А то и больше. Надо полагать, основания для этого имелись. Раз сказал, не жить, значит, примеряй домовину. Чего теперь делать — к гоблинам бежать?

Утро вечера… Хоть ни Мамона, ни его подручные в бараке Вика не обитали, но на сон он настроился чуткий и опасливый. Не так сложно оказалось испортить настроение — даже бывалому человеку всегда неприятно располагать информацией о том, что завтра его снова будут пробовать умерщвлять.

Побудка и привычная миска пахнущего плесенью варева. На рудниках все пахнет плесенью, а присутствие этого аромата в пище придает еде, на которую жалеют даже щепотку соли, остроту и пикантность. Как зеленому сыру, что варят по сокровенным рецептам. Такова каторга — здесь за крысу в тарелке не режут горло повару, а предпочитают порвать друг друга. Одним словом, баланда из расползающихся еще до того, как их бросили в котел, овощей и каменный хлеб с опилками с некоторых пор являлись вожделенным блюдом даже для Вика, прежде старавшегося не иметь ничего общего с остальными заключенными.

Кашевар шлепнул похлебку в миску, словно в его черпаке затаилась в ожидании смертельного броска болотная гадюка. В очереди на раздаче традиционное расстояние вокруг узника увеличилось вдвое, и даже самые отчаянные или отчаявшиеся не решились принимать пищу за одним с ним столом. Вспомнились старые добрые времена — тогда даже дышалось легче в тесных казематах. Год назад Вик постоянно ловил себя на желании рявкнуть «Бу!» толпящимся рабам и наблюдать, как они станут в панике пытаться отскочить подальше. Совершенно серьезно — у него создавалось такое впечатление. Сейчас за подобную выходку могли просто и незатейливо закидать камнями.

Мамона в сопровождении сократившегося на четверть кортежа проследовал к лучшему месту, и на их столе мигом материализовались дымящиеся миски. Отборная еда, надо полагать, там плавали разварившиеся, облезлые крысиные тушки. Вик поймал себя на мысли, что это чертовски аппетитно, но безмолвно пожелал гостям подавиться.

Здесь все привыкли прятать взгляды, боясь увидеть в чужих глазах свой приговор. Нахально пялиться на охранников узника отучили примерно за месяц заключения, но право безапелляционно рассматривать остальных он за собой оставил. Поэтому сразу заметил обращенный к нему многообещающий жест одного из подручных Мамоны. Тот скорчил гримасу и провел грязным ногтем большого пальца по собственному горлу. Что ж, ничего другого ожидать не приходилось.

Что теперь — будут запугивать, вынуждая апеллировать к гоблинам? Если нет? Осмелятся ли его «немножко убить»? Ни за что. А охранники отреагируют сразу, если Вик к ним обратится? Навряд ли — не в их правилах. Скорее всего, отмахнутся, а разговаривать станут завтра, когда все уже произойдет. Вечерней взбучки никак не избежать — для профилактики. Вот такие здесь игры — Вик отправил в рот очередную ложку варева — стратегия и тактика.

Как по нотам. Что он может и что должен сделать в этой ситуации? Шаг первый — попросить охранников о защите и получить отказ, шаг второй — постараться держаться молодцом сегодня вечером. Это скорее для себя. То, что он поговорит с охраной, в определенной мере развяжет руки и позволит защищаться от души. Вот только хотелось бы знать, насколько выигрышно он сможет себя проявить. По здравом размышлении — выглядеть, молодцом не удастся. Рудник сильно подорвал здоровье, а недельной давности экзекуция окончательно выбила из колеи. Даже с Латыном в стычке один на один Вику пришлось бы попотеть, и не факт, что удалось бы одержать верх. Янычарская школа рукопашного боя заслуживает определенного уважения, а Вик считал себя в большей мере оружейником. В том смысле, что умел не только изготавливать оружие, но и неплохо с ним управляться. Причем даже с экземплярами, сильно отличными от экипировки регулярной армии.

А с оружием тут, понятно, имелись проблемы. Наличие отсутствия — Вик усмехнулся, вспомнив некоторые свои игрушки из той, казалось, совсем уже другой жизни.

Прежде чем думать о способах, следовало внимательно присмотреться к противникам — Мамоне и его помощниками: Глебу, любителю елозить пальцем по шее, Северу, полностью отмороженному субъекту, и Биру, лишь кажущемуся по-медвежьи неповоротливым. Размышления прервал как раз упомянутый Север, появившись напротив и нарушив сферу уединения Вика.

— Ты, барахольщик, постарайся сегодня день хорошо провести — он у тебя последний.

Реагировать на подобные заявления узник не собирался, разговаривать, как всегда, было лень, тем более что на каторге общались на не всегда понятном жаргоне и сказанное порой трактовали совсем не так, как хотелось.

— А вот жрать не стоит — когда мы тебе кишки выпустим, меньше говна вывалится. — Рука собеседника потянулась к миске.

Человеческие поступки всегда намного красноречивее слов. Можно сетовать, что суровый этикет каторги не позволяет пользоваться всем многообразием столовых приборов. Ножи и вилки — непозволительная роскошь. Но и из оловянной ложки, например, при должном усердии тоже можно сделать вполне приемлемую заточку. Правда, на это нужно время, а у Вика его не было.

Тем хуже пришлось Северу, когда узник с коротким резким замахом вогнал тупую рукоятку ложки ему в ладонь. Жаль — не удалось пригвоздить лапу к столу.

Вик скривился, подавляя бурлящий в крови и абсолютно сейчас ненужный азарт, побуждавший к необдуманным поступкам. Зря — не нужно было выпендриваться.

У Мамоны выдержки оказалось больше. Он цыкнул Северу, и тот послушно потрусил к нему, на ходу выдергивая из ладони согнутый кренделем столовый прибор. Что ни говори, а достоин уважения — ведь сцепил зубы и молчит. Мамона взял из его рук красную от крови ложку и погрозил ей Вику:

— Я тебе ей глаза достану, чернокнижник.

После чего вся четверка встала и ушла. Ложку забрали. Вик попенял на себя за неосмотрительность. В смысле — чем теперь есть? Но на душе плясали бесы — Старьевщик готов был схлестнуться с Мамоной прямо сейчас.

Разум все же пытался одержать верх над эмоциями — Вику всю жизнь приходилось клясть себя за подобные выходки, и… он ничего не мог с этим поделать. Зато такая встряска, такой заряд бодрости! Запоздало пришла мысль, что если узник нужен гоблинам живым, то совсем не обязательно — целым. И поэтому угроза ослепить может быть вполне реальной. К лицу прилила кровь, а очередной выброс адреналина погнал мурашки возбужденного озноба по венам. Такой хороший боевой настрой надо было постараться не растерять до вечера. Все-таки остро стоял вопрос насчет оружия, только оно могло дать в предстоящей схватке возможность оказаться на высоте. И большим сюрпризом для врагов будет совершенная непредсказуемость — Вик не раз убеждался, насколько дезориентирует даже опытного бойца тот факт, что ты в полной мере не чувствуешь своего противника. Это как драться с завязанными глазами.

А еще неплохо, что Севера хоть частично, но все-таки он вывел из строя.

Обозначившийся конфликт с Мамоной, как и предполагалось, не вызвал у охранников должного интереса. Ангиз, которому опять не повезло с днем дежурства, только сочувственно покачал головой.

— Сам нарвался, — сказал он, отводя глаза, — сам и расхлебывай.

Вику не хотелось расстраивать старшего смены, но он сегодня был расположен убивать и калечить — другого выхода не оставили. А за неожиданные трупы нигде по головке не гладят.

Работать его снова отвели в дальний забой — с глаз долой. Вик был спокоен, пребывая в уверенности, что сюда по его душу Мамона не пойдет — причин нет. Расправа должна стать показательной, чтобы другим неповадно. До вечера есть время подготовиться.

Как только Вика вместе с тремя каторжанами оставили одних, он бережно отложил кирку в сторону и уселся на обломок породы. Вереница грузчиков в сопровождении охраны придет ближе к обеду, часа через четыре, а работать сегодня он вообще не намеревался.

— Ты… это… накажут ведь. — Формально Крот, морщинистый каторжанин неопределенного возраста, являлся бригадиром и не прокомментировать такой саботаж не имел права.

Вик вяло посмотрел в его сторону, тот поежился. Хоть кто-то еще боится. Еще больше бригадиру стало не по себе, когда узник ответил. За год пребывания вместе с заключенными Вик не перекинулся с ними и парой слов. Впрочем, ничего особенного он и сейчас не сказал:

— Jedem das seine, — потом, немного подумав, зловеще добавил: — Arbeit macht frei.

Крот побледнел так, словно знал истинное значение этих фраз.

Навряд ли — скорее всего, он принял сказанное за сакральное фонетическое построение. Заклятие, если по-простому. В любом случае слова послужили убедительным доводом, чтобы не мешать пустыми замечаниями.

Вик помассировал ступни, в очередной раз вспоминая ботинки Латына. Хорошо, от постоянного хождения по острому гравию подошвы загрубели — раньше после пятидесяти палок с них бы шкура слезла. А так — вполне терпимо, приходится немного косолапить при ходьбе, но ничего, наступит время драться — еще попрыгает.

Не это главное. Оружие. Ребята Мамоны наверняка не пользуются оловянными заточками. Зачем? У них есть ножи. Не боевые тесаки, конечно, но складники будут у каждого. Что этому возможно противопоставить? Неплохо бы захватить с собой кирку, но инструмент отбирают на выходе из рабочей зоны. Придется обходиться тем, что есть.

Трофейная куртка Латына, помимо своей добротности, обладала еще одной понравившейся особенностью. Снизу, в районе пояса, ее ширина регулировалась двумя кожаными ремешками со стальными пряжками. Хорошие такие пряжки, в которые легко проходили два пальца. Вик перегрыз ремни и примерил эти пряжки на ладони правой руки. Получилось нечто вроде кастета. Если выступающие грани наточить о шершавую породу, таким приспособлением запросто можно нанести болезненное рассечение. Что еще? Он внимательно осмотрел свою одежду в надежде найти еще хоть что-нибудь, что можно использовать в качестве оружия.

То ли дело раньше… Хоть бы малую толику того арсенала, с которым его обложили в свое время под Курганом. Тогда довелось упокоить, почитай, два отделения и почти оторваться от янычарской погони. Ведь ушел бы, если б не досадная случайность. Эх, былого не вернешь.

Вик задумался. Минимум в бою — щит и меч. Щит — все та же грубая кожа куртки Латына. Когда начнется, можно снять и обмотать вокруг предплечья левой руки — нож блокировать сгодится. Меч… узник скептически осмотрел импровизированный кастет. Даже если заточить — на расстоянии им не поорудуешь. Была вчера мысль — когда рассматривал доски лежака и раздумывал о более достойном применении веревки, что держала штаны. Вик громко хмыкнул, заставив работающих каторжан вжать головы в плечи, верно — должно сработать!

Узник сцепил ладони над головой и до хруста в позвоночнике выгнулся вперед. Засиделся — пора дело делать.

Когда время до прибытия грузчиков сократилось вдвое, Вик подошел к Кроту. Сегодня тому представлялась возможность убедиться, что Старьевщик очень разговорчивый человек.

— Место смени.

— Чегой?.. — не понял бригадир.

Одна из любимых гоблинских примочек — обозначить замах и ржать, наблюдая, как дергается испытуемый, ожидая удара. Наверное, это действительно весело.

В этическом плане между гоблинами и Виком была пропасть. Он был много хуже — ложно замахиваться не стал, а вогнал короткий хук под дых, заставив беднягу сложиться пополам. Подавил желание встретить коленом в противофазе, обернулся к остальным двоим и радостно улыбнулся. Даже если в последнее время все слегка позабыли, кто он такой, случай с Латыном должен был напомнить — в листовках, что клеили на стенах публичных мест в период охоты, Вика характеризовали как асоциального агрессивно-параноидального хищника.

Когда Крот немного отдышался и боязливо попытался выпрямиться, Старьевщик показал ему рукой в сторону места, отведенного при распределении участка работ:

— Там поработай.

Сам по большому счету виноват — никто его за язык не тянул. Бригадир, втянув шею, поплелся махать киркой вместо Вика, а тот вернулся к своим ремешкам-пряжкам.

К обеду планы несколько поменялись — Вик пришел к выводу, что более-менее сносно сможет заточить лишь одну пряжку, но зато подготовит другой небольшой сюрприз. Только услышав в глубине шум приближающихся шагов, узник подобрал кайло и лениво подошел к Кроту. Скептически осмотрел результаты его стараний:

— Пока свободен. Будешь после обеда такой вялый — убью.

Примерился и пару раз ухнул в стену — хоть плечи размял.

Прибывший гоблин выразительно промолчал, глядя на их с Кротом скудные наработки, и приказал загружать тележки. Вечером может и спросить, Вик отпасовал многозначительный взгляд своему бригадиру. После обеда над свободным участком работали поочередно все трое каторжан, причем с таким усердием, что Вик пришел к выводу: либо Крот до этого тщательно скрывал свои организаторские способности, либо давно уже надо было назначать его руководить бригадой. Как бы то ни было, к вечеру у Вика все было готово.

Одна из пряжек была отточена настолько, что прекрасно разрезала веревку и помогла выкроить аккуратный кусок кожи из куртки. Из забоя Вик возвращался во всеоружии — штаны якобы поддерживала несложная конструкция из веревок и кожи, в карманах куртки лежали четыре камня величиной с яйцо и самодельный кастет — две связанные между собой пряжки, оплетенные по одной кромке узким кожаным ремешком и заточенные с другой, одна хорошо, а другая просто зазубренная.

Ужин начался вполне мирно. Каторжане осторожно расступились, пропуская узника к котлу, повар, удивляясь, что тот до сих пор жив, в нарушение всех правил отжалел целых два половника похлебки и не проронил ни слова, когда Вик нахально сгреб с лотка три краюхи хлеба. Гулять так, гулять — узник раздухарился и проследовал к столу, находящемуся на наибольшем удалении от входа. Сидящих смело оттуда вместе с посудой. Гоблины на все это безобразие не реагировали, а в нескольких взглядах можно было уловить и спортивный интерес.

Пари они заключили что ли? Будет вам тотализатор.

Мамоны в зале еще не было, в противном случае Вик вел бы себя иначе.

Старьевщик бухнулся на скамью, снял куртку и перебросил ее через правую руку. При этом кастет незаметно перекочевал на скрытую кожаной полой ладонь, в ней же оказались четыре конца веревки, снятые с пояса. Карман куртки расположился таким образом, чтобы обеспечить беспрепятственный доступ к камням для левой руки. Можно начинать — Вик ссутулился над миской и принялся медленно поглощать пищу, пользуясь свободной рукой.

Факелы на стенах отбрасывали пляшущие в безумном танце тени. В тишине слышался лишь стук ложки о края тарелки. Время остановилось. Наверное, именно так ужинает Хан — в окружении замершей толпы подданных, старающихся уловить каждое движение царственной особы.

Смех да и только. Вик даже позволил себе вполголоса хохотнуть, репутацию сумасшедшего это уже не испортит — кумир подземного мира, повелитель крыс.

Попытался расслабиться — тщетно, нервы скрипели натянутыми канатами, и чертово варево совсем не лезло в горло. Чушь все это показное хладнокровие — может быть, отмороженный Север волноваться не способен, да и то лишь потому, что постоянно себя накручивает. Быстрее бы — Вик начал всерьез беспокоиться из-за вероятности перегореть. Ожидание подобно смерти. Откуда-то, уместно или нет, всплыли воспоминания о последнем дне на воле.

Мост, который должен был с красочным фейерверком взлететь на воздух за его спиной и перед преследователями. Радостное чувство упоения свободой и гордость, что в очередной раз сумел утереть нос Системе. Впереди Приграничье — земли, где власть Хана номинальна, а дальше, за Каменным Поясом, призрачна. Прощальный взгляд назад, на удаляющийся восточный берег Тобола и фигурку маленькой девочки, беспечно ступившей на настил моста и уже прошедшей несколько метров.

Треск фитиля в ушах, дюйм за дюймом пожираемого искрящимся пламенем, и осознание, что если прямо сейчас натянуть поводья и заставить скакуна сплясать разворот на месте, а потом что есть мочи пришпорить и без того взмыленные бока, то можно будет успеть. Назад. Сколько Вик ни думал после — так и не смог определиться, какая сила побудила его вернуться, желание, превозмогающее все — рассудок, инстинкт самосохранения и репутацию асоциального хищника. Нечто Предначертанное.

Он смутно помнил безумную гонку вспять, Приграничье, широко распахнутые карие глаза и золотистые кудри, щекочущие щеку. А потом удар в спину, вырывающий из седла, отдающийся в висках звенящим импульсом боли, встречу с землей в ватной тишине перегруженных барабанных перепонок и эхо бьющихся осколков покидающего сознания. В багровом тумане копыта возле лица, много-много, лес лошадиных ног.

Вику не довелось узнать, что сталось потом с той девчушкой. Интересно, как бы он поступил, повторись такое еще раз? Ни в чем нельзя быть уверенным…

Что же все стоят? Не проголодались за день работы? Как бы гоблины паек не сократили. Вик сжал кулаки — держись, это не худшая из переделок. А какая? Бывал он в ситуациях поопаснее, но и подготовлен был не в пример… Пустота внутри и ком в горле. Чего там медлят?..

Толпа вздохнула и еще больше подалась в стороны — в широкой арке прохода показались четыре фигуры. Мамона на миг замер, слегка опешив от увиденного. Все выглядело так, будто придворная свита в почтении внемлет восседающему во главе стола Вику.

С почти осязаемым щелчком мысли они выстраиваются в ряд и устремляются в нужном направлении. Понеслось.

Противники только раздумывают, как поступить в сложившейся ситуации, а узник уже вскакивает, бросает куртку на стол и раскручивает над головой заряженную камнем пращу. Незатейливое и эффективное оружие — в умелых руках. Вик отпускает удерживаемую большим пальцем петлю, и первый снаряд срывается к цели. Легкая слабость в ногах и подташнивание, предшествующие выбросу адреналина, прошли несколько мгновений ранее.

Бей первым, учил наставник, не вступай в полемику, не тяни время, не ищи слабых мест. Слабое место любой группы — предводитель или самый опасный ее участник. Не думай и не жди — бей первым.

Чавкающий хруст и пронзительный вопль в жмущейся к стенам массе. Давно Вик не тренировался с пращой, и сегодня случая не представилось. Как говорится — не то чтобы совсем не попал…

Они хотели быть зрителями? Здесь все — участники. Толпа устремляется к выходу, неуправляемая, обуянная паникой, затормаживая передвижение Мамоны. Узник какой-то частью сознания упрекает себя — не рассчитывал на такой эффект, а должен был — это дает дополнительное преимущество.

— Вперед! — орет предводитель, и все четверо начинают проталкиваться в сторону Старьевщика.

В руках блестят лезвия. Все же их сторонятся. Второй камень бьет в плечо бедолаге Северу. Чиркает. Плохо, особенно учитывая, что целился Вик в Вира, с его точки зрения, самого опасного сейчас, — Мамона прячется за спины.

Успеет ли метнуть в третий раз? Успевает — с треском ломается ключица у Глеба, и он катится по полу. Не Вир, но тоже неплохо. Расстояние сокращается. Четвертый камень — как последний патрон.

Вообще-то Вик даже не надеялся, что сможет воспользоваться пращой целых три раза. Нет, ее еще рано выбрасывать. Снаряд ложится в кожаное основание, которое стягивается узлом, получается нечто наподобие кистеня — груз на конце веревки. Куртка наматывается на руку, стол пинком переворачивается навстречу подбегающим противникам. Мамона, Вир и Север, последний перебинтованной правой придерживает левое плечо. Вир плавно перепрыгивает через кувыркающуюся столешницу, остальные чуть мешкают. Вир опасен — тягучие движения, ленивый взгляд и спокойная уверенность. Замах кистенем и удар голой ступней в колено. Хорошие были ботинки у Латына.

Вир, не морщась, принимает удар на голень и отклоняется от траектории кистеня. Вик не ввязывается. Вместо продолжения атаки — уход в противоположную сторону, наваха Севера скользит по коже куртки. Север медлителен, а Вир несколько тяжеловат — это спасает. Узник опрокидывает еще один стол и, пока все трое разворачиваются, наскакивает на раскрывшегося Мамону. Можно покончить с Севером, но пока его суета сковывает всю группу.

Мамона на ложный финт не покупается, и Вик, снова пытаясь уйти с линии, с разворота, наотмашь, на кого бог пошлет, свистит кистенем. Жжение в боку и липкое, теплое ощущение струящейся крови. Зацепили. Бир. Держать расстояние и не дать загнать себя в угол. Противники уже не толпятся — расходятся в стороны и пытаются взять в клещи. Мамона в центре. Снова движение в его сторону, в последний момент смена направления, перехват руки Севера, разворот на месте, для замаха не хватает места, короткое движение кастетом по горлу — хрип и пузыри крови. Вик толкает дергающееся тело в сторону Вира. Не прекращая движения, в глубоком выпаде, открываясь, бьет Мамону. В последнее мгновение тому удается блокировать плечом, он раздраженно шипит — чувствительно приложился. Вик мечется дальше, не забывая о постепенно оправляющемся от болевого шока Глебе. С Севером, пожалуй, все, но он толком за противника и не считался. Пока дыхалка не подводит — это хорошо.

Старьевщик переворачивает и опрокидывает все вокруг, что можно перевернуть и опрокинуть. На очередном заходе оказывается рядом с барахтающимся Глебом и прикладывается изо всех сил по затылку. Трещит. Хорошо. Подхватить его нож не удается — Мамона с Биром слаженно атакуют. Блок, уворот, снова блок — пропускает. Не нож — кулаком в челюсть. Жить будет. Снова Бир. Вик ухитряется пнуть ногой в пах Мамону и вновь откатывается. Два человека на миг замирают друг напротив друга, восстанавливают дыхание. Груз на конце кистеня описывает вокруг Старьевщика ритмичные восьмерки.

Хотите еще сюрпризов?

Вик резко отпускает веревку, и кистень врезается в голову не ожидавшего подвоха противника. Старьевщик лишается оружия, а Вир — ориентации. Сработало. Теперь нужно маневрировать, поставить Вира между собой и Мамоной и добить. Дело техники. Один на один с Мамоной — намного перспективнее, чем против четверых. Невдалеке поблескивает валяющийся нож Севера. Вик бросается к нему…

И там его встречает дубинка одного из охранников, до этого безучастно наблюдавших за событиями. Потом подсечка. Вик пытается восстановить равновесие, когда его настигает Мамона. Узник неловко отмахивается, а нож главаря музыкально перебирает по ребрам. Уже на земле Вик ухитряется чиркнуть кастетом под коленом. Противник спотыкается, но время упущено. Снизу вверх — залитое кровью лицо Вира, а потом его ботинок закрывает сектор обзора. Мир взрывается красно-белыми вспышками.

Кто сказал, что по голове бить не станут?

Вик пытается повернуться, но грубый носок ботинка возвращается неотвратимым маятником, и Старьевщик слышит, как крошится носовой хрящ, чувствует, как глаза наполняются кровавыми слезами. Неизвестно зачем, узник ведет ладонью по полу, случайно нащупывает гладкую рукоять и, прежде чем успевают выбить, вслепую, интуитивно, снизу вверх вонзает нож во что-то упругое. Это кричит не Вик — это кричит кто-то другой, град ударов на мгновение стихает, и узник почти поднимается, бросается из полуприседа на движение в багровом тумане, застилающем глаза. Опять нож рассекает совсем не воздух, но кто хрипит, не понять — сам Вик или невидимый противник. Потому что в это же время узник чувствует, как под лопатку, не встречая сопротивления, входит и стремится все глубже что-то обжигающе смертоносное. Время останавливается. Вялые импульсы будоражат успокаивающийся мозг, пытаясь донести информацию — Старьевщик где-то ошибся. Уже все равно. Ритмичное покачивание позволяет предположить, что его все еще бьют…

Глава 2

В глубокой темной пещере с обращенного острием вниз конуса гигантского сталактита срывается мутная капля. Во мраке не видно, какое расстояние ей необходимо преодолеть до дна, но слышно, как со звонким бульканьем она таранит водную гладь. Или, может быть, это была та, которая упала со сталактита тремя мгновениями раньше. А на острие уже набухает новая. Кап! Теряющиеся отражения звука убеждают — объем пещеры безграничен. Кап! Капля за каплей. Странно — эхо становится все гуще, басовитее, и теперь уже невидимый гонг глухо вибрирует диафрагмой под ударами обтянутого мехом жезла. В медленно, но неуклонно нарастающем ритме. Тьма. Умм! Удар за ударом. Они не слышатся, не фиксируются органами слуха — тактильно ощущаются, впитываются межклеточными мембранами. Порами, кожей, всем телом. Телом, наличие которого я только предполагаю. Нет рук, нет ног — есть некий, плавно растворяющийся в бесконечности, относительно разумный сгусток материи. Амебоподобно пульсирующий в такт ударам. Тьма. Так осознается смерть? Или это пульс стучит в висках? Теряющиеся в пространстве искры озноба. Смерть? Наверное, я улыбаюсь. Откуда тогда приходит боль? Покалывающие импульсы расходятся из черной дыры собственного Я и возвращаются вспышками спазмов. Гул ударов. «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездною, и Дух Божий носился над водою». Ха-ха-ха. Акт творения. Попробовать открыть глаза? Их нет. Не так. Понятия «зрение» еще не существует, как не придумали пока «осязание», «обоняние» и еще что-то там. Даже «слух» только формируется. Из завораживающей монотонности откровением свыше проступают слова. Далекие и невнятные. Какофония хрипящих, повизгивающих шепотков. Становятся четче. Постепенно. О Боже, вы слышали прекрасный голос Ангела? Переливающийся, мелодичный и отстраненно равнодушный одновременно — голос высшего существа. С едва уловимым, немного тягучим акцентом.

— Мне кажется, вы перестарались.

Пауза в тысячу лет…

— Зато все достоверно. — Голос отвечающего кажется Вику смутно знакомым. — Хотя, признаться, я такого не ожидал.

— Вас предупреждали — если он тот, кто мне нужен, то может оказаться чрезвычайно опасным.

— И?..

Без голосов Вику скучно и одиноко. К счастью, разговор возобновляется:

— Это тот, кто вам нужен?

— А ты получил обещанное?

Резковатый смех, Вик его, кажется, раньше уже слышал.

— Получили ли вы желаемое? Я хотел бы просить о… некотором пересмотре условий.

— Основания.

— Четыре трупа — один из них охранник…

— Пять.

— Мм, действительно. Трое калек — один из них непричастный раб…

— И его судьба беспокоит тебя больше всего…

— Естественно. — Хохоток. — Мне кажется, мы с вами одинаково недовольны результатом.

— Твои проблемы — следствие твоих же ошибок.

— Не спорю, недооценил.

— А что мешало?

— Увы… мы все привыкли считать, что любой механист не опасен без своих приспособлений.

Смех Ангела чист, как прозрачный горный ручей.

— Расскажи еще про Духа Машин… механист. Мы все пользуемся одними и теми же законами Природы, только по-разному. А сила человека — всегда лишь в нем самом.

— Возможно. Последнее время он казался… надломленным. Совсем не таким, каким был год назад. Тогда его даже работать заставить не могли. Четыре недели. Я не подумал об этом.

— Вы уговорили его всего за четыре недели?

— Через целых четыре недели. Это очень много. Мамона ел с рук через десять дней.

— А за прошедший год вам удалось преодолеть экран?

— Жвала драконов! Нет! С другой стороны, последнее время интерес к нему сошел на нет. У ханских чиновников появились новые заботы.

Фраза бьет звонкой пощечиной. Из прошлой жизни проталкивается мысль, пытавшаяся достучаться сквозь вязкий туман небытия. Вик хватается за нее как за соломинку и вспоминает. Ошибся. Полагая, что игра еще не закончена, он ошибся — о нем просто забыли. Голос Ангела:

— Видишь, чего же ты хочешь от меня?

— Мне придется списывать потери. Отчеты, всякого рода бюрократические проволочки. Это приведет к увеличению расходов.

— Твоих расходов.

— Конечно. Но ведь мы еще не все уладили с телом.

— Мне он не нужен — оставь себе.

Не нужен. Ведь это о Вике? Вторая пощечина окончательно приводит в чувство. И открывает нервные окончания для нахлынувшей боли. Проникающие ранения и переломы. Не в силах сдержаться, он выгибается дугой.

— Мне кажется, ваш друг очнулся…

С этого мгновения Вик четко осознает, кто он такой, что с ним произошло и что друзей у него на самом деле нет. Узнает второй голос. Желание открывать глаза пропадает.

— Надо же, кто бы мог подумать? — отвечает Ангел.

— Как просили, — усмехается Хозяин.

— Это ни о чем не говорит. Сомневаюсь, что он выкарабкается.

— У меня создается устойчивое впечатление, что вы торгуетесь.

Ангел молчит. Загадочный голос интригует узника.

— Вы говорили, что он похож, — продолжает Хозяин. — Вдруг все-таки?

Ангел по-человечески хмыкает:

— Ко всему, говорят, весьма неплохой механист.

— Их ведь не так много в этом безумном мире?

— Чернокнижников не любят. Те, кто еще кое-что знает, стараются все забыть.

Хозяин рассуждает о таких предметах… Вику он казался более ограниченным. Стараются забыть. Что они знают? Видят во всем зло и разрушение, тащат на костер любого, кто пытается познать суть вещей.

— Последний аргумент — если вы откажетесь, я буду вынужден принять меры, чтобы его состояние действительно соответствовало официальной информации.

— С чего ты взял, что мне не все равно?

Хозяин смеется. Странно, смеется без зла, без ехидства, на взгляд Вика — чистосердечно.

— Барьер. Он безупречен. Я вижу каменную стену, блоки подогнаны с идеальной точностью, в швы невозможно просунуть лезвие. Полированный гранит — нерушимый, как Мировая гора. Но знаете что?

— Да?

— Цвет. Камень иногда темно-серый, с белыми прожилками, иногда непроницаемо агатовый, а иногда светлый, с розоватыми вкраплениями.

Ангел смеется, и этот смех опускает существо с небес.

— Эмоции. Не перестаю удивляться. Отсутствие систематизированного подхода порождает невообразимое многообразие индивидуальных интерпретаций. А так?

— Сочащаяся влага, замшелая плоскость. Намного лучше.

Узник не видит, но чувствует: Сам улыбается.

— Но я не хочу открывать все свои секреты.

— Мне казалось, мы честны друг с другом, так ведь? — наигранная угроза в пении Ангела.

— Не надо, — серьезно просит Хозяин, — я уже имел возможность убедиться.

Вик понимает, о чем они говорят. Сакральное зрение. Способности людей столь разнообразны, и даже схожие проявления у каждого выражаются по-своему. Если один видит чужую защиту монолитной стеной, то для другого она — бескрайняя водная гладь, для владельца, быть может, смерч, свитый в кокон воздушный поток. А Хозяину по штату положено уметь оценивать людей по мелочам, подвластными лишь ему методами. Всех, даже очень сильных. Кроме Вика. Его щит любым воспринимается одинаково — марево, головокружительная неопределенность, рефлекторно вызывающая тошноту и отвращение. Потому что он рукотворный, дословно, в прямом смысле, созданный руками. Вик ведь не видок — он механист. Старьевщик.

Интересно, кто же все-таки его собеседник, тот, кого так интересует его личность?

Наверное, стоит попытаться посмотреть. Если Мамона не выполнил обещания и не извлек глазные яблоки. Боль во всем теле такая, что определить источник совершенно невозможно и кажется, будто болит сам мозг.

Что за равнодушие к самому себе? Слепота?

Гнев и ужас придают сил, тьма сдается. Черноту разрезает узкая красноватая вертикальная нить, уголки глаз царапает спекшаяся кровь, слипшийся частокол ресниц разрывается, и полумрак кабинета Хозяина ослепляет солнечный полдень. Вик жмурится и повторяет попытку взглянуть на мир. Чуть медленнее. «И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы».

Что ж все лезет-то? Общение с братьями-свидетелями о себе знать дает? Однако надо отдать должное — свет хорош.

До Старьевщика доходит, отчего не удавалось сразу открыть глаза — мешают наполненные кровью мешки вместо век, а лицо опухло, как от пчелиных укусов. Вид у Вика — сошел бы за местного. Во рту кисловатый железный привкус, узник прощупал неповоротливым языком зубы. Хорошие новости — передние на месте, хоть и шатаются, коренные в порядке.

Еще повоюем.

Между тем приведшие в сознание голоса стихают. Пора познакомиться с Ангелом, только лицо обращено не в ту сторону — разговор слышен немного правее. Вик поворачивает голову, шипит от очередного укола боли, фокусирует зрение. Видит. Ангел.

Длинные, чуть волнистые русые волосы. Собранные в пучок на затылке. Миндалевидные карие глаза, окруженные бархатной бахромой ресниц, тонкие правильные брови. Прямой нос с небольшой горбинкой, чуть выступающие скулы, полноватые, насыщенного цвета губы. Слегка ироничный взгляд. Широкие, свободные брюки защитного цвета и короткая, обтягивающая черная кожаная куртка, застегнутая под горло серебряными пряжками. Выступающие из-за плеч, нет, не крылья, длинные и тонкие рукояти двух клинков, перевитые алой нитью. Походный Ангел. Высокая грудь и тонкая талия. Девушка — Вик не разочарован. Не отказался бы от такого хранителя.

Она тоже его рассматривает. Без особого интереса. Глубокие глаза. Зрачки расширяются, заполняя всю радужную оболочку. Заглядывает внутрь. Очень напористо — Вик чувствует едва уловимую щекотку мозга. Некоторое время девушка продолжает мысленный штурм, затем отворачивается, поднеся руку ко рту.

— Так всегда с ним, — комментирует Хозяин. — Чем сильнее, тем противнее.

Уж конечно. Это резонанс, дорогая. Активный контур — на термопаре. Вик и сам борется с приступом, эта штука работает в обе стороны. Аж зубы ломит. Не слабо.

— Так берете? — интересуется Хозяин.

Вик чувствует себя горбушей в торговом ряду.

Его гостья помассировала виски и встряхнулась. Пришла в себя быстро, подтверждая наличие потенциала. И взгляд ее поменялся. Вик еще не понял, кто она, но для себя уже решил, что с ней будет лучше, чем на каторге. Был бы собакой — повилял хвостом.

Хотя так худо — гори оно все…

— Ладно, может, на что и сгодится. Чего хочешь?

— Взгляд сквозь стену.

Ангел Вика покачала головой:

— Сложно, не потянешь.

— А что-нибудь типа того?

— Можно сделать, чтобы ты негатив улавливал.

— Это как?

— Избирательно будешь ощущать адресованные отрицательные всплески. Расстояние, преграды, расшифровка — с практикой придет. — Ангел потянулась с ленивой грацией кошки — на публику.

— Усовершенствованная чувствительность жопы, — ухмыльнулся Хозяин, — пойдет.

— Неделю надо. Этот доходяга пока оклемается. Анатома дай — пусть заштопает, и травника, а я потоки поляризую.

Торгуются. Нетиповые способности — товар штучный и дорогостоящий. А хороший наставник, который за неделю способен основы вдолбить, — редкость неимоверная. Вику понятно, на что она Хозяина купила.

Ну-ну…

Механист даже не пытается подавить знакомый зуд под ложечкой. Наверное, их не излечить никакими экзорцизмами — бесов, шалящих даже в почти умирающем теле.

— Меня… — Он с трудом разлепил потрескавшиеся губы.

— Чего? — Собеседники снова повернулись в его сторону.

— Меня… не… спросили… — Вик сегодня невероятно разговорчив.

Хозяин усмехнулся:

— Во как! Может, цену поднять?

Девушка подошла поближе и присела на корточки.

— Ты не убийца? — то ли спросила, то ли утвердила она.

Вик вопроса не понял. Конечно, убийца — не маньяк, своих жертв не считает, но жизнь у него последнее время случалась насыщенная, и к смерти он относился равнодушно. Очень не нравится, когда тебя самого убивают, но это у всех так.

Только прозвучал вопрос несколько иначе — словно с подвохом. Не «убийца» сказала Ангел, а как будто имя назвала — Убийца. С большой буквы. Механист на всякий случай промолчал.

— Вик, а у тебя альтернатива одна — не хочешь, сгниешь здесь.

— Разрешите поправить, — выглянул из-за ее спины Сам. — Официально ты, братец, мертв. Убит в потасовке с сокамерниками. И бумаги я по-любому исправлять не намерен. Понятно излагаю?

Понятно. Вся эта мышиная возня с карцером — чтобы поссорить с Мамоной, дать ему повод убить чернокнижника на глазах у рабов и охраны. То есть в тюремном реестре Вик уже не значится, и отсюда ему теперь — или к Ангелу, или в глубокую штольню головой вниз.

Заточенный в развалинах грудной клетки Вика черт снова упрямо боднул:

— Варианты…

— Увидеть солнце. — Девушка выпрямилась. — И пройти по следам Легенды. Повезет — останешься в живых.

Такая альтернатива узнику пришлась по душе. Главное — самому не стать легендой.

— Вик… тор…

— Виктор? — переспросила его спасительница.

Он кивнул головой. Если уж у нее возникло желание называть по имени не так, как принято, — Старьевщиком, барахольщиком, чернокнижником, падальщиком, грабителем гробниц, руинным шакалом, еще десятком прозвищ, — то пусть называет нормально, не какой-то собачьей кличкой.

— Хорошо, Виктор, — поняла она без слов.

В ответ своего имени не назвала. Ладно, определился Вик, будет теперь Ангелочек.

Увидеть солнце после года жизни в неровном свете факелов и изредка при спокойном свечении газовых колб — нешуточное испытание для перестроившегося зрения. Ангелочек мгновенно сориентировалась и протянула Вику свои очки — узкую кожаную полоску с окулярами из затемненных стекол. Механист видел такие штуки у местных аборигенов в тундре и у кочевников в пустыне. Окуляры не только защищали роговицу от световой нагрузки, но и скрывали от окружающих отметины вокруг глаз в градациях от черно-фиолетового до желто-зеленого. До сих пор, кроме Ангела, Хозяина и тюремного травника, совмещающего в себе таланты анатома, Вика никто не видел — две недели, пока девушка втолковывала Самому свои премудрости, механист пролежал в потайной комнате начальственного кабинета. Выводил обоих Хозяин самолично каким-то тайным ходом. Пыльным трехчасовым маршрутом по заброшенным штольням с выходом на поверхность в добром десятке верст от тракта.

Проведенное у Хозяина время приятным назвать было трудно. Лечили Вика, не сильно церемонясь, — он и сейчас походил на мумию правителя ранних эпох: бинты и небрежные швы широкими стежками. Вместе с тем, наблюдая со стороны процесс обучения, прошедшие дни механист нашел если не познавательными, то любопытными.

— Направленный ток энергии, — знакомила девушка с теорией, — порождает в пространстве магнетическое возмущение, оно, в свою очередь, модулирует энергетический всплеск. И так — по затухающей, но бесконечной цепочке. Эфир пропитан этими колебаниями, несущими отпечатки источника.

Сторонний наблюдатель, Вик мысленно усмехнулся — забавная трактовка закона электромагнитной индукции. Спросили бы у него — наверное, принимая во внимание трагическую гибель Палыча, он единственный человек в Каганатах, способный достаточно корректно разъяснить физику некоторых процессов в контексте явлений, считающихся трансцендентальными. Впрочем, нужна ли им физика, она сейчас не в почете.

— Комплексный анализ такой информации, — продолжала Ангелочек, — требует невероятных затрат и подвластен разве что богам… Надмировым сущностям. Мы можем лишь научиться вычленять из массива некоторые шаблонные комбинации.

Старьевщик порадовался: некоторый базис у девчушки есть — попозже можно было бы пообщаться.

— Любое проявление, даже косвенно относящееся к конкретной личности, находится с данным субъектом в непосредственной мезомерной связи.

Это было понятно — мезомерия, суть теория резонанса. Вызывало недоумение — откуда она знает такие слова? Впрочем, Вику же они тоже откуда-то известны…

— Твоя задача — научиться правильно подхватывать настроенные на тебя потоки. Вообще, в каждом человеке зачаточно такая способность есть. Я помогу юстировать сознание, но маски придумывай сам.

Маски — мысленные образы, помогающие восприятию полученных данных. Способ отображения — это, конечно, дело сугубо индивидуальное.

Дальше шла практика или, как здесь говорят, выработка чуйки: прикладывание ладоней к вискам, направленная трансляция эмоций с дублирующим бормотанием вполголоса, коррекция — скучная рутина. Вик не вникал, насколько способным учеником оказался Хозяин, однако к концу недели тот уже ходил злой и взъерошенный:

— Такое ощущение — здесь про меня каждая собака херню всякую думает. Знать бы, кто и что конкретно…

«А ты чего ждал?» — улыбалась Ангелочек, да и Вик в своем углу тоже. Только таким заковыристым словечком можно характеризовать совершенно невнятный, но определенно негативный фон. Что ж, обладание способностью — это всегда бремя, пока не научишься толком распоряжаться.

— В расчете?

— Ну так.

А теперь Вик ежился в морозном воздухе, любовался забытым видом сверкающего на солнце инея, пьянел от запаха свободы и пытался определить пору года. Взяли его во второй половине лета, внутренний календарь отсчитал примерно год пребывания на каторге — выходило, сейчас предположительно осень. Самое начало — в приполярье первый снег появляется рано. Или конец весны, но это навряд ли.

— Какой месяц на дворе?

— Вересень, мм, сентябрь, — отмахнулась спутница.

Хорошего мало — заморозки быстро перейдут в морозы. Старьевщик скептически осмотрел обноски, выданные ему Хозяином на прощание. Исполосованная в драке с Мамоной куртка, наброшенная поверх видавшего виды свитера, являла собой лучший предмет гардероба. Вик глянул на разбитые, стоптанные ботинки и зарекся в последний раз вспоминать Латына и его обувь. Ангелочек выглядела не в пример презентабельнее — куталась в пушистый полушубок, словно не в тайгу, а на светский раут к Хану собралась. Поверх голенищ сапог меховые гетры до колен — загляденье. Внешний вид несколько портил рюкзак — безразмерный, перетянутый лямками, с пристегнутыми по бокам двумя тонкими недлинными мечами.

Интересно, она ими пользоваться-то умеет или так — для красоты таскает? Алые шнуры и кисти, отметил Вик, очень эффектно оттеняли черные рукоятки.

— Я в таких шмотках долго не протяну. — Механист ткнул пальцем в окаймленный ошметками засохшей крови разрез на боку куртки.

— А мне что?

— Наворожи чего-нибудь.

Не то чтобы Вик верил, будто можно доставать из воздуха теплые вещи, но общий уровень у девчонки внушал уважение — судя по откату. Когда Вика пытались вскрыть мэтры ханской магистратуры, отдача не сильнее была, чем после ее экспериментов. А там специалисты — уровень гроссмастера.

Ангелочек смерила механиста презрительным взглядом:

— Ты же механист?

— Так люди говорят.

— А такой точно сделать сможешь?

Легким движением она выдернула из-за спины один из мечей и, удерживая на раскрытой ладони, подала Вику эфесом вперед. Недавний узник сразу отметил изумительную балансировку оружия — не шатаясь, меч удерживался на ребре округлой гарды. Ангелочек тоже застыла, как на присяге. И на лезвии солнечные блики играют.

Голубых кровей девица, куда уж нам. Вик демонстративно вытер лапы о замусоленный свитер, бесцеремонно ухватил рукоять в кулак, поднес почти к самому носу и прокашлялся, брызгая слюной во все стороны. Полностью осознавая, что кощунствует, такое оружие требовало другого отношения — бережного, благоговейного. Но что не сделаешь, чтобы проверить нервы напарника. К тому же слишком легко она его передала.

Доверяет? Сомнительно. Недооценивает? Зря — придет время… Но пока вроде как союзники, да? Вик искоса глянул на спутницу.

Ох и перекосило, бедную. В другой раз умнее будет. А меч хорош.

Недлинный, лезвие чуть изогнуто, ковка многокомпонентная, невооруженным глазом видно, как бегут искры по рунам крупноколенчатого кованого узора. Мастерская работа. И это только снаружи, а что внутри?

Вик не сдержался — он несколько раз интенсивно провел языком по краям резцов, потом приложил нагревшийся от трения кончик к правому верхнему зубу мудрости и задержал дыхание. Обратный ток — постепенно, как при медленном всплытии с глубины, исчезло ставшее привычным давление. Мир поменялся. Он не стал лучше, наоборот — сложнее, непонятнее и объемнее. Механист всегда боялся этого ощущения, дающего, однако, возможность Услышать и Познать. Ощущение своей персональной чуйки.

Металл. Железо, графит, окалина и доломиты — классический рецепт булата. Что еще? Вик восхитился — в сплаве угадывались равномерные разводы ванадия, циркония, иттрия, еще какого-то редкоземелья.

Ух ты! Вспышки вкраплений радиоактивного тория, названного так в честь ледового молота великого Тора. Ториты добывали и в катакомбах, побочно, основной материал все-таки кристаллы, только те забои слыли самыми безнадежными, в них свой век проживали за полгода. А Ангелочек не боится такие штуки с собой таскать? Скорее всего, подпитывающая руны энергия изотопов была подконтрольна и сбалансирована. Оружие с большой буквы и заоблачной цены. Вику бы такой инструмент, он бы и наговоренный узор на составляющие расплел…

Дзинь! Звоночек. Механист ловит на себе заинтересованный взгляд спутницы и моментально втягивает в рот морозный воздух, охлаждая зубную коронку. Девчонка отбегает в сторону — ее рвет. Когда барьер включается внезапно — это вдвойне неприятно. Вик тоже приходит в себя, анализирует: проникновение поверхностное, похоже, гостья зацепила только эмоции — восторг и восхищение чужой работой.

— Что, понравилось? — подтвердила его умозаключения как ни в чем не бывало вытирающая рот тонким батистовым платком Ангелочек. — Смог бы так?

Хороший вопрос. Вик тоже решил сделать вид, что ничего не произошло. Меч. С подобным произведением искусства он столкнулся, пожалуй, впервые. Конечно, если иметь хорошую кузницу, инструмент, материал, ингредиенты и, самое главное, время — скопировал бы, наверное. Скопировал — и только. Почти нехотя протянул меч обратно. На мгновение вспыхнуло юношеское желание несколькими перекатами рубануть воздух, послушать, как поет сталь на ветру, — подавил, нечего до времени раскрываться.

— Да, — вложил в ответ максимум невозмутимости.

— Ну так сделай. Сейчас.

Ха, сейчас! Вик лениво пояснил:

— Это же технологический процесс. Без оборудования и компонентов…

— Так чего тебе наворожить?

Вик позволил себе улыбнуться, стоило огород городить — нет так нет. И все же легче из рукава задрипанную телогрейку с валенками вытащить, чем подобный шедевр выковать. В любом случае — спасибо, что показала.

— Так хоть шарф дай.

Ангел на секунду задумалась и размотала с шеи мягкий шерстяной шарф.

— Это действительно не так просто, — начала девушка, — особенно здесь. Практически полная изоляция. У вас тут все за счет внутренних резервов и автономных источников.

Если автономный источник — клинок из тория, то можно себя не стеснять. А насчет полной изоляции Вик не понял.

— Видишь? — Ангелок достала из-за пазухи бесцветный камень величиной с кулак, мутноватый по всей поверхности и девственно прозрачный на месте небольшого скола.

Еще бы — Вик таких наворочал за год. И размером намного побольше бывали. Очень намного. Спрос на них в обитаемых землях сумасшедший. Действительно, обостряет восприятие, прекрасно улавливает и аккумулирует информационные и эмоциональные потоки, незаменим при астральных запросах. По гармоничности на порядок превосходит остальные самоцветы, включая цитрины, раухтопазы, аметисты, халцедоны, сапфиры и даже черные морионы. Сверхчистый кварц, он же горный хрусталь. В свое время Вик ему тоже применение находил.

— Не поверишь — увидела, не удержалась. Совершенная структура. У нас эти месторождения тысячу лет как иссякли, такая ценность — за бусинку можно караван купить. А вы по ним кирками.

Механист фыркнул — а чем их, спрашивается, зубочисткой выковыривать? Есть месторождения — наверное, предкам этот кварц не особо нужен был. Золото с платиной-то подчистую выгребли. И вообще, что это за разговоры — у нас, у вас?

— Такие, — она подбросила свой кристалл, — вообще под ногами валяются…

Под ногами, не под ногами — учет тоже до бисеринки.

— Но не о том речь — взять взяла, а вынести не удалось. Это мне-то! Пришлось выкупать.

Конечно, рудниковые ищейки его за версту чуют — они и жилы разведывают, и оборот контролируют. Профессионалы. Да и не утаишь такую энергетику.

— У каждого из ваших узкая специализация без привязки к концепциям и доктринам. Сами как самородки. Иногда смотрю — смех берет, кустарщина, однако то там проколюсь по мелочи, то здесь. Дай вам заемные силы…

Вик покачал головой — проняло девчонку, допекла суровая действительность. Ангелочек тем временем протянула шарф.

— Это мне насовсем? — уточнил Вик.

Хотя мог и сам догадаться, что после него она даже портупею носить не будет. И нечего так смотреть.

— Нож можно?

Протянула широкий охотничий нож с серебряной чеканкой на лезвии.

— Спасибо.

Вик одним движением располосовал шарф на две половины, снял задубевшие ботинки и свернул нечто вроде портянок — тепло и сухо. Заработал еще один полный презрения взгляд.

Это ничего, что спина открыта всем ветрам, — главное, ногам комфортно. Ткань любопытная — гладкая, словно шелк, но мягкая и толстая, как шерсть.

Девушка осмотрелась по сторонам, ориентируясь на местности. Чего там ориентироваться — справа аккуратным покатым конусом упирается в небо гора Неройка. Это правда — рыть невозможно, только кайлом долбить. На самом деле «Неройка» на местном наречии что-то вроде «Старый хранитель гор». Ее недра кротовьими норами буравят многочисленные туннели — недавнее пристанище Вика, рудник Додо. Отчего так прозвали, Старьевщик не знал — говорили, издревле повелось.

Вик в принципе эти места знал — Хозяин вывел своих гостей в стороне от речки Шайтанки, над правым берегом которой серпантином вьется дорога к руднику. Если по уму, то идти им сейчас до базы Неройка. Оттуда формируются караваны в Ханство, хорошо охраняемые янычарами, богатые кварцами, проходящие через укрепленные узловые точки Саранпауль и Сосьва. А оттуда добротная, наезженная дорога до крепости Березово — северо-западного форпоста каганата Югра. Там уже земли хоть и пустынные, но полностью подконтрольные Хану. Разбойники почти не шалят, и действенная система коммуникаций. В любую точку империи проход открыт — только ментовки на пикетах предъявляй.

Механист знал и другое — ни один сканер его там не пропустит, а значит, маршрут тупиковый.

— Не знаю, — протянула девушка в ответ на вопрос «А куда вообще путь держим?», — надо обдумать. Я некоторые надежды на встречу с тобой возлагала. Тогда бы сразу туда. — Она кивнула головой на запад, в сторону пересекающего материк с севера на юг, тянущегося вдоль линии горизонта горного хребта.

Через цепь невысоких вершин и перевалов — на ту сторону. Официально считалось, что за Каменным поясом цивилизованной жизни нет. Вик совершал вылазки в те края, только южнее, далеко на север не забирался. Жизнь там была иногда необычная, а иногда вполне нормальная — где как. Чем глубже на запад, правда, тем опаснее из-за диких законов и суровых нравов.

Действительно — по пути. Это если бы Вик был тем, кто ей нужен. А иначе? Ему по здравом размышлении лучше всего податься вдоль гор на юг. Со скоростью, опережающей наступающие на пятки морозы. Маршрут он более-менее представлял — если четко держаться направления, через три-четыре недели смог бы добрести до маленького полузабытого городка, приютившегося у подножия гор. Называется Качканар. Примечательно в нем то, что оттуда начинаются все ходки через Каменный пояс, но не это главное. Там, в мертвых рудниках, в одной из заброшенных штолен, — его схрон. Самое лучшее Вик в памятные дни охоты растерял, но в Качканаре тоже собрана неплохая коллекция плюс детали. На ноги бы встал.

Небольшая проблема — две трети пути до городка дорог вообще нет. Заросшие тропы по границе тайги и горной тундры и никаких признаков жилья. Холод и голод — охотой промышлять невозможно. Нечем.

— Наверное, стоит к обозу пристать, — продолжила спутница. — Куда они отсюда идут?

— Известно куда — в Ишим, к Хану. Только караван ходит раз в месяц, следующий соберется где-то через неделю — семь дней возле Неройки мне не продержаться. В лесу — сдохну от холода, а на базе не только янычары, там гоблины бывают. Узнают — вилы.

— Слушай, почему вы охранников гоблинами называете?

Вик слегка опешил от перемены темы, попытался сформулировать:

— В большинстве своем набирают их из местных, коренных. Похожи — невысокие, ноги кривые, лица плоские, узкоглазые…

— Ха, может, еще и зеленые? Ты настоящих-то гоблинов видел хоть раз?

Где же их Вик увидит? Дураку известно: гоблин — существо мифическое, сказочное.

— А сама?

— Конечно. На жаб смахивают — с твоими аборигенами ничего общего.

— Ну, будем считать — наши такие же бестолковые.

— Не скажи, гоблины — лучшие стихийники.

Что она мозги пудрит? Может, у них там на западе и русалки водятся?

— Хорошо, — махнул Вик рукой, — в следующий раз предложу переименовать.

Механист никак не мог определить для себя отношение к Ангелочку. И не всегда понимал — то железная леди, а иногда девчонка девчонкой. Вообще-то ей на базе бояться нечего, однако подстраивается. Вот и сейчас — присела на корточки перед собранным хворостом и вздохнула, рассматривая сучья и еловые лапки. Конечно, сырые — где сейчас столько сухих найдешь? А ведь ей этот костер не нужен. Это Вику в дорогу травник несколько пакетов своего сбора дал и каждые два часа наказывал отвар пить. И обязательно в горячем виде. Травники всегда в почете будут — у них сила настоящая, живая, от матери-природы. Хороший энергетик, конечно, быстрее на ноги поставит, но куда он потоки распределит, никому не ведомо. Вик энергетикам не доверял, он и от услуг Ангелочка отказался, когда узнал, что жизненно важные органы не задеты. Только ее пилюли горстями жрал — от них и правда легче становилось. А истинные целители-энергетики во всем ханстве наперечет, для того чтобы чужие поля без последствий перестраивать — одного таланта мало.

Девушка немного раздвинула сооруженную механистом конструкцию из лапника и удовлетворенно кивнула, увидев внутри пирамидку из сухих щепок. Вик двинул бровью — посмотрим, на что способна. Ангелочек закрыла глаза, на ее виске проступила тонкая синяя венка, и в сердце костра в то же мгновение весело полыхнул обрадовавшийся пище огонь. Молодец. Никакого тебе предварительного тления или робкого дымка, даже раздувать не нужно. Не то чтобы Вик сомневался, но с неуправляемыми стихиями работать на порядок сложнее, чем с подконтрольными энергиями. Хороша, как и ее мечи.

— А слабо воду без костра закипятить? — не удержался механист от замечания, размещая над пламенем котелок со снегом.

— Можно, только я процесс парообразования снижением давления стимулирую, при этом точка кипения в два раза ниже нормы. Не думаю, что в этом случае отвар как следует настоится. Да и ты разве не хочешь у костра погреться?

Съел. Вик оценил заботу. Или так беспокоятся об охотничьей собаке или породистом рысаке? А все-таки есть заинтересованность, зря она Хозяину о чистосердечности говорила. Время покажет, что ей от него надо.

— А кто тебя на базе узнает? — вернулась девушка к прерванной теме. — Скажу, что слуга, под волков попал.

Вик провел рукой по подбородку. Если не снимать очки, глаз никто не увидит. Все волосы с его тела травник, чертыхаясь и поминая о личной гигиене, удалил, а значит, не выдадут в нем каторжника всклокоченная шевелюра, неопрятная борода и кочующие между ушами вши. Представил себя со стороны: длинный, тощий, лысый, болезненно бледный, да еще с закрытыми темными стеклами глазами — типичный малефик. За слугу-прозектора при посвященной вполне сойдет. Фон у амулета не интенсивный, навскидку не определишь, а сканировать там никто не станет — специалистов нет и вообще не принято. Земли, как ни крути, свободные. Шмотками разживется, а там видно будет.

— Ну, — Вик уже грел ладони над тянущимися вверх огненными языками, — может быть…

К базе подошли ближе к вечеру. Хорошо укрепленный острог с пятиметровым тыном, вышками по углам и распахнутыми створками массивных ворот. Естественно, их присутствие было замечено задолго до приближения, однако никакого ажиотажа не вызвало. Один часовой на воротах лениво опирался на баллисту, боеголовка которой начинена, скорее всего, какой-нибудь ядовитой гадостью, второй некоторое время вел путников, наблюдая в перекрестье прицела, затем зачехлил оптику и отложил арбалет в сторону. Янычары. Заговоренные доспехи, наложенные на оружие заклятия и талисманы-аккумуляторы, в основном повышающие жизненные показатели при разряде. И как минимум начальный уровень боевого ведовства. На порядок превосходящие гоблинов и уверенные в себе настолько, чтобы не волноваться по поводу появления из леса всего двух человек. Окрестности Неройки — свободная территория, исключительного права на добычу у Хана здесь нет, а потому частных старателей встретить не редкость. База открыта практически для всех — закон приграничья.

— С чем? — поинтересовался янычар у Ангелочка, когда путешественники приблизились на расстояние броска копья.

— К каравану на Большую землю хотим пристать.

— Через десять дней, — не обрадовал часовой.

И что теперь делать? Полторы недели по лесам бродить?

— Перекантоваться у вас можно? У меня слуга ранен.

— С разрешения коменданта. Только сегодня я бы не советовал.

— Что так?

— На стакане Кэп, — ухмыльнулся янычар.

— Так пропустишь?

— От него сейчас даже гарнизонные шлюхи прячутся.

— Я попробую.

— А, иди — хуже не будет.

Когда путники уже удалялись от ворот, тренированный слух Вика уловил, как один янычар поделился с другим впечатлениями от форм его спутницы.

— Может, Кэпу понравится, — вздохнул тот в ответ.

— Нашему капитану сейчас поможет только маленькая победоносная война с превосходящими силами противника.

— Да я сам скоро на стенку полезу — устал отдыхать… меняться пора.

В капитанский кубрик впустили почти без разговоров. Скептический взгляд ординарца говорил: существующие проблемы — ничто по сравнению с тем, что можно нажить, засовывая голову в пасть тигра.

Россыпь битого стекла у входа. Скупая обстановка и дорогостоящее оборудование на рабочем столе. Кристалл связи, цилиндры объемных резонаторов, оптические усилители и виднеющаяся в окне фокусирующая тарелка. Неужели это дешевле, чем содержать хорошего связного? Не очень надежная система, основанная на поверхностных разработках ханской магистратуры. Но потенциально действенная. Вик прикинул, что при грамотной настройке мощности хватит для захвата направленной передачи с Дальнего Востока. Сложенные аккуратной стопкой вахтенные журналы, а рядом с ними обглоданный селедочный хвост, вогнанный в столешницу армейский тесак, пустая на две трети бутылка с прозрачной жидкостью и перевернутый граненый стакан со сколами по кромке. Там же — ноги в рифленых подкованных сапогах. Их владелец — широкоплечий верзила в кожаном камзоле, потертом в местах сочленений, надеваемых поверх доспехов, развалившийся в деревянном кресле. Голова запрокинута, глаза закрыты, обросший щетиной кадык периодически опускается вверх-вниз — стойкий запах перегара свидетельствует, вместе с уровнем небритости, о минимум четырехдневном запое. Кэп на конкретном стакане.

Не меняя позы, не открывая глаз, вообще не шевелясь, капитан почти ласково послал гостей прямо с порога.

Ангелочек и не подумала уходить. Комендант опустил руку, выдернул из шеренги пустых бутылок похожий как две капли на остальные сосуд и одним движением кисти швырнул его в путников.

Горлышко еще не оторвалось от пальцев, а из-за спины девушки уже вынырнул и со свистом рассекал воздух меч. Звон, хрустальные брызги, Вик на всякий случай зажмурился, забыв об очках, и понял происхождение осколков на полу. Еще там были капли крови. Кэп разлепил веки, постарался собрать в пучок разбегающиеся глаза и смерил гостей удивленным мутным взглядом. Увидев в руках девушки оружие, он радостно осклабился, потянулся за торчащим в столе тесаком и обиженно хрюкнул, когда меч Ангелочка по безукоризненной амплитуде вернулся за спину. Действительно, янычарам тяжело вдали от шума битв.

— Офицер, я могу помочь вывести токсины из вашего организма, — заявила девушка.

— А на хрена? — не понял Кэп. — Мне и так неплохо. Лучший способ борьбы с похмельем.

— Не алкоголь, капитан, а токсины. Вы допьете то, что у вас осталось, потом ляжете спать, ночью ни разу не проснетесь, а утром будете со свежей головой, нормальным давлением, отдохнувшей печенью и спокойным желудком.

Да, она умеет находить слабые места в людях, эта девчонка. Вик представил, как она беседовала с Хозяином: «Вы не доверяете подчиненным? Эти тупоголовые наживаются левыми поставками и не желают отстегивать комиссионные? Хотите быть в курсе событий, но не знаете, как это сделать? Спросите у меня!» Ну, или что-то в этом роде. Одни польстятся на тайну ковки совершенного оружия, другие — на власть информированности, а третьи — на посулы освободить от банального бодуна. Кэп задумчиво икнул:

— В мозгах ковыряться не дам.

Это механист одобрял. Гормональная регуляция метаболизма координируется в организме центральной нервной системой. А значит, для стимуляции обмена веществ, ориентации его на нейтрализацию угнетающих факторов необходимо глубокое проникновение в подсознание. До уровня рефлексов. Ничего хорошего от такого препарирования ожидать не стоит.

— Не беспокойтесь — это алхимия.

— Алк… химия? Точно ни разу не проснусь?

— Распорядитесь, чтобы нам предоставили ночлег, если утром будут претензии — отвечу.

— Ответишь, — согласился капитан, — давай свою отраву.

Ангелочек кивнула, и Вик здоровой рукой подхватил сброшенный ею рюкзак. Хорош слуга — хозяйка поклажу носит. Было понятно, что свои вещи девушка механисту не доверит, но в будущем стоило и себе на плечи нагрузить какой-нибудь тюк. Для поддержания легенды.

Его спутница тем временем извлекла из поклажи кожаную сумку, раскрыла ее и начала копаться среди склянок и пакетиков.

— Может, у тебя там пара гондонов завалялось? — заглянул через плечо Кэп.

Вик еще больше проникся расположением к янычару — заговоры от любовных хворей, равно как практика натирания чесноком, считались мерами сомнительными и неэффективными. Разумные люди пользовались изделиями из овечьих кишок.

Ангелочек промолчала. Вик не думал, что она нуждается в контрацептивах, — эта если и подпустит к себе, то только с соответствующей справкой.

Секундой позже девушка нашла нужный препарат и попросила налить в стакан остатки жидкости из бутылки. К несчастью, содержимого оказалось больше, чем вмещала посуда капитана.

— Добей, — приказала она Вику.

— Чего? — Хозяин побагровел от такой наглости.

— Не стоит оставлять, — пояснила девушка. — Если вы после хоть грамм выпьете — эффект не гарантирую.

— А-а-а… га!

Сомневаясь, что эта бутылка у капитана последняя, механист махнул, что называется, с горла. На каторге горячительным отчего-то не баловали. Жидкость огнем осушила ротовую полость и раскаленным потоком устремилась вниз по пищеводу, добралась до желудка и там обосновалась пылающим озером. Температура тела поднялась на пару градусов, а из глаз брызнули слезы.

— А-а-а… га?! — радостно повторил капитан.

Вик тоже оценил чистоту продукта. Спирт. Неизвестно, как с остальным лабораторным барахлом, но с перегонной ретортой на базе работать умеют. Ангелочек высыпала невзрачный белый порошок в стакан Кэпа и начала старательно размешивать грязной чайной ложкой, подобранной рядом на столе. Осадок даже в такой активной среде растворялся медленно.

Все эти яркие цвета в зельях — добавленные красители, бурлящая пена, стелющийся дым, стекающий через края сосуда, — спецэффекты, создаваемые алхимиками для придания значимости в глазах обывателей. А вот таким мутноватым растворам хотелось доверять.

Комендант подозрительно осмотрел стакан на свет, вздохнул, еще зачем-то поболтал и опрокинул в себя. Сначала скривился, потом проглотил и пожал плечами:

— Пойло как пойло.

Закусывать не стал, вроде и нечем было. Вику ведь тоже ничего не предлагали. Аппетитно зевнул.

— Офицер, будьте добры, — напомнила Ангелочек, — распорядитесь насчет нашего ночлега — состав быстро действует.

Кэп закивал головой и свистнул ординарца.

Сославшись на распоряжение моментально отключившегося коменданта, путники получили просторную гостевую комнату с двумя койками и паровым отоплением — роскошь, учитывая удаленность базы от столицы.

— Подействует? — спросил Вик, когда они наконец остались наедине.

— Антидот? Он даже желчь мантикоры выводит. Интересно, проснется капитан до полудня? Вместе со спиртом ожидается убойный эффект.

— Зачем тогда мешала?

— Чтобы быстрее вырубился. Во-первых, дай ему время, он бы еще бутылку вылакал, а это уже чревато, во-вторых — нужны тебе лишние вопросы? Спит и спит, а завтра ему полегчает, так мы будем как старые знакомые.

И все-то у ней просчитано. Вик тоже думал — самый умный, пока чуть не зарезали. Внепланово, из-за того, что одна девчонка приняла его за некую загадочную личность.

— Сходи посмотри — у них тут баня есть?

Вик в глубине души возмутился — раскомандовалась! Может, ей потом еще и спину намылить? Или веником отходить? А неплохо бы. Однако раз назвался слугой — будь на побегушках.

Механист выскочил во двор и отправился искать парную. Изнутри база казалась совсем небольшой. Высокий тын окружали десяток домов и несколько длинных сараев, сложенных из массивных просмоленных бревен. Гарнизон тут, скорее всего, тоже скромный — примерно рота. С другой стороны, в такой заснеженной глуши пять десятков янычар — внушительная сила.

Баню Вику показали быстро, и с этой новостью он поспешил обратно. Самому тоже хотелось погреть кости.

— Так иди и мойся — в одной комнате с тобой задохнуться можно, — с каменным лицом посоветовала девушка.

Спорить не приходилось — аромат от него, должно быть, исходил умопомрачительный. Поэтому решил не обижаться. А Ангелочек с тем же холодным высокомерием продолжила:

— Потом, может, и меня попаришь.

Насчет этого механист был решительно против. За год отсидки он своих пристрастий, на манер покойного Латына, не изменил. Сейчас если на спутницу смотрел, когда не злился или не придирался, в основании живота так подсасывало, что челюсти сводило. Очень боялся не удержаться, окажись в такой неоднозначной обстановке. Решил для себя, что уж лучше пойдет куртизанок поищет, которые от Кэпа попрятались. А если совсем честно: все эти швы на теле, воздух свободы, что пьянит почище спирта… Вику бы до нормальной постели добраться, даже холодной и пустой, выспаться впервые по-человечески — ничего больше не надо. Это все ей и выложил как на духу.

Взгляд Ангелочка потеплел, даже соизволила улыбнуться.

Читает она его, чертыхнулся механист, как книгу, и не помогают никакие талисманы — вот что странно. Ждала такого ответа, проверку на вшивость устроила? Со вшивостью у Вика все в порядке было — буквально в наличии. А в переносном смысле… разочаровывать не хотелось. Пока.

— Посторожишь, — пояснила девушка, — компания здесь своеобразная — не хотелось бы недоразумений.

Вик помылся сам — столько грязи слезло, что на килограмм легче стал. Зря его железная девчонка первым отправила — как бы парную дезинфицировать не пришлось. Потом подождал ее в предбаннике, долго, прикемарить успел.

Когда хлопнула дверь, спохватился, распахнул пошире глаза и… еще шире, с трудом остановив процесс вылезания из орбит. Девчонка опять победила леди — она еще раз прошлась по оголенным нервам механиста, появившись, ну, тоже практически неодетой. Только узкая юбочка — набедренная повязка на бедрах. Вик зажмурился и медленно открыл глаза, по очереди. Не показалось. Главное — не забывать дышать и не делать резких движений. По пышнотелым ханским канонам — тощая. По ханским, не по его.

Ноги — точеные, вышедшие из-под резца гения; талия — гармония форм музыкального инструмента; совершенный, подтянутый живот — нежная округлость, скрывающая настоящую мускулатуру; грудь — священные полушария минаретов великого Ишима.

И в завершение, словно мало взыгравшему на поэзию Вику всего этого, завораживающий, сводящий с ума рисунок на теле. Выныривающая из-под мышки змееподобная тварь извивается широкими кольцами на животе и выдыхает из оскаленной пасти клубящиеся языки пламени в районе паха. Невероятная, расправившая перепончатые ажурные крылья и выпустившая сабельные когти на костлявых лапах. И еще более замечательная из-за техники выполнения рисунка. Не просто яркие, переливающиеся краски: каждый штрих, каждая чешуйка рельефного изображения — шрам, след от ожога, извращенное и гениальное сочетание барельефа и художественного полотна.

Вик бы не удивился, если б узнал, что эта своеобразная, кажущаяся живой татуировка является еще и мощным источником энергии. Боли при ее создании испытан океан, а это, при соблюдении определенных обрядов, всегда накладывает соответствующий отпечаток.

— Что это за зверь? — Более дурацкого вопроса в такой ситуации придумать было невозможно, но пожелание «с легким паром» представлялось тем более неуместным.

— Дракон. — Вику показалось, что в ответе Ангелочка прозвучали нотки удивления.

— А… — понимающе протянул Старьевщик. — Спрячь побыстрее, а то взорвусь.

— Угу. — Девушка медленно, очень медленно вытерлась и оделась.

Однако странные, и весьма, у нее представления о драконах…

Вопреки ожиданиям, даже после столь запоминающихся эмоциональных потрясений, заснул Вик быстро. Снилась снова какая-то чушь — мрачная безграничная пещера, гулкий, отдающийся в висках звон падающих капель, дракон, не нормальный, а как у спутницы, похожий и иной — сучковатый, грубый, заготовка, лишь формы, угадываемые в обрубке корневища. И еще какая-то тварь — птица, обугленная доска с распростертыми плоскостями-крыльями, тоже неопределенных очертаний, первообраз, ассоциация, вызванная игрой воображения. Напитавшие, можно пощупать рукой, это место, передающиеся затравленная злость и… отчаяние. Проснулся Старьевщик в холодном поту, но отдохнувшим.

Ангелочек — кожаная куртка затянута до горла — занималась прической у немаленького, больше локтя в диаметре, зеркала. Странного — с расположенными по краям девятью выпуклыми, покрытыми грубыми руническими насечками заклепками. Вчера его в комнате не было, похоже, эту вещицу девушка носила с собой. Вик невольно залюбовался изгибом спины, опасаясь, что увиденное вчера очень не скоро уйдет из памяти.

Если останемся здесь еще на ночь, решил Вик, определенно стоит направиться к ротным гетерам. Осталось только денег у так называемой хозяйки одолжить в счет будущих заслуг. И еще: что там хотел найти в ее аптечке Кэп?

Ближе к обеду путники начали склоняться к мысли, что капитан проспит весь день, и параллельно опасаться, что могут не дожить до его пробуждения. Ординарец, бросая косые взгляды, молча теребил рукоять меча, и только громогласный храп командира удерживал его от активных действий. Вик беспокоился и вздохнул с облегчением, только когда Кэп фыркнул и с рычанием потянулся. Не исключено, что в чувство его привел аромат, доносившийся с кухни.

Осмысленный взгляд, хотя глаза уставшие и желтоватые, в кровавых прожилках, — действительно, сейчас комендант намного больше походил на человека. Старьевщик затаил дыхание, ожидая его комментариев по поводу самочувствия.

— Серьга, жрать!.. И этим тоже!

Вик расслабился: наличие аппетита — явный признак хорошего состояния. К тому же съеденная утром таблетка концентрата, все Ангелочек со своей алхимией, может, и обеспечивала потребность организма в питательных, минеральных, еще там каких-то очень нужных веществах, но голод не утоляла вовсе. И принимаемые регулярно отвары травника аппетит только разогревали. Одним словом, косвенное приглашение к столу отрицательных эмоций не вызвало.

Ординарец пулей метнулся к кухне, и несколькими мгновениями позже все уже сидели за столом и уминали дымящийся плов с олениной. Даже Ангелочек очень демократично погружала пальцы в глиняную пиалу. Вику поглощать такое последний раз доводилось примерно вечность назад. Золотистые продолговатые зерна, рассыпчатые комки, поблескивающая, пропитанная ароматами Востока морковь, разваливающиеся, тающие во рту куски мяса, кисловатые ягоды морошки, будоражащие запахи пряностей — для его организма это было лучшим подарком, напоминающим о некоторых прелестях, доступных лишь на свободе. Как такое можно соорудить из оленины? Закончив с пловом, Кэп привычным движением запустил ладонь в расположившийся у стола рундук, скривился и отдернул руку. Обложил Серьгу и согласно кивнул, когда перед ним материализовалась крутобокая кринка. Извинился перед Ангелочком и разлил по стаканам парное молоко. Вик пришел к однозначному выводу, что на базе ему нравится. Лишь бы отвыкший желудок не подвел.

Взгрустнулось только — добавки никто не предложил. Капитан откинулся назад и вытер губы ладонью:

— Достопочтимая ханум, не могли бы вы продать мне некоторое количество вашего чудодейственного снадобья? — Похоже, сытость придала речи офицера восточную витиеватость.

— Как и многие лекарства, мой препарат противопоказан для частого применения, — в тон ему улыбнулась девушка. — Разумнее было бы просто не злоупотреблять…

Кэп зевнул и снова стал грубоватым янычаром:

— Бездействие само по себе располагает к пьянству. А тут еще трансивер накрылся — абсолютная изоляция. Ни стычек, ни новостей — болото. Мы даже волков на два перехода от базы извели от скуки. Ох, трансивер был последней каплей. Вас-то каким ветром в эту глушь занесло? На старателей вы не очень похожи.

— А если мы не добытчики… — многозначительно протянула Ангелочек.

— То старина Хозяин все еще грешит розничными поставками. Мне казалось, что он уже пережил мелочный период и работает оптом по согласованным каналам.

— Настоящее сокровище можно найти только здесь, на месте.

— Согласен. Попалось что-то стоящее?

Речь, понятно, шла о том, что, кроме ханских заказов, здесь, конечно же, существует развитая сеть контрабанды. Капитан либо в деле, либо присматривает, чтобы ее размеры не превысили допустимых пределов. Но скорее всего — ни то ни другое. Тут такие деньги крутятся, что лишние звенья не нужны — сверху и рот заткнут, и глаза заставят закрыть. Вот и квасит.

Контрабанда контрабандой, а самые лучшие по чистоте и структуре образцы настоящие ценители предпочитают приобретать лично. Неплохое прикрытие. Ангелочек неопределенно махнула рукой.

— Ладно, — понимающе усмехнулся Кэп. — Нет, сменюсь, вернусь на Большую землю, я не я — нахерачу докладную. Подробно — и будь потом…

— Долго еще, — поддержала разговор девушка, — до смены?

— Изрядно, — вздохнул капитан.

— А караван ближайший?

— По графику через десять дней. Но связи больше недели нет — подтверждения, естественно, тоже.

— Что может случиться со связью-то?

Кэп скривился.

— Я на механиста похож? С этой фигней, — кивнул он в сторону нагромождения аппаратуры, — как обезьяна работаю. Дали инструкцию для дураков: руки на кристалл, сознание — водная гладь, ветер, волны и все такое. Долблюсь, долблюсь, а воду словно лед сковал — даже ряби нет.

Насчет механиста — это он зря. Инженерии в его трансивере — ни на грош. Скорее всего зацепил чего по пьяни — теперь настроиться не может.

— Знаете, офицер, — сочувственно посмотрела ему в глаза Ангелочек, — могу предложить помощь в обмен на маленькую услугу.

Вик заинтересованно встрепенулся — похоже, она янычара сейчас снова на что-нибудь купит.

— И? — лениво отозвался капитан.

Не оказалось бы новостью, что Ангелочек запросто способна сама, без всяких вспомогательных устройств, связаться с далеким центром, но передавать через нее информацию все равно не станут. Расписание движения караванов, стоимость груза, составы сопровождения — сведения секретные и посторонним не разглашаются. Но девушка Вика удивила:

— Моего слугу порвали волки, аккурат в двух днях пути, как вы и говорили. Снаряжение, припасы, одежда — все потерял. Поможете экипировать — знания, которыми он располагает, позволят разобраться с вашим оборудованием.

Вик попытался испепелить спутницу взглядом — ковыряться в этом допотопном хламе! Хотя, взвесил он, это не должно быть особенно сложным. Плохо, что нет инструментов, — придется действовать ощупью, а кропотливая работа займет много времени. Но за теплый кожушок и мохнатые унты Старьевщик готов постараться. Кэп смерил Вика подозрительным взглядом. Похож, похож: что малефик, что механист, все одно — сфера возможностей малопонятная и природомерзкая.

— Я бы и так не отказал, — пожал он плечами, — но если на то пошло — пусть попробует.

