«Невозвращенцы»

Черных Михаил Данилович Невозвращенцы

Часть первая

Глава 1 Находка

«Что там за ветхой занавеской тьмы?»[1]

Испытательный полигон N. Новая Земля. Февраль 2004.

— Эта х…ня не заработает никогда!!! — этот вопль, полный неподдельного чувства, раздался из небольшого здания, в котором расположились приехавшие из секретного института московские инженеры. Вслед за этим криком, исходившим судя по его страстности из самых глубин души, распахнулась обитая дешевым утеплителем дверь. Судя по скорости и силе удара о стену, от которого дверь едва не слетела с петель и потеряла значительную часть и так потрепанного утеплителя, открывали дверь не легким толчком руки, а яростным пинком, а то и головой. Нет — все же ногой. Нанесшая пинок конечность, а также все то, что к оной прилагается — в виде ботинка, еще одной ноги, туловища с двумя руками и одной всклокоченной головы, показалась в открывшейся двери. На теле были одеты только легкая футболка, ботинки и джинсы, что учитывая царящую на улице весьма не теплую северную зиму было весьма странно. Хотя странность вполне объяснялась некоторым количеством принятой внутрь спиртосодержащей жидкости под названием «шило». Справедливости ради следует отметить, что спирта в этом извечном коктейле всех моряков, летчиков, ракетчиков и военных технарей содержится не менее 90 %.

Из следующего монолога, если отбросить не малый процент ненормативной лексики, можно было понять, что причиной такого сумрачного состояния души является какая-то электронная установка, которая уже в течение трех последних месяцев совершенно не хочет работать так, как планировалось. В качестве возможных причин называлось нестандартное строение некоторых частей тела инженеров-конструкторов, необычные, мягко говоря, эротические предпочтения непосредственных производителей и их родственников до н-ного колена, а также злая судьба, грехи прошлой жизни и карма самого говорившего.

Пробежав несколько кругов вокруг здания тело, принадлежащее между прочим широко известному в узких технических кругах кандидату технических наук Федорову Петру Николаевичу, 35 лет от роду, начальнику лаборатории НИИ Спецрадиостроения и прочая и прочая, немного остыло как в переносном, так и в прямом смысле и подумав, что прибавить к вышеперечисленным проблемам еще и воспаление легких слишком неудачная идея, убралось обратно в теплое помещение, к проклятой настройке…

Надо отметить, что проблемы с неполадками на полигоне давно перестали быть личной проблемой Федорова. Тот же вопрос сейчас обсуждался на более высоком уровне. В кабинете начальника полигона, майора Сергеева Максима Геннадьевича, сейчас находилось всего три человека. Собственно сам майор Сергеев, занимающий скромный стул в углу, и два высоких московских чина в гражданском.

Первым являлся главный конструктор НИИ Спецрадиостроения Пиросов Павел Сергеевич. Это был немолодой, полноватый и давно уже поседевший человек невысокого роста, с совершенно обычным лицом. Жизнь его не баловала: родился он после войны в разоренной деревеньке, рано пошел работать, волосатой лапы в верхах не имел, поэтому всего приходилось добиваться своим каторжным трудом. Но работы не боялся, а природа одарила его железным характером, который с возрастом закалился, превратившись в стальной. К сожалению, когда он занял эту высочайшую по советским меркам должность, главный конструктор, как раз началась перестройка, которая в военно-промышленной сфере скорее напоминала ссудный день. Сотрудники разбегались от никакой, попросту говоря зарплаты, молодежь не приходила, на новые разработки не было денег, а те старые, которые обгоняли весь мир на десятилетия, понемногу догонялись и обгонялись неумолимым прогрессом новых лучших друзей, неожиданно мутировавших из самого вероятного противника.

Правда, в последнее время показались кое-какие перспективы (скорее просто потому, что падать ниже уже было некуда). Появился новый серьезный военный заказ — заказ который мог спасти институт, возродить его из руин. Появились некоторые деньги, наконец закупили новое оборудование, тонким, но стабильным ручейком пошла молодежь, ранее стремившаяся в бандиты, да на панель….

И надо же случиться такому! Этот заказ, заказ на новую систему радарного обнаружения, революционную по мировым меркам, сейчас находился в наладке на полигоне — но никак не налаживался! Заказчика же не волновали такие проблемы, как слишком короткие сроки. «Подписал — исполняй! А не исполнишь…» А значит, все могло развалиться опять, а за полученные институтом средства спросили бы и в том числе и лично с него — с Пиросова П.С.

Вторым человеком в штатском, присутствовавший в комнате, был Чертополохов С.М. Он имел генеральское звание, соответствующий оклад, несгибаемый характер, редкую для последних лет честность, а так же должность второго заместителя начальника отдела Генерального Штаба по новому вооружению. Это превращало внушительный набор отличных качеств в сущий кошмар для всех главных инженеров, главных конструкторов, генеральных директоров — в общем всех тех, кто хоть раз что-либо ставил на вооружение, или хотя бы попробовал это сделать. За глаза его называли Черт.

— Вы уже второй месяц возитесь со своим железом. Кто мне говорил, что все работало? — Разговор шел уже давно и поэтому тон его был немного повышенным.

— В лабораторных условиях мы все что могли — проверили. У нас есть два одинаковых комплекта установки. Они были работоспособны. Та, что осталась в институте в Москве сейчас проверяется и перепроверяется — и проходит все возможные проверки. И здесь все работает нормально…

— Это вы называете нормально?!! Да ваши железки на экране локатора выдают засветку! Каждые полдня на двенадцать часов! В одном и том же месте! В одно и тоже время! Можно часы сверять по вашему радару… Он что — больше ни на что не годен?

— Ну… может быть дело не в нашей установке? Вы поймите — радар совершенно новый! Он учитывает сотню параметров — начиная от излучения звезд, кончая тепловым излучением самой Земли. Он работает в пассивном режиме — поэтому его трудно будет уничтожить противорадарными комплексами. Он может легко засекать все объекты, покрытые антирадарным покрытием… Он обогнал все современные радары на десятилетия…

— Ну и что? Теперь надо ждать эти самые десятилетия, пока вы его запустите?

— Нет, но раньше на такую работу отводилось намного больше…

— Нет больше «раньше»! Забудьте! И учтите, Павел Сергеевич, — что за те средства, что выделены под разработку, придется отчитаться.

— Но может быть все дело не в нашем радаре, может там спутник летает, или что-то захоронено на этом месте? Мало ли… Может быть там на этом месте что-то не так…

— А раз не так, то вы проверяли?

— Проверяли… Дважды.

— Нашли чего?

— Нет…

— Тогда что же вы мне тут Муму прете? Я могу вам дать гарантию, что если вы не настроите установку к сроку, то вы вылетите из НИИ со скоростью этого самого спутника, и не будите разрабатывать ничего сложнее калькулятора вплоть до своего… хм… захоронения…

— Зря вы так, Семен Михайлович, со мной. — устало проговорил главный конструктор и налил себе воды. — Я этого не заслужил. Я же не растратчик…. И мы действительно разработали радар, работающий на совершенно новых принципах. За рекордно короткий срок в два года. Все — от бумаги до железа… Нам надо только чуть больше времени на объекте. Мои ребята сделали невозможное…

— Ну, во-первых вам за это невозможное платят, а во-вторых — ваши ребята пока что только шило жрут в неимоверных количествах, а установка как не работала, так и не работает… Ладно. Значит так. Сроку вам еще месяц. Максимум — два! Делайте что хотите. Хоть весь институт сюда перевозите, хоть весь радар по винтику переберите, хоть место засветки до центра земли сройте, но чтобы работало, иначе…. Потому что, скажу вам по секрету, через два месяца будет производиться официальная ревизия вооруженных сил самим президентом РФ, по результатам которых будут награды и поощрения, но не только. И я от всей души не желаю вам попасть в список показательно наказанных. Так что на сегодня все. Можете идти.

— Мы сделаем все что сможем…

— Нет, не надо таких жертв — сделайте просто то, что обещали. Все. Свободны.

— Хорошо. До свидания.

— До свидания.

После того, как дверь за главным конструктором захлопнулась, начальник полигона сказал:

— Не слишком ли жестко, товарищ генерал? Он и его ребята днями и ночами сидят на радаре, его теперь и красить не надо будет, излазили так, что блестит как новый самовар.

— А ты его, Сергеев, не защищай. Я и сам понимаю, что он делает все, что может. Но этого мало. Надо больше. И на счет президента я его ничуть не пугал. Если радар не будет готов к сроку, который наступает в конце мая — а это уже через два месяца, то шкуру будут спускать со всех причастных, начиная от меня, и кончая последним инженером этого твоего сраного НИИ… Да и ты можешь попасть под горячую руку…

— Да? А ты думаешь, я боюсь этого? Когда мы с тобой сидели за одной партой в училище, когда присягу принимали, а когда в Афганистане были — разве я об этом вот мечтал? — Сергеев подскочил к окну и отдернул штору. — Вот об этом? О ночах, которые длятся по пол года? А ты знаешь, какая здесь средняя температура в год?! Минус двадцать!!!

— Остынь. Ты знаешь не хуже меня, кто тому виной. Не надо было подымать тогда бучу, лезть в бутылку с тем козлом-майором!..

— Но он же, паскуда, торговал с духами, он сливал им информацию, отдал пару караванов… Там же наши ребята погибали!.. Из-за него!!!

— Ну и зачем ты то полез? Сдал бы его по-тихому в первый отдел, и все — нет тебе потребовался шум, честности тебе захотелось…. Чтобы по закону… И что он получил по закону? Недоказуемо. Его перевели. На те деньги он себе устроил шикарное место — юго-запад России, вроде не глухомань, до Москвы на поезде сутки, а все же он там царь и бог… И крепостных у него целая дивизия… Ты бы видел какая у него дача — арабские шейхи отдыхают. Кстати — часть этих денег и тебе перепала. Именно благодаря им ты не получил то назначение в Москву.

— А что мне было делать? Скажи — раз ты такой умный.

— А тебе надо было пойти с ним погулять из лагеря — а там — духи, снайпер, пуля… Никто бы, учитывая твои подозрения, подкрепленные некоторыми фактами, ничего бы не расследовал…Так — еще один геройски погиб на боевом посту, еще один двухсотый домой. Родина скорбит о своем верном сыне, жиденький салют на похоронах, и так далее, и тому подобное…. И не смотри на меня так, любитель правды…

— Ты говоришь так сейчас. А смог бы ты это сделать?

— …

— Ты хочешь сказать, что….?

— Нет. Конечно нет… — ответил Семен, только утвердительно кивнул головой.

— Да…Дела…

— А ты как думал? Только так и можно было делать. Хотя если бы не начался тот погром в армии, который в новейшей истории называется перестройка, то свои пятнадцать-двадцать лет лагерей за измену родине он бы получил. И прав бы оказался ты! Потому, что пуля для таких подонков — это счастье. Но этот способ ненадежней. Причем это, как ты понимаешь не моя придумка. Так многие делали — ведь кому охота из-за какой-то продажной шкуры попасть в засаду?…Ну да ладно, надеюсь этот недобиток так и будет тихо сидеть у себя на фазенде, а что там случилось уже во время перестройки?

— Ну там обычная история для тех лет…

— Обычная? Все воровали — так если ты и не воровал, так что — хоть помолчать не мог? Честный. Правду ищешь. Нету! Нету этой Правды уже давно. Уже лет 300, как стали приходить иностранцы во власть, так и не стало, а ты все ищешь. И что — результат как воровали, так и воровали, ну может прапора какого посадили, а вот ты, дружок, приобрел себе ту репутацию, с которой тебя на пушечный выстрел не подпустят ко власти — репутацию честного человека. И вообще… Ты подумай — если ты неподкупен — то как с тобой договориться? Взятки ты не возьмешь — еще заорешь как резаный, грехов у тебя нет, так — грешки, как и у всех… хотя в наш век свободы слова замазать грязью так, что потом из шланга не отмоешь, можно очень просто. В общем, самый лучшее решение — это вообще выпихнуть тебя из армии! Так просто — отставка по медицинским показаниям, не годен по здоровью — и так далее…

— Так я же совершенно здоров!

— Это ты так думаешь. А вот у врачей, особенно если им конвертиком с зеленью намекнули, к примеру, что этот человек так переработался, что ему надо отдохнуть….

— И почему же тогда не выпихнули?

— А то ты не знаешь?

— Знаю. Спасибо тебе, Сёма. Но почему?

— Почему я тебя прикрыл? Да потому что ты мой друг, потому что там, в Афгане, это именно ты затащил меня, раненного, под броню, и потому, что ты действительно честный человек. А таких сейчас немного. Таких как ты надо беречь. И поставил тебя сюда — разве ты не видишь? У тебя в части не воруют, нет наркотов, и выправка, и самое главное — глаза! У всех не такие! Ты смог привить этим пацанам свою честность, свою любовь к службе — а это, согласись, немало.

— Значит это ты меня запихнул в этот морозильник?

— Извини, но альтернативой было списание на гражданку, а там тебя бы очень быстро развезло — грязь ты терпеть не умеешь, молчать тоже, либо спился бы и помер под забором, либо шлепнули бы тебя…

— Ну ты сгущаешь краски…

— Скорее уж наоборот. Ты знаешь, конечно, это больно, но тебе повезло, что от тебя ушла Светка. Иначе она бы тебе сломала всю жизнь.

— А разве она мало сломала? Не всю? Легко тебе говорить.

— Да. Не всю. Только половину. И мне говорить наверное действительно легче чем тебе. Меня жена не бросала….

— Прости. Я знаю, что она умерла…

— Ладно. Дело прошлое уже…

— Как кстати сын?

— Нормально. Учится в МГУ. Третий курс. Экономический факультет. Постоянно клубы-вечеринки-дискотеки-гулянки. Боюсь, как бы на наркоту не подсел. В общем — проблемы как у всех. А твой как?

— Не знаю. У него теперь новая семья, Светлана не разрешает с ним повидаться, да и он видно не особо жаждет этой встречи….

— Мда… Ладно заболтался я тут с тобою. Пора мне, уже самолет скоро. Надо следующих проверять — а у меня их столько…. В общем, ты это, присмотри тут за нашими технарями, спуску не давай.

— Слушай, Сема. Конечно я все понимаю, но скажи… Ну сколько мне еще тут мерзнуть?

— Я и так сделал все, что мог….

— Я знаю, а все же сколько?

— Ну… Еще пару лет точно. Потом часть твоих недоброжелателей уйдет на пенсию или повышение, или на тот свет в конце концов — жизнь у них, скажем так — напряженная… В общем так — если не хочешь здесь сидеть еще два года — надейся на чудо, но, извини, я не чудотворец.

— Да. Чудес не бывает….

Как раз о чудесах, которых не бывает, в это время и шел разговор. Пиросов Павел Сергеевич отыгрывался на подчиненных за только что полученный сеанс ректального массажа.

— …Так что местечко на рынке, торговать батарейками, где вам самое место, ты уже подобрал?

— Павел Сергеевич, я просто не понимаю, что тут может не работать. Мы проверили все! Все узлы, кабели, разъемы, платы, облазили весь радар, проверили каждый болтик! Каждая деталь работает как надо!

— Но все вместе не работает? Так?

— ….

— Так. И что ты предлагаешь? Заказ горит синим пламенем! Если мы не выполним его, и не сделаем этот чертов радар — то от имени президента Семен Михайлович обещал мне хорошую, уютную долговую яму, скажем даже не яму, а бездну, а всем исполнителям — работу по способностям — то есть с техникой не сложнее счет. Знаешь, есть такие — с горошинами на палочках…

— Я не знаю!

— А должен знать! Я вам ищу заказы, а они ни черта сделать не могут?

— Можно поставить все «внутренности» новые. У нас же есть еще один полностью настроенный комплект, в Москве… Больше ничего в голову не приходит…Эх…

— Не дыши на меня! Я сегодня не ел, боюсь от твоего «выхлопа» развезет сразу. И прекрати жрать — сапоги завидуют! Значит так. Вызывай сюда всех. Разработчиков, конструкторов, монтажников, мам, пап, черта лысого — в общем, всех кого хочешь, пусть привозят тот комплект, какие хотят приборы, ставят этот комплект сюда, делают что хотят и как хотят — но чтобы через месяц, начиная с сегодняшнего дня все работало как часы. Швейцарские. Иначе…

— Я понял… Ик… — не сдержался и икнул Федоров.

— Еща раз повторяю — пей поменьше…

— Угу.

— Не угу — а так точно. Блин. Уже тут с вами заговариваться начинаешь. В общем так, пиши список чего, кого и сколько тебе нужно. Ответственным за это будешь лично — как в старые сталинские времена. Расстрелять тебя у меня, конечно, не получится, но вот уволить тебя по такой статье, что тебя даже в школу электричество в девятом классе не возьмут преподавать, я в случае неудачи успею. Все! Свободен. У тебя остался либо месяц ел…и а потом — теплой и сытой жизни, либо наоборот. Выбор за тобой.

— Хорошо. Тогда мне нужна вся моя лаборатория целиком. Со всеми приборами, людьми, теплое помещение, достаточно большое, чтобы там все это разместить, питание трехразовое…

— А на Канары может сразу переехать? Питание ему трехразовое… — пробурчал Пиросов.

— Плюс, я напишу список. Мне потребуется некоторые приборы, которых у нас нет. А они редкие и дорогие.

— Зачем тебе?

— Есть у меня почти полная уверенность, что с новым блоком будет все точно так же. В этом случае попробую параллельно доказать, что дело не в радаре, а в местности. Ведь засветка одна, и всегда на одном месте. А с теми приборами что есть, мы ничего не обнаружили.

— О помещении, я уже заранее договорился. Для размещения оборудования нам выделят большой ангар…

— Так там же холодина!

— Работай быстрее — согреешься. Ничего — надышите, натопите, нагреете. Для персонала нам выделят целую казарму, ее как раз сейчас расконсервируют, и по три-четыре одеяла на первое время. Потом, когда казарма прогреется, ненужные сдадите обратно на склад. Ватники получите там же. Хватит — все удобства уже давно кончились — начались суровые трудовые будни.

— Казарма, ватник….

— А ты привыкай. И нечего тут морщиться — заслужили вы это. Все. Работать. А я полетел в Москву собирать тебе сотоварищей…

Испытательный полигон ¦ N. Новая Земля. Конец апреля 2004.

— Итак, вы не сделали ничего. Целая лаборатория два месяца, сорок человек — и ничего не сделано! НИЧЕГО! — бесился Павел Сергеевич, ощущая как ему в скором времени вставят по самое не балуйся.

— Но мы же поменяли все! Все работало в Москве!

— В общем — на размышление у тебя есть еще несколько дней. А потом, ты уж не обессудь. Наверное, подыскал себе тепленькое место? Ну грузчиком там, уборщицей?

— Б….! Я! Не! Знаю! Что! Там! Не! Работает! Мы все проверили… — за последнее время нервы у Федорова заметно сдали и ему уже было на все плевать. А уж на сдержанность в речи — тем более.

— Я это все слышал, но и ты пойми! — если мы не запустим этот чертов радар, то получим таких люлей! Лично я и ты. Все. Иди думай. Пока еще есть время.

— Хорошо. У меня есть еще одна, последняя идея….

Видимо пришедшая в голову Федорова мысль была дельной, или наоборот, совсем безумной, так как вскоре посыльный отвлек от дел начальника полигона.

— Товарищ майор, разрешите обратиться.

— Разрешаю.

— Товарищ майор — у нас ЧП. Мы не можем найти Федорова.

— Какого Федорова? Это того рядового что ли, «молодого»? Что в самоход ушел — в гости к белым медведям водку пить?

— Нет. Федорова Петра Николаевича. Ну, этого, главного инженера из Москвы.

— И что — куда он мог деться? Тут некуда идти.

— А он не ушел — уехал. Вчера мы заметили, как он вечером грузил всякое оборудование в уазик свой. А сегодня его нет в казарме. И он похоже не ночевал. На КПП его отпустили — он сказал что поехал заниматься какой-то ерундой заумной.

— И как его КПП выпустило?

— Так согласно вашему приказу, товарищ майор, эти, из Москвы, предоставлены самим себе. Мы их не можем останавливать — вы помните как по началу они каждые пять минут бегали за территорию — и каждый раз у вас пропуск подписывали для КПП. Ну вы их тогда, после двух дней такой мороки, обложили как могли, и приказали беспрепятственно впускать-выпускать за территорию базы. Вот он и уехал. Вчера ночью.

— И куда он рванул?

— На КПП сказали, что он обещал вернуться до рассвета. Значит — недалеко.

— До какого рассвета? У нас тут день полярный, солнце почти не заходит!

— Ну по часам. До 7 утра.

— И его нет?

— Нет.

— Хорошо. Неужели трудно отследить? На всех наших машинах стоят стандартные радиопередатчики, да и эти, которые из Москвы — вполне могут своим радаром отследить машину. Ведь согласно ТТХ, их радар блоху может найти.

— В том то и дело, что не могут они найти машину. И мы не можем. Нет ответа от автоматического передатчика. И машины нет на экране радара. А они его отслеживали вплоть до той зоны, которая у них на экране радара закрыта помехой.

— Но ведь эта их самая помеха, она ведь небольшая? Всего 10 метров если привязываться к сетке.

— Да. И согласно докладу заместителя Федорова дело было так.

Весь день 5 мая, после последнего разговора с Пиросовым, Федоров просидел за компьютером — анализировал полученные с радара необработанные данные. Потом с полчаса просто сидел в кресле, уставившись в пустоту. Потом вскочил и побежал грузить уазик. Говорил: «что этого не может быть, потому что не может быть» и «чудес не бывает». Взял маячок и приказал следить за его машиной по экрану радара, вести запись. В 02:37 он доехал до помеховой зоны и остановился перед ней приблизительно в пятистах метрах. Связался с оператором и спросил — видят ли они его и аномалию? Ему ответили, что видят хорошо и его, и аномалию. Он спросил — сколько до нее, и сказал, чтобы внимательно следили за его машиной, вели его. После чего завелся и поехал. В 02.39 на экране радара отметки слились. После исчезновения помехи, отметка Фудорова не появилась. С тех пор никто не может его найти. Заместитель высказал предположение, что аномальная зона блокирует некоторые виды излучения, в том числе радио, поэтому она и видна на экране радара.

— Хорошо. Согласно исследованию, эта их аномалия появляется в 23.00 и пропадает в 11.00. Подождем. Сейчас 10 часов. Рано еще поднимать панику. Через час мы его должны увидеть на радаре. Дорога займет еще два часа, благо погода хорошая. Так что вполне возможно, что он просто заблудился. Приедет, ни куда не денется. А вот к его приезду приготовь ему самую гостеприимную камеру на гауптвахте. Пусть посидит, остынет. Тоже мне, казак нашелся, на коня и в поле…

Утром Федоров нашелся.

— Товарищ майор! Радарная сообщает, что только что появился сигнал. С Федоровым уже связались. Он ничего не отвечает, говорит только что будет через два часа на базе, и расскажет все только лично вам и Пиросову.

— Надеюсь, он положил в машину вазелин. И те 15 часов, что его не было видно и слышно, он занимался его правильным применением, а то иначе, с непривычки, ему будет больно. Очень больно. Потому, что сначала им займется Пиросов, потом я, а потом все остальные, поставленные его самоходом на уши, а это почти вся часть.

На этот раз в кабинете начальника полигона сидело четыре человека: Сергеев, Пиросов, Федоров, а также начальник первого отдела капитан Севъевский А.Р.

— Итак, Петя. Мы сделали все, как ты просил. Мы сидим в кабинете начальника, здесь начальник первого отдела и я, так что ты можешь наконец-то объяснить, какого черта ты рванул неизвестно куда?

— Включите защиту.

— Что?

— Защиту включите от прослушки.

— С чего бы это? Что вообще с тобой произошло?

— Включите. Не включите, потом пожалеете.

— Ладно, напугал тут.

Сергеев нажал на красную кнопку на столе. Окна медленно со скрипом и скрежетом, система была древняя, закрылись специальными экранированными жалюзями, около послышался высокочастотный писк генератора помех, от которого в первый момент у всех присутствующих в комнате заныли зубы.

— Итак?

— В общем так. Во-первых — наш радар полностью исправен. Так что никто из нас не опозорится перед высоким начальством, которое могло бы приехать уже через несколько дней.

— То, что радар исправен — это хорошо. Ты что — нашел неполадку? И, что значит: «могло бы приехать»? Оно и так приедет. Уже в следующую субботу.

— Не думаю, что приедет.

— Петр Николаевич, объясните пожалуйста что вы имели в виду, говоря это. — Этот вопрос уже задал Севъевский. — Вы нашли что-то опасное?

— Наш радар — совершенно исправен. То, что мы видим — это не помеха, не шальная засветка на экране монитора. Это определенный, гм… объект.

— Что за объект? Что ты видел?

— Не объект, а Объект. Не сейчас, Павел Сергеич, не сейчас. Иначе если я скажу, что я там видел, и то, как я это понимаю, то это будут последние мои официальные слова. Следующие мои слова уже будут слушать люди с вечным пониманием в глазах, а сам я буду одет в модную одежду с длинными рукавами, которые так удобно завязываются за спиной. В общем, вы подумаете, что у меня от долгой работы съехала крыша. Лучше я покажу. Это недалеко — всего два часа езды.

— Это опасно?

— А вот это уже не мне решать. Само по себе — совершенно безопасно, а вот те последствия, которые повлечет или может потенциально повлечь за собой эта, гм… находка, могут быть весьма и весьма серьезными. Нам потребуется хорошее освещение, некоторые приборы, видеозаписывающее устройство, а также люди с высоким допуском. И максимум начальства.

— Хорошо. — Сергеев нажал кнопку на селекторе, который стоял у него на столе. — Лейтенант. Подготовить к выезду мой козелок. Сопровождать меня будет первый взвод второй роты. Все. Поехали.

— И выпейте сразу лекарства от сердца. Все вы. Сейчас. На всякий случай…

Каменистая равнина. Снег. Лед. Кое-где на небольших холмиках пробиваются небольшие клочки серо-зеленого мха. Из животного мира — мелкие грызуны, которые спят по полгода, полярные совы. Солнечный свет, отражаясь от множества мелких лужиц и кристалликов льда, слепяще бьет в глаза. Здесь день полгода. Здесь ночь полгода. Это Север.

Небольшая колонна, состоящая из двух автомобиле УАЗ и одного БТР-80 двигалась точно на север уже в течение 2 часов. Где-то здесь расположена аномалия, которая уже создала множество проблем всем на полигоне, и немалому количеству людей в Москве.

— Товарищ майор! Подъезжаем.

— Сколько еще?

— Радарная сообщает, что до отметки аномалии осталось еще пятьсот метров.

— До отметки?

— Да.

— А не поздно мы приехали? Сколько осталось еще?

— По времени, аномалия исчезнет через двадцать минут.

— Плохо. Мы можем не успеть произвести измерения. — высказался Пиросов. — Какого хрена ты потащил нас сюда сейчас.

— Вот и мы все так ошибались. Постоянно. Изверять ее надо не тогда, когда она есть, а когда ее нет?

— Что?

— Сейчас все поймете.

— Хорошо, — согласился Сергеев. — Дадим тебе последний шанс. Остановиться на отметке сто метров. Выйти из машин. Дальше пойдем пешком.

— Так точно.

Аномальное место визуально ничем не выделялось из окружающего пейзажа. Такие же камни, снег, мох. К центру и от центра аномалии шла колея, оставленная машиной Федорова. Справа и слева от колеи на расстоянии пары-тройки метров располагались пирамидки из камней. На нижних камнях еще не успел растаять снег. Это говорило о том, что еще недавно эти камни спокойно порознь лежали на земле. Видимо эти пирамидки вчера собрал из камней Федоров, желая отметить края аномалии. Это и подтвердилось его словами:

— Внимание. Всех прошу меня внимательно послушать. Это очень важно. Через 10 минут исчезнет аномалия. Поэтому несколько вещей, которые не надо делать. Во-первых — нельзя пересекать отрезок, концы которого отмечены этими камнями — Федоров указал на пирамидки из камней. Во-вторых. Не пугаться. В третьих — если уж пересекли черту — никуда не отходить, ждать на месте. Это все. Теперь — прошу всех встать вот тут — сбоку от черты — это позволит вам насладиться в полной мере красотами. Как получится из меня гид?

— Хватит болтать. Я что — приехал сюда для того, чтобы выслушивать твои шуточки? Прекрати! Долго еще ждать твоего чуда, ради которого мы поперлись сюда?

— Товарищ майор. Успокойтесь. Еще пара минут. А я пока оденусь потеплее.

— Зачем тебе это, Федоров?

— Увидите.

Прошло 5 минут. За это время Федоров натянул на себя дополнительную пару теплых штанов, еще один пуховик, принес из машины закрытый термос с горячим бульоном. И вот на часах появилось время — 11.00. Воздух между пирамидок на пару секунд подернулся какой-то дымкой, потом все стало как обычно.

— Товарищ майор. Радарная докладывает, что аномалия исчезла.

— Хорошо.

Федоров обошел вокруг своих пирамидок.

— Итак располагаемся следующим образом. Вы, Павел Сергеевич и Максим Геннадьевич встаньте сбоку от камней. Включайте запись и наслаждайтесь шоу. Вы — и он указал на взвод охраны — встанете напротив меня. А я встану прямо посередине с другой стороны и буду главным комиком. Начали! Делай как я!

С этими словами он нагнулся к земле, собрал в руки снег, слепил из него совершенно обычный снежок и кинул в лоб сержанту — командиру взвода. Снежок естественно не попал в лоб — сержант успел отбить его ладонью, хотя между ними было всего метров пять. Второй снежок тоже не попал в сержанта, который, несмотря на свое недоумение, свободно отбивал снежки. А вот третий снежок все же попал, правда не в лоб и не сержанту, а в плечо рядовому, который справа от него.

— Что это за детский саааад!!! — Этот рев однозначно принадлежал Сергееву. — Это твое представление….!!!!!!

— Я же сказал — делай как я!

— Я тебе что здесь — шут?!!!

— Я же сказал — делай как я — это последний раз, когда я о чем либо прошу.

— Хорошо. Я запомню. Сержант — забросайте его снегом — чтобы ему было, какие синяки на губе лелеять.

— Есть, товарищ майор! С удовольствием! Взвод — товьсь… — все сделали снежки, — Целься….Пли.

Федоров только улыбнулся и не сделал не одного движения уклониться от града снежков, которые в него полетели. Не один снежок не попал. Такое впечатление, что они растворились в воздухе, перелетев черту, соединяющую пирамидки.

— ………….!!!!! Федоров! Что за фокусы?

— Это не фокусы, Павел Сергеич, это только пол беды. А вот вторая половина. — С этими словами Федоров сделал десять шагов вперед подойдя почти вплотную к сержанту, дал ему щелбан и потом сделал столько же назад.

— Вот черт! Боевая тревога!!! — заорал Сергеев, потому что на пятом шаге назад Федоров исчез точно так же, как до этого исчезали снежки, — Срочно свяжите меня с большой землей!..

Глава 2 Решение

«Какие нервные лица, быть беде…»[2]

«…Сегодня в программу инспекторской поездки президента России были внесены изменения. В связи с плохими погодными условиями президент не посетит, как ранее планировалось, Новую Землю. Дальнейшая программа поездки остается неизменной и президент посетит…»

«НТВ»

«…Запланированный на послезавтра запуск с космодрома Плесецк будет отложен на несколько дней по техническим причинам. Ракетоноситель должен был вывести на орбиту китайский спутник сотовой связи и российский метеорологический спутник. Следует напомнить нашим зрителям, что российские ракетоносители являются самыми…»

«Первый канал.»

Борт номер один российских ВС, как назвали бы такой самолет в США, летел над безбрежными русскими просторами. В комфортабельном салоне помимо президента России, находились директор ФСБ России и неприметный, по волчьи поджарый генерал — первый заместитель начальника ГРУ по внештатным ситуациям. Недалеко от них расположились Пиросов Павел Сергеевич и Чертополохов Семен Михайлович. Оба, а особенно Пиросов, робели в присутствии первых лиц первого по площади государства в мире. Президент и силовики в данный момент читали доклад, подготовленный НИИ Спецрадиостроения совместно со спецотделом ФСБ и особой группой ГРУ. Точнее сказать, читал президент, а силовики, которые участвовали в его написании, скорее следили за реакцией президента. Но по лицам читающих нельзя было понять отношение к докладу, поэтому и Пирсов, и Чертополохов, которые были вроде как не причем, были внутренне напряжены. Поднявшись на такой уровень упасть — разобьешься насмерть.

«…Объект «Аномалия» представляет собой неизвестную форму тесной взаимосвязи двух пространств. Первое принадлежит нашей планете, другое — неизвестной планете земле подобного типа.

В нашем мире объект «Аномалия» проявляет себя как односторонне-прозрачная для проникновения материальных тел и излучений плоскость прямоугольной формы с шириной восемь метров и высотой шесть метров. Направленность аномалии в пространстве — нормаль к плоскости объекта проходит строго с севера на юг. Период появления объекта составляет 24 часа. Аномальные свойства объекта проявляются в мгновенном переносе любых материальных тел и, возможно, излучений в другое пространство. Для наблюдателя, находящегося на Земле объект исчезает. Перенос осуществляется мгновенно и не потребляет или выделяет никакой энергии в любой измеряемой нами форме. Только южная плоскость аномалии является активной. Северная сторона не проявляет никаких особых свойств и прозрачна для всех видов материальных тел и излучений. Такие же свойства проявляет и аномалия, находящаяся на неизвестной планете, за исключением того, что там активной является «северная» плоскость, а «южная» является пассивной…

…Период действия аномалии, в результате которого объекты переносятся с нашей планеты на неизвестную планету, названный «Вход», составляет одиннадцать часов пятьдесят минут, длительность периода, в результате которого объекты переносятся с неизвестной планеты на нашу планету, названного «Выход», составляет одиннадцать часов пятьдесят минут. Между периодами «Вход» и «Выход» наблюдаются десятиминутные промежутки, в течение которых аномальные свойства объекта отсутствуют…

…Аномалия обнаружена и обнаруживается только с помощью нового радара, разработанного НИИ Спецрадиостроения. Принципом работы этого радара является сбор и анализ многих сотен параметров, в результате чего выдаются данные о состоянии объекта наблюдения. В результате того, что аномалия пропускает с той стороны некий спектр частот, не являющийся нормальным для данной местности, он виден на экране радара в режиме «выход». В связи с тем, что аномалия пропускает используемые в радаре полосы частот — и не отражает их обратно — то есть являет собой радиопоглощающую поверхность типа покрытия, созданного по технологии «Стелс», объект виден на радаре в режиме «Вход». Это было выяснено уже после. Всеми остальными обычными радарами объект не обнаруживается именно в результате отсутствия отраженного импульса…

…Объект «Аномалия» обнаружен Федоровым П. Н. - одним из разработчиков нового радара в процессе тестирования и сдачи нового радара. Также Федоров первым совершил двойное перемещение (туда и обратно) сквозь объект на автомобиле с дизельным двигателем…

…Планета, на которой находится «вторая половина» аномалии получила рабочее название «Земля-2». На месте выхода «Аномалии» располагается местность, с аналогичными Новой Земле геофизическими и климатическими условиями — а именно снег, лед, мохообразные растения, низкая температура.

Атмосфера новой земли соответствует земной на 99 % (чуть больше кислорода, меньше азота).

Гравитация соответствует земной, чуть меньше приблизительно на 1 %.

Время оборота вокруг своей оси (сутки) 24 часа 10 минут.

Планета освещается желтой звездой со спектром, идентичным солнечному.

Угол наклона оси планеты и климат неизвестен.

Количество крупных естественных спутников — не менее 1.

Площадь поверхности, отношение суши и земли неизвестно.

Образцы мха, привезенные с Земли-2 соответствуют земным на 100 %. Это соответствие можно объяснить тем, что через аномалию мхи попали на Землю-2. Остальной растительный мир неизвестен.

Животный мир неизвестен.

Наличие разумной жизни — неизвестно. Никаких искусственных построек, артефактов, или следов пребывания разумных в исследованном радиусе не обнаружено. Во всем радиодиапазоне обнаружены только естественные сигналы…»

— Итак. Я прочел ваш доклад, господа. Ваши предложения? — президент повернулся к министрам и советникам. — Вообще — для чего мы можем это использовать? Какая выгода? Вы в курсе, что у нас нет денег на всякие прожекты?

— Господин президент. Это не прожект. — ответил директор ФСБ. — Это возможность получить целый мир. Сейчас мы бьемся над тем, что потеряли свои западные и южные территории — а так мы получим новый мир. Даже если он пустынная и холодная тундра.

— Нам и свою тундру девать некуда. Двадцать процентов нашей территории это, как вы знаете, тундра.

— Да, но мы сможем использовать ее не стесняясь, свалка токсичных отходов, испытания оружия, зоны для бандитов, а это удобно — им некуда бежать… — это своего соседа, несмотря на извечную взаимную нелюбовь между военными и особистами, поддержал генерал, — А в коре планеты наверняка есть минералы, полезные ископаемые… Да вообще, пока не известно о это планете. Что там может быть все что угодно — может она полностью землеподобна — и там есть все — и шикарные курортные места для отдыха, леса для охоты с непуганым зверьем, меха, неиспорченная пища — это только то, что можно взять очень легко и быстро.

— Хм. Хорошо. Ваши предложения?

В разговоре возникла пауза. Несмотря на заранее принятое совместное решение ни фсбешник, ни грушник не хотел высказываться первым. Если затея окончится провалом, то можно потерять текущее место работы. А увольняют из ФСБ и ГРУ, да и вообще людей в таких чинах любой системы, независимо от географического положения страны только в одно место — на кладбище. А те кто живы — соответственно не уволены.

— Предположение такое. — Тяжело вздохнув, грушник решился первым. — Точнее это не предположение, а уверенность. До тех пор, пока мы не будем точно знать, что собой представляет Земля — 2, ее климат, возможное население, географию, до тех пор мы не сможем разработать никаких конструктивных планов. Поэтому сначала следует провести разведку.

— И во сколько эта разведка нам обойдется? Мы и на этой планете еле-еле поддерживаем свою разведсеть, а уж соваться на другую…

— Недорого. У нас в консервации есть старый низкоорбитальный спутник оптического наблюдения. Также у нас есть пусковая установка баллистических ракет Тополь-М — прототипный вариант. Он сейчас пылится в заводском музее в Москве. Предложение такое. Мы слегка дорабатываем спутник современной системой связи, устанавливаем его вместо боеголовки прототипа ракеты Тополь-М. Характеристики носителя это позволяют. Далее доставляем прототип на Новую Землю. Там он своим ходом идет до аномалии, переходит на Землю-2, где и производит пуск ракеты. Ракета выводит на орбиту спутник, спутник делает два-три витка вокруг планеты, на большее его не хватит — после он сгорит в атмосфере. Да и не жалко — старый он, а новый и не нужен. Но за это время мы получим фотокарту планеты. Пусть неполную, пусть не такого качества, как привыкли получать сейчас — чтобы копеечную монету было видно, но достаточную, для дальнейших расчетов. В зависимости от полученных данных мы планируем и наши дальнейшие действия.

— Хм… — задумался президент. — Хорошо. Это все предложения?

— Нет. — Это теперь взял слово фсбешник. — Мы выпускаем из виду еще один аспект этой…хм… находки. Как бы это сказать — надо учитывать все возможности…

— Какие?

— Дело в том, что есть на нашей территории одна аномалия, почему бы не быть еще одной…

— Или не одной. — договорил президент невысказанную начальником ФСБ мысль. — Или не на нашей территории… Или где угодно на нашей, на земле, под землей, в воде, в воздухе… В доме… На страт объекте… Так я вас правильно понимаю? Да?

— Да, господин президент. Вы меня правильно понимаете. Кто и где угодно может провалиться сквозь эти объекты на Землю-2. Или куда-то еще. Вы, я, жена, дети, автомобиль, самолет, корабль, спутник. Но так же что-то может провалиться и к нам.

— Да. Это отдельная головная боль. Ваша головная боль. Как вы предлагаете от нее избавится?

— Ну, тут нужен комплекс мер. Для начала следует найти и обозначить на карте все эти аномалии, если, конечно, они есть. В этом нам поможет наша наука. — И начальник ФСБ приглашающи посмотрел на Пиросова. — Павел Сергеевич, что вы можете рассказать нам по этому вопросу?

Пиросов вздохнул. Он не желал вообще открывать рот в присутствии этих лиц. Поговорка: «молчи — за умного сойдешь» здесь принимала совсем другую формуму. Что-то вроде «молчи — за живого содешь».

— Ну… Как приказали, второй опытный комплект радара срочно переделывается под космическое использование. Время доработки — примерно пять суток. Но сами понимайте, что долго он в космосе не выдержит. Нужна особая элементная база для работы в условиях жесткого космического излучения.

— Так быстро? — удивился президент.

— Да. Дело в том, что радар изначально разрабатывался под космос, а уже потом, от безысходности, переделывался под наземное исполнение. К сожалению, ради скорости и экономии денег в опытных образцах элементы были использованы обычные. Но все блоки можно легко скомпоновать для установки на спутник. Единственная проблема — это вес конструкции… Его еле-еле потянет стандартный носитель…

— Кстати — а чем вы его запустите?

— Господин президент. Я взял на себя смелость задержать ради такого происшествия запуск ракетоносителя с космодрома Плесецк.

— Аа… Так значит там не было никаких неполадок?

— Да.

— Ладно, продолжайте, Павел Сергеевич.

— Спасибо. Далее… после запуска в космос радар найдет нам все активные во время его работы аномалии — то есть работающие на «выход». В режиме «вход» аномалии, к сожалению, обнаружить гораздо сложнее…

— Гораздо сложнее это на сколько?

— Нужно больше мощностей и больше времени на анализ. Так что сейчас это невозможно. Только если на этой стороне мы покроем всю поверхность земли предельно мощным излучением. Не следует также забывать, что мы не сможем с помощью одного спутника со стопроцентной вероятностью найти все, или даже большинство аномалий. Как вы понимаете, только определенный процент поверхности Земли будет отслеживаться спутником. В силу простых геометрических причин. Потом, аномалии могут иметь большой период неактивности. Это для этой данной мы имеем практически двенадцать часов «работы» в день. А для другой это может быть и раз в месяц… год… сто лет…тысячу лет на одну минуту… В общем — это вряд ли даст нам много.

— Спасибо за честный ответ. И что вы предлагаете?

— Сеть спутников под видом погодных, сотовой связи — любых невоенных. Так мы сможем охватить всю планету и после, скажем года, приема сможем найти большую часть самых активных аномалий.

— Ладно. Сеть — это потом. Кстати, — президент повернулся к директору ФСБ, — вы упоминали комплекс мер. Что еще?

— Второе мое предложение не такое затратное и поможет нам найти те аномалии, которые уже, возможно, были замечены человеком. Я предлагаю поднять и проанализировать все упоминаемые непонятные случаи, дошедшие до нас. Надо поднять архивные материалы по спец темам, по шуршать в бумагах уфологов, поискать по психбольницам людей, которые якобы видели что-то и так далее. Это не так уж и затратно. Для обработки этих данных я выделю свой компьютер.

— Свой?

— В смысле, один из суперкомпьютеров ФСБ.

— Хорошо. Это все предложения на сегодня?

ФСБ и ГРУ переглянулись и кивнули головой

— Да.

— Тогда я утверждаю ваши предложения. После получения данных мы встретимся вновь. Месяца вам хватит?

— Возможно.

— Тогда на сегодня все.

Самолет президента начал готовиться к посадке в московском аэропорту Шереметьево.

Следующая встреча высоких лиц состоялась уже не в салоне самолета, а под Кремлем, в специальном кабинете для совещаний, оборудованном по последнему слову контрразведывательной техники и защищенным от любого прослушивания. Хотя из выделенных президентом на детальную проработку проблемы «Аномалия» тридцати дней прошло только двадцать пять, однако и директор ФСБ и представитель ГРУ готовы были представить результаты своих исследований. На данной встрече уже не присутствовал Пиросов. Его и тогда пригласили только из-за того, что он был одним из немногих в то время хорошо владеющих вопросом. Теперь обсуждались вопросы, ответы на которые проходили по грифу — «Сверхсекретно. Хранить вечно. Перед прочтением — сжечь.»

— Итак, господа, приступим. Вы настаивали на встрече. Вы готовы предоставить результаты?

— Да, господин президент. — ответил начальник ФСБ. — Готовы.

— Кто из вас первым начнет доклад?

— Я и начну. Итак… Задачей моего ведомства было обнаружение возможных аномалий на территории нашей страны и во всем мире, анализ этих мест а также поиск предметов и существ, которые, возможно, совершили переход через аномалию. В результате комплекса мер были получены следующие данные.

Первым источником информации о возможных местах расположения аномалий является радар нового поколения, разработанный в НИИ Радиостроения под руководством главного конструктора — Пиросова Павла Сергеевича. В кратчайший срок, за четыре дня, второй опытный образец был доработан под космический вариант использования, правда с оговоркой — без должного экранирования, которое просто не успели изготовить, космических излучений тонкая электронная начинка радара проживет только около месяца. За двадцать дней спутник совершил несколько десятков оборотов вокруг планеты и обнаружил несколько десятков проявлений аномалий.

Все их можно разделить на двенадцать аномальных зон, которые равномерно распределены по окружности глобуса на расстоянии 72¦ друг от друга. Кстати аномалия на Новой земле выбивается из этих двенадцати аномальных зон. В этих зонах концентрация объектов аномалия максимальна. Ближайшая такая зона располагается в Афганистане. Кстати, все остальные такие зоны расположены в мировом океане, самые известные из которых — Бермудский треугольник и Море дьявола. Но все обнаруженные аномалии в этих зонах имеют один признак — время их активности от одной микросекунды до одной минуты, а период появления — более двадцати дней — то есть из всех обнаруженных аномалий за все время наблюдения ни одна аномалия не появилась дважды.

Аномалии, обнаруженные вне этих зон — наоборот, имеют длительный период появления. Таких аномалий обнаружено очень мало. Аномалия на Новой Земле, несмотря на суровые климатические условия и большие расстояния от освоенных мест, на мой взгляд, самая удобная для доступа — и удобный режим появления, и частота, и длительность. Остальные аномалии расположены в таких местах, куда и пешком добраться проблема, не то, что на технике, — в основном это районы молодых горных массивов — Анды, Тибет, либо высоко в атмосфере — над северным и южным полюсами планеты на высоте семь с половиной километров, либо в глубоководных впадинах — например в Марианской… Да и длительность этих аномалий не самая удобная — например в горах Тибета эта аномалия «работает на вход» в течение всех двадцати дней наблюдения, что делает сообщение, скажем так, сложным. Также следует обратить внимание на то, что в плотно обжитых человеком районах не обнаружено ни одной аномалии, что представляется странным в связи с другими полученными данными.

Параллельно с радарным наблюдением производился поиск во всех архивах данных на людей, которые исчезли в неизвестном направлении, странных людей, появившихся из ниоткуда, предметов, и просто «нехороших мест». И если поиск людей и предметов ничего достоверного не дал, то вот поиск упоминаемых в прессе нехороших мест сразу вывел нас на исследования Бермудского треугольника Лоуренсом Куше. Его книга, изданная в 1978 году, до сих пор является одной из самых знаменитых, а также и самой аналитической, что нехарактерно для западной прессы. О правильности его исследований говорит хотя бы то, что теоретически предсказанные им места расположения «губительных вихрей» четко совпадают с картинкой, полученной со спутника.

Анализируя с точки зрения знания о существовании аномалии данные об исчезновениях в Бермудском треугольнике, а также других «нехороших местах» следует отметить следующее:

— мелкие объекты: некрупные подводные лодки, яхты, легкие корабли, лодки, тактические самолеты, люди исчезают полностью — без следа.

— крупные объекты — океанские лайнеры, крупные военные корабли не исчезают полностью, однако мелкие объекты с них — люди, незакрепленные предметы, могут с них исчезнуть.

Для проверки гипотезы о том, что происходит с предметами, размеры которых хотя бы по одному габариту больше активной площади аномалии, был проведен опыт. Собранную установку, на обычный автомобиль ГАЗ-66 с огромным жестко закрепленным фанерным щитом более восьми метров в длину, попробовали провести сквозь аномалию. Установка проехала аномалию совершенно ее не заметив, однако водитель исчез из кабины, и смог бы вернулся на Землю в следующий период активности. Также исчезли с машины не закрепленные механически мелкие предметы. Таким образом, любые предметы больше габаритами 8х6 метров не пройдут сквозь аномалию, а будут подвергнуты частичной разборке.

Третьим обработанным источником данных об аномалиях являются мифы, предания и легенды различных народов мира. В результате анализа этих данных, отбрасывания заведомо ложных выделены следующие закономерности:

Первое — во всех преданиях есть описания возможности перехода в другой мир, причем речь идет именно о физическом переходе. Этот мир называли по разному, ад, рай, навь, правь — в общем туда можно было попасть. Это говорит о том, что наши предки знали о существовании аномалий, но пользовались ими чрезвычайно редко.

Второе — обычно этот переход оказывается переходом в один конец. Только редкие герои, полубоги, великие шаманы, жрецы, ведуны могли перемещаться туда и обратно.

Третье — во всех культурах эти переходы могли быть осуществлены только в определенных! местах, но все эти места принадлежали не океанам, а вполне земным территориям — в дремучем лесу, в далеком оазисе, на острове и т. д. Однако сейчас ни одной аномальной зоны в приделах активного обитания человека нет, что довольно странно — были, а теперь нет. Неизвестно, что с ними случилось, и следует принимать во внимание, что это неизвестное может также случиться и с аномалией на Новой Земле.

— Это все, что вы хотели рассказать?

— Пока все. Мы продолжаем анализ уже имеющейся информации и поиски новой.

— Хорошо? А что вы можете сказать, товарищ генерал?

— Пожалуй я тоже расскажу много удивительного. — ответил зам начальника ГРУ. — Моей задачей было выяснить все возможное о Земле — 2. Итак, вот взгляните — с этими словами он открыл принесенную с собой папку и разложил на столе перед собеседниками карту.

Карта была составлена из фотографий из космоса. Кое — где на карте присутствовали небольшие белые полосы, где-то поверхность земли была скрыта облаками и тоже неразличима, но общее представление о поверхности Земли-2 можно получить.

— Как вы видите, на поверхности Земли-2 есть два больших материка. — водил указкой по карте представитель ГРУ. — Один — тот что больше, мы назвали Евразия -2, второй Америка-2. Остальная поверхность покрыта океаном.

Америка — 2 представляет собой холмистый материк неправильной формы вытянутый с севера на юг, не достигая крайне северных и крайне южных широт. Форма материка отдаленно напоминает стиснутые друг в друга Северную и Южную Америки. Высокие горы практически отсутствуют, присутствует несколько древних, низких горных цепей, подвергнувшихся практически восьмидесятипроцентной эрозии. Большая часть материка покрыта лесами и степями различных типов, есть несколько небольших пустынь.

Материки Америка-2 и Евразия-2 разделены Атлантикой-2, по дну которой, по середине, проходит горная цепь. Вершины некоторых гор выступают над уровнем моря и образуют редкую цепочку островов. Один из них, по центру этой цепи довольно велик — размерами с Мадагаскар.

Евразия-2 представляет собой материк трапециевидной формы с изрезанной с южной, западной и восточной сторон береговой линией. Много бухт, небольших островов. С северной части материк ограничивается высокогорной цепью, которая проходит с запада на восток по кромке всего материка. Горы не очень молодые, действующих вулканов не наблюдается. Выходная точка аномалии на Земле -2 расположена на небольшом острове в ста — ста пятидесяти километрах севернее этой горной цепи. Весь «Северный Ледовитый океан» покрыт толстым слоем льда из-за влияния горной цепи, которая не пускает на материк холодные ветра. Также благодаря этому климат на севере материка теплее, чем на севере России. Полоса тундры гораздо уже, климат теплее, однако сезонные колебания температур на севере Евразии — 2 выше, чем на Земле из-за все той же горной цепи.

Также на Евразии-2 присутствует огромный кратер, возможно от удара в древности гигантского метеорита. Диаметр кратера составляет приблизительно триста километров. Высота некоторых гор в стенке кратера более километра. Глубина кратера составляет всего около двадцати пяти метров над уровнем моря, что позволяет предположить, что ядро метеора состояло из легких пород, большей частью сгоревших в атмосфере и испарившихся от удара о планету. Кратер смещен от центра материка в северо-западном направлении. С гор, образующих стенки кратера стекает несколько рек, как вовнутрь кратера, так и с внешней стороны. В центре кратера располагается небольшое озеро.

Катастрофа такого масштаба, как удар метеорита данного размера о планету, привела бы к мгновенной гибели девяносто процентов видов живых организмов, кроме разве что простейших, к смещению орбиты и/или изменению наклона оси планеты, тектоническим сдвигам, чудовищным извержениям вулканов, ядерной зиме на несколько тысячелетий, в течение которой вымерло бы еще девяносто процентов из оставшихся десяти, и долгому ледниковому периоду. Этим, географией, а еще найденными аномалиями, можно объяснить практически сто процентную идентичность климатических поясов и всех увиденных живых организмов на Земле-2…

— То есть, — перебил докладчика президент, — вы хотите сказать что Земля — 2 полностью идентична своими растениями и животными нашей планете?

— Да. Растениями, животными…. И людьми…

— Людьми?!! Там присутствует разумная жизнь? И более того — человек? Гомо сапиенс сапиенс?

— Да. По обоим материкам присутствуют поселения различных размеров — от маленьких хуторов на один-два дома, до полноценных «мегаполисов» на несколько десятков или сотню тысяч человек. Один из самых больших располагается, кстати, в кратере метеорита. На материке Америка-2 мелких деревень меньше, а больших городов больше, соответственно и плотность населения выше, чем на Евразии-2.

— Мегаполис на несколько сот тысяч человек? Это как?

— Согласно космическому наблюдению и данным, полученным от группы глубокой заброски моего спецотдела сейчас развитие людей на Земле-2 соответствует приблизительно VII–X веку на материке Евразия-2. На материке Америка -2 развитие соответствует приблизительно XVII веку. Во всяком случае, как видно со спутника, на материке Америка сейчас идет активная война с применением огнестрельного оружия.

— А что на счет огнестрельного оружия выяснила ваша группа на материке Евразия -2?

— Оно известно, но его применение считается варварством и запрещено богами.

— То есть как считается? Ваша группа что, вступила в контакт с местными?

— Да. В односторонний. Если можно, я расскажу кратко историю, которую переслал мне начальник группы.

Группа глубокой заброски состояла из шести человек, пятерых капитанов с различными военными специальностями и командира группы — майора разведки Александрова Николая Ивановича. На самолете, поднятая по тревоге группа, вместе со своей спец машиной БРДМ-2ММ, сделанной на основе БРДМ-2, и отличающейся сильно увеличенными баками, более мощным и экономичным, и дорогим естественно, двигателем, облегченным вооружением — КПВТ отсутствует и современными средствами радиоэлектронной борьбы (которые по понятным причинам совершенно не пригодились), была переброшена на аэродром «Новая Земля» сразу же после того, как президент дал добро на дальнейшее исследование Земли-2. Далее в течение восьми дней группа ждала указаний по поводу заброски, отрабатывая пока переход через аномалию.

После того, как появились первые данные аэрофотосъемки и наличие разумных существ человекообразного вида было доказано, группа получила задание выдвинуться через замерзший океан к горам, любым способом форсировать горную преграду и дойти до зоны обитания аборигенов. Далее действовать по обстоятельствам. Основное задание — наблюдение за аборигенами и обнаружение мест, пригодных для создания долговременной базы.

На девятый день перейдя через аномалию в час ночи на Землю-2 группа направилась в южном направлении в сторону гор, отделяющих материк от студеного северного моря. Пройдя к рассвету порядка ста тридцати километров, группа приступила к поискам способа преодолеть горный хребет. Таких возможных способов было два. Либо найти перевал, что сопряжено с долгими поисками и опасным подъемом и спуском, либо найти дельту какой-либо реки, чтобы по ровному берегу, или вдоль берега, или по воде — машина давала возможность форсировать водные преграды, перебраться на материк.

От поисков перевала Александров отказался сразу же, так как БРДМ был нагружен сверх меры предметами, обеспечивающими функционирование машины и экипажа в условиях глубокой заброски, а, вдобавок, тащил за собой прицеп — герметичный контейнер с топливом. Имея на руках снимки со спутника, на которых можно было найти проем в стене гор, командир группы принял решение форсировать преграду по реке. Ближайшая найденная река оказалась непригодна для перехода гор, поэтому только на следующий день группа уже по другой реке, для чего пришлось сделать крюк в семьдесят километров, оказалась на южной стороне горной цепи. Около этой речки группа оборудовала замаскированный вспомогательный лагерь с радиомаяком, проверила состояние транспорта, надев на колеса цепи для повышения проходимости, заправила внутренние и навесные баки «под горлышко» из цистерны, которую тоже планировалось оставить здесь, и отправилась в путь на юг.

Согласно данным спутниковой съемки ближайшее некрупное поселение — деревня на дюжину домов, находилось примерно в восьмистах километрах от временного лагеря. Если по шоссе, то БРДМ преодолел бы это расстояние менее чем за сутки — и затратил всего лишь пятьдесят процентов имеющегося топлива. Однако до шоссе на этой планете еще не додумались, поэтому ехать приходилось по тундровой целине.

Движение по тундре тоже происходило довольно быстро — видно далеко, почва ровная, жесткая, каменистая, хоть и влажная. Однако вскоре тундра кончилась и начался лес. Лес по сравнению с тундрой для движения на машине был адом. Встречались разные типы леса — он напоминал то сибирскую тайгу, то бор из мачтовых сосен, то густой ельник из детских кошмаров. Иногда приходилось объезжать краем болота, иногда — буквально протискиваться между вековыми деревьями, даже на юрком БРДМ — машине с высокой маневренностью и проходимостью, передвигаться было очень трудно. Темп движения сильно упал, поэтому шестьсот километров были пройдены только к концу восьмых суток от переноса.

Ко всему прочему отряд уже слишком близко подобрался к местам проживания аборигенов — если до деревни триста километров, то кто знает — может до выселков, скрытых от всевидящего ока спутника не вовремя пролетевшим облаком — километров двести. А, значит, до охотничьих сторожек может быть и сто, и пятьдесят километров. Поэтому машину было решено оставить, замаскировав ее в буреломе и поставив вокруг растяжки. Радиомаяк, аналогичный оставленному во временном лагере, был установлен под БРДМ — во избежании повреждений от падающих веток или мелких животных. Взяв припасы из расчета на десять суток, стандартный одинарный боекомплект, рацию, которая связывалась с временной базой около точки перехода, отряд углубился в чужой лес уже пешком.

Лес представлял собой смесь из различный видов деревьев, встречались и лиственные, и еловые породы, это говорило о том — что зимой здесь достаточно тепло. На такой широте на Земле росли только карликовые березы, здесь же сказывалось влияние северного горного хребта, защищавшего от холодных ветров. Отряд буквально прорывался сквозь заросли малины, черники, в сосновых борах приходилось топтаться по брусничнику. Грибы — какие хочешь и сколько хочешь — один раз отряд вышел на полянку заросшую белыми грибами так плотно, что некуда было поставить ногу — эту полянку отряд даже сфотографировал якобы для отчета, а на самом деле — себе на память. Вокруг все буквально кишело живностью — летало, бегало, ползало, подкрадывалось, поедало друг друга. Около маленькой, но быстрой, речушки, которая текла на север, Александров, заядлый рыбак, долго стоял не в силах отвести глаз от спокойно стоящий около берега рыбы. Рыба была скромных размеров — метра два — не больше. Что это была за рыба — сом, осетр или щука майор так и не рассмотрел, но оттаскивали его от реки силой. Это был сущий рай для человека, любящего лес, охоту и рыбалку. И вот по этому изобильному лесу отряд шел питаясь своим собственным сухим пайком, ни ягодки не сорви, не говоря уже про охоту и рыболовство, только воду пили из ручьев, предварительно положив в нее обеззараживающие таблетки — биологическая осторожность превыше всего.

Следует отметить, что животные стали реагировать на присутствие людей по-другому — если в тундре животные лишь удивленно таращились на людей, и их приходилось буквально объезжать, то сейчас при виде людей животные убегали прочь, и это говорило о том, что людей животные здесь узнавали, и что люди эти представляли опасность. На деревьях кое-где стали появляться зарубки, сломанные по особому ветки, места стоянок с закопченными камнями — в общем все предупреждало о приближении к людям, поэтому темп движения постепенно понижался.

С первым местным жителем разведка столкнулась буквально нос к носу уже на второй день пешего хода. Очередной просвет в лесу вывел группу на стоящую на лесной поляне небольшую бревенчатую избушку совершенно привычного вида. Возле избушки стояли стойла, накрытые ветками, поленница, из печной трубы поднимался дымок. На вид совершенно обычная охотничья сторожка, какую можно увидеть и в сибирской тайге сейчас, и в подмосковном лесу лет сорок назад. По жесту Александрова отряд рассредоточился в лесу по периметру поляны, чтобы прикрыть возможный отход или предупредить о новых «посетителях».

Два часа наблюдения выявили следующее. В доме присутствовал один человек, что доказывалось термосканированием дома и одной лошадью самого обычного вида в стойле. Человек, который находился в избе несколько раз выходил на улицу по различным делам. Это был уже немолодой и полностью седой мужчина, одетый в кожаные штаны, рубаху из грубого небеленого полотна. Мужчина был бос. На поясе у него висел тяжелый металлический нож в кожаных ножнах. В течение всего времени наблюдения никто не подходил к дому, никто не уходил, да и по действиям аборигена можно было понять, что он никого не ждет. Таким образом, это был практически идеальный вариант для взятия языка — одинокий, в лесу, долго никто не схватится, да и в случае чего тело можно легко спрятать. Вполне естественно — пошел на охоту и волки загрызли, или на медведя наткнулся…

Языка решено было брать, когда он следующий раз выйдет из дома. Внутри дома его было брать опасно, так как планировка, а также возможное оружие гарантировали этой операции неприятный финал. Неприятный, естественно, не для спецгруппы, вооруженной по последнему слову техники, а для языка, которого все же требовалось взять живым и не сильно поврежденным. Поэтому в прикрытое деревянными ставнями окно была закинута граната со слезоточивым газом. Когда кашляющий и трущий глаза местный житель, что не помешало ему схватиться за нож, когда он увидел кто его ждет, выскочил из дома, двое спецназовцев простенько его скрутили, отобрали ножик, и для верности вырубили его, после чего все дружно перебрались в дом.

Пока охотник приходил в себя, спецназовцы обыскивали и проверяли дом, параллельно ведя видеозапись. В доме была печь, сложенная из кое-как притертых камней и обмазанная глиной, бревенчатые стены, бревенчатый пол с настилом из жердей поверх. Крыша из веток и соломы. В единственной комнате стоял тяжелый дубовый стол, лавки, сундук и лежанка, с накиданными на нее мехами. Простая и дешевая утварь — деревянные ложки, деревянные миски и глиняные горшки. В небольших сенях лежало немного сена — на корм лошади, так как других домашних животных найдено не было. На заднем дворе были расположены рамы, на которых были растянуты на просушку шкурки мелких пушных животных — белок, бобров, лис, а также отхожее место. В общем, это была обычная лесная сторожка раннего средневековья, где человек живет в теплое время года охотой, и очень редко — зимой.

Однако осмотр некоторых других вещей разрушал этот образ. Во-первых — ножик, который отобрали у охотника. Точнее «ножиком» это можно было назвать только условно — отлично сбалансированный, тяжелый боевой нож, которым можно было бы отразить и не сильный удар меча. Лезвие слегка закругленной формы, кончик заострен. Но самое главное — металл. На клинке был явно виден булатный рисунок! Увидеть такой нож у простого средневекового охотника все равно, что увидеть гранатомет у охотника современного. Второй вопрос — это лук. Помимо охотничьего лука, стоявшего со спущенной тетивой в углу, в сундуке был найден разобранный сложный составной лук, а в мешочке рядом — бронебойные наконечники для стрел. Также на коже у мужчины, под рубахой, был обнаружен впечатляющий набор шрамов от резаных и колотых ран. Все это указывало на то, что мужчина не всегда занимался мирной охотой на белок, да и рефлексы воинские не спрячешь. Таким образом было много непонятного в этой сторожке на отшибе. В связи с найденными вещами, в список которых входил увесистый мешочек монет, среди которых спецназовцам попалась и пара золотых, эта сторожка становилась больше похожей либо на тайное место встречи шпионов, либо на передовой пост разведки, причем первое вероятнее.

— Неплохое оружие, — сказал один из спецназовцев.

— Да, Петя? — спросил Александров у Якищева, который был завзятым любителем холодного оружия и часто из «командировок» привозил понравившиеся образцы. За что имел серьезные проблемы с начальством. Постоянно.

— Ага. Такой боевой нож современной ковки стоит порядка пятисот — тысячи долларов, а старинный… там сумма уже с четырьмя нулями.

— Да. Скромненький такой охотник…

— Кстати, Коля, а как ты его будешь допрашивать?

— Не понял. Что значит, как? Как обычно!

— Ну вот ты какими языками владеешь?

— К чему это тебе- ты ведь отлично знаешь каки…, а понял тебя. И что будем делать — язык так просто не выучишь… Ну жестами тогда….

— Много он тебе расскажет жестами, и много ты поймешь?

— Ну не жалуюсь, до этого все понимали, и я понимал…

В этот момент в разговор спецназовцев вмешался третий голос:

— Тати… Кто вы?…

— Здесь я прерву этот занимательный рассказ, чтобы сэкономить время и просто сообщу важнейшую часть из полученных данных. Итак.

Судя по рассказываемым преданиям люди на Земле-2 появились очень давно, причем появлялись там постепенно. Живут там, например, люди египетского этноса, который полностью исчез порядка 2 тысяч лет назад на Земле, и многие другие. Те люди, с которыми вступила в контакт — кстати, они называют себя руссами, появились здесь около трех тысяч лет назад. За это время руссы, пополняемые, похоже, постоянно славянами из Древней Руси образовали четыре государства, которые хотя и имеют друг к другу некоторые взаимные претензии в различных сферах жизни, но все же очень дружно выступают против любой внешней угрозы, так как правители этих государств являются дальними родственниками — правнуками великого князя.

Этот великий князь объединил четыре разрозненные страны руссов в одну, умертвив всех остальных претендентов на престол этих государств. У князя было четыре ребенка — два сына и две дочери. У его детей, в последствии, — по сыну. Следует отметить, что пока шло объединение государств руссов, остальные пограничные страны не сидели на месте. Поэтому, через два года после объединения, Яромиру пришлось отражать нападение объединенных западных государств — греков, франков, пруссов, которых сзади подстрекала Ромейская Империя. Война была выиграна, однако новоявленное Великое Княжество Росское было ослаблено, что повлекло за собой нападение уже с востока и юга, причем даже не обычную войну — а миграцию, кочевники тянули за собой свои семьи…

— Зачем вы так подробно рассказываете мне историю этого государства? Вы думаете мне это интересно?…

— Господин президент — я не стал бы предоставлять лишнюю информацию. Дело в том, что аномалия выходит именно на территории, на которую распространяется влияние Княжества Новгородского.

— Какого княжества? Вы же сказали, что все русские государства были объединены?

— Росские. Но они потом распались. Если можно, то я закончу рассказ — это не займет много времени.

— Хорошо. Продолжайте.

— Теперь надо сделать небольшое ответвление в рассказе на географическое расположение росских княжеств. Росские княжества занимают все, если проводить параллели на Землю, почти всю юго-западную часть материка Азия-2, часть восточной Европы-2, вот смотрите на карте, полученной с помощью съемки спутником с орбиты. Тот огромный катер находится прямо в центре росских земель и отделяет одно княжество от другого, что позволяет княжествам легко сохранять свою независимость друг от друга.

— Почему?

— Потому, что перевалы легко защищать, техника не пройдет, и все осадные орудия надо везти в обход кратера, что долго и невыгодно. Этот факт только подчеркивает полководческий талант Яромира…

С севера от кратера находится Новгородское княжество, с юга — Киевское, с запада — Суздальское, с востока — Словенское. Поэтому когда напали кочевые племена — они напали с двух сторон на территорию бывшего Словенского Княжества. Из-за тяжелых потерь в прошедшей войне, а также из-за того, что часть войск осталась на границе и на отторгнутых в результате победы территориях, присоединенных к Великому Княжеству Росскому, кочевые племена очень быстро захватили большую часть Словенского Княжества, где и оставили свои семьи, а также, что хуже всего, смогли захватить Словенские Перевалы, позволявшее им нанести удар по любому княжеству с тыла. Однако благодаря действиям Яромира и его детей, которые в рекордно короткие сроки собрали всю армию княжества, оголив все остальные границы, кочевники при подходе к Киевским Перевалам вынуждены были вступить в битву. Сражение длилось 3 дня, итогом являлась полная победа — кочевников просто выбили, на девяносто процентов. Остальные попали в плен. Однако потери обороняющихся были тоже чудовищными — более пятидесяти процентов были убиты, остальные ранены.

Далее, как рассказывают легенды, Яромир воззвал к богам, чтобы они защитили его страну, готовый принести любую жертву. По преданиям Боги помогли. В результате этого Яромир, жена, его дети, вся его ближняя дружина погибли, но все остальные, присутствующие в кратере, и княжеские, и находники — все услышали у себя в голове голос Бога.

У Бога-Отца была жена Богиня-Мать и 4 детей. Бог даровал своим любимым детям Законы, по которым следовало жить. С этого момента в кратере образовалась община почитателей Бога, вскоре переросшая сначала в монастырь, а потом в город волхвов. Приблизительно за четыреста-пятьсот лет эта вера распространилась на всей территории княжеств, в которой правили потомки оставшихся в живых внуков Яромира, и стала распространяться по территории материка. В частности эта вера плохо относилась к огнестрельному оружию, поэтому на всем континенте, а этой веры придерживаются на всем континенте в той или иной степени, огнестрельное оружие не применяется. Святоград, Город Храмов — у него много названий, расположен в центре метеоритной долины. Вся долина принадлежит волхвам — местным священникам. Они не подчиняются приказам никакого князя, скорее наоборот — это княжества прислушиваются к мнению росских волхвов.

На западном континенте, Америке-2, нет запрета на применение огнестрельного оружия, и там постоянно идут кровопролитные войны, которые подхлестываются тамошними верованиями. Все племена, проживающие на Америке-2, кстати — все они краснокожие потомки американских индейцев, веруют в единого Кровавого Бога, который любит кровь, мучения и смерть. Жрецы Кровавого Бога имеют огромное влияние на правителей государств того материка, и безграничную власть над жизнями их подданных. Единого центра религии нет…

— Каким образом этому простому охотнику известно так много?

— А «язык» оказался не простым охотником. Во-первых — он обучался в Городе Храмов, во-вторых был сотником дружины Новгородского Княжества. Кстати — оттуда у него и такое дорогое оружие — оно было пожаловано ему за долгую верную службу князю.

— И все равно — простой сотник знает о другом континенте, может он еще знает и о шарообразности планеты?

— Да, знает. Этому ему, кстати, тоже объясняли в городе храмов.

— Очень интересный Храм, который так хорошо знает такие не свойственные средневековому человеку вещи.

— Интересный, не спорю. Особенно с учетом того, что он совершенно не удивился самому факту появления непонятных пришельцев. А еще он очень сильно интересовался местом, откуда они появились…

— Это не кажется вам, как разведчику, подозрительным?

— Кажется, даже очень.

— Ну ладно. Это потом. У вас все?

— Ну если вкратце — то все.

— А где эта группа с «языком» сейчас?

— Сейчас она движется на бронемашине к временной базе, оборудованной на острове аномалии.

— А потом?

— А потом они останутся на этой базе.

— То есть вы не собираетесь переводить их на Землю?

— Да.

— В связи с чем?

— В связи с опасностью заражения неизвестными микроорганизмами. Сейчас база на Новой Земле, а также все контактировавшие с ее персоналом, кроме нас, находятся на карантине.

— А как же вы собираетесь производить смену состава, передачу материалов туда, и особенно обратно?

— А это только временная мера. Сейчас целый профильный институт ведет работу по поиску возбудителей различных заболеваний. Однако, исходя из специфики аномалии, можно предположить, что раз животный и растительный мир Земли и Земли-2 идентичный, то и возбудители болезней тоже будут полностью идентичны. Так что, я думаю, через месяц уже будет налажен нормальный обмен.

— Хорошо. — президент еще раз посмотрел на карту. — А вы не пробовали рассчитать — где находится эта планета?

— Рисунок созвездий совершенно незнакомый. Мы привлекли, не афишируя естественно, и со всеми подписками, несколько ведущий астрономов. Ни один из них не увидел на фотографиях космоса, сделанных с той планеты ничего знакомого. Сейчас эти снимки обсчитывает один из наших суперкомпьютеров.

— На предмет?

— На предмет выяснения, может быть это наше собственное небо, только либо очень давно, либо очень, хм, нескоро.

— Результат?

— Пока нулевой, мы прошли на 1 миллиард лет по временной шкале в обе стороны — опять же, ничего похожего. Дальнейшие расчеты в этом направлении я считаю бессмысленными.

— Что ж… Таким образом — это совершенно неизвестная астрономам планета, неизвестно где?

— Да.

— Хм. Что ж. Теперь господа, когда мы знаем об этой планете достаточно, то какие у вас есть предложения? Как мы это можем использовать — подарок это судьбы или ящик Пандоры? Как я это вижу — не подарок. Исходя из текущей политической и экономической ситуации, данное открытие принесет нам только вред. Мы не сможем в полной мере извлечь все возможные прибыли из данной ситуации, но зато есть страны и с запада и с востока, которые за такое предложение ухватились бы обеими руками. Поэтому я пока склоняюсь к идее о консервации. У вас есть другие предложения?

В кабинете повисло молчание.

— Хм, — прочистил горло фсбэшник. — Не хотелось бы принимать поспешных решений. Есть несколько вариантов. Во-первых — это массовая колонизация, на которую у нас нет средств, ни денежных, ни людских, во-вторых, просто использование Земли-2 как ресурсной колонии, места под складирование токсичных или радиоактивных отходов, третий вариант — это просто все забыть, причастных, хм…., изолировать, радар — под сукно.

— Да… Совсем разные… И как я уже говорил — последняя пока выглядит лучше всего. Безопаснее.

«Как все печально. До чего мы докатились?! Принеси я такой подарок Сталину или даже во времена Кукурузника, то получил бы первую премию имени вождя, а на ту сторону отправилась бы полноценная армия, разбившая бы всех в пух и прах. Я тогда еще безусым курсантом был, и хорошо помню то торжество духа… Случись это при Брежневе, я майорскую звездочку на погоны только обмыл тогда, сразу бы получил следующую, и на ту сторону отправился бы «ограниченный контингент», который бы танково-ракетным катком, как лягушек слоном, придавил бы всех и вся. Сейчас же… Сейчас нам это невыгодно! Когда такое было? Новые территории — невыгодны? И сейчас нам не выделить даже одной дивизии…» — с грустью подумал старый разведчик. «Но я не могу упустить такой шанс для своей страны. Поэтому…»

— Но не можем же мы просто так отказаться от целого нового мира? Ведь если повезет мы можем получить… Получить все!

— Вы за полномасштабную колонизацию?

— Ммм… Нет. Как вы понимаете, массовая колонизация подразумевает под собой огромные затраты, как денежные, так и людские, она поглотит большую часть самых предприимчивых людей, что в последствии моет повлиять на демографическое состояние в самой России. У нас нет сейчас такой ситуации, которая была в Европе XV–XVI века, когда земли просто не хватало на всех, старшие получали отцовский надел, а младшие — уезжали в Индии. Наоборот, у нас недостаток населения…

— Хорошо, что вы это понимаете…

— Далее — это проблема войск. Мы же не сможем просто отправить поселенцев в неизвестность — их надо охранять. В Росских княжествах сейчас раннее средневековье, что подразумевает уже относительно высокий уровень развития как государственных институтов, так и высокий уровень личной, скажем так, военной инициативы — вспомните историю — в средневековой Европе каждый барон воевал с каждым, а на Руси почти каждый боярин любил «пошалить» на чужой территории. А уж купцы добывали свои товары не только честным торгом — и это считалось абсолютно естественно, ведь закон — кто сильный тот и прав работает во все времена. И если мы не хотим отправить своих поселенцев прямиком в каменоломни или на галеры, они требуют охраны. Откуда взять столько войск — чтобы обеспечить и секретность, и боеготовность? Переброска и исчезновение на полигоне такой массы войск и техники естественно всполошит наших западных и восточных друзей и может привести к усложнению политической ситуации тут и появлению конкурентов уже на Земле-2. А по прогнозам наших аналитиков война там может быть очень даже горячей — не мы, не, тем более, Америка или Китай, не будут стесняться в средствах ведения войны. Поэтому главное что, это нельзя допустить утечки информации на сторону…

— Кстати, — опять перебил докладчика президент, — А какие меры вы намерены предпринять, чтобы избежать утечки?

— Мы предлагаем целый комплекс мер. — включился фэсбешник. — Во-первых, дезинформация непосвященных — это Америка, Европа, Китай. Предлагается пустить дезу о строительстве на бывшем полигоне огромного хранилища токсичных отходов. Это поможет прикрыть перемещение огромных масс грузов. Во-вторых, человеческий фактор. Всех причастных, что включает в себя работников полигона, его охрану, разработчиков и настройщиков радара, смежников, в общем всех тех, кто владеет полной или достаточно крупной частью информации переместить на Землю-2. Обратное перемещение сделать, скажем так, очень трудным, а общение с кем-нибудь на большой земле — невозможным. В охрану стройки поставить совершенно новые, контрактные части, оборудовать современный периметр безопасности под предлогом антитеррористической борьбы — объект такой величины, да еще с токсичными отходами, несомненно будет казаться террористам важной целью, а также будет отпугивать просто любопытных. Стройку можно даже начать — расчистить площадку, начать котлован, заложить взлетно-посадочную полосу, заодно это прикроет строительство зданий в зоне перехода…. В случае досрочного прекращения… проекта, скажем так, можно под напором «зеленых» и местной оппозиции прекратить строительство и заморозить проект, получив таким образом некоторые очки в политической игре…

— Хорошо. А какие меры защиты вы предлагаете от возможного вторжения с той стороны?

— Специалисты, которые исследовали феномен аномалии, предложили один простой, но действенный способ защиты. Он примитивен до невозможности, но, несмотря на это, полностью предотвращает возможность перемещения — это просто ворота, или, в крайнем случае, бетонная стена, которые больше по площади аномалии. При попытке перехода через закрытую таким образом аномалию объект просто не замечает аномалию, и перемещения не происходит. Только нужно соблюдать высокую точность установки заслона, и если там будет хоть микронный зазор, то эффект будет приблизительно как с разбега об стену. В связи с этим лучший способ — это залить бетонный монолитный блок на месте аномалии…

В разговоре повисла напряженная пауза. Президент встал из-за стола и прошелся по ковру, устилавшего пол в кабинете. Молчание. Президент думал около пятнадцать минут, что-то про себя прикидывая. Внезапно он подошел обратно к своему креслу и сел в него. Оба силовика внимательно посмотрели на него. Президент перебрал несколько лежащих на столе папок, выбрал одну и открыл ее.

— Хорошо. Анализ Проекта, как я вам уже говорил, заказан был не только вам. И у меня есть несколько предложений. Вот они. — Он указал на папки. — Осталось только выбрать. И я выбрал. Я принял решение. Как бы не хотелось мне отказаться от этого проекта, но все же вы в чем-то правы. Мы попробуем. С оглядкой. Сначала очень небольшими силами и средствами. Я выбираю схему мягкой колонизации, что-то по типу Британии 17–19 веков. Но самое главное на сегодняшний момент — это соблюсти максимальную, я подчеркиваю, абсолютную секретность. Если это не станет нам полезным, в чем у меня практически нет сомнений, нельзя допустить, чтобы это хоть в малости усилило других. Предлагается такой план…

Первая проблема — проблема охранных войск. Мы, по известным причинам, не можем снимать с мест дислокации никаких из уже существующих на данный момент войсковых соединений. Однако можно набрать новые подразделения, ведь скоро призыв. Достаточно увеличить его, скажем, на 1–2 процента и это с лихвой покроет все новые требования. Однако, учитывая специфику, а именно — максимальную секретность, надо набрать таких солдат, потеря которых не скажется ни на нарушении режима секретности, а не мне вам объяснять, что круг знакомств у призывника может быть совершенно неожиданным, ни на общем социальном климате. Другими словами это должны быть одиночки, «отрезанные ломти» — люди без родственников, без жен и детей — чтобы их в случае чего никто не искал. Также, это могут быть бывшие детдомовцы, это могут быть лица уже проходящие срочную службу солдаты и матросы. Ориентировочно надо набрать, ну, скажем, 1–2 тысячи человек…

— Господин президент — а где вы собираетесь найти поселенцев? И как их вооружить?

— Не перебивайте. Кстати, раз уж вы задали вопрос об оружии — зачем им ПЗРК, ПТУРСы, радары, зачем им химзащита? Зачем истребители? Этого всего не надо. Также не требуется современное стрелковое оружие. Требуется легкое пехотное оружие каждому, никакого тяжелого типа станковых пулеметов, гранатометов, огнеметов… Тем более, никакой бронетехники — ей там просто не с кем будет воевать… И вообще — мы что, не сможем поскрести по складам и вооружить тысячу человек? Не верю.

— Правильно делаете, господин президент, — поддакнул фсбешник.

— Вы опять меня перебиваете…

— Господин президент, простите, — тут же еще раз перебил президента, но в этот уже разведчик, — но рационально ли будет, нарушая все уставы и положения отправлять эти полки недоукомплектованными по штату средствами усиления? Ведь с таким современным оружием мы пройдем весь континент не потеряв ни одного человека…

— Хм… Это серьезный соблазн — решить все проблемы силой. И не все из охранников или поселенцев смогут его перебороть. Но тут есть два момента — вы может забыли, в специфике своей работы, но вся эта бронетехника нуждается в соответствующем обслуживании… А если развертывать на той стороне еще и комплексы по проведению ремонта и ТО — то это уже выльется в серьезные деньги. А во-вторых… Я тут заказал одному институту, как некую историческую авантюру, расчет ситуации, «а что если?», на примере Московской Руси. Так вот. Даже при стопроцентном уничтожении всех кадровых войск этих государств сопротивление не только не стихнет, а поднимется еще сильнее… Про народную войну помните? Не тот менталитет там. Вы готовы уничтожить ради своего собственного спокойствия население половины континента? Нет? Ну тогда не перебивайте. Возвращаясь к солдатам. К этим 1–2 тысячам новобранцев требуется определенное количество профессиональных бойцов — тех, кто знает, как что бывает на войне. Их следует поискать среди бывших «афганцев» и «чеченцев», вернуть на службу и поставить обучать молодых. Особое внимание следует обратить на командный состав. Эти люди также должны отвечать всем ранее перечисленным требованиям, и ко всему прочему должны быть преданы нашей стране. Нам не нужны в будущем колониальные проблемы, их нам и так хватает. В настоящем.

Следующий вопрос, который вы обозначили — это поселенцы. Вы совершенно правильно сказали, что мы не можем себе позволить себе отток самого активного населения. Да и никто из них не поедет черти куда, где нет никакой инфраструктуры, вообще ничего нет. Однако у нас есть около одного миллиона населения, которое целиком и полностью под нашим контролем, и делает то, что ему прикажут. Я имею в виду заключенных, отбывающих наказание в местах не столь отдаленных, пораженных в правах и т. д. У вас опять вопрос?

— Да. Я хотел спросить — а не разбегутся ли они там, не поднимут ли бунт?

— На счет разбежаться — это вряд ли, они получат долгожданную свободу, снабжение в разумной мере на первое время, документ переселенца и легкое оружие. Да и куда бежать? А на счет бунта — на этот счет есть опытные психологи, которые и должны отобрать из миллиона, для начала, 5-10 тысяч мужчин и женщин, которые там будут работать, а не бунтовать. Это должны быть люди, отбывающие наказание за не очень серьезные преступления, а также за преступления определенного типа — превышение допустимой самообороны, преступления, совершенные из-за мести, преступления на религиозной и национальной почве, и т. д. Выберете тех людей, которые однажды оступились по каким-либо причинам на своем жизненном пути. Мразь там нам не нужна, поэтому — никаких «конкретных пацанов», «паханов» и прочих блатных. Если будут бывшие военные — то это дополнительный плюс. Попробуем из них сделать что-то вроде казачьей станицы. Если получится, то…, хотя не будем так далеко загадывать.

— А как быть, так сказать, с аборигенами?

— А что с ними не так?

— Ну а какой политики придерживаться в общении с ними?

— Самой что ни на есть доброжелательной. Нам не нужны с ними никакие проблемы. Возможно, в последствии мы их ассимилируем, и получим источник человеческих и других ресурсов. Тем более это тоже россияне, просто дальние, так сказать… А пока — пусть потихоньку торгуют, чем — там посмотрим.

— А как на счет официальных, так сказать контактов? — переспросил фсбешник.

— А что? Вы сами ответьте на свой вопрос. Сегодня у нас в Сибири приземляется летающая тарелка, зеленые человечки оттуда говорят «Мы тут случайно, но раз пока тут, то мы подобываем у вас уран, попилим лес, повыкачаем нефть и воду и отравим воздух. Вас спрашивать не будем — просто по своей гуманности мы вас ставим в известность — что сюда больше не суйтесь.» А всех местных и любопытных они будут отстреливать лазером. Что после этого будет?

— Мы на них нападем, но…

— А после поражения что?

— Ну… Не знаю… Наверное смиримся…

— Вот именно. Но эти Россы — не мы. С одной стороны, как говорит то исследование, они уже на высоком уровне развития — огнестрельное оружие у них же есть? А с другой стороны — они еще очень легко контролируются жреческим составом. Объявят нас посланниками дьявола и все… Газовые камеры завозить? Или химией травить?

Оба подчиненных промолчали.

— Знаете, исходя из ваших слов, нам действительно лучше вообще туда не соваться… — отметил фсбешник.

— Да. И я бы с удовольствием так и сделал. Но раз есть возможность, то не следует от нее сразу отказываться. Тем более, мало ли как сложится здесь жизнь. Возможность второго шанса у цивилизации вообще и лично у нас — это большой плюс. Вы понимаете меня?

Молчание было ответом. Но молчание, понимающее.

— Вот-вот. Итак, продолжаем… С материальным обеспечением. Тут все просто. Снаряжение в основном пойдет со складов глубокой консервации — все равно их надо обновлять. База для предварительных тренировок — подберем что-нибудь в центральной полосе или в Сибири из старых, законсервированных.

Последний вопрос, но самый главный — это живые деньги. Возьмем из стабфонда, для него это копейки. Основные затраты будут приходиться на перемещение массы людей и грузов на Новую Землю. Тут может помочь наш транспортный флот, что дешевле, но дольше. Таким путем, я думаю, следует перевезти основную массу оборудования, вооружения и амуниции. Людей следует перевозить транспортными самолетами. Не так уж и дорого выйдет… Амуницию и вооружение со складов — морем. Итак, все вопросы решены?

— Нет. Остался вопрос, кто будет курировать это дело, мы — или ФСБ?

— Хм…. Да. Вопрос непростой. Вы будете курировать проект вместе, то есть вдвоем. От имени каждой из ваших организаций вы наберете себе подразделение. Каждое подразделение будет подчиняться назначенному вами командованию.

— То есть не будет единого начальника?

— Будет. Но самое главное — это секретность и безопасность. У вас есть уже предложения?

— Знаете, от ГРУ я бы предложил Сергеева Максима Геннадьевича. Как вы знаете — он в этом участвует с самого начала, да и командир он неплохой, преданный Родине… Я думаю, что он вполне справится с подразделением, набранным из одиночек…

— А тогда я от, лица, так сказать, ФСБ, предлагаю Седенького Михаила Максимовича. Он к тому же давно знаком с Сергеевым….

— Тогда, раз они давно знакомы, не получится ли у них там ничего, что бы нам повредило?

— Да нет, что вы, господин президент, — засмеялся фсбешник, — У них знакомство такого плана, что как бы они при встрече друг другу в горло не вцепились. Была там у них в прошлом одна на двоих история…

— Что за история?

— Да служили они вместе в Афгане. Сергеев — как положено, Седенький же начал с духами приторговывать, сначала шильцем, брал доллары, наркоты немного, потом гэсэмом, потом даже разок-другой калашей несколько ящиков сдал… Он уже у нас на примете был — хотели дать ему замазаться побольше и вербануть — духам сливать дезу. Да все испортил Сергеев — там его караван подловили в горах, часть солдат постреляли, там эти калаши и всплыли — а они вообще в смазке были — видно что новьё… Ну он и начал сам копать — и выкопал Седенького…Не успели мы его заявление перехватить — дело закрутилось, да только как-то выкрутился Седенький. Ушел от ответственности — улик было мало, несколько также замазанных в этом деле человек пропало, а концы — в песок Афгана… В общем, уехал он оттуда, но Сергеева не забыл. Афганские деньги превратились в связи, и эти связи впоследствии выкинули Сергеева из списка на представления к званию, а потом вообще бы из армии, но там ему друзья помогли. Но максимум на что хватило их сил — на полигон на Новой Земле. Тогда от Сергеева и ушла жена — не захотела мерзнуть на севере. А Седенький с тех пор командует одной из ВЧ в средней полосе. Мразь он еще та — из-за таких и рассказывают страшные истории про армию. У него срочники рабам завидуют. Работают по шестнадцать часов в сутки… Мне рассказывали — какие у него там скромные апартаменты — четырехэтажная дачка с полем для гольфа и крытым бассейном. Но и не зарывается он совсем — оружием и наркотой не торгует, громких неприятностей от него не бывает. А все проверки — всегда в ажуре, с губернатором вместе на дачке отдыхают, с милицией дружит…

— И вы мне об этом спокойно говорите? А куда смотрят контрольные органы?

— Ну, вы же понимаете всю нашу кухню. Контрольные органы смотрят и прислушиваются к его высокопоставленным, очень высокопоставленным знакомым. Только если уж совсем зарвется, то он наш клиент, но тоже только в том случае, если понадобится большой шум…. В общем — прихватить по мелочи его есть за что, а по крупному — никак пока. Я думаю, он будет подходящей кандидатурой, подчиненным, для Сергеева.

— И вы предлагаете такого в начальники? Да вы в своем уме?

— Не, что вы. Я уже провел некоторую предварительную работу.

— А не получим мы проблем на той стороне?

— Его будет легко контролировать, компромата на него полно — познакомим его с нашим досье на него — будет как шелковый…

— Нет. Вы не поняли. А что если он решит из полковника стать царем? Что тогда?

— Даже в этом случае у нас будет противовес — Сергеев. Ну и если уже в самом-самом худшем случае… Что ж. Станция перехода отлично охраняется нами, а тяжелое оружие всегда можно перевезти туда, для вразумления некоторых личностей…

— Мда… Ну и… Я даже не знаю что сказать… Вы хотите поставить контролировать такой проект такого исполнителя?

— Вопрос контроля, господин президент. Такую мразь легче контролировать, чем нормального человека, да и сту… осведомлять нас о действиях друг друга эти два человека будут «на отлично». И не забудьте — всегда присутствует шанс, что что-то пойдет не так. Потребуется козел отпущения… Не хотелось бы, чтобы им был хороший человек — а мразь такую не жалко…

— Хм… Как я уже говорил, мне не хотелось бы вообще, чтобы «пошло что-то не так».

— Мы это гарантируем, господин президент.

— Ну хорошо. А кто из этих двух будет начальником?

— Скорее Сергеев. Полковник Седенький уже пошел на представление. Предлагаю это звание придержать, слегка Седенького наказать, чтобы спустить его с небес на землю и послать его подчиненным к Сергееву. Если сделать наоборот, то никакого паритета не будет — не будет двух не объединяемых сторон. Седенький просто «затопчет» Сергеева.

— А сам Сергеев не будет мстить?

— Не думаю, что таким путем. Его психологический портрет говорит — не тот он человек.

— Ну хорошо… Ваш выбор — и вам за него отвечать, в случае чего. Напоминаю — при выборе исполнителей — основной критерий — секретность. И еще раз предупреждаю — никаких мне колониальных войн нам не надо. Все, господа, приступайте к исполнению. Да и еще… — оба уже вставших с кресел разведчика напряглись. Президент выразительно закончил — Вы тоже не с улицы пришли, и все знаете. Я больше об этой истории ничего знать не желаю кроме отличных результатов, а в случае отрицательных, сами понимаете, и вообще забуду, что об этом что-либо слышал. Так что вам не следует делать ошибок… Это в ваших личных интересах…

Чуть позже, оба разведчика молча ехали в кабине спец лифта, который возвращал их из мрачных «сталинских» глубин Москвы на поверхность. Наконец, куратор проекта из ГРУ не выдержал.

— Может все же сменишь Седенького? Неужели у тебя не найдется хотя бы одного-двух нормальных ребят? А не такого отребья?

— Эх ты, Егор, Егор. Как же ты сразу не понял?

— Чего?

— Этот проект заранее уже списан. И работать с ним надо исходя из этого!

— Ну да, ну да…

— Вот ты, как и многие считаешь меня подонком. Знания и умения у нас специфические. И накладывают определенные хм… отпечатки, скажем так. За них нас и держат за людей без чести и совести. Убийцами. Палачами.

— А это не так?

— Не совсем. В чем-то это правда. Но далеко не всегда. И не все. Ты никогда не задумывался, с кем нам приходиться иметь дело? С сущей мразью. Шпионами. Предателями, которых по-хорошему следовало бы удавить на месте! И прочими гадами, причем называть их гадами — это обидеть всех змей оптом. А мы не имеем права с ними поступать так, как велит нам совесть. Мы с ними работаем. И мало нам там грязи, так еще в обществе к нам отношение, как к…, как к опарышам. Это вы — все в белом. Как же, «спецназ»…

— И причем тут это? — удивился этому всплеску Егор. Ведь владеть собой и иметь каменную физиономию для фсбешника такого ранга — это просто обязательный пункт в перечне служебных навыках.

— А при том. Ты посылаешь в бой сейчас лучших. Тех, кто сможет, тех кто не подведет, тех кто вернется. Самых-самых…

— Я никого не посылаю…

— Не строй тут мне из себя девочку. Отправил свою любимую группу, которой больше нет. Не морщись, ее никто тебе обратно не вернет, не в данном случае. Ты поставил во главе Сергеева, который, помнишь поговорку «каков поп, таков и приход»? Этот поп и ребят себе подберет подстать, которых всегда и везде не хватает…

— А ты?

— А я более милосердный. И не смейся. Я отправил не лучших. Я отправил тех, кого не жалко. Ведь Седенький, вот увидишь, и без моих подводок как изюм из булки выковыряет всех потенциальных или действительных завсегдателей гауптвахт и тюрем. Какое-то число верных у него будет, а остальные… Я… Мы не только не потеряем хороших, мы еще и избавимся от плохих. Не жалко.

— А если…

— Проект слит еще до начала. Ты это и сам должен понять по количеству отпущенных на него сил и средств. — Лифт остановился на нужном подэтаже и приветливо распахнул двери, выпуская своих пассажиров, — Так что, давай, до свидания…

Глава 3 Максим

«…Все что он видел вокруг

Он считал товаром.

Ум, красота и талант —

Все заслонил прейскурант…»[3]

Екатеринбург. Март 2004

— Вы отлично знаете, что рынок сбыта компьютеров и комплектующих к ним сейчас жестко поделен между нашей фирмой — «Рассвет», «Электрокомпьютерсом» «Екатеринбург-Компьютерс» а также несколькими более мелкими конторами. И в ближайшем будущем никаких изменений здесь не предвидится. Однако сейчас сложилась ситуация, благодаря которой наша фирма может легко выбиться вперед, и стать если не монополистом, то крупнейшей фирмой, торгующей компьютерами во всем Екатеринбурге…

— Звучит, конечно, хорошо, но слишком хорошо, я бы так сказал…. - ответил Николай Вилович — генеральный директор фирмы «Рассвет», — А каких усилий это потребует? И как это вообще возможно?

— Есть несколько выгодных контрактов. Как вы знаете, в бюджете на следующий год декларируется увеличение отпускаемых на образование средств на 45 %. Несомненно, часть этих средств пойдет на закупку нового оборудования, которое в большой своей части представляет собой все те же компьютеры. Второе — это возрождение крупных предприятий нашего города, которым тоже потребуются компьютеры. Наша задача — захватить любой ценой эти выгоднейшие заказы. Получая с них огромную прибыль можно снизить цены на розничную продажу, что, несомненно, привлечет покупателей. Следующим шагом нужно планомерно вытеснить с рынка большую часть мелких и средних фирм — путем поглощения ли, покупки или другими способами…

— Хм… План конечно заманчивый, но как перехватить эти заказы? У тебя есть папа губернатор? Тогда странно, что ты работаешь в моем магазине простым менеджером. Или ты внебрачный ребенок какого-то олигарха? Если нет — то как ты даже просто подступишься к людям, которые сидят на этой теме?

— Я, конечно, не губернаторский или олигархский сынок, если вы не помните, то я вообще сирота — мои родители давно умерли, но зато я умею видеть, слышать и анализировать то, что увидел и услышал. Так, например, отдыхая в клубе пару недель назад, я познакомился с секретаршей первого заместителя второго помощника губернатора края. С ее помощью можно выйти на этого второго помощника, который и занимается распределением денег…

— Но он же не может впрямую купить у нас эшелон компьютеров для школ — это будет шито белыми нитками и его за это вые…., хм… накажут в общем.

— Да, не может, но он может намекнуть, что те школы, которые заключат договор с нашей фирмой, получат деньги первыми, или больше, или вовремя — ему виднее. Естественно, он так сделает только тогда, когда будет эти заинтересован, — Александр изображая банкноту прошуршал пальцами.

— Это сделает наш доход поменьше, но все равно прибыль будет очень высока, ты прав…А на счет заводов?

— Ну на счет всех сразу не скажу, а вот один мой приятель как то рассказывал, что встретил на охоте человечка, а человечек оказался начальником отдела снабжения Свердловского Турбомоторного Завода. Этот начальник, оказывается, заядлый охотник. Вот на общей охоте к нему и можно подъехать….Так что ничего невозможного нет…

— … Интересно… А ты не боишься что меня или тебя закажут те фирмы, которых мы так объедим?

— Ну…Все может быть… Однако то, что я получу за это мне представляется достаточной ценой за убитые страхом нервы….

— Кстати, и что же ты хочешь получить?

— По моим подсчетам, доход фирмы повысится более чем на 140 %. Я думаю, что 20 % акций фирмы и место (конечно и оклад) вашего зама вполне достойное вознаграждение…

— Ха! Да ты я смотрю, Максим, нахал!

— Какой уж есть — идея моя, исполнение пополам, деньги ваши — 20 % — это еще по доброму….

— Тоже мне, добряк тут нашелся….А что мне мешает, выслушав твою идею, послать тебя к черту, и сделать как ты предложил?

— Ну, во-первых, у вас не будет тех маленьких связей, которые есть у меня, а налаживать их будет стоить дорого. Во-вторых, это же предложения я могу сделать боссам других фирм, и хотя бы один будет более сговорчив, чем вы.

— Не только нахал, но и наглец…. Ну ладно, 5 %…

— Вы наверное хотели сказать 10 %, и мне уже пора идти на встречу с секретаршей второго помощника, или как там его…

— Хорошо. 9 %. Иди.

Максим вышел из кабинета начальника изрядно вспотевший, несмотря на холодную погоду на улице и прохладу в кабинете у босса. Что ж, слово сказано. Теперь осталось проверить, правильно ли был проведен анализ, действительно ли фирма получит такие прибыли и действительно ли перепадет обещанный кусок. Особенно важно последнее…

Он подошел к зеркалу. Посмотрел в него. Пригладил длинные волосы, вытер капельки пота на лбу… Зеркало отразило худощавого молодого человека лет двадцати двух — двадцати трех, чуть выше среднего роста, с правильными чертами лица, одетого в черный костюм с галстуком, на пальце серебренный перстень с печаткой, в ухе, полускрытая длинными светлыми волосами, болтается серебряная серьга — убийца женских сердец да и только. Девушки заглядываются, вот и секретарша эта… Эх — жизнь хороша и жить хорошо, молодость, здоровье, красота — а если все удастся, будет еще лучше — то к этим трем вещам прибавиться и не богатство если, то приличный достаток точно. Ну ладно — не следует задерживаться, надо идти на свидание с этой секретаршей…

Идеи, как поправить свое далекое от радужного материальное положение, Максим вынашивал уже давно. Было много их — и прибыльных, и очень прибыльных, но всех их объединяла одна черта, или, скорее, две пересекающиеся черты — каждая требовала начального капитала, и не маленького. Взять такую сумму в долг у друзей — нереально, у банка — не дадут, у бандитов — опасно. Поэтому, чтобы заняться своим бизнесом, требуется, для начала, заработать большие деньги. Но вот беда — заработать большие деньги — практически невозможно — а воровать он не хотел. Поэтому из всех возможностей, после всестороннего анализа, была выбрана именно эта. Единственное, что требовалось для реализации помимо денег — они его не волновали, так как оплату должен был взять на себя директор, это выходы на людей, распоряжающихся государственными деньгами. И такой выход нашелся сам.

В клубе, где по субботам Максим с друзьями часто отдыхали от трудов праведных, было много чего интересного — бильярд, дискотека, бар естественно. В тот день было особенно многолюдно — новогодние каникулы, молодые и не очень люди стараются выбраться куда-то, где свет, люди, выпивка развлечения… Они еле-еле уговорили администратора выделить им их любимый столик — пришлось штукарь ему кинуть сверху. И вот, когда друзья поднабравшись, разбрелись кто куда — кто еще пить, кто шары катать, он и услышал за спиной женский голос, произнесший самый распространенный вопрос:

— Молодой человек, у вас закурить не будет?

Максим обернулся — сзади стояла девушка. Ничего особенного — так обычная, не очень красивая девчонка. Но она смотрела с какой-то детской надеждой, что послать ее сразу куда подальше язык почему-то не повернулся. Как оказалось в дальнейшем, язык оказался совершенно прав. Слово за слово, вопрос за вопросом — Макс и узнал где и кем она работает. Вот оно! Вот этот шанс, о котором он мечтал! Девчонка, звали ее Аня, к тому же оказалась дурочкой, купившейся на смазливое лицо. Максим тогда просто рассыпался в комплиментах, потанцевал, поводил ее по клубу. То-то друзья по-тихому прикалывались, зная его привычку к красивым девушкам. Но ему это было «по барабану». А то, что она дурнушка — ну можно и потерпеть, ради денег-то. Пусть пока поверит в свое женское счастье…

Следующий серьезный разговор с директором состоялся только через два месяца. К тому времени Максим уже добился определенных успехов, договор на поставки компьютеров в школы и детские сады (представьте себе — там они тоже оказались нужны! хотя кому?), уже лежал в сейфе у директора. И, хотя, пропихнуться удалось не во все крупные предприятия, кое-где даже откатов не взяли, прибыль фирмы все равно увеличилась весьма значительно — по прикидкам Максима от 90 % до 105 %.

— Проходи, Максим, садись.

— Зачем вы меня вызывали?

— Итак. Прошло 2 месяца и мы добились довольно впечатляющих успехов.

«Ага. Мы. Я! Кто бегал как укушенный в одно место? Кто с девкой встречался страшной? Кто ковры протирал в приемных у директоров? Я! Все я! А добились мы…»

— Да. Мы приложили к этому все усилия.

— Итак. Я так понимаю что ты хочешь получить положенные тебе сладости?

— В смысле?

— Ну должность, 6 % акций.

— 9 %.

— Ну а 9 % мы договаривались если прибыль составит 140 %, а ты добился только 100 %. Так что и акций ты получишь только 6 %.

— Вот ведь…

— Вот ведь что? Или кто?

— Ничего.

— Правильно, ничего. Учись, мальчик, бизнесу.

— Это не бизнес! Это — кидалово!

— Это не кидалово. Это так. К твоему сведению я мог бы тебя действительно кинуть — вот сейчас, к примеру взять — и уволить, скажем за опоздание на работу или просто за прогул — и ты бы ничего не смог сделать. Договора на поставки уже заключены, а с тобой у нас была только устная договоренность. Я вполне мог бы сказать, что ничего тебе не обещал.

— И почему вы так не сделаете? Или сделаете?

— Не сделаю.

— Почему?

— Понимаешь, Максим, во-первых — я дал тебе свое слово. Заниматься бизнесом можно только честно. Иначе с тобой никто не будет иметь дел. Во-вторых — ты парень оборотистый — мало ли еще чего придумаешь. А доход от твоих придумок мой будет больше твоего. Так что завтра мы с тобой поедем к нотариусу и оформим передачу 6 % акций ОАО «Рассвет» в твое владение. Так что бери с собой паспорт. А сегодня — вот тебе приказ о переводе тебя с должности менеджера на должность исполнительного директора. А вот — аванс зарплаты, — директор положил на стол перед собой нетонкий конверт, набитый деньгами, — так что слово я свое сдержал.

— Спасибо Николай Вилович.

— Не за что. Иди давай.

Окрыленный такими новостями Максим вылетел из кабинета и не услышал, что ему в спину тихо прошептал директор.

— А в третьих — ты еще молод парень, и не знаешь что все уже поделено, и если у одного прибавилось всегда у кого-то другого убавилось. За все надо платить, а слова, что ты сможешь воспользоваться плодами своей, несомненно, неплохой работы я не давал…

— Николай Вилович, к вам директор фирмы «Электрокомпьютерс» Павел Владимирович Воробьев.

— Да, Машенька, впусти его, сделай нам там чайку-кофейку, да бутылочку «Ахтамара» принеси из бара. И нас не для кого нет.

Николай Вилович встал из-за стола и пошел к открывающейся двери.

— Здорова Пашка!

— Здорова Вилы!

— Давненько тебя не видел присаживайся. — сказал после крепкого рукопожатия директор ОАО «Рассвет» своему старому закадычному другу.

— О! Вот и чаек пришел, — воскликнул Павел Владимирович открывшейся двери, в которую секретарша Машенька вкатила столик с чаем, печеньем, порезанным лимоном и бутылкой коньяка семилетней выдержки.

— Все, Машенька. Ты на сегодня свободна.

— Спасибо, Николай Вилович, — и, стрельнув глазками на посетителя и мелькнув довольно смелым вырезом декольте, секретарша удалилась.

— Ну давай, по первой, за встречу, — предложил хозяин кабинета.

Когда первая была уже выпита и зажевана по примеру Николая Второго лимоном, полилась неспешная беседа. А как сам?.. Да ты что?.. А как жена?… А у меня тоже… Ну давай за женщин… Давай за детей… И вот когда уже были выпиты и вторая, и пятая, и даже десятая — полулитровая бутылка уже показывала дно а галстуки и пиджаки давно отброшены, наконец была задета та самая тема, которую по молчаливому согласию никто ранее не трогал, и ради которой по сути дела и состоялась встреча.

— А как у тебя бизнес?

— Ты знаешь, Вилы, как у меня бизнес. И я знаю как у тебя. Короче — давай на чистоту.

— Хм…. Ну давай.

— Поднялся я сильно — это ты знаешь. И то что у тебя дела сейчас идут не самым лучшим образом ты и я знаем тоже.

— В частности из-за тебя.

— Да. В частности из-за меня, хотя я и не лез в твой сектор….

— Да ща! Не лез он, — перебил его Павел.

— Да не лез, и не перебивай меня. Я еще не договорил… В общем, у меня такое предложение. Давай объединим наши фирмы. Погоди, — взмахом руки остановил готовый сорваться с губ поток слов, — дослушай. Твоя фирма больше, моя меньше, однако, моя фирма сейчас на подъеме, а твоя на спаде. Сейчас я предлагаю тебе объединиться — тогда мы на двоих получим контроль почти над 50 % всего, ты понимаешь, всего объема продаж компов в целом городе. Нашем городе. А там — глядишь и область, может, транзит — перспективы самые радужные. У меня тут и связи появились, а с общим кошельком мы их еще сильнее укрепим.

— Хм. А если я не соглашусь?

— Тогда у нас с тобой все хуже. Нам придется выживать друг друга — а это тратить часть прибыли, потом с каждым витком стычка будет перерастать в войну, накопится обоюдных обид куча, перерастет это в злость а потом и в злобу. А чем это кончается в бизнесе и ты и я помним и знаем….А мы с тобой друзья. И терять друга и приобретать врага… Мы с тобой не на столько богаты, чтобы разбрасываться друзьями.

— Ну да, предложение шикарное, особенно если учесть то, что сначала ты меня выжил с рынка, а потом и вообще — сожрать хочешь. В какой пропорции ты, кстати, предлагаешь слияние?

— Не надо. Ты отлично знаешь что вырос я не за счет твоего куска рынка — а за счет других фирм, более мелких, и за счет госзаказа. То что в результате ты малёхо потерял — увы.

— Малёхо?

— Да, малёхо, и не делай таких глаз — я умею считать — 10 % твоих продаж стали моими.

— 10 % это малёхо?

— По сравнению с остальными моими прибылями — это немного. Так что не надо делать тут театра.

— Ладно — ты не ответил.

— Ах да. Я предлагаю — по честному — 50 на 50.

— 50 на 50 это ты считаешь честно?

— Уже — да. Я сильно поднялся.

— Ну может быть. А как решения принимать будем, если у каждого по половине?

— Ну, думаю мы с тобой договоримся. И тем более, У тебя будет 50 %, у меня будет только 47 %.

— А куда еще три делись?

— А я 6 % акций своего предприятия расплатился с тем человеком, который мне это все предложил и сделал.

— А три причем?

— Ну если 100 % моего станут 50 % нашего, то соответственно и 6 % моего станут 3 % общего. И их я отдам этому парнишке.

— А что за парнишка?

— Да работал у меня менеджером, а потом вот решил разбогатеть… Меня.

— Шутник ты. А не много — 6 % то?

— Даже мало. Моя прибыль выросла более чем в три раза. При этом потеря 6 % акций — копейки.

— И что ты собираешься с ним делать? Хотя знаю я твою, болезненную, честность…

— Не начинай — уже тысячу раз мы это обсуждали. Общая фирма должна тоже иметь ее, это к слову. А вот с этим, что ж — он заработал честно эти деньги, кстати — он исполнительный директор у меня теперь, он их получит…

— Зарплату и акции?

— Акции, 3 %, да.

— А зарплату?

— Ну он же исполнительный директор у меня, а кем он будет у нас? Ведь может — и никем?

— Хитрец! Блин — ты как был, так и остался хитрецом!

— Как видишь, моя, как ты ее называешь, болезненная честность, не мешает моей хитрости.

— Ну хорошо. Он же все равно будет своими акциями мешаться у нас под ногоми — да и мне искушение. Как ты собираешься эту проблему решить?

— А это не проблема. В том договоре, который мы завтра подпишем будет указано, что в случае, если акционер не может по каким либо причинам голосовать своим пакетом, то решения за него принимает совет директоров или более крупные совладельцы — читай мы с тобой.

— Блин — это же полный п….ц — как он такое подпишет?

— Он еще щенок совсем. Не матерые, как мы с тобой — а щенок. Подпишет. Я ему в счет аванса денег дал, специально. Пойдет сегодня кутить, не удержится — друзья, выпивка, девки — завтра будет сонный и полностью не соображающий. Подпишет что угодно. Он подпишет. А ты?

— Что я?

— Ты согласен?

— Хм… Знаешь, чтобы немного тебе подгорчить, я тоже много думал о том, чтобы слить наши фирмы. Уж больно хорошо выходит. С этой мыслью я к тебе и шел. Да и друга терять и воевать не хочется.

— Это ты о чем?

— Это чтобы ты не зазнавался и не думал что я к тебе пришел, что выдавил из меня согласие, и чтобы не появилось у тебя опасных иллюзий.

— Так что — да?

— Да.

— Ну вот и отлично, — расслабился Николай, — давай по этому поводу допьем, что там осталось. Обмоем. Разливай, Пашка!

Остатки коньяка перекочевали сначала из бутылки в бокалы, а потом и внутрь организмов директоров. Николай достал из стола открытую пачку дорогих гаванских сигар, одну сигару дал другу и одну взял себе. Закурили и некоторое время просто молчали, наслаждаясь вкусом сигары, хотя завзятыми курильщиками что один, что второй не были.

— А как ты собираешься, хм… выключить этого парня.

— Какого, а, этого-то? Да очень просто. Как говорится — есть человек, есть проблема, нет человека….

— Неужели? Я тебя начинаю не узнавать…

— Да ну тебя в баню! Как ты мог обо мне так подумать. Ты же знаешь, что я даже в полностью отмороженные, беспредельные времена никого не заказывал.

— Да знаю. Теперь ты не кипятись. Просто мне интересно, как тогда?

— Да все намного проще. И чище. И дешевле. И изящнее.

— Тоже мне — знаток изящного. Ну, говори — не трави мое любопытство.

На пару минут в комнате повисло молчание — это Николай Вилович медленно курил сигару, одновременно смотря как изводится от любопытства его друг.

— Помнишь, у тебя сын старший в армию собирался? Отмазал ведь его?

— Ну да, легко.

— У тебя же в нашем военкомате вроде как свояк есть?…

Глава 4 Ярослав

«Как грустно и очень обычно все вышло.

Ушла от меня и в ночь теперь слезно кричу…»[4]

Апрель 2004.

«Почему так получается? Почему к тому человеку, который не будит в душе никаких высоких чувств, с тем просто? И то, и другое, и третье…» — думал Ярослав набирая по памяти телефонный номер. «А вот с Той Самой — сложно. Все. И косноязычие нападает, и не слова — а одно мямление. Вот сейчас опять меня отошьют. И почему с Ней — все так сложно? С любой другой находишь общий язык через 10 слов, а тут? И почему?»

Длинные гудки. На том конце поднимают трубку и Ярослав, сглотнув как перед прыжком в холодную воду хрипловатым пока еще голосом сказал.

— Алло? Добрый день. Позовите, пожалуйста, Надю.

— Да. Это я. — раздался в трубке Ее, волнующий Ярослава, голос.

— Привет — это Ярослав. Узнала?

— Да узнала.

«Блин, думай быстрее, что сказать? Ну елки-палки — хоть перед звонком речь пиши. Что же башка ничего не соображает?»

— Э… как у тебя дела?

— Нормально.

— Слушай — сегодня день какой хороший, может погуляем сходим?

— Нет, мне нужно сейчас в комнате прибраться.

— А потом?

— А потом у меня дела еще, до вечера.

— А вечером? Может сходим в кино? Или в клуб какой в Москву или Ногинск съездим, а?

— В клуб? Хм… Интересно. — В Ее голосе действительно появилась заинтересованность. И после этого прозвучали слова, которые с силой кузнечного молота выбили из головы Ярослава последние остатки соображения. — Давай.

— Да?

— Я приберусь у себя, дела переделаю и вечером пойдем. Ты зайдешь за мной?

— Да! Я за тобой зайду.

— Ну, хорошо. Пока тогда!

— Пока.

«Эх! Как все удачно! Институт — можно прокосить, благо второй курс — раздолбайский. И денег тут как раз появилось, стипендию оторвал, — тыщонка есть, и Она согласна! Точно сегодня надо объясниться, а то висит на мне — как камень это чувство. Сегодня тогда — надо разрешить, либо она моя, и я ее сегодня трахну, либо нафиг ее и я получу пилюлю от любви.»

После этого Ярослав позвонил своему лучшему другу Вадику, который жил в Москве. С Вадиком, который был его младше на три года, они познакомились еще давным-давно, лет семь или восемь назад, на тренировке по карате. Кстати, с Надькой Ярослав познакомился там же. Она была из новеньких — а и Ярослав, и Вадик были старожилами, причем Ярослав гораздо большим. Ему, по идее, уже дано иметь бы черный пояс, первый или второй дан — но все время какая-то лажа случалась. То школа, то поступления в институт. Все его одногрупники, и даже после него два набора групп уже получили черные пояса, а он — нет. И, как честно в душе себе признавался Ярослав — все было справедливо. Из-за простого раздолбайства и лени — тренировки пропускал, на тренировках иногда халявил, в общем — так себе. На него и мастер уже давно рукой махнул: платит за тренировки — и хорошо. «Лучший ученик!» — смеялся он, — «платит, но не ходит».

Вадик, кстати, тоже был тем еще клоуном, но по-своему. Он давно получил черный пояс, но отношения в семье с родным отцом у него не складывались, и после одной из таких нескладушек, кончившейся банальной дракой, сейчас он жил отдельно от родителей. Ему еще повезло, что было где — от деда досталась ему комната. Вот именно на эту комнату и рассчитывал Ярослав.

— Здорова, Вадик!

— О привет!

— Слушай — не хочешь сегодня пойти туснуть?

— А куда и с кем?

— Да я с Надькой буду заморачиваться, а ты там может найдешь кого? Ты же говорил, что около дома какой-то клуб у тебя — одни девки там, сами на шею вешаются?

— «Триумф» что ли?

— Не знаю. В общем ты как?

— Слушай — а нафига ты все с этой дурой отмороженной тянешь? Давно бы ее трахнул и нафиг послал? Может, без нее?

— Ну знаешь…. тут такое дело… Ну нравится она мне.

— Да ладно тебе. Че там сложного, она же на тебя сама вешалась, я помню это, прямо на тренировке!

— Ну, это же когда было, два года назад.

— Так два года назад и надо было ее.

— Ты что? Псих? Да ей 2 года назад 15 было! Я в тюрягу не хочу.

— Слушай, Яра, ты уже скока тянешь?

— Она же такая скромная, стеснительная…, самая… Забей ты, это мое дело. Ладно, ты как? Согласен?

— Можно.

— Только ты это, если мне понадобится хата, как?

— Да пожалуйста. Ты же мой лучший друг. Ты только учти, что там только матрас — койки еще нету.

— Да мне больше и не надо. Ок. Я тогда зайду за Надькой, а потом тобой вечерком, когда приеду с Купавны.

— Ну давай.

— Давай, до вечера.

Вечер начинался отлично. Из Купавны Ярослав добрался до Москвы на 8 часовом автобусе, немного в нерешительности побродил около Надькиной парадной, и, в 9 часов, как было договорено, позвонил в дверь.

Надька сама открыла дверь, и сразу же вышла. Когда Яра увидел ее, его сердце дрогнуло. На Надьке были надеты простые белые брюки из легкой, слегка прозрачной ткани, которая так обворожительно приоткрывала завесу тайны, белая блузка и простой плащик, который так шел ее стройной фигуре. И, хотя, ее родители были весьма не бедными людьми, чего стоила только квартира, в которой они жили — сам Ярослав жил в квартире с куда худшими условиями, и тем более не в Москве, ничего броского и дорогого на ней надето не было, как не было и косметики. Но эта простота так шла ей, что изумление, отразившееся на лице Яры, послужило самым лучшим комплиментом.

— Пошли? — спросил Ярослав хриплым голосом?

— Пойдем.

Они сели вместе в маршрутку и доехали до клуба, рядом с которым жил Вадик. Все это время, пока они ехали, Ярослав молчал и просто наслаждался близостью Той, что ему нужна. Просто тем, что она рядом, просто тем, что ее рука лежит так близко от его руки, что чувствуется Ее тепло. Просто тем, что Ее можно видеть. Рядом. «Короче — кранты, — подумал Ярослав, поймав себя на таких мыслях. — Я, похоже, влюбился. Да и какой — похоже — точно влюбился. И что я в ней нашел? Обычная скромная, тихая девочка…».

Клуб, к которому они подошли после захода за Вадиком, располагался в отдельно стоящем здании бывшего кинотеатра, и не был «крутым» — так обычная дискотека. На стоянке дорогих машин не было, плата за вход, которую за двоих заплатил Ярослав, была минимальна. Внутри клуба был один огромны зал, бывший когда то кино, вместо рядов кресел располагались уютные небольшие диванчики со столиками, террасами спускавшимися к танцполу. Вдоль всего танцпола шла барная стойка, а где то в углу зала что-то пока еще вяло, из-за раннего времени, зажигал местный ди-джей. И главное — в клубе было пока еще мало народу, но большую часть его составляли одинокие и компаниями девушки и женщины.

Ярослав, Надя и Вадик поднялись на самый верх и заняли угловое место, состоявшее из двух напротив друг друга диваном со столиком посередине. Быстренько заказав по пиву себе и по 50 грамм, а Наде — сок, ребята уселись, и начался разговор, часто прерывающийся паузами, со временем становившимися все длиннее и длиннее.

— Пойдем, потанцуем! — пригласил Ярослав Надю.

Танцевала Надежда великолепно. Причем так, что Ярослава бросало то в жар, то в холод. То прильнет на секунду всем телом, то прикоснется бедром, то прижмется грудью… За полчаса с парня сошло семь потов — ну любила она танцевать. А уж когда пошел медляк, то Ярославу пришлось срочно приложить все возможные усилия, чтобы его отношение к партнерше по танцу не стало заметно всем окружающим.

Вернувшись, немного отдышались, подошел Вадик и заказали еще по пиву и по 50 грамм. Яра во время одной из пауз глазами показал Вадику — «Иди, погуляй, не мешай нам». Вадик понятливо поднялся и с улыбкой пошел по клубу с целью подцепить какую-нибудь девчонку. Ярослав, справившись со своей робостью, подсел к Надьке поближе, приобнял ее и наклонился, попробовав поцеловать.

— Нет, — тихо сказала Надя, и отвернула немного в сторону свои губы.

— Но почему? — отстранившись, задал самый распространенный в мире вопрос Ярослав.

— Ты знаешь, ты мне нравишься, но у меня есть молодой человек, и я не хочу ему изменять, — услышал он такой же частый ответ.

Наверное, не следует даже и говорить, что почувствовал после этих слов Ярослав — в такой ситуации бывал, наверное, каждый человек — непонимание, разочарование, потерянность, полный комплект ощущений несчастной любви. Да еще Надька отвернулась и начала во всю напропалую заигрывать с Вадиком. Сначала беседа, шутки, вот пошли танцевать… Все это время Ярослав сидел молча и занимался тем, что «выжигал», как он думал, ее из сердца, смачивая это водкой.

Через некоторое время Вадик подходит к сидящему Ярославу и говорит:

— П…тая девчонка, но если ты скажешь — я ее пошлю сразу.

— Да ладно — отвечал Ярослав, — типа мне только лучше. У нее вроде парень.

— Да она мне сказала, такой парень, что можно и на хрен. Она видно просто не хочет с тобой заморачиваться.

— Ну, теперь ты берешь назад свои слова, что она дура?

— Да, просто ох…ная девчонка.

Они посидели еще немного — Вадик с Надькой вместе ходили, колбасились, а Ярослав сидел один. Потом где-то около 1.30 он понял, что здесь делать нечего и, позвав Вадика спустились вниз. Там состоялся примерно такой диалог:

— Короче, я отсюда пошел.

— Да ладно тебе, что ты. Девчонок до х…, склей себе кого-нибудь. Хата есть.

— Нет. Я сюда пришел с Надькой, а не баб клеить.

— Да ладно, если ты хочешь — я ее на хрен пошлю.

— Да нет. Ладно. Я пошел. На тебе денег на всякий случай денег — 350 р. тебе хватит?

— Да не надо.

— На. На всякий случай.

— Ну ладно, что б было.

— И не думай, что ты там, у друга девчонку отбил. Все нормально…

Ярослав вышел из клуба и пешком пошел до дома. Хорошо еще повезло — какой-то добрый мужик на грузовике, увидев бредущего по обочине парня, подбросил его по шоссе. Мрачный Ярослав в 4 часа ночи, или утра уже, добрался до дома и завалился спать, благо следующий день в институте он собирался закосить и предаться полному расстройству и душевному самобичеванию. «Ну вот, — думал он, — вроде как стало полегче. Раз я ей не нужен, значит я свободен, я ее не люблю, она дура. Вот мне уже легче. Я ничего плохого не чувствую. На месте любви к ней у меня в сердце просто небольшая заноза…»

Но в 11 часов от этих размышлений и самоуверений его оторвал звонок в дверь. На пороге стоял Вадик, с такой светящейся улыбкой что ее можно было бы использоваться вместо галогенных фар в модном авто.

— Блин, п…ц. Вчера такое было.

— Что ты ее трахнул? — задал Ярослав вопрос с надеждой, правда, с маленькой — с такой улыбкой слова больше никакие не нужны.

— Не то слово. Скорее она меня. Бля, она так трахается, это что-то. Вообще — это первая баба, которая у меня в рот взяла…Я ее еще на дачу к себе пригласил…

Как-то давно Ярослав видел в каком-то японском мультике образ того, как рассыпаются мечты. Долго смеялся. И такое же он увидел сейчас. В реальности. Мир раскололся, рассыпался, как стекло, которое бросили на асфальт с 10 этажа. Осколки мира медленно осыпались куда-то вниз. Стало темно. В сердце как будто вбили кол, тяжело дышать… Просто невозможно…. Как можно жить теперь? Как можно жить, если сердца больше нет?

Ярослав еще что-то на автомате отвечал, что-то слушал, что-то делал, улыбался, но до него доходили только обрывки реальности, какие-то слова, какие- то плоские картинки того, что раньше было объемным живым миром…»… А она тебе рассказывала, что аборт делала в 15 лет?…», «…а она рассказывала…?», «… А она…», «…Она…». Всё.

— Ладно, давай, Вадик, езжай домой. На будущее, у тебя даже вопросов не должно появляться о том, если с другом пришла девчонка…

— Ну все пока.

Ярослав закрыл дверь за своим бывшим Самым Лучшим Другом и тихо сполз по стене. Где то глубоко внутри он услышал слова своего внутреннего голоса — «Скромная девочка… Такая хорошая… Что ж, ты получил пилюлю, как и хотел!».

А потом все потонуло в бреду.

От последующем месяце Ярослав ничего не смог бы рассказать, даже если бы его пытали, хотя в том состоянии он и пытку бы принял со смехом. Какая-то работа днем в Москве, на которую он устроился подзабросив институт, еще как то держала его в рамках, но до и после…

Только как вспышки — вот он стоит на краешке перрона метро и думает:

— А не сделать ли шаг вперед — под поезд?…

Или стоит в ванной, над раковиной держит левую руку, а провой прижимает нож к вене:

«Холодное сияние стали так привлекает… Одно движение и всё…».

И ночи, наполненные либо тяжелым сном, либо пьяным полузабытьем — которое ничуть не расслабляет, не утешает — а наоборот — только усиливает душевную боль. И две мысли, которые подобно диким волкам в клетке бьются в голове: «Я ее люблю, но любовь не добьешься силой, не вырвешь…», и «Я никогда не буду с ней. Мне не нужна такая шлюха». И боль. Боль в сердце. Боль такая, что хочется вырвать его из груди, только чтобы забыться, только чтобы прекратить. До крови искусанные губы — чтобы болью одной перебить другую, измочаленная подушка, в которую в бессилии вгрызался зубами, как в судороге сведенные руки и ноги — все это было спутником Ярослава в последующий месяц. И ничего не помогало. Всех друзей он послал подальше — видеть любого другого, кто счастлив, или хотя бы весел — пытка, видеть удовольствие — пытка, слышать смех — пытка. И некому излить душу.

«За что? Почему я? За что мне такие муки? Что я кому сделал такого, что жизнь меня так больно? Почему со мной? Почему же так больно?» — думал Ярослав глядя на стиснутый в руке стакан. «Вокруг столько боли… Почему — я так остро стал чувствовать? Мне что, мало своей боли? Вот — стоит бабулька в переходе, побирает со слезящимися глазами мелочь около ларьков — ей так стыдно это, и мне стыдно, и больно, что она, быть может всю жизнь отработав и отвоевав должна собирать мелочь на кусок хлеба. Или девушка, которая плачет в метро? Что у не случилось? Бросил парень, потеряла косметичку? Убежала любимая кошка? Или мужик с потухшими глазами и Афганским орденом на замызганной гимнастерке, с подвернутой одной штаниной старого камуфляжа, на костылях просящий копейки на стакан дешевой паленой водки или на дозу, чтобы забыться — как же ему больно?! Или немолодая женщина в черном, с пустыми заплаканными мертвыми глазами — кто у нее умер? Муж? Ребенок? Мать? И тоже море боли. Господи, почему я раньше этого не замечал? Почему мы никогда не замечаем, что мы живем в океанах боли и страдания? Почему же не поможем тем, кому плохо? Пусть даже самой малостью — добрым словом, улыбкой, дающей надежду? Почему же мне никто не поможет? Почему люди такие жестокие? Почему жизнь так жестока? Господи — за что мне это?».

Ярослав сделал глоток водки из стакана и, подозвав официанта, заказал еще. Официант понятливо кивнул головой и принес еще стакан самой дешевой водки. Вообще то, цены в кабаке «Владимирский Трактъ», что находился, вот ирония, в бывшем доме культуры «Акрихин», были не маленькие, но Ярославу, который раньше не заходил сюда, отпугиваемый определенной репутацией и ценами, было все равно. Он не жил сейчас, а существовал. Ему было вообще все равно. Совершенно случайно Ярослав прислушался к играющей в кабаке песне, которую совершенно бездушно, что сейчас оголенный душей с полной уверенностью почувствовал Ярослав, исполняла какая-то девушка. Но слова! Слова неожиданно запали ему в душу.

Когда мы были на войне Когда мы были на войне Там каждый думал о своей любимой, или о жене Там каждый думал о своей любимой, или о жене И я б конечно думать смог И я б конечно думать смог Когда б на трубочку глядел На голубой ее дымок Когда б на трубочку глядел На голубой ее дымок А я не думал не о чем Но я не думал не о чем Я только трубочку курил с турецким горьким табачком Я просто трубочку курил с турецким горьким табачком Как ты когда-то мне лгала Как ты когда-то мне лгала Что сердце девичье свое давно другому отдала Что сердце девичье свое давно другому отдала Я только верной пули жду Я только верной пули жду Чтоб утолить печаль свою И чтоб пресечь нашу вражду Чтоб утолить печаль свою И чтоб пресечь нашу вражду Когда мы будем на войне Когда мы будем на войне На встречу пулям полечу На вороном своем коне На встречу пулям полечу На вороном своем коне

«Ну что же, — подумал Ярослав выходя из кабака, — это выход. Все равно мне не жить, а так хоть от моей смерти возможно какая-то польза будет. Живу я один, мать с отцом далеко и не так уж я им похоже интересен. Надька обо мне не заплачет, друзья такие, которые спят с любимыми своих друзей — тем более. Теперь осталось только продержаться до призыва. Как смешно, «к счастью», ждать призыва уже недолго…»

Глава 5 Александр

«Крепче за баранку держись шофер.»

Май 2004 г.

— Да, мама, у меня все хорошо, — сказал Александр в трубку прижатого к плечу мобильника.

— Нет, ничего не случилось…

— Нет, на улице не стреляют…

— Нет, я знаю, что американские СМИ не могут врать…

— У меня все хорошо, и ничего плохого не случиться, если вы не будете мне звонить по мобильнику когда я за рулем…

— Мама, пока…

— Мама, подумай о том, сколько тебе придется заплатить за звонок. — в ответ сразу же раздались короткие гудки. «Анекдот прямо», — подумал Саша.

Руки и ноги в это время сами собой вели машину — тут перестроиться, тут остановиться… Александр бросил мобильник на переднее пассажирское сиденье своей вазовской «шестерки» и задумался.

Родители не переставали тянуть его к себе в Америку. Вообще то это Александр первый предложил в конце какого-то разговора родителей про их обожаемые США, правда в качестве шутки, естественно, переехать туда самим и узнать по чем фунт лиха. Мысль запала и папе, работнику адвокатской конторы, и маме — искусствоведу Русского музея. Сначала шутка повторялась каждый день, а потом в какой-то момент, она перестала быть шуткой. Даже старший братец, что удивительно при его заработках в торговой конторе, — и тот подключился к обсуждению переезда семьи Дмитриевых в Америку. Начиная с прошлой весны все было подчинено только одному — «сваливанию» в США. Родители подняли все свои связи, все свои знакомства — только чтобы получить драгоценный грин-карт.

Повезло маме — одна из ее дальних знакомых, с которой она начинала работать в Русском музее, сейчас жила в США и ей как раз была нужна младшая помощница на работу в музей восковых фигур актрис, хм… скажем так, фильмов для взрослых. За приглашение и устройство на работу она согласилась взять «чисто символическую» по ее словам сумму в 100 тысяч долларов. Даже такое падение в классе работы и такая дикая сумма не отпугнула родителей. И все ссоры, крики, чуть ли не драки не смогли изменить решение Сашкиной семьи.

Поэтому его твердое решение остаться в России хотя и было ожидаемо, но тоже ни к чему хорошему не привело. Поначалу это стало причиной почти полного разрыва отношений в семье, угроз отца, насмешек брата, мольбы матери — но все равно Саша решил остаться здесь.

К зиме страсти малость поутихли — родители смирились с выбором младшего. Однако это не означало что он останется владельцем шикарной пятикомнатной квартиры в центре города и отцовского почти нового BMW — в Америке семье потребуется много денег на обустройство. Квартиру и обстановку продали, машину тоже продали, а Сашке купили обычную однокомнатную хрущебу, и ему же досталась братцева «шестерка» — как жаль что он не успел ее поменять на какую — либо другую. А может наоборот — к счастью, а то бы и ее продали.

К новому году родители уехали в Америку.

Поначалу были слышны только радостные ахи-охи. Ах Нью-Йорк, ах Вашингтон, ах то, ах се — это родители решили на новый год покататься по Америке с ознакомительной экскурсией. Кстати эти экскурсии организовывали эмигранты из СССР, и, по-родственному так сказать, нещадно обирали своих уже, теперь американских, лохов. Здесь сотня, там две, тут на бензин, там местная кухня — в общем стоило это удовольствие порядка двадцати тысяч долларов — несусветная сумма. Когда они рассказали об этом с гордостью своим новым соседям — им в лицо просто рассмеялись.

После этой экскурсии родители зареклись общаться и с соседями, и с эмигрантами.

А вот жизнь, в отличие от рекламных буклетов и экскурсий оказалась не очень радостной — совсем не простой по правде. Деньги, привезенные из России кончились очень быстро, а в Америке баксы оказывается как и в России не растут на пальмах. Мать работала в музее порнографии и получала там небольшие деньги. Отец-юрист не мог себе найти работы по специальности — ведь законы совсем другие, да и своих адвокатов пруд пруди, еще и возраст… Единственную работу, какую он смог себе найти — это пописывать статейки по заказу маститых журналистов про нарушение всего чего только можно в России, начиная от прав сексуальных меньшинств и заканчивая хищническим истребление мух, что наносит непоправимый ущерб экологии. Платили за такую галиматью очень мало, хотя заказы поступали часто. Братцу было еще хуже. Диплом его торговый никому не нужен был, а работать в Макдональдс или на заправке — сам не хотел — работы море, а платят копейки. А жить он привык на широкую ногу. Помыкавшись пару месяцев на пособие он, в свое время откосивший от советской, пошел служить по контракту в американскую армию, благо из местных туда редко кто хотел идти служить — вакансии всегда были. На дешевой еде и мать и отец очень быстро поправились, да и с брата, говорят, в армии согнали много жира. Развлечений никаких, общаться не с кем — скука, телевизор и пиво — единственные спутники каждого вечера. И не смотря на все это — родители продолжали звать его к себе. Хотя их тоже можно понять — брат в армии, он здесь — а им там одним тоскливо, наверное.

«Ну, положим, поеду я к ним, — думал Александр. — Чем я буду там заниматься? Убирать улицы? Мыть машины? Драться с неграми в очередях за бесплатными обедами? А здесь у меня учеба — 5 курс Политеха, скоро диплом. Квартира. Машина. Работа программистом с неплохой зарплатой — на попить-поесть хватает… Кстати, надо заехать на рынок, купить поесть что-нибудь. Вот по дороге сейчас заеду — есть рынок Южный»

Тело в это время само вело машину — здесь перестроиться, сейчас левый поворот, быстрый взгляд по знакам — на трамвайные пути выехать. Так — красный свет — становиться, первую воткнуть, поворотник включен левый…

«Хм…. А чего бы купить? Может яблок на работу?…»

…Зеленый свет, старт, пропустить встречных, вторая передача…

«Вон начальник мой — жрет яблоки только — даже не обедает — а в свои 65 выглядит на 50. А вот и рынок слева виднеется — угол Гагарина и еще чего-то там на «О». А еще чего бы купит — домой уже? Мясца бы купить — супу сварить, а может и поджарить — не вечно же питаться этими пакетными супами с картонной вермишелью…»

…Три полосы — левая только налево, средняя прямо и налево. Поворот левый по светофору, встречных не будет, свет зеленый — можно поворачивать и сразу же направо на парковку у рынка. Из этого среднего ряда удобнее чем из левого — перестроения не будет…

«…картонной вермишель. А можно еще картошечки поджарить с…»

Чудовищной силы удар в заднюю левую сторону поворачивавшей влево машины Александра прервал размышления — несшаяся на огромной скорости черная «пятая бомба» буквально срезала весь задний багажник машины. От удара шестерку вынесло на тротуар с противоположной стороны дороги, к счастью там не было людей, и буквально обернуло вокруг стоящего там столба электроосвещения. Пристегнутый водитель отделался тяжелым испугом, синяком на левой половине туловища — ударило о дверцу, болью в ребрах, может быть даже парой сломанных — вмазался в руль, и рассеченным о стекло водительской двери левым виском с сопутствующим средним сотрясением мозга. Самой «бомбе» тоже пришлось несладко. Вся передняя часть выглядела будто со съемок краштестов. Что творилось в салоне с водителем и пассажирами, если они были, понять было нельзя — боковые стекла затонированы наверное процентов на 100, а в лобовое стекло сторонние наблюдатели могли увидеть только вскрывшиеся подушки безопасности.

Подскочившие люди отломали дверцу водителя Сашкиной машины и вытащили его на улицу — «от греха подальше — мало ли машина ё….». Вызвали скорую и гаишников. Бредившего Сашку отвезли в больницу, откуда его через 5 дней выписали с диагнозом сотрясение мозга и трещина в правых плавающих ребрах. За это время из остатков его машины растащили все ценное — магнитолу, кассеты, инструменты из багажника, колеса с дисками, кое-что из деталей, а на четвертый день машину, если то что осталось можно так назвать, подхватил эвакуатор и отволок на штрафстоянку. Сразу из больницы Александр отправился в милицию и ГАИ, где и получил справку о том, что «Никакого ДТП 21 апреля 2004 года в 9:35 по московскому времени на перекрестке проспекта Гагарина и улицы Орджоникидзе зафиксировано не было. Административное или уголовное дело не заводилось.» На вопрос а как же его разбитая машина, авария, ударившая его «бомба» ему развели руками со словами — «ничего не знаем». То есть не автогражданки, ни даже страховки, если бы у него она была, он не получит. По закону получалось — что ему это бэха приснилась как страшный сон.

Но это оказалось, к сожалению, не совсем так. Это был не сон, а вот слова страшный никто не отменял. История имела продолжение.

Продолжение это приняло вид субботнего звонка в дверь Сашкиной квартиры через пару недель после ДТП. За дверью стоял молодой человек представительной наружности, в костюме и кожаной папкой в руках. На вопрос что надо он представился посланцем водителя той БМВ, которая въехала в Сашку. Обрадованный Александр отвел его на кухню, предложил чаю, от которого посетитель вежливо отказался. Далее этот гость представился таким-то таким-то, что его послал господин такой-то такой-то и вытащил из папки несколько листов бумаги, прочитав которые хозяин квартиры не упал только потому, что сидел на стуле. Из этих бумаг следовало, что 21 апреля Александр разбил машину весьма уважаемому господину, стоимость которой по оценке независимой экспертизы составила 35 тысяч долларов, нанес средние телесные повреждения опять же этому уважаемому господину и его пассажиру, стоимость лечения — 15 тысяч долларов (копия счета из самой дорогой клиники в городе прилагается), а также причинил морального ущерба еще на 10 тысяч долларов. Причем, как отметил посланец ошарашенному Александру, этот господин милостиво решил не взыскивать с него упущенную выгоду.

— Что это за лажа! — заорал Александр.

— Вы с чем-то не согласны?

— Со всем! Мало того, что в меня въехали, мало того что убили мне машину и положили на больничную койку, так я еще за это должен платить?

— У уполномочившего меня на разговор господина другое мнение. По его словам вы, не соблюдая правил дорожного движения разбили его машину. Что при этом пострадали и вы — это ваше дело, однако потери не в чем не виноватого должны быть возмещены в полной мере.

— Чего?

— Я вам только что все сказал. Могу повторить еще раз. Да. Вы можете оплатить переведя 60 тысяч долларов на этот счет банковским переводом до 15 мая, либо вот по этому адресу представить всю сумму наличностью, опять же до 15 мая.

— Ы!

— Да, вот еще что. За каждый день после 15 мая начисляется пени в размере 10 процентов от суммы долга в неделю, поэтому в ваших интересах выплатить долг как можно скорее.

— Да я ничего никому не должен! Это он пусть отдает мне деньги за мою машину.

— Я думаю с такой постановкой вопроса этот господин не согласиться, но вы можете сами высказать ему мнение, — после чего посредник вытащил из той же папки мобильный телефон, набрал номер, дождался когда снимут трубку.

— Алло.

— …

— Да, я у него.

— …

— Нет, он не согласен.

— …

— Да, хорошо — я дам ему трубку, — с этими словами посредник протянул трубку Александру.

— Алло, — сказал Александр.

— Ты чо, бабки готовь, б… какого х… ты чо то там п…..?!!! — услышал он из телефона.

— Какие бабки! Ты не показал поворотник! Ты разбил мою машину! Это ты мне денег должен!

— Что?! Ты чо? Ваще оборзел? Ща, б…, пристегну тебе еще за базар! Поворотник я ему не показал! Ха! Будуя еще всяким запомойленым тачилам чо то там показывать… Ты ваще кто? Кем работаешь? Кто за тебя скажет?

— Я инженер….

— А если ты никто — то не… пи…ть. Короче. Ты теперь должен — чтоб бабки были. А не то с тобой не так будут разговаривать.

— Ничего я тебе не должен — а если есть какие претензии — то всё через суд.

— Суд! Ха! Я сам суд! Смотри, б… тебя предупредили. Ели бабок не будет…

— Бабок не будет, — перебил Александр.

— …. - ответили ему на том конце и бросили трубку.

Сашка отдал телефон посреднику и велел убраться. Посредник спокойно взял телефон, убрал его в папку, встал и, уже выходя за дверь, сказал.

— Зря вы так, молодой человек, — хотя сам был не на много старше хозяина квартиры, — Позвольте дать вам маленький, и бесплатный к тому же, совет. Мы давно представляем интересы этой бри…., этой фирмы. Еще никто не смог не заплатить им то, что они требовали — рано или поздно, так или иначе. Обычно те кто платили поздно или иначе делали это уже либо с больничной койки, либо из морга. Н следует доводить до этого… У вас не так много здоровья. И не так много времени до 15 числа. Прощайте.

Сашка закрыл за ним дверь и вернулся на кухню. На столе лежали бумаги к оплате такой суммы денег, которою ему взять просто не где. Даже у родителей в Америке. «Ладно», — подумал он, — «разводят меня, на пушку берут. А вот фиг им с маслом. Попугают, попугают, да и все». С этими мыслями Сашка скомкал бумаги и бросил их в мусорное ведро.

Неделя, отпущенная на сбор денег, прошла быстро. Естественно Александр и не думал даже искать их, более того он приложил все усилия, чтобы выбросить из головы эти мысли, в чем ему сильно помогала повседневная нервотрёпка. Поэтому, когда вечером 15 числа он открыл дверь в свой подъезд, прилетевший из темноты удар кулака в голову стал для него почти полной неожиданностью. За первым ударом последовал другой, потом третий, а после того как он повалился на пол, его еще оба нападавших били ногами. Потом один из них наклонился к съежившемуся в позу эмбриона Александру и прошепел.

— Тебя предупреждали! Верни долг плюс 10 % в течение недели! Не вернешь — …

Потом хлопнула дверь в подъезд, и лежащий на полу остался один. Теперь он поверил в то, что у него серьезные проблемы. И испугался.

— Вась привет!

— Здорово Сашка! — обернулся на оклик один из мастеров автосервиса. — О ё! Кто это тебя так! — Посмотреть действительно было на что. Все лицо Александра было желто-синего цвета и в буграх от синяков. Да и двигался он осторожно, так как все остальное тело было похоже на лицо. Били его больно но аккуратно — ничего не сломали и не отбили. Пока.

— Да так… Проблемы.

— Серьезные проблемы я погляжу у тебя братец.

— Да уж…. Слушай Вась — надо поговорить.

— Да я понял. Эй кто там, Алмаз — подмени пока меня…. Ну пойдем.

Василий выслушал историю молча, не перебивал и не спрашивал. Потом они долго молчали.

— Да, брат попал ты. Денег у тебя естественно нет…

— Да откуда…

— И у меня нет, я ведь тебя правильно понял?

— Не, я к тебе не занимать пришел. Я другое…

— Что другое?

— Ты как то говорил что у вас начальник в автосервисе круто бандит?

— Это когда это я такое говорил?

— А помнишь мы как то бухали у Отца Федора на даче?

— Это у того парня, которого из семенарии поперли?

— Да.

— И что? Я там такое говорил? Не помню.

— Так пили же мы тогда как…

— Да… выпили мы тогда хорошо. Неужели я такое болтал? Блин… Ну ладно, может быть и есть такое…Тебе то что?

— Поговорить с ним хочу.

— Ха. Так он и будет с тобой говорить — ты же никто и звать тебя никак — по их понятиям. Кто за тебя скажет?

— Ты.

— Я?

— Да ты.

— А меня то он с какой стати слушать будет?

— А на той же даче ты хвастался хорошей новостью, будто ты тачку какого-то очень крутого человека отделал классно, и что тебя за это как — то там похвалили.

— Вот блин еще раз. Все я тогда разболтал. Так и пить можно бросить. Да. Ты угадал. Его мерс я тогда отремонтировал — лучше нового стал. Он еще тогда сказал — если проблемы будут какие — обращайся.

— Вот и есть проблемы, правда не у тебя а у меня…. Ты поможешь?

— Помогу…. Куда деваться… Ладно. Он как раз сейчас здесь — тебе повезло. Пойдем.

Друзья поднялись на второй этаж автосервиса к непритязательной двери в небольшой кабинет его начальника. Василий тихо постучался и спросил

— Вениамин Иннокентьевич? Можно?

— Васька е…, это ты, паршивец? Ну заходи…

— Жди меня здесь, — шепнул Василий и скрылся за медленно закрывшейся дверью, которая поразила Сашку свои весом и толщиной — даже дюжий Васька открывал ее с усилием.

Через 10 минут дверь также неторопливо открылась и оттуда высунулась голова друга. Он махнул рукой и сказал громко.

— Заходи.

А пока Сашка протискивался в дверь, шепнул ему на ухо — «тебе повезло — тебя выслушают и он сегодня в хорошем настроении». С этими словами он пропихнул Сашку в кабинет а сам, извернувшись, остался в коридоре.

— Ну что, проходи, — сказал сидящий за столом в центре кабинета Сашке Вениамин Иннокентьевич. Кстати говоря он совершенно не походил на рисуемый в кино классический образ братка, ни тебе костюма спортивного, ни цепи золотой в палец толщиной с крестом «но только без гимнаста», ни шеи бычьей, правда пальцы на руках были в наколках — так простой сухенький мужичок. Но глаза, хоть губы и улыбались, в глазах виделся холод стали — серые, почти бесцветные глаза выдавали своего хозяина с головой. Они просто кричали — перед тобой матерый хищный зверь. Не щенок, не опьяневший от крови малолеток, а битый жизнью волк — который не скалит клыки и не рычит понапрасну, но кинется неожиданно и смертоносно. — Присаживайся.

— Добрый день.

— Ну судя по твоей роже не такой он уж и добрый.

— Ммм…..

— Чо мычишь то? Ладно. Твое счастье — я сегодня добрый. Значит так. Тех гандонов беспридельных, что на тебя просто так наехали я приструню. Был бы ты должен внатуре, я бы и не мазался, а так — беспредел никому не нужен, тем более мне на моей территории.

— А что я должен буду вам?

— Ха! Да ты смотрю не полный лох, чот понимаешь. Естественно не за спасибо. На сколько денег там они тебя поставили?

— Сколько я им как бы должен? 60 тысяч. Долларов. Без процентов если.

— Тебя еще и на счетчик поставили? А ну да, конечно. Я бы тоже поставил. Ладно. Я сегодня добрый да и Васька за тебя просил, а я ему обещал как то помочь… 10? 20? Или все ж 10? Ладно — значит так 10 % от этой суммы ты будешь должен мне. Тут уж без всяких — 6 тыщ баксов — это не 60. Найдешь за неделю. Через неделю придешь сюда, принесешь бабки мне, я тебе сообщу как все разрулилось с этой шпаной. Все — вали давай.

— А вы действительно решите это?

— Пацан! — холодные глаза сверкнули сталью. — Ты за базаром следи. Я сказал — я сделаю. Все — не испытывай моего терпения — пошел отсюда.

— Спасибо. До свиданья.

— Вали давай.

Дабы не искушать судьбу Александр, поборовшись с дверью, покинул кабинет этого начальника-бандита. За дверью его ждал взволнованный друг.

— Ну как? Помогло?

— Не знаю. Вроде обещал «разрулить». За 6 тысяч долларов.

— Да. Ну 6 это не 60. Но их надо будет тебе найти обязательно. Не знаю кто там на тебя наехал — но эти ребята очень серьезные. На столько, что они уже и не бандиты вроде как. Так что побегай, поищи денег.

— Легко сказать — не тебе же бегать и бабло искать.

— Не мне. Ладно — я тебе помогу — отдашь когда сможешь. Вроде баксов 700–800 у меня есть.

— Спасибо. Может еще подскажешь где взять еще 5200?

— Не знаю… Поспрашивай в долг у всех кого знаешь.

— Это и так понятно… Ладно — спасибо тебе, за мной пиво, очень, очнь много много.

— Да без проблем. Мы же друзья. От такого никто не застрахован.

С этими словами друзья расстались, и Александр отправился искать деньги. Поиски его проходили усиленно и напряженно, и закончились у стойки одного из банков, где он взял обычный «потребительский» кредит на 6000 долларов под 25 % годовых. В долг у друзей он брать не стал, а те 700 баксов что дал ему Васька — отдал. «Смысла нет — что 5 тысяч, что 6 — все равно брать. Процент то дикий какой. Но блин за срочность — как сказал менеджер, или ждите полтора месяца… А так хоть не буду должен друзьям. И так — вон Ваське теперь я сильно должен.» — думал он.

Через неделю он снова оказался на пороге той двери и после стука и разрешения войти снова встретился с Вениамином Иннокентьевичем.

— Ну что, давай бабки. — поприветствовал его бандит, хм… директор автосервиса.

— Вот, — ответил Александр и протянул ему пачечку сотенных.

— Хорошо. Считать не буду — вряд ли ты обманешь — не в твоих интересах. Значит так. Поговорили мы за тебя. С этими мудаками беспредельными. Долг с тебя сняли.

— Спасибо большое.

— Рано радуешься. Долг то сняли, но бригада там действительно беспредельная. Ставить на бабки здесь можем мы, а не они, хотя это тебе знать и не надо. В общем денег они с тебя требовать не будут — это грозит разборками с нами. Однако они теперь считают себя, ха, обиженными тобой — что ты их нам ссучил и хотят уже твоей крови. Здесь я тебе помочь не могу — ты заплатил за снятия с тебя долга — мы это сделали. Они спросили — ты под нами — мы ответили — нет. Так что теперь тебе надо опасаться за свою шкуру.

— И что мне теперь делать? Еще 6 тыщ платит вам за охрану?

— Нет. Их условие было, чтобы мы с тебя сдали. Так что выпутывайся сам.

— И как?

— Ну… могу дать тебе совет — беги куда-нибудь подальше — в Америку — у тебя же там вроде папа-мама, в Сибирь, хотя там тебя найдут быстро, в Китай… Да хоть на Луну. Беги и прячься. Год, другой и все это кончиться.

— Почему?

— Потому, что бригада эта беспредельная и нарвется скоро. Закопают их где-нить на свалке по кускам — и кончаться твои проблемы.

— Значит в Америку? Да?

— Ну… Не знаю, думай сам — времени у тебя дней 5-10…Успеешь — твое счастье, а нет — то сам понимаешь…. Ладно — вали давай.

— Ну спасибо и на том. До свидания.

— Это уж от тебя зависит.

Александр вышел из кабинета мягко говоря ошарашенным. «Блин!» — думал он идя по улице, — «Теперь просто п…ец. Уж лучше бы я квартиру продал и денег отдал. А так — разрулили тему называется. Денег взяли, меня сдали. Я свою жизнь не в 54 штуки оцениваю. И куда теперь прятаться? В Америку — за 10 дней не уедешь, в сибирь? А куда и к кому? Там еще проще человека найти, чем в Питере — заметнее. Пожить у кого на даче? А как тогда работа? Диплом? На что тогда жить? Есть-пить-спать? Вот жопа…Хорошо. Будем рассуждать логически — что мне надо? Мне надо место где бы меня поили, кормили и охраняли. И желательно подальше отсюда. Да только где такое место найти? В тюрьму сесть? Ага — кормить и охранять будут… И сокамерники любить будут…Они же и прирежут — если заказ на меня придет… Не лучше уж самому сдохнуть, чем в тюрягу. Или купить купить пистолет и ждать когда придут убивать? И подороже продать свою жизнь убив их сколько смогу? Да пожалуй это вариант. За неимением лучшего. Эх, где вот бы найти ответ на вопрос — где спрятаться…»

«Бум!» Этот звук издала рекламная тумба в которую головой врезался задумавшийся Александр. Выматеревшись и ударив ее ногой, который удар железная тумба согласно закону сохранения энергии вернула его ноге, и выматеревшись еще раз Сашка на автомате прочитал что написано на рекламном плакате и пошел дальше по улице. Он успел отойти шагов на 20, когда смысл прочитанного дошел до загруженных мозгов и почти бегом Дмитриев вернулся назад и уже внимательно вчитался в то, что было там написано. А на плакате были нарисованы лица в фуражке, в каске, в берете, в пилотке и написана только одна фраза.

«Защита Родины — обязанность каждого гражданина. Служба по контракту ждет тебя!..»

Глава 6 Игорь

«Я вышел ростом и лицом, спасибо матери с отцом.

С людьми в ладу — не понукал, не помыкал.

Спины не гнул, прямым ходил, и в ус не дул, и жил как жил,

И голове своей руками помогал.»[5]

ВЧ ¦ N, где-то под Челябинском.

Сначала послышались шаги. Шаги приближались к камере гауптвахты, где сидел Игорь. Вот звук шагов поравнялся с железной дверью его камеры и пропал. Открылось смотровое окошко.

— Сержант Петров?

— Я.

Окошко закрылось. Зазвенели ключи, щелкнул открываемый замок.

— На выход.

— Есть.

Наконец то всё! А то последние десять суток единственное, что знал Игорь — это холод, который даже страшнее, чем голод — кормили на губе вовсе не разносолами…

А начиналось все хорошо. В увал его отпустили за очередную победу в соревнованиях между их частью, и соседней. В беге он был первым, оставив далеко позади всех остальных. В рукопашном бою и стрельбе — вторым, а в плавании — вообще единственным, поскольку других хм… храбрецов лезть в воду реки в начале мая после суровой зимы и холодной весны, а соревнования были посвящены Дню Победы, не было. Поэтому полкан десантников, которые были соперниками их обычной строевой части, посоветовавшись с замом командира их части — начальник отсутствовал из-за срочного вызова в Москву, а если еще точнее — просто бросив монетку, присудили победу Игорю. Судя по тем «добрым» взглядам, которые бросал полкан десантников на своих подопечных, им предстояло весьма насыщенное время, посвященное плаванию, бегу в полной выкладке, рытью траншей и другим укрепляющим здоровье действиям. И если соревнования между частями было дело сугубо добровольным — и отказаться можно было от участия в «конкурсе», то от исполнения приказов отказаться очень сложно и весьма черевато.

Однако судьба десантников совершенно не интересовала Игоря — не захотели лезть в воду — их дело. Его больше интересовала увольнительная, которую он получил в награду, да еще какая шикарная — на все длинные выходные, на целых три дня! Конечно, если он не найдет место, где можно будет бесплатно переночевать в городе, то каждый вечер придется возвращаться обратно в часть, на солдатское довольствие в гостинице не переночуешь, но все равно — три дня! Можно и пивка попить, и с девчонками познакомиться, а вдруг найдется какая-нибудь… С этими радостными мыслями Игорь пошел собираться в город — утюжить парадку, собирать по народу список того, что купить в городе и так далее.

И вот, наконец! Ворота части рано утром открываются, и он идет на остановку автобуса. Автобус ходит редко — всего три раза в день — рано утром, поздно вечером и днем. Это очень удобно — на утреннем уехать в город, на вечернем — приехать. А на дневном обычно приезжают родственники навещать солдатиков. К нему никто никогда не приезжал.

…Игорь был детдомовцем. Мать отказалась от него еще в роддоме — оставив на память о себе только фамилию — даже имя ему придумывала старенькая медсестра. Ничего о ней Игорь не знал и знать не хотел. Но вот с детдомом ему повезло. В его родном Челябинске их было несколько, но его определили в самый лучший, приняв во внимание его судьбу.

Директором много лет в этом детдоме был Макаров Виктор Петрович, человек с непростой судьбой. Как и многие парни его возраста он с последнего курса лесотехнического училища ушел на фронт. Был ранен, имел награды. После войны окончил лесотехническое училище. Работал и учился на вечернем на педагога. Своих детей у него не было и всего себя он вкладывал в чужих. Они всегда, даже в тяжелые девяностые были одеты и накормлены. Они не чувствовали себя одинокими и не нужными — за младшими присматривали старшие — учили, играли, водили по городу. Так и за ним в свое время присматривал парень один- Витька, который был ему единственным другом несмотря на почти десять лет разницы в годах, правда жаль его — после детдома он тоже пошел в армию и погиб в Чечне. И он также отвечал за малыша — когда надо вытирал ему детские сопли-слезы, учил драться, был поверенным в его секретах — в общем был старшим братом. А директор был всем отцом. Он воспитывал их людьми а не подонками. Никто из его воспитанников не воровал и не грабил, не сидел в тюрьме… Нередко можно было увидеть такую сцену в автобусе или трамвае — к седому, старому мужчине небольшого роста подходит здоровый мужик и спрашивает:

— Скажи, отец, не ты ли был директором в детдоме в такие-то годы?

— Да, я.

Тогда спрашивающий снимал шапку или кепку и радостно, с чувством говорил:

— Спасибо тебе, отец, настоящим человеком ты меня вырастил…[6]

Жаль, что все хорошее кончается когда либо — кончилась и жизнь Виктора Петровича. А после него директором стал обыкновенный человек. И приворовывал, и не воспитывал, и порядки завел свои, «прогрессивные», от которых та атмосфера одной большой семьи быстро рассеялась и превратилась в обычную клоаку.

Говорят, что от ответственности быстро взрослеют — это действительно так. Многие и к тридцати годам не имеют такого опыта и такой «взрослости», какую имел Игорь. А женщины это чувствуют подсознательно. Как не парадоксально, на него с серьезными намерениями легко засматривались женщины и за двадцать пять, что для девятнадцатилетнего парня — очень круто, притом, что внешность он имел совершенно обычную — широкоскулый, темноволосый парень, кряжистый, среднего роста. Поэтому вполне можно было рассчитывать на ночевку в городе, а не в холодной, а главное одинокой койке в казарме…

Игорь оторвался от воспоминания, потому что подъехал старенький, дребезжащий автобус. Быстро заскочив внутрь, он громко поздоровался с бабушками-пенсионерками, ехавшими в город продавать продукцию своих крохотных участков, за что был вознагражден одобрительным ворчанием и кулечком свежесобранной малины, угощением одной из сердобольных старушек. Спокойно поев малину, Игорь устроился около окна, благо место было и стал рассматривать проносившуюся мимо него свободу. Постепенно под рокот мотора и тихий говор бабулек он задремал.

Проснулся Игорь уже в Рязани, на автовокзале, когда с шумом и матерком пассажиры автобуса выплескивались из дверей автобуса. Игорь спокойно вышел одним из последних, отлично зная, что ему торопиться не куда. В его планы было побродить по городу, закупить все заказанное и, оставив сумку в камере хранения, окунуться в ночную жизнь на столько, на сколько успеет.

Закупки прошли быстро и успешно — в ближайшем к автобусу ларьке был закуплен стандартный сигаретно-водочный паек, и, бросив сумку, уже на легке, Игорь отправился гулять по городу. Город был прекрасен! Может другие так не сказали бы так — обычный себе город, но для него, который долго сидел в казарме и ничего, кроме своего металлургического Челябинска не видевшего город был восхитителен. Прибранный, аккуратный, праздничный. Много людей в военной форме, ветераны, увешанные наградами — рука устала честь отдавать. Прогулки разбудили аппетит, да и время уже для него было обеденное, и Игорь нашел дешевое кафе, где вкусно — после армейского вкусно, пообедал.

«Эх — на гражданке тоже хорошо» — полный желудок еще больше поднял его и так хорошее настроение. Это может показаться странно, но ему нравилось в армии. Дисциплина, военные навыки, опять же звание сержантское — все это ему напоминало его родной детдом, с поправкой на армейский маразм. Что Игорю не нравилось — так это командир их части с его окружением. Он, как спортсмен, отличник боевой подготовки был избавлен от рабской доли, зато большая часть срочников их части была простыми крепостными их барина — командира части. Он и дачу ими строил, и в наем на поля «сдавал», и издевался, как хотел. А для проверяющих из Москвы у него были баня, водка, закуска и такие как Игорь — для показухи. Но, конечно, ничего поделать с этим Игорь не мог, хотя и хотел, несмотря на то, что лично для него такая ситуация была неплоха. Ведь таких как Игорь у командира части было немного — он, еще пара человек, и трое любимчиков — детей его приятелей, для которых срочная служба была превращена во что-то среднее между спортивным лагерем и домом отдыха. Спали они не в казарме, а в отдельных комнатах в здании штаба, ели офицерское, имели сержантское звание, в город ходили свободно, довольствие получали полное и вовремя, и так далее — полная халява…

Так за размышлениями и прогулками подошел вечер и Игорь отправился в давно и хорошо знакомый ему клуб. Клуб — это так одно название. Дешевый кабак с дискотекой в роли хрипло рычащих последнюю попсу динамиков и парой бильярдных столов с истертым сукном, но зато вполне по сержантским деньгам. Можно и пивка попить, и с девушкой потанцевать, и из знакомых по службе никто сюда не ходит — солдатам дорого, офицеры найдут себе поприличнее что-нибудь. Однако в этот раз не повезло — как только он зашел в зал, Игорь понял, что зашел за проблемами. В центре зала во всю веселилась кампания тех самых командирских любимчиков. Их было трое, пока еще без девушек, но уже в таком подпитии, когда их отсутствие сильно мешает счастью. Игорь подумал, что можно было бы и отступить, найти другой кабак, однако он уже заметил тихий столик в углу, за которым сидела явно одинокая девушка, и понадеявшись на то, что обойдется и на этот раз.

Не обошлось, неприятности начались весьма скоро. Игорь только успел познакомиться с Еленой и выпить полкружки пива, когда компания сержантов-любимчиков допилась до того состояния, когда отсутствие женщин просто невыносимо и пошли знакомиться. Результат их потуг был очевиден — только женщина определенного типа может познакомиться сразу с тремя молодыми парнями в форме, пьяными на столько, что ходить они могут только держась друг за друга. И судя по тому, что одинокие девушки от каждого столика отправляли их по всем известному адресу, то такого типа женщин сегодня в клубе не было. К его столику троица притащилась в самом конце, когда в пропитых мозгах уже доминировало желание не женщины, а драки.

— Дддеевушка, мможно с вами пзнакомиться? — вытолкнул из себя один из сержантов.

— Нет. Вы видите — я не одна.

— А сс кем? Хто это? Что-то знкомая рожа…Хде эт я тя видел? Ааааа…. Сиротка. А ну вали отсюда…

— Слышь, Стас, шел бы ты отсюда, проспался бы, а потом уже знакомиться пытался, — ответил Игорь.

— Чо ты сказал? Слыш, пацаны, нас гонят. Ты, это, девка, с ним не гуляй — он же подкидыш детдомовский, у него ни бабла, ни угла даже потрахаться нет, пшли с нами, се будет круто…

— Стас — а не пойти ли тебе подальше, не видишь — девушка не хочет знакомиться.

— Да мне плевать, что не хочет эта б…, она все равно пойдет с нами, а ты у… отсюда!!!

— Стас — а не пойти ли нам покурить?

— Что, б…, разобраться хочешь? Пацаны, пойдем разберемся с эти г…

— Игорь — не надо, — сказала Лена.

— Надо, Лена, надо. Он уже наговорил на разбитую физиономию.

— Да ты, б…… еще по п…. тут, б…!!!

Ну а дальше все уже было ожидаемо и предсказуемо. Ничего нового Игорь не узнал. Трое злых пьяных парней, которые и драться то умеют только так, как в них впихнули в армии, навыков — нет, удар не держат. А вот бывшему детдомовцу приходилось драться часто, очень часто. Еще в детдоме его учил драться Витька, потом он часто дрался на улице с мальчишками из других детдомов, да и с обычными пацанами, которые, почему-то, обожали зло дразнить детдомовцев. А потом в армии, когда «деды» пытались учить «молодого» тоже приходилось не сладко — и в санчасти полеживал, и табуретки о спину ломал, удара и ударить не боялся, пока не отстали. Так что опыт драки у Игоря, в отличие от этих трех, был огромный. И весь этот опыт говорил о том, что бить надо первым.

При выходе из клуба Стас сразу получил быстрый удар ногой в живот, согнулся от него, а потом сразу же кулаком по шее, упал, разбил о ступеньки лицо и на долго потерял всякий интерес к окружающему миру. К этому моменту двое оставшихся немного сообразили что к чему и полезли на Игоря. С пару минут Игорь уклонялся или блокировал небыстрые удары рук и ног, пока один из сержантов не раскрылся, пьяно замахиваясь аж от пятки, наверное. Получив удар ноги в голову, он тоже успокоился. Третий оказался либо трезвее, либо умнее. Оставшись один на один, он отскочил от Игоря подальше и, видимо струсив, решил поговорить.

— Ты что делаешь? Ты знаешь, что тебе за это будет?

— А мне пофигу — нечего было язык распускать!

— Ну смотри, сержант, огреб ты уже проблем по самые нехочу!..

— Трус, огрести забоялся? За спину чью-то спрятаться решил?

— Погоди узнаешь…

— Тьфу, блин…Даже мараться о такого….. Собирай и забирай своих друзей и уя… от сюда, еще раз сегодня увижу…

— Ну погоди еще, — пробормотал в спину уходящему Игорю оставшийся на ногах сержант и вытащил из кармана мобильник.

«Мда… Это залет!» — подумал победитель. То, что вечер испорчен окончательно, Игорь понял через час, когда в клуб вломился военный патруль и его старший приказал следовать за ним в комендатуру. Там уже лежали написанные заявления тех троих сержантов. Согласно их заявлениям, они трезвые тихо мирно сидели на лавочке около клуба, когда к ним пристал пьяный сержант Игорь Петров. В последующей драке он жестоко избил своих сослуживцев (справка медосмотра прилагается уже — быстро успели). Далее его осмотрели, зафиксировали алкогольный запах — «так, пьян — записали», потом сбитые костяшки — «дрался значит — записали», и все.

Следующий день его увольнительной начался с разбирательства, где его выслушивал разозленный подъемом в праздничный день военный комендант. На этом настоял Игорь. И, хотя, начальник был с бодуна, он быстро разобрался в ситуации. Ведь он имел глаза и уши, и отлично знал часть Седенького, и особенно эту блатную троицу. Помогло еще и то, что он сам был детдомовцем и отлично знал, как им тяжело пробиваться в жизни. Как все любят считать детдомовцев бандитами и ворами по определению — просто по тому, что детдомовец, он прочувствовал на своей собственной шкуре.

— Да, сержант. Это залет. Попал ты. Эти трое м… приперлись вчера, побитые, подняли на уши всю комендатуру, дозвонились до своих п…, блатные блин, а они уже и начали давить на дежурного, чтобы он послал наряд в тот кабак. Дежурный и послал. А дальше — ты понимаешь. В зависимости от того, кто будет рассматривать этот голяк, тебе светит что угодно — от взыскания до разжалования. Хоть дисбат тебе не светит, успокойся. Поэтому поступим так. Я тебя выручу, но как смогу.

— Как?

— А я тебе дам десять суток губы и все. Дело закрыто. Еще наказать тебя уже будет нельзя за это. Официально.

— А неофициально?

— А неофициально — сам понимаешь, это как захочет командир вашей части. Ну, это уже ты сам выкручивайся. Как — это у тебя будет время подумать. Целых десять суток. Да не отчаивайся ты так — ваш командир, конечно, говно, который только армию позорит, но он человек настроения, будет в хорошем — а он в Москву поехал — на него уже представление ушло, отделаешься испугом. Может в наряд сходишь пару раз.

— Есть. Это действительно уже мои проблемы. Спасибо.

— Да не за что, ты поступил как должен был поступить нормальный мужик — а это чмо, с которым ты столкнулся, получило по заслугам. Поэтому, я тебе и помогаю. Ладно, иди на губу, я сейчас напишу.

— Есть идти на губу, товарищ полковник…

Игорь оторвался от воспоминаний, уже подъехав к части. Попросил остановить около остановки, поблагодарил шофера грузовика, за то, что подбросил, и, задержав дыхание, отправился к КПП части.

На КПП сегодня дежурил его знакомый дембель из второй роты. Только в каком виде — опрятный, отглаженный, выбритый, подстриженный!

— Что случилось? Кто это тебя так?

— А… Явился… Тебе, Игорь, я даже не знаю, как сказать, не повезло.

— А что еще случилось? Седой приехал?

— Приехал….

— А как он? Злой?

— Не то слово — вот видишь, — при этом он погладил свою свежеостриженную «под ноль» голову, что для любого дембеля было позором. — Лютует. Он вообще, б…, в конец опущенный приехал из Москвы. А ща отрывается. Никаких правил не соблюдает, отморозок….

— Да ладно тебе?

— И еще как. Вот — дембелей всех, б…, как духов остриг, две роты сейчас в полном боевом химию бегают, остальные на плацу топчут…Ему на глаза страшно появляться, наряды, выговоры и взыскания так и сыпятся… Летяха тут что-то у него спросил, так вообще на губу отправился за обращение к старшему по званию не по уставу. Пи…! Только и ищет на ком зло сорвать…

— Похоже поимели его генералы московские…

— Ага. Это радует конечно… Ну, только тебе от этого не легче. Про тебя вообще как узнал, велел сразу с КПП к нему отправить, так что смотри, запасись вазелином, ибо драть тебя будут сейчас…

— Да уж… повезло…

— Вот и я о том же… Ладно, Игорек, топай на ковер, авось обойдется… Помни, «один раз — не пи…с!»

С таким радостным напутствием Игорь отправился в штаб. Прошел мимо плаца, где отбивая себе ноги в строевой, маршировало 2 роты. И мимо еще одной роты, которая полировала до блеска бордюр дорожек въезда в часть. И вот…

— Товарищ полковник. Сержант Петров по вашему приказу прибыл.

В кабинете помимо полковника Седенького, бывшего в уже изрядном подпитии, за столом сидели его приятели — капитаны Морозов и Якимов. Именно их детей Игорь отмутузил в городе.

— Ну что, товарищи капитаны, мы будем делать с этим бойцом?

— А что, отдай его мне, Миша. Я ему устрою заново курс молодого бойца, он у меня и устав, и сортир будет знать наизусть! Я ему, п…. б…, устрою армию!!!

— Ладно, ладно Саша, погоди. Я так понимаю, что его уже наказали в уставном порядке, и теперь официально его нельзя?..

— Да. Спас его этот начальник, хотя я и просил его отдать его нам… С чего бы только…

— Ладно, хватит. Что будем с ним делать? Отправить бы его куда подальше — в Чечню к примеру — чехам в рабство, или еще куда дальше…

— Далеко говоришь… — задумался полковник.

— А то, ну его бандита… А, тот полкан в прошлом тоже детдомовец, как и этот п….!

— Детдомовец говоришь? — с интересом посмотрел Седенький на Игоря, — А ну ка, заткнулись все.

Не обращая внимание на удивленные лица своих друзей, полковник, пошатываясь встал, подошел к портфель, который явно стоял не разобранный еще с Москвы и достал оттуда какую-то папку. Вернулся за стол, достал из папки какой-то документ, положил его на стол перед собой и взглянул на Игоря совершенно трезвым взглядом.

— Значит так. Прочитай. Ознакомься. Это первый твой вариант. Второй — это ты завтра, нет, сегодня же едешь в Чечню на самый боевой блок пост, где чехи стреляют каждый день. Выбирай.

— А здесь что?

— Здесь? Здесь договор на сверхсрочную службу по контракту в специальной секретной ВЧ. Чем она будет заниматься — не твое дело, где служит — тоже. Так что — выбирай.

— Но почему я?

— Потому. Давай подписывай.

— И что — он ничего не огребет? — вмешался один из капитанов.

— Помолчи, Саша.

Игорь взял в руки контракт и начал его читать. Стандартные формы, неплохие деньги, бонусы по окончанию срока службы, но! Наказание за разглашение — до 25 лет, ответственность за неподчинение приказу, ответственность за дезертирство — смертная казнь на месте. Ого! Особые условия — 10 страниц… Но тут на контракт легла лапища Седенького.

— Я что-то не понял, боец! Ты мне тут еще азбуку изучать начни!! Подписывай!

— Но я имею право ознакомиться с контрактом…

— Так. Все, Саня, он — твой! Делай с ним что хочешь, но чтобы остатки могли своим ходом поехать в Чечню.

— Хорошо, ну пошли, драчун, теперь ты весь вечер на ринге!

— Ладно, я подпишу контракт….

— Ты глянь, Седой, он еще нам одолжение делает…! Пошли, давай!

— Не, погодь… А ты давай подпиши, пока я не передумал….

Игорь взял со стола полковника ручку и под мутным взглядом Седенького и его друзей подписал контракт в семи положенных местах. Седенький сразу же забрал обе копии контракта себе и положил их в свой громоздкий сейф вместе с папкой, в которой лежали пустые бланки.

— Все, пшел вон. На сборы тебе сутки. И смотри — ты уже на контракте, так что не пи….. по сторонам.

— Хорошо.

— Не хорошо, а так точно! Вообще ох…..?!! Уя…й, давай!!!

— Есть.

Игорь козырнул, и строевым шагом вышел за дверь, и сквозь закрывающуюся дверь услышал начало фразы полковника:

— Ну надо же! Какое легкое решение! Ну вот и первый, а я думал их будет трудно найти. Действительно, надо бы как следует прошерстить дисбаты. Уж они точно будут моими, без разговоров. А то — контракт, условия… А с обычными срочниками пусть тот… — дальше Игорь уже не расслышал, так как дверь с глухим, он бы даже сказал, зловещим стуком захлопнулась за ним.

«Куда же я встрял?»

Глава 7 Сборы

— Полковник Петренко Никодим Михайлович? Здравия желаю. — поднес руку к фуражке Максим Геннадьевич. — Полковник Сергеев.

— Здравствуйте, — вальяжно вернул приветствие начальник базы глубокой консервации. — С приездом вас!

— Спасибо.

— Пройдемте в мой кабинет?

— Да.

— Давайте без чинов, на ты?

— Ну давай.

— Ну, Максим, пойдем — уже все готово.

Два полковника проследовали в кабинет начальника. Там уже был накрыт скромный по меркам московских ресторанов, и шикарнейший, по всем другим, стол. Было все: и водочка, и модный нынче горлодер-вискарь, рыбка белая и рыбка красная, икорочка черная и красная, и хлебушек собственной выпечки, маслице деревенское, и конечно же — салатики, картошечка, мясцо жаренное разное, птица дикая, дичь…

— Отведай с дороги, что Бог послал, так сказать.

— Я смотрю — сибаритствуешь тут? Неплохо вас снабжают…

— Да откуда? По эту сторону Урала снабжение уже давно — практически просто термин. Это все своими руками сами мы, свои и подшефные предприятия, на охоту иногда сходим — тайга вокруг…

— Но ведь это не законно!

— Что?

— Ну иметь свои предприятия — солдат ты тоже в поля как рабов гоняешь?

— Давай — по первой, за знакомство, и потом я тебе все расскажу.

Разлили по первой, приняли, закусили салатиком и белорыбицей. Некоторое время за столом был слышен только стук перемалывающих сибирские деликатесы зубов. Приняли по второй, по третей.

— Ну давай, колись. А то есть у меня знакомый один, такой как ты.

— На вряд ли?

— Что, на вряд ли?

— Такой как я, на вряд ли. Видишь ли, я все делаю по уставу. И ничего не нарушаю. Однако я с юга СССР, как ты мог подумать по моей фамилии, а там мы совершенно не привык жить впроголодь, как вы, у себя на северах. Вот я и подсуетился. Окрестные деревни объездил, сход собрал старост, начальников колхозов и совхозов, просто уважаемых людей, погутарили мы с ними. Люди, хочу тебе сказать — здесь золото. Крепкие, хваткие, но щедрые — как природа окрестная. Давай еще по одной? — спросил Сергеева хозяин и протянул руку к бутылке виски.

— Давай, только я виски не люблю.

— О! Золотые слава — сивуха сивухой. Щас я тебя таким угощу. Эй. Петро! — крикнул Никодим Михайлович. Открылась дверь кабинета и появился молодой лейтенант.

— Лейтенант Клименко. Товарищ полковник? Вызывали?

— Да. Принеси-ка Петро настоечки нам, да той самой, моей любимой.

— Есть, товарищ полковник.

Через пять минут дверь снова открылась и вошел уже знакомый лейтенант с бутылкой темного стекла, которую он бережно поставил на стол.

— Разрешите идти?

— Иди.

— Есть!

— Сейчас я тебя угощу — ты такого не пивал и не выпьешь никогда. Это — бальзам сибирский, на сторону не продается не за какие деньги.

— Да пил я такой бальзам, ничего особенного.

— Э, Генадич, такого ты не пил, — повторился Никодим, достал из стола две маленькие старого серебра стопки и бережно налил туда на два глотка темной тягучей жидкости. — Вот, специально для этого покупал стопки — в отпуск в Москву ездил, все лавки обошел антикварные. Из другого — он не пьется. Да, налей себе полстакана водки — запьешь, а вот черемшой моченой — закусишь. Бальзам надо выпить залпом. Ну давай, за армию!

Сергеев опрокинул в себя серебренную стопку. Сначала ему показалось, что ничего особенного, но потом — как разряд тока пронзил все его тело. Все его тело вдруг — почувствовалось — зажглось, зажило, помолодело до болезненности, выпитый алкоголь куда то испарился, мысли стали быстрыми и четкими, сердце застучало сильнее и бодрее а возрастная боль в пояснице, которая уже начала донимать его исчезла. Во рту появился резкий сильный травяной вкус, который по жесту наблюдающего за ним полковника Сергеем немного смыл водкой. По мере того, как выпитая водка доходила по пищеводу болезненная яркость ощущений сменялась просто отличным самочувствием и мягкой приятной расслабленностью.

— Ну как?

— Что это за волшебство? Это наркотик?

— Нет, что ты, хотя травы, которые не одобряет минздрав и госнаркоконтроль там наверняка присутствуют. Но зато какие ощущения!.. Я его пью только по особым случаям и если плохо себя чувствую. Лечит он просто всё, и ещё ясность мыслей, как вторая молодость! Это еще один из плюсов моей деятельности.

— Кстати — ты отвлекся.

— Да. Сейчас расскажу.

Когда достаточно молодой и честолюбивый полковник получил назначение в этот отдаленный сибирский гарнизон, он вполне правильно воспринял это как ссылку. Дескать — слишком ты молод и горяч — не надо так торопиться к генеральской должности. Охладись. В советские времена это было довольно непрестижное назначение — хоть и царь и бог на территории с какую-нибудь Португалию и под ногами столько оружия, что можно вооружить хоть десять этих самых Португалий, а от Москвы, а значит от легких и парадных должностей и быстрого роста — далеко. Да и жена, ленинградка по прописке, отказалась ехать с ранее вроде успешным военным в этот медвежий угол — и перед самым отъездом супруги оформили развод. Благо все имущество осталось жене, а детей они так и не нажили. А потом началась перестройка, всеобщий развал — и отношение с местным населением перешло на другой уровень. Границы ослабли, контроль ослаб, браконьеры, бандиты, китайцы — и все совершенно отмороженные. Доходило и до налетов на деревни, и до убийств и перестрелок с егерями и милицией. Если уж в Москве стреляли и взрывали всех подряд, то что уж говорить о глубинке… И когда начальник единственной на всю округу военной части предложил всем обсудить создавшееся положение — отказался мало кто. К слову, официальные власти приглашены на встречу не были.

А предложил Петренко Никодим Михайлович следующее. Он помогает всем — а все помогают ему, причем никто не нарушает никаких законов. Согласно уставу — положено патрулировать местность вокруг базы. Но утверждает маршруты патрулирования начальник базы, которые могут проходить вокруг периметра базы, а могут и за сто, и за двести километров — все только в целях повышенной безопасности и боеготовности. И когда весной на лесных тропинках стили появляться патрули из одного егеря, совершенно случайно маршруты до минуты совпадали с маршрутами военных патрулей, браконьеры призадумались. А грустным их мыслям способствовало то, что при отказе бросить оружие огонь открывался сразу на поражение — все строго по уставу караульной службы. А то что стрельба велась может не по солдатам — так кто это знает, в кого он целился неопознанный браконьер. А солдатам и офицерам в патруле шли награды и поощрения, дополнительные увольнительные, которые солдаты с удовольствием проводили в ближайших деревнях. И часто бывало так, что парни после дембеля уезжали не на родину — а до ближайшей деревни, где вскоре игралась свадьба. Во время страды бойцы части могли по своему желанию получить свои положенные увольнительные, которые проводили на полях колхозов. Плоды крестьянского труда подвозили к рынкам и закупочным пунктам на грузовиках, принадлежащих военной части. Лекарства, медпомощь военных врачей, подробные карты и т. д., все это довольно быстро изменило отношение окружающих.

Естественно за доброе дело и окружающие ответили добром, благо до прогнившего «цивилизованного» мира его «ценностей» было далеко. Со снабжением теперь вопросов никаких не было — положенный сухпай не съедался и на половину и отдавался местным охотникам, в замен вся часть столовалась свежей дичью и плодами сельхоз товариществ. Самой весомой личной благодарностью местных стало знакомство уже немолодого Никодима с очаровательной девушкой из местных, в последствие своей женой и матерью его троих детей. Да и некоторые вещи служебного плана тоже стали делаться гораздо легче — так о приезде проверяющих из области, различных групп и расследователей он узнавал заранее — но это о своих.

Было несколько журналистов и биологов, приехавших из Европы и США, которые не могли связно написать и пары абзацев и ответить связно не на один биологический вопрос, зато имевшие подозрительно большие баулы с каким-то оборудованием и армейскую выправку. От предложенных местных проводников они отказались и ушли в тайгу по направлению к базе. Как потом судачили местные, после того, как гости не вернулись за своими вещами через месяц — «С тайгой шутки плохи».

Еще был очень неприятный случай в начале 90-х годов, когда к воротам военной части подъехали три джипа, из которых вышли смуглые ребята, говорившие по-русски с гортанным акцентом. С этим акцентом они предложили полковнику Петренко выделить им три грузовика, которые следовало загрузить РПГ, взрывчаткой, калашами и боеприпасами. Посулили хорошие деньги, а когда он отказался, протянули новинку — только входивший в обиход мобильник, и предложили поговорить со своей женой. «У тэбя такой красивый жена, вах! Ты долго не думай, там мои рэбята могут и нэ вытэпит!». Петренко выторговал один день на размышления и ушел. Увидев состояние Петренко его зам, выяснив в чем дело, схватил мотоцикл и уехал в ближайшую деревню. Этой ночью смуглолицие ребята на джипах, как выяснила проведенная приехавшим позже местным участковым экспертиза, который когда-то раньше тоже служил в родной части, были загрызены тиграми. А на то, что все три джипа представляли собой решето, а до ближайшего тигра — как раком до Парижа, участковый не обратил внимания. Видимо молодой участковый, неопытный, да и местный к тому же. Как выглядит загрызенный тигром знал, а как — расстрелянный джип — нет. Вот и написал — что знал. Джипы утопили в болоте, неопознанные тела жертв несчастного случая последовали за ними, и концы, как говориться — в воду. А с азерами, оставшимися в доме с женой Петренко произошло вообще странное. Из леса вышел замшелый дедок, кстати именно он делал и угощал впоследствии полковника бальзамом, взял веточку, чем-то помазал поплевал, пошептал, поджег и бросил ее перед окнами дома. Дым странным образом втянулся внутрь и там все уснули. Молодая мадам Петренко и ее дети проснулись вечером в полном здравии, а куда делись те трое так никто и не смог ответить. «Делись куда-то» — говорили одни, «убежали наверное», — отвечали другие, «ничего не видел» — сказали третьи…

— В общем — я для них своим стал, — закончил свой рассказ Петренко, — а за своих они стоят горой. Не стал бы — фига с два они мне помогли бы с жинкой. Да и жинки у меня не было бы. И, как видишь, я нигде не нарушил законов ни наших, ни божеских.

— Ну я бы тут еще мог бы поспорить — ну ладно. Ты мне это рассказываешь не просто так? Тебе от меня что-то надо?

— Давай об этом завтра. А сейчас — пошли в баньку попаримся — утро вечера мудренее…

Следующим утром, когда полковники подкрепились легким завтраком и кофе, никакого алкоголя — впереди работа и нужна ясная голова, состоялось продолжение вчерашнего разговора.

— Ну, Никодим Михайлович, кайся давай, что ты сделал и что тебе от меня надо.

— Да. Приехали ко мне с поклоном казаки. У них там на юге твориться полный беспридел, а местные вояки их не понимают…, либо хорошо поняли их врагов. Чтобы не утомлять тебя подробностями что там твориться, а твориться там полный п…ц, я тебе скажу, чем все закончилось. Я отдал им два грузовика автоматов и винтовок, с патронами.

— Ха. Ты думаешь, я тебя не заложу? И сколько тебе заплатили? В долю хочешь взять и на меня списать?

— Могу взять тебя в долю, потому, что они не заплатили ничего.

— Ха. И ты просто так отдал?

— Да. Я тоже человек. А они показывали фотографии… И если бы ты видел это, то ты бы отдал им не то, что старые винтовки, а ядерные бомбы, чтобы стереть с лица земли эту мразь раз — и на всегда.

— Ну Бог с тобой, а ты меня толкаешь на преступление?

— Нет. Просто ты не такой человек. Я наводил о тебе справки, ты честный. И ты такой же правдолюб, как и я, просто мы с тобой правду понимаем по-разному. С другим бы я и не стал разговаривать, а с тобой — можно. — Никодим вдруг подобрался и маска сибарита спала с него. Перед Сергеевым теперь сидел жесткий и ответственный командир, человек, который принимал решения и отвечал за них. Именно такой, какой мог пустить в расход и бандита, и браконьера, и, кто знает, дезертира. — Ты запишешь на себя в эти ящики. В замен я дам тебе все самое лучшее что у меня есть, и одну очень важную для тебя информацию. Ты согласен?

— И что же я получу? Я и так получу все что мне нужно. У меня есть приказ.

— Зубы показываешь — молодец. Но только я могу выдать тебе все согласно приказу — что придется, а могу — от чистого сердца по дружбе все самое лучшее. Тем более мне не трудно списать все эти автоматы как утилизированные по сроку хранения или просто поломанные. Просто с тобой — это надежнее. Так как?

— Хорошо. Пойдем тогда. Сейчас ты почувствуешь себя султаном в гареме. Лейтенант Клименко! — крикнул полковник.

— Здесь, — открылась дверь и вбежал лейтенант. — Товарищ полковник? — произнес с вопросительной интонацией. Причем, как отметил с долей страха Сергеев, его поясная кобура была расстегнута и не пуста. Видимо лейтенант был на столько предан своему начальнику, что подразумевал любое развитие ситуации и никакое не находил невозможным.

— Все нормально, — Петренко перехватил взгляд Сергеева. — Готовь бойцов. Предстоит большая работа. Надо вооружить товарища полковника по полной.

— Есть, — ответил лейтенант и глядя в лицо Сергееву демонстративно застегнул кобуру.

— И не выпендривайся, лейтенант. Полковник — наш человек, — опять же все заметил Петренко.

Полковники в сопровождении интендантов, секретчика и взвода солдат вышли из здания штаба и подошли к одиноко стоящему огромному ангару, к которому, однако, подходила железнодорожная ветки и бетонная дорога приличной толщины. Внутри ангара было пусто, только по стенам располагались какие-то ящики и комнатушки. Но самым главным в ангаре был расположенный в центре огромный подъемник, который мог не напрягаясь поднять десяток-другой танков, а по габаритам — и стратегический бомбардировщик. Рядом с главным были расположены четыре подъемника поменьше — танк подымут, и два вмурованные в бетонные блоки лифта — на пассажиров. Все военные подошли как раз к одному из таких лифтов. Первым к лифту подошел секретчик, достал из портфеля ноутбук военного исполнения и подключился через кабель к специальному разъему на стене лифта, который заменял собой кнопку — таким образом без этого ноутбука хранилище было бы недоступно. Далее на свет появилась папка с пометкой «СС» — из данной папки, сверяясь с датой и временем, секретчик выбрал текущий код, который ввел компьютер. Через некоторое время компьютер запросил следующий код, личный двадцатизначный код начальника базы, который и ввел по памяти Петренко. На экране появилось подтверждение в доступе и двери лифта открылись. Далее было уже проще, Петренко достал связку ключей, вставил в незаметную замочную скважину и на стене лифта открылась панель с кнопками, верхняя из которых имела название «Поверхность». Полковник нажал на вторую от верней кнопку. Двери лифта закрылись и лифт медленно поехал вниз.

— Я смотрю система современная, — удивился Сергеев. Я думал у вас тут все старье.

— Да. Так и было еще с года четыре назад, но потом вот система и хранилище было подвергнуто ремонту и кое-какой модернизации.

— А не боитесь хакеров? Все на электронике же, — задал следующий вопрос Сергеев.

— Нет. Во-первых — вся система — не цифровая микропроцессорная, а аналоговая, во-вторых не имеет доступа во внешний мир, а в третьих она дополняется механическими защитами — вот такой как этот ключик, показал Петренко на воткнутый в замок ключ. — Так что не бойтесь, система надежна.

— Это от умного взлома, а от прямого? Тупого? Механического?

— Ну от прямого во-первых защищает мой полк, во во-вторых — конструкция. Все шахты прикрыты бронещитами, рассчитанными на попадание боеприпаса до 350 килотонн. А резать такие щиты вручную — газовой или плазменной горелкой можно полгода. И это только верхние. Каждый следующий уровень базы также прикрыт щитами. И если попасть каким-то образом на первый уровень, то на втором все придется начинать сначала. А все хранилища расположены на нижних уровнях.

Наконец лифт остановился, все вышли из его кабины и оказались в коридоре, который был отделан простой белой кафельной плиткой — как раньше отделывали ванные и больницы. Вокруг царила царила больничная чистота. Плитка белая, пыли нет, грязи нет, плафоны освещения чистые.

Начальник базы подвел своего гостя к одной из дверей, открыл ее, увлекая за собой вошел в темное помещение, пошарив не стене рукой включил свет, и Сергеев не смог сдержать восхищенного вздоха. Они оказались в огромном зале, который как выставка был заставлен образцами военной техники, стрелкового оружия, муляжами боеприпасов, обмундированием и т. д.

— Как тебе? — спросил довольный произведенным впечатлением Петренко, — Я это называю Музей. Это чисто моих рук дело. До этого здесь был просто зал с картотекой. Картотеку мы перевели в электронный вид — вон там есть терминалы, а освободившийся зал я использовал для этого. Итак — пойдем, я покажу тебе самое лучшее, что у меня есть.

— Мне не нужно все самое новое.

— Да, меня предупредили, что тебе нужно старое проверенное временем. Давай — сказал полковник и подвел Сергеева к одному из стеллажей, на котором лежал узнаваемый во всем мире автомат Калашникова. Полковник снял со стеллажа автомат, легко передернул затвор, спустил курок и услышал в ответ громкий щелчок. — Это он. Знаменитый АКМ. Калибр — 7.62x39 мм, длина — 870 мм, длина ствола: 415 мм,

вес с пустым магазином — 3,14 кг, емкость магазина 30 патронов, темп стрельбы 600 выстрелов/мин, практическая скорострельность выстрелов/мин — одиночными 90-100, очередями до 400. Эффективная дальность стрельбы: около 400 метров. Год выпуска — 1959. Лучшее оружие — цельноштампованная ствольная коробка меньшей чем у АК-47 массы с приподнятым вверх прикладом и измененным ударно-спусковым механизмом, в конструкцию которого был введен замедлитель срабатывания курка. В комплекте штык-нож, имевщий отверстие в клинке, что позволяет использовать его вместе с ножнами в качестве кусачек для резки проволоки. АКМ может оснащаться 40мм подствольным гранатометом ГП-25. Прицельные приспособления АКМ имеют разметку до 1000 метров вместо 800 метров на АК-47, хотя как ты знаешь — стрелять из него более чем на 400 метров пустая трата патронов. Я выдам тебе лучшую партию — 1963 года изготовления — тогда на оружие и на качестве не экономили, провели все это время в глубокой консервации — лучше новеньких. Достоинства АК известны всем. Это исключительная надежность даже в самых тяжелых условиях эксплуатации, неприхотливость к обслуживанию, простота в использовании и обслуживании, невысокая стоимость… В общем, бери хлопец — не пожалеешь!

— Беру — усмехнулся Сергеев. — Заверните, пожалуйста, тысячу штук. Тебе бы только на выставках работать оружейных.

— Да история оружия и само оружие — моя маленькая слабость. — Петро — ты записал заказ?

— Да, товарищ полковник.

— Ну, хорошо, пойдем дальше. Что там еще тебе нужно?

— Что-нибудь, для полу гражданского населения.

— А, иди сюда — сказал Петренко и подошел к другому стеллажу и взял с него какую-то винтовку. — Итак, СКС. Калибр: 7.62x39 мм, опять же, унификация по боеприпасам, длина — 1022 мм, длина ствола: 520 мм, вес — 3.86 кг без патронов, магазин — 10 патронов, коробчатый, неотъемный. СКС представляет собой самозарядную укороченную винтовку (карабин), построенную на основе автоматики с газовым двигателем. Газоотводная камера и газовый поршень расположены над стволом. Газовый поршень не связан жестко с затворной рамой и имеет свою собственную возвратную пружину. Запирание осуществляется перекосом затвора вниз, за боевой упор в дне ствольной коробки. Затвор установлен в массивную затворную раму, на правой стороне которой жестко закреплена рукоятка для заряжания. УСМ курковый, предохранитель расположен в спусковой скобе. Отличительная особенность СКС — неотъемный серединный магазин, снаряжаемый при открытом затворе отдельными патронами или при помощи специальных обойм на 10 патронов. Обойма устанавливается в направляющие, выполненные в переднем торце затворной рамы, после чего патроны вдавливаются в магазин — смотри — вот так, — показал Петренко. — В связи с подобной схемой заряжания в конструкции карабина предусмотрена заторная задержка, включающаяся при израсходовании всех патронов в магазине и останавливающая затворную группу в открытом положении. Для ускоренного и безопасного разряжания нижняя крышка магазина может откидываться вниз-вперед, ее защелка расположена между магазином и спусковой скобой. Прицельные приспособления СКС выполнены в виде мушки на основании в защитном кольце и открытого целика, имеющего регулировку по дальности. Ложа цельная, деревянная, с полупистолетной шейкой приклада и металлическим затыльником. СКС оснащается неотъемным клинковым штыком, в походном положении убираемым вниз, под ствол. В целом, как армейское оружие СКС в значительной мере устарел, хотя и имеет преимущество перед автоматами Калашникова калибра 7.62мм в прицельной дальности стрельбы за счет более длинных ствола и прицельной линии. Данная партия сразу после изготовления положена на консервацию. Новье!

— Тоже беру. Тысяч пять.

— Будет. Так. Что еще тебе? Танки, бронетранспортеры, мотоциклы, велосипеды?

— Нет, этого не надо.

— Ну как знаешь, пистолеты нужны?

— А что есть?

— А кто у тебя уз них будет стрелять? Кадровики или…

— Или.

— Ну тогда есть ТТ, но он слишком опасен для неопытных, есть куча «Cтечкиных» первой модификации. Есть немного наганов даже. Что возьмешь?

— Наверное, АПС,[7] штук пятьсот.

— Петро — ты весь заказ записал?

— Да. Товарищ полковник. Тысяча АКМов, пять тысяч СКСов, пятьсот АПС.

— Кстати, Максим, а сколько тебе патронов?

— Не знаю, думаю по тысяче на ствол, будет достаточно. Да, естественно дополнительные магазины по 5 на ствол.

— Так, теперь что с тяжелым оружием?

— Ну, давай раз уж у нас все на 7.62 мне сотню РПК,[8] вон у тебя стоит образец, с дисковыми магазинами. Далее, СВД,[9] штук 50, РПГ-7, тоже 50, с осколочными гранатами ОГ-7В по 50 на ствол.

— Хорошо. Петро?

— Записал, товарищ полковник.

— Так, что еще? Тяжелых систем типа «Града» будешь брать?

— Не, не буду, все только переносное.

— Как знаешь.

Полковники еще долгое время ходили по складу-выставке, наслаждаясь видом различных смертоносных предметов. Какой мужчина бы отказался от такого? Посмотреть, потрогать, подержать в руках, взвести затвор, щелкнуть курком, посидеть за рычагами, а еще бороться с искушением пострелять из всего этого великолепия, тем более что Петренко предлагал полигон…

Уже возвращаясь с этого уровня, где помимо стрелкового вооружения были еще и образцы танков и бронетранспортеров, Сергеев обратил внимание на стоящие в конце коридора, укрытые брезентом какие-то гусеничные образцы.

— А это что?

— А это, жемчужина моей коллекции. Видишь — пришли совсем недавно, и я их только убрал. Пока еще не законсервировал и не поставил в коллекцию. Это, Максим, модернизированные «Шилки». Их сделали как опытную партию для какой-то из голозадых стран, на которую косо поглядывали наши заокеанские заклятые друзья, но они так и не смогли ее купить, то ли денег не хватило, то ли переворот… Не знаю, короче. Вот мне их и спихнули. А вещь — вообще первый сорт — и встроенный новейший радар, и скорострельность, и антирадарное покрытие — полный комплект современной электроники, лазерная подсветка, возможность как автономной, так и работы в комплексе, наводка со спутника — в общем все!

— И сколько их у тебя?

— Десяток.

— Слушай, дай мне пять?

— А зачем тебе?

— Пригодяться.

— Нет, техника новая, очень строго подотчетная, это тебе не тыща АКМов. Пять дать не могу. Одну…

— Три.

— Ну хорошо, две. Вымогатель!

— Заметано. Вроде все тогда…

— Ну давай, пойдем наверх тогда.

Они повторили поездку на лифте, теперь только в обратном направлении, вышли из ангара и подошли к машине Сергеева.

— Ладно. Спасибо за хлеб-соль, мне пора уже.

— Пожалуйста. «Заказ» получишь как положено, спец самолетом или по железной дороге, через 3–4 недели — пока оформим, пока расконсервируем и загрузим. Да и еще, я тебе обещал, пойдем вон к тем скамеечкам покурим на дорожку.

Полковники, оставив всех своих сопровождающих около машины отошли к беседке, перекинулись вроде парой-другой слов, пожали руки, попрощались и разошлись — Петренко — к себе в здание штаба, Сергеев — к машине. Там он с задумчивым лицом сел в свою волгу, на которой вскоре и выехал за приделы военной части.

Сергеев молча ехал на заднем сиденье «генеральской» волги, слушая болтовню шофера, который возил его еще на полигонном газике. Но вот один вопрос вырвал его из задумчивости.

— Товарищ полковник, вы же вроде не курите! Или закурили? И что вам такого сказал этот полковник, если вы сам на себя не похожи?

— Ты машину веди, не отвлекайся — ответил Сергеев. — Не твое это дело.

А Сергеев действительно думал о тех словах, которые стоили тех нескольких ящиков «списанных» автоматов. «После того, как ты выберешь то, что тебе надо, мне было приказано в срочном порядке задним числом за 10 последних лет списать взятое тобой оружие как пришедшее в негодность из-за нарушения правил хранения. Я не знаю, куда ты и что ты — но мне дали понять, что это оружие нигде не «всплывет» и не вернется никогда… Ты понял?». «Да, — думал Сергеев. — Я понял, что ты мне сказал и что недосказал. Оружие нигде не «всплывет» и не вернется никогда… А может — не только оружие? Неужели нас отправляют туда насовсем?»

Глава 8 Максим

После полутора часов езды по слабо асфальтированным или совсем не асфальтированным, то есть проселочным дорогам грузовик «Урал» остановился около ржавых ворот, блокирующих проход на территорию военной части. Помимо ворот присутствовал деревянный, почти сгнивший забор с бурой колючей проволокой по верху, и когда-то противодеверсионная охранная полоса, сейчас представляющая собой заросший травой в рост человека луг шириной 10 метров. Однако открытые после тщательной проверки документов ворота показали, что не все заброшено, как выглядит на первый взгляд. С той стороны забора шла 20 метровая свежераспаханная полоса, далее, еще один забор, состоящий из современной и блестящей колючей проволоки в два ряда, электронной системы слежения за периметром, а также скромной табличкой c короткой, но емкой надписью — «мины». Проехав второй периметр и еще около километра по хорошо асфальтированной дороге, грузовик оказался около барачного вида зданий, из которых одно выглядело как после евроремонта, а остальные, как будто их не трогали минимум лет пятьдесят. Из отремонтированного здания выбежал человек с лейтенантскими погонами и крикнул:

— Давай! Выгружайся и стройся!

Из кузова грузовика стали прыгать фигуры, озираться и строиться в неровную линию вдоль грузовика.

— Равняйсь! Смирна!

Аморфная масса молодых людей, как могла, подравнялась и, мотнув головами и подобрав животы, изобразила что-то похожее на строй. В это время из здания вышел какой-то капитан и подошел к строю.

— Товарищ капитан, — отдал подошедшему честь лейтенант, — новобранцы, в полном списочном составе 25 человек построены.

— Хорошо, — вернул приветствие капитан. — Здравствуйте товарищи новобранцы!

— Здраю желаю, — хило откликнулся строй.

— Вольно, — сказал капитан.

— Вольно! — скомандовал лейтенант.

— Итак, товарищи солдаты. Вы все подписали контракт на службу в нашей части. Это большая часть и большая ответственность служить в нашем…

«Ну да, честь — думал стоящий пятым по счету во втором ряду Максим. — Блин, ну на хрена я так поступил тогда?» — и погрузился в воспоминания…

Когда Максим вышел из кабинета директора и отрыл конверт — то просто обалдел — он никогда не держал в руках такую сумму денег — на вскидку там было тысяч 300–350 рублей. «Офигеть!» — подумал он. «Что можно сделать с такими деньгами? Можно купить тачку, благо водить я умею, можно дачу купить, на квартиру не хватит, пока. Но если мне так будут всегда платить, это сказка! А сейчас надо с первой такой зарплаты хорошенько гульнуть!»

И Максим гульнул. Позвонил всем своим друзьям, собрал их, вызвал тачку, поехал в кафе и снял там пол зала только для себя. Потом приехали друзья, подруги, друзья с подругами, подруги с друзьями… Было море всяких напитков, горы различной еды, куча тостов и веселья. Потом была дискотека, на которой Максим снял себе симпатичную девку. Потом была баня — а как же без нее, опять выпивка, бильярд… На утро проснувшись у себя дома на полу от звонка в дверь Максим не помнил как сюда попал и когда это всё кончилось. Выхлебав сердобольно оставленную кем-то у головы бутылку пива, и придерживая руками трещащую голову, с ломотой во всем теле от сна на полу Максим побрел к входной двери с твердым намерением снести шутнику, звонящему в дверь в такую рань (часы показывали 2 часа дня), голову.

За дверью оказалась районная почтальенша в сопровождении двух бугаев в милицейской форме, так что выполнить свое желание было проблематично.

— Бубнов Максим?

— Что? — хмуро спросил Максим.

— Это вы?

— Да. Что там принели?

— Я уже 3 раз приношу вам повестку во военкомат, вот вам повестка — ознакомьтесь и поставьте вот здесь, — она протянула ему какой-то бланк, — подпись.

Слабо соображающий Максим взял протянутый бланк, поставил где ему указали подпись, смял повестку и пихнул ее себе в карман.

— Это всё?

— Молодой человек, сказала почтальенша, — вы бы хотя бы прочитали повестку.

— А зачем?

— А вот если бы вы прочитали — то узнали, что сегодня у вас день явки в военкомат.

— Что? Прямо сегодня? А раньше не могли принести?

— А я вам уже 2 раза приносила — один раз за месяц, один — две недели назад.

— Да не приносили мне ни разу повестки!

— Я не буду спорить с вами — у меня таких как ты — десяток. Всё, я пошла.

— До свиданья, — буркнул парень и закрыл дверь. То есть попытался закрыть, так как ушла только почтальенша, а бугаи остались — именно одна из их четырех ног и помешала закрыть дверь.

— Не так быстро, парень, — сказал один из милиционеров, — собирайся, поедешь с нами — мы проследим, чтобы ты не заблудился по дороге.

— Слушайте, ребята, я не в форме — зайдите завтра — сказал Максим.

— Нет уж, — надавил на дверь один из бугаев, что Максим просто влетел внутрь своей квартиры. — Завтра ты уже будешь где-нибудь далеко прятаться — знаем мы таких как ты, уклонистов. Так что собирай манатки — и вперед. И побыстрее, а то итак целый час к тебе звонили — сказал другой бугай и достал резиновую дубинку.

Максиму ничего не осталось делать как по быстрому привести себя в относительный порядок и, закрыв дверь, поехать в милицейской машине в военкомат. Там его под роспись с повесткой сдали дежурному, откуда Максим поступил сразу на поток медкомиссии. Как и ожидалось, медкомиссия, морщась от перегара, признала его полностью годным к несению службы в рядах армии РФ.

Вот после этого Максим и понял — что все серьезно. И испугался. И потребовал встречи с районным комиссаром военкомата. И через час, отстояв очередь, он к нему попал.

— Добрый день.

— Добрый. Проходи. Ну, с чем пришел? Что — врачи не обнаружили у тебя хроническую болезнь? Или ты под себя ходишь? Или у тебя — мама — папа старые немощные на шее? Ну что — говори, — прямо с порога ошарашил его полковник.

— Да нет у меня папы — мамы. Я просто не хочу в армию — у меня хорошая работа, я хорошо зарабатываю… Понимаете?

— Ну те кто хорошо зарабатывают, чем отличаются от тех, кто не зарабатывают? И те и другие должны служить, согласно закону.

— Блин! Да что вы мне тут говорите! Вы меня отлично поняли!

— Не понял!

— Да….! Вот, — с этими словами Максим кинул на стол заранее отделенную от остатка денег пачку в 100 тысяч рублей. — Держите. Я знаю, что здесь все покупается! 100 кусков хватит?

Комиссар изменился в лице.

— Вот что парень. Я сделаю тебе одолжение — не увижу этих денег и забуду что ты говорил такие слова. Потом спросишь кого-нибудь — и тебе расскажут, что ты предложил тебя посадить в тюрьму. Или ты так не хочешь в армию, что согласен даже сесть? Понял? А таких как ты — гопников, думающих что тут все продаются и покупаются — мы любим. Вы у нас занимаете самые почетные места — химвойска, стройбаты и служите там, куда даже птицы из-за холода не залетают.

— Да! Я не хочу в армию! Я не хочу терять просто так 2 года! Я хочу жить хорошо, я хочу хорошо зарабатывать, хочу девок трахать, а не сидеть в казарме и дачи генералам строить! — сорвался на крик Максим.

— Значит говоришь, деньги любишь? — задумчиво спросил внезапно успокоившийся полковник. «Что ж — подумал он, — я выполню не только просьбу свояка, но еще и задание. Однако — каков наглец! Я бы такого и без всяких других взял и услал в ебе…! Все покупается! Деньги значит любишь? Ну будут тебе деньги!»

— А кто их не любит? А что — у вас есть на примете служба в армии, где денег можно заработать? Наемник там, Чечня — что-то вроде этого?

— Нет. Есть вот вакансия на службу по контракту.

— И много платят?

— Нормально. За два года можешь вполне заработать на полквартиры.

— Хм. Давайте…

— Напра-во! — от окрика лейтенанта Максим очнулся и понял, что пропустил всю приветственную речь капитана. — Шагом марш!

Их группу повели по территории части. Максим с любопытством осматривался вокруг. Отремонтированы были только 2 здания во всей части — штаб и склад, остальные — в полной разрухе. Их отряд как раз подвели к складскому зданию.

— Отряд стой! — скомандовал лейтенант. — Вольно! Итак, товарищи бойцы, вы приехали первыми, поэтому вам достается самая легкая работа. Как вы видите, — лейтенант указал рукой на бараки, — наше с вами жилище находиться в ужасном состоянии. И, тем более сейчас тепло, вы будите жить в модных кемпингах! Поэтому сейчас вы получите на складе отличные разборные шатры на 4 человека каждый и с пользой потратите свое время устанавливая их для себя и для своих товарищей, которые приедут позже. Также вы получите отличную форму, сделанную из лучших, натуральных тканей, без капли синтетики, современные ботинки и будете поставлены на довольствие. Вперед!

И начался ад. Их переодели в военную форму старого образца — судя по некоторым датам на ящиках — этой форме было лет 30, некоторая уже расползалась, некоторая была вполне крепкая еще — полчаса они подбирали себе комплект обмундирования и упаковывали свое гражданское в ящики на хранение. Сапоги, запасное, несколько портянок, каски, разгрузки, ремни — все это пришлось буквально выбивать из тыловиков. После этого им с боем выдали сухпай — крупы, макароны, тушенку, чай, немного сахара, соль и показали где набирать воду. На вопрос про то, кто это все будит готовить им выдали 3 огромных фляги и 2 котла — для приготовления пищи. Готовить им предстояло на кострах, дрова для этого были свалены недалеко от выделенного для готовки места.

А после этого они получили пыточные приспособления на ближайшие 2 недели. Эти пыточные приспособления назывались — «шатер шестиместный офицерский». Их ставили и складывали, складывали и переносили на другое место. Ставили на время и ставили с закрытыми глазами — на ощупь. Ставили ночью и ставили днем. За это время в часть прибывало все больше и больше народу, который тоже включался в эту круговерть. Через 2 недели в части собралось уже около тысячи солдат, которым наконец то разрешили поставить свои палатки на постоянное место — их всех разбили на отделения и определили по взводам, ротам, батальонам. Каждая рота имела все свое — начиная от командиров и унтерофицеров и кончая бидонами для воды. В первую же ночь после расположения на постоянном месте «жительства» их рота проснулась от дикого воя. Выскакивая из палаток они попали под шквальный ветер и дождь. Откуда это все появилось — при полной луне и звездном небе они поняли после — капитан, командовавший их ротой, в темноте тихо подвел к их бивуаку грузовик со смонтированным на нем списанным винтовым авиационным двигателем, сзади двигателя пристроили два пожарных бранзбойта — при включении эта штука организовала их отряду штормовой ветер с мелким дождем. 25 палаток — а жили они в шестиместных палатках по четыре человека, хоть какое-то послабление — были повалены или унесены ветром, а все личные вещи — промокли. Стоящими остались только два «офицерских» шатра — таким образом их учили, что всякую работу надо делать на отлично — иначе сам же от этого и пострадаешь. Для закрепления полученных знаний утром их, не выспавшихся, подняли и в полной выкладке, правда, без оружия — зато с саперными лопатками на перевес, отправили в пятикилометровый марш-бросок. Вся рота, поголовно, стерла кто ноги, кто руки — бегать в мокром — очень плохо. Пока их рота бегала остальные, без приказа командиров, занимались укреплением своих жилищ. И в будущем таких уроков было много.

Помимо их полка был еще один. Они жили тоже в палатках — но на противоположном конце военной части. Привезли их на машинах с зарешеченными окошками, а в первый же день было около двадцати драк, причем одна — целое побоище — в ней участвовало по 60 человек с каждой стороны. После этого два полка расселили по противоположным концам ВЧ, и то — это не спасало и одна — две драки случались каждый день.

В одной палатке с Максимом проживали еще 3 человека. Пашка Юрьев — родом из под Архангельска, веселый разбитной парень, Ярослав Маленков — мрачный, вечно погруженный в какие-то свои проблемы — из под Москвы, Александр Дмитриев — чем-то испуганный — из Питера. Надо сказать, что парни попались нормальные — никто не воровал, никто никого не подставлял, и все, неотхлынивания, дружно делали свою пайку работы. Однако Максиму все меньше и меньше нравилось служить, и он стал подумывать о том, как бы, хм, отказаться от чести служить в таком специальном подразделении. Поэтому, некоторое время он потратил на то, чтобы разведать подступы к окружающему их лагерь периметру, и, впоследствии, свалить. Однако, произошедший в середине июня случай резко изменил его намерения.

Однажды ночью Максим и все его товарищи проснулись от звуков выстрелов. Выбежав из платки они попали в толпу таких же как они разбуженных. Судя по разговорам — выстрелы доносились со стороны ворот. Еще десяток минут люди стояли и придумывали объяснения ночной стрельбе одно хуже другого, пока не пришел их лейтенант и не разогнал всех по палаткам. Утром было общее построение — совместное с «соседями», чего раньше не случалось. На построении также были оба командира — «их» полковник Сергеев и «чужой» полковник Седенький. А еще на построении, прямо в центре плаца, присутствовали восемь перевязанных солдат из соседского подразделения и, что самое страшное, один труп в их форме.

В ходе построения было объявлено, что группа из 9 человек из подразделения Седенького, одуревших от отсутствия выпивки, травы и женщин, совершила попытку побега (а так как большинство бойцов в том подразделении было собрано по военным тюрьмам и отстойникам, и служба здесь была альтернативой тюрьме, то для них это был именно побег, а не «самоход») через охраняемые ворота их части. На оклик часового и предупредительный выстрел в воздух они не отреагировали и был открыт огонь на поражение. В результате восемь человек получили ранения различной степени тяжести, а один из нарушителей был убит. Раненые были разжалованы в рядовые, среди них был сержант, командиры получили взыскание с занесением в личное дело.

Далее стоящим в строю бойцам было высказано все, что о них думают командиры, отчего, почему, кто, куда, зачем и так далее. Надо отметить, что печатной в этой речи были только предлоги, да и то не все. Если перевести это на нормативную лексику, то отцы-командиры сообщили, что очень недовольны поведением своих солдат, что здесь не детский оздоровительный лагерь — а армия и они не пионервожатые, что все очень серьезно и что отвечать приходиться по взрослому. И все, что произошло — это просто от недогруженности бойцов работой, учебой и боевой подготовкой, что будет буквально с этого же дня исправлено.

Слова с делом в данном случае не разошлись. Уже после построения их одели в полную выкладку и легким бегом повели на стрельбище, удаленное от части на десять километров. Там им в первый раз в жизни выдали отличное оружие, у которого никогда не бывает осечек, — саперные лопатки, и приказали за 3 часа оборудовать каждому бойцу по две огневые точки полного профиля. И обещание — если через три часа приказ выполнен не будет, то вместо обеда личный состав будет заниматься закапыванием приготовленных позиций.

Естественно, как это всегда бывает, нашлись «самые умные», которые решили, что если ничего не копать, то и закапывать не придется. Естественно из-за них пострадали все нормальные солдаты, которые честно пытались выкопать в почерневшей, местами спекшейся земле ростовой окоп. И уж совершенно естественно и то, что вечером эти умники в части умудрились кто поскользнуться на растяжках палаток, кто споткнуться о камень и упасть, да так, что все тело было одним большим синяком. Командование части отнеслось к этому с пониманием, и уже на следующий день все честно выкапывали и закапывали окопы.

За три дня Максим стер руки лопатой до кровавых мозолей, что еще больше укрепило его уверенность в собственной армейской непригодности. Однако вариант по «сваливанию» теперь больше не рассматривался — желания поехать домой «грузом 200» у него не было. Надо было искать другие возможности. «Что ж, — думал Максим, — если нельзя свалить вообще, то надо подумать о максимальном облегчении жизни. А кто в армии живет лучше всех?»

Ответ на свой вопрос он увидел, когда отправился на склад за порвавшейся гимнастеркой. Надо сказать, что командиры их баловали — если у тебя что-то порвалось, то всегда можно было заменить на новое на складе, правда с одним но — порвавшееся должно было быть аккуратно починено. Этим их часть приятно отличалась от всей остальной армии — там носи починенное пока не выйдет срок. Хотя та форма, которою они носили уже давно вышла из употребления — видимо этим и объяснялось «мотовство» начальства. Пока сдавал форму, Максим разговорился с интендантом, который ее принимал и выдавал.

— Ну что, боец, как служба?

— Да служим по-тихоньку. Не вломак — как вам.

— Да у нас тоже нормально…

— Да хватит пи….ть. А то я не знаю, как вам не влом — форма вон на вас так и горит вся. Думаешь ты первый пришел? Да вас тут полроты приходило. Мешаете служить только.

— А разве твоя служба не в этом заключается — чтобы нам шмот выдавать?

— Э не… Наша служба — это в бумажках повозиться так, чтобы себе что найти, это спокойно день отсидеть и в город пойти, по телкам…

— Что — и сейчас отпускают?

— Не щас не отпускают. Пока, наверное. А вот на прошлом месте службы — отпускали. Я вон нашел всякого на сотню кусков, начальство с мной поделилось… И весь как сыр в масле кактался… Во житуха была!.. Эх!..

— И как же сюда попал?

— Да вот, «хозяин» мой прокололся и замели его. А у меня чуть все тюрьмой не кончилось — вот выбор был, мне когда полкан — да не ваш, а соседский — Седой, — предложил прямо на губе, тут уж думать особо не будешь. Там нары, а тут — житуха тоже ничо. Служба с 8 до 19, как на гражданке, отдельный от вас стол, душ, причем теплый — а не как у вас — из пруда и из шланга, кровать мягкая — а не шконка… Так вот, боец, служить надо.

— Слушай — а к вам попасть можно? — заинтересовался Максим, — служить у вас халява получается…

— Ха. Ты думаешь ты один такой? Тут каждый, кто приходит, хочет та служить. Так что, боец — иди, служи.

— Хм. И что — никак к вам не попасть?

— Ну если ты уговоришь полковника своего, чтобы он тебя отпустил и нашего, чтобы взял, то да.

— Шутник. А по-другому никак?

— Ну можешь еще уговорить нашего капитана, чтобы он потребовал твоего перевода к нам. Но ты его не уговоришь. Но даже если, и то это возможно, если только у нас будет некомплект. А у нас сейчас комплект.

— А как у вас может быть некомплект?

— Ну на дембель кто уйдет, или переведут кого, или запялят, ну что еще… ну заболеет кто надолго…

— Хм, дембель? Нет не скоро. Перевод — вряд ли. Если кого запалят — то наверное тут же расстреляют, с такими порядками. Слушай — а как у тебя со здоровьем, боец?

— В смысле?

— Сто баксов.

— Хм. Сто? — интендант понял, что Максима можно потрясти, — да отлично у меня со здоровьем.

— А если триста?

— Уже поплохело… Но не на столько чтобы идти в санчасть.

— Хорошо. 500 тебе и 500 твоему капитану.

— Чет я себя нехорошо чувствую.

— Сегодня после отбоя я тебя у угла склада буду ждать, и там увидим — как твое здоровье. Только к капитану — сам пойдешь.

— Ок. Как тебя?

— Бубнов Максим.

— Хорошо, Бубен. Тащи лавэ и все будет.

Довольный Максим ушел, в очередной раз для себя подтвердив правило, что деньги решают все. Вернувшись в свою палатку, он дождался пока все уйдут и из самого центра своей сумки достал пачку денег — все что осталось от щедрого куска, выданного ему Николаем Виловичем, его партнером, ха, по бизнесу. «Как там мой бизнес» — грустно размышлял он, крутя в руках деньги. Этим же вечером произошла вторая встреча Максима и интенданта, в результате которой один из них стал богаче на тысячу долларов, а другой получил клятвенное обещание, что получит место.

Однако прошел один, другой, третий день, неделя, за которую Максим особо не втягивался в боевую подготовку, зная о своем скором переходе, за что и получал тычки от сослуживцев и офицеров, но ничего не происходило. Он решил поговорить во второй раз с тем интендантом. Подловив его вне здания склада, Максим подошел к нему:

— Привет.

— Здорово.

— Как дела?

— Нормально.

— Ты поговорил уже?

— С кем? — удивился тот.

— Как с кем? С капитаном. И заболеть ты же хотел.

— То есть как?

— Ты что? Забыл? Я тебе денег дал — штуку, чтобы ты сказался больным и меня перевели к вам.

— Какие деньги, пацан. Я тебя впервые вижу.

Тут Максим понял, что дело плохо, и что его просто кидают. Парень взял деньги и ничего не сделал. И не собирался.

— Ты, б…, деньги тогда отдовай, иначе…

— Иначе что? Маме пожалуешься? Или дяде-офицеру?

— Иначе ты заболеешь серьездно, по настоящему.

— Да? — рассмеялся интендант. — Расул, Ахмед — крикнул он, — идите сюда, посмотрите, что здесь есть.

Из-за угла склада появились два здоровых кавказца, которые неторопливым шагом подошли к говорившим.

— Чаго звал, э?

— Да вот земеля, парнишка угрожает, каких-то денег с меня требует.

— Слющай, друг. Зачэм ты это, а? Фэдя у тэбя дэнэг нэ брал. Нэ хорошо обманывать, да.

— Я дал ему денег за…

— Товарищ не понимает, — перебил Максима Федор, — я пойду пока, а вы тут объясните ему, как он не прав, — сказал он и пошел в сторону склада. Максим рефлекторно дернулся вслед за ним но тут Расул, или Ахмед — кто их разберет, схватил его левой рукой за ворот формы а другой, с оттяжкой, засветил ему в глаз. Когда перестали сыпаться звезды из глаз, Максим ощутил себя лежащим на земле. Один из кавказцев наклонился к нему и сказал:

— Знаешь, да — больше сюда нэ приходи, — и ушли.

Немного придя в себя Максим поднялся с земли, ощупал свой уже полностью заплывший глаз, и медленно пошел в санчасть. А в голове у него билась только одна мысль: «Ну, сука! Ну погоди! Ну я тебе отомщу.»

По дороге он долго раздумывал — как именно отомстить: «Что я могу ему сделать? Ребят попросить, с которыми живу в палатке — так они не согласятся — особой дружбы еще нету… Пожаловаться начальству своему — так драк бывает по несколько в день — и ничего… Пожаловаться его начальству — так только засмеют и сгноят потом морально и свои и чужие… А хотя… Во! Точно! Придумал! Ну падла, держись. Тебя поимеют по полной схеме.»

На следующий день, освещая себе дорогу шикарным лиловым фонарем под глазом, Максим отправился к зданию склада. Перед этим он выяснил, какой именно капитан занимается торговлей местами в своем подразделении — им, кстати, оказался один из друзей полковника Седенького. Около входа на то крыло склада, где были расположены жилые помещения, на посту стояли знакомые кавказцы.

— Вай, слющай! Зачем пришел?

— Не к вам, это уж точно.

— А к кому? К Феэдэ? Да?

— Нет. Не к нему.

— А к кому?

— А тебе какое дело? Не к тебе.

— А такое. — вдруг совершенно без акцента ответил другой. — Согласно уставу мы можем тебя не пустить на охраняемую территорию. Так что, доложи — к кому, куда и зачем.

— Я иду с докладом к капитану Морозову, начальнику вашего складского подразделения.

— Стучать пришел? Ты смотри — так дела не делаются. Ты щас потерял тока всего лишь штукарь баксов, а то, что ты сейчас хочешь сделать — стоит гораздо больше — не отмоешься потом.

— Это мое дело. Бывайте парни.

— Смотри — тебя предупредили. Пожалуешься — лох полный и посмешище всей части, заложишь — ты груз двести. Понял?

— Понял.

— Ну иди.

Максим поднялся по ступенькам и открыл дверь. Доложился дежурному, который отправил его в кабинет к капитану Морозову на второй этаж. Поднявшись, постучав в требуемую дверь и получив разрешение зайти Максим оказался в кабинете, которому бы позавидовал и средней руки московский чиновник — евроремонт, плазменная панель, бар, антикварный стол, кожаная мебель, компьютер, на ЖК экране которого болталась какая-то игрушка, кальян в углу — все что надо для жизни. «Интересно, если это капитан — то как же живут тогда полковники?» — подумал Максим. Сам капитан сидел в кресле перед компьютером и открывал бутылку виски.

— Товарищ капитан, рядовой Бубнов. Разрешите обратиться?

— Ну, обращайся.

— Я хочу доложить о хм… неправомерных действиях одного из виших подчиненных.

— Это того, который тебе фонарь подвесил? Иди пожалуйся Сергееву.

— Нет, товарищ капитан. Я тут хотел служить у вас в подразделении…

— А, это что тебя Федотка кинул? Слышал, слышал — сколько ты ему там пихал? Двести баксов? Да. Ну ты парень и лох. Так тебе и надо. Вот ведь клоун — и денег отдал, и в рожу получил, — развеселился капитан. — Так что ты там хотел мне сказать? — спросил он и налил виски в стоящий на столе стакан.

«Блин — и тут он успел. Веселишься, капитан, ну смотри, щас я тебя настроение подпорчу.»

— Я хотел вам сообщить некоторые подробности нашей несостоявшейся сделки.

— И какие же? — улыбнулся полковник и глотнул виски.

— Например, что в тех 200 долларах, про которые он вам сказал была и ваша доля.

— Ну да. 100 баксов он мне отдал.

— Ваша доля была 1000 долларов.

— Что?

— Да. Я дал ему не 200 а 1500 долларов, с тем чтобы он вам передал мою просьбу, за это ему 500, а вам — 1000 долларов за перевод. Таким образом вас, товарищ полковник обманули всего на шестьсот долларов меньше, чем меня. Ах да. Еще на один синяк — съязвил Максим.

— Так. Интересно. И как же ты докажешь, что не пытаешься меня обмануть и не хочешь просто отыграться?

— А я записал, на всякий случай, номера сотенных купюр, которые отдал Федору. Как вы говорите, вам он дал одну, вместо 10, я вот — Максим достал бумажку с номерами, — прочитаю вам 15 номеров, если хоть один совпадет — значит я прав. Как вы понимаете — возможность случайного совпадения нереальна. «Надеюсь, мне повезет и Федор отдал ему именно мои 100 баксов, иначе — жопа.»

— Ну давай, — капитан достал из кармана портмоне, а оттуда 100 баксов, — начинай.

Максим прочел по бумажке 15 номеров, которые он заранее, еще до приезда в часть на всякий случай переписал — «мало ли украдут, так хоть концы найти можно будет». Где то на 10 номере Максиму повезло — капитан прервал его и сказал:

— Хватит. Совпало. Что ж. Придется тебе поверить. Значит, говоришь, он меня кинул?

— Ну не доплатил — точно.

— Кинул. Скрысятничал. Хорошо. — капитан выключил игрушку, открыл текстовый редактор, набрал, распечатал на принтере и подписал какой-то приказ. — Пойдем.

Капитан резким шагом спустился в каморку к интендант Федеру.

— Ну б…, ну ты и урод! Я тебя, с…., с нар снял, сюда на теплое место посадил, а ты меня еще и ная…..!!!! — с ходу заорал капитан. — Пошел на х…!!! Чтобы духу твоего тут не было! Вот приказ о твоем переводе в строевики.

— Но товарищ капитан, я отдал вам все….

— Всё? Нука покажи свои бабки! Покажи ту сотню, которую ты себе забрал.

Федор замялся. Максим понял — что ему повезло еще раз, видимо интендант все деньги хранил вместе и не мог вытащить одну купюру, не показав остальных. Он молча кивнул и пошел собирать свои вещи.

— Эй, — окликнул его капитан. — Давай сюда.

Интендант обречено кивнул, вытащил из под матраса сверток, отсчитал 400 долларов и протянул капитану.

— Ты что! — разъярился еще больше капитан, — опять меня кинуть пытаешься?! По нарам соскучился?!!! Еще штуку давай.

— У меня больше нет! Он только 500 дал!

— Да давай сюда все свои деньги! — капитан отобрал из рук сверток с деньгами и достал оттуда все баксы. — Давай сюда свой список, — вырвал он из рук Максима бумажку с номерами и стал сам проверять все номера. Естественно, совпало только 9 — больше крупных купюр у Федора не было.

— Наверное потратил уже, — тихо добавил Максим. Где мог на закрытой территории солдат потратить 500 долларов — неизвестно. Однако мысль была на столько заманчива, что оправдания проворовавшегося солдата уже никто слушать не стал.

— Все, Федя. Пошел на х…!!! Еще пятьсот баксов занесешь завтра. — именно на это и был расчет Максима — что капитан заберет себе все 1500, а так как в реальности была только тысяча: «то гаду еще придется побегать и позанимать денег. И ему будет не до меня.»

Федор под надзором дежурного молча собрал в вещмешок свое барахлишко и пошел к двери. Проходя мимо доносчика он тихо прошептал: «Все — тебе п….ц». Капитан засунул в карман 900 долларов и тоже пошел к двери.

— Товарищ капитан! — окликнул его Максим.

— Ну что — тебе? Свободен.

— Товарищ капитан. У вас в штате теперь обнаружилась вакансия. И, хм…, деньги ваши к вам вернулись….

— И что?

— Я вас никогда не обману, как мой предшественник.

— Быстрый ты какой. Ну ладно — полученная из воздуха тысяча опять подняла настроение капитана на отметку — «хорошо». — Хрен с тобой. Можешь переезжать и занимать апартаменты.

Весь оставшийся день, после того, как все формальности были улажены, Максим таскал из шатра свои вещи — кто бы мог подумать, что их окажется так много, «вроде ничего и не было, а вот…». Потом, вечером, чуть обжившись на новом месте, и поужинав, Максим вспомнил еще об одном деле, неотложном.

— Расул, Ахмед, можно вас на минутку?

— Чего тебе? — хмуро спросил один из них.

— Поговорить. Давайте выйдем? — Четверо кавказцев, а простые бойцы жили в здании в отдельных «офицерских» комнатах, по четверо, переглянулись и двое вышли за дверь.

— Чего? — гулко, что даже эхо прокатилось по коридору, повторил свой вопрос один из них.

— Не здесь, слишком громко, — ответил Максим, — давайте на улицу.

Они вышли на улицу и завернули за угол склада — к «курилке» — месту где все собирались покурить, посидеть и потрепаться — для этого там стояли четыре составленные квадратом скамейки с урной сбоку. Сейчас, вечером, перед отбоем, никого уже не было.

— В общем так, парни, — сразу, без предисловий, начал Максим. — Федя спекся, отдал все свои бабки и еще должен остался — так что теперь он бесполезен вам. У вас с ним были общие дела?

— Да.

— Ну что же — я предлагаю вам их продолжать вести, но только со мной. На тех же условиях, что и с ним. А это, — Максим достал из кармана 300 баксов, — откупные.

— За что?

— Ну он меня кинул, а я его бортанул за это. Федя, естественно, затаил злобу. Так вот, если он захочет разборок потом — это вам за то, чтобы его на его сторону не встать.

— А чтобы за тебя сказать? Еще тогда давай денег.

— Ха — улыбнулся Максим, — меня вы поддержите и так — ведь у нас будет общий бизнес.

— Бойкий парень, правда Расул? — тот кавказец, что постоянно разговаривал с Максимом спросил своего более здорового товарища.

— Ну что — по рукам мужики?

— По рукам, земеля.

Ночью, засыпая в новой, уже непривычно мягкой, постели, Максим подумал: «а жизнь то, налаживается!»

Глава 9 Александр

Июль выдался в этом году у Александра жаркий, как в прямом — в плане очень теплой погоды, так и в переносном смысле. На улице стояла середина лета, столбик термометра в особо жаркие дни достигал отметку в тридцать три градуса, а проводить эти дни приходилось не как раньше — в кондиционируемом офисе, а в поле.

После того неудавшегося побега и так не страдавшие от безделья бойцы были загружены работой по максимуму, или даже чуть больше. Командиры решили проблему с загрузкой личного состава по-разному. В полку Седенького солдат учили служить — а именно: строевая, устав, строевая, устав, «эй боец — копать от забора до обеда», «бегом от меня до следующего дуба», строевая, устав. В полку Сергеева, у которого служил Александр, было немного по-другому. Например, самое главное отличие, практически не было строевой подготовки — полчаса в день, это ничто, на изучение устава тоже было отведено мало. Зато освободившееся время солдаты постигали все премудрости не служебные, а военные. Сказывалось также наличие опытных, именно воевавших, а не служивших, офицеров. Как оказалось, все офицеры имели боевой опыт, так как весь рядовой и унтер-офицерский состав, призванный в это подразделение и воевавший кто постарше — в Афганистане, а кто помладше — в Чечне, получили лейтенантское звание, и учили, своих подчиненных на совесть — а каждому отделению был положен свой лейтенант, а не сержант. Раньше Александр со свойственным многим технарям легким презрением относился к «тупым воякам», а, как оказалось, воевать — тоже наука, и весьма не простая.

— М…к!!! Ты куда свою голову высовываешь?! Хочешь последние мозги потерять! — кричал на Александра его лейтенант. — Запомни! Высунул жопу — оторвало жопу! Высунул руку — оторвало руку! Высунул ногу — без ноги! Высунул голову — без головы! Понял?!!!

— Так точно! Разрешите продолжать?

— Да!

— Есть!

Александр учился. Распорядок дня был такой — подъем в 6, построение, разминка полуторочасовая, потом завтрак, потом, чтобы утрясти съеденное, полчаса строевой подготовки. А дальше — ужас: пара рот отправлялась на стрельбище отрабатывать огневое, а остальные — кто копал окопы — на скорость и на качество, кто послабее, те бегали в полной нагрузке — наращивали мышцу и выносливость, третьи — изучали тактические приемы, в натуре так сказать, четвертые проходили полосу препятствий. После обеда, который с 12 до 13, был «тихий час» — два часа весь полк отрабатывал рукопашный бой и армейское фехтование. Кстати, польза от рукопашки почувствовалась очень быстро — если в июне в драках обычно побеждали соседские, то сейчас уже пятьдесят на пятьдесят. «Еще месяцок, и мы их будем рвать как Тузик тряпку» — подумал Александр, и тут же получил пинок сапогом в каску, от которого голова с такой силой дернулась, что клацнули зубы.

— Отставить! Боец! Не расслабляйся! — орал опять его лейтенант. — Чуть задумался — и тебе отстрелят яйца, кретин! Какого хрена ты встал в траншее в полный рост? Была команда? Или все закончилось? Или как?

— Никак нет, товарищ лейтенант! — «ничего я не вставал, только голову чуть приподнял» — подумал Саша.

— Так какого х. я? Продолжить выполнение команды!

— Есть!

— Еще раз высунешь свою дурную башку, я тебе в нее е…ну прикладом! Ты понял! П-о-о-л-з-к-о-о-м! — медведем заревел лейтенант.

И Александр пополз. Справа и слева раздавались крики лейтенантов, сопровождавшие продвижение по полосе препятствий таких же, как он задумчивых, или, наоборот, не задумывающихся о деле, бойцов. Наконец, полоса кончилась, и можно было немного отдохнуть, подождать, пока все остальные бойцы отделения пройдут ее.

После рукопашки в распорядке дня стоял сущий отдых — изучение устава для тех, кто перед этим не попал в результате отработки приемов в санчасть. Но травм было не мало, особенно поначалу, когда солдаты еще не умели правильно ударить и правильно держать удар, редко кто уходил с тренировки без потерь — вывихи, синяки, иногда переломы — всего этого Александр удачно избежал. После изучения устава было повторение утренних тренировок, только теперь кто копал — тот, к примеру, шел стрелять, а кто стрелял, теперь ползал. После этого в 19 часов был ужин, готовили они, кстати, себе сами, то есть каждая рота имела кухонные наряды, которые не освобождали от остальной подготовки. Таким образом готовить на костре научился каждый в роте, естественно были и преуспевшие, которые пользовались уважением, и отстающие в этом деле, особо отстающих дружно били. В еде их не ограничивали, то есть, сколько бойцы заказывали, столько получалось ими на складе и готовилось, но разносолов не было: макароны, картошка, каши, тушенка, немного масла, хлеб — все сметалось при таких нагрузках на ура. С 20 до 21 одного было личное время, которое тратилось в основном на наряды, кто их получил, на отдых или на игру в шахматы (не пользовавшиеся особой популярностью), шашки, нарды, домино. Играли на различный интерес — начиная от банальных денег и кончая очередью на особо неприятные наряды. В 9 вечера было вечернее построение, а после него в 10 отбой.

Сегодня командиры злобствовали усиленно, как было сказано на утреннем построении, завтра их ждет практическая проверка полученных навыков. Во что она выльется, даже страшно было подумать. И вообще — судя по тому, сколько было травм, драк — таких вещей за которые в армии обычно как-то наказываются командиры, готовили их для мест весьма странных. Да и экземпляр контракта, который висел на стенде около здания штаба, тоже заставлял задуматься. Практически никто не прочитал дополнительные десять листов текста, напечатанного мелким шрифтом, когда подписывал контракт (наверное, те, кто прочитал — не подписали) — кто просто заленился, у кого не было выбора, кому вообще было все равно. А тут он висел на самом виду, крупными буквами, и основные места были еще подчеркнуты: «…командир имеет право добиться выполнения приказа любыми средствами…», «… командир имеет право по своему выбору наказать любого подчиненного любым способом…», «… подчиненный не имеет права жаловаться на…», «… подчиненный не имеет права….», «… не имеет права разглашать условия данного контракта и все что он увидит в ходе прохождения службы кроме как по письменному приказу министерства обороны РФ…» — из всего это следовало, что командование, как обычно, не только имело фактически полную власть над солдатами, закрепленную к тому в данном подразделении еще и юридически, но и солдаты (да и младший начсостав, если что), не имел права сообщить кому-либо об этом, или о чем-то еще, связанном со службой. И это наводило на весьма грустные мысли, которые, в случае высказывания вслух, приводили излишне разговорчивого к исполнению какой-либо мерзкой трудовой повинности, типа чистки лопатой мест общего пользования, либо к усиленным тренировкам на выносливость и силу.

Следующий день получился у Сашки очень насыщенным. Во-первых, на утреннем построении все, наконец-то узнали, как будет проходить проверка их боевой подготовки, и, более того, он в числе первых удостоился чести пройти ее.

— …Товарищи бойцы, — обратился к строю Сергеев, — С сегодняшнего вы все пройдете первую проверку вашего боевого мастерства. Ею будет практически реальный бой на полной копии настоящего оружия. За основу мы взяли модную ныне игру страйкбол, но с некоторыми изменениями. Так, на гражданке играют со слабыми пружинами и стреляют пластиковыми шариками, мы же с вами в армии и готовимся к настоящему делу, — «делу или делу,» — об этом с содроганием подумал не только Александр, — Эти аппараты, — Сергеев показал строю совершенно обычный на вид АК-47, с которыми они исползали все округу и расстреляли не один цинк, — являются доработанными нашими умельцами обычными страйкбольными приводами. Доработка же заключается в следующем. Так как мы будем стрелять не пластиковыми шариками, а металлическими, то соответственно увеличена мощность пружины, приблизительно на 80 процентов. Дальность прицельной стрельбы составляет около 70 метров, вес автомата, емкость магазина полностью идентичны настоящему. Конечно, при выстреле его не подбрасывает так, как настоящий, но это приятное отличие. Учебно-боевой задачей первой роты моего полка будет взять защищаемую позицию в лесу. Учения продолжаются либо до выполнения задачи, либо до полного уничтожения личного состава одной из сторон. Форма — камуфляж «березка», полная выкладка, карты с предполагаемым размещением позиции вашим командирам раздадут перед атакой. Вопросы?

— Я! Рядовой Зинченко. Разрешите задать вопрос?

— Да.

— Кто будет нашим противником?

— Вашим условным противником будут лейтенанты и капитан, которые командовали вашей ротой. Так что ваши все ошибки они знают наизусть — не следует их повторять.

— А кто тогда будет командовать?

— Командиров отделений назначат лейтенанты из числа своих бойцов. Капитан по своему выбору назначит командира роты на время учений. Еще вопросы?

— Рядовой Юрьев, — высказался сосед Сашки по палатке. — А как себя ведут условно убитые?

— Условно убитые, когда чувствуют попадание, надевают на шею красную повязку и возвращаются в часть.

— А как возвращаются, ползком?

— А как хотите, но учтите — если красной повязки невидно, то по вам будут стрелять, — рассмеялся Сергеев. — Еще?

— Рядовой Дмитриев, — решил задать вопрос Александр.

— Давай.

— А как мы почувствуем попадание?

— Почувствуете, это я вам гарантирую.

— А сильно?

— Не слабо. Вам выдадут защитные очки, снимать которые категорически запрещено. Попадание в незащищенный очками глаз не только гарантировано оставит вас одноглазым, но и может привести к летальному исходу — просто убьет вас на месте. Понятно всем?

— Да.

— Я не расслышал?

— Да, товарищ командир, — грянул строй.

— Так. Больше вопросов нет. Нету, я сказал! — рявкнул Сергеев, увидев еще пару поднятых рук, — Капитан.

— Смиррна! Нале-во! — скомандовал капитан. — Шагоом арш!

Рота строем дошла до своих палаток, где их распустили, на сборы дали десять минут. Вскоре рота была построена, назначены временные командиры отделений, которым выдали рации и временный командир роты, которым стал Павел Юрьев, и выдана карта «вражеских» позиций. Далее, их вывели на позицию, где раздали автоматы, дополнительные магазины и шарики.

— А что будет, если кто-нибудь сломает или потеряет автомат или магазин? — спросил кто-то при выдаче.

— Стоимость потерянного или сломанного будет с него взыскана.

— А стоимость расстрелянных шариков?

— А стоимость расстрелянных шариков нет — так что стреляйте, сколько хотите, но учтите, что каждому выдается только по 5 магазинов — то есть 150 шариков.

— Почему это так мало? — вмешался другой голос.

— Потому это составляет ваш стандартный боекомплект. Больше — тяжело носить.

Пока Пашка созвал командиров отделений и начал с ними обсуждать, как выполнить поставленную задачу, остальные в это время собрались группками и стреляли из полученных автоматов во что придется. А так как командиры были заняты, и некому это безобразие было остановить, многие бойцы расстреляли по 2–3 магазина. Кстати, сквозные дырки, которые оставляли стальные шарики в консервных банках заставили многих задуматься над ответом на вопрос: «а что будет, если это попадет в меня?…». В конце концов, назначенные командирами повзводно всех построили, распределили задачи и углубились в лес. Тренировки не прошли даром: первый взвод забежал в смешанный лес, быстро занял удобные позиции под прикрытием деревьев, кочек, пней или просто в ямах и внимательно осматривался по сторонам. Под его прикрытием пошел второй взвод, который продвинулся дальше, также занял оборону, пауза на просмотр территории и пошел третий взвод. Павел решил окружить позицию с трех сторон, поэтому разбил роту на 3 отряда, по 30 человек в каждом, а сам остался на опушке леса с одним отделением — как бы штаб.

Именно штаб и подвергся нападению первым. Те, кто уже достаточно углубился в лес, услышали это по крикам боли, который издал практически одновременно все отделение при попадании в них шариков. На вопрос по рации Павел не отвечал, из чего оставшиеся командиры сделали вывод, что штаб уничтожен. Один отряд, на свою беду, находившийся ближе всех к штабу и командир решил его отбить, и попал в засаду, из которой еле-еле унес ноги сам, потеряв при этом человек десять, и так, не вывив из строя ни одного из противников. Два других отряда в это время занимались непонятно чем. Первый продолжил, правда, более осторожно, движение к цели, второй наоборот — повернул назад, идя на соединение с побитым третьим. В то время, когда медленно передвигающийся второй почти соединился с третьим, первый отряд, в котором находился Александр, подвергся нападению. Боец в цепи, который прислонился к дереву за два человека от него, вдруг вскрикнул, и прижал руку к ноге. Еще один человек, уже на одного ближе схватился за руку. Александр только поворачивал голову и поэтому заметил, как в замедленном кино, как левая щека его соседа, только разевающего рот для крика, прогибается внутрь, потом желваком вздувается правая и что-то из нее вылетает…

А потом все понеслось! По ушам ударил дикий крик бойца, которому насквозь прострелили щеки, и какое то звериное предчувствие, что он, Александр, будет следующим. В страхе Александр развернул автомат в ту сторону, оттуда ему показалось движение, правая рука до упора вниз опустила предохранительную скобу, а указательный палец сразу же начал давить на спусковой крючок. Его автомат тихонько защелкал одиночными выстрелами, однако этого было мало, и руки сами перевели предохранитель в положение очередь, а палец давил на курок до тех пор, пока из дула не перестали вылетать шарики. Александр лихорадочно выдернул пустой магазин, отстегнул левый клапан на разгрузке, чтобы достать запасной, и тут его рука взорвалась болью. Боль была такая, что несколько минут после этого Александр мог только стонать и материться сквозь зубы, левой рукой стиснув правое плечо. Однако в ствол дерева над его головой ударил шарик с недвусмысленным намеком, что пора вставать и уходить. Кое-как повязав левой рукой, потому что правая при попытке ею двинуть вспыхивала, на шею красный платок Александр встал, поднял руки с автоматом вверх и пошел к краю леса, на сегодня учения для него были закончены.

На месте штаба уже был развернут полевой госпиталь, всех пришедших «убитых» осматривали врачи. Самым серьезным оказалось ранения одного парня, который вошел в раж и не захотел признавать себя убитым после попадания в каску и руку. Тогда его просто «облили» очередями из трех стволов. Когда его принесли на носилках, он был без сознания, а когда с него сняли верхнюю одежду, то особо впечатлительные отшатнулись — все его тело было в кровоподтеках. У Александра тоже был один такой — на плече, и он отделался простой перевязкой, а того парня тогда надо было пеленать как мумию. Были случаи и средней тяжести — как та простреленная щека, или, к примеру, выбитые зубы.

К двенадцати часам все было кончено. Отсутствие командующих сильно сказалось на боевых качествах солдат — снайперы в первую очередь выбивали именно командиров и просто инициативных. Оставшиеся сорок человек были ветеранами искусно сбиты, в стадо — отрядом это скопление людей в форме назвать нельзя было. Самым шиком было то, что сгоняли два оставшихся отряда навстречу друг — так что бегущие полностью потеряли все остатки порядка. После этого испуганных окружили и прицельно расстреляли из-за укрытий. В итоге людские потери атаковавших составили сто процентов, оборонявшихся — двое, причем, как оказалось, одного из них своей суматошной стрельбой снял Александр, хотя, самое смешное, это был не тот, в которого он стрелял.

Результат просто ужасающий.

А после этого последовало «торжественное» общее построение с разбором полетов. Побитая, перевязанная рота стояла посреди плаца, веселые, довольные командиры — перед ними, посередине — сам полковник Сергеев, площадным матом описывавший действия роты. Досталось всем — и избранным командирами — за личное раздолбайство в изучении тактических приемов взводного уровня и за неумение командовать. Простым бойцам — за отсутствие разумной инициативы. Особенно досталось командиру второго отряда — за тактически неверное решение.

— Вам, идиотам, была поставлена какая задача?

— …

— Я не слышу ответа?

— Ну, захватить позицию…

— Что значит «ну», боец! Ты с телкой в койке разговариваешь или командиру отвечаешь, — полностью вышел из себя Сергеев.

— Товарищ полковник! Задачей подразделения был захват позиции.

— А какого х…ра ты поперся назад?

— Так там наши бой….

— И что? Помочь своим похвально, конечно — но не сейчас! Противников было всего десять!? Если бы вы продолжили движение, и если бы му…ки из первого отряда сохранили темп то спокойно бы взяли позицию, которую охраняли всего двое! Шестьдесят против двоих это, даже с учетом вашей полной зелености, этого достаточно, чтобы выполнить приказ. Все получалось хорошо для вас — основные силы противника, восемь человек, ушли в глубокий рейд — кстати, за эту фамильярность и недооценку противника они еще должны быть по идее наказаны, но победителей, как известно не судят, — третий отряд сдерживает возвращающиеся из рейда войска. Сдерживает — а не бежит со всех ног к своим! Два других отряда с двух сторон атакуют позицию, по 10–15 человек прижимают огнем стрелков противника, остальные спокойно захватывают и добивают защитников. А потом уже, если так уж захотелось, можно на оборонительных позициях при подавляющем численном превосходстве разбить возвращающиеся основные силы противника! И все! И вы бы выиграли!

— Так мы же делали все по учебнику! И атака с трех сторон — это логично…

— Вы забыли про самое главное — оценку своих сил. Полу окружение или окружение это действительно хороший тактический прием — когда он удается. А вы совершили ошибку главную — разделили войска!

— Но они тоже разделили войска! — продолжал сопротивляться добиваемый командир второго отряда.

— Они тоже разделили войска. Но, во-первых — они отлично знали свой класс выучки, а во-вторых — хотя это не во-вторых — а в главных — они добились успеха, победили, выиграли… А вы проиграли! Понятно?!

— Так точно…. А как нам было надо поступить?

— Учитывая вашу выучку, надо было всей толпой, не разделяясь, переться сквозь лес и штурмовать позицию. Против такой плотности огня никто бы не смог, без тяжелого вооружения, ничего поделать, — посоветовал Сергеев, — ладно, командуйте.

— Рота смир-рна! Нале-во! Шагом арш!

К слову, на следующих учениях, прошедших после обеда, вторая рота именно так и поступила, но это ее не спасло от разгрома, хотя он и не был таким сокрушительным, как у них. Пять человек из обороняющихся со снайперскими винтовками хорошо замаскировались в лесу, пропустили атакующих вперед, и, когда начался штурм, атакующих встретили пять пулеметов на дистанции кинжального огня, легко перестреляли всех залегших в лесу. Правда и потери в этот раз у обороняющихся были пять человек…

Но всего этого Александр не увидел, так как бой был только первым потрясением в этот день. После обеда его ждало второе. Александр только-только собрался посмотреть на то, как к медсанбату будут выходить из леса побитые солдаты второй роты, а что они будут после сегодняшнего утра, уже не сомневался никто, как его в приказном порядке, срочно, с вестовым, вызвали к командиру части.

— Товарищ полковник! Рядовой Дмитриев, по вашему приказанию прибыл.

— Садись, рядовой. Ну, расскажи нам, как дошел до жизни такой?

— До какой? Я вас не понимаю, товарищ полковник.

— Не понимаешь? Ну, может рассказ товарища майора тебе что-то подскажет? — он кивнул в сторону второго офицера, сидевшего за столом сбоку. — Майор Заставский у нас работает в первом отделе и погоны ему выдавало не министерство обороны, а ФСБ. Поведайте нам, товарищ майор…

— За последнюю неделю компетентные органы части, которые возглавляю я, ощутили вектор внимания, направленный на нашу часть, выходящий за пределы простого любопытства. В ходе проведенной проработки и некоторой игры — один из немногих выезжающих за пределы части солдат, естественно, наш сотрудник, уступил желанию неизвестных и решил с ними встретиться. Этими неизвестными оказалась бан…, извините, организованная преступная группировка из Санкт-Петербурга. Как стало ясно из запроса, присланного моим коллегам из Санкт-Петербурга, эта организованная преступная группировка этим летом сильно потеряла в «авторитете», из-за каких то событий, источником, или скорее началом, который является Александр Дмитриев…, - особист указал рукой на побледневшего Александра.

— Итак, боец, проснулась память? — спросил полковник Сергеев.

— Да, — ответил Александр и рассказал все: про машину, про аварию, про «наезд» и как «соскочил», и где решил спрятаться.

— Что ж, — сказал особист, — все верно. Именно так в докладе и написано. Если тебе интересно, то я могу рассказать, что было после твоего побега из Питера. Кое-кто из бандитской среды стал распускать слухи, что эту бригаду «кинули», а «они спустили это дело», и что теперь их может «даже последний лох опустить». В результате на них наехала другая банда, более слабая — из молодой поросли. В результате последовавшей в середине мая разборки Санкт-Петербург стал чище на 15 бандитов — 10 из молодой банды и 5 из этой. А виновным в наездах посчитали тебя. Целью их приезда сюда являешься ты, и не чай с тобой они пить собираются, это ты понимаешь.

— И что теперь будет?

— Дело плохо, причем не столько для тебя, сколько для нас. Как ты догадался, наша часть не совсем обычная, ей ставятся не совсем обычные цели, о которых никто не должен знать не только за границей, но и у нас в стране. А ребята майора — прокололись. Будучи в городе, они повели себя не так, как обычные бойцы — курево и водку никто не покупал, денег у бандитов не брали сначала, — в общем, показали себя нетипичными солдатами, да и охрана части тоже поставлена на совершенно другом уровне — так сейчас охраняют стратегические объекты. И, к сожалению, это заинтересовало бандитов. И если сначала мы раздумывали бы отдать тебя им, — ради сохранения секретности, то теперь есть вариант, что прежде чем тебя грохнуть, они могут тебя расспросить. А ты все расскажешь. Поэтому мы не знаем, что делать.

— Есть вариант, — сказал особист, — отдать тебя в бессознательном состоянии, или вколоть какой-нибудь препарат, затрудняющий тебе способность говорить, но опять же — это не дает полной гарантии. Конечно, лучшим вариантом было бы отдать тебя в качестве хм… тела… Но это еще больше подхлестнуло бы любопытство…

— А как же — «помочь своим похвально» — испуганно спросил Александр. А кто бы не испугался, если при тебе обсуждают вопрос «живым отдать на пытки и смерть или грохнуть тебя прямо здесь?». — И что? Вы же, товарищ полковник, воевали? Как вы бы отнеслись к своему командиру, который предлагает такое? И вы после этого будете себя нормально чувствовать?

— Ладно, пошутили и хватит! Хватит мандражировать, боец. Никто тебя не собирается сдавать, иначе ты об этом узнал последним.

— И что мы будем делать? — спросил майор.

— Хм… делать. Что парень, хотел решить за счет армии свои проблемы?

— Не решить, а спрятаться… Даже не спрятаться — а примкнуть, — быстро соображал, что сказать Александр.

— Хм… Примкнуть… Что ж, в решении твоих проблем ты примешь участие, и как понимаешь…

— Да. Я ничего не видел, ничего не слышал и ничего никому не скажу… — перебил командира Александр.

— «Не скажу…». Знаю, что не скажешь, уверен. Не в твоих интересах это будет… — над столом повисло молчание.

— Так что же делать будем? — повторил свой вопрос Заставский.

— Ты, боец не против поучаствовать в спектакле? — Александр помялся с ноги на ногу и кивнул. — Хорошо! Вот что мы сделаем…

Этим же вечером Александр первый раз за 3 месяца выехал за территорию части, но совершенно не был этому рад. «А вообще — ощущения странные. Едешь в кузове грузовика и смотришь на окружающую жизнь как в телескоп на другую планету — все так необычно. Вроде и недавно ты был таким же, и ничего не забыл, однако… Люди в разноцветной одежде разных фасонов, дети, женщины. Он уже забыл, как они выглядят! Как быстро я в армии переварился, все забыл — думал Александр, — как все уже кажется диким. И люди не строем ходят, и одеты не по форме…».

— Слезай! Приехали. — прервал размышления Александра оклик водителя «Урала».

Машина остановилась на глухом участке полу заросшей проселочной дороги. Со всех сторон изгиб дороги окружал густой темный смешанный, с преобладанием елок, лес. Александр выпрыгнул из кузова и грузовик, хрипя двигателем, скрылся за поворотом. Судя по следам на грязи, этот автомобиль был единственным за последнюю неделю. «Уже скоро» — подумал солдат.

Действительно, через минуты три из-за поворота показались два когда-то шикарных, а сейчас сильно попользованных, грязных и обшарпанных «Мерса». Они остановились около отошедшего от дороги чуть в сторону Александра. Почти одновременно открылись все двери первого автомобиля и из него вышли крепкие люди, среди которых Александр разглядел своего «знакомого».

«Запомни — объяснял ему майор Заставский план операции, ты должен побежать только тогда, когда увидишь своего врага — только тогда, когда он выйдет из машины. Если ты его не увидишь, то твой побег ничем нельзя объяснить, а это подозрительно. Вот, вспомни его лицо — перед глазами Александра появилась фотография. — Бежать ты должен не в лес, а по дороге, если он выйдет из второй машины — то в сторону первой, если из первой — то в сторону второй… Нам надо, чтобы они все вышли из машин… Нет — обязательно выйдет — он захочет насладиться твоим страхом и своим «триумфом». Бежать ты должен секунд пять — семь, а потом у тебя должна «подвернуться нога». Учти — если пробежишь дальше, то можешь выйти за приделы засады… И не бойся, боец, все будет хорошо».

И Александр побежал. Побежал, как ему и было сказано, в сторону второй машины. Естественно, легко просчитанная реакция: «бежит — догнать, бежит на тебя — выскочить и ловить — а то уйдет» сработала. Двери второй машины распахнулись и оттуда выскочили еще четыре человека и побежали за ним. Через пятнадцать шагов Александр споткнулся и упал, к нему подскочили догнавшие его бандиты из второй машинный и стали пинать ногами, через секунд десять подбежали из первой и присоединились к ним. Через минуту средне избитого Александра подняли и поставили лицом к его врагу.

— Ну что, б…, добегался, п….? От нас не убежишь! Ну теперь ты…

Что он хотел сказать, осталось не ясным, хотя вполне предсказуемым, потому, что дальше события разворачивались со скоростью атакующей гремучей змеи, да и с таким для бандитов же эффектом. В лесу раздался какой-то легкий треск, и окружающие Александра люди попадали, вопя изо всех сил от боли в простреленных ногах. Особо невезучим прострели коленные чашечки.

«Бросить оружие! — проревел из леса усиленный мегафоном голос, — Лечь на землю! Руки за голову! Не двигаться!». Двое особо непонятливых и на свою беду быстрых при первых же словах выхватили пистолеты, рванули под прикрытие второй машины и стали стрелять в сторону правой стороны леса, откуда доносился голос. Через пару секунд их головы «как в кино — отрешенно подумал валявшийся на земле с руками на затылке Александр», разлетелись от попадания в затылок, усеивая кузов машины и землю вокруг ошметками костей и мозга. Засада располагалась по обе стороны дороги. Оставшийся в первой машине за рулем бандит решил сделать ноги, заревел немецкий двигатель, с визгом и проворотами закрутились колеса, но прогремевшая из леса длинная очередь: «РПК» — узнал по звуку солдат, превратила переднюю часть автомобиля и водительское место особенно, в решето. Автомобиль повело, он съехал с дороги, ударился в дерево и заглох. Даже отсюда Александру и всем остальным было видно, как медленно вытекает сквозь пулевые отверстия в боках из салона «Мерса» темная жидкость и капает на траву. Устрашенные увиденным, поняв, что с ними никто шутить или по законам — понятиям действовать не собирается, оставшиеся в живых затихли на дороге, тщательно избегая всякого движения. Вскоре на дороге появились одетые в камуфляж фигуры, держащие в руках направленные на лежащих автоматы.

— Вставай, — Александр услышал над собой голос. Подняв голову, он увидел стоящих над собой Сергеева и Заставского.

— Ну вот, а ты боялся. Видишь — все хорошо получилось.

— Товарищ командир, а нельзя было пораньше начать? — поморщился от боли в побитом теле Александр.

— Как только все показались — так сразу и начали, и то — один видишь, так и не вышел, — полковник махнул рукой в сторону дымящегося первого автомобиля. — Не сломали ничего? Ну и добро. Чтоб совсем без потерь — это ты загнул.

— Б…! С…! Портяночники! Вы совсем оборзели? Да как только об этом узнают — вы трупы! Все! На братву переть! — это на руках у двоих солдат повис поднятый с земли «знакомый». — Ааа!! — это его отволокли и безжалостно швырнули на обочину дороги.

— Рапорт! — приказал Сергеев подскочившему к нему капитану.

— Два двухсотых на дороге и еще один в машине, пять сотых на дороге — сейчас мы их переносим в сторону обочины, — доложил лейтенант. Его доклад то и дело прерывался криками бандитов, которых подымали и волокли в сторону.

— Гильзы собрали? Лежку прибрали? — спросил фсбешник?

— Так точно.

— Хорошо.

— Товарищ командир, приказ выполнен! Этих можно дочищать?

— Нет. Дмитриев — ты как там — оклемался?

— Немного. Товарищ командир.

— Немного в армии неизвестно слово! Так точно, товарищ командир! Готов исполнять приказы, товарищ полковник! Вот так надо отвечать. Вставай — отдохнул уже. Пойдем.

Сергеев и Александр подошли к обочине, на которой, матерясь, лежали оставшиеся в живых пять бандитов. Сергеев расстегнул клапан на разгрузочном жилете и достал оттуда знакомый уже Дмитриеву АПС.

— На, держи. Обойма полная.

— Зачем он мне? — солдат взял пистолет в правую руку, левая рука уже, по выработанной днями и ночами привычке, отщелкнула обойму, вытащила, убедилась в наличии патронов и вставила обойму на место. Ответ на вопрос заставил Александра буквально окаменеть.

— Зачисти их. После этого мы уезжаем.

— Как зачисти?

— Ну, ё мое! Как ребенок! Добей их.

От такого ответа пистолет выскользнул из ставших ватными пальцев Александра и упал в траву.

— К-к-как…? — слегка заикаясь, спросил он.

— Да просто, снял пистолет с предохранителя, приставил ко лбу, нажал на спуск. Повторил четыре раза.

— Как я могу? — забубнил и затрясся Александр, — я еще присягу не принес, меня нельзя на боевое по уставу… Их же в суд надо… Я не могу…

— Чего ты не можешь?

— Ну вот так вот… убить…

— А ты думал что — всю грязную работу за тебя кто-то сделает — а ты весь белый и пушистый будешь? Нет! Твои проблемы — тебе и решать. У тебя есть пять минут — разозлился Сергеев и отошел.

— А он сможет? — неслышно для Александра поинтересовался Заставский. — И зачем это?

— Во-первых, чтобы молчал. Во-вторых — я уже сказал. Да. Думаю сможет. Тем более эти ему помогут — просто не смогут удержаться и не помочь ему.

Александр поднял с земли пистолет, подошел к лежавшим и встал над ними. Поднял руку с пистолетом, снял с предохранителя, прицелился в лоб первому, подержал… Опустил. Он не мог просто так выстрелить в человека. Даже не смотря на то, что еще недавно готов был их зубами рвать. Но сейчас боевое озлобление предательски схлынуло, оставив Дмитриева один на один с палаческой работой. Раненные действительно не удержались и помогли «развязаться» Александру.

— Щенок! С. а! Не смог! — рассмеялся главный. — Да я тебя теперь из-под земли достану. Ты за каждую каплю крови пацанов ответишь. — Глаза Александра чуть сузились, но его «собеседник» этого не заметил и продолжал изгаляться. — Да я с тебя с живого шкуру сдеру и себе ремень сделаю! Да я твою мать на куски порежу! Да я…

Чем еще хотел угрожать раненый главарь, так и осталось неизвестным, потому что угроза семье переполнила чашу терпения Александра, ярость возвратилась, вспыхнула, подхлестываемая болью в избитом теле, огненной волной прокатилась по всему организму и ударила в голову. От прилива крови к голове Александр побагровел, и рука с пистолетом быстро пошла вверх. Глаза прицельно сощурились, а указательный палец лег на спуск. Александр внимательно посмотрел в глаза главарю и с расстояния в один метр выстрелил ему в голову…

— Ну вот, — тихо сказал полковник майору, услышав первый выстрел, — я был прав.

…Потом быстро повернулся, поймал на мушку второго, палец опять сам надавил на крючок — отдача! Следующий — еще отдача! Следующий — еще выстрел! Еще — осечка! Левая рука быстрым движением передернула затворную скобу, патрон выскочил, а правая рука уже направлена на следующего бандита — выстрел! Следующий — нет больше! Как нет! Стрелять — ну еще есть кто…

Постепенно ярость покидала Александра. Кто-то осторожно забрал из его рук пистолет, а он все стоял, и злость медленно выходила из его. Наконец он смог осмысленным взглядом окинуть поле боя, или, скорее казни. Вот валяется главарь — у него нет половины головы и содержимое черепа выпало на траву, второму пуля попала в шею — и разорвала горло — тело все еще содрогалось, выплескивая оставшуюся кровь… Третьего он уже не увидел — яростный приступ скрутил, желудок буквально ударил по горлу и Александр повалился на траву, его неостановимо несколько минут рвало желчью. Вдруг все потемнело, и он провалился в спасительное беспамятство.

Глава 10 Игорь

Игорь стоял в строю на торжественном построении. На плацу присутствовали все командиры и оба полка — сегодня для многих в этом строю был самый важный день службы в армии или даже всей жизни. Присяга!

До присяги их всех три дня всячески мурыжили. И парадку примерить, подшить, чтобы сидела нормально, и прибраться в палатках, причем зачем-то их заставили проверить тревожные комплекты и уложить все личное в вещмешки. Перед присягой был организован смотр, на котором их внимательно проинспектировали и в парадной форме, и в обычной маршевой — с вещмешками и полной выкладке.

И вот — присяга! Игорь, как сержант, стоял в первом ряду строя, и ему приходилось часто выходить из строя и пропускать по одному человеку в центр плаца к знамени, которое они увидели впервые, для принесения присяги. Вызывали одновременно по двадцать пять человек от каждого полка, поэтому вся процедура заняла около двух часов. Так как полк, в котором служил Игорь, формировался из старослужащих, многие из которых уже принесли присягу, то из их полка вызывали гораздо реже, чем от «соседей». Вот и сейчас Игоря хлопнули по левому плечу, он автоматически сделал шаг вперед и шаг направо, выпуская из глубины строя очередного солдата. «О! Как пошел! Приятно посмотреть! Все же занятия строевой прошли не зря — думал Игорь, глядя в спину идущему ко знамени солдату. — А эти как ходят?! Не, за полчаса строевухи в день выправку не получишь!»

Зато они получили другие навыки, которым Игорь отчаянно завидовал. За июль и первую половину августа учения прошла каждая рота первого полка по два раза, но не разу ни одна из них не выполнила требуемое задание. Вводные были различные: и провод каравана, и зачистка местности, и штурм здания, и охрана объекта, и ночной бой — во всех случаях у более опытных, воевавших лейтенантов находились свои хитрости — то мины — одна из которых, правильно установленная, свалила однажды полроты, то гранаты, то засады на деревьях и под землей, да и просто стрельба — более быстрая и более точная приносила поражение новобранцам. Лучший результат — невыполненное задание и «убиты» девять из десяти противников. «А у нас стрельбище было всего семь раз, а они каждый день стреляли! Надеюсь, в бой нас не пошлют» — думал Игорь.