Глава 3

Я боюсь его. Смотрящего на меня миллионом немигающих глаз. Вслушивающегося в меня миллиардом настороженных ушей. Ощупывающего бесконечными стрекалами, белесыми извивающимися червями проникающего прямо в душу. Хранящего в себе память всех мертвецов, отголоски любых поступков каждого из нас, клокочущей массой обволакивающего сознание. Боюсь и ненавижу сводящие с ума всплески чужих эмоций, радостей и страданий. Боли. Многократной, отражающейся, излучаемой потерянными источниками. Боли. Разве не видно, что ее много, ненормально много, неестественно много, как не может быть много в гармонично развивающемся мироздании. Стенания, вызванные одновременным жертвоприношением, насильственной смертью не сотен, не тысяч, даже не миллионов — миллиардов. Запертых теперь в хрустальной сфере, скорлупе покрытого завесой древней и страшной тайны мира. Моего мира. Боюсь, поэтому стараюсь как можно реже смотреть ему в глаза и давать прикасаться к моей душе.

Однако сейчас я наедине с ним.

Вик потряс головой, отгоняя наваждение. Действительно — давит. Всех — и Кэпа, и Ангелочка — он попросил выйти из кабинета, прежде чем отключил барьер. Трансивер — установка связи, в основе своей кристалл сверхчистого кварца, оснащенный дополнительным оборудованием для увеличения чувствительности. Ничего сверхъестественного, однако для понимания схемы необходимо оценить маршруты движения энергетических потоков.

Кажется странным средоточие сил, заключенных в обычном хрустальном шаре. Это как линза — казалось бы, просто вогнутый кусок стекла, однако позволяет значительно улучшить несовершенное зрение. Она же, линза, способна собрать рассеянный солнечный свет в плавящий металл луч. Так и хрустальный шар содержит в себе невероятный потенциал, надо только научиться им пользоваться. И в любом случае он лишь инструмент, средство для совершенствования человеческих возможностей.

Механист погружается в расслабленное созерцание. Отрешается от внешних раздражителей, вслушивается в тишину — она способна поведать о многом. Фокусные точки не смещены. Локационные рамки четко сориентированы по векторам геоэнергетической сетки. Змейкой мерцают токи в безупречно отстроенном контуре. Это должно работать. Однако на улавливателе неестественная пустота. Даже при отсутствии трансляции обычно наблюдаются ярко выраженные флуктуации — слишком чувствительным выполнен входной каскад и не продумана схема шумоподавления. Что-то здесь не так.

Вик активировал талисман и вышел наружу:

— Капитан, я хочу переместить антенну.

— Чего?

— Тарелку.

— Исключено. Подмастерья из магистратуры запретили даже пальцем касаться.

— Потом обратно отстрою.

— А, ковыряйся — один хрен не пашет.

— Плоскогубцы найдутся?

— В мастерской глянь.

Когда Вик сорвал покрытую налетом коррозии резьбу на крепящем хомуте и сдвинул антенну на несколько градусов, сфера моментально ожила. Чужие сигналы — эфир всегда наполнен разнообразными возмущениями. Естественно, никаких следов направленной передачи. А это значит…

— Офицер! — обратился он к Кэпу. — Надо обсудить.

Помнится, рассматривали они когда-то с учителем проблему перехвата потока и нейтрализации излучения белым шумом. Очень похоже.

— Ваша аппаратура исправна. Создается впечатление, что кто-то проецирует на зеркало приемопередатчика широкодиапазонную помеху. Не исключено, что при этом он работает в другую сторону от вашего имени.

Сомнительно, что комендант понял все сказанное, однако суть уловил безошибочно. И, как ни странно, услышанное его воодушевило.

— Ну хоть что-то! У людей уже кровь ржавеет. Слышь, малефик, если они между нами и Центром вклиниваются, то, значит, на линии связи находятся. И недалеко?

Что ни говори, мозги у коменданта в порядке.

— Теоретически так оно и есть, — подтвердил Вик. — Имея пеленг, можно отправлять группу захвата. Источник навряд ли сильно удален.

— То-то, думаю, лихие люди утихомирились! — не унимался капитан. — Завтра взвод в экспедицию! Серьга! Командира следопытов сюда! Его дервиши всплески активности просрали! Так…

Взгляд Кэпа слегка помутнел.

— Надо людей в Саранпауль слать, черт его знает, до чего там договорились под нашим видом. Говорил, мля, мало здесь роты. Мелкие шайки еще можно гонять, а если организованный набег, мне что — хозяйских гоблинов в каре ставить? Второй год батальон прошу! Кого слать-то? Каждый человек на счету!

Выходили ранним утром следующего дня. Кэп отжалел посыльными целое отделение, усиленное двумя дервишами, чем не преминула воспользоваться Ангелочек, напросившись в качестве попутчиков. Двенадцать янычар могли не бояться блокады базы — всем известно, что один тренированный ветеран стоит пяти-шести обычных бандитов. Формирования больше полусотни бойцов, а именно такая сила соизмерима с отделением ханской пехоты, в этих местах ни разу не встречались. Капитан вообще представлял цели неизвестных противников как заманивание в ловушку именно приходящих караванов, нагруженных припасами и гарнизонным жалованьем, с целью ослабления базы и создания на ней избытка продукции рудника. Узких мест в его рассуждениях хватало, однако действовал он в сложившейся обстановке, по мнению Вика, правильно.

До Саранпауля, укрепленного поселка на приграничной полосе, находившегося под прямым патронажем каганата Югра, пешего пути было от двух до трех переходов. В зависимости от погодных условий. Снег еще плотно не лег, поэтому старший группы, малоразговорчивый десятник Журбин, полагал ограничиться одной ночевкой. Не то чтобы Вик стремился в Саранпауль, однако вплоть до границ Ханства опасаться ему было нечего. Поэтому Старьевщик расслабленно брел по тропе, любуясь склонившимися над дорогой пихтами и кедрами, перебрасываясь изредка словами с одним из дервишей.

— Не могли мы этот источник засечь, — оправдывался тот. — Трансляция узкая, направленная. Ее только у тарелки чувствуешь. Да и амплитуда такая, не иначе — механизм.

Быть может — Вик не возражал, — похожих результатов можно добиться без всяких атрибутов, только такие специалисты Ханом прикормлены и сидят на теплых местах в магистратуре. С другой стороны, в мире всяких уникальных личностей хватает, а механизм с такими характеристиками создать — хотелось бы посмотреть на этого инженера. Проблема в затратах — любой искусственный модулятор поля на порядок более энергоемок, чем естественный.

— В Приграничье механисты еще встречаются, — продолжил дервиш. — За Каменным Поясом, говорят, без их амулетов не прожить. Я к ним по большому счету претензий не имею, только сила у них грубая, неестественная и неуправляемая.

Побочные эффекты нельзя прогнозировать — там такие выбросы по второстепенным каналам — наверное, вред биосфере колоссальный.

— Пересекался когда-нибудь с механистами? — Вик давно отметил, что янычары не в пример более лояльны, скорее всего оттого, что насмотрелись на мир в бесчисленных походах.

— Еще бы. Саянская кампания.

Про Саянскую кампанию слышать доводилось. Тщательно замалчиваемая ханскими летописцами страничка истории объединенных каганатов почти сорокалетней давности, когда отборные легионы увязли в ущельях на восточной границе Уйгурского каганата, пытаясь подчинить небольшую горную провинцию, остававшуюся независимой еще с древних времен. О том, что им противостояли механисты, Старьевщик не знал.

— Что там было на самом деле?

— Никаких громовых колесниц и летательных аппаратов, как принято вспоминать. Хорошо организованная партизанская война. Огневые точки в труднодоступных местах и чертов шум, сковывающий наши способности, когда они пользовались своими средствами связи. А без ментальной пропаганды и сенсорной поддержки пехота не очень уверенно лезет в пристрелянные сектора.

Интересно, в своих рассуждениях янычары очень вольны. Сказывается тот факт, что в янычарские школы, как известно, не берут представителей титульных наций. Они, как и Вик, носят черты мертвых народов запада. Старьевщик смерил спутника взглядом.

Сколько ему лет, если он был участником тех событий? У дервишей возраст определить трудно — среднего роста, широкоплечий и мускулистый, короткая стрижка без признаков седины, гладко выбритое лицо без единой морщины. Приятный собеседник. А когда приходилось их убивать, не задумывался, что каждый может поддержать разговор. И история занимательная — познакомился бы с теми горцами, если бы не находилась мятежная провинция на другом конце Ханства.

Вик отстал и поравнялся со своей спасительницей.

— Ангелочек, — начал и заткнулся, ошарашенный недоуменным взглядом, запоздало понимая, что называл ее так только мысленно.

— Как ты меня назвал? — Девушку покоробило.

Нагишом расхаживать им голубая кровь не мешает, а от фамильярности, значит, тошнит? Старьевщик замялся:

— Маска. Мое имя ты знаешь…

— Венедис, — процедила она сквозь зубы, — статутная княгиня, секретарь совета Тэмпла.

— Очень приятно, — кивнул Вик.

Кто такая княгиня, что такое статутный и в каких краях находится Тэмпл, он не знал. Понятно только, что секретарша. Вообще-то Вик хотел обсудить перспективы дальнейшего путешествия — Саранпауль, Сосьва, а затем он планировал свернуть на юг и по разбойничьим тропам добраться в Издель.

Едва он раскрыл рот, чтобы возобновить разговор, как впереди обреченно закричал дервиш.

А потом тренированный слух улавливает в глубине леса знакомые щелчки кремниевых затворов. В отличие от холодного оружия или, например, доспехов, пулю невероятно сложно заговорить — очень значительным энергетическим воздействиям подвергается она в канале ствола. Это не значит, что огнестрельное оружие предпочтительнее в дальнем бою. Наоборот — грамотно настроенные защитные поля коверкают траекторию невообразимым образом, и попасть в цель можно только из-за какого-либо безумного рикошета или обеспечив большую плотность огня. То, что дервиши бестолково оказываются на расстоянии выстрела, то, что первым залпом отбрасывает сразу четверых янычар, говорит о трех вещах. Первое — подавление трансляции, как и экранирование нападавших, осуществлялось очень сильным медиумом. Таких мощных и, главное, универсальных машин не бывает. Второе — пули сделаны из материалов, совершенно невосприимчивых к электромагнитным возмущениям. Это отрицательно сказывается на дальности и убойной силе, зато обеспечивает достойную точность и кучность. Третье, как следствие из всего вышесказанного, — Вику не стоит беспокоиться, но необходимо принять меры, чтобы не подвернуться случайно. И предостеречь Ангел… э-э-э… Венедис…

Впрочем, Венедис — чересчур пафосно, пусть будет Венди.

В механисте янычара напоминают только армейские нерповые унты, выданные ротным каптенармусом, наряд спутницы тоже сильно отличается от подбитой собачьим мехом брони. Главное — не лезть на рожон, тогда и не зацепят. Легко сказать — не лезть.

Венди вытаскивает мечи и пытается протиснуться девятой в незаполненный квадрат из восьми оставшихся бойцов. Не пускают. Это правильно — в каре совсем иная техника, чем в одиночном бою. Будь ты хоть трижды мастером-мечником, а без подготовки в строю вреда принесешь больше, чем пользы. И пусть даже Венедис в фаланге как рыба в воде, но разбираться в ее способностях уже поздно.

И вообще, двумечный бой — искусство для строя бессмысленное. Будь построение более многочисленным, например четыре на четыре, нашлось бы место в центре — ворожить, а так… они ведь тоже вроде как механизм — зачем им чужие шестеренки, пускай и золотые? Вик подхватил девчонку за локоть и потащил в сторону.

Это не их война, здесь и сейчас они — зрители, поминая не к месту эпизод из недавней тюремной драки, — рискующие стать пострадавшими.

Смотреть на янычар в деле — одно удовольствие. Ощетинились из-за щитов двухзарядными самострелами, буравят мир через узкие забрала глухих, лишенных украшений белых шлемов. В центре дервиш, недавний собеседник Вика, раскинув в стороны руки и закрыв глаза, нараспев выкрикивает формулы. Бойцы синхронным вдохом-выдохом задают ритм. Старьевщик не чувствует, но знает: напряженность на границе фаланги увеличивается. Времени немного — до перезарядки. Темп заклинаний нарастает, янычары на месте печатают шаг. «Атепа!» — исступленно орет дервиш одновременно со вторым залпом. Воздух вокруг построения вскипает от освободившейся энергии, щелкают спуски арбалетов, и огненные росчерки уносятся в глубь леса. Клубы пара относит ветром — все восемь янычар на ногах, дервиш снова начинает читать заклинание в темпе сердечного пульса.

— Трелью! — командует Журбин, и бойцы поочередно спускают нижние механизмы самострелов.

Болты с соловьиным пением срываются с направляющих. Не прерывая речитатива, дервиш сопровождает каждую стрелу коротким жестом-напутствием. Скорее всего, это не боевые заряды, их наконечники — хрупкие баллоны с паралитическим или слезоточивым газом. Наверное, дервиш слегка отвлекается на выстрелы янычар, и, хотя очередной «Атепа!» звучит своевременно, после ответного залпа Вик видит, как брызжет кровь и подгибается нога одного из бойцов. Он падает на колено, строй нарушается, но янычар сквозь зубы шепчет Песню Анестезии, уверенно встает и даже притопывает закованным в стальной наколенник унтом.

Это после лекари будут собирать из осколков расщепленную кость, а раненый — метаться в горячке. Сейчас не время думать о таких мелочах. Однако ловко справляются невидимые нападающие — на перезарядку уходит меньше полуминуты. Впрочем, откидные затворы — очень прогрессивные механизмы. Уж кому, как Вику, не знать. Но даже они бессильны против восьмерых янычар, замерших на середине дороги.

Не совсем правильно, что бойцов бережет сила дервиша, просто он распределяет энергетику всего отряда — как дирижер. Это пат. Будь дервишей двое, каре могло бы развернуться в шеренгу и идти под кроны деревьев, но один из них уже лежит, убитый первым залпом.

Движение сбоку от построения. Медленно, тяжело поднимается кто-то из четверки ранее поверженных. Алые лепестки распустившейся цветком крови из развороченной на груди брони не позволяют думать о том, что ранение легкое. Но если янычар, пусть и пошатываясь, идет — значит, он все еще жив. Глупо утверждать, что поднять мертвеца невозможно, но ритуал этот настолько энергоемкий и кропотливый, что воспроизвести его в полевых условиях нереально. Воин бредет к каре, стаскивая с себя мятый, окровавленный доспех, подбирает, вдобавок к своему, саблю мертвого дервиша и замирает напротив Журбина. Судя по внешним признакам, в строю ему тоже делать нечего.

— Даруй! — обращается он к командиру.

— Будь свободен, — не раздумывая, отвечает Журбин, и ссутуленный янычар выпрямляется, расправляет плечи.

— Прощайте, братья.

И воины нестройно бьют кулаками в щиты.

Раненый разворачивается и плавно, амортизирующими, нечеловеческими прыжками бросается в сторону нападающих. Четвертый залп на мгновение останавливает его, он трясет головой, разбрасывая капли крови, и продолжает бег.

— Ни фига себе, — шепчет Венедис, — вот так, парой фраз, — это же Хайд!

— Чего? — зачем-то переспрашивает Вик.

— Хайд — по имени первого описания, — повторяет девушка. — Заклятие высвобождения. Без фармацевтической стимуляции невозможно. Мне так казалось.

Вик кивает головой. Программа Зверя — активация первобытной части сознания, яростной, неуправляемой и бесчеловечной. Той, которая всегда присутствует на задворках нашего поведения, скрываемая под затворами тысячелетий разумной жизни.

Вроде бы янычарам снимают скрепы вековых запретов, для того чтобы воин превратился в неуязвимое, обуянное жаждой убийства существо, достаточно только личного желания и разрешения командира. Мощнейшее боевое заклинание, применяемое только в крайнем случае, так как вернуться после него в адекватное состояние не удавалось никому. Плотоядное и радостное рычание в лесном полумраке подтверждает могущество освобожденных сил. Прекрасная возможность для организованного отступления.

— Отходим, — командует Журбин.

Он прав — отсюда до базы в два раза ближе, чем до Саранпауля. Осторожно пятясь, намного больше шансов добраться назад, чем с преследователями на плечах прорываться к поселку, не имея возможности предупредить гарнизон Кэпа.

— Отходим! — повторяет командир для путников.

Вик чуть качает головой в ответ на вопросительный взгляд Венедис.

— Мы обойдем, — бросает Журбину девушка и тянет Старьевщика в лес, на противоположную сторону дороги.

— Если сможете — доложите, — слышит Вик последние слова Журбина и кривит рот в усмешке.

Это не их война. Не была и не будет. Не Вика и, как ему кажется, не Венди…

Забегая вперед — янычары не дошли. Путь им преградили поваленные деревья, а там, где каре вынужденно остановилось, были уже зарыты пороховые заряды. К тому времени отряд был настолько вымотан фланговыми атаками и периодическими обстрелами, что дервиш не смог ни обуздать, ни распределить энергию взрыва. Оставшихся в живых — оглушенных и израненных — милосердно дорезали. Об этом рассказывал Моисей, когда путники грелись у костра и хлебали растворенные в кипятке брикеты Венедис. Происходило это позже, когда уже начало темнеть и рвущиеся вверх огненные языки заставляли тени деревьев изгибаться в экзотической пляске диких племен метаморфов.

— Ну, механист, тебя даже без намордника не узнать, — повторял Моисей раз за разом и радостно улыбался. — Про твои девять жизней любой собаке известно, а вот девчонку едва не приговорили.

Что правда, то правда.

…На другую сторону от дороги уходить было особенно некуда — узкая полоса деревьев быстро обрывалась речным берегом. Венедис мгновенно перешла на элегантный бег, почти не стесненный теплой одеждой, Вику же проведенный под землей срок выкладываться не позволял, да он и не рвался. Очень быстро дорогу им преградили несколько одетых в кольчуги поверх коротких кожухов разбойников. В ответ на шелест извлекаемого из ножен оружия Венди они предостерегающе покачали стволами укороченных стрельб.

— Ты их знаешь? — краем рта, не снимая ладоней с рукоятей, прошептала Венедис.

— Они меня… должны.

— Полотна в землю, — как-то даже радостно прошипел похожий на старшего.

Костяшки пальцев Венедис побелели — простым людям не понять подобного отношения к оружию, пускай и неординарному. Куда им — Вик из янычарской школы в двенадцать лет сбежал, а противники и в обычной, наверное, не бывали. Девчонка свои клинки грязью марать не станет, и никто ей в этом не указ. Старьевщик посчитал, что пора спасать ситуацию, — он оттеснил девушку плечом и вышел вперед. Совсем рядом громыхнул очередной залп по строю янычар.

— Мужики, давай поспокойнее. — Вик протянул руки вперед, демонстрируя отсутствие оружия и злого умысла.

— Ты, мля, че? — Вместо ответа в нос Старьевщика ткнулся черный тоннель вороненого ствола.

Очень неприятно смотреть в бесстрастное жерло без проблеска света в конце. Словно заглядываешь в самую душу механизма.

— Он не ворожит, — шепнул старшему похожий на видока субъект.

Открытые ладони Вика чуть не были истолкованы как фокусирующий жест.

Они что, совсем сдурели? Ладно, Вик все их рожи не упомнит…

— Да без моего слова твоя пукалка искрой подавится. — Старьевщик криво улыбнулся, ощущая знакомый прилив злости.

Среди обывателей бытует убеждение, что любой механизм беспрекословно подчиняется своему создателю. Вик никогда не стремился развеять это глупое поверье.

— Что ж я до этого без тебя обходился? — рявкнул разбойник и нажал на спуск.

Закрепленный на курке кремень с треском чиркнул по полке-огниву. Ничего не произошло. Ни единой искорки. Такого везения не бывает — Старьевщику захотелось протереть глаза, и руки сами потянулись к стеклам очков. Черт побери, очки — кожаная маска, закрывающая чуть не половину лица. Зрение все еще не адаптировалось к освещению на поверхности, и за три дня Вик привык к ним настолько, что уже их не ощущал.

— Это все сука! — зашипел видок.

Старьевщик оценил — Венди, оказывается, огонь гасит не хуже, чем разжигает. Но струящиеся по вискам девушки капли пота — на такое и не каждый магистр способен. Или она просто в точке удара кресалом трение на нет свела — тоже дело непростое? Неважно — главное результат. А за суку кое-кому придется ответить, решил Вик.

Он срывает застежку очков на затылке и, жмурясь от солнечного света, хватает за грудки опешившего старшину:

— Счас тебе этот ствол в жопу вставлю — уж там он стрельнет, не сомневайся!

Бьет в ухо. Ему по-другому нельзя — он ведь злой гений и хороший знакомый Моисея. Старший кувыркается набок, Вик старается еще наподдать ногой. Видок протискивается между ними:

— Извини, Инженер, не признали…

Так-то лучше. Вик, по правде, и сам себя в зеркале не сразу узнавать начал, тем более в этих окулярах проклятых. А «Инженер» в устах видока прозвучало чуть не как «Князь Тьмы». Весьма лестно.

Старший поднялся, исподлобья зыркнул на Вика и принялся осматривать замок стрельбы, пороховую затравку на полке. Покачал головой — все в порядке. Пускай теперь байки у костра рассказывает — Старьевщик не против. Вот только странно — почему стрельба кремниевая? Где партия в два десятка стволов с плавающими бранд-затворами на пьезах?

Технические вопросы с разборками Вик решил придержать на потом.

— Моисей там? — кивнул он в сторону доносившихся выстрелов.

— Угу, — подтвердил видок, — пойдем мы, Инженер, нам еще засеку рубить.

— Сзади?

— А где же? Спереди — уже… Ты бы здесь подождал, пока все кончится…

Вик любил смотреть на огонь. Когда не хочется думать о пламени как о банальной химической реакции. Для Вика костер — олицетворение созидательной, как ни странно, силы. В далеком детстве у пышущего жаром круглого очага, позже, в кузнице, у громадного, хрипло дышащего мехами-легкими горна, его всегда завораживал ровный ток первозданной энергии. Казалось, можно часами наблюдать, как жаркие языки рвутся к небу, соревнуясь друг с другом в богатстве оттенков и ненасытности, поленья постреливают искрами, задавая сокровенный, далеко не всем подвластный ритм — музыку хаоса жизни. Все — игра красок, треск углей, обжигающие потоки тепла — наполняет тело силой, а разум спокойствием и навевает расслабленную дрему.

Как усыпляет бесконечный треп Моисея, пересказывающего Венедис древние легенды, известные каждому ребенку, а также факты, о которых не станет упоминать ни один ученый прелат. Моисей — руководитель этого сборища, как они себя называют, неприкаянных людей. По совместительству — член совета одного из свободных южных паханств. Вот уж кого странно было встретить на севере, так это его экспедицию. Насколько Вик владел информацией, год назад у Моисея была ханская грамота, а подчиненные ему остроги вдоль берега Чусовой фактически охраняли участок западной границы объединенных каганатов. Там, недалеко, кстати, от вожделенного Качканара, в средней своей части Каменный пояс не так высок, как здесь, и земли мало того, что изгажены дыханием Мертвых Пустошей, так еще и доступны для тварей, ее населяющих. Или что-то не поделил Моисей с Ханом, или этот набег — его личный маленький бизнес, каким все время являлись неподотчетные рейды на запад. Подобные ходки и свели когда-то Старьевщика с этим плотным, постоянно взлохмаченным, широкобородым и, в противоречие к внешности, очень проницательным человеком.

Особо расспрашивать его сразу после встречи не хотелось. Когда бой закончился, он долго рассматривал Вика со всех сторон, радостно комментируя худобу и болезненную бледность, сопровождая свои слова фразами: «То-то думаю — не видно нашего отшельника» и «Как есть под Курганом шуму наделал — до сих пор от каждого выстрела шарахаются». Потом, по своей обычной привычке, воспользовался ситуацией и объяснил причину отсутствия у его людей новых стрельб. Все оказалось, как всегда, просто — отсутствие должного ухода обернулось банальными поломками.

— Я твои казнозарядки в обозе таскаю, все думал — кто починит.

— Завтра посмотрю, Моисей, — заверил Вик.

Он отдавал себе отчет, что при всех преимуществах механизмы заряжаемого с казенной части оружия сложнее и, следовательно, менее надежны, чем простые кремниево-ударные замки. В этом очевидном факте механист находил и сугубо шкурный интерес — однажды проданное, оружие навсегда нуждалось в квалифицированном обслуживании. А значит, Вика не забывали.

— И фарфор твой почти закончился — только на первый залп, после экономим.

— Тут не помогу — ни инструмента, ни мастерской.

Вот отчего последовавшие после первого залпа выстрелы практически не находили цели — свинец, серебро даже легко детектируются защитными заклинаниями. Другое дело высокотемпературная керамика — очень нейтральный во всех отношениях материал со сложной формулой и многоэтапной технологией изготовления.

— Нормально повоевали. Если бы тот берсеркер к засаде не прорвался, вообще без потерь обошлось. Ясавэй даже всю дурь, что на стрелах летела, нейтрализовал. А оборотень полдюжины наших положил. Ну ничего…

Ясавэй — неординарный, что он только делает в захолустном Приграничье, шаман, или, как сам себя называет, видутана, и правая рука Моисея. А иногда и наоборот, Моисей — его рука. Если видутана и с подавлением связи замудрил, то пахану пора завязывать с мелечовкой. Интересно было бы с алгоритмом познакомиться…

Из-за непрерывного потока слов вклиниться в разговор не представлялось никакой возможности — Вик и не старался. Тем более стратегической информации — причины, планы и все такое — от Моисея получить не удалось. Старьевщик ограничился тем, что представил предводителю неприкаянных свою спутницу и пошел искать место у костра.

Хозяева молча расступились, пропуская поближе к пламени. Они не боялись Вика, как это происходило в руднике, и, уж конечно, не ненавидели. Принимали за чужака — да, могущего быть опасным или полезным, но всегда относились с должным уважением и терпимостью. Приграничье, вольные паханства — земли, избавленные от догм и предрассудков, по крайней мере научившиеся с ними всего лишь считаться. Кто-то сунул в руки миску с кашей, кто-то подал краюху хлеба, вдруг появилась кружка горячей браги, и механист снова, как когда-то очень давно, почувствовал себя частью единого коллектива. Забавные ощущения — комфорт, защищенность, уверенность в завтрашнем дне.

И ложные, как и все, исходящее от толпы, — Вик встряхнулся, отгоняя стадные наваждения. Нельзя поддаваться, нельзя верить, надеяться, просить и жалеть. Зачем думать о том же Журбине или минутном знакомом — янычарском дервише? Кэп тоже парень неплохой, но и ему не жить. Если за дело взялся Моисей, какие бы цели он ни преследовал, это, скорее всего, закончится к его удовольствию. Это война не Вика.

О чем там, кстати, говорит Венедис упомянутый Моисей? Старьевщик прислушался. Кто бы подумал — о войне, вернее, о войнах.

— Великие битвы прошлого? С Радостных Времен мы только и делаем, что деремся за кусок земли.

Интересно, а с чего Венедис понесло в такие дебри?

— О, Радостное Время… Говорят, тогда люди не знали междоусобиц, жили в мире и согласии. А другие считают, что при этом они насиловали тело Земли, пили соки Природы, бездумно эксплуатировали мощь Стихий. Шут его знает, что послужило толчком, — про то братья-свидетели горазды рассказывать… Как кто такие? Ты, девонька, из каких краев в наш грешный мир явилась?

Вот и Вик все чаще задумывается…

— Братья-свидетели никому не поклоняются. Прародитель их миссии, Брат Тор, считал, что стал соучастником событий, повлекших начало Большой Войны. Теперь миссия братьев — предупреждение ошибок прошлого, примирение людей с мирозданием.

Эту байку Моисей шпарил, как на братской проповеди, коей она, по сути, и являлась. Старьевщик ничего не имел бы против мироздания, если б его самого не впутали в болезненный процесс примирения. И не только потому, что киркой, по сути — братским символом, пришлось махать в штольне.

— Тайну Свидетельства братья хранят в недоступной даже магистрам памяти отцов миссии. Только крупицы доступны широким массам. А о самой Войне много рассказов ходит, ее очевидцев хватало — все, кто выжил. Некоторые говорят, что Стихии вовсе и не на людей ополчились, а друг на друга. Читал раз один свиток, братья бы за него на костер отправили. Там говорится… — Моисей закатил глаза и нараспев продекламировал: — Вода поглотила Землю, стремясь обратить в грязь плодородную почву, Земля разверзлась и дохнула пламенем, Огонь пожрал поток, в клубах пара истребляя влагу, порывистый Ветер набросился на Огонь и разметал в клочья по всей Земле. Перечеркнули тело мира огненные вихри, пылевые бури и напитанные водой смерчи, небосвод скрылся за пеленой пылающей грязи, удерживаемой на недосягаемой высоте необузданными воздушными течениями. Тьма окутала мир, и в первозданном мраке бушующие Стихии все рвали и рвали кровоточащую плоть планеты и собственное естество. Люди скрывались в жалких убежищах, дрожа от пронизывающей пространство освободившейся мощи…

Старьевщик тоже заслушался — ведь, с точки зрения братьев, все не так. Природа, само мироздание, ополчилась на служившее Злу человечество. Катаклизм пережили только избранные. Еще одно из утверждений — в битве погибло Зло, но и Добро, истекая кровью, покинуло мир, позволив людям начать свою историю с чистого листа, предоставив им право самим выбирать свой путь.

— И уж точно не было тогда ни лидеров, ни полководцев, а только обезумевшие элементали и жертвы буйства энергий. В этом все летописцы сходятся.

— А Тор? — спросила Венедис.

Вику показалось, что не только он, но и вся ватага вольных вслушивается в откровения Моисея.

— Брат Тор, иные говорят, что его истинное имя было, как у нашего Инженера — Вик-Тор, являлся лишь свидетелем и видел, какое происшествие послужило отправной точкой последующих событий. Он видел, знал и своим учением хотел отвратить выживших от пагубного пути.

«Тор, Вик-Тор! — мысленно возмутился Старьевщик. — Не хватало, чтобы в прелестную головку Венди забрели еще какие-нибудь аналогии».

— Как же боги?

— Боги?.. А, понимаю… Небесные покровители, способные объективно влиять на реальность. Слышал. Да, даже братья иногда цитируют выдержки из древней книги, упоминающей о богах. Считается, что после Большой Войны все боги покинули наш мир. Служения в некоторых культах направлены на призвание небесных покровителей обратно. Что по мне, то тут я согласен с братьями. Каждый человек должен стремиться к познанию собственных неограниченных способностей, каждый в состоянии оставить след, а каким он будет — зависит от нас самих. Чем мы не так называемые божества? Героев помнят, их ставят в пример, им подражают и стремятся продолжить начатые ими дела.

Да, горазд читать проповеди старина Моисей. Вик усмехнулся — его бы те же братья без вступительного экзамена назначили главой прихода. От этих назидательных сказаний о великих героях древности местами подташнивает. Кровавые победители кровавых эпох. И ни одного упоминания об истинных героях разума, сумевших сохранить в наступившем хаосе крупицы Знания.

— Герои? Такие, как Тор? О ком еще ты знаешь? — спросила Венедис, дался ей этот доисторический фанатик.

— Ну, в каждом племени можно найти легенды о замечательных личностях. Есть, конечно, и универсальные персонажи. Тор — я полагаю, что этот человек странствовал продолжительное время на обширной территории, пока не осел недалеко от Ишима и основал первый монастырь. Пересказы его деяний встречаются у разных народов. Или вот Танец и Музыка.

— Танец и Музыка?

— Никогда не слышала их баллад? Эй, Менестрель, порадуй даму своим искусством. Да и мы послушаем.

Менестрель — молодой парнишка, во всех передрягах таскающий за спиной гитару. Боец он никудышный, но любой из неприкаянных за него в бою готов отдать жизнь. Танец и Музыка — его кумиры, боги, если угодно. Однажды он спел Старьевщику песню, слова которой надолго запали в душу. Особенно припев:

Рыцари песни и дальних дорог Гибнут в жестокой войне, Когда менестрель берет в руки клинок — Лютня сгорает в огне…

У Вика впервые даже в глазах защипало, наверное, от дыма — дело тоже было у костра. Певцом себя Старьевщик не считал — считал ученым. Раньше — теперь уже нет. Сгорела его лютня.

Парнишка покопался и вытащил из мехового футляра свой инструмент. Длинный мелодичный проигрыш, как будто не осень вокруг и костер не стреляет искрами в хоровод снежинок, но весна, и уже почки взрываются изумрудными лепестками, а ветви деревьев усыпаны бледно-розовым цветом. Вик слышит — это будет другая песня. Такая же хорошая и наверняка из репертуара старинных героев — Танца и Музыки.

Кто измерит мой путь? Кто изменит мой рок, Что начертан мне древним холодным мечом? Я блуждаю всю жизнь в лабиринте дорог И ношу смерть за правым плечом. Не за знамя и герб, не за список побед. Не поймешь, где — искусство, а где — ремесло. Семь шагов через страх, семь шагов через бред, Коль остался в живых — повезло.

Хорошая песня — Венедис, Моисей и его неприкаянные слушают, затаив дыхание. Неприкаянные. Странный народ — весельчаки и романтики, разбойники и душегубы. Население варварских, с точки зрения каганатов, паханств. Под струнные переборы Вик почти засыпает. Очень далеко слышится голос Моисея.

— Легендарные Танец и Музыка — женщина и мужчина. Во всех каганатах, да не исключено, что и в диких землях, нет такого сохранившегося с давних времен поселка, где бы они ни выступали… или не убивали…

— …очень распространены рассказы о Волчонке, наемнике, для которого не было невыполнимых заказов и который сам выбирал себе заказчиков. Он мог решить, что наниматель должен поменяться местами с жертвой, и тогда ничто не могло его остановить. Прежде чем прибегнуть к его услугам, надо было крепко подумать. И он брал очень дорого за свою работу, а иногда делал ее бесплатно. Так же, как и Тор, Волчонок стал основателем, только не культа, а племени. Сейчас его род практически вымер, рассеялся, участвуя в бесчисленных битвах, и это неплохо — они были очень опасными. Если один ветеран-янычар, должен признаться, стоит трех-четырех неприкаянных, когда в строю, конечно, то один наемник этого племени — трех-четырех ветеранов…

Старьевщик понимает, что слушает речи Моисея рефлекторно, просто настроившись на источник звука, и это мешает ему полноценно спать. Еще он чувствует, что прижался к чьему-то плечу. Будут потом новые невероятные истории об Инженере. Ну да — он ведь только что с каторги, известно, как там утешают плоть. Вик отстегнул от собранного на базе рюкзака толстое шерстяное одеяло, подшитое с одной стороны кожей, завернулся поплотнее и откинулся на спину. В сознание еще стучались обрывки фраз о всяких там Волчатах, Раху, Пришедших, но его это уже не беспокоило — механист спал.

Утром, не успел Вик размять порядком окоченевшие ноги, Моисей уже сидел рядом и разливал по кружкам горячий брусничный чай.

— Ух, кости промерзли. Мою палатку твоя подруга заняла, пришлось рядом с тобой в спальном мешке пристраиваться. Не тот уже сезон, чтобы у костра ночевать. С чего это тебе, Инженер, вздумалось — по свежему воздуху соскучился?

А то кто-то Вика в шатер приглашал. Все из-за репутации — спит чернокнижник, никого не трогает, и нечего его самого тревожить, от греха подальше. Старьевщик втянул носом согревающий запах — намного приятнее, чем у тошнотворного отвара травника.

— Леди… — продолжал Моисей, — глазищи… ух… даже за задницу ущипнуть страшно.

Он громогласно засмеялся и залпом осушил свою кружку. Луженая глотка — у Вика кипяток получалось только прихлебывать.

— И где ты такую только подцепил? Полночи из меня истории вытягивала, настырная, отказать невозможно.

Механист улыбнулся: Моисей, трепач старый, его бы только слушали — готов в свободные уши ночь напролет байки загружать.

— Ладно, Инженер, ты-то по жизни молчун, тебя даже если спросишь — ответа не всегда дождешься. Не о том речь.

Вик кивнул — ближе к делу.

— Вчера стрельбы глянуть обещал…

Быка за рога. Обещал, значит. Старьевщик Моисея другом не считал. Не было у него друзей, и не очень-то он в них нуждался. Но отношения с паханом были хорошие, связанные взаимовыгодным сотрудничеством. Не стоило нарушать сложившихся традиций.

— Сколько их у тебя?

Моисей почесал затылок:

— Из двадцати — шестнадцать. Два уже не восстановишь — стволы порвало.

— Четырнадцать. А твоя вертикалка?

— Вот в ней и порвало. Нижний, ложа в щепки, приклад на ремне болтается.

Жалко. Одна из немногих собранных механистом двустволок, где пресловутый нижний — нарезной. Не иначе, Моисей керамикой зарядил, хоть и предупреждали. Сколько Вик ни бился — быстрый износ нарезного ствола керамической пулей предотвратить не смог.

— Моисей, если я восстановлю хотя бы половину, ты отдаешь мне одно из них, с боекомплектом.

Для специалиста вариант практически беспроигрышный — как правило, из двух неисправных механизмов всегда можно собрать один рабочий. Это закон.

— Эх, ладно, только фарфорок больше десятки не дам. Дефицит. И присадки к пороху совсем немного осталось…

И на том спасибо, оружие больше для охоты необходимо — для того и свинец сгодится. А присадку можно будет сварганить — рецепт эксклюзивный, но на деле несложный. Да и без нее свеча порох воспламеняет, только иногда не с первого раза.

— Тащи свой хлам. Кстати, через Пояс давно ходил?

— Было.

— Чего интересного приносил?

— По мелочи, и то — все дома оставил.

Жалко — можно было бы попытаться соорудить чего для тонкой энергетики, впрочем, не в полевых же условиях. Не помешало бы что-нибудь стимулирующее, путь-то неблизкий. Есть вариант — у шамана натуральных ингредиентов попросить, он и в травах толк знает. Хоть дури какой.

— Слушай, а что твоего видутаны не видно? С трансляцией — его ума дело?

Пахан хитро прищурился:

— Какой трансляцией?

Вик с полуслова развивать тему не стал, но для себя отметил — секретничает. А Моисей, кряхтя, поднялся, кривясь, потянулся:

— Пошли в палатку, там в тепле стрельбы посмотришь. Твоя подруга вроде проснулась ужо.

Сердце кровью обливается — Вик помассировал переносицу. Неприкаянные с удовольствием пользуются его оружием, с удовольствием и полным пренебрежением. Заставить их чистить механизмы каждый раз после использования — пустая трата времени. Смазывать узлы — извольте, в лучшем случае натолкают в корпус прогорклого жира, каким защищают лица, опасаясь обморожения. Механист вздохнул, взвесил стрельбу на ладони и дернул запорный рычаг. Гильза бранд-затвора очень туго вышла из казенной части ствола и повернулась вертикально. Очень туго — неудивительно, Вик осмотрел трубку, открывшиеся детали механизма, глянул на свет в жерло ствола. Взору предстали застывшая, сбившаяся комьями грязь и нагар в канале толщиной чуть не в половину калибра.

Чего ж они хотят? Если ствол еще не разорвало, значит, все должно работать. Единственное, что может помешать выстрелу, за исключением грязи, это отсутствие искры в схеме воспламенителя. Вик несколько раз нажал кнопку пьезоэлемента, глядя внутрь гильзы. Никакой реакции. Центральный контакт, боковые электроды, даже керамика изолирующей втулки — ладно бы просто черные, забиты сажей так, что даже речи быть не может о регулировании зазоров.

Любой неприкаянный знает — применять оружие Инженера совсем не сложно. Надо потянуть рычаг на себя, засыпать меру пороха в выдвинувшуюся трубку гильзы, затем вложить пулю, можно фарфоровую, сверху забить пыж, если сразу стрелять без надобности, вернуть рычаг обратно, при этом гильза войдет в ствол и запрет его — все, можно стрелять. Быстро и практически безотказно. Что он там еще говорил? Слова мудреные — профилактика, обслуживание. Слишком сложная магия механизмов. Уж проще заговор на удачу шепнуть, когда целишься, — так оно привычнее. А если ствол вдруг разворотит, хорошо, глаза целы останутся, помянешь чернокнижника недобрым словом, а что ему сделается? Плюнешь — бесовское орудие, и потянешься за родной саблей, она никогда не подведет.

Старьевщик вытащил из отверстия в ложе шомпол:

— Моисей, кто-нибудь из вас хоть знает, на какой хрен нужна эта штука?

Пахан скорчил кислую мину:

— Что поделаешь — некоторых хоть каленым железом пали, но внутрь механизма все равно не полезут.

Некоторых? Если во всем отряде нельзя набрать двадцать человек, коим можно доверить оружие, братья могут спать спокойно — человечество больше никогда не прикоснется к чему-либо сложнее штопора. А от него все-таки не смогут отказаться — иначе помрут с похмелья.

— Масло-то мне хоть найдешь?

Моисей предупредительно подал скрываемую за спиной жестяную масленку и кусок ветоши. Вику вдруг захотелось уточнить: а он свою вертикалку чистит иногда или тоже формулы читает в надежде, что грязь сама отвалится? Это так, со зла. Насчет Моисея можно было не сомневаться — вполне прогрессивный товарищ.

Старьевщик принялся за чистку. Как положено, с полной разборкой механизма, извлечением и прокаливанием свечи-воспламенителя. Такие стрельбы, хоть и под запретом, в каганатах стоят бешеных денег. Эту партию механист передал Моисею за одно одолжение, ценности которого тот сам до конца не осознавал, и так, авансом, в счет будущих заслуг. Закончив и отрегулировав зазоры, Вик пощелкал кнопкой пьезоэлемента. Между контактами воспламенителя радостно заплясали тонкие синие нити электрических разрядов.

— Раз? — спросил он и потянулся за следующим стволом.

— Раз, — согласился Моисей.

Когда из девяти осмотренных стрельб начали исправно функционировать семь, Старьевщик вопросительно посмотрел на неприкаянного:

— Моисей, в принципе можно уже остановиться.

По правде, Инженер мог сколько угодно ломаться и выказывать недовольство, но оставить поврежденный механизм, не попытавшись исправить, было выше его сил. Похоже, главарь неприкаянных догадывался о такой слабости механиста.

— Ладно тебе, — понимающе растянул тот губы в улыбке, — говори, че еще хочешь, — поторгуемся.

Вик сильно пожалел, что никогда не продавал пахану ничего из своих амулетов.

— Меч и нож толковые.

— Так бери любой из тех, что вчера добыли.

Вик в голос рассмеялся — вот же старый лис! Зачем механисту оружие с клеймом янычар, да еще со специфическим наговором.

— Уважаемый. — Он предосудительно покачал головой.

— Ну-ну, — Моисей тоже засмеялся, — найдем чистые, договорились.

Из четырнадцати стрельб Старьевщику удалось починить одиннадцать. Справедливости ради стоило отметить, что поломки большинства из них оказались более значительными, чем засорение воспламенителя. Где-то заело механизм подачи, где-то — расперло гильзу, в некоторых сломался привод пьезоэлемента или оборвался гибкий переход. Себе Вик забрал то, которое смотрел первым, — с точки зрения ухода прошлый хозяин не заслуживал чести пользоваться им вторично.

Старьевщик пытался прибрать к рукам стволы и затворы неисправных стрельб, но прижимистый пахан заупрямился. Вместо этого, памятуя о договоре, Моисей отдал длинный охотничий нож и сносной ковки кавалерийский палаш с парой пустых оправ на месте извлеченных оберегов.

— Тебе камни все равно без надобности, Инженер, — пояснил он.

Пользоваться такими вещами Вик действительно не мог, но на безрыбье и раком свистнешь — продажа кристаллов где-нибудь на черном рынке повлияла бы на бюджет положительным образом. Скорее всего, и Моисей поступил бы Энергетика встраиваемых в оружие самоцветов изначально подгонялась под владельца — от сорта до формы и количества камней, и, следовательно, чужаку приноровиться к ним не всегда было по силам. А со временем в комплекте накапливалось столько всего от старого хозяина, что это могло начать влиять на сознание нового.

С оружием Старьевщик провозился весь день. Неприкаянных в лагере было подозрительно мало, а ближе к вечеру Моисей обмолвился, что перехватил караван, шедший в базу. Вик не стал расспрашивать о его планах. Было ясно — если взять груженный хрусталем обоз в принципе нереально, то все действия разбойников направлены на блокаду.

Моисей не такой дурак, чтобы пытаться захватить караван, идущий из базы, — за кристаллами приходят несколько дервишей уровня магистра. Сами по себе они не так опасны, как принято считать, но, имея под рукой груз горного хрусталя, маги в состоянии фокусировать невероятные по мощности энергетические поля. Не подступишься.

Довольно потирая руки, пахан сообщил, что завтра уже можно перебираться поближе к базе, тем более что поисковый отряд, высланный накануне Кэпом, уже оттянули на приличное расстояние.

— Может, с нами останетесь? — спросил он.

Вик и Венедис синхронно замотали головами.

Утром снялись с лагеря одновременно — неприкаянные выдвинулись к Неройке, Старьевщик со спутницей направились в противоположную сторону. Венедис скептически осмотрела заброшенную за левое плечо перевязь с палашом и висевшую на правом стрельбу. Еще ножа не видела. На базе заявила Кэпу, когда Вика экипировали, что в оружии слуга не нуждается. А сейчас у нее не спросили.

С позавчерашнего вечера Вику не удалось перекинуться с Венди и парой слов, и о ее дальнейших планах он не имел понятия. Но со своими уже окончательно определился.

Когда отряд Моисея скрылся из вида, механист робко осведомился у девушки:

— И куда ты теперь?

Она задумалась, словно никогда раньше не задавала себе этот вопрос.

— Даже затрудняюсь. То, что нам нужно… Официальные источники подробной информацией не располагают… — вслух начала размышлять спутница, — есть обрывочные сведения, но отделить достоверный материал практически невозможно, слишком давно оборвались следы. Быть может… Послушай, монастыри, братства, только старые, времен ранних эпох, есть поблизости?

Вику совсем не понравилось «нам» в ее рассуждениях.

— Почем я знаю? Меня по этим краям в колодках нахоженным трактом гнали. Вообще, не думаю, не те места для братьев. Тебе чего конкретно надо?

— Сомневаюсь, что придворные культы могли сохранить неискаженные факты. С другой стороны, они базируются не на пустом месте. Ханская канцелярия ничего лучшего, чем тебя, предположить не смогла. Здесь тебя называли Инженером?

— Меня в разных местах по-разному называют.

— В среде механистов существуют какие-либо предания из ранних эпох?

— У нас не принято говорить о Прошлом, — соврал Старьевщик.

— Тебе есть что скрывать, да?

Конечно есть — Вик выразительно промолчал.

— Значит, братья… нужно начинать с них. Где их можно найти?

— Ну, — Старьевщик почесал трехдневную щетину, — в Березово должна быть миссия. Но там, скорее всего, высокопоставленных братьев не сыщешь — холодно здесь очень для них. От Березово на юго-восток сама Югра, столица каганата. Я бы там поискал. Монастыри, библиотеки.

Что или кто ей нужен — неизвестно, но лишь бы отстала.

— Хорошо, — согласилась Венедис и поправила лямки рюкзака. — Пойдем.

Она легко зашагала на восток, к Саранпаулю.

— Э! — Вик и не подумал двигаться с места. — Мне здесь на юг сворачивать. Прощаться будем?

Венди остановилась как вкопанная и медленно обернулась:

— Не поняла. Ты идешь со мной.

— Вот еще! С чего бы?

— Я тебя не отпускала.

Старьевщик удостоил девушку сочувственной миной:

— Никто и никогда не указывает мне, что я должен делать.

В зрачках Венедис полыхнуло пламя.

— Большое спасибо, что вытащила меня с рудника. Будет возможность — отблагодарю. Пока.

Вик развернулся и пошел вслед отряду Моисея. Ближе к базе он заприметил запущенную тропу, вьющуюся вдоль Каменного Пояса на юг.

— Стоять! — ударил в спину командный окрик.

Похоже, девчонка решила расставить точки над? i».

Вик развернулся, как солдат на плацу.

Хороша. Глаза горят, ладони на рукоятках мечей. Что ж она все за оружие-то хватается? Считает его убедительным аргументом? Зря она так. Может, тоже думает, что без своих штучек Вик ничего не стоит?

История не сохранила информации, собственные произведения исполняли Музыка и Танец более семисот лет назад или еще более ранних авторов. А механист вот не поэт, это точно, и даже год с киркой за разговорами с самим собой не выявил способностей к словесной эквилибристике. Логика обычно пренебрегает рифмой. Хорошо сказано: «Когда менестрель берет в руки клинок — лютня сгорает в огне».

Вик снял с плеча перевязь и отбросил в сторону ножны. Мечи Венедис легко скользнули из-за спины. Она подняла клинки на уровень плеч, скрестила наподобие ножниц, горизонтально направив в сторону недавнего спутника. Очень эффектная боевая стойка.

Милая, улыбнулся Вик девушке, это пижонство. Обоеручный бой требует невероятной силы в сочетании с подвижностью. Бесспорно, техника может быть действенна против трех-четырех легковооруженных и плохо обученных противников, каковыми являются, например, бродяги-разбойники. Девочка, а как ты собираешься блокировать своими изящными ножичками длинный тяжелый палаш? Рубящие попеременные удары каждый в отдельности слабы, так как занятость рук не позволяет вкладывать в движения всей массы тела, наносить же колющие вообще проблематично. А Вик любил грубые массивные железяки и умел с ними обращаться, главное, чтобы позволяло место. Здесь его достаточно. Меч описал ровную дугу — руки ничего не забыли, Вик мог заставить его порхать бабочкой.

Исключительно по-джентльменски он не стал нападать первым и спокойно ожидал, пока Венедис по-кошачьи не прыгнула вперед.

Глава 4

Сверкающие змеи, укус которых детален, сплетаются в безумном танце. Их тела чувственно льнут друг к другу, томно скользят и молниеносно расходятся в стороны. Этот танец — гипнотизирующее искусство смерти. Им можно наслаждаться, наблюдая с безопасного расстояния, — не стоит пытаться участвовать в змеином балете. Любое движение, даже самое грациозное, — неуклюжая грубость по сравнению с бескостной гибкостью переливающихся тел. Чарующие па под аккомпанемент звона стали и прерывистого дыхания.

Моего. Техника Венедис невероятна. Это не попеременные, использующие инерцию всего тела удары по принципу маятника, а одновременные, пусть не в полную силу, но четко скоординированные и точные выпады. Причем не синхронные, как можно было ожидать, а абсолютно разные, такое ощущение: каждый клинок живет собственной жизнью. Если правой Венедис рубит сверху вниз, то левой ухитряется колоть — и это в одно и то же мгновение. Конечно, лишь какой-то из двух ударов настоящий, второй — только имитация, способная, впрочем, нанести повреждение незащищенной плоти. А я очень нежное существо — на мне доспехи рубить не надо, за их отсутствием. Это не бой, это дезориентирующее состязание в гимнастике. Я уже вспотел, а Венди даже не запыхалась, комбинируя длинные серии из града парных и переменных ударов, которые я едва успеваю блокировать. Чертова девка! Рукоять палаша норовит проскользнуть во влажных ладонях — это оружие прекрасно зарекомендовало себя в неспешной рубке, но, шайтан побери, мне даже не дают ударить! Принимаю на гарду, вращаюсь сам, вращаю лезвие, блокирую боковой, пытаюсь скользящим движением свести клинки Венди вместе, заканчиваю разворот и рублю по дуге. Пустоту. Пользуюсь энергией вспарывающего пространство меча и кувыркаюсь, уходя из-под ответного удара. Не успеваю подняться, как приходится отражать верхнюю атаку, бью ногой, целясь в колено. Девчонка закрывается голенью — хоть гетры ее белые замарал.

Снова стараюсь завести клинки под наклонные ветви гарды, перехватываю левой рукой незаточенную часть лезвия, разворачиваю палаш. Зажатый в рогатке между гардой и лезвием, один из клинков противницы изгибается немыслимым образом. Вот это сплав! Второй меч Венедис удается освободить, и она рубит снова сверху вниз. Защищаться нечем. И в это время проклятая девчонка бьет коленом, конечно же, в пах, меняет траекторию удара мечом и добавляет в висок рукоятью. Вот с-с-сучка…

Старьевщик выпускает из рук палаш и катится, наполовину оглушенный, путаясь в лямках рюкзака и портупее. Лицо искажено. Он выхватывает из-за спины ствол и, опершись на локоть, направляет на противницу. В голове туман, перед глазами розовые вспышки, что не мешает рассмотреть ответный гневный взгляд и резко вздымающуюся грудь противницы. Вик представляет, как извивается, переливаясь, змей под ее одеждой. Это немного отвлекает. Девчонка со свистом разводит клинки в стороны и, вытянувшись в струнку, все-таки тяжело дыша, смотрит исподлобья.

— Трус, — говорит она.

А Вик что, утверждал обратное? Рыцарства в нем — ни на грош. А она продолжает. Про самовлюбленность, про эгоистичность, про противопоставление себя окружающим.

Пусть выговорится девочка — Старьевщик ухмыляется. Вот только не стоит путать эгоизм с индивидуальностью.

— Оружие придумываешь? Убивать научился? Ты бы мельницу лучше построил…

Да… а ведь была, была и мельница. И кузница с паровым молотом, хотя Палыч предпочитал пользоваться силой ученика. А еще — библиотека. Уникальнейшая коллекция древних книг — не хуже братских схронов. Очень хорошо все это дело горело.

Она бросает еще что-то презрительное и сплевывает. Ну и манеры. Гипнотизирует ствол.

Надо отдать должное — срабатывание кремниевого затвора Венедис блокировала очень эффективно. Сможет ли нейтрализовать разряд пьезоэлемента? С электричеством не так просто работать на элементарном уровне. Хочет ли Вик это проверить? Постепенно шум в голове уменьшается. Если девушке не удастся предотвратить этот выстрел?

У него ведь на самом деле нет никакого желания ее убивать. А если удастся? Все равно в ее глазах, да и в своих тоже, он станет убийцей.

Опускает стрельбу. Расхотелось экспериментировать. Придется тешить самолюбие тем, что победа Венедис — следствие подорванного здоровья и плохой физической формы. Кстати, от недавних упражнений, наверное, все швы порасходились — жжет.

Венедис, немного успокоившись, тоже вернула клинки в ножны.

— Как ты думаешь, как братья относятся к механистам? — поинтересовался Вик. — И еще: насколько они меня забыли за год? Плюс в Югре без ментовки достаточно сложно, а сканирование на лояльность, даже поверхностное, я не пройду.

— Логично, — согласно кивнула Венедис. — А что — тяжело было сразу об этом сказать?

Хмыкнул — тяжело было сразу догадаться?

— Метки эти ваши корявые… Архаичная форма поверхностного зомбирования.

Вот оно как. Вик не рассматривал проблему в подобном ключе, но не удивился. Что есть пресловутая Программа Зверя у янычар, как не внедрение в подсознание? Стандартная ментовка, подтверждающая статус гражданина каганатов, вполне может иметь недекларируемые возможности.

— В принципе можно попытаться имитировать.

Старьевщик скривился — всю жизнь мечтал.

Венди посмотрела Вику в глаза и неожиданно улыбнулась. Не вскользь, чуть изгибая уголки губ, только обозначая положительную реакцию, а широко и задорно. По-настоящему. Механист поймал себя на мысли, что любуется. Радость в глазах другого человека всегда поднимает настроение, а улыбка Венедис выглядела особенно заразительно. Чуть заострившийся подбородок, ямочки на щеках и танцующие в зрачках чертики.

Еле удержался, чтобы не расплыться в ответ, — еще чего не хватало.

— Поговорим, Инженер, — прозвище она произнесла на манер неприкаянных, зловеще-почтительно, — и не будь таким букой.

Вик поднялся, отряхнул с рукавов хвоинки, подобрал меч и ножны.

— Поговорим. Только Инженером меня на людях старайся не называть. Как и Старьевщиком.

— Лады. Но — только когда доберемся до этого вашего Саранпауля. По дороге я должна кое-что обдумать.

— Мне какая выгода?

— Как минимум — ничего не потеряешь, и… ты же авантюрист. В Саранпауле, хорошо?

Все-таки тяжеловат пока палаш. Кавалерийское оружие. Вик с сожалением взвесил его на ладони. Добрых пять кило. С лошадьми-то в этих краях не очень — приполярье. Стоит поменять на что-нибудь полегче. И припасами разжиться. Отсидеться еще неделю, швы снять? В Саранпауле. Что он теряет? Время. За неделю снега наметет — придется на лыжах идти. Дополнительное снаряжение. За какие шиши?

— Скажем так, эскорт до поселка оплачиваю, — опередила ход его мыслей Венедис.

Так совсем другое дело, княгиня, — Старьевщик кивнул.

Продолжили путь молча, экономя силы механиста. То ли от холода, а скорее всего, после стычки разнылись раны. Зарядил дождь — промозглая, полузамерзшая взвесь. Венедис набросила на себя прозрачную непромокаемую накидку, подтянула повыше гетры и спокойно двинулась в выбранном направлении. Мгновенно пропитавшаяся водой одежда Вика стала вдвое тяжелее, а облепленные грязью унты — совсем неподъемными. Уж лучше бы снег.

— За сегодня дойдем? — чуть обернувшись, обратилась к Старьевщику девушка.

— Я почем знаю? — Дышалось тяжело, а влажное лицо, казалось, вот-вот покроется ледяной коркой.

Ноги скользили, горячий пот делал мокрую снаружи одежду не менее мокрой изнутри. Жадно глотаемый воздух покалывал в легких — ко всему, еще и простудиться не хватало. Главное — не заблудиться, хоть маршрут нахоженный. Здесь, узнавал Вик на базе, ходили не только обозы к рудникам, этим путем оленеводы со своими стадами кочевали на летние горные пастбища. Похоже, как раз недавно возвращались. Потому и грязища. Передохнуть Старьевщик был не против, однако сезонная неразбериха в длительности полярного дня не могла обмануть тренированных постоянным сумраком подземелий биоритмов — до вечера было еще два-три часа. Пешего ходу — если Вик не свалится без сил. Хотя не должен, человеческий организм — дьявольски выносливая конструкция.

— К вопросу о ночлеге — недалеко на север есть жилье.

— С чего ты взяла?

— Чувствую. Рядом с водой.

Чувствует она. Может быть, просто дымком из трубы навеяло. Старьевщик втянул воздух, пытаясь уловить малейшие ароматы, напряг слух в поисках звуков, сопровождающих обычную хозяйственную деятельность. Как и ожидал — тщетно.

— А на Саранпауль чуйка не срабатывает?

— Нет. Далеко еще, наверное.

— Насколько далеко?

— От трех верст и до бесконечности.

— А до жилья?

— Минут пять. Идем.

Девушка резко свернула с нахоженной тропы — Вику ничего не оставалось, как плестись следом.

Вскоре деревья действительно расступились, явив узкую полоску речного берега и несколько построек, приютившихся у границы леса. Две избы, загон для оленей и полдесятка лабазов на сваях высотой в человеческий рост. Хутор-стойбище. Ни тебе тына, ни опоясывающего рва. Южнее, даже на территории каганатов, настолько беспечных поселений не встретить. То там, а то здесь — совсем другие законы. Суровые и древние, как сама жизнь.

— Есть кто живой? — спросила сама у себя Венди.

Присутствие владельцев необязательно — Закон Тайги позволяет оставлять жилища незапертыми и без присмотра на весь сезон. В тайге не отказывают нуждающимся в крове, даже если хозяев нет на месте.

В конце концов, мы все здесь гости.

Главное правило в гостях — не чинить непотребства и оставить после себя все так, как было. Так повелось. А за порядком присмотрит Тот, кто все видит, — священное животное, образ которого всегда присутствует в каждом доме. Со стороны можно относиться ко всему этому как к суеверию и доисторическому пережитку. Только на порядок более эффективному, чем сторожевые заклинания цивилизованных земель.

Однако настороженные движения Венди предупреждают, что именно в этом конкретном месте, быть может, не все так ладно с тысячелетними традициями.

Девушка замерла сама и жестом остановила Вика. Действительно — стойбище выглядит тихим, спокойным и… нарочито безжизненным. Настолько, насколько безжизненны вздувшиеся трупы оленей в загоне.

— Смерть, — прошептала Венедис одними губами. — Тяжелая. Кровь, кровь, кровь. Река, проточная вода — оттого сразу не ощутила. Фон еще этот отупляющий. Все вокруг — смерть.

Насчет фона — дело не в амулете Старьевщика. В нем контур отстроен так, что мощность совсем не рассеивается. Ощущение смерти — о, Вик понимает, про что говорит его спутница.

Нет ничего омерзительнее запаха смерти.

Многие считают, что смерть пахнет прохладной родовой усыпальницей, — чушь, в склепе пахнет бальзамическими составами. Иные утверждают: запах смерти есть гнилостные миазмы. Ничего подобного, разложение тканей — вполне естественный процесс. Романтикам нравится версия о кисловатой вони пороховой гари на полях сражений или прелом горчичном аромате отравляющих веществ — чушь, это запахи, сопутствующие химическим реакциям. Железноватый привкус крови? Кровь — влага жизни, и с запахом смерти ее роднит только липкость субстанции.

Истинный запах смерти может познать только тот, кто умирал сам или долгое время находился в обществе медленно умирающих людей. Старики и тяжелобольные — о, они благоухают смертью. А запах, улетучивающийся из раскрытых в последнем вдохе ртов, — ее квинтэссенция.

Прежде чем попасть к янычарам, Вик больше месяца провалялся в чумных бараках. Тогда пятый год всех косил страшный мор — Палыч потом делился, что это случилось из-за Зеленого Неба. Самого Зеленого Неба будущий Старьевщик не помнил, он в то время еще из яслей не вылезал, но рассказывали, будто очень красиво выглядело. А тогда, в бараках, он только и делал, что смотрел, как увядают близкие, дышал окружающим смрадом и ждал, когда сам отправится вслед за отцом, матерью, братом и сестрами. Ему было восемь лет, а в таком возрасте все очень остро воспринимается и хорошо запоминается.

Тяжелый, влажный, прогорклый земляной запах. С примесью сирени. Впрочем, сирень — это ассоциации. Всегда, когда Вик ощущал ее благоухание, к горлу подкатывал комок. И точно так же каждый раз, когда отключал талисман, даже в самой безобидной обстановке душой чувствовал окружающую смерть и интуитивно подменял ее обонятельными эффектами. Возле стойбища, даже при включенной защите, где-то внутри Вика начали раскрываться белые и фиолетовые соцветия. Да, тут здорово пахло сиренью-смертью. И еще немножко кровью.

— Подстрахуй, — шепнула Венедис, — живых не слышу, но при таком всплеске энтропии в противофазе можно целую толпу прикрыть.

А бывают еще и очень опасные мертвые — Старьевщик взял на изготовку стрельбу и постарался удерживать в поле зрения выходы из обеих построек.

— Может, просто развернемся и уйдем? — предложил он.

Девушка покачала головой.

Сначала она, держа в правой один из своих мечей, резко распахнула дверь меньшей из построек, скорее всего баньки. Двигалась грамотно — открыла, прижалась к стене. Вик присматривал за второй избой. Венди резко заглянула внутрь, снова отклонилась. Вик предупредительно качнул стволом в сторону баньки и вернулся к своему объекту. Девушка нырнула в помещение. Вдох-выдох — оказалась снаружи. Пусто. Подкралась к избушке. Не теряя спутницу из виду, Старьевщик прошелся вдоль линии стены, посмотрел за углы. Чисто. Венедис повторила прием со входом.

Вик про себя порадовался слаженности их действий.

Вышла девушка совсем другой — расслабленной и печальной. Опустилась на корточки и прижалась лопатками к срубу.

— Ну? — поинтересовался Старьевщик.

— Посмотри, если хочешь. Только я бы не советовала.

Интересно, сколько крови находится в организме северного оленя? Если навскидку — ведра полтора точно. А мертвых оленьих тел в загоне? Кажется, было восемь. Итого сто двадцать литров. Вполне достаточно, чтобы пропитать стены и пол внутри небольшой, квадратов двадцать, избушки. Все стены и весь пол, за исключением двухметрового круга посередине. В коричневом сумраке — застекленное оконце тоже покрыто спекшейся, растрескавшейся коркой — представившаяся картина своей отвратительностью превосходит почти все виденное Виком раньше.

Он отпрянул назад и жадно вдохнул холодный воздух леса. В глазах еще покачивались освежеванные туши. Страшно было даже думать о них, как о некогда человеческих телах. Подвешенных под невысоким, забрызганным потолком таким образом, что беспалые культи ладоней скребли по полу внутри очерченного острова в море крови, рисуя мазками кровавые же иероглифы. Какие-то вещи, предметы обихода — просто свалены в один из углов. Расставленные по границе круга глиняные плошки, явно из утвари хозяев, с застывшим жиром и обгорелыми фитилями день-два назад служили источниками света в этом… жертвеннике?

Старьевщик осмотрелся по сторонам. Свинцовые воды реки, темные деревья, пасмурное небо — он был дома. А за дверью скрывался совершенно чужой мир, не похожий в бесчеловечности даже на жестокие рудники. Осмысленно бесчеловечный. Казалось — уже всякого повидал.

— Что это?

Венедис вздохнула и подставила лицо каплям Дождя:

— Генератор.

Похоже на то. С обычной экзекуцией действительно ничего общего.

— Грубый генератор, — через силу повторила девушка. — Руны на полу. Те, что жертвы намазали, — вторичный запрос. Гадание на крови. И адресной атрибутики минимум. Разве что медведь. Видел медведя?

Восстанавливать в памяти детали не хотелось, однако сознание заботливо предоставило картинку: прибитая к стене медвежья голова, оскаленная, тоже в крови, с маленькими хрустальными глазками и торчащей из пасти рукояткой ножа. За две секунды, оказывается, можно рассмотреть очень многое. Вспомнились рассказы гоблинов о Хозяине Тайги.

— Здесь ему поклоняются. Каждый местный имеет право убить за свою жизнь одного медведя, после чего тот становится покровителем человека. Кости хранятся в лабазе, а голову размещают в главной избе. Никто не отважится нарушить Закон на глазах у Хозяина Тайги. В этих местах верят, что медведь в доме обеспечивает благосклонность Природы. Преступник, если что, обычно пропадает в тайге без вести.

Венедис внимательно посмотрела на Вика:

— Ого…

— Что «ого»?

— Это очень длинная фраза для тебя. Мне казалось, что ты умеешь только односложно бурчать.

Старьевщик фыркнул — в самом деле, что-то разболтался.

— Тотем, — продолжила его мысль Венди. — Вполне вероятно. То, что делают люди, как ни крути, нарушает течение естественных процессов. А схемы почитания природных объектов уравновешивают откатные проявления. Очень сложный регламент взаимосвязей и складывается тысячелетиями. Но функционирует как часы. Благосклонность, конечно, чушь, но возмущения сглаживаются. Тогда понятно: нож в медведе — блокировка канала… Забери его.

— Медведя?

Искрометный юмор Вика, похоже, не понравился Венди настолько, насколько Вику — ее нудноватая лекция.

— Нож!

Старьевщик не очень хорошо разбирался в протоколах обмена «человек — природа», однако на практике знал, к чему приводит, например, прорыв плотины. Природе обычно все равно, кто стоит за сорванными шлюзами.

— Тебе это надо? Канал все-таки…

Венедис смахнула набухающую над бровью капельку. Вик непроизвольно отметил — если глаза у девушки и подведены, то чем-то абсолютно невосприимчивым к влаге.

— Логично.

Старьевщик хмыкнул. Девушка посидела еще с минуту и нехотя поднялась. Достала из рюкзака и расчехлила тонкую стеклянную трубку длиной чуть больше ладони. Поплотнее закуталась в накидку, звонко щелкнула пальцем по запаянному концу трубки, затем резко ее встряхнула, вызвав чуть мерцающее, зеленоватое свечение. Вик заинтересованно присвистнул.

— Химия, — пояснила Венедис. — Замкнутая система. Возобновляемая реакция — час работы, два часа на восстановление. Более ста циклов.

Вот бы формулу срисовать… Девушка решительно шагнула внутрь.

Генератор… в это Вик поверил безоговорочно. Тонкая энергетика высокой мощности. Киловатты эмоций. Любые жертвоприношения, не говоря уже о человеческих, на территории каганатов находятся под контролем и безжалостно караются. На окраинах практикуют обрядовые убийства скота, больше похожие на компромисс между заимствованием животной силы и извинениями. Даже охотники наговаривают свое оружие на прощение. Только врагов, преступников и механистов уничтожают по упрощенной программе. Жестоко, но не превращая действо в кровавый ритуал. А вот за Каменным Поясом чего только не бывает. Страшновато видеть такое здесь.

Случилось недавно, судя по окоченелости тел — день-два назад.

А ведь Ясавэй, шаман неприкаянных, долгое время принимал на себя и подавлял передачу ханских трансиверов. Возможно, поддерживал активное соединение с одной стороной. Ресурсоемкая процедура.

Генератор.

Нет-нет, не может такого быть.

Моисей — приграничник. Одно дело — щипать рудники, рейдовать за Пояс или в каганаты, но совсем другое — попрать общечеловеческие законы. Тем более приграничные. Приграничье, оно разное — на юге, родине Моисея, тревожное. Более низкие горы Пояса постоянно держат в напряжении из-за западной угрозы, да и Стеклянная Пустыня южнее тоже не дает расслабиться. Здесь у на севере, не боятся поворачиваться спиной в сторону захода солнца. Вик бы не удивился, если по ту сторону гор влияние Мертвых Пустошей, язвами уродующих земли запада, не так ярко выражено, как в средней и южной части. Но тут свои правила диктуют суровые, трудно совместимые с жизнью природные условия.

Почему каганаты не распространяют свою власть вплоть до самого подножия Каменного Пояса, оставляя почти трехсоткилометровую полосу Приграничья и с трудом контролируемых паханств? Буфер. Жесткая и честная территория, в которой могут выжить только сильные и свободные люди, умеющие подчиняться только неписаным законам. На всем своем протяжении с севера на юг, а это две с лишним тысячи верст, Приграничье имеет ряд отличий и одну общую черту. Здесь умеют уважать давно обесценившуюся человеческую жизнь.

Генератор.

Моисей.

Не верится, но… слишком много совпадений.

Венедис задерживалась. Вик бы долго не смог там находиться, хоть и не считал себя брезгливым. Перед глазами стояли рваные трещины беззубых ртов, дыры носовых полостей и черные провалы пустых глазниц. Красные узлы мышц, пережатые белыми нитями сухожилий, желтые зернистые сгустки жировой ткани и осклизлые лоскутья порванной кожи. Кожи. Глупая мысль — куда подевали кожу? Скорее всего, бросили в угол среди окровавленного тряпья — не отличишь. Абсолютно неважно, кем были жертвы, — Старьевщик испытывал устойчивое желание убить тех, кто это сделал. Зацепило. Это пройдет.

Венди вышла наружу и, сжимая одной рукой полы своей накидки, а другой — светящуюся трубку, принялась очищать подошвы сапог о мох. Ножа Вик при ней не заметил.

— Не доставала?

— Так посмотрела.

— Большая напряженность?

— Не знаю — не вслушивалась.

С чего бы это? Просто так смотрела? Странно.

— И что?

— Нож как нож…

Темнит девчонка. Минут десять внутри находилась — зачем? Оттерев обувь, Венедис нервно посмотрела механисту в глаза:

— Тут ночевать будем?

Он нацепил маску безразличия. Если это проверка, то пожалуйста — трупы, пусть даже такие жуткие, никак не потревожат его здоровый сон.

Устроиться решили во второй избе, и правда оказавшейся баней. Вик хотел прошвырнуться по лабазам, потом передумал. Не то чтобы он испытывал отвращение к мародерству, но в данном случае просто рука не поднималась.

Когда разводили огонь в печи, попросил Венди помочь с воспламенением. Подумал — чего ей стоит? Но девушка стала какой-то совсем задумчивой — покачала головой и вытащила из рюкзака безотказные кремень с огнивом. Даже зажигалки нет. Вик справился и камнями.

Утром выбрали из топки угли, натаскали сена из сухого лабаза и бросили все в дом к мертвецам — сыро, но, если разгорится, будет кремация. Все, что они в состоянии сделать для той… семьи, наверное.

К Саранпаулю вышли быстро — знали бы, еще вчера добрались. Поселок появился неожиданно — лес сменился покрытой карликовыми березами тундрой, метрах в пятистах щетинящейся первыми покосившимися заборами. Саранпауль Вик немного помнил. Здесь они, два десятка осужденных, ночевали в подвале большой трехэтажной постройки из красного кирпича. Поселок был большой, поэтому ограждением по периметру похвастаться не мог. Где-то в центральной части расположился острог — хорошо укрепленный квадрат из каменных зданий, возведенных, не исключено, еще в доисторические времена. В этой части селения размещались органы самоуправления, квартировались и ханский гарнизон, и отряды милиции. Временное пристанище каторжан в верхней его части являлось главенствующим сооружением в остроге. Вне его стен постройки были преимущественно деревянными, хотя тоже встречались кирпичные добротные дома. Для Приграничья очень большой и богатый поселок, один из немногих, даже вроде бы увеличившихся со времен Большой Войны.

Путники прошли по широкой, мощенной камнем улице, не привлекая особо внимания своим внешним видом — к чужакам здесь относились спокойно. Венедис решительно свернула с дороги, увидев многообещающую вывеску «Гостиный угол» над высоченными воротами в не менее высоком тесовом ограждении, с козырьком из колючей проволоки. Стальные полосы на воротах убеждали, что в случае опасности в гостинице можно отсидеться не хуже, чем за стенами острога. Сейчас, впрочем, створки были радушно распахнуты.

Двор Старьевщика впечатлил — обширный, с оленьим загоном, открытым пространством для палаток скотоводов и относительно небольшой жилой пристройкой.

— Гостиница, — усмехнулась Венедис, — кемпинг.

Что такое кемпинг, Вик не знал, а такую конфигурацию постоялого двора нашел вполне оправданной. Учитывая местную специфику. Просто, чисто, аккуратно. И основательно, как все на севере. Мощенная брусом дорожка вела к входу в одноэтажное здание с высокой мансардной крышей — собственно гостинице.

— Пошли. — В голосе Венди появились распорядительные нотки.

Старьевщик поправил на плечах лямки, перевязи и ремни, двинулся следом, на полкорпуса позади и правее, исполняя роль прислуги. Огнестрельное оружие в этих местах можно было носить открыто, а вот глаза механист вновь спрятал за темными стеклами очков — мало ли кто встретится.

Большую часть здания занимал просторный зал — харчевня с несколькими рядами столов, парой каминов и неким подобием барной, по совместительству конторской, стойки. К ней путники и направились. Массивного вида малый, если не хозяин, то и не из последних людей, облокотившись о столешницу, молча наблюдал за их приближением. Без эмоций — по глазам не поймешь, привлекла ли его внешность Венедис. Или не по женской части, или вышколен хорошо, в последнем случае — плюс заведению.

— На один день, — утвердительно заявила девушка.

— Дешевле, дороже? — не отреагировал на отсутствие «здрасьте» малый.

— А в чем разница?

— В расстоянии.

— Тогда…

— Чем дальше отсюда, тем дороже — по вечерам здесь бывает… шумно. И продолжается допоздна.

— …подороже, но не угловую и не сверху. — Венди кивнула в сторону массивной деревянной лестницы, ведущей в мансарду.

Девушка бросила на стойку из ниоткуда материализовавшуюся в пальцах тонкую ханскую драхму. Управляющий, для себя Вик обозначил малого таким образом, задумчиво осмотрел лежащую монету и вздохнул:

— Еще столько же — и кухня за счет заведения.

— Идет, — не моргнув глазом согласилась Венедис, и о столешницу звякнула вторая монета.

Вик бы поторговался.

Крепкая ладонь со сбитыми костяшками, не исключено, парень совмещал еще и должность вышибалы, мгновенно накрыла драхмы. Сверху по кисти постучал изящный пальчик Венди.

— Плюс ответы на пару вопросов.

Рука управляющего на мгновение замерла, потом он неопределенно кивнул и смахнул монеты к себе в карман.

— Позднее, — предупредила девушка, щелчком пальцев отдала Вику распоряжение двигаться следом и пошла по темному проходу.

Старьевщик подхватил у парня простенький ключ с костяной биркой и потрусил следом. Учитывая очки, полумрак коридора показался совсем зловещим.

Судя по форме и потертости ключа, замок было проще открыть ножом, впрочем, дверь с совпавшим номером оказалась вообще незапертой. Шикарные апартаменты — койка, продавленное кресло напротив, что уже неплохо, железная печь-бочонок и платяной шкаф с покосившимися дверками. Окна во двор, удобства там же. Хотя нет, в углу — жестяной умывальник и мятый таз на облупившейся табуретке. Понятие удаленности от зала — весьма относительное. В гостинице всего-то оказалось двенадцать комнат, по шесть на каждую сторону коридора. Если с них взяли драхму за постой, то сколько же стоили дешевые номера? Вик предположил, что порядок ценообразования носил здесь скорее эмоциональный, чем объективный характер. Одним словом, скептическое выражение на лице Венедис механист если и не разделял, то не осуждал точно.

Кровать одна — по всему, вздумай остаться, Вику бы пришлось ночевать в кресле. В него Старьевщик, сняв поклажу, и бухнулся — амплуа нагловатого слуги ему начинало нравиться.

— Чего расселся? — осадила Венди. Как бы ей не приглянулась роль строгой хозяйки. — Найди дров и растопи печь.

Собственно, немного передохнув, Вик собирался заняться личными проблемами, однако на повестке еще имелся обещанный разговор и оплата за эскорт. В тепле делать это было бы намного комфортнее. К тому же Вик не исключал, что придется ютиться здесь до завтра. Одним словом, дрова нашлись во дворе, а когда Старьевщик мучился у топки, опять колотя кресалом по огниву, Венди задала вопрос, чуть не заставивший его удивленно присвистнуть:

— Виктор, фон твоего амулета… ты можешь поднять уровень, чтобы защитить всю комнату?

Вик всерьез задумался. А сама? Непостоянный Конус Безмолвия — это ведь из ассортимента где-то среднего уровня мастерства. Вот и огонь как дикарю приходится разводить… Рассказать? Для активного и даже выборочного подавления механист обычно пользовался другими, не такими миниатюрными и маломощными приборами. Контур… с хорошим охладителем Вик мог поднять амплитуду, скажем, до пары милливольт, однако на улице хоть и холодно, но льда и снега пока нет. Да и что такое одна-две тысячных вольта?

— Если кратковременно — смог бы… теоретически.

Такой ответ Венедис не устраивал.

— Мне нужен долгосрочный эффект, Инженер. А с использованием еще каких-нибудь механизмов?

Каких-нибудь — Вик закатил глаза к потолку. Смотреть там было особо не на что — традиционные метки для медитаций и пятна копоти.

Шелковая лента, отрез сорочки Венедис, например, да пара металлических роликов, медный котелок, кусок колючей проволоки для токосъемников, проводников и обмоток, стеклянный сосуд, соленая вода для электролита, дерево в качестве диэлектрика… из таких подручных материалов можно было соорудить грубый артефакт-осциллятор, способный озадачить любого видока в радиусе доброй сотни метров.

Настолько грубый и настолько озадачить, что это не останется без внимания. А для простейших фильтрующих каскадов понадобится что-нибудь поэлегантнее колючей проволоки.

— Не пойдет, — вздохнула девушка. — Вот в этом ваша, механистов, слабость. Зависимость от вещей.

Вик имел по этому поводу собственное мнение, но спорить не стал — зато эффективность любого механизма практически не зависела от фазы Луны, пятен на Солнце или менструального цикла его владелицы. И это как раз Венди просила прибегнуть сейчас их к помощи.

— Можно сходить к местному кузнецу, — предположил Вик, — но не думаю, что…

— Исключено.

Венедис охватила ладонями голову и взъерошила волосы. По всему выходило, что она нервничает. Любопытно.

Но Вика больше интересовал другой вопрос. Приполярье было слишком холодным местом, и задерживаться здесь не хотелось.

— Так ты об этом хотела поговорить?

— Не совсем. — Девушка закусила губу. — Обстоятельства изменились. Если ты не можешь помочь, то… сейчас некоторые слова не стоит произносить. Даже мысленно. В плетении предначертанного…

Старьевщик шумно выдохнул. Историй, связанных со знамениями и откровениями, он не любил. Невозможность озвучить мысли — не повод нарушать договоренности. Нет разговора — нет проблем.

— Для начала хотелось бы получить расчет. — Вик потер большим пальцем об указательный. — А так как ничего больше мне предложить не могут…

Девушка нервно рассмеялась и резко села на кровать, та жалобно скрипнула продавленными пружинами.

— Кретин! Неужели ты не чувствуешь… ах да, куда тебе… механист! Ты очень плотно увяз в этом деле! Ты уже ни черта не случайный попутчик!

— С чего бы?

— С того. — Венди принялась судорожно копаться в сумке на своем боку. — Думаешь, мне доставляет удовольствие смотреть на твою постную синюшную рожу? Обидно, конечно, немного, что ты такая скотина неблагодарная. Да и глаза б не видели!

Она наконец нашла, что искала, и бросила Вику блокнот в обложке из незнакомой шероховатой кожи:

— Смотри, там закладка!

Старьевщик развернул книжку, дивясь тонкости и белизне бумаги, и уставился на рисунок — круг, весь исчерченный штрихами и знаками. Затем скривился — его на такие фокусы ловить было бесполезно:

— Гороскоп что ли?

— Умный, да? Скорее — хорарная космограмма. Обрати внимание, как расфокусированы проекции планет на эклиптику — это множественная реальность. Асцендент тройной — а вершин максимум должно было быть две, понимаешь? И ни одного прямого отрезка…

Вик зевнул, прикрывая рот кулаком.

— Скучно, да? — участливо поинтересовалась собеседница. — Я в астрологии не так сильна, как хотелось бы — только пару узловых точек и жребиев здесь разобрала. А из трех участников только одного можно персонифицировать по более-менее определенному в схеме прошлому. Одного, механист, именно того третьего, которого там вообще быть не должно. Глянь на следующей странице — я его день и место рождения прикинула. И заодно напряги извилины — тебе эта космограмма ничего не напоминает?

Изображение походило и одновременно сильно отличалось от виденных Виком раньше гороскопов. Нервное, схематичное, размашистое и аморфное, не обремененное геометрической точностью движений его автора. Если кривизна направлений не случайность, а результат, например, множественности векторов вероятности, то расшифровка рисунка — задача невыполнимая. А ведь эта картинка действительно уже где-то попадалась ему на глаза.

Старьевщик, демонстративно плюнув на палец, перевернул страницу блокнота. Каллиграфические столбики цифр, аккуратные сноски и незнакомые символы. Если предыдущий неряшливый рисунок и эти выкладки сделаны одной и той же рукой, то при совершенно разных обстоятельствах. Вик посмотрел на итог вычислений, в глубине души зная результат. И почти не удивился, убедившись в безошибочности значений, потому что он уже понял, где видел это изображение.

Здесь, в блокноте, была только копия. Подробная, точная и сильно уменьшенная. А оригинал, начерченный на окровавленном полу беспалыми культями, уже, наверное, превратился в пепел на берегу безымянной таежной реки. Фрагмент, которого касалась рука мертвеца, Вик помнил отчетливо — до сих пор сознание будоражил легкий привкус отвращения.

Все могло быть подстроено. И картинка, и трупы — все, вплоть до встречи с Моисеем. А в гороскопах Старьевщик разбирался, мягко говоря, поверхностно — Венедис даже не стоило утруждать себя терминологией. Вик легко отдал бы любые сомнения на откуп своей мании преследования, если бы не два момента. Во-первых, масштаб предполагаемой комбинации делал сомнительной выгоду даже от такой неординарной личности, как механист. С самооценкой у Вика было все в порядке — как правило.

Хуже было другое. В школе будущих янычар сознательно лишали прошлого. Вплоть до имени — Масуд, кажется, тогда звали Вика. А после — Палыч растолковал, как помогает просчитывать поступки и последствия знание узловых событий из его жизни. С помощью тех же гороскопов. Одним словом, дата и место рождения Старьевщика не присутствовали ни в одной метрике или анкете. И узнать ее Венди просто не могла. Или могла?

Ровные столбцы цифр определенно не нравились Вику. И играть чужие расклады было не в его правилах. Тем более — присутствовать персонажем в шедеврах, созданных мертвецами.

Он закрыл блокнот и бросил его Венедис:

— Что это меняет?

Девушка пожала плечами:

— По большому счету — ничего, я думаю. Просто ты теперь в опасности.

— Ага, — согласился Старьевщик. — Можно уже бояться?

Все, что случалось с ним до этого, оказывается, было увеселительной прогулкой.

— Не обязательно. Но я, похоже, нуждаюсь в твоей помощи.

О, это правильные слова. Простые и правильные — подвигающие безумцев в одиночку бросаться на легионы. Вик окунается и вязнет, как насекомое, в янтаре карих глаз. Давно механист не велся на магию, против которой бессильны любые амулеты.

И сейчас не поведется.

Разве что так — немножечко. Чтобы подыграть. Все-таки приятно, когда на тебя так смотрят…

А после Старьевщик слушает речи Венедис о том, что ситуация с точки зрения распределения сил теперь практически «обнулена» и находится в состоянии «дрожащего равновесия». И можно бить, и можно бежать, но неизвестно, что принесет больше пользы, а поэтому энергетически выгодно просто ждать, когда реальность сама проявит себя.

Не обозначаться. Не сотрясать эфир. Залечь на грунт — что бы это ни значило. И единственное, что не нарушит хрупкого баланса, — это проявления имманентной магии механиста.

Вик вяло барахтается в бархатном взгляде, понимая, что устал, что не дело так напрягать израненный организм, а залечь и не сотрясать — лучший из возможных вариантов поведения. Но также он знает: некоторые аспекты его колдовства отнюдь не имманентны — они грубы и неразборчивы. И еще — сейчас, пока не поздно, этой ночью, не обращая внимания на усталость, боль и протесты тела, он должен сделать нечто не имеющее с чарующей магией механизмов ничего общего.

И сделать это в одиночку. Потому что карие глаза — это прекрасно, но все еще может быть и совсем по-другому. Все может быть просто подстроено.

А когда судьба проявит себя встречей с чудовищем, истинным автором и исполнителем того страшного рисунка, Вик должен противопоставить что-то серьезнее десятка керамических пуль и палаша с вынутыми оберегами. Пускай это будет и не безотказный в умелых руках механизм — Старьевщик не брезгует никакими средствами, методами и союзниками. Неважно, кто окажется тем чудовищем — неизвестный маньяк, видутана Ясавэй или, если уж все подстроено, сама Венедис. Вик его убьет — если реальности будет угодно.

— Спроси у трактирщика — пускай принесет какую-нибудь раскладушку. И натянет ширму, вот здесь. — Венди указала межу, определяющую для нее личную зону. — Предупреди — ужинать я выйду в зал, сам поешь на кухне. И можешь отдыхать.

В такой глуши граница между прислугой и нанимателями не соблюдалась с таким рвением, как на цивилизованных территориях. Речь не шла о сне в одной постели, но трапезничать за одним столом было делом привычным. Удивительным показалось бы скорее обратное. Но говорить об этом Вик не стал — ужинать он все равно собирался в другом месте.

— Не извольте беспокоиться, — Старьевщик, не отрывая зада от кресла, отвесил полупоклон, — все сделаем в лучшем виде. И…

— Что? — оборвала девушка затянувшуюся многозначительность.

— Неплохо все-таки обналичить одно обещание… ну, в качестве аванса… все-таки я намерен посетить кузнеца… мало ли… и фармацевта…

— А аптекаря-то зачем?

На эту тему Вик мог распространяться не хуже, чем Венди про гороскопы.

— Моисей кустарного пороха отжалел, только без присадок от него пользы мало. Камфара нужна, марганец, селитра, еще кое-что по мелочи.

Венедис снова пошарила в сумке и бросила на стол сыто звякнувший кошель.

— Если понадобится, используй на хозяйственные нужды. Только ориентируйся без фанатизма — тут вся наша наличность. А до ближайшего банка — неделю на оленях.

Вот сучка, Вик растянулся в слащавой улыбке — опять привязывает. Как с собакой — только все больше пряниками: мол, наугощался кнута за последний год. На доверие давит — ну-ну… Банк-то хоть и завалящий, но в Саранпауле должен быть. А хороший вексель и в гостинице отоварят.

Старьевщик ослабил шнурок и вытащил из кошелька пять монет:

— Благодарствуйте покорно.

— Прекращай паясничать. — Венди недовольно скривилась.

— И… тут еще…

— Ну?!

И Вик, особо не стесняясь в выражениях, признался, что намерен снимать томление бренной плоти. Копившееся больше года. Этой ночью. В специально отведенном для этого месте.

Девушка отреагировала спокойно:

— Кобель.

Как будто мысли насчет суки уловила. Потом подобрала под себя ноги, закрыла глаза и принялась дышать глубоко и быстро. Полчаса гипервентиляции легких — и девчонка, при ее потенциале, расширит сознание до проникновения в нижние пласты реальности. Это она называет — залечь на дно? Или просто таким образом обозначает конец разговора?

Однако, когда Вик уже выходил, Венди, не открывая глаз, поинтересовалась:

— Я могу рассчитывать, что ты вернешься?

— Конечно, — ответил Старьевщик.

Врать он не любил, но сильно и не смущался — особенно в таких случаях, когда знал, что далеко не все в жизни зависит от его слов. К тому же ведь существует огромная разница между «рассчитывать» и «вернуться».

За стойкой скучал все тот же малый. Он выслушал Вика, пообещал разобраться с раскладушкой и ширмой, накрыть хозяйке в гостиной, организовать Старьевщику ссобойку и рассказал, где в Саранпауле найти аптекаря. Выжидающе посмотрел на механиста. Старьевщик сделал вид, что не понял, что означает взгляд, — услуга не стоила финансовых поощрений. Тогда малый, все еще пытаясь разглядеть глаза сквозь темные стекла, заговорщицки подмигнул и осведомился:

— А баба твоя — та еще штучка?

Вик растянул губы в презрительной улыбке и замер, уставившись на собеседника. Делать это в очках было весьма удобно. Наверное, следовало ответить чем-нибудь соответствующим статусу слуги, отшутиться или просто кивнуть и уйти. Но Старьевщику хотелось обломать парня. Наверное, вспомнились те времена, когда при виде механиста неподготовленные люди старались быстро убраться с дороги, а подготовленным… им тоже приходилось не сладко. Когда распространение дурной славы и слухов намного превышало радиус действия транслятора, отстроенного в нужном диапазоне — на частоты страха и паники. Когда Инженер шел Мстить.

Пауза затянулась. Малый был на полголовы ниже Вика, но много шире в плечах и раза в полтора тяжелее. Вик вообще являл жалкое зрелище — изможденный, тощий и бледный.

На внешние проявления агрессии парень реагировал соответственно. Формально обычному слуге он мог запросто двинуть в ухо, а субтильный вид последнего не предполагал серьезной отдачи. Но вместо этого Вик почувствовал, что его прощупывают — легонько. Малый еще и видок — значит, конфликт уже исчерпан. Изнутри Старьевщик был неопределяемо страшен — управляющий смущенно отвел взгляд и занялся какими-то бумагами у себя на стойке.

Вик, сожалея, что обошлось без мордобоя, не спеша удалился на кухню.

Там ему выудили из огромного казана изрядный кусок тушеной оленины, десяток картофелин и завернули все это благолепие в обрывок станиоли. Откуда у черта на рогах такой сервис, можно только гадать, но наличие тонкой оловянной фольги избавляло от необходимости визита к кузнецу. Тем более здесь, вдалеке от ювелирных центров, в кузнице навряд ли активно применяли различные методики гальванизации.

А времени для задуманного и так оставалось в обрез.

Саранпауль оставлял двойственное впечатление. Когда-то давно поселок был заброшен очень долго и пребывал в забвении — на месте древних, едва угадываемых построек росли вековые деревья.

Что-то отстраивалось заново, что-то навсегда пропадало, напоминая о прошлом только замшелыми очертаниями. Жизнь и смерть. На юге, в каганатах, все-таки больше было Жизни. На западе, за Каменным Поясом, — только Смерть. Старьевщик считал — временно.

Грязь и сгнившие доски дорожных настилов поселок не украшали. Но еще неделя-две — температура в октябре опускается ниже нуля, — и улицы подсохнут. Можно будет не прыгать с кочки на кочку, увязая в маркой глине. К тому времени Вик все-таки планировал оказаться южнее.

Магазин фармацевта нашелся почти сразу — колбы со светящимся голубоватым газом выделялись на фоне обычных масляных ламп у входа. Добротный двухуровневый сруб с крышей-пирамидой, шеренга жестяных воздуховодов от лабораторных вытяжек, свежеокрашенная вывеска «Веществы Рокина» с угловатой стилизованной многоножкой… все говорило о том, что алхимик в поселке — фигура значимая, а тяжелая окованная дверь и редкие окна-бойницы первого этажа — о том, что он вдобавок предусмотрителен и осторожен. Вик крутанул стальной барашек, вмонтированный в косяк, и услышал, как в глубине мелодично заливается колокольчик. Однако — механизм.

Старьевщик снова почувствовал знакомый, едва уловимый зуд входящего в резонанс талисмана. Ниже изображения сколопендры маленькими буквами значилось: «Торговый ярлык нумер осьмой». Похоже, семейство Рокиных находилось в деле уже не первое поколение. Это вселяло надежду на качество товара и почитание хозяином универсальных правил.

Или просто совет Саранпауля не так часто выдает ярлыки на торговлю в границах поселка.

— Кого там нелегкая на ночь глядя? — проскрипело за дверью.

Вик промолчал, был уверен — откроют. До ночи еще изрядно. И отчего все химики стараются выглядеть нудными и ворчливыми стариками?

Открыли. А этот оказался розовощеким толстячком, больше похожим на пекаря. Только недовольного.

Механист не стал тянуть кота за яйца и с порога шепнул заветное, что помогало наладить контакт с членами гильдии фармацевтов на юге:

— Abyssus abyssum invocat.

Означало это, как рассказывали посвященные, «Бездна взывает к бездне» — на одном из древних языков. На нем химики предпочитали шифровать от обывателей свои рецепты. Гильдейцы старались держаться особняком в многообразии всяческих эзотерических учений — их искусство было почти таким же овеществленным, как магия механизмов.

— И чо? — Рокин нарочито невозмутимо ковырнул ногтем между зубов.

— Да ничо!

Вик стянул очки — в помещении царил полумрак.

— Лекарство надо — чтобы ночь продержаться.

Рокин хохотнул:

— С бабой что ли?

— Типа того.

Алхимик понимающе кивнул:

— А серьезно, брат?

Все-таки учение распространялось из одних и тех же истоков.

Вик попросил найти компоненты для пороховой присадки и предоставить на час-полтора место в лаборатории. Рокин махнул рукой — не вопрос.

— И в самом деле — что-нибудь, чтобы до утра не отрубиться.

Это оказалось еще проще. Алхимик начал бормотать про экстракт иботена из молодого мухомора и вытяжку эфедрина из горного хвойника. В лекарственной рецептуре Вик не разбирался совершенно и попросил Рокина сообразить препарат на свой вкус, но чтобы тот действовал без лишних видений. За монетами дело не станет.

Нужные слова, произнесенные в начале, кроме всего прочего, избавили разговор от витиеватых подробностей и звучных мещанских терминов наподобие «Мощь Дэва». Мухомор, он и есть мухомор.

У химии тоже свой запах. Прогорклый, горячий, немного удушливый. Загадочный.

Ртутными каплями разбиваются судьбы, катятся переливающими шариками, иногда — сливаются в одну, иногда — закатываются в трещины на столешнице бытия. В стеклянном змеевике конденсируется чья-то жизнь, источая едкие крупицы любви. В тигле, осыпаясь окалиной, шипя и потрескивая, очищается ненависть. События смешиваются, растворяются в кислотах, возгоняются и рафинируются. Ненужное выветривается с парами или выпадает в осадок.

Здесь что зло, что добро — не более чем реактивы.

Для отдаленного от цивилизации поселка лаборатория Рокина была очень неплохо оборудована. Работая с порохом, сворачивая и набивая картонные гильзы, Вик словил себя на мысли, что чувствует себя почти как дома. Разве что горн здесь слегка поменьше, чем в кузнице. Хотелось остаться. Провести остаток жизни, не выходя из мастерской. Радовать окружающих красочными фейерверками по праздникам. Ладить музыкальные хронометры, настраивать ответные каскады на эйфорию. Это ведь, наверное, здорово — просыпаться счастливым из-за неслышного звука будильника.

А руки делали привычное дело — снаряжали и маркировали патроны. Пуля — дробь, свинец — фарфор.

В лаборатории было все, чтобы пополнить запас керамических боеприпасов. Не было только времени. Старьевщик даже не заметил, как за работой прошло два часа.

— Держи. — Рокин подал ему расфасованное по пакетикам снадобье. — Тут десять порций, больше одной за раз не глотай, промеж приемами не меньше часа, в сутки выше пяти доз противопоказано. Запивай чем-нибудь жирным — лучше молоком. Ссать будет больно — не обращай внимания. Да, кстати, мочу потом тоже можно пить — активное вещество за раз усваивается только наполовину. Что еще… все компоненты — натуральные. Я еще смягчителей добавил — после ломать не должно. Там вообще целый комплекс — против агрессии, галлюцинаций и так — общеукрепляющее.

Вик протянул в ответ все свои сбережения. Алхимик негодующе махнул рукой, но деньги взял.

— Знаешь, — окликнул Рокин уже почти на выходе, — у тебя совсем поганая карма.

— С чего бы? — Старьевщик в это время проверял, как закреплено снаряжение.

— Я же врач — вижу. В тебе дряни и так хватает — вон как зрачки расширены. А чакры закупорены — ни оттока, ни прихода. Плохо это…

— Спасибо, — отмахнулся Вик. — И прощай.

Насчет расширенных зрачков — хотелось надеяться, что все дело в перестройке зрения на полумрак. Но, возможно, и болеутоляющие таблетки Венедис не остались в стороне от процесса.

Ну и — длительное время включенный талисман, спрятанный под зубной пломбой, действительно мог блокировать некоторые естественные токи. Глушить его сейчас не стоило. И еще не скоро будет можно. Могло так статься, что и не понадобится. Механист шел в опасное место ночью, один и практически безоружным.

— Где ж я тут молока-то найду? — пробурчал он себе под нос, распотрошил сразу два пакетика и вытряхнул содержимое в рот.

На вкус зелье отдавало притупляющей горечь цедрой. Вик помусолил порошок на языке, скопил слюну и, скривившись, проглотил. Не запивая.

Смеркалось.

Глава 5

Ночь — не лучшее время для прогулок. Тайга — не лучшее место. Природа не жалует людей. Неизвестно, всегда так было или антипатия накапливалась веками, тысячелетиями. Возможно, так случилось — изначально была благосклонна, никак не выделяла человечество из остальных детей своих, а потом вдруг невзлюбила. Причины несущественны, важен результат. Кто знает, может, именно это сделало человека человеком. Или, наоборот, он окончательно перестал быть собой.

Как бы то ни было, в городе, в поселке, посреди стада себе подобных, окруженный плодами своей противоестественной деятельности, человек вправе ощущать себя владельцем как минимум собственной судьбы. Но чем дальше он отрывается от умиротворяющего фона общинных эмоций, тем явственнее природа дает почувствовать, что даже в собственном теле человек только гость. Днем она его еще терпит — гостя. Ночью… ночь природа определила для других существ. Человеку не место в ночи.

Видокам проще. Опытные учат начинающих: пришел в тайгу — не полагайся на дарованную тебе чуйку, просто стань тайгой, не заставляй ее ломиться в тебя насильно. Но даже самые отчаянные путники в темноте предпочитают бродить только измерениями сновидений. Они боятся стать Ночью.

Я — смельчак. Мой барьер непроницаем. Но даже я слышу, как он потрескивает под напором чего-то внешнего, стремящегося заполнить полагающуюся ему по праву пустоту.

Вик выходил из Саранпауля уже в темноте, искренне надеясь, что не попался на глаза какой-нибудь досужей старушке. Это должно быть необъяснимым и оттого подозрительным — бродяга, собравшийся в направлении Каменного Пояса практически ночью.

Снова валил дождь, похожий на снег, и ноги вязли в грязи. Старьевщик уныло брел вперед, стараясь только уберечь заряженную стрельбу от влаги, и материл сквозь зубы оленеводов. Стрельба, по идее, не должна была понадобиться, но обращаться с оружием по-другому Вик не умел. Оленеводы не могли не перегонять на зиму стада, усугубляя сезонную распутицу, но Вику от этого понимания легче не становилось. Еще он ждал, когда подействует снадобье, пока ему было совсем хреново.

Можно было сойти с расхлябанной дороги, но тьма под кронами деревьев была почти осязаемой — даже тренированное каторгой сумеречное зрение не спасло бы от всяких коряжин. Вдобавок к прочим болячкам заработать, например, растяжение лодыжки не хотелось. Поэтому Вик балансировал на кромке тропы, выискивая плотные участки и попеременно оскальзываясь.

Будь у Старьевщика хоть малейший повод не торопиться, он остался бы в тепле «Гостиного угла», пил бы чай, разбавленный ректификатом, сушил носки у печки и пикировался с Венедис. Или наконец-то подался бы в обещанный бордель. Но время наступало на пятки, если только неизвестные, те, в чьи расклады затесался забытый всеми механист, не были полными идиотами. Вик спешил — он не верил в возможность идиотизма вероятного противника, и ему нужны были козыри на будущее.

Постепенно идти стало веселее. Тело подстроилось под заданный ритм, мысли потеряли былую резкость, усталость никуда не делась, но сменилась состоянием отрешенного созерцания «со стороны», но созерцания вполне осмысленного и не обремененного иллюзорными эффектами — спасибо Рокину.

Отсчитав примерно час, Старьевщик снова пожевал и проглотил, опять-таки сознательно не запивая, снадобье. Вставило отчетливее. Несмотря на дождь и холод, тело начало активно потеть. Ничего, это даже хорошо. Почти добравшись до конечной точки своего путешествия, Вик остановился, практически на ощупь нашел более-менее сухое место под придорожным деревом и сел, прислонившись спиной к стволу. Он достал собранный на кухне ужин, без особого аппетита перекусил, тщательно очистил обертку, сложил ее и сунул в карман.

Словно в ответ на пожелания механиста дождь прекратился, тучи немного расступились, и в просветах показалась луна. Вик тогда еще не догадывался, но она к нему уже была благосклонна.

Старьевщик на этот раз не стал искать легких маршрутов и остаток пути прошел, старательно выбирая самые протяженные лужи. Метров через триста он покинул дорогу и по небольшой тропинке углубился в тайгу. Едва оказавшись среди деревьев, в третий раз глотнул «лекарство» Рокина, а потом перешел на аккуратный, крадущийся шаг. Разболелся зуб, словно кто-то прикладывал к оголенному нерву раскаленный металл, — начало сводить челюсти. Вик задержался возле массивного кедра, снял ножом небольшой участок коры и сделал на дереве несколько диагональных пересекающихся надрезов.

После этого он наконец вышел на речной берег. Луна освещала то страшное место, в котором они со статутной княгиней Венедис провели предыдущую ночь.

В бледном сиянии ночного светила стоянка выглядит почти умиротворяюще. Картину портит выгоревшая изба, все еще, несмотря на недавний дождь, парящая и поблескивающая алыми точками-углями. От постройки остались две черные покосившиеся полустены, а от жильцов — скорченные, обугленные до костей огарки. Сжечь человека, оказывается, даже сложнее, чем его дом.

Из-под развесистых лиственниц показывается путник. Он пошатывается, ежится, видно, что ему сильно не по себе. Ему больно. И страшно. Случайный путник, попавший в это место, не сможет находиться даже вблизи избы, а тем более — внутри нее. Инстинкт самосохранения, шестое чувство или ангел-хранитель не пустят. Подтолкнут в противоположную сторону. Заставят бежать.

И все равно останется вероятность, что случайный путник умрет — позже, от какого-нибудь душевного недуга. Ведь все болезни от нервов. А если он, случайный путник, задержится, с ним может случиться и вовсе непоправимое. Даже хуже, чем смерть. Много хуже. Он может пустить внутрь естество Хозяина Тайги. Стать Хозяином Тайги — ненадолго. Настоящий Хозяин Тайги сейчас несколько не в себе.

Но появившийся здесь путник — не случайный. Он подавляет инстинкты наркотиками, затыкает все мыслимые чувства странным прибором, вмонтированным в зубную коронку, и у него нет ангела-хранителя. Разве что Луна, но она не ангел. Но он тоже боится — насчет Хозяина. Странное устройство в зубе — оно ведь для людей. От людей, если точнее. От или для всякой потусторонней фигни оно не предназначено. Это безрассудство — страховать рассудок тонким волосом родий-платиновой термопары с ожерельем элементов, носящих не менее бессмысленные названия.

Путник входит на пепелище и останавливается, переводя дыхание. Двигает ногой головешки, наклоняется, смотрит по сторонам, пытаясь сориентироваться. Его вдруг резко ведет в сторону, он ловит руками воздух, падает, поднимается, массирует виски и снова что-то ищет. Оттаскивает в сторону трупы-коряги, разбрасывает черный склизкий мусор, роется в мокрых углях. Проходит некоторое время. Наконец человек присвистывает — выгребает из-под досок череп. Не людской. Рядом валяется нож. Нож инстинктивно сует за голенище сапога — пригодится. Опускается на колени и начинает просеивать пепел сквозь пальцы. Время от времени замирает и болезненно трясет головой, массирует виски грязными руками.

До утра остается еще на час меньше — путник что-то выуживает из черного месива и смотрит сквозь небольшой, с ноготь, кристаллик на луну, довольно улыбается. И одновременно кривится от боли. Время идет — человек скоро находит второй кристалл, встает, отряхивая прах с ног, извлекает из кармана кусок станиоли, отрывает и заворачивает в ошметок фольги свои находки. Но этим его странные поступки не оканчиваются.

Человек сходит с пепелища и достает из рюкзака железную кружку с мятыми боками, расшнуровывает штаны и мочится в нее. Что он собирается с этим делать? Путник отставляет сосуд в сторону, садится на колоду для рубки дров, стягивает сапог и отрезает кусочек ткани, слишком на первый взгляд хорошей, чтобы быть портянками. Ткань он опускает в мочу, отжимает, снова опускает, ничуть не смущаясь ни резкого запаха, ни самого характера жидкости.

Затем идет туда, откуда появился на поляне, останавливается у дерева с содранной корой и катает фольгу с кристаллами в выступившей смоле до тех пор, пока сверток не покрывается ровным слоем живицы.

Он безумец — это давно понятно.

Пропитанную мочой тряпицу человек аккуратно наматывает на комок кедровой смолы, а сверху снова обжимает все оставшейся станиолью. На получившуюся упаковку путник туго наматывает бечеву и прячет в рюкзак. Затем безумец возвращается к реке. Там его рвет — с хрипом и спазмами. Потом он полощет рот, моет лицо, руки, кружку, зачерпывает воды и жадно пьет…

Вик забрался в воду чуть глубже, чем по щиколотку, и пошел вниз по течению. Сапоги один черт уже хоть выжимай. Через несколько шагов он останавливался и снова попил — жажда мучила нестерпимо, снадобье Рокина конкретно обезвоживало организм. Вспомнив о стимуляторах, Старьевщик достал пакетик, некоторое время вертел его в руках и со вздохом все-таки вернул в карман. Может быть — позже.

Удалившись на пару сотен метров, Вик выскочил на берег и поднялся, чтобы осмотреться, на небольшой, поросший редкими деревьями холм, и там силы окончательно покинули механиста. Он шлепнулся на землю и застыл, раскинув руки в стороны.

Получилось. Хотя в какой-то момент думал — все, конец. Еще не выветрилось ощущение, когда талисман вразнос завибрировал и раскалился и откат надавил даже сильнее, чем мощь самого оскверненного «регламента взаимосвязей». Вик подтянул хлипкий рюкзак себе под плечи и вздохнул — лежать на холодной земле для здоровья было небезопасно, но и встать он просто не мог.

С холма открывался хороший вид на реку и на бывшее стойбище. Это место могло переродиться в очень неприятную аномалию — нож на пожаре, конечно, выпал из медвежьей головы, раскупорив канал. Старьевщик достал сверток с глазами Хозяина Тайги и еще раз проверил его на прочность. Вроде бы все герметично. Хоть и убогий с виду, но вполне надежный контейнер. Обкладки из станиоли, смола в качестве диэлектрика и электролит. Вик не зря мучил почки обезвоживанием: концентрация солей должна получиться достаточной и экранирующий эффект, скорее всего, достигнут — механист чувствовал, как медленно успокаивается его талисман. Вик подбросил сверток в ладони и хохотнул — смерть, заточенная в яйцо из блестящего фантика и обоссанной тряпки.

Что делать с добытыми глазами-хрусталиками, Старьевщик пока не определился. Управлять накопленной в них дурной энергией он не умел и не собирался, но наверняка знал: если жизнь прижучит, это как-нибудь пригодится. Особенно против тех, кто затыкал медвежью пасть кинжалом. А пока артефакт практически безопасен и незаметен. Если что, можно накачать импровизированный конденсатор статическим электричеством — возможность доступа к анодной части Вик предусмотрел.

Кстати, нож. Старьевщик поверхностно изучил его. Действительно — нож как нож, скорее всего, из имущества убитых. Паршивая рыхлая сталь и обуглившаяся костяная рукоятка. Какие-то остаточные следы на нем, конечно, имелись, но ничего экстраординарного. Подручный инструмент. Таскать его с собой не стоило — изолировать лень, перспектив никаких, а картошку можно чистить и своим тесаком. Но ведь что-то заставило его сунуть нож за голенище? Не выбрасывать же теперь. Вик все-таки спрятал нож на дно рюкзака — много не весит.

Небо на востоке постепенно начинало светлеть. Предстояло еще одно испытание — дорога обратно в Саранпауль. Механист попытался подняться — получилось резковато. Голова стала неожиданно легкой, перед глазами замаячили блеклые круги, ноги ватно подогнулись, и Вик опустился на колени. Ковыряния на стойбище отняли все силы. И снадобье, видно, таким нехорошим образом отпускает. По уму, следовало разжечь огонь, замутить чаек покрепче, оттаять, но костер свел бы на нет все конспиративные маневры с хождением по воде, и, значит, отказываться от стимуляторов было преждевременным.

Вик дрожащими руками всыпал в себя очередную дозу и поначалу решил без спешки дождаться прихода, но обратил внимание на стойбище. Там сновали люди.

Снизу заметить механиста было практически невозможно, но он все равно резво, откуда только взялись силы, откатился за ближайший ствол и выставил перед собой стрельбу. Картинка все еще двоилась, и, мешая сосредоточиться, в поле зрения плясали зайчики, но наблюдать врага сквозь прицельную линию хорошо получалось и одним глазом. Пара мушка-целик добавляла ощущение безопасности и дисциплинировала взгляд. Почему-то так всегда случается.

То, что люди внизу — враги, казалось очевидным из-за их уверенных движений и продуманных действий. А ведь находиться там им на порядок опаснее, чем малопричастному к жутким событиям Вику. Один визитер деловито мельтешил на некотором удалении от пепелища, выставляя колышки и поглядывая на небо. Сверялся то ли с сеткой невидимых в рассвете созвездий, то ли с геоморфологическим каркасом планеты, то ли просто — со сторонами света. Второй брел по сужающейся спирали и держал в руках нечто похожее на навороченную биолокационную рамку — подробностей издалека не рассмотреть. Штурмовать возможную аномалию и уничтожать опасные артефакты собирались по всем правилам и не брезгуя механистическими методами.

Вик ухмыльнулся — а что вы там найдете, кроме остаточных явлений? Видимо, к такому же выводу пришел обладатель рамки. Он подал знак напарнику, и они сошлись аккурат в том месте, где Старьевщик извлекал из углей кристаллы. Чувствуют, гниды, — Вик нервно приласкал курок стрельбы. Напарник присел на корточки, уперся ладонями в землю и приблизил лицо к разворошенному пеплу. В том, как он держал голову, стараясь расположить ноздри вертикально поверхности, и в неестественно изогнутой позе сквозило нечто нечеловеческое. Почуять Вика на расстоянии было нереально, а следы — банальные отпечатки подошв — начинались из лужи и заканчивались в реке.

И все-таки механист испытывал беспокойство. Без всякой чертовщины — просто из-за спокойных, взвешенных реакций противника. Никаких нервов и паники, хотя для них изъятие Виком глаз Хозяина представляло собой серьезную неприятность. Пришли ведь не иначе только потому, что где-то напряглись их линии судеб после высвобождения кинжала.

А с виду обычные мужики. Рост средний, телосложение среднее, и оленьи кожухи с мешковатыми капюшонами ничем не выделяют их из местных. Лиц на расстоянии не разглядеть. На тот счет, что возможность столкнуться больше не представится, Вик не обольщался. Но лучше позже. Почему-то внутри крепко обосновалась убежденность, что даже керамическая пуля против них может оказаться бесполезной. Тем более на таком расстоянии. Кристаллы в контейнере, они, несомненно, аргумент существенный, но не сейчас — отсутствует настрой для драки и, главное, сила.

Можно было ждать, а можно было идти. Только ждать, следуя тактике Венди, не стоило. Эти провели бы на пепелище еще некоторое время — если проследить, возможно, Вик и разживется полезной на будущее информацией. К тому же — так безопаснее. Но промокшие ноги отчаянно мерзли, да и по телу начинали пробегать колючие волны озноба. Старьевщик прикинул, как по дуге выйти на дорогу, сполз с холма, кряхтя поднялся и поковылял в Саранпауль. Ситуация располагала к организованному отступлению.

И все-таки кто они? Внешне — вполне могут оказаться неприкаянными Моисея. Однако, судя по поведению и навыкам, — нет, ни при каких обстоятельствах. И это тем более не Ясавэй. Не его методы. Камлать под бубен или шептаться с травой и булыжниками — это да, а разметка трехмерной октаграммы не из арсенала шаманских умений. Братья и иже с ними, магистрат? Или чужие, такие, как Венедис?

Почему по жизни скорость прироста врагов всегда намного опережает аналогичный показатель по количеству друзей? Или это с одним только Виком так случается?

Прочавкав по остаткам дороги около часа, Старьевщик пришел к выводу: чтобы не повредиться рассудком от явной передозировки, не свалиться от изнеможения или просто неожиданно для себя не уснуть на ходу, надо что-то предпринять. Но из всех возможных вариантов взбадривания организма и поднятия боевого духа он смог выбрать только один — морально-идеологический.

Сильно после полудня в Саранпауль со стороны Каменного Пояса на заплетающихся ногах ввалился извалянный в грязи человек, не менее заплетающимся языком и осипшим голосом горланящий янычарские боевые гимны. В казарменной редакции — где правильные патриотические выражения колко заменены обсценными идиомами.

В человеке не без труда угадывался слуга той девки, что появилась неизвестно откуда около суток назад и наделала столько шума прошлым вечером.

В себя механист пришел, когда уже стемнело. Времени он не ощущал, зато почувствовал прохладную ладонь на своем лбу — это помогло ему очнуться. В горле першило, голова раскалывалась, и вообще, если что-нибудь во всем теле и не болело, то Вик этого выделить из общего ломотного состояния не мог. Вдобавок был жар. Старьевщик открыл глаза и встретил внимательный карий взгляд. Зажмурился — сейчас начнется. Вместо этого в рот ткнулась плошка с жидким, горячим и пряным. Пришлось глотать — не отвяжется. К тому же питье оказалось приятным на вкус. Вик выдавил из себя слова благодарности и снова впал в беспамятство.

Но теперь это был уже не абсолютный провал в небытие, но вполне нормальный горячечный бред.

А в бреду, как известно, никакой талисман не способен препятствовать астральной проекции бродить дорогами тонких сфер. Если по-простому — не спасает от видений. Трактовать которые можно по-разному — на свое усмотрение. Или даже не обращать никакого внимания.

Черная-черная птица… обгорелые культи-крылья, клочья спекшихся перьев. Клюв, покрытый сажей, открывается в немой попытке выдавить звук. Пение? Хрип. Птица пытается расправить свои нелепые огарки, обуглившаяся кожа покрывается красноватыми трещинами, сочится розовым гноем. Прихрамывая, неуклюже разбегается, подпрыгивает — нелепо падает, подпрыгивает — когтистая черная лапа ломко подгибается, — падает, немощно поводит конечностями-уже-не-крыльями, ловя несуществующий ветер.

Мне страшно смотреть на нее. Мне страшно думать, что такое она есть на самом деле. Морфологически она с одинаковой вероятностью может оказаться и павлином, и курицей… голубем или ястребом. Может быть, вороном — достаточно велик клюв, измазанный слюной или какими-то другими птичьими внутренними выделениями. Просто умирающая птица.

Нет. Не просто и не умирающая — я какой-то частью своего вне-сознания уверен в обратном. Как абсолютно точно знаю и то, что она не павлин и не курица, не ястреб войны и не голубь мира. Не ворон — вестник смерти. Она — жизнь. Просто ее привыкли представлять по-другому. Яркой, чистой, первозданной. А все не так. Все не бывает так просто. Ничего не возникает из ничего. Жизнь — штука отвратительная в своей утверждающей живучести.

Эта агонизирующая, жалкая, но в очередной раз пытающаяся возродиться птица — мой мир. Мне плохо, мне муторно, меня ввергает в озноб бесстрастное и жестокое знание — до того мгновения, когда затянутся кровоточащие нарывы, когда оперение приобретет естественную огненную окраску, когда хрип превратится в крик победителя, — еще очень-очень много времени. Миллионы и миллиарды единиц измерения времени. Если что-нибудь не помешает.

Не о том ли сейчас пытается мне прокаркать или пропеть эта несчастная птица феникс?

— Вставай давай! — Следующий визит в реальность сопровождается грозным шипением и тряской за плечо.

Старьевщик застонал, хотя чувствовал себя не в пример лучше — по крайней мере, мог сносно анализировать действительность. Увиденное в бреду стремительно теряло яркость, воспринималось уже совсем блекло и не так убедительно.

— Не знаю, на какую гулянку ты позавчера попал, но у нас теперь проблемы! Поднимай задницу! — Венди добавила еще несколько совсем уж откровенных эпитетов и резко поднялась.

Позавчера? Отключка заняла не так уж много времени. Вик с удивлением отметил, что лежит в кровати, не на раскладушке, что он в совершенно обнаженном виде, а тряпки, отдаленно напоминающие его шмотки, только чистые, развешаны вокруг железных боков печи. Старьевщик, замотав щуплое тело в одеяло, торопливо потянулся за одеждой. Охнул — свое состояние как «сносное» он определил, сильно погорячившись.

— Хреново? — поинтересовалась Венедис. — Скажи спасибо Рокину — разъяснил, что у тебя не банальный передоз. А то бы сама придушила.

Она и аптекаря вызывала? Интересно-то как… должна ли радовать подобная забота? Однозначно радовало другое — Вик жив и все еще при своих интересах. Спутница слегка возбуждена? Напьемся — разберемся. Возможность осуществить первую часть программы представилась мгновенно — Венди протянула Старьевщику кружку:

— На, глотай энергетик. Хуже уже не станет.

Хуже не стало. Зато стал слышен возмущенный гул за пределами комнаты. Вик, чертыхаясь, мол, опять пропустил что-то важное, натянул штаны и свитер. Тем временем в дверь постучали. Настойчиво и уверенно — чуть слабее, чем было необходимо для ее выноса с хлипких петель.

— Иди открой. — Девушка присела возле печки, грея ладони и делая вид, что ничего не происходит. — И борзей до последнего.

Последнюю фразу она произнесла одними губами. Вик кивнул — а что остается делать? Чтобы проникнуться угрозой, скопившейся снаружи, приглушать талисман не требовалось. Но к опасности со временем привыкаешь, и, по большому счету, становится все равно, откуда она исходит, — Старьевщик аккуратно прислонил стрельбу к стене возле двери и потянул щеколду.

В лицо дохнуло злостью и коллективным перегаром. Напротив проема топтался мужик с заплывшими свежими кровоподтеками под глазами и свернутым в сторону носом. Что бы ни делал Вик за последнюю пару дней, эта работа точно была не его. По обе стороны от мужика толпились не менее мрачные субъекты.

— Много их там? — не отрывая взгляда от пламени, поинтересовалась Венди.

Вик оценил хладнокровие девчонки и то, как она психологически верно перехватывает инициативу. Затем, игнорируя недобрые взгляды, глянул наружу — гостями, как селедкой, был плотно забит весь коридор. Положить гранату в самую гущу и собрать фарш со стен — кого не порвет, того затопчут? Вик пожалел, что не соорудил в лаборатории что-нибудь феерично-осколочное.

— Не. Человек сорок.

Ответил он с таким же показным равнодушием — работать на публику умел не хуже какой-нибудь статутной княгини. Жизнь сермяжная научила. Визитер от сказанного слегка опешил, и, пока пытался сформулировать дальнейшую линию поведения, Венди снова опередила:

— А хотят чего?

Игра начинала Вику извращенно нравиться. Настроение было поганое — под стать самочувствию. В конкретной ситуации, чтобы не задавили морально, а потом и на самом деле, необходимо было отчаянно наглеть.

— Не говорят, — буркнул Старьевщик.

— Эта сучка, — прошипел мужик, — мне второго дня сопатку своротила, а тут…

— Так вправь ему нос на место, и дело с концом, — лениво прервала на полуслове Веди.

Насчет «сучки» Вик был готов согласиться, тем более что причиной настоящего визита вроде бы оказался вовсе не он. Но доигрывать роль нужно было до конца, поскольку разбирательствами — где хозяйка, а где слуга — толпа обычно себя не обременяет. Или Вик просто немножко оправдывался перед самим собой. Потому что тон и смысл приказа-совета он уловил безошибочно.

Почти не замахиваясь, Старьевщик двинул раскрытой ладонью в злополучный нос. Хрящ с треском сложился внутрь, а не ожидавший подвоха мужик опрокинулся назад. Упасть не получилось — поддержали. Вик отступил назад и выхватил стрельбу, прикидывая — дробь в стволе или пуля. Никак не мог припомнить, но хорошо бы, если все же картечь. Зуб опять взныл от резонанса — механист к этому уже начинал привыкать. Народ угрожающе зароптал, но лезть на рожон пока поостерегся — все правильно, значит, делалось.

— Убью, — пообещал мужик, — из-под земли достану.

Старьевщик бровью не повел — таких обещаний наслушался за свою жизнь порядочно. Главное, что сейчас стрельба людишек охолаживает, а до будущего еще дожить надо.

— А если поговорить охота, — Венедис тактически своевременно оказалась рядом со Старьевщиком, — то ты говори, а не сходняки устраивай. Ты здесь кто — мулла, чтобы суды править?

Сходняки… надо же, какими мы словами разговаривать умеем… Вику такая Венди показалась чуть меньше по душе, чем в роли изысканной ханум. Душа, она, как известно, чаще тянется к прекрасному.

— А тут тебе и не каганаты, но, если надо, такой шариат устроим — мало не станет. — Мужик, кривясь, оттер рукавом кровавые сопли. — Предъявить найдем что.

Девушка вопросительно изогнула бровь:

— Да ну? Сломанный нос и отбитые яйца покажешь? Где, кстати, тот твой друг нетерпеливый? Болеет?

— Вопросы, что ты прежде задавала, предъявлю, — взвился мужик, — очевидцы есть! А после — как твой механист, да-да, признали люди, — жест в сторону Вика, — ночью в тайгу ходил, спросим! И чего потом от заимки, что в трех часах ходьбы отседа, одни головешки остались. Да пара мертвых. И послед — ой, какой нехороший послед на том месте теперь! Ответишь, ведьма?

Ответит. Ловко у нее это получилось. Вику в свое время вдоволь пришлось пообщаться с ханскими расследователями. До оскомины на зубах и колик в печенках. Боль копилась ласками заплечных мастеров, а изжогу вызывали задушевные беседы с участливыми дознавателями. Тогда он постиг на собственной шкуре простую вещь: когда знаешь, о чем тебя спросят в следующее мгновение, — ты победитель. А неожиданно предъявляемые расследователем один за одним сбивающие с толку факты ввергнут тебя в состояние загнанной жертвы.

Все-таки попал кому-то на глаза, кто его знает, и поход в тайгу не остался без внимания. Худо дело.

По плохому сценарию их бы вытащили из гостиницы через полчаса, избитых и окровавленных, на какое-нибудь штатное лобное место, обратились к поселковой администрации за правдой, бросили в лицо обвинения, готовить ответы на которые уже не осталось бы времени, и скоро повесили на специально отведенной березе. Или сожгли бы или утопили в Сосьве — какая тут практикуется высшая мера социальной защиты, Старьевщику узнавать не хотелось.

Но это по плохому сценарию. А сейчас Венди знала, что так возмущает общественность Саранпауля, и пребывала в вооруженно-предупрежденном состоянии. Следующие слова девушки Вика тоже не удивили.

— Отвечу. Но не тебе — судьям. А со слугой своим сама разберусь!

Очень живо Старьевщику представился унылый ветер, вяло раскачивающий безвольное тело, поскрипывающий сук, перетянутый махрастой грубой веревкой, и обязательно босые ноги висельника. Кто-то рассказывал однажды — мускулы умерщвленного сокращаются таким образом, что обувь соскальзывает сама собой. Вдобавок к этому расслабляется сфинктер и опорожняется мочевой пузырь. Неприглядное зрелище. Имелись все основания полагать — предварительную клизму для последующей эстетики в неотесанных приграничных землях ставить не принято. И исполнять последние желания здесь тоже не в обычае.

Поднакачав себя таким образом, механист еще раз — понимал, что так надо, — подыграл своей попутчице. Он скользнул назад, в сторону, развернулся, держа теперь на прицеле и вход, и Венди, просипел, словно потомственный урка:

— Чужое вешаете.

— Расслабься. — Венедис успокаивающее вытянула ладонь. — Сказала же — разберемся. И если нужно, — она обратилась к толпящимся в дверях, — мы ему мозги ковырнем. Специалисты найдутся?

Мужик хоть и понял, что его только что обошли, как ребенка, но протестовать не мог. Придраться формально было не к чему. Он рыкнул, что направится сейчас в Совет, сговорится, когда слушание назначат, а за возмутителями спокойствия пока присмотрят, во избежание.

Венди хмыкнула и жизнерадостно послала его «да хоть в жопу». Имела право веселиться — ей удалось выиграть время. Зато, когда дверь захлопнулась, девушка нервно и требовательно уставилась на Вика:

— И какого черта ты там делал, Инженер?

Раскрываться полностью было все-таки рано, но как-то пролить свет на причину своих похождений стоило. Однажды давно, в чужой еще жизни, начисто стертой двумя годами войны одного против всех и исправительным годом рудника, Вик с Палычем ломали головы над феноменом машинальных предчувствий. Трудности вызывала отнюдь не детекция сопутствующих явлению всплесков, а построение алгоритма для выбора ключевого события из цепи неявных случайностей. Банальная интуиция представляла собой нечто другое, более масштабное и худо-бедно математическое. А тут энергетические привязки действовали много тоньше, и Палыч пребывал в уверенности: сумей человек рассчитать влияние будущего на сиюминутные порывы — он стал бы хозяином мироздания.

Похоже, мечте учителя теперь суждено стать легендой — Дрей Палыч был, наверное, последним гением электромагнетизма. Вик в этой области лишь подражатель, копировщик чужих схем.

Но незнание внутренних принципов не обязывало пренебрегать внешними проявлениями — Старьевщик, в пример опытным видокам, доверял немотивированным импульсивным поступкам. И это его, как правило, не подводило.

— Хотел забрать, — Вик начал копаться во внутренностях рюкзака, — эту штуку. Вдруг пригодится.

— Ну ты псих… — Глаза девушки восхищенно сверкнули, когда механист протянул ей свою находку. — Там же аномалия! Послед… мягко сказано. Я думаю — откуда у тебя такое истощение, а ночью накаты извне… нетипичные для местных условий. И поклажа фонит — могла догадаться. На всю голову ты, механист, болезный.

— Так что — не надо было? — уточнил Вик, легко удерживая случайно подобранный на пепелище нож за кончик лезвия.

Рюкзак фонить мог еще и из-за кристаллов — имело смысл в спокойной обстановке зарядить импровизированный контейнер-конденсатор. А «нетипичные накаты» вполне объясняли бредовые птичьи видения. И с истощением все сходилось.

— Давай уже! — Венедис достала из рукава платок и выхватила нож у механиста. — Все равно не знаешь, что с ним делать. Все отпечатки, наверное, затер.

Наблюдая, как девушка по-ребячески радуется, изучая лезвие на свету, Вик пожал плечами — если Венди имеет в виду потожировой след, то ничего там и так не осталось после пожара. А энергетически… что нож — затычка. Выкладывать про кристаллы, однако, еще не время, пусть побудут пока козыри — до полного понимания места Старьевщика в расстановке сил и средств.

— Но я бы тебя, — добавила Венедис, — пожалуй, расцеловала. Не будь ты такой индюк.

Механист немного помолчал, определяя цену информации, и поделился:

— Там еще люди были.

Девушка спокойно завернула артефакт в платок, перевязала тонкой бечевкой, неслышно пошептала над узелками и только после этого распорядилась:

— Рассказывай.

И Вик рассказал, предусмотрительно вымарывая из истории фрагменты, касающиеся хрустальных медвежьих глаз.

— Правильно, что стрелять не стал, — одобрила Венди. — Даже если бы одного зацепил, со вторым бы не справился.

— Кто они?

— Преследователи. Гоньба.

— А конкретнее?

— Конкретнее, механист, — девушка выглядела предельно сосредоточенной, — узнаешь, когда время будет…

Вик пожал плечами — лишь бы поздно не стало.

— …а сейчас надо из другой передряги выпутываться.

— Уходим?

— А то!

Будь Старьевщик один, он прорывался бы шумно. С пальбой и кровью. Вдвоем так сложнее. Впрочем, этот вариант легко можно было придержать на потом, к тому же у Венедис имелись свои мысли на этот счет.

Они тщательно упаковали вещи, будто не планировали возвращаться. И на самом деле не собирались. Выходя, Венедис напомнила Вику нацепить окуляры. Надо так надо, хотя смысла в этом Старьевщик уже не видел. И ничему не удивляться. У конторки скучал все тот же неизменный малый.

— Продлевать будете?

— Не думаю, — отмахнулась Венди.

— А за мебеля в гостиной кто платить станет?

Девушка отвернулась, обозначая конец беседы, Вик выразительно поправил перевязь стрельбы. Похоже, пока он таскался по тайге, спутница тоже погуляла на славу — вот и счет за посуду требуют. Управляющий вытащил себя из-за стойки и все-таки двинулся следом. Вик хотел было проверить патрон в казеннике, но Венедис успокаивающе похлопала его по плечу.

Во дворе постоялого места их снова окликнули. Четверо решительного вида местных.

— Куда? Не велено!

— Что не велено?

— Уходить не велено! — разъяснил самый крупный из добровольных охранников.

— Мы и не уходим еще.

Управляющий подошел к Крупному и шепнул пару слов на ухо.

— Че ж с вещами?

— Так возвращаться не думаем!

Крупный, набычившись, преградил дорогу. Венедис остановилась вплотную, посмотрела снизу вверх. Была она на добрых две головы ниже и выглядела как уверенная в себе, обнаглевшая белка. Вик остался в стороне: решила сама разруливать — пусть разруливает. К тому же имелась возможность контролировать всех противников сразу.

— Знаешь, — задумчиво сказала Венди вроде как бы Старьевщику, но глядя в глаза Крупному, — у одного молодца теперь яйца — во! — Она продемонстрировала ладонями объем с собачью голову. — Только он этому совсем не рад. Болят и мешают ходить. Тоже вот так вот стоял сначала. Позавчера.

Парень дорогу не уступил, но инстинктивно чуть оттопырил зад и заерзал коленями. С воображением у него было все в порядке. Девушка оценила его телодвижения и усмехнулась:

— Нас арестовали? Процессуально? С чьей санкции?

Старьевщик сомневался, что оппоненту Венди понятны эти так похожие на заклинания слова. Он и сам уловил их значение скорее из контекста и тона сказанного.

— Мы сейчас будем просто прогуливаться, а вы на нас беспричинно нападете? — сменила она угол давления. — Что дальше? Если не подчинимся, забьете до смерти? А закон? Ну, меня, обычную женщину, убьете, а моего слугу — ни за что не сможете…

— Это почему? — не понял Крупный.

Вику такое неожиданное утверждение показалось хоть и спорным, но заманчивым. Действительно — почему?

— Потому, — отмахнулась девушка, — и это будет очень, очень плохо. Для всех. Впрочем, — она коснулась ладонью плеча парня, — если вы последуете за нами — мы ведь никуда не денемся?

Крупный неуверенно кивнул — вроде бы логично. Вик в очередной раз оценил, как лихо его спутница пытается манипулировать чужим сознанием. Все-таки без магии карих глаз такие приемы были бы не столь эффективны. Наверное. Парень сдвинулся в сторону, Венедис торжественно прошествовала мимо.

— Не хватайся ты все время за свою стрельбу, — шепнула девушка Вику, — только людей нервируешь.

Старьевщик отметил, что действительно теребит приклад, и попытался расслабиться. Нервы, ничего удивительного — оборачиваться не хотелось, но за девушкой и механистом шли четверо охранников, малый из «Гостиного угла» и вдобавок присоединившиеся к процессии несколько прохожих. Участи случайных зрителей с некоторых пор Вик не завидовал.

Жизнь — забавная штука. История таежного поселка не шибко богата событиями — можно считать Происшествием неудачную торговую сделку оленеводов или драку двух наведавшихся в увольнение рудничных гоблинов. Значимым явлением признают что-нибудь уж вовсе никчемное с посторонней точки зрения. А по-настоящему стоящий внимания факт забудут. Открестятся, вымарают из краеведческих летописей. Неудобный.

Вспомнит кто-нибудь о случае с ведьмой в «Гостином углу»? Так, отрывочно. Вроде бы напилась и стала цепляться к мужикам. Или наоборот. Что-то выспрашивала — но это все бабские штучки, внимание на себя, поди, хотела обратить. Затем ни с чего вдруг переклинило ее — стала на людей бросаться. Кто их поймет, баб, — с этим не хочу, там не буду. Ну, по рогам она там наваляла кому-то очень капитально. Дык ведь в драбадан все упитые были — может, и сами повредились. Оно как случается — упал, очнулся, гипс.

А суть самих вопросов разве что хозяйский швагер припомнит — он в «Углу» навроде управляющего. Только оно ему надо, всякие пьяные бредни запоминать да записывать? Интересовалась что-то насчет — как в последнее время от выпивки людишки косеть стали, буйство там или муторность после возлияний чаще замечается, похмелье, опять же, как сограждане переносят, не аномально ли. Пустопорожние вопросы, одним словом, — похмелье, оно всегда с трудом воспринимается. Еще бы швагер хозяйский рассказал, что дралась потом девка очень аккуратно. Все уворачивалась больше и совсем по-матерински буянов на пол раскладывала. Поначалу. Только такие подробности управляющий и сам из памяти выбросил, потому как девка — ведьма и сучка. Чужая. А мужики — они свои и некоторые даже весьма уважаемые.

И да, потом уже, через пару дней, завсегдатаи взаправду на тяжеловесный бодун принялись грешить. Мол, вроде и не пили практически, а утром — словно всю ночь мозги в самогоне отмокали. Так случается иногда — вода, которой продукт до нужной кондиции растворяют, не поверишь, огромное значение для конечного результата имеет. Мягкость-жесткость, минерализация и еще катионы какие-то. Так Рокин говорил, алхимик. Наверное — сглазила воду чья-нибудь женушка, и все дела. Спирт не сглазишь — формула для влияния трудна.

Еще со слугой девкиным дело нечисто было. Нехороший был слуга. И как прислуга, видимо, дрянь, но это ведьмины геморрои, и вообще — как человек. Кто чуйку имел, говорили — пустой, сплошь маревом закутан, и душа, если окунуться, смердит тошнотворно. Да и обычные люди с ним рядом неприятствие ощущали. Потом прояснилось все. Мерзость, оказалось, к ночи упоминания недостойная — ведьмовские забогоны.

Таким вот образом покалякали досужие с неделю, и выветрилось. К тому времени иная тема завертелась — ханские комиссары налетели из Югры, на руднике чуть не война, караван просрали, разбой, хутора попалили, жуть. Это да, это событие для анналов.

Своенравная особа — История.

Никого не заботит, что связи между событиями не всегда бывают очевидны, не наблюдаются рисунками биополей, осязаемыми мерцаниями не оставляют последствий. Так иногда случается, когда замешана отнюдь не бытового уровня энергетика. Или механистика. Да и вообще, научившись Чувствовать, люди зачастую теряют способность Думать.

И не бывает случайных вопросов. Первичны факты, явления, феномены. Как феномен искаженной чувствительности выпившего человека. Говорят — небеса оберегают пьяниц. Глупость, конечно. Просто при определенной кондиции пьяный может пребывать в уникальном промежуточном состоянии — на границе астрала и тела. И это дает ему возможность бессознательно реагировать на самые тонкие изменения в характере внешнего информационного пространства. Хочешь анализировать, изучать, прогнозировать обстановку в конкретной местности — узнай, как там люди пьют.

Одним словом, вопросы — лишь производные знаний.

— Слушай, а почему меня невозможно убить? — прошептал Вик через несколько минут молчаливого шествия.

Кортеж за спиной уже не так раздражал.

— Кто тебе такое сказал? — взмахнула ресницами Венедис.

— Кхм… вроде как ты…

Старьевщик поперхнулся, хотя, как было приказано, продолжал не удивляться. В глазах у девушки плясали озорные чертики.

— Во-первых, — прошептала она в самое ухо, покоряя обоняние чем-то дурманяще-свежим, — говорила я не тебе. Во-вторых, не «невозможно», а «не смогут».

— Ну и отчего «не смогут»?

— Не захотят — ты им на фиг не нужен!

Венди засмеялась в голос — звонко, радостно, обескураживая. Вик не стал гадать, из-за чего это делается — или ей действительно весело, или чтобы уколоть спутника, или для должного воздействия на поселковых сопровождающих. Скорее для всего сразу, и механист тоже расхохотался — пускай местные нервничают, спутница недоумевает, глядишь, и собственный настрой поднимется. В голову настойчиво лезло, что в защиту такого Вендинова смеха, только непринужденного и открытого, умереть можно. Гормоны, паскуды.

Шли они уже знакомым Вику маршрутом.

— Надо заказ забрать — потом не успеем, — пояснила девушка, когда путники остановились под вывеской с изображением сколопендры.

— Хороший у вас подбор ароматов, — после приветствия похвалил Рокин, ладонью погоняв перед носом воздух, — совершенно ненавязчивый эффект, феромоны едва заметны.

Алхимик расплылся в улыбке, от простоватого говора не осталось и следа.

— Спасибо. — Венедис довольно зажмурилась. — Так приятно встретить знающего человека. Увы, но мы сейчас очень торопимся. Смогли ли бы вы, эфенди Рокин, подобрать все запрошенные компоненты?

— Такая изысканная и образованная ханум может называть меня просто по имени — Сергей.

Предложенное алхимиком имя было, конечно, не первым — смысловым и тайным, — а так называемым промежуточным, но все равно обозначение его являло собой знак немалого уважения. Это только у таких, как Вик, с именами напряженка, все больше клички.

— Если вы боитесь опоздать на судебный разбор, то не беспокойтесь. В нашем медвежьем углу оленей привыкли запрягать не спеша. Слушание надумают провести в лучшем случае завтра.

— Вот как… И все-таки нам не хотелось бы задерживаться. Что касается заказа, Сергей… хм… а как вас по отцу?

— По отцу здесь не принято, — деланно отмахнулся Рокин, — захолустье. Да и не с нашими заслугами…

— Не умаляйте своих достоинств, эфенди Сергей…

Старьевщик, отвернувшись, продолжительно зевнул. Подобные вокруг-окольные разговоры всегда нагоняли на механиста неконтролируемую скуку. Хотя он и понимал, что это — одна из методик изучения собеседника.

— Так вот про заказ. — Рокин все-таки спустился на землю. — Клянусь Зеленым Небом, с заявкой вашего спутника все получилось много проще — почти заурядные порох и наркотики. А вместо некоторых ваших ингредиентов я могу предложить только субъективные аналоги. Если бы я мог хотя бы предположить, каких результатов вы собираетесь добиться…

— Пустое, Сергей, так, почва для экспериментов, разминка для ума.

Рокин хохотнул и погрозил пальцем:

— Ах, не подшучивайте над старым обманщиком, милейшая ханум. Такие необычные сочетания. Плоды гинкго билоба, кстати, чрезвычайно редкий для наших широт продукт, микшированные с льняным маслом, навели меня на мысль о ноотропном назначении одного из ваших рецептов. Если бы не наличие ртутьорганических эфиров. Соединение категорически противопоказано для перорального применения.

— Ноотропного назначения?

— Воздействие на клетки мозга, — похоже, незнание Венди ходового термина слегка удивило Рокина, — в качестве сопутствующего химического стимулятора при, например, дефрагментации памяти. Впрочем, присутствие гомологов ртути делает мою гипотезу нежизнеспособной. Остальные ваши рецептуры еще более экзотичны. А ведь не исключено, что все они по отдельности — лишь составляющие одного непостижимого комплекса. Просто информация, что действие запрошенных вами исходников предполагает некий обобщающий эффект, сама по себе повод для серии интереснейших опытов.

Рокин, погрузившись в свои алхимические мечты, выглядел довольным и разве что не облизывался, как кот перед сметаной.

— Погодите, Сергей, — Венди сделалась совершенно серьезной, — мы это уже обсуждали. Полагаю, предложенная мной компенсация в виде векселя Югра-банка и рецепта капель вод Леты окажется приемлемым аргументом. Уничтожьте все записи, кроме, возможно, самих капель, и примите их. Все просто — количество прямо пропорционально глубине воздействия. Средство безотказное, никаких противопоказаний, точечная амнезия, против которой бессильны любые возможные эти ваши ноотропы. В последующем сможете использовать при лечении посттравматических нарушений психики. А вас применение средства полностью избавит от рисков.

— Рисков?

— Те, кто придет после меня, могут посчитать, что крупицы доставшегося знания — неуместны. Это опасно для вас, я не шучу. К тому же, поверьте, результат трансмутации собранного комплекса вам был бы малоинтересен.

Алхимик кивнул:

— Да, и вексель Югра-банка выглядит убедительным доводом.

— Вот именно… Вчера речь шла еще и об астролябии.

— Увы, астролябии у меня действительно не нашлось. Как и думал. Разве что армиллярная сфера — еще со времен ученичества.

Рокин продемонстрировал сложное устройство, похожее на глобус из подвижных перекрещивающихся обручей, угломерных алиад и сложной системы оптических визиров. Вик оценил — достойный прибор, только, в отличие от незатейливой астролябии, требующий более глубоких познаний в оптике и геометрии.

— Встроенный эквиториум для расчетов, — расхваливал алхимик, — для поверхностной навигации — самое то.

А если дополнить агрегат хронографом, компасом, системой гироскопов и еще несколькими хитрыми авторскими разработками — инструмент уникальный, подумал Старьевщик.

— Что-то она сильно здоровая, — засомневалась Венедис.

— Ха. — Хозяин магазина веществ поколдовал с защелками и сложил прибор, придав ему сходство со спиральной пружиной диаметром в две ладони. — Трансформер — походный вариант! Ни за что бы не отдал, только зачем она мне — я занятия по астрологии до сих пор вспоминаю как страшный сон.

Старьевщик хмыкнул, заработав подозрительный взгляд алхимика. Кому сейчас нужна армиллярная сфера, если повсеместное признание получили ежегодно обновляемые координатные таблицы-эфемериды? Никаких вычислений — все уже посчитано.

— А это собрать-то потом получится? — Венди повертела в руках компактно трансформированный армилляр.

— Полагаю, ваш друг-механист справится, — подмигнул Рокин.

Интересно, для кого-нибудь в Саранпауле статус Вика еще остался в секрете?

— Жаль… — вздохнула Венди, когда спутники покинули магазин. — Не станет он принимать амнезию — интересом живет. И собственным мнением. Как и ты. Жаль, грамотный он мужик — Сергей Рокин. Но в случае с Гоньбой далеко не все вероятности просчитываются.

— Да кто они такие? — Отчего-то последнее время Вик все чаще доверял словам спутницы.

— Никто толком не знает. Некто, следящие за равновесием. Может быть — даже боги. Или герои.

Богов не существует, да и герои последнее время не афишируют свое присутствие — механист раздраженно фыркнул.

Охрана снаружи никуда не делась, разве что праздно любопытствующие отчасти разбрелись по своим делам, поэтому экскурсия по Саранпаулю продолжилась в урезанном составе участников. Иногда, то ли издеваясь, то ли действительно из любопытства, Венди задавала провожатым вопросы относительно заинтересовавших ее мест. Аборигены по большей части нервно отмалчивались, благо архитектурными и прочими памятными объектами поселок не изобиловал. Следующим пунктом следования необычной процессии стали краснокирпичные сооружения администрации.

В здание Венедис вломилась, как неустрашимое русоволосое торнадо. Видимо, у нее была своя манера общения с чиновниками. Вопросы «На каком основании?» и «Кто здесь главный?» не сразу нашли адресата — сначала девушка попала в ханскую торговую миссию, которая вопросы самоуправления не курирует, после к ханским же военным, которым гражданские проблемы тем более до свечки, и только потом, кривясь от обещаний «взбаламутить здесь все говно», ее проводили в местный совет старейшин. Добивалась ли девушка этого сознательно, но переполох ей удавалось устроить везде, куда случалось заглядывать.

Обленившегося вида поселкового советника слегка оживил поток претензий в части ограничения свободы передвижения и иных ущемлений личности. А узнав, откуда ветер принес эту неожиданную бурю, он даже попытался оторвать зад от потертого кресла и неуверенно пригрозить казематом. С местной тюрьмой Вик уже был знаком — обычный заплесневевший подвал, поэтому испугать не получилось. Венедис тоже оказалась не робкого десятка, шлепнулась на стоящую у стены лавку и нахально разрешила поселковому:

— Да вы присаживайтесь.

Советник, опешив, вернулся в кресло. Старьевщик остался стоять — ему показалось, что это должно правильно подчеркнуть имидж хозяйки.

— Ну и? — обратилась девушка к еще не пришедшему в себя представителю власти.

— Обвинения весьма серьезны. Такие вопросы требуют коллегиального рассмотрения. Возможно даже, — советник прокашлялся, — с привлечением представителей интересов каганата.

Излагал он складно, но как-то вымученно.

В целом Вик понимал причины подобного поведения. Саранпауль уже не настоящее Приграничье, а зона интересов и влияния Югры. То есть все теперь надо делать с оглядкой на большого соседа. Как бы чего не перегнуть или наоборот. Нормально-приграничная Правда более прямолинейна: есть свидетели — опровергай, не можешь опровергнуть — открой сознание, не хочешь открывать — болтайся на березе. Все добровольно, и никакого принуждения. В мозги здесь не ломятся без спроса и не просят без особых на то причин. Дикари.

Советнику, похоже, такой дедовский подход был тоже по душе, но цивилизация настойчиво маячила на горизонте, опираясь на древки янычарских копий.

— А интересы каганатов всегда страдают, когда пьяному быдлу не удается оттрахать приличную девушку? — съязвила Венди.

— Что вы! Вынужденность вашей обороны несомненна…

— В таком случае инцидент исчерпан?

— Не совсем. Вопросы по большей части касаются вашего слуги. Есть информация, что он механист.

— И давно в свободных землях механисты объявлены вне закона?

— Нет. Но он механист ханский. Сбежавший из Додо. Его опознали.

Венди рассмеялась:

— На этом у вас строят обвинения? Кто, когда и в каком состоянии видел моего слугу на руднике?

Советник скривился, полез в стол и вытащил коряво исписанный лист серой бумаги:

— Некто из обслуги. Не думаю, что имя сейчас необходимо. В каком состоянии… да, согласно источнику, две недели назад — в мертвом. Полагаю, последний факт — недоразумение.

— Недоразумение — это ваши претензии, — девушка забросила ногу за ногу, — а там все правильно. Мой слуга — мертвец.

Советник поперхнулся, да и сам Вик пожалел, что сразу не присел на лавку.

— Что? У нас запрещено приобретать трупы? Кого волнует, что я делаю потом со своим имуществом? Хочу — зомбирую, а хочу — гадаю на желчном пузыре.

— Мертвец? — уточнил собеседник.

Механист однажды видел настоящего подъятого.

Кровь в таких существах полностью заменяли специальными растворами, отчего тело — характерный признак — приобретало неровный красно-оранжевый оттенок. Однако природу обмануть невозможно — жидкость регулярно требовала обновления, кожа становилась подверженной всякого рода болячкам, и вдобавок подъятому мертвецу нужно было постоянно двигаться, чтобы избежать отеков и окоченелостей. Все мускулы единственного виденного механистом субъекта находились в непрестанном дрожащем движении, он бессознательно почесывался, массировал кожу, и все равно под ней наблюдались бесформенные уплотнения, а лицо было усыпано малоприятными прыщами и воспалениями. И соображал подъятый слишком медленно.

— Да. Убит в драке с сокамерниками. Присущая состоянию светобоязнь — все время в очках. Обратитесь к лагерному начальству — у них все запротоколировано. Не верите — притроньтесь к его сознанию. Потом не обижайтесь — оно источает разложение.

— Вижу, — буркнул советник. — Но зачем он вам?

Он не так прост — попользовался чуйкой, а Вик даже не почувствовал. Вспомнилось еще одно отличительное свойство мертвецов — эффект кошачьего зрачка. Анатомы, специалисты в медицине физического тела, называли это признаком Белоглазова. Суть его была проста и одновременно загадочна — функция мышц глаза, управляющих сужением зрачка, нарушалась самой первой в умершем теле, минут через десять после наступления смерти. И процесс был необратим, по крайней мере, о случаях восстановления никто не припоминал. Оттого неуправляемый зрачок мертвого при малейшей деформации глазного яблока приобретал щелевидную форму — иногда горизонтальную, но чаще — вертикальную. Как у кошки. И именно поэтому подъятые не переносили солнечный свет — он их слепил немилосердно.

Но экспериментировать с формой своих глаз Вику не улыбалось, а светобоязни находилось более удобное объяснение.

Как бы то ни было, с подъятыми чиновник не сталкивался. А что, если… технологии и признаки в разных местах отличаются радикально? Тюремная стычка в самом деле была почти летальной. И преследующие теперь видения. Может ли мертвец не понимать, что уже умер?

— Настоящий слуга случайно погиб в тайге. — Венди пожала плечами. — Волки. Нужен был носильщик, а на руднике я как раз покупала хрусталь. Механист показался мне перспективным экземпляром.

— А почему вы своего слугу не подъяли?

Старьевщик насторожился: действительно!

— Во-первых, ему от волков намного больше досталось, чем этому — от каторжан. Во-вторых, слуга был мне дорог. Как человек. И заслужил покоиться с миром.

— Убедительно, — подтвердил собеседник. — Остается только прояснить насчет сгоревшего стойбища.

— Вот чего не знаю, того не знаю. Могу предположить — только что слышала от военных, краем уха, — в окрестностях появились разбойники, и существуют некоторые проблемы с рудником.

Ничего подобного у янычар не озвучивали, но, несомненно, какие-то слухи уже должны были потихоньку просачиваться. Списать все на бандитов казалось вполне разумным.

— А ночная прогулка вашего мертвеца?

— Возьметесь утверждать, что стойбище сгорело именно тогда? Впрочем, неважно. Мой мертвец, как вы говорите, не может спать — особенности нового состояния. Я ему запретила ночью бродить по поселку и будоражить людей, вот и таскается по окрестностям. И он не мог никого убить. Без моей команды. Ну мы наконец теперь сможем свободно передвигаться, без провожатых?

Выходило все обоснованно, но советник просто так сдаваться не собирался.

— Давайте договоримся следующим образом — к вам у нас, повторяю, вопросов нет, а слугу пока задержим. Завтра-послезавтра соберем Совет и рассмотрим все факты. Вы имеете право свидетельствовать.

— Уважаемый, не собираюсь вас обманывать, — промурлыкала Венди, поднявшись и приближаясь к советнику. — Я планирую прямо сегодня покинуть это скучное место и вернуться в каганаты. Путешествовать одной опасно.

— Наймите проводников.

— Запросто. Но… — Девушка выдержала недлинную паузу. — Захотите ли вы оставить у себя в поселке неподконтрольного, неупокоенного мертвеца? Его и убить-то не так просто. Я имею в виду, конечно, астральную составляющую. И в конце концов, — она перешла на доверительный шепот, — ведь никто не отменял такую меру принуждения, как внесение залога.

Наверное, с этого надо было начинать — цивилизация активно проникала в жизнь таежного поселка не только на щитах янычар, но еще и с векселями ханских банков.

— Теперь, Виктор, нам нужно очень-очень быстро уходить, — поделилась Венедис, когда советник растолковал крупному охраннику насчет отсутствия претензий к добрым гостям и их оставили в покое. — Вообще, ты мне дорого обходишься.

Вик все еще пребывал в размышлениях относительно статуса подъятого:

— Насчет моей смерти…

— А, не бери в голову, — улыбнулась, — со всяким может случиться.

И все-таки однозначно — сучка, определился Старьевщик.

Глава 6

Оккультное и рациональное не могут сосуществовать в определенные периоды развития цивилизации. На каком-то этапе человечество становится перед выбором пути. Или — или. Возможно, много позднее люди научатся использовать бездумную мощь искусственных энергий, не нарушая целостности собственного восприятия. Либо достигнут такого уровня совершенства, что механизмы прекратят являться обузой, но и перестанут быть сильнее человека, — тогда надобность в них просто отпадет. Только случится это не скоро. Учитель считал, речь идет о тысячелетиях. А пока мои навыки — паранормальны, и отношение к ним у разных людей разное. От терпимости до неприятия. Но без восторгов.

Скрипят векторами нагрузки осей. Свернутые в спираль пружины упруго кряхтят молекулами. Щекочут импульсы токов, в никуда пропадают инерции, и звонко отражаются от поверхностей пылинки света. Для видока фон работы обычных часов — досадный, отвлекающий от сосредоточения комариный писк.

Впрочем, видок — понятие относительное. Рациональные знания даются по-разному, но доступны могут быть всем. Так и в оккультном знании — ничего не видят лишь мертвецы. И то — никто не возьмется утверждать наверняка. Я тоже чувствую. Слышу — потрескивание, поскрипывание, посвистывание, и для меня это — дедукция магии механизмов.

Кольца неплохо сбалансированы — не составило бы труда заменить втулки подшипниками, а затем установить и настроить гироскопы. Точность градуировки, как и обещал Рокин, обеспечит достоверное исчисление координат. Кстати, компас в приборе имеется — вмонтирован в подставку. Зеркала, светофильтры и трубка-визор качественного стекла — можно дополнить схему оптическим вычислителем, а можно обойтись и так. Тем более что табличка основных угловых расстояний между Полярной и Мертвой звездами позволяет корректно определять проекцию на поверхность, а между Солнцем и Луной — время по компасу. Градуировка шкал — в старинной системе отсчета. Она и механисту была привычнее, чем современная ханская, берущая нулевой меридиан по Мертвой звезде. Одним словом, инструментом Старьевщик остался доволен. Штатив, единственное, совсем короткий — не всегда найдешь стол в походных условиях.

Вик отсоединил визор, сложил армилляры и провел пальцем по внешнему ободу. По устоявшейся традиции опорное кольцо было перенасыщено украшениями — знаками зодиака, еще какими-то изысканными символами. Технической подоплеки в них не было никакой — скорее дань традиции.