После присяги была торжественная речь, в которой командиры, помимо вываливания на головы уставших солдат кучи пафоса, сообщили приятную новость: — «Сегодня в честь принятия присяги будет праздник! Сегодня все освобождены от кухонного наряда. Настоящие повара сейчас готовят и накрывают столы, а до этого будет выдано денежное довольствие, которое можно будет потратить в приехавшем магазине. Ассортимент там, конечно, не гиппермаркета, но водка, дорогое курево, всякие шмотки, диски, кассеты, журналы и книги будут. И самое главное, сегодня после праздничного обеда все считаются в увольнении до завтрашнего утра!»

— Товарищ командир! Разрешите обратиться?!

— Разрешаю.

— А за приделы части выпускать будут?

— Конечно же…, - по рядам прокатился довольный вздох, но оказывается полковник всего лишь сделал длинную паузу, и припечатал — …Нет!!! Не забывайте, что вы заключили контракт, в котором четко указано на соблюдение секретности. Вскоре вы отправитесь на место службы, и там все согласно очереди получат увольнительные. — «Только они вам будут совсем не нужны. Ох, и нагуляетесь вы по лесу» — подумал Сергеев. — Все ясно?

— Да… — недружно прошелестело по рядам.

— Не понял!

— Так точно, товарищ командир! — теперь уже дружно ответил строй.

— Не слышу!

— Так! Точно! Товарищ! Командир! — от крика с деревьев сорвались вороны в полукилометре от плаца.

— Командуйте, капитан.

— Нале-во! Ша-агом… Арш!..

К вечеру среди рядового состава трезвых не было. Начали пить еще на праздничном обеде, благо на столе стояло вино, а потом на все полученные деньги большая часть бойцов купила в «магазине» — приехавшем огромном грузовике водки. Что пить было и пили все. Все командиры удалились, у них была своя пьянка, а солдаты были вроде как в «увале», поэтому никакого контроля за ними не было и пьянка все разрасталась и ширилась. А после этого началось веселье.

Игорь застал как раз начало веселья. До этого он отходил по естественной надобности и в стороне от пьяных криков услышал песни, доносившиеся со столов командиров. У них сегодня тоже был вечер «без чинов». Шли разговоры, рассказывали о войне — кто постарше — про Афган, помладше — про Чечню, никто не сыпал остротами и не проявлял неверия — все кто сидел за столом доказали своей пролитой за Родину кровью свою честность. Особенно запал в душу Игорю одна фраза, которую бросил один из рано поседевших капитанов: «Да… Родина нас, конечно, не забудет… Но и не вспомнит.» Иногда разговоры прерывались рвущими душу песнями, от которых тянуло пустынным жаром или холодом гор, из знакомого звучал Розенбаум и Голубые Береты, и просто те песни, которые не услышишь по радио или с телеэкрана.

«Снова сон, и солнце над Кабулом

Расплавляет металл брони.

Снова сон, и чую — сзади дуло,

И молю — Бог меня храни.

Снова сон, и перевалом горным

Мы идем в наш последний бой.

Снова сон, и вот «Тюльпаном черным»

Едет к маме Андрей домой.

Снова сон, и вижу под обстрелом

Наш Кабульский аэропорт.

Снова сон, и вот вертушки телом

Прикрывают гражданский борт.

Снова сон, и я опять тоскую

По березам, которых нет.

Снова сон, и для чего воюю

Все ищу и ищу ответ.

Снова сон, и трассеры как нитки

Прошивают наш бензовоз,

Снова сон, и нас опять кидают

Захватить чужой обоз,

Снова сон, и я в руках сжимаю

Рукоятку АКС,

Снова сон, и мысли угасают:

Ну когда же придет конец!

Что мне орден, коль нету ног!

И ушел навсегда Андрей.

Сделал все я что только мог,

И не жалей меня, не жалей.

Что мне льготы — без ног к врачу,

Если там из свинца дожди,

Если каждую ночь кричу:

Подожди, Андрей! Подожди, Андрей!

Подожди!!!..»

«Странно, — подумал Игорь, — почему песни, которые сочинялись поколениями солдат, и этими же поколениями очищались от всего лишнего и наполнялись силой, нигде не услышишь? Почему со всех сторон звучит то, что большей частью даже песней назвать нельзя?». Игорь постоял еще немного и пошел к своим. Здесь уже пели совсем другие песни. Как же различаются песни тех, кто служил и тех, кто поучаствовал, особенно это заметно тогда, когда услышишь их друг за другом. Около костра, которые разложили для сержантов, надрывалась старенькая разболтанная гитара, и кто-то гнусаво затянул:

«Пробьют часы по распорядку на обед

Идем мы строем, а впереди веселый дед

Спустил ремень, поставил миску пред собой

Чтоб обслужил, чтоб обслужил стол молодой…»

По голосу Игорь узнал Димку Федорова — Длинного Дембеля из второй роты их полка. Свое прозвище он получил за то, что, отрываясь на духах-новобранцах, превысил все прощаемые приделы и загремел за неуставные взаимоотношения в штрафбат на дополнительные полгода. По началу он пытался сорвать злость там, но был зло бит, отлежал в медсанчасти две недели и слегка поутих. Припев подхватили уже человек пять.

«Стоп, стоп, стоп, зелень

А ну-ка ложки не хватать!

На раз-два и сели! И дайте деду первым взять

Учись, малыш, чтоб масло первым получать

Тебе еще, еще две осени шуршать

Уйдут куски, ночь до рассвета коротка

Придут другие, и сразу духи зашуршат

Мы их пошлем на плац окурки собирать

Послушай череп, ты слишком рано оборзел

Ты позабыл, ты позабыл про свой удел

Ты отслужил, ты отслужил всего лишь год

Тебе положен один лишь чистый кислород.

Последний раз надену новое ХБ

В последний раз начищу кремом сапоги

И этот блеск моих начищенных сапог

Закроет рот всем офицерам на замок…

Стоп, стоп, стоп, зелень

А ну-ка ложки не хватать!

На раз-два и сели! И дайте деду первым взять

Учись, малыш, чтоб масло первым получать

Тебе еще, еще две осени шуршать»

К концу песню орали уже. Наоравшись, все приняли еще по одной, потом сразу же еще. Веселье дошло до такой стадии, когда нужны женщины, а если женщин нет, то еще выпивка или разминка. Разминка естественно кулаков. И тут Длинный Дембель, видимо вдохновленный песней, сказал:

— Б…, пацаны, а ведь весь соседний полк — духи!

Это действительно было так. Если их полк понабирали в основном из дисбатов, завсегдатаев гауптвахт из срочников, то соседи были набраны с бору по сосенке. Были там и срочники — их просто приказам перевели в эту часть и автоматом подписали на контракт, и дембеля, у которых был выбор, а половину вообще составляли студенты институтов различных курсов — от первого до пятого.

— Студенты, б..! — зло сказал кто-то. Студент — вообще самый нелюбимый персонаж в армии, помимо естественной зависти — он на гражданке, еще добавляется злоба на армию, офицеров, соседей по казарме, на неверных подруг — все от чего студент был избавлен. И если студент попадает в армию — то сразу становиться целью номер один для все, и, особенно, для «дедов».

— Эх… А пойдемте их е…м? — предложил кто-то.

— Ну да, сбегутся офицеры, выдадут наряды на парашу…

— Какие офицеры? Они все пьяные.

— А ведь точно! Давай, пацаны, ща допьем и дадим им п. ды!

— Только не забывайте — что мы плац топтали, а они рукопашкой два месяца занимались, — попробовал остановить их Игорь.

— А ты что, приссал? — спросил кто-то из компании.

— Кто сказал? — спокойно встал во все рост Игорь. Все слегка притихли. Игорь серьезно поставил себя в их полку, многие задиры отлеживались в палатках по несколько дней после «разговоров» с ним. И уж что-что, а его храбрость, его умение драться никто не ставил под сомнение.

— Да ладно тебе, Игорек, — потянул за рукав вниз Длинный, быстро отложив в сторону, тихо тренькавшую струнами гитару. — Ну, перепил пацан, с кем не бывает. — Давай вот допьем лучше.

Игорь дал себя усадить на место и взял в руки стакан. На некоторое время около костра повисло молчание.

— А Игорь прав, — сказал кто-то, — они тренировались. Но они все равно лохи.

— Точно! Они два месяца тренируются, а мы всю жизнь.

— Надо только наших собрать побольше! — сказал кто-то трезвую мысль с другого конца.

— Точно! Давай собираем!

— Эх, и вломят же…. - задумчиво сказал Игорь.

— Ты не идешь, так? — спросил его Дмитрий. Игорь удивленно посмотрел на него и ответил:

— Конечно иду. Как я могу своих бросить?

Дмитрий кивнул и убежал собирать «своих». Через несколько минут человек триста разгоряченных вином парней собрались около костра сержантов и отправились в поход. В другом полку тоже оказались несколько относительно трезвых голов, или они тоже решили почесать кулаки и отомстить за июньские побои, в общем, отряд Игоря встретился с приблизительно таким же по численности отрядом другого полка. Люди замерли. Потом с каждой стороны посыпались остроты и поддевки, с каждым словом становившиеся все грубее и грубее. Любое слово могло спровоцировать ожидаемую всеми драку.

— А ну тихо! — раздался крик. Между двух толп прошел офицер и остановился. С обеих сторон послышался ропот. — Тихо я сказал. Значит так. Вы сейчас в увольнении, отдыхаете. Нам нету дела до того, как этот отдых проходит… Но чтобы без трупов и калек! Вы поняли?

— Так точно! — радостно послышалось от обеих толп.

Офицер еще раз внимательно поглядел на обоих заводил, одним из которых, сам не поняв как, оказался Игорь и ушел. Еще секунд тридцать толпа стояла молча, потом вдруг кто-то крикнул «Бей!» и началась долгожданная драка.

А на следующий день все завертелось. Ночью на железнодорожную ветку, связывающую часть с внешним миром подали дизель с десятью вагонами. Ранним утром всех подняли по тревоге, загрузили с вещмешками в поезд и за два рейса быстро перевезли всех на ближайший военный аэродром. Там уже ждали самолеты военно-транспортной авиации, в которые их быстро загружали, выдавая на входе комплект зимней формы. Еще пьяные после вчерашнего, многие побитые, солдаты не задавали никаких вопросов и ничем кроме сна и опохмела, нашлись умельцы, спрятавшие заначку, не интересовались. Заполненные самолеты сразу же взлетали и увозили солдат в неизвестность. По дороге все эти десять самолетов присоединились к эскадре таких же, собранных по всей стране на учения, и пролетели с ними около тысячи километров. После этого самолеты разбились на эскадрильи и разлетелись по разным сторонам. Их десятка, увеличенная до тринадцати, села на аэродроме и была тут же растащена по новеньким ангарам. Там уже замерзших и протрезвевших солдат выгрузили, построили, пересчитали, и небольшими группами под видом рабочих ангара развели по казармам.

Местность, куда их привезли, была неизвестной и неприветливой. Каменистая равнина, холод и короткий день явно указывали на близость к полярному кругу. Бойцами делались различные предположения, куда и зачем их привезли, но все сходились на одном — в столь высоких широтах, при таких холодах, явно нет горячих точек — так что воевать не придется. И это всех не могло не радовать.

На следующий день оба полка подняли ни свет, ни заря и отправили на работу. Их кинули на погрузку вагонов, а другой полк с вещмешками погрузили в товарные вагоны и куда-то отправили. На рейде и в небольшом порту, который явно не проектировался под такой грузопоток, стояли суда, из недр которых извергался непрерывный поток самых разнообразных грузов. Чего там только не было. Во-первых, строительная техника, горы различных материалов явно недвусмысленно намекали на грандиозную стройку. Во-вторых — множество сухих продуктов, тушенки, круп и муки и других съестных припасов долгого срока хранения подсказывали многим, что именно для этих вещей будет строиться хранилище. Немалое количество инструментов и орудий труда, причем механических, а не электрических или бензиновых рушило последние догадки, если, конечно, не предполагать, что хранилище не надо будет строить вручную. На особом положении были несколько разобранных мелкотоннажных речных судов и огромное количество солярки в бочках. Отдельно, под особым контролем, загружался состав с оружием, боеприпасами, машинами и бронетехникой — Игорь в редкую минуту отдыха своими глазами видел, как на платформы аккуратно загоняли две «брони», похожие на «Шилки». Самое тяжелое и габаритное погружалось на открытые платформы кранами, остальное солдаты разносили по вагонам. Вручную. И продолжалось это неделю.

К концу недели, несмотря на усиленный паек, все еле-еле волочили ноги и, поэтому, командование решило дать им передышку. Целые сутки никто их не трогал, бойцам дали отоспаться и отъесться. На следующий день погрузка началась по новой, но уже не с таким остервенением, как раньше — видимо загрузить осталось совсем немного. И действительно, через неделю утром их погрузили в вагоны от электрички, которые тянул дизель, запечатали двери и отправили вслед за грузом.

Состав двигался медленно, пейзаж за окном был однообразным и Игорь успел задремать сидя на самом хорошем угловом месте, где головой можно было прислониться к стене. Разбудил его поднявшийся в вагоне шум. «Наверно, приехали» — подумал он. Однако это было не так. Они, видимо, только подъезжали к месту и встали на КПП. Игорь окончательно проснулся, потянулся, встал и выглянул в окно. Увиденное его озадачило и напугало.

Этому КПП позавидовал бы любой другой. Двойные бронированные ворота, не на петлях а ездящие по специальным углублениям, система просветки, автоматические пушечные и пулеметные турели. И знаки. Которые опознает любой человек — круг, разделенный на 6 частей, половина секторов черные, половина — желтые и черная точка в центре: «Радиоактивно». И другие, не такие пугающие Игоря — «Запретная зона», «Мины», «Стой! Часовой стреляет без предупреждения!». «Куда нас привезли? На урановый рудник? В охрану? Или в шахту?» — подумал Игорь, и, судя по вытянувшимся лицам всех остальных солдат, об этом задумался не он один.

Через некоторое время поезд тронулся и стал медленно набирать ход, вот тогда все и получили ответ на большинство своих вопросов. Ответ принял форму вывески около какой-то грандиозной стройки: «Северное хранилище токсичных и радиоактивных отходов». Вокруг стройки располагалась на вид обычная военная база — казармы, ангары, хозпостройки, опять ангары, только выглядело это ну уж очень свежим — как будто вчера построенным. Поезд тихим ходом проследовал по рельсам к самому большому зданию, даже не зданию а, скорее, противоатомному бункеру, и втянулся внутрь его. Минуты две он с очень медленной скоростью ехал по ярко освещенному бетонному туннелю, проехал какой-то небольшой зал, не зал, полный каких-то непонятных механизмов и выехал наружу. Вокруг опять была та же база, только уже совсем небольшая ее часть, остальное, видимо, осталось позади. По делающим плавный поворот на 90 градусов рельсам поезд, вскоре, подъехал к небольшому порту. Даже не порту, а просто причалам. У каменистых берегов, в окружении льдов и снегов, билось стылое даже на вид «Наверное, озеро. Другой берег вроде километрах в пяти-десяти» — подумал Игорь.

Становилось все темнее и их поезд остановился чуть не доехав до ангаров, расположенных недалеко от причалов. Не доехал он потому, что далее все пути были забиты грузовыми составами, которые они уже приготовились прямо сразу разгружать. Но их ожидания были обмануты лучшим образом — их вывели из вагонов, построили, провели перекличку и отвели на ночь в один из ангаров спать. Спать всем пришлось под двумя одеялами и одетыми, так как ангар был огромным и совершенно не отапливаемым.

На следующий день все переехали на большую землю. Точнее, переплыли. В десять приемов на катерах их перевезли на берег. Этот берег отличался от другого только наличием огромной реки с быстрым течением — метров пятьсот шириной, которая впадала в море небольшим перекатом — то, что это именно море, а не крупное озеро им объяснили матросы (то, что это не море, а океан — не знали даже сами матросы). На каменистом берегу валялись горы различных предметов — именно то, что они грузили в вагоны. «Как это сюда попало? — Да очень просто — до вас тут был другой полк, который сейчас отправили вверх по реке».

За перекатом была построена пристань, к которой швартовались небольшие суда. Рядом находилась «верфь» — именно там, как из конструктора, их собирали, разобранные ранее для перевозки. Еще на этой импровизированной верфи собирали плоты. Часть плотов была на базе надувных понтонов, часть — деревянные, видимо их сплавили сверху, потому что в обозримом пространстве ничего выше мха не росло. От пристани к свалке, по-другому и не скажешь, вела извилистая дорога. Задачей полка, в котором служил Игорь, было перегрузить свалку с берега на плоты за перекатом. Десять дней они спали в палатках и носили, носили, носили. Как только наполнялся один плот, его тут же подхватывал катер, который играл роль буксира, и, надсадно ревя мотором, уволакивал его. Место ушедшего плота тут же занимал другой…

К концу второй недели на берегу не осталось почти ничего — так, мелочевка, и полку дали приказ готовиться к отправке. Поротно солдаты грузились на те же самые плоты, точно так же, катера отчаливали и тащили за собой плоты, только груз теперь был живой.

Километров через тридцать река расширялась, и ее течение замедлялось. И, хотя, скорость катера оставалась неизменной, брызг стало заметно меньше, что все равно уже не имело значения для вымокших солдат. К вечеру, то есть когда проплыли уже километров двести вокруг реки стали появляться карликовые деревья, а ночью был сделан привал в уже нормальном лесу. Высадка на берег осуществлялась полу вплавь, полу в брод, потому, что катер боялся пристать к берегу. Бойцы разделись, засунули мокрую одежду в и вещмешки в полиэтиленовые пакеты, кто повыше ростом — вышли, кто помельче — выплыли на берег. Часть окружающего леса была тут же пущена в костер, на котором готовилась пища и сушилась одежда. От простуд всех спасала только теплая погода и нехолодная вода. Поев горячего, солдаты завалились спать в быстро поставленных палатках. Рано на следующее утро офицеры подняли их, в обратном порядке (раздеться, запихнуть одежду и мешки в непромокаемое, добраться до плота, вылезти, высохнуть, одеться) загнали на плоты, и путешествие продолжалось. Многие бойцы не стали одеваться — а, положив вещи под голову, задремали на пригревающем солнце, кто-то стал удить рыбу и даже что-то поймал, а большинство коротало дорогу просто валяясь и болтая. Основной темой разговора было высказывание различных предположений о том, где они, что они будут охранять, что будет дальше и т. д.

К концу пятого дня путешествие по реке подошло к концу. Катер подплыл к хорошо оборудованной пристани, было место даже для швартовки плотов, так что купаться никому не пришлось. Да и сама пристань уже выглядела как кусок цивилизации — бочки из под солярки, сваленные кучей, радужный налет на воде вдоль берега, обрывки мешков, куски ящиков, полузатонувший контейнер — все кричало о том, что здесь были люди. На берегу роту построили и отправили маршем по извивающейся в лесу дороге. Дорога была явно совсем недавно проложена, а изгибы объяснялись попадающимися в лесу группами плотно стоящих деревьев. Попадающиеся на пути мелкие деревья были спилены, встречались пни, а крупные — огибались.

Через час марша, то есть в четырех — пяти километрах от реки, отряд вышел на опушку леса. Лес раздался в стороны и солдаты увидели огромное, далеко — далеко виднелась противоположная кромка леса, поле. Дорога вела к поселку, расположенному в центре этой пустоши. Еще двадцать минут и колонна подошла к краю поселка, и все замерли в удивлении. Во-первых — в поселке не было здания выше 2 этажей, половина домов еще строилась, а четверть присутствовала только размеченными участками. Большая часть домов была деревянными и только некоторые — каменными. Судя по присутствующим специфическим будкам — современной канализации в поселке не было. Но это все не самое странное. Поселок был окружен стеной! Стеной! Где то она уже была достроена, где то — нет, где то была деревянной, где то — каменной или просто земляной, но все равно — стена смотрелась около современного поселка странно. Четыре прохода этой стене закрывались мощными воротами с вышками. Создавалось впечатление не то тюрьмы, не то концлагеря.

— Что встали? Пошли! — дал налюбоваться бойцам лейтенант. — Это наш новый дом.

Этот день их роте дали на обустройство — им выделили одиннадцатый барак. Все бараки в этом поселке располагались в одном месте — никто не стал разносить их по разные стороны, как это было раньше. Этому было простое объяснение — на следующий же день их забрали на стройку. Людей в поселке все прибывало и прибывало, домов требовалось все больше и больше, тысячи людей все еще ночевали в палатках — ни у кого не было ни времени, ни сил, чтобы затевать крупные драки. Хотя главный повод был — в поселке появились женщины.

Как разузнал Длинный Дембель — это были поселенки. Набирали их из тюрем, были они все молодые — ни одной старше тридцати не было. Правда, все они, как сказал он: — «редкостные стервы и су..». Парней отшивали по грубому, а те, кто уже обзавелся парой из поселенцев — еще грубее. Но ходили слухи, что женщин поселенок будет больше, чем мужчин, так что им тоже достанется какая-нибудь деваха.

Где-то в сентябре, когда поток поселенцев иссяк, всех людей собрали на площади в центре поселка. На импровизированную трибуну забралось все начальство — оба полковника Сергеев и Седенький, несколько капитанов. Когда на площади по звуку горна, вот такой анахронизм, установилась тишина, Сергеев заговорил.

— Товарищи солдаты. Вы уже давно знаете о том, что наша часть — особая. Сегодня вы узнаете, чем именно. Вы уже не раз, наверное, задавались различными вопросами, главный из которых — «что происходит». Так знайте же. Мы в другом мире! — по рядам прошелестел шепоток, но под тычками лейтенантов и грозным взглядом полковника он быстро смолк. — Да! Это так! Не думайте, что вас пытаются обмануть — это правда. Наши яйцеголовые обнаружили проход в другой мир — он так похож на наш. Посмотрите вокруг — те же деревья, те же животные, тот же воздух и вода… Но какое же все свежее и еще неиспорченное. Так вот — наши ученые нашли, а наше правительство решило основать здесь поселения. Будет основан небольшой городок и несколько деревень. Товарищи поселенцы — вам достается благословенная богатая земля — в километре от этого места, а именно здесь и будет основан город, расположено открытое месторождение каменного углы, недалеко есть выходы железа, рядом река — полная рыбы — хоть простыней лови, лес полный дичи и отличного строительного материала, поля, правда небольшие — это все ваше. Вы помните условия, но я вам напомню — вы свободны здесь, живите, работайте, только подчиняйтесь руководству поселения. Вам назад дороги нет. Товарищи бойцы. Ваша задача — защитить поселенцев от угроз, которые таит в себе этот мир — будь то природа или человек. Через три года, именно на столько вы заключали контракт, вы сможете вернуться домой, если захотите конечно, и вам выплатят все положенные деньги. Основное условие — это неразглашение — остается в силе. Вопросы?

— А что будет, если кто из поселенцев захочет убежать и вернуться? — спросили из толпы.

— В этом случае — во-первых надо добраться до острова — вы помните где он находиться — посреди полярных льдин. Как-то пробиться сквозь оборону прохода с этой стороны — а там она неслабая, пробиться сквозь оборону с той стороны — а там она еще сильнее, как-то добраться до большой земли… И не умереть при всех этих действиях. Нереально, в общем. Еще вопросы?

— А кто все эти года нас кормить будет? Или все сами? — это уже вопрос из строя.

— А поселенцы будут платить десятую часть произведенного/выращен-ного/собранного и т. д. — то есть десятину, вам за защиту.

— А кто будет считать? А как? А чем? А будут ли деньги? — посыпались со всех сторон на Сергеева вопросы.

— Деньги будут. Наши. Обычные. Будет приезжать магазин промтоваров, — за них можно будет что-то купить. Но это все ерундовые вопросы. Я не услышал главного… — нахмурился Сергеев.

Люди вокруг замолчали в раздумьях — что же главное они не спросили. Вдруг из строя первого полка послышался чей-то голос, произнесший:

— А для чего мы нужны? Неужели десять тысяч человек сами себя не оборонят от зверей? Для чего мы нужны?

— Правильный и важный вопрос. Здесь живут люди, у них сейчас средневековье, и у них все просто — кто сильный тот и прав. Вот для защиты от таких «правых» — вы и есть здесь. Но я приказываю — не задирать местных, и вообще — я запрещаю иметь с ними какие — либо отношения. Пока.

— А мы действительно нужны? — спросил уже другой голос, на этот раз из полка, в котором служил Игорь.

— Да. И не забывайте, что вы еще сосунки по сравнению со средневековым бойцом. Они воюют каждый день, всю жизнь… И единственное ваше преимущество — это ваши автоматы. Отними их — и вас разорвут голыми руками или порежут на мелкие кусочки. Понятно?

— Так точно!

— Еще вопросы?

— А где мы будем жить?

— Ну, пока будете жить в палатках — но не забывайте: зимы здесь холодные, а сейчас уже середина сентября. Если хотите пережить зиму — то пошевеливайтесь в застройке. Материалы есть, лес — вот. — Ответом ему был дружный стон, но Сергеев еще не закончил: — не бойтесь — строиться будете по очереди — один полк в охране, один с поселенцами строиться, потом — наоборот.

Еще более громкий стон был ему ответом…

К середине октября месяца жизнь на новом месте вошла в свою колею. Две недели Игорь вместе со всеми пахал в Городке, две недели совместно с отделением — жил, точнее нес боевое дежурство, на окраине одной из многих небольших деревушек. Солдаты из первого полка отрыли здесь неплохие позиции и землянки, так что делать ничего не пришлось. Бывало, помогали поселенцам в строительстве — бойцов за это кормили и поили, бывало, ходили в дозоры, из которых приносили разную дичь.

Места были отличные. В лесу приходилось буквально продираться сквозь грибы — очень скоро все брали на засолку и варку только белые, осенних ягод — клюквы и брусники было море, а дичь сама лезла на охотника — очень быстро поселенцы и солдаты привыкли брать от туш только самые лучшие части, а остальное оставлять в лесу. Единственного, чего не хватала в этом раю — это женщин…

Точнее, женщин хватало. В деревушках жили «устойчивые пары» но женщины совершенно не хотели «понимать», что «солдату надо иногда развлечься», «выпустить пар». И уж совершенно не хотели этого позволить им их «мужья». Поэтому часто происходили перепалки и легкие стычки, переставшие в драки, а один раз — в перестрелку. Ведь у поселенцев тоже было оружие, что для большинства было непривычной дикостью. Пусть и старые эти винтовки были, а убивали с такой же надежностью как атомная бомба. После той перестрелки раненого бойца, который, вот ирония, сам и полез в драку, командир чуть не добил, и пообещал, что следующего пристрелит точно. Поэтому больше до стволов дело не доходило. Но драки случались регулярно.

В Городке с этим было немного проще. Там встречались женщины, которые предпочли труду до седьмого пота в поле или лесу, более приятный труд, лежа на спине, или как там захочется «посетителю». Но таких было мало, да и расплачиваться с ними было тяжело — не всякая брала российские деньги.

Любителям женского тела помог случай — однажды один боец расплатился с дамой небольшим кусочком желтого металла. Слух об этом по нижним чинам разлетелся мгновенно и всех охватил приступ золотой лихорадки. Но не надолго. Через три дня об этом прознал Седенький и та речушка, что дарила надежду на получение доступа к женскому телу, была споро оцеплена, найденное золото (у тех дураков, кто не догадался его припрятать) было изъято и в дальнейшем «мытье» было запрещено. Но найденное «на дороге» можно было сдавать под роспись в штаб по фиксированным ценам. И на ту речушку самые приближенные Седенького зачастили, а некоторые — прямо там разбили палаточный городок. А, судя по довольному лицу полковника, возвращающегося каждый раз оттуда, прииск не бездействовал.

Короче говоря, когда группа бойцов первой роты второго полка решила свалить в самоход до ближайшего городка аборигенов и предложила Игорю присоединиться, он всей душей поддержал это дело. Идея была, как все гениальное, проста. Каждые 2 недели личный состав в деревне менялся. Происходило это так: приезжали два газика с бойцами на замену, день все дружно квасили, потом старая смена уезжала в Городок, а новая оставалась. Путь от деревни до Городка занимал, по слегка намеченным сквозь окружающие леса дорогам, около двух дней. В этот раз, под предлогом отправки в деревню запаса продуктов и материалов, в колонну вместо второго газика вошел грузовик «Урал». Разгрузив его, в часть было отправлено донесение о поломке подвески грузовика, с запросом оставить вторую машину до момента, пока «Урал» не починят, и можно будет обеим двигаться обратно. Разрешение было получено, и в этот же день обе смены взяли пистолеты, загрузились в «козла» и «Урал» и отправились на поиски приключений. Один из парней умудрился перерисовать в штабе кусок карты, на которой был отмечен ближайший к деревушке крупный поселок аборигенов.

Дорога была ужасна. Ехать приходилось буквально шагом, продираясь сквозь леса и болота, часто возвращаясь назад для обхода совершенно непроходимой местности. Хорошо еще, что по ночам уже подмораживало, и грязи было немного — для полного удовольствия не хватало только завязнуть в болоте или яме, вызывать помощь и отвечать потом на неприятные вопросы, как грузовик оказался в ста километрах от предполагаемого расположения. Двести километров пересеченной местности, без дорог — только по приблизительному направлению, машины преодолели за два дня. В эти дни регулярно проводились сеансы связи со штабом, рапортовалось о ходе работ по ремонту, настроению личного состава и т. д. После каждого такого сеанса окружающий лес сотрясался от взрывов солдатского хохота — обмануть «кусков» всегда было самым любимым развлечением личного состава.

К середине третьего дня машины тихим ходом подошли к опушке леса. За ним начиналось большое поле, через которое протекала речка. В центре расположилась деревня, хотя, по местным меркам, это был город. Город был окружен деревянными стенами, сделанными из плотно пригнанных друг к другу толстых, вертикально стоящих на земляном валу бревен. Верхний конец бревен был заострен. За краем стены виднелись многочисленные деревянные стены и, крытые дранкой, крыши. В стене были видны ворота, охраняемые по бокам двумя деревянным башнями. От ворот расходилась в разные стороны дорожки. Одни вели к скоплению сараев около причалов, другие в лес, третьи в поле.

После небольшого совещания было решено оставить машины подальше в лесу, а в город идти пешком, чтобы не шокировать местных. Естественно никто не волновался за душевное спокойствие людей — просто с перепугу закроют ворота, и как тогда попасть в город? Штурмовать стену? Все одеваются в робы и старую потертую форму без знаков различий, чтобы не привлекать внимания, с собой каждый берет только пистолет и запасную обойму — на всякий случай. Единственное, о чем всех предупреждал Игорь и Стас — два сержанта на всех рядовых, это применять оружие только в самом крайнем случае — до которого ни в коем разе дело не доводить. «И болтайте поменьше, надеюсь наш язык хоть как то поймут».

И вот толпа оборванцев, по-другому и не скажешь, во второй половине дня подошла к воротам. Ворота охранялись одним воином, одетым за место брони во что-то напоминающее ватник, в кожаной шапке, с нашитым на нее простым кольчужным плетением. На ногах были обычного вида кожаные штаны и из более толстой кожи сапоги. Из оружия при нем было короткое копье с металлическим наконечником прямой меч и нож в ножнах на поясе.

— Я вас не знаю! Кто такие? Куда идете? — спросил он преграждая дорогу к воротам.

— Мы туда — ответил Игорь и махнул рукой в сторону ворот.

— Сколько вас?

— Сам что ли не видишь? Двадцать нас!

— Сколько? А… Два десятка. Кто такие?

— Охотники.

— До чего охотники?

— Ну лучники.

— А… Луки делаете?

— Да нет же, мы на зверей убиваем и шкуры снимаем.

— Промысловики значит. Оружных не пущу.

— Да где ты у нас оружие видел?

— А ну — рванье пошевели! — указал он на одетых в робу. — Где луки оставили? Мечей, топоров боевых нет?

— Да вот смотри — нет!

— Ладно, проходь…

Солдаты прошли за ворота, про себя посмеиваясь над здешней системой контроля — при желании этого одного туповатого охранника можно было повязать за секунду открыть ворота и ворваться в город. Однако, зайдя приоткрытую створку, многие изменили свое мнение. Невидимый из-за стены, за створкой ворот, стоял десяток воинов, одетых в единообразные кольчуги и железные шлемы, уже с мечами и саблями наголо. Все они проводили каждого из гостей внимательными взглядами. Когда солдаты зашли за угол дома старший в десятке подозвал охранника ворот.

— Ну?

— Странные люди. Одеты как смерды немецкие, а идут как дети боярские. Говорят, промысловики, а при себе даже ножа не имеют. Руки все мягкие, как у боярыни княжеской, такими не шкуры снимать, а бисер перебирать.

— Думаешь тати какие?

— Да на татев не похожи…

— Подсылы ромейские?

— Это может…

— Хм… Эй Пескарь, Федька! Вы где? Поди сюда, мальцы, — к десятнику подбежали два пацана лет по семь. — Слухайте…

Отряд «самоходчиков» шел по городку. Город был необычно чистый, по сравнению с любым другим средневековым городом. Естественно, других средневековых городов солдаты не видели, но чистоту отметили. Дороги были покрыты щебнем из обоженной глины и мелкими камнями. Около каждого дома стояла знакомая даже на вид и на запах будка. Один раз они видели, как местные золотари вычерпывали огромными ковшами содержимое ямы под такой будкой и грузили помои в огромные бочки, стоявшие на повозке — никакими прелестями европейского средневекового города типа содержимого ночного горшка на голову из окна дома тут и не пахло. Дома были деревянными, выглядели небогатыми, но добротными и чистыми. Над крышами домов виднелись печные трубы — то есть дома топились не по-черному. Встречающиеся люди были одеты в чистую и опрятную но явно дешевую одежду, из кожи или из грубого домотканого полотна. На ногах были обычного вида сапоги из грубой кожи. Очень много было конных, которые проносились по середине улицы. Кстати — на дорогах тоже было чисто — на глазах солдат одна из пробежавших лошадей вывалила прямо по центру кучу лучшего удобрения, так через минуты из ближайшего дома вышел местный житель и все собрал. Через минут пять солдаты дошли до центра городка — городок был действительно очень небольшой. Центр города представлял собой большую площадь, замощенную огромными дубовыми плашками. В центре на п-образной каменной перекладине висел небольшой колокол. По сторонам площади располагались самые большие и высоки здания в городе: два каменных, побеленных терема классического старорусского зодчества, как в Новгороде, три огромных деревянных здания, похожие можно увидеть был в Кижах, и одно каменно-деревянное здание непонятного вида и назначения. Были над этой постройкой и купола в количестве пяти штук — один большой, и четыре поменьше, и башенки, и еще всякие различные украшения. Двери в это здание были открыты, и отряд вошел внутрь. То, что они сначала приняли за храм, внутри оказалось вроде как музеем. Стены были задрапированы дорогими даже на вид тканями, искусно написанными картинами, изображающую природу, животных и людей. Рядом находились какие-то свитки, красивые, изукрашенные резьбой, росписью или чеканкой посуда из различных металлов и дерева, предметы быта, немного золотых и серебряных украшений, меха, чучела животных. В здании никого не было.

Посмотрев на выставленные предметы, солдаты вышли на воздух. У вьющегося на площади малыша они спросили:

— Эй, пацан! Подь сюды! — мальчишка подбежал. — Веди нас в кабак!

— …?

— Бл…! Вот дикари! Ну в кафе, в бар, в таверну, в ресторан, в гостиницу! Понимаешь меня?

— Нет…

— Ну…, где едят и пьют — туда веди!

— А… подемте хоспода, — глаза мальчишки хитро блеснули.

— Надо же — знает как обратиться… Веди!

Через 2 минуты ходьбы отряд подошел к большому комплексу домов, обнесенному невысоким частоколом.

— Во, Семена Бобра подворье. У него все столуются.

— Пацан, а как тут у вас с раздвигаловом? — спросил кто-то из солдат.

— ?

— Бл..! Ну девки есть тут?

— А как же не быть, есть…

— Ладно. Свободен, малец, — сказал Стас и кинул ребенку маленькую, блестящую монетку — копейку. Российского образца.

— Благодарствую, хоспода, — поклонился мальчишка, сунут копейку для сохранности в рот и убежал.

Солдаты вошли внутрь. По периметру двора были расположены различные хозяйственного на вид назначения постройки, назначение лишь некоторых можно было понять городскому жителю: там, откуда слышалось ржание — конюшня, мычание — скотный загон. В самое большое здание вели открытые двери, из которых доносились дразнящие запахи свежей горячей пищи.

Из дверей выскочил мужик и подбежал к бойцам.

— Здравы будьте. Чего изволите?

— Значит так! — Стас, довольный приемом, явно разошелся. — Ты нам поляну накрой, жратвы значит, всякой свежей, мясца побольше, хлеба. И выпивки, — хозяин явно мало понял произнесенных слов, но зачем как не поесть или выпить приходят люди, и начал перечислять.

— Бычок есть, еще мычал утром, рыбка копченая и свежая, хряка того дня принесли, вино хлебное, пиво, квасу…

— Вот все и тащи.

— А прикажите где накрывать?

— Где, где? В доме давай! Не в грязи же есть! — важно сказал Стас.

Очень скоро о Стасовых понтах все пожалели. Внутри здания, в общем зале было темно — окна, затянутые чем-то кожаным, пропускали мало света. Освещалось помещение еще лампами и факелами, от которых было душно. Единственное, что утешало — что пищу принесли быстро, и была она очень вкусная, хоть и простая — мясо, рыба, какие-то лепешки. Принесли и слабенькое на вкус солдат пиво и хлебное вино, оказавшееся слегка разбавленной водкой.

Через полтора часа осоловелые солдаты стали по одному выходить «на воздух» — к небольшой будке в углу двора. Пришла очередь и Игоря. Когда он возвращался, около входа его ждал Станислав и двое его самых близких товарищей, причем все были трезвые. Ну, почти.

— Давай отойдем, Игорек, надо обсудить кое-что…

«Блин — вот ведь ему неймется, опять хочет по роже получить?» — подумал Игорь. Вчетвером они отошли за сарай, в котором было навалено сено выше человеческого роста.

— Ну?

— Не кипятись Игорь. У меня к тебе предложение. Смотри — мы поели-попили, а как расплачиваться будем? Как бы нехорошо не вышло. — один из спутников демонстративно достал пистолет.

— И что ты предлагаешь?

— Уходить надо бы. И лучше с шумом с небольшим — чтобы денег не потребовали.

— А стража на воротах?

— А пистолеты у нас с собой же есть…

— Нет. У нас же приказ — не задирать местных!

— Ну не смогли мы… — улыбнулся Стас.

— Нет. Во-первых — они нам ничего не сделали, и грабить их я не буду и тебе не позволю. Во- вторых — ведь ты не просто собираешься уйти, не заплатив? Так ведь?

— Да. Ты совершено «во-вторых» прав. Парням надо с девками расслабиться, да и я не откажусь, рыжье из музея местного можно прихватить, чтобы с пустыми руками не возвращаться… А «во-первых» — это ты не прав. Местные тебя избили — до полусмерти.

— То есть? — удивился Игорь. — Я ведь…

— Да, — кивнул Стас, — сейчас ты в полном порядке, был… — И кивнул еще раз.

Затылок Игоря взорвался болью, и он повалился в смягчившее его падение сено. Пока один из приятелей отвлекал внимание демонстрацией пистолета, другой плавно зашел ему за спину и по команде Стаса огрел Игоря по шее чем-то тяжелым. Стас наклонился к Игорю и произнес: «Смотри-ка! Крепкий! Лежи! Ты останешься здесь. После того как мы погуляем местные вряд ли будут тебе очень рады. Или, наоборот — усмехнулся Стас, — будут очень рады. Я думаю, так мы с тобой будем в расчете за тот кабак. Бывай» — и ушли. Лежа, Игорь услышал крик Стаса, маскирующегося под пьяного: «Паацааны! Игорька! Дружбана моего! Местные, сержанта замочили! Отомстим!», и начал с трудом подниматься, как услышал над собой голос: — «тебе ведь сказано, лежать!». На этот раз он даже не успел почувствовать боли.

Глава 11 Ярослав

«Время лечит» — думал Ярослав, глядя в деревянный потолок. Вот уже пол года прошло с того чудовищного для него дня. За это время случилось многое, что отправило на задворки те воспоминания. Учебка, погрузка-разгрузка не до седьмого, а до семьдесят седьмого пота, да и колония эта неизвестно где… «Армия отлично промывает мозги, — с грустью продолжал размышлять он. — Мне уже почти не больно. Все заслонили мысли о сиюминутных делах, о том, что важно именно сейчас — поесть побольше, отдохнуть лишнюю минутку, поспать, меньше поработать… Все заслонили обычные, мелочные дрязги. Да и разговоры… Всего несколько ребят попалось, с которыми поговорить можно о чем то. А с остальными, только о: «вот мы тогда выпили по ящику на каждого…» или«…а потом я ее 2 часа трахал!..» Да… Судя по тому, что меня опять обуяли мрачные мысли жизнь стала слишком легкой. Надо же — легкая жизнь, а я недоволен… Хотя это все может скоро измениться. Вот — неделю назад вернулись эти му…и, которые в самоход свалили до города местных — неделю их искали. Хорошо еще то, что они там ничего не натворили. Говорят даже умудрились выменять у местных золотых украшений и утвари серебрянной, которую отдали своему полкану. Их даже похвалили… Потом, после того, как поимели во все дыры… Но всем остальным под страхом расстрела на месте запретили какие-либо походы. Или первый случай пропажи солдата — сержанта, кстати, из той же роты… Как в анекдоте: — ушел в лес и не вернулся…»

— Опять хандришь? — Сашка, его приятель еще по первой палатке, хлопнул по плечу. — Пошли, отдохнем немного. Там ребята из второй роты устраивают маленький праздник, водочки ставят… А то послезавтра же нас сменяют…

— А сам то, ты, как? В себя пришел уже? — переспросил оторванный от своих мыслей Ярослав. Однажды, месяца три назад — летом еще, Александра вызвали на какое-то задание, с которого его привезли ночью совершенно «никакого». Тогда он вошел в палатку, сел на пол и неподвижно уставился невидящим взглядом в никуда. И так продолжалось до тех пор, пока не прибежал их лейтенант, схватил Сашку за шиворот и выволок его за собой. Вернули Александра уже совершенно пьяного, ну просто до полусмерти. Потом еще долго Александр был грустен, но до такого как в первый день дело уже не доходило.

— Да нормально уже все. А вот ты болеешь. Пойдем, выпьешь — полегчает, — это я тебе как старший по возрасту и опыту житейскому говорю.

— Ооо! Да уж, старший!

— Ну, на пару лет старше? То-то же… Ну все — пошли, только одеться не забудь — снег выпал уже.

— Да, гражданин начальник…

Вдвоем они вышли из своей казармы и отправились в соседнюю. Город, в котором они жили, кстати, так и не имеющий пока официального названия, был построен по образу всех военных городков России — общая стена, КПП на воротах, внутри поселок, а по центру — еще одна стенка, окружающая собственно военную часть, проход тоже через КПП. И, хотя, здесь город был намного больше, а военная часть — меньше, всего на один полк (командование решило сэкономить и использовать старый принцип: раз постоянно в городке будет находиться только один полк, а второй — «в поле», то и инфраструктуру создавать только для одного), все равно это была полноценная военная часть. Со своими особенностями: все должно быть чисто, опрятно, покрашено, прямо и перпендикулярно. Пока приятели шли до соседнего барака они как раз это и наблюдали. Дорожки очищены от снега, сугробы вокруг — квадратные, на КПП у кого-то проверяют документы — армия, секретность, блин. Пройдя чуть дальше, они увидели и тех, кто наводил порядок. Часть дежурного взвода, в валенках, занималась уборкой снега и формованием сугробов, другая часть взвода принимала около склада продукты — в городе солдат кормили в общей столовой, готовили по очереди.

— Хорошо, что наша очередь еще не скоро, — кивнул Александр на работающих лопатой солдат.

— Не скажи, — не согласился Ярослав, — легкая и чистая работа. Помнишь — как мы лужи разметали, сколько намучались. А здесь все просто.

— Ну кому что — тогда хоть теплее было. А так — вон в валенках намучаешься.

— А что ты имеешь против валенок? Прикалываешься надо мной?

— Дурная обувь.

— Да сам ты дурной! — возмутился Ярослав, — Я на тебя посмотрю, в сапогах как ты на морозе постоишь на часах. Ноги отваляться! Со звоном!

— Да ладно-ладно, уже и пошутить нельзя. Все я понимаю… Просто выглядит смешно…

— Я лучше буду тепло обут, а посмеюсь потом, когда у глупого модника ноги отмерзнут.

— Да ладно же, забей. Зато вон как оживился зразу. Ничего, щас накатишь одну-другую, бодряк наступит… Давай заходи, — приоткрыл дверь Сашка.

Казармы представляли собой одноэтажные деревянные здания барачного типа — длинные, с малым количеством, но зато большими, комнат, в которых располагались двухэтажные шконки. Каждый взвод в здании казармы имел свою огромную комнату, заставленную шконками и свою небольшую комнату отдыха, укомплектованную шашками, шахматами и нардами официально, и картами из под полы. Младшие офицеры ночевали в одной казарме со своими подразделениями, но в отдельных небольших комнатах. Казарм всего было десять штук — из расчета — две роты, одна казарма, но так как один полк постоянно был в поле жили довольно свободно. Однако с наступлением зимы эта свобода отрыгнулась диким холодом в помещении — мороз быстро нашел все щели в постройках и ледяной змеей заполз внутрь казарм. Естественно, все щели были на следующий день же найдены, чему способствовал слой льда вокруг них, и проконопачены, но быстро нагреть большие комнаты одной печкой-буржуйкой было нереально, так что пока все спали под двумя-тремя одеялами и в теплой одежде.

Эта казарма была как все. Ребята вошли внутрь, разделись и разулись, переодев зимние армейские ботинки на «гостевые» теплые тапки. Тапки имели огромные размеры и совершенно невоенный вид, все же некоторые мелкие послабления в связи с необычным местом службы им давали. Из комнаты третьего отделения раздавались звуки гулянки: громкие разговоры, иногда переходящие в крики, песни, одна из которых как раз закончилась. По стаканом как раз только начали разливать, когда двое новых бойцов вошли в комнату.

— О вот и они! Штрафную! — воскликнул один из отдыхавших.

— Точно! Штраф! — закричали все.

Стукнуло горлышко бутылки и бесцветная жидкость быстро заполнила стакан на половину. Стаканы здесь были правильными — граненые, которые изредка еще можно увидеть в старых столовых и у тонких ценителей. Экономисты наверное посчитали, что завозить вагоны разовой посуды сюда слишком дорого.

— Ну, будем! — сказал короткий тост Александр, все дружно звякнули стаканы друг о друга и выпили. — Эх, неплохо пошла! Ну давай дальше, разливай!

И пьянка потекла далее своим чередом. Тосты следовали за тостами, пустые бутылки с равномерной скоростью убирались под стол, поглощалась нехитрая закуска. Но вскоре наступил такой момент, когда уже не столько хочется пить, сколько хочется чего-то такого особенного, новых эмоций, дополнительных чувств, может приключений. Двое или трое ребят что-то не поделили и, как это часто бывает, по пьянке, быстро вспыхнула ссора. Поговорив на повышенных тонах, уже четверо вышли на воздух за разъяснениями. Освободившиеся места быстро заняли стоявшие в задних рядах — народу в помещение набилось много, а сидячих мест было мало. Наконец, по рукам пошла отложенная ради выпивки гитара, и зазвучали песни. Играть умели многие, песни тоже были разные. Разные песни, разные исполнители — много раз перестраивалась старенькая гитара, а пока народ травил байки, причем некоторые уже были местные. Кто на охоте медведя на нож взял, кто видел что, кто рыбу поймал голыми руками длиной «ну… вот со стол», кто-то умудрился заблудиться в лесу около деревни, да так, что обошел ее по кругу по лесу три раза и другие веселые истории. Но самую интересную и смешную на общий взгляд историю, пока следующий исполнитель настраивал гитару и размышлял, что бы такое сыграть, рассказал Меченный Олежек из их взвода.

Олег был именно тем неудачником, которому на первых учениях выстрелом пробили обе щеки. Сейчас, спустя несколько месяцев, от тех ран остались всего лишь два симметричных красных пятнышка молодой кожи, однако уже давным-давно его все называли Меченным. И это было еще самое приличное из прозвищ.

— Прикиньте, пацаны, у меня девушка из аборигенок появилась!

— Да ладно тебе п…ть!

— Да не, я серьезно!

— И где ты ее подцепил? Как ее зовут? Как она выглядит? — посыпались со всех сторон вопросы.

— Ща расскажу. Значит дело так было…

«Решил я как-то в увольнительную сходить порыбачить. Сами понимаете — куда еще можно тут сходить, либо в кабак — да там очередь, либо в лес, либо в деревню, либо на рыбалку. Да тем более тут все хвастались своими уловами… Нет вопросов. Пошел, взял у ребят пару удочек, и на речку нашу. Да нет же — не на Большую, по которой приплыли, а на ее приток — течет тут недалеко, метров пять шириной, но зато идти пятнадцать минут по протоптанной уже до нее тропинке. Прихожу я туда, а уже вечер, как раз к вечернему клеву, думаю поспеть, только закинул удочки, как меня окликают.

— Здрав будь, красный молодец!

Ну я испугался — только что же никого не было! Оборачиваюсь, смотрю, а там береза над рекой наклонена, что ветки реки касаются. А на березе той сидит девушка. Да какая! Лицо фотомодели, блондинка, а волосы длинные — наверное до талии или даже до колен. А фигура… Да нет, не как у фотомодели — модели они все плоские как доски и худые, как вешалки для одежды, а эта… Надето на ней было что-то вроде очень длинной рубахи — по щиколотки. И рубаха эта мокрая — вся тело как перчатка облепила… Ух какая фигура!.. А она сидит — и волосы отжимает — он тоже мокрые. Понятно, думаю я — купалась, наверное, и из воды на дерево залезла. Ну я ей значит говорю:

— Привет! Как тебя зовут?

— Плотва.

— Ха — я смеюсь, — нефигово я сходил на рыбалку — какую рыбку поймал! Что ты здесь делаешь? — а она только улыбается, и говорит:

— Волосы мокры и спутаны, подай добрый молодец гребешок.

— А что он там делает?

— Уронила.

— А сама что же не поднимешь?

— Трава ножки босы колет.

Ну я значит похожу, подбираю с земли гребешок — совершенно обычный на вид, из дерева и отдаю ей. А она еще больше улыбается и берет его.

— Благодарствую…»

— Ну а дальше?

— А что дальше, поговорили, я ей рассказывал про нашу жизнь, для нее это наверное на сказку похоже.

— А потом?

— Потом она уплыла…

— Как?

— Да вот так — прыгнула в воду — и уже на том берегу — плавает она действительно как рыба. Не зря ее так зовут. Раз в неделю встречались, тока вот зимой сказала не будет приходить…

— Да ну? Ты расскажи лучше — на травке там, или на той же березке ты ее не разложил?

— Нет! — воскликнул Олег и слегка покраснел.

— Чо? Втюрился? — засмеялись сразу несколько парней.

— Да ну вас!

— Ну ты, брат, врать! — засмеялся один из слушателей и хлопнул по плечу солдата с гитарой. — Ну что, готов? Про что сыграешь нам?

— Ну раз зашел такой разговор, то как раз про женские обещания и сыграю.

Исполнитель взял поудобнее гитару, поерзал на стуле, начал играть и запел проникновенным голосом.

«Я ухожу», — сказал мальчишка ей сквозь грусть,[10] «Ты только жди, я обязательно вернусь…» И он ушел, не встретив первую весну, Домой пришел в солдатском цинковом гробу. Рыдает мать, и словно тень, стоит отец, Для них он был, для них он был еще юнец. А сколько их, не сделав в жизни первый шаг, Домой пришли в солдатских цинковых гробах. Когда-то он с одной девчонкою гулял, Дарил цветы, и на гитаре ей играл, И даже в миг, когда на белый снег упал Он имя той девчонки кровью написал. Развеет ветер да над могилой серый дым, Девчонка та уже целуется с другим. Девчонка та, что обещала — подожду. Растаял снег, исчезло имя на снегу: Он до рассвета всего лишь часа не дожил, Упал на снег и грудью Родину закрыл, Упал на снег не в дни войны, а в мирный час, И для него весны рассвет навек погас: «Я ухожу», — сказал мальчишка ей сквозь грусть, — «Ты только жди, я обязательно вернусь…» И он ушел, не встретив первую весну, Домой пришел в солдатском цинковом гробу.

После песни еще некоторое время все сидели молча и не смотрели друг на друга. Каждый с грустью задумался о той, которую оставил там, так далеко, что даже невозможно себе представить. Каждый вспомнил обещания, которые звучали при прощании, и думал — а дождутся ли его? Или уже никто его не ждет? И будет ли кого ждать? Вернется ли из них домой хотя бы кто-нибудь?

Но чувства, которые испытала большая часть аудитории, ни в какое сравнение не шли по сравнению с той мукой, которую испытал Ярослав. Оказывается, он ошибался, когда думал, что все уже прошло, забыто и глубоко похоронено. Совсем не так все оказалось. Все так же больно даже при краткой мысли о ней, и никуда не делась эта гадкая, заставляющая так мучиться, любовь. Наоборот, эта песня вскрыла тоненькую корочку запекшейся крови, которую он почитал за непробиваемую броню, и обнажила кровоточащую рану на сердце. И вместо отдыха он получил пытку.

«Что же, — подумал Ярослав, — пойдем испытанным путем» — и налил себе полный стакан водки. За столом уже опять разрослась беседа, так что никто не заметил состояния несчастного. А то было бы только хуже. Выпившего человека так и тянет кого-либо пожалеть, кому посочувствовать, а для Ярослава это было таким же удовольствием, как поворот ножа в ране. Выпив под какой-то новый тост Ярослав налил себе следующий стакан, потом еще один… А что было потом он уже не помнил, но цель — чтобы не было мыслей и чтобы не было так больно была достигнута. Больная на утро голова отлично помогает от сердечной боли.

Но и родная армия тоже не оставила Ярослава один на один со своими проблемами, чем могла — помогла. Роту, в которой служил Ярослав, внезапно отправили на смену другой, хотя их очередь должна была наступить только через неделю. По пробежавшим по казарме слухам замещаемая рота, из второго полка кстати, сильно чем-то «облажалась» и ее срочно меняют. Позиция располагалась в 30 километрах к югу от Городка около небольшой деревушки, так что идти предстояло часов семь, времени, чтобы протрезветь, было достаточно.

«Сушняк» окончательно добил Ярослава на третьем часу марша. Он уже несколько раз останавливался и нагибался чтобы опорожнить и без того пустой желудок, ел снег, но ничего не помогало. Спасение пришло в виде команды «Привал!». Все дружно повалились в снег где кто остановился — не легкая это работа брести выше чем по щиколотку по снегу в полной боевой. Хорошо еще, что капитан, видя их состояние, не устраивал по пути отработки — никто не «нападал», не было «засада слева, ты и ты убиты», «снайпер на дереве», «раненых и убитых не бросать — несешь ты и ты», не было и разведки местности по сторонам от тропинки, которая местами была засыпана снегом по пояс.

Ярослав на карачиках подполз к Сергею и спросил.

— У тебя есть?

— У… — застонал Сергей.

— Я знаю, у тебя есть. Дай глоток сделать — я вчера убрался в никак. Ну дай а, видишь — худо мне.

Серега Варламов, из их роты, был фигурой известной и колоритной. Хотя в армии трезвенники встречались так же редко, как и девственницы — проститутки, но даже на общем фоне он был еще той пьянью. Как-то с ним произошел настолько смешной случай, что над ним угорал весь полк. Ярослав был свидетелем тому лично, и потом не раз рассказывал это все в красках.

Однажды на утреннем построении, лейтенант отметил, что рядовой Варламов как обычно не вяжет лыка. Обычно его ставили в задний ряд, и все что от Сереги требовалось, это напрячься и относительно трезвым голосом сказать при выкрике его фамилии «здесь», но так получилось, что в этот раз он стоял в первом ряду. Конечно, лейтенант знал все о своем подразделении, кто пьет, кто пыхнуть любит. Кстати, если на пьянство смотрели до определенных приделов сквозь пальцы, то за наркоту гоняли жестоко. Двое пойманных с обычным косяком были на месте забиты своим лейтенантом до полусмерти, а вся рота получила такое взыскание тренировками и работой, что чуть их потом не добила. Так что наркотиков не было, их и привести было трудно, как Ярослав слышал одна бандитская бригада, которая попробовала скрасить жизнь бедным солдатикам, пропала без вести целиком, в полном составе от «атамана» до последней «шестерки». Больше никто не пытался. А уж сюда завести наркотики было делом и вовсе невозможным. А вот на алкоголь было дано послабление, начальство отлично понимало, что две тысячи молодых жеребцов, загнанных за колючку и нагруженных работой и службой, вдали от женского пола, взбунтуются, если им не давать послабления. Но это только до определенных приделов, а уж такую наглость, как находиться пьяным в первом ряду никто не спустит, какие бы послабления негласно не были бы даны.

— Рядовой Варламов!

— Ээ… Йа…

— Выйти из строя!

Покачивающееся тело рядового на нетвердых ногах, шагом, сильно далеким от строевого подползло, иначе и не сказать, к лейтенанту и чистым взглядом новорожденного младенца, без всяких признаков мысли, посмотрело тому в лицо. Лейтенант ничего не сказал, все было и так понятно.

— Снять шинель и шапку! — скомандовал лейтенант.

Хотя на улице лежал снег и был легкий, градусов десять, морозец, пьяному это было нипочем. После того, как на снег упали шинель и шапка, начался процесс форсированного отрезвления. От сильного удара в живот Варламов согнулся и тут же его вывернуло на плац. Лейтенант схватил его за ворот и уткнул головой прямо в сугроб, чтобы плац не марал. После того в ход пошли такие жизненные методы как натирание голого торса снегом, быстрое натирание ушей, до фиолетового цвета и другие не менее неприятные. После этого лейтенант взял спрятанную рядовым за поясом бутылку и вылил ее прямо в снег. Одевшемуся и протрезвевшему рядовому вручили лопату и приставили убирать плац. Остальная рота отправилась на зарядку — бег и разминка под командованием лейтенанта по плацу. Варламов в это время орудовал лопатой убирая следы своего позора.

Какого же было удивление лейтенанта, когда после часа разминки, на построении перед завтраком, он увидел Серегу еще более пьяным, чем утром — теперь он даже стоять не мог. Вытащенного за ворот рядового и того, кто ему принес выпить лейтенант перед строем грозился запытать насмерть, если они не сознаются прямо сейчас. Это было еще и личное оскорбление профессионализму лейтенанта, который неусыпно следил, чтобы к провинившемуся никто не приближался. Ответ Сереги поверг лейтенанта в полную нирвану — а строй, в положение лежа от хохота: Серега указал в сторону и показал что-что ест. Оказывается пока лейтенант отворачивался, этот раздолбай ел снег, куда лейтенант вылил бутылку водки…

— Ну дай а! — повторил Ярослав.

— На, — смилостивился над так знакомо мучающимся Ярославом Сергей и протянул ему фляжку.

Ярослав зажал нос пальцами и сделал глубокий глоток, стараясь чтобы алкоголь не задержался во рту. На мгновение он замер, борясь с желудком, которому надоела отрава, а потом расслабленно протянул флягу обратно. Посмотрев на Ярослава, Сергей кивнул и убрал фляжку подальше в вещмешок. Конечно, после того случая его больше никогда не гоняли за алкоголь, все смирились, но кто его знает — береженного Бог бережет.

К вечеру отряд достиг позиций. Рота второго полка уже в полном составе была построена, свое наказание она начнет с ночного марша. Стандартное: «пост сдал — пост принял» и вот уже отряд обживает знакомые землянки. Большинство было вырыто именно их взводом. Первое отделение первого взвода отправилось на позиции, их смена караула была первой, остальные завалились по койкам. Кто-то, конечно, еще варил в котелке, кто-то кипятил воду но большинство солдат, измотанных маршем, было радо возможности полежать и дать отдых гудящим ногам. Ярослав поступил как все: снял с себя верхнюю одежду и, не застилая чистое белье, которое пришлось тащить из Городка, укрылся одеялом и быстро заснул.

Спокойная жизнь кончилась уже через три дня.

Все началось именно в ту смену, которую стоял Ярослав. Вообще-то говоря, еще не было ни одного случая, ни одной попытки от местных жителей подойти хотя бы к одному из поселков (если не считать за местных жителей волков и медведей), поэтому организация «пограничной» службы была, по сути дела, данью уставу. Позиция располагалась на опушке леса и естественной просеке — единственной дороге, которая вела к Городку. В окружающем лесу на десять километров по обе стороны от поста были оборудованы непроходимые для техники завалы. Сама позиция представляла собой около трехсот метров отличных, со стенками, укрепленными от осыпания деревом, окопов полного профиля, пулеметные и гранатометные гнезда, позиции для снайперов и несколько блиндажей. Оборона не была эшелонирована — все окопы были вырыты в одну, пусть и ломаную, линию. Отдельно, позади линии окопов, располагался штабной бункер — особо большая и прочная землянка, где находился командир и радист с радиостанцией и полевая кухня. На охрану штаба было выделено целых 2 отделения, служба в которых считалась самой легкой и приятной — от кухни близко, от передовой — далеко.

В этот день их отделение отрабатывало патрулирование местности. Учебно-боевой задачей было найти и поймать их командира. Лейтенант брал фору в пятнадцать минут, после чего его шли искать. Точнее его не искали, а просто шло как бы обычное патрулирование, но после обнаружение следа нарушителя давалась команда на задержание. Вроде бы вокруг лежал снег, что делало обнаружение делом легким и быстрым, однако лейтенант умудрялся напетлять за пятнадцать минут столько, что расшифровывание следов занимало часа 2, а в это время лейтенант уже сидел в теплой землянке и пил горячее. Конечно можно было и быстрее, но однажды лейтенант устроил засаду на своем следе и бросил бежавшим преследователям из-за сугроба под ноги гранату. С вставленной, как позже оказалось, чекой. Но это все равно заставило пропотеть холодным потом и потом еще долго вылезать и отряхиваться от сугробов, в которые разлетелись солдаты. С тех пор быстро лейтенанта никто не искал, зато искали внимательно и осторожно.

В этот раз след они нашли очень быстро, и он совершенно не петлял и вел в сторону позиции. Опасаясь засады или еще какой неприятной неожиданности отделение рассыпалось широкой цепью во фронт и очень тихо и осторожно пошло по следу и минут через десять среди деревьев увидело лейтенанта. В этот раз лейтенант явно загримировался под местного охотника, так как был одет в какие-то меховые тряпки, тулуп шерстью внутрь, меховою шапку и меховые опять же сапоги, а из под шапки в добавок виднелись покрытые бурым тряпки. Сержант, командующий отделением в отсутствие лейтенанта, знаками провел перекличку и опять же знаками скомандовал «брать». Один из солдат обошел преследуемого по широкому кругу и чуть-чуть пошумел в стороне. Мгновенно насторожившийся лейтенант повернулся в ту сторону и спиной к засаде, достал пистолет, и его тут же «сняли» легким ударом по голове тихонько подкравшиеся солдаты. Лейтенант упал в снег лицом вниз как подкошенный. «Хорошо играет летяха, — подумал довольный сержант, — да вот только что-то все очень просто. В чем же подвох?».

Подвох обнаружился сразу же, как лейтенанта перевернули. Это был не лейтенант — а совершенно незнакомый парень, с плохо зажившей раной на голове и ожогах на руке. Удар пришелся прямо по ране, поэтому он и потерял сознание. Но если он абориген — то откуда у него пистолет, причем явно такой же, как у них «Стечкин»? Ситуация была непонятная и неприятная. Достали рацию и запросили приказы от командира роты. Приказ был такой — «Учения и патрулирование прекратить, вас заменит другое отделение. Вооруженного аборигена немедленно доставить для допроса». Добычу подхватили за руки и понесли в расположение. В этот день лейтенант так и не дождался своих преследователей.

Пойманного отнесли в санчасть, большую специальную палатку, где его уже ждал предупрежденный по рации фельдшер.

— Кладите его на стол, — сказал он. Четверо несших брезент с раненным, среди которых был и Ярослав, аккуратно опустили носилки на пол а потом переложили его на стол.

— Все, все свободны. Хотя нет — один останется, — и кивнул в сторону ближайшего солдата. — Будет мне помогать тряпки срезать. И охрана на всякий случай.

Ярослав вместе с остальными вышел наружу, где их ждали остатки отделения. Никаких приказов идти обратно, снова в патруль не поступало, и солдаты сидели около медсанчасти и наслаждались бездельем. Вдруг клапан палатки резко распахнулся и оттуда рысью выскочил оставленный там солдат. Ошалело мазнул взглядом по бойцам и рванул в сторону штаба. Через минуту оттуда выскочил капитан, бегом побежал к медсанбату и скрылся внутри палатки. Удивленные этим представлением бойцы с любопытством ждали продолжения. И оно не заставило себя долго ждать. Такой же, как ранее выскочивший солдат, появился капитан и скомандовал.

— Тревога! Всем по местам! Связь с Городом! Срочно! Да шевелитесь же!

Лагерь мгновенно превратился в разворошенный муравейник. Забегали поднятые по тревоге солдаты, в арсенал (деревянную охраняемую избу) выстроилась очередь, которая расходилась уже с автоматами и пулеметами. На фланги и засидки отправились снайпера, пулеметные гнезда и окопы заполнялись личным составом. Через десять минут все затихло. Напряженные люди сидели по холодным окопам и внимательно рассматривали в прицел поле перед позицией. Но ничего не происходило.

Слухи ходили по окопам совершенно сумасшедшие и мутировали они со скоростью распространения звука в воздухе. Одни говорили, что солдата из второго полка выкрали аборигены и пытали, а он сбежал, вторые — то идет сюда огромное войско чтобы напасть и завоевать, третьи — что второй полк сам пошел в наступление и захватил какой-то город — в общем полный спектр.

Через два часа на позиции в сопровождении дежурной роты приехал спешно вызванный из городка Сергеев. Капитана тут же вызвали на передвижной командный пункт, на базе грузовика «Урал» где он доложил ситуацию.

— Товарищ полковник! Капитан Папанин по вашему приказанию прибыл!

— Докладывайте, капитан.

— Есть! Утренний патруль обнаружил и задержал вооруженного нарушителя. Нарушитель без сознания, в состоянии средней тяжести, был доставлен в мед. часть. После оказания медицинской помощи нарушитель пришел в сознание и в ходе допроса представился как Игорь Иванов, сержант третьего отделения второй роты первого батальона второго полка.

— Что же вы, помяли так своего?

— Товарищ полковник. Во-первых — тогда мы не знали что это «свой» а во-вторых — к его ранам мы не имеем отношение. По донесению выполнявшего задержание сержанта, нарушителя только оглушили легким ударом по голове. В ходе осмотра у пострадавшего обнаружилась рана на голове и, к несчастью, удар пришелся именно по ней.

— Дальше что?

— Из рассказа Иванова следует, что он участвовал в той самовольной отлучке в ближайшее поселение аборигенов, ну вы помните. В результате ссоры с одним из неназванных им солдат его избили и бросили в сарае. Там. Спустя неизвестное время он пришел в себя от боли — сарай горел. Выбежав оттуда он сорвал с себя затлевшую форму. Он не знает что произошло, но по его словам, в городе были пожары — горел местный музей, гостиница и еще несколько зданий. На улице лежало несколько тел аборигенов. Подойдя к ближайшему он увидел, что это местный стражник, скончавшийся от огнестрельного ранения. Так как тел таких было довольно много, он принял решение покинуть город как можно скорее. Для этого он переоделся в местную одежду и перевязал себе раненую голову тряпками так, чтобы почти не было видно лица, оставив обгорелые руки на виду. Одежду, какую нашлось, он взял в ближайшем пустом доме, пистолет примотал тряпками к животу. Из города он вышел без остановки и никем не узнанный, но около места стоянки автомашины его захватил патруль местных. После того, как его отпустили он решил следовать вдоль следа, оставленного грузовиком…

— И что? Его сразу отпустили? И он шел до нас четыре недели?

— Ну патрулю он представился немым и знаками показал что он из города бежит испуганный.

— Хитрый парень.

— Да. Он понимает, что как только он откроет рот, то его сразу же повесят на дыбу. Его несильно допросили как смогли, да и раны помогли, — основным его ответом было мычание и отправили восстанавливать город. За кормежку.

— Дальше.

— Дальше через две недели его отпустили, и он отправился домой. Но пока он был там, он слушал разговоры. Из этих разговоров следует, что неизвестные бандиты, читайте наши солдаты, разорили трактир — что не страшно, убили много людей — что уже гораздо хуже, но могло бы ограничиться выплатой виры, но самое главное — ограбили и сожгли храм. А вот это никто не собирается прощать. Местный князь сейчас собирает ополчение, и Иванов видел передние части всего два дня назад.

— Вот черт! Что же ты сразу не сказал!

— Я сказал. Не волнуйтесь — по тревоге позиции уже три часа заняты личным составом, выдан увеличенный боекомплект, а стрелковая рота может в обороне положить до полка местных, а то и больше.

— Так. Приказ такой. Свяжитесь с полковником Седеньким и предайте ему мой приказ поднять по тревоге весь второй полк и быстрым маршем двигаться сюда. Далее…

В этот момент дверь кунга распахнулась и туда па лестнице вскочил солдат.

— Товарищ капитан!

— Слушаю.

— Там, на том стороне поля появилась местная армия. Они послали парламентера. Мы его привели.

— Где он? — перебил полковник.

— Он ждет на улице.

— Веди его.

Через несколько минут дверь кунга распахнулась опять и, пригибаясь, внутрь забрался парламентер. Парламентер выглядел колоритно. Металлический шлем, оставляющий открытым лицо, широкое туловище, плотно обтянутое свергающей пластинчатой броней, кольчужные штаны и обшитые кольчужной тканью ботинки. О возрасте ничего нельзя было сказать, так как пол лица закрывала густая русая борода. Из оружия на виду ничего нет — зато капитан рассматривает богато изукрашенные ножны сабли, изъятой но входе. Просто картина «Три богатыря» — не хватает только коня и товарищей. И все это великолепие на фоне современного техно (с поправкой на военное исполнение) стиля — металл, пластик, компьютерные терминалы, рация, яркое электрическое освещение.

— Разумешь мои слова? — обратился посланник к Сергееву.

— Да. Я понимаю тебя.

— Ты князь этих воев?

— Да.

— Так слушай. Ты разорили город и лишили живота десятерых мужей, пять жен и десять холопов. За это по Правде выплати виру: по десять полновесных Новогородских гривен за мужа, по 15 — за жену и по пять за холопа. А еще твои вои пограбили и пожгли Храм. За это виру отдай не серебром — а кровью. Те, кто посмел сотворить это, отдай нам их головы.

— Это все?

— Время на размышление тебе князь, две малых молитвы воина.[11]

— А если я не соглашусь?

— А если ты не согласишься — то мы виру возьмем сами. Сколько придется.

— Хорошо. Я подумаю.

— Когда я дойду — воины, а их сто десятков, начнут молиться. Поторопись со своим решением.

— Увести.

Посланник холоднокровно вытащил из рук капитана саблю, повернулся и легко выпрыгнул из кунга. Подошел к своей лошади, вскочил на нее и легким шагом отправился к кружащим вдалеке конникам.

— Какой нахал!

— Так точно!

— Ты связался с полковником?

— Еще не успел…

— Так быстро! И еще скажи, чтобы он прихватил с собой всех самовольщиков. Надо разобраться, что же случилось на самом деле.

— Так точно. А что с этими делать?

— С этими? Да пускай себе молятся, — уверенно ответил Сергеев.

Капитан побежал к радисту, а сам полковник сел и тяжело вздохнул. «Б… это же надо быть такими му…дрецами. Им ведь всем было сказано — никаких эксцессов с местным населением, так нет же! Дорвались! Вот приедут — я им покажу! И Седенькому тоже — тоже мне, нашелся адвокат. А что делать с войском, которым меня пугают? Вдруг — действительно пойдут в атаку — и что? Целый кавалерийский полк! Мы же из них кашу сделаем! А ведь они такие люди как мы. Даже не враги. Люди одного с нами языка, одной крови. Кто знает — может из-за этих дырок где-то там на коне сидит мой н-юродный братец? И что — крошить его из пулеметов? Из-за десятка мудаков?… А может действительно — решить дело миром? Своих, конечно не отдавать и не казнить, а виру выплатить деньгами? Щедро. Не думаю, что эта гривна тяжелая. Как раз и пригодиться тот прииск Седенького, о котором я якобы не знаю. Вот чудило — думал что можно что-то удержать в тайне среди тысячи человек…»

— Товарищ командир! — прервал размышления вскочивший на подножку грузовика капитан. Они зашевелились! Приближаются и, похоже, собираются атаковать.

— Б…! Огня не открывать!

Атака тяжелой кавалерии выглядела внушительно. Дрожит от тысяч копыт земля, впереди, блистая броней и шлемами несется личная дружина князя с ним во главе. За ними — бойцы по проще — лучники, оруженосцы, бездоспешные или кожанной броне, которая защишает от случайного удара но не защитит от пули. Передний ряд вооружен длинными копьями, задние ряды луками и саблями.

«Что же делать? — думал полковник, — Как быть? Если их атаку отбить — то это полноценная война, на которую никто не рассчитывал и которая никому не нужна. Это гибель тысяч… За это голову снимут всем, а еще проще — «забудут» о нас. И долго мы продержимся?… Господи, помоги,» — взмолился Сергеев и сжал руку на груди, где у него болтался нательный крестик.

Крестик этот был особый. И если кто думает, что в Советском союзе не было верующих людей — тот глубоко ошибается, или заведомо поддается пропаганде. А уж боевые действия могут сделать из атеиста глубоко религиозного и верующего человека за один бой. Именно так и произошло с молодым тогда еще лейтенантом Сергеевым в одном из ущелий Афганистана. Когда в БТР попадает граната, пробивает броню и ты в десантном отсеке остаешься один не только не убитым, а даже не поцарапанным, когда остальные твои бойцы лежат и, в лучшем случае тихо стонут, а в худшем — лежат вообще мало опознаваемыми кусками мяса — вот тогда ты и понимаешь, что Бог есть, и что только что видел Его чудо. И тогда Сергеев отломил кусочек от пробитой брони и тем же вечером в мастерской выпилил из него маленький нательный крестик. И носил он его с тех самых пор постоянно, и никто из сослуживцев, среди которых было много таких же, ему и слова не сказал. Даже особист ничего не сказал, хотя по своей сволочной профессии в личное дело запись занес. Потом, когда уже вернулся, он поехал на Ваалаам в скит, чтобы освятить крест. И монах, который выслушал его исповедь и окрестил его этим же крестом сказал — «носи его, он тебя Спасет».

— При достижении противником отметки четыреста метров выставить огневую завесу. Не допустить перехода противником отметки двести метров. При пересечении противником отметки двести метров — открыть огонь на поражение, — прокричал полковник в мегафон, стоя на лестнице кунга и замолчал. Замолчал потому, что тяжелая, летевшая с огромной скоростью, стрела с чудовищной силой ударила его в грудь и отбросила внутрь кунга. Капитан, стоявший рядом, только заметил проблеск — и вот в брызгах крови полковника унесло в кунг.

— Командира убили… — прошептал ошеломленный капитан, — Командира УБИЛИ! — заорал он. — Огонь! Открыть огонь!

И позиция окуталась пороховым дымком. Подпущенные на двести метров кавалеристы нарвались на плотный пулеметный и автоматный огонь. Лошади со всадником требуется полминуты, чтобы преодолеть 200 метров, а за это время некоторые бойцы успели опустошить по два рожка, а пулеметы по цинку. Снайперы еще с пятисот метров начали выбивать воинов в богатой броне и лучников — от снайперских пуль спасения не было. Однако это был именно бой, пусть и не равный, а не бойня, потому что у противника были луки. Многие солдаты до этого насмехались над «детскими игрушками», но увидев как земля возле переднего края превращается в подобие подстриженного кустарника и почувствовав попадание в каску, а особо невезучие — в плечи, все резко поменяли свое мнение. От попадания тяжелой бронебойной стрелы, как не странно, слабо помогал бронежилет, спасал, конечно от смерти — но от ран, а иногда глубоких — нет.

После замены второго рожка кто-то сообразительный скомандовал снизить прицел на лошадей, и следующие очереди на дистанции кинжального огня выстроили завалы из тел людей и коней. Атака была остановлена.

— Прекратить огонь! — скомандовал капитан.

Сидевший в первой траншее Ярослав оторвался от приклада автомата и потихоньку приходил в себя. После яростного стука автомата его уши сначала ничего не слышали, но потом, как сквозь вату, стали все громче и громче пробиваться крики. Кричали люди, тонко ржали раненые лошади, ругался справа сосед по окопу. А над полем, растворяя морозную свежесть, парил незабываемый, приторный запах, этот запах узнает каждый, кто хоть раз его чувствовал — запах пороха и крови.

Лихорадка боя, адреналин, медленно уходили. Становилось холодно, опять начал чувствоваться мороз. Дрожащими руками некурящий Ярослав попытался достать и прикурить сигарету, но так и не смог вытащить не одной из пачки — все они от дрожи падали вниз окопа.

— Петька, дай закурить — обернулся Ярослав к своему соседу слева и замер. Петька теперь никому не даст закурить, да и сам больше не закурит. Помешает ему попавшая в глаз шальная бронебойная стрела. Потом, когда его будут приводить в божеский вид, стрелу придется ломать в глазнице — настолько сильно она впилась в заднюю часть черепа.

Бой длился всего несколько минут. За это время две роты потеряли убитыми пять и ранеными более пятнадцати человек, что при такой разнице в классе вооружения было просто гигантскими потерями. Среди них был и командир первого полка полковник Сергеев. Неизвестно как пролетевшая через километровое поле и точно попавшая в него стрела ударила бы точно в сердце, если бы не маленький кусочек металла на груди полковника — нательный крестик. Его буквально вдавило до кости, а потом по нему стрела съехала чуть в бок и рассекла мышцы, нанеся серьезную, но не смертельную рану. Крест действительно, как говорил монах, спас полковнику жизнь…

Потом, через два часа, быстрым маршем на позициях появилась большая часть второго полка. Приехавший Седенький, в сопровождении 2 пехотных батальонов и половины бронетехники — одной «Шилки», как старший офицер взял командование на себя. Работы было много. Часть солдат помогала раненым и складывала в ряд убитых солдат, часть бродила по полю и помогала живым и собирала «сувениры» с мертвых.

По договору, который быстро заключил с новым парламентером Седенький, князя и его дружину — тех, кто остался в живых, а выжили как не странно процентов двадцать (хорошая, дорогая пластинчатая броня, отлично защищающая от удара меча, стрелы и сабли, не спасала от попадания пули, но хоть тормозила ее в первом теле) выкупили за походную казну князя. Такая совершенно западная жадность и дикость произвела неизгладимое впечатление на местного князя, что потом еще отольется слезами поселенцам.

Среди простых ополченцев, одетых в кожаную или стеганую броню как будто прошла коса смерти. Потери среди них были просто чудовищные: пулеметная пуля пробивала иногда по несколько тел за раз. Большинство выживших, сюда следует отнести и раненых различной степени тяжести, находились, в основном, в задних рядах кавалерийской лавы, которая прекратила атаку перед грудой тел. Победа, или скорее разгром, нападавших был полным, а если совсем точно — то это была просто бойня…

К вечеру полковник взял батальон и «Шилку» и отправился «собирать виру» с местных.

Но ничего этого Ярослав не знал. Он все это время просидел, скрючившись в позу зародыша, на дне своего окопа и молча уставившись в земляную стену. У него внутри поселилась какая-то пустота, и он ничего не воспринимал из окружающего. Его через три часа после боя нашли при повторном обходе бойцы второго полка. Аккуратно, шепча спокойные и по-солдатски скупые утешения, его вытащили из окопа, аккуратно изъяли из скрюченных рук и поставили на предохранитель автомат, и медленно отвели к медчасти, где таких как он было много.

Так закончился для Ярослава и для всей их роты первый бой.

Часть вторая

Глава 12 Алена

Деревня Дубки северной волости Великого Княжества Словенского, Липец года 1787 от обретения.

— Синица! Где ты, дрянная девчонка! — неприятного тембра голос раздавался на опушке леса.

«А вот и не найдешь!» — подумал беглянка, сидя в густых ивовых кустах.

— Синица! Отзовись! Тебя батюшка кличит!

«…Батюшка, это серьзно. Это мачеху можно не слушать, а отец…» С тех пор как матушку три года назад забрала лихоманка — за два дня зачахла, даже волхва или ведуна не успели позвать, отец не женился повторно два года. И вот год назад привел в дом новую женщину. Была она всего на пять лет старше приемной тринадцатилетней дочери и похоронила уже одного супруга.

— Синица!

Жилось падчерице несладко. Мачеха ее сразу невзлюбила и очень редко даже словом добрым поминала — даже называла не по имени — Алена, а по детскому прозвищу. Только отец иногда заступался за нее, но мачеха вертела им как хотела, и такие случаи становились все реже и реже. А уж когда год назад у нее появился маленький братик, то вся отцовская любовь сосредоточилась на нем.

— Алена! Немедленно отзовись!

«Это уже серьезно. Что же произойти должно было, если эта ведьма назвала ее по имени?»

— Ииидууу, — решила откликнуться Алена и полезла сквозь кусты.

— Вот ты где! Что делала? Почем раньше не откликалась? Я же волнуюсь о тебе!

«Как же, как же, волнуется она».

— Я по грибы ходила!

— Ну покажи, чего набрала- потребовала мачеха и потянула к себе корзинку. — У. Полная… И грибы какие хорошие, ни одного переростка. Умница.

«Что же случилось? — не на шутки испугалась Алена. — Такой ласковой мачеха была последний раз на свадьбе. С тех пор она меня словом добрым ни разу не порадовала. А сейчас, вон как расстилается… Что же случилось? Неужели».

— Пойдем скорее домой! Там у батюшки гости. Важные гости.

Гости были действительно важные. Настолько важные, что в деревню мачеха повела ее задами. «Тихо» — прошипела мачеха. Они тихо, никем не услышанные и не замеченные забрались в дом и кинулись в светелку. Там мачеха быстро сорвала с себя одежду, распахнула сундук и стала вышвыривать оттуда вещи.

— Так, это я одену… — быстро шел процесс выбора, — это тебе, это надень, и это, — мачеха выбирала из сундуков самые красивые и дорогие вещи, многие из которых даже не были ни разу одёваны. — Теперь так. Стой смирно!

Мачеха открыла заветную коробочку с различными притирками и начала наносить всю эту красоту на себя и на падчерицу. Так сначала в ход пошли белила, потом румяна, потом косу Алены быстро перепели, а тело начали одевать в роскошные одежды.

«Только не это, пожалуйста, боги молю вас, только не то что я думаю. Матушка-заступница, только не это» — но боги не ответили. В это время мачеха отставила шкатулку с притирками и достала другую — с драгоценностями, и стала вешать на себя все что в ней было — шесть колец — золотых и серебряных, несколько цепочек бус, серьги. Из этой шкатулки Алене не досталось ничего, а когда она потянулась рукой к лежащим в этой же шкатулке простеньким бусам из речного жемчуга, которые ей еще дарила мама, мачеха больно ударила ее по руке и сказала:

— Нельзя!

Теперь уже никаких сомнений быть не могло, и Алена совсем приуныла.

— Быстрее, — шипела мачеха и они побежали на кухню. Там каждая схватила по ковшу со свежим сбитнем, который явно этим утром сварила мачеха, и бросились к двери. Во дворе стоял одетый в самые роскошные одежды отец.

— Что так долго, Малуша? Гости уже заждались!

Сквозь щель в воротах Алена увидела пять оседланных лошадей и их богато разодетых всадников. Они занимались тем, что внимательно рассматривали подковы, упряжь, одежду друг друга. Вокруг на скамейках вольготно расположилось все незанятое на летних работах население — оба совсем старых деда, которые били баклуши, складывая готовые ложки в общую кучу, и одна бабка, которую по старческому слабоумию нельзя было оставить одну. Гости явно приехали уже давно, так как одежда была в полном порядке, упряжь сияла чистотой, а лошади выглядели полностью отдохнувшими. Но правила приличия не разрешали им войти в дом, более того, даже показать что они приехали, что ждут, что хозяин заставляет и ждать было бы верхом неприличия. По большому счету то, что они приехали и застали хозяина в врасплох — это их вина, и теперь они давали время хозяину встретить их чинно. Наконец отец Алены дал налюбоваться на гостей и громко прокашлялся. Гости сразу встрепенулись, подтянулись и явно главный из них, огромный мужик с широченными плечами и седой бородой, громко постучал в дверь. Хозяин отодвинул засов и распахнул обе створки ворот.

— Здрав будь, хозяин, — зашли во двор гости и в пояс поклонились.

— И вам по-здорову, гости дорогие, — поклонились хозяева, при этом Алена чуть не пролила приготовленный сбитень. — Испейте после дороги дальней.

Мачеха протянула седому полный ковш сбитня, а Алена растерялась. «Одесную, напои того» — прошипела мачеха. Справа стоял «немолодой уже — лет тридцати может», подумала Алена, протягивая ковш.

— Благодарствую тебя, красавица, — взял обеими руками ковш гость и стал неторопливо пить. Пока он пил, другие гости успели уже опустошить и вернуть мачехе ее ковш, Аленин же пил один не с кем не делясь.

— Благодарствую тебя, — повторился гость, перевернул ковш, показывая что не оставил ни капли, и вернул с улыбкой. — Как звать тебя?

— Алена, — ответила она и покраснела, потому, что руки гостя как бы ненароком задержались при передаче ковша на ее руках.

— Меня Стояном кличут, — ответил ей гость и опять улыбнулся.

— Так что же вы стоите, гости дорогие?! Проходите в дом, — пригласил хозяин.

— Спасибо Добромил, мы по делу.

— Да какие могут быть дела с дороги! Гостей с дороги не накормить — только богов наших гневить. А ну-ка, хозяйки накрывайте на стол, — крикнул он женщинам.

Слово хозяйки очень резануло слух Алены. Раньше, как и всегда должно, хозяйка в доме была только одна: сначала мать, потом мачеха, а она была ребенком и помощницей. Теперь же ее тоже назвали хозяйкой. А значит — она больше не ребенок, она уже взрослая жена.[12] От этой мысли она буквально окаменела. Уже год как отец заводил все менее шутливые разговоры о том, что совсем она выросла, что скоро станет хозяйкой в своем доме и подарит мужу своему детей, а его порадует внуками, но то, что она может стать мужней женой уже до нового года, ей не приходило в голову.

— Ты поняла уже? — заметила ее состояние мачеха.

— Но он же совсем старый!

— Совсем он не старый, в самом расцвете сил! А красавец какой! Кузнец, говорят, искусный. Кузня своя, подмастерья…

— Но я не хочу!

— А тебя никто и не спрашивает. Негоже жене быть одной.

— Но ведь это нечестно! Я его не люблю! Я его первый раз….

— Ничего. Стерпеться — слюбится. Я тоже не любила, когда в первый раз. А теперь — хватит! Иди, накрывай на стол. Показывай, какая ты хозяйка.

Весь последующий праздник прошел для Алёны как в тумане. Она покорно носила на стол различные кушанья, убирала со стола, тихо сидела по левую руку от отца и вежливо краснела, когда ее хвалили. Наконец, это произошло.

— А что такая красавица, и без украшений совсем? — спросил Стоян.

— Да ей еще никто не дарил, наверное, — ответил седой.

— Это неправильно. Посмотрите — губы маков цвет, коса цвета спелой пшеницы — в руку толщиной, а уж стан какой! Такая краса должна быть отмечена! Ей нужно что-то подарить, — продолжал рассуждать Стоян так, как будто Алены рядом не было.

— И кто подарит? Какой добрый молодец?

— А хоть и я!

— Ты, — притворно удивился седой, — да тебе еще рано поди бусы девкам дарить! — обычные в таких случаях сватовские слова по отношению к здоровому мужику звучали как настоящая насмешка.

— Так как же рано! Ничуть не рано! — притворно возмутился Стоян. — У меня дом есть, ремеслом богат, кузня есть своя, дети голодать не будут.

— А есть ли у тебя с собой бусы? Хоть из речного жемчуга? — продолжал задавать вопросы седой.

— Так как можно подарить такой красе бусы из речного жемчуга, у меня для нее нашлось бы что получше.

— А покажи!

— Смотрите, — сказал Стоян и достал из мешочка на поясе что-то круглое и блестящее.

Заинтересованная, как и все, Алена даже чуть привстала, чтобы лучше видеть. Кузнец медленно развязывал ткань в которую было завернуто это нечто получше, и Алена ахнула. На огромной ладони кузнеца лежала восхитительная серебряная шейная гривна, украшенная прихотливой чеканкой и небольшими подвесками.

— Примешь ли ты это от меня в дар, Аленушка? — внезапно обратился к ней кузнец.

Алена отдернулась и окаменела. Вот оно. Сейчас она должна все решить.[13] Она беспомощно оглянулась по сторонам и натолкнулась на напряженный взгляд отца и тяжелый — мачехи. Никакого сомнения не было — в их глазах было только одно слово: «возьми». Алена, сдерживая слезы протянула руку и медленно взяла протянутое ей украшение.

— Ну вот и славненько, — сказал седой. Напряжение, простершееся над столом сразу рассеялось. На вересень[14] тогда и свадьбу сыграем.

Алена вскочила и, сдерживая слезы, выскочила из-за стола. Слезы прорвали плотину уже за порогом дома и закапали на руки, все еще сжимавшие серебрянную гривну.

Целый месяц после сватовства Алена ходила как в воду опущенная. Все ее мысли занимало одно, что очень скоро она, так и не изведавшая еще любви, будет отдана за совершенно незнакомого мужа. Который не любит ее, и которого не любит она. Просто затем, чтобы не остаться в девках, чтобы мачеха свободно распоряжалась в ее доме, чтобы в доме Семена появились дети. Ее дети… Видя состояние падчерицы мачеха как могла старалась ее отвлечь, а лучшим отвлечением от дурных мыслей по ее мнению была работа. С восхода и до заката Алена была загружена работой, а работы летним днем в доме — не переделать. Вот и сейчас она сидела в окружении половины женщин деревни. Этим вечером они занимались легкой работой: они пряли. Работа нудная и требующая усидчивости. А чтобы работа не утомляла и шла быстрее, ее сопровождали песнями и разговорами. Женскими. И главной темой последнего месяца была предстоящая женитьба. Вот уж Алена наслушалась про все — про жизнь, про мужчин, про женские обязанности, про то, как появляются дети и что надо делать с мужем. Но такие разговоры за последний месяц уже сильно поднадоели всем, и далее работу решили скоротать песней.

Запевали песни по очереди и выбор песни был на совести запевалы. Сейчас настала очередь Варвары. Варвара была особенной женщиной. Муж привез ее совсем ребенком из другого княжества, но она очень быстро обжилась здесь, завела со всеми хорошие отношения, чему способствовала ее комплекция — кузнецу впору. Некоторые ее недоброжелательницы после традиционной общей бани из парной выползали на четвереньках, а синяки по всему телу были явно не от березовых веников. И мужа своего она держала в суровых рукавицах.

Ночь темна-темнешенька,

В доме тишина;

Я сижу, младешенька,

С вечера одна.

Словно мать желанная

По сынке родном,

Плачет неустанная

Буря под окном.

До земли рябинушка

Гнется и шумит…

Лучина-лучинушка

Не ясно горит.

Поначалу, некоторые женщины с упреком посмотрели на Варвару, дескать — зачем расстраивать лишний раз невесту, но натолкнувшись на какой-то яростный взгляд после первого куплета, песню подхватили.

Затянуть бы звонкую

Песенку живей,

Благо, пряжу тонкую

Прясть мне веселей,

Да боюся батюшку

Свекра разбудить

И свекровь-то матушку,

Этим огорчить.

Муженек-детинушка

Беззаботно спит…

Лучина-лучинушка

Не ясно горит.

Хорошо девицею

Было распевать,

Горько молодицею

Слезы проливать.

Отдали несчастную

В добрую семью,

Загубили красную

Молодость мою.

Мне лиха судьбинушка

Счастья не сулит…

Лучина-лучинушка

Не ясно горит.

«Неужели это ждет меня? Вот такая сломанная жизнь? — думала Алена с набухшими на глазах слезами. Неужели я, не милуясь ни разу с любимым, которого у меня еще не было, вот так отдам себя этому старику? Неужели?…»

Я ли не примерная

На селе жена?

Как собака верная,

Мужу предана.

Я ли не охотница

Жить с людьми в ладу?

Я ли не работница

В летнюю страду?

От работы спинушка

И теперь болит…

Лучина-лучинушка

Не ясно горит.

Милые родители,

Свахи и родня!

Лучше бы мучители

Извели меня:

Я тогда не стала бы

Сетовать на вас,

Сладко ли вам жалобы

Слышать каждый раз?

Ах, тоска-кручинушка

Сердце тяготит.

Лучина-лучинушка

Не ясно горит…

Входная дверь хлопнула за выскочившей Аленой. Сиротливо осталось лежать на скамейке веретено.

— Зачем ты так? — спросила одна из женщин. — Почем ты ее мучаешь? Она же ласковая, добрая девушка…

— Именно поэтому. Я не хочу ей своей судьбы. Али вы ей этого хотите?

— Но она все равно ничего не может изменить, и мы не можем.

— Боги могут. И я им молюсь за нее.

«Что же делать?» — думала Алена. «Что я могу сделать? Как избежать судьбы такой? Или лучше как в песне? Камень на шее, и воду? Русалкой стать — парней соблазнять да по ночам по полю гулять? Да плохо это…»- с такими невеселыми мыслями она заснула.

На следующий день все валилось из рук. Отец и мачеха поехали на ярмарку в ближайший городок, а Алену, от греха подальше, оставили дома. Привыкать быть хозяйкой. Печальная девушка занялась нескончаемой работой — накормить кур, накормить свинок, приготовить, воды наносить из колодца, перебрать, просеять, прибрать… Именно за приборкой во дворе ее и застал стук в калитку.

— Кого там еще принесло? — неприветливо отозвалась Алена.

— Здравы будьте, — послышался женский голос, — можно?

— Заходите, — открыла калитку девушка.

За калиткой стояла молодая женщина, наверное ровесница мачехи. Одета она была скромно и выглядела устало.

— Здесь живет Добромил сын Пахома?

— Тута, — ответила Алена.

— А ты кто ему?

— А я его дочь, Алена.

— А где батюшка твой, и матушка?

— На ярмарку поехали, а вы по чью душу?

— По твою! — закричала незнакомка и с силой вцепилась левой рукой в волосы хозяйки, а правой начала наносить беспорядочные удары, стараясь попасть ногтями в глаза.

Ошеломленная Алена сначала не пыталась сопротивляться этому неожиданному нападения, а потом уже стало поздно. И не сравниться по силам четырнадцатилетней девушке и взрослой женщине.

— Стоян будет моим! — кричала женщина, стоя над Аленой и нанося ей удары, — Моим! Моим! Моим!..

Когда Алена уже не могла сопротивляться, а на удары только сжималась как маленький лесной зверек и тихо скулила, незнакомка наклонилась к ней и прошипела:

— А если ты не передумаешь — к колдуну пойду, изведу тебя, разумеешь?

—.

— Вот и хорошо, — сказала ревнивица и ушла.

Когда Алена смогла подняться на ноги, обидчицы и след простыл. Кое как доковыляв до дома и приведя себя в порядок перед кадкой с водой, Алена продолжила работы по дому. Сейчас, хоть все тело и болело, надо было идти за водой.

У колодца, избитая Алена встретила Варвару. Та с удивлением посмотрела на нее. А посмотреть было на что — все лицо в синяках и ссадинах, волосы растрепаны и выбиваются из под платка, несколько прядей вырваны и кожа покрыта коркой запекшейся крови. В деревне давно уже не случалось никаких драк с участим женщин — ибо Варвара держала всех в кулаке, а мужа, чтобы законно побить, у Алены пока еще не было.

— Что случилось, девочка?

Алена заплакала.

— Ты не реви, слезами горю не поможешь, ты рассказывай.

«… А напоследок извести меня порчей колдуна обещала.» — закончила свой рассказ Алена. Варвара задумалась. Она встречала эту женщину — она проходила мимо ее дома и спрашивала как найти семью Добромила. Не думая ничего плохого, она указала точно дом, а теперь об этом сильно жалела.

«Ну надо же — дурища какая. Избила до синяков, до крови — по Правде три гривны заплатить должна. Но вот, что делать с покладом?[15] Оберег ей нужен, надо к ведуну или к…? Точно! Как же я сразу не догадалась?! Вот же он! Спасибо тебе, Мара!»

— Так. Слушай меня внимательно, дочка. Ты дожидаешься отца своего и вы ступайте в соседнюю деревню — к боярскому тивуну.[16] За те побои положено тебе головное[17] — три гривны…

— Так откуда я знаю кто она? Кто ее найдет?

— Это не твоего ума — побои есть, если не найдут — то виру и головное заплатят из общинных.

— А с порчей что делать?

— А с порчей… С порчей…. Оберег тебе нужен. Нужно найти ведуна и попросить у него оберег. Вот в три гривны ты и уложишься…

— Да где ж его взять то, ведуна? Последний наш вон помер год уже как, а другого нету…

— Ну, можно тогда пойти помолиться с волхвом, дары принести богам нашим, заступникам.

— А где? Наша деревня так своего волхва и не прижила…

— Надо ехать туда, где они есть. Лучше всего, конечно — в Святоград.

— Так до него идти то столько! Я же до свадьбы не успею…

— Да. Святоград, — как бы не услышав слов Алены продолжала Варвара. — Там, где расположены Великие Семинарии. Великие Семинарии — в которые берут мужей и жен со всего мира, не глядя ни на возраст, ни на положение…Будь ты хоть беглый холоп — все равно, если тебя взяли, то отныне ты свободен и не подлежишь простому суду — только княжьему или божьему. Закончив которые становятся волхвами и служат богам нашим и детям их кто мечом, кто пером, кто дланью, кто животом своим…

— Хоть беглый холоп… — прошептала Алена.

— Да. Если возьмут, конечно. Но волхва можно найти и в любой крупной деревне, или городке. Я тебе не советую, — голосом выделила Варвара именно это слово, — ехать в Святоград, это далече, да и оттуда можно и не вернуться. К свадьбе. Надеюсь, ты меня правильно разумеешь?

— Да, — девушка твердо взглянула в глаза Варваре.

— Вот и ладненько. Пойдем, я тебя полечу малехо.

Глава 13 Здравомысл

Великокняжеский Детинец Суздальского кремля, Студень[18] года 1787 от обретения

— Княже, гость к тебе, — здоровенный русин ближней дружины, один из тех кто сегодня охранял покой князя, прервал его размышления.

Князь очнулся, оторвал свой взгляд от завораживающей пляски огненных лепестков в камине и сказал:

— Сюда его пошли, — и опять протянул руки к огню.

Великий князь Суздальский, Всеволод Ратимирович был уже не молод — уже сорок пять Перуновых Празднеств его меч пел песню огня.[19] Но годы не согнули его, не превратили в сгорбленного полубезумного старика, а только прибавили силы и мудрости — как могучий старый дуб, у которого уже есть сухие ветки, крепок был князь еще своим разумом и телом. Вот только мерзнуть стал он в последнее время все сильнее, оттого и горел очаг в его покоях постоянно.

— Здрав будь, княже, — легко поклонился гость.

— А! Здравомысл! И тебе по-здорову. Вернулся? Ну, садись, сбитня вон испей, с дороги, или что поболе хочешь? Сей же час принесут, кликну только.

— Благодарствую, княже, я уже поутреничал в яме.[20]

— Ну, тогда поведай мне, как съездил.

Здравомысл улыбнулся, и князь который раз удивился. «Сколько его знаю, а все равно чудно» — подумал князь. «Был Здравомысл огромный, богатырь прямо, легко гнул подковы и кочерги на спор завязывал двойным узлом, зато лицо имел — как у доброго дитя — чистое и безхитростное, в мир с него смотрели ясные васильковые глаза, а волосы его огромной пшеничной копной рассыпались по плечам — в бою хоть подшлемник не одевай. Девки просто разум теряли, когда его видели,» — продолжал рассматривать своего друга князь.

И все обманывались, глядя на внешность Здравомысла, потому что самое важное, за что Здравомысл был доверенным ближником князя была не медвежья сила, а ум и хитрость, которые, скорее подошли бы древнему старцу. От его замыслов, которые практически всегда исполнялись, скрипя зубами плакали от зависти (и не только от зависти) ромейские сенаторы, немецкие бароны, и северные ярлы, а осведомленные враги князя просыпались в хладном поту от одного только образа его и долго стояли у идолов, моля только о том, чтобы Здравомысл не обратил на них своего взора. Неосведомленные же враги засыпали сном вечным.

А что самое удивительное, было Здравомыслу всего двадцать шесть лет.

— Съездил я добро. С великим князем Владиславом Киевским виру ссудил, так что обид он на нас теперь не держит. По дороге заехал к друзьям своим, они много интересного про немцев поведали — опять там ратяться, ну и послухи всякие собрал, с подсылами своими встретился…

— Важное есть чего? — спросил князь.

— Да нет, все пока добро.

— А правда ли, что дочка князя Владислава, блудлива, аки кошка вешняя?

— Ха, — рассмеялся Здравомысл, — правда. Я таких рассказов наслушался, что впору и заалеть.

— А почто она еще не отдана? Разве никто ее не сватал?

— Да сватали ее, для сына великого князя Словенского, сам князь ездил, да что-то не договорились, даже я не знаю, почему. Поговорили князья с глазу на глаз, и отложили сватовство…

— А великая княжна Ольга гуляет пока?

— Ага, говорят, к примеру, что всю большую дружину батюшки своего уже испробовала.

— Ну да ладно. Слава богам, у меня сын уже взял себе жену… Тогда, Здравомысл, слушай. Опять у нас какие-то ссоры с Новгородом… Жалобщики пришли ко мне, говорят, разоряют деревни, люд черный в полон уводят. Вроде же мы с князем Новгородским договорили?

— Значит, опять кесарю ромейскому неймется. Ему мы аки кость в горле. Вот и мутит он купцов да людишек новгородских. А их, ты же знаешь, и мутить нечего. Они и так всегда готовы ближнего своего, да и дальнего тоже, добра нажитого лишить. Одно слово — тати. И князь там не такой всевластный, как у нас.

— Ну, полно тебе, подлащиваться. Моя власть ничто, по сравнение с тем же Владимиром. Займись этим.

— Ну хоть какое дело… — проворчал Здравомысл и прихлебнул из кубка принесенного холопом вина.

— Неча мне тут рожи корчить. Я знаю, ты любишь большие дела, но слава Богам, сейчас нету ничего большого. Так что, займись.

— Добро, — проворчал свое любимое словечко Здравомысл.

— Уже додумал, как?

— Да как обычно, Боги если разрешат. Кликнем рать, их вызовем, соберемся на поле каком, попируем, вина да меда выпьем… А доглядов ромейских беленой[21] накормим, что заратились страшно, что десять сотен воев и пять сотен лошадей потеряли каждый, что плач стоит по всей земле — пусть позлорадствует…

— Ты только смотри, чтобы в яви так не вышло. Десять лет прошло уже…

Князь намекал на битву, произошедшую десять лет назад между войском Словенска и Киева. Две пограничные деревни — одна платила дань великому княжеству Киевскому, другая — великому княжеству Словенскому, не поделили межу. Дело дошло до ссоры, в ход пошли дубины, потом луки и ножи, пролилась кровь. Ссора разрасталась, в конфликт включились два младших князя — один киевский, другой словенский, как потом задним числом выяснил Здравомысл, подогреваемые ромейскими подсылами. В итоге на спорном поле состоялась битва княжеских дружин, которая привела к полному истреблению обоих — двести отборных ратников погибли не от рук немцев, ромеев или кощунов, а своих братьев, говорящих на одном языке и молящихся одним богам. В ссору тогда ввязались уже более властные местные князья, пошло взаимное разорение, в эти местности потянулись татарские и ромейские скупщики добычи и торговцы полоном. Через некоторое время состоялась вторая битва, в которой уже погибло более тысячи человек — уже ощутимая потеря для великих княжеств.

Положение спасли подошедшие перед третьим сражением ближние с частью большей дружин великих князей во главе с обоим великими князьями. Спорщиков разделили, особо буйных отливали ледяной колодезной водой, самые буйные получали вызов и сложили свои буйные головы в поединках с ближниками[22] великих князей. Битва не состоялась, но до сих пор тянется череда схваток кровников с обеих сторон.

Результатом той ссоры стало заметное охлаждение в отношениях обоих государств, укрепление границы между ними — до этого она была весьма условной, падение на десятую часть доходов от торговли, и на пятую часть — доходов от приграничной области, потеря заметной части дружин окрестных князей, и как результат несколько налетов степняков в на стыке двух государств. Еще повезло, что свет не увидела кровь ни одного из ближников или семей великих князей, иначе война стала бы серьезной. Кстати, сватовство великого князя Словенского как раз должно было снять эту слишком медленно уходящую напряженность. Ромейских подсылов живьем взять не удалось, как не сокрушались приготовившие для них особые пытки великие князья…

— Не волнуйся княже, все будет добре.

Вдруг беседу прервал стук в дверь. Зашел опять тот же гридень.

— Княже, гонец к вам, скорый. Вести важные говорит принес.

— Давай его сюда.

Гридень вышел и вскоре в комнату вбежал гонец. Был он грязен, вонял лошадиным потом и еле — еле держался на ногах.

— Князь, злую весть я принес, не вели казнить.

— Говори, — разом посуровел князь.

— В Новгороде беда. Пришлые тати, безвестно откуда, разорили городок Дальние Заимки. Местный князь собрал все ополчение и дружину свою — пять сотен латников и десять сотен ополченцев бездоспешных и на ворога налетел, как коршун, отомстить за беды принесенные.

— И что.

— Разбили его, за пол лучины.[23]

— А князь?

— Сложил князь голову свою в той битве с ворогом подлым.

— О чем мне толкует великий князь Новгородский?

— Великий князь новгородский предлагает собрать на средину сеченя[24] большой хурал.

— Ужель все так серьезно? — пробормотал князь и посмотрел на Здравомысла, — любят тебя Боги, вот тебе великое дело.

— Да, княже, — подобрался Здравомысл.

— Иди, дело свое ты хорошо разумеешь. И гонца прихвати.

— Благодарствую, княже. Что ж, пойдем, — Здравомысл легко одной рукой поднял с пола одетого в кольчугу гонца, — расскажешь мне. Все.

Здравомысл привел гонца в свои покои. Покои впечатляли. Большую часть огромных покоев занимали гигантские полки, на которых громоздилось чудовищное количество различных записей — начиная от папирусных свитков Та-кемет[25] и заканчивая обычными берестяными грамотами. Но насладиться разглядыванием этих завалов, казалось, только и мечтавших об горячем угольке, гонцу не дали. Через одну свечу гонец уже не был рад, что они не на востоке — где часто за дурную весть снимали голову с плеч. То, как его замучил вопросами княжий ближник, большинство которых вроде совершенно не относилось к случившемуся, было не на много легче. Наконец гонец был отпущен восвояси и выполз из комнаты, а ее хозяин надолго задумался, бездумно сгибая и разгибая в руках толстый железный прут. Потом, явно что-то решив, он вышел из комнаты и отправился во двор.

Во дворе детинца все было совершенно обычно. У конюшни холопы чистили лошадей и задавали другим корма. В углу, на сеновале совсем уж древний воин, весь посеченный что-то рассказывал новикам младшей дружины. Совсем маленькие дети, которым даже штанов не полагалось — только в длинной до пят рубахе прибирали замощенный камнем двор, а еще один внимательно осматривал каждый камень — не требуется ли чинить мостовую. В другом углу незнакомый волхв, Перуна похоже, что-то показывал уже опытным воям — вскоре оттуда раздался высокий звон железа. Здравомысл даже дернулся от зависти, так ему захотелось отведать мастерства новичка. Среди этих волхвов иногда встречались такие, что даже ему было трудновато справиться. Быстро справиться…

«Эх — совсем я в эти папирусы — бересты закопался. Скоро мхом порасту и меча поднять не смогу. И делами занимаюсь такими, что и тать побрезгует, не то, что боярин. Надо бы мечами позвенеть. Но это потом, дело княжье вперед» — подумал Здравомысл.

— Хитрец! — заорал он, — Ты где. Поди сюда.

Кремлевский тиун выскочил из какой-то щели и склонился в угодливом поклоне.

— Да, боярин. Почем звал меня?

— Петька не помер еще?

— Который Петр? Петр Ромей или Петр Щука? Али другой какой?

— Петр Пришлый.

— Да вроде живой был. Старый совсем, а все к богам боится отойти — у дочери своей в деревне живет, баклуши бьет да внукам сказки чудные сказывает.

— Позови его. Сюда.

— Как велите, боярин. Значит, в следующем месяце поедет за дровами обоз, его и захватит.

— Ты меня не разумеешь? Сей же момент отправь верховых с заводными, и чтобы завтра же он был здесь.

— Как угодно боярин. Эй, Прошка, — не сходя с места, только повернувшись в сторону, закричал тиун, — возьми из конюшни себе коника, да дуй в деревню Большие Лещи. Знаешь где это?

— Как не знать? Знаю, барин, — отозвался конюшенный холоп.

— Вот лети туда и привези оттуда старика Петра по кличке Пришлый. Запомнил?

— Не запамятую, барин.

— Заводных не бери — вот тебе, — Хитрец вытащил из под одежды и снял с шеи цепочку, на которой висели круглые желтые монеты, с дыркой посередине. Он отобрал из них две поменьше размером и с тяжелым вздохом кинул их холопу. — Вот, купишь подорожную на ближайшем яме, на себя и на старика.

— Понял, барин, — со сноровкой подхватил монеты холоп и улыбнулся.

— Полмонеты — привезешь обратно, ведь на старика ямская подстава тока к нам, — видя его радость добавил тиун.

— Понял, барин, — посмурнел холоп и побежал на конюшню.

— Вот, шельмец! Думал я забуду. Вот все сделано боярин, завтра привезут твоего Петьку.

— А кто из купцов суздальских в городе?

— Да много их, наш город купцами всему миру славен, не меньше новгородских. А какой товар нужен, боярин? Ты мне скажи, я задешево куплю.

— Уж не хочешь ли ты молвить, что я сторговать не смогу? Али обманут меня? — в приторном гневе нахмурил брови Здравомысл.

— Да как можно, боярин, — непритворно испугался тиун.

— Ну так говори. Мне нужен купец, что победнее, но не коробейник уж совсем. И чтобы честным был.

— Да где же вы, боярин купца честного видели? Они же тати первые, так и норовят мужа честного обмануть. Вот, давече на рынке, меня на пять гривен раздели, басурмане окоянные, а еще…

— Помолчи, устал слушать твою трескотню. Так кто же?

— Есть Горазд Жданович — только того дня по льду свой поезд[26] пригнал с товаром — рухлядь с севера привез. Жировит Лис — этот, наоборот на следующий день уезжать собирается, Чеслав Лошак есть, но у него товар еще не продан — он лошадей степных табун пригнал. Сказывали, пока не продаст за должную цену, клялся, с места не сойдет. Еще есть…

— Хватит. Что за товар у Лиса?

— Да разности всякие, того немножко, сего чуть-чуть. Он не великий купчина, так скорее коробейник большой.

— А где он встал?

— Да за черной слободой. Жадный он — говорит чернь угольную и смыть в бане можно, а гривна лишняя не бывает.

— Жадный, говоришь… Это добро, что жадный, с жадным проще, — задумчиво пробормотал боярин. — Пошел вон.

— Как угодно будет, боярин, — с облегчением вздохнул Хитрец, развернуляся и быстрым шагом пошел к терему.

— Стой. — от окрика Здравомысла тиун замер. — Верни, не позорься.

— О чем ты, боярин — Хитрец повернулся своим честным, выражающим полнейшее недоумение лицом.

— Не далее как день тому назад ты просил у князя ежемесячную долю виры, на обиход кремля, али не так?

— Так боярин.

— Ты плакал, что деньги все вышли?

— Так боярин. Все вышли. И на дрова, и на уголь, и на мишуру всякую, одного пергамента на сколько закупили для тебя, боярин. А еще…

— Постой. Значит гривны все вышли?

— Вышли.

— Ничего не осталось? — продолжал изгаляться боярин.

— Ни ломаной чешуйки,[27] боярин.

— И князь тебе выдал ведь?

— Конечно, выдал. Я князя не обманываю, как можно, — с честным выражением лица ответил тиун.

— И сколько он выдал? — участливо спросил Здравомысл.

— Двадцать гривен золотых, вот я их с собой ношу — как ярмо, чтобы не пропали, показать могу, — ответил Хитрец.

— Ну, покажи.

— З… зачем? — сразу стал заикаться тиун, и глаза забегали как у воришки.

— А затем, что на той гривне я насчитал двадцать две монеты. Хочешь, сочтем вместе? Коли ошибся я, то я тебе эти две золотых гривны в качестве виры за навет отдам, а коли нет…. - улыбнулся боярин.

— Не губи, князь. Я все отдам. Чернобог попутал, — тиун побелел, упал на колени и взмолился.

— Ну вот, видишь. Так бы сразу. Еще раз замечу, поедешь тиуном в деревню из трех домов на границу с немчурой. После разговоров с заплечных дел мастерами…

— Князь, Богами нашими клянусь — никогда боле…

«Где же взять тиунов, которые воровать не будут? Кого не возьми — все воруют. И плетьми их, батогами и прутьями ивовыми лечили, а все равно тащат. Этот еще не так споро, как другие — может уже наворовал? Выгнать? Взять нового? Этот еще добрый — вон — каждого по именам помнит, где, кто, чего, какой… Не, не надо гнать этого» — раздумывал он.

Оставив тиуна бормотать клятвы одна другой строже, Здравомысл пошел по направлению к сражающимся. Пойманный воришка поднял ему настроение. И не потому, что две гривны такие уж большие деньги для князя, хотя простой чернец на такие деньги мог отстроиться и целое хозяйство завести, и не потому, что вывел татя на явь и запугал его до полусмерти, а просто потому, что еще одно подтверждение тому, что он на своем месте. «Кто еще сможет у князя делать то, что я делаю? У меня лучше всех получается, хоть я и не волхв дел черных… Ну все рано — позвенеть сталью надо,» — продолжал раздумывать боярин.

— Эй, — крикнул он в сторону новиков, которые сразу же вскочили. — Бронь мою, булат мой несите. Посмотрим, что за волхв. Не позорит ли он Перуна? — это он уже с намеком проговорил в сторону прекратившегося поединка.

Волхв, не молодой и не старый — муж в самом расцвете сил, спокойно посмотрел на Здравомысла и, улыбнувшись, сказал:

— Перун видит все, дитя.

Стоящие вокруг гридни загудели — обозвать боярина, водившего в бой дружину словом, каким называют только взятых на обучение в Святоград несмышленышей не оскорбление. Волхв был прав — Здравомысл не имел оберега волхва и действительно был «дитя». Другое дело, что это «дитя» в схватке победило бы и воя Перуна, или даже избранника Перуна. На самом же деле, это был просто достойный ответ неизвестному боярину. Уверенность и легкая подначка волхва понравилась Здравомыслу. «Ишь ты, «дитя». А то не слышал он, кто я. Спокойный и уверенный. Сильный. Схватка будет интересна. Давно я не встречал достойного противника» — подумал княжий ближник.

— Так давай же потешим его схваткой нашей, — ответил боярин, что означало: «вызов принят».

«А купец подождет — куда он денется».

Схватка была очень интересная, и Перун явно возрадовался, глядя на своих детей. Невысокого роста волхв брал не силой, хотя она тоже имелась, пусть и не такая, как у боярина, а удивительной гибкостью, скоростью, точностью и неожиданностью ударов. Любимым оружием Здравомысла была рогатина — для конного боя и двуручный меч для пешего, «Дружок», как он ласково его называл, но сражались они оба на саблях, которой боярин владел слабее. Относительно. Во время боя княжий ближник не раз себя похвалил за то, что проявил, как ему казалось, снисхождение, и не вышел против волхва с двуручником тогда бой бы кончился за считанные доли. Даже медвежья сила Здравомысла и даваемая ею возможность крутить «Дружком» как одноручным мечом не спасла бы от поражения.

Сабля в руках волхва пела. Не визжала разрезаемым воздухом, не свистела как пущенная стрела или гудела тетива лука — а именно пела. Взмахов и отдельных ударов различить было невозможно, направление ударов приходилось даже не угадывать головой, а просто отбивать на уровне памяти рук — спас в начале боя от поражения только опыт и прочная кольчуга.

Первый же пропущенный удар — который вроде сначала был нацелен в голову, а потом изменил направление чтобы порезать ногу ниже кольчуги — но это Здравомысл угадал, неожиданно оказался с третьим покладом и попал в правый бок. Удар оказался очень неприятным. Там, на боку, кольчуга была усилена зерцалом, специально против таких ударов, но сабля скользнула снизу вверх, с такой огромной скоростью и силой, что так же легко, как путник у костра срезает ножом с готовящейся туши прожаренные куски, срезала это зерцало и распороло кольчугу. Но так как удар таким образом получился вдоль тела и изменить направление сабля уже не могла, тело задето не было.

Здравомысл спиной назад, легко как кот, отскочил от волхва и, убедившись что расстояние позволяет, бросил взгляд на свой бок.

— О! — вздохнул он. — Неплохо, — похвалил волхва.

Волхв тратить дыхание на разговор совершенно правильно не стал, а только улыбнулся, кивнул и бросился вперед — сабля запела опять. Но теперь Здравомысл был полностью сосредоточен на бое и не делал поблажек, которые еще допускал в начале боя. Противник оказался опытным и нахрапом такого взять не удалось бы, поэтому Здравомысл решил спрятаться, отстояться в глухой обороне. Таким образом и противник себя гораздо сильнее изматывает — на что в данном случае нельзя было надеяться — противник не новик и руки на десятом ударе как у неопытного война, нерачительно растратившего силу, не повиснут, и самое главное, можно узнать стиль противника, понять, подстроиться, врасти в него и поймать его. Но у такой тактики есть и минус — стоя в обороне не выиграть боя, и самое важное, ты отдаешь инициативу противнику — он делает с тобой, что хочет.

Спустя несколько мигов Здравомысл понял тактику противника. Волхв явно решил повторить такой удачно получившийся удар. «Если пропустить еще один такой удар,» — подумал боярин, — «в то же самое место, то молиться за мое воздоровление придется всей моей дружине, и то — могут не отмолить. Но рискну. Бок я, конечно, прикрою, потом, но покажу ему дырку в обороне.» Волхв на приманку купился и начал проводить еще раз ту самую связку. Но теперь она шла полностью по задумке боярина и он контролировал каждое движение противника. Когда удар первый раз сменил свое направление боярин нанес несильный, но быстрый и точный удар плашмя кончиком своей сабли по сабле противника, просто слегка толкнул ее. Волхв естественно этого не ожидал и не смог вывести саблю на нужную траекторию, и на миг открыл правую руку. По этой руке и нанес удар боярин. Но волхв, за мгновение до удара почувствовал что произойдет, и успел согнуть правую ногу, туловище пошло чуть вниз и удар пришелся на прикрытую кольчужным рукавом часть плеча. Но удар был такой силы, что все равно разрубил несколько звеньев кольчуги и нанес очень неприятный порез. Из под кольчуги показалась кровь, которая медленно стала падать на землю.

Теперь для Зравомысла все стало хорошо — можно спокойно ждать, когда противник ослабеет и легко выиграть поединок. Он даже опять осткочил и вопросительно глянул на волхва — «все?», но волхв только покачал головой и бросился в атаку. Спустя несколько ударов он вынужден был взяться за рукоять обеими руками, и вот тут уже чуть расслабившийся боярин допустил ошибку. Волхв замахнулся и ударил по подставленному для парирования клинку противника. Боярин после этого продолжал следить за правой рукой волхва, вот локоть ушел в сторону как при подготовке к замаху, вот собственно замах — но сабли в правой руке уже не было! Одновременно с этим боярин почувствовал резкую боль в левой, стоявшей вперед ноге. Противник, переложив при замахе рукоятку из правой руки в левую после блока ложно начал замахиваться безоружной рукой, а левой просто провел по открытой левой ноге.

Здравомысл повторил свой любимый отскок назад для разрыва дистанции и чуть не упал. Рана ноги была серьезная, чем оказалось на первый взгляд. Кровь с нее бежала не медленнее, чем с руки волхва, а может и больше.

Теперь пришла очередь волхва вопросительно посмотреть на боярина, но боярин тоже ответил отрицательным махом головы. Волхв пожал плечами и бросился в атаку. Теперь ситуация была не в пользу Здравомысла. Во-первых, волхв сражался левой рукой, что было непривычно и неудобно. Во-вторых он начал очень искусно играть дистанцией, что заставляло боярина постоянно двигаться, а из раненой ноги все быстрее от этого текла кровь. Понимая, что скоро истечет кровью и будет вынужден сдаться, он кинулся в атаку.

Волхву пришлось нелегко. Княжий ближник взвинтил скорость боя, заставляя волхва уйти в глухую оборону и не задумываться о нападении. Но силы иссякали, и развязка наступила быстро.

Волхв перехватил саблю опять обеими руками, и взвился в прыжке. Боярин приготовился встретить его сверху, приподнял руку с саблей в защите, одновременно следя за обеими руками противника. Потом события пошли с такой скоростью, что никто не смог бы различить и движения. Волхв перехватил саблю в правую руку, наполовину замахнулся, боярин чуть сдвинул саблю для парирования, потом каким то образом вместо прыжка вверх волхв наоборот буквально размазался по земле, отпустил саблю, и повел правой рукой в сторону, а левой подхватил не успевшую даже на пядь упасть саблю и двинул ее вертикально вверх. Сабля как салазки по льду проехалась по кольчуге боярина, заползла под свисающую со шлема кольчужную бармицу, по дороге до крови оцарапав кадык, и уткнулась снизу под подбородок замершего боярина.

— Я победил, — тихо прохрипел волхв.

— Ну не совсем, глянь вниз — ответил Здравомысл

Волхв опустил взгляд вниз и усмехнулся. Сабля противника, зажатая в полностью опущенной руке, каким-то образом попала под кольчужную юбку и сейчас кончиком прижималась внутренней части бедра волхва, именно там, где проходила бедренная жила — одно легкое движение саблей… Рана смертельная.

Оба противника посмотрели друг на друга и улыбнулись. Потом аккуратно убрали сабли и обнялись.

— Вот потешил ты меня, друже! — перекрикивая поднявшийся восторженный гул смотревших за поединком гридней сказал боярин. — Звать тебя как?

— Мстиславом в Святограде при посвящении нарекли.

— В дружину мою пойдешь, Мстислав?

— Пойду, воевода.

— Эй там, — крикнул Здравомысл, — квасу несите, бронь снимайте с нас, не видите — притомились мы.

— Боярин, — заметил один из гридней, — лекаря бы позвать, а то рудой истечете.

— Лекаря княжего зови, князь обиду на меня не затаит за это. Пусть нас полечит.

— Извини, воевода, я лучше помолюсь, — ответил волхв. — Потешили мы удалью своей Богов наших, мниться мне, помолюсь — залечат они раны мои.

— Ну, как знаешь. Коли что, то лекаря зови, не робей — ты теперь в моей дружине, а мне робкие не нужны, — засмеялся боярин. — А да… Эй, Тиун! — крикнул он.

— Да, милостивиц мой, тута я, — опять как из под земли вырос Хитрец.

— Жировита Лиса пригласи к вечеру ко мне, авось оклемаюсь к тому.

Так что добраться до купца, а точнее, купцу добраться до Здравомысла, получилось только поздно вечером.

Глава 14 Петр Пришлый

Подорожный ям, Великое Княжество Новгородское, Студень[28] года 1787 от обретения

…«Эх, и что же неймется все этим барям?» — такой была первая посетившая Петра Пришлого, как его здесь называли, мысль.

— Сам боярин Здравомысл кличет тебя, смерд, — повторил холоп из великокняжеского кремля согнувшемуся от годов старику. — Вставай, облачайся, оружайся — и поехали, лошади ждут.

— Ну раз сам боярин Здравомысл, то поеду.

— Не дерзи, смерд.

— А ты пасть то свою не разевай, холоп, — разогнулся старик, и перед холопом предстал уже старый — но еще крепкий дед.

Такие дедки играючи могут и волка на нож в лесу взять, и молодой коробейник на лесной дороге с ним добром поделиться без слов, если попросит. В узловатых, высушенных годами руках еще полно силы, как крепок хорошо выдержанный дуб, а в глазах нет и следа старческой усталости. А взгляд такой, что гонец даже отшатнулся. Но вот дед прикрыл глаза и наваждение схлынуло.

— Я чай, свободный, холоп, и по первому слову не обязан как дрессированный медведь у скомороха под дудочку прыгать. Хочу — поеду, хочу — не поеду. Небось тебя, холоп, — дед еще раз подчеркнул подневольное положение гонца, — коли без меня вернешься, плетьми одарят. А вот, пожалуй, я не поеду….

— Прости меня, Петр Пришлый, совсем дорога разум мой помутила, отбил на лошади все… Поехали, прошу тебя.

— То-то и я думаю, что ты седлом своим думаешь…Значит надо ехать?

— Да, дед, надо ехать. Боярин, чай, за зря звать не будет…

— Ну раз надо — то поеду. Эй, Марфа, — на крик из-за печки выглянула старуха, — бронь мою доставай, да одежду самую богатую — чай не в кабак, к князю еду.

— Ой, и куда же ты, старый, собрался на ночь глядя. На кого ты меня, бедную, оставляешь, — запричитала Марфа.

— Марфута! — прикрикнул дед, — делай что тебе муж говорит!

— Ой, горе то какое. И кому ты в броне то понадобился… Неужто перевелись вои на Роси, коль почти уж из домовины стариков вытаскивают…

— Марфа!

— Все, все… Уже несу, — в темноте дома послышались какие-то трески, звуки движения чего-то тяжелого и на свет свечи стали как морок появляться вещи. Дорогая шелковая одежда, хоть не по сезону, но зато богатая, новый овчинный тулуп, и, наконец, двумя руками старуха притащила небольшой сверток, который с тихим звяканьем упал рядом с ногой деда.

— Поддоспешник неси, — добавил дед и развернул сверток.

Холоп ахнул. В пламене свечи тускло блеснула кольчуга — но какая! Мелкие — кончик ножа не просунешь, вороненые звенья, не поддающиеся рже, со сварными совершенно не заметными стыками; на каждом кольце было выбито мелкими буквами «Перун», посеребренные зерцала, прикрывающие грудь и бока… Такая кольчуга могла появиться и из сундука знатного боярина или богатого купца.

— Отколь у тебя она, — сглотнул и уже уважительно посмотрел на деда холоп.

— Оценил? По нраву?

— Да, — опять сглотнул холоп. — Такая бронь стоит три моих закупа, не менее.

— Более, — усмехнулся смерд. — Еще прошлый князь, отец нынешнего, меня одарил. Очень я ему сподмог в одном деле.

— Каком?

— То не твое дело, — отрезал воспоминания Петр и начал споро одеваться. Через лучину он уже снял со стены топор, который не производил впечатление плотницкого инструмента, засунул в оба рукава по кистеню, одел шапку и меховой тулуп, которым и прикрыл великолепие своей брони. — Я готов, поехали.

На следующее утро, после сумасшедшей ночной скачке с заменой лошадей в подорожном яме, Петр оказался в Суздале. Боярин сразу принять его не смог — велел через посыльного придти к вечеру. Как бывшего княжьего дружинника деда попарили в бане, накормили, напоили, и до вечера он спокойно проспал на печи в одном из рядом стоящих с каменными княжескими палатами деревянных домов. Вечером его разбудили и вызвали к боярину Здравомыслу.

— Здрав будь боярин, — поклонился при входе в боярскую горницу Петр.

— И тебе многих лет. Сидай, — боярин кивнул на кресло немецкой работы — с мягким кожаным седалищем.

— Вот ведь, забава какая, — еще раз указал на кресло боярин, — сами немытые, головы дубовые, богам праведным не моляться, кощуны сплошные, — а какую мебель делают…

— Ты прости меня, боярин, да только стар я уже стал.

— Да какой же ты старик? Вон бронь вдеть смог, топор за поясом — значит муж еще. Девок поди по сеновалам мнешь, — засмеялся боярин.

— Благодарствую на добром слове, боярин, — усмехнулся Петр, — да стар я уже стал…. Не думаю я, что кликать меня так споро ты стал бы, похвалы ради.

— И то верно, и что же ты разумеешь?

— Стар я уже, боярин, а потому — ведаю: сам мне все расскажешь.

— Хитер и умен. Ну вот поэтому ты мне и нужен. Придется кое-куда съездить, проведать кое-что.

— Стар я уже…

— А что, старику уже серебро не нужно? Али детям-внукам-правнукам твоим?

— Ну как же, серебро оно всегда нужно. А много?

— Довольно. И, я так разумею, что это ты мне серебра бы заплатил, коли узнал что я тебе скажу, — хитро улыбнулся Здравомысл.

— И что же это? — после паузы в разговоре осторожно спросил дед.

— Видимо, родичи твои появились.

— Ты же знаешь, боярин, что всех моих родичей лихоманка унесла.

— Знаю, а также я знаю, что за лихоманка тебя сюда принесла. Князь мне как-то поведал твою сказку.

— Ну тогда, тем более, ты ведаешь боярин, — подобрался Петр, — что все мои родичи остались там?

— Ну а теперь они тут.

— Это как же? Ведь мне волхвы ваши сказали, что боги запечатали ту дверцу? Али кто печать сорвал?

— Да нет, та печать крепка, как и вера наша. Другую дверцу отыскал кто-то. И, видать, твои это сродственники. Речь нашу разумеют, видом похожи…

— А что еще знаешь, скажи княже, не томи!

— Не князь я, боярин. А что еще — не знаю я толком ничего. Все как колдовским мороком покрыто. Вот ты поедешь и выведаешь все.

— Я поеду, боярин! Живот положу — а выведаю. Да вот только тяжко мне будет, одному то…

— А я тебя одного и не пошлю, мне знания нужны, а не гибель твоя. Послухи говорят, что заратились уже наши и твои. Город какой разорили. А коли заратились — так и полон и дуван есть. Коли ты правду сказывал про жизнь вашу, то не к чему добыча взятая им. Поедешь ты личиной купца, покупать добычу. Заодно, если люд есть в полоне, выкупишь. Еще вроде тебя никто не опередил, так что ты будешь первым и тебя примут как гостя богатого. Купец с тобой поедет, а ты при нем — как бы отец старый, не доверяющий сыну вести дела пока — это я уже договорил. Вот тебе, — боярин бросил Петру тяжелый кошелек, — злато и серебро. Это точно всем нужно. Ну а пока торгуешь — то вызнаешь все. Кто, сколько, зачем, оружены чем, а самое важное — где окошко то, сквозь которое твои к нам пролезли.

— Твои слова, боярин, выполню. Только ошибаешься ты.

— ?

— Не мои это уже давно, уже больше шестидесяти лет как не мои. Здесь дети мои, внуки. Здесь я кровь проливал землю защищая, здесь я похоронен буду.

— Добро. Разгадал ты загадку мою. Так вот — найди то оконце, из которого к нам погань всякая лезет. Вот еще тебе, — Здравомысл порылся в своем кошеле и достал оттуда небольшую золотую пластинку на тонкой цепочке. — Знаешь что это?

— Знаю, боярин, да только редко видел, да и то медные.

— Это пайза — знак того, что ты дело делаешь княжье. От того, какого металла она, зависит и важность и твои права. С этой, золотой пайзой, ты можешь практически все. Любой княжий человек обязан тебе оказать любую помощь. В других Росских княжествах она может меньше — не любою помощь, но все равно, пригодиться. Не потеряй ее, их всего три — я тебе отдал свою — очень серьезно проговорил Здравомысл.

— Благодарствую, боярин. Только цепочку ты забери, я пайзу подошью в подол нательной рубахи, так оно надежнее будет, чем как обрег на шее.

— Еще дам я тебе воина сильного, не далее как вчера он меня в сабельном бою одолел. Ему доверяй как себе, если что — он тебя выручит и вытащит. И еще — одарил бы ты меня сверх меры, если бы вещуна с собой привез.

— Стало быть языка, боярин, требуешь взять. Сделаю, что в силах будет.

— Вот и добро, — боярин встал, подошел к двери и крикнул. — Эй, купца зовите.

Вскоре на пороге светелки появился тучный, разодетый купец.

— Здрав будь, боярин!

— Вот, Жировит Лис, это и есть твой отец…

Наступило морозное утро. На подорожном яме в пяти днях пути на север от Великого Новгорода начал собираться санный обоз. Забегали младшие, важно вышагивали и покрикивали на них приказчики. Вот из дверей трактира во двор вышел разодетый в дорогую шубу купец, наметанным взглядом окинул сборы, прикрикнул для порядка и вернулся в дом. Через пару лучин он вышел в сопровождение старика, которого уважительно называл «батюшка», и которого со всем почтением усадил в изукрашенные, заваленные мягкой рухлядью сани. Через еще пару лучин, расплатившись серебром за постой с довольным трактирщиком, поезд покинул ям. Хорошо отдохнувшие за ночь в тепле лошади легко несли сани по заснеженному льду реки, поднимая за собой тучу снежной пыли. Сидящий в богатых санях старик позвал своего более молодого сына.

— Эй, Жировит, скоро следующий ям?

— Да как раз к вечеру будем, батюшка.

— Заговариваешься? Даже когда никто не слышит — все равно меня так называешь? Это хорошо.

— Князь зело требовал, — ответил купец.

— Ну и ладно.

В санях стало тихо, только стучали копыта лошадей и скрипел под полозьями снег. Вот из-за облаков выглянуло солнце и вокруг все заблестело и засеребрилось. Сидящий рядом Жировит чертыхнулся и натянул шапку посильнее на глаза, Петр же просто их закрыл, и, поудобнее устроившись в непривычно теплой для него бобровой шубе, погрузился в воспоминания.

О его приключениях можно было бы написать отдельную книгу. Родился Петр Луков в небольшой, каких много по всей Руси, деревушке Ерахтур, под Пензой, в семье крестьянина в 1925 году. Отец его, инвалид Империалистической, умер вскоре после рождения сына. Мать умерла в 33-ем, и самый младший из семьи Луковых подался в беспризорники. В 33-ем ситуация с беспризорностью в стране была не такой, как в двадцатых и, пробегав по Пензе всего два месяца, Петра отловили и отправили в третью трудовую коммуну им. Ленина. Не смотря на тяжелую, зачастую впроголодь, жизнь, мальчик рос крупным, поэтому при записи в детдом он накинул себе пару лет.

После детдома Петр, очарованный приезжавшими к ним ветеранами и военнослужащими, а так же весьма их зажиточным, по сравнению с остальной массой народа, видом, пошел в армию с твердым желанием остаться там на долго. 22 июня 1941 года 18 летний (по документам) младший сержант Петр Луков встретил в дороге, идущей в сторону западной границы СССР, а именно печально известного потом Белостокского выступа, недоезжая до города Лида. Рота, в которой служил Петр, находилась в составе подразделений 21 стрелкового корпуса.

Потом все вспоминалось как страшный сон, после которого так хотелось проснуться, а не получалось. О начале войны им сообщили рано утром 23 июня, и политрук прочел речь о том, что победоносными шагами наша армия идет по чужой территории и что вскоре мы будем с братским немецким народом, освободившимся от ига фашиствующих капиталистов праздновать победу в Берлине. А потом был кошмар. Сначала их батальон попал под атаку немецких пикирующих бомбардировщиков, а потом, наполовину уничтоженные, испуганные и необстрелянные части попали под атаку немецкой мотопехоты на мотоциклах и бронетранспортерах и легких танков.

Их спас лес. Остатки батальона — всего удалось собрать около роты, много раненых, в отсутствии приказов и связи, решили отсидеться в обороне и подождать наступающих сил. Но разведчики, в число которых входил и Петр приносил неутешительные новости. По дороге, на восток нескончаемым потоком шли войска со свастикой на бортах танков и грузовиков, а на западе уже все реже и реже были слышны залпы орудий — все это порождало очень неутешительные мысли. 27 июня капитан, взявший командование на себя, решил пробираться на восток, к своим. Десять дней они незамеченные шли через лес, пересекая открытые пространства по ночам.

Но 7 июля удача закончилась, и днем они напоролись на фашистский стрелковый взвод. В скоротечном бою их удалось уничтожить, даже взять несколько трофеев, но было тяжело ранено два человека и трое убитых. Раненых, кончено, не бросили, но темп продвижения еще более замедлился, тем более то округу наводнили немецкие части, а на востоке гремела канонада — они подходили к линии фронта. На следующий день они вступили в бой уже с полнокровной ротой. Два часа они вели почти равноценный бой, тем более что фрицы особо в атаку не лезли. На третьем часу они поняли, почему именно — окопавшиеся немцы навели на них фронтовую авиацию и отступающим предстояло пережить еще один авианалет. Два штурмовика сваливались на крыло и с леденящим кровь воем пикировали на позицию советских солдат. А сразу после это фашисты пошли в атаку.

Обратно в лес, в западном направлении, вернулось всего лишь чуть больше отделения.

Всю ночь они двигались на север, уходя от преследования, а на утро устроили привал в каком-то овраге. Как это часто бывает при преследовании, погоня, в составе двух отделений, обогнала дичь и вышла к какой-то деревушке. Советские солдаты, решили пойти по следам фашистских, чтобы в удачный момент попробовать расправиться с захватчиками. Никто из них не знал, что еще ночью оба отряда, ничего не заметив, прошли через место такого типа, которое через 60 лет назовут «Объект Аномалия».

Днем отряд фрицев вышел к небольшой деревушке и занялся тем, чем всю историю мира занимаются цивилизованные европейцы, придя на Русь — а именно грабежом, убийствами и насилием. Для начала они долго искали в деревне коммунистов и евреев, не найдя — за укрывательство расстреляли старосту и его семью. Потом согнали всех стариков в одну избу и сожгли их там заживо. Затем споро стали искать по домам ценности и насиловать женщин.

Наблюдавший все, что даже сейчас кое-кто называет «спасением советских народов от большевизма» и «принесением европейской цивилизации», оставшийся старшим, не считая раненого и без сознания ротного комиссара, Петр ели-ели сдерживал своих, трещавших зубами от ненависти, бойцов. Одного даже пришлось оглушить ударом пистолета по затылку, которому показалось, что это его деревня.

— Мы убьем их ночью, в лесу. А сейчас — нам не справиться, — сказал Петр.

Однако до вечера произошло еще кое-что. Внезапно, несмотря даже на выставленных по уставу часовых, из-за того конца деревушки выскочил диковинный конный отряд — сабель двадцать. Пять фашистов, находившиеся на улице, мгновенно оказались порублены на куски. Но из окон домов фрицы открыли автоматно-винтовочный огонь, и большинство бойцов отряда вылетели из седел навсегда. В живых остался только их командир, который стоял на площади и ждал своего последнего боя с оголенной саблей. Ему из винтовки прострелили ногу, а когда он даже полусидя пытался отмахиваться саблей — еще и руку, и уволокли в избу — допрашивать. Неясно, что стало известно после его допроса, но фрицы решили остановиться на ночевку в деревне.

Ночью Петр, вместе с еще одним солдатом тихонько сняли сразу после смены полусонного, разомлевшего от перепития крепкого деревенского самогона, часового и отволокли его в лес. В результате быстрого и далеко не нежного допроса, хорошо что один из солдат немного знал немецкий, выяснилось следующее. Фрицы остановились в деревне по нескольким причинам. Во-первых — они не смогли связаться по рации с своим командованием (как бойцы порадовались — хваленое немецкое качество оказалось на поверку совсем не таким), во-вторых — пленник долго молчал, а когда его разговорили — то смогли добиться от него только слов о каком-то князе, который их всех покарает, ну в третьих — естественно, очень удобное и комфортное место для ночевки. Деревню фрицы решили запалить утром и двинуться дальше на восток.

Утвердительно кивнув бойцу, которого утром ему пришлось оглушить, и выслушав за спиной сдавленный затихший хрип «языка», Луков приказал выдвигаться к деревне. Они успели снять еще троих часовых очистить от убийц две избы и заодно освободили пленника, когда появилось обещанное пленником воинство. Именно воинство, а не войско, как будто сошедшее с картины Сергея Эйзенштейна,[29] которую так любили все в его полку. Оставшиеся захваченные фашистами 3 дома были мгновенно взяты штурмом, а фрицы — в плен.

После некоторых осторожных объяснений и понимания ситуации лично возглавлявшего воинство Великого князя Суздальского все очень быстро решилось в пользу советских солдат. На следующий день состоялся суд над пленными фрицами в результате которого их приговорили к «души долгой муке». Любопытствующим солдатам, желающим принять непосредственно участие в «муке души» фрицев, показали что это такое. Живых и мертвых фашистов отвезли к ближайшему болоту и живых и мертвых побросали в топь. Сначала, солдаты отнеслись с советской долей скептиса (Бога нет, душа — поповские байки, тем более что в основном все солдаты были молодые) к словам о «долгой муке душ, без тризны погребенных», но потом, лет через десять посещая своих бывших сослуживцев, Петру рассказали о призраках, обитающих на болоте и воющих по ночам. А каждого прохожего они умоляют о прощении.

Часть солдат, большинство бывшие крестьяне, осталось в той самой деревни, быстро осело и превратилось в обычных черных людей, чему они были очень рады. Часть пошло в дружину князя и сложило головы в походах. Петр тоже пошел в дружину, но благодаря своим личным качествам ему посчастливилось оказаться у князя в качестве лично посланника. Вернуться назад им не разрешили.

Самой смешной оказалась история комиссара. Комиссар у них был еще молодой, хоть и старше их. И был он настоящим человеком — не из стукачей, не трус, отправляющий солдат на убой ради красного словца или круглой даты, в общем — не из той породы, которой на войне в бою, бывало, свои аккуратно стреляли в спину. Живой плакат — «Военный комиссар — отец и душа своей части». Когда же он очнулся среди живых князей, бояр и господ он не стал скрывать свои взгляды. Он добился разговора с Великим Князем и шел туда с видом смертника. Князь его внимательно выслушал, а наговорил комиссар много едких и колючих слов, и отложил свое решение вопроса на время, поместив комиссара под стражу. Далее он взял комиссара с собой в Святоград, где комиссара выслушали высшие волхвы. Они долго совещались, как со смехом потом рассказывал комиссар, он думал — «какой смерти лютой его предать», но решение оказалось настолько парадоксальным, что он первое время ходил как мешком по голове стукнутый. А решение было такое — «дело новое, неизведанное — может, что и получиться, пусть покажет себя», и поставили комиссара старостой в самую-самую бедную деревню, где дома даже по-черному топились — «раз ты так любишь бедняков». Лет пять назад Петр был на тризне и комиссара — свою смерть он встретил в кругу детей, внуков и правнуков в самой богатой деревни волости, которую даже называть стали «Комиссарово». А то, что добиться этого он смог, отступив от заветов Маркса и Энгельса, и больше полагаясь на живой ум и сметку история его простит.

Интересна и история оконца, через которое они попали в этот мир. По их следам в первый же день прошли опытные охотники и волхв-чувствующий, нашли ход и замолили его, запечатав печатью Божьей. Опять же сначала, приняв это как шутку слепо верующих людей, Петр лично ходил к оконцу, но так и не смог его пройти — печать стояли крепко, но не были даже заметны. Это уже потом он увидел много необъяснимых с материалистической точки зрения происшествий и существ, а попросту полноценных чудес — и замаливаемые волхвами раны, и призраки фрицев, и лешие (один такой однажды долго крутил его по лесу, пока Луков, вспомнив застольные рассказы своих новых друзей, не догадался налить в выемку на пне вина из фляжки и не положить хлеба кусок рядом) с русалками, да и еще много чего.

Но самое страшное — на всю жизнь Петр получил невыносимую муку при одной только мысли — «А победили ли мы? А спаслась ли моя Родина?», и всю жизнь искал ответ на этот вопрос.

«Что ж. Боги милостивы ко мне!» — улыбнулся Петр. — «Я отойду зная правду.»

Глава 15 Цезарь ди Борджа

Атриум виллы Борджа, окрестности Рима, II Solis dies Januariis 2076 г от Основания.[30]

В атриуме огромной виллы, издревле принадлежащей правящему Римской империей роду ди Борджа, было тихо. Тихонько потрескивали курительницы, насыщая воздух ароматами благовоний. Все в вилле знали, что хозяин хочет отдохнуть и подумать в тишине, поэтому никто не шумел и не производил громких работ по дому — за такое хозяин провинившегося раба мог собственноручно запороть до полусмерти, или продать в ближайший колизей на потеху черни. В центре атриума, в огромном бассейне на поверхности воды тихонько на мелких волнах качались лепестки цветов. Вот вода вспучилась горбом и на поверхность вынырнул человек. Отфыркиваясь он медленно поплыл к бортику, где по специальным ступенькам вышел из воды и прилег на лежанку. По щелчку пальцев из-за ширмы выбежали две чернокожие рабыни и стали аккуратно вытирать своего господина.

Лежащий был красив. Смуглая кожа, профиль настоящего римлянина, имеющего сотни масок[31] в своем атрии, густые черные волосы, зрелую стать — ему только недавно исполнилось тридцать пять лет. Великий Цезарь Ди Борджа из рода Ди Борджа — правитель Рима, первосвященник Единого, владелец тысяч рабов и командующий римскими легионами и великий капитан римского флота.

Еще один щелчок пальцев и рабыни, забрав с собой полотенца, убежали. За место них тихо вошел престарелый раб, неся в руках блюдо, уставленное изысканными яствами. Аккуратно расставив все это на ажурный столик около головы Цезаря он так же тихо удалился. Только зайдя за ширму он случайно запутался в брошенном нерадивой рабыней полотенцем и упал сильно разбив себе колени и плечо, но главное, стараясь чтобы поднос не выскочил из рук и не зазвенел, отрывая господина от государственных дум. Но не вышло — поднос выскользнул и, громко дребезжа, покатился по мраморному полу.

Цезарь поморщился и два раза щелкнул пальцами. Из-за другой ширмы появился раб-египтянин. Цезарь вопросительно поднял левую бровь. Распорядитель знаками, так как он, как и все рабы на вилле, был нем, чтобы звуки человеческого голоса не сбивали Цезаря с мыслей, рассказал, что произошло.

— Негодного к работе раба, пока он еще хоть что-то стоит, продать в ближайший колизей, — правитель Рима считал себя очень экономным, рациональным и просвещенным человеком. И лишенным всяких глупых сентиментальных привязанностей: продать раба, который нянчил его с детских лет, в колизей для травли дикими зверями, на потеху черни, если за него там дадут хоть сколько-то — это мудро. «Ведь все равно работать не может, а так хоть что-то за него выручить…»

Раб поклонился и начал, пятясь, убираться обратно за ширму.

— Неаккуратную рабыню, — раб послушно остановился, поняв что хозяин еще не закончил, — продать в ближайший, дешевый бордель для легионеров и черни. Пошел вон.

А еще цезарь считал себя суровым, но справедливым…

Цезарь вернулся к своим мыслям, прихлебывая вино из серебряной чаши — он не любил золотую посуду. Все его мысли занимала противоположная стена. На этой стене, вместо положенных ликов предков (для них в главном дворце Цезарей в Риме была выделена целая зала, уж больно много их — предков) была расположенная карта мира. Произведение искусства, когда-то подаренная Великой Ганзой одному из его предков как благодарность за продажу ей острова в Серединном море. Карта целиком состояла из драгоценных и полудрагоценных камней и металлов, к ней, также, прилагался целая рабская семья ювелиров, которые из века в век ухаживали за ней и вносили дополнения и изменения.

Цезарь привычно нашел на карте Рим и его мысли потекли обычным путем…

«Римская империя, моя империя, империя моего рода. Вот уже почти тысячу лет ею владеют Ди Борджа. Занимает все северное побережье Серединного моря и на много миль[32] на север материка. Я имею полную силу, полную власть над жизнями моих римлян, моя страна обладает великой армией и мощным флотом, земля ее богата, плодовита и обласкана солнцем круглый год, ее крестьяне и рабы возделывают все виды культур и выращивают все виды животных, а Рим — вечный город, самый величественный и большой город мира…»

Цезарь отхлебнул еще из кубка и опустил глаза чуть ниже.

«Серединное море. Море, которое до Ганзы не имело сообщения с Западным океаном, пока пятьсот лет назад Великая Ганза не прорыла Ганзейский канал, и не соединила Серединное море с Западным океаном. Канал рыли 55 лет купленные со всего света рабы, длина его составила почти 200 миль, ширина около ста шагов, а окупился он всего за 5 лет и теперь приносит каждодневную прибыль. Великой Ганзе. Потому, что является, как и берег на сто один шаг по обе стороны, собственностью Великой Ганзы, с чем в свое время пришлось скрипя зубами (и звеня монетами тоже) согласиться Великому Цезарю и фараону Та-Кемет.

В центре Серединного Моря находится остров, который раньше назывался по-другому, а уже более тысячи лет никак иначе, чем Ганза, не называет никто. Столица торговой республики. Города Ганзы расположены практически по всему свету. Города Ганзы и земля на сто один шаг от их стен не подвластны правителю той земли, на которой они стоят. Вечная головная боль и источник доходов — тех отступных, которые платит Совет Купцов Ганзы этим правителям хватает на очень много чего, плюс — это источник диковинных товаров. А когда Великий Джуругачи Золотой Орды посчитал, что может взять себе все, а не довольствоваться подачками, и разорил один город, то прибывшие со всего света купленные Ганзой наемники и рабские войска превратили цветущее южное побережье Золотой Орды в одно большое пепелище. Урок был усвоен всеми.

Правители Ганзы любят деньги и умеют их считать, поэтому не скупящиеся на золото и привилегии цезари всегда имеют ее в числе своих друзей.

За Серединным морем находится страна Та-Кемет, родина великих фараонов, папируса и жрецов, знающих много сокровенных тайн. Источник их богатств и процветания — Нил, из года в год несущий свои мутные воды с южных снежных гор в Серединное море. Недалеко от верхних порогов Нила, в самом коротком месте, Ганзой прорыт Нильский Канал, который соединил Серединное и Южное моря.

Та-Кемет, не враг, а скорее, недоброжелатель и соперник Рима на море. Но с тех пор как, Серединное море стало Ганзейским, войн, как и пиратов, на Серединном море не стало.

Еще дальше на юг, за Та-Кемет, лежит ужасная Белая пустыня, в которой даже Создатель не нашел кого поселить. Без оазисов и источников — только камень, пыль и песок. Полный жизни караван может зайти туда утром, чтобы к вечеру превратиться в иссушенные мумии.

За пустыней лежат высочайшие горы, которые отделяют самую южную часть материка. Теплые влажные ветры, дующие из-за лежащих за ними джунглей, снегом оседают на вершинах. В этих вершинах берут начало множества рек, текущих на юг, и всего одна — на север — Нил.

На юг, за джунглями, лежит Зулганд — страна чернокожих войнов и бесконечный источник рабов, вывозимых Ганзой. Такое расположение — вдали от всех остальных государств делает Зулганд полностью отсталым и совершенно неинтересным как союзник, и неопасным как враг. Тем более с недавних пор гие страны, в том числе и англы.

Кстати, об англах. Это славное воинственное племя занимало узкую, но длинную полосу земли на побережье Западного океана и было когда-то провинцией Рима, а потом тихонько вышло из его состава, разбив в нескольких сражениях римские легионы. Жило это племя рыбной ловлей, и ловлей всего остального, что ходит по морю, либо плавает в нем. А основной добычей, пришедшейся им по вкусу, не без тайного наущения Ганзы и Рима, были Росские купцы (Ганзейские корабли, после нескольких уроков, они грабили очень редко и очень осторожно). Росские сами торговали своими товарами, лишая Ганзу прибыли, росские сами охраняли свои суда, и сами грабили чужие, причем не сморя на то, принадлежат ли они Ганзе, или нет. И такое положение дел, конечно же, не могло прийтись по вкусу этой самой Ганзе. Требовалось найти или создать потивовес россам на море.

Таким противовесом стали англы (как подозревал ди Боржа, они и из Империи вырвалисьтолько по этой причине. Ганза снабдила их оружием, доспехами и наемниками). Поначалу все шло как надо. Безнаказанные бриты, как их называли ромеи, грабили россов все сильнее и сильнее. Вот только незадача, охота на их купцов и покровительство Ганзы пришлось совершенно не по вкусу самим россам. Поэтому, через определенный промежуток времени, устав от безнаказанности бритов росские купцы, не желающие занять выделенное им Ганзой, пусть и подчиненное место, собрали огромную флотилию и напали на побережье Британи, а подкупленный король франков — напал с суши. Разозленные россы вели войну на уничтожение и единственное, что смогла сделать Ганза и Рим это увезти или пропустить часть населения на свою территорию.

Бывшая территория англов большой частью отошла франкам и малой — Риму. Оставшихся бритов переселили на огромный остров далеко в Западном океане — Новая Британь. Он располагается между этим и Закатным материком. Живут они там опять же пиратством и торговлей между двумя материками. Правит ими король, который внимательно прислушивается к мнению лордов-землевладельцев и Кругу Капитанов.

Долгая память — одно из их лучших качеств. Они не забыли жестокости (ну и что, что со стороны россов это была защита свох купцов против пиратов? Кого интереует мнение варваров?), люто ненавидят Рось и всегда готовы отомстить ей. В этом они являются надеждой Рима, так как имеют неплохой флот, но не имеют наземной армии — чтобы претендовать на территории. К сожалению, в связи со своей отдаленностью, они слабо подвержены влиянию Рима.

На запад от границ Рима лежит Франкия. Ничем не особенное нищее королевство, полностью следующее по движению поводий римской политики. Правда иногда взбрыкивающее…

На севере Римская империя граничит с Вольными Германскими Баронствами. Большая территория материка вплоть до Варяжского моря полностью разрезана на большие и мелкие куски, некоторые бароны имеют владения размером с провинцию, а некоторые могут достать стрелой, пущенной из крепостного лука до соседнего замка. Бедность, (самые бедные — на западе, самые богатые — на востоке, от близости и торговли с Росью), и рабство, единой власти нет, во всю правит закон силы. Единственное что всех их объединяет — это зависть к более успешным соседям — к Риму и Роси: они всегда готовы напасть и ограбить своего соседа — на это время выбирается военный вождь, которому все подчиняются до конца похода. Никакого существенного влияния на политику мира не оказывают, и, так или иначе, подчиняются велениям Рима.

Еще дальше на север, за вольными баронствами лежит Варяжское море. Холодное, суровое, не чета ласковому Серединному, купающийся в нем римлянин в девять из дюжины раз вскоре оказывался на стене атриума в виде посмертной маски. Варяжское море заполнено островами, большими — размером со среднее баронство, и малыми — перелетная птица там усядется с трудом. Населяют эти острова племена, называющие себя норманами и данами, и постоянно враждующие со всем миром и друг с другом. По сравнению с ними последний дикий германский барон богат, как цезарь. Живут они рыбной ловлей, набегами, пиратством и наемничеством. Искусные мореплаватели, что даже на своих утлых ладьях ухитрились добраться до Новой Британи и ограбить ее. Единого правителя нет — каждый остров, или, у самых успешных, группа островов подчиняется своему ярлу. На время похода, если собираются дружины более одного ярла, выбирается хирдвинг. Рим, тонко играя на противостояниях между ярлами, имеет большое влияние.

На восток от границ Рима, тонкой прослойкой между Римом и ненавистной Росью лежит Булгария. Когда-то Булгария была провинцией Рима, но пятьсот лет назад Росские княжества предприняли совместный поход на Рим. Война длилась всего лишь два года, но за это совсем малое время Рим потерял пять (целых пять!), полнокровных легионов и две провинции. Остальные легионы трогать было нельзя, так как и баронства, и Франкия, и, даже, Та-Кемет, подтянули к границам рима свои армии. Ситуация сложилась очень тяжелой — путь на Рим, на сам Рим, был ничем не защищен. Спас Город и Народ Рима тогдашний правитель. Клавдий Ди Боржа лично, всего лишь с одной центурией выехал на встречу целой объединенной армии Росских княжеств. И, как рассказывают последователи Тита Ливия в Историях Рима, «сила цезаря была на столько велика, что от одного его вида бежала целая армия». Но, это для плебса. На самом же деле все было не так. Клавдий своей храбростью, конечно поразил варваров, и они его выслушали. А, как известно, самое страшное оружие — это не меч, а язык. Цезарь уговорил варваров заключить почетный мир за что заплатил чудовищно огромную дань, отдал в во власть Россов две провинции Рима, на которых княжества создали себе новое, союзное себе, государство. Как писал в своих записках Клавдий Ди Боржа: «Варвары они и есть варвары. Они не понимают, что время мечей уже давно прошло. Умные воюют языком и денарием. Ведь талант[33] золота может убить больше людей, чем талант мечного булата. И если сейчас они выиграли войну, то мы отыграемся в мире.»

И действительно, много раз пра, прадед был прав. В схватке кукольников, которая последовала после заключения мира, победил Рим. Вскоре, еще при правлении Клавдия, росский князь Булгарии был убит заговорщиками и на его место сел ставленник Рима. Но Клавдий не спешил присоединять Булгарию обратно к Риму и завещал не делать этого своим потомкам. Как показала дальнейшая история, это было очень мудрое решение. Эта прослойка ликвидировала общую с княжествами римскую границу, что помешало нападать россам прямо на Рим, зато буферное государство с марионеткой Рима во главе позволяло Риму изредка нападать на Росов (естественно римские легионы при этом не выглядели как Римские, а были вроде как дружинами Булгарских князей). Конечно, разозленные Росы часто ходили набегами в ответ, но опять же — не на Рим, а на эту Булгарию, отчего Риму было не жарко ни холодно. А от повторного завоевания Булгарию официально, по договору, защищали римские легионы…

Еще дальше на восток лежит Золотая Орда — второе великое государство мира, после Рима и любимая моя страна, по многим причиним. Раскинувшееся от Южного моря на юге, Серединного — на западе, Катайских гор на востоке и границ Роси на севере всегда воевало и продолжает воевать с Росью и поставлять на рынки Ганзы росских рабов. Во- вторых — Улагчи-оглан, сын Бату-огула из рода Борджигинов, что означает «голубоглазые», нынешний великий даругачи Улуса Джучи имел имя рода, созвучное с родом Ди Борджа, всегда присылал ему дорогие подарки и окликался на «просьбы» пограбить Рось неприкрытым энтузиазмом. При этом он имел с ними мирный договор, что не мешало ему ходить в набеги, а когда возмущенные росские послы ему этим пеняли, он делал удивленное лицо, говорил что об этом ему ничего не известно и гневался на своих беков, обещал прислать голову виновного и вернуть все награбленное. Потом срочно казнил какого-нибудь придворного и посылал его голову в Рось. Полон и дуван естественно не возвращал. Хороший, умный и хитрый человек — почти как я, может и действительно мой родич?» — улыбнулся своим мыслям цезарь. — «А еще он полный хозяин всему что стоит или бегает на его земле. Ему даже проще, чем мне. Даже немного завидно — мне приходиться иногда за своими врагами легион посылать, а ему достаточно послать прогневившему его беку шелковый шнурок, на котором родичи сами удавят.

На северо-западе Орда граничит с Великим Итилем — торговой сухопутной республикой, на подобии Ганзы. Друг и партнер Ганзы и Рима, враг Роси, которая мешает ей монопольно торговать катайскими товарами со всем миром.

Далее на восток, за Катайскими горами лежит Катай и Ниппон — две очень закрытые для посторонних державы. Там даже Ганзейских городов нет! Дикари…

На Закатном материке особо интересного ничего не было — там постоянно гремели войны между всеми семью странами во славу кровавого божка краснокожих. Единственно, что было интересно, что этот божок, по словам его жрецов не любил очень Роских богов. Еще оттуда привозили мощное огнебойное оружие и редкие специи».

Цезарь сделал еще глоток вина и перевел взгляд на центр земли. Поморщился, злобно оскалился и отшвырнул кубок. В центре материка севернее Золотой Орды, западнее Итиля, и Восточнее Германских Баронств располагалась Рось — вечная проблема для всех мировых властителей, кто бы не пожелал мирового господства.

«Четыре Великих Княжества Росских. И это еще хорошо, что не одно. Что бы было, если бы они объединились в одно? И сейчас они порознь создают проблемы, а что бы было…

Вот, например, самое приятное, относительно других, конечно, Великое Княжество Новогородское — лежит на севере материка. Там хоть князь имеет гораздо меньше власти и свободы казнить и миловать своих подданных, и выбирают его купцы, как в Ганзе и Итиле. А с купцами всегда можно договориться, хотя пока плохо получается, но пройдет еще годы… Основной доход Новгорода — торговля со всем миром мехами, медом, воском, пенькой а также катайские товары. Но все хорошее впечатление от этого княжества портит огромный город-порт, находящийся в устье впадающего в Варяжское Море Волхова. По размерам он может поспорить даже с Ганзой. Это приют самых ужасных пиратов Варяжского Моря — ушкуйников. Они нападают на любые корабли, не несущие новогородского вымпела, и грабят побережье и Германских Баронств, и ярлов Варяжского Моря. Добычу сбывают новогородским купцам, а особо жадные купцы и сами не прочь «пошалить» где-нибудь подальше от своих строгих законов.

Великое Княжество Суздальское лежит к югу от Новогородского — самое маленькое из всех четырех Росских. Основным богатством является ремесленичество и обработка земли. А еще знаменито тем, что зимой, когда крестьянам делать нечего, они сбиваются в ватаги и тревожат набегами Германские Баронства, разоряя, опустошая и уводя в полон все, до чего дотягиваются. Правит этим княжеством наследный великий князь. Влиянию моему не подчиняется.

Великое Княжество Словенское — лежит на восток от Суздальского. Самое большое из великих княжеств. Знаменито по всему миру своими рудами и земледельцами. Постоянно теснит на восток Итиль, и если бы не помощь Ганзы то давно бы уже разрослось до Катайских гор. Правит наследный великий князь.

Великое Княжество Киевское. Самое ненавидимое. Граничит с Золотой ордой и с Булгарией. Знаменито своими стадами и казаками. Постоянно воюет и тревожит набегами, несмотря на время года, все окружающие страны. На крайнем юге княжества, на границе с Золотой Ордой расположена полунезависимая область — Казацкая Сечь. Дикари. Не признающие никаких мирных договоров и препятствующие совершенно естественному и Единоугодному желанию Золотой Орды пограбить Рось. Варвары. Постоянно освобождают рабов, жгут города, вырезают кочевья, пытают почтенных граждан в поисках золота. За мирную жизнь, к примеру за хлебопашество, казак приговаривается к смерти — живут они только разбоем.

В центре, где все княжества соприкасаются границами, находится огромная область, неподконтрольна никому. Там, в кольце непроходимых скал, среди плодороднейших, по какой-то прихоти Единого, и теплых почв, на берегу озера стоит Святоград — город волхвов и святыня всех Росов. Из этого города молодые волхвы расходятся по всем четырем княжествам, учат ремеслам, просвещают своей мерзкой верой, лечат, судят… И как чума расползаются по всей ойкумене. Но у Рима есть Святая инквизиция — даже за простое упоминание имени этих божков иностранца или раба ждет костер, а свободного, кем бы он ни был — рабство в самых страшных каменоломнях…

Но самое ужасное во всех княжествах — это их законы. Дикие, совершенно неугодные Единому. По их дикарским верованиям Рось — земля святая и не рождает рабов. Подумать только — как ребенок рабов может быть кем-либо, кроме как рабом? А там он рождается свободным. Дикари. Только цезарь и церковь может называть человека свободным. (А так как цезарь — первосвященник Единого, то только цезарь). Но самое главное — все они равны перед законом и богами своими, которых считают прародителями. И князь, и последний арендатор одинаково отвечают пред законом, более того — последний их раб — холоп, может вызвать на поединок князя. Дикари. Попробовал бы меня какой раб вызвать на поединок! Да засечь на месте! На смерть! Плебс! Чернь!

Непонятно только, почему бегут рабы и всякая грязь на Рось со своими семействами. Вон, Эзельское баронство, которое находится на стыке Новгородского и Рязанского, богатеет за счет того, что возвращает бегущих на восток рабов и холопов, и неплохо живет с этого, беря всего лишь десять медяков за голову…»

Размышления цезаря прервал осторожный шорох. Цезарь повернул голову и вопросительно посмотрел на шумевшего раба. Тот знаками показал, что к цезарю с важными новостями прибыл гонец.

— Впустить, — приказал цезарь. — Вина принеси.

Открыв богато изукрашенную дверь в атриум ворвался гонец — молодой римлянин, разодетый по последней моде Лютеции.

— Сколько раз я просил тебя, Леонардо, не одеваться в эти ужасно безвкусные тряпки? — спросил цезарь, скромно и легко одетый всего лишь в тогу. Хотя относительно скромно — катайский шелк, провезенный через целый материк, золотая вышивка. — Посмотри на себя — ты пестр, как попугай! Росские меха, римская парча, кожа из Та-Кемет… Кому ты хочешь пустить пыль в глаза?

— Мой господин. Там, откуда я приехал дикари общаются хорошо, только исходя из твоего достатка. Если одет как раб — то как с рабом, а если ты господарь — то изволь и одеться соответственно.

— Заканчивай болтать, мой мальчик. Какие вести ты привез? Надеюсь хорошие? А то у меня зверинец давно не кормлен… Львы оголодали…

— Аве, цезарь. Я привез отличные новости. Вот донесение твоего шпиона, — Леонардо протянул ему тканевый свиток.

— Что ж, посмотрим, посмотрим. Фу! Неужели шпион не мог найти нормального пергамента и туши? Чем это написано? Углем на простыне?

— Так у дикарей же.

— Да, ты прав. Итак, что же он пишет? Посмотрим, посмотрим… Втерся в доверие к ближнику великого князя…. Так. Отправлен на задание им же…. Нападение на Новогородское Княжество… Разоренные города… Неведомые люди… Чрезвычайно мощное оружие… Да… — цезарь задумчиво скомкал послание. — Ты читал его?

— Да как можно?! Ни в коем случае…. Цезарь, да как вы могли подумать о таком?

— Значит — читал. И что ты об этом думаешь?

— Я полностью подчиняюсь вашим приказам и полагаюсь на ваше мнение.

— Не юли, подхалим. Говори.

— Я думаю, что это отличный шанс для интриги в Новгороде, а может и всю Рось заденет. Давно мы их не…

— Что за ругань в присутствие цезаря! Пшел вон! — весело, с улыбкой, отпустил гонца хозяин атриума.

— Повинуюсь, мой господин, — поклонился гонец, приложился губами к руке цезаря и покинул атриум.

— Стой, — остановил его хозяин, — присядь вон там, и не мешай.

Курьер еще раз поклонился и прилег на лежанку.

«Какой хороший мальчик» — ласково подумал цезарь. — «Донесение прочел незаметно, думает в правильном направлении, а как притворяется, что меня любит… Просто великолепно!..»

Леонардо ди Медичи происходил из старинного рода ди Медичи, который всего на сто лет был моложе рода ди Борджа. Всю свою историю этот род враждовал с родом цезарей и постоянно оспаривал их право на трон. Интриги, отравления, убийства, прямые военные столкновения армий этих родов — все это наполняло историю Рима. Так продолжалось до тех пор, пока прапрапрапрадед нынешнего цезаря не прекратил все это. В то время Рим был истощен внутренней борьбой, потерял несколько своих провинций и влияние в мире и стоял на гране раскола на два государства. Максимилиан ди Борджа, Цезарь Рима предложил роду ди Медичи вечный мир на следующих условиях. Отныне и навеки оба рода клялись не воевать друг с другом, ибо это идет во вред Риму. Род ди Медичи становиться вторым в Риме, его претензии на трон цезарей признавались, но правит миром род ди Боржа, пока не ослабнет на столько, что ди Медичи не подхватят державу из их ослабших рук. С тех пор повелось так — при цезаре, ди Борджа, его главный поверенный и исполнитель — ди Медичи. При чиновнике ди Медичи — наперсник из рода ди Борджа и так далее. Именно таким человеком при цезаре Ди Борджа и был Леонардо Ди Медичи, который несмотря на свою молодость и внешнюю безалаберность уже имел пост начальника разведки.

Максимилиан был мудрейшим человеком. При таком устройстве, когда за каждым твоим шагом наблюдает недоброжелатель и только и ждет момента, чтобы занять твое место, — ни род Борджа, ни род Медичи не мог ослабить своих усилий на благо Рима, ибо это означало потерю должности — для чиновника, суд — для сенатора, смерть — для цезаря. А в сумме все это позволило сделать огромный рывок вперед во всех областях — расцвет торговли, быструю и четко работающую судебную и налоговую систему, сильную армию, и огромную, хорошо разветвленную шпионскую сеть.

«… На все. А теперь надо подумать, что будет дальше. Судя по донесению, росы разозлились сильно. А это значит что завоевателям, какое бы сильное оружие у них не было, конец. Они соберут свой большой хурал, договорятся и объединяться, как всегда делают для отражения внешней агрессии. Но, чтобы победить своих врагов, росам, если в донесении не преувеличена сила противника, нужно собрать всю свою армию. И они ее соберут, как и большинство волхвов различных посвящений. А это значит, что границы будут оголены, войска уйдут на север. Как этим воспользоваться?…» — цезарь глубоко задумался. — «Прошел уже почти целый индиктион[34] со времени последней серьезной операции. А как я тогда отлично придумал и исполнил — поссорить два княжества! А какие подарки я получил: хан золотой орды прислал мне гарем из сотни самых красивых женщин со всего света — даже катаянка и краснокожая майя там были, — цезарь непроизвольно облизнулся, — одетых в золото и драгоценные камни, Итиль поклонился мне караваном дорогих товаров, даже краснокожие прислали мне коня диковинного красного цвета, который по мощи превосходит всех остальных, даже росских… Благодаря этому именно мне отдали тиару первосвященника и трон Цезарей. А ведь всему этому меня научил мой бывший начальник, из рода ди Медичи, так что надо быть осторожнее с этим парнем. Не зря же он занимает должность легата разведки — на таком уровне обязательный непотизм принимает форму естественного отбора, когда лучшие из семьи получают самые серьезные назначения. Ну да я опять отвлекся. Значит, как использовать этот шанс? Сообщить об этом Улагчи-оглану? Несомненно — у него найдется под это дело какой-нибудь надоевший бекляре-бек. Продать эту информацию Ганзе? Да они хорошо наживутся на скупке добычи и на рабах, и на игре цен на товары в связи с войной…»

Цезарь внимательно посмотрел на карту, размышляя кого еще можно подключить к нападению.

«Германские баронства и так будут готовы пограбить — их не надо подстегивать… Даны? Норманы? — Конечно тоже. Но почему у меня такое ощущение, что я что-то упустил очень важное?» — цезарь встал и начал медленно ходить по атриуму, под внимательным взглядом Леонардо, который взглядом хотел протиснуться в его мысли. Взгляд цезаря упал на Западный материк и мысль, которая долго стучалась в двери его мозга, наконец-то была осознана.

«Конечно! Как я не подумал! Такое войско не может обойтись без присутствия и силы самих Великих Князей, или, в крайнем случае, их наследников, а также волхвов высшего посвящения. И, вряд ли они по примеру римских легатов будут сильно себя охранять. А это значит то, что есть возможность одним ударом обезглавить, в буквальном смысле — кровожадно улыбнулся своим мыслям цезарь, — все великокняжеские рода. А это смута… Ох, это сладкое слово смута! Да! Именно так и надо поступить!»

— Слушай меня Леонардо ди Медичи.

— Да, господин, я весь во внимании, — вскочил на ноги и поклонился куьер.

— Ты сообщишь всем нашим друзьям, ты их знаешь, о том, что вскоре все силы Росских Княжеств будут отведены на север Новогородского Княжества.

— Да, господин.

— Ты тайно подготовишь первый неизвестный[35] легион и лично отправишься с ним на север, договорись о скрытной переброске легиона с данами и норманами на их кораблях.

— Хм… Цель? Хочу отметить, что один легион это конечно много, но все равно не хватит для….

— Не перебивай. Цель: скрытное перемещение на север Новгорода и в определенный момент удар по лагерю, где будет находиться великие князья или княжичи, а также волхвы их богопротивной веры. Ты обязан вернуться, или, хотя бы, не попасть в плен живым.

— Я понял.

— Ступай, именем Рима.

Леонардо ушел, а цезарь, еще немного постояв и подумав, отправился в другую сторону. Он спустился в подвал и подошел к ничем не примечательной каменной стене. Цезарь распахнул ворот тоги и достал висевшую на шее золотую пластинку причудливой формы, оглянулся по сторонам и вставил ее в небольшое отверстие на уровне колена. Где — то внутри послышался приглушенный шум льющейся воды и кусок стены напротив отверстия плавно отъехал в глубину стены, открывая высокий но узкий проход. Цезарь встал на четвереньки и заполз в проход. Проход закрылся и тут же с визгом разрубаемого воздуха на уровне пояса проскочило огромное металлическое лезвие. Не встань посетитель на карачики — его, или любого другого разрубило бы пополам, несмотря ни на какую одетую броню. Лезвие с тихим шумом поехало назад и только после этого цезарь встал и пошел. Через сто шагов туннель резко изогнулся и закончился изящной дверцей. Каменной. Цезарь нащупал на стене чуть выступающий от поверхности камень и определенным стуком постучал по нему. Через некоторое недолгое время дверца распахнулась и цезарь зашел в небольшой, освещенный масляными лампами зал.

Стены, потолок и пол зала были выложены обсидианом, воздух нагнетался по очень тонким, прихотливо изогнутым щелям в камне, а пищу находившемуся здесь личному гостю цезаря доставляли по секретному небольшому лифту. Причем никто из рабов не знал, кому идет эта пища, а только задумавшихся об этом скармливали львам. А все остальные заказы гостя цезарь приносил или приводил сам. Вот и сейчас, прошлый заказ гостя медленно умирал на черном жертвеннике, расположенном по центру комнаты. Еще совсем юная рабыня, судя по цвету кожи, где она еще осталась, откуда-то из Та-Кемет, сейчас медленно истекала кровью из многочисленных тонких порезов, мелкой сеткой покрывавших все тело.

— Зачем пришел, светлокожий?

Цезарь вздрогнул и обернулся. Неслышно подкравшийся за спину перед ним стоял его гость. Узнай об этом госте кто-либо из его семьи или, что гораздо хуже, из правителей других государств, самое легкое, что ему предстояло, это яма с мелкими скорпионами, у которых удалено жало, или с голодными крысами. Перед ним стоял высокий краснокожий жрец Кровавого Бога-Змея Кукулькана, единого бога Западного материка, покровителя войн, вершителя судеб и подлинного хозяина тамошних земель. Жрец одет был только в набедренную повязку, как будто и не чувствовал холод подземелья, а от виска, через все тело очень медленно каплями текла кровь. Незаживающая кровавая рана — «Знак Кукулькана» и основная примета жрецов этого культа. По размеру раны определялся и ранг жреца.

— Зачем пришел, светлокожий? — еще раз переспросил гость.

— У меня есть весть для вас, Кровавые Жрецы…

Глава 16 Ольга

Великокняжеский терем, Киев, Сечень[36] года 1788 от обретения

Ваза драгоценного катайского фарфора, обиженно дзынькнув от удара о стену, рассыпалась на мелкие куски. Цель, в которую девичья рука направила вазу, успела увернуться и теперь укоризненно смотрела на осколки.

— Ольга, прекрати. Батюшка наш не велел. Это опасно…

— Кому опасно? Мне? Я у тебя, великого княжича, сына Великого Князя Киевского, воя Перуна выигрываю из десятка один поединок! А с новиком Перуна я сражаюсь на равных! — орала на своего брата великая княжна Ольга Киевская.

— Всего один бой ты выигрываешь! А если тебя украдут?

— Да кому я нужна? — продолжала кричать, — кому?

— Ну, ромеи спят и видят тебя мертвой, ханы орды тебя видят в своих гаремах, булгары — как угодно — лишь бы досадить…

— А ты обо мне подумал? Ты знаешь как мне плохо?

— Плохо? То-то по всему миру ты известна как самая распутная женщина!

Ольга замолчала и отвернулась к окну. Через несколько долей она повернулась обратно — по ее щекам пролегли мокрые дорожки слез.

— За что? Ты же знаешь — почему… Зачем ты так?

— Прости меня, бельчонок, — брат подошел к Ольге и обнял ее. — Я тебя очень люблю, и я не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось плохое. По сему — ты останешься дома, здесь, в Киеве. Прости меня.

Брат ушел, а Ольга осталась стоять посреди своих покоев, с одной стороны разрывающаяся от ярости, а с другой — заливающаяся слезами.

Когда она только входила в женскую пору, княжеская повитуха, по совместительству врач и знахарка, сказала страшное: что у юной княжны мертвое лоно — что никогда у нее не будет детей. Сначала, ей не поверили, но потом, после первого и второго мужчины, когда своенравная молодая княжна наплевала на все княжеские увещевания и окрутила одного из холопов, ничего не произошло — она озаботилась сильнее. В Святограде, в святыне росов, старый великий волхв, избранник Мары, лучший лекарь на этом свете, повторил слова повитухи — «…Молись, дитя. Боги милостивы к своим детям.» Потом было многое — и не прекращающиеся слезы, и посещение всяких разных ведунов и знахарей, и поездки в другие княжества за тем же, в которых ее сопровождал расстроенный брат. Сумасшедшим метаниям положило конец посещение, по сказке одного ведуна, некой предсказательницы.

По правде говоря — предсказателей не жаловали. По некоторым откровениям они не столько предсказывали, сколько творили судьбу того, к ним обращался. По этому к ним никогда не обращались те, кто хоть что-то значил в том мире — ни князья — над чьим челом лежала длань Богов, ни, конечно, волхвы — свою судьбу они вверяли в руки Богов, ни крупные купцы — они, в гордыне, считали себя творцами своей судьбы. Однако и гонениям предсказательницы, а также ведьмы, ведуны, жрецы и прочие со стороны волхвов не подвергались, пока вели себя по-доброму. По многим причинам. Во-первых, как говорят волхвы, наши Боги на столько велики, что позволяли существование всех этих людей. Во-вторых — Боги не ревнивы, они же наши родичи. В третьих — если чем могут их детям помочь ведуны — так почему бы и нет. Поэтому и населяли росские земли всякие диковинные существа, которые помогали людям, или вредили — но этими занимались сами же волхвы. Берегини и лешие, упыри и призраки, русалки и водяные, колдуны и оборотни, домовые и болотники — всех и не перечислишь. Они жили, естественно, и на землях других государств, но там некоторых убивали, на некоторых охотились, некоторых ненавидели. А росский человек с детства знал, что делать, если заблудился в лесу, или если русалки колосья в косы заплетают…

Предсказательница, которую все называли Грета, жила в пещере у отрогов гор, окружающих долину Святограда, на территории Словенского княжества. И встретила их весьма неласково.

— Пришли? Что тебе, витязь, тут потребно? Судьбу свою хочешь знать? Ну давай, предскажу. А ее, пустышку, зачем привел?

— Да как ты, ведьма, смеешь так со мной разговаривать? — закричала Ольга.

— Да как ты смеешь? — вторил ей брат.

— А что вы мне сделаете?

— Да вот щас как развалю тебя саблей, до просагу! — разозлился воин.

— И не узнаете, то, зачем пришли.

— Ах ты! — разъярился привыкший к почитанию молодой княжич и потянул из ножен саблю.

— Погоди, братец, — остановила его Ольга. — Расскажи нам, вещунья, что мы хотим узнать. Мы хорошо заплатим.

— Да знаю я, зачем вы пришли, иначе какая я вещунья. Не тебе судьбинушка интересна, сестрицу ты свою, пусточревую, — княжич скрипнул зубами и сильнее стиснул рукоять меча, — привел. Знать хотите…

— Да. Тяжко мне, ужели я зря всю свою жизнь проживу. Ужели не мужа, ни дома своего не будет? Подскажи? Всех мы объехали, всех спрашивали, на тебя указали. Помоги мне! Богами нашими прошу… — заплакала Ольга.

— Не рыдай — слезами горю не поможешь. Поди сюда.

Ольга подошла к ведунье. Она внимательно ее осмотрела, долго смотрела в глаза, мяла и рассматривала рисунок руки, проколола палец иголкой, выдавила каплю крови и растерла ее между пальцами, даже на язык попробовала. Потом закрыла глаза и долго сидела молча.

— Заронить жизнь в твое лоно может тока Бог или тот, кто равен Богам.

— А где же я его найду? И кто это?

— Этого я не вижу. Все — ступайте отсюда — видеть твою судьбу тяжко.

— Это тебе за труды, — протянул ведьме Ольгин брат тонко звякнувший мешочек. — Скажи — не ужели ты совсем не испугалась? Я ведь мог тебя убить…

— Ха — усмехнулась ведьма. — Мать моя была посильнее меня, она мне предсказала, что я умру после того, как предскажу судьбу бога, так что я бессмертна.

С тех пор Ольга надеялась найти этого мужчину. И ее выглядевшим распутство — не распутство, а дикая надежда найти. Да и мало ли — все ошибаются, и найдется обычный человек? Такое тоже бывает…

…За окном шел дождь — зима в этом году в Киеве была дождливой. Злая, после разговора с братом — ее, видите ли, не пускают посмотреть на великую битву, в которой примет участие войско всех росских княжеств. Это, видите ли, опасно. Чтобы чуть-чуть унять съедавшую ее ярость Ольга распахнула ставни и попыталась дотянуться головой до льющегося с крыши потока воды, но выступ стрехи над стеной был слишком широкий, и до воды было не дотянуться. Она уже хотела с силой захлопнуть ставни, хоть на них выместить злость, но вдруг услышала голос своего брата. Видимо он тоже не хотел идти под дождь и разговаривал на крыльце.

— … Ты проследи, друже, чтобы она не поехала мне во след. На тебя только могу положиться, остальных из дружины своей я с собой заберу.

— Возьми и меня с собой, Лихомир!

— Да ты же сам все разумеешь — не могу, у тебя еще нога не зажила от печенегской стрелы. Так что — изволь, послужи мне тут.

— Эх, — тяжко вздохнул мужчина, — оставляешь меня тут, на такую славную битву не берешь.

— Михайло, твоя битва сейчас — хранить сестру мою.

— Так с ней же остаются девки дворовые, няньки…

— Да нету веры им — ты же знаешь мою сестру — заморочит голову, обманет как лиса охотника, и вырвется… На тебя надежда…

— Будь по твоему, княже.

— Утром я уже уеду, твое дело начнется.

Ольга тихонько прикрыла ставни и задумалась. За признание ее способностей брату, конечно, благодарность, а вот за пристава он ей еще ответит. Ее решение, во что бы то ни стало посмотреть на великую битву, встретило очередное препятствие. Ну что же, одним больше, одним меньше.

На следующий день Ольга решила погулять по городу. В сопровождении толпы дворни, следящей за каждым ее шагом, она погуляла по ярмарке, посмотрела на товары. На киевской ярмарке можно увидеть купцов и товары со всего света. Ольга поторговалась с ромейским купцом за так приглянувшееся ей кольцо с изумрудом, обсмеяла ганзейских купцов, боровшихся с новогородцами за лучшее место, с любопытством посмотрела на то, как продают ордынцы полон, с уважением знаками обсудила со степенным катацем тонкую работу выставленных на продажу статуэток. В кузнечном ряду восхищенно повертела в руках булатную саблю изящной суздальской работы. Испросив у одной из своих нянек кусок какой-то тряпки она легонько подбросила ее и взмахом клинка справа налево в воздухе рассекла ее. Немого поторговавшись — сабля стоила целое состояние, а купец ни на рубль не хотел сбавить, она приобрела ее. Для себя. В предполагаемой дороге сабля будет не лишней для нее, а брать что-либо из оружейной она не хотела, чтобы не привлекать внимания. Под конец прогулки, она подошла к цели всей прогулки — небольшому кабаку на окраине торжища.

Кабак был не из лучших, дочери великого князя в таком уж точно было не место. Но когда сопровождающие захотели отвести ее в другой, она заломалась — нужный Ольге человек часто бывал именно в этом трактире. Зайдя внутрь, княжна с удовольствием убедилась в правильности своих предположениях. Дан Кьярваль Сломанный Нос сидел на своем обычном месте и наливался пивом.

— Эй, половой, сбитня мне принеси сладкого, да пирогов с мясом, — громко, чтобы услышал Кьярваль, приказала Ольга.

Кьярваль ее конечно услышал. Был он обычным десятником в данской дружине, которую нанимали киевские купцы для путешествия по немецким странам. Для путешествия по орде или Итилю купцы нанимали какого-нибудь мелкого хана — в степи нурманская пехота бессмысленна.

Дан был давно влюблен в Ольгу. Но, хотя Ольге нравились северные мужчины, этого она под полог свой не пускала, предпочитая играть с ним. У нее было несколько таких несчастных, которых она опытной рукой держала на коротком поводе. Влюбленный мужчина ради своей любви готов на все, что отлично знала Ольга, и иногда холоднокровно использовала их для своих дел.

— Я сяду вот за тот стол, рядом с этим мужественным воином, — сказала Ольга и указала рукой на Сломанного Носа, — А вы, — она кивнула в другой угол своим сопровождающим, — там.

Няньки поморщились. Хотя целомудрие и воздержание и не считалось особой добродетелью, даже наоборот, Ольга давно перешагнула за всякие, даже за такие широкие, рамки.

— Здрав будь, Кьярваль Сломанный Нос, — скорчив озабоченную мину на лице, приветствовала десятника Ольга.

— И ты здрава будь, княжна.

— Мы же с тобой наедине просто Ольга и Хьярви…

Дан поморщился. Наедине они как раз не были. Максимум чем удостаивала его Ольга — это легкое прикосновение своей ладонью к его лицу.

— Все ли ладно у тебя, красавица?

— Да все ладно, не беспокойся, Кьярви, — еще более посмурнела Ольга.

— Могу ли я тебе помочь чем, звезда моя?

— Да все у меня ладно!

— Да не спорь, Ольга, я же вижу.

— Все то вы мужчины видите, ничего от вас не спрятать — польстила, в душе заливаясь хохотом, Ольга.

— Это потому, что люба ты мне. В чем горе твое?

— Да совсем мне жизни не дает один мужчина. Я уж и так его пыталась отвадить, и эдак… Ничего не помогает… Ужель придется покориться ему?

Кьярваль повеселел. Помочь Ольге, да еще и в том, что ему самому по нраву, а убивать он, как любой дан, любил. Да еще и соперник к тому же.

— А как звать его?

— Да он из дружины моего брата. Даже на битву не поехал, раной оговорился ради того, чтобы со мной остаться. Ходит как привязанный. Шагу не ступить. Не люб он мне.

— Дозволишь ли ты, княжна, помочь тебе в этом?

— Да я даже не знаю, Михайло сильный воин, я не хочу потерять тебя, мой друг. Ты с нм не справишься, — сделала последний стежок Ольга.

Какой воин останется холоден после такого? Уж точно не воинственный дан. Трезвея на глазах Сломанный Нос стал собираться.

— Я помогу тебе, Ольга! Кто бы он не был, — и выскочил из-за стола.

«Как просто управлять мужами. Все их чувства — как листок на ладони. Пошевелишь одним пальцем — так изогнется, пошевелишь другим — по-иному…», — подумала Ольга, удовлетворенно улыбаясь. «Стоит лишь усомниться в их храбрости, чуть поманить улыбкой — и они готовы на все…».

Вечером, перед трапезой, дворовые девки принесли свежие сплетни, до которых Ольга была большой охотницей. «Какой-то дан вывалил на Михайло, из дружины княжича который, ушат кваса в корчме за его обедом. И еще непотребными словами усомнился в мужестве Михайла, когда тот предложил помириться. Их там же растащили, пришедший сотник старшей дружины молвил древние слова: «разбирайтесь мечами своими — чей острее, того и Правда». Михайло, хоть и хворый еще от копченой стрелы, а от подмены отказался. Ну а в поле[37] он этого дана — многие дворовые девки сохли по красавцу Михайло, — споро успокоил, только голова буйна дана катилась. Вот только этот дан и Михайло зацепил, топором бедро раненное разрубил, теперь опять тому с месяц отлеживаться тут,» — облизнулись девки.

Чего и следовало ожидать. Что какой-то простой десятник может сделать с ближником княжича? Ничего. И только то, что тот был ранен, позволило Кьярвалю зацепить его. Да и правда была на стороне Михайло — это дан искал ссоры. Ольга разогнала всех и стала собираться. Осторожно достала с самого дна сундука завернутую в холстину булатную кольчугу тонкого плетения, пару метательных ножей, с которыми она обращалась не хуже брата и охотничий, толстый кожаный костюм.

«Моя душа чиста, — думала Ольга, гладя ладошкой колечки кольчуги, — я говорила ему, что воин сильный. Теперь он в своей Валгалле пьет с златокудрыми девами мед и звенит клинками с дружиной Одина, как любой, кто умер с Его именем и оружием в руках. Но самое главное, теперь дорога свободна. Завтра! Завтра я уже буду в дороге!»

Догнать брата сразу же ей не удалось — все в его дружине вели за собой по два заводных, да и не старалась она особо. Чем дальше он отъедет от престольного Киева — тем больше шансов, что ее не отправят под охраной обратно домой. А то, что охранять ее надо не от татей, а от самой себя и ее любимых чудательств ее убедил случай, произошедший в дороге.

Произошло все уже на территории великого княжества Словенского. Ее любимая лошадка по кличке Репей, на которой она отправилась в путь, прозванная так за любовь к Ольге и дурацким шуткам ко всем другим, шла неторопливым шагом. Наездница ее особо не подгоняла, заводных то нету, поэтому кобыла проявляла свой мерзкий характер и не хотела переходить на бег. Может именно по этому все произошло именно так.

Лесная дорога делала резкий поворот, лошадь шла тихо, поэтому несколько разбойного вида итильских охранников ганзейского купца ничего не увидели и не услышали, полностью поглощенные происходящим. А занимались они очень интересным делом — пытались связать и спрятать в телеге словенского, а именно — светлого цвета волосы, коса до пояса, косынка, расшитые красными защитными узорами сарафан и богатый амулет Росских Богов на шее, вида девушку. Купец благосклонно взирал на это, явно прикидывая, какой барыш можно получить за такую красавицу на рабском рынке в Золотой Орде. Не знающая, что предпринять, Ольга так и сидела в седле, лошадь все так же шла тихонько по дороге, поэтому когда ее заметили, до кибитки купца оставалось саженей двадцать.

— Шайтан! — закричал один из охранников.

— Вы глядите, как удачно — еще одна! — довольно воскликнул купец. — С изрядным прибытком приедем! Надо только провезти ее — а там уже никто не достанет. Похоже надо ехать скорее… — забормотал про себя купец. — Вяжите ее и поехали, — громко скомандовал он своим наемникам.

— Эй, девка! Слезай с лошади, руки себе вяжи и в телегу садись.

— Да какая я тебе девка! — возмутилась Ольга. — Я княжна!

— Вай, вай — какой выкуп получим! — сказал другой охранник, — А ну слазь по-хорошему.

— Вы совсем разум потеряли? Вы знаете, что с вами за это сделают?

— А кто узнает…

— Хватит болтать, Рахим! Вяжи ее уже, а то еще стража явится! — поторопил купец.

— Ну девка, смотри, не хотела по-хорошему… — начала один из работорговцев и начал разматывать аркан. — Будет по-плохому… — и резко кинул аркан.

Дальше уже у Ольги заработали рефлексы, вдолбленные на многочисленных тренировках с братом и его дружинниками. Резко пригнувшись и пришпорив лошадь, она рванулась вперед. Вылетевший из ее левого рукава метательный нож, блеснув в воздухе, как лосось чешуей на перекате, по хват вонзился в глазницу второму охраннику с арканом. Первый пока не был опасен — пока он смотает и опять приготовит аркан, у нее есть время. Потратив второй метательный нож на ближайшего охранника, который уже начал натягивать лук, Ольга еще пришпорила лошадь и потянула из ножен саблю. Разогнавшаяся Репья мигом очутилась около оставшихся двоих пешими охранников — один сматывал аркан, другой уже вытащил саблю. Поводьями скомандовав Ольга подняла лошадь на дыбы и та со всей силы опустила подкованные копыта на чавкнувшее от такого тело охранника с саблей. Всадница же в одновременно с этим перегнувшись через седло сильно взмахнула саблей и обрушила ее на охранника, пытавшегося рефлекторно защититься арканом от вертикального сабельного удара… Потянув саблю из рассеченной груди Ольга огляделась. Оставшийся конный охранник, ехавший в конце поезда вытащив саблю скакал в ее сторону. Не имея щита, на которой можно было бы принять сабельный удар, княжна приготовилась парировать его саблей. Приняв чужую саблю на свою и слегка повернув руку, чтобы чуть-чуть задержать следующий удар Ольга быстро взмахнула левой рукой и шарик кистеня полетел в голову ее противнику. Тот успел заметить движение и даже подставить под возможный удар оружия в другой руке наруч, из кистень — не клинок. Изогнувшись об наруч, шарик кистеня только ускорил свое движение и попал вместо виска, куда метилась Ольга, в челюсть охранника. От дикой боли в превращенной в кровавое месиво из костей сломанной челюсти, выбитых зубов и кожи охранник слегка поплыл, но собрав все силы он все же пришел в себя, но было уже поздно. Последнее что он увидел — это полоса света, которая прошла под его подбородком.

Все сильнее расширяющимися глазами ганзейский купец смотрел на эту бойню. Его охранников, как цыплят перерезала эта валькирия. Следующей мыслью, которая пришла ему в голову, была о том, что с ним сделают эти варвары за попытку взять в рабство двух свободных, да еще жен. Уже понятно, что прибытка не будет — охрану перерезали, платить за новую, но это не самое страшное — главное, это избавиться от видаков.[38] Но если первую девку можно легко прирезать, то от этой, Падший[39] знает — может действительно княжны, избавиться неизвестно как. И тут его взгляд упал на упавший прямо рядом с ним лук убитого охранника. Вытянув из тула[40] первую попавшуюся стрелу, бронебойную, купец натянул лук. Всадница всего в десять саженях — тут и ребенок не промахнется…

— Нет! — обернулась на крик стряхивавшая с клинка кровь Ольга, чтобы увидеть как пущенная из лука стрела задевает круп ее лошади и оставляет на нем длинную, но неглубокую царапину. Полусвязанная пленница повисла всем телом на купце, мешая ему сделать второй выстрел. Разозленный он отбросил лук и выхватил из поясных ножен кинжал, желая разобраться хотя бы с одной, но тут уже Ольга не медлила и не успевший замахнуться купец упал без сознания на дно телеги. Княжна ударила купца саблей плашмя — ему еще виру платить, а с мертвого виру не спросишь.

Ольга успела только развязать и поблагодарить спасшую ее пленницу, как на дороге появился следующий поезд, тоже ганзейского купца, и тоже под охраной итильских наемников. Этот караван был намного больше предыдущего — одних охранников насчитывалось около полусотни. Окинув быстрым взглядом поле боя этот купец сделал знак забрать женщин и товары. И не избежать бы обеим тяжкой доли, если бы не вывернувшаяся из-за поворота дороги дружина с местным князем во главе.

— Я князь Симеон Тягияев! Что здесь происходит? — спросил бесстрашно подъехавший к купцу прямо сквозь копья неохотно расступившейся охраны всадник. Был он молод и хорош собой, а дорогая броня только подчеркивала его стать.

— Господин. Я есть купец Ганзы! Мое имя есть Франк Олива. Я идти Киев с груз меха и смола. Пока идти — видеть, как это сказать, о, смерть и грабление мой сосед гильдии. Его сольдат убит, его вещи — вон. Это делать эта weib …[41]

— Так. Понятно. Вяжите их, — князь кивнул в сторону женщин, — и в разбойный приказ в ближайший город.

— Что? — закричала Ольга. — Да как ты смеешь, князь, по навету немца какого-то своих в допросную избу справаживать?

— По такому. Законы писаны для всех, что для своих, что для чужих. А будишь кричать — вон вдернем тебя тут же, как татя. Дабы примером своим ты отваживала других. Я здесь князь. Это моя земля. Я здесь все могу.

— Да? — удивилась Ольга. — Все можешь?

— Все, — улыбнулся князь. — А ты пригожая. По нраву мне. Коли тебя из приказа за виру в закуп отдадут, то я тебя куплю, будешь мне постель греть.

— Все, все, все?

— Да.

— И даже в холопки продать великую княжну Киевскую Ольгу, ехавшую по твоей, — выделила особым голосом Ольга, — княже, земле к своему брату на великий хурал. По твоей, земле, где свободных росских жен хузарские купчины тянут на помост рабский?

— Что ты мелешь? Княжной всякая может назваться…

— А всякая может показать это? — Ольга чуть распустила на шее шнуровку и вытянула висевшую рядом с амулетом Богов небольшую пластинку. — Гляди.

Симеон, легко тронув поводья, подъехал к стоящей на телеге Ольге. Медленно, словно предчувствуя неприятность, нагнулся и посмотрел на маленькую пластинку на руке женщины. Пайза. Золотая пайза. Медленно взял ее, посмотрел, взвесил на руке и крепко сжал ее.

— Осмотреть все! Быстро! Этих, — князь кивнул в строну купца и его охраны, — под стражу взять.

Не успевших даже дернуться, не одетых в брони, наемников споро окружили княжеские дружинники, готовые к бою, одетые в кольчуги и бахтерцы, в шлемах с опущенными личинами и с обнаженными саблями и копьями. Несколько воинов соскочили с коней и стали внимательно рассматривать следы и допрашивать приведенного в себя первого купца, а один, постарше, внимательно выслушивал и задавал вопросы спасенной девушке. Князь же в это время тихо извинялся перед Ольгой и никто не подходил к ним, желающих попасть под горячую руку опамятавшего князя не было.

Результат поисков полностью подтвердил слова княжны. Еще сильнее расстроившийся Симеон не долго думая выместил все на виновных в его просчете.

— Слушайте! Я, князь Симеон Тягиляев повелеваю. За обиды, учиненные купцом ганзейским Ясулкой Хитрым великой княжне Ольге Киевской и смерду Алене, дочери Добромила, взыскать все товары и казну его в виру князю Симеону Тягиляеву и частью — потерпевшим женам. За покушение на честь и живот росских жен — казнить купца Ясулку колом, — опечалившийся после первых слов Ясулка, после вторых завыл и упал на колени. Но князь еще не закончил. — За навет подлый на великую княжну Ольгу Киевскую ссудить с купца ганзейского Франка Оливы виру в двести золотых гривен князю Симеону Тягиляеву и сто гривен — великой княжне Ольге Киевской. Коли не согласен кто — тот перед богом ответить пусть готов будет.

Взгрустнувший от расставания с тремя сотнями золотых — со всей казной своей, и еще с частью товара, купец Франк Олива с равномерной ненавистью поглядывал на князя и на своего товарища по гильдии, из-за жадности и глупости которого он и впутался в это неприглядное дело. Вскоре его поезд отправился далее, оставляя за собой глухие удары топора, которым один из гридней князя Симеона вырубал из осины кол для второго купца. Пожелав Ясулке побольше боли и дохнуть подольше, вспомнив о том, что всегда ненавидел этих копченых купцов, Франк Олива задумался о том, как такую потерю можно возместить, но дальнейшая судьба просчитавшегося торговца никого не интересовала.

На месте боя холопы князя споро собирали все, что представляет ценность в телеги, ранее принадлежавшие купцу Ясулке. С убитых, раненого Ольгой лучника походя добили, а трупы кинули подальше в лес — зверью на поживу, снимали кольчуги и пояса с ножами, рассыпанный товар сгружали обратно, лошадей расседлывали, упряжь кидали в телеги, и отводили к заводным. В это время князь Симеон, в качестве виры за свое неверие клялся Ольге, что лично сопроводит ее до Словенска, дабы никто больше на его земле, или на любой дугой не смог причинить зла такой красавице. Сменившая гнев на милость Ольга благосклонно внимала словам князя, и когда последний предложил усталым женам отдохнуть от пути в его тереме княжна с улыбкой согласилась — на второй взгляд князь был весьма неплох собой. Она даже сделала вид что сильно устала — что не так уж и далеко было от истины — поэтому легко согласилась пересесть в седло к князю. Легко обвив руками того руками, шаловливые пальчики княжны заползли под кольчугу и нежно, как это она хорошо умела, прикоснулись к шее, да так — что воин ощутимо вздрогнул.

— Что ж, если утро и день были плохими, то может вечер и ночь искупит это? Я буду молить Богов об этом… — тихо мурлыкнула Ольга на ухо слегка покрасневшему князю.

Крики посаженного на толстый, чтобы подольше мучался, кол охотника поживиться на Роси рабами вскоре затихли, отрезанные очередным поворотом лесной дороги.

Следующим днем, так как все утро, после бурно проведенной ночи, Ольга проспала, развалившись в шикарной княжеской кровати, княжна размышляла.

«Князь, как и ожидалось оказался неплох. Очень даже, — Ольга как кошка потянулась в кровати и даже мурлыкнула от удовольствия. Сначала была баня, потом пир а потом ночь… мм… И какая ночь… Ну да ладно. А вот что мне теперь делать?».

Положение, в котором оказалась молодая женщина было несколько неприятным. По всем правилам приличия молодой женщине, а уж тем более настолько знатной, не дозволялось путешествовать одной, без опеки другой женщины. Конечно, даже в дешевых кабаках ходили слухи о любвеобильности молодой княжны, но то слухи и сплетни. А правила приличия — это правила приличия. И пока она путешествовала не узнанной — это одно дело, но теперь, теперь ей надо было срочно раздобыть какую-либо женщину себе в попутчицы.

«Конечно, — продолжала раздумывать Ольга, — Симеон легко мог дать мне в сопровождение любую, только пальцем укажи… Но. Но эта женщина будет исправно следить за мной не по доли приличий, а совсем. И споро доносить князю, который, дурачок, запал. О детях шептал, о долгой жизни вместе… И подчиняться князю. А это — плохо. Что же делать? А что, если попробовать вот так?…»

— Эй, кто там есть! — крикнула Ольга.

Дверь в спальню отворилась и в спальню вошла дородная немолодая женщина, в добавок еще разодетая в кучу юбок — наверняка доверенная тетка или бабка Симеона. Кого еще он мог поставить охранять свое нежданное сокровище.

— Чего хотите, княжна?

— Девка та, что с нами вчера приехала, где она?

— В людской поселили, пока ярыга виру считал да делил.

— А сейчас она где?

— Да вроде уходить уже собиралась.

— Но не ушла еще?

— Нее…

— Позови ее сюда.

— Как изволите, боярыня.

Через некоторое время перед Ольгой предстала ее спасенная. И спасительница. Не успев ее разглядеть вчера сейчас княжна внимательно ее рассматривала, пытаясь понять чем и как ее можно взять. На вид простая крестьянская девочка, только недавно превратившаяся в девушку. Потянув время еще немного и дав девке заволноваться Ольга забросила первый камень.

— Здрава будь, не знаю как тебя величать, — хотя она отлично помнила приговор князя, в котором эту девку называли по имени-отчеству.

— Алена я, Добромила дочь.

— Благодарствую тебя, Алена дочь Добромила, что спасла меня вчера от татя с луком.

— Да ведь и ты меня спасли княжна, так вроде как сочлись.

Мысленно Ольга поморщилась. Девка оказалась не дурой, и на благодарность ее не взять. Хорошо, попробуем по-другому.

— А откуда ты шла? И куда?

— Шла я из Святограда, а куда — не знаю, куда глаза глядят…

— А почему?

— Да в Святоград я ходила, хотела в Великие Семинарии поступить, да вот только не взяли меня.

— А с чего это ты решила пойти? Али заметила за собой дар какой?

— Да нет.

— Значит одна совсем осталась?

— Да что ты, княжна, дай Боги батюшке здоровья и жизни долгой.

— Так что тогда, — уже догадалась о настоящей причине Ольга.

— Да женить меня хотели супротив воли моей.

— Да как можно! А почем ты волхвам жалобилась? Это Боги наши запрещают — любовь ломать? Что же твой любимый не пожаловался.

Алена слегка покраснела и неохотно созналась.

— Да не было у меня еще любимого, так бегали и проказничали разные, а за этого не пойду. Не люб он мне.

Теперь Ольга улыбнулась — эта девка уже в ее руках. Теперь осталось только верно заманить ее.

— А что теперь собираешь делать? Ты теперь богатая, — княжна кивнула на мешочек приличных размеров, который неосознанно мяла в руках Алена. В ответ та только поморщилась, что делать с такой опасной суммой денег она точно не знала.

— Не знаю…

— А пойдешь ко мне в холопки? Я уж точно тебя женить не буду, пока сама не женюсь, коли сама не захочешь.

— Ну не знаю…

— При мне будешь. В тереме жить княжеском, дружинники вокруг молодые да статные, князья… Платья цветастые….

— Ну….

— Что ты как коза — все нуу да беээ… Не хочешь как хочешь. — притворно обиделась Ольга.

— Твоя взяла, княжна, пойду.

— Вот и славненько, — просияла интриганка. Мелкая победа — а все равно приятно. — Я тебе денег не даю, а по сему коли не по-нраву будет — так уйдешь сразу. Ах да, — спохватилась Ольга, — последний вопрос — годков тебе скока?

— Четырнадцать.

Ольга приуныла. Ей сразу на ум пришла давняя история, которая случилась в княжестве Псковском, которое входило в великое княжество Суздальское. Псковские были извечно известными скрягами. Про них столько смешных историй рассказывали в кабаках — что они в пути даже навоз от своих лошадей с собой подбирают, что одежку старую кожаную они размачивают и свиньям скармливают, чтобы не выбрасывать и убытка не терпеть. Отчего они были такими — никто не знает. То ли на них соседство близкое с германскими баронствами так действовало, толи еще что, но уже давно к слову псковские прочно прилепилось слово скобари — так их и называли «скобари псковские».

А история была такая, весьма поучительная для всех князей. Однажды князь Псковский Михай решил, что слишком мало у него холопов и решил набрать их весьма хитрым, как ему казалось, способом. Правда Росская не говорит, с каких годков человек продать свою свободу, от Богов данную, продать может за сытую жизнь под княжим крылом. Вот и устроил Михай пир великий, балаганов пригласил море, зверинец у князя великого выспросил, различных кушаний сладких наготовил — и кинул клич, дескать приезжайте с детьми своими на княжью щедроту. Скобари жадные так и потянулись в Псков. А уж там княжие ближники детишек отвлекали от родичей, да за леденец грамотку давали берестяную (на пергаментную князь решил не разоряться) подписать. И когда поехали назад семьи, то тут и оказалось, что один два ребятенка то уже — не свободные, а княжьи холопы. Что тут поднялось в городе! Созвали вече, долго кричали на нем, да не до чего не докричались — князь не нарушил Правды. Но помимо закона земного — есть еще Суд Божий, который в каждом человеке — совесть. А вот к чему он князя приговорил, неизвестно. Но до одного все же договорились, и уже на следующий день Псков стал пустеть. Ушли ремесленники свободные, снялись с места и плюнув на поднятое хозяйство ушел черный люд, купцы, видя что город пустеет тоже покинули его. Даже дружина княжья ушла, не смогла вынести такого. И остался князь Михай с одними холопами, из которых половина малолетние, закупными крестьянами и норманскими наемниками. Все кто мог, все ушли. Никто не захотел оставаться там, где их детей, как в Орде, в рабы за чешуйку медную берут.

А еще через месяц в город пришел монах и вызвал князя в поле, на Суд Божий. И как только переступил круг освященный князь, как споткнулся, нога его подвернулась неудачно и он упал на вытащенный неуклюже свой же меч. Суд Божий рек однозначно. И бродить князю духом неприкаянным лет двести-триста по терему своему, да замолил его сын, Михай Второй, грех его. На коленях перед вечем стоял и клялся Богами… И сделал ведь — нанял лучших в Святограде наставников, на 20 лет от податей освободил всех, к концу этих лет чуть сам по-миру не пошел — но все дети, в холопы скупленные, и их семьи никакого зла не затаили.

С тех самых пор князья с опаской в холопы брали тех, кто мал годами.

Ольга задумалась, но решив, что раз ее холопку уже собирались за муж выдавать, то она уже взрослая, решила рискнуть.

— По своей воле, без принуждения и в здравом уме ты, Алена, дочь Добромила, называешься холопом Ольги, княжны Киевской?

— Да.

— Клянешься пред Богами нашими, родителями?

— Клянусь.

— Ну вот и хорошо. Деньги свои отдай любому холопу княжескому на сохранение, и подбери себе одежу походную — завтра с утра выезжаем в Словенск с князем Симеоном в сопровождении его дружины.

Дальнейший путь оказался недолгим и скучным. Скакали быстро, на ямах подставы брали, а по ночам княжна отлучалась в комнаты князя. Однако рано или поздно идиллия пути кончилась, и княжна Ольга бросила поводья в руки холопа во дворе великокняжеского терема в Словенске. Быстро поднявшись по ступеням и показав ближникам князя словенского, охранявшим палаты, в которых проходил хурал, от посторонних, тамгу она в сопровождении Симеона встретилась со своим любимым братом.

Брат ее не разочаровал. На его удивленное лицо можно было бы смотреть часами, если бы очень быстро удивление не уступило место ярости.

— ОООЛЬГА!!!! — медведем заревел он. — Как ты посмела так поступить?!

Глава 17 Твердило

Великокняжеский Терем Словенского кремля, Сечень года 1788 от обретения

Дружный смех, которым поприветствовали появление великой княжны Ольги, уже затих, только иногда вспыхивая небольшими огоньками-смешками, и все вернулись к обсуждению ситуации.

— Так значит, ваше купечество разрешило обратиться за помощью? — переспросил у князя новогородского князь суздальский.

— Более того, сами меня молили отправиться к вам, в ноги падать и просить. Дескать, терпим убытки невиданные… — ответил князь новгородский.

— Ну что же, раз даже известные своей скупостью и гонором новгородские купцы согласны, то и другие не откажутся?

— Нет, — прошелестело по залу.

— Ну и добре, — ответил Твердило, молодой княжич Словенский. — Что мы можем сделать? Все же находники сильны.

— Вы все знакомы со списками беседы с пойманными татями, которых хитростью сманил купец Петр. За это особая благодарность князю Суздальскому, — присутствующий на хурале Всеволод коротко поклонился всем. — Как обычно, твои прознатчики оказались самыми первыми, — начал размышлять вслух Твердило.

— И какими силами мы собираемся их бить? И что с этого иметь будут воины? Полон? Добыча какая? — поинтересовался Лихомир, присутствовавший за место князя Киевского.

— Вам бы только добыча, совсем вы, с такими соседями, работать на земле разучитесь, — слегка поддел его князь новогородский Любослав. — И почему сам князь Владислав не приехал?

— Ужель кто бы говорил, — поддался на подначку Любослава молодой и горячий Лихомир. — Новогородские ушкуйники даже краснокожих набегами тревожили. А что до князя, то он болен, а я облечен его полным доверием. И я ему наследую — помни об этом, князь Новгородский. А так же помни о том, что не мы просим у тебя помощи.

— Тихо, тихо князья. Негоже перед личиной бедствий нам ссоры чинить, — это подал голос избранник Даждьбога, высший волхв Росский. — Не лучше ли удаль свою на поле бранном показать, богов наших удалью своей порадовать?

— Прости меня, Лихомир, волнуюсь я сильно за людей своих. Вот и брань всякая с языка слетает, — пошел на попятную новгородец.

— И ты прости меня, Любослав, кровь моя молода и горяча, и даже шутку не могу понять, — тоже повинился Лихомир.

— Ну вот и хорошо. А теперь помолимся, братья, чтобы Боги наши не отвернули свой взгляд от нас, — пригласил всех к молитве волхв.

После краткой молитвы, в которой приняли участие все сидящие в комнате, обсуждение возобновилось.

— Итак, судя по допросным листам, а также по воспоминаниям Петра, который не зря Пришлым обозван, основной силой находников является запрещенное Богами нашими огнебойное оружие. Оно стреляет очень часто и далеко — ни ромейское, ни даже наше огнебойное ни в какое сравнение не идет. То оружие, что мы захватили с языками бьет точно на 5-10 перестрелов, и при этом пробивает любую броню наших воинов, кроме как особо прочного куяка или бахтерца и то, если стрелка попадает в зерцало, а не в кольчугу. Простые ратники в кольчуге али в тегиляе… У них нет возможности спасти свой живот. — начал свой рассказ суздальский князь.

— А если погода плохая будет? Дождь али снег? — перебил его вопросом Лихомир.

— Не спасает. Мы его и в грязь кидали, и в золе возили — а все равно палит.

— И что, даже если мелким песком засыпать — все равно палит?

— Да. Все рано — но недолго. Но этого недолга хватит для того, чтобы разбить нас опять.

— Но ведь, как рассказывают подсылы, все же мы смогли достать часть врагов наших. Стрелами.

— Да. Но тогда они просто не знали и не были готовы. Теперь, я думаю, они не допустят таких ошибок, и не подпустят нас близко — расстреляют издали. И даже при том, что мы потеряли около десяти сотен воинов, они потеряли всего два-три десятка. Гибель пятидесяти наших воинов за одного вражьего — слишком. А ведь не следует забывать и о наших исконных врагах… — рассуждал Всеволод.

— И что же делать?

— Я думаю, что если все войско помолиться, мы сможем уговорить Богов дозволить нам честный бой. Но войско должно быть сильно большим, — внес свою лепту в разговор волхв. — Место то дикое, ненамоленное…

— И, тогда молиться должно не только войску, но и всем людям нашим, а по сему, следует назначить битву на определенный день, — внес свое предложение Твердило.

— Мудрая мысль, — согласились все.

— А бронь у них какова? — спросил Лихомир.

— Бронь у них на куяк похожа. Стрелу со ста саженей выдержит бронебойную. Шлемы простые — бронебойную стрелу на всегда, по допросу, выдерживали. Личины и бармицы нет. Плечи и руки не защищены. Ноги — тоже, — ответил Всеволод.

— Тогда, давайте определимся с теми войсками, которые нам надобны. Во-первых, лично я, от имени всех волхвов наших Богов-прародителей, посылаю в битву пять десятков лекарей, сто Воинов Перуна и пятерых Чувствующих, избранников Даждьбога.

— У… — завозились князья. — Щедрый дар.

— Боги не любят смотреть на обиды своих детей. Во-вторых — нужна степная конница — для преследования и для карусельной стрельбы, — стал размышлять волхв, в прошлом один из известнейших военачальников, прославившийся в битвах с немцами. — Это к вам великие князья Киевский и Словенский.

— Я сниму с границы со степью всех казаков, сто сотен. Каждый двуоконь пойдет. Надеюсь ополченцы и черный люд придержат, если Орда пойдет в атаку, — сразу согласился Лихомир, — за одно полоном и добычей они разживутся. От них ничего не спрячешь.

— Все преданные мне ханы приведут свои орды, — тут же ответил Твердило.

— Еще для первой атака нужна тяжелая конница — это уже к Суздалю и Новогороду.

— Я приведу свои дружины, и большую и младшую. Десять сотен тяжелой конницы я наберу, — подумав ответил суздальский князь.

— А я приведу свои дружины, да и купцы свои рати подрастрясут. По два-три доспеха передние оденут, им не сражаться — им до стрелков главное дойти — а там уже сабельками погулять, — ответил Любослав.

— Хороша мысль, мои тоже так поступят, — добавил Всеволод. — Еще по тем местам речка течет на север, кабы не ушли по реке… Да и попали они сюда по реке, как сказывали языки. Значит и оконце там на севере где-то.

— Я понял тебя, приведу ушкуйников — они корабли свои волоком перетащат да в речку ту, у истоков спустят. По реке никто не уйдет, да и вниз быстро спустится получиться. Сколько?

— Я думаю 10–15 средних ушкуев с нарядом обычным будет хорошо.

— Пятьдесят! — такое число, названное волхвом повергло в шок.

— Такого числа для захвата десятка баронств хватит! — пришел в себя Любослав.

— Запас карман не тянет, как вы знаете, князья. Да и способ быстро перекинуть десять сотен воинов будет. Не забывайте — места те болотистые, войско уйдет на север, а обратно, коли нападут вороги, как быстро вернуться? Тут то и ушкуи будут по месту. Да и тянуть их зимой по льду гораздо легче, чем летом — по волоку.

— Но они смогут участвовать в бою не раньше лета, или травеня минимум!

— Может и раньше — лед то идет к устью от истока, и мы также пойдем — так деньков десять и выиграть можно. И все равно раньше травеня мы не можем начать битву. Цветень и березень — там все одно большое болото. А до конца зимы войска не успеют собраться, а если и успеют, то возвращаться им придется долго — по грязи, в которую превратит таянье снегов все дороги.

— То есть, ты волхв предлагаешь начать битву в травень?

— Да.

— Поддерживаю, — откликнулся Всеволод. — Окружные страны пока сеяться будут, да и в грязи вязнуть — не нападут. А после — уже мы успеем воротиться.

— В третьих, раз просят подмоги новогородцы, то на них накладывается кормление всех собранных сил, — продолжал волхв, и все повернулись к князю Любославу. Никто не хотел заниматься снабжением общего похода из своего кармана.

— Купечеству это не понравиться, но они согласятся, — помолчав сказал Любослав.

— Вот и хорошо. Решено. Супротивники есть? — спросил у князей волхв. Молчание. — Ну и хорошо. Значит на конец травеня и молиться все будут. Есть еще что, мы запамятовали?

— Кто воеводить будет такой армией? — спросил Всеволод.

— Тут просто все, — ответил волхв. — Мы собрались у великого князя Словенского Твердило, он и будет воеводой общим. Все согласны? Добре. Это все?

— Хм… — начал Любослав, — а хватит нам сил?

— 200 сотен степной конницы, 20 сотен тяжелой, 50 ушкуев — это еще 20 сотен судовой рати… Почти три тьмы[42] воинов! Да таких сил хватит на захват Итиля! — возмутился Твердило.

— Толи запамятовал Всеволод, то ли его прознатчики так и не выведали, но в бою том, с находниками, один из лучших воинов князя, воин Перуна, пустил Княжью Стрелу.

— И что?

— А то, что князь их, или как они его называют, Полковник — по названию его дружины, естественно получил эту стрелу в сердце. Да вот уже через месяц он ходил спокойно…

— Что?! — вскочили все князья. — Не может быть!

— Может. Мои прознатчики говорили, что Полковника только ранило, хоть и сильно — но лекари его выходили. А вот его преемник и ответственен за разбой в наших землях — он и его дружина сожгла город. Но это не главное. Само то, что он выжил после княжей стрелы. Вы разумеете меня?

Это было уже серьезно. Каждый из князей знал, что такое Княжья Стрела. Только лучший боец — Избранник или Воин Перуна маг пустить такую. Только одну такаю, после чего валился без сил и был при смерти еще сутки, а некоторые и заступали за грань между явью и навью.[43] Но стрела эта летела далеко — хоть одни перестрел, хоть десять, и попадала точно в сердце князя или воеводы вражеского. Защитить от нее не могла никакая броня — хоть три куяка надень — все равно в щель попадет. Только божье длань могла защитить от такой стрелы. От такой стрелы мог не спастись волхв-избранник или волхв-воин, князь, за которого его княжество молится, либо чудо, то есть прямое вмешательство божественное.

— Спасибо, брат мой, что поведал нам это. Вовремя, — первым пришел в себя волхв. — Тогда ты действительно прав. Может над ними божья длань лежит, а это гораздо страшнее для нас. Только еще чужих враждебных Богов нам не хватает. Вы знаете, что наши Боги сильны на столько, что позволяют молиться своим детям и другим богам. Другое поведение — знак слабости. Но если другие Боги враждебны их детям, то таким Богам нет места на нашей земле, как нет места Кровавому Богу краснокожих. Если находников защищает неизвестный Бог, или Боги, и боги эти хотят нашей крови, одно то, что они продали нам наших раненых, говорит об этом, то война будет тяжелой. Я придаю этой войне статус Святой. И теперь каждый волхв, воин, землепашец или холоп должен принять в ней участие.

Опешившие князья еще долго сидели молча.

— Хм… а может не следует такие серьезные силы привлекать? — первым переспросил Любослав. — Все же посев скоро, и работы у крестьян полно. Да и остальных с места срывать…

— Не обязательно принять в ней участие мечом. Крестьяне — обязаны кормить, воин — биться, волхв — лечить и молиться. Молиться, кстати по этому слову, будут обязаны все. Быть может, так мы сможем перемолить силу нового Бога…

Хурал закончился и все князья разошлись по своим делам. Любослав и Всеволод, которые были много старше, разъехались по своим княжествам срочно собирать войска. Молодые Лихомир с Ольгой и, естественно, Твердило — он был у себя дома, никуда не поехали. Киевский посланник отправил с доверенным гонцом своему отцу весть о результатах Хурала с просьбой собирать войска а сам, по приглашению великого князя Словенского остался в гостях.

Первым делом Твердило велел «собрать на стол» и приставил к Ольге своих теток да бабок. За последующим пиром Лихомир, как почетный гость седел одесную, а Ольга, как будущая жена (женитьбу хоть и отложили, но совсем от нее князья не отказались) ошую. Кстати, расспросив еще до пира Ольгу о ее приключениях, князь Симеон Тягиляев был с благодарностью отправлен обратно в свое княжество, от Ольги подальше, отчего тот был совсем не в восторге.

Сидящий на пиру Твердило, несмотря на то, что приходилось возглашать и отвечать на здравицы пил очень мало. Его одолевали тяжкие думы. «Конечно, приятно то, что меня возгласили воеводой Святого похода. Но по силам ли это мне? Теперь от меня зависит не только судьба моей дружины, не только мое княжество, но и будущее всех росов. Ведь коли ошибусь я, погублю армию — то как волки накинуться все на княжества. А долго ли смогут оборонять ополченцы, которые от сохи только от матерых нукеров ордынских? Или от закованных в полные железные доспехи лыцарей немецких?… Тяжесть то какая…».

Пир продолжался до самого утра. Самые стойкие так и остались спать прямо за столами, нестойких, которые отваливались от стола или падали со скамьи, дворня разносила по горницам. Твердило, который ушел с пира пораньше, проводить Ольгу до ее комнаты в той самой комнате и остался на ночь. Но даже прекрасно проведенная ночь, будущая его жена могла дать фору даже знаменитым ордынским наложницам, которых с малых лет натаскивают доставлять мужчине удовольствие, не смогла отвлечь князя от тяжких дум.

Следующие несколько месяцев прошли в сборах и путешествии сквозь Словенское и Новогородское великие княжества по раскисшим по весне дорогам. Теплые деньки цветеня и травеня[44] превратили все главные зимние дороги — реки и озера в кипящую льдинами и снежной крошкой пропасти, а летние дороги — в глиняные топи и озера грязи. Может быть, гончары и были бы в восторге от такого количества материала, но бойцы и сопровождавший армию прочий люд тихо и громко проклинал решение хурала идти на север в это время. Чем дальше на север уходило сборное войско, чем плотнее становился его поток, тем меньшее расстояния проходилось за день. Постоянные остановки на то, чтобы счистить с собственных ног, копят лошадей или колес телег, на которых везли убоину, зерно, доспехи и сено на всю огромную армию, грязевые пласты, постоянные поиски стороннего пути после того, как одна из телег с возницей и грузом ушла в глиняную пучину за один миг, как в болото, все это сильно замедляло войско, причем на столько, что под вопросом оказывался сбор в указанное время. Единственным приятным моментом стало то, что обратная дорога будет очень быстрой. Посмотрев на глиняную широчайшую просеку, которая оставалась после войска, один ближников князя Всеволода, недавно принятый в дружину волхв, воин Перуна, Мстислав, предложил превратить это глиняное море в кирпичную дорогу. Для этого всего лишь надо было, когда чуть подсохнет верхний слой глины, разложить на всем протяжении дороги костры. Глина спечется и дорога станет твердой и крепкой, что позволит обратно идти войску с огромной скоростью. За эту здравую мысль князя одарили волхва харалужной саблей. А черный люд и холопы, живущие поблизости от дороги и обязанные по слову Святой войны помогать всеми силами, нагруженные такой непосильной в весеннюю страду барщиной, пожелали Мстиславу гибели страшной в предстоящей битве.

Надо отметить, что находники как будто бы чувствовали, что скоро по их душу придут — то и дело приходилось унимать различных мелких князей новгородских, до которых доходили известия о разорении очередной деревни на побережье или в глубине леса. Но несмотря на все трудности к концу травеня, как и было уговорено, армия и обоз собрались на условленном месте — на огромной поляне в пяти верстах от места прошлого сражения с находниками. Согласно Святой войне весь травень по всем весям волхвы и простой люд молились о даровании победы над ворогом, поэтому, накопив много сил, волхвы обещали провести несколько очень-очень редких обрядов. Первый обряд волхвы провели за пять дней до битвы.

Об этом обряде Твердило не только ни разу не участвовал, но и в летописях не читал, только от сказителей и былинников слышал. Этот обряд проводился только в самых крайних случаях, когда от сохранения дружины зависела судьба всего княжества. Но обряд требовал огромных сил и от волхва, и от всех остальных молящихся. Рано утром, еще до восхода солнца, волхвы собрали всех воинов, которые собирались участвовать в битве. Все волхвы загодя набрали воду в специально освященные для этой цели стеклянные сосуды и с первыми лучами солнца начинался обряд. Каждый из воинов, начиная с воеводы в роскошном полном доспехе, то есть с Твердилы, и заканчивая последним степным конным лучником в драном стеганном халате подходил к жрецу:

— Молился ли ты, брат мой, о ниспослании победы воинству нашему святому над ворогом поганым?

— Молился брат.

— Желаешь ли ты ворога изгнать, кровь свою и чужую за правое дело пролить, заветы Богов-Прародителей наших нарушить?

— Да. За правое дело готов живот свой положить.

— Желаешь ли ты узнать судьбу свою, волю Перуна?

— Да желаю.

— Согласен ли принять ее?

— Да, брат мой.

— Тогда брось свой амулет сюда и молись, да ниспошлет тебе Перун знание судьбы твоей в сражении. То уже Перуну судити…

Далее каждый снимал с выи гривну, или браслет с руки, или цепочку с амулетом, бросал в воду и молился с волхвом о ниспослании слова Богов. А амулет, брошенный в воду, либо опускался на дно, либо оставался на поверхности, либо погружался в воду — но не до конца. И бывало часто так, что амулет из перьев, легких как пух, камнем шел на дно, а золотой браслет — плавал на поверхности. В зависимости от этого волхв и высказывал судьбу. Если плавал амулет: «милостивы боги к тебе, воин. Не пророчит Перун тебе в битве следующей ни гибели страшной, ни раны кровавой. Благословение Божье на тебе, иди на битву спокойно». Если же амулет погружался в воду, но не до дна, волхвы отвечали так: «милостивы боги к тебе, воин. Не пророчит Перун тебе в битве следующей гибели страшной, но пророчит рану кровавую». Но если амулет тонул, то говорил волхв: «милостивы боги к тебе, воин. Коли пойдешь на битву ты следующую, то сложишь голову свою буйную…». К вечеру обряд был закончен. Каждый воин чувствовал себя так, будто бился целый день, а волхвы вообще упали без чувств там же где проводили обряд, столько сил потребовалось им для проведения обряда. Только через три дня они пришли в себя, и только на пятый день были готовы к главной молитве.

На следующий день после первого обряда каждый князь разделил свое войско на три части. Первая, большая, состояла их тех бойцов, которым боги предрекли смерть в следующем сражении. Дабы сохранить войско, которое потребуется на границах, эта часть была определена на охрану лагеря, в котором после второй молитвы останутся полностью обессиленные волхвы, и на сбор с поля боя раненых и убитых. Вторая часть, в которую вошли бойцы, которым пророчили рану несмертельную, была отряжена на отлов бегущих с поля боя врагов, вязание полона и сбор дувана. Третья часть, самая малочисленная, в которую вошли те, которым боги не пророчили ни раны, ни смерти, а также часть тех кто, несмотря на предостережение Перуна, решили рискнуть, составляли основные силы, приготовленные для битвы.

На пятый день после первого обряда была назначена битва. Боги послали для битвы отличную погоду, ясное солнце, которому тоже явно было интересно было взглянуть на битву, не закрывало не единого, даже самого маленького облачка. Поле предстоящего боя представляло собой следующее. На опушке огромного лесного массива располагались укрепления находников. Перед ними, на версту простиралось огромное ровное поле, которое как бы самими богами было подготовлено для слитного копейного кавалерийского натиска. Западнее этой местности располагалась огромная система холмов и оврагов, которую невозможно было проверить полностью, но судя по всему находников там не было, а восточнее располагались бездонные болота. Ближе к болотам, подальше от неспокойных, как князю показалось, оврагов, расположили воинский стан, в котором остался обоз, палатки для раненых, купцы, а также напросившаяся в ратный поход великая княжна Киевская Ольга. Твердило, после совета с воеводами и волхвами Перуна решил так.

На расстоянии версты от укреплений выстроилось росская рать. Первый ряды войска занимала тяжелая конница. Именно эти конники — большинство из личных старших дружин великих князей, одетые в два или три доспеха, один поверх другого, с дополнительными зерцалами, на прикрытых железными листами самых сильных лошадях, именно им предстояло выдержать на себе смертоносный ливень из огнебойного оружия врагов. Эта конница не была предназначена для рубки бегущих, для преследования или для выкуривания пешцов из их нор. Ее задачей было просто дойти до переднего края и прикрыть своими телами остальные войска.

Второй ряд составляла легкая юркая степная конница. Одетая в легкие стеганные халаты или бездоспешная вовсе, кроме толстого кожаного наруча на левой руке, чтобы не перегружать коней весом, и вооруженная самыми сильными луками. Ее задачей было при приближении первого ряда к крепости на перестрел засыпать передний край врага стрелами из-за спин бронированной конницы, подавить и ошеломить вражьих стрелков, чтобы те думали не о стрельбе, а о своей жизни, чтобы испугались и побежали от копыт конницы.

Третий ряд состоял тоже из легкой конницы. Но ее вооружение и задачи были другими. Одетая в легкие кольчуги, вооруженные саблями, ножами и рогатинами, именно эти, состоявшие в основном из казаков, воины, привычные к схваткам один на один, к бою пешими и конными, должны были разбить врага и преследовать его, если он побежит. Точнее, когда он побежит.

Итоговое отношение сил было таково. По донесениям разведчиков из числа новогородских лесников и по допросу взятых тут же языков, сейчас находники располагали приблизительно девятью сотнями воинов, созванных со всех их деревень при первом же намеке на сражение, на превращенной в деревянно-земляную крепость опушке леса. У росичей было — конницы тяжелой — сто сотен, конницы степной — пять тысяч, конницы казацкой — еще пять тысяч. Все остальные росские войска были оставлены около лагеря. Исходя из того, что в туле, или как его называли находники — магазине, каждого из противников было тридцать зарядов, соотношение было не в пользу росичей.

Наконец перед войском выступили волхвы и начали общую молитву. Сейчас на них, на всего пятистах волхвах сосредоточилась сила богов, собранная молитвами со всего росского мира. Быть проводником такой силы — почетно… и смертельно. Ровно в полдень началась молитва. Обычно, при молениях росы не становились на колени — какому отцу нравиться что его сын, продолжатель его рода и его дела унижается и либезит, но сейчас был особый случай. Каждый воин преклонил колено и склонил голову. И молился. Молился о том, чтобы дойти до врага и вступить в бой, молился, чтобы не погибнуть напрасно, молился об избавлении от врага, молился о снисхождении к павшим другам, прощался с этим миром, готовый ради мира и спокойствия своих жен и детей покинуть явь. Молился изо всех сил, от всей души. Молился…

— …То уже Богови судити! Перун! Пошли детям своим благословение свое! Пошли им удачу, пошли им счастье честного боя! Перун! ПЕРУН! — все громче и громче молились волхвы. — Вперед воины! Не посрамите живота своего и Богов наших! За Рось! Вперед!

— УРА!! — дружный рев войска был ответом на конец молитвы.

Волхвы, исполнившие свой долг, упали замертво. Большинство из них так и не пережило этой молитвы, заступив по дороге к Богам за грань, отделяющую явь и Ирий. Часть осталась в живых, но уже никогда не смогла оправиться — сила и благость богов, которых они коснулись слишком сильна и нежна, чтобы после этого можно было жить — темные пещеры и глубокие келии забрали их из мира, ибо после божьей благодати каждый предмет до боли кричит о своей несовершенности. И лишь несколько волхвов благополучно пережило эту битву.

Пока воины взбирались в седла и последний проверяли броню и оружие, войско получило ответ Перуна на их моления. В спину войску задул легкий ветерок. Но за несколько долей его сила все наросла, превратившись в ураган. Такого ветра хватило бы для атаки на толстый строй степной кавалерии, которая своими луками могла истребить любой строй не хуже огнебойного оружия находников, но это было еще не все. Через лучину ветер стал нести в сторону противников мелкий песок, прах и частички глины, забиваясь в глаза, в дула оружия, мешая смотреть и стрелять. Еще через лучину ветре стих.

— УРА!! За Рось! — вперед понесся строй тяжелой кавалерии, возглавляемый князем Твердило.

В ответ на этот крик крепость окуталась дымом от дружного залпа и в сторону кавалерии полетели пули и грохот выстрелов. То тут, то там в бронированной стене тяжелой кавалерии стали появляться бреши от выбитых из седел пулями бояр или убитых коней, но не позволяя пулям лететь дальше в первый ряды выходили латники из задних рядов. Но чем ближе подлетал кавалерийский вал к позициям врага, тем меньше становились потери и слабее огонь. Боги сделали то, о чем их просили — уровняли шансы и дали возможность честной копейной сшибки и сабельной рубки. Пыль, грязь и песок забивались в движущиеся часть огнебойного оружия, отчего его со временем клинило, оставляя солдат полностью безоружными. Вскоре кавалерия подошла на перестрел и на крепость обрушился ливень стрел. Каждый из пяти тысяч лучших степных лучников за те десять долей, которые кавалерия летела на крепость, успели выпустить по целому толстому колчану — полсотни стрел. Если каждый выпустил по пять десятков стрел, а всего лучников пятьдесят сотен, то во врага, получается, улетело 250 тысяч стрел, превратив укрепления и лежавших в окопах солдат в ежей.

Не выдержав, часть солдат побежала, другая часть, наоборот, поглубже забилась в окопы, достав из кобуры пистолеты, у кого они были. Храбрые умерли первыми, под копытами тяжелой кавалерии, лошади которых не замечали в горячке скачки окопов и всей массой проваливались туда. Трусливых настигла предназначенная именно для этого легкая кавалерия, которая пролилась через строй тяжелой и степной кавалерии сквозь открытые по команде князя бреши.

Как и воспрошалось у Богов — погибших среди войска не было, хотя и были многие раненные из числа тех, которые не смогли удержаться от боя, зная о своей судьбе. Разгром находников был полный. Кое-где еще отдельные позиции оборонялись, в основном те, на которых оказалось либо запасное, либо убранное вовремя от Воли Богов огнебойное оружие, но это уже не играло никакой роли, хотя и добавляло раненных. Такие укрепления забрасывались стрелами из стрелковой карусели степной конницей под прикрытием тяжелой кавалерии. Основные же силы легкой и степной кавалерии, под командованием успевшего сменить коня, скинуть тяжелую броню и одеть легкую кольчугу князя Твердилы устремились вперед, туда, где всего в свече скачки был ничего не подозревающий город, а где город — там и полон, и добыча.

Но на середине пути, всего в полусвече скачки, конная рать внезапно натолкнулась на противника. Встреча оказалась полной неожиданностью для россов, а вот находники успели хоть как-то подготовиться к ней — не услышать топот многих сотен лошадей невозможно. Поэтому когда передовой отряд, в котором только по чистой случайности не оказалось князя Твердилы, выскочил за крутой поворот дороги то натолкнулся на мошный залп в упор. Выживших не было.

Твердило быстро принял решение отойти чуть назад, спешиться, разделить лучников и казаков пополам и смешанные поровну отряды отправить в лес по обе стороны дороги, дабы из под прикрытия леса пострелять колонну ворогов, стоящих на дороге. Но, как известно, умные мысли приходят в голову одновременно, и спешенные кавалеристы встретились в лесу с пехотой врага. Тут уже бой пошел почти на равных. С одной стороны огнебойное оружие, которое наносило раны на большой дистанции, с другой — частый лес, который не давал этому оружию бить далеко. С одной стороны — почти бесшумные короткие луки, которые могли стрелять бесконечно долго с одного и того же места, хоть с дерева, хоть из-за коряги, с другой — громкие огнебои, которые после первого же выстрела привлекали лучников со всего леса. Так они все и бегали от дерева к дереву около полутора свечей.

Перелом произошел тогда, когда к Твердилу пришла подмога — сотня тяжелой кавалерии — его личной дружины, которую он опрометчиво оставил позади. Дав чуть — чуть отдохнуть лошадям, пока всадники заматывали их копыта тряпьем, чтобы хоть немного приглушить звук, Твердило отправил этот отряд в самоубийственную прямую атаку по дороге. Именно там, на дороге располагался воевода противника.

Этот неожиданный маневр принес успех. Воевода врага поступил глупо, отправив в лес всех своих воинов, оставив с собой всего десяток. Конечно, двадцать дружинников получили ранения или были убиты, пока доскакали под выстрелами до него, но потом, деморализованные остатки отряда были рассеяны в лесу. Добивать их не было ни желания, ни времени.

Пока Твердило собирал своих бойцов, пока перевязывали раненых, считали убитых и пересобирали десятки и сотни, прошло еще около свечи. В этой стычке всякие потери составили около двадцати сотен, тогда как потери находников — три сотни убитыми и плененными, и еще столько же, или около того — разогнанными по лесу. Все говорило о том, что теперь город ничего более не защищает, и можно было спокойно без потерь захватить его. Но, наконец, все было сделано, и отряд, посаженный на конь был готов к выдвижению.

«И конец этой войне. Но все же — какие потери. И если при штурме потеряла дружина сборная всего лишь сотню убиты, да еще три сотни раненых, то только в этой битве, которую и битвой то не назвать, я потерял пятнадцать сотен убитых, всего за пол полсвечи. Проклятое оружие. И правильно наши волхвы запрещают его. Столько убитых!» — размышлял князь. Внезапно, его оторвал от размышлений стук подков. Судя по нему, кто-то очень сильно спешил по дороге, и от неприятного предчувствия у князя стало холодно на душе. Вот из-за поворота показался гонец на взмыленной лошади. Он подскочил прямо к князю, и, с трудом выговаривая от усталости слова, прохрипел:

— Княже. Там нас разбили. Скорее!

— Кто? Кто мог разбить? Что ты мелешь?

— Ромеи, по виду. Сразу на лагерь наш напали…

— Сколько их?

— Неизвестно, но судя по некоторым признакам…

— Сколько?

— Один. Полный легион.[45]

— Что??? — завопил князь. — Немедленно поворачиваем назад.

— Все?

— Хм… Не все. Три сотни казаков пусть тихонько, лесом, пройдут к городу и попробуют повеселиться там. Негоже врага оставлять совсем безнаказанным. А уж после ромеев настанет их черед.

Глава 18 Игорь

Конец мая 2005 г. Городок.

— Сержант Петров?

— Я.

— На выход.

— Есть.

«Де-жа-вю» — думал Игорь. «И чуть больше года прошло, а я опять сижу по арестам. Уже пять месяцев. Прогулка раз в день и скудный паек… Да что за судьба такая? Живешь правильно, поступаешь честно, а получаешь за это только неприятности. А те, кто нарушает все что можно — на коне».

— Эй, земеля, куда меня? Вроде для прогулки — рано.

— Не разговаривать! — одернул его конвоир.

«Новенький, — подумал Игорь, — опять будет выеживаться, как только придумать сможет. Интересно, а куда же меня ведут? Хотя мне еще повезло, что меня сразу не шлепнули зимой. Вот и жди теперь суда. По словам одного конвоира, который хорошо относился к нему, по приказу полковника Сергеева, отданному еще до ранения, его приказано было до разбирательства поместить в камеру. Роль камеры исполняло отдельно стоящее деревянное здание, в котором располагалась гауптвахта. А потом полковника тяжело ранили — и ему стало не до меня. А когда полковник пришел в себя, то все его силы отнимало выздоровление и противостояние с другим полковником. Хорошо еще, что Сергеев был начальником, а не подчиненным…»

На улице был солнечный, теплый майский денек. Думать ни о чем плохом не хотелось, хотелось радоваться. По солнышку так приятно было бы погулять, выпить пивка… Тем временем Игоря провели мимо небольшого огороженного пустыря, на котором его «выгуливали», и повели дальше. Еще несколько минут и его привели в армейскую баню, выдали мыло, чистое нательное и форму без знаков различия. Внутри бани никого не было, особого тепла тоже не было — видимо ее топили для него, и мыться пришлось прохладной водой.

«…А не подчиненным, — продолжал размышлять Игорь. — Как мне сказал все тот же караульный, Седенький, по просьбе своих друзей, детишки которых так отличились в том городке, избавился бы от меня. Естественно, как положено, «при попытке к бегству» меня бы шлепнули. И вот теперь, похоже, меня ждет суд. Посмотрим, что будет дальше. Единственное, что мне советовали, это говорить правду — Сергеев не любит Седенького.»

Помывшегося и одетого в чистое сержанту одели наручники, (надо же — кто-то включил кандалы в список требуемых предметов для колонистов), и отвели к штабу. Там в одной из комнат заседал суд. Председательствовал на суде Сергеев, Седенького не было, зато были все участвовавшие в том плачевном самоходе. Как свидетели.

Сам суд оказался для Игоря очень тяжелым. Для начала обвинитель зачитал список статей, по которым обвиняется сержант Петров Игорь. Список был внушительный:

— …Позволяет квалифицировать действия подсудимого по статье УК РФ номер 338: «Дезертирство» часть вторая, статье 332: «Неисполнение приказа» часть вторая, статье 340: «Нарушение правил несения боевого дежурства» часть первая, статье 341: «Нарушение правил несения пограничной службы» часть вторая, статье 347: «Уничтожение или повреждение военного имущества по неосторожности»…

После этого, Игоря еще раз, который по счету уже он и не помнил — только точно больше сотого, попросили рассказать о том, что произошло, о своих действиях. Он рассказал. Потом заслушали свидетелей, которые, к большому удивлению сержанта, спокойно и честно рассказали как было. (Как ему потом рассказали сослуживцы, еще в январе Седенький быстро устроил суд над командой, сходившей в город, но так как сам полковник после битвы подверг опустошительному набегу этот же город, все «самоходчики» отделались легкими арестами на месяц.). Наконец, молчавший до этого предатель задал вопрос:

— Скажи, сержант, а почему же ты хотел помешать своим товарищам развлечься?

— Развлечься? — не выдержал и вспылил Игорь, которому уже надоела неопределенность и сама концепция вешанья на него всех собак, за которые ему, по сумме, светило десять — пятнадцать лет тюряги, или — учитывая подписанный ими контракт — высшую меру. — Мы же все же армия, если вы это забыли, товарищ полковник, а не банда! И грабить мирных жителей, тем более, в мирное время, да еще ради развлечения — это позор! Неужели у нас совсем нет чести? Не…

— Молчать! — приподнялся и заревел Сергеев.

— И не подумаю — тем более все равно мне нечего терять! Такие поступки позорят армию!

— А дезертирство, значит, не позорит? — спросил один из судей.

— Дезертирство позорит только дезертира, а не армию, тем более я не дезертир. А немного развеяться мы хотели…

— Развеялись вы на славу, — внезапно успокоился еще минуту назад красный от ярости Сергеев и заинтересовано посмотрел на Игоря. — Хорошо. Суд выслушал обвиняемого и удаляется на совещание.

Суд удалился на совещание и после недолгого отсутствия был оглашен приговор.

— … суд постановил: полностью снять обвинения по статьям 341: «Нарушение правил несения пограничной службы» часть вторая, 347: «Уничтожение или повреждение военного имущества по неосторожности» и статье 340: «Нарушение правил несения боевого дежурства». Изменить обвинение по статье номер 338: «Дезертирство» часть вторая на обвинение по статье 337: «Самовольное оставление части или места службы» часть первая и признать подсудимого виновным по данному обвинению. Признать подсудимого виновным по статье 332: «Неисполнение приказа» часть первая. Назначить наказание по статье 337 «Самовольное оставление части или места службы» часть первая в виде ареста на три месяца. В данный срок зачесть предварительное заключение, отбытое обвиняемым. Назначить наказание по статье 332: «Неисполнение приказа» часть первая разжалованием и содержанием в дисциплинарной воинской части на один год. Из-за отсутствия доступа к другим дисциплинарным воинским частям содержать отбывать наказание следует в нашем первом полку. Приговор вступает в действие после оглашения. Судья…

Дальше Игорь уже не дослушивал. Такой приговор говорил о том, что его просто простили. Может, Сергеев его пожалел, может, просто он полковнику чем-то понравился или понадобился, раз его перевел к себе, может просто какая-то интрига меж двух полковников. Приятно все же то, что ему повезло, и он не оказался камешком между жерновов.

После суда ему сняли наручники, прямо там же, определили роту, где служить и показали своего нового командира. Лейтенант назвал его отделение и повел в казарму. Игорем предстояло заткнуть дыру в штате, которая появилась после того боя. За личными вещами Игорь не пошел — то, что за пять месяцев от них чего — либо осталось, в это нему не верилось.

Отделение, в котором он оказался, ему понравилось, нормальные мужики оказались. Никто не даже косо не посмотрел, хотя все знали, откуда он. «Хорошо, что в драке с ними я не пересекался, а то бы нехорошо могло выйти. Хотя это были бы и их проблемы…».

Его новая рота в эту неделю отдыхала. Совсем недавно второй полк заменил первый на основной позиции, прикрывающей единственную дорогу вглубь огромного лесного массива, в центре которого располагался Городок. Эта дорогу, по которой еле-еле мог протиснуться «Урал», была единственной, помимо речки, связью с остальным миром к югу от городка. Через лес, состоящий из кедров, сосен и елей, большинство из которых в несколько обхватов, а низ завален ветками проложить дорогу неимоверно дорого и долго, поэтому дорога приобретала стратегическую ценность. Разведка доносила, что местные жители как-то очень внимательно стали относиться к ним. Появилось много охотников, которые мало охотились, а больше старались проникнуть на охраняемую территорию, много купцов, которые не столько торговали, сколько вынюхивали и сманивали народ к себе на службу. В связи с этим, гарнизоны в маленьких деревнях и хуторах были уменьшены, а на этой позиции — наоборот увеличены до семисот человек. Еще восемьсот человек постоянно находились в Городке, на случай внутренней (в которую по прошествии полугода) или внешней угрозы. Остальные были рассеяны по всем окрестностям — так, к примеру, рота охраняла золотой прииск, еще рота на нем работала, по отделению сидело в деревнях и т. д.

За время отсидки Игорь пропустил несколько важных, и много не очень, событий. О них ему по очереди, за обедом, рассказывали его новые товарищи. Кстати, первой неприятной новостью стал обед. Паек, который получал Игорь на «губе» естественно не включал в себя разносолов — обычный солдатский паек, может чуть погрубее и побезвкуснее обычного каши да каши. Но оказалось, что дело не в том, что он сидел на губе. Резко изменилась ситуация с продовольствием.

Все войска и все поселенцы были обеспечены продовольствием (в основном крупами и продуктами долгосрочного хранения) из расчета на целый год. Далее, чтобы стимулировать самообеспечение, поставки продовольствия планировалось уменьшать, а на пятый год и вовсе прекратить. Однако к этим продуктам, кроме муки, в первое время мало кто прикасался. Живое свежее мясо бегало вокруг по лесам — выйди на опушку и бей зверя, рыбу из речек черпали котелками — и то, только по началу, потом всякую мелочь, менее полуметра длинной вообще за рыбу перестали считать. Грибы, ягоды, дикий мед — все это осеннее изобилие заставило забыть о невкусных кашах… Однако к весне дела пошли плохо. Рыбу из рек и озер вычерпали, и теперь приходилось подолгу ее ловить, и не привередничать, если попалась на крючок или в сетку рыбешка всего в ладонь длиной. Зверья не стало. Часть выбили, часть откочевала по сезону, часть попряталась глубже в лес. Ягоды и грибы найти под снегом слегка трудновато, а то, что насушили и солили давно съели. Своего скота и птицы наростить еще не успели, трогать существующих было строжайше запрещено. Вот и приходилось забыть о разносолах и вернуться к пайкам, причем тушенка стала котироваться очень высоко.

Вторым, на этот раз приятным событием, и частично объясняющим мягкий приговор, было то, что после того боя Сергеев применил свои особые полномочия и разжаловал Седенького в подполковники, раз и навсегда решив проблему командования.

Третьим, неприятным, был жесткий запрет, наложенный на личный и командный состав войска, на общение с местными. Даже за простой разговор с местным без специального на то разрешения было обещано множество наказаний, вплоть до расстрела на месте. Сергеев был справедливо озабочен возможными попытками массового дезертирства. Этот произошло сразу после появления у стен города в январе месяце первого купца, который неизвестно каким образом смог сманить с собой приданных ему при перемещении по контролируемой территории двух солдат. На записке, которою нашли прибитой к дереву на месте первой стоянки, было написано, что они устали служить и хотят зарабатывать больше, как им предложил купец. А с учетом того, что записка была написана по-русски, никакого сомнения в добровольном дезертирстве не осталось. Поверить, что двух вооруженных автоматами и пистолетами солдат смогли сначала вырубить без следов борьбы, а самое главное — в наличие у местных знания письменного русского, было сложно. Кстати то, что дезертировали они с оружием, было самым неприятным моментом.

К вечеру обед, плавно переросший в ужин, захватил уже всю роту. Откуда-то появились бутылки с медицинским спиртом, который разбавляли для вкуса черничной и брусничной водой. Пьянка на сегодняшний день была, оказывается, запланирован уже давно, Игорь просто придал ей повод. Отвыкший от выпивки новичок быстро потерял нить праздника, его за руки и за ноги донесли до пустующей койки, положили на бок и так оставили до утра.

Пробуждение было несладким. На следующее утро, его разбудил вой боевой тревоги, который чудовищным гулом отдавался в похмельной голове. Рядом стоял одетый дневальный, который и включил сирену.

— Скорее!

— А что?

— Вставай и беги!

— Да что случилось то?

— Тревога! Боевая! Быстрее! — и побежал будить других.

Делать было нечего. Игорю пришлось быстро вставать, поправлять кое-как измятую за ночь одежду, благо спал он одетый, взять тревожный комплект и идти на построение.

На плацу была легкая паника. Бегали и сержанты и лейтенанты. Ничего не понимающие солдаты тихонько переговаривались, стоя в строю. Наконец, появился командир — сам полковник Сергеев.

— Смирррна! — скомандовал майор.

— Солдаты, — Сергеев начал сразу, без предисловий. — Мы попали в тяжелую ситуацию. После неправомерных действий подполковника Седенького местные жители ополчились на нас. Сейчас второй полк, охраняющий наши границы, сообщает о приближении огромного войска. По результатам оценки количества войск, есть шансы, что первый полк может потерпеть поражение, — по строю пробежал недоверчивый шепоток. — Поэтому, было принято решение усилить второй полк. Первый отряд усиления в количестве пяти рот пешим шагом отправиться на позиции второго полка прямо сейчас. Если же ситуация обостриться, то в качестве последнего резерва на позицию отправиться еще две роты, погруженные на грузовики, и ЗСУ,[46] под моим личным командованием. В этом случае город останется охранять только одна рота. Поэтому я решил провести частичную мобилизацию — еще триста человек из состава поселенцев будут включены в состав войск на время данного конфликта. За старшего, в мое отсутствие, останется подполковник Седенький. Все. Вольно. Майор, вам выступать.

— Вольно, — скомандовал майор. — Разойдись. Личному составу первого батальона десять минут на сборы.

С недовольным бурчанием солдаты разошлись собираться. Так как у Игоря личных вещей не стало, да и вообще из его имущества было только то, что надето на нем, он остался стоять на плацу. Вскоре стали подходить его новые сослуживцы. По поводу приказа, а так же в сторону командующего, было сказано много слов, из которых литературными были только предлоги. Но увы — в армии, как известно, приказы сначала выполняются, а потом обсуждаются, поэтому построенный в колонну батальон вскоре пешком отправился на позиции.

А через три часа они вступили в бой.

Единственное, что спасло их от полного разгрома это то, что местные, видимо, очень торопились, и не выслали вперед ни разведки, ни передового отряда. Первые признаки опасности появились в виде эха, потом в виде легкого дрожания земли. Майор приказал колонне остановиться пред крутым поворотом, рассредоточиться по лесу по обе стороны дороги, по краям оборудовать, как успеют, несколько пулеметных позиций. Сам он, с одной ротой, остался на дороге. Солдаты принесли из леса несколько поваленных деревьев и коряг, создав на дороге жиденькую баррикаду. Огонь было приказано открывать без команды — сразу же при появлении противника в секторе стрельбы.

Вскоре появились те, кто создавал шум и сотрясал землю. Так как одетая в доспехи с копьями, луками и саблями конная лава была совсем не похожа союзников, и даже на просто путешественников, огонь был открыт немедленно. Весь попавший в огневой мешок отряд, где под разными углами кинжально било несколько пулеметов, был за несколько секунд уничтожен. К сожалению, это было не все войско противника. Вскоре отправленные в лес солдаты вступили в боестолкновение с врагом.

Вполне естественно решив, что передовой полк разбит, иначе такая армия не пробилась бы на дорогу, майор срочно связался со штабом Сергеева, описал ситуацию и вызвал подмогу. И как не хотелось полковнику отправлять единственную свою бронетехнику в бой (вторая «Шилка» стояла в обороне островка на севере, где находился объект «Аномалия»), а все же пришлось. Командир отдал приказ — удерживать дорогу до прихода подмоги и рассредоточил оставшуюся роту и пулеметчиков дальше в лес. Именно тогда все и произошло, а Игорь, который занимал позицию вблизи дороги, все рассмотрел в таких подробностях, которые не отказался бы потом забыть.

Вылетевшая из-за поворота волна тяжелой конницы прорвалась именно в тот момент, когда рота, охранявшая командира, уже рассосредотачивалась по лесу, а сам командир еще только готовился к движению. С тактической точки зрения это было ошибкой, но майор понадеялся, что в те несколько минут, что он будет под защитой всего лишь отделения, не появится ничего такого, с чем не сможет это самое отделение, вооруженное автоматами справиться. Но ему не повезло. Игорь видел, как передние ряды конницы, скачущей прямо по трупам своих неудачливых товарищей из шедшего впереди отряда, под автоматным огнем медленно таяли. Но сокращалось и расстояние до автоматчиков. Атакующие разменивали каждую пятерку метров на одного- двух всадников, но они это могли позволить себе.

Потом вспоминая это Игорь не мог представить себе непрерывное течение событий, вспоминалось только несколько отпечатавшихся в памяти мгновений. Вот до жиденького строя автоматчиков осталось десять метров — в накатывавшейся кавалерийской лаве бы металлических брызгах кольчуги или другой какой брони, под копыта лошадей падает сразу три всадника. Вот осталось пять метров — солдаты перезаряжают автоматы, другим втыкая связанные попарно магазины. Вот один метр — стволы автоматов подняты, но уже от кончиков некоторых копий до солдатских гимнастерок остается всего считанные сантиметры. Вот следующий кадр — многие уже упали, из их тел торчат не выдернутые на ходу копья с широкими, как меч наконечниками. Падает с разрубленной головой майор. Один из солдат, стоявших ближе всего к лесу и поэтому в стороне от основного копейного удара, успевает поднять автомат и защититься от вертикального сабельного удара, но кавалерист, явно опытный, слегка привстает на стременах, чуть выше кисти при ударе задирает локоть и сабля «перехлестывает» над автоматом. Автомат падает на землю, а солдат с диким воплем отшатывается назад. Его левая, до середины предплечья, рука все еще продолжает сжимать упавший на землю автомат.

Игорь, и еще один рядом сидевший солдат бросается к раненому. Игорь поднимает потерявшего сознание от боли солдата, закидывает правую руку того себе на плечо и тащит его в лес, а его сосед с яростной гримасой длинной очередью сбивает с коня того всадника. Автоматчик поворачивается к Игорю и кивает в сторону деревьев, до которых пару метров и улыбаясь показывает, что прикроет их. Именно таким он и запомнил того спавшего его незнакомого солдата. В следующее мгновение из тела солдата вырастают древки стрел, и с все той же усмешкой он падает на землю. Понимая, что жить ему осталось ровно столько, сколько требуется опытному лучнику достать из колчана стрелу, наложить на тетеву, натянуть лук плюс еще секунду Игорь изо всех сил, придерживая раненного, рванул под прикрытие деревьев. Через мгновение, в то дерево, за которым он спрятался, со стуком вонзилось несколько стрел, одна из которых, попавшая в дерево вскользь, высунула из коры свой хищный наконечник прямо перед глазами Игоря. Не мешкая более, Игорь потянул с земли раненного, кое-как зажав ему рану левой рукой, потащил его вглубь леса. Иногда его окликали, иногда в деревья поблизости с тупым стуком вонзались стрелы, он ни на что не обращал внимание. Через пять минут он сделал перерыв на то, чтобы отдышаться, и на перевязку раненного. При перевязке солдат пришел в себя и далее они вместе стали уходить как можно дальше от звуков боя.

К вечеру, боясь наводнивших лес отрядов противника, например один из таких отрядов, больше сотни человек, прошел всего в ста метрах он них, они затаились. Ночь они решили провести под спрятавшей их корягой — когда то давно здесь упало огромное дерево, выворотив укрепленный корнями пласт дерна и образовав укрытый сверху угол. Именно тут, при свете местной луны, Игорь повторно перевязал, как сумел, спасенного, истратив второй медпакет и вколов ему вторую дозу болеутоляющего.

Огня они решили не разжигать, поэтому на следующее утро проснулись весьма замерзшими. Кстати, спасенный оказался парнем из соседней роты по имени Егор. После быстрого завтрака — по две галеты и вода из фляжки, солдаты решили отойти от дороги дальше в лес, дойти по нему до речки и там, вдоль речки, где путь будет полегче, добраться до Городка.

Сказано — сделано. Определив приблизительное направление (хорошо, что был компас, который хоть и врал слегка, но все же направление указывал) оба солдата отправились в путь.

До реки они добирались неделю. С каждым часом Олег все больше и больше сдавал. Тяжелое ранение буквально вытягивало силы, крови потеряно было много да и перевязки в таких условиях были невозможны. Через пару дней он ели-ели мог идти, впал в полубредовое состояние, и Игорю приходилось практически тащить его на себе. Но до реки они все же дошли.

«И что же теперь делать?» — думал Игорь, глядя на метавшегося в бреду Олега, лежащего на земле. — «Судя по тому, как им пришлось протискиваться к реке, дорога по побережью будет совсем не легка. Проще — по лесу было. Да и Олег не выдержит дороги. Конечно, была бы лодка, даже без весел, можно было бы просто спуститься по реке. Но где ее взять? Может плот сделать? Но как? Без топора? Без веревок? Вообще без всего? Что же делать?…»

За спиной послышался легкий шорох. Игорь, отвлекшись от мыслей схватился за автомат и хотел обернуться, но уже не успел.

— Стоять! Не шевелись! Руки вверх!

Глава 19 Леонардо ди Медичи

Лес недалеко от крепости[47] противников Росских княжеств далеко на северо-восток от Новогорода, IV Solis dies Май 2076 г от Основания.[48]

Прошедшие со дня последней встречи с цезарем месяцы были для его посланника, Леонардо ди Медичи очень насыщенными. Получив в секретариате цезаря документ, подтверждающий его полномочия и назначение на пост трибуна латиклавия[49] первого неизвестного легиона, Леонардо, не медля ни мгновения, даже не посетив с дороги терм[50] или какой-либо любовницы из своего многочисленного списка, отправился верхом на свежей лошади в небольшой городок Верона, располагающийся в двадцати милях на север от Рима. Когда его мыли были заняты Делом, известный легкомысленный сибарит и эпикуреец Леонардо ди Медичи исчезал и на свет появлялся серьезный и умный человек.

Леонардо ди Медичи происходил из небольшого ответвления от основного ствола раскидистого родового древа ди Медичи. С детства он рос сильным, волевым, пытливым и любознательным мальчуганом, получил отличное образование, отлично фехтовал и много путешествовал по Римской империи и другим государствам, разве что на континенте краснокожих, Росских княжествах и других варварских странах не был. В одной из таких поездок он и познакомился с будущим цезарем. Знакомство оказалось удачным для обоих — вскоре Юлий (пока римлянин носил тогу цезаря, он отказывался от своего родного имени в пользу звания Цезарь, и носил его пока не складывал с себя ношу правления — то есть до самой смерти; и только в летописях указывалось имя того, кто привил Римом в это время) получил в свои разведывательные легионы нового воина, который быстро прогрессировал и шел наверх по командной цепочке.

Когда умер предыдущий цезарь и новым цезарем стал Юлий, внутри рода ди Медичи началась жесткая, как это всегда и бывало, конкуренция, за то, кто именно займет вакантный пост наперсника. Каждая ветвь выдвинула своего кандидата, которые в звериной подковерной схватке должны были определить победителя. В этом цезарь ничем не мог и не имел права помочь своему протеже, но это и не потребовалось — ведь должность трибуна в разведывательном легионе — это огромные возможности. Вскоре головы претендентов на должность при цезаре посыпались как яблоки при сборе урожая. Часть погибла от рук разбойников, некоторые отравились, часть была убита на поединках самим Леонардо, а самая умная часть, видя происходящую бойню, просто отказалась от своих претензий. К слову, из этой части большинство потом пополнило развед-легион Рима — Леонардо умел ценить умных людей, что было еще одной его сильной стороной…

К вечеру Леонардо на усталой лошади добрался до Вероны. Верона с виду была обычным провинциальным городком: плантации оливковых деревьев, обрабатываемые рабами, мастерские со свободными ремесленниками, довольно большая для такого маленького город, с населением всего около 15 тысяч человек, крепость, в которой вольготно располагалась всего лишь одна центурия под командованием пожилого центуриона. Город не был знаменит отличными урожаями или превосходными ремесленными поделками — наоборот, оливки ели-ели окупали аренду земли, на которой произрастали, а поделки ремесленников никого не интересовали из-за своей корявости и служили причинами насмешек мастеров других городов. Единственное, что могло показаться необычным, это отличная широкая дорога, которая вела к городу, который не был ничем не славился и стоял в стороне от торговых путей, и очень малое количество женщин.

На самом же деле Верона была базой первого неизвестного легиона. Абсолютно все его жители были приписаны к легиону. Рядовые легионеры и бойцы из вспомогательных частей под видом рабов, по очереди, работали на полях. Небоевой вспомогательный состав легиона под видом ремесленников изо дня в день клепал в мастерских различное воинское снаряжение — плел кольчуги, лил пули, конструировал новые и улучшал старые осадные машины. На огромной площади в центре города, в отсутствии чужих глаз ежедневно проходили тренировки по владению луком, арбалетом, пилумом и гладием, боевое слаживание и тактические игры под командованием центурионов. Большинство легионеров было набрано из тюрем, гладиаторских школ и бывших беглых рабов, которых опытные работорговцы искали и скупали по всем базарам, поэтому дисциплина в легионе поддерживалась железной. Те, кто постоянно был одет в легионерскую форму были не рядовыми легионерами, а центурионами, префектом и трибунами, а знаки различия центуриона носил сам легат.

Командовал легионом Луций Клодий Макр. Этого легата сняли с командования Третим Стальным Франкийским легионом, официально, за излишнюю, даже по всем далеким от либеральности военных мерках, жесткость. Луций был командир чудовищной жестокости к провинившимся, и настолько же щедрым к отличившимся в бою легионерам. Его излюбленными методами были прогоны провинившихся «сквозь строй», понижения в звании за раз от трибуна до простого легионера, центезимации и даже децимация,[51] причем применяемые не только к бежавшей с поля боя части легиона (примеру к центурии), а ко всему легиону в целом. С другой стороны, храбрый и умелый легионер мог выслужить в легионе Макра себе все. Помимо стандартных римских боевых наград, таких как наградные копья, знаки на щит, венок или сигна, Луций Клодий Макр, владелец богатейших оливковых плантаций, добавлял от себя лично денежные призы, отличное по своим боевым качествам (и дорогое) наградное оружие и доспехи. Для выделивших себя в командовании легионеров была открыта дорога в званиях вплоть до трибуна, к примеру трибун второй когорты был не из сословия всадников, а из беглых рабов, что в любом другом римском легионе было немыслимым. Также он прикрывал глаза, до определенного, конечно, момента на некоторые вольности своих подчиненных на отдыхе, и вигилы[52] соседних с квартировавшим его легионом городов всегда уходили, а, бывало, и вылетали, подгоняемые хорошим пинком, ни с чем.

Такая политика приносила свои плоды. К примеру, один из самых слабых в римской империи до назначения его легатом Люция Макра, Третий Франкийский легион всего через два года превратился в сильнейшее воинское подразделение. Вскоре это было доказано делом, когда в битве с франками на границе римской империи этот легион месяц держался до подхода подкрепления против втрое превосходящей его по численности армии франков, а после этого почти полностью уничтожил в полуторадневной битве вторгнувшиеся войска. За это легион получил гордое прозвище Стальной. Такие прозвища давали легионам за проявленную доблесть: за победу над превосходящими вдвое силами противника — бронзовый, за превосходящими втрое и более — стальной. Для того чтобы превратить в Стальной легион толпу отребья, бывшую Третим Франкийским Макру потребовалось проведение двух децимаций и трех центезимаций, разжалования трех из пяти трибунов, казни двадцати центурионов и несчетного количества различных телесных наказаний. Несмотря на это легион его обожал и был готов на все, даже к походу на Рим, если бы такое приказал их любимый легат.

Видимо поэтому, а может и из-за обиженных трибунов, принадлежащих знаменитым фамилиям, Люция Макра лишили поста легата Третьего Франкийского Стального легиона. Но цезарь, который ценил отличные военные кадры и бережно их расходовал, тем более такие, в личной беседе с разжалованным легатом уговорил того принять первый неизвестный легион под свое командование, пообещав ему всю полноту власти над ним и широкую автономию.

Смешной оказалась судьба Третьего Франкийского. Легата любили настолько, что вскоре легион потерял большую часть высшего и среднего командного состава и почти две когорты рядового. Окрестные города захлестнула эпидемия преступлений, совершаемых легионерами. Бывало так, что перед судом в убийстве одного хилого раба сознавалось до центурии легионеров, рассказывавших как долго и мучительно они его лишали жизни, а другая центурия свидетельствовала это, и после вынесения приговора тут же сознавалась уже в своих преступлениях. Суды выносили массовые приговоры, легионеров отправляли гребцами на галеры и в каменоломни, откуда уже через месяц их отправляли в новый создаваемый Неизвестный Легион, к их любимому легату.

Именно перед этим самым знаменитым Макром, который официально считался «в опале», и предстал вечером наделенный полномочиями Леонардо.