Вик глубоко уважал неизвестного изобретателя, который додумался переделать чисто астрологический инструмент в прибор точной навигации. Астролябия, армилляр — самые распространенные примеры повсеместного нетабуированного использования механизмов. Пусть и простейших.

А изыски — гравировка, всякие кованые финтифлюшки — это, наверное, красиво и еще работает против стереотипа. Скупо, рационально выглядящий механизм всегда пугает обывателя. Старьевщик взвесил сложенную сферу на ладони — если дооборудовать прибор по его методике, о компактности придется забыть. Так ведь и нечем дооборудовать — в небольшом гроте на берегу неглубокой полярной речки из необходимого инструментария имелся разве что костер.

Как и просила Венедис, с армиллярной сферой механист разобрался, сама же девушка занималась другим, очевидно, не менее важным делом — раскладывала на своем щитке-зеркале красиво разукрашенные картинки. Назвать их просто гадальными картами не поворачивался язык — тщательная проработка деталей, почти рельефные изображения, сочные краски и позолота узоров делали каждую картинку произведением искусства. Вдобавок карты Венедис были круглыми и очень гармонично располагались на щите. Девушка перекладывала изображения, меняла их местами и что-то бормотала себе под нос. Непосредственно гадание Вик представлял несколько иначе, а потому заподозрил спутницу в убийстве времени.

Пустой желудок располагал Старьевщика к сарказму, поэтому он без обиняков уточнил: а не раскладывает ли спутница пасьянс?

— Можно сказать и так, — не отрываясь, согласилась Венди. — Очень сложный. Пытаюсь, в числе прочего, найти в нем тебя и наш путь.

Старьевщик буркнул — чего его-то искать, вот он, здесь, пожрать бы лучше чего найти, хоть лемминга в котелок бросить. В руднике его желудок приучился переваривать все — от дохлых крыс до экзотически цветущей плесени. За неделю спутники ушли далеко на юго-запад, решив худо-бедно придерживаться изначально предложенного Виком направления. Всех возможных преследователей им вроде удалось обойти, следуя нехожеными маршрутами, но из еды за все время посчастливилось добыть только средних размеров зазевавшуюся рыбину. Вчера. А безвкусные брикеты из походного рациона статутной княгини закончились двумя днями ранее.

И пользоваться стрельбой Венедис пока настоятельно не рекомендовала. Вик имел по этому поводу собственное мнение — в горах определить источник выстрела невероятно сложно — и все порывался идти охотиться. Правда, за время путешествия промысловый зверь на глаза почти не попадался.

— Воздержание очищает организм и разум, способствует самоконтролю и медитации, — вздохнула девушка. — Вот черт! — И нервно смешала карты.

— Не складывается? — участливо поинтересовался механист.

— Не могу понять… Хм… Попробуем мозговой штурм? — Девушка выдернула из карточного веера четыре картинки и подала три из них Старьевщику. — Что ты скажешь об этих арканах?

Четвертую она с сомнением покрутила в руке и вернула в колоду.

С большим удовольствием Вик попробовал бы правильно приготовленные мозги какого-нибудь оленя, о значении же «мозгового штурма» мог только догадываться. Но карты все-таки взял.

На первой нарисован балансирующий на краю пропасти человек в ярком наряде, с посохом и узелком путника на плече. У ног его лает белая собака, а фоном служит солнце, очень натуралистично освещающее горные пики. Человек отрешенно улыбается, не глядя под ноги. Кайма рисунка отделана замысловатой золотой вязью.

Вторая изображает скелет в красных латах, рубящий в пустыне растущие из песка человеческие руки и головы. Причем позади костяного латника людские конечности прорастают вновь. Оружием скелету служит изогнутая полумесяцем коса. По краю карты идет черная полоса с плетением серебряных соцветий.

На третьей очерчена бронзового цвета концентрическая фигура с чередой загадочных знаков по окружности, со спицами и сложным рисунком, напоминающим замочную скважину, в центре. С одной ее стороны по ободу скользит вверх огненной окраски птица, с другой — вниз — извивающийся змей. Окантовка — лазурный геометрический узор на снежно-белом фоне.

Вик рассмотрел картинки со всех возможных ракурсов. Только на зуб не испытал. Больше, чем содержание, механиста заинтересовала техника исполнения рисунков — при перемене угла зрения изображения, казалось, двигались. И материал — не бумага, скорее ткань, пропитанная несколькими слоями краски до плотного, упругого состояния.

— Тонкая работа.

— Нужны твои ассоциации, — скривилась Венедис. — Это важно.

— А я что — гадалка?

— Это не гадание. В прямом смысле слова.

Это не гадание. Как не гадание и построение гороскопа. Это настройка сознания под перечень вопросов. Значения карт определены некоторым общим признаком, но так многовариантны, что зачастую противоречивы. В картах немаловажно все — комбинация, угол поворота, они же круглые, и даже освещение. Кропотливая работа с картами — помощь сознанию в решении сложных задач, поиск логических связей между событиями, анализ прошлого и планирование будущего.

Карты — это серьезно. Они помогают думать. А думать, так повелось с картами, привычнее вдвоем. Карты — это диалог.

Можно и подыграть — делать все равно нечего.

— Странник, — Вик поднял первую карту, — путь его опасен, и некто, — механист указал на собаку, — пытается его предостеречь. Природа, горы… вероятно, этот человек символизирует нас с тобой. Здесь и сейчас. Наверное, стоит быть осторожными.

— Слишком в лоб, — покачала головой Веди. — «Дурак» — карта наиболее неоднозначная из всех карт.

«Дурак» — нулевая карта старших арканов. Может быть, персонаж вот-вот сорвется в бездну, а может — сотворит путь под своими ступнями, перешагивая бесконечность. Мимоходом, спонтанно, бездумно на пустом месте создаст и разрушит вселенные. Пес у его ног может оберегать, а может и подгонять, кусая за пятки. Что неизменно — отрешенная улыбка странника. Он ведь божественно гениальный, юродивый Дурак.

— Некоторое время назад, — Венедис морщится, — мне думалось, что Дурак — это ты, механист. Но не обольщайся — я ошибалась.

Вот еще — Старьевщик не подал виду, но он не находил это лестным эпитетом. Девушка продолжала:

— В моей религии карта «Дурак» несет тайный смысл «Охотник на драконов». Самоуверенный до глупости воин многих времен и народов, единственная бессознательная жажда которого — найти и убить Дракона. Найти и убить время и пространство. И этим породить новые. В общем случае Дурак — это непреднамеренный Убийца или случайный Творец. Как повернется. В раскладах с участием Дурака важным фактором выступает неизвестное — его поклажа, то, что он несет на своих плечах. Что у него может таиться в котомке?

— А я почем знаю? — Вик спокойно выдержал давление карих глаз.

В рюкзаке таились завернутые в фольгу кристаллы, но механисту было все равно, кем выступать в пророческих инсинуациях статутной княгини — Дураком или Убийцей. Он просто хотел выжить.

— Возможно, — Старьевщик все-таки решил поменять тему, — уж очень тонко обозначилась аналогия: котомка Дурака — его рюкзак, — собака на карте — эта твоя Гоньба.

— Угу, не исключено. Да и Дураком может оказаться целая группа существ…

Главное — чтобы не в дураках. Если девчонка столько разглагольствует с одной картой — неудивительно, что приходится так биться над целой колодой. Сколько в ней там — Вик оценил навскидку, — около сотни картинок?

— Ладно, пользы от тебя пока никакой, но давай продолжим — всякая мелочь способна послужить толчком к пониманию. Следующий аркан.

Аркан — карта, не исключено — козырь, догадался Вик. Следующее изображение механисту совсем не нравилось. Если оказаться «Дураком» его не пугало, то быть «Мертвым» и подъятым не хотелось совершенно.

— Смерть, — прокомментировал Старьевщик, — чего уж там… Хочется надеяться, что не я. И не нам.

Девушка рассмеялась:

— Не ты. «Дурак-Убийца» — это Личность, а «Смерть» — Явление. Карта означает закономерный конец чего-то старого и начало перемен. Смерть — это не страшно.

Смерть — не страшно. Разве можно бояться жизни? Как скелет — основа тела, так и Смерть — основа Жизни. Раздели Жизнь со Смертью — вот тогда промежуток заполнится страхом.

Вик еще раз осмотрел карту. Для него Смерть была разложением, мучением и болью, давящим ощущением, обволакивающим рассудок при выключении защитных контуров. Причины такой реакции оставались загадкой — то ли подсознательный страх перед Всеобъемлющим, то ли болезненная гиперчувствительность. Но Давящее Вик всегда четко ассоциировал со смертью. И запахом сирени. Он смотрел на карту и снова видел чумные бараки.

Это было в конце весны, в самом начале лета — чтобы перебить зловоние, в бараках повсюду стояли и постоянно обновлялись букеты цветов. Мертвецов выносили, складывали в траншеи, засыпали тела известью, из-под которой, как на картинке, потом торчали людские конечности. А старые нары занимали другие будущие мертвые, и рядом с ними появлялись свежие соцветия. Может, для кого-то, кто попал в бараки позднее, смерть стала пахнуть, предположим, фиалками, но для механиста неизменным запахом тлена был аромат сирени.

Карта пахла сиренью, а в то, что позади скелета отрубленные головы вырастут вновь, Вик не верил. Смерть — дорога в один конец. А значит, на изображении нет понятия «сзади», есть «вокруг». И Смерть — в центре, косит не успевающие подняться из земли ростки человеческих тел. Любопытно, Старьевщик сразу не заметил особенность рисунка — скелет так увлекается своей жатвой, что в пылу отсекает собственную ногу. Как в ненастроенном механизме — отсутствие сбалансированности есть саморазрушение. Или все-таки коса — орудие, не подконтрольное даже своему владельцу?

Венедис выслушала, покусывая губу:

— Смерть искусственна и расходится из некоего эпицентра? Что же остается позади?

— Ничего, — пожал плечами Вик, — не смерть идет к жизни, жизнь со всех сторон втягивается в воронку смерти, а там, в центре, — ничто, пустота.

— Здесь у вас своеобразное виденье послесмертия… — протянула Венди, — я этого не учла. Спасибо. Разложение этого мира, как нечто имеющее объективную причину, источник… обдумаю. И еще коса, несущая самостоятельную функцию… так интересно. Я уже думала над ролью Гекаты.

Если бы Вик решил уточнить последнее из услышанного, ему бы разъяснили, что Геката — богиня Луны, чей серп-месяц испокон отождествляли с изогнутым лезвием орудия Смерти. Но он пропустил имя мимо ушей — ему вдруг пришло на ум, что разлагающимся можно понимать состояние его рационального, механистического мира. Поделись он этим со спутницей, та бы подтвердила — несомненно, так и есть на самом деле. И Смерть — только начало перемен.

Вик отбросил карту — она была ему неприятна — и взялся за третью. Змей, птица, непонятное колесо.

Знающий человек понял бы, что это Колесо Фортуны, птица — Феникс, а змей — Дракон.

Что Фортуна — особа, которая ведет в нужном ей направлении даже противящегося этому движению, но только способный балансировать сможет какое-то время удерживаться на гребне и не быть сразу раздавленным тяжелым ободом судьбы.

Что Феникс с Драконом — равнозначные силы в извечном противоборстве.

И Дракон мудр, ибо пожирает свой отмирающий хвост и не гибнет, оставаясь разумом древним.

А Феникс чиста и открыта, ибо способна погибнуть, чтобы потом возродиться обновленной.

Но место на вершине только одно, и Дракон с Фениксом поочередно трещат костьми под Колесом Фортуны.

Старьевщик не знал таких тонкостей, поэтому сказал первое, что пришло на ум:

— Механизм.

— Что? — оживилась Венедис.

— Ну вот же. — Вик приподнял сложенную армиллярную сферу — форма, концентрические детали, символы на ободе неуловимо сочетались с изображением на картинке.

Девушка сравнила рисунок и устройство в руках Старьевщика и выразила эмоции кратко:

— Твою мать!

Потом надолго замолчала, размышляя. Механист, не дождавшись новых вопросов, закутался в одеяло и повернулся спиной к огню. Очень хотелось надеяться, что во сне обойдется без тревожащих рассудок откровений.

Вик разлепил глаза, когда солнце вовсю играло бликами на горных вершинах. Старьевщик не обольщался — погода в приполярье слишком капризная штука, чтобы доверять таким вот ярким просветам. Не пройдет часа, как небо затянут свинцовые облака и оно заплачет тяжелыми липкими каплями. О скором дожде уверенно ныли старые переломы и недавние раны.

Вдобавок курящиеся вершины гор на западе указывали, что на противоположном их склоне уже не первый день свирепствует снежная буря. С такой особенностью Каменного Пояса Вик был знаком по ходкам на ту сторону. Зима в западном предгории наступала на пару недель раньше восточного, заканчивалась тоже позднее. И вообще, климат там был жестче, сырой и холодный. Неприкаянные выбирались на Мертвые Пустоши южнее, и то, бывало, тащили с собой лыжи посреди тепла, не ведая, какая погода встретит их за перевалом. Пояс протянулся аккурат с севера на юг и защищал восток от влажных, а иногда и смертоносных ветров запада. Когда-то это спасло добрую половину материка. Когда-то давно…

А конкретно сейчас хотелось радоваться жизни и верить в будущее — несмотря на морозный парок, клубящийся при дыхании.

Старьевщик огляделся — спутницы нигде не было видно, только костер потрескивал свежим хворостом и котелок над огнем попахивал травяным сбором. Механист, выбрался из грота и сунулся было за куст, но замер, вдруг начисто забыв о естественной надобности.

На противоположном берегу горной речки, насколько хватало взора, тянулась почти отвесная стена, куце поросшая цепляющимися неизвестно за что деревьями. Камень горы местами был будто сколот гигантским зубилом и отполирован снегами и ветром так, что возникало сомнение в нерукотворности всей скалы. Именно напротив такого участка и застыл обалдевший спросонья Вик.

Рисунки. Огромные и просто большие, бессистемно разбросанные по естественному природному холсту. Старые, очень старые, почти незаметные, если бы не хорошее освещение и очень удачный ракурс. Схематические изображения людей, животных и едва различимые угловатые символы, схожие с узорами на нарядах коренных жителей. То тут, то там встречаются на камнях Пояса писаницы — незамысловатая живопись Древних, но здесь все слишком масштабно. Похоже, этим местом и именно отсюда любовались уже тысячи лет назад.

Но главным украшением служат не стершиеся наскальные рисунки. На плоском валуне, сползшем боком в холодную воду, спиной к механисту сидела на корточках обнаженная по пояс прекрасная наяда. Умывалась, плескаясь и пофыркивая. Солнце, бессмертные горы с близкими к вечности изображениями и гибкие девичьи плечи — страшно было шевельнуться, чтобы не нарушить хрупкое очарование момента. Старьевщик видел каждый завиток, каждую выбившуюся прядь русой косы, чувствовал волнующую шероховатость покрытой зябкими пупырышками кожи, и ох как его возбуждал этот выныривающий сбоку и струящийся вдоль позвоночника рисунок так называемого Дракона. Этот яркий змей на коже удивительным образом сочетался и контрастировал с выцветшими каменными картинами древних шаманов.

— Сильное место, — прервала механисткие грезы Венедис. — Где-то тут иппокрена проходит совсем близко к поверхности. Подай полотенце.

Горы — места, где планета выдавливает из камня его грубую мощь, — всегда богаты источниками. Точки наивысшей напряженности, иппокрены, постоянно притягивали людей, даже первобытных. Потому что в таких местах Хорошо. А иногда и Плохо — к плохому людей тянет не менее сильно, чем к хорошему. Почему? Бытует мнение, что злость или доброта любого места зависят не от геодезии, а от находящегося там человека.

Вик передал девушке лежащий рядом мягкий рушник, затем, искоса поглядывая на вытирающуюся Венди, тоже начал стаскивать шмотки. Не то чтобы он испытывал острое желание шокировать организм ледяной водой, но девчонка, зараза, постоянно тормошила в механисте самца. Содрогаясь от холодных поцелуев реки, Вик поймал себя на мысли, что неплохо бы после размяться с палашом — для возвращения потерянной формы.

— Дай швы гляну. — Венедис тронула бок теплыми пальцами.

Где-то под ложечкой заныло, хотя касания были далеко не нежными. Или это с голодухи? Пальцы споро пробежали по ребрам, прижимая и сдавливая кожу.

— Снимать пора, — огласила девушка результаты осмотра.

Надо так надо — Старьевщик прореагировал по-философски безразлично. Венедис вытащила нож и принялась выковыривать из тела уже порядком вросшие узелки и нитки. Вику отчего-то показалось, что не церемонилась она вполне сознательно. Да и черт с ней. Боль — это просто жалобы вечно паникующих нервных окончаний.

— Сожжешь. — Девушка сунула в руку несколько уже выдранных с кровью ошметков нити.

— А как насчет дезинфекции? — между прочим уточнил Старьевщик и беспечно сунул узелки в карман.

— Мой нож, — Веди ухитрилась особенно удачно кольнуть острием, но Вик не подал виду, — чище твоих тряпок. Швы потом спиртом обработаем.

— Надо же — у нас, оказывается, еще спирт остался…

Несутся облака, тащат в себе колкий снег, заслоняют солнце серыми телами. Ветер их загоняет, скручивает, стонет, натыкаясь на черные скалы. Рассержен — не в силах преодолеть хребты Каменного Пояса. И тучи упираются в горы, клубятся, сползают в седловины перевалов и теряются в безмятежности восточного склона. Вершины словно объяты языками белого пламени — это вьюга ледяными касаниями поглаживает пики, кары, ущелья, оставляет после себя многометровые подветренные наносы. Там непогода. На склонах сейчас небезопасно. С той стороны — непроницаемая мгла, мокрая стужа и сбивающий порывистый ветер. С этой — хоть и спокойно, но растущая на краю хребта наледь в любое мгновение может сорваться лавиной.

Но это не здесь — это дальше и выше. А тут хорошо — река перекатывается через камни, свет играет в веселящейся воде, и солнце еще ухитряется пригреть на безветрии.

Кривоного танцуют, которую тысячу лет охотники, пытаясь нагнать вот уже тысячи лет противящихся этому маралов. Они, наверное, тоже неслабо проголодались. Охотники. За все эти какие-то тысячи лет.

Вик улыбнулся. В хорошую погоду даже к голоду отношение снисходительное. Стоящая рядом Венедис своим молчаливым присутствием тоже стимулирует настроение положительным образом. Потому что молчаливым. И потому что Венедис.

Только…

Что-то меняется.

Почему она всхлипывает? Отчего и без того размытые фигуры на камне совершенно теряют четкость, а челюсти сводит почти позабытой зубной болью?

Давит на барабанные перепонки, словно тело резко вздернули вверх, в разреженную атмосферу горных пиков, в небеса. В небесах не так легко, как кажется снизу. Там херово и нечем дышать. Кто там рассуждал про плохие-хорошие локации?

Впрочем, все терпимо — просто неожиданно. Зуб чуть болит — талисман работает. Вик восстанавливает дыхание, разворачивается и видит, как Венедис медленно оседает на землю. Механист бросается к девушке и помогает удержаться на ногах. Вот кому сейчас плохо, вот кто сейчас теряет себя в высоте тщетных небес. Глаза закатились, ресницы мелко дрожат, щеки стремительно бледнеют. На закушенной губе набухает капля крови.

Вик подхватывает выпавший из слабеющей ладони клинок, который только что щекотал его ребра, сдавливает пальцами щеки у основания челюстей так, что рот Венди приоткрывается, и вставляет между зубов рукоятку ножа. Держись, девочка.

Она держится, прижимается всем телом к Старьевщику, упирается лбом в его плечо. Вик вдыхает слабый аромат волос… Феромоны?.. Какая разница!.. Вдыхает аромат… И почти радуется тому, что сейчас происходит.

Тянутся секунды, каждая из которых — прожитый день, облака над перевалами то замирают, то дергано перемещаются, а Вик обнимает пахнущую незнакомо и притягательно женщину-ангела, и она не думает отстраняться.

И пусть с ее стороны это не порыв нежности, а инстинктивная тяга к талисману — Вик жадно вдыхает морозный воздух, охлаждая коронку и увеличивая амплитуду сигнала.

И пусть с его стороны это не порыв нежности, а тешащий самолюбие рефлекс мужчины-защитника, охраняющего свою подопечную, — Вик предпочитает думать, что все дело в этом.

Глупый, противоречащий инстинкту самосохранения рефлекс.

Но есть в происходящем и нечто… волнующее.

Венедис медленно приходит в себя, выплевывает нож, но все так же льнет к механисту.

— Ты вне их полей, — шепчет, — тебя нет для них, ты им неподвластен. Держись.

А чего держаться, ведь талисман — это механизм. Бездушный и безотказный. Даже загнись Вик там, на недавнем пожарище, контур продолжал бы работать в заданном диапазоне частот, пока тело механиста оставалось теплым.

Старьевщик покровительственно улыбается — держусь.

Венди пытается улыбнуться в ответ — получается не очень.

Гоньба? Где-то недалеко. Или нет? Вика наполняет злоба. Где? Он смотрит на лес, на горы, на реку. Солнце закрывает первая туча. Пейзаж уже не так очарователен. Наскальные охотники теперь не танцуют — хищно бросаются на затравленную добычу. Загнанную в угол. В угол?

Вик присматривается к рисунку. Древние ведь ничего не делали просто так? Вся их жизнь была наполнена смыслом, каждое действие в любой момент времени подчинялось несовместимому с праздным существованием стремлению выжить. Писаницы не плод вдохновения и не проба кисти, как бы коряво ни выглядели угловатые фигуры. Нарисовать трудоемкую картину на вертикальной десятиметровой стене и измарать детскими каракулями клочок бумаги — не одно и то же. Для первого нужна четкая, целесообразная причина.

Бесплодны попытки современных исследователей рассчитать примитивную волошбу древних — та магия была еще слишком животной для цивилизованного понимания. Но что всегда отличало человека от зверя и что способен увидеть механист в красноватых линиях на сером камне?

Зерно рационального.

И не важно, кто несколько тысяч лет назад жил в пещере напротив гигантской писаницы — искусный шаман или великий охотник. Важно то, что в те первобытные времена люди еще не разделяли магию и логику. Вик это видит.

Острая вершина — ориентир. Спираль заходящего солнца — указатель сторон света. Схематические зигзаги гор. Волнистая линия реки. Каньон с отвесными стенами — труба, как здесь называют. Тупик с клинообразным входом и узкой горловиной. При всей непропорциональности элементов — карта местности, план-схема оптимальной расстановки загонщиков и стрелков на стенах природной ловушки.

— Ау! — Венедис легко толкнула Старьевщика в грудь. — Чего вцепился?

Вик так увлекся созерцанием древней тактической карты, что не заметил, как ослабело, а потом вовсе сошло на нет внешнее давление. Девчонка теперь выглядела хоть и уставшей, но вполне боеспособной. Механист задержал руки на талии спутницы секундой дольше положенного и заглянул в глаза — нарочито-недоумевающе. Встретив во взгляде зарождающуюся злость, резко отпустил, словно обжегшись:

— Ой!

— А могла и коленом, — прокомментировала девушка, расправляя куртку.

Это точно — могла, и, вспоминая последствия стычки с местными в «Гостином углу», мало бы не показалось. Вик улыбнулся — поосторожнее надо с такими заигрываниями. Вот только навряд ли получится — лишний адреналин в крови всегда побуждает к рискованным поступкам.

— Это Гоньба? — уточнил Старьевщик само собой разумеющееся.

— Они. — Венедис развернулась и направилась в пещеру.

Следовало отдать должное — девчонка не совершала лишних телодвижений, не проявляла видимого беспокойства. Хотелось надеяться, что чай выкипел не весь, — в горле основательно пересохло, а ощущение времени несколько сбилось. Вик по-быстрому сгонял в кусты и, когда вернулся, обнаружил вещи почти собранными, костер потушенным, а Венедис — готовой выдвигаться. Кружки с отваром остывали на прохладной земле.

Механист подхватил свою и, обжигаясь, сделал несколько глотков.

— Не спеши так, — посоветовала девушка, — ошпаришь глотку — я с тобой нянчиться не буду.

— Хоть желудок горячим обдурю, — скривился Вик. Напиток на вкус был противный и потому, наверное, невероятно полезный для организма. — А что, торопиться нам некуда?

— Можно и на ходу попить.

То есть дожидаться этих самых ищеек Венедис не собиралась.

— Бежим? — поинтересовался Старьевщик.

— Отступаем. Они нас не видят. Запитались от какой-нибудь иппокрены и сканируют на удачу. Я не сопротивлялась — себя не проявляла. А ты для них и так пустышка.

Механист кивнул — вот отчего девчонка последнее время воздерживается от активной ментальной деятельности. Любое сакральное построение порождает всплеск. Если знаешь маску, особенности, то при должном умении можно идентифицировать источник и даже теоретически воздействовать на него. Видимо, о способностях ищеек Венди была очень высокого мнения.

— Да сколько можно бегать?

Девушка глянула на Старьевщика как на дурака. Обычного, не карточного.

— Сколько нужно — оторвемся.

— А тебе не кажется, что нас пытаются загнать в какую-нибудь ловушку?

Мысль показалась разумной — даже если преследователи не имели представления о писанице, сам процесс массовой травли дичи должен был оставить на местности соответствующий отпечаток. Древний след на месте большой охоты — ищейки Гоньбы вполне могли ориентироваться на отголоски доисторической магии.

— Возможно. В любом случае они уверены, что наше направление — юг. А мы… — Вик напрягся в ожидании гениального плана, — пойдем на запад.

— На пустой желудок?!

С ума сойти. Выдвигаться на перевал без припасов, снаряжения и возможности пользоваться способностями Венедис представлялось отчаянным идиотизмом.

Вику уже случалось уходить от погони налегке — когда убили Дрея Палыча, механисту посчастливилось вырваться из оцепления в одних портах и с ножом на поясе. Так и бежал через половину многолюдного Ишимского каганата, ночуя среди париев, голой кожей ощущая, как наступают на пятки ханские оперативники. Затеряться в сообществе бродяг оказалось эффективным решением — в свою среду подзаборники чужаков впускали легко, по неписаным канонам добытый скорбный харч делили на всех присутствующих, а из-за вечной круговерти лиц и постоянно одурманенного наркотиками и алкоголем состояния не выделяли и не запоминали случайных гостей. Даже на подсознании — это мешало потом дознатчикам определить перемещения беглеца.

Старьевщик не высовывался, не лез ни к кому с расспросами, сам не распространялся. Был тенью, как и большинство окружающих. Он с удивлением узнал тогда, что многие из отверженного общества скатились до такого состояния после установки ментограммы. В кругу бродяг к ментовкам относились, мягко говоря, нелестно и глушили занозу в сознании любыми доступными средствами, не брезгуя даже самыми зловещими препаратами. Вик, к слову, с этим делом не рисковал, а там не навязывали: да — да, нет — нет. Безумия в глазах хватало, чтобы механиста и так принимали за своего. Но цель у него была иная — не забыться, а выжить.

Для успеха нужно было только принять образ провонявшего нечистотами изгоя и не задерживаться долго на одном месте. Давалось это с трудом, и несколько раз его чуть было не поймали. Даже вспоминать не хотелось, через что довелось пройти.

Но тогда было тепло, попадались люди, готовые поделиться куском черствой лепешки и миской гнилой похлебки, и хотя бы природа являла благосклонность. Молодой механист шел и знал, что вернется — чтобы отомстить. Это помогало несказанно.

— Без еды обычный человек может продержаться до десяти дней, — Венди выглядела совершенно серьезной, — и у меня еще остался неприкосновенный запас.

Наличие энзэ не впечатляло — голодать в разреженной атмосфере гор равносильно самоубийству, но, учитывая бурю на западной стороне перевала, смерть от переохлаждения могла и не позволить сильно разыграться голоду. Старьевщик задумался. В конце концов, если станет совсем невмоготу, можно распотрошить несколько патронов и соорудить взрывпакет. К такому способу рыбалки душа не лежала — слишком пагубные последствия вызывал он в общей биокорреляции, но, выбирая между природой и своей персоной, механист предпочитал себя единственного.

Вот бы в лабораторию! На схеме мультивибратора, запитанной от блока мезомерных конденсаторов, можно соорудить чудодейственную удочку — хариусы сами заныривали бы в сачок. Рыба, она очень чувствительна к электромагнетизму, главное — подобрать нужную форму импульса. Да что хариусы — люди тоже готовы устремиться сомнамбулами на правильный сигнал необходимой амплитуды, хоть и нет у них чувствительной к электричеству боковой линии. Мозг людской сложнее рыбьего, но подбери к нему ключик — и пойдет человек на неодолимый зов невидимого удильщика, подправляемый в узловых ветвлениях сознания. Как олени на этой старинной горной писанице.

Так жить Старьевщик не хотел. И подыхать за перевалом тоже не планировал. Пока Венедис старалась подручными средствами скрыть признаки их пребывания в пещере, Вик прикинул, послужат ли хорошей меткой следы его естественных надобностей, справленных не в воду реки. Решив не рисковать, вытащил из кармана несколько заскорузлых недавних швов-узелков и незаметно подкинул в кусты.

Когда со стоянки снимались уже окончательно, Старьевщик еще раз задержался взором на скальных изображениях, сохраняя в памяти отдельные координаты и оценивая схематическую крутизну склонов рисованной ловушки. Олени в гору обычно идут неплохо — значит, крутизна там должна быть порядочная.

— Увидел чего? — спросила спутница.

— Не-а, — отмахнулся механист. — Интересно, сколько этому лет?

— Петроглифам? — повелась Венди на такую неожиданную любознательность. — Поздний неолит — тысяч семь-восемь.

Как у нее все просто — семь-восемь, тысячу туда, тысячу сюда. Старьевщик ощутил себя клопом, запутавшимся в ковре Вечности. Что ей, безбрежной, до того, какой дорогой поползут два ничтожных создания и что найдут в конце пути? Судьбе механист обычно не доверялся, но сейчас решил — будь что будет. По расчетам — через два-три часа пути случится развилка. Одно направление, по речной трубе, приведет куда-нибудь к ее истокам на перевале, другое, не менее заманчивое, — в ущелье, оканчивающееся тупиком с отвесными стенами. Маршрут для себя механист уже выбрал, а куда интуиция заведет в конце концов Венедис, ему было в данный момент все равно. Он на время отрешился от будущего, как всегда предпочитая играть в свои игры и по собственным правилам.

Дорога в сторону ловушки внешне оказалась не в пример более привлекательной, чем путь вдоль реки, — каменистый берег, зажатый скалами, действительно напоминал трубу, а нужное Вику направление выглядело как некрутой проход в сторону и вверх, к перевалу.

И все-таки Венди задержалась у распутья. Рискни девушка воспользоваться способностями, она бы почувствовала. Тупики всегда исторгают затхлость — энергия не струится сквозь них равномерным потоком, а случавшаяся там смерть, пусть даже тысячелетней давности, застаивается клейким тяжелым осадком. Тупики — хорошее место для убийства. Но Венедис не могла позволить себе ощущать мир. И все равно остановилась — Вик списал это на чутье, к которому относился не просто как к магии. Но свою судьбу механист предпочитал подталкивать.

— Водопад.

— Что? — не поняла спутница.

— Вода шумит, — махнул рукой Вик в сторону реки.

Девушка напряглась:

— Не слышу.

Несколько раз во время путешествия Венедис уже имела возможность убедиться в остром слухе Старьевщика. Объяснил он это длительным пребыванием в подземелье, где зрение зачастую остается невостребованным. Истинную причину тренированности именно этого чувства растолковывать было долго и лень. Но сейчас Вик не стал спорить — побоялся спугнуть.

— Пошли проверим. — И безразлично пожал плечами.

Маневрировать во лжи он умел не хуже титулованной особы. Идти проверять, чтобы повернуть назад, если вдруг вода падает с каскада, на который нельзя подняться, — значит терять время. То, что звук водопада не слышен девушке, говорит о большой удаленности. Значит — идти долго и терять много времени. Логическая цепочка выглядела безупречно — Венди развернулась и пошла легким путем. Легкие пути не всегда самые правильные — Вик незаметно ухмыльнулся и, пройдя некоторое расстояние, оставил за собой еще одну нитку от шва.

Просто на всякий случай — чтобы наверняка. В том, как хитро преследователи вынюхивают следы, ему пришлось убедиться еще ночью на пожарище, но полностью полагаться на чьи-то способности было не в правилах механиста. А на нитке оставалась его кровь, которую ищейки Гоньбы почуют по-любому, будь они мифическими существами или вполне заурядными тварями.

Вик, философствуя на тему: могли ли чувствовать олени, что их загоняют на убой, поспешил за княгиней. Еще его несколько интересовало, как отреагирует Венди, когда и если обо всем догадается, а также насколько ему самому важна реакция девушки.

Сопоставляя масштабы на писанице, до тупика-мешка было часа четыре хода — как раз к тому времени следует начинать задумываться о ночлеге.

Не стоит искать промысел в деяниях механиста. Зачем полагаться на эмоции, когда существует логика и другие более-менее точные дисциплины? В бесхитростной математике механиста две положительные величины всегда больше, чем одна отрицательная. Пусть даже единицей измерения в расчетах служит ненадежный шанс.

Здесь уже все было покрыто снегом, чему Вик беззвучно радовался. В глазах, правда, резало от непривычной белизны, но темные очки прекрасно защищали сетчатку от ожога. Старьевщик любовался горами — они сочетали в себе чистоту и мощь, бесстрастность и свободу.

Горам все равно, кто перед ними — механист, видок или ищейка Гоньбы. Им безразлично — они древнее всего, что можно себе представить. Даже писаницы — царапины на камне, секунды на тысячелетней линейке. Ну, Гоньба… очередная тайная ханская секта? Какое равновесие? Равновесие — это горы, а все остальное — зыбь.

Но даже горы разрушаются, только очень-очень медленно.

Что уж говорить о сиюминутных жизнях никчемных существ. Глядя на горы, Старьевщик не боялся быть дерзким. И не страшился смерти. Ему было все равно. В горах чувствуешь себя частицей Вечности.

А насчет смерти — избегать стоило лишь способов, недостойных Бессмертия. И только в горах можно было понять, что это такое.

— Ты часто бывал на той стороне?

Венедис шла легко, а механист уже потихоньку мучился одышкой, потому отвечал еще более, чем всегда, односложно:

— Случалось…

— Далеко?

Вик покачал головой. По своим механистским интересам он ходил на юго-запад, за Златоуст, в полузаброшенный городок Трехгорный, к слову, жили там не совсем люди. Чуть ближе по маршруту имелись еще несколько интересных и безымянных древних развалин, затерявшихся в краю больших заболоченных озер. Имена тех мест давно уже были вымараны из памяти, но механист их все-таки узнал — вполне, казалось бы, обычные на слух и незатейливые по смыслу имена городов Озерный и Снежный. Но было там в самом деле нехорошо — после прогулок механист всегда, разгоняя скверну, отпаивался мыльным щелоком, настоянным на березовой золе. Иногда даже приходилось вылеживаться и чиститься около недели.

А вообще Старьевщику хватало расположенных недалеко от Качканара и пользующихся дурной славой старинных руин под названием Лесные. Про Лесные бытовало множество жутких легенд, но все больше потому, что находились они рядом — на этой стороне, практически в Приграничье. Однако, по сравнению с тем же Озерным, в Лесных преобладали тишь да благодать.

Моисей же выбирался на запад чуть выше на север от того места — там было спокойнее, почти не встречались твари, и корысть у неприкаянных была другая — соль. Приграничники сначала надоедали набегами на западных дикарей, промышлявших солеварнями на местах довоенных шахт, а после начали обходиться почти мирной торговлей. Продвигались и глубже на Запад — для разведки. В одной такой ходке из любопытства участвовал Старьевщик. Через неделю пути по вполне нормальной местности отряд вышел на сгоревшую землю — лес там рос какой-то чужой, неправильный, и чувства видоки испытали неприятные. Отряд попытался обойти аномалию, а потом вхолостую повернул назад. Имелись и другие нахоженные маршруты, опасные, но прибыльные — даже похлеще соли. Да только паханств в Приграничье было больше, чем одно, и вопросы влияния решались лишь на очень серьезных сходках.

Из известных Старьевщику людей по-настоящему далеко довелось побывать только учителю. Дрея Палыча занесло почти на другой конец света — сюда, за Каменный Пояс. Учитель пришел с обжитого запада, лежавшего позади или посреди Пустоши, но о своем прошлом рассказывал редко, отрывочно и только Вику. С его слов Старьевщик знал, что живут там отнюдь не песьеголовцы или зеленые гоблины. Не только они.

— И как там?

Своими вопросами Венди заставляла усомниться в том, что сама явилась с той стороны. Впрочем, Вик мог изначально ошибаться, но едва уловимый мягкий акцент, особенности творимых заклинаний, незнание азбучных истин мешали отнести девушку и к восточному населению.

— По-всякому…

— Люди есть?

А где их нет — людей? Зверь уходит — летом на плоскогорье, где сытнее, зимой в лес — там тепло. Не приживется зверь в одном месте — откочует в другое, для зверя везде — дом родной и берлога с удобствами.

С людьми все не так. Человек сначала отвоевывает у природы, а потом врастает печенками в землю. Спали его жилище, вытрави ядом посевы, убей скотину, разрушь, втопчи, оскверни храм, а человек, упрямая тварь, если сдуру останется жив, вернется и снова усядется посреди пепелища — не согнать. Отстроится кособоко, возделает чахлые ростки и будет давиться смертельными испарениями — а куда идти? Здесь, тра-ля-ля, значит, наши отцы да деды испокон…

Живучее человек создание и приспосабливается — что таракан.

— Встречаются.

— А на каком языке говорят?

Вот те на. Народы на разных языках разговаривают, перемешалось ведь все — мама, не горюй. Глубже, например, на восток люди общались на цокающей тарабарщине, но и их, если припрет, можно было моя-твоя-понимай при помощи примитивного «маймачинского» и на пальцах. На западе вроде бы дело обстояло аналогично.

— Понять можно.

— Вот и ладно.

Палыч ведь внятно изъяснялся — хоть других наставляй. Черт возьми, Вик только сейчас обратил внимание — в говоре учителя тоже присутствовали такие же мягкие нотки, как у спутницы. Так откуда она тогда взялась, скажите на милость?

Сдавило в груди — то ли из-за одышки, то ли от воспоминаний. Дядя Дрей, Дрей Палыч, потом почти панибратски — Палыч. Наткнулся в своих странствиях на замкнутого беглого янычаренка, приблизил к себе, не отвернулся, да и сам осел, кузни-мельницы, почти человеком сделал. Почти — потому что механистом.

И гадай — зачем. Знания хотел оставить или отцовскую любовь разделить. Иногда казалось, когда науку кулаками вколачивал, что нужна ему была копилка для информации, бездушный автомат. Но все-таки больше по-родительски относился, хоть и сыном ни разу не назвал.

Имелись ли у Палыча в прежней жизни жена, дети, Вик не знал. Даже относительно возраста своего наставника пребывал в неведении — не годился Дрей в старики, только волосами был седой как лунь. Но доподлинно известно, причем это даже закупоренной механистской душой ощущалось, — прошел учитель через Любовь, прокатилась она по нему коваными колесами судьбы и ни одного живого нерва не оставила. Звал Ее, бывало, по ночам. Вик уже в детстве смекнул, что беда дяди Дрея с Зелеными Небесами связана. Не понимал только тогда, отчего зеленый для многих — цвет смерти.

А потом, когда картина более-менее сложилась из обрывков откровений учителя, для себя определил — скорбная история. Тягостное прошлое. Если правда или если все понял правильно.

Старьевщик думал когда-нибудь поведать миру про то, что случилось с Палычем. Как это представлял. Или даже попросить кого-нибудь, да хотя бы Моисеева Менестреля, сложить песню. Не для славы и ублажения слуха обывателей, а просто чтобы услышали, как было на самом деле. Может, на западе и ходили какие сказания, но сюда их молва пока не доносила.

Вик в угрюмом тюремном одиночестве пытался сам кувыркать слова, но ничего из этого не выходило. Или сырой забой оказался не лучшим местом для вдохновения, или все же не механиста занятие — изливать душу музыкой. Дальше названия процесс не пошел, хотя получилось оно грустное, на взгляд Старьевщика, и романтическое — «Танцевавшая с ветром» — самое то для красивой баллады.

Статутная княгиня вышагивала впереди, а ветер подхватывал снег у ее ног, и солнце искрилось на кружащихся кристалликах льда. Старьевщик горько усмехнулся, наблюдая, как зад спутницы грациозно вихляет в такт шагам, а ладони манерно отмахивают маятником — вправо-влево. Девчонка. В горы надо брать посох с окованной острой пяткой или, на худой конец, палку помассивнее, как это сделал он сам. Или, может быть, именно коряжина в руках мешает механисту так резво прыгать с камня на камень по курумнику?

Статутная княгиня в сверкающей снежной пыли. Интересно, могла ли она быть похожей на ту женщину из не начатой еще баллады? Танцевавшую и совершившую деяние, по сути своей, божественное?

Смог бы Старьевщик стать таким, как учитель, рассчитать и создать не стрельбу или электроудочку и даже не резонансный трансформатор, а Истинную Машину. И оставить в ней свою душу. Навсегда.

Куда так стремится эта девчонка, какая цель тащит ее, какого рожна он, здравомыслящий человек, таращится на ее задницу и тянется в будущее, заканчивающееся тупиком-ловушкой?

Может ли эта его история стать подобной истории Палыча, тоже начинавшейся как совместное путешествие людей, преследующих совершенно разные цели? И чем это все закончится? Так же как тогда — чьей-то смертью? В том, что смерти скоро случатся, механист не сомневался. Иначе и быть не может. Во-первых, вокруг него всегда витала тень костлявой, и оттого недавно увиденная карта из колоды Венедис вызвала особенное отвращение, а во-вторых, они неуклонно приближались к развязке настоящего этапа их пути.

Солнце приноравливалось скатиться за линию гор, а Вик уже видел вдалеке сужающиеся скалы и рассекающую их неровным шрамом подсвеченную щель-проход. Высота стен была изрядная, внушающая надежду, что все должно получиться так, как запланировано.

Ловушка оправдала самые смелые ожидания механиста — тесная долина, вытянувшаяся вдоль высокого хребта, напоминала разлом в теле горы и имела только один вход-выход. Когда Венди осознала, что их дорога оканчивается отвесным склоном, глаза ее наполнила грусть. Старьевщику даже стало жаль девушку. Немного.

Она посмотрела на механиста и ничего не сказала. Смеркалось, и возвращаться назад было бессмысленно, терялся день перехода — это она понимала без всяких комментариев. Существовала вероятность, что Гоньба не висит на пятках так плотно, но Вик не сомневался в обратном. Венедис, наверное, тоже почувствовала — добегались.

— Что делать будем? — спросила она после продолжительного разглядывания нависающих над головой камней.

— Спать.

Девушка вымучила из себя улыбку:

— А потом?

— Утро вечера и все такое.

Задумчивость спутницы Вику не нравилась — но до утра еще было время настроиться на победный лад. Старьевщик поведал, что при входе в долину на высоте добрых десяти метров заметил удобный карниз и вроде бы более-менее доступный подъем на него.

Заметил, потому что искал, следуя расстановке, изображенной на писанице, — все совпадало на доисторической схеме. Но о таких подробностях механист умолчал.

Девушка безразлично кивнула головой и побрела за ним. На этот раз — сзади, и Старьевщику пришлось изловчиться, чтобы незаметно для попутчицы подбросить и тут, на противоположном входу конце ловушки, оставшиеся нитки с засохшей кровью. Они должны были оказаться именно в этом месте — Гоньба. Да и надоело таскать всякий мусор в карманах.

Неказистая достоверность, с которой древние изображали номера охотников, поражала — на карниз хоть и с трудом, но удалось добраться сквозь сумерки. Вдобавок над площадкой, на высоте около метра, имелся скальный выступ-козырек. После расчистки от снега и драпировки одеялами у спутников появилось нечто вроде палатки. На небольшом костерке — добрую половину ноши механиста составлял подбираемый на ходу редкий в горах валежник — вскипятили воду, и Венедис расщедрилась на остатки концентрата. Такой подход Старьевщик одобрял — пусть желудок и требовал заполнить порожний объем, не доверяя небольшому брикету спрессованных опилок. Оставшиеся пустоты залили кипятком и горстью морошки.

— Ты подозрительно спокоен, — заметила Венди, когда путники, прижавшись спинами в одном спальном мешке, ворочались возле остывающих углей.

— А чего психовать? — удивился механист.

— Мы завтра сдохнем.

— Это не повод. — Вик сладко зевнул. — Да и что там такого — пара видоков, пускай и не слабых.

Девушка даже приподнялась на локте:

— Ты кретин. Гоньба — не видоки. Не такие видоки, как ты можешь себе представить. Они — Вестники и Ревнители.

— Надо же, — Старьевщик попытался вытянуть из собеседницы максимум информации, — у Хана теперь и такие секретные службы имеются…

— Да при чем тут Хан?! — Венди возмущенно дернула плечом. — Они вообще не отсюда!

— А откуда? — продолжил ковать по горячему механист.

— Оттуда, — отрезала девушка.

Они посопели молча еще некоторое время, и когда Вик, пользуясь непродолжительным теплом углей, уже начал прикемаривать, Венедис прошептала:

— У тебя психотип классического Дурака, Виктор. Может быть, что-нибудь и получится.

С дураками всегда так — ничего определенного.

Вик почмокал губами, делая вид, что уже заснул. Подумалось — Дурак, стоящий на карнизе, а рядом цепь заснеженных вершин, освещаемых лучами восходящего солнца. Карты ведь сугубо символичны, не так ли? Но дуракам закон не писан — они вольны буквально воспринимать пророчества и знамения. Значит, завтра. Здесь и на рассвете.

А еще у Дурака на плече котомка с Неизвестным. Пусть Неизвестное таковым и останется — утром механист не планировал прежде времени потрошить свой контейнер с кристаллами. Только в крайнем случае. Эка невидаль — ревнивые буревестники.

Хорохорясь, таким образом, Старьевщик окончательно вырубился.

Сон был самый обыкновенный. В нем Вик был мальчишкой на лугу, заросшем сочной зеленой травой. Рядом находился Дрей — молодой, сильный, и он почему-то воспринимался не как Дядя, а как Отец. Под руку Палыча держала женщина. Черты лица ее отчего-то постоянно размывались — то она становилась похожей на Венди, то на печальный образ с древних икон, то просто принимала внешность какой-то незнакомой, но очень красивой девушки. И казалась Матерью.

— Выше! Выше! — кричал маленький Вик и смеялся.

— Выше! — задорно вторила ему девушка-мать и смотрела в небо, прикрывая глаза ладонью-козырьком.

Дрей радостно улыбался, разматывал катушку с тросом и поглядывал на прибор со стрелкой на зеркальной шкале.

А бумажный воздушный змей парил в недосягаемой высоте, и длинный шлейф извивался кольцами, как и положено всякому змеиному хвосту. Иногда мать жмурилась, дула в сторону змея, и вся конструкция резко уходила вверх.

И было легко и весело, и переполняли открытые души радость ребенка и ребячество родителей, и даже мыслей о том не возникало, что этот бумажный змей — никакой не Дракон, и нечего искать сакральные значения и символизм в далеком силуэте рукотворного приспособления.

Потому что другой, зрелой, механистической половиной сознания Вик помнил, что змей не простая игрушка. Это уловитель радиантных течений, и благодаря разнице потенциалов по тросу-проводнику стекает сейчас в аккумуляторы страшного оружия Дрея атмосферная энергия.

Наверное, сон навеяли недавние воспоминания об учителе и его Танцевавшей — всему ведь должно быть рациональное объяснение.

Древние охотники выбрали правильное место для своего секрета. На карниз практически не задувал ветер, и тепло сохранилось в импровизированной палатке почти до самого утра. Лучи восходящего солнца пронизывали устье входа в долину, освещали подступы, но скрывали в тени саму площадку, облюбованную вот уже несколько тысяч лет назад для доброй охоты. И сама небольшая долила — узкий, вытянутый разлом-аппендикс между скал длиной чуть больше двух километров — с карниза просматривалась идеально.

А настроение было уравновешенно-расслабленное, не исключено — благодаря последнему сну. Венедис тоже выглядела по-боевому, Старьевщик и не сомневался — чтобы заставить человека драться насмерть, надо поступить с ним, как с крысой. Загнать в угол.

Костер разжигать не стали — чтобы раньше времени не обнаружить себя. Механист был отчего-то уверен — все произойдет сейчас, скоро. Он взялся заниматься стрельбой, смазал механизм подачи, почистил пьезоэлемент, поправил форму бумажных патронов, чтобы аккуратно и быстро ложились в гильзу плавающего затвора. Венди смотрела на эти приготовления с выражением нескрываемого скепсиса. Гляди, малышка, — можно сколько угодно морщить нос, но это — настоящее оружие, каким бы бесчестным, ни считали его видоки-идеалисты. Оружие не может быть подлым или благородным — ему некогда, оно должно быть смертоносным.

А стрельба здесь и сейчас имеет целых два результативно убойных варианта использования. По плану А и по плану Б — механист безмерно уважал замыслы, имеющие, если что-либо пойдет не так, резервные решения. Два шанса победить в бою — это намного больше, чем один — сдохнуть в бегстве. Математика для начинающих.

Девушка в проекты Старьевщика не вникала. Она извлекла из недр рюкзака упакованный и перетянутый наговоренными узлами нож, что механист передал ей в Саранпауле, но расчехлять пока не стала. Затем повязала на голову платок, расплела, чтобы не стеснять движения, шнуровку под мышками — Вик раньше не замечал такой особенности ее куртки — и принялась нашептывать то ли мантру, то ли молитву на смутно понятном и непонятном одновременно диалекте:

— Езус Змий святы и маци Родзяна, пазыч моц и пакор, коли на то воля правиду будзе и да посьпеха лесы капрыз…

Если бы Старьевщик полюбопытствовал, может быть, когда бы все закончилось, от него не стали бы скрывать, что проклятый орден тамплиеров, после гонений осевший в Вильне, с самого своего создания тяготел к нетрадиционным интерпретациям религии, граничащим с ересью. Постепенно, с веками, культ Божественной Матери смешался у них с почитанием языческой Рожаны, а после — вообще эволюционировал до поклонения змиям-драконам как не персонифицируемым силам мироздания. Впрочем, Старьевщик все равно не знал, кто такие Рожана и тамплиеры, а Вильня была для него ничего не значащим географическим названием.

Имелся у Вика другой вопрос, внятного ответа на который можно было добиться именно в такой, критической, ситуации, и, чтобы получить его, следовало поторопиться. Однако молитву девушке механист дал закончить. Благо была она не сильно пространная:

— …помру, ци зобью — встрень, яко належить.

— Ответь, только правду — все равно, глядишь, головы сложим, — предложил Вик, выждав несколько вдохов взволнованной Венди.

— Ну.

— По ночам хрень какая-то одолевает, — признался механист.

— Мир в тебя стучится, — согласилась девушка.

— Не по себе мне… Ты говорила… я что, правда — мертвый?

— Мертвый, — отмахнулась Венди, — но живой. Сложно это, не заморачивайся. Вы тут почти все — мертвые. Как тени. Ох… идут, кажется.

Переваривание сказанного Вик решил отложить на потом — в самом деле, совершенно не скрываясь, шли. Втроем.

Откуда трое? Для плана А это не имело никакого значения, но с реализацией варианта Б, если что, могли возникнуть сложности. Вик вытащил из рюкзака снятый с армиллярной сферы визир и припал к окуляру. Прибор не был предназначен для рассматривания удаленных предметов и обеспечивал, самое большее, двукратное увеличение. Старьевщик не сетовал — ведь два, опять же, как ни крути, а больше одного.

Увидеть их снизу, вжавшихся в холодный камень, было невозможно, зато окрестности с карниза представлялись как на ладони. Когда ищейки Гоньбы подошли ближе, Вик расслабился — с третьим проблем возникнуть не должно. В нем, единственном не прячущем лицо под капюшоном шубы, механист опознал того мужика, что схлопотал в нос сначала от статутной княгини, а потом от него самого и который собирался достать их из-под земли. Старьевщик ухмыльнулся — некоторыми словами не стоит сотрясать эфир. Под землей может оказаться и сам обещающий, а «достать» — иногда означает «надоесть».

Вик мужику совершенно не завидовал. Шел тот с Гоньбой не только оттого, что знал окрестности. Его вела злоба, которой в поиске подпитывались ищейки, выпивая донора насухо. И конец ему грозил один при любом раскладе. Если до мужика и дошло, что он попал, то по виду было это уже безразлично. Тащился заводной игрушкой, покачиваясь, измотанный ночным переходом и использованный душой. На убой шел.

А ищейки — да, они были те самые, из ночи. Старьевщик снова подивился их обыкновенности. Невзрачный рост, один покруглее, другой потоньше, глухие шубы-парки с собачьей отделкой и меховые чулки-сапоги. Вик догадался или почувствовал, что одежда — не их, а тех несчастных, замученных на таежной стоянке. Только гневу теперь уже не было места — замученных так замученных. Старьевщик ведь тоже в иной ситуации мог поизмываться над жертвой, когда было за что. Теоретически. Не получалось никогда — наверное, терпения не хватало. Или времени — в бешеном ритме жизнь проживалась. Оттого просто убивал того, кто мешал, и двигался дальше.

Венди попыталась шевельнуться, когда преследователи прошли под карнизом, но Вик придержал девушку ладонью. А те двигались уверенно и нагло — чуяли и механистову кровь, и близкое окончание, и зловоние тупика. Когда они добрались уже до крайней точки, Старьевщик отложил визир и взялся за стрельбу.

— С такого расстояния? — Венди была готова покрутить пальцем у виска.

На расстоянии двух километров преследователи выглядели как блохи. Через визир. Хотел бы Вик когда-нибудь сделать оружие, могущее поражать на такой дистанции. Мечта, никогда не должная стать явью.

Нет, ну почему видоки и прочие, склонные воспринимать механистику как нечто оторванное от мира, никогда не способны узреть простые, очевидные решения?

Наверное, это будет самый короткий бой в его жизни.

Вик поднялся на ноги, искренне надеясь, что его увидят, задрал ствол в небо и выстрелил. Потом, обжигая пальцы о раскаленную гильзу, споро перезарядив — еще раз. Для верности.

Глава 7

Неправильно разделять природу и механизмы. Потому что Природа, ее законы, ее внешние проявления — материальны. Пускай многое в окружающем мире скрыто от глаз и непознаваемо. Но только при поверхностном рассмотрении, потому что постичь можно все — такова суть мироздания. Оно, мироздание, одно на всех — лишь восприятия разные. Рациональное и эмпирическое. Я верю, что мой способ достоин существования. Пусть говорят, что засилье механизмов пагубно, что чем больше искусственных энергий, тем более подавляется внутреннее естественное поле человека. И что? Да, человек в механистике — это уже совсем другой человек. Не хуже и не лучше. Окруженный механизмами в центре мира механизмов, лишенный каких-то одних полезных качеств, но наделенный другими достоинствами. Мы пробовали считать — искусственное изолирование, индивидуализация человеческого поля открывают интересные перспективы и неограниченные возможности личности. Но что-то и отнимают.

Все говорят: механизм сложен, оттого извращен. Но что бы сделал видок, вздумай он повторить содеянное мной сейчас? Именно это, неэлементарное действие? Ничего. Это выше его сил. Для видока, с точки зрения элементалей, проще усилием воли инициировать термоядерную реакцию. Но, допустим, нашелся бы очень сильный представитель. Предположим. Видоки говорят: стань предметом, будь сутью. Снегом, горой, ветром. Миллионами нитей, связей, притяжений и отрицаний. Становись всем. А потом или бездумно рви, разрушай, вскипая пространством, рискуя оставить себя под его руинами, либо разыщи тот незаметный узелок, один из мириадов вселенной хитросплетений, и потяни, расстрой хрупкое равновесие непоколебимых конструкций. Первое — невероятно опасно, второе — мучительно сложно.

Но я в состоянии воплотить задуманное одним выстрелом. Наверное, это сродни первому, беспечно-деструктивному варианту. Только безвредному для моего рассудка. А для Природы? Никто не узнает — слишком многовариантна вселенная хитросплетений. Зачем бояться потревожить то, что может быть потревожено и без твоего участия?

Зато сделаю я это одним нажатием на курок. Двумя — для надежности.

Механизм, каким бы сложным он ни был, — это простота в использовании.

Стрельба гремит на зависть доброму июльскому грому. Звук ударяет в противоположные стены, отдается от преград, сталкивается со своими отражениями, мечется между камнями, разбивается на тысячи затухающих и усиливающихся отголосков. И тут же рявкает второй выстрел, взрывая утесы бессчетными резонансами, раздвигая стены тесной долины. Вик, повинуясь безотчетному порыву, раскидывает руки в стороны и замирает, впитывая кожей рукотворные вибрации пространства. Осязая разнузданную мощь магии механизмов.

Горы, чтоб их, провоцируют на дешевые телодвижения. Но, что удивительно, как говорят пахане, это проканывает.

Ищейки услышали — о, попробовали бы они не услышать Это! Услышали, поняли и увидели Старьевщика, как он того и хотел.

Воздух вдруг сгущается вогнутой линзой, и механист получает возможность заглянуть в глаза Гоньбе. Все вокруг остается как было, а Вик словно смотрит в окно, застекленное увеличительной оптикой. Из которого на него спокойно взирают… обычные люди — ничего примечательного. Старьевщик даже любуется созданным эффектом — так в безводной пустыне изменение плотности раскаленной атмосферы порождает морок, мираж, приближая картины удаленных мест. Обычные люди Гоньбы умеют влиять на структуру воздуха.

Что с того? Они же не могут перемещать тело с такими же фокусами? Наверно.

Вик сплевывает, а вслед за изображением противников накатывается тугой волной удар проклятия. Усиленный высохшей кровью механиста с подобранных ищейками приманок и воздушной линзой, сотворенной, оказывается, не только для улучшения видимости. Старьевщик пошатывается, в глазах жжет от подскочившего давления, и в висках барабанит ускорившимся сердечным пульсом. Не страшно — проклятие, попытка нарушить тонкую оболочку. За нее Вик не волнуется. А декомпрессия — показные эффекты, рассчитанные на неожиданность. Старьевщик смещается в сторону, отодвигаясь из фокусной точки, смеется и описывает неприличную дугу правым кулаком, шлепнув левой ладонью по сгибу локтя.

Рядом Венди кричит что-то агрессивное на своем певучем наречии. Механист смотрит на спутницу — она стоит плечом к его плечу и, судя по заводному такту, выкрикивает боевую песнь каких-нибудь необузданных пращуров. Слов толком не разобрать, да и не слова важны в этом диком речитативе.

Вик возбужден, как девственник на пике воздержания. Вплоть до эрекции. Это магия ритма.

Звенит от резонанса сил покрытый ржавой коростой кухонный тесак в руках девушки. Это магия ненависти.

Хорошо — кристаллы надежно спрятаны за экранирующим коконом. Если в обычной железке столько гнева, то они, не одолев, возможно, талисман Вика, точно сожгли бы Венедис.

Эта магия слепа.

А ищейки прекращают фокусы с воздухом и проклятиями, бросаются навстречу. Пара верст по пересеченной булыжниками местности — это много или мало? Для обычного бега — изрядно. Но ищейки движутся не так, как простые люди, — Вик это оценивает. Мешковатые шубы не мешают совершать хищные, звериные кульбиты, отталкиваться от неровностей, использовать инерцию, силу рук и спины, особенности рельефа, все — для увеличения Длины прыжков. Для ищеек, оказывается, пара верст — совсем ничего. Только их проводник-кукла оседает там, где стоял, безвольно глядя на горы. Через минуту-две он уже никого и никогда не сможет достать из-под сырой земли и снега.

Ищейки несутся, все, ускоряясь, — Вик даже начинает подумывать, не придется ли прибегнуть к запасному варианту. Но тоже смотрит на горы, сопоставляет скорости-расстояния и расслабляется — нет, не успеют, метров триста не хватит. Все-таки горы убьют их быстрее.

Венедис тоже успокоилась. Зачем надрываться, если все уже решено. Вик смотрит на ищеек Гоньбы, а разум теребит странная мысль — они ведь не сделали ему, механисту, ничего плохого. Формально — это же он на них охотился. Там, на пепелище лесного хутора, и тут — увлекая в ловушку приманкой из собственной крови. Но ведь они, же шли, их никто не тащил насильно. Какая-то цель ими двигала. Что там говорила Венедис: равновесие? Однако теперь это уже не важно.

Лавина, растревоженная выстрелами Старьевщика, достигает подножия гор.

Смесь из мокрого снега, скопившегося на обледенелой вершине с подветренной стороны, подхваченных потоком камней и сели раскисшего от дождя восточного склона — все это обрушилось многотонным комом грязи, крутануло тряпично тела ищеек, подмяло и расплющило, накрыло могильным грузом.

За несколько мгновений.

Дно ущелья стало метров на пять выше. Новый грязно-белый покров долины по-звериному голодно заурчал, ворочаясь, скрипя и проседая, приноравливаясь к ложу, собираясь оставаться здесь уже до весны. Механист снова припал к визиру — там, где лавина застала Гоньбу, снег лег плотным толстым слоем, лишая преследователей даже призрачной надежды. Зато в самом конце ущелья поток невероятным образом сошел на убыль, то ли отклонился скальным выступом, то ли сам по себе был менее мощным. И там вдалеке барахталась маленькая фигурка, вроде бы придавленная каким-то мусором и истошно — у механиста сверхъестественный слух — вопящая. Горы любят экспериментировать со звуком.

— Неплохо, — оценила масштабы содеянного Венедис, — и место удачное. Затхлое — не подпитаешься.

Похоже, спутница начала без опаски пользоваться своими силами.

— А что с этим делать? — Вик указал в сторону орущего мужика.

Венди присмотрелась, будто раньше его не замечала. Что вполне возможно — визиром она не располагала, да и слухом обладала самым ординарным.

— Пусть… остается. — Похоже, девушка раздумывала над вариантами. — Станет им… сторожем.

Вообще-то, Вика интересовало, облегчить смерть несчастному или оставить подыхать самостоятельно.

— Пусть, — легко согласился механист: тащиться к мужику по проваливающемуся, не улежавшемуся пятиметровой глубины месиву было лень и опасно.

— Ты это давно спланировал? — Девушка кивнула на склон, все еще сочащийся ручейками грязи.

Вик с каменным лицом выдержал взгляд — как известно, ложь в человеке выдают не бегающие глаза или бледные щеки. Самые честные части лица — это брови и особенно уголки губ. Они точно никогда не врут. Впрочем, такими характерными признаками часто пренебрегают — ложь, вдобавок, имеет ярко выраженную эмоциональную окраску, и видоку это проще определить. Но цвет мыслей Вика оставался тайной и для него самого, а лицо, по привычке, он всегда держал под контролем.

— Импровизация.

— Как скажешь. Спасибо. Это их надолго задержит.

Старьевщик все-таки дернул бровью. Только задержит?

— А это, — девушка размахнулась и забросила кухонный нож далеко в сторону осевшей лавины, — добавит сильной головной боли.

За все утро Венди ни разу не касалась рукоятей своих мечей — не доверяла, похоже, обычному оружию в предстоящей стычке. Бывают случаи, когда ржавый кухарь намного эффективнее клинка многокомпонентной стали с урановой примесью.

Нож провалился в снег острием вниз — как гвоздь в крышку гроба.

— Спускаемся, — Венедис уже впряглась в рюкзак, — и идем отсюда.

Раскомандовалась… Вик потянулся за поклажей.

До механиста еще некоторое время доносились далекие отголоски, и он мог оценить, как изощренно и надоедливо надрывается в крике заваленный грязью мужик на другом конце долины.

— Скажи, механист, — путь вниз давался легче, и Старьевщик ухитрялся все время держаться рядом со спутницей, — твоя вера не отрицает понятия судьбы?

Вера?.. Вик покачал головой — так звали женщину Палыча. У механиста веры не было — никакой. Что же касается судьбы, на этот счет учитель всегда приводил пример. Объяснять его смысл Старьевщик бы не взялся — требовались специфические познания у обоих участников беседы. Можно было, конечно, рискнуть изложить на пальцах про вакантные состояния в валентной зоне атомов и про электроны, так или иначе занимающие уготованные им места на отведенных орбитах. Даже вырвавшись под воздействием внешних сил уровнем выше, в область проводимости, они вливаются в потоки, заданные разностью потенциалов. Так и человек затыкает отведенную ему дырку в пространстве или следует сложной траектории, притягиваясь и отталкиваясь от себе подобных. Но человек не квантовая частица, и мир его не элементарен. Оттого у него иногда бывает возможность выбора. И это сильно усложняет жизнь.

— Допускаю — в определенной мере.

— Хорошо. Тебе не кажется, что в нашем совместном нахождении есть нечто… предопределенное?

Если таким образом спутница намекала механисту на радужные перспективы дальнейших взаимоотношений, то нет — готовности к планированию семьи тот не испытывал.

— Конечно — мы созданы друг для друга.

— Не паясничай. — Венедис шутливо толкнула его в плечо. — Я имела в виду другое.

— Что?

— У меня есть цель, в которую ты не вписываешься. Говоря твоим языком, вполне определенный алгорифм и четко сформулированные ориентиры поиска. Ты в моих расчетах — ошибка. Лишняя переменная. Но так навязчиво лишняя, что возникает сомнение: а может быть, ты недостающая величина в системе уравнений?

Старьевщик даже заслушался. Смысл сказанного Венедис воспринимался словесным поносом, но терминология ласкала слух соскучившегося по таким заклинаниям механиста. Математика не была запрещенной наукой, но и всерьез к ней никто не относился.

— Например, я связывала Убийцу с Колесом фортуны только с точки зрения фатальности. Попытайся объяснить мне теперь: почему Судьба — это некий Механизм и что может быть общего между Убийцей и этим устройством?

Между ними и не было никакой связи, если только Вик верно догадывался, о чем идет речь. То есть о существовании Убийцы он мог предполагать, а в реальности Механизма — был уверен.

— А зачем это тебе?

— Я должна найти Убийцу.

Когда-то она сказала: пройти по стопам Легенды. Иногда слухи становятся легендами, а иногда — наоборот. Но почти всегда и те и другие имеют под собой реальные факты. События с характерными участниками, временем и местом.

Пройти по стопам…

Вот в чем Старьевщик не был уверен, так в том, что его удастся заставить волочься в такую даль. Туда, откуда пришел Палыч.

— Я не знаю, кто он и что он такое.

Венедис остановилась как вкопанная, а Вик с досадой понял, что прокололся на интонации.

— Но ты слышал о нем, да?

Если до этого их мытарства можно было списывать на происки не судьбы, но случая, то теперь убеждать настырную девчонку в отсутствии следов провидения представлялось тщетным. Тем более что и сам Старьевщик начал задумываться с легкой руки спутницы.

Плохо было то, что при малейшем подозрении в сверхъестественном влиянии на его поступки следовало немедленно совершать нелогичные, противоречивые действия. Чтобы непоследовательностью решений обмануть судьбу или что там волочит человека по проводнику жизни от плюса к минусу. Из рождения в смерть. То есть сейчас назрела необходимость, например, вернуться на рудник.

Впрочем, пытаться хитрить с провидением — неблагодарнейшее из занятий. Все, что человек, в конце концов совершает, можно оправдать безотказным «значит, так надо было». А рассуждения на тему «как было бы, если бы» всегда носят неопределенно-сослагательный характер.

Механист улыбнулся своим рассуждениям, заработав настороженный взгляд Венедис. Исходя из закономерностей его поведения, логичным было как раз бросить эту затею и отсидеться в каком-нибудь тихом месте. А пробовать обдурить судьбу — значит потащиться по маршруту этой самой Легенды.

— Ты слишком много думаешь, чтобы ответить на простой вопрос, — подтолкнула Венди.

— Пытаюсь прежде отделить правду от вымысла.

— В вымысле бывает намного больше правды, чем нам кажется. Рассказывай.

Пожалуй, Вик определился.

Почти.

То, что произошло с ними утром, эта толком не успевшая начаться стычка в ущелье, позволила Старьевщику доверять своей спутнице. Настолько, насколько он вообще мог кому-нибудь доверять, — минимально. И если мельком слышанная история про Убийцу Драконов его не интересовала совершенно, то Механизм, созданный Палычем, конечно, заслуживал самого пристального внимания. Тем более что учитель отказался воспроизводить в последующем что-либо подобное.

А у Вика имелись соображения на этот счет. Уверенность — Дрей тогда создал единственную и неповторимую Машину Желаний. Утрированно и чересчур пафосно? Ладно — Грандиозный Усилитель Материальных Возможностей Человеческой Мысли. Беда в том, что ни Палычу, ни Вику не удалось бы воспользоваться этим устройством. Разум механистов пребывал в том рациональном мире, где материализоваться могли только знания, но никак не мысли. А Танцующая — когда-то смогла. И у Венедис, наверное, тоже бы что-нибудь получилось.

Одним словом, Венди интересовал Убийца, а Старьевщика — Механизм. Только заострять внимание на таких подробностях не стоило. К тому же находились оба объекта вожделения практически вблизи друг от друга. Если смотреть из-за Каменного Пояса.

— Это далеко на западе, — поделился механист тем, что для начала посчитал достаточным.

— Драконы — умозрительны… — попыталась разъяснить девушка вещи, кажущиеся ей очевидными.

Про существующий, устоявшийся образ дракона, что сохранился с реликтовых времен, — тогда еще изредка встречались последние представители до человеческой цивилизации. В любой религии существуют хвастливые истории о драконоборцах, но динозавры вымерли самостоятельно, и мир давно освоен человеческими расами. Нами, всякими гоблинами и чернокожими.

— …а сейчас это лишь образы, иносказания. Феникс, птица, рвущаяся вверх, Дракон, змей, уползающий вниз. Заметь, птицы — тоже наследие эпохи динозавров. Считается, что и те и другие — древние божественные начала. Духовное и плотское. Повергнуть дракона — восторжествовать духом. Символизм — не более. Я поклоняюсь драконам как космическим силам материального порядка. Но драконов как физических особей не существует.

Вик снисходительно кивнул — ну-ну:

— А кого тогда уничтожает Убийца Драконов?

— По-разному — что-то в себе или существующий порядок, мир, вселенную, Безграничное…

Лишь бы они противились торжеству его духа. Как же у них всегда все невразумительно, у этих якобы ясновидящих. В логичном мире механиста Убийца Драконов, разумеется, убивал драконов. Самых настоящих — закованных в хитиновые панцири чудовищ, а не каких-нибудь змей на курьих лапах.

— Мы есть будем? — Плотское в Старьевщике уверенно повергало рвущееся в небо птичье естество души.

Чтобы переключиться и следовать за ходом мыслей Вика, девушке понадобилась пара секунд. Она даже фыркнула недоуменно:

— Что ты предлагаешь-то?

Еды в рюкзаках за ночь не увеличилось, а голый горный склон еще не сменился даже предтаежным криволесьем, в котором можно было бы поохотиться. Правда, и зверь не дурак, в преддверие зимы уже, скорее всего, откочевал на равнину.

А жрать можно все — даже самые непрезентабельные продукты. Даже не продукты.

В период бродяжничества Вик довольствовался отбросами. А в этих краях, у аборигенов, говорят, имелись в рационе лакомства совсем экзотические. Вик слышал рассказы о местном блюде под названием копальхем. Рецепт был прост — выбранного для приготовления оленя не кормили несколько дней, чтобы у него очистился кишечник. Потом тащили животное на болото, душили, не повреждая шкуру, и закапывали в торфяник. В ближайшую кочку вколачивали рожон из лиственницы и повязывали какой-нибудь цветастой тряпкой. Вечная мерзлота и отсутствие кислорода сильно задерживали процесс гниения, и полуразложившийся труп хранился в таком виде сотни лет. Эти хитроумные кладовки встречались по всей тундре, и любой, кого нужда заставляла попользоваться ничейными консервами, потом обязан был приготовить где-нибудь свой копальхем в ответку. На вид и вкус тухлая оленина была такой же, как и на запах, — не всякому удавалось сдержать блевоту. Но в пищу вроде бы на черный день годилась.

Беда в том, что в горах не было ни подгулявших на солнце чужих объедков, ни отмороженных дохлых оленей вековой выдержки. Зато спутники уже почти выбрались к руслу реки, вдоль которого вчера начинали взбираться к ловушке.

— Да хоть порыбачить. Вернемся сейчас к гроту с писаницами…

— Нет! — Девушка категорически встряхнула косой. — Будем подниматься вверх по течению — там должен быть перевал.

— Да ну? — искренне удивился Вик.

— Конечно. Теперь я чувствую. Циркуляция энергии.

— Послушай! — Вик притормозил. — Это горы. Здесь и с картой можно попасть на жизнь. Пояс тебе не шеренга гор — лабиринт, целая страна. За одним перевалом будет другой, третий…

— Я знаю. — Венедис беспечно поправила лямки рюкзака. — Но всегда можно ориентироваться на движение континентальных потоков. Они как сквозняк. К тому же у нас есть астролябия.

— Армиллярная сфера! — Старьевщик вдруг захотел отдать устройство спутнице, пускай попробует им здесь воспользоваться, линию горизонта пусть по неровному контуру гор рассчитает. — Толку тебе с текущих координат. Если даже перевалим через Пояс — на той стороне тундра и почти установившаяся зима. Наметы больше метра. Без лыж пойдем, по горло в снегу?

Такая принципиальная позиция — не наведет ли она Венедис на мысль, что механист изначально не собирался идти на перевал, а в ловушку тащил сознательно, от самого грота? Да все равно — пусть думает что хочет.

— И?

Любое мало-мальски продолжительное путешествие должно начинаться с самого главного — с заготовления припасов и подбора снаряжения. С разведки, планирования, тренировок, если угодно. Горы — не долы.

И запад — не восток.

— В двадцати переходах вдоль Пояса мой схрон. На юг, по Мертвой звезде, никуда не сворачивая. А там — детали, инструменты. Я приготовлю оружие, трансляторы, подавители, детекторы — все, что нужно. Там, — Вик ткнул пальцем на запад, — опасно.

— У нас времени совсем нет. В какое место на западе необходимо попасть?

Старьевщик толком не знал, где оно точно находится, не знал, какие дороги туда идут, знал только направление — западное. И название, несколько названий, могущих служить отправной точкой. Ничего не значащих названий, сохранившихся, наверное, только в воспоминаниях Дрея. И одно из них:

— Ваалам.

Венедис задумалась:

— Может, Валаам?

— Что-то в этом роде.

Каменный остров посреди моря-озера. Заурядный остров, только Палыч считал, что на нем однажды решилась судьба мира. Когда небеса снова стали голубыми.

Венедис опустилась на корточки и провела пальцем по снегу, обозначив нехитрый рисунок, — Старьевщик узнал в очертаниях схематическое изображение материка. Каким он его знал по древним картам. Небрежная точка-отпечаток пальца — текущее местоположение. Вик улыбнулся — плюс-минус полтыщи верст, другая точка на западе, еще полтыщи туда-сюда — наверное, Валаам. Если путешествовать с такой топографией, поиски рискуют затянуться.

Уж лучше идти, ориентируясь на обрывки слухов — ими, как известно, земля полнится в любом месте.

Однако надо отдать Венедис должное — небрежные точки маршрута располагались условно на одной широте. А направление на Качканар выглядело перпендикулярным линии движения.

— Видишь? — спросила девушка, хотя могла не спрашивать.

Только и отступать механист не привык. Он смахнул ладонью рисунок спутницы и изобразил еще более лаконичное художество. Неровную линию сверху вниз и точку справа, где-то в верхней четверти.

— Каменный Пояс. Пропорция… хм… — Вику неудержимо хотелось выпендриться, — один к четырем миллионам.

Дырка в снегу, оставленная пальцем Старьевщика, предполагала погрешность меньшую, чем у Венди, — километров сорок. День-два пешего пути по равнине при сносной погоде.

— Мы тут, а здесь, — Вик перечеркнул линию чуть ниже точки, — оканчивается высокогорная часть Пояса. Южнее высоты меньше и сами горы покатые. Переваливай хоть туда и обратно.

Из схемы механиста получалось, что до начала легкого участка Пояса не так далеко. И все равно ведь нужно спускаться в тайгу для пополнения припасов. Удастся повстречать кочующих оленеводов — можно купить лыжи, что не получилось сделать в Саранпауле, еще лучше — приобрести легкую байдарку для сплава на той стороне, реки ведь еще не покрыты льдом. А нет — сплести из коры хоть завалящие снегоступы. Что такое идти по проваливающемуся снегу, задирая ноги на манер цапли, Вик представлял отчетливо — до фантомных болей в забитых мышцах и видения кровавых волдырей от насквозь промокших портянок.

Странно, но Венди с рассуждениями механиста согласилась. Только, когда вернулись к гроту, долго смотрела на рисунки первобытных охотников. Обо всем догадалась.

— Тебе надо знать, механист, — на кону сейчас слишком многое. Не твоя жизнь и не моя. Решения, кажущиеся простыми… могут оказаться слишком грубыми — в контексте…

Вик сделал вид, что пропустил ее слова мимо ушей. Занят сейчас он был более важным делом, чем мыслями о никчемности собственной жизни в масштабе какого-нибудь очередного апокалипсиса. Вспомнились недавнее заявление спутницы о том, что обычный человек может обходиться без пищи до десяти дней. В этом смысле Старьевщик относил себя к самым ординарным. И даже хуже. Вопрос — считала ли себя обычной Венди или могла черпать питательные вещества прямо в медитации.

Отвар морошки уже не оказывал на организм даже мимолетного воздействия. Старьевщик тихо жаждал ухи и поэтому молчаливо выковыривал порох из зарядов к своей стрельбе.

— Ты что там копошишься?

Вик посмотрел снизу вверх:

— Снасти для рыбалки готовлю.

Лицо девушки побледнело.

— Ты… ты можешь делать хоть что-нибудь по-человечески? — Она глубоко вздохнула. — Погоди.

Видоки бывают охочи до пространных лекций, но на этот раз нравоучений не последовало. Девушка прошла вдоль берега, разгребая снег над травой, поднялась вверх по пойме. Наклонилась в одном месте, в другом, сорвала листок, травинку, веточку, вернулась с букетом жухлой и еще зеленой растительности, села у костра, принялась сортировать собранное. Из трех на вид совершенно одинаковых стеблей она по лишь ей известным приметам выбрала один, остальные, шепча под нос что-то неразборчивое, бросила в огонь. Вик затаил дыхание — магия веществ, перемешанная с силами, таящимися в любом живом организме. Часть из оставшегося гербария Венедис положила в пустую кружку, подержала над костром и прокалила до золы. Остальное бросила себе в рот и разжевала до однородной зеленоватой кашицы, которую выплюнула в ладонь и перемешала с золой из кружки. Предупредила:

— Хочешь смотреть — молчи.

Оградив себя от комментариев, расположилась на том же плоском валуне, на котором двумя днями ранее ею, умывающейся, любовался Старьевщик. Разделила получившуюся смесь на несколько крошечных комков и на первый взгляд бессистемно, но при этом тщательно прицеливаясь, побросала их в реку. Потом распростерла левую ладонь над самой водой и нудно, монотонно загудела в нос. Безымянный палец при этом медленно, в такт издаваемым звукам, прикасался к водной глади.

Умммм… ноготок окунается в воду, волны кругами разбегаются в стороны… умммм… волны разбегаются в стороны… умммм… волны разбегаются… разбегаются… в стороны…

Касания воды не слышны, но, кажется, вся река вибрирует в тон движениям безымянного пальца.

Умммм… Небольшое веретенообразное тело — темные точки на серой спине и черно-оранжевый плавник-парус.

Умммм… Тычется в место касания воды. Палец бьет по рыбьему носу. Обиженный взмах плавником.

Умммм… Следующая рыба — раза в два больше. Девушка аккуратно подхватывает хариуса и выбрасывает на берег — под ноги Вику.

Умммм… Еще три рыбы подплывают и получают щелчок по носу. Мелкие, хотя Старьевщику бы сгодились.

Умммм… И второй крупный хариус, блестя чешуей, отправляется на берег.

Звуки стихают, но скалы еще некоторое время вторят этому едва слышному «Умммм…».

— А почему мы все время так не рыбачим? — задает Вик глупый вопрос, окончательно разрушая волшебность момента.

— Доверие не могу предавать часто. — Девушка тыльной стороной ладони смахивает со лба бисеринки пота. — Это возвращается. Потом.

Старьевщик вспарывает ножом еще живые, бьющиеся тела, выдергивает скользкие кишки и раздумывает: что хуже — не оправдать доверие двух-трех хариусов или, не напрягаясь рассуждениями, переглушить всю живность под водой в радиусе максимум двух-трех метров? В первом случае содеянное со временем возвращается, а во втором?

Во втором — воздействие удильщика вроде бы не персонифицировано. Вик смахивает внутренности в реку, а также выбрасывает из головы неправильные мысли. Неправильные мысли — источник негативного самовнушения и, как следствие, ослабления тонкой оболочки. Правильные — позитивного.

Живучая все-таки тварь рыба — требуха, удерживаемая на поверхности плавательным пузырем, уже дрейфует по течению, но выпотрошенная плоть все еще норовит извернуться из цепких рук мучителя. Глаза безумно вращаются, рот немо ловит воздух, жабры открываются-закрываются, как детали некоего механизма. Жабры, кстати, надо бы вырезать. Вспоминая параллель с людьми — те тоже, умирая, могут вытворять самые невероятные фокусы. Только не в физическом теле — в астральном.

Вик бросает разделанные туши в котелок: о, времена, о, нравы — женщина добывает пищу, мужчина занимается стряпней. Ну и, впрочем, что с того?

Все-таки горы хороши летом. Зимой они пугают — черно-белым отсутствием красок и нарочитой, внеземной безжизненностью. Внизу, под покровом кедров, спокойнее. Зима еще не вступила в свои права, и снег лежит полосами только в редколесье. Не так холодно. Осталась дичь. Есть чем поддерживать костер. И палатка из одеял ставится не на окоченевший камень, а на мягкий лапник.

Внизу Вик чувствовал себя почти вольготно.

Уже на второй день пути горы по правую руку начали терять в высоте и крутизне, но Старьевщик продолжал двигаться в направлении на Мертвую звезду. Зачем человеку компас, когда есть такие безотказные ориентиры: Полярная на Северном полюсе мира и Мертвая, застывшая неподвижно на юге? Старьевщик вел спутницу вдогонку отступающей осени, зная по опыту: совсем скоро горы сменятся хоть и высокими, до тысячи, но покатыми, простыми для восхождения высотами. Местные на пути не попадались, один раз встретился пустующий одинокий чум на краю леса. Идти еще легко удавалось и без лыж.

Странно или закономерно — несмотря на постоянное движение и совсем некомфортные условия, Вик чувствовал, что набирается сил. Раны все еще болели, и утомлялся он раньше своей спутницы, но с каждым переходом боль в уставших мускулах становилась слабее, а сон — крепче и спокойнее. Перед завтраком Вик начал разминаться гимнастикой со взятым у Моисея палашом. Получалось. Свобода — большое дело.

Вот только мясом костяк Старьевщика обрастать пока не торопился — походные будни совершенно не располагали к ожирению. Хотя с едой, спасибо тайге, наладилось — Вик бил зверя, практически не смещаясь с маршрута, и по вечерам в котелке всегда томилась зайчатина. Со стрельбой в лесу не пропадешь. Венедис морщилась при раскатистых звуках выстрелов, кривилась, когда механист приносил еще трясущуюся в агонии, кропящую алым светлый зимний мех добычу, чертыхалась, когда в приготовленном уже мясе попадались свинцовые дробины. Но терпела — признавала наносимый вред мирозданию допустимым. Однажды развеселила Старьевщика — взялась выковыривать картечь, застрявшую в стволах деревьев после выстрела, но скоро угомонилась, махнула рукой.

Вечера у костра особенно приятны. Не давит на плечи чувство опасности, нагнетавшееся Гоньбой, и бездонное небо над головой дает дышать полной грудью, не прессуя каменной массой низких рудничных сводов. За год можно безумно соскучиться по всему этому — по живому трепетанию леса, по безграничному, как мысль, небу и даже по холодным взглядам звезд. И Венедис, задрав подбородок, любуется Космосом. Это тоже один из способов накопительной медитации — любование. Космосом — особенно.

— Странный объект. Необычный.

— Какой?

Венди протянула руку. Даже Полярная, зависшая над полюсом, едва заметно кружится по небосводу. Не говоря уже о зодиакальных созвездиях. И только одна звезда, подобная мутному стеклянному глазу, остается неподвижной. Самый точный ориентир на небесной сфере — вечный, грубый и основательный, как гвоздь, вбитый посреди непостижимой круговерти элементов космической механики.

— Мертвая звезда.

— У нас ее нет…

Значит, девчонка пришла из краев еще более отдаленных, чем Старьевщик считал изначально. Сам он добирался почти до самых восточных границ каганатов — там Мертвая вполне заметна и ее тоже используют для навигации. В той стороне она, конечно, не указывает строго на юг… ха, есть места, в которых и Полярной-то не видно, а Мертвая светит на севере… в любом случае — как ориентир звезда незаменима, ведь главное ее качество — непогрешимая, совершенная неподвижность. Так или иначе, восточные границы — это совсем не близко, а значит, и на западе, насколько хватает материка, о Мертвой должны быть в курсе. В отличие от востока, там звезда будет смещаться влево от направления север-юг. Откуда же тогда ты, незнакомая с Мертвой звездой статутная княгиня?

Откуда Старьевщику знать, что действительных мест, в которых холодно светит Мертвая звезда, очень, очень мало. Если придерживаться математически абсолютных значений, как это принято у механистов, — одно.

Зато над Каменным Поясом Мертвая указывает на юг точно, как стрелка компаса. Словно вдоль цепи гор проходит какая-то ось или нулевой меридиан, разделяющий два мира. Собственно, на востоке принято брать за точку отсчета долготы именно его — Пояс. Как минимум, это удобно.

— Загадывай желание! — Вик, кляня себя за сопливый романтизм, коснулся локтя спутницы.

Чуть в стороне от Мертвой небо наискосок чирканула короткая светящаяся линия и дождевой каплей поползла вниз. Старьевщик, понятно, знал, что никакая это не падающая звезда и даже, скорее всего, не метеор. Так, какая-нибудь мелкая космическая хрень, не способная долететь до поверхности. Песок звезд. Тлен. Говорят, во время Зеленого Неба такой огненный дождь в высоте продолжался непрестанно больше месяца. Эффектно, только многим пришлось поплатиться за любование не свойственными их миру красотами. С халявой в жизни не все так просто.

А вот желания могут исполниться, если найдешь реальный метеоритный осколок. Добавление космического металла в ковку придаст клинку безумной притягательности узор и бархатистую шероховатость. Но не художественная ценность главное. Небесный клинок — оружие Великих не только из-за достойного качества стали. Сталь, кстати, получается хрупковатой без включения вполне земных углеродных добавок. Дело в другом — миллионы лет блуждания среди звезд аккумулируют в железных обломках холодные отпечатки только истинных сил. В духовном плане небесный клинок чист перед миром. Как бы рационально ни мыслил Старьевщик, он не мог не признавать, что клинки из метеоритной стали — оружие Вождей и Перемен.

И заоблачной цены.

Тонкий же росчерк в атмосфере — лишь повод для прыщавых поэтов поговорить о глубине мироздания. Венедис к несбыточным желаниям тоже относилась скептически.

— Если научиться, — усмехнулась девушка, наблюдая, как затухает падающая искра, — распознавать все дарованные нам знаки… жить станет скучно.

— Знать бы еще — тебе лично даруется знак или какому-нибудь другому наблюдателю… — поддакнул Старьевщик.

Оно и правда — со знаками всегда одни неопределенности.

— Это, — Венди махнула рукой в сторону уже пропавшего светящегося следа, — никак не связано с нашими мыслями и действиями. Скорее всего. Если бы падение произошло где-нибудь поблизости — другое дело.

Конечно, трудно не признать благоприятным знаком, когда под ноги свалится кусок ценного на алхимическом рынке внепланетного материала. Или плохим — если этот обломок угодит в голову. Венедис согласилась.

— Если так убивает человека или даже животное — это Событие. И вообще, чем невероятнее происшествие, тем меньше в нем случайности.

— Это как?

— Обыкновенно. Много тут народу в радиусе сотни верст? Кроме нас?

Вик прикинул, по всему выходило: пара случайных оленеводов.

— Вот именно. Какова вероятность, например, что прямо в тебя здесь попадет метеороит?

Сверхъестественно ничтожная. Если предположить такую возможность. Механист же внутри Старьевщика такого не допускал. Считать он умел неплохо, а в гаданиях был не силен. Отчего-то припомнились круглые картинки Венди. Дураки, Смерти, Колеса.

— Насчет метеора — это связано как-то с твоими картами?

Венедис помолчала некоторое время.

— Если ты об этом спросил — не исключено.

— Ты тогда спрятала одно изображение. Почему?

Вику показалось или девушка засмущалась? Торопить не стоило.

Карта… очень неоднозначная. — Похоже, она решилась и полезла куда-то внутрь своих одежд. — Смотри. У тебя взгляд свежий.

Ничего загадочного — сплошная лирика. Мужчина и женщина — обнаженные. Посередине — извилистая дорога, уходящая за горизонт. Над ними — существо с пылающими волосами и лицом ребенка. В его руках — натянутый лук и стрела, наложенная на тетиву. Узор по кругу — зеленые ветви с цветущими розами и наливными яблоками.

Как трогательно — небо, звезды и такая отнюдь недвусмысленная картинка. Очень удачно подобрано время.

— Мужчина, женщина — связь, — легко поддался Старьевщик. — Небо — опасность, ребенок может убить. Какой-то метеор или звезда?

— Связь… — Венди вздохнула, а у Вика в очередной раз заныло внизу живота. — Карта называется «Возлюбленные», но не стоит воспринимать ее поверхностно. Подспудный смысл — Выбор. Между духовным и плотским, эмоциональным и рациональным или даже просто — между двумя равными ценностями. Еще проще — Выбор Пути. Тот, кого ты назвал ребенком-убийцей… в классическом понимании — дитя-божество. Имен ему тысячи — Камадева, Эрот, Путто. Его стрелы не убивают, а несут любовь или познание. Еще на этой карте он может быть Голосом. Гласом предков, совести, внешнего или внутреннего. А твоя версия — как минимум нетривиальна. Даже не знаю…

Насчет стрел любви Вику тоже понравилось больше. Рука, сама, неловко потянулась к плечу Венедис, но девушка торопливо сменила тему:

— Сколько времени прошло с Большой Войны?

Вот и вся любовь со стрелами.

Вопрос сложный — с начала Войны или с ее окончания? Или какого-то переломного этапа? Та война не началась и тем более не закончилась в один день и продолжалась с разной интенсивностью добрых полвека. Впрочем, Вик не брат-свидетель — они разбирались в истории не в пример лучше и считали последнюю эру человечества от Исхода последних богов. В какой период Войны случился Исход, толком никто не помнил, но с этой отправной точки прошла уйма почтенных лет. Около семи с лишним замшелых сотен.

В каганатах официальное летоисчисление велось с более позднего времени Хана Одина — поддерживаемый ванскими наемниками, он жестко прогнул под себя совет старейшин и сел в Ишиме пятьсот тридцать восемь лет назад.

Венди согласно кивнула, услышав дату.

— А с Зеленого Неба — порядка тридцати? Можешь представить, что эти два события взаимосвязаны, причем древнее вызвано недавним, а не наоборот? И связь настолько же последовательная, насколько эмпирическая?

— Как настоящее влияет на прошлое? — не поверил Вик.

В самом ведь деле — нелепость.

— Через пробои пространства — некоторые события назревают дольше, чем можно себе вообразить. А о некоторых причинах мы узнаем позднее, чем осознаем последствия.

Бездонные мысли, недоказуемые тезисы. Все — как и положено в прорицательстве. Отвечая на ироничную улыбку, Венедис показывает свою записную книжку с перерисованной космограммой. Якобы та построена «от обратного» неспроста. Вик не хочет спорить — в Жизни в самом деле многое завязано на мелочные явления, которым невозможно, с первого взгляда, придать глобальное значение.

Луна, понятное дело, не вступает в беседу. Уж она-то должна помнить, как совсем не случайный метеоритный дождь на ее поверхности послужил толчком к началу Большой Войны. Когда это было? Вчера. Или завтра. Луна не понимает концепции Времени в ее человеческой интерпретации.

— И знаешь, что странно, — зевая, замечает Венедис. — Не берусь утверждать, но мне кажется — и тогда, в Войну, и сейчас, при Зеленом Небе, все заканчивалось по-другому…

Похоже, девушка еще пытается расшифровать «космограмму мертвецов» из блокнота. Но Венди ведь не мастер гороскопов?

— …человечество должно было быть стертым с лица земли.

Ну, так же оно и случилось. Практически.

К середине следующего дня Венедис вдруг начала раздувать ноздри, направляя нос по ветру, и даже приподнялась на цыпочках. Потом повернулась на север:

— Насчет двух оленеводов на сто километров вокруг мы вчера немного погорячились.

Старьевщик напрягся — если задержка лавиной ограничилась таким коротким промежутком времени, то впору строить острог и держать оборону по всем правилам фортификации. Чтобы не бегать куда попало, а убивать ищеек как положено — с последующей расчлененкой и изъятием потрохов на корм лисицам. Но Венди сильно не дергалась.

— Не Гоньба? — уточнил механист.

— Мозоль тебе на язык. Нет. Но идут принужденно.

— Много?

— Семь-восемь.

— Подождем?

Посмотрев в спокойные глаза ищеек и наглядевшись, как те резво скачут по курумнику, Вик вовсе перестал опасаться людей. Разумным было найти высотку поудобнее, чтобы вверх подниматься трудно, но на запад с нее соскакивалось легко. Да чтобы восточный склон — как на ладони. И устроить тир по живым мишеням. Или пропустить вперед, во избежание недоразумений. А если кочевье — заняться коммерцией. Только кочевые принужденно не ходят, они как ветер — затекают в отведенную им область пространства. В любом случае следует занять главенствующую на ландшафте позицию.

— Далеко еще, — успокоила Венди. — Даже если мы торопиться не будем, к вечеру не догонят. Значит, идем, как шли, только без стрельбы, и ночью с костром аккуратно.

Вик согласился, хотя сам был за немедленную организацию засады. Откладывать на потом важные дела, особенно — умерщвление себе подобных, он не любил. Но перехватывать инициативу без веских на то причин тоже поленился. Завтра так завтра. В конце концов, даже в чужой жизни значим каждый день — не говоря о собственной.

Вечером на стоянке спутники были спокойны — раскованно болтали о погоде, гастрономических преимуществах птичьего мяса над олениной и особенностях многокомпонентной ковки. Девчонка, вдобавок к остальным талантам, немного разбиралась в кузнечном деле. Философию и метафизику не затрагивали — не то чтобы специально, но накануне очередной драки мозг подсознательно отвергал нагрузку высокими материями. Вик набрался наглости и предложил жахнуть спирта. Венди на удивление легко согласилась — но только «символически». Но даже и этого хватило, чтобы поспорить из-за достоинств литой и сварочной технологий.

Засыпая, механист озадачился: с какой Венедис ему было интереснее — с любующейся звездами или с отстаивающей рецепты булата? Получалось, что и с той и с другой.

Место для засады нашлось очень удачное.

Горы Пояса уже совсем стали походить на высокие холмы, но здесь из покатого бока выходила порода, образуя небольшую гряду. Похожие скальные участки встречались практически на каждом шагу. Выветренные, изъеденные погодой бесформенные сланцевые наросты на поросших травой склонах создавали впечатление искусственных образований. Останцы, похожие на установленные вертикально грубо обработанные или сильно поврежденные стелы забытых религий. Иногда, не без помощи воображения, в камне можно было увидеть смутные очертания фигур людей и зверья разного. Или даже развалины древних замков — с башнями и арками. Природа — большой мастер по части мистификаций, более невероятные картины случается увидеть разве что в кружевах облаков.

И все-таки чаще останцы торчали из земли одиночными вкраплениями или совсем небольшими группами. Зато в выбранном месте на склоне горы возникла длинная стена высотой метров семь с острыми зубцами-укрытиями. Чтобы забраться на нее, нужно было уйти далеко вперед или вернуться еще дальше назад, зато вверх по склону и дальше, в сторону виднеющейся на юго-западе седловины, отходить не составило бы труда. Было даже за чем укрыться в случае перестрелки.

А вдоль линии леса, напротив стены, в вязком овраге струился ручей — под обстрелом быстро откатиться под деревья тоже не получилось бы. С учетом фактора внезапности — расположение не хуже, чем в недавней стычке с Гоньбой.

Венди местность тоже пришлась по нраву, хоть и осматривалась она по-всякому — даже с закрытыми глазами. Несколько заинтересовало девушку направление как раз к той седловине, в сторону которой, если что, планировал отходить Старьевщик.

— Любопытная аномалия, — пояснила девушка, указав на далекий проход между гор.

Вик уже вовсю обустраивал позицию — выбрал точку с хорошим сектором и без мертвой зоны внизу, убрал неудобные камни, подкатил полезные для сбрасывания на головы, соорудил нечто вроде полки, чтобы не тянуться далеко в поисках патронов. И сильно жалел, что снова приходится ввязываться в драку с не по-механистски пустыми руками. Заявление спутницы он прокомментировал вопросительным мычанием.

— Сильно загрязнена посторонними шумами. Какими-то старыми и неуместными.

Старьевщик все-таки оторвался от своих приготовлений и поднял голову. Перевал как перевал: одна горбатая вершина пониже, другая выше — такие же синие горы, как сотни аналогичных вокруг. С этой точки — удобный для начала, только начала, перехода на западную сторону. С другой — возможно, нет. Насколько астральная зашумленность седловины повлияет на маршрут? На какой-нибудь день для обхода горы — не больше. В этой части Пояса очень мало совершенно непроходимых мест.

— Да ты что? Как раз туда направимся в любом случае. Даже отсюда чувствуется — там когда-то так натоптали и столько эмоций оставили, что до сих пор кого хочешь со следа сбить можно.

Понятно, сбить со следа Венди собиралась не тех, кто сейчас висел у них на хвосте или просто двигался в схожем направлении. Предусматривала будущее — возобновление Гоньбы. Старьевщик остался невозмутимым — неспокойных локаций он не боялся и раньше, и уж тем более — после произошедшего на сожженной стоянке. Хватало других забот: засада на превосходящие количеством силы противника — занятие сугубо математическое. И требующее точных решений, четкого распределения ролей.

— Кто у нас сейчас главный? — аккуратно поинтересовался Старьевщик.

Венди ответила, не задумываясь, заработав еще несколько пунктов в графу симпатий:

— Командуй давай.

И Вик, понятно, раскомандовался. Венди поместил далеко в стороне от себя, в направлении ближайшего подхода, напрочь запретив ввязываться первой. Основа любой засады — совокупность атаки и охранения. Определил условные сигналы и варианты развития событий. Обозначил точку отхода — по сигналу, каждый сам за себя, встреча на том самом зашумленном перевале. Глупцы посчитали бы, что разделяться неправильно, а Вик всегда воевал в меньшинстве и знал другое: толпами пускай ломятся на полях сражений. Сила малых групп — в подвижности и умении рассредоточиться.

Венди, молодец, с умными мыслями не встревала и вообще — совсем не суетилась. Старьевщик было пожалел, что нет у нее с собой ничего метательного, а потом расслабился — во-первых, если Вик и упустит пару человек, то она с ними управится, не маленькая, а во-вторых, если сложится судьба правильно — не понадобится ничего такого.

Закончив с вопросами организационными, механист взялся считать, как, куда, чем и сколько надо выстрелить, чтобы удалось и плотно, и эффективно. Дезориентация, урон и все прочее. Вытанцовывалось вроде бы неплохо.

— Сколько еще? — спросил у девушки.

Прислушалась к пространству:

— Четверть часа. И у них один неслабо раненный.

Ну и что? Вопрос «Откуда раненые?» — риторический. На руку — одним противником меньше.

— Все тогда. На позицию, и чтоб ни звука.

— Да, мой генерал.

Надо же, как у нее ласково по самолюбию получается…

Идут — семеро. Один на носилках, но перемещаются быстро, не иначе — тоже всякой особенной травой не брезгуют. Не местные, судя по одежде. Вик уже начал поглаживать курок, когда вся группа остановилась на самом краю обстрельного сектора. Что за напасть?

— Инженер, мать твою за ногу! — вышел чуть вперед и заорал один из них. — Я хоть и не чую тебя, но натуру твою знаю как облупленную — второй день зверя не шмаляешь и огонь ночью не жжешь! Да и место такое нашел привлекательное для пакостей! Ты нас че, тоже под молотки надумал пустить? Завязывай ужо!

Старьевщик отложил стрельбу и сунул ладони в рукавицы. Вот и повоевали.

Глава 8

Места бывают разные. Места Силы — такие, как выход горной иппокрены. Акупунктурные точки мира с теоретически возможной обратной связью. И Места Поклонения, в которых Нечто возникает из Ничего и остается надолго. Не навсегда, как в иппокрене, но очень надолго. Впрочем, когда как. Естественные и искусственные. Я знаю общие принципы возникновения обеих аномалий.

Первые порождаются самой Землей. В точках соприкосновения тектонических плит, электромагнитных патологиях, над ветвлениями потоков жидкого ядра планеты. Энергия трущихся друг о друга континентов колоссальна. И некоторые ее гармоники способны оказать на человека воздействие. Как правило, органичное, безразличное или даже благотворное. Человек, как ни крути, один из составных элементов планеты. Влияния… я владею терминологией, описывающей их механизм, — метаболизм клетки, электромагнитная активность мозга, всякие психосоматические процессы. Примерно о том же, бывает, говорят в магистратуре, только немного другими словами. Но магистры со мной были бы согласны: даже горный ручей, сто тысяч лет падающий и точащий каменное углубление, — крошечное местечко силы. Природное.

В противовес Местам Поклонения, которые рукотворны, больше адаптированы к человеку и могут носить человеческие черты — положительные или негативные. Иногда такие конструкты зарождаются в производных от Мест Силы точках пространства. Производных — мощь настоящей иппокрены ни один человек не в состоянии выдержать долго: слишком хрупкий у него рассудок.

Иногда некий героический поступок или трагическое событие могут послужить всплеском, стать эмбрионом такого образования. Покосившаяся часовня в месте великой битвы — фокусная точка Места Поклонения. Причем совершенно не обязательно присутствие людей в непосредственной близости — важно то, что она есть и о ней знают, думают, рассказывают. Узел в едином информационном поле, ведь пространство не всегда измеряется физическими расстояниями. Такое Место Поклонения — источник боевого духа для одних и уныния для других. Вообще — для Мест Поклонения характерна специфичность воздействия.

Возможно, между Местами Силы и Местами Поклонения имеется связь, как не может ее не быть и с энергетикой более высокого порядка — космической. Однако я не нахожу ее, связи, логических подтверждений. Не исключено, синапсом этих явлений служили легендарные боги. Но о них я тоже ничего не знаю. Кроме догадок.

Так или иначе — сейчас наш маленький отряд из девяти человек приближался к какому-то древнему, заброшенному Месту Поклонения.

Вик сначала дивился, как это без всякого видения Моисей его просчитал. С одной стороны, вроде бы логично — неприкаянные шли вдоль гор на юг тем же маршрутом, что и Старьевщик с Венди. Глупо было искать другие дороги. Стрельба слышалась при желании, да механист и не скрывался. Вывод, что это именно Вик шумит где-то впереди, в общем-то напрашивался — местные огнестрельным оружием хоть и не брезгуют, но повседневную дичь промышляют все больше луком или силками. Стрельбу расчехляют только ради самой достойной добычи или в случае серьезной опасности. Если раз за всю вылазку придется выстрелить — несколько ночей потом у Хозяина Тайги или Гор, это зависит, где напакостят, прощения просят. А вот так, направо и налево, не щадя боеприпасов и окружения, — это только Инженер может додуматься.

Когда он вдруг перестает громыхать по лесу — значит, погоню почуял и таится. А раз Инженер таится — на добро не надейся, где-нибудь в укромном месте подкараулит и пульнет фарфоркой в лобешник, никакой видок и даже видутана не заговорит. Значит, надо остерегаться мест, пригодных для засады. Вроде бы — ход мысли обоснованный.

Но Старьевщик не мог взять в толк, как Моисей догадался, что поджидают его именно на том скальном гребне. Как будто мало в горах не менее удобных участков ландшафта. Списал все на вожачью мудрость и опыт. Пахан же от прямого вопроса увильнул.

А разгадка оказалась до обидного простой. Менестрель чуть позже под хохот неприкаянных поделился:

— Батько и вчерась два таких представления устраивал. Говорит, Инжэнэр, сука, нашарохался, вальнет дуплетом из кустов и только после расчухается правду искать. Лучше, говорит, несколько разов перебздеть, чем потом евонные дробины из жопы выковыривать. Битый час возле какой-то каменюки проторчали, пока пахан булыжники уговаривал.

У паренька здорово получалось пародировать акцент и манеру общения Моисея с подчиненными — неприкаянные ржали вовсю, хотя, по раскладу, веселиться им особо не приходилось.

Моисей рассказал свою историю, когда бойцы принялись разбивать лагерь — чего уж дальше идти, раз все так хорошо закончилось. Пахан со Старьевщиком отошли в сторону, поднялись повыше, глянули на окрестности. Темнеющее небо на юге предупреждало о вероятном ночном ненастье. Не привыкать, разве что южные ветры, путаясь в горах, дули в этих местах нечасто.

— Че-то перестало у нас все складываться, механист, как с тобой расстались. Ясавэй не справился, сказал: заемная сила ушла, истощилась. Мы, чего уже тогда тихариться, ломанулись к руднику в лоб, но там янычары службу несли как положено. Видутана, опять же, ослаб ни с чего, надорвался что ли. И из Саранпауля к лагерю подоспели, а сейчас вообще подкрепление ханское от самой Югры — откуда так быстро? Одним словом, обложили нас, как лисиц, еле соскочили. Только задницей чувствую: ухватили след, будут теперь на хвосте болтаться.

Вик раздраженно сплюнул — не хватало своих погонь, так чужую подцепили. Пахан дальше поведал, что не все так, конечно, убого, как кажется. Неприкаянных потрепали изрядно, но шестеро, которые при Моисее, это не все, что вообще осталось. Разбежался отряд грамотно — пятью группами в разные стороны, часть за Пояс ушла, тоже вдоль гор, но по другую сторону сейчас идут, другие по дуге на восток, кто через тайгу, кто еще как. Моисей тем путем двинул, по которому отряд на север поднимался, чтобы на себя погоню вызвать. С собой самых опытных забрал, ну и Менестрель подвязался.

Короче, организованное отступление, они даже при самом удачном раскладе планировали именно так рассеиваться. Знали: шуму наделают по-любому. А что, несолоно хлебавши, то не впервой приходится лапу сосать. Жизнь такая неприкаянная — сегодня ты ее, завтра она тебя.

По-настоящему хреново теперь с Ясавэем. Он сам понять не может, куда здоровье девается. Так был просто усталый, жаловался — много зла в себя взял. А восьмого дня утром вдруг опрокинулся навзничь, и подняться уже не смог. Теперь на носилках тащат, и с каждым днем все хуже ему — скоро, кроме как со своими хэге-духами, ни с кем говорить не сможет.

— Мы бы тебя догонять не взялись — ну, идешь и идешь впереди, чего тебя в наши заморочки впутывать…

Вот уж действительно.

— …но такая непруха навалилась. А может, поговорим с твоей ханум? Кроме нее, Ясавэю помочь некому. Он хоть и с придурью, но свой ведь в доску, и вообще — как нам без шамана? Посмотрит, как думаешь?

Вик вспомнил, что с ними самими случилось восьмого дня утром, и немало удивился. Совпадение? К тому же очень насторожили реплики про истощение заемных сил, в которых видутана черпал вдохновение, и признание насчет принятого в себя зла. Очень хорошо это все увязывалось с освежеванными трупами в лесной избушке. Но там-то было дело рук Гоньбы. С другого боку, знай, Моисей о Гоньбе, он бы на таких мелочах не прокалывался — опытный волчара. Или дурачка разыгрывает?

— Это ты с ней и разговаривай, — пожал плечами Старьевщик и как бы, между прочим, поинтересовался: — А что вы вообще, пахан, в Приполярье поперлись?

Моисей задумчиво посмотрел на горы, словно ответ был написан на их прикрытых низкими облаками вершинах.

— Знаешь, Инженер, хоть убей, толком не знаю.

Кто поймет видутана? Он ведь далеко не обыкновенный видок. Хоть слова и выглядят похожими, но между понятиями «видутана» и «видок» — пропасть. Если уж быть точным, правильно говорить выду'тана, но язык Старьевщика и Моисея не способен произнести это так, как должно. Ну и нечего коверкать язык предков дешевыми потугами — пускай тогда звучит на современный манер, людям оно привычнее.

А разница… она не ограничивается тем, что видоки появились после Большой Войны, а выду'тана были, наверное, всегда. И не в том дело, что выду'тана застали богов, созерцали их, говорили с ними. Или что видоков — множество, a выду'тана — единицы. Принципиальное различие: видоки видят, а выду'тана — знают. И еще — то, что знает выду'тана, не всегда поймет даже очень способный видок. Самое главное — иногда то, что знает выду'тана, не понимает и он сам. Разумом. Потому что выду'тана — не весь здесь и уже не всегда человек. Он тадебе, шаман, но даже среди шаманов он выду'тана — шаман Верхнего Мира. Того самого Верхнего Мира, которого, кстати, как и Нижнего, примерно с тех самых пор, когда начали появляться видоки, вроде бы не существует.

Разве можно понять выду'тана — шамана Мира, Которого Уже Нет?

— Мы за Ясавэем увязались. Знаешь, с ним бывает такое — откамлает иной раз ночь у костра, и сам не свой становится, хоть кол на голове теши. И объяснить толком не может — бормочет: мол, грядет былое, идут хозяева хозяев, надо, короче, и все тут. Я-то ему доверяю, видутана про всякие косяки за тыщу верст знает, а где беспредел, там и неприкаянным поживиться можно. Но, когда сюда заявились, я прям опешил — экая тишь да глушь. А Ясавэй напрягся, что борзая из ханской псарни, — вай-вай-вай, нехорошей силы много, вся от Нижнего Мира, куда ж ей деваться здесь. Надо, говорит, брать да тратить, а то плохо будет. Ну я и придумал с рудником аферу.

Моисей прицокнул языком, словно до сих пор гордился своей задумкой. Старьевщик в принципе согласился — способ новаторский. Перехват передачи, работа от чужой личины, блокирование обратного канала. Только фиг бы чего вышло, если б видутана не запитался, случайно либо нарочно — это еще разобраться, от выброса энергии из кровавого генератора ищеек.

— Прикинь, Инженер, я такого трюка еще ни разу не видел. — Пахан подтвердил правильность размышлений механиста. — Ясавэй — шаман сильный, только больше насчет погоды-удачи договориться или болезнь прогнать. А тут — рассчитали направление, видутана подходящий холмик выбрал, на камень сел, бубен поднял, что тарелку на той штуке, через которую связь идет, поводил им по сторонам — и хрясь колотушкой! Потом эту самую колотушку тоже вверх задрал. Ты меня знаешь, мои таланты скромные, много лишнего не вижу, но только даже я почуял, как на его колотушку хэге воронкой наматываются один за другим, а шкура у бубна сама по себе туда-сюда ходит. Веришь — больше недели так сидел, не ел, не пил, только бормотал на своем тарабарском «пухуця-нянгы-хабцянго» всякое. Мне кажется, ему тогда по фиг что делать было — хоть моими словами с Саранпаулем разговаривать, хоть тучи разгонять. Лишь бы качать то, что к колотушке липнет, и с бубна рассеивать.

Вик многозначительно кивнул. Может, и правда — видутана так отводил излишки от волошбы, которую Гоньба вытворила? Якобы выброс сам в Нижний Мир уйти не мог, потому как, по убеждению Ясавэя, туда теперь любым энергиям путь заказан. Старьевщик однажды беседовал с шаманом. Занятие без толмача нелегкое — Ясавэй слишком часто переходил на свою волну, но из немногого Вик понял, что видутана, как и его идейные предки, тщетно ищет и всю жизнь посвятил поискам дороги в Мир Верхний. В который тоже нет пути ни людям, ни живым ни умершим, ни даже духам-хэге.

— Так что, пойдем уломаем твою дамочку нашего шамана глянуть? — поторопил мысли пахан.

— Ну так, — снизошел механист до бренного.

Венди попросила оставить их с видутана наедине, однако сам Ясавэй настоял, чтобы в палатке присутствовали и Моисей со Старьевщиком.

Потому что надо.

Пока девушка занималась осмотром больного, Вик разглядывал внутреннее убранство временного жилища неприкаянных. К походной жизни они были подготовлены не в пример лучше Старьевщика с Венди. Палатка, мест на восемь, из толстого брезента, подвесная железная печь-ведро, стеклянные капсулы со светящимся при нагревании газом. Все по-хозяйски, это вам не навес из одеял.

Ясавэй к Вендиному осмотру тоже особого интереса не проявил, хотя выглядел погано — весь желтый и высохший. Снисходительно давал заглянуть себе под веко, морщился, пока девушка щупала живот, и даже зевнул, когда она взяла его за запястья и попыталась войти в ритм биополя. Похоже, свой диагноз он знал и без вышеозначенных манипуляций.

— Паскудное дело, — подвела итог Венди, — печень уже почти остановилась, почки на подходе, а дальше — дело времени.

— А че теперь делать? — не понял Моисей.

— Умирать, бля, — за девушку проскрипел видутана. — Хэге печень едят… ага… кожу мою сушат… мясо варят, волосы прядут…

— Ты это дело брось! — нахмурился пахан.

Венедис вздохнула:

— На самом деле — у него сейчас такой отток, странно, что до сих пор жив.

Ясавэй хрипло рассмеялся, Вик аж вздрогнул — как ворона раскаркалась. Каждый раз, общаясь с видутана, он поражался его прямо-таки осязаемой инаковости. И сейчас вот — что-то выдавливает из себя через силу, а по эмоциям — будто не умирать собрался, а прическу сменить. Может, у них, у шаманов, так и получается?

— Так перекрой этот самый отток!

Предложение Моисея, казалось, еще больше рассмешило видутана, и Венди тоже горько улыбнулась:

— Это уже единое. Даже если абстрактно удастся определить реципиента и аккуратно отделить… понимаешь… упрощенно — астральные проекции органов уже не в нем и вернуть их нереально. Состояние, стабильно не совместимое с жизнью.

— Почему он тогда до сих пор дышит?

— Не знаю…

Видутана закашлялся, отхаркивая желчь и черную вонючую слизь.

— Семь ночей… чужие хэге считают кости… хэ-хэ-хэ… а хер им в зубы… отнесите на Холат-Сяхль… теперь там буду странствовать… где свои хэге-сихиртя… а им хер… хэ-хэ-хэ… умирать не больно… только Холат-Сяхль подожду…

Венедис озадаченно сморщила лоб:

— Что за Сяхль?

Моисей скривился, словно зажевал пук полыни:

— Гора Мертвецов по-ихнему. Сюда шли, тоже мимо оказались, так он про это место сказки рассказывал. А сейчас все собирается дотерпеть, только не пойму, чем оно ему поможет…

— Хер им…

— Планировали: сегодня дойдем, но раз уж вас встретили, думал, чем поможете. Значит, завтра. Тут недалеко — перевал отсюда виден на юго-западе.

Видутана провалился в беспамятство и затянул на своем сюсюкающем наречии:

— Нум Вэско сян часна маня ядабтагунь? Яха мюй, Сабета яха, Хамба яха, Яптик хэхэ, сян? Мань пирцяв, нянками, сейми е. Харванакэда?

Странно, но, вызывая своих духов, Ясавэй не хрипел и не кашлял, говорил ровно и внятно. Только пальцы слепо скребли по одеялу, пока пахан не сунул в руки шаману бубен и колотушку. Видутана успокоился, но наговоры не прекратил.

— Пошли-ка, ему уже не до нас, — позвала Венедис. — Расскажешь про Гору, это важно.

Вик, чувствуя себя посторонним наблюдателем, потащился вслед Моисею и девушке. По большому счету, суть была ясна, а подробности несущественны. Все становилось на свои места и никак не могло влиять на дальнейшие планы механиста и его спутницы. По логике.

А пахан со свойственной ему словоохотливостью пересказывал историю Ясавэя о Горе Мертвых.

Это было давно, очень давно, еще во времена Потопа, когда волны пришли с юга и докатились до Северного океана, обернувшись потом в ледник.

Слово еще такое… катаклизм.

Жители земель вокруг Каменного Пояса поднялись в горы, потому что боги-братья Вэско Нга и Нум Вэско наказывали там переждать большую воду… Людей здесь всегда селилось мало, край был слишком суров для слабых, и вершин хватило всем.

Поставила свой чум на этой горе семья из девяти человек. Никто ничего плохого про тех людей сказать не мог — такие же, как все, кочевники, добрые соседи. В тундре и тайге всегда соседи добрые — чего делить, когда места на всех с излишком? Про гору никто тогда ничего плохого не говорил — обычная, гор тоже в Поясе немало, не всем даже имена успели придумать. И у этой не было. Но пришла Вода, и небо затянули тучи, и начали сверкать молнии. Люди попрятались в чумы и только выглядывали наружу.

Говорят, с соседней горы видели, как в камни ударила молния. Так бывает — останцы торчат из земли и привлекают к себе внимание игривой богини грома Я'Мини. А потом родился огненный шар и потек по склону. Так тоже случается — молния закручивается в священную спираль, и рождается звезда, которая, если ее не тревожить, улетает на небо. И эта, наверное, спокойно улетела бы, но взвыла буря, и тут же, как судачили потом наблюдатели с соседней горы, вопли людей пересилили шум ветра. Хотя чего тут бояться, смотри и ничего не делай, рождение звезды не каждому дано увидеть, а потом в семье обычно родится тадебе. Это почетно.

Так бы все и закончилось, но Вода ушла, и люди вернулись с гор. Только с этой горы — не спустились. Соседи сначала ждали семью внизу, а потом пошли искать. Нашли пустой чум, и все вещи лежали внутри. Людей не было. Куда они могли деться с окруженной водой горы, да еще без вещей? После обнаружили и их, всех девятерых, — на самой вершине, мокрых, раздетых, мертвых. В глазах, где не выклевали птицы, заприметили ужас. Но умерли несчастные, как знающие определили, от холода-голода.

Тадебе через некоторое время собрались, посмотрели, согласились — в этом месте Силы нет. Никакой. Есть Страх, а Силы нет. Есть хозяин горы, которому до людей дела нет. Если к нему с уважением. Раз так, место не запретное, можно ходить. А Страх… дело добровольное. Иной захочет себя проверить и другим доказать — приходи, не бойся, и уходи, если отпустят. Но лучше все-таки там не ночевать.

Тогда к необычному обыкновенно относились. Да и то — не всякий удар молнии для человека что-то означает. Нет, такого ни один тадебе не рискнет утверждать, такого даже выду'тана не скажет, потому что все на свете одно на одно завязано. Плюнь в костер — и то когда-нибудь откликнется. А тут — молния. Может, это и будет что-то значить, да только когда — через тысячу лет или через десять тысяч — и для человека ли. Одним словом, никакой необходимости из каждого булыжника, которого небесный огонь коснулся, алтарь сооружать.

А вершина с тех пор название получила — Холат-Сяхль, Гора Мертвецов.

Конечно, умные люди стали ее обходить стороной, а смельчаки да сумасброды наоборот — вопреки тому, что старики советуют. Всяко случалось, чаще Гора Мертвецов никак себя не проявляла, но и изводились, бывало, люди, не без этого. Любое ведь место за тысячи лет насобирает свой багаж скелетов…

— Вот… — перевел дыхание Моисей, — все бы ничего, но где-то накануне Войны, зимой, на вершине снова остановились девять путников. Они не были местными, не слушали преданий, не чтили хозяев мест и смеялись над богами. Считали, что не ведают Страха. Да, многое знали, но думали, что знают еще больше. За сто лет до Войны люди вообще начали вести себя неправильно.

Путников нашли через много дней под толщей снега у подножия горы, в основании перевала. Палатка с разрезанным изнутри тентом стояла пустая на склоне Холат-Сяхль. Все вещи — одежда, обувь, припасы — остались нетронутыми. А люди… один из них пытался залезть на дерево. Никто так и не узнал — зачем. На коре кедра остались его ногти, ошметки примерзшей плоти и следы крови. Другой оступился, ночью в горах это просто, сломал себе позвоночник и медленно отошел, покрываясь ледяной коркой, не в силах даже пошевелиться. Третий спалил до кости свои руки, пытаясь отогреть их в наспех разведенном костре. Четвертый сжимал себе виски так, что разошлись кости черепа. Пятая, девушка, умерла коленопреклоненной, те, кто осматривал ее, долго не могли прийти в себя — язык был откушен почти у самого основания. Шестой, главный в группе, попытался вернуться к палатке, но не дошел — изрезал босые ноги о наст и камни настолько, что повредил сухожилия. На морозе и не такое случается. Седьмой, восьмая, девятый — каждый из них встретил страшную смерть, но их объединяло одно — все покинули палатку даже не подумав одеться. В тридцатиградусный мороз. С тех, кто умирал первым, живые снимали и делили между собой исподнее. Погибшего последним было легко определить по намотанному на тело разномастному тряпью.

Никто так и не понял, что напугало путников, что заставило их сломя голову броситься вниз, а потом совершать губительные, бездумные поступки. Что породило безотчетный ужас, или почему этот ужас пришел за ними.

Старики знали ответ, но их никто не слушал. К тому времени люди уже не хотели мириться с непознаваемым. История стала известной. Люди предлагали версии столь же нелепые, сколько невероятные. Они приезжали на это место сотнями, тысячами, стремясь рационально понять, что же случилось с девятью путниками.

Старики знали, но у них никто не спрашивал, потому что ответы стариков невозможно было понять. Рационально.

Старики и рациональность. Вика немного раздражали все эти акынские напевы. Да плюй ты сколько угодно в костер — на скорость протекания химической реакции горения это не повлияет. Если только ты не примешься экспериментировать — нахаркаешь и начнешь с нетерпением ждать неприятностей. Еще хуже, если расскажешь тем, кто истинно верит в их неотвратимость. Может так случиться, что и придут, и аукнется, мало не покажется, надо только уметь ждать. Мозг человека обладает недокументированными возможностями в части влияния на объективную реальность.

Так же как и со Страхом на Горе Мертвецов. Если люди ничего не знали о древних забабонах и даже не предполагали их наличие, попасть под действие было почти невозможно. Для стабильного влияния на непосвященных нужна многочисленность. Присутствие тысяч, знание миллионов. Эффект очень большой толпы.

Поэтому даже самым мистическим случаям можно найти рациональное толкование. Массовый гипноз или иное воздействие на психику — тоже не лучшие объяснения, но логичные. Параллели и хронологическая итерация событий тем более возможны. Но только при существовании некоей общей причины. Для Мест Силы это была бы определенная геофизическая аномалия. Местом Поклонения Гора Мертвецов стала уже после смерти последней девятки. А если это ни то и ни другое… Вик не собирался заниматься разгадыванием ненужных тайн, но был убежден, что случившееся тогда на Холат-Сяхль — трагическая совокупность каких-нибудь обыденных факторов.

Венди тоже пришла к определенным выводам:

— Шаман прав — аномалия отрежет его от принимающей стороны. Дух, скорее всего, останется привязанным к локации, но сохранит индивидуальность. Судя по всему, эти его «чужие хэге» — очень злокачественные образования. Где только подхватил…

Создалось впечатление, что только один Старьевщик понимает, в чем дело. А это, не исключено, было существенным, и Вик решился не мариновать информацию.

— Где? Да возле Саранпауля. Когда аккумулировал мусорные возмущения от того, что вытворяла Гоньба на стойбище. И еще потом блокировал транслятор Кэпа, стравливая собранную энергию.

Девушка нервно перевела взгляд с механиста на Моисея:

— Когда Ясавэю стало плохо?

Мужчины переглянулись, а Старьевщик, кажется, понял, почему это случилось именно тогда и что это может означать. Нечто очень гадкое.

— Утром, восемь дней назад…

— Ой… е! — отреагировала Венди, только что не схватилась за голову и бросилась в палатку.

Моисей непонимающе пожал плечами.

Вернулась девушка очень скоро:

— Собирай людей! Быстро!

Почти бегом. Горы не любят такой моторики. Навстречу ночи. Они не приемлют спешки. Так надо — считает Венедис. Неприкаянные недовольны: вместо привала — сборы, дорога и предстоящее новое обустройство. И все за полдня. Еще раз — горы очень не любят торопливых. Все, кто умер на Горе Мертвецов, ночевали на ней. Об этом уже никто не помнит, но, как правило, остановиться на ночевку вынуждала непогода. Дождь или снег, гонимые ветром. И палатки, чумы, навесы ставились в наступающей тьме — поспешно и нервно. Ночь, ветер и смерть.

Моисей спокоен — его люди злы, но послушны.

Вик тоже спокоен — резкими изменениями обстановки его не расшатать, а в авральных ситуациях он как рыба в воде.

Ясавэй… его не понять. Его никогда не понять. К тому же — сейчас он в беспамятстве, готовится к перерождению.

— Вик, Дракон раздери, в тебе есть одна крайне тупая черта!..

Только одна? Его просто слишком мало знают.

— …ты не можешь действовать в команде! Что мешало сказать сразу!

— О чем?

— Что шаман заимствовал энергию ищеек? И что ему стало плохо после того, как ты спустил на Гоньбу лавину?

— Это же очевидно…

Венедис сплевывает. Ого! Нервы.

— Можешь считать меня идиоткой. Только шевели ногами. Каждая минута — враг. А ты — зазнавшийся кретин. В любой момент времени они берут его жизнь, чтобы править свою.

Это, наверное, значит — регенерируют.

— Почему именно его?

Вик не видит, но девушка закатывает глаза:

— Он взял принадлежащее им.

Оседлал сопутствующие потоки и сгладил возмущения, порожденные именно их силой. Цели непринципиальны. Взял удар на себя. Вступил в контакт. Теперь они дотягиваются и забирают. Не спрашивая — они вправе. За все надо платить, каков бы ни был твой изначальный умысел.

Почти то же творится и с обычными людьми, когда исходят их боги. Только еще хуже.

— Интересно, почему шаман просил, чтобы и ты остался тогда в палатке? — вдруг интересуется Венди.

Вик смеется. Есть на то причины. Борется с желанием уязвить и попижонить. Зачем просил? За тем, что механист, вероятно, единственный здесь, умеющий мыслить.

И он отчасти прав. Любой выду'тана всегда нуждается в помощнике. Толмаче, человеке, способном пересказать словами то, что шаман Верхнего Мира знает душой. Так повелось. Помощник выду'тана — его язык для Среднего Мира.

Вик смеется:

— Хотел, чтобы мы вдвоем пошли с группой Моисея.

— Зачем мы им?

Старьевщик бы спросил по-другому: зачем им самим семеро неприкаянных? А Ясавэй бы поставил вопрос совсем иначе: зачем двое и семеро некогда триединому Миру? Механист умеет складывать простые числа, неужели остальным это так трудно?

— Очень просто, вместе с неприкаянными нас — Девять!

— Тройной триквестр? — сама у себя интересуется Венедис.

— Три в кубе? — блистает познаниями в математике Моисей.

Вик не спорит — пускай в кубе, ну его в жопу, пускай хоть в додекаэдре. Для пахана что квадрат, что квадратный корень — одинаковая абракадабра. Зато даже механисту известно, что три — это минимальное количество участников для достижения и фокусирования эмоционального резонанса. Триквестр? Старьевщику понятнее — триангуляция. А вот девять — оптимальное количество с точки зрения управляемости конструкцией изнутри.

И еще — на девятый день завершается умирание физического тела, девятой волной шторма разбивает суда, девять даров несут познавшие, и девять кругов ада проходят ищущие. Девять — это целых три раза по три. Только все это не дает ключа к разгадке — отчего на Холат-Сяхль систематически умирают именно в таком количественном составе.

Гора Мертвецов встретила тревожно. Пока ставили палатку и натягивали растяжки в наступающей темноте и порывах ветра, Вика не покидало накатывающее волнами беспокойство. Зудящее и чем-то знакомое. Остальные спутники тоже заметно нервничали, огрызались и время от времени замирали, вслушиваясь в завывания стихии. Никак не реагировал только Ясавэй — он так и не приходил в сознание. Но ничего и не случалось, никакие дьяволы не выскакивали из сгустков тени от загораживающих солнце гор.

Еле поспели управиться до дождя — не сильного, но промозглого, как и положено в эту пору года. Когда все собрались в палатке (она со скрипом, но вместила девятерых), устало, без аппетита перекусили холодным мясом с горячим чаем, завернулись в одеяла, по традиции всех путников собираясь уснуть под травлю походных баек, неожиданно очнулся видутана и невнятно, но настойчиво потребовал свой бубен.

— Он че, камлать собрался? — невесело пошутил кто-то из неприкаянных.

Старьевщик так и не удосужился запомнить имена своих спутников. Венди, например, уже легко общалась и болтала с каждым из них, но Вик не был способен работать в команде.

Бубен видутана дали, но на этот раз без колотушки — положили на грудь, ладони разместили сверху. Шаман поскреб ногтями по натянутой коже инструмента и угомонился, Вик обратил внимание — на желтоватой поверхности пальцы Ясавэя казались совсем черными, по-старчески скрюченными. А ведь видутана не намного старше его самого.

Моисей затянул какую-то свою очередную легенду со слышанным тысячу раз сюжетом, но, как всегда, новыми подробностями.

Скучную.

Раздражающую.

Тревожную.

Заглушаемую неистовством непогоды снаружи и пугающим хлопаньем палаточного тента под ударами ветра.

Бла-бла-бла — здесь, наверное, нужно смеяться.

Молчание.

Тягучая, передержанная пауза.

Кто-то шевелится под своим одеялом… кто-то втягивает носом воздух… кто-то скрипит зубами…

— Задолбало все, — вдруг произносит, кажется, Менестрель, и пахан окончательно затыкается, и Ясавэй неожиданно, заставив встрепенуться, бьет в бубен обманчиво немощной рукой.

Получается громко — бубен звучит душевно. И в душах. Не все звуки, чтобы поглотить разум, должны разрывать барабанные перепонки.

Теперь Вик вспоминает, почему липкое беспокойство кажется навязчиво знакомым.

Даже мои чуткие уши не в силах уловить колебания воздуха, но мне знакомы симптомы Страха такой природы. Легкая сосущая вибрация… как бы объяснить… не тела — души? Нет, не ее, все-таки чего-то физического, но более глубокого, чем мышечные рефлексы. Объяснять чувства намного сложнее, чем принципиальные схемы. Хоть я и сам мастер настоящего ужаса. Я, механист, понимаю механизм распространения Страха, только это не очень помогает бороться с его парализующим действием. Потому что испытываемое сейчас — не безотчетная эмоция, а вполне механический эффект. И противопоставлять ему волю практически невозможно.

Вот она — первооснова, нить, на которую нанизаны все случившиеся здесь трагедии!

Я знаю единственный способ борьбы со Страхом, но это метод одиночек. Ярость. Как часто я использовал ее в бою, противопоставляя настроенному на тревожные частоты транслятору! И сейчас гнев касается сознания, рефлекторно выталкиваемый из глубин личности. Устроить резню, чтобы не сойти с ума? Достойнейший выход — браво, Инженер.

Я вижу лица своих спутников — тусклый свет стеклянных колб освещает широко распахнутые глаза и расширившиеся зрачки. Трепетное оцепенение в любой момент может смениться всеобщей паникой. Три раза по три — идеальное количество Для эмоционального резонанса. Не хватает толчка — взбесившегося механиста с окровавленным палашом или шаровой молнии, как это случилось во времена Потопа. Все-таки свет в палатке — это хорошо: не дает дезориентироваться и отпустить Страх на волю. И драться при освещении, если кто-то найдет в себе силы мне сопротивляться, намного легче.

Хочется бить себя по щекам, но, упаси Зеленое Небо, делать резкие движения. Может быть, все пройдет? Стихнет или переменится ветер, и мы доживем до утра, как напуганные удавом кролики в теплых кучках собственного дерьма, и больше никогда не отважимся вспоминать эту ночь. Но так, как есть, я долго не выдержу. Они — не знаю, я — нет, меня распирает от адреналина.

Отвлекись. Посмотри на шамана, неподвижного, как труп, и на его ладони поверх мембраны расположившегося на груди потертого бубна, и на его подрагивающие пальцы. Пальцы — они живые! Чуть касаются натянутой на бугристую обечайку лосиной кожи! Так-тук… секунда… так-тук. Это ритм нормального сердцебиения. И даже медленнее. Давай, как там тебя, выду'тана, давай — правильные такты уравновешивают мозговую активность, дыхание и сокращения сердца. Ты выбрал необходимый всем нам ритм. Может, он уже давно настукивает, просто я лишь сейчас услышал?

Кто еще? Я опять заглядываю в глаза товарищам по несчастью. Венди, Моисей… Но пока только у одного зарождается искра, и неудивительно, что именно у него. Гармония звуков — его душа. Все хорошо — мы медленно ломаем самоубийственную силу тройного триквестра. Я — диссонансом ярости, Ясавэй — своим сомнабулическим постукиванием, а он — прислушиваясь. Как могу тихо, чтобы никого не спугнуть, шепчу:

— Менестрель, Менестрель, пой, пой, Менестрель.

Ты сможешь, без гитары, под незатейливый монотонный «так-тук», ты найдешь слова, Менестрель, ведь музыка — это твое Я. Только не делай лишних движений…

Пересохшие губы парня шевелятся, он пробует на вкус ритм шамана, и звуки, тихие звуки застенчиво разбавляют вязкую атмосферу:

За… сы… пай, до рас… све… та оста… лось чуть-чуть, ты уста… ла и на… до поспать. Ухо… ди в цар… ство снов, обо всем поза… будь, и душа переста… нет страдать. Лунный свет из окна на холодных камнях потускневшим блестит серебром. Засыпай, пусть уйдут от тебя боль и страх, и неважно, что будет потом.

Мальчишка немного раскачивается в такт печали песни, и уже не он к Ясавэю, уже бубен подстраивается под аккорды несуществующей гитары. Венедис отстраненно улыбается.

Пусть приснится тебе голубая река, Кони в сумерках на берегу. И дорога, что лентой уходит в закат. Я чудесный твой сон сберегу…

Ох, дьявол же, Менестрель, где ж ты такие стихи-то берешь, что ж ты, сука такая, с людьми-то делаешь? Неприкаянные — сначала один, потом Другой, тоже двигаются, зачарованно, вправо… влево…

Первый раз я жалею, что я не колдун, Я бы в птицу тебя превратил. И отправил туда, где тебя не найдут, От врагов и от смерти укрыл…

Вик хотел бы знать эти слова, запомнить, чтобы когда-нибудь спеть. Побери его Зеленое Небо, Драконы, Убийцы, Горы Мертвецов, он хотел бы петь эту балладу здесь, сейчас, вместо пацана, и пусть голос у механиста как скрип несмазанных шестеренок, он хотел бы петь именно эту балладу! Для той, кто отстраненно улыбается…

Я вплету в твои сны отражение звезд из серебряной чаши с водой. Ты пройдешь по дорогам видений и грез, что волшебной встают чередой. Но светлеет восток, и исчезла луна, гаснут звезды в небесной дали. Скрип замка разобьет мир волшебного сна. Просыпайся. За нами пришли…

Последние слова рвут все — хрупкое равновесие, страх, ярость, ничтожный ветер. Где ты, мальчишка, не умеющий держать меч и стрельбу, находишь такое оружие? Каким по счету чувством ты определяешь правильность выбора своих песен? Магия механизмов, мыслей, шаманов, Мест Силы, храмов, богов, космоса — мусор. Пыль и прах перед магией Менестреля.

Парень смело тянется за гитарой, неприкаянные ошарашены, но теперь расслаблены, Страх никуда не ушел, но всем на него уже наплевать. Только пальцы шамана все так же поглаживают натянутую кожу бубна — так-тук… секунда… так-тук. Это камлание запомнят все и навсегда.

И колышется палаточный полог.

Да что же это такое? Вик мгновенно определяет, кого нет, — и когда это она успела выскользнуть? Не заметил, ибо увлекла магия Менестреля.

Зная, что разделяться сейчас противопоказано и что именно сейчас тройной триквестр резонирует в позитивной плоскости, Вик полез наружу — все одно в палатке находилось уже меньше, чем девять человек. Моисей должен присмотреть за своим стадом.

Зрение пока не отошло от рудников, и только это позволило рассмотреть в кромешной темноте и валившейся с неба слякоти тонкую фигурку, упрямо карабкающуюся вверх. Она что — с ума сошла? Да еще без верхней одежды — неужели проклятие этого места не ограничивается волнами паники? Вик, оскальзываясь, как мог, быстро потащился вдогонку. Странно — на воздухе более отчетливо чувствовалось, что гнетущее ощущение появляется и усиливается не в порывах ветра, а когда он дует ровно и не очень сильно. Вик на ходу попытался определить направление: где-то рядом, что и не удивительно: инфразвук не распространяется далеко.

Девушку механист догнал только тогда, когда та сама остановилась на небольшой ровной площадке и опустилась на колени. Отчего-то Вик боялся, что прямо в эту площадку сейчас ударит молния или случится еще какая-нибудь горесть. Ничего такого не произошло — только Венди закричала, перекрывая ветер. Старьевщик прыгнул вперед и схватил ее за плечи — Венедис этого, казалось, не заметила, и на глазах выступили слезы — отчего-то механист знал, что это именно слезы, а не капли дождя.

Дождь тоже падал на лицо и все-таки смешивался со слезами, но Венди не мигала и смотрела в одном направлении. Вик попытался проследить куда. В никуда — куда-то вверх, в затертое тучами небо, и на запад. Отсутствующим взглядом, словно вот так, без подготовительной медитации, Венедис смогла вывалиться из объективной реальности.

Старьевщик подождал около минуты, потом легко встряхнул девушку — даже если это и была медитация, то крайне рискованная под северным холодным дождем и практически в одном исподнем вместо одежды.

— Эй…

— Спасибо, — прошептала княгиня, но механист не понял, кому адресована благодарность.

По логике, вроде бы ему, но по тону и отстраненности — скорее как раз таки небу.

— Спасибо…

Точно — небу. Вик на всякий случай провел ладонью перед лицом спутницы. Никакой реакции. Надо было что-то делать, а не ловить на излишне свежем воздухе что-нибудь вроде двусторонней пневмонии. Тем более уже имелся в наличии легкий сдвиг по фазе — и это как минимум.

Под воздействием низкочастотных колебаний с человеком на самом деле могут случаться неприятнейшие вещи — функционирование всех органов завязано на период сердечных сокращений, оттого резонансы в кратных тому диапазонах повреждают рассудок, оставляют рубцы на миокарде, способствуют иным летальным последствиям. Палыч рассказывал о своих экспериментах в этой области, закончившихся продолжительной мигренью и еле устаканившимся артериальным давлением. Все-таки технологии точечного радиоволнового воздействия на мозг оказались более безопасными для оператора, а вдобавок — компактными и экономичными. Как говорится, большое механистское спасибо заброшенным мастерским Древних.

Мужчина снова потормошил Венедис — безрезультатно. Понадеявшись, что та не станет сопротивляться и не вынудит применить силу, Вик аккуратно взял девушку на руки и медленно пошел вниз. Тело Венди было легким, расслабленным и прохладным. Как и положено при трансе — не хватало, чтобы и остальные члены группы начали задумчиво разбредаться во все стороны.

Уже возле самой палатки Старьевщик и впрямь заметил еще один силуэт. Собирать по предгорьям и таскать на закорках никого, кроме Венедис, механист, понятно, не подписывался.

— Куда собрался? — Вик вложил в свой голос силу, уверенность и максимум приказных интонаций. — В палатку! Быстро!

— Да ты чего, Инженер? — ответили из темноты. — Я же просто поссать вышел…

Старьевщик всерьез беспокоился за Венди, но утром она повела себя совершенно, с женской точки зрения, нормально — принялась расчесывать свои волосы, наспех вытертые Виком по возвращении в палатку и оттого находившеся в беспорядочном состоянии.

Неприкаянные, вывалившись наружу, шумно обсуждали события ночи и прикидывали, кто оказался насколько далек от подмачивания белья и репутации. Большинство из группы Моисея могли видеть события на различную степень глубины, но все сходились во мнении, что испытанного невозможно было определить тонкими чувствами. И сейчас никаких эффектов. Мол, ненормальный фон у места, конечно, присутствует, даже отчетливый, но фокус смещен от горы к перевалу и к недавнему осязаемому страху имеет только косвенное отношение.

Вик высунулся из палатки и прищурился — под утро дождь перешел в снег и вся округа была покрыта резким для глаз плесневело-белым налетом. Ветер уже не дул с юга, а слегка сквозил в более привычную восточную сторону. Ну да, не свойственное местности направление движения воздуха и обязательные требования к скорости потока объясняли редкость испытанного явления.

— Может, механист растолкует? — поинтересовался пахан. — Если бы не его чуйка, я бы кому-нибудь тогда в горло вцепился.

Старьевщик пожал плечами — рассказчик из него получался, если сравнивать с тем же Моисеем, прямолинейный и скучный:

— Где-то здесь среди камней полость есть, не исключено, что образовалась, когда молния тысячи лет назад в останцы ударила. Если ветер с нужной силой и в правильном направлении дует, возникают низкочастотные колебания. Они на психику и давят.

Никакой, одним словом, магии. Да, можно было выразиться и цветистее. Например, что в природе случается и так — скалы поют свирелью, но здесь какая-то из окружающих угрожающе молчала в слышимом человеком диапазоне. Зато скребла по нервам инфразвуковым свистком. Возможно, Вик примерно так и подумал, но озвучивать подобный полет лирической мысли поленился или заробел.

— И чего, от этих колебаний можно и кони двинуть?

Кони двинуть можно от чего угодно — даже подавившись перловкой. А от страха… теоретически — если с сердцем проблемы. Все-таки механисту казалось, что звуки скал — это только условие, а причины убийственной потери контроля у людей могут быть самые разные. Дрей Палыч в драке тоже не ограничивался трансляцией сигналов с необходимыми параметрами — резонансный генератор в его посохе формировал ветвящиеся коронные разряды, явление не только пагубное для тонкой энергетики, но и жуткое внешне. Одним словом, удручающий противника эффект достигался комплексными методами.

Тогда, при Потопе, последней каплей, после которой люди уже не смогли вернуться в адекватное состояние, скорее всего, стала шаровая молния.

— А отчего в последний раз погибли? — продолжил любопытствовать Моисей.

— Да я почем знаю? — отмахнулся Старьевщик. — Это непринципиально — медведь-шатун, лавина, да хоть звезда с неба сковырнулась…

Еще, наверное, существенным является количество участников — девять и в самом деле хорошее число для неконтролируемых порывов, как деструктивных, так и созидательных. Угораздило же их самих завалиться на ночевку в таком составе! Если уж на то пошло — повлиял Ясавэй, а не воля провидения, так что вопросы к шаману назрели серьезные. Беда в том, что видутана и в нормальном своем состоянии на любые вопросы отвечал вроде бы охотно, но так, что даже переспрашивать не хотелось. Дабы ненароком не спровоцировать вывихи извилин.

Но механисту очень сильно захотелось разузнать конкретику и заодно поинтересоваться насчет общего состояния здоровья. Тем более что из палатки Вик еще не выбрался дальше плеч — для беседы с шаманом можно было ограничиться минимумом перемещений. Старьевщик перелез через все еще прихорашивающуюся и возмущенно фыркнувшую Венедис и оказался рядом с Ясавэем.

Однако преобладающая доля тяжелого воздуха внутри палатки исходила именно от видутана — тот все так же, как днем ранее, медленно и неотвратимо умирал. Но был вроде бы в сознании — встретил механиста осмысленным взглядом.

— Зачем мы тут? — без предисловий начал Вик — боялся, что шаман в любой момент может потерять ясность ума.

— Все… за своим, — прошамкал видутана.

Старьевщик скривился — изо рта шамана отчетливо пахнуло скорой смертью.

— Я?

— Скоро… поймешь.

Вот и думай — знает шаман что-нибудь существенное или только абстрактное, что все девятеро здесь оказались не зря. Ну, насчет себя-то должен быть в курсе.

— А сам?

— Буду здесь… странствовать… мое место будет… пока пути не откроются…

Ясавэй перевел дыхание — слова давались ему с трудом. Все-таки он верил, что когда-нибудь найдет дорогу в Верхний Мир. Не спорить же с умирающим.

— Место хорошее… покойное… человечьей силы много… над чужими хэге посмеюсь… когда придут…

Придут, значит, без всяких если.

— Отнесите… к источнику…

Какому такому источнику? Но уточнить Вик не успел — видутана закатил глаза и перешел на нечленораздельный шепот. Механист вздохнул — даже в паре часов от смерти шаман исхитрился вместо консультации проехаться по ушам.

— Источник — на самом перевале, — пояснила Венедис как ни в чем не бывало. — Но мы сейчас в другое место сгоняем по-быстрому. Тащи свой армилляр.

Старьевщик выгреб из рюкзака устройство, доверился ощущению, что сейчас Венди знает, чего ей надо, и двинулся следом. Прямо на ту площадку, откуда ночью по-рыцарски волок свою спутницу.

— Помнишь чего? — Механист попытался выбросить из головы мысль, что в той части ночного происшествия, когда девушка была хрупкой и беззащитной, а он — мужественным и сильным, присутствует изрядная доля романтики.

— Только самое существенное, — нахмурила лоб девушка, а Вик даже обрадовался — не помнит, оно и к лучшему.

Хотя немного обидно, не без этого. Самое существенное — что?

— Мы все тут не зря оказались. Иначе я бы ни за что не увидела след. — Венди остановилась на площадке и повернулась вроде бы точно в ту сторону, куда смотрела ночью. — Попробуй вычислить координаты.

Чего там пробовать? Вик начал колдовать над армиллярной сферой — отрегулировал уровни ориентировал по компасу, выставил отвес и начал ловить в визир Солнце.

— Что за след? — спросил, не отрываясь от работы.

— У этих твоих Древних на каждом шагу были точки приложения энергии. Причем такой сильной, что до сих пор угадываются трассы. Ими весь эфир, как шрамами, исковеркан — что-то важное из прошлого просто теряется.

— И чего тут важного? — Механист закончил измерять углы и перекрестил ободья сферы в проекции текущего положения на поверхности планеты.

Сейчас, пользуясь эквиториумом, он мог рассчитать координаты и расстояния относительно значимых географических объектов. Например, до Ишима — Вик совместил деления на логарифмических дисках-тимпанах — по прямой было аккурат девятьсот девяносто четыре километра. Теперь, если статично задать второй парой подвижных обручей координаты столицы каганатов, то можно в любое время отслеживать свое положение относительно города городов. Никаких точных привязок к объектам по западную сторону Каменного Пояса, понятное дело, в таблице не прилагалось, но это и не принципиально.

Вообще же в сфере навигаторами использовалось до четырех пар армилляров: одна для текущей координаты, а остальные — для триангуляции. Одним словом, ходить с таким прибором знающему человеку — сплошное удовольствие. Вот только Вик снова посетовал на конструкцию: все манипуляции с устройством приходится выполнять на корточках. Надо будет при удобном случае смастырить что-нибудь вроде раздвижного штатива.

Знал Старьевщик и запрещенные в каганатах схемы доработки армилляра, при использовании которых на предварительно заданном маршруте сложные вычисления не требовались. Раскрутил гироскоп, сделал поправку на прецессию — и наблюдай, как координатная метка сама отслеживает твои же перемещения. Со стороны процесс выглядел совершенно мистически, но на самом деле — чистой воды механика.

За такими сладостными размышлениями Старьевщик чуть не упустил нить беседы. Венедис рассказывала, что важным в той части истории про Холат-Сяхль, когда на нее началось массовое паломничество любопытных, является причинная связь горы с неким местом на западе.

— Видишь ли, инверсный след третьего уровня просто так не возникает. То, что произошло здесь, связано с неким событием, случившимся там. Эта цепочка для нас — явный указатель.

На взгляд Вика, девушка переоценивала собственную значимость для мира. Поверить, что несколько сотен лет назад последовательность громких и трагических происшествий свершилась только для того, чтобы сегодня послужить знаком взбалмошной девчонке, было нереально. Но Венди утверждала обратное:

— Ты попадаешь в ловушку своей примитивной и ограниченной прямыми следствиями так называемой логики. Ни в коем случае одно не вытекает из другого. Область, в которой мы находимся, искусственна во всех пониманиях. Сам говоришь; ветер шумит в полостях скал — это просто ирония вероятностей. Соотношение мест, о котором я говорила, тоже носит хм… рукотворный характер. И наличие людей в этой пустыне, мягко говоря, непредсказуемо. Возникновение Поклонения — тем более нетипично. Это же полный бред — устроить такой ажиотаж из-за спорадической смерти. И это только то, о чем мы знаем.

— Вот как? — ухмыльнулся Старьевщик. — Кто-то недавно говорил…

— Мол, чем невероятнее событие, тем меньше в нем случайности. Об этом и речь, а «тогда» или «сейчас» не имеют никакого значения. Мы с тобой здесь сами — как блохи, путешествующие на кошке. Может быть, это место еще проявит себя совсем по-другому и в данный момент только накапливает свой багаж вне закономерностей. Сейчас — просто один из эпизодов. Глупо им не воспользоваться.

Не воспользоваться — глупо.

Не воспользоваться — глупо.

Глупо.

Не воспользоваться.

Может быть, не все случайности эпохальны? Может быть, бывают случайности, далекие от судеб всего мира? Этакие частные случайности для пары человек?

Вик решился:

— Мне кажется… обстоятельства… если мы станем ближе… ну…

Это были не те слова, которые механист умел говорить. Инженер — невозмутимый и бесстрастный. Гроза борделей. Наверное… кажется… он даже слегка покраснел.

Венедис старательно отвела взгляд в сторону:

— Я подозревала, что ты можешь неправильно истолковать четвертую карту… Виктор… в тебе масса достоинств. Но я предназначена Убийце. А ты — не он. К сожалению.

Нет более обломных ответов. Останемся друзьями…

Вот и ладно — жесткие точки над «ё» и ничего лишнего.

Безнадежно и мучительно помолчали.

— Ты разобрался с координатами?

— Давно уже.

— Теперь посчитай координаты второго места. — Венедис указала рукой на запад.

Старьевщик рассмеялся — как она представляет вычисление положения точки в пространстве по одному только азимуту?

— Не по азимуту, — поправила Венди, — а по направлению. Абсолютному.

— Это типа не одно и то же? — Вик продолжал потешаться.

— Твой азимут — выдумка механистов для оправдания их беспомощности.

У видоков, оказывается, все просто — ткнул пальцем и подавай координаты. Где-то «там», градус туда-сюда, ведь чуйка — штука железобетонная. Не то что всякие широты, долготы и прочие умозрительности. Несколько смущало разве что соседство понятия «абсолютный» рядом со словом «направление».

Венедис глубоко вздохнула, словно разговаривала с малолетним:

— Физическая связь оставила примерно такой след… — Она провела пальцем кривую, которая возникала где-то за горизонтом, рассекала небо, вихляла и заканчивалась под ногами.

О да, рассчитывать корреляцию такой легкомысленной траектории — все равно что искать начало радуги.

— …но ты, механист, вместе со своей замудреной геометрией всю жизнь угробишь, но ничего из этого не вычислишь.

Хорошо хоть, что статутная княгиня отдает себе отчет в подобных вещах. Хотелось бы знать, на что же тогда способна «ее» геометрия.

— На многое, — успокоила Венди, — астральная математика проста для восприятия. Какое, говоришь, кратчайшее расстояние между двумя точками?

Вик почесал нос — он вдруг осознал, что девушка может оказаться права.

Глава 9

Иногда приходится признавать, что разум зашорен прописными истинами и логика присуща даже самым трансцендентальным реалиям. Потому что логика непогрешима, а физика фундаментальна. Они основа любых явлений, просто понимание этого у каждого свое. А человеку свойственно ошибаться, усложняя там, где все намного проще. Причем человек рисует свой мир, кажущийся ему обоснованным и понятным, и так вживается в него, что извлечь его из-условностей, к примеру, планетарной координатной сетки невероятно сложно.

На собственной шкуре — смеюсь над милашкой Венди, не сдерживаю играющее в заднице веселье, очередной раз убеждаясь, что ум и красота обратно пропорциональны. До тех пор пока не догоняю, что меня самого, похоже, природа не осчастливила ни первым, ни вторым. Насчет второго-то я никогда не питал иллюзий, а с первым вон оно как получилось…

Сначала девчонка тычет пальцем в землю — мол, можешь определить местонахождение точки? Хлопаю глазами — уже ведь сделал. Морщит свой острый носик — не здесь, а там. Там — это где? Готов покрутить пальцем у виска, и тут она, паршивка, начинает объяснять мне, умнику, что Земля-то у нас круглая. Кто бы мог подумать? И я засовываю свой смех туда, откуда он вылез. Венди довольна произведенным эффектом.

Зачем ей, спрашивается, глобус, если для нее пространство — неискривленная поверхность планеты. Чего мне остается делать — изготавливаю на лице кислую мину.

Сможешь посчитать? Девчонка указывает чуть ниже линии горизонта — вот ее абсолютное направление. По прямой, которая есть кратчайшее расстояние между точками. Вот так-то. Смогу, что может быть проще.

Азимут я знаю. Угол по вертикали могу измерить. Радиус планеты помню. Указанное Венди направление — хорда по отношению к окружности Земли. Погрешность будет, но не критическая — высоту горы, на которой мы стоим, можно прикинуть на глаз. А вообще — расчет элементарный. Если, конечно, не ориентироваться тупо на палец.

Девчонка согласна: пальцем — это пижонство. Она вытаскивает из подсумка биолокационные рамки, чего только у нее там нет в загашнике, и я наблюдаю, как серебряные проволочные стрелки, дрожа, указывают одна практически строго на запад и другая — почти аккуратно на горизонт. Если и ниже видимой линии, то градусов на пять. Пять градусов отклонения — это дуга навскидку около тысячи верст длиной. Сейчас измерю точно.

Ну, дурак, дурак — где роспись поставить?

Старьевщик, бурча под нос, что на близких дистанциях такой способ определения координат фиг сработает, взялся двигать шкалы на армиллярной сфере. Время от времени он отрывался от прибора и чертил на земле какие-то треугольники и формулы. Пересчитывал градусы в радианы, катеты в гипотенузы и вообще — безжалостно камлал по-механистски.

В конце концов обозначил и вторую точку:

— Хм… интересно.

— Что?

— Вот мы, — Вик показал на перекрестие обручей, — шестьдесят один градус северной широты и по-старому пятьдесят девять восточной долготы. Ну, или ноль по Мертвой. Вот твое Место — шестьдесят три северной и сорок один восточной по-старому. Минус восемнадцать или триста сорок два, это одно и то же, по Мертвой.

— Это принципиально — по-старому или по-новому?

— Да нет, конечно. Существенно, что практически одинаковая широта. В той схеме, которую ты рисовала, мы и остров тоже находились на одной параллели. Может, это и есть его координаты?

— Возможно. А сколько до туда?

Старьевщик задумался — еще одно необычное совпадение. Сколько их вообще должно быть, этих необычных, чтобы переродиться из цепи случайностей в одну стопудовую закономерность?