— Итак… — после длинной паузы, которая прошла за чтением письма цезаря и документов, представленных Леонардо, — какова наша задача? — спросил легат.

— Цезарь приказывает отправиться на север и убить всех кого сможем. Как можно больше. Особенно желательна смерть тех, кто принадлежит к родам Великих Князей.

— Понятно… — легат встал и начал, слегка хромая, прохаживаться по своей комнате. — Как легион туда попадет?

— Цезарь предлагает нанять северных варваров из данов и норманов. Но я думаю, что это плохая идея…

— Да? И что же ты предлагаешь?

— Основной особенностью нашей миссии является скрытность. Если мы соберем такой наемный флот, который смог бы перевести такую массу войск и снаряжения, то об этом будет сразу известно россам. Или сразу — когда их купцы увидят такую армаду идущих на юг кораблей, или потом, когда они перегруженные будут идти на север. Я думаю, что следует взять наш собственный грузовой флот — несколько триер, а наемников использовать для патрулирования и разведки местности.

— Хм… — легат пристально посмотрел на теперь уже своего трибуна. Этот парень хоть и произвел сначала на него впечатление сынка, которого отправили на теплое место именитые родичи, судя по своим словам был умным и в какой-то мере опытным военачальником, хотя много еще не знал. И еще он был явно захвачен тем Делом, которое ему поручили, причем не ради того, чтобы выслужиться, а ради того, чтобы Рим был великим. Именно таких людей всегда искал и набирал в свои легионы Луций Клодий Макр. — А твоих полномочий хватит на изменения плана кампании, предложенного самим Цезарем?

— Моих полномочий хватит на все, что не запрещено личным указом Цезаря. Тем более, что это было всего лишь предложение.

— Сроки?

— Лучше бы там быть к весне.

— Ну хорошо, — легат подошел к двери, открыл ее и позвал стоящего в отдалении коридора легионера, чтобы ненароком не подслушать и одновременно близко, чтобы услышать громкую команду. — Трибунов ко мне, немедленно, — приказал ему легат.

По коридору простучали, удаляясь, шаги центуриона, одетого в форму рядового легионера. Вскоре прибежали шесть человек со знаками различия опционов, которые быстро построились и отдали честь своему легату.

— Садитесь, — приказал легат, указывая на стулья возле огромного стола. — Карту. Севера. И подымай легион…

Один трибун вскочил и побежал к стеллажам, быстро нашел карты земель данов, норманов и Новогорода и расстелил их на столе. После этого выскочил и поднял легион по тревоге. В комнате закипела штабная работа, в которой Леонардо быстро потерял нить — его образование не было военным, а того количества самообразования в военной области не хватало для выяснения тонкостей. Однако посланник цезаря все равно старался разобраться и не стеснялся задавать вопросы, поощряемый легкой ухмылкой легата.

Первым вопросом, который решался, было то, какие именно и как вооруженные войска следовало взять с собой. Сразу было решено не брать пращников, пилумы[53] и тяжелые осадные машины, однако арбалеты с запасом болтов, ручные легкие камнеметы и заряды к ним решено было взять.

— Почему не берем пилумы? — удивился Леонардо.

— Подумай сам, — тихонько стал разъяснять ему легат. — Снаряжать армию надо исходя из того, какие войска будут противостоять в бою. Пилумы хороши против правильного пехотного строя, для пробития тяжелых щитов типа наших скутумов,[54] для замедления и утяжеления строя противника. Нам же будет противостоять, судя по твоим рассказам сборная армия россов, а они, как все варвары, не признают пехоты. Пока один ряд метнет в кавалерийскую лаву пилумы, второй ряд уже начнут накалывать на копья. Поэтому смысла брать против кавалерии пилумы нет.

— А пращники? Они как раз бьют далеко и хороши при накрытии плотного строя издали.

— Это ты прав, видимо читал «Войну» Максимилиана ди Борджа. Но подумай, хороший пращник выпускает за десять ударов сердца одну пулю. Соответственно, всего за одну минуту он выпустит около десяти пуль. А за 12 минут боя он пошлет во врага целый талант[55] пуль. У меня в ауксиларии[56] пращников их целая когорта. И каждый выбросит целый талант… Тысячу талантов за 12 минут боя — это непредставимый вес для перевозки даже морем.

— А почему обязательно вести камни с собой? Нельзя что ли галечника набрать на берегу? — удивился Леонардо.

— Хм, — улыбнулся легат. — Уже давно никто из пращников не стреляет простым галечником. Они стреляют мерными пулями, которые отливаются из свинца и олова. Все пули одинаковы по весу, что позволяет пращникам стрелять очень далеко и точно, а то, что свинец тяжел, позволяет пуле быть маленькой по размерам и повышает их убойную силу. Это эффективное оружие — но очень дорогое. Обычно после боя мы собираем свои пул, а там это может быть невозможно…

Далее, прислушиваясь к разговорам, Леонардо узнал, что в боях будет участвовать легкая и тяжелая римская кавалерия, пехота, снаряженная скутумами и гладиями, легкая пехота будет одетая в лорики хамата, а тяжелая — в лорики сегментата,[57] что тоже было очень необычно для римской армии. Леонардо опять обратился за разъяснениями к легату.

— Тебя это удивляет?

— Да. Мы ведь очень редко используем металлические доспехи — даже лучшие легионеры, стоящие в первом ряду, не носят ничего прочнее крепкого кожаного доспеха. А тут даже легкая пехота одета в кольчуги… Да и вес большой для перевозки…

— Хм… Тут тоже все не просто. Все окружающие нас страны имеют такое вооружение, для защиты от которого достаточно обычной кожаной брони…

— Но ведь мы теряем войска в боях! Не лучше ли было бы одеть….

— Не перебивай. Это так. Но тут не все так просто. Тут целый спектр причин помимо названной — и тот климат, в котором мы воюем: под тяжелую броню одевается поддоспешник стеганный, в котором воины в нашем климате за время боя просто сварятся заживо. Это и та тактическая и стратегическая подвижность, которая гарантируется войскам, одетую в кожаную броню — ведь у нас мало кавалерии. Это, в немалой степени и вопрос стоимости…

— А разве для сражения с россами это все не так?

— А ты подумай сам. Как не стыдно бы мне это признавать, но росы делают одни из самых лучших в мире доспехов и оружие, и кожаная броня не спасет вовсе. Во-вторых — мы отправимся на север, а там даже летом холоднее, чем у нас зимой. А сейчас — и подавно, так что поддоспешники послужат заодно и теплой одеждой для наших легионеров, и на туловище одежду не потребуется закупать специально, и бросать ее потом просто так. На счет мобильности — это не важно, потому что нашей задачей будет одна, максимум две битвы, и быстрого перемещения не потребуется. Основой росской кавалерии является не копейный удар, а стрельба издалека, подобно войскам Орды. Прочная кольчуга и пластинчатая броня спасает от стрел, выпущенных из кавалерийской карусели. Ну в большинстве случаев точно… А от копейного удара спасет скутум и глубина строя…

— А денежная проблема?

— А это не моя, а твоя проблема.

— Как?

— А вот так. Тем более, что для тебя это не проблема а просто, ну… просто вопрос. Ведь у кого-то из нас здесь есть особые полномочия… — он подмигнул Леонардо. — Далее, — продолжал лекцию легат, — зная какие именно рода войск нам противостоят, можно подумать о вооружении. Пеший не догонит конного, поэтому мы можем рассчитывать только на то, что мы будем сражаться со стоящей конницей. Конница стоит только тогда, когда не атакует сама. Самое частое, где конница стоит — это город или воинский лагерь, поэтому единственный тип сражений, которое нас устраивает это осада. Осада города или лагеря требует осадных орудий. Дальше. Росы будут закованы в прочную броню, но от арбалетного болта, пущенного из тяжелого арбалета не спасает никакая броня.

— А почему бы не взять огнебойного оружия? От него тоже не спасет никакая броня…

— Мы будем в пути через сырые холодные морские дали около двух месяцев — огнебойное оружие останется без припасов, не у россов, не у норманов или германцев нет достаточного количества пыли.[58]

Совет продолжался с короткими перерывами еще два дня. За это время поднятый по тревоге легион успел собраться в поход. Были погружены на телеги разобранные осадные орудия и припасы, спешно собранны со всех окрестных городков и плантаций лошади и ослы для транспортировки этого к порту. На третий день легион быстрым маршем по хорошим дорогам отправился в сторону западной границы Римской империи.

Всю дорогу по Римской империи Леонардо посвятил написанию огромного количества писем, приказов и распоряжений. От этих маленьких клочков пергамента, в некоторые из которых заворачивались копии долговых расписок, чужих писем и денежных поручительств как от того маленького камушка в горах, который сдвигал с места лавину, сметающую все на своем пути, начиналось брожение в умах северных данов и норманов, восточных германских баронов и южных ханов. Вскоре это брожение вылилось в огромные армии и маленькие банды, которые медленно, но неуклонно приближались со всех сторон к границам Росских княжеств.

В это время из всех портов и от всех флотов, принадлежащих Риму, стали отходить по одному — другому десятку транспортных трирем. Через Ганзейский пролив они выходили в Западный океан и шли к небольшому римскому городу Лисбон, который стоял на границе Франкского государства и Римской Империи. Именно в этот город стекалось продовольствие, лошади, запасные смены рабов-гребцов и фураж для Неизвестного легиона, а через три недели, считая от дня, когда цезарь произнес свой приказ, и сам легион начала погрузку на транспорты. В конце февраля огромный флот, почти две сотни трирем, вышел из Лисбона на север.

Через месяц после отплытия, в который Леонардо с неприятным удивлением обнаружил у себя морской недуг, который не спешил пройти, Римские суда встретились с объединенным флотом данов и норманов. Это был напряженный момент, так как северные варвары были слабо предсказуемы, и вполне могли броситься на беззащитные транспорты. Однако сундук золотых монет три таланта весом, переданный вождю объединенного похода, обещание великой славы и огромной добычи, а так же экскурсия, устроенная ему же, по забитым озверевшими от долгого пути легионерами судам, остудила воинственный пыл.

Если в начале плавания Леонардо думал, что хуже уже быть не может, то в следующий месяц он, как ему казалось, узнал что такое ад. Шторма, льдины, холод и соль — все это преследовало римский флот в Варяжском море. Даже привыкшим к этому морю северянам было не сладко — обычно они в это время пили пиво по своим длинным домам, что уж тогда говорить о теплолюбивых римлянах. Первая смена рабов-гребцов, которая гребла еще от Серединного моря через весь Западный океан полностью выбилась из сил, не помогали даже бичи надсмотрщиков и обливания ледяной водой, «веслами чтобы грелись лучше». После того, как две триеры натолкнулись на льдины и затонули по вине уставших гребцов Леонардо, все еще мучавшийся от морской болезни, и, поэтому прибывающий в отвратительном состоянии духа, приказал произвести замену гребцов. До этого времени спокойно плывшая, набитая в трюмы как оливки в бочке у хорошей хозяйке, вторая смена рабов села на гребные скамьи, а истощенную первую смену трибун латиклавий приказал, ради экономии пресной воды и припасов, а также для ускорения хода, выбросить посредине холодного северного моря за борт.

Среди легионеров, сходящих с ума от качки и безделия, началось брожение, которое легат быстро пресек своим любимым методом, проведя центезимацию и пригрозив децимацией. В ледяные волны живьем полетело более ста легионеров, а позже еще столько же трупов — это сами легионеры избавились от паникеров, страшась децимации. Таким образом еще до начала боев легион потерял почти три центурии.

Только лишь викинги, сопровождавшие римский флот веселились. Их любимым развлечением было разорение побережья «в целях хранения тайны похода» тех стран, которые на свою беду лежали на берегах Варяжского моря на пути следования эскадры. Досталось и германскому побережью, и росскому. Веселящиеся морские разбойники насмехались над голодающими легионерами, показывая им со своих кораблей огромные запеченные куски свежего мяса, хлеб, пиво и только что взятых в полон полуголых женщин.

В середине апреля флот достиг кромки ледяного поля, по которому до берега было около десяти миль. Начались ужасы разгрузки. Два дня передовые триеры рубили лед и продвигались во льды, пока не достигли толстого льда, в который и вмерзли. В корму и в борт этих в лед вмерзали следующие и следующие и так до тех пор, пока не получилась своеобразная пристань. На этих вмерзших в лед триерах ломались фальшборты настилались общая палуба, которая позволяла быстро перемешаться легионерам от корабля к кораблю. Высадка производилась спешно — надо было успеть, пока льды не раздавили вмерзшие передовые триеры, совершенно не приспособленные для плаванья во льдах, либо пока не начался ледоход — у берега лед уже подтаивал, образую многочисленные полыньи.

Викингов в это время отправили в обе стороны вдоль края ледяного поля к видневшемуся вдали берегу с целью любыми средствами предотвратить известия о высадке римского легиона. Северяне с радостью занялись этим делом, опустошив, на сколько смогли побережье Великого княжества Новогородского. Самым удивительным было то, что россы не с того ни с сего приписали это своим теперешним противникам.

К началу мая весь легион с ауксилариями был высажен на землю и углубился в долгом походе на восток. Но это уже были привычные трудности для легионеров — под ногами была твердая земля и все зависело от них, а не от погоды или удачно попавшей в борт льдины. Кое-где в лесах еще таял снег, двигаться друг за другом по быстро превращающимся в озера грязи звериным тропинкам было невозможно, поэтому было принято решение идти максимально широким строем, ширина «дороги», по которой двигалось римское войско, достигала десяти миль — в среднем одна когорта на милю.

В середине мая опытные римские разведчики, набранные из числа германских племен, привыкшие к северным лесам, обнаружили дорогу, по которой шла на север росская армия. Дорога была затоплена двигавшимися на север войсками.

В штабе легиона состоялось совещание, на котором решался вопрос: атаковать или подождать. С одной стороны, все военная наука требовала атаки на войска противника, находящимся в походном строе на узкой дороге. С другой стороны — добиться какого-либо успеха в уничтожении огромной массы войск так не получиться. Передовые росские отряды вернуться, задние — подтянуться и легион окажется в клещах. Это, конечно, помешает вовремя вступить росским войскам в бой со своими находниками, но римляне не хотели стоять на пути у княжеских войск в этом деле. Гораздо более предпочтительным являлся план, по которому легион продолжает оставаться в тени, дождется в засаде исхода боя, а потом по очереди добьет и россов и их противников. Тем более россы сами соберут самое драгоценное в лагерь, на который так удачно будет напасть.

Все получилось именно так, как и запланировал легат. Были правда и неожиданности — как приятные, так и неприятные. Например на римлян произвело впечатление Божественное Вмешательство, которое вызвали росские волхвы. Правда, легат, трибуны и походные священники единого обозвали в один голос это «богопротивным языческим колдовством», но для высшего командного состава легиона, который не религиозно слеп, и для Леонардо в частности, это было очень неприятным сюрпризом. Каждый задал себе вопрос — «А наш Единый так может? И есть ли Он?» Второй неприятный сюрприз полностью происходил от первого: те мизерные потери, понесенные росскими войсками и та легкость, с которой они разгромили целую когорту находников (римские разведчики тоже брали «языков» из числа находников и были отлично осведомлены о их численности) совершенно не понравились римлянам, которые рассчитывали на долгую битву и тяжелые потери с обеих, а не только одной из сторон. Единственной приятной неожиданностью была та позиция, в которой разместился росский лагерь с основной массой их войск — с юга была дорога, с севера — позиции их врагов, с востока — непроходимые болота, а с запада — большой клин леса, в который аккуратно просочился римский легион. Теперь в случае атаки римской пехоты кавалерия противника лишалась простора для действий и оказывалась прижата к болотам. Но атаковать в таком соотношении сил — на взгляд, а разведчикам строго было приказано не брать росских языков и вообще их не трогать, у росов было тысяч двадцать кавалерии было самоубийством. И Луций Клодий Макр отдал приказ ждать, не смотря на увеличивающуюся с каждой минутой вероятность быть обнаруженным.

«В тот день Единый был на нашей стороне», — подумал Леонардо отличную фразу для своих «Заметок», когда половина войска росов после боя ушла из лагеря на север. Подождав полчаса, дав оставшимся росским кавалеристам частью разбрестись по полю, частью расслабиться, снять броню, спешиться и отправить своих лошадей пастись, а ушедшей половине войска удалиться подальше по лесной дороге Луций Клодий Макр скомандовал атаку.

Атака, в отличие от обычных римских атак, начиналась в тишине. Не ревели рога, не кричали команды центурионы, не били барабаны отбивая шаг. Даже скутумы были покрашены из красного в грязно-зеленый цвет, даже все металлические детали обмундирования, которые раньше надраивались до солнечного блеска, были замазаны сажей — и все это чтобы дать легионам лишние минуты на сближение с противником и задержать у противника понимание, кто именно нападает на них. Тихо, как призраки, из леса вышли римские центурии и быстрым шагом двинулись в сторону лагеря неприятеля. Перед самым началом боя римские легионеры уже совершили быстрый двухчасовой переход из тех оврагов и укрытий, в которых они прятались от росских разведчиков и сейчас берегли силы для боя.

Наступление проходило по трем направлениям — основные силы, три когорты, наступали прямо на лагерь при поддержке вспомогательных сил, в которые входили и ручные осадные метатели, и легкая кавалерия. Одна когорта, поделенная пополам, отрезала россов от дороги на юг и на север. Еще одна когорта с запасом метательных орудий и боезапасом оставалась в резерве.

Вскоре россы спохватились и обнаружили нападение, но было уже поздно — легионеры преодолели уже половину поля. Вот тут то и взревели рога, забили барабаны и над полем раздался знаменитый крик римских легионов: «Бар-р-р-раааааа».

Реакция была совершенно правильной, но запоздалой — конные росские сотни бросились на стену римских щитов, но, как с восторгом отметил Леонардо, отхлынули, оставляя на земле многочисленные тела людей и лошадей, а центурии делали еще шаг вперед, и еще, и еще… А от дождя стрел они прикрывались сверху широкими скутумами, которые образовывали непробиваемый зонтик над их головами.

Вскоре легионеры подошли к лагерю настолько близко, что это позволило подвести артиллерию. Подтянутые ручные камнеметы были установлены на специальные возвышения, их расчеты взялись за привязанные к короткой балке веревке, а заряжающий положил в петлю камнемета первый, курившийся дымком, снаряд. Раздался свисток опциона[59] и двадцать человек одновременно, поджав ноги, с силой дернули за веревки. Деревянная дуга начала сильно гнуться и в этот момент опытный опцион нажал на рычаг, освобождая ее, конец деревянного плеча камнемета взлетел вверх, разгоняя находившийся в петле снаряд, в верхней точке полета круглый снаряд еще более усилился за счет эффекта пращи и вылетел в сторону лагеря противника. Снаряд еще был в воздухе, когда плечо камнемета опустилось и заряжающий начал закладывать в петлю следующий снаряд.[60]

Леонардо пристально смотрел за полетом снаряда. Вот снаряд упал на телегу, разбился и разбрызгал вокруг себя жидкий огонь, задев стоящих рядом двоих лучников. Леонардо победно усмехнулся и повернулся к легату. Тот шутливо поклонился, признавая, свое поражение. Это была личная идея ди Медичи — залить в кувшины римский огонь, которым был вооружен римский флот, и метать его с ручных камнеметов. Конечно, и раньше в крепостях при осадах и оборонах так делалось, но впервые это было сделано в поле.

— Хорошо, хорошо — ухмыльнулся легат. — Одно твое предложение оказалось действительно стоящим, но я все равно считаю, что второе — полная бессмыслица.

— Посмотрим, — тоже улыбаясь ответил Леонардо.

Второй его идеей было сделать сильно уменьшенные огненные снаряды для использования легионерами в рукопашном бою. Но, судя по бою, до этого дело не дойдет и идея так и останется не опробованной.

В это время на поле боя появились первые изменения. Через отряд, загораживающий дорогу на север, начала пробиваться небольшая группа конных. Увидев это легат приказал, посредством звуковых сигналов, пропустить нескольких росских гонцов на север.

— Но зачем? — удивился Леонардо.

— Смотри и учись, парень, хитрой науке полководца. Скажи мне, зачем я это сделал?

— Я же не знаю!

— А подумай!..

— Ну… Ты, — легат с Леонардо уже давно были на ты, — для хочешь, чтобы ушедшие вернулись… Но зачем? Для чего сводить вместе так удачно разделившиеся войска?

— Не понимаешь?

— Нет — это против всех правил стратегии.

— Тогда думай. Уже час назад конное войско, галопом, после боя, вышло на север. Через сколько до них доберется гонец?

— Через час!

— А вот и не правильно. Подумай еще раз — эта задачка проста…

— Ну не знаю… Может через два… А! Какой я глупец. Он никогда не доберется до войска, потому что оно будет от него удаляться с той же скоростью, с какой он будет догонять их. Действительно — эти гонцы неопасны.

— Не совсем прав, но идею ты понял. Гонец догонит их тогда, когда они остановятся, а остановятся они, скорее всего около города, до которого три часа быстрой скачки. Что будет, когда гонец сообщит им эти новости?

— Они сразу же повернут назад.

— Как быстро они поскачут назад?

— Со всех сил…

— Правильно, таким образом, считай. Три часа они скачут туда, еще час их догоняет гонец. Обратно они скачут еще три часа. То есть здесь они появятся через семь, нет шесть часов, причем на вымотанных бешенной скачкой лошадях. За это время мы окончательно добьем этот лагерь и всех в нем, а остатки росской армии сами придут сюда и мене не надо будет гоняться за ними по всем этим диким лесам. Избежать боя они на своих усталых лошадях не смогут…

— Я поражен… — только после длинной паузы смог что-то произнести Леонардо. — С одной стороны, все против классической военной науки, а с другой — как гениально…

— Учись. Урок первый: «слепо следовать военной науке — это не путь к победе, это путь к поражению».

Легат удовлетворенно улыбнулся. Его бы улыбка, наверное, померла бы, если бы он узнал о том, что именно в этот момент россы натолкнулись на авангард своих противников, и уже через час гонец доберется до князя. А еще через час разъяренный великий князь на не усталых лошадях, которые отдыхали во время его боя, появится на поле боя, и десять тысяч кавалерии вместе с ним. Но он этого не знал…

В это время ситуация на поле боя опять изменилось. Присмотревшись, Леонардо понял, что часть войск россов покидает лагерь. Но при этом, это был не побег, а планомерная эвакуация кого-то. Часть кавалеристов противника буквально своими телами продавила позицию римлян и этим позволила другой части прорваться, и по кромке болота галопом спастись из окружения. При этом часть из прорвавшихся явно не была в состоянии управлять лошадьми, а часть вообще была привязана к седлам. Легат это тоже заметил.

— Скорее! Первая и вторая центурия из резерва, при поддержке конной ауксиларии, быстрым маршем должна догнать и уничтожить этих беглецов. Они — наша главная цель. Это, скорее всего, трусливо бегут с поля боя князья и волхвы. Опилий Макрин, — к легату подскочил один из трибунов, ты лично поведешь в бой эти центурии. Без голов этих, — легат махнул в сторону убегающих, — не возвращайся. Dixi.

Опилий Макрин кивнул головой и вскоре затерялся в лесах на той стороне поля.

Прошло около двух часов. Битва потихоньку затихала. Римляне лениво отжимали остатки россов к лагерю. Лагерь противника догорал, а его сопротивление слабло. Потери у него были ужасные. Зажатая конница потеряла около пяти-шести тысяч, но и легионеров полегло около когорты. Хотя такой размен еще никогда не случался. Удачнейшие битвы гарантировали потери один к одному, а тут — пять к одному в пользу римлян.

Довольный легат, в компании с Леонардо ди Медичи и трибунами уселся пообедать, или, скорее, уже поужинать. Свежая дичь, рыба, отличные вина, привезенные из солнечной Ганзы, специи и много чего другого, в общем, было чем отметить победу. Но никогда не следует праздновать раньше времени — богиня победы, сколько не рубили ей крылья римские скульпторы, все равно старается вырваться из рук.

Со стороны севера послышался гул, и вскоре на поле стала выползать толстая стальная змея тяжелой кавалерии, которая по задумкам легата должна была сейчас скакать на север.

— Вот видишь, Леонардо, это тебе второй урок: «не следовать военной науке — путь к поражению еще более быстрый», — с тяжелым вздохом сказал легат.

— И что теперь делать? — слегка испуганный спросил Леонардо.

— Делать? Делать надо, а главное быстро, — легат отшвырнул в сторону драгоценный стеклянный бокал тонкого катайского стекла с не менее ценным вином столетней выдержки. — Горнисты! Сигнал! Левому краю отойти назад. Пропустить в горящий лагерь росскую кавалерию. Быть готовыми, по сигналу, опять замкнуть кольцо окружения. Одной центурии отправиться на северную дорогу дождаться прохода основных сил, запереть и бить возможный остаток подкрепления в севереных лесах.

Это была вторая, и самая главная, ошибка легата, хотя которую он тоже сделал по незнанию. Когда основные силы россов, через открытый коридор прорвались в лагерь, центурия из резерва только подходила к опушке леса, по пути добивая лежащих на поле боя раненных — и одетых в сверкающую металлическую броню, и одетых в тускло-зеленою стеганную. Ни делая никаких различий — все те, кто не был облачен в форму римских легионеров был врагом и заслуживал смерти. За этим занятием их и застало вышедшее из леса небольшое подкрепление россов, которое было одето в стеганную зеленую броню.

Увидев занятия римлян эти бойцы стали приседать или ложится на землю, направляя в сторону совершенно не испуганных римлян странные деревянные приспособления. Последовавший за этим огнестрельный залп разъяснил на несколько секунд оставшимся в живых римлянам, что во-первых — это странные приспособления — огнебойное оружие, а во-вторых — это явно не росские войска. Через пару секунд второй залп добил остатки центурии.

— Смотри Макр! У них огнебойное оружие! — воскликнул Леонардо, дергая легата за рукав.

— Вижу. А это еще что? — и он указал на выползшее из леса приземистое нечто. — По виду напоминает плечи человека, которому вместо головы вбили бриттский приплюснутый шлем. Как ты думаешь, трибун, что это такое?

— Наверняка, это оружие. Судя по виду — осадное.

— Очень хорошо. Там его охраняет всего две сотни бойцов. Снять две центурии с центра, там уже все кончилось, и одну взять из резерва, и захватить это оружие.

К сожалению, все пошло не так. Когда римские легионеры с воинственными криками бросились на уступающий им в количестве в полтора раза отряд, заговорило осадное орудие. Оно окуталось дымом, над полем раздался звук, который издает рвущаяся плотная ткань, только многократно усиленный, и плотный строй трех центурий буквально разметало по полю. Как будто огромная невидимая палица ударила по легионерам, разрывая тела на куски, расплескивая кровавой пылью черепа, с легкостью пробивая щиты и тела легионеров насквозь, в считанные мгновения покончила с наступавшими и умолкла.

Увидев такое, ближайший расчет камнемета быстро развернул свой агрегат в ту сторону и выстрелил зажигательным снарядом. Снаряд не долетел шагов сто и бесполезно только расплескал огонь по траве, но расчет осадного орудия находников моментально понял опасность и опять пошел дым и раздался звук. Вслед за этим по позициям камнеметов прошелся смерч, с легкостью ломая деревянные детали и убивая прислугу. Спасения не было нигде — даже на противоположном конце поля не осталось ни одного целого камнемета.

— Весь резерв, срочно, вооружить шарами Леонардо и любой ценой уничтожить это чудовищное оружие.

Легионеры выполнили приказ — широким строем, максимально рассеянным, сжимая в руках щит и по небольшому глиняному шару, наполненному римским огнем, они бросились в сторону новой опасности. Всего около двух сотен из целой когорты под шквальным огнем смогло добраться на дистанцию броска, еще меньше смогло попасть в это оказавшееся металлическим сооружение, которое еще ко всему прочему могло быстро перемещаться, но все равно эта опасность была ликвидирована, а осадное орудие стало медленно дымить.

Разозленные потерей две сотни охранников быстро добили остатки легионеров, лишив римлян последнего резерва.

Тем временем и россы преподнесли неприятный сюрприз. Прорвавшаяся в лагерь конница совершенно не собиралась останавливаться в этом мешке. Наоборот, она еще больше разогналась и со всей силой ударила в южную часть римского легиона, буквально за несколько секунд втоптав в землю полкогорты, которые запирали путь на южную дорогу. После этого, сделав широкую петлю, они с южной стороны ударили во фланг центральной части римских легионеров.

Положение римлян стало совсем плохим. Измотанные долгим боем они встретились с превосходящей их по численности тяжелой кавалерией, причем в поле, без длинных копий и подготовленной обороны да еще и при фланговом ударе. Резервов не было, метальное оружие либо было уничтожено, либо исчерпало свои заряды.

— Я думаю, нам следует уходить… — произнес мрачному легату Леонардо.

— Запомни, сынок, последний урок: для полководца не может быть ничего более позорного, чем бросить свои войска при поражении. Даже проигрыш и плен не так ужасны. Трусость убивает удачу, раз и на всегда…

— А смерть?

— Смерть война смывает все его долги, это даже варвары понимают. Тем более — мы войны и смерть — наша вечная спутница…

— Но у меня приказ цезаря…

— У тебя — да. Ты — уходи. Возьми пару центурий — и беги отсюда…

— А ты?

— А я остаюсь и расплачусь за свои ошибки.

— Ты слишком ценен для Рима, твоя слава…

— Что останется от моей славы, — прорычал легат, — от славы Луция Клодия Макра Железного, если я бегу с поля, бросив своих бойцов. Этого не будет. Я остаюсь, пусть они заплатят за мою жизнь своими…

— Прощай тогда, — обнял его Леонардо и вскочил на подведенного ему коня. — Уходим…

Еще через час ни одного живого римлянина не осталось на поле боя. Из приблизительно 12 тысяч легионеров и ауксилариев выжили только те, что ушли в погоню за спасающимися волхвами — около трех сотен, и те, кого забрал с собой Леонардо ди Медичи — еще две. Итого — всего пять сотен. Пленных не брали…

Глава 20 Максим

Конец мая 2005 г.

За прошедший год Максим не раз и не два хвалил себя за мудрое решение перейти во второй полк. Если все остальные его товарищи по первому полку продолжали служить, то он — нет. Жил — как белый гражданский, спал сколько хотел, никаких тренировок и зарядок, даже форма была лучше качеством. Место на снабжении в армии — самое сладкое — как говориться: «что охраняем, то и имеем». Некоторые бойцы, для получения кое-каких вещей подносили ему бакшиш, а с «борзыми» или «бычащими» разбирались прикормленные азеры.

Чуть похуже стало после переезда. Сергеев поставил учет и распределение привозимых материальных средств на строгий контроль. Теперь должность на складе стала очень неудобной — прибыли нет, а проблем — куча. А уж после того, как один из интендантов попался на воровстве и был приговорен к расстрелу, поставлен к стенке перед отделением и уже был зачитан приговор… Все для Сергеева кончилось хорошо — прецедента расстрельного не случилось — преступник умер от разрыва сердца не дожив до залпа. Но уже то, что патроны, как потом рассказывали пацаны из того отделения, у всех были боевые, ввергало Максима в пучину страха.

Выход нашелся неожиданно. Один из солдат проболтался (и был за это вознагражден) Максиму, что Седенький собирается построить небольшой золотой прииск вдали от Городка. Золото было ценно всегда и везде, и быть рядом с тем местом, где оно из земли попадает в людские руки очень перспективно. Максим собрал некоторое количество денег и попросился на этот прииск.

Его взяли. Как потом Максим узнал — ему опять повезло «попасть в струю». На прииск нужен был интендант. Прииск располагался далеко от Городка, машины ходили не часто, поэтому Седенький организовал рядом с прииском себе небольшую базу, с большими запасами.

С прииском дело вообще обстояло весело. Например — он был полностью незаконен, так как Сергеев не только не давал разрешение на его создание, но и, считалось, что он даже не знает об этом. Это найденное удачливым бойцом, еще в самом начале, место сначала охраняли солдаты из первого полка, но потом передали второму. На самом деле, полковник естественно знал о нем. Просто в начале было еще не до этого, да и Седенький не мешался под ногами, зараженный золотой лихорадкой, а потом, после всех этих непростых зимних событий стало уже не до этого. После разжалования Сергеев сослал приказом Седенького на эту базу — чтобы ему не скучно было.

Вторым веселым моментом был принцип набора, сотрудников, если так можно сказать, на прииск. Седенький издал приказ по своему полку «О соблюдении дисциплины» и на следующий же день набрал около сотни нарушителей оной самой. Всех этих злостных нарушителей наказали временным переводом из солдат в рабочих (а по сути превратили в рабов), которые и работали на прииске. Каждому рабочему было обещано восстановление после выполнения определенной нормы добычи драгоценного металла — двести грамм. Кстати, чтобы еще больше подхлестнуть добычу Седенький ввел правило, по которому суточную пайку рабочие выкупали за золото. «А коли не добыл — то и не ешь».

При таких порядках количество беглецов с прииска было бы чудовищным, если бы не было злой и внимательной охраны. Охрана такая была — в эту роту полковник собрал самых «отмороженных» из своего полка. Даже обергруппенфюрер Теодор Эйке[61] заплакал бы от умиления глядя на эту мразь…

Естественно, в таких условиях попавшие солдаты старались как можно быстрее сделать норму и вернуться обратно к легкой военной службе. И, конечно, Седенький их отпускал, как только они добывали положенное. И тут же за место них брал следующих нарушителей. Как не странно, но по дисциплине второй полк вскоре обогнал первый.

Прииск был супербогатый — эта ничем не примечательная неширокая, но быстрая речка уже обогатила полковника на пятнадцать килограммов драгоценного металла. Золото встречалось в виде крупного песка и мелких самородков, хотя один удачливый старатель нашел самородок весом в 217 грамм.

Максим, конечно, не был ни охранником, ни рабочим. Он занимался выдачей и учетом на складе. И старался как можно меньше попадаться на глаза охранникам — его азеров тут не было и заступится за него было не кому. Зато, здесь он сумел набрать серьезную сумму, около 200 грамм золота, что при ценах на золото позволяло определть свой заработок в 5 тысяч долларов.

Зимой в работе прииска появился перерыв. Золото добывалось самым примитивным путем — многократной промывкой водой породы в лотках. При этом вся грязь и более легкие частицы вымывались, а осадок из тяжелых пород оставался в лотке, золото, как известно, очень тяжелый металл. Но у воды, которой пользовались для промывки, есть некоторое всем известное свойство, которое и остановило работу прииска на зимний период — при температуре окружающей среды ниже нуля градусов она превращается в твердый и совершенно не текучий продукт — в лед. Поэтому и охрана, и рабочие, и Максим всю зиму не работали.

Всю зиму Максим провел в отдыхах — а именно: на заработанное золото, которое, хоть и из-под полы, но все же имело ход в Городке, Бубнов кутил. (Хотя прииск держал только Седенький, золото добывали и другие — «для себя», и, несмотря на приказ сдавать его за рубли, не всякий торопился это делать. Да и брали многие более охотно золото, чем рубли). Были бы деньги — а промотать их найдется где — всегда найдутся и добрые собутыльники, и раскладные телки. К концу весны Максим потратил все свои накопления — как денежные, так и золотые, но совершенно не жалел об этом. Позажигал он хорошо…

С концом апреля начался новый сезон работы на прииске, и теперь Максим решил не стесняться и брать «положенную цену» за те продукты и шмотки, которые он отпускал мающимся «посудомойкам» — как называли несчастный нарушителей дисциплины, попавших во временное рабство на прииск. Это решение выразилось в резко возросших его доходах — он за неполный месяц собрал уже грамм триста, и в нескольких доносах на него. Чтобы не гнали волну и чтобы попасть, помня то, как он сам подсидел прежнего интенданта, Максим при первом же удобном случае повинился перед своим начальством и поделился с ним, оставив себе всего сто грамм. Такой шаг был оценен, и, позже, на все обвинения в его адрес начальники закрывали глаза.

Тот страшный день начинался обычно. Никто ничего плохого даже и не подозревал, подполковник с прииска еще вчера уехал в Городок, оставив за старшего одного из своих друзей. Все шло как обычно. Внезапно капитана вызвали к радисту. Оттуда он выскочил как ошпаренный и объявил тревогу. Все, включая рабочих, срочно погрузились на грузовики, бросив все в таком состоянии, как было — Максим ели-ели успел запереть дверь на склад, а капитан мял в руках крепкий кожаный мешочек с добытым золотом.

Судя по слухам, на нас опять напали, поэтому в Городок срочно собирали все войска. «И что им неможется?» — думал Максим. — «Вот что они могут сделать с луками и мечами против пулеметов? С катапультами — против зенитного орудия? Хотя… Это очень даже прибыльно может быть…». После того первого боя по Городку стало ходить множество самых различных вещей: начиная от глиняных и бронзовых тарелок (которые, как не парадоксально, пользовались спросом — есть на пластике, много раз мытом, всем надело) и заканчивая оружием и доспехами. Максим тогда купил у одного бойца себе отличный нож, с богатой рукоятью и узором на лезвии, булатным или каким-то еще — в этом не разбирался, но очень удобным и острым.

«… Эх — если бы опять началась война! Напроситься тогда в отряд к подполковнику и хорошенько пошарить на поле бой, да и в домах… Хотя… Не — это слишком грязно. Лучше потом быстренько и по дешевке перекупить за золото», — он прикоснулся к лежащему у пояса кошельку, в котором лежал пакетик с золотым песком — «… всю, или не всю, а самую дорогую и некрупную размером добычу. А уж потом, медленно, продавать ее за достойную цену. Да — именно так и стоит поступить.» — за этими приятными мыслями дорога до Городка прошла незаметно.

Колонна из десяти грузовиков подъехала к воротам городка, почти у самого города обогнав и почти скинув с дороги какую-то нагруженную длинными связками дров толпу, человек двадцать, поселенцев, тоже направляющихся в город. Пока шла проверка документов солдаты из последних грузовиков насмехались над «грязеедами», которые испуганные машинами потихоньку приближались к застрявшей в воротах колонне.

Наконец ворота открылись и колонна начала заезжать внутрь города. Вроде все было нормально, но Максима внезапно кольнула тревога. Какая-то мысль билась глубоко в сознании и никак не могла выкристаллизоваться.

«Что же не так?» — думал Максим. — «Доехали вроде нормально, гопники-охранники не донимают, золото при мне… Что же не так? Может что-то в городе плохо? Да нет — вроде тоже нормально… Или с этими крестьянами что не так? Люди как люди…» — он бросил еще один взгляд на скрывающиеся за поворотом дороги и окрестными домами ворота, в которые как раз пытались пройти крестьяне.

Ворота скрылись из вида, машины медленно ехали по направлению к казармам, а тревога все росла и росла. Вдруг со стороны ворот раздался громкий крик, тут же правда прекратившийся. Тут то Максима и осенило. «Поселенцы испугались! Испугались грузовика! Не того, что их задавят, а именно грузовика! Машины! Испугались, как будто никогда его не видели! Черт! Это не поселенцы! Это местные! Надо сказать, чтобы проверили, вдруг это нападение! Но как сказать? Эти уроды, которые здесь сидят со мной, скорее меня отпи. дят, чем послушают…»

— Ээ…. Кто интересно там кричал так?

— О! Бубен — дать тебе в бубен? — заржали несколько охранников.

— Странно просто…

— Заткнись, — ответил кто-то из охранников.

— Да не, Кирпич, крик действительно странный. Я такой только однажды слышал, когда мы поймали одну парочку и на глазах парня его телку трахнули во все щели, вот он тогда так кричал… — включился в разговор другой голос.

— Да? Пойдем посмотрим.

— Да ну н… — ответил еще один.

— А ну заткнулись все, — ответил лейтенант, командовавший этими отморозками. — Ща разберемся. Эй! — он сильно постучал по кабине, — салага, глуши мотор!

— Чо тебе, — переспросил из кабины капитан.

— Да надо сгонять глянуть, кто кричал, — громко перекрикивая мотор начал объяснять капитану лейтенант.

— Да это его проблемы.

— Да давай остановимся, пацаны размяться хотят.

— Приедем, уже минут десять осталось. Там и разомнетесь, — ответил капитан.

— Я думаю, те люди, что мы на дороге, — Максим дернул лейтенанта за рукав и тихо сказал, — они не наши.

— Не пи… — отмахнулся лейтенант, — не до тебя.

— Скажите это капитану, — попросил Максим.

— Ладно. Эй! Командир! Тут один умник говорит что на дороге местных видел, давай остановимся, посмотрим.

— Б..! Как ты меня з…! Ладно! Х… с тобой!

Машина, а затем и вся колонна — так как Максим ехал в первом грузовике, остановилась. Лейтенант вместе с еще несколькими десятками человек вылезли из машин, кто просто размять ноги, кто тоже из любопытства. Небольшая группа медленно пошла к окраинам домов, которые закрывали вид на ворота. Максим с ними решил не идти — чувство опасности не утихало никак. Вот группа людей неторопливо, даже вальяжно, медленно завернула за угол и скрылась из виду.

Прошло полминуты и раздались крики — из-за угла выбежало несколько солдат, крича и размахивая руками. Внезапно последний из них споткнулся и упал, из его спины торчало древко стрелы. Через секунду кричали и орали уже все. Из кузовов грузовиков на землю посыпались солдаты, на ходу пытаясь вставить выхваченные из разгрузочных жилетов магазины. Но они уже не успевали — из-за поворота выскочила конница — огромное количество, не меньше сотни всадников, с короткими луками и саблями наголо, усатые и бородатые но с обритыми головами, с которой торчал один только чуб — вылитые казаки из фильмов. Бежавшие навстречу солдаты успели срезать огнем первый ряд нападавших, после чего все смешалось. Вот, прямо с седел, двое наездников с длинными кинжалами запрыгнули в кузов одного из грузовиков. Из кузова, скрытого тентом, послышались дикие крики, как будто там кого-то резали, впрочем это так и было. Через секунд пятнадцать оттуда выпрыгнули те же двое казаков, их руки, сжимавшие кинжалы, были по плечи залиты кровью. Другая часть казаков стала врываться в дома, откуда скоро потянуло дымом и женским визгом.

Только всего этого Максим не видел. Ожидав чего-то такого и поняв, что дело плохо, он в первую же секунду нырнул под грузовик, заполз под задние колеса и спрятался целиком за ними. Для него все последующие события представлялись дикими криками и мельтешением конских и человечьих ног. Отлежавшись минут десять, и поняв, что основные события смещаются все дальше к центру города, а вокруг него уже нет никаких звуков, кроме гудения огня из нескольких загоревшихся домов и хриплых стонов раненых, Максим вылез из под приютившего его автомобиля. Стараясь не заострять внимание на развороченных трупах и раненных, тянущих к нему руки, он вырвал из рук убитого автомат, порывшись, набрал с полдесятка магазинов и вдоль стены, стараясь держать направление, с которого раздавались звуки разгорающегося в центре города боя в поле зрения, побежал к казармам.

Через пятнадцать минут он добежал. У казарм полным ходом шел сбор колонны, даже не колонны, а нескольких машин, на которых подполковник Седеньки собирался, похоже, убежать из города. Насмотревшись на ужасы боя Максим его ничуть не упрекал, и, более того — был с ним полностью солидарен. Теперь главной задачей было пробраться в одну из трех машин, которые собирались, судя по количеству погружаемых канистр с топливом, совершить безостановочный пробег по маршруту Городок — База у Аномалии. Там в холоде, но зато в безопасности (на острове, да под прикрытием «Шилки»), подполковник хотел дождаться подкрепления.

Как на зло не одного знакомого командира, кроме Седенького, не было видно. От одного грузовика его прогнали, из другого — чуть не выбросили, а соваться в личный газик Седенького было бы несусветной наглостью. Повезло ему у третьего грузовика. В кузове, помогая укладывать какие-то ящики, Максим увидал двух своих знакомых прикормленых азеров.

— Расул! Ахмед! Салам маллейкум! — крикнул, подходя, к ним Максим. — Уезжаете куда?

— Салам, — буркнул один из них. — Не мешай. Лучше уходи.

— Да я вот с вами решил тоже поехать, возьмете? — с наигранной веселостью спросил Максим.

— Нет, — опять повторил Расул, — уходи.

— Но почему? Я заплачу вам.

Из глубины кузова раздался какой-то звук, похожий на покашливание. Азеры обернулись на секунду, потом повернулись обратно и Ахмед сказал:

— Ладно, возьмем. Тут и друг твой есть. — и оба, свесившись через задний борт грузовика протянули Максиму по руке.

— Вот спасибо! — сказал Максим, и протянул обе руки, перекинув автомат, чтобы не мешал, за спину. Азеры крепко схватили его за руки и приподняли на уровень бортика. — А что за друг мой тут у вас?

— Да я! — ухмыльнулся голос из глубины и на свет, склонившись, вылез солдат.

Максим понял, что дело плохо. Это действительно был его старый знакомый — Федор. Тот самый, которого он подсидел с мягкого интендантского места еще на Земле. Максим попытался откинуться подальше — но не тут то было, азеры держали его крепко.

— Здравствуй, земеля. — еще шире ухмыляясь приветствовал его Федор.

— Ээ… Привет… — проблеял испуганный Максим.

— Что, пацан не рад меня видеть?

— Да, нет, что ты. Рад.

— Вот как хорошо. А уж как рад тебя я. Это что-то… — и кивнул своим азерам, чтобы Максима притянули повыше.

— Ты, земеля, не прав был. Признаешь?

— Да, не прав, признаю…

— Ну а раз признаешь, то надо как-то урегулировать наш вопрос, не так ли?

— Наверное да. Только чо ты хочешь? Денег у меня нет — в се спустил за зиму…

— Наверное… А еще заплатить хотел, раз хотел — значит есть чем. Ты так похоже ничего и не понял… — Федор подошел к бортику, схватил буквально распятого в воздухе за воротник двумя руками и резко дернул на себя. Всякая веселость исчезла и злым, со сдерживаемой злобой, голосом Федор продолжил. — Ты, сука, меня заложил и подставил. Кинул на бабло. И что, думаешь, я с тобой нянчиться буду? Гони деньги, быстро!

— У меня ничего нет, я же сказал. И вообще я щас закричу, и тебя…

— Сука! — отпустил его Федор и чуть подался назад. — Закричит он… На! — с этими словами он размахнулся и со всей силы ударил Максима ногой в голову. Жесткая подошва армейского ботинка прошлась по лицу, сломала и свернула на бок нос, порвала щеку, превратила губы в кровавую лепешку и чудом только не выбила зубы. Кавказцы отпустили руки и тело с глухим стуком упало на землю.

— Обыщите его, — в полубессознательном состоянии услышал Максим голос Федора, и чьи-то руки зашарили по его карманам. Чисто инстинктивно руки дернулись и сжались на мешочке с золотом, и Максим услышал слова:

— Еще трепыхается — вырубите его наконец, посмотрите у руки, что там и оттащите вон в сторону. Валим уже скоро.

Выключившего его сознание удара Максим уже не почувствовал.

Очнулся Максим уже ближе к вечеру. Ясное сознание пришло не сразу. Сначала вспомнилось имя, потом где и кто он, потом та «жопа», в которую он попал. С первой попытки открыть глаза Максим не смог — что-то засохшее на лице мешало этому. Протянуть руку и протереть глаза он тоже не смог — его тело было чем-то завалено. Максим уже почти разлепил губы и хотел позвать на помощь, но пришедшая в голову мысль, что придти на помощь ему могут те ужасные всадники, и какую именно «помощь», к примеру ножом по горлу, они ему окажут, заставила закрыть рот. Через некоторое время, на ощупь определив, что завален ветками, Максим смог подтянуть к голове руку и протереть, а скорее продрать, глаза. Теперь дело пошло быстрее, и вскоре Максим смог подняться на ноги. Его качало.

Вокруг не было ни души — ни друзей — ни врагов. Городок был весь в дыму — похоже часть домов сгорела, а часть осталась невредимой — видимо их хозяева смогли отстоять, и судя по слышным где-то к югу одиночным винтовочным выстрелам, продолжали это делать.

«Отсюда надо валить!» — подумал Максим. — «Но куда? На юг — там вражеские города. На запад — тоже, на восток — сплошные пустынные леса… Идти можно только на север — там есть то место, через которое мы сюда попали. И есть шансы, что я смогу пройти обратно. Хватит с меня этой службы — лучше дезертировать, чем быть убитым своими, а равно и чужими солдатами ради грошового мешочка золота. Но дойти я не смогу. Туда только ехать на машине — суток четверо. Поэтому, надо идти к реке, там взять лодку — я думаю их не угнали, и плыть потихоньку на север».

Размышляя таким образом Максим продолжал оглядываться по сторонам. Наконец, приняв решение, он решил подготовиться к пути. Двери казарм были открыты, и Максим спокойно зашел и начал выбирать себе снаряжение для долгого пути.

«Так. Сначала оружие — автомат вот есть. Теперь надо найти патроны… Вот они, и магазины запасные тут же. Думаю, «цинк» с собой тащить — это слишком, да и можно не успеть снарядить, а вот пять магазинов снарядить надо бы — от зверья отбиться хватит. А от врагов — река спасет. Теперь, еда. Сух паек надо брать, хотя по вкусу он…, ну понятно какой. В крайнем случае — можно охотой добить рацион. Не — охотой с лодки, не получиться. Значит рыбалкой — вот и спиннинг чей-то удачно стоит в уголке. Весь его, хоть он и складной тащить глупо — только мешаться будет, а вот катушечку с леской и крючками взять надо… Черт — не пролезает блесна и крючки сквозь кольца — ну обрезать снасть нафиг — потом обратно привяжу… Ну соль вот, и сахара взять — самое то что надо. А теперь — руки в ноги — и бегом отсюда».

Город казался вымершим. Сначала Максим аккуратно крался от дому к дому, но потом, поняв, что ничего страшного нет, пошел быстрее. Наконец он подошел к месту боя. Выглядело это на столько ужасно, что Максим не смог сдержать рвоты. Сплюнув с языка оставшийся привкус желчи и аккуратно, чтобы не потревожить раны, вытерев с губ остатки слюней, Максим разогнулся и стал рассматривать поле боя. Вся улица была усеяна трупами. Если в конце улицы еще были аборигенов, то ближе к середине на земле лежали уже сослуживцы Максима. Два задних грузовика сгорели, распространяя вокруг себя смесь двух тошнотворных запахов — едкого запаха жженной резины и приторно сладковатого запаха горелого мяса.

Максим, вспомнив кое-что, остановился и вернулся чуть назад, туда, где лежал с разрубленной головой капитан. Аккуратно, стараясь поменьше прикасаться к трупу, Максим обыскал его, пока не нашел то, что искал — ту долю добытого золота, которую курьер вез Седенькому.

«Ха, я опять богат! Здесь около килограмма. Это мне удача привалила» — мысленно усмехнулся Максим. Он отошел от лежащего на земле трупа и случайно бросил взгляд на валяющееся на земле свернутое боковое зеркало от грузовика. Нагнулся, поднял его, посмотрел на свое отражение и с глухим вскриком отбросил его подальше. Увиденное его поразило и испугало. Все его лицо превратилось в кровавую маску. Глаза были покрыты струпьями засохшей на коже крови, неудивительно, что они не открывались. Максим бросил взгляд на свои руки, которыми он протирал глаза и увидел под ногтями темно бордовую полоску засохшей крови — его крови. Губы распухли так, что даже не было видно его щегольских усов и бородки. Но самое страшное — нос. Из остренького, с небольшой горбинкой, что вместе с усиками и бородкой предавало Максиму аристократичный вид, он превратился в нечто огромное и круглое — на пол лица.

«Как такое может не болеть? — спросил себя Максим, и организм, как будто услышав его вопрос, ответил ему сильной ноющей болью по всему лицу. — Ну погоди, Феденька, мы еще встретимся», — заскрипел зубами Бубнов.

Накинув на плечи рюкзак, повесив автомат на шею, Максим отправился в дорогу. Тихонько прошел через распахнутые настежь ворота Городка (створки ворот и косяки подпирали сваленные кучи дров, которые маскировали местных и, заодно, мешали быстро закрыть ворота, если бы это было кому делать) и быстрым шагом, озираясь и держа автомат снятым с предохранителя, отправился в лес. Идти по дороге он побоялся, и осторожничая, свернул в лес.

Идя по лесу, да еще в сумерках, Максим не смог удержать направление. Было пасмурно, солнца не было. На следующее утро солдат пошел не к реке, а почти параллельно ей на юг, и все остальные дни, озаботившись о сохранении направления, шел именно в ту сторону.

На третий день Максим вышел наконец-то к реке, уже понимая, что заблудился. Причем вышел он не к реке, она обнаружилась потом чуть дальше, а к небольшому костру, у которого грелись несколько солдат. Оказывается, мысли о дезертирстве приходили не только в его голову. Эта группа, отрядом это назвать было нельзя, скорее банда, состояла из пятнадцати человек, в основном — из солдат второго полка. Большинство чудом уцелели в бойне на позициях второго полка, трое — как и Максим, сбежали из Городка, а двое вышли из леса с западной стороны и рассказали о бое, в котором участвовало подкрепление из состава первого полка.

Именно эти двое бойцов, звали их Сашка и Яр, начали прививать некоторое подобие дисциплины, правда не всегда успешно — солдаты второго полка все меньше и меньше напоминали солдат, а больше бандитов. Беглецы из первого полка предложили поочередное приготовление пищи и рубку леса для постройки плотов, они учредили патрули, в которые поначалу, испуганные «туземцами» ходили регулярно все. Позже, когда эмоции чуть подернулись пеленой памяти, в патрули стали ходить только эти двое.

Вполне логичным, что основную часть задержанных, чему очень завидовал Максим, который не любил перетруждать себя какой либо работой, привели именно эти двое (а завидовал он тому, что каждый найденыш обычно проставлялся тому, кто его привел к людям). На следующий, после прибытия Максима, день патруль привел еще двоих солдат из первого полка — один из них был инвалидом — в бою ему отрубили руку. Еще через день Яр привел еще одного отощавшего и грязного дезертира из второго полка. Но самую ценную добычу привел Александр.

Дело было уже к вечеру, когда подлесок раздвинулся и около стоянке показался один из бойцов патруля под управлением Александра. Вид у него был ошарашенный и какой-то странно плотоядный.

— Пацаны — там такое…. - начал он, но большинство пацанов никакого внимания не проявили. Каждый занимался своими делами: чинил одежду, болтал, лежал. Однако когда из леса раздалось конское ржание, все всполошились и потянулись за оружием.

— Тихо, пацаны, там Сашка туземцев поймал, ох он и везунчик. Первым значит будет…

— Где первым? В чем? — переспросил кто-то, и ответ не заставил себя ждать.

Сначала из леса вышли две оседланные лошади.

— Ого — колбаса пришла, — воскликнул отощавший солдат, который в своем недельном странствии питался исключительно вегетарианской пищей.

— Это еще не все, и не главное… — продолжал, как опытный конферансье, нагнетать интерес патрульный.

Подлесок расступился еще раз и на землю около костра друг за дружкой, эффектно рассыпав при падении на землю свои длинные черные и светлые волосы, вылетели вытолкнутые сильной рукой две молодые женщины, даже скорее девушки, одетые в местную одежду и кольчуги.

Глава 21 Ярослав

Над костром повисло ошеломленное молчание, которое вскоре взорвалось кучей скабрезных коментариев.

— Чур на блондинку я первый!

— Черненькая моя!

— Нет моя!

— Вот б…я! Пошел на х. й! Я буду первым!

— Да я у. бу тебя щас! Сука!

— Б. я! Да я телки уже месяц не щупал!

— Давайте разыграем очередь!

— Тихо! — морщась сказал Александр, но его никто не слушал. — Тихо! У нас проблемы.

Но его опять никто не услышал. Народ был объят похотью и совершенно не собирался ни на что отвлекаться. Пара человек уже расстегнула штаны, трое сцепилась в драке, еще двое уже начали раздевать пленниц.

Дмитриев, видя что его не слушают, перетянул со спины автомат, передернул затвор, поднял ствол вверх и выпустил короткую очередь. Стало тихо.

— Тихо! — еще раз повторил он. — У нас серьезные проблемы. Пока я их вел сюда, я их немного подопрашивал…

— Ха! Понятно как он их «допрашивал». А нам запрещает, сука! — начал злиться особо нетерпеливый.

— Тихо. Пленницы рассказали, что за ними идет охота. Около пяти сотен человек идет по их следу. Они нужны им живыми или мертвыми.

— Ну а нам то что? Мы то им не нужны…

— А то, — предразнил Александр. — Ты прав мы им совсем не нужны…

— А может это этим помощь идет, мы ими тогда прикроемся, еще может и выкуп заплатят — раз пять сотен отрядили на поиски, значит они важные шишки.

— Правильно — поддержали умника несколько голосов.

— Дурак ты. Если бы это была им помощь — то они бы бежали к ним на встречу, а не от них. И уж тем более бы они молчали, что за ними погоня.

— Мда… Может ты и прав… И что ты предлагаешь?

— Надо переправляться на тот берег. Речка в данном месте бурная, без плота или лодки на тот берег не переберешься. Это задержит погоню…

Ярослав в это время, как громом пораженный смотрел на девушек. Как же они были красивы, но каждая по-разному. Черноволосая была красива как огонь, и так же опасная. Высокая, наверное, не ниже Ярослава, стройная мускулистая, но от этого не менее женственная фигурка, темные глаза, в которых отражались языки пламени костра. Вид она имела гордый и независимый, более того — во всей ее позе читался вызов. Правильные, тонкие черты лица выдавили древний род, причем с некой толикой восточной крови, которая придавала девушке необычную привлекательность. Но некоторое подспудное ощущение, а Ярослав давно замечал за собой, что эти его неведомые шестые чувства его почти никогда не обманывают, говорило, что мужчины для этой девушки не более перчатки, которые надо одеть для какой-либо работы, а потом выбросить, и меняет она их с такой же скоростью. В общем — та еще стерва.

Вторую можно было назвать полной противоположностью первой. Если первая ассоциировалась у Ярослава с хлыстом, то вторая была беззащитным полевым колокольчиком. Она во всем отличалась от своей подруги. Ее нельзя было назвать толстой, но она была заметно полнее брюнетки, но при этом она не была развалиной — все выпуклости были соразмерны и гармоничны. Желтого цвета волосы до пояса укрывали ее фигуру. Лицо ее было еще почти детским, хотя телу позавидовали бы многие певички и телеведущие, да и вообще половина женщин. Но несмотря на то, что она была одета в кольчугу, весь вид ее выражал трогательный испуг и беспомощность, которая будила желание защитить, укрыть, спасти…

«Неужели я опять втрескался?» — задумался Ярослав. — «Неужели мне мало было того опыта? Все они просто бл. и и самки, которым нужен только толстый кошелек и большой х… Вон та черненькая — этого и не скрывает, с чисто женским интересом осматривая всех парней. Для нее предстоящее — просто забавное приключение, которое можно будет рассказать и чем похвастаться таким же как она, своим подругам. И даже особо не скрывает этого. А вторая? Неужели она такая же? И неужели я допущу, чтобы ее эта толпа изнасиловала? И я тоже присоединись к ним? И стану такими же, как они? Вот с такой вот похотливой мерзкой рожей, как у того? Или тупо-пропитой, как у этого? Этого я хочу для себя? И для нее?»

— А что, если по быстрому…, и на ту сторону сбежать? За нами же не погоняться? — эта весьма здравая, хотя и омерзительная, мысль подлила масла в огонь беседы. Потихоньку Александр проигрывал это словесное сражение. На его стороне был только раненый Олег, да молчаливый Игорь. Максим тоже, хоть и смотрел с завистью на Александра, видимо слишком боялся погони, чтобы здесь задерживаться.

Внезапно яркая идея пришла в голову Ярослава. Такая, что он даже чуть не расхохотался во весь голос. «Великолепно, — ликовал он. — Сейчас мы увидим как мерзость ради мерзости совершит светлое и доброе. Смотрите же все!..»

— Телки хороши, это правда. И Сашка прав, — тихо заметил молчаливый Ярослав. То, что он сторонившийся женщин, на столько, что над ним уже начали зло подшучивать, намекая на известные нестандартные предпочтения, и замкнутый парень сказанул такое, на несколько секунд заткнуло всем рты. И Ярослав смог продолжить свою мысль. — Ведь Дмитриев дело говорит. Ну кинем мы по одной палке этим телкам, а потом бежать. Да и успеем ли вообще убежать — это еще х. й знает. А так — спокойно переправимся, уйдем по глубже в лес, и там нас уже никто не будет отвлекать от сладкого.

— Бл..! Пацан дело говорит! Вот это идея! — раздались возгласы со всех сторон и Ярослав оказался награжден множеством дружелюбных похлопываний, шуточек и презрительным взглядом со стороны Александра, который явно хотел спасти девушек от надругательства.

— Только, пацаны, раз уж преложил идею хорошую, то я буду первым у черненькой…

— Ладно… — заговорил Виктор, который был негласным атаманом у солдат второго полка, — там видно будет.

После этих слов Ярослав получил еще два презрительных взгляда, теперь уже со стороны Олега и Игоря, на которые он ответил веселым подмигиванием. Внезапно все замолчали — в дали, еле слышный, прозвучал звук рога — похоже это и была обещанная погоня. Решение было принято сразу и единогласно — даже самые похотливые солдаты решили, что шкура дороже развлечений.

Переправа проходила в спешке. Плотов на всех не хватило, поэтому форсировать реку пришлось дважды. Во время второго раза произошел необъяснимый случай.

Олегу в очередной раз стало плохо — в спешке, во время погрузки, в которой он по причине тяжелого увечья не принимал участия, ему, лежащему на земле, наступили на больную культию. От дикой боли Олег сразу же потерял сознание. После долгой ругани Олега положили на край плота, и вторая переправа началась. В этот раз все получилось не так хорошо, как в первый. Подул ветер, на реке поднялось сильное волнение. Ледяная вода брызгами попадала на людей и плот, делая тот скользким как каток. Отталкиваясь кольями от дна, солдаты, из-за несогласованных действий, так накренили плот, что он чуть не перевернулся. Только что пришедший в себя Олег увидел, что его неостановимо стягивает с плота в воду. Он пытался зацепиться здоровой рукой, но к несчастью его положили правой стороной к воде, а левой — к центру плота, поэтому его рука только бессильно била и расплескивала воду. Угол плота погружался в воду все глубже и глубже. Только Ярослав заметил смертельную опасность, грозящую инвалиду, и попробовал поймать его, но ему не хватило буквально нескольких сантиметров.

Как потом рассказывали солдаты, плот очень удачно ударился в этот момент о подводный камень, да с такой силой, что Олега буквально выбросило в центр плота, а сам плот, как «блинчик», подскочил и выровнялся. Все сказали Олегу, что он родился в рубахе, и тот не спорил. Потому, что не хотел, чтобы его зачислили в сумасшедшие. Ведь он отлично видел, как из воды сначала появилась бледная, тонкая, явно женская, правая рука и с нечеловеческой силой выбросила его, уже почти свалившегося в воду, к центру, а потом появившаяся вторая рука взялась за край плота и резко выровняла его. Никакого камня не было. Но и руки из воды тоже не могли появляться сами по себе, без всего остального, а как потом не смотрел Олег — никаких тел или голов над водой не появлялось. «Пусть уж лучше будет камень» — подумал Олег.

Когда все уже переправились и собирались в поход дальше по правому берегу речки, на левом берегу, как тени, появились чужие воины. Они не были похожи на тех, которых уже видели все солдаты, и больше всего напоминали римских легионеров из приключенческих фильмов. Тени все прибывали и прибывали, потом послышались какие-то резкие щелчки, и над головами солдат стали появляться воткнувшиеся в деревья короткие арбалетные болты. Несколько солдат подняли автоматы и дали несколько одиночных выстрелов по той стороне реки, но этим только яснее обозначили свои позиции. С той стороны реки опять послышался стук и опять этот берег был осыпан болтами. Все решили, что будет лучше отойти, и стали быстро скрываться в лесу. Предпоследний уходящий крикнул последнему, прислонившемуся к дереву, солдату.

— Петро, давай, не задерживайся, бежим, — но тот только странно дернул рукой.

— Петя? Петька? — подбежал к нему предпоследний и в ужасе отпрянул. Удачно попавший в шею болт пробил позвоночник и пригвоздил Петра к дереву. Тело еще не верил, что умирает, пытаясь делать какие-то движения, но глаза уже заволокла пелена той, которая приходит к каждому.

— Нет!!! ПЕТЬКА!!!! — стал его дергать за руку солдат, но тут из леса появился Виктор, с одного взгляда все понял, ударил бьющегося в истерике солдата в висок и силой потащил его, полу оглушенного в лес, подальше от сидевшей на кончиках болтов смерти.

Всю ночь и весь следующий день небольшой отряд шел по лесу, со всей возможной скоростью удаляясь от реки. Только к вечеру, испуганные поначалу еще слышимыми раздающимися сзади звуками работающих топоров, солдаты решили сделать привал. Настроение было отвратительным. Они не успели просушиться после переправы и многие замерзали. Олег опять потерял сознание и его несли на импровизированных носилках, в которые превратилась единственная на всех четырехместная палатка — достояние Максима, который при бегстве из города схватил первый попавшийся рюкзак, лишь бы побольше.

На стоянке был разожжен большой костер, одежда была разложена на просушку. Когда максим раздевался, он не заметил, что из его одежды выпал маленький, но очень тяжелый мешочек.

— Что это? — спросил Виктор, поднял его и стал развязывать.

— Отдай, это мое, — Максим выхватил свои сбережения из рук Виктора, но так как мешочек был уже развязан, несколько крупных тяжелых и желтых крупинок, блеснув в огне костра, выпали прямо ему под ноги.

Виктор нагнулся еще раз, поднял несколько этих крупинок, внимательно посмотрел на Максима, и, ничего не сказав, пошел к своим товарищам. Там произошел тихий разговор, во время которого Максим ловил на себе жадные взгляды многих своих бывших сослуживцев. Но те ничего не предприняли, и привал спокойно продолжился.

Отряд беглецов все больше и больше превращался в банду. Если сначала все еще по привычке сдерживались и подчинялись старшему по званию — а это был Александр из первого и Игорь, вроде бы и из второго а теперь тоже из первого полка, то с каждым часом людская натура все больше и больше выпирала наружу. А натура у большинства солдат оказалась далеко не пряничной. Как всегда бывает, самый ушлый, таким у них оказался Виктор, быстро захватил (после одной весьма жестокой драки с другим претендентом на пальму первенства) власть в свои руки. Игорь этому не препятствовал. Сначала в команде Виктора было три человека, но потом и все остальные солдаты второго полка потихоньку стали сбиваться вокруг него. В свою очередь, солдаты первого полка потихоньку сплачивались вместе, но лидера среди них пока не наметилось. Особняком стоял Игорь, который хоть и был из второго полка, но совершенно не тянулся к «своим», а больше тяготел к солдатам первого, да и Виктор побаивался его — в драке Игорь легко уделал бы и троих. С другой стороны на четверых солдат из первого полка, одного из которых можно было и не считать — калека, приходились большое количество различных полезных вещей и теперь еще и две пленницы. Долго так продолжаться не могло, так что когда-то нарыв должен был прорваться.

Первые неприятности последовали после ужина. Поевшие и согревшиеся солдаты стали потихоньку оттаивать. Завязалась беседа, у кого-то нашлась фляжка с водкой, которую быстро употребили «в лечебных целях». Но такое малое количество выпивки, каждому из второго полка досталось по два-три глотка, солдат первого полка не угощали, не привело никого в пьяное добродушное веселье. Наоборот, как это бывает при «недопиве», появилась иррациональная злость, послышались первые громкие голоса, свидетельствовавшие о начинающейся сваре, и тут кто-то вспомнил о пленницах, тихо сидящих в тени елки, сбоку от костра.

— Ну что, пора поразвлечься, — сказал Виктор.

— Точно!.. Пора!.. Ща накидаем!.. Круголя щас они сделают!.. Чур, я первый! — раздались эти и другие похабные выкрики.

«Ну вот. Кончилось время, на которое я отсрочил их судьбу», — думал Ярослав. — «И теперь опять я должен решать, кто я — человек — или такая же мразь, как эти.» Руки Яра самостоятельно стали неторопливо подтягивать к себе автомат. «Что я буду делать?… А может не следует вмешиваться? Это же не мои женщины, — появились, как чужие, другие мысли. — С какой стати я должен их защищать? Я сам не буду принимать в этом участие и я сохраню себя незапятнанным. А что творят подонки — это на их совести. Но разве «не помочь» не тоже самое, что и «разрешить, оправдать»? и останешься ли ты чистеньким после того, как увидишь, что с ними сделает эта толпа?»

Как бы в подтверждение этих мыслей раздался голос того последнего отступавшего:

— Да я этих сучек на куски порежу! Это из-за них моего друга Петьку как жука пришпилили к дереву. Из-за них!

— Порежешь, но только после того, как пацаны устанут. Они получат море удовольствия…. Уууу…. давно телок не было, — поправил его Виктор.

«Время решать», — продолжал думать Ярослав. — «И что — я позволю этой толпе надругаться над ними? Может черненькая и не прочь была бы, но услышав о финале, даже у нее в глазах появился страх. А беленькая вообще от ужаса съежилась как маленький зверек. И ее глаза молят — спаси, помоги! И я что, не помогу? Допущу, чтобы случилось? И смогу ли я после этого называться человеком? НЕТ!» — тихонько, стараясь чтобы не было слышно лязга, передернул скобу автомат. В поднявшемся шуме, в котором «пацаны» рассказывали, как обойдутся с этими девушками, это прошло незамеченным и неуслышанным.

— Эй, Витя! Ты обещал, что я буду первой у брюнетки.

— Ха! Эй, пацаны, я такое говорил?

— Да нет… — сказал один.

— Я не помню… — ухмыляясь добавил второй.

— Да тебе наверное по голове попало, — добавил третий.

— А может, если еще раз приложить — то он вспомнит? — рассмеялся четвертый.

— Вот видишь, — нагло усмехаясь, сказал Виктор, — не было ничего такого.

— Значит ты отказываешься от своего слова? — тихо, с угрозой, выделив голосом последнее слово спросил Ярослав.

Виктор ничего не понял, все также продолжая нагло ухмыляться, а вот Игорь, Олег и Александр что-то почувствовали. Внимательным взглядом каждый из них окинул фигуру сидящего на земле Ярослава и заметил, что его левая рука лежит на ложе автомата так, что его можно выхватить одним быстрым движением. Да и в словах Ярослава они уловили не желание утолить похоть первым, а намерение спасти. Поэтому каждый солдат первого полка аккуратно и незаметно подтянул поближе к себе автомат.

— А если и отказываюсь? То что? Обидишься на меня? Так ты знаешь, что с обиженными делают? У параши… — все солдаты второго полка заржали над словами Виктора. — Так что, если тебе хочется, ты сможешь утолить свою жажду женщины после всех и даже после того, как их порежут на куски. Так уж и быть, тебе дадут нужный кусок… — засмеялся своей шутке Виктор и, поднявшись, пошел к сжавшимся пленницам.

Его смех еще не успел затихнуть, как в руках у Ярослава вспыхнул у дула огнем одиночного выстрела автомат. Яр не знал, убил ли он кого в том первом для него бою на лесном рубеже, и смог бы убить или нет, но сейчас он действовал без каких либо сомнений. Левой, скрытой в тени, рукой Ярослав в течение разговора переводил предохранитель автомата в положение «ОД», а громкие щелчки, которые являются одним из недостатков АК-47, маскировал повышением голоса. Пуля попала в плечо Виктора, но, не задев кости, пробила мышцы и вышла с другой стороны. От удара Виктора бросило на землю. Остальные солдаты из второго полка вскочили на ноги и потянулись к своим автоматам, но не успели сделать и шага.

— А ну стоять! — вскочили на ноги с автоматами в руках Александр и Игорь, в движении передергивая затворы и снимая с предохранителя.

— Сесть на место! Руки, чтобы видеть! Быстро! — продолжал командовать Александр. Под дулами направленных на них автоматов, даже Олег зажал подмышкой приклад взведенного автомата, ругаясь, несостоявшиеся насильники послушно сели на землю и подняли руки.

— Яр! Забери у них оружие.

— Хорошо. — ответил Ярослав, поднялся на ноги. Собирая автоматы и запасные магазины, он не отказал себе в удовольствии наступить на раненную руку Виктора так же, как он это раньше сделал с Олегом.

— Значит так. Я думаю, нам дальше следует идти порознь, — разряжая магазины и скидывая патроны в один мешок, сказал Александр. — Мы уходим сейчас же. С собой мы заберем все то, что было с нами, когда мы встретились. Патроны мы оставим в лесу через час где-то ходьбы. Так что утром вы их найдете. Не советую потом идти за нами, идите в другую сторону. Ели услышим вашу погоню, пристрелим. Все понятно?

— Да пошел ты…

— Не слышу ответа, — сказал Игорь и выстрелил поверх голов сидящих.

— Понятно.

— Ну и хорошо. Сидите так, мы по одному уйдем. Девушки, — сказал Ярослав, — собирайтесь. Вы уходите с нами.

— Хоть одну нам оставьте, это по честному — пополам, — пробормотал один.

— Да ты знаешь, как это — «по честному»? — спросил его Александр. Если уж по честному — то это моя добыча, я их нашел в патруле, пока вы пузо грели у костров. Хотя, если кто-нибудь из девушек добровольно собирается остаться с вами, то мы преград чинить не будем. Вы хотите? — спросил он девушек. Те отрицательно помотали головами. — Вот видите, не хотят. Наверное, вы им почему-то не понравились.

— Сука!

— Полегче с выражениями. У меня и так огромное желание грохнуть вас тут. Из-за вас и вашего подонка полковника мы оказались в такой жопе. Так что, смирно сидите на своих местах, пока живы.

Вскоре солдаты первого полка собрались и стали по одному уходить. Последним уходили Ярослав и Игорь, которые держали под прицелом сидящих на земле. Внезапно Максим, который молча сидел на земле со всеми, спросил.

— А можно мне с вами?

— А ты что, не такой же урод? Как этот? Или ты не из второго полка?

— Я служил когда-то в первом, с вами вместе — разве вы меня не узнали? — нарочно не отвечая на первый вопрос, потому, что не был точно уверен в ответе «нет» сказал бывший интендант.

— А, это ты тогда перешел в другой полк? То-то я смотрю, что лицо знакомое, — сказал Ярослав.

— Ну так можно? Вон, — Максим кивнул в сторону Игоря, — он тоже служил во втором полку.

— Что? Страшно оставаться?

— Ну… Если честно — то есть немного. Есть у меня подозрения, что меня ждут неприятности, останься я с ними.

— Ну ладно… Что, Игорь? Нам решать. Берем?

— Ладно, на один ствол больше. Да и Олега носить будет вторая пара.

— Хорошо. Собирайся, пойдешь с нами, только собирайся быстро.

Максим вскочил с земли и быстро нырнул к груде сваленных рюкзаков. Достал свой рюкзак, полегчавший на палатку, на которой унесли Олега, взял из кучи автомат и несколько магазинов и быстро подошел к стоявшим солдатам.

— Я готов.

— Отлично. Ну что же, «товарищи» давайте прощаться.

— Мы еще встретимся, попомни мои слова, Яр, — прошипел кое-как перевязавший свою рану Виктор.

— И я тогда тебя грохну. Учти. Все, счастливо оставаться, — сказал Ярослав и щегольски козырнул сидящим на земле.

И Виктор и Ярослав не знали еще, что видятся они в последний раз. На следующий день, отоспавшись и вдоволь поискав по лесу мешок с патронами, из которого, не обидев себя, отсыпал присоединившийся в последний момент Максим, оставшиеся солдаты приняли решение не преследовать ушедших на северо-восток обидчиков и повернуть на юг — к населенным местам, где были деревни и города, в которых оружием можно было захватить еду, выпивку и женщин. И никакие чистоплюи теперь им в этом не помешали бы. Но через один день на месте последнего совместного лагеря появились люди в форме римских легионеров. И тут счастливый случай помог спасавшимся от преследования девушкам, и тем, кто был рядом с ними. Счастливый для девушек, но никак не для солдат из второго полка. Следопыты стали читать следы, которые усеивали лагерь и окрестный лес. При этом следы поиска патронов они прочли как петли для сбивания со следа, отряд, который пошел на север, они сочли отвлекающим — и тоже сбивающим с настоящего следа, а больший отряд, ушедший на юг — основным и скрывающим беглянок. Это было совершенно логично — там на юге девушек ждали родные места и потерявшая их армия… Еще через четыре дня римляне настигли солдат второго полка, которые оказали бешенное сопротивление. Живым римлянам достался только бедный раненный Виктор, который счел, что плен предпочтительнее смерти. Уже через десять минут он уверился в обратном, познакомившись с методом ведения быстрого полевого допроса. Быстро узнав все, что их интересовало римляне добили раненного, и быстрым маршем последовали в правильном направлении, но уходящий на север отряд получил чистую фору в восемь дней.

Но они этого не знали, и считали, что преследователи не последовали за ними вообще через реку, да и Олег сильно замедлял их движение. Но уже через девять дней они смогли двигаться быстро.

В последнее время раненный чувствовал себя все хуже и хуже. Рука горела огнем, по коже шли толстые сине-бордовые полосы — судя по все у него началась гангрена или заражение крови. Или еще что-то в этом роде — Олег, да и все не были сильны в военной медицине. Только Ольга, уже на следующее после побега утро все перезнакомились с девушками, сказала, что руку надо отрубить по туловище, и тогда, может быть, он выживет. Но кто же отрубит себе руку, вот так просто? Вот и чувствовал себя Олег все хуже и хуже, замедляя движения на север.

На следующее утро после разделения пятеро солдат долго решали, что теперь делать. Решено было идти на север на основную базу, где ждать приказов начальства. Мнение девушек, которые хотели на юг к своим, не учитывалось.

Уже восемь дней они медленно шли на север, по пути охотясь и запасая пищу на переход по тундре. Пояс тундры здесь был не такой широкий, как на Земле, но все же был. Но животный мир там был такой же небогатый, как на родной планете, поэтому движение все замедлялось под гнетом битой дичи и времени на ее консервирование. На плаванье по реке никто не решился, поэтому решено было идти пешком.

Чем больше они шли вместе, тем смелее становились их пленницы-спасенные. С их статусом было непонятно. С одной стороны — они занимали явно высокое положение в здешнем мире, и, скорее всего, участвовали в походе против них, что не позволяло до конца доверять, с другой стороны, они были нормальными молодыми женщинами, и этим все сказано. Почувствовав, что им ничего страшного не грозит, они повели себя очень свободно. И если в Алене (девушка со светлыми волосами) это выразилось в робкие улыбки, адресованные хвостом следовавшему за ней Яра и очень короткие разговоры, то Ольга оказалась настоящей стервой, которая не давала спуску никому. Внутренний голос Яра не ошибся и в этот раз. Причем ее шутки, поддевки и намеки, становившиеся изо дня в день все более и более злыми, в основном касались храбрости и мужественности окружающих ее парней. А легко понимаемый язык, отличавшийся приблизительно в той степени как украинский от русского, делал эти подначки хорошо понимаемыми. Особенно доставалось Игорю, как самому высокому и мужественному в их группе.

В этот день они остановились у безымянной речки, которая широко разливалась у них на пути. Бродя по мелководью Ольга оказалась укушенной за большой палец раком, что скорее всего и послужило причиной всего далее произошедшего. Было решено сделать остановку, чтобы наловить и сварить вдоволь этого никем из парней не пробованного деликатеса. Котелок у них был всего один, и тому все радовались, потому, что без этого котелка, в котором они варили супы и кипятили воду на чай, их переход был бы совсем печальным.

Знающие, как есть раков девушки, для которых это была совершенно ничем не примечательная еда, выедали мясо только из клешней и самых крупный ножек, тогда как парни пытались съедать рака целиком, давясь невкусными внутренностями туловища. Именно с раков и началось…

Сначала Ольга прошлась по тому, какие именно части тела ели солдаты, говоря, что даже римские рабы на галерах такого не едят. Потом, она прошлась по их манерам, сравнивая их с обитателями свинарника, которые тоже как они едят все без разбора. А потом уже пошли уже привычные намеки на их неуставные между собой отношения, многие из которых могли бы быть только между мужем и женой. Может, потому, что ее укусили за ногу и насмешки от этого были особенно злые, может потому, что парни черезмерно утомились в пути, может так сложились звезды, но сегодня терпение у Игоря лопнуло.

— … и потому вы в холопы запродались. Ведь вас тут ублажает такой Игорь?

— Все. Хватит, — тихо сказал Игорь и отбросил в сторону полусъеденного рака. — Ты понимаешь, чего ты можешь добиться своими словами?

— А чего мне бояться? Не ваших же мужских мечей? Вы их друг другом тешите, потому я в покое.

— Так, — через стиснутые зубы прорвался полустон-полурык Игоря, а его руки в это время раздавили, несмотря на прочнейший панцирь, только что вытащенного из котелка рака. — Ты меня достала. Вставай! Пошли в лес! Я тебе покажу, если ты уж так хочешь, насколько, как ты говоришь, силен мой меч!

Все удивленно воззрились на эту пару. Ольге достаточно было сказать, что она пошутила, и ничего бы не произошло, но та только еще сильнее обострила конфликт.

— Хочу. Что ж, покажи мне свою силу. Пойдем, — встала со своего места Ольга и, виляя даже не бедрами а всем телом отправилась в лес.

Теперь уже Игорю, чтобы окончательно не опозориться и не подтвердить все те слова, которые были произнесены в его адрес, пришлось вставать и идти вслед за Ольгой. За костром, над которым повисла долгая пауза, остались совершенно не понимающие парни и Алена, которая завистливо-раздраженно прошептала в след Ольги что-то типа: «вот кошка!». Но самое главное, Ярослав, который внимательно всматривался в Ольгу и Игоря, а так же вслушивался внутрь себя, с удивлением не заметил и не почувствовал ничего омерзительного в этом происшествии. Никаким изнасилованием здесь и не пахло.

Через час, когда обед был закончен и лагерь уже был собран, из леса появилась довольная «как съевшая банку сметаны кошка» — именно такой синоним пришел в голову Ярославу. Она никому ничего не сказала и вела себя обычно, разве что не поносила всех и с каким-то победным видом подмигнула Алене. Еще через минут десять из леса выполз — именно выполз, другого слова не подобрать, Игорь. Его тоже никто ни о чем не спрашивал, итак все было понятно, что они в лесу не грибы собирали.

Уже вечером, когда все улеглись спать, Ярослав подошел к Игорю, чья вахта была первой и, протягивая ему его оставшуюся долю раков, сказал:

— На. Подкрепись.

Игорь бессмысленным взором посмотрел на лопуховый кулек с клешнями вареных раков, потом взял его, бросил на землю и с силой втоптал ботинком в землю.

— Ненавижу раков, — прошипел он.

Яр постоял еще немного рядом с Игорем и, не дождавшись продолжения, пошел к своему спальнику (по общей негласной договоренности палатку оставили девушкам и под ночной склад вещей). Внезапно в тишине послышался горячий шепот Игоря:

— Видит Бог, я никогда не обижал женщин. Всю жизнь они уходили от меня довольными, и ни одной я не причинил никакой боли, ни душевной, ни физической. Так почему же меня выбрала эта… Эта!.. Эта волчица! Теперь я знаю, каково это, когда тебя насилуют….

Превратившаяся в слух Ольга, которая только притворялась спящей, довольно улыбнулась. Этот парень ей очень понравился. Понравился на столько, что ее даже немного обидело сравнение, хотя раньше она только усмехалась, слушая свои прозвища, которыми ее награждали окружающие. «Ничего, я его приручу. А Аленка еще мала, спорить со мной. Ишь ты — еще не родился тот муж, с которым я не смогла бы управиться. Клянусь Марой, этот будет моим. Пока не надоест…» — засыпая, прошептала себе под нос Ольга.

«Вот такие вот приключения дорожные,» — глядя в ясное звездное небо, думал Ярослав.

А на следующий день они потеряли Олега.

Все произошло совершенно неожиданно. Еще утром за завтраком Олег казался совершенно нормальным, поел с аппетитом, чувствовал себя лучше, даже шутил, а уже через час, когда лагерь был собран, и все готовились к походу, его не смогли дозваться. Сначала долго кричали, потом подумали, что он потерял сознание и валяется где-то в лесу поблизости. Его долго искали, а потом, не найдя и не смысля ничего в следах, подключили к поискам девушек. Алена, конечно не была следопытом, но она росла в деревне и знала лес, в отличии городских солдат. Ругая парней, которые затоптали все следы, Алена безошибочно привела всех на берег речки. Тут, на небольшом камне, Игорь нашел одиноко стоящий у воды один сапог. До вечера солдаты и девушки искали Олега и на побережье реки и ниже по течению, но ничего не нашли. Решено было вернуться в лагерь и подождать, может Олег вернется. Ждали еще два дня, хотя с каждым часом поисков шансы и надежда найти даже тело Олега становились все меньше и меньше. На третий день поиски прекратили и с печалью возобновили путь на север — далеко на юге была погоня.

«Наверное, я поступил так же», — думал Ярослав. «Чего хорошего он мог тут ожидать? Тем более он был парень правильный, и понимал, что собой только задерживает нас и отнимает силы… Но зачем он так сделал? Мы же ему не говорили, и не сказали бы ни единого плохого слова… Мы же люди…»

Глава 22 Бегство

«Взять мерзавца!

Его свяжите.

Бросьте в яму вместе с трупом!»[62]

Прошло уже три дня со дня ухода Олега, как они уходили от преследования, и, судя становившимся все громче и громче звукам римских рогов, этого у них не получалось. И если сначала римлянам приходилось долго искать старые следы, бывало сутки они не слышали рогов — погоня ушла в другую сторону, то с каждым разом, сокращая расстояние, преследователи все больше и больше ускоряли скорость преследования. Однажды вечером, Александр еще раз спросил девушек, точно ли это их враги, и получил ответ:

— Если вы спасете нас от этих римлян и доведете до любого городка или крупной деревеньки, то получите щедрую награду.

— Да кто же вы такие? — с удивлением спросил который раз Ярослав. Обычно девушки отмалчивались, но сейчас Ольга ответила, буквально повергнув солдат в шок.

— Алена, скажи им.

— Ты уверена, боярыня?

— Да.

— Воля твоя… Перед вами Великая Княжна Киевская Ольга, единственная дочь Великого Князя Киевского, нареченная невеста Великого Князя Словенского.

Сказать, что парни были удивлены, это не сказать ничего — они впали в ступор, а если бы шевельнулись — то споткнулись бы о свои упавшие до земли челюсти.

— Ну надо же!

— Да уж…

— Витя как в воду глядел, когда хотел вас прибрать себе. Как знал…

— И что тебе грозит в случае плена? Ведь таких заложниц не убивают.

— Да я лучше себе сама горло перережу, чем попадусь им живой. Моя судьба тогда будет гораздо разумнее — уйти быстро к Богам нашим. А по иному — я даже не разумею, что сотворят со мной, и что сотворят с владения мной… — отшатнулась Ольга.

— Хм… Ну тебе виднее. А ты кто? Тоже княжна? — спросил с напряжением в голосе Ярослав Алену.

— Нет, я просто холопка княжны Ольги, — совершенно не стесняясь ответила Алена.

— И что же ты свою хозяйку защищаешь? Тебя поди и на дворе пороли, и под других рабов подкладывали, а ты…

— Да как ты можешь так говорить! Княжна Ольга спасла меня от страшной участи, и я холопка без залога, и когда хочу — всегда могу уйти. И ничего такого от меня она не требовала! Ты злой! — раскрасневшаяся Алена набросилась на Ярослава.

— Ну извини. Извини. Я же не знал… — пошел на попятную Яр.

— А на кой тогда молвишь?

— Тихо, — прервал начинающуюся свару Александр. — Значит сдаваться вы не можете… Хорошо. Значит, сдачи не будет. Что будем делать?

— Что и сейчас делаем — убегать, — ответил Игорь.

— Это понятно — но вот куда?

— Это вопрос не ко мне. Ольга — ты знаешь что-нибудь про окружающую нас местность? Может тут есть где спрятаться?

— Я не знаю… Эти места не обжиты… Мало чего я знаю. Знаю про эти места только то, что где-то тут лежит огромное болото, которое имеет дурную славу — им владеет нежить.

— А римляне это знают?

— Ромеи? Не знаю…

— Хорошо. Идем через болото, — решил Александр, которого все слушались. Игорь пока не решался оспаривать приказы, хотя во многом был не согласен, Ярославу было не до этого — он всегда был погружен в себя, а Максим вообще старался поменьше привлекать к себе внимание.

— Но там же нежить! — воскликнула Ольга.

— Глупые суеверия! Это все ерунда! Ходячих покойников не бывает, — твердо сказал Александр.

— Как не бывает? Я своими глазами видела! У нас в деревне один раз было такое. Старый нурман Хакон, что доживал у нас в деревне свой век со вдовой кузнеца, как то вылез из могилы. Тяжелый был человек, много по молодости, говорят, пограбил и поубивал, да к старости остепенился, выкупил у общины дом и зажил в нем, сначала бобылем, потом со вдовой. Никому спуску не давал и тяжелые кулаки имел, да после того как его все мужики оглоблями отходили, попритих…

— Ну и причем тут ходячие мертвяки?

— Так как помер, его и схоронили. Так он на тот день вылез, свою вдову чуть до полусмерти не напугал…

— И что — на людей бросался? — заинтересовался Ярослав, который в свое время перечитал кучу фэнтези и пересмотрел множество ужасников.

— Да ты что? Зачем? Пришел себе спокойно в свой дом, на печь залез. Очень он любил на печи лежать, у нурман таких не увидишь печей, как наши.

— А дальше что было? — заинтересовался еще больше Ярослав.

— Ну деревня собралась, с печи его стащила. Да и похоронила, как колдунов хоронят, на всякий случай.

— Это как это, — против воли рассказом заинтересовался даже Максим.

— А по обычаю: в домовину его теперь лицом вниз положили — чтобы больше не вылазил; жилы ему на ногах подрезали, да колышком к землице притянули. Потом волхвы еще окуривали да освящали… А у вас что — не так колдунов хоронят?[63]

— Да не бывает колдовства… — с легкой неуверенностью ответил Александр. — Давайте потом рассказывать страшилки.

— А чего тут страшного? — удивилась Ольга.

— Хватит. Решено — идем через болото. Надо нарезать кольев и лапника навязать на всякий случай.

К болоту вышли вечером. Естественно, никто не пошел мостить гать ночью, поэтому перед трудным следующим днем решено было хорошенько отдохнуть. Разожгли большой костер, открыли баночку гречневой каши из дефицитных консервов — как вкусовое дополнение к дичи, которая уже успела всем надоесть, и хорошо выспались. С утра началось героическое преодоление болота. Ничего страшного в болоте не оказалось. Свой прямой след было видно на болоте далеко, да и Александр каждый час доставал компас и по нему сверялся с направлением. К вечеру все вымокшие, продрогшие, но довольные собой вышли на другой берег.

— Вот видите — ничего страшного. А вы боялись, — усмехнулся Александр. Но улыбка замерла на его губах — на поляне, к которой они вышли, лежало еще дымящее кострище.

Знаками скомандовав тревогу и внимание они внимательно осмотрели окружающий лес, прислушались, но все было тихо. Отправив Игоря налево, Максима направо, а сам с Ярославом ушедший прямо, Александр ничего не нашел. Вскоре все вернулись к костру. Последним, с каким то странным выражением лица пришел Максим.

— Смотрите, что я нашел, — мрачно сказал он и швырнул на землю консервную банку.

— Надо же. Кто — то из наших тут прошел, и совсем еще недавно, а мы ничего не заметили — удивился Игорь.

— Ага, и ели они тоже самое, что и мы вечера, — еще мрачнее сказал Максим.

— Что ты хочешь сказать? — первым заподозрил неладное Александр.

— А вы еще не поняли? Это наша банка.

— Что?

— Не может быть!

Ярослав, который вчера открывал консервы, поднял с земли предмет спора, внимательно его осмотрел и, словно обжегшись, отбросил его от себя.

— Он прав, — хрипло сказал Яр. — Это наша банка. Я вчера с трудом ее открыл и приметно изуродовал ее уголок… Мы целый день ходили по кругу.

— А я вас предупреждала, — внесла в разговор свою лепту Ольга.

— Ладно. Черт с ним. Я не знаю как это объяснить, наверное какие-то глюциногенные газы на болоте, или растения какие цветут. Раз так — завтра мы уходим обратно на север, по направлению к речке. Попробуем спуститься по реке теперь.

Но на следующий день этого не получилось. Повернув назад, они, после десятиминутного хода по лесу опять оказались на той же самой полянке, а впереди раскинулось все та же ровная топкая местность, в которой проглядывались их вчерашние потуги. Болота, раз схватив, держали свою добычу крепко.

— Какого черта? — изумился Александр, и как ответ на его вопрос над болотами послышались раскаты дикого хохота.

В этот день они на стоянку встали очень рано. Вечер прошел в молчании, и в предложениях, что делать. Решено было на следующий день все же попытаться преодолеть болото, теперь уже постоянно смотря на солнце и компас.

Третий день болотных приключений прошел гораздо хуже двух предыдущих. Все измазались и выбились из сил еще сильнее. Создавалось впечатление, что с ними играет кто-то очень могущественный, способный полностью управлять болотом. В этот день чуть не утонул Максим, и только быстрые и правильные действия всех остальных спасли его от неминуемой смерти. В бездонную пропасть он успел погрузиться по мочки ушей, а всего — то встал на совершенно крепкую кочку. Всем стало понятно, что неведомый играет с ними как кошка с мышкой.

Весь вечер солдаты расспрашивали девушек, что советуют местные делать в такой ситуации. После этого Игорь открыл банку с ананасами, которая у них была единственной и хранилась как величайшая драгоценность, в пластиковый стаканчик налили медицинского спирта — все, чтобы умаслить здешнего болотника, а девушки весь вечер молились.

На четвертый день они все почти утонули. Дружно, шедшие шаг — в — шаг друг за другом и проверяя колом перед собой дно, одновременно ухнули по пояс в воду и стали быстро погружаться. Погрузившись по нос и изрядно нахлебавшись грязной жижи их ноги ощутили под собой твердое дно. И так, по этому дну, медленно, на цыпочках бредя, они вернулись к своей уже до омерзения знакомой полянке. Чуть в стороне они нашли сплюснутую и вдавленную в землю банку ананасов и смятый стаканчик. Их подношение не пришлось по нраву хозяину болота.

Вечером все сидели мрачные. Ни молитвы, не жертвы не привели ни к чему хорошему. Более того — им было показано, что их жизни не стоят совсем ничего, и живут они только по чужой милости. Но что будет, когда игроку надоест игра? Но делать что-то надо было — островок, на котором они оказались не имел никакой живности, а запас провизии таял.

Ночью Ярослав проснулся от какого-то неясного чувства. Как-будто кто-то смотрел на него. Внимательно осмотрев окружающие кусты и деревья, а ночь была полнолуния и видно было хорошо, он ничего не заметил. Решив, что раз проснулся, то надо это дело провести с пользой Яр решил сходить «в лесок». Сделав свои дела он оправился, повернулся назад и обомлел. В ярких лучах местной луны вертелся какой-то полупрозрачный, как клуб дыма, сгусток.

— Привет.

Сгусток ничего не ответил.

— Это ты нас тут водишь?

Сгусток принял форму, отдаленно похожую на человеческую фигуру и кусок тумана, находящийся на месте головы, качнулся вверх вниз, утвердительно кивая.

— Но почему? Что мы тебе сделали?

Призрак, чуть помедлив, вытянул туманные руки и поплыл к Ярославу, как будто пытаясь задушить его. Ярослав в ужасе отпрянул назад. Это было намного страшнее, чем в самом современном фильме ужасов. Это было страшнее потому, что рядом не было теплого попкорна и колы, не было визжащей подружки, не было даже кнопки стоп, чтобы остановить или выключить это.

«Это сон. Этого не может быть. Здесь. Со мной. Нет!» — панически думал Ярослав, пятясь спиной назад подальше от призрака. «Надо только проснуться!». Но на его пути встало дерево. Ноги еще самостоятельно отталкивались от земли, направляя спину назад, а разум еще не осознал, объятый иррациональным ужасом, что назад хода нет. Ярослав распахнул рот в крике, но в этот момент руки призрака коснулись его головы.

«…Калистрат и Финн были удачливыми фенями и самыми лучшими друзьями. Они родились в соседних домах в одной деревне, дрались и мирились, как все дети. Но когда выросли судьба указала им на большую дорогу — ходить по деревням с нехитрым товаром. И хотя общепринятые правила говорили о том, что мелким торговцам, весь товар которых помещается в туесе за спиной, следует ходить по одному, они решили ходить вдвоем и не прогадали. Вдвоем они носили вдвое больший набор товаров, а выручку делили поровну, не считаясь с тем, чей именно товар принес монетки. Их доходы росли, и вот настал момент, когда им уже хватило бы денег для начала более крупной торговли. Скажем, можно было купить большую лодку с парусом, или телегу с лошадью, и возить больше товара по синим или коричневым дорогам. Это был их последний поход на своих двоих, но удача отвернулась от них…

…Атаман был очень доволен добычей — не часто у двух коробейников можно было взять денег как с мелкого купца. Поэтому, пребывая в хорошем настроении, он решил отпустить обоих живыми. Да вот только почему бы сначала не позабавиться.

— Развяжите их! — и их развязали.

— Значит, порадовали вы меня, — дружный гогот разбойников был фоном для слов атамана. — Денег вы принесли станичникам столько, что можно выкупить одну жизнь. Кто из вас останется?

— Он! — дружно сказали Финн и Калистрат.

— Ха! Значит придется решать нам, — и он подмигнул. — Ну, браться, кого выберем?

— Ошую, он выше!

— Не. Одесную — он толще! — послышались выкрики из толпы станичников.

— Ну, а может по-другому? Смотрите, — атаман достал кинжал с богатой рукоятью, и бросил его на землю. — Вот кто жив останется, того и отпустим…

Атаман хотел только еще немного попугать купцов, а потом, чуть погодя, под униженные благодарности отпустить на все четыре стороны. Зачем брать на душу лишний грех? Да и смысл резать курицу, которая приносит серебряные яйца? Но, внезапно, стоявший слева Калистрат быстрым движением подхватил с земли кинжал и по рукоятку вонзил своему другу нож в грудь. Прямо в сердце.

Смех стих. Такого бандиты еще не видели, хотя на долю каждого пришлось много всякого. Атаман долго стоял, глядя на труп, после чего сказал.

— Похороните его, — приказал атаман.

— А этого? Отпустить?

— Нет.

— Похоронить вместе?

— Тоже нет. Это слишком легкая смерть для этого…

Десять дней банда несла Калистрата к болотам. Как он не убивался, как не молил повесить его, или привязать к дереву на корм диким зверям, или еще как, но атаман был непреклонен. К вечеру одиннадцатого дня они вышли к огромному болоту. Калистрата привязали к толстому дереву и отнесли прямо в центр болота. Бревно поставили вертикально на относительно сухом месте, а атаман тем самым кинжалом проколол на обеих руках привязанного вены.

— Я слышал про это в сказаниях. Ты будешь умирать очень долго. Кровь будет потихоньку вытекать из ран и смешиваться с болотной жижей. Бревно будет медленно погружаться с твоим телом в болото. Когда ты наконец подохнешь, то твоя душа окажется до искупления прикована к этим болотам, — сказал атаман и выбросил в воду кинжал, как будто он жег ему руки, хотя на его рукояти была позолота, а клинок был булатным.

Все было именно так, как и сказал главарь бандитов. А когда он умер, он увидел рядом с собой своего друга Финна.

— Прости меня! Прости!

— Я простил тебя, друг. Я буду умолять Богов наших о милосердии… — и ушел в Правь.

А душа Калистрата осталась. Навсегда прикованной к этому болоту. Навсегда. Или до искупления.

Ярослав немного очнулся от тех картинок, которые мелькали у него перед глазами, рассказывая историю призрака. Но все равно — он не мог пошевелить ни веком и не видел ничего, только белый туман, он был как бы таким же призраком, как Калистрат.

— Я не знаю, что на меня нашло. Честно! Помрачился разум. Навет Кровавого Бога, наверное — оправдывался Калистрат.

— И за что же ты нас так возненавидел?

— А ты еще не понял? Меня приковали к этим болотам. Да. Я не умер до конца, но я нежить, и ничего не могу. Я не могу ощутить бархатистость женской кожи, не могу выпить вина, ощутить теплоту костра и вонзить зубы в горячее мясо. ЧТО может быть хуже этого? А вы, как на зло, меня угощали вином и невиданной пищей.

— Да. Мы ошиблись. Но мы же тебе ничего не сделали…

— Сделали! — вдруг стал полубезумным призрак. — Вы живете! Вы едите! Вы пьете! Вы дышите! Среди вас женщины! Разве это не достаточная причина?

— Но…

— Тебе не понять этого! Как это отвратительно! Видеть чужое счастье! А самому ничего не мочь. Поэтому вы все умрете здесь. Я прикован к этому болоту, но я властен над ним. Вы все умрете.

— А ты не пробовал искупить свою вину?

— Как?

— Ну, хотя бы не топить нас…

— Как же! — усмехнулся призрак и Ярослав увидел вереницу образов, в которых он узнал бьющихся в болоте, как мухи в патоке, людей. — Они все умерли, и вы умрете. Прощай.

— Погоди, — окликнул призрака Ярослав. — Не стоит нас убивать.

— Почему? Назови хоть одну серьезную причину? Я тебе не сказал разве, единственное, что я могу чувствовать — это людские радости и страдания. А на болотах редко кто радуется, остаются страдания…

— Ну… Это может стать твоим искуплением…

— Ха. Уже было — не пройдет…

— Погоди! Тогда так. Ты знаешь, что мы из другого мира?

— И что из этого? Вы такие же сметные, как и другие…

— Но наши боги остались дома, и наш рай и ад остался там же.

— Это ваши бедствия.

— А вот и нет, — улыбаясь, нашелся Ярослав. — Смотри. Если мы умираем здесь, без положенного нам погребения, без отпеваний, то мы станем такой же нежитью, как и ты.

— И что?

— А то, что нас четверо, и болото будет на четыре пятых наше. И мы, раз тебе это доставляет такую боль, из чувства мести, будем невредимыми выводить всех людей, что попали на нашу территорию. А ты будешь скрежетать своими призрачными зубами.

— Это ты верно меня предупредил. Благодарю. — после долгих раздумий сказал призрак. Хорошо. Я отпущу вас…

— Спасибо…

— Но женщин я утоплю. Они же местные…

— Что? — Ярослав разозлился на столько, что даже призрак в испуге чуть отпрянул. — Если ты сделаешь это, то я сам буду хлебать гнилую воду на твоем болоте, даже если ты насухо высушишь болото, то я буду биться головой об эту корку, пока не сдохну. А уж потом я на тебе отыграюсь. Может быть, призраки могут убивать других призраков?

— Хорошо, хорошо! Твоя взяла, — затрепетал призрак. — Уходите все! Скорее! Сейчас же! Идите по лунной тропинке.

— Спасибо тебе. Пусть Боги будут к тебе милосердны.

— Прощай Ярослав… Ярослав…

— Ярослав! Очнись! — теребил Александр лежащего на спине солдата. Ярослав открыл глаза и увидел склонившиеся над ним лица своих товарищей и девушек, полных неподдельной тревоги. — О! Очнулся! Блин! Как же ты нас напугал!

— Ага, — вторил ему Максим. — Я просыпаюсь, а тебя нет. Мы уж подумали, что ты устал на столько, что решил отдохнуть на болоте. Насовсем…

— Надо идти, — прошептал Ярослав.

— Да! Поднимайте его! Да осторожнее же! Ща, Ярослав! Ща у костра отогреешься, поешь горячего…

— Нет! Вы не поняли! — громче сказал Ярослав. — Надо идти через болото. Сейчас. Пока светит луна.

— Не волнуйся. Ничего не говори. Ты, наверное головой ударился при падении. Вот отлежишься, и пойдем.

— Да бл..! — вырвался из рук Ярослав. — Вы что, не поняли? Сейчас можно уйти безопасно отсюда. По лунной тропинке.

— Да. Пойдем, пойдем…. - стал приговаривать Максим, делая большие глаза остальным.

— Стойте, — вмешалась в разговор Ольга. — Ярослав. Ты. Говорил. С. Ним? — медленно, выговаривая отдельно каждое слово спросила Ольга.

— Да. Он сказал, что мы можем уходить. Я его убедил.

— Быстрее. Через свечу луна зайдет. Мы должны оказаться на том берегу.

— Да о чем ты говоришь? Какой «он»? Да он просто ударился головой сильно и глюки словил.

— Не верите, — прошипел Ярослав. — Впрочем, я бы тоже не поверил. Так смотрите.

Ярослав рванулся из державших его рук и бросился к болоту. Опешившие, поначалу, товарищи, бросились за ним, но не успели догнать его до края болота. Беглец, быстро сориентировался и побежал по дорожке из лунных бликов на поверхности бездонных болотных омутов. Побежал так, будто под его ногами была не бездна, а асфальт с небольшими лужицами, которые оставляет после себя поливочная машина. Не успевшие этого осознать преследователи догнали Ярослава только в ста метрах от берега.

— Теперь верите? — запыхавшись спросил Ярослав.

— Не может быть… — пораженно сказал стоящий на воде Александр. — Так не бывает…

— Скорее! Хватит воду в ступе толочь! — раздался с берега крик Ольги. — Бежим!

Потом были суматошные сборы и бег, через ставшим крепким проспектом, казалось, хоть танк проводи, болотом. Всего за полтора часа они добрались до противоположного берега — болото оказалось всего километров семь в ширину. В изнеможении все упали на настоящую, твердую от корней, но показавшуюся мягкой как перина, землю.

— Все. — прохрипел Игорь. — На болота ни ногой. Уж лучше что угодно, но только не болота.

— Присоединяюсь, — просипел гораздо более слабый Максим.

Один Ярослав остановился у кромки болота, и, обернувшись, прошептал: «спасибо, Калистрат». Но он не знал, что некому его услышать. Как только они начали свой путь по дорожке, призрак стал медленно рассеиваться, исчезая из этого мира, Яви, и переходя в Правь. Именно там, благодарная душа Калистрата увидела, кого она спасла от смерти, почему Боги простили его за спасение этих людей, и что будет со спасенными дальше. Увидела и ужаснулась. ЭТО было намного страшнее того, что пережил он. Калистрат даже рванулся обратно в явь, чтобы утопить их, ибо по сравнению с тем, что их ждало, такая судьба была бы раем. Но он не смог вернуться и нарушить Волю Богов — те люди выжили…

Суматошный бег по болоту не прошел даром. Максим, который пропустил большую часть тренировок и не был готов к таким рывкам сильно, с непривычки, растянул ногу, поэтому и на привал встали сразу же — на противоположном от своей долгой стоянки берегу.

На утро, они проснулись от громкого звука трубы. Вскочив на ноги, вчера они так устали, что не выставили часовых, они были очень неприятно удивлены. На противоположном берегу болота во всю пели топоры — римские воины, привычные ко всякой работе рубили деревья на гать.

— Что будем делать? — спросил выглянувший последним Максим.

— Болотник задержал нас очень сильно, — пробурчал Игорь.

— Да, — поддержала Ольга.

— Нам не уйти, — сказал Ярослав.

— Без паники только, — попросил Александр.

— А это не паника. Это знание, — твердо сказал Ярослав.

— Мотивируй.

— Смотрите. Мы шли десять дней тот путь, что они сделали за четыре дня, пока мы валандались у болота. Считайте сами — они идут вдвое быстрее, — сказал Ярослав.

— И что ты предлагаешь? — после паузы спросил Александр.

— Надо выставить заслон.

— Что?!!! — закричал Максим. — Да ты в своем уме?

— Я не предлагаю тут лечь костьми. Все просто. Тут отличное место. Римляне будут мостить гать в одном месте. Соответственно — пойдут тонкой колонной. Одним-двумя автоматами их можно сдержать. А потом, когда они вынуждены будут мостить две и больше гатей — догнать ушедших вперед.

— И кто здесь останется? — спросил после очень долгой паузы Игорь.

— Ну… Раз я предложил — то, мне и оставаться. Инициатива наказуема, как известно.

— Нет уж. Давайте тогда жребий тянуть. Все согласны? — спросил Александр. Может быть, замявшийся Максим и не был согласен, но из-за того, что все остальные утвердительно кивнули, пришлось и ему не выразить возражения.

Быстро было найдено четыре одинаковые по длине веточки. У одной отломали кончик, сделав короче других. Ярослав взял их в руку и предложил:

— Тяните.

Первым к руке, с некрасивой поспешностью, рванулся Максим. Он был в ладах с математикой, как и любой другой, кто любит считать деньги. Шансы вытянуть короткую первым всего один к четырем, самые маленькие. Максиму повезло. Палочка, которую он долго выбирал дрожащей рукой и, наконец, вытянул, была длинной.

— Следующий, — предложил Ярослав.

Следующим тянул Александр. Спокойно он взял ту, что была ближе к нему. Она тоже была длинной. Не повезло Игорю — он вытянул короткую.

— Каждый отдает ему по магазину, — скомандовал Александр.

— Хорошо, — радостно сказал Максим. Он, вроде, был готов на радостях и автомат отдать свой.

— Долго не тяни. Часа три, четыре — и к нам отходи.

Игорь кивнул. Только в мыслях у него была небольшая доработка плана. Совершенно не имело смысла отходить вслед за остальными. Где находиться база, он знал, остальные тоже — там и встретятся.

Римляне не долго валандались с постройкой гати. Не прошло и двух часов, когда передний край импровизированной дороги подобрался на двести метров к позиции Игоря. За это время он подготовил себе три позиции для стрельбы на расстоянии ста метров вдоль болота и даже расчистил слегка дорогу на север. «Эх — пару бы растяжечек сюда. Это бы задержало противника гораздо лучше одного автоматчика.»

Вот в прицеле появился первый римлянин. Судя по прицелу до него было метров сто — прямая видимость. Игорь аккуратно переключил переводчик на одиночную стрельбу, прижал приклад к плечу и спустил курок…

Бой длился уже два часа. Римляне, после первых суматошных атак прекратили мостить под пулями дорогу. Судя по шевелению слева и справа, они предпринимали попытку обхода. Игорь сменил позицию на левую и расстрелял оттуда несколько противников. После этого под прикрытием кустов перебежал на правую сторону и пострелял оттуда, что вынудило римлян еще больше растянуть фронт.

«Зря мы разделились. Вчетвером мы перебили на таких позициях перебили бы две три роты этих легионеров.» — задумался Иорь, и чуть за это не поплатился — над его позицией запели стрелы. Он сорвался ближе к лесу, но стрелы продолжали впиваться в окружающие деревья. «Да это и не стрелы вовсе, — подумал Игорь, рассматривая впившуюся в дерево буквально перед его носом короткую толстую стрелу. — Болты. Похоже, это арбалеты. И бьют на любое шевеление. Хорошо еще, что есть небольшой ветерок, а то сразу бы хана.»

Игорь подполз ближе к болоту и чуть не уперся носом в сапоги одного из легионеров. Весь в грязи, как болотное чудовище, легионер выглядел смешно. Встречей удивлены были оба, но легионер среагировал первым, бросившись вперед и замахиваясь коротким мечом — классическим римским гладиусом. На счастье Игоря легионер не сообразил, что меч проще метнуть, поэтому был в следующие две секунды судорожным движением пальца на курке отправлен к своим богам. Но это было поражение. И слева и справа слышался хруст ломаемых веток.

«Пора делать ноги.» — подумал Игорь, и повернувшись, хотел побежать на север. Но здесь путь ему преградил еще один легионер. Этот, в отличие от прошлого не был измазан в болотной жиже, похоже обошел болото кругом. Судя по дистанции, а он давно мог бы заколоть Игоря в спину, его хотели взять живым. Дальше все произошло мгновенно. На выстрел не оставалось времени — пришлось неловким движением защищаться от удара меча. Но это легионер был явно опытнее предыдущего — он не стал делать упор на мече, а сильным толчком, прикрывшись широким щитом, бросил свое тело вперед на Игоря. От удара щитом из легких с хрустом ребер вышел весь воздух и солдат упал на землю. Тут легионер опять показал свою находчивость. Втянув левую руку вперед и тем развернув щит ребром, он попробовал ударить им в живот Игоря, но тот смог закрыться от этого наносимого с не очень удобной позиции удара ногами. Но оказалось, что это был финт, обманный маневр — повернувшись на левой ноге и вокруг ставшией опорой щита легионер, как заправский каратист нанес правой ногой плавный и мягкий, но очень сильный удар Игорю в висок. Удар не сломал шею лежащего на земле, но сознание покинуло Игоря надолго…

Уже через шесть часов полубега-полушага, к середине дня, солдатам пришлось опять тянуть короткую палочку — ибо римляне настегали опять: звук рога слышался с каждым часом все ближе и ближе. В этот раз не повезло Александру. Было решено, что отряд соединяться будет у базы.

Александру удалось задержать погоню всего на час. Позиция «посреди леса» была гораздо хуже, чем та, которая досталась Игорю, да и в этот раз римляне действовали уже гораздо увереннее. Они отжали арбалетами Александра к непроходимому бурелому, после чего крепким строем, под прикрытием сдвоенной стены щитов подобрались к Александру и ударом меча плашмя вырубили его.

Третьим предстояло защищать уже троих оставшихся Ярославу. У него позиция была неплохой — небольшое болотце недалеко на север позволяло продержаться подольше Александра. Уже вечерело, поэтому Ярослав предложил такую хитрость. Он будет, отстреливаясь, отступать на север, а под прикрытием темноты отступающие под девяносто градусов к их предыдущему пути повернут на юг, и будут идти всю ночь, сколько смогут.

Ярославу удалось задержать погоню дольше всех. До темноты он перебежками тянул за собой весь римский отряд. Как только римляне испытанным способом начинали бежать вперед под прикрытием щитов, он, не жалея патронов, разбивал их волну. А как только они останавливались, подтягивая, арбалетчиков, вскакивал и, петляя как заяц, бежал на север. Способ был отличный, но только патроны таяли с необычайной скоростью. Хотя он взял почти все патроны, оставив Максиму всего два магазина, к концу дня у него осталось всего около половины последнего магазина. Еще одной удачной придумкой Ярослава стала манера ведения огня. Видя, как медленно ковыляет назад в лес только что раненный в ногу легионер, и, вспомнив путешествие вместе с Олегом, Ярослав стрелял теперь не на поражение. Наоборот, только в крайнем случае, он стрелял в голову, основными мишенями солдата стали ноги или, хуже, руки. Раненные замедляли движение легионеров гораздо сильнее чем заградотряды. К концу дня римляне на столько осатанели, что уже не пытались взять его в плен (зачем это им нужно было, Ярослав так и не понял), а старались просто пристрелить его при первой же возможности. Уже в сумерках Ярослав достиг огромного болота, и, бросив пустой автомат не раздумывая, бросился в него, увязнув сразу по пояс. Римляне подоспели к болоту только минут через пятнадцать. За это время Ярослав забрался так далеко, что его из арбалета его было не достать, а лезть опять в болото под пули — желающих уже не было. Но самое главное, римляне убедились, что солдат убегает один, что тех кто им нужен на севере нет. Сложив на голову убегающего Ярослава все известные им проклятия, легионеры разбили лагерь, так как в темноте следов было не найти.

Ярослав этого не видел. Изо всех он, через болото, брел на север. Сначала, вода болота обжигала холодом, потом уже Ярослав перестал это замечать. Сознание потихоньку покидало его — осталась только последняя установка телу — идти вперед. И тело шло. К третьему дню, если бы Ярослав увидел себе со стороны, он бы ужаснулся. Весь в тине и грязи, при частом кашле на поверхности болота плевки расплывались красными пятнышками, ногти содраны, пальцы изрезаны осокой, правая нога кровоточит, порванная о подводную корягу. К утру четвертого дня Ярослав выполз на твердый северный берег безымянного болота, сплюнул изо рта кровью, вытер рот рукой, оставив черно-бурые разводы и в горячительном бреду скорчился на теплом хвойном насте.

В это время Максим в сопровождении девушек бежал на юг. Первый день они очень устали, но зато за ночную беготню оторвались от преследователей, с учетом действий Ярослава, почти на целые сутки. За следующие дни римляне приблизились опять, и Максиму пришлось решать тяжелую задачу — остаться прикрывать уход девушек, либо отступать ними. Они как раз пересекали большую поляну, когда прямо по направлению их движения запел рог и, в сотне метров на поляну выскочила кавалерия. Ольга только пискнула. Так как погибать даром не хотелось, да и патронов было на несколько минут боя, Максим уже решил идти до конца. Он отбросил девушек за спину и приказал им бежать, сам перекидывая автомат со спины и синимая с предохранителя. Внезапно Ольга метнулась к нему обняла его. Максим только успел улыбнуться, когда женская рука с недюжинным опытом выхватила из поясных ножен его любимый трофейный кинжал и приставила его к горлу хозяина.

— Не смей!

— Что делаешь, дура?!

— Разумей меня — это мои воины.

Через несколько секунд кавалерия окружила маленький отряд, при этом ее оружие был направлено во все стороны, кроме как на Максима и девушек. Из рук солдата аккуратно изъяли автомат и Ольга, кинув нож на землю, бросилась на шею одному из спешившихся всадников.

— Лихомир!

— Ольга! Слава Богам! Но я с тобой еще поговорю. В Киев я уже послал нарочитого, чтобы резали ивовый подлесок вокруг рва. И вымачивали…. Для тебя…

— Лихомир! Ужели ты посмеешь меня… — удивленно и немного испуганно спросила Ольга.

— Пока рука не устанет! Так что готова будь… Добро. Это один из тех?

— Да. Это один из тех, кто… — начала объяснение Ольга.

— Я разумею. Ну и урод!.. — не дослушал ее Лихомир и, поняв ситуацию единственно возможным образом, подскочил к стоящему столбом Максиму и со всей силы ударил рукой в кольчужной перчатке, солдата в лицо.

Последующие объяснения Ольги и запоздалые раскаяния Лихомира Максим уже не слышал. Вторично подвергшиеся тяжелому испытанию, всего за последние полмесяца, голова и лицо солдата дружно уговорили сознание потеряться, и надолго.

Глава 23 Александр

Александр очнулся, когда уже было темно. Последним его воспоминанием была приближающаяся стена коричневатых щитов, а теперь он лежал связанный по рукам и ногам, без оружия и бронежилета. Все тело ныло, а рядом к тому же еще кто-то ворочался, пиная его старые синяки.

— Суки… — шипел этот кто-то.

— Игорь? — переспросил Александр.

— А… Очнулся? Ну ты и му…! Там бы у болотца мы вместе если, то всех бы расстреляли. А так, как последние идиоты по одному сдались.

— Я не сдался…

— Да я тоже не сдался, а толку то?

— Ладно. Где мы?

— В лесу, — с сарказмом ответил Игорь.

— Шутник блин. Я серьезно спрашиваю.

— Временный лагерь легионеров. Здесь, похоже, собрались все их раненные. Тебя принесли без сознания вчера днем.

— Долго же я провалялся.

— Да. Долго.

— Ох, — чуть поудобнее попробовал повернуться Александр, но все тело пронзило болью. — Что же у меня все так болит?

— Тебе повезло, или не повело, это как сказать. Ты шальной пулей умудрился снять командира ихнего. Командира — любили сильно и уважали, вот тебе пока несли, и попинали малеха.

— Нефига себе, малеха?! Да на мне, б…, живого места нет!

— Могли на месте грохнуть.

— Ну спасибо еще им сказать предлагаешь?

— Да нет…

В этот момент к ним подошел их охранник — легионер с перевязанной ногой, и, наградив каждого сильным ударом дубинки, куда пришлось, знаками показал, чтобы лежали молча. Не выполнить такое красноречивое приказание было невозможно, и солдаты замолчали, и, вскоре, Александра сморил сон.

На следующий день в лагере появилось пополнение — около трех десятков легионеров приковыляли, держась друг за дружку. Большинство было ранено в ноги и в руки, хотя было и несколько тяжелораненых.

— Это кто так постарался, как ты думаешь? — поинтересовался у Игоря Сашка.

— Наверное, Максим. Не думаю, что Яр.

— Ну да, Макс злее, особенно когда его пытаются ограбить. А Яр — он тихий какой-то.

— Ну да.

— А с чего бы это?

— Ну не знаю, твой же сослуживец. Может… Тихо!

— Что?

— Тихо тебе говорю! Молчи.

Действительно, разговор привлек ненужное внимание. На них и так смотрели не ласково, а теперь еще к убитому командиру прибавились еще и куча убитых и раненых. Один из них, отпустив на землю своего товарища, молча подошел к лежащим на земле солдатам. Его товарищ потерял сознание от боли — чья-то пуля вдребезги разнесла его коленную чашечку. Легионер что-то проговорил на своем языке лежащим на земле солдатам (латыни, понятное дело не знал никто из них) и достал из ножен свой меч, примериваясь к ним…

Остановил скорую расправу выскочивший мужик, в чуть более дорогом доспехе, чем у остальных легионеров. Судя по темпу речи и гримасам при этом, он злостно обматерил желающего самосуда и отправил его подальше, а ропот, поднявшийся было, он остудил несколькими словами. Досталось и «виновникам». Офицер подошел к связанным и пару раз пнул их, и, соблюдя таким образом высшее равновесие и порадовав легионеров, он опять скрылся в палатке.

Еще один день в плену прошел без изменений, а на третий день началось шевеление. Судя по тому, что ни Ярослав, ни Максим в плен не попали, а так же по суматошным сборам легионеров, пленники поняли, что халява у римлян кончилась. Вскоре весь отряд собрался и скорым маршем, с очень редкими привалами и короткими ночевками, отправился обратно на запад по уже пройденному пути. Руки никто солдатам не связывал, зато нагрузили их как вьючных лошадей, поэтому идти было очень тяжело. Соблюдать темп пришлось и пленникам: ради них никто задерживаться не собирался, а когда они без падали, их подымали с земли самым действенным способом — пинками и уколами кончиками мечей. «Лучше бы нас просто прикончили», — думал Александр.

Однако к концу пятого дня такого бега после очередного падения пленники не смогли встать. Даже тычки в уже окровавленные спины не помогали, и начальство решило сделать остановку. Они встали на той самой стоянке, где когда-то убегающие от преследования потеряли Олега. Судя по тому, что легионеры стали раскладывать палатки, стоянка обещала быть долгой. К чуть переведшим дух солдатам подошел легионер и бросил под ноги маленький бронзовый топорик. Охранник жестами показал, что нужно рубить дрова, за это пленников покормят. Если дров не будет — не будет и кормежки, а чтобы у них не возникало никаких глупых идей про побег, легионер легким движением кисти метнул лежавший в руке нож в дерево, отстоявшее от него метров на двадцать.

Мыслей не возникло, как и не возникло сил к побегу, и, матерясь от боли, пленники отправились рубить дрова. Дрова под присмотром легионера они рубили до самого вечера, что гарантировано защитило римлян от возможных с их стороны проблем — сил не было даже на то, чтобы поесть. Кое-как влив в себя по плошке похлебки, которую им от щедрот отвалили легионеры, Александр и Игорь попытались забыться тяжелым сном. Но не тут то было — сначала им связали руки и ноги веревками, но не сильно, потом Игоря оттащили на допрос в центр лагеря…

В середине ночи Александр проснулся от осторожного прикосновения. Над ним кто-то навис.

— Тихо, — прошептал этот человек.

— Олег? — чуть не закричал Александр.

— Да тихо ты. Разбудишь всех… Руки освобождай, — Олег потрогал рукой связывающие Александра плети, — и тихонько иди к реке. Если меня не будет через пару минут, зайди в воду и иди вниз по течению, сколько сможешь. Там встретимся.

— Олег, Игорь…

— Я знаю. Попробую его вытащить…

Александр стал пытаться стянуть с рук путы, что смог сделать неожиданно легко: веревка была мокрой на столько, что просто расползалась. «Странно… Росы вроде не было, а как вымоченная… Да и вообще — это сколько веревке нужно было бы лежать в воде, чтобы так сгнить???» — с удивлением подумал он. Уже через минуты две усиленной возни пленник смог вытянуть из связывающих за спиной пут правую руку. С путами на ногах дело пошло еще быстрее и вскоре Александр осторожно пополз от освещенной светом костра вытоптанной полянки в лес. На опушке леса он споткнулся о тело часового, который с гримасой ужаса и распахнутым в немом крике ртом, сидел одетый в полный римский доспех, привалившись спиной к дереву. Это только прибавило беглецу прыти, и, вскоре, он уже был у воды. Решив не дожидаться Олега, Александр медленно побрел по воде. Как по заказу зашумел листьями ветерок, заиграла в реке рыба, и этот шум и плеск скрыл все звуки, издаваемые Александром. К концу ночи он смог удалиться по реке километров на десять от римского лагеря, где совершенно обессилевший выполз на берег.

— Не волнуйся. Тебя не будут искать, — раздался голос Олега.

Александр от испуга подпрыгнул на месте. Как смог Олег подкрасться так незаметно и неслышно?

— Олег! Спасибо тебе! Как я рад тебя видеть! Что с Игорем? Где ты был? — затараторил от избытка чувств Александр и поднявшись, хотел обнять своего спасителя.

— Не подходи!

— Что?

— Не подходи ко мне, — отодвинулся Олег.

— Н почему? Ты ранен? Болен?

— Можно и так сказать….

— Я может чем могу помочь?

— Можешь, но не надо…

— Да е…… что случилось то? Что за загадки? — сел на траву Александр. — Объясни наконец.

— Хм… Ты ничего не замечаешь?

— А что я должен заметить? Человек как человек. Две ноги, две руки, голова…

— Человек… — грустно прошептал Олег.

— Ой б…! — сидя отшатнулся Александр, да так, что упал на траву.

До солдата наконец-то дошло то, о чем он не мог так долго сообразить. Мысль о какой-то неправильности стучалась в мозг, но Олег выглядит так обычно… У Олега же не было одной руки, а сейчас обе руки присутствовали на месте!

— Эт-т-то как?

— А это? — Олег равнодушно взмахнул руками. — Вот так. Просто.

И Олег рассказал.

«И как мне теперь жить? Я теперь безрукий, калека, инвалид, урод!» — раздумывал, сидя на берегу реки искалеченный в стычке солдат. И если в суматохе отступления эти мысли не очень сильно досаждали, на них просто не было времени, то сейчас они с удвоенной силой накинулись на инвалида. «Что делать? Кому я нужен? Тех же ребят задерживаю только. Лучше мне было вообще не рождаться… Или умереть… Сейчас… Работать не могу, девушкам такой не нужен я…»

— Здрав будь, суженный мой, — прервал его тяжелые мысли женский голос.

Олег вздрогнул от испуга, поднял голову и с удивлением увидел свою давнюю знакомку, Плотву. Также, как и в первую их встречу она сидела на соседнем камне и выжимала свои роскошные светлые волосы.

— Как ты сюда попала?

— Тебя догоняла. Уж горазд же ты бегать…

— И зачем?

— Люб ты мне, суженный мой. Как увидела тебя, защемило сердечко, жить без тебя не могу. Возьмешь ли в жены свои меня?…

— Да какой замуж? Ты не видишь, дура, руку мне отрубили, кому я нужен?! — перебил ее Олег, но та все так же продолжала.

— … У дедушки испросим дозволения. Он дозволит — я у него любимица. Он даже обещал речку нам на житье отдать, ту, в которой мы повстречались…

— И что я там делать буду?

— … Речка та хорошая — и воды быстрой и чистой много, и омутов глубоких, да и без хозяина пока…

— Не умею я рыбу ловить!

— А зачем ее ловить? Ее пасти надо! — удивилась Плотва на столько, что даже рассказ о своих мечтах прервала. — Ой! Кто же тебя так поранил? — наконец заметила она увечье.

— А! Заметила? Ну что посмотрела? Ну и проваливай теперь… — отвернулся от нее Олег, чтобы не увидела она его влажных глаз.

— Ну это не беда, дедушку я умолю, приделает он тебе руку.

— Деревянную? Металлическую?… Не думаю, что вы можете сделать протез лучше нас…

— Зачем деревянную? Она же в воде разбухнет и сгниет… Да и железо тоже ржей рассыпиться… Обычную…

— Что? — вскочил на камне Олег, — Вы можете прирастить мне руку?

— Да разве это сложно? Это живое к мертвому не пристанет, а мертвое к мертвому…

— А причем тут мертвое? — не понял Олег.

— Так возьмешь меня? — перебила его Плотва.

— Э…

— Да ты и так мой уже! — воскликнула Плотва.

— То есть?

— А не ты ли со мной беседы разводил? Не ты ли простоволосой меня видел? И не ты ли гребешок мне узорчатый подарил?

— Да ну и что тут такого? Ну говорил. Ну видел. А гребешок ведь просто подал тебе — он же вой был.

— А не был он моим! Я тебя обманула. Так что — дарил. И теперь изволь! Бери меня в жены!

— Да ты что? С дуба рухнула? Из-за какого-то гребешка жениться?! С ума сошла?

— А как помощь принять, это ты горазд? Если бы я твой плот тогда не подтолкнула, и ты, и дружки твои утопли тогда…

— Это когда такое было?

— А когда вы от лихоимцев бежали.

— А… Ну спасибо тогда…

Настроение Плотвы опять резко изменилось. Если еще секунду назад она яростно обличала Олега, как неверного мужа, то теперь она вся сжалась на камне и из ее глаз закапали слезы.

— Ну ты это… Не плачь, — смутился Олег.

— А ты возьмешь меня? В жены? — сквозь слезы, вся укутанная в свои светлые волосы, спросила Плотва.

— Ну…

— Возьми! — опять вспыхнула страстью Плотва и вскочила. — Разве я не красива? Разве не туги у меня косы цвета спелой пшеницы? — и провела руками по своим волосам. — Разве не прекрасно тело мое, белое как молоко? — с этими словами она скинула с себя свою длинную рубаху, оставшись укрытой только своими долинными волосами. — Гляди на меня.

— Красива, — прошептал Олег, не в силах оторвать взгляд от такого зовущего женского тела.

— Возьмешь меня? Или тогда к воде всю жизнь не подходи! Сгублю тебя, только мне или некому! — опять яростно воскликнула Плотва.

— Да ладно, ладно тебе! Эх…. Возьму, — выдохнул Олег.

Плотва вся просияла и обняла своими ладонями лицо Олега. Руки у нее были ледяными.

— Суженный мой! Любимый… — шептала она плача.

— Ну ладно, ладно… оденься уже — а то вон, все руку ледянющие.

— Так они всегда у меня такие…

— Почему?

— А разве ты не понял? Я же русалка.

— Что? — опешил Олег.

— Русалка. Ужель у вас их не бывает?

— Как русалка?

— Обычно… Любила я молодца сильно, да он меня нет. Вот от горя в русалочью ночь утопилась я, ему назло. Да пожалел меня дедушка водяной, по нраву ему я пришлась…

— Погоди. И где ты живешь? И где мы будем жить?

— Да где все и живут — в воде. Вон взгляни, какой красивый омут, а как там хорошо… Днем не жарко, ночью не холодно, зимой спать хорошо… А какая там зелень. Да и рыбой речка богата. Не пожадничал дедушка. Угодья богатые…

— Погоди, погоди… — Олег накрыл ее холодную правую ладонь своей, и попробовал снять со своей щеки, но не смог. Хватка, что он заметил с удивлением и с растущим испугом, была железная. — А я? Я не могу жить под водой…

— Это сейчас, а потом…

— То есть, «потом»?

— Уйдет из тебя огонь, что горячит твою кровь, сможешь ты и водой жить…

— То есть как, уйдет?

— Вдохнешь ты водицы чистой…

— Ты меня что, утопить хочешь? — задергался Олег, но русалка держала крепко.

— Нет, что ты. Топить нельзя. Утопнешь ты — живота лишишься. А так, водяным станешь…

— Каким еще водяным? Отпусти меня…

— Обычным водяным… Ведь над тобой обрядов не читали…

— Да, я не крещен, — сказал Олег, и резко пожалел о том, что раньше относился к «поповским байкам» и крещению как к пережитку темного прошлого…

— Вот. Был бы ты благословлен волхвами али амулеты какие носил бы, то даже поцелуй мой не спас бы тебя, а так, будешь ты мне мужем, водяным.

— Не. Погоди… Я не знал… Я не хочу… — и если еще минут десять назад он хотел свести счеты с жизнью, то сейчас ему яростно хотелось жить. Пусть даже и инвалидом, но жить!

— Ты согласился. Сейчас!

— НЕ… — только попытался закричать Олег, но тут Плотва притянула его губы к своим и впилась в них холодным мокрым поцелуем. Ледяное тело, чей холод Олег чувствовал даже через форму, прислонилось к нему, обняло его и медленно стало увлекать в воду. Солдат пытался сопротивляться, но это все равно, что было биться лбом об стену, объятья русалки были как из стали, ничего не помогало. Через десяток секунд борьбы в реке раздался громкий плеск, от которого пошли крупные круги по воде. Берег опять стал девственно пустынен…

На полянке повисло молчание.

— А ты точно Олег? Может ты призрак или зомби?

— Да. Ты не прав и прав. Нет. Я действительно Олег… Во всяком случае звался когда-то. Да — я уже не живой….

— То есть, как не живой?

— Нежить я.

— Ерунда какая-то! Этого не бывает!

— Бывает, — совершенно спокойно отреагировал на вспышку Олег.

— И как ты себя чувствуешь? Как оно?

— Тебе не следует этого знать, живой, — слегка пришипев на последнем слове, ответил Олег.

— Да? Ну как хочешь, — согласился Александр и еще отодвинулся от этого существа. Уж очень не понравилась ему тон, которым это было сказано.

— Игоря не смог я вытащить. Его еще пытают.

— Плохо.

— Плохо.

— И что мне теперь делать?

— Идти. На базу. На север.

— Как?

— Как, как? Ногами.

— Шутник блин.

— Пойдешь вдоль реки. Никто тебя не найдет…

— Спасибо.

— Прощай.

— И ты прощай, Олег.

Новый водяной неслышно зашел в реку, погрузился в воду и беззвучно исчез. Александр остался на полянке один. Ночью он решился не идти, и так очень сильно устал, поэтому забрался под елку, и там, на мягком колючем и теплом насте из перепревших прошлогодних иголок беглец забылся тяжелым сном до утра.

Проснулся он около полудня и не обнаружил ни следа погони. Похоже, устрашившись судьбы часового, римляне решили убраться отсюда поскорее, что Александр со своей стороны мог только приветствовать. Подойдя к реке, беглец обнаружил на берегу несколько крупных лещей, а также маленький сверток, куда были положены некоторые особо необходимые предметы в лесу — нож, коробок немного подмоченных спичек, немного соли и бронзовый нож. «Спасибо, Олег» — подумал Александр, разжег костер, в углях которого он запек лещей, и, подгоняемый голодом — плен это вам не ресторан, разносолами не потчевали — съел целых три здоровых рыбины. Запив водой из реки, осоловелый от набитого брюха Александр завалился спать под всю ту же гостеприимную елку, только лапника наломал. Ближе к вечеру он проснулся, доел остаток рыбы и после этого продолжил досыпать.

На следующий день он проснулся рано утром, с первыми лучами солнца. На берегу уже лежала свежая рыба, на этот раз две небольшие щучки, по два килограмма каждая. Этих он выпотрошил, порезал на крупные куски и запек в углях. Полученную еду он завернул в огромные лопухи, которые произрастали на опушке леса, аккуратно перевязал ремнем и полученную котомку закинул за спину. Дорога на базу началась.

Первые десять дней были совершенно похожи друг на друга. Александр шел, ел рыбу, которая появлялась каждое утро на берегу реки около его ночевки, отсыпался. Но вскоре рыбная диета надоела ему на столько, что на чешуйчатые блестящие бока от не мог смотреть без отвращения, и парень принял решение уйти от реки, срезать часть дороги через лес. Себя он чувствовал уже бывалым лесным человеком, как будто всю жизнь ходил в походы на выживание, поэтому он храбро углубился в лес. Уже через три дня он сильно пожалел об этом — мясо и птица не падали уже готовыми к его ногам — их надо было искать. И если грибов, альтернативе гарнира, было достаточно, то мясо упорно убегало при первом же шорохе, да и дорога через лес была гораздо труднее чем по берегу реки. Слегка оголодав Александр одумался и решил вернуться, но не смог — с ужасом он понял, что заблудился. Компаса не было, приметы, которые он помнил с третьего класса школьного курса природоведения врали, солнце иногда не показывалось, скрываясь за тучами, в общем — с каждым днем становилось все грустнее и грустнее.

На пятнадцатый день пути по лесу Александр услышал какой-то необычный шум. В лесу, конечно, и так хватало звуков: где-то рычали, где-то выли, кто-то кого-то где-то ел или пытался это сделать, птицы чирикали — лес полон жизни, однако этот звук явно выделялся. От любопытства, а также от того, что идти было все равно куда, Александр решил рассмотреть источник этого шума. С каждым шагом звук становился все сильнее, в нем уже можно было легко различить рев какого-то животного. «Очень удачно, — подумал Александр. — Если там кого-то прибило, то может смогу мясцом разжиться, а то на грибной диете скоро ноги протяну. Осточертели они на столько, что даже о рыбе вспоминаешь с теплотой и слюной во рту. И н… я ушел от речки?… Всего то полмесяца назад казалось, что больше в жизни ни крошки рыбы в рот не возьму, а сейчас даже мелкому бы ершику, и тому был бы рад! Все познается в сравнении…» — философски он закончил свои размышления.

Дорога через лес оказалась неожиданно сложной — похоже тут недавно прошелся ураган, или что-то типа этого, и многие деревья были повалены, а пару раз, проползая сквозь бурелом Александра чуть не придавило, что сильно поколебало его желание лезть дальше. Однако, кое как за час он влез в центр бурелома и там обнаружил источник рева. Им оказался огромный медведь, придавленный аж несколькими бревнами к земле.

— Мда… С тебя мяса много не будет… Хотя, я слышал, медвежатина вкусная… Как же тебя так угораздило?

Очередной рев, правда, как показалось, с молящими нотками, был ему ответом.

— Ну и зачем тебе сюда понесло? — оглядывая ловушку, в которую попал медведь, а также думая, как ему можно помочь, спросил Александр.

В ответ медведь, как будто понимая, о чем его спрашивают, мотнул головой в сторону и тихонько, даже как-то виновато фыркнул. Человек огляделся, и отметил, что бурелом ограничивал большую поляну, на которой пышным цветом росли лесные цветы, а вокруг роилось множество диких пчел. А где пчелы — там и мед.

— За медом полез? Эх ты! Ты же уже здоровый медвежатище, вон какой вымахал, а ведешь себя как маленький медвежонок, — медведь на эти слова поерзал и опять фыркнул.

Александр еще раз обошел ловушку. Похоже медведь хотел пролезть между двух поваленных деревьев но не смог, стал дергаться и его поперек прижало бревном — одним к другому, а сучками разодрало плечо до крови. Но это было еще не все — поверх того дерева, поперек, съехали еще несколько, усиливая нажим. Вот медведь и оказался в таком шалашике из упавших деревьев. От одного бревна он бы еще выбрался — медведь был действительно крупный — в холке, когда тот стоял бы на четырех лапах, наверное был бы по грудь Александру, а когти на лапах были сантиметров по десять. И это ему еще повезло, что придавившее бревно упало так, что на что-то опиралось — иначе бы того просто размазало.

— Да… Дела… Как же это скинуть? Значит так. Что имеем? Имеем мы руки мои… И, собственно, больше ничего. Как же тебя вытащить? — разговаривая сам с собой, и иногда получая тихие рыканья от медведя, раздумывал Александр. Попытки разжать этакие клещи из бревен ни к чему не привели — те даже не шевельнулись. — Что же делать?

Полазив около часа Александр нашел решение. Деревья, которые свалились сверху лежали очень неустойчиво и цеплялись друг за друга только ветками. Единственно, что можно было попробовать, это обломать ветки и рычагом, по очереди, сталкивать одно бревно за другим.

— Блин, ну не было же у меня в роду гринписевцев! Откуда я такой жалостливый?! Эх… — простонал в небо Александр и приступил к работе.

Работа шла медленно. Обламывать ветки руками, обмотанными в тряпки, без всяких инструментов, очень тяжело и долго. Подспорьем послужили несколько камней, которые кидая друг в друга расколол Александр и их острыми краями, как зубилом, подрубал самые здоровые ветки. К вечеру он смог столкнуть только одно бревно. Наскоро перекусив найденными тут же грибами, и этими же грибами накормив медведя, «Жри, жри давай — нечего морду воротить! Все равно другого нет, тут тебе не «Елисеевский» гастроном», Александр завалился спать, чтобы к утру, разбуженный требовательным ревом медведя опять приступить к работе. За следующий день, видимо появилась уже некоторая сноровка, удалось спихнуть еще три бревна, осталось всего два. Медведь, ощущая что дерево становиться легче, уже во всю ворочался и пытался его приподнять.

— Не трать силы. Завтра спихну я два бревна, и свободен, — говорил Александр, с жалостью рассматривая свои руки. Занозы, ссадины — и это несмотря на повязки. Часть одежды, которой и так было негусто, пришлось разорвать на полоски и обернуть руки, так что сейчас он выглядел как сущий оборванец. — Б…! «Пол царства за бензопилу!»

А на следующий день начались проблемы. Видимо тот шум, который развел тут Александр на пару с медведем привлек внимание санитаров леса. Первый волк появился среди деревьев утром, повертелся, покрутился, посмотрел и убежал в лес. «Решил не связываться» — подумал Александр, но это было не так. Как городской житель, он забыл о том, что здесь человек не хозяин природы, а участник пищевой цепочки, а также то, что волки — они животные стайные. Уже к полудню насчитать их можно было пару — тройку, а после того, как Александр спихнул предпоследнее бревно и, испуганные шумом падения волки разбежались, обратно их вернулось уже пятеро. Они были не особо крупные — с крупную овчарку, может молодняк, и не особо худые. Александр, знавший о повадках волков только из повести Лондона «Белый Клык» вспоминал, что летом вроде много им еды, и на такую сложную и опасную добычу, да еще в таком маленьком составе они не накинуться, но медведь, видимо, знал больше, поэтому начал ворочаться с удвоенной силой и громко заревел.

Это, как будто, послужило командой к атаке — волки бросились вперед. Двое бросились на Александра, а трое — к медведю. Причем, они не собирались попадать под ужасающие когти, а собирались зайти сзади и начать есть его еще живого. Александр правильно оценил свои силы, поэтому кинул камень, который использовал вместо топора в ближайшего волка, подхватил палку и полез наверх оставшегося единственного дерева, которое прижимало к земле медведя. Там, разодрав о частично уже обрубленные ветки остатки форменной куртки и плечо в кровь, он под относительно защитой веток стал пытаться отгонять от задницы медведя волков. Медведь сопротивлялся как мог, один волк, попавший под удар задней лапы уже валялся в стороне, суча ногами, но у оставшихся четырех (два тех, кто сначала нападал на Александра бросили его, и присоединились к остальным) дела двигались успешно. Двое повисли на задних лапах медведя прижимая его к земле, еще одного отгонял палкой свесившийся Александр, а четвертый уже начал рвать бок медведя. От этого медведь ревел еще громче, но ничем ему помочь парень не мог.

Внезапно волки насторожились, как будто прислушивались к чему-то и через несколько секунд аккуратно растворились в лесу. Пятый, прекратив свои судороги, мертвой тушей остался лежать там, куда его отбросил удар.

— Ну и что? — спросил Александр у медведя. — Что случилось то? Они же уже почти нас съели…

В ответ на это медведь громко заревел, и в ответ, приглушенный расстоянием раздался такой же рев.

— Понятно. Помощь идет. Это хорошо.

Александр спрыгнул с дерева, поморщился от боли в разодранном плече, и, покачиваясь от усталости и пережитого стресса, подобрал брошенное каменное рубило. Работу надо было доделать. Уже через три часа он сбросил наконец то последнее бревно и медведь, тихо подвывая смог выбраться из своей чуть не ставшей смертельно ловушки. Почесавшись и помявшись спасенный подошел к устало сидящему человеку и аккуратно потерся об него своей огромной головой. Александр улыбнулся и погладил медведя по голове, но тут же поморщился — от работы перевязка, которую он себе сделал из разодранной исподней тельняшки сбилась, края глубоких царапин на левом плече разошлись, появилась кровь. Александр как раз занимался тем, что аккуратно пытался снять повязку и перевязаться другим куском, когда медведь даже не взревел а взвизгнул, как собачонка, вскочил на ноги и бросился ему куда-то за спину. Морщась, раненый обернулся и обомлел.

«Я сплю!» — это была первая мысль. Вторая: — «Хорошо что я сижу, а то бы точно упал бы в обморок…». Сзади, вылизывая свернувшегося комочком вокруг передней лапы спасенного медведя, стоял еще один медведь, но зато какой это был медведь. Раньше Александр видел медведей только в цирке и в зоопарке, и там они были похожи на спасенного — и ростом и цветом шкуры, так что он с полной уверенностью решил, что спасаемый — вполне взрослый мишка. А оказывается, что тот был совсем еще медвежонком, маленьким несмышленышем. Теперь он увидел взрослого. Этот медведь, подкравшийся совершенно тихо, заставил бы покраснеть от зависти к габаритам и некоторые грузовики. Это было сущее чудовище. Его голова была размером, наверное, с капот легковушки, даже стоя на всех четырех лапах он возвышался над вставшим Александром на целую голову. Его лапы были размером с грудную клетку обычного человека, а чудовищные когти — сантиметров по тридцать каждый. Пара таких лесных людей спокойно могла пообедать слоном, а лев рядом с ним казался бы простым котенком.

Чудовище закончило вылизывать раны своего детеныша, потом явно в воспитательных целях дало тому затрещину, которая привратила бы человека в кровавую лепешку с костяной пылью, подняло голову и взглянуло на Александра. Зарычало. Александр даже не успел испугаться, когда медвежонок, прекративший ластиться, отцепился от родительской лапы, подбежал к человеку и стал опять об него тереться. Мамаша или папаша рыкнула еще раз, на этот раз вопросительно, посмотрела на поляну, подошла к Александру, посмотрела ему в глаза, зарычала и… стала вдруг вылизывать его рану. Огромный, размером с лицо человека, язык, как карщетка, скоблил рану, а Александр боялся даже дернуться. Вскоре, он с удивлением заметил, что рана его уже не болит так, видимо в слюне медведя содержалось что-то лечебное, или травок он поел перед этим каких, или еще чего — в этом мире могло произойти всякое. Одно происшедшее с Олегом чего стоит…

Окончив лечение медведь помотал головой, принюхался к воздуху, после чего аккуратно лапой, Александра даже передернуло от соседства с такими когтями, развернул его чуть в сторону, и легонько, от этакого пинка Александр чуть не покатился кубарем, направил его, тихонько рыкнув. Александр пробежал пару шагов, и повернувшись сделал несколько шагов в сторону. Но сзади раздался резкий, повелительный рык, и тому ничего не осталось, как идти в том направлении, которое указал медведь. Еще немного проконтролировав исполнение своего приказа, минут десять они шли рядом с человеком, медведи тихо растворились в лесу.

Как только медведи исчезли Александр упал где стоял — и от усталости, и от пережитого страха.

— Б…! Спаситель медведей! Ох. ть! — Александр ржал и бился об землю в истерике. — А как же, как в сказках, человеческим голосом сказать спасибо? И подарок какой, за услугу? Клад там? Или до места на спине донести? У…! Чтоб я еще раз……….!!!!

Минут через пятнадцать он более-менее пришел в себя. Перевязав плечо наиболее чистыми тряпками, он продолжил путь в том направлении, которое указал медведь. Идти все равно куда — а так хоть какое-то направление.

На следующий день Александр проснулся совсем больным. Плечо горело огнем, все тело было охвачено слабостью. Шатаясь, он побрел по лесу, но через километр, упав попить воды из родничка, встать уже не смог. Кое как, поднявшись на четвереньки, он отполз в сторону и свалился на мягкую, влажно-теплую груду прошлогодних листьев. Его знобило.

«Да у меня сильная температура…» — подумал он, ощупав горящее как в огне лицо. — «Чем это меня так? Грибами что ли траванулся? Или от медведя заразился чем-то? Животные — они известные переносчики… Заразы… Всякой…» — это были последние связные мысли. Остальное потонуло в кошмарах. Ему мнилось, что его несут медведи, вокруг пляшут волки, превращаясь то в пригожих девушек, то в страшных воинов, которые рвали его зубами. По ночам, в прохладе, ему становилось чуть полегче, но утром, как только солнце жарко нагревало землю кошмары опять приходили к нему. Изо всех сил, не соображая что делает, Александр продолжал сначала полу идти, а потом, когда сил на одной водно-ягодной диете не осталось — ползти, причем сам не зная куда. Для него это движение стало просто смыслом жизни, наполненной бредом и болью.

На неизвестный день он выполз к речке, причем понял это только тогда, когда руки его и лицо опустились в приятно холодную воду. «Вода… По воде не ходят… Что делать?… Как дальше ползти?…» Остатки разума напоминали ему, что с такой температурой нельзя лезть в холодную воду, что это самоубийство, но тело так хотело прохлады…

Александр уже не чувствовал ничего, погрузившись в беспамятство, когда сильные руки нескольких человек, одетых в легкие кольчуги, легко вытащили его из воды и положили отекать на берег. Над его головой быстро разгорелся спор на неизвестном для Александра языке. Если бы он был в сознании и знал бы финский, немецкий или норвежский языки, то он бы понял, о чем идет речь, так как язык был этакой смесью тех трех языков. В разговоре участвовало двое.

— И это и есть твоя добыча? А, ярл? — громко и с явной издевкой спросил один голос.

— Не тебе спрашивать об этом, Ивар! — ответил другой. — Или ты хочешь оспорить у меня мое место? Так бери свой топор! И ты получишь то, что давно тебе положили Боги.

— А что ты скажешь старейшине Эгилю Вивильсону?

— Замолчи! Или клянусь молотом Тора, я разобью твою дурную башку о камень и местные раки вдоволь попируют твоим мясом.

— Эгиль Вивильсон из клана Сигвардсонар будет очень рад твоим успехам! Или этот трелль и есть та самая большая добыча, о которой ты вопрошал Одина? Или дружина твоя уже пьет вина из золотых кубков, услаждая свои взоры танцем юных рабынь в покоренных градах? Или…

— Хватит. Замолчи. Эй, освободите круг! Ивар Суртсон из клана Бьярнарсонар, ты желаешь бросить мне вызов?

— … - Ивар замялся. И не зря. Ярл не зря считался вторым по силе воином в их крупном поселении, после вождя Эгиля Вивильсона. И облагодетельствовать местных раков ему тоже не хотелось.

— Отвечай! Молчишь? Так молчи же до дома! Ибо я клянусь покровителем нашим Одином, что если ты еще раз за время нашего пути откроишь свой поганый рот не для того, чтобы пожрать, я вырву твой змеиный язык и прибью его к твоему собственному щиту!

В ответ Ивар не сказал ничего, так как все знали, что слово у ярла Соти Свейсона из клана Хельгисонара было таким же крепким как его топор. И если он сказал, что вырвет и прибьет — то это означало, что он сделает именно это и сразу же.

— Слушайте меня храбрые воины. Боги отвернули от нас свой лик и забрали у нас удачу. Мы уходим из земель Россов с тем, что взяли, не ища новой добычи. Такова воля богов…

Поворчав, войны стали запрыгивать обратно в ладью. Возвращаться домой, не набрав треллей и добычи, которою можно было бы прогулять долгими зимними вечерами ярл терял уважение своей дружины и обрекал свой род на бедность. В следующем походе он мог не набрать воинов и лишиться части своих владений или рода, ибо северные Боги посылают своим любимым детям самые сильные испытания, которые могут быть — морозы, которые убивают одинаково и сильного воина и слабую женщину. А дрова на пустынных островах стоят больших денег.

— А с этим что делать? Прирезать?

Соти очнулся от тяжелых мыслей и посмотрел на своего друга и побратима, который указывал на валяющееся у его ног тело. Побратим уже достал нож и, взяв трелля за волосы, приставил к его горлу свой широкий нож.

— Возьмем с собой. Пусть росские трели позаботятся о своем. А подохнет, так хоть морским ярлам[64] подарим. Не велика потеря. Брось его на дно драккара.

Глава 24 Результаты

Июнь, База по охране объекта «Аномалия» на Земле-2

Подполковник Седенький был в панике. По мере удаления от Городка и приближения к базе паника не утихала, а просто меняла свои формы. Если сначала дезертир боялся получить стрелу в горло или добрый стальной клинок в свое объемистое пузо, на которое уже давно не налезало стандартное обмундирование, то теперь он все сильнее и сильнее боялся наказания уже со стороны власти.

Быстрый марш на автомашинах занял 8 дней. За это время Седенький успел обдумать свои действия, посоветоваться с друзьями и выработать план действий.

Первой преградой на пути к бегству обратно на Большую землю было то, что подразделение, охраняющее зону перехода не подчинялось ни одному из полковников. Его задачей было отгородить отправленных на поселение и охрану от остального мира, во избежание различных проблем. У подполковника уже были прикинуты варианты, как он решит эту проблему.

Второй проблемой были действия на той стороне. Если он бежит отсюда, то попадает в цепкие руки родной ФСБ, которая быстренько за все его художества лишит его всего и посадит, или еще того хуже. Поэтому, следовало максимально увеличить время форы, за которое он должен был найти себе защитников.

«Если первую я решу так как задумывалось, то второю проблему я оттяну на 2–3 недели. Да и защитники у меня есть уже на примете. За это время я смогу найти подходы к тем нашим новым друзьям, которые за мою информацию обеспечат мне долгую, безопасную, а главное приятную жизнь».

— А присяга? — спросил кто-то маленький в его душе.

— Кто это? А… Это ты, совесть. Давно тебя не было слышно…

— А честь?

— Что? Что ты там несешь? Ты понимаешь, что меня убьют! Лишат жизни! А жизнь — это самое главное! Она важнее всего на свете! А уж моя жизнь гораздо важнее всех остальных жизней и всего остального. Важнее всяких твоих бреденей о чести, присяге, важнее семьи и детей, важнее Веры, важнее всего! Поняла, дура?

— Но ведь ты этого заслужил?

— Чего я заслужил?

— Всего того, что ты боишься.

— Чем? Тем что продавал оружие — так это бизнес. Там можно все! Судьба дала мне такой шанс, и не воспользоваться им было бы глупо! Ну и что, что из этих стволов убили кого-либо из этого быдла в форме этой страны? Ничего — остальные будут шевелиться быстрее! Зато я не упустил свой шанс! Сравни мою судьбу с судьбой Сергеева…

— Но ведь в итоге он стал выше?

— Случайность! Видимо дал на лапу кому-то!

— Но ведь если ты продашь этот секрет, то погибнут многие совершенно посторонние люди. И в этом мире, и в том…

— А мне до этого какое дело. Да гори оно все синем пламенем! На мой век хватит, а на остальных мне плевать! Семьи и детей у меня нет, слава Богу. От них только головная боль, а телок кругом полно! Поняла, совесть? Срать я хотел на тебя и на твои «вечные ценности»! Убирайся!

— Что ж, прощай… Желаю тебе получить достойную цену за свои дела…

«Ну надо же! Ушла! Интересно, а я первый человек, который смог прогнать свою совесть? Жаль, что ушла просто так, надо было ее продать… Ха! Продать совесть!» — эта мысль привела его в игривое настроение. «Все у меня получиться как надо! Те новые друзья с пониманием относятся к людям, отвергнувшим старые предрассудки. Сами такие. Они первыми поняли, что жизнь и деньги важнее всего, а нам, как всегда приходится их догонять…»

Подполковнику повезло. Он прибыл очень удачно между сеансами связи с Большой землей. Связь осуществлялась следующим образом. Раз в месяц формировался своеобразный конвой из тех предметов и людей, которых следовало переместить через аномалию. Первыми начинали на Земле-2, перемещая свои грузы и людей. Это было связано с тем, что поток грузов на Землю-1 был пока еще гораздо уже, чем на Землю-2. Также этот поток служил своеобразным свидетельством о нормально состоянии базы на той стороне. После того, как исходящий поток грузов иссякал, Земля-2 начинала принимать грузы (в соответствующую фазу работы портала). В эту фазу с Земли-2 поселенцам приходили различные промышленные товары, амуниция, ГСМ и предметы относительной роскоши.

Последний сеанс связи был две недели назад, до следующего было тоже еще две недели — вполне достаточное время чтобы в деталях продумать всю операцию. Но все сорвалось из-за того, что на горизонте появились войска. Войска эти ехали на лошадях, блестели на солнце кольчуги и кончики копий — вся картина поражения ушедших на подмогу войск была на лицо.

Седенькому опять стало грустно. И грустил он пока прибывшие войска из привезенных с собой бревен не стали связывать плоты, грустил, пока они переправлялись на остров, постоянно наращивая количество войск на плацдарме. Один раз к нему заскочил майор, который командовал защитой базы, задавал вопросы, но, видя в каком состоянии находиться подполковник (а грустить ему помогали несколько друзей и бутылки с водкой), только матернулся и убежал. Пьянство тоже было его планом.

Когда из всех его собутыльников остался на ногах только один, его давний друг и приятель капитан Свиридов, Седенький внезапно встал из-за стола, посмотрел на часы и сказал: «Пойдем, Саша». Ничего не понимающий Сашка встал из-за стола и пошел за подполковником. Вместе они зашли в казарму, где подполковник стал рыться в ящике с грязным бельем. Удивленный капитан спросил:

— Михалыч? Что ты делаешь?

— …Ну, неужели уже отправили в стирку? А! Нет! Вот раздолбаи! Ну это удача нам, — бормотал подполковник. — А ты что стоишь? Одевай! — и швырнул ему грязнущую, всю в разводах масла полевую форму одного из солдат, которая дожидалась здесь стирки.

— Зачем мне это говно?

— Одевайся, говорят тебе! Это маскировка! И нижнее тоже сними! Одень вот грязное!

— Да е…….! Ты что?

— Одевай! Потом спасибо мне скажешь!

— А остальные?

— Остальные — извини. Мне бы тебя спасти, ты ведь мой лучший друг?

— Да, — полез обниматься капитан, в пьяных соплях.

— Уйди ты от меня, гомик блин! Одевай и пошли! Только рожу измазать не забудь!

— Ага! Мы же из боя! — заржал капитан.

После переодевания они зашли в оружейку и взяли там по автомату. Потом, отстреляв в тиши одного из складов по одному магазину и оставив по несколько патронов, которые должны были сделать вид, что они отбивались до конца, они последовали в самый центр базы, где в укрепленном здании находился портал. По дороге они заскочили на другой склад, где у знакомый солдатик за некоторые пряники со стороны подполковника хранил его вещи. Вещи эти были небольшие по объему — один кинжал в богато изукрашенных ножнах, и что-то размером с литровую пластиковую бутылку из-под газировки. Но когда капитану дали подержать эту бутылку, то он чуть не свалился — бутылка весила килограмм двадцать! Все вещи полковника, кроме кинжала, погрузили в рюкзак, который для объема добили разным хламом, зачастую просто мусором.

Первые посты были пройдены легко, все же подполковник — это подполковник даже в форме рядового. Но вот последний пост занимал совершенно упертый лейтенантишко. На приказ открыть ворота в зону портала он потребовал письменного разрешения командовавшего объектом майора, в ответ на прямой приказ — процитировал пункт устава о командирах и начальниках, а на намек Седенького дать денег вообще схватился за кобуру. К счастью, капитан уже довольно близко подошел к посту и успел, вытянув руки с автоматом, прикладом достать лейтенанта.

— Так его, Сашка! Будет знать как перечить старшему по званию!

— Я ключ нашел!

— Отлично, отпирай дверь и пойдем — времени осталось в обрез.

Огромная бронированная дверь, получив команду на открытие, медленно откатилась в бок и дезертиры, по рельсам и шпалам, которые остались еще со времен перевозки основного потока грузов, вошли в зал.

— Время 1 минута, — глядя на часы сказал подполковник. — Осталось только нанести последний штришок, — с этими словами он обнажил кинжал, и тщательно протер его оставшейся во фляжке еще со времен бегства из городка водкой.

— Ты что собираешься делать? — удивленно спросил его друг.

— Нужно, для большей паники, чтобы мы были ранены. Тогда нам никто не будет задавать сразу вопросов. Для этого ты, дружище, сейчас аккуратно порежешь мне руку, — с этими словами он передал рукоятью вперед ему обнаженный кинжал. После этого он обхватил вытянутой правой рукой капитана за шею и, сильно сжав зубы, прошипел — Давай! Режь вот тут!

Капитан аккуратно примерился и резко провел рукой с зажатым в ней ножом по вытянутому плечу подполковника. Рука зразу же разжала свою хватку у него на плече, рукав потемнел от крови а изо рта полковника раздалось громкое шипение, перемежающееся матом.

— Аааа…!..!..! — орал полковник. Отдохнув полминуты он сказал. — Теперь моя очередь.

— А может не надо?

— Надо, Федя! Надо!

— Ну давай, щас руку тоже мне…

— Нет. Не руку! Давай ногу. Правую.

— А не больно?

— Шутник….!..! Ничего, водки выпили нормально — не так сильно пока болит, — сказал полковник. — Вот б..! — это полковник уронил на землю кинжал. — Совсем рука не работает!

— Давай перевяжу пока? — предложил капитан, стараясь не смотреть на руку с ножом. Из-за своего испуга он не заметил, что его друг специально извозил нож в грязи. — Хоть не так болеть будет…

— Не надо — на той стороне уже перевяжут. Подставляй ногу — я буду резать левой рукой, — сказал подполковник после того, как неуверенными движениями ухватил нож в левую руку. — Ты сразу обними меня за шею — так пойдем на ту сторону.

Капитан аккуратно обнял своего друга за шею, и приготовился к удару.

— Сколько мы с тобой уже дружим? А? Саш?

— Да долго, почти четвертной уже, — вспоминал капитан, думая что его друг отвлекает ему внимание от операции.

— Ты не мог бы мне, по дружбе помочь а?

— Да без базара! Я все понимаю, и буду говорить только то, что ты мне скажешь! — понял его с полуслова капитан.

— Да. Спасибо друг, — дрогнувшим голосом ответил Михаил, приобнял его раненой правой рукой и с силой вонзил левой рукой кинжал по самую рукоятку чуть пониже ребер в правый бок своего подчиненного.

Подержав немного кинжал в ране он при обратном движении чуть повернул ладонь и клинок, вслед за нею повернулся в ране разрывая то, что еще оставалось невредимым. Из открытой раны широким потоком плесканула темная, почти черная кровь, заливая оба мундира — и капитана, и подполковника. От болевого шока капитан сразу же потерял сознание, но на его удивленном лице еще можно было прочитать молчаливый вопрос.

— Прости, друг. Но мне не нужны свидетели. А помочь ты и так мне поможешь, — ответил на незаданный вопрос Михаил и отбросил в сторону кинжал. После этого он обхватил левой рукой повисшего на нем капитана, на правое плечо, матерясь от боли он накинул автомат и в таком вот виде он перешагнул через уже подернувшейся тонкой рябью воздуха черту — единственному визуальному оформлению Аномалии.

Солдаты на той стороне увидели душераздирающую картину, как раненный командир тащит из боя на себе своего еще сильнее раненного товарища. Многие руки тут же подхватили капитана.

— Врача! Скорее! — прохрипел полковник.

Мгновенно доставили носилки и раненного унесли в санчасть, но подполковник уже не видел этого, раздавая распоряжения.

— Быстрее! — он схватил лейтенанта за грудки и проорал ему в лицо. — Там все уже мертвы! Мы последние держались за дверями зала!.. Быстрее! Закрывай это говно! Ну! Они ворвутся сейчас сюда! Б…! Ну быстрее же!.. — и, морщась, схватился за раненную руку.

Лейтенант, командовавший постом, верно оценил ситуацию и мгновенно принял правильное решение. Сорвав с шеи ключ, он воткнул его в замочную скважину, запиравшую крышку над большой красной кнопкой. Быстрое движение рукой и кнопка кулаком вдавлена до упора. Над всем комплексом раздались вопли сирены. В комнате аномалии с потолка с предупреждающим воем упала частая сетка из металлической арматуры, которая полностью и с запасом закрыла объект. По бокам из пола поднялись стенки и с потолка по специальному желоб полился быстротвердеющая цементная смесь. Вскоре на месте объекта «Аномалия» высился аккуратный бетонный блок.

20 Июня 2005 15:15. Москва, Кремль. Телефонный звонок в кабинете Президента РФ.

— Господин президент, — раздался в трубке голос директора ФСБ.

— Слушаю.

— У нас проблема с объектом «Аномалия».

— Какая?

— Только что совершил обратный переход подполковник Седенький. С ним находился тяжелораненый капитан Свиридов. Согласно докладу подполковника Седенького поселение, а также база, охраняющая объект «Аномалия» с той стороны подверглась внезапному нападению со стороны местного населения. Войска и поселок разгромлены, поселенцы перебиты. По словам Седенького он единственный, кто смог дожить до времени перехода. Сам подполковник тоже ранен, но легко. Переход закрыт по схеме «Атака».

— Итак, ваши предложения?

— У меня нет предложений.

— До этого, какие либо сигналы поступали с той стороны?

— Нет.

— Тогда следующие распоряжения. Раненых обязательно вылечить, после этого — собеседование. При первых же несоответствиях — подвергнуть допросу, если потребуется, то и медикаментозному.

— Есть.

— До свидания.

Объединенное войско Росских княжеств. Северная граница Великого Княжества Новогородского. Начал лета года 1788 от обретения.

— Да не майся ты, друже! Найдется твоя пропажа! — отвлек от мрачных мыслей Лихомира словенский Твердило. — Ничего не будет. Боги милостивы…

— Ну, приедет, она узнает что такое порка на конюшне. Лично пока тул прутьев не обломаю об спину, не отпущу!

— Ну вот, видишь. Все хорошо будет…

Некоторое время два князя молча тряслись в седлах. Но хандра не отпускала Лихомира.

— Нет, не могу я так! Жмет мне сердце. Да и сон еще этот.

— Что за сон? — полюбопытствовал словенский князь.

— Будто бежит моя сестра от чудища заморского, многоголового… У каждой головы — жало как меч, а чешуя — не чешуя а щит огромный, как скутум ромейский…

— На предостережения Богов наших не следует рукой махать. Ты вот что, узнай — а всех ли мы ромеев перебили?

— Да узнавал я. Последних в лесу догнали. С десяток. Полонянин сказывал, что их за беглецами как раз и послали…

— Хм… А что волхвы?

— Волхвы говорят, что сестра моя и холопка при ней отбились от группы — решили сами… Ох и всыплю я ей…

— А ты не думаешь, что тот десяток, мог специально остаться, чтобы оговорить себя и остальную погоню спасти?

— Хм, все может быть… Ты, друже, тогда слушай. Все равно не лежит меня душа, уводит меня к сестре… Я возьму свою дружину старшую и поищу ее. Тогда на переговорах за меня останется кошевой Михай. А если что, то считай ты и за меня говоришь.

— Ну добре. Пути тебя быстрого и удачного. Срази чудище.

Вскоре от огромной колонны войск отделился небольшой ручеек конницы и, развернувшись, поскакал обратно. Твердило проводил взглядом убежавшего князя и задумался. Причины его мыслей ехали рядом, на телегах. Из-за этих телег войско не могло двигаться быстро, но и бросить их не могло. Именно на них ехали те, кто спасли лагерь и все их войско от полного уничтожения.

Уж не известно чем можно было объяснить произошедшее, великой удачей или Божественной волей, но те враги, которых они разбили в бою, с Божьей помощью, пришли на помощь и буквально в куски своим невиданным оружием разорвали ромеев. Что бы было, не приди они на помощь, неизвестно — и так потери в том сражении приближались к пятнадцати тысячам человек. Но от того, что было сделано нельзя было отвернуться, и, к примеру, разбить эту оставшуюся горстку воинов, Перун, Бог воинов ни за что бы не простил такого и наказал бы их. Вот и получалось, что эти с одной стороны враги, и должны в кандалах на дыбе висеть, али в холопы быть распроданы, а с другой — спасители их армии, которые на себя почти три тысячи ромеев вытянули и покрошили. Или еще — город их, который предать огню и мечу следовало бы, а жителей раздать отличившимся воинам, в этот город отдано было несметное число раненых, так как везти их было некуда, и жители эти сейчас выхаживали их. И как тут быть?

Князья долго думали об этом. Решено было пока считать этих воинов, не смотря на все недовольство Новогородского князя, который хотел мести за своих, а также атаманов войска казачьего, которые пошли в бой ради добычи, просто гостями. Но, гостями дорогими и, следовательно, хорошо охраняемыми. «Хорошо, что их орудие осадное сгорело, и не подлежит восстановлению, иначе атака на этих была бы делом решенным. Ни один князь не потерпел бы присутствия таких сил. А что, если к примеру, они бы сошлись с ромеями? Даже подумать страшно. Силу эту мы видели и нечего не можем ей противопоставить… А так — просто три сотни воев…».

Но была еще одна причина, по которой все воинство святое сейчас шло на север. Там, на севере, располагалось то окно, сквозь которое и лезли эти недруги. И затворить это окно и было целью похода…

После вспышки ярости на совете князь Любослав, князь Новогородский, был недоволен. Склонить остальных князей на разграбление и уничтожение города ему не удалось. Теперь ему приходилось думать о том, как оправдаться перед купеческими старейшинами, которые выделили деньги на этот поход. Ведь никакой прибыли не получалось. Ни добычи, что продать на торгу Новогородском, который славился дешевыми товарами со всего мира (дешевыми в основном потому, что продававшим их они не стоили ничего, кроме пролитой в суровом варяжском или каком другом море крови). Ни рабов, ни земель. Ничего. Да и дружина еще недовольна — плохо оставлять свою кровь не отомщенной. Хотя и в дружине был разброд — единственно, на чем все сходились, что одной помощи в бою было мало, чтобы искупить все сделанное находниками зло. Правда, чем дальше ехал князь, тем лучше у него становилось настроение. Шальная мысль, пришедшая в голову князю при виде низких стен городка находников, и которая сначала показалась полной дичью, все больше и больше ему нравилась. Она решала все проблемы, кроме одной, как на это взглянут его союзники, особенно казаки, но это были уже проблемы другого уровня, гораздо ниже, чем вопросы связанные с задетой честью и их можно было бы решить простыми деньгами, а не кровью.

На самой крепостице, которая охраняла окно, все произошло очень просто и удачно. Для всех. Сначала быстро переправилась одна дружина, потом другая, потом на остров перевезли часть из «гостей» во главе с их воеводой. После долгих и напряженных разговоров было разрешено группе из одного князя и нескольких волхвов осмотреть зал, где находилось окно. И то, это было позволено сделать местным жителям только потому, что окно не работало уже несколько дней и все находники были эти сильно обеспокоены.

У самого окна все прошло именно так, как и проходило много раз ранее. Волхвы, помолясь, достали из котомки, разукрашенной дорогой золотой вышивкой, небольшую золотую шкатулку. Из этой шкатулки самый умелый волхв Даждьбога, после долгой истовой молитвы, аккуратно взял щепотку мелкого, мельче пыли, песка и бросил ее в сторону окна. После этого шкатулку закрыли, котомку завязали и убрали. Дело было сделано.

После этого находникам была объявлена воля, которую жребий выпал высказать князю Всеволоду.

— … И по сему, мы не намерены терпеть больше вас на нашей святой земле. Забирайте своего сколько хотите и уходите…

— Куда? — не нашел ничего другого спросить присутствующий за главного от Российских войск полковник Сергеев?

— Куда хотите. Хоть к ромеям, вам там будут рады, хоть к катайцам, тьма верст до туда, к кому угодно…

— Хорошо, как только откроется окно в наш мир мы уйдем.

— Вы не уйдете, ибо окно это не откроется. Оно закрыто силой Богов наших…

— Хм… Вы знаете, мы конечно уважаем ваши религиозные представления… — начал говорить один капитан, командовавший базой и присутствовавший на переговорах. — Но нам кажется, что это всего лишь временные трудности и вскоре проход откроется вновь.

— Страшный у вас мир, воины. Нету Богов у вас в сердцах. Забыли вы, что в силах Божьих творить то, что разумеем мы чудесами. Разве не чудо то, что это оконце вообще существует? Нету у вас Веры… Хотя не у всех. Вот ты, — и волхв указал пальцем на полковника, — выжил только по заступничеству Божьему. И по своей Вере…

Полковник машинально потрогал висящий на шее крестик.

— Хорошо. Сколько вы даете временя нам на сборы?

— Если к концу десяти дней вы не уйдете, то дальше говорить мы с вами не будем и вы кровью своей заплатите за все зло, что причинили нам. Вы слышали.

— Хорошо. А что делать с нашими поселенцами? Они тоже должны уйти? Вы же поймите, что не может десять тысяч человек вот взять так просто и уйти в никуда.

— Это и не нужно, — поднялся из-за стола князь Любослав. — Я, Великий Князь Новогородский Любослав Яромирович принимаю под свою руку этот город и нарекаю сей город Прижитком, а правителя его князем. Я отдаю ему эти земли во владение, за клятву вечную в чести и службе княжеству Новогородкому и его князю…

— Как, — вскочил из-за стола кошевой атаман Михай. — А мы? Где наша обещанная добыча? Где полон? Ты обмануть нас хочешь? Мы кровью своей за это заплатили!

— Не волнуйся, кошевой. Скажи, сколько полновесных гривен получили бы вы на одну долю на дуване?

— За добычу с десятитысячного города?

— Да.

— Ну, когда минувшем годе атаман Потоп Длинноусый просочился под прикрытием осады пограничных крепостей и взял Форман, то каждый казак на одну долю получил по сто гривен! Из них только лошадей, оцененных на пятьдесят гривен, потом на сто продали еще! Так что не меньше ста гривен одна доля.

— А теперь представь город, в котором нет скота, лошадей, нет златых и серебренных украшений. Даже посуда — и та, из дерева, как у рабов.

— Ну, не меньше пятидесяти гривен тогда можно взять. У них, вон, даже крыши металлические! Так что совсем уж цену не сбивай! Семьдесят пять! — правильно понял князя казак и начал торговаться.

— Я думаю, что даже за такой город, кроме железа, кстати дрянного, ничего нет, больше пятидесяти пяти…

— Семьдесят!

— Сойдемся на шестидесяти?! Добро…

— Ты только, княже, не забудь, что одну долю получает простой казак, у которого кроме портов, да сабли дедовской, ничего нет. А десятники, к примеру, по две жинкам своим привозят…

— Знаем мы ваши сабли, дедовские. Такие сабли не каждому князю по карману… — пробурчал Любослав. — Добро. Потом представишь список, сколько, только сильно не наглей — а то знаю я вас, песьи дети. Каждого норовите как липку ободрать…

— Ты нас зря не злословь. Мы не за мошну болеем, как вы, купчины. Мы за каждый рубль кровь свою проливаем…

— Все, — прервал начинающуюся свару Всеволод. — Вы слышали наш приговор? — обратился он к сидевшим солдатам. — Тогда прощевайте.

Когда все россы ушли и в комнате остались только солдаты, полковник встал и приказал:

— Готовьтесь к походу. Все требуемое, включая оставшуюся «Шилку» перевезти на берег и приготовить к многокилометровому маршу.

— Но товарищ командир?! Неужели из-за бредней местных…

— Не спорь!

— Товарищ полковник. Я не подчиняюсь вашим приказам. Моя задача оборонять этот объект и я не собираюсь…

— Дело твое, что ты там собираешься, но к походу подготовься. Я вот что тебе скажу. Ждать я буду до последнего, но если к концу девятого дня связи не будет, то нам придется уйти. И я не хочу уходить с пустыми руками — надо взять как можно больше.

— Да что ты так их боишься? Что они могут против современного оружия? Да мы их как…

— Как… Что… В обозе у меня лежит один из выживших, с переднего края, расспроси его, как в одну минуту тысяча человек с современным оружием превратилась в сначала в безоружную толпу, а потом в гору трупов. Поразмыслишь на досуге… Кстати, яйцеголовые у тебя где сидят?

— Да вон им ангара два оборудовали, все свои железки гоняют, что-то проверяют и перепроверяют.

— Хорошо. Надо с ними переговорить.

— На предмет чего?

— На предмет, куда нам идти.

Неизвестно о про что был разговор между раненным солдатом из второго полка и начальником базы, и о чем потом думал капитан, но когда через десять дней от берега, с сопровождением местных, отошла огромная колонна, капитан и его солдаты в ней присутствовали, и далеко не налегке. Аномалия за это время так и не «заработала»…

29 Июля 2005 г 12:00. Москва, Кремль.

Как и год назад в кабинете президента собрались директор ФСБ, начальник ГРУ и, естественно, президент. И тема разговора была та же, да только теперь приходилось обсуждать не возможности, а последствия. Начальника ГРУ пригласили, по сути дела, всего лишь «за компанию» как секретоносителя высшего уровня, посвященного в данную проблему. Главным действующим лицом был директор ФСБ, которому и приходилось отдуваться за то, что натворил Седенький.

— Итак. Рассказывайте…

— Я вынужден признать, что в этот раз испытанные методы не сработали. Командир от ГРУ показал достаточный профессионализм, а мой ставленник потерпел полное фиаско. Из-за его действий мы потеряли плацдарм на Земле-2.

— Подробнее, пожалуйста, — попросил президент.

— Все началось с того, что один из взводов, или чуть больше, которые входили в вертикаль командования Седенького самовольно оставило место службы и вышло на контакт с местным населением с целью развлечения. Солдаты повели себя не совсем вежливо по отношению к местному населению…

— Очень грубо, я бы так сказал, — вставил свое слово начальник от ГРУ, показывая, что у него есть свои источники, и совсем уж отдаляться от правды не следует.

— Спасибо, — ничуть не показав своего раздражения ответил фсбешник. — … Грубо. Это повлекло за собой недовольство местного населения, которое вылилось в бое столкновение, в котором победу, с огромными потерями среди местных, одержали наши войска. Однако в этом сражении…

— Это была бойня, — опять поправил грушник.

— Да. В этом бою странным образом был тяжело ранен полковник Сергеев, чем не замедлил воспользоваться Седенький. С преданными ему частями он захватил ближайший поселок городского типа аборигенов и подверг его разграблению. За это, после того как поправился, Сергеев понизил Седенького в звании, согласно своим полномочиям, до подполковника. Однако местные жители решили отомстить.

— И как? Это им удалось? И как именно удалось?

— Мы этого не знаем. Согласно показаниям Седенького, он знает только то, что передовые части в количестве около семисот человек, державшие укрепленный пункт, охранявший главную трассу, были уничтожены. Первое подкрепление, из состава первого полка было также уничтожено, а со вторым, которое повел в бой сам полковник Сергеев, в составе трех рот и одной ЗСУ «Шилка» была потеряна связь…

— А чем в это время занимался наш дорогой подполковник?

— Хм. В это время он скорым маршем направлялся на базу, охранявшую Объект.

— То есть он просто дезертировал с поля боя? — уточнил президент.

— Можно и так сказать.

— А что с нашими поселенцами?

— Это неизвестно.

— Объяснитесь.

— Дело в том, что Седенький ничего не знает об этом.

— А самим слабо было догадаться? Группу послать?

— Это невозможно, — ответил фсбешник, и предвидя вопросы президента заговорил быстрее. — Дело в том, то объект «Аномалия» перестал работать. Мы не можем переслать группу на ту сторону, и, скорее всего, никто не может перейти к нам. Ближайшая аномалия, которую можно было бы использовать для этого, находиться в Карибском море, что делает ее использование нами, втайне от вероятного противника, невозможным. Да и время ее «работы» очень неудобное.

— А что с Седеньким?

— Во время первого разговора, после того как Седенький пришел в себя, он выдал непротиворечивую картину полного разгрома, в котором виноват был, естественно, Сергеев…

— А второй? — прервал рассказ президент.

— Капитан Свиридов скончался от раны, нанес которую сам подполковник Седенький, на операционном столе не приходя в сознание.

— Понятно, продолжайте.

— Но после того как Седенький прибыл в Москву, а находился он под нашим скрытым наблюдением, была зафиксирована его «инициатива» …[65]

— И кому он захотел продаться? И почему?

— Как мы выяснили в результате последующего допроса, Седенький организовал незаконную добычу золота на Земле-2. Добычу он отправлял через «Аномалию» сюда. Тут золото продавалась, деньги оседали на счетах, оформленных на подставное лицо.

— Кто? — начал спрашивать президент.

— Контакты прослежены и все виновные понесут наказание…Продолжаю. Судя по всему, подполковник искал место, где он мог бы прожить свои деньги с размахом и, главное, безопасно. Поэтому, он выбрал ЦРУ…

— Что он успел слить?

— Немного. Он же не только защиты хотел, но и денег. Сумма сделки была о шести нулях, это еще без учета защиты, в которую включалось создание совершенно новой личности, документов, счетов, изменения отпечатков пальцев и пластической операции. Поэтому основной пакет информации он собирался везти с собой…

— Так что он успел передать? — переспросил президент.

— Немного, — помялся фсбешник. Судя по всему ему очень не хотелось отвечать на этот вопрос, но президент продолжал выжидающе смотреть на него. — Он передал карту, состоящую из фотоснимков, сделанных спутником.

— И как вы это допустили? — разозлился президент.

— Виноват. Прощение об отставке я уже отправил в вашу канцелярию…

— И где сейчас Седенький? — спросил грушник после долгой паузы.

— Сейчас? — директор ФСБ посмотрел на часы и ответил. — Сейчас уже его наверное засыпают землей. Похороны были назначены на 11:00.

— Объяснения представьте, пожалуйста, — вежливо попросил президент.

— Этот м. к Седенький не только провалил важный проект, но и совершил то, что предусмотрено статьей 275 УК РФ «Государственная измена». По поддельному паспорту и загримировавшись он пытался бежать, был пойман в аэропорту, аккуратно взят и привезен в один из наших филиалов. Там подвергнут строгому допросу с применением спецсредств, после которого мы сняли защиту с «Аномалии» и пытались пройти на Землю-2. После допроса отпущен на подписку, бежал из под охраны и скончался на пути в аэропорт.

— От чего скончался?

— От естественных причин.

— А именно? — поинтересовался грушник.

— От пули в голову группы зачистки. А что может быть более естественной причиной смерти у предателя и изменника Родины?

— А сообщили…?

— Сообщили, конечно же, разрыв сердца и похоронили в закрытом гробу…

Над столом повисла тишина. Президент был задумчив а остальные не отвлекали его: фсбешник итак уже принес много хлопот, а грушнику нечего было сказать.

— Хотя бы узнать, что случилось с нашими людьми мы можем? — спросил президент.

— Это очень дорогая операция, да и мы не сможем обеспечить должный уровень секретности. Тем более то, что выдумал Седенький вполне может быть правдой. — ответил директор ФСБ.

— Итак. Согласно вашим данным все наши люди погибли на Земле-2. В связи с этим последуют следующие действия. Первое. Собрать всю документацию на любых носителях и уничтожить. Не хранить, не спрятать, а именно уничтожить. Второе. Всех разработчиков порознь рассовать по другим конторам, предварительно взяв с них максимально серьезную подписку «о неразглашении». Это направление исследований закрыть. Третье. Базу объекта «Аномалия» законсервировать. Четвертое — подготовить в СМИ, как результат действий зеленых, синих, демократов, коммунистов или еще кого, информацию о закрытии строительства кладбища радиоактивных отходов на Новой Земле. Пятое. Личный состав поселенцев и охранников отметить в сводках как беглецов и дезертиров и отправить в розыск. На этом данная афера закончена. Я рассмотрю ваши прошение об отставке. Все, господа, я больше вас не задерживаю, — закончил президент.

Новогород. Сержень года 1788 от обретения.

— Ольга! — раздался стук в дверь.

Ольга поморщилась. После того как брат и его дружина спасли ее от ромеев житья не стало ей совсем. Переволновавшийся за нее Лихомир окружил ее десятком воев из своей дружины и таким образом ей пришлось проехать всю дорогу до Новогорода. Причины были серьезные — объединенное войско сопровождало уходящие на запад рати находников. Приходилось учитывать все опасности — как со стороны уходящих, а из оставляемого городка к ним присоединилось еще около тысячи человек, не захотевших оставаться, так и со стороны желающих отомстить новогородцев.

А уж в самом Новогороде Лихомир вспомнил и выполнил данное им обещание и выдрал Ольгу так, что она дней десять спать могла только на животе, да и после спать на спине было неприятно. Видимо из-за этого, в последнее время она чувствовала себя нехорошо.

Для начала, ее стало часто мутить, копченое мясо, «с дымком», до которого она была раньше великой охотницей стало вызвать в ней тошноту. Иногда появлялись приступы непонятной слабости и вообще — в последнее время Ольга чувствовала себя так плохо, что на нее все больше и больше накатывались приступы непонятного раздражения. Вообще чувствовала он себя «не так».

— Ольга! Пойдем! Волхв приехал!

Ольга вздохнула, встала с постели и кивком позволила своей подруге-служанке Алене начать себя одевать, что тоже было нововведением. Раньше, в отличие от всех других боярских и княжеских дочек, она всегда одевалась сама, но после порки натянуть, к примеру, рубаху самой было такой мукой, что Алена приходила к ней на помощь. Ольга выздоровела, а эта помощь незаметно осталась к полному удовлетворению братца, которого некая мужеподобность поведения сестры всегда раздражала. Он даже на радостях браслетик подарил Алене. За труды.

Вскоре утренний туалет был закончен и Ольга с Лихомиром, в сопровождении Алены, отправилась к известному в Новогороде волхву. Этот волхв, воин Мары, только недавно вернулся в город из приморского поселка, которой подвергся недавно нападению нурманов, где излечивал своими знаниями и молитвой Богам совсем безнадежных раненных. Именно к нему они и решили обратиться.

Волхв нашелся на небольшом огородике, по которому ползал, подвязывая различные лекарственные растения.

— Здрав будь, волхв.

— И вам по-здорову, дети, — разогнулся тот. — Какая нужда привела вас ко мне?

— Да вот, сестрице моей совсем плохо в последнее время. Недомогает…

— Ну пойдемте, дети, посмотрю я вашу болезную.

Они вошли в большую светелку, где были аккуратно разложены по полочкам всякие лекарские инструменты. Волхв посадил Ольгу на стульчик, сам сел рядом и стал внимательно ее осматривать. Он пристально осмотрел лицо и глаза, пощупал уши, долго всматривался в язык. Потом некоторое время тщательно ощупывал кисти рук, слушал пульс, зачем-то понюхал и попробовал на язык капельку ее пота, выступившего на виске. Долго водил руками над животом и потом аккуратно и нежно ощупал живот, затем поверхностно осмотрел ноги. Неодобрительно посмотрел на полосы, оставшихся от порки. Немного порасспрашивал Ольгу о ее проблемах, кивая своим мыслям при каждом слове.

— Ну, лекарь, не томи! — заволновался Лихомир.

— Я не понимаю, что вы так волнуетесь. Через это проходит почти каждая жена, и не по одному разу.

— Что со мной? — с испугом спросила Ольга.

— Ничего страшного. Наоборот — только радостное, — начал свое объяснение волхв. — Боги посылают в твою семью прибавление. Непраздна ты…

— Что? Этого не может быть! — закричал Лихомир. — Невозможно!

— Почему невозможно? Боги посылают ей сына, крупный малец будет, все признаки на лицо…

Но Ольга про признаки уже не услышала, мягко оседая со стула на пол в первом в своей жизни обмороке… Позже, когда ее привели в сознание и вывели на воздух она в основном отмалчивалась, погруженная в свои мысли. И брат и сестра были на столько ошарашены, вспоминая предсказание колдуньи, что даже забыли заплатить волхву за осмотр, а Алена не решилась им напомнить.

Позже, когда ошеломленная Ольга уже была уложена в постель, не менее изумленный и встревоженный брат позвал одного из служек корчмы, в которой они остановились, и приказал:

— Скачи за город вдоль коровьей дороге. Через сотню перестрелов после небольшого поместья купца Варежки будет тропинка. Свернешь на нее и по ней доскачешь до моей дружины. Скажи, чтобы воевода ко мне птицей летел… Да. Еще пусть он прихватит полонянина. Он знает какого.

23 Июля 2007 г около 10:00 утра по восточному времени. Вашингтон, округ Колумбия.

В этом скромно обставленном кабинете собрались совершенно неизвестные широким массам населения люди. Они не занимали высоких постов, не мелькали на экранах телевизоров, не произносили громких речей в сенатах и форумах. Максимум — они занимали скромные посты советников. Они не потрясали страницы журналов миллиардными состояниями — «зачем?». Деньги не имели для них уже никакого значения, потому, что были для них не средством, не инструментом, не пропуском в будущее или к шикарной жизни — а просто еще одним объектом приложения усилий. Они не управлялись с помощью денег — это для плебса и черни, они управляли самими деньгами. Даже не владели, что есть предыдущая ступень, а просто направляли их потоки так, как опытный пожарник тушит пожар струей из бранзбойта, или, бывало и так, как опытный пулеметчик поливает очередями наступающие пехотные цепи. Они не светили свои лица на экранах не из-за желания сохранить себя в тайне, «от кого нам таиться?», а просто из брезгливости, ибо негоже властителям отдавать себя на потехе черни. В случае нужды лица нанимались за те мелочи, которые обеспечивались зелеными бумажками или кругляшками из желтого металла. Они не командовали войсками — они управляли командующими. Они не следили за общественным мнением — но те, кто по долгу службы этим занимались, вежливо спрашивали их мнения по важным вопросам и внимательно выслушивали ответы. Каждый из них с детства проходил обучение и жесточайший отбор на пригодность к участию в этом «клубе», каждый из них обладал огромными знаниями и коэффициентом интеллекта более 200, о чем не были поставлены в известность ни книги рекордов, ни пресса. Отбракованные занимали высочайшие посты в армии, политике и транснациональных корпорациях, но становясь при этом на ступеньку ниже истинных властителей.

Этих людей не интересовала всякая мишура, типа всевозможных игр, наркотиков, девочек — мальчиков, побрякушек различного вида и облика, хотя это все у них было по первому же требованию — и сочные самки, красивые самцы, машинки — камешки, дворцы… Но не это составляло их страсть. Их страстью была Власть. Власть не над десятком или сотней людей, власть не над корпорацией или армией, а Власть, которая простирает свои крыла над всей планетой, над народами и странами, которые ее окружают. Власть, перед которой весь мир лежит перед тобой на подобии бумажной карты, которую одним движением ладони можно было смять, или, взяв ножницы, порезать, как захочется, на куски.

Каждый из них отвечал за определенный сектор приложения усилий, по которым они и называли себя, отказавшись от своих имен: «деньги», «развитие», «контроль» и «сила» — вот были их имена. Очевидно, что многие из позиций перекликались между собой, поэтому им приходилось иногда встречаться, чтобы выработать общую стратегию.

И самое важное, что нужно было бы сказать про них, все они занимались этой Игрой уже поколениями, делая свои первые шаги еще по палубе «Мейфлауэра» и помогая раздавать индейцам, спасшим их от гибели, зараженные оспой одеяла, игрушки и продавать «огненную воду». Иногда только, и не сознаваясь другим, их пронизывала печаль. Несмотря на свою гигантскую власть над миром, они были всего лишь управляющими, нанятыми истинными вастителями.

Эта встреча была организована по просьбе Развития.

— Итак, — открыл своеобразное заседание Сила, — К делу. — долгие прелюдии не были отличительной особенностью их совещаний.

— Дело в том, что ко мне попала довольно интересная информация. Сначала, ее принято было считать за «утку», за этакую игру, но позже Контроль подтвердил эти данные, придя ко мне с вопросом.

— И что же это?

— Дело в том, что нашими соперниками, страной, которая пошла против наших настойчивых предложений о развитии и тем самым чуть не сорвала все наши планы, было найдено нечто. Это нечто ведет в другой мир. — ответила Развитие.

— Подробнее, — попросил Деньги.

— Страна, которая осмелилась пойти своим путем в развитии и потребовавшая напряжения сил всего мира для прекращения этого пути, уже заслала свих эмиссаров. К радости, попытка окончилась провалом даже без наших усилий.

— Откуда сведения?

— Сначала, один перебежчик, с намеками. К сожалению утечка была быстро устранена, что говорит о том, что усилия Контроля и Денег по разрушению всего чего можно и дискредитации всего остального так и не были проведены с требуемой эффективностью. С этим образованием всегда больше проблем, чем в самых пессимистичных прогнозах. Его следовало уничтожить еще 50 лет назад… — начала Развитие.

— 50 лет назад то было невозможно, без сохранения наших структур. К сожалению, тогда наша власть была не такой объемлющей, — с сожалением сказал Сила. — Даже теперь это невозможно, хотя поработали Контроль и Деньги хорошо.

— Продолжаю. Несколько дней назад корабль ВВС США поднял на борт из воды несколько человек, находившихся в очень плохом состоянии. К счастью, эмиссары Контроля оказались достаточно компетентными, чтобы среди бреда распознать крупицы ценной информации. Источники были спешно приведены в сознание, выжаты и ликвидированы.

— И что вы предлагаете, Развитие?

— Векторы существования, концами которого является наша Власть над миром, не предусматривают такого. Однако, вскоре мы завершим нашу работу, и тут встает вопрос — «что дальше?». Другой мир, как продолжение, позволит нам не загнить, а также даст ресурсы для дальнейшего существования. Как вы знаете, мы резко тормозим техническое развитие, в частности космические программы и фундаментальные исследования, по причине невозможности предсказать что будет дальше и возможных опасностей для нас. В этом ключе новый мир, стоящий на средневековой эре развития — это просто подарок Тех, Кого нет.[66]

— Хорошо. Решение принято?

— А расчеты проведены? — спроси Деньги.

— Да. Все укладывается в общую картину.

— Да, — ответил Деньги.

— Да, — это уже голос Силы. Предстояла большая игра именно на его поле, что не могло не радовать его, уже уставшего в надоедливых мелких конфликтах. Хотелось чего-либо крупного….

— Да, — ответил Контроль.

— Принято, — подвела итог Развитие. — Я думаю, что они не будут против — все же новый чистый мир… Теперь по поводу наших действий. Как обычно на начальном этапе следует…

На следующий день на стол президенту США советником по безопасности был положен доклад. Ознакомившись с ним (а составляли его опытные специалисты по подаче информации, исходя из личности и предпочтений нынешнего лица страны), президент пришел в возбуждение и согласовал разработку секретного плана по захвату так нужных Америке ресурсов. Затраты следовало маскировать в ведении нескольких «миротворческих операций». Некоторую сумму выделили и различные церкви, им со всеми положенными предосторожностями была сообщена истинная цель, желающие новой языческой паствы. (Все равно церкви контролировал на территории США Контроль). Уже через полгода было все готово для проникновения и армейской операции в другом мире. Авианесущая группировка (а куда же без нее, правда авианосец был всего один и из старых и почти списанных — новый просто не пролезал в портал) была по спешно построенным направляющим проникнуть в огромное окно, располагавшееся в Карибском море. Для отвлечения внимания было проведено несколько разноуровневых дезинформаций, и, наконец, первый корабль отправился в путешествие по морям другого мира. Ни РФ, которая была точно в курсе того, что происходит, ни догадывавшиеся остальные страны, ничего не возразили и не сделали…

Часть третья Александр

Глава 25

Александр очнулся от того, что его тошнило. Раскачивающийся пол, на котором он лежал, ясно говорил о том, что в его голове все еще проблемы, и зараза, которую он подхватил в лесу, все так же гуляет по его телу. Открыв глаза он увидел над собой небо. Небо было бездонным и ярко-синим, таким синим и бездонным, каким он его еще ни разу не видел. Смотреть в него можно было бесконечно, но подкатывающий к горлу желудок не разрешал отвлекаться. Александр приподнялся, и понял, что зря грешил на свой вестибулярный аппарат. Пол действительно раскачивался и был не полом — а дном большой лодки, даже не лодки — а ладьи. А вокруг было море. Александр приподнялся на наги и пополз к борту ладьи. Свесив голову через борт он попробовал опустошить желудок, чтобы хоть как то ослабить морскую болезнь, но ничего не получилось — желудок и так давно уже не получал ничего.

— Эй! Рос! Сядь место, трелль, — послышался сзади голос с каким-то грубым акцентом.

Александр обернулся и наконец получил возможность внимательно осмотреться. Вокруг было море, берегов видно не было, смотреть было там не на что, кроме как на еще один корабль, на глаз чуть поменьше того, на котором плыл он. Сам Александр плыл на корабле, имеющем форму огромной лодки. Палубы или настила на было, и все лежали или ходили прямо по дну корабля. Поперек лодки располагались двенадцать рядов банок,[67] на которых сидели гребцы. Посередине лодки стояла одна мачта, на которую был поставлен простой прямой парус. Ветер дул хороший, поэтому большая часть гребцов, которые были не рабами а воинами, укрытыми от непогоды и вражеских стрел закрепленными по верхнему краю разноцветными круглыми щитами, сейчас отдыхала. Команда большей частью спала. Остальные занимались кто чем — кто-то чинил доспехи, кто-то неторопливо правил на куске кожи лезвие своего боевого ножа, кто-то рылся в груде сваленных прямо на днище мешков, ища что-то. На носу и на корме были видны высоко вздымающиеся резные деревянные фигуры. Александр находился недалеко от мачты — то есть посередине ладьи, а тот, кто к нему обратился, сидел чуть дальше к корме, а еще дальше было сооружено нечто вроде навеса.

— Я говорить, трелль! Сесть!

Александр посмотрел на говорившего, так как вид тот имел весьма колоритный. Во-первых — он был рыжим, и буйная шевелюра наверное доставляла ему немало хлопот. Сейчас она была туго затянута в косы — и волосы и борода, только усы свободно свисали вниз и легонько колыхались при порывах ветра. Во-вторых — нельзя было понять какого цвета кожа у этого викинга — все его лицо, руки, да и вообще вся видимая кожа — даже уши, были покрыты татуировками. Это, да еще кожаная одежда, покрытая огромным количеством нашитых на нее железных бляшек делала этого человека похожим на какого-то байкера или металлиста из далекой российской жизни. В руках викинг держал короткий и широкий нож, которым вырезал что-то из куска кожи.

— Извините, это вы мне?

— Да. Сесть.

— А почему? Извините, а вы не подскажите… — начал задавать свой вопрос Александр, но не успел.

Викингу видимо надоело препирательство с тупым рабом. Незаметное кистевое движение, короткий и быстрый блеск летящего металла и нож со всей силы вонзается прямо в солнечное сплетение Александра. Дикая боль согнула парня и тот упал на дно лодки, хрипло стеная от боли. Он был готов увидеть ручьем текущую кровь и торчащий в животе нож, но нож спокойно себе лежал на дне лодки — никто в здравом уме не будет убивать раба за такую малость. Его просто «вразумили».

После этого викинг что-то прокричал на своем языке в палатку, оттуда выполз заспанный другой такой же «байкер». О чем-то побеседовав на непонятном Александру языке соня опять нырнул в палатку и достал оттуда какой-то предмет. В это время первый викинг подошел ко все еще пытающему восстановить дыхание Александру, подобрал нож и засунул его в ножны на поясе. Тут подоспел второй. В его руках был плоский кусок дерева с круглым отверстием посередине. Не успел Александр удивиться, для чего нужен этот предмет, когда кусок дерева в руках викинга распался на две части. Наклон к ноге непонятливого трелля, две половинки кандалов закрепляются на правой ноге. Быстрое движение ключом и замок запирает кандалы на ноге. Теперь к этим кандалам привязывают веревку, второй конец которой привязан к мачте. Все, теперь убежать не получится.

Конечно, колодка на одной ноге и веревка — это не металлический ошейник на железной цепи, но и бежать тут некуда. Или, для начала, следует бы снова научиться дышать…

— Не бежать. Ко всем, — сказал викинг с колодкой и указал Александру на сгрудившихся недалеко от мачты людей в рваной одежде и тоже с колодками на ногах.

Так началось путешествие на север.

Дорога оказалась легкой: никаких усилий прикладывать не приходилось, гребли викинги сами и дело было летом, поэтому ни штормов, ни холода не было. Кормили, конечно, плоховато — только тем, что удавалось поймать и иногда добавляли по маленькому кусочку сыра, а один раз дали даже кусочек лепешки из каких-то злаков. По ночам все рабы сбивались в кучу, чтобы согреться, а сами викинги ночной прохлады как и не замечали, щеголяя мускулистыми разрисованными голыми торсами. На десятый день плаванья викинги заволновались, судя по их, понятным даже репликам скоро должна была показаться земля. Как они так точно определяли свое местоположение осталось для Александра загадкой, но это самое чувство их не обманывало, и к середине дня на горизонте показалась долгожданная земля. А к вечеру Александр смог ее рассмотреть в подробностях.

От пейзажа захватывало дух. Выглядело это так, как будто какой-то мальчишка набросал в мелкую лужу больших камней, которые целиком не скрылись и остались торчать над поверхностью воды. Но только какой это был мальчишка, если мелкой лужей для него было северное море?… Прямо из воды вырастали россыпи высоких скал, без какого либо намека на лес, или даже на траву. В лучах заходящего солнца серебрились седые головы самых высоких гор, горы чуть поменьше оставались неприкрытые снегом.

Матросы заволновались, спустили парус и уселись на весла. Плавание уже под вечер по таким сложным фарватерам — это самоубийство, а вскоре скалы стали смыкаться, ну если и не на вытянутую руку, то уж на метров сто по каждому борту точно. Но все моряки и на веслах, и на руле были очень опытными, к тому же знали все проходы в родных для них скалах лучше чем свои пять пальцев. Это для Александра окружающее было бесплодными угрюмыми скалами, а для викингов это была домом, местом где они выросли, где впервые взяли из рук отцов или дедов потертую рукоять боевого топора, Родиной…

Уже затемно, хотя темнело тут небыстро, северное лето, все таки, эскадра из двух ладей прошла по длинному извивистому и ветвистому, в котором можно было заблудиться как в лесу, фиорду до небольшого заливчика, на берегу которого и располагался поселка. Со смотровой позиции на одной из окрестных скал их увидели дети, оставленные наблюдать за морем, и скалы тут же эхом далеко разнесли радостную весть. На берег высыпала толпа встречавших своих мужей и сынов, освещающих многочисленными факелами берег. Викинги спокойно выпрыгивали прямо в доходящую до пояса холодную воду и вытащили нос ладей на каменистый берег. Сразу же их кинулась обнимать толпа, раздергивая своих по домам отогреваться. Уже совсем затемно, когда в длинном доме во всю гремел праздник, кто-то вспомнил о двуногой добыче. Треллей сняли с кораблей и отвели их в обширный, каменный как и все вокруг, сарай, в котором хранилось на зиму сено. Сейчас он был пуст, лишь только по углам валялись кучки прошлогодней травы. На этих кучках они переночевали.

На следующий день викинги делили добычу. Действие это сопровождалось громкой руганью и криками. Сначала всю добычу оценили, в долях. Дальше, десятую долю получал старейшина поселения, потом каждому человеку, согласно его положению в дружине, от которого зависело количество долей добычи, выдавали его долю.

…Этот поход выдался для викингов не очень удачным. Принеся жертвы ярл Соти Свейсона из клана Хельгисонар, предводитель дружины в шестьдесят пять топоров и двух драккаров, вопрошал богов о богатой добыче в летнем походе. Жрец, толковавший знамения, сказал:

— Толковать глас Богов сложно, воин. Не нам до конца понять то, что рекут они, — медленно, роняя слова как камни, объяснял старый седой жрец Одина. Все это происходило в главном храме Одина на острове Игга, куда весной специально для этого приплыл Соти.

— Руны говорят странное, — продолжал жрец. — Первый раз так, за мою долгую память. С одной стороны, поход обещает быть обычный, с не очень большой, но и не с маленькой добычей. С другой стороны, когда я кинул руны именно о твоей удаче, то лично для тебя добыча будет огромна, руны говорят, что такую не привозил еще никто. Опять же, странно выглядит в раскладе руна Локи, говоря, что будет обман или злая шутка. Еще в раскладе выпал знак Одина, предупреждая о великой битве великих воинов. А идти ты хочешь на восток и юг… Поэтому, все это я могу понять так: «будет для тебя и для твоей дружины поход удачный, но коли обманетесь вы, послушаете злого шутника Локи, то будет сеча кровавая с пиром у Одина…[68]».

Все получилось именно так, как и сказал жрец. Сначала Соти отправился со своей дружиной на восток, в богатые новогородские земли. Но в этом году тут все прошерстили и разорили нанятые ромеями другие. На высоком тинге, куда, в отличие от простого — где собирались свободные мужчины некой области, или большого, где собирались вообще все свободные мужчины, приглашались только ярлы — повелители дружин, ромейские посланники огласили свои предложения. Многие последовали за ними, но Соти примкнул к другой группе, которая не захотела плясать, как росский ручной медведь у скоморохов, под ромейскую дудку. Как оказалось, решение было правильным, многие викинги не вернулись, проиграв схватку не людям, а северным штормам. Да и добычи они собрали немного.

В этом году добычи в новогородских землях не было. Единственной добычей, обещанной насмешкой Локи, как и говорили руны, оказался больной росс, который сам выполз к стоянке их ладей. Соти внял предостережению богов и повернул на запад, к вольным баронствам. Что ж. Добыча тут была не чета возможной в Гардарике, но она была. Разорив несколько прибрежных деревень, жители которых, поначалу, даже не делали и попытки к бегству при виде драккаров на горизонте, набрав треллей на продажу и для собственного использования, немного медной утвари и кож Соти осадил небольшой замок. Замок был более богатой добычей, чем лачуги местных полурабов, дочь барона славилась красотой, а Соти помнил о своей личной большей удаче — ведь его вторая жена умерла уже пятнадцать зим назад, родив дочь.

Взять замок не получилось. Не повезло, видимо боги решили, что хватит. Мимо осажденного замка на турнир ехала группа рыцарей. Десять закованных в броню тяжелых конников с положенной свитой и оруженосцами в одно мгновение, одним своим появлением, сняли осаду с замка. Викинги ели-ели успели отчалить, чтобы с безопасного расстояния обменяться оскорблениями и обещаниями вернуться. А после они повернули домой…

— И ты предлагаешь включить этого трелля в мою десятину? — насаждался в крике Эгиль Вивильсон. — Ты хочешь меня оскорбить? Вызвать?

— Нет, Эгиль, — спокойно отвечал Соти Свейсон. — Добычу оценивали в том числе и твои люди. Этот трель оценен, в четверть доли, и идет в довесок твоей десятины. Все по уложению.

— Я бы лучше взял три чугунных горшка, вон они, с краю кучи, чем этого хилого раба. Посмотри на него — он же ничего не стоит. Хилятина. Руки как у младенца, ремеслом, значит, не владеет. На что он мне?

— Куда-нибудь пристроишь — это твое дело. Тем более, я бы не назвал его хилятиной. Он почти месяц валялся в беспамятстве, только водой его трелли поили — и ничего, не подох. Жилистый. Тем более, будь опытным ремесленником, то и стоил бы он не четверть доли.

— Хорошо. Будь по твоему. Но в следующий раз…

Александр в это время спокойно стоял в толпе рабов и с любопытством озирался по сторонам. Ему все было интересно, тем более возможности, а главное смысла, что-либо делать он не видел. Он находился на большой площади, каменистая земля которой была утрамбована до плотности асфальта. В центре площади была свалена огромная груда явно награбленного добра, которую викинги со спорами и криками постепенно растаскивали в разные стороны. Его тоже, кстати, отвели позже из общей толпы в сторону самой большой кучи.

С одной стороны площадь было ограничена длинным деревянным домом — явно либо жилищем вождя, либо местным храмом. С других сторон, оставляя узкие проходы между собой, кучковались дома поменьше. Хотя сами дома были поменьше, зато площади под хозяйственные пристройки и сараи они занимали гораздо больше. Все жилое вокруг было сделано из дорогого дерева, а остальное — из камня, который был вокруг бесплатным строительным материалом.

Поселок располагался в небольшой долине вокруг окружающих его невысоких гор. Местность вокруг поселка была однообразной и не очень богатой. На плавно повышающихся склонах долины были разбиты небольшие поля, чуть выше приятно радовала взгляд редкая зелень травы, которую косили на зиму. Еще выше, где травы уже было мало, и если присмотреться, там можно было заметить мелкие фигурки животных, которых пасли местные пастухи.

Окружающие люди были тоже весьма интересны Александру. Все они были, на его взгляд «истинными арийцами», как в лучших штампах пропаганды. Мужчины и женщины щеголяли роскошными блондинистыми шевелюрами, правда у мужчин частенько встречались рыжие волосы, цвет глаз варьировался от светло серых, почти водянистых, до ярко синих, никаких коричневых и темных оттенков не было. Кожа у всех была очень светлая, роста были все не очень высокого, но зато плечи были воинов были очень широкими. На самом же деле, никакой «арийностью» тут и не пахло, типичный этнос, живущий в холодной полосе и вынужденный тяжелым каждодневным трудом, с боем, вырывать у окружающей природы каждый новый день жизни.

В одежде окружающих людей Александр тоже не заметил особого богатства. И женщины, и мужчины были одеты в одежду грубого домотканого шерстяного полотна, в овечьи безрукавки мехом наружу и крепкие кожаные сапоги. У богачей по низу и по вороту рубахи и платья были расшиты красными нитками геометрическими узорами. Вот и все отличие. Вокруг царила настоящая бедность…

Пока Александр размышлял о нелегкой доли северных народов, дележка добычи была закончена и его грубо вернули в реальность, резко дернув за ножные кандалы. После того, как парень встал и отряхнул удачно выставленные вперед перед падением руки его, подталкивая, отвели к властно и громко распоряжающемуся старому викингу. Тот внимательно его осмотрел, сморщился и громко выкрикнул кого-то. Из окружающей толпы вышли немолодые мужчины и женщина. Викинг бодро скакал на деревянной ноге, а женщина была просто уже просто сильно немолодой. В результате короткого разговора конец веревки от ножных кандалов перешел в руки одноногого старика, который с поклоном что-то проговорил местному правителю.

«Похоже это мой хозяин,» — подумал Александр. Эта мысль ему чрезвычайно не понравилась, и он решил по первому же случаю исправить это. Видимо что-то такое отразилось в его глазах, потому что сидевший перед ним местный князь что громко прокричал на своем языке окружающим. Та заинтересованно посмотрели на своего ярла. Тогда ярл взял из рук вяло запротестовавшего старика конец веревки, сунул ее в руки Александра и указал в сторону порта. Вокруг все уже смеялись, когда видя его непонимание ярл показал руками несколько жестов, как будто плыл. Хохот вокруг уже стал совсем неприличный, когда Александр все понял: «Хочешь бежать? Беги! Хоть пешком, хоть вплавь! Вот только и дня не прожить здесь одному на свободе…». Видя, что трелль все понял и веселья последнего плавания не предвидится, ярл посерьезнел, вытащил веревку из безвольно разжавшихся пальцев Александра и опять отдал ее старику.

Так Александр оказался треллем у викингов.

Его обязанности не были очень обременительными, да и жизнь раба у викингов оказалась не очень тяжелой и не сильно отличалась от жизни хозяев. Так как программисты здесь оказались не очень востребованной специальностью, Александр делал по дому всю тяжелую и грязную физическую работу, которая не требовала особого мастерства: пас овец, катал камни, чистил рыбу, которую ловил старик-хозяин, вместе с остальными треллями, в свою очередность, выплывал на большой лодке за дровами. В этих плаваниях они рыскали по всем фиордам и искали прибитый к берегу плавник. Правилом было то, что не выполнившие норму ночевали в лодке и не имели права вернуться домой, пока не наберут положенного топлива. А еды и воды, им не давали, чтобы быстрее шевелились.

Вообще с топливом на островах была проблема. Это богатейшие в понимании викингов россы могли себе позволить рубить деревья столько, сколько захотят. На их же островах деревья составляли великую ценность, того, кто без разрешения срубал дерево умерщвляли. Деревья на островах были ценным стратегическим запасом на случай, когда купить древесину будет не у кого, и в куцых островных лесочках можно было только собирать хворост, но много ли его, если собирать его будут пятьсот человек ежедневно на площади в чуть меньше половины квадратного километра? Поэтому викинги покупали дерево, собирали на дрова плотник, особо бедные и невезучие сушили и жгли зимой овечий помет, пованивая дома едким запахом…

Основной проблемой Александра была скука. Поговорить было не с кем: в селении росских трелей больше не было, а язык россов знали только несколько викингов, и то, в приделах «куда ты спрятал деньги». По началу Александр и не понимал, что от него хочет хозяин, поэтому сразу же старик перешел на общение языком жестов, а позже — стал медленно учить его языку. Со скоростью одно новое слово в неделю. Да время тут не делили на недели, все работали от зимы до зимы, не разгибая спин на полях, возделывая и удобряя скудную северную почву. Занимались этим женщины, дети, старики и рабы. Мужское население в летнее время предпочитало более опасный, но и более доходный промысел — войну.

Кто-то нанимался наемниками к ромеям или росам, кто-то пиратствовал, кто-то совершал набеги на расположенные по побережью селения. Кто- то совмещал все это — бывало так что те, кто в этом году охранял конвой новогородских ладей от посягательств другого клана викингов на следующий год нападал на те же ладьи, но уже под охраной тех самых драккаров, от которых в прошлый год оборонял. Приблизительно раз в пять-семь лет под предводительством особо удачливого ярла собиралась огромная флотилия, которая беспощадной лавиной сметала все живое и ценное с неудачливого побережья. Тогда с юга к ним плыли ганзейские и ромейские купцы на пустых, или полу загруженных дорогой провизией и вином, кораблях, и с полными кошелями. Они скупали рабов и ценности, платя за это удобными в хранении и обращении золотыми монетами, а обратно корабли уходили уже заполненные рабами и утварью да так, что оседали в воду по самые борта.

Лет четыреста назад большой сборный флот на ста драккарах отправился грабить новогородское побережье. Добыча была собрана сказочная, и на следующий год, под предводительством все того же удачливого вождя, уже сто пятьдесят больших ладей вернулось с добычей. Они дошли по рекам до самого Новогорода и ограбили его предместья. На следующий год в поход собрались все, кто мог держать оружие, начиная с пацанов пятнадцатилетних и кончая уже совсем древними стариками. В планах великого уже ярла Свенси было взять Новогород и ограбить его до нитки. Добыча обещала быть неисчислимой, но… Викинги не знали, что совет новогородского купечества, разозленный разорительными двухлетними набегами выделил крупную сумму денег своему князю и тот смог пригласить со всех росских княжеств отряды охотников повоевать. Викингов свободно пропустили до стен Новогорода, дали им время немножко поосаждать город. В это время в нижнем течении Волхова река была перекрыта сплошной стеной плотов, связанный друг с другом цепями и крепко укрепленных на берегу. Кольцо вокруг находников было замкнуто и началась бойня. Непривычное к правильным крупным сражениям на суше, состоящее из разрозненных дружин множества ярлов, войско викингов в битве было расчленено на мелкие кусочки и уничтожено под корень. Ярость новогородцев была такой сильной, что пленных они не брали. Самых удачливых викингов, которые успели удрать на свои корабли, задержали плоты в низовьях Волхова. Но это было еще не все. Получив огромный флот драккаров новогородский князь погрузил свои войска на трофейные корабли, умелых моряков в Новогороде было предостаточно, и отправился с ответным визитом. Огнем и мечом он без разбору правых и виноватых прошелся по всем поселениям данов и норманнов, сжигая, убивая и угоняя в полон. Уцелели только самые дальние и самые скрытые в фиордах поселения, а имя Свенси стало нарицательным, синонимом пирровой победы. В честь этой победы и на взятую добычу князь заложил в устье Волхова город Торжок, который раз и навсегда защитил путь к Новогороду.

Около четырех сотен лет потребовалось викингам чтобы оправиться от такого поражения. Но нет худа без добра — это позволило помириться и объединиться, до определенных границ, ранее постоянно воевавшим друг с другом северным племенам данов и норманнов. Выжить, продолжая воевать друг с другом, им тогда было нереально…

Но это все Александр узнал только потом. Сейчас же ему просто не с кем было даже словечком перекинуться. Так бы и помер он со скуки, если бы не счастливый случай в конце лета.

В тот день он выгуливал небольшое овечье стадо своих хозяев. Забраться пришлось очень далеко от поселения — вышел он из дома позже чем обычно, и трава поблизости была уже объедена. Голодные овцы блеяли и уходили все дальше и дальше, и Александру приходилось идти за ними. Вечерело. Наевшиеся овцы сбились в кучу и пастух, поглядывая на темнеющее небо подгонял их палкой, ускоряя дорогу домой. Внезапно Александр услышал далеко, сбоку от дороги, тихие крики. Слов он не разобрал, а если бы и разобрал, то пользы от этого было бы немного — все равно языка он не понимал. Решив разнообразить свою жизнь хоть каким-либо приключением он повернул свое стадо в ту сторону, откуда раздавались крики. Приблизительно через час хода он обнаружил источник криков. Им являлся молодой мужчина, одетый в обычную местную одежду. Судя по всему он был из другого поселения, так как лицо его было Александру не знакомо, и занимался тем же, так как рядом с кричащим пастухом меланхолично жевали траву или лежали на земле несколько овец. Видимо вечерние тени спрятали небольшую трещину в каменистой земле и усталый пастух, сконцентрированный на наблюдении за овцами, не заметил ее. Неудачный шаг, рывок и вот нога сломана.

К моменту прихода Александра неизвестный уже совсем охрип от крика. Увидев человека он радостно что-то залопотал на своем языке, на что Александр только поморщился.

— Эх, блин, как тебя только угораздило? — тихо пробормотал под нос Александр, но раненый его услышал. Глаза того широко распахнулись в удивлении.

— Ты росс? — на хорошем русском, или, точнее, росском, спросил тот.

— Во! Соотечественник нашелся. Где твои глаза были?

— Нуу… Извиняй…

— А если бы я рядом не проходил? А если бы не услышал твоих криков? А если бы не подошел? Что бы ты делал? А? — злился Александр, понимающий что бросить раненного не сможет и поэтому вернуться в деревню придется утром.

— Помирал бы, что еще тут делать… Или нашли бы меня потом, после — чай не простой раб убег, а с целым овечьим стадом, — и он кивнул на разбредающихся по сторонам овец.

— Звать то тебя как?

— Зови меня Вторушей.

— И как же тебя угораздило?

— Да…

Александр в это время внимательно ощупывал поврежденную ногу. Ведомый тихими стонами сквозь стиснутые зубы он подобрался к закрытому перелому на голени. Аккуратно освободив ступню от каменного плена, не вслушиваясь в тот лепет, что нес, пытаясь отвлечься от боли пастух, Александр аккуратно примотал веревкой и кожаным поясом пастуха к ноге куски палки, добытый путем ломания дорожного посоха — своего и спасаемого. Получившаяся шина держалась вроде крепко и доступ крови не перекрывала, во всяком случае дорогу осилить можно было. Утром. Следующим. А эту ночь пришлось провести в «поле». От смерти их спасли овцы. Оба пастуха согнали всех овец в одну кучу и сами легли среди них — всяко теплее чем на камнях в одиночку.

На следующий день Александр произвел фурор местного масштаба. По прикидки обоих пастухов идти было ближе к поселку Александра, поэтому туда и отправились. К вечеру парень наполовину довел, наполовину дотащил, раненого до своего поселка, где уже формировалась поисковая группа. Сломанную ногу уложили в уже в хорошие лубки, а на следующий день на лодке с треллями отправили в его поселок. Такое отношение к рабу очень сильно удивило Александра, так как никак не вязалось с его представлениями о рабстве. Но позже Вторуша ему разъяснил некоторые особенности здешней жизни. Там было много сказано и о суровой природе, в которой без взаимопомощи не выжить, сегодня помог ты, завтра помогут тебе, и о том, что если в Риме, например, рабу было куда просто убежать от злого хозяина, то здесь все побеги обязательно превращались в восстания и кончались кровью — все та же природа ставила беглецов перед выбором — или жизнь через битву или смерть от холода в бегстве. Да и сам менталитет… Хотя, конечно, рабство оставалось рабством несмотря ни на что. Еще через пару дней лодка приплыла обратно и привезла с собой другого пастуха, который отогнал стадо, выпасом которого занимался Вторуша, в родное поселение.

Кстати, за произошедшее хозяева не ругали своего раба, так как сами оказались в небольшом выигрыше. В эти дни Александру приходилось пасти втрое большее стадо, чем обычно, но и доход был втрое большим. Утром и вечером овец доили, молоко превращалось потом в творог или сыр, который мог лежать долго, а еще всех чужих овец хозяйка тщательно вычесала и набрала таким образом немного шерсти. Стричь, конечно, никто их не стал — это уже разорение чужого добра, но бедной семье, а семья эта потеряла своего сына-кормильца в одном из походов ярла, за что ей из десятины и выделили трелля, и такой прибыток был в радость.

Правда для самого Александра это происшествие имело и одну отрицательную сторону. В тот момент, когда он втаскивал в поселок Вторушу, ему навстречу высыпало почти все население деревни — с развлечениями тут было туго. В том числе среди любопытной толпы была и молодая дочка ярла, что привез Александра как добычу в этот поселок. Уж неизвестно чем ой ей глянулся, но с тех пор проходу ему она не давала. Была она лет пятнадцати отроду, то есть в самой что ни на есть влюбчивой девичьей поре, имела стройную уже по-женски фигурку, ослепительно рыжие волосы и колдовские, глубокие как омут, зеленые глаза. Звали ее Хальдис и она постепенно превращала жизнь Александра в ад. Куда бы он не пошел, он натыкался на ее насмешливое лицо, в окружении всех не занятых на работах молодых парней и девчонок от пяти лет и выше. И если летом и осенью толпа насмешников редко превышала трех-четырех человек, здешние дети с самого раннего возраста помогали своим родителям по хозяйству в чем могли, то зимой… Это был единственный раз, когда Александр поблагодарил языковой барьер, не позволявший ему в полной мере оценить всех «прелестей» бросаемых ему в лицо оскорблений и насмешек. Но еще оставались вполне понятные интернациональные жесты, и их хватала для того, чтобы щеки наливались предательской краснотой скрытого стыда и гнева.

Конечно, интерес своей дочери не остался незамеченным отцом. Нравы тут были весьма свободные, конечно не на столько, чтобы дочь ярла путалась с рабом, но все же… Однажды Соти Свейсон зашел в дом к старикам, схватил за волосы Александра и за эти же волосы выволок того на улицу. Там он левой рукой с легкостью прижал за шею трелля к стене дома, а правой выдернул из ножен на поясе нож. Приподняв трелля так, чтобы тот смог увидеть рыжую голову своей дочери он с силой впечатал Александра в стену дома, а ножом кольнул того в пах, заставляя висевшие в воздухе ноги сучиться в тщетной рефлекторной попытке найти опору и оттолкнуть тело подальше от кончика ножа. Такой тонкий намек был понятен без слов. Не стоит и говорить о том, что потом еще пол осени все встречные мальчишки и девчонки, с подачи и полном одобрении Хальдис, при встрече с Александром с гримасой потешного испуга на лице хватались обеими руками за промежность…

В середине осени, когда уже сильно похолодало, а урожай был давно собран, викинги, при помощи всех мужчин деревни вытащили три своих корабля на берег. Один корабль принадлежал Эгилю Вивильсону и его личной дружине, клану Сигвардсонар, второй — клану Хельгисонар и его дружину в поход водил Соти Свейсон, а еще один — клану Бьярнарсонар. Кстати, семей, которые относились к клану Бьярнарсонар в поселке было только семь и сформировать дружину они уж точно не смогли бы, поэтому принимали воинов других семей. Но официально это считалась дружина клана Бьярнарсонар, а корабль — самое дорогое — на сто процентов принадлежал этому клану. Всего весь поселок мог выставить около ста двадцати полноценных воинов, семей приблизительно столько же, а каждая семья — это свой дом. Так что поселок, в котором оказался Александр был очень большим, по местным меркам почти город. После того как корабли, укрытые от губительной в морозную погоду влаги, были подготовлены к зимовке, викинги отмечали местный праздник, на котором рекой лились и свежесваренное ячменное пиво, и покупное или награбленное, вино.

Зимой, когда дел стало гораздо меньше, Александра обуяла скука. Делать ему, кроме быстро выполняемой и уже привычной работы, было совершенно нечего. Викинги же в хорошую погоду по легшему в конце осени снегу ходили на охоту или в гости в соседние поселки, обучали своих детей бою на топорах, ножах и кулаках, причем многие девушки, такие к примеру как Хальдис, не на много отставили от парней. Валькирии — что с них взять.

Скуку скрашивали только редкие заходы в гости Вторуши, который в первое же свое посещение на сросшейся кости отдарился Александру за свое спасение отличным железным ножом. Еще, кстати один штришок — где это видано, чтобы раб ходил вооруженный, пусть даже и простым ножом? Нож ведь убивает так же верно как и водородная бомба…

Вторым развлечением неожиданно, а скорее просто за отсутствием другого, стали пикировки с Хальдис. Кстати, очень полезным, ибо сама того не желая Хальдис дала возможность Александру долго и разнообразно разговаривать на местном языке, что очень быстро подняло его разговорный «викинговский». Свои ответы на подначки молодежи он решил построить совсем по-другому. Ведь отвечать обидой на обиду он не мог, не в той весовой категории находится трелль и будущие хирдманы и их жены, за это можно и плетей огрести. Наоборот. За несколько посещений он выпытал у Вторуши как звучит на местном языке перевод нескольких нужных ему фраз, твердо зазубрил их произношение и теперь ждал только удачного случая.

Случай не замедлил представиться. Как обычно, в светлый, но не солнечный — ибо от солнца, отражающегося от белой сверкающей снежной пелены, болели глаза даже у бывалых моряков, Хальдис в сопровождении своей стаи, выполняла культурную программу. Эта программа начиналась сразу после окончания завтрака дочери ярла. Она одевала свою самую лучшую одежду, доставала свои украшения — типа колец, тоненькой гривны с подвесками и золотого налобничка[69] с крупным красным камнем. После этого она шла по домам своих друзей и подруг, которые также разукрашивали себя кто как мог и шли все вместе веселиться. Одним из пунктов такого веселья были веселые шутки над молодым треллем, имени у Александра никто не спрашивал.

В тот день, все шло как обычно и стая под всеобщее улюлюканье упражнялась в насмешках. Когда все выдыхались, как бы подводя итог всеобщему веселью последние словесные мазки накладывала сама Хальдис. В этот раз Александр терпеливо сносил все насмешки, кровь не приливала к его щекам, выдавая ярость, и эта его терпеливость только еще больше раззадоривала дразнящих.

— … даже овцы, которых он пасет, гораздо чище и сильнее, — выдохлась в длинном спиче Хальдис и как всегда закончила свою речь коротким пассажем. — А туп он настолько, что даже говорить не умеет…

Александр ждал именно этой фразы. Что ж, оставалось только надеяться, что он правильно понял истоки этих насмешек и достаточно просчитал реакцию Хальдис. Вознеся молитву всем богам, Александр ясно, но негромко произнес смотря прямо в глаза рыжеволосой девчонки.

— Твои волосы сияют как дарованная самим солнцем золотая корона, твои глаза зеленее чем все луга весной, а твои губы алые, как заря, предвещающая шторм… — сказал парень и легонько поклонился Хальдис.

Что ж. Эффект получился что надо. Все ржавшие до этого подростки разом замолчали так, как будто кто-то выключил рубильником звук. Вид у них был такой, какой бывает у человека, с которым внезапно заговорил лежащий на дороге камень. Не подвела и Хальдис. Сначала она как и все замерла с открытым ртом в удивлении, но потом, когда да нее дошло что именно ей сказали… Покраснела она так, как могут краснеть только рыжие — разом, ярко и так сильно что даже маленькие ладошки, которые она вытащила из меховых рукавичек, стали такого же цвета, как и губы. Потом она резко развернулась и не сказав ни слова пошла прочь. Из-за непокорной прически предательски горели огнем уши. Толпа молча последовала за своей предводительницей.

С тех пор насмешки со стороны толпы прекратились, чему помогла еще одна такого же типа фраза, но только в отношении одного из парней, в которой описывалось его геройское поведение и нечеловеческая сила. Только Хальдис не престала изводить его, правда теперь она пыталась разговорить этого трелля, подсказывая слова и поправляя произношение. Но все их разговоры, с каждым днем на все более и более отвлеченные темы кончался одной и той же фразой: «А туп ты настолько, что даже говорить не умеешь…». И иногда, особенно после разговоров со Вторушей Александр не обманывал надежд девушки и разряжался очередным витиеватым комплиментом, который низменно заставлял Хальдис прятать глаза и красной как огонь убегать к себе домой.

Так прошла вся зима.

Глава 26

В марте месяце, Александр не знал как он называется у викингов, северяне справляли великий праздник победы лета над зимой. Праздновался он в день и ночь весеннего равноденствия. В этот день никто не работал, все одевали свои самые лучшие одежды и собирали на стол все то, что пережило зиму. Позже остатки пиршества сжигали в благодарность солнцу, чтобы оно тоже насытилось и грело все сильнее. Еще десять дней потом все наносили визиты в соседние селения, хвалились удалью, вступали в потешные и не очень бои, приставали к девушкам. Это была последняя легкая неделя — после этого начиналась очередная страда. За эти десять дней снег с посевных площадей сходил, ему в этом иногда помогали, и надо было удобрять поля, готовить к посадкам ячмень, начинать выгонять на взгорки овец питаться свежей молодой травой. Мужчинам же надо было готовиться к летнему военному промыслу — внимательно проверять драккары, смолить слабые места, проверять и чинить возможно поветшавшие за зиму доспехи.

С точки зрения погоды начало марта в поселке мало чем отличался от января — такой же холод, разве что на солнышке теперь можно было немного погреться, в теплой одежде, конечно. Но к празднику потеплело и Александр смог обновить подарок своих хозяев. Видя, что теплой одежды у трелля нет, а та что на нем (Александр все еще щеголял в потертой и рваной униформе Российских войск) пришла в полнейшую негодность осенью они отдали ему старую одежду своего погибшего сына. Александру летняя понравилась: кожаные штаны, кожаные сапоги, опять же кожаная рубаха. Его восторги утихомирила Хальдис.

— Да… Пожадничали твои хозяева…

— Почему? — удивился Александр. К лету он мог уже почти свободно говорить на местном языке, хотя как он называется он тоже не знал.

— Да потому, селедочная ты голова, что кожа и овчина — это самый дешевый материал. А вот ткани… Ромейский бархат, ганзейская парча, катайский шелк, да даже киевское сукно — все это стоит в сотню раз дороже, чем эти кожаные обрезки… И даже в коже они пожадничали. Видишь, кожа ломается, она слишком грубой выделки. Такая на Новогородском Торжке стоит по гривне за воз… Ты сейчас одет именно как раб…

Настроение она, конечно, испортила капитально. Но все равно праздник удался. Кормили и поили всех без разбора, Александр даже умудрился ухватить со стола глиняную кружку с плохеньким, кислым, но тут ценившимся на вес золота, красным виноградным вином. Но викинги и им, а также пивом и брагой умудрялись упиваться до лежачего состояния. Всю ночь на улице горели костры, в которые не жалея кидали драгоценные дрова, и вокруг них устраивали хороводы и прыжки сквозь огонь.

На следующий день все разбрелись кто куда. Кто-то слитым рассолом из бочек с привозной квашенной капустой поправлял свое здоровье, кто-то сбил небольшую ватагу и по уже рыхлому тающему снегу отправился в гости к соседям — биться стенка на стенку. Бездельничавший Александр провел этот день просто греясь на теплом солнышке, вольготно развалясь на дровах.

А второй день праздника принес гостей.

Поздно утром пришли женщины из соседнего поселка. Куда их понесло ночью бродить по снегу, это вопрос отдельный. Поругались, помирились и пошли болтать свои бесконечные женские разговоры. Как они умудряются находить для них темы, когда тут нету ни телевизоров, ни радио, а быт у всех одинаков для Александра всегда оставалось загадкой. Вместе с женщинами пришел и Вторуша — его отправили присматривать за женщинами, чтобы в пути что-нибудь плохое не случилось. Даже топор дали.

До обеда они с Александром спокойно проговорили, заодно Александр попрактиковался уже в русском-росском языке, от которого уже отвык за полгода. Вторуша оказался неиссякаемым кладезем информации о различных сторонах быта викингов. В этот раз темой разговора была история всего государства, а также кланово-общинный уклад жизни. В качестве примера использовалось поселок Александра.

— …Вот после бойни той, когда наши предки как вошь к ногтю придавили северян, и стали жить мирно даны и урманы. Да вот только мир, он тоже разный бывает. Те кланы, которые послабее, от этого только выиграли, а вот старшие… До сих пор между потомками данов и урман идет скрытая грызня, которая иногда, очень редко, но все же такое бывает, приводит к братоубийству… Вот к примеру годков пять тому назад, клан Йофрид — данов, что-то сильно не поделил с урманским кланом Торуннсонар. Был собран тинг, назначили хольмганг, и хирдманы Йофридов проиграли Торуннсонарам. Этим бы все и закончилось, да кровь и моча вдарила в кость, так как разума в этой голове похоже не было, старейшине клана Йофридов. Однажды ночью они напали и разорили поселок Торуннсонар. На их беду они не дорезали одного хирдмана и он в поле, на морозе, смог выжить и передать весть пришедшим после…

— И что? — спросил в затянувшуюся паузу Александр.

— И все. Клан Йофридов больше ничего не значит.

— Их что? Всех убили? И женщин и детей?

— Нет конечно, до такого дело не дошло… Но всех мужчин старше пятнадцати — да.

— Ужас.

— Таковы законы. Не убить род, а укоротить его.

— Да… Понимаю…

— Да не разумеешь ты. Гляди. Мужчин нет — нет воинов. Нет воинов — нет добычи. Нет добычи — живут все впроголодь и ели-ели переживают зиму. А когда дети подрастут — то уже и ладьи сгнили, и денег нет. Так вот род ничего не значит теперь.

— Ну сейчас же воинам тем по двадцать лет уже, они могут сражаться…

— А научит их кто? А кто корабли вести будет или хотя бы откуда они возьмутся?

— Да… Сурово.

— Такой закон. Нельзя допускать таких подлых усобиц. А коли интересно будет глянуть — ты в поселок за нашим загляни. За двое дойдешь суток — он как раз Йофридов. Ну это редкий случай. А вот приехать и честно вызвать на бой дружину поселка — это дозволяется.

— А как узнать — на месте ли дружина?

— А вон, смотри. Видишь на берегу кол вбит, а на нем щит висит — это значит ярл с дружиной дома. Коли нету щита — то приближаться к берегу позорно для набега — это расписаться в собственной трусости. «Можешь только с женщинами и стариками биться…»

— А наоборот?

— Что «наоборот»?

— Ну… Дружину и ярлу быть на месте, а щит не вывешивать?

— А это уже позор для ярла, чей это дом. «Он такой трус, что даже щит не вывешивает» — даже такая поговорка есть.

— Понятно…

— Вот ты живешь в большом поселке — тут аж три корабля. Три дружины. Но и клана тут три. А у нас всего один клан, и не самый большой поселок — и ладья у нас одна…

— А что у нас за кланы?

— Ну старейшина у вас из клана Сигвардсонар. В прошлом очень удачный походник, что его выбрали главой этой крупной деревни. Не на много отстает по численности от него и клан Хельгисонар. Именно ярл, предводитель дружины, Соти Свейсон и взял тебя в полон…

— А третий?

— Бьярнарсонар? Есть и эти. Но это как раз клан данов, а не урманов, поэтому всегда с ними возникают… Ну на ножах частенько эти со всеми… Уже то, что они выставляют свой корабль под именем своего клана, когда хирдманы в дружине и на треть не Бьярнарсонар, уже всех раздражает…

— Но ведь идут к ниму…

— Конечно идут! Без добычи не прожить же…

— А такого не может быть?…

— Чего?

— Ну погрома… У нас…

— Не… Что ты… Бьярнарсонар хоть и один из старших кланов, но Сигвардсонар и Хельгисонара уже тысячу лет друг с другом не ратились. И узами родственными тесно связаны. А кланы хоть и не из старших, но в младших кланах, наверное, одни из самых сильных, так что вдвоем выставят дружину если и не большую, то равную точно…

— Ясно… Слушай — а откуда ты все это знаешь?

— Ну… — замялся Вторуша, — я уже тебе говорил, что по дереву искусный резчик. Через это и живу неплохо, во всяком случае, чтобы не в коже грубой ходить, мне хватает… — с намеком оглядел он Александра.

— А причем тут это?

— А притом, что пока я работу выполняю, покупатель рядом стоит. Дело это не быстрое, вот и сказки всякие они… Смотри, — перебил сам себя Вторуша. — Кто-то плывет.

— Интересно, кто? — Александр пригляделся к вышедшему из-за поворота скал кораблю. — Ух! Их два!

— Да… Рисунок на парусах клана Бьярнарсонар… Что им тут надо?

— Не знаю.

— Чет у меня нехорошее чувство. Давай-ка мы отойдем подальше с берега…

Но все обошлось. Пришедшие корабли остановились у начинавшейся сразу за поворотом фиорда ледяной кромки и подняли на мачту щит тыльной стороной, говоря этим что пришли с миром. Вскоре подтащили деревянные мостки, один конец жестко закрепили на льду, а второй хорошенько привязали к кораблю. Сделано это было за тем, чтобы ненароком корабли не ударились об острую кромку ледяного плато и не пробили себе тонкий борт. Также, как запас, в просвет воды между льдом и кораблями закатили по толстому сухому бревну. Александр, который участвовал в этих работах с грустью подумал о том, что доставать их обратно, а такие отличный бревна ни за что не выбросят, придется именно рабам. А как это сделать, не залезая в ледяную воду — не понятно.

С корабля сошло около сотни воинов, причем все они были одеты в брони по боевому и имели при себе, на что Вторуша сразу обратил внимание Александра, щиты.

— Все равно, что-то нехорошее они задумали…

— Объясни, почему ты так подумал?

— Вон и ярлы тоже помрачнели, видишь… Они это первыми поняли…

— Да объясни же!

— Щиты нужны только в бою и только для боя. Больше не для чего. Можно взять с собой меч — похвастаться на пиру своим дорогим оружием. Можно взять с собой топор — может придется потешиться метанием или другой забавой. Можно одеть кольчугу или другой богатый доспех — пустить пыль в глаза хозяевам своим богатством. Без ножа вообще никто не ходит… Но ко всему этому взять с собой в гости щит, а у некоторых еще шлемы — это однозначно либо готовиться к бою, либо оскорбить недоверием хозяев, и тоже готовиться к бою.

— И что делать?

— Еще гляди! Видишь — человек десять осталось на каждом корабле, в бронях, а сошло больше сотни. Охраняют. Но в набег так не ходят — корабли перегружены воинами и некуда складывать добычу… Непонятно. Пошли отсюда. Издаля посмотрим.

Они ушли с берега и спрятались за углом ближайшего дома. С этой позиции они наблюдали за встречей трех ярлов — двух своих и одного приезжего. Встреча проходила… непросто. Гости вели себя шумно и нагло, да так, что даже Вторуша, сидящий далеко от центра действа, неосознанным движением теребил заткнутый за пояс топорик. Александр, заметив это, задал дано мучавший его вопрос.

— Объясни мне, как получается, что тебе доверили оружие? Ты же трелль, раб как и я…

— Ты вообще откуда такой взялся? Ничего не знаешь, как дитя молочное! Из какой глуши?!

На этот вопрос Александру не хотелось отвечать. Кто его знает, как поведет себя его единственный приятель, если он скажет ему правду? Сказать ему, что родился он в городе, который построил Петр Первый? Что родители предали свою страну и убежали к заклятым друзьям через океан на другой материк? А есть ли здесь другой материк? И знают ли о нем, если он есть? И не воюют ли? «А кто такой Петр?» — последовали бы вопросы. — «На берегу какой реки?» Вот что на это ответить? Поэтому и отнекивался Александр как мог. Поначалу, благодарный за спасение жизни Вторуша не расспрашивал Александра. Но с каждым новым вопросом о том, что всем известно, любопытство давало о себе знать и все настойчивее звучали вопросы о жизни Александра до рабства. «Откуда? А отец с матерью? А рода какого? А жили где?». Чтобы раз и навсегда закрыть тему Александр решил слепить из полученной ранее об окружающем мире данных себе, как говорят разведчики, легенду. Единственное, что плохо, он знал названия только двух городов: Новогород и Тожок, упоминаемых в разговоре Хальдис, а тут были все шансы «проколоться». Но делать было нечего и приходилось рисковать.

— Да я на хуторе лесном родился. От Торжка недалеко. Всю жизнь там прожил, не видел ничего. А потом на охоту пошел далеко — вот меня и поймали.

— Значит мы с тобой земляки, — заметно расслабился Вторуша. — Так уж и не видел ничего? И в Великом Новогороде не был?

— Как не был? Был! Целых два раза! Правда малой я еще тогда был, ни помню ничего, — тут приходилось выкручиваться, чтобы не проколоться.

— И зачем же тебя малого водили туда?

— Да, говорили родители, болен был сильно…

— Эх ты, темнота. Так вот. Благодари Богов наших, что не попал ты к римлянам. У викингов рабство легкое и может быть не навсегда.

— Это как?

— А так. Коли в шторм ладья попала и тебя на весла посадили, то, поелику выжили, свободен ты стал — не могут гребцы быть рабами. Или вот еще — коли ратяться, и не убоялся ты за топор схватиться, то тоже после свободен ты… Разумеешь? А коли нету в тебе силы и храбрости, коли раб ты в душе, то век свой так и проживешь….

— Угу…

— Вот мне топорик и доверили — знают, что я не отступлю в случае чего. Ты вот тогда ответь, что мне непонятно. На что они рассчитывают? Ведь не могли же они знать, что почти половина воев ушла по поселкам? И даже если бы и знали — то сотня против семи десятков в обороне — на чьей стороне будут боги тут неизвестно…

— Я не знаю.

— Вот и я не разумею…

Оба еще немного посидели в задумчивости. Александр рассматривал богатые доспехи некоторых воинов. Внезапно взгляд его упал на очень необычного человека. Одет он был не в кольчугу и шлем, и не было у него щита за спиной, зато вся его одежда была сделана из какого-то серой шкуры мехом наружу, а вместо шлема и плаща на голове скалилась искусно выделанная волчья пасть, соединявшаяся в единое с огромной волчьей шкурой, которую и использовал этот воин в качестве плаща. Из оружия при нем был только нож и меч.

— Слушай, а это кто?

— Где? — спросил оторванный от своих мыслей Вторуша.

— Вон, там. Шаман что ли?

— Шаман? Где?

— Ну вон, в волчьей шкуре…

— О Боги! Теперь все понятно, на что надеется ярл Бьярнарсонар. Это ульфхеднар…

— Кто?

— Ульфхеднар, оборотец, ульфсерк…

— Берсерк?

— Нет. Берсерк это медвежий оборотец, а ульфхендар — волчий.

— Ну и что тут такого? Он даже без доспехов…

— Темнота. Они ему и не нужны. Раны от металла заживают на них в мгновение ока, его нельзя убить обычным оружием и только самые храбрые и сильные ярлы, которым покровительствует Перун могут убить оборотца…

— И откуда они взялись?

— Темнота ты, чему только волхвы учат молодежь?

— Ну меня этому волхвы не учили…

— Да? Ну слушай. Много-много лет назад, как говорят легенды, даны собирались на битву с нурманов. В ночь перед битвой конунг данов, происходивший из рода Ульфа, и считающий себя потомком волка, молил отца битвы о победе над врагами, обещая подарить ему всех пленников.

…И вот в полночь, явился Ульфу Бог. Был он одноглазый высокий старик в синем плаще и войлочной шапке, в сопровождении двух волков, которые как собаки вились у его ног. Опирался он при ходьбе на длинный посох, который был копьем…

— Оооодин! — взревел Ульф и упал на колени.

— Ты звал меня, воин?

— Один! К тебе взываю! Помоги!

— Чем? Вы храбрые воины…

— Мы храбры, но нас мало… Даруй нам силу победить проклятых нурманов, и мы будем вечно служить в твоей дружине.

— Я принимаю твой дар! Позови своих лучших воинов.

И вскоре склонили колени пред Одином лучшие воины. И бросились на них Гери и Фреки[70] и кусали каждого из воинов. И смогли в битве воины эти воззвать к своему прародителю, выли подобно волками, и с силою звериною набросились они на строй нурманов, голыми руками дробя черепа и отрывая руки и ноги, зубами разрывали доспехи на нурманах, и не страшны им были любые раны. И бежали нурманы, устрашенные, бросали меч свои, копья и щиты. И великую добычу собрали даны. Но кончилась битва, а воины-обортцы все бросались на людей, теперь уже на данов. И взмолился тут Ульф:

— Ооодин! Взываю к тебе!

И явился все тот же старик со своими волками.

— Один! — пал на колени Ульф, — Молю тебя! Исцели воинов моих!

И только дико рассмеялся старик в ответ! И пропали волки, расстворился в воздухе плащ и шапка. Исчезло копье а в пустой глазнице появился алый глаз… Изменились черты а одежа вся превратилась в языки пламени, мягко охватившие все тело бога.

— Локи!

— И бегать теперь вам всегда волками, и не знать вам покоя, коли выпустите клыки наружу, — сказал бог Обмана и Лжи и исчез…

Молил Одина вождь нурманов. «Приди к нам, Властелин битвы! Приди, дай нам силу победить!». И явился Один нурманам, и поведали они ему о волках Одина. И разгневался Один. И наложил он заклятие на лучшую дружину, и билась она в бою с волками, ревела медведями, и была сильна так же, как ульфхеднары, только разума не теряла своего. И победили нурманы данов, и взяли добычу великую.

Но посмотрел Один на поле битвы и по нраву пришлись ему и ульфхеднары и берсерки. И разделил он безумство ульфхеднаров между ними. И стали берсерки безумнее, и стали ульфхеднары спокойнее. И с тех пор ненавидят друг друга…

— Вот и вся эда, ну в сказке моей, — сказал Вторуша зачарованно слушавшему Александру.

— И что дальше?

— Ну а дальше рождаются ульфхеднары и берсерки, и каждый из них в бою стоит трех десятков человек… У клана Бьярнарсонар, говорят их целых целых три. Три!

— И ты в это веришь, во все эти бредни?

— Сохрани тебя Боги увидеть в бою ульфхеднара… Мне идти надо, — задумчиво крутя в руках, извлеченный из-за пазухи еще в начале разговора, круглый амулет с какими-то насечками. До этого он спокойно висел у него на шее, но, видимо, какое-то тяжелое решение потребовало у Вторуши обратиться за советом к Богам.

Вторуша попрощался, встал и уже собирался уходить в сторону выхода из деревни, когда, навеянным видом амулета, Александру в голову пришел еще один вопрос.

— Слушай, а это у тебя амулет твоих Богов? И что, викинги нас в свою веру не обращают?

Спина Вторуши напряглась, и он неожиданно хриплым голосом ответил:

— Нет, — и быстрым шагом ушел.

Александр понял, что сморозил какую-то глупость, или чем-то обидел Вторушу, но слово, как известно, не воробей. Вздохнув, он пошел к себе домой — подальше от уже раздававшихся пьяных возгласов из длинного дома.

Еще часа через два веселье достигло такой стадии, что вопли гулявших викингов были слышны уже и не выходя из дома. Вскоре, к Александру пришла Хальдис, ушедшая по настоятельному желанию отца с пира, ибо там во взглядах незваных гостей уже проскальзывали желания других удовольствий. Отец приказал ей запереться в своей комнате и не выходить ни в коем случае, но своенравная девчонка все сделала по своему. Она только скинула свою парадную и неудобную одежду и одела простое, чтобы не привлекать внимание, домотканого полотна, платье.

Александр не успел еще высказать ей свое недоумение и опасения по поводу возможных проблем, когда эти самые ожидаемые, но совершенно нежеланные проблемы их нашли сами.

— Дюри! Глянь, какая рабыня, — вывернулись из-за угла четверо пьяных гостей. Были они без мечей, щитов и топоров, но зато все в кольчугах и при ножах, а у одного в руках было короткое копье.

— Да! Я думаю хозяева не будут против, если мы немного с ней повеселимся?

— Не. Арнльот. Я думаю, что они должны еще будут виру нам за то, что мы наполним ее таким хорошим семенем.

— Да уж, откуда даже у хозяев оно? Не говоря о этом худосочном трелле. Эй, ты, девка. Иди сюда. Бусики янтарные получишь…

— Коли будешь особо ласкова.

— Ха-ха-ха…. - заржали четверо все вместе.

— Да как вы смеете, я Хальдис Сотидоттир клана Хельгисонар, дочь ярла Соти сына Свейна. Как вы смеете меня рабыней клянуть? — гневно отшила Хальдис пьяных.

Но к ее удивлению хамы вовсе не испугались, и не убежали в ужасе от имени ее отца. Наоборот, они еще больше обрадовались. Теперь все лица у них были похожи как у братьев: сквозь бороды проглядывали в оскале желтые зубы.

— Клянусь молотом Тора, боги милостивы к нам… — сказал державший в руках копье Дюри. — Ярл будет очень доволен…

— Да ты не волнуйся, девка. Ты уже с завтрашнего утра можешь считать себя сиротой, Ярл Кетиль Хильдирсон, младший брат старейшины всего нашего клана, избавит тебя от отца, если уже не избавил. Клан Бьярнарсонар не будет больше сносить оскорбления от хилого клана Хельгисонар…

— А ты, рабыня, взятая на меч, будешь ухаживать за овцами и рожать мужчин нашему клану.

— Может даже мне, — откликнулся чуть более трезвый Арнльот.

— Или мне…

От этих слов Хальдис побледнела и бросилась в сторону длинного дома, но тут же была поймана в объятья Дюри.

— Ты смотри, она пряма не может дождаться этого славного момента, — рассмеялись викинги.

— Ты подожди немного, Хальдис. Была бы девкой простой, то уже бы сейчас… А так — потерпи… — заржал Арнльот.

— Эй, отстаньте от нее, — сказал Александр, но на его слова никто внимание не обратил — мало ли что там болтает раб.

— Ну что, красавица, пойдем?

— Я сказал, оставьте ее, — громче сказал Александр.

— О! Ты смотри! Трелль хочет умереть свободным, — наигранно удивился Арнльот и не спеша подошел к Александру, жестко взял его левой рукой за подбородок, прижал голову к двери хозяйского дома, и долгим взглядом посмотрел ему прямо в глаза. Потом улыбнулся, даже по-доброму как-то, и со всей силы ударил правым кулаком в живот. Александр от боли сложился и упал на землю, судорожно пытаясь пропихнуть хоть глоток воздуха в свои сведенные судорогой боли внутренности.

Викинг постоял над ним, посмеялся и сквозь смех сказал:

— Нет, трель попался умный. Он все еще хочет пожить рабом.

— Пойдем, красавица, — и гости, прихватив дочку ярла, повернулись к Александру спиной и пошли по направлению к длинному дому.

Александр в это время совладал с собой и смог вдохнуть немного воздуха. Судорожно сжимающиеся руки нащупали первый попавшийся камень и сиплым шепотом «Я сказал, стойте!», произнесенным по-русски, швырнули камень в викингов. Викинги были опытными воинами и привычно находились настороже. Услышав шепот они рефлекторно развернулись увидели летящий камень и быстро среагировали. Но их слегка подвела привычка. Сначала все сделали рефлекторное движение левой рукой, поднимая воображаемый щит для защиты, а потом уже до мозга дошло, что щита нет и викинг, в которого летел камень, дернул головой, уводя ее траектории полета камня. Но именно этого мгновения не хватило и летящий камень чиркнул того по лбу, оставив за собой очень медленно набухающую кровью царапину.

Все застыли, внимательно смотря на лоб своего товарища. Вот капля набухла и Арнльот, который по странному стечению обстоятельств, наверное как самый трезвый, получил эту рану, резко дернул головой. Капля крови слетела со лба и упала на каменистую землю. И тут случилось то, что Александр не ожидал: все четверо радостно и весело засмеялись, а Хальдис прикусила губу и с болью посмотрела на трелля. В ее глазах читалась только одно: «Что же ты наделал?».

— Руда![71]

— Руда! Он пролил!

— Руда окропила эту землю!

— Боги теперь на нашей стороне!

— Кетиль будет нами очень доволен! Мы сделали не просто, что могли, мы сделали вообще все!

— Теперь осталось только дорезать вероломных хозяев, которые пролили кровь своих гостей, и все…

— Дюри, приколи раба — он нам очень помог и заслужил быструю смерть… — приказал Арнльот воину с копьем, державшим девушку.

— Нееет! — закричала Хальдис и дернувшись ударила локтем по руке Дюри, собиравшегося метнуть копье.

— От, тварь, — разозлился Дюри и ударил девушку по лицу свободной рукой.

Та отлетела на пару шагов и ударилась о землю с тихим стоном. Александр, сидя на земле, дернулся в след за ней и это движение спасло ему жизнь. Опытная рука сильно метнула копье, целясь в горло трелля, но неожиданное движение Александра сбило прицел. Копье всего лишь насквозь пробило ему туловище справа между шеей и плечом, намертво пригвоздив того к двери дома. Последнее, что запомнил Александр, это слова Арнльота: «…Добей его и пойдем…», картину торчавшего из его груди копья и кровь, железистый вкус своей крови на губах… А потом все заволокло красной мглой…

…Он был маленькой фигуркой, а над ним возвышались два башни, два Бога. Но они не обращали внимания на человечка. Один и Локи ссорились. Причина была неизвестна, да и не понять смертным гласа Высоких, если они не обращаются прямо к ним. Ссора все накалялась, силуэт Локи был уже объят пламенем, Один махал своим копьем почти по-боевому… Какие-то маленькие фигурки, еще мельче чем Соти, под ногами богов тоже сражались. Соти присмотрелся, и сразу увидел их близко. Его дружина, в которой он узнавал и живых, и давно уже мертвых воинов, свирепо сражалась… друг с другом? Фигурки падали от ударов, превращались в изломанные куклы, когда их случайно задевали Боги, и руда, руда текла по земле… Вот руды становиться больше, вот уже ступы богов хлюпают по ней, вот уже она уже по колено ему… Вот уже по горло… Вот он уже тонет в ней, пытаясь плыть… Вот силы оставили его и он…

…Соти Свейсон из клана Хельгисонар, ярл дружины, с криком и в холодном поту проснулся в своей кровати. На улице еще только занималось утро. В этот день, разбуженный страшным сном, это произошло гораздо раньше обычного. Встал с кровати и вытер грубым полотенцем лицо. Тихо вышел из дома на улицу, и стал смотреть на свою деревню.

Все было тихо. Вот, тихонько, чтобы не разбудить умаявшихся после вчерашнего праздника другов, часть хирда во главе с ярлом Эгилем собирается в гости к соседям, потешить удаль свою. Он привычно пересчитал воинов — три с половиной десятка уходит сейчас, еще пару десятков ушло вчера, но еще почти сотня воинов остается. Все хорошо… Тогда почему так тревожно на душе? Да и сон еще этот? О чем его предупреждают Боги сном вещим?

«Дружина билась друг с другом… А коли усобица? Но и в этом случае, сила на моей стороне. Клан Бьярнарсонар и их недоярл Ивар Суртсон, который уже давно мутит воду в поселке, слабее. Пусть даже и ушла половина моих воинов, но все равно из оставшейся сотни всего два десятка — Бьярнарсонар, а остальные встанут на нашу с Сигвардсонар сторону…» — раздумывал Соти.

К полудню из-за выступа скал появились гости. Соти привычно начал сбивать дружину, когда его бессменный рулевой, которого боги одарили зрением дальним сильнее чем ближним рассмотрел, что на мачтах драккаров щиты вывешены тыльной стороной — значит не набег. Аккуратно обходя уже выступившие около берега полыньи Соти, в сопровождении десятка воинов, по льду пошел встречать гостей.

Гости ему не понравились сразу же.

Во-первых — Бьярнарсонар. Во-вторых, хоть и приехали они в гости, но повели себя, как будто только что на меч взяли его поселок. И в третьих — их было очень много — почти полторы сотни. Когда рабы подтащили деревянные сходни и «гости» стали сходить на лед, одетые в доспехи, со щитами и топорами, Соти сосредоточился. Быстро послав одного из воинов с приказом всей оставшейся дружине оружаться, он вышел на встречу приплывшему ярлу.

— Да прибудет с вами милость Одина, воины. Рад видеть тебя, ярл Кетиль, — начал разговор Соти Свейсон.

— Давно не виделись, Соти, — равнодушно, и даже не глядя на вышедшего навстречу хозяина бросил Кетиль.

Скулы на щеках у Соти окаменели. Обратиться к ярлу просто так, по имени, как к последнему крестьянину, как к треллю — оскорбление, и не из слабых. Десяток за его спиной глухо заворчал.

— С чем пожаловал?

— Навестить родичей своих…

— А зачем тебе, Кетиль, с собой столько воинов?

— Да говорят, что у вас гости не могут чувствовать себя в безопасности…

Это оскорбление было еще сильнее, чем предыдущее, и касалось уже теперь не просто ярла, а всех жителей поселка. Сказать хозяевам, что они вредят гостем, над которыми распростерта длань Богов, оскорбление страшное. За спиной Соти один из воинов зарычал и бросился вперед, но ярл обхватил его рукой за шею, стиснул сильно и прошептал: «Беги к дружине и передай им мой наказ: МОЛЧАТЬ, понял? Ну?». Тот пару раз рванулся, потом кивнул головой, сбросил с себя руку ярла и, сгорбившись, пошел к берегу. Кетиль смотрел на это с нескрываемой улыбкой.

— Значит правду говорят, что вы уже давно за женскими юбками прячетесь.

— Я. Приглашаю. Гостей. На. Пир. — сквозь стиснутые в ярости зубы выдавил из себя Соти положенную фразу о гостеприимстве.

— Только, ты еду вели подать не ту, которую сами едите. А то мы не едим, что едят свиньи… Да, кстати… — и тот указал рукой на молодого воина в волчьей шкуре. — Это Альов. Пятый ульфхеднар нашего клана…

Теперь Соти понял все. Он понял смысл предупреждения богов во сне, понял и то как, следует правильно толковать прошлогоднее пророчество. «Не то, что я обманусь и поверну не в ту сторону за добычей. Знаки Локи и Одина не относились к походу. Знак Локи — вон он стоит. Ивар Суртсон. Довольно ухмыляется. Как ждал того момента, когда половина дружины уйдет. Хотя, почему как? Действительно ждал. Так вод куда на челноке сегодня утром поплыл его малец. Они уже давно приплыли и ждали удачного момента… А знак Одина… Что может сильнее порадовать Одина, чем яростная битва и прибавление в его дружине самых храбрых воинов? Таких как мы? И сегодня утром Боги предупредили меня еще раз. Последний…» — даже как-то отстраненно размышлял Соти, пока женщины быстро готовили стол в длинном доме к пиру.

Поведение гостей на пиру оказалось ожидаемо похабным. Они жрали и поносили и еду и хозяев. Пиво им было некрепким, вино — кислым, жареное — несоленым, соленья — пересоленным и т. д. Соти понимал, что скоро даже его приказ не удержит дружину от ссоры, а стоит всего лишь капле руды упасть на землю…

«Я не боюсь умереть. И все мои войны умрут без страха и уже через миг очнуться в обнимку с валькириями в Валгалле. Но я не могу допустить чтобы на род упало клеймо убийц гостей. Ведь если мы прольем кровь — то мы станем отверженными. И еще сотни лет будут говорить: Хельгисонар Убийца Гостя. Поэтому придется терпеть… Это мой долг как ярла, ибо это простому воину дозволяется защищать только свою честь, а мне, ярлу, не только рубить топором врагов, но и думать, и тянуть на себе честь всего клана. И даже такое…»

— А почему я на пиру не вижу твоей жены и дочери? — продолжал накалять обстановку Кетиль.

— Ты же знаешь, я вдов.

— Ха. Значит правду говорят, что ты не можешь с женщинами, а только с мужчинами? И что дочь твоя настолько страшна, что ее даже показывать боишься?

Стиснув зубы Соти отдал жестом приказ позвать дочь. Пока та готовилась, Кетиль продолжал непереносимо оскорблять его.

— Говорят ты служил у ромеев? Не зря… Не зря… Поднабрался ты у них… И кто же из дружины тебя любит, а? — некоторые из дружины начали уже доставать мечи, когда Соти сбил их настрой криком «Сидеть!». Спасла положение вошедшая Хальдис.

— Хм… — равнодушно сказал Кетиль, хотя Соти очень не понравилось, как блеснули у того глаза при виде вошедшей дочери. — Ну что ж, какому-нибудь старому треллю подойдет, помет овечий собирать…

Пока Кетиль был увлечен разглядыванием дочери, Соти сделал то, что уже давно должен был сделать. Он наклонил за шиворот к себе подающего блюда младшего[72] и приказал тому бежать и созывать ушедших на потеху к соседям воинов. Но, как оказалось, Кетиль внимательно следил за Соти. Быстрый обмен взглядами с сидящими около выхода воинами и затея Соти провалилась. Когда младший проходил мимо одного из гостей, тот схватил его за руку и проревел.

— А ну, выпей со мной! А то я должен быть уверен, что выпивка не отравлена!

Младшему пришлось сесть рядом и выпить из кувшина пива. После этого уже порядочно набравшийся пришлый викинг схватил кувшин, сделал из него глоток, скривился и сплюнул прямо на стол.

— Как вы пьете эту овечью мочу! Такое у нас даже рабам не наливают. А ну — допей это все…

Гонец оказался потерян. Кетиль с усмешкой взглянул в глаза Соти.

Но время шло, и несмотря на грязные, непрощаемые оскорбления, ничего не происходило. Давно уже ушла с пира Хальдис, дружина сидела стиснув кулаки и зубы. Но молча. Терпела. За столом уже успел по несколько раз поменяться состав — упившиеся отползали, желающие размяться отходили недалеко на берег метать топоры и звенеть мечами. Оскорбления пошли уже по второму кругу, но Соти становилось все спокойнее. Он выигрывал.

«Тебе не удалось подбить нас на нападение. Теперь, завтра, ты уйдешь отсюда, и мы встретимся уже в море, или на пустынном берегу. И тогда моя дружина, запомнившая твои насмешки, отплатит тебе…» — довольно думал Соти, но тут его размышления были прерваны распахнувшейся настежь дверью.

Дверь распахнул один из ушедших еще до прихода на пир Хальдис воинов Бьярнарсонар. Все обернулись к нему и замолчали. Был он в ужасном состоянии — правая рука повисла без жизни, на лбу тонкая кровавая царапина, рот открыт для крика. Первые звуки уже начали вылетать из его горла, когда неведомая сила рванула того назад, на улицу. Впечатления были такие, будто неведомый, скрытый стеной великан рванул викинга за ноги. Еще мгновения за дверной косяк цеплялись руки но еще рывок и воин скрылся с глаз. Никто еще ничего не успел понять, и даже подумать, когда в открытой двери опять появился тот воин. С огромной скоростью его тело горизонтально ударилось об угол двери головой. Срубленная из толстых дубовых плашек дверь выдержала удар, чего нельзя сказать о теле хирдмана. Череп треснул как гнилой орех и расплескал свое содержимое по двери и викингам, сидевшим ближе всех к выходу. Тело из обрубка шеи еще фонтанировало кровью, когда кто-то невидимый потянул его за ноги наружу. Дверь с тихим скрипом плавно затворилась…

Все замерло… Викинги сидели в шоке. Они были все опытными и жесткими воинами, каждый из них видел или даже сам делал кровавого орла, участвовал в жестоких набегах, но такого не видел никто. Чтобы сильному воину, в кольчуге, легким движением разбили череп, как какому-то бесполезному младенцу в захваченной деревне… Все сидели парализованные. Тишина стояла такая, что было слышно, как трещит в камине огонь, обгладывая бревна, как тихо выливается вино из поднесенного ко рту кубка у одного из викингов, который забыл даже закрыть рот. Никто еще не успел ничего сообразить, как открывавшаяся принципиально только наружу, чтобы было легче обороняться в случае осады, дверь открылась внутрь — все запоры были выворочены в одно мгновение.

В представшем на пороге Соти с удивлением узнал того трелля, к которому неровно дышала его дочь. Но в каком он был виде… Кожаная куртка вся залита кровью, с правой стороны в теле дырка, да такая, что можно палец просунуть насквозь, рот сочится кровавой розовой пеной, а самое главное глаза, глаза полностью алые от крови. В них не было ничего человеческого, ни единой черточки — это были глаза дикого, опьяневшего от крови и убийства, зверя.

Тишина была нарушена одним из сидевших ближе всех к выходу воинов Бьярнарсонар. Вообще, чтобы не было лишних попыток, Соти рассадил своих и чужих воинов по разные стороны стола. Но и пусть, что оскорблениями при этом обмениваться проще — зато что-то сделать тяжелее, не сам остановишься — так другие сбоку тебя придержат. Викинг машинально вытер рукой лицо, забрызганное сероватыми с розовым комочками, посмотрел на руку, понял что это такое, закричал и бросился на вошедшего.

Точнее, только попытался. При первых же звуках крика бешено рыскавший взор ворвавшегося остановился на нем и комнату потряс чудовищно силы низкий рев, от которого хотелось закрыться, зажав голову не просто руками, а коленями. Викинг еще только приподнимал свое тело со скамьи, когда вошедший трелль мгновенно оказался рядом с ним и легко шлепнул того по лицу ладонью с широко расставленными пальцами. И лица у викинга не стало. Обычные человеческие пальцы, как медвежьи когти, глубоко пробороздили пятью линиями лицо хирдмана разрывая нос, выворачивая зубы и пробивая глаза, в конце движения просто оторвав от кости часть кожи и скальпа. Скалящаяся наполовину обнажившимися зубами и голой костью голова вместе с бьющемся в агонии телом упала на пол.

«Как же я ошибся в толковании знамений» — посетила голову Соти совершенно спокойно-неподходящая к произошедшему мысль. И тут оцепенение с воинов спало и длинный дом превратился в бойню.

Разъяренные Бьярнарсонар вскакивали, прямо с мест хватали мечи и топоры, и прыгали навстречу врагу, чтобы через миг упасть либо смертельно раненными, либо вообще по кускам на покрытый сеном выложенный дубовыми плашками пол. Сигвардсонары и Хельгисонары осторожно сбились в кучу возле своего ярла в недоумении. Что делать? С одной стороны — это был их трелль, и убивал он их гостей. С другой стороны — эти гости так порадовали своим поведением хозяев, что многие этому треллю даже завидовали — его уж ярл не сдерживает, и он может спокойно резать врагов.

— Это берсерк! — наконец принял решение Соти и закричал своим хирдманам. — Не трогайте его!!! Все назад! Уходим на улицу!

— Берсерк! — вторил ему крик Кетиля. — Все во двор! Взять щиты и копья. Сбить строй. Быстрее все во двор!

У длинного дома было две двери — одну из них, в которую сейчас пытались пробиться хирдманы клана Бьярнарсонар, сейчас загораживал берсерк. Во вторую, маленькую, предназначенную для хозяйственных нужд и для зимы, быстро выбирались хозяева.