— Девятьсот девяносто четыре километра.

Про то, что отсюда до Ишима ровно столько же, Вик решил не рассказывать. Зачем провоцировать девчонку на новые откровения про сакральную знаковость? Тем более — сама по себе цифра механисту не говорила ни о чем. Можно будет на досуге, если он когда-нибудь появится, поразмышлять, впрочем, нумерологией Старьевщик не увлекался. Потому как что-что, а это самое что ни на есть шарлатанство.

И еще — очень навязчивая аналогия Мертвой звезды и Горы Мертвецов на нулевом ее меридиане. Нашелся наконец пуп мироздания! Игра слов — не более. Что ты будешь делать, механист даже чертыхнулся про себя, скоро в каждой мелочи начнет мерещиться скрытый смысл!

— Далеко, — присвистнула Венди, узнав расстояние.

— По прямой. А по факту смотри, чтобы в полтора раза больше не получилось.

— Вот и нечего рассиживаться! — Девушка жестом поторопила Вика: мол, собирай быстрее свои манатки. — Отнесем шамана к источнику и вперед.

— А источник-то где? — Механист, опустившись на колено, сложил армилляр.

— Вон, внизу, фокусная точка. Никакой истинной силы — просто статичная привязка.

Условный центр поклонения представлял собой одиноко торчащий посреди седловины останец, напоминавший по форме треугольный парус. Ничего примечательного — камень как камень. Вик фыркнул: а что мы хотели — духовой оркестр, фейерверк и мраморную стелу, подпирающую небеса?

Однако, когда неприкаянные собрали палатку и снесли Ясавэя вниз, к останцу, какой-никакой памятный знак на камне все-таки обнаружился.

Железная табличка, покрытая махровым слоем ржавчины, с изображением угловатого мужского профиля и еле различимым текстом. Вик попытался сковырнуть налет ножом, но верхняя часть доски была разрушена коррозией почти до дыр, а внизу удалось различить лишь слова «ИХ БЫЛО 9» и правее, более мелким шрифтом: «…яти ушед не …увшихся… звали мы э ревал и… ни… Дятло…».

Выше, совсем испорченные временем, вероятно, значились имена этих девяти несчастных.

А может быть, эти девять были из совсем другой легенды, забытой или не рассказанной шаманом.

Старьевщик не стал обременять себя размышлениями, чьим конкретно именем назван перевал в память, как он понял из обрывков текста, об ушедших и невернувшихся. Судя по профилю, этот Дятло… был парнем волевым и решительным. Если только, как это часто бывает, изваяние героя не имеет с оригиналом ничего общего.

Вик, по старинному обычаю, подобрал небольшой булыжник и положил возле таблички. Как овеществленное свидетельство почтения. Пускай миллион человек оставят у твоей могилы камень — и вырастет гора. Раздавит, наверное, то, что оставалось от человека, но будет заметна издалека. Гора, не человек.

Только и без камня никак нельзя: если ни у кого не пошевелилось нагнуться и принести — что ты был и как жил ты, а?

Возле останца камней не было — ни одного. Сила у места присутствовала, а вот камней не было — может быть, раньше совсем по-другому проявляли внимание. А сейчас, наверное, совсем мало народу здесь проходило. Никого.

Глянув на механиста, положил камень и Моисей, потом остальные неприкаянные — получился невысокий тур из семи булыжников. Хоть что-то — на девятерых упокоенных, или скольких тут на самом деле забрали горы?

Венедис за камнями не следила — чуть в рот не заглядывала умирающему видутана. Тот бредил совсем уж беспредметно, но девушка вслушивалась. То ли зацепку искала, то ли и вправду — понимала. А шаман распрягался то про кипящий чайник духов хэге, то про закрытую крышку мира нув'нянгы, которого Венди, переспрашивая, именовала «навью». Переспрашивать, кстати, у шамана даже при его здравой памяти бесполезно.

В конце концов Ясавэй жестами дал понять, что пора закругляться. Ткнул пальцем в Старьевщика:

— Инженер, убей мой пензер.

Вик вопросительно перевел взгляд на пахана. Тот указал на бубен:

— Наверное, чтобы никому не достался.

— А убить как?

— Совсем убей, — еле просипел видутана.

Старьевщик повертел в руках инструмент шамана. Выступы по краям делали бубен похожим на большую шестеренку добрых пяти пядей в диаметре. Совсем убить? Сам попросил — Вика всегда нервировала игра в иносказания. Он размахнулся обеими руками и с силой опустил обечайку инструмента на камень. Обод переломился, а бубен, совсем по-человечески выдохнув, сложился пополам. Теперь он напоминал обыкновенную тряпку с кусками досок по краям. Это то, что называется убить насовсем?

Ясавэй протянул руку — дай! Вик подчинился.

— Теперь уже — иди-иди, — снова забормотал видутана, — большое говно… у тебя есть… носи… судьба такая… а мне мешает сейчас.

Последней фразы шамана, кроме Старьевщика, никто не слышал.

Ясавэя оставили возле камня с ржавой табличкой. Завернули в одеяло, прислонили плечами к останцу и двинулись на юг, через перевал. Податься на запад можно было, не преодолевая седловину, но и Венди, и видутана считали, что проход через фокусную точку Места собьет с толку любую ищейку — что ханскую, что Гоньбы. Чуть позднее Моисей планировал свернуть вообще на восток, подняться на виднеющуюся поблизости безымянную высоту, обойти ее по траверсу через южный склон и только потом, петляя в лабиринте гор, отправиться на противоположную сторону Пояса.

Вик обернулся — шаман полулежал, укутанный в одеяло, сжимая в руках остатки бубна, и улыбался. Здесь ему нравилось. Легкий снег падал на лицо Ясавэя и уже не таял. Наверное, видутана так и умрет — с улыбкой во весь рот. Птицы и ветер очистят лицо от плоти, а шаман так и будет скалиться на Мертвую звезду обнаженными зубами.

— Жалко, — вздохнул Моисей, — хороший мужик. А бросаем, как собаку. И нам самим без шамана худо придется.

— А что, у тебя видоков мало? — поинтересовалась Венедис.

— Хватает, почему мало? Только они теперь каждый сам по себе.

Старьевщик знал, какую роль играл видутана в отряде Моисея. Интересное явление, Вику совершенно непонятное, — говоря механистским языком, шаман генерировал выделенную область в общем информационном потоке. Причем — вне физического пространства, и доступ в нее был позволен только членам группы. Этакая несущая частота для обеспечения синхронности действий.

— Нам бы сейчас связаться с той ватагой, что по западному склону идет, — продолжал сетовать пахан. — С Ясавэем бы на раз контакт настроили. А сейчас придется думки ловить, слаживаться, и поди разберись еще потом, что у кого конкретно на уме.

В этом была непреодолимая проблема взаимного обмена мыслями. Снять чужую эмоцию не так сложно, как кажется. Даже на почтительном расстоянии, если хорошо знаешь человека. Транслировать свою — тоже реально, надо только достучаться. Синхронизироваться потом — муторно, но при должной сноровке иногда получается. И даже тогда это не будет состоянием «вопрос-ответ», скорее — чем-то вроде резонанса, в котором трудно отличить свое от чужого. Понять, а тем более внятно выразить что-то в создающейся какофонии практически невозможно. Снова возвращаясь к терминологии механиста — ведь у каждого видока чуйка работает по-своему, в оригинальном протоколе. Видутана же ухитрялся согласовать каждого из своих.

Он делал, может быть, то, что когда-то делали боги. Собирали в единое. Только у них это получалось лучше и масштабнее. Наверное.

Пахану же группа на противоположном предгорий нужна была действительно позарез. Неприкаянные разбегались после рудника не случайными маршрутами — в каждом отряде имелся проводник, хорошо знавший местность, по которой придется отступать. Моисей уходил старым путем, полагаясь на искусство видутана, а без него идти по восточному склону было слишком рискованно — сколько ни путай следы, направление-то преследователям известно. И на запад соваться без провожатого он не решался.

— Могу помочь со связью, — предложила девушка.

Моисей с теплой снисходительностью посмотрел на спутницу механиста:

— А как ты, девонька, собираешься моих людей искать? Мысленно орать на всю тайгу, чтоб все янычарские дервиши сбежались?

— Зачем на всю? — удивилась Венди. — Покричим в нужном направлении. С тобой хором.

Вожак неприкаянных прищурился:

— Любезная ханум что, в Саранпауле машину сперла, по которой они с рудником разговаривали?

Вик украдкой сплюнул себе под ноги — тоже мне, нашли машину. Впрочем, подобный трансивер был единственным известным механисту устройством, способным закрыто и направленно общаться разумами.

— Ограничимся подручными средствами, — пообещала Венедис.

Подручными средствами оказались однажды виденный Старьевщиком зеркальный щит с девятью заклепками и подобранный на руднике осколок необработанного хрусталя. Механист немало повеселился, наблюдая, как Моисей медленно, неуклюже вертится с северо- на юго-запад. При этом он кряхтел, переминался с ноги на ногу и удерживал Щит в подрагивающих вытянутых руках. Венедис же одну ладонь возложила, иначе не назовешь, на лоб пахану, а в другой держала кристалл и водила им перед щитом.

Выглядело все это на самом деле комично, дальше некуда, и Старьевщик пару раз хмыкнул. Похохатывал. Моисей при этом краснел, как пацанчик, и Венди в конце концов порекомендовала механисту заткнуться и свалить подальше со своим скептицизмом и, главное, амулетом.

Без Вика дело сразу наладилось — не прошло и получаса, как пахан уже сидел на подстеленном одеяле, вперив взгляд в землю, и то отрицательно, то согласно бурчал, когда Венедис двигала кристаллом.

— Навязывай, навязывай, — шептала девушка, — подавляй собеседника, иначе запутаетесь. Пускай теперь остаются на месте — найдем по пеленгу.

После такого священнодействия, да еще подкрепленного поистине механистским заклятием про какой-то пеленг, Моисей несколько повеселел.

С западной ватагой пересеклись через четыре дня. Вик не сказал бы, что эти четыре дня были легкими. Шли уже только на лыжах — у Моисея имелась одна пара запасных, а вторая осталась от Ясавэя. Но ветер всегда дул в лицо, отталкивая назад. И питались все время как-то всухомятку, на ходу — то сырым примороженным мясом, то остывшим чаем. И постоянно мерзли, особенно механист — одет он был хуже остальных, а согреваться усилием воли не умел.

Неприкаянные встретились спокойно, без шума и радостных воплей, и почти сразу начали совещаться. Проводником в группе оказался тот самый видок, с которым Вик и княгиня столкнулись во время боя паханских с янычарами.

— Слушай, Себеда, — спрашивал его Моисей, — Инженер на запад идти хочет, далеко, на самый-самый запад.

— Ну так ты же за этим бесноватым не потащишься?

На «бесноватого» Вик не обижался — в глазах простых людей управляться с механизмами мог разве что безумец. Пахан теребил бороду — с одной стороны, возвращаться на юг с пустыми руками значило сильно подпортить его паханский авторитет. А в Приграничье авторитет — большое дело. Особенно когда отряд рассеян да уполовинен. Но и ввязываться в новые авантюры на зиму глядя не хотелось.

— На запад отсюда дороги нет никакой, — объяснял Себеда. — Через лес зимой идти — волков кормить. Где волк не возьмет, там вогулы скараулят. Наши люди говорят — поднимались от Солькамска по старым дорогам до реки Вычегды. Вот она аккуратно на запад и течет. Только никто оттуда не возвращался. Или там так ладно, что назад не хочется, или так худо, что воротиться уже и некому. Думается мне, что больше худо.

— А эта Вычегда под лед зимой становится? — спросила Венедис.

— Че она, особенная? Вода не спирт, конечно, должна умерзать, — не спорил видок. — По зимнику идтить надумала? Оно можно, только вогулы как раз по берегам и селятся.

— Что за вогулы?

— Да люди такие. Испокон их земли были. Чужаков не любять. Дикие. Мест заповедных много: они тебя здеся встретят — улыбнутся, а тама ежели попадешься — голову откромсают. Или под самострел напорешься. Или в яму. Да мало ли.

— Они и на юге живут, и на той стороне Пояса тоже, — добавил Моисей, — только в тех краях они спокойные, потому что соседи. Себеда сам наполовину вогул. Разве что капища у них возле Камня Писаного — вот туда не пускают никого под страхом смерти.

— Ага, — видок согласился, — возле него нам и придется плыти. Тут где-то в горах истоки Вишеры. Я сам пару год назад сюды поднимался.

— Да ну? — обрадовался пахан. — Вишера тут течет? Так ведь по ней — раз-два и приплыли!

— Угу. Отыскаем какую-нить притоку, льда нигде нет еще — на плотах сплавимся. Перекатов много, но все ходкие, даже яйца не намочим. А после и Кама. Всего неделя на воде, глядишь, пахан, и к солеварням выйдем. Зиму отсидимся в твоем острожке, а там видно будет.

Ого, отметил механист, у Моисея уже и острожек на этой стороне Пояса имеется. Понятно, если он здесь добычу соли контролирует — должна быть и база. Медленно, но верно цивилизация просачивается на запад — сначала отрядами паханств, затем, глядишь, и каганаты начали бы выдвигаться. Но это не скоро — Хану и на востоке еще есть где развернуться.

— А и правда, ханум Венедис, отбыли б зиму в гостях. — Пахану эта идея понравилась. — Острог у нас в Старом Солькамске крепкий, люди надежные, достаток присутствует. А по весне можно и на запад двигаться.

— По весне?

По тону девушки Вик отчетливо представлял, что предстоит ему путь неблизкий и скорый. По зимнику.

Но до острога дойти, тем более — сплавом, не напрягаясь и сильно не уклоняясь на юг, Венедис в конце согласилась. Немного передохнуть и прибарахлиться.

Самым неприятным при сплаве был мороз. Когда идешь пешком, все-таки не так холодно. Костры палили прямо на плотах, но это не спасало. Вик расхаживал из конца в конец, выдыхал клубы пара, смотрел на покрывающиеся коркой льда бревна настила и иногда помогал Моисею определиться с темой очередного трепа.

Пахан оказался еще проницательнее, чем механист решил сначала.

— В верховья Вишеры мы же не просто так ходили, — разоткровенничался Моисей, не иначе, помог принимаемый для сугрева спирт, — туземцы сказывали, Что в Радостные Времена здесь золото добывали. И даже алмаз. Мы пришли, осмотрелись — россыпей, понятное дело, не заметили. А чтобы искать — люди нужны, поселки ставить. Тут на берегах по урочищам старых хуторов хватает. Гнилое все, но если раньше жили, то и мы смогли бы отстроиться. Только народу у меня пока с гулькин нос. Ничего, год-два еще побеспредельничаю, соберу ватагу в сотни две сабель, да еще с бабами, придем сюда жить. Старость покоя просит. Тропу в каганаты через Гору Мертвецов устрою — чтобы всякие непрошеные боялись. С юга у солеварен тоже большой острог поставлю. Соль, она хоть не брыльянт, но цену себе имеет. Там она вообще под ногами лежит. Не знаю зачем, но до Большой Войны ее из земли навыковыривали и целые горы понасыпали — не ниже, чем в Каменном Поясе. Засранная, конечно, но прогнать через варницу легче, чем в шахту лезть. Видел я те шахты — страсть, дна не видно. Удальцы спускались, полверсты вниз, врали, что там целый город под землей. Не диво, если такие горы нагромоздили. Оттого там еще провалы в земле — ужас. А у меня сейчас острожек — любо-дорого. В Старом городе на развалинах возвел. Дом, стены каменные, и два соляных амбара на два этажа. Для начального времени хватит. Все, что есть на той стороне Пояса, на фиг брошу — одни нервотрепки в их Приграничье. То Хан, то пахан соседский, то еще какая досада. А здесь — только холод и вогулы. Морозный климат, он для здоровья полезный. Да с вогулами найду, как сговориться, — не с такими волчарами за одним столом доводилось сиживать…

Себеда тем временем принялся инструктировать насчет этих самых вогулов:

— Вишь, камни? — Камнем здесь называли любой скальный выступ — от небольшого утеса до горы под облака, а вдоль русла реки они встречались нередко. — По Вишере у вогулов две заветные месты — Камень Писаный и Камень Говорливый. Под Писаным у них село и капище очень древнее. Они его однажды бросили, думали насовсем, а после Войны вернулись, прощения ждут и шибко берегут теперь. Возле него будем плыти — оружии не доставать, сильно на писаницы не пялиться и, главное, пальцем или еще чем в их сторону не тычить. Вогулы с нами в лоб не справятся — у нас сила и стрельбы, но обиду на всю жизнь запомнят. Положат дурную метку, ни один шептун потом не отговорит. А могут и на узкой тропе дождаться. У Говорливого проще. Там главное — не кричать и воще — говорить потишее. У Говорливого эхо волшебное. Скажешь «стерлядь», а от камня такое непотребство аукнется, что вогулы ясизнь положат, но за унижение отплатят. А можно и ответ у Говорливого услышать, если не спрашивать специательно, а нечаянно получится. Но лучше не рисковать заздря — молча проплыть мимо, потом наговоримся еще.

Земли по Вишере и, правда, были до безумия величественны. Камни выступали прямо из воды отвесными грядами, чем-то напоминая то место, где механист и княгиня обнаружили план древней западни. Только здесь скалы громоздились еще выше и круче, а могучие деревья на их макушках виделись густой, но низкой порослью. Вода, отражающая пасмурное небо, казалась жидкой сталью, и волны были похожи на отточенные зазубрины, царапающие снизу бревна плотов. Лес, там, где он подступал к берегу, шептал тысячей голосов — и все о Вечности. В каждом удобном для поселения месте явно проступали следы отсутствия человека. Долгого и безнадежного.

Моисей, правда, так не считал и во всякой выгодной излучине видел закладку для своего главного острога. Даже Старьевщик включался в игру, оценивая тактические преимущества того или иного расположения.

А прагматичная Венди выспрашивала Себеду про другую реку — Вычегду, и только приближение к Писаному Камню отвлекло ее от этого разговора. Видок указал на свежий рисунок квадратной спирали, сделанный синей краской на небольшой скале:

— Вот такой и есть родовой знак вогулов. Что за семья, мне не знамо, но если похожее в тайге заприметишь на дереве вырезанным — уходи оттудова. Значить — земля рода, в которой без спроса бродить воспрещается. Охоту устроят, для них же ж что зверь, что человек — все одно добыча.

— Жрут они что ли, людей-то?

Себеда покосился на Старьевщика:

— Жрут не жрут, а черепами хвастаются.

Вик ухмыльнулся, представив в избе на почетной стене вместо традиционной у туземцев медвежьей башки человечий череп с берестяной табличкой внизу: «Голова механистова, добытая в зиму от воцарения Хана Первого пятисот триццать осьмую».

— Не смеялся б ты тут, Инженер, мало что вогулам с твоего смеха надумается. Плывем и плывем — счас сам Камень покажется.

Рисунки на Камне оставили у механиста странное впечатление. Совсем не похожие на прошлые писаницы. Во-первых — четкие, подправленные и обведенные не только красной охрой, но и синими, зелеными, желтыми красками. Во-вторых — по соседству с угловатыми изображениями животных и человеческих фигур встречались буквы и символы отнюдь не доисторической эпохи. Последние отчасти были обновлены, отчасти затерты, но и, то и другое начисто искажало общее восприятие картин, нарушало связи и логику, очевидные в схеме охотничьего загона. Рядом, например, со стилизованным силуэтом волка находилась выполненная черным, явно восстановленная надпись «БОЛЬШОЙ ПИСЕЦ!!!» а на однозначно древнее изображение солярного символа накладывался бессмысленный текст «vandervekken@yandex.ru». Еще сильнее давило на нервы затертое, но все равно проступающее на сером камне и звучащее как эпитафия высказывание неведомого философа: «Бог мертв».

Позднее Себеда рассказал, что на Писаном, видимо, еще в Радостные Времена оставляли отметки все, кому не лень, но вогулы не стали отделять свои исконные знаки от более поздних сакральных выражений. Потому что это история Камня, а может, даже целого мира, и каждая метка на нем имеет свое немаловажное значение.

Венди, забыв о запрете видока, глазела на всю эту художественную околесицу и шептала себе под нос что-то про насквозь сумасшедшую гибридную магию. Себеда предупредительно шикнул, когда от противоположного Камню берега отделилась узкая длинная лодка и поплыла наперерез плотам. Усмотрев в посудине только двух человек — гребца и сидящего на носу пассажира, Вик дергаться за стрельбой не стал.

Лодка резво пришвартовалась к плоту, и на бревна перескочил высокий плечистый мужчина. Черные косы с яркими лентами и вплетенным бисером, жесткие черты покрытого шрамами лица, топор на длинной, украшенной медными накладками рукояти — пришелец выглядел важно. Переговорничать к нему направился Моисей — поздоровался на словах и протянул руку.

— Это наше место, — с ходу начал гость, но на Рукопожатие ответил. — На што твоя ведьма его прощупывает?

— У нее глаз не дурной, — успокоил пахан. — Мы без умысла, мимо плывем, причаливать не думаем. Понятие имеем. Ваше место, без вопросов.

Вогул прищурил и без того узкие глаза, и механист вдруг ощутил давненько не слышанный зуд талисмана.

— Ведьму везешь и нечестивого — без умысла? Пускай откроется.

Старьевщик покачал головой — необсуждаемо.

— Это механист, — ответил за Вика Моисей, — такая его природа. И мыслью зла он творить не может.

— Всякий может мыслью зло творить. Пускай откроется. Камень его хочет.

В какой роли его желает Писаный Камень, Старьевщика не интересовало. А сложной дипломатии он предпочитал контрольный выстрел в висок, поэтому отрицательно мотнул головой.

Венедис взяла его за локоть, успокаивающе махнула рукой вогулу. Отвела механиста на дальний конец плота. Зашептала, согревая дыханием ухо:

— Странное место — тут миры друг на друга накладываются. Изначальный и тот, который до Войны был, зыбкий. Ты тоже странный. И в тебя ведь окружающее уже пыталось вникнуть. Попробуй открыться. Он что-то сказать хочет.

— Нет.

Разве можно объяснить девчонке, что раскрывать сознание в таких сложных местах Вику особенно опасно? Что ему сможет предъявить мир, некоторые порядки которого механист давно и сознательно игнорировал? Если даже в привычной обстановке Давящее накатывает тошнотворным головокружением, чем закончится общение с присутствующей в древнем Камне силой? Безумием? Увольте. Это не его правила, а по чужим он не играет. Называйте это трусостью — ему все равно.

Пусть откроется! — настаивал вогул. — Камень надо чтить.

— А иначе? — вызывающе осведомился Старьевщик и незаметно получил от спутницы локотком под ребра.

Вогул даже не посмотрел на механиста, продолжая говорить с паханом:

— Вижу, ты с нами доброго отношения ищешь.

— Ищу, — подтвердил Моисей.

— Отдай механиста.

Пахан глубоко вздохнул и очень медленно, растягивая паузу, выдохнул. Отвел взгляд:

— Я ему не хозяин.

— Плохо, да.

Пришелец развернулся и запрыгнул обратно в свою лодку:

— Очень плохо.

Подал знак, и гребец налег на весла.

— Ты Камню отказал.

Лодка бесшумно заскользила к берегу.

— Но Камень много тысяч лет стоит, а человек — вот он есть, а вот — закончился.

Старьевщику захотелось плюнуть в воду, но этого он делать не стал — побоялся спугнуть торжественность момента.

Гряда Камня тянулась версты на две, и на всем протяжении так же была исчерчена разными письменами, только любоваться открывающимся великолепием желания уже не возникало. Неловко молчал Моисей, только что заработавший жирный минус в перспективе общения с туземцами, раздраженно молчала Венди, уже успевшая что-то на фантазировать по поводу соприкосновения Камня и Вика, принципиально молчал и сам механист чувствующий отчего-то на душе некий поганенький осадок. За компанию молчали и остальные неприкаянные. Попросить Менестреля расчехлить гитару было некому. Так бы и промолчали дальше, исполняя пожелание Себеды не трепать лишнего возле Говорливого Камня, если бы не очередная случайность.

Угроза не угроза, но слова вогула насторожили неприкаянных. Одно дело — плыть под отвесными скалами, изумляясь могуществу природы, другое — вслушиваясь в окружающее, потому что камни вниз падают не просто так, а только под воздействием внешней силы. Как правило — человеческой, если речь, чего доброго, пойдет о попадании в плот.

Видоки были сосредоточены дальше некуда, имея при этом на всякий случай стрельбы в сухости и под рукой. А вот Старьевщик совсем не напрягался. Сколько ни вслушивайся, а чуйка, если вдруг, у той же Венедис должна сработать раньше, чем у лишенного нужных приспособлений механиста. Даже сверхтренированный, но обычный слух бессилен, если хочешь определить человека на удалении метров восемьдесят вверх. Да и стрелять прицельно из гладкостволки на такое расстояние неэффективно. Так что за стрельбу Вик тоже зря не хватался — держал в чехле.

Надо признать, когда через пару дней достигли Говорливого Камня, тот и на самом деле поразил умением вытворять из обыденных звуков различные спецэффекты. Вода здесь плескалась о скалы с необычным гулким эхом, словно голодная река взахлеб обсасывала берег, а ревнивый ветер скрежетал зубами в древесных кронах.

Внешне же Говорливый ничем не отличался от Писаного — та же вытянувшаяся вдоль берега вертикальная стена с цепляющимся за гранит лесом. Только без рисунков.

Еще в районе Говорливого стали попадаться ряжи — рукотворные острова. Некоторые — поросшие деревьями, уже почти неотличимые от естественных, другие — полуразрушенные, с разваленными бревенчатыми стенками и осыпавшимся каменным наполнением. Вик был знаком с такой технологией. Ему самому довелось строить мосты по похожему принципу — зимой на льду реки в определенных местах собирались деревянные срубы и заполнялись булыжниками. Потом лед подпиливался и вся конструкция опускалась на дно. А после ледохода начинали ставить пролеты — опоры-то были уже готовы. Собранные из негниющей лиственницы постройки могли прослужить столетия. Только в его, механистической, методике ряжи были значительно меньших размеров и, как правило, выстраивались поперек реки в одну линию.

Зачем сооружать такие, как здесь, громадины и внешне бессистемно разбрасывать вдоль русла, Вик решительно не понимал. Он даже не мог вообразить вырубку леса в таких масштабах, когда во время сплава между бревнами не видно воды, а для их вылавливания необходимы тысячи рабов и десятикилометровые шеренги таких вот гигантов.

Однако, несмотря на свою массивность и расположение по течению, опасности для плотов ряжи не представляли. Стены они имели вертикально уходящие вниз, что исключало возможность посадки плотов на мель, и даже разрушенные ниже уровня воды острова легко определялись по перекатам.

Говорливый почти прошли мимо, когда уже настоящий остров разделил Вишеру на две протоки. Широкую и узкую или, как здесь говорили, толстую и тонкую. Справедливо рассудив, что в «толстой» протоке вода спокойнее, Моисей направил первый плот в нее.

Ряжей в широком рукаве оказалось так много, что сразу пришлось маневрировать среди их стенок. А потом кто-то на носу закричал про камни под самым брюхом, и плот, взыграв бревнами, чуть не подпрыгнул над водой. Все, кто стоял на ногах, повалились на четвереньки, костер рассыпался углями из отведенного ему чана, вещи под навесом, да и сам навес тоже не остались на месте. Плот, надрывно скрипя, пробороздил остатки очередного ряжа и облегченно вывалился в тихую воду. На счастье пассажиров, веревки и дощатые крепления, стягивающие бревна, не пострадали — иначе бултыхаться всей компании в ледяной воде вместе с их пожитками.

Следующим за ними могло так не повезти.

— Э-гей!!! — крикнул пахан кормчим второго плота, плывшего на изрядном удалении. — Греби тонкой!!!

На плоту помахали рукой, а уже почти оставшийся за спиной Говорливый Камень ответил. Так внятно, что даже скептичный Вик услышал:

— Убей!!! — Скала выдержала раскатистую паузу — Ребенка!!!

И что-то оборвалось внутри. Дальше молчать было не о чем.

— Что за хрень? — поинтересовался механист У Венди.

— Знать бы…

Не знаешь, значит?

— Надоело все.

Говорящие Камни, поющие в инфразвуке скалы и непристойные надписи, возведенные в ранг откровений. Недомолвки и прямые ссылки, пронизанные сквозь века. Вик устал плыть, устал пялиться на горы, устал слушать советы, усматривать знаки, разгадывать шарады, и дико надоело вспоминать невесомое тело Венедис в руках. Такое накатывало на механиста время от времени — желание идти, а не дрейфовать, убивать, а не подстраиваться, и не тащиться следом, и не вести за собой. Просто уходить.

Угробить ребенка? Подавайте! Задушить в пеленках! Поджарить на вертеле, сделать кубок из черепа и ожерелье из кишок.

Куда там указывала армиллярная сфера? Направление, которое ничем не хуже остальных. Кроме того, что в конечной его точке присутствует Машина.

— Пристань-ка. Где-нибудь.

Моисей вопросительно посмотрел на механиста:

— Инженер…

Венедис дернула пахана за рукав:

— Погоди, его же прет. Не знаю, что значила та фраза, но его зацепило. Похоже на вербальный код.

Старьевщику было все равно, код это или нет. Просто он на самом деле считал, что единственные настоящие святые во всем этом ушлом мире дети.

Они разошлись с неприкаянными прямо там, где причалил плот. Моисей, отмахнувшись, что до Солькамска осталось по течению всего ничего, нагрузил путников под завязку. Отдал запасную малую палатку, пару волчьих шуб, походную печку-самовар, лыжи и остатки провизии.

— Понимаешь, какое дело, — напутствовал пахан Старьевщика, — я даже не могу представить, в какую задницу вас несет…

Надо же — Вик тоже.

— …но почему-то уверен, что так надо. Моя чуйка — на правильных людей. Сдохнешь ты преждевременно или будешь коптить воздух до дряхлого возраста… скорее всего, конечно, сдохнешь, но по-любому — не зря.

Вик не слушал, проверял амуницию, только на мгновение отвлекся — раз уж пахана занесло в пророчества, стоило пользоваться.

— Подгони мне еще одну стрельбу.

— Ну ты загнул, Инженер.

Механист посмотрел на север. Координаты, рассчитанные на армиллярной сфере, находились на северо-западе, но из рассказов Себеды Старьевщик знал, что отсюда надо идти именно на север. А спорить и доказывать что-то, тем более вымаливать Вику не хотелось. Если придется — управится и с одним стволом.

И это молчаливое безразличие подействовало на пахана сильнее, чем настойчивые просьбы.

— Старого, млин, человека, — Моисей, кряхтя, полез за своей стрельбой, — без зубов оставить готов.

— Мне бы столько лишних зубов, сколько у тебя, — без эмоций прокомментировал Вик.

— О, узнаю зверюгу в Инженере. Счас ломанется, что таран, только не отставай. — Пахан подмигнул Венедис.

По кислому выражению лица Венди было видно, что именно этого-то она и опасается.

Вик же просто хотел найти кого-нибудь из местных, чтобы задать пару вопросов насчет географии. Если это окажутся вогулы — тем интереснее.

— Жилье чувствуешь?

Плоты с неприкаянными медленно скрывались за очередным поворотом реки.

— Да, — Венди задумалась, — недалеко. А ты, механист, всегда такой?

— Какой?

— То просчитываешь каждый шаг, перднуть без анализа боишься…

Вик присвистнул — это она у паханят таких оборотов нахваталась? А с виду — все такая же приличная ханум.

— …а сейчас совсем без берегов остался.

Если бы механист был другим — он был бы другим. Чтобы стать рациональным, надо иногда становиться бездумным. Стравливать накопившееся и плевать на все — даже на желания. Этим он тоже отличался от вид оков, должных всегда уметь контролировать свои эмоции. Он был свободным до крайностей. Даже в мыслях.

— Так что насчет жилья?

— На юг, по берегу, два часа ходу, — помассировала висок.

— Ну, пошли тогда.

Вогулы обычно не селились там, где когда-то жили древние. Потому что там не хорошо — отпечаток застаревших мыслей и существований напрягает. Но даже тогда, в древности, люди умели находить самые лучшие места в округе для своих больших деревень. Поэтому вогулы селились недалеко от поселков древних.

Названия старых селений иногда переходили к новым, иногда — нет. И не всегда даже старики помнили, откуда повелось настоящее имя. Да кто такие старики — такие же младенцы на пороге вечности, как и остальные. Этот поселок прозывали Красновишера, и никто не знал почему.

А Вик и Венди не знали даже названия. Красновишера — не из тех топонимов, которые обозначают табличками на входе в поселение. И остаться незамеченными среди полутора десятков дворов путникам не грозило.

Но Старьевщик хотел завоевать максимум внимания и знал, как это сделать.

Когда в поселке появились двое незнакомцев в необычных волчьих шубах, с огромными мешками-горбами за спиной, с рукоятями мечей, торчащими по бокам, и со страшными стрельбами, но без привычных самострелов и рогатин, первыми их заметили дети. Что странно — чужаков в тайге слышно издалека. Для взрослых. А ребятня — они как-то по-другому чувствуют. Всей толпой сразу, как стайка рыбешек.

Детвора сбежалась — мал мала меньше, неуклюжие в смешных оленьих малицах-колокольчиках — посмотреть. Гости — не такая уж редкость, но чужаки-то — в диковину. Мужчина и женщина. Женщина, как ни прячь, но добрая, а мужчина из себя немного боязный. Осмотрелся по сторонам, присел на корточки, поставил перед собой железную штуку и давай блестящими обручами двигать.

К тому времени и взрослые подтянулись. Охотники — ничего не боятся. Но зашептались опасливо:

— Механист…

Кое-кто рогатину поудобнее перехватил. А мужчина от своих железин оторвался, достал из-за пазухи сверточек, раскрутил, высыпал в ладонь щепоть серой пыли и белый круглый камешек. Пыль в кулаке стиснул, а камешек подбросил несколько раз и протянул стоящему ближе всех мальку. Тому шикнуть не успели или оттащить подальше — взял.

Странный камешек — ни тепла от него, ни холода. Вроде бы есть, а вроде бы и нет. Мальчишка повертел в пальцах, прислушиваясь, — и так и этак. Ничегошная вещь. Только взрослые замерли отчего-то. Мужчина же мальку и говорит, на одного из охотников кивая, мол, отдай ему. Килим-промысловик не лучший и не худший, уважаемый, рука дрогнула, но подошел, тянется — дай, возьму. Паренек, недоумевая, чего тут такого страшного, отдал. Килим сжал крепко камешек и стоит — ни жив ни мертв.

Вик усмехнулся: ему про такое рассказывал Палыч, надо же — действительно прокатывает. Теперь неплохо бы для пущего эффекта найти открытый огонь. Жалко, что армиллярная сфера никакой не механизм — не производит чуждых возмущений, не забивает восприятие, не смущает чуткие разумы. Но ведь и без того, похоже, получилось неплохо.

Лучше было оставить керамическую пулю у ребенка, тогда бы вогулы стали совсем как шелковые. Но Старьевщик пожалел — фарфор хоть и абсолютно нейтрален, но можно столько нафантазировать о непроницаемой механистской штуковине, от которой ни заговорить, ни оберечься, что на всю жизнь останется след на карме.

Зато прием безотказный — ребенок возьмет пулю, потому что он ребенок, а взрослый у ребенка заберет — потому что взрослый. На себя механистову порчу примет. То, что нет в пуле никакой порчи, — дело десятое, главное — что ни один видок не определит в фарфоре ни добра, ни зла. А значит, и защиты не придумает.

— Чего эта? — сглотнув, спросил Килим.

— Пуля, — честно ответил механист, — не выбрасывай ее.

— А то, что тогда будет?

— Да не знаю я. — Вик многозначительно оскалился.

Совсем рядом обнаружился огонь в вынесенном на улицу чувале — то ли его так обжигали, то ли собирались вытапливать что-нибудь вонючее, не для дома. Финальный аккорд. Вик сжал ладони над пламенем и эффектным жестом бросил порох. Полыхнуло несильно, но заметно.

— Забери давай, — сквозь зубы выдавил охотник.

Хорохорится.

— Заберу, — не стал спорить Старьевщик, — когда до Вычегды отведешь.

— А может, лучше тебе башка открутить? — выдвинулся вперед вогул посолиднее Килима — похожий на главного.

— Отдай ему пулю, — посоветовал Вик охотнику.

Килим облегченно рыпнулся, но местный главный уже задвинулся обратно. Охотник, вздохнув, выудил из-за пазухи кожаную ладанку и положил фарфорку туда. В таких мешочках местные таскали свои фетишки. Со стороны — всякий мусор, какие-то перья с засохшим птичьим дерьмом, заплесневевшие веточки, кости, черепки и прочий хлам, имеющий сакральный смысл только для их обладателя. Старьевщик расслабился — патрона, конечно, жалко, но теперь проводник до Вычегды им обеспечен.

— У тебя по-людски с ними договориться не возникала мысль? — Венди шла в тройке последней, очередь прокладывать лыжню была Килима.

Сложный вопрос. В общении с незнакомыми людьми есть два метода — располагающий и подавляющий. Для одного нужно время и средства, для второго — нахальство и дурная слава. Последнего у Вика хватало, первого — было жалко тратить на дикарей. Уж очень похожие на них внешне ребята дубасили его по пяткам в рудничных норах.

Венедис не согласилась — даже если приходится обманывать человека, тот не должен чувствовать себя цинично использованным. Тогда энергетика лучше усваивается.

— А в конкретном случае, смотри, те, которые были возле Писаного Камня, пойдут по нашему следу. Очень ты их заинтересовал. Эти, которых ты сейчас зацепил, им помогут…

Как будто, случись иначе, спляши механист им всем лезгинку и раздари стеклянные бусы, потом бы вышло по-другому. В том, что погоня будет, он не сомневался. Последнее время с механистом получалось только так.

Килим, впрочем, не выглядел совсем забитым, вел по курсу, как отрабатывал, и Вик даже решил в конце пути предложить Венедис как-нибудь отблагодарить охотника. А пока просто буркнул:

— В следующий раз сама добазариться пробуй.

Венедис ничего не ответила.

Только когда охотник через восемь дней привел их к Вычегде, в немаленький по северным меркам поселок с непроизносимым названием Югыдъяг, после двухдневной остановки, сопровождающейся периодическими посиделками Венедис со старейшинами, в дальнейший путь по замерзшей уже реке отправились на оленьих упряжках. Правил нартами все тот же, но заметно повеселевший Килим.

Север Запада ничем не отличался от севера Востока. Ни природой, ни людьми, ни электромагнитным фоном.

Ехать в санях по льду оказалось намного приятнее, чем бороздить на лыжах по глубокому снегу. И быстрее. Время от времени извлекаемая на свет армиллярная сфера свидетельствовала об уверенном приближении к конечной точке маршрута.

Механист пришел к выводу, что олени реально удобнее лошадей. Могут двигаться эшелоном — в качестве каюра Килим справлялся замечательно. Темп олени держали монотонно, но уверенно, причем такой, что, когда начинаешь замерзать, можно соскочить и пробежаться, держась за дугу у основания нарты.

В специальной жратве олени не нуждались — по вечерам Килим просто отпускал их на все четыре стороны, и они носились сами по оврагам, выискивая под снегом ягель или чего там еще входило в их рацион. Утром проводник вытаскивал из мешка горсть соли и орал на всю округу. Похоже, соль считалась у оленей авторитетным лакомством — сбегались на зов. Не исключено, что для общения с животными Килим использовал вдобавок какие-то внутренние резервы, но все равно: фунт соли на тысячу километров — экономичнее транспорта Вик не встречал даже в описаниях Древних.

Короче, ехать на оленях механисту нравилось. Что примечательно — если один из упряжных оскальзывался и падал, на общий ход всего каравана это никак не влияло. Венди поначалу кричала Килиму, глядя, как олени тащат барахтающегося на боку собрата, пока тому не удастся встать. На привале проводник, философски подняв палец, пояснил:

— Один олень упал, два олень упал — ничего, все олень упал — мой бежит, ничего, едем.

Видимо, к оленям вогул в глубине души приравнивал и механиста, потому что тот поначалу, без привычки, вываливался из своей повозки с периодичностью примерно один раз в час. Нарта — весьма неустойчивая штуковина. Караван скорость не сбавлял, и Вику приходилось, матеря на чем свет проводника, догонять упряжки своим ходом. После третьего или четвертого забега механист почти всерьез пообещал пристрелить каюра. Стать пристреленным Килим совершенно не испугался.

Странно — носить в ладанке непостижимую чувствам керамическую пулю боялся, а быть застреленным — нет.

К третьему дню Старьевщик придрочился не задумываясь удерживать равновесие и даже дремать под звон маленьких бубенчиков на постромках.

Дилинь…

Дилинь…

И вот уже совсем иная реальность.

Обожженная Феникс жалка, как обычно. Змей — неправильный Дракон снова похож на корявое корневище. Уроборос… откуда мне известно это имя? Истинное имя этого Дракона. Феникс ковыляет на крошащихся лапах. Уроборос даже не ползет — переваливается, практически оставаясь на месте. Гнилой обрубок корня Великого Дерева. У него даже нет рта — его питает сама Земля. Сквозь белесые махрящиеся отростки. Одеревеневший червь.

Червь и Ворона.

Силы, должные противоборствовать, сейчас, похоже, вместе.

Я — сторонний наблюдатель. Это что — пещера? Потеки, желтой пеной сползающие по стенам, пол, покрытый скользким слоем или мха, или плесени, рассеянный свет без источника — просто видно, и все.

Червь и Ворона. Феникс и Уроборос. Вместе. Кружат. Медленно. Миллиметр в Вечность. Возле Ребенка. Не так — РЕБЕНКА.

Грязного. Тощего. Обнаженного. Покрытого струпьями и опрелостями. Со сбившимися в комья бесцветными волосами. С обгрызенными почти до основания ногтями. Слезящимися глазами, косящими настолько, что непонятно, может ли он видеть.

Феникс давится в немом крике, хлюпая раздавленной гортанью. Уроборос скрипит пересохшим телом, его голос — стенания мертвой кожи. Но я слышу. Их слова.

Убей!

Убей!

Убей-убей-убей-убей!!!

А ребенок совсем не боится…

Толчок, удар — и снег забивает ноздри.

Вик невидяще шарит по земле, караван вновь удаляется от механиста.

Чтоб вас!., с вашими санями… с вашими «олень упал — ничего, едем»… Старьевщик, с трудом передвигая затекшие ноги, спешит вслед бодро трусящим оленям. Он не кричит, экономя дыхание. Он вообще страшится что-либо произносить, потому что недавняя реальность еще не совсем вытеснена настоящей. И стоит в ушах беззвучный вопль двух странных созданий. Все-таки творцы наших снов — мы сами.

Убей.

Ребенка.

Наслушаешься такого от скал.

Однако — уже давно сознание не будоражили такие бредовые видения. С чего бы это снова?

А мимо пролетают страшный Сыктывкар с заросшими лесом алтарями и весь из себя оживленный Котлас. Однажды в караван даже стреляют с высокого берега, и Вик стреляет в ответ, но не для того, чтобы попасть, а просто, чтобы знали.

Четыре раза им встречаются на пути другие упряжки. Однажды — связка аж из семи нарт, а в последнем случае — санями правит девушка. Замерзшая Вычегда — оживленная магистраль. На каких-то восемь сотен верст — столько встреч. С той девушкой Килим некоторое время едет одним курсом и переговаривается на вогульском наречии, в котором знакомыми Старьевщику кажутся лишь ругательства. Впрочем, в беседе ими пользуются без зла, мимоходом.

Когда девушка, задорно понукая оленей, сворачивает в один из рукавов, проводник рассказывает, что они уже совсем не на Вычегде, а на реке Двийне. Какая разница — главное, что направление все еще устраивает путников. Но потом, километрах уже меньше чем в ста от расчетной точки, русло резко меняет направленность, и Венедис, полчаса прикладывавшая ко льду то ладонь, то ухо, констатирует: вода стремится в белое северное море. Прямиком.

Путники оставляют нарты в какой-то деревне с очередным зуболомным названием, грузят себя поклажей и с тоской рассматривают темную стену тайги. Их дорога, точнее, ее отсутствие — на запад.

— Килим, — спохватился механист, — отдай уже пулю.

Охотник вытряхнул из ладанки мутно-белый шарик и с сомнением повертел в руках:

— Себе взять могу, а?

Старьевщик слегка опешил — не поймешь этих дикарей, для них, что добрая вещь, что злая, не могут выбросить. Как нельзя отказаться от каких-то эпизодов из прожитого. Так вогулы, наверное, хранят память о любых событиях.

— Бери, если надо.

Механисту казалось, что Килим сейчас потребует от него каких-либо торжественных манипуляций. Трах-тибидох и все такое. Вик даже собрался придумывать что-нибудь пафосно-зрелищное со снятием заклятья пули.

— Не надо это, — отказался охотник, — она теперь плохое делать хотеть не будет. Ты честный.

Я-то… удивился Старьевщик, но спорить для разнообразия не стал. А Килим, похоже, решил и дальше удивлять спутников:

— С вами пойду, хорошо.

— На фига? — сорвалось у механиста.

— Интересно.

Где же тут поспоришь?

Вот так вот все просто и обыденно — пойдет, потому что интересно. В жизни все обыденно, как бы потом ни приукрашали в легендах и мифах.

Разве тогда Вик мог себе представить, что через неделю встретит бога? Обычного бога — в потертом тулупе и растоптанных валенках.

Глава 10

Он напоит нас горячим чаем и пойдет заниматься своими делами. Колоть дрова или доить корову. На нас ему будет совершенно насрать. Мол, жрите чай, макайте сухари в кипяток. И не любите ему мозги своими инсинуациями.

Он не удивится нашему приходу, но и не подаст виду, что ждал нас. Потому что не ждал, потому что разучился удивляться, потому что ему все равно — просто еще одни люди. Пришли. К какому-то другому человеку.

Он усмехнется, глядя на мои стрельбы, которые я при встрече на всякий случай буду держать в руках. Действительно, смешно: с двумя допотопными стрельбами наперевес — против бога. Впрочем, тогда мне еще казалось, что стрельбы могли бы его остановить. Если что. Позднее доведется убедиться — нет, не смогли бы. И только потом, много потом он, бог, все-таки признается, что да, остановили б. Ненадолго. Может быть.

Он усмехнется, глядя на то, как Венди потянется к осязаемым источникам энергии и, словно обжегшись, захлопнет сознание. Оттого что сила, пропитавшая это место, хорошо мне знакома. Я узнаю ее по ровному, неслышному гулу, потрескиванию поля, тяжелому давлению. Она слишком груба, слишком мощна, слишком необузданна для изящного управления.

Он усмехнется, когда в ужасе открестится от него множеством защитных жестов Килим. Потому что любые обереги, все мыслимые проклятия, наговоры, энергетические комбинации, вербальные построения, фокусирующие промыслы для него — недоказуемые теоремы иного мира. Бог и магия — параллели, которым не суждено пересечься. По определению.

Он рассмеется, когда Венедис назовет его богом.

Но — обо всем по порядку.

Озеро, на котором должен был оказаться Валаам, совершенно не впечатлило Старьевщика. Обычное лесное озерцо, березы на низких берегах. Вытянутое и узкое. Если на нем и находился Остров, то это могла быть только какая-нибудь временная отмель. Существовал вариант, что это снова не то озеро, — нигде ведь не написано, но за три дня шатания по округе они встречали только такие невзрачные лужицы. К этому их привела Венедис, заявив, что ощущает здесь нечто необычное, неестественное. С координатами, рассчитанными Виком, место расходилось километров на двадцать, но это, ни о чем не говорило — укладывалось в пределы допустимой погрешности.

Механист сплюнул — он ожидал, что история склонна гипертрофировать события и расстояния, но рассказ Палыча о многодневном плавании до Острова при таких размерах озера не воспринимался преувеличением. Он выглядел как бессовестная ложь.

Единственной достопримечательностью этого конкретного скромного озера были развалины древнего города, тянущиеся вдоль одного из берегов. Заросшие кустарником, заваленные снегом, но все еще угадываемые. По ним Венди и предложила прогуляться. Вик знал, какие опасности могут таить заброшенные руины — главным образом провалы и логова диких зверей, но такие объекты всегда будили в нем исследовательский зуд. И даже не оттого, что здесь можно было обязательно поживиться чем-либо экзотическим. Просто из-за возможности коснуться эпохи, перед которой механист преклонялся.

И еще — как правило, практический интерес представляли города, не умершие естественно, из которых люди уходили постепенно, а внезапно убитые вместе со своими жителями. Последние были опаснее, но имели два обоснованных преимущества — во-первых, в них осталось больше вещей и реже наведывались мародеры, поначалу, а с годами само собой возникало табу, во-вторых — убивали в Войну города не простые, те, вещи в которых изначально были более интересными.

С этим городом Вик еще не определился.

И они пошли сквозь этот город, мимо останков стен, а чаще — низких каменных холмов, вспоротых многовековыми соснами.

Пока не увидели, не услышали, не почувствовали признаки жилья. Такие же развалины, но… чуть-чуть менее разваленные. Вообще занимающие Старьевщика постройки всегда так выглядели — не много меньше разрушенными. Такие объекты тогда умели строить лучше всего остального.

Это место некоторое время назад уже привлекло к себе нового обитателя. Какого-то отшельника. Вообще в заброшенных городах обычно не жили. Нормальные люди. Даже механист надолго не задерживался — одна, две, три ночевки, от силы десять, но не более.

Здесь не было переделанных из монолитных стен укреплений, не было вычурного замка на обломках и из обломков — просто приспособленная для жизни, отстроенное заново здание. Дом. Два этажа, забор и сараи. Вид на озеро. Нечто абсурдно безумное — руины, выглядевшие как дом, или дом, выглядевший как руины. Основательно обжитые и способные просуществовать неизменно еще тысячу лет.

И их обитатель, который вышел наружу, посмотрел краем глаза на троих путников, словно это были уже простоявшие здесь лет двадцать тополя, сделал пару шагов и начал, зевая, мочиться в снег. Хорошо — не под ноги Вику.

Старьевщик потянулся за стрельбами — настолько вызывающий пофигизм мог означать только одно: непоколебимую уверенность в собственных силах и, возможно, скрытую угрозу. Хотя хозяин ни в коей мере не выглядел устрашающе — среднего, даже невысокого роста, не массивный, скорее сухой, худощавый, да еще с каким-то детским выражением лица.

Но Вик за стрельбы все равно схватился — что-то было в хозяине не то.

И тогда человек усмехнулся.

— Чай, кофе?

— Кофе? — переспросила Венди.

— Шутка, — без эмоций открестился хозяин.

Кофе — это было бы слишком невероятным, но Вик почему-то пребывал в уверенности, что чай-то окажется самым настоящим. Не травяным сбором обычным для этих мест. Так казалось. Сама обстановка говорила о подлинности всего, что есть вокруг. Угловатая, скупая, но добротная мебель, по-настоящему остекленные, четырехслойные окна, паровое, офигеть, отопление.

И гора немытой посуды.

Хозяин бросил несколько щепоток из деревянной коробки в глиняный заварник, обычный, глиняный, а не какой-нибудь фарфоровый, дышащий древностью. Освежающе пахнуло мятой и терпко — да, чаем. Не ромашкой, не брусникой, не смородиной или зверобоем — реальным черным чаем. Откуда здесь, а?

Мужчина расставил кружки, высыпал в плетеную корзинку горсть сухарей и хрупкие, оледеневшие осколки масла из холодного шкафа. Пододвинул плошку с, шайтан его побери, сахаром:

— Как дома будьте.

А потом вышел на улицу — заниматься своими делами.

— Что это было? — поинтересовался механист, отпивая обжигающий напиток, прилаживая подтаявшее масло на сухарь и поглядывая на цельный бесформенный кусок сахара.

— Ты не понял? — Венди обхватила ладонями кружку и не пила, как будто пыталась согреть пальцы. — Он — Убийца.

Убийца? Вик понимал, что внешность бывает обманчива, но представить хозяина этого дома сражающимся с драконами решительно не мог. Впрочем, не всякий мог распознать, не прислушиваясь, и в Старьевщике — механиста. И в виде избранника Венедис названный Убийцей никак не котировался. Слишком никакой. Да откорми Вика как следует, дай нарастить мяса на кости — Убийца рядом с ним, ха, будет выглядеть сопливым мальчишкой.

Убийца, одним словом, Старьевщику не приглянулся. А еще механисту не понравилось то, что Убийца не нравится ему настолько отчетливо. Ибо он, как человек рациональный, понимал, откуда могла взяться такая стойкая антипатия и желание мериться членами. Из-за нее…

Килим ножом расколол сахарный ком, собрал в пригоршню и высыпал в рот несколько осколков. Он лучше остальных ухитрялся вести себя здесь так, как предложил хозяин. Непринужденно, словно не первый раз в гостях. Старьевщик тоже взял кусок сахара, положил на язык и отхлебнул чай. Хорошо.

Помещение, в котором находились путники, впечатляло. Похоже, единственная комната на этаже совмещала в себе и кухню, и гостиную, и даже спальню. В противоположном углу на огороженном перилами возвышении размещалась здоровенная кровать. В остальном же пространство комнаты не было обременено мебелью — кресло, стол, по размерам не уступавший кровати, заблудившийся шкаф, пустая полка, широченная лестница наверх и камин из необработанных валунов. У Убийцы явно было не все в порядке с гигантоманией: помещение было просто огромным, а потолки — высоченными. Даже втроем здесь ощущалось одиночество. Вику таких больших комнат видеть еще не приходилось Может быть — ханские палаты, но туда механисту попадать не подфартило, да он и не стремился.

И отопить такую дуру надо постараться, хотя внутри было тепло. Старьевщик не видел, но чувствовал где-то внизу, наверное в подвале, работу многих механизмов. Значит, хозяин действительно тот, о ком рассказывал Палыч. Или просто — механист-отшельник, заточивший себя в комнате, в которой, если крикнуть, можно услышать эхо. Такой из себя необычный сумасшедший.

Пожалуй, окажись хозяин здесь со своими гостями и задай ему Вик вопрос о несоразмерности жилища, он мог бы и ответить. Что-нибудь насчет того, что длительное заточение в каменном мешке, очень-очень длительное, вырабатывает в человеке, да и не только в человеке — в любой твари, особое отношение к пространству. В частности — к низким потолкам и близким стенам. Но хозяина не было, да если бы он и почтил их своим присутствием — докладчик из него получился бы аховый. Одиночество тренирует умение разговаривать без собеседников, но молча.

Вик взял чай, сдобренный маслом сухарь и пошел прогуляться вдоль стен, знакомиться с обстановкой. Стол был девственно чист, а исследовать ящики механист постеснялся. Полка, представлявшаяся издалека пустой, почти такой же и оказалась при детальном рассмотрении. На ней сиротливо ютились лишь серебряная на вид шкатулка тонкой работы и обшарпанная детская игрушка-неваляшка. Старьевщика заинтересовала, понятно, шкатулка. Он приподнял крышку и удовлетворенно кивнул — устройство отозвалось мелодичным мотивом. Механизмы Вик определял даже не чувствами — несознательной тягой к ним. Он их понимал на расстоянии, как понимал наличие какой-то мощной машины под полом.

Музыка вдруг споткнулась на одной из нот, устройство скребануло шестеренками, заикнулось, тренькнуло снова, но Вик уже захлопнул шкатулку и осмотрелся по сторонам.

— Не бери вещи мертвых — плохо, — прокомментировал Килим.

Вик хмыкнул: мертвых — кого? Убийца мертвым не выглядел. А любой предмет с историей старше срока жизни двух-трех поколений когда-то принадлежал уже умершему человеку. Все свое сознательное существование Вик только и делал, что подбирал вещи мертвых. И ничего — пока не пожалел. На такие шутки, какую проделал с Килимом, всучив ему инертную для восприятия пулю, Старьевщик не покупался. Брал все, к чему тянулась рука, а если давали — брал тем более.

Охотник, оказывается, еще не закончил с нравоучениями — просто прервался для очередного глотка чая:

— Вещь Мер-сусне-хума — особенно. Плохо.

— Чего «вещь»? — Старьевщик не жаловал притчи и труднопроизносимые названия, значение которых — в их нечитабельности.

Разговаривать в таких хоромах приходилось, несколько повышая голос.

— Мер-сусне-хума. — Килим задумался над переводом. — Того, кто наблюдает за миром.

— Это этот че ли? — Механист махнул рукой в сторону входной двери.

Охотник неопределенно пожал плечами.

— Что ты знаешь про него? — перехватила инициативу Венедис.

— Мало — да. Люди рассказывали. Есть человек — живет и смотрит. Не помогает и не мешает. Он э-э-э… — Килим опять запнулся из-за недостатка слов, — только смотрит. Рассказывали.

Рассказывали — забредали сюда охотники. Хозяин не отказывал — чаем поил и делился кровом. Еще бы, когда его, крова, столько. Но вел себя так, словно гостей и не было. Ходил мимо, разговаривал еле-еле. Словно призрак — только что сквозь стены не просачивался. Или если гостей за призраков считал. Дом у него богатый — однажды недобрые люди захотели человека выгнать. Пришли, посмотрели, чай выпили, пожили немного. А человек — он был и не против. Блаженный то ли духом, то ли и телом тоже не от мира сего — таким спрос не предъявишь. То появится, то пропадет надолго.

Пробовали за ним ходить, только те, кто следил, в дом не возвращались. Пробовали допытаться — только человеку в разум заглянуть никак не получалось, а боль он терпел, словно ее и не было. Дом, когда хозяина нет, засыпал — холодно в нем становилось и совсем неуютно. И припасы закончились. И расположение, по правде, не такое уж удачное — глушь, отшиб, ни дорог, ни зимников, до мало-мальского поселка три сотни верст. Хозяина бывшего на цепь посадили, чтобы не шлялся, только лучше не становилось.

Направили людей изучать округу и охотиться. Однажды из такой ходки только один вернулся. Безумный, похлеще хозяина — звука вымолвить не мог и своих не узнавал. Одним словом, посовещались, что место совсем не хорошее, с шаманами поговорили, что никак нельзя его уже исправить, собрались и откочевали, откуда пришли. Шаманы сказали, что тут вообще дыра в небе. Застарелая. Даже не так — все небо в шрамах. А раньше было — что решето.

Хозяина хотели так на цепи и оставить, но отпустили. Вроде как не из-за него с людьми несчастья происходили, а в таком месте жить и так наказание. Из ватаги, кстати, потом никто добром не закончил — дом или окрестности крепкую печать оставили. С тех пор сюда вогулы ни ногой.

Вик слушал историю, излагаемую в нескладной вогульской манере, и недоумевал, запоминая неувязки.

Как Убийца Драконов мог оказаться тем апатичным человеком, который не реагирует на агрессию, безропотно сносит пытки, позволяет посадить себя на цепь?

Точно так же не вязалось присвоенное хозяину звание механиста — с поломанной шкатулкой на полке. Починить любое устройство из пружин и шестеренок сам Вик мог с закрытыми глазами. Но насосы исправно гоняли в доме горячую воду по железным трубам. К сожалению, о Машине Дрея Старьевщик знал только то, что она существует. Ни принципов, ни функций. То есть она могла быть здесь, в подвале, а могла и не быть.

А новый хозяин — мог и не быть механистом. Он даже мог не быть Убийцей — так, обычным пришлым бродягой, оказавшимся и задержавшимся в нужном месте в нужное время. Что ж, Венедис искала человека — пускай теперь ее голова думает, а Вик — Машину. Тоже как-нибудь разберется.

Еще не вязалось с островом. Если допустить, что это место когда-то было островом, но потом озеро высохло… Ага — и деревья вокруг такенные вымахали…

Как ни крути, а не вязалось практически ничего.

Старьевщик набрался наглости и поднялся по лестнице. Второй уровень тоже представлял из себя единственную комнату, заваленную разным барахлом. Не жили тут давно, да и посещали, судя по пыльному полу, нечасто. Мебели, собранной здесь, хватило бы и на нижний этаж — создавалось впечатление, что хозяин в какой-то момент взялся за перестановку или ремонт, да так и забросил, толком не начав. Очень давно.

Имелся еще подвал, и его содержимое могло быть более занимательным — дверь как раз под лестницей. Незапертая. Причем подвал оказался намного глубже, чем можно было ожидать, — вниз вели целых шесть лестничных пролетов.

Темно, хоть глаза выколи. Вик постоял, приноравливаясь к мраку, — зрение уже поотвыкло от рудничного дефицита света. Можно было ориентироваться на слух — по ощущениям размеры подвала превосходили даже площадь верхних комнат. Впрочем, темнота здорово искажала пространство. К тому же здесь механист отчетливо слышал фашину. Не лязгающую деталями, не сопящую паром или многотактно детонирующую — спокойную, уверенную машину, выдающую себя только тихим, но гулким ворчанием. Из всего многообразия механизмов такой звук мог издавать только преобразователь.

Поэтому Вик принялся шарить по стене сбоку от входа, начав на уровне собственного плеча и медленно опускаясь вниз. Как обычно оборудовали жилища до Войны, он представлял. Оттого вскорости нашел то, что искал.

И возник свет. Тусклый и мерцающий, но — свет. Интересно, разве на первом этаже не было это всего — выключателей, розеток, или Вик их просто не заметил? Неудивительно, что шаманы вогулов посчитали дом нехорошим — если в стены вмонтирована электропроводка, то настроиться здесь на тонкую энергетику весьма проблематично. Речь ведь не о десятке каких-нибудь тысячных — о паре сотен, если не больше, полновесных вольт.

А гудящий у дальней стены, отгороженный стальными прутьями трансформатор вообще мог бы свести с ума восприимчивого видока. Кроме трансформатора в подвале нашлось еще много интересного. Горн с устройством, весьма похожим на турбину, наковальня с приспособлением, сильно напоминающим гидравлический молот, сложный комплекс шкивов-шестерен, выглядевших как многофункциональный прокатный стан, и кузнечный инструмент на любой вкус. Все — покрытое ржавчиной. Литейная печь, коксовая печь, газогенераторная печь, раструбы вытяжек, еще всякие не совсем понятные механисту модули. Сваленные в кучи заготовки, металлические бруски, черные комья угля.

Подвал терялся в темноте, весь был завален разнокалиберными остатками какого-то оборудования. Вик еще некоторое время созерцал все эти несметные богатства, а после нехотя (мечталось запустить сюда руки) вернулся к своим спутникам.

— Ну, чего насмотрел? — спросила Венедис.

— Вас не заинтересует. — Механист уселся за стол и обновил чай. Следовало обмозговать положение — не спеша.

— Нет илит-души там, да? — осведомился Килим.

А где возьмешь? Нет, наверное.

Столь содержательную беседу прервал скрип дверных петель — вернулся хозяин. Вик еще раз присмотрелся к человеку — нет, обстановке, всем этим печам в сумраке подвала, тот не соответствовал. Но главный вопрос, интересовавший сейчас механиста, был о другом:

— Это Валаам?

Убийца — за неимением другого имени подходило и такое, в крайнем случае трактуемое как «Убийца Надежд», — остановился и внимательно посмотрел на Старьевщика, отрицательно покачал головой.

— Тогда что?

— Когда-то — Мирный. Сейчас — ничего.

Старьевщик слегка озадачился, и паузу попыталась заполнить девушка:

— Что вы знаете о драконах?

Надо же — на «вы» и чуть ли не шепотом.

Убийца, однако, видимо, исчерпал на сегодня лимит общения, потому что зевнул и проследовал к подвалу:

— Там где-то наверху кровати или раскладушки.

И скрылся за дверью.

Если бы хозяин удалился не в подвал, а в какое-нибудь другое место, Вик сам уже ломанулся бы вниз — исследовать. А так пришлось потакать бабской прихоти — убираться на втором уровне. Понятно, навести порядок во всем помещении оказалось нереальным, но выделить при помощи шкафов и этажерок один угол, очистить его от пыли, создать подобие рюшечек и уюта было под силу. Между делом Вик обнаружил на полу следы давних кострищ и родовые рисунки, выведенные углем. Как раз их ему и пришлось отскребывать, потому что Килим наотрез отказался «лезть чужой знак».

Ближе к ночи Старьевщик все-таки рискнул спуститься вниз. Заодно, может, потолковать с Убийцей о географии — тот так и не поднимался в комнаты. К удивлению механиста, внутри подвала никого не оказалось. Свет был выключен, трансформатор гудел, печи так же холодны, как и несколько часов назад. Неудивительно, что в таком подвале, тянущемся, может, на километры — почему нет? — имелись и другие выходы.

Вик побродил между печей, подумал, чтобы растопить их после длительного простоя, пришлось бы повозиться, посмотрел заготовки. Имелись здесь и железо, и медь, и даже олово. Ковали тут когда-то много чего и по-разному. Присутствовал также верстак с более ювелирным инструментом и подсветкой из двигающейся на шарнирах лампы.

Обнаружил механист паровой котел, греющийся электричеством. От такого расточительства Вик слегка обалдел. Толстенный кабель, питающий трансформатор, уходил в глубь подвала — Старьевщик немного прошелся вдоль него, затем повернул назад. Освещение дальше не предусматривалось, а из-за разбросанного хлама можно было переломать ноги.

В следующий раз Убийцу довелось увидеть только утром. Ответить он соизволил лишь на замечание Килима:

— Погода совсем, да, говно.

За окном вовсю гоняло снег по лесу, а сосны раскачивались, словно былинки.

— Говно, — согласился Убийца.

— А откуда трансформатор в подвале запитан? — решился блеснуть пониманием сути забытых явлений Старьевщик.

Но хозяин уже жевал кусок вяленого мяса и на всякую ерунду не отвлекался. Потом он нацепил свой драный кожух, валенки и, не прощаясь, вышел в метель.

— Как его разговорить, а? — чисто риторически полюбопытствовала Венедис.

Судя по тому, что вогулам из истории Килима это не удалось даже с помощью подручных средств, — никак.

— Всякий есть что говорить, надо только знать, — умно изрек проводник.

— Виктор, вы же с ним похожи, как его расшевелить?

Похожи? — немало удивился механист.

— Как одна и одна капля, — подтвердил Килим, улыбаясь.

— Не знаю, — буркнул Старьевщик.

Его тянуло в подвал. Странным для обыкновенных людей механистским влечением. Объяснить это словами было очень трудно, но — руки соскучились по работе. Хоть какой — плевой. Он взял с полки серебряную шкатулку и спустился по лестнице. Чтобы не устраивать лишнего шума, Вик извлек механизм, а корпус через десяток минут вернул на прежнее место.

С плавильной печью действительно пришлось попотеть. Когда она уже вовсю задышала зноем, а механист сбросил куртку и нацепил на шею трухлявый кожаный передник, как всегда, мимоходом из откуда-то в куда-то нарисовался хозяин. Некоторое время он, молча, стоял позади Старьевщика и наблюдал за его хлопотами. Вик никак не реагировал — за просмотр денег обычно не брал, главное, чтобы зрители не лезли с советами.

Для выбора правильной пропорции механист отключил талисман — Убийцы он в этом плане совсем не боялся. Накануне, обсуждая похожесть двух мужчин, Венедис заявила, что изнанка Убийцы еще похлеще, чем у Старьевщика, — если у одного представлялось муторное марево, то у другого — совершенное Ничто. Как будто нет его на самом деле — морок. Впрочем, даже у морока есть изнанка, а у Убийцы не было за душой ничего.

Выключение талисмана, как всегда, сопровождалось сдавливающим разум чувством, но, как ни странно, наведенные электропроводкой поля это давление смягчали и придавали сумбурному рисунку привычных сил некую геометрическую упорядоченность. Вик сложил в тигель отмеренные на глаз, на чуйку и на весах доли меди с оловом, плюнул в него по старинной традиции и, прикрывая глаза все теми же подаренными спутницей темными очками, склонился над горном.

— Думаете, ваше присутствие здесь что-то значит? — непонятно к чему вдруг осведомился Убийца.

В отместку Вик, орудующий на границе нестерпимого жара, тоже решил отмолчаться. Да пошел ты, герой в драных валенках, — сейчас он сам был богом. Богом огня и расплавленного металла. Наверное, Убийце и не нужен был ответ — он почти сразу ушел. То ли глубже в подвал, то ли наверх — Старьевщик не присматривался, был занят делом.

Остаток дня механист провел, шлифуя и подтачивая бронзовые отливки нужных шестеренок. Потом еще необходимо было выбрать подходящую пластину для сломанной гребенки и подобрать штифт определенной длины. Потом аккуратно смазать все, что уже, наверное, сотню лет нуждалось в смазке.

Вечером Старьевщик водрузил собранную заново шкатулку на полку. Венедис заметила:

— Что ты с ней сделал?

— Починил.

— Мер-сусне-хума эту сломанную музыку сильно утром играл, — вставил Килим.

Надо же, а механист не слышал — дрых без задних ног.

Зато на следующее утро его разбудили очень рано и очень жестко.

Необузданная сила вырывает Вика из постели, как тряпку, встряхивает и впечатывает в стену, сдавив шею раскаленными клещами. Только тогда механист может разлепить глаза и пытаться мыслить. Убийца держит его за горло, подняв на вытянутой руке, прижав спиной к перегородке, и в глазах хозяина дома разливается пустота.

Испугаться Вик тоже успевает изо всех сил. И страх придает уверенности.

Старьевщик двигает коленом в солнечное сплетение, одновременно — раскрытой ладонью снизу вверх в основание носа, а левой рукой — в распрямленный локоть Убийцы. На излом. Убийца чуть-чуть отклоняет голову, и ладонь механиста проходит в миллиметре от лица, еле-еле разворачивает руку, и кулак едва скользит по локтю. Свое тело в сторону мужчина не уводит. Колено обжигающе соприкасается с камнем.

Но Вик пробивает пресс нападающего — слишком хороша позиция для удара. Убийца запинается на вдохе, но хватка не ослабляется ни на мгновенье.

Смерть, смерть в глазах Убийцы.

Убийцы — чего уже там сомневаться.

Сбоку возникает Венедис, хозяин лениво двигает свободной рукой, и девушка отлетает в сторону, собирая по пути ломающуюся мебель. Сзади совсем обреченно, безнадежно тащит из чехла охотничий нож проводник Килим.

Вик знает, что после него умрут и девушка, и охотник. Это не предчувствие — это Смерть. В глазах Убийцы.

Все плывет, на душе легко-легко — мозгу достаточно совсем немного времени без кислорода, чтобы отчалить навсегда.

Надо же, как…

Слова.

Пустые.

Многочисленные.

И докучливые.

— Не убей… не убей!., не убей… остановись… дай… нам… тебе…

Тиски, сжимающие гортань, размыкаются, и Вик падает на бок, давясь соплями. Какой удобный пол. Какой вкусный воздух.

Все возвращается на круги своя. Картинка фокусируется, звуки обретают четкость. Вик слышит, как речитативом заклинает Венедис:

— Дай нам тебе помочь! Убийца, дай нам тебе…

Хозяин дома недоумевает:

— Ну ни хуя себе…

Кровь струится по рассеченной скуле девушки.

— …помочь!

Кто же знал, что Убийце ценна именно поломанная музыкальная шкатулка?

Тин-тин-тили-тили-дин…

Шкатулка и неваляшка больше не стояли на полке, но музыка, музыка звучала почти непрестанно — из темноты подвала. Вик туда больше не совался — и так понимал, что недавно в очередной раз прогулялся по грани. Но музыка-то звучала!

Было в ней что-то гипнотизирующее, механическое, живое и неживое одновременно.

А к вечеру Убийца появился перед гостями и обозначил готовность к диалогу категоричным:

— Валите на хер отсюда.

Надо было волочься через половину континента, чтобы вот так ненавязчиво получить пинок под зад, да еще на ночь глядя. С другой стороны — того, что просили, механист добился. Сдвинул взаимоотношения с мертвой точки. Как бы оно только боком не вышло.

— Помогите нам, а мы поможем вам.

Надо же — снова на «вы»… По крайней мере, Венедис не собиралась уходить. Убалтывать-то она умела — представлялась уже возможность убедиться. Вик решил не спешить собирать манатки, а послушать, про что станут говорить умные люди.

— Помочь мне? — Реакция Убийцы на раздражители присутствовала, и это не могло не обнадеживать.

А что? Спроси механиста, он бы тоже заявил, что хозяин нуждается в серьезной помощи. С головой у него не все в порядке — однозначно.

Венедис же затягивает песню про закупоренное место, про то, что напряжение достигло предела, что энергия умерших не находит выхода и само мироздание ищет способ избавиться от аномалии на своем теле, как от высохшей ветки.

— Да и фиг с ним, — лениво замечает Убийца.

Девушка отказывается понимать сказанное.

— Ветку, понимаете, всю ветку! Не знаю, что произошло с этим миром, но что-то случилось — старые Проводники Сил ушли из него, а новые не явились.

— Проводники?

— Боги, Драконы, называйте как угодно. Связующий элемент между Миром и Безграничным.

В глазах Убийцы мелькает что-то страшное, древнее и неукротимое.

— Драконов даже пришлось выпроваживать.

— Не знаю, не хочу слышать, дело в другом. — Венедис массирует виски. — Обычно такие сбои восстанавливаются самостоятельно. У вас есть нечто еще. Что-то или кто-то, как заглушка на горловине кипящего сосуда. Здесь нет естественного оттока — души не переходят на верхние уровни и разорвут мир изнутри, если Вселенная не раздавит его извне.

— Сложно, — вздыхает хозяин дома. — Я думал, ты просто попросишь меня кого-нибудь грохнуть…

Венедис плачет. Наверное, то, что она собирается сказать, слишком тяжело для нее самой. Конечно — это ведь ее религия.

— Найти. И убить. Последнего Дракона, сдерживающего этот мир.

Вику опять интересно — если княгиня считает Драконов нематериальными сущностями, то, как она представляет себе процесс их умерщвления?

— Сколько можно их убивать? — Убийце неинтересны слезы девушки. — Пусть все идет своим чередом.

— Нельзя. Так нельзя. Вся ветка измерений. И мой мир в том числе. По крайней мере — изменится до неузнаваемости. Чем мой мир провинился перед Безграничным? Только тем, что растет из одного узла с этим, неправильным?

Вик про себя изумленно присвистнул. А Убийца никак не отреагировал, хотя, возможно, себе на уме, тоже что-нибудь подумал.

— Что мне до твоего мира? Он так хорош?

Каково оно — уболтать того, кто уже устал говорить и делать?

— Он — мой! Я сделаю для него все!

Идеалистка.

— Знаешь доисторическую легенду о Че? — вдруг спросил Убийца.

Кто бы мог подумать — он тоже любитель нудных восточных мудростей…

— Нет? Неудивительно. Ну вот — он стал кумиром еще при жизни. Символом, иконой. А кончил плохо — глупо, нелепо и, по большому счету, ничего не добившись. Но после смерти стал богом убийц и фанатиков. Так всегда случается… что бы ты ни делал… кончится все абы как… и поступки твои… извратят до неузнаваемости… твои же соратники. Отстаньте от меня, а?

Венедис злится. Хороша, чертовка, в ярости.

— Не отстанем. Назови цену.

Перешла на «ты» — опустила во мнении.

— Цену… а ты сможешь вернуть мне жену, детей, друзей, мой мир?

— А тебе это нужно?

Ох, поспешил Старьевщик недооценить свою спутницу, сильно поспешил. Убийца думает. Цена, она есть у всякого. Даже если этот всякий о ней давно забыл. Или не знает.

Все молчат, пока Убийца думает.

— Нет… наверное, уже нет. А сможешь доставить туда?

Человек указывает в окно, там, в почти безоблачном к вечеру небе, на юго-востоке, бледная точка. Венедис смотрит, узнает. Там, на хребте Каменного Пояса, она была строго на юге.

— Ее нет на звездных картах моего мира.

— О, это особенная звезда.

— Твоя родина?

— Моя родина здесь. Отправишь?

— Практически… невозможно удаляться от тверди на такие расстояния.

— Да ну? Слабаки. А что ты тогда мне дашь?

Теперь думает Венди. От ее ответа зависит все.

Что мог Вик, сделал — расшевелил, что может девушка — узнать единственное нужное слово.

Деньги? Для человека, лучше других понимающего эфемерность платежных систем.

Месть? Давно отказавшемуся от претензий и не простившему только себя самого.

Слава? Воину ста тысяч последних битв, осознавшему ничтожность любой победы.

Знания? Забывшему много больше, чем известно сейчас самому ученому из мужей.

Власть? Познавшему ответственность за судьбу миллиардов.

Женщины? Тому, кто уже не в силах терзаться потерями.

Жизнь? Смерть? Что?

Очень непросто торговаться с Героем.

Вик тоже погрузился в размышления. А ему, например, оно все надо? Механист ведь тоже оказался здесь из-за чего-то. Чужой мир или свой — мало их было, апокалипсисов? Одним больше, одним меньше.

— Помнишь Зеленое Небо? — решился Старьевщик.

Убийца рассеянно кивнул.

— Человечество тогда и на самом деле должно было погибнуть?

— Никто никому никогда и ничего не должен.

— А знаешь, почему все обошлось?

— Я знал безумца, который считал, что приложил к этому руку.

Конечно, из рассказов Дрея Палыча механист был в курсе, что они, Убийца и Учитель, встречались уже после запуска Машины и гибели Танцующей.

— Не безумца — человека. Остановили тогда звездный ветер — люди. И сейчас, какая бы там хрень ни предвиделась, разберемся сами. Без тебя. А ты оставайся. Мы завтра уйдем — что-то в лом на ночь собираться.

Перегнул, нет?

Хозяин дома грустно вздохнул:

— Ты не представляешь себе глубины связей между событиями, о которых говоришь.

— Я действую.

— Понтуешься.

Вику было чрезвычайно любопытно — когда он встанет и пойдет наверх, последуют ли за ним его спутники?

Поднялись и последовали. И Венедис, и случайный попутчик Килим.