На улице, привлеченные ревом, уже во всю собиралась толпа. Соти приказал быстро вооружаться и собираться около длинного дома, на главной площади, а сам начал внимательно смотреть за основной дверью длинного дома. Пока из нее вылетали только окровавленные ошметки доспехов и дикие крики, но живых не выходило. Но долго такая удача продолжаться не могла и вот из дверей, видимо оставив позади себя заслон, из дверей выскочил Кетиль, потом еще несколько воинов. Сразу же во все стороны побежали воины Бьярнарсонар, собирать на битву.

Длинный дом еще рычал и стонал забиваемым жестокими охотниками диким зверем, когда на площади перед длинным домом встало напротив друг друга две шеренги. Все хирдманы стояли и смотрели на распахнутый зев длинного дома, из которого крики раздавались все тише и тише. Вот кричало пять голосов, вот четыре, вот уже только два, а вот и все стихло…

Ярлы не смотрели, куда глядели все их воины. Ярлы смотрели друг на друга и на свои и чужие дружины. Считали…

«А неплохо этот росский трелль проредил дружину Кетиля. Даже с учетом предателей Бьярнарсонар, во главе с Иваром Суртсоном, силы приблизительно равны. Восемь десятков у меня на их сотню. С такими силами уже можно и надеяться на победу. Хотя теперь может и Кетиль будет хотеть мира. Легкой резни теперь не получиться… Если будет битва, то он потеряет минимум еще половину оставшейся дружины.»

Но Кетиль явно не захотел мира. Боль от потери стольких воинов, явно ослепила его. Вот он закричал, крик поддержали, выдернул меч из ножен и пошел, подпираемый сзади своей дружиной вперед. Хирдманы Соти потеснее сомкнули щиты и приготовились к защите, когда раздался еще один рев. Все замерли.

На пороге длинного дома стоял берсерк. Выглядел он ужасно. Теперь весь он был в крови, причем не в своей, начиная с кончиков волос и кончая подошвами грубых сапог. В руках он держал тело без головы одного из воинов Бьярнарсонар, которому с совершенно звериным чистым любопытством потихоньку отрывал конечности. Вот в сторону отлетела одна рука, другая…

И еще. По сравнению с тем, каким он был всего некоторое время назад, когда ворвался в длинный дом, он казался мирным. Сытым…

Оба строя содрогнулись, замерев на месте и стараясь не привлекать к себе внимания. Но вот по строю Бьярнарсонар прошла рябь и на площадь выскочил воин, одетый в волчью шкуру. Все внимание, даже внимание берсерка, который ради этого прекратил отрывать правую ногу, обратилось на него. Тот отбросил в сторону свой меч, схватил с пояса небольшую кожаную фляжку, красиво отделанную серым волчьим мехом, развязал горлышко и сделал несколько судорожно быстрых глотков. Потом стянул со свой головы волчий череп и со всей сило провел его зубами по своему лицу. Из глубоких царапин потекли капли крови, попали в рот… Хирдман упал на землю и забился в судорогах с громкими криками и стонами. Постепенно крики меняли свою тональность и вот с земли вскочил ульфхеднар, обретший силу своего тотема, и огласил окрестности громким волчьим воем, в котором звучал неприкрытый вызов.

Берсерк откинул в сторону труп, с громким ревом принял вызов и бросился на ульфхеднара. Вскоре на земле сплелись в плотный клубок две фигуры, серого меха и потемневшей от крови грубой кожи. Обортцы не пользовались никаким оружием — только тем, чем их щедро одарили боги. Они рвали друг друга как дикие звери, катались по земле в ярости колотя друг друга куда попало. Удары руками и ногами, царапины, укусы — все шло в ход, и в отличие от других ран, эти раны не заживали сразу же, а продолжали кровоточить.

…«Если победит ульфхеднар, попробую решить дело миром. Если берсерк — то мира не будет. Все решим с Кетилем здесь и сейчас.» — размышлял глядя на схватку оборотней Соти. Окружающие воины обоих родов уже давно забыли про противников, полностью поглощенные наблюдением за схваткой. Вступить в бой друг с другом они всегда успеют, а такой поединок бывает не в каждом поколения викингов, когда любимые создания Локи и Одина насмерть сражаются друг с другом. Об этой битве они будут рассказывать легенды своим детям и внукам…

Вскоре в битве образовалась пауза. Оба оборотня устали, потеряли много сил и крови, и просто лежали вцепившись друг в друга. Неожиданно берсерк резким движением схватил ульфхеднара за шею и попытался сломать ее. Но у него это не получилось, так как ульфхеднар зубами, как волк, вцепился в плечо трелля и не отпускал его. Схватка разгорелась опять, причем с еще большим накалом. Из серого клубка, в который из-за бешенной скорости движения превратились сражающиеся, то и дело вылетали куски одежды и кровавые кусочки мяса, вырванные руками и зубами из тела противника. Внезапно из клубка раздался громкий треск и схватка распалась на два лежащих на земле тела. Кто-то победил, но понять, кто именно было невозможно…

«Да и не нужно… Кто бы не победил, победитель пока не боец. Боги опять испытывают мою храбрость? Но у же теперь я не обману надежды Одина и не лишу его доброй сечи и новых воинов…» — подумал Соти и во всю мощь своих легких, подкрепленных давно сдерживаемой злобой на вероломных гостей прокричал: — Оооодин! Бей их!

Ааааа! — ответила ему дружина дружным ревом и бросилась на врага, неосознанно, правда, обходя место, где лежали оба оборотня. Через мгновения топоры с гулким треском ударились о щиты и пошла рубка. Битва, как это всегда бывает у викингов, быстро распалась на одиночные поединки, в которых побеждали большей частью более злые и трезвые хозяева. Вскоре вся площадь была усеяна телами, в которых совершенно потерялись два начавших сражения оборотня.

Соти только закончил со своим очередным противником, разрубив тому мечом ногу ниже высоко поднятого щита, когда увидел тоже только что «освободившегося» Кетиля.

— Кетиль! — прорычал он

— Предатель! Это узнают все фиорды, как Хельгисонар встречают гостей! Твой род уже мертв!

— Ты трус, Кетиль! Я раскрою твои ребра орлом! Ты будешь кормить червей!

— Попробуй возьми!

Все остальные схватки распались и хирдманы стали наблюдать за своими вождями. Оба были опытными воинами, оба были со щитами, но Кетиль был еще в кольчуге и вооружен топором, тогда как Соти — без, зато в правой руке у него бы зажат отличный новогородский булатный меч — доля добычи, взятой с одной из ладей в море. Поначалу они кружили друг вокруг друга, внимательно присматриваясь и ловя взгляд друг друга. Поймав, они долго боролись взглядами, но в поединке воли никто не отступил, и все решили клинки. Обмениваясь ударами по щитам оба ярла ловили удобный момент для атаки или контратаки. Топор — сильнее, но тяжелее и короче. Меч — легче, но длиннее и легче.

Все решила хитрость, подстроенная Соти. В один момент Кетиль поскользнулся на камне и чуть не упал. Только чудом ему удалось увернуться от удара и меч всего лишь скользнул и вышиб сноп искр из звеньев кольчуги на боку. Кетиль ушел от следующего удара и кружение продолжилось. Но место, где поскользнулся, запомнил и решил загнать туда Соти. Но Соти тоже запомнил то место, и видя как усиленно его туда подгоняет противник, решил его перехитрить. Он позволил себя туда выдавить, поскользнулся, но в момент падения, которого ждал Кетиль он не выставил руки, чтобы смягчить его. Наоборот — он упал на камни как никчемный трелль, который никогда не держал в руках даже длинного ножа, и сильно расшиб себе плечо, но это было уже не важно. Меч длиннее топора, и в пылу схватки, видя падающего противника, Кетиль об этом забыл. Теперь же это знание он унес с собой в Валгаллу, чтобы успешно применять его в дружине Одина…

Соти встал с камней, вытащил свой меч, пробивший сердце ярла, из груди Кетиля, внимательно его осмотрел, и, не обнаружив никаких повреждений, привычно восхитился своим клинком. И тут его с головой захлестнула пьянящая радость очередной победы. От избытка чувств, он поднял голову к небу и воззвал:

— Один!

— Аааа!!! Один!!!! — отозвалась ревом его дружина и ответили эхом окрестные скалы.

— Бей их, — прокричал Соти и бросился на растерянных потерей ярла хирдманов клана Бьярнарсонар.

Первым ему под руку попался Ивар Суртсон и он с удовольствием вонзил свой меч в живот вяло защищавшегося предателя, разом отплатив тому за все свои обиды. Неожиданно со спины раздались щелкающие звуки и несколько врагов упало. Соти отпрыгнул подальше от переднего ряда оборонявшихся, чтобы не получить шального удара и оглянулся. К площади по улице бежали воины во главе с Эгилем Вивильсоном, некоторые останавливались на миг, чтобы пустить в противника стрелы и бежали дальше, догоняя ушедших вперед. Теперь численный перевес был уже на стороне хозяев и мысли о том, что надо бы остановиться, позволить забрать раненных и убитых, дать им уйти, растворились в воинственном пылу.

— Боги на нашей стороне! Бей их! — закричал Соти и бросился на врага, который медленно отступал к самому главному и дорогому призу, к целым двум драккарам.

Далеко позади осталась площадь, на которую высыпали женщины и подростки, стараясь помочь выжить своим раненным и не мучаться долго — чужим. Среди них была и невысокая рыжеволосая фигурка, которая бродила по площади и кого-то искала. Внезапно она упала на колени и стала дрожащими руками прикасаться к чьему-то телу. Потом встала и по ее распоряжениям кого-то аккуратно, но не скрывая своей опаски, подняли и унесли в ближайший дом.

Глава 27

— Ты действительно ничего не помнишь?

— Я помню, что в меня попало копье, а потом в памяти провал… Как отрезало… Кто меня спас?…

Первый раз очнулся он ранним утром, окошко только-только серело рассветом, от жажды. Неимоверно хотелось пить. Пошевелив руками вокруг и не нащупав ничего похожего на кружку или бутылку он откинулся обратно на постель И тут память услужливо ему напомнила события последних мгновений: копье, рана, кровь и смутный силуэт, приближающийся к нему с блестящим ножом.

Александр замер. Осторожно, боясь потревожить рану он ощупал себя в том месте и обнаружил, что весь перевязан каким-то тряпками, причем не только в плече.

— Пытали меня что ли? — пробурчал он. — Откуда еще повязки?

Ответить никто не пожелал, поэтому единственное, что оставалось делать, это просто лежать, так как сон не шел.

Когда на улице стало светло, света, падающего даже через маленькое окно, стало достаточно для осмотра его больничной палаты. Так как делать было все равно нечего, больной развлекал себя тем, что внимательно рассматривал свою комнату. Александр лежал в постели, которая состояла из нескольких брошенных друг на друга охапок меха в совершенно незнакомом доме. Трелля никогда не пускали в чужие дома, поэтому он не мог понять даже то, в каком поселке он находиться. Комната, в которой он находился была очень странной и больше напоминала амбар или тюремную камеру, чем чье-то жилище. Маленькое окошко под потолком, грубый деревянный стул, каменные стены, потолок из тяжелых толстых бревен, ведро в углу и очень тяжелая на вид дверь.

Когда скука уже грозилась свести его с ума, со стороны двери послышался какой-то шум. Вскоре дверь с натугой открылась и на пороге появилась Хальдис. В руках она держала большую пивную кружку и огромную тарелку, на которой горой была навалена какая-то снедь. Александр рванулся к кружке и только теперь понял, на сколько он был слаб — сил не хватило даже на то, чтобы приподняться на постели.

— Доброе утро, — прошептал сиплым голосом Александр.

— И тебе того же, — ответила Хальдис и села, все так же держа тарелки в руках. Вид у нее был напряженный, хотя и не такой, какой он был в начале, когда дверь только открылась и он зашевелился в кровати. — Воротился значит… — сказала она непонятную фразу. — На попей.

Она помогла Александру приподнять голову и держала ее, пока он, захлебываясь и обжигаясь, пил из пивной кружки. Там оказалась не вода, и даже не пиво, как он потом подумал. В кружке был крепкий, только что сваренный мясной бульон. Горячий. Приторный. Александр пил, и все не мог напиться. Казалось бульон вливает в него силы и поглощается даже не желудком, а еще раньше — впитываясь прямо щеками и пищеводом. Так ли это было или не так, но допив кружку до конца Александр понял, что он теперь хочет есть. Даже не так. Не есть, а жрать. Желудок выл, требуя пищи, глаза ощупывали окружающее на предмет съедобности. Наконец они натолкнулись на тарелку, на которой горой лежало мясо и руки, откуда только силы взялись, потянулись и взяли первый кусок. Сверху лежали куски вареного, видимо именно из них сделали бульон, а внизу была жаренная печень, причем еще шипящая и пузырящееся горячим жиром и с кипящей, полусвернувшейся кровью внутри. Такого он не ел уже давно — с прошлого года, когда они в Городке, по-первости, питались только охотой. Отдельной горкой на тарелке лежала соль, которую он тоже съел всю, несмотря на то, что запивать больше было нечем. Доев все до конца Александр попытался сказать что-то, но веки вдруг стали неподъемными и его сморил сон. Как вышла Хальдис он уже не видел.

Так продолжалось еще несколько дней, пока, наконец, он не смог доесть до конца принесенную пищу, зато смог в первые немного поговорить. Точнее, спросить. Но Хальдис ничего не ответила на его вопросы, только мотала головой и молчала. Кстати, кроме Хальдис к нему не заходил никто, что его очень сильно удивляло, ведь должен же кто-то был выносить, скажем так, продукты жизнедеятельности. Не дочка же ярла…

В один прекрасный, но неизвестный какой по счету, день Хальдис пришла утром уже не с огромной порцией, а с совершенно обычной. К этому времени у Александра появились силы не спать и скучать от бездеятельности, поэтому когда после еды девушка стала задавать ему вопросы, он с радостью ухватился за возможность поговорить. Первый вопрос Хальдис его ошарашил.

— Как тебя зовут, росс?

Раньше никому не было интересно, как именно его зовут. Зачем? Просто еще один трелль. Трелль тех-то. Росский трелль. Теперь же у него спросили имя, и при этом не назвали рабом. Почему? «Что-то произошло…» — с удивлением и тревогой подумал Александр…

— Александр меня зовут.

— Аск… Алкс… Как еще раз?

— Александр.

— Это ромейское имя. Мне его не выговорить. Можно я буду называть тебя по-нашему: Аскель?

— Конечно, — улыбнулся Александр. Да и кто бы отказался, если тебя об этом с лукавой улыбкой такая красавица? Вопрос звучит как ответ…

— Имя твое не росское. Ты ромей?

— Нет. Росс.

— Хорошо, — замолчала и задумалась о чем-то своем Хальдис. — Расскажи мне, прошу тебя…

— Про что?

— Что произошло?

— Да я сам ничего не знаю.

— Это у тебя спросить надо.

— Да я не помню ничего, совсем.

— Совсем?

— Я помню, что в меня попало копье, а потом в памяти провал… Как отрезало… Что-то случилось? Кто меня спас?…

— Ты действительно ничего не помнишь?

— Нет.

— Хорошо. Слушай, — и спокойным до равнодушия голосом, будто рассказывая о чем-то неважном, например о зимнем дне, Хальдис рассказала…

«Когда подошел Дюри, чтобы добить тебя, несмотря на то, что в тебе торчало копье, ты протянул руки и быстрым движением свернул ему шею. После этого, пока еще никто не опомнился, ты прыгнул вперед, при этом копьё всем древком прошло сквозь тебя и осталось торчать в двери, и с одного удара убил второго. Оставшиеся двое накинулись на тебя. Арнльоту повезло — ты всего лишь сломал ему руку и разбил челюсть, ударом того откинуло подальше. Второму ты прыгнул на грудь и ногами пробил ребра. После этого ты вырвал еще бьющееся сердце из его груди и начал его с утробным ворчанием… Хм… Начал его с утробным ворчанием есть. В это время очнулся Арнльот и, видя это, вскочил на ноги и побежал в сторону длинного дома. Ты отбросил недоеденное сердце и побежал за ним. Догнал его только около дверей. Там ты его убил, разбив ему голову о стену дома и зашел внутрь. По словам отца, там ты устроил гостям кровавую баню. Убив всех, кто не успел удрать, вышел на улицу. Там ты встретил ульфхеднара Бьярнарсонар и в поединке убил и его, сломав ему шею, но и самого сильно покалечили. Я нашла тебя на площади и приказала перевязать. С тех пор прошло пятнадцать дней.»

Сказать что Александр был ошарашен, это ничего не сказать. Даже спасибо за перевязки. Он был просто в шоке, и, конечно же не поверил Хальдис.

— Не верю. Зачем ты меня обманываешь?

— Все это правда, клянусь Одином.

— Да как я мог такое сделать? Я же был при смерти…

— Ты берсерк, — последовал короткий ответ.

— Это все ерунда. Это все сказки… Так не бывает…

— Бывает, — сказала Хальдис и, забрав тарелку и кружку, пошла к выходу. Там она остановилась и бросила через плечо: — Длинный дом до сих пор еще не отмыли, а сначала вообще хотели сжечь и построить новый…Интересно? Можешь посмотреть. Может быть вспомнишь чего. Если же ты все еще не веришь, то посмотри свои раны…

Дверь захлопнулась, а свеженареченный Аскель тупо смотрел в потолок. Потом он вскочил и стал срывать с себя прикипевшие засохшей кровью повязки. Под ними не было никаких ран — только выглядящие свежими шрамы. Шрамов было много — они усеивали теперь все его видимые части тела. Они были разные по виду, и видимо, зависели от того, чем ему нанесли рану — от ударов, от уколов ножом, от порезов лезвиями топора или меча, а на ногах и на левом предплечье вообще — от укусов. От копейного удара тоже, судя на ощупь, остался один шрам. Еще, чему удивился Александр, так это тому, как выглядело его тело. Конечно, рабская жизнь, это не при папе-маме лежать на кровати, и даже не армия, в которой он подрастряс изрядное количество жирка. Теперь же только живот у него от сытого питания выпирал вперед. Остальное тело выглядело как на фотографиях из концлагеря. Тоненькая и без малейшего намека на жировую подкладочку кожа, под кожей, где они были, выдавались мускулы. Где мускулов не наросло или они не были предусмотрены природой — там кожа прилегала сразу же к кости.

«Но как это могло зажить за пятнадцать дней? Вот так? Да даже одна рана от копья свела бы меня в могилу, от воспаления внутри организма. Похоже тело съело само себя, стараясь вылечиться… И вылечилось… Но как? Неужели это действительно правда?» — задумался Александр. Потом ему вспомнилось кое-что из рассказа Хальдис и желудок ударил его по горлу. Он только-только успел вскочить с кровати и добежать до поганого ведра, когда весь его только что съеденный завтрак выскочил наружу.

На следующий день его выпустили из дома. Использую Хальдис как опору Александр вышел на улицу. На улице было тепло и по весеннему солнечно. Много народу суетилось, что-то нося к уже спущенным на воду четырем ладьям. Лед сошел и ладьи стояли у самого берега.

Еще одним доказательством, что то, что сообщила Хальдис было правдой, было изменившееся отношение окружающих. Они как и раньше не глядели на его, но в тоже время совсем не так. Раньше они считали его треллем, пустым местом — а какой смысл смотреть на пустое место? Никто и не смотрел. Теперь же каждый встречный, и не важно, воин или женщина, трелль или старик, старательно и вежливо давали ему пройти и при этом отводили от него взгляды, а в одном из них, который ему случайно удалось перехватить, он увидел страх. Они все страшились… Боялись. Боялись его. Только вечно веселые и любопытные дети издалека сопровождали его в пути, правда при первом же повороте головы бросались в рассыпную, как стайка мелких рыбешек.

Идти оказалось недалеко. Этот дом, как узнавал Александр, принадлежал Ивару Суртсону, ярлу Бьярнарсонар. Халдис подвела его ко двери и сказала.

— Иди.

— Куда?

— Теперь это твой дом.

— А…?

— Их больше нет.

— Почему?

— Ты теперь свободный человек, Аскель, — правильно, не по-детски мудро, распознала истинный вопрос Хальдис. — Ты вступился за дочь ярла и в битве завоевал себе свободу. Два трелля твои. Они будут работать в твоем доме. Это все подарок моего отца тебе. За мою честь и жизнь.

— Я хотел бы поговорить с ним.

— Он тоже этого хочет. Вечером будет наш тинг. Ты теперь свободный житель нашего поселка и можешь, даже должен, на нем присутствовать. На часть вопросов ответы ты найдешь там.

— А на остальные?

— На остальные тебе ответит отец. После тинга…

Вечером состоялся тинг, оказавшийся собранием всех взрослых мужчин поселения. Обычно тинг проходил в длинном доме, но сейчас там все еще прибирались и собраться в нем было невозможно. Поэтому, сегодняшний тинг проходил на берегу, возле огромного костра. Еды и выпивки не было, все были предельно серьезны. Тема для обсуждения этому способствовала. Как выжить. После привычных всем, кроме Александра, молитв и просьб богов о мудрости, начали говорить ярлы.

Речи ярлов началась с вопросов Соти Свейсона, заданных Александру.

— Как зовут тебя, воин?

— Аскель, — ответил Александр, решив назваться тем именем, которым его нарекла Хальдис.

— Пролили ли ты первым руду гостей наших из клана Бьярнарсонар?

— Я защищал Хальдис… — начал оправдания Александр, но ярл Соти перебил его.

— Да или нет?

— Да, — после паузы ответил парень. Сидящие вокруг мужчины недовольно, но тихо, заворчали.

— Итак, боги отвернутся от нас, как от первых проливших руду тех кто доверился нам. Но с другой стороны, для всех не секрет, что это произошло бы это в любом случае. Но закон нарушен. И теперь клан Бьярнарсонар объявит нам кровную месть. Ведь мы не только вырезали их дружину, да еще перед самым летним промыслом, оставив семьи без кормильцев. Мы еще отняли один их драккар, а я убил младшего брата вождя клана. Мы изгнали всех Бьярнарсонар из нашего поселка, разрешив предателям взять только то, что они смогли бы унести на вытянутых руках, и некоторые из вас переехали в новые богатые дома… — над костром пронесся довольный шепоток.

— Но закон все равно нарушен, — продолжил речь уже старший Эгиль Вивильсон. — По сему, мы должны сейчас решить, что сделать с нарушителем закона?

Александр напрягся. Но ничего сделать он не мог, так как был сейчас безоружный и обессиленный плотным ужином, который закатил себе в одиночестве из припасов предыдущих хозяев дома.

— Что мы сделаем с ним? — продолжал в слух рассуждать ярл Эгиль. — Мы можем принести его в жертву Богам, но Боги итак на нашей стороне. Ведь без их помощи мы не могли бы победить врага в два раза нас превосходящего числом. — довольный шепот мужчин, которым нравились и победы, и благословения Богов зашуршал по берегу.

— Мы можем, — озвучил другое предложение Соти, — отдать его клану Бьярнарсонар. Но это не отведет от нас их мести.

— Мы можем изгнать его из нашего поселка, ведь его действия навлекли беду. Но он защищал наших женщин… — желание изгнать тоже никто не высказал.

— Поэтому, я предлагаю ему место на весле на своем драккаре, и дом в нашем поселке, чтобы был он нам добрым соседом и сражался в дружине нашей.

Дружный утвердительный рев был ответом на это предложение. Желание Александра, естественно, никто и не спрашивал — от таких предложений никто еще не отказывался. Не стал таким человеком и все правильно понявший Александр. Он еще не знал, что берсерк в дружине усиливал ее минимум в два раза, а престиж клана поднимал вообще до заоблачных вершин, поэтому его бы никогда, за такую мелочь как посеченный враг, не изгнали или выдали бы.

— Теперь, други. Беда над нами нависла. Мы изгнали клан Бьярнарсонар из своего поселка, загрузив по кромку их ладью. Мы взяли две их ладьи. Теперь, нам не спастись, ибо стоит лишь той ладье доплыть, как поднимется против нас весь клан и кланы их друзей. Поэтому, мы должны дожить до осеннего тинга, и на нем решить наше дело. Но сделать это можно только если мы все лето и осень не будем дома — даже ослепленные злобой Бьярнарсонар не рискнут разорить поселение без дружины, нарушив тем самым волю Богов. Поэтому, нам стоит выйти в викинг[73] в этом году раньше, пока нас не настигла месть. Лед уже сошел. Припасы загружены.

— Дружина наша малая теперь, и нас только-только хватит на то, чтобы вывести в море четыре корабля. А для нападения на богатое добычей место сил не хватит… — в слух подумал Эгиль.

— Мы можем собрать дружину с наших семей… — предложил кто-то

— После случившегося с нами не пойдет никто, но можно попробовать… — задумчиво произнес Соти.

— А еще можно…

Тинг продолжался еще долго. На нем высказал свое предложение почти каждый из викингов, но Александр быстро потерял нить беседы. Назывались имена, фамилии, рода — во всем этом он не понимал ничего и запутался. Хотя у него самого тое было предложение, но он решил высказать его с глазу на глаз Соти.

Закончилось собрание всеобщим пиром, на котором пиво лилось рекой а бараньи туши запекали прямо на тинговском костре. Появились жены и девушки, но Александр ушел с пира вслед за Соти. Молча они поднялись в комнату к ярлу, сели за стол. Соти достал вина и налили его в дорогие здесь бронзовые кубки.

— Ну? — спросил он. — Что хотел?

— Благодарю за подарки… — начал Александр

— Ерунда. Эти дома все равно ничего мне не стоили, а ты спас мою единственную дочь. И убил многих врагов… Пойдешь в викинг? — спросил в свою очередь Соти.

— Но у меня ничего нет, даже оружия — растерялся Александр.

Ярл недоуменно посмотрел на него, и неожиданно расхохотался. Смех душил его минут пять, и пока он, вздрагивающими руками не плеснул себе вина и не выпил, успокоиться не мог.

— Правду сказывала мне дочь, что ты несмотря на годы сущий младенец. Ты, Аскель, побогаче всех в поселке, кроме меня и Эгиля будешь. Твоя доля в добыче — это оружие и брони убитых тобой воинов Бьярнарсонар. А еще, по количеству убитых, две трети одного из драккаров принадлежит тебе. И я хотел бы эту долю у тебя выкупить.

— Хм… — удивился Александр. — И не думал даже…

— Так пойдешь? Ты и твой драккар, это весомый довесок к нашей дружине… Тем более, что если останешься, то Бьярнарсонар тебя найдут и убьют, а корабль возьмут себе.

— Так я же вроде берсерк.

— Берсерки, глупень, тоже смертны. Тебе повезло, что ты сражался в длинном доме, где стену из щитов не выставить, да и не размахнуться толком. А в поле чистом, тебя бы, несмышленыша, быстро на копья бы приняли за стеной спрятавшись… В крайнем случае Бьярнарсонар положат пол дружины, но тебе отомстят.

— Кстати на счет дружины. Я вот что предложить хочу…

Соти выслушал его предложение молча, потом задал несколько вопросов. Подумал. Потом сказал.

— Тебя извинят только то, что ты не знаешь наших обычаев. Такие предложения обязаны решаться всем тингом, именно для этого он и служит.

— Ну я боялся глупость сморозить…

— А это уже твое дело. Глупость коли — все посмеются вместе над тобой, а коли умное — то будь уверен в себе. Ладно… Завтра ты предложишь это всем воинами… Если согласятся, то ты будешь первый из них набирать себе в дружину, и сам ее оружать. А сейчас все. Иди домой. И не задерживайся по дороге нигде, — со странно интонацией закончил ярл.

Александр быстро пошел домой. При всем богатстве дома, который ему подарили, стоял он несколько на отшибе, так что те истории, в которых берсерков селили подальше от нормальных людей, оказались правдивы. В доме никого не было, но на столе был собран поздний ужин — видимо трелли все еще боялись показываться своему хозяину на глаза. Он быстро перекусил и отправился наверх, где в роскошной по местным меркам комнате была застелена его широкая постель. Когда он разделся, лег и уже начал засыпать, дверь в спальню тихонько открылась и на пороге появилась тонкая девичья фигурка.

— Что ты здесь делаешь? Сейчас? — с удивлением спросил Александр.

Хальдис приложила свой тонкий пальчик к его губам и чуть отошла назад. Легкое платье соскользнуло с ее тела и лунный свет, врывавшийся в открытое окно, ласково и шаловливо обнял ее дрожащее девичье тело. Потом медленными короткими шажками она приблизилась к лежащему Александру и скользнула ему под одеяло…

На следующее утро Александр проснулся в превосходном расположении духа. У стены, рядом с ним, трогательно закутавшись своим голым телом в меховую шкуру, лежала его женщина. И хотя пришла она к нему еще девушкой, но ее огню и страсти позавидовала бы любая гетера. Сейчас, после бурной и приятной ночи она крепко спала, и Александр не мог на нее налюбоваться. Но дело не ждало. Тихонько взяв свою одежду он спустился вниз, где уже, не боясь разбудить ее, он и оделся. День предстоял тяжелый.

— Воины. Выслушайте, что хочет сказать вам Аскель, — обратил всеобщее внимание Соти. Запинаясь от волнения и путаясь в некоторых словах Александр высказал свое предложение.

— Вы знаете, что нам тяжело. Дружина наша мала, а корабли богаты. Мы лакомая добыча для любого. Нам нужны еще воины, но мало кто пойдет за нами, даже из наших семей. Мы нарушили завет Богов.

— К чему это? — спросили его.

— К тому, что недалеко есть поселения клана Йофрид…

— И что? Они же даны!

— У них нет воинов!

— У них нет ладей!

— Они нарушили заветы Богов! — посыпались со всех сторон возгласы.

— Так. У нас с данами мир. Это раз. У них нет воинов, зато у них много молодых мужчин, которые могут стать ими, это два. Ладьи есть у нас, это три. А заветы богов нарушили и мы, это четыре, — коротко ответил на все вопросы Александр. Ответы он приготовил заранее, зная, что отпираться придется. — А теперь добрые вести. Даже одним своим видом, на четырех ладьях с дружиной мы сможем собрать крупную добычу. Испуганные купцы, отдадут ее сами, спасая свои жизни.

Окружающие его хирдманы затихли. Слово большая добыча нашло мгновенный отклик в их алчущих сердцах.

— Коли мы нанимаем их, как в ледунг,[74] то и долю в добыче им можно положить малую, — продолжил правильно играть на их жадности Александр. — Они и на нее будут согласны…

Хирдманы одобрительно заворчали.

— И самое главное — на каждого из наших воинов получиться по двое, а то и трое молодших, и каждый из нас сможет сказать что лично научил троих данских хирдманов топору. А каждый из них будет славить на пиру именно вас, как первых своих учителей. И когда предстанут они перед Одином, спросит он, кто научил их песни битвы, то чье имя они назовут?

Согласный рев был ему ответом. Стоящий позади Соти только весело, но уже с некой ноткой задумчивости, хмыкнул и прошептал себе под нос «И кто тут боялся осмеяния?… За тобой, парень надо приглядеть, чтобы твой язык, которым говорил сейчас сам Локи, не завел тебя куда не надо…»

— Коли сможет он набрать себе дружину, то станет он форингом[75] — громко добавил от себя Соти.

— Ну так как? Идем к Йофридам?

Дружный рев стал ему ответом.

В драккары уже давно были загружены припасы и в этот же день корабли ушли в море. Осторожно пройдя фиордами, они через два дня достигли деревни клана Йофрид.

Так как это был его первый поход, Аскель, он начал себя заставлять привыкать к новому имени, внимательно наблюдал за каждым действием моряков. Ему было интересно знать и уметь все — ведь на своем драккаре, а Соти в честь доли в будущей добычи продал ему свою третью долю, Александр не мог сделать ничего — ни поставить парус, ни правильно, равномерно и синхронно со всеми грести, ни распознать погоду, ни даже правильно поблагодарить Морских Богов за добрую дорогу. А ведь, по идее, он должен был быть первым среди равным, местным князем. А он не знал ни-че-го. Поэтому он усиленно учился, слушая и делая то, что ему говорили и показывали викинги.

Кстати, слово викинг означало не только воина-северянина, но и еще название самого похода. Между прочим оказалось, что в разговорном языке назвать воина викингом это далеко не польстить ему, как думал раньше Александр. Это все равно, что назвать воина грабителем и «безпредельщиком», используя бандитский жаргон. В сагах викингами называли людей, занятых грабежом и пиратством, необузданных и кровожадных, не признающими никаких правил. Дружина называла себя хирдманами, вестфалдингами, виквеярами.[76] А вот Йофриды оказывались таким образом типичными викингами.

Первое селение, которое они посетили, располагалось на небольшом острове в конце короткого фиорда. Спустив парус и подняв на мачту щит, повернутый тыльной стороной наружу, на веслах они подошли к берегу. К этому времени на берег высыпали все мужчины селения, которые собирались оборонять от пришельцев свои дома. Но во что они были одеты?! По сравнению с их одеждой, одежда даже самого бедного хирдмана, ставшего родным Александру клана, казалась королевской мантией. Более того, даже рабская одежда, которую он носил раньше, имела лучшую выделку. Судя по вони, которую несло с берега на корабли, местные жители уже давно не видели благородного огня, который питается древесиной, а топили последние несколько лет дома только овечьим пометом.

Особо следует описать доспехи и оружие здешних жителей. Никаких кольчуг и мечей, шлемов и щитов у них не водилось. Вместо этого они были одеты в подобие деревянных(!) пластинчатых доспехов, причем сделанных, судя по всему, из остатков обшивки их судов. В руках они сжимали копья, наконечники которых были каменные, костяные или, у самых богатых, металлическими, сделанными из пришедшего в негодность домашнего инвентаря. Ведь для того чтобы что-то перековать тоже нужны дрова, а еще лучше хороший древесный уголь. Некоторые сжимали в руках пращи с уже уложенными в них камнями. Чуть дальше, за стеной этих дикарей, по иному никак их назвать было нельзя, толпились тощие женщины и совсем худые маленькие дети. Все окружающее производило впечатление не просто бедности — самой настоящей нищеты. И самое главное: на берегу вообще, демонстративно даже как-то, не было шеста для подвешивания щита, что говорило о том, что у этого поселка дружина не только не ушла в поход, а что она вообще не существует.

«Надо же, а я думал мы живем бедно в своем поселке» — отстранено подумал парень.

Александр неторопливо сошел на берег, тихонько позвякивая богато украшенной кольчугой. На поясе у него весел длинный нож и меч в дорогих ножнах. Одежду он выбрал из самых дорогих тканей, поэтому вид имел, на свой собственный взгляд, весьма ппугаистый. Но его задачей было поразить своим богатством местных жителей, и с этим его наряд вполне справился. По толпе пробежался восхищенный шепоток, однако по жесту стоящего впереди воина он сразу же смолк.

— Зачем ты пришел, нурман? У нас нечего брать, — холодно, даже не поприветствовав его, начал местный вождь.

— Да пошлют вам Боги счастья и процветания, люди, — обычное приветствие и пожелание счастья походило в данном случае на грубую насмешку.

— Да пошлют и тебе, не знаю твоего имени, воин — ответил, вспомнив о приличиях, воин клана Йофрид.

— Меня зовут Аскель Хельгисонар, а тебя?

— Гудред.

— Ты ярл этой деревни, Гудред?

— Да.

— Собери всех на тинг. У меня к вам есть предложение.

— И так все здесь, говори.

Александр сделал жест рукой и с его драккара в воду спрыгнуло несколько воинов, каждый из которых нес на себе по паре крупных круглых свертков. Подойдя к Александру они бросили металлически звякнувшие свертки ему под ноги и встали позади.

— Взывали ли к Одину, воины? Так он услышал ваши слова. Мне нужны бойцы в мою дружину…

— А как так получилось, что у тебе не стало дружины? — спросил не торопящийся броситься в ловушку Гудред.

— А у меня ее и не было.

— Тогда зачем она тебе нужна?

— По воле богов так вышло, что я взял богатую добычу…

— На сколько богатую? Даже с учетом того, что мы бедны, мы не собираемся идти умирать за мельчайшую долю. А если поделить на всех нас твою добычу, то не хватит даже купить возок дров… Так какую же ты добычу взял? Одну гривну? Две? — насмехался Гудред.

Александр весело рассмеялся.

— Ты мне нравишься воин, быть тебе у меня десятником, — среагировал совсем неожиданным образом на завуалированное оскорбление Аскель. — Например, в часть добычи я получил вот этот корабль, — и указал рукой на свой драккар.

По толпе пробежал недоверчивый шепоток. Гудред даже поперхнулся своими следующими, явно тоже не очень восхваляющими пришлого ярла, словами.

— Еще, в счет моей добычи, я получил несколько десятков таких вот наборов. — Александр наклонился и развязал первый попавшийся под ругу сверток.

В набор толстой кожаной одежды, с нашитыми на нее металлическими пластинами и кусочками кольчуги, завернут небольшой щит и отличный боевой топор. Все это после боя было отмыто и начищено трелями, еще тогда, пока Александр валялся в беспамятстве, и теперь на весеннем солнце все это весело блестело, привлекая и уже больше не отпуская от себя мужских взглядов. По строю пронесся стони и единогласное шумное сглатывание слюны. Показанное просто повергло в ступор всех Йофридов. Топор, казалось, так и просился в руки, доспех так хотел оказаться на воине…

— И сколько у тебя таких? — через некоторое время пересилил себя Гудред.

— Те воины, которые пойдут за мной, получат доспехи сразу же. Прямо тут. — не ответил на вопрос Александр.

По строю прошел еще один шорох. Казалось его издала одна и та же мысль, общая у всех воинов клана Йофрид, которые никогда не ощущали на плечах своих тяжесть доспеха, а в руках уже давно не держали настоящего оружия: «Это может быть мое!». Александр понял, что победил. Теперь оставалось только дожать ярла, ведь без его согласия не один воин не сделает и шага. Дисциплина и подчинение младших старшим тут было строжайшим — иначе не выжить. Зато всегда, если не в походе, можно было вызвать вождя на поединок и оспорить его право…

— И какую долю ты определишь нам?

— Конечно, самую малую. Скажем, по пол доли каждому, — вокруг заворчали. — Но не следует забывать, что эти доспехи и оружие будут вашими не в счет доли. И прямо сейчас.

— Это уже другой разговор… — прошелестело в толпе.

— Я возьму самых лучших воинов, но они все равно никто по сравнению с любым другим моим воином, не говоря уже обо мне. Поэтому и доля такая малая.

— А почему не считая тебя? И ты так не ответил, откуда у тебя такая добыча?

— Я взял ее на меч. Сам. Лично.

— То есть ты хочешь сказать, что ты своими собственными руками убил почти полсотни воинов? Дружину целого корабля?

— Да.

— Да кто ты такой? Ты Бог? Или великий воин?

— Нет. Я берсерк.

Как ему потом уже объяснил Соти, этими словами он чуть было не испортил все дело. Дело в том, что берсерки и ульфхеднары никогда не становились вождями и ярлами, конунгами и секонунгами. Они слишком необузданны, слишком полагаются на свою звериную ипостась, поэтому никогда не достигают вершин в планировании и командовании. За одним единственным исключением, когда этот оборотень прирожденный. Отличие прирожденных, очень редких, от обычных в том, что прирожденному не надо ничего пить, грызть или резать себя, чтобы получить звериную силу тотема, в том, что они могут лучше себя контролировать. Остальные же, кто хочет стать таким, пьют настойки из грибов, режут себя медвежьими когтями или волчьими клыками чтобы войти в ярость, как тот ульфхеднар, которого победил Александр. Но за дар звериной силы боги отбирают часть разума, поэтому и селят таких воинов но отшибе, а при первом же убийстве своего вообще изгоняют из поселка. И несмотря на страх, который они внушают, обычные воины их слегка презирают.

— И где же твоя медвежья фляжка? — вот как раз именно так, чуть презрительно, спросил Гудред.

К счастью, сам того не зная, Александр ответил правильно, дав понять Йофриду, что он имеет как раз данный от рождения, а не приобретенный дар. Хотя на самом деле все было как раз наоборот.

— А зачем она мне? Я и без нее, хм… оборачиваюсь.

Это сняло последние вопросы, и вскоре отряд пополнился тридцатью воинами, которые принесли клятву верности на один год Аскелю Хельгисонару.

Во втором поселке тоже все прошло легко. Некоторые неприятности возникли в третьем. Этот поселок был в прошлом главным в клане Йофрид, жили там люди несколько побогаче других, поэтому и переговоры шли сложнее. В итоге оттуда нанялась целая дружина, которая подчинялась только своему ярлу. Он не захотел идти в подчинение к Александру и ее забрал себе Соти. В итоге в викинг отправились две сотни воинов на четырех драккарах — немалая сила для этих пустынных берегов. Из этих двухсот лично Аскелю подчинялись пятьдесят пять, из которых опытными воинами были только трое — небольшой подарок от Соти.

За дополнительными припасами им ненадолго пришлось вернуться домой. За эти два дня Александр не заснул ни разу. Днем была непрерывная нервотрепка по загрузке в драккар предметов первой необходимости: запасного оружия, воды, стрел, пищи… А по ночам, перед долгой разлукой, ему не минуты отдыха не давала Хальдис, которая по настоятельным советам ее отца, стала Александру женой.

По дороге они зашли в соседний поселок, в котором жил Вторуша. Александр и Соти, на перегонки, хотели его выкупить у хозяев, дать ему свободу и взять, если захочет, с собой в поход. Соти в благодарность за то, что именно Вторуша предупредил ушедших из поселка воинов и посоветовал им вернуться, а Аскель — потому что сильно с ним сдружился за все это время. Но их обоих постигла неудача. Вторуша исчез. Как рассказали им местные жители, как только сошел лед он отправился один на рыбалку и сгинул. Сколько его не искали, не нашли ничего, кроме изломанного остова лодки на одной из отдаленных пустынных скал.

И Соти, и Александр, как это не парадоксально, горевали не долго. С последней встречи произошло много чего — из раба он превратился в женатого на прекрасной девушке предводителя дружины. А что до Вторуши — что ж, все в руках Богов. Тем более впереди их ждал очередной, а для Аскеля первый в жизни, викинг, а это приключения, битвы и добыча. Добыча!..

Глава 28

Почти три недели, а точнее восемнадцать дней, потребовалось четырем драккарам с неопытной командой, чтобы доплыть до северного побережья Вольных Баронств. Каждую минуту пути опытные хирдманы учили новобранцев из клана Йофрид и Аскеля всему тому, что должен знать северный мореплаватель: как определять свой путь по звездам и как приносить жертву богам ради попутного ветра, как правильно ставить парус и как быстро убрать мачту, чтобы незамеченными подойти к добыче, как грести и не уставать, и как сбросить усталость, как определить идущий шторм и когда можно спокойно доставать весла без надежды на ветер. Даже как рыбу ловить, обеспечивая себя пищей в пути без расхода припасов. И всю эту науку приходилось мотать на ус, отчего голова пухла, причем даже у Йофридов, так что же тогда говорить про Аскеля?

Корабли и экипажи на них были распределены следующим образом. Одним и тех драккаром, на котором приплыли Бьярнарсонар, и который остался в поселке как добыча, владел Аскель. На нем было всего пятеро опытных хирдманов Хельгисонар, остальные — присягнувшие Александру Йофриды. Тот драккар, который и раньше был в поселке, но тоже принадлежал Бьярнарсонар вела в битву дружина Йофридов под командованием их собственного ярла — Раннвейга Ингуннсона. Так как он в своей гордыне отказался по началу от наставников, эта ладья служила поводом для насмешек всех остальных хирдманов — то парус они поставят так, что чуть не перевернуться, то при гребле весла друг о друга поломают, то на мель сядут… Конечно, после того как однажды его драккар чуть не протаранил впереди идущий, ему пришлось взять на борт мастеров, но гонору от этого у ярла не убавилось. Остальные две ладьи принадлежали Хельгисонар и Сигвардсонар и на них шли опытные, хотя и поредевшие, дружины этих кланов. Правда и Соти, и Эгиль тщательно выбрали из всех Йофридов несколько самых лучших на их взгляд хирдманов и разбавили ими свои дружины, так что в опытности почти потерь у них не было, да и обучение новичков шло быстрее.

Поход обещал быть очень удачным, за что при первой же возможности, а именно на первой же стоянке, поблагодарили богов. Еще не дойдя до берега, на котором и ожидалось взять главную добычу, на пути маленькой эскадры попалась одинокая новогородская ладья, идущая курсом на закат. Несмотря на демонстративное неравенство сил сдаться она отказалась, хоть, по честному говоря, ей этого никто и не предлагал. Соти решил на этой добыче устроить тренировку своих новых экипажей.

Сначала была погоня, в которой ладья пыталась оторваться от преследователей и затеряться в ночной темноте. Но это у нее не вышло. Окрыленные возможностью первой крови новички из Йофридов гребли так, что весла сгибались и трещали. Более опытные хирдманы старались не расходовать свои силы: «До вечера еще далеко, расстояние между нами и добычей сокращается с такой скоростью, что погоня кончится до темноты, так зачем же спешить? Пусть лучше убегающие на веслах устанут и в добыче страх неизбежности сделает свое дело. И сил будет меньше, и бой легче…». Но ничего этого новички не хотели слышать, поэтому напали на ладью первыми Йофриды Раннвейга, драккар Аскеля был на подходе, а остальные, опытные, еще только подплывали.

Подхлестывало Йофридов еще то, что согласно морскому закону добыча, взятая в море, делилась не поровну или в соответствии заранее определенным долям, а следующим образом. Если кораблей в викинге было больше одного, то три пятых добычи, взятой на захваченном судне, принадлежало удачливому экипажу. Оставшиеся две пятых согласно положенным в начале похода долям делилось на всех остальных корабли. Право на три пятых имел тот экипаж, чей драккар первым ударит о борт добычи. Вот и спешили они. И доспешились.

Им не следовало забывать то, что новогородцы сами считались еще теми пиратами, и торговый поход у них, в отличие от северян, даже по названию совершенно не отличался от боевого. Стрелы новогородцев начали выбивать воинов Йофридов из стены щитов, оставляя за собой зияющие прорехи, еще задолго до того, как драккар подошел на расстояние выстрела из короткого лука, которым были вооружены викинги. Спасло от полного поражения Йофридов только то, что таких хороших луков и стрельцов у новогородцев оказалось только двое, но даже они нанесли огромный ущерб. Добыча оказалась зубастой. Конечно порыва викингов еще хватило на абордаж, но выиграть они его не уже смогли. Подошедший сзади слева драккар ударился носом о корму ладьи, запечатлев таким образом свое право на большой кусок, но этим дело и кончилось. Стройна стена новогородских щитов и бьющие в упор из-за нее мощные степные, как потом оказалось, луки быстро закончили абордаж. Спасло от смерти Йофридов только то, что наконец-то понявший всю глубину своей ошибки Раннвейг выбежал из битвы и резким движением рулевого весла изменил направление движения своего идущего по инерции драккара, иначе на абордаж бы взяли уже их.

Единственным положительным моментом этой атаки стало то, что вынужденные сбить стену щитов новогородцы бросили весла, поэтому скорость ладьи упала, что позволило неторопливым Соти и Эгилю приблизиться.

Драккар Раннвейга отвалил от ладьи, чем признал свое поражение и следующее нападение предпринял Аскель. Причем сделал он это даже не столько по своему желанию, сколько по желанию своей дружины, которая голодными глазами смотрела на него. Выбора не было, если он хотел и дальше ею командовать.

— Пятый десяток, на задние весла! — начал раздавать приказы Аскель, на примере предыдущей атаки кое-что поняв.

Пятый десяток, в который входили самые неопытные и слабые бойцы послушно начал подменять остальных на веслах.

— Передние весла убрать. Второй десяток — луки. — В этот десяток входили его самые лучшие стрелки, точнее те, кто себя считал таковыми. — Стрелять навесом по второму ряду. Ваша цель заставить сдохнуть, или хотя бы заткнуться, стрельцов.

— Четвертый и третий десяток, взять щиты и сбить строй. Ваша задача прикрывать мечников и стрелков. Третий десяток — стрельцы, второй — мечники. Первый десяток, приготовиться к броску, когда драккар будет рядом.

Конечно, новобранцы есть новобранцы. На палубе возникла суматоха, кто-то схватил не то, что следует, побежал не туда, куда надо и в итого чуть все не провалилось. Повезло. Просто новогородцы были заняты добиванием первого драккара и слишком поздно обратили внимание на второй. Когда первые стрелы посыпались на дружину Аскеля, ударили они не в беззащитные тела, а в подставленные щиты. Только одному воину из дружины Александра не повезло — попавшая в неудачно появившуюся на мгновение в стене щитов щель она насквозь пробила ему горло. Правда, сразу в след за этим из-за стены новгородских щитов раздался крик и стрелы стали прилетать с вдвое меньшей частотой.

При попытке перебраться на ладью ушкуйников отряд потерял еще одного человека. Воин, Александр даже не смог потом вспомнить его имени, зато смог вспомнить его бзик. Этот хирдман был любителем тяжелых доспехов и сколько ему не говорили он так и ходил в своей тяжелой кольчуге, которая ему досталась в «подъемном» наборе. При перепрыгивании с одного борта на другой он напоролся на неудачно выставленное копье. С одной стороны он оказался прав. Копье всего лишь чиркнуло по его кольчуге, удар пришелся вскользь, и не пробило ее, парень даже царапины не получил. Но с другой стороны, это самое копье его просто столкнуло в водяной промежуток между кораблями. Он провалился и сгинул там в мгновение ока — тяжелая железная кольчуга в миг утянула его на дно, только пузыри пошли по воде.

С горем пополам россов удалось оттеснить с кормы, но дальше — никак. Там во всю ширину лодки они выставили крепкую стену щитов, из-за которых бил оставшийся лучник. Пробить такую стену было невозможно, а две попытки напасть заставили викингов откатиться с потерями, оставив на дне ладьи двух убитых, а обратно на драккар ушло несколько раненных. Половина новогородцев была вооружена копьями, которые держали на удалении одетых в легкие кожаные доспехи викингов (больше дураков одеть тяжелую броню, кроме утопшего не нашлось), а вторая половина — мечами. Среди викингов меча не было ни у кого — топоры только. Задумавшись как проломить эту оборону, Аскель отвлекся от битвы и был за это наказан.

Лучник противника уже давно вычислил командира викингов и ждал только удобного момента. Наконец такой момент настал. Что спасло Аскеля — неизвестно. То ли волна пробежала, то ли порыв ветра, но Александр потерял равновесие, и чтобы восстановить его чуть-чуть повернулся телом и приподнял выше щит. Стрела, вместо того чтобы воткнуться в горло, расщепила верхний край щита и прочертила кровавую полосу по лбу командира викингов. Кровь сразу же залила ему глаза, скатилась по щекам, язык машинально слизнул ее с губ…

В себя Александр пришел в холодной забортной воде. Вокруг него квадратом стояли четыре корабля с которого за ним, смеясь и делая ставки, наблюдали все хирдманы. В руках у некоторых он увидел копья, повернутые тупым концом к воде. Чуть вдалеке плавал драккар Раннвейга, с которого хирдманы собирали из воды своих раненных и убитых. Отфыркиваясь Александр поплыл к своему драккару, и попытался ухватиться за высокий борт или за лежащее в воде весло, но его со смехом оттолкнул обратно в воду один из его хирдманов.

— Охолонь еще, берсерк!

Вынырнув, и, чувствуя как намокшая кожаная одежда тянет его вниз, с известной долей испуга Александр закричал:

— Какого х…! Что вы, му… делаете. — потом, опомнившись, он приблизительно повторил эту же фразу на местном языке. — Эй вы! Отрыжка Гарма![77] Что вы делаете?! А ну вытащите меня! Быстро!

— Эй! Он обернулся! Я выиграл!

— Давай монеты!

— Расплачусь когда долю получу…

— Я тоже ставил на это время! — раздалось со всех сторон крики.

— Ой! Прости ярл, — извинился только что спихнувший его в воду воин и протянул ему навстречу тупой кончик копья.

Сопровождаемый азартной перебранкой, Александр ухватился за него и воин сильным рывком буквально выдернул его из воды. Тут же к нему подбежала пара десятников, которые стали споро срывать с него сырую одежду, растирать кожу куском полотна и пихать в рот кружку с горячим питьем. Только сделав первый глоток Александр понял что замерз, его начало трясти от холода. Завернувшись в теплый шерстяной плащ Александр перебрался на новогородскую ладью, где совместно с тремя другими ярлами выслушал результаты нападения.

Груз оказался не дешевый, но и не особо дорогой. Вся ладья, даже балластные камни были выброшены, была по самые борта загружена цепями различной длины и толщины — одни не удержали бы и волчонка, другие годились на то, чтобы использовать их в подъемном мосту замка средней величины. Также, в число трофеев вошла пара отличных луков — один словенский, один киевский, несколько простеньких мечей, пара доспехов побогаче, лежавших в сундуках, несколько метров кольчужной ткани, а так же казна купца. Тех новогородцев, что не погибли в бою, быстро из милосердия добили и выбросили за борт.

Оплачены все эти трофеи были довольно высокой ценой. Дружина Александра потеряла пятерых убитыми и семерых ранеными, правда легко — и то только потому, что Аскель оборотнем разметал оборонительные порядки новогородцев. Отряд Раннвейга вообще потерял убитыми и ранеными половину своего состава. Раненых, конечно, было больше, но не намного.

Соти и Эгиль были очень недовольны результатами. Потерять почти один к одному с обороняющимися, это очень печальный результат. Проклиная в голос жадных россов, которые не захотели миром отдать свое добро, ярлы приняли решение высадиться где-нибудь и обучить дружины нормальному владению щитом и топором, а то попадется в следующий раз две ладьи, и все…

Решение было принято, подходящая деревенька в глухом заливчике была найдена быстро. Викинги быстро высадились на берег и небольшая деревенька в семь домов была быстро захвачена. В этой деревеньке Йофридам и Аскелю предстояло пройти курс молодого бойца по-викинговски. Хирдманы старших дружин с жаром принялись натаскивать новых бойцов. Аскелем занимались Эгиль и Соти лично.

— Ну куда ты поднял щит так высоко? Ноги уже решил Одину пожертвовать? — легонько, легонько по его меркам, а Александр скривился от боли, Соти ударил обухом топора по левой ноге парня. — Это чай тебе не дочку мою по ночам мять. Ну-ка, покажи какой ты воин?…

Александр, опускал щит на нужную высоту и бросался в атаку, стремясь уколоть своего тестя острым верхним краем топора.

— …Ну куда ты так лезешь, — с усталостью от тупости своего ученика Соти легонько толкает ребром щита топор, да так, что Александр буквально проваливается вперед. — У тебя не стулица[78] в руках, а топор. А топором надо действовать так.

Соти чуть проворачивает в ладони топорище, чуть изгибает руку и топор со всей силы обухом врезается в центр щита. Там, за тонкой прослойкой дерева находится левая рука, которая держит щит. Эта самая рука Александра от такого удара немеет и повисает неживой, щит валится на землю, делая его совсем беззащитной. Топор Соти описывает кривую и плашмя ударяет по левому плечу, сбивая парня с ног.

И так весь день, пока в руках хватает силы поднять топор и щит. Топор и щит вообще попались необычные. Волшебные. Утром их берешь — они вообще ничего не весят для быстро наливающихся силой мускулов, зато с каждым ударом, с каждым взмахом они наливаются становятся все тяжелее и тяжелее. На восходе они, как будто, сделаны из бамбука, зато к закату, похоже, из обедненного урана.

По вечерам, когда Александр валился с ног, и уже никакие пинки Соти или Эгиля не могли поднять его в вертикальное положение, ярлы собирались у костра и начинались другие уроки. Ему рассказывали о племенах и народах, которые проживали на берегах Сурового Моря, про богов, которым они поклонялись, про богов воинов Одина и Перуна, учили делить добычу и судить наветы, учили всему, что должен с рождения знать ярл. А на следующий день опять…

— …Ну-ка, покажи как ты усвоил урок того дня?

И Александр со всей силы бьет обухом топора по щиту Эгиля, желая хоть один раз одержать победу. Но Эгиль чуть доворачивает щит, топор падает на него не перпендикулярно, а вскользь, край щита под этим ударом еще прогибается и со всей силой своего замаха, увлекаемый массой топора молодой воин проваливается вперед. Даже не успевая понять, что случилось он получает увесистый подзатыльник от Эгиля, от которого Александр кубарем катиться по земле.

— А если бы я рукой а топором? — задает он риторический вопрос. — а ну давай еще раз…

А вечером опять рассказы. Но уже иногда они перемежаются вопросами «А сколько долей будет стоить тюк тканей?», «А сколько в новогородской гривне римских медных монет? А серебряных? А золотых?», «А как измерить поле, если оно неровное?», «Что жертвовать Одину?», «Как приманивать ветер?», «Как побрататься с другом? А как оскорбить врага, чтобы он потерял всякий разум? А как самому не потерять разум, коли тебя так оскорбили?»…

Одним таким вечером, в перерывах между вопросами, он замечает замерзающего хирдмана, слоняющегося по берегу и с печалью наблюдавшего за

— Иди к своему костру!

— Не могу, форинг.

— Не может он, Аскель. Оставь его. — мельком поглядел на воина Соти.

— Почему? — Удивился парень.

— Гейс на нем, «не подходить к своему костру пятым».

— Гейс?

И опять куча новой информации. Как выпросить у богов удачу или силу для важного дела? Как, если нельзя выпросить, купить ее? Как не гневить богов уж слишком легкими победами? И как с помощью, к примеру, гейса решить эти проблемы. «Богов тоже, получается, не устраивают халявщики. Их интересуют герои и великие воины, которые совершают невозможное.» — про себя после этих объяснений подумал Александр. «Получается, здесь на каждый плюс накладывается минус, за каждое даденное что-то отбирается. Для равновесия. И если ты не хочешь, чтобы этот минус выбрала судьба, а уж она выберет наиболее неприятный, выбери его себе сам. «Не пить десятой кружки пива», «не есть вепрево колено», «не спать ногами на восход», «не влезать в закрытое окно» — вот какие странности не следует делать. Вроде просто, но нарушивший гейс обязательно вскоре умирал… Странные воззрения. Но не лишены некой логичности. Себе что ли выбрать тоже какой гейс? Ладно, это все потом…»

Мысль о том, сколько и каких гейсов ему требуется за способности берсерка, за мгновенное повышение в статусе от треля до предводителя своей дружины, за красавицу жену, почему-то не пришла ему в голову.

В середине месяца часть времени уделялась уже не личным тренировкам, а тому, чтобы научиться управлять дружиной. Соти и его десяток аккуратно перестраивались, создавая различные формации, а Александр должен был безошибочно подобрать ответное построение и заставать свою дружину это построение реализовать.

А вечером опять вопрос — ответ, вопрос — ответ…

Оставалось только радоваться, что флотоводство ему преподали только в теории, а то бы пришлось, к гадалке не ходи, изрядно погрести и по ходить на абордажи.

К концу месяца Александр устал и физически и морально. Но усталость эта была очень полезной для него. К концу месяца он умел очень много из того, что раньше даже не мог представить, а еще больше знал. Плечи его немного раздались, на руках и ногах появились длинные каменные мышцы, а в голосе — командные нотки.

Появились у него и друзья. И не друзья.

Он очень сдружился, насколько это могло быть между ярлом и его наемником, с Гудредом. Кстати, именно Гудреду он был обязан тем купанием в холодной морской воде, которое последовало за его оборотом. Когда он попросил объясниться, тот рассказал следующее.

— Дело в том, что ярл нашей деревни был не столько воином, сколько ведуном. Это у нас в роду, старший сын всегда наделен богами. И многое отец начал рассказывать мне еще в детстве. Жизнь коротка, а накопленных родом знаний много. И учиться этому нужно с детства. К сожалению он не все мне передал, но кое что я запомнил. В частности, когда я в детстве хотел стать оборотцем, он мне и поведал про вас.

— И что же он поведел? Про нас? — слегка равнодушно спросил Александр. В его голову сегодня запихнули уже столько информации, что он не собирался обращать внимание на очередные сказки.

— Как рассказывал мне отец есть оборотни прирожденные, а есть — обычные. Обычные это те, кто для оборота пользуется настоями да взварами, а прирожденные — те у кого это в крови. Прирожденные оборотни сильнее обычных и могут себя немного контролировать в ярости, но их гораздо меньше — ведь даже наличия у тебя в роду оборотца не делает тебя им, а всего лишь дает возможность этого. И то — в роду обычно они рождаются через три поколения. Зато любой оборотень практически нечувствителен в боевом угаре ко всем ранам и заживают они на нем сразу же. Но только у прирожденных это свойство присутствует и вне боя, а у обычных — только в бою. Так мне рассказывал отец, когда я у него спросил…

— Ага, — зевнул Александр засыпая, — и про Одина и Локи мне легенду рассказывали…

Над костром повисло молчание. Александр уже практически заснул, когда Гудред продолжил.

— А еще отец говорил мне, что есть третий вид оборотцев, даренный.

— А это кто та-ааауууу- кие, — сквозь зевок спросил Аскель.

— Это самые редкие оборотни. Это те, кому их сила досталась в дар не от предков, а напрямую от Сил. От Богов, от прародителей…

— А это кто такие?… Слушай — давай завтра а? Я спать уже хочу, хоть убей. Соти меня сегодня вымотал, — ответил ярл, подымясь из песка, продавленного для мягкости в форме человеческого тела, и, отбрасывая качающиеся тени от бившихся в костре языков пламени, пошел к своей лежанке.

— Как хочешь. Завтра так завтра. А вообще, — уже в спину рассказывал Гудред, — прародители — это те боги, младшие боги, которым не молятся в храмах. По другим сказаниям — это те животные, из которых Боги сделали рода людские. Обычно к ним обращаются охотники или в родах, которые чувствуют свою близость. Выглядят они, коли встретятся, как огромные животные, ну киты там, олени, волки, медведи…

Полусонный ярл уже почти дошел то столь вожделенной постели, пусть и не мягкой пуховой, но все равно — кто уставал как лошадь, тот поймет как манит любая горизонтальная поверхность, даже каменная. Но вот до уже почти уснувшего разума дошли слова, проникли сквозь оплетенную дремотой часть и достигли до еще не заснувшего. Раньше Александр не понимал смысл выражения «сон как рукой сняло». Теперь же он прочувствовал это на себе. Он замер, застыл. Обратился в слух. Но Гудред понял его неправильно, подумал, что его наниматель совсем разозлился за то, что его отрывают от сна.

— Ну завтра так завтра…

Александр развернулся, резанул Гудреда острым как нож взглядом и приказал:

— Рассказывай.

— Отец рассказывал, — быстро начал Гудред, поняв что ярл спрашивает очень серьезно, — что можно стать берсерком или ульфхендаром, или еще кем, если Силы одарят тебя звериным обличием. Но это очень сложно, гораздо сложнее, чем пить настой из мухоморов. Ведь сначала Силы надо найти. А у них нету ни капища, ни жрецов… Их можно в любую минуту встретить на дороге, а можно всю жизнь потратить на поиски. Выглядят они как огромные живые существа. Дальше нужно сделать что-то, чтобы они расщедрились на дар, причем простые молитвы тут не помогут. Надо либо выполнить их повеление, совершить подвиг, либо принести предмет какой… Вот только задания эти совсем не простые…

— И дальше что?

— Ну коли расщедрились они, то становишься оборотнем. Ты будешь сильнее чем прирожденный оборотец, но управлять своим ликом и контролировать себя сможешь не с самого начала. Этому надо будет учиться. Поначалу не сможешь оборотиться вообще, для этого потребуется какой-то рывок: тот же напиток обычных оборотцев, или ярость дикая, или вкус крови на языке… Со временем силы у таких возрастают и они становятся непобедимы, они сильны, быстры и в боевом трансе себя держат. Про таких рассказывают легенды поколениями и являются они родоначальниками великих родов. Ведь самое главное — у такого оборотца в роду тоже будут оборотцы, правда уже прирожденные.

— А как происходит одарение?

— Об этом есть разные сказания. Одного Великий Волк укусил до крови, за руку, и в этом роду с тех пор повелось родимое пятно в виде укуса. Другой встретился с Медведем, и тот провел своими когтями по его груди, и с тех пор у каждого ребенка в том роду были белые полосы на груди — отличительный знак. Еще ходят легенды о том, что Сила давала проглотить кусочек себя, или наоборот, брала кусок тела одариваемого, так что эти легенды гораздо древнее даже нашей веры, ведь Один за мудрость тоже оставил Мимиру залог — свой левый глаз…

— Ясно…

— Вот я как увидел, что ты обернулся, и пошел крушить на ладье новогородцев, так я и приготовился. Как кончились воины, так я тебя в спину копьем столкнул в воду, чтобы на своих не бросился. И пока ты не вернулся, тебя все отталкивали. Холодная вода, она не только головы, она все отлично остужает, даже берсерка из транса со временем…

Александр задумался. В принципе все сходилось. И то, что он спас того медвежонка, и то, какой огромный медведь пришел потом. С другой стороны, его ни царапали, ни кусали, он ни ел и его не ели. Хотя, ведь когда тот медведь его вылизывал, его язык как щетка содрал с раны всю засохшую корку крови. «Все сходится» — подумал он.

Вот с этого разговора и пошла их дружба, которая выросла из простого интереса. Потом еще многое Александр узнал от Гудреда, познания об окружающем мире того были неожиданно глубоки; много друг другу помогали. Было у них и много общего, например, Гудред точно так же, как и Аскель, оставил в поселке молодую жену… Но увы, помимо друзей почему-то находятся и враги. Необъяснимая неприязнь, которая помешала Раннвейгу пойти под руку Аскеля, переросла в стойкую злобу, после того, как Аскель все же взял на топор ту ладью.

Хотя, как объяснили Александру Соти и Эгиль действовал он совершенно правильно, с какой стороны не посмотреть. Во-первых, он не стал гробить на первом приступе свою дружину, во-вторых — другая дружина была не его клана, в третьих смерть их только увеличивает долю остальных, в четвертых… и так далее. Но злоба Раннвейга от этого не уменьшалась.

В начале июня четыре драккара продолжили свой викинг, на последок использовав крестьян деревеньки в качестве тренировочных снарядов. Треллям выдали по топору и щиту и натравили на них несколько самых молодых хирдманов, которым пора уже было пролить кровь. В результате этой кровавой бойни, а что может сделать забитый баронский крестьянин, которому запрещено даже смотреть на оружие, против натренированных молодых волчат? Но несмотря на это один из викингов был убит.

Только тот трелль, который победил в схватке, уцелел. Остальных, включая женщин и детей викинги убили. Александр пытался, как мог остановить резню, но его не поняли. Пришлось смириться. Сжигать поселок, чтобы не привлекать внимания дымом, не стали.

Их целью в данном походе был тот самый баронский замок, от которого в прошлом году Соти и Эгилю пришлось спешно бежать. Теперь же они хотели отомстить. Но вот незадача, даже двух сотен хирдманов не хватит чтобы захватить замок. Защищает его около тридцати человек баронской дружины, но под защиту стен еще набьются все взрослые мужчины и женщины, что живут окрест, поэтому нападающих встретят и камни со стен, и ливень стрел, и несколько арбалетов. И даже если после всего этого и удастся захватить замок, то даже в случае этого потери будут неимоверные. В результате долго совещания, на котором никаких умных идей, кроме лобового штурма, придумано не было в голову Аскеля пришла одна мысль.

— А что собой представляет замок? — спросил Александр.

— Замок как замок. Обычный баронский. Стоит на берегу. В середине донжон — большая круглая каменная башня, в которой находится колодец и живет сам барон, его семья и ближняя челядь. Сама башня высотой в десять копий. Вход в нее на высоте дух копий и лестница только деревянная, чтобы можно было быстро сжечь, которая выходит во внутренний двор. Внутренний двор, в котором располагаются каменные и деревянные постройки, окружен каменной стеной высотой в три копья, по верху которой проходит помост для стрелков. По углам — башни со стрелками. Вокруг стены ров. Ров заполнен морской водой. В стене только одни ворота, которые охраняет башня. Подъемный мост, тыльная сторона которого служит как мост, внешняя — как щит, окован железом. За мостом — железная решетка. Мост поднимается на цепях…

— Недалеко от замка стоит деревня на пятьдесят дворов, из которой в случае чего в замок быстро прибегут дополнительные защитники. Вокруг лесов нет, скрытно подобраться нельзя, — добавил от себя Эгиль.

Александр мысленно добавил в свой план несколько пунктов и, вздохнув, поведал о своем предложении. Ярлы некоторое время молчали, оценивая предложенный план.

— План опасный. Слишком опасный — подумав сказал Соти.

— А кто будет исполнять главную часть?

— Ну, я предложил, мне и исполнять, — вздохнул Аскель. — Тем более что я непохож на викинга и говорю по росски.

— Тюру[79] понравился бы такой план, — вынес вердикт Эгиль. — Я думаю он уговорит отца своего Одина дать нам немного удачи.

— Хорошо. Попробуем.

— Только надо все сделать без ошибок, может даже по упражняться…

— Да. В данном случае это верно. Кого ты возьмешь с собой?

— Пару десятков из своей дружины.

— Может следует взять более опытных воинов? Из родного клана?

— Нет. Не стоит. Тем более это будет даже играть нам на руку.

— Ну хорошо. Будь по твоему. Когда начнем?…

Судьба Лудвига с самого детства была определена. В один из неудачных годов на земли пала засуха и родители Лудвига не смогли заплатить оброк старому барону Амальрику. За это он забрал у них сына, правда еще на два года освободил от всяких податей. Барон оказался хорошим человеком и ему понравился сметливый семилетний мальчуган. Он не продал его латинянам или ганзейским купцам, хотя за него давали неплохую цену, и оставил его у себя. Вырос мальчуган в крепкого и сильного парня, из которого десятник баронской дружины сделал справного воина.

Всю свою жизнь Лудвиг за это благодарил всех богов на свете. Что ему эта свобода, которой, как он слышал, кичатся всякие черные крестьяне на диком востоке? У себя дома, в детстве он никогда не ел досыта, а у барона он питался пусть и не очень вкусно, зато постоянно. Да и теперь — он уже десятник, его выделяет среди других и командир баронской дружины и сам молодой барон Аларейкс. В любой деревне ему почет и уважение, самая чистая посуда и лучший кусок, без всяких скидок на голод или неурожай, любая деревенская девка или баба на все готова ради того, чтобы получить в мужья такого парня как он. Но Лудвиг не торопился — зачем, если они и так на все готовы и без замужества? А еще есть такие приятные вещи как поход за добычей. При молодом бароне, кровь играет и просит подвигов, было уже таких два. В первом он участвовал — еще ничего не понимал, но быстро научился у старших, как извлекать из него максимум пользы. Ну и что, что во втором походе он получил стрелу от особо рьяного охранника купеческого (на своей земле барон строго запрещал всякие «шалости» с купцами, зато на чужой, куда он попал во время похода не жалел никого), зато барон сделал его десятником за место убитого старика Одовокара и пожаловал, чтобы рана пуще заживала, целый римский серебряный — кошель у купца был богатый.

Когда он показал эту монету своему старшему брату, который наследовал надел за своим отцом и всю вою жизнь провел корячась на этом лепесточке земли, без всяких прав, то тот чуть разума не лишился. А когда Лудвиг небрежно сыпанул медную мелочь на стол, это то, что он нашарил по карманам убитых охранников, то жена его брата, красавица Хельга за которой бегала вся деревня, была готова отдаться прямо тут же, на виду детишек и своего законного мужа. Да только Лудвиг уже ее не захотел. Старовата, есть девки и помоложе.

От приятных мыслей его отвлек показавшийся вдалеке ком, дождя не было давно, поэтому на дорогах было полно мелкой въедливой пыли. Охранник приложил руку ко лбу, стараясь рассмотреть кто именно едет, и после этого приказал опустить решетку в воротах и чуть-чуть, на длину копья, приподнять край подъемного моста. Молодой барон не любил лентяев по службе. Впрочем, и в крестьянском труде лентяев он тоже не любил, и не был настолько снисходительным, как его почивший отец. И если нерадивый стражник отделывался только урезанным жалованием или располосованной спиной, то лентяев от сохи ждала более суровая кара. Одну такую семью барон Аларейкс однажды, еще в начале своего правления, для устрашения запорол до полусмерти, девок отдал в казармы для развлечения своей дружины на месяц, а потом все что осталось от них продал на галеру заезжему ганзейскому купцу. Лудвиг эти меры полностью поддерживал — ведь нерадивый крестьянин обкрадывает своей ленью не только барона, но и его, Людвига кошель.

За этими размышлениями повозки подошли уже к самим стенам замка. Лудвиг внимательно их рассмотрел, давая знак своему десятку приготовить луки, а одному бежать за старшим десятником и сообщить барону. По виду это были обычные купцы. Один приказчик или сам хозяин, два десятка пешей охраны, семь повозок. На телегах были свалены какие-то товары и ничего подозрительного не наблюдалось. Но сам принять никакого решения он не мог, поэтому приходилось ждать барона. Вскоре на надвратной башне появился сам барон.

— Эй, кто такие?

Вперед вышел одетый побогаче молодой парень и поклонился барону. Неглубоко, что задело Лудвига.

— Кланяется тебе, барон Аларейкс, купец новогородский Алекса Велимирович. Дозволь отдохнуть у тебя в замке после долгой дороги. — отозвался гость по нормански. Язык этот, очень схожий с германским здесь все понимали.

— Езжайте в деревню, там есть дом постоялый.

— Дозволь отдохнуть у тебя, князь. Не след мне, потомственному купцу со всякой чернью отдыхать, коли есть поблизости образованные люди.

Барон сразу приосанился. Лесть нашла тропинку в его душу, правда ненадолго. Он напрягся, еще раз внимательно осмотрел охранников поезда. Все они выглядели… плохо. Топоры держат неуверенно, мечей нет ни у кого, доспехи из толстой кожи, даже без нашитых пластинок металлических, только у некоторых поверх нашиты кусочки старой ржавой кольчуги.

— Хорошо. Заезжайте. — крикнул он. И тихо уже добавил для своих ратников. — Опустить ворота, поднять решетку. Сразу после того, как заедут, обратно опустить решетку и поднять мост. И будьте готовы.

— Хорошо, — ответил Лудвиг и остальные десятники.

— Будь ты благословен, князь, — раздалось снизу.

Подводы заехали внутрь крепости и остановились по среди двора. Сразу же за ними упала решетка, и, скрипя, начал подниматься мост. Барон спустился со стены, и под прикрытием лучников, что взяли на прицел всех гостей, подошел к телегам и стал копаться в товарах. Никто ему не препятствовал, но когда тоже самое решил проделать один из баронских дружинников, на его пути встало сразу два охранника. От потасовки спас ситуацию только окрик барона.

— Эй! А ну прекратить!

— Барон, вы воистину славитесь на всю округу торжеством закона и порядком. Поэтому я и не побоялся завернуть к вам… — сказал купец Алекса.

— Чего везешь?

— Из черного металла поделки. Цепи в основном, есть немного кольчужного полотна, сверток один.

— А почему не морем?

— Это великая моя печаль. В том году пошел мой батюшка с испытанными своими воинами и товарами дорогими о двух ладьях, да так и сгинул. Проклятые нурманы разграбили и побили его. Скорбь моя была велика, но надо же кусок хлеба зарабатывать детям малым… Пришлось вот мне уже встать на его путь. Купить ладью, нанять охранников…

— Ага! Как же! Кусок хлеба ему зарабатывать! — рассмеялся барон. — Вон на пальцах кольца золотые, да и шубка у тебя не овчиной подбита. — Смущенный купец спрятал руки за спину. — Ну а дальше?

— Плыл я с товарами, да ладья оказалась плоха. Разошлись доски обшивки, чуть не потонули. К берегу пристали, товары разгрузили, а там на море нурманы появились. Хорошо спрятались мы, но штормом лодку совсем побило. Вот и купил я телеги, на них погрузил и пошел пехом…

— Да… Бывает. Ну да вас купцов в дорогу никто не тянет, кроме барыша.

— Слышал я, что ты, князь, том году нурманов побил?

— Было дело, — опять приосанился барон.

— Хочу отдариться за это. Может ты тех самых, что батюшку моего, побил. — Купец сделал жест и трое охранников откинули с одного из возов рогожку и стащили с телеги толстую цепь. — Вот. Вижу я, что на мосту цепи у тебя совсем слабые и ржавые…

— Ну спасибо купец. Вот уже порадовал, — сказал князь внимательно рассматривая толстую блестящую цепь лучшего новгородского метала. — А второй у тебя нет?

— Как же не найтись? Коли в цене сойдемся, то все найдется…

— А ты хитер купец. Ладно. Эй, Лудвиг.

— Я тут, барон.

— Отведи им на жилье вторую пустующую конюшню. Ну, рядом с теми купцами. Только проследи, чтобы тех не задирали. Головой если что ответишь.

— Сделаю, хозяин! Все сделаю.

— Ну и хорошо. Пшел!

Лудвиг убежал, по дороге раздумывая о том, что что-то купцы зачастили в их замок. И если с последними все было понятно: поживут денек-другой, поторгуют, и поедут своей дорогой. Уедут из их баронства, там их и настигнут разбойники соседнего барона. С такой охраной — ничего удивительного, что об этом купце никто больше не услышит. Лудвиг уже присмотрел себе топорик одного из охранников, и когда «разбойники» будут делить добычу он выпросит его у барона. А вот с первыми… С первыми купцами было все не так просто.

Приехали они уже десять дней как, две подводы, груженные чугунными горшками различных размеров. При них был десяток охраны и один купец. Барон ничего никому не объясняя приказал выделить этим купцам каменный сарай на отшибе, но внутри каменного кольца стен. В сарай завезли эти две телеги и больше их никто не видел. Охрана тоже не выходила оттуда никуда: ни эля выпить с воинами барона, ни девок потискать в деревню, ни силой померяться, ни в кости перекинуться — сидели в своем сарае, как сычи. Правда, что это были за охранники! В начале, один раз было такое, Лудвиг решил проверить одного из вышедших из своей конуры купеческих охранников. Баронские дружинники сидели около костра десятком, когда Людвиг стал с их молчаливой поддержки задевать гостя. Так этот молча глянул на Лудвига и на весь десяток так, что после того как ушел, первым же делом баронские воины схватились за промежность, не измарался ли кто в приступе страха? Неизвестно, как об этом узнал барон, но он еще потом площадно ругал десятника и оставил их всех без денег на все лето.

Лудвиг искренне надеялся, что ему не придется больше встречаться с этими охранниками, даже после того как они покинут их земли. Десятник не знал, а если бы знал, то не волновался бы, что ничего такого случиться не могло.

Дело в том, что в начале весны, когда дороги еще были проходимы, барон Аларейкс получил письмо от давнего своего друга, с которым они познакомились в Риме на учебе и по молодости очень веселились. Точнее, писем было два. Одно на старом, много раз чищенном пергаменте, действительно было от его друга — тоже сейчас барона, только на далеком юге. В этом письме он просил своего доброго старого друга Аларейкса очень внимательно отнестись к тому, что написано во втором письме, а также слова о том, что ему будет тяжело узнать о гибели своего приятеля.

В это письмо, как в грубую драную рогожу было завернуто послание другого рода. На драгоценном, стоившем десять своих весов золотом, белейшим как снег папирусе Та-Кемет, каллиграфическим почерком был написан занимательный рассказ. В этом рассказе говорилось о неком северном бароне, который грабил и убивал купцов, а чтобы отвести подозрения от себя, делал это в приделах других баронств.

Далее, шел список купцов, разграбленных этим северным бароном, а также тех, кто этим купцам покровительствовал. Читая этот список Аларейкс сначала бледнел, потом зеленел, потом потел холодным потом, а потом начал выдирать из своей шевелюры только что появившиеся седые волоски. Любой покровитель даже из начала списка мог, как вошь, размазать барона одним щелчком пальцев, а кончался список всемогущей Ганзой, к требованиям которой прислушиваются короли, императоры, цезари и великие ханы. Заштатный барон для нее вообще ничто.

Ближе к концу письма выражалось сожаление, что читающий это, имеет по странному совпадению точно такое же имя, как и тот северный барон. И тоже является северным бароном. А в самом конце письма давались инструкции, выполнив которые никто из указанных в письме сильных мира сего не узнает о источнике невинных шалостей на севере.

В этой короткой инструкции говорилось, что ближе к лету в его замок прибудет небольшой поезд, из одной или двух телег с дешевым грузом. Этим людям и грузу следует обеспечить максимальную незаметность. Запрещается спрашивать о грузе. Запрещается спрашивать об отправителе. Запрещается спрашивать о получателе. Запрещается чинить какие-либо неприятности этому грузу и его охранникам. Ближе к середине лета груз заберут. Независимо кто это будет — росс, нурман, ромей, краснокожий, бог или хтоническое чудовище, барону следует оказать им максимальный почет и обеспечить безопасность получения и отправления груза. В письме также присутствовала половина разрезанной золотой монеты тонкой чеканки. Предъявившему вторую половину следовало отдать груз.

Подписи в конце письма не было.

Ничего другого, как сделать все как было указано, барону не оставалось. Пришлось ему и свои аппетиты поумерить. Правда в письме присутствовал один нюанс, который не сразу был замечен Аларейксом. В списке потерпевших от него убыток отсутствовали росские купцы, хотя они тоже попадались в его сети. Таким образом можно было считать охоту на этих — безопасной. Так что этому Алексе вскоре предстояла встреча с отцом, а его товару — с баронскими кладовыми.

Врагов по близости не было, и следовало отдать команду о замене наиболее обветшавшей цепи подъемного моста на новую. А в случае чего даже оставшейся цепи, пусть и с натугой, хватит для подъема моста, так что барон Аларейкс в совершенно спокойно приказал начать работы.

Глава 29

«Эти. Идиоты. Купились!» — билась в мозгу у Аскеля, он же новогородский купец Алекса Велимирович, радостная мысль. Приходилось даже прикладывать неимоверные усилия, чтобы она не вылезла на лицо. «Жадность — великая сила! Особенно чужая. Самое главное сделано — одна цепь снята. Теперь осталось простое. Доиграть этот театр до конца». И представление продолжилось.

Следующие два дня Алекса посвятил торговым делам. Он объехал все близлежащие деревни, предлагая свой товар, но никто ничего так и не смог у него купить. В некоторых деревнях покупатели весьма образно выражали свое удивление неимоверно высоким ценам, Аскель даже выучил несколько новых оборотов.

Такая же неудача постигла его и при переговорах с бароном Аларейксом. Тот только рассмеялся в ответ на озвученные цены и посоветовал по приезду домой посетить ведуна.

Но так и было задумано. Конечно, Александр мог даже приплатить барону за эти цепи, но к сожалению тот не был на столько дураком, чтобы менять одновременно обе цепи подъемного моста, оставив себе беззащитным.

Его воины в это время наносили последние мазки на великолепную картину обмана. Они вели себя подчеркнуто осторожно и тихо, что не могло не сказаться на отношении к ним баронских дружинников. Однажды вечером вспыхнула ссора, за ней драка, в результате которой всю купеческую охрану избили, а у некоторых даже отобрали оружие. Заключительным штрихом стала жалоба Алексы барону на его охранников. Произнося положенные слова Александр понял, что чуть было не переиграл. На лице барона явственно проскользнула мысль о том, чтобы ограбить и убить их прямо тут, здесь и сейчас, раз они такие слабые. Но по каким-то причинам он сдержался, и даже заставил своих людей вернуть отнятое оружие.

На следующий, третий по счету день, чтобы не вводить в искушение хозяина, Алекса со скорбью в голосе сообщил барону, что его товар здесь за красную цену не покупают, и ему следует ехать дальше. Выслушав такие же наигранные утешения Алекса пошел собираться. По дороге он думал о том, что знай он о бароне раньше столько же, сколько узнал теперь, то план был бы намного легче. В принципе, его можно было бы изменить и сейчас, но тогда пришлось бы ставить себя в зависимость от неуемной жадности барона. В глазах Аларейкса Александр прочитал судьбы многих купцов, чьи товары пополнили кладовые барона.

Вскоре поезд покинул замок через подъемный мост, одна из цепей которого была снята, и наемные, или просто согнанные, рабочие быстрым темпом прилаживали новую. Через два часа последние башни замка потерялись, скрытые зеленой листвой густого леса. Здесь, спрятавшись в лесу, его ожидали все остальные дружины. После этого все было сделано согласно плану. Дружине Раннвейга, жадной до добычи, поручалось строго выполняя приказы захватить ближайшую к замку деревню и сделать все что угодно, но не допустить ухода из нее в замок мужчин и женщин, имеющих силы носить оружие. Для этого ему отдавались четыре из семи телег, металл равнодушно выбросили прямо на землю, на которые они установили шатры. Привели других лошадей и презапрягли их в эти телеги, чтобы не насторожить обитателей деревни. Это для викингов и для Александра все лошади были «на одно лицо». Для крестьян они были такими же разными, как и люди. Кстати, ради этих лошадей и телег пришлось разорить еще одну деревню на побережье. Далее, дружине Раннвейга следовало неторопливым шагом (когда Александр повторял это, на лицах всех хирдманов пробегали веселые улыбки: анекдот про двух быков, старого и молодого, заканчивавшийся словами «…сейчас мы медленно спустимся с холма и возьмем все стадо» пришелся им по душе), пройти к деревне и уже там, без диких криков и пожаров, хотя бы поначалу, задержать все население.

Как только Раннвейг преодолеет половину дороги, наступал черед Аскеля. Двигаясь на максимальной скорости, загоняя коней, ему следовало прибыть на двух телегах к воротам замка синхронно с Раннвейгом. Остальные силы, дав небольшую фору отступающим, должны были догонять, но ни в коем случае не догнать, телеги Александра с таким расчетом, чтобы только-только хватило времени на то, чтобы проскользнуть бегущим внутрь замка.

«Не успев» викинги должны были сымитировать один неудачный, именно неудачный штурм ворот, после чего показать приготовления к долгой осаде.

До определенного момента все вышло именно так как и планировалось.

Аларейкс внимательно наблюдал за починкой подъемного моста, когда Лудвиг, дежуривший на башне в этот день окликнул барона.

— Хозяин! Смотри! Купцы возвращаются.

Барон поднял голову и посмотрел на клубы пыли, в которых угадывалась пара телег. На них вповалку, истекая кровью из многочисленных ран, лежали охранники, а возницы неимоверно нахлестывали лошадей, которые и так из последних сил тянули груз. Вдалеке, на опушке леса, показались быстро бегущие викинги. Первой мыслью барона, когда он увидел все это безобразие, была: «зря я не убил его вчера — теперь вся моя добыча ушла к этим нурманам. Хотя, две телеги еще успеют, а на них похоже самый ценный груз.»

Приказав играть тревогу в замке и предупредить деревню звуком боевого рога барон внимательно следил за разворачивающейся погоней. Расстояние между беглецами и преследователями быстро сокращалось. Лошади уже еле плелись, возницы соскочили с козел и сами за уздечки тащили их вперед. Дистанция до ворот все уменьшалась, но и уменьшалось расстояние до викингов. Некоторые из них останавливались и пускали стрелы в купеческие телеги. Барон уже поднял руку, чтобы начать подъем и опустить решетку, когда подковы первой лошади ударили о доски моста. Быстро во двор вкатилась первая телега, и, видя что их добыча ускользает, все вооруженные луками викинги остановились и дали дружный залп. Стрелы засвистели над стеной и барон инстинктивно присел, чтобы не получить шальную.

Встав он осмотрелся и увидел, что никто из его воинов не пострадал. Приказав поднять мост он бросил взгляд вниз и грязно выругался. Стрелами викинги убили лошадь, тащившую последнюю телегу, и теперь повозка стояла прямо посредине моста. Купеческая охрана уже сбежала внутрь замка, бросив добро своего нанимателя на поживу грабителям. Аларейкс уже приказал было поднимать мост, когда вспомнил, что второй цепи еще нет, и поднимая мост с телегой можно вырвать последнюю и остаться полностью беззащитным. Он хотел отдать приказ сбросить телегу в ров, не до жадности сейчас, да и что будет металлу от недолгого лежания по водой, но и этот приказ запоздал. Викинги уже были на мосту и только благодаря быстрой и правильной реакции дежурившего сегодня десятника, штурмующие не вбежали во двор, а уперлись в опущенную решетку.

Видимо викинги устали, поэтому штурм был недолгий и какой-то вялый. Откинув нападающих барон приказал было избавиться от телеги и поднять мост, но викинги оказались тоже не дураки. Они не только не захватили телегу, на что немного надеялся Аларейкс, но и не давали ничего с ней сделать барону, метая стрелы в тех, кто высовывался из под защиты стен на мост.

Положение барона было плохим. Со стороны деревни, откуда всегда в замок под защиту стен набегали крестьяне сейчас раздавались дикие вопли мужчин и пронзительные крики женщин. Как небольшая группа викингов смогла подобраться туда незамеченной, следует выяснить у жителей деревни позже, если будет у кого выяснять. Ведь после налета северян оставались только трупы.

Остальные викинги готовились к длительной осаде. К берегу приплыли четыре их корабля, стали выгружать какие-то припасы, жечь костры и готовить пищу. Часть из них, ближе к вечеру, сменила грабителей в захваченной деревни.

Вечером близко к стенам, но не на расстояние полета стрелы, подошли трое викингов. Один из них закричал:

— Эй. Барон! Слышишь меня?

Аларейкса срочно позвали на стены, с которых он и начал разговор.

— Слышу, проклятый грабитель!

— Помнишь меня? Я Соти Свейсон из клана Хельгисонар. Я обещал тебе, что вернусь на следующий год? Так я свою клятву выполнил!

— Чего тебе нужно?

— Мне? Мне нужно твое добро и твоя красавица дочь. Коли заплатишь ты мне дань за прошлый и за этот год, а также отдашь в жены свою дочь, то я не буду разорять твой замок и оставлю тебя в живых.

— С каких это пор викинги оставляют врагов в живых?

— А у меня сегодня хорошее настроение!

— Убирайся прочь, мерзкий язычник! Моя дочь никогда не достанется тебе!

— Ты гляди, барон. Завтра у меня может не быть уже такого настроения, и я не буду брать тебя живым, а твою дочь — в жены. Я отдам ее дружине, и то, что после этого от нее останется не купит даже самый грязный раб на перекрестке дорог. Подумай!

Викинги ушли, а барон действительно задумался. Положение было тяжелым. Новых воинов взять было неоткуда, послать весть соседям — никак. Что делать?… От раздумий его оторвал звук шагов, кто-то поднимался на стену. На всякий случай приготовив нож барон обернулся и тут же расслабился. На стену поднялся росский купчишка. Выглядел он потешно. Дорогая одежда частью сбилась, а частью порвалась и уже производила впечатление не величавого одеяния, а скорее шутовского наряда.

— Что тебе? — грубо спросил барон.

— Князь, дозволь мне и моей дружине поучаствовать в битве. Укажи нам место на стене, откуда мы бы могли ворога своего пощипать.

«Как он заговорил!..Ворога своего пощипать… Что же ты не щипал его там, на дороге? А драпал поджав хвост вместе со своей дружиной?» — злясь, раздумывал Аларейкс. — «И много твоя дружина навоюет? Вон, половина вообще замотана в тряпки так, что и не понять даже, те ли это люди, что были вчера, или нет. Поставить что ли их на самый опасный участок стены завтра? И сколько их, кстати?»

— Сколько у тебя воинов, купец? Я вижу многие ранены.

— Да. Увы. Викинги напали на нас из засады и только это помешало нам их победить. Но каждый мой воин все равно убил по пять-шесть северян. Но их были сотни, а мои бойцы получили раны и нам пришлось отступить… Так что у меня только десяток может держать оружие…

«Не убивать его потом что ли? Оставить себе в качестве шута? Врет то как! Кто еще может меня так смешить? Нет. Ставить их на опасный участок не стоит. Либо помрут, либо убегут. И то и другое быстро.» — уже усмехаясь думал Аларейкс. — «Поставлю-ка я их на закатную сторону. Там и стены самые высокие, и от викингов далеко. Пока у штурмующих нет лестниц, это безопасно. А так хоть десяток другой моих дружинников отдохнет и поспит ночью. Но только совсем без пригляда их оставлять не след…»

— Я с радостью приму твою помощь, Твоя сторона та, выстави на стенах своих воинов. Я дам тебе пару человек, чтобы они указали где именно.

— Клянусь, ты будешь удивлен нашими деяниями, барон.

— Ладно, иди, Алекса. — усмехнулся барон.

Еще немного постояв на стене Аларейкс отправился себе в донжон, куда на всякий случай снесли все самое дорогое и поселили тех «горшечников», за благополучие которых барон отвечал своей головой.

А поздно ночью, перед утром, когда сон самый сладкий его разбудил крик:

— К оружию!

Выбежав на деревянное крыльцо своего донжона барон увидел ужасную картину. По всему двору были разбросаны трупы его дружинников. Кое-где еще рубились, причем в противниках были ранее полуживые, замотанные в кровавые тряпки, как мумии Та-Кемет, караванщики. Причем сейчас они ничем не напоминали тех деревенских увальней, а холоднокровно и умело резали его бойцов. Со стены, которую охранял Алекса, спускались все новые и новые враги-северяне, одетые в зачерненные доспехи и с измазанными сажей руками и лицами. Самые первые из них, перебив охрану ворот, уже поднимали решетку ворот, за которой с горящими глазами толпились основные силы викингов. Ничего другого, как запереться в донжоне не оставалось.

— Алекса! Будь ты проклят, предатель! Воины! Все ко мне! Отступаем!

Услышавшие его остатки дружины бросились к лестнице. Последним в дверь забежал его лучший десятник Лудвиг. Уже переступая через порог он споткнулся и упал. В его спине торчал маленький метательный топорик, которым так любили швыряться норманы. Не богатеть больше этому десятнику за счет других, не помогать своему барону грабить купцов и наказывать крестьян. Сглотнув, барон столкнул тело вниз по лестнице прямо под ноги уже бегущим северянам, образовав этим небольшую свалку, опрокинул на ступеньки стоящую при входе специально на этот случай бадью со смесью крепкой, до горения, браги и масла, стараясь чтобы как можно больше попало на лезущих викингов. После этого он выдернул из держателя горящий факел, бросил его в лужу масла и закрыл крепкую, тяжелую, окованную металлом и проливаемую с начала осады водой дверь, отгораживаясь от вспыхнувшего яркого пламени и от криков заживо сгорающих врагов.

Следовало готовиться к долгой осаде.

— Бл…!!!..!!!..!!! Ну какого м…. там не добили? Какого хрена ему не спалось? — матерился Александр, смешивая норманские ругательства с русскими. — Ведь все же шло по плану!

Вначале все запланированное действительно удалось. Заменить часть неумех из своего отрада опытными бойцами. Загримировать их раненными, чтобы не возникло подозрений. Отрезать крепость от подкреплений из деревни. Установить одну из телег с самым тяжелым грузом на мосту, чтобы не смогли его поднять.

Даже в замке все пошло как надо. Их поставили на западную сторону, стена которой была выше остальных почти на метр. Деревянную осадную лестницу на такую хрен закинешь, да и не было у них лестниц. Зачем они? Ведь в той прорвавшейся телеге были такие отличные тонкие, не крепкие цепи. Для удобства подъема в некоторые звенья, насквозь, были вбиты деревянные клинышки, а на конце были приделаны специальные крючья, чтобы цепляться за зубцы стен, и получилась отличная веревочная лестница. Ну не веревочная, а цепочечная. Но от названия смысл не меняется.

Уже быстренько прикончили пару соглядатаев барона. Уже часть хирдманов, металлические части доспехов, лица и оружие которых, чтобы не выдать себя предательским блеском, были замазаны сажей, поднялась по лестнице и спустилась по стене, намереваясь открыть решетку. И тут этот крик.

В итоге все провалилось. «Да, захватили двор. Да, осадили башню. Ну и что? Что теперь делать с этой самой башней? Нужны осадные орудия, нужны тридцатиметровые лестницы, если атаковать через верх. А где взять такие лестницы? Что-то пожарных машин поблизости нет! План изначально не предусматривал штурма донжона. Планировалось взять его по-тихому! Ночью!» — Александр злился на всех сразу и ни на кого в частности.

И ярлы, и простые хирдманы его не понимали. Они уже захватили половину замка, что раньше практически никогда не удавалось. Добыча была богатой, и ее во всю носили и грузили на драккары. Один только Александр ходил мрачный. Причем его расстройство было не из-за того, что не получили добычи, что могли понять хирдманы, а из-за того, что сорвался такой красивый план. Вообще, эту цитадель он воспринял как личный вызов.

Скинув давно надоевшие ему тряпки и облачившись в привычную одежду, Александр подобно неупокоенному духу бродил по крепости и искал что-нибудь, что поможет ему в деле. Вскоре его поиски были вознаграждены.

В угловом сарае он нашел катапульту в исправном состоянии. Похоже ее не успели вытащить на стену, так быстро они захватили внутренний двор. К сожалению он не нашел ни одного к ней снаряда, похоже все они хранились в самом донжоне, хотя зачем ограненные камни так охранять, он не понимал. Теперь Александр рыскал по крепости в поисках одинаковых камней, которые можно было бы использовать как метательные снаряды. Но ничего не находил. В приступе ярости он уже был готов отдать приказ своей дружине, чтобы они начали разбирать часть крепостных зубцов по камешку, когда в своих поисках он добрел до старой конюшни, в углу которой стояли две телеги чугунных горшков — груз другого купца.

Это было то что надо. Все горшки были приблизительно одного веса, небольшого размера и большой массы — в качестве зарядов для катапульты просто прелесть. Александр стал перебирать их руками, взвешивая, а сам погрузился в мысли.

«Ну уж теперь держись, Аларейкс. Теперь я разнесу твою башню по кусочку, а мои воины повеселятся обыскивая развалины. Вот уж и ярлы тогда зауважают меня гораздо больше. Я для них стану не тупым берсерком, а ярлом. Ровней!». На этом моменте плавное и радостное течение мыслей прервалось некой неправильностью. Руки, которые продолжали исполнять последний отданный приказ, при перебирании горшков наткнулись на какой-то слишком тяжелый, настолько тяжелый, что его не то, что легко подбросить заметно прибавившими сил рукой нельзя было, но даже и с места сдвинуть. Александр вернулся на грешную землю и с удивлением осмотрел этот странный горшок.

Горшок был совершенно обычным на вид, разве что только чуть грязнее остальных. Но какой тяжелый! Александр еще раз попробовал его сдвинуть одной рукой, потом двумя, и только с напряжением всех своих сил ему удалось приподнять его и сбросить из телеги на пол. Горшок упал с каким-то мягким стуком. Перевернув его ногой Аскель убедился в своих предположениях: бок горшка помялся.

— Из свинца он что ли? — подумал вслух ярл и решил разобраться.

Он вышел из конюшни на улицу, остановил первого попавшегося на его пути хирдмана, взял у него топор и вернулся к загадочному горшку. Для начала он легонько ударил его обухом. На горшке появилась вмятина. Потом ударил посильнее — вмятина получилась более глубокой. После этого он решился: развернув топор лезвием он ударил со всей силы, и чуть не провалился вперед. Топор легко рассек этот псевдочугунный горшок пополам. Подняв с заметным усилием с пола половинку Александр тупо уставился на желтый срез стенки. Аккуратно поскреб пальцем, полюбовался на царапины, окинул неверящим взглядом гору горшков и дико захохотал.

Все еще хохоча он вышел во двор, отдал воину его топор и приказал найти и прислать ему сюда обоих ярлов. Немедленно.

— Чем бы они там не занимались, хоть девок мяли, хоть землю удобряли, пусть все бросают и бегут сюда, — подчеркнул Аскель.

Воин кивнул и бросился исполнять приказ, про себя думая, что третий ярл спятил. Удивленные таким запросом и Эгиль, и Соти вскоре зашли в сарай. Вскоре все находящиеся во дворе могли слышать дружный дикий радостный смех, с поминанием всех богов, уже трех ярлов.

Именно в этот момент они оказались как нельзя ближе к поражению. Поняв, что инкогнито их груза раскрыто, охранники бросились в атаку. Пока ярлы наслаждались видом золота, по задней стене донжона, скрытой от взглядов со двора, с ловкостью пауков, десяток охраны по веревке спустился на землю. После этого во дворе началась резня.

Неизвестно, кем были эти воины, но сражались они так, как не сражался никто. Умело чередуя, когда надо сомкнутый строй, а когда рассыпной, десяток кровавой косой прошелся по двору, оставляя после себя стонущих раненных и окровавленные трупы викингов. Их оружие, вроде бы совершенно обычное на вид, оказалось сделано великолепного булата, а доспехи из лучшей стали. Выбежавшим ярлам хватило одного взгляда, чтобы понять всю серьезность ситуации. Во все стороны посыпались крики-приказы. Очнувшиеся лучники со стен стали метать в наступающих стрелы, а пока те закрывались щитами, оставшаяся дружина опомнилась и быстро сбила щитовой строй. Из задних рядов передним передавали копья. Вскоре сражение стало «правильным» и высокое мастерство уже не могло спасти сопротивлявшихся до последнего охранников.

Внес свою лепту в битву и Аскель. Вспомнив рассказы Гудреда он аккуратно прикусил с внутренне стороны губу, и, морщась от боли, выдавил на язык капельку крови. Эффект не замедлил сказаться. В этот раз Александру, может из-за малой дозы крови, может из-за того, что он постепенно привыкал к обороту, удалось запомнить почти все. До этого быстрые и незаметные удары врагов стали медленными и неторопливыми, под которые можно было с легкостью и поднырнуть, и перехватить, и отбить. Александр находился слева от основного строя викингов, поэтому он бросился на правый край строя противника. Вырвав и отшвырнув в сторону крайнего, не забыв быстрым движением свернуть ему шею, Александр с ревом быстро бросился на второго. По стечению обстоятельств им оказался командир отряда. Услышав рев он среагировал с такой скоростью, что даже смог отбить удар топора берсерка! Некоторое время они сражались почти на равных, пока до ярла не дошло, что ему то не страшны раны. С неким трепетом он пропустил один рубящий удар по ребрам.

Обычное оружие в руках обычного человека не способно причинить вреда берсерку, но этом случае что-то одно, или оба, из списка оказалось далеко от обычности. Боль была страшная. Удар срезал с ребер широкий пласт кожи вместе с мясом и с противным звуком проехался по кости. Опомнившись и терпя боль Александр, пока меч противника все еще находился на излете удара вниз, сделал длинный шаг вперед и со всей яростью ударил противника головой. Хруст шеи врага подтвердил, что с ним покончено, но и Александру пришлось выйти из боя, оставив своим дружинникам остальных охранников.

Они полегли все, на с собой забрали почти четыре десятка хирдманов. Четыре десятка!!!

— Хорошо, что барон просидел в своей башне тихо, не вылез, — сказал Соти, вытрая с лица пот и брызги крови.

— Арр-ррр-аа! — это хотел подтвердить его слова Александр, но из его рта все еще вырывалось только рычание.

— Я думаю, теперь нам не взять башню. Слишком много потеряли…

— Да, — хмуро ответил Соти.

— Но и добыча просто сказочная.

— Это да, — уже с улыбкой ответил Соти.

— Надо справить тризну по своим воинам и отправляться отсюда.

— Что ж, так и сделаем, — согласился Соти, а все еще не умеющий говорить Аскель согласно мотнул головой.

На тризну собрали всех воинов, оставшихся в живых, а так же всех местных крестьян. Но последние этому не были рады. По поверью северян, каждый убитый им, после смерти навсегда оставался его рабом и служил ему в посмертии. Такие огромные потери, а всего погибло за время штурма около пятидесяти человек, требовали больших проводов. Прямо во дворе замка, из всех собранных с деревни и замка дров, которые притащили новые трелли, был сооружен огромный погребальный костер. На этот костер уложили всех погибших, при этом в руки им дали их собственное оружие — чтобы в небесных битвах им было чем сражаться, одели в доспехи — чтобы в дружине Одина их не считали за младших. Каждый викинг взял у своего мертвого друга что-то для себя лично, на память. После этого к костру подводили пленников и перерезали им глотки, чтобы боги точно пропустили храбрых воинов со стадом рабов в посмертие. Маленьких детей привязали к костру живыми. Александра, пытавшегося прекратить это, опять не поняли. Единственное, что ему удалось сделать, это в строгом порядке приказать своей дружине их долю крестьянских детей отпустить. (Уже много после, Соти мягко укорил Александра за излишнюю жестокость. И видя непонимание последнего разъяснил ему, что этим детям все равно не выжить — ведь семьи их мертвы, местный барон не будет заботиться о них, возни слишком много. Вместо этого он либо даст им просто помереть от голода, либо предпочтет продать их римлянам или Ганзе, которая распродаст маленьких детей по гаремам в Орду, там таких очень любят. «Уж лучше им быстро умереть, чем всю жизнь влачить такое позорное существование» — закончил промывку мозгов Соти.)

После этого вся дружина пила вкруговую, при этом каждый отпивал глоток и рассказывал, каким храбрым был такой-то воин, сколько он убил за свою жизнь и каких именитых воинов сделал своим вечным рабом. Каждый такой «тост» должен был заканчиваться веселым смехом, даже если у говорившего от слез сжимало горло. На тризне нельзя горевать, надо чтобы души погибших уходили в другой мир легко и свободно, не тяготясь слезами друзей и родных.

Уходя викинги подожгли погребальный костер и все что могло гореть на крепостном дворе.

Добыча, которую оценивали и делили на маленьком необитаемом островке, оказалась немыслимой. О таком даже старики не рассказывали сказок. В тех телегах, под видом чугунных горшков лежало почти 42 стоуна[80] золота. Это было неимоверно. Немыслимо. Когда это число сообщили при дележке, то громкие и радостные крики не утихали еще около часа, а каждый хирдман норовил подойти и покрепче обнять или посильнее, от полноты чувств, ткнуть Александра кулаком.

Александр думал что не обернувшись, ему этой дележки не пережить и к концу часа был готов опять кусать до крови губу.

Одна только половина доли золотом, доставшая каждому Йофриду, превышала почти втрое всю долю ярла Соти за прошлый год. А ведь помимо этого викинги основательно ободрали замковый двор и три деревни, а еще же была ладья, которая простояла спрятанной в небольшом заливчике, пока викинги геройствовали. После нескольких часов ора было решено идти на восход, там на Торжке продать всю крупную ненужную добычу, включая ладью и лишний металл. Там же следовало закупить все требуемое для долгой и приятной зимовки, много дров и различной пищи, ткани, подарки своим детям и женам, Йфриды собирались скинуться и из своей добычи заказать себе драккар и купить много оружия, дел было много у всех. Да и просто повеселиться, попив отличного привозного вина, или мало ли как — на Торжке это тоже было можно… Ведь когда карманах золото, границы мира раздвигаются вдаль, далеко за горизонт!

О том, откуда в нищем баронском замке на крайнем севере Вольных Баронств взялось такое количество золота, кому оно принадлежало и кому предназначалось никто не задумался.

— …КТО?!!!! КТО ПОСМЕЛ ЭТО СДЕЛАТЬ?!!! — бушевал Торольв Хильдирсон, великий воин и глава клана Бьярнарсонар. Как нашкодившего кутенка он тряс немаленького ростом и весом барона Аларейкса, схватив того руками за шею и перекрыв доступ воздуха. Тихие всхлипы, вырывавшиеся из горла бедного барона, явно не имели никакого отношения к чьему-либо имени…

…Ярл Торольв Хильдисон стал главой клана пятнадцать лет назад, вслед за своим отцом. Был молодой ярл высок, по медвежьи силен — боролся с не менее чем двумя противниками, и красив настолько, что редкая девушка или женщина могла смотреть на него без томного вздоха. Ему прочили такую же долгую и неспокойную, полную удачных набегов, жизнь, как и его отцу. Но в отличие от отца, обычного ярла каких еще тридцать два человека, у Торольва была мечта, сделаться королем, повелителем всех остальных ярлов. Он предпринял несколько успешных, и пару провальных, попыток укрепить положение своего клана. А потом его усилия заметили ромеи, и прислали своего эмиссара. В обмен на лояльное отношение к Риму новой северной державы ему обещали помощь золотом и услугами, а также советами.

С тех пор проколов не стало, и все действия были удачными. Например, когда наказывали клан Йофрид, то именно дружины Бьярнарсонар по мудрым приказам своего главы собрали самую большую добычу. В прошлом году именно с подачи Бьярнарсонар (ну и ромейского золота тоже) собрался Великий Викинг. Именно правильное командование выбранного конунгом Торольва привело к тому, что его дружина не потеряла ни одного человека, чего нельзя было сказать о других родах. Римляне заплатили тогда 10 талантов золотом, которое было поровну разделено между всеми участвовавшими воинами. Но золото золотом, а дружины у них стали меньше на многих опытных воинов.

Уже сейчас, благодаря действиям Торольва, род Бьярнарсонар стал заметно сильнее всех остальных трех старших родов. В его дружинах было пять ульфхендаров, а во всех остальных вместе взятых — всего четыре. На высоком тинге к его словам прислушивались почти все кланы, но ему этого было мало. Пора было сделать следующий шаг. Сделать что-то такое, чтобы они выслушивали не его советы, а его приказы. Для этого Торольв задумал уничтожить какой-нибудь клан.

Советник из ромеев долго думал над его предложением и признал его удачным. Осталось выбрать. Старшие все еще сильны, да и старики ярлы ведут себя покладисто. Уничтожив один из них он не только бы восстановил против себя остальные два, но и низвел бы потерями свой род до состояния младшего. Поэтому лучше всего было уничтожить какой-нибудь младший клан. Причем для устрашения один из самых сильных, а не добить, скажем, тех же почти беззащитных Йофридов.

На роль противника был выбран род Хельгисонар. Древний и почетный род, один из самых сильных младших кланов, да еще в союзе с родом Сигвардсонар. Сильная дружина. Несколько драккаров. Независимые и оппозиционны клану Бьярнарсонар на высоком тинге. На столько независимы, что отказались примкнуть к великому викингу в прошлом году. Сражения обещали быть интересными, Боги порадуются. Ромей даже отсылал гонца к оракулу, и тот ободряюще ответил, что: «видит род Хельгисонар в этом году, в следующем, а на второй год — уже нет».

Но для того, чтобы его не объявили преступившим заветы, следовало для предстоящей бойни подобрать повод поувесистей — одного несогласия с решением большинства на тинге, что вполне отвечало традициям, кстати, было ничтожно мало. Для этого он отправил ранней весной своего младшего брата в один и поселков Хельгисонар с твердым наказом: «без повода к войне не возвращаться».

Время шло, а брат и его дружина, с которой он послал для верности молодого ульфхендара не возвращалась. Через два месяца Торольв рвал и метал, обещая наказать своего брата, который наверняка с дружиной и оборотцем решил немного пошалить на синих просторах Варяжского Моря. К концу третьего он не на шутку встревожился. К счастью пришло время Торольву отлучиться по делам. Есть такие дела, которые нельзя поручить никому, даже родному брату.

Мало кто знал, а из тех, кто знал в живых осталось только двое, что ромеи заплатили за прошлогодний поход не десять талантов золотом, а вдвое больше — двадцать. Задаток — ровно половина, был выплачен еще в прошлом году при всех ярлах с борта ромейской галеры, теперь же пришла пора получать остальное золото. Эту часть золота доставляли в тайне не только от всего мира, но и от самих северян.

Вторым человеком, знавшим об этом и оставшимся в живых, был римский советник Торольва. Сначала он тоже должен был погибнуть, но после тайного и честного разговора, в котором он предупредил ярла о том, что если с ним случиться какой-нибудь несчастный случай, то ромеи не будут больше иметь с ним никаких дел. В качестве гарантии того, что он никому не проболтается не в Риме, ни на севере он затребовал со второй части золота себе долю.

Ярл его не понял, поначалу. В его представлениях, это ромей должен был ему заплатить за свою жизнь, а не наоборот. Но Маркус ди Борджа, какой-то там дальний родственник великого правителя Рима, оказался достоин своей фамилии и разъяснил варвару, что это наоборот повяжет его по рукам и ногам. «Смотри. Скажем я плачу тебе золото, но тогда я всегда скажу, что он мне угрожал и силой выманил… Все скажут — «проклятый варвар», и с тобой больше никто и никогда не будет иметь никаких дел, ни на частном, ни на высоком уровне. Теперь же, ты, к примеру, даешь мне часть этого золота. Я навсегда, лучше чем в могиле, замолкаю. Ведь стоит мне только открыть рот, как любой ромей бросит мне в лицо — «Ты брал золото у наших врагов, ты предатель!». И меня быстро скармливают львам. Но даже и в этом случае ты выигрываешь, потому что любой, узнавший об этом пусть в слух и будет негодовать, но в тайне от других постарается наладить с тобой отношения. Ведь ты одарил того, кто с тобой вел дела! Золото правит миром, а не сталь, мой наивный варвар…»

Торольв долго думал над этой новой для него мыслью, и нашел в ней что-то логичное, поэтому из десяти талантов один предназначался Маркусу. Но следовало еще получить эти таланты, поэтому в середины лета требовалось приплыть к одному германскому барону, живущему на побережье, и забрать него свое золото. Идея и реализация этого пути полностью принадлежала его ромейскому советнику, да и сам он, кровно заинтересованный, отплыл вместе с ярлом.

Для начала, благо все равно время позволяло, он решил доплыть до поселка Хельгисонар, куда отправился его брат, и узнать чем все закончилось. Но буря, на которую он поначалу разозлился, заставила его спрятаться за одним из пустынных островов. Здесь, на этом острове, он и обнаружил остатки дружины своего брата. Перегруженную поселенцами и раненными воинами ладью подхватил шторм и разбил об этот пустынный островок. Соти Свейсон, ярл рода Хельгисонар не дал им взять ничего с собой, не еды, ни воды, только самое ценное, что можно унести в руках, поэтому участь их оказалась незавидной. Сначала умерли от холода и голода раненные, потом женщины и дети, да и из всей дружины остался только десяток самых сильных и живучих.

Когда Торольв начал слушать рассказ, то вертел в руках пару камней. После окончания рассказа он высыпал с ладони на землю песок. Только обратив всю свою ярость на не в чем неповинный кусок гранита он смог удержаться от того, чтобы не пойти и не передушить всех Хельгисонар собственноручно. До последнего младенца. А потом ему еще пришлось удерживать от этого свою дружину. Только клятвенное обещание страшно наказать род предателей заветов богов, — «Целиком. Оба рода. Всех до последнего.» — смогло поставить хирдманов обратно под его командование.

Так как истощенные спасенные хирдманы не вынесли бы длинной дороги пришлось возвращаться. Заодно он приказал всему роду, а так же всем союзным, тайно готовиться к войне. Так было потеряно две недели, поэтому он пришел к замку барона на две недели позже рассчитанного срока. Это ничего не меняло, так как «товар» должен был ждать его все лето.

Первые неприятные предчувствия посетили Торольва, когда он пристал к берегу и увидел разоренную и сгоревшую дотла деревню. Ворота замка, однако были подняты а на стенах ходили воины, что позволяло надеяться на благополучный исход. Торольв подошел к рву и крикнул в сторону стены.

— Эй. Есть кто живой. Позовите барона.

— Что тебе надо, нурман? Ты видишь, у нас уже нечего брать, все разорили твои родственники.

— Не твое дело, трелль. Я не собираюсь разговаривать с каждым рабом. Позови барона.

— Что тебе нужно? — через некоторое время на стене появился барон.

— Аларейкс? Барон Аларейкс? У тебя должен быть для меня товар.

— Я не понимаю тебя, о чем ты говоришь?

— Может это тебе прочистит память? — ярл снял с шеи висевшую там в небольшом деревянном чехольчике половину золотой монеты и легко зашвырнул ее за стену, что было не по силам никому другому.

Некоторое время ничего не происходило, потом медленно поехал вниз подъемный мост, ярл по привычке отметил, что одна цепь старая ржавая, зато другая — совсем новая и блестящая. Ушла вверх решетка и из крепости вышел сам барон. И больше никого. Нехорошее предчувствие ударило со всей силы, но Торольв все еще продолжал надеяться.

— Где мой товар?

— Его у меня украли…

…Наконец Торольв немного пришел в себя и оттолкнул от себя барона. Тот несколько минут приходил в себя, жадно и ненасытно глотая ртом воздух.

— А что случилось с охраной? — спросил Маркус, который сопровождал ярла в этом походе.

— Ее перебили, — хрипя ответил барон.

— Что? Кто смог?

— Среди них был берсерк.

— Что? — не поверил Торольв.

— Да…

— А не может он нам врать? Может он сам перебил охрану, а для отвода глаз сжег пару деревень — все равно он останется в прибыли. Даже все его поганое баронство не стоит тех денег…

— Это были лучшие мои люди! Они пару таких дружин бы перерезали и не вспотели бы! — горячился Маркус.

— Может отравили?

— Соти Свейсон… — тихо проговорил барон, но на него не обратили внимания.

— Как теперь найти того, кто это сделал? — начал думать о деле ромей.

— Ну если это сделали новогородцы, то мы об этом узнаем нескоро. Да и денег нам этих тогда никогда не увидеть, — размышлял в слух Торольв.

— А если кто-то из своих?

— Тогда мы узнаем это осенью, на тинге. Но тогда этого золота уж точно не видать. Они взяли его как честную добычу. Я даже не смогу сказать, что оно общее, так как тогда выставлю себя лгуном.

— …из клана Хельгисонар, — тихо проговорил барон, и в этот раз, услышав ненавистную фамилию, на него обратили внимание.

— Что ты там бормочешь, — подошел к барону Торольв и опять схватил его в свои медвежьи лапы.

— Он назвался.

— Кто?

— Ну кто ограбил меня. И вас получается тоже…

— И как он представился?

— Их было трое. Алекса Велимирович, новогородский купец, хотя он мне показался таким же ярлом как и остальные два. Именно он и был берсерком, я наблюдал его бой с вашими людьми через бойницу донжона.

— А еще кто?

— Еще один не назвался… Третий назвался Соти Свейсоном из клана Хелигисон… — договорить до конца имя ненавистного слуху Торольва ярла он не успел.

В опять вспыхнувшем приступе ярости сын Хильдира схватил одной рукой барона за ноги, а другой за шею, поднял его над головой и со всей силы швырнул его в сторону ворот. Барон при падении наверняка что-то поломал себе, но жив остался. Но это ярла не интересовало. Да хоть и сдох бы он, невелика потеря.

— Третьим наверное был Эгиль Вивильсон из клана Сигвардсонар. Они не разлей вода парочка, — спокойным равнодушным голосом, чтобы немного охладить пылающий гнев, произнес Маркус.

— Да, — прорычал ярл.

— Что ж, пока мы соберем пару дружин, пока их нагоним, они имеют все шансы уйти…

— Да, — продолжал, но уже чуть спокойнее, рычать ярл.

— На сколько я вызнал ваши обычаи, сейчас они на пути к Новогороду, где они продадут свою добычу и купят все требуемое для зимовки. Нам следует перехватить их на обратном пути?

— Нет, — совершенно спокойно, и даже с какой-то мечтательной улыбкой на губах, произнес Торольв.

— Но… — ничего не понял ромей, — а как же моя доля?

— Не волнуйся, Маркус, — все также весело продолжал ярл. Потом его лицо исказилось гримасой злобы и он продолжил шипящим неприятным голосом. — Они сами принесут нам золото и положат его к нашим ногам!

— Но как…?

Они перекинулись на берегу еще несколькими фразами, которые кроме них слышал только ветер, после чего оба совершенно успокоившимися пошли на драккар. Их ждала дорога домой — в Харингхейм…

Глава 30

Торжок поразил Аскеля. Он уже привык к тому, что в этом мире нет больших городов, а люди живут в маленьких деревушках. Да и отвык он большого количества народа, от огромных толп и площадей забитых людьми. Сам город Торжок был не очень большим. Постоянным население тут являлись только содержатели различных постоялых дворов, да и наверное больше никто. Зато рынок… Назвать это рынком было слабо. Это был базар в лучших традициях арабских сказок, огромное пространство, заполненное бесчисленными рядами продавцов, начиная от маленьких лоточков, с которыми по толпе ходили разносчики выпечки и кваса, и кончая огромными шатрами, в которых представляли товары солидные купцы.

Глаза у Александра разбегались, ибо купить здесь можно было все. Сверкали на солнце начищенные кольчуги, отбрасывали во все стороны солнечные зайчики зерцала усиленной брони. Изогнутые луки, натянуть которые полностью мог только родившийся в степи батыр, и другие, годящиеся только как детская игрушка. Штабелями лежали стрелы разной длины и из разных материалов — от самых дешевых, выпрямленных дополнительно на пару прутьев, до сложных составных, которые клеились из четырех пород дерева, даже бамбуковые были. Ящиками лежали наконечники любой формы и материала — на охоту, на войну, на потешную стрельбу и на серьезную битву.

Особое место занимало холодное оружие. Прямые мечи, изогнутые, сабли, шашки, тяжелые двуручные мечи, палаши, топоры, алебарды, кинжалы и много всего такого, что Александр не знал как называется. Разного металла — какие-то из железа, какие-то из стали или темной бронзы, а какие-то даже неискушенного зрителя могли потрясти чудесным булатным рисунком. В этих рядах викинги провели целый день, меряя по руке, взмахивая, разрезая на спор то крепкий черенок, то невесомую тряпку. Утащить их оттуда было таким же сложным делом, как любого ребенка из детского мира.

Но Торжок не ограничивался только оружием. Отдельно, ближе к краю огромное пространство было отведено под загоны для всяких четвероногих существ, которые годились либо в качестве ездовых, либо на молоко-мясо, либо еще каким-либо способом они могли принести пользу своим хозяевам. Здесь викинги задержались, выбирая овец и коз для своих семей. Отдельным, белым рядом, были здесь отделены лошади. Тут в основном терлись всякие бородатые и смуглые торговцы, на хорошем росском расхваливая свой товар. Покупатели у них были не бедные, в основном воины, которые покупали заводных коней для долгой дороги или пополняли свой табун. Сюда викинги не ходили, да и на Александра никто не обращал внимания — не выглядел он покупателем.

Ювелирные ряды могли лишить чувств любую, даже современную женщину, что уж тогда говорить о местных. Изделия из золота и серебра усыпанные драгоценными камнями, украшенные тонкой чеканкой или наоборот нарочито грубые, все это переливалось всеми цветами радуги, маня покупателей. Многие ювелиры прибегали к тонкой хитрости, и не выставляли на солнце свои драгоценности. Наоборот — полутемный шатер, освещаемый только колышущимся пламенем свечи, в неверном свете которой взгляд выхватывал блестящие звездами украшения. Покупателями здесь были в основном богатые и степенные немолодые купцы, выбирающие своим женам или содержанкам подкупающие их внимание прекрасные драгоценности из золота с брильянтами, либо совсем молодые парни, которые заработанные честным трудом гроши хотели потратить на простое и безыскусное украшение, да хоть и из меди украшенным речным жемчугом, для своей любимой. Александр прикупил небольшой золотой кулончик с маленьким рубчиком посередине, чтобы подарить его своей любимой. Что-то подобное сделали и все остальные хирдманы.

Ряды, торговавшие рухлядью, были завалены мехами, кожами, шкурами и рулонами полотна от дешевого льняного до самого дорогого — шелкового. В палатке деревянных дел мастеров можно было купить что угодно сделанное из дерева или же плотников на любые работы: — «Хочешь колодец? Баню? Может сруб в два жилья? Княжеский терем? Огромный плот дров? Лодку для офени? Ладью для многих пудов товара? Все можно! Можно даже посмотреть как это будет выглядеть» — и купец показывает на искусно сделанные из мельчайших щепочек макеты лодок и домов.

По вечерам, когда вся торговая деятельность засыпала в городе начиналось гульбище. На столах появлялись напитки, вид которых ограничивался только кошельком пьющего. На ломанную медную монету налили бы вдоволь пива или бражки, а на небрежно брошенную на стол гривну можно было отведать столетнего ромейского вина, насыщенный аромат которого, когда такую бутылку открыл Соти, разом перебил все запахи в таверне, вызвав у остальных бражников бурное слюноотделение. Веселья добавляли различные шуты, гусляры, менестрели, так и хотелось сказать «цирковые труппы» с дрессированными медведями, сказителями, жонглерами и застольными шутниками. Ну и конечно же, за столами рассказывались такие истории… В Торжке умели не только торговать, но и веселиться.

Но сначала надо было продать свою добычу. Можно было, как торговые агенты на другой планете, самим ходить по рынку и предлагать свой товар, кстати именно так и делали самые бедные и жадные продавцы, но викинги считали такое поведение ниже своего достоинства. Вся добыча, естественно кроме золота, но включая ладью, была продана шустрому серенькому и незаметному человечку — таких много крутилось у дальних причалов, куда приставали ладьи викингов.

На вырученные даже за эту второстепенную добычу деньги удалось купить все требуемое для зимовки. После некоторых раздумий, когда эйфория от удачи чуть спала, было решено не пускать, по мере возможности, в продажу золото, чтобы не привлекать к себе внимание. Даже Йофриды с этим согласились, и им их долю выделили не золотом, а деньгами.

Но окончательно Александра добил Соти.

— Что, любуешься?

— Да. Я даже такого количества людей давно не видел…

— Хм, — удивленно посмотрел на него ярл, и продолжил… А представь себе, я тебя учил, сколько здесь добычи?

— Много.

— Так вот, все что ты здесь видишь, это все ломаной медной монеты не стоит по сравнению с тем, что на главном торге Новогорода. Новогород, — мечтательно потянул ярл и в его глазах вспыхнули отражения пламени пожаров и блеска клинков. — Тот, кто сможет взять на меч Новогород, станет известен как Боги и настолько же богат. Кто знает? Может это удастся кому-либо именно из моих потомков?…

— А тяжело ли взять Новогород?

— Новогород взять не-воз-мож-но, — по слогам проговорил погрустневший Соти. — Это не только купеческая столица, а значит и сборное место всех купеческих наемников, но и столица Великого Княжества Новогородского. Там и младшая дружина, и старшая, и княжьи ближники… Ну ладно. Боги не любят бесплодных мечтаний о невозможном. Поговорим о деле. Ты выплатил своей дружине… — и разговор вернулся к бытовым вопросам.

Проведя в Торжке в общей сложности две недели, в волю поев и попив, послушав местные сказки[81] драккары отправились домой.

Только тот человек, который был долго разлучен с домом, может понять, что это такое — вернуться обратно. Сначала флотилия по дороге заходила к Йофридам, где устраивались пиры в честь удачного похода. Раннвейгу даже, на радостях, разрешили остаться со своей ладьей и дружиной у себя дома, так как свой драккар он еще не купил, а только заказал — готового понравившегося не нашлось. Потом посетили поселок Гудреда. Там тоже был пир, но покороче. Именно там, в конце пира, Гудред рассказал своему ярлу, что, как рассказали ему оставшиеся дома, в этот год уж больно часто туда-сюда сновали ладьи Бьярнарсонар. Кабы чего не вышло… Соти и Эгиль прислушались к Аскелю, который за время похода набрал большой авторитет своими действиями, а самое главное — свой удачей. Удача ярла — такой же важный параметр, если не важнее, как сила и ум. Поторопив свои дружины и напомнив им, какие неприятности они оставили дома, ярлам удалось на день ускорить выход в море.

И вот наконец показались родные для всех скалы. Там, на берегу, их ждали теплые дома, родные жены и дети, которые так ждут своих мужей и отцов с подарками. Там ждала Аскеля Хальдис. Казалось, что в плечах у гребцов появилась дополнительная пара рук, так без устали быстро вспенивали воды фиорда весла их драккаров. И вот, последний поворот. Сейчас в вечерних сумерках покажутся теплые огни окон домов, сначала закричат дети, потом выбегут взрослые, начнется радостный галдеж, громкость которого только усилиться после первых подарков. Их сразу же повлекут в натопленные дома, за столы, на которые будет выложена самая лучшая еда. Пиво, мед и вино будет литься рекой, а ночью жены будут показывать мужьям а мужья женам, на сколько они друг по другу соскучились…

Но ничего этого не случилось. Темнота. Ни одного оконца не светиться. И тишина. Две сестры распростерли свои крылья над поселком викингов. Подозревая неладное они выскочили на берег уже в полной готовности к бою. Щиты, шлемы и топоры, глаза напряженно ощупывают каждую тень. Наконец где-то далеко распахнулась дверь, послышался тихий шорох приближающихся шагов. На берег шаркая вышел старик, который раньше был хозяином Александра.

— Где все? — встряхнул старика за плечи Эгиль. У него, в отличие от Соти была еще и жена и трое детей разного возраста.

— Их забрали.

— Кто?

— Всех забрали, — всхлипнул старик. — Пришли Бьярнарсонар, Сам глава клана, Торольв Хильдирсон пришел к нам со своей дружиной…

— И что? — торопили его со всех сторон войны.

— Всех забрал.

— Но ведь он видел, что щит был опущен, что дружина в море! Как он посмел?!

— Он сказал, что клан Хельгисонар нарушил Заветы, и теперь на него не распространяются никакие правила.

— И что? Что он еще сказал?

— Он сказал, что клан Хельгисонар и Сигвардсонар вызывается на большой тинг.

— Хорошо. А при чем тут наши женщины и дети?

— Он просил передать, что на тинг вызываются не ярлы, а кланы целиком. Для этого он забрал из деревень всех мужчин старше пятнадцати весен и расселил их по своим деревням. Кто сопротивлялся, тех убили. Таких было много. Теперь наши рода уже не так сильны — он перебил дружины ярлов поодиночке…

— И?

— А нашу деревню, как тех кто причинил самые главные обиды, он целиком забрал в Харингхейм. И всех ярлов собрал там же… Ждут только вас, чтобы начать суд.

— А если….

— Коли вы не явитесь на тинг до первых холодов, он обещал убить всех мужчин нашего рода, и рода Сигвардсонар, а их жен и дома раздать своим воинам. Также он обещал убить вообще всех жителей нашей деревни…

Ярлы отошли совещаться и вытащить из двери своих домов по стреле — ритуальный вызов на тинг, а старика обступили воины, расспрашивающие о своих близких. Аскелю не было о ком расспрашивать, но старик подошел к нему сам.

— Хальдис велела тебе передать, что у тебя будет ребенок. Старуха-повитуха сказала, что это будет девочка…

Аскель только зубами скрипнул.

Харингхейм. Зеленная жемчужина. Величайший из всех северных городов. Непреступная крепость, которую никто никогда не брал на меч. Столица всех северян, место высокого тинга и владения четырех старших кланов.

С высоты птичьего полета Харингхейм выглядел как огромная чаша, в которую кто-то накрошил зелени. Высокие, со снеговыми шапками, неприступные и непроходимые, со внешней стороны отвесно обрывающиеся в море, скалы опоясывали остров. Только в одном месте в этом созданном самой природой броневом поясе был узкий разрыв. Короткий и узкий фиорд, даже не фиорд а просто пролив между скал, был единственным путем попасть на остров для всех существ, не наделенных крыльями.

Пройдя узким фиордом путешественник оказывался в огромном заливе. Его длина и ширина составляли около лиги. Проплыв это расстояние можно было оказаться на берегу.

Берег был необычно зеленый для этих широт. Вдалеке были невысокие холмы, заросшие густым лесом, в котором присутствовали и лиственные породы дерева. На зеленых лугах гуляли тучные стада овец, а огромные поля приносили отличные урожаи. Объяснялось это необычно теплым климатом — земля была очень теплой, на поверхность выходило много горячих источников, а окружающие скалы задерживали потоки холодного воздуха.

Остров имел форму неправильного круга с диаметром около восемнадцати лиг, и на этой гигантской площади жило всего около двадцати тысяч человек. Из этих двадцати две трети жило в столице всех северных народов — Харингхейме, а остальные были разбросаны по крошечным деревушкам по всему острову. Сама столица была богатейшим городом, хоть и не настолько, как к примеру Новогород.

Все это богатство не было беззащитным. Единственные врата Харингхейма, морской пролив, запирали четыре крепости. В начале пролива, со стороны моря, по обе стороны были построены две полукруглые, тыльные стороны крепостей были прикрыты отвесными скалами, крепости, названные в честь волков Одина Гери и Фреки. Узкой намеренно извилистой дорогой, чтобы нельзя было протащить осадные орудия, они соединялись по берегу с со вторыми крепостями, запирающим выход из пролива. Таким образом, чтобы захватить первые крепости следовало захватить вторые, а чтобы захватить вторые надо было как-то преодолеть первые.

Вооружение первых крепостей составляли как разнообразные крепостные онагры и катапульты, метавшие крупные камни и огромные стрелы, так и две, по одной в каждой, запрещенные огнебойные пушки. Ширина прохода здесь была около половины — перестрела,[82] скалы вертикально обрывались в воду и забраться по ним на берег было невозможно. Три цепи, натягиваемые из крепостей поперек пролива полностью блокировали проход любого плавсредства с осадкой больше щепки. Пушки как раз были размещены вдоль этих цепей, а их выстрел, заряжаемых множеством круглых камней, мог превратить в решето с одного раза даже мощную ромейскую галеру.

Вторые крепости, названные в честь воронов Одина Хугинн и Мунинн, были еще мощнее. Они целиком были обнесены стенами из огромных валунов по всему периметру. Две цепи также прикрывали вход во внутреннюю гавань. Множество метательных машин держали под прицелом устье пролива.

Порт был огромен. В нем мог без тесноты расположиться весь флот викингов, и еще бы осталось место, в нем даже уместилась бы еще и часть ромейского флота (кстати одна галера Рима стояла в порту), но Александр не интересовался местными достопримечательностями. Он рвался вперед, туда, где была его Хальдис. Наконец драккар причалил к каменным пирсам Харингхейма. Хирдманы Хельгисонар и Сигвардсонар так торопились к своим семьям, что Александр, которому пришлось возвращаться к Йофридам за большей частью своей дружны в итоге плыл один. Только двое из Сигвардсонар — кормчий и рулевой сопровождали его — ведь ни Йофриды, ни сам секонунг[83] Аскель не был в Харингхейме. За четвертым драккаром, на котором ходила подчиненная им в этом году дружина Йофридов во главе, решено было не заходить, а послать на лодке весть, и торопиться в город.

В порту Харингхейма он нашел глазами две знакомые ладьи, принадлежащих Соти и Эгилю и пристал рядом. На кораблях не было ни души, и на берегу никто не ждал их, ни с распростертыми объятьями, ни с конвоем. Сойдя на берег вместе с двумя Сигвадсонарами, и оставив всех остальных на корабле, Аскель пошел искать Хальдис. Задавая вопросы всем подряд он смог найти тот огороженный участок, на котором располагались местный аналог гетто. Там, в огороженном невысоким и свежим на вид деревянным забором небольшом квартале города, под охраной, находились все захваченные в плен селяне его деревни, а также все остальные богатые и знатные, теперь правда в прошлом, Сигвардсонары и Хельгисонары.

Состояние их было ужасно. Жили буквально спина к спине, очень тесно — сейчас даже сарай, где жил Александр, когда был рабом, казался сейчас спортивным залом. Так как никто их поить, кормить и одевать не собирался а работать не выпускали, то расплачиваться за жизнь они могли только тем немногим, что успели взять с собой из родных домов. К этому моменту уже все деньги и дорогие вещи закончились, и все люди влачили тяжелое существование. Но никто не проклинал своих ярлов, никто не ставил им в вину то, что все они оказались в таком состоянии. Родственная дисциплина была железной.

Вошедшего Аскеля никто не узнал — ведь он всего лишь год прожил в одной деревне и не посещал ни одной другой. Поэтому пришлось опять начать расспросы. К счастью, его скоро заметил один из мальцов — старый приятель Хальдис еще по дразнилкам, и с мрачным видом, которому в нетерпении Аскель не придал значения, отвел его к ней.

Дочери ярла выделили отдельную каморку под крышей, что по сравнению с остальными смотрелось как апартаменты класса люкс. Постучав в дверь мальчишка убежал.

— Кто там, — послышался милый голос, коротко простучала пара шагов и дверь распахнулась. — Ты? — она отшатнулась.

Александр пораженно замер. Если он уезжал и оставлял Хальдис шестнадцатилетней пусть и выглядящей чуть старше, то теперь перед ним стояла его ровесница. Заплаканные глаза, волосы в беспорядке, круги под глазами — выглядела она ужасно. Но на усталом лице горели все те же любимые зеленые глаза…

Александр зашел в каморку. Хальдис сжалась в углу и с испугом смотрела на него.

— Что случилось? — спросил он ее, садясь на кровать.

— Прости меня, прости, — бросилась она ему на шею и повисла шепча. — Прости… Прости… Прости…

— Что? Что произошло?

— Прости. Я не смогла сохранить тебе дочь. Как я не пыталась, как не жалела, но они били всех, и меня… Смеялись… Прости… — и давясь слезами она рассказала, как их грубо волокли на корабли, как везли сродни треллям, как обращались, хуже чем со скотиной. Как из-за этого, а когда узнали, что она дочь ярла, ее били специально по животу. Слушавший это Аскель еле ели удерживался от оборота.

— Не волнуйся. Успокойся… — шептал он. Да и что тут скажешь? Хотя… — Я вот тут тебе купил. Примерь. — Секонунг достал из кошеля на поясе купленный кулончик и протянул ей. — На вот. Успокойся.

Хальдис с загоревшимися сначала глазками долго любовалась тонкой работой, потом примерила его, а потом заревела еще пуще прежнего. Александр крепко прижал ее к себе и качал как маленького ребенка, пока та не затихла. Посидев в тишине Хальдис чуть отодвинулась от него, и спросила.

— Ты не сердишься на меня?

— Ну… — непонятно потянул Александр.

— Любишь меня?

— Да.

— Докажи.

— Но как, — но глядя в загоревшиеся лукавой искрой изумрудные глаза, понял. — Но здесь..?

— Так любишь или нет, Медвежонок?… — как ласково она называла его.

— Люблю, — хрипло проговорил Аскель и повалил ее на кровать.

И черт с ними с этими ярлами, с этим тингом и обвинениями! Есть в жизни намного важнее дела, например именно то, которым пол этого дня занимался Аскель и Хальдис, забыв про весь остальной мир.

Спустя много времени, когда утро, связанное с первым посещением города, осталось далеко позади, Александр спустился на нижний этаж дома. В его ушах еще звучали последние слова Хальдис: «я никогда больше не потеряю нашего ребенка.» Оторвав от семьи одного из хирдманов, пришедших с ним, он велел тому бежать на драккар и срочно принести сюда половину золота, которое они взяли в походе, и которое, в отличие от остальных ярлов, он таскал с собой на корабле, а не спрятал в поселке.

«А сейчас,» — подумал Аскель выходя из дверей дома во двор. — «Пора бы навестить местных хозяев и поблагодарить их за проявленное гостеприимство! От души…» — но додумать до конца эту мысль он не успел, так как внезапно стало совсем темно.

— …Еще лей! А! Очнулся! Тащи его в Тинг.

Александр почувствовал, что его куда-то тянут, заносят и короткий путь наконец-то закончился грубым швырянием его тела на каменный пол. Он повалился на пол, ноги и руки оказались скованы в колодки, но валяться ему не дали. Пинками его подняли и поставили на колени.

Он открыл глаза. Вокруг был огромный каменный зал с куполообразной крышей. По стенам были расположены тридцать три, как он после подсчитал, ложи, каждая из которых была отгорожена невысокими стеночками от соседней. В ложах сидели богато одетые пожилые люди в окружении нескольких других. Это явно были правители кланов со своими ближниками. Три — пустовали. Четыре ложи напротив входа были существенно крупнее, они явно предназначались для ярлов старших родов, но сейчас там пока никого не было. Прямо под этими ложами стоял грубо ограненный черный камень, похожий на жертвенник. Круглая замощенная камнем площадка посередине зала была сейчас полностью заполнена стоящими на коленях людьми. Справа от Аскеля стоял на коленях незнакомый воин, а слева неведомо как здесь оказавшийся Гудред. По периметру зала стояли воины в полных доспехах, вооруженные обнаженными мечами и топорами.

— Где это мы? — спросил Аскель у Гудреда.

— Это Тинг. Дом для Высокого Тинга. Здесь главы кланов разрешают самые высокие споры.

— А это кто?

— Это все лучшие люди родов Хельгисонар и Сигвардсонар. Воины, ярлы, конунги… Секонунги, как и ты…

— И зачем нас сюда привели?

— Сейчас будет решено, что с нами делать. Твой клан нарушил Заветы богов, и должен быть наказан. Клан Бьярнарсонар настаивает на немыслимом — на уничтожении или поглощении ваших кланов.

— А они имеют на это право?

— Вообще — нет. Но если согласятся все остальные кланы, а они сейчас испуганы и подкуплены, скорее всего, то да.

— П…ц! — пробормотал Аскель.

Но вот по рядам пробежала рябь — это четыре старших ярла вместе со своими советниками появились на своих местах. Но вскоре все затихло — свою речь начал Торольв Хильдирсон, глава клана Бьярнарсонар. Он оказался отличным оратором, по местным меркам. Он взывал к богам, сыпал обвинениями и гордыми сентенциями о правильных деяниях своего и других кланов. В противовес ставились действия Хельгисонар и Сигвардсонар.

— Аскель, послушай меня, — начал шептать на ухо Александра Гудред. — Я знаю будет плохо, но можно исправить хотя бы часть.

— Что? Что исправить?

— Тихо. Ты не должен оборачиваться. Тебя убьют — все здесь слишком сильные воины. И Торольв сильнее тебя. Главное терпи. Вот. Съешь это. — Он извиваясь вытащил что-то скованными руками из-за штанов и бросил это перед Аскелем.

— Что это?

— Это то, что поможет тебе, сдержит оборот. Но ты сильный оборотень, тебе этого может не хватить, поэтому сдерживай себя. Во имя всего, чего тебе дорого, во имя всех богов, ради Хальдис — сдержись.

— Хорошо.

— Съешь это, — с мольбой шептал Гудред.

На вид это напоминало перекрученный кусочек старой кожи, которым кто-то чистил доспехи. Александр взял это сомкнутыми руками и отправил себе в рот. На вкус это оказалось даже омерзительнее, чем на вид. Так и хотелось выплюнуть и запить чем-то мерзкий привкус, но пришлось проглотить.

К этому времени мятежные кланы были представлены во всей своей омерзительности и прозвучал заключительный вопрос Торольва.

— … И теперь, нам следует решить судьбу этих Отступников. Вы, Ярлы, знаете пророчество, что коли Преступившие законы Богов не будут наказаны самими нами, то ужасная кара Богов настигнет всех нас. Хель будет свободно гулять по всем нашим родам, и дети будут умирать не увидя своих отцов, а рода наши будут рассеяны в море. А по сему, я, как старейшина старшего клана, вопрошаю вас! Согласны ли вы, ярлы, поступить с ними точно так же, как и с Йофридами? Или же эти кланы больше вообще не достойны быть?

Над залом повисло молчание. Но со старшими кланами уже заранее было все решено. Они очень сопротивлялись, так как такого еще никогда не было и это тоже было не по заветам богов. Только после серьезных уступок в женщинах и поселках убиваемых кланов, было заключено соглашение. Так что спустя долгую паузу со своего места встал второй великий ярл и произнес:

— Не достойны быть.

— Не достойны быть, — произнес третий.

— Не достойны быть, — произнес четвертый.

Вслед за старшими голосовали младшие кланы. Но вердикт их был один и тот же:

— Не достойны быть, — играло эхо в куполе Тинга.

— Я благодарю ярлов за решение. Да исполнится же оно! Отрубить им головы! А тела скормить собакам, как рабов!

С этими словами каждый стоящий внизу воин Бьярнарсонар подошел к ближайшему, стоящему на коленях, пленнику, взмахнул оружием, и по полу покатились первые срубленные головы. Потом каждый взял голову и выкинул ее за дверь, где ее с довольным ревом встретила собравшаяся там толпа.

Поднялся страшный шум, из которого выделялся крик Соти:

— Ты предал заветы богов! Так убивают только ромеи! Мы воины! Освободи мне руки, чтобы я мог взять меч! Ты продался ромеям!!!

Среди некоторых младших и старших кланов послышался ропот. Требование ярла были законными. Но Торольв только поморщился, сделал рукой знак, и к Соти подбежали воины. Ярл только успел повернуться, найти взглядом Аскеля. Сашка наполовину прочел по губам, наполовину угадал последнюю волю ярла: «Береги Хальдис!» и голова Соти Свейсона, ярла клана Хельгисонар скатилась на землю, отрубленная опытной рукой. Не намного отстал от своего старого друга и Эгиль Вивильсон, ярл клана Сигвардсонар.

Александр бился в своих путах. Он не собирался умирать как скот на бойне, он дорого решил продать свою жизнь. В кровь искусанная губа сильно кровоточила, но обернуться медведем и разметать всех здесь не получалось. Гудред сделал отличный оберег.

Занятый борьбой с собой Аскель не заметил, что к уху Торольва наклонилась закутанная в плащ фигура и что-то прошептала. Он только отмахнулся, но фигура прошептала еще что-то. Поразмыслив и еще немного понаслаждавшись картиной бойни, он сделал знак и казнь приостановилась. Ропот среди ярлов стал уже очень громким. Они наконец то поняли, что на их глазах уничтожается сразу два клана, навечно, и никто не даст гарантию того, что в следующий раз внизу, среди этих кровавых пятен, не окажется их клан.

— Ярлы. Мы все чтим заветы богов, не так ли? — поняв, что перегнул палку этой бойней, решил исправить положение Торольв. — И боги прощали самые страшные преступления тем, кто совершал подвиг? Позволим ли мы, совершить подвиг и очиститься этим людям?

— Да! — послышался дружный хор голосов.

— Пятьсот лет назад новогородский князь подверг опустошительному набегу наши острова, чем оставил в веках незаживающую рану. Он давно мертв, но его потомок жив! Коли принесут сюда они голову великого князя новогородского Любослава, простим ли мы их?

— Да.

— Да будет так. — Торольв спустился вниз, и разбрасывая кровяные брызги стал ходить и смотреть в лица уцелевшим. Среди них не было ни одного ярла или просто знатного воина. Наконец, заметив дикую нечеловеческую ярость, бившуюся в глазах Аскеля он остановился перед ним.

— Я так понимаю ты берсерк? Вижу. Вижу… Тогда ты Аскель Хельгисонар женатый на дочери ныне покойного, — и он зло усмехнулся, — Соти Свейсона? И купец Алекса Велимирович тоже ты? — и тут же понизил голос до шепота, — Так это ты украл мое золото?! Я послежу за твоей семьей. Говорят Хальдис красива? — и опять продолжил уже нормальным голосом. — Ярлы! Я выбрал того, кто поведет дружины Хельгисонар и Сигвардсонар в этот поход. Он соберет всех оставшихся воинов этих кланов под своими парусами. — Торольв наклонился к уху Аскеля и опять зашептал. — Вижу, хочешь меня порвать? Я тоже хочу тебя убить. Еще ни разу не убивал берсерка. Но если даже победишь ты, то все равно они все умрут. У тебя нет выбора. — Он отодвинулся и опять сказал громким голосом: — Согласен ли ты, ярл Аскель Хельгисонар отправиться на подвиг ради спасения своего клана от бесчестия?

— Да, — наполовину прохрипел, наполовину проревел новоявленный ярл.

— Ярлы! Согласны ли вы с эти?

— Да! — послышалось со всех сторон.

— Тогда Аскель Хельгисонар, на этом алтаре, сделанном молотом самого Тора клянись привезти сюда не позже чем через год голову великого князя новогородского Любослава!

— Клянусь!

— Положи руку на камень и повтори клятву, — проговорил Торольв.

Александр положил руку на странно теплый камень и повторил.

— Я, ярл Аскель Хельгисонар клянусь привезти сюда на тинг не позже чем через год голову великого князя новогородского Любослава, иначе все Хельгисонар и Сигвардсонар умрут, — договорив последние слова Сашка внезапно что-то почувствовал.

Ему не стало больно или наоборот приятно, не стало жарче или холоднее. Ничего не изменилось, но каким-то неизвестным чувством он услышал нечто, что словами можно было выразить так: «клятва принята». «Неужели это все так серьезно? Но тогда…» — подумал он и сказал.

— Ярлы! Я отправляюсь на подвиг. Но я хочу быть уверен, что когда я вернусь с головой вашего врага, я увижу в живых всех своих близких живыми и здоровыми. Это позволительное желание?

— Да. — сказал в ответ тинг.

— Ярл Торольв явил сегодня тингу воистину ромейскую изворотливость, по сему, коли в его власти остаются все мои близкие, я требую от него клятвы. Тоже на Камне Тора! Я имею на это право? Как ярл уходящий туда, откуда скорее всего не вернусь?

— Да! — также дружно ответил тинг. Пришла пора скрипеть зубами Торольву.

— Какую клятву ты хочешь? — прошипел Торольв.

— Я хочу клятву, что в течение этого года никто из кланов Хельгисонар и Сигвардсонар не умрет! Клянись!

— Клянусь, — разъяренно и не слушая ничьи подсказки сказал Торольв, кладя руку на камень, — Что в течение этого года никто из кланов Хельгисонар и Сигвардсонар не умрет!

— Иначе?

— Да постигнет меня тогда страшная гибель! — Торольв снял руку с камня, достал нож и прошипел. — Надеюсь, что ты вернешься и тогда я смогу тебя убить собственноручно. А теперь, чтобы ты не забыл и чтобы прибавить тебе мудрости…

Две тени позади кресла Торольва тихонько разговаривали на латыни.

— Вот видишь, в этом и заключается высший класс мастерства в нашей работе. Выстроить все так, что чтобы не произошло, все было бы нам на пользу.

— И вы надеетесь, что этот варвар сумеет убить великого князя?

— Не знаю. Хотя он же удачливый сукин сын. Золотишко наше забрал… Да. Кстати. Я не сержусь за обман, ведь девять десятых золота пойдет на благо Рима и на смерть его врагам… — стал размышлять Леонардо ди Медичи.

— Да! Я так и подумал… — прервал его Маркус.

— Не перебивай, — и в плавном тихом голосе Леонардо послышалась сталь. — Что касается десятой части, то что ж. Ты сделал хорошую работу, я избавлю тебя от плахи… На этот раз. Прошу тебя, друг мой, больше не делай так…

— Хм… — охрип Маркус. — Клянусь…

— Не клянись. В нашей жизни часто приходиться нарушать клятвы…

— Хорошо… А что если ему все же удастся выполнить клятву? Ведь тогда Торольв не будет иметь право уничтожить их? — Маркус вернул обратно свернувший на опасную тему разговор.

— Убить великого князя, это смута, расстройство и гражданская война в Новогороде, если повезет. Для Сената и Народа Рима это великая победа. Ну а этим все равно тогда не жить. Ведь так сказал оракул. Их в этом случае вырежут до последнего щенка россы, за своего князя. А остальным кланам все равно придется под страхом россов объединиться под рукой самого сильного клана.

— А если не сможет убить князя, — продолжил мысль Маркус, — то Торольв выполнит свое обещание и остальные кланы объединяться из-за страха перед ним.

— Ты совершенно прав, мой друг. Этих кланов больше нет… Ну что ж, у вас тут хорошо, прохладно, но увы пора мне отправляться в Рим. У меня еще много дел. Сообщи мне, чем это все кончится…

— Могу ли я просить вас передать моему уважаемому брату небольшую посылку?…

Но Александр не слышал этого тихого разговора. Он ничего сейчас не слышал и не видел. Механически переставляя ноги он шел, орошая каменную мостовую капающей со спины кровью — Торольв вырезал ножом на спине у Аскеля изображение орла, намекая на казнь «Кровавый орел», если Александр не выполнит клятвы. Внутри берсерка ревела и билась звериная ярость, но скованная всеми его силами и оберегом Гудреда она не могла вырваться. Но к тому времени, как он подошел к кораблям, ее путы ослабли.

На стоянке стояло уже четыре готовых к выходу в море корабля. На палубе, готовясь к отплытию, сновали оставшиеся в живых дружинники. Они поприветствовали его криками и опять разошлись, стараясь не встречаться с ним взглядом. Видя, что никто не оспаривает его права командовать, ярость чуть-чуть притихла, но тут темные боги принесли Раннвейга Ингуннсона.

Он прибыл самым последним, но уже успел все узнать, и теперь не собирался плясать под дудку молокососа из другого клана.

— Эй! Аскель!

Александр обернулся и ожег того взглядом. От пышущей в его глазах ярости Йофрид отшатнулся и затих на время.

— Ярл. Ярл Аскель, — послышался с ладьи голос одного из кормчих. — Куда идем?

— Новогород, — прошипел Александр, сдерживая готовую уже вырваться на свободу ярость берсерка и стискивая в руках снятый с тела Соти меч.

— Аскель, — опять вылез вперед Раннвейг. Теперь он говорил уже громко, явно чтобы его слышала вся дружина и также явно упуская в обращении титул ярла. — Наш род не собирается потакать твоим безумствам. Мы…

Что он хотел сказать так и осталось тайной навеки. Может оскорбить, может вызвать на поединок, может еще что. Но только вырвавшаяся на свободу ярость Александра завладела каждой клеточкой его тела и он быстро взмахнул мечом Соти. Разлетелись в клочья ножны, Александр так и не вытащил из них меч. На камни пристани Йофрид упал по частям — чудовищной силы удар мечом разрубил ножны, тело и надетую на него кольчугу от левого плеча до правого бока. Верхняя половина съехала по этому срезу на землю, а нижняя еще некоторое время стояла, обрызгивая все вокруг кровью. Сопровождалось это диким ревом, от которого со своих гнезд снялись птицы далеко от порта:

— МЫ! ИДЕМ! НА! НОВОГОРОД!!!

Больше несогласных с волей ярла не было. Так начался изменивший на многие годы карту северного мира поход на Новогород.

Глава 31

Несмотря на всю ярость и безумное желание вновь увидеть свою Хальдис перед походом на Новогород Аскелю пришлось сделать несколько остановок. Первую сделали около того самого поселка, с которого все и началось. Именно в нем, где раньше дружно жили и Бьярнарсонар, и Хельгисонар, и Сигвардсонар, а теперь не было никого, кроме двух стариков, и был назначен общий сбор. Оставшиеся в живых воины обоих кланов приплывали сюда на переполненных рыбачьих лодках, небольших плотах и чуть ли не вплавь. К седине последнего месяца лета здесь собрались все без исключения бойцы обоих кланов. Всего около трехсот человек. Да еще остаток дружины Йофридов в сто человек, которые после смерти Раннвейга, особенно после такой смерти, вспомнили о своей клятве и слепо повиновались всем приказам Аскеля.

Четырех сотен человек, не хватило бы даже на осаду небольшого ромейского городка где-нибудь на северном побережье Западного океана, не то что на штурм самого Новогорода. Однако, другого выбора у Аскеля не было.

«Пять ладей, вовремя пришла заказанная Раннвейгом на Торжке. Хоть что-то полезное от него осталось. Четыре сотни судовой рати, привыкшей к сражениям в море и не умеющим штурмовать крепости. Как выполнить то, в чем я поклялся? Судя по всему, а чувствам я своим доверяю, нарушить клятву не удастся. Можно, конечно, набрать себе золотишка и сбежать где-нибудь на Торжке. Но тогда Хальдис и все мои новые знакомые, мой новый род умрет. Как жить с этим? Каждый день просыпаясь от мысли, что на твоей совести смерть нескольких сотен и рабство тысяч человек? Тем более, что все оставшиеся в живых будут вечно проклинать и всю свою жизнь положат на то, чтобы сократить мою… Нет. Тогда уж проще выйти в море, придти в Новогород и попытаться напасть на князя тайно. Или явно. Осадить один кусочек внешней стены Новогорода, а она по рассказам огромна, и честно погибнуть в бою, илы вызвать князя на поединок, и тоже сдохнуть. Мертвые сраму не имут. Это так. Но его имут живые — это не спасет Хальдис и всех остальных от рабской доли и позорной смерти. Что делать?» — думал Аскель.

«Стоп. Хватит предаваться унынию. Размышляя таким образом я ничего не смогу. Надо все разложить по полочкам и решить как задачу. Итак. Дано: пять сотен человек в плену и более семи тысяч, считая клан Йофридов, которому тоже будет плохо, полностью беззащитны от набегов, что от викинговских, правда тут еще есть некие спасительные законы, что от росских. Инструменты для решения задачи: четыре сотни воинов и пять ладей. Огромное количество золота, честь из которого оставили семьям, а большая часть так и осталась в их, теперь уже лично в его, руках. Требуемый результат: — живые Хальдис и все остальные. Живые их семьи и все три клана… Мда… Охрененно легче стало!.. Ну да ладно. Продолжим…

Рассмотрим варианты. Вариант первый. Я на все золото нанимаю наемников по всему свету и веду их на штурм Новогорода, чтобы получить голову князя Любослава. Но! Это небыстрое дело, и даже двух тысяч отребья, которые я смогу нанять за золото не хватит для штурма Новогорода. Да и штурм дело не быстрое. Плюс, об этих планах узнает Любослав и все срывается — меня по-тихому убьют, и все закончится. Не вариант.

Вариант второй. Все как в первом, но я штурмую вместо Новогорода Харингхейм. Даже если я его беру, вопрос как пробиться сквозь его укрепления пока оставим, все мои умрут из-за того, что я нарушил клятву, во всяком случае каждый воин, у которого я это спросил, в этом уверен. Что это — общее самовнушение, ментальная синхронизация, какое-нибудь мю-бю-ю излучение камня, вмешательство инопланетян или действительно Божья Воля, не важно, но принять придется как данность. Тоже не вариант.

Получается, что как не крути, а чтобы выполнить задачу нужна все равно голова князя Любослава у алтарного камня… Нет. Так тоже ничего не получиться. Можно рассмотреть тысячу вариантов, но не успеть за год. Рассмотрим решение, так сказать, от противного… Или нет? Или да?

Итак. Все живы здоровы. Для этого были выполнено условие клятвы — голова князя у алтаря. Что после этого? У меня за спиной разъяренные гибелью россы. А россы — это те же русские, а они пока зубы на глотке своего врага не сомкнут, не успокоятся, сам такой же. Передо мной — ненавистный мне Торольв, на глотке которого, кстати, я бы с удовольствием сомкнул свои челюсти. Я привез, ослабленный многими битвами и погоней, голову великого князя, и тут же теряю свою от руки Торольва и его клана. Всё так же плохо, правда они остаются живы, но не надолго. Значит, чтобы все наши остались в живых после, их надо защитить. Чтобы защитить, надо поставить Торольва в такие условия, чтобы он не смог заняться ими, а идеальным таким условием является голова Торольва рядом с головой князя на алтарном камне. Но это нереально с имеющимися силами. Значит — отвлечь… А чем? Только нападением. Но не своим, а чужим? А чьим? Тоже вопрос. Ну пусть будет нападение, подумаем позже. Далее. Защищать все поселения невозможно, это только распылить все свои и так небольшие силы. А одно? Одно еще можно попробовать защитить. Значит — всех надо свезти в одно место. А что дальше? Разъяренный Торольв. Разъяренные россы… Но это все оставим на потом. Сделать бы только то что задумалось, а именно вот что. Добыть голову князя, это раз. Найти кого-то кто бы напал на Торольва, хотя бы на сутки — два. Вывезти все поселки в одно место — три. Эвакуировать всех оставшихся в живых из Харингхейма — четыре. И выжить самому при этом с максимальным количеством дружинников — это пять. Мда… Задачки…»

— … у ромеев.

— Что? — очнулся от своих мыслей Аскель. Он на столько глубоко задумался, стоя на берегу, что даже не услышал скрипучих по гальке шагов Гудреда.

— Я говорю, что если хочешь, можешь нанять на эти деньги небольшой легион у ромеев.

— У ромеев, говоришь, — замер пораженный пришедшей в голову идеей Аскель, — а они не согласятся принять нас…

— Нет.

— Я еще не договорил!

— А я тебе, Аскель, отвечаю. Я тоже думал об этом, и на россов они пойдут с удовольствием, но дело в том, что все что сейчас твориться, это все по воле ромеев и для их пользы.

— И наши смерти?

— Да им дела нет до нас, вообще никакого. Они и знать не знают что есть такой Аскель. Наши кланы — это просто та наковальня, на которой они обрабатывают Торольва, во всяком случае, как я это понял.

— Значит искать у них защиты не стоит?

— И это даже опасно… Ты сам подумай, чье золото мы прихватили в том замке? И чьи воины так сражались? Не нищих же баронов?

— Да. Жаль, — снова сник Аскель.

— Но воинов для битвы с россами ты там сможешь нанять. По крайней мере, они пойдут на это с охоткой.

— Хм. Воинов. Это, конечно, решение вопроса номер два. Но самого главного, это все равно не решает. Но хоть что-то… — пробормотал себе под нос ярл. — У меня тебе будет поручение, Гудред, — громко продолжил он. — Я дам тебе большую часть золота, с которым ты отправишься к ромеям и наймешь там отряд легионеров. Купишь два-три самых больших грузовых корабля и погрузишь туда этих легионеров вместе со всеми положенными припасами. Припасов бери с запасом — на этих кораблях нам увозить свои семьи. Не позднее назначенного Торольвом дня ты прибудешь с этим войском в бухту Харингхейма и нападешь на город. Основной задачей будет не столько разорить или убить кого-то, сколько внести смятение в стан наших врагов. Для этого ты прикажешь ромеям говорить, что они нападают от имени народа и сената Рима… Понятно?

— Хм… Идея хорошая, конечно, но ничего не выйдет… — засомневался

— Почему?

— Ну, во-первых, Никто и никогда не пропустит в Харингхейм суда с чужими войсками.

— Ну тут можно что придумать…

— Во-вторых — если в городе будет присутствовать ромейский начальник в ранге хотя бы советника, что приравнивается у них к проконсулу, он сможет одним своим словом остановить битву и переподчинить наемников под свое командование. Этот пункт, как мне рассказывал отец, есть в договоре найма у каждого ромейского наемного легиона.

— Ну может там такого не будет…

— И самое главное, никогда ни один наемник не станет скрывать того, кому он служил — иначе в ответе за все будет он сам, а не его наниматель. Так что отвлечь внимание от нас не получиться: первый же полонянин выложит все Торольву, и все…

— Эх… Ну ладно… А кого еще можно нанять?

— Ну… Можно нанять гладиаторов из какой-либо крупной школы — но это и дороже выйдет, и хуже по многим причинам. Они и выучкой обладают плохой…

— Но они же дерутся всю свою жизнь? Почему ты говоришь, что выучка плохая…

— Драться на арене — это не то, что сражаться в битве. Не та выучка, так будет точнее. А во-вторых — это не наемники, которые дорожат именами своих легионов. А эти разбегутся или бунт учинят как только в море выйдут. С таким же успехом можно рабов купить и вооружить…

— Ты молодец! Это идея то что надо! Это решает всё!

— Ты о чем? — удивился и немного испугался внезапной радости ярла Гудред.

— Слушай же мой наказ! Ты возьмешь мой драккар и со своей дружиной отправишься в путь прямо сейчас. Я дам тебе часть золота, за которое ты у ромеев в самой гнусном рабском лагере, в самом злом и ужасном порубе, скупишь несколько сотен рабов, самых мерзких и непокорных, разбойников и насильников, по которым плачет кол, погрузишь их как скот в купленные корабли и вместе с припасами придешь, как ранее я и планировал, к тому дню. Рабов держи строго и жестоко, чтобы они были готовы к бунту, но бунта не допускай… Бунт нам потребуется позже…

— Я тебя не понимаю…

— Ты говоришь, что не пропустят войско. Но корабли, груженные рабами, скажем, чтобы обменять их на свои семьи, пропустят сквозь крепости хотя бы из жадности. Кто может унять бунт рабов? Станут они слушать какого-нибудь римского консула? Да хоть самого Цезаря! Скажи мне — кто виноват, если взбунтовались рабы? Кто их направлял на город? Уж точно не те, кто их привез, не мы…

— Но этим мы не сможем управлять…

— Не только мы этим не сможем управлять, но и никто другой — что более важно!

— Но они не будут подчиняться не чьим приказам, не будут сражаться!

— А нам это надо? Нам надо, чтобы некоторое время Торольву было не до нас. И ему будет не до нас! Пока он разберется, пока переловит всех — а они разбегутся как крысы и забьются по щелям, мы уже будем далеко…

— Хм…, - задумчиво произнес Гудред, — это может сработать.

— Ты не хмыкай, а делай все что я сказал. Боги будут на нашей стороне, я это чувствую. А сейчас пойдем. Надо унять людей — на Новогород пойдут не все.

К вечеру на берегу, около приставших к берегу кораблей, по слову ярла хирдманы собрались на тинг. К тому времени Гудред уже снарядил свой корабль для долгого плавания к южным берегам, сняв припасы с других драккаров, но остался ради того, чтобы послушать, о чем и как будут говорить воины на собрании.

Ничего нового он не услышал. Все пылали единодушной ненавистью к Торольву и всем кланам, которые обрекли их на смерть. Масла в огонь подлил Аскель, объяснив им, кем, для чего и как все это делалось. Узнав причины, что все это по наущению ромеев, некоторые однако засомневались, и предложили как-нибудь помириться с Торольвом чтобы спасти свои семьи. Ведь свои, пусть и другого клана, гораздо ближе должны быть, чем пришлые ромеи. На это предложение ярл ответил очень просто.

— Ответе мне, хирдманы, на один вопрос. Вы много бились и взяли богатую добычу. Оставили ее в селении без охраны на пару дней и ее тут же утащили соседи другого клана, при этом перебив часть ваших семей. Но вы не знали, кто это сделал, пока к вам не пришел с вестью и советом чужак. Чего достоин этот чужак? Только благ разных. А чем бы вы заплатили таким соседям?

— Смертью! — дружно закричали все воины.

— И могли бы с вами помириться те соседи?

— Нет!

— Так вот мы и есть те самые соседи для Торольва и его клана. И не будет нам мира.

— А что же тогда делать?

— Делать нечего, кроме как выполнить данную клятву. Только так мы сможем спасти остатки, ранее бывшие сильными кланами.

Все молчали. Желающие мира поняли, что мира не будет, желающие войны поняли, что война будет, но победителями будут не они. «Взять Новогород… Убить великого князя…» — после того, как первый воинственный угар схлынул, такое предложение вызывало только грусть своей неосуществимостью.

— Боги помогут нам. Я исполню свою клятву. Но этого мало. Подумайте — разве простит нам Торольв, если даже мы и принесем ему голову князя? Нет! Он только сильнее разозлится, ведь мы в очередной раз сломаем все его планы. Сколько проживем мы и наши семьи в этом случае? Не думаю что долго. Он разобьет нас поодиночке. Вы хотите этого?

— Нет!

— И я не желаю этого. Чтобы этого не случилось, мы должны обороняться потом только все вместе, то есть — в одном месте. Кто желает бросить своих и охранять чужих? Есть такие?

Толпа молчала.

— Я так и думал. Поэтому, мы должны бросить наши поселки и переселиться все вместе, в одно место. Кто-нибудь знает такой остров? Где все смогут поместиться и обороняться долго?

— Нет такого… — прошелестело по толпе.

— Нету…

— Хотя… — задумчиво проговорил один пожилой воин.

— Говори, — Аскель вычленил единственный неотрицательный ответ из толпы.

— Можно поселиться на острове Свенси…

— Что? Он же проклят!

— Он слишком далеко!

— Он слишком близко к россам!

— Его можно оборонять? — Аскель перебил общий гомон своим громким вопросом.

— Да. Его легко оборонять. Говорят, россы положили много воинов, пытаясь взять его. Гораздо больше, чем было защитников.

— Но там уже сотни лет никто не жил! Там нет вообще ничего! Голые камни! — волновались некоторые. — Как туда привезти семьи? Что они будут есть? Чем топить? Где жить?

— Мы закупили много товаров в Торжке. Хватит на первое время. Да и приплывете вы туда не с пустыми руками… И вообще — это не обсуждается. Это единственный шанс спасти их. Поэтому из оставшихся четырех ладей, у Гудреда будет не менее важное отдельное задание, я пойду на Новогород только на одной. Остальные потратят все оставшееся время на сбор семей всех трех кланов — Хельгисонар, Сигвардсонар и Йофрид на острове Свенси. К концу отпущенного мне года всем следует собраться в Харингхейме. Несогласные есть?

— А кто пойдет с тобой? На Новогород?

— Со мной пойдут остатки дружины Соти.

— Я тоже пойду!

— И я!

— Мы все хотим идти с тобой на этот подвиг!

— Да поймите же вы! — начал успокаивать снова разошедшихся викингов Аскель. — Нужно спасать наши семьи. И все едино — что с одним драккаром, что с пятью Новогород не взять. Но с одним можно просочиться сквозь рогатки россов и тайно напасть на князя, а с пятью — уже нет. Я возьму с собой только самых сильных и опытных воинов… — произнося последние слова Аскель сильно ошибся.

Теперь всю ночь викинги спорили кто из них сильнее. И без того куцые дружины стали меньше на полтора десятка человек, которые погибли или были сильно ранены в поединках. Но нет худа без добра — оказавшиеся в дружине воины действительно были самыми опытными и сильными. Руководил ими Вальгерд — старый друг и побратим Соти.

Еще через день Аскель и его дружина отправилась в Новогород, оставив остальных викингов трех родов в смятении и с приказом заниматься перевозов семей на остров Свенси. Честно говоря — Аскель завидовал их простым задачам. Себе он оставил самые сложные.

Вторую остановку драккар с дружиной Аскеля сделал в начале осени в дне пути от Новогорода. До этого они, стараясь не терять времени, даже ночью не приставали к берегу. Но перед последним рывком следовало немного отдохнуть и было необходимо сделать кое-какие приготовления.

Глупо было бы считать, что слухи о том, что кто-то отправился за головой великого князя еще не просочились в Новогород. Вторая, после Ганзы, купеческая столица мира, где встретить можно было торговца со всех концов света, априори требовала хорошего надзора. Посольский приказ великого княжества Новогородского, как всегда и во все времена и во всех странах исполняющих помимо дипломатических функций еще и функции внешней разведки, работал неплохо но и не так хорошо — до талантов его юго-западных соседей ему было далеко. Но и совсем расслабляться не приходилось, поэтому целью той остановки было изменить все.

Аскель решил взять на абордаж какую-нибудь иностранную ладью, главное чтобы не нурманскую, часть дружины замаскировать под купеческих охранников — благо удачный опыт уже был, и под личиной купца пропутешествовать в Новогород. А там уже в удобный момент подстеречь князя… Остальная дружина в укромном месте побережья как можно ближе к устью Волхова на драккаре должна была ждать успешного возвращения ушедших. Такие вот были планы у ярла, совершенно верно посчитавшего, что ничего другого с наличными силами не провернуть. Корабли в такой близи от Торжка встречались часто и разные, оставалось только дождаться подходящего, но все планы сломались на третий день ожидания.

В тот вечер Аскель совершенно спокойно заснул в небольшой палатке, которую ставили ему его войны, сам они, кстати довольствовались простыми толстыми шерстяными ковриками или вообще плащами. Как обычно были выставлены часовые, чтобы неизвестный враг не смог подобраться ночью, а еще трое дежурили на корабле. Проснулся Аскель с дикой головной болью от ощущения, что кто-то дергал за связывавшие его веревки.

«Какие веревки? И что так болит голова?» — успел подумать полусонный еще ярл перед тем как открыть глаза. Открыв глаза он получил ответы на свои вопросы. Аскель лежал связанный на камнях. Вокруг в живописных позах валялись связанными воины его дружины. По лагерю ходили и осматривали их оружие и тюки воины облаченные в легкие, блестящие на солнце металлом, кольчуги. Переговаривались они на русском, от которого уже давно отвык слух Александра.

Стараясь не изменять темпа дыхания, чтобы охранники не поняли что он проснулся, и прикрыв на сколько можно глаза, ярл стал осматриваться. По виду сделать ничего было нельзя. На берегу лежала практически вся его дружина, а тех кого не было — явно лежали вне поля его зрения. Главной печалью было то, что те пятеро, что несли самую тяжелую вахту — перед рассветом, когда сон самый сладкий и крепкий, валялись немного в стороне. Неживыми. Остальная дружина щеголяла различными синяками на головах, что позволило сделать верное предположение о причинах головной боли.

Увиденное говорило сразу о многом. Во-первых, что пленители были действительно очень сильными воинами. Во всяком случае достаточно сильными чтобы повязать живьем целую дружину опытных хирдманов из пятидесяти человек, убив при этом только часовых. Кстати, это также говорило — что все происходило в тишине: раз никто в лагере не проснулся, и о том, что караульные честно несли свою вахту и не спали.

«Эх — лучше бы вы заснули на посту. Тогда бы лежали сейчас вместе со всеми. Хотя не факт что мы вскоре не присоединимся к ним…» — раздумывал ярл. — «Позор! Хоть бы убили быстро и тихо и никому не рассказывали об этом! Над нами будет смеяться несколько поколений викингов — а еще за головой князя пошли…»

От раздумий его отвлек странно знакомый голос, который приказал:

— Хватит уже ему бока отлеживать. Отлейте его и остальных…

Приказы неизвестного с знакомым голосом выполнялись быстро и точно. Коли сказано первым ярла, то первое ведро грязной, полной водорослей, набранное в заросшей камышами прибрежной воде, вылилось на голову Аскеля. Ледяная вода — а на дворе уже стоял сентябрь месяц, или как он назывался по росски — вересень, оказала лечебное действие на гудевшую голову, но, к сожалению, лишило возможности и дальше притворяться валяющимся в отключке.

— Подымите его и тащите сюда, — сказал все тот же командный голос.

Промаргивающегося и пытающегося стряхнуть с головы несколько повисших как диковинное украшение водорослей ярла поставили на ноги и наполовину повели наполовину потащили к своему командиру. Командир стоял недалеко и спиной к ярлу, отдавая приказания. Пока Аскеля тащили он сумел хорошо рассмотреть воеводу своих пленителей. Одет он был также как и все остальные воины в легкую кольчугу и металический шлем, что уже говорило о его немалой выучке: он либо был полностью уверен, что в морском бою не придется упасть за борт, либо, что еще хуже, он был на столько тренирован, что мог сбросить кольчугу в воде за то время, пока еще в легких оставался воздух. Наконец тот окончил отдавать приказания и повернулся лицом к своей добыче. Лицо, стиснутое шлемом с переносьем казалось только чуть-чуть знакомым, но вот росс снял его с головы, встряхнулся и Аскель обомлел.

— Вторуша? — удивленно спросил Александр.

Как не странно — это был именно он, трелль и соседней деревни, спасенный Аскелем от смерти в каменистой пустоши. Его первый друг тут, еще по рабским временам, исчезнувший вскоре после памятной бойни в поселке. Все думали что он утонул на рыбалке, а он жив здоров. Даже больше. Все — и разворот плеч, и гордо выпрямленная спина, и вздернутый подбородок, и его привычно-командный голос — все это не давало даже намека на узнавание в этом сильном воине беззащитного раба.

— Вторуша! Ты узнаешь меня? Это я, Александр.

— Замолчи, подсыл, — холодно ответил Вторуша.

— Но почему? Что произошло?

— Ты хочешь знать, что произошло? — начал заводиться и поэтому голос его становился все громче и громче. — Я не верю во всякие измышления о том, что ты хочешь лишить моего князя головы. А коли если это и так, то князь Любослав с удовольствием отошлет вашему князю Торольву твою безмозглую, срубленную собственной княжеской рукой голову. Но не это страшно — страшно другое. Слушайте все! — громко, чтобы услышали все окружающие воины, не важно стояли ли они на ногах или валялись на земле в путах, проговорил Вторуша. — Я, сотник малой дружины великого князя Новогородского Любослава, волхв-отрок Богов наших и Воин Перуна обвиняю сего мужа в том, что он есть злокозненный колдун и подсыл Кровавого Бога Кулькана!

Все стоящие и лежащие вокруг Аскеля отшатнулись в ужасе и отвращении. Даже его дружина, которая смотрела на захвативших их россов в предвкушении битвы за своего ярла была едина в этом со своими врагами. Чтобы понять весь ужас обвинения, следовало быть жителем этого материка. Даже россы, относившиеся благожелательно к различным богам и позволявшие молиться кому угодно только за одно, даже бранное, упоминание Кровавого Бога — вечного противника Богов-Прародителей могли побить камнями, в других же странах за причастность к Кровавому ждала немедленная и ужасная смерть, различавшаяся только пристрастием их жителей. В Орде разрывали лошадьми, в Та-Кемет обмазывали трупной жижей и отдавали на корм жукам-падальщикам, которые поедали казнимого заживо, в Риме вместо жуков использовались крысы, в восточном Катае бросали в яму со ядовитыми змеями, у которых предварительно сцеживали яд, вольные баронства варили в масле, а урманы медленно разрубали такого человека на куски.

— Это серьезное обвинение, — тихо проговорил лежавший недалеко Вальгерд. — Чем докажешь?

— Это не так! — прокричал испуганный такой реакцией Аскель.

— Я долгое время разговаривал с ним. Он ничего не знал о нашей жизни… — начал Вторуша.

— Это не доказательство! — начал говорить Аскель и вспоминать свою легенду, которую сильно подзабыл, так как в клане никому не было интересно это. «Какая разница — если воин-берсерк и удачливый ярл?».

— Но ты ничего не знаешь о городах и поселках…

— Я прожил все свое детство в маленьком хуторе, и никуда не выходил…

— Около какого города? Или деревни?

— Около Новогорода.

— Я бы мог задать тебе много вопросов о тех весях, но ты ничего не ответишь и это не проведать… Но ты сказал, что однажды был в Новогороде…

— Ну и что?

— Тебя там волхвы лечили?

— Да.

— А теперь, вспомни, какой вопрос ты задал после этого? Не помнишь? А я запомнил. Ты спросил, — и он выдернул из под кольчуги металлический кругляшек с какими-то насечками, — «что это такое»! Где вы видели росса, который бы не знал, как выглядит амулет волхва?

— Я например…

— И самое страшное — Вторуша продолжал забивать гвозди в гроб Аскеля, — он ничего не знал о наших Богах! Более того — он ничего не знал и о ромейский, ваших или еще каких Богах! Что ты скажешь на это, очистник?[84]

Уже потом у Гудреда Аскель узнал, что это действительно было серьезной уликой. Только жителям западного материка не то что не разрешалось молиться другим богам, но даже знать кого-либо кроме своего Кровавого Бога было под страхом смерти запрещено. Все остальное можно было объяснить так или иначе, но незнание Богов… Возразить на это никто ничего не смог, и даже его бывшая дружина стала смотреть на него с ненавистью.

— Так что, заберу тебя с собой, а уж в допросном приказе у тебя все кат выпытает!

— Это все не так!

— Чем очистишься?

— Я не слуга вашего Кровавого Бога!

— Молчи! — разозлился Вторуша и двинул кулаком в зубы Аскелю, даже не посмотрев на то, что тот был связан. — Нурман я отпущу, пусть Боги их ведут, но ты!..

— Легко тебе связанных бить, — оставалась единственная надежда это разозлить Вторушу и спровоцировать его на поединок. — Думаешь, нацепил меч и стал воином, трелль?

— Тебе не пронять меня, подсыл. Я не сражаюсь с такими как ты. Смерть от меча в битве — это слишком быстро для вас! — разгадал его замысел Вторуша.

— Что? Совсем совсем? А ты хоть меч в руках держал? — ничего другого, как продолжать злить сотника не оставалось.

— Будешь продолжать так, то я тебе кол короткий в рот забью, чтобы ты своим мерзким языком не портил дарованный нам нашими Богами воздух. С таким как ты я бы даже на Божьем Суде и то подумал бы сразиться!

Это подсказало Аскелю единственный в его отвратительном положении выход.

— Я невиновен! Я не слуга злых богов! — закричал он в спину уже отвернувшемуся Вторуше. — И готов это подтвердить любым способом! Даже божьим судом!

— В своем ли ты уме, подсыл? — сотник резко развернулся и спросил с неподдельным удивлением в голосе. — Разумеешь ли ты, о чем просишь? Это много хуже, чем спокойно умереть под пытками в допросной избе!

— Я невиновен. И хочу это доказать. И не тебе. А им, — и Аскель кивнул в сторону лежащих на земле связанных викингов.

Вторуша задумался, глядя на Аскеля. Сжал в руке свой амулет и спустя некоторое время, видимо уверившись в себе, сказал.

— Добро. Будет тебе Божий Суд. Развяжите его, — приказал он державшим Аскеля воинам. — Пусть отойдет от пут, но глаз с него не спускайте, чтобы не убег и себя не убил.

— Хорошо, Вторуша. А ну давай, подсыл, развяжем тебя.

Пока Александра развязывали, а заодно развязали его дружину — все равно без оружия она ничего не могла и также как остальные желала поглядеть на Божий Суд, росы вокруг обсуждали вызов.

— И это же надо, быть на столько уверенным в своей правоте!

— Может он действительно невиновен? — некоторые даже засомневались.

— Да нет — он наверное надеется на помощь своего Этого Самого!

— Он что, не знает что в Круге есть только Правда и больше ничего? А сами Боги судят?

— А если он хорошо дерется?

— Даже лучше чем сотник?

— Не ты ли, не далее чем третьего дня, Пахом, получил трепку от Вторуши?

— А сотник сам встанет в круг?

— Конечно! Ведь это обвиняет его!

— Да если и не сотник, а кто другой, хоть малец с прутиком! Коли Правда не на твоей стороне — ивовый прут и меч разрубит…

Пока часть воинов обменивалась своими мнениями о поединке, другая готовила Поле. Небольшая песчаная полянка выше на берегу была со всем чаянием очищена от всяких веток и камней. Двое ненадолго скрылись в лесу и принесли оттуда вязанку дров и срубленный молодой дубок. Костер быстро прогорел и дубовым углем, дуб — это божье дерево, всякое зло отваживает, Поле было заключено в круг.

И Аскель, и Вторуша в это время готовились к поединку. Каждый по разному. Аскель, избавившись от связывавших его веревок, разминал руки и ноги, делал легкую зарядку. Вторуша, стоя на берегу, глядя в небо и сжимая в руке амулет молча молился.

Наконец все приготовления были закончены. Оба ратника вошли в круг сквозь не очерченный углем проемы с противоположных сторон круга, которые были за их спинами сразу же замкнуты. Теперь Поле можно было покинуть только по окончании поединка, когда четко бы определился победитель, не важно каким образом — смертью ли противника, признанием поражения, сдачей, потерей сознания…

Дуэлянты были одеты и вооружены почти одинаково. Оба в кольчугах, правда у Вторуши она была подлиннее и получше качеством, оба на левой руке держали щиты. Аскель был вооружен длинным обоюдоострым булатным мечом — смертным подарком Соти, в правой руке Вторуша сжимал чуть-чуть изогнутую саблю. Оба в шлемах без личины, на ногах штаны из толстой кожи и крепкие сапоги.

Оставшийся за приделом круга старший после Вторуши из дружины россов произнес:

— Готовы ли вы пред лицом Богов наших поведать об обидах своих, и мечами своими явить Правду?

— Да! — ответил Вторуша.

— А правила поединка? — спросил Аскель.

— В Поле можно все! Он не принадлежит на время поединка к Яви, это Правь — обитель Богов. Поэтому тут ничего не может быть, что не по воле их, — ответил оставшийся за старшего.

— Если я выиграю, вы отпустите нас?

— Коли выиграешь, то свободны вы будите, вместе с ладьей и оружием вашим. Коли проиграешь, то тоже, но уже без тебя. Ты вызнал все? Готов?

— Да.

— Добро. То уж Богу судите! — произнес он формальную фразу начала поединка.

Сразу же после этих слов Вторуша огромным прыжком с места сократил расстояние и сильно рубанул сбоку по шлему саблей, повернутой плашмя. Судя по всему он не хотел убивать Александра — ведь ничего путного про его жизнь так и не было выяснено, а от такого удара, попади он, наверняка бы противник потерял сознание.

Но Александр был уже не тот, что год назад. За это время он уже немного подучился бою, и первый наскок Вторуши пропал впустую, звонко ударившись о край щита. Легко отразив неуклюжую контратаку Вторуша разорвал дистанцию и опустил саблю.

— Я смотрю ты времени зря не терял? Ну хорошо же. Не хочешь по хорошему — будет по плохому.

После этих слов на ярла обрушился град быстрых ударов. Удары сыпались со всех сторон, на всех уровнях и во все части тела. Аскель только и успевал делать, что отбивать их, об атаках думать не приходилось. Вскоре, уже минуте на третей боя, первый удар пришелся не на выставленный меч или подставленный под удар щит, а на кусочек кольчуги на плече. Был он слабый, кольчуги не пробил но плечо все равно занемело, показывая, что выигрыш не на стороне Аскеля. После этого удачного выпада Вторуша опять отскочил и в тишине, а все оставшиеся за вне Поля молча, в отличие от обычных поединков, смотрели на сражающихся, проговорил:

— Неплохо. Ну ладно! А что ты скажешь на это?

Рисунок боя опять поменялся. Если прежде Вторуша пытался продавить защиту Аскеля за счет силы, скорости и количества ударов, то теперь он решил взять за счет опыта и мастерства. Если до этого сабля в его руках летала как легкий прутик, то теперь она уподобилась сверкающей змее. Времени между атаками стало больше, но теперь они стали гораздо опаснее из-за полной своей непредсказуемости. Бывало, что за один замах направление и цель удара менялась несколько раз, а всяким обманным движениям и финтам не было счета. Опасность такого боя еще заключалась в том, что теперь Аскель находил время для атак, которые легко по его глазам Вторуша читал и успевал к ним приготовиться еще до того, как они начались. После одной из таких своих атак Аскель получил первую рану — клинок Вторуши невесомым, как падающий листик, скользнул по икре чуть выше сапога, оставив за собой быстро набухшую кровью глубокую царапину. Почувствовав боль Аскель рванулся вперед и за безрассудную неподготовленную атаку был тут же наказан второй раной, теперь уже на левой руке — как сотник умудрился порезать прикрытую щитом руку — непонятно.

Теперь исход боя был уже предопределен. Задеть Вторушу у Аскеля не получалось, а из его, пусть и мелких, ран по капельке сочилась кровь. Божий суд не был ограничен по времени — хоть минуту судись, ход год, поэтому стратегически ярл уже проиграл. Почувствовав неуверенность сотник чуть приостановил свои наскоки, ограничиваясь только переведением точными и сильными ударами щита Аскеля из разряда воинской справы в разряд щепок и деревянных кусков для костра. Поворачивать щит так, чтобы ущерб был минимальным, из-за раненной руки у ярла не всегда получалось, поэтому дело шло быстро. Сопровождалось все это увещеваниями.

— Сдавайся, подсыл! — удар, и кусок щита отлетает прочь.

— Тебе не победить! — еще один кусок дерева упал на песок.

— Сдайся, и я в память о нашей дружбе, сохраню тебе жизнь! Быть может тебя отмолим!

— Бросай меч!

Нельзя сказать, что все эти слова пролетали мимо ушей. Аскель действительно задумывался над тем, чтобы сдаться. Ему было трудно ударить своего старого друга, и только вспышки боли в раненых конечностях помогали ему. Он уже почти готов был бросить меч, но тут перед его глазами всплыл образ Хальдис, которую тискает Торольв, его умерший не рожденным сын, вспомнилась слетающая с плеч голова Соти и он принял решение. В следующее мгновение поединок закончился.

Вторуша как раз разрубил остатки щита почти до руки, когда Аскель прокусил многострадальную губу и капля крови попала на язык. Время уже привычно замедлило свое течение. Аскель рванулся вперед, отбрасывая с левой руки щит и занося для удара меч в правой. Вот Вторуша успевает поднять для защиты свою саблю, по которой, как с горки, соскальзывает удар меча. Радость полной победы, так как после этого удара Аскель оставался совершенно беззащитным, еще не успевает отразиться на лице, а только в глазах, когда в появившуюся из-за поворота корпуса для отражения удара сверху щель между щитом и саблей врезался кулак Аскеля.

Удар был на столько сильным и быстрым, что Вторуша даже не шелохнулся. Всю энергию удара приняла на себя грудная клетка. Но для нее это оказалось запредельной нагрузкой, ребра, ломаясь, провалились внутрь, пробивая легкие и разрывая кровеносные артерии. Поток крови из развороченных внутренностей друга окатил Аскеля, и Вторуша в судорогах рухнул на песок.

— Прости, прости меня! — падая на колени кричал Аскель.

— Прости, прости и ты меня, Алекса, — шептал умирая Вторуша. — Прости. Не поверил в тебя. Ошибся. Ты не виноват — во всем воля Богов. Коли наказали они меня так, то значит я виновен.

— Но…

— Не надо. — шевельнул рукой Вторуша, перекладывая ее с песка поверх руки Аскеля. — Не горюй… Все мы умрем, а я погиб в бою. Там. На шее… Возьми ярило и передай князю… Скажи ему… — паузы становились все дольше а шепот все тише. — Ты сможешь… В кошеле… Пайза… Поможет… Встретиться… ПЕРУН! Прими меня!!! — приподнявшись Вторуша прокричал в небо свои последние слова и затих.

Александр встал. Аккуратно снял с шеи тот самый круглый амулет, который действительно своей чеканкой напоминал изображение солнца с лучиками разной длины, как его рисуют дети, снял с пояса кошель и вышел из очерченного дубовым углем круга в расступившуюся перед ним толпу. Развязав веревку на горле кошелька он высыпал на ладонь его содержимое. Серебряную пластинку с тонкой чеканкой, видимо это и была пайза, он взял себе, а золотые и серебряные монеты он засыпал обратно в кошель. В отверстие пайзы он продел шнурок от амулета, завязал и повесил оба предмета на шею. Потом отвязал с пояса свой кошель, и оба не глядя бросил первому попавшемуся россу.

— Сделайте все как надо. И чтобы десять дней пили и поили всех подряд, славили его! Он был хорошим человеком и моим другом. Мы отплываем через час.

Росс быстро подхватил кошельки, а оставшийся за старшего молча сделал знак рукой. Вскоре всем нурманам вернули все ранее взятое.

— Моих тоже проводите, как полагается. Я теперь очень спешу.

Дождавшись еще одного молчаливого утвердительного кивка Аскель последовал на свой корабль. Оставив позади берег, на котором россы собирали дрова для двух погребальных костров драккар выплыл в море. Аскель, пока берег не скрылся из глаз не разу не обернулся, так и простояв на носу драккара, прислонившись лбом к вырубленному из дерева изображению какого-то чудища.

— Ярл, — тихо сказал кто-то за спиной.

— Что? — холодно и равнодушно ответил Аскель.

— Прости ярл.

Аскель обернулся. Вальгерд стоял чуть впереди всей дружины. Каждый хирдман, приклонив колени, с виноватым видом смотрел на своего ярла.

— Прости ярл, — повторил Вальгерд. — Локи нас смутил. Не устояли.

Ярл опять повернулся к своей дружине спиной.

— Коли не люб я тебе, коли не нужна тебе моя жизнь боле — скажи! И я тот час же в воду кинусь.

— Нет, — не оборачиваясь и все так же холодно ответил ярл. — Мне твоя смерть потребуется позже. А пока — живи, но помни… — и Аскель опять замолкал, глядя в пустынную морскую даль, туда, где было спасение его рода, который только что чуть не предал его.

«Кто же мне так ворожит? Или Боги меня испытывают?»

Великий князь Новогородский Любослав проснулся этим утром очень рано. Обычно он просыпался гораздо позже — уже тогда, когда солнце оторвалось от края леса, но в это утро князь смог услышать, как просыпаются и готовит терем к новому дню челядь, выгоняющая скотину с утра пораньше в покрытые тонким инеем поля, чтобы дать ей насладиться последней в этом году зеленой травой. Вчера князь только-только закончил объезжать свои владения, собирая с младших князей положенное. Заняло это две дюжины дней — на три дня меньше, чем в позапрошлом году. Все северное побережье его великого княжества еще с прошлого года не оправилось от опустошительного совместного набега нурман и ромеев, поэтому пришлось съэкономить пять дней. Зато новый городишко далеко на севере и деревни вокруг него, в который заселились пришлые, задержал его на два дня — жили они странно, работали мало, подати платили тоже мало, вот и нужен был за ними помимо нескольких тиунов из местных и князя из пришлых, еще и его личный пригляд. Так и выходило, что по сравнению с позапрошлым годом поездка на три дня короче.

Да только радости в этом не было никакой. Целое побережье размером в ромейскую провинцию пустовало. Не спускало по рекам древесину, не привносило в казну князя мягкую, играющую на солнце рухлядь, а к столу изумительную копченую и соленую рыбу, не приходили оттуда дюжие молодые парни, готовые разменять свою свободу и кровь на серебряные гривны и службу ратную в его дружине. Там не было никого. И хоть богатые места, но кому они нужны без людей?

Конечно, Любослав делал все возможное, чтобы исправить это положение: отсылал туда отпущенников, приманивал вольных различными дарами и снижениями подати на много лет, освобождал купцов от пошлины, коли везти товары будут туда, но все это слишком медленно… Те свободные, что уходили на выселки, старались селиться поближе к своим родственникам, купцы не везли туда товар, потому, что там его некому было покупать, а отпущенниками смог он заселить только две деревни.

«Хоть полон скупай и им заселяй.» — грустно думал князь. — «Да только это было бы простой тратой средств. Где набрать таких полонян, что хорошо бы знали море и лес? Викинги убегут к своим, ромеев скует насмерть невиданный для них холод, который мы не назвали бы и легким морозцем, а степняки не умеют жить в лесу, и уж тем более в море. Конечно, можно зимой повеселиться, сходить в поход на какое-нибудь баронство вольное, посевернее, и набрать полона, но и это нехорошо. Конечно, эти не вымерзнут и смогут хоть как-то прокормить себя и выплатить подати, но и тут все плохо. Те забитые, грязные и темные смерды не смогут ничего кроме этого. Защитить себя — нет, они ножа длиннее ладони с роду не видели, только ели им их шею перерезали, богу помолиться — тоже нет, своему Единому поклоны бьют, а уж темные на столько, что даже бани не признают и считают нас дикими еретиками за то, что мы смываем с себя благодать. Дикари.» — мысленно презрительно сплюнул князь. — «И прознают о том, что я сделал так нурманы и как волки налетят на беззащитных селян. Россы бы их быстро в топоры и стрелы подняли, коли немного, и скотину увели бы подальше, а эти только на колени падать могут при виде человека оружного. Рабы… Хотя, похоже, выбора все равно нет никакого. Придется так поступать. Конечно, дети этих рабов, родившись у нас станут как любой росс свободными до того момента, пока сами не решат продать себя, и богам они будут молиться правильным, и все наладиться… Да вот только целое поколение охранять… Но по-другому все равно никак. Так — одно поколение, а так — много-много.»

В общем — думы князя были тяжелые, настроение — плохим, и вина он выпил вчера с усталости больше обычного, так что все было к долгому утреннему отдыху. Но сон, который ему приснился…

«Ты много молил меня, Любослав, и я никогда не обманывал твоих молитв,» — молодой воин в прекрасной броне и яркими глазами, сам Перун, во сне обращался к князю. — «За это, воин мой, я шлю тебе слово свое. Вскоре встретишься ты с тем, что имя покроет твое славой и дарует тебе и твоим детям огромное богатство. Но смотри — не прогляди его, ибо скрыт он будет как навоз под грязной и вонючей дерюгой, но слова и дела его — чисты и звонки как булат! Но коли проглядишь, то вновь вскоре меня встретишь…»

На этом совершенно трезвый князь, не смотря на все выпитое вчера, проснулся и уставился в деревянный потолок своей спальни.

«Кто же это будет?» — пытался угадать князь и встал со своей покрытой медвежьими шкурами постели. — «Нету смысла гадать. Но коли Сам Перун, Сын Даждьбога казался мне во сне, то дело действительно важное, не только для меня, но и для всего княжества… А может и не только для него…А по сему…»

— Касим! — крикнул одного из своих дружинников, которые в этот день охранял его сон. Касима, еще совсем молодого, он спас от казни, разрубив веревку, которыми он был привязан к собирающимся разорвать его лошадям. Случилось это во время одного из нечастых посещений Орды Любославом. Такая казнь лихому наезднику и первому парню в маленьком ауле полагалась за то, что он посмел бегать к своей любимой, которую забрали в гарем местного бека. Любослав выкупил парня, за что тот служил ему с совершено звериной верностью. Хотя случилось все это уже лет десять назад и дикий степной парнишка уже пообтерся и набрался нормальных манер, но все равно он при виде своего князя падал на карачики и касался лбом пола, не смея поднять глаза и заговорить первым, без разрешения — князя это, в зависимости от настроения, либо раздражало, либо смешило. Недавно Касим привел к князю своего старшего сына, который также поклялся вечно служить тому, чьему появлению он обязан на свет, что очень растрогало Любослава.

— Касим! Сколько можно тебе говорить! Ты воин моей старшей дружины! Джигит! Батыр! Равный всем! Не стоит так делать! Подымись! — проговорил князь свое обычное приветствие. Несмотря на то, что всем остальным пожеланиям князя он следовал беспрекословно, это он никак не хотел исполнять.

Когда Касим встал с колен и обратил свой выжидательный взгляд на князя, тот продолжил.

— Касим, у меня к тебе будет важное поручение.

— Да хозяин, — поклонился тот. Князь только от такого обращения только поморщился.

— Сейчас ты пойдешь в разбойный приказ, потом в город по местам, где собираются лихие людишки. Везде вызнавай, не случилось ли чего необычного, не ходят ли слухи, особенно если это касается меня. Еще пуще меня интересуют те люди, которые хотели меня увидеть с прошением каким, которые до меня не дошли. Понял?

— Да, хозяин.

— Ну иди. Или у тебя, судя по твоему виду, есть что сказать? Говори. — зная что без приказа тот ничего не скажет распорядился князь.

— Хозяин. Ночью пришел холоп. Принес это и весть.

— Покажи. О! Серебряная пайза и ярило волхва. Что за весть?

— Только название трактира — «Грустный тетерев».

— А знаю. Это на дороге к Торжку, чуть вбок… — князь внимательно рассматривал потайные знаки на серебряной пластинке. — Пайза настоящая, — задумчиво повертел ее в руках князь. — А на яриле выбито имя Вторуши, моего старого друга. Интерестно, почему он сюда не пришел? Опять что-то выдумал…Что ж, с этого и начнем. Я думаю это не сильно подходит к… Сходи к сотнику, пусть подымет в седло десяток младших. Прокатимся.

— Хозяин. Возьми меня!

— О! Ты делаешь успехи! Первый раз ты что-то попросил!

— Хозяин. Плохое чую. Злое. Дозволь взять сотню и проверить…

— Добро. Раз плохое чуешь, то поедешь в числе того десятка, десятником.

— Благодарствую хозяин.

— Иди собирай… И брони вденьте…

«Любопытно. То это или не то? Посмотрим.»

Дорога к стоящему в стороне от главного пути, а поэтому маленькому трактиру заняла полдня. С виду трактир казался вымершим, ни лошадей в конюшне, ни людей. С одним только Касимом князь вошел внутрь. В пустом зале сидел всего лишь один человек, прятавший свое лицо в тени накидки.

— Вторуша? Рад тебя снова видеть! Взял ты своего подсыла?

Фигура сидела и не двигалась. Почувствовав напряжение вперед выдвинулся Касим и положил руку на саблю.

— Отвечай князю, человек! — начал он.

Сидящий встал и откинул затеняющий лицо плащ. Перед князем предстал незнакомый молодой воин с задумчивым выражением на лице рассматривавший князя.

— Ты не Вторуша. Откуда у тебя это? Что со Вторушей?

— Он мертв, — раскрыл свой рот незнакомец. — Я убил его.

— Что ты хочешь? — совершенно спокойно спросил князь, медленно положив руку на рукоять сабли. Незнакомец был один — а их была дюжина.

— Ничего особенного, великий князь Новогородский Любослав. Меня зовут Аскель Хельгисонар, ты наверное слышал обо мне.

— Может и слышал. Зачем ты убил моего друга и что тебе от меня надо?

— Нечего особенно, князь, — Аскель спокойно вытащил из ножен меч и повторил. — Ничего особенного. Только твою голову.

Глава 32

«Медвежонок» звался ты…

Вырос — вышел лютый зверь.[85]

В этот год в порту города Харингхейм было не протолкнуться от различных судов. Встретить тут можно было и римского торговца на тяжелой и неповоротливой грузовой галере, и небольшие суденышки северных баронств, огромное количество разномастных драккаров всех кланов и даже несколько новогородских ладей. Причиной этого столпотворения являлся ярл Аскель Хельгисонар, ибо по слухам, один другого краше, он смог добыть голову князя и сейчас, спасаясь от преследования новогородскими ладьями, флот которых по слухам собрался на Торжке, плыл сюда.

Новогородцы, которые стояли в порту ничего не говорили, но судя по сжимаемым, так что белели пальцы, кулакам и стиснутым зубам, сквозь которые они говорили, слухи были правдивы.

Такое обилие гостей, многие из которых приходились друг другу кровниками в нескольких поколениях, не могло не породить такое же обилие драк и поединков. И чтобы город не оказался захлестнут волной крови, Торольв повторил древний наказ: «Воткнуть топоры на время тинга». Конечно, тинга еще не было, но и получать кучу кровников Бьярнарсонар не хотел, поэтому команда любого корабля, причалившего к каменным плитам порта, была обязана сойти на берег и сложить свое оружие в «оружейном доме», огромном каменном доме с каменными же дверьми. Конечно — оставались ножи, наладонники, кинжалы и кистени, а еще руки и ноги, но никакого длинного клинкового или тяжелого оружия, а также луков, ни у кого не было, что снижало на порядок накал страстей.

Оживление внесло прибытие в порт трех огромных грузовых кораблей ромейской постройки в сопровождении одного драккара. Это пришел Гудред Йофрид. Эти, как и другие, корабли были свободно пропущены сквозь оборонительные крепости, но по прибытие в порт им выделили самые дальние пристани и они сразу же оказались оцеплены личной дружиной Торольва. Досмотровая партия внимательно обыскала все три корабля. Два из них были забиты рабами, да так, что те чуть ли не на головах друг у друга стояли, а третий нагружен бочками с вином и прочими товарами Рима. Никакого оружия, ну кроме того, которым были вооружены Йофриды, или другой какой опасности найдено не было. Получив в дар бочонок отличного вина дружина удалилась на берег. Только командовавший дружиной сотник Хомунд, повинуясь своей непонятной тревоге, проявлял повышенный интерес.

Уже когда проверяющие покинули последний корабль, Хомунд остановился около Гудреда и спросил:

— Зачем все это?

— Я, мой ярл, и все мы не верим, что Бьярнарсонар сдержит свое слово, несмотря на клятву. Поэтому мы привезли то, чем выкупим жизни. Жизнь за жизнь.

— Хорошо. Я передам ярлу.

— Передавай.

— Но мне все равно кажется что вы что-то задумали. И это я тоже скажу ярлу.

— Скажи.

— А пока вам запрещается покидать эту стоянку. Если вы попробуете отчалить или сделать еще что-либо, то будете считаться врагами.

— Это касается и нашего драккара?

— Да.

— Нет. Я не обязан подчиняться вашим приказам. Драккар встанет вместе с другими родами. Или ты хочешь это оспорить?

— Пусть будет так. Но ярл будет недоволен. Учти это.

— Учту.

— Остальные корабли останутся здесь. И мы выставим охрану…

Но самый большой переполох вызвало появление в порту драккара Аскеля. Он вошел в порт за три два дня до конца срока. При виде этого корабля на берегу быстро собралась ликующая толпа, которая выкрикивала имя ярла Аскеля и все старалась углядеть голову князя. Ничего пока Аскель никому не собирался показывать. Пришвартовавшись рядом с четырьмя своими драккарами он сошел на берег, отстегнул оружие и быстрым шагом пошел по направлению к сараям на окраине города, которые были выделены семье Хельгисонар.

За его спиной с новогородских ладей сошли дружины отправились к арсеналу, где хранилось их оружие. Под предлогом скорого отплытия они потребовали вернуть мечи, на что получили следующий ответ:

— Ваши хитрость веслом по воде писана! Вы знаете закон нашего города! Никаких хольмгангов на священном острове! Хотите пустить друг другу кровь — выходите за Волков и рубитесь. А здесь — нет!

Торольв не хотел лишиться театрального представления с Аскелем в главной роли.

Но ничего этого Аскель не знал и не заметил бы, даже если бы это происходило прямо перед его глазами. Он рвался туда, где были его новые родичи, особенно — его молодая жена.

Еще на подходе к барак он почуял неприятный запах, но не обратил на него внимание. Но по мере приближения запах становился все сильнее и сильнее. В бараки Аскель зашел, с дрогнувшим сердцем и дыша ртом. К счастью, ничего страшного не случилось. Люди были живы, но в каком виде! Год назад, когда они жили по выделенным им домам, истратив все деньги и живя по сути дела на остатки былого, они выглядели плохо. Но по сравнению с тем, что с ними было сейчас, то плохо показалась бы раем.

Исхудавшие до скелета, все в грязи, с ползающими по волосам и коже паразитами, давно не мывшиеся и кутавшиеся в какие-то омерзительные на вид лохмотья они походили на узников концлагеря, а не на людей, оставшихся в вынужденных гостях у своих дальних родственников.

— Что? Что здесь произошло?

— Ярл! — бросились к нему люди.

— Ярл пришел! — прошелестело по бараку.

— Я спрашиваю, что тут случилось? Почему вы все выглядите, как ромейские рабы в каменоломнях? Я же оставлял…

— Нас…! Торольв…! Без всего!.. Все забрал!.. — посыпались со всех сторон выкрики.

— А ну! Тихо! — раздался выкрик сзади сквозь раздвинувшуюся толпу и вперед вышел старик.

Седая борода, висевшая клоками из-за множества шрамов, деревянная кочерыжка вместо ноги и отсутствие даже намека на правую руку — все это говорило о бурной и насыщенной сражениями молодости.

— Тихо! — еще раз сказал в наступающей тишине старик и дождавшись полной, громко и обстоятельно начал рассказ. — Значит дело было так. На третий день, после ухода вашего, пошли бабы на рынок. Там они попались на глаза Торольву. Увидев в их руках золото, он рассвирепел и приказал отобрать все. Пришли воины. Выгнали нас из домов. Привели сюда. Отобрали все золото, что вы оставили, с криками, что это все их. Не давали нам практически ничего, даже мыться. Иногда бросали как собакам объедки с кухни ярла. Даже помыться не давали…

— Торольв! Сссс — стиснув зубы от сводившей скулы злобы зашипел Аскель. — Как же вы тут жили?

— Как в голодную зиму. Что-то спрятать успели. На это покупали продукты какие, из них варили похлебку и делили на всех поровну… Спали все вместе, чтобы теплее было… Вот и пережили зиму… Мы привычные, ты не бойся так, ярл…

— Ну Торольв, ну погоди… Так. Понятно. Клятву я сполнил, — и когда стихли радостные крики продолжил, — готовьтесь к переезду.

Вокруг началось радостная и шумная, не смотря на крайнее истощение, деловая суета. Чуть успокоившись, и поклявшись про себя спустить с Торольва шкуру и пустить на пояс Хальдис Аскель задал оставшемуся рядом с ним старику самый главный вопрос:

— А где Хальдис?

Движение и шум после этого вопроса как по взмаху волшебной палочки затих. На кого бы Аскель не бросил взгляд, тот отворачивался и опускал голову. Наконец из задних рядов передали какой-то сверток и аккуратно всунули в руки ярлу.

Тряпки свертка были чуть-чуть почище, чем одежда окружающих. Аскель аккуратно откинул верхнюю и увидел там личико младенца, который тихо посапывал у него на руках. На его голове рыжеватым огнем горели маленькие волосенки. На шее младенца висел тот самый кулончик, который он подарил своей жене.

— Он родился у Хальдис почти сотню дней назад. Это твой сын…

— Мой… сын? — неверующе прошептал Аскель.

— Да. Хальдис назвала его в честь тебя, Аскель. — отчего-то хриплым голосом проговорил старик.

— А где же моя жена? Где она? Где та, что принесла мне такой бесценный дар?

— Она все время твердила, что больше не потеряет твоего ребенка… Она держалась как могла… Мы давали ей больше пищи, как и остальным непраздным, сколько могли… Но… Дитя было очень крупным… А еды мало и жизнь тяжелая… Ее нет с нами… — бормотал старик.

— А где она? Ее забрал Торольв?

Дед совсем согнулся и тихонько ответил:

— Ее забрали к себе Боги…

— Это как? — все еще не понимая, не желая понимать, спросил Аскель.

— Она умерла родами…

— Нет! Ты врешь старик! — Аскель в приступе ярости схватил свободной левой рукой старика за горло и приподнял над землей. — Скажи, что соврал мне! Скажи, или я сломаю тебе твою лживую шею!

— Прости, — прошипел старик, — но это правда… Женщины кормили его, кто мог, своим молоком, так что теперь он нас общий сын… А Хальдис… Прости…

Аскель отпустил старика и упал на колени, сильно, что тот даже проснулся и заревел, прижал к себе младенца.

— Нет! Этого не может быть! Хальдис… Нет! ХАЛЬДИС!!!

Этим же вечером, в небольшой уютной комнате, стены которой были задрапированы шкурами крупных хищников, за широким столом ромейской работы, созданного из ценных пород дерева и покрытого искусной резьбой, сидели трое: ярл клана Бьярнарсонар Торольв, его ромейский советник Маркус и сотник Хомунд. На столе стояло блюдо с целиком запеченным кабанчиком, пойманным сегодня на охоте, стеклянные кубки и бутылка вина, оплетенная древней паутиной.

— Все равно у меня какое-то дурное предчувствие, — после очередного глотка из кубка сказал Хомунд.

— Чего ты все волнуешься? — оторвав от поросенка ногу и смачно впившись в нее пробормотал Торольв. — Все получилось даже лучше чем мы планировали.

— Ну не знаю…

— А что скажет наш ромейский друг? — чавкая спросил Торольв.

— Ну… — чуть пригубив вина из своего бокала, в который еще ни разу не подливали, пробормотал Маркус. — Я думаю что перестраховаться не помешает. А то, все этому Аскелю, ха! Благоволят Боги…

— Ну, говори, Хомунд.

— Пока у Аскеля есть в городе около трех сотен воинов. Все они безоружны…

— А у нас?

— У нас, учитывая дружины остальных кланов, которые будут нам помогать — около трех тысяч.

— Ха! И ты все волнуешься?

— Да. Из этих трех тысяч — по сто воинов на Волках, и полторы сотни на Воронах. Итого три с половиной сотни!

— Но ведь там не все только наши? Нашего клана…

— Нет. Поровну от всех четырех старших, но все равно…

— Все равно у нас остается еще двадцать пять сотен воинов!

— Но из них вооружены только пять, причем в городе только полторы!

— Ну ладно, чего бояться?

— Меня очень беспокоят два момента, — прервал спор нурманов ромей.

— Какие? — обернулись к нему оба.

— Во-первых — вы забываете о рабах, которые загружены в трех наших кораблях. Интересно, где он только их взял?…

— Я не забываю, — откликнулся Хомунд. — Они меня беспокоят!

— Чем? Что может сделать раб? — возмутился Торольв.

— Мало чего, но неприятности нам доставят…

— Тем более, кто вам сказал, что это рабы? — вкрадчиво спросил Маркус.

— Я тебя не понял.

— К примеру, за золото, у нас, можно все. Купить, продать… Нанять воинов тоже…

— Да?

— Наемники. Аскелю могла придти в голову неплохая идея. Нанять, к примеру, полторы-две когорты, десяти талантов золота, даже пяти, на это бы хватило. Погрузить их в корабль и представить как рабов. В нужный момент под командой Аскеля оказывается пять сотен опытных воинов.

— Я сейчас же прикажу перебить этих рабов. Хомунд иди и…

— Погоди. Идея Аскеля, конечно, хороша. Но не знает одной очень важной вещи. Ее вообще мало кто знает из «не римлян». Согласно уложению любого наемного отряда Рима, он не имеет права воевать под командованием не римлянина против римлян. Это сделано для того, чтобы варвары не заставляли сражаться нас друг с другом за их интересы.

— А если оба нанимателя римляне?

— То без проблем. Надо же нашим кланам как-то сводить друг с другом счеты…

— Хитрые вы, как… как ромеи!

— Благодарю. Я здесь представляю Рим. Я римлянин. Если это наемники из Римской империи, то одного моего слова, ну еще моих регалий, достаточно для того, чтобы они признали меня своим командиром… Так что, если это наемники, то у нас появилось пятьсот воинов.

— А если рабы?

— То тогда следует их хорошо охранять. Ведь даже если они просто разбегутся по городу — то уже будет достаточный переполох…

За столом установилась тишина, прерываемая только хрустом костей и шумными глотками из кубков. Наконец Торольв отбросил полуобглоданный мосол в кучу костей, запил вином и сыто рыгнул.

— А второе что?

— Что «второе»?

— Ты говорил, что мы упускаем из вида два момента.

— Второй момент… Вы забыли про россов…

— Что россов? Их всего три ладьи и они тоже хотят крови Аскеля.

— Да я не про этих. Я про тех, что бросились за ним в погоню. Купцы говорят, там «ну просто дюже огромный» флот собран. И его видели уже близко от Харингхейма.

— И что? Они же враги Аскелю и его кланам, а не нам, — удивился Торольв.

— Маркус хочет сказать, что в своей ненависти к Аскелю они вполне могут напасть на Харингхейм, чтобы добраться до его горла.

— Вы все знаете, что Харингхейм неприступен с моря, а по суши не пройти!

— Ну… Я бы не стал это утверждать так настойчиво. Для вашего флота — да, а для нашего… Вы видели, какие огромные корабли мы строим? На них свободно можно разместить осадные орудия. И с моря просто развалить ваши крепости…

— Но у россов нет вашего флота. И на их кораблях не стоят камнеметы. Не помещаются.

— Все равно, довольно крупный флот может просто, не считаясь с потерями, пройти мимо ваших фортов.

— Что предлагаешь?

— Надо усилить гарнизоны всех ваших укреплений. Также нужно хорошо охранять те суда с рабами.

— Хм… Ладно. Усилить на полторы сотни хирдманов каждого из Волков. Воронов оставить как есть. Оставшихся воинов старших кланов, а это четыреста человек, разместить около тех кораблей. Хомунд. Иди.

— Ярл, а кто будет охранять оружейную, город и тинг?

— Хорошо. Два десятка из нашей дружины оставь в оружейной. Остальное… Остальное поручи дружинам младших кланов. Найди каких посильнее на вид…

— Да. Еще ярл. Я по поводу острова Свенси…

— Опять ты по поводу этого! Я же тебе еще тогда сказал! Коли они все собираются в одном месте, тем лучше! Легче будет ловить их, а то разбегутся как мыши в подполе!

— Но их там нет!

— Как нет?

— Я специально посылал туда драккар! Остров Свенси пуст!

— Значит они просто спрятались! Или вымерли! Или еще что! Они не важны сейчас! Все — иди сполняй!

Сотник ушел выполнять приказы, а оставшиеся за столом еще раз наполнили свои бокалы. Спустя некоторое время Маркус решился задать вопрос Торольву.

— А он точно князь Любослав мертв?

— Да.

— А откуда ты знаешь?

— Все говорит об этом. И та ненависть, с которой россы смотрят на Аскеля, и огромный флот, брошенный в погонь…

— А что говорят в Новогороде?

— В Новогороде черни говорят, что князь тяжело заболел. Призывают молиться за его здравие. Видеться могут только самые доверенные лица и молодой сын, который выходит из покоев всегда заплаканный. И как мне доносил один подсыл мой, на княжеской кухне для князя уже давно не делали ни единого блюда…

Над столом опять повисла задумчивая пауза. Потом Маркус спросил опять:

— Скажи, а зачем ты так поступил с семьями?

— А что, пожалел?

— Да побойся Единого! Хоть в масле их вари, этих еретиков… Ой. Прости…

— Понимаешь, если бы я сварил их в масле, то меня бы не понял никто. Даже я сам бы такого не понял. Но мне нужно вполне предсказуемое поведение Аскеля. Мне нужно, чтобы этот герой, по вашему это так называется, сразу бы меня вызвал на поединок — не нужны мне живые враги, тем более такие знаменитые. А для этого его следует хорошо разозлить. Сделанного мною не простит никто, а если простит — то от него откажется и проклянет его же дружина.

— А ты так уверен, что сможешь его победить?

— Да.

На следующий день, ближе к вечеру, от драккара Аскеля к центру города, где был Тинг, двинулась невиданная процессия. Центр процессии оставляла огромная телега, такая, чтобы только-только пройти сквозь двери Тинга. На верхней стороне этой телеги, с забранными высокими щитами из плотно пригнанных друг к другу досок, так, что получался большой непрозрачный ящик, на золотом блюде лежала, распространяя вокруг себя трупную вонь, посиневшая голова великого князя Новогородского Любослава. Борта телеги были такими высокими, что людям, чтобы посмотреть на голову приходилось подпрыгивать. Впереди и позади влекомой двумя лошадьми телеги шли безоружные, как и все, оставшиеся в живых хирдманы кланов Хельгисонар, Сигвардсонар и Йофрид. Возглавлял этот поезд сам сильно поседевший за прошлый день ярл Аскель.

Через ликующий Харингхейм телега ехала около двадцати минут. Иногда приходилось буквально продираться сквозь праздничную толпу. На площади перед Тингом столпились все находившиеся в городе воины, кроме тех, кто был сейчас был на посту. Вытеснив за приделы всех женщин и детей они бушующим морем радостных криков приветствовали человека, совершившего подвиг, достойный упоминания в сагах.

На все эти крики Аскель никак не реагировал. Он шел как ходят куклы в руках у балаганных клоунов, казалось все его мысли сейчас витают далеко отсюда.

Наконец телега заехала внутрь Тинга. Для того, чтобы затащить ее внутрь понадобилось двадцать человек во главе с ярлом, которые так и остались стоять рядом с ней. Тяжелые двери, закрываемые в этот раз воинами из младших, а не из старших родов, с грохотом захлопнулись, отгородив шум толпы от заседающих на тинге ярлов.

Как и в прошлый все ярлы заняли свои родовые места в сопровождении двух-трех помощников. Вскоре и без того тихий ропот стих и громким голосом глашатай открыл тинг.

Дождавшись разрешающего жеста от самого старого ярла, который всегда являлся номинальным руководителем тинга, Аскель вышел вперед, положил руку на Алтарь Тора и громко проговорил:

— Cим свидетельствую! Я принес на Тинг голову великого князя Новогородского Любослава. Исполнено! — С этими словами Аскель почувствовал, что незримые оковы клятвы, которая довлела над ним и его родами, распались. — Свидетельствуйте же, ярлы!

— Свидетельствую! Свидетельствую! Свидетельствую! — прошелестело со всех сторон.

— А теперь, раз я выполнил свои обязательства, я хочу, согласно клятве Торольва, ярла клана Бьярнарсонар, получить живыми и невредимыми всех своих родственников! — распалялся Аскель.

— Что же, ты получишь их всех живыми! — нагло рассмеялся Торольв. — Сколько голов взял, столько и отдаю!

— Я хотел бы увидеть, мразь, как ты вернешь мне мою жену, которая умерла от голода по твоей вине! Из-за того, что ты ограбил моих людей, они потерпели ужасные мучения! — кричал Аскель, что еще больше раззадоривало Торольва.

— Пока они были у меня, они считались рабами, а у рабов не может быть ничего своего. А раз они рабы, то рабы должны трудом зарабатывать свою плошку похлебки. А раз они не работали, то и не ели! Ярлы! — воскликнул он. — Я верен своей клятве! Я возвращаю столько же живых людей, сколько принял год назад. Что же касается твоей жены, — обратился он персонально к Аскелю, — то ты был бы в большей радости, коли я бы велел, чтобы соблюсти клятву, бросить твоего новорожденного щенка на корм собакам?

— Тварь! — насаждался в крике ярл Хельгисонар, когда как по его щекам текли слезы.

— Ярлы! Подтверждением тому, что я прав, является то, что я не был покаран согласно клятве Судом Богов страшной гибелью, а значит клятва верна! Что же касается этого ярла, то если он не верит Божьей воли, может он поверит нашей общей? Свидетельствуете ли вы, ярлы, что моя клятва исполнена?

— Свидетельствую! Свидетельствую! Свидетельствую! — точно так же, как и раньше прошелестело со всех сторон.

— Ну что ж, — с притворной скорбью в голосе обратился к стоящему внизу ярлу Торольв. — Как видишь, все со мной согласны! Но коли ты считаешь, что потерпел обиду от меня, то я готов принять твой вызов! Ты, Аскель Хельгисонар, ярл клана Хельгисонар, хочешь вызвать меня, Торольва Хильдирсона, ярла клана Бьярнарсонар на смертный бой?

Тишину в зале громом разорвал тихий голос неожиданно спокойного Аскеля.

— Вы все выбрали. И ты выбрал, Торольв. Вызвать тебя, чтобы ты легко и чисто сдох от моей руки в круге? И отправился пировать к Одину?… Вечно ласкать валькирий и пить вино за Его столом?… Нет! Богами за нарушение клятвы ты обещал себе лютую погибель… И ты ее получишь. Вы все ее получите!!! ВСЕ!

Не успел еще подняться ропот и раздвинуться в презрительных гримасах рты, как Аскель воскликнул «Любослав! ВРЕМЯ ПРИШЛО!», и повинуясь этим словам мертвая голова на пьедестале открыла глаза…

— …Ничего особенного. Только твою голову! — воскликнул назвавшийся Аскелем из клана Хельгисонар и с обнаженным мечом прямо через столы прыгнул на князя. Стоявший чуть впереди Касим только успел выхватить саблю и попробовал перехватить прыжок убийцы, как тать легким движением своего меча на лету ударил того в висок и воин упал без движения.

Князь успел обернуться к входной двери, но из-за нее раздались вопли и воинственные крики — этот пришел сюда явно не один. Обернувшись обратно Любослав чуть сам себя не лишил головы — крепко, что даже волос не просунуть, прижатый к его шее меч нурмана делал любое движение головой смертельно опасным. Князь посмотрел в глаза своего убийцы и чуть расслабился. «Что ж, вот и все! Пришла пора мне покинуть явь! Но уходить надо так, чтобы не заставлять потом краснеть от стыда своих детей, которым расскажут о его последних мгновениях, и самому гордо взглянуть своим предкам в Ирии. Не вымаливать лишнюю миг, распластавшись подобно червю в навозе, а как внук божий со всей смелостью принять неизбежное, храбро усмехаясь в лицо своей судьбе!» — думал князь, глядя в коричневые глаза своего врага.

— Ну! Что встал? Руби! — спокойно сказал он.

— Мне обязательно нужна твоя голова князь. Но мне не обязательно нужна твоя смерть, хотя это самый легкий путь. — Он убрал от горла князя меч и сказал: — садись, княже, поговорим. Есть гораздо более сложная дорога. Сложная для всех…

Любослав осторожно поводил головой и сел напротив Аскеля.

— Что ты хочешь?

— Я уже устал повторять. Но если ты хочешь знать подробно, то слушай…

Аскель рассказал князю всю свою историю, начиная от побоища в деревне, правда умолчав о том, что берсерк, и заканчивая последними мгновениями. Также он без прикрас описал все ту сложную ситуацию, в которой он оказался.

— И что же ты хочешь мне предложить? За мою голову, отданную по доброй воле?

— Я хочу предложить тебе, князь, великую славу и богатство. Славу человека, который взял Харингхейм.

«Вот оно! То, о чем меня предупреждал Перун! Хорошо! Я конечно же соглашусь! От такого не отказываются. Правда, это не значит, что приму первое же его предложение и на его условиях… Щенок он еще в словесной битве супротив меня…» — подумал князь и напустил на себя равнодушный к такому предложению вид.

— И что от меня потребуется?

Аскель объяснил. Список был короткий, но емкий.

Аскель требовал от князя отправиться с ним в Харингхейм.

Аскель требовал от князя сбора всех его войск и похода, с некими хитростями, на столицу викингов.

Аскель требовал от князя приютить у себя на время битвы всех оставшихся на свободе женщин и детей.

Аскель требовал отдать ему всех захваченных ярлов, богатых и знатных жителей, не угонять никого в полон и не посягать на город после трех суток.

За это Аскель обещал князю: беспроигрышный план по легкому, ну относительно, взятию Харингхейма, все то, что смогут они взять за три дня грабежа и чистую славу победителя.

Требовал Аскель много, но предлагал еще больше. Князь думал недолго. Судя по всему этот ярл собирался на копьях россов сесть на престол в Харингхейме. Князя это вполне устраивало. В любом случае он оказывался в выигрыше — и если бы Аскеля приняли, и если бы нет — все равно все кланы ярлов оказывались бы ослаблены усобицей. Правда некоторые пункты плана внушали князю отвращение, но без них взять Харингхейм быстро бы не получилось. Конечно, сначала, Любослав попытался поторговаться, но Аскель спокойно сказал, что ему нужно, чтобы все было именно так, иначе ему придется вернуться к первому плану, и с выражением покосился на меч.

— Хорошо. Я согласен. — решился князь.

— Тогда клянись богами своими, князь, что не обманешь меня!

— Клянусь!..

Ярлы еще не успели выйти из ступора, когда борта телеги откинулись, и оттуда выскочил десяток одетых в кольчуги воинов — к сожалению больше там никак не поместилось — и так они лежали там как в братской могиле. В руках лучшие воины из старшей дружины князя сжимали сабли и мечи, которые они должны были по идее сдать в оружейню. На самом же деле, этот шаг Торольва был предусмотрен и в арсенал было сдано запасное. Но самое главное выяснилось когда крышка телеги, на которой лежала голова князя, распалась на две половинки. Сидевший на корточках живой и здоровый князь, одетый в полный доспех, медленно встал и захохотал. Проведя рукой по лицу он стер с себя трупную синева и вонь — один из дружинников князя сделал просто великолепный грим.

Пользуясь оцепенением десяток быстро разбежался по Тингу, раздавая стоящей внизу дружине ярла мечи и щиты, на которые пошли борта телеги. И вот спустя небольшой промежуток времени против сотни безоружных и бездоспешных, одетых в парадные одежды, ярлов и их охранников в Тинге появилась небольшая рать из трех десятков воинов.

— Ха, ха, ха! — рассмеялся Торольв! — Однако ты хитер! Благодарю тебя, Аскель! Я сам срублю голову и Любославу, и тебе!

— Живьем брать! Всех ярлов брать живьем! — закричал в ответ Аскель!

— И ты собираешься наш город Харингхейм захватить всего тремя десятками воев?

— Мне не нужно захватывать город. Потому что он уже МОЙ!

— Фу… — поморщился Торольв, — ты совсем потерял разум. Эй! Откройте ворота и позовите стражу. Пора заканчивать этот театр!

Послушный воле старшего клана один из порученцев, сидевших ближе всего к дверям, быстро вскочил, спрыгнул на землю и быстро, что никто из врагов не успел его перехватить, побежал к дверям. С разбега толчком приоткрыл одну из гигантских створок, и ужом проскользнул в приоткрывшуюся щель… Чтобы дать проникнуть в зал звукам чудовищного избиения, творившегося на площади, и самому медленно упасть обратно внутрь Тинга, держась обеими руками за проткнувшее тело насквозь копье.

— Предательство!

— Предатель! — завопили все ярлы.

— Да как ты посмел?! Я разорву тебя голыми руками! — закричал гигант Торольв и прямо со своего места спрыгнул вниз к Аскелю.

Увернувшись от одного удара сын Хильдира подхватил валявшийся на земле кусок телеги и закрылся им от следующего. Быстро отшвырнув импровизированный щит в голову ближайшему врагу справа, ярл совершил длинный прыжок влево и там схватил за кольчугу одного из воинов князя. Мгновение — и брошенный чудовищно сильными руками ярла воин попал в двух своих товарищей и те образовали там неопрятную шевелящуюся кучу. Торольв быстро нагнулся, чтобы поднять выпавший из руки дружинника меч, когда его настиг первый удар. Аскель и еще один воин из его дружины, размерами похожий на вставшего на дыбы медведя, подхватили оглобли телеги и теперь с крестьянской сноровкой просто дубасили ими Торольва. Немного побегав и поуворачивавшись ярл еще смог вырвать одну оглоблю из рук воина и ею же сильно ударить хозяина, но тут его достиг второй, чудовищной силы удар. Если бы этот удар наносился сверху — как топором или мечом, то скорее сломалась бы оглобля, но Аскель просто ткнул, как копьем, другим концом оглобли в Торольва, разорвав ему кожу на лбу, выбив несколько зубов и сломав нос. Кровь моментально залила глаза ярлу и ему потребовалось пару секунд, чтобы протереть их. В этот момент Аскель нанес еще один прямой удар, на этот раз удачно попавший прямо в солнечное сплетение. От дикой боли Торольв рухнул на пол. Последнее, что он еще успел заметить, это оголовка меча, с быстротой молнии сближавшаяся с его головой.

После нескольких ударов, чтобы наверняка полностью успокоить Торольва, Аскель повернулся к центру Тинга, где сражались остальные воины. В это время они успешно отражали нападение других урман. Хоть и было их трое на одного, но что могут сделать безоружные, против одетых в броню отлично вооруженных бойцов? После падения Торольва битва прекратилась, и оставшихся в живых ярлов и их помощников, вместе с раненными, согнали в угол Тинга и оставили там под охраной.

Пока Аскель, Любослав и их дружинники сражались в Тинге, битва шла на всех участках обороны Харингхейма. Аскель, в ярости уходя из города в прошлом году, захватил в море неожиданным нападением драккар со знаками одного из старших кланов. К огромной удаче конунгом на ней был один из отвечавших за оборону города преданный ярлу сотник. После недели непрерывных пыток, на которые урманы всегда были мастерами, а уж в том состоянии и подавно выложились на полную катушку, воля пленника была сломана. Он подробно ответил на все вопросы и за это был награжден свободой. Тот еще живой кусок мяса, в который он превратился из-за своей непокладчивости выбросили посреди моря, с хохотом советуя передавать привет морским девам. Поэтому Аскель не только знал все тонкости обороны Харингхейма, но и смог найти в ней слабые места. В эти слабые места и был нанесен невиданный для этого времени по своему коварству и подлости удар. К чести князя Любослава он очень сильно сопротивлялся, узнав подробности плана, и даже предлагал Аскелю просто отрубить свою голову, чем пятнать его имя таким, но ярл все же смог настоять на своем видение боя.

Первыми, еще прошлым вечером пострадали полторы сотни воинов, которые должны были отправиться сменить гарнизон на Воронах. Один ярл, в цветах одного из младших кланов, подарил им огромный бочонок ромейского. До вечера было еще далеко, и собравшиеся вместе хирдманы решили вместе повеселиться на берегу, недалеко от своих драккаров. Спустя час последний, выпивший меньше всех, хирдман умер от отравы, подмешанной в вино, пытаясь предупредить на полпути к городу.

«За что отравил их ярл клана Скейвсонар?». «Мы этого не делали!» — так на этот вопрос мог бы ответить любой из дружины этого маленького клана. Но к сожалению их драккар был взят на абордаж далеко от Харингхейма, и сейчас от мяса их кости очищали глубоководные рыбы, поэтому вымолвить это было некому. Ради драккара, одежды цветов клана и присущего им оружия Аскель этим летом уничтожил поодиночке хирды пяти младших кланов. Много десятков россов были переодеты викингами и в сопровождении настоящих загодя приплыли в Харингхейм.

Ближе к вечеру сто пятьдесят переодетых воинов заняли места отравленных и на их же драккарах и отправились к крепостям Хугинн и Мунинн, запиравшим выход из фиорда. Попавший им на пути по городу припозднившийся гуляка был тихо спущен в воду с перерезанным горлом, чтобы никому не рассказал о том, что дружины с росских кораблей, в сопровождении нескольких викингов дружно куда-то пошли. Смена караула на крепостях прошла быстро и обычно. Погрузившись в драккары воины старших кланов поплыли к берегу через залив. И обязательно доплыли бы — легкая рябь на поверхности воды и крепкие корабли, если бы не небольшие кулечки с так нелюбимым росскими Богами порохом. Фитили, зажженные последними ушедшими обманщиками, догорели приблизительно на середине залива. Взрывы были очень тихими и небольшими — только для того, чтобы превратить корабль из плавательного средства в кучу несвязанных деревянных обломков. Дружинники даже и не поняли, что произошло — просто в одно мгновение они оказались в воде. Те воины, кому не посчастливилось умереть от взрыва медленно утонули в течение получаса, утащенные под воду своими доспехами и оружием. Как оказалось потом уже, было даже несколько спавшихся, но выплыли они по разные стороны от крепостей и измотанные борьбой за выживание не смогли вовремя предупредить Торольва.

Оставшиеся в крепостях Хугинн и Мунинн тридцать воинов, преданных Торольву, были единственными, которым повезло. Видя, как прибежавший со стороны внешних крепостей гонец был холоднокровно заколот новоприбывшими, они бросились бой. Соотношение сил один к пяти обеспечило скорое пополнение дружины Одина еще тремя десятками воинов.

Крепости Гери и Фреки тоже в это время не скучали. Чуть раньше, чем произошла смена караула на вторых крепостях, весь росский флот, который находился в приделах видимости внешних крепостей, дождавшись почти полного штиля, резко рванул к берегу. Засуетившиеся защитники приготовились встретить штурмующий градом метательных снарядов из многочисленной крепостной артиллерии, большинство из которой было сделано мастерами-ромеями.

Маркус совершенно правильно заметил, что росские ладьи не могут нести на себе тяжелые камнеметы, поэтому они совершенно не опасны фортам и беззащитны против них. Но к удивлению урманов, россы не прибегли к единственно возможному в этой ситуации маневру — всем дружно рвануться в пролив, жертвуя таким количеством кораблей, какое успеют утопить защитники. При таком количестве воинов в расчетах метательных машин потери в таком случае обещали быть восемь из десяти. Наоборот. Подходя к черте, за которой начиналась простреливаемая площадь, они замедляли ход.

А потом случилось удивительное. Из-за ладей выплыли десять чудовищно огромных плотов, на которых были установлены камнеметы. И вот, с предельной дистанции, каждую крепость стал обстреливать по пять метателей. От каждого плота к крепостям потянулись дымные следы — это полетели первые снаряды.

Против этого усиленно возражал Любослав. Очень возражал. Но ничего не смог поделать с ярлом. Эти снаряды были очень непростыми. Небольшой кувшинчик с горючим маслом был обвязан целым пуком сухих трав, политых слегка какой-то жидкостью. Викинги второй раз за сегодняшний вечер сильно удивились, но это был последнее удивление в их жизни. Целью этих снарядов было не сжечь крепости — огромные, точно притесанные друг к другу, булыжники, из которых было сложено все вокруг, очень трудно горят. План Аскеля был не в этом, план был гораздо более жестокий.

Всю весну и начало лета многие селяне Новогородского Княжества очень сильно удивлялись. В этот год их князю, а точнее тем, кто говорил от его имени, потребовались подати совершенно неожиданного вида. Все кто мог должен был заплатить дань за этот год особыми травами или сборами. Список был долгий, но объединяло эти травы то, что все они были ядовиты. Именно из этой травы и были собраны эти невиданные снаряды. В вечернем штиле трава, дополнительно пропитанная ядами, сгорала медленно и давала много не развеивающегося дыма. Всего через два часа обе крепости были наполнены трупами. Пять сотен лучших воинов — целая армия для этих пустынных мест, бездарно погибла в первой для этого мира химической атаке…

Тяжелый переход через бурное море с неповоротливыми плотами и семью кораблями, наполненными травяным сбором, принес свои плоды. Потери при штурме были совершенно смешными — пять ладей и один плот. Путь для всего флота на Харингхейм был открыт.

В это время в городе как раз начинался бой. Заколотый гонец из Тинга послужил спусковым крючком и бойня началась. На недоумевающую толпу воинов, собравшихся перед Тингом со всех крыш окружающих домов посыпались стрелы, а проходы были перегорожены небольшим количеством новых стражников, которые вместо того, чтобы сбить с крыши врагов наоборот запирали все выходы. Это была еще одна хитрость Аскеля. Переодетые викингами россы и их командиры браво вышагивали по всему городу, стараясь поразить всех своим богатым снаряжением. И когда Хомунд искал дружину для охраны города и Тинга, именно они попались ему на глаза и были выбраны среди всех остальных. В арсенале они смогли получить свое оружие и встать вокруг здания. Но когда стрельцы полезли на крыши перед самым началом, Хомунд что-то заподозрил. В небольшом переулке его, шедшего в одиночестве со своими сомнениями к Торольву встретили пятеро. Спустя некоторое время трое человек покинули переулок, неся на себе двух своих убитых товарищей. Хомунда спрятали в одном из окрестных домов…

Стрелы летели со всех сторон и потери среди викингов были ужасны. На крышах сидели самые опытные стрельцы, мастера вооруженные мощными степными луками, которые могли прицельно опустошить тул за пару минут. А тут даже и прицеливаться не надо было — стреляй себе в толпу, мечи стрелы, каждая минимум одного да убьет — не промахнешься. От полного истребления викингов спасло только то, что лучников было всего три десятка и у каждого было всего по одному полному колчану. Но все равно, сквозь хилые заслоны смогла прорваться с площади Тинга только половина находившихся там вначале викингов. Более тысячи воинов полегло меньше чем за пять минут, забитых как скот на бойне.

Прорвав оцепление толпа бросилась по направлению к арсеналу. Сражение у арсенала к тому времени уже закончилось, хотя это было единственно место, где все пошло не по плану. Сразу захватить арсенал путем обмана не получилось. Почувствовавший что-то нехорошее десятник заперся с двадцатью хирдманами внутри и сказал, откроет только ярлу или Хомунду. Тело Хомунда к тому времени уже остыло, а Торольва планировалось захватить в Тинге, поэтому командовавший россами сотник приказал атаковать. Первые две атаки пятидесяти россов были отбиты с потерями у атакующих и без потерь у викингов. Ситуация осложнялась еще тем, что из окружающих домов повылазили изумленные и встревоженные шумом боя жители, и кто-то из них уже побежал с вестью к ближайшему патрулю. Конечно, все патрули были на стороне атаковавших и бдительные жители вскоре легли на камни бездыханными, но это был плохой знак. Кто-то мог побежать и к верным ярлам хирдманам, которые все еще ничего не знали и все так же охраняли грозовые суда с рабами, а это все сильно бы усложнило. Поэтому оставшиеся тридцать человек решили просто завалить дровами единственный вход-выход из дома и поджечь. Прибежавшие с площади викинги как раз уперлись в огромный костер. Пока потушили костер, пока остудили камни, пока смогли проломиться сквозь покосившуюся каменную дверь, прошло изрядное количество времени. Первые викинги схватили свое оружие одновременно с ударами росских кораблей о пристань.

Судьба Харингхейма была решена.

Конечно, бои продолжались еще всю ночь и часть следующего дня. Где-то накал битвы был очень силен, но ничего кардинального защитники сделать не смогли. Разрозненные отряды, лишенные даже видимости руководства метались по городу или запирались в каменных зданиях, желая продать свои жизни подороже. Мечущихся отряды россы вырезали первыми, а запершихся в домах зачастую просто обкладывали дровами и под угрозой сжечь за живо принуждали к сдаче. Многие предпочли этому смерть в огне.

Утро следующего дня Аскель встретил рыдая на небольшом холмике за городом. Сын и это было всем, что осталось от его любимой. От Хальдис. Он говорил с ней, звал ее, плакал, шептал и кричал, но только эхо было ему ответом…

В середине дня его в этом полубезумном состоянии нашел Гудред и оттащил в город. Напоив вином до беспамятства он уложил своего ярла спать. В это время россы грабили город — шел первый день их неограниченной власти над Харингхеймом. На следующий день Аскель казнил Торольва.

В сопровождении нескольких местных жителей, первых попавшихся на пути, Аскель и несколько его дружинников, тащивших связанного по рукам и ногам Торольва, проследовали за город, туда, где располагались выгребные ямы. Всего у города было шесть огромнейших, вырубленных в скале еще при основании города, каменных ям. Размер их был таков, что все отходы города в течение года поглощались одной такой. В конце года яму плотно засыпали и оставляли на пять лет гнить. Через пять лет, в начале весны яму вскрывали и получившееся удобрение запахивали на полях вокруг города, обеспечивая отличный осенний урожай. К концу года эта яма пустела и на следующий год ее заполняли вновь. Именно к такой свежей, уже наполовину наполнившейся разнообразным гниющим мусором, яме и подтащил Аскель Торольва. По команде ярла дружинники столкнули вниз приведенных рабов, кинул им по лопате и приказали в этой омерзительной куче копать яму. Видя, что и Торольв, и хирдманы смотрели на эти приготовления с непониманием, Аскель решил пояснить свои действия.

— Ты великий воин, Торольв, — очень ласковым голосом, от которого однако всех слушателей передернуло, — ты достоин восседать за столом у Отца Битв в его небесном чертоге, обнимать валькирий и рубиться на веселых сечах. Однако я подумал, а что скажет Один, если ему в дружину попросится воин, умерший не в битве с оружием в руках, или при вражей пытке, смеясь в лицо своим катам, а утопленный в дерьме? Как ты думаешь, а, Торольв?

— Нет! Ты не посмеешь! Дай мне меч! Убей меня сам, но…

— Вот и я так думаю, что такого в небесных дружинах не потерпят… Уж больно вонюч будет такой боец…

— НЕТ!!! — бился в путах Торольв.

— Дать тебе меч… Умереть с честью… А не об этом же просил тебя Соти? А Эгиль? А все те, что были убиты по твоему приказу год назад? А Хальдис? Тем более что ты сам пообещал себе ужасную гибель! — уже кричал Аскель. — Так иди же и получи то, что сам себе уготовил! — с этими словами он столкнул связанного Торольва в приготовленную яму. — Засыпайте. — приказал он стоявшим внизу треллям.

Досмотрев казнь до конца, до того самого момента, как последние судороги перестали пробиваться сквозь слой навоза Аскель, с залитым слезами лицом прошептал «Соти, Хальдис, смотрите! Я отомстил за вас…»

В городе в это время россы деловито стаскивали самую дорогую добычу к себе на корабли, а остатки дружин Аскеля с немногими помощниками, которые Гудред смог урвать от грабежа у отмывшегося от грима Любослава, занимался исполнением приказов своего ярла. Аскель передумал. Он больше не хотел жить в этом городе. И он больше не хотел, чтобы хоть кто-то жил тут.

— Возьмите треллей из местных, сколько надо, и идите на Волков. Пусть местные сами ломают свои крепости и грузят камни на ладьи. Ладьи выводить в пролив и топить в самом узком и мелком месте. Взять на Волках порох и взорвать Воронов. Соберите по городу всю соль. Пусть рассыпают на полях.

— Но если они не захотят работать, — переспросил удивленный Вальгерд.

— Убивайте. И берите других, — равнодушно ответил Аскель.

— Но ярл… — начал говорить сотник, но не успел. Аскель мгновенно схватил его за горло и сильно сжимая его проревел:

— Я сказал, убивайте! Всех убивайте! За злое слово! За косой взгляд! За небыстрое исполнение! Просто так! Они все недостойны жить! — и отбросил от себя Вальгерда.

— Хорошо, ярл, — просипел он.

— Россы уйдут через два дня. К этому времени не должно остаться никого, кто бы мог хоть просто подумать нам сопротивляться. Нам не удержать тремя сотнями воинов много тысяч… И еще. Передай нашим, чтобы они тоже готовились. Россы оставят свои плоты здесь. Перегони их к берегу — мы их полностью загрузим добычей. Берите все, что может понадобиться на пустом месте. — опять ледяным голосом сказал ярл.

— Хорошо, ярл.

— Все. Иди, — закончил Аскель и опрокинул в себя еще один кубок. Вино хоть как-то помогало унять боль в сердце.

Через два дня ушли россы. Князь предлагал остаться и помочь ярлу, но Аскель его отпустил со словами:

— Уходи, Любослав. Негоже тебе видеть, что произойдет далее. Я догоню тебя в Новогороде. У меня есть к тебе еще одно дело…

— Как знаешь, воля твоя…

Нурманы Аскеля грабили и разоряли город еще десять дней. Под их руководством жители сносили свое добро на плоты и разрушали крепости. Непокорных казнили на месте. На одиннадцатый день Аскель велел привести на берег ярлов, а сам поднялся на борт одного из кораблей, груженных рабами.

— Хотите свободу, отребье? — спросил он, приподняв крышку трюма.

— Да, — единогласный рев был ему ответом.

— Тогда сослужите мне службу. Вас отпустят в город. Воинов там нет. Делайте все, что хотите, но убейте как можно больше его жителей и сожгите все что только можно!

— Да! — еще более громкий рев.

Когда толпа рабов рыча и улюлюкая пробежала мимо испуганных ярлов Аскель повернулся к ним и сказал.

— Что ж, пришел и ваш черед, — и указал на двадцать девять грубо сколоченных деревянных крестов…

На следующий день, уже на борту отплывшего от острова драккара, глядя на лениво тонувшие пустые рабские корабли в уже и так обмельчавшем фарватере и на разрушенные стены крепостей, Вальгерд равнодушно сказал своему стоявшему рядом ярлу:

— Ты в своем праве. В праве мстить. Но такого нам не простят. Нам некуда теперь идти, ибо на нас ополчаться все кланы…

— Это так, Аскель, — вторил ему Гудред.

— А мне не нужно их прощение.

— А куда же мы теперь?

— Я думаю, что знаю такое место. Там не убивают своих, по приказу чужих… Во всяком случае пока, — тихо закончил ярл…

— Галера дальше не пройдет! Фарватер чем-то засыпан! — послышалось с носа, и Леонардо ди Медичи отвлекся от изумленного созерцания полуразрушенных фортов Гери и Фреки.

— Спустить трап. Взять лодки и проплыть до города. Мы пойдем тоже. — громко скомандовал Леонардо, а потом тихо добавил своему попутчику. — Хотя я и так догадываюсь, что мы там увидим. Только гору трупов…

— Но почему? — с удивлением спросил молодой смазливый и женоподобный парень, который только недавно получил высокое назначение к ди Медичи, и поэтому еще немного робел. В эту поездку Леонардо взял его в основном с ознакомительными целями.

— Подумай сам, что если проход завален? Что это означает и какие выводы можно сделать из этого?

— Ну… Не знаю…

— Ты меня расстраиваешь. Если ты и дальше будешь так себя вести, то твое место перейдет другому, — жестко сказал старший. Но увидев, что от испуга его молодой протеже совсем сжался, мягче добавил: — не бойся ошибиться в словах или делах — ошибки можно исправить или повернуть на свою пользу. Бойся страха и безделья. Бойся глупости и серости. Так что же ты можешь сказать?

— Мой господин, — заискивающе начал тот, — я с удовольствием еще раз бы приник к кувшину вашей мудрости…

— Подлиза. Ты еще успеешь приникнуть к моему кувшину сегодня вечером. Но пока время делу. Слушай и думай. Это знаменитый торговый город. Его богатство — это его дороги. Но дороги никто не чистит. А это значит…

— Что некому чистить завалы…

— Правильно. Но может быть это чума? — задал провокационный вопрос Леонардо.

— Но чума не оставляет бреши в стенах крепостей и от нее не мельчают проливы…

— Правильно, мой мальчик. А сейчас пойдем и убедимся в наших предположениях.

Ничего опровергающего их предположения они не увидели. Действительность однако даже превзошла самые пессимистические расчеты римлян.

Вторые крепости тоже находились в печальном состоянии. Город был похож на выжатую тряпку, брошенную на пол. Большинство домов — разрушены. Где-то что-то горело. Но самым страшным был приторный, отвратительный запах гниения большого количества непогребенных тел. И тишина. Только чайки и вороны, как новые хозяева этих мест, недовольными криками встречали людей.

На самом видном месте, вдоль пирса, на двадцати девяти косых крестах висели какие-то ошметки, в которых только с трудом можно было узнать человеческие тела. Остальное пространство, как какой-то адский частокол, было заставлено вертикально стоящими копьями с наколотыми на них человеческим головами.

— Мне нужен рассказчик, — тихо приказал Леонардо легионерам.

Несколько римлян побежали в город на поиск языка, а ди Медичи в деталях объяснял спине согнувшегося в жесточайшем приступе рвоты своего заместителя, какой именно смертью погиб тот или иной висевший человек. От этих объяснений легче не становилось даже опытным и многое повидавшим гребцам-легионерам, а у заместителя провоцировало очередной приступ.

Через некоторое время, показавшиеся всем остановившимся на этом варварском кладбище вечностью, показались ушедшие в город легионеры, повязавшие свои шарфы вокруг лиц чтобы хоть как-то защититься от вони. Двое из них тащили вырывающуюся изо всех сил человеческую фигурку непонятного пола.

— Вот. Это пряталось в подвале, — центурион брезгливо вытер руки о край лодки.

— Благодарю тебя, центурион. Кто это?

— Не знаю.

— Что ж. Ты, — обратился он на языке викингов к… пленнику? Пленнице? — отвечай!

Ответом был безумный смех, резко переходящий в скулеж. Леонардо, не выказывая никакой брезгливости аккуратно помассировал виски этого, потом закрытые глаза и нажал на пару точек на голове.

— Смотри на мой палец, — приказал Лео, и быстро ввел пленника в гипнотическое состояние. — Отвечай. Кто это сделал?

— Аскель Хельгисонар. Пришел. Ушел. Пришел. Россы.

— Аскель Хельгисонар захватил город при помощи россов?

— Да. Нет.

— Это все сделали россы?

— Нет. Росс ушел. Пограбил и ушел. Три ночи.

— А где ярлы?

— Орел… Летает высоко… Весь в крови…

— А Торольв?

— Не знаю…

— Аскель убил все жителей?

— Нет… Ушел… Все сжег… Выпустил ромейских псов Хель… Аааа! Нет!!! Нет!!! Не надо, — забился пленник.

— Так вот кому продали тех рабов… Понятно. Центурион. Пожалейте этого человека. Мы уходим. — Центурион все понял правильно. Обнажил свой меч, равнодушно проткнул грудь пленника и столкнул труп в воду.

Глядя на тающие позади очертания острова Леонардо тихонько размышлял вслух, стоя на баке галеры, уходящей обратно к теплым римским.

— Все получилось даже хуже, чем в самых страшных моих кошмарах. Север теперь пуст. Можно сказать, что это безлюдные места на много-много лет… Эх, а могло получиться так красиво… Единое государство норманов под нашим контролем у закатных берегов россов, смута в Новогороде… А теперь все… Да и усиление…

— Я не понимаю, повелитель…

— Ну подумай, тупица! Этот город являлся центром всей этой земли. Это Рим северян. Но теперь он лежит в руинах, его жители убиты, его плодородные земли — плод трудов десятков поколений, засыпаны солью, а правители развешаны по крестам. Да и все оставшиеся в живых на других островах воины вскоре найдут свою смерть.

— Но я не понимаю, при чем тут усиление…

— А ты сам подумай, куда теперь податься этому Аскелю? Только под крыло к князю Любославу!

— Ну и что?

— А то! Подумай? Он выделит им кусок земли на своем побережье, посадит их там, и они станут его вечным щитом от наскоков викингов. А викинги? Как ты думаешь, что они сделают, когда узнают об этом?

— Ну… Захотят отомстить наверное…

— А между их желаниями и действиями не будет промежутка. Они в дикой ярости попрыгают в свои корыта и горя праведным гневом поплывут убивать Аскеля.

— Ну и что в этом плохого?

— А то, что никакого общего похода не будет — ведь их сердце, Харингхейм, Тинг, мертво. Они будут нападать по одиночке, и по одиночке их будут резать россы пополам с Аскелем, — распалился Леонардо.

— Ну может Любослав еще их не возьмет к себе?

— К сожалению он не такой идиот… Совсем ни такой… Все. Я устал. Центурион — прикажи капитану проложить курс на Рим. А ты, — сказал он своему помощнику, — иди в каюту…

Леонардо не ошибся даже в малости — все же он был одним из умнейших людей и лучшим учеником Цезаря. Как раз в это самое время в Новогороде, в главном зале великокняжеского дворца, проходила давно невиданная церемония. Склонившийся на одно колено совсем поседевший ярл Аскель произносил клятву верности.

— Князь Любослав! Я, свободный ярл Аскель Хельгисонар, от своего имени, и от имени моих свободных людей, прошу принять нас под свою руку. Клянемся служить тебе верой и правдой, соблюдать законы твои и подымить меч по первому твоему слову. Примешь ли ты нас под свою руку?

— Я, великий князь Новогорода Любослав, внук Даждьбога, пред ликами Богов наших, принимаю вас, люди. Встань, князь Аскель Седой Медведь. Дарую тебе все свое северное побережье Варяжского Моря на двадцать дней пешего пути и на три дня вглубь! Освобождаю вас от податей всяких, от оброков и вир.

— Благодарствую тебя, князь.

— А сейчас, князь Аскель, выслушай мою волю. Земли твои пустынны, делов много, отправляйся в свое княжество и не появляйся, пока тебя не позову. — и тихо добавил. — Ты убил моего друга. Убил его честно, в поединке. В Поле. На Божьем Суде. Значит, Правда на твоей стороне. Но он был моим другом… По сему, все едино видеть тебя больше не могу. Ступай…

Еще раз поклонившись Аскель покинул терем и в тот же день убыл в свое княжество. Ромейские оракулы не ошиблись — кланы Хельгисонар и Сигвардсонар, а заодно и Йофрид действительно прекратили свое существование. Зато в великом княжестве Новогородском в одно мгновение появился новый род и новый князь, а обычный парень, еще четыре года назад спокойно работавший в офисе и сбежавший под призыв от бандитов оказался единоличным властителем земли площадью в небольшое европейское государство.

Часть четвертая Максим

Глава 33

— Ох! Ну и насмешил! Ай да порадовал! Давно столько не смеялся! Разумеет он! — всегда серьезный, как и положено наследнику великого княжества, Лихомир сейчас в приступе даже не смеха, а конского ржания, чуть ли не свалился со стула.

— Э… И типа что я такого сказал? Вы не могли бы объяснить, княжич?

После той беготни по лесу, которая окончилась удачно для девушек и Максима, он как-то незаметно прибился к Лихомиру. Княжичу за тот удар по невинному было неудобно и он в качестве виры взял Максима себе в свиту, так что судьба остальных поселенцев парня не коснулась. Максиму не пришлось в составе тех полутора тысяч солдат и захотевших уйти с ними поселенцев отправиться в далекое путешествие на запад. Также ему удалось избежать судьбы оставшихся: его не привязали к земле, к лавке или мастерской, не определили в писцовые книги как охотника, бортника или рыболова.

Золото, взятое с тела убитого, в Новогороде было обменяно у одного купца, знаменитого своей честностью посоветовал Лихомир, на монеты. Монет оказалось очень много и Максим сдал их на хранение княжичу в казну, а в ответ получил несколько удобных расписок на разные суммы — прообраз чековых книжек. Расписки были выполнены на грубом пергаменте, на котором стоял оттиск с гербом княжича и сумма — таскать небольшой бумажный сверток в маленьком мешочке на шее было гораздо удобнее, чем тяжелый, набитый металлом кошелек на поясе. Еще в самом начале, когда по счастью он уже перевел свои деньги в бумажный вид, оставив только часть на мелкие расходы, такой вот кошелек у него с пояса на рынке срезали. Сделали это причем так ловко, что пропажу обнаружил он только тогда, когда потянулся расплатиться за покупку. С другой стороны — кормили, поили и даже частично одевали его за счет князя, так что деньги тратить было особо не куда.

Основной проблемой стало безделье. Только один раз, еще по пути в стольный Киев на Лихомира внезапно напало любопытство, и он чуть ли не с палачом допрашивал Максима. Причем предметом интереса был даже не Максим, что было бы естественно в данной ситуации, а его бывший соратник Игорь. А то он мог рассказать о нем? «Мать, отец? Не знаю… Откуда родом? А вам это название что-то скажет?…» и т. д. Зачем при этих расспросах присутствовала сестра княжича Максим тоже не понял. После длительных расспросов его оставили в покое и парень полностью отошел во владение дамы по имени Скука. Пока однажды осенью его не позвали к княжичу.

В своем кабинете после обычных здравиц Лихомир предложил гость присесть и отличного вина. А потом огорошил Максима предложением отправиться в Святоград, на учебу в Великие Семинария.

— …Не век же дремучим жить и у меня а шее сидеть. Не дитя чай уже, — закончил он свою проникновенную речь о пользе образования.

Этого Максим не вынес.

— Что значит, дремучий? Да я побольше вас всех знаю! Читать, писать, языков пару, физика, химия, программирование! Да что вы тут вообще знаете о точных науках!!!

Вот именно после этого пассажа в смехе Лихомир и чуть не упал со стула.

— …Разумеет! Ха! На ка вот, лови! — со смешком он взял со своего стола что переплетенное в большую тетрадь и кинул через стол Максиму. — Зачти-ка мне!

Максим осторожно раскрыл тетрадь и все понял. И почувствовал он себя при этом слегка глупо. Точнее, полным идиотом почувствовал. Действительно, своими словами он посмешил княжича получше виденных днем ранее на ярмарке ряженых скоморохов с непременным медведем. В тетради не было ни одного знакомого символа! Теперь ему стало все ясно, а то раньше он удивлялся: «как же так: на вывесках нету ни одной буквы, зато прихотливыми значками, похожими на те, что вышиты по подолам и воротам рубах, приукрашены обильно?» Похожий, хотя тоже местами непонятный язык, создал у него впечатление, что и письменность будет идентична русской.

— Простите, — слегка покраснел Максим и осторожно положил тетрадь на край стола.

— То-то же. Согласен учиться?

— Да, конечно. А чему в Святограде учат?

— В Святограде учат волхвов.

— А чему? Мне особо как-то не нужны знания о молитвах…

— Дурень серый. Дикий ты совсем. Как ты можешь так говорить, что молитва не нужна? Ты еще может скажешь, что и Вера наша не нужна? — начал заводиться Лихомир.

— Нет, нет, что вы…, - резко сдал назад Максим.

— В Святоград учат всему, ибо волхв, несущий веру по всем сторонам света должен знать и уметь все, дабы своим невежеством не посрамить Богов наших, прародителей. — успокоился Лихомир. — Так что будешь знать и уметь многое, даже если и будешь противиться…

— ?

— Конечно, — продолжал княжич не обращая внимания на реакцию Максима, — такого как ты они никогда бы не взяли, но с просьбой моей… А этими своими знаниями за науку расплатишься с волхвами. Поблагодаришь потом. Все, ступай.

Максиму оставалось только поклониться и уйти, что он и сделал. Сборы не заняли много времени — ведь дома и вещей у него не было, а мешочек с расписками он не снимал даже на ночь. В сопровождение ему, точнее наоборот — Максима отдали в сопровождающие целого каравана. В этом караване в Святоград ехали больные, которые могли вылечить только старшие волхвы, подарки, паломники и такие же, как Максим, желающие стать волхвами.

Контингент последних был необычным. Максим раньше думал, что чтобы стать волхвом следовало учиться с самого детства. Среди же тех, кто ехал учиться детей было разве что половина, и то меньшая. Были и здоровые мужики, и воины, и женщины с детьми, и чуть ли не разваливающиеся на ходу старики. «Кому они нужны там?» — удивлялся про себя Максим. О правиле: «К Богам за мудростью идти никогда не рано и не поздно» он еще не подозревал.

Дорога в Святоград была нетрудной даже по осенним меркам: за одним из самых главных трактов следили стоящие вдоль дороги богатые деревни. На них, к удивлению Максима, был наложен только один налог — содержать эту самую дорогу в образцовом состоянии. Поэтому дорога была отличная: мощеная, где крупными прокаленными в костре дубовыми плашками — как в княжеском детинце, а кое-где, и вовсе камнем. Деревни стояли часто — на расстоянии пешего и конного переходов, то есть с кратностью в 30–40 километров. Конечно же, в каждой деревне был ям для княжеских гонцов со свежими лошадьми, корчма или трактир, и не один, где можно было за мелкую монетку поесть, попить и переночевать. За чуть большую сумму могли стопить баньку и принести блюда и дорогое хмельное на выбор: по дороге часто ездили небедные купцы за благословением, так что ниша для такой торговли была. А совсем бедные могли бесплатно переночевать на сеновале.

Телеги шли ходко, ехать было скучно, работы Максиму никто не просил и не предлагал, так что скука, отступившая на пару дней, вернулась. Нападать на княжеский поезд никто не решился — охрана была соответствующая; окружающие красоты природы приелись моментально — лес и лес себе, один и тот же, деревни похожие друг на друга как патроны в обойме — все деревянные, ни одного каменного здания он не встретишь, а беседовать с кем либо, помня о своем происхождении, парень опасался. Причиной опаски послужил подслушанный разговор, в котором паломники кляли неведомых находников и поминали какого-то Фдора, который погиб в битве против них.

Через три недели местность резко изменилась. Телеги пошли медленнее, так как местность постепенно повышалась. В лесу сначала исчезли лиственные породы деревьев, сменившись хвойными, а потом и вовсе кустарниками. На горизонте царапающими небеса белоснежными зубами появились высоченные горы. Все больше и больше стало встречаться попутных и встречных караванов, большинство которых было гружено камнем, и просто пешцов, отдыхающих по обочинам.

У подножья гор поезд остановился. На огромной, расчищенной от камней относительно ровной площадке стояло множество сараев и временных жилищ, вокруг которых плотно толпились люди. Часть выезжала, часть заезжала, часть, которая не смогла разъехаться, ругалась, так как сутолока была страшной. Горели костры, на которых готовилась пища, где-то вдалеке, судя по приносимому порывами ветра запаху, золотари делали свою работу, кто-то кричал, кто-то спорил, кто-то дрался. Жуткий хаос.

Переговорив с местным распорядителем и заплатив небольшую сумму их караван осторожно протиснулся к выделенному помещению и стал разгружаться. Недоумевающий Максим подошел к старшему и спросил:

— Что случилось? Почему мы разгружаемся?

— По-первости тут, барин?

— Да. Никогда раньше не был.

— Так ведь слышали поди…

— Ну слышать то слышал, да разве можно доверять всем подряд. Иногда такого наплести могут… — вывернулся Максим.

— Да про это не завираются. Ну да ладно… — на несколько минут старший отвлекся, командую куда что складывать, а потом опять повернулся к Максиму. — Святоград то, в долине стоит горной. А проход дюже узкий и извилистый. И крутой. Сильно груженые телеги не пройдут, много лошадей не впряжешь. Вот и приходиться, коли много товара везешь, тут разгружаться, и либо на себе волочь, либо несколько ходок делать…

— А что ж, если такой плохой проход, его не расширят?

— Так ведь камушек то, он покрепче сыра будет! — усмехнулся старший. — Сколько себя помню, и отец, и его отец сказывал, всегда камушек рубили. Раньше вот, во времена Яромира, только пешие через перевалы ходили, а сейчас уже, две телеги кое-где разъедутся. Говорят, словенские, решили ход сквозь гору прогрызть, чтобы наверху камень не рубить. Еще при прошлом князе начали….

— Понятно. А камень, я вижу, увозят куда-то…

— А что, здесь его бросать что ли? Готовый кирпич каменный. Хочешь, храм клади, хочешь будку псячью. Да вот только весь почти камень князья скупают — крепостницы сложить на границах, палаты себе каменные, как у ромеев. Вот ведь баловство удумали, — неодобрительно пробурчал он.

— А почему баловство? Они лучше же! — удивился Максим.

— Да ты сам барин, одумай, — возмутился старшина. — Чем же они добрее? Зимой в них холодно — не протопишь в век, летом в них сыро и душно, переложить дорого… То ли дело — деревянный терем!

— Ясно. Ну спасибо…

— Что-что?

— Спасибо. А, блин! Благодарствую!

— Да не за что, барин.

Вспоминая школьный курс природоведения Максим отметил, что горы совсем молодые: крутые, почти вертикальные подъемы, острые вершины, почти нет выветривания и камней у подножья. Именно этому были обязаны все трудности перехода. Сама система перехода тоже была любопытна. Так как движение по ущелью могло идти только в один ряд, «по одной полосе», как перевел для себя Максим, то хозяева организовали что-то вроде средневекового светофора.

Переход занимал, в среднем, шесть часов. Перед началом подъема смотрители формировали колонну определенной длины из путешественников, согласно ранее занятой ими очереди. Некоторые неторопливые и жадные умельцы умудрялись этим самым местом в очереди торговать с особо нетерпеливым и богатым. Княжеские посланники, то есть с подорожной любого из 4 великих княжеств, шли вне очереди. Смотрители также проверяли состояние телег перед переходом и их нагруженность, безжалостно изгоняя из колонны неподготовленных, после чего начинался подъем. Раз в два часа в колонну, неторопливым червем вползающую в ущелье, добавлялась телега самих смотрителей. На ней на всякий случай ехали служки, которые помогали сошедшим с дистанции неудачникам: больным, уставшим, сломавшимся. Делалось это для того, чтобы обеспечить непрерывность движения и отсутствие пробок. Через шесть часов после отправки первой телеги, задающей темп движения, проход закрывался. За оставшиеся шесть часов последняя телега успевала пройти перевалом насквозь, и движение начиналось уже с той стороны. Таким образом, минимальное время прохождения через горы равнялось, для княжеских посланников, шести часам, а для нагруженного товарами крупного купеческого каравана могло достигать и десятков дней: ведь ему требовалось: отстоять очередь, перевезти часть товаров на ту сторону, опять отстоять очередь уже с той стороны, вернуться за следующей партией товара, опять отстоять очередь и так далее, пока не будет перевезено все.

Умеющие отлично считать деньги новогородцы недавно перешли, как Максим узнал из разговоров, на более продвинутую систему. Там смотрители перевала контролировали всю цепочку полностью. Купцы оставляли свои телеги перед перевалом, «на платной парковке» — усмехнулся про себя Максим, перегружали свой товар на телеги смотрителей, которые заодно его располагали наиболее оптимально по объему и весу, после чего переправляли его на ту сторону. Там товар перегружался на взятые «на прокат» телеги и перевозился в пункт назначения. Такая схема позволяла заметно увеличить скорость прохождения товаров за счет того, что порожних не было, однако заметно увеличивала расходы: аренда телег раз — на перевале, аренда телег два — по Святой Долине и три — плата за хранение.

Такая система и скорость прохождения товаров, помимо целого спектра дополнительных специфических неудобств, делало Святоград, несмотря на свое удобное положение в центре росских земель, совершенно бесперспективным как центр торговли и транзита. Как узнал Максим позднее, самая прибыльная торговля княжеств ведется не по земле. «Зачем такие сложности? И дороговизна? Строить дороги, следить за ними, кормить лошадей, нанимать крупную охрану…? Ведь сами боги проложили отличные торговые тракты — реки, озера и моря. Лодка плывет сама, везет больше, забот меньше, прибыток выше. Так зачем что-либо изобретать? По дорогам пусть щепетильники да коробейники бродят!..» К сожалению, реки не текли к Святограду и приходилось всю торговлю вести очень неудобным и медленным «земным» путем. Впрочем, волхвы не только не были расстроены удаленностью от торговли, но и считали такое положение дел правильным: «к нам должно идти стремящимся к Богам, а не к гривнам».

Ожидая своей очереди караван Максима простоял два дня, что было, по словам старшины, очень неплохим результатом. Переход через прорубленное в скале человеческими руками ущелье начался дорогой-серпантином, проложенной по склону горы. Едущий в телеге пришелец с удивлением и рассматривал дорогу и окружающие скалы, носившие на себе отпечаток примитивного инструмента. Вскоре скалы сомкнулись по обе стороны дороги, и несмотря на дневное время суток, пришлось воспользоваться заранее приготовленными факелами. Извилистый проход, прорубленный в скалах несметным трудом многих поколений, ощутимо давил на мозги непривычному к такому Максиму. Ближе к середине стали встречаться труженики, «рубившие камень».