— Эй, — свистнул вдогонку Убийца, — я могу отвести к последнему Дракону. А там уж вы сами решайте, что с ним делать. Но от меня отцепитесь. Сойдет?

Венедис сжала кулак и с благодарностью посмотрела на Старьевщика.

— Молодец, — прошепчет потом Венди, тихо-тихо, только механисту. — Под дешевым соусом, но ты его зацепил за живое.

— Чего это — под дешевым? — слегка обидится Вик.

Старьевщика-то и самого несколько смущало, что понты в его тираде хозяин распознал на полуслове. А после все равно повелся. Но мало ли…

Венедис же внимательно посмотрит в глаза и догадается — Вик не в курсе. Дурак, действующий по наитию. Она улыбнется, но совсем не разочарованно — восхищенно:

— Ты не понял, чем взял… Убийца… он… до сих пор… хочет считать себя…

И только тогда даже до механиста дойдет. Это же очевидно — шкатулка, неваляшка.

— Человеком?

— Да.

Я уже считал, что избавился от снов, а тот, в нартах — случайность, выдавленная на поверхность сознания тряской упряжки. Но нет.

Я смотрю, как ребенок с детской беспощадностью тащит к себе змия. Змий пытается вырваться, но его тело покрыто слишком толстым слоем одеревеневшей корки — он неповоротлив и медлителен. Он оставляет грязные разводы, а его белесые отростки — полосы слизи. Ребенок тоже не так ловок — у него проблемы с координацией и глаза смотрят один вниз и влево, другой — вверх и вправо, но ребенок все-таки быстрее. Он стискивает в ладони это ожившее, беспомощно выкручивающееся корневище, и мне жаль, искренне жаль змия, потому что я знаю, как жестоки могут быть дети.

Змий шипит, или это так протестующее скрипит его кора-кожа — ребенок берет узловатое тело второй рукой и сгибает в корявую окружность.

Мне казалось, змий не настолько эластичен, но утолщенная часть — голова — теперь касается более тонкой — хвоста. Местами кожа трескается, и я могу наблюдать гнилостно-зеленоватое змеиное нутро. Еще там копошатся какие-то личинки. Но не это главное. Кольцо сжимается, тонкая часть поглощается утолщенной, ребенок улыбается и давит все сильнее, а то, что находится в его ладонях, отчаянно визжит на границе слышимости.

Уроборос — дракон, пожирающий собственный хвост.

В руках ребенка — давящийся своим телом.

Разве можно от такого не проснуться?

И, проснувшись, не ощутить липкий пот на лбу и шее?

Откуда, шайтан забери, снова эти сны, уже вроде бы прошедшие после того, как я расстрелял ищеек в горном ущелье?

— Идти долго? — Венедис встала ни свет, ни заря и растолкала остальных.

Убийца же, видимо, совсем не ложился.

— День, если все нормально.

— А куда?

— К одному из корпусов техкомплекса Рокота. Если это тебе о чем-нибудь говорит.

Ha этом понятливая Венди с расспросами дипломатично закруглилась.

На самом привлекательном для Вика месте. И вдобавок — немалый интерес у механиста вызывало обстоятельство, что Убийца и Дракон обитали всего в одном дне пути друг от друга.

Зато, когда приготовления были закончены, хозяин повел их туда, куда и предполагал Старьевщик. Где еще селиться Дракону, как не в темном подземелье? Только что это за подвал такой, по которому можно идти целый день?

Однако с любопытством Вик решил погодить — скоро и так станет понятно. У границы темноты Убийца вытащил обычный спиртовой фонарь и зажег фитиль. Венедис встряхнула свою алхимическую капсулу — в ее зеленоватом свете обстановка приобрела вид еще более мрачный и запущенный. Убийца высморкался, прижимая пальцем одну ноздрю, пнул валенком какую-то бренчащую железку и предупредил:

— Под ноги смотрите — тут уборку лет восемьсот не делали.

Сам подвал оказался не так велик, как представлялось сразу, — метров триста, потом через широченный портал путники выбрались в гулкий, тоже не маленький коридор. То и дело фонари выхватывали из темноты боковые ответвления, иногда прикрытые толстыми ржавыми шлюзами, иногда осыпавшиеся, всегда — дышащие мраком и сыростью. В одиночку прогуливаться здесь здравомыслящий человек не рискнул бы.

Вика судьба заносила в места не менее угрюмые, и он знал: как правило, существа, населяющие в древности похожие катакомбы, сотни лет назад уже вернулись на поверхность и остались хтоническими только в преданиях старины. Хотя не обходилось без исключений — и тогда твари, научившиеся выживать в таких условиях, виделись обычным людям пришельцами из другого, жалкого, но беспощадного и ужасного мира. Монстры даже ценились в определенных кругах — живые ненамного дороже, чем мертвые.

Вик встречал такое вот семейство в одном из подземелий Трехгорного. Истерзанные многовековым инцестом, обитатели мертвого города приобрели весьма своеобразную внешность, мягко говоря отталкивающую. В остальном же от остального человечества они не сильно отличались — так же хотели жить, жрать, предаваться похоти. И благодаря своему обличью в разные периоды становились объектом то охоты, то поклонения. Или богами, или чудовищами. Немногочисленными, но легендарными. Старьевщик тогда уполовинил одно из логовищ — разум был надежно защищен от атак гораздых на всякие мозговые штуки метаморфов, зато керамические пули оказывали на существ такое же пагубное действие, как на обычных людей. Механист расстарался в тот раз не из-за шовинизма или отвращения — просто сам не хотел оказаться обедом.

И навсегда усвоил тактику неожиданных нападений из темноты, свойственную подземным тварям, — поэтому по коридору двигался настороженно, а через некоторое время утомился дергаться на всякое шевеление воздуха и вытащил из-за плеча стрельбу. Ствол на сгибе локтя успокаивал почище фармацевтического настоя из валерианы. Убийца искоса глянул на приготовления механиста, ухмыльнулся и промолчал.

Если подвал под домом никак не отделялся от всей этой угрюмой сети подземелий и даже дверь на верхние уровни толком не запиралась — это могло говорить о том, что здесь совершенно безопасно. Нереальное допущение, оттого Старьевщик склонялся к другому — просто Убийца совсем ничего не боится. А значит, либо безумен еще больше, чем, кажется на первый взгляд, либо сам опасен настолько, что может позволить себе быть патологически бесстрашным. Однозначно Вик пока не определился, но, припоминая, как его шматали одной левой, чувствовал себя неуютно.

Вообще же при походах через такие места имелись две противоречащие друг другу рекомендации: бывалые советовали держаться центра, чтобы избегать нападения из боковых тоннелей, и одновременно считали безопасным идти ближе к стенам, остерегаясь обвалов. В любом случае ни один здравомыслящий человек не додумался бы палить из стрельбы под обветшалыми сводами. Но, на взгляд механиста, лучше было оказаться заживо погребенным, чем заживо съеденным, — чисто эстетически.

— Ты… — вдруг обратился к нему Убийца, — спасибо, наверное.

— Не за что. — Старьевщик от удивления чуть не выронил стрельбу и почувствовал, как напряглась Венедис, востря свои ушки.

Только хозяин дома распространяться дальше не захотел. Объяснения — это слишком много, вполне достаточно благодарности.

Да и рассказ о странной истории неваляшки со шкатулкой, вздумай его поведать называемый убийцей, продлился бы целую вечность. К тому же человек не может быть настолько смел, чтобы признаться, кому бы то ни было в паническом страхе такого рода. Боязни чинить одну из пары единственных вещей, оставшихся от настоящего мира их хозяина. Двух вещей, которые человек слишком часто терял, но всегда находил — сколько бы, ни прошло лет.

По подземному коридору двигались недолго — самое большое полчаса, потом стали все чаще появляться осыпи, а вскоре проход преградил завал. Убийца свернул в сторону, попетлял по узким переходам, забрался на шаткую лестницу и вывел попутчиков через какую-то нору прямо в тайгу. Вик даже немного расстроился, покинув подземелье, — под солнцем исчез будоражащий нервы привкус таинственности.

Зато Убийца хищно повел носом из стороны в сторону:

— Что-то здесь народу много.

— В смысле? — уточнила Венедис.

— В прямом, — сказал, как отрезал.

— А чего дальше под землей не пошли? — Старьевщик, уже настроившийся на мрачный коридор, чувствовал себя уязвимым со всех сторон.

Сражаться с Драконом на открытом пространстве казалось более опасным.

— Там идти больше некуда — направление к бывшим стартовым комплексам Тополя, отутюжено все так, что до сих пор, наверное, фонит.

Ни Вик, ни Венди, ни тем более Килим толком не поняли, что сказал Убийца. Наверное, этого он и добивался. Не вдаваясь в комментарии, он повел группу широкими зигзагами, по пути проверяя силки и капканы, коих по лесу было разбросано множество.

Глядя на зубастые челюсти железных ловушек, механист засомневался — уж не на человека ли охотятся в этой глуши? Но нет, через некоторое время целенаправленных плутаний спутники набрели на оленя, попавшегося на подрезь — закрепленную в примитивном спусковом механизме жердь со стальными лезвиями. Животное еще кое-как дышало, в застывающих, но еще живых черных глазах отражались деревья и небо. Убийца достал из-за голенища небольшой нож, однако его опередил Килим.

— Э-э, погоди. — Вогул опустился на корточки и положил ладонь на морду оленя. — Не я убил, иди в свое место и скорее возвращайся, прости нас.

Животное не шелохнулось, но даже Вик почувствовал, как дух олений откочевал на высокогорные пастбища — где сочная трава, никакого гнуса и всегда лето. Ну, или что-то в этом роде. Издох, короче. А Килим ковырнул своим ножом оленьи глаза-бусины, положил в сторону и присыпал снегом:

— Теперь из них новые олененки родятся.

Глаза и впрямь походили на громадные черные рыбьи икрины.

— Как скажешь, — пожал плечами Убийца, легко, с противным треском обломил рога, чтобы не мешали, стянул ноги бечевкой и забросил тело оленя на плечо, как котомку.

Килим только покачал головой:

— Не уважаешь Смерть.

Венедис отвела взгляд, а Вик подивился — рога хрустнули, как сухие ветки, да и туша, поди, весила под полтора центнера.

С этого момента блуждания по тайге закончились — Убийца, никуда не сворачивая, направился на север. Поразмышляв несколько километров, он вдруг ответил Килиму:

— Я ее когда-то любил. Привлекательная сучка.

То, что речь идет о Смерти, дошло не сразу. Никто тогда и не подумал принимать его слова буквально. С другой стороны — чего еще можно ожидать от Убийцы? Но, когда Венедис где-то после полудня обратилась к нему именно так — «Убийца», хозяин хоть и игнорировал вопрос по своему обыкновению, но кое-какой информацией поделился:

— Богдан.

С ударением на «о». Симпатичное имя — оценил Старьевщик — и редкое. Не каждый в нынешние времена рискнул бы назвать ребенка «данным богом». Вообще оказалось, что с Убийцей Богданом можно общаться на любые темы — надо только запастись терпением и изощренно формулировать вопросы. Так, через час механист узнал, что Рокот, к комплексу которого они идут, — это Носитель. После — что площадки Рокота единственные более-менее уцелевшие после Отработки. Что здесь неподалеку были еще корпуса Молнии, Циклона и Ангары. А шахтам Тополя досталось так, что открылся Разлом и оттуда теперь шпарят гейзеры. Скорее интуитивно Старьевщик догадался — где-то там, на выходе пара, установлен турбогенератор, и вот как раз от него тянется силовой кабель прямиком в дом Богдана.

А потом они вроде бы пришли.

В возникшие посреди тайги земли Рокота. Выщербленные стены ангаров с продавленными крышами и торчащими изнутри верхушками сосен, громадные капониры, которые вросли в землю и уже ничем не отличались от обыкновенных лесистых холмов, — Вику всегда нравилось угадывать в настырном однообразии природы грустную непреклонность великой цивилизации.

Найдется сейчас хоть один рукотворный объект, способный пережить такую Войну и простоять после этого несколько веков? Сомнительно — силой мысли не скрепишь кирпичи на тысячу лет. Жалко оно все как-то. Это же место казалось безжизненным, но величественно дерзким — в нем виделось истинное Прошлое. Даже километровые рытвины, не заживающие до сих пор на близлежащих землях Тополя, дышали, наверное, подвластной когда-то мощью.

Убийца красотами древних руин не упивался, а бодро, невзирая на тушу через плечо, шел известным ему маршрутом. Следы зверья, а уж тем более легендарных существ вроде Дракона, отчего-то не встречались. Убийца шел, невзначай сбивая снег с еловых ветвей, а механисту вдруг подумалось, что эта их охота с дохлым безглазым оленем вместо наживки может оказаться на самом деле последней. Дракон, судя по преданиям, чрезвычайно опасная тварь, а у Старьевщика в арсенале имелись только стрельбы, хотя бы и целых две.

Этому оленю, кстати, посчастливилось отойти под одобряющий шепот вогула, но кто опустит веки, если что, самому Килиму, а? Идут в логово Дракона, как в гости к теще. По обычаям, не которые народы накануне всяких рискованных авантюр посещали баню и наряжались в новое. А у Старьевщика все, что на нем было из одежды, присутствовало в единственном экземпляре. Еще принято загадывать последнее желание — идущими на верную смерть. Чего бы Вик захотел, зная — это последний раз?

Какой-нибудь глупости, как всегда, — совершенно ненужной в быту информации.

— Богдан, — окликнул он провожатого и коротко поведал историю, случившуюся с ними и неприкаянными Моисея на далеком перевале, — ты знаешь, как могут быть связаны два этих места?

— Одна широта? — уточнил Убийца. — По-всякому могло случиться…

И замолчал, но, когда Вик совсем почти отчаялся получить ответ, добавил:

— Ракеты запускали отсюда по расчетной траектории строго на восток. Сброс отработавших ступеней, выгорание компонентов топлива — все это могло произойти в том районе, где остановились те путники. И напугать.

Что такое ракеты, Вик знал. Знание придавало объекту, на котором они сейчас находились, сакральную для механиста значимость. Становилось понятным утверждение вогула насчет шрамов на небе.

— Отсюда летали к звездам?

Богдан хмыкнул:

— Нет. Только чуть-чуть выше неба.

Космодром. Старьевщик и не мечтал когда-нибудь побывать в таком священном месте. А оказаться сожранным Драконом на Космодроме — вообще верх романтизма. И кретинизма, если уж на то пошло. По ходу, продолжая тему откровений: чем Убийцу и Дракона мог привлечь космодром? Механист сомневался, что благоговейным к нему отношением.

На этот раз Богдан ответил чуть ли не сразу:

— Вполне логичная случайность.

И остановился напротив вросших в холм ворот-шлюзов, всем своим видом подтверждающих, что здесь — вход в Логово и всякую надежду рекомендуется оставлять снаружи.

Глава 11

В первую очередь — запах. Осязаемо тяжелый, кислый и чужеродный. Не сказать, чтобы отталкивающий. Иной. Следующее — свет. Желтый, неравномерный, нервный. Явно искусственный, уж не от того ли турбогенератора, что и дом Убийцы? Я теперь ничему не удивляюсь. А еще где-то в центре, швыряя резкие отблески, пылает настоящий костер. Однако, прохладно.

Капонир, приспособленный для Драконьих нужд, размерами соперничает с подвалом Убийцы — судя по высоте потолков. Ну и, конечно, не пещера и не логово. Обиталище. Настолько другое, не совместимое с человеческими понятиями о комфорте, что кажется хаотическим нагромождением брусьев, перекладин и подвесов. Ровных участков пола практически нет, и здесь я чувствую себя иголкой, затерявшейся в стоге сена, или гостем гигантского муравейника.

Богдан сбрасывает с плеча замерзшую тушу, и она гремит, нарушая поскрипывающее беззвучие этого места. Акустика, учитывая странную планировку, здесь тоже необычная. Убийца перескакивает через толстенные бревна, пробирается к центру и бормочет себе под нос неслышно — для всех, кроме меня: «Млять, как в клетке у хомячка, тебе бы, тварь, еще колесо приладить».

Тащимся за ним, как будто не олень, оставшийся у входа, а мы жертвенные животные. Он идет вперед непринужденно и матерится, когда цепляется за очередное препятствие. Мы — молча, плечом к плечу, опасливо впихивая себя в инородность обители Дракона. Поэтому он — быстро, а мы — медленно. Приближаемся к огню. Костер тоже большой, гипертрофированный, как и вся обстановка.

Богдан останавливается, чтобы поправить какую-то лямку, и когда выпрямляется, я вижу застывшие в миллиметре от его затылка клыки-жвала. Костяные лезвия с зубцами длиной в фалангу, глянцево блестящие от слизи, каждый, как мой палаш, — огромные ножницы, раскрытые по сторонам от висков Убийцы. Один щелчок — и голова, разбрасывая веер кровавых брызг, превратится месиво костей и мозга.

Мы неподвижны — среди скопления древесных стволов я теперь могу опознать ветви-лапы, ростки-щетину и прутья-вибриссы. Дракон, маскирующий цвет тела, немного в стороне над нами и сбоку-позади Убийцы. Достаточно большой, если только я не принимаю настоящее дерево за участки его тела. Такие громоздкие создания не должны передвигаться настолько бесшумно. Может, он ждал нас, затаившись, рассматривая иссиня-шагреневыми глазами и отражая блики костра матовой броней, покрывающей голову, шею, все тело?

Панцирь покрыт замшелыми наростами — это что, тоже элемент маскировки?

Оказывается, многое можно увидеть, пока размышлял — успею ли выстрелить прежде, чем застывшее вниз головой существо атакует, и причинит ли ему мой выстрел какой-нибудь вред? Убийца смотрит в другую сторону — не видит нависающей угрозы. Тянусь одними пальцами к стрельбе.

— Ну что? — не оборачиваясь произносит Богдан. — Пришли убивать — дерзайте!

— Но это же совсем не дракон, — возражает Венедис.

Убийца оборачивается, кривит нос, как от неприятного запаха, но в остальном игнорирует жвала вблизи от своего лица.

— А чего ты хотела — огнедышащего варана?

Все-таки драконы бывают разные.

И оленину можно приготовить по-всякому. Два основных варианта — вкусно и плохо. Можно вымочить в уксусе, поджарить на углях или тушить в глиняном горшке. В сметане. Получится — пальчики оближешь. Но для этого необходимо время.

Если же отхватить от замороженной туши ногу, наспех опалить-соскрести шкуру и подержать над открытым огнем, лишь поливая рассолом, в котором, кроме упомянутой соли, никаких приправ, — как получить тающее во рту ароматное лакомство? Практически невозможно. Поэтому то, что сейчас ели гости Дракона, было отвратительно на вкус.

Вик с удивлением заметил, что он всего ничего на воле, да и то — не в самых комфортабельных условиях, а уже начинает привередничать в пище, впрочем, еда — это необходимая организму энергия, а удовольствие от нее — признак не всегда позволительной роскоши. Механист самозабвенно вгрызался в подгоревшее и пересоленное жесткое мясо, искоса поглядывал на спутников. Килим поглощал яство вежливо, но по всему было видно, что с большим удовольствием настрогал бы сырой оленины тонкими ломтиками, присыпал бы солью и не мудрствовал бы с обжигом. Сырое мясо — продукт небезопасный для цивилизованных желудков, оттого Венедис о подобном мечтать не смела. Но и предложенную стряпню есть, видимо, не смогла — отложила в сторону.

Зато Убийца работал челюстями за себя и за всех остальных — бесстрастно, словно вкусовые рецепторы у него отсутствовали напрочь. Не кривился и не причитал, еще бы — ведь он сам и был автором этого кулинарного шедевра.

Вкус — вдруг понял Старьевщик — вот чего недостает Богдану. К настоящему, к будущему да и, наверное, к прошлому. К жизни. Иначе откуда бардак в его доме, давно остывшая кузница, рваный кожух и вот этот, с одного бока подпаленный, с другого сырой, с кровью, кусок оленины — наглядный пример отношения Убийцы к окружающему? Дегенерация вкуса.

Дракон, понятное дело, ничего есть не стал. Свою, оставшуюся трехногую часть оленя он по-хозяйски выпотрошил, причем под его когтями замороженная плоть расползалась, как мокрая бумага, затем окунул тушу в стоящий на огне здоровенный чан с чем-то вязким и дурманно пахнущим — именно тем запахом, который задавал общий ароматический тон в логове. Через минуту извлек и принялся неспешно вращать в своих клешнях, наматывая липкое содержимое емкости на добычу, как карамель на палочку, время от времени поправляя что-то жвалами и сдабривая процесс слюной-слизью.

Может быть, еще и от этого зрелища испортился аппетит у троих гостей. Дракон же людского присутствия нисколько не смущался — закончил с оленем, причем на выходе у него получился бесформенный смолистый комок, и метнулся наверх, приладил добычу где-то под потолком, где виднелись грозди похожих консервов. Что-то говорило Старьевщику, и это не прибавляло лояльности пищеводу, что конечный продукт будет напоминать на вкус, цвет и запах вогульский копальхем, провалявшийся в болоте сотню лет.

Вообще Убийца с Драконом вел себя странно — никак. Не обмолвились даже словом, и каждый сразу занялся своим делом — по-разному, но приготовлением одинаково несъедобной пищи.

— Когда он заговорит, ты обделаешься, — объяснил Богдан молчаливость Дракона. — Инфразвук.

Где там понять примитивным организмам, что существа более высокого порядка говорят всем: телодвижениями, запахами, касаниями, вкусом выделяющегося секрета и даже вне материальных органов — чувствами. И всем возможным диапазоном звука — естественно.

— Иерархическая логика, — продолжит потом Убийца, объясняя безразличное поведение твари. — Ему тяжело выделить единицу из массы, Даже если этой единице суждено снести его голову. — Он принц, его предначертание — трахать свою богиню, а уж она пусть трахает всех остальных. Он вне общества, он поэт, когда он кончает — тащится весь улей. Проводник благодати — встал в очередь, сунул-вынул и отдыхай до следующего захода. Все остальное похеру. Мы принесли пожрать, формальный статус соблюден — ему на нас начхать, и нам должно быть аналогично.

— А если мы пришли убить? — уточнит Старьевщик.

— С инстинктом самосохранения у них все запущено, а на то, чтобы бить врагам морды, рождаются солдаты. Когда производитель по возрасту уходит на пенсию, его всем роем празднично жрут. Оттого непротивление фатальности у принцев заложено в программу. Только валить их трудно — броня крепка и танки быстры. Ну и наоборот — такому человека ухлопать, что жвала размять. Даже если в экспериментальных целях, без всякой агрессии. Или нечаянно. Вроде как гнуса отогнать.

Еще Богдан расскажет, что Драконы хоть и не плюются искрами, но к огню исключительно неравнодушны. Если люди имеют привычку омываться водой, то Драконы гигиену блюдут в пламени, оттого костер в их логове — это как водопровод в приличном доме. Моющийся Дракон — еще то представление. Якобы некоторые продукты жизнедеятельности у него выводятся через поры, как пот, и обладают горючими свойствами. Ежедневный моцион отжига сопровождается разноцветными фейерверками.

И в питании Дракон привередлив дальше некуда, не в смысле предпочтения девственниц — он вообще ни к какой доступной еде напрямую не приспособлен. Но жрать, как ни парадоксально, умеет все — по усложненному циклу. Потому что в желудке присутствует специальный вид микроорганизмов, или бактерий, или каких-нибудь грибков. Вот те переварят любую органику — вопрос только времени. Домашнюю — в пределах кишечника, а чуждую — во внешней фазе.

Чан, который всегда томится возле огня, это оно и есть — среда (Венедис, когда узнала, постаралась отодвинуться насколько возможно): дерьмо, желудочный сок и прочие выделения, насыщенные нужным симбионтом. Без такой емкости Дракон оголодает, для него здесь любой харч неподъемен для организма. Поэтому Дракон тяготеет к оседлому образу жизни. Зато и выживать, способен в любых условиях. Если припрет, может даже бревно в чан окунуть и дождаться, когда оно станет удобоваримым. Приспособляемость невероятная.

— И чем вам плох Дракон?

Старьевщик еще раз, особо не скрываясь, раз уж тому все равно, осмотрел существо. Самый настоящий Дракон, какими их описывают в преданиях. Треугольная голова размером с туловище взрослого человека, черные сферы глаз, два ряда жвал-мандибул: верхние длинные и извивающиеся, напоминающие усы или щупальца, нижние — мощные, как гигантский секатор, с несколькими рядами острых зубьев. Да еще две костяные челюсти, похожие на жернова. Попасть под раздачу в такую сенокосилку — мало бы не показалось.

Плюс подвижные антенны, напоминающие изогнутые скорпионьи жала, тело из двух сегментов, покрытое толстым заплесневелым панцирем, верхняя пара конечностей с клешнями-ножами вместо пальцев — завалить такого противника без взрывчатки действительно представлялось проблематичным. Очень даже качественный Дракон — объект для масштабного подвига.

— Дряхлый только, — посетовал Богдан, — того гляди сам скопытится.

— Поэтому ты его не убил? — Венди все-таки взяла кусок оленины и попыталась найти в нем что-нибудь съедобное.

Вопрос показался Убийце сложным — он замолчал на добрых полчаса. Старьевщик даже успел догрызть свою порцию.

— Нет. Просто надоело быть гнусом. Вроде как переносчиком заразы. К тому же Драконы и без меня со временем дохнут. Оказывается.

— Это не Драконы, — снова возразила Венди.

— Драконы, Драконы…

Если люди считают тварей Драконами, таковыми они и являются — так уж повелось.

— …самые что ни на есть. — Богдан вздохнул.

Ему ли не знать, как Драконы из мифических тварей превращаются в реальные силуэты на небосводе — огромные, извивающиеся, словно они там, в небе, не летают, а выныривают из Космоса. И как потом существа, воспринимаемые сначала, как Наездники на Драконах, спускаются на грешную Землю и в течение какого-нибудь века сами становятся Драконами. Дракон — понятие относительное. Дракон — это ярлык. Даже людей в иные времена называли Драконами.

Чего уж говорить про другие, не такие громкие имена.

Например — Богдан Раханов.

Ключник — надежно зацепившееся прозвище из прошлого. За то, что в том прошлом человек умел открывать любые запоры. Отмычкой по имени Гексоген.

Но это только кличка, а имя — Богдан Раханов.

В одном месте вспомнят прозвище злого демона из преданий о самом начале света, и впредь будут поминать человека только под этим именем — Раху, стирая грань между легендой и реальностью.

В другом — исковеркают, упростят на свой лад до Огдан Рахан, разорвут и склеят, порождая невероятные комбинации. От логичного Хан на востоке до эпического Один — на далеком западе. Одан Хан, Хан Один, Первый Хан — имена, имена, имена. Бирки.

Как и «Дракон».

— А кто тогда ты? — задала девушка тот вопрос, который надо было задать где-то двумя днями раньше.

Убийца посмотрел так, что Вику вдруг показалось — он сам, Богдан, есть Дракон. Какой бы смысл ни вкладывался в это слово. Мудро говорят на словоохотливом востоке — убивший Дракона становится Драконом. На удивление, Богдан ответил:

— Нечто сущее. Пес Кербер, сорвавшийся с цепи. Или удачный плод неудачного эксперимента. Рассказать вам историю?

Венедис покачала головой:

— Давай лучше я расскажу. Не потому, что твоя история неинтересна. Но я сначала должна объяснить то, что никому из вас не кажется важным. Потому что вы ко всему привыкли и не видите очевидного. Не понимаете течений Смерти.

Великое Древо Жизни. Наступает пора, и ветви его украшают бутоны. Они набухают, взрываются свежей изумрудной листвой, искрятся росой, омытые утренним дождем. Наступает другое время, и листья меняют цвет. Сначала темнеют, потом становятся желтыми и опадают. Чтобы на их месте, когда придет срок, появились новые почки. Это процесс естественный и неотвратимый — рождение, жизнь и смерть листка.

А что с ним случается после… это не так важно в данный конкретный момент, потому как сейчас он, листок, кружась на ветру, покидает дерево. Если не сломается ветвь. На сломанной ветке листья ведут себя по-другому: они высыхают, шелушатся крошащейся плотью, невесомые, хрупкие, светящиеся скелетом прожилок, но остаются на ветке. Навсегда. Умирание — это процесс, и разлом на теле дерева не позволяет листку умереть правильно.

Так и с людьми. Люди — листки на Дереве Жизни. Рождаются и умирают — покидают свои ветви. Если все происходит, как положено Природой. Внезапная смерть: не в бою, не от старости, не из-за болезни — коварное нападение, самоубийство, нечто, что не дает человеку подготовиться, исполнить заложенную в него программу, — и незримая нить, черенок, связующий человека с его старым миром, остается прикрепленной к побегу.

Они, то есть то, что остается от людей, истлевшими висельниками так и раскачиваются на сучьях забытого бытия. Кто-то назовет их неупокоенными, кто-то — привидениями, суть не изменится — умершие неправильно. Хрупкие скелеты, навсегда приросшие к своей материальной ветви.

— Страшно, — продолжила Венедис, — когда внезапная смерть настигает многих. Стихия, катастрофа, еще что-либо подобное. Тогда новые почки прорастают среди таких вот недоумерших. Но у них, новых, всегда есть возможность покинуть ветвь, когда придет время. У вас все не так. Ни один лист не срывается с побега вашего мира, и он трещит под тяжестью миллиардов высохших оболочек. И если настоящая Смерть — это переход энергии, то у вас она — забвение. Все вы — живые мертвецы без будущего.

Убийца слушал, как слушали Венедис механист с вогулом.

— А кем в твоей аллегории должны были стать они? — Богдан указал на Дракона, так похожего на громадного жука-богомола. — Новой листвой или какими-нибудь экзотическими листоедами?

Девушка посмотрела на существо — вот уж кого никак не интересовала их беседа. Дракон завис на некотором удалении и совершал плавные движения, перетекая из одной позы в другую, — словно танцевал без музыки в немом, наизусть заученном ритме.

Венди последила за Драконьими гипнотизирующими реверансами и ответила вопросом:

— Если ты так много про них знаешь… как сам полагаешь?

Вик, например, сильно сомневался, что Убийца Умелец таких ярких, как у Венди, аналогий — уж слишком тот конкретно изъяснялся. Так и вышло:

— Да мне сугубо без разницы. Они пришли занять наше место. И заняли бы, но несколько человек, — слово «человек» Богдан многозначительно выделил, — смогли уничтожить матку. Хотя боги почти все, считали, что это невозможно…

— И кто?

— Что кто?

— Ты сказал «почти». Кто из богов так не считал?

Убийца кисло рассмеялся:

— Смерть придерживалась другого мнения. Геката.

Механист уже слышал это странное прозвище Смерти. Упоминавшееся вместе с картой кроваво-красного рыцаря-скелета. Наверное, в сопредельных мирах богов называют похожими именами. Или боги, там, здесь, где бы то ни было, — одни и те же лица? Странно. Впрочем, Старьевщика больше интересовало другое — если матку Драконов невозможно уничтожить, то, как это все-таки удалось сделать?

— А это как раз та история, — отрезал Убийца, — которую вы уже не захотели слушать.

Жаль. С другой стороны, механист больше, чем иные обыватели, разбирался в возможностях далеких предков — те умели высвобождать такую мощь, что богам с их примитивными потопами оставалось нервно грызть ногти.

И все же…

Дьявольские изображения.

Эти круглые карты таро.

Выбрасывай их как угодно, размышляй над комбинациями, ломай голову над значением углов поворота — все равно ответов получишь много меньше, чем праздных версий.

Почему раз за разом Смерть наотмашь косит прорастающие головы?

Что за машина вращает колеса судьбы? Или чего ждут двое обнаженных на карте Выбора?

Смерти от руки ребенка, затаившегося с луком за облаками? Старьевщика передернуло — вспомнилось изможденное дитя из снов. К чему бы?

А может быть, Богдан и есть тот ребенок, готовый убить? Взрослый, бездумный ребенок. Не от мира сего. Дракон?

Но кто тогда настоящий Убийца и что несет он в своей скрытой для мира котомке?

— Почему люди назвали их Драконами? Богдан швырнул обглоданную кость в костер, нагло ухмыльнулся Дракону — не исключено, бросать мусор в огонь у тех расценивалось так же, как мочиться в умывальник, — и вытер ладони о свой кожух.

— Просто из-за привычки давать старые имена новым явлением. Биомашины, на которых летали эти твари, были очень похожи на крылатых змиев.

Машины? Старьевщик помнил одно словечко. Самолет. Летательный аппарат тяжелее воздуха. Очень намного тяжелее — не то что воздушный змей Дрея Палыча. Ска-а-азочный механизм.

— Пришельцы, — подвела итог Венди. — А этот…

Последний. По моим подсчетам. Тридцать там какой-то.

— Их было так мало?

— Рабочие особи передохли сами. После смерти матки — у них с этим не так, как у людей. Остались лишь самцы. Видать, не настолько они и тосковали по ее влажной вагине.

Убийца рассмеялся. Что-то еще в состоянии его развеселить…

Старьевщик со странным удовлетворением заметил, что Венедис не по душе аляповатая грубость Богдана.

Выходило, что матка у Драконов одна, самцов около тридцати, а рабочих должно быть неисчислимое множество — если им удалось практически уничтожить людей.

Богдан рассмеялся еще громче. Нарочито демонстративно заржал.

— Люди. Они неплохо уничтожали друг друга сами. А эти, — небрежный кивок в сторону Дракона, — только наблюдали и вытирали слюни с мандибул.

В конце концов изобретательное человечество способно загнать себя в могилу без посторонней помощи. С его-то потерянными возможностями.

— Но ведь это все равно как-то связано. Драконы и Война?

— Над этим вопросом, — Убийца резко, как отрубил, закончил со смехом: — и сейчас любят поспорить братья-свидетели. Негласно.

Конечно, Виктор понимающе вздохнул, ничего не происходит просто так, любое событие цепляется причинно-следственными шестеренками в механизме Истории, и чем нелепее случайность, тем больше в ней закономерностей. Совсем недавно уже проходили.

Венедис устало помассировала подбородок. Встреча с неправильным, на ее взгляд, Драконом ответов не прибавляла. Зато вопросы о прошлом мира нарастали цепной реакцией. Особенно у механиста. Только озвучивать их сейчас было бесполезно — Вик приноровился к манере общения Убийцы, реплики которого являлись откровениями — случайными и быстротечными. Теперь должна была последовать продолжительная пауза.

Поэтому беседа сама по себе затухла. За неимением иных достопримечательностей все снова принялись рассматривать Дракона. Все-таки тварь со звезд. Интересно, те биомашины, на которых, со слов Богдана, летали существа, могли передвигаться в космосе? Не совсем логично: улей — это нечто единое, громоздкое и внушительное. Никак не эскадра крылатых змеев. Да и зачем им в космосе крылья?

Эту тему Вик тоже добавил в свою коллекцию вопросов. Чем черт не шутит — вдруг растолкуют?

Молчаливое созерцание Дракона прервал, как ни странно, сам Убийца.

— Надумаете его валить — с вашим арсеналом можно поразить только рот. Когда жвала разинет.

— Как насчет тебя? — оживилась Венди.

Однажды человек убивает самого первого Дракона. Не самца — обычного воина. Даже не так — перед этим людям удается сбить машину, так похожую на крылатого змея, а потом человек убивает тварь, ею управлявшую. Наездника. Случайно, ценой гибели многих соратников, но убивает. Уничтожить Дракона-воина намного сложнее, чем Дракона-самца.

Чем это заканчивается?

Сложно проводить параллели.

Но.

На следующий день одна страна развязывает Войну с другой. Беспричинно. Говорили, первый ракетный удар нанесли с лунной базы. А, вот еще — прежде с этой базой прерывается связь. Неполадки, вызванные метеоритным потоком. Впрочем, эти байки настолько почтенны, что про них, наверное, не помнят даже братья-свидетели. Важно иное.

Человек, который убил Первого Дракона, очень плохо закончил. Совсем плохо закончило, естественно, все человечество, но тот конкретный человек закончил особенно плохо. И это наводит на мысль — какая судьба уготована рискнувшему уничтожить Последнего Дракона?

— Так что насчет тебя?

— Я — пас.

— Нет. Куда валить тебя самого?

Убийца продолжительно смотрит в глаза девушке. Вик напрягается — шансов, если что, мало, но выстрелить и еще перезарядить можно попытаться. Успевает даже прийти на ум древняя сказка про смерть в игле, которая в яйце, которое в ларце и так далее. Нечто подобное есть и в котомке механиста. Поможет?

Навряд ли — Убийца слишком материален для таких фокусов.

— Висок, горло, живот, пах — да все как у всех. — Богдан никак не проявил агрессии, отмахнулся. — Не выдумывай, херня это все — убивший Дракона становится просто Убийцей Драконов.

Видимо, драки не получилось.

— Тогда зачем ты привел нас сюда, Убийца Драконов?

Богдан промолчал — он и так слишком красноречив в последнее время. Но разговор не закончился.

Потому что вдруг зазвучал сам Дракон. Именно зазвучал.

Вику доводилось слушать звон медитативных колоколов Ишима. Величественные, раскатистые, проникающие в самую душу. Сначала удар, затем осязаемая кожей вибрация. Почти так же механист услышал Дракона. Только без звука — одну лишь вибрацию. Не магию инфразвукового свистка, но впечатляюще — до сдавливания пор.

Убийца резко поднялся и развернулся лицом к твари. Вик тоже напрягся — на грани возможностей его слуха можно было различить неприятное, клокочущее потрескивание.

Странное, жуткое и влекущее. Казалось, измени тварь хоть на толику тембр или диапазон — и зрителей охватит ужас. Как на Горе Мертвецов. Но измени еще немного — наступит всеобщая эйфория. Это речь Дракона.

Видимо, Богдан также ее не только чувствовал, но и слышал — а значит, слух у него был не менее острый, чем у механиста. Их похожесть начала слегка раздражать Вика. Только слушал Убийца совсем недолго, хмыкнул:

— Снова за старое.

— О чем он говорит? — прошептала Венедис.

— Поет. Про звезду, — фыркнул Богдан. — Любимая мозоль.

И полез в мешок за спальником.

— Про какую звезду?

— Про Мертвую? — догадался Старьевщик.

— Угу.

— И… что конкретно?

— Быть туда — важно, — ответил за молчащего Убийцу Килим.

Венди удивленно посмотрела на вогула:

— Ты понимаешь Дракона?

Охотник на мгновение задумался:

— Нет. Но он поет — и туда хочется.

— Это они мастера, — подтвердил Богдан, — пудрить мозг.

— Спроси у него: как туда попасть?

— Сама и спроси — он по-людски понимает, когда хочет.

Ведь очевидно — никакое горло не способно воспроизвести такие звуки, как и человеческие слова, скорее всего, не доступны Драконьим органам речи. Поэтому и общаться человек и Дракон могут только так — говоря каждый на своем языке, но понимая друг друга.

— Но как я услышу ответ?

Убийца молча взял спальник и потащился в глубь логова. Время и на самом деле было уже позднее.

— Он не ответит, — успокоил девушку механист. — Если б Дракон знал как — Убийца не просил бы тебя доставить на звезду его самого.

— Логика, — донеслось оттуда, где, шебарша в полумраке, устраивался на ночлег Богдан. — Уважаю.

— И вообще, я думаю, что Дракон поселился на старом космодроме именно из-за этого. — Вик умышленно повысил голос — хотелось получить подтверждение этой догадки.

— А то! — оправдал ожидания Убийца. — Он тут и пусковую площадку восстановил, переделал на Драконий лад, несколько пробных стартов провел. Ничего не вышло, космонавтика — слишком высокотехнологичная отрасль для одиночки. Даже если он — Дракон.

Вик кивнул — все сходилось.

— Еще, мне кажется, что Богдан сам здесь оказался по той же причине?

— Да пошел ты… — лениво раздалось из темноты.

То ли пение Дракона окончательно ломает скрепы, связывающие мой рассудок, то ли небесные шрамы над Плесецком до сих пор не защищают землю от ультрафиолета или еще каких-нибудь вселенских эманаций, но сон мой уже совсем не отличается от яви, а та недавняя реальность с неряшливыми Убийцами, заброшенными космодромами и насекомоподобными Драконами кажется горячечным видением.

Здесь же все легко и естественно. Я присаживаюсь на корточки напротив ребенка. Вполне материальный «я», не бесплотный дух, не сгусток эмоций, не поток сознания. Только я и ребенок. И никаких опостылевших Фениксов и Уроборосов.

У меня никогда не было семьи. Никогда не было детей. Я не знаю, как себя с ними вести. Мне сначала неловко.

Я улыбаюсь. Он осклабляется в ответ — слюнявая щербатая улыбка.

Я говорю — он меня не понимает, но, открыв рот, слушает звуки моего голоса.

Я показываю какие-то наивные фокусы. Картинно откручиваю фалангу большого пальца, дую в кулак, возвращаю все на место. Ребенок потрясен. Подбираю с земли два похожих камешка, один незаметно кладу в рот, другой будто бы засовываю в ухо. Выплевываю первый. Я — объект восхищения.

С трудом определяю источник и в тусклом свете играю на стене тенью от собственных ладоней. Две собачьи головы — на большее я не способен. Но этого достаточно — с лихвой. Мой неприхотливый зритель покорен.

И пускай он выглядит как запущенный деградат. Уверен — ребенка можно отмыть, залечить язвы, даже с косоглазием что-то сделать. Уделить ему внимание, научить играть, понимать речь, разговаривать. Потому что он не так далек от нормального человеческого состояния, как кажется на первый взгляд.

И уж точно — нет никакой необходимости его убивать.

Вик проснулся даже с некоторым сожалением — действительность выглядит абсурднее иного сновидения. Неудивительно — после ночевки в логове Дракона.

О том, что уже утро, не говорило ничего, кроме биологических часов, — все тот же тусклый полумрак, отблески костра на замшелых бревнах внутреннего убранства. И уже поднявшиеся, беседующие попутчики. Венди совсем, что ли, не ложилась, постигая нюансы Драконьей лексики?

— Это его любимый мотив. — Убийца ленив и пренебрежителен, как всегда. — Для Драконов бог един и персонифицирован — в личине матки. «Вопрошайте божества своего места» — дежурная отмазка. Только местные боги давно уже эмигрировали туда, где нас нет. Так что спросить не с кого, увы.

— Тогда откуда он знает, что именно я в состоянии это сделать?

Надо же — девчонке за ночь и в самом деле удалось что-то выудить из Дракона? Понять друг друга видоку с Драконом можно и на эмоциональном уровне?

— А ты, значит, в состоянии?

— Отчасти.

— Так давай — вопроси.

— Не здесь. Обстановка чуждая.

— Ох, неужели…

Такое активное присутствие в разговоре навевало на мысль, что он Убийце небезынтересен. Вопрос посещения Мертвой звезды. Только разговорами все и ограничилось — Богдан уже сидел на снаряженном рюкзаке. Договоренность, как ни крути, оставалась в силе — к Дракону их отвели, взамен Убийца имел право на покой и одиночество. Он-то еще не знал, что ему предначертана целая статутная княгиня с приданым.

— А вы разве тут не задержитесь? — спросил Богдан, когда вслед за ним из логова засобирались остальные.

Поскольку Дракон оказался не совсем подходящим, Венди посчитала возможным несколько подкорректировать условия договора. Еще одна скромная Услуга — ничто по сравнению с вечностью вожделенного одиночества.

— Ближе к телу, — скривился Убийца.

Венедис огласила. Три-четыре дня помощи в изучении пространств космодрома. Позиция ключевая — на что прямо указал инверсионный след от Горы Мертвецов. Подтверждается — присутствием самого Убийцы и Последнего, какого-никакого, но Дракона. Есть необходимость пройти с биолокационными рамками по пусковым площадкам. Особенно — в районы воронок и разломов. У места высокий потенциал ответов. Минусы: разбросанные тут и там ловушки на крупного зверя и вообще — аномалия неопределенностей. Без проводника никак.

Старьевщик бы еще добавил просьбу провести хотя бы сутки, разбирая хлам в мастерской Богдана. Потому что до сих пор из истинных механизмов у Вика имелся только микроподавитель, вмонтированный в зуб, и две стрельбы. А из сваленного в подвале оборудования получилось бы наковырять необходимые элементы для привычного механистского обвеса.

В остальном ход спутницы Вик оценил — если она хочет сохранить неуправляемого, но полезного Богдана в деле, несколько дней отсрочки как-нибудь да повлияют на ситуацию. Не сказать, чтобы Старьевщик пребывал в восторге, но в целом, конечно, оценил.

Убийца понимал такую расстановку не хуже механиста. Оттого вид имел кислый.

— Четыре дня?

— Максимум! — Венди улыбнулась своей ангельской улыбкой для торжественных случаев.

Убийца, хмуро промолчав в знак согласия, полез через бревна к выходу.

Вик, между делом, не понимал — что мешает Богдану избавиться от надоедливых гостей более радикальным способом. Свернув, например, им головы.

На прощанье Дракон снова ухнул по нервам своим беззвучным пением.

— Тебе тож не хворать, — буркнул Убийца.

И у самого шлюза добавил, особо ни к кому не обращаясь:

— Он сказал, что вопрошать надо близких сердцу божеств. Это якобы очень важно.

Переход из жилища наружу всегда — путешествие из одного мира в другой. В безграничный. А за спиной остается стиснутое пространство, насыщенное личностью его владельца. Особенно впечатляет, когда покидаешь обитель Дракона.

Даже угрожающе серое небо над головой не мешает вдыхать полной грудью воздух родной вселенной. И радоваться.

— Куда дальше? — Лишь тривиальный Убийца оказался невосприимчивым к таким маленьким благостям.

— Ты рассказывал про разломы неподалеку.

Богдан кивнул.

Разлом — это мощно. Это брешь в теле планеты, причем родившаяся в точке высокого напряжения. Это — сила, а разлом искусственный, возникший от приложения рукотворной энергии, — сила, умноженная своей неправильностью.

— Хорошо подумала?

— Там настолько опасно?

— Нет. — Убийца показал на облака. — Буран собирается.

— Ничего страшного.

Старьевщик глянул на Килима — не подумывает ли тот покинуть их безумное сообщество? Глаза вогула горели. Не уйдет — уже почувствовал себя внутри зарождающейся легенды. Сам механист твердо решил поразузнать пути и при удобном случае свернуть на Валаам. Но сначала все-таки хотелось обновить инвентарь в дебрях мастерской Богдана. Одному и с пустыми руками странствовать опасно даже на востоке, не то что здесь.

А Венедис… вот ей суженый, дорога дальняя и судьба мироздания в руки. Хотя, конечно, жаль расставаться, и душа-лентяйка уюта просит. Значит, надо когти рвать, и чем быстрее, тем лучше. День в мастерской — и все. Но вот как туда добраться, если эта неугомонная собралась шастать в буран, да еще по разломам?

— Неправильный туча, — вдруг шепнул Килим Старьевщику.

— Это чего так?

— Не сам идет. Как оленя гонят.

Туча как туча — тяжелая, неповоротливая, на все небо. Тучи ветром гоняет — сейчас направление ветра и движение облаков вроде бы совпадают. Логика. Может, ветер тоже неправильный?

— Ты бы лучше с Венедис посоветовался.

— Нельзя… девка не туча — сам идет. Большое дело.

Пойми этих дикарей — сам, не сам. На взгляд механиста, все наоборот — это как раз девчонку тащит за собой ее взбалмошность.

— И что теперь делать?

— Осторожный быть.

Здравая мысль. Как еще можно вести себя во время бурана?

К полудню закружило так, что сама княгиня признала: пора окапываться. Одному Убийце все было нипочем — идти так идти, палатку ставить так, ставить. Понятно — он ведь не о конечном результате договаривался, а на срок в четыре дня. Смерти-то он не боится, она же для него «привлекательная сучка».

Палатку воткнули на подветренной стороне какого-то холма, не исключено — заросшего капонира, вход в который под снегом фиг найдешь. Запалили подвесную печечку, доставшуюся от Моисея, выложили на нее сухари с кусочками хрупкого замерзшего масла. Масло перепало от Убийцы. Даже так, в тесноте и не в обиде, получалось много уютнее, чем в гостях у Дракона.

Подоспел чай. Крепкий, будоражащий, вязкий на зубах. Как, откуда, почему у Богдана мог оказаться чайный лист, чего это могло стоить в такой глуши? Впрочем, наслаждаться им было приятней, чем мучить себя размышлениями.

Палатка привычно уже хлопает тентом, звенит под ударами снега — за тонким эпидермисом промороженной ткани бесчинствует непогода. Это возбуждает — несколько миллиметров пропитанного алхимическими зельями льна оберегают маленький теплый мир от леденящей смерти.

Не хватает разве что Менестреля с его гитарой. Стихов о далеких странах и тихих гаванях и музыки, которая сильнее вьюги…

— Ложись, мля!!! — орет Убийца, разливает обжигающий напиток, сгребает всех мордами в землю.

А потом накрывает — неподъемным грузом обрушивается палатка, спутывает, выдавливает воздух из легких. Вик скрипит зубами — щека прижимается к раскаленному боку завалившейся печки, — несколько мгновений он вдыхает запах своей паленой шкуры и вырубается.

Чувства возвращают Старьевщику воспоминания о Хрустальном руднике. Когда это было — совсем недавно, несколько месяцев назад, а кажется, что прошла целая вечность. Так всегда случается, когда жизнь перенасыщена событиями. Все отматывается назад очень быстро. Тяжесть в голове, лицо, пульсирующее болью, обездвиженные, затекшие руки — и ты как будто не выходил из сырых пещер Додо. Сейчас откроется дверь и в камеру снова ввалится уголовник Латын, которого опять придется убивать.

Для начала стоит хотя бы открыть глаза.

Света мало, единственный источник — дыра высоко в потолке. Очередной ангар, может быть, именно тот, на склоне которого ставили палатку.

Спутники — все рядом. Помятые и напряженные Венди с Килимом, Богдан — расслабленный и невозмутимый. У девушки рассечена бровь, засохшая кровь на виске. Килим вроде бы цел, Убийца тоже. Все трое похожи на огородные пугала — через рукава одежды пропущены короткие копья, кисти рук и локти прихвачены к древку грубыми веревками. Что ж, не худший способ фиксации пленного, не лишая его при этом возможности передвигаться самостоятельно.

Когда-то начинающих янычаров обучали технике более эффектной и деморализующей. Полковой анатом, этакий с виду румяный добрячок, показывал, как правильно рассечь мышцы шеи в районе затылка конвоируемого. Так, чтобы у бедолаги не осталось другой заботы, кроме поддержания руками собственной головы — во избежание выворота позвонков. После такого хирургического вмешательства пациент сразу становился робким и исполнительным. Шел куда прикажут, вид из-за постоянно приложенных к черепу ладоней имел задумчивый, но мозг, и без того тяжелый, мыслями о побеге не обременял.

Вообще с пленными рекомендовали не церемониться — вплоть до привязывания лодыжек к яйцам, — так что свое текущее положение механист определил как удовлетворительное. Даже обувь на ногах наличествовала, вопреки святому правилу, предписывающему пленным быть босыми. Ни по камням, ни по лесу, тем более — по снегу на голых пятках не попрыгаешь.

Теперь осталось разобраться, что за непрофессионалы их так лихо захомутали. Вик присмотрелся к теням, снующим возле костра посреди помещения. До них было метров десять. Одеты по-северному, Что, впрочем, ни о чем не говорило.

— Вогулы, — заметила Венедис старания механиста. — Твои знакомцы от Писаного Камня. Как себя чувствуешь?

— Щека. Ожог вроде.

— Нда, тарифы в борделях для тебя теперь повысятся. Если выживешь.

Статутная княгиня шутить изволят, ну-ну.

Далее Венди успела сообщить, что палатку завалило снегом, вроде как сход пласта, а потом их по одному откапывали и пинали ногами — тех, кто рыпался. Рыпались Венедис и Килим. Вик и Богдан не сопротивлялись, первый — оттого, что был в отключке, второй — потому что пидор.

Убийца эпитет проигнорировал, вообще вел себя как ни в чем ни бывало. А потом к ним подошел тот самый вождь, что причаливал к плоту возле Камня, и Венедис замолчала, вызывающе посмотрела снизу вверх.

Вогул ткнул Старьевщика носком унта, словно убеждаясь, жив ли. Вик отзывчиво и достаточно длинно выругался. Вогула, похоже, это удовлетворило, и он повернулся к Богдану:

— Кто ты?

Убийца пожал плечами.

За него попытался ответить Килим. На вогульском — механист различил только имя. Мер-сусне-хума. Вождь высокомерно кивнул — мол, так и думал.

— Тебе плохого не сделаем.

Убийца снова пожал плечами.

— И дальше что? — встряла Венедис.

— Механист нужен Камню, а ты, ведьма, — хэге.

Хэгэ. Уж не чужие ли? Давно не было слышно, расслабились — а они все-таки добрались. Через вогулов. Вот откуда неправильные тучи, пинаемые неправильными ветрами. Ловушка. И еще — жалкий снежный оползень, навалившийся на палатку. Вот у Старьевщика была всем лавинам лавина! Герои, помощники богов, копируют тактику презренного механиста?

Вик презрительно засмеялся в спину отвернувшегося от пленников вогула. И в эту же спину и так же надменно бросила Венедис:

— Трусы.

И потом громко, заставляя слова метаться между гулких стен капонира:

— Сборище трусов, возглавляемых трусом! Двадцать воинов испугались сразиться честно! Двадцать воинов боятся трех мужчин и одну женщину! Связали — ха!

Вождь стремительно — косы закружились — развернулся и приблизил лицо к Венедис. Рожа у него вышла совсем свирепая.

— Баба! Молчи! Твой косяк! Хэге — за тобой пришли, зачем сюда ходила?!

Но было поздно. Остальные вогулы возмущенно расшумелись, перекрикивая друг друга.

— Говорят, у девки слова — дела нет, — перевел Килим.

— Дела нет?! — рассмеялась Венди. — А вы меня развяжите, я голыми руками любому из батыров задницу надеру. Дети леммингов.

Батыров зацепило на всю катушку. Вождь какое-то время пытался приструнить своих, потом снова вперился глазами в Венедис:

— Развяжу. Будешь драться. Сказала, «голыми руками» — хорошо. Один на один. По-честному — без заемных сил. Мой шаман проследит!

Вогул показал на цветасто приодетого мужика, Развалившегося возле костра на носилках, судя по позе — в глубоком трансе. Ну, теперь понятно, на ком Гоньба висит. И видочить девушке можно только из внутреннего резерва и, если удастся, от противника. Это называется один на один. Туго придется — Венди говорила, что в ее мире привыкли пользоваться внешней энергией.

— Побьешь меня — как мать рода поведем с собой, нет — язык отрежем и за волосы потащим!

То есть отпускать их все равно не намерены — чего тогда огород городить! Но к тому, что у статутной княгини ничего не делается просто так, Вик уже привык — не то что вогулы.

— Пойдет.

— Вещи мои где? — осведомилась девушка, когда ее освободили от веревок и копья.

— На что?

— Перчатки надену, чтобы ногти о ваши хари не поломать и чтобы потом твои не причитали, как их баба зацарапала. Подготовиться мне надо!

Вождь показал на их сваленное в груду барахло. Вот ведь — и палатку из-под снега выволокли! Но ничего не распотрошили — даже приклады стрельб торчат из чехлов, притороченные к мешку Старьевщика. Девушка присела на корточки перед своим рюкзаком, отодвинула в сторону мечи, вытащила наружу щит-зеркало, несессер и занялась макияжем.

Сказать, что вогулов это развеселило, — не сказать ничего. Они чуть не катались по земле — улюлюкали, тыкали пальцами. Венедис оставалась бесстрастной. Очистила лицо от крови, расчесала спутанные волосы, заплела косу, сбрызнула духами запястья и шею. Вогулы наперебой изнемогали от хохота.

— Феромоны, — Убийца повел носом, — ударная доза. Дура.

Но девушка этим не ограничилась. Встала, потянулась томно, сбросила с плеч полушубок-куртку… свитер… рубаху… выскользнула из брюк. И осталась почти такой, какой предстала однажды в бане перед механистом.

Сапоги, набедренная повязка и переливающаяся татуировка. Посмотреть было на что — и вогулы от просто хохота перешли к демонстрации недвусмысленно призывных жестов. Вик знал, что некоторые мастера в сражении предпочитают доспехам обнаженную плоть — дабы каждой клеткой кожи чувствовать дыхание битвы. Правда, мастерская нагота взгляду не была интересна — кости, перемотанные канатами сухожилий, и шкура в мозолях, — но у княгини все выглядело совсем по-другому. Старьевщик за вогулов не отвечал, но сам бы предпочел это тело не дубасить кулаками, а поглаживать кончиками пальцев. Нежно.

Феромоны? Против них амулеты в зубах бессильны. Шептания, наверное, тоже. Разве что заклятие насморка.

Килим грустно покачал головой:

— Песец девке.

— Почему? — не понял механист.

Сам бы он на месте вождя дрался с трудом. Ответил Убийца — занудным лекторским тоном:

— Не станут с ней по-честному. Здесь не каганаты — такие трюки не проходят. Для вогула она не воин, потому что не мужчина. И не женщина, оттого что выглядит как шлюха. Если один на один будут проблемы, навалятся толпой и отходят по очереди во все щели. Менталитет. Дикари-с.

— Так, — согласился Килим.

То ли с «дикарями», то ли по существу.

Что ж ты, девочка, такой вариант не просчитала?! Механист рванул плечами, но веревки не дали рукам даже шевельнуться. И копейное древко оказалось упругим и крепким на излом.

Вождь под одобрительный шелест толпы тоже сбросил одежду. Ухмыльнулся и пояснил:

— Чтоб потом время не ждать.

Выглядел вогул внушительно. Слегка грузновато, но, под мимолетным жирком, татуировками и шрамами, в правильных местах явственно угадывались скопления мяса. Понятное дело — здесь вожаков выбирали не за всесторонние познания в математике.

— Борец, — определил Богдан.

Вик развернулся всем телом — шея затекла из-за нахождения в позе раскинувшего крылья орла, — Убийцу что, интересует течение поединка? Однако, приметив взгляд механиста, Богдан безразлично откинулся затылком к стене и закрыл глаза.

Вогул тем временем ударил кулаком в ладонь и, по-медвежьи переваливаясь и расставив в стороны лапищи, попер на девушку.

Глава 12

Конечно, я думал над словами Венедис. Про тягостные проблемы моего мира. То, что это не пустой треп, было очевидным. Ведь явления, которые древние называли мистикой, понятны мне даже лучше, чем многим видокам. Самонадеянно? Можно выразиться иначе — понятны с совершенно другой точки зрения. Потому что мы с Учителем и поколения разрозненных механистов до нас пытались познавать их, явлений, природу рационально. Раскладывали на гармоники электромагнитные возмущения, порождаемые базовыми заклинаниями. Исследовали их воздействие на различные отделы человеческого мозга и на информационное поле в Целом. Экспериментировали с грубыми самодельными модуляторами — мощными и неуправляемыми. Сколькие из нас заканчивали свои опыты слюнявыми идиотами с выжженным мозгом? Сколькие из нас свели с ума целые поселения, в которых, на их беду, были расположены наши лаборатории? Скольких из нас потом забивали камнями, жгли, топили, изгоняли в ледяные пустыни и радиоактивные земли?

Не потому, что мы, механисты, препарировали терзали электродами неугодную миру память о прошлом, не только из-за этого.

Мы назойливо тревожили восприятие людей, могущих, в отличие от нас, Чувствовать.

Механизм циничен, механизм инороден, механизм несуразен. И чем сложнее механизм, тем больше раздражения он вызывает в эфире.

Сколькие из нас не спали ночей, чтобы добиться гармонии наших грубых творений с тонкой энергетикой, подвластной человечеству от природы?

Но мы пока стоим в начале лестницы под небеса, бесконечной лестницы, на вершине которой рациональное и духовное смогут равноценно дополнить друг друга. Не исключено, на ступеньку выше Древних, но — в самом низу. И даже в этом безнадежном «низу» мы, механисты, при помощи наших неуклюжих приборов видим то, что другим дано ощущать сердцем.

Шум.

Не укладывающийся в логику увиденного за приоткрытой завесой сакральных знаний. Рваный фон, порождающий то затухания, то резонансы, ломающий, неопределенный, давящий.

Возможно, это отголоски гула работавших некогда миллионов механизмов. Они ведь тоже оставляют послед, даже более устойчивый, чем самые энергоемкие заклинания. Но шум может оказаться и тем, о чем рассказывала Венди. Или, что самое жуткое, и тем и другим, причиной и следствием. Эхом некогда могучей техногенной цивилизации и скрежетом задержавшихся на соцветии мироздания высохших лепестков человеческих душ.

И, может быть, она, эта маленькая хрупкая девушка, здесь и сейчас борется за наш, чужой для нее, никому уже не нужный, никчемный мир.

Одна, нагая, против всех, кого подбрасывает в противники вселенная с ее безжалостными к одиночкам законами.

Дерется статутная княгиня так же, как выглядит, — эффектно. Красиво. Движения грациозные, траектории изящные, женственные. И видочит, скорее всего, в том же направлении. Старьевщик не ощущает, но догадывается — окажись у него приемник нужной чувствительности, в горошине наушника уже звучали бы составляющие чего-нибудь вроде «Песни сирен» или «Шепота Клеопатры». Заклинаний, очаровательных даже в преобразованном, доступном механисту аналоговом состоянии. Любовь — страшная сила.

Борцу тяжело с приверженцем ударной техники, но лишь до тех пор, пока первому не удастся словить второго. До сих пор у Венди получается избегать захватов. Скорость и максимальная дистанция в ущерб силе ударов. Порхает, как бабочка, — Вик не помнит, из каких глубин сознания всплывает такая аллегория, — и ему сейчас совершенно не стыдно, что однажды проиграл девушке мечный поединок.

Вождь, наверное, со стороны похож на вооруженного тяжелым палашом механиста в той памятной потасовке. Неповоротливого, огрызающегося Убийственными, но разочаровывающе медленными выпадами. К тому же вогулу приходится противостоять чарам соблазна, умноженным феромонной такой, — он тоже наг, и никак невозможно скрыть весьма качественную эрекцию. Впрочем, тащатся все зрители, наблюдая больше за метаниями короткой юбчонки над полушариями ягодиц, чем за амплитудой кулаков.

Вождь держится — он все-таки крепче, чем был механист в первый день на свободе. Внешне хладнокровен, вынослив, силен. Его чуйка упреждающая — отходы, увороты, блоки. Он ждет одной-единственной ошибки — ему хватит.

Девушка танцует вокруг слишком большой опасности.

Пока безошибочно. Подсечка, прыжок, финт. Пассы руками — не столько для нападения, сколько для самофокусировки и поддержания ритма.

Вогул несколько раз плавно отводит удары и несколько раз проваливается в контратаке.

И снова — подсечка, прыжок, финт. Отход, уворот, блок.

Все это выглядит неоправданно затянувшимся.

Потом вождь делает именно то, о чем предупреждал механиста Богдан. Выбрав момент, разворачивается, словно ему наскучили детские забавы, и делает жест рукой — баба ваша. Батыры срываются с места.

Такое ощущение, что девушка ожидала такого продолжения. Она толкнула воздух ладонью — один из воинов опрокинулся, глотая кислород, как выброшенная на берег рыба. Теперь в ходу сила — заемная. Венди нырнула в самую толчею, и кто-то упал, царапая в кровь глаза, ибо увидел разумом нечто ужасное. Обнаженное тело мелькнуло среди шуб, и последовало еще одно падение — пострадавший банально сжимает пах обеими руками. Девушка выбралась наружу — длинная царапина поперек спины и растрепанная коса.

Старьевщик заорал. Тупо заорал, пытаясь в крике выплеснуть максимум энергии и сломать распинающую его палку. Тщетно.

Идиотка.

Очередной бабский стратегический замысел терпит фиаско. Эти голые ляжки, феромоны и танцы в толпе разъяренных вогулов, отчаянный риск — не для победы в схватке один на один. Хрупкая жертва — все для него. Попытка снова разбудить в нем человека. Мужчину. В Убийце.

А тот вяло наблюдает за ходом поединка и цинично кивает, находя подтверждение своим прогнозам. Навалились — да. И пустят по кругу — уже скоро.

— Ты, мля! Сука! — Старьевщику вдруг стало все равно, что Богдан легко поднимает его одной рукой и ломает оленьи рога, как сухой валежник. — Помоги!

Убийца удивленно посмотрел на механиста:

— Мои войны давно закончились.

Все войны когда-нибудь становятся твоими, а, Старьевщик? Приходит твое время, но война, которая неожиданно стала твоей, уже обречена. Что могут сделать двое против двух десятков? Многое — остаться достойными. Достоинство — глупое словечко?

— По фигу ты, — прорычал Вик, брызжа слюной. — Помоги. Мне. Освободиться. Острием. Подцепи узел. И сиди. Смотри дальше.

Стрельбы в куче барахла — они ведь так близко, вогулы так увлечены травлей глупой девчонки. Когда механист пододвинулся так, чтобы наконечником привязанного к плечам копья можно было резать веревку на его ладони, Богдан на мгновение задумался: — Хорошо. — И просто свел руки.

Древко переломилось с сухим хрустом в трех местах — на загривке Убийцы и возле локтей. Богдан вытряхнул из рукава верхнюю часть копья и лезвием легко срезал Вику веревки:

— Ну, иди.

Бросаясь вперед, Старьевщик краем глаза заметил, как Килим подставляет Убийце свои узлы.

Внимание на механиста обратили, уже когда он дотянулся до стрельб. Кинулись навстречу — один из вогулов почти успел полоснуть длинным клинком сверху вниз. Но «почти», как известно, не считается.

Стрелять в него механист не стал — слишком близко, а крупная дробь хороша на излете. Пальнул чуть ли не через плечо, возле самого уха — по набегающим сзади. Двоих отбросило назад. А первого, оглушенного выстрелом, осадил прикладом в висок — под смачный протест сминающегося черепа. Затем отбросил разряженную стрельбу и выдернул из чехла у своих ног вторую. Подцепил рюкзак на локоть и со стрельбой наперевес принялся уходить в сторону — от него немного отхлынули, а Венедис, уже зажатой в угол, приходилось тесновато. Зацепить ее, стреляя в толпу, механист побоялся.

Внимание большинства вогулов все-таки было поглощено девушкой. Еще один боец подвернулся механисту под руку, но Вик снова не стал стрелять. Дробь — оружие массового поражения. Старьевщик использовал другой безотказный прием — приглушил талисман, а когда вогул беспечно ломанулся в сознание, охладил зубную коронку, вдохнув морозный воздух, и восстановил питание схемы. Помнится, после такого фокуса Венедис сильно рвало. Со всеми выходит по-разному. Этот завалился на бок, и из прокушенного языка потекла кровь. Осталось только добить — каблуком в кадык.

Механист поискал среди толпы свою спутницу — мельтешит. Сверкнуло, пахнуло озоном, кто-то взвыл. Значит, она еще в строю. Потерпи, деваха, немного осталось. Когда нет возможности перебить кучу народа — следует переходить от количества к качеству. Такая вот диалектика. Качественными показателями Вик избрал для себя вождя с шаманом и, памятуя поговорку про двух зайцев, определился на лидере духовном. Опять же, идеология — раз, и мужик никуда не бегал, вроде как беззащитно камлал у костра — два. Плохо одно — даже заправленная керамикой стрельба бессильна против шамана. А оружие механиста вообще снаряжено свинцовой картечью. Горюя, что так и не дошли руки приладить к стволу крепление для штыка, Вик сосредоточился на том, что прежде разбирательств надо хотя бы добраться до цели.

Стрельбу понадобилось разрядить в другого, неудачно оказавшегося на пути вогула. Жалко, истратил заряд на одного, зато с летальным исходом — дробь разворотила голову напрочь, сделав лицо похожим на сырую отбивную. Вик, перезаряжаясь на ходу, уже почти дотянулся до шамана, когда в бок ему, на секунду отвлекшемуся, врезалось потное тяжелое тело с изрядным запасом инерции. Оба покатились — вождь и механист. Вогул оказался действительно сильнее, к тому же более подвижным из-за отсутствия шмоток. Он почти сразу притиснул Старьещика к земле и надавил предплечьем на горло. Вику оставалось только барахтаться под его массой и пытаться свободной левой рукой достучаться в почки. Стрельбу из правой он почему-то так и не выпустил. Видимо, беспорядочные тычки в бок все-таки оказались болезненными, или с почками намечались проблемы, но вождь, не ослабляя хватки, перекатился с механиста в сторону и даже ухитрился приложиться коленом в грудь.

Для таких ударов позиция получилась на редкость удачной — Вик понял, что второго контакта с коленом его ребра не перенесут. И отсутствие кислорода давало о себе знать. Он еще раз попытался вывернуться и уже в потерянном фокусе безразлично отметил, что конец у вогула все так же возбужденно торчит. К нему-то слабеющий сознанием механист и приложил разгоряченный после недавнего выстрела ствол стрельбы.

Мордой о печку, говорите? Ага — почувствуй шкуркой накал сраженья. Ствол, конечно, не печь, но и головка у члена — не дубленая. Вождь заскулил, не в силах обезболиться из-за талисмана Старьевщика, и кувыркнулся назад, прикрывая свое нежное хозяйство ладонями. Не мешкая, в каком-то змеином прыжке Вик зарядил наотмашь прикладом куда бог пошлет, потом, не надеясь на ослабевшие руки, накинул на шею вогула перевязь стрельбы, крутанул ее, стягивая петлю, уперся коленом в позвоночник и душил, душил, душил…

Разошелся. Странно, что никто не подоспел на помощь вождю. Вогулов на самом деле стало меньше или это только кажется? Вик, отхаркиваясь, поднялся. За собой он определил четыре стопроцентных трупа и двоих — минимум хорошо подраненных. На счету Венедис — самое меньшее трое. Килим? Его не было видно, все-таки он не боец, а охотник. Кажется, его можно отнести к потерям. Жалко. Привык к его молчаливому присутствию.

Прочь эмоции. Как ни верти, но противников они уполовинили. И наполовину обезглавили.

Кстати. Шаман. Замерший возле костра здесь и где-то на промежуточных уровнях сознания — там. Отчего-то никак не участвующий в потасовке. Вот он — совсем рядом. Ха. Если целенаправленно не гоняться за двумя зайцами, они могут повстречаться тебе сразу в одном месте. Механист двумя прыжками поравнялся с вогульским видутаной и даже с некоторым сожалением загнал нож под дых. По самую рукоятку. Как в покорного барана.

Что-то кричит Венедис. Оставшиеся в живых вогулы шарахаются в стороны. Вик недоумевает — это с чего бы вдруг? Просто одним трупом; стало больше. А то, что так примитивно получилось — убитые из стрельбы тоже особых проблем не создавали. Но потом и у самого механиста бегут мурашки по коже. Хоть навидался он всякого.

Переход осязаем. Без визуальных эффектов, ветвящихся молний и коронных разрядов. Никаких? Раскатов грома и треска рвущейся материи пространства. Сквозняк, но не движение ветра — сосущий вакуум, на который реагирует внутренний барометр, и дезориентация, протест возмущенного мозжечка. Или что-то перемещается сквозь мир напролом, или движет сам мир через себя. Так должно быть, приходят чужие хэге.

И оживают мертвые, как в древних, древних, древних пророчествах.

Первым поднимается вождь — он ближе всех к шаману. Извалянный в грязи, с багровой бороздой поперек горла, синюшным лицом, выпученными глазами и все еще наперевес эрегированным прибором. Отряхивается, осматривается, поводит плечами. Внешне — все тот же дохлый лев, но движения — движения совсем другие. Как у человека, впервые надевшего новую, неразношенную одежду. Вторым встает тот, кому Вик выстрелил в лицо. На кровавой маске из фарша и кости не различить глаз, наверное, они вытекли студенистыми слезами, но это, похоже, не мешает ее обладателю ориентироваться.

Больше, понятно, никто не возвращается к сомнительной жизни — погребенных лавиной ищеек Гоньбы было ведь только двое.

Но и живые вогулы уже не те. Мгновения паники сменяются массовым приступом дисциплины. И одержимость чарами Венди сдувает, как ветром. Щелк — и события развиваются совсем иначе. Вогулы теперь не ватага, они ведут себя… Вик подбирает слова… как регулярный отряд. Четко и слаженно. Самую малость — замедленно, будто также привыкают к чему-то новому, а в глазах — не похоть и не хищный запал. Пустота и автоматизм.

Вогулы оттеснили поникшую, безвольную Венедис куда-то в угол и обложили Старьевщика. Расположились грамотно — почти в шахматном порядке — и стали одновременно заходить во фланги. Уже не лезли, ослепленные феромонами, с кулаками и ножами на стрельбу — вспомнили про копья и луки. Особо не надеясь на результат, Вик, пятясь, все-таки снарядил оружие и выстрелил прямо перед собой, нарушая раскатами почти гробовую тишину. Дробь, разброс, а хоть бы кого зацепило. В ответ механисту покивали копьями — мол, еще раз повторится, и попробуешь сам отклонить траекторию. Вождь с Безлицым держались несколько в стороне. Ситуация — жди и надейся, а представится возможность — оплошать не дадут. Вот тогда понадобится вся ловкость рук. Старьевщик откинул затвор стрельбы, чтобы сэкономить время потом.

Венди вывели из строя, потому что был открыт ее разум, чего и боялась делать при встрече с Гоньбой. Теперь, значит, вся надежда на одного Вика. Ох, не любил Старьевщик такой ответственности. Может, все-таки не поздно с переговорами?

— Что это за клоуны? — неожиданно поинтересовался полумрак в том месте, где Вик оставил Богдана и Килима.

Убийца. Жив. Впрочем, с него станется. Вот только преамбула насчет клоунов для конструктивного диалога — вариант тупиковый. Ищейки в образе мертвых вопрос проигнорировали, но вогулы начали разделяться в сторону голоса.

— Санитары, — решил просветить механист, Пока его не заткнули копьем под кадык, — вроде как слуги вселенского равновесия. Оппоненты нашей княгини. Дают миру возможность загнуться самостоятельно. Или даже немножко помочь. Ампутаторы. Боги или что-то типа того.

— Ого? — От темноты отделился силуэт в бесформенном кожухе.

— Сядь! — вдруг прохрипел вождь-ищейка. — Все еще можно сделать как было.

Слова давались с трудом — ведь гортань измочалена удавкой. А Безлицый вообще молчал — издавать звуки тем, что осталось от его рта, казалось технически невозможным.

Убийца вышел на свет. Все еще нелепый и противоречащий своему прозванию. Вогулы потянулись к нему от механиста, как крупинки в перевернутых песочных часах.

— Как вы уже все законтроманали со своим деланием…

Вогулы срываются с места — безмолвные носители воли чужих хэге, от которых пытались оберечь свое племя вожди и шаманы.

Богдан не сбавляет шаг. Вик наблюдает и верит безоговорочно, что прозвища не даются просто так. У механиста тоже имеется что показать — но не сейчас. Позиция не та, и есть еще неясности в расстановке. Но Убийца над этим работает.

Венди, сражаясь, танцевала. Она растворялась в эфире, черпала энергию из доступных источников, концентрировала и направляла токи. Одним словом — совершала массу нужных, наверное, и завораживающих, это точно, телодвижений.

Убийца не танцует. Смерть от рук Убийцы кажется рациональнее любого из механизмов Старьевщика. Ничего лишнего, для него даже оружие, когда им не пользуешься, балласт.

Огрызок копья в руках Богдана. Двое напротив — уклон, ни миллиметром больше, чем надо, замок древком запястья, хруст, тело встречается с другим телом, подсечка, падение на вовремя подставленный наконечник, а за чей-то висок мимоходом цепляет колено. Доли секунды, два трупа, убийца идет, руки его пусты.

Вик тоже начинает сокращать расстояние — медленно, не привлекая внимания.

Четверо по бокам от Убийцы. В сторону, под клинок — лезвие по немыслимой траектории кромсает соратников, шаг назад — очередной несчастный хрустит вывернутым голеностопом. Снова в ладонях Убийцы чье-то копье, но ненадолго, оно уже под ребрами у хозяина, а последний из четверых еще не догоняет, куда ползут гирлянды кишок из его живота. Убийца на мгновение притормаживает. Чтобы повернуть за спину шею тому, кому не повезло с лодыжкой. Коротко и быстро. Раз! Четыре трупа. Руки Убийцы пусты.

Ищейки тоже трогаются с места навстречу Богдану. Не так хищно, как это у них получалось в ущелье-ловушке, но с каждым шагом все увереннее. Чужие тела… а были ли родными те — погребенные лавиной? Но эти, новые, пока не настолько пластичны. Не до кульбитов — и так, наверное, слишком большие энергозатраты. На возвращение в реальность, на переход сюда, на оживление, на управление вогулами.

Тем лучше для нас. Вик прикидывает скорость Движения Убийцы сквозь противников. Получается, что последние семеро между ним и Гоньбой Богдана совсем не задерживают. Механист уже видит Место, где Убийца пересечется с ищейками, и прибавляет шаг — ему бы тоже надо успеть. На ходу снаряжает бранд-затвор меркой пороха. Никто не обращает на механиста внимания — стрельб здесь уже не боятся. Ну-ну…

С вогулами Богдан разбирается, не сводя глаз с ищеек. Просто идет и ломает тела, как куклы, отбирает и поражает их же оружием, а если и наклоняется, то только ради того, чтобы добить. Живых за собой не оставляет. Такая вот в нем программа Убийца — это машина.

Старьевщик лезет в рюкзак. Главное — все сделать своевременно, не раньше и не позже. Атмосфера наливается тяжестью. Богдан и Гоньба сходятся аккуратно в той точке, где Вик и планировал. Понеслась.