Даже просто находиться на такой высоте, а здесь уже лежал вечный снег, было с непривычки тяжело, побаливали легкие, а уж ломать камень… Работа простая и тяжелая. Делалась она следующим способом: намечался отрезок стены с горизонтальной частью, на этой площадке разводился костер, потом прогоревшие угли сдвигали поверхность заливалась ледяной водой. После нескольких итераций камень становился более хрупким, и в нем сверлились вертикальные отверстия. В эти отверстия плотно забивались деревянные клинья, которые заливались горячей водой. Температура на такой высоте постоянно стояла минусовая, так что рано или поздно совместное действие разбухшего дерева и расширившейся при замерзании воды отрубали от плоти гор еще один кусок камня. И так непрерывно год за годом, при учете того, что рубить приходилось во всю высоту ущелья. Правда в последнее время, как сказал все тот же старшина каравана, стараются для быстроты не срубать верхушку, так что проход в скалах приобретет в итоге вид лопнувшей трубы.

Ширина прохода постоянно менялась. Где-то его размеров только-только хватало пройти одной и телеги шли почти задевая ступицами стены, а кое-где проход распахивался аж на три «полосы». Пару раз Максим отметил входы в пещеры. Кстати, несмотря на расширения, свободного места не было — проход для одной телеги, остальное — для технических нужд: готовые каменные блоки, щебенка, сломанные и ремонтирующиеся телеги, костры, около которых грелись рабочие и кипятилась вода, и т. д. В общем, не было не пяди неиспользуемого пространства.

И без этого депрессивный настрой, а ехать по дну рукотворного ущелья было страшно, усугублялось постоянным стуком, с которым рабочие вколачивали в скалы деревянные клинья. У них работа не прекращалась ни на минуту.

— Берегииииииись!!! — привел в себя задумавшегося Максима громкий крик сверху.

Возница, повинуясь окрику, потянул на себя поводья, и телега остановилась. Некоторое время нечего не происходило, кроме матюков сзади от останавливающейся колонны, а потом на дорогу, почти перед носом их лошади, с жутким грохотом рухнул здоровый каменный блок. Осколки свистнули не хуже чем от гранаты, и были почти такими же опасными. По счастливой случайности никого в караване не задело, что ничуть не уменьшило, а только увеличило силу и насыщенность мата.

Не прошло и пяти минут, как к месту падения сбежались начальники и рабочие. Точнее, судя по кнутам и дубинкам первых, рваным ноздрям, клеймам и ошейникам вторых, это были надсмотрщики и рабы. Пока двое надсмотрщиков палками до полусмерти забивали провинившегося, остальные рабы споро подняли блок на носилки и куда-то его понесли. Спустя еще пару минут надзиратели уволокли избитого, и движение, подгоняемое появившимися смотрителями, возобновилось.

Задумчиво проводив взглядом проплывающее мимо место падения, Максим подсел к вознице и спросил:

— Рабы?

— А то как же? Рабы.

— А почему не свободные?

— Да кто ж сюда пойдет то? Даром то?

— Как задаром?

— Та ты что, совсем не серый? Вот бывает же… Гляди сюды. Мы то, за переход, ни монеты не заплатили. «Каждый может к мудрости прикоснуться…» Во как волхвы глаголют! А камушек то, он не сам по себе откалывается.

— Ну ведь его продают…

— Да тож мало совсема. Вот и получается, что только рабы и колют.

— А тогда, раз это не самоокупаемое производство, за счет чего оно существуют?

— Чего? — не понял возница.

— Кто платит, говорю, за это все?

— А… Так тож князья и платят. Великие, что в престольных городах сидят.

— Ясно. Убыточное производство, однако имеющее стратегическое значение, — пробормотал себе под нос Максим, после чего задал следующий вопрос. — А рабы откуда?

— Как откуда? Где купили их, оттуда и есть…

— Да нет же! Вообще, как они рабами стали?

— Дык, этого… Кто полон продал, где тать какой завелся, которого не разом на кол ссиживали… Вот и рабы оттуда…

— И это понятно. Основной источник рабов — тюрьмы и пленные, — подумал Максим. — А простого крестьянина, или горожанина, можно принудить к рабству?

— Дак как можно?! — возница даже отвернулся от дороги, чтобы посмотреть на крамольника.

— И то хлеб. В рабство я не попаду, раз до сих пор не попал.

Разговор утих и Максим привалился к горе мягких тюков за спиной. Незаметно для себя он задремал и проспал весь оставшийся отрезок пути. Проснулся он уже в Святой Долине, от жары.

Первой мыслью после пробуждения было «я все еще сплю», так за перевалом все было другим. И воздух — заметно теплее, и природа больше соответствовала южной, и даже время года: за горами осень, уступая место приближающейся холодом зиме, уже заканчивалась, тогда как здесь она только начиналась. И хотя солнце светило одинаково и там и тут, здесь почему-то было гораздо теплее. Максим скинул с плеч теплый полушубок в котором задремал, в горах было холодно и спрыгнул с телеги, понукаемый грузчиками, которые его, кстати, и разбудили своей работой. Размявшись парень задумолся о причинах такого несоблюдения законов природы.

«С одной стороны, если эти горы круговые, скажем как кратер от падения метеорита, то они могут закрыть как стеной некоторую область. Высокие горы предохранят от северных ветров зимой, но с другой стороны, они точно так же предохранят и от теплых летом. И еще. — Максим нагнулся и поторогал камни рукой. — камень не холодный. Не теплый, как в бане, но и не такой ледяной, как следовало бы от этого ожидать. Значит вблизи либо ключи, либо, что вероятнее, действующий или хотя бы непотухший вулкан. Либо я чего-то не знаю, и теплота обеспечивается, к примеру, какой-то магией…»

От размышлений его оторвал старшина каравана, который к человеку с княжеской грамотой относился уважительно, хотя и без подобострастия.

— Мы назад собираемся, остальные забрать товары…

— ?

— Ну чего ли, поедешь далече, проводишь али тут подождешь?

Максим задумался. С одной стороны, ждать еще несколько дней, пока караван полностью перевезет через перевал товары, было пустой тратой времени. А с другой… Страшно. И хотя у него есть княжеская подорожная, но все же Максиму было боязно идти в совершенно незнакомый город одному. Без спутников, даже таких. Благо, если бы это был обычный город, а то — средневековая религиозная столица. Это все равно, что Ватикан на земле. Страна маленькая, а разве можно сказать, что ничего от нее не зависит? Это только Сталин мог позволить себе высказаться «Ватикан сильное государство? А сколько у него дивизий?». Местные бы не поняли.

— Тут вас подожду, — решил Максим.

— Ну и добре. Тогда я с тобой Порошку оставлю, вы за добром последите. Пойдем, избу покажу грузовую. — Последние слова Максим встретил с улыбкой, представив себе эту самую грузовую избу. На больших колесах.

Конечно, ничего такого не было. Грузовая изба оказалась стареньким, покосившимся срубом с протертым до земли порогом, местами протекающей крышей и уже много лет использовалась как склад. Спать охранникам планировалось как придется, лично для себя Максим присмотрел место, куда сложили тюки с его телеги, ну не в смысле принадлежащей ему, а той, на которой он ехал; готовить еду — обложенное камнями кострище в стороне, а отхожее место — простую яму, можно было найти по запаху. С другой стороны, особого комфорта не требовалось — ведь долго жить тут никто не собирался, а десяток дней можно было и потерпеть. Спустя четыре дня, остатки товаров перевезли за одну ходку, караван наконец то отправился в Святоград.

Дорога от похода в горах, которые ровной высокой стеной окружали долину, до ее центра, где располагалось озеро диаметром километра три, на северном берегу которого и стоял Святоград, занимала полтора дня у пешего, чуть больше половины — у конного. С окружающих гор текли многочисленные речки, местные жители в искусственных затонах разводили рыбу, а в окружающем лесу собирали грибы и ягоды. Охоты не было — всю крупную живность выбили еще столетия назад, а новая — не могла перекочевать через горы. К середине пути лес, лиственный кстати — благородные дубы, корабельные сосны росли выше, закончился, и начались обширные поля, на которых копошились люди, одетые в простые, не подпоясанные, рубахи грубого серого полотна. Не поднимая головы, сосредоточенно, каждый из них возделывал небольшой участок, с которого можно было снять до двух урожаев в год, немыслимых в любом другом месте для этих высоких широт.

— Рабы? — утвердительным тоном спросил Максим у возницы и кивнул в сторону согнувшихся на полях трудяг. И получил совершенно неожиданный ответ.

— Нет, что ты! Как можно! Дети!

— Дети? — удивленно переспросил Максим.

Телега как раз проезжала мимо одного такого ребеночка. Ребеночек был еще тот, как говориться, косая сажень в плечах. Черная борода с нитями седины, по щеке пересеченная старым шрамом, натруженные лопатообразные ладони, короткий прицельный взгляд из под мохнатых бровей… Встреть такого детеночка, а точнее детинушку, Максим на узкой лесной тропинке, или в темной подворотне, то рука сама сразу же отдала бы кошелек. «На конфетки мальцу».

— Это дети?

— Конечно! Волховские дети. Каждый, кто приходит внимать мудрости, для волхвов, что дитя. Апосля, коли должно учишься, то уже из детей вырастаешь…

— То есть все послушники работают на полях? Пока не получат следующий ранг? — переспросил Максим. Не дождавшись ответа, поглядев на ничего не понявшего возницу, он перефразировал вопрос более понятными словами. — То есть не дети волхвы уже в полях не работают?

— Кто как…

— Мда… Безрадостно… Копаться в грязи мне не охота. Пусть дураки, кто кроме как руками ничего делать не может, этим занимаются. А я умный… — тихо пробормотал Максим.

Вскоре они подъехали настолько близко, что город из серого пятна на горизонте распался на отдельные здания. Теперь можно было рассмотреть мелкие детали. Питаемые снежными шапками речушки впадали в центральное озеро. На его берегах раскинулись многочисленные деревни, имеющие тенденцию сливаться в огромный средневековый мегаполис, сам Святоград занимал только северный берег. Центром города по праву мог считаться огромный храмовый комплекс. Два огромных стоящих рядом здания, обращенные лицом на юг, составляли довольно гармоничный архитектурный ансамбль с еще двумя парами задний поменьше, расположенных по бокам. Эти шесть почти самостоятельных «районов», они даже были подчеркнуто отделены от остального стеной и полосами пустого, незастроенного пространства («Интересно, а сколько стоит пядь земли в местной столице, если они ею так разбрасываются» — походя пришла в голову Максима мысль), были окружены самым крупным из виденных на Земле-2 городов. Но выглядело это… По рассказам возницы, парень ожидал чего-то такого «просто супер», тем более, что приближались они с самого выгодного направления, с юга, а оказалось… Ничего особенного, сплошное разочарование: серо-коричневая масса каменных и деревянных домов, возвышающийся посредине главный, наверное, храм — нагромождение колонн, куполов, разбавленное блестящими вкраплениями позолоты и стекол. Глядя на привычно задохнувшегося в восторге возницу Максим подумал: «Ну… Для местных, бегающих по лесам и живущим в своих деревянных хибарах, это действительно может казаться красивым. А для того, кто видел восхитительные фотографии Нью-Йорка… Убожество!»

Обогнув озеро по окружной дороге, караван чуть отклонился от прямого пути к воротам города храмов, и втянулся в одну из ничем не примечательных деревенек. Это и был конечный пункт маршрута. На следующий день, по светлому времени, телеги разгрузят, разнесут товары по амбарам, взамен положат другие и поезд отправится в обратный путь. Поблагодарив водителя, так назывался начальник каравана, и кинув на прощанье пару монет благодарно склонившемуся в ответ разговорчивому вознице Максим в компании еще дюжины разнополых и разновозрастных людей отправился искать в ближайший трактир место переночевать.

Цены ужаснули не только неподготовленного Максима, но и остальных, слышавших что-то такое, абитуриентов. За комнатенку размером чуть больше стенного шкафа с Максима затребовали столько, что в Киеве он за такие деньги мог бы снять каменные палаты, а за скромный ужин — как за целый пир. Судя по ошарашенным лицам, у других дела шли не лучше. Так как они приехали поздно, то из простого нашлось только несколько мест на сеновале, которые по молчаливому согласию оставили женщинам. Остальным пришлось довольствоваться чистым полем на берегу кристально чистого ручейка, вместо перины — небольшая кучка только начавших здесь осыпаться листьев, поровну разделенная на восьмерых, а укрыться пришлось чем придется.

«…Спят укрывшись звездным небом

Мох под ребра подложив.

Им какой бы холод не был

Жив? И славно если жив![86]» — когда все укладывались спать, Максиму вспомнилось вот такое вот песенное четверостишье из виденного в детстве фильма.

«Хорошо, что ночью не было заморозков!» — а это уже первая мысль на утро. Отвыкнув спать на жестком и без удобств: в дороге он спал на мягких тюках из телеги, у князя — тоже не на лавках, в армии связка «кровать + матрас» всяко мягче камней, а единственное время, когда они спали на земле, это когда уходили от погони, было не до того, чтобы замечать мелкие неудобства; Максим проснулся весь разбитый. Лиственный матрас за ночь разбрелся в результате чего сон прошел почти на голых камнях. Впечатление было такое, что всю ночь семерка соседей долго и утомительно его пинала ногами, и только под утро успокоилась. Кряхтя, как столетний дед, Максим под недоумевающими взглядами остальных проковылял к кустам, потом к ручью, а после, к скудному завтраку, который из своих котомок собрали уже давно, по-крестьянски — до первых лучей солнца, проснувшиеся абитуриенты.

К продуктам, лежащим на расстеленной по земле чистой тряпице: нескольким кускам сушеной рыбы, паре луковиц, небольшому туеску с солью и тонкой лепешке, Максим, как это положено, добавил немного своих. Половина уже подзасохшего каравая черного хлеба и немаленький кусок сырокопченого свиного бока, купленные в последней перед перевалом деревни, были встречены с радостным оживлением, особенно у вечно голодных в силу возраста молодых ребят. Кстати, на копчености пришелец с другой планеты просто «подсел»: дома таких свежих продуктов он не пробовал, а когда жили в лесу — так вкусно коптить никто не научился. Вот только хранилась покупка в теплом климате долины совсем плохо, так что необычная для Максима щедрость объяснялась просто: «чем выбрасывать через пару, лучше угостить». Съев завтрак и запив его леденящей зубы водой из ручья (пить приходилось из ладоней, так как ни у кого не оказалось даже маленького котелка — вещи недешевой; горячего поесть не получилось по той же причине), абитуриенты встретились с ночевавшими на сеновале женщинами и пошли по направлению к городу.

Чем ближе к центру, тем насыщеннее становился поток людей, из ручейка превратившись в полноводную реку. На площади перед воротами главного храма, где находилось устье этого людского движения, собралась толпа числом не менее чем в тысячу человек. Кого здесь только не было: и пожилые, познавшие что почем в этой жизни мужчины и женщины, за подолы которых цеплялись внуки, и совсем молодые, почти дети или даже просто дети. Еще следовало отметить почти полное отсутствие сословного и имущественного неравенства — и богато одетый, чуть ли не княжеского на вид рода молодой человек спокойно стоял прижатый толпой к полуголому оборванцу.

Из разговоров соседей Максим узнал о своей удаче: сегодня тот самый единственный в месяце день, когда двери Великих Семинарий открыты именно для соискателей знаний. В любой другой день месяца набор не ведется. Порадовавшись за себя, так как прожить в окружающих ценах даже с его деньгами месяц было бы проблематично, Максим стал ждать.

Ровно в полдень огромные, в три человеческих роста высотой, ворота распахнулись, и оттуда вышли волхвы. Волхвы новики и дети, которые поздоровее, быстро разделили толпу на пять частей, и стали по очереди пятью потоками запускать внутрь претендентов.

Глава 34

— Пойди пока на двор, дитя, — приказал Максиму «председатель приемной комиссии», старый, седой как лунь, но крепкий как закаленная сталь волхв.

После того, как дверь за парнем захлопнулась, волхвы некоторое время молчали, пока наконец одного из них не прорвало. И хорошо, что Максим ничего из этого не услышал, ибо доброго слова о нем никто не сказал.

— Ужель те люди так выродились? Ведь еще в мою молодость они были как братья наши. Честные. Храбрые. Сильные. Стойкие. Пусть и с засоренными обманкой думами. А сейчас? Ужель и не упомню такой мрази…

— Он никто, и не хочет кем-либо стать. Боги не одарили его своим вниманием, он совершенно обычный муж. Но он и не стремиться ни к чему. Только к злату и разврату дешевому, — подхватил другой… — Он не подходит нам, ибо мы берем только отмеченных Богами.

— А самое страшное, братья, это ведь что? Что сие юный отрок, — остальные согласно кивнули. — Знать учат их быть такими, как мы учим своих детей совсем другому. Сей муж хочет стать купцом. Вы помыслите только, если все купцы будут сякими? Они же продадут все: отца, мать, землю дедов да прадедов, князя, род, даже Богов своих, ради лишнего грошика. Для них не будет ничего святого, только злато. И придут на нашу землю те, кто этим златом владеет. И станут все люди рабами рабов…

— Такого нельзя допустить. Эту чуму следует остановить, иначе это смерть не только им. Это смерть всем детям божьим. Под любым небом, и любого Бога.

— Я думаю, — сказал самый молодой из сидевших за столом волхвов, — что кощуна следует убить. Как можно скорее.

— Хм. У него прошение княжича. Лихомир обещает, что сей отрок расскажет много интересного и полезного… — возразили с другого конца скамьи.

— Это не значит почти ничего. Княжич когда-нибудь станет князем, так что он поймет всю опасность. А коли не сможет… Да князь не может нам приказывать!..

— Нам не нужны их грязные, нечестивые знания! И остальных…

— Я думаю, что нам не следует учить его, а просто прогнать, — предложил третий.

— …И остальных, кого расселили по нашим землям, тоже следует убить! — продолжал сторонник простых решений.

Седой поднял руку и в разговоре наступила пауза. Прошло довольно много времени, но все четверо волхвов молчали и ждали решения старшего. Ждали не столько потому, что он был их начальником, сколько из уважения и преклонения перед своим старшим товарищем. Перед его мудростью.

— Радульф. Несмотря на то, что ты пришел к нам совсем малым, проклятье твоего рода продолжает говорить через твою руду, толкая тебя на убийства. Подожди. Я знаю, что ты много приложил сил для того, чтобы заслужить прощение, и ты заслужил его. Но все равно, уже сорок встреченных тобой весен твоим первым решением всегда «убить». Ты же помнишь, что все мы правнуки Богов наших, а какой отец желает, чтобы его дети убивали друг друга?

Ненадолго волхв замолчал, чтобы урок запомнился получше. Потом продолжил.

— Но и ты совершенно прав. Такие люди не должны существовать. Но это не значит, что следует убить любого, кто не люб тебе… Вы все старшие волхвы. Вам открыта великая тайна того, почему мы существуем, и чего ли от нас хотят наши Боги. И чего не хотят. — Четыре кивка стали ему ответом. — А по сему, восхвалим же наших Богов за сей дар…

Волхв опять замолчал, ничем не поясняя своих слов удивленным волхвам. Потом посмотрел на них, тяжело вздохнул, и сказал.

— Я прожил долгую жизнь и Мара может поднести мне чашу свою в любой миг, — и движением руки остановив возмущенный ропот продолжил. — Я сделал многое, и добрых дел средь них было много больше. Так что, надеюсь, что калинов мост через реку смородину не будет для меня длин. Вот только печалит меня одно. Как были вы все, детьми, которым бы только прутиками-саблями на травке помахать, так и остались. На кого же я вас оставлю? Если те же ромеи вас без масла вмиг съядять? Не разумеете… Вижу. Вижу… Так разумейте же.

Многие века мы учим тому, что важно для детей. Учим не как пастыри, что ведут свою отару под нож, но как браться старшие своих неразумных младших. Но бегут года, из крошечного семени вырастает могучий дуб, ветшает и вот на его трухе растет уже новый. Нет ничего вечного, кроме Даждьбога, Мары и детей их. И мы должны сделать так, чтобы внуки тоже никогда не перевелись…

Все меняется. Моря и реки пересыхают, леса становятся пашней и опять лесами. Но меняются и люди. А с этим меняются и те напасти, сквозь которые мы ведем внуков Божьих. Сей юноша пришел к нам из мира, который обогнал наш. А знать и беды его обогнали наши беды тоже. И Боги посылают нам его в дар, как теплящийся уголек. Разожжем его в очаге, чтобы мы смогли разуметь, как справляться с будущим пожаром раньше, чем он вспыхнет и пожрет весь дом.

— Радульф. Ты самый молодой из нас. Подчинишься ли ты слову моему?

— Святогор! С самого детства своего, когда твои руки вынули меня семилетнего из горящего дома, напоили, обогрели, вылечили, и научили всему, я уже 33 года почитаю тебя выше своих бедных родителей. Прикажи, и я брошусь на меч!

— Не надо, сынок. Не надо. Но раз так, то дам я тебе задание.

— Мне, учитель?

— Да. Именно тебе. Пора тебе уже учиться следующему… Ты правильно сказал, что сей человек, такой гадкий и мерзкий, не должен жить. По сему, мы примем его. И обучать его будем. Изо всех сил будем обучать. Лично ты будешь его вести. И лично ты должен сделать так, чтобы к получению первой отметки на оберег, он стал совсем другим человеком. И еще…

— Да, Святогор.

— Слушай его вопросы, Радульф. Они станут тебе ответами…

Ничего этого Максим, конечно же, не знал. Для него после долгого ожидания во дворе храма все кончилось весьма благополучно. Его приняли, определили на факультет «экономики», выделили келью и поставили на довольствие. А после этого начался кошмар.

На приветственной речи, которую Максим привычно пропустил мимо ушей (да и что в ней могло быть особенного? В каждом институте все они, как под кальку писаны, даже в таком особом, средневековом), его ухо зацепило только весьма напыщенную фразу «Волхв должен знать и уметь все, дабы своим неумением не очернить Богов и людей, которым служит!». Вволю посмеявшись тогда, про себя, конечно же, чтобы не выделяться среди остальных слушателей, он отправился на ужин, весьма неплохой даже по княжеским меркам. Видимо на послушниках, на «детях», не экономили, а после — спать в свою келью. Ужасы начались со следующего утра.

Ранний подъем с умыванием холодной водой и постный завтрак еще можно было перетерпеть. А вот список предметов, который следовало выучить навевал не то, что страх, ужас! И пренебречь ни одним из них было нельзя, так как каждому предмету покровительствовал свой собственный бог.

Всего в пантеоне россов было шесть основных богов, и бесчисленное множество мелких, с поклонением которым никто, как это не парадоксально, не боролся. Старшими, Богом Отцом и Богиней Матерью были Даждьбог и Мара. Даждьбог был отцом всего сущего, великим солнцем, небом, создателем и высшим покровителем всего сущего. Мара символизировала землю, великую матерь всего сущего, родоначальницу всего живого на земле. Младшими Богами были дети Даждьбога и Мары. Старшим был Велес, следующими Мокошь, Перун и самой младшей — Лада.

Самой любопытной Максим нашел местную легенду, как он ее шутя обозвал, «о происхождении видов».

«…И по слову Даждьбога и Мары, каждый из детей их породил свой род человечий. Младшая, Лада — род людей с желтой кожей, что расселились далеко на восход. Но понукаемые Чернобогом, древним врагом Дажьбога, вестником и повелителем зла, они отвергли свою матерь. И разбито было сердце Лады, и отвернулась она от них. И с той поры обернулось благословение Лады проклятьем. Нет теперь у желтых удачи в любви да труде земельном. Работают много, да приносит земля им мало.

Перун, бог воинов, следующий сын прародителей наших, возжелал лучших воинов, и род его людей оказался с красной, как кровь, кожей. Но понукаемые Чернобогом, древним врагом Дажьбога, вестником и повелителем зла, отвергли красные люди отца своего. И разбито было сердце Перуна, и отвернулся он от неверных детей своих. И с той поры обернулось благословение Перуна проклятьем. Воюют красные так и неможа остановиться. И льют руду свою, да руда не вода, землю не напоит.

Мокошь, мастерица, повела род черных людей. Вышли они сильными, выносливыми, с кожей не маркой и до любой работы годными. Но понукаемые Чернобогом, древним врагом Дажьбога, вестником и повелителем зла, отвергли черные люди мать свою. И разбито было сердце Мокоши, и отвернулась она от них. И с той поры обернулось благословение Мокоши проклятьем. Не спориться ничего у черных людей. В любом труде они хуже других, а замыслы все их обречены на провал.

От старшего сына, Велеса, повели свой род белые люди. Но понукаемые Чернобогом, древним врагом Дажьбога, вестником и повелителем зла, большая часть белых людей отвергла отца своего. И разбито было сердце Велеса, и отвернулся он от них. С тех пор живут белые люди в нищете полной…

Одни лишь мы, россы, изначально не предали своих прародителей. Почитаем мы Велеса, но не забываем и Мокошь, и Перуна, и Ладу, и, конечно, Даждьбога с Марой. И вся нерастраченная любовь богов наших выливается на нас. И сопутствует нам удача, и в торговле, и в битве. И стада наши тучны, и земля родит на зависть всем, и ремесла процветают, и дети родятся в любви да согласии.

Но не успокаивается Чернобог, сеет семена зла в души людей. И творят они зло, ибо оно пища Чернобогу, друг другу, особенно ненавидя нас, единственных оставшихся верным своим богам. И ходят походами на нас, и угоняют в полон детей наших. И мечом, да словом мы противимся им. И печалятся боги, ведь и с той и с другой стороны умирают их дети…»

Каждый из этих шести богов, помимо всего прочего, божественного, был покровителем некоторых «специальностей». Волхвы Лады учили послушников сельскому хозяйству, а так же счету, письму и чтению. Волхвы Перуна, бога воинов, обучали владению оружным и безоружным боем, а также кузнечному мастерству. Специализацией волхвов Мокоши были все остальные ремесла, а также ведовство. Волхвы Велеса обучали торговле и скотоводству, Мары — лекарскому делу.

Интереснее всего, на взгляд Максима, была специализация волхвов самого Даждьбога. Законы человеческие и Чудеса, Истинные Чудеса, творимые открытым сердцем и горячей молитвой, чудеса, о которых потом в поколениях остаются сказания, перерастающие в былины и легенды, чудеса, которые возможны только при касании Богов — вот чему учили волхвы Даждьбога. Максим даже немного посетовал про себя, когда узнал об этой экзотической профессии. «Чудотворец — это звучит гордо!»

Впрочем, как объяснили ему буквально через несколько минут, выбранная профессия не значит на начальном этапе практически ничего. Ведь: «Волхв должен знать и уметь все, дабы своим неумением не очернить Богов и людей, которым служит!», а значит учить будут всему. Максим на несколько минут успокоился, пока смысл этой фразы не был подробно разъяснен.

По словам волхва означало это следующие. Все то, чему будут учить, все это должен ученик повторить. Если его учат сеять и жать рожь, то это значит, что пока он не посеет и не соберет урожай ржи, урок не будет считаться выполненным. Если его учат ковать, то пока из под его молота не выйдет поковка определенного качества, то… И так везде. В животноводстве, в ремеслах и торговле, во владении оружием, в лекарском деле, в молитвах даже!

Но самым ужасным было не это. Самым диким, что услышал Максим в Семинариях, отчего он чуть ли не сразу сбежал оттуда, было следующее. Волхв Даждьбога Радульф, который проводил у них эту первую «общеобразовательную лекцию», напомнил всем, а не знающим — огласил впервые, следующее:

«Помните, мы учим вас всему не для вас самих, не для вашего тугого кошелька или плотного брюха, хотя и не запрещаем этого. Мы учим вас всему для того, чтобы вы помогали людям так же, как это делают Боги наши. Вы самые храбрые, сильные и добрые, вы истинные дети Богов наших, но быть такими тяжело! Запомните же навсегда, что волхв должен жить своим трудом, и только им! Запомните, что вы не в праве требовать платы за свою помощь, оказанную делом ли, словом ли, и не можете ее не оказать! Запомните, что вы будете прокляты богами нашими, если нарушите этот запрет!»

От такого бреда Максим не выдержал, вскочил с лавки и выкрикнул:

— Это что же, получается, я должен каждому первому встречному, коли у того появиться такое желание, помогать?!

— Да.

— А сам, хоть побирайся?

— Да.

— И что? Он может на моей помощи воз золота загрести, а я ни песчинки по закону не получу?

— Да. А если потребуешь, то в миг перестанешь быть волхвом.

— Но это несправедливо!!!

— Справедливо. Как можно плату брать за то, что ты несешь Слово Божье? За то, что молитвой да силой Богов наших лечишь, учишь, строишь, пашешь?

— То есть как? Можно. Очень даже.

— Нельзя. Ты серый человек, с думами калечными даже больше чем у Предавших, но если захочешь очень сильно, то сможешь разуметь.

— Значит, я не могу просить и требовать платы за свою помощь. — спустя пару мгновений задумчиво проговорил Максим. И нашел лазейку. — А если человек мне сам, по своему собственному желанию чем-то отплатит? Это дозволено?

— Да. Это можно принять.

— А если я намекну ему…

— Достоин ли волхв служить богам решают не люди. Это решают сами Боги, ибо служа им ты вручаешь свою судьбу прямо в Их руки. И жить волхву, как самому лучшему, самому сильному и доброму человеку из всех других человеков, надо очень честно. Иначе обрег твой потухнет.

— Это как?

— Не переведи Боги тебе это увидеть.

Так для Максима начался ад. Как он ненавидел все это — тупой безрадостный труд с утра до позднего вечера. Как он полюбил окружающие горы — благодаря им в долине солнце заходило чуть пораньше, чем на равнинах. Как он возненавидел своих учителей, которые глядя на его работу только качали головами и тяжело вздыхали. А уж молитвы…

Вообще, несмотря на огромную религиозность и доброту, послушников, как и на земле во все века, не щадили. Поле, скотный двор, рыбные заводи, все это позволяло монахам быть на полном самообеспечении и не считать каждую копейку, обрекая с другой стороны детей на тяжелую непрерывную работу. А с учетом того, что земли, даже на непросвещенный взгляд Максима, были ненормально богатые, в год можно было вырастить до полутора урожаев. Естественно, не целый и еще одну недозрелую половинку. Просто сначала сажали что-то быстро растущее, может озимое, собирали урожай, а потом освободившееся поле засевали повторно — и все это шло в рост, колосилось или наливалось соками, чтобы вскоре оказаться на столе или в печи.

Однако такое интенсивное использование требовало отличного ухода за почвами. В дело шло все: правильный полив, перегной, зола, навоз… Ооо! Навоз! Сколько нового, какую палитру чувств и ароматов открыл для себя Максим, в этом простом слове!

С другой стороны, от всех работ можно было избавиться. И очень просто — надо было сделать урок и получить отметку на оберег.

Оберег был круглым, в честь Даждьбога-Солнца, медальоном, разделенный «снежинкой» на шесть секторов. Каждый из секторов был посвящен своему богу и там ставились мелкой чеканкой палочки, рассказывающие о достижениях волхва. Но, к сожалению, нельзя было быть лучшим во всем: степняки отлично пасли стада, но кто из них может хоть что-то поднять на пашне? И наоборот, большинство россов великолепно охотилось и работало на земле, но так виртуозно обращаться с лошадьми, как степняки не умело. Хотя по сравнению с Максимом, любой безусый деревенский парнишка был Великим Наездником. По этой причине город не знал нужды ни в чем — всегда был кто-то, кто что-то делает недостаточно хорошо. Эта продукция — неважно, еда, одежда, кожа или железо, потреблялась послушниками и волхвами.

Кстати, от работ можно было избавиться и вообще по-другому. Совсем. Быть лучшим — тяжелый труд, и не всякому он под силу. И калитку в воротах Великих Семинарий наружу всегда можно было открыть изнутри. Чтобы уйти.

Помимо криворуких послушников, которые не могли сшить два куска материи или сковать простой гвоздь (кстати, отличный ходовой товар), в Святограде обитали и Мастера. Мастера с большой буквы. Часть времени они посвящали обучительству, а все остальное — собственному самосовершенствованию. Эти делали такие вещи, за которыми ехали со всего мира, но и стоили они соответственно. Заоблачно. Впрочем, тот кто мог купить, к примеру, булатный меч или саблю, за которые платили 2–3 веса золотом, мог потратиться 10–15 золотыми монетами на доставку. Это если по своему собственному прямому заказу, «по руке». У перекупщиков они стоили в полтора раза дороже, но их все равно покупали.

Отгремел новый год, второй новый год Максима на Земле-2 и первый проведенный среди россов, сопровождающийся традиционными шумными гуляниями, которые хозяева устраивали в конце Студня-декабря, в день зимнего солнцестояния. Сам выбор даты, не был лишен определенного смысла. Вполне логично, что считать начало года можно со дня увеличения светлого времени суток. Тем более, что в декабре уже давно окончены все летние и осенние работы, а весенние еще не начаты. Это время относительного безделья у крестьян, плюс к этому большинство припасов еще не съедено и можно накрыть богатый стол — самое время для праздника. Праздников, кстати, у россов было море. По сути дела, любой «выходной день» (тем более, что выходной день это изобретение поздних промышленных годов, в сельском хозяйстве этого нет) был посвящен тому или иному богу или богине и несли серьезную нагрузку: указывали на время сева, жатвы и других работ. Помимо этого были и большие праздники: в равноденствия и солнцестояния, день обретения и др.

Возвращаясь к событиям после нового года. Именно после них Максим узнал, точнее, знал он это и раньше, скорее прочувствовал, что воинские упражнения не были оставлены в стороне от процесса обучения. Ведь как говорили волхвы, причем серьезно, а не с той злой иронией, которую всегда слышал Максим: «Добро должно быть с кулаками!» («и атомными бомбами» — про себя со смешком добавлял Максим, слыша эти слова). «А тот, кто не противиться злу, потворствует ему, сам несет зло!».

Вообще говоря, практически каждому времени года соответствовала своя профессия. Вполне естественно, что заниматься земледелием зимой в северном полушарии планеты на высоких широтах очень и очень грустно. Зато воевать — милое дело. «Урожай собран, в доме все переделано, дни короткие и темные — самое время сходить погулять, удаль молодецкую потешить, да и прибыток в дом принесть». Да и чисто физиологически, носить на себе кольчугу, которая одевается на плотный стеганный подоспешник, гораздо приятнее, когда на улице холодно, чем наоборот. Меньше спечешься.

Так вот. В один из зимних дней к Максиму подошел Радульф, плотно опекавший каждое действие новичка и сказал:

— Пойдем со мной.

Шли они недолго, и вскоре пришли на огороженный утоптанный двор, на котором в парах или на чучелах отрабатывали удары юные, не очень юные и совсем не юные дети. В сопровождении Максима Радульф подошел к одному из наблюдавших за всем этим детским садом воинов, и представил:

— То ученик твой новый, Косарь, — проговорил волхв и ушел.

— Здравствуйте, — осторожно поздоровался в спину Максим, и воин обернулся.

— И тебе поздорову, — улыбнулся его новый учитель.

Некоторое время Максим находился в полной прострации. Обещанный ему в учителя опытный и умелый воин оказался еще совсем мальчишкой, лет шестнадцати от роду, на полголовы ниже его по росту и гораздо стройнее.

— Эээ… Мальчик, ты не знаешь, где мой учитель?

— Я твой учитель, дитя, — улыбка у витязя пропала. — И я буду учить тебя сражаться мечом, саблей, топором и копьем. Поди одень стеганку и шлем, под навесом сложены, и вон из кучи принеси мне пару деревянных палок. —

Получив требуемое, Косарь отдал одну палку, выструганную в форме меча, своему ученику и приказал:

— Нападай.

— Да я не умею!

— Нападай!

Делать нечего, пришлось нападать. Максим сжал в руках палку, принял позу, виденную как-то на соревнованиях по фехтованию, на которые он случайно набрел, переключая «ящик» в поисках канала с отсутствием рекламы. Потом сделал колющий выпад и…

Это было последнее его осознанное движение. Палка в руках молодого волхва ощутимо «зазвучала». Удары посыпались на Максима со всех сторон, и не было не единого шанса от них защититься. Волхв легко и непринужденно отбивал медленные и кривые удары, обходил или просто силой проламывал защиту. Не медленно, а быстро и верно тело Максима покрывалось ровным подкожным слоем синевы от ушибов. Наконец экзекуция, в которую волхв превратил тренировку, закончились.

— Подешь к волхву, синь свою замолишь. Апосля — на двор кухонный. Вира тебе за небрежение учебой — десять дней работы. Все! Пшел вон.

Что тут сделаешь? Кряхтя и матерясь Максим поднялся на ноги, охнул, случайно задев синяки, и вышел со двора. Но отпущенные на этот день судьбой приключения на этом еще не закончились. Пропустив наставление Косаря, Максим сразу же, скрипя зубами от боли, отправился на ближайший кухонный двор, на которых централизованно готовили пищу для большинства рядовых послушников. «А смысл переться к волхву, если молиться я не умею, тем более молитвой синяков не сведешь? Тут лекарства нужны, а с ними…» — приблизительно так размышлял дитя Максим, ковыляя по мощеным улицам. Время было послеобеденное, когда большинство послушников и наставников по крестьянской привычке отдыхало, так что встречных было мало. Только один раз ему навстречу попался воз золотаря, от которого он спрятался, от греха подальше, в проеме ворот какого-то подворья. Прибавить к послетренеровочному запаху провонявшего потом ватника еще вонь нужника ему не хотелось.

Первым встреченным по дороге элементом общепита оказался обычное подворье на окраине городка. Максим пожал плечами, вдавил рукой незапертую калитку и вошел внутрь. На виду там никого не оказалось живого. Точнее, ни одного человека, а так живности тут было море. В небольших зимних загончиках стояли различные домашние животные, в утепленной выгородке толпились около кормушки куры, со всех сторон раздавалось мычание, хрюканье, блеянье и кудахтанье. Охранял все это достояние нагло разлегшийся на соломенной подстилке прямо по середине двора здоровенный, упитанный пес, да равнодушно-сыто следящая за мельтешением запертых кур пара полудиких на вид кошек.

— Есть кто живой?

Из-за угла загоном спустя некоторое время показался молодой парнишка. Пучки сена в блондинистых кудрях и полусонные глаза ясно указывали на то приятное занятие, от которого его оторвал Максим.

— Здрав будь, — поздоровался Максим.

— И тебе поздорооооовуууу, — с зевком ответил парнишка и потянулся. Наказанного дополнительными работами Максима сразу же стала грызть зависть. Несмотря на свою молодость — лет пятнадцать-шестнадцать на вид, фигура парнишки даже сквозь рубаху бугрилась мощными, крепкими мышцами, а в бедрах он был чуть ли не вдвое уже, чем в плечах. — Прости, друже. Сон сморил, никак не могу отойти. Чего ль тебе потреба?

— Да вот, на работу…

— О! В помощь ко мне, это добре! Тихомир меня звать. Я здесь пока за главного — разошлись все старшие.

— Максим.

— Максимус? Отколь у тебя имя ромейское, али ты ромей?

Вопрос был больной. Почему то никто из местных не хотел называть его Максимом, зовя его на римский манер — Максимус. А это его очень и очень сильно доставало.

— Да б…! Не ромей я!

— Прости, прости… За что тебя наказали?

— Да вот, оплошал на тренировке…

— Вижу, вижу. Отделали тебя знатно, коли даже апосля молитвы, столь кровищи синей осталось.

— Ну…

— Да будет тебе. Боги милостивы! И волхвы тоже. Вылечат, вымолишь.

— Мда? — выразил свое недоверие побитый.

— Угу. Меня вот тоже наказали. Люблю я поспать, вот и… Ты откуда? Из деревни? — в ответ Максим уклончиво мотнул головой, но похоже жизнерадостного и болтливого Тихомира это не расстроило. Или он не понял, во всяком случае его речь все так же дальше побежала быстрым ручейком. — Вот и добре! Знать, кого будешь резать?

— В смысле?

— Повечерять чтоб, нонче кур да барашка одного надоть сготовить. Куры, они дурные, носятся…

— А что-нибудь попроще из работы нет? А то я как-то так… — и сделал этакий жест рукой.

— Да. Ты прав. — Неправильно понял его парнишка. — Весь замятый ты, куда тебе да за курями гоняться. Вот возьми нож вот там, в шалашике, да пару барашков прирежь. Одного я уже почти начал, да ты меня отвлеоооок. — Опять зевнул Тихомир, ясно показывая, кто именно, точнее что именно отвлекло его от работы.

— Аээээ….

— Ну иди, а я пока с курями порешаю.

Честно говоря, от этого приказа Максим опешил. Никогда раньше не бывая в деревне, и не видя как забивают скотину, он просто не знал что и как делать. Так он и стоял в ступоре, наблюдая, как Тихон «порешает с курями».

Процедура оказалась простой до ужаса. Зайдя внутрь загона и распугав кур парнишка подошел к кормушкам, встал и вытянул вперед сжатую в горсть руку.

— Цып — цып- цып…

Глупые куры, ожидая кормежки, столпились вокруг парня, толкаясь и громко кудахтая. Тихомир быстро нагибается и хватает левой и правой руке по курице. Резкое крутящее движение руками, тихий хруст и вот за загородку в снег падают две куриные тушки. Операция повторяется еще пару раз, после чего Тихомир перепрыгивает обратно, подбирает с земли на руки пернатую груду и идет к колоде. Ото сна пробуждаются обе кошки. С ленивой грацией они потягиваются, спрыгивают с лавки, где они грелись на холодном зимнем солнышке, и медленно подходят к Тихомиру. Тем временем тот в очередной сваливает птицу на землю, одевает свободный кожаный фартук и с самым зловещим видом вытаскивает из колоды воткнутый тесак.

Подозревая, что сейчас он увидит, Максим сглатывает внезапно появившийся в горле комок, но завороженный не может отвернуться.

Хрясь! В сторону отлетает куриная головка, из перебитой шеи на снег вытекает немного крови. Подошедшие кошки начинают громко мурлыкать и тереться об ноги Тихомира. Тот небрежным движением сбрасывает попрошайкам куриную голову. Одна из кошек отходит чуть в сторону и начинает аккуратно грызть подношение, другая — полная чувства собственного достоинства и уверенности, ждет своей порции. На свет появляются несколько разногабаритных корзинок, над птичьим трупом быстро замелькали умелые и привычные к такой работе руки. В одну летят малосъедобные потроха, в другую — съедобные, в самую большую, с тряпичной узкой горловиной — пух и перья, в четвертую — ощипанные готовые тушки. Хрясь — и следующая голова отлетает прямо под нос кошке. Чувствуя, что следующей курицы он не переживет, и ловя на себе недоумевающие взгляды Тихомира, парень пошел за сарай, где был построен большой шалашик.

…Максим сжимал в руке нож и смотрел на барана. Связанный баран, предчувствуя свою близкую кончину, плачущими глазами смотрел на Максима и иногда жалобно блеял. Так они и смотрели друг на друга, пока идиллию единения с природой не разрушил Тихомир, подошедший посмотреть, не нужна ли его помощь.

— Ууу! Что же ты так? — удивился деревенский парень.

— Ээээ…. Я это… Я не могу… — сознался Максим.

— Тю. Откуда ты такой взялся?

— Ну… Прости. Я никогда не делал ничего такого. Не умею.

— Ладно. Смотри тогда, и учись. Только это, коли я уж всю работу сам сделал, то по чести будет, чтобы ты всю грязь прибрал. Согласен?

А что оставалось Максиму, кроме как согласиться? Выбора ведь не было.

— Вот и добро. Тогда гляди…

Тихомир вытащил из ватных пальцев Максима нож, бестрепетно подошел к лежащему барану, зажал его между ног, приподнял голову и перерезал горло.

Максима замутило.

Баран забился, но Тихомир держал его крепко. Вскоре движения стали все слабее, дымящаяся на морозе кровь потекла медленнее, уже не фонтаном, а струйкой. Убийца подставил под шею жертвы потемневшую деревянную чашку.

С трудом, чуть ли не руками, сдерживая поднявшийся к горлу желудок, Максим продолжал смотреть.

Вскоре плошка наполнилась темной кровью, Тихомир поднял ее с пола и поставил на потемневшую от крови колоду. Чуть отвернулся, пошарил в углу и достал небольшой кулек. Развернул его, взял оттуда пару щепоток соли, бросил в чашку, свернул и положил на место. Размешал соль ножом, достал здоровый кусок хлеба и сделал хороший глоток еще теплой крови, закусив хлебом.

— Хочешь? — улыбнулся он окровавленным ртом и протянул чашку Максиму.

Вынести этого Максим уже не смог. Придерживая рукой выплескивающиеся изо рта сквозь стиснутые зубы кислые струйки, он выбежал наружу и склонился сбоку от шалаша в жестком приступе рвоты.

— Экий ты, хилый. Ну точно ромей, — неодобрительно проговорил трапезничающий Тихомир, и ушел обратно в шалаш.

За следующий час, наблюдая за разделкой туши, Максиму приходилось выбегать во двор еще не раз и не два. Только под конец, когда судорожные приступы рвоты выплескивали из нутра только кислые капли желчи, стало чуть полегче. А может, он просто привык.

После трапезы Тихомир с помощью немного оклемавшегося Максима подвесил тушу на доску и стал ее разделывать. Сначала дал стечь крови, потом снял шкуру — ею займутся кожевенники, выпотрошил, при этом подробно поясняя непонятливому помощнику каждое свое действие. Часть потрохов оказались съедобны, так или иначе шли в дело, поэтому аккуратно складывалась в корзину. Малая часть — выбрасывалась. После этого туша была снята и положена на огромной колоде из комля дерева и началась разделка.

Для начала барану отрубили голову и по колено — ноги. После этого оделили шею и окорока. Дальше стали отрубать по куску от туши, получая уже более-менее для Максима привычные на вид грудинку, ребра, лопатку, корейку и ее самую дорогую часть — седло. Готовые крупные куски слегка сверху посолили, обернули куском чистого, но далеко не нового полотна и сложили в корзинки для передачи на кухонный двор. Над оставшимися от разделки остатками — крупными костями и жилами наслаждался дворовый пес.

К сожалению, работа Тихомира быстро кончилась, зато Максима только началась. Ему требовалось прибраться: убрать всю грязь, ошметки плоти, капли крови. Снять наполовину примерзшую кровью солому, замыть горячей водой или сколоть кровь, засыпать новой и т. д. И было еще хорошо, что на улице стоял мороз и лежал снег, так что кровь и грязь были отлично видны, далеко не улетали или затекали, а останки не тухли.

Тихомир оказался, кстати, отличным парнем. И хотя договорились, что уборкой займется только Максимус, он тоже не стоял в стороне, а помогал и словом, и делом. По рассказу того же Тихомира, летом шалашик приходилось регулярно аккуратно сжигать каждые десять дней и ставить новый. Как не убирай отходы — все равно тухлятиной несет.

Идя поздно вечером домой Максим в очередной раз думал, а зачем ему это все надо. Утром ему отбили все по самое не балуйся, а вечером оставшиеся силы были выпиты борьбой с грязью: «Да… Отлично потренировался я сегодня. Начал с мечом, а закончил — с тряпкой! Просто з…сь!»

Глава 35

Время в учебе бежало быстро. Как в калейдоскопе дни сменялись ночами, потом снова днями и ночами, эта круговерть складывалась в месяцы, месяцы — в годы… Чем дольше Максим жил в этом новом для себя мире, тем больше он осознавал: насколько же этот мир отличается от привычного ему. Страшно было даже представить, как бы он жил в этом мире без обучения. Не зная самого примитивного — географии и законов, ценности золота и отсчета времени, обычаев и письменности… А ведь не зная самых примитивных правил приличия, Максим мог оскорбить окружающих людей словом, жестом, одеждой, да чем угодно! А оскорбления тут смывали кровью! Средневековье, что с него взять.

С пониманием этого, к Максиму приходило понимание и другого. Как он теперь обязан княжичу Лихомиру за то, что он отправил чужака учиться в Святоград и поручился за него. И этот долг как-то рано или поздно придется отдавать. И хорошо, если это не потребует от Максима оставшуюся половину жизни. Впрочем, долг не особо тяготил его. «Когда потребуется — с меня потребуют его, так что нечего себя изводить попросту. Есть много других дел.» — думал Максим.

А жизнь между тем шла своим чередом. Максим потихоньку обживался, открывая для себя много нового, в чем ему сильно помогали волхвы. Днями на пролет он осваивал различные науки под руководством требовательных наставников, а вечерами, два раза в девять дней, он отвечал на вопросы о своей прошлой жизни. Такова была его оплата учебы. И отвечая, он поражался себе: с одной стороны, знал он вроде очень много — все же институт закончил недавно. А с другой стороны — как мало того, что он якобы знал, он мог объяснить или, хотя бы, применить. И было это очень обидно — совсем не выходило быть для местных этаким гуру.

Еще в самом начале своей жизни в этом мире Максим попал в очень не хорошую ситуацию из-за незнания неких правил, и только слезная мольба спасла его вызова на дуэль. «В поле», как здесь говорили. Новичок извлек должный урок из этого происшествия, поэтому изучение местных законов и оружного боя стали для него важнейшими дисциплинами.

С военной подготовкой, которая для мужчин тут была по сути дела не профессией, а первичным половым признаком, все обстояло довольно просто. Каждый день по утру, не глядя на погоду и время года, в качестве своеобразной утренней зарядки Максим отрабатывал два-три часа на тренировочном подворье. Разминка, растяжка, упражнения на силу и выносливость, после которых начинались собственно спарринги.

— …Ну! Бей! — приказывал учитель, и Максим бил.

Со всей молодой одури, наученный уже аж трем ударам, он замахнулся для рубящего и со всей силы ударил по шлему учителя. Ну… как ударил — попытался ударить. Учитель вообще ничего не сделал. Не закрылся, не отвел удар. Он просто сделал малюсенький шажок в сторону, и энергией своего замаха Максим «провалился» вперед. Нарочито медленно Косарь в ответ легко взмахивает и ведет меч к своему ученику, а тот вообще ничего не может в ответ сделать! Он все еще там, внизу, развернутый и полусогнутый, с напряженными мышцами. Беспомощный против любой атаки. «С! Ты! До! Би! Ща!» — по слогам, с чувством, прошептал себе под нос Максим. Но учитель этот шепот услышал, и с веселой, едкой ухмылкой утвердительно кивнул. Дескать: «Ты прав. Это действительно позорище!»…

— …В глаза зри ему! Зри! Они все тебе поведают! — надрывался молодой Косарь.

Максим пытался высмотреть что-то в глазах учебного противника, и тут же пребольно получал деревянным мечом по голове.

— О чем ты думаешь? Куда ты смотришь? Головы лишиться хочешь сразу же?

— Так ведь ты сам сказал, чтобы смотреть… — обиженно потирая новую шишку сказал Максим.

— Так смотреть надо, а не волосинки в бороде считать! Давай еще раз! Нападай больше! За щитом век не спрятаться!.. Ну? Начали!..

В один из дней, доведенный до белого каления придирками, насмешками и весьма болезненными ударами своего учителя, Максим не вытерпел. До этого он заканчивал все учебные бои со своим учителем прося пощады, часто валясь в полупрострации на земле. Но сегодня, он решил, что все будет по-другому. В ярости он отбросил щит, схватил деревянный меч как дубину и пошел гвоздить ею. Единственной мыслью было «Ну ужо я тебя!». Косарь, несмотря на свой нежный, по меркам родного Максиму мира, возраст был уже опытным воином. Смена обстановки и прущий на него, подобно быку на красную тряпку ученик, ничуть не обескуражили его. Совсем наоборот — ведь это был вызов! Шанс стать сильнее, быстрее, лучше! Научиться еще чему-то!

За ту тренировку, за один бой, Максим пропустил и получил столько ударов, сколько, наверное, получал за целый месяц. Но в этот день он впервые не сдался. И пускай ему помогла даже не злость, а дикая злоба на своего тренера, но прецедент был создан. Он не проиграл! Да — его отмолотили как хорошую скирду обмолачивает жадный хозяин. Да — к концу боя он еле-еле стоял на ногах; силы просто кончились, уже не спасала даже ярость, а меч казался отлитым из свинца. Да — для завершения боя победой учителю достаточно было посильнее разок его стукнуть. Все это так, но он не проиграл и не сдался! Косарь сам остановил бой, а потом, после того как Максим переоделся и смыл со своего синеющего от ушибов тела трудовой пот, впервые похвалил его.

— Добре бился ты. Только не забывай в следующий раз, что не следует слепо бросаться в сечу. Потеряешь в ярости сечи голову, легко и просто лишишься ее и в яви!

Но Косарь был учителем, как уже говорилось, опытным, поэтому ложечка меда была немедленно, чтобы ученик не возгордился, разбавлена бочкой дегтя.

— И что это за такое? Почему ты дышишь сейчас хрипло, как загнанная лошадь? Почему ты смог продержаться в бою так мало? С завтрашнего дня, чтобы силой напиться — еще по столько же бегай вокруг поля! Нет! Еще столько и пол столько! Уразумел?

— Да, учитель.

Кстати, о здоровье, синяках и ссадинах. Вопреки всем своим сомнениям, которые питались слышанными фразам типа «заниматься надо начинать с детства», «в вашем возрасте это уже поздно» и многим другим, оправдывающим лень и нежелание трудиться над собой, тело Максима вело себя просто превосходно. После каждой тренировки, несмотря на все полученные удары, во всем теле ощущалась необычайная легкость и подъем. Быстро налились силой и крепостью различные мышцы, да так, что Максиму на себя было очень приятно посмотреть. От бывшего обычного парня не осталось и следа! Мышцы, мышцы, мышцы — ну просто мужик! Примеряя однажды свою старую одежду, Максим случайно разорвал рукав рубахи, просто случайным напряжением мышц предплечий! Очень горд был собой (втайне конечно).

Но все же возраст и предыдущая леность не прошли ему даром. Они все же отрыгнулись Максиму, причем в совершенно неожиданном месте. Ладони! Как дико ныли лучевые кости в ладошках, непривычных к таким нагрузкам. Держать в руках меч — это не клавиши на клавиатуре нажимать. Ведь каждый удар мечом отдается и в руке, и в спине, и в голове, и даже в ногах, но прежде всего, его принимает именно ладонь! Боли иногда были такие, будто там не осталось не одной целой кости. Местные лекари, после первого обращения Максима и описания болезни, даже проверили на перелом.

— В кулак сожми пальцы, — просил отрок Мары. Максим сжимал. — Болит где? Когда сжимаешь?

— Да нет вроде.

— Теперь тогда распрями пальцы. Болит сильно?

— Да нет вроде. Как ноет чуток.

— Так. А теперь болит? — и отрок легонечко постукивает сбоку по ногтю каждого из пальцев. — Болит?

— Нет, — отвечает Максим.

— А так, — и лекарь осторожненько подергивает каждый вытянутый палец. — Тоже нет резкой боли?

— Неа.

— Ну и хорошо. Знать, нету у тебя костей ломаных.

— А что же болит?

— Кости и болят. Такое бывает у стариков и у людей, кто долго прожил среди холодных каменьев.

— И что мне делать?

— Ну… Мазь дам — втирай как заболит. А весной и осенью — в ромашке горячей парь ладони.

После той тренировки Максиму тоже пришлось посетить лекаря — уж больно велика была площадь синяков. Но даже болезненный массаж и обмазывание тела мерзкой, вонючей мазью, не могли испортить Максиму отличного настроения. Этот день он запомнит навсегда! День первой победы!

Также, отлично запомнился Максиму и тот день, когда он впервые почувствовал то, чему все время учил его Косарь. В тот облачный осенний день, в сватке с таким же, как он начинающим, мечником, Максим увидел.

Учитель действительно был прав, чтобы увидеть намерения своего противника, достаточно полвзгляда. Но как описать это словами? Невозможно, как слепому не объяснишь смысл слова «радуга». Это было…, это было…, это было просто ясно! «Вот сейчас этот здоровый мужик, который в кузне бог, а на дворе воинском такой же начинающий лопух, хочет ударить Максим слева в бок, а сейчас — в голову справа. Как же я раньше этого не видел?!». Конечно, потом Косарь научит его и прятать свои помыслы, и обманывать чужих чтецов (к примеру, самый примитивный способ — это в схватке внимательно посмотреть на правую руку противника, а ударить в левую, на защите которой тот не будет сконцентрирован), но все равно, новое умение впечатляло. До этого он не верил всяким таким россказням, считая их пустой похвальбой, однако сейчас его уверенность была сильно поколеблена. «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам».

Со второй важной наукой, с изучением законов, на первый взгляд все обстояло еще проще. Следовало выучить только росскую правду — свод законов, по которым жили все росские княжества, и можно было легко сдавать зачет. Вот только не все оказалось так просто.

Максим, как и многие другие жители устроенного мира, не особо задумывался о том, что княжеское право и обязанность суда на много важнее для подвластных ему жителей, чем даже право собирать с них налоги и защищать от посягательств врагов. Налоги платятся раз в год — в конце сельскохозяйственного сезона. Тогда же производится, если им это нужно, переход холопов от одного князя-помещика, к другому.

Немного отклоняясь от темы — это очень важное право. Право крестьянина али ремесленника уйти к другому хозяину. Холоп — это не раб, а свободный арендатор. Он берет у князя в аренду землю на сезон, а в замен отдает часть выращенного. Если князь хочет взять слишком много, лишку с уговоренного, ведет себя неуважительно или еще что, то в конце концов, по завершению сезона, от него холоп уйдет. Уйдет к другому хозяину. А земля сама по себе малое богатство, но если ее есть кому обрабатывать… Вот и приходиться князьям идти на всякие ухищрения, снижать арендную плату, «бороться за работника» — как бы сказал Максим. Но и князю есть выгода. Ведь работник будет работать лучше, когда с него берут не все выращенное. Ведь коли, к примеру, вырастить 10 телят, князь заберет 2, и крестьянину останется 8. А если вырастить двадцать — то крестьянину останется уже 16. Прямая посылка работать лучше.

Богаче работник, богаче князь. Богаче князь, тем больше он дорожит своими холопами, тем лучше условия им ставит. Чем лучше условия, тем лучше работает человек на взятой в аренду земле. Чем лучше он работает, тем богаче становиться. Пример отлично сбалансированной системы — замкнутый круг, который всех ведет к процветанию. Но бывает и другой замкнутый круг, который ведет наоборот — к нищете. И виной всему простая жадность. Желание взять больше, дать меньше, а лучше вообще ничего. Превратить холопов — в рабов, свободных арендаторов — в бесправную скотину. Примером этого может служить Империя. Но та, без импорта рабов, вообще не может ничего — оборви ей эту пуповину, и наступит полный п…, хм, коллапс.

Нет, конечно и у россов есть рабство. Это и полонянин, и осужденный за преступления, но есть очень важное «но». Это рабство — личное. Дети будут свободными обязательно, да и удачливый раб всегда может стать обычным холопом.

Возвращаясь к законам. Налоги — раз в год, переход — раз в год, нападения врага — могут вообще не случиться, особенно в дальних от границ весях, но вот ссоры, склоки, вопросы и претензии есть всегда. И вот именно тогда требуется тот, обличенный общим доверием, кто сможет сказать спорщикам «Ты прав, а ты нет.» И оба будут согласны с решением. Пусть останутся частично недовольны, ведь разрешение конфликтов это путь вечного компромисса, но примут и выполнят его.

Помимо князей, таким правом суда обладали и волхвы. Причем если право дитя или отрока распространялось на простые деревенские или цеховые вопросы: ну там мастера пыл охладить или межу провести по иному (хотя для учеников или крестьян, которые ради межи друг друга смертным боем иногда били, это первостепенные проблемы), то к словам новика, воина прислушивались и князья, а слово избранника Богов весило наравне со словом Великих князей.

Так что помимо вызубренной, чтобы, как говориться, от зубов отскакивал, Росской правды, приходилось выслушивать много историй и решать, пока только виртуально, множество тренировочных задач. К примеру, Радульф мог задать следующую задачу.

— Молодой холоп, с выселков, взял в начале зимы у князя поднять десять чатей земли. Но не было у него ничего с собой кроме жены, поэтому князь дал ему запас продуктов на зимовку, поставил хижину. Дал топор и косу, два котелка. Весной на реке холоп стал ловить рыбу на еду и на продажу. Позже сделал коптильню, сначала сезонную, а позже и многолетнюю, и торговал с проезжающими по дороге и трактирщиком копченой и соленой рыбой. Летом, ближе к осени, его жена разродилась ребенком, поэтому часть сезона работать не могла. Из-за этого урожай он собрал вдвое меньше, как с пяти чатей земли. Какую долю урожая хорошо было бы взять князю в конце года?

«Хм. Примитив какой-то. Задачка для первого, ну третьего, класса сельской школы. Так… и так. И еще сюда…» — прикинул на пальцах про себя Максим и ответил.

— Князю можно по Правде взять 4 мерных урожая из пяти.

— Это ответ твой?

— Да. Князю следует взять 4 мерных урожая.

Помолчали. Радульф с каким-то интересом, как на гусеницу — которая вроде как и красивая, а посевы жрет, посмотрел на Максима.

— И почему же ты так думаешь?

— Да вот почему. За аренду земли князю положена десятина мерного урожая, с одной чати который берется. Десять чатей взято в аренду, соответственно, умножаем десять на одну десятую, получаем, полный урожай. За посевное положено брать, в зависимости от сезона и потребности от десятой, до половины, возьмем среднее значение, 25 %. Это еще два с половиной полных урожая. За хижину, утварь и съестное — еще половину урожая, итого 4 мерных урожая. Плюс князю причитается десятая часть со всех доходов от ловли рыбы, но только той, что идет на продажу. Для себя могут ловить, по Правде, невозбранно.

— Сколько знаю я тебя, Максимус, а все равно поражаюсь. Ты видно из тех людей, что хотят весной с новорожденного ягненка и мясо взять по осенней норме, и шерсть, и руно. А я ведь и на мысль верную тебя наводил. Попробуй еще раз!

— Сколько раз можно повторять. Ошибки в счете нет!

— Да. Считаешь ты отлично, впору хорошему купцу в десятом поколении. Но умишка у тебя, как у мелкого офени, который ходит с коробейкой по мелким деревушкам, а не богатого купца.

— И где же я ошибся?

— А подумай сам. Что дальше. Вот взял ты положенную по закону долю. Четыре из пяти, оставив мужику со слабой женой и новорожденным ребенком только — только, чтобы не помереть с голоду. Да. Это можно по Правде. Но кроме закона есть еще и воля, и здравый смысл. Я же как вопрос задал, не сколько можно взять, а сколько следует по хорошему?

— И сколько же?

— Вот гляди и разумей. Да, холоп оказался на земле рабочим плохим, но так ли это? Землицы брал на двоих, а работать пришлось одному. Один он свою норму и отработал. Но помимо этого, твое княжество обогатилось на одну коптильню, которая зимой и летом может приносить стабильную прибыль. Плюс — это приманка для купцов, которые смогут взять здесь бочонок-другой соленой рыбы.

— Так я это посчитал. Одна десятая…

— Помолчи уж. Счетчик. А поставь теперь себя на место этого мужика? Захочет он остаться на этом месте, коли пришлось отдать четыре пятых с труда своего?

— А куда он денется, с ребенком то? — расчетливо усмехнулся Максимус.

— Ну дюже ты ромей или итилец. Да. И в следующий год он не уйдет, коли ребенок от бескормицы голодной зимой не умрет. Но на тот год он возьмет земли всего пару чатей, чтобы только прокормиться, а еще через год вообще уйдет. И понесет дальше славу о тебе, как о скобаре редкостном, кой мать родную да богов наших за лишнюю гривну сдаст. И не станет у тебя холопов вскоре. Не станет холопов, не станет дружины. Не станет дружины, придут соседи и скажут, отдай добром земли свои и иди с миром прочь отсюда.

— И что, это все из-за одного холопа?

— Да нет. Ведь ты так же будешь поступать не с одним, а с каждым. Али я не прав?

— Ну… И какой же правильный ответ?

— Я ведь не зря сказал. К концу года. Но кто заставляет брать тебя весь долг сразу же? Взять следует один мерный урожай — десятую часть с десяти чатей, чтобы силы свои трезво оценивал впредь. Долг за пищу, халупу да утварь — простить, за радение к делу, только обязать его поддерживать коптильню в рабочем состоянии. Долг за посевное — отодвинуть на потом. Ведь пока он не расплатиться полностью, землю не может покинуть. Вот и получается, что получишь ты все то же самое, просто не сразу, зато приобретешь холопа лет на пять, пока полностью с долгом не расплатиться. А там, глядишь, дети пошли, с соседями сдружились, так и прикипел к месту. А распаханная, мозолями своими поднятая, политая обильно потом землица — куда же она его от себя отпустит? И вот в княжестве на одну семью станет больше, и детей своих тот холоп будет поучать о добром князе, и другие к тебе потянутся. А людская молва — морская волна — далеко разносится.

Бывали и очень спорные лекции. На одну из таких лекций Максим нарвался, задав примитивный на первый взгляд вопрос — «Почему у одного его «однокурсника» жизнь богатая, а другой вообще — в Святоград босой и без порток, в одной длинной дырявой рубахе пришел?». В ответ узнал много нового.

Например, хотя перед Богами росы были равны, и перед Правдой тоже, никакого равенства не наблюдалось. Более того, даже волхвы подчеркивали, что люди никогда не были и не будут равны между собой.

— …Боги по разному одарили своих внуков, и по разному спрашивают с них. Глупо отрицать, что смерд равен князю. И тот и другой заплатят равную виру и равное головное за пролитую руду, но будет ли это равенством? Конечно же нет. Ведь для князя гривна прах и тлен, а для смерда — лета трудиться. Можно ли считать равным мужа и жену? Тоже нет! Что может глупая женщина понимать в битве? А в кузнеце? Али еще где? Ее поучать надобно, детьми, полем да скотиной заниматься.

— Кстати, а почему же женщин волхвов вы плетью не поучаете?

— Они уже не просто жены, они волхвы. Боги их одарили так, как не всякого мужа. И спрос, и воля у них другая.

— Ну а все же, почему один богаче, а другой беднее? Ведь не лучше он своего соседа. Может всех уровнять, сделать одинаковыми?

— А зачем? — удивился Радульф.

— Так ведь это, неравноправие это.

— Они равноправны, но не одинаковы. И Павда и боги одинаково их судят.

— Да я не о том.

— Я понял, о чем ты спрашиваешь. Но мы всегда стремимся к справедливости, как нам Боги завещали. А теперь скажи, будет ли это справедливо?

— Конечно! Они окажутся в равных условиях!

— А ты не подумал сначала, почему они оказались не равны?

— А че тут думать, и так все ясно. Папашка да мамашка деньжат подкатили дитяте, вот он и шикует.

— Правильно. Род позаботился о своем. А теперь, представь. Дед этого отрока пришел на землю простым холопом. Всю жизнь свою отработал, не минуты сложа руки не сидел. Дети его уже в своем доме жили, да землю поднятую приняли в наследство. Отец да мать этого отрока всю жизнь работали, и сыну своему оставят уже крепкое хозяйство, али дело какое.

— Ну и? — поторопил Максим Радульфа.

— А у того ничего этого не было.

— Вот именно! У того ничего этого не было! И что, он должен теперь влачить жалкое существование?

— Нет, не должен.

— А влачит!

— А где? Вроде и кормят и поят его, и работает он не больше других. Где тут худо?

— Но у того же лучше?

— Да. Так. Лучше. Но об этом позаботились поколения предков. И ты считаешь справедливо, коли труд целого рода пропадет втуне? И пример другим — работай лучше, и дети али внуки твои будут хорошо жить. Али, по твоему разумению, всех людей, как они рождаются, надо на голую делянку сажать? Как рабов? Кто поднимется, а дети все равно опять бедны? Так? — распалялся Радульф.

— Нет. Я так не говорю. Хорошо. Вы не хотите сделать богатого равно бедным. Но почему не сделать тогда бедного богаче?

— А за что? И как — вот так просто. Без труда, без усилий?

— То есть как, «за что?». Для равенства.

— И что будет дальше? Отвечай.

— Ну… Не знаю…

— А я скажу. Коли без труда добро получено, то оно течет сквозь пальцев быстро. Пропьют, прогуляют, просто не смогут удержать. Большинство бедных опять станет бедными. Только некоторые смогут это удержать. Вот скажи, ты рассказывал, что в вашем мире есть такие «Меценаты». Которые якобы помогают обездоленным, бедным и слабым. Скажи, а становиться ли меньше от их помощи бедных и обездоленных?

— Ну…

— А я почти уверен, что нет. Это все равно, что холопу ленивому или убогому, плошку каши дать. Станет он от этого богаче?

— Ну это ты зря! Может плошка каши сохранит ему жизнь!

— Да? До следующей плошки? Которой может не быть?

— Но вы…

— А мы, если ты хотел молвить, совсем не так делаем. Ведь коли кто тебя бесплатно кормит, тот тебя рабом сделает. Мы не кормим голодных, но учим их как накормить себя! Мы не сражаемся за слабых, а делаем их сильными! И достаток тогда, и сила, не шальным даром им достается, а трудом своим. И свободны они становятся, так как трудом своим везде прожить теперь смогут, а не только под крыльцом, или в конуре на цепи у богатея!

— Но получается, что и равенства нет никакого?

— Равенство? А оно бывает? Никогда люди не были и не будут равны. Кто-то сильнее, кто-то мудрее. Кто-то хорошее пашет, а кто-то хорошо сражается. Люди могут быть одинаково рабами, одинаково нищими. А богатыми и свободными они не будут одинаковыми никогда!

— Значит…

— Да. Кто выше поднялся, тому и дозволено больше, но и спрос с него выше.

— То есть? Вот скажи, к примеру какой выше спрос с барина?

— А разве сам не разумеешь? Простой холоп только за себя в ответе. Женатый — уже и за семью и детишек своих, тянет их, волнуется. А барин не только за себя и семью свою — но и за холопов своих отвечает перед князем. Батогов схлопочет, или вообще жизни лишат. Коли плохо будет вести хозяйство, то ведь и вовсе все с голоду помрут. Коли князь, плохо дела ведет, то все княжество скудеет. Тьма людская его проклинать будет. Да и коли ворог налетел, то князю первому в бой вступать, и пред богами он отвечает за поданников своих. Но и дозволяется ему больше. Девка там какая пригожая по нраву пришлась, подарки ему, почет да уважение. Да только ты помни, что холоп живет дольше князя. Тот рудой своей за них отвечает.

— Все равно не понимаю. Богатею значат лучше.

— А я ведь уже молвил, да ты промеж ушей пропустил слова мои. Богатство тоже уметь надо удержать. И то, что сейчас этот большун деньгами швыряется, означает, что он не справился с соблазном. Это тоже урок, тоже сила потребна, чтоб удержать себя…

— Так. Понятно. Деньги — удержать. Князю — легче и богаче. А если он совсем мозгами поедет?

— Мозгами поедет?

— Ну голову потеряет!

— Голову потеряет? Отрубят что ли?

— Да нет. Если он… Блина! Ну как это сказать то?! Обезумеет! Как пьяный мыслями, ну не знаю…

— Я кажется уразумел, что ты хотел сказать. И что?

— И пойдет крушить, убивать там за плату и т. д. Ведь что ему гривна? Так, прах…

— Я не буду говорить, что такое невозможно, хотя скорее отец сам такого сына придушит, чем позволит ему княжество или дело свое взять. Но даже если такое и случиться, вот на этот случай есть мы. Волхвы. Мы, в частном порядке, решаем, кто сошел с ума, а кто — нет. Ту басню про скобарей ты помнишь же?

— То есть вы — тайная власть на росских землях?

— Нет. Зачем нам это? Мы просто живем как надо, и учим других, коли они просят, как надо. Мы та добрая руда, что течет в жилах у внуков Даждьбожьх. Та, что дурную изведет, коли надо. И мы не можем быть дурными. Нам уважение и сила больше, но и спрос выше. А коли мы отойдем от Пути своего, то отвернуться от нас Боги. Уразумел?

— Уразумел.

Но сильнее всего Максиму запомнился другой рассказ. В этот раз Радульф коснулся такой тонкой материи, как посмертное воздаяние.

— … И будет воздано каждому, по делам его. Каждое дело злое, сделанное в жизни, обернется лишним шагом, али лишней верстой на калиновом мосту. И будет жечь огонь, и будет выжигать он с той же силой, с какой мучился…

— Извините, что перебиваю, — не смог удержаться Максим. — А что такое зло?

— Зло, это зло, — подумав ответил Радульф.

— Ясно. А добро, это добро. Все понятно. Непонятно другое. Получается, я вообще не должен творить зла в жизни? И тогда мой путь по мосту будет быстрым и безболезненным, так?

— Да. Так.

— Кстати, а куда?

— ?

— Ну, что там на том конце?

— На том конце тебя встретит Отец и Мать. Мать протянет тебе чашу забвения, коли ты хочешь забыть чего навсегда, дабы не мучиться, а Отец возьмет тебя к себе…

— Так. Опять отдалились от темы «зло». Меня вот что интересует. Бывает поступок такой, что в одном случае — зло, а в другом — совсем нет. Как такой оценивается?

— Ты сам сказал. Как зло и как добро.

— Так. А еще вопрос. Как оценивается меньшее зло?

— Что это?

— Эх вы. Не понимаете. Скажем так. Убить человека — зло?

— Да. Конечно зло.

— А, скажем, когда ты защищаешь семью и детей своих от врага, убить своего врага — зло, в этом случае?

— Хм… вот что ты имеешь в виду, под меньшим злом. Все люди — братья, всех нас породили Боги. И убить своего брата — это зло. И в этом случае это тоже злой поступок. Но гораздо меньший, чем кабы ты нападал на чужую семью. Ведь Боги прощают тех, кто защищается…

— Черт. Не то. Совсем не то. Я хотел спросить, как боги относятся к «меньшему злу». Прощается оно или нет…

— А почему зло должно прощаться? Коли сделал что плохое — исправь. На то тебе богами и дана воля… Маленькое зло и исправить проще…

— Ты не понимаешь. Хорошо. Зайдем с другого края. Вот ребенка убить зло?

— Да, кончено зло. Почему ты спрашиваешь?

— А сто детей убить зло?

— Да. Это еще большее зло.

— Зараза. А! Точно! Тогда так. Вот смотри. Ты попадаешь в ситуацию, когда ты должен убить либо сто детей, либо одного.

— И?

— Что и? Вот я например выбираю, убить одного, а сто- спасти. Убийство одного проститься? Как меньшее зло?

— А почему оно должно проститься?

— Ну я же спасал сотню…

Радульф задумался. «Святогор был прав. Действительно — душа этого парня искажена и изуродована. Он действительно думает, что не совершение одного зла может оправдать совершение другого? Но так ли он не прав? О! Вот и я уже задумался. Это то самое, о чем предупреждал Святогор. Я должен ответить для себя на этот важный вопрос! Как? Ну конечно!»

— Ты не прав, Максим.

— Почему?

— Ты слишком громко говоришь, слишком нажимаешь на слово маленькое — большое. И поэтому ты не слышишь другого слова. Зло. Ведь и там и там ты творишь зло. А за каждое совершенное ты будешь в ответе. Мы богам дети, а не рабы. И свободна воля наша! Идти ли злой дорогой, и расплатиться так или иначе за это. Или идти дорогой доброй, чтобы не гореть потом на мосту и не пить, захлебываясь, из чаши Мары. И я докажу тебе на твоем же примере. Скажи мне теперь, убить ребенка зло?

— Зло.

— А убить сто детей?

— Тоже зло.

— Вот. Понял?

— Нет. Хорошо. Немного по-другому. В одной лодке 100 детей тонет, в другой- 1. Я спасаю 100. За неспасенного…

— Да. Ты виновен в убийстве. Со стороны Богов и людей.

— Так. Хорошо. Я спасаю одного…

— Тогда ты виновен в убийстве сотни.

— Хорошо же! Я вообще никого не лезу спасать!

— Тогда ты виновен в убийстве 101…

— Ааааа! Бл…! Так что мне тогда делать?

— Спасти всех.

— А если я не могу?

— Значит ты творишь зло. А это — наказуемо. Думаешь, тебе будет легко сказать матери этого дитя, что ты убил ее сына или дочь? И что тебе на это скажет отец? Я понял, о чем ты спрашиваешь, и в твоем вопросе есть глубокий омут. Сегодня ты убиваешь сотню, говоря себе что это поможет спасти какую-то тысячу. Завтра — тысячу на тьму. Послезавтра, тьму за тьму тьмы. И путь этот бесконечен. Так вот. Я тебе заявляю от имени Богов наших! Ничто не может оправдать в их лице совершение зла!

— Но как же тогда жить? Вообще сесть и помереть что ли? Ведь постоянно творить зло так и иначе… Да и на войне…

— Опять ты все путаешь. Да, ты творишь зло. Убивая чужих для защиты своих. Да, ты творишь зло: идешь войной на соседа, который убил того года брата или отца твоего. Но то что ты делаешь — это только твое решение. Твоя воля. Волен делать, а волен не делать. Оправдать его нельзя. Можно исправить, или понести заслуженную кару. Нет меньшего или большего, оправдываемого зла! И всем нам быть в ответе за наши поступки!

Молодой ученик надолго задумался. «Похоже, такой халявы, как было с христианством, тут нет и не будет…»

После того, как Максим научился находить ответы на самые головоломные и каверзные вопросы Радульфа, настала пора «сдавать зачет». Сдача проходила, как и все у волхвов, в условиях «максимально приближенных к боевым». Максиму дали кусочек бересты, на котором было записано его имя и напутствую почти сакраментальным горьковским «иди-ка ты в люди» отправили на все четыре стороны. Задача была примитивной до ужаса — странствовать до тех пор, пока не найдется такой вопрос, за разрешение которого староста или любое другое лицо, облеченное властью, поставит должную подпись. Ехать не требовалось сразу же после того, как бумага была получена — хоть через десять лет езжай. Но тогда через десять лет и зачет будет сдан. Кстати, таким образом зачет сдавался не только судьями: лекари, ремесленники, торговцы, воины — все они покидали альма-матер для того, чтобы сделать что-то полезное людям.

Максим, честно говоря, был преизрядно удивлен таким доверием учителей к своим ученикам. Настолько удивлен, что даже решил посоветоваться со своим другом.

— Слушай, Тихомир, что-то я не понимаю.

— Чего, Максимус?

— Да вот, отметки эти.

— И чего ли тут тебе неясно?

— Ну. Вот скажем, за горы уеду, за леса… А там возьму стило или уголек костра, и нацарапаю что угодно?

— Ты что, ополоумел? — изумился Тихомир.

— Да нет, я не собираюсь так делать, — «пока не собираюсь», додумал про себя Максим. — Просто непонятно, как узнать волхвам, что я честно все сделал?

— Так ведь на то они и волхвы. И мы волхвы. А за волхвами приглядывают Боги наши… Видят все, слышат все, знают все. Не след их обмануть. Ох, не надо…

— Понятно. Значит, следят Боги.

Впрочем, вопрос так и остался теоретическим. Зачет по практике судопроизводства удалось сдать легко и просто. Но дополнительно к зачету, неожиданно для себя, Максим получил очень важный урок. О цене слова. Вышло это так.

Вопрос, куда направить свои стопы, был дюже сложным. Вообще говоря, жители селений, располагающиеся около гор, окружающих Святоград, были очень зажиточными. И это вполне логично: имея под боком неиссякаемый источник дармовой помощи — советом, молитвой, делом и лечением, не станет богатым только самый ленивый. Но для всех студентов и для Максима в частности это было не очень удачно. Так как зачеты сдавал не только один он, и к единому времени это не было привязано, ловить парню в окрестностях Святограда было нечего. Слишком велика концентрация студентов, получающих тут отметки на кусочки бересты. Ехать надо было куда-то дальше. Но куда?

Подсказала погода. Время сдачи зачета было выбрано Максимом и по многим причинам пришлось на весну. В котловине Святограда уже во всю цвели плодовые деревья, закончился сев, тогда как за стеной гор Велес, бог зимы, все еще спорил с Ладой, богиней весны, кому сейчас пришел черед властвовать на просторах мира. С юга на просторы росских княжеств подступало тепло, превращающее естественные шоссейные дороги — замерзшие реки и озера, в крошево из ледяной воды и битых льдин. Меньшие пути — по суше, превращались в бездонные грязевые топи.

Дороги Великого княжества Киевского, лежавшего южнее всех, уже почти просохли. Но все равно, ловить последние остатки грязи обидно, а потом долго, упорно и часто чистить лошадь — неприятно. Княжества, лежавшие севернее — Суздальское и Словенское, как раз сейчас были на пике своей грязевой формы. И только самое северное, Новогородское, могло еще пока похвастаться по-зимнему хорошими дорогами.

Максимус выбрал Новогородский подъемник и не прогадал. Как оказалось, зима здесь сильно задержалась. Снег стаял только на солнечных полянках и на стенах изб, а в лесу еще вовсю лежали сугробы. Впрочем, это было только на руку раннему путешественнику, так как весеннее тепло еще не успело превратить промороженные лесные дороги в озера непролазной грязи.

Парень похвалил себя за проявленную предусмотрительность. У него был и конь, и достаточно еды, одежда была теплой, на поясе весел плохонький, но меч, а на груди, ближе к сердцу — кошель с денежными расписками и неким запасом монеток. Жизнь била ключом, и не было никаких причин для уныния.

Отступая перед натиском светила, становившегося жарче и жарче, Максим забирался все дальше на северо-запад. Никакого дела все еще не находилось. Приблизительно через месяц, весна все-таки догнала его и приковала на две недели в небольшой деревеньке. Отдых пошел порядком усталому путешественнику на пользу. Он чуть-чуть отъелся (с его деньгами он не голодал, но конная дорога выжимала все), и отправился дальше. Удача ждала его около небольшой деревушки под названием Пискуны.

Спокойным шагом ехав по дороге, Максим нагнал мальчишку. Так как места были малозаселенные, видеть одни и те же лица изо дня в день было неимоверно скучно, поэтому мальчик быстро разговорился. Точнее, легких расспросов не получилось, собеседники обменивались информацией, строго чередуя вопросы и ответы. Но даже это молодому волхву было выгодно, так как мальчишка, а лет тому было не больше десяти, оказался очень ценным источником информации. И как любой пострел в этом возрасте, он знал все и обо всех, причем со всеми подробностями. Кто и сколько собрал в прошлый год, где и кто с кем любится, как пройти к деревеньке огородами и лазами, минуя основную улицу, какого цвета кожа на ножнах меча старика Вирона и многое другое.

— И откуда, малой, ты все это знаешь? — удивился Максимус.

Вопрос оказался неправильным и чуть не похоронил наметившиеся зачатки взаимопонимания.

— Я уже большой, — буркнул мальчик и заметно прибавил хода.

В этом мире дети взрослели очень быстро, во всяком случае те, кто хотел выжить. Таких недорослей, которыми полнится его родной мир, здесь пока еще не было. Любопытно было бы посмотреть на тех, кто плакался об появившейся в последнее время акселерации, приписывая ее геномодифицированным продуктам, алюминиевой посуде, влиянию плотных информационных потоков, плохой экологии, космическим ветром, чертом в ступе и т. д. и т. п. Нужное, в зависимости от того, кто проплачивает эти крики, подчеркнуть. Здесь в 14 лет мальчик — уже почти мужчина, в 16 лет — женатый человек, а в 20 — хозяин своего собственного хозяйства, тянущий 2–3 детей. Это если он хочет спокойной мирной жизни. Если же ходить за плугом, месить глину, стоять у наковальни или еще каким ремеслом заниматься душа не лежит, то к 14 годам, бывает, новик уже берет жизнь своего первого врага, к 16 — справный воин, а к 20 — уже опытный, испещренный шрамами боец, проведший в боях и походах половину жизни.

— Прости, — Максимус чуть пришпорил коня и моментально нагнал пацана. — Три раза можешь меня спрашивать.

Глаза пацаненка довольно блеснули, от обиды не осталось и следа, зато в течение следующего получаса Максимусу пришлось потерпеть и поболтать. Мальчишка оказался не по годам хитрым и задавал такие вопросы, что отделаться общими словами не удалось. Спустя три развернутых ответа, порядочно охрипнув, Максим наконец-то задал главный для себя вопрос.

— А скажи мне, Уголек, — именно так мальчик представился волхву. — Я вот дитя-волхв, и по праву мне сдать бы зачет. Есть у вас в деревне какая-нибудь беда, чтобы рассудить ее я мог?

Уголек довольно ухмыльнулся и начал свой длинный и обстоятельный рассказ.

Деревня Пискуны, где он родился и жил всю свою недолгую жизнь, была бы совершенно обычной мелкой, затерянной в лесах, деревушкой кабы не одно но. Давным-давно, лет двадцать назад, в их деревне поселился Вирон.

Вирон был воином дружины самого великого князя Новогородского. Но воинская удача — изменчивая девка. Сегодня ты на коне, веселый и бесстрашный, похваляющийся своей удалью и силой, а завтра — убогий калека, не способный даже сам напиться воды. Вирону в коем разе повезло. Относительно, конечно. Воды он напиться был в состоянии самостоятельно — у него осталась еще одна рука. Левая. Правую же он потерял в жуткой сече с нурманами, во славу князя Новогородского. По счастью, волхвам его удалось выходить, жизнь и остатки здоровья ему сохранили, но к службе ратной он больше не был пригоден.

По счастью, в этом мире еще не наступили мерзкие времена, когда воинов, льющих свою кровь, использовали как каких-то оловянных солдатиков, выбрасывая ломанных на помойку. Здесь служивый всегда уходил на пенсию обеспеченным человеком. И не только за счет своих накоплений, а ему после боя была положена определенная часть добычи, пусть и не такая большая, как, к примеру у живущих мечом казаков. Еще и потому, что любой нормальный князь, а глупые долго не жили, всегда старался отправить на покой долго служившего ему верой и правдой воина с максимальным почетом. Выделить ему дом, пашню на подъем, хозяйство какое-никакое. «И делалось это не только из-за доброты, которая здесь в чести, и Правды, — размышлял про себя Максим, — но и из прямых шкурных интересов. Попробуй, только плохо обратись с воином своим, враз без дружины останешься и новой ввек не соберешь. До продвинутого метода Золотой Орды, где из подданных в обязательном порядке определенный процент забирался «под копье» на всю жизнь, или до рекрутских наборов, здесь еще не дожили. Служба была делом только добровольным и хорошо оплачиваемым…»

Не стал исключением из этого правила и Вирон. В один из летних дней деревню проездом посетил воин-калека, осмотрелся, поговорил со старостой, людом… Вскоре в деревне появился новый богатый двор. Ватажка нанятых князем строителей, воин даже не доверил это дело обычным селянам, уехала быстро уехала восвояси, а Вирон остался. Зажил бобылем в новом доме. Впрочем, его одиночество не продолжилось долго, и уже зимой, богатый по деревенским меркам жених, стал мужем одной из молодух. А к следующей зиме, как и положено появился первый ребенок.

Все бы хорошо, но Вирону было явно скучновато в этой деревне, но он нашел неожиданный выход. Он стал влезать во все дела, подшучивать и доставать своими, зачастую очень полезными советами, деревенского старосту Ледовика. Шуточки переросли в неприязнь, неприязнь — в свару, свара — в стойкое противостояние. Вирон был богат, не на много беднее старосты, умен, умел завлечь за собой людей, так что деревня вскоре раскололась на два лагеря. Тех, кто поддерживал старосту, и тех, кто поддерживал пришлого.

Конечно, раскололась, это громко сказано. Вражда впрямую не захватила в деревне никого, кроме семей старосты и воина, но зато, как это не парадоксально, сильно пошла на пользу ее жителям. Образование второго центра не давало старосте расслабляться, постоянно держало его в напряжении, постоянно заставляло его принимать самые правильные и выгодные жителям решения, без ущемления общества в пользу своего кармана. А то ведь старостой, по воли местного князя, мог стать и кто-то другой. Понятно кто.

Таким образом деревня богатела, а Ледовик и Вирон все больше и больше расходились. И хотя им на двоих было уже больше 120 лет, серьезный возраст по местным меркам, и были они уже оба седыми стариками, взаимные баталии переросли уже их желания, стали уже чем-то обособленным. Вещью в себе. Доходило до того, что если староста говорил или предлагал что-то, то воин предлагал прямо противоположное. Таким образом оба спорщика не смогли бы даже договориться о том, в какой стороне восходит солнце.

Незадолго до появления в деревне Максима в лесу поймали татя, что грабил и насильничал уже полгода (оказался он таким ушлым лесовиком, что выследить его не удавалось даже местным охотникам-следопытам). Теперь молодому волхву следовало решить его судьбу, так судьба этого разбойника оказалась камнем преткновения для деревенских.

Да и дело было совсем не в разбойнике. Жалеть его никто не собирался — конец его был близок. И висеть бы ему спокойно на ветке где-нибудь в лесу, как завещает росская Правда, прямо на месте поимки, да Ледовик и Вирон опять, или точнее, уже как обычно не сошлись во мнениях. Как именно казнить. А так как пока они во мнениях не сойдутся, тать жив оставался. Никому в деревне это не нравилось. В этой ситуацией появление в деревне дитя-волхва было просто даром Богов.

Приняли Максима в деревне по высшему разряду. Стол накрыли просто изумительный, а по весенним меркам и вовсе божественный. Мясо разное, рыба, пироги с различной начинкой, уха различная, домашнее вино… И все это в удвоенном количестве, так как каждый из спорщиков принес свое. В сенях сейчас младшая дочка Вирона и старшая внучка Ледовика выясняли вопрос, кто именно будет согревать постель молодому волхву. В качестве убедительных доводов обе стороны использовали по обломку коромысла, но их горячий пыл (в результате которого обе, кстати говоря, от правильно примененных доводов получили по легкому сотрясению и к продолжению банкета стали непригодны), оказался напрасным. Волхв оказался слабым. Ну совершенно неподготовленным к такому обилию гостинцев и выпивки, переоценил свои силы и упал с лавки на пол прямо во время очередного тоста. Его немощи подивились, аккуратно отнесли в спальню и вежливо оставили проспаться. До утра.

— Ой! Ох! Что ж я маленьким не сдох?! — простонал Максим и вышел на крыльцо.

Ему было очень хреново. Деревенское винцо, малиновое, пилось легко и приятно, но похмелье от него было просто убийственным. Казалось, голова незадачливого выпивохи превратилась в огромный колокол. Каждое слово, как колотушка, били по усталому мозгу, усиливая волны тошноты и головокружения. К сожалению, местные жители не понимали всей глубины бедствия, и назначили разбирательства именно на сегодня. Прямо «на сейчас».

На крыльце дома старосты была поставлена скамейка специально для волхва. После чего, как из постели Максима в буквальном смысле слова выволокли и посадили на это импровизированное судейское кресло, началось разбирательство.

И староста Ледовик, и Вирон с громкими криками, которые буквально убивали Максима, тискали приведенного из «поруба» здорового мужика, оказавшегося тем самым грабителем и насильником. Конечно, никакого «поруба» — тюрьмы, в деревне не было. Татя держали в ледяной, зимой вымораживавшейся, избе. Но все равно, местные произносили это слов с гордостью: они такая большая деревня, городок почти, даже свой поруб есть.

— А говорю, спалить его треба! Чтобы зло все ушло! — надрывался староста Ледовик.

— Да что спалить! В болото его живьем кинуть, пусть дух помается подольше! — тянул на себя Вирон.

— А потом он еще наших же топить станет? Не бывать этому!

— А спалить? Ведь так и будет он духом витать над деревней!

— Спалить!

— В болоте схоронить!

— Так. Тише. Тише, — громко прошептал Максим. Даже такое действие было огромным подвижничеством. — Это он что ли?

— Да он.

— Он это. И Любашку, девкой еще была, снасилил да убил, — подтвердил староста.

— И Воронушку тоже. И еще хотел, да его поймали, связали и в поруб посадили.

— Сыну моему, руку сломал. И еще двух мужиков до руды бил.

— Ох… Моя голова…

— Каково будет твое слово, волхв?

— Да каково? Утопить или сжечь?

— Ну каков мерзавец… Ик… Ой! Мужики, давайте попозже. Я щас не в форме. Хорошо? — и не дождавшись отрицательного ответа пополз к выделенной ему койке.

Впрочем, его отсутствие не очень то и заметили. Местные услышали требуемый приговор, хотя сам Максим не понял, что сказал. Так часто бывает, что первый, истинный смысл слов забывается в веках, и брякнув в сердцах словечко можно добиться совершенно неожиданного.

— Добро решил волхв, — сказал после некой задумчивости староста.

— Да. Все как предки заповедовали…, - впервые со своим противником согласился Вирон.

— Но как? Ведь уже тепло. Даже в лесных озерцах уже не сыщешь льда, — влез в разговор третий.

— То вира наша. Прав волхв. Не след нам собачиться.

— Не след, — опять согласился Вирон.

Оба старика почтительно помолчали. Волхв оказался мудр, и не поддержал никого.

— Вот что, сосед. У тебя же внучок вроде подрос уже?

— Ну да.

— Не гоже нам и дальше чинить друг другу обиды. От этого только смех всем, да убыток нам выходит.

— И то верно.

Оба спорщика опять замолчали. Похоже все шло к замирению, а это дело серьезное. Не менее серьезное, чем война.

— Внучка у меня подрастает. Сговорим может их?

— А почему бы и нет? Давай, сосед.

— Вот и славно.

— Добрый волхв нам попался.

— Да. Далеко пойдет.

Тот самый добрый волхв сейчас как раз далеко и шел. К месту отхожему, так как найденная кружка браги, спрятавшаяся и счастливо тем самым избежавшая уборки, была выпита для опохмела, но все же просилась обратно. На дворе тем временем продолжался совет.

— А с татем-то, как быть? Где мы холода то возьмем? — опять влез в разговор набольших людей непонятливый сосед.

— А вот сейчас узнаем. Сломай-ка Вирон пару соломинок, — попросил староста.

— Жребий будем тянуть? — понятливо согласился претендент на должность старосты. Сделал пару шагов, поднял с земли соломинку и неровно сломал ее. Потом спрятал обломленные концы в кулаке так, чтобы наружу выглядывали только одинаковые кончики. — Ну что, у кого короткая, тот и разоряет свой ледник?

— Да.

— Тяни, Ледовик.

— Вот невезуха. — Староста расстроился. В его руке оказалась короткая.

— Видать, Боги на тебя слегка в обиде.

— Все может быть.

— Коли хочешь, сосед, я потеснюсь. До осени приютить твои припасы в своем могу.

— Благодарствую, ну я как-нибудь сам. У меня вроде малый еще есть. Ну ладно. Эй вы!

— Да, староста, — подошли остальные мужики.

— Раскидайте припасы с моего ледника. Потом этого разденьте, туда суйте и водой колодезной поливайте. Да смотрите, чтоб ледник до конца не степлился. А этот как замерзнет, так тащите его тушу к волхву на глаза. Пусть убедиться, что волю мы его исполнили как должно…

Вот так и получилось, что сладкий опохмелочный сон Максима был к вечеру прерван не очень приятным образом. Его почтительно, но очень настойчиво вывели на улицу и показали на ледяную статую, в которую превратился разбойник.

— Вот, погляди волхв. Все как предки заповедовали. Пол дня мучался! Ужо мы ему и заснуть мешали, дабы в полной мере он хлада набрался пред долгой дорогой по каленому мосту.

Максим опешил. Он и не подозревал, что слово «мерзавец» обозначало преступника, которого казнили именно таким, варварским взгляд любого цивилизованного человека, способом. Но что-либо говорить ему, к счастью, не потребовалось. Староста с удовольствием что-то отметил в его «зачетном листе» и Максим побыстрее, несмотря на всяческие уговоры и поджидавших его с недвусмысленными намерениями оправившихся девок, сделал ноги из этой деревеньки варваров.

Всю дорогу он постоянно размышлял над тем, сколько же теперь весит его слово. Впрочем, эти, как и другие, раздумья не сильно тяготили Максима — ведь зачет по «Правде» оказался успешно сдан.

Глава 36

К сожалению, среди тех предметов, которым волхвы обучали своих послушников, были и совершенно тупиковые дисциплины. Для Максима тупиковые.

Возглавляло этот позорный список занятие сельским хозяйством. Даже уход за животиной, даже работа на кухне не так напрягали Максима, как работа в поле. С каким бы остервенением, с какой злостью он не вгрызался в свою делянку, расти у него все, кроме сорняков, отказывалось. Наблюдавшие за его битвой с пашней, по другому и не скажешь, волхвы только укоризненно качали головой и говорили:

— Ты не злобься, ты с любовью пойди. Все мы из земли вышли, всех она кормит, так что же ты к ней так? Чай не бьешься ты с ней, не ворог она тебе лютый. Не серчай, а лаской иди…

Но все советы учителей пролетали мимо ушей Максима. Точнее, не пролетали, он слышал и пытался, но ничего не выходило. Достаточного урожая для «сдачи зачета» он вырастить пока не смог. Каждую осень, оглядывая свою делянку, он в очередной раз, даже с какой-то бравадой в душе, убеждался в истине, что крестьянином ему не быть. Если морковка, репа или хлеб вырастали у него нужного качества и размера, то вес урожая измерялся не центнерами, как должно было быть, а килограммами. Если же вырастало много, то носить урожай, по едкому замечанию одного из волхвов, нужно было в решете. Уж такое все было мелкое и негодное.

Еще хуже, если было куда хуже, обстояло дело с «чудотворностью». Если на делянке все же что-то как-то росло, то тут ноль был абсолютный. Исцелить молитвой Максима нельзя было даже укол от огуречных пупырышек, не то, что какую-то рану иль болезнь тяжелую. Особенно обидно было то, что со временем появились слухи о каком-то великом чудотворце, который, как и Максим, был из «северных находников».

Гораздо лучше все обстояло с ремеслами.

Крутить горшки, мездрить шкуры, готовить, убирать, забивать скотину на мясо, все это Максим быстро усвоил в размере необходимого минимума для «сдачи зачета» на волхва-отрока.

Кстати, немного об иерархии волхвов.

Самой низшей ступенью были послушники, дети. Второй ступенью были отроки, третьей — новики, четвертой — вои, пятой — витязи, и шестой, самой высокой — избранники. При этом, можно было быть, и это вполне естественно, витязем одного бога, то есть великолепным специалистом в одной области, и быть отроком во всех других. Так и говорилось тогда — этот витязь Велеса волхв-отрок. Минимальной ступенью для начала специализации было звание отрока, что было естественно для всенаправленности волхвов.

Управлялся весь Святоград и все волхвы советом из шести волхвов-избранников. По одному от каждого бога. Их называли великими волхвами, прибавляя имя бога. Выше них, обладая совершенно невообразимыми полномочиями, стоял только Великий Избранник, то есть избранник всех богов. Но это пост еще ни разу за все время не был занят — и дело тут не только в желании совета не иметь над собой главы. Ведь для того, чтобы стать великим избранником нужно превзойти всех остальных волхвов. Сражать лучше избранника Перуна, творить чудеса молитвой сильнее избранника Даждьбога, лечить лучше избранника Мары и т. д. А таких людей пока еще не находилось.

В зависимости от ранга, на амулете-солнце ставились черточки. Например, если дитя становилось отроком, то на его амулете, от каждого луча, по периметру отходили черточки, превращая амулет в коловорот. Следующая черточка ставилась параллельно предыдущей, но ближе к центру и т. д. Таким образом соответствующий луч избранника представлял собой этакую шестизубую расческу.

Возвращаясь к ремеслам. В качестве ремесленного труда Максимус выбрал себе кузнечное дело. Точнее, один из его подвидов — бронное. И тому была причина. В самом начале, пока они еще только определялись, их повели в главный храм. Главный храм, расположенный в центре города почти на берегу озера, на взгляд Максима, представлял собой помесь музей и книги рекордов Гиннеса. В больших залах и маленьких комнатках на специальных постаментах располагалось все лучшее, что могли сотворить волхвы. Сверкающие драгоценными каменьями сосуды из благородных металлов, оружие, броня — все высшего качества, могли легко соседствовать с простой на вид, даже не покрытой красочными узорами, деревянной ложкой. Только взяв ту в руки, а предметы в этом музее можно было при нужде трогать, дабы получить благословение мастера и часть его умения, Максим понял, насколько же она соразмерна, удобна и насколько прихотливый узор создают слои древесины, выступающие на полированной поверхности дерева.

Те предметы, которые не могли здесь находиться по тем или иным причинам, присутствовали тут виртуально, в виде рисунков или записей на пергаменте, или каких-то частей. Например тут находилось чучело головы чудовищного по размерам волка и нож, которым в битве, по-другому и не скажешь, один на один его сразил такой-то охотник. Соседствовал этот охотничий трофей со списком, в котором повествовалось об одном вое-северянине, который за один день сумел убить в поединках 15 воинов-степняков, 6 воинов-северян, двух воинов россов и одного берсерка.

Когда какой-либо из подвигов оказался превзойден, то новое достижение занимало место старого, а последний выносили в центр храма, на главный жертвенник, и там торжественно сжигали (а горит или хотя бы плавиться все, нужна только соответсвующая температура). По вере россов — это было лучшей жертвой их Богам-Прародителям. «Какой отец не бывает горд и доволен, коли его дети добиваются успеха, становятся мастерами и великими воинами?» Кстати остальные храмы по всем княжествам работали по такому же принципу, поэтому не мудрено, что солдаты, когда поссорились с россами, перепутали храм с музеем…

Тогда, во время своей экскурсии, помимо ложки Максима поразила кольчуга. Она висела аккуратно на специальном манекене, и в свете факелов блестела как рыбья чешуя. Попросив ее подержать, парень не смог не восхититься тончайшей работой и надежностью, в колечко кольчуги не пролезал кончик ножа, а также необычной тяжестью и компактностью. Она падала на пол маленькой кучкой, удержать ее можно было в ладонях с горкой, но на вес она был очень и очень тяжелой.

Удержаться от примерки не было никаких сил. Максим, пользуясь тем, что «экскурсоводы» отвернулись, быстро натянул ее на себя. Ощущения невозможно было передать. Вес кольчуги мгновенно уменьшился, а когда парень перетянул ее ремнем по поясу и вовсе сошел на нет. Зато он почувствовал неизмеримую защищенность, как будто какой-то великан обнял и прикрыл его своими гигантскими ладонями. И только попытавшись сделать шаг, Максим понял своими слабоватыми тогда мышцами ног, что кольчуга то весит о-го-го. Сняв кольчугу Максим поймал на себе взгляд одного из волхвов и понял, что те, возможно, что-то все же заметили, но никакого наказания не последовало.

Конечно, волхвы отлично все видели. Об этом они потом намекнули Максиму, а когда тот обратился за разъяснениями, почему так, ему ответили:

— Так как же иначе? Коли ты в руках не подержишь, на себя не оденешь, то как уразумеешь мастерство? Как ощутишь его? Как познаешь? И как тогда ты захочешь что-то сделать лучше.

Мысль была здравая. Максим оказался очарован простой и красотой изделия и выбрал бронное дело.

О чем себя долго впоследствии клял всеми возможными и невозможными словами.

Как оказалось, чтобы изготовить кольчугу, требовалось затратить огромное количество времени и неимоверную бездну труда. Кольчуга в среднем, в зависимости от диаметра колец, длины, наличия рукавов и т. д. состояла из 8-15 тысяч колец. И хорошо, что Максиму еще не пришлось делать эти самые кольца. Их делали другие несчастные, но даже то, что ему пришлось сделать…

Утешало то, что он выбрал для поделки байдану, то есть однослойную кольчугу из крупных колец. Работать с ними было проще, и было их всего 5 тысяч. Всего…

Работа была сложная. Сначала половину колец следовало просто заклепать, потом из заваренных и открытых собирать, причем правильно, плетение. Потом, самое неприятное, сводить и заваривать раскрытые кольца, которые уже находятся в плетении. И нередко, после того как кусочек сделал, матюгаться и переделывать. На кольчуге неправильно вставленное кольцо видно так же ясно, как и в степи одинокое дерево.

Точно подсчитать, сколько времени Максим провел за этой работой, было невозможно. Если исходить из того, что работал над ней он в среднем по часу в день в течение четырех лет, то получалось, что он потратил на это изделие почти два месяца свой жизни! Чистого времени!

Впрочем, кузнечное ремесло не ограничивалось только плетением кольчуг, скорее совсем наоборот. Препод оказался «повернутым» на своем предмете, так что лекции были долгими, но очень и очень интересными и разнообразными. Проковка примитивных вещей перемежалась долгими рассказами, в течении которых волхвы-дети судорожно ловили свежий воздух пересохшими от кузнечного жара губами. Дав небольшой роздых, на следующий день они могли опять убиваться «ап наковальню» — как шутил про себя Максим, или наоборот — отправиться к ближайшим горам или болотам, чтобы посмотреть на «живую руду». От таких экскурсий Максим старательно отлынивал, но откосить не всегда получалось.

В тот раз отправиться с мастером в поездку все же пришлось. Их путь лежал к внутренней стороне гор, в один из самых неприглядных, пусть и небольших, мест этой по сути дела райской долины. Местность постепенно понижалась, деревья становились мелкими и какими-то уродливыми, и постепенно сошли на нет. Экспедиция оказалась около болота, чуть дальше резко поднимались отроги круговых гор, от подножия которых иногда вылетали горячие, вонючие источники. Пахло похоже на жженый порох — серой.

Максим немного отвлекся, а когда вернулся к основной группе, лекция была уже в самом разгаре.

— Я заложил этот клад еще тогда, когда был совсем молодым отроком. Да… Как только получил первый круг на ярило, так сразу и заложил. Сам проковал заготовки, только мой учитель смотрел и немного меня правил. Потом сам сюда пришел и сам их закопал. Вот здесь. От трех камней влево на десять шагов и две пяди. Копайте!

Заинтригованные дети начали рьяно исполнять приказ. Они желали увидеть что-то необычное, быть может такой же клинок, как показывал им учитель. И какое же постигло их разочарование и уныние, когда вместо ожидаемых клинков или на худой конец горшочка с золотом, они выкопали проржавелую, сбитую из грубых железных пластин, корзину.

Внутри этой корзины, в вонючей грязи, находился полуистлевший тряпочный мешочек с какими-то мелкими кусочками железа, похожими на шляпки от гвоздей, парочка тяжелых прямоугольных слитков железа и еще много ржавого железа, раскованного в полосы.

— Учитель, мне печально это говорить, но похоже твой клад кто-то унес. И оставил на месте этого какую-то падаль. — Заявил один из учеников. Все остальные отвернулись.

Результатом раскопок стало всеобщее уныние. Никакого клада они не нашли, и стали было разбредаться по сторонам. Один только Кур, единственный, о котором волхв отзывался как о не совсем пропащем кузнеце, застыл как в ступоре. Потом, с молчаливого разрешающего кивка учителя он склонился над подтащенной корзинкой и, трепеща, дотронулся до ее края. До железок внутри дотронуться он не посмел.

— Можно? — все еще неверующе он посмотрел на волхва.

— Можно, можно. Тебе можно. Они-то, — пренебрежительный жест в сторону столпившихся в кучу разновозрастных учеников, — все ужо ничо не разумеюча глядели, — с довольной улыбкой разрешил учитель.

Кур дрожащими руками стал перебирать слитки и пластинки. Дотронуться до мешочка он даже с разрешения не посмел.

— Ну, коли ты такой знающий, поведай остальным, что это такое. А я послухаю.

Ученик немного пришел в себя. Бережно сложил ржавые пластинки обратно в корзинку, обтер руки и начал лекцию вместо учителя.

— Это заготовки для харалужных поделок. Клинков, для стволов самопальных, брони, лезвий топоров, да много чего еще.

— А что они такие грязные? — переспросила одна женщина, у которой отлично все вырастало на послушнической делянке.

— А ты, когда росток семян навозом удобряешь, али репку из под земли достаешь, они у тебя красные? Али нет? Али ты подождешь пока вырастит, сорвешь, помоешь, почистишь и только тогда на стол подашь? То-то…

— Ну…

— Вот. И я о том же. А ты глупая баба…

— А ну тихо! — прервал начинающуюся свару волхв и продолжил лекцию уже сам.

Железо, абы какое, на харалужную сталь не пойдет. Его очистить надо. И не только жар его чистит. Хорошему харалугу и такое очищение треба. Я уже пять раз по три года собираю это железо, сковываю-свариваю, проковываю, опять в полосы расковываю, и снова в землю убираю. Земля здесь богата соками, щедро делится…

— Чего уж тут богатого соками? Ничего не растет же! — вмешалась все та же неугомонная тетка.

— Соки разными бывают. Одни — для дерева, другие — для травы, а иные — и для железа годны. Вот еще с десяток лет пройдет, мастерства я подберу, и скую саблю али меч, не хуже чем учитель мой, что уже за мост давно ушел.

Ученики помолчали. Конечно, идея была странной, требующей раздумий, но отвергать сразу то, чему их учили, все уже отвыкли.

— А там что? — спросила девка, указывая на мешочек. — Злато?

— Нет. Глядите!

Волхв аккуратно разодрал бочек у мешочка и высыпал на ладонь его странное содержимое. На первый взгляд больше всего это напоминало мелко порубленные…

— Гвозди?

— Ты прав. Это гвозди. Лучшие гвозди из подков.

— Из подков? — удивился кто-то.

— Да. Из лошадиных подков. Не каждый гвоздь годен. Тока самые старые, напитавшиеся многими летами соками живыми. И стоят они дорого. Их я добавлю в немного в свою саблю харалужную. Остальное уйдет на кованый клинок для какого-либо князя.

— А почему князю?

— Дорог слишком. Только князю впору, для подарка. Али вою какому, богатому. Но там по руке ковать надобно. А теперь, — кузнец достал из-за пазухи полотняный, слегка чем-то наполненный, мешочек. Развязал горловину и стал туда пересыпать свои драгоценные гвозди. — Идите.

— Куда?

— Идите! Идите! И не оглядывайтесь. Я буду клад закапывать…

Пока кузнец закапывал свое добро в болото, Максим раздумывал над одной идеей.

Недавно он наконец закончил кольчугу и получил зачет у мастеров по предмету кузнечное дело. «Коряво сделанная бронюшка, в которую тать последний не полезет» — вот так охарактеризовал труды Максимуса Радульф, которому послушник показал свое изделие.

— Ррр! — только и мог прорычать в ответ Максим.

— Ты не рычи на меня, аки пес цепной! Ты вот подумай, кто такую купит.

— Кольчужка действительно вышла не фонтан. Но для первого раза — так вполне! Я же не мастер!

— Это ты правду глаголишь. Не мастер!

— Ррр!

— Вот ты такую бы купил?

Максим посмотрел на свою кольчугу взглядом покупателя и скривился. Неровные, местами плохо проваренные кольца. Кое-где имеются места, подернутые ржавчиной. Короче, не высший сорт. Видя по лицу Максима, что парень проникся, Радульф его добил.

— Ведь тебе теперь, для, как это ты называешь, «зачета», след эту свою поделку продать!

— Да легко!

— И не меньше полной гривны выручить.

— СКОЛЬКО?

— Ограбить нас хочешь?

— Не понял?

— Не разумеет он… Святоград за твои промахи платить должен? Или волхвы? А ты как думал? Железо наше, кузня наша. Только работа твоя, которая тоже, кстати наша. Вот-вот. Подумай, сможешь ли ты ее продать за гривну? И без обмана! Или ты не хочешь в купеческую братчину вступить?

— Это невозможно!

— Твое дело, — сказал наставник, поднялся и вышел из кельи.

— Да как я это сделаю? Этот хлам ржавый и полгривны не стоит! — в спину ему прокричал Максим.

— Не сможешь продать эту, сделай другую… — донесся из коридора совет Радульфа.

Максим в очередной раз крепко выругался. Следовало что-то придумать, так как обмануть, то есть впрямую выдать свои деньги за выручку, не получиться. Угрожающий намек волхва был весьма и весьма серьезной причиной для честности. И вот из-за чего.

Долгие разговоры с приятелями, случайными соседями за столом в кабаке, прямые неприятные вопросы волхвам открыли неожиданную для Максима картину. Несмотря на свободу, любое серьезное действие, будь то торговая сделка, лихая порубежная стычка с соседом и т. д. требовали, как это не удивительно, разрешения. Разрешения братчины.

В древней России братчины также имели серьезное влияние. Начинавшиеся когда-то как простые посиделки друзей и родственников за бочонком свежесваренного пива, они за столетия превратились в этакую смесь гильдии с орденом. Что могло бы из них вырасти дальше, если бы в свое время Петр I не переиначил все на европейский лад, неизвестно. Зато про местные братчины Максим выяснил много удивительного.

У членов братчины было право суда над своими членами, это раз! То есть все вопросы решались между собой. Советом там, или приказом старших, или голосованием членов — по-разному. Члены братчины скидывали «на общий кош» определенную сумму или процент от своих доходов, это два. Конечно, одно дело студенческая братчина, где просто вместе пили и веселились, и братчина купцов, торговцев, к примеру, пушниной — совсем разные деньги. В-третих, на членов братчины накладывались некоторые ограничения. Ну, не пить пива раньше полудня, это, к примеру для послушников, или не торговать с тем-то или чем-то — для купцов. И самое главное, братчина — это было навсегда.

Конечно, насильно никто и никогда не загонял в это братство. Наоборот, приглашения долго ожидали и шли на все, чтобы его получить — свобода, как и все в этом мире, она тоже имеет свои разумные приделы. Членские взносы, некоторая потеря самостоятельности окупалась очень и очень быстро.

Ведь что такое система, против одиночки? Приблизительно тоже самое, что каток против лопаты. Размажет просто. Вступивший в братчину мог рассчитывать на помощь других братьев. Делом, советом, деньгами, чем угодно. Быть не одному всегда лучше. К тому же, своим относились всегда лучше: чужого одиночку могли при случае выдавить с рынка, разорить, затравить, подставить… Со своими же предпочитали договариваться. За той же братской чашей.

Так вот, был у каждой серьезной торговой, да и не торговой тоже, братчины один важнейший закон. За нарушение оного безжалостно из братства вышвыривали, со всеми вытекающими из этого последствиями: «Даденное слово нерушимо!» Обманывать и отказываться от условий сделки было нельзя. Купец, кинувший партнеров мог спокойно сворачивать свой бизнес. С ним просто переставали иметь дела. И не помогал ни княжий суд, ни заверения, ничего. «Нарушил слово, обманщику нечего делать среди честных и степенных купцов».

Конечно, Максим, когда об этом узнал, долго смеялся. Любой купец априори такой аферист, круче еще поискать надо. Разве что политики их могут переплюнуть. Но факт оставался фактом, и прослыть здесь обманщиком не хотелось. Для будущего это бесперспективно. Поэтому с зачетом по торговле следовало что-то «намутить».

И Максим придумал — что.

Делать новую кольчугу не хотелось. «Тратить еще три года? Нет уж, увольте!» Зато, если нельзя продать кольчугу продать так: грязную, ржавую, криво сделанную, следует вложиться в рекламу. А какая лучшая для товара реклама? Правильно! Его великолепный внешний вид.

На это кузнечное подворье Максим не заходил уже несколько лет — с той самой начальной обзорной экскурсии. А зря. Ведь именно здесь мечи, кольчуги, топоры, ножи и даже косы теряли свой серебристый металлический цвет и приобретали другой. Более долговечный.

«На ловца и зверь бежит». Подходящий мастер не заставил себя долго ждать. Молодой дюжий парень, одетый весь в плотную кожаную одежду и кожаные перчатки, как какой-то байкер, как раз выходил из ворот и с молодым волхвом они чуть ли не столкнулись.

— Здрав будь, мастер.

— И тебе по здорову, — удивился парень. — Дело какое ко мне есть?

— Да вот не знаю, к тебе ли. Мне бы вот поворонить…

— Покажи-ка поделку.

Максим развернул засаленную тряпку и протянул мастеру результаты своего труда. Чтобы кольчуга не ржавела, а то уже появились первые побеги, парень обильно намазал ее жиром и маслом. Поэтому вид и особенно запах у нее сейчас был далеко не товарный.

— Так это ж дрянь! Ей цена красная, десятина гривны, и то, железа ради тока. — Удивился волхв, с беглого взгляда оценив качество товара. — Ужель ее ты хочешь красной сделать?

— Да. Увы — ее.

— Можа, я тебе пригляжу другую, боле справную кольчужку? А эту, в печку бросим, да в слиток сплавим?

— Нет. Надо эту.

— Ясно все. Сам делал, и жалко ее? Я бы на твоем месте такой работой не бахвалился. Ну… Гляди сам тогда. Труд мой не дешев. Говори, какой цвет хочешь?

— А что, бывает разный?

— О то ж! Что хочешь, то и сделаю! Могу сделать твою поделку желтоватой, как старая солома, могу, синей — как васильки, могу коричневой, как глина. Могу и вороной сделать, а могу и вовсе, всю позолотить. Что хочешь, то и сделаем.

— Ууу… круто. А что лучше?

— «Что дешевле?» ты наверное хотел спросить? Гляди. Чтобы цвет особый, знатный получить, надо долго парить поделку в бане песчаной. Сложное это дело. Песочек, как пыль мелкий, да прикладок разных доложить надо. И главное, не прозевать момент. Перегреть плохо, но и недогреть не доброе дело. Вот закажешь ты, допустим, коричневый. Коли перегрею я, то получишь кольчугу синей. Недогрею — желтой. Работа это долгая, день надо пригляд вести, и стоит она дорого.

— А в черный?

— Ну… Воронить то оно по проще будет. Для начала, я твою поделку помою хорошенько. Ржавчину почищу, потравлю, чтобы погани какой не было. Потом, погрею ее над горном, пока желтеть не начнет. Маслицем хорошим, льняным, смажу, да отожгу до конца. Пока запах не уйдет совсем. Это проще, чем в желанный цвет докрасить.

— И сколько?

— В какой?

— В черный.

— Ну… — Молодой мастер задумчиво, чисто механически вытащил из под специального шарфа свою невзрачную, местами подпаленную бороду, и погладил ее. Максим при виде такого огрызка даже веком не дрогнул. Уже знал, что борода здесь, это табу. Охаять ее — самый быстрый способ оказаться с набитой мордой, дернуть — остаться без головы. За это били быстро и без разговоров. И Правда сие действие вполне одобряла. Собственно, его те самые, первые, неприятности как раз и были следствием неудачной насмешки над бородой.

— Ну… — все еще тянул мастер. Потом решился. — Полгривны с тебя.

— Сколько? — ошарашено спросил Максим.

— А ты как думал? Работы здесь немало. Сам погляди. Сначала — жирок этот надо весь соскоблить. Потом, мыть в бочке крутящейся, с песочком мелким. Долго мыть. Полировать до блеска апосля. Потом, кипятить с золой или известью, пока совсем жир не сойдет. Водой чистой, дождевой, мыть после. В опилках сухих, до хруста высушенных, ждать пока высохнет. Потом, чтобы ржу потравить, держать в бочке с едким надобно. И уже только после этого — воронить. Работа не сложная, но долгая. Уразумел за что полгривны? И это еще не дорого. Ради криворукости твоей, пожалею тебя.

— Благодарю. — Максим уже пообтесался, и такие сентенции уже не выводили его из себя. Глупо злиться на людей только за то, что они тебя искренне, от всей души, жалеют. — Когда зайти?

— Отставь поделку свою. Гляну чего и как. Зайди через седмицу.

— Добро. Благодарствую.

Зайдя через неделю Максим принял свой заказ, отдал мастеру полгривны. И обомлел. Узнать ту ржавенькую, корявую кольчугу в этом было невозможно. Чистота. Благородный черный цвет. Ровные ряды колец — красота да и только. Видимо мастер, у которого душа совсем не лежала работать с подсунутым ему полным говном, предварительно самые дрянные, кривые и плохо заваренные кольца, поменял и переварил. И поясной поклон Максима, и накинутая сверху еще десятинка гривны были приняты им как должное.

После воронения, Максим не успокоился. Он отнес свою кольчугу, уже вполне прилично выглядевшую, если особо не приглядываться, к ювелирам. Те еще за полгривны навернули по вороту, по концам рукавов и по подолу, желтых, псевдо позолоченных колечек. Там же, он прикупил красивую, посеребренную застежку на ворот. Итого, не считая

После долгой торговли с одним из купцов, сопровождавшейся обоюдными воззваниями к Велесу, хлопками дверью и прочими взаимно удовлетворяющими действами кольчуга была продана за одну целую и одну десятую гривны.

Чистый прогар таким образом составил почти две гривны. Зато зачет был сдан. Радульф долго морщился, думал, но все же согласился, и на амулете у Максима появилась еще одна черточка.

Глава 37

Помимо приятелей, единственное что скрашивало его суровые будни — это верховая езда. Еще там, дома, он очень любил «взять с пацанами «тачку» и погонять по ночному городу». И отсутствие прав ничуть им не мешало. В случае остановки гаишниками все проблемы решались двумя-тремя бумажками, пропихиваемые в приспущенное боковое окошко. Те козыряли, махали своей полосатой палкой и отпускали с миром. Поначалу Максим очень сильно скучал и тосковал. Ведь действительно — никаких развлечений на взыскательный вкус молодого современного человека в Святограде не было. И то, весьма редкое, кстати, свободное от учебы и работы время потратить было решительно не на что. «Ящика нету. Кина — нету. Компа — нету. Самого паршивенького радио — нет! Даже книжек дурацких, которые я никогда не читал, ибо ничего интересного там не напишут — и тех нет! Как тут люди то живут?!» Заменители дискотек — вечерние посиделки с песнями, нудными и заунывными на его взгляд, навевали на парня, привыкшего к drum & bass, неудержимую зевоту. К тому же Максим местных песен не знал, да и не хотел знать, вообще-то.

Из всех развлечений оставалась только баня с девками, и то для этого надо было подсуетиться, как впрочем и везде, да непрерывное бухалово в дешевом кабаке, сопровождаемое пьяными байками. Но с удивлением обнаружив, что пить столько пива, сколько пили местные, подкошенный прогрессивной экологией организм не мог (а крепких напитков в кабаке категорически не отпускали), поэтому и пьянки быстро наскучили.

Таким образом, верховая езда неожиданно стала для Максима отдушиной. Во-первых, не уметь ездить на лошади в этом мире, было равносильно неумению, ну, наверное, писать, в родном. А во-вторых, получаемые в процессе езды наслаждение не шло ни в какое сравнение с ездой на машине. Лететь в галопе, чувствовать бьющий в лицо ветер, ощущать себя с конем единым целым, подобно мифическим кентаврам… Кто не пробовал, тому не понять!

Конечно, легкость и удовольствие пришли далеко не сразу. Очень далеко. Поначалу, уроки верховой езды Максим ставил в своем личном топе неприятных занятий на почетное первое место. С заметным отрывом далее шли занятия различными единоборствами и работа в поле. На то, как он пытается взгромоздиться на лошадь, проехаться несколько шагов по двору, или даже просто над его посадкой в седле, сбегались посмеяться со всех окружающих дворов. Некоторые особо впечатлительные степнячки даже падали в обморок, не понимая, как можно быть настолько корявым. А уж удовольствие от чистки лошади после занятий, которые доставались ему как самому нерадивому ученику… Лошадь ведь живая, мыть и чистить ее надо не как машину, в основном для понта, и не раз в месяц, а каждый раз после. И работа эта нелегкая.

Вот Максим и ковылял, раскорячась, как жертва группового изнасилования, после занятий в свою келью, а сколько раз на ночь приходилось прикладывать холодные компрессы к ушибленному причинному месту… Но месяц сменялся месяцем, бежало время, и постепенно все пришло. И посадка, и сила в ногах и спине, и выносливость, а потом появилось и удовольствие. Поэтому позже, когда ему было заняться нечем, Максим брал в конюшне одну из монастырских лошадей и отправлялся верхом гулять по окрестностям.

Кстати, благодаря своим конным прогулкам Максимус заполучил еще одного друга. Произошло это так. Однажды, как обычно взяв из конюшни лошадь, Максим отправился обычным своим маршрутом по ближайшим окрестностям. Дело двигалось к весне, погода стояла не по зимнему теплая, солнышко припекало во всю, да так, что неожиданно для себя максима сморило. Решив не идти против своего организма, всадник съехал чуть подальше в лес, нарезал ножом лапника, укрылся шерстяным одеялом и задремал.

Проспал он неожиданно долго и проснулся оттого, что морозец ощутимо прихватывал его за щеки. Солнце уже почти скрылось за окружающей котловину горной грядой, так что светлого времени суток только-только хватило для того, чтобы оседлать лошадку и поехать в город. По счастью, погода оказалось ясной. Местная луна и звезды, отражаясь в лежащем вокруг снегу, давали достаточно света для того, чтобы довольно быстро передвигаться. Но в город Максим попал заметно позже, чем обычно. Уже около полуночи.

Проезжая по непривычно тихим улочкам, парень услышал какой-то шум, раздававшийся из небольшого тупичке. Спать, несмотря на позднее время суток, совершенно не хотелось, сказывался дневной отдых, так что Максим смело повернул коня в сторону приключений.

И приключения не заставили себя долго ждать. Шум оказался криками о помощи, которые издавал зажатый татями в угол мужчина. И хотя был тот при сабле и ноже, но нападавшие проявляли не дюжую сноровку, да и было их в четыре раза больше. Долго разбираться кто прав, а кто виноват, Максим не стал. По всем канонам жанра нападавшие четверо на одного — злостные убийцы, а защищающийся — невинная жертва. Однако сразу же насмерть бить в спину татей, которые так были увлечены беседой со своей жертвой, что пропустили появление подмоги, Максим не стал. И хотя по местным законам грабителя и убийцу можно было бить смертным боем на месте, благоразумие подсказывало другой выход.

Противников было все же четверо, у каждого в руке по обнаженному клинку, и застрянь сабля в теле, а с его навыками такое станется, то останешься безоружным против троих. «И еще. Может они совсем и не тати? Как тогда за лишение жизни отпираться на суде? Сделаем по-другому…» — подумал Максим.

Осторожно, чтобы не обратить на себя внимания, парень соскочил с лошади. Тихонько взял кол, как будто специально для него здесь к стене прислоненный, и так же тихо, без криков, учеба уже повыбила привитые голливудскими боевиками стереотипы, двинул ближайшего к себе татя по голове. И тут же, не отвлекаясь на оседающее тело, переключился на следующего. Счет быстро превратился из 4:1 в 1:2. Ноль-два сделать не получилось. Последний, самый старший из братьев, а рассмотренные мельком в скупом свете звезд лица не оставляли сомнения в том, что нападавшие были родственниками, каким-то образом увернулся от удара и прижался спиной к стене. Вид обнаженного меча и длинного ножа в руках, плавные движения опытного бойца ясно давали понять, что без крови тут дело не обойдется.

Понял это и спасаемый. Бочком-бочком противники совершили разворот на 90 градусов, и когда путь к бегству стал открыт, оба парня «сделали ноги», оставив поля боя за нападавшими. Выбежав на улицу Максим не сказал ни слова. Только кивком указал на лошадь, как спасенный, с ловкость потомственного степняка не касаясь ногами стремян вскочил на лошадь. Эту же операцию спаситель проделал гораздо медленнее и неуклюже.

Отъехав подальше от места схватки, парень, а степняк оказался моложе своего спасителя, все так же грациозно соскочил с лошади (все же удобства в езде ему было мало — в седле то ехал Максим), и низко поклонился.

— Благодарствую тебя, воин. Если бы не ты, убили бы меня тати… — проговорил спасенный.

— Ммм? — промычал Максим, не зная что сказать.

— Ой, прости меня. Я неучтив. — Неправильно расценил его мычание степняк. — Меня зовут Афзал, сын Нарата. Дитя Велеса.

— Максим. Дитя Велеса.

— Максимус?

— Да. — вздохнул Максим. О своем настоящем имени, похоже, придется все же забыть. — Максимус.

— Благодарю тебя, Максимус. Во век не забуду. Отплачу тебе…

— Да ладно тебе. Оба на одном курсе учимся!..

Так помимо Тихомира у Максима появился еще один друг. Афзал происходил из древнего и богатого степного рода, который кочевал на границе Золотой Орды и Великого Княжества киевского. Его отец, Нарат, был главой семьи, в которую входило около пятнадцати кочевий, многие табуны лошадей, основное богатство, и бесчисленные овечьи отары. О мощи рода говорило то, что в случае войны Афзалов отец приводил своему князю три сотни отборных степных лучников с тремя заводными, а в тяжелой ситуации мог бы выставить войск и вдвое больше.

Своего среднего сына (самый старший брат Афзала погиб, сражаясь за орду против россов. Следующий по старшинству погиб сражаясь уже за россов, против орды, после того как новый глава рода целовал на верность князю Владиславу. И вообще — братьев у Афзала было столько, что он даже не знал их точного числа.) Нарат отправил учиться в Святоград для того, чтобы лучше понять россов, тем более, что его сын отличался почти ганзейской торговой хваткой. И ничем ради этого не пожадничал.

Побывав первый раз дома у своего нового друга, Максимус был до глубины души удивлен. Нет. Он был просто поражен! Для начала, жил Афзал не как все, в кельях «студенческого городка» Святограда, а за городом. Домом ему служил настоящая степная юрта, отличающийся от обычной только своей новизной и дороговизной пошедших на нее материалов. Внутреннее убранство превосходило любые ожидания. Как-то раз Максим побывал в личных покоях Лихомира, так вот: покои великокняжеского наследника терялись на фоне увиденной в юрте роскоши. Шелк, меха, серебряная посуда, дорогое оружие на стенах… Богатство просто слепило глаза, втаптывало простого человека в пыль! И это при том, что одевался и вел себя Афзал в Святограде очень скромно. А тут такое!..

— Мой отец, да будет его жизнь долгой, а смерть легкой, всегда был мудр. И ради того, чтобы в чужой стране я не забыл заветов предков, он взял с меня клятву. Жить я должен буду согласно нашему родовому укладу, дабы не забыть зова крови своей, и не прельститься чуждой роскоши. И вот, видишь, я живу, как поклялся.

— Да уж! Куда роскошнее! — Максимус развалился на горе из маленьких шелковых подушек, которые для тепла были накрыты медвежьей шкурой. Под весом тела верхняя часть подушек расползлась, нижняя — промялась, и лежать в них стало почти так же мягко, как и в перине. — Тогда скажи, почему ты… Э… Как бы это так сказать то…

— Почему я скрываю все это?

— Да.

— Я не скрываю ничего. Просто мой мудрый отец не уставал повторять, что не следует быть белым жеребцом в табуне черных. Поэтому я стараюсь не выделяться. Так. Погоди пока.

Афзал несколько раз хлопнул в ладоши. Полог юрты откинулся и внутрь, кланяясь, зашли два пожилых степняка. Один из них расстелил небольшой вытертый коврик и стал быстро сервировать его блюдами с различными кушаньями, другой расставил по юрте несколько аккуратных жаровен с углями, для обогрева жилища. Закончив работу, они также молча кланяясь вышли и задернули за собой полог.

— Ну-ка! Что у нас есть тут? — Афзал отработанным движением выдернул пробку из небольшого кувшинчика с вином. Взял с импровизированного стола две разновеликие пиалочки и наполнил их жидкостью из сосуда. В воздухе разлился приятный запах — вино было весьма и весьма недешевым. — Ну давай! Как у вас положено, за знакомство!

Вино было великолепным. Прекрасный мягкий вкус, изумительно послевкусие. Даже не поймешь, из чего такое делается — совсем не чета той кислятине, которую Максим, бывало, пивал со своими друзьями при выездах «на природу». Оставалось только пожалеть, что пиала была очень маленькой. В «стакане» Максима помещалось не больше двух глотков, тогда как у хозяина чаша была нормальных размеров. Впрочем, Афзал не давал таре простаивать, и споро наполнял обе.

Разговор прихотливо вился, травились байки, затрагивались самые различные темы: и грустные, и веселые, и острые, и совершенно примитивные. Уже хорошо набравшись, глядя как хозяин в надцатый раз наполняет его мензурку, Максим отважился спросить.

— А тебя не задолбало, все время подливать? Дай уж мне нормальный стакан!

Афзал в ответ посмотрел на него удивленным, даже каким-то протрезвевшим взглядом, после чего громко и заразительно рассмеялся. Чтобы не обидеть ненароком хозяина Максимус, на всякий случай, рассмеялся тоже.

— Ужель ты совсем не знаешь наших обычаев? — успокоившись спросил Афзал?

— Ну…

— Понятно. Тогда слушай…

Оказывается, Максим и не понял, что ему в очередной раз выказали уважение, а он и не понял ничего. Конечно, у Афзала были и более вместительные пиалы, да хоть кружки. И самую маленькую дали гостю не для того чтобы обидеть, а совсем наоборот. Ведь если дать большую кружку — то подливать туда надо будет редко. Чем меньше кружка — тем чаще нужно будет подливать. Чем чаще хозяин подливает гостю — тем считается больше внимания и уважения он оказывает. Поэтому дать большую кружку можно либо ближайшему и давно знакомому другу или брату, показывая что их отношения выше таких мелочей, либо незнакомцу, для завуалированного оскорбления, а дать маленькую — выказать вежливость и почтение.

Подумав, Максимус счел этот обычай не лишенным некой логики. Ведь действительно, чем больше хозяин ценит своего гостя, тем больше он уделяет ему внимания. «Но раз пошел разговор напрямоту…»

— Слушай, а расскажи еще чего-нибудь про ваши традиции. А то ведь я ничего о них, оказывается, не знаю.

Глаза Афзала блеснули. Сам того не желая, Максим, проявил вежливость в кубе. Во-первых, стал расспрашивать хозяина, позволяя ему угодить гостю рассказом. Во-вторых, поинтересовался у чтящего свои обычаи человека предметом его культа. А так как получилось у него это не нарочно, искренне… Ведь не даром говорят: «хочешь подружиться с человеком, позволь ему рассказать о себе и будь внимательным слушателем».

С этого момента началось увлечение Максима восточной жизнью и тамошними обычаями. Афзал много порассказал о жизни степняков, ордынцев и итильцев. Часть его рассказов была смешной, часть навевала сладкие воспоминания о сказках 1000 и 1 ночи, читаных в детстве. Расписывал Афзал все это с таким жаром, в таких красках, что Максиму хотелось бросить все и бежать туда жить. Окружающая действительность после таких сказок казалось пресной и убогой, а соплеменники — дикими неотесанными варварами. Побывать на юге, в великом городе Ургенч стало настоящей мечтой молодого ученика волхвов.

Как известно, если боги кого хотят наказать, они претворяют в жизнь самые заветные человеческие желания.

— Утекай! Утекай! — Покрикивал Косарь, размахивая оружием.

Бум. Который раз Максимус все сделал неправильно и пропустил удар. Легкий кусочек дерева, из-за набранной хорошей скорости ощутимо ударил его по спине. От боли тренировочная стеганка не спасла, и парень с вскриком разорвал дистанцию.

— Ррр!

— Ну что я тебе говорил?! Ты не рычи, ты меня слушай! — И, помахивая привязанным к палке на недлинной веревке небольшой сосновой гирькой, волхв стал постепенно выбирать дистанцию.

В последнее время Максима знакомили с другими видами оружия. В частности, как сейчас, с кистенем. Примитивное оружие на вид — что там: палка, веревка и грузик, не бином ньютона, оказалось на поверку очень и очень занятным. Легко сделать, просто освоить — не даром кистень считался и был любимым оружием разбойников, и очень, очень трудно защититься.

Конечно, в нем не было такого шарма, как в мече или сабле, не было и брутальности, как в тяжелой секире. Но несмотря на это, функциональность оставалась на высоте. Бить им зайцев на скаку было любим развлечением молодых и не очень воинов, а заодно и великолепной тренировкой координации.

— Не пытайся отбить удар! Все едино — гирька обернется вокруг и ударит тебя. Уходи, утекай! Не дай добраться до тебя. И рази мечом. Поле держи, чтоб между тобой и врагом было не меньше пяти-семи шагов.

Бум!

— Арр!!!

— Слушаешь ты ушами! А глазами ты должен следить за врагом. Не дай ему себя заморочить! Не отвлекайся! Уходи!

Вжик — загудел рассекаемый веревкой и грузиком воздух. В первый раз это не кончилось ударом. Максим просто оступился и чуть не упал, но факт остается фактом — волхв промазал.

— Так то лучше! Уходи. Но в следующий раз, когда отступаешь, помни, что ты не медведь на поводе у скоморохов, и вокруг не смеющаяся толпа, а враги. Тебя с таким уходом сосед добьет. Что?

— Ногу потянул вроде, — попробовал разжалобить волхва Максим, но «тема не прокатила».

— Бедняга. Видать, совсем ты бездыханный…Знать, отдохнуть надо тебе. Добре. Вот побегай по двору. Пока нога не пройдет. Трех десятков кругов тебе хватит? Вот и хорошо!

Максим выругался, кряхтя поднялся на ноги, и стал стягивать с себя стеганку.

— А это что за дела? Я же сказал, чтобы ты отдыхал. А чтобы хорошо и с пользой отдохнуть и подумать, ты еще прихвати вон меч деревянный с собой, и щит, вон тот, из горбыля срубленный. Ну и что, что тяжелый? Ты же не сражаться, о отдыхать. Ну что встал? Давай беги!

Максим поморщился. Тридцать кругов в полной выкладке выжмут из него все соки. И несмотря на это, тренировка продолжиться до тех пор, пока наставник не останется доволен прошедшим днем, что бывало ну оооочень редко. И время тут было не лимитировано — тренировка могла проходить час, а могла — и все пять, и закончиться после захода солнца. После таких тренировок Максим до лошади в буквальном смысле доползал на четвереньках.

— Что ты мне тут рожи кривишь? Давай, отдыхай! — подхлестнул его окриком Косарь.

И Максимус побежал.

К счастью, он успел «отдохнуть» только наполовину, как пришло спасение. Спасение приняло форму гонца от какого-то старшего волхва.

— Поздорову тебе, Косарь!

— И тебе поздорову, коли не шутишь. Чего тебе?

— Да вот, есть тут у тебя Максимус?

— Есть. Вон отдыхает.

— Ааа… Ясно все. Злобишься…

— А зачем он тебе?

— Его вызывают на суд волхвов. Он пойдет со мной. Сейчас же.

Отдышаться ему не дали, только скинуть тренировочную робу. Всю дорогу до центра города, где располагались основные храмы, Максим размышлял, что же он сделал такого, что потребовало его вызова на судилище. «Ведь здесь каждый первый был в том или ном роде судья, зачем же тащить его в высокий суд? Не представляю…» Впрочем, вскоре ему все было разъяснено.

Суд проходил в небольшом зале одного из храмов Даждьбога. Помимо волхва-судьи, воина Даждьбога, присутствовали несколько молодых мужчин, явно имевших отношение к разбирательству, Радульф и пара-тройка зевак. Адвокатов и обвинителей не было: эта функция возлагалась на самих судящихся. Конечно, оба могли привлекать сколько угодно свидетелей обвинения и очистников.

Суд проходил согласно всем росским традициям — под открытым небом: «Не гоже прятаться от людей и богов!». На улице сегодня было пасмурно, видимо лето постепенно сдавало свои позиции, что для начала серженя[87] было очень странно. Максим опасался, как бы не пошел дождь или даже снег, а он весь распаренный, после тренировки.

Ждали только Максима, который неожиданно оказался обвиняемым. Суд начался, как только все заняли свои места. В начале суда, Радульф, который не мог пропустить такого события в жизни его подшефного, кое-что объяснил Максиму. Дело в том, что как волхв-дитя, он был подсуден лишь высокому суду волхвов, либо княжескому, не меньше. Этим то и объяснялось то, что его вызвал именно сюда. А вот в чем причина…

— Вы братья Рысьи? — обратился судья к четырем мужчинам, стоящим на месте обвинителей. Все они производили впечатление отлитых из одной формы: лица, телосложение, даже походка были у них практически одинаковыми. Ну, как если форма с каждым следующим разом немного растачивалась. И были они Максиму смутно знакомы. Ну очень смутно.

— Да, волхв, — ответил старший

— Вы ищите Правды?

— Да волхв.

— Говорите!

— Почти год назад, мы с братьями по городу шли. По Святограду. От купца Лисицина, он может подтвердить — с ним мы обговаривали цены на бобровые шкурки, да и многое другое. Но это не о том все. Шли мы вечером, град нам не знаком. Запутали. У людей спросить дорогу не было, вот мы у первого встретившегося и спросили путь до двора постоялого нашего. Как вдруг на нас сзади напал тать это. Трех моих братьев оглушил со спины, да меня побоялся в честном бою, и утек. Пока я братьев своих поднимал и проводник мой исчез. Как звать его мы не знаем, но вот нападавшего за год нашли. Это он! — и старший из Братьев указал пальцем на Максима.

— Что ответствовать будешь, дитя-волхв?

— Это все х…ня! Тогда ночью я поспешил на крики о помощи. В темной подворотне четверо с оголенными саблями напали на одного. Я плохой воин, да и крови проливать не хотел, так что взял кол и по спинам их стал бить, пока они жертву свою не прирезали.

— Так ли это было, как ответчик молвит?

— Нет! Он лжет! У меня три видака есть, готовых согласиться! А у него?

— Маскимус?

— Спасенного зовут Афзал. Это волхв-дитя Велеса, как и я. Можно его спросить.

— И где он? Почему его здесь нету?

— Можно за ним послать…

— Да. Так и будет сделано.

Быстро утихли шаги — гонец побежал в сторону храма Велеса. Прошел час, потом другой. «Черт! Где Афзал! Когда он нужен, то вечно где-то пропадает. А эти, что так лыбятся? Как будто думают, что Афзал не появится. Ничего, придет степняк, мы их к ногтю прижмем! Как вошь!» — раздумывал Максим.

Впрочем, все оказалось не так просто. Спустя три часа прибежал гонец, и сообщил, что Афзал отбыл из города четыре дня назад, и неизвестно когда вернется.

«Они что, знали? — молодой волхв глянул на довольные уверенные лица обвинителей. Похоже, знали. Или еще все хуже? Афзала прирезали по-тихому, как и хотели тогда, а с меня-то, что им надо?»

— Знать, нет у тебя видака? А других? — спросил судья.

— Нет, — ответил Максим.

— Раз так, то я решаю. За побитие дитем-волхвом четырех братьев Рысьих, по Правде росской. Да заплатит Максимус, головное, одну гривну за всех. Также, в счет Святограда виру — четыре гривны. Коли не сможет заплатить сразу, так холопом отслужит пусть. Я сказал!

— Б..! Ну у вас суды, как… как у нас! П…ц полный! Свидетелей нет, значит виновен! И вообще, они же братья, значит — заинтересованные априори, и не могут быть свидетелями!

— Странен ты зело. Сколько тебя не знаю, а все дивлюсь глядече. А коли они братья, так что, и слова не имеют? Что ты злобишься?

— Неверно все это!

— Глупый ребенок. Твое слово, как дитя-волхва, весит столько, сколько слово трех видаков. Было бы их трое, а не четверо, али Афзал твой был бы рядом, и разговоров бы не было. А так… Не прав ты оказываешься. Тем более, Рысьих бил?

— Бил. — сознался Максим.

— Виру заплатить знать должон. Тебе то что? Ты ж не беден. Заплатить пять гривен для тебя — это мелочи.

— Не такие уж и мелочи! И денег ты моих не считай!

— А что такого?

— А то, — буркнул Максим. — Их у меня в кошеле не прибавляется. Неоткуда. Только трачу. А кошель то, не бездонный. Да и просто, обидно!

— Что тебе обидно?

— Что оболгали меня.

— И что ты собираешься делать? — Радульф внимательно посмотрел на своего воспитанника. У Максима от этого взгляда появилось ощущение, что он опять на уроке и должен правильно ответить на заданный учителем вопрос.

— Я знаю, что! Эй! Вы! Рысьи! Вы ведь знаете, что прав я а не вы. Неужели вы так и будете лгать? Ведь Боги все видят!

— Охолохни, Максимус. Ты проиграл! Плати виру!

— Я не согласен! — твердо ответил Максим. И было что-то такое в его тоне, что собирающийся уйти волхв остановился и обернулся к подсудимому.

— Ты не согласен с приговором, дитя-волхв? — переспросил волхв-судья.

— Да, волхв-воин. Я не согласен с приговором! И я требую Божьего суда!

— Твое требование законно. Да будет так. Поединок состоится немедленно. До первой крови, ибо промеж вами нет смертей али руды пролитой. Братья Рысьи. Кого вы назовете своим очистником в поле?

— Я сам буду сражаться! — проревел старший из братьев.

— Добро. Тогда — в поле.

Дорога «в поле» не заняла много времени. Случилось так, что главная «арена», на которой проводились самые важные судебные поединки Святограда и всех росских княжеств сегодня была свободна. Так что как сегодня Максиму предстояло сражаться прямо перед Вечными Спорщиками.

Историю этой чудесной скульптурной композиции Максим знал уже давно. Ее, как одну из основных достопримечательностей и чудесного доказательства существования Росских Богов, показывали новичкам на обзорной экскурсии, после приема на учебу. К одному из великих князей, Максим не запомнил к какому именно, память на имена у нег была не очень, пришел с претензией один из князей попроще. Дело оказалось непростым. Даже спустя сотни лет оно рассматривается волхвами Даждьбога как пример абсолютного равновесия: оба спорщика были правы. Но князья были молоды, горячи сердцем и головой, спор продолжился криками с оскорблениями, и закончился вполне ожидаемо. Судебным поединком. Оба выставили на бой своих лучших воинов — ведь дело было не столько в личных оскорблениях, сколько в споре государственной важности. Оба воина бились долго, несколько часов, нанесли друг другу по несколько неопасных царапин. Окончательно вымотавшись, в последней попытке достать друг друга, они перешли с фехтования на ближний бой и так и остановились. Не победил никто.

Боги явили свою волю, очень своеобразно, но весьма и весьма внятно. Поединщики застыли в одной позе. Замерли. Превратились в неподвижные статуи. Навсегда. Но никто из них не умер: любой любопытствующий мог прикоснуться к их телам и ощутить человеческое тепло. Но никто не мог даже поцарапать эти скульптуры — по крепости они не уступали алмазу. Вот такое вот чудо…

По дороге к арене старший Рысьин улучил момент, когда все волхвы отошли от Максима, и громко прошептал.

— Ты оскорбил меня, волхв. Ты побил моих братьев. Ты встал не на правую сторону, спася сына мерзавца Нарата. И я тебя накажу!

— Ну-ну, посмотрим.

— Если ты думаешь, что бой до первой крови, и страшного ничего в этом нет, то ты ошибаешься.

— Да ну?

— Да, да. После того, как я пущу тебе кровь его остановят, конечно. Но ведь с первой кровью ты можешь лишиться скажем руки, или ноги… Я могу распороть тебе живот, что твои потроха выпадут на эти полированные дубовые плашки… Впрочем нет, не плачь сынок раньше времени. Я не буду тебя убивать. Холоп мне пригодиться. Вот только шуйца не нужна тебе боле, по моим мыслям. Простись с ней. Ха-ха-ха…

Макса передернуло.

Долгих приготовлений к поединку не было. Оба спорщика сняли всю броню, отложили все оружие кроме единственного, которым собирались биться и разделись по пояс. Волхв тем временем с молитвой по солнцу обошел ристалище, очерчивая свежим осиновым углем большой круг.

— Готовы?

— Да, волхв, — ответили оба спорщика.

— Тогда, то уж богам судите…, - произнес ритуальную фразу волхв, замкнул круг, и схватка началась.

С первого же удара Максим понял, что этот поединок ему не выиграть. Его удары легко читались и парировались противником, а ударов противника, пока еще легких и несерьезных, удавалось избегать с большим трудом. Куда ему, новичку, тягаться с матерым купцом, который, судя по ухваткам, нередко не только отбивался от чужих татей, ни и сам любил пощупать чужую мошну. Где-нибудь там, где росские законы ему не грозили. Максим проиграть мог сразу же — Рысьий мог уже много раз порезать его до крови. Спасало волхва только то, что во-первых — он был «разогретым», после тренировки, а во вторых — что противник явно хотел выполнить свое обещание. Т. е. — отрубить Максимусу левую руку.

— Чуешь, дитя, как плачет твоя шуйца? Скоро, скоро ей проститься с тулупом. — Покрикивал Рысьин пугая и поигрывая мечом.

Никто его в этом не останавливал. В поле уже нет людей, нет яви. Там сама правь, мир богов, и все что там происходит, происходит с их ведома. Но горе тому, кто поведет себя не по Правде. Кара настигнет его незамедлительно…

Чего дожидался противник Максим понял только тогда, когда стало уже поздно. Еще пред боем братец внимательно посмотрел на небо, оценил куда и как движутся тучи, нашел удобную прореху. И вот теперь, как угодно крутя и вертя Максимом, Рысьин поставил своего противника ровно против солнца.

Луч солнца неожиданно и со всей силы ударил Максиму прямо в лицо. Соображать пришлось не то что быстро — мгновенно. Не видя, а скорее спинным мозгом предчувствую сильную боль в левой руке, которой через мгновение суждено упасть на землю, Максим рванулся вперед. Полностью раскрывшись и не боясь смертельного удара — лучше быть трупом, чем мучаться оставшуюся жизнь калекой, Максим все свои силы и желания вложил в один неуклюжий удар.

Что такое чудо? Чудо, это событие, вероятность которого очень мала. Чем меньше вероятность, тем величественнее чудо. Возможно ли найти самородок лесной речке? Можно. А возможно ли найти самородок на людной, асфальтированной, хорошо освещенной и многолюдной площади? Невероятно. Но тоже можно, и это — доброе чудо. Трудно ли заблудиться в лесу? Можно. А трудно ли заблудиться в лесопарке, который со всех сторон окружен дорогами? Невероятно. Но тоже можно и это — чудо. Злое. Можно ли подвернуть ноги и споткнуться, продираясь через бурелом? Да легко! А может ли это произойти на ровной беговой дорожке, да еще так, чтобы неудачно упав свернуть себе шею? Тоже можно. Тогда даже самый дремучий атеист скажет в сердцах «Чудно то как! Видно, Бог прибрал». Может ли луч светила через прореху в тучах попасть во время поединка в лицо противника, который к тому же еще и обращен к тому ликом, и временно ослепить? Легко! А может ли луч этого же солнца через эту же прореху в облаках, попасть в небольшое застекленное оконце под крышей храма? Причем так, чтобы отразившийся солнечный блик попал прямо в глаза второму участнику схватки? Невероятно. Как расценить такое совпадение? Только как волю кого-то высшего…

Но именно это и произошло. Нет, Рысьин оказался отличным воином и среагировал моментально. Дернулся в сторону, но к своему несчастью, не в ту. Не в противоположную от удара, а прямо под. Впрочем, он и тут не сплоховал, сумев частью сблокировать опасный удар. Но не до конца. Проехав по клинку противника меч Максима достиг желанного тела и распорол тому бок. Неглубоко, взрезав кожу и чуть задев мышцы, но все равно — на священную дубовую поверхность арены упали капли крови.

— Руда! Боги выказали Правду. — Судивший поединок волхв произнес ритуальную фразу окончания боя. — Братья Рысьи. За навет на дитя-волхва вира с вас Святограду — четыре гривны. Коли не можете заплатить сразу, так холопами отработаете. Я сказал. Все! Суд окончен!

Ушел судья, увели под стражей Рысьих, разбежались досужие зеваки. На поле остались только Максим и Радульф.

— Ну как, я молодец? — напрашивался на похвалу Максим.

— Молодец то молодец. Кривой удар, движения как у беременного ежа.

— Но я же победил? Причем честно!

— Победил, победил. Только спорить будешь, что Боги помогли? Нет. Вот и добре. Только ты вот что. Ты подумал, что дальше будет?

— А что? Боги свое слово сказали. Я невиновен. Они — наоборот.

— Боги сказали свое слово ясно. Но Рысьи — осерчали. Теперь им, пока они гривен не соберут, в полоне томиться, и холопами быть. Второй раз их, как это ты говоришь, «опускаешь». И терпеть обиды они не будут…

— И что они сделают?

— Теперь честного боя не будет. Скорее, подстерегут тебя где-нибудь на дороге. Или людишек лихих, до шалых денег охочих, натравят. От стрелы из леса, или болта самострела, или от ножа в толчее базарной, тебя не укрыться.

— И боги не покарают их? — понимающе усмехнулся Максим, на что Радульф совершенно серьезно, не приняв шутки, ответил.

— Ты так и не понял главного, хоть и проучился у нас пять лет. Мы никого не заставляем, никого не принуждаем. И Боги наши не держат нас в рабстве. Свободные мы. Свободны делать добро, свободны творить зло. Но свобода — тяжкая ноша. Все твои поступки — только твои. И ответ за них — тоже только твой. Ты не никогда сможешь сказать, сделав зло какое — «так велели мне Боги».

— И что мне теперь делать? — подумав спросил Максим.

— Я думаю, тебе стоит отправиться в путешествие. Я не хотел тебя отпускать, но теперь уж придется. Зовет тебя к себе князь Лихомир. К нему и езжай. Да поскорее — пока дороги еще проходимы. Видится мне, дальняя тебе суждена дорога. Ну все, ступай, да помогут тебе Боги.

Не было принято у россов долго рассусоливать в таких важных делах. Не прошло и дня, как Максим быстренько собрал свои вещички, оседлал любимого по вечерним прогулкам коня, которого пришлось теперь купить, и отправился в путь.

В Киев.

Глава 38

— Ну и учудил ты, нечего сказать, — такими словами встретил Максима в своем кабинете великий князь Лихомир. Его отец недавно отправился за реку Смородину, оставив своему сыну непростое наследство. — Вечно ты встреваешь…

— Здравствовать тебе, княже, — поклонился Максим так, как его учили в Святограде.

— Ха. Гляжу, поднабрался ты манер. Уже не такой неотесанный чурбан. Ну так что, не передумал еще? Пойдешь ко мне в холопы? Не обижу…

— Нет, княже, мне воля дороже…

— Ну как знаешь. Ладно. Я послал за тобой вот по какому делу.

Ты наверное знаешь, что в связи с появлением вашим, три года тому назад, мы были вынуждены собрать силы со всех сторон, а в охрану поставить новиков и стариков. Слава богам нашим, но не решились тогда напасть ни ромеи, тот легион не в счет, ни Итиль, ни катайцы, ни ганзецы. Только ордынцы напали, да и то, не очень сильно потрепали наши границы. Многие в той битве с вами погибли, и ослабели границы. Пройдет время, вырастут новые воины, и все по-доброму опять станет… Но не сподобили боги. Совсем недавно, в начале лета, бей города Сарай-Бату, а это столица уезда и крупный торговый город на реке, при поддержке местных ханов и старейшин племен вторгся в мое княжество и разорил несколько волостей. Пока я с войском шел тому на встречу, он успел убежать на территорию Орды. Последовать за ним я не смог, на границу были спешно стянуты преданные великому хану войска. Улагчи-оглан, великий хан золотой орды, сделал вид, что ничего не знал, и обещал все выяснить. Как это будет — известно. Опять пришлет мне голову какого-то холопа, под видом бея, а вся добыча останется при них.

Добыча добычей, но он увел в полон почти 20 тысяч мужчин, женщин и детей, и втрое больше убил. Убитых не вернуть, а вот угнанных… Будет тебе моя воля. Езжай в Ургенч к Улагчи-оглану, Великому хану, и выдерни оттуда моих смердов!

— Но как? — сказать, что от такого приказа Максим опешил, это сильно приуменьшить. — Голыми руками?

— А сможешь? Нет? Жалко, — грустно рассмеялся княжич. — Я дам тебе ганзейское поручительство. Ты своим оберегом Святограда будешь иметь право подписать там любую сумму, но не больше чем по полгривны за человека. Это и так полностью истощит мою личную казну, а у отца брать зазорно, — тихо закончил Лихомир.

— Но это не очень большая сумма. Ее может не хватить…

— Вот поэтому я и посылаю тебя. Ты вон как вывернулся на испытании, боги тебе в Поле благоволили. Может и придумаешь что…

— Ясно… — задумчиво протянул Максим.

— Ах да, забыл сказать. Ты же купец, и как всякий купец жадный до денег. Не отпирайся, это явно из тебя лезет. Так вот. Вся та разница, между ценой выкупа и половиной гривны — твоя.

— Но это и так мало, а еще…, - начал было возмущаться Максим, но княжич резко его перебил и закончил.

— Вот и придумай что. Перед отъездом я дам тебе серебрянную тамгу, это для путешествия по княжеству, и посольский фирман — это для великого хана. А пока, ступай. — закончил Лихомир. — Ах да, спроси на дворе десятника Глеба. Он из козаков, полезен тебе будет.

Ничего другого, как поклониться и выйти не оставалось. Только во дворе Максим смог выплеснуть все скопившееся раздражение на так удачно подвернувшегося холопа, который чуть не сбил его с ног. «Моего мнения даже никто не спросил! Не говоря уже о том, чтобы согласовать свои приказы с моим желанием. Б..!» Проматерившись, парень пошел в отведенную ему комнату. Думать.

Занимался он этим делом всю дорогу, смачивая извилины любимым местными жителями самогоном, который ничуть не уступал по качеству виски, бутылку которого давным-давно, в другом мире, они как-то распили с друзьями в клубе, обмывая покупку машины. Додумался он до того, что однажды проснулся уже в седле, а не в кровати. По словам своего эскорта, десятка воинов из личной дружины Лихомира, он поздно вечером, или скорее рано по утру выскочил из-за стола во двор, вскочил на лошадь и помчался вперед по дороге. Судя по тому, что ничего в памяти у Максима не отложилось, первый звонок о перепитии прозвучал.

Остаток дороги прошел в трезвости и выслушивании заунывных на взгляд Максима песен сопровождающих его козаков. От нечего делать он даже иногда вслушивал и коментировалнекоторые слова. Делал это он, конечно же, про себя, на это его соображения хватало, ибо некоторые коментарии козаки вбили бы ему назад в глотку вместе с зубами, не считаясь со статусом посла.

Шли мы сотней своей вдоль реки неспеша. Шли мы сотней своей вдоль реки неспеша. Кровью полон закат. Думу думаю. Окружил кочевник нас тьмою темною. Окружил кочевник нас тьмою темною…

«А не чего думать! Солдат это только во вред. Глядишь, «о п. е не задумался» бы, так и не попали бы в ловушку. Надо же быть такими лохами, чтобы прозевать засаду в тысячу тысяч?»

…Звон клинка, треск копья, стон братка казака Воля волюшка моя, Да родна-река. Да арканом тугим Я был сброшен с коня. Ой, да саблей кривой Полосонули меня.

«Ха ха ха! Нафига ценный материал, да саблей портить? Раб, это полезное имущество»

Руки спутали мне Сыромятным ремнем. Привязали к сосне Да запалили огнем.

«Ха ха ха опять! Если уж саблей полоснули, то что там жечь?»

Растревожен мой конь Да под злым седоком Тятька мне завещал Вольным быть казаком Дабы волком бежать Ой ли птицей лететь…

«Прям как в анекдоте! «Там за конопляным полем будет говорящая река». Нечего перебирать дозу!»

Чем в неволе дрожать Да лучше гордым сгореть! Чем в неволе дрожать Да лучше гордым сгореть![88]

«Ну ну. Идиоты. Жизнь — она дается раз, и прожить ее надо как можно дольше и лучше. А тут какая-то гордость… Вот они, пережитки родоплеменного и феодального строя. Современный и успешный человек себя всякой такой бредятиной не утруждает…»

Хорошо что вскоре была пересечена граница, и мучения Максимова слуха прекратились.

Первое, что отметил Максим на этой стороне, помимо своеобразной архитектуры, это изменившиеся люди. В первом же поселке, где они решили остановиться на ночлег, все жители при приближении всадников прятались по домам, захлопывали двери и ставни, а те, что не успевали — становились на колени вдоль дороги и утыкались лицом в землю. Воины на пограничной заставе, трактирщик, который увидел в руках Максима тамгу, да и вообще все старались побыстрее склониться в глубоком поклоне, в отличие от своих независимых северных соседей. Восточная вежливость и уважение, как его и расписывал Афзал, пришлось Максиму по нраву.

— О бей! — ползал на карачиках трактирщик и не поднимая головы старался обнять ноги Максима. — Какая честь для меня, недостойного праха под твоими ногами, появление господина на моем постоялом дворе. Дозволь моим дочерям обмыть твои усталые ноги…

— Что? — приятно удивился такому приему Максим.

— Не гневайся! — с глухим звуком голова хозяина ударилась об утоптанный земляной пол. — Как я моя пустая голова могла подумать, что эти рожденные в грязи худые ослицы могут прикоснуться к тебе? Конечно, прикажи и я пошлю в небесный Ургенч или могучий Сарай-Бату за лучшими наложницами, которые смогут утолить твой взор своим танцем, твой слух своей игрой и пением, а твою мужественность — своим искусным телом… Все что ты пожелаешь, все будет тебе преподнесено…

— Хватит. Замолчи. — прервал разглагольствования духанщика Глеб. — Нам нужна комната на ночь. Завтра мы уедем дальше.

— Да, бей.

— Лучшие комнаты! И на счет дочерей, я думаю, что смогу вынести их вид, — не обращая внимая на нахмурившегося Глеба Максим закончил. — Пришли их ко мне.

— Да господин.

Комната на втором этаже местного трактира явно была местным люксом и оказалась весьма неплохой. Задрапированные тканями стены, витражное окно, широкая кровать, по которой в искусном беспорядке были разбросаны разноцветные подушки. Как старшего, его поселили отдельно, а охранники заняли две комнаты по соседству — не такие роскошные, зато рядом с хранимым.

Максим в сопровождении постоянно кланяющегося духанщика зашел в комнату, оглядел ее и признал пригодной. Хозяин испарился, а Бубнов подошел к окну, открыл его, равнодушно осмотрел двор и стал раздеваться. После этого раскинулся на подушках, давая отдых усталому телу. Минут через пятнадцать, он уже начал задремывать, в дверь тихо поскреблись.

— Войдите, — сказал очнувшийся Максим и на всякий случай подтянул поближе пояс с ножом.

Низенькие двери распахнулись и в комнату кланяясь вошли две девушки. Максим от их вида сразу же проснулся. Если это были обещанные духанщиком дочери, то он зря прибеднялся. Обе стройные, с тонкой талией и высокой грудью, были одеты «по погоде» — в полупрозрачные шаровары, не столько скрывающие тело, сколько дразнящие воображение и подчеркивающие прелести. Роль верхней детали туалета выполняли стилизованные под кольчугу узкие ленточки, а лица были прикрыты газовыми шарфами. Судя по тому, что брови и губы были подведены, а в комнате с их появлением появился запах благовоний, те пятнадцать минут они использовали с пользой, наводя максимальный марафет.

— Бей, мы пришли помочь тебе совершить омовение после дороги, — сказала девушка, чуть повыше ростом и стоявшая слева.

— Мы здесь, помочь не устать, — сказала вторая, владеющая росским похуже, но таким голосом…

Так и пошло. Портящаяся погода, к зиме дело шло, тяжелая дорога, скрашивались отличным отдыхом в постоялых дворах. Впрочем, вскоре Максим перестал пользоваться «эскорт услугами», ограничиваясь вечерним массажем. Дорога выматывала так, что сил на развлечения не оставалось.

Быстро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Впрочем, все в этом мире рано или поздно кончается. Кончилась и дорога. Спустя три месяца, если счет вести от судебного поединка, Максим в сопровождении десятки воинов въехал в ворота Ургенча.

Как не парадоксально, на въезде в город пошлина, как в большинстве других средневековых городов, не взималась. «Ургенч — Центр мира! Любой, даже последний нищий может увидеть его бесплатно, самый красивый город на земле!».

В чем-то это было правдой. Город поражал ажурной архитектурой, множеством позолоты и лазури. Через широкую, протекающую через город полноводную реку, было перекинуто несколько монументальных высоких мостов, не мешавших судоходству. Жители были сыты и богато одеты, совсем не было видно попрошаек и калек. Канализация, парки… Широкие улицы патрулировались с иголочки обмундированной стражей. Золотой век да и только. Лубочная картинка.

Максим вселился в соответствующий его статусу постоялый двор, куда его проводила/отконвоировала стража и стал интересоваться на счет аудиенции. Как и ожидалось, никто его с распростертыми объятьями тут не ждал. Вручив свои верительные грамоты одному из младших визирей во дворце, это что-то типа замминистра, посол вернулся в гостиницу и стал ждать ответа. Вот только свободное время стоило потратить с пользой.

— Что ж. Пока ждем надо подумать, как и чем произвести хорошее впечатление на великого хана. Ваши предложения? — обратился глава посольства к своим сопровождающим.

— Подарок бы ему подарить, до красивых рабынь он сильно охоч, в народе говорят, — произнес один из воинов.

— Ну… Может перстень какой золотой… — предложил другой.

— А что мы можем себе позволить? — спросил Максим.

— Ты боярин, тебе и решать, — зарезал на корню все предложения Глеб. Видимо, его порядком достали выкидоны молодого волхва.

— Так ведь княжич не выдал мне никаких денег на подарки!

— Так он ведь наказ тебе выдал?

— Выдал.

— Грамоту посольскую и даже личное свое поручительство дал?

— Дал.

— Так чего еще тебе надобно? Остальное — это твоя вира уже.

— Блин. Я что, должен на свои деньги дарить подарки? — разозлился Максим.

— А то нет? — удивился в ответ Глеб. — Хочешь раз получить награду княжью, работай.

Подобрав итоги Максим понял, что для подарка избалованному дарами Великому Хану, ему не хватит никаких гривен. Реши он даже сложить свои сбережения с поручительством князя, все едино не хватит. Поэтому, требовалось что-то выдумать. Единственное, что пришло Максиму в голову, это одеться согласно местным обычаям, чтобы подчеркнуть свое уважение к хозяевам. Что-то такое еще и Афзал говорил…

Сказано — сделано. Десять дней Максим провел на местном богатейшем базаре, одеваясь во все самое-самое. Неожиданно молодой волхв обнаружил в себе некую жилку записного модника, поэтому одеться оказалось непросто. Продавцы, видя богатого покупателя, тащили ему все самое дорогое и яркое, и вскоре Максим стал напоминать рождественскую елку. Многие фасоны приводили его в трепет, а рассказываемые продавцами поучительные истории, для чего и почему делался именно такой стежок или разрез, вызывали у него уважение к богатой и древней культуре востока. И зависть. Максим даже как-то сказал с легким укором Глебу: «Это тебе не росская рубашка до пят, и не шуба! Тут думать, и как пошить, и как одеть надо! Это россам не дано. Не с вашими кривыми руками этим заниматься!»

Глеб промолчал.

Где-то в конце груденя,[89] их навестил гонец из дворца хана и сообщил, что прием состоится через три дня. Это время Максим провел в метаниях по постоялому двору, в боязни, что все сорвется. Не сорвалось, и на четвертые сутки делегацию россов провели во дворец Великого Хана.

Тронный зал поражал своим великолепием. Стены были отделаны покрытыми искусной резьбой панелями из слоновой кости, золото, росписи драгоценными красками на военные, религиозные и эротические темы, шелковые драпировки, мелкая резьба по камню — все это создавало неповторимый, тот самый «восточный», колорит. В центре зала на высоком помосте, развалясь на подушках и покуривая кальян возлежал Улагчи-оглан, сын Бату-огула из рода Борджигинов, великий даругачи Улуса Джучи. За спиной у него сидели на ногах его ближайшие, доверенные советчики, еще дальше и по периметру зала в отделанных драгоценностями доспехах и вооруженные богато украшенными, но от этого не менее смертоносными булатными саблями стояла охрана.

На полу, выложенном полудрагоценными камнями, искусной мозаикой были сделаны специальный отметки, показывающие придел того, куда мог зайти проситель. Мозаика наглядно показывала, к кому какая граница относится — самые близкие от входа картинки показывали трудящихся на плантациях рабов, дальше были изображены ремесленики, потом шли воины, еще ближе — разодетые в богатые одежды купцы и сановники, и ближе всех к хану сложная картинка описывала, судя по всему, родственников. Вокруг же самого хана была только чистая лазурь — символ того, что он в руках Всеотца. «Ходок, просто заступивший за положенную ему границу ногой, этой самой ноги и лишался. Если после этого он падал вперед, то его тело разрубают строго по разделительной линии, пока правило не будет соблюдено. Так что осторожнее будь.», советовал ему Глеб перед посещением, а в зале кивнул на оголенные алебардоподобное оружие охраны.

Сам Улугачи-оглан был еще молод, на вид лет тридцать, хотя тут Максим мог легко ошибиться — у восточных людей возраст отражался на внешности непонятно для простого человека. Только опытный, много общавшийся, мог его с точностью определить. Максим таким человеком не был, так что великому хану могло быть и двадцать, и шестьдесят лет, тем более с такого расстояния — ведь послов ближе второго круга к своему господину стража не подпускала.

Наконец, предыдущий проситель склонившись и пятившись освободил место, и Максим вышел вперед. Один, как и положено по протоколу.

Этот росс, одетый в ордынскую одежду, был настолько похож на попугая, что не очень хорошее настроение Улугачи-оглана немедленно стало очень хорошим. Одежда, дорогая, но подобранная без вкуса, сидела на нем, как на корове седло. Многие знаки были не на своих местах, перечеркивались другими, и вместе создавали этакую салатную картину. К примеру, яркий пояс младшего постельничего, явно взятый ради богатой вязи слова «Покоряюсь», которую необразованный росс принял за узор, перечеркивался подвязкой старшего помощника младшего ханского конюха. Это и другое, все вместе рисовало такую смешную картину, что в первый момент великий хан даже подумал, что киевский князь решил его оскорбить и послал к нему в качестве посла скомороха. Но серьезный вид и речь посла все таки говорили о другом.

— Что желает передать мне мой младший брат?

— Великий Князь Киевский Лихомир шлет вам пожелания здоровья и долгого царствования, и просит освободить захваченных россов.

Шептавшиеся придворные замолкли. Посол хамил. По правилам следовало еще долго растекаться в пожеланиях и восхвалениях, дарить подарки, а только потом переходить к цели визита и просьбам. А тут без подарков — и сразу к делу. То, что сделал росс эту ошибку по неведению, ничего не меняло — и за меньшее, бывало, голова с плеч скатывалась. Впрочем, настроение Улугачи-оглана было настолько безоблачным, что росс был прощен.

— Хм. На сколько я знаю, у нас не бывает войн с данниками. Пока они дань платят.

— Да, господин, — склонился посол.

— Но. Может это станичники какие были? Али бандиты?

— Может быть, господин. Вам лучше знать, — опять поклонился посол с ромейским именем Максимус.

Хан даже подумал, что может легко прочитать все мысли посла по его лицу и напряженной фигуре. «…Лезть в бутылку здесь не стоит. Я это чувствую спинным мозгом. Хоть противник сейчас добр и ласков, а Улугачи-оглан, правитель Золотой Орды является ни кем иным, как врагом, опасность витает в воздухе. И действовать надо как на минном поле. Любое неосторожное действие может привести к ситуации, описываемой в самой нелюбимой саперами поговорке. Это та, которая: «Одна нога здесь, другая там». Была, кстати сказать, в золотой орде такая казнь — конями разрывали. Так что приходиться со всем соглашаться, чтобы головы не лишиться, хотя уж что-что, а то, что женщины и дети, угнанные в рабство татями и разбойниками не были, сомнений не вызывает. Но надо соглашаться…»

Соглашательство посла россов пришлось хану по нраву.

— Ты мне нравишься, росс. Раз ты не отрицаешь, как предыдущие послы, что взятые в полон были татями, то я так уж и быть, проявлю милость. Отправляйся в Сарай-Бату. Я разрешаю тебе выкупить у бекляре-бека росский полон. Но поторопись, — зевнул хан, показывая послу, что утомился, — у нас разбойников казнят быстро.

— Благодарю тебя за доброту и милость, Великий хан, — склонился посол, и, пятясь, вышел.

Стоило россу уйти, как сын Бату-Огула услышал вопрос.

— Господин, почему вы не приказали казнить этого нахального росса? — склонился к уху лежащего великого хана Азхар — один из вазирев и любимчик великого дуругачи.

— Ты глуп, мой вазирь. Погляди! Именно такими и должны быть россы. Рабская покорность, тупое согласие со всеми словами господина, безоропотоное исполнение любых приказов. Зачем убивать таких россов? Наоборот — пусть живет, плодиться, и детей своих учит, как жить. Убивать надо других… А такие — пусть живут. Рабы нам всегда были и будут нужны.

— Выша мудрость безгранична, господин, — приклонил колени великий вазирь.

— Все, пошел вон.

Лично Максима результат переговоров вполне устраивал. И то, что он мимолетно похерил труды многих поколений дипломатов, создав прецедент официального признания грабежа совершенно законным действием, его совершенно не заботило. Да и не понял он всего подтекста произошедшего. Переодевшись попроще и потеплее — все же купленная одежда была весьма и весьма дорогой, но холодной, он погнал свой небольшой отряд в Сарай-Бату. Прошло всего немного дней, как очередная дорога закончилась. В середине студня Максимус уже спорил о величине въездной пошлины со стражниками на воротах славного города Сарай-Бату.

Ворота, как и остальные оборонительные сооружения столицы уезда внушали уважение даже далекому от военного Максимусу. Укрепления строили по личному приказу самого Азата. Тот купил или украл лучших мастеров со всех концов света: чертежи рисовали ромеи, как великие мастера в точной науке фортификации. Мосты через полноводную, но лениво текущую речку Бату наводили ганзейцы. Камень обрабатывали под надзором наемных строителей из Та-Кемет, признанных гениев в строительстве. Защитные механизмы создавали купленные катайцы. Железо для ворот варили полоняне-россы. Говорят, в тайне ото всех, Азат даже нанимал краснокожих, для размещения мест установки крепостных самопалов. А строили стены и башни, мосты и дома рабы со всей ойкумены.

Город вышел на загляденье, обширный, свободный и хорошо защищенный, но обошелся в дикую по любым временам сумму, которая надолго обратила весь уезд в самый бедный изо всех приграничных. Впрочем, потомкам не за что было клясть родоначальника династии.

Уже дети Азата отлично, на своей шкуре, прочувствовали, что экономить на обороне не следует никогда. Ромейские легионы, дошедшие до Сарай-Бату, не смогли взять приступом построенную по их чертежам крепость.

Позже, во время смуты, в Сарай-Бату отсиделся чуть не свергнутый младшим братом Великий Хан. Город тогда легко выдержал тринадцать месяцев осады и штурмов, приковывая к себе половину Ордынской Армии, пока великий Хан втайне собирал вторую половину. За это, а так же за верность и преданность, удержавшийся на престоле Великий Хан пожаловал Сарай-Бату в вечное владение роду Азата, а так же младшую сестру в жены.

Потом иногда тревожили набегами козаки, на стругах спускаясь по реке, но тоже безрезультатно. Город оказался неприступен. Чудовищно толстые стены (никакого дерева даже в перекрытиях и лестницах, только вечный камень), с несколькими рядами крытых бойниц, мощные башни, десять! рядов цепей и опускающиеся колоссального размера решетки, преграждающих путь через город по реке — неисчерпаемому источнику дохода, а также питьевой воды в случае осады, все это вскоре стало эталоном крепостного строительства. Взять такой город без пороховой осадной артиллерии можно было только с потерями один к ста, а гарнизон защитников был не меньше пяти десяти тысяч человек. Посчитать требуемые миллионы солдат очень легко. Даже столица Улуса Джучи имела не такие мощные укрепления, впрочем, тому были иные, политические причины.

История Азата также очень и очень любопытна. Еще пятьсот лет назад предок и основатель теперешней династии, появился в орде тихо и незаметно. Кому интересен еще один молодой полуголый нищий? Да никому. Это потом приданья стали говорить, что пришел он с изнанки мира, где Всеотец и ифриты наделили его нечеловеческой силой и мудростью. Максим при этом только криво улыбнулся. Ему-то было на сто процентов ясно, как и откуда появился этот пресловутый чужемирец. За свою долгую жизнь Азат смог подняться от простого рядового воина до хана, тысячника ордынского войска, а потом и до темника — то есть командира 10=000 воинов, тумена. Это было невероятно для человека, которого не тянет вверх хотя бы самый захудалый род.

Великий хан вполне естественно опасался молодого популярного выскочки. Того следовали либо убрать, что было невозможно, либо отвлечь чем-либо, чтобы он и не думал оценивающею смотреть вверх. Получив за заслуги во владение захудалый Сарай-Бату, Азат во главе преданной лично ему тысячи неожиданным штурмом взял слабо укрепленный город, правителя которого Великий Хан «забыл» предупредить о смене власти. Вырезав, дабы обезопасить себя в будущем, до 12 колена род этого невезучего правителя, Азат затеял великую стройку и походы по окрестным государствам, чтобы на эту самую стройку добыть средств (война с ромеями и была отмщением за такие походы).

Максим успел вволю подивиться и поужасаться циклопическим сооружениям крепости Сарай-Бату. В охотку погулял и по богатейшему базару. Торговли всем — сукном, тканями и льняным холстом, булатным оружием, ювелирными изделиями, драгоценными камнями, пряностями, мехами, кожей, медом, воском, солью, зерном, рыбой, оливковым маслом и, конечно же, рабами. Времени на это было у Максима достаточно. Ведь как обычно, по старой доброй ордынской традиции, сразу же по приезде к большому боссу посла не пустили. «Чай не дикие лесные россы, к князю кто угодно проситься может, чай цивилизация. Уважать надо чужую культуру и традиции.» — объяснял кипящему Глебу Максимус.

Один раз его уже почти было отвели к бекляре-беку, но что-то сорвалось. Максимус только зря прождал пару часов в предбаннике дворца, равнодушно наблюдая как во дворе со всей дури колошматят каких-то закованных, словно мечта садомазохиста, бедолаг. Вопили, кстати, в большинстве своем по-росски.

— Какой необычный росс. С ним надо познакомиться поближе. Скажи Лейсян, чтобы хорошенько приготовилась. Мне понадобиться все ее мастерство. — Сказал оставшийся незамеченным никем наблюдатель своему слуге. И осторожно задвинул на место закамуфлированную под камень узенькую заслонку, прикрывающую тайный глазок.

— Будет сделано, господин. — Ответили ему тихим шепотом, на все том же ордынском языке.

Прием состоялся на следующий день после «ложного вызова». Кстати, в качестве извинения за случившуюся накладку их делегацию переселили из гостиницы в роскошный дворец, набитый готовой любым способом услужить важным господам прислугой.

Фаяз ибн Сатар ибн Халид ибн Таиз ибн Бакр ибн Габбас ибн Бавак ибн Джаффа ибн Сабир ибн Замир ибн Разиль ибн Булат ибн Азат, 13 правитель Сарай-Бату из династии Азатов принял росского посла во второй половине дня. Самое время для долгих и степенных разговоров. Лучи солнца уже не так жарят, хотя какой жар в декабре месяце. Камни приятно отдают тепло, ветерок колышет степные травы, природа навевает на плавные и неторопливые размышления о вечном. Самое время для серьезных разговоров серьезных людей.

— Да будут твои дни долгими и полными счастья, Фаяз ибн Сатар ибн Халид ибн Таиз ибн Бакр ибн Габбас ибн Бавак ибн Джаффа ибн Сабир ибн Замир ибн Разиль ибн Булат ибн Азат! — по-росски поприветствовал хозяина Максимус. «Фу! Вроде ничего не напутал, наизусть учил. Блин, ну и имечко!»

— И тебе здравствовать, Максимус росс. Зачем ты хотел меня видеть?

— С разрешения великого Улагчи-оглана я пришел купить у тебя рабов. Из числа росского полона.

— Хм… Ну если с разрешения Великого Хана, да продлит Всеотец его славные годы… И почем ты хочешь купить рабов?

— По пол… Нет. По четверть гривны за человека.

— О! Значит ты согласен заплатить 10 тысяч гривен…

— Ну не десять. Семь с половиной может быть… — быстро предложил поторговаться Максим. О себе главное не следует забывать. Как там, в пословице? «Раньше думай о Родине, а вперед о себе.»

— И ты привез с собой такую сумму?

— Да. Не золотом. Поручительством ганзейского банка.

— Счастлив великий князь Киевский, кой у него такие холопы. Коим бесстрашно можно доверить целое состояние.

— Я не холоп!

— Ну коль ему служишь, знать холоп!

— Я не… — начал было Максим, но тут до него дошел смысл второй половины сказанного беком.

Такая мысль ему в голову еще не приходила. Кинуть князя. Ведь 10 тысяч гривен — это огромная сумма. И не приходила она не из-за честности, ведь все в мире имеет свою цену. В том числе и честь, и верность, и любовь. Все. И вполне возможно, 10 тысяч — это как раз такая цена. Просто сказалась инерция мышления. Если бы это было на Земле, и ему предложили, к примеру, лимон зелени, то можно было подумать. А здесь? Здесь Максим просто не представлял, куда можно было потратить такую сумму. Купить княжество — мало. А на остальное — много. Столько за всю жизнь не выпить, не съесть и не перетрахать. Но если и забрать, то что делать с эскортом? Как они на это посмотрят?

— Коли у моего доброго гостя проблемы, я могу ему помочь. — Бей легко читал мысли посла по его лицу. Все же не дипломат Максим, и никогда им не был.

— Хм… Я не уверен…

— Ну как знаешь. Ты же понимаешь, что за такие чешуйки я не продам и одноного старика. Изволь платить нормальную цену — по 5-10 гривен за мужа, 5 — за жену, дети, кроме самых сладеньких, идут по 3–5… Но это за простых холопов. Мастера, волхвы, воины и прочие стоят в два-три раза дороже.

— Но…

— Я понимаю, что таких денег у тебя нет. Впрочем, не стоит сразу же отказываться. А пока, — бек хлопнул в ладоши. Появившиеся слуги моментально застелили пол дорогим ковром, набросали подушек, чтобы можно было прилечь, накрыли рядом богатый стол, то есть не стол, а тоже ковер. Бей продолжил: — А сейчас, откушай чем богат мой дом. Голодное брюхо не способно на мудрые решения.

Пока Максим неторопливо кушал, он не был сильно голоден, но не уважить хозяина было нельзя, Фаяз развлекал его веселыми и удивительными рассказами. Видя, что гость насытился, ибн Сатар в очередной раз хлопнул в ладоши. Ковер быстро прибрали, оставив только вино, и в помещение вбежали музыканты.

— Моя дочь, прослышав что у нас гостит посол россов, решила танцевать для тебя. Вот, моя дочь Лейсян.

В зал вошла девушка, с ног до головы закутанная в непрозрачное покрывало, и присела на ковер рядом со своим отцом. Только Максим посмеялся про себя, что дочка такая страшная, что ей приходит ходить в робе, как та плавно встала и скинула с себя темные одежды, оставшись в очень скромном (по прикрываемой площади) купальнике из золоченой кольчуги, иначе и не скажешь, и легком полупрозрачном шарфе.

Девушка была красива. Даже не так: девушка была обворожительна. Нет, и не так тоже. Девушка была просто ослепительно красива. Черные, как южная безлунная ночь, волосы были заплетены в несколько толстых кос и богато украшены различными драгоценностями. Лицо, маняще полускрытое легким газовым шарфом, было самых классических черт и насыщенно чисто восточной привлекательностью. Одни глаза, как темные омуты, в которых можно было пропасть без остатка в единый миг, чего стоили.

От лица невозможно было бы оторвать глаз если бы не все остальное. Тело, прикрытое более скупо, чем лицо было просто невероятной красоты. Бархатная смуглая кожа, тяжелые, налитые молодостью, полушарья грудей, плоский ровный живот, тончайшая талия и крутые широкие бедра. Девушка с такими формами могла бы даже показаться гротескной, если бы все ее не сложение на было таким гармоничными. В каждой черточке ее лица, в каждом изгибе ее тела чувствовалось влияние многолетнего естественного отбора, когда правители брали в жен только самых красивых женщин. Любой современный Максиму модный журнал отдал бы всех своих моделей ради одной фотографии этой гурии.

Даже просто сидящая Лейсян была прелестна, но когда заиграла тягучая восточная музыка и девушка задвигалась… Максим ощутил как рот непроизвольно наполнился слюной, а в чересла ударила тяжелая волна крови. Несколько минут Максим чувствовал себя так, как будто уже попал в рай.

Танец закончился, но придти в себя Максим уже не мог. Увиденное только что отличалось от картонной немецкой порнухи или целулоидного стрипциза в дешовом кабаке, как солнце и луна. Бекляре-бек что-то говорил, Максим согласно кивал. Что-то предложил, Максим кивал, кудато-то повел по коридору, максим все продолжал обалдело кивать. Точнее, по коридору шли не ордынский бек, его дочь и росский посол, а скорее бек и дама с собачкой. Максим ничего не видел, ничего не слышал и ничего не воспринимал. Сейчас он был выключен из реальности, и для него весь мир был сконцентрирован на соблазнительном покачивании полуприкрытых прелестей красавицы Лейсян. В таком состоянии он пришел в роскошный сад за дворцом, в таком состоянии он слушал предложения хозяина, в таком состоянии он смотрел что ему показывают. Ничего кроме соблазнительных полушарий он перед собой не видел.

Идиллия кончилась резко и очень неприятно.

— Ты же росс! Волхв! Как же так! Ааа! — услышал посол и очнулся.

И осознал, что именно твориться перед его глазами.

Перед ним, прибитая гвоздями к косому деревянному кресту, корчилась девушка. На ее совсем еще молодом, миловидном лице застыла боль и смертельный ужас. Волосы, несмотря на молодость были совсем седые. Максим опустил глаза с лица чуть ниже, и его чуть не вырвало. С огромным трудом, он смог удержать свой желудок при себе. На девушке совсем не было… кожи. Все ее тело представляло собой одну огромную рану, медленно кровоточащую уже редкими каплями крови. Между остатками выжженных грудей, как насмешка над росскими Богами болтался амулет-ярило. При очередной судороге он чуть повернулся, и Максимус автоматически расшифровал его: воин-Мары, волхв-отрок Светана.

Впрочем, долго рассматривать девушку Фаяз не дал. Закончив очередную пытку, он взял у слуги нож и равнодушно перерезал Светане горло.

Максим вздрогнул.

Казалось предсмертный взгляд серо-голубых семнадцатилетней старухи как копье пронзил Максима насквозь. Что-то чистое и доброе на миг легонько коснулось его души и ушло. Только он стал совсем другим человеком. Перед глазами парня, как перед смертью, мгновенно пронеслась вся его жизнь. Причем пролетела, акцентируясь на всех тех мерзостях, что он совершил или думал совершить. Душа молодого волхва корчилась и билась, очищаясь от всей той собственной и привнесенной мерзости, и процесс этот был далек от удовольствия. Максим лучше бы поменялся со Светаной местами, чем терпеть такой насыщенности душевную боль. Для парня прошла вечность, прежде чем насыщенность чувств стала чуть поменьше, хотя в яви не прошло и двух секунд.

Фаяз ибн Сатар, протирая нож поданной слугой тряпочкой, продолжал при этом свои разъяснения и экономические предложения.

— Вот таких рабов, непокорных, у меня уже почти нет…

Максим оглянулся. Таких косых, «андреевских» крестов в саду стояло немало, и большинство из них не пустовало. Пытки были одной из маленьких слабостей приветливого хозяина Сарай-Бату, с которыми Максим вечность назад, минут пять назад, так легко и политкорректно соглашался. Видимо, прощальный, посмертный подарок девушки волхва продолжал действовать, так как на миг парень ощутил боль всех убиваемых в этом ухоженном саду.

— …Посекли, побили, порезали всех. Кончились. Для начала ты выкупишь стариков и старух. По дорогой цене. А князю скажешь, за молодых и цена больше. Часть гривен себе, часть мне отдашь. Привезешь больше денег, я отдам помоложе. Князь мошну порастрясет — и молодых остаток, что продать не успею заберешь. Можно добрый гешефт сделать… Ты как, согласен?

Максим не отвечал. Он боялся. Боялся, что если ослабит мышцы челюсти, если хоть на секунду раскроет сейчас рот, то не удержится и вцепится, как волк, зубами в горло этому ордынцу. И будет рвать его зубами, утробно и радостно ворча. И то, что его неминуемо прибьют за это, его совершенно не пугало. Пугало, что это не спасет никого, россы так и будут и дальше мучаться и умирать, только уже от пыток следующего хозяина. Только это и помогло волхву сдержаться. Еще никогда он не чувствовал такой всепоглощающей ненависти.

— Я подумать должен. А как мы решим… — рот произносил какие-то нужные слова, раздвигались губы в улыбке, горло смеялось, гнулась в поклонах спина, в общем тело автоматически делало все, что нужно, чтобы не выдать замыслов своего хозяина.

Наконец разговор был закончен, и провожая ибн Сатар решился пошутить.

— А как заработаешь ты на свой такой же дворец, примешь ли ты меня гостем? Надеюсь угостишь ты меня по хански?

— Конечно! А как же иначе? — И тут торговая жилка внутри Максима подсказала ему отличное, очень емкое слово: — Сочтемся! — криво ухмыльнувшись проговорил Максим, поклонился и вышел вон.

После того, как двери за послом закрылись, приторная улыбка исчезла с лица бека. Жестом отослав всех, он повернулся к своей дочери.

— Ты была великолепна. Даже я еле-еле сдерживался, и сейчас немедленно посещу гарем. Ну так что? Твое мнение, дочь моя?

Прелестное лицо Лейсян исказила гримаса ненависти.

— Отец мой, умоляю тебя.

— Мм?

— Убей этого росса.

— Да?

— Да. Он опасен.

— Чем же? Вроде ты безотказно лишила его разума, он не видел ничего кроме тебя!

— Сначала да. Обычный, беспомощный баран, которого держа за яйца можно отвести куда угодно. Но когда ты прирезал ту росскую овцу… Он изменился. Сильно. Он уже не смотрел на меня, не мечтал обо мне, не желал меня. Он думал о чем-то другом! Уже за это можно его убить!

— И что, из-за твой женской ревности я должен лишиться интересного партнера?

— Нет. Когда он уходил, я случайно поймала его взгляд. — Лейсян передернулась. — Мне показалось, что все ифриты мира, глядели сквозь его глаза! Он злится. На нас. Он опасен. Его нужно убить!

— Хм… Наверное я ошибся и зря позабавился с той рабыней. Парень был лишен таких совершенно излишних предрассудков как честь, верность своему роду… Ему это все заменял звон монет. Такие среди россов редки, а я его испортил. Он так равнодушно смотрел на пытки того дня, а сейчас — сломался. Жаль, такой многообещающий мог оказаться партнер. Ну да ладно. Поди к себе, я тобой не доволен. Готовься получше. Чтобы следующий не соскочил.

Лейсян ушла, а ибн Сатар позвонил в колокольчик. Неприметный человечек тихо зашел в зал и склонился в глубоком поклоне пред своим хозяином. Фаяз жестом подозвал его ближе. Тот подобострастно подскочил к своему господину, наклонился ухом к его губам, выслушал, прижал руки к сердцу и убежал. Никем не услышанные слова были:

— Мне не понравился этот посол. Коли он не согласится с моим предложением сейчас же, коли уедет, то никуда доехать он не должен. Ведь избавились мы удачно от предыдущих послов? Избавимся и от этого. Послом больше, послом меньше — у россов народу много. Проследи, чтобы все прошло как должно, и подготовь письмо к князю Киевскому. Как обычно: «Глубокая скорбь поглотила меня, когда я узнал о гибели от рук разбойного люда…». Ну ты сам знаешь…

Максим всего этого не знал. Продолжая так же криво ухмыляться и шипеть «сочтемся» он вышел из крепости. С этой же улыбкой парень сделал знак своей злобно-молчаливой охране следовать за собой. На заезжая в выделенный ему дворец, он покинул Сарай-Бату через северные ворота и только когда стены города скрылись в дымке он остановился, соскочил на землю и стал снимать, даже не снимать — яростно, до красных полос на теле, сдирать с себя драгоценную одежду. Что получалось — разрывал на куски, что не получалось — просто топтал, не глядя на те золотые и серебряные украшения, которыми изобиловало парадное платье. Наконец, облегчив душу этой вспышкой ярости он, как есть, в одной набедренной повязке, вскочил в седло и, пришпорив недовольно всхрапнувшую от такого обращения лошадь, быстро поехал вперед. Через несколько минут его нагнал Глеб, перехватил повод, чуть притормозил скачку и сказал:

— Не след голышом скакать, ноги все сотрешь до мяса. Да и холодно уже зело.

— Я лучше как последний мерзавец в ледышку превращусь, чем еще хоть раз одену эту мерзость. Купим одежду. Нашу. Там.

— Где там?

— Не здесь. Я здесь ничего не куплю. У нас.

— Хм, — довольно улыбнулся десятник. Наконец-то совершенно сумасшедшего, по его меркам, спутника проняло и он стал мыслить и говорить правильные вещи. — Долго скакать придется…

— Ну дай мне чего из своего. У тебя же есть запасное.

— Добро. В ближайшем поселке Сечи возвертаешь.

— Сечи?

— Ну да. Отсюда ближе всего до казацких становищ. Сарай-Сечи — как их называют ордынцы.

— Сечи… — задумчиво произнес Максим и устремил свой взгляд куда-то вдаль. После чего опять улыбнулся, но уже другой улыбкой. Совсем другой. Уж на сколько Глеб был храбрым и многое повидавшим воином, но даже его передернуло от такой улыбки. В блеске глаз Максима Глебу почудились отблески горящих домов, холодный блеск мечей, пытки и текущая ручьями кровь.

— Мы едим на Сечь. Но мы вернемся. Скоро наш добродетельный и обходительный хозяин получит мой ответ.

Даже предвидя ожидающие их всех в скором будущем неприятности Глеб не мог не сдержать улыбки. Князь опять оказался прав, когда говорил, что: «Несмотря на всю дурь, Максимус не безнадежен.»

Глава 39

Для бекляре-бека провинции Сарай-Бату Фаяза ибн Сатар ибн Халид ибн Таиз ибн Бакр ибн Габбас ибн Бавак ибн Джаффа ибн Сабир ибн Замир ибн Разиль ибн Булат ибн Азат утро всегда было временем работы. Дела требовали непрерывного догляда, да и портить всякой ерундой благодатные летние вечера, когда дневная жара от раскаленных солнцем камней сменялась прохладным ветерком, несущим в душный город аромат степных трав, совсем не хотелось.

— А еще, какие новости? — продолжал расспрашивать своего доверенного Фаяз ибн Сатар.

— Купцы сообщают, что козацкие поселения на много дней пути опустели воинами. Видимо, те зимние слухи, что они собираются походов на закат, на булгар оказались правдивыми. Вот только странно…

— Что?

— По донесениям моих шпионов, в поход на булгар они совсем не взяли осадных орудий, только кавалерия…

— И?

— Я мыслю, что это ловушка. Они не собираются идти на булгар, а вовсе наоборот.

— И куда же?

— На восток, на Итиль. Конечно, саму столицу им не взять. Да они и не собираются. Запрут войска в городах, а селения поменьше — очистят. Рабов, еды, стада, немного злата-серебра возьмут.

— После возвращения следует отправить купцов в Сарай-Сечь. Пусть, как обычно, выкупят по-дешевке полон. Еще что?

— Уже на десяток дне опаздывает караван уважаемого Кадима. Он должен посуху был при привести подати за прошлый год с окраинных северных родов.

— Еще?

— Прибежал мальчонка из деревни в одном конном полупереходе на юг. Говорят, разбойники, десятка два или три разорили кочевье.

— Найти их и посадить на толстые колья. Мальчишка пусть смотрит. После, заберешь его к нам.

— Зачем?

— Из мальца будет толк. Если уж он сумел выдержать такой путь… Что там у тебя еще? Дальше давай. Еще что важного?

— Передают, что бекляре-бек южного уезда…

— Все. Я устал. Остальное потом. Завтра.

— Тогда больше ничего нет.

— Ну и хорошо, — рассеянно ответил хозяин.

Он уже предчувствовал отличный вечер и ночь, которые проведет в компании своего нового приобретения. Молодой смуглокожей рабыни из Та-Кемет. Но, к сожалению, приятным ожиданиям не суждено было сбыться.

— Господин! Господин! Поднимитесь на стену! — прервал уже заканчивающийся разговор вбежавший в комнату стражник. — Россы!

Караван какого-то невезучего купца не дошел до города какого-то километра. Куда смотрела приграничная стража, но факт остается фактом. Сейчас этот богатый в прошлом караван был похож на раздираемую падальщиками загнанную добычу. Около двух или трех сотен бедно и разномастно одетых росских воинов сейчас уже быстро паковали в баулы и грузили добычу на заводных лошадей.

Судя по всему, это был тот самый разбойничий отряд, что гулял вокруг и разорял мелкие кочевья. Видимо небольшая ватажка решила не разбивать себе лбы о непреступные булгарские перевалы, и поискать себе добычу на стороне. Попроще.

Такая наглость должны быть наказуема. Причем, наказуема жестоко и немедленно. Дабы избежать дальнейшего разграбления подвластной ему территории, ведь это прямой удар по карману наместника, и не вводить в неудовольствие Улагчи-оглана, великого даругачи Улуса Джучи, (с создателем причины для недовольства разговор короткий: либо на кол посадят в следующий его приезд, либо просто пришлют шнурок шелковый — чтобы сам удавился), бей решил дать казакам честный бой. Да какой бой, растереть их в порошок силами столичного гарнизона! Ворота были открыты, и оттуда выкатилась элитная ордынская легкая и тяжелая кавалерия. Блестя на солнце зерцалами куяков, начищенными пластинами бехтерецев, юшманов и кольчуг, трепеща на ветру флажками на копьях и опереньем стрел, конная лава с улюлюканьем рванула на смешавшийся в кучу строй казацкой рати. Сзади, из ворот стали медленно выезжать простые, безбронные и в большинстве своем безоружные воины. Зато с сетями, арканами и телегами — собирать добычу и рабов.

— Пиши, — сказал Фаяз ибн Сатар, наблюдавший со стены за разворачивающимся сражением, склонившемуся тут же рабу-писцу. Раб взял уже многократно скобленный лист пергамента, обмакнул перо в простые чернила и приготовился внимать и записывать слова господина. Позже, когда господин окончательно определится, на вечном, идущем на вес золота фиолетовом или белом пергаменте, лучшими на свете та-кеметские чернилами летопись будет записана набело. А пока — хватит и такого.

Была у бекляре-бека еще и такая вот тайная страсть. Он вел подробнейшую летопись всего происходящего, надеясь обрести вечность в памяти грядущих поколений. А еще лучше — и признание современников.

— Слушаешь меня?

— Да, господин.

— Итак. Пиши. Год, месяц, число. О Всеотец! Чем прогневили мы тебя? Ведь жили мы в мире и согласии, и обид не чинили братьям своим северным, хотя и погрязли они в невежестве и дикости. Но призрев доброту и слова данные, клятвы вечные, пришли россы, в подлости своей известной, к стенам города нашего Сарай-Бату. Хм… Если все пройдет удачно, то можно этих наловить, и еще один караван росских рабов, как и в прошлом году, отправить в Рим. Да и великому хану поклониться за защиту… Эй! Ты что пишешь? Это не пиши. Сотри это.

— Да господин, — писец равнодушно кивнул, взял скребок и счистил последние слова.

— Была их, тысяча… Ммм?… Нет. Было их пол тьмы — пятьдесят сотен. Грабили и убивали они, угоняли в рабство, пожирали и уничтожали все вокруг как саранча, не зная преград и разума. Но дабы защитить детей своих, жен и храмы наши… Жрецам надо тоже часть добычи отдать, нечего гневить Всеотца. Это тоже не пиши…Храмы наши. Открыты были неприступные врата Сарай-Бату. И ринулись на врагов своих храбрые воины наши! Было их всего… Хм… Интересно, а что лучше? Написать что нас было много меньше? Но тогда потомки могут посчитать нас слабыми, раз войско у нас было маленьким… Нет. Лучше так. Исправь — россов была тьма. И было их всего десять сотен против ста сотен росов! Но сражались нукеры так храбро, что убил каждый из этих доблестных воинов по пять мерзких россов, и еще по столько же пленил. Но в доброте своей, не стали мы убивать полоняных врагов своих, долго кормили и веселили их, а на следующий год отпустили их по домам. И плакали они уходя, и клялись они клятвами страшными, что не подымут сабли больше на добродетелей своих. Записал?

— Да, господин.

— Перепиши и принеси мне. И ведь самое главное, не словечка не солгал я! Ну почти. И убивать мы полон не будем, и покормим их, каждые четыре дня будем кормить! А уж что-то, а в рабстве они и наплачутся, и сабли больше не поднимут никогда! Ну что они там так долго?

Неизвестно, знал ли Фаяз ибн Сатар росскую пословицу «не говори гоп, пока не перепрыгнешь», да вообще — нехорошая это примета, праздновать победу раньше времени. Как будто дожидаясь этих слов бекляре-бека, росская кавалерия, до этого медленно удиравшая от резво догонявших их ордынцев резко прыснула влево и вправо. А там, скрытые до этого плотной конной массой, а для верности еще и лежавшие на земле или прятавшиеся до поры до времени в небольшом овраге, встали плотной стеной пешцы. Щиты, длинные копья, тяжелые, почти крепостные арбалеты и сотни луков… И было их на глаз не три сотни разномастно и плохо вооруженных, какой была напавшая ранее толпа, а многие тысячи лучших казацких бойцов, кованных годами, как булатный клинок, непрерывными схватками на границе. Это была не банда, не сбитая наскоро из нескольких куреней ватажка, это было войско, способное повергнуть в прах небольшое государство. И пришли они не смердов да неудачливых купцов на дороге потрясти, а брать приступом Сарай-Бату.

— Немедленно трубите большой сбор! Подымайте всех, оружайте, и на стены. Где начальник стражи? — кубарем скатившись со стены, начал раздавать приказы ибн Сатар.

— Он возглавил атаку ваших нукеров, господин.

— О! Ослиный сын! Надеюсь, он вернется для того, чтобы я смог самолично отрубить ему руки и ноги за такое…

Громкий грохот, слышный даже через стены, возвестил о том, что шансы на возращение кавалерии и возглавившего ее начальника стражи стали отличаться от нуля на совершенно незаметную величину. Не успев сбросить набранный для атаки разбег, подпираемые задними, передние ряды тяжелой кавалерии во главе с неуемно храбрым командиром влетели в подготовленную ловушку. Смяв пару передних росских шеренг, прижимаемые сзади своими, а с боков — напором своих казацких визави, ордынские кавалеристы попали в очень тяжелое положение. Кавалерия сильна своей скоростью, натиском, рывком и таранным ударом, а стоящая на месте, плотно сжатая своей же массой она просто цель для арбалетов, луков и копий пехоты.

Большая часть тяжеловооруженных всадников, элиты войска Сарай-Бату, перестала существовать как боевое подразделение за несколько минут. Причем большинство ордынских рыцарей даже не было убито россами. Хорошая броня и воинское мастерство все же что-то да значит, зачастую заменяя смерть ранением. Однако выпасть из седла снесенным ударом дубины, или уклоняясь от копья, или потеряв сознание, и попасть прямо на землю, из которой рос сейчас движущийся лес лошадиных ног, было не многим лучше. Ордынские лошади, разъяренные ранами от летящих со всех сторон стрел, завершали то, что не доделало росское оружие.

Меньшая часть кавалерии, в основном державшиеся в задних рядах лучники, по большому счету вообще непонятно за чем бросившиеся в бой, успели остановиться и правильно оценить положение дел. Описывалось это положение очень простыми словами, которые большой частью в более поздние века отнесут к пласту «ненормативной лексики». Центр завяз, слева и справа тяжелая и развернувшая легкая росская конница охватывали фланги, стараясь отсечь оторвавшихся от крепости и замкнуть мешок. Удачливые ордынцы приняли верное решение, развернулись и нахлестывая коней бросились назад, под защиту стен… Чтобы через несколько мгновений втиснуться в толпу выезжавших из города вспомогательных сил, которые теперь уже совсем стали не нужны, а наоборот — только мешали спасаться.

Драгоценные мгновения утекали, как гроши между пальцев у сидящего в кабаке пьяницы. Первому, казалось обезумевшему от битвы, россу, до ворот оставалось уже меньше перестрела, когда испуганный Фаяз ибн Сатар отдал приказ закрыть ворота, обрекая тем самым своих оставшихся за стеной воинов на неминуемую гибель. Ведь в полон, столпившихся под прикрытием лучников, бьющих со стен и башен, воинов не уведешь, а отпускать, то есть увеличивать гарнизон защитников — просто глупо. Разменяв остатки ордынской кавалерии на несколько десятков своих лучников, выбитых из карусели стрельбой со стен, россы отошли.

Зиму Максим провел в трудах, аки пчелка. Сначала ему пришлось спешно и осторожно покинуть Сарай-Бату. Потом, после стычки с неизвестно откуда взявшимися в центре ордынских земель бандитами, продемонстрировавшими в бою слаженность и выучку на уровне ханской гвардии (кто и когда отпускает таких бойцов со службы на сторону?), приходилось уже просто удирать не глядя, причем по самым безлюдным местам. Благо степь — это сухопутное море, и дорог в ней такое же неизведанное число. Если не пользоваться проторенными удобными путями, то легко можно затеряться.

Приехав на Сичь Максим некоторое время отъедался и поправлялся, в стычке его слегка задело в руку стрелой-срезнем, а также изучал местную специфику. В реальности многое оказалось совсем не таким, как представлялось по рассказам. Максим представлял себе Сичь этаким схроном татей, где неопрятно одетые бандиты только и делают, что пьют, гуляют и дерутся.

На самом же деле, ничего такого не было. Красивые, пусть и одноэтажные города, опрятно и богато одетые люди. Нигде не пьяных, ни буянов. Поддерживалось это все соответствующими законами. Видимо, учитывая местную специфику, по другому быть и не могло. Законы Сичи были намного более суровыми, чем Росская правда. За все тяжкие преступления существовало только одно наказание — смерть. Такими преступлениями на Сичи считались воровство, смертоубийство козаком козака, побои козаку в нетрезвом состоянии, связь с чужой женщиной, мужеложство, дезертирство, утаивание части добычи и пьянство во время походов. Суд был обычно скор и беспощаден, судьями были козачьи набольшие. За другие, не такие серьезные преступления, наказания были различными. В основном, в том или ином виде порка, кнутами или палками, или какое другое позорное наказание. За отказ вступить в войско, т. е. за кормление не мечом, а плугом, провинившегося с семьей в последнее время изгоняли с Сичи, а раньше — казнили.

Смертные казни тоже разнились: за убийство козака козаком убийцу клали живым в вырытую яму, а сверху на него опускали гроб с убитым и закапывали. Если же погибший предпочитал огненное погребение, убийцу сжигали заживо вместе с жертвой. Помимо этого популярность у казаков пользовалось забивание у позорного столба камнями и палками, утопление и отрубание головы.

Поправившись и более-менее разобравшись, Максим развил бурную деятельность. Политическая ситуация вполне способствовала желанию и возможности половить рыбку в мутной воде. Прошлым летом, отправившись на первый взгляд в совершенно обычную поездку по степи, пропал без вести, а позже стало известно, что был убит кошевой атаман Богдан Непийкрепко — его обоженное до неузнаваемости тело было выставлено на всеобщее обозрение в одном из пограничных ордынских селений. Что забыл правитель и командир всего козацкого войска глубоко на территории Орды, неизвестно, однако факт остается фактом. До Рады — всекозацкого веча, которая проходила в первый день весны, на которой и избирался на два года новый кошевой атаман, козацкое войско было обезглавлено и по сути свой, представляло разрозненный набор бандитских шаек.

Таким образом сейчас каждый богатый и известный атаман имел шанс на двадцать четыре месяца стать правителем всей Сичи. А с кошевым считаются даже кичащиеся свой длинной родословной князья — не каждый из них имеет дружину и в десятую часть войска, так что приз был серьезным. Серьезным была и борьба, где в ход шли всякие методы. Что такое предвыборная кампания Максимус знал не понаслышке — этого говна он еще в родном мире навидался. И опыт не прошел даром. Где лаской, где подкупом долей в добыче, где просто шантажом, поправляющийся Глеб оказался весьма информированным для обычного десятника, Максимус смог наклонить часу политических весов к угодному ему атаману.

Конечно, даже сам Максим не переоценивал своего вклада в победу «своего» атамана. Но в любой вечевой системе уже давным-давно расписаны все более или менее влиятельные силы, и работа ведется в сведении этих сил в одну. Поддерживающего тебя а не противника. Молодой волхв стал пусть и очень маленькой, но новой силой, его вторжение было неожиданным и поэтому весьма эффективным. Для этого года.

Наконец сабля, простую на вид, но по преданию, принадлежавшая самому Яромиру, обрела на два года нового хозяина. Получив на бархатной подушке вожделенный символ полновластного диктатора Сичи и повесив его на стену, атаман представил малой раде, собранию атаманов, своего нового советника — молодого дитя-волхва с ромейским именем Максимус.

Волхвов на Сичи уважали. «Они святое слово Богов наших читают и людей темных добру научают». Уважали их и за то, что большинство волхвов приезжало на Сичь «сдавать экзамены» по боевой подготовки — а подраться козаки любили все как один. Других тут просто не держали. Новоизбранный кошевой, выполняя данное обещание, предоставил слово Максиму. Тот произнес проникновенную речь, над которой корпел последние месяцы, которая, однако, не заставила козацких набольших немедленно броситься в бой: бездумно горячие головы атаманами становились редко и ненадолго. Ответственность за других быстро выбивала всю романтику.

Посыпались вопросы, на которые Максим ответил только после клятвы всех атаманов о неразглашении — секретность превыше всего. Данная процедура не прибавила волхву популярности, и все повисло на волоске. Однако несогласные получили богатые подарки от Максима (поручительство великого князя было разменяно и частично израсходовано, но на откуп оно теперь и не требовалось), что несколько изменило их мнение. В итоге большинством голосов план был признан весьма заманчивым и принят к исполнению.

Для начала, всему войску было объявлено, что в начале лета будет организован поход на запад, на Булгар. Средний командный состав, куда выбивались люди умеющие не только весело рубить врагов и бесстрашно умирать, но и немного думать, обратил внимание на то, что для броска на булгар не происходит никакой подготовки, а в частности, не заготавливается никаких осадных приспособлений — ни лестниц, ни таранов, ни даже самый примитивных штурмовых шестов, держась за которые можно взбежать по стене. Задав вполне закономерные вопросы они поучили совершенно секретные ответы, что на самом деле, поход будет направлен на восток, на Итиль.

Невероятную правду войско узнало только после начала похода, когда передать сведения возможным шпионам было уже невероятно. Неприятным для рядовых, но по достоинству оцененным атаманами Максимовым нововведением стал тотальный информационный вакуум как для всех окружающих, так, частично, и для войска. Ни один гонец не отправлялся из войска домой, а все прибывшие извне — присоединялись к войску. И это касалось не только воинов и гонцов. Всех. Знакомые купцы в принудительном порядке присоединялись к обозу, союзные степные рода насильно сдергивались с пастбищ и вливались в ряды легкой козацкой кавалерии, все остальные встречные… Шедшие впереди широким фронтом текущего козацкого войска передовые дозоры перехватывали одиноких пастухов и гонцов, после чего люди, оказавшиеся в не том месте в не то время безжалостно умерщвлялись. «Безопасность должна быть безопасной», поэтому исключений не делалось не для кого. Разводить политес не было времени, а добыча, ждущая козаков в Сарай-Бату, окупала все издержки в виде еще одной пачки кровников.

Благодаря тактике выжженной земли вокруг пути движения, россам удалось невероятное — пройти войском половину ордынской провинции, подойти к столице и остаться незамеченным.

Небольшие отряды пересекли реку далеко слева и справа от города, очистили на несколько дней пути левый берег Бату от населения и замкнули пока невидимое кольцо блокады. Вот тогда, с провокации, и началось сражение за Сарай-Бату.

Перед штурмом, первым для себя боем, как это не банально, но Максимус очень сильно волновался. Конечно, на людях он старался держать на лице соответствующую мину, но в глубине души, как запертая в клетке птица, бился страх. Страх сделать что-то не так, страх потерпеть неудачу, страх в будущей битве оказаться хреновым стратегом и воином, страх свалиться с лошади и оказаться смешным, страх… Страхов было много, не было только самых главных — страха смерти и увечья. Ведь до первого боя это все кажется таким нереальным, немыслимым, чем-то таким, что просто не может произойти с тобой. И так думает перед боем каждый. Понимание и другие страхи приходят после. Если выживешь…

От страхов спасала только безумная ярость и ненависть, поселившаяся в душе у Ммаксима. Утолить ее могла только кровь, много крови ордынцев…

Большинство страхов оказались совершенно необоснованными. Все произошло именно так, как рассчитывал Максим. Как и предполагалось, «не выдержала душа поэта». Видя, как грабит не он, а грабят его, да еще желая быть достойным внуком своего великого пращура, Фаяз ибн Сатар, бекляре-бек славного города Сарай-Бату, приказал открыть ворота и выпустить на врага свои лучшие войска.

Добровольцы, которым за смертельно опасную игру с ордынцами была обещана дополнительная часть добычи сверх положенной доли, привели вражескую кавалерию прямо на копья пехоты. Теперь дело было за малым. Следовало на спинах бегущих ворваться в город, закрепиться в воротах и продержаться до тех пор, пока с поля на прибежит пехота. Если это все так получится, то можно будет обойтись без долгой осады и кровопролитного лобового штурма. Тем более, чтобы обрести требуемую скорость передвижения и усыпить ордынских шпионов, готового осадного снаряжения с собой не везли.

— Вперед! — воскликнул кошевой атаман. Его крик повторили сотники, потом десятники, а потом и простые воины.

Темная масса, такая же безобидная на вид, как лежащий на склоне гор снег, сдвинулась, постепенно набирая скорость. И так же, как разогнавшаяся лавина, она была готова снести любую преграду перед собой. Среди них, недалеко от переднего ряда — что было привилегией опытных воинов и атаманов, поскакал и Максимус.

Страшно было смотреть, как накатывается ордынская конная лава, но по сравнению с козацкой… Поучаствовав в этом бою Максим разом понял, что не зря в его мире для Европы во все времена казаки были этаким пугалом. Дикая храбрость, дикая ярость и никакой пощады ни себе, ни врагу ни до, ни во время, ни после битвы.

В первых рядах казацкой лавы летели самые лучшие, самые опытные воины. Те, которых было 1–2 человека на сотню, у которых храбрость и мастерство давно уже сплавились в крепчайший харалуг воинского искусства. Большинство из них, еще до столкновения, успевали метнуть во врага тяжелые метательные ножи, иногда и с двух рук, а после успеть выхватить саблю. При встречном бое, когда скорости мчащихся друг к другу конных рядов складываются, брошенный умелой рукой такой клинок пробивал тело навылет, невзирая на любую кольчугу. Таким образом, еще до столкновения, первые ряды вражеского строя начинали нести потери, ломался строй, и летели под копыта первые трупы, охлаждая боевой пыл пока еще живых. Мгновение неуверенности, и вот потоки сталкиваются. Опытные бойцы передних рядов отлично знают, что в таком бою, в начале, пока еще идет взаимопроникновение, не следует обязательно убивать своего противника. «Режь горло или запястье, коли в бок или в смотровую щель шлема, руби ногу или голову и вперед, вперед, вперед! Идущие за тобой станичники следующего ряда, чуть менее опытные, дорежут и добьют твоего врага, или пропустят его дальше, к новикам или молодым бойцам. Что бы и щенки матерели. А твоя цель — впереди! После, когда бой распадется на множество единичных поединков, тогда можно будет блеснуть лихой удалью и покуражиться своим мастерством, а пока — только вперед!»

Что ж, сегодня во всей своей красе битва не удалась. Тяжелый встречный таранный удар приняла на себя пехота, а для кавалерии осталась самая сладкая работа — догонять и сечь спины бегущих.

Первого врага Максим обнаружил очень скоро. Видимо, безлошадный и безоружный, был посчитан передними козаками совсем не опасным и нарочно пропущен в средние ряды. Парень чуть повернул коня, и почти мгновенно догнал свою жертву. Замахнулся… Усиливаемая земной тягой сабля пошла вниз…

Внутри у Максима что-то дрогнуло, но вбитые глубоко в память мышц и связок рефлексы не дали удару смазаться. Сабля с виду легко, как кисточка, черканула по спине спешенного, бегущего в сторону ворот конника. Но мазок этой кисти раскрылся широкой, кровавой раной. Ноги врага все еще бежали, мозг пытался выдавать какие-то команды, чтобы спастись, но тело уже почувствовало смертный холод, за которым долгая дорога через реку Смородину, или куда там попадают души ордынцев после смерти.

Так Максимус взял жизнь первого своего врага. Он ожидал чего угодно, отвращения, страха, омерзения, но пришло совсем другое чувство. Наслаждение. Невероятное наслаждение. Приятнее всего на свете, чего только Максим успел испытать за свою насыщенную впечатлениями жизнь. Приятнее выпивки! Приятнее женщины! Казалось, этим легким движением Максим взял и выпил чужую жизненную силу. Какой-то неизвестный до сего момента червячок глубоко внутри него закричал «Еще! Еще крови!» Максим не стал ему отказывать и бросился вперед.

Он потерял счет убитым и выпитым жизням. Сил было столько много, что, казалось, он мог смести целый город одним небрежным движением пальцев. Для того, чтобы взятая в бою сила не разорвала его изнутри на мелкие клочки, ее следовало сбросить. И Максим сбрасывал. Рубил, колол и снова рубил. А сил все прибавлялось и прибавлялось. Впереди уже замаячили ворота города.

— Ааа!!! — в приступе безумной ярости и жажды крови Максим бросился вперед. «Вот уже ворота! Последний рывок и они окажутся в городе! Вперед! Ну же! Еще чуть-чуть…» И внезапно солнце вспыхивает черными искрами, и падает ему на голову.

Очнулся Максим много позже. Открыл глаза. Над ним высоко колыхался и вертелся тряпичный полог. Шатер. Колыхался он наверное от ветра, а вертелся… Вертелся он от его больной головы. Максим закрыл глаза, но кружение никуда не делось. Оно все нарастало и нарастало, пока не достигло своего пика. Максим рванулся на бок, и тягучей желчью его вырвало на землю. Упав обратно на спину, он прошептал: «Пить…». Чья-то сильная, загрубевшая от мозолей рука с нарочитой осторожность приподняла его с лежака и поднесла к губам деревянную кружку. Наклонила и в рот, частью стекая по подбородку, полилась умопомрачительной вкусноты жидкость. Простая свежая родниковая вода.

— Благодарю. — Максим рухнул обратно на лежак, повернул голову и в своем спасителе узнал атамана Кузнеца. — Что со мной?

— Опамятовал ты друже вовсе. Видать первый раз ты в сече…

— Да нет. Это не так. Я и в поле…

— Да поле не то! В поле каждый бывав. А в лютой битве… Ты совсем опьянев был. Бывает — что от вида чужих потрохов под копытами своего коня, новик под себя блюет — то дело видано, и неча стыдного тута нет. Бывает, редко совсем, но бывает — в беспамятстве валится. И гибнут многие новики именно потому, для этого мы и в походы ходим, чтоб малых приучить к виду руды вражьей. А еще бывает, як дикие волки, врезавшиеся в стадо овец, пьянеют от пролитой руды, и бросаются на врага, не видя нича вокруг.

— И?

— Вот и ты, как первого своего разрубил… Сабля отличная у тебя. Киевская?

— Святоградская. Мастер делал. Молодой, но уже рукастый.

— И удар неплох.

— Благодарю. Так что же было дальше? — Максим отмел все неуклюжие попытки атамана уйти от ответа.

— А? Ну… Потом ты как на кашу то посмотрел, и вперед бросился. Рубился подобно берсеркам северным, да только нее то сие было. И силы не было в ударе, и раны на тебе вон, не затянулись… Мне кошевой наказ дал, чтоб ты ни в коем разе живота не лишился. Вот я за тобой скакал, да удары отводил. Некоторые не успел, вот ты и лежишь тут, — собеседник отвел глаза в сторону.

— И все?

— Нет. — атаман мысленно плюнул и прямо посмотрел на Максима. — Ты рванулся вперед, к открытым воротам. Наши уже далеко позади остались, да и с боков подпирать стали… Я тебя сзади и ошеломил. Коня за узду поймал и назад увел.

Помолчали. Кузнеца предупреждали, что их гости и советчик с гонором непомерным, и забежать его по слухам сам князь не велел. Однако ничего страшного не случилось. Максимус не вскочил, но набросился на своего спасителя с кулаками или шашкой, а повел себя правильно и совершенно естественно.

— Благодарствую. Ты мне жизнь спас. Долг на мне теперь.

— Да будет тебе, — с облегчением вздохнул атаман. — Али мы не соратники?

— Да. Соратники.

— Ладно. Ты лежи. Сил набирайся. А я пойду — делов то куча.

— А! Что же ты сразу не сказал? Что там? Мы взяли город?

— Нет. Не успели.

— Как?

— Да вот так! — зло скривился атаман. — Затворились они. Успели. Испугались они видно зело. Да так зело, что даже своих за стенами бросили, мы их стрелами посекли. Но как ты хотел — не вышло.

— И что теперь делают казаки?

— Ну… Часть пошла окрест пограбить, часть город в охрану взяла.

— А…?

— Не волнуйся. Мы полон взяли богатый. Там и набольшие городские есть, воины богатые да родовитые. За них выкуп дадут хороший. Вызволим мы твоих полонян. Заменяем на наших…

Атаман ушел. Максим полежал еще немного на расстеленных коврах и шкурах, потом, кряхтя, поднялся. Раны оказались не такими уж и страшными. Порезы, ушибы — ничего серьезного. Куда хуже было общее истощение организма. Тот адреналиновый выброс, давший ложное ощущение мощи, чуть не сжег его, и теперь телу требовался должный отдых. Но, к сожалению, дать его сейчас Максим был не в праве. Следовало немедленно заняться стратегическими вопросами — ведь весь поход строился на одном допущении, что взять город удастся с налета. «А что делать теперь?»

Откинув полог шатра, положенному ему по статусу, как советнику, пошатываясь, Максим вышел наружу. Шатер стоял недалеко от центра обустраевомого казацкого стана. Шатры поставлены, телеги расставлены по периметру, образуя довольно серьезную преграду. Несмотря на свою простоту, эта оборона не много уступала ромейскому укрепленному лагерю. Конница не может пересечь ее, не растаскивая сцепленных концов, а стрелки и копейщики, засевшие за и под телегами, не дадут сделать это быстро или неожиданно. Конечно, это не каменные стены, и от правильной осады это не панацея, но не возить же с собой разборный форт? Чай не ромейские тут расстояния.

Максим перевел свой взгляд дальше. На поле боя сейчас прибирались молодые казаки. Сносили в сторону для огненного погребения своих павших, волокли раненных, обирали трупы врагов и сносили добычу в общий дуван, ловили бесхозных лошадей. А еще дальше, в лучах заходящего солнца, виднелась стена ненавистного Сарай-Бату. На фоне зарева золотых куполов храмов Всеотца, тускло блестели на стенах шлемы и наконечники копий стражи и ополчения.

— Скалитесь поди? Думаете, что пограбим и убежим поджав хвост? Ниче, мы еще вашу мотню на кулак вденем! И сожмем хорошенько! — Максим погрозил этим самым кулаком в направлении города, зло сплюнул и пошел к центру лагеря. Вече не следовало выпускать из глаз. А то и вправду решат уйти.

«Хреново быть провидцем» — вот что первое пришло в голову Максиму, когда он зашел в шатер кошевого. Все было еще хуже, чем ожидалось. Никогда еще казаки не нападали на столицу провинции, никогда не ходили в поход без осадной справы, никогда их поход еще не сопровождался такой тайной, никогда еще… Да много чего еще они делали в этот раз впервые, поэтому на совете царили совершенно непривычные для похода настроения. Не было естественной лихой казацкой храбрости, не было желания броситься на стены с голыми руками и взять крепость вопреки всему. Ничего этого не было. Все волновались об оставленных далеко за спиной без защиты своих деревнях и куренях, беспокоились об степных соседях, которые могли прознать об уходе войска и учинить набег, да и вообще — так далеко они забирались впервые за много веков. Пройди еще столько же, и окажешься либо дома, либо у стен столицы Орды.

Голоса поэтому разделились приблизительно поровну, причем предложений остаться среди них не было. Первое — уйти сразу же, довольствуясь уже взятой добычей, второе — уйти чуть попозже, пограбив не успевших спрятаться за стенами в ближних окрестностях. Брать город не хотели ни самые молодые и горячие атаманы, ни даже самые опытные и жадные. Для клятвы Максима положение было самое что ни на есть хреновое.

— … Сейчас же! Пока не поздно! — надрывал глотку особо осторожный атаман, пожилой и опытный, весь иссеченный сабельными шрамами.

— Я согласен, но думаю есть у нас еще три-пять дней. Пошукать окрест грошей, — более жадный атаман придерживался не такой осторожной стратегии.

— Да ты!

— А ну выйдем, пусть сабля…!

— А давай! Я тебе уши то поотсекаю!

— Тихо! По закону — никакого поля в походе! Придем по домам — там все решите, — охладил особо горячие головы кошевой.

— Все! Я сейчас же требую… — надрывался еще один голос из задних рядов.

— Мы никогда не брали…

— Нам не взять…

— Пусть Максимус сам и лезет на стены!

— Я гляжу, совсем, козачье войско разложилось. Как мыши от кота норовите прыснуть в сторону, а не освободить братьев своих…

— Что? — взревели некоторые атаманы. Обвинение в трусости было тут таким же оскорбительным, как в мужеложстве. Руки при этом сами к саблям потянулись, голову снести очернителю.

— Ты не мели… Хоть ты и волхв, а за слова такие животом отвечают, — приглушил страсти кошевой.

— А разве это не так?

— Да как ты смеешь…

— Тихо! — прокричал кошевой. — Говори, Максимус. Твое слово. Коли не убедишь ты нас, то уйдем. Твой обет, тебе и выполнять. Только помни. Мы стоим пред величайшей крепостью этих земель. Толстые стены, высокие башни. В ней около восьми тьмы жителей, знать, на стены они смогут выставить в худшем случае почти треть. А нас всего лишь сто сотен. Город сей готовился к обороне пятьсот лет. Его закрома полны пищи и оружия, а река всегда будет обеспечивать нескончайным источником воды. А соит нам упустить хоть одного гонца из городища, али в неге, так через две седьмицы здесь окажется вся рать ордынская. Что ты хочешь сказать теперь?

— Что ж, тогда буду краток, — ответил Максим. — У меня два предложения. Первое. Мы захватили полон. Нужно предложить бекляре-беку обмен: их полон на наш.

— И кто пойдет? Сейчас он не в себе, убьют любого, даже посла!

— Да? Трусишь! — обернулся Максимус.

— Что? — опять схватился за саблю горячий атаман.

— Вот сам тогда и иди, болтай с бекляре-беком! Только кола бойся… — послышалось с другой стороны.

— Мудро. Коли ты сказал тебе и идти, — согласился с предложением одного из своих атаманов кошевой.

— И пойду! — развернулся Максим, отогнул полог и почти выскользнул на улицу, когда его настиг вопрос.

— А второе предложение твое каково?

— Взять Сарай-Бату.

— Что? Как? — послышались вопросы со всех сторон.

Вот коли не согласится Фаяз, и вернусь если, тогда и расскажу. Помолитесь за мою удачу, — пробормотал Максим и вышел.

Глава 40

Идти к стенам Максим не боялся. Совершенно. Взбешенный недоверием и страхом козацких старшин, сейчас ему хотелось кого-нибудь убить, а в руках был только переговорный флаг, факел и никакого оружия. Впрочем, был недалеко еще один человек, которые полностью разделял чувства росса. Беснующийся на стене Фаяз ибн Сатар тоже хотел кого-нибудь убить. Даже не просто кого-нибудь, а именно Максима.

— Так значит это ты, подлец, привел сюда россов? — Кричал он со стены. — Я утолял твою жажду. Я утолял твой голод! Я услаждал твои очи самой красивой из женщин! А ты, мерзкая неблагодарная тварь, вонзил мне нож в спину! Знай же, что я уже вырубил и установил в своем саду отличный толстый кол! Для тебя! И все твои россы пойдут на рабский помост!

— Хватит разоряться, бекляре-бек. У меня к тебе предложение.

— Говори быстро! Иначе я прикажу нашпиговать тебя стрелами!

— Что ж. Меня как и тогда интересуют росские рабы. Предлагаю тебе обмен. Ты взял в полон наших, мы взяли в полон твоих. Меняемся: один на один.

— Ха! Да как ты посмел даже предложить такое! Я велю казнить всех твоих росских рабов, и бросать их головы вам в лагерь…

— Если ты это сделаешь, Фаяз ибн Сатар, то клянусь Перуном, я найду тебя даже на том свете!

— Да пошутил я, пошутил. Зачем я буду нарочно ломать свои вещи?

— Тогда я возьму твой город силой, и освобожу их сам!

— Ха-ха-ха! — громко и искренне рассмеялся бекляре-бек. — Сарай-Бату не-при-сту-пен! Вы никогда не возьмете мой город! Посмотрим, как вы запоете, когда сюда придет орда.

— Ха! — настал черед Максима ухмыльнуться. — Уж не такая ли орда, какую мы вырезали? Сейчас ее храбрые воины, как женщины, ухаживают за нашими лошадьми и носят воду. Если ты пришлешь еще таких, то мы будем очень довольны! А то ночи холодны, а кизяк собирать некому…

— Даррр. — прорычал Фаяз. — Ты обманом разбил часть моих войск. Но это ничего не значит! Скорее небо упадет на землю, чем россы возьмут Сарай-Бату. А сейчас, пошел вон!

— Ты сказал! — ярость вернулась и к Максиму. — Так знай же. Коли ты не захотел честного обмена, пощады не жди! Я возьму твой поганый город, а тебя посажу на тот самый кол! Вместе со всем твоим выводком до десятого колена! И с того света тебя проклянет своего внука основатель Азат!

— Береги себя, росс. Не умри в бою, я хочу взять тебя живым и долго, очень долго пытать…

— И тебе не болеть, — оскалился Максим, затушил о землю факел, на всякий случай, и быстрым шагом пошел к позициям россов.

Собрание атаманов разойтись еще не успело. Наоборот, после ухода Максимуса на переговоры оно как раз начало обсуждать порядок действий, при отступлении. Появление разозленного волхва не было воспринято как чудо.

— Итак, он отказался. — Без предисловий, с уверенностью произнес кошевой атаман вошедшему в палатку Максиму.

— Да. Отказался.

— Мы уходим.

— Нет. Мы остаемся и возьмем этот город приступом!

— Как? — печально спросил кошевой. — Ты же сам, для сохранения тайны, приказал не готовить осадный обоз.

— Приказал. Вместе с ним мы бы не дошли так далеко, — задумался о чем-то своем Максим.

— Не спорю, идея была доброй. Но как теперь ты собираешься штурмовать эти стены?

— Да… Да… Как?… — одобрительные возгласы подбодрили кошевого. Ему тоже было неприятно нарушать свое слово, но ответственность…

— Ведь даже положи мы на этих стенах все войско, мы ничего не сделаем. Только оставим беззащитными свои курени.

Максим задумался. В принципе, кошевой был совершенно прав. Штурм таких укреплений без должной артиллерийской подготовки, без осадных орудий типа катаемых на колесах башен, да даже без примитивных лестниц, стал бы просто подарком для ордынцев. «Но и уходить… Оставить рабов мучаться в неволе… И Фаяз ибн Сатар… Нет! Выход просто обязан существовать! Можно обложить, конечно, город осадой, и ждать пока они не передохнут от голода, но как быть с остальными ордынскими силами? Как удержать их в дали? А если?… Но тогда как бы самим не заразиться… Ну конечно! Да! Да! Да! Ну и пусть подленько, даже не подленько, а омерзительно подло! Хрен с ними! Победителей не судят! Тем более, не мы первыми начали!»

— … На стены не влезть… — атаманами продолжалось честное исключение невозможных планов штурма, результатом которых стал бы приказ о немедленном отходе. «Ну ничего, ща вы у меня запрыгаете!» — ухмыльнулся про себя Макс и тихо, как будто бормоча про себя, влез в разговор.

— Стены… Стены тут конечно да… Сотни погибнут…

— А тебе что говорили… — набросились было на Максима соседи, но волхв еще не закончил.

— … Но что самое главное в любой осажденной крепости? — продолжал как бы философствовать Максим.

— Стены!

— Орудия!

— Лучники в бойницах!

— Запасы продовольствия!

— Вода!

— Князь!

— Тайных ход для неожиданной атаки!

— Оружия в достатке!

— Это все нужные вещи, не спорю, — тихо проговорил Максим. — Но не самое главное. Так что же самое главное? Не знаете? — спросил он у хмуро притихших козаков?

— Стойкость любой крепости, это стойкость ее защитников. — Внимательно посмотрев на явно что-то задумавшего волхва, сказал кошевой атаман. — Но их там очень много!

— Да. Защитников там много. Очень много. Я бы даже сказал — слишком много!

— С лишком?

— Да! Там очень много лишних!

— И чем нам это поможет? — жестом кошевой заставил замолчать остальных атаманов.

— А тем и поможет. Скажите, а что нужно любому человеку для существования? И для обороны в частности?

— Оружие!

— Броня!

— Еда! — начались было выкрики со всех сторон, но кошевой быстро их всех заткнул.

— А ну, тихо! Говори что задумал, волхв. Я же вижу, что ты что-то придумал.

— Может быть да, а может — и нет. Давайте подумаем. Любому человеку, для жизни нужно дышать, спать, пить и есть. Причем приоритеты именно в таком порядке. Можем ли мы заставить ордынцев задохнуться?

— Это невероятно. Только Боги могут лишить дыхания…

— Ну, на самом деле это совсем не так, но в данном случае я должен согласиться. Можем ли мы заставить ордынцев не спать?

— Тоже нет, — отвечал кошевой, который пока не понял, к чему его подводит советник.

— Хорошо. Ответ принят. Можем ли мы заставить ордынцев голодать?

— Можем. Но только запасов пищи у них, на два года осады. А то и на три.

— Плохо. А можем ли мы заставить ордынцев подохнуть от обезвоживания?

— Тоже не можем. Прямо через их город протекает полноводная река, из которой с помощь подземных водоводов берет воду весь город. Плюс, на крайний случай, в городе есть несколько колодцев. Колодцы недоступны, а реку перекрыть или отвести в другое русло невозможно — эта работа займет лишком много времени. Это все, что ты придумал?

— А вот ты и ошибаешься, командир. Мы действительно не можем лишить их воды. Но я не так поставил вопрос. Не лишить их воды, а заставить испытывать жажду.

— И в чем разница?

Максим объяснил в чем. Его не поняли.

Он разъяснил повторно. Его поняли, но не приняли. Отторгли, ибо план был невероятно омерзительным для козаков, любящих удалой честный бой.

Максим убеждал долго. В конце концов, убедил. Хотя несогласных и недовольных осталось просто море. «Ниче, добыча богатая их помирит. Еще славить меня будете!»

А на следующий день судьба преподнесла волхву приятный сюрприз.

— Рад видеть тебя, друг мой! — Афзал широко распахнул руки в своем традиционном восточном приветствии.

— Афзал! Откуда ты здесь взялся? — удивился Максимус. — Что ты здесь делаешь, друг мой?

— Как ты мог так низко поступить со мной, брат мой Максимус? Коли я прогневил тебя чем, на, — Афзал выхватил из ножен кинжал и протянул его рукояткой вперед Максиму. — возьми и убей меня моим же кинжалом, дабы я не терпел больше такого стыда.

— Ой. Да ладно тебе. Просто я…

— Просто ты забыл обо мне? О горе мне! Брат позабыл обо мне!

— Афазл. Хватит. Прекрати. Я виноват, но я и искал тебя. Не нашел только. Очень хорошо, что ты здесь!

— Мой отец, да будут благословенны его губы, выпустившие сие слова на волю, сказал: «Возми воинов нашего рода и езжай к Максимилиану! Боги на его стороне. Он возьмет богатую добычу и добудет великую славу!..». Вот я и поехал…

— А как ты нас нашел? Ведь мы соблюдали все мыслимые и немыслимые меры предосторожности.

— Степь живая и слухами полнится… — уклонился было от ответа степняк, но видя опасно серьезный и требовательный взгляд своего друга нехотя выдавил. — Шаман наш, после камлания долгого, кое-что увидел.

— Понятно. — Предвидеть вмешательство потусторонних сил, в которые Максимус все еще не верил, и защититься от их взгляда было сложно. Внезапно некоторые слова дошли наконец до советника. — Ты говоришь, отец сказал «возьми воинов»? И ты взял?

— Как я могу не послушаться воли отца своего? Конечно взял!

— Ммм… сколько?

— Тридцать три десятка лучших воинов привел я! Укажи нам место в твоих порядках!

— Отлично. У меня как раз есть для вас задание!

— Я с радостью исполню твой приказ, брат мой. Но скажи, что здесь происходит? — и степняк указал на работающих пленников.

В лагере действительно царила суета. Куча безоружных, растрепанных пленников наравне с козаками разбирала телеги, носила привозимые откуда-то бревна, копала землю, стаскивала в кучу трупы людей и лошадей. Своих убитых складывали отдельно, а остальные тела просто валили как попало. Иногда какой-либо одетый в богатые обрывки ордынец, утомленный тяжелой рабской работой, бросался на охранников или соседа, и тогда в горе трупов появлялся новый участник.

— Ха. А это мы готовимся к осаде.

— А трупы зачем?

— О! Это как раз и есть моя идея. Именно трупы и будут нашим оружием. Правда смешно? Свои же мертвые их и убьют!

— Хм… Я слышал, что за закате, чтобы чумой черной неприступную крепость взять, туда забрасывают куски тел. Но здесь это не пройдет.

— Серьезно? — Удивился Максим.

— Ну… Неслабые нужны метатели, дабы перекинуть такую стену. А даже если и построишь ты такие, то это будет все равно бесполезно.

— Да? И почему?

— Потому что, деревянная твоя голова, что в городе есть река. Они просто посбрасывают куски в воду — и течение их вынесет прямо на вас.

— Ладно, ладно… Сам ты дурак. А то я не разумею этого? Я и не собираюсь делать, как ты сказал. Я сделаю гораздо умнее. Выше по течению мы построим решетчатую плотину. Для этого не требуется больших усилий. Ну… Таких, как на полноценную плотину для отвода русла в сторону — точно. Потом, мы сбросим туда, вверх по течению, всю гниль, грязь и падаль, что у нас наберется к тому времени. Отравим реку. Пусть не сразу, она полноводная, но, по счастью, медленная, но воду пить из нее будет нельзя. В городе много тех, кто хочет пить — люди, лошади, скот… Колодцы не спасут. Начнется падешь, болезни… Ниже по течению, за городом, мы поставим пост из рабов, которые будет отлавливать чужие трупы, а они точно появятся, как я и говорил, когда в городе начнется чума. Выбрасываемые из города тела и всякий другой гниющий мусор будет перетаскиваться обратно. За плотину. Сами будем пить воду только выше по течению. Как тебе?

— Хм… Интересная придумка… — Афзал, в отличии от козаков, как раз сразу оценил идею Максима по достоинству. — Но есть одна беда. Этот план требует долгого времени. Не дней — месяцев. И стоит первому же патрули ордынцев увидеть здесь козаков, как нас сомнут. Как же ты удержишь войска орды, пока отравленная вода не сделает свое дело?

— А никак. Удерживать ордынское войско вдали от города буду не я. Этим будет заниматься… Ты! — Ответил Максим, и, глядя в ошеломленное лицо своего друга, весело рассмеялся. — Пойдем, расскажу.

Обычный дневной прием во дворце Улагчи-оглана, сына Бату-огула из рода Борджигинов, великого даругачи Улуса Джучи был резко и непоправимо скомкан ворвавшимся запыленным человеком.

— Господин! Беда господин! — дрожащий от усталости и страха гонец распластался ниц у самого порога тронного зала Великого Хана. Доставлять нерадостные новости гонцами обычно отправляли самых ненужных людей. Редко кто из них выживал — такое уж правило.

— Говори, — вскочил Улугачи-оглан и положил руку на саблю.

— Прости меня господин. Не добрую весть я принес. Черная Смерть[90] свила себе гнездо в Сарай-Бату.

— Откуда?

— Фаяз ибн Сатар, — в пол, все еще не отваживаясь поднять голову, пробормотал гонец, ожидая что вот-вот его голова слетит с плеч, — Фаяз ибн Сатар, выставил патрули, дабы никто не смог покинуть его провинцию. Чтобы зараза не перекинулась на центральные провинции.

— И?

— Не приближаясь, стрелами, остановили несколько караванов и переслали свитки. Во всех — одно и тоже. Черная Смерть в Сарай-Бату.

— Что ж, Фаяз ибн Сатар достойный хозяин. Беспокоится о безопасности моей Орды. Вазирь?

— Господин? — из-за спины великого хана появился его вазир-и азам,[91] первый министр.

— Слушай мой приказ. Прекратить всякие отношения с провинцией Сарай-Бату. На десять дней пути от города — выжечь степь, отогнать всех жителей. Выставить по периметру охрану, никого не пускать и не выпускать. Всех пришедших с севера — без разговоров заворачивать назад. Издалека. Нарушителей, убивать без разговоров и не приближаясь, издалека. Чума не должна перекинуться на густонаселенные центральные провинции! Все ясно?

— Да, господин.

— И еще. Собрать рабов-лекарей. Каждые десять дней отправлять на север караван с лекарствами и этими рабами.

— Вы слишком милостивы, мой господин. Позволено ли мне… — склонился в поклоне великий вазирь.

— Нет, не дозволяю! Исполняй! — приказал великий хан, и со стуком вернул наполовину вытащенную саблю обратно в ножны. Полузабытый гонец судорожно выдохнул. Судьба сегодня была к нему милостива. — И еще. Отправишься к границе зараженной провинции. На тебе ответвенность. За все.

— Повинуюсь, господин, — опять поклонился первый министр и, пятясь, исчез.

Осада длилась уже месяц. Попыток снять блокаду ордынцы не предприняли ни разу. Сделанная на коленке поддельная грамота с обращением к великому хану от имени Фаяза ибн Сатар и переданная переодетыми в ордынцев степняками, полностью лишила Сарай-Бату надежды на подмогу. Теперь даже патрулировать можно было не так внимательно — ордынцы, боясь чумы, сами расстреливали удачливо просочившихся через все препоны гонцов: ведь в Сарай-Бату так и не узнали о поистине ромейском обмане Максима. Регулярно направляющиеся в город караваны с врачами и лекарствами, до пункта назначения, естественно не доходили. Их пропускали подальше от новой границы и быстрым ночным нападением обращали в полон. Врачи из россов, если такие были, становились свободными и присоединялись к войску. Остальные были неслабым пополнением к общему дувану — обученный лекарскому делу раб стоил весьма и весьма немало.

Для осаждающих этот месяц был легким и приятным времяпровождением: всего-то следовало следить за четырьмя воротами, и усиленно охранять мертвецкую плотину выше по течению Бату. Для жителей Сарай-Бату это время было преддверием ада.

Спустя неделю после начала осады, у взятой из реки воды появился первый неприятный привкус. Еще неделю — появились первые отравившиеся люди и животные. Понимание к горожанам всего ужаса ситуации, в которой они оказались, пришло тогда, когда врачи бекляре-бека признали воду негодной для питья. Отравленной трупным ядом. Вдоль реки были выставлены кордоны, которые запретили приближаться к воде.

В принципе, трупный яд, как боевое отравляющее вещество, не такая уж и страшная штука. Ядовитость группы химических веществ, образующихся при гнилостном разложении белка, очень сильно преувеличена многочисленными фильмами и сказками. К примеру, яд королевской кобры в 2000 раз ядовитее, а яд самой ядовитой на земле змеи, Oxyuranus microlepidotus — Свирепой Змеи, аж в 10000 раз. Тем более, добиться смертоносной концентрации в настолько больших объемах было нереально. Так что на первый взгляд — ничего страшного. Беспрерывный, обезвоживающий тело понос в случае несильного отравления — это очень неприятно, но не смертельно. Ужасно другое — отсутствие питьевой воды моментально подняло на высоту как бактериологическую опасность, так и опасность бунта. И если с бунтом можно было бороться, то с другой опасностью…

В городе начались некие волнения, которые прямо в зародыше были безжалостно подавлены Фаязом ибн Сатаром. Принимаемые им меры были правильными, четкими и быстрыми. Все колодцы, независимо от того, кому и где бы они ни принадлежали, были немедленно реквизированы в пользу города и взяты под охрану. Питьевая вода выдавалась строго по учету, и шла теперь в первую очередь защитникам города, потом по списку всем остальным. Животные и рабы стояли там в самом конце. И мерли как мухи. Дабы избежать эпидемии мусор, трупы и прочие отходы не вывозили за город, как раньше, а сбрасывали в реку около самых стен. Теперь о том, что ниже по течению будет грязно, можно было не волноваться.

Поначалу, принятые меры отлично справлялись с отсутствием забора воды из реки. Но спустя месяц появились первые умершие среди свободных людей. Ведь не могли семь-восемь десятков небольших колодцев, которые были вырыты в богатых домах и дворцах только ради удобства, напоить 80 тысяч человек и непредставимое количество животных. Да и на сколько их хватит? Ведь когда-то яд просочится и сквозь землю…

Погода стояла, как на зло, сухая. Владельцы домов, крытых черепицей, зарабатывали огромные деньги, сдавая свои крыши жаждущим — по утрам на охладившихся за ночь кусках камня выступали капельки влаги. Бедные, нищие и рабы продолжали, несмотря на отравления, пить воду из реки. Когда тебе хочется не пить, а когда тебя мучает дикая жажда, а разбухший во рту язык не поворачивается даже выпросить один глоток, то никакие слова и угрозы не остановят тебя. Перекрыть же все доступы в канализацию было для городских служб нереально. Воду пытались «очищать» вином, уксусом, выпаривать, все чаще ходили слухи о случаях вамприризма, пока еще только жертвами становились животные, но ничего не помогало. Заболевших день ото дня становилось все больше и больше.

Первыми погибали и гнили крысы в канализации. Питавшиеся ими более удачные товарки, ведомые инстинктом, пытались бежать из гибельного места и разносили заразу по всему городу. Когда перед городом встала реальная, а не выдуманная угроза эпидемии, Фаяз ибн Сатар решился на активные действия и выслал парламентеров. С факелами, флагами переговоров и громкими криками они сбросили со стены веревочную лестницу и спустились на землю.

Вызванный к месту переговоров Максим бросил на это действо равнодушный взгляд и приказал десятку своих сопровождающих.

— Стреляй!

Гулко ударили по наручам тетивы, свистнули стрела и спустившийся с флагом переговоров гордый ордынский аристократ и его эскорт распростерлись в пыли. Потом осторожно поднялись, посмотрели на воткнувшиеся в землю в ладони от их голов стрелы и шустро полезли наверх.

— Но почему? Может он пришел предложить добрые условия сдачи… — удивился было Кузнец.

— Мне не нужны добрые! — резко обернулся, схватил захрипевшего атамана за горло и наполовину проговорил, наполовину прорычал Максим. — Добрые условия я предлагал им раньше. Он не согласился. Теперь же меня устроят только злые! Предельно злые! Безоговорочные! Коли хотят спасти свою шкуру, пусть открывают ворота и сдаются! — Максим отбросил от себя атамана Кузнеца и отвернулся.

— Как пожелаешь, — прохрипел атаман и ушел.

После этого случая Максима начали меньше понимать, чуть больше уважать, но уважение это было… Было сродни страху. Одержимые никогда не пользовались любовью.

Пока Максим загонял на стену парламентеров, на противоположной стороне быстро распахнулись ворота и оттуда выкатилась конная лава. Ну не лава, а так — «лавка», ведь многие лошади погибли, остались только самые породистые. Ворота закрылись, а ордынцы ринулись к виднеющейся вдали плотине. Атака оказалась полной неожиданностью для расслабившихся козаков. Быстро перебив небольшую охрану, ордынцы начали ломать плотину. Но за прошедший месяц, в основном, от нечего делать, ее сильно укрепили. Так что дело это было не быстрое. Быстро собранным сотням удалось ценой серьезных потерь (форсирование водной преградой под огнем противника никогда не было легким делом) отбить плотину обратно и до последнего перебить атакующих, но половина плотины была разрушена. Так что несколько суток, пока ее вчерне восстанавливали, в город шла почти чистая вода.

Прошел еще месяц. И хотя у оборонявшихся тоже было не все гладко, например, для поддержания отравляющей полтины Максиму, невиданное для козаков дело, пришлось перебить половину ордынских пленных, у осажденных все было намного и намного хуже. Смерть во всю пировала внутри Сарай-Бату. Максим вынужден был снять пост ниже города по течению реки. Трупы плыли сплошной чередой, и присутствовала вероятность занести заразу уже в козачьий стан. Посты с подветренной от города стороны стояли на приличном отдалении от стен. Сладковатым запахом разложения несло с такой силой, что дышать приходилось через пропитанные вином повязки.

Участились случаи побега из города. «Все что угодно, даже рабство у россов лучше медленного гниения заживо!». Вооруженные этой идеей жители города по ночам договаривались с охраной стены, скидывали вниз веревку или лестницу, и сползали вниз. В радушные объятья росского патруля, гостеприимно встречавших новых полонян. Иногда беженцев возглавляли те самые охранники, которые должны были доблестно защищать город от набега. Иногда, когда стражники оказывались преданными своему господину, вспыхивала потасовка. В этом случае вниз равно летели и честные охранники и предатели. Земля принимала и примиряла их всех…

— Пиши.

— Да, господин. — Раб-писец привычно склонился со стилом над столом. В последнее время переписывать летопись уже не получалось.

Писцу приходилось нелегко. Писать теперь приходилось прямо набело, т. к. свободного времени не было совсем. Даже его, образованного раба-писца, привлекали сейчас к тяжелым работам, что раньше было просто немыслимо. Ведь от переноски тяжестей потом долго дрожали руки, а от постоянного вглядывания вдаль болели глаза. Но раб не роптал — он получал свою водяную пайку наравне со свободными гражданами, тогда как другие рабы… О их участи он старался не думать.

— День. Месяц. Год. О Всеотец! Чем прогневили мы тебя?! Сто дней прошло сначала осады. Сто дней боли и гнева. Подлые россы не слушают наших уговоров, и не хотя мира. Что случилось с помощью — неизвестно. Каждый день уходили гонцы на юг. Сначала по-одному, потом — по двое и трое. Потом больше. Последние гонцы уходили по пол десятка. И только однажды вернулся один. Впятером ушли они под водой темной ночью… Двое погибли от стрел россов. А еще двоих, не давая приблизиться, расстреляли посланцы Великого Хана. За что? Почему? Каким черным колдовством смогли россы добиться такого? Неизвестно.

Сто дней прошло сначала осады. Падший скот и рабы вообще не поддаются подсчету, а из братьев наших больше половины населения города умерло. Из оставшихся в живых почти все больны. Я каждый день вижу пред собой их глаза. Умерших и живых. Детей, которые просят у матерей своих глотка воды, а не сладкого финика… Тела умерших, лежащих в своих домах, которых некому донести и столкнуть в воду… Да будут вовек прокляты россы, за это бесчеловечное, ничем нами не заслуженное, наказание!

Так больше не может продолжаться. И пусть россы не идут на приступ, но мы умираем. Умираем. Умираем.

Не думалось мне, что я буду тем, проклятым из могил поколениями своих предков, кто сдаст врагу Сарай-Бату. Но если этого не сделать сейчас, то через месяц россы войдут в мертвый город. А так, хоть кто-то сможет уцелеть…

Да будьте вы прокляты, россы…

— Записал?

— Да, господин. Вот и хорошо. Запечатай и подготовь все мои записи к перевозке. Я надеюсь, что Максимус удовлетвориться моим откупом. Смерды народяться новые, рабы будут молодые, а моя жизнь слишком ценна для улуса, чтобы погибнуть тут. Пусть Всеотец пошлет в день моего возвращения сыну Бату-огула хоть каплю милосердия.

На этот раз говорящий со стен Фаяз ибн Сатар был сама вежливость. Его речь текла медом и патокой, изобиловала цветастыми восхвалениями и неприкрытой лестью. Но Максимусу было на это наплевать. Атаманская рада и сам кошевой полностью теперь ему доверяли. Условия мира для ордынцев с их стороны не должны были быть слишком тяжелыми. Одно дело — набег, дело житейское и с той, и с другой стороны, и совсем другое — уничтожение. Ведь Максимус уйдет к себе, в Святоград, а козакам с соседями еще жить и жить. Более того, Максимуса настойчиво просили не затягивать с мирными переговорами. Козаки все сильнее беспокоились, т. к. с каждым днем возрастала вероятность раскрытия обмана. И дело сейчас как мог тормозил молодой волхв — именно он хотел крови.

— Ты отпускаешь всех рабов. Каждый раб возьмет с собой из города в качестве платы за свой труд столько, сколько сможет с собой унести. Плюс ты выплачиваешь виру — 250 тысяч гривен.

— Сколько?

— Я думаю, для такого города это не сумма. За это, грабежа и разрушения города не будет. — Максимус пообещал это бекляре-беку несмотря на недовольное бурчание стоявших сзади козачих атаманов, привыкших во главе своих сотен грабить города в течении минимум трех суток. — Ты согласен?

— Да, я согласен.

— Да будет так. Рабы должны начать выходить уже через час. Открывай ворота. Если ты не

— Хорошо. Через час я открою ворота и начну собирать дань. Но помни! Ты обещал от имени всех — никакого грабежа.

Так пал непобедимый доселе Сарай-Бату. Через час после начала переговоров, все четверо ворот открылись и оттуда медленно потела редкая цепочка нагруженных чужим скарбом бывших рабов. Встречавшие своих, казаки ужасались внешнему виду изможденных людей, совали в тощие руки хлеб и бурдюки с разбавленным вином, отводили в подготовленные загодя шатры.

Глядя на этот куций караван, Максимусу на память пришли строчки из той песни. Вот уж воистину: «Чем в неволе дрожать, лучше гордым сгореть!» Теперь он осознал всю правоту этой фразы. С той поры, как он впервые услышал эту фразу в козацкой песне, он много чего повидал, много чего понял, и за многие свои мысли и действия давние, кабы мог, набил бы себе морду. Множество событий привили Максимусу правильный, не отравленный давней ложью, взгляд на жизнь.

Пока ныне опять свободных приводили в чувство, парень метался по лагерю и медленно наливался страхом и яростью. Страхом, потому что до Максимуса запоздало дошла мысль о том, что рабов в городе никто во время осады щадить и сохранять не будет, и поэтому из-за него, именно из-за его придумки с отравой, умерло больше двадцати тысяч россов. Можно сказать, он их убил лично. Своими руками. А яростью потому, что тот выторгованный на переговорах Фаязом ибн Сатаром час ордынцы потратили на то, чтобы максимально снизить поголовье рабов. Спавшиеся пять сотен (всего лишь пять сотен! из многих тысяч…), рассказывали ужасные вещи об этом последнем часе. Он выделился даже на фоне долгой осады… Причина этого была совершенно простой и на взгляд прежнего Максима вполне логична: «уменьшение издержек». Переводя это на понятный язык: «чтобы освобожденные рабы вынесли меньше добра, надо снизить их оставшееся поголовье», т. е. банальная жадность.

Дослушав историю очередного освобожденного — парня пятнадцати лет выглядевшего как шестидесятилетний, седой скелет, на глазах которого полчаса назад перебили всю его, чудом пережившую блокаду семью, чаша терпения Максима переполнилась. Сжав в ненависти, о! теперь он отлично понял смысл этого слова, рукоять сабли так, что руку прострелило болью до плеча, он быстренько собрал несколько десятков козаков и рванул в город. К бекляре-беку.

Войдя в город козаки, многие из которых были крепкими и много повидавшими воинами, ужаснулись. Такого здесь не видел еще никто. Весь город был завален не погребенными телами. Жирные крысы и падальщики, окончательно потерявшие страх и ставшие истинными хозяевами города, недовольно орали на проносившихся мимо всадников. По счастью, на телах не было следов язв Черной Смерти, иначе все вошедшие и вышедшие из города стали бы в скором времени трупами. Рядом с разлагающимися худыми телами, провалявшимися уже не одну седмицу, лежали и совсем свежие, с колотыми резанными ранами. Получив наглядное подтверждение рассказам освобожденных рабов, Максим воспылал еще большей ненавистью, хотя сильнее ненавидеть, казалось, уже невозможно, и пришпорил коня. Он жаждал встречи с правителем города. Бывшим правителем. И, вскоре, Максимус про себя поклялся, вообще все бывшим.

Фаяз ибн Сатар ничуть не изменился за последний, не самый легкий для его провинции год. Все такой же кругленький и улыбчивый. В ответ на возмущение Максимуса, он только развел руками, и глумливо ухмыляясь сказал, что договора про то, чтобы оставить рабов в живых не было. «Уговор был — выпустить с добром — я выпустил. Тех, кто успел спрятаться и ускользнуть от меча моих воинов. Прости, но в следующий раз, если он будет, тебе следует точнее формулировать свои требования. А сейчас, прости меня, мне следует собираться.»

Тем большим было удивление бекляре-бека, защищенного данным ему словом, которое россы никогда не нарушали, была команда Максимуса:

— Взять его!

Не успел ордынец даже дернуться, как его схватили, завернули руки за спину, и потащили в сад. Сейчас большинство пыточных станков пустовало и козаки легко нашли свободный кол потолще.

— Помнишь, я обещал тебе, — говорил Максимус, наблюдая как с толстого тела бекляре-бека сдирают одежду, — что посажу тебя на приготовленный для меня кол?

— Но ты давал мне слово, что…

— Так вот. Коли бы ты не решил сэкономить, то я бы забыл про свою клятву. Но раз ты нарушил дух нашего соглашения, не нарушив слово, то и я поступлю так же. Я обещал, что не буду разрушать и жечь город. Я это и не сделаю. Я обещал, что не будет грабежа города. Я не буду грабить город. Но разве я обещал тебе или твоей семье, что не посажу на кол? Нет. Разве я обещал жителям, что не буду грабить их? Не город, а именно его жителей. Нет, не обещал. А раз я этого не обещал, то я не нарушу слова, сделав это. На кол его!

Сучащего по земле связанными руками и ногами Фаяз ибн Сатара протащили до кола, подняли и нанизали.

— Аааа!!! — Завопил ордынец. От дикой боли тело яростно билось, но слезть с пронзающего его дерева не могло. — Да будь же ты проклят, Максимус ал-Каззаб.[92] Чтоб тебя так же предали те, в кого ты веришь. Чтоб ты всю жизнь свою только и делал, что предавал! Чтоб не увидел ты детей своих! Чтоб тебе моя судьба и моя смерть показалась счастьем! Будь ты проклят во веки веков!

— Ха! Проклинай, проклинай… Я этого не боюсь.

— Будь ты проклят! Не насладишься ты моими муками, — сказал Фаяз ибн Сатар.

О таком Максим только слышал, но, по понятным причинам, ни разу не видел. Посаженный на кол проявил недюжинную храбрость и стойкость. Он волевым усилием расслабил все мышцы торса, которые рефлекторно сжались, чтобы хоть как-то задержать острие кола, а ногами наоборот, обнял кол и подтянулся вниз. Дикая, невыносимая, резкая, но недолгая боль стала ему наградой.

Козаки уважительно покачали головами. Обычно смерть на колу приходила на второй-третий день мучений, от кровопотери. Только самые сильные духом могли задавить в себе желание жизни и насильно протолкнуть кол внутрь, до сердца, спасаясь таким образом от длительных мучений.

Максим сквозь кровавую пелену разочарованно посмотрел на бьющееся в агонии тело, после чего обнажил саблю и пошел во дворец искать живых ордынцев. В своем уме он был, или обезумел, точно сказать не мог бы и он сам себе. Но что вероятность первого была много меньше второй — это точно.

Состояние Максимуса волновало не только его. Опять впавшего в кровавое остервенение ученика волхвов обсуждали на атаманском совете. Косарь, которого, как телохранителя и наблюдателя, дотошно расспрашивали несколько часов, принес не очень приятные вести.

— Знать, разрешил он грабить, не нарушив своего слова? — переспросил кошевой атаман после рассказа.

— Ну да. Правда там все так тонко, что только Боги могут точно сказать. Нарушил, или нет, — задумчиво проговорил оставивший на время своего подшефного Глеб.

— Знать, убил он кровника? — спросил кошевой?

— Да, — ответил Косарь.

— И других сейчас сечет?

— Да, — ответил Глеб.

— Это плохо, — сказал кто-то из атаманов. — Полон теперь важен дюже. На ком мы дуван потащим?

Вопрос стоял остро. Даже без отмены древнего права трех суток, добыча великолепной, а уж после — просто сказочной. Да что там сказочной! Даже в легендарных рассказах такого не описывалось. Казна, булатное оружие и доспехи, посуда и украшения из золота и серебра, краски, специи, драгоценные ткани, шикарные ковры — одна обстановка дворца бекляре-бека заняла целых пять полноценных обозов. Пусть пищу и вина брать было боязно, но и без этого добычи было столько, что в кой-то веки козаки не занимались пытками местного населения, заныкавшего свое добро. Ведь даже то, что лежало на виду, просто так, вывезти было невозможно. Поэтому все было с точностью до наоборот — полонян берегли. Откармливали и отпаивали наравне с бывшими рабами — всем им наравне предстоял длинный тяжелый переход на север. Причем переход с грузом. Одна только разница, что бывшие рабы шли домой, а бывшие хозяева — в рабство. А тут какой-то безумец режет потенциальных носильщиков, то есть, уменьшает итоговую долю каждого! Можно сказать, грабит!

— Максимус несмотря на то, что волхв, все еще дитя… И в сабельной сшибке слабоват еще… — прозрачно намекнул один из атаманов.

Остальные задумались. С одной стороны дуэль вполне нормальное дело. С другой — ну не в походе же! Законы запрещают. Да и как-то нехорошо убить того, кто на блюде преподнес им эту самую добычу.

— Я как-то с ребятами заглянул во дворец к местному атаману, — задумчиво предложил другой атаман. — Там на комнатку маленькую набрел… Ну случайно вскрик услышал… — Чуть смутился атаман. — Там, это… Остатки семени ну этого, как его… Короче кровника Максимуса прятались. Девки там, детишки малые. «Ведь Максимус их не пощадит, а жалко…» — подумал я. Ну вот я их и схоронил у себя.

— Негоже это, добычу прятать. Ты знаешь, чем это грозит? — нахмурился кошевой.

— Да что ты, что ты… Я и не собирался. Я от Максимуса. А когда дуван дуванить будем — так я как всегда все выложу.

— Понятно. Но лучше скажи, что ты хотел предложить.

— Так просто все. Коли он совсем не в себе, коли кровь ему бросилась, надо отвлечь его. Мож ему девку из этих послать? В счет будущей доли, кончено же.

— Хорошая идея, — посыпались со всех сторон шепотки…

— А есть там такая, Лейсян? Красавица самая… — быстро спросил Глеб.

— А… Есть. И мне самому глянулась, да только времени не было. Но коли для дела треба, то не жалко… Девок что ли мало?

— Вот и порешали. Глядишь, и охолохнет малеха Максимус. — Согласился кошевой. Потом подумал и добавил. — Да и остальных тоже девок надо бы отдать войску. Как грабить наскучит, так повеселиться захочется…

Оторвать опять пьяного от крови Максимуса от очередной жертвы было трудно, но Глеб и Косарь справились.

— Ну что еще за дарок вы тут припасли? — пробормотал Максим, сопровождаемый ехидными и понимающими смешками, и залез в свой шатер. И обомлел.

Дар ему оказался действительно по нраву. «Лейсян! Та самая, что выбила ему мозги! Дочь Фаяза ибн Сатар! Сейчас она отправится вслед за своим отцом!» Максим потянулся за саблей, но правая рука схватила пустоту. Левая тоже не нащупала на поясе кинжала, привычного уже, как часть тела. Похоже Глеб и Косарь, тесно прижавшиеся к нему перед входом в шатер незаметно, не хуже городских карманников, избавили его от всего оружия. Максим разозлено отвернулся было от добычи, собираясь найти что-нибудь режущее или колющее, однако что-то заставило развернуться обратно.

Она была прекрасна. Великолепна. В полуободранной одежде, которая не сколько прикрывала, сколько дразняще открывала то, что должна была скрывать, девушка была еще более привлекательна, чем в газовом танцевальном костюме. Но самое главное, что возбуждало, что она была здесь, в его, Максимуса полной власти!

На чуть прикрытых, манящих верхних полушариях было совсем мало одежды. Максимус облизнулся и потянулся было, чтобы содрать с них остатки тряпья, и только выработанные еще в Святограде рефлексы спасли его. Неизвестно где Лейсян взяла и где прятала до сих пор этот кинжал, и почему не применила его для самоубийства, но факт остается фактом. Удар был быстрым и хорошо поставленным. Максим отпрянул, девушка рванулась от него и застыла в противоположном углу шатра, вытянув вперед руку с ножом.

Она была настолько неотразима в своей яростной страстной беспомощности, что Максим не смог себя больше сдержать, и решил воспользоваться самым древнейшим правом победителя. Быстрым незаметным ударом ноги он выбил из рук девушки нож, отбил попытку выцарапать глаза, схватил ее за плечи, сильно встряхнул и отбросил на служившие ему постелью мягкие меховые шкуры. Потом, глядя на съежившуюся на кровати испуганную девушку, начал намеренно медленно стягивать с себя одежду…

В последующие дни Лейсян была ласкова, мягка и покорна. От яростного сопротивления первого раза, когда она царапалась и кусалась, защищая свое детство, не осталось и следа. Конечно, никакого чувства, кроме, может быть, ненависти к насильнику, она не испытывала. Но помимо этого она, будучи здравомыслящей и теперь уже женщиной отлично понимала, что только заступничество, пусть и невольное, Максима спасало ее от доли, постигшей сестер и остальных женщин. После многих суток, наполненных неослабевающим вниманием множества козаков, соскучившихся по женскому телу, выживших существ — назвать окровавленное молчащее или наоборот воющее нечто людьми было уже нельзя, ожидал рабский помост где-нибудь в Киеве или Новогороде. Она же отделалась, можно сказать, легким испугом, и прилагала все усилия, чтобы этой самой защиты не лишиться.

Десять дней, оставшиеся до отхода россов от Сарай-Бату, и большая часть дороги назад пролетели без активного участия почти не вылезавшего из своего шатра Максима.

Глава 41

— Видимо чем-то прогневил я Всеотца… — раздумывал тяжело вздыхая Гафият, сотник личной стражи Улагчи-оглана. Идти с таким к великому хану не хотелось совершенно. — О Всеотец! Избавь меня от сей доли. Клянусь, пожертвую тебе кровь десяти вороных и десяти белых жеребцов!

Гонец, принесший это послание, был сер и вымотан настолько, что не мог сам передвигаться. Как вывалился из седла во дворе ханского дворца, так там и слег. Вот и пришлось сотнику взять на себя обязанность доставить письмо адресату. Но расспросив хрипящего посланца, какая именно весть содержится в письме, он заметно приуныл. За такое могут снести голову даже великому вазиру, не то, что какому-то сотнику из опальной семьи.

Память рода Борджигинов очень и очень долгая. Особенно, на провинности своих рабов. И всего-то неудачно пошутил прапрапрадед Гафията с позапрошлым великим ханом, а до сих пор вся семья мучается. Каких усилий стоило их роду продавить назначение старшего в семье сына на такую, совершенно не хлебную, хотя и слегка почетную должность, известно только Всеотцу. «Сколько табунов ушло, сколько монет поменяло своих хозяев. И самое главное, никаких перспектив выделиться и отбить обратно затраты. Ни тебе заговоров раскрытых, ни поручений тайных… Так и помру простым сотником… А с такой вестью — это произойдет прямо сегодня!» — раздумывал сотник.

И как будто Всеотцу было мало сваленных на бедного Гафията проблем. По дороге к тронному залу великого хана в коридоре дворца сотник встретил вазира. Того самого вазира. Азхара.

Сейчас, пока в городе отсутствовал вазир-и азам, Азхар чувствовал себя великим и могучим. Его слова боялись почти столько же, сколько и слова его повелителя, а может и больше. Ведь что взбредет в голову Борджигина предугадать было еще возможно, а чего захочет этот…

Поэтому, Гафият поклонился идущему навстречу Азхару и его дюжим охранникам глубоко и издалека, подумав просебя: «Принес же ифрит этого выскочку! Ну почему кто-то долго и мучительно карабкается на гору, а кто-то, как этот например, раз и на крыльях, на вершине?! И за что его к себе приблизил хан? Он же туп, как подкова, и умен, как осел! За что? Только за то, что он полностью соответствует своему имени?[93] Или за то, что он отлично согревает постель своего господина, что тот уже последнее время почти забыл дорогу в свой гарем? Только за это? Чтоб тебя свиньи сожрали!»

Беда почти уже миновала мимо, но к несчастью, брошенный вскользь вазирем на сотника небрежный, пренебрежительный взгляд, зацепился за свиток в руке. Азхар остановился.

— Что это у тебя?

— Донесение, блистательный.

— Откуда? О чем?

— Из Сарай-Бату, блистательный. Россы напали на город, блистательный.

— Опять? И чем все кончилось? Наверное, как обычно. Впрочем, откуда тебе знать раб… Давай письмо сюда, я прочитаю и передам его содержание…

— Осмелюсь возразить, почтеннейший. На нем печать самого вазир-и азама, отдать в руки великому хану. Я не могу позволить, чтобы свиток развернула чужая рука.

Азхар побагровел и громко втянул в себя носом воздух. Двое охранников по бокам вазиря напряглись. Впрочем, ничего сделать было нельзя. «Конечно, жизнь этого смерда не стоила ничего. Хоть всю сотню вырежи — обожаемый господин только попеняет ласково. Но за сломанную печать… Это уже покушение на его власть… И что с того, что там очередная победная весть, а как может быть иначе? Важно то, что убей хоть всех рядом, все равно донесут. Как пить дать донесут. Скоты…!»

— Давай сюда послание.

— Зачем, господин?

— Ты перечишь мне, пес?

— Нет, господин.

— Хорошо. Что ж. Пусть так. Я и не собирался вскрывать письмо. Но ты слишком долго его несешь. Радостная весть должна дойти быстрее до хозяина. Я его сам доставлю ее. — Только из-за того, что сотник стоял все еще согнувшись, Азхар не увидел дикого облегчения и злорадства на лице гонца. Аккуратно воин протянул вазиру письмо. Тот небрежно забрал его, и что-то вспомнив, договорил.

— И еще, как тебя там..? — спросил вазирь.

— Сотник Гафият, господин.

— Я запомню тебя. Сотник Гафият — со значением проговорил Азхар. — А сейчас, пока еще сотник, пойдем со мной. К великому хану.

Улагчи-оглан, сын Бату-огула из рода Борджигинов, великий даругачи Улуса Джучи, великий хан золотой орды, изволил скучать. Лежа на подушках, он равнодушно наблюдал за танцем наложниц, одной рукой зачерпывая спелые, темно-бордовые зерна граната с блюда, а другой — теребя весящую на поясе саблю.

— Мой господин! — радостно поприветствовал своего хозяина вазир Азхар.

— А! Мой мальчик. Что привело тебя ко мне в столь неурочный час.

— Добрые вести, мой господин. Вот письмо от уважаемого вазир-и азама. — Подойдя на дозволенную дистанцию к ханскому возвышению, вазирь передал письмо в руки слуги.

— И о чем же письмо? — с легким любопытством распечатал свиток великий хан.

— О великой победе, мой господин!

— Да? — и Улагчи-оглан с интересом начал читать письмо.

— Да, мой господин! Напали россы числом огромным…

«Мой господин. О великом горе должен с прискорбием сообщить я вам. В начале лета напали и осадили россы столицу провинции, город Сарай-Бату. И хотя было их всего тысяч десять, смогли совершить они невиданное. С попустительства Всеотца, или за грехи наши, обманули нас россы. Письма послали лживые, с помощью предателей степных, что чума в городе. И убоялись ее мы…»

— Но стены Сарай-Бату неприступны! И разбиты были россы! — продолжал разоряться, довольный своим весьма посредственным красноречием Азхар, не замечая, что его господин замолчал и буквально прикипел глазами к листку пергамента.

«…Город полностью разорен. Половина — сгорела. Все жители, и свободные, и рабы, угнаны. Я с великим трудом нашел сотню, чтобы поведали о судьбе…»

— …И кланяется тебе бекляре-бек…

«…Фаяз ибн Сатар посажен на кол в парке своего дворца. Все его…»

— …За мудрость твою великую…

«… по всему, под предводительством некого Максимуса, который по твоему слову, мой господин, желал выкупить…»

— …И обещает великие дары…

«…тоже опустошена. Можно сказать, да простит меня Всеотец, что в твоем улусе, мой господин, провинции и стольного ее города Сарай-Бату больше нет. Я готов понести любую кару за…»

— И победа сия будет вспоминаться в веках всеми нашими потомками! Да будет так всегда! — гордо закончил было свою наполненную пафосом речь Азхар, и только успел чуть довернуть голову…

Кто-то думает, что сытая богатая жизнь разлагает. Конечно, в кой-то мере это так и есть. Но тот, кто поддается таким соблазнам, не долго будет ими наслаждаться. Род Борджигинов всегда рождал отличных воинов. Они бывали слабыми правителями, плохими дипломатами, но войнами — великолепными всегда. Ведь по-другому и нельзя — свои же братья лишат трона вместе с жизнью, как часто и случалось. Вот многие и обманывались глядя на томно развалившегося хана, про себя сравнивая его с зажравшимся толстым котом, а на самом деле это была просто маскировка. И не котом был Улагчи-оглан, а пардом!

Не выдержав финальных «да будет так всегда!», в бешенстве, плавным слитным движением великий хан вскочил со своего ложа и метнулся к своему любимчику. Легендарная сабля, рассекающая плывущее по реке перо и разрезающая положенную на лезвие шелковую подушку, булатное творение древних мастеров, до этого мгновения спокойно спящее в богато украшенных ножнах на поясе у хана, увидела свет. Дважды вскричал рассекаемый воздух, и Азхар, в бьющих из разрезанных вен струях крови, кусками посыпался на мозаичный пол.

Нельзя сказать, что придворные обладали плохой реакцией. Скорее наоборот. Не успели еще упасть вниз остатки туловища, стоящие на оставшихся невредимыми ногах, как все в зале распростерлись ниц, стараясь поглубже втиснуться в каменный пол. Поэтому пылающий яростью взор хана мгновенно вычленил из этой толпы следующую жертву. Единственный, стоящий на колене, был заметен в зале сейчас, как одинокое дерево в степи. Улагчи-оглан быстрым движением скользнул к нему, чтобы внезапно жертва подняла голову вверх, впилась своим открытым, бесстрашным взглядом в лицо своего беснующегося господина и голосом сотника произнесла.

— Я готов исполнить любую вашу волю, мой господин.

Точно так же, как недавно вспыхнул, великий хан мгновенно остыл. Задумчиво вытерев о ближайшую согнутую спину саблю (при этом нанеся придворному глубокие царапины, но тот не посмел даже вздрогнуть) великий хан поднялся и возлег на свое ложе.

— Готов? Что ж. Тогда слушай мой приказ. Ты немедленно отправишься в Сарай-Бату. Если это письмо, — хан бросил на пол свиток, — правдиво, то не возвращаясь сюда, ты сразу же поедешь к россам. Пусть отдадут все и всех! Возьми с собой свою сотню!

— Будет исполнено, мой господин, — глубоко склонился сотник и попятился назад. Уже у дверей его настигли заключительные слова приказа.

— Мне понравилась твоя верность и твоя храбрость. До окончания посольства ты — вазирь. Если мне понравится и то, как ты все там решишь, ты останешься им и после. А сейчас — все вон! Принесите вина! А этого, — кивок на тело, — скормить собакам!

Еще раз поклонившись, новоявленный вазирь отправился выполнять приказ. Но пере этим, он завернул на рынок купить два десятка лошадей. Клятва помогшего ему Всеотца взывала быть исполненной.

Путь домой для козаков не был неприятным, и поэтому субъективно не занял много времени, хотя продлился гораздо дольше, чем туда. Награбленное добро, везомое на телегах, ласкало взор, а послушные пленницы по вечерам — тела. Освобожденные рабы, найдя соседей или дальних родственников, расспрашивали о том, что произошло за время их отсутствия, молодые и старые козаки рисовались друг-перед другом рассказами о добыче и подвигах, ордынские рабы молча, самые медленные подгонялись нагайками, тащили поклажу. Наконец, граница была пересечена, и, как положено, в первой же козацкой станице, которая с тех пор стала знаменита как Кошбатуевская, наступил самый сладкий момент похода.

Дуван дуванили почти месяц. Происходило это действие в веках установленным порядком. Всю добычу свалили в несколько огромных куч. Положено было в одну, но сейчас ее было столько, что в единую просто было все не уместить. Не насыпать же курган? Самую сладкую — первую, долю, десятину, отделили на «на храм». Приехавшие специально для этого в приграничную станицу волхвы несколько дней ходили, отбирали и грузили добро на телеги. Еще десятую — как и положено, великому князю киевскому. Его долю отобрал кошевой — ведь именно ему будут в случае чего все претензии. Остальное все принадлежало захватившим добычу воином и делилось согласно положенным, утвержденным до начала похода долям.

По очереди, начиная с атаманов-командиров и заканчивая последним возчиком-инвалидом, каждый участвовавший в походе подходил к кучам, громко называл себя, положенную долю. Кошевой атаман также громко, во весь голос спрашивал: «Храбро ли сражался ли такой-то? Достоин ли сей муж доли своей?». Из толпы каждый мог выкрикнуть — «Нет! Не достоин!», и пояснение, почему именно не достоин, какой проступок совершен. Тогда атаман ватаги и кошевой решали, давать или не выдавать долю. Но такое бывало редко, те кто не хотел сражаться, в поход не ходили.

Конечно, часто случалось так, что на один и тот же трофей претендовало несколько бойцов: конь вороной понравился или девка там по сердцу пришлась. Получить, понятное дело, приз мог только один. Самый старший по званию спорщик. Но младшие всегда могли потом понравившуюся вещь той или иной ценой выкупить. Но бывало и так, что сговор был невозможен, и тогда все решала дуэль. Спорщики под надзором волхвов сходились один на один, обычно насмерть, и победитель получал настолько нужный ему трофей. На схватки «в поле», как на места не принадлежащие этому миру — яви, смертельно строгие козацкие законы не распространялись.

Максимус ал-Каззаб, данное покойным («Приятно-то как произнести. По-кой-ный! Подох падла!» — раздумывал молодой волхв) бекляре-беком прозвище неожиданно прилипло, в общем дележе не участвовал. Даже не ходил смотреть, хотя зрелище того стоило. Из тех, что не каждый день увидишь. Ему там ничего причиталось, так что и смотреть было бессмысленно. «Только себя травить!» Получилось так из-за того, что Максим пошел в поход имея обет освободить из плена рабов, поэтому его дуваном были именно рабы. Точнее — их жизнь и свобода.

Хотя совсем без добычи Максим не остался — тут его ожидал приятный сюрприз. Добра захвачено было так много, что козаки не пожмотничали. Поэтому, когда кошевой прокричал вопрос: «Что, коли дадим мы Максимусу, пошедшему в поход ради свободы братьев наших, презревшего другой дуван и хитростью невероятной захватившего нам Сарай-Бату, долю сверх обещанной ему свободы, будет ли кто в обиде?» Ответом ему стал дружный рев «Нет!».

Несколько богато украшенных юрт со всем убранством, комплект так сказать, десяток рабов, полтелеги ковров, телега всякой другой рухляди, один качественный куяк, пара слитков булата, и так — по мелочи. Лейсян, постепенно непонятным образом мутировавшая из простой, бесправной рабыни, согревающей кошму своему господину, в главную наложницу, обрадовано занялась командованием новоявленным поездом. Оставив позади станицу Максим со своим скарбом присоединился к одной из разбегающихся во все стороны ватажек и неторопливо отправился в Киев, рапортовать Великому Князю об исполнении его поручения.

Любопытно, но сразу же по приезду в Киев знаменитый теперь на весь мир воин попасть к князю не смог. И причиной этому было не своеволие стражей, что к правителю не пускали, и не опала тайная или явная. Причина была совсем другой. В первый десяток дней по приезду у Максимуса банально не оказалось для этого просто одной свободной минутки.

Когда еще по дороге караван Максимуса догнала троица из числа освобожденных рабов и попросилась «под руку», захватчик Сара-Бату даже обрадовался. Слуги и холопы — это хорошо, так как ему и оставшейся пятерке воинов во главе с Глебом было очень трудно управлять крупным караваном. Еще двое догнали его перед самым концом пути. Но в Киеве потоком желающих служить ему парня в буквальном смысле захлестнуло.

Пусть взятая Максимом добыча была по сравнению с долей остальных набольших козацкого войска невелика. Пусть. Но! Во-первых, то что он совершил — это уже показатель. «Коли он сам Сарай-Бату захватить придумал как, то и в будущем в нищете не останется. А коли сам не останется, то и под рукой его житье будет сытным и привольным.» Вот с такими, вполне разумными соображениями к Максиму повалила толпа народа. Были тут и потерявшие кров бывшие рабы, и беженцы из империи, и просто обычные люди. Были среди них и бойцы, плохенькие, конечно, были и рукастые ремесленники, и многие другие. И всех их надо было выслушать, оценить на глаз — врет-не врет, и принять решение. И если решение было положительным, то принятого тут же следовало накормить, напоить, обудь-одеть, если требовалось, определить ему место для сна — ведь на дворе не июнь месяц, а как бы грудень…

Лейсян, окончательно ставшая наложницей и советчицей, очень сильно помогала своему господину и повелителю во всех вопросах управления. Оказывается, она умела не только крутить задом и трясти сиськами перед гостями бекляре-бека, вырубая тех своими формами, но и имела вполне достойное образование. Писать, считать, слушать, понимать и приказывать она умела, и главное, могла этими навыками правильно пользоваться. Именно на нее упали все обязанности связанные с размещением и расселением холопов. А так как юрты и рухлядь, которая еще неделю назад казалась лишним, ненужным скарбом, сейчас были заселены на 140 % в дело вступило «во-вторых».

Максим оказался не таким уж и бедным человеком. Разменянное на взятки еще прошлой зимой на Сичи ганзейское поручение на десять тысяч гривен, сейчас пришлось очень даже кстати. От него осталось всего чуть больше половины — но… Шесть тысяч гривен — это чудовищно огромная сумма для простого человека. Да и для князя из младших родов — тоже. Да что там для младших, даже для великого — немаленькие это деньги. И вот этими деньгами, шальными по сути, Максимус сейчас не скупился. Отчасти, потому что вспоминались уроки Радульфа о том, как привязать к себе холопов самым нежным образом, отчасти, из-за того, что проснулась вроде бы давным-давно испустившая дух совесть. Ведь в осажденном Сарай-Бату из-за него столько погибло…

Идиллию единения новоявленного барина и холопов нарушили посланцы великого князя. Те прибыли в корчму в полудневном переходе от Киева (именно там расположился Максим и его новоявленные слуги), нашли Максимуса, оторвали его от дел и почти под конвоем отвезли его в столицу великого княжества.

— За что мне Боги послали такое?! Будто мне мало западных проблем с войском Руфуса? А еще и ты туда же! Ты представляешь, дурак, голова дубовая, что ты натворил? Ты знаешь, что не далее как вчера послы у меня были от Улагчи-оглана? Грозили войной! С ВЕЛИКОЙ ОРДОЙ! Я как голозадый безродный мальчишка должен был тут унижаться! Перед каким-то мелким немытым степным холопом! Они требовали от меня выдать им! Весь полон! Весь кош! И главное, тебя!

— Но…

— Молчать! Где был Глеб? Что он тебя не остановил?

— Да рядом он был! Зато я из полона освободил…

— Молчи! А ты представил себе, сколько погибнет на войне, развязанной тобой?! Сколько мужей, отцов и детей погибнет из-за тебя? Сколько жен зайдется криком и будет в горе раздирать себе лицо ногтями, дабы хоть как-то перебить душевную боль?! А ты подумал, сколько матерей и детей заплачет, зная что больше никогда не увидят детей и отцов? Ты спас пять сотен, а сколько тысяч ощутят у себя на шее ярмо работорговца? А скольких просто бросят с распоротым животом на пороге своих домов? Ты об этом подумал? Нет, злато тебе глаза застелило…

— Не злато…

— Да заткнись ты! А то оскорбление, что меня обязали выдать своего? Тебя, понимаешь, дурья твоя башка?! Твоя жизнь — это залог мира!

— И что? Ты меня выдашь? Князь, а? — уже сообразив, к чему идет дело, спросил Максимус. То, что Лихомир распинался перед ним, явно было прелюдией к команде «фас», отданной охранникам за дверью.

«А я еще удивился, с чего бы это Лихомир, который до этого пренебрегал охраной, так озаботился за свою жизнь. Раньше он с охраной только по серьезным делам ездил — а сейчас даже у вход в кабинет стоят. А ларчик то, просто открывался. Это просто-напросто не его эскорт. Это мой конвой. Бл.! А говорили, что за своих всегда стоят, до смерти. А я то — поверил, дурачок. Или это проклятье Фаяза работает? Да нет, чушь это все. Просто у них тут, все так же, как и у нас. Для них, правителей, как бы они не назывались, князей ли, президентов ли, да и вообще, для любых мажоров, все кроме них — просто быдло. Не в жизни больше никому не поверю! Пи. ры!» — подумал Максимус. «Ну, раз все равно теперь уже, то можно больше не стесняться».

— Так как? Мне уже кандалы примерять? Выдашь меня им? Великий Князь, — выделив последние слова голосом, начал изгаляться Максимус. Поэтому ответ князя стал для него полной неожиданностью.

— Нет.

— Я так и думал! Все вы обещаете одно, а как дойдет дело до… ЧТО?

— Не выдам.

— Но как?… Почему?

— Выдать тебя означает быть ничем не лучше ордынцев. Выдать тебя — это плевок в лицо всем тем, кто погиб и кто еще погибнет. Выдать тебя — это просто разрушить великое княжество киевское, да или любое другое росское.

— Но погибнут…

— Да. Многие погибнут, и не факт еще, что мы устоим. Но если не за други, не за кровь пролитую, не за память, не за законы и не за свободу нашу, то за что же тогда биться? Не проще ли самим веревку на шею одеть и другой ее конец доброму хозяину отдать?

— Ну…

— Но это не значит, что ты, Максимус ал-Каззаб, не будешь наказан. Вон отсюда, и чтоб твоей рожи я больше не видел! Забейся в самую глухую нору и лет пять чтобы о тебе слыхом никто не слыхивал!

— Так то ты князь, — смытая удивлением обида и злость мгновенно вернулась к Максимусу, — награждаешь своих верных холопов. Что ж, я буду благодарен за награду и службу…

— Дурак. — Совершенно спокойным голосом сказал князь. — И хамло. И еще раз дурак. Ничего не разумеешь.

— Ну просвети меня, великий князь Лихомир. Просвети, будь уж так любезен…

— Не забывайся, смерд! Я могу за слова твои оскорбительные, запороть тебя на конюшне. Но не буду. Я просто скажу тебе то, чего ты так и не разумеешь. И это будет тебе моя награда.

— Я весь в внимании, — Максимусу пришлось силой совладать с собой, чтобы в тон не проникли язвительные нотки. Следовало действительно немного сбавить напор. Оказаться со спущенной шкурой ему совершенно не хотелось.

— Ужель ты не понимаешь, что великому хану уже все доложили? И ему очень сильно хочется повторно с тобой повидаться? И как ты думаешь, он пожалеет для этого денег али другого чего? И ты думаешь, не найдется таких среди степняков? Али татей наших? Да даже среди твоих друзей. Тот же Афзал, к примеру…

— Благодарю тебя князь за совет, — перебил Лихомира молодой волхв. — Я не возвожу хулу на твоих друзей, а ты не наводи на моих. Дозволь откланяться.

— Иди…

— Ах да! Мои люди…

— Я знаю. Выделю тебе место на границе северо-восточной. Пришли ко мне Глеба — с ним грамоту передам. А сейчас — ступай прочь, видеть тебя не могу боле…

— Благодарствую, княже. Здрав будь.

— Твоими деяниями теперь это сложно. И еще. Хоть я и обещал, что остаток поручительства сверх цены рабов тебе уйдет, но выкупил, пусть и мечом, слишком мало. А посему — половину остатка отдаш Глебу…

Выдержки Максимусу хватило только на поворот, дойти до двери княжеских покоев и аккуратно ее закрыть. А дальше… Даже несмотря на то, что его по сути дела признали владетелем, ярость не утихала. Оббив ногами и руками стены, ободрав костяшки, в ярости парень выскочил из покоев князя, пробежал по лестницам терема и вылетел во двор прямо в объятья этого человека.

— Рад видеть тебя, друг мой! — широко распахнул руки в своем традиционно восточном приветствии Афзал.

— Афзал! Друг мой, — прижав поочередно друг друга к сердцу чуть поостывший Максим удивился. — Что ты здесь делаешь?

— Мой отец, да будут благословенны его губы, выпустившие сие слова на волю, сказал: «Езжай к своему Максимусу…», и я поехал. Что случилось? Почему я вижу на лице твоем гневный румянец? Пристало ли великому полководцу гневаться попусту?

— Просто так?! Да они все твари неблагодарные! Скоты! А еще на других наговаривают!

— Оскорбил тебя кто, друг мой? Дозволь тогда я отрежу голову и подам тебе сердце его на серебряном блюде?

— Да пошли они на…!!! Пойдем! Выпьешь со мной?

— Да. Хотя мой отец, да будет он…

«Ох! Что же так болит голова! С кем это я вчера пил? Помню прием у князя — там не пил… Там ругались… Потом встретил Афзала. Первую таверну помню… Второй кабак тоже… Куда пошли после третьего — уже не помню. Сколько раз я давал себе слово, не напиваться?! Да еще и с местными? Они же, гады, на натуральных продуктах взращены, свежим воздухом с детства, твари, дышат, вот и здоровье имеют лошадиное. Не то, что мы, дети цивилизации! Ох головушка моя! О!»

Первая попытка открыть глаза оказалась неудачной, вторая тоже. Максим задумался чуть-чуть просветлевшей головой. «Все качается, как будто я на корабле — явно алкогольная интоксикация. Судя по тому, что меня окружает что-то душистое и колючее — я лежу в сене. Ой блин, травка какая вонючая попала… Нет, я не выдержу! Эаа…!»

Выдержав отвратительный приступ рвоты, усугубляемый тем, что желудок был пуст, Максим попробовал разогнуться и вытереть рот, и тут обнаружил, что руки у него связаны.

«Черт! Что случилось? Я что, буянил? Вполне возможно… Я был вчера зол. Очень. Взбешен, можно сказать. Ну ладно, я уже пришел в себя, можно подать голос.»

— Эй! Там! Развяжите меня!

Легкий шум неразличимых голосов, качка останавливается, часть сена исчезает и вот в глаза Максиму, как дубиной, ударяет лучами заходящее солнце.

— Вай-вай, дорогой мой друг! Ты пришел в себя? — к телеге, на которой лежит Максим подскакал и всадник и остановился около, глядя на лежащего с высоты седла.

— Афзал? Что со мной? Почему я связан? И где мы? — попробовал приподняться Максим.

— Ай, друг мой. Мы покинули Киев вечером прошлым, уже после закрытия ворот и сейчас едем на юг.

— Куда?

— Мы оставим Сарай-Бату справа. Заходить в поверженный тобой город — он еще не скоро восстановится… Мы поедем прямо в Ургенч. Тебя приглашает к себе в гости сам блистательный Улагчи-оглан!

— Ты что, идиот? Какой «в гости»? После Сарай-Бату меня в Ургенче самое лучшее, что ждет, это толстый тупой кол! Прекрати нести ерунду и развяжи меня.

— Друг мой. Когда приглашает сам великий хан отказать нельзя. Посланцы его были весьма убедительны…

На несколько минут Максим замолчал. Ему совершенно не верилось в то, что произошло. Он не мог даже не минутку подумать о том, что Лихомир мог оказать прав. Что его предаст и продаст злейшему врагу его ближайший друг. За деньги, за то, что ордынцы ему ближе, за то, что он просто росс, а не ордынец, предать дружбу, боевое братство, предать всё… Всё!

— Ты что, продал меня великому хану? — наконец решился прошептать Максим.

— Прости меня, друг мой, — отставил в сторону шутливый тон Афзал. — Когда приезжали гонцы от великого хана, меня не было дома, но по словам отца, да будут дни его долгими, великий хан очень, очень недоволен. Под угрозой истребления всех кочевий, нам было приказано или вернуть всю добычу, или привести завоевателя Сарай-Бату на суд великого хана…

— А как же свобода, определенная независимость, дарованная вам великим ханом? А набеги на границы орды, в которых участвует твой род испокон веков? Или это тоже ложь, как твои слова о дружбе?

— Какая свобода? Ты что, так ничего и не понял за всю свою долгую жизнь? Свободы нет! И не было, и не будет никогда! Всегда будет сильный который берет то, что ему по нраву, и всегда ему будут слабые, которые будут ему покоряться! О какой свободе и независимости ты говоришь? Одной десятой тьмы[94] хватит для того, чтобы втоптать нас в степь, смести из памяти потомков! Где тут свобода? Да. Мы иногда налетали на кочевья по границе орды. Но это были как укусы мухи для коня: укусил и убежал. Коли не попал под плеть хвоста — духи предков охранили. Но никто и никогда еще не грабил и не разрушал столицу целого тумена! А на счет дружбы… Я на коленях умолял отца своего, чтобы он не делал этого! Я даже был готов отдать четверть, да что четверть, половину добычи, но он был непреклонен. Он сказал мне, волей всего рода: «езжай к своему Максимилиану и привези его в Ургенч, иначе весь наш род погибнет!». Я не могу нарушить его приказа. Прости… Захид! — окликнул он своего ближника. — Свяжите его аккуратно, но так, чтобы не сбежал. Головой отвечаешь.

— Да, повелитель.

— Кормите его каждый день, поите сколько захочет, но довезти мы его должны, и довезти живым. За живого заплатят больше. И еще. Пока мы в границах Киевского княжества, держите его засыпанного сеном и с кляпом во рту! И поосторожнее с ним: он волхв и он нашел способ захватить Сарай — Бату. Кто знает, что он еще придумает?

«Афзал прав. И князь прав. Какой же я идиот!», успел подумать Максим до того, как в целях безопасности перед перевязкой, пленника дозировано оглушили ударом по голове.

Глава 42

За последние полтора года Максимус пятый раз ехал по этим местам. И нынешний был самым неприятным из всех. И полным безволием, и мерзким отношением, и перспективами. Ведь эта поездка была, судя по всему, последней. Последней вообще. И в этом году, и в этой жизни.

Афзал больше с ним не разговаривал. «А что разговаривать с рабом, который по приезду на место сразу же станет трупом?» Более того, спустя пару дней послушный сын своего отца в сопровождении трех нукеров ускакал вперед. Дело в том, что десяток воинов, степных воинов, везущий по относительно спокойным и безопасным росским дорогам… воз сена! вызывает вполне обоснованное недоумение. Недоумение перетекает в любопытство, усугубляемое недавними событиями на юге, и может в итоге вылиться в проверку со всеми соответствующими последствиями… «Нужно ли это? Нет!» — и вот все лишние, в том числе и Афзал, отправляются на юг.

На границе со степью маскировка себя полностью изжила, поэтому конвоирам под командой верного Афзалу нукера пришлось завернуть на ближайший торг. Пока двое караулили свою увязанную в кулек дорогую добычу, остальные четверо посетили рынок и основательно там затарились. «Раз уж все равно по пути, то почему бы и не привезти до дому подарков?»

Теперь караван разросся до четырех телег и являл собой совершенно обыденную картину. Четверо караванщиков погоняют, двое отдыхают, потом меняются. Раз охранников на четыре телеги всего шестеро, значит ничем дорогим тут поживиться бандитам не удастся. Маскировка великолепна своей полнейшей обыденностью.

Максимус бесился. И волновался. И боялся. «И как там без меня моя Лейсян? И мои люди? Дожили, блин! Я волнуюсь за других… Нахрена я так много набрал? Десяток-другой семей бы взял, и остановился. Так нет же — захотелось многими покомандовать. Не накомандовался. Надеюсь, князь не откажется выдать ей остаток средств от своего поручительства. И что я могу сделать? Сбежать если только?»

Пара неудачных попыток бежать, «далеко ли убежишь связанный как мумия?» предпринятых пока они еще ехали через лесистые местности, привели только к получению средних побоев. Когда же телеги выехали в степь, то Максима вообще развязали. Ну почти. И ничего неверного в этом решении командира каравана не было. Чистая и практичная логика. Пеший не уйдет от конного, а степняку, которому каждая сломанная травинка в поле — как яркий указатель на дороге, найти беглеца без проблем. Тем более — по снегу. Зато даже со связанными руками раб может править поставленной в середину каравана телеги, таким образом освобождая одного конвоира для отдыха.

Днем похитители и жертва монотонно шли по степи, зато по вечерам, когда все кроме лошадиного сторожа собирались около костра, Максимусу приходилось поработать языком. Опасаясь, что ореол удачи и богатства может смутить охранников из бывших подчиненных, Афзал набрал нукеров из числа не участвовавших в походе бойцов. А этим было еще как интересно, и они долго после захода солнца выпытывали у своего пленника мельчайшие подробности. Особенно интересовал степняков по их примитивной грабительской психологии (хотя в чем их упрекать — время тут такое), перечень взятой добычи. Вот и насиловал Максим свою память в поисках мельчайших подробностей, хотя делать ему этого ой как не хотелось. Ну не хотелось ему развлекать своих похитителей.

А хотелось ему совсем другого. Хотелось полюбоваться на мучения всей десятки, возглавляемой своим бывшим другом Афзалом, распятых на пыточных столах покойного Фаяза. Хотелось посмотреть на выражения их лиц, когда толстый кол пронзает их плоть. Да на крайняк, просто и безыскусно порубить их на куски саблей, забить дубиной, утопить или задушить тоже было бы неплохо. Приблизительно с такими приятными мыслями Максим засыпал каждую ночь. Но, к огромному сожалению, все это были только мечты, а реальность в лице степняков требовала развлечений. Иначе недовольные могли бы на следующий день оставить своего пленника без горячей еды или, что гораздо хуже, без воды — снег хоть и близко, а не добудешь его. Так что деваться было некуда

— …А овец взяли столько, что полвойска только и делало, что гнало их вперед. Ели только вырезку и мозги, а все остальное бросали степным падальщикам…

От таких историй степняки жмурились, как сытые кошки, глядящие на огонь, и мечтательно улыбались. А особо впечатлительный в силу своей молодости парень, ему еще и шестнадцати весен не стукнуло, и в силу этой же своей молодости выполняющий самую грязную и противную работу, а потому допущенный к прослушиванию историй впервые, даже прошептал с чувством:

— Эх мне бы там оказаться…, - и плотоядно уставился на Максима.

«У… Этот прямо здесь меня готов порезать, ради добычи. Впрочем… Как там? Груженные золотом ослы? Купец я или нет? Почему бы мне не выкупить свою жизнь? Надо было раньше догадаться попробовать это сделать!»

— Хм. Господа. Как вы видите, добыча была просто невероятной. И часть этой добычи — моя. На тот свет злата не заберешь. Почему бы вам не продать мне мою свободу? Я хорошо заплачу… — предложил Максимус и затаил дыхание.

Над костром повисло молчание. Наконец самый старший из степняков веско произнес.

— Мы клялись роду, что тебя довезем. Это что же, ты предлагаешь нам род свой предать и продать? Так вот, коли не хочешь ты всю дорогу проделать с языком отрезанным, молчи и больше ничего такого не говори. Не так ли? — и грозно оглядел не столько Максимуса, сколько своих жадных товарищей. Те единодушно кивнули. Вот только младший кивнул немного позднее остальных. И в глазах у него промелькнуло что-то такое… Этакое.

«Ага! Значит, ты парень не так силен, как твои старшие родственники. Вот на тебе и сосредоточимся. Посмотрим…»

Время шло. Караван медленно двигался через зимнюю степь, проходя за сутки совсем немного. Присмотр за Максимусом стал совсем слабым. Ведь бежать стало совсем некуда. Все вокруг было проморожено и заметено снегом. Одинокий безлошадный путник, без еды и теплой одежды к утру бы превратился в мерзлую тушу — так что достаточно всего лишь внимательно охранять всех лошадей, и побег не удастся.

Каждые утро и вечер много времени занимала сборка и разборка купленной на торгу юрты, а иначе ночь можно было бы и не пережить. Все это время мысль о побеге не оставляла Максимуса ни на минуту. Каждый свой рассказ он теперь старался построить так, чтобы все больше и больше распалить молодого степняка. Назип, его так звали — не прибавляя имени рода и отца, ибо не выслужил еще уважения, после каждого такого разговора ходил как в тумане. Ведь Максимус дави на самые что ни наесть болевые точки: «…табун жеребцов статных, на котором любой кривой и косой сразу же покажется батыром…», «…россыпь золотых монет, на которые можно купить…»,«…ожерелье такой неописуемой красоты, что перед таким подарком не устоит сердце самой неприступной красавицы…», «…сабля булатная, росского харалуга. Эх, жаль будет, коли никому не держать ее в руках. Не пристало оружию валяться…»

Стоит отдать Назипу должное. Сломался он именно на сабле. И то, сломался — это не совсем верное определение. Просто на следующий день после закинутой Максимусом «сабельной наживки», во время отдыха он незаметно шепнул Максиму.

— Коли отведу я тебя до княжества твоего, клянешься ли ты, что отдашь мне саблю?

— Что? — притворно удивился Максим, в глубине души ликуя.

— Коли сведу тебя отсель, на время. Отдаришься ли ты сабелькой булатной?

— Да.

— И еще! Я не придаю свой род. Поклянись, что после того ты вернешься в наш караван!

— Хм. Что ж, клянусь. И что теперь?

— Теперь жди до ночи. Этой ночью моя стража.

— А мы сможем уйти? И не замерзнуть?

— Это все мое дело. Ты клялся. Ты на время уйти? А потом вернуться обратно в Ургенч?

— Да.

— Ты сказал.

Этой ночью пятеро охранников заснули чуть крепче, чем обычно. Готовивший ужин Назип добавил в блюдо немного сонной травы, так что спалось всем очень легко и приятно. Максима, которому снился сон о свободе, молодой степняк еле-еле растолкал. Предатель подготовил все заранее, так что для побега Максиму пришлось предпринять минимальные усилия.

Боги были на стороне Максимуса. Как выразился Назип «духи метели сегодня затеяли медленную пляску». Мелкая поземка, поднятая холодным ветром, отлично заметала все следы. Ночная скачка по звездам, просто на север, «в никуда», режущий острой снежной крошкой, бьющий в лицо ледяной ветер, все это Максимусу врезалось в память навечно.

Им повезло еще раз. После повторной смены лошадей, утром, когда стало светло, на белом полотне горизонта не показалось ни единой черной точки. Погоня либо еще не выехала, либо потеряла их. Откуда беглецам было знать, что на следующий день проснувшись поздно и обнаружив пропажу, степняки сразу же бросились в погоню. Но из-за ранней темноты потеряли не только след, а попав в неожиданный буран, еще и свои жизни. Афзал долго потом себя клял за то, что бросил такого важного пленника и гадал, что же случилось с конвоирами. Ничего этого ни Назип, ни Максимус не знали, и поэтому продолжали гнать лошадей все быстрее и быстрее. На север.

Этот переход через степь, шестой по счету, оказался настолько ужасным, что на все оставшееся, очень долгое существование, Максимус заполучил свой самый страшный ночной кошмар. И много позже, бывало, он просыпался в холодном поту, путешествую во сне по этим ужасным белым равнинам. Холод, голод, жуткий ветер, срезающий кристалликами льда, как абразивной крошкой, кожу с лица, тьма ночью и слепящий белый свет днем. И непрерывная, до боли в стертых до крови и чуть ли не до шеи ногах, скачка.

В общем, когда на горизонте появилась темные пятнышки — первые редкие рощицы, предвестницы леса, Максим сполз с лошади, и с чувством возблагодарил всех местных богов. За окончание пути, за удачно выбранное хобби (что бы стало с ним после такого путешествия, не стань он до этого опытным наездником, даже представить было страшно), за приближающийся лес, в котором можно собрать веток, разжечь костер, чтобы согреть промороженные до кости тела и поджарить на огне вырезку из тела одной из павших по дороге лошади…

Назип с легким презрением степняка, привыкшего к необъятным просторам сухопутного степного моря и считавшего лес клеткой, взирал на расчувствовавшегося росса. Когда выражение радости на его взгляд уже подзатянулось, он, гордо восседая в седле, надменно произнес.

— Хватит, росс. Нам пора ехать! Не следует тебе привыкать к свободе. Меня ждет моя булатная сабля, а тебя — Ургенч.

— Да, ты прав. — Максимус встал с колен, подошел к лошади и вместо того, чтобы вскочить в седло стал рыться в седельных сумках.

— Что ты копаешься, росс?

— Да вот, его искал. — Максимус нашел то, что искал, и теперь подошел, чтобы показать, поближе к степняку.

— Кого?

— Его! Да вот же, смотри!

— Да что там? Мне ни видно ничего! — степняк наклонился из седла, чтобы рассмотреть поближе, что там ему своими корявыми руками показывает росс. Да показывает так, что не видно ничего — а ведь интересно.

— Не видишь что ли? Это твоя награда! — С этими словами подошедший вплотную Максимус схватил правой рукой Назипа за ворот, резко дернул на себя, а левой нанес удар кинжалом в бок степняка.

Этот кинжал принадлежал самому Фаязу ибн Сатару и так понравился победителю, что Максимус совершил страшное преступление, караемое смертью — утаил трофей от дележки на общем коше. Пришедшийся так по руке булатный клинок Максимус носил с собой постоянно, и не удивительно, что его он оказался в числе трофеев степняков. Перед побегом, когда занятый сборами Назип на некоторое время выпустил пленника из поля зрения, росс забрал у командира степняков кошелек и этот трофей, и спрятал их в своих седельных сумках. И вот сейчас его время пришло.

Припомнив все, что ему рассказывали и показывали на тренировках, совместив все это со здравым смыслом и яростью, Максим нанес подлый удар. Пробить даже очень хорошим ножом толстый слой теплой зимней одежды, да еще свободно весящей на теле практически невозможно. Однако парень нанес удар не абы куда, а именно над верхней кромкой пояса, где сжатая по периметру одежда принимала минимальную толщину Клинок, сила удара которого сложилась со встречным движением тела противника, легко пробил одежу и не встретив на своем пути больше никаких препятствий пронзил кожу и рассек печень.

— Вот единственная награда за предательство! — Прошептал на ухо задохнувшемуся от боли Назипу Максим и оттолкнул его от себя. Раненный судорожно вцепился в упряжь и гриву лошади, лег на круп и прошипел.

— Ал… Ал-Каззаб! Будь ты проклят, Максимус ал-Каззаб! Чтоб тебе навеки остаться лжецом и предателем! Чтоб никогда тебе не вернуться к своей…

— Проклятья, вещь, судя по сказкам волхвов, которые я слышал в Святограде, конечно же, страшная. Но я в это не верю. Так что, счастливого пути тебе, спаситель ты мой! — рассмеялся Максим, отпустил повод и резанул лошадь по крупу.

От боли уставшая вроде бы лошадь рванулась как призовой жеребец. Дикая скачка наверняка сделает тяжелую рану степняка смертельной и окончательно заметет все следы. Максим проводил убегающую вдаль точку довольным взглядом и подошел к своей оседланной кобыле. Следовало переложить седло на заводную, и поспешить домой. «Лейсян и мои люди слишком долго были без догляда. Как они там? Да без меня? Как бы чего не удумали…» — размышлял Максим занятый привычной работой.

О своем некрасивом, мягко сказать, поступке, у него появилось ни единой мыслишки. Как в анекдоте: «Умерла — так умерла…»

Приблизительно в это же время, в далеком Ургенче, склонившись в глубоком поклоне, бывший сотник Гафият, а сейчас пусть и временный, но вазирь, докладывал об итогах своего посольства.

— …Хоть и шлет извинения за сей набег, но отдавать полон, дуван и даже голову виновника отказывается.

— Мм? — сегодня Улагчи-огланом владела меланхолия.

— Да, господин.

— Что ж… — Великий хан в почтительном молчании придворных еще раз перечитал какое-то письмо, после чего равнодушно его отбросил, вздохнул, о чем-то размышляя, и внезапно резко вскочил.

— Видит Всеотец, мы этого не хотели! Но раз не жалеют наши соседи жить в мире, раз тревожат наши границы, раз убиваю и угоняют в рабство, то не быть более такому миру! Сим объявляю я, что нет больше мира с россами! С этого мгновения невозбранно дозволяю я грабить и убивать врагов наших, не боясь ничего, А к концу следующей весны следует собрать все наши тумены и обрушиться на россов. Не только нам причинили много зла россы! Недавно я получил письмо от моего могучего брата, великого Цезаря Ди Борджа из рода Ди Борджа. Он шлет мне пожелание долгих лет жизни и предложение мира и войны против россов! Через год наши армии сметут с лица земли росские княжества и загонят россов далеко в безжизненные льды! Да будет на это воля Всеотца! Я сказал.

Как и ожидалось, путешествие по росским землям по комфорту и рядом не стояло с переходом через степь. В первом же козацком хуторе мешочек монет превратился из бессмысленного груза в гарант получения всевозможных благ. Помня о предостережении князя, правоту которого он познал на своей шкуре, Максим не назвал своего настоящего имени, дабы не вводить местных в чрезмерное искушение. Представившись чудом уцелевшим Новогородским купцом, караван которого ограбили в степи ордынцы, молодой послушник впервые за долгое время получить те услуги, потребности в которых, пока они есть, не замечаешь. После пяти десятков дней в пути Максим впервые попарился в бане, сменил задубевшую и завшивевшую одежду, поел горячей пищи, главное — не сушеного мяса, а свежего хлеба, и прочих вкусностей оставшихся от празднования нового года, который он пропустил. Дав роздых лошадям и отдохнув сам, Максимус щедро отсыпал принявшей его семье монет из своего кошеля (хотя они ничего от него не требовали, по вечной русской жалости к убогим) и неспеша отправился… «А вот куда? — это хороший вопрос. Появляться в Киеве — глупо и опасно. Наверняка за дворцом князя следят. И не следует думать, что это паранойя. В прошлый раз меня сняли прямо со ступеней кремля. Да и сам князь мною несколько недоволен… Второе место, где меня наверняка караулят, это наверняка Святоград. Уж что-что, а догадаться посадить около четырех перевалов по отряду могу даже я. Конечно, из Святограда меня не выкрадут — слишком там велика концентрация волхвов, но я до туда просто не доеду. Возьмут по пути или на перевале. Значит, там мне делать нечего. Остается только одно место, куда мне идти. Вроде бы мне пожалованы земли на востоке… Вот туда, подальше ото всех, где любой новичок — заметная редкость, где вокруг преданные мне, надеюсь, люди, и следует ехать.»

Сказано — сделано. Оставив ошую столицу южного великого княжества росского Максимус отправился на восток. Помня старую добрую поговорку — «язык до Киева доведет», хотя как раз именно туда ему не требовалось, Максимус расспрашивал по пути всех трактирщиков, и уже приблизительно знал, куда ему следует ехать. Такое количество новых людей не прошло незамеченным, а рассказываемые сказки о взятии Сарай-Бату еще долго гуляли среди местных жителей, превращаясь, как обычно в сущие небылицы.

Долго ли, коротко, но в начале весны Максимус наконец-то прибыл на восточную границу великого княжества Киевского. Именно здесь, на границе с Итилем, князь Лихомир отрезал ему шмат земли под поселение. «Узенькая речка от порогов и выше. Как там Глеб говорил? «На конный переход на север. В ширину — пол дневного перехода.» Маленькое такое княжество. Но мое. Мое княжество. — Максим покатал на языке эти слова. — Мое. Княжество. Все же есть что-то особенное в том, когда идешь по своей земле. Даже чувствуешь себя так… Так…»

Бум! Замечтавшись в седле, он не заметил притаившегося около свежепроторенного пути поста стражников. Тот был устроен по примеру пластунских козачьих, да так удачно, что не бойцов не было видно и в упор. Хваткий малый опытной рукой нанес удар тупым концом копья и мигом спустил витавшего в небесах путника с небес на землю. В буквальном смысле. С воплем Максимус свалился на землю, быстро вскочил и с матюгами, держась грудину, налетел на охранников.

— Какого х…! Вы кто такие?

Вжик — бам! На тот раз тупой конец копья, как простая палка, описала широкую дугу и подбила сзади колени новоявленного князя.

В этот раз Максим поднимался осторожнее. Откатившись и разорвав дистанцию, он встал, отряхнулся и внимательно осмотрел гогочущих охранников. Разозлившись уже по-настоящему, он прошипел «Все! Шутки кончились!» и обнажил саблю и кинжал.

— Ты железки то, брось! Брось тать! Ни к чему они тебе! — продолжал веселиться хлопчик, так эффектно обращавшийся с копьем.

— Тать?! Кто еще тати тут! Эти земли пожалованы мне великим князем киевским Лихомиром за взятие Сарай-Бату! Я князь этих земель Максимус по прозвищу Ал-Каззаб! Так что если хочешь, то приди и возьми мои клинки! Вмиг порежу на куски!

— А зачем мне это? — удивился охранник. — Эй! Голышок!

Искомый Голышок, чью лысую голову можно было бы использовать в степи вместо светличных башен, ухмыльнулся и потянул со спины тяжелый степной лук. Видимо, врагов они не ждали, поэтому тетивы на луке не было, однако натянуть ее было делом нескольких мгновений. Удивление командира поста стало понятно и оправдано. На такой дистанции пеший, без брони, без щита должен быть витязем или избранником Перуна, чтобы сбить стрелу.

— Бросай, все бросай самозванец, коли плетей не хочешь отведать.

— Самозванец?! — возмутился Максимус, в ярости швырнув саблю на землю. Сабля была неважного качества, куплена по дороге, а вот кинжал, тот самый, требовал особого обращения.

— Конечно самозванец! На себя посмотри! Видок то, не княжеский, чай!

Здесь он не ошибся. Конечно, ту грязную, вонючую, частью рваную одежду, в которой он прошел сквозь плен и в которой бежал на север, он сменил на первом же базаре. Но не парча, не бархат, ни шелк не подходят для путешествия верхом по зимней дороге, а разориться на дорогую меховую одежду Максимус просто пожадничал. Да и опасно это — одному да в соболях. Так что простая кожаная одежда, овчинный полушубок, шапка да потертая меховая медвежья шкура в качестве одеяла — вот и все добро.

— Да и всяк знает, — продолжил стражник, — что подлые ордынцы, похитили и убили князя Максимуса. И правит нами его молодая вдова, носящая под сердцем сына князя…

— Что? Лейсян беременна?

— А тебе то что? Княгиня конечно, баба справная, — стражники заржали, — да вот только не по твоим череслам… Я бы на твоем месте молил бы Ладу, чтобы та отвела от тебя встречу с княгиней.

— О! Точно! Она же здесь распоряжается! Я требую, чтобы меня отвели к ней! Немедленно!

— Да ты сам не знаешь, чего просишь, тать! У княгини в последнее время совсем ум за разум зашел. То бывает у баб, когда те брюхатые. На кол посадит и все тут. Лучше тут оставайся! Годик-другой отработаешь, и иди на все четыре стороны, или приживайся…

— Да уж… Интересные ту у меня порядки получились. Ну да ладно. Разберемся. — пробормотал Максим. — Эй вы, к княгине, б…., ведите меня.

— Ну гляди, тать. Мы тебя предупреждали.

В новый посад, где жила молодая княгиня они приехали уже к вечеру. По удачному стечению обстоятельств в этот день княгиня занималась просителями, поэтому пришлось еще и ждать. Чем бы все кончилось, если бы не было очереди, предугадать трудно, или наоборот — очень легко. А так, в толпе вскоре стали раздаваться приветственные возгласы, которые все усиливались, когда его узнавало все больше и больше народу. В итоге, радостная толпа оттерла от него охрану, вынесла двери и с приветственными криками втащила своего князя внутрь. И это Максимусу понравилось.

А вот в сердце свежесрубленного дубового терема (и откуда только лес везли, степь же кругом), в своем новом доме, Максиму уж очень не понравилось. В посольских палатах, предназначенных для приема просителей, послов, друзей, а также для массовых пиров в широком кругу, на возвышении прямо по центру стояло троно образное кресло. Одно. И оно не пустовало — красавица Лейсян занимала его с таким видом, будто родилась в нем. Да и сама она сейчас выглядела совсем по иному, чем еще полгода назад. Может виной тому беременность, может так повлияла свалившаяся на нее ответственность и власть, но Максимус сейчас бы дал ей на вид лет этак двадцать с хвостиком. Причем хвостик такой, как у питона… Молодая девушка, услаждающая его своим телом, превратилась во взрослую, властную княжну. Чуть ниже, на ступеньках, одесную от хозяйки, стоял стульчик попроще, который занимал Глеб. Рука молодой княжны часто прикасалась к плечу воина…

Весь этот натюрморт читался на раз. Хозяин, то есть хозяйка, тут княгиня Лейсян. Ее ближник, и, скорее всего, любовник — бывший или не бывший, хрен его знает, сотник великого князя Киевского Глеб. Места для возвратившегося князя тут предусмотрено не было.

И последним штришком стал взгляд, которым Лейсян встретила своего господина. Целая палитра чувств была в этом взгляде. Вот только радости в них не было. Немая сцена длилась недолго. Быстро обежав взглядом радующуюся челядь, подвиги Максимуса не были забыты, Лейсян обменялась быстрым взглядом с Глебом и разительно изменилась.

— Желанный мой! Князь — сокол прилетел! — с радостным воплем девчонка соскочила с кресла и упала в ноги Максимуса. — Уж не чаяла я увидеть тебя! Садись скорее! — она подхватила несопротивляющегося Максима за руку и усадила его на трон. Легкое движение пальцами, и Глеб освободил меньшее креслице и растворился в толпе.

— Несите парчу да бархат! Соболя несите! Князь вернулся! На стол мечите! Радость сегодня!

На пиру Максимус старался не пить вовсе, хотя Лейсян постоянно подливала в его кубок. Слишком много дел предстояло сделать, чтобы оставалось время напиваться и мучиться потом похмельем. Неожиданно для себя, вместо домашнего отдыха, Максимус получил очередную пачку проблем, описанных в книге «Искусство придворной интриги для чайников». И первый неприятный разговор предстояло провести как можно раньше. Уже завтра утром, к примеру. С Глебом. Уж больно запала в душу князя рука Лейсян, лежащая на плече сотника.

На следующее утро Максимус смог легко найти Глеба. Тот и не думал прятаться, так был занят. Увязывал последние сумы на заводных коней. Судя по тому, что добра было немало, возвращение было не предусмотрено.

— Здрав будь, Глеб.

— И тебе поздорову, княже.

В разговоре повисла пауза.

— Ты собираешься… — чтобы хоть чем-то нарушить тишину начал было Максимус, но честный и прямой Глеб ответил на незаданный вопрос.

— Не серчай, княже. Все думали, погиб ты. А баба красивая, да без плеча мужского, как гривна на дороге. Кто первый поднял — тот и молодец.

— А ребенок…?

— Дитятко твое. Не беспокойся. Ну все, княже. Прощевай и не держи зла. — Глеб коротко поклонился, вскочил в седло и выехал за ворота. Вслед за ним уехал и десяток преданных ему бойцов.

Первая проблема была решена. Но вод последствия решения… На первые роли моментально, как вылезшие из незаметной щели тараканы, выдвинулись настоящие степняки — какие-то дальние знакомые и седьмые родичи княгини. Макс не успел и глазом моргнуть, как на всех постах оказались чуть ли не его бывшие враги. Лейсян, крепко державшая княжество в своих маленьких ручках в отсутствии князя, не собиралась его отдавать никому. Даже хозяину.

С князем она была как шелковая. Такая же мягкая, такая же покорная… На людях. И так же ее прикосновения холодили Максима, напоминая о том, что удавка, она тоже. Шелковая… Князь нутром чувствовал, как медленно утекают последние часы его жизни. Степняки из свиты княгини его отравят, зарежут, удавят или, что еще проще, опять продадут великому хану. И случится это сразу же, как только Лейсян благополучно разрешится от бремени.

Конечно, можно было все бросить и уехать, к примеру, доучиваться на волхва. Но это ничего не решало. Все равно, для Лейсян оставить его в живых будет означать постоянно жить под дамокловым мечом. Захочет ли она себе таких головняков? Вопрос звучит как ответ, точнее, как приговор. Да и великий хан никуда не делся, и награда за голову Максимуса все еще не получена… Можно было бы, конечно, изгнать Лейсян вместе со всей ее родней, но только делать это надо было сразу же. Теперь же с каждым днем она потихоньку прибирала к себе дружину, кого лаской, кого кнутом, так что и войско и общественное мнение (решение прогнать беременную женщину из дома, это подло, и грозит проблемами не меньшими, чем те, что решает) будет на стороне княгини. А уж то, что он с самого начала не поставил ее на место — между статусом наложницы и статусом жены есть огромная юридическая разница… Как он об этом кусал теперь локти!

«Короче. Надо прочь бежать. И как можно скорее. Но куда?» Решение спрятаться дома оказалось неверным. Оно не столько не решило старых проблем, но и добавило новых.

Пролетела зима. К весне Лейсян разродилась от бремени крепеньким мальчуганом. С этих пор Максимус завел привычку спать отдельно от жены, в собственных покоях, за крепкими дубовыми дверьми и не снимая кольчуги, а есть и пить только из общего котла. Князь чувствовал, что если ничего не предпринять, то остаток его жизни пошел на дни.

Хотя со стороны все же было вроде бы благочинно. Молодой князь с молодой красавицей княгиней регулярно занимались делами своего небольшого княжества, вместе выслушивали челобитчиков, раздавали советы и приказы. А на самом деле…

— Опять к тебе отребье какое-то рвется…, - ворчала Лейсян, когда в числе просителей оказались какие-то гости, желавшие видеть именно Максима. Покорностью или хотя бы простой вежливостью в сказанном и не пахло. Фразу эту следовало понимать как: «такое же как ты, отребье».

— Молчала бы ты, холопка.

— Я то род свой могу на пять сотен лет провести, а ты? — хамила в ответ Лейсян. За дверьми на страже сегодня опять стояли степняки.

— Ладно, драгоценная ты моя. Интересно, а сколько бы за твою родословную дали бы на рабском помосте? Или в лупанари?

— Помолчи уж сам. Совсем забылся?

— По-моему, забылась уже ты, — жестко сказал Максимус. Иногда он сам себе удивлялся. Отчего он не мог просто удавить эту змеюку? Привык? Влюбился? Не мог просто так убить женщину?

Услышав металл в голосе Лейсян как обычно пошла на попятную. Пока. Наследник хоть и есть, но все равно, раздувать огонь рановато. Это потом можно будет спросить за все… А сейчас несмотря на стражу, взбешенному ученику волхва хватит и мгновения, чтобы свернуть ей шею. И то что потом он бед от этого не оберется, ничуть не легче. «Тем более, может и оберется… Ну прибил в приступе гнева наложницу… Плохо, но бывает… Ей-то уже все равно будет, разве что с Моста посмотреть…»

Решив крестьянам пару вопросов по поводу межи, Максимус приказал впустить неизвестных гостей. Ему самому было любопытно узнать, кому же он понадобился. «Может это гонцы из Святограда? Или наемные убийцы?» — на всякий случай он сделал знак быть особо внимательными своей охране.

«Уж что, что, а вот назвать оборванцами их нельзя.» — первой мыслью пришло в голову Максимуса. Двое учтиво, но довольно неглубоко поклонившихся гостей, были одеты богато и прихотливо. Для дороги одежда, украшенная дорогим мехом, серебряными и золотыми украшениями была явно непригодна. Костюмы, кстати, были в разных стилях. И если у гостя пониже он был пошит по последней киевской моде, то корни костюма высокого и худого гостя, расписанного шрамами настоящего бойца, следовало поискать где-то на юго-западе, в Империи. Тот, кого про себя Максимус назвал «Воином» на поясе имел несколько изумительное по качеству и красоте отделки боевое оружие, что даже князю оставалось только позавидовать. «Второй» имел оружие простенькое, зато на шее, поверх богатой шейной гривны, небрежно был брошен обрег-солнце. По внешнему контуру шел замкнутый круг — волхв отрок, а «сектор Даждьбога» был заполнен полностью. Волхв-отрок, Избранник Даждьбога.

Подробности оберега рассмотрел не только князь. Все верующие в росских богов, то есть все присутствующие, кроме степняков, уважительно поклонились чудотворцу. Поклонился, не вставая, и Максимус.

Разогнувшись, он задумался. Что-то смутно знакомое мелькало в лицах гостей. Максимус напряг память, где он мог видеть этих гостей. «В походе? Нет вроде. Ранье? В Святограде? Тоже нет вроде. Еще раньше?…» И разом вспомнил! Резко, с удивленным и радостным криком вскочил с трона и бросился к гостям.

— Не может быть! Вы?!

Часть пятая. Игорь

Глава 43

«Хорошо, что хоть Сашка удрал. И все это его миновало…» — думал Игорь сидя в кандалах. Римская галера уже второй месяц плыла неизвестно куда, а в ее трюме, в маленькой каморке сидел бывший сержант Российской армии. «Хотя, в том, что он удрал есть плюс и для меня. Меня пытать прекратили. И ладно бы, спрашивали о том, что я знаю. Так нет — о какой-то чуши меня теребили только. Надо было, конечно, что-нибудь наплести такого…» — продолжал размышлять, глядя на свои уже почти зажившие руки.

Где-то высоко, на палубе, послышался топот ног и громкие непонятные команды на латыни. Потом скорость корабля, по ощущениям, спадала, и вот почувствовался легкий удар. Все. Очередной порт.

За время путешествия таких остановок было много. И было у него подозрение, что тем неплохим условиям своего содержания он обязан именно большому их количеству. Но в этот раз открылась дверь каморки и двое дюжих легионеров поставили его на ноги, надели на руки деревянные колодки и вытащили на палубу.

Жара как кулак великана ударила Игоря по голове. Корабль стоял в порту с архитектурой видневшихся вдали домов, похожей на виденную по телевизору в Риме.

Охранники о чем то спросили своего командира, это был именно тот человек, который сначала прервал самосуд над пленными, а потом пытал Игоря. В быстрых и явно грубых выражениях на своем языке, латыни, конечно же Игорь не знал, да и если бы знал — кто знает, на каком они тут говорили, центурион отдал распоряжение относительно пленного и покинул корабль. На берегу его ждал человечек, державший лошадь. Центурион сбежал с трапа на пирс, вскочил на лошадь и быстро скрылся из вида.

Подталкиваемый недовольным легионером Игорь поплелся на берег. Спускаясь по узкому трапу Игорь чуть не свалился в воду, и только выданный от души пинок его конвоира спас от незапланированного купания. Бормоча под нос слова весьма далекие от благодарных и потирая краем колодки наливающийся свежий синяк Игорь озираясь по сторонам поплелся по порту вслед за солдатом.

Вокруг было на что посмотреть. Сине-зеленое теплое море так и манило окунуться в него. По его поверхности к берегу плыло множество мелких лодок. Порт был не очень большим, но весьма оживленным. Узкий вход в небольшую бухту, на берегах которой находился город и порт Лисбон, перекрывали две башни, между собой соединенные цепью, которая сейчас была опущена в воду. На небольшой возвышенности над портом довлела крупная крепость, над которой висел красный флаг с орлом посередине.

На окружающих бухту холмах вольготно раскинулся утопающий в зелени город из серо-желтого цвета, а по узким и широким улочкам сновали туда-сюда толпы народа. Были здесь и бедняки, одетые только в рваные и грязные лохмотья, и богатые горожане, медленно и горделиво вышагивавшие в белоснежных, шитых золотой нитью тогах, были и обычные люди, одетые в длинные мешковатые одеяния, перехваченные посредине пояском, а вот по направлению к порту прошествовал небольшой караван пузатого работорговца, транспортируемого на носилках четырьмя сильными рабами. Рабыни в караване были задрапированы только в короткие набедренные повязки и веревки на шеях, и Игорь, не будучи импотентом, остановился и засмотрелся на блестящие потом разноцветные тела. Его конвоир, также с вожделением проводивший глазами это шествие, видимо вспомнил, что таких роскошных тел ему не видать за его деньги в портовом борделе и поспешил выместить свою злобу на Игоре, с силой дернув его за веревку кандалов.

По пути им встретилось некоторое количество легионеров лениво бредущих в увольнении или наоборот — бегущим по спешным делам. Одни, самые простые, отдавали воинское приветствие спутнику Игоря, но любого офицера конвоир встречал установленным тут взмахом руки, чем-то похожим на фашистский салют. Одна такая парочка, явно убивавшая время остановила их и внимательно рассмотрела Игоря, одетого в непотребно вонявшее к этому времени воинское тряпье. Быстрые расспросы конвоира видимо удовлетворили любопытство офицеров, но распалили их жажду и они пошли дальше своей дорогой, завернув по пути в ближайший кабак. Подгоняемый легионером, которому тоже не терпелось, они подошли к крепости.

После недолгой перебранки сквозь слегка приоткрывшуюся калитку в воротах, к безопасности тут относились строго, их по одному запустили во двор крепости, где они сразу же оказались на прицеле у стрелка. Оставив Игоря около часовых, стоявших на посту у ворот, легионер забежал в одно из зданий. Оттуда он вернулся уже в сопровождении офицера. Бешено жестикулируя и громко крича, они смотрели в угол крепости, где перестраивалось какое-то здание. После недолгой но яростной перебранки верх в споре одержали погоны, и легионер, злобно бормоча себе под нос, повел Игоря обратно в город.

Что-то есть во всех тюрьмах похожее. Может аура злобы и безысходности, может еще что, но в том здании, в которое легионер привел Игоря явно узнавалась именно тюрьма. Над местная полиция была явно ниже классом, чем легионеры, поэтому тут конвоир одержал победу. Игоря внимательно обыскали, сняли грязную рубаху и тут же разразились громкими криками. На крики прибежали на ходу глотая вино из кувшина солдат, что привел суда нового заключенного и местный начальник. На сколько Игорь их понял, судя по интонациям и жестам, что-то не так было с его руками. Громкая но короткая ругань и начальство отправилось допивать, а младшие начали оформлять пленника. Самое главное, что они сделали — это завели на него дело на старом, много раз уже использовавшемся до этого, куске пергамента, а один из полицейских, которые назывались по-римски вигилы, достал из ящика стола грубый кожаный браслет с вдавленной в него небольшой медной пластиной. На этой пластине он что-то быстро выбил с помощью маленького металлического зубильца и знаками заставил Игоря вытянуть левую руку. Быстрое движение — и кожаное кольцо обвило его руку. Еще через несколько минут шнурки были крепко завязаны и запечатаны оловянной печатью — теперь Игорь с тал похож на всех встреченных по пути сюда рабов. После этого Игоря отвели в камеру.

Игорь никогда не сидел в тюрьме, губа не в счет, но если во всех тюрьмах так, то одного вида на эту камеру было бы достаточно, чтобы сделаться полностью законопослушным. В темном полуподвальном помещении царила влажная и жаркая духота. Запаха сотни немытых тел не могло перебить даже расположенное в углу отхожее место. Судя по этому, а также по тому, что некоторые заключенные даже не были одеты и так и валялись на полу голыми, можно сделать вывод, что Игорь попал в камеру для рабов.

У маленьких оконц под потолком около дальней стены, а было это самое лучшее место, так как эти окошки были единственным доступом воздуха в камеру, обособленно от других сидела тесная компания человек в десять, одетая чуть получше остальных. В этой группе легко было признать банду. После того, как за новичком захлопнулась дверь один из этой банды подошел к Игорю, растерянно стоящему около двери и что-то спросил. Не получив ответа он спросил еще раз, и еще раз не дождавшись ответа решил стимулировать у новичка разговорный процесс самым простым способом — а именно размахнувшись и ударив того в лицо. На беду, даже неизвестно кого больше, бандита или Игоря, у того отлично сработали рефлексы. Вбитые на тренировках по рукопашному бою навыки, а Игорь не зря был в своей части по ним одним из самых лучших, легко сблокировали левой рукой этот удар, а правой нанесли совершенно примитивный прямой в голову. Не ожидавший этого местный заводила прилег от удивления на землю. Игорь наклонился, схватил того левой рукой за горло а правую поднял в интернационально — понятном жесте, который можно перевести как «щас е…ну!». Но реакция раба была совершенно неожиданной. Вместо того, чтобы отстать он скосил глаза на державшую его руку, с удивлением в тусклом свете рассмотрел что-то на браслете и громко прокричал какие-то слова. Остаток банды, до этого сидевшие спокойно и с весельем наблюдавший за этим немудреным развлечением, тут же вскочил и бросился в атаку.

По началу у Игоря получалось выстоять. Забившись в угол, из которого мигом во все стороны прыснули сидевшие там рабы, он успешно отбивался и даже успевал сунуть то тому, то другому противнику кулак в зубы. Но вскоре все переменилось. Видя всю безуспешность атаки главарь крикнул какой-то приказ, и двое его бойцов отскочили к дальней стене. Там они что-то достали из-за пазух и нагнулись к полу.

Смысл этих действий стал ясен через несколько секунд, когда по крику одного из этих банда дружно раздалась в сторон и в Игоря полетели два маленьких камня, сильно раскрученные ремнями из самодельных пращей. Один из них больно попал в плечо, а другой — чуть не выбил глаз. Не успел Игорь понять, что делать, как в него полетели следующие два камешка. Единственным способом прекратить этот обстрел было догнать и вырвать из рук рабов эти пращи, но только этого движения остальная банда и ждала. Как только Игорь покинул свой угол, на него сразу же накинулись все остальные. На этот раз они действовали слажено — одни блокировали руки, другие — ноги, третьи били, четвертые держали поперек туловища…

Уже потом, много месяцев спустя, Игорь выяснил, почему та драка была такой жестокой. Тот браслет, который ему повязали, и который играл в Римской империи роль паспорта для рабов, был у него совершенно чистый. Только его имя, «пленник», и все — даже имени хозяина не было. Для тех бандитов, каждому из которых была назначена смертная казнь, это был билет с того света, на этот, именно по этому они дрались, как за свою жизнь — ведь это так и было. С руки новичка, выбив из сустава большой палец, опытные и умелые руки одного из бандитов аккуратно, хитро не потревожив печати сняли браслет и надели другой — главаря бандитов. Теперь главарь стал чище белого снега, а на руке у Игоря висело несколько убийств и ограблений…

— Но Теран, у меня нет рабов… — под вечер в кабинете эдила,[95] сопровождая беседу неплохим вином, принесенным гостем, разговаривали двое.

— Неужели такой большой начальник, о доброте которого идет молва во всех концах света, которому подчиняются все вигилы этого славного, отмеченного Единым городка, не снизойдет до нижайшей просьбы бедного торговца… — растекался работорговец Теран.

— Я не торгую рабами, потому что у меня их нет! Сколько раз повторять?!

— Но я слышал, что у тебя в нижнем подвале сейчас скопилось много приговоренных к смерти…

— И что? Я их продам, а завтра их купит сенатор, и всему Риму будет про это известно! Я потеряю свое место!

— Как вы могли подумать, уважаемый, что я хочу навлечь на вас беду… Я действую сейчас не от своего имени, а по поручению знаменитого Катона.

— Это какого?

— Неужели вы не знаете известного содержателя Фарнского Колизея?

— Ах этого… И зачем ему понадобились висельники? Куда он их собирается пристроить?

— Дело в том, уважаемый эдил, что у сенатор города Фарн выходит замуж любимая дочь, и в честь этого он решил порадовать своих горожан гладиаторскими сражениями. Но, как вам наверное известно, из-за гнусного навета, что якобы однажды, еще не будучи сенатором, он не заплатил ланисте[96] за предоставленных гладиаторов, никакой содержатель этих притонов бунтовщиков, не хочет в своей непомерной гордыне иметь с ним дело. Поэтому сенатор попросил уважаемого Катона самому собрать достаточное количество рабов для увеселения.

— И что же планируется? Не получиться ли так, что кто-либо выживет?

— Нет, что вы. Звери не спрашивают чернь, подарить жизнь или нет. А уважаемый Катон, владелец отличного зверинца, уже перестал кормить своих львов, так что…

— Сколько ты хочешь купить? — спросил эдил.

— Уважаемый хотел сотню рабов.

— Я не знаю, есть ли у меня столько… А сколько?

— Я думаю цена по сто ассов будет достаточной для этого мяса…

— Что? Сто ассов? Да побойся Единого, он не любит таких жадин как ты!

— Это именно столько, сколько выделил мне на закупку уважаемый Катон. Если хочешь, я могу от себя добавить еще по десять ассов за голову, но и так моя бедная семья живет впроголодь, а я весь в долгах. Мои дочери работают в садах моего соседа, только ради того, чтобы добыть себе пропитание, а я, их недостойный отец…

— 150 асов и не медяком меньше! — прервал разглагольствования работорговца эдил.

— Но как же так? Так и ведь я же… Может 125?

— Dixi.[97]

— Хорошо, — с тяжелым вздохом согласился работорговец. — Будь по твоему, — глядя на его лицо никто бы не сказал, что этот человек только что из воздуха, лучше любого фокусника, вынул и положил себе в кошель 15 тысяч ассов: сумма, которую выделил Катон на покупку была не 100, а 300 асов за раба.

— Эй, опцион! Сходи и набери из подвала сотню рабов, из числа приговоренных к смерти.

Опцион кивнул и, взяв несколько вигилов, спустился в подвал. Опцион был из другой смены, не из той, в которую привели в тюрьму Игоря, а эдил забыл предупредить, что один из рабов им не принадлежит. Подчиненный этого не знал, поэтому Игорю не повезло — увидев на его руке браслет с приговором он кивнул вигилам и они присоединили беспамятного к отсчитываемой сотне. Но вот в чем ирония — этот опцион арестовывал ту банду и главаря, который его слегка при этом действии слегка порезал, запомнил хорошо. Вся банда во главе с атаманом присоединилась к принудительным гладиаторам без проверки браслетов. Боясь разоблачения атаман не стал поднимать шум, решив попробовать избежать наказания чуть позже…

Очнулся Игорь только вечером и не самостоятельно, а от того, что на тюремном дворе на него вылили ведро воды. Все тело превратилось в огромный синяк, сильно тошнило, а встать на ноги не получалось — казалось земля под ногами выделывает балетные па: на лицо были признаки сотрясения. Несмотря на это с ним поступили точно так же, как и с остальными. Отобранных рабов из подвала одевали в колодки и сковывали подвое. Игорю в пару достался тот самый заводила из бандитской шайки, который получил первым. Получившиеся пятьдесят пар друг за другом прикрепляли к одной общей толстой веревке. Вскоре первый в жизни Игоря с его участием рабский караван отправился в путь.

Шли они недолго, так как вышли уже вечером, и успели только выбраться за стены города. Зачем это нужно было работорговцу — непонятно, но похоже он очень спешил — не то куда-то добраться, не то наоборот — покинуть этот город. Рабы под охраной людей работорговца разбили лагерь. Каждый раб получил по маленькому кусочку черствой лепешки грубого помола и вдоволь воды из недалекого ручья. Ночь была теплая, на взгляд Игоря — как хороший летний день, поэтому никаких одеял никому не потребовалось, переночевали и так — на голой земле.

Наутро их опять собрали в караван и быстрым шагом погнали вперед. Через пять дней пути они подошли к окраинам большого города. Город этот назывался Фарн.

Караван работорговец провел по городу, под радостные крики большинства жителей, до огромного, даже в понимании Игоря, цирка. Здесь рабов развязали, сорвали с них грязные лохмотья, вымыли в огромной, с небольшой бассейн размером, купальне, выдали чистые набедренные повязки и развели по двум большим камерам, расположенным в основании цирка.

В этих камерах они просидели ее пять дней до самых празднеств. Рабство оказалось неожиданно подлой и прилипчивой штукой. Сидевшие вокруг Игоря пожилые рабы с безучастным видом воспринимали все, что с ними делали окружающие, и этой рабским безразличием незаметно для себя заразился Игорь. Казалось сами окружающие камни на столько пропитались болью и безнадежностью, что теперь сами излучали эти чувства. Игорю стало все равно, что и кто с ним будет делать, единственным его развлечением стала, как и у других, дневная плошка жидкой похлебки. Рабы полулежали у стен не двигаясь, поэтому есть никому не хотелось, и Игорь тоже едва приканчивал свою порцию. Иногда то тот, то другой раб вставал и подходил к небольшому корыту, куда небольшой струйкой текла питьевая вода с мерзким привкусом. Однажды ее попробовав Игорь и после решил для себя ограничиться жидкостью из деревянных тарелок, в которых давали еду.

На шестой день их всех подняли и погнали по длинным коридорам к входу на арену. Там сквозь прутья толстой решетки передние рабы смогли насладиться небывалым сражением, творившемся на арене. Остальные же, такие как например Игорь, могли только по доносящимся крикам и радостному вою толпы догадываться о происходящем. Вскоре крики стихли и вокруг стоящих перед воротами засуетились служители цирка, судя по ошейникам — тоже рабы. Главарь банды, который тоже был тут, что-то спросил у одного из них. Тот только что-то буркнул и отмахнулся, но когда его быстро схватили двое татей и затянули на шее повыше ошейника кожаную удавку. Быстро покрасневший раб только захрипел и судорожными движениями попытался освободиться, но держали крепко. Когда тот уже стал закатывать глаза, главарь сделал жест рукой и его отпустили. Дав ему немного отдышаться, вопрос прозвучал опять.

На этот раз раб быстро залопотал, стараясь сохранить себе жизнь. Слушая его главарь мрачнел и несколько раз что-то переспрашивал. Выяснив все он приказал отпустить служку и тот, пользуясь первой же возможностью, со всех ног припустил вглубь коридора, пока не передумали.

Вскоре несколько рабов прикатили пару тележек со сваленным на нем оружием, после чего за их спинами упала решетка, и за ней появились охранники с длинными копьями. Таким образом рабы оказывались в своего рода тамбуре, где с одной стороны были хорошо вооруженные охранники, а с другой — выход на арену, пока еще прегражденный воротами.

Принесенное оружие даже на вид было старым и потрепанным. При близком рассмотрении мечи были зазубрены и тупы, у трезубцев не хватало по одному а то и по два зубца, а кое как связанные из обломков щиты, казалось, могли рассыпаться от дуновение ветра.

Игорю было неизвестно, что рассказал раб бандитам, но выбор оружия ими он отметил. Вся банда, оттолкнув прочих рабов первая вооружилась и выбрала из сваленного хлама самые длинное оружие — копья и трезубцы; также они взяли щиты. Игорь равнодушно вытащил из телеги первый попавшийся короткий меч. Вскоре после этого под звуки рогов решетка поползла вверх и сзади стоящих охранники стали недвусмысленно подкалывать копьями: «Выходите». Они и вышли.

Арена была огромна. На взгляд вытянутое овалом поле было метров ста пятидесяти длинной, а в самой широкой части шириной в сто. Те сто человек, которые сейчас должны были сражаться, на этом огромном поле затерялись. С западной стороны цирка — находились десять ворот, а с восточной — только одни. Как потом узнал Игорь — восточные ворота назывались Триумфальными и в них с арены выходили победители. Западные ворота были различного размера и оформления, которое соответствовало их функции. Были ворота Рабские, украшенные ошейниками, огромные Морские, врата Зверей — по периметру бежали изображения хищников, Легионеров, Гладиаторов, врата Смерти — в эти низенькие врата с вделанными в их створки настоящими черепами уносили трупы, и т. д. В центре находились Парадные ворота — из них начиная игры выходила праздничная процессия, славящая Единого. По периметру арены тянулся наполненный водой глубокий ров, а за ним на высоту двух около трех метров шла решетка. Все это было сделано для того, чтобы предохранить зрителей от опасных хищников в зверином и человеческом обличие. Самые лучшие места были в оппидуме — удобной надстройке, расположенной прямо над воротами. Там, под крышей и на мягких подушках сидели знатные горожане. Остальным, даже если они и были очень богатыми, приходилось сидеть под открытым небом.

Вышедших рабов приветствовали насмешливыми криками и бросками объедками. Хорошо, что из-за большой ширины арены никто ничего не докинул. Рабы разбрелись по всему полю и распорядитель, играющий на нервах публики, дождавшийся пика желания с ревом труб сделал знак. Тот час же со скрипом поднялась решетка на воротах Зверей и оттуда на арену выбежал десяток львов.

Увидев противника рабы среагировали каждый по-разному. Примерно треть безропотно встала на колени и ждала своей смерти, другие начали сбиваться в толпу, стараясь выпихнуть в первые ряды другого, третьи в ужасе побежали к другой стороне арены и только банда, вооруженная копьями и щитами, решила подороже продать свои жизни.

Львы явно были натренированы не только на охоту за людьми, но и на некий, назовем это так, своеобразный артистизм. Первыми они догнали и растерзали бегущих, под радостные крики толпы. Потом смерть пришла к стоящим на коленях. Построившуюся в какой никакой, а все же в строй банду, ощетинившуюся копьями и трезубцами, львы, как самую сложную добычу видимо решили оставить на потом, а сейчас черед пришел сбившимся в кучу. В этой куче, вторым в ряду стоял Игорь.

В это время народ на трибунах радостным смехом и шутками комментировал каждую смерть. И мужчины и женщины с живым интересом рассматривали творящуюся на их глазах бойню. Не были забыты и знакомства, легкий флирт, назначение свиданий и тесные объятья. Между рядов протискивались шустрые разносчики вина и сладостей, быстрыми рыбками шныряли местные прародители букмекеров. Ставки ставились на все — сколько львов поранят, сколько продержатся рабы, в какой последовательности их убьют…

Львы кружили вокруг людей, как акулы кружат вокруг тонущего корабля. То один, то другой подходил чуть ближе и разевал свою пасть в громком реве, от которого стоявшие впереди рабы суетливо старались забиться поглубже. Спустя минут пять такое развлечение надоело зрителя и они стали громкими криками и улюлюканьем подхлестывать хищников. Наконец вожак решился. Он отошел чуть назад, разбежался и с диким ревом прыгнул в толпу. Как соломенный под его лапами сломался неудачливый раб, еще трое были сильно порваны когтями. Толпа, до этого бывшая монолитной, тут же развалилась на несколько кучек поменьше. Несколько мечей, прочертившие на коже вожака кровавые царапины, только больше раззадорили и зрителей, кому-то это принесло несколько лишних медяков, и самих зверей. Почувствовав пролитую кровь остальные хищники ворвались в толпу и стали клыками и когтями разрывать на куски беззащитные тела. Вою избиваемых рабов вторил такой же вой со скамей. Потерявшие последние человеческое подобие римляне с утробным ревом, невзирая на пол, привстав на скамьях, встретили этот праздник смерти.

Игорю невероятно повезло. Стоявший перед ним раб принял на себя удар львиной лапы, тем самым невольно защитив от него Игоря. От толчка Игорь с телом упал. Парня окатило тем, что еще раньше было содержимым головы стоящего перед ним человека, и это послужило катализатором. Прокатившийся по венам адреналин огненным шаром смел все то рабское оцепенение и покорность, которой он заразился в казематах этого колизея. Уже падая, руки крепко сжали меч и теперь Игорь жалел, что не присоединился к той банде, единодушный с ними в желании продать свою жизнь подороже. Даже сейчас, чуя смрад из пасти льва, но не видя его из-за рухнувшего на него тела, Игорь вслепую стал отмахиваться, стараясь хоть как-то сопротивляться. Как не парадоксально, но это принесло неожиданные плоды. Сунувшийся лев пропорол о кончик меча себя лапу. Разъяренный он отпрыгнул, наступил на нее, пришел в еще большую ярость и бросился на ближайшего стоящего раба, разодрав его на куски.

Поняв, что смерть чуть отступила, Игорь решил притвориться мертвым. Лежащее на нем тело частично прикрывало его, размахивать руками он прекратил и даже дышать решил потише и пореже, несмотря на желание организма получить побольше кислорода. Не повезло ему уже под конец сражения. Один из последних рабов, падая уже мертвым, ударил своей головой голову Игоря, и тот потерял сознание.

Очнулся Игорь от того, что кто-то с силой рванул его поперек груди. Думая, что это лев, он отмахнулся еще зажатым в руке мечом, но в ответ послышался вскрик и вполне человеческая, хотя все так же непонятная речь.

Везенье сегодня было на стороне Игоря. И везло ему так, что впору было больше не надеяться на счастливый случай еще как минимум год. Сначала ему повезло не умереть сразу о львиных когтей, потом его судорожные дрыганья поранили льва, потом ему удачно перепало по голове, что он пропустил все самое «интересное», но самое главное его везенье было в том, что этой бойней сенатор закрывал игры, посвященные свадьбе своей дочери, поэтому тела убирать стали не сразу же после представления, чтобы подготовить поле для следующего, а гораздо позже. Уже давно загнали львов и последний зритель покинул свое место, уже начало темнеть, и только тогда появились мортусы, которые палками с крючьями на концах грузили тела погибших на телеги и увозили их за стену города, на бедняцкое кладбище. Именно глубокие и длинные царапины от такого крюка, которым с него сняли лежавшее сверху тело, и привели в чувство Игоря.

Случай Игоря был очень редким. С арены можно было выйти тремя способами. Первый и самый частый — это сквозь ворота Смерти на кладбище. Второй — это победив в бою обратно в свою камеру. И третий, самый редкий — это выход сквозь Триумфальные ворота, когда восхищенная искусством гладиатора толпа дарила ему свободу. Игорь проиграл и должен был умереть, но он пережил представление, поэтому он по закон теперь принадлежал… Никому. Но он был рабом, свободным он не стал, поэтому мортусы, будучи сами рабами, быстро скрутили ему руки и решили в тайне от квестора цирка продать этого раба первому попавшемуся покупателю, а деньги прогулять.

Первым человеком, которого они встретили, оказался Ганник, помощник знаменитого ланисты Кая Муция Сцеволы, задержавшегося в цирке по своим делам. Короткий разговор, небольшой мешочек, с легким звяканьем перешедший из рук Ганника в руки мортуса, и проблема была решена. Теперь Игорь являлся собственностью, пусть и незаконной, помощника ланисты, и потребуй особо придирчивый вигил расследования, то Ганнику пришлось бы нехорошо. Хотя, тот был уже не сосунок, и знал, что такие проблемы нужно решать еще до их возникновения точным броском крупной медной монеты достоинством в несколько ассов в жаждущие руки вигила, так что можно было надеяться, долгий путь до города Ларисс пройдет спокойно.

— … Таким образом мы не смогли выполнить приказ, и вверяем свои судьбы Вам. После гибели в бою трибуна Опилия Макрина я, как старший по званию, согласно положению взял командование на себя, и продолжил погоню, но… Охрана проявила смелость и мужество, а также неожиданное огнебойное оружие, поэтому нам не удалось захватить или хотя бы уничтожить цель до того, как она соединилась с основными силами россов, — докладывал центурион по приезде в Рим. Его выслушивал сам начальник разведки Леонардо ди Медичи.

— Что ты обо всем этом думаешь?

— Меня очень смущает совершенно невиданная форма и снаряжение охранников княжны. И оружие…

— Привезли?…

— Образцы взяты и будут вскоре доставлены Вам.

— Хорошо.

— Такое ощущение, — продолжа свои раздумья центурион, — что они не россы вовсе. Наймиты чьи-то… Да и пленник не знал ничего про…

— Что? Ты взял пленника?

— Так точно!

— Где он? Приведи его немедленно! Он очень важен!

— Э… Я оставил его в Лисбоне. В городской тюрьме у эдила. Я подумал, что нерационально будет…

— Центурион! Ты идиот! — закричал на вытянувшегося по стойке смирно легионера Леонардо ди Медичи. — Почему ты не привез его с собой?

— Но господин…

— Молчать! Мы срочно выезжаем в Лисбон. Я сам допрошу того раба. Он чрезвычайно важен!

— Но господин. Что может случиться?

— Ты не знаешь, что с важными для тебя вещами, если их не брать под пристальный контроль, все время что-то случается. Так мир устроен! И центурион…

— Что, господин?

— Молись, чтобы это был не тот случай…

Тот путь, что центурион неторопливо проделал за тридцать дней, они преодолели вдвоем в бешенной скачке за пятнадцать. Паузы били только на короткий сон, причем не всегда он приходился на ночное время суток, и на быструю смену лошадей в трактирах или окружающих виллах. Отказать никто не осмеливался.

Происходило это так. Во двор виллы врывались двое запыленных и грязных всадника на загнанных лошадях. Челядь звала охрану, а пока та бежала, эти спешивались и шли в конюшни, где выбирали себе другую пару лошадей. Прибегавшему со стражей хозяину или распорядителю тот что помоложе протягивал руку для поцелуя — там на среднем пальце в золотой оправе кольца горел закатным пламенем крупный рубин с вырезанным на поверхности орлом (этим перстнем можно было пользоваться и как печатью). Хозяину оставалось только склониться и поцеловать эту руку — перстень личного посланника цезаря не предусматривал никакого сопротивления его носителю.

Благодаря этой скачке рано утром девятого дня пути они, шипя от боли в стертых до мяса ногах и ягодицах, смогли поднять с постели эдила Лисбона.

— Эдил! Срочно приведи того раба, которого я тебе сдал на хранение, — прокричал центурион еще не проснувшемуся вигилу.

От такого вопроса, а также от нетерпеливого вида весьма важного господина чуть вдалеке последние следы сонной одури покинули эдила. Нельзя сказать, что старый пройдоха забыл про порученного ему раба. Наоборот — он решил полюбопытствовать, чем же он так интересен легиону и приказал привести его для беседы. Когда посланный в подземелье вигил не нашел его, то быстрые расспросы выяснили судьбу раба. Но караван уже давно ушел, да и раба этого поди уже не было в живых, так что эдилу оставалось только надеяться, что про этого раба все забудут, и его маленький приработок не станет известен никому.

Но не повезло. Решив прикинуться дураком эдил с удивлением спросил:

— Какого раба? И ты кто?

— АААА!!!! Ты что, забыл? Я оставил тебе раба, привезенного мной из росских княжеств. Где он?

— Прошу простить меня, уважаемый центурион, но я ничего такого не припомню…

Леонардо надоело слушать этот бред. И так далекое от хорошего его настроение, после такой длинной скачки, достигло рекордно низкой отметки. Терпения смотреть этот театр не хватило и Лео подхлестнул события.

— Я не буду выяснять, кто именно из вас врет, — после этих слов эдил слегка расслабился, но как оказалось рано. Следующие слова повергли его в шок. — Я просто прикажу пытать вас обоих, до того, пока истина не будет высказана. И пытать после этого тоже…

— Но кто ты такой, чтобы… — полез в бутылку эдил, но легкое движение руки Леонардо, алый блеск перстня и крикливый чиновник потерял последние капли мужества.

Еще полдня скачки и они въехали в Фарн. Не теряя времени они проскакали по мощеным улицам и доехали до местного цирка. Бурная встреча с Катоном Фарнским и вот подхлестнутые грозными окриками господ по всем уровням здания забегали рабы. К счастью, день сдачи браслетов мертвых рабов в еще не пришел, и спустя недолгое ожидание служка принес им браслет со следами когтей и засохшей крови.

— Что ж, опцион, — сказал Леонардо, задумчиво вертя в руках кожаный браслет, снятый по рассказам с руки трупа с размозженным мощной львиной лапой головой и грудной клеткой. Только что пониженный в звании центурион только нервно сглотнул. За последнее время он был настолько замучен угрозами и справедливыми, если говорить честно, нападками ди Медичи, что даже такое наказание стало для него облегчением. — Ты поедешь обратно в Лисбон и сообщишь бывшему префекту, а ныне обычному центуриону, что за свою лень поискать у себя в крепости место для одного пленника, даже несмотря на перестраиваемую темницу, он отправляется в какой-нибудь пограничный легион. Пусть сдаст дела своему приемнику. Возьмете с собой, чтобы не было скучно, бывшего эдила простым легионером и следуете втроем в Рим. Там вам найдут горячее место. Все. Пшел вон! Нет, ну какие же идиоты…

Откуда мог знать Леонардо, что этот браслет в день выдачи сразу же сменил своего владельца? Если бы он прибыл на двадцать день раньше, к самому празднику, тогда бы он смог легко разобраться в подмене, даже внешне. Прибыв десять дней назад он еще смог бы по свежим следам расспросить свидетелей, но сейчас, сейчас уже было все поздно — кто что-то забыл, кто уехал… Поэтому судьба Игоря так и осталась неизменной — рабской.

С другой стороны и судьба всего Рима сложилась бы совсем не так: ведь Леонардо умел добывать информацию не только кнутом, но и пряником. Игорь скорее всего жил бы как свободный человек в неге и роскоши, взамен этого он бы поставлял цезарю бесценные сведения о мироустройстве Земли, о ее политике, тактике, стратегии и промышленности. Ведь то, что простой школьник знает из учебника в этом мире — откровение. Но не получилось. И все пошло так, как пошло…

Глава 44

— Да будет Единый благосклонен к вам, Кай Муций Сцевола, — поздоровался Ганник протащив за собой Игоря узким извилистым коридором в комнату к своему господину и учителю.

Кабинет ланисты известнейшей и богатейшей гладиаторской школы в Римской империи поражал своим аскетизмом. Ничего лишнего — большой стеллаж со стопками документов, широкий стол заваленный свитками, один стул, а из украшений только распятый на стене изрубленный доспех гладиатора «Легионера». В этом доспехе когда-то в молодости выступал на арене сам Кай, пока отец не ушел к Единому и не оставил фамильное дело Муцию.

— И тебе благословения единого. Как добрался? Что сказал этот идиот? Он согласен заплатить и признаться?

— Нет. И если об откупной цене он еще пытался поспорить, то предложение признательные слова сказать отверг начисто. Так что тут меня постигла неудача.

— Понятно. Ну что ж, тогда так и будет без гладиаторов и дальше, пока чернь не взбунтуется.

— Ну он нашел выход.

— Да? И как он тешит плебс? Сам выходит на арену? — хохотнул от своего предположения Кай.

— Нет. Он нанял актеров, комедиантов, часть отставных легионеров купил сражаться друг с другом, а под конец рабов потравил зверями. Вполне прилично получилось для изголодавшейся по зрелищам толпы. Ну и вина много…

— Понятно… А это что за кусок дерьма рядом с тобой?

— Вот, купил нового раба в гладиаторы.

— Это? В гладиаторы? Ты шутишь? — расхохотался Муций.

— Господин, но вы сами учили отбирать из рабов гладиаторов. Тем более стоил он мне всего десять сестерций.

— И что?

— Он отмеченный Ареной.

— С чего ты взял?

— Из всех рабов, что выставил против львиного прайда Катон из Фарн, только этот умудрился не только уцелеть, но даже и не получить серьезных ран. Он рожден для арены…

— Да? — заинтересовался Кай, встал с кресла и подошел к Игорю.

Тонкой и поджарой, но необычайно сильной рукой он схватил раба за шею, чтобы не дергался, а второй начал несильно, но очень обидно бить по щекам, трепать за уши и крутить между пальцами нос. Когда Игорь побагровел от ярости, то несмотря на держащую за горло руку рванулся вперед и сжав кулаки взмахнул руками, целясь в голову ланисте. Расплата последовала незамедлительно. До этого просто жестко державшая рука резко и сильно сдавила горло, а правая утонула в животе раба. Глядя на скрючившегося в позе зародыша будущего гладиатора, ланиста сказал:

— Понятно, — это понятно было любим его словом, и большинство фраз с него и начиналось. — Что ж, я тебя учил не зря. Действительно, материал неплохой. Только что, он у тебя совсем дикий?

— Да. Речи не понимает. Бормочет что-то на варварском диалекте.

— Понятно… — задумчиво произнес Кай, подошел к столу и поворошил пергаменты. Найдя искомое он подошел к еще стонущему рабу и стал равнодушно пинать его ногой, задавая подряд на разных языках один и тот же вопрос. Наконец одну фразу Игорь смог понять: — Как ты назваться?

— Что? — прохрипел Игорь.

— Понятно. Это росс, — сказал на латыни ланиста и продолжил уже на исковерканном росском. — Имя, ты как, раб?

— Как меня зовут? Игорь.

— Нет, — сказал Муций и легко поставил Игоря на ноги. — Ты есть раб Руфус,[98] из франков. Имя, ты как, раб?

— Игорь.

— Нет, не разуметь, — усмехнулся ланиста и ударом кулака, в котором так и был зажат пергамент, отправил Игоря обратно на пол. — Имя, ты раб, как?

Игорь понял, что только что сменил имя. Ланиста и его помощник совершенно не походили на человеколюбцев, и было понятно что бить его будут до тех пор, пока он не признает свое новое имя. Конец будет все равно один и тот же, а терять здоровье на ровном месте глупо. Поэтому он скрипя зубами вытолкнул из себя:

— Руфус.

Ланиста довольно засмеялся и сказал на латыни своему помощнику.

— Он твой. Раз ты его купил и решил сделать из него гладиатора, то делай. Материал неплохой, но дикий. Это будет твоим испытанием: сделаешь, то место ланисты в новом тренировочном лагере нашей школы близ города Канны будет твоим, а нет, так нет. Для начала выбери ему роль, выдай одежду и помой, а то смердит от него, как от вонючего козла. Научи его понимать речь, чтобы не ломать язык о его варварскую тарабарщину. А, десяток плетей ему от меня, за то, что полез на своего хозяина с кулаками. Сейчас я напишу тебе и выдам браслет.

Кай сел за стол и стал что-то быстро писать на расправленном пергаменте. Потом он порылся в небольшом ящичке, где валялись сваленные кучей рабские браслеты и достал оттуда один. Прочитав имя он довольно кивнул.

— Вот. Все по закону теперь: «Раб Руфус, или каким бы другим именем он ни назывался, является теперь собственностью Ганника из Ларисс. Продавец Гэрэй[99] сын Захида. Подпись.»

— Хм, а подпись точно Гэрэя?

— Да. Этот Гэрэй нисколько не достойный, вот ведь назвали родители, а лживый и жадный как последний шакал. Мне каждая такая купчая с его подписью обошлась в десять раз дороже, чем этот раб. Но так спокойнее — квесторы Цезаря только и ищут лишний повод…. А так все законно. На, — он протянул браслет Ганнику, — наденешь на него этот, от мертвого Руфуса, а тот — сожги, а бляху пусть кузнец расплавит.

— Спасибо вам, господин, я не подведу. Я сделаю из этого раба такого гладиатора, который прославит вас и который будет знаменит на весь Рим!

— Ну-ну. Совет тебе — бей его побольше, россы совсем дикие, да смотри осторожен будь, а то кинется еще. Все, пошел вон.

Ганник и Игорь вышли из здания во двор и пошли на звук ударов молотов по железу. Здесь в кузнице с землянина содрали и сожгли браслет, а за место того заковали новый. Уже совсем исстрадавшийся от неведения Игорь начал теребить вопросами Ганника, но тот не знал росского. Наконец тот остановился и показал пальцем на рот, а рукой взмахнул и присвистнул — как плетью. Игорь понял это как приказ заткнуться, и заткнулся, но это не избавило его от первой в его жизни порки.

Его привели на большой плац, который был забит всевозможными орудиями пыток и казней. Тут были и дыбы, и колья, и кресты, некоторые из которых не пустовали. Игоря подвели к столбу, сдернули со спины одежду, привязали и вытянули вверх на веревке руки. Палач что-то спросил, Ганник в ответ произнес что-то похожее на «деци». После этого кат, судя по браслету — тоже из рабов, отошел, пару раз разминаясь взмахнул рукой, а после этого на Игоря обрушился первый удар.

Рассказать о пережитых Игорем ощущениях тому, кто сам не пробовал — невозможно, а несчастному, кому довелось — глупо. К концу экзекуции Игорь вопил и скрипел зубами, давая клятвы всем богам, что как только ему развяжут руки хоть зубами порвать горло этим гадам. Как только ему освободили руки, он, вопя от боли в кровоточащей спине, быстро и неотвратимо бросился на Ганника.

Но это только ему так казалось — быстро и неотвратимо. На самом деле — он ели-ели ковылял, и его бросок легко был предотвращен палачом. После этого его руки опять привязали к веревке, и все тот же, ненавистный теперь уже, голос Ганника произнес «деци» и все началось сначала, видимо его хозяин решил сразу же выбить дурь из раба…

Очнулся Игорь уже в бараке, ночью, лежа на набитом сеном тюфяке. Он не помнил, сколько раз бросался на своих хозяев, но судя по тому, что лежал он на животе и совсем не чувствовал спины, досталось ему крепко. Вскоре кончилось действие лекарства, которым ему по-видимому намазали спину, и он начал сначала глухо стонать, а потом и вовсе орать во весь голос. На его крики прибежал надсмотрщик, вооруженный деревянной, обшитой кожей, дубинкой. По привычке первое что он сделал, это перетянул со всей силы своим орудием орущего раба по так удобно выставленной спине, после чего крики сразу же прекратились — Игорь от боли мгновенно потерял сознание…

Полностью выздоровел он только через месяц. Разозленный Ганник после первой же ночи перевел его из общего барака, где жили рядовые гладиаторы, в местный лазарет. Там Игорь оказался под постоянным присмотром врачей, тоже рабов кстати, которые планомерно лечили ему спущенную почти до костей шкуру. В их действиях чувствовался недюжинный опыт — видимо били тут рабов часто и со вкусом.

На третий день, как только новоявленный Руфус полностью пришел в сознание, его посетил Ганник в сопровождении раба с каким-то потухшим взглядом. Назвать этого раба человеком было нельзя: весь его вид — поза, выражение лица, а самое главное — пустые глаза, говорили о том, что это существо было полностью сломлено, причем очень давно. Ганник что-то проговорил и раб на чистейшем росском, который Игорем понимался с пятое на десятое, проговорил:

— Хозяин говорит, чтобы ты учился разуметь и молвить на латыни. За каждое слово, произнесенное не на латыни, тебя будут наказывать плетью. Одно слово — один удар… — Ганник опять что-то произнес, и раб монотонно, как робот, перевел его слова. — Ты должен стать хорошим гладиатором, а коли не станешь, то моя судьба, посмотри на меня, покажется тебе ирием.

— Но у кого мне учиться латыни? — спросил Игорь.

Услышав его вопрос Ганник зло рассмеялся, что-то сказал и махнул в сторону соседней койки, где валялся спиной к ним какой-то гладиатор. Тот в ответ не поворачиваясь что-то утвердительно буркнул.

— Господин говорит, что ты плохо слушаешь его слова и пять плетей ты уже заработал, за разговор на своем языке. Получишь их, когда выздоровеешь. А учить тебя языку будет сосед. Господин приказал ему.

Ганник с рабом ушли, а его сосед обернулся и продемонстрировал удивленному Игорю недовольную гримасу на тонком, по-римски породистом, лице. Даже лицо ланисты было по сравнению с этим плебейским. Гладиатор вытащил из-под одеяла руку, ткнул в себя пальцем и произнес:

— Пилус,[100] — после этого он ткнул рукой в направлении Игоря и вопросительно поднял брови.

— Игорь, — сообразил что от него хотят новоявленый гладиатор, — Б…! То есть Руфус! Руфус!

Гладиатор удивленно поднял брови, потом успокоился, что-то пробормотал и уже с большей теплотой в голосе сказал: — Пилус. Руфус.

С этого начались штудии Руфуса в латыни. Очень скоро, кое-как конечно, но он стал понимать этот язык, а к концу своей болезни уже мог медленно разговаривать, с пятое на десятое, на отвлеченные темы. Может из-за того, что в русском оказывается было довольно много заимствованных из латыни слов, может из-за того, что тут неуспеваемость наказывалась плетьми, но язык изучался быстро. Только его учитель, когда слышал произношение, кривился, успокаивая себя словами, что сенатским ритором Руфусу все равно никогда не стать.

Из бесед Руфус узнал очень много о том, что теперь его окружало, и к нему пришло понимание того, в какой глубокой жопе он оказался. Даже его прежние неприятности, в результате он оказался включен в состав экспедиционных сил, и последующие приключения меркли по сравнению с теперешним пи…цом. «… Это п…ц, а п. ц мы не лечим» — пришла ему в голову концовка анекдота. Если свести все разговоры во единое, то получалось следующие.

Социальная пирамида Римской империи, вершину которой занимал Цезарь из рода Ди Борджа, в своем основании опиралась на рабов. Их, по некоторым подсчетам, было никак не меньше, а то и намного больше, чем граждан. Римские рабы жили в ужасающих условиях. Кормили их по крайне скудно и отвратительно: выдавалось именно столько пищи, чтобы не умереть с голоду, при этом их труд был изнурительный и продолжался с утра до вечера. Часто к шее рабов привязывали жернов или доску с отверстием посредине, чтобы помешать им есть приготавливаемую или собираемую пищу, а в рудниках больные, изувеченные, старики и женщины работали под кнутом, пока не умирали от истощения. В случае болезни или старости раба часто продавали на ближайшую арену, где они встречали свою смерть от клыков, когтей хищных животных или мечей гладиаторов на потеху толпе. В обществе проповедовался принцип красоты и молодости, и под этим советовалось «продавать старых быков, больной скот, хворых овец, старые повозки, железный лом, старого раба, больного раба и вообще все недужное, разрушать старый и строить новый дом…». Жестокое обращение с рабами было освящено и верой Единого.

Цепь, кандалы, палка, плеть были в полном ходу не только в гладиаторской школе. Хозяева в рабе видели существо грубое и бесчувственное, поэтому наказания за провинности для него придумывали как можно более ужасные и мучительные. Рабов мололи в мельничных жерновах, облепляли голову смолой и сдирали кожу с черепа, обрубали нос, губы, уши, руки, ноги или подвешивали голого на железных цепях, оставляя на съедение хищных птиц, его распинали на кресте и сажали на кол. Примером «доброго отношения» к рабам может служить и тот факт, что когда Пилус сам еще был свободным и владел рабами, однажды приказал за разбитую вазу бросить раба в яму с бешенными собаками. Причем сказано это было совершенно спокойным голосом, как обычные реалии этого мира.

Отдавая себе ясный отчёт в том, какие чувства питают к ним рабы, хозяева, как и власть, много заботились о предупреждении опасности со стороны рабов. Во всю поощрялось наушничество, доносы, рабов разобщали, поддерживали враждебные отношение между рабами разной национальности. В случае убийства господина рабом подвергались смерти все рабы, жившие в поместье или в городском доме.

С точки зрения имперского права, раб, как личность, не существовал. Во всех отношениях он был приравнен к вещи и поставлен наравне с землей, лошадьми, быками и т. д. Закон не делает разницы между нанесением раны домашнему животному и рабу. На суде раба допрашивали лишь по требованию одной из сторон — добровольное показание раба не имело никакой цены. Ни он никому не может быть должен, ни ему не могут быть должны. За вред или убыток, причиненный рабом, ответственности подлежал его хозяин. Союз раба и рабыни не имел легального характера брака — это было только сожительство, которое господин мог начать или прекратить по своему желанию.

Среди рабов, в их подчиненном положении, присутствовало и неравенство между собой. Связано это было с происхождением. Часть рабов в империю попадала из-за границы. Это были караваны римских, либо иностранных работорговцев, которые скупали рабов везде где только можно. Основными «экспортерами», говоря современным языком, были Орда и норманны, однако приторговывали и британцы черными рабами с южного континента, и франки, и вольные баронства — в основном своими собственными жителями, и Итиль. Эти люди составляли самый нижний слой в рабской среде — их презирали все остальные рабы и подвергали самым жестоким наказаниям хозяева. Дело в том, что эти люди были рабами в первом поколении, помнили и желали свободы, всячески противились приказам старших рабов и даже иногда нападали на своих господ. Чем их удача грозила всем остальным — известно, поэтому новых рабов боялись и ненавидели все остальные.

Второй составляли рожденные рабами уже во многих поколениях, в которых преданности и покорность вытиснила все другие черты, в том числе такие как ум и сообразительность. Лучшими и самыми дорогими считались рабы во втором-третьем поколении, выученные в специальных школах работорговцами. Детей отнимали у их, бывших когда-то свободными, родителей и воспитывали в преданности своим хозяевам, не забывая при этом давать разнообразное образование. Именно эти рабы и составляли нижний руководящий состав на всех виллах, мастерских и фермах.

Конечно, были и другие причины для различия: по возрасту, внешности, образованию и умениям, важным было также и место рождения раба. К примеру рабы из Орды ценились выше, чем из росских и норманнских земель, а раб ремесленник дороже — чем раб крестьянин. Так что Игорь, не имевший ни образования (местного), не владевший никаким ремеслом, да еще раб в первом поколении стоил совсем недорого и занимал самую нижнюю ступеньку сословной лестницы.

Но это было не самое страшное. В крайнем случае, угоди Игорь к какому-нибудь рабовладельцу попроще, было больше шансов на легкую жизнь, чем в гладиаторской школе, тем более в знаменитейшей школе Кая Муция Сцеволлы Ларисского.

Школа была огромной — размером с небольшой город. Одних гладиаторов, не считая всех остальных рабов, занятых на подсобных работах, в ней занималось около пяти тысяч, а еще столько же было на «гастролях» по различным аренам. Свободных граждан на эту толпу рабов приходилось всего около сотни, и все они занимали руководящие посты. Все остальное делали сами рабы.

Такую массу вооруженных и привыкших к крови рабов следовало держать в ежовых рукавицах. Дисциплина в школе была жесточайшей. За малейшую провинность гладиаторов жестоко наказывали, вплоть до распятия на крестах. Во всю поощрялось доносительство, порядок поддерживался самыми злыми и жестокими рабами, которых выделяли из толпы и делали охранниками. Жили и питались они отдельно, имели при себе оружие и никого не жалели, так как за мягкость их могли спокойно разжаловать обратно в рядовые гладиаторы, а это было равносильно смертному приговору. Еще не один бывший охранник не пережил даже одной ночи в общем бараке…

Второй опорой начальства были «prior»[101] — гладиаторы, рудиарии[102] и тренеры. Их выступление вызывало ажиотаж, каждый из них стоил бешенных денег, дороже чем обычная деревня с землей, постройками и рабами, а приносили прибыли своим хозяевам еще больше. Эти тоже жили отдельно, имели свои собственные, взятые как правило на арене, превосходные доспехи и оружие, имели право выходить в город, и даже получали за свои выступления небольшую плату живыми деньгами, которую могли потратить на выпивку и шлюх в любом городе, оставаясь по прежнему рабами или вообще, будучи свободными. Своим положением они дорожили, ланиста и его помощники доверяли им на девяносто процентов.

Остальные, «смазка для мечей», жили в общих бараках на сто человек. Бараки были сгруппированы по четыре и отделялись друг от друга высокими стенами, по которым ходил вооруженный караул. По ночам бараки запирались, внутри зажигались лампы и специальные рабы с чутким слухом ходили вокруг бараков и слушали, не ведутся ли там разговоры. Разговаривать по ночам строжайше запрещалось. Держать оружие в бараках тоже было нельзя — оно хранилось отдельно и доступ к нему рядовые гладиаторы имели только на тренировках и перед ареной. За нарушение этих основных законов, а также за непокорство, вооруженное нападение на облеченных доверием или хозяев полагалась казнь каждого десятого раба из «родного» барака нарушителя.

Все гладиаторы делились на несколько типов. Определялся тип тем оружием и доспехами, которые носили гладиаторы, и имели некоторые отличия от тех, что видел Игорь в кино.

Первым был «Легионер». Он носил доспех полностью идентичный стандартному доспеху легионера, только сделанный из более тонкой кожи, был вооружен коротким мечом-гладием и прикрыт большим щитом. В эти гладиаторы нанимали по большей части коренных римлян и на арене их обычно выставляли отрядом против других гладиаторов, олицетворяющих враждебные империи силы. Следующим частым типом был «Северянин». Вооружен он был боевым топором, а защищен был небольшим круглым щитом и металлическим шлемом без забрала. «Франк» был вооружен длинным копьем, а из доспехов на нем были поножи, наручи и пояс. «Барон» был вооружен палицей, а руки и голова были прикрыты пластинчатыми доспехами и шлемом. «Бестиарий» был редким гладиатором, так как тренировать его было очень дорого — он выступал на арене вооруженный дротиком и кинжалом, без всяких доспехов, но в паре с прирученным зверем — большой собакой, волком или львом. Нередки были случаи, когда разъяренный ранами зверь нападал на своего хозяина сразу же после противника, и почти безоружный гладиатор погибал или, в лучшем случае, оставался без животного. «Степняк» был одним из немногих конных воинов. Вооружен он был луком, правда стрел полагалось, конечно, не полный колчан, а всего до десятка и длинным кривым ножом. Доспехов кроме грубой exomis, туники с обнаженным правым плечом, не имел. Степняки считались одними из самых сильных гладиаторов, так как имели дальнобойное метательное оружие. Выстоять против степняка мог только боец со щитом. «Лаквеарий» — явно эволюция ретиария, был вооружен не трезубцем и сетью, а длинным ножом и лассо. Считался самым слабым типом гладиатора. «Мирмиллон» ничего похожего со своим прототипом на Земле не имел. Здесь это было олицетворением давних противников Рима — Та-Кемет. Был он вооружен парными боевыми серпами, а тело защищено пластинчатой броней, правда чешуя доспеха была сделана не из металла, а из крепкого красного дерева. Конечно же, был и «Росс». Из доспехов на нем был только узнаваемый скругленный шлем с острым верхом и меховые поножи и наручи, а из вооружения два клинка — нечто среднее между короткой саблей и длинным ножом, не длиннее гладия. Помимо этих были еще и другие, более редкие типы гладиаторов: Пират — вооруженный длинными ножами и участвовавший на арене в редких из-за своей дороговизны морских сражениях, Колесничий — воин на колеснице — слишком силен против одиночного противника, Дикарь — чернокожий воин с каменными топорами, и др.

Пилус, кстати, был рабом — римлянином и Легионером. К концу болезни Игорь сумел разговорить его и тот поведал ему свою историю. Случилось это неожиданно. Пилус к тому времени уже выздоровел и забегал поговорить только по вечерам, после тренировок. В один из таких вечеров гладиатор зашел в палату сильно матерясь и попросил у рабов-врачей немного болеутоляющей мази — сегодня ему опять перепало плетей. Пока мазь размазывали по его спине он, чтобы отвлечься, начал рассказывать свою историю и, видимо, захваченный глубоко похороненными воспоминаниями, не смог остановиться.

Пилус, при рождении получивший совсем другое имя, родился около тридцати лет назад в весьма благородной и богатой римской семье. Его род занимался выращиванием винограда и, соответственно, виноделием, а вина с их фамильным клеймом шли на стол к высшим вельможам по всему свету. Пилус был младшим и самым любимым сыном, что ничуть не увеличило бы его мизерную долю наследства — правило «все получает старший» соблюдалось неукоснительно. Но Пилус и не унывал, найдя себя в армейской службе. Хорошая подготовка, известная фамилия, отличное здоровье, быстрый ум и немного денег, розданных кому надо, быстро принесли ему чин центуриона во второй центурии первой когорты, что было ненамного хуже чем чин примипила — командира первой (двойной) центурии первой когорты.

Скорее всего и этот чин стал бы его — а это уже младший из старших чинов, но случилось большое горе. Родственники семьи его невесты что-то замыслили против Империи и по велению Цезаря попали под Малый Эдикт — до шестого колена вся фамилия должна была быть истреблена, а ее поместья отходили империи. К сожалению его невеста как раз и была родственницей в шестом колене этой злополучной фамилии. И к еще одному сожалению, когда легионеры в сопровождении вигилов и квестора заявились в поместье исполнять Эдикт, Пилус гостил у своей невесты.

После того, как его любимую зарубили у него на глазах Пилус сорвался. Он успел убить квестора, обоих вигилов и нескольких легионеров, пока остальные не повалили его на землю и не «вырубили»…

За нападение и убийство на чиновника, действовавшего по приказу самого Цезаря, центуриона ждал либо крест, либо кол. Но тут вмешался старик отец. Пилус не знал, кого и как он упросил, — «неужели самого цезаря?», но парня пощадили. За сто бочек лучшего вина, что продавались по сорок — пятьдесят ауреусов[103] каждая, ему изменили приговор со смертной казни на maxima capitis diminutio — продажу в рабство.

Центуриона объявили мертвым, но родился раб Пилус, которого за тысячу сестерций выкупил Кай Муций Сцевола. И вот так уже пять лет бывший любимый сын, отца это подкосило и он ненадолго пережил официальную смерть своего младшего сына, бывший центурион и бывший жених, все бывший, влачит рабское существование…

На следующий день после этого рассказа Пилуса появился Ганник и потащил своего гладиатора на первую тренировку. Попеременно несколько тренеров из рудиариев посмотрели на него, как он двигается, как машет данными в руки деревянными мечами и метает копья, после чего высказали свое мнение Ганнику. Ганник поморщился, и сказал, что отныне Руфус будет гладиатором-россом. Морщился он потому, что «Россы» считались не самыми сильными, но и не самыми слабыми гладиаторами, особой любовью публики не пользовались, а ему хотелось, чтобы слава о его гладиаторе гремела по всему Риму. Этим же вечером начались тренировки.

Такими простыми словами: «начались тренировки» невозможно описать то, что за этим последовало. Еще вчера скучавший на больничных нарах Игорь-Руфус до семьдесят седьмого пота успел до вечера набегаться и напрыгаться под командованием покрытого сеткой шрамов рудиария. Еле-еле дойдя до своего места в общем бараке он не раздеваясь заснул и бухнулся на лежанку, причем действия выполнялись именно в такой последовательности. А на следующий день все продолжилось по новой.

Глядя на систему подготовки гладиаторов с высоты своего армейского опыта Игорь вынужден был признать ее весьма эффективной. Подготовка проходила в несколько этапов.

На первом этапе, в течение полутора месяцев, с помощью простых спортивных снарядов и элементарных физических упражнений Игоря привели в превосходную физическую форму. Говорить о том, что это было приятным процессом не приходиться — многочасовой бег с утяжелителями понукаемый кнутом, всевозможные стенки и крутящиеся механизмы, которые безжалостно, до переломов, могли изломать тело в случае неудачи, и другие похожие в своей эффективности придумки быстро превратили парня в поджарого атлета. Единственным добрым моментом во всем этом было то, что в простой, хотя и грубой, кормежке гладиаторов не ограничивали.

Когда Игорь достиг своей идеальной формы, при этом сначала потеряв неизвестно сколько килограммов, а потом возместив жир прочными и выносливыми мышцами, рудиарий начал учить его сражаться. Презрительно посмотрев на то, как Руфус машет двумя недлинными мечами, он выматерился и произвел замену оружия. Если это делалось согласно определенным правилам, то дозволялось, ведь при этом оружие бойцов получались неожиданным и, соответственно, бой был более интересным зрителям. Таким образом у Руфуса отобрали его парные клинки и вручили ему сильно изогнутую саблю и короткий кривой нож в левую руку. С этим оружием он начал свои тренировки.

Приблизительно месяц он тренировался без партнера, рудиарий просто показывал ему движения, а Руфус повторял их до умопомрачения, или скорее пока не отваливались от усталости руки и ноги. Работал он с боевым оружием, и резался несколько раз очень сильно, пока учитель в очередной раз презрительно не сплюнул и не подсказал одеть на лезвия маленькие деревянные палочки. Так дело пошло веселее. Через месяц Игорь первый раз встал в пока еще учебный поединок. Поединок велся на боевом оружии, но на дешевом и его режущая кромка на лезвии была завалена, а колющие кончики оружия — скруглены. Таким оружием нельзя было нанести смертельную рану, но тяжелую — легко. Это придавало тренирующемуся дополнительный стимул.

Конечно, Игорь был далек от того, чтобы считать себя великим фехтовальщиком, но такого унижения он себе даже представить не мог. Сразу же после начала поединка его сабля была выбита из руки, после чего рудиарий стал гонять его по всему полю, нанося обидные и болезненный удары по всему телу. Вспоминая кое что еще из армейской практики Игорь старался лезть в ближний бой, на ту дистанцию, которая сделает гладий противника слишком длинный, но рудиарий сразу же раскусил его желание и легко поддерживал дистанцию.

Но никто не застрахован от ошибок, наконец ошибся и рудиарий. На одном из своих замахов он чуть сильнее чем надо «провалился» мечом вбок и Игорь, долго ожидавший такого момента, резко рванул вперед. Чтобы напороться на сильнейший прямой удар ногой в живот…

— Здесь тебе не театр, и все идет в ход. Можешь рубить — руби, можешь бить — бей, можешь зубами рвать — рви. Все средства доступны… И запомни, — стоял рудиарий над скорчившимся на земле телом, пытающимся хоть чуть- чуть унять дикую боль в животе, — никогда не концентрируйся на одном. В бою надо быть гибким, как плеть. Не получилось сразу же, забудь или отложи. Я, конечно, успевал тебя и мечом срезать, но ты нуждался в уроке…

Приблизительно так кончались все их занятия. Почти всегда Руфус оказывался на земле, зажимая руками либо сильный ушиб, либо неглубокую резанную рану. Но постепенно, как его тело покрывалось сетью тонких шрамов, так вырастали его навыки во владении саблей и ножом. Теперь поединки длились уже не секунды а минуты, а однажды у него даже получилось задеть своего учителя мечом, оставив на его смуглой коже длинную царапину. Между прочим, ради зрелищности поединка одевать что-либо кроме набедренной повязки и положенных по правилам доспехов не разрешалось. И развращенные граждане, и рабы желали хлеба и зрелищ, как можно более кровавых, каждая кровавая рана приветствовалась радостными возгласами, а смерть — веселыми криками…

Видя успехи своего ученика рудиарий, отлично владевший и наборами других гладиаторов, стал часто менять вооружение и доспехи, приучая Руфуса сражаться с разнообразными противниками. Прошла еще пара месяцев, и наставник, с многими оговорками, сообщил Ганнику о том, что Руфус готов. Теперь новоявленному гладиатору предстоял последний экзамен.

Пилус, с которым сдружился Игорь, был очень удивлен тому, как его обучают. По его словам, «обращаются с тобой, как с сыном Цезаря». И то, что Руфус принял за экзамен на самом деле являлось совершенно обычным делом. А произошло все так.

В один из дней его привели на ставшую уже совершенно привычной тренировочную арену. В этот день, почему-то, рудиарий не стал надевать доспехов и оружия, а тихонько полусидел прислонившись к стене, с аппетитом поедая небольшие пирожки и запивая их молодым вином из кувшина. Присутствовал тут и Ганник, внимательно осматривавший свою надежду стать ланистой в новой школе. Наконец приоткрылась зарешеченная дверь и двое рабов втащили на арену еще одного гладиатора.

Был он связан по рукам и ногам, но из не заткнутого кляпом рта извергался такой поток латинской речи, среди которого Руфус смог опознать только несколько матерных слов — похоже остальные были совсем площадной бранью. По жесту Ганника приведенного гладиатора стали развязывать, в то время как Игорь с помощью своего учителя быстро переодевался в «Росса». Содрав с себя простую тунику без рукавов, сделанную из грубого шерстяного или домотканого полотна — основную одежду рабов и бедняков в империи, Игорь стал одевать доспехи. Правда доспехи это были — одни слезы: два широких наруча из толстой кожи с меховой оторочкой, такие же на голень и бронзовый помятый шлем. В конце ему вручили саблю и нож, с которыми он тренировался, правда сейчас оба лезвия были не только не прикрыты никакими накладками, но еще и остро заточены.

Пик непонимания Руфуса пришелся как раз на тот момент, когда развязанного гладиатора быстро одели и вооружили как Северянина. Разъяснили все слова Ганника.

— Сейчас вы будете драться как на арене, до смерти, — и отошел к стене.

Непонимание чуть не стоило Игорю жизни. С диким криком гладиатор-северянин прыгнул вперед нанося по своему противнику связку из прямого удара-толчка щитом и длинного удара топором чуть сбоку. Спасли Руфусу жизнь вбитые, в буквальном смысле врезанные в кожу, рефлексы. Резким и быстрым движением влево он ушел от удара щитом, и удар топором пропустил в опасной близости от тела. Судя по тому, как провалился вперед после удара гладиатор-северянин, был он еще совсем новичком, даже «зеленее» Руфуса. Поняв это неожиданно для себя Игорь почувствовал уже давно вроде как подзабытый спортивный азарт, тот самый, который помогал ему еще в армии выбивать из своих противников увольнительные. То, что сейчас было все серьезнее, что сейчас проигрыш означал серьезную рану, в «до смерти» Игорь не поверил, только добавляло остроты ощущениям.

Быстро вспомнились учебные поединки с рудиарием и его поучения. Стратегия боя была совершенна проста. Следовало держать северянина на длинной дистанции, полностью выбирая преимущества своего более длинного оружия, и легкими ударами превращать щит груду щепы. После этого беззащитного северянина победить будет легко.

Так Руфус и сделал. Судя по тому, что его противник смог противопоставить постоянному кружению только тупые броски вперед, шансов выиграть у него не было. Через пять минут, будучи изрядно в поту, Руфус ударом ноги, «спасибо мастеру-рудиарию» опрокинул выдохшегося противника на песок. После этого Игорь убрал нож в ножны, а саблю картинно приставил к шее поверженного противника и гордо посмотрел на своих хозяев. Но как показало дальнейшее развитие событий, это было только началом. Внимательно смотревший за боем Ганник зло ухмыльнулся, вытянул вперед руку и медленно, наслаждаясь, отогнул вверх большой палец.

Повисла пауза.

— Ну, чего ты ждешь? — спросил учитель. — Добей его!

— Что? — удивился Руфус.

— Что-что? Видишь, хозяин вытянул палец — это знак добить.

— Но ведь палец вверх торчит…

— Да хоть в….! Если палец отогнут — смерть!

Игорь обалдел. Конечно, он и раньше убивал, наверное. Но тогда он стрелял из автомата, защищая свою жизнь и жизнь своих товарищей, а теперь ему следовало убить просто так! Для развлечения!

— Да пошли вы на…! — сказал Игорь по-русски, швырнул саблю, развернулся и пошел к выходу из арены. Конечно, ничего хорошего от своего решения он не ждал и был готов к наказанию, но поразило его другое.

Когда-то давно, еще в детском доме, будучи маленьким, он наткнулся на сборник русских народных сказок. Что тогда поразило его, так это то, что практически во всех сказках прослеживалась одна мысль, одна сакральная народная мудрость. Кто бы не был врагом — змей ли трехглавый, степняк или тать, но везде русский щадил своего врага, тот клялся, «землю ел», но всегда позже, восстановив силы, враг нападал вновь, бил в спину, воровал, убивал. Этого он никак не мог понять в детстве… Именно это первым пришло ему в голову. Потом. После…

Не успел Руфус дойти до дверей, думая отпустят его в свой барак или нет, как сзади раздался дикий рев. Поверженный гладиатор схватил валявшуюся на земле саблю и бросился на него. До разума еще не дошло, он еще не успел среагировать, зато тело все помнили и все сделало само. Рывок вперед, перехват опускающейся сабли за держащую ее руку, поворот на месте с небольшим наклоном и вот силой своего замаха и инерции бега противник летит на землю, выронив по пути саблю. Этот прием — скорее наследие армейского рукопашного боя, а вот следующие действия — уже новоприобретенные навыки: казалось, противник еще не успел упасть на землю, как Руфус взвился в прыжке, на лету выхватывая нож, приземлился около тела врага и с силой вонзил клинок тому в грудь…

«Почему?» — думал Руфус, отлеживаясь очередной раз со спущенной шкурой в местном лазарете после очередной порки, которую закатил ему Ганник за отказ выполнить приказ. «Я пощадил его, а он вместо благодарности напал на меня. Почему? Не понимаю. Не понимаю, в чем я ошибся?…»

Глава 45

— Эй, раб! Вставай!

За то время, что звучали слова, Руфус успел проснуться, распахнуть глаза и чуть повернуть тело и руки так, чтобы если начнется драка успеть защититься. И это была не пустая блажь, а выработанный долгими тренировками рефлекс, который пару раз спасал ему если не жизнь, то здоровье точно.

Связано это было с тем, что в бараке его не любили. Сильно не любили. Да и он не очень старался эту любовь заслужить. Во первых, в бараке проживали в основном рабы- выходцы из восточных имперских провинций и степняки, которых по каким-то причинам продали работорговцы Золотой Орды в Рим. Традиционно среди разноплеменных рабов поддерживался максимально возможный без вреда для дела антагонизм, а ни северян, ни франков, ни россов в бараке больше не было. Было несколько германцев, но это были совсем уж доходяги, которые ничем не походили на «истинных арийцев» — ни силой, не телосложением, ни духом, поэтому «обломать» Руфуса в первое время пытались жестко. После первой драки, когда ослабленный долгим лежанием в лазарете Руфус не мог защититься и чуть было не стал для этих рабов рабыней, весь барак, поразительно — Игоря тоже, жестоко высекли. Зачем его поселили в такой барак парень так и не понял. Единственное, что приходило ему в голову, это то, что таким образом Ганник решил подхлестнуть его усердие в военной учебе. И подхлестнул.

Урока хватило обитателем барака надолго. Неприязнь тлела но не выплескивалась в потасовках или нападениях. Причиной второй драки стал случай на тренировке.

После своего первого боя насмерть прошло совсем немного времени. Учеба как таковая закончилась, и теперь Руфусу приходилось постигать науку фехтования в схватках не на жизнь, а насмерть, правда еще не на арене, а в тренировочном загоне. Седьмой по счету бой он проиграл. Противник, старый изрезанный шрамами гладиатор «росс», которого за попытку нападения на охранника приговорили к смерти, оказался гораздо более опытным воином. С одной стороны: его приговорили к смерти и драться ему в загонах пока не убьют, а с другой стороны — каждый выигрыш это отсрочка встречи с костлявой на несколько дней, так что поддаваться он не собирался.

…И сабля, и нож Руфуса были выбиты из рук, а сабля гладиатора уже пошла вверх, чтобы после замаха срубить голову Игорю, когда тело противника чуть дернулось вперед, замерло и стало заваливаться вперед прямо на лежащего на земле. Хорошо еще, что тело, которое удивляться не умеет во время среагировало и откатилось в сторону, а то бы падающий гладиатор в падении нанес бы ему серьезную рану.

Только не гладиатор, а его труп. Повернув голову в сторону лежащего рядом Игорь заметил торчащий из шеи прямо под затылком широкий нож — любимую игрушку своего наставника.

— Плохо. Отвратительно, — выговаривал Ганник Игорю, пока его наставник вытаскивал и вытирал свой нож. — Десять плетей.

Идя с голой, давая подзасохнуть кровоточащей после экзекуции, спиной Руфус раздумывал о том, что еще полгода назад, он после такой порки не смог бы и на ноги встать, а теперь спокойно идет обратно в свой барак. «На сколько же человек приспособляющаяся ко всему скотина.» — философски подумал Игорь.

На сколько именно, ему пришлось доказать этой же ночью. Слухи расходятся среди заключенных в клетки людей быстро, а уж такие (оставление жизни выигравшему был до сего времени основополагающим принципом схваток), долетели до жителей его барака чуть ли не раньше, чем он был отвязан от столба. Решив, что такое спускать нельзя, ночью на него навалился весь барак.

Спасло Игоря только чудо. Его лежак стоял отдельно от всех, на сколько это позволяли размеры барака и живущие в нем рабы, поэтому когда к нему подходили, один из убийц споткнулся и выматерился. Шепотом, но этого хватило Руфусу чтобы проснуться, тем более с разодранной спиной спишь очень чутко. Оценив выражение лиц своих соседей Игорь принял совершенно правильное решение. Вскочив на ноги он, уворачиваясь от загребущих рук преследователей, выпрыгнул в прикрытое ставнями окно. Расчет оказался правильный. На грохот выбитых ставней и крики прибежала охрана и выдала всем поровну.

На следующее утро весь барак снова высекли, а после экзекуции сам Ганник разъяснил, что если этот раб умрет в бараке, весь барак будет подвергнут двойной децимации. Недовольные рабы разошлись, меж себя обещая не убить Руфуса. Около месяца после этого Игорь почти не спал, вырываясь из краткосрочной дремы при каждом шорохе. Естественно, послаблений в тренировках ему никто не делал, поэтому, от безысходности, он научился крепкому, но очень чуткому сну. Вскоре эта привычка ему очень помогла, когда всем бараком на него напали третий раз.

На этот раз поводом для драки стал только что поселенный новичок. За что молодого еще совсем парня, на вид лет пятнадцати, отправили в барак, где не было ни одного его соплеменника-немца было неизвестно, но факт оставался фактом. Появление такого молоденького и симпатичного произвело среди местного отребья фурор. И жалеть блондина его никто не собирался даже несмотря на его увечье — у парня был отрезан язык. Звериный принцип «кто сильный тот и прав» в самом отвратительном своем исполнении.

Игорь сам не знал, почему заступился за него. Может прочитал храбрость, парень несмотря ни на что собирался драться, и безысходность, результат этой драки был очевиден, в глазах у молодого, может просто пожалел, но когда вечером по бараку прошла волна, нацеленная на лежанку новичка, то остановилась она о Руфуса.

Заводила, местный пахан или как он тут назывался, это Игоря не очень интересовало, сразу понял что к чему, но явно решил попробовать договориться.

— Ты. Руфус, уйди. Мы тебя не трогать!

— И его тоже.

— Его нет. Он наш. Подарок нам!

— Хрен вам, а не подарок — проговорил Игорь по-русски, и добавил на местном твердо: — Нет.

— Убрать его! — приказал пахан и указал на Руфуса. Давно ждавшие такой команды рабы дружно бросились вперед.

— Быстро! Дверь! — прошептал Руфус парню (наученные предыдущим случаем в этот раз гладиаторы перекрыли все окна) прежде чем до него добрался первый враг, а потом стало уже не до разговоров.

Тактически правильного сражения не получилось. В заставленном лежаками бараке не получалось маневрировать, уходить от ударов или как-то еще изворачиваться. Пришлось драться самым примитивным образом — «ударил — получил», медленно пятясь к двери. С учетом того, что противниками тоже были гладиаторы: здоровые и привычные к дракам мужики, удары принимались не слабые, а свои часто не достигали нужного эффекта. Кончилось все закономерно — через минуту градом ударов на разных уровнях Игоря смяли, опрокинули на землю и принялись забивать ногами. Согревало душу то, что входная дверь с громким хлопком закрылась за спиной новичка прямо в лоб первому гладиатору, и надежда, что побоявшись обещанной Ганником казни каждого пятого, насмерть его все же не забьют.

Может быть и хотели бы, но не успели. Уже привычная к дракам в этом бараке охрана ворвалась, действуя дубинками и мечами плашмя разогнала толпу и вытащила на улицу Руфуса. Приведение в чувство последнего осуществлялось самыми примитивными методами — пару ведер воды и вот Игорь снова стал проявлять признаки жизни. К пришедшему в себя Руфусу подошел разбуженный по среди ночи, а оттого чрезвычайно недовольный Ганник, схватил за подбородок и проговорил:

— Ты очень сильно меня разочаровываешь. Завтра пойдешь на арену — посмотрим чему ты научился. Не потеряй мой интерес совсем.

— Если я победить, ты переселить меня другой барак, — решил пойти ва-банк Игорь. Что ему в этом бараке теперь не жить, ясно было с завидной точностью.

— Хорошо, — подумав ответил Ганник.

— И того тоже, — махнул рукой Игорь в сторону стоящего на коленях в окружении охраны новичка.

— Да ты наглец, я смотрю. Понравился свежий мальчик? Ха, понимаю тебя — сладенький какой… Ну ладно, если хорошо себя покажешь, то и его. Эй, вы! — крикнул он сбитым в кучу рабам. — Эту ночь я больше не хочу ничего слышать о вас. И если я услышу…

Эту ночь Руфус проспал спокойно, но проснулся он все равно очень быстро.

— … Я вижу, что не спишь. Подымайся. Тебя ждет арена, — за ним пришел его тренер.

— Что? Куда?

— Иди за мной.

Идти пришлось довольно долго. Тренировочный лагерь Кая Муция Сцеволлы был огромен и во многих его частях Игорь еще не был. Не посещал он и этого дома. Точнее, это был не дом а огромный склад, на полках и стеллажах которого лежало, блестело или пылилось столько оружия и обмундирования, что можно было обуть-одеть и вооружить целый легион, а то и не один. Узкая дверь, по бокам которой стояли два хорошо вооруженных охранника, пропустила обоих и они оказались внутри.

— Эй! — гладиатор постучал о косяк двери ножнами меча. — Вылезай, старик.

Из-за стеллажей выбрался старый, весь сгорбленный одноногий гладиатор. Таких рабов Игорь тут еще не видел — обычно от них избавлялись задолго до прихода старости.

— Чего тебя надо, Тит? — прохрипел тот, обращаясь к тренеру Игоря.

— Мне нужен комплект доспехов на росса-гладиатора. Первые. Меч и кинжал. Тупые.

— Хорошо, — захрипел интендант. — Идите за мной.

Пространствовав по лабиринту минут десять троица подошла к запыленным полкам. На этих полках в кучу были свалены положенные гладиатору доспехи: рваные меховые поножи и наручи, от которых мех отваливался кусками, мятые шлемы, тусклые и грязные, некоторые в бурых подтеках. Не было ничего похожего не сияющие, богато украшенные доспехи, мимо которых они приходили мимо.

— Это? — удивленно спросил Игорь.

Глядя на удивленное лицо Руфуса Тит зло рассмеялся.

— А то что думал, раб, что тебе сразу же дадут золотые? Нет. Ты грязь под ногами опытных воинов, отрыжка свиная. И одет ты будешь соответственно.

— Ну а когда я получу нормальное?

— Выигрывай, во славу Единого, и тогда возьмешь с трупа своего врага лучший доспех. И мечи.

— А старые куда?

— Вернешь в оружейную. Все хватит болтать. На. Бери. — Тит выбрал из кучи шлем и четыре поновее выглядевших куска меха.

При ближайшем рассмотрении доспехи естественно не были меховыми. К обычным кожаным латам были грубой ниткой пришиты куски дешевого меха: к этим — даже не меха а бараньей шкуры. Ко всему прочему один браслет был разрублен и не руке не держался.

— Как это одеть? Шлем бит, наруч рваный.

— Снесешь рабам. Они приведут в порядок. Только быстро. У тебя немного времени. Коли через час, ты не будешь готов, то берегись. И смотри — зимний час короток…[104]

— А оружие?

— Мечи я тебе подберу сам, все едино ты ничего не понимаешь в них пока. Пшел прочь.

Игорь взял доспехи, сложил кожаные куски внутрь шлема и побежал к выходу. Где располагаются мастерские он уже знал, но к кому именно обращаться — в курсе не был. Среди мастеровых рабов, как и среди других, была своя строгая как гласная, так и негласная иерархия. Пока гладиатор искал того неумеху, что занялся бы самой дешевой починкой прошло полчаса. Сама работа заняла еще час, и вот уже одевшийся в броню Игорь предстал перед очами своего сурового наставника.

— Ты опоздал.

— Да там…

— Будешь наказан. После. А сейчас — пошли.

Конюшни располагались недалеко от северных ворот тренировочного поселка. Помимо северных были еще южные, и больше никаких, даже маленькой калитки не нашлось бы в опоясывающий городок стене. Сделано это было для того, чтобы предотвратить или максимально усложнить рабам возможности для побега или бунта. В конюшнях они взяли приготовленных для них лошадей и через несколько минут они присоединились к другим гладиаторам и вскоре выехали за ворота. Первый раз за последние месяцы Игорь покинул эту место, служившее тюрьмой столь многим.

Кстати о восстаниях. Несмотря на все ухищрения рабовладельцев бунты вспыхивали с завидной регулярностью. Раз в поколение, а то и чаще, в одной из провинций рабы из тех, что имели доступ к оружию, к примеру гладиаторы или мастеровые, «поднимали знамена» восстания. Сопровождалось это убийством хозяев и купцов, грабежом, разбоем и насилием. Как мотыльки на пламя свечи к восставшим со всей империи стекались бунтари, бандиты и скупщики краденного. Через некоторое время бунт запирали в одной из провинций, отсекали от границ, окружали, лишая возможности снабжения людьми и припасами из других. После чего медленно, или, наоборот, быстро, рассекали политическими и военными методами на куски и уничтожали. Время, которое удавалось продержаться восставшим, зависело только от способностей вождя восставших, но конец независимо был одним и тем же. Вдоль дорог разоренной бунтами, около сгоревших усадеб патрициев, рядом с разграбленными и опустевшими деревнями устанавливались кресты, виселицы и колья, на которых находили свое последнее пристанище тысячи восставших рабов. Главарей обычно старались брать живыми, чтобы ради услаждения глаз Цезаря превратить их казнь в Риме в театрализованное представление. В разоренную провинцию назначали новых чиновников, поместья и плантации приобретали новых владельцев — часто из отличившихся в подавлении бунта центурионов и легатов, завозились новые покорные рабы и на 15–20 лет в империи становилось тихо. До следующего раза.

«Интересно — с непривычки ерзая в седле неказистой лошадки думал Игорь. Местность, проплывавшая по обеим сторонам дороги была однообразная: сады, поля, виноградники, опять сады, и так до города, так что после первых пяти минут парень стал развлекать себя сам. — А зачем вообще тогда бунтовать? Хотя зачем бунтовать и почему — понятно. Скорее, надо поставить вопрос так — а чего можно добиться таким бунтом? Только от месяца до года возможности пограбить, попить и поесть в волю… Потрахать нежных господских теток… И это все? И после этого повиснуть на кресте или сесть на кол? И это так представляется рабам свобода? Хм… А вообще, как бы я действовал, если бы восстание все же случилось? Скорее всего надо сразу же после начала валить как можно дальше от эпицентра событий. Поднабрать деньжат и сразу же убегать. Подальше. А куда? Только на север — все же вольные баронства, это хоть баронства — но вольные. Там можно затеряться, благо по фенотипу я больше похож не на ромея а на немца. А потом…».

Внезапно лошадь остановилась так резко, что задумавшийся Руфус чуть было не вылетел из седла. Дернувший за поводья Тит оскалился и отвесил своему ученику подзатыльник, «за потерю внимания».

— Не стоит думать, не рабское это дело! — свой тычок наставник сопроводил глубокой «мудростью».

Оказывается, занятый своими мыслями парень пропустил появление на горизонте города Ларисс. Да и городом это назвать было слишком — так городочек, и арена была ему подстать. Каменный открытый амфитеатр с внутренним диаметром арены не более тридцати метров, с потрескавшимися каменными скамьями и наполовину протертыми ступенями. С другой стороны школа Кая Муция Сцеволы тоже пристала сюда не «звезд первой величины». Среди гладиаторов не было ни одного приора или рудиария, а большинство по виду было вообще новичками, причем еще «зеленее» Игоря. Тихий короткий разговор Ганника с вигилами, охранявшими закрытые ворота, и вот спустя несколько минут караван начал постепенно втекать в чрево арены.

В галерее, которая выходила на арену, Ганник развил бурную деятельность. Первым делом он вытащил из толпы Руфуса и еще четверых гладиаторов попроще. Незнакомые Игорю мужчины различного возраста после нескольких брошенных хозяином слов заметно обрадовались и расслабились. Особенно часто произносилось неизвестное слово прегенарий. Решив выяснить в чем дело он дернул за руку первого попавшегося раба из числа аренных служек (не хозяину же ему задавать вопросы, а Тит как назло куда-то ушел) и спросил:

— Прегенарий. Что?

— Отпустить! Ты. Раб. Отпустить. Я нужный. Хозяин накажет, — судя по акценту местная латынь для этого раба была не родным языком. Дернув его еще раз Игорь сделал вторую попытку.

— Прегенарий. Кто? Драться? Что? Говорить ты. Я отпускать.

Наконец раб понял что от него хотят и на таком же исковерканном языке ответил:

— Гладиатор. Биться в начале. Не до смерти. Плохой гладиатор. Прегенарий. Нет радости.

— Ладно, бывай, — буркнул по-русски себе под нос Ганник и оттолкнул от себя раба. Тот не оценив доброту разразился в ответ криком и кучей ругательств, но видя как напрягся гладиатор предпочел убежать.

Расшифровать слова раба можно было так. Прегенарий — это гладиатор, который выступал в начале боев. Сражаясь, прегенарии обычно не убивали друг друга, поэтому толпа считала их гладиаторами второго сорта, а их выступления — не зрелищными. В общем, этих самых прегенариев можно было рассматривать как некую, говоря языком современников Игоря, «подтанцовку». «Что ж — поглядим,» — подумал с облегчением Игорь.

Вскоре его предположения подтвердились подошедшим Титом. Тот принес отобранной пятерке оружие. Грубо затупленными мечами и кинжалами убить своего противника конечно можно было бы, все же они оставались кусками хоть и дрянного, но железа приличной массы. Только при таком оружии проще было бы это сделать голыми руками. Игорь только успел немного приноровиться к балансу этого, с позволения сказать, оружия, как их пятерку построили в колонну по одному и через открывшиеся ворота вывели на арену.

Пока шла привычная лабуда, это местный глашатай читал восхваления Единому, Игорь с интересом осматривался по сторонам. Нижний ряд арены, по латыни — подиум, был почти заполнен. В идеале, предназначавшийся для Императора и высших священников Единого, в этом провинциальном Колизее занимали местные набольшие и богатеи. Безвкусно расфуфыренные пожилые толстяки в сопровождении красивых молодых рабынь и строгие аристократы занимали нижние места, правда последние презрительно косились на первых. Из следующих трех ярусов только нижние ряды первого занимали свободные граждане, хотя он и предназначался в идеале для городских властей и лиц, принадлежащих к аристократии. Второй и третий ярус, предназначенные для людей, имеющих права гражданина и низших сословий соответственно были целиком оккупированы рабами.

Наконец молитва кончилась и фальшиво зазвучали ударные и духовые инструменты. Под их аккомпанемент каждому из десяти гладиаторов — прегенариев повязали на правое плечо ленточки пяти цветов: пять разных цветов гладиаторам школы Сцеволы и пять таких же, их противникам. Игорю досталась синяя. Для чего это делалось — Игорь понял спустя минуту, когда двое симпатичных девушек, причем свободных — полноценных граждан, в разноцветных лоскутных одеждах, выбежали на арену и стали искусно жонглировать маленькими мячиками таких же цветов, как и повязки на руках у гладиаторов. Не требовалось большого ума, чтобы сообразить — именно так проходит местная жеребьевка.

Отвлекшись от маняще изгибающихся смуглых женских тел Игорь принялся рассматривать самое главное на текущий момент — своих противников. Среди «его команды» был Франк (длинное копье, поножи, наручи и пояс), Мирмиллон (парные боевые серпы и деревянная пластинчатая броня), Пират (длинные ножи) и Дикарь (парные каменные топоры). Школу противников на этих играх представляли следующие прегенарии: один Северянин (боевой топорик, небольшой круглым щит и металлический шлем без забрала), один Барон (двуручный боевой молот и медный, или скорее бронзовый, пластинчатый доспех и шлем), один Лаквеарий (длинный нож и лассо), и два Мирмиллона. Таким образом шансы получить неприятного Мирмиллона в соперники были в два раза выше, чем относительно простых и приятных для него Барона или Лаквеария. Хуже всего, было бы сражаться с Северянином.

Внезапно резкий взвизг диссонансом вторгся в мысли Игоря. Рисунок рук акробатов на секунду утратил свою соразмерность, но зато к ногам распорядителя подкатились два разноцветных мячика. Тот наклонился, взял по одному в левую и правую руки и высоко поднял их, показывая цвета заревевшим трибунам. Синего среди них не было. Первая пара была определена — ее составили Дикарь и один из Мирмиллонов чужой школы.

Руфус узнал своего противника предпоследним. Говорят новичкам везет, может быть. Ему повезло: его противником стал Барон. Особого волнения перед схваткой Игорь не испытывал — ему было не привыкать, еще до направление в «экспедиционный корпус» он привык зарабатывать себе увалы выступая на соревнованиях по рукопашке, так что опыт жестких спаррингов у него был. Прокручивая в уме тактику предстоящего боя Игорь относительно спокойно встал на определенное распорядителем место и приготовился к бою. Намного напряженнее напротив него стоял его противник. «Итак. Немолодой уже мужик. Судя по тому, как он двигается, учили его всего ничего, зато мышцы огромные — Шварц удавился бы от зависти. Наверняка вкалывал где-то всю жизнь, лес или камень рубил… Такой быстро не «сдохнет». Скорее уж я вымотаюсь. У меня организм подорванный плохой экологией. А они здесь и слов то таких не знают… Хм… А вот с мастерством то у тебя, мужик, плоховато. Кто же так ходит? Ты же в своих ногах путаешься! Ясно. Буду работать второй вариант.»

Оружие у Росса быстрое но легкое, брони нет. У Барона — наоборот и броня и оружие мощное. Тяжелое. По идее — у Барона не единого шанса. Медленный и тяжелый молот не дает шансов в бою против быстрых клинков Росса. С другой стороны, защита давала латнику преимущество в выживаемости, а от двуручного молота трудно придумать вменяемую защиту. Первый вариант, правильный и осторожный, заключался в том, чтобы измотать противника пользуясь преимуществом в скорости, а потом закончить бой. Но в данном случае измотать не получится — слишком здоровый мужик, зато были вполне реальные шансы ошибиться первым. Одна ошибка — один пойманный удар, и все… Второй вариант — работать на опережение, на скорость, и закончить бой до того, как враг успеет опомниться.

Сколько Руфус не ждал начала, а все равно, длинный и тягучий звук рога оказался для него сюрпризом. По этому сигналу противники в парах, расположенные метров в десяти друг от друга, начали сходиться. Заревев, Барон, как кабан, бросился на Росса, занеся в замахе над головой молот. В принципе, после такого подарка, победа была у Игоря в кармане. Ему оставалось только подпустить орущую тушу поближе и либо дождаться, когда молот пойдет вниз — в этом случае траекторию движения изменить практически невозможно, и если не подставляться, то молот уже не опасен, и после этого нанести удары; либо ударить даже раньше — когда молот в замахе и еще не опасен.

Так он и сделал. Быстро двинувшись вперед и проскочив под ударом, он сначала рубанул саблей в правой руке по телу врага, а на мгновение позже ножом в левой полоснул по предплечью противника. После этого набранная взаимная скорость развела их метра на два, спасая Руфуса от возможного ответного удара.

«Хотя это лишнее. Какой ответный удар? Я уже победил. Или нет? Что-то не так….» — подумал Игорь и не спеша обернулся. Только рефлексы, вбитые за последние пару месяцев глубоко в спинной мозг, помогли ему увернуться от удара Барона. Руфус совершенно упустил из виду то, что его оружие сейчас было хорошенько затуплено (что кстати не скажешь о Баронском молоте — хоть он и был замотан в кожу, своей смертоносности он от этого не потерял), а броню заранее портить никто не собирался. Тупая сабля проехалась по бронзовым пластинам и не нанесла никакого вреда. Даже нож и тот принес больше пользы: Барон теперь с берег левую руку, на которой отчетливо была видна широкая красная полоса.

Но все же, это был не спорт, и результативные удары тут отмечались не поднятыми флажками боковых судей и не начислением очков, которые после 2–3 минут приносили победу. Тут все мерилось смертью или тяжелыми увечьями: отсеченными конечностями, разбитыми головами и проломленными ребрами. В такой ситуации бронированный противник, у которого незащищенными оставались только руки, ноги и лицо, имел огромное преимущество перед Игорем. Если бы был опытным. «Что ж, — подумал Руфус, уворачиваясь от следующего, теперь горизонтального удара молотом. — Придется побегать».

И Игорь побегал. А также попрыгал и попадал. Ему в показалось, что бой продолжался около часа, хотя уже минуты через две Барон с красно-синими от крови и синяков руками, а также без сознания от финального удара железом по шлему, валялся на песке арены. Руфус, повинуясь жесту распорядителя, отошел в сторону ворот и стал наблюдать за остальными боями. К этому времени счет стал благодаря стараниям парня один-один. Пирату не повезло: в поединке с Северянином у него не было шансов, и с превращенным в кровавую кашу ударом щита лицом, он сейчас валялся на арене. Без сознания или мертвый.

Глядя на поединки со стороны Игорь не мог не отметить полною «зеленость» гладиаторов. Если в поединках опытных воинов удары и атаки редки, там в основном шла игра, обмены финтами, занимание более удачной позиции, постоянный маневр и игра с дистанцией, то новичков можно узнать просто. По «мясу». Вот и сейчас на арене происходило не почти священнодействие, поединок мастеров, поединок ума и духа, а это самое кровавое крошево.

Удары сыпались противниками во всех парах как из рога изобилия, но так как мастерства и у обоих не хватало даже на что-то одно: ни на атаку, ни на защиту, то большинство кривых и косых попаданий оставляли на телах поединщиков кровавые отметины. Но той толпе, что сейчас смешанным с пренебрежением жадным интересом смотрела на арену, именно этого и надо было. Хлеба и зрелищ. А точнее: крови, страданий и смерти, ради удовлетворения своих низменных инстинктов…

Бой закончился проигрышем школы Сцеволы со счетом 2:3. Еще одну победу одержал Дикарь, который хоть и был опутан арканом Лаквеария, хоть и был сбит с ног внезапным рывком, но смог выпутать одну руку и неожиданно швырнуть свой каменный топорик. Сейчас мортусы уже уволакивали тело неудачливого Лаквеария в сторону рабского кладбища, на котором лет через десять пышный цветом расцветут богатые плантации местного Мецената. Неожиданную смерть среди прегенариев толпа приветствовала овацией.

Игорю неожиданно стало мерзко смотреть на то, что представляло по мнению многих историков золотой век человеческой цивилизации, и поспешил уйти с арены сквозь те же ворота, сквозь которые недавно их ввели.

Лично для Руфуса результаты первого боя были великолепными. Во-первых — и Тит, и, что самое главное, Ганник оказались удовлетворены дебютом нового гладиатора. Во-вторых все обещанное было дадено: его, вместе с молоденьким новичком, переселили в другой барак, где жили предпочтительно немцы. К новичкам отнеслись доброжелательно, приняли хорошо, без всяких «прописок», даже по-дружески приобняли Руфуса за спасение парнишки. На этом правда все хорошее отношение кончилось — в этом мире еще не доросли до всеобщего равенства, так что он для них так и остался иноплеменником, пусть и неплохим. В третьих Тит, который поставил несколько монет на его победу и выиграл, дал ему, от щедрот, пару мелких медных монет, так что теперь у Игоря появились деньги: целых две униции.[105]

Через пару дней в барак к Руфусу в редкое свободное от тренировок время заскочил Пилус и не слушая его отговорок потащил его к выходу. Короткий разговор с охраной около барака и вот дверь сектора открыта. Не останавливаясь Пилус тащит его дальше, в тот угол поселения, где располагался местный храм Единого. Небольшое здание храма ничем не напоминало христианских храмов, скорее древнегреческие: такие же колонны, прямоугольная форма и т. д. Вместо креста над входом был изображен меч, поразительно похожий на гладий.

Внутри храма стояло множество статуй, что еще больше подчеркивало сходство. Как объяснил Пилус: «Единый един, но у него множество Явлений». Каждому из этих явлений посвящена своя собственная статуя. Чем это отличается от пантеона на много богов, который был в древнем Риме, Игорь так и не понял. Вообще то храм производил впечатление редко посещаемого. Младший жрец подскочил к посетителям но увидев их браслеты, скривился и задрав нос ушел куда-то вглубь. Купив у служки несколько подношений в виде небольших восковых мечей, оба гладиатора подошли к стоявшей в самом темном углу статуе.

Эта статуя заметно отличалась от других. Для начала, во всем храме полированный как стекло пол здесь был протерт тысячами ног, что говорило о том, что эта статуя пользуется спросом. А во вторых… Когда-то, еще в детстве, довелось Игорю смотреть фильм «Обыкновенный фашизм» и один момент запал ему в душу и запомнился на всю жизнь. Там показывались статуи рабов, которые фашисты хотели расставить то ли на границе, то ли в захваченных городах, не важно. Важно то, что статуя раба оттуда как две капли воды походила на ту, что он увидел в этом углу.

— Это кто такой?

— Это для рабов. Для нас. Нам не чаще одного раза в год можно сделать подношение к любому из других Явлений…

— А к этому можно каждый день? Ха!.. Странно. Надо же — ваш Единый значит еще и каким-то кусочком своей, хм, своего тела? Своей души? Да, своей души раб?

От такого неожиданного вывода Пилус опешил, после чего хрюкнув поперхнулся смехом. Чтобы не заржать во весь голос он руками стиснул себе челюсти, но все равно смех пробил себе дорожку наружу, тихим фырком через стиснутые зубы и катящимися по щекам слезами. Тихо отсмеявшись Пилус тихим веселым голосом сказал Руфусу:

— Ты молодец! Расскажу своим, пусть порадуются. Ты только никакому жрецу такого не скажи, а то тебя быстро за такую ересь сожгут.

— А кто же это тогда?

— Это Явление раба, который в земном воплощении, когда оно случается, всегда должен сопровождать своего хозяина Единого.

— И ему молятся рабы?

— Да, — ответил Пилус, после чего презрительно продолжил. — Коли ты будешь покорно и радостно служить всю свою жизнь, то в загробном мире, у в Царствии Единого, тебе достанется в господа хороший хозяин. Смотри как это делается. Берешь свой восковой меч, втыкаешь в специальную дырку в постаменте и все. Вот так это делается. Делай, тебе положено поблагодарить Единого за удачу. — Помолчав Пилус продолжил: — сюда приходят слабые духом рабы. Рабы, которые молят о прощении хозяев, о легком труде, о том, чтобы рабыня, которую он любил с первого взгляда, после хозяина и надсмотрщиков досталась сразу ему, а не другим рабам… Много о чем…

Пилус опять замолчал, стискивая зубы. Его слова, весь его вид явно говорил о том, что ранее сказанные слова о том, что рабская участь его совсем не тяготит были, э… не совсем соответствующие истине. А если точнее — то совсем ей не соответствовали. Когда тот немного подостыл, Руфус отважился задать вопрос:

— Но ты тоже сюда ходишь?

— Да. Тоже. Мы все сюда ходим. Нам не следует выделяться из остального стада, — Пилус как будто ждал этого вопроса. Множественное число он отчетливо выделил интонаций, при этом остро и прямо глядя в глаза Руфусу. — Но мы приветствуем рабского бога и бога хозяина немного по-другому. Вот так.

Пилус внимательно огляделся по сторонам, плюнул себе на ладонь, с силой впечатал плевок в первое попавшееся под руку место идола и тщательно размазал его по статуе.

— Вот такие мы приносим Им жертвы.

Спустя пару минут молчания Игорь все же решился задать давно напрашивающийся на язык вопрос.

— Кто «вы»?

— Мы — это Братство Свободных.

Глава 46

Со времени первого боя на арене прошло всего дней пять, как Игоря отправили на очередную арену. Потом снова и снова. Ганник, довольный первым выступлением, решил дальнейшие тренировки проводить в условиях «приближенных к боевым». За полтора месяца новый гладиатор изъездил все окрестные арены, при этом ни разу не побывав в «своем родном» бараке. За это время Руфус приобрел огромный опыт и научился сражаться против практически любых разновидностей гладиаторов.

Игорь быстро привыкал к новой жизни: утром тренировка, днем бой на песке арены, вечером он сидит на высоких местах, предназначенных для рабов, и наблюдает за поединками полноценных гладиаторов. Это было не только развлечение, но и в своем роде тренировка. Видя со стороны проводимые сражающимися приемы Игорь учился видеть возможности и запоминать их действия в той или иной тактической ситуации.

После игрищ, которые заканчивались уже затемно, народ растекался по городку в поисках бурного веселья. Дешевые распивочные, торгующие мерзким кислым вином ценой пол униции за кувшин и полуиспорченной рыбой; лупанарии, где жрицы любви могли наградить целым букетом непотребных болезней всего за полторы униции; кабаки, трактиры, небольшие труппы комедиантов и шикарные термы, где в кампании дорогих куртизанок вкушая изумительные блюда со всего света и запивая их изысканными винами можно было за ночь оставить небольшое состояние; все они предлагали целый спектр веселья, ограничиваемого только весом твоего кошелька и цветом монет в нем. Так как откровенными шлюхами Игорь брезговал, а природа от своего не отказывалась и парень он был видный, то на ночь он обычно находил себе какую-нибудь сговорчивую рабыню попроще, которая хотя и не занималась древнейшей профессией впрямую, но и от приятного во всех смыслах прибытка в одну-две униции не отказывалась.

Кстати, работа прегенариев не оплачивалась совершенно, в отличие от полноценных гладиаторов. Только иногда, от щедрот, хозяин подкидывал им несколько монет. Зато однажды Игорь со своей верхотуры рассмотрел изумительный поединок трех обычных гладиаторов с гладиатором-приором. По ходившим среди таких же зрителей-рабов слухам участие этого гладиатора стоило устроителям игр целых, страшно подумать, 10 ауреусов, причем самому гладиатору из них выделили целый золотой.

Как не обидно было Игорю, но приор, гладиатор-легионер, своих денег стоил. И хотя его противники тоже были не новичками, сделать они так ничего и не смогли. Быстро двигаясь и выстраивая своих противников в линию, тем самым не давая им использовать своего численного преимущества, приор не ждал нападения от врагов, а сам нападал на ближайшего, легко орудуя и гладием, и скутумом. Спустя всего десять минут зрители восторженным воем подтвердили победу мастера, после чего на арену обрушился, задевая валяющиеся на земле три трупа, настоящий дождь из монет, среди которых иногда мелькали и серебряные. По слегка завистливым подсчетам Игоря, к заплаченному гладиатору за выступление ауреусу сейчас прибавился еще один. Такое поведение толпы было в порядке вещей.

Через два месяца после первого боя Игорь первый раз за поседнее время появился в гладиаторской школе, где Ганник сразу же огорошил его известием. Через три десятка дней, на празднике Летнего Обретения состоятся крупные игры, в которых Игорь будет принимать участие как полноценный гладиатор, а не прегенарий. Посланный прочь новоявленный гладиатор Руфус пошел успокаивать нервы к пищевому складу, где за пару монет можно было почти официально разжиться кувшинчиком вина. Пить рабам не запрещали, но «залетчиков» пороли нещадно. На обратном пути ему встретился Пилус, с которым они обмыли купленным кувшинчиком, оказавшимся прискорбно небольшим, встречу и известия о производстве Игоря в следующий чин.

— Поздравляю вас, агент 007. Вам присвоено следующее звание, 008, - мрачно пошутил Игорь на русском.

— Что ты сказал? — переспросил Пилус, немного понимающий русский.

— Да я говорю, что хреново все.

— Что все? — удивился Пилус. — Наоборот! Ты радоваться должен. Теперь перед тобой все дороги открыты. Станешь знаменитым, богатым, в итоге получишь свободу из рук Ганника, или откупишься, и заживешь как хан! Чего еще надо?

— Да как тебе сказать… Убивают то тут, совсем-совсем по-настоящему.

— Так это от тебя зависит. Не дай себя убить, и все тут. Тем более, если ты не хочешь получить или откупаться, то ты всегда сможешь ее вырвать сам…

— Как? Что ты имеешь в виду?

— Ммм… — немного смутился Ганник. — Я еще не готов с тобой это обсудить. Скоро у тебя важный бой, и я не хочу смущать твой разум лишними знаниями. Давай обсудим это после.

— Хорошо, — покладисто согласился Игорь.

«Итак все понятно. Так претенциозно назваться, Братство Свободных, будет не клуб любителей пива. А с учетом постоянных восстаний рабов, понятно, откуда ветер дует. А самое поразительное, что свобода мне особо и не нужна. Точнее, не то, чтобы не нужна, мне просто она… она… Зачем? Идти мне некуда, делать я ничего не умею. Печально все это. Конечно, можно бежать, пройти Империю, баронства, княжества и оказаться опять в камере у своих, как дезертир. Ну а если даже не в камере, то есть ли они еще, свои? С одной стороны, и подумать смешно — мощь индустриальной страны против нескольких мелких средневековых княжеств, да хоть всего мира, а с другой, почему же все так произошло. И что произошло? Может, наши ввели нормальные войска и захватили там все? Но я специально расспрашивал всех подряд о новостях с севера. Ничего особенного. Никто ничего не знает, ничего не случилось. А ведь если бы наши ввели войска, то была бы битва. А уж о проигрыше ненавистных им россов ромеи трубили бы на каждом углу. Но все тихо. А может, наши ушли? Или еще что случилось? Куда мне идти, с этой свободой?»

— О чем задумался? Не обижайся, — неправильно истолковал поведения Руфуса Пилус. — Придет время, я все тебе расскажу. Потом, когда узнаешь правила, ты все поймешь. А ладно! Скажу тебе сразу. Чтобы в Братство не проник шпион Цезаря или Церкви, или еще чей-либо, у нас строгая дисциплина. Для приема требуется поручительство трех братьев, причем они не должны быть в одной цепочке. Если принятый окажется шпионом, то казнят всех трех поручителей, если поручители окажутся то их и так далее, так что, повторяю, потерпи.

— И сколько мне ждать? — «не то, чтобы оно мне было очень надо, но это всяко лучше, чем одному быть. Тем более, пока никто не восстает».

— По секрету, два поручительства ты уже имеешь. Осталось последнее, так что…

— Благодарю.

— Да ладно!

На этом разговор закончился, и слегка пьяный, скорее даже подвыпивший — что ему, привыкшему к водке парню, какой-то кувшинчик вина, да еще на двоих, отправился спать. Со следующего дня по приказу Ганника начались тренировки, которые можно было бы назвать поддерживающими: глупо было бы перед таким важным выступлением перегружать силовыми тренировками, зато показать пару хитрых приемов и заучить их, это вполне логично.

Город Атикула, в котором проводились игры, был крупным и совершенно обычным ромейским городом. Величественные дворцы и усадьбы, с мраморными колоннами, портиками и восхитительными садами, отгороженные фигурными стеночками вдоль которых гуляли знатные и богатые горожане, передвигающиеся в занавешенных шелковыми и парчовыми шторами паланкинах, воздух внутри которых ароматизировался душистыми цветочными маслами, соседствовали совсем с другим миром. Попрошайки, выставляющие на всеобщее обозрение свои язвы; калеки; смердящие хуже навозной ямы нищие, одетые в драные грязные тряпки, в которых кишели вши, либо вообще голые; проститутки, отдающиеся прямо на улице за кусок полусгнившего хлеба; умирающие рабы, хозяева которых «из милости» даровали тем свободу, а на самом деле, просто вышвырнули за ворота, чтобы не кормить бесполезные теперь существа. Все эти противоположности неведомым образом могли сосуществовать вместе. Из-за этого и получались картины на подобии увиденной Игорем: у ворот дворца, в котором даже боги после своих горних миров, наверное, не побрезговали бы отдохнуть, лежит полумертвая от голода, грязная женщина, прижимающая к себе кулек с умершим младенцем…

В город отряд гладиаторов школы Кая Муция Сцеволы под надзором его поверенного Ганника прибыл за день до начала торжеств. Особо гнать смысла не было. Хотя Атикула располагалась в двадцати днях пути на запад от их школы и Ларисс, времени на дорогу было отведене достаточно, поэтому никто не торопился, и, соответвенно, и не устал — вечера было вполне достаточно для отдыха. Гладиаторов разместили на ночь в небольших кельях в основании арены, покормили и заперли, а Ганник с парой слуг отправился ночевать в гостиницу средней руки.

На следующее утро их подняли затемно. Перед началом праздника устроители игр провели «жеребьевку» среди гладиаторов, прибывших из различных школ так, чтобы, по возможности, ученики одной школы не сражались друг с другом. С Игорем произошло следующее: ничего не объясняя хозяева арены выкрикнули имя «Руфус», вытянули его из общей группы и присоединили к еще четверым гладиаторам, стоявшим немного особняком. После этого оставшихся распределили жребием по различным схваткам.

Чем ближе подходил полдень, тем нервнее становились служки. Среди них появились священники Единого, которые осматривали рабов на предмет удовлетворительного внешнего вида. Некоторых рабов заставляли помыться, некоторым — поправить одежду или воинскую справу, что тут же исполняли аренные служки. Наконец, громкий звук гонга возвестил о начале празднеств.

По команде священников служки выгнали на арену всех гладиаторов, которые собирались принимать участие в празднествах, и обильно разбавили рабов священниками и охранниками, дабы не допустить какого непотребства. Арена Атикула, как и положено столице провинции, оказалась величественной, и даже сверх того. По рассказам других гладиаторов, она не уступала своими размерами знаменитому Колизею в Риме, была богата украшена, а тончайший белый песок арены, который сейчас топтали ноги Игоря, привозили из карьера аж с другой стороны Империи, почти с самой границы Та-Кемет.

Ровно в полдень громкий звук горна провозгласил начало службы. Находившиеся среди рабов служки проследили затем, чтобы рабы простерлись ниц и сами упали на колени. На зрительских местах заканчивалось шевеление. Стоящему в пулвинарии[106] священнику, олицетворявшему сейчас самого Единого, каждый из присутствующих склонялся согласно своему положению: рабы падали ниц, свободные — становились на колени, богатые и мелкая знать, всадники, на одно колено; высшая знать, патриции и сенаторы, ограничивалась низким поклоном.

Над склонившейся паствой священник начал читать молитву Единому. Каждый из присутствующих, помимо разносимого благодаря отличной архитектуре голоса почувствовал такой сильный, яростный и обжигающий свет, что нечестивиц, посмевший поднять голову навсегда бы распростился с зрением. Много позже Игорь узнал, что происходило это благодаря хитрой системе гигантских медных, полированных перед этим до яркого блеска зеркал, фокусировавших потоки солнечных лучей внутрь арены. Между прочим, церковь таким образом казнила неугодных: тогда вместо медных использовались зеркала стеклянные, с серебряным напылением. Изломанные так, чтобы фокус приходился на относительно маленькую точку, зеркала концентрировали поток световых лучей на выбранной жертве. Сжечь они, конечно, не могли — слишком малая мощность, однако нанести заметные ожоги, вполне. А больше — и не надо. «Коли на празднестве в его честь Единый лично своим огненным перстом указал на еретика, то какие еще указания требуются его верным слугам?». Обычно человеку не давали долго мучаться от ожогов, а не посетить праздник богатым или знатным, то есть основным целям «Перста Единого», было нереально — за этим сразу следовало обвинение в ереси…

Наконец служба закончилась и началось «культурная программа». Зрители расселись по своим местам, гладиаторов загнали обратно в основание арены, по верхним рядам, где сидели бедняки и рабы, побежали шустрые лоточники, продавая страждущим дешевое вино и немудреную закуску. На нижних рядах, понятное дело, ловить им было нечего — и контингент не тот, да и в случае любой надобности под руками у тех есть слуги.

Тем временем на арене были быстро возведены декорации, большую часть которых уже в собранном виде на тележках провезли сквозь ворота, и началось представление. Суть его Игорь не понял — что-то на религиозную тему. Любопытно было посмотреть, как технически реализовано представление. Сложность же в чем? В том, что арена имеет круглую форму, а зрители сидят по всему периметру. И ладно бы, если облеченные властью сидели только с одной стороны, тогда можно было на всех остальных «положить». Но ведь из-за архитектуры это не так: каждый хочет сидеть поближе к арене — где и видно и слышно лучше, а на месте рабов ни один из них не сядет — это же оскорбление. Поэтому и приходилось устроителям и труппам выкручиваться кто как мог. По словам гладиаторов, а Игоря и еще четверых отобранных посадили вместе в небольшую каморку с маленьким, забранным решеткой оконцем (именно благодаря ему они и могли наблюдать действо), сейчас они имели честь наблюдать самую дорогую реализацию.

По центру арены всего за пять минут хорошо тренированной бригадой рабов-строителей была собрана конструкция, напоминавшая Игорю детскую карусель. Высокий закрытый нижний барабан, который для выступающих являлся помостом, вращался вдоль своей оси посредством запертых внутри рабов, которые, как ослики на колодце, ходили по кругу, топча в темноте песок арены. На верхней поверхности вращающегося диска были смонтированы декорации и закрытые помещения для суфлеров. Только суфлеры здесь не подсказывали тест забывчивым актерам, а совсем наоборот — произносили его за актеров в систему рупоров, чтобы было слышно большему числу людей. На долю актеров оставалось только подстраивать свои действия под читаемый текст. Конечно, происходящее все равно отчетливо было видно только из подия, зато слышно почти всем. Актеры, кстати, играли свои роли с затычками в ушах, так как шум на сцене стоял страшный.

Пока внимание зрителей было приковано к сцене, в невидимом чреве арены бешено шли приготовления к дальнейшему празднику. Сквозь решетчатую дверь, которая позволяла звукам свободно проходить в камеру, был слышен непрерывный мат, богохульствования, звуки ударов, вопли, стоны, плачи и крики. Кого-то откуда-то гнали, кого-то наоборот, тащили, кого-то наказывали, а кто-то никак не мог добиться от тупых исполнителей должного исполнения своих приказов.

Через некоторое время пьеса, или как ее тут называли, завершилась довольными криками толпы. Пока рабы быстро разбирали карусельный театр в представлениях образовалась пауза, которую многие зрители потребили на удовлетворение физиологических потребностей организмов. Минут через пятнадцать по звуку гонга начались гладиаторские игры. Как обычно, открывались они выступлениями прегенариев. Правда, на этот раз, в виду религиозности праздника, их выступления разыгрывали сражение, которое по летописям было благословлено и выиграно с помощью Единого.

Атакующими были варвары, за которых были «северяне», «бароны», «франки» и «россы». Понятное дело, что защищающейся стороной были «легионеры». Первых было больше, но присмотревшись вначале боя Игорь понял, что те сильно проигрывают в классе. И вообще легионеры не производили впечатление новичков-прегенариев, хотя были одеты в такие же поношенные и дешевые доспехи. Хотя бы потому, что у них был один общий командир, направляющий течение боя, тогда как варвары нападали не глядя друг на друга, тупой массой. Похоже, устроителям игр требовалась безусловная и красивая победа римского оружия, в целях поднятия духа и сплочения толпы.

Досмотреть бой до конца, хотя там и так было все понятно: было сделано все, чтобы не случилось никаких неприятных неожиданностей, им не дали. Распахнулась решетка, и оттуда в камеру влетел запыхавшийся служка.

— Скорее! Собирайтесь!

— Куда?

— Как куда? Ваша игра следующая!

Так как брать им было особо нечего, сборы прошли моментально. Идя по коридорам гигант-барон, одевая свои наплечные доспехи, попутно терзал служку по поводу предстоящего сражения. К сожалению, тот оказался нелюбопытен и туп как деревянная пробка кувшина, поэтому ничего кроме как «Это будет Зрелище!» от него добиться было невозможно.

Командный бой на арене, к тому времени, как их подвели к рабским воротам, уже закончился. Сейчас аренные служители уносили тела раненных и потерявших сознание в служебные помещения, а также аккуратно собирали совочками в специальные ведра испорченный кровью дорогостоящий песок для последующей чистки и использования в других помещениях, делали досыпку и ровняли поверхность арены для следующего боя.

«Я могу умереть в этом бою…»

Наконец, приготовления были закончены, рабы втянулись в низенькие служебные дверцы по периметру арены. С однократным ударом в гонга открылись ворота и их группа вышла на поле.

Много раньше, когда его только подвели к четверым гладиаторам, Игорь стал задумываться о том, какое сражение можно организовать с их участием. Группа получилась уж очень разнообразной: первый, ну или последний, как считать, Игорь — росс. Вооружение: нож и меч, из брони — металлический шлем без личины (трофейный, удачно в одном из боев поверженный прегенарий имел шлем покрепче и поудобнее выданного новичку на складе), меховые наручи и поножи, в которые Игорь вечерами, в тайне от хозяев вшивал металлические прутки для большей защиты. Второй — барон, огромного роста белобрысый германец. Вооружение: двуручная палица; из брони — металлический шлем с личиной и обе руки закрыты пластинчатой броней, на правой руке броня выглядит совсем новой и отлично сделанной, видимо тоже трофей. Третьим был рыжеволосый северянин: одноручный боевой топор, круглый щит и шлем с незакрытым лицом. Четвертый — лаквеарий: без доспехов, лассо и тяжелый нож; пятый — пират: парные длинные ножи и кожаная туника. Такое разнообразие средств нападения и защиты, на взгляд Игоря, могло свидетельствовать о том, что им предстоит бой 5 на 5, где в противники будет выставлена такая же разношерстная группа.

«Если так, то шансы выжить велики!»

Дав зрителям насмотреться и поприветствовать гладиаторов жиденьким хором, знаменитых и любимчиков толпы среди них не было, по знаку распорядителя гонг ударил два раза, после чего

— Сенатор Пробус Гней Афрода, глава древнего и уважаемого патрицианского рода Афрода, дукс[107] Атикула милостиво взявший на себя все расходы на эти игры, передает вам свои слова: «Я люблю вас всех! Вы лучшие граждане и достойны самого лучшего. Мне для вас ничего не жалко, и я даю вам это!». Ликуйте! Любимый гладиатор сенатора сегодня сразится на ваших глазах! Приор-гладиатор Ахмед из рода Борджигинов, внук внука Великого Хана Золотой Орды! Смотрите же! Ахмед-Сагитта!

Несколько секунд толпа переваривала новость, а после чего взорвалась дикими криками.

— Ахматус-Сагитта![108] Сагитта! Ахмадус! — скандировала толпа.

«Похоже, мы впятером конкретно влипли!» — продолжал раздумывать Игорь. — «Халява отменяется»

Как опытный актер и признанный любимец плебса Ахмед дождался, когда крики достигнут пика и пойдут чуть на спад, после чего медленно выехал на арену, что заставило толпу опять зайтись в приветственных воплях.

«На небольшом степном жеребце сидел невысокий и обычный на вид степняк, каких Игорь достаточно навидался в бараке…» так можно было бы описать появившегося гладиатора, и это было бы неправдой. Ничего обычного в этом Ахмаде не было.

Для начала, несмотря на невысокий рост, ярко вороной, до синевы, жеребец гладиатора-степняка отличался изумительной красотой и соразмерностью, которая только подчеркивалась богатыми украшениями. Сбруя, седло, стремена все блестели недавно отполированными серебряными деталями, пышная грива жеребца была заплетена в ровные аккуратные косички с вплетенными в нее красными шелковыми лентами. Хвост был аккуратно расчесан.

Всадник также полностью соответствовал своему дорогому коню. Для начала, он был полностью непохож на виденных Игорем до этого степняков. Никаких грубых черт, жирных и неприбранных волос, прыщавой кожи — тонким, породистым лицом Ахмед походил скорее на ромея, а прихотливая прическа и кожа, с детства постоянно умасливаемая дорогими маслами, могли ввергнуть в пучину зависти даже гламурных мальчиков Игорева мира.

Как и положено гладиатору-степняку Ахмед не был экипирован никакой броней, кроме наруча лучника на левой руке. Однако его белоснежная, гармонично сочетающаяся с песком арены такого же цвета и черным как ночь жеребцом, шелковая туника по сопротивлению режущим ударам была ничуть не хуже той же кожаной брони. Из вооружения у всадника был угольно черный, даже издалека видно, мощнейший степной составной лук с изогнутыми плечами, стоящий целое состояние, и небольшой кинжал, с ножнами и рукоятью изукрашенными драгоценными камнями.

Короче, на фоне их пятерки Ахмед смотрелся как лимузин среди велосипедов на парковке деревенского клуба. К сожалению, как сразу же понял для себя Игорь, воинские навыки противника полностью, если не больше, соответствовали внешней отделке. В этом грубом и честном, на взгляд Руфуса, мире еще не пришло время торжества разодетых вырожденцев, боящихся уколоть иголкой пальчик, хотя Рим был на верном пути к этому. Но пока любой носящий на поясе, к примеру, такой богатый нож, был всегда готов без колебаний использовать его по прямому назначению. К сожалению, это понимали и остальные гладиаторы, и каждый к этой мысли отнесся по-своему. И если барон и северянин зло набычились, собираясь подороже продать свои жизни, то лаквеарий выглядел откровенно испуганным, а по ногам пирата и вовсе потекло.

«Интересно, а как выгляжу я? Одно я могу обещать точно. Если мне и суждено здесь сдохнуть, то лучше я это сделаю в попытке вцепиться зубами в горло врагу, а не обоссавшись, на коленях!»

Пока Игорь предавался печальным размышлениям, Ахмед продолжал красоваться. Медленно он объехал арену по периметру, давая время толпе наглядеться на своего кумира, после чего остановился напротив подия. Медленно, рисуясь, он снял с пояса кинжал, поднял его над головой, чуть подержал, и бросил на песок, показывая, что это оружие ему не понадобиться. Переждав приветственные крики, он левой рукой отстегнул колчан, пристегнутый около седла, отвернул голову, и правой рукой долго перебирал пальцами стрелы вслепую. После чего взял в горсть пять штук, выдернул правой наружу и вздернул их над головой наконечниками вверх, как знамя, а левой, под неистовые крики толпы, сбросил колчан в сторону. Игорь автоматически отметил удачу, которая уже способствовала Ахмеду: в руке он держал две стрелы с бронебойным наконечником — как раз против барона и северянина, два срезня — для бездоспешных Игоря и лаквеария, и одну обычную — с листовым наконечником. Хотя, по большому счету, это ничего не значило — ведь бронирование даже у барона было не сплошным, и убить его можно было и срезнем.

Наконец, позволив зрителям натешиться ожиданием действа, распорядитель сделал знак рукой и служки подали сигнал к началу игры, три раза ударив в гонг.

«П…ц!» — успел подумать Игорь.

— Уважаемый Ганник, мой господин, блистательный Пробус Гней Афрода хочет вас видеть.

— Сейчас?

— Да. Прошу вас следовать за мной.

Сказать что Ганник был удивлен, означало бы ничего не сказать. Переночевав в неплохой гостинице, он собирался перед началом выступлений еще раз проведать своих гладиаторов, после чего спокойно посмотреть на праздничные выступления. А тут такой пассаж.

Ведь Ганник, простой римлянин из хорошей, но небогатой и незнатной семьи, не просто не ровня богатейшему патрицию, между ними зияла пропасть размером с западное море. Для чего он мог понадобиться такому небожителю?

«Положим, хозяин чем-то недоволен, но для чего разговаривать самому? Для этого есть управляющие. Хочет что-то спросить? Тоже странно, я не знаю ничего такого, что может для него представлять интерес. Хочет мне что-то предложить? Но что?» — гадая таким образом Ганник шел по коридорам арены к подию, справа от которого сегодня располагалось место правителя. Сам подий сегодня занимали священники Единого, готовясь к проповеди.

Пройдя мимо семи дюжих чернокожих охранников, которые, как собаки, сидели на корточках около двери, доверенный слуга постучался в дверь. Миновав небольшой тамбур, где его очень квалифицированно обыскали под охраной еще четверых охранников, Ганник оказался в сумрачной комнате, в которой и располагался хозяин Атикулы. В отличие от остальных, у него было личное помещение, закрытое от чужих глаз, а не обычное место на каменных сидениях.

Основатель этого знатного рода был, согласно рассказам, нечеловечески красив, за что и получил прозвище Афродит, в честь смертной спутницы Единого, отличавшейся божественной красотой. Постепенно род крепчал, подминая под себя другие, более мелкие, прозвище стало фамилией, потеряв при этом пару букв. Когда двадцать лет назад Пробус стал, после смерти своего отца, главой семьи, Афроды уже являлись богатыми и знатными, а молодой хозяин не уронил фамильной чести и не растратил накопленное поколениями. Наоборот, умножил и то, и другое.

«За первые пять лет Пробус, пользуясь хорошими отношениями с правителями Золотой Орды, удвоил состояние семьи выгодной торговлей восточными рабами. За следующие десять он стал знаменит своими диковинными товарами, которые производили мастера-рабы, скупаемые со всего света. Еще через год, за вырученные деньги он купил себе сенаторский венок, причем наследный. Патриций. Сенатор. Дукс провинции Атикула. Один из богатейших людей империи.» — так бы мог охарактеризовать его обычный житель Империи.

«В интригах никогда не находил радости. Звон монет ему всегда был приятнее звона клинков или шелеста пергамента, если конечно, на последнем не были нанесены долговые обязательства. Никогда не аскетствовал, жил на широкую ногу, тратя на свои удовольствия дикие суммы. Среди патрициев известен своими безудержными кулинарными оргиями, во время которых число перемен могло доходить до тысячи, а сама оргия длиться много дней подряд. В последнее время забросил все дела, которые теперь ведут его приказчики, и совсем сошел с ума. Все его время посвящено постоянному поглощению новых и новых блюд, от которых он отрывается только на сон. Ужасно толст, мозги заплыли жиром.» — перед поездкой добавил от себя Ганнику Кай Муций Сцевола.

«Но я не предполагал, что он будет настолько толст!» — стараясь не встречаться глазами, чтобы ничем не выдать своего удивления и отвращения, Ганник склонился перед хозяином в глубоком вежливом поклоне.

— Да будут дни твои долгими и радостными, сенатор Пробус.

— И тебе не болеть, Ганник.

Посреди комнаты стояло широкое и глубокое полукресло-полулежанка, обитая мягкими подушками, в котором расположилось тело сенатора Пробуса. Назвать его Афродитом не смог бы даже слепой человек, разве что слепо/глухо безрукий. Огромная туша жира, из которой можно было накроить трех-четырех нехуденьких людей, шеи нет, голова еле-еле торчит из складок кожи, широкий рот и выступающие на лице скулы — жевать приходиться много и часто, заплывшие жиром маленькие, как у хряка, глазки, все это производило отвратительное, отталкивающе впечатление. По периметру комната была заставлена столами, на которых стояли разнообразные кушанья и вина, непрерывно вкушаемый хозяином.

— Угожайся, — толстая, как ляжка здорового мужчины, рука сдала приглашающий жест. — Совевтую тебе отведвать вот этвого — печевные змеи, привевзено из Катая и приготовлено катайским поваром. — Даже сейчас Пробус продолжал жевать, отчего его слова можно было разобрать с большим трудом. — Или вот это, — и рука указывает в другую сторону, а губы произносят с удовлетворенным причмокиванием. — Редкая вещь! Печень ягуаров, вскормленных человеческими сердцами. Контрабанда через Западный Океан.

Ганник растерялся. Он вырос в полисе,[109] в большой семье, поэтому с детства привык есть простую и дешевую пищу. На завтрак был черствые лепешки второго или третьего дня, запиваемые водой. Поначалу, когда была жива мать, такие хлебцы были свежими, но потом делать их стало некому. Все мужчины уходили на работу в гончарную мастерскую, а сестер у Ганника не было. Другую жену отец в дом так и не привел, томление плоти сбрасывал у никому не отказывающей соседки через два дома, а купить рабыню семье было не по средствам. Поэтому и приходилось есть покупную еду, покупаемую в ближайшем трактире, причем несвежую. Так лепешки, чтобы не застревали колом в горле, для вкуса поливали различными соусами, чаще всего самым обычным гарумом, или размачивали в оливковом масле. Обед, когда есть, поработав в мастерской, хотелось гораздо сильнее, по меню мало отличался от завтрака:[110] к лепешке мог добавиться небольшой кусочек сушеной рыбы. К концу рабочего дня Ганник представлял собой один желудок, вопящий «Дай!». После работы они заходили в плебейские термы, где смывали с себя пот и грязь. Младший, с быстрыми ногами, мылся скорее всех и бежал на рынок чтобы купить свежей зелени, овощей и фруктов. Стоили они очень дешево, так как выращивались на фермах в предместьях. Ужин был плотным: по дороге от терм отец с детьми заходил в трактир, где покупал большой, чтобы на всех хватило, котелок горячей каши, густо приправленной салом. Как вариант, могли быть бобы, сыр и рыба, или еще что-нибудь — недорогое, но вкусное, особенно после долгого рабочего дня, сытное. Под вечер, чтобы чуть-чуть побаловать желудок, дети ели овощи и фрукты, а отец отравлялся с соседями в трактир посидеть и поболтать за кувшинчиком вина.

В четырнадцать лет его взял в обучение ланиста Сцевола. Неясно, чем ему приглянулся обычный подросток, увиденный в мастерской, хотя Кай Муций славился своим нюхом на кадры. Откупившись от отца огромной по тем временам для Ганника суммой в двадцать денариев «за потерю работника в мастерской», парень покинул родной город. Обучение профессии проходило тяжело, и часто ему приходилось отведывать кнута, зато пища стала гораздо разнообразнее. По прикидкам Ганника, рабы-гладиаторы в школе питались вдвое лучше, чем его свободная семья. Правда жили они недолго, ну да это другой вопрос. Ланиста оправданно считал, что рабы должны чувствовать и привыкать к крови, и на еду не скупился. Поэтому мясо, пусть и простая свинина, реже баранина, всегда присутствовало на их столе. Куски получше, конечно, шли наверх, но все равно, все равно… Так что «от пуза» он наелся мяса уже в относительно зрелом возрасте, хотя пища все равно оставалась приготовленной просто.

Теперь, стоя перед шикарнейшим патрицианским столом, Ганник находился в растерянности. Повара у Пробуса были мастерами, а верхом поварского искусства считалось умение «подать на стол кушанье в таком виде, чтобы никто не понял, что он ест». Вот и приходилось выбирать наугад. Наконец, определившись, Ганник подошел к стоящему за спиной Пробуса столу и положил на маленькую серебряную тарелку кусочек от самого простого, мясного на вид, яства.

— И что ты там выбрал? — заинтересовался сенатор. — Ммм… По запаху не могу определить. Ну-ка! — щелкнул пальцами. Тот час же из занавешенных ниш появилась четверка дюжих рабов, подскочила к лежанке и повинуясь жесту сенатора подняла и развернула его вместе с креслом.

«Единый! Да он сам совсем не может двигаться! Наверное и в отхожее место его тоже носят, или вообще, под себя делает!» — Ганнику, привыкшему общаться с отлично сложенными, мускулистыми и подвижными гладиаторами (другие просто долго не протягивали в школе), видеть этот верх разложения было омерзительно. «Не удивительно, что мозги заплыли жиром!»

— О! Паштет из неба глубоководного окуня под катайским соусом! Да ты, Ганник, эпикур! Нет! Нет! — воплем остановил Афород потянувшегося было за вином Ганника. Тот резко отдернул руку. — Как можно запивать это красным вином, да еще западным?! К этому отлично подходит тростниковое Та-Кемет! Вон, запечатанный малахитом серебряный кувшинчик стоит в уголке, за Филийским Синим. Вот!

Найденный небольшой кувшинчик, покрытый затейливой чеканкой, действительно был запечатан драгоценной малахитовой пробкой. «Я никогда не слышал о тростниковом вине. Сколько же стоит сам напиток, если у него такой сосуд?» — подумал Ганник и налил себе немного в золотой кубок, стоявший на стойке с чистой посудой.

— О нет! Как можно! Ты не промыл свой рот от предыдущего блюда! Ты не почувствуешь вкусового цвета! Вон, в углу, на блюде, лежат росские дикие яблоки…

— Фу! — скривился Ганник, откусив кусочек.

— Да, кислятина. Все у этих варваров, не как у людей. Но на то мы и мудрые хозяева, чтобы находить применение даже совершенно противным вещам. Зато теперь твой язык и небо очистились и готовы к новому…

Взяв в рот серебряной ложкой кусочек паштета Ганник приготовился к небесным ощущениям, но… Ничего особенного он не почувствовал. Кусочек паштета и глоток вина, хоть и сочетались друг с другом, но были такими слабыми на вкус, что особого удовольствия он не получил. Гораздо вкуснее, на его взгляд, были жаренные на огне свиные колбаски, набитые рублеными овощами, сыром, ливером и печенью. Видя отсутствие восторга на лице гостя Гней сделал повелительный жест рукой, по которому сидящий в углу специальный раб быстро положил паштет на тарелку и подал хозяину. Попробовав и немного подумав сенатор брезгливо срыгнул в стоящее специально для этого ведро и печально сказал.

— Ты совершенно прав, Ганник. Повар, приготовивший это, будет наказан. Какой отвратительно резкий привкус! Совершенно не чувствуются неба! Тогда я советую тебе…

Что хотел посоветовать осталось неизвестным, так как в это время прозвучал сигнал к началу богослужения. Недовольно поморщившись Ганник отставил в сторону тарелку с кубком и встал на колени, про себя подумав еретическую мысль, что варварские боги не заставляют унижаться. Фраза сенатора: «через недуги свои телесные и пожертвования богатые, я избавлен от поклонов», тоже не прибавила удовольствия.

Отстояв службу Ганник поднялся с колен и взял свою посуду. Доев он отставил ее в сторону и произнес:

— Блистательный, у вас великолепный повар и вина тонкого вкуса, но я бы хотел узнать, для чего вы хотели меня видеть?

Сенатор отвернулся к ведру и очистил желудок. В связи с тем, что яств было много, а желудок даже у него — не настолько велик, данную не очень приятную для себя и аппетитную для других процедуру приходилось проводить довольно часто. Что для себя, то сенатор уже давно привык, а стесняться ему было некого: не рабов же, или Ганника? Вытерев рот, он отвел свой взгляд от стола и перевел его на поле, где гладиаторы-легионеры побеждали неорганизованную толпу «варваров».

— Как ты знаешь, — произнес он в пустоту, — я очень богат. Но богатство порождает безделье, безделье — скуку, скука — прямой путь к престолу Единого. Я еще молод и не хочу скучать, поэтому, я подыскал новое приложение своих сил. Я хочу заняться гладиаторскими боями. И не так, как сейчас — оплачивая чужих, а выращивая своих. Как ты считаешь, это любопытное дело?

— Это весьма интересное занятие, Блистательный. Но я не понимаю, причем здесь я…

— Я предлагал многим ланистам стать моими, хм… моими, скажем так, слугами. Но все они, кичась своей свободой и цеховыми законами отвергли мое предложение. Очень меня расстроили. Глупцы. Не так ли?

— Простите господин, я не ланиста и ничего об этом не знаю…

— Да. Ты не ланиста. Еще. Пока. А хочешь им стать? Немедленно?

Ганника пробил пот. Таких предложений ему еще никогда не делали. Конечно, это открывало определенные перспективы, да какие к хренам собачим, «определенные». Восхитительные! Невозможные! Но с другой стороны, это означало бы предательство… Ведь не возьми его тогда в обучение Кай Муций, не научи всему, он бы до сих пор глину месил наемным рабочим, а по вечерам бы наливался в харчевне дешевым вином. По сути дела, даже эта встреча и это предложение, это тоже результат покровительства ланисты. И еще, кстати:

— Они никогда не признают меня, — прохрипел Ганник.

— Никогда… Поверь мне, никогда это слишком долго. Всякое может случиться за это время… Тем более разве ты не хочешь стать богатым. Получить достоинство Всадника? И быстро? А не тогда, когда это признает твой Сцевола?

Это был еще один точный удар. Ганник никогда и никому не говорил о своей страстной мечте. Встать выше, вырваться вверх, выползти из плебса… «А вдруг, это проверка? Ланиста проверяет меня — возможно ли такое? Вряд ли… Значит правда. Это правда! Но я ведь клялся… Руку на верность целовал…»

— Ведь ты уже все знаешь и умеешь. И талант в тебе есть. О… Талант… Я думаю, что талант серебра будет достаточным отступным для твоего бывшего хозяина.

— Но… Могу ля подумать, блистательный? — попросил Ганник, тогда как какой-то мерзкий голосок внутри него нашептывал: «Да кому нужна она, твоя верность?! Тебя продали и купили за 20 денариев! Как раба! А тут тебе предлагают богатство! Власть! Исполнение всех желаний! Да еще при таком тупом хозяине будет куча возможностей дополнительного прибытка — и никто ничего не узнает! О чем тут еще думать?»

— Мысли… Раздумья… — сенатор откинул в них свою голову на мягкий подголовник. Священники говорят, что это часть воли Единого, которая направляет нас по жизни. С другой стороны, многие варвары верят в святость поединка, где нет никого кроме правды и поражения. Может ли быть такое, что результаты поединка, это тоже замысел Единого который должен указать нам на наши ошибки?…

— Простите, господин. Я никогда не был умелым богословом.

— Да… Я знаю… Давай, проверим это. Твой гладиатор, против моего?

— ?

— Я не хочу тебя заставлять. Тот, кто служит из-под кнута, тот делает это вполсилы, да и в руку, вскормившую его, пытается зубами вцепиться. По воле своей — вод лучшие слуги и рабы.

— Простите господин?

— Если победит мой, то ты дашь мне ответ немедленно, — пояснил сенатор. Конечно, под этими словами подразумевался только положительный ответ.

— А если мой гладиатор выживет?

— Ну, это вряд ли — Единый не допустит, чтобы ты упустил свой шанс. Но если все же, по наущению темному это случится, то… то… Не знаю, но у тебя будет некоторое время. Еще раз подумать. Согласен?

— Я…

— Вот и хорошо. Я знал, что ты согласишься, а поэтому, из привезенных тобой гладиаторов для нашего спора взял одного.

— Кого?

— Да первого попавшегося. Ты думаешь, я буду выяснять их имена? Раб и раб. А если тебе интересно, то вон, можешь взглянуть. Он как раз сейчас выступает, — и сенатор равнодушно махнул рукой в сторону проема, выходящего на арену.

Ганник подошел к бортику, пристально всмотрелся на арену и еле-еле удержася от вскрика. На арене сейчас собирался сражаться Руфус. Тот самый Руфус, чья карьера была неразрывно связана с его. А против него через ворота, расположенные прямо под ними, на арену медленно выезжал приор гладиатор. Степняк — приор. Ганник возмущенно обернулся, собираясь пожаловаться на несправедливость, и первый раз встретился взглядом с сенатором. И все разом понял.

Эта туша, этот ком сала с мозгом, заплывшим жиром, имела пронзительный, сильный и умный взгляд. «Кай Муций Сцевола. Наставник. Как же так? Как же ты мог настолько ошибиться?» — подумал Ганник. Все сразу стало кристально ясно. Конечно, он знал об ученике ланисты все. Его историю, его желания, его мечты, даже вот о соглашении с наставником знал. Откуда только?

— На деньги можно купить все. А многие в вашей школе имеют непомерно высокие запросы, и поэтому постоянно ищут легких денег. Деньги могут многое… — ответил сенатор на высказанный изумленным взглядом вопрос. — Итак, ты готов дать ответ? — пронзительные серые глаза опять спрятались за жирными веками, а в голосе появилась привычная патока.

— Грм, — прочистил горло Ганник. Выхода у него не было: сейчас Руфуса убьют на арене, ловить ему у Сцеволы станет нечего, так что единственным шансом на богатство останется предложение Пробуса. Но все равно, вот так вот сразу предать наставника Ганник не смог, поэтому негромко прошептал. — Я бы хотел узнать сначала волю Единого…

— Как знаешь, — по губам сенатора промелькнула презрительная усмешка над человеком, слепо надеющимся на чудо, хотя в ней, как показалось Ганнику, присутствовал легкий привкус уважения упорству и преданности. «Наивное, но неплохое приобретение» — говорила она.

Конечно, как опытный правитель и торговец, Афрод ничего не оставлял на волю случая. Еще утром, перед выступлением, он вызвал своего любимого раба, и отдал четкий и недвусмысленный приказ: «С остальными поступай как хочешь, но гладиатора-Руфуса убей сразу же. И чтобы наверняка!»

— Если бы вместо твоих слов падали драгоценные камни, и тогда бы я слушал их меньше хозяин! Все сделаю! — ответил Ахмед, встал с колен, поклонился, пятясь вышел и сразу же отправился в подвалы арены. Предупрежденный служка подвел приора к каморке отобранной на заклание пятерки, где степняк незаметно остановился. Тихо рассмотрев сидевших в камере, а заодно и их вооружение, а также культуру движений, говорящую об опытности, или как в данном конкретном случае, неопытности, он высмотрел рыжеволосого, отметил его себе как приоритетную цель в завтрашнем бою и незамеченным ушел.

Глава 47

Не успел отзвучать в воздухе третий удар гонга, как Ахмед неразличимо слитным движением положил тонкий пучок стрел между собой и лукой седла, выхватил бронебойную, наложил, натянул лук и отпустил тетиву. Звук щелкнувшей о браслет лучника тетивы слился с глухим звуком удара стрелы в тело гладиатора-северянина и довольным ревом толпы. Пробитый стрелой почти навылет, тот упал на белый песок арены, медленно окрашивая его в красный цвет своей кровью. Шлем скатился с головы, обнажив рыжие волосы. Задание господина было выполнено, и теперь Ахмед мог немного поиграть так, как он и толпа любили.

Среди оставшейся четверки согласия не было. Гладиатор- пират, итак державшийся из последних сил, не выдержал и, бросив свои ножи, побежал к закрытым рабским воротам. Там он принялся со всей силы биться о них, пытаясь спастись от страшного приора. Оставшиеся втроем гладиаторы прияли единственно верное решение. А именно — со всех сил рванули к степняку, чтобы перевести бой из дальнего, в ближний, где у того не будет никаких преимуществ.

Сотни метров, которые разделяли, противников, за глаза хватило бы Ахмеду, чтобы расстрелять бегущую троицу, но делать этого он не стал. Ведь «толпа хочет зрелища, а какое зрелище в таком простом убийстве?». Вместо этого он, поднял своего жеребца на дыбы, сверкая на солнце шипастыми подковами и приветствуя зрителей, после чего дождался, когда враги подбегут на расстояние броска ножа, и, вырывая из горла воинственный клич, медленно поскакал вдоль края арены. Скорость выбиралась таким образом, чтобы преследователям казалось, что вот-вот они нагонят приора. Такой маневр на трибунах приветствовали радостным смехом и улюлюканьем над бегущими.

Проскакав мимо бьющегося в истерике пирата, Ахмед внезапно наложил на тетеву серпообразный срезень, растянул лук, лег спиной на круп лошади и из такой неудобной позы пустил стрелу. На своего любимчика Пробус денег не жалел. Даже на такие вещи, как наконечники стрел, делались не из кости или камня, а из лучшего металла. Тяжелый, остро наточенный срезень отличной темной бронзы, пущенный опытной рукой почти в упор из тугого степного лука, попал трусу чуть ниже затылка. Энергия стрелы была настолько велика, что стрела почти не заметила легкого препятствия в виде шеи гладиатора и с гулом глубоко зашла в дерево ворот. Тело гладиатора, фонтанируя кровью из перерубленной шеи, упало около ворот, а голова на некоторое время осталась висеть в воздухе, лежа на крепко воткнувшейся стреле. Такой фиерческий выстрел эффектную смерть и плебеи, и зрители подия приветствовали яростными криками и бросками монет на арену.

Пробежав почти целый круг, а это больше километра, ноги троих оставшихся в живых гладиаторов устали и дали мозгам команду подумать. Решение было найдено мгновенно: гладиаторы разделились так, чтобы можно было бы перехватить приора, т. е. бежать не по периметру, а наискось. К сожалению, в пылу погони они забыли кто здесь жертва, а кто — охотник. Щелчок тетивы и подобравшийся ближе всех к Ахмеду лаквеарий с уменьшающейся на глазах силой скребет ногами песок арены, рефлекторно пытаясь вытащить глубоко засевшую в солнечном сплетении стрелу с листовым наконечником, тогда как его душа уже начала свой путь в более свершенный мир.

Увидев это барон взревел и бросился вперед. Почти сразу же, не дожидаясь когда тот подойдет ближе степняк схватил одну из оставшихся стрел, это оказался срезень, и выпустил ее в барона. Каким — то чудом тот сумел немого увернуться, что впрочем не спасло его. Зажимая жуткую рану на животе — стрела рассекла кожу и мышцы, выпустив наружу внутренности, барон все еще пытался идти вперед, но шансов у него уже не было. Он умер от кровопетери всего в пяти метрах от приора.

Оставшийся одним росс резко поменял стратегию. Вместо того, чтобы опять, как глупая дворняга бегать за всадником, он остановился на месте, откуда начиналось представление, и принялся ждать атаки Ахмеда. Расчет был ясен. У лучника осталась одна стрела. Единственный шанс победить — это увернуться от нее, и пока тот не успел поднять выброшенный вначале представления колчан или кинжал, убить противника.

Идею гладиатора поняли и зрители, разразившиеся приветственными криками — им, то, по большому счету, было все равно, кто сдохнет на арене, и сам всадник. Конечно, его противнику для такого требовалось невероятное везение, но когда на кону стоит твоя собственная жизнь…

Ахмед продолжал кружить вокруг следящего за каждым его движением росса, как акула возле тонущего корабля, но и сам не решался потратить последнюю стрелу. К сожалению, росс твердо решил не трогаться с места, поэтому что-то предпринимать пришлось именно всаднику. Постепенно приор начал сокращать расстояние. Дистанции в тридцать-сорок метров было вполне достаточно для стопроцентного попадания, от которого не увернуться. Росс это тоже понимал. Напряжение насытило воздух, толпа замолкла, стараясь не пропустить развязки. Но все кончилось практически мгновенно.

Как только Ахмед пересек невидимую черту, росс резко наклонился, воткнув меч и нож в песок арены, а освободившимися руками схватил брошенные пиратом ножи. Мгновение, и два острых куска металла летят в сторону степняка, а росс, подхватив свое оружие, бежит на встречу.

В таких случаях все решает не голова, а рефлексы. Проследив траекторию полета ножей и поняв что они ему не помеха: один пролетит совсем далеко, другой близко — но неопасно, Ахмед набросил на тетиву последнюю стрелу и натянул лук. Руфус плохо умел бросать ножи с обеих рук, и это его, как не странно спасло. Брошенный с левой руки нож из-за лишнего движения кисти вращался не в двух а в трех плоскостях. Пролетая мимо головы Ахмеда тот как раз очень неудачно развернулся и острым лезвием, самым кончиком, прочертил по щеке любимца публики тонкую черту, на которой нехотя набухла крупная капля темной крови.

Может поэтому, может из-за неожиданного рывка влево, который сделал росс, как будто предчувствуя скорый выстрел, но выпущенная стрела попала не в сердце, а в правую ключицу. Силой удара росса развернуло на месте, стрела прошла тело почти навылет, нанесла тяжелую рану, но хоть и потеряв сознание от боли гладиатор был все еще жив, и теперь его судьбу решали зрители. Утирая редкие капли крови со щеки Ахмед подвел к лежачему коня и движением ног заставил поставить одно копыто на тело.

Толпа в это время неистовствовала. Зрелище получилось восхитительным и мало кто, разве что смазливые девки, без оглядки влюбленные в слегка поцарапанного приора, вытягивали палец. Остальные же тянули вверх стиснутые кулаки:

— Жизнь! Жизнь! Жизнь! — скандировала толпа.

Ахмед зло сплюнул, напоследок конской щипастой подковой разоротил бедро лежащему и отступил, неохотно, под приветственные крики покидая арену.

— Это ты уже не помнишь? Ну все равно, молодец! Ты даже не представляешь, какой же ты молодец! — И хотя даже просто лежать было больно, Игорь чуть повернулся, чтобы с все возрастающим удивлением продолжить наблюдение за прыгающим вокруг телеги Ганником. В таком состоянии он видел своего хозяина впервые. Обычно спокойный и чинный, сейчас тот больше напоминал радостного щенка, от избытка хорошего настроения прыгающего вокруг хозяина.

— Как ты его достал, а? Ты бы видел харю сенатора в тот момент, когда тебя уносили с арены! Живого! Ладно, — Ганник немного успокоился, — давай, выздоравливай скорее, у меня на тебя большие планы!

Что ж, пожелать здоровья гораздо проще, чем этим самым здоровьем обладать. Телега медленно ехала из Атикулы назад в гладиаторскую школу, а лежащий на ней раненный Руфус легко мог посостязаться с той принцессой из сказки. Сейчас Игорь чувствовал состояние дорожного полотна почище самых современных датчиков его мира. Каждый камушек, каждый бугорок и ложбинка дикой болью отзывались в простреленной ключице, после чего немедленно о себе напоминали рваные раны на левом бедре. И хотя раны на ноге были не такими опасными, как в туловище, но болели они от этого не меньше.

Чем он так угодил хозяину Игорь тогда не понял, позже ему об этом расскажет Пилус, но обихаживали его как любимого богатенького дедушку, который еще не написал завещание. Еще в Атикуле Ганник нашел отличного врача, заплатил кучу денег, чтобы раненный выжил и остался не искалеченным, и отрабатывал тот полученные монеты на все сто. Единственное, в чем беспрекословно отказал медику ученик ланисты, это в госпитализации. «Делай что хочешь: используй любые лекарства, нанимай помощников и сохрани мне гладиатора, но в этом городе мы не останемся больше ни на единую песчинку времени.» И врачу пришлось смириться. Побочным положительным эффектом этого смирения для Игоря стало то, что лечили его самыми дорогими и редкими лекарствами, патрицию впору.

Приехав в лагерь наемного врача отпустили, Игоря аккуратно переложили на с телеги на носилки и отнесли в барак. Ганник лично сопроводил гладиатора до места, накрутил хвост его соседям, приставил к болящему врача из числа работников школы и только после этого убежал докладывать о чем-то важным своему начальнику.

Вечером вокруг его лежака собрались немногочисленные друзья: Пилус и спасенный белобрысый парнишка; а также многочисленные любопытствующие из числа соседей по бараку и их знакомых. Одних интересовали шлюхи Атикулы, других — гладиаторы, третьих — ход боя и принимаемые решения, четвертых, самых набожных — религиозный праздник и проповедь.

Первым Руфус сказать ничего не смог, так как не успел выяснить ничего по сути вопроса до, и соответственно, будучи не в состоянии после. Вторые и третьи получили описание вооружения гладиатора-степняка и подробный рассказ о трех смертях и одном ранении. Последним пришлось удовлетвориться описанием снежно белого песка арены, именно той единственной вещи, что видел Игорь во время проповеди.

Постепенно любопытные разошлись, да и отбой уже скоро. Парнишка ободряюще стиснул здоровое плечо Руфуса, быстрыми жестами, нечто средним между гитарными переборами и азбукой для глухонемых, попрощался с римлянином и ушел к своей койке. Последним убежал Руфус, который на перед уходом наклонился к уху больного и как мог его ободрил:

— Пока ты там делал неуклюжие попытки порадовать плебс, подохнув на арене им на радость, я за тебя постарался.

— ?

— У тебя теперь есть три поручителя, так что Братство ждет! Выздоравливай! — и предчувствуя последующие вопросы ухмыльнулся и вышел.

Раны оказались очень неприятными. И хотя благодаря своевременной и квалифицированной медицинской помощи жизни уже не угрожали, болели дико. Когда становилось совсем невмоготу, от болей Игорь спасался местными болеутоляющими, на базе легких наркотиков. Слава всем местным богам, что он не успел стать наркоманом за это время.

В бараке он не пролежал и суток. Что случилось с Гаником, наверное он совсем потерял голову от счастья, добравшись до дома, но его решение разместить раненного в бараке вместе со всеми было откровенно глупым. Тем более, что это уже проходили. На следующее утро пара рабов во главе с главным врачом гладиаторской школы аккуратно перегрузила Руфуса на носилки и оттранспортировала его в лазарет. В небольшом закутке, что само по себе уже являлось признанием его заслуг, первое время он находился под постоянным присмотром врачей, а позже — просто какого-либо раба, который следил за его состоянием и приносил поесть-попить и прочее.

Через дней десять, когда стало чуть полегче, тяжесть болезни стали скрадывать долгие медленные беседы с Пилусом и Аллариком. И вообще, после посвящения многое изменилось.

Само посвящение прошло тихо и незаметно для других. Да и глупо было бы рабам-подпольщикам устраивать из этого праздник с фейерверками и народными гуляниями. Просто однажды вечером, незадолго до отбоя, к его лежанке подошли в сопровождении Пилуса еще двое незнакомых гладиаторов. Поручители тихим шепотом приказали произнести на крови из порезанной руки короткую клятву Братства Свободных, которую Руфус повторял в полубреду последние несколько дней: «Клянусь кровью своей отдать все для Свободы и победы нашего дела! А если предам, то пусть покарают меня смертью!». После этого ранку быстро перетянули, кровь затерли и ушли, напоследок приказав обучиться языку Братства.

Дабы пресекать возможные попытки к бунту за гладиаторами постоянно следили, и днем, и ночью. Ну днем-то, все понятно, а вот ночью, после отбоя, бараки запирались, внутри зажигались лампы и специальные рабы внимательно слушали, не ведутся ли там разговоры. Разговаривать по ночам строжайше запрещалось. Иногда делались внезапные проверки: к подозрительно шумному бараку подкрадывался отряд надсмотрщиков, после чего резко врывались внутрь, поднимали всех гладиаторов, проводили обыск. Впрочем, не брезговали хозяева и хм… агентурной работой. С другой стороны, текучка кадров в рядах стукачей была бешенной: пойманных за этим делом соплеменников, или просто сильно заподозренных, гладиаторы топили в отхожем месте, убивали на тренировках, травили, били, душили. Конечно, доносительство на иноплеменников было не искоренить, так как оно всемирно поощрялось хозяевами, но с другой стороны, цена этим доносам, как раз из-за вражды, была не велика.

Игорь уже не раз замечал, что человек по жизни самое приспособляющееся существо во вселенной. И какие бы запреты не накладывались на него обстоятельствами ли, религией ли, или другими людьми, он всегда, если очень-очень захочет, найдет лазейку. Увы, очень редко эта способность идет ему на пользу: потакая своим порокам и стремясь к запретному, часто вполне верно запретному, он сам себе наносит такой вред, который не нанести и сотне недоброжелателей. К счастью, этот случай был из тех самых редких исключений.

Много-много лет назад гладиаторы-бунтари из франков и вольных баронств на основе смешения родных языков придумали свой собственный новый язык, язык жестов. Обучать ему разрешалось только рабов-повстанцев, а для остальных, включая хозяев, он должен был оставаться в секрете. По идее. Конечно, Игорь сразу засомневался о том, что за столько лет для соответствующих служб Империи он остался секретным. Ведь для расшифровки языка требовался всего лишь один предатель, или просто говорящий раб с руками, чтобы показывать жесты и пояснять их словами, которого можно было бы сломать… Но в действительности, если спецслужбы и знали этот язык, то простые рабы — потенциальные стукачи, языка жестов не понимали, а сажать в каждый барак по обученному агенту — дорого и не нужно.

Со следующего дня Пилус каждый день около часа своего времени уделял на беседы, совмещенные с обучением языку жестов, замаскированные под уходом за раненным. Окончательное «закрепление материала» проводил Алларик, тот самый спасенный парнишка.

За что его приняли в Братство гораздо раньше Игоря, Алларик так и не сказал, зато все остальное… Переждав пламенное, хотя и запоздалое выражение благодарности за свое спасение (вспомнив с усмешкой старую шутку о том, что нет ничего хуже в общественном транспорте в час пик, чем болтливый глухонемой), Руфус захотел узнать его историю и получил подробный рассказ о злоключениях паренька.

Пятнадцать лет назад в семье графа, владетеля одной, не из самых маленьких, территории вольных баронств, родился пятый ребенок. Граф был уже не молод и Алларик, названный так в честь великого завоевателя древности, получил полную меру родительской любви от пожилого графа и его молодой жены, которая, кстати, была всего на полгода старше первой дочери графа. Старшие братья и сестры ревниво относились к младшенькому и его матери, что породило взаимную холодность, переросшую в стойкую неприязнь. Подзуживаемая старшими дворня и их дети втихую пыталась травить мальца, пока совершенно случайно об этом не прознал его отец. После того как меньшая часть насмешников и травителей была посажена на кол за оскорбление дворянкой чести хоть и младшего, но все равно законнорожденного сына графа, а большая — жесточайшим образом, до полусмерти, пропорота на конюшне, задевать Алларика перестали. Совсем. Но вместе с этим был потерян последний шанс решить дело миром.

Трудно жить на свете, когда любой человек, которого ты видишь — от графского управителя до последнего сопливого и голоштанного пацаненка, положено кланяется тебе, пылая в глазах ненавистью. Друзей, даже приятелей, у Алларика не было, и только разговоры с матерью хоть как-то его развлекали. Однажды мальчик нашел у нее на столе неизвестный предмет: рулон из желтого тонкого материала, покрытый какими-то загогулинами. С этого момента все свободное время Алларика проходило в графской библиотеке. И хотя сам граф не любил чтение, своих детей он образованием обеспечил. Но из всех его детей только младший проявил пристальный интерес к наукам, остальные братья часто после беседы с обучителем, которого граф за большие деньги выписал из самой Империи, отправлялись на конюшню, неся подмышкой пару-тройку розг. Для себя.

Впрочем, граф по этому поводу особенно не расстраивался. Столько, сколько положено для управления графством, старший сын и наследник все равно так или иначе усвоит, среднему — это не обязательно, и уж тем более это совсем не нужно девкам, предназначение которых быть отданными замуж за доброго или полезного соседа и рожать ему детей.

В четырнадцать лет, на одном из пиров отец спросил Алларика, как он видит свою дальнейшую жизнь. Ведь баронство отойдет старшему, средний попытает счастья в воинском ремесле, а младший? Ответ, что младший хочет и дальше продолжать свою учебу и для этого мечтает отправиться в Империю, где пышным цветом распускаются науки и искусства, где все жители добры, поэтичны и справедливы (общение с римским наставником, бывшим, как и все, агентом влияния Цезаря и Церкви Единого, не прошло даром), устроил всех.

Сказано — сделано. Не прошло и месяца, как получив деньгами свою долю наследства Алларик, в составе купеческого каравана с рекомендациями обучителя, отбыл в Империю. Но добрался он туда совсем не так, как ожидал.

На третьей недели пути, всего в нескольких днях от границы Империи, на караван напали. Сопротивлявшиеся были убиты, остальные — обращены в рабство. Привлеченный криками Алларика: «Вы все умрете! Я сын графа Аберга! Я римский подданный!» атаман разбойников быстро и почти не больно расспросил паренька. Найденный кошель пополнил добычу татей, а паренька, хотя некоторые и предлагали решить проблему кардинально, атаман пожалел. Из жадности, как потом выяснилось: обученный письму и счету раб стоил недешево. Молодому, чтобы разболтал лишнего, «всего лишь» отрезали язык и в таком виде продали римским работорговцам на границе.

Мечта Алларика сбылась. Он попал в Империю, только оказалась она совсем не такой, как в рассказах учителя…

Годика полтора череда хозяев мучалась с гонористым рабом, стирая плети и ломая палки в попытках выбить из него северную вольницу. Наконец предпоследний хозяин устал оббивать об этого тупого раба свои сапоги и продал его в гладиаторскую школу. Тут Алларик повел себя как обычно, поэтому его просто решили сломать. Несомненно, если бы не пришедшая помощь в лице Игоря, так бы и произошло, так что все похвалы были заслужены им в полной мере.

Кстати, Алларик после того случая немного одумался, наконец-то поняв, что он теперь раб, и вести себя надо соответствующе. Поэтому его и оставили в относительном покое. Иначе, никакое заступничество Руфуса не помогло бы: ведь хозяева соблюдают договоры с рабами только до того момента, пока им это выгодно.

Медленно, а потом все быстрее и быстрее бежали минутки, складываясь в часы, дни и недели. Спустя три недели состояние Игоря позволило подниматься на ноги и, опираясь на палку, ковылять по лазарету. За время неподвижного лежания, даже в туалет он не ходил, а ему приносили средневековую утку, туго перетянутая нога сильно ослабла. Даже на вид она стала тоньше правой, а уж когда он попытался в первый раз встать, то он чуть не упал, попытавшись опереться на левую ногу. И упал бы, если бы не приставленный к нему медбрат из числа рабов.

Окончательная «выписка» состоялась спустя полтора месяца. За это время мышцы правой руки атрофировались настолько, что Руфус не смог удержать меч на вытянутых руках даже десятой части положенного времени. Расстроившийся Ганник, хотя какого еще результата следовало ожидать от недавно вставшего на ноги после ранения гладиатора, наблюдавший за первой после болезни тренировкой, посоветовался с врачом, и Игорю назначили специальный восстановительный курс. Все равно, обычные тренировки ему были еще не по силам.

Ганник оказался не жлобом. Хотя в данном конкретном случае их желания полностью совпали: и Ганник, и, конечно, Руфус не хотели смерти Руфуса, Игорь был награжден. Помимо отличного лечения, во-первых, ему выдали пару серебряных монеток, во-вторых, что более важно, разрешили посещать ближайший городок, то есть разрешили в свободное время выход за пределы гладиаторской школы. Эта привилегия сильно подняла его позиции в Братстве, так как теперь он мог выполнять поручения, требующие выхода во внешний мир.

Братство, кстати, не сильно напрягало. Помимо обязанности платить часть своих доходов в тайную казну, которая шла на подкуп чиновников, снаряжения тайников с оружием на случай восстания и выкуп жизней важных для Дела рабов, Игорь выполнял небольшие поручения. В основном требовалось незаметно проследить за каким-либо рабом или свободным, отнести письмо или встретиться и передать информацию.

Ну а с третьей наградой за храбрость Игорь встретился спустя месяц после окончательного выздоровления. К этому времени физическая форма благодаря правильно подобранным, плавно повышающимся нагрузкам, более-менее восстановилась, и Игорь чувствовал в себе силы сразиться на арене с каким-либо гладиатором. Простым, конечно, так как того степняка-приора он до сих пор вспоминал с зубовным скрежетом.

Награда ждала его в небольшом тренировочном секторе в тихом углу школы, куда ему было велено: «Явиться немедленно! Посыльный проводит!». Спустя десять минут Игорь в сопровождении проводника явился пред светлые очи своего хозяина.

На этой тренировочной площадке не стояло никаких тренажеров, а находилась она слегка на отшибе, в тихом правом углу, противоположном от столовой и складов. Одной своей стороной площадка примыкала ко внешней стене, соседние сектора пустовали. Помимо самого Ганника здесь находились еще три человека. Вальяжные, шикарно одетые, даже стоящие с сытой грацией хищных зверей из семейства кошачьих, готовые, однако, в любой момент вспыхнуть веером блестящей на солнце стали. Один из них был, судя по внешности, чистокровный римлянин, второй — откуда-то юга — Та-кемет наверное, а третий вообще был редко встречающимся здесь китайцем. Или корейцем. Или японцем — черт их разбирет.

— Ну явился наконец! — брезгливое нетерпеливое движение и посыльный раб исчезает из виду.

— Да, господин, — поклонился Руфус.

— Этот что ли? — лениво сплюнул сидящий на песке римлянин.

— Да, граждане. Это он.

— Ну… Посмотрим… — как на пружинах подскочил римлянин и первым подошел к гладиатору, — Раздевайся.

Последующий осмотр был самым тщательным из всех, что за свою жизнь пришлось перенести Игорю. Отсутствие современных приборов восполнялось внимательной проверкой каждого клочка, прощупыванием каждой мышцы, разминанием каждой жилки. Больше всех усердствовал китаец, заставляя гладиатора принимать невообразимо тяжелые позы, проверяя таким образом состояние суставов и второстепенных мышц. Кто бы мог подумать, что чуть развернуть ноги, чуть присесть и чуть наклониться вперед будет так сложно? А уж простоять минуту в такой позе с непривычки вообще невозможно? А зачем его заставили повторить произнесенную египтянином непонятную фразу на непонятном языке, Игорь вконец не понял.

Спустя минут пятнадцать его отпустили и приказали немного побегать, попрыгать и помахать оружием. Увиденное заставило гладиаторов-покупателей, а именно так для себя определил эту троицу Руфус, скривиться в отвращении.

— А кого получше нет? — переспросил опять же римлянин. Заинтересованный парень, понимая, что сейчас решается его судьба, подошел поближе.

— Есть, но нужно именно этого.

— Воля ваша. Итак… Три года.

— Сколько?!!! — в изумлении вытаращился Ганник.

При этих словах китаец протянул левую руку и коснулся римлянина, заставив того обернуться, а правой внезапно схватил остановившегося рядом Игоря и больно, каким-то хитрым образом, защемил пальцами кусок внутренностей гладиатора где-то в районе правой стороны живота. Завопивший от неожиданности Руфус рванулся в сторону, но поняв, что своим движением он сам вырвет себе кусок печени, остановился, матерясь и стараясь руками оторвать от себя китайца.

— Да. Это я упустил Лю. Три с половиной года.

— Чего?

— Гимнастика — полгода, медицина — полтора, полное мастерство — полтора, обучительство — полтора, закалка — полгода, заклятие на верность — полтора. Итого, так как две науки можно совмещать, три с половиной года.

— Плохо. Слишком долго. Надо уложиться максимум в один. Так. Гимнастика это тренировка его тела?

— Да. — с мягким, слегка шипящим акцентом проговорил китаец. — Мясьо мягоесь, жилы сьтянуты, кровь плохась, печень плохаясь. Сьтарый. Много работы.

— Ясно. Без этого не обойтись. Медицина?

— Учитьсь, передаватьсь занания…

— Ясно — это отбросим. Он не нужен мне как тренер. Обучительство — это тоже из того же списка?

— Да.

— Тоже отбрасываем. Заклятие на верность, без этого некуда, согласен. Закалка?

— Боль терпеть любую… Рану себе причинить специально….

— Кратенько сделаете. Полное мастерство ему тоже не нужно, обрежьте все не связанное с пешим боем.

— Плохой получится гладиатор. Не приор. А расходы всего на треть меньше.

— Как на треть, мы же в три раза сокращаем время?…

— Это наше последнее слово, — сразу же обрубил римлянин, бывший в этой группе старшим, попытку Ганника поторговаться.

— А может другие будут более сговорчивыми…

— А может другие вообще не возьмутся? Тем более что материал для приора негодный!

— Тогда я найму одного…

— Ты достаточно учился у ланисты чтобы знать, что для обучения приора обязательно нужно трое других. Не два, не один… Такое не сдохнет в первом или втором бою.

— Он уже пережил не один бой! И даже однажды сражался с приором! Так что вы ошибаетесь!

— Да? И с кем же это?

— С Ахмед-Сагитой.

— Хм… Странно. А как?

— Этот его поцарапал. И тот промахнулся.

— Да? А это точно был тот самый Ахмед-Сагита? На сколько я его знаю, Ахмед не промахивался никогда!

— Ну он попал, вообще-то, но не убил. Зрители пощадили…

— Да. Согласен. Это промах. Раз так, то мы сбросим с цены обучения еще десятину, за неимоверную везучесть.

— А еще он…

— Это последняя цена. Теперь уже точно последняя. — Приоры повернулись спиной к Ганнику и пошли по направлению к выходу.

— Но даже тридцать тысяч сестерций…

— Шестьдесят.

— Шестьдесят? — казалось Ганника сейчас хватит удар. — Но… У меня нет таких денег! Только тридцать…

— Это твое дело. Шестьдесят — последнее слово. И еще всякой мелочи, за твой счет: тренировочные рабы, мази, пища… то есть все что скажем!

— Но шесть тысяч ауресов!..

— Вернешь их быстро. Три-четыре года и приор гладиатор начнет тебе приносить чистую прибыль. Это знаешь ты, это знаем мы… Так ты согласен? — все так же не оборачиваясь спросил приор-гладиатор.

— Да.

— Вот и хорошо.

С этих слов для Игоря начался кошмар. Те тренировки, с которых началась его карьера гладиатора, сейчас вспоминались как приятный отдых. Эта же троица не давала ему спуску не днем, не ночью.

Для начала поселили их всех четверых в одном домике отдельно от остальных гладиаторов. Спать Руфусу приходилось столько, сколько разрешат и тогда, когда ему разрешат. Биологические часы были сначала беспощадно сломаны — тренировались по ночам, а отсыпались днем, а потом настроены с помощью специальных тренировок с непомерной точностью. К примеру, к концу обучения Игорь мог отмерять время с точностью до нескольких секунд, причем делал это неосознанно. Но это было самой безобидной тренировкой. Тело подверглось просто умопомрачительным изменениям.

Для начала, его оставили впроголодь на несколько десятков дней, при этом не снижая нагрузок. После того, как исчезли последние намеки на то, что не было совсем необходимыми для жизнедеятельности органами, ему постепенно было положено набирать массу. Диета была составлена китайцем и иногда приходилось есть сущую мерзость. (Однажды китаец, замученный непрерывными вопросами о происхождении и способе приготовки пищи, разъяснил как, откуда и что появилось на тарелке у Руфуса. Привело это к тому, что несмотря на запредельные нагрузки Игорь не мог есть еще трое суток. Никто его не заставлял. Есть, в смысле не заставлял, насыщенность тренировок приоры не снижали, считая что все нормализуется само собой. Так и вышло в итоге — на четвертый день желудок сломал мозг… Но после этого случая молодой гладиатор перестал задавать некоторые вопросы, ибо на них можно было получить ответы.) Параллельно, его телу придавили должную гибкость и силу. От упражнений на растяжку Игорь орал благим матом, проклинал своих мучителей и грыз зубами ворот рубахи, чтобы не сломать зубы. Китаец даже иногда не мог справиться со своей каменной физиономией — Игорь читал на его лице брезгливое призрение к человеку, который не может спокойно терпеть такую легкую боль.

Кстати, по сравнение с той болью, что мог причинять китаец, меркли даже шпагаты больше 180 градусов. Отлично знающий устройство человеческого тела, и болевые точки в частности, легким на вид прикосновением китаец, да и любой другой из его учителей-приоров, мог причинить дичайшую боль, от которой хотелось свернуться калачиком и завыть.

Через месяца три, когда его тело пришло по мнению приоров в удовлетворительное состояние, его начали учить сражаться. Вот тут то Игорь понял, за что Ганник влез в долги. Приоры были Мастерами с большой буквы. Они не только показывали кучу совершенно невероятных приемов: как читать по глазам противника движение раньше, чем он его сделает и как таким образом обмануть; как плавным быстрым движением с хитрым разворотом нанести опасную или смертельную рану, которая откроется не сразу, а неожиданно, через некоторое время или наоборот — как сделать эффектную, кровавую но неопасную царапину; как самому подставиться под удар так, чтобы браг ошибся и посчитал тебя наполовину убитым и как не обмануться в таком случае самому; все это только небольшой кусочек того, что показывали Руфусу. Но приоры были мастерами не только потому, что столько умели. Они еще могли этому научить: заставить пропустить через себя новое знание, понять его и повторить. К сожалению, высшему мастерству из-за жадности Ганника: самому уметь так учить других, его не учили.

Уроки не были ни безболезненными, ни безопасными. На тренировках приоры равнодушно выкручивали Игорю из суставов руки и ноги, резали ножами, мечами и копьями, а уж синяки вовсе были не считанными. Спасали гладиатора только мази и массажи, которые лучше всякого массажиста делал любой из приоров.

Закрепление материала шло жестоким образом. Игоря одевали в положенные доспехи, против него выставляли раба-гладиатора и шел бой до смерти. Изюминка этой тренировки была в том, что убить своего противника Руфус мог только одним строго оговоренным перед боем образом. К примеру, если сказано было, что «противник истек кровью насмерть от пореза руки», то только таким, а не каким либо иным образом могла закончиться схватка. Иначе, очень, очень болезненное наказание.

— Почему именно такой пример? — Руфус повторил заданный на пальцах вопрос Алларика. Редкую минуту отдыха он употреблял чтобы немного развеяться со своими друзьями. А друзьям было профессионально интересно: чему и как его учат. — Просто однажды на тренировке произошел примечательный случай. Мне попался очень умный противник, да еще гладиатор-барон, руки которого целиком закованы в броню. И как такого поранить в руку?

— И как ты поранил его?

— Никак. Бой шел долго, наверное, летний час.

— Так долго? — удивился Пилус.

— Да. Этот барон меня чуть не убил. Вымотались страшо, еле ели на ногах держались оба. Под конец он, поняв что я бью его только по рукам, вообще перестал прикрываться, кроме рук…

— И как же ты его?

— Да надоело мне. И совсем плохо там все становилось — достал меня по ноге, хорошо — на излете, а то бы сломал к хренам собачьим. Я его ножом по горлу, а потом царапину прочертил до плеча. Раза получилась на руке…

— И что? Не наказали?

— Да нет, наказали… Ведь я все равно дух приказа нарушил, хотя формально соблел букву. Зато вот в награду за понимание того, что в бою все средства хороши дали целых два часа отдыха!

Но такие вот бои были не самым неприятными уроками. Куда хуже для Игоря по началу были уроки боевой анатомии. Проходили они просто на стол клали раба, приковывали его за руки и за ноги, неподвижно, затыкали рот. После этого несчастного начинали резать заживо, показывая стоящему рядом и борющемуся с тошнотой Игорю, как устроен человеческий организм. Куда надо бить, где рубить, на что давить. Сначала было мерзко и противно. Больно самому. А потом — никак. Руфус привык. Человек самая приспособляющаяся тварь.

И самое главное. Постоянно, каждую минуту, происходило то, что приоры называли закалкой на верность. Гимны с хвалебным к хозяевам и Риму содержанием, которые следовало петь или слушать на тренировках, мантры, поддерживающие дыхание и сознание в крайней усталости со смыслом «я — ничто, хозяин — все», счет, вместо цифр когда шло одно единственно слово «господин» и так далее. И не прекращалось это ни на секунду. Загонялось в подкорку, в моторную память губ, в тренируемые таким образом, вместо гамм, связки… Средневековое промывание мозгов, которое оказалось весьма действенным.

Почему в итоге Игорь все же смог остаться самим собой (хотя бормотание некоторых гимнов во сне или без сознания, а также произвольные выкрики «Правь Империя», остались с ним на всю жизнь)? Может потому, что у была выработана некоторая стойкость, привитая еще на родине ящиками, с экранов которых большей частью лились сущие помои, может потому, что полный «курс» был рассчитан на полтора года, а может еще почему, но Руфус выдержал.

Приорам это было, конечно же, понятно, но оплаченное Ганником время кончилось, а остальное, не их проблемы, а заказчика. И только на прощанье китаец Лю, имен других своих учителей Игорь так и не узнал, перед самым уходом, быстрыми движениями пальцев бунтарской азбукой бросил:

— Брось это, иначе смерть.

Глава 48

Прошло уже три года с тех пор, как Игорь закончил свое обучение высшему гладиаторскому мастерству. К сожалению, настоящего приора из него так и не вышло, однако это не мешало Руфусу выигрывать схватки, забирая с тел поверженных себе в награду лучшие доспехи и оружие, и постепенно подниматься в рейтинге. У Руфуса даже появились собственные поклонники, и самое главное, поклонницы, что позволяло очень просто решать проблемы со сбросом излишнего напряжения после схватки. Конечно, не всегда все проходило гладко, и сейчас на теле гладиатора трудно было отыскать место, не покрытое шрамами, но все раны удавалось получать неглубокие, так что в итоге все было совсем не так страшно, как казалось.

Ганник также был им доволен. Потраченные за обучение золотые Руфус отработал к концу второго года, так что теперь он приносил своему хозяину чистую прибыль. Хорошее настроение хозяина обломилось Игорю переводом из общего барака в небольшой домик, где у его была своя комната, монетами, а также относительной свободой передвижения по школе и ближайшим окрестностям.

Позже все стало далеко не так просто. Ланиста Кай выполнил свое обещание, и мечта Ганника сбылась: в небольшой городок Канны вскоре приехал ланиста строящейся неподалеку гладиаторской школы, филиала школы Кая Муция Сцеволы Ларисского. Среди приехавших вместе с ним гладиаторов были и Руфус, и Пилус, и Алларик. Последнего взять, чтобы не разлучаться с друзьями, хозяина упросил Руфус, наобещав всего что только можно.

На новом месте среди доверенных гладиаторов быстро были организованы ячейки Братства. Как не парадоксально, но Игорь под свою команду никого не получил. Что было этому причиной? То ли ему не доверяли как россу, то ли не доверяли как прошедшему обучение на приора, а значит заклятого на абсолютною верность, то ли были еще какие причины, о которых Руфус не знал, но факт остается фактом. В свободное время он отдельно подтренировывал своих друзей и рядовых членов братства, но как поручали ему мелкие незначительные задания, так и продолжали это делать. Особенно обидным было то, что Пилус, ромей по происхождению и бывший офицер легиона, то есть изначально ненадежный кадр, на много обогнал в чинах Братства Игоря. Даже калеченный Алларик обогнал!

Самое смешное, что однажды он даже простое задание умудрился с треском провалить. И смех и грех. Произошло это так.

Задача, поставленная приор-гладиатору Руфусу, члену Братства Свободных ранга «младший брат» в этот раз была проста и незамысловата. Пользуясь правом свободного входа-выхода за территорию гладиаторской школы, отправиться в Ларисс и проследить за определенным человечком.

Человек этот, свободный, из плебеев, ромей по рождению, был местным делецом теневой экономики, а попросту — воришка от торговли, которого Братство прижало на какой-то мелочи и под угрозой разоблачения заставило работать на себя. Жулик попал в классическую ситуацию вербовки под давлением, когда оказаться от сотрудничества нельзя — все прошлые грехи всплывут, а исполняя прихоти своих шантажистов он не приближался к освобождению, а наоборот, все больше увеличивал количество компромата на себя. Кстати, способы разрешения этой сложной ситуации просты и незамысловаты: живи честно, либо, если все же рискуешь, то делай так, чтобы никто ничего потом не знал.

В последнее время у братства относительно этого агента появилось сомнения. Воришка стал задавать странные вопросы. О руководстве Братства, о его членах, выходящих за приделы общающейся с ним ячейки. С одной стороны, это была очень грубая игра для тайной службы Цезаря — «Ордена Единого», тот славился как непревзойденная контрразведка, а с другой стороны, ну надо же узнать, кто и что? Может это может принести братству пользу, а в случае чего, погибнет только одна ячейка. Хотя, как после ему рассказал ставивший задачу Пилус, подумав еще немного было принято решение о ликвидации, поэтому вскоре этот жучок тихо спокойно отбыл отчитываться пред Единым, получив в толпе стилет в печень от наемного убийцы.

Ну это все будет потом, а тогда Игорь получил от мрачного после тяжелого разговора ромея простой и недвусмысленный приказ, который ему оставалось его только выполнять. Запомнив словесное описание и задание: «Темноволосый, волосатый, одноглазый. Следить надо после выхода цели из трактира «Потроха и полено» Руфус отправился в Ларисс.

По дороге гладиатор как обычно в последнее время много раздумывал и о последних словах китайца-приора, и о перспективах Братства в целом. «Может действительно бросить это все? Мечом на арене завоевать себе свободу — теперь это вполне реально… Жить себе спокойно. Или вообще потом ухать отсюда. Куда-нибудь… Когда начнется восстание? Лет через десять? И чем оно закончится? Как обычно? Можно вспомнить Спартака моего мира, можно вспомнить рассказ того одноногого раба…»

Этого раба купили уже после переезда в Ларисс, на местном рабском рынке. Старый, одноногий, клейменный за побег раб стоил очень дешево и теперь работал кладовщиком на складе, ковыляя на своей деревяшке между стеллажами. Однажды, зайдя за какой-то мелкой ерундой, кажется ему потребовался воск для натирки доспехов перед играми, Игорь разговорился с Одноногим и узнал его историю.

Адей родился почти пятьдесят лет назад в семье проданного потом за долги горшечника. С десяти лет он, попав в рабство, сменил городскую хибару свободного человека, на хибару раба селянина. Через семь лет работы на плантациях грянуло восстание рабов 2049 года. Молодой тогда парень вволю, как он это понимал, отыгрался за все свое рабское прошлое…

«Как сейчас помню. Рабы захватили усадьбу моих хозяев в самом начале восстания. Я еще молодой был, горячий, не знал многого, хорошо, что нашлись старшие товарищи. Научили. Ну, хозяина, понятно, и мужиков всех постарше, на молоденьких свои нашлись любители, мы сразу на ворота прибили. Поперек. Очень, понимаешь, здорово смотреть на это было! Ворота начинают открываться, эти орут так сладко! А как ворота совсем открыли, так их так и разорвало пополам, кого как! Дурак я был молодой, пока злобу свою тешил, кто поумнее виллу грабил, да в очередь на девок занимал, приап свой потешить. Вот и получилось, что когда моя очередь подошла, дочки хозяйские уже подохли. Соплюхи еще совсем были, годков по тринадцать-четырнадцать, пятого десятка не выдержали… Зато мамка ихняя повыносливее оказалась, на второй сотне померла… И сейчас те моменты меня согревают памятью…

Потом оно, конечно, еще были девки, да и золотишка в руках подержал… Сады фруктовые вырубал, что растут лет по десять-двадцать, чтобы рабов на них не гробили, пожег тоже немало, ну и крови пустил хозяевам да надсмотрщикам. Да и вообще — мы особо не разбирались, кого резать…

…Чем кончилось? Да прибился я к ватажке тогда бывалой, из отребья городского. Как только рабы? Да все кто хотят! Даже, говорят, один раз всадник из обнищавших поучаствовал, как не прибили его только сразу! Вот городские меня научили. Как начали войска прижимать бунтарей, так все по сторонам стали растекаться, одни Братские остались там до конца. А армейские они, тоже сильно не разбирались, и развешивали на деревьях и колах вдоль дорог. Дорог у нас много, и деревьев тоже — на всех хватит, да с остатком… Вот ребята и подсказали, как спасти шкуру. Берешь золотишко, монеты да барахлишко подороже, часть схоронишь, а с остальным бежишь подальше. Находишь не разоренную виллу или караван торговый, платишь им добычей и запродаешься в рабство. Тебе бляшечку без крови цепляют… Приходят вигилы да сыскари церковные, а ты честный раб, крови не проливал и вообще, только в Империю попал. А потом сбежать можно, ухоронки раскопать, да браслетик себе справить чистый и зажить припеваючи…

…Не, никогда почти не сдают. Зачем им это? Им и денег, и раба задаром. Зачем им сдавать вигилам свою собственность? Да забесплатно? Конечно, коли ты известный какой, или узнал кто, то так не спрячешься, а на остальных сквозь пальцы смотрят…

Ужо я двадцать лет прождал, дождался. Опять полыхнуло. Я уж ждать не стал, сразу же сбежал навстречу. Да вот беда, погулял славно, только вот в свалке одной срезал мне поганый легионер ногу. Свои не бросили, лечили, пока были в силе, а под конец, я уже сам уполз. Пришлось все отдать, только чтобы спастись. Хорошо работорговец жадный попался, даже одноногого не бросил, а то бы полоснули по горлу и в канаву сбросили…

Эх. Жаль не доживу до следующего… Как, откуда знаю? Да раз в двадцать лет обязательно где-нибудь да полыхнет…»

Как Игорь удержался и не прирезал этого весельчака и ценителя простых удовольствий сразу, неизвестно даже ему самому. Только после этого у него состоялся серьезный разговор с Пилусом, который, к сожалению, подтвердил многое сказанное тем мерзавцем.

— Да. Увы. Это есть. К нашим рядам в восстания прибиваются всегда разные люди. Встречается и такое вот отребье. Но они нам близки, да и помочь в случае чего в бою может — хоть как мясо. А что делать? Свободу то мы обещаем для всех. Как различишь их до боя? Отправлять беглецов да страдальцев обратно? На плаху к их хозяевам? Конечно, мы самых-самых и сами казним, а остальных… Ничего с этим не поделать.

Оба тогда надолго замолчали, после чего Игорь тихо сказал Пилусу.

— Ты знаешь, а вы, ромеи, вырождаетесь, — и только тренированные приорами рефлексы спасли его от мгновенного удара римлянина.

— Да как ты посмел…

— Остынь, — Руфус перехватил следующий удар ромея, ловко выкрутил тому руку и прижал его к столу. — Остынь я тебе говорю. Лучше послушай, что я тебе скажу…

Чуть поборовшись и признав свое поражение, Пилус пропихнул сквозь зубы.

— Ну.

— Во-первых, если ваши люди всегда готовы пограбить ближнего своего, то о какой стране можно говорить?

— И что такого? Отребье есть всегда…

— А во-вторых, — Игорь отпустил ромея и позволил тому размять руку. — Во-вторых, погляди. Ганник потратил кучу золота на то, чтобы сделать из меня мастера.

— И?

— Он потратил кучу денег на другого, хотя мог стать мастером сам. Понимаешь? Не сам.

— Хм, — надолго задумался Пилус, после чего встряхнул плечами и сказал. — Это все потом. А сейчас слушай свое задание…

Город Ларисс был совершенно обычным ромейским городом, а таверна «Потроха и полена» была самой обычной мерзкой низкопробной забегаловкой, располагавшейся в полуподвальном помещении разваливающегося двухэтажного здания на бедной окраине. Чисто и опрятно одетый гладиатор смотрелся тут явно не на своем месте. Что ж, проблема незаметности была решена очень быстро и просто, но грязно. Грязно в буквальном смысле этого слова. В пыль дороги около ближайшего нищего падает несколько крупных медных монет, пара тихих слов, шепнутых на ухо наклонившимся к инвалиду Игорем и случается чудо! Одноногий и однорукий горбатый нищий начинает быстро шевелится и отцепляет ремешок, хитро подвязывавший загнутую настоящую ногу к деревянному протезу. С тихим хрустом встает на место вывернутая из сустава и притянутая нищему за спину изображавшая гроб левая рука и вот на щебеночную мостовую встает вполне здоровый полуголый человек, оставив после себя на земле груду грязного тряпья. «Чудо! Единый сотворил чудо!» — хотелось услышать такие крики, или закричать самому Игорю, но все вокруг молчали, что говорило о том, что здесь такие чудеса весьма и весьма частое дело.

Быстрым шагом нищий нырнул в левую подворотню (недалеко располагался еще боле грязный и вонючий, но и дешевый кабак), а в правую подворотню протиснулся Игорь, неся с собой оставленные нищим тряпки. Аккуратно сняв и свернув свою робу — «пусть пока полежит спрятанной под камнем», Руфус морщась натянул на себя смердящие ошметки, бывшие когда-то вполне справной хламидой. Пара ладоней грязи из ближайшей лужи, выплеснутой, стиснув зубы, на лицо и руки, а потом попытка ее вытереть тряпками, превратили Игоря из аккуратного гладиатора в городского нищего, грязного и вонючего. Выйдя из-за угла и уже начиная ужасно страдать от укусов насекомых, накинувшихся на свежий кусок пищи, Игорь осторожно присел на место нищего, спрятал лицо в тряпках и принялся ждать, внимательно следя за выходом из таверны.

К счастью, страдания Руфуса были недолгими. Искомый одноглазый ромей появился минут через двадцать после заступления на наблюдательный пост. Пропустив его чуть вперед, Игорь поднялся со своего места и, притворяясь изо всех сил, поковылял вслед своей цели.

Объект двигался совершенно беззаботно, и поначалу трудов следить за ним не составляло, однако вскоре начались некоторые трудности. Ромей двигался все ближе и ближе к центру городка, где трущобы уступали место более или менее приличным домам. Камуфляж «под нищего» переставал скрывать, и наоборот привлекал внимание, так как такое отребье сильно било по глазам приличных людей и можно было отхватить палок или вообще попасть в тюрьму. Конечно, ничем страшным для Руфуса это бы не закончилось. Посидел просто денек-другой в камере среди преступников, что с его нынешней подготовкой совершенно безопасно, пока не пришли бы за ним из школы, но вот простое задание Братства было бы провалено, что особенно неприятно на фоне случившегося разговора с Пилусом.

Но удача не оставила Руфуса. Плохо одетый одноглазый римлянин свернул в сторону и вскоре подошел к совершенно обычному городскому зажиточному дому, ничем не отличавшемуся от соседних, разве что более высокой стеной. Одноглазый осторожно обернулся, внимательно посмотрел по сторонам (Игорь успел спрятаться за угол дома) и постучался в калитку дома. Открылось маленькое окошко, обмен парой слов, в результате которых преследуемый снимает с шеи какой-то медальон. Еле слышимый щелчок крышки, быстрый взгляд охранника на предъявленный знак и цель исчезает за крепкими стенами.

Вспомнив, что наглость города берет, а если еще к ней прибавить немного ума, Руфус не долго думая заколотил в двери соседнего дома. Окошко в двери открыл старый раб-привратник.

— Скажи друг, не это ли дом почтенного Тормозуса Дубовогуса?

— А зачем тебе? — подозрительно осведомился раб.

— У меня к нему письмо.

— Нет. Это не мой хозяин, — сказал раб и сделал попытку закрыть окошко.

— Подожди! Это ужасно. Мне сказали, что это тут, и обещали асс по дать. А я уже пять дней как не ел… Может Тормозус ваш сосед?

— Который?

— Да вот этот!

— Нет. Это не он.

— Да? А я все же проверю…

— Стой. Не ходи туда. Это дом почтенного Сентикуса жреца Единого. Не ходи туда вообще! Говорят он не только жрец, но и служка Ордена… Так что лучше поголодать, чем сгинуть в подвалах храма.

— Спасибо тебе друг. Да пошлет тебе Единый удачи.

«Действительно спасибо. Это же надо, такую секретную информацию и выдать первому встречному. Что-то местное гестапо меня не впечатлило. Так топорно работать, что о тебе все знают… Хотя, с другой стороны, к рабам тут относится как к говорящей скотине, и только самые умные учитывают ошибочность этого подхода в своей работе. Что ж, жрец Сентикус не из таких. Приятно. Приятно, что против тебя играют дураки. Ну да это все лирика, а пока надо присесть незаметно, да подождать выхода. Я не такой дурак, чтобы лезть это осиное гнездо…»

Ждать Игорю пришлось долго. Он даже успел подремать немного и от сердобольной тетки получить мелкую медную монетку, а от другой, не сердобольной компании малолетних придурков, лет по пятнадцать, кучу пинков. Руфусу при этом приходилось приложить массу усилий, чтобы удержать в узде свои отточенные боевые рефлексы, иначе половина малолеток уже скребла бы в агонии руками пыль, валяясь на земле, а другая изо всех сил делала ноги отсюда с соответствующим моменту криком. Именно этот потенциальный крик и заставил гладиатора терпеливо сносить тычки да оплеухи.

На обратном пути ничего особенного не случилось, хотя Игоря преследовало смутное чувство некой неправильности. Руфус довел своего протеже до «Потрохов», скинул нищенскую одежду, одел свою, благо никто ее не успел «подрезать» и только входя из подворотни сообразил, что именно было не так. Удовлетворенно хмыкнув Игорь бросил тряпье на нищенское место и довольный поспешил к Пилусу. «То-то он обрадуется, когда узнает…»

— … По рассказу соседского раба в этом доме располагается местный филиал Ордена, так что ваше предположение о предательстве было верным. Он теперь, как у нас говорят, двойной агент.

— Это как? — удивился Пилус.

— И нашим и вашим.

— А. Хм, а в случае чего ему и бежать некуда. Невыгодная позиция.

— Выгодная, ну да я тебе потом хитросплетения высокого шпионажа разъясню. Самое интересное я еще не сказал. Ты не поверишь, но у этого идиота павязка на глазу — фальшивая!

— Не может быть!

— Как не может, еще как! Смотри! Я когда на дорогу с начальной точки, от трактира, посмотрел, только понял, в чем дело. Когда жулик выходил из таверны, тот повернул налево и повязкой был закрыт глаз ближайший к выходу, и когда возвращался — тоже ближайший! То есть правый!

— Кретин! Этого может быть… — закипел Руфус.

— Я что, врать тебе буду… — перебил Игорь, но осекся дослушав фразу до конца.

— …потому что я сам лично видел пустую глазницу этого воришки! Понял? Сам! Лично! Даже пальцем тыкал! А ты следил не за тем одноглазым! Понял?

— Да? А ты какое описание дал, я за тем и следил! Сам то ты не умнее выходишь! Подумать, что там может быть еще один одноглазый, можно было? А то, что вы, ромеи, все черноволосы и заросши, никогда не обращал внимания? И кто из нас идиот? — горячился Игорь.

Помолчали. Поостыли, после чего Пилус примирительно сказал:

— Ладно. Прости. Поспешил я.

— И ты меня извини, но сам понимаешь…

— Ладно. Забыли. Будем считать что ты отлично выполнил задание, и этот воришка подозревается в работе на орден.

— А…?

— Все едино, Братство приняло решение его ликвидировать. Так что разницы никакой. Все. Лучше расскажи мне про двойных агентов, в чем там выгода…

По общему молчаливому соглашению тема о вырождении, поднятая перед выходом на задание, была замята.

Для Ганника ситуация тоже была далеко не проста. Провинция Лупуарис, по названию столичного города, к которой относился городок Канны располагалась от Ларисс в юго-западном направлении. Северным соседом провинции была Атикула, которой правил его старый добрый знакомец. Юный ланиста не был полным идиотом, и от природы, и Муций обучал его на совесть, не только управлению школой. Так что тот отлично понимал, что после отказа от предложения Пробуса ничего кроме неприятностей от своего соседа ждать не следует. А учитывая разницу в возможностях и положении, а также в мастерстве интриг, эта бочка жира сотворит с ним все что только пожелает. И самое главное, ничего противопоставить ему ланиста не сможет. Неприятно. Страшно обидно. Да и просто страшно — тоже.

Единственное, что мог в этой ситуации предпринять Ганник — это максимально приготовиться к ликвидации этих самых ожидаемых неприятностей, с надеждой, что сенатор накажет его каким-либо образом, и простит. А для купирования последствий нужны деньги. Много денег. А где их взять ланисте? Правильно — только выжать из своих гладиаторов…

Для Руфуса и остальных опытных гладиаторов, для друга Пилуса в частности, настала напряженная пора. Выступления перемежались непрерывной тренерской работой в школе. Ганник не раз уже пожалел, что пожадничал тогда и не заплатил за полный курс. «Был бы у меня сейчас полноценный приор, а не так — непонятно кто. На играх — хорош, как тренер — ни чуть не лучше чем обычный рудиарий. Да и денег нужно больше! На покупку новых рабов, на рудиариев, так как своих всего раз два и обчелся — только нескольких мне отдал Кай. А еще ведь нельзя экономить на выступлениях — к ним Руфус должен быть свеж. Одно неловкое движение и я останусь без своего лучшего гладиатора, так что загружать его тренировками нельзя. Эх. Что же делать? Проклятый толстый Пробус!» — такие вот мысли посещали Ганника каждый раз, когда он сидя за столом листал денежные расчеты своей гладиаторской школы. «Где же сэкономить? А ведь еще есть такая графа, как отчисления в главную школу. И их выполни как хочешь, иначе Сцевола быстро найдет на мое место другого ученика или вообще поставит управляющего, а меня посадит в долговую яму.»

Эти вычисления Игорю выливались каждый раз в увеличении количества выступлений, так что за последнее время тот только изредка появлялся в школе, зато изъездил все окрестные арены: «Эх. Никогда не мечтал о такой длинной путевке в Италию…»

И бои, бои, бои. Бесконечные сражения на аренах.

Этот бой на всю жизнь запомнился Руфусу. Во-первых, потому что он в первый раз в жизни, не считая первого раза, если его можно так назвать, участвовал в групповых боях. А во-вторых…

— …И в честь своей молодой невесты и к вящей славе Единого, сенатор Атмус дарит вам эти игры! Встречайте же! Лучшие гладиаторы Империи умрут на ваших глазах!..

Игорь привычно пропускал кликушество оратора, старающегося крича в рупор увлечь толпу и внимательно рассматривал гладиаторов, сидящих как и он в маленьких клетушках возле ворот на арену. Аренные рабы слышали, что его собирались выставить против очень редкого типа гладиатора, поэтому сейчас Руфус внимательно рассматривал окружающих. Редкий гладиатор, этого мало для стопроцентной идентификации противника. Пока на глаза попадались совершенно обычные гладиаторы. «Наверное, на другой стороне», подумал Игорь.

Вскоре на размышления не осталось времени. Аренные служки засуетились вокруг его клетки. Вытащили, навели последний лоск на оружие и доспехи и потащили к воротам. Судя по всему следующая игра его, но противника рядом все так же не было. Это означало, что его противником будет рудиарий, мастер-гладиатор из свободных (они входили и выходили в другие ворота) что плохо. Конечно, не так плохо, как приор, но все равно не так хорошо как рядовой гладиатор. Бой обещал быть сложным и придется хорошенько попотеть, чтобы избежать ран. Победа и так ясно, что будет за ним. Подготовка приоров стоит заплаченных денег. Ворота

— Смотрите, и расскажите другим! Знаменитый гладиатор-росс Руфус! Школа блистательного Кая Муция Сцеволы Ларисского! Приветствуйте! Может сегодня он погибнет на ваших глазах для вашего развлечения!

«Перебьетесь!» — усмехнулся про себя Игорь.

— Его противником будет известнейший гладиатор-бестиарий Брутус Пардус! Свободный! И готовый на смерть ради вас!

«Черт! Бестиарий! С ними я еще не сталкивался! И приоры обучали меня про них только в теории! Б…! Как неудачно! Что же делать? Ладно, поглядим кто кого! Пардус значит? Значит кошка…»

Противоположные ворота раскрылись и на арену легкой трусцой вбежали смуглый пожилой гладиатор с крупным, выше колена, гепардом. Гепард также был уже немолодой, со шкурой изрезанной шрамами и при беге слегка припадал на левую переднюю ногу, явно поврежденную в бою, но был все еще не менее опасен, чем дротик и усыпанный драгоценностями кинжал в руках бестиария.

Перед схваткой на аренах никогда не было никаких: «Аве Цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!». Может, за отсутствием цезаря, может из-за того, что здесь игры несли совершенно утилитарную функцию подкупа развлечениями плебеев, может еще из-за чего-то. Просто, без всяких слов, по третьему удару гонга или на третий звук горна, как в этот раз, начиналась схватка.

Сразу после начала боя, когда между противниками еще оставалось довольно большое расстояние, по горловому рыку бестиария стоявшие рядом кошка и человек резко отпрыгнули друг от друга и разбежались по разным краям арены. После чего стали медленно подкрадываться к стоящему на месте россу. Руфус моментально понял их тактический прием. Останься он на месте, и вскоре либо кошка, либо человек окажется у него за спиной, когда он будет занят боем с его напарником. Тоже самое случиться, реши он броситься на кого-то одного. Пока добежишь до кошки, тебя догонит бестиарий, а если бежать ему на встречу, то пантера вцепиться тебе в загривок. Ситуация на первый взгляд проигрышная. Трудно сражаться против сыгранной пары, будь то зверь или человек, но можно попытаться их немного обмануть.

Руфус быстро, рывками меняя направление движения, пошел влево навстречу коту, якобы собираясь встретиться и убить его раньше, чем гладиатор подоспеет к своему зверю на помощь. Тихая команда, и пантера останавливается и начинает медленно пятиться назад, поддерживая большое безопасное расстояние до тех пор, пока сзади к противнику не подбежит напарник-бестиарий. Игорь действовал таким образом до тех пор, пока расстояние до гладиатора не стало опасным для верного броска дротика, после чего резко развернулся и зигзагом рванул навстречу рудиарию, напряженно ожидая прилета метательного оружия. Бестиарий повернулся к Игорю спиной и побежал было прочь («Ошибка» — удовлетворенно подумал Руфус), но почти сразу исправился. Он понял, что абсолютно верная в других случая тактика сейчас не поможет, что расстояние сократилось на столько, что росс или его нож догонит его спину быстрее, чем спину противника — клыки его пантеры, даже несмотря на преимущество животного в скорости. Но это преимущество еще надо успеть реализовать, что в данной ситуации не получится. Наоборот, сейчас надо встать и принять лезвия росса на дротик и нож, таким образом существенно сократив время до подхода четвероногой помощи. Понимал это и Игорь. Единственным шансом одержать легкую победу было воспользоваться ошибкой бестиария, быстро убить или тяжело ранить его за вырванные своей хитростью мгновения, после чего развернуться к пантере.

Сшибка произошла очень скоро и очень быстро. Бестиарий не бросил дротик, увеличивая свои шансы на защиту в ближнем бою. За те секунды, которые Руфус мог безопасно потратить на обмен ударами, он получил легкую царапину на правой руке, (немного под неудачным углом сблокировал нож, и тот съехал по клинку и состриг клок кожи), и длинную, средней глубины царапину в коже на боку чуть ниже груди (это он наоборот удачно увернулся от прямого колющего удара дротиком). Бестиарий же смог сблокировать удар с правой руки, зато обзавелся неприятной раной от левого клинка росса, раскрылся, но времени на добивающий удар у Игоря уже не оставалось. Шестым чувством ощущая, как истекают последние мгновения до контакта его спины с клыками и когтями пантеры, он резко рванул вправо и перекатом ушел от смертельной опасности. Быстро вскочив он разорвал дистанцию и закрылся глухой защитой, внимательно следя и за вьющейся вокруг него пантерой, и за бестиарием, который уже оправился от легкого шока и пристально ловил глазами момент для удачно броска.

«Можно считать, что первый раунд остался за мной. У меня пара царапин, зато у противника — рассечено левое плечо. Из раны медленно течет кровь, через некоторое время он полностью ослабнет от кровопотери. Ну это после, а пока он уже не может пользоваться левой рукой, так что ножа можно не опасаться… Жаль только, что здесь нет раундов, и игра ведется до смерти, а не нокаута.» — подумал Игорь под ликующие крики трибун.

Бестиарий изменил тактику. Теперь пантера вжалась у его ног, видимо собираясь атаковать ноги росса, а сам гладиатор выставил вперед свое короткое копье. Поединщики замерли, стараясь поймать удачный момент. Для них не существовало ничего вокруг, только враг впереди, так что ни один из них не обращал внимание на крики и оскорбления… массы, по другому и не скажешь, с трибун. Только кошка-людоед часто-часто дышала и раздувала ноздри, чувствуя любимый запах свежей, сладкой человеческой крови, текущей из раны своего хозяина. Рассчитывать на то, что ополоумев от этого она броситься на бестиария, было бы слишком заманчиво и глупо, так что Игорь на это и не надеялся. Он мог и просто подождать. Время работает на него, только смотри и читай в глазах противника…

«Не сейчас… Не сейчас… Не сейчас… Да! Сейчас!»

Сознавая, что долгое выжидание, это его проигрыш, рудиарий решился на отчаянную атаку. Все решилось в одно мгновение. Быстро, как выпущенная из лука стрела, дротик рудиария пошел навстречу неприкрытой никакими доспехами груди росса, и одновременно с этим из под ног снизу вверх прыгнула пантера. Но все это было уже напрасно. Ясно прочитав в глазах бестиария момент начала атаки, одновременно со своими противниками начал двигаться и росс.

Раз! Правая нога идет вперед и вверх, нанося взвившейся в прыжке пантере удар в живот и отбрасывая ее влево.

Два! Левая рука с зажатым ножом прижимается к правому боку гладиатора, как бы сворачивая его в своеобразную пружину; правая рука, продолжая вслед за ногой движение плечом вперед, разворачивает тело Игоря боком таким образом, чтобы площадь тела, обращенная к врагу была как можно меньше и одновременно подправляет зажатым в руке мечом движение копья бестиария, дабы то наверняка прошло мимо.

На какой-то миг они замерли в этой позиции, и Игорь ясно прочитал в глазах своего противника осознание скорой смерти. Но даже захоти Руфус что-то изменить, он все равно не успел. Тело, напряженное перекрученным торсом, как распрямляющаяся пружина продолжила отработанную связку.

Три! Правая нога делает шаг назад, левая остается на месте. Тело разворачивается обратно в фас противнику. Руки, как чудовищные ножницы, делают синхронные, резкие движения. Правая, занесенная далеко влево для отбивания удара копья, идет на уровне шеи бестиария вправо, а левая, прижатая, к правому боку, на уровне живота — влево…

Рудиарий валится на песок. Из двух чудовищных ран на песок арены потоком текут целые водопады крови: шея разрублена до позвоночника, живот разрезан так, что позавидует любой японец-самоубийца.

«Кончено…» — успевает под приветственные выкрики толпы подумать Игорь, как дикая боль пронзает его левую руку. Выработанный в одиночных поединках навык в данной ситуации сильно подвел его. Убив противника, он совсем забыл про его четвероногого напарника, и сейчас расплачивался за это. Впившись пастью в руку пантера пыталась лапами достать до тела гладиатора, так что тому пришлось далеко отставить руку с повисшей на нем нешуточной массой и бить, колоть, рубить зажатым в правой руке мечом.

Наконец тварь издохла. Боль в раненной руке была адская. Вскоре Игорь смог разжать мечом зубы, высвободил руку и застонал, бросив на нее взгляд. Если ладонь и четыре пальца, начиная от большого, были просто в ужасном состоянии: поломанные тонкие лучевые кости, развороченное мясо и содранная кожа, то мизинца не было вообще! Так вот, матерясь и стеная, Руфус покинул арену и направился к местным эскулапам.

Вердикт был вполне ожидаемый. Пальца нет и не будет, а ладонь сложили и перевязали, поставив под сомнение ее дальнейшее свободное использование. Вот таким вот и нашел Руфуса посланник какого-то местного богатея. На фоне усталого, потного и раненного гладиатора молоденький раб в золоченом ошейнике смотрелся еще более слащаво, чем на самом деле, хотя и косметики, и духов на него было потрачено немало. Разговор с ним у Игоря оказался короткий.

— Раб Руфус? Следуй за мной. Тебя приглашают к себе мои хозяева. — И как легкий намек на неприятие отказа рядом подпирали дверной косяк двое чернокожих амбалов.

Глава 49

В богато убранной комнате находились шестеро людей, точнее, если судить по римскому праву, двое людей и четверо вещей, то есть рабов: уважаемый Спиций Масерус из сословия всадников, богатый плантатор, его жена Цецилия Спиции,[111] а также гладиатор Руфус, любимый хозяевами (судя по вольной позе у количеству косметики, любимый в прямом, биологическом, если можно так сказать, смысле этого слова) раб Наепур и двое мощных чернокожих рабов-охранников у дверей.

Оба Спиция произвели на Игоря максимально отвратительное впечатление. Когда-то красивая тонкой классической южной красотой пара сейчас выглядела омерзительно. Мешки под глазами, покрытая пятнами кожа, даже слой толстый слой местной штукатурки не спасал, масляный блеск в глазах и при этом тонкие, как ниточка губы, расплывшиеся черты лица, отвисший второй и третий подбородок, все это выдавало в семейной паре любителей чувственных удовольствий, или, говоря просто, без экивоков, половых извращенцев.

— Этот? — любопытно переспросил Спиций.

— Да.

— Ну и как тебе сей образец, Цецилия?

— Весьма и весьма неплох, муж мой.

Так получилось, что за все проведенные в Империи годы Игорь так и до конца не осознал своего рабского положения. На рабском помосте не стоял, покупатели долго перед его носом не торговались, лишним медяком оценивая его достоинства и недостатки, а муштра и строгость гладиаторской школы не намного отличалась от армейской муштры. Ну по сути не отличалась, а так, конечно, различия были серьезными. Но вот так откровенно, как товар, как какую-то скотину, его оценивали впервые. Еще не отошедший после боя от адреналинового всплеска, усугубленного раной и осознанием того, что он теперь калека, с приправой из уязвленной гордости (за последнее время Руфус стал весьма знаменитым гладиатором) Игорь медленно, но верно закипал, пока еще сдерживая себя в руках.

— Надеюсь, твоим ножнам[112] придется по вкусу его приап,[113] Цецилия, а эти крепкие ягодицы порадуют мой. Пары монет, думаю, будет достаточно, не так ли, раб? Вот и отлично! А сейчас — помойте, надушите и приготовьте его…

Спустя пару мгновений Игорь продрался сквозь образность выражений, понял, что ожидает в ближайшем будущем, и вся его сдержанность лопнула подобно перетянутой струне. В принципе гладиатор был совсем не против первой половины предложения Спиция, тем более после гормональной встряски боя сошла бы и его жена. Несмотря на определенный образ жизни, четко отпечатавшийся на ее лице, она все еще была «очень ничего». Но вот вторая часть… Разом вспыхнувший, в бешенстве Игорь наговорил хозяевам много непростительных даже для ровни слов.

— Осла найди на поле, пусть он покроет твою шлюху! Ему и суй свой приап!

Спиций опешил настолько, что в первый момент до него даже не дошел смысл оскорбления. Зато когда дошел…

— Взять его!

Охранники, как хорошо вышколенные собаки, бросились вперед, но даже раненый Руфус оставался приор-гладиатором, то есть отменным бойцом. Уворот от одной дубинки, перехват другой, подсечка, два быстрых и точных удара концом вырванной из рук негра палки одному охраннику в горло, другому в солнечное сплетение, и вот охранники распростерлись ниц. Разъяренный Спиций бросился с кинжалом вперед, но это еще проще. Дубинкой аккуратно заводится рука с ножом в сторону, перехват, переход, похожий на танцевальное па, и вот острое наточенное лезвие плотно прижато к горлу хозяина.

— Я не твой раб.

После этих слов Спиций внезапно успокоился. Совершенно. И короткой фразой, пышущей презрением от того, что к нему посмело прикоснуться низшее существо, разрешил сложившуюся патовой ситуацию.

— Ты не мой раб. Но это пока. Сейчас ты можешь спокойно уйти. Раб. Я не буду тебя преследовать. Я просто тебя куплю. И вот тогда, раб, надеюсь ты любишь боль. Впрочем, даже если нет, то ты ее полюбишь, ибо это будет единственное, что будет окружать тебя. А пока — уходи.

Игорь задумался. Может, для обычного раба из местных, когда тебя отпускают живым и невредимым, несмотря не на что следует бежать. Но он не был тупым животным, как думало большинство рабовладельцев про своих рабов. И когда тебе с абсолютно серьезным видом обещают такое, надо быть полным идиотом и не прирезать своего врага сразу же. Спиций понял его колебания и закончил.

— Если ты меня сейчас убьешь, то тебя разорвет на куски моя охрана. Поверь, у меня не все такие кретины, а моя жена выкупит всех твоих друзей, и родственников… У тебя же есть друзья и родственники? И запытает их насмерть!

— У тебя руки коротки, п…р, чтобы купить моих друзей! А родственников, тем более! — усмехнулся Руфус, немного остывший от ошибки и спокойного тона всадника. Быстрым движением гладиатор метнул нож в инкрустированный дорогими породами дерева столик около ноги Цецилии. Потом оттолкнул от себя Спиция, повернулся, перешагнул через стонавших рабов и выбежал из комнаты.

Как не парадоксально, но ему дали спокойно уйти. Обнаглев, Игорь даже прихватил около ворот первую попавшуюся под руку лошадь. Как он с недействующей рукой залез в седло — вопрос отдельный. К сожалению, иначе добраться до школы было невозможно, так как караван их гладиаторов, предупрежденных Наепуром о задержке Руфуса, не стал дожидаться его и уже ушел. А оставаться в городе и ждать, пока Спиций опомниться и решит отомстить, было бы верхом глупости.