Ищейка-Безлицый ускоряется до смазанности движений, ищейка-вождь резко уходит вправо, Убийца Богдан разворачивается на месте, резко меняя направление, приседает, пропуская над головой удар Безлицего, кувыркается в ноги вождю. Вождь бьет на астральном уровне — заметно, как клубится маревом воздух вокруг Убийцы и потрескивают искрами металлические пряжки. Сильная вещь — «печка», область с интенсивным сверхвысокочастотным фоном. Секунда, и мягкие ткани Богдана должны отслоиться от костей. Вместо этого Убийца, как мячик, отпрыгивает в сторону, а колено вождя, смачно треснув, неправильно выпячивается наружу. Удар настолько молниеносен, что заметен только его результат.

Богдан отскакивает точно под атаку Безлицего — пасс ладонью и едва уловимая трель рассекаемого пространства. Прозрачные струны, которые в тысячу раз тоньше волоса, — идеальный скальпель, если научиться управлять такими нестабильными структурами, как вакуум и хаос. Гоньба умеет творить с реальностью самые невероятные фокусы.

Как уворачивается Богдан — непонятно. Ведь известно, что ему не дано Видеть структуру вещества. Просто он почему-то оказывается именно в том месте, где струны не натянуты. И бьет, не брезгуя, в кровавую кашу лица противника. Вот только там и так ничего уже нет — ни глаз, ни переносицы. Безлицего просто сносит с ног, как от удара кувалдой. Впрочем, ему все равно — встает и разводит в стороны ладони.

Вождь тем временем кулаком вправляет свое колено, мгновение придерживает пальцами, восстанавливая функцию сустава и копирует жест Безлицего. Убийца очень неудачно оказывается меж двух ищеек. Они упираются ладонями в воздух, как уличные мимы в эфемерную преграду, и синхронно, медленно, с усилием закрывают невидимые створки.

Вся эта куча движений, ударов и манипуляций проносится перед глазами слишком быстро — в три-четыре секунды. За это время механист таки успевает достать со дна рюкзака контейнер и потрошит фольгу. Стонет Венедис. Видящим особенно трудно. Ищейки спотыкаются на своем давящем жесте. Ломают конструкцию заклинания. У Вика текут слезы от боли в разрываемом амулетом зубе. Резонирует жутко. Только Убийца продолжает прыжок навстречу Безлицему вдоль пока отведенного ему Гоньбой узкого коридора. Мозги у Богдана, что ли, из другого теста?

Зато накопители гнева, которых боятся породившие их боги, тянутся на внешних уровнях бытия к своим жертвам и заодно ко всем непричастным. Вещи бывают настолько опасны, насколько опасными мы их себе представляем. А когда таковыми считают их сами боги… или герои, что суть одно и то же… И Старьевщик от всей души помогает — загоняет в гильзу затвора вместо пули хрустальный глаз Хозяина Тайги, видевший бесчинства этих героев-богов.

Пара шагов, чтобы в упор. Щелчок механизма и тонкое пение пьезоэлемента. Искра на свече. Воспламенение. Взрыв. Стрельба плюет хрустальными брызгами. Они въедаются в кожу, как кислота, рвут защитные оболочки, метастазами поглощают информационную плоть астрального тела — истинного тела ищейки-вождя.

Но убить бога не так-то просто. Они ведь не умирают — они канут в небытие. Призвать из которого обратно невероятно трудно. Так же трудно, как и отправить туда. Обычно для этого нужны сотни лет и адептов, а Виктор один и практикует ускоренные программы. Вождь, борясь со спазмами, идет на механиста. Ему плохо, и еще хуже оттого, что под ногами Старьевщика в ворохе станиоли, в зловонных тряпках и мерзостно липкой смоле лежит второй глаз, дожидающийся Безлицего. Но не сейчас — ищейкой-Безлицым пока занимается Богдан.

Механист встречает своего уже трижды недоубитого противника прикладом. Вождю и так нехорошо. Отчетливо проступают трупные пятна на руках и ногах — никто ведь не останавливал процессы разложения, никакая сила воли. В местах ударов плоть не выравнивается, тело уже не заботится о своей эластичности, и ребристый отпечаток приклада на груди выглядит как клеймо. Глаза, о, да — зрачки не меняют свой размер, один сужен, другой расширен и по-кошачьи сдавлен в щель. Посмотреть на ищейку в проекции — клокот энергий, перемежение потоков, сбои, выбросы, поглощения. Весь присущий ситуации набор. Но вождь идет, и попасть к нему в руки — стать таким же. Медленно окоченевающим и стремительно предающимся хаосу одновременно.

Вик остервенело лупит, оставляя вмятины и белеющие костями бескровные переломы. Роняет неповоротливое тело на землю и ударами мешает подняться, подбирает чей-то клинок, рубит, наотмашь и не встречая сопротивления, почти с ужасом замахивается и всякий раз молится, чтобы уж этот удар оказался последним. Убивать богов еще и страшно. И только потом, через его личную тысячу лет, утомленный, словно все эти десять веков провел у наковальни, механист стоит над неподвижным телом и бездумно пялится только на этот… говенный… синий… бесстыдно торчащий… член. Ищейка-вождь не бьется в конвульсиях, ведь конвульсии — реакция еще не умершего тела. Ищейка-вождь уходит в небытие, и об этом свидетельствует вопль ищейки-Безлицего. Полный тоски и ненависти, словно ищейки связаны не только общим делом. И даже не просто дружбой.

Этот вопль возвращает механиста внутрь темного промерзшего капонира.

Убийца был все еще занят Безлицым и проделывал с ним примерно то, что недавно Вик с вождем. Методично уничтожал. Безлицый не был поражен кристаллической пылью из стрельбы, но его сильно сковывал валяющийся в грязи второй глаз. Безлицый все еще был силен и мог не только защищаться — иногда Убийца отлетал в сторону и матерился, массируя ушибы и восстанавливая дыхание. Но Вик отчего-то был уверен — Богдан добьет ищейку без вспомогательных хрустальных выстрелов. Так и выходило — медленно и неотвратимо, вероятно, похожим образом он привык справляться с пуленепробиваемыми Драконами. Зазубрина за зазубриной. В руках Убийцы сверкал меч — тоже подобранный среди трупов, два или три раза клинок ломался, и Богдан находил новый. Примерно через час, когда разрезы на теле ищейки перестали затягиваться, Убийца закончил — его удары отхватывали не плоть, а энергию, которой у Безлицего было безобразно много.

Несколько раньше пришла в себя Венедис:

— Да убери, убери Это!

Вик не сразу понял, что речь о втором кристалле, нашел его в кровавой грязи, кое-как восстановил изоляцию и закинул контейнер куда подальше — теперь ему глаз Хозяина казался бесполезным.

Убийца почти так же брезгливо отбросил меч:

— Курить есть у кого?.. Толкните Килима — у него что-то было. Вроде.

— Разве ты его не освободил? — удивился Старьевщик.

Охотник валялся без сознания, так и прибинтованный к копью.

— А зачем? — отмахнулся Богдан. — Вырубил только, когда начал с катушек сползать…

Разумно — Килим должен был попасть под воздействие ищеек вместе с остальными вогулами. И то, что не развязал, — правильно. Одним мертвецом стало бы больше. Оказывается, Убийце небезразлична чья-то судьба? Вику захотелось об этом спросить, но он вовремя заткнулся — Богдан бы ответил, что поленился ковыряться с узлами, только и всего. Чего ж зря сотрясать инфосферу — пустые вопросы и пустые ответы лишь засоряют энергетический фон.

Килима распутали и попытались привести в чувство. Но он соображал все еще плохо, поэтому его оставили в покое. Венедис сказала: пусть поспит, и убаюкала легким прикосновением безымянного пальца ко лбу. Не добившись курева от живых, Богдан прошелся среди трупов, потроша рюкзаки и карманы. Ага! Вернулся с кисетом и заскорузлой деревянной трубкой. Набил, рассыпая табак, чашу и, презрев гигиену, сунул мундштук в зубы. Затянулся и прокашлялся:

— Лет сто не курил. И людей… не убивал. Бля.

Вик присвистнул — некоторые курят, только когда напьются. У каждого свои тараканы. Однако дымить-то Убийца за столько времени подразучился. А умерщвлять — нет. Поэтому и не зовут его Курильщиком.

— Они не люди. Никогда не видела — вот так. Никто не видел.

Венедис стояла и смотрела на ищеек. Не зрением — в материальном мире те выглядели как обычные трупы, подвергшиеся бессмысленному, Жестокому надругательству.

— Люди — вон. — Богдан показал на тела вогулов. — Если бы сразу убил вас, они бы жили. Двое к Двадцати — как ставка?

В какой-то момент Вику показалось, что раскодированный Убийца сейчас приговорит и их.

Для того чтобы прервать шлейф мертвецов, тянущийся за девчонкой и механистом. Старьевщик даже успел пожалеть, что зашвырнул куда-то в темноту второй кристалл-глаз. Пуля из него, конечно, как из дерьма, и ищеек, на которых была настроена матрица, уже нет. Но маленькая крупинка хрусталя теперь — артефакт, и его влияние на реальность просчитать невероятно трудно. Может, и помог бы от такой непонятной сущности, как Убийца.

Ситуацию разболтала Венди, снова начав про свои ветки-листики:

— В правильном мире вогулы бы все перешли без проблем. Смерть в бою почти всегда необременительна…

Если не считать бременем подгруженность сознания Гоньбой в момент этого самого перехода. На взгляд механиста.

— Брось, — замотала головой девушка, — с Гоньбой даже легче. Как на волне.

— На праве подельников?

— Какие они подельники? Разве ты ничего не понял?

Что должен был понять механист? Ну, например, почему шаман не сопротивлялся и никак не влиял на течение боя.

Поддерживал контакт с ищейками? Может быть, даже вызывал?

Как же можно быть таким кретином, наоборот, шаман их сдерживал. Писаный Камень — Место Силы. В этом проблема таких локаций — они как маяки. Вогулы у Камня только защищали свои мир — противостояли и одновременно пытались откупиться. Заодно уж решили добыть и механиста — одним выстрелом, чего делать не рекомендуется. Надо было его сразу шлепнуть. Тогда у вогулов все как бы срослось, а у Венди, наверное, нет. И ищейки оказались бы сыты. А мир — в той же заднице, что и сейчас. Но вогулы-то — в этом мире. Так что срослось бы у них только временно.

У всех свои интересы. Выглядело складно, но оставался вопрос про неправильную тучу и явный плагиат с лавиной. Девушка грустно рассмеялась:

— Да у тебя, механист, мания величия! Вызвать бурю дано не всякому, а поторопить уже созревшую — под силу даже школяру. Вот отсрочить — на порядок труднее. И расшевелить снег на скате можно не только усилием воли. Мне ли тебе объяснять. Думаешь, один такой сообразительный?

Со слов Венедис выходило, что вогулы по-своему правы.

И Гоньба с точки зрения поддержания равновесия и всяких кармических конституций уместна. Ну не положено, чтобы существо из одного побега Мирового Древа активно участвовало в судьбе соседнего, ведь у каждой ветви свое направление роста. И только им, садовникам, дано право править его крону на предмет ампутации подсохшей ботвы и селекции всякой дикой поросли.

Даже Драконы, или как их там, в Мертвой звезде, корабле-улье — не кара и не воздаяние, а вполне закономерный процесс смены биоценоза в отдельно взятом пространстве. Во многих, кстати, мирах — благополучно произошедший. Рептилии, Млекопитающие, насекомые — схема отработана, подвинься, венец эволюции. Венок к твоему надгробию.

Ибо не встречается в Природе ни Добра, ни Зла, бывают лишь разные обстоятельства и точки зрения. Плюс — Безграничное и отдельно вселенское равнодушие. Зато все, в кого ни ткни, — чистенькие.

Богдан кивнул — все правильно:

— Знаешь, кем оказался для Драконов тот, кто убил матку? Считай, уничтоживший весь их род?

— Любить сильнее его точно стали.

— И ненавидеть тоже. Кем был — тем и остался. Недоразумением. Драконы — очень разумные твари. Их режешь, а они поют в мозги, что ничего изменить уже нельзя.

Вот только людям от этого не легче…

Венедис выругалась. Яростно, видно — тема царапала ее за живое.

— Мы не Драконы! Гибель одного мира никак не скажется на Безграничном. И это правда. Но! Тогда и спасение мира не окажет на него никакого влияния. Кто может запретить мне пытаться? Скажи, — девушка посмотрела в глаза Убийце, — ты ведь сожалеешь об убитых сегодня?

Богдан не отвел взгляд:

— Нет.

Девушка опешила — ожидала другого ответа.

— Но ты говорил…

Убийца поднялся. Покрутил в руке все еще дымящуюся трубку и бросил ее в костер. Развернулся спиной к огню, словно хотел что-то рассмотреть в темноте. Помолчал таким молчанием, какое не стоило прерывать — в ожидании Истории.

— Однажды… давно, далеко отсюда на юге, я со своим отрядом перешел пустыню, чтобы уничтожить очередного Принца. Дракон устроил свое логово в одной из гигантских древних пирамид. Кто их построил еще на заре человечества и зачем — неизвестно, было время, их использовали как гробницы, но видоки, пришедшие со мной, говорили, что в коридорах удивительным образом резонируют мысли. Их же, Драконов, притягивает ко всяким неоднозначным местам — этот вон, Последний, искал способ полететь к звездам, а тот, в пирамиде, — докричаться. Мы их так и находили…

А вокруг пирамид простирался город. Огромный, что по тем, что по нынешним временам. Варвары, пришедшие с севера, недоумевали — как можно прокормить этакую уйму народа, собравшегося в одном месте? Оказалось — можно. На берегах протекающей через город реки были устроены фермы — ежегодные половодья обогащали землю питательным илом, а погодные условия позволяли получать несколько урожаев в год. В пустыне поддерживались в исправном состоянии пятивековой давности ветряные станции, от них по хорошо экранированным, чтобы не нарушать информационные потоки, кабелям электричество подавалось к орошающим поля насосам. В городе расцветали ремесла и алхимия, мистика и геометрия.

Отряд пробрался в город не по реке, а со стороны пустыни, ночью, под сложным мороком, напущенном ведунами, — незамеченный. Варвары устроили резню в прилегающем к пирамидам храме, ворвались в логово, убили Дракона и ушли через барханы к морю. За ними, конечно, снарядили погоню, но настичь отряд удалось только на берегу, и то — в горном ущелье трехтысячное войско преследователей задержал один-единственный человек. Но с пулеметом.

Если кто-нибудь знает, что это такое.

Варвары успели погрузиться на корабли, а раненый пулеметчик затерялся среди скал. Вроде бы тело видели на камнях под обрывом, пока его не забрали волны. Но даже если он тогда и не погиб, остаться в живых в тех бесплодных землях было невозможно…

— Но я выжил. Прошло чуть больше года, и я снова оказался в том городе. Ветряки уже не работали, земля вдоль реки растрескалась, город вымер. Я не мог поверить, но за какие-то четырнадцать месяцев один из самых процветающих известных мне городов полностью поглотила пустыня. Все — мастерские, лаборатории, храмы. Как от нейтронной бомбы: вспышка — и ни-ко-го. Или, может быть, год назад мы видели только мираж…

Богдан опять помолчал, он как будто сожалел, что выбросил трубку.

— После меня всегда остается пустыня. В одном месте попытка возродить техногенную культуру закончилась травлей видоков. В другом — закон, предписывающий проверять в магистратуре уровень ментальных помех в радиоэлектронных устройствах, перерос в охоту на механистов. Даже у Драконов, чужих, — и то получалось лучше.

Убийца развернулся, и разрази Старьевщика гром, если в глазах этого сомнительного героя не блестела влага.

— Мне не жалко тех немногих, про которых ты спрашивала, девочка. Они капля в море. Я просто не хочу больше ни в чем участвовать. Умываю руки.

Вик искоса глянул на Венедис — если она все еще собирается заполучить Богдана в помощники, то сейчас — самое время. Сейчас, как никогда, убийца готов слушать — он раскрылся. Сам же Старьевщик под прозаическим поводом, что пора бы отлить, ушел искать выброшенный кристалл. На всякий случай — Вик теперь знал, кто виноват в смерти Учителя. И тысяч других механистов.

Пусть будет.

А Венди направилась к Убийце. Приблизилась вплотную и опустилась на колени. Что ж, история Богдана была грустной и величественной — как раз для женских ушей. Кажись, поплыла дамочка не слабее рассказчика.

— Их всех еще можно попробовать спасти. Прошу тебя.

Богдан присел на корточки:

— Кого — всех?

— Убитых сегодня. И раньше.

— Миллионы. Миллиарды?

— Всех.

— И как?

— Отпустить.

Убийца провел ладонью по волосам:

— И для этого снова надо убивать? Твоего правильного Дракона? Ты ведь даже не знаешь, где его искать…

— Есть места, в которых можно получать ответы.

Горькая ухмылка.

— У воронки от мегатонного взрыва? Возле обшарпанного парогенератора?

Девушка улыбнулась. Вику, уже вернувшемуся с найденным контейнером, показалось — призывно.

— Не обязательно там. Здесь. Тут умирали почти что боги. Такие жертвы истончат мембрану реальности даже в очень инертном мире.

В капонире с продавленной крышей никогда не построят храма. Но, возможно, какой-нибудь отшельник набредет на странное место и останется в нем надолго. Кем он станет — целителем или порчельником, — зависит от иронии вероятностей. Слишком много здесь будет всего намешано — и любви, и ненависти.

— Чем я могу тебе помочь? Отгонять демонов?

Венедис достала из сумки несколько пузырьков, Вик узнал их — гинкго билоба, замешанное на разной гадости, и всякий неперевариваемый винегрет от Сергея Рокина. Кому и как девушка собирается задавать вопросы, если, со слов алхимика, часть компонентов зелья проветривают память, а другие — почти что яды?

— Богдан, ты будешь спрашивать.

— А мне уж показалось — придется глотать эту парфюмерию, — улыбнулся Убийца.

Зная, из чего это сделано, Старьевщик бы тоже отказался.

— Это для меня. — Венди расставила склянки в определенном порядке и начала инструктировать Вика: — Возьмешь мою руку и будешь выливать содержимое в рот после каждых ста двадцати ударов пульса. Ну, плюс-минус десять. После вот этого состава пульс замедлится раз в десять, заметишь. Тогда — после двенадцати. Только ничего не перепутай. Пожалуйста. В конце удары прекратятся совсем — могут быть судороги. Это нормально. Если через час я не вернусь — можешь попробовать реанимацию. Дыхание рот в рот и непрямой массаж сердца. Иногда помогает.

Насчет реанимации Вик не прочь был бы предложить потренироваться, но Венедис выглядела слишком серьезной.

— Пускай бы он тогда и спрашивал, — кивнул Убийца на Вика.

Девушка разложила на земле одеяло и улеглась на спину. Механист опустился рядом на колени и взял в ладонь ее запястье.

— Вы оба можете вопрошать. Просто, — Венди посмотрела на Богдана, — мне кажется, из вас двоих только ты понимаешь, что такое «молиться».

После этого она выпила первый пузырек, сморщилась.

— Э! — позвал Убийца. — А че спрашивать-то?

— Тебе виднее… — Голос Венди приобрел тягуче-мечтательную интонацию. — …Помнишь, мы говорили о твоей цене… и о близких сердцу богах…

Язык уже еле ворочался, глаза закатились. Вик к тому времени уже досчитал до двадцати.

Минут пятнадцать не происходило ничего.

Вик, за неимением других авторитетов, поминал Палыча. Вспоминалось как-то легко — без грусти, сожаления и даже без ненависти к его убийцам. Только хорошее. Но без ответной реакции — ну какой из Дрея бог?

Килим посапывал, свернувшись калачиком, но у него сон стал нервный, он что-то быстро шептал на вогульском и то и дело шумно ворочался. Короче — отвлекал.

Богдан, наоборот, сидел неподвижно, смотрел в одну точку, но ни молящимся, ни камлающим не выглядел — сидел и раздумывал о чем-то своем, убийственном.

Казалось, что так безрезультатно и продлится весь отведенный на процедуру час.

А потом Убийца выдохнул, ни к кому не обращаясь:

— Хорошо…

И поднялся с решительным видом, навис над Венедис, вытащил из-за пазухи нож. Вик предусмотрительно напрягся.

— Приди адская, земная и небесная… Владычица широких дорог и перекрестков… Дарующая разум и ввергающая в безумие… Убивающая и дающая жизнь… Смерть и мать… Древняя и вечно молодая…

Богдан задрал рукав и полоснул себя по венам — глубоко, наискосок, как это делают те, кто решил отречься от жизни. Густая темная кровь сразу залила ладонь и тягучими каплями начала срываться вниз. Убийца отстраненно посмотрел, словно это не его рука и не его жизнь вытекает из сосудов, сложил пальцы пригоршней — она наполнилась кровью почти мгновенно, — брызнул в стороны по широкой дуге.

— Приди, Геката, под сучий вой и возрадуйся — льется кровь!

Где-то в тайге и вроде бы недалеко от капонира один за другим начали подтявкивать волки. Вику стало жутковато.

Венедис открыла глаза.

Ничего в ней не изменилось — та же статутная княгиня, те же карие глаза и выбившиеся на лоб пряди волос. Может быть — чуть заострились черты лица. Как будто стала на десять-пятнадцать лет старше. Или это пламя костра и мрак перебрасываются тенями?

Но Убийца разглядел в этой игре тьмы и света что-то свое. Попятился. Зацепился за мертвого полубога-ищейку, потерял равновесие, кувыркнулся назад и остался лежать на спине, опираясь локтями. Девушка приблизилась и протянула руку — вставай.

Ладони Богдана были испачканы кровью и грязью — Венди не побрезговала.

Нежно провела тонкими пальцами по его вискам — Убийца не отстранился.

— Бедный Цербер… Я… совсем забыла тебя…

Все-таки это была не Венедис. Движения, жесты, слова — они ей не принадлежали. Эту женщину, Гекату, знал только Убийца.

— Не называй меня собачьей кличкой.

Женщина опустила голову:

— Прости… я уже не помню твоего настоящего имени.

Богдан вымученно усмехнулся:

— Боги забывают собственные имена, что говорить про имена своих возлюбленных?

— Ты все еще…

— Нет, — не дал договорить Убийца. — Нет. Не думаю. Любить тебя слишком больно. Я просто хочу покоя.

Геката подняла взгляд, посмотрела в глаза, покачала головой:

— Тебе не обмануть… свое назначение.

Вдруг показалось, что Богдан схватит женщину за горло.

— В чем оно? Я ведь уже давно и все, что мог, сделал!

Разве богиню можно испугать яростью простого исполнителя ее воли?

— Наверное, нет — не все.

— Что еще? Единственное, что у меня получается, — это убивать. Снова? Кого, Многоликая? Их? — Богдан пнул лежащее под ногами тело ищейки-вождя.

— Сыновей Ветра?.. — Геката наклонилась и плавным движением закрыла глаза мертвецу.

Обычно веки уже окоченевшему трупу опустить невозможно. Но у этого они сомкнулись так легко, словно он сам их зажмурил.

— …Эол будет грустить. Не знаю.

— Тогда, может быть, этого неудавшегося космонавта — Последнего таракана?

— Несчастное создание… даже я не знала бы, что делать с его Смертью.

— Тогда что?

— Твой мир мне не подвластен. Еще с тех пор. Может быть, ты единственный, кто может здесь что-то решать. Слушай себя… сокровенное или, наоборот, безосновательное.

Убийца запрокинул голову, такое ощущение — сейчас завоет в унисон волкам, только не на Луну. Сглотнул, нервно дернув кадыком.

— Видишь — там?

Вик, например, мог не смотреть — эта звезда в последнее время и так слишком часто мозолила глаза. Ничего удивительного, что сейчас сквозь небольшой пролом в кровле просвечивала именно она.

Находящаяся в теле Венедис женщина тоже не посмотрела — умела видеть, не вертя головой.

— Она не упала…

— Все так же — на геостационарной орбите.

Гостья закатила глаза, будто впадая в транс. Сделала несколько круговых движений головой.

— Вертится… кружится… как удавка вокруг шеи. Давит. Нечем дышать. Порви ее!

Богдан не отрывал взгляд с точки на небе.

— Я убивал людей, драконов, богов — я не умею убивать звезды.

Геката не ответила, поэтому он продолжил:

— Если бы это было возможно, я сбил бы ее еще тогда, до спуска челнока.

Женщина опять промолчала.

— Появись у меня возможность попасть внутрь…

— Ты сам владеешь отгадками. Спроси своих людей, Церб… — Она запнулась. — Твои люди знают те ответы, которые забыл ты сам.

— Это не мои люди, Многоликая. Мои люди, мои друзья умирают так же, как и враги. Поэтому я отказался и от тех и…

— Спроси их! — прервала Геката. — Спроси у того, кто носит мой знак! Узнай о его желаниях. Ответы — рядом, но люди всегда тревожат богов. Ничего не меняется.

— Не меняется! — ощерился Убийца. — И боги, как раньше, говорят ни о чем!

Женщина смягчилась и стала больше похожа на настоящую Венди, ту — с ямочками на щеках.

— Боги… они ведь просто боги… отражения людских мыслей… Ты ведь никогда не требовал многого от богов, да? Бог… дан?

— Ну, слава, хм, богу…

— Нам надо прощаться, мой Ключник, ты совсем истечешь.

Убийца посмотрел на запястья — кровь теперь не хлестала, как раньше, а вытекала понемногу ритмичными толчками. Судя по масляно блестящей луже, в которой стояли и Богдан и Геката, крови в организме Убийцы оставалось самую малость. Бледной синевой кожи мужчина уже соперничал с трупами ищеек.

— Только так я могу видеть тебя — у непреодолимой границы забвения. Ничего со мной не случится. Когда напор совсем ослабнет, раны затянет и все восстановится. Твои подарки, Смерть, бесценны и тягостны.

— И все-таки, Богдан, возвращение к жизни займет некоторое время. Здесь, на морозе. Много времени и боли. Не шути лишний раз с моими дарами. — Геката взяла запястье Убийцы и накрыла его своей ладонью. — Пожалей тогда эту девочку, ведь пока она в вызванной ею самой коме, я могу видеть тебя. Плоть — это глина, мягкая и податливая, но душу не стоит выпускать из нее надолго.

Богиня сняла ладонь с руки Убийцы. Вик со своего места не видел, но полагал, что на запястье не осталось и шрамов.

— А теперь, — Геката обратилась к механисту, — поддержи это тело, ибо я покидаю его.

Богдан взялся было помочь, но богиня покачала головой — сам на ногах еле стоишь.

Волки взвыли, казалось, прямо на заваленной снегом крыше.

Реанимировать девушку не пришлось — Геката ушла аккуратно и вежливо, придержав створки сознания.

Механист, повинуясь извечной привычке лечить все хвори одним лекарством, сунул в руки Венедис фляжку со спиртом. И княгиня, не поперхнувшись, приложилась к ней от души. Потом, когда успокоилась дрожь в плечах, спросила:

— Та, которая была, — кто она?

— Так эта… Геката, — отчитался Старьевщик. Венди только что не хлопнула себя по лбу — ну конечно!

— Она же везде, Вик! Как я могла не заметить! Вот! — Девушка полезла в рюкзак и снова вытащила колоду.

Четыре карты уже имели конкретно потертый вид.

— Конечно-конечно, — попытался успокоить механист, но Венедис не реагировала.

Алкоголь действовал на удивление быстро.

«Выбор» — обнаженные мужчина и женщина на широкой дороге.

— Геката — богиня дорог и перекрестков… «Колесо Фортуны» — замочная скважина внутри круга со спицами.

— Атрибут Гекаты — ключи от всех дверей… «Смерть» — рыцарь-косарь.

Лезвие косы, серп, месяц, Луна — планета гекаты…

«Дурак» — путник, подгоняемый собакой.

— Стигийские псы — верная стая Гекаты…

Ну, при желании можно насобирать ассоциаций.

— Что, что она сказала? — Девушку мелко трясло. Нервы и переутомление.

Старьевщик снова приложил к губам Венедис емкость с согревающим.

— Она сказала, — Убийца дождался, когда девушка оторвется от фляги, и забрал ее себе, — что нам поможет человек, помеченный ее знаком.

Венди понимающе перевела взгляд с одного мужчины на другого. Косела она стремительно.

— Спи. — Богдан по-отечески погладил русые волосы. — Завтра во всем обязательно разберемся.

— Я не знаю, о чем говорила твоя Геката, — предупредил Вик, когда девушка засопела, свернувшись в клубок.

Убийца поболтал флягой, определяя остаток на слух:

— Ни фига это не полезно при кровопотере, так? Но красного вина у тебя все равно же нет?

Он выдохнул совсем по-простецки и одним махом осушил сосуд — Вик даже сглотнул.

— Можно было бы вырезать чью-нибудь печень. Тебя это шокирует, да?

Механист неуверенно согласился. Черт его знает, на самом деле. Проблема каннибализма — этическая. Если другого выхода нет, какая разница, что жрать, в конце-то концов? Но, конечно, некоторое омерзение присутствует.

— И она не моя.

— Что? — не сразу понял Старьевщик.

— Разговор, который ты слышал, — Богдан выдержал паузу, чтобы механист все-таки поравнялся с ходом его мысли, — ты уже забыл. Честно говоря, я сам не все помню. Общение с богами — сложная штука. Не всегда различаешь — что сказал, а что подумал…

Язык Убийцы заплетался.

— …но если я услышу от тебя хоть одну цитату… даже намек… только откроешь рот — и тебя сразу не станет… Кроме того момента — насчет твоих знаний. Подумай — Многоликая излагает мутно, но всегда по существу. А я — спать.

Вик остался один возле затухающего костра. Встал, подбросил заготовленных вогулами дров. Чего тут думать-то?

Глава 13

Не знаю отчего, только я уверен — этот сон последний. Это не значит, что больше мне не доведется видеть сны, но такие — никогда. Чем бы все ни закончилось.

Смертью или сумасшествием.

И этот последний сон я воспринимаю именно как сон. Когда знаешь наверняка, что все вокруг лишь грезы сознания.

Феникс и Уроборос склоняются надо мной. Отчего-то Феникс похожа на Венди, а Дракон — на Убийцу. Забавно — огненная птица и морской змей, и нет ничего человеческого в их чертах, а ведь все равно похожи на людей. Вот здесь и сейчас они — хороши. Оперение Феникс искрится мягким янтарным пламенем. Чешуя Уробороса переливается изумрудной ртутью. Птица тонка и изящна, и обнимает крыльями небо, и вальсирует с облаками, а ящер массивен, но гибок, а его бесконечное тело извивается гипнотически петлями Мебиуса.

— Ты сделаешь это, — играет Феникс на ярких лучах восходящего солнца.

Сде-е-елаешшш, — лазурным океанским прибоем вторит Уроборос.

Сделаю, — отвечаю я, потому что они прекрасны и нет никакой возможности перечить такому пленяющему великолепию.

— Мы будем… — смеется птица.

— …ссссвободны, — мечтает змей.

А я смотрю на них и не могу насмотреться.

Если надо взорвать мир, чтобы из обгоревшей доски и гнилого корневища возродились такие чарующие создания, — что ж, я взорву и развею на атомы, отрекусь и забуду. Свой сонный мир.

Хитрые твари — Феникс и Уроборос. Ведь я, кажется, почти вожделею Венедис, я, наверное, почти преклоняюсь перед Убийцей. Говорите, змея и птица, что мне делать и как. Мне интересно — это ведь мой сон, и я имею право на выбор, не отягощенный последствиями.

Они кружатся вокруг меня, все живые краски кружатся вокруг меня, лучи света танцуют на моих ладонях, вихри мрака стелются у моих ног.

Мне нравится эта игра — они играют со мной, а я им подыгрываю, потому что я расслаблен, заворожен, очарован и предан течению. Мне так не хочется просыпаться!

А какая-то скотина настойчиво треплет меня за плечо.

Венедис и Богдан склонились почти голова к голове и пристально смотрят на Старьевщика: Просыпайся, утро!

— Труба зовет!

Вик недовольно трет глаза:

— Да какого шайтана!

Убийца лыбится:

— Ты так стонал, механист, я подумал, еще немного — и обкончаешься.

— Не пошел бы ты! — недовольно бормочет Старьевщик.

А ведь Феникс и правда была превесьма эротична…

— Говори! — Глаза Венедис поглотили весь остальной, жалкий и никчемный мир.

— Да я тут при чем?

— Знак, Виктор. Он у тебя. Половина лица Гекаты в истинном обличье прекрасна, другая половина — уродлива. Она ее скрывает, как Луна свою темную сторону. А у тебя ожог на половину морды.

— Ну отколебитесь вы от меня, а? — взмолился Старьевщик. — Я понятия не имею, как попасть на эту вашу звезду. Она же черт знает где отсюда!

Впрочем, со слов Убийцы, не так уж и далеко — около тридцати шести тысяч километров, даже Луна в десять раз дальше. Если бы в небо можно было ходить пешком — года три без пересадок. А механизмы… такие механизмы Старьевщику неподвластны. Хотя…

— Попробуй с другого конца, — посоветовал Богдан. — О чем ты мечтал последнее время?

— Геката ведь могла иметь в виду не конкретно меня? Просто я единственный был тогда в адеквате, вот она и ткнула пальцем, угу?

Вик накатом отбрехивался, но мысли потихоньку выстраивались в шеренгу. И это, похоже, отразилось на его лице.

— Что? — Богдан спросил таким тоном, будто напрямую считывал мысли.

Нереально — амулет непробиваемо фонил на частоте альфа-ритмов мозга. Кстати.

— Ответ на ответ, — решил Вик подтянуть время.

Убийца, не раздумывая, кивнул.

— За мгновение до того, как палатку накрыло снегом, ты пытался нас предупредить.

Богдан развел руками:

— Все просто — я живу почти на секунду раньше во времени. И это не магия. Слышали про собаку Павлова? Скучная история и намного древнее теперешнего мира. Если перед кормлением собаки зажигать свечку, то со временем желудочный сок начинает выделяться не при виде еды, а как реакция на свет. Наглядный пример высшей нервной деятельности. С нами яйцеголовые поступали мудрее — загоняли в сознание многомерную ситуационную матрицу и ответные поведенческие схемы. Информацию с компьютера сутками качали в мозг через электроды. Не понимаете? Я сам не понимаю. Однако — работает. — Убийца многозначительно посмотрел на Вика. — Итак?

Старьевщик мог бы объяснить феномен упреждающих рефлексов не менее заумно. Никто бы тоже ничего не понял. Вопрос заключался в том, что Убийца, со слов той же Венедис, на ментальных уровнях никак не определялся. Никак — даже Вик присутствовал, хоть и в неудобоваримом виде. И еще: секунда для такого явления — противоестественно, вызывающе много. То есть умение Богдана в привычные теории не вписывалось, а значит, было исконно, реликтово механистическим. Слово «компьютер» такую версию вполне обосновывало.

Откровенность на откровенность.

— Машина Желаний, — буркнул Старьевщик.

Остерегаться Убийцу, по-видимому, не стоило — он обладал кучей ненужных теперь знаний, но уровень восприятия сохранил от Древних. Зачаточный. С машиной Дрея он не разберется, как бы ни старался.

— Чего машина?

Валаам — сказочный остров. Проекция Сириуса, альфы созвездия Большого Пса. Ближайшей звезды. Наверное, потому Дрей Палыч построил там свою Машину.

В каганатах считали, что Зеленое Небо закончилось само собой. Всколыхнуло небосвод, перемешало звезды, сместило магнитные полюса на сотню километров, но потом фронт космического излучения устремился дальше к центру Галактики и все устаканилось, вернулось на свои места.

Но Дрей был уверен — мир защитила воля Танцующей с ветром, умноженная его резонансным усилителем. Он не знал, что сделала его Женщина, наложив свое сознание на мощь освобожденных им стихий. Создала непроницаемый щит над атмосферой или перенаправила энергию, поменяла местами пространства, сотворила в глубине космоса сферу бушующих изотопов диаметром с нашу планету. Учитель не мог даже предположить, как Вера, Танцующая, Его Женщина, могла такое сделать — он был механистом и строил механизмы, а из высших Чувств смог проникнуться только Любовью. Но это, как известно, не способствует познанию.

Вера же не успела ничего объяснить. Она умерла от истощения — проведя год в фокусе триангуляции его Машины. Через мгновение после того, как небо опять стало Голубым. Тогда он ушел — о теле Танцующей было кому позаботиться. Отключил генераторы и ушел. А Машина осталась.

— Трогательная история… — Венедис вздохнула. — И если она хотя бы наполовину правдива, человек, сумевший настроить свои мысли на машинное излучение, заслуживает, чтобы его почитали как бога.

— Как и создателя Механизма, настолько гармоничного, что не искажает сознание. Машина Дрея — это усилитель желаний.

И если его запустить и возжелать переместиться из одной точки в другую… Правильно захотеть, как это сможет сделать только Венедис… Старьевщик развел руками — если таков ответ, увиденный Гекатой, то механист его дал.

А других предложений не последовало.

Убийца не спорил.

Килим, по своему обыкновению, наблюдал, слушал и молчал. Идти на Валаам вместе со всеми он посчитал само собой разумеющимся.

— Зачем оно тебе? — пытался увещевать Старьевщик.

— Пойду, — немногословно настаивал вогул.

— Пускай идет, — соглашалась Венедис. — Он — Голос.

И то, что Голос у их компании такой молчаливый. Девушку не смущало. Механист подозревал, что Килима она оставляет в группе только для того, чтобы число участников соответствовало количеству занимавших ее воображение карт. Какая-нибудь новая идея.

Насчет маршрута Богдан не сомневался:

— Чего там идти? До Онеги ходил — триста верст, там до Ладоги где-то сто еще. И по льду чуть.

Венедис поинтересовалась, хорошо ли ему известна дорога.

— Сколько той планеты… — то ли пошутил, то ли серьезно ответил Убийца.

Старьевщик посетовал, что неплохо бы покопаться в завалах древнего оборудования — надоело быть глухим, слепым и беззубым перед лицом возможной опасности.

— И зачем тебе вся эта электроника? — добавила Венди. — Будешь только внимание привлекать.

По данному поводу Вик всегда придерживался собственного мнения и свою механистскую силу предпочитал демонстрировать издалека — множество неприятностей разрешалось в зародыше. А для устранения оставшихся, не разрешенных сразу проблем потом не требовалось тратить время на разогрев аппаратуры.

Богдан отмахнулся:

— Всего день-два поковыряться? Твой Дрей Палыч у меня год с паяльником просидел. Думаешь, после него что-нибудь стоящее осталось?

После Учителя — навряд ли…

Все-таки аргументы Убийцы оказались более убедительными. Правду говоря, с таким арсеналом путешествовать в группе обременительно. Для спутников. Особенно если они видоки. И чем они сильнее, тем для них же хуже. Старьевщик сам понемногу привыкал и уже не представлял себя без амулетов, как извлеченная из раковины улитка. Может быть, не чувствуй он Давящего, стоило иногда отключать даже этот последний, в зубе, и являть на всеобщее обозрение тени своего нежного и боязливого сознания. Впрочем, это навряд ли.

К тому же оставались еще две стрельбы с неплохим запасом пороха и пуль практически на любой вкус. Включая хрустальную.

Одним словом, странствовать опять пришлось чуть ли не налегке.

В самом понятии «дальняя дорога» полно мистики. В дороге настоящее становится прошедшим после каждого шага. Вчера измеряется в километрах. Завтра грезится новизной. Новыми местами, новыми впечатлениями, новыми людьми. Будущим. Когда у человека нет будущего, значит, он остановился. Любая дорога меняет человека, и никто никогда не оканчивает свой путь таким, каким его начинал. Дорога, путь — да, это жизнь.

И чем тяжелее дорога, тем сладостнее отдых.

Убийца вел группу так, что его подопечные вовсю наслаждались жизнью — за несколько минут между ужином и провалом в сон.

Лыжню всегда прокладывал Богдан — он маячил впереди, шел по целине так уверенно, словно это остальные давили наст, а он скользил по накатанной. Внутренний компас Убийцы работал, как на гироскопах, — Вик поначалу, когда темнело, сверял армиллярную сферу со звездами и дивился точности направлений. Потом оставил эту затею — понял, что бесполезно искать погрешности, Да и попросту не успевал, усталость валила с ног практически мгновенно.

И отсутствию сновидений механист совсем не удивлялся. Чего там — даже разговаривать по пути не было ни сил, ни желания. С тоской вспоминал милые седалищу нарты и безотказных оленяшек.

В дороге Убийцы мистики не было никакой, а только эксплуатация и издевательство над организмом. И скорость. Или Богдан всегда так ходил? До Онеги. А потом точно так же, с языками на плечах, — до Ладоги. И по льду озера, без ориентиров, через торосы и сквозь непроглядную поземку — в никуда.

Потому что Валаам — это остров, и найти его в слепящей заснеженной пустыне не так просто. Но Богдан был другого мнения.

— Вслушайся, — посоветовал он Венедис в перерывах между завываниями ветра, — место очень старое, намоленное, должно чувствоваться издалека.

Девушка услышала — чистоту и свежесть, а когда неожиданно угомонилась вьюга перед группой покрытых лесом островов, чем-то похожим проникся и Старьевщик. Наверное, даже вечный раздражающий фон, выносимый для механиста, тут звучал потише.

Это что — святость?

— Не думаю, — возразила Венди. — Нечто другое. Как будто здесь недавно… проветривали.

Килим подтвердил — слишком ничего не слышно из того, что всегда есть. Однако, странно. Убийца непонимающе согласился — вот он ни грамма не чувствовал ни из того, что есть, ни из того, чего нету.

— Шевелим ногами к этим колокольням, мне ночевать под торосами не улыбается!

Зрению Богдана стоило позавидовать — различить выглядывающие то тут, то там над верхушками сосен полуразрушенные башенки Вик смог, только когда расстояние сократилось вдвое. Еще немного потоптав снег, механист определил, что одна из колоколен выглядит выше и ухоженнее — белый купол недавно подправлен, а рядом, пониже, виднеются еще маковки, отдаленно напоминающие минареты. Несомненно — обжитые, и вьющийся над ними дымок ожидания не обманывал.

Отряд прошел по узкой замерзшей бухте и поднялся по каменистому берегу к выстроенным квадратом древним кирпичным стенам, но ворота оказались заперты. Венедис дипломатично постучала.

Сверху из окон грустно поинтересовались:

— Досужими помыслами стези в обитель сию обрящете?

— Это пароль? — уточнил Старьевщик.

— Нет, — ответили сверху. — Пришли сюда зачем?

— Праведными, отец, помыслами, — уверила Венедис. — Ждать замерзли, когда отверзеся.

— Не юродствуй, — посоветовал голос. — Дерзкое в тебе помыслие. Но в попутниках и того хуже — в одном пустота исконная, а в другом рукотворная, лишь последний из вас мыслью прям. Разве только ему могут отверзеся врата обители Великомученицы Веры и Андрея Изгнанного.

— А остальных на морозе бросите? Не по-милосердному это.

— Что ж на морозе-то? Тут в околицах полно скитов заброшенных — хочешь, ночуй, а хочешь, насовсем оставайся. Места тут благостные — за год очищение нисходит. К нам через скит многие прижились.

Вымаливать очищение духа в какой-нибудь покосившейся часовне, да еще целый год, Старьевщика не прельщало. Венди и Убийцу, наверное, тоже. Вик оценил стены обители — три этажа кирпичной кладки, окна первых двух заложены камнем — когда-то это были жилые дома, построенные стена к стене, но теперь — неприступная крепость. Особенно — для четверых штурмующих.

— Мало ему года, отец, — возразила девушка и показала на Убийцу. — Он может и без спроса зайти, не вводи во грех.

Наверху вслушались. Прикинули, есть ли чего терять этому существу с исконной пустотой на душе. Помолчали.

— Так зачем, говоришь, заявились?

— Включить Машину!

Последовало молчание раза в два длиннее предыдущего.

— Включить… а совладаете ли?

— Тот, кого вы называете Андреем Изгнанным, — его учитель! — удостоился механист кивка Венедис.

Вик тихо хмыкнул — хоть где-то считается почетным ходить в учениках Дрея. Сверху тоже хмыкнули — был ли так почитаем Андрей, если его изгнали? Впрочем, Палыч рассказывал, что ушел сам. Его попросили, а ему было уже все равно.

— Подумать надо, — честно признались в обители.

И предложили явиться завтра. Мол, по тропке направо есть изба, досмотренная — в ней, бывало, останавливаются. Переночевать вполне сгодится. Троим. А Килима, чистого помыслами, могли бы и сегодня впустить — для расспросов. Если скрывать нечего — чего тогда опасаться?

— Без проблем, — согласилась Венди, а вогулу шепнула ничего не скрывать, особенно — про то, как Убийца со Старьевщиком уделали Сыновей ветра Эола.

Вот только что он мог рассказать, если все время уделывания провалялся в беспамятстве?

— Что думаешь, впустят? — спросил Вик, когда гостевую избу как следует протопили и механисту, разморенному теплом, чаем и окончанием безумной гонки, захотелось душевной беседы.

— Конечно, — не усомнилась девушка, — я же говорила, что Килим — это Голос. Я сначала не понимала его роль — вроде бы случайный проводник и никакими талантами не выделяется…

— А потом?

— Мы трое — инородны. — Венедис коснулась ладонями теплого бока печки. — Ты, механист, паранормален в этом мире, Богдан — часть прошлого, которого уже нет, я — статутная княгиня. В вашем измерении даже не знают такого титула.

Убийца усмехнулся — в том его прошлом гордое «князь» переродилось в пренебрежительное «князек», а про «статутных» действительно слышать не приходилось.

— Статутный титул — присвоенный за заслуги и не передающийся по наследству. Не родовой. Носить его почетно. Но речь о Килиме. Он настоящее вашего мира.

Четвертая карта — «Выбор».

— Мы его слышали почти всегда — голос настоящего. Помнишь: Рокин, Ясавэй, Себеда? Через них Настоящее приноравливалось к нам. Теперь Килим. Созерцательная позиция реальности в отношении к инородному…

Засыпая, Вик любовался склонившейся над картами Венедис.

Богдан, забившись подальше в угол, тренькал своей музыкальной шкатулкой. Иногда механист жалел чуть больше, чем обычно, о том, что починил этот несложный механизм.

А утром Килим постучал в дверь. Вместе с провожатым — бородатым мужчиной в черной шапке-клобуке, длинной, до пят, стеганой рясе и меховой безрукавке. По голосу — вчерашним собеседником.

— Пойдем, что ли… Вельми ж вы трудные гости, чтобы вас на пороге держать.

И представился Никодимом.

По дороге к обители Венди тихо осведомилась у вогула: чего спрашивали, про что рассказывал?

— Сон рассказал, — пожал плечами Килим.

Вик подивился — этот чего, тоже мается? Оказалось, единожды, когда Венедис взывала к Гекате, а тихая до этого отключка вогула переросла в тревожный бред. А что молчал, так ведь никто и не спрашивал.

— Отец пришел, дед пришел. Много людей стоял. Видел три башни. Крыша из железа. С них молния упал. Страшно. А дед, отец говорит — хорошо так.

Странный сон, не лучше, чем у механиста. Но хозяев обители, видать, зацепил.

Правда, встретили гостей чуть ли не равнодушно. Насельники, что мужчины, что женщины, дел своих не прервали — кто продолжал медитировать, кто занимался хозяйством. А некоторые пришельцев выразительно сторонились.

— Машина? — переспросил Никодим. — Машины касаться не принято. На колокольне кровлю правили — старались детали обходить, где видели. А с собором пока не решили, что делать. Там Андрей и стены ломал, и центральную главу полностью обрушил. Крипту внизу только камнем обложили, отец Георгий сказал: собор не храм теперь и мощи Веры в крипте всяко покой заслужили. Георгий? Он при Андрее и Вере был, когда остальные обитель покинули. Жив еще, всякими милостями. Старый, видит еле, келью не покидает почти. Спит да спит. Отведу, он сам интерес к вам выказывал.

Со стороны обитель походила на небольшое городище — жила наполовину духовно, наполовину светски, не хуже того же Ишима. Что-то подсказывало механисту, что со временем тут настоящий город и станет — сильное место.

А отец Георгий жил аскетом, в крошечной чистой келье, заставленной хрупкими древними книгами. Старик невидяще вслушался в пришедших и зябко передернул плечами. Безошибочно определил в механисте послед Дрея Палыча: Давно твой наставник почил?

Как будто и не сомневался.

— Давно, — не стал распространяться Старьевщик.

Трудная тема.

— А я, видишь, все живу, — вздохнул Георгий. — Чуял, что вновь придется усилитель запускать.

— Поможете?

— Расскажу, что помню. Но чтобы включить и отстроить — проникнуться надо механизмом. А не мое это. Прочти вот — я по своему разумению писал, боялся, не успею. Спрашивай, коли где невразумительно.

Старик костлявой ладонью выгреб из стопки книг пожелтевший блокнот.

Суть механисту стала понятна с первых строк, но полезной информации было кот наплакал. Оставалось надеяться, что параметры на контурах не сильно поплыли и все поддастся отладке, что называется — в процессе.

Зато для преданья старины глубокой, дабы ученым далекого-предалекого будущего поломать головы и списать это недоразумение на фантазию полудиких пращуров, описание отца Георгия подходило как нельзя лучше.

«Средство сие есть механизм необузданный, ибо подчиняется не воле человека, а только рукам его. Силы берет свои отовсюду, от свободных течений, что присущи любому небесному телу, такому, как и планета наша. В разности радиантных потенциалов черпает он вихревые токи, из коих выделяет через амплитудное умножение да систему каскадных фильтров только холодное электричество и свободный магнетизм. Все другие энергии механизм отсеивает, а эти две накапливает в специальных сосудах железных и глиняных, где насыщает жидкий раствор, именуемый „энерголит". Суть означенной установки — питание силой, а оттого и название ее — силовая.

Сделана она в колокольне собора нашего Свято-Преображенского так: в шпиле через „экран" устроен уловитель, а на разных поверхах, особливо среди колоколов, — резонаторы. Оттого, когда механизм питается, в колокола надо бить, чтобы изгонялись паразитные энергии. А в подвале установка имеет шурф, через который силу заимствует прямо от самой планеты, потому называется „земля". Там же расположены и сосуды с энерголитом, и проволоки, намотанные в большие, под потолок, катушки, переложенные вощеной бумагой и смазанные топленым жиром. Все это колеблется для достижения „трансформы" и порождает немалую головную боль с тошнотой…»

Или вот:

«Единого управления механизм не имеет, потому как оно хотя и удобно, но способствует утечкам и флуктуациям, а еще отнимает без того ограниченный ресурс. На силовую установку влияние нужно оказывать в подвале колокольни, а на испускательные терминалы — только в трех боковых главах самого собора. Четвертая глава, правая сзади, терминалом не оснащена, потому что для триангуляции достаточно трех испускателей, а пятой главы У собора, чтобы добиться совершенства распределения в пентакле, все одно не существует. В этом есть экономия, но есть и трудность в балансировке, а фокусная точка сил, которые, будучи отражены от сводов собора, достигают наибольшего значения, смещается относительно центра к передней левой главе. Однако однажды отстроен и включен, механизм правления почти не требует — нужда имеется только контролировать токи, чтобы не случилось скачка или падения энергий.

Ложе установлено в средоточии потоков, в самом низу соборной залы. Перемычка между некогда верхним и нижним храмами удалена полностью, а боковые нефы, наоборот, заложены кирпичом. Кладка наполовину высоты вмурована железным прутом по спиралям — что дает энергии закручиваться в тугой ровный столб нужной высоты, а разобранный в определенной конфигурации центральный купол придает мысли устойчивую в геометрическом пространстве форму. Но как пользовать человеку на ложе полученную невиданную мощь — то мне неведомо…»

Так и вымрет наука, уйдет в забвение память о древних технологиях, изложенная таким неприхотливым образом. И будут из уст в уста передавать байки про громовые воздушные колесницы или говорящие ящики. Уже передают. Вик вздохнул:

— А отстроечные таблицы или еще какие-нибудь пометки разве не сохранились?

— А он их когда писал, эти таблицы? — вопросом ответил Георгий.

Ну да, Дрей такие вычисления проводил в уме или методом тыка — чуйка на это дело у него работала безотказно, хоть учитель и отрицал ее наличие.

Значит, и Вику придется довериться не расчетам, а виденью векторов приложения сил. Однозначно надо проверить уровень электролита в аккумуляторах и целостность проводящих каналов. Но это мелочи. Оставалось решить две существенные и в некотором роде пикантные задачи.

— Тело. Оно все еще на ложе?

— Прах? Конечно.

— Его надо будет убрать.

Глаза старика расширились в немом ужасе.

— Никак… никак нельзя! Покой ее… столькое претерпела.

Можно сместить фокусную точку и устроить второе ложе рядом, только механист знал, каково полностью перенастраивать чужой механизм. Но предложение по этому поводу у него уже было продумано. И не ради машины, не ради судьбы мира и не ради карих глаз статутной княгини. Безоговорочно он сделал бы это и так, просто был уверен — Дрей заслужил такое, и Вера, несомненно, заслужила тоже.

— Вы сами сказали — покой. А машина — это машина… — Вик прокашлялся, голос отчего-то дрогнул. — Перенесите крипту… Никодим говорил: собор уже не храм. Заложите новый. Потому что я верну сюда прах Андрея.

Чего бы это ни стоило. Через две тысячи верст. Что значит месть, когда нужен покой. Месть — для живых.

— Принесу, таков мой обет.

Георгий посмотрел на Старьевщика, и глаза его наполнились слезами.

— Ты не врешь…

Нет, и старик это видел даже сквозь фон защитного амулета. Даже не видел — знал. Старики, они не Всегда могут понять, как работает механизм, не всегда опишут и то, что человек творит силой сознания. Но иногда им дано просто Знать, и это их знание абсолютно.

— …я попрошу Совет обители. Я редко прошу, и мне никогда не отказывают. Мы перенесем крипту и заложим новый храм. Новый — не на остатках разрушенных старых. Вера, она достойна… они оба достойны.

Покоя. Он — для мертвых.

— Хорошо, — согласился Старьевщик.

Оставался последний вопрос. Но задать его надо было не отцу Георгию. И даже не Венедис, хотя и ей тоже. В первую очередь его надо было задать себе.

Только сначала имело смысл попробовать включить машину. Если с механизмом ничего не выйдет… одним словом, Вик хотел оттянуть объяснения как можно дальше. Он боялся.

А машина заработала с первой попытки. Старьевщик в очередной раз преклонился перед гением учителя. Задрожали в резонансе антенны, и загудели трансформаторы. Вик обалдел: внутри полуразрушенного собора нефы были не просто заложены кирпичом и переплетены сложной индукционной сеткой — в них были оставлены полости для создания совершенно нереального звукового эффекта. И то, что в описании отца Георгия виделось старческим маразмом — насчет звона колоколов, — оказалось обязательным условием.

Дрей добился сочетания сверхвысокочастотного электромагнетизма и акустики — взаимодействия, Вику непостижимого. Если бы схема вдруг не заработала, механист бы беспомощно опустил руки.

Но машина включилась с полоборота.

И откладывать дальше стало некуда.

— Сила машины в том, что она не разрушает сознание, наоборот, задает единый ритм, — объяснит Старьевщик Венедис. — А проблема в следующем — рисунок пульсаций мозга строго индивидуален. Просто включение механизма в лучшем случае — ничего не даст. В худшем — противофаза или перекос фаз вызовут фатальное разрушение сознания.

— Ты о риске? — уточнит девушка.

— Нет. Риски здесь недопустимы. Я о калибровке на прогонных мощностях.

— И что мешает?

Механист соберется с силами и признается:

— Я.

Потому что настройка машины на чужую психику требует участия собственного сознания — их взаимного проникновения. Дрею и Вере было легко — они любили друг друга, и это служило Палычу согласующим элементом. Учитель мог чувствовать, как машина влияет на Танцующую. И настраивать контуры.

Старьевщику — трудно.

Некоторым женщинам, с которыми жизнь мимолетно сводила механиста, нравилась топкая завеса вместо его эмоций. Было в этом что-то дикое, жестокое и влекущее. Только плоть. Многие женщины в конце концов оставались разочарованными, но влекло почти всех. Вика это устраивало, потому что…

— Глупый, — скажет девушка, — ты такой глупыш. В этом же нет ничего страшного, постыдного, это ведь так просто. Естественно. Просто отключи свой амулет. Просто отключи. Если вдруг станет невмоготу — включай снова. Я выдержу — ведь так уже было однажды.

Было — Старьевщик помнит. Венди не погибла и не сошла с ума — ее просто стошнило. Она ведь сильная.

— Давай.

— Отключаю.

А в этом нет ничего страшного — это ведь не сформулированные мысли, не знания и не память. Это просто чувства — оттенки, переживания — на вкус, образы — мерцания. Это всего лишь тени эмоций.

Вик понимает, что все и для всех привычно, обыкновенно, однако…

…боль, страх и горечь, паника…

И Венедис оседает на землю, слюна пенится на ее губах, и Старьевщик неловко подает кружку с холодной водой:

— Извини. Рефлекторно.

— Ничего, пробуем еще.

…как он рыдал над телом Учителя, зеленый пацан, и клялся мстить, и мстил, выжигая целые села…

И девушка стонет от боли сознания.

— Прости.

— Отключай.

…то, как Она умывалась у горной речки, как он прижимал к себе Ее тело…

Венедис кричит, слезы на ее глазах.

— Я не могу, Венди.

— Можешь!

…но мертвым нужен покой, а живым — жизнь…

И только с четвертой попытки Вик чувствует, что, кажется, в состоянии держаться. Что это ее душа в нем, а его внутри ее, пусть даже на вязком удалении, но в принципе терпимо.

А когда настройка закончена и машина послушна любому трепету Венди, Старьевщик, извлекая свою утомленную душу, прощаясь с ее утомленной душой, чувствует липкое облегчение. И звенящую тонкую грусть.

Девушка сидела на краю лежака, в котором совсем недавно покоилась Великомученица, Танцующая С Ветром. Истлевшие кости собрали, завернули в ткань и сложили в сделанный спешно ковчег. Череп с провалами глазниц и ряд белых зубов — какой ты была в жизни, Вера? Красавицей? Вик помнил раннюю седину на висках Дрея — наверное, да.

Венедис брезгливо ежилась — здесь около тридцати лет пролежал труп, и подстеленные свежие овчины ситуацию не улучшали. Включать машину на полную мощность решили без привязки к событиям, полнолуниям и парадам планет. Готовы, значит, пора, не понедельник — и то ладно. Венди, однако, мешкала. В очередной раз оговорили подробности. К Звезде отправлялись Убийца, механист и вогул.

Килим, потому что он Голос. На этот раз — голос, а заодно глаза и уши статутной княгини. Она же сама останется здесь. Богдан и Виктор ведь не смогут нести в себе Венди.

— Идите, — прошептала девушка.

Убийца кивнул — накопители уже сутки набирали мощность, а сейчас надо было включить терминалы. Одновременно. Потом можно расходиться и ждать — Венедис просила дать время, чтобы приноровиться к силе. Может быть, сутки, может больше. В принципе — ей все равно, откуда по Валааму собирать трех человек, чтобы забросить их на тридцать шесть миллионов метров в небо.

— Погоди, — позвала Венди механиста. — Секунду.

Она в последний раз посмотрела и отдала Старьевщику карты. Те, четыре.

— Возьми. Эта загадка может остаться неразгаданной. С таро всегда так. Все может закончиться… плохо. Для кого-то одного или для всех. И я не знаю, насколько полно мне удастся с вами присутствовать. Я не знаю, что там вас ждет. Карты — смотри на них, если потеряешь уверенность. В них все, чтобы помочь твоей мысли. Следи за персонами — наша роль обусловлена сюжетом. С вогулом связано изображение на карте «Выбор». «Колесо Судьбы», как ты заметил, — механизм. Богдан — «Убийца» и «Безумец» одновременно. Моя карта — «Смерть». Не знаю почему. Ищи ответы в картах, Виктор.

Она сидела на краю ложа мертвеца, взъерошенная, напуганная, и несла откровенную чушь. Таро Вик взял — просто чтобы успокоить. Задержал в своей руке ее ладонь. Набрался смелости и погладил по плечу:

— Все будет… хорошо.

Девушка вымученно улыбнулась:

— Иногда, Виктор, я жалею, что расклад связывает меня с Убийцей. Знаешь, чем вы отличаетесь? Он хочет выглядеть человеком, а ты — наоборот. Но внутри все не так.

Старьевщику захотелось порвать в труху эти дурацкие карты с их якобы неизбежными раскладами.

После сигнала Никодим зазвонил в колокол, и на третий удар к терминалам синхронно подали питание. Произошедшее потом Вику увиделось буйством великолепия. Иным же могло показаться воплощением ужаса. Рукотворная мощь соперничала с неистовствами стихий вроде летней грозы или извержения вулкана.

На терминалах вздыбились грандиозные пузыри коронных разрядов, потекли вниз лиловой зыбью. С опорных катушек заветвились слепящими дугами толстые жгуты-щупальца многовольтных пробоев. И само пространство, не справляясь с напряженностью, начало взрываться паутиной сине-зеленых нитей. То тут, то там стали вспыхивать непостоянные солнца шаровых молний. Колокол все бил, но звук уже оказался совсем другим — громовым и непрестанным, лишенным ритма, потому что одни удары множились несчетными отражениями, а другие давились сами внутри себя. А дальше вся эта роскошь начала сливаться в единое целое — пробои дотянулись друг до друга, а сферы коронных свечений сошлись обволакивающим все терминалы общим куполом. Медленно начала закручиваться пружина энергий, сжатая шахтой собора, — в ней затанцевали и солнца, и искры, Разряды потекли смазанным спиральным узором, а звуки взревели, зарокотали, выплескиваясь за грани слышимости.

Вик поднес к глазам ладонь — на кончиках пальцев, как на мачтах кораблей в грозу, вспыхивали огни святого Эльма. Волосы на голове шевелились и потрескивали.

Но минута, пять, десять — и светопреставление начало стихать. Спираль спрессовалась в центре, обрела однородность, стала прозрачной и медленно растворилась в воздухе. Осталось только ощущение невероятного напряжения, и редкие зарницы то там, то здесь в пространстве напоминали о свитых в узел киловольтах, теслах, фарадах и о том, что пока не придумали, как измерить.

Венедис овладела дарованной ей мощью.

Убийца и Килим ушли раньше, а Старьевщик остался проверить терминалы — неказистые рамки, приспособленные Дреем для контроля токов, регистрировали ровное течение энергий. Внешне уже не сверкали молнии, и даже звон колоколов приобрел привычный тембр, но показания приборов возросли многократно.

Резонанс. Гармония чувственного и механического.

Виктор задумчиво постоял возле испускателя, посмотрел вниз, туда, где лежала Венди. Воздух там виделся расплавленным, подрагивал, как от зноя, и искажал предметы. Оттого казалось, что девушка изгибается в муках или, наоборот, сладострастно. Наслаждение не всегда отличимо от боли.

Может быть, увиденное вовсе не было иллюзией.

Когда-то они вместе с Дреем пробовали строить воздушный корабль. С теорией проблем не возникло, но дело застопорилось на движителе. Тогда учитель и ученик пришли к одному набитому шишками заключению. Взлетать — не трудно. Трудно — приземляться.

Танцующая провела в эпицентре больше года и умерла от истощения. Все это время машина работала — ее выключили после смерти. Как, когда придет пора отключить механизм от Венедис, чтобы не повредить разум девушки? Слишком высокая энергетика — это не крошечный колебательный контур, спрятанный под зубной коронкой. Наверное, выключать надо постепенно, медленно уменьшая потоки, — день за днем. Но машина в резонансе — поэтому падение мощности все равно окажется резким. Процесс даже может пойти вразнос. Все на самом деле может закончиться плохо.

Очевидно, стоило думать о том, что должно случиться, намного раньше. Про предстоящую телепортацию. Но за себя Вик совершенно не волновался.

Старьевщик до самого вечера бродил по вытоптанным в снегу тропинкам Валаама. Дышал островом. Венди говорила, что к переходу надо быть готовым в любой момент, но не ждать его преднамеренно. Поэтому Вик не расставался ни с вещмешком, ни со стрельбами. Изредка встреченные насельники уступали дорогу — к гостям так и не привыкли за их недолгое пребывание, а оружие в Руках и замурованное сознание тем более внушали тревогу.

«Он не хочет выглядеть человеком», — сказала Венди… Не хочет принимать мир таким, какой он есть? Наверное. Прожить так всю жизнь?

Механист дождался, когда в поле зрения не окажется ни единой души, и отключил талисман. Чего бояться — это же святой остров. Давящее действительно здесь еле угадывалось — может быть, из-за содеянного когда-то Андреем и Верой.

Чисто и безмятежно.

Когда Старьевщик вернулся в гостевую избу — они так и не прижились внутри усадьбы, — включать амулет не стал. Кто здесь таит опасность сознанию механиста — пустой душою Убийца? Или вогул, чистоту помыслов которого признали даже в Обители?

Спутники уже спали — одетые и в полной экипировке. Механист улыбнулся — вот что называется готовность номер один. Любопытно, сам переход будет сопровождаться фанфарами, фейерверком и всякими прочими спецэффектами?

Старьевщик устало опустился на лавку, прислонился к стене и закрыл глаза.

Это ведь мой сон, да? Неровное, рассеянное освещение и безобразные желтые потеки на стенах. Я даже помню, что они мне напоминают.

Зимний рынок в Ишиме. Общественное отхожее место, одной стеной обращенное к глубокой канаве. Моча тысяч оправляющихся один за другим гостей замерзает, стекая вниз, и образует гору неопрятного желтого льда.

Вот так и здесь — непередаваемое ощущение, что все кругом зассано.

Запах способствует такому восприятию.

Наверное, это пещера. Без размеров и расстояний. Что-то нависает над головой пугающей массой, что-то вздыбливается под ногами непроходимым препятствием, справа и слева, спереди и сзади, сверху и снизу — пространство громоздится, перекручивается, мнется и отторгается рассудком.

Еще это похоже на логово последнего Дракона. Наоборот — логово есть жалкое подобие Этого.

Да, это мой сон. К чему тогда испытанная в прошлый раз уверенность, что Таких снов больше не будет? И что такого забыли в моем личном сне Убийца Богдан с вогулом Килимом?!

Килим недовольно морщится:

— Наконец-то…

Убийца молчалив и невозмутим, словно бывал в моем сне неоднократно.

— Спасибо, что отключил амулет…

И я понимаю, что вогул теперь только внешне вогул. Он голос. Глаза и уши.

— Не знаю почему, но твое сознание вывело именно в эту точку.

Забавно, если есть Место, то где-то рядом должна быть птица Феникс и должен быть змей Уроборос…

Звуки… звуки здесь распространяются хаотично. Каждое слово Венди из уст Килима теряется эхом в своем неповторимом направлении. И шорох, отчетливое шевеление, заставляющее вздрогнуть и меня и вогула, исходит непонятно откуда.

— Смотри!

Движение. Тень. Резкая и угловатая, искаженная ненормальным светом. Богдан вжимает голову в плечи — его глаза хищно сверкают, а ноздри раздуваются, вдыхая незнакомые запахи. Сейчас он настоящий Убийца, хотя из нас троих оружие есть только у меня.

Тихо — мы с Килимом нервно оглядываемся, а Богдан вслушивается, внюхивается… Крадется в лишь ему одному понятном направлении. Отталкивается, прыгает между камней, или что это наворочено вокруг да около. Зверь — так похож в движении на ищеек, что мчались на меня в Уральском ущелье. Мелькают его плечи, затухает мягкий шелест его подошв, Богдан теряется из вида.

— И что теперь? — спрашивает у меня Венедис-Килим.

— Пойдем, — отвечаю я.

Все вокруг — трехмерный лабиринт, но я почему-то считаю, что мы не сможем здесь заблудиться. Если уж мое сознание вывело именно в эту точку.

— Сюда, — скрипит Убийца непонятно откуда.

Но найти его нам удается почти через час — где-то вверху и левее от нашего начального положения. Забравшись на очередное препятствие, я вижу Богдана — он стоит, и голова его склонена, словно он рассматривает что-то у своих ног. Неподвижно. Я подаю руку, мы карабкаемся вместе с Венедис-Килимом и оказываемся на небольшой площадке, зажатой с трех сторон стенами. И видим то, что видит Убийца, хотя, не исключено, каждый из нас это видит по-своему. Я вижу.

Ребенка.

Почти такого, как раньше, — тощего, грязного, уродливого. Могу рассмотреть ближе — то, чего не замечал раньше, отвратительно. На локтях, коленях, иногда произвольно на коже — ячеистая корка. Короста или ошметки хитина. На лице — несколько толстых, каких не должно, не может быть, длинных волосьев-антенн. Отчасти насекомое — ребенок, затерявшийся, впитавший в себя атмосферу мертвого Улья?

Он напуган, он вжимается в камень спиной и стискивает в пальцах с кривыми черными ногтями обгоревшую доску и потрескавшееся корневище.

— Ч… то это? — выдыхает Венедис-Килим.

Убийца молчит.

Я тоже не знаю.

— Что это?!

Ты говорила — карты, княгиня?

Он так не похож на восседающего на небесах маленького бога с луком и стрелами. Камадеву, Эрота, Путто — маленького бога любви. Бога-ребенка, забытого где-то богами, бросающими наш мир. Забытого и нашедшего себя здесь — в мертвом, пустом и одиноком, но изолированном от безумных людей Улье.

— Почему, почему он остался?! — кричит Венедис-Килим.

Маленький бог любви — капризный и безжалостный, как все дети. Сжимает в заскорузлых ладонях дракона и птицу, хочет — дракон и птица дерутся, хочет — сливаются в танце. Обиженный, никому не нужный полоумный бог любви. Он чаще плачет, чем смеется, и дракон с птицей редко танцуют.

— Убей его… — стонут утомленные Уроборос и Феникс.

Они ведь не могут уйти с богами, они же не боги, они — Силы. Вечные, изначальные и неотъемлемые. Драконы. Они — это мы. В единстве и противоположности.

— Убей!!! — кричит Венедис-Килим.

Ребенок косоглазо смотрит сквозь нас и щербато то ли оскаливается, то ли улыбается и колотит обгорелой доской и потрескавшимся корневищем по тому, что здесь заменяет землю.

— Убей!!! — Венедис-Килим трясет за рукав Убийцу. — Его!!! Ты Можешь!!!

Богдан не шелохнется. Он убивал людей, богов и драконов, он пришел убивать Звезду. Разве он может убить ребенка?

— Убей!!! — Венедис-Килим обращается теперь ко мне. — У тебя!!! В сумке!!! То!!! Что убивает богов!!! Я — видела, ты забрал!!!

Лицо вогула искажено страхом, ненавистью и решительностью. В этом лице нет человеческих черт.

— Убей-убей-убей, — взывают Говорливые Камни моей измученной Земли.

Ребенок дубасит Фениксом Уробороса в такт этим крикам.

Моя рука тянется к мешку: хрустальные пули гнева — зарекомендовавшее себя средство от богов. То, что лежит в котомке у Дурака.

Позвольте…

Но моя карта — «Колесо Фортуны». Я — не Убийца Драконов. А карта Килима — «Выбор». Не Смерть!

— Килим! — шепчу я, и мой шепот громче крика, странная акустика в этом месте. — Килим, скажи ты!

Венедис-Килим умолкает. Она не вправе отвечать за вогула. Ничего не меняется. Килим молчит. Напряженно думает.

— Звезда, — неуверенно говорит охотник из таежной глуши, — высоко падать.

Ну, спасибо тебе, Голос, вразумил.

— Убей, быстрее, — просит Венедис, просят дракон и птица, просит планета.

Карта «Выбор» не врет — мужчина и женщина в одном образе и ребенок-божество, грозящее стрелами с неба.

«Высоко падать», — сказал Килим. «Убей», — сказала Венедис-Смерть.

Высоко падать, трудно приземляться. Я тревожился — как безопасно отключить машину Дрея. Что будет, если уничтожить заигравшегося бога, который препятствует нормальному существованию целой планеты. Взорвать плотину?

Реальность смоет потоком. Не об этом ли предупреждали дети Эола, ищейки Гоньбы?

Я смотрю по сторонам — вверх, вниз, всюду. От чего вы бежали, несчастные Драконы, в этом звездном ковчеге? Все, все в мире связано. От Зеленого Неба на вашей родине? Так бежали от него там, что опередили здесь на восемь веков? Не следует путать причину и следствие, даже если они сменились во времени.

Не следует путать Смерть и Уничтожение. Искать Добро или Зло в поступках.

— Убей, — умоляют меня все, кроме Убийцы.

Богдан молчит, и слезы текут по его лицу. Кажется, я знаю, с какими бесами общается он сейчас. Для него Ребенок — это то, что он, Убийца, сотворил с этим миром.

— Убейте, сделайте это хоть кто-нибудь! — орет Венедис-Килим.

— Иди в жопу, — отвечает Убийца.

Он растерян, он не знает, что делать. А я знаю.

Глупая девочка. Дерзкая, отчаянная, прекрасная моя девочка. Ты ошиблась. Трижды.

Убийца Богдан — это Машина. Раз.

— Богдан, — прошу я, — то, что тебе дорого, отдай. Пожалуйста.

Он переводит взгляд с Ребенка на меня.

— Самое, самое дорогое, — вкрадчиво намекаю я.

И он понимает! Улыбается. Лезет за пазуху. Садится на корточки перед Ребенком. Достает шкатулку. Ставит на землю. Поднимает крышку.

Тин-тин-тили-тили-дин.

Ребенок склоняет голову набок.

Тин-тили-тили-дин.

Ребенок откладывает в сторону обугленную доску. Тянется к шкатулке. Рука Богдана рефлекторно дергается — забрать, но он сдерживается. Опять погружает ладонь в карман. Рядом со шкатулкой покачивается неваляшка.

Тилин-тилин.

И расплывается в выцветшей улыбке. Ребенок тоже улыбается, по-настоящему, не вызывая сомнения — радость это или предупреждающий оскал. И бросает потрескавшийся корень.

Убийца показывает Ребенку открытые ладони — это все твое. Я вспоминаю свои фокусы — настало время их показать. Открученный палец и театр теней. Ребенок смеется, и теперь Убийца, кажется, улыбается тоже.

А Венедис-Килим сейчас плачет. Я не знаю, чьи это слезы — княгини, вогула, скорее всего — обоих.

— Идите, — отпускает нас Убийца.

— А ты?

— Я останусь.

— Но ты сам не сможешь вернуться.

Богдан все еще улыбается.

— Да… — говорит Венедис-Килим.

Или Килим-Венедис:

— Это… его… свобода. Пошли.

Неваляшка и шкатулка в руках Ребенка. Феникс и Уроборос ему уже неинтересны.

— Прощай, Богдан, — почти сожалеют Килим и Венедис.

— Прощай, Ключник, — вспоминаю я имя, названное Гекатой.

— Счастливо. — Он даже не оборачивается, поглощенный яркой улыбкой Ребенка.

Может быть, все это просто мой сон, но ведь сны — это тоже реальность. Только другая.

Эпилог

Виктор очнулся в гостевой избе Валаамской обители. В окно было видно, как над Ладогой восходит солнце. Неподалеку на лавке дремал Килим. Богдан отсутствовал.

Механист потянулся, ощущая легкое неудобство — талисман все-таки отключен. Прислушался. Давящее чувство никуда не пропало. Это замечательно — ведь когда что-то меняется в один миг, может случиться непоправимое.

Венедис трижды ошиблась в картах. Смерть — не убийство. Богдан — Судьба и ключ в центре Колеса Фортуны связан с названным Гекатой прозвищем. Ключник.

Зато Старьевщик — самый настоящий Дурак, творящий по наитию, таскающий в котомке всякую хрень. Кстати, надо будет выбросить. Убийца Драконов. Забавно.

Драконами, первичными силами в мире машин и точных наук, были возрождающаяся из пепла птица и змей, пожирающий собственный хвост. В новом мире ими могут оказаться либо нечто ассоциирующееся с детской игрушкой, которая никогда не падает, либо музыкальная шкатулка — механизм из пружин и шестеренок.

Что было бы, если б Старьевщик ее не починил?

Неваляшка и механизм — рациональные символы мистического бытия. Новые игрушки нового маленького бога. Не того, одинокого, дотянувшегося своими всемогущими ручками до обгоревшей доски и потрескавшегося корневища. Нового.

Не того, который не смог уйти вместе со всеми старыми богами. Просто оттого, что была Большая Война Людей и они убивали друг друга, а потом долго-долго умирали уже после Войны.

Отрекаясь от всего, от надежды и веры, забывая мораль, отказываясь от прошлого, будущего и настоящего.

В боли, уже не чаявшие избавления, в страдании, не скорбя и отчаявшись терзаться молитвами. В грязи, невежестве, дикости.

И только одно сохраняли немыслимым образом, единственное, еще отличавшее их от животных. Любовь — скромный дар маленького бога. Он просто не смог уйти. И деградировал в одиночестве.

А может быть, все не так романтично, и ребенок в Улье — никакой не Камадева, а порождение лишенной богов реальности или самих Феникс и Уробороса, странный гибрид божества людей и божества насекомых-пришельцев.

Чем бы все ни оказалось — Вик встряхнулся, — это не тема для головной боли настоящего механиста. Для такого существуют философы и всякие мудрецы. А у механиста куча других важных дел.

Вернуться в Обитель и медленно, по сложному алгоритму отключить Машину. Так же постепенно, как будет влиять на верхние уровни бытия один из новых богов — Ключник. Бог-опекун, герой, Смотрящий-За-Миром.

Вернуться в Курган и привезти сюда прах Дрея Палыча. К Вере — они достойны того, чтобы быть вместе. Потом помочь строить новый храм, а после и Город — Вику казалось, что он теперь связан с этим местом.

Самое главное — вернуться к Венедис. Ведь если Старьевщик — Убийца Драконов, то девушке тяжело будет отвертеться. Ведь это она говорила о Предназначении. Стать человеком и выковырять талисман из зуба.

Будет ли муж статутной княгини считаться князем?

Механист рассмеялся.

Вик и Венди — звучит как название детской сказки.

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Эпилог

Реклама на сайте