Руфус ничуть не недооценивал сложность своего положения. Догнав по дороге гладиаторов из своей школы и проделав остаток пути вместе с остальными раненными на телеге, он всю дорогу мучился тяжелыми думами, что же теперь делать. Для начала, единственное, что решил для себя росс, что надо посоветоваться с друзьями. Те и в Братстве состоят выше, и реалии местные отлично знают, лучше чем он точно. А там уж и решать: бежать (кстати куда?) или подтереться угрозами ромея и оставить все как есть.

Как оказалось, беда никогда не приходит одна. Ни с кем из своих друзей он поговорить не смог. Алларик под каким-то благовидным предлогом уехал из школы с небольшим отрядом братьев-гладиаторов по заданию недавно приехавшего к ним консула Братства (командира всех братьев этой провинции). А Пилус…

— Что же ты так то, а? Как же? Ты мне так сейчас нужен! — это единственное, что можно было сказать лежащему в лазарете гладиатору-легионеру.

Как и Руфус, Пилус также в последних играх не обошелся без ран, только в отличие от первого, отделался не так легко. Противник, гладиатор-дикарь, попался ему на столько опасный, что пришлось идти на размен. Заведомо подставиться под не смертельный удар противника, чтобы в ответ нанести смертельный самому.

— Что с ним? — Игорь схватился здоровой рукой за рукав проходившего мимо молодого доктора, тоже из рабов.

— У него раздроблены пальцы и часть мелких костей на правой ноге, несколько серьезных ран на груди и большая кровопотеря. За ним нужно постоянное наблюдение, чтобы не ворочался и не сбивал повязки, ну и по мелочи, а свободных рабов нет. Экономит хозяин, на всем, где только можно, — недовольно под нос буркнул медик.

— Я послежу!

— Ты тоже нездоров…

— Тем лучше! Я значит буду и не здоровый приносить пользу. Так и скажешь Ганнику, если он спросит.

— Дело твое, — равнодушно ответил врач и ушел.

Три дня о нем никто не вспоминал, и Игорь просидел их в лазарете около лежанки своего друга. Поил его маковым отваром, местным легким обезболивающим, массировал не скрытые под повязками конечности, выносил за ним судно, кормил жидкой пищей, но к сожалению Пилус так в сознание пока не пришел, хотя врач ходом лечения был доволен. В свободное время Игорь ходил на свои перевязки, скрипя зубами на них, и после пил все тот же отвар. А на четвертый за ним пришли.

— Ты шутишь! Продать гладиатора-приора за 40 тысяч сестерций! Да надо мной станет потешаться последний подметальшик аренных коридоров! 40 тысяч за приора! Ха!

— Я еще раз повторяю свое предложение, — спокойно проговорил посредник, ибо негоже аристократу-всаднику самому ездить и покупать каких-то рабов. Даже если именно этот раб нанес страшные оскорбление тебе и твоим близким: отверг тебя, отверг твою жену, сравнил со скотом…

— Да он за один бой мне принесет больше!

— Теперь это уже далеко не факт. Во-первых — он не приор. Во-вторых, как вы знаете, его ранение весьма серьезно. Он не сможет еще минимум полтора месяца выйти на арену, и еще полгода после этого будет возвращать себе прежнюю форму. Это при условии, если это принципиально возможно. А вполне вероятен и такой вариант, что он так и останется одноруким калекой, гладиатором второго сорта. Тогда за него никто не предложит и десяти тысяч.

— Но если он поправиться, возьмет в руки оружие и будет выпущен на арену?… Если выйдет на арену против моих? Я буду разорен!

— Не стоит так волноваться. Мой наниматель не собирается его использовать по прямому назначению, то есть как гладиатора. А после того, как новый хозяин с ним закончит, вряд ли этот раб когда-нибудь еще выйдет на арену. Да и вообще, возможность ходить у него будет отсутствовать, вместе с ногами. И вместе с руками тоже…

— Хм…

— Последняя цена — 50 тысяч, и плюс мой хозяин обещает оказать вам небольшую услугу…

— Какую?

— Ходят слухи, что некоторое время назад некий сенатор, блистательный Пробус Гней Афрода, сделал одному человеку предложение, от которого невозможно было отказаться. Но тот все же отказался. В процессе отказа гладиатор, поразительно похожий по описанию именно на этого, кстати, поранил сенаторского любимчика, знаменитого Ахмет-Сагиту. Конечно, позже сенатор Пробус, который живет поразительно недалеко от нас, нашел другого кандидата, который не был столь же избалован такими шикарными предложениями, как этот некий молодой ланиста. Но отказа не забыл, ибо важен не столько тот мелкий эпизод, а потеря лица. Как вы думаете, если мой хозяин сообщит, что этот молодой ланиста раскаялся в своем поступке, и в качестве доказательства своего искреннего раскаяния, продал гладиатора, разозлившего блистательного, на смертельные пытки, чего не сделает сенатор? Или наоборот, что сделает сенатор, если ему напомнить о том неприятном случае? И напомнить не раз? И разным людям?

Ганник надолго задумался. Шантаж был прямой и ничем не прикрытый. Перевод с дипломатического языка посредника звучал так: «отдай гладиатора, или проблемы тебе создавать будем не мы, а специально раздразненный Пробус». С другой стороны, от этого Руфуса в последнее время проблем стало как бы не меньше, чем дохода: то друзей с ним у Кая выкупи, то поранится… Почему бы в таком случае его не продать, тем более, что судьба ланисты теперь не зависит от успехов именно этого раба. А если он еще хоть как-то, пусть и опосредованно, сможет посодействовать решению проблемы с толстяком, то это только дополнительный плюс. Тогда накопленные деньги можно пустить в оборот, закупить для школы многое, раньше недоступное из-за хронической экономии, и выйти на более высокий уровень.

— Я думаю, что за 55 тысяч сестерций блистательный Пробус сможет узнать приятную для него весть!

— Вот и хорошо, что мы договорились на 52…

— 53!

— …53 тысячах сестерций. Если позволите, то я заберу раба сегодня же, а вы пока подготовите купчию.

— Конечно! Это не займет много времени. А пока, может вина? У меня есть купаж очень неплохого года с виноградников всадника Диктуса.

— Не откажусь. Только отдам приказ своим людям забрать покупку.

— Вот и отлично…

Спиций оказался совсем не дураком, поэтому в «группу захвата», отправленную за Руфусом, вошли только специалисты в своем деле. Матерые охотники за рабами, привыкшие брать живьем даже самых сильных и ловких воинов, знали свою работу на отлично. Пока Ганник с посредником обмывали удачную сделку, охотники выполняли свое задание.

Чтобы не получилось накладки, посланный Ганником с охотниками раб указал на Руфуса. Внимательно и незаметно осмотрев объект, группа выработала план и притворила его в жизнь. Надежды на то, что гладиатор сдастся и пойдет с работорговцами добром, не было никакой, поэтому решено было брать силой. Работорговцы работали тактически верно. Фальшивым приказом Руфуса выманили из лазарета (где он чисто теоретически мог забаррикадироваться и не дать реализовать численное преимущество группы, или вообще нанести себе раны несовместимые с жизнью), подловили в проходе между двумя бараками и быстро спеленали сетями.

Шансов против команды у безоружного, раненного гладиатора не было никаких. Вскоре в сопровождении посредника и десятки охотников, одетых в однотипную одежду, что было своего рода шиком, плотно, но аккуратно связанный по рукам и ногам Руфус отбыл на телеге к своему новому хозяину.

У Игоря оказалось достаточно времени подумать. Даже с избытком. С каждым часом, с каждой минутой приближался момент свидания с пышущим мстительной яростью Спицием, поэтому спасаться надо было как можно раньше. Но как? Кричать на помощь, никто не поможет — дело совершенно обыденное, беглого или провинившегося раба везут хозяину. Бежать? Но охотники были настоящими профи. Крепость пут на руках и ногах проверяли каждый час. Утром, в обед и вечером, то есть на каждой остановке для приема пищи или ночевки, его подвергали тщательному обыску, и это не говоря о том, что он находился под постоянным наблюдением минимум двоих охранников, а когда его перевязывали — то четверых. Так что бежать самому не было никакой возможности.

Но судьба видимо хранила Игоря для чего-то серьезного, или у местных Норн и Парок не была запланирована гибель Руфуса в застенках оскорбленного всадника, так что они послали пленному гладиатору шанс на спасение. Правда шанс этот был очень и очень поганый с этической точки зрения.

На встречу сидящему в телеге землянину скакал его друг Алларик во главе отряда из пятнадцати гладиаторов. Выполнив задание консула он возвращался в школу, и богиня удачи послала ему встречу со своим спасителем.

Видеть своего друга в таком состоянии было для Алларика мукой, но по его глазам и короткой гримасе, Игорь понял, что спасать его и рисковать тем самым отрядом Братства германец не будет. И тогда Игорь сделал то, за что ему было стыдно всю оставшуюся жизнь. Страх смерти подсказал ему путь к спасению. Но путь очень подлый.

— Они знают! Это Орден! Они знают о приезде консула!

— Какой орден? Какой консул? Что орет этот раб? — очнулся от задумчивости посредник. — Заткните ему пасть, чтобы не кричал.

Но бросившие исполнять приказ посредника охотники за рабами только сыграли на руку Игорю. Слова дошли до своего адресата, и теперь у командовавшего отрядом гладиаторов Алларика было подтверждение и не было выхода. Одинаковая одежда охотников была принята германцем за униформу гончих Ордена, а значит Руфуса следовало непременно спасти, хотя бы для того, чтобы все узнать. Или убить. Легкий кивок и пара слов на пальцах, и гладиаторы незаметно достали спрятанные в вещах длинные ножи. Подъезжая к телеге они разделились пополам, чтобы объехать ее слева и справа. Командир охотников звериным чутьем почуял опасность, но сделать уже ничего не успел. Да и не смог бы. Как их специализацией была командная ловля, так специализацией гладиаторов были поединки один на один. Проезжая мимо отряда работорговцев гладиаторы по вытянутой вверх руке Алларика одновременно начали атаку. И очень быстро ее закончили. Имея перевес в численности почти в полтора раза и эффект неожиданности, бой завершился так толком и не начавшись. Посредник и все охранники были мгновенно убиты, их тела обысканы и кое-как спрятаны в ближайших кустах, а среди гладиаторов не оказалась даже раненных. Алларик лично развязал путы на руках и ногах Руфуса и гладиаторской азбукой спросил:

— Что ты там про консула говорил?

Такое невиданно в Братстве преступление всколыхнуло всех гладиаторов. Обычно, взятый в плен брат должен был умереть раньше, чем попадет в допросный подвал к палачу, а тут он не только не покончил с жизнью, а решил подло спасти ее, подставив под удар других. Судить такое преступление вызвался сам Консул.

Судилище началось поздно вечером, в поганом дворе школы, где находились выгребные ямы. Такой толстый намек показывал Руфусу, какой конец ожидает предателей Братства. Усугублялось дело тем, что в отношении росса во мнениях присутствовало полное единодушие. И простые гладиаторы, и братья более высоких рангов, и единственный из троих присутствующий на суде поручитель, и Алларик, который после короткого разговора на дороге и принятого решения отвезти Руфуса в школу Консулу не то что не передал своему другу не единого слова, даже взглядом не в его сторону не повел, все были в крайнем возмущении этим проступком. Даже сам Игорь был на стороне своих обвинителей.

— …Мы должны каленым железом выжечь измену. Сегодня брат решит не пойти на смерть, завтра — громким шепотом разливался в проповеди Консул, стоя на приготовленных к строительству бревнах, как на трибуне.

Игорю было стыдно. Очень. Ради своих шкурных интересов он предал Братство, предал своих друзей. А давно ли это было, как он остался в заслоне, прикрывая отход своих товарищей и двух спасенных/взятых в плен девушек? Как мог он так низко пасть? Позор придавливал его земле, и как его бросили на землю перед судом, так он и остался стоять на коленях, даже стыдясь поднять голову.

— Каков будет ваш приговор, Братья?

— Смерть! Смерть!

— Погодите, — вступился за преступника поручитель. — Может следует дать ему возможность оправдаться? Или просто пусть скажет хоть что-то в свою защиту.

— Хорошо. Младший брат Руфус. Тебе есть что сказать в свою защиту? Говори!

Игорь молчал. И думал. В последние мгновения, после зажигательной речи Консула, прирожденного лидера, его мысли немного поменяли свое направление. «А что такого дало мне братство, что я должен за него умирать? Оно спасло меня от смерти? Нет. Оно дало мне свободу? Нет. Оно одарило меня какое-нибудь особенное мастерство? Тоже нет. Наоборот, за обучение мастерству меня все так же оставили младшим. За Крупные взносы — ничего, да и много чего я сделал для Братства. А оно не сделало для меня ничего! Но тогда, — послышался другой внутренний голос, — зачем ты пошел туда? Ты мог отказаться. Но не отказался. Ты согласился с правилами игры, ты принял на себя обязательства, но не выполнил их. Они правы…»

Пока два голоса, имя одному из которых был честь и совесть, боролись в помыслах Игоря, Консул, видя что предатель полностью раздавлен, решил его добить.

— Ему нечего сказать! Он полностью признает свою вину и должен, как последняя падаль быть утоплен в гниющих испражнениях. — И, видя что все с ним согласны, поставил финальную точку в проповеди. Не скажи он это, и Игорь принял бы вынесенный приговор с полным согласием, но финальные слова Консула «…Я всегда говорил и буду говорить, что россы, самый мерзкий народ на земле по небом Единого. Сосредоточие всех пороков и квинтэссенция всех недостатков», заставили Игоря в гневе поднять голову. Буквально. А подняв ее он понял, что Боги даруют ему еще один шанс.

Он узнал Консула сразу же. По механике движений, по росту, по жестам, чуть позже — по лицу. Именно за этим человеком Руфус следил по ошибке тогда в Лариссе. Именно этот человек как к себе домой заходил в занимаемое Орденом здание. Получается именно этот человек был предателем и шпионом.

— С каких это пор ромейские собаки, шпионящие Ордену, что-то плохое могут сказать про россов?

— Что?

— Да. Именно ты шпион и предатель. Я узнал тебя. Ты был в доме Ордена в Лариссе!

— Да как ты посмел?! Он просто хочет спасти свою жалкую жизнь! Заткните ему его гнилую пасть! Смерть ему! — послышались со всех сторон гневные крики гладиаторов.

— Тихо, братья! — шепотом прокричал Консул. — Тихо. Его судьба решена, но мне нечего бояться. Пусть говорит. Дабы исключить даже тень недоверия, я опровергну все его обвинения. Говори.

— Я следил по задания братства за возможным предателем, и перепутал людей…

— И разве это не доказательство того, что тупые животные, не могущие отличить одного человека от другого? Мерзкие, смердящие, живущие в своих лесах и спящих вповалку в грязных избах? — тихий хохот гладиаторов, среди которых по такому стечению обстоятельств не было других росов, стал ожидаемым Консулом ответом.

— …Я проследил за ним, — скрипнув зубами продолжил Игорь, — до местного филиала Ордена.

— И я вошел туда?

— Да. Он вошел туда.

— И как? Перелетев через стену? Или вырыв подкоп?

— Нет. Ты снял с шеи амулет, показал его охраннику и тебя впустили в дверь.

— Ты этот амулет имеешь в виду? — Консул сдернул с шеи толстый медный кружок, с крупную монету диаметром, и показал всем. — Это амулет Тора, моего покровителя. Когда я был рожден в своих благословенных северных фиордах, мой отец, да будет он счастлив любовью среброволосых валькирий, надел мне го на шею. Такой есть у многих рабов-северян, ибо Тор — почитаемый нами Бог! Не так ли?

— Так! Так! — послышалось со стороны северян.

— Хочешь посмотреть его? Возьми, — консул сошел с помоста и передал свой амулет Руфусу.

— Вот видишь, ты совсем изоврался, раб! А раз так, раз я разрешил все ваши сомнения братья, пришло время казни.

В сердцах Игорь выматерился и бросил амулет в Консула. Тот со смешком увернулся и подал знак своим охранникам. Амулет же с тихим звоном упал на землю.

Секрет создания механики двойных медальонов хранился Орденом Единого многие века. Людей, знавших даже не устройство, а как пользоваться знаком, в живых было строго по количеству амулетов, а уж умеющих их создавать не больше десятка. Прислуживали им немые рабы, которых в конце концов умерщвляли прямо на заднем дворе мастерской, чтобы даже тень тайны не вышла в мир. Этот амулет верой и правдой служил многим поколениям агентов Ордена, но даже камни со временем превращаются в песок. Сточенные от долгого использования петельки и запорный механизм не выдержал такого надругательства. Потайная крышка, расположенная на реверсе фальшивого амулета Тора, отлетела от удара о камень, открыв всем желающим свое тщательно скрываемое содержимое.

Вписанный в треугольник глаз. Зрак Единого! Эмблема Ордена Единого, ночной кошмар врагов Веры, Цезаря и Рима. А судя по тому, что изображение было выложено из мельчайших драгоценных и полудрагоценных камней, а Око было из настоящего рубина, обладатель амулета был агентом высокого ранга.

Все гладиаторы в шоке замолчали. Третий поручитель Руфуса медленно опустился на корточки, поднял с земли амулет, неверяще посмотрел на реверс амулета, после чего поднял голову и в упор посмотрел на предводителя.

— Консул. Что это? — после чего поручитель встал, подошел и потряс амулетом перед носом у предводителя гладиаторов.

В принципе, у того оставались еще отличные шансы оправдаться. Гораздо большие, чем, к примеру, у Руфуса. Но консул неожиданно выбрал другой путь. С тусклым бликом от свечей тихо шелестнула полоса металла и третий поручитель росса, которому так нравились шутки на религиозные темы, медленно завалился на спину с ножом в глазнице.

— Бей! — придя в себя закричала оторопевшая толпа. Охранники консула, вооруженные поясными мечами и мастерски ими владеющие, успели убить и тяжело ранить около десятка безоружных гладиаторов, прежде чем их банально завалили телами и забили насмерть. Отбивавшийся вторым метательным ножом консул был озверевшими гладиаторами разорван на куски.

— Тихо! — прокричал вставший с колен Игорь. — Тише! А то появятся охранники.

— Сам молчи! Мы еще не закончили тебя судить, предатель! — прокричал кто-то.

Разгоряченная смертями и убийствами толпа медленно развернулась в сторону Руфуса. Оправдываться пришлось очень спокойно, но быстро, чтобы через пару мгновений к валяющимся на земле кускам агента ордена не присоединились куски землянина.

— За что вы меня судите?

— Как за что? Ты обманом…

— Каким обманом?

— Как каким? Ты же сказал, что Орден знает про консула!

— А разве это не так? — весело и громко переспросил Игорь.

Толпа замолкла. Руфус был прав. Орден действительно знал про консула, ведь он был их агентом.

— Но ты не знал…

— Я не знал точно. Но подозревал, — немного неправды сейчас не повредит. Не говорить же им, что он действительно спасал свою шкуру, и только благодаря счастливому стечению обстоятельств разоблачил агента Ордена. — Но вы не о том думаете.

— А о чем?

— Во-первых развяжите меня.

— Развяжите, — приказал один из старших братьев.

Размяв затекшие ноги Игорь подошел к возвышению и начал говорить.

— Мы в полной жопе, братья. Убив агента ордена, мы подписали себе один смертный приговор. Второй мы подписали себе, увидев что на самом деле представляют из себя амулеты.

— И что ты предлагаешь? — послышались возгласы из толпы.

— Мы должны восстать сейчас!

— Невозможно!

— Еще не время!

— Не готово оружие!

— Рабы еще помнят наказания за прошлое восстание! Они боятся!

— Планировали же через десять лет!

Последняя реплика как громом поразила Игоря. Последний кусочек мозаики встал на свое место и перед его мысленным взором возникла невероятная картина. Он не поверил. Но все сходилось.

— Не может быть, — в ошеломлении Игорь сел на бревна. — Не может быть… Столько лет… — шептал он, после чего дико засмеялся.

Ржал Руфус долго. Толпа гладиаторов успела удивленно замолчать и снова начать волноваться, а Игорь все смеялся. Раскаты хохота эхом отражались от стен школы, будили гладиаторов и надсмотрщиков, пока Алларик не наклонился к катающемуся по земле другу и не отвесил тому пару крепких затрещин.

— Все, хватит. Хватит. — отбивался Руфус. После чего поднялся, отряхнул одежду и опять залез на бревна. — Думаете я сошел с ума? Ща вы тоже сойдете. Можете мне не верить, но все один к одному. Глядите. Все восстания рабов, подчеркиваю, все восстания, одинаковы. Раз в двадцать лет. Начинаются гладиаторами, потом к ним со всех концов Империи примыкает толпа беглых рабов и черни. Месяцы, полгода, год эта банда грабит провинцию, после чего восставших разбивают и развешивают как фрукты на деревья. Так?

— Да. Все так. И что тут такого?

— Неужели вы не видите? Все, все, все. Все! Все!!! Восстания спланированы самими властями!!!

Толпа молчала. Толпа переваривала невероятную мысль.

— Это бред!

— Ты сошел с ума!

— Не может быть!

— За чем им это надо?

— Не может быть? — Руфус почти кричал. — Кретины! Идиоты! Не верят они! Да подумайте наконец! Почему восстания длятся так долго?

— Ну войск нет.

— Рабов много восстает.

— Вы что, смеетесь. Спросите у Пилуса, когда он придет в себя, за какой срок по отличным именно на такой случай дорогам пеший легион пройдет всю Империю с запада на восток? Пять-семь десятков дней! Всю империю! С осадными машинами и полевыми туалетами. А если марш скорый? А если легион конный?

— Ну это похоже на…

— Так ведь это всю Империю. А перебросить легион — другой с границы займет пол месяца максимум! И все! Конец восстанию.

— Но этого не случалось…

— Но этого не случалось! Вот именно! Неужели вы считаете Цезаря и его легатов и консулов такими идиотами, что они не догадаются так сделать?

— Но не догадались же ни разу…

— А значит это то, что им это не надо! Это вам первое доказательство. Второе. Не задумывались, почему рабы стекаются со всей Империи?

— А что тут такого?

— А то, что только полный м…к может допустить усиления войска восставших! И хотя среди патрициев таких полно, но правят все же другие. Чего стоит поставить по границам восставшей провинции посты, которые не пропускали бы никого?

Гладиаторы задумались. Действительно, почему?

— Третье. Никто не обратил внимание, что только одна провинция восстает единовременно? Что стоит восстать сразу нескольким, а не тащится через пол Империи? Это и удобно, и разбить сложнее…

На лицах многих гладиаторов появились первые сомнения.

— И почему?

— Потому что они собирают со всех концов Империи тех, кто готов бунтовать! Кто готов — идут, кто нет — остается на месте! Собирают отребье, очищая города от человеческого мусора. Потому что вам разрешают разорить только одну, причем строго определенную.

— А вот что ты на это скажешь? Ведь если дело обстоит так, то они свое же добро получается на отдают?

— Да! Действительно!

— А разорению подвергается та провинция, патриции которых начинают составлять опасность власти Цезаря! Вы служите просто цепными псами. И самое главное! Чтобы ничего не пошло не так, чтобы контролировать происходящие, вожди восстания «с секретом»! — Руфус вернул толпу из заоблачных, тяжелых для большинства размышлений, на грешную землю. — Вот как наш консул. Был.

Теперь братство замолчало надолго. На помост зашел задумчивый Алларик и встал рядом с Руфусом.

— Это очень возможно. — жестами начал свою речь молодой германец. — Во всяком случае, интрига вполне стиле ромеев. Уж я то знаю это из прочитанных исторических свитков. Но если все так, как ты сказал, то мы благодаря тебе только что заработали еще один смертный приговор. Орден не допустит, чтобы даже отзвук твоих идей проник в рабскую среду. Иначе следующие восстания они уже не смогут контролировать.

— Да. Алларик прав. На нас три смертных приговора. Но посмотрите на это с другой стороны. У меня на родине ходит поговорка: «двум смертям не бывать, а одной не миновать». А значит, мы обманем ромеев не на одну, а на целых две! — дружный смех приветствовал эту немудреную шутку. — А то и на три! В конце концов, нам нечего терять, кроме своих цепей! — Игорь закончил свою бурную речь легким плагиатом.

— Хорошо! Теперь ты наш вождь Руфус!

— Веди нас!

— Приказывай! — кричала толпа.

— Что здесь происходит? — послышался резкий окрик. Охранники гладиаторской школы появились в самый неподходящий момент. Неподходящий для себя.

— Бей их! — прокричал Игорь, и внеочередное массовое восстание рабов Империи началось.

Глава 50

Бунт распространился по школе со скоростью лесного пожара в ветреную погоду, и был таким же устрашающим. Быстро покончив с немногочисленными надсмотрщиками и охранниками, привыкшими к полному повиновению и рабскому страху, а поэтому слабо вооруженных, восставшие рабы растекались по баракам. После этого лагерь захлестнула череда жестоких схваток, превративших образцовую гладиаторскую школу в кровавую баню. Более не имея мер сдерживания в виде рабовладельцев, на передний план вылез культивируемый рабской среде максимальный иноплеменный антагонизм. Франки спорили с германцами, германцы — с северянами, ромеи с немногочисленные россами, те в свою очередь плохо относились ко всем немцам[114] вообще, и все дружно ненавидели степняков, которые, возможно, в силу своего менталитета, были большей частью очень покорными рабами.

Никакой возможности остановить эту кровавую вакханалию у Игоря не было. Единственное, на что хватило его сил и сил подчиненных ему членов братства, это на захват главного склада-арсенала и охрану лазарета, где валялся в бреду Пилус. Влияние на остальных рабов он не имел никакого, рисковать своими людьми не хотел, так как в это простое время вопросы решались предельно просто. О толерантности и любви к ближнему своему тут никто еще ничего не слышал, поэтому бойня кончилась сама, естественным, если так можно сказать, путем. Когда все рабы, которые не могли договориться, перерезали друг друга.

Оставшиеся пошли к арсеналу, чтобы заменить свое учебное — то есть старое и иззубренное оружие, много раз латанные доспехи на новое, где и встретились с Игорем и членами Братства Свободных. После короткой зажигательной речи, смысл которой можно было бы выразить всего тремя словами: «Воля! Золото! Бабы!» примкнуть к зарождающейся армии восставших согласились все оставшиеся в живых гладиаторы. Назначив на командные посты в спешно созданных десятках братьев, Руфус получил двадцать десятков воинов. С такой силой уже можно было задуматься о многих приятных возможностях. К сожалению, задуматься Игорю пришлось гораздо раньше. О проблемах. И первым уроком вождю восстания рабов, в этом новом для него поприще, стало наглядное доказательство того, что 35 десятков вооруженных рабов это не то же самое, что 1 имперская когорта.[115]

Какой черт занес в центр Империи этот десяток легионеров во главе с полноценным центурионом известно, наверное, только Единому, но факт остается фактом. Когда разношерстно, согласно своему имени вооруженная толпа рабов подошла к воротам школы, то выход на свободу преградил десяток бойцов. Передвигающиеся с юга на север легионеры на телеге (а не на себе, как положено; маленькая поблажка центуриона своим солдатам-ветеранам) везли всю положенную по уставу амуницию, а в гладиаторской школе остановились на ночь. Отдохнуть. В предыдущую ночь расслабившиеся гладиаторы устроили в Ларисском лупанарии безобразный дебош с битьем морд прибывшим дуракам вигилам, поэтому сегодня центурион в качестве начала наказания объявил ночевку в стенах гладиаторской школы. Покойный Ганник, убитый в самом начале восстания, не посмел отказать.

Война учит спать чутко, иначе можно ненароком заснуть совсем крепко, поэтому поднявшийся в школе шум разбудил и насторожил легионеров. По приказу центуриона десяток оделся в броню и разобрал свое оружие, а командир вышел в лагерь на разведку. Вернулся он очень быстро и сообщил о начале бунта.

Защита Цезаря, Империи и ее народа была главной задачей легионов, поэтому у них даже мысли не возникало о том, чтобы сбежать от вероломных рабов. Рабов, предавших и убивших своих добрых хозяев, которые из своего кармана кормили и поили неблагодарных. Разъяренные посягательством на основы, легионеры решили лечь костьми, но наказать всех преступников. Отправив в ближайший городок самого легконого, центурион построил своих бойцов в воротах, полностью преградив гладиаторам выход.

Идея эта на первый взгляд нелогичная, к примеру, расставить воинов на стенах было бы безопаснее, была совершенно правильной. Исходя из своих представлений о гладиаторах и восставших, центурион предположил, что увидь рабы строй своих заклятых врагов, то не перемнут напасть на них (да и следует предотвратить выход зараженных бунтом рабов за приделы школы). Тем более, что позиция в воротах позволяла свести на нет численное превосходство гладиаторов, заставив их атаковать строй ромеев только по десять человек за раз. А ромейский строй это, это… Куда этому отребью до него.

Увидел это и Игорь, только поздно. Зато запомнил надолго.

Толпа гладиаторов нахлынула на жиденький строй ромеев как всесокрушающий прибой, и точно так же, как прибой разбивается о несокрушимые прибрежные скалы, разбилась о строй римлян. Короткая шеренга безвестного центуриона показала в ту ночь самые лучшие стороны ромейской военной науки. Укрывшись за высокими щитами так, что краями они почти на треть заходили друг за друга, подперев их плечами, легионеры осторожно и внимательно защищались против нападавших на них гладиаторов. Мастера боя один на один ничего не смогли сделать с ушедшим в глухую оборону ромеями, с их строем. А те вообще не атаковали, только отбивали бесконечные атаки.

«Похоже они не проводят атак, чтобы сохранить свои силы. Что ж, по идее время работает на них. Когда еще гонец доберется до ближайшей виллы, реквизирует коня и отправится в Ларисс? А даже когда и прибудет, то что ему делать? Где взять войск? Поэтому все не так страшно. Мы можем тоже подождать, а их глухая оборона, это ошибка.» — именно так подумал Руфус. И ошибся.

Легионеры не собирались пассивно обороняться. Опытный центурион, стоявший с левого края строя внимательно следил за ходом боя. Почуяв, что напавшие гладиаторы немного выдохлись, тот издал резкий клич «Бар-ра!». По этому сигналу каждый легионер, включая центуриона, выполнил следующий маневр. Тело немного поворачивается влево, в строю щитов образуются щели. После этого наносится удар, но не своему противнику, а противнику справа, после чего стена щитов восстанавливается обратно! Не привыкшие к такому гладиаторы, не имевшие навыка защиты от этого боевого приема, легли либо тяжело раненными, либо мертвыми под ноги свих напиравших сзади товарищей. В живых остался только ошарашенный противник центуриона. На место павших тут же заступили следующие гладиаторы, чтобы через минуту точно также устлать своими телами землю по следующему крику «Ба!».

После третьего крика наблюдавший сзади Игорь понял, что дело плохо. Цепь ромев сделала всего один шаг назад, а его армия уже уменьшилась на три десятка. Пока он раздумывал, что же делать в такой непростой ситуации, еще два крика показали, что его армия продолжает уменьшаться, и потеряла уже четверть бойцов, причем самых храбрых и опытных.

— Ты собираешься всех наших убить вот так вот, намазав на строй легионеров? — раздался за спиной знакомый голос.

— Пилус! Ты очнулся?

— Ну да. Вы так орали, что и мертвого разбудили бы… — ответил ромей, замотанный бинтами и висящий на плечах двух дюжих рабов.

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично! Просто отлично! — язвительно проговорил руфус и качнул плечами, показывая на носильщиков.

— Тебе нельзя вставать! Ты же ранен!

— О да. Только если сейчас не встать, то можно не дожить до выздоровления. Ладно. Я смотрю у тебя тут что-то идет не так, как хотелось бы?

— Да. Надо скорее что-то делать!

— Делать. Ты уже сделал. По стилю ведения войны ты типичный варварский вождь. Это они любят — навалиться так, пока мозги на стену не вылетят. Ну все, молчу, молчу. А теперь, серьезно. Значит так. Во-первых, прекрати эти пустые попытки, пока у тебя еще остались воины.

— Быстро! Ты! — Руфус ткнул пальцем в ближайшего раба. — Ты теперь корниций.[116] Немедленно передай команду прекратить наступление.

Раб убежал. Выполнить приказ вожака ему удалось без особых проблем. Большинство самых яростных, самых храбрых гладиаторов, которые шли в первых рядах, уже погибли, а остальные, более трусливые, уже начали задумываться о том, что примкнуть к восстанию было ошибкой. Команда прекратить атаки была встречена ими на ура, зато порядком подуставшие легионеры получили так нужную им передышку.

— Дальше что?

— Дальше? В принципе, такой правильно собранный строй — несокрушим. Если противник конный, то легионеры берут в руки копья. Если пеший — то гладии. Если лучники, то последующие ряды поднимают на руки скутумы, образуя построение тестудо.[117] Разбив врага, когда тот уже бежит, строй рассыпается, и идет рубка бегущих. Если образуется очаг сопротивления, то центурия-другая опять быстро собираются в коробку…

— Так что, неужели ничего нельзя сделать? Нас же все еще больше в пятнадцать раз!

— В этом и смысл высокой военной науки. Побеждать малыми силами более многочисленного противника. Побеждать умением, выучкой, духом! Теперь ты понимаешь, почему наша Империя самая сильная страна?

— Если она самая сильная, то почему она еще не захватила всех остальных?

— Ну… — замялся Пилус, — остальные не на много слабее. Да и противников много. Ведь варвары такие: пойдешь против одних, тебе в спину ударят другие…

— Ладно. Высокая политика после. Что сейчас то делать?

— Командир у легионеров отличный. Опытный, воевавший. Не только что назначенный желторотый сынок какого-то патриция, решивший поразить трепетных как лилии высокорожденных девиц рассказами о своих победах. Этот пока все сделал правильно, и легионеры у него знают, как резать мясо. Единственная ошибка, и то, сделанная из-за банального недостатка сил, это глубина строя. В правильном строю таких шеренг может быть, в тяжелом сражении, до десяти штук. Легионеры в бою устают и меняются, отходя в задние ряды, освобождая свое место свежим бойцам. А здесь шеренга всего одна.

— Я понял. И что?

— Да что «что». Выбери рабов поздоровее, дай и в каждую руку по скутутму — я на складе их видел. Пусть они построятся внешней линией клина, укроются за щитами и как тараном проломят этот строй. Им даже не нужно брать оружие. Их задача — разбить строй противника. А потом уже, все будет просто. Легионер силен в строю. В этом его сила, но в этом и его слабость. Практически любой гладиатор, или варвар, в одиночной схватке победит легионера. Десять на десять — уже не обязательно. Зато сотня легионеров сметет не заметив сотню варваров! И не одну. Впрочем, ты это и так видел…

Дослушивать теорию Руфус уже не стал. Несколько рабов убежало за щитами, и вскоре таран был построен. Десяток дюжих германцев разбежались как следует, протоптались по телам своих неудачливых товарищей, немного сбавив из-за этого ход, и со всей силы ударили в ромейский строй. В правильном сражении, это ничего бы им не дало. Первая шеренга прогнулась бы до второй, может потеряв двоих-троих бойцов, пришедшихся на острие клина, вторая — чуть попятилась бы до третьей, а третья уже ничего не заметила. Зато ударами с боков и с фронта этот таран был бы быстро уничтожен — трудно противостоять ударам со всех сторон. Но сейчас шеренга была только одна, поэтому живой таран пробил строй ромеев насквозь, разметав легионеров и выдавив их за ворота. Собраться в строй опять им не дали, и битва быстро закончилась победой восставших. Пилус оказался совершенно прав — даже в одиночном бою, а сейчас рабы смогли во всю использовать свое численное преимущество, легионер для гладиатора противником не был. Один лишь центурион успел легко ранить гладиатора, пока его кожаную броню не пробили мечами с трех разных сторон.

Вот только одержанная победа в полной мере оказалась пирровой. Выходящим за ворота школа рабам приходилось в буквальном смысле идти по головам, что совсем не добавляло им боевого духа. В итоге потери ромеев в первом сражении с гладиаторами составили девять рядовых легионеров и центуриона. Потери Руфуса составили почти сто пятьдесят человек! Один к пятнадцати! И хотя из этого числа только около пятидесяти человек были убиты, а двадцать ранены, больше половины оставшихся рабов просто-напросто дезертировали!

Напрасно Руфус кричал и надрывался. Напрасно приказывал и уговаривал. Напрасно совершенно правильно втолковывал рабам, что разбившись на несколько отрядов они только распыляют свои силы. Что не нужно будет легионеров — хватит даже обычных вигилов, чтобы переловить бунтовщиков. Все правильные слова были перевешены одной простой мыслью. Главным достоинством любого предводителя являются не ум, не храбрость, не сила, не доброта или наоборот, жестокость, хотя все эти вещи в определенной пропорции тоже важны. Самым важным качеством вожака является его удача! Пройдя по трупам своих товарищей, прикинув соотношение потерь, рабы утвердились в мысли, что у этого атамана удачи нет!

Таким образом Игорь закончил свою первую ночь в роли командира восставших имея на руках почти три десятка раненых (решено было забрать всех рабов из лазарета, чтобы не оставлять их на расправу придущим вскоре ромеям), включая в это число опять потерявшего сознание Пилуса, и всего двадцать пять гладиаторов. Решено было как можно скоре покинуть школу и уйти в поросшие густым лесом холмы, где и спрятаться до поры до времени.

До утра гладиаторы грузили на телеги оружие, доспехи, не ходячих раненых, пищу, лекарства и другие необходимые для войны припасы. Ведь вскоре взять их будет не откуда, так как за рабами начнется правильная охота. Специально для Пилуса, чтобы у того был натуральный легионерский доспех, Руфус приказал раздеть поверженного центуриона. Первые лучи солнца застали караван восставших рабов на полпути к лесу.

«Был бы пистолет — застрелился бы от такого начала!» — подумал Игорь, встречая рассвет.

По счастью, за все то время путешествия по дороге, да и дальше, в холмах, никто из местных жителей гладиаторам не встретился. Выгрузив раненых и большую часть материальных ценностей на изгибе дороги, где в холмы отходила заброшенная тропинка, пятеро гладиаторов повели облегченный обоз дальше по дороге. На втором по счету перекрестке телеги и лошади были брошены, а гладиаторы бегом рванули обратно. Судя по сточенным камням мостовой, движение на этом перекрестке было весьма оживленным, так что можно было надеяться, что первый же предприимчивый обозник, увидев бесхозное добро, быстро приделает ему ноги. Это еще сильнее собьет погоню со следа. А то, что погоня неминуемо будет, не сомневался никто.

Несмотря на уверения сбежавших подальше трусов, удача пока еще не совсем покинула отряд Руфуса. Заросшая дорога привела восставших к старым полузатопленным каменоломням. В многоярусном, с огромным числом входов и выходов, лабиринте можно было бы спрятать половину города, так что за свои жизни гладиатором теперь можно было не опасаться. С водой проблем тоже не было, так что продержаться в узких коридорах можно было сколь угодно долго против любых сил противника.

Гораздо хуже было с едой. Зерна, овощей, вяленного мяса и рыбы, вина, а также прочих продуктов была взята с собой целая телега, но рано или поздно эти далеко не бесконечные запасы должны были кончиться. В окружающих холмах, поросших мусорным лесом и кустами, охотиться было бы очень трудно и бесполезно из-за отсутствия нормальной дичи. А два-три зайца, запеченные на костре, хоть и были бы восхитительны на вкус,[118] но проблему питания не решали. Но пока еще пищи хватало.

Разбив небольшой лагерь около основного входа в каменоломни, разместив продукты, медикаменты, оружие и раненых, разведав проходы в окружающих буераках и пути отхода через туннели, Руфус собрал совет. Во весь рост встал вопрос: «что делать дальше?». Все еще усугублялось тем, что по дорогам стали иногда пролетать конные патрули легионеров.

— …Я тут с рабом встретился на дороге, который ближайшей вилле принадлежит. Он говорит, что в последнее время очень много стало легионеров разъезжать туда-сюда. У хозяина останавливался центурион на ночь. По слухам, целая когорта[119] ищет сейчас по всей провинции сбежавших рабов. Человек тридцать легионеры застали за грабежом соседней виллы и легко перебили, а тела распяли на ограде. О бунте не говориться ни слова, только о побеге. Похоже, тот центурион успел отправить кого-то за подмогой. — Закончил свой доклад гладиатор, отправленный на разведку.

Все головы повернулись в сторону Руфуса, но тот задумчиво молчал. «Вождь размышляет» — подумали остальные восставшие, но глубоко ошиблись. В голове Руфуса не было ни одной дельной мысли. Пустота. Но требовалось хоть что-то сказать, иначе для такого неуверенного в себе атамана все могло плохо кончиться. Поэтому поступить так, как поступают все начальники. Пусть решение выдумывают подчиненные, а ему останется только выбрать из них самое лучшее.

— Всегда на советах говорят с младших к старшим. Так и начнем.

— Мы должны и дальше продолжить восстание! Освободить как можно больше рабов от их ужасной участи! Нельзя оставить и дальше своих соплеменников… — начал проповедовать молодой германец Фритигерн, метящий, судя по всему, на пост вождя восставших. Обычно, к нему прислушивались многие, так как тот имел высокое происхождение — его отец был одним из ближников крупного германского герцога. Да и речи он произносил всегда зажигательно, умел повести за собой людей, прирожденный лидер во общем.

— Ясно, — прервал его Руфус. — Следующий.

Помолчали. Следующее предложение высказал пожилой гладиатор, родом из франков.

— Мы в казне у Ганника взяли монет и браслетов чистых… Можно каждому справить. Станем новыми людьми. Чистыми, и с деньгами…

— Да мы не уйдем дальше первого же патруля легионеров! А если собрать войско в 2–3 тысячи человек?…

— С деньгами? А вы представьте себе, сколько можно взять, если перед уходом почистить одну-две богатых виллы? А если городок какой на топор взять? — жадный до чужого добра северянин не хотел уходить на родину пустым.

— Да мы должны позаботиться о себе!

—..Бросить остальных? Да как ты только можешь…

— …Это их дело, пусть выпутываются сами!

— …На золоте пить и есть будем!

— …Помочь нашим…

— Мне германцы не свои! С какой стати я буду лить кровь своих ради иноплеменников?

— Золото!!!

— …Подлые франки! Мало вас мы били! Сейчас я…

— А ну тихо! — прервал Руфус свару до того, как она переросла в побоище. И хотя самых одиозных рабы перебили еще в самом начале, оставшаяся племенная неприязнь никуда не делась.

Решение было очевидным. С такими солдатами много не навоюешь. И только Руфус встал, чтобы объявить свое решение: «Мы берем чистые браслеты и разбегаемся каждый сам по себе», как его грубо и непочтительно прервали.

— Там. Аха, аха…. Там! Там караван работорговца! — протолкнул добрую весть сквозь хрипы от быстрого бега оставленный наблюдать за дорогой разведчик.

— Собираемся! Живо! — на время передумал Руфус. — Тяжелых оставим под охраной легких. Остальные — берем оружие и в бой.

— А броню?

— Броню не берем! Караван может уйти. А бронные мы их не догоним. Бегом марш!

Удача, видимо на некоторое время отвратившая свой взор от восставших, наконец повернулась к ним лицом. Спустя час бега в надвигающихся сумерках по сильно пересеченной местности двадцать три вооруженных человека достигли изгиба дороги. После небольшого отдыха они готовы были бы продолжить свой бег по ровному и гладкому ромейскому пути, но этого не потребовалось. На большой поляне около дороги, где они планировали «перекур», была обнаружена разворачивающаяся на ночь стояка каравана работорговцев.

— Смотрите! Они закованы!

— Какая удача!

— Это сколько центурий можно сформировать?[120]!

Не понимая о чем идет речь, почему гладиаторы обрадовались мучениям закованных в тяжелые, висящие на шеях у каждого раба, колодки, Руфус обратился за разъяснениями к соседу, но ответил совсем другой. Ответил Фритигерн.

— Странные вопросы задает вождь восставших рабов. Неужели раб в прошлом не знает, за что заковывают в колодки?

— Так почему? — терпеливо переспросил Руфус.

Рисуясь перед публикой своими знаниями, хотя большинство гладиаторов и без этих объяснений все отлично понимали, молодой германец ответил.

— Только самых непокорных рабов при перегоне заковывают в цепи или колодки. Остальных — нет. А раз рабы непокорные, раз они все еще хотят свободы, то они легко вольются в наши ряды, под нашу руку.

От этой оговорки Руфуса слегка перекосило. «Нашу? Ну-ну. Это мы еще посмотрим. Позже мы с тобой это ее обсудим… Чуть позже. Не сейчас.»

В связи с тем, что спешка уже не была необходимой составляющей успеха, нападение на стоянку можно было тщательно проработать. Отправив всех гладиаторов за доспехами обратно в лагерь с твердым наказом идти медленно и осторожно, но вернуться задолго до рассвета, сам Руфус остался наблюдать за работорговцами. С собой он оставил только Фритигерна. Во-первых, для наблюдения нужен был напарник, а во-вторых… Во-вторых следовало поговорить на серьезные темы.

Показав знаками, чтобы германец отошел подальше в лес, Руфус осторожно отполз с опушки и нагнал своего напарника. Отойдя на достаточное расстояние, приор-гладиатор развернул Фритигерна лицом к себе и с силой погрузил правый кулак тому в живот. Когда германец согнулся, пытаясь впихнуть хоть глоток воздуха в скрюченный болью живот, Руфус стиснул левой рукой горло своего недруга и, придерживая правой нож у горла, прошептал тому в ухо:

— Уймись. Вождь здесь я. И рука здесь только моя. Если ты еще что-нибудь даже подумаешь против, я вырежу тебе печень! Понял меня? — Руфус встряхнул Фритигерна. — Не слышу!

— Да! Да! Понял!

— Вот и отлично! А теперь пошел туда и смотри за лагерем. Если что, себя не обнаруживай и подавай знак.

Пока шло выяснение отношений, подготовка работорговцами ночной стоянки была полностью завершена. Хозяин с рабыней отправился отдыхать в поставленный для него с краю лагеря (чтобы не так несло грязными немытыми человеческими телами) шатер, а остальные караванщики принялись поить и кормить рабов. Делалось это очень просто. Десятку рабов по очереди освобождали левую руку и подпускали к огромному казану, в котором кипело какое-то съедобное хлебово. Деревянных ложек было всего десять, так что пока поевший десяток пил воду из бадьи, набранной смирными рабами, следующий десяток облизывал пищевые принадлежности за предыдущими. Брезгливые, если такие и были, умирали с голоду. После того, как рабы напились, их опять запирали в колодку. Таким образом с раскованной одной рукой одновременно не было больше двух десятков рабов, что было не лишней предосторожностью. На 20 человек охраны приходилось, по прикидке, две с половиной сотни рабов.

Таким медленным, зато безопасным, способом кормление у работорговцев заняло по внутренним часам Руфуса почти три часа и закончилось далеко затемно. Несмотря на такой длинный, на первый взгляд, промежуток времени, каждому рабу отводилось на еду чуть больше пяти минут, поэтому их поведение возле источника пищи нельзя было назвать куртуазным. Хорошо еще, что десятки не были собраны из разноплеменных рабов, иначе свары избежать стало бы невозможно. Но это понимали и работорговцы, да и довезти живой товар было необходимо неповрежденным, так что прием пищи рабами прошел без эксцессов.

Оставив двоих охранников на дежурстве, работорговцы сняли с телег нехитрые спальные принадлежности, редко они были сложнее пары тонких шерстяных одеял, выбрали себе места получше, и завалились спать. Рабы, замученные длинной тяжелой дорогой и скудной пищей, сразу же заснули там, где их оставили работорговцы.

Через час, когда уже начали тихо подходить из лагеря вооруженные и одетые в броню гладиаторы, произошла смена постов. Пара работорговцев пошла спать, а другая пара, позевывая и тихо переругиваясь расположилась по краям ночевки, лицом в сторону рабов. Основной задачей охраны не было защищать хозяина от внешних врагов, наоборот — внимательное наблюдение требовалось за живым товаром, чтобы непокорная собственность что-нибудь не учудила из глупости.

Снять охранников гладиаторам не составило никакого труда. Для этого Руфус применил легкий трюк, хотя по большому счету можно было вполне обойтись и без него. Десяток гладиаторов, переодетых в доспехи легионеров, совершенно не скрываясь, пошли по дороге. При виде лагеря один из них сошел с дороги и жестом подозвал одного из охранников. Пока первого лже-опцион занимал вопросами типа «Не видели ли вы банду гладиаторов? А рабов беглых? А есть ли у вас пергаменты на этих?», остальные гладиаторы ползком подкрадывались к остальным охранникам.

Спровоцировав ссору, лже-опцион махнул рукой, и к нему присоединились оставшаяся десятка «легионеров». Охранник повернулся и побежал было будить хозяина, чтобы разрешить все недоговоренности, когда ему в спину вошло лезвие гладия, зажатого в руке легионера. Падение полумертвого тела послужило остальным восставшим сигналом к атаке.

Никакого действенного сопротивления полусонная охрана оказать не смогла. Большинство из них успели проснуться от боли входящего в грудь или в спину острого предмета, чтобы заснуть уже навсегда, сном вечным.

Разграбленный караван переводил рабов поближе к Риму. Это была распространенная практика, когда самых непокорных рабов не оставляли на границах, чтобы не было возможности бежать на родину, а перевозили в центральные провинции Империи. Убивали их, чего по идее требовал здравый смысл, очень редко. Дело в том, что здравый смысл был перевешен еще более здравым. От таких рабов и рабынь получались в следующем поколении самые лучшие — умные, инициативные, но покорные дети. Тратить такой материал на удобрение полей было просто выбрасыванием денег на ветер.

До утра шло освобождение рабов и разъяснение им ситуации, в которой они оказались. Всего в караване оказалось 251 раба. Национальный состав спасенных был следующим. 45 нурман, отличных бойцов судовой рати, которых уже несколько лет продавали и перепродавали из одних рук в другие, после того, как пал Харингхейм. 38 франков, 87 германцев и, к большой радости Руфуса, 56 россов. В основном казаков, жертв набегов степняков на ослабшую после битвы россов-русских границу; но было и несколько и из восточных провинций. Эти вообще прошли полмира рабских подмостков. Оставшиеся, 25 степняков, не пережили освобождение — были голыми руками убиты россами. Отплатить ромеям за всё хорошее рабы согласились все как один. Среди них не оказалось ни трусов, ни предателей. Во всяком случае, пока не оказалось.

— Господин сенатор. Нам приходят очень опасные известия о происходящем в соседней провинции.

— Оум? — Пробус Гней Афрода сквозь набитый, как обычно, элитарными блюдами, рот выразил свой интерес и предложение продолжать.

— Побег рабов из гладиаторской школы постепенно превращается в бунт.

— Ккй оы?

— Школа известного Кая Муция Сцеволы Ларисского. Распоряжался в ней его протеже, некий Ганник.

— Ганник… Ганник… Помню… — ради такого случая Пробус даже освободил рот. Воспоминания о своем проколе, пусть он был и мелкий, жгли его душу.

— Подробнее.

— Да, сейчас. — Жрец единого и по совместительству начальник контрразведки, хотя что тут было основной профессией, а что прикрытием, разобраться было сложно, был заметно удивлен. Обычно сенатор не проявлял своего интереса так явно. Контрразведчик зашуршал пергаментом в руках, нашел нужный кусок текста и прочитал. — Согласно донесениям агентов известно следующее. 18 дней назад, сразу после захода солнца, группа гладиаторов совершила попытку вооруженного прорыва с целью создания банды и разбоя. Случайно оказавшийся на месте десяток легионеров воспрепятствовал этому, но был поголовно уничтожен, хотя и причинил бунтующим рабам серьезные потери. Позже было насчитано около тридцати трупов, а, скорее всего, много раненых бандиты забрали с собой. Вигилами и единственной присутствующей в провинции когоротой за десять дней было отловлено на месте грабежей и убийств и повешено пятьдесят семь беглых рабов; еще столько же клеймено и отправлено на каменоломни. Вроде бы поймали всех, но как оказалось позже, зачинщики ушли. Они разграбили несколько круных вилл и караванов работорговцев, так что сейчас их по показаниям свидетелей около пятисот человек. Вооружены в разнобой, опасность представляют среднюю.

— А что с этим, с Ганником?

— Его судьба неизвестна. Ходят слухи, что его убили в первый же день (Обгорелый туп Ганника не был опознан, и его судьба осталась неизвестной ромеям еще долго). Также есть предположение, что именно он и является главой бунтарей.

— Хм. Интересно. Это похоже на него, изворотливый он. — Сенатор задумался. — Хм. Я знаю, у тебя есть некое слово с гладиаторском Братством.

Жрец онемел. Одна из самых серьезных тайн внутреннего устройства Империи была известна непосвященному. Это был серьезный провал их службы. По хорошему, этого сенатора следовало устранить как можно скорее, но он сидел так высоко и крепко, что это было весьма трудно. Пробус же, смакуя произведенный эффект, но не рискуя понапрасну (возможность подавиться костью или отравиться неправильно приготовленным блюдом была у него всегда, несмотря на преданных поваров и охранников), сразу же поправился:

— Не волнуйся. Я никому не расскажу. Лишиться такой тайны — это расход многих полновесных талантов. Так вот, я желаю, чтобы ты передал гладиаторам сигнал на восстание. Чтобы они шли туда, в соседнюю провинцию.

— Но…

— Один талант! Серебра…

— Я не могу. Такое под силу только главному жрецу в…

— … Золота!

Пораженный жрец застыл. Да. Его подталкивали на преступление, его просто-напросто покупали, но за какую цену! Но все равно, Леонардо ди Медичи, мог бы гордиться своими подчиненными, даже такая сумма не смогла заставить жреца предать.

— Я сделаю все, что в моих силах, сенатор Афрода.

— Втс и отлишно, — продолжил свое извечное поглощение пищи Пробус, совместив это с легким движением — приказом жрецу удалиться.

В этот же день в столицу спешным курьером ушла паническая депеша жреца. А через пять дней, также быстро, голубиной почтой и гонцами, был получен шифрованный ответ: «Желание Пробуса удовлетворить, но восстание перенести в провинцию Атикулы, с непременным уничтожением всех членов семьи Афрода.»

И потянулись в провинцию Лупуарис рабы, готовые принять участие в бунте, сопровождаемые шлюхами, бандитами, отребьем полисов, а также скупщиками краденного, купцами и даже работорговцами. Шли они по одному, группами или целыми караванами, а вигилы, получившие приказ от Ордена «не трогать», могли только скрипеть зубами вслед.

Маховик восстания медленно набирал обороты.

Глава 51

Радость Руфуса от встречи с мнимыми соотечественниками вскоре была отодвинута в сторону огромным количеством проблем, которые стали накапливаться как снежный ком. Спасенных рабов надо было накормить, напоить, одеть, вооружить и натренировать. Сейчас, несмотря на то, что большинство спасенных в прошлом было воинами, о ведении каких либо боевых действий не могло идти и речи. А ведь многие рвались в бой, несмотря на серьезное истощение, а некоторые их в этом подзуживали. «Фритигерн плохо усвоил урок. На мое место он уже не претендует, но к погонам начальника, хоть какого, рвется все равно…»

«Конечно, приятно когда под твоей рукой не 25, а в десять раз больше бойцов, но кто бы знал, как они жрут!» — меланхолично продолжал размышлять Руфус, глядя на царящий в лагере беспорядок. — «Тех припасов, что мы притащили со школы, хватит ещ на пару-тройку суток, а потом? Что делать потом? Конечно, если пройти по дороге влево- вправо, можно найти множество источников пищи — от единичных ходоков, до огромных вилл, но это означает потерю важнейшего преимущества. Маскировки! Нас пока не нашли только по тому, что не особо искали. Но стоит нам разграбить хоть самый завалящий охотничий домик, то по нашим следам сразу же бросится минимум когорта легионеров. А что мы сможем им противопоставить?…»

— Мы вопьемся им в горло! Мы выдавим по капельки из них все то, что пришлось нам пережить! Мы развеем их над полями…

«Фритигерн! Э как его понесло. Ему бы лет на 100 раньше и не здесь родиться, такой политрук пропадает! Начитался книжек, кретин блин. Как же, развеем. Поэт, б…я, х…в! «Писатель про заик»!. Десятки не притерты, люди друг другу не верят, кто как сражается — не знают. Оружия на всех не хватает, нормально брони — на два — три десятка. Вообще что делать то мы будем?»

— … Каждый из нас с легкостью умрет за дело свободы…

«А! Вот это как раз и будем. Легко умирать. И дай то бог, если мы хоть десяток легионеров с собой прихватим. Что же делать?»

— Какой крикливый юноша! — тихо сказал кто-то над ухом у задумавшегося Руфуса. Тот машинально схватился за нож, но сзади договорили. — Не стоит. Мы не хотим зла брату-россу. — Только тут до гладиатора дошло, что обратились к нему на росском. Он расслабил правую руку и обернулся.

Позади него, тихо подойдя, стояли двое россов из числа караванных спасенных. Первый, молодой мужчина, стоял чуть поодаль и внимательно следил не только за окружающим, но и за тем, что делает Руфус. Стерег второго. Судя по тому, что на лице его старшего спутника лежала печать несомненного родственного сродства, то все становилось понятно. Начавший разговор старший вскоре подтвердил предположения Руфуса. Внимательно всмотревшись в глаза гладиатора старший кивнул каким-то своим мыслям и пояснил.

— То сын мой, Ярий.

— А тебя как?

— Меня? Меня можешь звать Порошкой. — И буквально вонзил в своего сына, гневно-недоуменно вскинувшегося при этом имени, острый взгляд. Что в прочем не осталось незамеченным Руфусом. Уж больно не соответствовала такая собачья кличка стоящему перед ним человеку, у которого даже сейчас, стоящего перед ним в оборванных тряпках, проглядывала гордая осанка.

— Пусть будет Ярий и, хм, Порошка. Хотя на мой взгляд имя Прохор[121] тогда уж тебе подошло бы больше.

Порошка в ответ только показательно сморщился и по просторечному ругнулся, но, как гласит пословица: «шила в мешке не утаишь».

— Так что ты хотел сказать? — за последние годы Руфус отвык говорить по-русски, поэтому каждую фразу приходилось прежде чем произнести некоторое время перестраивать в мозгу.

— Я хотел тебе сказать, — теперь всякая клоунада была отброшена, и перед предводителем гладиаторов стоял как минимум равный, — что негоже в походе иметь двух спадаров.

— И? — вопросительно приподнял брови Руфус.

— Либо отдай ему свою булаву, либо убей. Иначе ничем дельным это не кончится.

— Я подумаю.

— И еще. Слышал я про знак тот поддельный. Про коварство ромейское. Тебе, атаман, следует людишек бы верных принять, чтобы крамолу да кощунов искали. Или засланцев ромейских…

— Хорошо. Подбери себе людишек, и следи за этим.

— Добре сделаю, атаман, — чуть поклонился старый козак.

Оба расстались с удовлетворением от произошедшего разговора. Порошка, неизвестно кем он был на Сичи, но явно не рядовым козаком, получил то что хотел: чин да место за спиной у Руфуса. Гладиатор же за эти несколько минут обрел почти готовую контрразведку и личную гвардию из соплеменников. В том, что среди окружающих его людей будут превалировать россы ни Порошка, ни он сам ничуть не сомневались.

«Однако Прохор прав. С Фритигерном нужно что-то делать. С другой стороны, у меня теперь есть тайная служба, так что если я хочу от германца избавиться раз и на всегда, то наоборот, делать мне ничего не нужно. Просто подождать. Надо хорошенько это все обдумать…»

Результатом этих обдумываний было назначение командиров, разделение обязанностей между ними и создание своеобразного «штаба». Полномочия были разделены следующим образом. Скамкель Скейвсонар, гигант-викинг, один из немногих выживших из своего клана и проданный ромеям после взятия Проклятым Аскелем Харингхейма, стал начальником над всеми северянами. На его плечах лежали заботы по созданию и тренировке легкой пехоты — северяне были лучшим материалом для этого. Алларик (примирение двух друзей произошло сразу же после бегства из школы, так что теперь Руфус мог как и раньше полностью рассчитывать на него) и Фритигерн стали начальниками над франками и германцами; соответственно пешие стрелки и средняя пехота, если был такой род войск. Габит, наполовину степняк, наполовину росс, — снабжение и осадные орудия. Пилус — тяжелая пехота по образу ромейской, когда окончательно поправится. Ярий, жутко довольный этим назначением — кавалерия. Порошка — разведка и контрразведка.

— А что такое контрразведка? — переспросил после оглашенного списка Скамкель.

— Это что-то типа Ордена Единого. На себе я оставляю общее руководство, а также стратегические задачи. Все. На сегодня совет закончен. Идите и выполняйте приказы. Готовьтесь хорошо, пока есть на это время. Вскоре его уже не будет.

На пятый день со дня ограбления каравана на продуктовых складах восставших остался только двухдневный неприкосновенный запас. Больше выделить в НЗ было никак, и так — одно только название. Таким образом Руфусу пришлось принять решение об изъятии у местного рабовладельческого населения излишков продовольствия, а по-просту говоря, о банальном грабеже удобной для этого дела виллы.

Удобство в данном конкретном случае означало не столько близость к лагерю восставших, скорее наоборот, а возможность провести операцию незаметно и с вывозом максимального количества продуктов. По аккуратным расспросам местных жителей самым удачным вариантом было ограбление виллы всадника Франкити. Эта вилла мало того, что стояла в стороне от торных дорог, это позволяло надеяться на нескорое обнаружение, но еще к тому же специализировалась на произведстве продуктов питания к столу своего хозяина. Охрана по донесениям разведчиков ожидалась минимальной. Эти плюсы перевешивали минус далекого расположения от лагеря гладиаторов — сутки пешего хода в один конец. Выполнение задачи было поручено самому крикливому — Фритигерну и его германцам.

Вообще говоря, ситуация с личным составом складывалась и интересная, и идиотская. Интересной она была потому, что многие враждующие между собой народы спокойно работали вместе, чего раньше можно было бы представить с большим трудом — ненависть к ромеям здесь и сейчас перечеркивала все межплеменные счеты. Идиотской она была потому, что в погоне за личной славой и влиянием в среде восставших, каждый из начальников, кроме разве что лежащего в бреду Пилуса и Порошки, старалась выпендриться как только можно. Вот, к примеру, Фритигерн не взял с собой ни одного воина из других подразделений, поэтому потери при штурме виллы могли бы быть весьма и весьма значительными. И обязательно были бы, если бы на всю виллу нашлось больше двадцати вооруженных охранников.

— …Трофеи составили двадцать комплектов легкого вооружения и брони. Еще десять было найдено на самой вилле в виде настенных украшений и запасных для охранников. Рабов захвачено, ой, освобождено 450 штук.

Это всегда поражало Руфуса. Как двадцать охранников могли держать в узде почти пять сотен рабов? Невероятно, но факт. Впрочем, в данный момент было не до отвлеченных размышлений. Выразив свое неудовольствие неправильными действиями Фритигерна, командующий продолжил выслушивание доклада.

— Только не штук, а людей. Давно ли ты сам был с ярмом на шее? — поправил германца Ярий.

— А ты сам? — не остался в долгу перед россом Фритигерн.

— Меня взяли ошеломленного, в бою! А ты поди…

— Тихо! — Пресек начинающуюся свару Руфус. — Продолжай. Что там с пищей?

— Всего захвачено двадцать семь телег с продовольствием. В основном — это мука, масло, крупа, свежие и немного сушеных фруктов. Пригнали пять десятков овец, два десятка коз, три воза битой птицы…

— Птицу сейчас же надо пустить в дело, иначе стухнет, — перебил рассказчика Габит.

— Хорошо. Займись этим, — приказал Руфус.

— …Два мешка сушеной рыбы. Вроде все. — закончил доклад Фритигерн.

— Ясно. Что с рабами?

— В ходе нападения десятка три-четыре прибили — хозяев вздумали защищать. Из оставшихся четырех сотен две сотни решили к нам присоединиться. Остальных я приказал вырезать.

— Мда… На будущее. Убивать рабов НЕЛЬЗЯ! Даже если они не хотят присоединиться к нам!

— Но они же могут рассказать ромеям…

— Ты что, дурак? Как бы ты сам относился к восставшим, которые вербуют к себе бойцов под страхом смерти? Как бы ты им служил? И не перебежал ли ты при первом же удобном случае? Даже если они и сдадутся, то их перебьют сами ромеи. Так что пусть уж лучше они играют нам на руку, чем мы им.

— Но…

— А скорее всего те рабы решили сбить свою собственную ватажку и погулять без нашего атамана, — вмешался Порошка.

— Это тоже возможно, — поддержал козака Руфус. — И пусть лучше ромеи ищут их, разбивают свои силы, чем говорят рабам «придут восставшие и убьют вас!».

— Я все равно считаю…

— Все. Этот вопрос обсудили и закрыли.

Совещание закончилось и все разошлись по своим делам. Оставшись в палатке Руфус продолжал анализировать произошедшее. «И все равно! Я не понимаю, как так можно?!»

— Все очень просто.

— Что? — обернулся гладиатор и уперся взглядом в стоящего за спиной Порошку. Руфус на столько глубоко ушел в свои мысли, что не заметил, как вернулся козак.

— Люди разные все. Одному милее ярмо на шее и корыто с помоями каждый день, другому — вольный ветер и хруст живой добычи на зубах. Вот и получается, что овцы никогда не бунтуют, а волки никогда не приручаются.

— И?

— Ромеи умны и хитры. Они берут щенят из помета волков, и выращивают из них собак себе на службу, а овцы плодятся и так. Так что те, кто могут бунтовать, рано или поздно бунтуют. И умирают. А остальные живут и приносят приплод.

— Хм. Может быть…

Около двух десятков дней разросшийся лагерь восставших прожил спокойно. На вилле Франкити был найден отличный раб-лекарь, так что теперь Пилус и остальные раненные быстро пошли на поправку. В последние дни он уже сидя мог тиранить набранных в свой «легион» пехотинцев, раскрывая им профессиональные секреты ромейских легионеров. Но пока это было, как называется, «не в коня корм» — трудно объяснять тонкости тактических построений и хитрые приемы тем, кто с трудом может отличить гладий от спаты. Единственное, что хорошо, теперь Руфусу стало не так скучно. Длинные рассказы по военной теории и армейскому быту служили для Алларика и его друга отличным развлечением. И колыбельной на ночь. Но все хорошее рано или поздно кончается.

Первым звонком такого конца стало то, что на дорогах провинции по донесениям наблюдателей стали появляться рабы-бунтари из соседних провинций. После нескольких неприятных происшествий разведчики научились их однозначно определять и отправлять в лагерь. С каждым днем количество восставших росло. Рабы начали приходить уже группами, сбитыми ватагами под предводительством своих вождей. Эти самые командиры сразу же попадали под пристальное внимание ребят Порошки. А тот свой хлеб ел не зря — было обнаружено (и тайно затем умервлещено) около десяти выявленных ромейских подсылов, и еще два раза по столько же — подозрительных. На всякий случай.

С ростом войска, хотя войском это назвать было нельзя, стали как снежный ком увеличиваться проблемы со снабжением. Стало напряженно с водой, а налеты на виллы для добывания пищи становились день ото дня все чаще. Не хватало всего: оружия, медикаментов, брони, одежды, посуды, телег, палаток, дров. Даже места в лагере! Для справки — только каждый третий восставший имел оружие лучше закаленного в огне костра деревянного кола, а доспехов было еще меньше. На различные нужды в растительности, ранее окружавшей входы в рукотворные пещеры, была вырублена огромная проплешина. О скрытности лагеря теперь нечего было и мечтать. «Хорошо еще, что у ромеев нет спутникого наблюдения, а то нас бы нашли с первого взгляда.» — Утешал себя Игорь.

Второй звонок прозвучал для восставших тогда, когда разведчики доложили о повсеместной пропаже легионерских патрулей. Означать это могло только одно — их нашли и вскоре следует ждать гостей. Каждую минуту ожидая нападения, Руфус и его офицеры прикладывали неимоверные усилия по превращению почти тысячи рабов в хоть какое-то подобие бойцов.

Первую битву ромеи проиграли с таким позором, что даже и не верилось. У Руфуса создалось даже крамольное впечатление, что когорту и приданные ей в качестве вспомогательных войск конных вигилов им просто-напросто подарили.

Боя как такового не было. 450 легионеров, полная когорта, и 150 вигилов в середине дня прошли по дороге и сразу же с марша, не дожидаясь обоза, без разведки, не отдохнув, углубились в заросли. Пилус, лежа в кустах наблюдавший это действо вместе с остальными высшими командирами повстанческой армии, разинул в удивлении рот, а потом настоятельно порекомендовал:

— Делайте что хотите, но скомандовавшего такое в плен не брать и вообще, близко к нему не подходить!

— Почему? — удивился Габит.

— Потому что дурость в такой концентрации может быть дико заразна! — резко ответил Пилус.

Сильные своим строем легионеры в лесу оказались беспомощными, как дети. Рассеявшись по лесу в поисках лагеря, они были настигнуты восставшими и перебиты. Судя по соотношению потерь — сто рабов против 550 ромеев, эта когорта состояла из новобранцев, а командира — совсем юного легионера, Пилус презрительно назвал сосунком и ищейкой.

— Почему ищейкой? — переспросил Руфус у Пилуса, переворачивая труп ромейского командира в шикарных пластинчатых доспехах ногой лицом вниз. Доспехи тому не особо помогли — их обладателя закололи со спины в шею.

— Вот, смотри. Видишь, две пурпурные полосы на плаще?

— Ну вижу.

— Это трибун латиклавий. Такие как он назначаются лично цезарем, либо его доверенными лицами. Якобы, чтобы молодое поколение сенаторских родов набиралось военного опыта у ветеранов. А на самом деле… — и Пилус сделал неприличный жест и сплюнул.

— А на самом деле что?

— А на самом деле, они только шпионят за легатами, следят за центурионами и доносят в Орден. Мне одна такая тварь в службу столько крови испортила! Ненавижу их.

— Понятно. Стукачей нигде не любят. Ну нам-то это оказалось только на руку…

— Ну это да…

По приказу Пилуса рабы, умеющие ездить верхом, оседлали лошадей спешившихся для бою в лесу вигилов и отправилась на встречу обозу. Ни одна армия мира не назначается в обоз храбрых и стойких бойцов. Совсем на оборот, туда идут либо увечные, либо трусы и приспособленцы, желающие отсидеться в теплом месте. Быстрый удар конной сотни, не столько уничтожил, сколько испугал. Сто телег различного добра упали в руки восставших как перезрелый плод.

Трофеи достались просто божественные. Пятьсот комплектов стандартной римской брони и оружия, триста лошадей, огромное количество пайков, вино, лекарства, котелки для готовки пищи (этой добыче, пожалуй, были рады больше всего; до сих пор на всех восставших было только семь средних котелков, что означало приготовку пищи в несколько приемов), обмундирование, пять бочонков пороховой мякоти[122] и как финал — походная касса с жалованием легионеров. 65 тысяч сестерций! На счет последнего, правда, Пилус проворчал, что это очень мало — видимо это жалование только за один месяц.

Десять дней армия переваривала полученную добычу. Габит потерял покой и сон, считая, пересчитывая, убирая и выдавая разнообразное добро. В этот же момент всплыли огромные недоработки в управлении. Несколько десятков человек передралось из-за взятой в бою добычи, были убитые. Ситуация с законами, с управлением армией, так как следовало ожидать пополнения, со средним и младшим командным звеном становилась просто катастрофической. Чтобы восстание не сожрало само себя, требовалось максимально быстро и жестко навести порядок.

Три дня почти без сна и без еды, скрипя зубами от боли в раненной руке и спасаясь крепким кофе, который под конец приходилось внутрь себя заливать с зажатым носом, подбирались новые законы. Три дня северянин, ромей, степняк, козак и германец предлагали решения проблемы на основе своих родных правил, и три дня Руфус из компиляции услышанного пытался создать нечто новое. В итоге получилось следующее.

Войско восставших делилось на десятки, сотни и тысячи. Десятком командовал десятник, сотней — сотник, тысячей — тысячник. Пять тысяч составляли легион. Командовал легионом легат. Планировалось создать семь легионов, по числу старших командиров, но пока воинов ели-ели набиралось на пару полноценных когорт.

Схема раздела и повседневные законы были почти полностью скопированы Руфусом с козаков. После боя вся добыча должна была собираться в одну большуую кучу. Полученная делилась на определенное количество «доль». Каждому воину, либо другому приносящему какую-либо пользу человеку приходилась своя определенная часть доли. К примеру, рядовой боец получал одну долю, десятник две, сотник пять, тысячник — двадцать, легат — пятьдесят и больше, плюс он имел некоторые очень неплохие бонусы. Раненый получал двойную долю. Десятую часть добычи было решено отдавать в обоз, на развитие войска. На нее собирались закупать оружие, лекарства, кормить и поить раненых и много другое.

Дуван дуванили[123] обычно после того, как враг был полностью разбит, а вся добыча собрана. Сначала свою долю выбирали легаты, потом — тысячники, потом сотники, потом десятки во главе с десятниками по нумерации сотен и десятков в легионе. Таким образом рядовой первого десятка первой сотни первой тысячи выбирал себе приз сразу же после офицеров.

Система наказаний была введена очень простой и, была надежда, что действенной. За утаивание добычи — смерть, за воровство — смерть, за предательство — смерть, за неподчинение приказу просто — телесные наказания, в бою — смерть. Дисциплину в бою Руфус решил поддерживать способом, вспомнившимся ему из школьного курса истории про татаро-монгольское нашествие, и был не понят с первого раза даже своими ближайшими товарищами.

— При дезертирстве из десятка хоть одного человека, казнить весь десяток. При дезертирстве десятка — казнится сотня.

— Что? Да ты в своем уме?! — вскочил Фритигерн. — Как так можно? Да вся армия разбежится!

— Это какая-то извращенная децимация. — проворчал Пилус.

— Даже ромеи такого не делают, — пальцами показал Алларик. Россы промолчали.

— Помолчите. Поясняю. Я много расспрашивал и вас, и других гладиаторов, а так же простых участников прошлых восстаний. Позапрошлое потерпело поражение из-за того, что в лагере образовалась смута. Германцы и франки не поделили добычу, началась свара, потом бой. В результате ромеи добили от силы полторы тысячи восставших, да еще столько же взяли в плен. И распяли. Десять лет назад восставшие потерпели поражение из-за того, что целый фланг, набранный из отребья, сбежал с поля при первом же легком нажиме ромеев.

— Ну и…

— Я походил по лагерю, послушал разговоры. «Зачем нам дохнуть за германцев?», «Почему руководят нами франки?», «Россы совсем потеряли разум», «Эти варвары, предатели Богов, недостойны легкой смерти! Пусть лучше ромеи распнут их!». А ведь недавно мы одержали впечатляющую победу. Что же будет, когда мы проиграем хоть один бой? Все разбегутся?

— Но так они разбегутся прямо сейчас!

— И пусть! Набегут новые. В итоге останутся только справные воины! — вмешался Ярий.

— Я тоже так считаю. Поэтому говорю вам как ваш предводитель: этот закон останется в силе!

Как показала практика, все оказалось не так страшно. Несмотря на ожидания большинства гладиаторов-легатов, только пятьдесят человек сочли неприемлемыми поставленные условия. Остальные смирно пошли на муштровку и постепенно превращались в подобие войска. Так прошло пятнадцать дней.

А потом началось. Людская молва превратила убогую когорту новобранцев в полноценную консульскую армию, и теперь рабы стекались к лагерю гладиаторов бурной горной рекой. Шли не только мужчины, шли женщины, дети, старики. И приходилось их всех принимать, а иначе как? Когда в один и дней на вечернем совете Руфусу сообщили, что сегодня в лагерь пришло полторы тысячи беглых рабов, из которых только триста человек могут носить оружие, гладиатор в бессилии стукнулся головой о дерево. Порошка вынужден был бросить (на заместителя из козаков) пост главного контрразведчика и вплотную заняться обустройством и расселением прибывшего пополнения. Остальные легаты уже давно спали по два-три часа в сутки, но хаоса от этого, почему-то не становилось меньше.

В связи с постоянным ростом населения, старый лагерь пришлось оставить. Новый разбили около небольшого озера, рядом с пересечением двух крупнейших дорог провинции. Такое расположение, с одной стороны позволяло минимизировать расстояния до плантаций, с которых добывали еду, а с другой — желающие вступить в войско не долго плутали по лесам и полям.

Вскоре и этот лагерь переполнился. Питающие озеро ключи не успевали в этот сухой сезон восполнять убыль, и во всей красе стала проблема поиска влаги в достаточном количестве. Ведь она нужна была всем — людям, лошадям, овцам, и не по кружке в день. Плюс к этому, рабы жили как им на душу придется, ели где попало и хм… срали тоже где попало. Поэтому вскоре окружающая местность превратилась в нечто непредставимое: вырубленные на дрова плодовые деревья, изгаженная, истоптанная земля, наполовину вычерпанное озеро. Жить и тренироваться тут стало невозможно.

Спустя месяц после первой битвы Руфус принял трудное решение. Разделить свои легионы и разойтись чуть в сторону. Расстояние между новыми становищами не превышало пяти — десяти километров, что с одной стороны позволило расположиться немного просторнее, а с другой — в случае битвы войска могли быть собраны в течении 2–3 часов. Был отдан приказ — на новом месте создать нормальные лагеря, чтобы не пришлось через десяток дней опять сниматься с насиженного места. Полностью согласные с этим легаты вдолбили его в головы своих тысячников, а те уже выложились на своих подчиненных. Теперь лагеря могли порадовать своим видом даже ромейского легионера. Ну… Или как минимум не вызвать у него рвотных спазмов.

Минусом этого решения являлось то, что теперь сильно ослаб его, Руфуса, личный контроль над легатами. И если Алларику и Пилусу можно было доверять полностью в известных приделах, то Порошка, Ярий, Габит и Скамкель были темными лошадками, а Фритигерн вообще — готовым бунтарем. Вот и приходилось теперь приор-гладатору вместо решения стратегических вопросов наматывать в день на лошади по несколько десятков километров инспектируя своих подчиненных. Незажившая рука превращала эти конные прогулки в орудие пытки.

Первая же поездка выявила всю несостоятельность Руфуса как военного гения. Совершенно логичная на первый взгляд идея создать виды войск из соплеменников себя не состояла совершенно. Козаки Ярия лениво лежали на солнышке, все сто пятьдесят человек, выковырянных их командиром по разрешению предводителя восставших из всех других легионов, как изюм из булки. На гневный вопрос «Какого х…?» Руфус получил развернутый ответ. Что нельзя сделать из раба козака, что козак — это прежде всего Кровь и Дух! Что нельзя за неделю научить никогда не сидевшего на лошади тютю лихой кавалерийской джигитовке. «Зато мы всегда готовы к бою!» Безрадостной картиной встретили начальника и другие становища. Большинство рабов просто бездельничало с подвернувшимися под руку мягкими рабынями, либо ходило в грабительские набеги на беззащитные плантации, так как опоясанные даже невысокими стенами городки взять пока не было сил. Тренировками же себя не утруждал никто. Разве что в легионе Фритигерна часть времени было посвящено учебе. Но это, по понятным причинам гладиатора тоже не порадовало.

Отдельным вопросом стала жестокость восставших. И северяне, степняки, и козаки привыкли в своих набегах весьма вольно относиться к тому, что в другом мире называется Женевскими конвенциями. Им было не привыкать пытать пленных и мирных жителей в поисках золота, «веселиться» с женщинами, жечь и рушить. Да и германцы с франками не намного отставали от своих северных и восточных соседей, а кое-чему могли их и сами поучить. Усугублялось это тем, что в обычных походах полон представлял немалую ценность, сейчас же можно было не щадить никого.

В результате таких налетов местность вокруг стоянки гладиаторов быстро превращалась в безлюдную пустыню. Мелкие арендаторы, свободные землепашцы, преданные своим хозяевам рабы в ужасе бежали к границам провинции, бросая нажитое долгим и тяжелым трудом добро. Приводило это к тому, что добычи становилось все меньше и меньше, продовольствие и фураж было не найти. Руфусу и его легатам приходилось вдалбливать в жадные, ослепленные золотым тельцом головы воинов, что не следует резать всех подряд; что надо быть менее кровожадным; иногда даже наказывать особо рьяных, но эффект пока проявлялся слабо.

Войско медленно разлагалось, превращаясь в толпу грабителей и мародеров. Становилось понятно, почему ромеи никогда не спешили атаковать восставших рабов — плод должен был не только созреть, но и слегка подгнить, для большей мягкости.

Допустить такого было нельзя. Атаман восставших еще раз перетасовал свое войско. Теперь на первый план была выведена не национальная принадлежность бойцов, а их мастерство во владении оружием. Каждому десятнику было приказано проэкзаменовать свой десяток по следующим позициям: бой с мечом и щитом, стрельба из лука, использование пращи, метание копья, езда на лошади. Все рабы, кто хоть чуть-чуть разбирался в механизмах заочно получил назначение в отдел конструкторов и пользователей осадных машин. После это все десятки были заново переформированы.

Теперь все семь легионов стали в идеале одинаковыми, а так же получили свои собственные названия: Геманский, Франкский, Северный, Первый Росский, Второй росский, Восточный, Ромейский. По штатной структуре каждому легионы были положены: 25–30 сотен тяжелой пехоты, 5 сотен вспомогательных (снабжение и осадные машины), 10–15 сотен стрелков (пращников, метателей копья, лучников — по предпочтению легата) и 10 сотен конницы. К сожалению, таковым он оставался только на пергаменте, ибо набрать некоторые военные специальности в достаточном количестве было невозможно. Хороших стрелков и всадников надо воспитывать чуть ли не с детства, а все образованные рабы в основной своей массе не примкнули к восставшим.

Правда, реформа все же немного помогла. Национальный состав внутри десятков стал смешанным (на этом командующий настаивал особо). Появился соревновательный дух как внутри, так и между десятками и сотнями. Тренировки постепенно стали правилом, чем исключением, хотя и не в таком объеме, как хотелось Руфусу.

Вести о том, что границы провинции пересек Третий Лупуарисский Легион застала восставших врасплох. За прошедший после первого сражения месяц казалось, что ромеи полностью забыли про рабов. К этому времени число восставших возросло до двадцати пяти тысяч человек. И хотя из этого огромного количества воинов была только треть, остальное женщины и дети, недооценивать восставших было нельзя. А именно так Руфус на совете расценил это действие ромеев.

— Пилус?

— Ну… Возможно, конечно, все. По идее, одного легиона вполне должно хватить на такое количество рабов. И даже наш перевес на тысячу другую… Кстати, а вообще сколько их? Каковы? Кто командует?

— Что скажет разведка? — Руфус перевел взор на Порошку.

— По донесениям подсылов на наступающий на нас легион сформирован недавно из жителей этой провинции. Это хорошо — легионеры без опыта. Это плохо, так как их боевой дух будет весьма и весьма высок после всего того, как они насмотрятся у себя дома…

— Так… Количество и состав?

— Легион состоит из семи когорт. Шесть пехотных, каких именно мы не выяснили, и одна кавалерийская. Восьмую мы недавно размазали по лесу. Возможно будут приданы вспомогательные части. Какие именно, неизвестно, но вряд ли много.

— Командир?

— Командует ими Квинтилий Гай.

— Пилус? — предводитель опять обратился к ромею.

— Я слышал обо всех знаменитых полководцах современности. — Задумчиво проговорил гладиатор. — О нем не слышал. С одной стороны это и хорошо. Значит он ничем себя до этого момента не проявил или вообще новичок. С другой, даже у самых хитрых и опытных легатов есть свои излюбленные тактики. Знаешь, что от него ждать. От этого — нет.

— Понятно. Теперь давайте поиграем.

— ?

— …! Не соображаете что ли? Мы выбираем место боя, и надо сделать так, чтобы сильные стороны ромеев не сработали. А для этого мы сейчас это все, вон на песочке, прокрутим как в театре. За ромеев будет играть…

— Ясно кто… — пробурчал ромей.

— За нас — мы все. Итак. Начинай, Пилус. Мы стоим широкой толпой в поле. Как бы ты разбил восставших? И вслух, вслух проговаривай, чтобы мысль какую не упустить.

— Ну, в принципе, если делать все без изысков, по теории, то сражение с рабами можно приравнять к сражению с северными варварами. Те обычно сильны числом, личной силой, но слабы строем. Поэтому я вижу тут два пути:

Первое — сыграть от обороны. Кавалерия придерживается в резерве. Пехотные когорты выставляются одной линией фронтом перед противником. Основная задача — не дать врагам прорвать строй. Выстоять. Подождать пока рабы не размажутся о строй, после чего два-три часа сражения, бегство противника и рубка бегущих. Минус — рабы могут не захотеть сражаться и просто удрать. Лови их потом по лесам.

Другой вариант. Это самому пойти в атаку. Так как силы приблизительно равны, то можно создать клин из трех когорт по центру с прикрытыми остальной пехотой флангами. Клин идет вперед, рассекает центр вражеского строя и производит полуокружение обоих половинок. Обычно к этому моменту все уже бегут, так что в бой бросается кавалерия, сечь спины трусам. Минус — большие потери и больший риск, чем при обороне.

— Понятно. И какой вариант будет выбран?

— Это зависит от многих факторов. Но в первую очередь — от легата Квинтилия Гая. Что он за человек? Что он хочет больше: сберечь людей или одержать эффектную победу и захватить богатые трофеи…

— Трофеи? Откуда?

— А ты как думаешь? Все, что мы награбили в случае нашего поражения не будет возвращено хозяевам, а уйдет победившему легиону. Поэтому легионеры живут богаче обычных граждан. Кровавые деньги… И даже по закону никто не имеет права отбирать добытое в бою у легионеров и их командиров. Бунта боятся. Сам когда-нибудь пробовал у пса отобрать сладкую косточку?

— Так. С этим все. А теперь, какой выгоден нам?

— С таким соотношением сил, — подал голос Фритигерн, вот уж от кого Руфус совсем не ожидал услышать таких слов, — атаковать нам самоубийственно. Мы и в обороне то, вряд ли выстоим.

— Следующий?

— В принципе, мы собрали два онагра. На десяток выстрелов каждого хватит. Но они тяжелые и стреляют недалеко. В обороне полезнее, — высказался Габит.

— У меня в легионе мало бывалых. Будь у меня воины моего клана, да берсерков или ульфхеднаров пару, мы бы даже зубами впились в их строй… Но с этими бывшими рабами… — проворчал, отводя глаза, Скамкель.

— Оружия справного нет совсем. Да и брони доброй… — продолжил Ярий.

— У меня из легиона только три сотни бойцов. Остальное — овцы! — пальцами показал Алларик, и еще не высказавшиеся согласно качнули головами.

— Значит — обороняемся?

— Да — нестройно согласился совет.

— Вот только, как ты заставишь ромеев атаковать? — заинтересованно спросил Пилус.

— Порошка. А откуда ты так много знаешь про этот легион?

— Да пластуны мои, сходили в гости, да пару легионеришек с собой пригласили. Один из них молчаливый. Был. А вот другой, после того, как посмотрел в каком виде его товарищ к Богам отправился, очень даже болтливым сказался. Сидит сейчас, за шкуру свою трясется…

— Ну тогда, Пилус, есть у меня задумка одна. Слушайте. Я предлагаю следующее…

Глава 52

Лет семьдесят назад в семье простого германского крестьянина родился мальчик. С детства парень отличался статью и буйным нравом. К десяти годам с ним боялись связываться парни постарше лет на пять, а к четырнадцати — и большинство взрослых. Однажды проезжавший мимо барон, хозяин той земли, а также всего того, что на ней стояло, бегало или ползало, видя такого справного раба, решил слегка утяжелить свой кошелек продажей ромеям на галеры, но не тут то было. Парень, не дожидаясь пока его закуют в кандалы, сдернул из деревни, на последок прихватив с собой топорик одного неудачливого баронского дружинника.

Через пару недель парнишка прибился к шайке грабителей, осторожно пошаливавших на лесных дорогах. Через год он стал, сняв руки со сломанной шеи прошлого предводителя, новым атаманом, а еще через год страшные рассказы о шайке Топра загуляли далеко за границы баронства.

Трижды его шайка уходила от облав, оставляя стражников старика-барона и наемников с носом. На четвертый — не вышло. В результате ночного боя молоденький баронет стал полноправным бароном, во многих селах залились слезами и проклятиями новые вдовы, но банда была уничтожена практически подчистую. Уйти удалось всего пятерым, среди которых был удачливый атаман.

Помимо силы Боги наделили Топра неплохими мозгами, поэтому после первой же ночевки из шайки остался в живых только один человек. Ночью зарезав своих подельщиков Топр решил покинуть ставший негостеприимным край и податься в Империю. Наемником. Достаточно погуляв по свету и скопив кое-каких денег, Топр решил бросить опасное дело и осесть. Провинция Лупуарис была сочтена для этого дела вполне приемлемым вариантом.

Дом без женщины пуст, поэтому немолодой уже мужик купил себе на рынке молоденькую рабыню, для работы и утех, и неожиданно пропал с головой. Молодая франкская девушка пленила его сердце, что он сначала сделал ее своей наложницей, а потом, подарив свободу, и женой.

От согласия между супругами вскоре появляются дети. Дом Топра не стал исключением из этого правила. К сожалению, рожая крупного, весь в отца, младенца, женщина умерла.

Топр назвал своего сына Вильгельмом и старался передать ему весь опыт свой прожитой жизни. И все бы хорошо, но отец вдолбил себе в голову, что его сын станет воином, тем более ростом и силой он был одарен щедро. Да вот беда — не вышел тот духом. Ну не был он пригоден для войны, в мать пошел. Несмотря на это в душе Вильгельма пылали свойственные каждому молодому желания подвигов и славы, для удовлетворения которых он записался в Третий Лупуариский.

А через год в провинции вспыхнул бунт. Отец погиб, унеся с собой человек пять взбунтовавшихся рабов. Осиротевший Вилли со всем свойственным молодости пылом поклялся жестоко отмстить им, но не получилось. Отправленный опционом в дозор в сопровождении двух ветеранов (точнее, это сработавшейся паре старослужащих в довесок дали сильного «молодого»), они попали в засаду. Один погиб на месте, а Вилли и оставшегося легионера взяли в плен.

Вечером, когда их связанных по рукам и ногам волокли в лагерь восставших Вильгельм поклялся себе ничего и никому из этого отребья не сказать, а ночью стал клятвопреступником. «Жить! Жить! Жить!» — только эта мысль билась в голове у парня, когда на его глазах звероватого вида россы жестоко пытали легионера. Вильгельм резко и пронзительно захотел жить, поэтому когда тело легионера, на котором не осталось не единого живого места, упало на землю и палачи повернулись к нему, то он, по словам одного из россов, «раскололся до самой жопы». Рассказал все, что знал. Ответил на все вопросы. И в страхе был отведен в шатер, где сутки ожидал своей участи.

Ожидания не были долгими. На следующий вечер немного успокоившегося парня вытащили из шатра, развязали ноги и в сопровождении двух охранников куда-то повели.

— …Значит, ты пойдешь на север? — по дороге охранники явно продолжили начавшийся ранее разговор.

— Да. Там удачная и богатая провинция. И девки мягкие…

— Ну они везде мягкие!

— Не скажи. Был я как-то…

— Да ладно тебе, заливать. Ты дальше своего барака и не выходил. Скажи лучше, ты определился?

— Да. Я пожалуй пойду на запад.

— Ясно. Не хочешь, значит с нами.

— Угу.

Конвоиры на время прекратили разговор, подойдя к посту на окраине лагеря восставших. Быстро перекинувшись словами с охранниками они повели Вильгельма по дороге в сторону леса.

— Все-таки. Я сомневаюсь.

— В чем?

— Ну… Так по слухам никогда раньше не делали. Где это видано, чтобы разделиться на несколько частей и атаковать все соседние провинции, до конца не разграбив эту? — Вильгельм весь обратился в слух. Планы восставших были необычными.

— Ну, больше же получается добычи. Кстати, а ничего, что он, — говоривший кивнул в сторону связанного, — нас слышит?

— Да ну и что? Он же не герой былинный?!

— Это который мог сбежать от любой погони?

— Ага. Тем более, не забыл, куда мы идем? Щас до опушки дойдем, там и кончим его. Пущай на том свете сказки сказывает.

— Это да.

— Кстати, а в заслоне кто остается?

— Да немного. Лучинки тянули, не более пяти сотен, ну тыщи. Они этих прижмут, а мы утечем с жинками, да детками…

— Хитро. А ты что собираешься делать, когда…

Дальше Вильгельм разглагольствования охранников уже не слушал. Его мыслям была дадена достаточная пища. С одной стороны, он теперь знает планы восставших. С другой, если он не убежит, то его убьют. Скоро. В любую минуту могут. Незаметно от конвоиров он заозирался и, наконец, обнаружил что хотел. Широкая полоса кустов на этом участке дороги примыкала почли вплотную. Не дожидаясь развития событий Вильгельм со всей силы наступил на ногу своему конвоиру слева, отбросил плечом правого и рванул в кусты.

— Стой!

— Держи его! — зашумели сзади шаги погони, которые сразу же сменились шумом падения и стонами.

— А! Моя нога! Я ее сломал!

— У меня тоже! Ничего он далеко не уйдет!

— Скорее в лагерь! Поднимем тревогу!

— Только бы он все то, что мы наболтали не отнес ромеям… — Это придало Вильгельму дополнительных сил. Сказаться героем хочет каждый!

Спустя минут десять, когда поднимаемый беглецом шум давно уже стих оба конвоира легко вскочили, как будто не кричали недавно о сломанных конечностях, и тихо переговариваясь быстро пошли в строну лагеря.

— Я уж думал, не дождемся.

— Ага. Парнишка совсем осел.

— Мы вели его около получаса!

— Да. Будь все по настоящему, он не жилец.

— Ну и ладно. Добре, коли у врага такие воины!

Битва Третьего Лупуариского и восставших рабов состоялась на второй день после побега пленного. Полученные разведанные заставили легата полностью поменять свои планы. Исходя из полученной информации, нельзя было ждать не минуты. Следовало напасть на восставших как можно скорее, чтобы эта зараза не расползлась по соседним провинциям.

Целый день ушел у ромеев на то, чтобы собрать все наличные силы в единый кулак. На следующий, собираясь по дороге преодолеть средним маршем расстояние до ближайшего лагеря рабов, легион встретился с противником.

Казалось местность самой природой была подготовлена для кровопролитного сражения. На огромном, слегка волнистом невысокими холмами поле, перекрывая дорогу, стояла толпа восставших. Слева и справа фланги рабского войска были прикрыты лесом, куда соваться пешим, и уж тем более конным, когортам было самоубийством. Однако на самом поле никаких инженерных сооружений возведено не было. Ни рва, ни частокола, ни даже простых кольев — видимо рабы либо не успели, либо просто поленились.

Отправленные конные разведчики доложили Квинтилию Гаю, что лес пуст, а за лесом видны хвосты уходящих на север караванов рабов. Исходя из этого тактическая ситуация представлялась просто великолепной. Рабы сделали самую непростительную для полководца ошибку — они разделили свои войска, позволяя перебить их поодиночке. Конечно, даже собери они все свои силы, легион тоже смешал бы их с землей, но в такой ситуации победа будет достигнута быстро и с малыми потерями.

Всего силы под командованием Квинтилия Гая составили: 6 полновесных когорт тяжелой пехоты разной степени выучки, при этом одна из этих когорт, первая, была вдвое крупнее и состояла из ветеранов; одна когорта легкой кавалерии и по совокупности 2 когорты ополчения. Таким образом легион оказывался почти полного состава, за исключением потерянной ранее когорты и оставленной в лагере вспомогательной. Рабов на глаз было около тридцати сотен, что подтверждало донесения о том, что остальные сейчас убегают. По построению, точнее по отсутствие оного, можно было судить о том, что рабы не собираются атаковать, и побегут при первом же нажиме. Как это всегда и бывало. Оставалось только быстро разбить этих, что при превосходстве в выучке и живой силе в полтора раза дело совсем несложное, догнать бегущих и сопроводить их под конвоем в ближайший лагерь. К работорговцу. «И от Цезаря благодарность, и на карман приятно!»

Квинтилий Гай выставил свои войска сильно вытянутым клином. Первая когорта, как самая опытная и крупная по размеру была на острие. По бокам и сзади ее подпирали еще 4 когорты. Шестая пехотная когорта была предназначена для усиления ополченцев и была временно смешана с ними. Получившиеся в результате этого три когорты поделили пополам и расставили по флангам клина. Когорта кавалерии (на совете Гай громко посетовал, что ее так мало) была, согласно всем тактическим наставлениям, оставлена в резерве. Ее черед придет позже, когда надо будет догонять и резать спины бегущих.

С небольшого пригорка, откуда открывался великолепный вид на поле битвы Квинтилий скомандовал начинать. Горнисты проиграли атаку, знаменосцы подняли над когортами орлов, и клин тяжелой пехоты сокрушающим тараном двинулся на толпу рабов.

Бой начался именно так, как и планировал легат. Клин легко пробил нестройные ряды восставших, разделил их пополам, уже началось бегство, пока еще единичное, казалось до виктории один шаг, как начались неожиданные сложности.

У восставших оказался хитрый командующий. Сзади нестройной толпы оказались спрятаны хорошо выученные, одетые в трофейную легионерскую броню тяжелые пехотинцы. Потерявший разгон клин уперся в их крепкий строй. Движение замедлилось.

— Хитро. Он видимо положил их на землю, чтобы мы раньше времени не увидели их. Только это их не спасет. — Ухмыльнулся Гай.

— Надеюсь, больше сюрпризов не будет, — отозвался один из трибунов.

— Надеюсь. Горнист. Передай приказ. Когортам со второй по пятую расширить основание клина. Дальше охватить и окружить сопротивляющуюся тяжелую пехоту. На легкую, почти уже рассеянную, не обращать внимания.

Горнист убежал передавать с помощью гонцов и звуковых сигналов приказ командира, и вскоре клин стал расширяться, отталкивая потерявших даже подобие строя ранее рассеченных рабов. Чаша весов победы продолжала клониться в сторону ромеев, пока ее грубо не передернули в противоположном направлении.

Громкий звук горна раздался с противоположной стороны поля. По этому сигналу тяжелая пехота резко прянула назад, а легкая быстро побежала в стороны. Через несколько мгновений, которых хватило легату и трибунам недоуменно переглянуться, в самой гуще ромейских порядков один за другим прогремели девять взрывов.

— Вот так! Здесь вам не тут! Добро пожаловать в эпоху пороха и огнестрельного оружия! — удовлетворено проговорил Руфус.

Каждый из ранее захваченных у ромеев бочонков с порохом был ополовинен, перемешан с металлическими обрубками и замаскирован на поле боя. И хотя ни о каком фугасном эффекте при таком количестве и качестве пороха речи идти не могло, но самодельная предтеча картечи довольно сильно проредила ромейские порядки. Впрочем, убитых и раненых было на первый взгляд всего не более трех-четырех сотен, что не страшно для войска в четыре с половиной тысячи. Главное — эффект неожиданности и страх. Паника. Ошеломленные ромеи остановились, порядки частью смешались (легионеры), частью обратились в бегство (ополченцы) и только первая когорта не смотря на потери продолжала давить вперед.

— Да. Не ожидал. Поразил ты меня, Руфус, — проговорил ошеломленный Пилус. Стоявший рядом Порошка незаметно удостоил Руфуса долгим внимательным взглядом.

— А то! Жаль только, что порох хреновый, да маловато его будет.

— Ничего себе, маловато? Да ты знаешь, что эти бочонки — огромное количество пороха?! Это по нормам — на целый легион!

Ошеломленные легионеры, смешав строй с трудом отбивались от ударивших с трех сторон рабов. Вмешательства высшего командования не требовалось, так что можно было продолжать неспешный разговор.

— Интересно, а как вы его используете, раз вам надо так мало? — удивился Руфус.

— Ну для сигналов различных, для мелочей… Для срочного розжига в непогоду… У некоторых есть и огнебойное оружие, по примеру краснокожих. Но его мало. Да и пороха не хватает.

— Мда. Ясно. А что же вы его так мало делаете?

— А ты знаешь, как и из чего?

— Конечно! Это и ребенку известно! — неосмотрительно высказался командир, таким образом подарив Порошке в копилку еще один факт. — Сера, селитра и уголь древесный.

— Хорошо! Ты прав. А в какой пропорции?

— Вроде три четверти угля, остальное сера и селитра.

— Вот видишь, уже ты не прав. На самом деле три четверти как раз ямчуги. А как его делают?

— Смешивают вроде мелко измельченные составляющие.

— Отлично. А теперь самый главный вопрос: откуда берутся эти составляющие?

— Уголь — из дров выжигается. Без доступа воздуха. А вот остальное…

Тут размышления Руфуса забуксовали. Действительно, а откуда берется селитра? И как она выглядит? И вообще — что это такое? Если сера, еще куда не шло: она желтая; бывает самородная — что-то такое припоминалось еще со школы, то селитра…

— Не знаю, — сознался командир восставших.

— Вот видишь. А я тебе расскажу. Далеко отсюда, на юго-восток, на самой стыке границ Империи, Та-Кемет и Орды, находится пустыня и горная цепь с дремлющими вулканами. Именно эта непригодная для жизни местность является причиной, одной из основных, постоянных войн на юге.

Множественные ядовитые испарения из самых недр земли оставляют на камнях желтые кристаллы, которые горят невидимым огнем. Это драгоценная самородная сера, которую пользуют воины для того, чтобы порохом убить, а лекари — чтобы врачевать. Изо дня в день рабы, кое-как замотав голову тряпками, ходят по скалам и соскабливают желтый налет. За мерную чашку серы они вечером получают пайку еды, и самое драгоценное, воды. Живут рабы там не больше полугода, и вскоре беспощадное солнце и песок до блеска отполировывают их брошенные в пустыне кости.

Чуть более удачливы те, которых отправляют чуть севернее. Там, в бесконечных сухих пещерах, на стенах вырастают очень медленно маленькие, похожие на соль, кристаллы. Это селитра. Ее сбор не так высасывает жизнь из рабов, однако остаются трещины, камни, обвалы, которые собирают свою цену с дерзких человечков.

Еще чуть севернее, где чуть получше с водой, под охраной двух полноценных легионов, это не считая тех, кто постоянно находится на границе, находится особое поселение. Кроме мутной, грязноватой и солоноватой воды, которую добывают из глубоких колодцев, все остальное в этом поселке привозное. Пища, одежда, дрова — а ночью в пустыне очень холодно, рабы… Короче говоря — все привозное. Поселение оправдывает свое существование только одним. Там делают порох.

В жарком, а главное сухом климате множество рабов аккуратно перетирает привозной уголь с серой и селитрой в нужной пропорции, упаковывая полученный порох в плотные бочонки. После того, как бочонок взвесили, а порох признали годным, поверху идет лакировка, чтобы по максимуму предотвратить доступ влаги. Караванами и судами готовый продукт развозят по империи.

К сожалению, так как производство очень дорогое, долгое и дальнее, то использование пороха и огнебойного оружия весьма и весьма редко. Да и лук с арбалетом быстрее, мощнее и дешевле. Вот если бы порох можно было делать из говна, вот тогда бы да…[124]

— Похоже, пора атаковать? — перебил Порошка разъяснения Пилуса.

— Да. Передайте, чтобы третий и четвертый легионы пошли в атаку. Главное — скорость. Узлы сопротивления обходить, главная цель — их командиры, обоз и живая сила. Чтобы они перестали существовать как войско.

— Кричите, нагоняйте страх! Чтобы бежали как салом смазанные!

Вскоре из якобы пустого леса (сложный в исполнении из-за строгих временных рамок маневр, подразумевающей занимание пустующего леса сразу же после ухода оттуда доглядчиков врага) по флангам ромейского легиона слева и справа прошли «легионы» восставших, завершая окружение попавших в мешок когорт, отсекая и рассеивая не попавших. К сожалению, своему прежде всего, легат ромеев предпринял попытку деблокировать свои войска оставшимся кавалерийским резервом. Удар набравшей разгон кавалерии по неподготовленной пехоте был страшен. Разом умерло почти половина одной из пехотных когорт. Но кавалерии было мало, она постепенно завязла, была окружена и вырезана подошедшей подмогой. Отряд, который сейчас мог бы быстро уйти и в будущем предоставить восставшим много хлопот, перестал существовать.

— Интересно, а что одна мина не сработала?

— Может подвел, как ты это обозвал, детонатор?

— Да. Может быть подвел детонатор.

Вопрос с технической стороной подрыва оказался неожиданно сложным. От замаскированных траншей с горючим материалом отказались — их легко было затоптать в сутолоке. На создание что-то похожего на бикфордов шнур пошло бы слишком много пороха. Проблема казалась не имеющей решения, и Руфус был уже готов отказаться от этой заманчивой идеи, когда ему помогли. Решение пришло совсем с неожиданной стороны. Скамкель, которого до этого гладиатор считал здоровенным амбалом с куриными мозгами, разобравшись в сути вопроса подвел итог.

— Тебе, ярл, нужно зажечь десять бочек?

— Да.

— Так поставь рядом с ними по воину, и всего делов то!

— Шшш… Так. Ты пойми, что поджечь их надо в самой гуще ромеев. Если поставить у каждой воина, то их убьют. Тем более, что бочки должны быть прикопаны слегка в землю.

— Так воины пусть замаскируются! Рядом с бочкой!

— Аррр… — уже не сдерживаясь рычал Руфус, пораженный тупостью того, кого он сам поставил начальником одного из легионов. — Так ведь если они подожгут, то и сами подорвутся! Как сбегут то, из под земли? Сквозь строй ромейской пехоты?

— А зачем? — последовал неожиданный ответ. — Пусть там и остаются. Коли брони поболе вденут, то глядишь и выживут. А коли и нет, то уйти пировать к Одину в небесную дружину, захватив с собой целуй дружину чужих воинов, пожелают многие. А положи ты за это еще и тройную, скажем долю, так от желающих не будет отбоя!

— А? — Руфус только и смог, что раскрыть рот в удивлении таким презрением к своей и чужой жизни.

— Ты согласен ярл? Сойдут тебе такие детонаторы?

(После битвы, кстати, один из этих самоубийц уцелел. Его нашли страшно израненным, но живым. По приказу Руфуса ему выделили аж целых пять долей, вместо обещанных трех. Проявленная щедрость сильно подняла дух войска. Десятая мина не взорвалась из-за того, что легионеры случайно обнаружили спрятавшегося подрывника и заколола его на месте.)

Тем временем на поле сложилась неприятная ситуация. Разбитая кавалерия и рассеянное ополчение оказались последними легкими успехами. Оставшиеся когорты выстроились спина к спине, образовав ощетинившееся копьями и мечами во все стороны круг. Прикрытые щитами с верху и боков, знаменитая ромейская черепаха, они стали неуязвимы для слабо вооруженных бунтовщиков. Сломать такой строй можно было либо слонами, которых, к примеру, активно использовала в своей армии Та-Кемет, либо клином из тяжелой, закованной в металлическую броню германской элитной пехоты, либо долгой карусельной бомбардировкой стрелами — такой тактикой славилась Ордынская конница. И все. Ничего такого у восставших не было. Так что пат.

Вот только время работает на ромеев. Медленно, по шагу в минуту строй ромеев стал смещаться в сторону леса, где под защитой деревьев им можно было не опасаться удара в спину и тем самым увеличить глубину строя. А может, кому Единый не благоволит, перегруппироваться и вовсе разбить противника.

Все решили младшие командиры и рядовые из легионов Скамкеля и Порошки. Нашлись умелые бойцы, которые подхватывали валяющееся под ногами оружие и метали в стену щитов стоящих в нескольких шагах легионеров. Пилумы, стрелы, гладии, даже камни — в воздух летело все. И скоро такая тактика стала приносить свои плоды. Как не прочен был скутум, но тяжелые дротики и мечи либо впивались и переутяжеляли их, либо вообще пробивали насквозь, нанося легкие раны рукам легионеров. В образовывающиеся бреши летели стрелы, выбивая пару-тройку соседей до того, как чешуя щитов восстанавливалась. Подтянутые онагры метали в сторону ромеев крупные, с два кулака камни, пробивая в стене настоящие бреши. Иногда вместо стрел в пролом врезался десяток-другой злых в рукопашном бою северян.

Перелом наступил тогда, когда до спасительного леса оставалось не более сотни метров. Часть легионеров решила одним броском преодолеть это расстояние. Огромный сектор неправильного круга строя ромейской пехоты был разрушен, чем незамедлительно воспользовались восставшие. В образовавшуюся брешь ударило сразу две когорты, которые не столько уничтожили, сколько разорвали плотный строй легиона.

Шансов у ромеев больше не осталось. Хотя небольшие группки легионеров сопротивлялись еще до вечера, кардинально это ничего не изменило. Поражение войскам цезаря было нанесено жесточайшее. Восставшие взяли с поля боя и в захваченном вскоре лагере около 4 тысяч комплектов оружия и доспехов, что позволяет судить о количестве убитых и раненных ромеев, а также одеть и вооружить дополнительные тысячи рабов.

Легат легиона и почти все трибуны погибли в бою. По словам единственного выжившего старшего офицера, раненным попавшего в плен, последними словами Квинтилия Гая были проклятия в сторону обманувших его рабов, сделавших вид, что разделяются.

На самом же деле, это не было уловкой. Рабы действительно решили разделиться. Учитывая мощь Империи, а также опыт всех прошлых восстаний, которые проходили по одному и тому же сценарию к неизменному поражению, Руфус решил: «мы пойдем другим путем». Экспорт восстания в другие провинции с одной стороны позволял прямо пропорционально площади увеличить силы восставших местными рабами, с другой стороны свести к минимуму межплеменные «разборки», а также заставить ромеев рассосредоточить свои силы.

На том же совете, когда решался вопрос с детонаторами, склонясь над взятой в одной из вилл картой Империи каждому легиону были назначены свои цели. Вся империя была разделена невысокими горами, бесконечным источником руд и строительного материала, на три части: Восточную, Среднюю и Западную. В средней части, на северо-востоке которой вспыхнуло восстание, на берегу Серединного моря находился вечный город — Рим, Столица Империи. Далеко на восток, в Восточной части, находились Ларисс и школа Кая Муция Сцеволы, а в Западной, на берегу Западного океана, порт Лисбон, где давным-давно Игорь впервые вступил на землю Империи.

В принципе, ничего сложного в определении направлений не было. И хотя от собранных полностью по национальному признаку легионов пришлось отказаться, преобладание национальности, присутствующей в названии легиона, сохранялось. Таким образом бойцы Северного Легиона под командованием Скамкеля Скейвсонара захотели себе соответственно северное направление, где были хоть какие-то шансы встретить и освободить своего соотечественника. Франкский и Германский легионы получили Западное и Северо-Западное провинции. Габит, Ярий и их легионы — восточные провинции. Пилус и Порошка, с которыми остался и Руфус — южные и юго-восточные соответственно. Но перед тем, как разойтись в разные стороны Первому Росскому и Ромейскому легионам предстояло совместно сделать еще одно дело.

Столица провинции, как горящая в ночи свеча мотыльков, богатой добычей манила к себе восставших. Сейчас эта шкатулка с драгоценностями была сейчас как никогда беззащитна. Несколько десятков вигилов не смогли ничего противопоставить двух с половиной тысячному войску бунтовщиков, а ополчение Квинтилий Гай увел с собой и частью положил, а частью развеял по окрестным лесам.

Лупуарис был взят с ходу, после чего для его жителей наступил ад. Насилия, пытки, убийства… Кровь ромеев в буквальном смысле слово как вода текла ручьями по улицам города. Тщетно Руфус призывал свои войска к порядку — вокруг него из формируемых легионов удержалось не более пятидесяти человек, в основном из бывших гладиаторов и членов Братства. Остальные разбежались в поисках вина, женщин и добычи, не зная во всем этом удержу.

По счастью вокруг не оказалось никаких сил ромеев, все готовые сражаться ушли с легатом, а то бы для восставших дело могло кончиться весьма и весьма печально. В течение этих трех дней их можно было бы перебить имея даже сотню бойцов, так как все разбрелись по городу и редко количество рабов в свежеобразованных бандах превышало десятка. Десятка насильников, грабителей и убийц, но никак не воинов.

Руфус считал себя достаточно толстокожим и равнодушным к судьбе ромеев, но те картины, что он наблюдал в захваченном городе проняли даже его. Кончено, держать людей за неодушевленный скот, за говорящие вещи, всячески измываться и наживаться на них мерзко, но то, чем и как отплатили своим бывшим хозяевам освободившиеся рабы было ничуть не лучше. Чуть успокоил его Порошка словами: «Никто их не заставлял держать рабов! Так что, что посеешь, то и пожнешь!»

Но все равно увиденное настолько поразило гладиатора, что заставило в очередной раз, на этот раз со всей серьезностью, задуматься над ответом на вопрос «А для чего все это? В чем их цель?»

«Просто пограбить? Насладиться чужими мучениями? Доступными и беззащитными женщинами? Вином безудержно? Золотом, которое в итоге будет никому не нужно? Не свободой, не волей, и даже не анархией, в которой тоже были какие-то принципы, а полной и окончательным беззаконием? Бесприделом, на бандитском жаргоне. Хаосом. Разрушением всего и вся. Пока не распнут…

Но как стратегическая цель она бессмысленна. И если все восстания начинались и продолжались таким образом, то их конец ясно предопределен. Немудрено, что под конец на бунтующих рабов охотились как на диких зверей, попробовавших человечины, каким они и были на самом деле. Как же быть?…

А может бросить все это? И бежать. А куда? Весь мир поддержит ромеев, так как все используют рабов. Ну конечно же! Как я сразу не догадался!..»

…Город догорал. Медленно и сыто, как пережравшие гнили падальщики взбунтовавшиеся рабы медленно стекались на огромное поле, где стоял обоз восставших и где по идее должен был быть разбит лагерь, но сделано этого, в виду скорого разбоя в городе, конечно же не было. Насытившиеся лучшими винами, пролитой кровью и рабы неохотно вливались обратно в строгие рамки легионных законов. Именно здесь Руфус решил произнести свою речь.

Будучи плохим оратором Руфус попробовал довести до слушателей следующую идею: «Восстание поднималось для того, чтобы освободить как можно больше рабов. Но мы занимаемся тем, что грабим себе в удовольствие. А в это время наши браться продолжают терпеть муки. Но и это не главное. Ромеи никогда не отступятся от нас, поэтому я хочу создать в противовес им нормальную армию. Армию, в которой не будет племенных различий, в которой их заменит жесткая дисциплина. Армию, которая не будет грабить без приказа, и сможет остановиться, когда такой приказ поступит. Армия, которая сможет выдержать дар настоящего ромейского легиона. Армия, которая будет подчиняться своему командиру в жизни и в смерти. Армия, которая сможет и захватить Рим, и вывести рабов прочь из Империи, к свободе. Куда? Только одна страна не признает ромейского рабства. К россам. Им.»

То, что его речь кем-то не будет понята, было для Руфуса ожидаемым событием. Но то, что его не поймет большинство! Впрочем, восставших охватили после этого смешанные чувства. С одной стороны простым мужикам не понравились слова «Не грабить». «Как же это можно — гулять и не грабить». С другой стороны, речь поняли и приняли их жены и дите, которым понравилась возможность найти наконец свой уголок а не жить от помоста к помосту. Командирам, в том числе Пилусу и Порошке не понравилось возможность того, что новый легион Руфуса вытянет из их войск самых смелых и дисциплинированных бойцов. С другой стороны этим демаршем Руфус низводил себя с предводителя всего восстания к одному из его лидеров, что открывало в дальнейшем интересные перспективы.

Но все же новый легион был создан. Поначалу, после той речи, в него вошли всего три сотни человек. Но в постепенно, привлекаемые перспективами вырваться из Империи на свободу и, как это не парадоксально, порядком и невероятной дисциплиной, насаждаемой в войсках, легион Руфуса разросся в составе до трех тысяч человек.

Между тем восстание ширилось. Полыхали уже пять провинций, одни из которых была соседней самого Рима. Это восстание уже стало самым крупным за всю историю Империи и могло привести к очень печальным последствия вплоть до, в самом худшем варианте, до распада на три части.

Сенат и Цезарь осознали всю серьезность угрозы и предприняли небывалые меры противодействия.

Для начала, с границ были сняты пять легионов, которые скорым пешим маршем или по морю были переброшены для защиты еще пока невредимых провинций со строгим приказом — не ввязываться в драку и только защищать. Три легиона были выгружены в порту Рима для защиты столицы Империи, еще два были развернуты вдоль перевалов, перекрывая рабам путь к западным и восточным провинциям Империи. К счастью для ромеев, активные наступательные действия вскоре стали невозможны из-за окончания теплой, сухой осени и наступления зимы (как не кричал и не доказывал ошибочность этого решения Руфус, как не кричал «Это теплую дождливую осень вы называете зимой? Да вы настоящей не видели!» легионы восставших никуда не двинулись и зазимовали в крупных городах), поэтому зимовка оказалась спокойной.

Во-вторых, были изданы совершенно людоедские законы для усмирения рабов. Чтобы избежать притока людских ресурсов легионеры не пускали через перевалы в среднюю часть Империи ни одного раба! Ни одного торговца! Все рабы, приходящие с зараженных бунтом земель перенаправлялись в специальные лагеря, где под предводительством жрецов Ордена Единого работал «фильтр». Всех запятнанных связями с восставшими, либо просто заподозренных в этом нещадно казнили. Рабовладельцы же были законодательно обязаны за каждого недосчитанного специальной проверкой раба заплатить огромный штраф в 5 тысяч сестерций! Такая дикая сумма должна была обязать владельцев ненадежных рабов немедленно казнить их. Ведь за один такой штраф можно купить целый десяток, а то и больше.

В-третьих, были спешно сформированы еще четыре легиона, по паре в Восточной и Западной частей. Большая часть новобранцев этих новых легионов состояла из граждан Империи бывших беженцами с захваченной гладиаторами территории. Насмотревшие всякого, пылая справедливой жаждой мести, эти люди клялись страшно отомстить рабскому отребью. Для превращения простого люда из смазки для мечей в опытных бойцов часть пограничных легионов лишилась до 10 % своего штатного состава. Особенно это коснулось младшего и среднего командного состава.

В-четвертых, была резко активизирована работа Ордена среди восставших. Спешно, так как прошел слух о провале большинства агентов из-за имевшего места возможного предательства, были разработаны новые системы шифров и команд. Задачами шпионов были подрыв морального духа восставших, раздувание недоверия между различными родоплеменными группами, возрождение обещаниями об амнистии шпионской сети внутри рабской среды, разнообразные диверсии и личностный террор в отношении командиров восставших.

И ромеи, и восставшие на время зимы затаились, судорожно готовясь к военной кампании в следующем году. Затишье должно было закончиться с началом лета.

Глава 53

Начало летней кампании оказалось для восставших весьма и весьма удачным. Легион Фритигерна, захвативший провинцию Нижняя Германия удачно отбил первое нападение ромеев. В битве при речке Гнерис несколько когорт из вновь набранного легиона при перестроении смешали порядки, что привело к хаосу на поле боя, чем германец не преминул тут же воспользоваться. И хотя командующий легионом легат Тай Франджипани потерял всего лишь три когорты, ромеями было принято решение отступить. Провинция Нижняя Германия осталась за восставшими.

Добрые вести как на крыльях разлетелись по легионам восставших и вызвали всеобщее ликование, поэтому первое поражение грянуло как гром среди ясного неба. Принявший командование над всеми восточными силами Леонардо ди Медичи, которого в Риме почти официально называли Любимчик Цезаря, на голову разгромил Восточный легион.

Об этом человеке Руфус выслушал много историй, баек и «правдивых» рассказов. Большинство, в том числе и специалист по ромейской политике Пилус, высказывался о нем как о хитром и опытном дипломате, поправляясь при этом, что о военных успехах, как полководца, он ничего не знает. Теперь же оказалось, что Любимчик силен не только за столом переговоров. Произошло это так.

В конце весны, сразу же после своего назначения, новый легат заменил два элитных легиона: Первый и Второй Булгарские, стоявшие до этого на границе, на недавно набранные. Далее, быстрым и тайным, поэтому очень тяжелым маршем он провел свои легионы сквозь всю Восточную Империю. Бойцами, привыкшими сражаться в гористой местности, легко, прямо с марша, были сбиты немногочисленные заслоны на перевалах и войска вступили в захваченную рабами Пецию. Габит, ожидая встретить слабо обученных легионеров, принял этот вызов и встретился с войсками ромеев. Почти 15 тысяч опытных легионеров, два полных легиона с полноценными вспомогательными частями (которые могли быть по численности равны самому легиону) — консульская армия, сожрала и не заметила 10 тысяч плохо обученных рабов, разомлевших от долгой спокойной зимы.

Сам Габит был взят живым и после долгих пыток прилюдно, на виду у попавших в плен рабов, распят. После этого среди пленных рабов были казнены все мужчины возрастом старше 12 лет, среди женщин и детей проведена децимация. Трупы были развешаны вдоль главных дорог, надолго пропитав Пецию запахом мертвечины. Ромеи, испуганные небывалым до сего времени разгулом восставших рабов, увидели, что эту новоявленную гидру можно победить и заметно приободрились.

И так ставшая непростой ситуация усугубилась еще и тем, что в Восточном легионе, так получилось, оказались сосредоточены основные мощности восставших по производству осадных орудий, а также множество готовой продукции. Развести по войскам их так и не успели. Онагры, катапульты, тараны, щиты — все это попало в руки легионеров. А награбленное за все это время восставшими добро, в раз сделало даже рядовых бойцов Булгарских легионов весьма и весьма обеспеченными людьми.

Между тем давление со стороны ромеев продолжало нарастать и по «дипломатической линии». Похоже, звезда восстания близилась к своему закату. Знаковым моментом стало то, что свободно до этого момента ездящие по всей контролируемой восставшими территории ганзейские купцы внезапно исчезли. Их не грабили. Наоборот — они бесстрашно заезжали в лагеря бунтарей и скупали у них добычу: рабов и рабынь, в которых превратились выжившие граждане Империи, рухлядь, редкое и дорогое оружие, посуду, драгоценности и прочее. Взамен они поставляли восставшим вино, легкое оружие и доспехи, продовольствие и лошадей. Теперь же, после того как Цезарь договорился с Советом Купцов и этот канал был перекрыт, восставшие стали испытывать некоторые трудности.

В связи со всем произошедшим Руфус срочно созвал всех легатов на совет. Озвучены были две диаметрально противоположных точки зрения.

Первое предложение коротко высказал сам Руфус.

— Мы сделали все, что смогли. Нам надо уходить из Империи.

— Куда?

— К россам!

— Зачем? -

— Что мы там забыли, у этих дикарей? — возмутился Фритигерн.

— К еретикам? — удивился Пилус.

— Тихо! Я еще не закончил. Для начала, к россам. После можно будет разбежаться по своим странам. Германы и франки могут спокойно уйти на запад, степняки — на восток, и т. д. Самое главное, мы больше ничего не сможем делать.

— Но еще пограбить… — заикнулся было Ярий.

— Вы забыли, что мы поднимали восстание не для того, чтобы пограбить. Мы поднимали восстание для освобождения из неволи! Ради свободы и справедливости!

Совет, особенно члены Братства: Алларик и Пилус, задумался. Второе предложение высказал Фритигерн.

— Руфус говорит, что мы поднимали восстание ради свободы и я с ним… Полностью согласен. Он говорит — уходить по домам, где нас ждут наши жены и дети, где земля наших предков, и это я тоже полностью поддерживаю!

«Похоже, всю зиму ты занимался не только тренировкой легионов. Нанял ритора?» — подумал Руфус. Тем временем Фритигерн продолжал заливаться соловьем.

— Но подумайте, кем мы будем у себя дома? Нищими, безродными приблудами? Опять идти в рабство? Нет! Этого не будет! Не зря мы страдали, не зря мы терпели и не зря мы лили кровь свою! Я предлагаю перед тем, как уйти, собрать с ромеев должную цену за причиненные муки! Собрать все наши легионы в единую армию и идти на юг. Там, всего в паре десятков дней пути лежит сердце Империи! Рим!

Совет ошеломленно затих.

— Великий и Вечный город Рим! Это мечта любого военачальника. Это золотые россыпи в каждом доме! Это изысканнейшие вина, роскошная пища и самые нежные женщины — жены и дочери сенаторов. — Слова Фритигерна и видения неимоверной добычи гипнотизировали легатов. — Захватив и разграбив Рим, мы станем настолько богаты, что даже последний раб в нашем войске сможет на свою долю купить себе баронство, а мы с вами — герцогство.

— Это конечно хорошо, вот реализовать эти планы… Подумайте сами, вспомните, ради чего мы сегодня собрались! Гибит разбит и казнен! Легион потерян и множество наших братьев умервлещены! Развешаны как пугала на деревьях вдоль дорог! На западном фланге стоят побежденные, но не разбитые до конца ромеи Франджипани и скоро к ним подойдет помощь. С востока нам угрожает Леонардо ди Медичи и его легионы. Судя по тому, как легко он разбил наш легион… И не надо морщиться, Ярий. Я не думаю, что напади он на твой легион, результат бы принципиально отличался. Так вот, судя по всему, у него в армии настоящие звери. С юга, прикрывая путь на вожделенный Рим, стоит три легиона Ренцо ди Чери. И в его армии тоже далеко не новички. Если мы соберем все свои силы и ударим на Рим, то в спина нам ударят эти легионы…

— Но если мы будем уходить, то в тыл нам ударят легионы Ренцо ди Чери! — резонно возразил Фритигерн. — А на пути на восток лежит целая и невредимая восточная часть Империи, граница с охраняющими ее перевалы легионами, Булгария… Да и еще не ясно, как нас встретят россы!

— Да! Но у нас хотя бы не будет много врагов впереди! Сразу! Мы сможем бить их по очереди по дороге подбирать добычу. И еще. Положим, мы разобьем 3 легиона, для нас вместе это не проблема и дойдем до Рима. Как его брать? Ведь его стены высоки и крепки, а все наши осадные орудия захвачены!

— Можно построить новые. Прямо на месте!

— Ладно. Захватим Рим. Ограбим. А дальше что? Легионы его никуда не денутся. Нас прижмут к морю и истребят!

— За долю взятого в Риме золота ганзейцы отвезут нас куда угодно!

— На тот свет они нас отвезут, а не куда угодно! — начал выходить из себя Руфус. — Пока еще мы можем спокойно уйти! Хрен с ними, с росскими княжествами. Путь на север, в германские баронства через уже захваченные Аллариком Атикулы или через твою Нижнюю Германию открыт!

— Так, — Фритигерн не стал поддерживать разрастающуюся свару. — Давайте уже решать, иначе нас перебьют по одному! Голосуем. Кто за то, чтобы уходить к росам?

Вот тут то Руфус и проклял свое решение стать обычным легатом. Теперь все решения будут проводиться в жизнь простым голосованием, а не его приказом. «Жаль я не убил его тогда в лесу!» — посетовал про себя Руфус.

За предложение Руфуса проголосовали: он сам, Алларик, который доверял своему другу и полностью был с ним согласен, и Порошка, которому импонировало привести дмой такое количество бойцов и добычи. Трое.

— Так. Кто за то, чтобы идти на Рим? — продолжил председательствовать Фритигерн.

Теперь уже руки подняли Ярий, которому взор застлало видение гор золота, Скамкель, по той же причине, и, естественно, Фритигерн. Тоже трое.

Все повернулись и посмотрели на Пилуса. Пилус воздержался. Ему не хотелось брать Рим, он все же был ромеем, но и идея идти к росам ему не нравилось по той же, кстати, причине.

Ничья.

— Что будем делать? — спросил Руфус у Фритигерна.

— Когда люди на распутье, то следует спросить у тех, кто выше их. У Богов!

— Предлагаешь Божий Суд? Поединок?

— Можно, — ухмыльнулся Фритигерн. То, что ему не тягаться с приор-гладиатором понимали все. — Но есть путь еще проще и быстрее. Вот. — Германец достал из кошеля на поясе новенький и блестящий золотой аурей, на аверсе которого был изображен ныне здравствующий Цезарь, а на реверсе — Рим. — Коли выпадет мордой — то идем к россам. А коли выпадет Рим…

— Хорошо. Но кидать буду я.

Руфус взял из рук парня монету, мимоходом проверив, чтобы стороны были неодинаковыми, положил ее на большой палец правой руки, подкинул в воздух, а когда та, крутясь, почти упала на стол, резким ударом прижал ее ладонью к поверхности стола. Взгляды всех легатов прикипели к руке. Медленно Руфус сдвинул ладонь, открывая рисунок, и стиснул зубы.

Решка!

Фритигерн и его друзья довольно откинулись на спинки стульев. «Ничего, ща я тебе халяву-то испорчу.» — злорадно подумал Руфус.

— Боги ясно выразили свою волю. Но пренебрегать законами стратегии тоже не следует. Поэтому! Я приказываю Германскому и Франкскому легионам оставаться на месте и прикрывать дорогу на север. Когда мы пойдем обратно с добычей, она нам понадобиться. Остальные легионы, как и было предложено, соберутся вместе и идут брать Рим.

— ЧТО?!!! — вскочил Фритигерн.

— Не волнуйся. Оба легиона получат гм…, равную, долю в добыче. Все согласны? — переспросил легатов приор-гладиатор.

На этот раз единодушие по вполне понятным причинам было полным (за исключением Фритигерна, конечно, но его протест оставили без внимания). Разъяренный германец выскочил из-за стола и этим же вечером отбыл в свою провинцию. Чуть позже, распрощавшись со всеми, уехал немного расстроенный Алларик. За дополнительное время он успел выторговать для своего легиона очень неплохие условия, а именно: какими товарами будет выдана его легиону их часть добычи. Очень важный момент. Ведь можно получить свою добычу золотом и серебром, легким и удобным к перевозке и обмену, можно стадами и табунами, а можно, ну, к примеру — мебелью…

Прошел месяц. Все легионы, кроме оставшихся на севере, отчасти повинуюсь приказу, отчасти из-за усилившегося флангового давления ромеев собрались вместе. Всего таким образом восставшие при походе на Рим собрали 5 легионов: Руфуса, Первый и Второй Росский, Ромейский и Северный. Легионы не были равноценные по своему количественному и качественному составу, виду и выучке личного состава. Лучше всего был обучен легион Руфуса, но он насчитывал всего 2,5 тысячи человек — половина Имперского легиона обычного состава. Хуже всего были обучены Северный и Ромейский, как это не парадоксально, ведь Пилус был отменным командиром, легионы. Северный, 6,5 тысяч человек — из-за национальных особенностей: отрицания дисциплины и безудержной лихой храбрости, Ромейский — 7,5 тысяч, из-за того, что большинство его легионеров представляло собой самое отвратительное отребье, примкнувшее к восстанию гладиаторов. Оба росских были серединка на половинку, костяк хороший, а остальное… Приблизительно по 6 тысяч каждый.

Таким образом всего под командой Руфуса собралось войско количеством около 28 тысяч человек. Это не считая приблизительно вдвое большего числа женщин стариков и детей, которые не могли воевать, но бросить которых было бы немыслимо подло.

В связи с таким резким увеличением населения в лагере резко проявила себя проблема продовольствия. Ведь восставшие не сеяли и не пахали, не обрабатывали деревья, не пасли стада, а ели только то, что можно было реквизировать с ромейских ферм. Следовало как можно раньше разбить противника и взять Рим, хотя бы ради того, чтобы уменьшить количество ртов. Но путь на Рим на удачных позициях блокировали три полных легиона, а по слухам к ним вскоре должны были присоединиться еще два.

Как всегда, не было счастья, да несчастье помогло. Вдохновленный восточным примером и желая забрать себе всю славу (и добычу, конечно же) Ренцо ди Чери отказался ждать новых легионов, с которыми с востока должен был прибыть Леонардо ди Медичи. Легионы под командованием легата покинули великолепные оборонительные позиции, которые легионеры при помощи местных жителей укрепляли в течение нескольких месяцев, и выступили навстречу восставшим. В произошедшей спустя десять дней битве, неудачное внезапное нападение не удалось, обе стороны потеряли в среднем по два легиона. Трактовать это можно как поражение нападавших, так как после этого ромеи отступили за стены Рима, а у восставших остались еще войска.

За такое бездарное командование Ренцо ди Чери был разжалован, лишен всех наград, поместий и сослан в далекую провинцию простым крестьянином. Куда не доехал, по дороге удавленный агентами Ордена. И еще легко отделался. Леонардо ди Медичи этим решением Цезаря был очень недоволен. «Попади он в мои руку, я бы его распял собственноручно!»

Несмотря на неудачу, ромеям удалось отыграть время. Когда почти четыре легиона, пополненные свежеосвобожденными рабами, приступили к осаде Рима, оборонявшихся там было чуть ли не больше, чем штурмующих: два свежих, только что прибывших легиона, один из оставшихся после битвы и еще приблизительно 10–15 тысяч римского ополчения, причем не обязательно ромеев. Никто не желал своему дому судьбы того же, к примеру, Лупуариса.

Между тем Леонардо ди Медичи изменил свои планы. Получив донесения о составе рабского войска и количестве обороняющихся в Городе, он отказался прибыть в Рим. «Теперь мое присутствие там не обязательно». Вместо этого четыре его легиона, подошли еще два легиона с востока, насквозь прошли отбитую у рабов Пецию, по дороге вешая и распиная мелкие группки бунтовщиков, мародеров и бандитов, и вторглись в Атикулы. Вот тут неприятная неожиданность подстерегала уже самого Любимчика. Уверившись в мощи своих легионов он храбро бросился на штурм обороняющихся в столице провинции рабов.

Алларик, вспомнил летописи из прочитанных в детстве свитков, рассказанные Руфусом истории, до этого воспринимавшиеся как выдумка, и кое-что додумав своей головой и все это претворил в жизнь. Из него получился бы великий полководец, получи он соответствующее образование. Правильно оценив соотношение сил и выучку своего легиона и легионов Леонардо, Алларик понял, что в классическом сражении победы им не одержать. Не выдержать им и правильной осады города, в которых ромейские армии великие мастаки. Поэтому он сделал следующее.

Он не стал встречать ромейские легионы «в поле». Он не стал укреплять город. Снаружи не стал укреплять… Зато внутри легионерам пришлось брать штурмом каждую улицу, каждый дом!

В городе идет совсем другой бой, чем в чистом поле. На тесных улочках, где невозможно держать сомкнутый боевой строй, где стреляют из каждой щели, и не только в лицо: в спину, сбоку, сверху и даже снизу! В тот ужасный день, который растянулся на трое суток, выжившие ромеи в полной мере познали кошмар полководцев и простых солдат будущих войн — городской бой.

Слабости гладиаторов обернулись их силой. Тот огромный обоз, в котором находились женщины и дети, теперь обернулся дополнительными тысячами бойцов. Не требуется много сил и долгих утомительных тренировок для того, чтобы нажать на спуск арбалета, выпустить почти в упор пулю из пращи, или просто кинуть в затылок проклятым ромеям крупный камень. Это может сделать и женщина, и ребенок и старик. А так как все восставшие были в курсе, что стало со сдавшимися в плен бойцами, женщинами, стариками и детьми легиона Габита, пощады не давали и в плен сами не сдавались.

В ход шли самые подлые приемы. Раненых ромеев добивали, свои же не покидали своего места до тех пор, пока не падали замертво. Все равно лечить их было некому. Имеющие легионерскую форму в суматохе боя выдавали себя за своих и, подходя к ничего не подозревающим ромеем, учиняли резню. Сколько было убито потом ромеями ромеев в вызванной этими провокациями неловкой усобице трудно посчитать. Женщины из бывших рабынь радостно бежали навстречу своим мнимым избавителям для того, чтобы вонзить ближайшим легионерам в незащищенные части тела измазанный грязью нож — так погибло много центурионов и опционов. Притворяющиеся мертвыми старики с измазанными грязью и кровью лицами стреляли в спины проходящим мимо легионерам из припрятанных самострелов или кидались с колом на перевес на щиты и гладии. Дети, которым не досталось оружия, поливали легионеров с крыш светильным маслом и забрасывали горящими факелами. Остервенение достигло невиданного накала.

Видя, как ворота этого проклятого Единым города без следа пожирают одну когорту за другой, отрыгивая немногочисленных раненных, а также наслушавшись историй полуобезумевших легионеров, вернувшихся из города, Леонардо издал чудовищный приказ. «Убивать всех!»

С этим приказом следующие когорты отправились в ненасытный город, и так же как прошлые были проглочены. Легионерам приходилось двигаться медленно, коля мечами и копьями перед собой всех подряд. И живых, и мертвых. И богатея в ободранной тоге, и оборванца в засаленных тряпках. Женщин… Детей… Стариков… Всех. А с учетом того, что нельзя было с ходу отличить мирного гражданина от подлого раба… Многие выжившие в той бойне легионеры вернулись в лагерь совершенно седыми.

К утру четвертого дня приказ легата был выполнен. В Атикулах не осталось ни единого живого человека, не облаченного в форму легионера. Алларику удалось в последний момент спастись — его раненным и без сознания вывезла, нещадно нахлестывая коней, преданная лично ему десятка. Остальные все были убиты. Погибли и жители, и бунтари: смерть примирила их всех. Трупы лежали так густо, что кое-где прикрывали настил мостовой в три слоя. Леонардо ди Медичи, хоть и был не впечатлительным человеком, повидавшим многое, одна пристань Харингхейма чего стоит, и то не смог проехать по улицам дальше пары кварталов от ворот.

Город Атикула, столица богатой ремеслами и торговлей провинции больше не существовал.

Но самое ужасное для Леонардо еще только предстояло. На второй день он велел провести смотр своим войскам, как сделал это перед битвой. В его памяти еще остались картинки четырех аккуратных коробок величественных своей мощью легионов по десять когорт каждый. Вздымаются орлы над центуриями, отдают честь центурионы, дружный, внушающий ужас врагам Рима клич «Бар-р-ра!»… То, что он увидел теперь, надолго выбило его из колеи.

На поле построилось чуть больше двух тысяч человек. Раненых. Перевязанных. Ободранных. Возле большинства орлов стояло по 2–3 человека. Многие орлы теперь и вовсе не реяли над строем. Это означало, что центурия выбита подчистую, до последнего человека!

Две тысячи из почти двадцати. Армии, которая могла покорить любое государство, больше не существовало. Потеряна. Разбита! Осознав это Леонардо взвыл, схватился руками за голову и закричал в муке: «Проклятый Атикула! Верни мне мои легионы!»[125]

Основная группа восставших геройским сопротивлением погибших была на время спасена.

Тем временем у стен Рима крылатая богиня победы реяла в воздухе среди Имперских орлов. Подойдя к границам города Руфус с ужасом увидел высоту и мощь наружных стен города. Высота их в некоторых местах достигала десяти метров, а общая длина составляла почти 20 километров! Десять хорошо укрепленных ворот и почти 125 башен! С моря город был укреплен ничуть не слабее. Бухту прикрывали 24 мощных форта на естественных и насыпных островах, а фарватер по всей своей длине был защищен различными хитрыми приспособлениями. Мощная противокорабельная артиллерия (огнестрельная и механическая) не позволяла приблизиться для обстрела города, а десант ничего не мог сделать против отвесных стен.

Конечно, сами по себе любые укрепления значат мало. Их сила в людях, а с этим проблем у ромеев не было. Запасов в городе было сделано достаточно, плюс ко всему блокада была не полной — флота-то у восставших не было. С каждым днем силы обороняющихся росли. В порту спешно разгружались транспорты с привезенными со всех сторон света легионерами. Стратегически, восставшие медленно проигрывали.

Положение на тактическом уровне было ничуть не лучше. Десять ворот требовали от командующего гладиаторами разделить свое войско на десять частей, чтобы не допустить прорыва из города и удара в тыл от войска ромеев. Тогда как командиры с орлами над головами могли под прикрытием стены выбирать себе в противники любой отряд и ударить с превосходством пятнадцать к одному. Но не сделали этого. Цезарь, не покинувший город, издал жесточайший приказ: «Не ввязываться в авантюры! Время работает на нас!»

Таким образом захват города был невероятен, штурм — невозможен, а оставаться под стенами — самоубийствененно. Однако одну попытку восставшие все же сделали. Но назвать это штурмом было сложно. На участке стены, где ее высота была минимальна, длинной в две башни Северный и оба Росских легиона, свой легион Руфус пожалел и запретил им участвовать в этой глупости, с помощью приставных лестниц попытались взобраться наверх, но были отбиты с огромными потерями.

Обусловленное жадностью решение идти на Рим было ошибочным.

И до этого испытывающий сложности с разношерстной массой восставших, теперь Руфус со всей ясностью прочувствовал свою никчемность на этом посту. Слишком большим объемом специфических навыков и знаний нужно обладать как для управления лагерем, и для командования крупными подразделениями в бою.

Медленно, но верно войско восставших стало разлагаться. Среди восставших медленно стали распространятся пораженческие настроения. Началось дезертирство. Откуда-то появились крикуны, которые на одном углу призывали «Возьмем Рим! Еще немного и ромеи дрогнут!», а на другом «Надо бежать или сдаться сейчас! Пока еще помилуют!». И бывшие рабы прислушивались к этим словам. Попытки контрразведки найти этих крикунов, так как не безосновательно подозревали в них ромейских засланцев, каждый раз оказывались безуспешными.

На совете каждый день гремели жаркие баталии. Руфус, шестым чувством ощущавший, как убегают последние отпущенные Богами для спасения мгновения, орал и надрывался, но мало кто его слушал. И хотя Порошка был «за», ослепленный жадностью Ярий был «против», Скамкель, которому некуда было возвращаться — «против», и Пилус — который не хотел идти к россам — тоже «против». И легионы оставались у стен Рима.

Масла в огонь добавило появление в лагере раненного Алларика, далекое от триумфального. В этот день войско потеряло около полутора тысяч человек. Тут, следует отметить, ромеи оплошали и сами помогли восставшим в пресечении дезертирства. Все беглецы были пойманы конными разъездами, которые уже давно кружили вдалеке от лагеря, и казены. Головы ромейские кавалеристы с хохотом подбрасывали прямо по ноги пешим патрулям.

Наконец, на состоявшемся в один из вечеров совете, произошло то, что давно уже должно было произойти. Восставшие раскололись на два лагеря, но не по национальному признаку, а по жадности. Осторожных и менее жадных возглавил Руфус. На следующий день он покинул войско восставших и отправился на север. С ним ушел его легион в полном составе и еще пять тысяч человек из других, а так же около тридцати тысяч женщин и детей вместе с частью обоза. Из командиров с ним ушел еще не оправившийся от ран Алларик, Порошка и, скрипя зубами, Ярий. (Последнего, по приказу отца, спеленали свои же дружинники, перебросили на круп коня и вывезли вслед за уходящими. А чтобы не орал и не сквернословил — рот завязали. Вот и оставалось Ярию только и делать, что зубами скрипеть.) Скамкель и Пилус остались.

Полмесяца спустя, когда караван дошел до разоренного в прошлом году Лупуариса, восставших настигли страшные новости.

Первую, ожидаемую, черную весть привез Пилус. Дав отойти половине восставших на достаточное расстояние, ромееи сняли осаду со столицы. Одновременно, через пять ворот, из города выло пять легионов, разбили рабов, не успевших соединиться в единую группу, на четыре части и вырезали всех под корень. Всех. Включая женщин и детей в обозе. Цезарь отдал приказ, что зараженных вирусом бешенства зверей следует изничтожить без жалости, чтобы они не заразили других.

Неожиданность подстерегала восставших впереди. Однажды вечером в лагерь примчалась небольшая группа конных, около трех сотен человек. Состояла она в основном из россов и франков, и старшие среди них, отпихивая с дороги любопытных, ворвались на совет.

— …таким образом, запасов провизии, хватит еще на десять-пятнадцать дневных безостановочных маршей. — закончил пальцами свой доклад отвечающий за обоз Алларик.

— В принципе, совет можно заканчивать на сегодня. — Задумчиво проговорил Руфус, — Припасов нам хватит до Нижней Германии. Там уж, надеюсь, Фритигерн не пожлобится, и накормит беженцев. В крайнем случае — купим. Осталось только дойти до…

— Не надо никуда идти! — просипел ворвавшийся командир пришедшего конного отряда.

— Что? Кто ты?

— Мы. Из. Северного легиона. Сбежали.

— Сбежали? Почему?

— А потому, что Северного Легиона больше нет!

— Как?

— Почему нет? — посыпались со всех сторон вопросы.

— А ну, тихо! — проревел Порошка. — Говори.

— Десять дней назад мы узнали о разгроме сил восставших около стен Рима. А пять дней назад Фритигерн объявил, что теперь он, с соизволения Цезаря и народа Империи, является дуксом провинции Нижняя Германия. Северный легион переформировывается в Пятый Германский с дарованием его личному составу всех прав и обязанностей штатных легионеров…

— Не может быть!

— Это ложь!

— Это провокация ромеев!

— Это еще не все. Освобожденные этим легионом рабы становятся простыми гражданами, взятая добыча объявлена военными трофеями со всем вытекающими из этого последствиями…

— Невероятно!

— Нет!

— Ты лжешь!

— А самое главное, дабы подтвердить, что все это правда, с подия столичной арены это подтвердил стоящий рядом с Фритигерном… Леонардо ди Медичи! И первый приказ, который получил дукс Фритигерн, подавить вверенным ему легионом восстание рабов в соседней провинции! Сейчас его легион скорым маршем идет нам навстречу и собирается атаковать!

— А не может быть так, что Фритигерн, — начал было Алларик, но его тут же прервал Пилус.

— Нет! Фразу о правах и обязанностях следует понимать как: «ваши родные останутся гарантией вашего поведения.» Легион Фритигерна теперь наш враг!

Леонардо ди Медичи в который раз подтвердил свою славу дипломата. Сделать из врага друга, из войск противника — подкрепление своим… Принесенная весть как громом поразила всех бывших рабов, до последнего сопляка в обозе. И не нашлось не единого человека, который бы не поддержал в сердцах сказанные Руфусом слова:

— Надо было убить его сразу же!

Но несмотря на правильность этой мысли, что-либо делать было уже поздно. Путь на север был теперь закрыт, и остатки восставших попали в надежный капкан. Теперь уже на 100 % стало ясно — восстание обречено. Теперь требовалось сделать все, чтобы хоть каким-то образом спасти доверившихся Руфусу людей.

На продолжившемся далее совещании были рассмотрены все варианты. Их было не так много, как хотелось бы.

Первый вариант. Сдаться на милость ромеям. Такие предложения гуляли по лагерю и имели как своих приверженцев, так и своих противников. Ратующие за эту идею, в основном это были «мирные жители» из обоза, приводили в пример ставших полноправными гражданами спасенных Фритигерном. В ответ они получали вполне логичное возражение, что им мира никто не предлагал, а что делает тот же Леонардо с врагами Рима, можно вспомнить на примере Габита и Скамкеля… Сдаваться после долгого размышления было признано бессмысленным — легче самим заколоться, проще и безболезненнее в итоге получится.

Второй, напрашивающейся на язык, идеей была рассеяться и пробиваться на север на свой страх и риск. Руфус сразу же сказал, что он не будет препятствовать тем людям, что выбирут такой путь спасения, но предупредил, что шансов у них нет никаких. Такие семьи будут искать не только легионеры противника, но и местные жители, желающие справедливо отомстить за все причиненное гладиаторами зло. Для отлавливания таких рабов правителю достаточно было отрядить на всю провинцию всего лишь одну конную когорту. И все.

Третьим предложением, после отбрасывания совсем уж фантастичных, стало пробиваться силой, таща за собой медленный обоз с ранеными, припасами, добычей и семьями. Но сразу же возникал следующий вопрос: «а куда пробиваться?»

Картина расположения войск противника на данном этапе сложилась следующим образом. С юга от Рима гладиаторов догоняли 5 полных легионов под командованием легата Марка Антония Павла. За удачную победу он получил титул проконсула Атикулы, уже почувствовал вкус гладиаторской крови и стремился разбить убежавший от него остаток повстанческой армии. При этом он оставался весьма и весьма опытным полководцем с холодной головой. С запада восставших поджидали недобитые Фритигерном, пополненные легионы легата Тая Франджипани, желавшего отиграться хоть на ком-то за свое поражение. Восток оставался пока свободен, но ходили слухи что с границы сняты еще два легиона и движутся навстречу бунтарям.

Южное направление не рассматривалось вовсе — ловить там было нечего. Также, глупо было бы пробиваться на запад — гладиаторов ожидала непокорная страна, западная граница Империи с охраняющими ее легионами и маленькие франкские королевства. Стратегически, логичнее всего было бы пробиваться на север, через уже однажды разграбленную и покорную восставшим провинцию. На этом пути им противостоял только один легион, состоящий из предателей, вцепиться в глотку которым желало большинство легионеров, неважно орел ли распластал крылья над их центуриями, или, оскалившись, шипел дикий кот.[126] Предателей во все века не любил никто: ни те, кого предали и не те кому передали — ведь предал однажды, предашь и еще раз!

К сожалению, идти на север было никак нельзя. Как бы не правильно это было и с моральной, и с полководческой точки зрения, но вот какая проблема. Пища. Ее у восставших оставалось максимум на 15 дней. Ну двадцать, если экономить. Ну двадцать пять, если для не сражающихся организовать минимальный паек. А потом все… И ведь у местных жителей не возьмешь ничего!

Дело в том, что хитрый Леонардо со всей провинции свез в столицу Нижней Германии всю провизию, оставив у немногих оставшихся в живых жителей только минимально необходимый запас. Конечно, это повлекло за собой большие проблемы, но всяко меньшие, чем возможность очередного прохода бунтарей, так что граждане его поддержали. Задержаться, рыская по лесам и холмам в поисках небольших пайков — невыгодно. Банально обозники съедят за это время больше, чем будет найдено, но время будет потеряно и ромейские легионы настигнут свою добычу. А взять город…

Главной причиной успехов Римской Империи была мощь его легионов. А основной силой легионов была уникальная приспособляемость. Любой удачный тактический маневр, построение, клинок или меч противника оценивались и лучшие брались на вооружение. Не было никаких сомнений в том, что остатки четырех легионов, побывавших в кровавой бойне у Атикулы, будут отличными учениками и смогут воспроизвести ее своим учителям.

Оставался только один путь — на восток. На восток, где за перевалами лежала еще не разоренная страна, где провизию можно собрать просто очистив пару плантаций вдоль дороги, где за двумя перевалами и мощнейшими горными крепостями, за Булгарским княжеством, лежит долгожданная свободная земля.

— Решение принято! Мы идем на восток!

Глава 54

— А ну вперед, пошевеливайтесь, твари! Скоро, скоро отдохнете на уютных крестах! А ну двигайся, падаль! — и надсмотрщик награждает слишком медленно бредущего раба ударами плети.

Темнело, но командовавший караваном центурион уже не волновался. На его классических черт лице блуждала довольная улыбка. Караван дошел до города, легионеры живы, движимое имущество и обоз — доставлены в целости и сохранности, несмотря на то, что проскочить пришлось перед самым носом у переднего дозора восставших.

С охраной, которая не хотела пропускать караван все было решено просто. Грозный рык, особенные легионерские ругательства, грозного вида свиток с множеством сургучных и восковых печатей, а также написанная на лице у центуриона родословная с корнями в основание Рима, развеяли у командовавшего караулом ворот опциона всякие сомнения. Караван медленно втянулся в крепость и ворота, как положено, были закрыты на ночь.

Недалеко от караульного помещения ворот стоял незаметный человечек. Такого в толпе встретишь — забудешь раньше, чем взгляд отведешь. Вот только внимательный, скорее даже пронзительный взгляд, которым он обшаривал прибывших и телеги… Этот взгляд сводил на нет всю маскировку. Лениво обмахиваясь, якобы вспотев, легат стянул шлем и снял с себя щегольски отделанную, офицерскую, лорику сегментата[127] и распахнул на груди тунику. Легким взблеском на закатные лучи солнца отозвался красный камень на округлом медальоне. Шпик слегка прищурился, глядя на рисунок, а потом его глаза резко расширились. Центурион легонько качнул головой, и орденец, склонясь, отошел за угол казармы.

— Брат Лонг. Яшма. — представился

— Публий Терренций Варрон.

— Но я слышал, что вас, простите меня, давно подвергли maxima capitis diminutio.

— Теперь ты знаешь, что стало моим настоящим наказанием. Правда, советую, сразу же похоронить это знание поглубже.

— Конечно! А как поживают отары вашего уважаемого батюшки?

— Ты отлично знаешь, что отары моего отца отлично стригутся в бочки, из которых потом вытекает лучшее вино во всей Восточной Империи.

— А могу ли я тогда узнать второе имя достопочтенного Брата-Рубина?

— Брутус.

— Как? Неужели сам Брутус, великий интриган и…

— Нет. Я другой Брутус. Я получил свой рубин за другое. И хватит игр и проверок! Сейчас не до них! Значит так. Мой груз — оружие и броня. Его следует разместить недалеко от казарм — завтра же следует набрать две сотни ополченцев. Рабов… Рабов пока тоже расположи на плацу около казарм, чтобы им в голову ничего странного не пришло. Пусть за ними пара-тройка легионеров постарше присмотрит. А я пока пойду доложусь трибуну, все равно по заданию это надо сделать. Кстати, где он сейчас обитает? Дай мне провожатого… Те еще здесь? Что встал? Исполняй!

— Да, старший брат.

Трибун, командовавший обороной крепости, запиравшей вход на перевал, уже собирался отойти ко сну. А с учетом того, что за сегодняшний день он набегался до полного изнеможения, что даже не осталось сил помять перед сном покорную наложницу, прибывший центурион был встречен максимально неласково.

— Тиберий Гай Фламиний? Центурион Публий Терренций Варрон. Прислан из Рима!

— Вижу, что центурион, — поморщился трибун и не распечатав отложил свиток с документами. Лицо столичного гостя окаменело. — Каков груз ты привез? А то мне еще не успели доложить.

— 350 голов двуного скота — для работ по ремонту и укреплению стен. 200 комплектов доспехов и нас полная центурия ветеранов, что уже сражались с бунтовщиками. Присланы из столицы для усиления. Я думаю, пока моя центурия стражу-другую покараулят, а твои отоспятся. А ты выглядят они как загнанные лошади.

Тиберий задумался. Посмотрел на франтоватого центуриона, который даже после дороги успел переодеться в прихотливо расшитую разноцветными нитями шелковую тунику, покроем слегка напоминавшую положенную только сенаторам тогу. «Пижон! Здесь тебе не столица, и богатого папаши тут тоже нет. А если нападут рабы, а у этого, прости Единый, воина все бойцы такие? Сссстоличные….» — презрительно подумал трибун.

— Ты меня конечно прости, центурион, но я не могу снять свою стражу, да еще в ввиду приближения врага. Это приказ Цезяря, охранять Левый Зуб…

Глаза собеседника вспыхнули от ярости, что какой-то провинциальный трибунишка может перечить ему. «Ничего. Следует этого молокососа сразу же поставить на место!» — подумал Тиберий и продолжил.

— Не следует злиться, приказ Цезяря превыше всего. Тебе следует забрать свою центурию, не волнуйся, груз уже доставлен, и отправиться на Правый Зуб.

— Что? Ты отсылаешь меня? В преддверии битвы?

— Нет. Что ты. Наоборот. Я доверяю тебе самый ответственный пост. Если рабы прорвутся через наши тела, то они упрутся в другой Зуб. Гарнизон там сейчас небольшой, так что ты еще станешь героем!

— Да я…! Да как ты смеешь?!.. — задохнулся от гнева центурион. Не заметить не такую уж и тонкую издевку, он не мог.

Трибун подождал, пока гость не выговорится, и глядя тому в блестящие, наверное от ярости, глаза с нажимом проговорил:

— Это приказ. Центурион!

Центурион, поняв что зарвался орать на старшего по званию, каким бы тот провинциалом не был, молча отмахнул воинское приветствие и не дожидаясь ответа с все так же блестящими глазами вышел.

«Какие глаза блестящие… Неужели пошел плакать?» — удивился про себя трибун, укладываясь спать. — «Куда катится Рим? — продолжил философски размышлять на сон грядущий. — Уже не молоденький мальчик, а ведет себя как последний гимназист. И такие ведь будут нами править… Одна надежда на волю Единого…»

Как бы то ни было, но центурион оказался не совсем потерянным служакой. В тот же вечер, дождавшись выправленного в канцелярии трибуна пергамента с приказом, «никак для того, чтобы потом сделать какую-то гадость», вся центурия вместе со своим командиром отбыла на Правый Зуб.

А ночью приведенные в крепость рабы легко развязались, бесшумно сняли охрану у арсенала, вооружились привезенным оружием, после чего посетили казармы. В ту ночь у местных Морт и Антропос[128] было много работы ножницами. Им пришлось отмахнуть нити жизни всех спящих легионеров. Впрочем, чуть позже, за своими товарищами последовали и стоявшие на часах. Смена пришла уж больно особенная. На следующее утро авангардные подразделения восставших сквозь широко распахнутые ворота, без боя — не с кем было уже сражаться, прошли крепость Левый Клык Дракона. С Правым Зубом, как между собой, по извечной солдатской привычке придумывать местам службы свои имена, называли эти крепости несшие в них службу легионеры, тоже не было никаких проблем.

— Ну, брат, ты молодец! — крепко обнявшись друзья закончили наконец-то свои объятья. Один из них обычный легионер в простой форме рядового, другой — когда-то форсистой, а сейчас грязной, местами погнутой и заляпанной темно красными пятнами пластинчатой броне ромейского образца. Гарнизон Правого Клыка Дракона был не таким уж маленьким, каким его расписывал Тиберий Гай Фламиний, и «пятой колонне» пришлось хорошо поработать мечами и дорого заплатить за эту хитрость. Человеческими жизнями. Хотелось бы верить, что в последний раз на долгое время вперед.

— Ты тоже! Это же надо! Придумать такую наглую уловку! Да Орден себе приап вырвет от зависти!

— А если бы не ты, то ничего бы не вышло! Только у тебя могло получиться. Тут ведь настоящий центурион нужен был! Такой как ты!.. — Пилус окаменел. — Прости, — сразу же поправился Руфус.

— Да ничего. Публий Терренций Варрон умер уже давно. Когда вступился за свою возлюбленную. Теперь есть только бывший раб, бывший гладиатор, а теперь простой свободный человек Пилус. Так же как и ты — уже давно не Игорь, а Руфус. Предводитель восстания и спаситель многих из ромейского рабства. Ну да ладно, что мы все о грустном. Алларика давай вспомни, он тоже заслужил. Если не триумфа,[129] то похвалы точно.

— Да! А мы и не знали, что Алларик такой запасливый. И что в итоге эта гадость пригодиться? А еще с таким эффектом!

— А трибун? Как он нам помог?!

— Еще как! Я ума не приложу, сколько бы мы тогда провозились со вторым зубом.

— Он то думал, что я рыдать пошел! А я стою, глаза горят, молчу, боюсь сглазить такую удачу!

— Ха-ха-ха!

— Будем надеяться, что Единый смилостивится над ним, — показал пальцами подошедший на смех из только что прошедшей колонны Алларик. Это вызвало очередной безудержный всплеск хохота. На них со стороны задумчиво смотрел Порошка, охраняемый Ярием и преданными россами.

— Ладно, какие у нас дальше действия?

— Хочешь, не хочешь, а надо оставлять заслон, — с грустным лицом проговорил Ярий.

— Опять? — пальцами переспросил Алларик.

— Да. Без этого никак. Да только заслон тут нужен не простой. Сделаем таким образом…

Последние полтора месяца все восставшие иначе как без содрогания вспоминать не могли. Есть приходилось очень мало, а двигаться — и днем, и ночью; слава отличнейшим ромейским дорогам. Идти приходилось по разоренной Пеции, которая было богато украшена висящими на крестах гниющими остатками тел восставших. Это прибавляло прыти медленному обозу — никто не желал присоединиться к этим беднягам.

Сзади, в неизвестном количестве дневных переходов, шла армия Леонардо ди Медичи — соединившиеся в единый кулак легионы Марка Антония Павла, Тая Франджипани и Фритигерна. Всего около 50 тысяч человек. Пока что беглецов спасали несколько удачных для них моментов. Хорошая: теплая, но не жаркая, сухая погода. Что большинство легионов было пешими, а так же многочисленные диверсии, которые совершали восставшие. На поворотах, шахматно разбирались куски дорожного покрытия для замедления обоза ромеев, разрушались мосты даже через самые маленькие реки, устраивались быстрые засады на пути авангарда…

Впрочем, ромеи в покое их тоже не оставляли. Конные центурии, как грифы над умирающим животным, крутились вокруг двигающейся колонны восставших. Они обстреливали караван из луков, по ночам снимали часовых, убивал беззащитных женщин и детей в обозе, пытались поджигать телеги и т. д. Тяжелый марш оказался не всем по силам. Часто случалось так, что тот или иной уставший до кромки человек выходил из колонны и тупо ложился на землю. Все что угодно, хоть смерть, но только не одуряюее движение… И смерть в виде озлобленных ромейских всадников не заставляла себя долго ждать. На следующий день куски тел ромейские кавалеристы подбрасывали на дорогу в авангарде беглецов. Как бы там ни было, но около 25 тысяч рабов, завалив телами, но уничтожив защитников на перевале, прорвалась в восточную Империю.

На перевале были оставлены пять сотен самых лучших воинов и двойное количество лошадей. В заслон. Их задачей было как можно дольше задержать легионы ромеев, после чего подорвать и обрушить стены перевала и спешно двинуться вдогонку. Первые пехотные части ромеев появились у перевала уже через три дня. Восставшие успели вовремя.

Командовавший заслоном Порошка сделал все немного не так, как хотел Руфус. Он сразу же подорвал выделенным ему порохом самое узкое место прохода, и спрятался. Дождался, когда подойдут рабочие разбирать завал, и перебил их. Еще трижды ромеи пытались разбирать завал и по очереди теряли все увеличивавшиеся раз от раза отряды рабов и легионеров, их охранявших, пока разъяренный задержкой Леонардо не приказал взять эту груду камней в лоб.

Если в не таком уж и узком, все же это часть ромейской дороги, и сделан он соответственно, горном проходе держать правильный строй еще как-то можно, то сделать это на выкатывающихся из под ног камнях — просто нереально. На первый план опять вышло личное мастерство каждого воина. После первых жутких потерь Леонардо отвел ромейские легионы чуть назад и бросил на баррикаду легионеров Фритигерна. От этого накал битвы только повысился. Увидев пред собой мерзких предателей бойцы Порошки часто забывали обо всем, кроме желания хоть зубами, но вцепиться в горло своим врагам. И часто случалось так, что в яростной схватке сходились те, кто еще пару месяцев назад сидели за одним костром и по-братски делили на двоих паек. Когда выжившие бойцы заслона во главе с раненным Порошкой догнали основные силы, то на поводу были приведены 600 ставших лишними лошадей…

Тем временем караван восставших двинулся по Восточной империи. С едой и проводниками стало гораздо легче. В этих провинциях еще 15–20 тысяч человек присоединилось к гладиаторам, собираясь покинуть приделы столь негостеприимной Империи.

Дважды освободившимся рабам приходилось вступать в схватку. Оба набранных в прошлом году легиона вышли навстречу восставшим. Из-за того, что легаты, которым новое назначение ударило в голову, не смогли договориться по вопросу старшинства, два легиона сражались по отдельности друг от друга. Сметя втрое превосходящими силами сначала первый, а спустя три дня и второй легион Руфус освободил дорогу к приграничным крепостям, а полученные трофеи пошли на вооружение новичков. Третий легион, которым в отличие от первых двух командовал опытный полководец, сделал правильно — разделился и закрепился в приграничных городах.

Руфус не стал заниматься выкуриванием запершихся в городах когорт и центурий. Добычи и так они так (хотя, как известно, ее никогда не бывает много) везли километры, припасов можно было набрать без проблем с окружающих ферм и плантаций, а самое главное — темп. Ромеи уже разобрали завал и на хвосте колонны опять повисли первые конные сотни.

Хитростью захватив запирающие вход и выход крепости, восставшие оказались перед дилеммой. С одной стороны, оборонять эти крепости можно было довольно долго, с другой — разгромить на такой позиции легионы было нереально. Городского боя не получиться — ромеи расчистят проход для основной массы войск, а остальные займутся медленным выкуриванием партизан из нор. Плюс, никто не сомневался в том, что якобы независимая Булгария будет ставить бежавшим рабам всяческие препоны, а ромейские легионы пройдут, если захотят, по ней без проблем. А в том, что они захотят неуверенных не было. Да и идти к росам с таким хвостом — наживать себе проблемы в будущем. План Руфуса позволял решить все эти проблемы, однако опять требовал человеческих жизней.

Выполнять план Руфус поручил добровольцам. И только тем, кто не отказался от своих слов после того, как было обещана почти стопроцентная смертность.

Проход в горах между Правым и Левым клыком был длиной около полутора километров. На всем протяжении он был заминирован, на это ушли все под чистую запасы трофейного пороха.

Первой в проход втянулась ромейская кавалерия и разведчики. Не обнаружив засады они насквозь прошли ущелье и вышли на небольшое плато, уже Булгарскую территорию. Там их ожидало выстроившееся войско восставших. Гонцы отправились назад и радостные, что беготня наконец то прекратилась, легаты ввели свои легионы в проход. Как только через проход прошло около полулегиона пеших ромеев, около Правого Зуба раздался первый взрыв. Потом, навстречу идущим ущельем легионам прогремел второй, третий, четвертый и так до самого Левого Зуба.

На момент первого взрыва в проходе находилось около трех легионов, идущих тесным строем вперед, к победе. Большинство легионеров было убито камнями, летящими с высоты не хуже авиационных бомб, лавины и оползни сошли лишь в нескольких местах. Но особой разницы не было. Просто часть легионеров была просто убита, а часть — еще сразу и похоронена, особо невезучая — заживо.

Расколотые пополам, ошеломленные и испуганные успевшие пройти проход легионеры, а также конница, была с легкость прижата к скалам и поголовно вырезана войском Руфуса.

После такой эффектной демонстрации военной силы, в Булгарии в сторону восставших не было ни единого косого взгляда, не то, что чего посерьезнее. Наоборот, буйно протекала меновая торговля, а Булгарский князек из своей дружины даже выделил почетный эскорт. Смешно было смотреть, как две сотни воинов пытаются эскортировать почти 40 тысяч человек. После длительных допросов, оформленных под дружеские беседы, Руфус окончательно уверился в расположении богов. Ближайший обходной путь у ромеев займет не меньше полутора месяцев, Булгария — не противник, а союзные Империи Ордынцы озабочены своими проблемами: у них там какая-то вспышка смертельно опасной болезни в Сарай-Бату.

Наконец, спустя год и пять месяцев от начала восстания, ноги бывших рабов пересекли границу и вступили на землю Великого Княжества Киевского.

— Идиот! — амфора с вином пролетела над головой у Леонардо и разбилась о стену. Конечно, доклад Цезарю о поражении ожидаемо обещал быть хм… трудным, но не до такой степени. В первый момент Леонардо даже пришлось резким прыжком уворачиваться от кинжала, брошенного рукой господина. — Ты провали все! Порушил славу, что зарабатывали поколения ди Борджа!

Леонардо никогда раньше не видел Цезаря в таком состоянии. Но и никогда раньше он не приносил настолько плохих новостей.

Во-первых, экономические проблемы. Полнейшему разорению подвергнуты 7 богатых провинций — больше половины Средней Империи. Даже сам Рим был недолгое время осажден! Надолго нарушены потоки товаров, задыхается торговля. Из-за побегов и карательных мер резко упала популяция рабов в империи, что по цепочке повлекло за собой удорожания рабов, и, следовательно, всех производимых ими товаров.

Во-вторых — военные неудачи. Безвозвратные потери ромейской армии составили в итоге 15 легионов. То есть почти половину всей армии Империи! Лучшие легионы! Причем три из них были потеряны в один миг! Такого чудовищного разгрома история Империи еще не знала. Даже в самых кровопролитных войнах с Та-Кемет и россами потери не превышали 10 легионов. Потерю военного престижа в результате этих поражений вообще было не реально оценить!

В-третьих — политические последствия. Ради сохранения своей армии Леонардо пришлось даровать одной части восставших полное гражданство. Логичное и мудрое с военной точки зрения решение. С политической же это оборачивалось прямым призывом к последующим восстаниям — никогда раньше империя не мирилась с восставшими. Теперь же в случае успеха и нанесения тяжелого урона, некие противники всегда могут договориться с государством, выторговать для себя что-то. Прецедент то создан. Про то, что часть восставших сумела избежать тяжелой длани правосудия не хотелось даже думать.

В-четвертых — последствия для агентуры. Пересказанные пленными рабами истории Руфуса серьезно пошатнули негласный контроль за рабской средой. Теперь рабы будут очень осторожно относиться к любым попыткам контроля изнутри. Конечно, из этого тоже можно извлечь выгоду, но проигрывать еще и здесь, в традиционно сильной дисциплине и на своем поле, все равно очень неприятно.

— Господин, — Леонардо склонившись переждал бурю и дождавшись разрешающего кивка продолжил. — Господин. Не следует так волноваться. Все равно

— Но как? Ведь проход все еще завален…

— Я выдал своим шпионам четкие инструкции. На всякий случай. Как только рабы перейдут границу с росами, их предводители должны умереть.

— Жаль, не везде ты таким предусмотрительным оказываешься. Кстати. О завале. А как ты уцелел?

Леонардо передернуло. Тот час же у него перед глазами встала картина сотрясения земли и огромных камней, которые сметали все на своем пути. Чудом ему удалось вырваться из горловины ущелья, благо он только-только заехал в него. А вот его протеже, которого он обучал в течении последних семи лет — не сумел. Ди Медичи потом нашел парня… И то что от него осталось можно было скатать как циновку.

— Единый спас. Да. Относительно рабского легиона. Все исправлено.

— И как?

— Ну, остатки, что выбрались из капкана и уцелели в битвах, мы распихали по дальним гарнизонам. Не все туда доедут, но ни один оттуда не вернется. Даже елать ничего не надо будет — легионеры сами их в ссорах перережут. Что касается их семей, то законами, ведь это наши законы, как хотим, так и повернем, мы запихнем их в долговую кабалу. И они опять окажутся на рабском рынке. Не у россов же, где от голода не умирают…

— Россы… Опять россы. Значит так. Россы вычерпали до дна меру терпения своим еретическим существованием. Хватит. Для начала, проведи всеобщую кампанию нагнетания ненависти. Что говорить — догадаешься: «Еретики взбунтовали чернь!», «Единый проклял восточных еретиков!» ну и так далее.

— Будет сделано, господин.

— Далее. Когда люди будут готовы, выноси знамена.

Цезарь имел в виду старинный ромейский клич, который использовался только в случае смертельной опасности всей Империи. Так как обычная процедура набора новобранцев в легион занимала много времени, была придумана следующая процедура всеобщей мобилизации. В каждой провинции по всей Империи на ступени столичного магистрата выносились боевые штандарты: красный, обозначающий набор в пехоту, зелёный=- в конницу, синий — на флот. Одновременно с этим дукс произносил: «Qui Imperium salvam vult, me sequatur».[130]

— Неужели? Но мы уже тысячу лет не использовали…

— Ты не согласен? — прошипел Цезарь.

— Нет, согласен господин.

— Вот и хорошо. Теперь, доставай пергамент и пиши письмо в Орду.

— Я готов. Что писать?

— Пиши…

Вскоре Леонардо убежал с письмом и приказами, а Цезарь спустился в тот подвал. Вернулся он уже немного успокоившимся. «Ничего, скоро россы ответят за все! И Боги не спасут, если на тебя ополчился весь мир!»

По инерции восставшие двигались вперед еще несколько дней, но с каждым часом скорость становилась все меньше и меньше. Осенняя, напитавшаяся влагой, степь — она для перехода мало пригодна. Тем более — такой толпой. Наконец была отдана команда остановиться и разбить лагерь на берегу полноводной речки. Многие в тот же момент просто повалились на землю, часть пошла пить и купаться, несмотря на ледяную воду, начались постирушки, закипела вода в котлах — в первый раз за последние месяцы люди смогли поесть горячего.

Россы не оставили пересечение границы таким количеством людей без внимания. В прямом и в переносном смысле. По бокам колонну конвоировали редкие всадники, которые заворачивали некоторых отставших и заблудившихся обратно к общей массе. А некоторых — наоборот отвозили в сторону.

Сразу же после пересечения границы началось массовое… Хотя нельзя назвать это дезертирством. Просто люди, кого вытянули ордынские арканы из домов неподалеку, засобирались до родимой сторонки. Подходили к Руфусу или его легатам, земно кланялись, получали свою долю из обоза и растворясь в степи и перелесках. Некоторые пропадали в деревнях по пути следования освобожденных. Часто случалось, что зашел справный молодец воды напиться, да так и пропал, крепче железа прикованный взглядом темных глаз да косой до пояса. А уж сколько случаев было, что станичные хлопцы не могли расстаться с первого взгляда запавшей на сердце молодухой…

Хотя козаки и презрительно относились к тем, кто позволил надеть на себя ярмо, эти рабы своими подвигами доказали, что они достойны уважения. В деревнях изнеможенных восставших подкармливали, совали проходящим в руки свежий хлеб, поили молоком, а уж послушать рассказы про поражение ромев и взятую добычу собиралась вся деревня. И хотя многие недоверчиво крутили головой, охаивая выдумщиков, но добыча, вот она на возах везется. И это служило самым понятным и весомым в буквальном смысле аргументом.

Постепенно напряжение, сковывавшее восставших, отпускало. Появлялись улыбки, готовилась еда из купленных у местных продуктов, зазвучал смех, потянуло винным запахом из открытых бурдюков — все говорило о том, что пиру быть! Вечером празднество волной накрыло весь лагерь. Звучали радостные крики, песни, кто-то уже спал, напившись, кто-то плакал по погибшим, кто-то дрался со старым приятелем, чтобы через пять минут опять помириться, кто-то уводил сговоренную девушку посмотреть на звезды подальше в степь, где трава помягче…

Праздновали и легаты. За отдельным столом сидели все выжившие предводители войска и предавались грустным, серьезным разговорам. Иногда к их столу подходили люди по одному или целыми группами, обнимались и кричали. Подносили дары и просили выпить с ними. Тогда все веселья на миг затихало и сопровождаемые дружным ревом

Вот и сейчас к столу подошел человек, сгорбленный и старый до такой степени, что нельзя было опознать даже его род. Поклонился он бочонком редкого вина, который раскопал в одной сгоревшей вилле.

— Я разумею, вину этому уже больше тридцати лет! Выпейте вои, за победу нашу, за свободу даренную… — старик был явно полупьян и его потянуло на говорильню. К счастью Руфуса отвлекли. Его поджидал отдельный сюрприз, хотя об услышанном он в глубине души подозревал.

— Дозволь представиться по чести, — оторвал его от пиршественного стола и отвел в сторону Порошка. — Кошевой атаман войска козацкого Богдан Непийкрепко!

— Хм… Чего-то такого я от тебя ожидал, — ответил пришедший в себя Руфус. — Ну не идет тебе простая одежка! Но такого, не ожидал — что сам дукс козаков будет у меня на посылках…

— Да какой дукс. Молвишь тоже. Уж давно рада перезбрала, кода меня в полон захомутали. Или думают, что живота лишили.

— Понятно. И как тебе, кошевой атаман, мои действия? Профессиональное мнение?

— Не знаю, как там ромеи триумф, но приезжай к нам на Сичь! Ты увидишь тогда, як наши станичники дюжих парубков привечают! Приезжай, да нашу долю не забудь! А сейчас, прости! Ехать я должон! Многие лета Сичь без мени! Да жинка поды все глаза выплакала! Прощевай! Ярия с тобой оставлю… Только квасу да рассолу заранее заготовьте. Тебе ответ перед всеобщим сходом, радой, держать. Готов будь! И девок по деревням не порьте! — с улыбкой бывший кошевой погрозил им пальцем, вскочил на лошадь и отбыл из разбиваемого лагеря.

— И давайте выпьем за этих дурных ромеев, что так и не смогли убить нас.

«Всех не смогли. Да. А скольких смогли? Поминуть бы их» — подумал Руфус и слегка пригубил из чаши. Вино оказалось действительно изумительным, но сейчас… Но сейчас оно было лишним. «Эх, простой бы водки, как положено!» — Подумалось Руфусу. И вдруг ему стало так грустно, такая тоска вдруг одолела, по потерянному навсегда дому, что поставил он кубок с великолепным вином, встал из-за стола и пошел, куда глаза глядят. На границе лагеря, куда не долетали отсветы костров, он поднял голову к небу и долго-долго всматривался в рисунки незнакомых созвездий, пытаясь найти там Солнце. Внезапно невидимая рука стиснула сердце, дыхание прервалось, звезды вспыхнули и закружились, провожая падение потерявшего сознание Руфуса на росскую землю.

Часть шестая. Ярослав

Глава 55

Впервые в сознание, после боя на болотах, Ярослав пришел неизвестно когда. Ощущение, что он пролежал несколько лет без сознания. В первый момент он даже не открывал глаза, просто лежал, познавая окружающий мир без зрительных ощущений. Судя по всему он лежал, укутанный, в чем-то очень мягком и теплом, вокруг было тихо, в окружающем его горячем воздухе витали стойкие ароматы каких-то трав. Ему было жарко, все тело покрывал липкий горячий пот, но он не приносил ожидаемой прохлады. Ярослав осторожно пошевелил руками и ногами. Одежды не было, тело отозвалось слабостью и ломотой, но связан он не был. «И то хорошо. Значит не у врагов. А то враги вряд ли стали бы меня лечить. Скорее добили бы.» — раздумывал Ярослав. Через некоторое время он решился открыть глаза. Ничего не изменилось — вокруг было очень темно и видно ничего не было. Оставалось только ждать.

Через некоторое время по привыкшим к темноте глазам резанула вспышка света, и в помещение, оказавшееся небольшим закутком, кто-то вошел.

— Очнулся, болезный? — спросил чей-то дребезжащий голос с неизвестным акцентом.

Ярослав приподнял голову и огляделся. Он лежал в небольшой комнатке, все стены которой укрыты были мехами. В эти же меха он был завернут, как младенец. Выход из комнатушки прикрывали тоже хорошо выделанная огромная шкура какого-то зверя, при жизни покрытого мехом. В проеме видно ничего не было, там тоже было темновато, а тот свет, который так был неприятен, излучала обычная плошка с жиром, в которой плавал теплящийся огоньком фитилек.

Плошку в руках держал старик. Единственное, что успел заметить Ярослав, это седые волосы и старые, покрытые сморщившейся кожей, но необычно сильные руки. Эти руки легко приподняли его голову и поднесли ко рту деревянную кружку с чем-то горячим и источавшим тот самый пропитавший всю комнату запах.

— Испей, сыне. То лекарство, — послышался опять голос старика и кружка наклонилась, грозясь просто разлить всю жидкость, если Ярослав не раскроет рот.

Когда Ярослав допил все лекарство до капли, его сразу же неумолимо потянуло в сон. Он еще попытался раскрыть рот и спросить у лекаря что-то, но не смог. Палец старика аккуратно лег на губы и все тот же голос произнес:

— Спи, сыне. Лихоманка отступила, спи…

В следующий раз он очнулся уже почти здоровым, во всяком случае температуры не было, да и на кровати он мог сесть сам — огромный подвиг для него. С удивлением он увидел в комнатке небольшую лампадку, в свете которой на шкурах лежала длинная до пят рубаха из грубого полотна. С трудом он сел, спустил ноги на пол и, покачиваясь, встал, чуть не коснувшись головой низкого потолка. Постояв минуту-другую, Ярослав сел обратно на постель. Отдышавшись, он понял что еще долго не сможет бегать как раньше — к примеру руки и ноги, которые он мог видеть качающемся свете огонька стали очень худыми, а ребра проглядывали сквозь кожу, когда он делал глубокий вдох. Но рубашка на постели подразумевала, что пришла пора выходить в свет. Кряхтя как старый дед Яр оделся в это балахонистое одеяние и, держась руками за стены, поднялся по ступенькам немного вверх и вышел на улицу.

На улице был вечер. В свете заходящего солнца Ярослав рассматривал то место, где он неведомо как оказался. На небольшой полянке стоял обычного вида хутор. Один огромный, но далеко не новый, деревянный дом, в котором, судя по всему совмещался загон для скотины на зиму и жилые помещения, отдельно стоящий, чуть поновее выглядевший, сарай — в нем под крышей было складировано сено. По двору, огороженному невысоким деревянным частоколом, местами уже покосившимся, бегали куры. Гнилые ворота в стене стояли распахнутые и по их виду можно было сказать, что это их естественное и неизменное состояние уже пару последних лет как минимум. Вокруг хутора тихо шумел смешанный лес, а с юга, сквозь редеющие деревья просматривалось пустое пространство, похоже болото. Сам Ярослав стоял на пороге полуземлянки, в которой по присутствию печи и огромной ямы с водой недалеко от порога, с удивлением узнал баню.

«Странно как-то… Как ее только не затапливает?» — подумал Ярослав. «Интересно, а где хозяин то?». Как в ответ на его мысли за спиной, со стороны ворот послышался голос.

— Оправился наконец? Ну, с выздоровлением тебя, чадо… — Ярослав обернулся и наконец получил возможность внимательно рассмотреть своего спасителя.

Обычно, к старости все люди становятся похожими. Это в молодости каждый красив или некрасив по своему, неважно какого рода или племени, а годы всех приводят к одному виду. Только очень редкие люди могут и в преклонных годах сохранить выразительными свои былые черты. Этот старик был из таких. Был он невысокого роста, полностью седыми были и его борода, и усы, и густые волосы на голове, кожа его была смуглой не столько от старости, сколько потому, что такой была она и у его родителей, а ему досталась по наследству. Черты лица его были тонкими и даже годы не смогли до конца стереть его слегка восточной красоты. Легкий акцент деда говорил о том, что русский, или как он тут назывался, язык был для него не родным, хотя говорил он на нем очень чисто. Старик был одет в кожаную одежду, обувь у него тоже была из кожи, только толстой и по своему виду только больше напоминала борцовки. На боку у него висел длинный нож в ножнах, а на плечах висела знакомая по тысячи сказок и картин обычного вида деревянная дуга — коромысло, на котором весело несколько деревянных ведер.

— Ну и как ты? — спросил хозяин, поставив ведра на землю и внимательно посмотрев на своего больного.

— Как я себя чувствую? Нормально. Спасибо вам большое, — ответил Яр.

Чем-то удивленный дед напрягся, рука его непроизвольно легла на нож. Он еще внимательнее посмотрел на своего пациента и произнес:

— На все воля Единого.

Не зная что ответить Ярослав просто легко пожал плечами, как бы говоря: «ну воля и воля…» Старик еще некоторое время всматривался в лицо Яра, потом, видимо выясним для себя что-то важное, заметно расслабился.

— Пойдем, сыне. Откушаем.

В доме у этого отшельника было все обычно. Наверное. Во всяком случае Ярославу ничего не бросилось в глаза, кроме бедности, хотя кто его знает, как жили здесь люди. Может наоборот — дед жил чрезвычайно богато. В доме была одна большая комната — горница с огромной русской печкой, и две совсем маленьких коморки. По стенам на вбитых деревянных штырях была развешена различная утварь непонятного Ярославу назначения. В уголке висело маленькое, с ладонь, круглое зеркальце — единственный богато украшенный предмет. Ничего похожего на иконы или идолы он не обнаружил. Старик привел Яра в большую комнату и усадил за стол, а сам стал накрывать на стол, вытаскивая из печи и из подпола, различные «вкусности». Большинство из этой еды Яр не только не ел, но даже и не знал как называется, узнавая по виду только какое-то мясо и рыбу. Но как только на столе появилась первое блюдо, выздоравливающий организм отозвался таким приступом голода, что даже не спросив разрешения хозяина руки сами потянулись к куску мяса…

Наелся Ярослав так, что только смертельная опасность смогла бы его сдвинуть с места, а поясок из веревки, которой он подвязал свою хламиду, пришлось распустить. Наконец, наевшись, Ярослав вспомнил о правилах приличия и даже слегка покраснел, бросив исподлобья быстрый взгляд на хозяина. Хозяин, все это время аккуратно отрезавший ножом маленькие кусочки от небольшого куска запеченного окорока и грациозно отправлявший их в рот, только усмехнулся.

— Спасибо большое… Извините меня — есть так захотелось, что просто не мог сдержаться…

— Я понимаю тебя… Не беспокойся…

— Ой… Я совсем забыл! Меня зовут Ярослав.

— Хм… — задумчиво посмотрел на него старик… — Ты смотри — совсем не боится… Или не знает? — пробормотал он. — Зови меня Ретусом.

— Спасибо большое Ретус, что вы меня спасли и вылечили… Но вы не подскажите, сколько я так валялся? И самое главное: где я?

— Болезным ты лежал почти два десятка дней и ночей, я уже думал, что не выживешь, но любят тебя твои Боги… — ответил Ретус и внимательно посмотрел на своего гостя.

— А где я?

— Хм… — крякнул Ретус. — Очень умный или совсем ничего не понимает? И то и другое хорошо… Только по разному… — опять пробормотал себе под нос хозяин, видимо за долгое время в одиночестве отвыкший мыслить «про себя», а не вслух. — Ты у меня дома. Вокруг на много дней пути лес, а очень далеко на юг отсюда столица великого княжества Новогородского Новогород.

— Мда… Если бы мне это что говорило… А скажите, Ретус, никто к вам не заходил, меня не искал?

— Заходить заходили, как же без этого, ко мне часто заходят… Да вот только искать тебя некому видно… Или еще не дошли до сюда…

— Неужели все погибли? — прошептал Ярослав.

— Ярослав, дозволь тебя теперь спросить, — начал свои неизбежные вопросы хозяин, — Я уже много раз пробовал, но ты еще не разу не поблагодарил Богов своих за спасение…

— Так мне не богов надо благодарить, а вас! Меня же вы спасли….

— Но ты же должен знать, что все делается только с воли и покровительства Божьего… Так каким же Богам ты возносишь молитвы? Росским Даждьбогу и Маре? Детям их Перуну, Яриле? Или Единому? Или другим богам: Всеотцу — богу ордынскому, али Кровавому Богу?

— Да никому я не молюсь, я даже не крещен…

— Крещен? Что это? Хотя не важно… Тогда кто ты и откуда, если не посвящен ни одному Богу и не обладаешь Их защитой?

— Это сложный вопрос… Скажем так, чтобы было понятно… Я из очень, очень, очень далекой страны. Поэтому я не ничего не знаю о окружающем… И богам не молюсь…

— А что ты делать теперь собираешься?

— Я бы хотел вернуться к себе домой, но для этого мне надо отправиться далеко на север. Там на острове среди льдов есть место…

— Так ты сквозь разрыв пришел??? Ты из другого мира?

— Ну да.

— Так что же ты сразу не сказал! — разозлился Ретус.

— Я хотел быть понятым…. - растерялся Ярослав.

— Не считай людей глупее себя. Что, если я в лесу живу, то ничего и не знаю?…

— Ну извините…

— Добро… Ты должен рассказать мне о своем мире… — в глазах старика мелькнули искорки жажды знаний и он стал немного похож на этакого «сумасшедшего ученого» из фантастических фильмов.

— Хорошо.

— Ну вот и славно… Пока поживешь у меня… Мне за одно поможешь чуток, а то я совсем старый стал, многое не успеваю… Согласен?

— Согласен.

— Ну тогда иди поспи пока, а наутро начни уборку в бане. Шкуры свернешь и уберешь куда я скажу… Они для ясыка назначены. Потом…

Так Ярослав стал жить в лесу у отшельника с совершенно не русским именем Ретус. Работы было много, и поначалу Ярослав даже не задавался вопросом кто такой Ретус, как он попал сюда и что он тут делает. Хозяйство оказалось очень запущенным, да и Ярослав не очень был знаком с крестьянским трудом — только по даче, и то — из под палки когда «загоняли». Теперь же приходилось трудиться в буквальном смысле — от зори до зори. Но где-то к концу лета у Ярослава стали возникать серьезные вопросы.

Во-первых — это та работа, которую он делал для Ретуса. Сам хозяин не раз говорил что-то типа «летний день год кормит», в разных вариациях. Но состояние небольшого поля, на котором было засеяно всякое разное — начиная петрушкой и заканчивая овсом, говорило о том, что если бы кормило старика только это поле, то он точно бы уже сам протянул ноги, и уж точно бы не было у него в подполе тех разносолов, которыми он подчивал Ярослава в первый раз. Да и сам старик на этом поле не работал совсем а Ярослав работал на нем согласно своему здравому смыслу, что совершенно не пугало старика. Зато у старика было еще одно совсем маленькое, даже не поле, а скорее несколько недлинных грядок, на которых росли различные травы. Вот к этим грядкам он никогда Ярослава не подпускал, и когда был дома, тогда по полдня проводил на них, скрючившись на коленях в три погибели, забывая при этом о своем мнимом старческом ревматизме.

Во-вторых — старик очень часто отлучался, до пары-тройки дней доходило, при этом он уходил вечером а возвращался поздним утром. Что он мог делать в лесу по ночам, чем заниматься — даже мыслей у Ярослава не было.

В третьих — к старику часто приходили люди. При этом в дом они не заходили, а ждали за воротами. К ним выходил сам Ретус, при этом Ярослав должен был не показываться им на глаза. Иногда разговоры были долгими, иногда Ретус уходил с гостями на несколько дней. Обычно после таких посещений в подпол убиралось некоторое, но не малое, количество всякой разнообразной снеди, в сарае повисала на веревках очередная «рухлядь» или старик прятал где-то в доме несколько продолговатых серебристых брусочков. Судя по всему, старик предоставлял местным жителям какие-то услуги, а они щедро за них платили.

В четвертых, хотя это следовало бы сказать, во-первых Ярослав обнаружил, что просто не может покинуть дом своего слишком гостеприимного деда. Обнаружил Яр это совершенно случайно. Ретус в очередной раз покинул дом на пару дней, и Ярослав, на которого не было наложено специального запрета на выход за ворота, решил побаловать себя свежей рыбкой. К слову сказать, такого шикарного стола как в первый раз, он больше не видел и есть приходилось пустую похлебку из сушеного мяса, в которую иногда добавлялось то, что выросло на огороде. Правда и дед питался тем же, так что мыслей о том, что его нарочно морят голодом не возникало. Но есть хотелось, поэтому Яр отправился на рыбалку к ближайшей, как рассказал старик, расположенной всего в часе ходьбы, небольшой речке. Но рыбалки не получилось — стоило Ярославу отойти всего на двадцать минут от дома, его буквально свалила с ног слабость. Сделать шаг вперед было равносильно подвигу былинного богатыря по поднятию горы или вырыванию с корнем из земли столетнего дуба, тогда как шаг назад просто напитывал его силами.

Столкнувшись с такой необъяснимой ситуацией Ярослав присел на поваленное дерево и задумался. Выходило так, что его кто-то или что-то просто запер в небольшом загончике. Но у каждого загончика есть решетка, за которой свобода… И Ярослав подумал, что эта решетка не может быть особо толстой — ну метра три-четыре в ширину, и поэтому следует просто преодолеть эти метры и окажешься на свободе. Для этого парень немного погулял вдоль невидимой решетки и вскоре нашел то, что искал — ровный пологий склон. Именно по этому склону, разбежавшись он и решил скатиться вниз. Как показали дальнейшие пять или шесть часов, субъективно растянувшиеся на полвечности, в течение которых Ярослав, буквально по миллиметру, возвращался ползком назад, идея была из ряда особо удачных. Когда же на следующий день пришел Ретус и Яр учинил ему допрос на гране истерики, тот совершенно спокойно ответил одной фразу:

— Не бесись, сыне. Место тут здравое, а округ — болезное для тебя, вот и слаб был там. Поздоровеешь — и уйти сможешь, — и ушел спать, никак не прореагировав на заданный в спину вопрос: «А когда именно?».

В начале осени к Ретусу народ особо зачастил. Не бывало и недели, чтобы к нему кто-то не приходил. Обычно Ретус уходил с просителями рано утром, а возвращался на следующий, или через один, день мертвецки пьяным. Один раз его даже просто принесли, аккуратно положив около распахнутых ворот. Ползком старик преодолел нескончаемую, полную высоких препятствий, типа порога и ступенек, дорогу от ворот до печи, где и забылся еще на день тяжелым похмельным сном.

В конце осени, когда уже выпал первый снег и чуть подморозило болота, их дом посетила довольно многочисленная процессия и, неожиданно для себя, Ярослав получил ответы на некоторые свои вопросы.

В этот день Ретус, который был большим любителем поспать утром, встал очень рано. Из сундука он достал старое, ветхое, но чистое рубище, встряхнул и одел его вместо своего любимого мехового наряда. Ярославу он приказал спрятаться в стогу сена, сказав чтобы он ни в коем разе не показывался на глаза тем, кто сегодня приедет. Неизвестно, откуда старик узнал о приезде, с телефонами и электронными системами слежения у него было как-то слабо, но к середине дня во двор въехала на лошадях целая процессия. Возглавлял ее воин, одетый в яркую и богато украшенную кольчугу и металлический шлем, еще пятеро были одеты в кольчуги попроще и в стеганных шапках на головах. За ними в ворота вползла телега, запряженная усталой на вид лошадью и с утомленным возницей. Глава этого маленького обоза соскочил с лошади и поздоровался со ждавшим его Ретусом.

— Ну здрав будь, колдун! Сколько же ты душ сгубил со время нашей последней встречи, сколько покладов оставил?

— И тебе по здорову, боярин. Как можно? Вы же знаете, что я клялся князю ничего такого не делать?

— А кто вас колдунов знает? Злое вы племя. Только по доброте богов наших и землю топчите… Ну ладно. Показывай — где ясак.

— Вот, боярин, — сказал Ретус и показал на небольшую кучу мехов и шкур.

— Так… А где соболя?

— Да какие ж, соболя, милостивец… Их отродясь тут не водилось… Вот бобрами чин по чину — по пяток за шкурку… Итого — два десятка…

— Холоп, проверь и пересчитай…

— Буде сделано, барин… — с телеги соскочил возница и проковылял к куче мехов.

— Еще у меня к тебе загадка есть, колдун…, - оба отошли от сваленных на землю мехов, которые сейчас внимательно перебирал в поисках потравленных или плешивых холоп, и подошли прямо к сараю. Закопанный в сене Ярослав стал теперь отчетливо слышать весь разговор.

— Какая боярин? — слегка напрягся старик.

— Добрые люди говорят, что у тебя тут работник завелся… Нехорошо скрывать Значит, надо бы тебе еще ясака накинуть…

— Помилуй, боярин, откуда у меня тут мог бы взяться холоп? Ведь никто сюда не хаживает…

— Да? Это мы сейчас. Эй! Друже! Обыщите-ка здесь все! — после этих слов дружинники быстро разбежались по дому, откуда послышались звуки поисков.

— Они не найдут никого…

— Хм. Не найдут? Или искать некого? Ты смотри, колдун, мое дело дань собирать, а как ту клятву, что ты дал князю, не нарушить — это твое дело.

— Я разумею. И клятву «ни единого росича, али другого мужа или жены державы мира сего не быть ко мне в услужении», что я дал князю, я не нарушу.

— Ну смотри — это твоя воля. Да и еще вот что. Я сам не ради ясака приехал, князь шлет тебе весточку недобрую.

— И ради того, чтобы ее передать ты своих дружинников по моему дому разогнал? — иронично спросил колдун.

— Ну, — смутился витязь, — не след им знать всякое поганое.

— Что за весть? — стал серьезным старик.

— Людишки появились темные в Новогороде. Сильно спрос ведут: «не был ли тут какой ромей лет двадцать назад?», «а куда уехал?», «а где сейчас?», «а кто знает?». Князь, конечно, большинство этих на дыбу к катам сопроводит, но раз пришли одни, придут и другие… Ты смотри, осторожен будь.

— Благодарствую тебя, и князю мой низкий поклон передай.

— Князь блюдет свою клятву, иначе и быть не может. Ладно… Ну что? Нашли кого? — это он обратился к подошедшим дружинникам, которые уже обшарили дом, подпол, залезли в каждую дыру и только сенник не проверили, потому что рядом с ним разговаривал с хозяином князь.

— Никого нет, боярин.

— Добро. Ну ладно, колдун, прощевай!

— Легкой дороги, боярин.

Телега осторожно развернулась и уже загруженная мехами выползла за ворота. Вскоре ее обогнала кавалькада из дружинников, возглавляемая боярином, а дед все стоял и задумчиво смотрел им вслед.

— Добрые люди… — пробормотал он. — Узнать бы кто, да слабость на язык наложить, на парочку лет, чтобы не наушничал…

Ретус отошел от ворот и подошел к сеновалу.

— Вылезай, — громко сказал он и ударил ногой стену сарая.

Ярослав вылез из сена и стал отряхиваться. Приведя в порядок свою одежду он внимательно посмотрел на старика. Тот, правильно поняв этот взгляд только вздохнул.

— Все слышал?

— Да, — кивнул Яр.

— Все понял?

— Ни хрена не понял!

— Эх… Ну пойдем. Пришла пора, видимо, рассказывать…

Они поднялись по ступенькам в дом, зашли в большую комнату и Ярослав сел за стол. Ретус надолго скрылся в подполе, а когда вылез поставил на стол толстостенную стеклянную бутылку, в которой на две трети плескалась темная жидкость, и две стеклянные стопочки.

— Вот, берег на особый случай, — смущенно произнес он, разливая по стопочкам жидкость высотой сантиметра на два. — Еще из дому привез. Ну, давай, за здравие!

Оба выпили свои рюмки. Ярослав быстро вбил в себя стопку, как водку, Ретус же, смакуя каждую капельку, рюмку выпил медленно и с видимым наслаждением. Напиток напомнил Ярославу однажды пробованный в гостях дорогой коньяк по фиг знает сколько долларов за бутылку. По всему телу пробежало огнем, напряжение утекло, оставив место приятной расслабленности. Наконец старик закончил тянуть свою рюмку, с вздохом взглянул на бутылку и, от соблазна подальше, убрал ее со стола вниз. После этого он поудобнее устроился в кресле, было у него особенное кресло, не похоже на остальные табуреты, откинул голову назад, прикрыл глаза и начал свой рассказ.

В 2011 году от основания в небольшом поместье недалеко от города Каны, на западе Римской Империи, у Луциуса Пробуса Мария родился пятый ребенок. Согласно обычаям мальчик, пятый по счету ребенок мужского пола в семье, получил имя Квинтус. Отец его не любил, потому что даже своим рождением он его разозлил — он хотел чтобы родилась девочка, которой в последствие можно было скрепить дружбу браком с каким-либо влиятельным родом, и чем не милость Единого, может быть с самими Медичи. Таким образом отношения между маленьким Квинтусом и его отцом не складывались с самого начала, чему немало способствовал тяжелый нрав второго и кипучая энергия первого.

Квинтус рос очень любознательным мальчиком, часто, поначалу, ставя своими вопросами в тупик своих учителей, положенных ему как любому отпрыску древней фамилии. Позже, вопросы становились все больше и больше крамольными. Детский ум начинал выискивать всякие непонятные события, странные мотивировки произошедшего, слегка торчащие острые углы в философских учениях… И все было бы хорошо, если бы только историей и философией ограничивались его интересы. Но когда в весьма жесткой форме отец стал прививать своему непослушному чаду веру в Единого (использовались и ночные бдения на горохе, и строгий пост, то есть «пока не…, жрать не будешь» и др.) ищущий взгляд ребенка зацепился за Великую Книгу Единого. Книга была прочитана, осмыслена, перепрочитана и переосмыслена, после чего старый, по метким словам отрока, ослослов, священник единого был взят в планомерную осаду. От детских простодушных и безыскусных, а иногда искусственно безыскусных, вопросов по Книге богомолец орал на своего воспитанника означенным животным и частенько, доведенный до белого каления, отправлялся со своим воспитанником во двор, где отрок получал ответы в виде двух-трех размочаленных о свою спину розог. Иногда даже священник прибегал к особо страшным наказаниям — от записывал слова своего ученика и отправлял их в ближайший храм, дабы настоятель выбрал по своему разумению более жестокое наказание, чтобы вразумить чадо и наставить его на путь истинный. Но особых наказаний ему что-то не прописывали и все шло как шло и дальше.

К тринадцати годам все изменилось как по волшебству. Старик жрец отправился на форум к Единому, и в их доме появился новый. Был этот священник однорук, потому что всю свою жизнь провел в одном из приграничных с северными варварами легионов. Также был он не такой уж и старый, и ну очень уж мудрый. Быстро раскусив парня он не стал даже пытаться сломить его. На несколько первых подначек он ничего не ответил, а в ответ на особо крамольно коварный вопрос на уроке, за который раньше обламывали об спину аж пять розог, ответил такой крамолой, что если бы услышал это предыдущий учитель, умер бы от праведного гнева на месте.

Как уже говорилось, жрец был очень мудр, да и служба легионным жрецом многому его научила. Легионерам нужно немного другое освещение веры, и некоторые послабления, за которые, к примеру раба бы запороли на месте, также дозволялись. Рассказы о легионерской жизни, о битвах и схватках, о северных варварах очаровали молодого парня и сделали его таким послушным, каким еще не был ни разу. Молодой Квинтус в это время как раз уже стал задумываться о своем месте в жизни, и роль старого, седого, в шрамах, римского легата, огнем, мечем и словом Единого несущего свет северным варварам казалась ему очень привлекательной. На большее он не мог рассчитывать из-за системы наследования в Римской империи.

В Империи, в отличие от остальных варварских стран, существовала мудрая политика: «Все наследует первый, манор не дробится никогда.» Поэтому даже второй, не говоря уже о пятом, сын получал совсем мизерную ренту и полную свободу. В основном не первые дети шли на службу в армию, часто вырастая до высоких чинов и состояний, посвящали свою жизнь службе Единому, плавали на кораблях и судах, торговали — в общем, занимались всякими различными делами, своеобразно одаренности Единым. Иногда бывали и смешные истории, как первый сын разорялся из-за своего идиотизма а второй, сколотив состояние во вне родного дома, покупал у старшего поместье. Это не возбранялось, а даже негласно приветствовалось, что добавляло усердия и первенцам, и остальным. Политика эта была весьма действенной, не только потому, что обеспечивала приток свежей крови высшего качества во все аспекты жизни империи, но и потому, что приводила к укрупнению через браки и так не мелких угодий знатных родов, усилению Рима, общему благосостоянию и много еще к чему. А уж на столько укрупненные, усиленные и благосостоящие рода, что отваживались лезть в большую политику, бывшую прерогативой только двух высших родов, быстренько становились либо частью одного из них, либо, в худшем случае, просто не становились. В смысле — не оставалось носителей данной фамилии.

Из-за этого Квинтусу в скором времени, по наступлению пятнадцати лет, пришлось покинуть родной дом. Он уже решил идти к ближайшему вербовщику, когда ставший его самым лучшим другом священник посоветовал и попросил его.

— Прошу тебя, Квинтус, не спеши с легионом.

— А что ты предлагаешь?

— Я думаю, что тебе следует начать свой жизненный путь со службы Святой наше Церкви Единого.

— Ты думаешь, у меня не хватит сил справиться с вербовщиком? Да я у тебя два из семи боев выигрываю! — возмутился Квинтус. Дело в том, что по обычаю для рассмотрения принятия в легион следовало победить на вербовочном пункте одного из вербовщиков, набираемых из увечных или старых легионеров.

— Нет, что ты. И в мыслях такого не было. Просто поверь мне, там ты придешься к месту. Обещаешь?

— Обещаю… — надулся Квинтус.

— Ну и хорошо. Прощай Квинтус.

— Свидимся еще может быть…

Жрец оказался совершенно прав. Стоило ему придти в главный храм Единого в Каны и назвать свое имя, как не успев опомниться он оказался на корабле, идущем в сам Рим, в жреческую школу при Великом храме Единого! А сразу после прибытия в школу, не слушая его лепета, Квинтуса посвятили в младшие жрецы под именем Ретус, сказав что почти собачья кличка Квинтус не по разряду жрецу Единого. Случай уникальный, причины которого он понял только позднее.

Дело в том, что Квинтусом интересоваться церковь стала приблизительно тогда же, когда новопосвященный Ретус стал интересоваться Книгой и Церковью. После первых вопросов и порок возмущенный жрец отправил в храм запись монологов Квинтуса по разным вопросом теологии. Прочитавший это письмо секретарь, младший жрец главного храма города Каны, ответственный за переписку, схватился за палку, которую собирался лично обломать об непокорного мальчишку. В этот момент в зал, который скромно назывался келией, зашел отец-настоятель храма, в прошлом и настоящем видный теолог, к которому и бросился с праведным гневом служка. Начав читать письмо с улыбкой, его сильно развеселило негодование жреца, настоятель окончил читать его схватившись свободной рукой за голову. Служка тут же получил строгую епитимью за небрежение и обет молчания о случившемся на пару лет, а жрец с письмом ускакал в Рим, на спешно собранный форум теологов. Дело в том, что Квинтус, не понимая ничего в теологии, сумел обнаружить одно несоответствие в Книге. Малое — но все же… За это ему на том же форуме заочно положили звание младшего теолога с правом доступа один раз в год на главный форум теологов. Поэтому такой алмаз, каким в понятии теологов был мальчик, следовало аккуратно огранить, ради чего испуганному старику-жрецу поручили регулярно отсылать монологи будущего великого теолога в столицу, что тот не переменул делать, правда используя это для дополнительного запугивания мальчика.

Церковь Единого одной из самых первых в Риме поняла, что людей, высовывающихся из общего стада, которому они были пастырями, не следует укорачивать на голову, по крайней мере сразу. Плебса море, а чем-то необычных, тем более так, рождается всегда мало. Их этого мальчика может вырасти либо еретик, который вскоре окончит свою жизнь в очищающем пламени костра, либо великолепный проповедник, который с той же силой будет обращать язычников к Книге. А для этого всего лишь следует правильно огранить этот крупный камень, превратив его из невзрачной стекляшки в великолепный брильянт. Ну а если не получиться, или у мастера-ювелира по людским душам дрогнет рука, что ж — церковь всегда беспощадно огнем и мечом боролась с ересью, в том числе и в собственных рядах…

Ретус замолчал, охваченный воспоминаниями, потом вытер небольшую старческую слезинку, вытекшую из его глаза, и махнув на все рукой, достал бутылку и налил себе еще одну стопку. Выпил резко, втянул воздух, и продолжил рассказ о своей жизни затаившему от интереса дыхание Яру.

… Поначалу, лет этак до двадцати, молодым теологам позволяли все. Свобода была не только физическая — в пище, в женщинах и выпивке (они не знали, что эта свобода является одним из самых серьезных испытаний — сможешь ли ты сам преодолеть тягу к легкой жизни), но и в рассуждениях. Наставники мудро позволяли своим воспитанникам сначала наесться до отвала разнообразной ересью, чтобы потом уже со всем пылом обратиться к Книге, а не наоборот. Тех разговоров или тех вопросов, которые молодые теологи задавали своим наставникам, тех книг, которые они читали, хватило бы на столько «горячих приговоров», что этими кострами можно было бы согреть небольшой город. Они не знали что уже приносят огромную пользу церкви своими еретическими вопросами укрепляя веру и понимание Книги у своих наставников.

После восьми лет пребывания в высшей школе жрецов каждый ученик, в том числе и Ретус, должен был сделать то, что студенты вашего мира назвали бы дипломом. К каждому «студенту», из тех, кто преодолел различные ловушки и явные и неявные стадии отсева, по его выбору прикреплялся нераскаявшийся еретик одной из мировых ересей. Ретус, помня о своих детских мечтах, выбрал росского волхва, которого, закованного в цепи, ему и предоставили спустя месяц. Еретик был матерый, держать его пришлось все время в цепях, но своих проповедей, или как он это называл «правдивых сказов», он не прекращал.

У Ретуса не получилось сломить еретика в его поганой вере, найти в его язычестве слабые места и белые пятна. Разозлившись, он оповестил наставником об окончании своей «дипломной работы», сдача которой подразумевала в том числе и костер еретику. После сдачи, полюбовавшись на яркий огонек, в котором сгорел его материал, Ретуса посвятили в жрецы и отправили бороться с ересью.

После этого последовало двадцать лет в различных битвах с еретиках. Ретус проявил себя как непримиримый и хитрый боец с язычеством. Время шло, различные поощрения и благодарности — все это уже надоело и не вызывало никаких положительных эмоций. Ретус понимал, и его командиры понимали, что устал и выдохся он на ниве непрерывной борьбы. Запах горелой плоти казалось уже преследовал его во сне, мясных блюд он уже не мог есть, отдавая предпочтения рыбе, но все равно, Ретус пока не собирался даже на кратковременный отдых. Он хотел временно прекратить свою охоту только после присвоения ему звания великого борца, а для этого нужно было разоблачить не больше не меньше как 300 еретиков. Как раз трехсотый все и изменил…

— Что все? Что случилось? — спросил после очень долгой паузы прервавшего рассказ Ретуса Ярослав.

— Все изменил…

…В результате некоторых событий считавшийся до этого великий борец и надежда будущих поколений теологов Ретус отправился в бега. На пятках у него висели несколько таких же как он великих борцов, но он успевал их опережать и уходить из капканов. Подлило масла в огонь еще и то, что старший брат Квинтуса решил на свою голову, которую вскоре все увидели насажанной на копье, вмешаться в какую-то большую политику, и теперь, согласно Эдикту, весь род смутьяна до 12 колена подлежал уничтожению. И если у родственников начиная с 8-го колена были шансы откупиться, то у родного брата шансов не было. Если раньше за ним шла охота не желающей огласки своих проколов церкви, если так можно сказать, «исподтишка», то теперь за ним охотились еще и официально, со всем размахом, и охота эта кончалась только одним — смертью добычи. К пятидесяти годам пряток и запутывания следов Ретус добрался до великого княжества Новогородского. Там очень удачно в это время болел великий княжич, и бывший великий борец, к этому времени уже неплохо знавший врачевание, смог поставить наследника на ноги. Благодаря этому мы с князем заключили договор, что он прикрывает меня от всех моих врагов, а также от волхвов, чьей крови на моих руках достаточно… Вот так я и живу здесь уже пятнадцать лет…Уже даже забыл как по римски говорить…

— А почему тебя называют колдуном?

— Потому, что я смог местное темное население убедить в своих колдовских способностях. Нас еще в школе учили «чудотворению»… — ухмыльнулся Ретус.

— А чем же ты зарабатываешь?

— А зарабатываю я тем, что все меня считают колдуном…

— И что ты делаешь?

— Ну привороты, отвороты, полечить там несложное что… Фокусы всякие…

— Получается? — спросил Ярослав, и тут же себе ответил — Наверное да, иначе бы давно тебя поленьями побили. А дань ты за что платишь?

— Так ведь князь, жадная его душа, сказал, чтобы ради сохранения тайны я выглядел как обычный полудикий бирюк-охотник, живущий в лесу. Вот дом мне подарил… В глуши…

— А что там за клятва, что князь с тебя потребовал?

— А… Это… Ну князь, боясь меня, иноземца, да еще «ромея» взял с меня клятву «ни единого росича, али другого мужа или жены держав мира сего не быть ко мне в услужении». Он хотел чтобы я один тут помер… — ответил старик и осекся, будто сказал что-то лишнее.

— Понятно-о…. - потянул Ярослав, хотя даже он своим небольшим опытом чувствовал массу недоговоренностей.

— Ну раз понятно, скажи — чем ты собираешься заняться? Скоро ты совсем выздоровеешь, и чем собираешься заниматься? Ты здесь еще больший чужак, чем я. Как ты работаешь в поле — это я видел, тебя даже за рабом убирать не оставили бы на плантации у меня дома. Воевать ты с нашим оружием не обучен… Да и зима на носу…

— И какие твои предложения? Ты ведь не просто так завел разговор, не так ли?

— А оставайся у меня! Перезимуешь, а по лету, если захочешь уйдешь. А за зиму я тебя научу лекарству. Разносолов не заработаешь, но и голодным не останешься…

— Хм… А фокусам научишь?

— Нет, — твердо ответил дед.

— Почему?

— Знаешь, фокусы это фокусы и есть, обман. А вот знание, когда какой можно применить, какой подействует на плебс, а какой нет… Это опыт нужен, или учеба правильная. Без нее ты только побит будешь камнями. Надо тебе это? Вот и я говорю нет.

— А как же клятва? — подумав спросил Ярослав.

— Да я же ее не нарушаю — разве ты «от мира сего»?

— …!

— Вот то-то.

— Не зря итальянцев считают самыми ушлыми интриганами… Кстати, а почему бы просто не нарушить клятву? Чего она стоит?

— Хм… — Ретус отвернулся, помолчал и выдавил из себя, — некоторые клятвы нельзя нарушить… Так ты согласен?

— Да!

— Ну вот и отлично! — обрадовался старик. — С утра прямо начнем разбирать травы, а пока слушай. Основные проявления лихоманки, которой ты заболел, в отличие от…

Глава 56

Всю зиму Ярослав провел за учебой. Ретус учил его на совесть, и бывало так, что парень с грустью вспоминал простые и легкие деньки работы в поле. Физическая усталость проще и легче проходит, чем усталость умственная: «Коли эту травку сорвать и высушить в липец, то она помогает от того-то, а если в травень — то от другого. А вот эту — наоборот надо срывать и использовать пока еще свежая. И ни в коем случае обе эти травки нельзя смешивать — получиться сущая отрава…». И так каждый день: с утра, еще затемно, по зимней поре, и до вечера. Отсутствие практики подводило — если кто и приходил зимой с какой болезнью, то Ярославу опять приходилось прятаться. Ближе к весне, когда запасы еды стали не то чтобы кончаться, но быть близкими к этому, утомленный бесконечными вопросами Ярослава о заработках этой самой разнообразной пищи Ретус стал нехотя рассказывать.

— …Сразу говорю, все это самое что ни но есть дремучее суеверие. В нашей просвещенной Империи такого нет, каждый молится только Единому, а все остальное — от отринувших Его милость еретиков, которые должны мучаться и гореть как при жизни так и в аду…

— Хм… А можно поподробнее про суеверия? — прервал разглагольствования Ретуса Ярослав. Как это выяснилось за долгую зиму — жрец был готов был проповедовать, по старой привычке, бесконечно, при этом ни разу не повторившись — его жреческая школа была просто великолепна.

— А… Что?… Вечно тебя запретное тянет вызнать… За такие потуги, бывало, мы на дыбу, или на крест привязывали, или вниз головой вешали — и ты знаешь, отличное средство от чрезмерного любопытства… Свечу повесишь — и сразу все разумеешь, что следует знать, а что нет…

— Ближе к делу!

— Ох… Ну зачем тебе это?

— Ну должен же я знать, чем можно заработать!

— Ну ладно. Так уж и быть… Вот смотри. Самое радостное для колдуна — это приглашение на свадьбу. Свадьба — это очень важное действо, и всякие злые силы, или люди, так и норовят его испортить. Посему на свадьбу приглашают колдунов в обязательном порядке, если не хотят, чтобы чего не вышло. А коли уж не все гладко — ну там женихались двое к одной, или того хуже — к одному две прикипели, то обязательно сильного приглашают…

— А почему это хуже когда «две к одному», а не наоборот?

— Да потому, дурья твоя башка! Ужели сам не понимаешь? Парни они меж собой всяко разобраться могут — на кулачках там, али на мечах… А вот слабым девкам, хотя и они бывает в банях друг дружку метелят, на силы свои расчета не могут сложить. Посему и идут к колдунам, дабы сорвали свадьбу. А коли свадьбу сорвешь с плохим знаменем, глядишь и разойдутся, тут и милого к себе можно вернуть… Не… С парнями проще…

— Ну а дальше что? С приглашением?

— Приглашают всегда очень уважительно, до места довозят. При входе в дом сам хозяин, кто бы и какой бы не был, сам с поклоном и словом добрым чарку поднесет. Потом ты вторую запросишь — тоже сразу нальют лучшего. Опосля следует и делом заняться. Одежу молодых осмотреть — нету ли где поклада, иголки воткнутой, монеты забытой. Потом хлеб из рук хозяйки берешь, в соль макаешь и по сторонам света разбрасываешь. Три раза следует избу обойти посолонь. Внимательно надо всю избу изнутри осмотреть: в печи трав или чего подозрительного не должно быть, на полу порошка не должно быть насыпано. В двух углах сыпешь золу против злого умысла, в третьем — рожь на плодовитость и против порчи, в четвертом — траву, за здоровье молодых… Потом лошадок поезда свадебного три раза по кругу обойти, посмотреть — не больны ли, не наложено ли на них какого поклада, не подложена ль колючка под хомут. Когда молодые выходят из дому, то осыпать их рожью да пройти по черному полушубку — чтобы порчу снять точно…

— А дальше?

— Потом при поезде везут, на всех перекрестках следует заклятия шептать…

— Какие?

— Вот ведь пристал — да шепчи что-либо под нос, и сойдет… Заклятия шептать… Когда в ворота проезжаешь, то и там шепчи… И всего делов то… А потом уже на свадебном пиру первые чарки выпиваешь… Плохо только, что по поверьям местным следует колдуна напоить вусмерть. Чтобы не был недоволен и прямо на свадьбе зла не чинил за то, что хозяева пожадничали и не до пьяна напоили, и чтобы потом не чинил тоже. Похмелье по их поверьям колдуну шептать мешает… Вот и грузят тебя полуживого с подарками и домой привозят. А, еще можно одну вещь попросить себе из подарков праздничных, сверх уговоренной платы… Коли колдуна супротив тебя нет на свадьбе, то и вообще отдых….

— А что бывает, что колдун…

— Бывает.

— И что тогда?

— Когда как…

— А как?

— По разному… — ответил Ретус и Ярослав понял, что ответа не дождется.

— А как еще ты зарабатываешь?

— Ну порчу там снять, полечить…

— Кстати, а раз ты колдун, то почему бы тебе не навести порчу там, или проклятье навесить, на тех кто к тебе приходил за данью? Это где же это видано, чтобы маг платил дань?

— Смешной ты, сыне. Не разумеешь что ли, что во-первых я дал клятву…

— Ну не вредить тем кто с тебя три шкуры дерет. А, даже не три а четыре, — перебил, легонько поддев, колдуна Ярослав.

— А во-вторых, — блеснув глазами сказал старик, — есть сила, а есть Сила, и не мне тягаться с Богами, которые заступаются за своих детей. Всегда.

— Да где же их заступничество?

— А ты амулеты видел на них? Вот это и есть обереги от всякого, от слова злого, от глаза поганого, от порчи и проклятья…

— Да, а ты не сказал, как порчу снимать?

— Это потом, а сейчас мы лучше поговорим о том, как лечить. Расскажи-ка мне, сыне, от чего волчья ягода помогает?… — сказал разозлившийся старик. И он явно решил отыграться, замучив Ярослава вопросами.

— Э… Волчья ягода? — Ярослав приуныл.

— Да, сыне, да…

Уже ночью, перед сном, Яр размышлял. Кое-какие слова Ретуса не давали ему покоя. «Есть сила, а есть Сила. Хорошо. Оставим пока богов, «есть Сила», в покое. Может, действительно есть боги. Здесь. Но не верю. Но кое в чем другом старик проговорился — и не хотел я ничего такого, когда подначивал его, а вот что узнал. Значит все это просто суеверия, обман? Так да? Но тогда непонятно… «Есть сила, а есть Сила». Но это значит, что «есть сила» и у тебя, Ретус. Так о какой же ты силе говорил? Может ты действительно колдун?»

К весне у Ретуса стало портиться здоровье. Так он был крепким стариком — столько пить, как пил он, на свадьбах, Ярослав бы к примеру не смог. Однако теперь с каждым днем он стал все сильнее и сильнее сдавать. В одночасье глаза его ввалились и стали похожи на глубокие темные ямы, ранее ровный лоб прорезали глубокие морщины, кожа сморщилась, тело усохло, руки стали похожими на птичьи лапы. Ярослав незаметно для себя привязался к нему, и принимал очень близко к сердцу болезнь старика. В ответ на вопросы, что с ним и можно ли это вылечить, мог ли Ярослав чем помочь, дед только отмалчивался, бросая исподлобья больные взгляды. Все чаще и чаще Ретус стал отсылать Ярослава в лес (при этом та невидимая граница так и оставалась неприступной) или работать в поле, а сам в это время, стиснув зубы, валялся на печи, борясь со своими болями. Приступы следовали один за одним и становились все сильнее, и в редкие дни ремиссии болезни Ретус ходил совершенно мрачный. Так продолжалось половину лета, но все изменилось в один из дней.

Однажды летним утром Ярослава, как обычно, Ретус услал в лес собирать чернику, которую они потом сушили и использовали как в лекарственных, так и в повседневных целях. Но не успел Ярослав собрать и половину одной из двух десятилитровых на вид корзин, как неудачно зацепившись за корягу он упал и не только рассыпал все собранное, но и сломал ручку у одной корзины, а у другой о палку пробил дно.

Конечно, можно было бы заложить дырку в корзине, к примеру, лопухом или берестой, набрать ее, потом отнести, вернуться и набрать другую. Но такой план не понравился Ярославу — проще было вернуться домой, взять другую пару корзин и набрать их, чем уродоваться так. С дугой стороны, сегодня Ретус категорически, с чего-то, запретил до вечера приближаться к дому. Но заморачиваться с починкой сейчас было так лениво… «Я тихонько… Он даже не услышит из дома». Сказано — сделано. Ярослав осторожно и тихо вернулся «домой» — в дом к Ретусу, взял в сарае две корзины, одну из которых пришлось освободить от содержимого, временно вывалив какую-то сушеную траву на расстеленное полотно. Он уже собирался уходить, когда услышал приглушенные дверями и стенами тихие стоны из дома. Любопытство победило осторожность и Ярослав решил посмотреть что же там такое. Раньше он никогда не видел, как именно страдает старик «колдун» и сейчас решил исправить это упущение. «А может что помочь надо?» — подумал он, прокрался в горницу и открыл дверь. То что он увидел поразило его, вогнало в ступор.

Ретус скатился с печи на пол и там бился в диких судорогах с такой силой, что доски трещали. С губ стекала пена, сквозь стиснутые зубы раздавались тихие стоны. Корчи бьющихся в ломке «полностью сторчавшихся» наркоманов, которые однажды Ярослав видел по телеку, показались по сравнению с этими муками детским садом. Руки старика бессмысленно скребли пол, срывая ногти то крови, голова билась об пол, глаза закатились под веки так, что были видны только белки, и слезы, тихо текли слезы. Выглядело все это на столько ужасно, что Ярослав просто окаменел на месте, и не смог потом даже ориентировочно представить, сколько он смотрел на это — может минуту, а может и час… Потом только догадался броситься на колени и поднять Ретуса с пола. Вырывался тот так сильно, откуда только силы брались в этом тщедушном тельце, что, поначалу сбрасывал с себя руки Яра. Только после того, как парень сообразил просто придавить своим телом бьющееся в судорогах, старик потихоньку затих. Ярослав поднял высохшее от болезни тело и положил его обратно на натопленную несмотря на лето, так как старик в последнее время сильно мерз, печь. Прошло еще немного времени и Ретус открыл глаза.

— Зачем?… — прохрипел он. — Я же приказывал тебе уйти… Зачем пришел?… — тихим голосом спросил он.

— Вот. Корзинка сломалась… Стоны твои услышал и пришел. Извини, — смутился Ярослав. — И вот.

— Ну и что? Полюбовался? — прошептал Ретус.

— Ну… — не зная что сказать замялся Ярослав, — это каждый день ты так? И сколько уже дней? Десять? Двадцать? Больше?

— Больше…

— Помочь я тебе чем могу?

— …Хотел я спасти тебя от этой ноши, но Судьба… От нее никто не уйдет… Держался сколько мог, да нету у меня сил больше… Нету силушек терпети… Прости меня, прости… Не по тебе сия ноша, но нету у меня силушек… Как знал, за три дня знал, услал тебя да ты сам пришел… Судьба… — шептал старик сквозь слезы.

— О чем ты говоришь? Я тебя не понимаю… Чем тебе помочь?

— Водицы принеси…

Ярослав дошел в сени, зачерпнул из бочки воды ковшиком и принес старику. Пока тот пил, все шептал под нос, и Ярослав напрягал слух, чтобы услышать.

— Прости меня, Ярослав, прости… Не держи зла… Боролся я, мучался, а не могу боле… Прости… Под печкой… Там найдешь… Сожги… Меня не хорони… Придут скоро, все равно придут… Нашли… Не хорони… Уходи после… Умру сейчас…

— Да ладно тебе, Ретус! Уже же лучше тебе! Скажи что принести лучше, щас травки какой запарим и совсем все пройдет! — стал ободрять его Ярослав.

— Станет… Лучше… — шептал с остановившимся взглядом старик.

— Ну да! Допивай и говори что надо… — без всяких задних мыслей, с наигранной бодростью, сказал Ярослав. Позже он не раз клял себя за те слова, хотя вряд ли их отсутствие что изменило, но сейчас они стали последним перышком, которое сломало Ретуса.

— Сказать, «что надо»? — как-то недобро усмехнулся Ретус. — Хорошо! — он сделал последний глоток воды из ковшика и протянул его рукой Ярославу. — На, забери.

Ярослав раньше ни разу не замечал за собой чего-то такого «этакого». А то, что он после того случая со своим другом и своей любовью стал очень остро чувствовать состояние окружающих людей, особенно, когда им было больно в душе, он отнес к своей мнительности, хотя не ошибся ни разу… Но сейчас все чувства и шестые, и седьмые, и надцатые — все не просто предупреждали, все просто завопили на разные голоса об опасности. Но ничего сделать, даже понять откуда что грозит он не успел. Отзываясь на слова старика тело само, на автомате, протянуло правую руку взять из рук старика ковш. На секунду руки Ретуса и Ярослава соприкоснулись…

Темнота. Темно не как ночью, не как в погребе, а как в самой-самой черной дыре, откуда даже свет не может убежать.

«Кто я? Где я?» — тишина ничем не разрывается. Мысль так и остается мыслью.

«Мысль — что это?…»

Полная тишина в ответ. Ни звука. Ни запаха. Ни шороха. Вокруг. Темнота. Тьма.

— Прими… — первый шепот в ответ.

— Кто здесь? Скажите, кто я? Где я?

— Прими и все вспомнишь…

— Что принять?

— Прими…

— Да что я должен принять?

— Ты знаешь. Прими. Согласись…

Внезапно темнота потеряла свою однородность. В ней показались сгустки, темнее, хотя этого не могло быть, окружающего мрака. Сгустки приняли вид лиц, которые начали нагло глумиться над ним.

— Скажите, кто я? Ну пожалуйста!

— Он останется здесь навек!

— Пока не примет!

— Прими!

— ПРИМИ! — голоса уже не шептали, хором орали, скаля свои мерзкие рожи.

— Скажите, что я должен принять? Богом прошу… — от последних слов рожи передернулись и чуть отпрянули.

— Богом прошу. Богом прошу! БОГОМ! СЛОВОМ БОЖЬИМ ЗАКЛИНАЮ ВАС ВСЕХ!

Ярослав прекратил срываться на крик. Он вспомнил себя. Вспомнил всю свою жизнь. Мерзкие хари, в которых он с удивлением узнал всех своих недругов, начиная с самого детства, чуть отпрянули в сторону. В море мрака, оказалась совсем небольшая точка света, которой и был он.

— Ты на всегда останешься здесь!

— Если не примешь!

— То, что ты вспомнил ничего не значит!

— Прими!

— Или умрешь!

Но Ярослав не слушал их. Он с удивлением рассматривал свое тело, которое было сейчас сероватым сгустком, и все было покрыто черными пятнами, выглядевшими как чернильные кляксы на чистом листе. Он прикоснулся к одному из них…

«Чем?»

И перед его глазами…

«Каким глазами?»

Всплыло то самое детское воспоминание. Тогда он отдыхал в пионерском лагере и чтобы быть своим в детской компании надо было унизить одного из мелюзги. Он увидел себя со стороны, как он подошел, слыша сзади подбадривающие и издевающиеся крики стаи молодых пацанов, к совсем мелким детишкам, которые играли в песочнице в свои незамысловатые детские игры. Как он разрушил их песочные замки, вырвал из рук у одного из них маленький, иностранный — что его сильно разозлило, игрушечный самосвальчик и силой наступил на него. А когда малец потянулся к его ноге, то он с силой двинул его кулаком в лицо. Малыш заревел и побежал из песочницы, а пацаны сзади радостно загоготали…

Было в этих кляксах много всякого. И то, как он отталкивал от себя раз за разом скромную маленькую одноклассницу в первом классе, и вместе с пацанами ржал, дразня ее «невестой». Было тут и то, как он с опаской прошел мимо толпы подвыпивших подростков, в подворотне избивающих какого-то бомжа, было и его равнодушное подтворствование шуточкам одного своего приятеля, только чтобы не поссориться: «смотрю, а бабки как кинулись на мою банку. Самая удачливая из них отработанным движением ногой хрясь ее в блин! Во, они какие, бабки!». Много чего было…

Все что он сделал плохого, или не сделал хорошего лежало на нем тяжелыми черными пятнами. И тьма вокруг не оставила его интерес без внимания.

— Любуешься?

— Ты мерзкий!

— Злой!

— Черный!

— Ты наш!

— ПРИМИ! — насмехались и корчили гримасы черные рожи.

Ярослав, внимательно себя осматривающий, вдруг обнаружил в себе и белые, лучащиеся радостным чистым светом небольшие белые пятнышки. Мало их было, очень мало, гораздо меньше, чем мог считать о себе Ярослав. Но дело в том, что многие хорошие поступки были не то чтобы хорошими, а простыми — серыми. Добрыми — но с надеждой что-то в каком-то виде получить в замен, или не злыми — вот они и составляли основную его часть, а поступков чистого и незамутненного никакими задними мыслями добра, добра просто так, было до обидного мало…

— Прими!

— Да пошли вы!

— Прими!

— Ты не вернешься в свое тело! Прими!

— Утомили! Шли бы вы на….! А то…

— А то что?

— Ты ничего не можешь нам сделать!

— Мы это ты!

— А ты наш!

— Прими!

Ярослав, которого одна из морд, приблизившаяся слишком близко и кричавшаяся особенно громко, достала сильнее всех, сжал кулак и ударил по ней. В место кулака в опешившую морду врезался столбик, или щупальце, выросшее из его тела. Однако морда от такого обращения, кувыркаясь, отлетала далеко и под ее глазом быстро вырастал заметный даже на фоне тьмы еще более темный синяк.

— Ах так, ну я вас ща всех к ногтю! — обрадовался Ярослав, и бросился мысленно наносить удары по этим уродцам.

Некоторое время он развлекался избиением рож, пока не понял что все равно это не к чему не приводит. После этого он прекратил тренировку, а обрадованные уродцы, многие из которых щеголяли синяками, опять подобрались поближе.

— Мы бесконечны!

— Мы вечны!

— Мы бессмертны!

— Мы это ты!

— Прими нас!

— Ах, бесконечны? Ах вы это я? Ну что же. Тогда так!

Ярослав решил попробовать нечто совсем другое. Если здесь его мысли это его действия — то почему бы и нет? Он представил себя просто бесконечной плоскостью, листом бумаги, рассекающий две половинки бесконечности пополам… И у него получилось — сквозь тьму пролег маленький серый лучик.

«А теперь представим, что это не одна плоскость, а две, но вместе. Два листа бумаги. Получилось!»

Летающие сгустки тьмы заволновались, а Ярослав даже «закрыл глаза», чтобы лучше сосредоточиться.

«А теперь представим что эти плоскости не разделяют напополам одну бесконечность, а ограничивают ее с двух сторон. Ведь так оно и есть — просто смотря с какой стороны смотреть, изнутри этих двух плоскостей или снаружи… Вот. А теперь, если уж две эти плоскости ограничивают ее, нет ничего более простого, как представить, что эти две плоскости теперь сворачиваются, скручивая, ужимая и запирая в себе эту тьму. Посмотрим, что получилось?»

Вокруг было все серо а остатки тьмы, запертой в одном маленьком колодце, судорожно трепыхались, пытаясь пробить стены своей тюрьмы. Но разве можно пробить то, что совсем не имеет толщины?

Теперь уже не Ярослав был во тьме, а тьма была в Ярославе. Но как вернуться обратно в свое тело было все так же непонятно.

Внезапно бесновавшаяся в свой клетке тьма съежилась и превратилась в небольшую темную человеческую фигурку. Эта фигурка с постоянно изменяющимися чертами лица склонилась перед ним на колени и произнесла:

— Что ж. Ты оказался умнее и сильнее. Ты победил. Я буду служить тебе.

— Кто ты?

— Смотри что я могу сделать! Я дам тебе Богатство…

И так непонятная реальность померкла и перед Ярославом проплыли различные сказочные видения. Он идет по темной, полной капающей воды и свисающих сталактитов пещере. Внезапно он упирается в дверь. Дверь со скрипом открывается и он оказывается в пещере, которая по колено завалена невиданными сокровищами, такими, что пещера Алладина показалась бы просто лавкой старьевщика. В свете факела все это добро переливается неземным светом, сверкая как тысячи звезд. Здесь и золотая посуда, и россыпи ограненных разноцветных камней с ноготь величиной, и богато украшенное оружие, меха, шитые золотом ткани… Не чувствуя особого отклика в душе Ярослава голос посулил другое.

— Я дам тебе Силу, которую ты сможешь использовать по своему желанию. Ты будешь великим воином! Перед тобой склониться весь мир!..

Вот он, статный воин в богатых доспехах, принимает выложенные на бархатной подушечке золотые ключи от огромного, восточно выглядящего города. Несколько богато одетых горожан стоят перед ним на коленях, покорно склонив головы и ожидая его решения. Со стен в страхе смотрят оборонявшие его воины, ожидая неминуемого разграбления и насилия. За его спиной, огромная, до края горизонта, армия скандирует его имя, а в глазах каждого воина, а они все его воины, слезы радости от повиновения такому Великому Властелину.

— Князь! Князь! Князь Ярослав! — колышется людское море.

Ярослав с легким любопытством смотрит на эту картинку, не выказывая особого интереса. И картинка медленно меняется.

— Я дам тебе Знания, тебя будут в веках почитать как пророка…

Теперь Ярослав находится в центре площади большого города. Вокруг него колышется людское море, но море тихое, по которому не пробегает даже рябь шепота. Они все молча слушают Его, иногда даже запрещая себе дышать, чтобы не пропустить Его слов. И вот по всему миру растут храмы причудливой архитектуры, в которых на иконах только одно лицо — его Ярослава. «Ярослав Прощающий», «Ярослав Гневающийся»….

— Твои аппетиты будут услаждать лучшие в мире…

Ярослав пирует за огромным столом, который заставлен огромными блюдами со все возможными яствами, собранными со всего мира. Лучшие музыканты услаждают его слух, столетние вина льются в его бокал…

Неинтересно.

— Тебя будут любить все женщины мира…

Теперь Ярослав идет по улице какого-то города и улыбается всем встречным. За ним идет толпа девушек, каждая из которых готова на все, всего лишь за его одну улыбку. Они все его — но не за деньги, по принуждению или страху, а по зову своего сердца…

Не отдавая себе отчета Ярослав заинтересовался этой картинкой и она стала полнее и объемнее, насытилась красками и запахами…

…Вот Ярослав заходит в огромный дворец. В нем много комнат, в каждой из которых его всегда ждет самая красивая женщина. В центре дворца, в пиршественном зале, на мягких подушках возлежат десять неописуемых красавиц, которые повергли бы в прах любую победительницу конкурсов красоты. Среди них есть и черные, и красные, и белые, и желтые, и худенькие и полненькие, и совсем юные кошечки, и опытные пантеры… Каждая из прекрасна и каждая из них жаждет его, и только его — Ярослава…

— Приди ко мне, — шепчут их полные красные влажные губы.

— И они всегда будут любить тебя, никогда не предадут, — вкрадчиво стал рассказывать ставший совсем близким голос. — А те кто хоть раз тебя обидел, будут наказаны по всей строгости твоих желаний. Как только ты примешь мою помощь…

Внезапно в зале с красавицами, вдоль стен появились различные пыточные санки, в которых извивались все те, кто хоть раз причинил Ярославу боль — видимо проявленный интерес позволил тьме подобраться к воспоминаниям, что раньше ей были недоступны. На особом, почетном месте, в жутко сложных конструкциях исходили криком и кровью двое. Первым был его старый, неизвестно кто теперь — друг или враг, Вадик. Жуткие приспособления медленно даже на разрывали, а разнимали его на куски. Во второй он узнал свою единственную любовь, ту, которая причинила ему столько боли. В их глазах была только боль и просьба о прощении…

— Все это будет, как только ты примешь мою помощь… — вкрадчиво шептал голос. — Прими, и все будет твое….

— Прости, мы виноваты перед тобой, прости нас… — униженно плакали и молили оба…

Ах ты МРАЗЬ!!! — зарычал Ярослав и все исчезло. Осталось только серое пространство и склоненная фигурка из тьмы. Ярослав ощупал себя и стал собирать в единое в все те яркие светлые чувства и чистые звездочки добрых дел, которые были у него. Сюда пошла улыбка его матери, которая ласково качала его на руках, матери, которая рано умерла, и добрые дела, и любовь, которая горела в его душе чистым и ярким пламенем. Все это он собрал в один единый кусок света, которые по его мысленному желанию превратился в длинный кнут.

— Я тебе покажу, как меня совращать! Как ты мог даже предположить такое? Ведь я ее люблю! — прокричал он и разрубил стоящую на коленях фигурку лучом света напополам. — Ты у меня все получишь! — продолжал хлестать он плетью разбегающиеся по сторонам кусочки тьмы. — Все! Все! — рубил и хлестал до тех пор, пока не осталось одно маленькое зернышко. Но это последнее зернышко никак не хотело подыхать, как только он не пытался…

— Ты совершил невозможное, дитя! — вдруг раздался со всех сторон бархатный сильный голос. — До тебя так никто и не смог на столько победить тьму, каждый поддавался соблазнам. За это я возвращаю тебя в явь. Но помни, хоть ты и победил тьму той силы, что тебе досталась, все равно ее зерна неуничтожимы. И все равно ты остаешься колдуном, хоть и невольным, сила колдунская все равно в тебе. И она будет ждать. Будь сдержан и осторожен, сыне, иначе не будет тебе жизни в людях… Удачи тебе и до встречи…

Ярослав очнулся. Он лежал во все той же комнате в лесном домике у колдуна Ретуса. Тело Ретуса валялся на полу около печи, видимо свалившись в последней судороге вниз. Парень осторожно встал с пола. Руки дрожали, ноги подкашивались, впечатление было такое, будто кто-то раскачивает дом. Мутило.

Ярослав взял в руки валявшийся на полу ковшик и сделал из него глоток оставшейся воды. Вода еще не успела добраться до желудка, как сильный приступ свернул узлом все внутренности, и Ярослава вывернуло на пол одной желчью. Переждав, он опять встал на ноги, сходил в сени, напился воды и вернулся в комнату.

— О чем ты там говорил? Под печкой?

Он аккуратно стал разбирать половицы около печи и под первой же нашел странный комочек. Вытащив на свет, он очень удивился. Это был засохший, прошлогодний репейник на который была намотана испачканная в чем-то суровая нитка. Подойдя к окну и откинув ставни, чтобы было больше света, он внимательно посмотрел на свою находку и понял, что нитка вся была пропитана кровью, старой и засохшей. Внезапно, неизвестно откуда, но к нему пришло понимание того, что именно он держит в руках. Это было то самое, что не выпускало его из дома в большой мир. Этот поклад сотворил Ретус, видимо еще тогда, когда гость валялся в беспамятстве, потому что после этого ни одной капли своей крови Ярослав не терял. Отодвинув заслонку печи парень бросил этот комочек на подернутые сединой пепла угли. Несколько секунд — и ярко вспыхнувший на пару мгновений огонек дал понять, что молодой колдун теперь свободен в передвижении. Ярослав задвинул заслонку и подошел к телу Ретуса. И тут такая злоба охватила его, что он в остервенении принялся пинать мертвеца, чтобы хоть как-то успокоиться.

— Сука! П…! Ублюдок сраный! Ты все заранее спланировал! Гад е…!..!..! Помирать тебе было страшно, силу не передав да? Да еще некрещеный тебе попался, вообще халява?!..! И привязал меня здесь, как козу на веревку, чтобы не сбежал! Сука!..

После пяти минут драки с безответным трупом всякое желание оставаться в этом доме еще хотя бы на один день исчезло. Ярослав решил сегодня же уйти на юг и стал собираться в дорогу. Для начала он порылся в сундуках деда и подобрал себе по размеру кожаную одежку средневекового фасона (свою камуфляжную форму он так и не нашел, видимо ее дед спалил, чтобы следов не оставлять). Далее Ярослав спустился в погреб и посетил ледник, где плотно набил себе котомку копченым мясом и сушеной рыбой, не забыл он прихватить набор огнива, которым уже научился пользоваться в достаточной мере, и кулечек соли. Поиск хоть каких-то денег ничего не дал, видимо колдун за работу брал только пищей и вещами. После этого он переоделся, бросил свою рубаху в печь, взял котомку и вышел за ворота. Его путь лежал на юг — туда, где были люди.

Ярослав не знал, что его глупое и скоропалительное решение покинуть дом спасло ему жизнь. Незваные гости появились у дома отшельника уже через три дня. Рано утром отряд из двух десятков человек и одного местного проводника подошел к краю полянки, на которой стоял дом Ретуса, и незаметно рассеялся по опушке леса. В отряде нападавших присутствовали воины двух типов. Одни, около двух третьих всего отряда, были одеты в мелкую кольчугу и вооружены короткими мечами и легкими луками, с которыми управлялись с легкостью завидного опыта, вторые — одеты в некоторое подобие рясы и вооружены только длинными кинжалами. Но и тех и у других была одна общая черта — доспехи у воинов и рясы у жрецов были сделаны так, что снять кольчужные рукавицы или кожаные перчатки, уходящие далеко под широкие рукава ряс, было в одиночку невозможно. Два часа неслышные и невидимые они наблюдали за домом, внимательно присматриваясь и оценивая каждую мелочь. После этого начался штурм.

Быстро преодолев под прикрытием лучников открытое пространство десять мечников ворвались через распахнутые ворота во двор.

— Как ты думаешь, Секст, сколько из нас останется в живых? — поинтересовался у стоящего рядом одетого в рясу воина командир мечников.

— Не знаю, Бруталиус, не знаю. Последний раз — много лет назад, его прижал к полноводной горной речке отряд из тридцати воинов, из которых двое были великими борцами, бывшие его друзья, а еще десять — преторианские гвардейцы. Остальные — так, мясо… Друзья знали его как себя, каждую его мысль и движение. Они гнали, не давая ему ни малейшей передышки уже месяц, из которого три последних дня отступник ни спал ни минуты.

— И что?

— Ну ты же знаешь… Он убил их всех. Своих друзей долго пытал, а под конец вырезал им сердца и съел. Сырыми… С тех пор мы потеряли его следы и вот только сейчас — нашли. Так что, я уже послал сообщение в Храм о ходе погони, чтобы если нас вырежут, следующие не так долго искали…

Над поляной повисло молчание. Потом через минут пять, когда Бруталиус забыл о своем вопросе, погруженный в свои скорбные мысли, Секст заговорил опять:

— Тогда, у того костра, когда Ретус совершенно случайно подобрал силу умирающего колдуна, уйти ему удалось только чудом. Потом силы, а скорее умение пользоваться полученной силой у него только возрастало. Именно поэтому мы сейчас одеты в доспехи, которые десять лет лежали под алтарем единого в центрально храме в Риме, напитываясь священной силой и даруя нам защиту. Именно поэтому мы таскаем с собой серебряные освещенный цепи и веревки, вручную сплетенные монахинями и окропленные их кровью, а также осколок древнего алтаря Единого. — Помолчав Секст закончил: — хотя, думаю, что те, кого мы отправили в дом уже мертвы.

В это время, как ответ на мрачные пророчества, из ворот выбежал боец и поспешил к ним.

— Лучники! — напрягся Секст.

Видя, что лучники уже натянули тетивы, на которых лежали стрелы с серебряными наконечниками, воин приостановился.

— Ты! Покажи руки!

Мечник осторожно отстегнул пояс с мечем и ножом, потом поднял руки, как было раннее приказано именно для такого случая, показывая что печати и замки на перчатках целы.

— Что там? — не выдержал Бруталиус.

— Колдун мертв. Дом пуст.

— Вы касались колдуна?

— Как можно? Все в соответствиями с приказами — тело не трогали, близко не подходили.

— Хорошо. Возвращайся и зови всех остальных. Пусть выходят и подходят по одному. И, сам понимаешь, медленно…

Вскоре на поляне собрался весь отряд. Перед этим каждого вернувшегося воина внимательно осматривали — глаза, руки, и заставляли целовать алтарный камень. Ни один носителем зла не оказался…

— Что ж, наша очередь. Пойдем. Посмотрим, — сказал Секст.

В горнице они нашли тело Ретуса, но подходить близко не стали, аккуратно потыкали его длинными копьями с освященными наконечниками, и установили так, что пациент скорее мертв чем жив.

— Ну давай, сначала ты, — сказал осторожный Бруталиус.

Секст, читая молитву, подошел к телу и стал внимательно его осматривать, при этом не прикасаясь к нему руками — а только еловыми палочками, и стараясь не обращать внимание на то, что согласно всем правилам Бруталиус вынул из ножен свой гладий и поднял его для замаха. Если молитва прервется, или Секст сделает какое-либо опасное движение, то меч легко отделит его голову от тела. Медленно, читая молитву по второму разу, Секст встал и так же медленно отошел к стоящим в стороне воинам.

— И?

— Силы у него я не разглядел, похоже нас кто-то опередил. Ну ладно — теперь твоя очередь.

Точно так же, как раньше Секст, Бруталиус осмотрел тело, длинным ножом прорезая одежду мертвеца, чтобы увидеть особые приметы. После этого он отошел и сказал:

— Просьба засвидетельствовать всех и каждому. Все особые приметы на месте: родимое пятно на лодыжке, татуировка в виде первых строк молитвы на левой стороне груди. По внешности он походит на свой портрет двадцатилетней давности. Это действительно Квинтус Пробус Марий, бывший жрец Единого по имени Ретус, внесенный в розыскные листы Римской Империи к поиску без срока. Наша задача выполнена — род Мариев искоренен полностью.

— Кстати — ты заметил, что его били, а кровь не текла…

— Ты хочешь сказать, Секст, что с ним дрались уже после смерти? Что он нежить?

— Да. Иначе какой идиот будет бить труп? Значит так — сейчас мы все аккуратно завернем его в цепи и свяжем заговоренной веревкой. После этого дом и все хозяйство — сжечь, и упаси вас Единый, взять отсюда даже уголек… Всем все понятно? Исполнять!

Еще через два часа все было исполнено. Умаявшиеся связывать труп солдаты, а делать это приходилось все также, не прикасаясь к телу, равнодушно смотрели на огонь, который уже вовсю бушевал внутри ограды. Таких костров, которые пылали на месте жилища настоящих или мнимых еретиков и колдунов, зачастую вместе со своими хозяевами, они повидали на своем веку предостаточно. Согласно всем положениям святого воинства, досмотрев пожар до конца и убедившись в том, что из огня ничто не спаслось отряд, мимоходом, чтобы не оставлять соглядателей, прирезав пролежавшего все представление связанным местного проводника, отправился на юг. Вечером, на привале, Бруталиус решился задать сложный вопрос Сексту.

— И что ты теперь собираешься делать?

— В смысле?

— Ну как искать теперь нового колдуна? Ведь сила черная избрала себе новое тело… Ты ведь понимаешь, что мое дело закончено и я обязан немедленно вернуться с докладом обратно в Рим. Я тебе больше не попутчик… Извини…

— Ты знаешь, а никак, — через некоторое время разбил молчание Секст.

— Что, никак? — не понял Бруталиус.

— Никак не собираюсь искать нового колдуна.

— Но почему? — пришел в себя ошарашенный таким ответом воин.

— По двум причинам. Во-первых — его очень трудно найти, не будешь же тащить на дыбу каждого встречного? Не Рим же… А во-вторых — это теперь проблемы местных, а не наши, ибо нам вредить новый носитель не будет, а вот росским… Колдуном ведь не всякий становиться… Для этого, самое главное, желание должно быть к творению зла… Так что теперь у росских волхвов будет много новых приключений, а у местных рабов появиться новое имя для запугивания своих щенков… Так что, Брута, нас ждет блистательный Рим, а то в здешних болотах я уже, кажется, мхом зарос…

Глава 57

Ярослав не заблудился в лесу только потому, что и так не знал куда идти. Поэтому он просто шел вперед на юг, ориентируясь по солнцу. На третий день ему повезло выйти на широкую тропинку. В этой глуши это наверное считалось широким шоссе. Здраво рассудив, что раз дорога есть, то она куда-то ведет, он пошел по ней в юго-западном направлении.

Нельзя сказать, что это был оживленный путь. И действительно, только на второй день мимо него пронеслась конная процессия. От греха подальше он заранее, при приближающемся глухом стуке копыт, нырнул в придорожные кусты. Больше за все время он не увидел ни единого человека.

Надо отметить, что собранные в дорогу припасы кончились очень быстро. Часть мяса успела испортиться и ее пришлось выбросить. Сушеная рыба вызывала вместе с постоянной ходьбой дикую жажду, а находить воду в лесу он не умел, если только ручеек или речка не пересекал тропинку. В какой-то из дней замученный жаждой он, смеясь про себя и приговаривая «Не пей из копытца, козленочком станешь», попил воды из центра большой и чистой лужи, убеждая себя что это маленькое лесное озеро.

Расплата последовала незамедлительно быстро и продолжалась долго. В следующие четыре — пять дней Ярослава мог бы найти даже слепой и глухой следопыт. Обессиливший от многодневного поноса Ярослав в следующий раз для себя решил сдохнуть от голода, но не есть соленую рыбу, или от жажды, но не смеяться больше над русскими-народными сказками.

Таким образом питаться приходилось только ягодами и грибами, осторожно выбирая стопроцентно знакомые и жаря их над костром, а быстро кончающуюся сушеную рыбу есть только на стоянках с хорошей водой. Однажды он совершенно неожиданно для себя сбил с дерева толчком птичье гнездо, а потом чуть не наступил на него. Запеченные в углях меленькие яйца, размером всего чуть больше ногтя на мизинце, показались ему изысканным кушаньем. Пару раз ему удавалось на берегах речек немного порыбачить. Рыбак из него был аховый, но рыбы было столько, что ее поймал бы даже безрукий. Завернутая в лопухи и запекаемая в углях рыба съедалась в мгновение ока. Так как соли не было, коптить рыбу он не умел, то запасти ее в дорогу не получалось, и отойдя от реки сновав приходилось голодать.

К концу лета Ярослав дошел до первой на дороге деревни. К этому времени вид у него был как у настоящего дикаря. Все жировые запасы и часть не слишком необходимых мышц растворилась, съеденные самим организмом. Заросшее бородой лицо, изрядно пованивавшая, а точнее сказать смердящая, и местами порванная одежда — стирал он ее только два раза, а зашивал ни разу, придавала ему, как он думал, отличный местный колорит, хотя местные жители как раз до такого не опускались.

Видя человека в таком состоянии люди в деревне старались ему кто чем помочь. Кто вынес ковшик водицы попить, кто дал кусок хлеба, правда в дом никто не звал — мало ли кто, какой кромешник.

Около самого большого дома в деревни, где жил староста и по совместительству княжеский тиун, процессия, к которой присоединились многие жители деревни, в основном женщины и дети, остановилась. Староста провел Ярослава к себе в дом, а всю толпу несколькими громкими словами разогнал по работам.

Первый раз за последние месяца полтора Ярослав вкусно и плотно поел. Как говориться — «от пуза» Видя, как накинулся пришлый на обычную в общем то снедь, ушицу наваристую с хлебом на первое и репу пареную с медом, на второе, староста повременил с расспросами. Однако когда гость наелся и разомлел от сытости, на него посыпались вопросы.

Ярослав сразу же после ухода из дома Ретуса, вспомнил все то, что ему рассказал римлянин и аккуратно продумал свою «легенду». «Он жил далеко на северо-западе Новогородского княжества. Потом пришли непонятные люди и всех убили, а его деревеньку сожгли. Был он не приписной холоп, а свободный чернец, недоимок за ним не числилось, поэтому мог спокойно идти куда ему вздумается. Вот он и ходит по миру теперь, да устал только — лица человечьего не видел десятки дней. И если можно, то он бы остался на время в деревне…»

Староста думал недолго. С одной стороны — этот человек мог быть беглым холопом, татем-душегубцем или кромешником. С другой стороны — сейчас самая страда, и дополнительная пара рук лишней не будет. Перезимует — а там и видно будет, то ли дальше его гнать, то ли в посылать их князю весть вписать в грамоты разрядные еще одного чернеца.

А дальше вечером был сход, на котором решался вопрос, кому достанется еще один работник. На сходе были практически одни женщины. Победу одержала самая наглая и горластая девушка, которой и при дружном недовольстве всей остальной деревни достался Ярослав. Была она стройной высокой и не худой молодой женщиной: на взгляд Ярослава — лет этак двадцати с небольшим.

Победительницу звали Замятня. Пока шли до ее дома, та поведала новому работнику свою историю. Рассказанная история жизни ее была проста. Была она посватана за десятника княжеской дружины, который ушел на службу ратную год назад, и с тех пор не слуху не духу его не было, однако этому Замятня с виду совсем не огорчалась. Была вроде как за мужем, и хорошо. Ее муж был из этой деревни, а она — нет. Познакомился с ней на празднествах зимних в Новогороде, а через месяц уже сговорили немолодую — уже годков восемнадцать было, но красивую девку за статного молодца. Вся мужня родня погибла в пожаре, в тот момент, когда молодые переезжали, что деревенские посчитали плохим знаком, и когда тот привез в деревню новенькую, встретили ее неласково.

Таким образом дом, куда привела его хозяйка, был очень новый. Древесина еще не успела сильно посереть, а в комнатах витал приятный запах свежесрубленного дерева. Показав ему маленькую комнатушку, где ему будет постелено, Замятня порылась в сундуках и выбросила ему под ноги чистую, хотя и далеко не новую одежду взамен лохмотьев, и велела тому выбросить свое трепье куда по дальше, а сама пошла топить баню. После бани был плотный ужин с бражкой, от которой Ярослава сразу же развезло и он ушел спать.

На следующий день его криками и пинками подняли и погнали в поле.

— Значит так. Репку собери, ботву оборви, ее отнесешь потом в яму поганую. Землю подыми и навоза уложи под низ. После обеда подойдешь, еще скажу что сделать, — выдала указание Замятня и ушла.

Ярослав только вздохнул. Репки было много- на взгляд соток шесть. Куда столько ее нужно, неизвестно, но делать было нечего и пришлось приступить к делу.

Репа была крупная, как свекла, и вырывалась легко — земля казалась сама выдавливала ее из себя, да так, что иногда только нижняя часть была внутри, а вся остальная — на свежем воздухе. А вот ботва была колючая и обрывалась неохотно, до тех самых пор, пока Ярослав не догадался найти на стене в сарае серп, которым и срезал листья. Дело пошло быстрее, так что к обеду он сделал приблизительно половину поля.

К середине дня Замятня принесла ему крынку с молоком и толстый кусок ржаного хлеба с уже почищенной луковицей. Увидев объем сделанной работы она даже замерла. Ярослав, разогнув спину, гордо оглядел поле и свою хозяйку. Но вот хозяйка пришла в себя, открыла рот и улыбка работника померкла.

Такой матершины ему слышать не удавалось давно. Хорошо еще, что половины он не понимал, четверть не воспринимал как брань, но и четверти ему хватило для того, чтобы попеременно то краснеть, то бледнеть. Замятня ему очень подробно и витиевато разъяснила, кто он, кто его родители, как и чем его зачали, как выродили, чем воспитывали, и что в результате получилось. Самое безобидное сравнение его скорости работы было с гусеницей или мухой в погребе, остальное было вообще жуткой похабщиной. Работавшие недалеко на своих полях другие женщины только громко хохотали, глядя на это действо.

Быстро перекусив обозлившийся Ярослав вгрызся в это проклятое поле, как бригада китайских землекопов, и в итоге к вечеру успел оборвать всю репу и даже часть поля перекопать с навозом. Добраться до дома он так и не смог: в глазах потемнело и он, не доходя десятка два шагов до заднего входа в дом, распластался на земле рядом с брошенной лопатой. С виду прохладное северное солнышко оказалось очень коварным.

Очнулся он в своей комнате от приятной прохлады, окутавшей его горящую огнем спину — Замятня мазала его сметаной. Не молча. Далеко не молча. Все то, что она не договорила в обед, она договаривала сейчас. Если сократить все ругательства и образные сравнения, то ошибка Ярослава состояла в том, что после обеда надо было забиться в тень и самое жаркое время проспать, чтобы потом с новыми силами, когда станет не так жарко, продолжить работу.

Отходил Ярослав три дня, а потом опять принялся за то поле.

Так и зажил.

Все лето и осень он с благодарностью вспоминал КМК — «курс молодого крестьянина», который учинил ему Ретус, и даже так его очень часто Замятня называла ленивым трутнем. Что бы без этого КМК и подумать Ярославу было страшно. Например то, что случилось при уходе за животными — корова его лягнула, а свиньи затолкали так, что он свалился прямо в их загон.

Вся деревня, где любое происшествие было яркой новостью, ржала наверное дней десять.

Через месяц он более-менее примелькался в деревне, чтобы спокойно задавать вопросы. Деревня, в которой он жил, непритязательно называлась Дальняя, и не спроста. Была он очень далеко от Новогорода, наверное дальше всех, но зато большая: пятьдесят дворов это не шутки. Жила она земледелием и охотой, причем плоды огородничества шли на стол, а ясак князю платили дорогими мехами. В связи с этим летом и зимой большая часть мужчин пропадала на дальних охотничьих заимках, тогда как поля после пахоты и посева оставались в полном владении женщин.

Также ему рассказали и про его хозяйку. Отличалась Замятня редкой склочностью и стервозностью, никогда не прощала обид и все время лезла вперед и кичилась своим положением, к примеру: «У меня муж — десятник! Не чета вам сиволапым.» Иногда ночью темной к ней похаживали холостые мужики. Когда холостые быстро кончились и стали похаживать еще и женатые, разозленные бабы собрались и хорошенько отмутузили нахалку. Отлежавшись, Замятня стала вести себя поприличнее.

Чтобы все это узнать Ярославу не пришлось приложить никаких усилий. В деревне все знали все обо всех и всем. Ему, городскому в общем то парню, было не это понять и не поверить, но это было так. В деревне шила в мешке не утаишь.

После разговоров, ближе к вечеру, некоторые молодухи звали его на блины. Пару раз он даже хотел принять такое предложение, но тут же откуда ни возьмись выскакивала Замятня и за ухо оттаскивала его от девок.

В один осенний день Ярослав вечером мылся в бане, как дверь открылась и на пороге появилась хозяйка. Надета на ней была только длинная рубаха, которую она тот час же сняла. При виде обнаженного женского тела организм молодого парня отреагировал именно так, как положено природой. Увидев это Замятня, хищно улыбаясь, стала медленно подкрадываться к Ярославу… С тех пор отношения их изменились, и зажили они, как это говориться «душа в душу».

К концу осени в деревне собрались все ее жители, а с первым снегом стали праздновать. Летом Ярослав думал, что никаких развлечений в деревне быть не может, но теперь он понял, как был не прав.

Праздновали с истинно русским, то есть росским, размахом. Сколько ели, сколько пили, сколько было веселых игр и потешных боев, во славу Перуна. На один такой вызвали Ярослава, отказаться было невозможно, и пришлось немного помахать руками. Тренировки и подготовка в армии не прошла даром и двух первых своих противников, молодых, здоровых, но медленных парней он уложил в свежий снежок. Видя такое, из-за стола встал один из опытных мужей. Этот оказался гораздо опытнее и Ярославу приходилось забыть об атаке и только и делать, что уворачиваться от здоровых и тяжелых, подобно кузнечному молоту, кулаков. Один раз Ярослав не успел. Последнее, что передали глаза ускользающему в глубины нави сознанию, это взметнувшиеся выше головы его собственные ноги.

Синяк в пол лица сходил почти месяц, а Замятня ехидно дразнила его енотом. Кстати, держать обиды за эти потешные бои считалось темным делом.

Зимовать Ярославу понравилось. Конечно, работы было много — у хорошего хозяина всегда есть чем занять руки, но по сравнению с летом… Теперь Ярослав вывел для себя очень простой критерий, как можно отличить крестьянина от работника любой другой специальности: «коли при виде выпавшего снега тебя охватывает беспричинная радость, то значит в роду у тебя точно были деревенские труженики».

Долгими зимними вечерами, когда вся работа была переделана, Ярослав забивался в свою маленькую комнатку и занимался тем, что следовало потаить от селян. Он разбирался в той силе, что ему досталась, и что сейчас глубоко где-то была заключена в прочную ловушку, сделанную Ярославом. Для изучения он аккуратно просверлил в этой тюрьме воображаемую крошечную дырочку, сквозь которую черная сила маленьким послушным ручейком, принося с собой отрывочные непонятные данные. Это было все равно, что поместить том по высшей математике в бумагорезательную машину, а потом вытаскивать из накрошенной кучи маленькие обрывки и пытаться понять целое. Но совсем уж бесполезным это занятие не было. Так Ярославу понемногу удавалось видеть необычность некоторых предметов, а иногда и изменять эту необычность. Выражалось это по разному и не всегда можно было описать словами.

А еще неожиданно он очень сильно сдружился с детьми. Каждый ребенок — то есть от трех до десяти-двенадцати лет старался в свободное от работ по хозяйству время прибиться к Ярославу и послушать его истории, да и просто посидеть около него. Те рассказы о своем мире местные дети слушали с упоением, не веря конечно, что это правда. Да и нравилось Ярославу возиться с детьми. Они были такими, такими… чистыми. Именно так он воспринимал в свете своих новых способностей. С ними было легко и приятно. Многие женщины, глядя как он с улыбкой возиться с радостными малышами, стали бросать на него странные задумчивые взгляды, при виде которых Замятня хватала его за руку, прижималась телом и всем видом показывала, что «место занято».

Но однажды произошло закономерное.

В один из зимних вечеров, пока не зашло солнце, он как обычно играл с детьми. Им очень понравилась такая невиданная забава, как штурм снежной крепости — чувствовалось, что руки у многих так и тянутся к мечу. И в самый ответственный момент штурма на поле прибежала его соседка, маленькая Зая и со слезами бросилась к нему. Была она как никто другой похожа на зайчонка — вся маленькая, пушистая и белобрысая. Лет ей было пять.

— Яслав, посмотли, у меня во, — указала на нос и опять залилась слезами.

Ярослав отодвинул варежку и посмотрел на маленький носик. На самом его кончике вскочил огромный чирей, размером почти с пол носа ребенка. Он уже хотел утешить ребенка и рассказать ему какую-нибудь утешительную сказку, за которой она похоже и прибежала, когда его новое зрение внезапно расцветило кончик носа девочки.

Сейчас Ярослав видел этот прыщ как мерзкий на вид пульсирующий серо-красно-черный комочек, от которого в сторону шла тонкая, едва заметная черная нить, которая терялась где-то среди деревенских домов. Под его пальцами этот комочек пульсировал, и в такт ему пульсировала нить, и Ярослав решился на небольшой опыт. Он аккуратно мысленно отвел ручеек темной силы себе в руку, разместив его на указательном и среднем пальце и потом сделал ими жест как ножницами, перерезая эту черную нитку.

Комочек, до этого живо пульсирующий замер и съежился, но никуда не пропал. Тогда Ярослав, не понимая, но откуда-то зная, что это правильно, поднял с земли щепку и аккуратно снял этот комочек с носа так, чтобы он оказался на щепке. Окружающая его малышня увидела, как их любимец щелкнул пальцами а потом щепочкой аккуратно проколол чирей. Несколько капель гноя и крови и вот на носу у девочки осталась маленькая, как комар укусил, ранка и больше ничего.

Довольный визг разбудил и сорвал с веток птиц на окраине леса.

— А что случилось сегодня, не вспомнишь? — спросил Ярослав.

— Ну… У тети Мафы я клынку сучайна оплакинула, а она на мея как зылкнет, как зылкнет! А глас у нее слой! — затрещала малявка.

— Понятно. На вот, — и он протянул ей щепку. — На дороге разожги костерок и брось туда эту щепку, только ее не касайся, варежкой держись.

Малышка покивала головой и побежала домой. Странно посматривая на Ярослава остальные дети тоже разбежались по домам.

Вечером в деревне собрался сход, который долго мурыжил Ярослава. Решали вопрос, что делать с колдуном. Ярослав отбрехивался изо всех сил. Он никакой не колдун, просто так получилось, и вообще это в первый раз… Пытали его долго, и хорошо что только словесно. В итоге староста принес какой-то амулет, заставил Ярослава надеть его на шею. Амулет Ярослав видел своим новым зрением как ярко сверкающий сгусток теплого света. Даже боязно было одевать такое, но многие вокруг слишком подозрительно и напряженно смотрели на него, так что пришлось.

Ничего страшного не произошло, амулет спокойно провисел у него на шее. Расслабившиеся люди разошлись, а староста дал разрешение: «коли ничего злого не сделаешь — колдуй, но смотри…»

Так началась «частная практика» Ярослава. Работы сразу стало много — то корова заболела, то домовой расшалился, то сглазили, то прокляли, то заболели… Большинство проблем имели совершенно материальное происхождение, и никакого колдовства не было — вполне хватало тех навыков и знаний в лекарстве, что он получил от Ретуса. Все лечении сводилось к простой процедуре: определении болезни, а были это в основном сложные случаи простуды, копании в ближайшем сеновале в поиске нужных сушеных трав, и варки лечебного настоя. К концу зимы он с удивлением узнал, что большинство трав местные жители и так знали как лекарственные и сушили их на зиму, так что можно было просто попросить, а не лазить по стогам. Но порасспросив детей, которым теперь запрещали общаться с колдуном, и которые по своему детскому неуемному любопытству только пуще к Ярославу липли, он узнал, что эти поиски придавали его действиям налет таинственности… Смеялся он долго, но по сеновалам лазить все равно прекратил, так что лечение происходило совершенно обыденно.

Но в редких случаях… Увидя такое Ярослав старался аккуратно вырезать, выковыривать, выжигать с помощью того ручейка силы пораженное место, а снятые черные комки сжигать на перекрестке дорог.

Видя, какое уважение селян начинает приобретать Ярослав, Замятня только больше зазнавалась и стервенела, за что ее еще больше не любили. Но это по деревне, а в доме, перед Яром она стелилась и ласкалась как кошечка, ласково говоря с ним, шепча на ушко слова любви и выполняя все его прихоти. Настороженный к женскому полу Яр потихоньку оттаивал. Правда один раз они ненадолго поссорились. Ярослав помогал всем бесплатно, а Замятня потом собирала за сделанное плату.

В середине зимы, на зимнее солнцестояние, почти вся деревня отправилась на великий праздник в честь богов в стольный Новогород. Видя всеобщие сборы Ярослав стал подумывать, а как же ему «отмазаться» от этой поездки. Разговоры в приказе, в книгах которого по понятным соображениям не значился Ярослав, а самое главное огромное количество волхвов, которые, судя по увиденному амулету умели многое, могли очень плохо с казаться на его здоровье. Конечно, на Руси никогда не было инквизиции, но кто знает, как дело обстоит тут… Но все решилось очень просто. По каким-то своим причинам Замятня тоже не хотела ехать в Новогород, и поэтому буквально в ноги упала Яру. Немного поворчав для вида и срубив за это царский ужин и долгую бессонную ночь Ярослав согласился не ехать.

Зима пролетела быстро и настала весна. Сошел снег и началась весенняя страда. Землю надо было пахать, удобрять, боронить и много еще что. К счастью, под предлогом того, что ему надо собрать редкие травы Яру удалось «откосить» от большинства тяжелого физического труда, который за плату сделали соседи. Замятня была очень недовольна — свой труд н стоит ничего, а так пришлось платить полновесной чешуей, на что Ярослав заметил, что все равно она осталась в выигрыше. «Отобьем это зимой, как и было» — утешал ее он.

А деревня жила как обычно все так же, как из года в год. Отошла весенняя страда, в лес отправились охотничьи партии, двое молодых парней ушли в Новогород продаваться за серебро к князю в боевые холопы, началось лето с его непрерывными работами, две старушки и один дедок пошагали по Калинову мосту к Богам, народилось несколько детей. В его семье, как это пока только про себя, называл Ярослав, все было хорошо — жили они, как говориться, «душа в душу», но…

Все это размеренное и спокойное существование кончилось в один из летних дней — Ярославу не следовало забывать о том, что ворованное на пользу не идет, и всегда может появиться настоящий хозяин. Ближе к вечеру по деревне проскакал на лошади богато одетый воин, ведя на поводу еще двух с плотно набитыми сумками. Остановился он около ворот дома Замятни, спешился, по хозяйски открыл калитку и зашел во двор. Замятня, как его увидела, так сначала обмерла, а потом с визгом кинулась ему на шею.

— Бажен! Милый мой, суженный! Как же так? Где ты был?

— Княжьи поручения исполнял. Далека пришлось ходить. Милая моя. Смотри, что привез я тебе, — с этими словами он развязал подошел к лошади, развязал одну из сумок и вытащил оттуда огромный и роскошный, княгине впору, шелковый платок.

— Аа! — как девчонка завизжала Замятня и тут же принялась его примерять.

— А это кто? — спросил Бажен, кивая на вышедшего из дома Ярослава.

— Да так, приблудился один. Взяла его к себе из милости, чтобы не помер на дороге… Да. Ярослав. Теперь уходи. Совсем. А то нехорошее люди могут сказать, что она при муже с другим мужиком под одной крыше живет…

— Что? — в полном шоке переспросил Ярослав. — А как же слова, что ты мне говорила?

— Я ничего не говорила, — и видя, как внимательно прислушивается к разговору Бажен она тут же бросилась к нему на шею и прошептал. — Не верь ему. Ничего…

— Как же, ничего, — послышался голос из-за забора, откуда с любопытством наблюдали несколько молодух. — А сама только рада была с ним в перинах повозиться — слышали мы крики. Стоило только мужу за порог, как она сразу же себе еб…ря подобрала. Таких жен надо на перекрестке первому встречному продавать!..

— Я невиновата!.. — заметалась Замятня и тут же нашла отличное оправдание. — Он колдун! Он приворожил меня!

— Да как ты посмел, подлец! — сразу же завелся Бажен.

— Она все врет! — начал объяснять Ярослав, но его криком перебила Замятня.

— Он сам врет! Спроси у любого — колдовал! А знать и меня приворожил…

— Ты думаешь я поверю какому-то перехожему, чем жене своей? — разъяренно вторил ей муж. — А ну пошел со двора! Вон! Пшел вон, злыдень, пока не побил тебя смертным боем!

— Да! Пошел вон! — поддакивала Замятня.

Набежавшая не крики деревня тихим недовольным бурчанием встретила это развитие событий. Нехорошо было выгонять, как татя, того, с кем прожила целый год. Да еще так. Тем более, что колдун был умеренно полезен всей деревне.

— Да будет так. Дай только собраться мне… — принимая законные притязания Замятни и Бажена, вздохнул Ярослав и пошел в дом.

В доме, не обращая внимания на пристально следившего за каждым его движением дружинника, он вытащил из сундука свою старую, взятую еще из дома Ретуса, котомку и окинул взглядом горницу. Взять он решил только то, что честно заработал. Вот косарь, которым отдарился за вылеченную корову деревенский кузнец, пара широких лоскутов полотна, еще по мелочи всякого. Спустился в погреб и взял оттуда начатый свиной копченый окорок, это блюдо он очень полюбил за время пребывания в деревни. Поздний обед Замятня накрыть сегодня хотела на улице, по хорошей погоде, поэтому остальная еда была во дворе.

Ярослав вышел на двор и опять встретился с насмешливым взглядом Замятни.

— А ну, покажи что взял? — и указала рукой на его котомку. Конечно, она и раньше была стервой и склочницей, за что ее в деревне не любили, но Ярослав на себе это ощутил в полной мере первый раз.

— Интересно, а ты хоть немного меня любила? — задумчиво спросил он. В ответ женщина только очень неприятно расхохоталась.

— Любила? Ты что, умом скорбный? Кому ты нужен? Неумеха! Богами проклятый колдун!

— Так зачем же…

— Да ты сущий младенец! Мне спина в доме мужня нужна, да и чтобы в деревне не попрекали бобылихой! Да складку свою твоим веретеном потешить. Да в этом ты не слишком удал! До Бажена тебе далеко! Ха, ха, ха!

В который раз тот человек, которому он открыл душу, со всей силы плюнул и пнул в ее. Дикая злоба охватила Ярослава. Тот небольшой тоненький, как лесной, ручеек темной силы, который он выпускал и использовал только с добрыми намерениями мгновенно превратился в бурный горный поток и захлестнул его с головой. Не сознавая, что делает, Ярослав вытянул руку с растопыренными пальцами и направил ее на Замятню, а губы сами зашептали какие-то неизвестные и странно звучащие слова. Вышедший как раз в это мгновение на крыльцо Бажен увидел и сделал единственное, что успевал — он бросил свое натренированное тело между Ярославом и Замятней. Едва видимое, как марево над нагретой солнцем дорогой, проклятие в следующий миг ударило в воина, и его кожа мгновенно покрылась омерзительными струпьями и гнойными волдырями. С хриплым стоном скрюченными болью руками он схватился за горло, стараясь пропихнуть в легкие дополнительную порцию воздуха. Пошатываясь он сделал пару шагов и свалился на землю, едва живой.

Из-за забора вся деревня, как и стоявшая во дворе Замятня, в полном оцепенении молча смотрела на это. Потом один ребенок заплакал, и как будто это стало командой, тишина оказалась разбита вдребезги. Заорали мужики, завизжали бабы. Кто-то тут же побежал за оружием и огнем, кто-то швырнул в Ярослава первый ком земли.

Ярослав смотрел на совершенное им и не верил своим глазам. «Не может быть…» — думал он, но данный момент оказывался не самым удачным для таких размышлений. Комья грязи, бросаемые детьми, вскоре сменили камни, а из домов уже начали выскакивать мужики, перепоясанные поясами с оружием и надевающие на бегу намоленные амулеты. Дело принимало серьезный оборот. Те самые люди, которым он помогал, сейчас, убедившись в его злокозненности, спокойно и с чувством собственной правоты прибью его. И действительно будут правы.

Удачно брошенный камень скользнул по голове Ярослава и содрал кожу с виска. Боль отрезвила Ярослава и он, схватив свою полусобранную котомку, бросился к воротам. Видя приближающегося колдуна дети и женщины с визгом бросились врассыпную и не дожидаясь мужчин колдун выбежал за ворота и побежал к лесу. Сбив с ног первого селянина, который жил через пару домов по направлению к лесу и поэтому прибежал первым, Ярослав вырвал у него из рук горящий факел и зашвырнул его через забор в открытые двери сарая ближайшего дома. Попав в благодатную сухим сеном обстановку огонь стал стремительно расти. Это сбило погоню со следа — пока вся деревня дружно, стараясь не допустить большого пожара, тушила загоревшийся дом, Ярослав не жалея своих ног бежал к лесу. За этот год он хорошо окрестный лес и особенно болото, около которого росло много полезных трав.

В надвигающихся сумерках он рискуя жизнью, почти по памяти, бросился в болото, стараясь перебраться через него до того, как появятся преследователи. А после того, что он совершил — а в деревне не было более страшного преступления, чем поджог, утонуть в болоте было бы даже предпочтительнее, чем попасться в руки своим бывшим соседям.

К середине ночи Ярослав преодолел болото и не останавливаясь пошел вперед вглубь леса. Погоня на следующий день вернулась в деревню ни с чем.

Глава 58

Ярославу пришлось гораздо хуже всех из их четверки. Судьба сама так или иначе решила судьбу остальных, а вот Ярославу была предоставлена полная свобода. Эта свобода, к которой так стремятся все люди, особенно к западу от границ России. Эта свобода, когда ты никому ничего не должен, но и тебе никто не обязан, когда ты сам можешь решать куда идти, но это же и означает, что тебе некуда возвращаться, когда ты сам выбираешь себе меню, но часто выбор стоит между «есть нечего» и «совсем нечего»…

Все лето Ярослав скитался по лесам, стараясь идти на юго-запад — подальше от приютившей его деревне. За последний год он многому научился, многое узнал об окружающем мире и отношениях в нем, но все равно в чем-то оставался все тем же наивным парнишкой, одна история с Замятней чего стоит. «Б…! Всю жизнь на одни и те же грабли наступать приходится…».

Дорога оказалась все также тяжелой. Несмотря на все приобретенные навыки, через месяц Ярослав опять выглядел как последний бомж. Города обходил стороной, не заходя в них, деревни, дома в которых стояли обычно по обе стороны дороги старался проскользнуть незаметно, скрывая лицо под капюшоном. Иногда ему подавали из жалости, «На Роси от голода не умирают», иногда ему удавалось подработать — дров там поколоть в трактире, или прополоть или прокопать что-то, в этом случае ему удавалось на день-два остановиться, помыться и поесть нормальной пищи. Но работа кончалась, и опять начиналась дорога.

А еще он боялся, боялся, что догонят, боялся что сожгут, как колдуна… А еще ему было очень стыдно. Стыдно за то, что он совершил, стыдно за то, что из-за трусости он обрек на суровую зимовку своих соседей, обрек их на нищету. Стыдно, стыдно, стыдно. Тот, то придумал поговорку «Стыд не дым, глаз не выест», явно знал, что это такое, стыд. Ему не понять было, что еще как выест, как тяжело это — есть изнутри самого себя…

Несмотря на стыд и страх, свои исследования он не прекратил, но занимался ими теперь только вдали от людей. Подходя к деревне или к городу он перекрывал незримый ручеек силы, становясь совершенно обычным человеком.

Прошел июль, август, липец и сержень, как их тут называли, на носу был сентябрь-вересень, а там уже и недалеко и заморозки, снег… Следовало решить вопрос с зимовкой, но где и как?

Первые сентябрьские заморозки Ярослав встретил в лесу. Лес этот принадлежал, чего бродяга конечно не знал, уже Великому Княжеству не Новогородскому, а Суздальскому. Странствуя третий месяц Ярослав пересек номинальную границу между княжествами, а пару недель назад обошел стороной огромный город, который и был Суздалем. Стараясь отходить от проторенных дорог он шел по маленьким тропинкам, на которых почт не встречалось людей.

— Б…! Ну какого…! — громко сказал Ярослав, встал и выбрался из кустов. Косуля подняла голову, сорвалась с места и быстро скрылась среди деревьев. Очередной раз потерпев неудачу в попытке с помощью своей темной силы приманить себе обед Ярослав со всей силы пнул дерево ногой, обутой в крепкие сапоги. Намучавшись шастая по лесу в прошлый раз Ярослав, как только у него появились доходы, сразу же заказал в деревне у одного мастера себе обувку. За сущую мелочь тот сшил отличные кожаные сапоги, мягкие, точно по ноге. Даже сейчас, когда остальная одежка приходила в негодность, сапоги были в отличном состоянии и прекрасно защищали ноги.

Внезапно Ярослав затих и напрягся. Легкий ветерок донес до него слабый запах дыма. Очень вкусного дыма — где-то недалеко коптили мясо. Уже почти месяц сидевший на грибной, ягодной и изредка рыбной диете он потерял голову. Ведомый своим носом парень прокрался через подлесок и оказался на опушке леса. Спрятавшись в кустах он уставился на небольшую деревушку. В отличие от всех других виденных, эта была окружена прочным тыном, что говорило о приближении к действительно опасным местам — у крестьян всегда полно других забот, кроме как возводить ненужные укрепления. Ворота, однако, были раскрыты и сквозь них совсем близко к опушке леса подобрались дурные куры. Людей было не видно, деревня казалась вымершей, даже кукушка прокуковала совсем рядом, показывая что людей нет.

Рот Ярослава и так переполненный слюной от изумительных запахов копченого мяса при виде этих кур сжался в судороге. Воображение нарисовало ему дивную картину, как одна-две курочки крутятся на вертеле над угольками, как сдобренные диким чесноком, луковицы которого по случаю набрал себе в котомку Яр, кладутся на большой лист лопуха, как течет по рукам ароматный сок, и как приятно это мясо на вкус.

Осторожно, буквально на четвереньках, чтобы не спугнуть, Ярослав стал подкрадываться к домашней птице. Глупые никак не реагировали на чужого человека, а когда Ярослав стал сыпать вниз собранную в горсть землю вниз, те даже сами рванули к нему, надеясь на кормежку.

— Будет, будет кормежка, — шептал Ярослав. — Только не вам, а вами…

Быстрое движение руками, и вот первая курица забилась в руках. Рывок — и добыча лежит со свернутой шеей. Куры брызнули в сторону, но Ярослав знал, что стоит немного подождать и они опять подойдут к нему. Но не успел он предаться очередным приятным мыслям о сытном ужине, как сильнейший удар в спину швырнул его лицом на землю.

— Тать! Грабитель! Глядите! — орал старый седой дед, держа в своих не по стариковски сильных руках жердину чуть ли не больше своего роста. — Смотрите люди!

Опрокинутый Ярослав зашевелился, но за это получил пару пинков и толчок жердиной под ребра. Видя, что дед не успокоится, пока не поймет, что пойманный не опасен, парень привстал на коленях и вытянул над головой руки, стараясь одновременно абстрагироваться от ноющей боли в свежих синяках и одновременно сдержать в узде забившуюся глубоко внутри темную силу.

— Курятинки захотел, лапы тянешь? — дед его позы не понял, и со всей силы перетянул своей дубиной по так удобно выставленным рукам. Взвыв от боли Ярослав опустил руки и тут же получил сильный удар по голове.

Реальность подернулась ватой. Набежали какие-то люди, схватили Ярослава и утащили в деревню. Пытаясь сопротивляться парень смог выдернуть одну ногу и пнуть одного из своих противников, судя по глухому стону — больно. Расплата последовала сразу же: еще один удар, и реальность окончательно померкла.

В сознание его привело вылитое на голову ведро воды. Был уже темно, и вокруг горели факелы. Лежал во дворе богатого дома, вокруг столпились все мужчины деревни, а из-за штакетника забора торчали любопытные женские и детские головы. Барахтаясь в луже парень невольно стал прислушиваться к рассказу старика, который предназначался здоровому мужику, видимо деревенскому старосте.

— … Вот, как знаешь, меня сегодня поставили слушать Птенца. — Птенцом судя по всему был стоявший рядом молодой вихрастый парнишка лет семи с таким острым и длинным носом, что действительно походил на птичьего детеныша. — Как Птенец знак подал, так я сразу же выглянул. Гляжу, значиться, а этот курей наших сманивает. Ну я пока скрадывался, так он мою любимицу, мою Пеструшку поймал, и шею ей свернул. Ну тута я уже осерчал, дрын схватил, и как огрею его по спине. «Курятинки захотел», кричу. Он этого, упал, да зашевелился, а потом лапы то свои загребущие, как вытянет. Ну так я ему по рукам, по рукам! Курятинки захотел…

— Ну а за что вы его так…

— Дык пока его вязали, он, вона, засветил как в пузо Первенцу. Мы его и помяли чуток за это… Курятники захотел…

— Ясно, — подумав произнес староста и внимательно рассмотрел отощавшего Ярослава. — По Правде, вина его доказана, видаки присутствуют. По той же правде следует вздернуть татя на ближайшей ветке, чтобы видом своим он отваживал других лихих людишек.

Ярослав в полнейшем охренении поперхнулся криком. «Ничего себе у них законы! За курицу — на веревку.» Но к счастью для Ярослава, староста свою речь продолжил.

— Но Боги наши милостивы к нам, детям Их, и нам следует стараться быть такими же. Не принес особого урона тать, нету на нем крови. Да и видно, что с голоду он это, а не ради барыша али наживы. Так что я, тиун княжеский, решаю отпустить этого человека, — в толпе послышался ропот, который правда стих после того, как тиун закончил, — но до конца вересеня он пусть у нас свое отработает. Развяжите его.

Тиун оказался хитрецом. До конца сентября оставалось еще две недели, а получить в это время холопа, которого, в этом уж Ярослав ни не секунду не сомневался, будут гонять в хвост и в гриву, было очень приятно. С шутками и насмешками пара мужиков начала развязывать опутанного веревкой парня, как веселый гомон был разорван диким криком.

— Ааа!..

Деревня на границе с вольными баронствами не зря была окружена частоколом. Западные соседи отличались весьма нахальным нравом и старались брать на меч у своих соседей все, что плохо лежит. С учетом полнейшей нищеты крестьян в баронствах, а также из-за проповедников Единого, которые «наказания» «еретиков» только поощряли в своих проповедях, сколотить ватагу из крестьян вдобавок ко своей дружине баронам было легко. Эти небольшие отряды: один два закованных в металл рыцарей, пара десятков кнехтов — воинов одетых поплоше и вооруженных похуже, а также криво сидящие на лошадях ополченцы, как шакалы, бегали вдоль границы и нападали на росские поселки.

На границе все были ученые, и эти наскоки, оканчивались парой убитых и раненых с обеих сторон. Осады были редки, потому что мало к чему приводили. Тянуть готовое осадное орудие ради мелкой деревеньки тяжело, строить на месте — нету времени. Местные князь отличались боевитым нравом (а иные здесь на фронтире просто не выживали), любили схватку и данников своих защищали. Вооружение у княжеской дружины было лучше, доспехи прочнее, а местность — знаема как свои пять пальцев, поэтому надеяться охотникам до чужого добра можно было только на быстрый, неожиданный наскок и обратный бег. Коли поселку удавалось запереться в своих стенах, то ничего у налетчиков не получалось, а коли нет… Налетчики забирали все, что можно: дорогущее железо, утварь, угоняли в рабство людей и скот, отбирали хлеб и другие припасы. Деревни перед уходом поджигались. Людей нагружали их собственным же скарбом и уводили на запад. Все это не повезло увидеть Ярославу.

Ради справедливости следует отметить, что особо удачливые любители наживы вскоре, через год или два, а иногда и за пару лет до того, встречали гостей с востока уже у себя дома. «С ответным визитом», как правило зимой, когда мужчинам работы было мало, а непроходимые болота и реки превращались в созданные самой природой крепкие дороги, с местным князем и его дружиной во главе приходили сами ограбленные и их соседи. Вскоре к границе тянулись торговцы полоном, на торжищах в кошелях селян начинали позвякивать монеты, в домах появлялась утварь, сделанная по ту сторону границы, у молодых парней появлялись жены и холопки, плохо говорившие по росски, а посольский приказ великого князя оказывался загружен работой еще на несколько лет вперед. Так и жили на границе…

— Ааа… — крик внезапно оборвался, но быстро сменился тяжелым топотом и на площадку перед домом старосты выскочил закованный в тусклый металл рыцарь в сопровождении десятка одетых в кольчуги воинов.

Невиданные дожди весной и засуха осенью уничтожили большинство посевов в соседнем баронстве, урожай был мизерный, убрали его быстро и в поход поэтому пошли гораздо раньше, несмотря на угрозу застрять на дорогах, превращающихся в непролазные болота грязи после первого же дождя. Тем более, что взять добычу было единственным шансом прожить зиму нормально. И барону повезло. Удар стал неожиданным для россов и принес успех. Тихо подойдя в ночной темени к воротам несколько умелых кнехтов, помогая друг другу, перебрались через частокол, сняли охрану и открыли ворота конникам. С этого момента участь защитников была решена.

Площадь моментально превратилась в бедлам. Завизжали женщины, прыснули во все стороны дети, рванули к своим домам, в которых лежало оружие, мужчины, но все уже было поздно. Только несколько успели перебраться через забор и добраться до оружия, с которым в руках немногочисленные защитники и погибли. Остальных безоружных отжимали конями и мечами к центру и взяли в плен.

Про Ярослава все забыли: и, понятно дело, защитники, и нападавшие. Ну лежит себе еще один раб, да еще связанный уже к тому же, ну и пусть. Никто даже не проверил, как он связан, а ведь между тем его перед самым началом нападения почти развязали — руки во всяком случае ему освободили — только веревки не сняли. Стараясь, чтобы нападавшие оставались в этом неведении, Ярослав посильнее закутал руки в веревки и скорчился в позе зародыша, стараясь не смотреть на то, что происходит вокруг, ведь вокруг началось самое страшное, то, что скупые строчки исторических хроник называют «естественным правом победителей».

Тот страшный вечер отложился в памяти Ярослава не полностью, а только несколькими ужасными моментами.

Вот староста, деревенский кузнец, вместе с сыновьями отбивается прижавшись спиной к дому подобранными тут же во дворе поленьями от наседающих кнехтов и ополченцев. Те не желают убивать таких ценных рабов, но без тяжелых ран справиться с россами не могут. Один из них неудачно провалился в ударе вперед и получил поленом по голове. В окружающем шуме отчетливо и ясно послышался треск ломавшихся позвонков. Староста довольно оскалился и что-то сказал своим противникам. В ответ на это рыцарский десятник прокричал приказ и кнехты прыснули назад, доставая навьюченные на лошадей луки. Видя эти приготовления кузнец с сыновьями, не желая быть просто расстрелянными, как на охоте, рванули вперед, бросая такую удобную позицию. Толпа врагов, как стая шакалов набросилась со всех сторон на россов, и отхлынула, оставив на земле несколько избитых и связанных по рукам и ногам тел…

Вот Птенец бросился на помощь красивой женщине, которую повалил на землю и сдирал одежду один из молодых кнехтов. Тот небрежно отмахнулся от пацана мечом, но Птенец юрко увернулся и вонзил свой нож насильнику в бедро. Тот в ярости еще раз махнул мечем, но птенец торжествующе улыбаясь опять отскочил. Голова Птенца так и продолжала ухмыляться, катясь по земле, а рыцарь равнодушно взмахнул мечом, стряхивая кровь и поехал дальше…

Вот совсем еще молоденькая девушка, тонкая и красивая как стебелек василька, визжит в руках двух насильников, которые хохоча сдирают с нее одежду и волокут в ближайший дом откуда вскоре доносится довольный гогот, визг и тихий плач…

Еще много таких эпизодов отложилось в памяти Ярослава, но если бы его попросили позже составить хронологию событий, то он не смог собрать эти картинки в единое полотно. Тем более, что его позабытая в результате последних событий способность чувствовать чужие чувства (а может и не позабытая, просто он в последнее время не встречался с болью) проявила себя в полной мере. Вся боль, что испытывали в душе жители деревни, чувствовалась Ярославом как своя. И боль отцов, что не защитили своих детей, и боль детей от потери родителей, и боль женщин претерпевших позор, весь этот дьявольский коктейль вливался в Ярослава.

Весь этот океан боли усугублялся еще и муками совести. Ведь в произошедшем была и его, Ярослава, немалая личная вина. Ведь не попробуй стащить он курицу, не отвлеки на себя внимание всей деревни, включая наблюдателей, этого бы всего не случилось. И эти люди, от которых он видел плохого только пару заслуженных тумаков благодаря ему претерпевали теперь чудовищные муки. От всего этого Ярослав съежился на земле и грыз зубами все что попадалось, чтобы стиснув челюсти не сломать зубы… Вскоре все эти чувства зашкалили за какой-то предел и преобразились в дикую ненависть к существам, что принесли ему столько боли. А после ненависть поглотила боль, став чистой и яркой, как тысячелетний лед на вершинах гор, и такой же холодной и безжалостной. «Терпеть! Дождаться момента! Сочтемся!» — звучал в голове холодный глас разума.

Неизвестно сколько продолжалось насилие, по ощущениям Ярослава — целую вечность, но так или иначе кончилось. Тихо подвывали где-то женщины, стонали и скрипели зубами мужчины, но ужасы поражения на эту ночь вроде бы закончились. Захватчики согнали, обыскали и связали всех мужчин, кинув их рядом с Ярославом во дворе дома старосты, большинство женщин заперли в отдельном доме, а детей, как самых дорогих рабов, забрал на окраину деревни в свой дом сам рыцарь. Еще захватчики притащили во двор крепко привязанного к бревну, жутко избитого, человека, поставили стоймя, обложили поленьями и с насмешками: «Не мерзни, на завтра согреешься, еретик!» разошлись отдыхать после ратных подвигов. Подробный грабеж решено было оставить на утро.

Охранять пленников ставили одного из одетых в кольчугу и вооруженного мечом кнехта, которому однако вскоре принесли огромный кусок свежезажаренного мяса и целый ушат свежего пива. Не тратя время на насмешки или издевательства над двуногим скотом, опытный кнехт сел, прислонившись спиной к стене, и приступил к трапезе, запивая ее пивом. Часика через полтора мясо закончилось, пиво тоже, охранник осоловел и задремал, иногда однако встряхиваясь, и оглядывая мутным взглядом лежащих на земле людей.

«Не время… Не время… Не время…» — холодно твердил разум. «Не время… Сейчас! Время!» — подумал Ярослав и вытащил из сапога свой нож. Этот нож сохранился у него только благодаря счастливой случайности. При «аресте» дед его не успел обыскать, когда его тащили — тоже, а после того как он ударил ногой одного из своих поимщиков, ноги ему связывали в первую очередь и даже лучше рук. Это спасло убранный в сапог нож. Конечно, притянутые веревкой ножны сильно врезались ногу и теперь там остался глубокий болезненный отпечаток, но зато у него в руках было оружие. Тихонько приподнявшись он скинул остатки веревок с ног и внимательно огляделся. Почуяв движение очнулся староста и теперь тихо и внимательно смотрел на парня.

Ярослав приложил указательный палец к губам и тихонько подполз к местному тиуну. Подполз, прилег рядом и стал осторожно пилить веревки. Староста был мужик здоровый, сопротивлялся неистово и поэтому избит был сильно и опутан веревками как куколка гусеницы. Минут через десять староста освободился но продолжал все также тихо лежать, незаметно разминать затекшие мышцы. Молясь про себя всем богам, чтобы не очнулся охранник и чтобы ни одного из рыцарских солдат не понесло сейчас на улицу, Ярослав пополз к следующему мужику, когда громко хлопнула дверь в одном из домов и тишину ночи разорвала грубая брань на немецком. Голос все приближался, хлопнули ворота и во двор шатаясь вошел один из кнехтов.

«…, Ну какого… этому… спокойно не…!» — выругался про себя Ярослав. «….. местные боги не могли послать немного удачи?». Но как оказалось дальше, зря грешил Ярослав на местных Богов, так как удача оказалась даже большей, чем просил парень. Вошедший во двор оказался не рыцарем, не одним из опытных кнехтов, чующих опасность спинным мозгом, а ополченцем из крестьян, более того — совсем молодым. Выпив больше чем за всю свою прошлую жизнь, новичок, а это был его первый разбойный поход, почувствовал себя великим воином и решил покуражиться над этими тупыми россами. Этот щегол, ели-ели стоя на ногах заплетающимся языком на ломанном росском стал поносить пленников, пошатываясь ходил между связанными и пинал их ногой. От его брани проснулся охранник и одобрительно наблюдал за этой картиной.

Наконец пьяные глаза немца углядели даже лежа возвышающегося над остальными старосту. В его глазах мелькнул восторг, он быстро подошел к лежащему, поставил тому на голову ногу, вытащил из-за пояса свой топорик (такому щеглу никто дорогой меч не доверил), занял героическую позу и разразился хвалебной речью. От избытка чувств мешая росские слова с немецкими он прославлял храбрость и силу носителей своего родного языка, а удел россов был, по его словам, служить рабами. Многое из его потока слов было непонятным, но во всяком случае слово «швайн» было очень похоже на слово свинья по-немецки и повторялось часто.

Неуловимое движение и две толстые руки, привыкшие к кузнечному молоту, как капканы сомкнувшиеся на плече и лице сопляка. Рывок, и вот безвольной кучей труп со сломанной шеей валится на землю, а топорик меняет своего владельца. Охранник среагировал быстро и правильно. Первым делом он закричал, поднимая тревогу, а вторым выхватил из ножен меч, желая встретить бегущего к нему кузнеца во всеоружии. Но не успел. Ярослав привстал на колено и метнул свой нож. Конечно, и дистанция была метров десять, а то и побольше, и метать ножи он не умел, бросок был больше рассчитан на то, чтобы отвлечь. И он отвлек. Совсем. Тяжелое лезвие вонзилось в горло, перебило позвонки и пришпилило кнехта к бревнам стены. Ярослав на столько удивился своему броску, что это удивление пробилось даже сквозь пелену ярости.

— Быстрее! Освободи меня! — закричал привязанный к столбу.

Не рассуждая староста поменял направление движения и бросился к нему, по дороге перерезав веревки на руках одного из своих сыновей. Не теряя времени дитяте, почти такое же здоровое, как и отец, встало на ноги, пропрыгало со связанными ногами до трупа кнехта, вытащило у того из ножен на поясе нож и окончательно освободилось. После этого он рванул к лежащим на земле и стал быстро освобождать остальных.

— Оружайтесь быстрее, — сказал освобожденный от столба и поднял с земли меч убитого кнехта. Немного, но очень профессионально, покачал и покрутил меч в руках, одновременно привыкая к балансу и разминая затекшие мышцы, поморщился и пошел к воротам.

Очень вовремя. Как раз в этот момент в ворота зашел посланный рыцарем кнехт, чтобы перешагнув за порог ворот одновременно перешагнуть порог между жизнью и смертью. Быстрое, незаметное движение меча в руках отвязанного от столба воина, и хватающийся за рассеченное горло кнехт тихо упал на руки подскочившего сына кузнеца. Пленники разжились еще одним мечом и ножом.

— Коли рыцарь не дурень, то после того, как второго не дождется, всполошится… По сему второго гонца режем и идем в деревню. Разумеете?

— Да. Да, волхв, — закивали головами стоящие вокруг мужики. Выполнив приказ они вооружились чем попало и теперь, наслушавшись криков своих жен и дочерей, а также навидавшись крови желали поквитаться со своими обидчиками. — Враги сейчас слабы перепили и переели. Но их больше и они лучше вооружены. Поэтому идем тихо…

Так все и получилось: второй раунд схватки остался за хозяевами. После того, как второй гонец отправился вслед за первым, толпа под командой волхва планомерно стала очищать деревню от находников. Ярослав, с трудом вытащив свой засевший в кнехте нож последовал за всеми. Поначалу врагов было больше, но все они по двое-трое были рассыпаны по деревне и спокойно спали в это время, либо заканчивали веселье, после которого и голову поднять было тяжело, не то, что драться. Крестьяне во главе с хозяином тихонько заходили в дом, находили спящих или пьющих врагов, короткая возня и врагов становилось меньше.

К сожалению такая удача не могла продолжаться бесконечно. Приблизительно половина врагов была уничтожена, когда рыцарь, почуявший неладное, в сопровождении пары кнехтов решил выйти из дому. Машинально выглянув через забор он как раз стал свидетелем, как отирая от крови топоры несколько местных выходят из дома напротив…

Громкий звук рога собрал около дома рыцаря всех оставшихся воинов. Большая часть, прорываясь, погибла и у рыцаря осталось всего около пятерки кнехтов и десятки ополченцев. Но даже такие потери не делали результат схватки предсказуемым.

Во-первых — неравенство в опыте и мастерстве. Основную боевую силу нападавших составлял сам рыцарь — закованный в непробиваемый железный панцирь воин, с детства упражнявшийся в обращении с мечом и копьем, убивший много, готовый убивать еще и как любой воин готовый умереть в любой момент. Правда в наземном сражении он терял большую часть своих преимуществ, да и часть брони своей снял, что впрочем только сделало его опаснее. Опытные кнехты, уцелело которых девять человек тоже были крепкими воинами, да к тому же легкие кожаные или кольчужные доспехи давали им заметное преимущество. А еще были ополченцы, которых осталось полтора десятка. А у россов было всего лишь тридцать кое-как вооруженных крестьян, один волхв и один Ярослав.

Во-вторых за спиной у засевших в домах недобитков оставался полон. В одном доме были собраны самые молодые и красивые женщины — их охраняли оставшиеся ополченцы под командованием кнехта, а в доме, что занимал рыцарь, были дети и все живые воины. Это делало попытки штурма очень опасными, единобожники могли просто из злобы убить их всех, зная, что сами тоже умрут. Единственное, что было на руку местным жителям, что враги укрылись больших, хорошо защищенных, но все же в двух разных домах, которые располагались так, что придти на помощь одни другим не могли. Для этого нужно было покинуть стены.

В общем и целом ситуация сложилась патовая.

— Я, Владислав, новик Перуна, вызываю тебя, рыцарь де Бох на смертный бой. Обманом ты пленил меня, устрашившись честной схватки и как последний раб послал своих рабов связать меня сетью. Как последний кат ты пытал сам меня. Так и дальше будешь прятаться ты за юбками и сопливыми носами или выйдешь на бой смертный, подтвердив что муж ты, а не тот, кто подставляет свои отверстия другим, таким же богопротивным мужам?

— Зря не убить тебя, раб! — проревел взбешенным медведем в окно рыцарь. «Похоже мужеложцы тут сильно не в моде» — краем сознания подумал Ярослав.

— Так у тебя есть возможность! Выйди и сразись! Кол победишь ты, то жители деревни отпустят тебя восвояси, — тихий недовольный ропот прошелестел по толпе, и Владислав повысил голос. — Клянусь!

— Корошо! Я убить тебя сам!

— Клянись и ты, что коли Боги будут на моей стороне, то отпустишь ты полон!

— Я обещать! Ты все равно умереть!

— Раздайтесь! Дайте Круг.

Рыцарь вышел из дома без тяжелых доспехов, которые только стесняли бы его в одиночной схватке, однако щит в левой руке держал и шлем на голове был, Владислав же был совсем без доспехов, зато в левой руке он сжимал длинный кинжал. Звон металла о металл сообщил всем о начале поединка.

Ярослав в отличие от всех остальных не наблюдал за ходом поединка. Ему было безразлично. Владислава он не знал, а рыцаря и его солдат он для себя уже давно приговорил к смерти и приговор решил привести в исполнение при любом исходе поединка. Он то никаких клятв не давал… Сейчас его больше волновало, как выкурить, если запрутся, или убить, если выйдут оставшихся врагов. И холодный разум скованный ледяными оковами ненависти уже, кажется, нашел решение.

— Ура! — этот крик показал, что победил волхв. Ярослав отвлекся от своих мыслей и посмотрел на поле боя. Рыцарь лежал на земле, слабо шевеля ногами, а Владислав покачиваясь стоял над ним, опершись на меч. По его боку стекала и капала на землю, казавшаяся в свете факелов черной, кровь. Внезапно из окон полетели стрелы, несколько деревенских упало. Пока местные в замешательстве отхлынули, пара кнехтов выскочили из дома, подхватила своего рыцаря на руки и нырнули обратно в дом.

Владислав сделал пару шагов по направлению к дому и упал. Точно так же как к рыцарю к нему подскочил староста с сыном и отнесли в ближайший дом. В отсутствие волхва на площади воцарилось замешательство. Одни хотели брать эти дома штурмом, другие, наоборот — запереть там баронцев и послать за княжеской дружиной. Третьи вообще не знали что делать и только боялись за своих родных. Кстати, хотя враги были чистокровными немцами, немцами их никто тут не называл — ведь по-росски они худо-бедно говорили, следовательно не немые, не немцы…

— Эй! Выходите! Ваш рыцарь проиграл!

— Вот рыцарь выходить! А мы слово нет брать!

— Выходите, иначе мы всех вас спалим прямо в избе!

— Вы убить своих детей! Уходить, росс раб. Мы выходить! Мы брать все, брать молодой раб, брать вейб раб, брать ейсен. Мы уходить, вы жить. Мы умирать, вейб и дет умирать…

Таким образом ранение рыцаря ничего не изменило. Ситуация осталась такой же напряженной, даже хуже, потому что теперь кнехты отстреливались из окон, и командира над ними не было. Все также запертые в домах женщины и дети оказывались заложниками. Единственное что, что тут такая практика не прокатывала, и россы скорее пожертвовали бы своими детьми, чем отпустили их рабами. Уже по толпе стали пробегать слова о том, что лучше к Деду в Ирий, чем в полон, обстановка накалялась и Ярослав понял, что сейчас самое время.

В предыдущих стычках он участия не принимал. По началу — просто не успевал, а потом его оттерли назад. Ведь кто он был? Тать. Никому не известный. «Помог — благодарствуем, но дальше дело их самих, а пришлый пусть в сторонке постоит». Сейчас же было не до него.

— Эй, вы. Немчура. Жить хотите? Коли хотите, то послушайте меня!

— Что ты говорить? — после некоторой паузы послышался голос из окна.

— Я хочу, чтобы вы отпустили всех пленников и пленниц…

— Найн! — перебили его из окна, но Ярослав, не обращая внимания на эти вопли, продолжил.

— А за них я вам заплачу. Коли отпустите — покажу вам клад незнанный.

— А ели ты врать?

— Зачем? Ведь я же у вас буду, и вы со мной что угодно сможете сделать…

— Корошо. Идти к нам ты.

Люди за спиной у Ярослава заворчали. «Парень тать не знамо откуда. А вдруг — сам и навел, а теперь хочет к своим сбежать?» Разъяренная толпа уже протянула руки, готовые вцепиться и растерзать, в сторону Ярослава, и тому бы не поздоровилось, но всех остановил слабый голос:

— Пусть идет.

Толпа обернулась. На крыльце дома покачиваясь стоял Владислав, одной рукой он зажимал кровоточащий бок, а другой опирался на косяк двери.

— Пусть идет, — повторил волхв и упал бы, если бы не подскочивший с одним сыном староста.

— Зачем же ты так, волхв. Совсем себя не жалеешь. Погоди чуток — и без тебя с ворогами справимся…

— Пусть идет. И приготовьтесь…

Быстрый взгляд старосты и вот его сын аккуратно отпустил волхва на руки отцу и побежал в сторону готовы к штурму людей. Пара рук, державших Ярослава, разжалась и парень не оглядываясь пошел в занятый кнехтами дом.

Глава 59

Дверь в дом открылась ровно на столько, чтобы Ярослав мог протиснуться боком. Пара врагов в кольчугах схватила его и втянула внутрь. Сени, еще одна дверь и вот парень пригнув голову оказывается в горнице, которая сейчас превращена в лазарет. На очищенном от всяких посторонних вещей столе стонет рыцарь, прямо на полу или на сдвинутых вместе широких лавках лежит еще тройка раненных кнехтов. Четвертый, безоружный и бездоспешный, аккуратно перевязывает им раны.

— Ну! Господин слышать тебя.

— Не, так дело не пойдет. А вдруг вы уже всех полонян перебили, а я вам тайну вскрою. Что тогда? Вот покажите мне их живых — вот тогда я слово заветное вам и скажу.

— За-вет-ной слово?

— Да. А вы как думали — клад то не простой, а заколдованный. Коли без слова заветного придти, то он не скажется. — Ярослав молол всю эту чепуху только ради одного. Ему нужно было, чтобы все воины собрались около него. Через дерево, древесина оказалась неожиданно хорошим изолятором силы, у него ничего не получалось.

— Гут. Пошли.

Сени в этом доме были небольшие. На земляном полу, забившись в угол, сидело около трех десятков испуганных детей. Пара самых взрослых, на вид лет по восемь-десять, сидели тихо и щеголяли синяками в половину лица — видимо сопротивлялись, остальная малышня несмотря на грозные оклики охранников тихо плакала. Глядя на это последние сомнения, которые несмотря на все произошедшее все же оставались глубоко у него в душе, полностью испарились.

— Ну. Говрить! — поторопили его собравшиеся вокруг кнехты, но Ярослав уже начал.

В мире есть масса неведомого. То, что сейчас считается колдовством — это всего лишь отсутствие определенных знаний. Ведь расскажи тому же незнакомому с современными технологиями человеку, что нужно для того, чтобы зажглась привычная всем простейшая лампочка (а именно: возьми бурундучную руду и долго плавь ее в закрытой реторе; из получившегося металла сделай пластину; возьми медную пластину; закрепи эти две пластины недалеко друг от друга в стеклянной банке; банку залей обязательно соленой водой; сделай таких много и соедини вместе;[131] подсоедини к… и т. д.), то он сочтет этот рецепт ничем не отличным от колдовского, и будет в какой-то мере правым — люди всегда так относились к еще непознанному. Так и Ярослав, волей случая ставший обладателем не только силы, но и пласта очень своеобразных знаний — «не почему, но как», с полной уверенностью мог теперь сказать, что то что он делает, это уже не колдовство. Но названия совершенно ничего не меняют…

Тонкие невидимые нити силы протянулись от парня к каждому из стоявших вокруг кнехтов. Если раньше, в деревне, Ярослав еще не знал, как именно надо действовать, то сейчас, благодаря долгим и утомительным тренировкам в лесу он легко смог сделать это. По всплывающим у него в голове знаниям таким способом можно было как связаться с чувствами, так и передать свои другому человеку. Ранее единственным вопросом было, что именно передать по этим линиям, но теперь Ярославу было что передать — вся испытанная окружающими и впитанная помимо своей воли боль сейчас вернется к тем, кто ее вызвал.

Радостно завыла запертая в глубине злая сила. Творение зла ради зла, пусть даже и ради наказания виновных — это было ее любимое занятие. Заманчивые картинки опять накатили на Ярослава, затмив на мгновение мороком окружающую реальность.

…Ты будешь самым справедливым! Ты сможешь наказать всех! Всех! Все перестанут творить зло! Все злодеи будут бояться тебя! Все преступившие положенные тобой законы умрут только по знаку Твоему! Тебе будут…

Привычно уже отогнав искусительные посулы Ярослав вернулся в реальность. Использование только своих собственных, не заемных, сил для того воздействия, что он произвел, очень сильно ослабило его. Картинка мира затуманилась, дом и земля под ногами стали пошатываться, норовя ударить либо в лоб, либо в затылок. Ярослав покачиваясь сделал пару шагов и прислонился к ближайшей стенке. Стало чуть получше. Чуть-чуть отдышавшись парень протер глаза, отпил пару горстей воды из так кстати оказавшейся тут бочки и посмотрел на плоды своих усилий.

Из шести находившихся в сенях ратников пятеро лежали на полу без признаков жизни: трое из них схватившись руками за шею — сами задушили себя, двое зарезались не стерпев боли, а шестой — десятник кнехтов остался в живых. То ли он оказался покрепче других, то ли ему помог висевший на шее амулет, который сейчас был вытащен из-под кольчуги и сжат левой рукой. В правой руке десятник сжимал короткий пехотный меч, который вытащил из ножен и теперь намеревался применить против Ярослава.

Легко оттолкнув ногой дрожащую руку кнехта с зажатым мечом Ярослав нагнулся, вытащил у того из ножен на поясе нож, приподнял голову и равнодушно перерезал тому горло. Разогнулся, зло ухмыльнулся и пошатываясь пошел в светелку, где лежали раненые. Никаких чувств, кроме может быть легкого удовлетворения от хорошо и верно сделанного дела, он уже не испытывал: ни злобы, ни ненависти — ничего. Все эти чувства покинули его, выплеснутые на кнехтов в сенях. Все с тем же равнодушием он по часовой стрелке стал обходить раненых в комнате, даря каждому быструю и безболезненную смерть. У рыцаря он остановился. С одной стороны — этот, как предводитель отребья, не заслужил легкой смерти, с другой — оставался еще второй дом, где прикрывшись молодухами заперлись остатки банды, в третьих — сил то колдовство потребовало неожиданно много и опершись на стол Ярослав решил немного отдышаться.

Минута отдыха стоила дорого. Резкая боль пронзила правую ногу Ярослава и он с криком рухнул на пол. От боли и от удара об жесткий деревянный пол Яр чуть не потерял сознание. Последний недобитый раненный, которого парень посчитал за уже мертвого, видя что происходит с остальными и глядя на то, как подлый раб склонился над его рыцарем, тихонько подполз, нога у него была перебита, приподнялся на левой руке и правой вонзил нож в бедро своему противнику, всем телом ведя его вниз.

Теперь в комнате стало двое безногих, и борьба перешла в партер. Кнехт пополз к Ярославу, сжимая в руке нож. Ярослав, нож которого остался лежать на столе рядом с бессознательным рыцарем, сумел перехватить удар и теперь боролся за свою жизнь с нависшим над ним кнехтом. Кнехт почти лег на него сверху, всей массой своего тела помогая рукам протолкнуть нож в тело Ярослава, а тому только оставалось схватив обеими руками за руку с ножом отодвигать от своего горла остро отточенный кончик. В борьбе наступила ничья — один давит и не может додавить, другой не может освободить руки для того, чтобы свернуть с себя врага. В подступающей панике — а ведь силы у него истекали вместе с кровью, вытекающей из длинной и широкой раны (слава всем Богам, что удар пришелся с внешней стороны бедра, а не по внутренней), Ярослав стал толкать и бить здоровой левой ногой по кнехту. По счастью, у того тоже оказалась сломанной правая нога, поэтому удары попадали прямо по цели. Пытаясь уменьшить боль кнехт чуть сдвинулся вправо и Ярослав, почувствовав что хватка слегка ослабла из последних сил толкнул руки с ножом чуть вправо, одновременно сам смещаясь влево. Не успев среагировать кнехт продолжил давить и нож, прочертив по горлу Ярослава короткую царапину по шее справа со всей силы вонзился в доски пола, удачно попав между досок пола и плотно засел там.

Окончательно спихнув с себя кнехта, который стал выдергивать нож, Ярослав привстал на колени и зашарил по столу в поисках своего. Убедившись, что нож засел прочно, кнехт принял правильное, но увы уже запоздалое решение, также привстать на коленях и броситься на противника голыми руками, несмотря на боль в сломанной ноге. Как раз к началу броска руки Ярослава нащупали на столе рукоятку своего ножа и кнехт своим рывком сам насадил себя на нож.

Столкнув с себя тело Ярослав, перебирая руками по ножке стола, поднялся на ноги. Стянув со стола несколько тряпок он кое-как перетянул ногу, чтобы кровь не текла так сильно. Потом спихнул со стола рыцаря и заставил его, находящегося в полубессознательном состоянии, а поэтому ничего не соображающего, подняться на ноги. Левую руку рыцаря закинул себе плечо, свою правую — ему на пояс и в таком виде, не столько придерживая на ногах, сколько опираясь на него, Ярослав осторожно переставляя ноги вышел с во двор и пошел ко второму занятому дому. Сделав знак повыскакивавшим селянам, чтобы не вмешивались Ярослав подвел рыцаря к дому и громко сказал.

— Эй, вы. Ваш рыцарь хочет вам что-то сказать. Я его веду, дверь приоткройте…

Не смея противиться воли своего сюзерена ополченцы разобрали завал и открыли дверь. Чувствуя, что силы на исходе Ярослав доковылял до порога, осторожно перехватил зажатый в правой руке нож так, чтобы теперь он был не спрятан ото всех параллельно его руке, а упирался в правый бок рыцаря и подставил тому ногу. Еще шаг и рыцарь, увлекая за собой Ярослава упал через порог, да так, что его и Яра тела мешали бы закрыться двери.

Ярослав в очередной раз за сегодняшний день переоценил свои силы. Удар был слишком сильный для его потрепанного тела и последнее, что он почувствовал перед долгой потерей сознания, это специфические ощущения, который получает вонзающая нож в тело врага рука и громкие приближающиеся сзади крики и топот селян.

— …Испей. Испей, то поможет тебе.

Вокруг тихо и темно. Что-то тычется в губы, но чтобы разжать их сил требуется кажется столько же, сколько для подъема штанги в сто пятьдесят килограмм весом. Тело чувствуется как огромный кусок металла, такое же тяжелое и мертвое, казалось все поглотила боль в раненной ноге. И апатия. Не хочется ничего. Вообще ничего. Только, может, умереть?

— Что — не пьет?

— Слабый совсем, все по вые стекает. Ничего не попадает…

— Так дело не пойдет.

— Руды много потерял, как еще к богам не ушел?…

— Рано ему, помоги мне.

Тихое бормотание на два голоса, похожее на молитву. Проходит немного времени и постепенно все меняется. Ощущения похожи на те из детства, когда он из глубокого, сырого и холодного подвала вылез на яркое и теплое весеннее солнце, лучи которого быстро согревают тело и душу, на котором хочется, кажется, свернуться калачиком и тихо лежать, впитывая его добрую силу. Для начала уходит боль, тело становиться ощутимым, появляется желание жить… Но вдруг все кончается, как будто солнце зашло за тучи. Возвращаются, теперь уже явственнее, те же голоса, ставшие хриплыми и усталыми.

— Это все, что я могу сделать без его участия, ты же разумеешь. Молиться должен и он сам…

— Понимаю, Владислав.

— Сейчас ему должно стать получше, попои его. И покорми. Есть чем?

— Ото ж! Вот бульончик, ха, куриный. Из его курочки. Курятинки захотел, — по этой фразе Ярослав узнал в своей сиделке того самого старика, что днем раньше, — «А днем ли? И вообще — сколько я тут валяюсь?» пленил его.

— Добро. Если что — зови меня.

— Добре, волхв.

Тихие шаги и хлопок двери показали, что старик остался один. В губы опять тычется что-то. Из этого чего-то льется в стиснутый рот и стекает по подбородку что-то жидкое. Очень вкусное на запах и, губы сами раскрываются, на вкус тоже.

— Вот! Добре. Ну, откушай еще.

Ярослав находит в себе силы и распахивает глаза. От неожиданности дед отшатывается и от сотрясения часть содержимого плошки выплескивается Ярославу прямо на нижнюю часть лица.

— Вкусный супчик. Был. — «Неужели это мой голос? Такой слабый?»

— Да как был! И есть. Много его! Откушай только.

— Помоги подняться.

— Да как же, еще же слаб совсем.

— Помоги подняться.

Что-то вскочило, быстро мелькнуло и хлопнуло дверью. В комнате кроме старика и Ярослава был еще маленький ребенок, который, видимо, был на посылках. Длинная и трудная дорога — путь от кровати до порога дома заняла по субъективным ощущениям половину вечности, а по часам, если бы они тут были, минут пять: после каждого шага — «передых». Наконец Ярослав вышел во двор, собираясь умыться и немного погреться на солнце, и обомлел.

Здесь, на тесном дворе, собралась наверное вся деревня. Многие люди были перевязаны, многие — с заплаканными глазами и стиснутыми в кулаки руками. Как и на предыдущем разбирательстве впереди стоял староста. Он и начал речь.

— Благодарим тебя, воин, за добро тобой сделанное. Кабы не ты, не свидели мы детишек да жен своих живыми. Коли что потребуется — скажи и сполним в раз. А пока, прими наш поклон. — И все кто стояли во дворе: и здоровые мужики и совсем маленькие дети низко, в пояс, поклонились Ярославу.

Почувствовав, как отчего-то стало тесно в груди, а в глазах стало мутно, Ярослав также глубоко поклонился деревенским. Внезапно земля рванулась тому навстречу и он опять потерял сознание. Как его тащили обратно в дом и укладывали на постель, он уже не почувствовал.

Первые десять дней Ярослав вел образ жизни новорожденного, то есть только ел и спал, ел и спал, ел и спал. Неизвестно, откуда он черпал силу для того действа, но то напряжение сильно отразилось на нем. Немного придя в себя Ярослав поразился виду своего тела. Такое раньше он видел только на старых фотографиях с войны, где освобождали узников концлагеря. Пальцы стали похожи на когти хищной птицы, руки высохли, что свободно ходила кожа, живот впал чуть дли не до позвоночника, ребра торчали как стиральная доска. «Хорошо, у них зеркал нет. На лицо взглянуть наверное страшно».

То, на сколько он похудел во время своих скитаний, по сравнению с теперешним ужасом казалось просто детской шуткой. Не мудрено, что с такой потерей массы Ярослав свалился сразу же за дверью. Скорее, следовало бы удивиться тому, как он столько прошел.

Деревенские своему спасителю не надоедали. Может, из-за чувства такта, может из-за того, что проблем сейчас у них море и им было не до вынужденного гостя. Тем более, что деться последнему было некуда, а уж за зиму можно познакомиться. С другой стороны, деревенские полностью отдавали себе отчет в том, кому они и чем обязаны, так что совсем потерянным Ярослав себя тоже не чувствовал — все время около него кто-то, обычно ребенок, сидел.

Так как заняться было нечем, телевизора и компьютера, да что там — даже простенькой книжки и той не было, Ярослав много размышлял. Вопрос «деться не куда» в этих размышлениях у него стоял на первой и главной позиции. Одним из возможных ответов на этот вопрос стало появление в деревне на восьмой день местного князя со своей дружиной.

Спокойная обстановка, много еды и сна быстро делали свое дело. Ярослав восстанавливал потерянный вес, а местные жители относились к нему вежливо и уважительно. Поэтому когда дверь в комнату, где обитал раненный, резко распахнулась и внутрь без слов ворвался вооруженный и одетый в кольчужный доспех воин, Ярослав напрягся. Все его былые страхи сразу же проснулись. Но ненадолго. Пришедший несколько мгновений сурово рассматривал лежащего на кровати, а после этого широко, как на рекламах, улыбнулся.

— Ну здравствуй, воин. Благодарствую тебя, за жен и детишек вызволенных, за ворогов побитых.

— Пожалста, — выдохнул успокоенный Ярослав.

— Я князь Веселин Богданович… — сделал паузу воин, а потом поняв, что раненный подзабыл правила приличия продолжил: — Как назвали родители тебя?

— Ярослав.

— Что ж, Ярослав, лежи, жизни набирайся. Я гляжу, судьба к тебе была не милостива, так вот, чтобы ты там не натворил ранее, я все тебе прощаю, за животы людей моих. — После этих слов князь сделал приглашающую паузу.

— Благодарю, — правильно догадался Ярослав.

— Добре. Живи спокойно, в деревне тебе отказу ни в чем не будет. Коли захочешь — могу к себе в дружину взять. Воин, который смог стольких ворогов перебить, желанный в моей дружине… — на этот пауза сопровождалась острым взглядом, который совершенно не вязался с образом веселого рубахи-парня, то есть князя. Служба в армии даже в этой, не сильно прельщала парня с некоторых пор, но Ярослав понял, что отвечать надо осторожно. Но как?

— Хрм… — прочистил он горло. — Лестное предложение князь, да только боюсь разочаровать тебя. Никакой я не великий воитель, а что до того вечера, так это боги мне помогли…

— Боги многим помогают, — все еще с вопросительной интонацией сказал князь.

— Прости княже, не воин я, — выдохнул Ярослав. Сказать часть правды показалось ему самым верным решением.

— Жаль. — князь слегка расстроился, но не обиженным, ни удивленным он не выглядел. — Вот и Владислав сказал, что не пойдешь. И откуда эти волхвы ведают?

— Князь, а что будет с этими?

— С немцами что ли? Да их давно уже жители побросали в болото, и живых и мертвых, ибо недостойны они погребения. Пусть помучаются их духи теперь… Ты что не знал?

— Нет. А отомстить?

— Отомстим, ты не сомневайся. Такое сносить воином безропотно — Перун отвернется. Но коли не хочешь ты под мою руку идти, то знать тебе когда мы мстить пойдем не обязательно. Ну бывай, — князь окончательно потерял интерес к больному и вышел из комнаты.

А у Ярослава появилась новая тема для размышления: что именно почуял волхв из творимого в тот вечер? И откуда он так точно знал, что Ярослав не захочет стать воином княжеской дружины?

На десятый день Ярослав смог самостоятельно встать, доковылять до отхожего места и обратно. Это потребовало всех его сил, но уже через пару дней он смог более-менее спокойно гулять по деревне (переходами, держась за забор, от стены одного дома к стене соседнего). И то, что он увидел ему очень сильно не понравилось.

Деревня так и не была толком разграблена — немцы только постаскивали все нажитое добро в одну кучу и лишь немногое поломали. Дома не сгорели, зерно и другие продукты остались целыми, так что зимовка и весенние посадки пройдут без проблем. Да и князь обещал по такому делу простить тягло на три года вперед, так что материальные ценности, говоря современным языком, были в полном порядке, но вот люди… Редко в каком фильме покажут то, что увидел Ярослав. Обычно там герой-спаситель успевает убраться с места подвига до того, как начнется это. То, что после. То, что не намного лучше битвы и смерти. Да, разбили врагов, да спасли жизни, да малой кровью, это все хорошо, но как описать, например, убивающуюся на могиле женщину? Еще нестарую, но уже совсем седую — в небольших могилках лежат кости всех ее мужчин: мужа и троих сыновей… Или молоденькая девушка с равной царапиной на лице, которая бездумно сидит перед воротами и перебирает камешки — в ту ночь над бывшей первой красавицей деревни надругалось подряд сразу несколько немецких «ополченцев». Как это все можно объяснить? Как простить? Океаны боли…

Дикая злоба ударила Ярослава изнутри, он оперся на стену дома и стиснул руки в кулаки. Хотелось броситься вперед, найти тех кто это сделал, и убить. Страшно. Ужасно! Чудовищно! Чтобы все содрогнулись. Чтобы даже на том свете, если он есть, они с ужасом вспоминали о своей смерти.

«— Но они уже мертвы…

— Ничего, у них остались еще отцы, дети, жены! Друзья! Родственники! Пусть они ответят за то, что сотворили эти…!

— Но тогда ты станешь таким же как они!

— Глупости! А даже если и стану, то это копеечная плата за то, чтобы такого больше не было. Коли не могут жить добрыми соседями, то пусть их совсем не будет! Вовсе!!!

— Но ведь это не по закону… Да и что тебе самому мараться? Оставь. Бог им судья…

— Оставь?! Прости это?! Бог судья?! Может ты и прав… Но что ж, если им судья Бог то тогда я буду им палачом!!! Эй! Ты! Тварь черная! Что ты там можешь мне…»

— Охолохни, Ярослав! — тяжелая рука опустилась ему на плечо и сильно сжала его.

Чьи-то пальцы легли на болевую точку и сильно сдавили нее. Но как не странно боль не отрезвила, а наоборот явилась усилителем его ярости. Он резко сбросил чужую руку развернулся к неизвестному собираясь разорвать его на куски, но тут ему на голову вылилось ведро ледяной воды.

Ярость мгновенно ушла, оставив после себя опустошенность. Ярослав покачнулся и сполз по стене прямо в натекшую с него лужу. Владислав внимательно посмотрел на его лицо и поставил полное ведро рядом с пустым.

— Опамятовал? Вот и добре.

— Да пошел ты… — прошипел Ярослав.

— Пойду. Да вот только с тебя глаз спускать нельзя. Что ты сейчас чуть не натворил?

— А что? Спустить это? Они пить-есть будут? Спать? А эти люди, все они, женщины, мужчины дети, мертвые, живые они как? — рычал Ярослав.

— Женщина оправиться. Коли сразу же в огонь не бросилась за своими, раз силы нашла в себе, то все будет… И муж, и дети еще…

— А…

— И девушка придет в себя. К волхвам ее отправим, опоят ее. Забудет она все.

— И кому она теперь нужна будет? Такая опоенная? Да еще изнасилованная?! — забыв про свою слабость вскочил на ноги Ярослав.

Волхв отшатнулся. Но отшатнулся не от испуга, точнее не от испуга за совою жизнь, а от испуга за Ярослава. Это пополам с удивлением так ясно читалось по его лицу, что парень даже опешил.

— Боги наши, прародители. Да откуда ты явился? Из каких дикарских мест пришел, коли самого простого не разумеешь?

— Что? Что я не так сказал? Ведь это позор… — напрягся Ярослав.

— В чем позор для нее? В том, что она не смогла справиться со многими ворогами? Так это не ее позор — а позор мужчин ее рода, деревни, князя наконец, что не защитил! — вспыхнул Владислав. — Отколь же ты пришел, где такие жестокие законы?

— Не важно. Но ты не ответил на вопрос, что будет дальше.

— А дальше князь соберет дружину свою, кликнет охотников из деревни нашей и соседних, и сходят они «погостить», хотя скорее, — зло усмехнулся волхв, и по этому прорвавшемуся оскалу Ярослав понял, что тому также плохо, просто он лучше себя сдерживает. — Скорее «погостить».

— Я тоже пойду.

— Нет. Не пойдешь.

— Почему?

— А то ты не знаешь?

— В смысле?

— Ты этак сейчас чуть не сломался, а что будет в бою? И то, что ты не пошел в дружину князя, как я ему и сказал еще до того, как вы свиделись, правду говорит.

— Ты про что?

— Я же все же волхв. И я вижу, что ты запер в себе.

— Что???

— Немного. Я же все же не избранник Даждьбога. Но тень того зла, что ты хранишь в себе, я вижу.

— И что? — напрягся Ярослав.

— Не след на бранном поле быть тебе теперь. Ты и так сильно рисковал…

— Хочу и рискую.

— …Жителями этого края. — продолжил волхв и Ярослав осекся. — Коли возобладает зло над тобой, превратишься ты в раба его, зверя дикого, даже обличье человеческое потеряешь. И будут гнать тебя отовсюду, и будешь ты зло творить, ради зла и еще большего зла. И выследят тебя, как зверя собаками обложат, и лишат живота. А потом сожгут и пепел по ветру над рекой развеют, али в болото кинут. Но пред этим много зла сотворишь… Я не знаю, кто взвалил на тебя это, но сильно злобу видно на тебя затаил.

— Хрм… — прокашлялся Ярослав. — Я не совсем про это спрашивал.

— А про что?

— Ну, почему ты меня не сдал князю?

— А что ты сделал злого? Ничего. Пока ничего… Но вот следует тебе в Святоград отправиться. Там тебя обучат, как наложить оковы железные на зло в тебе.

— Никуда я не поеду.

— Конечно. Сейчас куда ехать? Надо людям помочь, это наша обязанность святая. Тем более нашей деревне.

— Это не твоя деревня.

— Коли Боги наши привели сюда меня, то знать нужен я здесь. Знать — моя.

— И уж тем более не моя! — опираясь на руку волхва проворчал Ярослав, но тот его услышал и остановился. Пристально взглянул парню в глаза и спросил:

— Ты кровь свою проливал, живота своего не жалел, так как же она теперь не твоя? Почем ты зря людей забижаешь? Не все такие калеки как ты…

Ярослав не нашелся что ответить и сильно задумался. Так и брели они по деревне. Молча.

Следующие дни сильно поколебали уверенность Ярослава в том, что не стоит посетить Святоград. Волхв был великолепен. Он был везде, знал все и брался помогать любому. Утром он посещал раненых, днем работал в поле либо в кузне, а ближе к вечеру мужчины и часть женщин выходили за ворота, где Владислав показывал боевые приемы — как браться за оружие, как рубить, как перехватить, как прикрыться щитом. Поздней ночью, когда солнце уже село, волх посещал и подолгу разговаривал болезненных душой. Заканчивал волхв день молитвой, а на следующее утро вставал чуть ли не раньше всех. По подсчетам Ярослава спал он не больше трех — пяти часов в сутки, а все остальное время проводил в тяжелом труде. Как от такого режима не свалиться Ярослав не понимал, тем более что Владислав той ночью был сильно ранен. Наконец любопытство победило осторожность и такт.

— Послушай, откуда силы в тебе берутся? Ты работаешь как вол и не падаешь…

— Так ведь работа, что от нее бегать? Коли добро ее сделаешь, так и сил не потратишь, а только приобретешь… — волхв внимательно рассмотрел вытащенный из огня горна раскаленный кусок металла но решив, что еще рано, бросил его обратно. Разогнулся, вытер рукой пот со лба — жара в кузнице стояла несусветная, и приложился к ковшу с квасом. Квас недавно принесла одна из молодух, так что он был холодный и от этого вдвойне приятный.

— Не понимаю, — помолчав сказал Ярослав.

— Так вот и я тебе говорю, учиться тебе надо.

— Да я уже понял, что надо. А еще, вот ты кузнечному делу сам научился?

— Где ж сам то? Все в Святограде. «Волхв должен знать и уметь все!» — судя по выражению, он явно процитировал какое-то правило или поговорку.

— Хм. И что, меня туда тоже возьмут?

— Тебя? Еще как.

— Хм… А вот еще. Скажи — ведь ты же был ранен, как рана то твоя? Почему она тебе не мешает?

— Той же раны нет уже.

— Как нет?

— Гляди! — Владислав откинул толстый кожаный фартук, приподнял рубаху и Ярослав увидел на месте раны шрам. Не очень свежий, розоватый еще, но уж точно не двух недельной давности — скорее месяц.

— Это как? Как ты так быстро?

— То молитва. Боги чудеса являют тем, кто живота своего не жалеет ради других людей. Я Перуну молился, вот он мне рану и излечил.

— А меня что же так не вылечил?

— Я тебя как мог, вылечил. А больше — только ты сам.

— Научишь меня? Какие слова надо говорить? Я запишу, погоди.

— Научить то не сложно, да вот толку от этого не будет. Не столько важно что ты молишь, важно как! И жертвы многие тоже не к чему. Коли веры в тебе нет, коли душой ты к прародителям нашим, а все мы Дажьбожьи внуки, не тянешься, то хоть ты золотом и дарами всю весь засыпь — ничего не выйдет.

— Ясно. Не мой случай.

— Почему?

— Ну… — осекся Ярослав. Говорить что он здесь пришелец было как-то не с руки. Волхв парень конечно неплохой, но кто их фанатиков знает?

— Вот! Я бы мог тебе рассказать, да только я плохой сказочник. Ты лучше в Святоград иди.

— Да понял я, понял. Пойду.

— Ну и добре. — улыбнулся волхв, подхватил клещи и вытащил поковку из горна на наковальню. Ярослав вышел на улицу когда за спиной у него металлом загрохотал молот.

«Да. Похоже следует посетить этот Святоград. Тем более что грехи все мои князь Веселин списал, и бояться мне больше нечего.» — размышлял Ярослав. «Но вот только не уехать. И не смогу физически выдержать дорогу, и бросить всех тут… Это неправильно. Что ж. Тогда жду лета, а там — в Святоград.»

А вообще — эта деревня сильно отличалась от той, в которой Ярослав перезимовал предыдущий год, и самое главное отличие было в людях. И если в той деревне каждый жил больше сам по себе, то здесь действительно жили общиной. Каждый за каждого держался и помогал. Почему так? Кто знает. Может из-за того, что эта деревня находилась на границе, может потому, что жили здесь беднее чем там — пушного зверя не водилось, может из-за того, что родом занятий тут было земледелие, а не охота, а может — все вместе. Суда княжеского холопы не требовали, не ссорились меж собой, тягло платили исправно — и князь редко сюда наезжал, в отличие от новогородской Дальней: там князь либо его посланники приезжали за неполный год десять раз — то есть почти каждый месяц. Каждый такой приезд означал для Ярослава длительную, иногда с не одной ночевкой в лесу, прогулку по чащобам — жил то он там на птичьих правах, да и сами селяне не спешили почему то записывать его в свои соседи. И климат там был, хм… своеобразный.

Среди этих же людей парень просто отдыхал душой. К нему относились с уважением, но без подобострастия, его слушали, но если он был не прав, то так ему и говорили. И не боялись перечить ему. И как колдуна не боялись. Опять же почему? Однажды на вечерних посиделках, которые собирались либо в самом большем доме, либо по очереди в каждом, он так и спросил.

— Так ведь, чего нам бояться? Мы же в Богов наших веруем, они нас и защищают.

— Так как же, а этот налет?

— А разве не так? Они нам в защиту и колдуна, и волхва прислали, как после этого сомневаться в благости Их? — удивился в ответ староста.

Ответ этот полностью описывал двойственность отношения к Ярославу. С одной стороны — его уважали и благодарны были за ту помощь, что он оказал при штурме деревни немцами, а с другой стороны — задавал такие вопросы, которые уже семилетние дети не задают. Вот и относились к нему уважительно слегка покровительственно. Как у них получалось соединить вроде бы несоединимое, Ярослав не понимал. Но получалось, и совершенно легко и необидно.

Эти посиделки стали для Ярослава отличным источником информации об окружающем мире, гораздо лучшим, чем Замятня. В Дальней он побаивался задавать вопросы, многие из которых заставляли людей выкатывать в удивлении глаза. После пары таких раз он умерил свое любопытство, здесь же его приняли таким каким он есть, с его незнанием, да и князь грехи ему отпустил, так что какие бы он вопросы не задавал, встречали их уже без удивления. Ответами подробными.

Среди зимы население деревни сильно сократилось. Все способные носить оружие мужчины ушли вместе с дружиной князя Веселина Богдановича в поход — отомстить. Через месяц они вернулись. Деревня не досчиталась еще двух мужиков, а еще один вернулся без руки. С другой стороны семьи, потерявшие кормильца получили от князя огромную долю в добыче, так что голодная смерть им не грозила, а самое главное — ненависть к немцам в деревне поутихла. Также в деревне появилось две новых семьи — четверо мужчин, три женщины и несколько детей. Это из взятых Веселином в полон немцев самые работящие и спокойные (среди них не было родственников налетчиков), были расселены по его деревням. Князь, как и любой другой, кто жил по сути дела со своих крестьян, был сильно озабочен любым этих самых крестьян уменьшением. Расселить взятых в полон идея хорошая. И все по Правде — «На десять лет в закуп. Потом коли откупятся, то свободны как все». В деревне отношение к новоселам было спокойным, да и те старались на себя лишнего внимания не обращать. Конечно, сразу за стол их никто звать не стал, но и отживаться ото всех им не позволили. Опять же — «коли невиновные они, то что же на них злобу срывать?». Как обычно, первыми познакомились (и передрались — куда ж без этого) дети, потом женщины, а в последнюю очередь, как самые серьезные, мужчины. Опять же, в деревне все обо всех всё знают и все у всех на виду: к лету одна из пришлых девушек и молодой парнишка из местных решили по осени сыграть свадьбу. Жизнь продолжается, и лет через пять-десять, а может и раньше, никто уже не вспомнит о том, что кто-то был немцем. Все уже станут росскими.

Перезимовал Ярослав спокойно и интересно. Владислав, который был по призванию не воином а кузнецом, пропадал в кузне. Часто Ярослав составлял ему там компанию и кое-чему простому сам научился. В свободное время он помогал по дому Родиславу — тому самому старику, у которого жил и который осенью его поколотил, а в остальном возился с детьми, которых как и в Дальней от него было не оторвать. Единственное «но» — под постоянным внимательным взглядом Владислава парень не отваживался тренироваться в управлении своей силой.

В общем, время пролетело быстро, и не успел Ярослав оглянуться, как пришло время ехать в Святоград. Все было договорено и распланировано заранее — один купец, который поездом шел через все княжество, согласился взять с собой попутчика. Дорога так оказывалась подлиннее, и сильно, чем напрямик через суздальский перевал — провести в дороге придется с середины травеня до почти конца липеца. Два с половиной месяца! Зато, не нужно идти ногами, думать о ночевках, разбойниках и подорожных. Стоимость проезда с коштом была чисто символической — пара медяков. Эти медяки Ярославу дал в долг Владислав — «То не милостыня. Как сможешь — отдашь.»

Деревенские в очередной раз показали себя с лучшей стороны. Еще за месяц Ярослав стал готовиться к дороге. Однажды он вышел на улицу полуголый — верхняя часть его пошитой еще в Дальней одежды, а другой приличной у него не было, требовала ремонта. Неизвестно, кто его видел, но сказал кому надо, и за пару дней до ухода парня завалили подарками. Ярослава каждый деревенский собирал в дорогу как своего сына: женщины пошили два комплекта крепкой и красивой одежды, добрали в отличную котомку походный припас — то что вкусно, сытно и долго не испортится, дети понатащили своему любимцу целую кучу всяких мелочей, а мужчины перед самым уходом подарили кошелек, наполненный медными монетами (по деревенским меркам — серьезная сумма, на пол дома бы хватило).

«Да… С Дальней никакого сравнения…» Смущенный Ярослав пытался отказаться от всего этого обилия, но все было так по доброму, от души, что у его язык замирал, когда он хотел ответить отказом. Только кошелек он пытался не взять, на что его сурово осадил староста:

— Да как так можно! Чай не чужой человек ты нам, по что позоришь? — и как обычно стоящие по бокам сыновья согласно кивнули.

— Но это же вам самим…

— Не обеднеем, но боись. Да и сам подумай! Вот приедешь ты оборванец какой в сам Святоград, и спросят тебя: «Из какой же деревни ты пришел? Из Глузды, — ты ответишь. Знать совсем жадные люди живут там, коли своего одеть не смогли… И по что нам такой позор на весь мир?».

— Благодарствую, — чувствуя, что внутри стало как-то горячо, а горло сжало, Ярослав с глубоким земным поклоном принял кошелек.

В ответ ему тоже поклонились и с радостными напутствиями и криками «Возвращайся!», поезд купца ушел за ворота. Дети сопровождали его еще до опушки леса и там долго махали ему вслед.

«Я обязательно вернусь к вам! Даю слово!» — прошептал Ярослав.

Глава 60

Город храмов Ярослав увидал только в начале серженя. Проехав затемно перевал, на ночевку остановились в корчме уже внутри долины. Спал в эту ночь Ярослав плохо. Причиной этого было не волнение пред встречей с неизвестным, а та злая сила, что он в себе хранил. Казалось, каждая частичка вокруг нестерпимо жгла там, где в невидимой части души пролегал тонкая пуповина их связи. Силе это не нравилось, она ворочалась, и бомбардировала через предельно, в тончайший волос, сузившийся канал Ярослава просьбами, посулами и требованиями убраться отсюда немедленно. А тот только блаженствовал, если может блаженствовать человек у которого часть души жжет каленым железом. Правда, ту часть было совсем не жалко.

Спал Ярослав плохо, встал рано и поэтому впервые Святоград показался на глаза путешественнику в рассветных лучах. И увиденное вполне стоило бессонной ночи.

Город был прекрасен! Неописуемо восхитителен! Увидев его, Ярослав в восторге обомлел, и навсегда оказался поражен этой красотой. Теплым светом золотились в свете восходящего солнца натертые воском деревянные стены храмов, прихотливо играли кусочки слюды и золотые украшения куполов и башенок, создавая по-настоящему живые, перетекающие друг в друга, орнаменты. Казалось, город радуется, приветствует новый рассвет, и за счастье отдаривается всем-всем-всем вокруг своей красотой!.. Ярослав смотрел на это, и не мог наглядеться. Перед этим зрелищем меркло все ранее виденное.

— Да. Сколько езжу, сколько вижу, но все не могу насмотреться… — незаметно подошедший владелец каравана прервал благоговейное молчание. — Да…

Помолчали. Потом Ярослав встрепенулся и спросил?

— Я пойду?

— Что, не терпится посмотреть поближе? — усмехнулся купец, — Что ж, я тебя понимаю. Ну давай.

— Прощевайте. Благодарствую, за дорогу.

— И тебе по-здорову, отрок. Беги!

Дорога до города оказалась не трудной, и Ярослав, хорошо отдохнувший за время долго пути, шел без привала, преодолев день полуторный переход. Проблема где и куда пойти в незнакомом городе, в голову ему не приходила. «Все образуется само. Такой красивый город просто не может быть жестоким!»

Так все и получилось. Еще в предместьях Ярослава встретил немолодой волхв. Он пристально, как странно, посмотрел на проходящего мимо парня и окликнул:

— Ты к нам?

— К вам, это к кому?

— А к кому тут еще можно попасть? Только к волхвам. Пойдем, Ярослав.

— Вы меня знаете?

— Конечно, — ответил лучший Видящий среди росских волхвов, избранник Даждьбога, волхв Радослав, — волхв Владислав подробно тебя описал. Пойдем, дитя.

С этих слов началась учеба второго пришельца в академии волхвов.

К его приезду все уже было готово загодя. Стандартная келья, набор одежды, и даже, как положено, личный куратор, тот самый Радослав (много позже он узнает, что получить в кураторы избранника, это невероятная честь и удача, признание великого потенциала). Все это ждало Ярослава, стоило тому зайти в закрывающиеся на ночь ворота города.

У Ярослава проблемы в учении были почти строго противоположные, чем возникали у обучающегося недалеко Максима (друг о друге, они, как это не парадоксально, не знали, ибо ни разу случайно не пересеклись. Дабы обеспечить чистоту опыта, за отсутствием этой самой случайности внимательно наблюдали оба куратора).

Чистым отдохновением стала для Ярослава работа в поле. Вкапывая, удобряя, ухаживая, пропалывая, иногда даже отогревая землю угольными грелками, он заставлял все буйно расти и цвести. А выдаивая через съежившуюся тонкую пуповинку частички злой силы, пропуская ее через себя как через фильтр, он получал невероятные третьи урожаи, сдав зачет по земледельческой дисциплине уже со второй посадки. На его участок даже приводили, как в музей, многих волхвов из крестьян-земледельцев. Те, отлично понимая количество и качество вложенного труда, а так же полученные результаты, с непритворным уважением кланялись Ярославу как мастеру.

Работа в кузне, для получения начальных знаний в этом ремесле, также не требовала особых усилий — сказывались уроки Владислава. Да и приятное это было дело — жарко, мышцы работают подобно хорошо смазанной машине, наливаясь статью и мощью; прелестные ощущения, смыть грязь опрокинув на себя ведро ледяной, колодезной воды… А где-то в глубине забилась, как маленький кусачий зверек, злая сила. В кузне не нравилось особенно — хуже ей было только в храмах.

Не так хорошо дела обстояли с боем. С безоружным, до определенного мастерства противника конечно же, у бывшего каратека проблем не было. Там ему только немного подправили акцент: все же спортивные соревнования или самооборона на улице по тем законам (не дай бог поставишь молодому шпаненку или матерому уголовнику синяк, или паче чаяния, сломаешь что-то, не говоря уж о смерти: сам на штрафы и взятки разоришься, или сядешь) и бой насмерть — совсем разные вещи. И навык, вбиваемый в память тела, тоже совсем разный.

А вот с оружным боем вышли некоторые проблемы. Ну ни как не получалось у Ярослава защититься клинком от рубящего удара в голову. Просто затык какой-то непонятный. Учитель пробовал и так, и этак — все впустую. Ну не поднимает он меч достаточно высоко, уку не так сгибает, ну просто хоть убейся!

В конце концов учитель решил преодолеть эту проблему самым простым методом. Он на целый день поставил Ярослава в круг на отражение только этого удара. Итогом такой тренировки стал помятый старенький шлем, порванная одетая под шлем шапка и средней силы сотрясение мозга ученика. Хотя в наличии последнего, рассматривающий стремительно синеющие круги под глазами, учитель сильно сомневался. Что ж… Молитвы, травы и некоторая часть силы, осторожно направленная внутрь организма, вылечили его гораздо быстрее, чем самые лучшие медикаменты его родного мира.

Проблему все же решили. Долгим и трудным методом. Учитель вручил в руку парню вместо меча щит. С щитом проблем не возникло. На следующий день щит сменился другим — более узким и длинным, на следующий, еще меньшим, и так далее до тех пор, пока щит не стал по своей форме напоминать очень толстый меч (полученные навыки работы по дереву, т. к. делать все эти щиты приходилось самому, впоследствии помогли сдать Ярославу соответствующий «зачет»). В конце концов, щит сменился мечом, но навык и понимание остались. Смешное решение, но цели достигло.

Уроки Правды стали для Ярослава хуже горькой редьки. То, что для подвинутого на торговле и законах Максима было просто легкой, приятной и понятной разминкой для ума, Ярославу входило в мозг подобно каленому пруту. Это надо же! Правда оказывается, это только костяк законов, а судили по ней в каждом княжестве по-своему. Похоже, но тонкости присутствовали. Любой человек из не существующей, и не имеющей даже принципиальной возможности здесь родиться, профессии адвокатов (ибо должны были бы они посвящать все свое время не крючкотворствованию над законами, а тренировкам в оружном и безоружном бое), чувствовал себя бы на таких уроках, как рыба в воде. Но не Ярослав.

— Ну, дитя, поведай мне, в чего общего у чем разница меж полем и хольмгангом, — задавал наставник вопрос небольшой аудитории. И всегда, как на зло, цеплялся именно к Ярославу.

Вообще говоря, обучение было поставлено очень интересно. Для начала, лейтмотивом была кажущаяся полная свобода. В чем-то принцип организации обучения повторял западные университеты в покинутом мире. Ученик мог посещать те занятия, которые считал нужным, и тогда когда хотел. «Раз уж пришло дитя к слову и делу Богов наших, то зачем ставить ему препоны на пути учения? Пусть делает как знает…» — именно так говорили волхвы. И многих детей, независимо от их возраста и пола, такая ситуация явственно выбивала из колеи. Положим, ты из закупных холопов, ярма долга или из под тяжелой отцовской длани (все проблемы своих детей улаживали волхвы), а тут делай что хочешь!

На самом же деле реальность, хотя совсем и не расходилась со словами волхвов, была, как не парадоксально, совсем иной. Свободы было не так уж много. Да ты мог учиться и делать что угодно. Но! Учиться и/или делать, а не прожигать время в попойках или лени. За этим внимательно следили наставники. Во-вторых, мастера тоже не днями напролет ждали лентяев-учеников, а уж кто под кого подстраивался и так ясно. В-третьих, как только ты находил себе личного наставника, или не одного, это как Боги одарили способностями, то сразу же поступал в его личное распоряжение. С этого момента ты делал только то, что тебе велел твой самолично выбранный учитель, свободы конечно там уже не было. И еще один немаловажный момент. Испытание свободой, одно из самых тяжелых: окажется ли эта волхвовская свобода для тебя свободой от или свободой для?

— Так в чем же?

— Ну… И то и другое поединок.

— Браво! — похвалил язвительный мастер. Остальные дети необидно рассмеялись. — А еще в чем?

— И то и другое строго ограничивается определенными правилами.

— Так… Ну понятно. Знаешь ты мало. Тогда, отличие меж ними в чем? — продолжал безжалостно терзать Ярослава его наставник.

— Это проще. Поле, как судебный поединок, может присудить только князь или волхв высокого э… звания, и только в случае если ответчики либо оба скажутся правы, либо и те и другие приведут много очистников. Либо, по требованию одного из судящихся, как последний способ отвести от себя навет. Хольмганг — это просто вызов на поединок, обычно на перекрестке дорог. Вызванный на поединок божьего суда может от него либо отказаться, но это является важным доказательством вины, либо выставить за место себя замену, особенно если судятся мужчина и женщина. Вызванный на хольмганг может от него также отказаться, но тем самым прослывет навек трусом. Проще и дешевле быть даже зарубленным в поединке, чем влачить жизнь отрезанного ломтя. От такого труса откажется и род, и жена, и дети. Замена на хольмганге не допускается. — Ярослав сглотнул и продолжил перечислять. — Хольмгангов может быть сколько угодно за один солнечный день, поле — только одно.

— Все?

— Да вроде…

— Добре… А как на счет набольших? Как они судят?

— А. Да. Забыл — хольмганг это в основном северян да германцев, а поле — это наше. У остальных другие формы божьего суда. Подковку там из углей вынуть, под водой выдержать и прочее, прочее.

— Что ж… А как соотносятся законы поля и хольмганга?

— Это по-разному. От княжества к княжеству. В великом княжестве Словенском, практически на всей территории, за редким исключением, хольмганг считается разбоем, со всем вытекающими. В Киевском — убийством. В великом княжестве Суздальском разрешено как форма поединка-дуэли, однако за смерть на хольмганге выживший обязан платить крупную виру. А в Новогородском, помимо крупной виры, победитель должен заплатить долю от полученной добычи. Торгаши, что с них взять. А, забыл еще, победителю на хольмганге достаются, обычно, все вещи победителя…

Если считать все эти занятия в кузне, в поле и классах, по аналогии с земными институтами, всего лишь «общеобразовательными кафедрами», то обучение на «родной кафедре» на первый взгляд казалось нудным. Никаких тебе чудес и магии: ни фаерболов как в играх компьютерных, ни чудес в воскрешении мертвых или наоборот, в упокоении зомби, ни полетов, ни трансформации железа в золото, ничего этого не было.

А было другое. Были долгие прогулки по котловине в сопровождении Радослава. В некоторых местах они задерживались надолго, иногда до пары суток, и чувствовали. Медитировали, как называл это Ярослав. Против такого названия Радослав не возражал. Сам он называл это «смотреть через правь», хотя до формулировки ему было «пофигу». А вот на что он обращал особое внимание, так это на ощущения юного волхва. Ярославу приходилось подробно рассказывать, что он чувствует в тех или иных местах, в то или иное время. Иногда, ответы дитя учителя радовали, иногда, он недовольно морщился. Во всяком случае к следующему этапу обучения учитель и ученик приступили только через год, то есть не ранее того момента, как ощущения Ярослава стали полностью соответствовать эталону.

Следующими уроками «по специальности» стали долгие лекции о тройственном мироустройстве. О мире Богов, Законов и Истины — Прави, о мире нашем, где мы живем — Яви, и о третьем плане бытия — Ниви, мире мертвых, не ушедших за реку Смородину, мире духов, колдунов и нежити. Считалось например, что волхвы, священники и прочие жрецы молитвой и праведностью при жизни заступают за кромку Прави. Живя в Яви те могут совершать такие деяния, которые в обычном мире невозможны. Такие вещи как видеть невидимое, прозревать будущее, исцелять смертельные раны, повелевать силами природы и прочие дела, которые в легендах и книгах называются чудесами. Те же, кто заступил за кромку Нави, мира мертвых, тоже получали особые возможности. Общаться с духами, водяными, домовыми и прочей нежитью и нелюдью, особые, точные и полные знания о земле, воде и воздухе, защищать людей от порождений Нави, накладывать и снимать прочу и многое другое.

Кстати, ничего плохого, в принципе, в этом волхвы не видели. «Ведь зло, оно от людей, и от лучины можно читать свитки, а можно поджечь соседу избу». Поэтому до поры до времени никто в росских княжествах не преследовал ворожея. Другое дело, что принципиальным отличием между Явью и Правью было то, что в Правь входили молитвой и верой, а в Навь — умерщвлением чего либо. Недаром самые сильные колдуны были калеками или уродами. Понималось это так, что такой колдун уже вперед, авансом, заплатил за многие свои способности. Другим колдунам, так как платить за особые способности частью себя мало кто желал, приходилось резать кур, баранов или лошадей, а если не было, то наносить себе болезненные, но не калечащие раны. Тех же, кто сходил с ума и начинал приносить человеческие жертвы, творить зло ради зла, или начинал поклоняться Кровавому Богу, истребляли без всякой жалости, как зверей-людоедов, зачастую сжигая заживо в избе вместе со всем имуществом.

Впрочем, не забывались и практические тренировки. На этот раз их сложность возросла. Теперь требовалось чувствовать не мощные, как уже понял Ярослав, потоки, по какой-то причине циркулировавшие по котловине, а более тонкие. Радослав приносил с собой, или водил дитя по музеям и хранилищам, указывал на различные вещи, а Ярослав должен был почувствовать ее.

Предметы были совершенно разных форм и назначений: мечи, ножи, одежда, фрагменты доспехов, амулеты, гривны и кольца, даже ложки! Если хорошие предметы ощущались им надсознательно как «теплые», трудно подобрать аналог других чувств, то плохие чувствовались как «холодные». Причем чем выше росла чувствительность Ярослава в «догляде через правь», тем больше оттенков он мог различать. Предметы теперь бывали не просто «теплые», но еще и «светлые, мягкие, сладкие», а также «горькие, злые, темные».

Кстати, человек не одаренный богами особой чувствительностью, тоже мог чувствовать, но происходило это неосознанно. Ведь иногда в разговорах даже самого что ни на есть дремучего атеиста и материалиста мелькают фразы, принадлежащие по определению мистическому восприятию мира. Что-то вроде «это хорошее место, мне нравиться», или «там просто место нехорошее какое-то». Вот только чувствовались так места, которые действительно очень и очень хорошие, либо очень и очень плохие. Тонкости недоступны.

Высший уровень чувствительности, которому учили и тренировали Ярослава, различать оттенки и интенсивности этих самых «теплых-холодных» цветов. Ведь очень и очень редко бывают вещи (и люди) полностью плохие, или полностью хорошие. Обычно — серединка на половинку. Вот эти серединки и половинки и нужно было четко ловить и классифицировать.

Была здесь некая заковырка, одна из общих сложностей в обучении. По понятным причинам, волхвам было легко разложить по полочкам положительную составляющую, а вот разобраться в отрицательной, в злой, им было очень трудно. Зато Ярослав научился тут немного мухлевать. Положительную оценку он делал своими чувствами, а отрицательную, через своего черного затворника. Он оказался на редкость сведущ во всякой дряни.

Где-то — на второй год такой учебы Ярославу в голову пришел вопрос, который по идее должен был бы появиться гораздо раньше. Дне этак на третьем.

— Я еще, в принципе, могу предположить и понять, откуда берется сила или энергия, ну… в котловине. Но откуда она берется в предметах?

— Верный вопрос, дитя. Да что ль так долго ты до него доходил?

— Ну не задумывался я.

— А вот теперь что думаешь?

— Не знаю. Знал бы, не спрашивал!

— Не знаешь… Не задумывался… Ну так слушай. Каждый раз, когда мы прикасаемся к предмету, мы оставляем ему часть своей силы, что есть в каждом человеке. В зависимости от того, каков этот человек был, то и впитывается…

— Но это же бред! Это противоречит всему… — перебил Ярослав Радослава.

— Ой ли противоречит это твоим познаниям о мире? — С усмешкой волхв в свою очередь перебил Ярослава. — Разве подвинув его, мы не передаем ему, как ты это называешь, «энергию»? Разве просто прикоснувшись к нему мы не оставляем на нем отпечаток своей ладони, разве не нагреваем его своим теплом? Скажешь не так это?

— Ну… Так.

— Знать, можешь ты принять и то, что мы оставляем на нем отпечаток не только в Яви, но и в Прави?

— Ну… В принципе, да. Но что из этого?

— Из этого, как ты выражаешься следует очень много. Мы не только привыкаем к вещам, вещи привыкают к нам также. Почему ты думаешь, люди приходя к кузнецу наварить на старый, еще дедовский нож новую кромку в замен сточенной, а не покупают новый? Только из жадности? Нет. Этот нож так долго служит их семье, что привыкает к именно этим людям. Он никогда «сам не порежет» своего неосторожного хозяина, никогда не соскочит, будет меньше тупиться…

— Но это уж совсем ерунда. Люди никогда не увлекались какими-либо особыми или старыми вещами, предпочитая им новинку. Хотя… — задумался Ярослав, — А произведения искусства сюда тоже входят?

— Сюда входит все. Ткань, одежда, то, что ты называешь произведением искусства, намоленные святыни, оружие, инструменты, дом, мебель, земля на которой работаешь ты и твои предки, даже пища, сделанная живыми руками, что говориться «с душой» намного лучше и вкуснее. И если наступят такие времена, когда, как ты говоришь, все делаться будет без участия человека, даже тогда, забыв обо всем, подсознательно люди будут тянуться к таким немертвым вещам. Скажешь это не так в твоем мире?

— Так. Но тогда, если дальше продолжать аналогию, то делая что-то, я теряю часть своей души? То есть, чем меньше делаешь, тем больше сохраняешь свою душу?

— А когда пашешь поле или в кузнице стучишь молотом, мышцы напрягаешь, ты становишься слабее? Много тренируясь тебе с каждой новой тренировкой все тяжелее становятся меч и щит? По твоим суждениям получается именно так. Нет! Все совсем наоборот. Вот и с этим так же. Чем больше делаешь, тем лучше и больше у тебя получается. Тем прекраснее и насыщеннее твоей силой выходят у тебя вещи. Тем более, когда ты во что-то вкладываешь свою душу, ты и сам становишься лучше, и округ люди тоже.

— Хм… — задумался Ярослав.

— Но это еще не все, — продолжил Радослав. — Бывают люди, сила духа которых невероятно велика. И если пользоваться уже приведенным примером, про отданное при прикосновении тепло, то если обычный человек чуть нагреет нож, такой, подобно кузнечному горну, одним касанием накалит докрасна. И навсегда. Запечатлевшие такую силу предметы помогают не только своему создателю. Любой другой человек, владеющий ими, может получить отзвук, отсвет той силы. Сильный воин станет чуть сильнее, мудрый — чуть мудрее, и т. д. Поэтому, вещи таких людей всегда были и будут драгоценностями. Поэтому, правители всегда и везде стараются иметь один-два символа власти, передавая его из поколение в поколение, за создателем державы, а не заводя каждый себе новый. Да много еще где, если ты подумаешь внимательно, найдутся примеры этого, зачастую неосознанного понимания.

— Значит, если я к примеру, слабый воин, то обладание 5-10 мечами самых знаменитых воинов древности, сделает меня гораздо сильнее?

— Нет. Коли ты слаб духом, страшись таких вещей.

— Почему?

— Они сметут твой слабый дух, поработят тебя, сделав своим рабом. И потеряешь ты себя, отдавая все силы только на приобретение таких предметов, не сможешь ты больше жить собой, а всего лишь куклой будешь…

— Как-то сомнительно, что какая-то железка или тряпка, может сломать человека. Прямо «кольцо всевластия» получается… — ученик тихо пробормотал под нос, но был услышан.

— Тебе ли, — усмехнулся волхв, — не верить в это? Коль кое-кому даже и песчинки не потребовалось, чтобы сломаться? — Сначала Ярослав не догадался, на что намекает Радослав, но потом, вспомнив тот до сих пор преследующий его в ночных кошмарах ужасный бой за свою свободу воли, понятливо кивнул.

Впрочем, не на все вопросы можно было получить такие подробные и ясные ответы. А на некоторые вопросы, и вовсе никаких ответов Ярослав не получал.

Это молодой волхв заметил совершенно случайно. Просто у него, как у одаренного богами дитя, сложился определенный круг знакомств. И большинство людей в этом круге было как раз из той редкой, редчайшей даже можно сказать, породы мыслителей и просветителей, которые встречаются в истории единицами, зато остаются в ней яркими кометами, на многие века задавая путь развития цивилизации. Был там, например, молодой парнишка, который в свои то годы уже смог доказать, логически и опытным путем, что любое вещество состоит из определенных, очень маленьких частиц. Был удивительный мастер-механик, который собрал рабочую модель парового котла, был людей рудознатец-планетолог, был астроном, самолично собравший для своих заметок телескоп, был отмеченный Перуном военачальник, рисовавший модели боевой техники, были ребята, искренне желающие сделать жизнь в других странах, искоренить рабство например, были просто люди настолько жадные до знаний, что сидя за свитками частенько забывали не то что есть, а даже спать! Вот в один из дней, за трапезой, Ярослав услышал от одного из таких самородков обрывок предложения:

— … Позволит намного увеличить урожаи и труд крестьян полегче будет…

— Ну-ка, ну-ка, о чем это ты? — прожевав заинтересовался Ярослав. И узнал.

А чем больше узнавал, тем больше офигевал. Не все оказывалось гладко в датском королевстве, то бишь в росских княжествах. Вот этот вот парень, к примеру, вывел формулу применения азотистых удобрений, но эти удобрения массово никто в обиход не вводил. Да, все его исследования были тщательно выслушаны, записаны и… положены под сукно. Причем то же самое случалось и со многими другими отраслям народного хозяйства, армии и флота. Если бы не это, то научный потенциал только ближних приятелей Ярослава позволял совершить промышленную революцию. Что уж тогда говорить о Святограде в целом? Но несмотря ни на что поля продолжали пахать на лошадях, и убирать вручную, а не паровыми, к примеру, комбайнами, сражаться стрелами и мечами вместо огнестрельного оружия, и плавать на ладьях, а не на пароходах.

В качестве некого хобби Ярослав попытался в свободное от учебы время собрать как можно больше таких случаев, после чего он всерьез задумался над теорией всеволхвовского заговора, тормозящего развитие росских княжеств. Правда, слабым местом было такое же медленное развитие остальных государств континента, в которых волхвов не было. Что же касается ученых, у Ярослава вообще создалось впечатление, что всех этих прогрессоров очень изощренным образом посадили в клетку, засыпав информацией. Ведь известно, «чем шире круг познания, тем больше граница соприкосновение с неведомым», и дорвавшись, к примеру, до архивов Святограда с грифом «не для общего пользования», все эти чистые души просто утонули в знаниях.

Понимая, что все это не просто так, что идет это с попущения, либо с прямой подачи волхвов, к разговору Ярослав готовился очень серьезно. Чтобы получить ответ на такой скользкий вопрос, требовалось придумать что-то этакое, особенное. «Не пытками же вытягивать ответы? И кто еще кого пытать будет, к вопросу о неприятных вопросах. Ха! Каламбур однако! Хорошо, что я не слышал ни одной истории, чтобы здесь шло преследование инакомыслия… С другой стороны, из того факта, что я не слышал, совсем не следует то, что этого не было… Но ответ на этот вопрос слишком важен, чтобы его можно было не искать!»

Была у волхвов одна слабость, или не слабость, это как посмотреть — учить они любили. Хотя объективности ради, следует заметить, что умели это делать. Этим и собирался воспользоваться Ярослав. Понимание того, что задаваемые спрашивающим вопросы раскрывают его тайн не меньше, чем ответы собеседника, еще не пришло к ученику волхвов.

Для начала Ярослав решил подождать удачного момента — какой-либо спорной лекции. В ней задать, для затравки, чтобы волхв расслабился и «поплыл» в разговоре, заранее подготовленный, тоже вполне себе серьезный вопрос. После спора и разъяснения — задать много маленьких, простых, из разных областей знания, и среди них ними, как бы между делом, задать тот самый. И вскоре такой момент представился, на очередной лекции про политические и экономические особенности соседних стран в сравнении с родными княжествами.

— Я вот не понимаю тогда одного только. Ведь наши порядки самые правильные так? — спросил Ярослав.

— Знамо дело, — важно покивал наставник.

— И значит, коль каждый человек на земле будет жить по этим правилам, то от этого будет только лучше? Причем всем?

— Да.

— А почему же тогда мы не идем проповедовать?

— Почему не идем? Идем…

— Но…

— Каждый год в мир уходят сотни волхвов. Они расходятся на все стороны света: помогают, лечат, спасают, учат… И хоть гибнут многие, все равно Истину познают все больше и больше братьев наших…

— Вот! Гибнут. Многие гибнут! Почему мы это терпим? Ведь мы же правы! Почему бы нам всей своей мощью не обрушиться на эти неверные страны? Не смести с лица их и не построить на их месте…

— Охолохни, дитя. Не разумеешь ты много. Ведь вот еще в чем беда. Люди то — они все разные. Как и Боги наши — разные, так люди еще больше. И то, что один за счастье почитать будет, другому — кара жарче смороднего угля. И как прикажешь тогда быть?

— Ну… Тех то думает как мы, тех к себе принять. Остальных… Остальных…

— Ну! Глаголь! Тех, кто не так разумеет, тех, кто против, тех кто не за тебя, их всех под нож? Как положено: коль до тележной чеки дорос, то все уже. На мост… Так ведь?

— Нет, но…

— Да, дитя. Да. Это ты и предлагаешь. А не страшно тебе? Ведь будут тебя они грызть, эта тьма мертвецов. Камнем на душе лежать. Что же тогда от искры твоей останется? И после смерти что от тебя останется? Память палача и душегуба? Который ради думки глупой столь многих на смерть отправил? Да и какой князь на такое пойдет?

— То есть?

— А скажи мне отрок, в чем долг каждого человека?

— Это я знаю — в совести.

— Так вот, коли совесть позволяет это делать, то князь и пойдет. Вот только на совести князя не только Истина. Ему еще отвечать за своих холопов. И пред людьми, и пред Богами. Раз встал он над другими, знать и ответ ему держать первым, да строгий ответ.

— Но причем тут это?

— А ты подумал, что жертвовать ради чужого счастья, и даже не счастья, а призрака его, придется здесь и сейчас? И если бы своим… Но ведь нет! Соседом или другом. Сыном или отцом. Братом по духу или по крови… Кому такое треба? Когда ворог нападает, тогда конечно… А ради того, чтобы пролить чужую кровь — так ведь они тоже внуки наших Богов. И Богам это не понравиться… Какому деду в радость, что кровиночка его друг друга боем смертным бьет?

— Но вера? Истина как же тогда?…

— А Истина на то и истина, что она существует независимо от людей. Наши Боги были, есть и будут. И не зависит это от людских дрязг.

— Но вы учите, чтобы я доверял своим ощущениям. Что я Чувствующий…

— Пока еще нет, но можешь им стать, — поправил волхв.

— А если я чувствую боль этих людей, если я от всей души хочу помочь им, спасти, защитить, что мне делать тогда?

— Иди и помогай, спасай, защищай! Делай что тебе велит твоя совесть, а не разводи по этому поводу разговоры.

Следующий вопрос в списке Ярослава был попроще, но тоже не такой уж легкий. Возник он тогда, когда парня пригласили на свадьбу один из приятелей. Тот, обычный росский парень откуда-то из под Словенска, брал в жены девушку-египтянку, то есть, как он тут назывался Та-Кемет, каким-то чудом занесенную так далеко на север.

Дело в том, что не смотря на отсутствие даже призрака какого либо неравенства, основанного на этническом признаке (не считать же таким извечные веселые подначки одних россов другими, происходящие из-за небольшой разницы в произношении и житейском укладе жителей различных княжеств; да и над иностранцами подшучивали, куда ж без этого) — смешенные браки были повсеместно делом очень редким и сильно неодобряемым. «Вводить в род неизвестно кого? Безродного али безродную? А коль что злое или поганое в их роду?» В принципе, объяснение вполне логичное, но тогда почему ситуация с волхвами совсем иная? Почему старшие такие браки среди волхвов не запрещают? И вообще, почему негласно поддерживаются браки именно волхвов с волхвами?

— Ужель ты сам не можешь разуметь, дитя? Если не мы, то кто же может узнать все о человеке и его роде? Коли есть что злое — мы чувствуем. Ты чувствуешь. И этого достаточно.

— Но… Как-то это смешно. Не так много вокруг такого зла, чтобы бояться.

— Ты не прав. Даже слабая возможность погубить неверным действием весь свой род достойна того, чтобы ее принимать во внимание. Слишком, как ты говоришь, «велики ставки».

— Э… И это все?

— Что ж, если тебе нужна другая, более глубокая причина… Боги породили людей разными, ужель нам нарушать их волю? Жены Та-Кемет предназначены для мужей Та-кемет, а жены росские, для мужей росских.

Ярославу при этих словах смутно припомнился отрывок из когда-то давно прочитанной книги, уж больно они были похожи по смыслу. «Женщины из tierra caliente предназначены для мужчин из tierra caliente. А женщины Кордильер предназначены для мужчин Кордильер. Бог не любит смешения кровей. Недаром мул — самое отвратительное животное под солнцем. Мир был сотворен не для смешения племен — это все выдумки человека. Какие бы чистые ни были расы, если их перемешать, они перестанут быть чистыми. Не могут вода и нефть дать однородную смесь. У природы есть свои законы.[132]»

В принципе, ответ был получен, да и не ради этого ответа затевался сегодняшний разговор. Потихоньку, шаг за шагом, бомбардируя своего наставника вопросами, причем в этом ему помогали и другие дети, Ярослав приблизился к ключевой точке своего плана.

— А почему все то, что мы делаем, больше никому не надо?

Волхв умолк и острым, пристальным взглядом буквально проткнул своего через щур догадливого ученика. Ярослав затаился, ожидая бури, но на этот раз непогода прошла мимо.

— Богов спроси. — Кратко ответил учитель.

— Да? А это как? — удивился молодой волхв. Совсем не такого ответа он ожидал.

Глава 61

Ярослав даже представить себе не мог, что под Святоградом расположены настолько обширные катакомбы. Конечно, ему приходилось спускаться вниз по различным надобностям — в подвалы за какой-либо вещью, хранящейся в сухом прохладном месте, за едой в специально организованные ледники или нося пищу отшельникам, но никогда не заходил так далеко. Теперь же, идя по многоуровневым, сложно переплетающимся туннелям, Ярослав понял, что по большому счету ничего-то он и не видел.

Никогда раньше не увлекавшийся спелеологией, ученик волхвов все же чувствовал, что что-то тут не так. Ну не могут так выглядеть естественные породы. Окружающий камень слишком уж различался как по фактуре, так и по сорту. Более того, не всегда это был камень: песок, земля, иногда даже какая-то масса гравия… Таким же разнообразием блистали и прорытые ходы. Были обычные на вид, как пещеры с чуть обработанным полом, были другие — со сводами, подкрепленными деревом, были полностью выложены деревом, по такому идешь, как по стенкам колодца спускаешься. А пару раз встретилось вообще что-то непонятное — в крепком граните, или базальте, хрен их разберет неспециалист, туннель был не прорублен а как бы проплавлен, прожжен!

«Что ж, об этом тоже следует спросить у богов…» — подумал Ярослав.

Пред тем разговором землянин прикидывал различные последствия своего неуемного любопытства. «Декларируемые заявления набольших всегда противоположны реальности — уж осознанию этой истины на Родине его отлично приучили. — И как только со страниц газет и экранов телевизоров правительство или депутаты, министры или президенты начинаю вещать: «Все будет хорошо. Никакой деноминации/кризиса/повышения цен/приватизации земли и прочее, прочее, прочее не будет», люди привычно начинают запасать мыло, соль и спички, кляня про себя жадных продажных политиков.» Поэтому, глядя как закаменело лицо волхва, Ярослав слегка струхнул. Но все оказалось не так страшно. Хотя нет. Все оказалось гораздо страшнее, но совсем по другому.

— Богов спросить легко…

— Ага. Я понимаю — все мы там будем. Но это не ответ! — начальный запал не до конца прошел, хотя страх его и слегка охладил.

— Богов просить легко, да услышать ответ их сложно. А частенько, люди еще к тому же не хотят слышать ответ Богов, который им не по нраву, как дети малые не хотят слушать своих строгих родителей. Однако, бывают случаи такие, что никак нельзя остаться без ответа внуку своих дедов. В таком случае, можно не заступая за черту, выспросить богов.

— И как же это сделать?

— Сложно. Очень сложно. Очень сложно целиком отправиться в правь, оставшись в живых тут, в Яви. Многие попытки заканчивались обычной смертью, что тоже встреча с богами, вместо путешествия туда и обратно. Еще сложнее, добравшись в Правь там не остаться навсегда. Многие не выдерживали счастья, ибо, по рассказам единиц вернувшихся, слишком чиста Правь. Нужна великая сила и не меньшая воля, чтобы дойти и воротиться…

— А у меня есть шансы? Теоретически? — заинтересовался Ярослав.

— Да есть. Ты Чувствующий, тебе проще других так добраться до богов…

— Ха!

— А ты хочешь? Не трусишь? — совершенно обыденно спросил волхв, и Ярослав, обманутый этим самым спокойствием, незамедлительно влез обеими ногами в одну из древнейших ловушек. «А слабо?». Трусом показаться перед лицом своих приятелей, да и самому себе! «Да хрен вам! Я вообще одно время чуть вены себе не резал! Чего мне бояться?!»

— Я?! Нет! Не трушу! И если я могу, то я бы с удовольствием отправился…

— Ты сказал, дитя…

«И кто меня за язык тянул? Не мог смерить свое любопытство. Черт! Как же местная свобода одуряюще воздействуют на неокрепший, источенный тлетворным влиянием телевидения и интернета, разум.» — уже не однажды Ярослав успел пожалеть о своих опрометчивых словах. Наконец, после долгой прогулки по туннелям, когда окружающий непроглядный, в буквальном смысле слова, мрак нехотя расступается впереди, перед светом лампады, и с жадностью смыкается за спиной, они остановились у небольшой кельи. Келья, как келья. Каменные стены, каменный лежак, вода, текущая по стене и исчезающая в отверстии пола: и туалет, и душ, и бойлер в одном лице, Двери, как ни странно, не было. «Наверное, это для того, чтобы отчаявшийся медиум мог все бросить и выйти.» — Подумал Ярослав, но все оказалось совсем не так.

— Я все разумею, Ярослав. — наконец прервал затянувшееся молчание Радослав. — Если хочешь, то откажись. Никакого урона чести не будет. Слишком редкое это дело, к Богам живым ходить за советом, да и дразнил я тебя, прости меня.

— Нет уж. — Больше из-за упрямства возразил Ярослав.

— И еще, я не сказал тебе. Все это и так знают, но ты не россич, а я запамятовал. Трудно уйти. Еще труднее вернуться. Но коли и вернешься, то никогда уже ты не будешь прежним. Как не назови, но ты все равно заступаешь за кромку, поэтому ты точно что-то приобретешь, что-то очень важное. Но также, что очень важно — потеряешь. Не передумал?

— Нет. Я решил. — после долгого молчания утвердительно кивнул Ярослав.

— Ну воля твоя. Тогда слушай. Путешествие к богам начинается с долго поста и молитв. Пост подготовит тело, а молитвы — душу к путешествию в Правь. Дверь плотно заложат камнями, еду будут тебя сбрасывать по специальной штольне — именно столько, сколько нужно и именно такой, которой нужно…

— Так те заложенные камнями… — с ужасом дошел до Ярослава смысл фразы волхва и тайна происхождения некоторых, виденных по пути, замурованных проходов.

— Да. Это те, кто не смог уйти или не смог вернуться. Но не бойся. Это удачная келия. Дважды ее замуровывали, и дважды оттуда, хм… выходили.

— А почему пауза перед «выходили»?

— Один из волхвов оставил в Прави свои ноги.

— Здорово…

— Нет, что ты. Он был здоров потом всю оставшуюся долгую жизнь. Счастлив с женой, а дар лекаря, который у него и так был, возрос до небывалой степени. Его любили все вокруг, носили, если надо было, на руках… Просто вот так вышло…

— И еще. Будь осторожен на обратном пути. Ты Чувствующий, Правь и так близка тебе, тебе будет проще вступить на путь. Но берегись! В этом твоя сила, но и твоя слабость. Тяжело тебе будет расстаться с совершенным миром. Правь может не отпустить тебя… Прошу тебя, будь осторожен.

Ярослав кивнул. По сравнению с тем, что тебя сейчас заживо замуруют, остальные возможные неприятности кажутся какими-то несерьезными.

— Ну, да будут Боги к тебе благословенны. — Радослав крепко обнял своего ученика и шедшие с ними пара мастеров, Ярослав еще недоумевал зачем они нужны, начали споро закладывать проход. Вскоре последний отсвет лампы исчез, и Ярослав оказался в полной темноте.

Темнота… Нет, не темнота. Тьма! И тишина. Хотя нет. Постепенно уши Ярослава привыкли к тишине, и стал слышать звуки. Вот течет по стене ручеек, вот где-то звонко стучат по камню капельки воды, вот совсем тихо, если приложить ухо к камню, ели-ели слышны какие-то голоса. Но что говорят — не разобрать.

Кормили его редко и мало. Причем некоторую пищу он поначалу есть не мог: маленькие лепешки часто были так обильно приправлены травами, что напоминали по консистенции брикеты комбикорма. Иногда меню разнообразили кусочки сушеной рыбы, иногда подкидывали грибные шарики с вареным мясом. Но в очень маленьких количествах. Хорошо еще, что камера, несмотря на то, что находилась в подземелье, была нехолодной. Хотелось бы, чтобы была еще и сухой, но тогда откуда брать воду?

День на десятый, хорошенько проголодавшись от такой кормежки и отупев от безделья, Ярослав принялся орать во все горло, требуя чтобы его выпустили. Но все крики остались без ответа. Может быть, его просто не слышали, может — слышали, но не собирались отпускать.

Ничего не оставалось, как выбраться отсюда силой. Ярослав привычно потянулся к своей недоброй силе, и с удивлением не почувствовал ничего. Как он не пробовал побиться к ней, что не говорил, что бы не сулил, но та молчала. У хранителя создалось впечатление, что она в сильном испуге заперлась в глубинах его души, подкрепив внешние стены изнутри своими.

Результатом долгих криков и идиотских попыток попробовать себя в роли Эдмона Дантеса (понятное дело, не тем, который знаменит своей нелюбовью к артиллеристам), стали сорванные голосовые связки и ободранные до крови руки и сломанные ногти. Выхода не было. Или он сможет пропутешествовать в Правь и обратно, или же, путешествие будет в один конец, а его тело, засыпанное полусгнившей едой будет здесь похоронено на многие годы, пока волхвы не решат освободить келью для более удачного претендента.

Что ж, обычно, когда нет другого выхода, люди и совершают невозможное.

Сначала как из-под палки, потом все свободнее и настойчивее, Ярослав молился. Не прошло и следующей десятидневки, как стали происходить перемены к лучшему. Перестало напрягать отсутствие света, глухая тишина и одиночество. Наоборот, Ярослав стал понимать, почему волхвы оборудовали кельи именно здесь. В тишине и темноте никакие мирские соблазны не отвлекают от молитвы.

Где-то на, неизвестно каком дне — Ярослав потерял счет времени, сосредоточенность достигла таких высот, что есть уже не хотелось. Очень редко молодой волхв вставал с лежанки для того чтобы попить воды, или заставить себя поесть. Пища перестала быть привлекательной, казалось глупым тратить время на еду, отнимая его у молитв.

Там наверху дни сменялись днями, а здесь время окончательно исчезло. Ведь время, это число событий за последовательность других событий, будь то качанье маятника, или распад радиоактивного элемента. Но если нет то, что измерять, то имеет ли смысл чем? И имеет ли смысл само слово время, если ничего не происходит?

Для Ярослава реальность и сон смешались, превратившись в нечто среднее. Наконец настал такой момент, когда его душа не стала стеснена телом. Нет, Ярослав не умер. Просто тело, которое до этого казалось незыблемо необходимым и крепко приковывало к себе, вдруг стало, ну как бы это сказать, альтернативой. «Можно жить в теле, а можно — свободно лететь. Интересно…»

Поначалу, вход-выход из тела были очень болезненны. Причем нельзя сказать, что болело что-то определенное. Ни голова, ни сердце, ни руки-ноги вроде бы не и при возвращении, то есть боль не имела физиологической природы. Больше это напоминало те неприятные чувства, которые получает назаметно для себя слегка задремавший человек. «Вроде бы только что все было хорошо, и вдруг — раз! Рывок-боль, и ты проснулся.»

Наконец настал такой момент, когда Ярослав почувствовал, что теперь он может очень долго находиться вдали от своего тела. Осталось только найти дорогу в Правь. Стоило ему об этом подумать, как сразу же неподалеку появилась светящаяся воронка.

Волхв с любопытством огляделся. Воронка была абсолютно плоская, если смотреть в профиль, а в фас слегка напоминала тайфун, если на него смотреть сверху. Обойдя новинку кругом, Ярослав хмыкнул и решился. Стоило сделать шаг вперед, как исчезло все вокруг.

Душа неслась со страшной скоростью сквозь пустоту. Неизвестно, как себя чувствуют кошки, случайно забравшиеся в недобрый час погреться в сваленную в стиральную машину одежду, но наверное — очень похоже. Болтало страшно. Ярослав уже был готов окончательно раствориться в окружающем хаосе, как вперед показалось маленькое пятнышко света. Оно медленно росло, и Ярослав, надеясь что это коне пути, из последних сил рванулся к нему и…

Оказался в огромной библиотеке.

Библиотека поражала. Она совершенно была не похожа на те, в которых бывал в своем мире Ярослав. Те, общие, были скорее похожи на тюрьму для книг: обшарпанные, крашеные шаровой краской металлические полки, бетонный пол, безразличный надзиратель-библиотекарь, равнодушно выдающий литературу кому придется по первому требованию. Впрочем, те книги вполне соответствовали окружающему их мирку: дешевая бумага, полуободранные корешки, надорванные или выдранные по какой-либо срочной надобности нерадивым читателем страницы…

В этой было все не так. Начиная с атмосферы. Она потрясала. Казалось, что находишься не в библиотеке, похожей на виденную Ярославом в одном из боевиков, а в храме. Потемневшие от времени, уходящие вдаль стеллажи с книгами были сделаны из драгоценных пород дерева — дуба, кедра, лиственницы, красного дерева, украшены прихотливой резьбой и покрыты многими слоями лака. Да и книги, которые взирали, другого слова не подберешь, на посетителя, были совсем другими. Пергамент, золотое тиснение, драгоценная, тонко выделанная кожа, бархат, все это и многое другое подавляло посетителя.

«А ты достоин не то, что открыть, а просто прикоснуться ко мне?» — казалось, шептали Ярославу книги, подлинные хозяева этого места. Парень поморщился, и привычно сконцентрировался. То давление, которое он отлично ощущал другим, тем самым чувством, ему очень не понравилось. «Сейчас мы посмотрим, кто кого!..»

— Здесь это не сработает! — неожиданно раздался смутно знакомый, властный, тяжелый мужской голос. И действительно, сила как молчала в келье, так же безмолвствовала и тут.

— Иди уже скорее сюда. Хватит! Он прошел, брат…

— Вижу, вижу. Ты достоин. Иди.

В темноте, которую слегка рассеивал огонек свечи, (Ярослав обратил внимание на это только сейчас), появился другой источник света. Он быстро приблизился, отпихнул библиотечные стеллажи чуть в сторону. Света скачком стало больше, и теперь стало возможно разглядеть детали. Ярослав с интересом осмотрелся.

Около огромного камина, в котором важно потрескивали крупные поленья, в глубоких креслах с удобством расположились шестеро.

По центру, правым боком к камину, сидели немолодые мужчина и женщина. На вид им было лет по шестьдесят, но стариками их назвать было нельзя. Власть и Мощь потоком изливались из глаз сидящего мужчины, одетого в усредненно-шикарный костюм, который совсем не подходил к таким глазам. Скорее, этому мужчине больше бы подошли скипетр, держава и императорская корона.

Женщина была полной противоположностью своего мужчины. Какая-то ласковая, добрая и мягкая, домашняя. И сила ее была такой же.

Ближе всех к огню, так близко, что обычному человеку можно было и обжечься, сидел мужчина лет двадцати пяти. Огненно рыжий, непоседливый и очень подвижный он был одет в нечто похожее на декоративные кольчужные доспехи, а на коленях лежала сабля в богатых ножнах. В каждом его движении, в каждом повороте головы проглядывала великолепная пластика, но пластика бойца, а не танцора. И Сила. Сила проглядывала из глаз точно так же, как и у отца.

«Точно!» — Ярослав наконец сообразил, кого видит перед собой. «Боги! Это Перун, бог воинов и кузнецов, по центру Отец и Мать Даждьбог и Мара. Только вот почему в таком виде? Россы их не так представляют… Любопытно. Попробую угадать остальных. Так…»

Рядом с Перуном, утопая в подушках кресла, не доставая ногами до паркетного пола, сидела совсем еще девочка. Милый ребенок. Легкое платьице в желтенький в цветочек, торчащие из под него исцарапанные, по детски худенькие ножки, шаловливые глазки, вздернутый носик и растрепанная пшеничная коса. Такой же непоседливой, как и брат справа, она была в силу своего возраста, и ей явно не нравилась долгая прелюдия к разговору. «Ну старшие! Давайте скорее поиграем!». Только иногда из глаз выплескивались небольшие ручейки Силы, отчего образ беззащитного ребенка разбивался вдребезги.

«Лада. Богиня весны…»

Слева от Даждьбога чинно сидели старшие дети. Тут уже ошибки в определении кто есть кто, быть не могло.

Разодетый в меха и бархат, что дико смотрелось в кожаном кресле и в такой гостиной, сидел Велес. Чернявый, чем-то смахивающий на степняка, мужчина лет тридцати пяти. «Велес. Только что он так вырядился?» Не успел Ярослав додумать эту мысль до конца, как легкая рябь прошла по телу бога. Когда все устаканилось, то вместо по варварски пышной одежды, Велес оказался одет в дорогой костюм тройку, а из дополнительных аксессуаров появились изящные перстни и часы.

Сидящая женщина органично бы вписалась в любой светский раут. Открытое вечернее платье, немного, но дорогих, и со вкусом подобранных драгоценностей, холеное, неопределенно-молодое лицо, на глазах — стильные очочки. По каким-то причинам Мокошь взирала на Ярослава свысока, с некоторым превосходством.

— Э… Добрый… Ммм… Здравствуйте. — Смешался Ярослав. Поклонился. Впрочем, некоторая робость вполне тут была обоснована. Не каждый день с богами встречаешься.

— И тебе по-здорову. — Ответил за всех Даждьбог. — Присаживайся. — За спиной Ярослава возникло кресло чуть по проще, чем у хозяев. — Отведай от нашего стола. — Еще один короткий взмах рукой, и перед ними появляется стол застеленный белоснежной, прихотливо вышитой скатертью. Еще мгновение, и как на сказочной самобранке, стол покрывается изысканными яствами.

Конечно, путешественник не хотел есть. И как вообще может поглощать пищу бестелесная душа, Ярослав как-то не задумывался. Но прием пищи способствует расслаблению, тем более что и Даждьбог, и Мара составили гостю компанию. Остальные присутствующие, кроме Лады, которая озорным движением утянула со стола крепкое яблоко, стол проигнорировали. Наконец, насытившись, волхв откинулся на спинку от мгновенно исчезнувшего стола, и отпил глоток вина из кубка.

— Итак? — Спросил Даждьбог.

— Что, «итак»?

— Не мы к тебе пришли в дом, не нам и спрашивать.

— Ну… Как это все?

— Хм, — усмехнулся Даждьбог, — Вопрос, конечно, непонятный, но мы тебя разумеем. Мокошь, дочка, объяснишь?

— Да отец. — Старшая дочь поправила очки, и сразу же, несмотря на дорогие шмотки, стала похожа на стервозную школьную училку. Была у Ярослава такая в школе.

— Знаешь ли, в чем суть намоленности? — «Выучил ли ты урок? — послышалось ему в ее вопросе. — Нет? Два балла, садись!» — Если говорить о ней языком «сухой науки»? — продолжила Мокошь. И тут же сама ответила на только что заданный вопрос. — А означает она то, что мы, Боги, имеем полную и неограниченную власть над каждым атомом материи там, в Яви, а здесь вообще над всем. Прилагая соответствующую силу, мы можем сделать с окружающим наших молящихся миром все что угодно. Можем сделать дерево камнем, а железо — золотом. Можем разжечь пожар или превратить воду в лед. Можем дать силы стрельцу выпустить стрелу на пять перестрелов, а мечнику ударом меча разрубить воина в полной кольчуге. Можем, как ты сам это видел, поднять пустынный буран во влажном лесу. Там, куда приходят верующие в нас, мы и они можем все.

— Но разве?…

— Конечно, это на твой взгляд грубейшее нарушение всех законов сохранения. Но представь себе, что в уравнении присутствует еще одно слагаемое. Это мы.

— А?…

— Откуда берется эта сила? От ваших молений. Ты представить себе не можешь, какая сила заключена в людях. В каждом из них. Причем сам он не может ею воспользоваться, впрямую, без посредников. Он может только отдать ее какому-то высшему существу. В свою очередь он получает ее обратно, в уже другой форме.

— А…

— Прекратить отвечать на твои вопросы еще до того как они заданы? Можно. Но зачем? Так ведь быстрее….

— Прекрати уже, Мокошь. Заигралась. — осадил свою дочку Даждьбог.

— Как скажешь, батюшка.

— Что ты еще хочешь спросить, дитя?

Ярослав задумался. С одной стороны, вопросов просто море, а другой — никакой так и не приходит на ум.

— Скажите, вот вы подняли тогда, как вы говорите, пыльную бурю…

— Да. Она стоила очень и очень, хм… дорого наверное не самый правильный эпитет, но как есть. Чтоб тебе ясно было, чтобы сотворить тот смерч, плюс еще там всякого по мелочи, потребовалось много дней молиться всем росским княжествам. Чем чудеснее чудо, тем сложнее его сотворить.

— Но почему именно так? Почему вы просто не стерли нас с лица земли? Вы ведь могли?

— Да могли.

— И почему же не сделали так?

— Не сделали мы этого по нескольким причинам. Во-первых, как не парадоксально, виновата в этом физика. Вы пришли из мира, который полностью чист от нашего влияния. Поэтому, как не смешно и как это не покажется тебе необычным, но атомы и молекулы ваших тел, и не только тел, но и всего из того мира, полностью хм… защищены. Но, как знают в вашем мире, клетки тела полностью обновляются раз в 6–7 лет. И дабы полностью защититься от нашей власти вашем воям пришлось бы не то, что не есть взращенной в нашем мире пищи, но даже не пить воды! Более того, даже не дышать! Конечно, то что нельзя сломать силой, можно сломать большой силой. Но тут работать начинает «во-вторых». Те места далеко от центра силы, и для таких действий потребуется слишком много энергии. Ломать иммунитет к Нашей воле, на большой дистанции… Просто невыгодно.

— Но ведь там погибло много ваших детей!

— Да. И это «в-третьих». То было серьезное, но не смертельное испытание для наших детей. И они его достойно встретили, прошли и победили.

— Но разве…

— Мы не пастыри, которые видят в вас скот. Мы родители. Конечно, больно видеть страдания детей наших, но без них не вырастут они!

— А вы меня не обманываете? — усомнился Ярослав.

— Да как ты мог только подумать об этом? — в ответ возмутился Даждьбог. — Да будет тебе известно, Боги не могут обмануть смертных, это слишком дорого им обойдется! И еще! Разве не помогали мы тебе? Разве не я сломал твою темницу, когда завяз ты в силе своей черной? И другам твоим тоже? Разве не дочь моя Мокошь расколола ложный амулет Тора, спася Игоря? Или не сын мой Перун образумили князя Любослава, и тот принял сумасшедший план Александра? Или не уберегли мы еще раньше, в бою у ворот Прижитка вашего приятеля Максима?

— Ну ладно, ладно. Значит творите добрые дела просто так. Хорошо, поверю, ибо сам был свидетелем этому. Не могу не поверить… Кстати! — подозрительно насупился Ярослав, — А откуда берется сила на эти незапланированные добрые дела? От вас самих? Или?… Или вы отдаете людям столько же силы, сколько получаете? Я прав?

— Хм… Умеешь ты задавать правильные тяжелые вопросы. Конечно же, мы отдаем людям силы… гораздо меньше, чем они дают нам. Но не спеши считать нас упырями, обложившими тяжелой кровавой податью всех молящихся. Не один, ну эрг, скажем так, не расходуется у нас даром.

— И куда они идут?

— В основном на то, чтобы сдерживать на своем континенте Кровавого Бога. Не будь этого, то давным-давно на нашем континенте гремели бы дикие войны, как на Западном, где все сражаются против всех. Поэтому, кстати, нам не нравятся крупномасштабные сражения: сила пролитой крови очень редко идет нам. И то, мы не можем закрыть всю границу намертво. Не имея возможности пробиться силой, он пробивается мыслями, желаниями и наветами, соблазняя слабых духом и подстрекая их творить зло. Причем это независимо от государства. Поэтому нам приходиться ставить границу по воде, в Восточном и Западном океанах, иначе, стоит только Кровавому Змею закрепиться хоть на пяточке, построить хоть один храм, силы и влияние его на нашей земле возрастут неимоверно.

— Понятно…

— Ну и на всякие непредвиденные случаи тоже. По типу вот вашего портала.

— А как, кстати, вы закрыли тот проход в наш мир?

— Хм. Очень просто. Портал не пропускает с одной стороны на другую только тогда, когда нет на принимающей стороне серьезного препятствия. Атмосфера, воздух, он тоже препятствие, но проходимое — как проходим воздух в обычном мире. Если же это земля камень, дерево или еще что, даже вода, то разговор идет совсем другой. Коли такое препятствие стоит на пути, то портал становится непроходимым, точнее, также проходимым как вода или камень.

— И?

— На границе перехода силой нашей с высокой частотой, мечется частичка обыкновенного песка. Частота настолько велика, что любой объект стой стороны в любой момент времени напарывается как бы на монолитную преграду. Вот и все.

— А проще? Построить стену там…

— Стену? Что ж, может это и проще, но стена — оно временное явление. Ее может разрушить враг, ее может срыть друг, ее может поглотить и растворить время. А эта песчинка — это навсегда.

— Навсегда, это на сколько?

— Пока мы существуем как есть.

— К слову, а как вы выглядите по-настоящему? — Поинтересовался Ярослав.

Исчезла библиотека. Ярослав очутился на вершине горы, где стояли троны: два больших и четыре поменьше. На тронах сидели все те же Боги, только теперь они были одеты в более привычную одежду: расшитые прихотливыми узорами рубахи, подпоясанные наборными поясами, кольчуги и оружие у мужчин, венцы у женщин. И Сила… Теперь ее не прятали, наоборот, он изливалась на Ярослава свободно, но как не странно, не втаптывая, не вбивая в прах, а скорее судя, как отец проступки своего сына.

— Мы можем выглядеть так, — суровым голосом произнес Даждьбог, — Но… — Библиотека и все остальное вернулась на место, — Зачем? Нам это не нужно, да и детям нашим тоже, после Яви…

— О! — Вспомнил Ярослав еще один вечный вопрос человечества. — А что там? Ну, после?

— В вашем мире, и многие об этом знают, человек после смерти не исчезает бесследно. — На этот раз лекция читала Мара. — Его суть, назови ее как хочешь: память, энерго-информационная составляющая, биополе, душа, не умирает. И у нас точно так же. После смерти каждая душа, суть всходы нашей искры в тела людей, возвращается обратно к нам, принося с собой все умения, навыки, память и чувства. И объединяются с нами. Считай это раем.

— Раем?

— Конечно. Что может быть лучше, чем всегда быть с теми, кого любишь? С матерью и отцом… Любимой или любимым, братом, сестрой, товарищем, другом… Все они вместе. Все могут следить за своими любимыми на земле. Сопереживать, восхищаться, плакать… И помогать им, коли надо. Таковы законы, из тех, что даже нам не подвластны…

— Значит, жизнь после смерти есть?

— Да. Конечно!

— Хм… Здорово! И что, послежизнь — каждому? — обрадовался парень.

— Конечно!

— Любому-любому? — Теперь уже Ярослав удивился. — Грабителю, бандиту, насильнику, педофилу и прочим ублюдкам тоже «да»?

— Угу! Только есть одно «но»…

— Какое?

— Есть еще Смородина река да Калинов мост.

— И что?

— А как ты думаешь, «что»?

— Ну… Сказывают, что там всякие злодеи мучаются… Что-то типа чистилища, короче.

— Не совсем… Точнее, совсем не так. Как я вижу в твоей памяти, чистилище — это место где души посвященных богу претерпевают страдания за совершенные прегрешения. Это даёт им впоследствии возможность попасть в рай. У нас не так… У нас нет посмертного искупления. Молитвами да пожертвованиями трудно исправить совершенное зло. Поэтому так часты у нас призраки и всякая нечисть. Это, говоря понятными тебе формулировками, преступники, заключенные без срока, до полного искупления. Коли искупить смогут, то покинут землю и уйдут в Ирий. А коли нет… Вечно им скитаться!

— А?

— Ой! Отвлекалась от темы, извини. Трудно сказать, но на самом деле, то что называют рекой, на самом деле нечто среднее между хм… ситом и мясорубкой. Сначала отделяются негодные качества от человеческой души и памяти, а потом чистые остатки проходят в Правь.

— А что считается негодным?

— Только те качества, которые есть в нас, допускаются в людях. Согласись, это вполне честно — не иметь в раю никакого отребья. Это совсем не то, что требуется в вечности и нам, и людям. Так что ничего такого, что мы бы никогда не сделали, ничего этого не будет. А то, что раскаленная река, каленая, калинова — так это одно из весьма точных определений. Как ты думаешь, приятно когда выжигают часть себя?

Вопрос был риторическим. Понятное дело, никому такое не понравиться. В разговоре повисла пауза. Вроде бы вопросов у Ярослава, когда он собирался сюда, было море, а сейчас и спросить нечего. Мысли разбегаются. «Правильно меня предупреждал Любослав… О!»

— Кстати, меня, когда я сюда собирался, предупреждали о том, что Правь весьма и весьма притягательна. Но ничего такого я не чувствую.

— Это потому, — ответил Перун, — что сейчас мы защищаем тебя от горнего мира.

— Хм… А нельзя ли?…

— А сдюжишь? — спросила Мара. — Учти, это очень трудно. Обычно, это самое сложное испытание для воли человеческой. Из Рая в мир боли и страданий уйти…

— Знаете, вы меня конечно же на сквозь видите, так что знаете о чем я думаю.

— Да, дитя. Думаешь ты: «Я и фильмы со спецэффектами смотрел, и с хренью всякой уже тут боролся… Мне ли бояться молочных рек и кисельных берегов? Или крылышек с арфой?» Что ж, не говори потом, что мы тебя не предупреждали…

Не успел Ярослав ухмыльнуться, как все вокруг изменилось.

— Папа! Мама! Я вернулся! — Ярослав влетел на кухню и бросил под табуретку свой портфель.

Отец оторвался от газеты и произнес.

— Молодец. Что сегодня ты принес?

— Пятерку по географии! И еще меня очень хвалила учительница по музыке! Говорила, что у меня абсолютный слух, и что я сыграл на гитаре просто совершенно! Она так и сказала: «Просто совершенно!»

— Молодец! — папа не любил, как он говорил, «всяких телячьих нежностей», поэтому всего лишь потрепал сына по голове своей огромной, мозолистой рукой. Отец работал в мебельной мастерской, был на хорошем счету у начальника, получал добрые премии, а дома от него всегда приятно пахло деревом.

— Он у нас просто умница. — Всю ласку, которую Ярослав недополучал от отца, он добирал здесь. Мама прижала сына к себе, поцеловала в темечко и чуть отодвинула от себя, глядя и никак ненаглядываясь. Но, понятное дело, отцовская ласка всегда ценилась выше.

— А что еще было?

— Да ничего… Вот только Надька пирожками угостила. Говорит, сама пекла.

Отец с матерью с улыбками понимающе переглянулись.

— А что еще она сказала? — поинтересовалась мама.

— Да ничего. Так ерунду всякую…

— Сама значит пекла? И вкусно?

— Съедобно. — Подражая взрослому мужскому высокомерию, с псевдо солидностью ответил Ярослав.

— Ну, и хорошо, что съедобно. Значит руки на месте. Добрая жена будет…

— Да ладно тебе, папа! Я вообще ничего… — покраснел и начал оправдываться сын, но был остановлен добродушных смехом.

— И когда свадьба? — поинтересовался молодой женский голосок.

— А! Сеструха-дерни-себя-за-ухо! — Обернулся Ярослав. «И откуда у меня мысли о том, что что-то неправильно? Что отца я никогда не знал, что мать я еле-еле помню, потому что она умерла, когда я был еще ребенком? Что братьев-сестер у меня никогда не было? Странные какие-то мысли…»

Дергать себя за ухо младшая не стала, зато отвесила брату небольного пинка и тут же спряталась от расправы за мамину спину. Впрочем, высшая справедливость тут же вернула ей причиненное «зло» в виде подзатыльника от матери со словами «Сколько раз я говорила тебе так не делать?» Самый младший братик, видимо из ревности, и желая получить свою долю родительской ласки, разорался в своей колыбельке, отвлекая маму.

«Как же мне хорошо! — с затаенной гордостью подумал Ярослав. — Что еще в мире может сравниться с таким счастьем? Чего еще надо?»

Неожиданно все стало медленно удаляться. Ярослав всеми силами тянулся вперед, цеплялся скрюченными руками за пустоту, пытался хоть как-то противиться неведомой силе, но все было тщетно…

— Отец! Мама! Куда вы? Нет! Не бросайте меня! Не надо! Нет! НЕТ!!!..

Все вернулось на круги своя. Боги, библиотека, память о детстве, где не было только что испытанного счастья…

Ярославу потребовалось минут тридцать, чтобы хоть частично придти в себя. Успокоить рвущуюся на куски душу, перестать беззвучно плакать, только соленые капли одна за другой катятся вниз по мокрым щекам, и обрести хотя бы намек на душевное равновесие.

— Ты слышал очень правильную фразу, — отвечая на невысказанный вопрос сочувственно произнесла Лада. — «Если боги хотят наказать человека, они претворяют его самые сокровенные желания». Просто люди очень часто желают не того, что им нужно, а совсем другого. Так вот, в Ирии люди обретают не то, что хотят, а то, в чем они зачастую сами не отдают себе отчета, именно то, что им действительно требуется, и именно то, что сделает их счастливыми.

— Пора заканчивать. Все равное ему сейчас не до чего. Иначе он вообще не сможет удержаться, и останется. — Как мечом, разрубил возникшую тишину Даждьбог, глядя на все еще находящегося в шоке Ярослава.

— Да… Иди, дитя! Иди! И до свидания! — Улыбнулась на прощанье Мара.

— Пока! — помахала ладошкой Лада. Перун поднял в приветствии сжатый кулак, Велес и Мокошь ограничились вежливыми кивками.

— И помни. — Даждьбог внезапно оказался рядом с Ярославом. — То дело, которое вам поручит князь, вы должны выполнить и обязательно так, как вам скажут. Не отвлекаясь ни на что другое. Оно чрезвычайно важно. Не подведи всех.

— И сколько у меня времени?

— Время у тебя еще есть. Все начнется, как только ты станешь счастлив. А сейчас, прощай, — и толкнул Ярослава рукой в грудь.

Исчезла библиотека, исчезли камин, комната, книги, кресла… Исчез столп с тронами и прочие, взятые из памяти Ярослава, декорации, имеющие целью сделать общение как можно более неформальным. Голоса сбросили личины, хотя сложно назвать их таковыми. Яромир и его семья ради процветания своего народа добровольно принесшие себя в жертву стили внушительной частью того, что можно назвать персонификацией сил. Но истинная форма богов была все же другой, отличной как от вырезаемых из дерева идолов, так и от увиденного Ярославом. Безформие Энергий сиречь Сил, которые устанавливают непреложные Законы мироздания.

— Ты все же сделал это!

— Ты знаешь, что у нас не было выбора!

— Да. Но теперь все будет очень плохо.

— Да. Ты права. Но и не на сотую долю так ужасно, как не сделай мы этого.

Голоса на время замолчали.

— А дальше?

— Дальше? Дальше, надеюсь, посеянных семян хватит для того, чтобы взошли добрые всходы.

— А они?

— Они? — голос замолчал. Потом неуверенно произнес. — Надеюсь, они справятся, иначе все зря. Справятся и сейчас, и потом… И дети наши вырастут, сломав ЕГО печати, как ОН нам обещал…

— А мы не будем им помехой?

— Сейчас? — удивился голос. — Так ведь…

— Не юли! Ты отлично меня понял! Потом.

— Потом?… — голос опять замолчал. И тихо произнес. — Вряд ли. Не доживем…

Ничего этого Ярослав конечно же не узнал. Он несся вниз в Явь? Вверх в Явь? Вбок? Не ясно, но он быстро летел, вбирая в себя тонкую серебристую нить-проводик, на конце которой ждало его тело. В какой-то момент он утратил последние остатки ощущений окружающего ничто, и потерял сознание.

В себя, в Яви, он пришел уже тогда, когда заложенную камнем дверь с чудовищным, для отвыкших ушей, шумом разбирали с той стороны.

Прогулка к Богам завершилась удачно.

Глава 62

Нельзя сказать, что после возвращения многое в отношении волхвов к Ярославу поменялось: «дитя — дитя и есть», но кое-что претерпело серьезные изменения. Как объясняли волхвы, касание самого Даждьбога никогда не бывает просто так. Такое благоволение обязательно что-то дарит человеку, лечит, успокаивает или прививает какие-то особые способности. И поиск этих новых способностей не занял много времени.

Все началось с самого дня по возвращении. Еще тогда, когда каменщики разбирали замурованный выход из келии, Ярослав отметил некую разноцветную… дымку? окружающую тело каждого человека. Сначала он списал это на глюки от долгого сидения в темноте или голода. Но после долгих разговоров с волхвами, оказалось что это не оптические галлюцинации, а великий божий дар. Теперь Ярослав не только мог чувствовать силу предметов, но и мог ее видеть. Более того, благодаря дару в Дажьдьбога он удачно перескочил несколько ступенек в обучении. Теперь волхв мог видеть истинную суть не только предметов, но и людей. Суть, душа, или как говорили у него дома, аура людей расскажет о человеке столько, сколько не расскажет подробнейшее досье. Волхвы называли это истинным видением.

В связи с этим поменялся и куратор. Вместо довольно молодого еще Любослава, теперь его куратором считался Ростивой. Очень старый, абсолютно седой и уже плохо двигающийся волхв был единственным в этом поколении, кто мог обучить Ярослава, так как тоже обладал истинным видением. Правда того, что одним прикосновением богов досталось молодому, старый волхв добивался молитвой, чистыми делами и помыслами всю свою долгую жизнь.

Теперь, обладая этой полезной способностью, совсем по-другому осознавалось то, о чем раньше приходилось только догадываться, разбираясь в оттенках своих чувств. Днями и ночами старый и молодой волхвы бродили по Главному Храму, а также по его обширным закромам, рассматривая и трогая многочисленные предметы старины. Ярослав должен был рассказать все, о том, что видит, а его наставник — поправить ученика в неточностях и ошибках. Попутно Ростивой обучил своего ученика как можно отключать истинное зрение, так как постоянно видеть не так, как привык за всю свою жизнь — непривычно, а перегружать мозг огромным пластом излишней информации — тяжело. Ярослав из-за этого в день, на первых порах, проводил во сне по 13–15 часов. И голова болела нещадно.

Последней, высшей ступенью видения, ради чего в идеале все и затевалось, была использование этой способности в чисто практических целей. «Чтение биополя человека», как про себя это иногда называл Ярослав, или «взор через Правь» как говорили волхвы, могло опытному чтецу дать огромный пласт информации о любом Даждьбожьем внуке. Практически все: кто, где, когда и откуда, как жил, чем болел или болеет, и чем лечить, кого любил, а кого — ненавидел и проклял, все это виделось огромным разноцветным сплетением разнообразных по форме геометрических фигур. Впрочем, в основном, все было просто: биополе-душа, облекала все живые тела (кстати, все живые, это значит и животные, и растения, и рыбы с птицами, более того — предметы древние, несущие отпечаток великого духом владельца, тоже обладали чем-то похожим, не будучи живыми) повторяя, в основном, контуры тела. Большая толщина слоя указывала на здоровье и/или духовную мощь, малая — на проблемы с состоянием организма. Цветовая гамма же говорила об испытываемых чувствах, добрых либо злых помыслах и совершениях и прочее, прочее, прочее…

Ярослав даже с любопытством частенько проводил следующий опыт. Подходил к какому-либо растению, например, к березе, и рассматривал ее реакцию. И не каждое существо на близость человека реагировало положительно. Бывало вообще полное отторжение, ощущавшееся как холод, бывало, чаще всего, полное равнодушие. Зато стоило Ярославу посетить свою делянку! Как там светились радостью растения, в которые он вложил столько своего труда. «Ну надо же. У них, получается, тоже есть личности со своими симпатиями и антипатиями.»

А вот с людьми было сложнее. Слишком все добрые и правильные вокруг, но нужно знать вид и плохих людей. А таких — увы… Среди волхвов, да и вообще во всем Святограде, встретить редкостного гада, по каждому понятным причинам, было очень сложно. Лишь иногда Ростивой водил Ярослава поглядеть на находящихся в городе храмов проездом, направляющихся по своим делам купцов. А так материала для учебы было бы совсем мало, если бы не одно но. К огромному удивлению Ярослава, волхвы показали себя не только благостными, честными и объективными, но и на редкость прагматичными и дальновидными. Примеры нашлись.

О том, что помимо келий для медитаций, раздумий и прочих возвышенных дел в Святограде присутствуют самые что ни наесть вульгарнейшие тюремные камеры, причем не пустующие, Ярослав конечно же не знал. Это не скрывалось, но и не афишировалось. «Чести много, чтоб о татях помнили и говорили. На перекрестке дорог, как положено, в назидание другим, на суку не вздернули, и то пусть благодарны будут.» Именно на этих везучих заключенных и тренировал свое истинное зрение Ярослав. И то, что ему открывалось, при этих упражнениях, ему очень не нравилось.

Истинное зрение на то и истинное, что его не обманешь и не затуманишь различными отговорками о плохой компании, тяжелом детстве с деревянными игрушками, прибитыми к полу, сумрачном состоянии рассудка, культурными традициями, а также правами человека не считать остальных окружающих за людей. Впрочем, безумцы тоже были — Ростивой подробно показывал их оттенок, а вот остальные… Остальные были совсем другого поля ягоды. Люди, для которых творить зло ради зла, грабить и убивать, растлевать и насиловать, было невероятным наслаждением. Оправдывались они при этом различными высокими и низкими помыслами, или вовсе не имея к этому никаких причин, кроме своей низменной природы. Так и говорили: «Я пожелал… Захотелось!..» После разговора и рассматривания очередного такого «желателя» и «хотетеля», рука Ярослава сама по себе тянулся к поясу. На куски рубить…

Но даже среди этого отребья встречались свои жемчужины. Черные жемчужны.

— Запоминай, дитя, — указывал старый волхв на очередного подопытного. В отличие от других, этот, несмотря на свою субтильность, был распят на толстом дубовом щите, прикованный к нему толстыми, разрисованные защитными наговорами цепи. Во рту — воронка-кляп, глаза завязаны толстой белой повязкой. И кожа у него была красного цвета. — Именно так выглядит в истинном зрении печать Чернобога. Кровавого змея, Бога краснокожих.

— Но откуда он здесь?

— Это редкий случай. Эмиссар. Похоже, он плыл к англам, но буря прибила его корабль почти к стенам Новогорода. Там его изможденного и повязали… Гляди внимательно, дитя. Это настоящая печать-посвящение. Ее накладывают жрецы. А есть еще другая печать, гораздо слабее. Она проявляется на муже, коли он вольно служит Чернобогу, являясь проводником его помыслов и силы. Для этого не нужно посвящения, и такие, к сожалению, иногда встречаются и среди россов. Не могут Боги и мы уследить за всеми.

Ярослав внимательно всмотрелся в черный, пульсирующий в районе сердца, комок. От него во все стороны, к каждой части тела, к каждому важному орган тянулись черные жирные, омерзительные штрихи. Мозг краснокожего, так он вообще представлял собой клубок таких нитей. И если сначала у Ярослава возникло предложение попробовать удалить этот чужеродный элемент, то потом ему стало окончательно ясно. Удалить это зло из краснокожего можно только вместе с жизнь. А тело, как положено, на костре сжечь и пепел по ветру развеять, желательно в безлюдной местности.

И вообще, чем больше Ярослав вспоминал потом этот комок, тем больше у него складывалось чувство, что он видел что-то знакомое. Что где-то он с этим уже встречался. Но только вот где?

Впрочем, истинный взор был не единственным подарком Даждьбога. Бог оказался по божественному щедр. В своей голове Ярослав обнаружил огромнейший пласт знаний об общение с невидимым и неощущаемым обычными людьми. Строение человеческого организма, как зримое, так и незримое, способы лечения различных болезней. Заговоры, наговоры, проклятия, технологии создания амулетов, подчинения и изгнание нежити, защита от злых сил, самым примитивным способом которой является, кстати, традиционная вышивка на одежды… Если раньше Ярослав считал, что выходивший его Ретус был опытным и знающим колдуном, то теперь он понимал, что ромей владел всего лишь небольшой, мизерной частью знания о истинном устройстве мира. Даже хранимая им злая сила, которая после посещения Ирия никак себя не обнаруживала, не владела таким объемом информации. Долгими вечерами, после насыщенных тренировками и учебой дней, приходилось надиктовывать записывающим за его словами волхвам важнейшую информацию, полученную от богов.

Но Любослав не зря предупреждал Ярослава о том, что ничто не дается просто так. Недаром, северяне так привечают гейсы. Лучше уж самому выбрать, чем за тебя это сделают другие. Пусть и Боги. Получил и Ярослав противовес своим талантам. А может не противовес, может это была обратная сторона истинного зрения? Кто знает? Разве что Боги… Но второй раз в Правь, несмотря на море вопросов, которые забыл или захотел задать, Ярослав пока не собирался, так что ситуацию приходилось принять такой, какая она есть. Теперь Ярослав чувствовал любую чужую душевную и физическую боль, как свою собственную. Конечно, он и раньше нечто такое ощущал, особенно когда разошелся с любимой и другом. Редко. Спонтанно. Чуть-чуть, на грани догадки. Теперь же все стало совсем по-другому. Конечно же, здесь, в Святограде, таких людей было единицы, да и накал чувств был не тот совсем, но… Ярослав с ужасом думал, как же ему будет, если ему придется оказаться среди по-настоящему больных и обездоленных?…

Рано или поздно все кончается. Так произошло и с Ярославом. В один прекрасный день Ростивой сказал Ярославу почти сакраментальную фразу: «Мне тебя больше нечему учить. Дальше, расти позволит опыт только твоих собственных лет. Так что, Ярослав, иди ка ты в люди!» И Ярославу ничего не оставалось делать, как покинуть Святоград. «Заодно и «зачеты» посдаю!»

На амулете-ярило остались не нанесенными насечки по «специальностям» Мары, Перуна и, как не парадоксально, Даждьбога. Перун — это взятая в честном бою жизнь врага или победа в сложном поединке, Мара — вылеченный больной, а Даждьбог, это не столько чудеса, сколько суд.

Конечно, никто не выгонял Ярослава на улицу, как Алешу Пешкова. Молодой волхв получил от Великих Семинарий все, что требуется для путешествия: оружие, коня, одежду, дорожный припас и немного денег. И вот, в начале пятого годя, если считать от дезертирства с поля боя, Ярослав отправился путешествовать по росским княжествам. Причем уже не как беглец, а как полноправный житель.

Сначала молодой волхв собирался отправиться на запад — выполнить данное несколько лет назад обещание вернуться в так понравившуюся ему деревню. Однако с этим пришлось повременить. Волхвы усиленно, ну просто очень усиленно, порекомендовали, почти приказали, насколько могли, отправиться на юго-восток. «Зело неспокойно там…Да и в Киев загляни…»

Где и что неспокойно, Ярослав так и не понял. Почти месяц он странствовал по Великому Княжеству Киевскому, но нигде не находил никаких проблем. Серьезных проблем. А так… Росские княжества, как он и подозревал, не были сказочным берендеевым царством, раем для всех и вся. Были тут и злые помещики, и постылые свадьбы, и воровство с грабежами, и бедность, и болезни, и почти что рабство, для новых холопов, но… Но все это не переваливало за определенную черту. Злые помещики сами собой, либо с помощью странствующих по земле волхвов сменялись на нормальных, постылые на первый взгляд свадьбы, очень часто через пару лет давали радостные, любящие семьи, татей нещадно вешали или сажали на колья, болезни — лечились все теме же волхвами, либо местными травниками или колдунами, а работящий человек всегда через пять-десять лет мог расплатиться со всеми долгами и зажить в достатке, а своих детей — так вообще вывести в люди.

«Короче, это скорее не рай, а сказка о идилизированном средневековье. Крестьяне спокойно пашут, воины воюют, а волхвы следят за тем, чтобы когда вдруг моча вдарит в княжескую голову, это не привело к особо ужасным последствиям. А всеблагие боги же следят за волхвами. Вот такая вот Система.»

— Да уж, всеблагие… — в голове Ярослава раздался знакомый, давно не слышанный голос.

— А! Наш затворник появился? Ну-ка… — волхв потянулся к клетке со злой силой, и с испугом обнаружил ее пустой. — Где ты?

— Здесь. В тебе. Теперь уже навсегда.

— Но как? — Ярослав ужаснулся. — И что…

— Не надо так бояться. Ну что за мысли — «одолеет», «подчинит». Скорее уж наоборот. Считай, что я теперь твой, хе, внутренний голос.

— А…

— Силы мои все теперь в твоем распоряжении. Теперь тебе не надо доить меня через тонкую пуповину. Что до черного, то оно хм… Оно выгорело почти все, когда перелетал через реку смородину, на пути в Правь.

— Да уж. Так тебе я и поверил!

— Сам же видишь. Так что считай, благодаря твоим жутким богам, у тебя раздвоение личности!

— Э-эй! Ты на богов наших не гони. С чего это они жуткие?

— А с того, что так даже я не издевался, когда удавалось захватывать контроль над телом слабого колдуна.

— Я то-то тебя не понимаю!

— А показать человеку рай, дать вкусить его сладость, а потом пинком вышвырнуть оттуда, потому что тебя впереди ждет важная для богов миссия? Это по-твоему что?

Ярослав передернулся. Вспоминать о потерянном рае было больно.

— Ладно, ладно… Прости. — Волхв даже опешил. Еще никогда та злая сила не вела себя так корректно. «Извинилась даже! Может и правду говорит?…»

— Ну хорошо. Пусть так. Как же мне тебя звать, о Моя Вторая Личность?

— Хм… Зови меня… Зови меня… Зови меня Уж!

— Уж?

— Ну да, змейка есть такая.

— Ааа… Понятно… Уж что ты по делу можешь сказать, Уж?

— Типа скаламбурил? Ну ладно… Лопата. Смеюсь. А если по делу, по делу… Не там ты ищешь. Сверни завтра на перекрестке на правую дорогу. Та, что вдет в сторону близкой границы с велики княжеством словенским. Чувствую я — там ты найдешь себе приключений на седалище…

— А откуда ты все эти выражения знаешь?

— Так я же — это ты! Я свободно читаю твою память, и знаю все о тебе.

— А я — твою?

— А ты нет! Ладно. Я умолкаю. Если что надо, то ты силой можешь воспользоваться моей. Без всяких условностей.

Уж оказался прав. Не прошло и пяти дней, как Ярослав нашел то, что искал. Совершенно случайно он оказался в нужном месте в нужное время, чтобы встать на след знаменитой разбойничьей шайки.

Слухи об этих разбойниках ходили по росским княжествам уже не первый год. Банда это была знаменита тем, что не сидела на месте, как все обычные, а путешествовала из одного княжества в другое, подолгу нигде не останавливаясь. После ее налетов оставались только трупы: мужчины, изнасилованные женщины, и дети. Банда не оставляла в живых никого, чтобы не было способных узнать их в лицо свидетелей. Это было очень необычно. Даже известные душегубы — степняки, и те старались брать полон. Второй удивительный момент — тати выбирали для своих черных дел пограничные области, где, по идее, купцы больше всего насторожены, и караваны имеют мощную охрану. В-третьих, особо банда не наглела, и пока не умудрилась настолько сильно досадить кому-либо (может именно из-за того, что гастролировала по волостям), чтобы по их следу бросили ищеек из волхвов. А без них, в отсутствии всеобщего паспортного контроля, поймать их было невозможно. И тут такая удача!

Налет банды был как всегда жестоким и кровавым. Убив из огнебойных палок лучших воинов из числа охраны купца, достреляв из самострелов и дорезав в ближнем бою остальных, тати занялись своим любимым делом.

Маленькую Ивку всю ее недолгую жизнь ближники дразнили мышонком и прутиком. Действительно — от своих сверстниц, девятилетняя девочка отставала почти на голову и была худенькой, как ветка березы. Но в этот раз малый рост пошел ей на пользу, зараз окупив все прошлые и будущие насмешки. Малышку спасла мать, затолкав ее в почти невидимую, узкую щель между телегой и лошадиным трупом, наказав молчать чего бы не происходило. Чего насмотрелся и наслушался ребенок за следующие полчаса не сложно догадаться. Волосы, когда она вылезла из под телеги, у нее наполовину стали белыми от пережитого ужаса.

Но несмотря на все пережитое, девочка оказалась достойна растения, которое поделилась с ней своим именем. Такая же прочная и гибкая, как лоза, она смогла не только выбраться из своего укрытия, чуть не ставшего ей могилой (телега чуть просела, почти полностью завалив выход), но и принять правильное решение. Идти искать помощь не туда, куда отправился караван псевдо-купцов с псевдо охраной, а в противоположную сторону. Тут ее, рыдающую, утешаемую всей деревней, и нашел Ярослав. А присутствие направляющейся по своим делам дружины местного князя, было вообще подарком богов.

Бешенная скачка, во время которой Ярослав, как мог, пытался если не убрать, то хотя бы немного подлечить душевные травмы девочки, снизить их остроту, закончилась на опушке леса. На этом настоял Ярослав. Для того, чтобы пышущий жаждой благородной мести командир дружины прислушался к голосу рассудка, волхву пришлось немного повлиять на него через Правь. Обоз разбойников, судя по всему, остановился в деревне. А Ярослав совсем не хотел превратить быстрый захват с последующим скорым и безжалостным судом, в долгий штурм и выкуривание бандитов из домов. Потери среди дружины при этом могли быть немалыми — у бандитов огнестрельное оружие «Откуда, кстати говоря?», да и жители села могли пострадать.

На ночь дичь решила остановиться в деревне, поэтому дружине пришлось расположиться на ночевку в лесу. Впрочем, им было не привыкать, а девочке из своих запасов Ярослав как мог

На следующее утро цель покинула деревню. Подождав, пока хвост обоза скроется из виду, отряд с самыми дурными предчувствиями влетел в покинутое село. И тут Ярославу пришлось в очередной раз удивиться. Ни тебе порубленных жителей, ни изнасилованных девушек, ничего. Обитатели были бодры-веселы, и составили о переночевавших у них купцах самое хорошее мнение. Те были вежливы, тихи и щедры. Меда-вина не перебирали, к девкам не приставали и спать легли рано. «Умаялись поди в дороге.» — говорили местные. Вспомнив виденную им по дороге картину, как именно «умаялись» эти «купцы», а также слезы и страх маленькой Ивы, Ярослав только зубами скрипнул.

«Не. Будет. Им! Никакой! Пощады!!!»

Вечер в лесу не прошел зря. Ярослав как успел, быстро, «на пальцах» разъяснил, чего бояться в бою с вооруженным огнестрельным оружием бойцом. Прикинув что и как, командир княжеской дружины принял очень простое и логичное решение. Проведя еще раз инструктаж, отряд отправился в бой.

Банда тихо и спокойно ехала по лесу. Дала шли как всегда — очень удачно, и причиной тому был новый, хотя какой он новый, уже года три, атаман. Как только все стали делать все именно так, как говорил он, так сразу же удача стала очень частой гостьей. И всего то: нападать строго в определенных местах на строго определенных купцов, добычу сбывать подальше от места «дела», не оставлять никого в живых и вести себя везде подчеркнуто примерно. Кто не согласен был — тот был убит, остальные — разбогатели. Так и странствовала банда от города до города, всегда чинными купцами и уважаемыми охранниками, лишь иногда приоткрывая свое истинное лицо. Поэтому догоняющий их воинский отряд не особо их встревожил. Лошади воинов шли медленно — явно не торопятся им вслед, головной вообще задержался в хвосте колонны телег, разговорившись с возницей, а остальные бойцы змейкой растянулись вдоль всего поезда.

Главарь бандитов своим звериным чутьем только начинал что-то подозревать, как стало уже поздно что-либо предпринимать. Маленький ребенок, непонятно каким образом затесавшийся среди вооруженной дружины, произнес тоненьким женским голосом «это они» и закрутилось. Дружина растянулась во всю длину поезда, поэтому атакованы были одновременно практически все бандиты. Ничего не ожидавшие тати, надевшиеся спрятаться под личинами обычных купцов, не были готовы к бою. Брони не вдеты, взведена только пара арбалетов «на всякий случай», даже тетивы не на всех луках натянуты. Поначалу Ярослав даже подумал, не ошиблись ли они, но прозвучавший хлесткий выстрел из винтовки окончательно развеял последние иллюзии.

Бандиты не смогли оказать княжеским дружинникам достойного сопротивления. Слишком неожиданно все началось, да и специализация немного разная — засада и прямое столкновение. Стрелка зарубили после первого же выстрела, остальных просто вырубили. Только главарь еще оборонялся, прижавшись спиной к телеге. И то, не из-за каких-то особых воинских навыков, а только потому, что взять его хотели живьем. А тот, понятное дело этого совсем не хотел, а зарезаться — духу не хватало.

— Ну, подходите, п…ры! Ща я вас опущу! Ну!.. соси!..!..!

Ярослав дернулся. Знакомого родного мата он не слышал уже лет пять. Наличие огнестрельного оружия и так ясно доказывало, что в банде есть пришельцы с Земли, но вот то, что такой пришелец был атаманом, это удивительно. Хотя кто еще мог додуматься в этом пасторальном мире до «гастролей»?

Волхв присмотрелся к атаману. Что-то знакомое было в этом мужике. Ярослав мысленно убрал с лица атамана неряшливую, давно не стриженную бороду, убрал шрам через все лицо и с удивлением, переходящим в мрачное удовольствие, присвистнул. Легкий жест рукой, и дружинники расступаются. Волхв захотел поединка, а поединок — дело святое. Да и интересно же, какой прием посмотреть…

— Ба! Кого я вижу! Витенька! Ты ли это? Сколько лет, сколько зим! Как твои дела? — вытащив саблю, воин, бывший когда-то давно солдатом первого полка, окликнул своего собрата из второго.

— Че, ты кто? Откуда по-нашему базаришь?

— Не узнал? Это хорошо. Значит, долго жить буду!

— Б…! Я тебя помню! Ты тот сученок, что мне руку прострелил!

— Вот! Видишь. А я вот тебя сразу узнал. Понял намек?

— Че, п. к, перековался? Теперь своих режешь? С этими дикарями? Не по понятиям это…

— А ты зачем столько крови пролил? Неужели не мог грабить не так жестоко? Тебя когда Боги спроят за это, что ты ответишь?

— Да мне п…й! И на тебя, и на Богов твоих, и на прочую х. ню!

— П. й? Ну как скажешь!

Витя оказался никудышным фехтовальщиком. Даже будучи всего лишь дитем Перуна, волхв легко блокировал все его атаки. Даже странно, что с ним не могли справится дружинники князя. Пара подленьких приемов были легко разгаданы и парированы, а еще один, метательный нож, из-за резкого движения противника ударился в Ярослава «пяткой». Впрочем, затягивать бой тоже не имело совершенно никакого резона — это же не воин какой знаменитый, у которого можно поучиться, и не мастер былинный. Просто охмелевший от крови зверь в человеческом обличие.

Бой был закончен строго по науке. Резкий срыв дистанции. Обманный замах. Мгновенный разрыв дистанции от контратаки и тут же обратно, пока Виктор завис провалившись в ударе вперед. Удар по руке — обшитые кусками кольчуги перчатки сохранили врагу руку, но богато изукрашенный меч падает на землю, что, в принципе, уже не важно. Взмах, и только жутким усилием Ярослав смог довернуть руку, чтобы сабля ударила врага плашмя. Надо было кое-что узнать, да и легкая смерть — подарок не для бывшего однополчанина. Отвесив напоследок Виктору, как он и просил, смачного пинка по яйцам, волхв закончил поединок.

Бой закончился. На ошеломленного, полусогнутого от боли в паху, атамана набросились дружинники и быстро связали. Впрочем, при деле были все. Кто-то бинтовал раны друзьям, кто-то пара с горестью приводила в божеский вид единственного убитого — секира татя снесла ему полчерепа. Однако большинство занималось самым что и на есть приятнейшим делом — потрошила добро бандитов. Ведь по росской правде, все добро это теперь принадлежало тем, кто его отбил у татей. А еще часть воинов вырубала в лесу толстые колья. Для пленников…

Ярослав тем временем уже успел посмотреть через Правь на захваченных в плен. О чем пожалел — еще никогда ему так не было гадко. Души у этих людишек были омерзительного, серовато-желтого, гнойного цвета, в которых как куски говна плавали коричневые мыслишки. Человеку с такой душей Ярослав не поверил бы даже в ответе на вопрос, какого цвета снег.

— … Еле сбежал от ромеев, всех там бросив. Потом немного поохотился около Прибытка. Понял — не мое это дело, шкурки бить. — Виктор отвечал как сомнамбула. Равнодушное отупение от страха за свою судьбу и сильная боль в отбитых тестикулах, сделала его очень покладистым. Костерок дружинники, чтобы железо калить, точно развели зря. — Решил вот банду сколотить. Сначала из наших. Потом, когда мало осталось патронов, и наши стали в боях быстро гибнуть, меня вон видишь тоже как-то зацепило, прибавились местные. Вот тогда и стал…

Слушать эту исповедь Ярославу было… ну совершенно равнодушно. Просто — никак. Он уже приговорил Виктора, который и по старым то законам был желанным клиентом любого суда, то что уж говорить про местный?

Планы дальнейшей дороги претерпели серьезные изменения. Командир дружины чуть ли не силой потащил Ярослава к своему князю. Зачем он там нужен, волхв так и не понял, но так как, опять же, ему было все равно куда идти, он согласился. Оставив Иву в ближайшей богатой деревне, щедро одарив на прощанье из трофеев, отряд насколько мог спеша, отправился дальше. Пришлось по дороге заехать к местному князю. Приняв богатые подарки (а зачем лишний раз давать повод для ссоры), тот только крякнул от досады, что упустил такой большой куш.

…В тот день, у дороги на месте боя, на толстых, заботливо затупленных кольях, остались висеть двенадцать живых тел. Времени, чтобы прочувствовать свое плохое поведение, им было оставлено предостаточно…

Глава 63

— Чай не родич я тебе? — Удивился князь Володимир.

— Да кого ты, худородный, в братья зовешь! А даже и родич если, то тем более! Отдай!

— Но как же…

— Сам посуди! Зачем тебе тот лесок? Да и деревеньки те совсем у тебя обезлюдели!

— Тридцать крепких дворов, это что, по-твоему, обезлюдели?

— И еще, не забывай. Ты всю свою дружину, — на этом месте князь Ростислав немного поморщился, но все же продолжил, — положил в том походе на север. А я ведь тебя предупреждал! И прибытка ты особого не получил, и воев своих потерял…

— То ради Роси нашей! И не тебе, отсидевшемуся за чужими спинами, меня попрекать!

Ростислав побагровел. Правда, она действительно глаза колет.

— Как бы там не было, — зло прошипел князь, — дружина твоя новая, Володимир, не чета моей. А посему, — теперь князь уже ревел, — Отдай то что мое по праву! — и снова спокойным голосом, почти шепотом, проникновенно: — Не доводи до греха, сосед. Говорю тебе последний раз: отдай добром, иначе отберу силой! Не на твоей стороне она…

— Но кроме силы есть и Правда! — раздался от двери звонкий голос.

Князья настолько были сосредоточены на споре, переходящем в безобразную свару, что даже не заметили, как открылась входная дверь, и в горнице появились новые действующие лица.

— А это что за холопы? Ас! Карим! А ну-ка выкиньте их отсюда! Да и плетьми угостите, чтоб не жаловались на плохой прием!

— Кажется, мы не совсем вовремя… — неуверенно начал хорошо и богато вооруженный воин, явно командир дружины, но второй его тут же перебил.

— Наоборот, очень вовремя! — Ответил Ярослав. — И не надо играть, ты в этом плох, тебе далеко до волхвов. Ужель я не понял, что не просто так тащил меня за собой?

— Карим? Мне долго ждать?!! — проревел Ростислав.

Но верный Карим не смог ответить. На страже дверей его и товарища сменили дружинники князя Володимира. А наглых холуев выдворили на улицу пинками. Расстановка сил поменялась, и теперь хозяин мог говорить со своим названным гостем так, как он того заслуживает. В разговоре повисло молчание.

— Забыл ты, Ростислав, что не один я. Что есть родичи у меня и помимо тебя. И что в книгах бархатных я стою куда выше тебя. Так что есть, кому помочь мне. Не бросят меня в беде добрые родичи. Да и почто ты непотребство сие затеял? И что мне теперь с тобой делать? По праву сильного то! А? Дружина у меня теперь поболе и посильнее твоей.

— Прости сосед. Действительно, как навет какой на меня нашел. Ужель нам, родичам, стоит на бранном поле, а не за чарой беды наши счислять? — Пошел на попятную незваный гость.

— Очень удобная позиция, — влез в разговор Ярослав. — Как чуть что, так родич, а чуть раньше — так «отдай или силой возьму!»

Ростиславу кровь бросилась в лицо, он стиснул руку на богато украшенной харалужной сабле, но все же сдержался. Конечно, дело не в трусости, на убийство в гостях никто не решится, но… «А вдруг? Вдруг решится? Убьет меня и сына, а княжество мое себе присвоит? По праву родича?» — Князь Ростислав явно других мерил по себе. Да и, если честно, не очень то он и хотел всего этого. Да вот советник так медом все описал, что отказаться от соблазна было невозможно. «Ужо я ему устрою по приезду!»

— Да будет вам сор из избы выносить!.. Что было, то было, да быльем поросло. — Пригасил готовую вновь начаться ссору Князь Володимир, явно не желавший эскалации конфликта. Свое отбил, а вот врагов плодить из соседей — глупое дело. — Прощевай, Ростислав, не люб ты сегодня мне в гостях.

— И тебе поздорову, Володимир.

Несмотря на неприятный, мягко сказать, разговор, хозяин вежливо проводил своего гостя до крыльца. Там ему подвели лошадь, Ростислав вскочил в седло и подъехал к своей свите. Здесь к нему первыми подскочили двое ближников и склонились к уху, что-то быстро и эмоционально обсуждая.

Первый, молодой парень, явно был сыном — почти точная копия Ростислава, только молодая. Второй же, богато одетый, с ленивыми движениями неплохого бойца, был советником не по семейному праву. Что сказал каждый из советчиков неизвестно, но, судя по тому, что сын отъехал от отца с досадливой гримасой, победил другой наушник. И те слова, которые вымолвил князь, ясное тому подтверждение.

— Вот значит как! Что ж, Володимир, попомнишь ты еще оскорбление это. — Пары минут хватило второму, чтобы полностью подавить все те чахлые ростки мирного решения конфликта. — Не всегда ты будешь в чести у своих родичей. Такой подлый и нищий мало кому! Поехали отсюда! Но мы вернемся, клянусь тебе, князь. И тогда ты проклянешь тот день, когда отказался от моего предложения!

Ярослав, любопытства ради решил посмотреть на уезжающих гостей истинным зрением, и обомлел. Ошибки быть не могло. В сердце второго советника бился знакомый черный комок! «Невозможно! Эмиссар Кровавого Бога! Пусть не посвященный, но все же… Откуда он может быть здесь, в самом центре княжеств? Это нужно обязательно проверить, и если мои предположения верны…» Волхв сорвался с места и бросился во след уезжающим.

— Стойте! Позволишь ли ты задать вопрос твоей челяди? — обратился он к князю.

— Ну, задай, волхв! — презрительно выплюнул Ростислав.

— Ты! Да ты именно ты! — Ярослав грубо указал пальцем на второго княжеского советника. — Ты! Произнеси молитву богам нашим! Хоть самую простую! «Боги мои со мной, я ваш верный сын!» Ну!

— Что этот смерд бормочет, князь?! Он отвык от вкуса плетей?

— Помолчи, Гельви. Произнеси молитву, и поехали. Когда мы будем здесь жечь, этот холоп будет твоим.

— Княже! Но по законам это, чтобы всякий худородный холоп ославил ближника самого князя. То оскорбление…

— Я уже понял. Говори и поехали…

— Нет, князь! Я оскорблен и хочу крови этого смерда!

— Не смерд я, змеепоклонник!

— Да как ты смеешь! — Гельви тронул своего коня и почти наехал на стоящего по середине двора Ярослава. — Соскучился по рабским баракам, тварь? Так я это тебе быстро обеспечу! Будешь жрать свое дерьмо и молить о милости хозяина!

Кровь бросилась Ярославу в лицо. Что поделать, но давно он отвык от покорности, став вспыльчивым, нетерпимым и нетолерантным, это если мерить по старым, земным меркам. А по местным — так вполне себе нормальным мужем, который может заставить ответить любого за свои слова. Или погибнуть при этом, но никак не сносить покорно.

— Что же ты так неправильно сидишь в седле?

— Что? — опешил на мгновение Гельви.

— Я слышал, что женщины ездят на лошади по-другому. — Похабно усмехнулся в лицо побагровевшему от ярости наушнику. — Ноги на одну сторону свесив. Принесите ему сарафан, а то почему-то баба одета по-мужски…

Бац! Только выработанная на тренировках реакция позволила Ярославу уклониться от удара мечом в ножнах, который хотел нанести Гельви ему по голове. Но совсем уйти не вышло — меч чувствительно ударил в плечо.

— Видели все! Он побил меня! Я требую поединка! — Закричал Ярослав.

— Видели! Он оскорбил меня непрощаемо! — Вторил, скрипя зубами, Гельви.

— Видели… Видели… Свидетельствуем!

— Освободите круг! — приказал Володимир.

— Молись, волхв. Я убью тебя сейчас! — спрыгнул с коня наушник, и сбросил с меча ножны.

Из-за ссоры молитва так и не была произнесена. Для себя с пониманием это отметили всего лишь несколько человек. В их числе были и оба князя, сделавших сразу же соответствующие выводы из этого. Но к судьбе волхва это не имело сейчас никакого отношения. Ему предстояло победить в поединке, и очистить душу человека от захватившего его зла. В этот момент Ярослав прочувствовал и осознал всю правоту инквизиторов, древних и не очень, как бы они не назывались. Те как могли боролись со злом, защищая простых людей от всех происков проклятого, за что на них сейчас вылито столько грязи.

Гельви довольно ухмыльнулся. «Не мытьем, так катаньем. Сейчас он убьет этого волхва, и встанет промеж князей кровь. Пусть не родич он, но все равно такое спускать нельзя — все отвернуться от такого человека, без всякой виры убийство гостя простить. Так что придется Владимиру идти походом на своего соседа, даже если Ростислав на время выйдет из под его контроля. А там заратятся, и крови уже будет столько, что не затереть. И если даже, каким чудом, убьют его, то будет тоже самое. Жалко конечно, но покровители останутся довольны, и не оставят его родичей там, на западе…»

Ярослав в это время отставил праздные размышления и вел с собой трудный диалог.

— Уж, ты с можешь дать мне силу, чтобы сделать так?

— Как? Ух ты! Да ты, я смотрю, легких путей не ищешь? Откуда в тебе вдруг появилась эта склонность к дешевым театральным эффектам?

— Ты тут не хохми. Дело не в эффектности, а в эффективности. Так сразу куча проблем снимается. Скажи, сможешь?

— Да, смогу. Но чтобы настроиться, нужно время. Две минуты продержишься против него?

— Не знаю. Постарайся.

— Хорошо. Выбора то уже у тебя нет.

Круг для поединка, как положено чертить углем, не стали. И так бой ведется серьезный, на смерть, бежать никто не станет. Больше никаких долгих приготовлений не было. Поединщики сошлись в центре двора по взмаху князя Володимира, все же это была его земля, и ему, если что, отвечать за все на ней происходящее и пред великим князем, и пред Богами, начался бой.

По идее, вооруженный одноручным прямым, обоюдоострым мечом (Это выдавало западное происхождение оружия. Прямые клинки ковать проще и дешевле, так как металл туда может идти худшего качества, чем на гнутые сабельные) Гельви должен был быстро проиграть Ярославу, вооруженному более современной саблей. Но лучшее оружие не дает обязательной победы своему владельцу. Гораздо большее значение имеет мастерство.

Гельви оказался настоящим мастером. Тому, как он играл клинком, могли позавидовать многие воины Перуна. Ярославу пришлось отбросить всякие мысли об атаке, и сосредоточиться только на защите. Но защитой поединок не выиграть… Гельви в свою очередь, после первого яростного натиска, чуть сбавил темп, и начал планомерно прощупывать оборону противника. От этих атак у Ярослава уже текла кровь из нескольких царапин, когда он умудрялся отклонить удар в самый последний момент. Впрочем, убедившись в низких навыках своего противника, Гельви не торопился заканчивать поединок. Игра с беспомощным противником его забавляла, тем более, что волхв попался сущий новичок. Тот забыл приготовить поле, закрыв его известной словесной формулой «то уж богам судети», так что Гельви в любой момент мог призвать своего бога, и получить силу и неуязвимость берсерка. Конечно, расплата будет жестокая, но это потом. Но здесь не понадобиться…

— Готов ты к встрече с Богами, холоп?

— Я. Уже. С. Ними. Виделся.

— Да? — Удивился Гельви, и легким финтом, обведя клинок волхва, рассек длинной царапиной тому ногу. — Значит, уже знаешь куда идти!

Бой продолжался больше трех минут. За это время Ярослав выложился полностью. Его шатало, он слабо соображал, что происходит, отбиваясь на одних инстинктах. Поэтому услышав у себя в мыслях голос Ужа, он сначала ничего не понял.

— … Хватит же! Очнись! ОЧНИСЬ!

— Что? Где? — Ярослав разорвал дистанцию, чтобы без помех поговорить с черным, и одновременно с этим чуть восстановить дыхание и стереть затекающий в глаза пот. Шнурка он, по забывчивости, вокруг головы не повязал.

— Все готово!

— Да?

— Да! Можешь делать, как задумывал.

— Какая рука?

— Правая.

— Хорошо. Начали.

Ярослав отдышался и поднял глаза на ухмыляющегося Гельви. Тот, рисуясь, медленными размерными шажками сократил дистанцию на расстояние удара и сделал приглашающий жест мечом.

— Боги простят тебя за твое предательство. Они любят даже таких детей…

— Я не нуждаюсь не в чьих прощениях! — на мгновение Гельви потерял над собой контроль, чем и воспользовался Ярослав.

Бой закончился молниеносно, причем таким образом, что потом еще много-много лет после, об этом видоки рассказывали своим детям и внукам. Волхв перекинул свою саблю в левую руку и рванулся вперед, сокращая дистанцию. Левая рука уже была ранена и саблю поймал неудачно, поэтому встречный выпад Гельви он смог отразить лишь частично. Змеепоклонник собирался насадить волхва на меч, как жука на булавку, и насадил. Правда, благодаря неудачно подставленной сабле, кольчуга оказалась порвана не в районе солнечного сплетения, что было бы смертельным ранением, а с левого бока. Прямой удар, на который наложился еще прыжок Ярослава вперед, разорвал звенья кольчуги, пронзил боковые мышцы, хорошо еще, что не задел внутренних органов, и второй раз разорвав кольчугу, вышел со спины. С мерзкой ухмылкой Гельви собирался чуть повернуть меч, чтобы расширить и так серьезную рану, но времени у него уже на это не осталось.

Все это воины видели, а многие и чувствовали не раз за вою жизнь. Схватка, раны, победы — ничего необычного, но дальше…

Волхв поднес свою пустую правую руку к покрытой кольчугой груди своего врага и… ПОГРУЗИЛ ТУДА РУКУ! Битва закончилась, потому что не успели зрители протереть глаза, как волхв вытащил десницу обратно. На теле Гельви не осталось раны, да и кольчуга оказалась не повреждена, но в руке Ярослав сжимал бьющееся человеческое сердце! Черное! Еще мгновение, и не уронив на землю даже капли крови, сердце в высоко поднятой руке волхва вспыхнуло темным, злым, коптящим пламенем.

Гельви пошатнулся и рухнул на землю. Остатка сил ему еще хватило начать:

— Но почему? Ты же тоже… — и умер, так и не договорив до конца.

Ярослав опустил руку. На ней не осталось ничего: ни огарка, ни копоти, ни даже пепла. Сердце выгорело без остатка.

— Похороните его со всеми почестями. Сильный и храбрый воин был. А все, зло, что владело его душой, уже сгорело. Он чист теперь. — промолвил Ярослав. Несколько человек согласно кивнули, подняли и понесли тело Гельви в сторону.

— Князь Ростислав! Слышишь ли ты меня?

— Да, — как и все пораженный случившимся, утвердительно кивнул тот.

— Свидетельствуешь ли ты, князь Ростислав, что нету меж тобой и мной, и меж вами с князем Володимиром крови?

На миг оба князя, а также их ближники еще раз потрясенно замерли. Самые дальновидные из них уже поняли, что теперь вражда с кровавыми битвами неминуема, а тут такие слова. «Крови действительно не было. Значит… Значит крови не было!»

— Да. Я князь Ростислав свидетельствую, что нет меж нами крови.

— Вот и добро. Тогда здрав будь князь Ростислав.

— Здрав будь… Здрав… Прощевай….

— И вам всем по-здорову, — тот правильно понял намек, что видеть его больше не желают, повернул коня и уже собрался ехать, когда его догнали сказанные в спину слова Ярослава.

— Вира на тебе, Ростислав. Отдай ее сам, чтоб не наследовать сыну. — И только после этого Ярослав позволил себе упасть.

Лечение, в отличие от предыдущего раза, не заняло много времени. Очнулся он к вечеру, перевязанный заботливыми слугами князя Володимира. Потом последовала истовая молитва, обращение к богам, и на следующее утро Ярослав встал как новенький. От серьезной раны остались только два розовых шрама. Боги щедро одаривали своих детей за угодные поступки.

Не отстали от них и люди. Князь Володмир оказался действительно древнего и влиятельного рода, пусть и временно ослабшего. Сказал Ярослав, к примеру, «Нужно в Киев!», значит он попадет в Киев. Волхв получил все, что надо для быстрой и легкой дороги. Проводника, подорожную по княжеству Володимира, а также грамоту, с которой мог, коли ему захочется, попасть на прием к самому Великому Князю.

И вообще, у Ярослава сложилось мнение, что несмотря на блестяще проведенные переговоры, похороненную не родившись вражду и отличное поле, его попросту… боятся. И хотят спровадить как можно быстрее и как можно дальше, но не теряя лица и не нарушая правил гостеприимства. Посмотрев на чувства окружающих истинным зрением, волхв получил тому полное подтверждение. Хотя, представив ради любопытства, как устроенное им представление выглядело со стороны, для простого человека, Ярослав только содрогнулся и простил их. «И как такого не бояться?»

Страх людей, не льстил Ярославу. Страх людей «плохо пах» для его обостренных чувств, печалил и раздражал. Поэтому волхв сделал вид что ничего не понял и позволил себя выпроводить прочь.

Проводник, которого дал ему князь Володимир оказался превосходным спутником. В дороге молчалив, но на вопросы отвечает подробно; за лошадьми ухаживает; пищу и лагерь, если пришлось остановиться на ночь не в деревне, приготовит отлично. Не спутник — а золото.

Дорога до Киева ничем интересным не запомнилась. Все было совершенно обычно. В проезжаемых мимо селениях, уже привычно, Ярослав останавливался, если чувствовал чью-то сильную боль, ибо она была теперь и его болью. Помогал, чем мог, если его чем-нибудь пытались отблагодарить, то не отказывался, а если попадался какой скобарь, что благодарил его всего лишь словами, то не обижался и спокойно ехал дальше. Единственное, что напрягало, так это то, что каждый староста, или просто зажиточный крестьянин, норовил подсунуть ему в постель свою дочку.

Хотя, чего тут лукавить, поначалу Ярославу это даже нравилось. Длительное воздержание оно ни к чему хорошему не приводит. Не даром же у волхвов даже понятия такого не было — целибат. «Какой же отец хочет без внуков остаться?» — удивлялись они в ответ на расспросы Ярослава. Но когда это повторилось на шестой день, Ярослав приуныл, а на десятый — так вообще захотел некоторое время ночевать в лесу.

Но каждая дорога имеет конец. У внешних стен Киева Ярослав распрощался со своим проводником и прошел через ворота.

Киев оказался на редкость малолюдным городом. Кроме стражи на воротах, причем стояли на посту какие-то безусые юнцы и дряхлые старики, у которых мечи в руках дрожали, волхв встретил буквально по пальцам считанных жителей. Ярослав даже заподозрил неладное, поэтому следующего он решил расспросить. «Языком» оказался молоденький парнишка, бегом торопящийся куда-то в сторону ворот.

— Ты! Стой!

— Чего тебе, волхв? — На бегу крикнул парнишка, пытаясь обогнуть стоящую посреди улицы лошадь.

Неучтивость по отношению к волхву должна была быть немедленно наказана. Ярослав резко перегнулся через седло, схватил пытающегося пробежать мимо ребенка и выдал ему легкий шелбан.

— Пусти же! Не успею! Солнце уже высоко!

— Куда ты так торопишься? И где все люди?

— Ты что? — От удивления мальчишка даже перестал трепыхаться. — Сегодня же Перуновы Празднества!

«А! Точно! Как я мог забыть! — Ярослав отвесил себе крепкого подзатыльника. Мысленно. — Перуновы Празднества! Знаменитая Песня Огня, в которой участвуют лучшие воины! Понятно, куда все делись!

— То же мне, волхв, — не утерпел Уж. — Ревнитель традиций, опора нации…

— Да пошел ты!.. Ехидна надо было тебе называться!»

— Ну проводи меня, парень. — Сказал Ярослав и опустил пойманного на землю.

Да… Если город был пустой, то на поле за стенами, с противоположной стороны, с которой въехал Ярослав, бушевал людской шторм. Огромные толпы людей, одетые в свою лучшую одежду, сотни, если не тысячи лотков, палаток, прилавков. Товары со всего мира за золото и серебро меняли своих хозяев. Лошади, ткани, специи, оружие и броня, ремесленные поделки, украшения — всяк мог найти товар на свой вкус и по своему кошельку.

Кто не желал торговать, или уже закупил все что нужно, мог развлекаться. Жонглеры, метатели кинжалов, скоморохи с медведем, басенники и прочие сказители, гадатели, заклинатели змей, ордынские танцовщицы, все они могли за скромную плату повеселить желающих. На специальных местах располагались арены, где каждый муж мог попробовать себя в борьбе против великого силача, либо наоборот — сойтись на палках либо кулачках со своим приятелем. Ушлые степняки собирали ставки, выродив без долгой беременности предка тотализатора, по примеру ромейского.

Торговля, развлечения и услаждение взоров пробуждают аппетит и, самое главное, дикую жажду, поэтому на каждом углу, или вообще — просто посередине переулка, можно было встретить лоточника, торгующего леденцами, пирогами, жареным мясом, квасом, медом и дешевым вином. Еда для взыскательного вкуса или просто на более объемное брюхо располагалась под навесами, где можно было присесть, поесть, выпить и поговорить без толкотни.

Впрочем, в толпе попадались личности, готовые облегчить кошель ближнего и дальнего своего, не предоставив в замен никаких товаров или услуг. То тут, то там звучали крики, в толпе образовывались волны, когда кто-то пытался прорваться сквозь людскую стену подальше от чересчур внимательного жителя. Обычно такие личности быстро ловились, на всякий случай средне бились сначала доброхотами а потом и стражей, и отволакивались в поруб, о суда. Но суд, это все потом — завтра, а сегодня праздник приближался к своей главной части, к Песне Огня.

Широкое, вытоптанное до каменной твердости поле. Тысяча воинов собралась сегодня на пляску. Тысяча лучших. Самых смелых, самых ловких, самых умелых. Олицетворение мощи и силы. Элита элит великого княжества Киевского, которую почел бы за величайшее счастье нанять любой правитель, и с ее помощью завоевать себе полмира. Сегодня они не блистали зерцалами кольчуг и начищенными шлемами, не было наборных поясов и поножей — только узкие кожаные штаны и легкие сапоги на ногах.

Толпа бурлила, слышались нетерпеливые выкрики. Наконец, по знаку волхва, воины разошлись кругом, каждый занял свое, заранее указанное место. Толпа раздалась далеко в стороны от этого круга и постепенно затихла.

Восемь пар воинов в центре круга образовали своими клинками что-то вроде лестницы в небо. Первые стояли на коленях и держали мечу у самой земли, тогда как последние — на высоко вытянутых руках. По этой лестнице медленно взошел молодой Великий Князь Лихомир. В левой руке — кинжал, в правой — старинная сабля. Взошел, постоял немного и провел кинжалом глубокую царапину на груди. Дождавшись, когда капли крови упадут с импровизированного подмоста на землю, князь издал громкий крик:

— Перун!

Над полем нависла тишина. Даже бабочки не отваживались нарушить ее трепетом своих крыльев. Поэтому сильнейший, слитный рев всей тысячи воинов, заставил от неожиданности и страха содрогнуться всех присутствующих, в том числе и Ярослава.

— Перун!

Опять тишина. Князь, прислушиваясь к чему-то, провел вторую кровавую полосу по груди.

— Перун!

— Перун! — подхватили воины.

Снова тишина. Князь проводит третью полосу груди.

— Перун! — взывает он.

— Перун!

Внезапно что-то изменилось. Люди всеми фибрами души ощутили присутствие. Присутствие чего-то неизмеримо могучего, присутствие Бога. Князь соскочил с помоста, воины быстро разбежались, заняв свои места в круге. Лихомир воздел клинки в небо и закричал:

— Перун смотрит на детей своих! Порадуем Его нашей песней!

И клинки запели. От скорости движений сначала размазалось оружие, потом предплечья, потом плечи, а потом и все тело воина — посреди поля закрутился клинковый ураган. Конечно, здесь еще не наступили те времена (и Ярослав надеялся, что и не наступят), когда добродетелью считается изнеженность и мягкость. Князь, как и положено, был воином, пусть не самым сильным среди своей дружины, но все же достаточно опытным, но он никогда не смог бы достичь такой скорости движений. Не его уровень. Сейчас на поле не было князя. Сейчас на поле в его обличии танцевал сам Перун.

Наконец, окончив движение на месте, этот шар клинков метнулся в сторону круга. Миг, и обнаженная грудь воина из тысячи, окрасилась кровавой полосой. Толпа ахнула и еще больше раздалась. Воин обнажил свои клинки и начал плести кружево стали, пусть не так хорошо, как князь, но тоже здорово. Тем временем вождь обходил посолонь, вызывая все больше и больше воинов в круг. Наконец, настал такой момент, когда вся Тысяча сражалась внутри круга. Мечи и сабли, ножи и кинжалы сталкивались друг с другом, впивались в тела воинов, чтобы просто отскочить, не на неся не царапины. Сегодня каждый воин мог получить только одну рану, и он ее уже получил. Каждое движение создавало свой неповторимый звук, вплетая какую-то свою ноту в общую какофонию.

Но в какой-то миг среди этого шума прорезалась определенная гармония. Это было похоже на то, как перед началом концерта музыканты настраивают не в тон каждый свой инструмент, а потом, по взмаху дирижерской палочки, эти странные неприятные звуки вдруг превращаются в общую, прекрасную мелодию. Так и здесь, настроившись друг на друга, Тысяча пела своими клинками гимн, повинуясь своему князю.

«Так вот почему именно песня, а не, к примеру, пляска.» — восхищенно подумал Ярослав. Никогда раньше он не слышал такого, и не смог подобрать для себя даже близкой аналогии. «Гимн? Марш? Веселая пляска? Церковное песнопение? Нет. Все это не то, и, одновременно, очень похоже…» Ради любопытства волхв решил поглядеть на эту карусель своим истинным зрением и обомлел…

Сила! Чудовищная по мощности и насыщенности энергия сейчас пульсировала в такт движению сражающихся. Каждый воин сейчас щедро делился своей силой, и энергия бурным потоком текла к почитаемому им Перуну. Если бы можно было бы преобразовать энергию этой пляски в электрическую, либо, в тротиловый эквивалент, то ее мощи позавидовала бы средняя атомная бомба. Водоворот этой мощи медленно уходил в иные плана бытия, откуда возвращался уже измененный Богами, дарующий исцеление ран, здоровье, обновление и физическую силу тем воинам, которые могли выдержать такое прикосновение.

Потихоньку движения воинов замедлялись, и ураган выпадов распадался на отдельные движения, а потом и вовсе стихал. Обессиленные воины валились на землю, но буквально на глазах мышцы опять наливались силой, заживали, оставляя а собой почетный белый шрам, порезы от княжеского меча. Воины с новыми, еще большими силами вскакивали с земли и были готовы к новым свершениям. Но не все. Некоторые бойцы, отдавшие для себя слишком много, и не принявшие ответный дар Перуна, так и оставались безжизненными. Впрочем, такая смерть была не менее почетна для воев, чем в бою. Говорили, «…Перун лично забрал в свою дружину…».

Поле пустело. Женщины выхватывали своих мужей из Тысячи, и тащили их скорее домой. Считалось очень удачным зачать ребенка после песни. «Знатным воином сын родится!». В какой-то момент ушел и Ярослав. Идти в княжеский кремль сегодня было глупо, поэтому он решил сегодня пораньше заночевать, чтобы завтра пораньше заняться делами. Кстати, заночевать пораньше не получилось. В связи с празднествами, все таверны и постоялые дворы были переполнены, ели-ели он смог отыскать место где-то за стеной города на сеновале корчмы.

Пользуясь бумагой князя Володимира Ярослав смог легко попасть в княжий терем, минуя препоны в лице очередей многочисленных просителей. Конечно, он мог и подождать — дело неспешное, да только зачем, коли есть честная возможность не ждать? Но вот у самой «приемной» подождать все же пришлось. Там все были такие, разодетые в бобровые шубы («И не жарко им? Вот ведь, гордыня человеческая»), персты усыпаны кольцами, богатые гривны, в общем — не простые люди. «Прям как в поликлинике», усмехнулся про себя парень: «очередь для обычных, очередь для блатных и очередь для тех кто «вне очереди»». Вот тут судьба преподнесла ему неожиданную, приятную встречу. Как потом оказалось, не просто приятную, а судьбоносную.

— Алена? — несмело окликнул он проходящую мимо, дорого и по местной моде одетую женщину.

— Ммм? — обернулась она.

Из симпатичной девчонки она превратилась в настоящую красавицу. Ярослав просто не мог оторвать глаз от нее. «Надо же… Ненаглядная…» подумал про себя парень и… ужаснулся. «Ужели вот так вот просто втрескался? Опять?»

— Наверное ты меня не помнишь, тогда пять лет назад…

— Не может быть! Ярослав!

— Да. Это я.

— Так. Что ты тут делаешь?

— Да вот, к князю…

— Сейчас, погоди немного… — она быстро скрылась за закрытыми дверьми. Не прошло и минуты, как дверь приоткрылась и Алена резкими движениями поманила в горницу к князю Ярослава.

— Да что же это такое?! Поему Я должен пропускать вперед какого-то безродного… — возмутился было один из бобровых, но, что удивительно, одного жесткого, холодного взгляда женщины хватило, чтобы он заткнулся.

«Однако. Девочка то подросла! Ишь как!» — подумал про себя Ярослав, входя в зал. Когда он проходил мимо, Алена успела шепнуть ему: «Давай скорее оборачивайся! Жду тебя!»

Выслушали его очень благосклонно. Письма взяли, вскрыли и прочитали, советы приняли к сведению, ответ обещали отослать с нарочитым вскорости. Ярослав даже пожалел, что ему нечего попросить для себя. Алена видимо составила ему неслабую протекцию. Быстренько выполнив поручения волхвов, Ярослав попрощался с князем Лихомиром, и отбыл восвояси. Теперь он был свободен как птица и мог часть времени потратить на себя.

Женщина ждала его на выходе из кремля. Не долго думая, пригласила к себе домой, куда они добрались на ее личной бричке. «Не слабо!» — подумал парень. Дом Алены тоже не был образцом бедности. Настоящее подворье с несколькими избами, теремом и многочисленными дворовыми. Стоило хозяйке только приказать, как уже через пятнадцать минут в горнице был накрыт богатый стол, а которой и пригласили Ярослава побеседовать.

Алена рассказывала о том, как постепенно из простой сенной девки превратилась в настоящую подругу княжны. О своей жизни и о работе на благо княжества. О веселых случаях в Киеве. О том, как ее несостоявшегося мужа, который, встретив ее на торгу, попробовал грубой силой утащить с собой, пинками княжеские дружинники выгнали из города, выкупав по дороге в нечистотах. О том, как ей приходиться тяжело одной отбиваться от докучливых сватов.

В ответ Ярослав рассказывал о своих приключениях. Конечно, никаких серьезных тайн он не открывал. Зато о деревушке на западе, о набеге, о том, как учился в Великих Семинариях поведать можно было спокойно. День сменился вечером, пала на город ночь, и оставаться стало уже неприлично.

— Ну что ж, как говорится, «дорогие гости, не надоели ли вам хозяева?». Пора и честь знать. Благодарствую тебя, хозяйка.

— Куда ты пойдешь сейчас?

— Да, на сеновале местечко пока нашлось. А потом подберу себе что-нибудь…

— А зачем тебе куда-нибудь идти? Оставайся и живи у меня…

Ярослав поднял голову, пристально посмотрел в сводящие его с ума глаза Алены и произнес хриплым голосом.

— Зачем я тебе? Ты ведь в свите великой княжны, а я обычный…

— Дурачок, какой же ты дурачок! — рассмеялась хозяйка, встала из-за стола, подошла и крепко обняла. — Люб ты мне, еще как тебя увидела.

— И ты мне, тоже…

— Так пойдем же скорей, что друг-друга мучить!

Роман их развивался с огромной скоростью. Уже через пять дней Ярослав, одиночка по своей сути, сказал, что жить так можно, а еще через пять поймал себя на мысли, что жить без любимой он уже не в состоянии. И ужаснулся. Долго думал, а потом все же решился. И посмотрел на Алену истинным взором.

Увиденное его потрясло. Такой чистой души Ярослав не видел очень давно. Более того, он разглядел, что их души отлично дополняют друг друга. Точнее, не так. Скорее — их души, это единое целое, просто поделенное наполовину. И уже сейчас от них друг к другу тянулся незримые нити, намертво, навечно связывая их в Прави воедино. Поглядев на это, и еще раз подумав, он понял, что выхода у него другого просто нет. Да и не нужен он, этот гипотетический другой выход. И он попросил Аленушку выйти за него замуж.

Начальница Алены, великая княжна Ольга, заметила постоянно усталый, не выспавшийся вид своей подруги, и узнав его причину, только удовлетворенно вздохнула. Честно говоря, той уже надоело постоянно отваживать сватов, которых за неимением родителей, присылали сватать Алену именно к ней. А уж когда узнала личность жениха, то только от всей души пожелала им счастья.

Всякая женщина с детства мечтает о красивой свадьбе. И пусть красота — понятие сильно разнящееся от времени и географического положения, но мечтает каждая. Так и Алена мечтала с детства о том, как сначала приедут сваты, долгие разговоры, потом свадьба с длинными катаниями и широким столом… Но что стоит эта мишура по сравнению с настоящей Любовью?

Дело в том, что Ярослав был беден. Конечно, бедность эта была величиной относительной и временной. Поработай он в окрестностях Киева, даже при каждом втором страждущем — жадине, он был бы к концу года обеспеченным человеком. Или же, поступи он на княжью службу, или отправься на границу со степью, где сейчас по слухам бушевала какая-то эпидемия, или… Короче говоря, возможностей честно заработать денег было море. Беда в том, что вот именно сейчас их не было, а ждать Ярославу не хотелось.

В итоге, свадьбу оплатила великая княжна Ольга. Алена дословно передала своему жениху сказанные ей слова: «Мне для тебя ничего не жалко, так что, раз с любимым, отцом моего ребенка у меня ничего не вышло, пусть хоть у тебя все будет хорошо. Глядишь и надо мной тогда Боги смилуются… Тем более, он же был в числе тех, кто нам тогда жизнь спас! Ужель мне в такой мелочи жлобиться?»

Стол был просто восхитительный. А уж напитки и вовсе могли удовлетворить великокняжеский вкус. Правда, сначала Ярослав удивился, увидев на почетном месте среди напитков мед. Мед, в смысле напиток, он пробовал и до этого, и составил о нем среднеотрицательное впечатление. «Хотя в голову дает неплохо, но на вкус…Сладкое пиво не пробовали?» Обратившись за разъяснениями к Алене, он был по-доброму осмеян варваром, полной дикостью, несмотря на обучение у волхвов, а после получил подробные разъяснения.

Оказывается, то что он до этого пробовал, были самые дешевые, что и так понятно, сорта меда. «То мед вареный ты пил. В него всякие недобросовестные трактирщики хмель да бузину добавляют, чтоб голову сильнее мутил. Вместо меда патоку льют, да плоды подгнившие. Хмельной мед, тот вину под стать дорогому, выдержанному. Лет по десять выдерживают его. А это, мед совсем другой. Ставленный. Лучший мед идет туда, лучшие бочки. Пряности со всего мира собирают. Да и выстаиваться ему лет сорок! Не меньше! Вот и бывает, что отец бочонок-другой заложит в землю, а откопает его сын на его тризне. Представляешь, почем он стоит?»

И хотя не все то, что дорого стоит на самом деле является хорошим, в этот раз правило все-таки сработало. Отведав из кубка Ярослав только в восторге закатил глаза. Это был настоящий нектар.

Женатое состояние стало для Ярослава непрерывной радостью. Несмотря на некоторые ехидные комментарии Ужа, которому, похоже, было просто завидно, было очень приятно возвращаться после долгой дороги или тяжелой, пусть и необходимой работы в свой собственный дом. К своей любимой супруге. А уж когда жена сообщила ему, что непраздна, в чем Ярослав легко убедился, посмотрев истинным взором на две души в теле Алены, счастье стало полным.

— Боги! Как же счастлив! — в порыве чувств воскликнул Ярослав и осекся. «Все начнется, как только ты станешь счастлив…» — вспомнились ему Их прощальные слова.

И ждать не пришлось долго. Однажды вечером, когда Ярослав и Алена уже собирались отойти ко сну, в ворота истово забарабанили. Открывшаяся входная дверь явила за собой посланника великого князя. Волхва незамедлительно требовали в кремль.

Часть седьмая

Глава 64 Руфус

Старинной сказке ты не верь, что всех любовь сильней.

Судьба однажды стукнет в дверь, и друг уйдет за ней.

Без синих волн, без дальних дорог не могут жить мужчины,

А жены ждут, считая года. И будет так всегда…

— Фсс….

— Ну тише, тише! Все хорошо! Теперь все будет хорошо! — сквозь боль послышался чей-то голос.

«Что случилось? Что со мной?» — мысли в голове двигались медленно и неторопливо, как прогуливающиеся для своего удовольствия черепашки. «Я в плену? Но как, мы же вроде вырвались. Помню, битву. Помню отступление. Помню праздник… Дальше что? Надо попробовать, не связан ли я?»

Руфус, не смотря на боль, попробовал пошевелиться, но ничего не вышло. Какая-то неведомая сила приковала его к горизонтальной поверхности.

— Не. Это ты зря… Тихо. Успокойся. Все хорошо, — повторился голос.

Боль постепенно уходила. Стали появляться ощущения окружающего мира. Он на чем-то лежит. Поверхность по ощущениям была мягкой и теплой. От воспоминаний о понятиях тепло-холодно резко бросило в дрожь. Внутри. Тело не шелохнулось. «Я в плену? Но почему тогда хорошая постель? Ромеи хотят устроить что-то особенное? Как-то особо жестоко казнить? Для этого сначала лечат?»

— Принесите еще одеял. И грелку! Он мерзнет, — все тот же мягкий голос.

Следующей мыслей, потянувшейся за «мягко» стало осознание Руфусум того, что глаза закрыты. Он попытался их открыть… Не получилось. Казалось, что к векам привязано по килограммовому грузилу. Руфус попытался проверить, не лежит ли чего на глазницах, но все так же не мог пошевелить рукой. Да что там — рукой, пальцем не мог! «Хорошо же меня спеленали?»

— Где я? — громко по-ромейски спросил Руфус. Точнее, подумал, что громко спросил. Изо рта, который тоже ели-ели шевелился, не вырвалось не звука. «Раз язык тоже не шевелится, дело не в путах. Видимо, я тяжело ранен. Но вот только где и когда?»

Врач, судя по всему, был очень опытный, что смог по намеку на движение губ различить вопрос пациента. Либо вообще, неведомо каким образом видел Руфуса насквозь. Кто его знает, но во всяком случае ответ он получил подробный, причем на почти забытом, как же он сразу же не обратил на это внимание, чистом росском, а не на невообразимой смеси всех языков, на которой меж собой разговаривали рабы.

— Значит так. Ты в Киеве, лежишь в палатах великокняжеского дворца. Тебя сюда привезли полумертвым, так что добро пожаловать обратно в мир живых!

— …

— Нет. Тебе рано еще говорить, и смотреть тоже… Тебе вообще все пока рано. Самое главное — ты в безопасности. Ты был… очень болен. Твои люди… Хм… Большинство твоих людей в порядке, сейчас их потихоньку расселяют по княжеству. Едой и всем необходимым они обеспечены. Это все, что тебе следует знать. Теперь — поправляйся спокойно.

Зашелестела одежда — слух оказался странно, до болезненного обострен. Послышались удаляющиеся шаги: «десять» — автоматически подсчитал Руфус. Скрипнула и хлопнула, больно ударив звуковой волной по ушам, входная дверь.

— Все нормально. Он жив, — послышался приглушенный дверью голос лекаря.

— Бу-бу-бу-бу? — неразличимые слова произнесены были женским голосом.

— Нет. Он поправится. Нужен только хороший уход.

— Бу-бу-бу! Бу-бу-бу?

— Нет. Обычную девку пришли. Тебе не следует его тревожить.

— Бу-бу-бу?

— Это — тем более! Такая новость то и для здорового мужчины — сильное потрясение. А для него сейчас любая встряска — как удар палицей по голове. Тем более — такая.

— А мне? — более громкий мужской, поэтому отлично услышанный голос.

— Тебе — тоже не входить. Хотя бы неделю. Если, конечно, ты не хочешь его своими новостями добить.

— Да что ты знаешь о нем?! Он сильный и выдержит…

— Я знаю о нем больше, чем ты. Поверь. Именно поэтому я тебе хочу сказать — повремени. Все. Сейчас я ухожу. Вымотался…

— Бу-бу-б-б-у?

— Да. На день, да что там, на пару часов позже — и тогда бы все! Никакими молитвами не спасти. Итак пришлось настоящее чудо совершать… И ваши искренние молитвы помогли… Уж больно яд хитрый. Да и везучий он.

— Бу-бу? Бу… — под удаляющееся бормотание Руфус опять потерял сознание.

Руфус поправлялся чрезвычайно медленно и очень тяжело. Если даже за дыхание приходилось выдерживать великую битву с гравитацией, что там говорить о всем остальном? По внутренним ощущениям, только на десятый день с головы сняли повязку, и полумрак сильно резанул по больным глазам. Но остальное тело лежало безжизненной колодой.

Безделье выматывало ужасно. Вместе с различной мрачности мыслями о судьбе спасенных из Империи рабов — его людей, за которых он принял и нес ответственность, забирало существенную часть из и так не великих сил больного. Заметил это и странно, смутно знакомый доктор. Еще одно уверение, что все хорошо не помогло, а вот слова «Чем больше ты всякие непотребности думаешь, тем дольше не увидишь Яви», заставили задуматься. Заняться было откровенно нечем, поэтому Руфус усилием воли выгнал посторонние мысли и сконцентрировался на выздоровлении. Стал аккуратно считать дни болезни, напрягать и расслаблять мышцы, хотя массаж ему делали регулярно, чтобы не было пролежней. И его труды не остались без награды.

На пятнадцатый день случился огромный прорыв — он смог поднять руку! И пусть после он вырубился, даже не почувствовав боли в упавшей на деревянный край постели руки, главное другое! Он мог двигаться! Он не парализован!

На тридцатый день, когда он уже мог сидеть, лекари посчитали, что он достаточно силен для приема посетителей.

Первым пришел Богдан. Был он весь какой-то… серый. Печальный. И поздоровался он совсем нерадостно. Руфус напрягся. Такой видок не предвещал ничего хорошего.

Впрочем, начало разговора немного успокоило больного. Поприветствовав сидящего в кровати, гость для начала пожелал ему скорейшего выздоровления и многих здоровых лет жизни после. После здравицы, потек совершено обычный разговор. Руфуса в первую очередь интересовало, не знает ли Богдан когда его «выпишут», что вообще твориться в мире.

Про освобождение из под лечебного глаза, козак ничего не знал, кроме того, что всем заправляет один молодой волхв под личным патронажем самой великой княжны Ольги. А волхв сказал, что из покоев Руфус выйдет только тогда, когда будет, по его мнению полностью здоров. Пока запертый в четырех стенах размышлял над этими словами, гость уже успел рассказать про свои собственные заключения. Что опять кошевым его не выбрали, несмотря на обильный взнос на общее дело, что дома оказались все живы и здоровы, что боги его уберегли от яда…

На этих словах Руфус опять очнулся и притормозил рассказчика.

— Что-то ты только что сказал? Какой яд?

— Так ведь, отравил тебя подсыл ромейский! Разве не сказывали тебе? — Удивился козак. — И не только тебя…

— То есть? Кого еще? — Напрягся Руфус.

— Ярий…

— Ярий? Но как же?

— Да вот так… — Богдан тяжело вздохнул и отвел взгляд. Стал понятен его грустный вид. Когда родители умирают — горе. Но когда родители хоронят своих детей — это… Это просто невыносимо. Это… Это… Так просто не должно быть! — Знать бы, я бы тогда его там бы оставил, вместе со Скамкелем. У Рима. Глядишь, и прихватил бы с собой на мост попутчиков ромейских…

— Прости…

— Да что уж тут поделаешь. Жаль только, что понапрасну сгинул так. От подлости… Ты только, атаман, не горячись…

— Кто? — от предчувствия Руфус похолодел. — Кто еще?

— Все, кто с тобой тогда пил…

— А кто еще… Нет! — догадался гладиатор. — Алларик? — В ответ бывший кошевой только покачал головой. — Пилус? Сотники?

— Все кто пил, все вмерли. Нету у тебя больше друзей… И войска — тоже нету.

— То есть как? Их тоже? Всех? — напрягся Руфус. — как? Как же так?!… Ромеи напали? Но как, у них же не было не сил, не прохода! Тогда как же…

— Не. Что ты! Охолохни! — испугался Богдан. — Живи и здоровы все!

— Все?

— Да все! Все! Ну кроме тех что вина тогда испил. Остальные в порядке.

— Тогда почем ты говоришь, что нету войска?

— Да вот, князь местный, себя не очень хорошо показал…

— Местный князь, это ведь Лихомир? Великий князь Киевский? А разве он не твой князь тоже?

— Мой — то мой… Но у нас всегда была, как это по-ромейски, широкая автономия…

— Так что же такого учудил с моими людьми великий князь? Он их всех отдал ромеям? Обратил в рабов? Что он сделал?

— Нет, что ты! Как можно? За такое любой в лицо плюнул бы, хоть ты трижды князь! А дружина своя же вызывала бы в поле до тех пор, пока не помер бы он… Просто, пока ты болел тут, люди твои без догляда остались. Да и свободными они считаются. Ни слова тебе своего не сказали, ни грамоту не чиркнули. Вот подсылы княжеские и стали их сманивать…

— И?

— А те рады радешеньки только. Как же… Тем землю без закупа, да малые доли с урожая… Дуван богатый мы взяли, сразу каждому на справное хозяйство хватит… Вот и ушли все. Славили тебя на дорожку, но ушли… Крестьяне! — с презрением добавил Богдан.

— Ну… — Задумался Руфус. С одной стороны, обидно конечно. Он столько для них сделал, а они, неблагодарные, его кинули. С другой стороны, а чего он хотел? Он им не Моисей, чтобы водить их сорок лет. И для своего спасения они сделали ничуть не меньше его. Зато теперь на его шее не висят эти немерянные тысячи мужчин, женщин и детей. А так как Руфус весьма смутно представлял себе, как и чем их кормить, поить и одевать, привыкнув за последние годы думать только о себе… Выгода на лицо, ведь теперь они не его забота. Так что… — Ну… Ну ладно! — И видя недоумевающее лицо собеседника, не смог удержаться и весело рассмеялся.

Богдан сначала слегка обиделся, а потом, видимо согласившись с больным, поддержал его своим басовитым хохотом.

— Ты прав, атаман. Негожие из них станичники, так что же тогда плакать?! Давай лучше выпьем! — И достал фляжку, спрятанную за пазухой от бдительной стражи.

Руфуса передернуло.

— Прости, — козак виновато тряхнул головой и утянул емкость обратно. — Не помыслив я, что не по нраву тебе сейчас…

Руфусу требовалось много информации, поэтому дальнейший разговор скакал как молодой конь из стороны в сторону и коснулся на первый взгляд многих не связанных между собой тем. Беседа могла длиться бы еще долго, если бы не пришел служка и не сказал, что лекарь гневается. Богдан зараз подхватился, поклонился напоследок, и убежал. Впрочем, пищи для размышлений Руфусу он оставил достаточно.

То, что следующий визитер будет далеко не таким простым, как бывший кошевой (хотя что-что, а такая должность по определению не может достаться простаку), Руфус понял по тем приготовлениям, на которые расстарались слуги.

Приблизительно через неделю, утром, но не совсем ранним, двери его покоев распахнулись и внутрь ввалился целый ураган холопов. Его моментально раздели, обтерли ароматными тряпками (хотя и так его мыли всего лишь позавчера), постригли и, что уж совсем невероятно в стране, где бороды — это важнейший атрибут мужественности, побрили! Принесли и как на манекен натянули дорогую одежду. Более того, его впервые пересадили из до бесу надоевшей кровати в кресло, обитое мягкими как пух подушками. Огромный шаг вперед в процессе выхода на волю!

Наконец, появились долгожданные посетители. Как Руфус и ожидал, гости были очень высокие. Выше практически некуда. Великая княжна Ольга, в которой он без труда узнал ту самую девушку, с болот, разряженная по последней моде и ребенок, одетый в детскую кольчугу и с богато украшенным кинжалом на поясе. Мальчик. Судя по всему ее собственный, иначе зачем она его потащила сюда? Разве что княжна решила показать сыну настоящего пришельца? У Руфуса были другие, более важные темы для размышления. Как себя вести?

Тогда он особо не поверил в то, что спасаемые девушки действительно те, за кого себя выдают. Любая хоть царевной, хоть дочерью Билла Гейтса назовется, чтобы ее спасли, и при этом по кругу не пустили. Запавшая ему тогда Ольга, показала себя настоящей стервой, причем вздорной и безбашенной. Таких девушек он обычно не любил, и если бы его не нахально подначили, хрен бы он себя повел так, как повел. Но… Ведь не удержался тогда? И вообще, помнил же столько лет?

Это что касаемо проблем в личных отношениях. Но кроме этих были еще весьма непростые политические вопросы. Точнее, целая пропасть этих самых политических вопросов. «На одной чаше весов лежит ссора с ромеями. Те, наверняка, давят на князя, требуют так или иначе вернуть полон и выплатить компенсацию. И так отношения государств далеки от добрососедских. И как при этом поступить с человеком, который является источником этих проблем?» — Сам того не зная, Руфус почти в точности повторил все страхи Максимуса. — «Но! На другой чаше весов лежит гораздо больше! Огромная добыча! Разоренные земли врага! Разбитые легионы — цвет и мощь Империи! Тысячи спасенных из плена людей! И самое главное, все это досталось россам ЗАДАРОМ! Я вполне могу быть недоволен и поторговаться! И как тогда понимать в это явление?»

Руфус пообтерся на высоком посту достаточно, чтобы понять простую истину: в серьезных делах нет ничего «просто так». Каждая деталь, каждый жест, каждая мелочь имеют свое собственное значение. И уж что-что, а личность переговорщика тут один из самых важных знаков. «Что князь собирается мне сказать, послав не переговоры женщину? Это оскорбление? Что-то типа: «с мужами ты не достоин говорить»? Или наоборот, приглашение к неформальному общению? Зачем ребенок? Ладно, посмотрим…»

— Здрав будь, воин! — Поздоровалась Ольга.

— И тебе по-здорову, красавица. — Ответил Руфус и ничуть не погрешил против истины. Она действительно стала красавицей. Прошедшие пять лет пошли ей, на первый взгляд только на пользу. Тело приятно округлилось, в движениях исчезла яростная быстрота, зато появилась плавность и величавость. Степенность.

Молчание. Ни, понятно дело, Руфус, ни Ольга, на которою напало неизвестное ей ранее косноязычие, не знали что сказать. Впрочем, разговор следовало так или иначе начинать, поэтому Руфус немного решил помочь женщине, хотя правильнее было бы дать начать разговор ей:

— Ты пришла говорить по приказу своего брата? И что же ты хочешь мне сказать? — и сам поразился своему ромейскому акценту.

— Нет. — Твердо ответила Ольга, и, видимо решившись, начала. — Я пришла по своей воле и мне сейчас нет дела до суда твоего с братом. Помнишь, ту березку за костром, когда мы бежали от ромеев?

— Ну, помню.

— Так вот, тогда ты семя свое во мне оставил, а вот его плоды.

— ?

— Який ты не розумеющий. То сын твой! Святополк.

— Мой что?

— Сын! Дитяте твое. Твоя и моя кровиночка! Эй? Ты чего это? Эй! ЭЙ! Руфус! Очнись! Палашка-а-а-а!!!

— Боярыня? — в открытую дверь просунулась голова сенной девки.

— Палашка! Беги скорее за Ярославом! Руфусу опять худо! А вы, чего встали! Перекладывайте его обратно в постель! Ярослав вам головы оторвет!

Врач появился приблизительно через полчаса. Запыленный волхв, в котором Руфус с удивлением узнал того самого Ярослава, с которым они бежали от ромеев через болото, ворвался в комнату и внимательно оглядел больного. Ощупал, зачем-то закрыл глаза и как будто во что-то вслушался.

— Ну что, жить буду? — поднял голову Руфус.

— Будешь… Будешь! — прорычал Ярослав и от души отвесил больному затрещину. — Я тебе покажу, симулянт! Ты у меня ща забегаешь! А ну-ка!

Волхв схватил больного за одежду, встряхнул и выдернул из постели! Перехватив за шкварник, как обделавшегося котенка, Ярослав потащил слабо упирающегося Руфуса по лестнице во двор, не обращая внимания на тихие причитания и заламывания рук, в исполнении женской аудитории.

Вытащив болезного во двор, Ярослав, с яростным шепотом: «Я тебе еще раз только попробую…! Такой день мне с любимой сломал!!!», довел Руфуса до стоявшей около стены сарая здоровой бадьи — лошадиной поилки, и со всей силы зашвырнул туда ромея.

— Все! — Сказал он подбежавшим зрителям. — Здоров. Вытащите его оттуда, высушите… А я пошел. И по глупостям меня больше не зовите!

Несмотря на громкий вердикт «главврача», выздоровление и обретение прежней формы уровня приор-гладиатора шло очень медленно. Поначалу, когда Руфус воевал, и позже, когда был в напряженном ожидании неизвестно неприятностей, организм все еще находился в состоянии максимальной мобилизации и быстро справлялся со своими недугами. На войне, как известно, не болеют. Но стоило чуть расслабиться, как бывшего гладиатора догнали все болячки, которые он отпихивал в сторону из-за более насущных проблем. Болело все. Болела искалеченная рука, болел живот — от неприятия нормальной пищи, болели мышцы после простеньких вроде бы тренировок… Даже кости, и те болели, хотя вроде бы еще не холодно было на улице!

Конечно, очень помогала Ольга. Чуть позже, состоялся более подробный, и гораздо более длинный разговор, из которого Руфус и узнал про женскую болесть Ольги, про счастье и радость, которую он подарил ей, а также, впервые получил ее благодарность. Позднее, он получал ее каждую ночь, когда временно, за неимением своего собственного, переселился в один из ее домов.

Практически все свое время он проводил во дворе, где под наблюдением сына, «Ну надо же! Я отец! У меня есть ребенок! Сын!» возвращал себе прежнюю форму. Что же касается отношений, то бредящий оружием, как и все пацаны, пусть даже и такого сопливого возраста, Святополк очень быстро поладил со своим отцом. А тот, быстро поняв вполне законный для сына дочери князя интерес, вскоре завоевал все его внимание, став непререкаемым авторитетом. Даже выше, чем старый десятник княжеской држины, учивший мальца началам боя. Истории о схватках мальчик слушал раскрыв рот, как сказки, а показанные приемы схватывал просто, что говориться, на лету. Кстати, мечом, пусть и облегченным для ребенка, он владел просто невероятно для своего возраста и даже десятилетний обычный парень проиграл бы ему фехтовальный поединок. Руфус только хмыкал в удивлении, глядя на то как парень чертит в воздухе узоры своим мечом, либо сколько ударов тот может нанести за раз, без отдыха то есть. Вспоминая детишек такого же возраста его родного мира, которые сидели по песочницам с пластмассовыми совочками, можно было этим только восхищаться.

К сожалению, мир устроен таким образом, что мало добиться чего-либо: славы, богатства, любви красавицы-принцессы… Всегда найдутся люди, которые посчитают себя обделенными и попытаются отнять твое добро силой. И уступать в таком случае нельзя, ибо поражение начинается с малого: «Вам не нужно столько земли! Отдайте часть по-хорошему, и у вас останутся все живы и здоровы… Вам не нужно столько людей! У вас нет места им жить, так пусть часть из них станет нашими рабами. Зато остальных мы не тронем… Зачем вам ваша вера, ваше добро, и ваша свобода? Это теперь все наше!… И нет у вас теперь сил нам противостоять, так склонитесь же перед хозяином!…» Поэтому лучше решить все с такими наглецами сразу, не доводя себя до края. И пусть это потребует на первый взгляд неадекватных выигрышу усилий, но на самом деле это самый правильный и, как не странно, самый легкий путь. Ведь не придется тогда с болью и кровью возвращать обратно все отнятое у тебя… Быть может Руфус четко для себя это не и формулировал, но трусом никогда не был, поэтому все сделал в итоге правильно.

Все произошло на первом официальном приеме, где Руфуса должны были представить высшему свету и разрешить большую часть его вопросов. Удивительно только, что Лихомир отклонил все попытки переговорить кулуарно, долго тянул и вынес их проблемы только спустя пару месяцев и на общий вид. Почему? На это Ольга только морщилась и отнекивалась, гоня своего любимого во двор, тренироваться…

По протоколу, сначала через свою дверь в палатах появился великий князь. Потом, в одну общую, строго согласно родовому старшинству, записанному в бархатных книгах и являющемуся предметом гордость и тщеты, зашли князья и бояре. А потом, когда все расселись, можно было запускать просителей и гостей.

Сегодня проситель был только один. Руфус.

Степенно, как и положено гордому и богатому человеку, мужчина зашел в палаты, окинул одобрительным взглядом внутреннее убранство, поклонился на три стороны и внимательно посмотрел на зрителей. Судя по бросаемым на гостя взглядам и тяжелому, давящему молчанию, отношение к нему со стороны собравшихся здесь бояр и князей было… сложным. Не в пользу Руфуса. Да, конечно, с одной стороны он герой: освободил из рабства многие сотни, разбил знаменитые ромейские легионы, взял богатую добычу… Но с другой стороны, все здесь сидящие были в той или иной степени родственниками, пусть и седьмая вода на киселе, а все же. А он был здесь совсем чужой. Ромей. Инородец. Да плюс ко всему, ничто человеческое не было князьям чуждо, особенно зависть. Многие сидящие здесь остро завидовали полководческой удаче этого ромея, другие — взятой на копье богатой добыче, третьи — славе, четвертые — еще чему-то… Ну и что из того, сколько труда, сил, боли и крови все это стоило Руфусу? Никакой завистник никогда не берет это в расчет. А слава, удача и добыча — вот она! И не твои! Разве не повод для неприязни?

Неприязнь неприязнью, а начинать ему. Прокашлявшись, Руфус начал приветственную речь. Речь была на древнеросском, игравшем роль обрядового и языка высшей знати, поэтому ее пришлось просто выучить наизусть, как стих в школе, под настоятельным контролем Ольги. И каким же было его удивление, когда в равномерное плетение словесных кружев вмешался сбоку чей-то грубый голос.

— Что этот ромейский пес брешет? Гоните его прочь! — раздались слова из заднего ряда, где сидели доверенные князей и бояр, а также их дети, которым следовало учиться ведению дел на таком высоком уровне. Уже одно то, что кто-то прервал речь гостя, было тяжким оскорблением. А уж сами слова…

— Это вы мне? — удивился Руфус.

— Тебе, пес. — Стена людей раздалась, и вперед вылез… шкаф. Не шкаф, конечно же, это ромею только так показалось в первый момент, но статью этот отрок мог заставить покраснеть от стыда парочку деревенских кузнецов. — Пшел вон, худородный. Не чета ты нам, чтоб смотреть на тебя! — пробасил детинушка, и картинно напряг все свои мышцы.

— Ингвар! Как ты ведешь себя?! Ты не в кабаке а в палатах великого князя! — Осадил княжича отец. Но сделал это так фальшиво, что всем, в том числе и Руфусу было понятно, что слова своего сына он полностью одобряет. А что осадил — так по протоколу так положено. Не гоже честь свою ронять пред каждым смердом.

Тем временем, Ингвар продолжил поносить княжеского гостя, а великий князь молча это сносил. Одно это ясно показывало, что сейчас Руфус является зрителем заранее подготовленного представления, причем не без режиссуры Лихомира.

— И руки прочь от княжны! — Озвучил он главную причину своей ненависти. — Иди прочь, холоп! Я тебе дам вместо нее пару таких — Ингвар похабной усмешкой выделил это слово, — рабов для утех. Ведь вы там привыкли, в Риме, брезговать женщинами…

— Мальчик! Я резал животы и за меньшие оскорбления! Подумай, тебе еще жить и жить! Не хочешь ли извиниться? — вкрадчиво почти прошептал Руфус, сквозь стиснутые в ярости зубы. Злобе не на этого дуболома, а на хозяина. «Лихомир! Скотина! Ясно теперь, почему на приеме!… И здесь тоже самое! Интересно, есть во вселенной хоть один честный политик?»

— Что ты там бормочешь?

— Я думаю, — громко и четко ответил Руфус, — что ты можешь оставить рабов себе. Я хоть и ромей, но не люблю ношенные веши. Да и кем бы я был, если бы лишил мальчика любимых игрушек?! Раз женщины им брезгуют, то ему только и остается… — И глядя в багровеющее лицо княжича, добил: — Ведь так в вашем роду принято, не так ли?

Зря он сказал последние слова. Теперь практически незаметные частички симпатии к чужаку окончательно и бесповоротно испарились. Князья дружно и громко завозмущались, но резче всех в этом ропоте раздался рев Ингвара.

— ТЫ! ТЫ! Ты оскорбил меня! Князь! Ты все видел! Я требую поединка! Насмерть!

— Руфус, ты мой гость. — Немедленно ответил Лихомир. — И за твои действия тут отвечаю я. По Правде, как вызываемый в гостях, ты можешь выставить замену вместо себя. Меня… Либо… Либо извиниться. И если Ингвар примет твои…

— Нет! Никаких извинений! Только кровь…

— Твое решение, Руфус? — ответно перебил Ингвара великий князь.

— Не надо замены. Но после поединка я хочу подробно обсудить с тобой, великий князь Киевский Лихомир Владиславович некоторые вопросы.

— Добро. — Согласился князь. Мысль о том, что для того, чтобы поговорить после поединка в нем надо выжить, то есть победить, произнесена не была. Но отчетливо понималась всеми. — Что ж. То уж богам судети! Ступайте в поле и рассудитесь мечами своими.

Зрителей было очень много. Во дворе, очищенном от первого снега, вокруг очерченной углем площадки, так неприятно напомнившей Руфусу своими очертаниями арену, собралось практически все набольшие, находившиеся в это время в Киеве. А если бы не приказ великого князя и не строгая охрана из числа его личной дружины, то смотреть на невероятный поединок сбежалось бы пол города. И так головы торчали из каждого подходящего для наблюдения места, а на галереях стены детинца, как говорится, яблоку негде было упасть. Да что там яблоку — горошинке и той места не нашлось бы! Среди зрителей были и великий князь с сестрой, и ее сын, а по настоянию волнующейся Ольги за поединком следил в числе прочих и волхв Ярослав.

Поединщики появились на противоположных концах импровизированной арены. Оба в простых серых неподпоясанных рубахах. Кожаные штаны у обоих. Кожаные сапоги на ногах у Руфуса, Ингвар, несмотря на холод — босой. И никакой брони.

Ингвар был также как и Руфус вооружен длинным клинком — саблей, и относительно коротким, прямым боевым ножом. Глядя как серьезно осматривается противник, как он двигается Руфус окончательно уверился, что все подстроено заранее. Его захотели «убрать», и подобрали соответствующего исполнителя. «Абы кого не отправишь убивать знаменитого приор-гладиатора. Наверняка все обо мне вызнали… Никакого лихачества, никакой молодецкой удали, никаких оскорблений. Серьезный противник ему достался в этот раз. В Империи этот бой принес ланистам хороший доход…» — по привычке подумал Руфус. — «Бой будет тяжелым… Хорошо еще, что было время частично восстановить форму. Недаром Ольга меня все го… Что??? Неужели она знала? Не может быть!!! Я не верю… Ладно. Все после. Скорей бы начали — а то холодно!!!»

Наконец, волхвы замкнули круг за дуэлянтами, отошли подальше, и по хлопку в ладоши хозяина — князя Лихомира, поединок начался.

Ингвар показал себя опытным воином. Он не ринулся быком вперед, как поступил бы только начавший тренировки, он не отпрыгнул назад, как сделал бы слабый духом. Нет. Он аккуратно сближался, сосредоточенно пытаясь прочитать в глазах своего противника-ромея о начале атаки. «И где тот глупый здоровяк? Простой противник, берущий своей силой? Совсем другой человек… Хм… Походе он не просто пешка. Быть может, на этой политической доске он фигура покрупнее… Надо попробовать оставить его в живых — неплохо заполучить обязанного себе бойца.»

Трибуны давно уже умолкли, взирая на происходящее во все большем напряжении.

Первое столкновение клинков было на первый взгляд очень простым. Примитивным. Просто, как для любых настоящих мастеров, в поединке махание руками-ногами-мечами-копьями — не главное. Победа одерживается еще до того, как начинается движение. Так и сейчас, оба соперника правильно прочитали замысли друг друга и нашли верное решение, поэтому булатные полосы просто высекли искры друг из друга, так и не попробовав живой крови. Воистину, воины были друг друга достойны.

Поединок длился уже очень долго. Целых десять минут. Может, для кого другого, для обычного человека, это время — миг, но только не тех, кто с напряением всех своих душевных и физических сил играл со смертью. За это время оба бойца просчитали бесчисленное количество атак, расшифровали тысячи финтов и построили сотни защит. Пот, несмотря на весьма и весьма прохладную погоду, обильно скатывался, на мощеный дубовыми плашками двор, воздух выходил из легких с хрипами, руки и ноги начинали подрагивать. И все бестолку.

«Ты отличный воин. Знаешь и умеешь много. Но увы, победа одерживается сначала в душе, а потом уже в поле! Коли ты ослабнешь духом — то проиграешь! А ты слишком молод, чувствуешь остро и сильно. Нет в тебе налета цинизма, который часто приходит с возрастом. Значит, можешь купиться…»

— Хороший ты воин… — с трудом прохрипел Руфус, разорвав дистанцию. Ингвар тоже был немного отдохнуть, поэтому сокращать ее не спешил. — Сдавайся. Тебе. Не. Победить.

— Ха!

— И. Знаешь. Почему? — Руфус вернул ухмылку Ингвару.

— Почему? — Ингвар почувствовал, что противник абсолютно серьезный, а не дразнит его, и тоже посерьезнел.

— А потому, что Ольга уже воспитывает нашего сына!

С тревогой наблюдавший за поединком отец Ингвара, услышав это, застонал, в предчувствие печальной развязки. Будь воин постарше, он бы мог вернуть подначку как-нибудь так: «Так ведь он еще не дожил до отрочества, и вряд ли доживет без отца». Будь мужчина чуть холоднее сердцем, он бы деланно равнодушно усмехнулся в ответ, и проговорил к примеру: «так ведь пока тебя не было, она времени не теряла и нашла утешения в… объятьях». Будь Ингвар чуть другим… Но он не был другим. И попался…

Как разъяренный бык он рванулся вперед, мечтая разорвать врага в клочья. Но даже сейчас, это оказалась не ошибка, а ловушка для противника, и Руфус в нее чуть не попался. В последний момент ромей разгадал ее и тут же придумал, как победить. Найти способ противодействия Ингвар уже не успел.

Для наблюдателей все произошло мгновенно. Рев и рывок Ингвара вперед. Быстрые, невидимые неопытному глазу удары, распознаваемые только по звуку сталкивающихся клинков. Быстрый поворот ромея вокруг себя и рывок за спину противнику. Не для того, что рубить спину, а просто разорвать дистанцию. Рубить уже незачем. Там, за спиной, с колотой раной в правую ключицу и разрубленном до кости правым бедром Ингвар падает на землю.

«Победа!» — подумал Руфус.

И в мгновение победа для него чуть не обернулась поражением…

Злую шутку сыграли с Руфусом его рефлексы, рефлексы гладиатора. Ведь на арене мало просто победить, это для новичков и для дешевых гладиаторов, которые на играх расходный материал. Опытный гладиатор не только побеждает, сколько делает это красиво, эффектно, зрелищно! Ведь именно это и делает его знаменитым любимцем публики, и, соответственно, продлевает жизнь! Вот и сейчас, как только противник упал, Руфус по привычке отступил на шаг и окинул взглядом отсутствующие трибуны. И был немедленно наказан. Ведь в поле нет иных правил кроме правил самих Богов. Все что происходит там — под Их доглядом.

Княжич приподнялся на раненной правой руке и почти в упор метнул кинжал в пах своему противнику. Увернуться на такой дистанции невозможно, но мастерство, как известно, не пропьешь. Руфус памятью тела, спинным мозгом, наверное, за доли мгновения принял правильное решение. Резкое, на гране порванных связок, движение бедрами, и кинжал попадает не туда, куда метил мстительный росс, а глубоко вонзается во внешнюю сторону правого бедра. От дикой боли Руфус зарычал в ярости, но удержать равновесие не получилось, и он полу-присел полу-упал недалеко от княжича.

Теперь на поле стало двое безногих.

Что ж, жалости у Руфуса и до этого не было никакой, но теперь было отброшено в сторону и желание заполучить должника. Не для того он так долго приводил себя в форму, чтобы первый попавшийся, пусть и такой, противник опять отправил его на больничную койку. Свистнул в воздухе пущенный опытной рукой верный клинок, и ухмыляющийся враг получил глубоко в левую глазницу металлическое украшение, непредусмотренное матерью-природой.

Хорошо, что недалеко ждал окончания поединка личный врач Руфуса — волхв Ярослав. Тому он еще больше стал обязан — вылечил его неприятную рану почти сразу же. Здоровье, как известно, никогда не бывает лишним, но сейчас оно особенно требовалось Руфусу. Предстоял тяжелый разговор с великим князем.

Лихомир сдержал свое слово. Мальчишка прибежал с вестью: «Князь ждет тебя в своих покоях» еще до того, как на ногу Руфуса наложили последний виток грубого холста, заменяющий здесь бинт.

— Ты думаешь, я буду пред тобой каяться? — вопросом прямо с порога озадачил Руфуса великий князь. — Не дождешься!

— Но почему? Чем я тебя настолько прогневил, что ты решил меня так подставить? Ведь это все твоя идея? Да. Твоя вижу…

— В частях ты умный, правильно догадался… Но в целом ты полный, просто былинный дурак!

— Чего…?!! — возмутился Руфус.

— И именно потому, что ты такой дурак, я с тобой сейчас разговариваю. Зародись у меня хоть один росток сомнения, что это не так, то ты трагически помер бы от ромейского яда, или же сдох бы на колу! — в ярости почти прокричал князь.

— Но я не понимаю…

— Вот я и говорю, дурак. Честный дурак… — так же быстро остыл Лихомир. Налил себе в кубок напиток из кувшина, медленно выпил и подчеркнуто аккуратно поставил обратно. — Поэтому и жив… Дурак!

— Но что же я такого сделал, что ты меня так поносишь словами?

— А ты не догадываешься? Что же ты сделал?

— Я, между прочим, освободил тысячи россов, среди которых было полно…

— Вот именно! Освободил тысячи! А сотни тысяч россов погибнут теперь в развязанной тобой войне!

— А что мне было делать? Бросить всех их, беспомощных, и сбежать с награбленным? Оставить их в рабстве? Ты вообще князь, знаешь, что это такое — ромейское рабство?

— Знаю. А еще я знаю, что такое — война на уничтожение, которую теперь развяжут ромеи. А бросать… Зачем бросать? Раз освободил то ты за них и несешь ответственность…Вот и отвел бы их куда нибудь…

— А то ты, князь сделал для того, чтобы твои люди стали свободными? Хоть что-нибудь сделал? А ведь я их привел, получается, чтобы ты их сманил? За «так»?

— Идиот. Думаешь я ничего не делаю? Делаю. Краду. Отбиваю помалу. Меняю. Собираю деньги и выкупаю… Рррр! — опять почему-то разъярился князь. — Купца я тут подобрал…! Тоже такого же…! Умника…!

— Так именно что же я сделал не так?

— Какого хрена ты вообще поперся в Киев? — прямо спросил князь. — Захотел подкинуть не проблем? Или ты ромейский подсыл, который так хитро поссорил наши страны? Точнее не поссорл, а дал повод для нападения? Причем, вполне честный повод!

— Нет! Меня вот чуть не отравили…

— Знаю, что нет. И то, что ты отравлен был, тебя не выгораживает. Может быть рамеи хотели от видока избавиться? А? вот то-то же. Очищает тебя, дурака, другое…

— И куда же мне следовало идти?

— Ушел бы на север, захватил бы пару-тройку десятку баронств, их там как помета птичьего, кошке посрать негде… Создал бы новое княжество. Посадил бы на землю своих… И все бы было хорошо. А тебе захотелось спрятаться за чужую спину. Так что вполне честно, что я у тебя твоих хлопов забрал. Они тебе не нужны знать были вовсе…

— Хорошо. Может тебе, с твоего престола и виднее. Пусть так. А зачем ты меня пытался убить? Да еще так показательно? Или у вас не делают яды?

— Эх ты… Поэтому я и говорю, что ты ничегошеньки то не знаешь.

Лихомир встал и немного походил по своему любимому кабинету. Потрогал полки, стены, корешки книг, свитки, провел рукой по ковру на стене, и, в конце концов, прикоснулся к лежащему на специальной бархатной подушечке великокняжескому венцу.

— Когда умирал мой батюшка, да будет он спокоен и весел в Ирии, — совершенно неожиданно тихим, проникновенным голосом сказал князь. — Он заклинал меня, чтобы я берег великое княжество киевское. Чтобы люди жили счастливо, чтобы не было никаких потрясений. А тут вы…

Князь помолчал, потом сел в кресло, налил себе еще один кубок и продолжил.

— К сожалению, не все князья такие. Знаешь, ваш мир очень интересен. — Лихомир совершенно неожиданно перевел разговор на другую тему. — Еще в правление моего отца, попал скальд один к нам из вашего мира. Хороший голос у него был, жаль сгорел от лихоманки. Так вот, и мне, и батюшке очень нравилась одна песня из его, как это называется? Ретуара?

— Наверное, репертуара.

— Да. Точно. Репертуара. Вот как сейчас помню, — сказал князь и продекламировал.

Только б мне дождаться чести, На Путивле князем сести, Я б не стал тужить, Я бы знал, как жить. Днём за бранными столами, За весёлыми пирами, Я б судил-рядил, Все дела вершил. Всем чинил бы я расправу, Как пришлось бы мне по нраву, Всем бы суд чинил, Всех вином поил! К ночи в терем бы сгоняли Красных девок всех ко мне, Девки песни б мне играли, Князя славили б оне. А кто румяней да белее, У себя бы оставлял. Кто из девок мне милее, С теми б ночи я гулял. Кабы мне да эту долю, Понатешился б я вволю, Я б не стал зевать, Знал б, с чего начать. Я б им княжество управил, Я б казны им поубавил, Пожил бы я всласть, Ведь на то и власть…

— Видно, у вас такие князья были в достатке… Да и у нас таких князей полно. Они ради своей мошны либо ради дешевого подобия власти, ради самоуправства, поломают и продадут все. Веру. Правду. Холопов. Даже род свой, хотя в этом не признаются…

— Я не понимаю тебя. Причем здесь это?

— А при том! Поймешь сейчас. Я — великий князь киевский. Мой род занимает первую строку в бархатной книге. Но помимо меня, еще есть множество князей, в жилах которых течет такая же, пусть и слегка разбавленная кровь. И они вполне могут надеть этот венец. Они мечтают о нем, но они не готовы. Он их придавит. Сломает. Раздавит в лепешку. А вместе с ними — и все великое княжество.

— И?

— Не понял еще? Эх ты… Говоря по-простому — я хоть и являюсь великим князем всех киевских земель, на самом деле я имею полную власть только в своем княжестве. Пусть оно и занимает почти пятину всех земель, но остальные, коль объединятся, то сметут меня и мое княжество. На радость ромеям и степнякам, которые придут и легко добьют оставшихся. Поэтому и приходиться лаской да указкой управлять всеми остальными князьями, чтобы не переметнулись под крыло кого другого. Степняков ли, западных или восточных россов… Они же по Правде свободны. А стоит мне хоть в чем прижать кого силой, так сразу же я получу войну на все четыре стороны. Такое уже бывало, и никто из нашего рода не хочет повторения той смуты.

— Я все еще не понимаю, причем тут я?

— Все очень просто. Моя сестра, это невероятно щедрый дар в любой род. И коли я захочу какой род сделать максимально лояльным… Ну ты понимаешь… А тут она без ума в тебя вцепилась. Со мной поссориться не побоялась… Дитя у вас…

— Ты против ребенка?

— Нет. Вовсе нет. Она же тебе рассказала? Ну вот. Ты ее как-то вылечил, и теперь она может иметь детей. Не только от тебя. Так вот… Ты, в плане влияния и стабильности, как говорят ромеи, «величина отрицательная». И тебе никогда не видать, при обычном развитии событий, Ольги в жинках. Но, с другой стороны, для других, стремящихся к ней, ты препятствие. Пусть небольшое, пусть кочка на ровной дороге, но все же, все же… А вдруг в караване хоть один горшок да разобьется? Лучше эту кочку срыть. С другой стороны, если эту кочку немного подсыпать, то можно весь поезд остановить…

— Значит, ты хитро натравил на меня своих врагов. Те повелись. И убились. Очень удачно — вроде и враги повержены, и все претензии к чужаку. А ты весь в белой судейской тоге… А если бы согласился на замену?

— А вообще ты мог согласиться на замену…

— В принципе, конечно же!

— … и после этого вернуться к Ольге? — усмехнулся князь.

— Нет. — скрипнул зубами Руфус. — А если бы меня убили?

— Но я же дал тебе достаточно времени подготовиться? Или ты этого не понял?

— Да понял я… Потом… Значит Ольга знала?

— Да! Конечно же знала! — ухмыльнулся князь.

Руфус разозлился. На князя — манипулятора, на Ольгу, которая ничуть не лучше братца, на всех этих… Но потом увидел в глазах собеседника этакий огонек и опомнился. «Ах, ты, гадина! Ты еще меня ссорить с ней пытаешься! Ну щас тебе, хрена…!»

— Благодарен я ей. Попрекала меня бездельем. Не давала пролеживать на печи. Надо отдариться…

— Неприятный ты. — Вздохнул князь. Он все понял правильно. — Вроде дурак-дураком, а копнешь, и сложно с тобой.

— Хорошо. Давай закончим, князь Лихомир. Раз ты со мной разговоры разговариваешь, то что-то тебе от меня надобно. Холопов ты моих забрал, дуван мой отнять ты не в силах, не потеряв так ценимый тобой мир. Так скажи в конце концов, чего же ты от меня хочешь?

— Чего я от тебя хочу? Хочу, чтобы ты мне службу сослужил, которая отчасти искупит все зло, пусть и невольно совершенное тобой! Там, куда тебя направит сейчас судьба.

— А за это что я получу?

— За это я клянусь не выдавать Ольгу против ее желания. Ты согласен?

— Да. — не раздумывая ответил Руфус.

— Вот и добро! — Лихомир встал, подошел к двери и открыл ее. В проеме показались Ярослав и еще один, совсем старый волхв, который при князе присутствовал с детства и сейчас был чем-то вроде его личного, самого доверенного наставника-советника. Молча волхвы расселись, и без предисловий начался очень серьезный разговор.

— Мы получили очень тревожные вести с запада. — Начал старый волв.

— Да… — Руфус поморщился. — Ромеи поди извелись уже все…

— Да. И ромеи тоже. Но я имел в виду гораздо более далекий запад…

— Это кто, англы что ли?

— Нет. Еще дальше.

— Но… — удивился Ярослав, который похоже тоже не знал, о чем пойдет беседа.

— Да, дитя. Да… Материк змеепоклонников.

Глава 65 Красные

Краснокожий человек, задрапированный в церемониальные одежды высшего жреца Кукулькана нетерпеливо прохаживался по каменному залу. Тяжелый, подбитый пухом и перьями плащ был сейчас все еще уместен. Ведь несмотря на то, что через незакрытые ставни в приемную и залетал по-весеннему теплый ветерок, внутри пирамиды, где были расположены многие помещения, включая покои и кабинет верховного жреца, было все еще слишком прохладно. Чуть позднее, уже к концу следующего двадцатитидневья, когда приятное тепло сменится кузнечным жаром, когда Правый (дневной) Глаз Кукулькана станет немилосердно жечь землю, напоминая всем о гневе Бога, он, жрец, будет с молитвой вспоминать прохладу храма. А еще через полгода, опять мерзнуть в ритуальном плаще, отогреваясь у жаровен. Такова их, жрецов, судьба. Кукулькан в служении повелел носить им только одну одежду несмотря на погоду или время года: набедренную повязку, шлем с клыками ягуара, высокие крокодильей кожи сапоги и наборный пояс ранга посвящения. И больше ничего, кроме жертвенной повязки, конечно же…

Тишину разорвал тихий удар гонга — это ему было позволено войти. Жрец открыл двери и распростерся ниц перед сидящим за столом пожилым человеком, все в котором говорило о могуществе власти, которую тот держал своими высыхающими руками.

— О, Великий! Личный секретарь преподает к твоим стопам и молит о…

— Довольно, Ва-Амони. Ты же знаешь, я не люблю этого. — Верховный жрец Фратара, государства тлинкитов, занимавшего северо-запад материка, нетерпеливо дернул рукой, поднимая секретаря с колен. — С чем пришел?

— Великий, я принес плохие новости…

— Какие?

— Как вы знаете, я, в числе прочего, на мне лежит контроль за расходами наших войск. Так вот. Однажды я обратил внимание на то, что военный отдел нашей инквизиции за последнее время сильно прибавил в потреблении средств. Я подумал, что некоторые из наших братьев забыли о Служении. Ну… стали тратится на дорогую пищу или отделку жилищ, или еще что… И решил в этом разобраться…

— И? Виновные наказаны?

— Виновных не оказалось. Посетив дом военной инквизиции я обнаружил там полную разруху. Жрецы одеты как последние нищие, многие недоедают, так как их количество заметно выросло, а общее содержание осталось прежним.

— Это почему же?

— Я побеседовал со многими из них. Так вот, вашим именем затребовал протоколы и статистику. И был неприятно удивлен. За последнее время число преступлений, расследуемых военными инквизиторами выросло почти вдвое. И это не приписки молодых, излишне рьяных в служении жрецов. Поговорив со многими инквизиторами я узнал о том, что они не только не только не превышают необходимого, но и зачастую закрывают глаза на те преступления, которые раньше возвели бы крамольника на вершину жертвенной пирамиды. Получив данные по всем провинциям, я их свел в единый документ и размножил. Я заставил нескольких жрецов-прогнозистов, независимо друг от друга, заняться оценкой полученных цифр. Так вот. Их прогноз разнится в мелких деталях, а в целом — одинаков. И кошмарен!

— Поясни.

— Многие не хотят отправляться воевать на Пояс Кукулькана…

По легенде, в той местности, которая сейчас называлась Поясом Кукулькана, жил богатейший народ, имя его проклято и забыто в веках, который в один прекрасный момент пренебрег дарами своего бога и отрекся от него. Тогда разгневанный Кукулькан в качестве наказания и в назидание другим, жестоко покарал отступников. Бог спустился с небес, облекся плотью огромной змеи в раскаленной чешуе и ледяных перьях и прополз поперек западного материка, выжигая и вымораживая не только отступников, но даже саму землю, что носила их на себе. С тех пор на Поясе Кукулькана несколько мелких озер — мест куда упали ледяные перья, а большая часть остальной земли — в огромных выгоревших до песка или сплавленных в стекло проплешинах, это там, где к земле близко прилегали или касались чешуйки бога.

С тех пор там никто не селился, да и земля была для этого непригодна, а шесть государств использовали эту территорию только для одного. Для войн. Каждый, кто пересекал границу пояса, с севера ли, или с юга, не мог вернуться до тех пор, пока не прольет кровь как минимум троих противников. Так велел Кукулькан, выразив свою волю через жрецов еще в дремучей древности.

— …Некоторые страны, посылают туда на смерть ущербных калек или даже женщин, вместо воинов, что не может не злить бога воинов. И это не все! Некоторые страны терпят на своей земле бледнолицых! Ваша, господин родина, уже который год терпит на своей земле И пусть те захватили всего лишь небольшую, труднодоступную долину недалеко от побережья, все равно! Трес-Сапотес никак на это не реагирует! Ну кроме ежегодной посылки ритуальных 260 воинов…

— Ты же знаешь… — Традиция составлять жреческий корпус в странах из инородцев, дабы избежать различных проблем со жрецами и способствовать стабильности раздоров между государствами, также была освещена веками. Так верховный жрец Фратара, государства тлинкитов по происхождению ольмек, а его зам, Ва-Амони — южный муиск. Вот и смутился верховный жрец за своих родичей, но тут же оправился. — Дальше.

— Воинственные мешика вообще покрыли всю свою многолетнюю историю грязью! — Ва-Амони не любил своих соседей с востока, впрочем те отвечали взаимностью. — Они умудрились проср… простите, господин, потерять большую часть своей армии и крупный остров в восточном океане! И чуть было не потеряли часть побережья, отговариваясь огромной силой пришельцев. Что есть чья-либо сила с Силой нашего Бога? Значит — это просто лень и трусость! Или ересь!

— Потише. Ты не на вершине пирамиды, и нет далеко внизу толпы, до которой надо докричаться. Я тебя и так отлично слышу.

— Простите, господин. Но это все пух! Хуже другое! В нашей армии, и похоже в остальных, наблюдается всплеск, как это не мерзко говорить, неприятия Кукулькана. Да что там неприятия, откровенной злобы и ненависти! Многие из них не хотят сражаться, проливать свою кровь во славу нашего Бога. Недовольны, если святые жрецы оказали их невинным дочерям или сестрам великую честь — отдали в жены Кукулькану. Более того, они зачастую начинают приносить жертвы Тескатлипоке! Этот персонаж детских сказок из обычного пугала для непослушных отроков вырос уже в целый культ. Инквизиторами было разорено пять их капищ! Так вот…

— Покороче, пожалуйста. Что ждет нас по твоему мнению, и что мы должны сделать?

— Так вот…

— И еще, сколько я тебя учу, а ты все так не можешь избавиться от своих «так вот».

— Простите, господин. Просто результат нашего бездействии будет ужасен. Вот я и волнуюсь больше обычного…

— Какой же, что из тебя слова — ритуальными клещами тянуть?

— Согласно прогнозу уже через десять лет нас ждут серьезные беспорядки на религиозной почве, а еще через 10–20 лет — междоусобная война на уничтожение. Внутри и со всеми вокруг. — Коротко ответил Ва-Амони.

— Но может, того хочет сам Кукулькан?

— Кукулькан не может этого хотеть! Ведь коли они будут умирать с именем этого презренного Тескатлипоке, кровь жертвы пойдет именно ему, а не Кукулькану!

— Хм. Предложения?

— Вы их знаете.

— Знаю. Ты уже давно хочешь этого. Беда только в том, что мы никогда не убедим в этом остальных пять жрецов. Слишком много это потребует сил. Мое решение — пусть же все идет, как идет!

— Но, господин…

— И главный ответ на твой незаданный вопрос… Как видишь, — верховный жрец коснулся рукой кровоточащей стигматы на лбу.

Такая была у каждого жреца. Располагаться она могла в любом месте тела, и кровоточила постоянно. Поэтому церемониальная одежда могла быть дисгармонично испорчена грязноватой повязкой в самом неподходящем месте. Ва-Амони повезло — его рана была не на самом неудобном месте — на правом колене. Потом эти бинты снимались, поливались благовонным маслом и сжигались в жертву Кукулькану. У верховного жреца рана была всегда на виду и только в одном месте — на лбу над переносицей. Для сбора крови века назад была придумана специальная конструкция из перламутровых бус, по которым сочащаяся кровь ползла в специальный сосуд за шеей жреца. Эта кровь приносилась в жертву раз в 13 дней.

— Я угоден Кукулькану. Если потребуется, он сам накажет меня. Итак, перейдем к более важным вопросам. Говори, все ли готово для принема гостей?

— Да, господин. Все подготовлено.

— Не разочаруй меня! Пять лет Фратар не принимал у себя ежегодное собрание высших жрецов. Все должно быть безукоризненно.

— Да, господин.

— Смотри у меня. Коли не по нраву придется что гостям… Коли опозоришь нас… Понимаешь меня?

— Да, великий.

— Хотелось бы. Итак, что у нас с другими вопросам?

— Северные провинции страны, — Ва-Амони начал свой обычный утренний доклад, — сообщают, что в их храмах не хватает благовонного масла для сжигания…

На этом время аудиенции, отведенное на запрос секретаря, закончилось, и началось обсуждение текучки. Но, несмотря на все сказанное, Ва-Амони не считал, что на поставленные вопросы он получил обстоятельные ответы.

«Как можно так отбрасывать важные проблемы, и заниматься всякой ерундой? Политика… Благовония… Рабы для жертвоприношений… Это вопросы максимум старшего над младшими жрецами, а не верховного жреца всего Фратара! Нужно истово служить нашему Богу, а не заниматься всякой…!» — Ва-Амони выругался, да помянул пернатого змея так, что услышь кто из инквизиторов, простолюдину не миновать жертвенного ножа. Нельзя сказать, что Ва-Амнони был в ярости, выйдя из кабинета верховного жреца. Он был просто в бешенстве. Оно было сравнимо с переполненной чашей с горючим маслом в библиотеке. Холодное, горячее только сверху, вроде горит ровно, спокойно, но еще хоть одна капля, и прольется через край, сжигая годами накапливаемое… Вот и старшему жрецу требовалось немного выплеснуть этой ярости, чтобы не взорваться.

«Что ж, есть древний и простой способ очиститься…» — подумал Ва-Амони. Сказано — сделано. Вечером, после службы, он переоделся в простонародную одежду, прихватил несколько серебряных монет и отправился в город. Побродив по окраинам, он нашел самую дешевую таверну и зашел в нее, имея в намерениях напиться местного дрянного октиля.

Ход был беспроигрышный. Либо до неплохо одетого по меркам этих трущоб (когда-то чистенький лагерь для паломников превратился в клоку, куда нормальный человек ногой не ступит. «Давно пора выжечь эту язву с тела города, и застроить освободившееся место приличными хижинами для послушников и младших жрецов. Хватит им толкаться в нижних галереях храма, да и не место в столице такой грязи.» — краем сознания Ва-Амони прошла вполне достойная мысль), полезет задираться какая-либо шайка. Либо, если шпаны не будет, виноватыми окажутся стражники, которые как обычно не спешат патрулировать трущобные районы. Им тут и на нож, и на огнестрел можно напороться. В таком случае, выпив, жрец собирался устроить разнос со смертельным исходом в ближайшем Доме Стражи.

Лично Ва-Амони мог ничего и никого не опасаться. Шпана ничего не сможет сделать жрецу высокого посвящения бога, одно из имен которого Бог Ягуар-Воинов, а стражники если теоретически и могут, то не посмеют. А если смогут или посмеют… Что ж… В таком случае немногие выжившие из города, в котором посмели поднять руку на жреца Кукулькана, разнесут весть о крупном жертвоприношении по остальным городам страны. А людишки новые поселяться. «Все равно все мы всего лишь прах под пятой у Кукулькана».

Беспроигрышный на первый взгляд вариант на самом деле оказался не таким уж удачным. Район был наводнен стражей, и обыватели в удивлении и страхе жались к бокам узких грязных улочек, подозревая крупную облаву и прикидывая, кому именно так не повезло. В Доме стражи, наверное, не осталось даже дежурной смены, столько стражников было на улице. В гнусном вертепе, куда жрец зашел в поисках неприятностей, все было спокойно и даже чисто. Севшему посетителю сам хозяин мгновенно застелил стол скатертью, поставил запыленную бутылку мескаля и спустя некоторое время принес свежих, только что выпеченных кукурузных лепешек.

Причину такой неестественности в поведении окружающих жрец понял много позже. Но так как Ва-Амони к тому времени уже хорошенько выпил, ничего кроме грустно-злобной ухмылки сделать он уже не мог. Дело в том, что переодевшись в низкую одежду, он совершено автоматически подвязал хламиду Поясом Посвящения — богато расшитой частью форменного облачения жреца Кукулькана, чем свел на нет всю свою маскировку. Получилось как в пословице: «не спрятаться кетцалю в перьях ворона». Глупая и обидная ошибка, которую лишь частью объясняет владеющий жрецом гнев.

К сожалению, боя теперь не получится, а резать людишек, которые по первому его зову покорно лягут под нож и не окажут никакого сопротивления, жрецу уже давным-давно надоело за время регулярных жертвоприношений на вершине пирамиды. Скучно. Ва-Амони оставалось только разбавлять горючее масло своего гнева этим дрянным мескалем, хотя большинству жителей окружающего района это пойло сошло бы за напиток богов.

Жрец много выпил, и поэтому на следующий день проснулся поздно, благо не его черед был служить в Храме. Точнее, не проснулся, а был разбужен суматошной дробью ударов в дверь своей комнаты. «Порази меня Кукулькан, не помню, как добрался досюда. И… Что-то не так. Не могу понять только, что именно.»

— Господин! Господин! Просыпайтесь!

— Чего случилось? — Смутное чувство «что-то не так» нарастало.

— Господин!

— Можешь войти, — разрешил старший жрец, встал с постели и начал одеваться.

Дверь открылась и в комнату ввалился один из младших служек, которых в храме использовали для всяких мелких поручений типа «иди туда…, принеси то…, а теперь пошел на…». Вот и сейчас, не дожидаясь дополнительного разрешения, и даже не смотря на владельца спальни он затароторил!

— Великое горе! Верховный жрец умер!

— Что? — остановился на месте Ва-Амони.

— Умер верховный жрец! Истек кровью! Послали за вами и сейчас ищут его приемника… — только тут луч света через приоткрытое окно упал на лицо замершего жреца и служка тот час же упал ниц.

— Великий! Простите меня…

— Что? Что случилось еще!

— Великий! У вас на лбу…

— Что? У меня на лбу? — переспросил Ва-амони и машинально потрогал голову рукой. Лоб был влажным. Поднесенная к свету рука оказалась выпачкана в свежей крови.

— Великий! У вас на лбу Великая Стигма! Теперь вы верховный жрец Фратара!…

Ва-Амони медленно прошелся по кабинету верховного жреца. Он делал это много раз за свою службу но сегодня…Но сегодня… Сегодня все было совсем по-другому. Сегодня он впервые вступил в этот кабинет не как подчиненный, пусть и высокого ранга, а как хозяин! С трепетом, запоминая на всю жизнь этот момент он прикоснулся к креслу верховного жреца, «оно теперь мое!» Из специального ящика достал запасную головную подвязку высшего жреца, рана на ноге уже зарубцевалась, приказал найти своего заместителя и принести себе крепкого мясного бульона. Кровь у верховного жреца текла непривычно сильно, и ее убыль требовалось срочно восстановить.

«Первый шаг к мечте всей жизни сделан!»

Ва-Амони опустился в кресло. Его мечта — бессмертие или очень, очень, очень долгая жизнь, которые мог даровать только Бог, стали чуть более достижимыми. В одной старой хронике он прочитал про жреца, который прожил почти полторы тысячи лет. И у Ва-Амони была догадка, чем тот заслужил такое расположение божества.

Этот совет, наверное, войдет в летописи как встреча Новых Жрецов. Приехавшие делегации всех стран материка разом лишились своих предводителей, которые в действительности и правили миром, оставляя на долю мирских владык всякую незначительную мелочь. И пусть от выбора людей ничего не зависело, новых жрецов выбирал сам Кукулькан, политический расклад резко и кардинально изменился.

Глядя, как новые набольшие рассаживаются вокруг шестиугольного стола, Ва-Амони вспоминал узелки на разноцветных нитях кипу, а также слова своих личных шпионов.

Шестиугольник был строго ориентирован по сторонам света. Каждый верховный жрец занимал именно ту сторону, в направлении которой находилась столица его страны. Удивительно было то, что впервые великими жрецами всех во всех государствах стали люди родного этноса. Единственным исключением, что наводило на некоторые приятные мысли об особом благоволении Пернатого Змея, оказался Ва-Амони.

Северо-восточную сторону гексагонального стола занимал верховный жрец страны ольмеков. Государство, занимающее все северо-восточное побережье со столицей в городе Трес-Сапотес славилось своими художественными ремеслами. Резьба по камню, скульптуры, рисованные и тканные изображения Пернатого Змея, которыми украшались главные храмы всех государств производились именно там. А увидеть набранную из мелких драгоценных камней мозаику во всю восточную сторону Великой Пирамиды Трес-Сапотеса со сценами из религиозных преданий собирались паломники со всех концов мира. Кукулькан, как живой, взирал на молящихся, роняя с клыков рубиновые капли крови, обнимая малахитовыми и лазуритовыми крыльями всех присутствующих. Некоторые особо впечатлительные, в религиозном экстазе, тут же приносили себя в жертву.

На северо-западной стороне стола сидел Ва-Амони. Его тлинкитский Фратар давал всему материку лучших жрецов и толкователей Завета Кукулькана.

Третьей державой северного полушария было государство северных муисков. Тунха, как и все остальные, страна именовалась по названию столицы, была признанным всеми остальными центром ремесел. Верховный жрец этой страны, своей статью напоминавший кузнеца, только что уселся и с неудовольствием воткнул взгляд в человека напротив.

Просто напротив него, на южной стороне стола, сидел верховный жрец Факата. Их государства граничили через Пояс Кукулькана. Там, далеко на юге, лежало государство южных муисков, со столицей в городе Факата. Страна Факата была знаменита по всему миру своими торговцами. Даже присказка была: «жаден как факат». В этом плане Ва-Амони был совершенно нетипичным факатом. По складу характера и мировоззрению он был скорее похож на так нелюбимых соседей мешика.

Южные и северные муиски происходили из одного корня. Но в древности, о чем были свои предания у каждого из новых народов, их дороги разошлись в разные стороны. И очень резко. Теперь же отношения между ними стали такими, что среди населения всех государств была популярна поговорка о том: «южный и северный муиск не смогут договориться даже по поводу того, в какой стороне встает солнце», а на полях сражений не было более беспощадных и жестоких друг к другу врагов. Воистину, братская любовь в насыщенности чувств уступит только братской ненависти.

Следующим государством краснокожих было Куско. Их жрец занимал место справа от Ва-Амони. Государство народа тавантисуйя было государством ученых. Конечно, как и в любом другом, там были и пахари, и воины, но именно ученые составляли цвет нации. Практически все главные научные открытия принесли в мир люди, называвшие родиной именно эту страну. Речь и письменность кипу, счет, кораблестроение и астрономия, даже порох и огнестрельное оружие, все это появилось благодаря исследователям страны Куско.

Последние государство — Тескоко. Его жрец сидел как раз напротив Ва-Амони на этой встрече. Мешика не были хорошими учеными или ремесленниками, мистиками или художниками, и плохо меняли драгоценные перламутровые раковины запада на золотые, с отверстием посредине, монеты востока. Но жили не бедствуя. Просто они были в веках лучшими воинами на всем континенте. «Все куплю, — сказало Злато. Все возьму, — сказал Булат» — это как про них. И те брали. И если бы не жесткие религиозные запреты на территориальные приобретения (Кукулькан разделил всю землю двумя горными хребтами и Поясом, что и делило ойкумену на шесть частей для шести государств), то мешика давным-давно бы завоевали весь мир.

Наконец удар гонга возвестил начало собрания. По этому сигналу все посторонние покинули зал и шестеро верховных жрецов остались одни. После обязательной молитвы, в которой они возблагодарили Пернатого Змея за оказанную великую честь, должны были собственно говоря начаться обсуждения стоящих перед государствами проблем. Но весь протокол, воспользовавшись правом хозяина встречи, скомкал Ва-Амони.

— Я предлагаю немного отступить от заявленного ранее перечня докладов, и обсудить самую важную проблему, которая в полный рост встала перед нами.

— Это какую же? — спросил один из жрецов.

— Пернатый Змей Кровавый Бог Кукулькан сильно недоволен нами. — Коротко ответил Ва-Амони. И предупреждая дальнейшие споры пояснил: — ведь никто из вас не будет отрицать, что божественная кара всем шестерым верховным жрецам — это знак об очень серьезных наших проступках. И если мы каким-то образом не завоюем обратно расположение Бога…

Жрецы молчали. Конечно, получить верховную власть, это очень и очень приятно, но при это закончить в скором так же, как и предшественник? Истечь кровью до состояния иссушенной Поясом Кукулькана мумии, при этом до последней секунды находиться в сознании? Нет! Этого не хотел никто.

— Я хочу услышать ваши мнения о наших грехах, а так же предложения по покаянию, — закончил свой короткий доклад хозяин встречи.

После продолжительного молчания со своего кресла поднялся соплеменник Ва-Амони. Тучный Йичак-Балам был по слухам большим любителем молоденьких рабынь, а так же вкусно поесть и мягко поспать. Ва-Амони было любопытно, как тот умудрялся побеждать в ежегодном смертельном поединке, положенном каждому жрецу высоких посвящений. «Неужели, как доносили мне, он действительно перед боем подрезал своим противникам жилы? Или платил тем, чтобы они погибали? Но если бы все это было правдой, тогда непонятно, почему его выбрал Кукулькан. Чтобы изменить? Или чтобы наказать?» Прокашлявшись, Йичак-Балам начал свою речь.

— Я считаю, что наши грехи в том, что слишком мало жертв приносят люди в храм. Храмы обеднели. Жрецы носят рубища, как последние рабы. Перья в накидках старших не меняются по году. Жертвенные пирамиды осыпаются. Содержание… — «С этим все ясно. — отвлекся Ва-Амони. — Факат есть факат. Сейчас он конечно же предложит…» — … Поэтому, я предлагаю увеличить положенную храмам десятины со всего что летает, ходит, ползает или растет, до пятины. Это позволит нам…

— Достаточно. — Верховный жрец Фратара прервал докладчика, видя откровенное презрение на некоторых лицах. Но чтобы не наживать врага, следовало смягчить: — Мы все поняли твою точку зрения. Следующий?

Следующим поднялся верховный жрец тавантинсуйя Кан Эк. Как и Ва-Амони, он был совершенно нетипичным представителем своего народа. Вообще-то говоря, жителям Куско была свойственна некоторая недорелигиозность, особенно заметная на фоне других государств. Тавантинсуйи уповали больше на науку, чем на молитвы благодаря чему имели некоторые преференции но и достаточно проблем. Кан Эк же был просто невероятным фанатиком. Службы, молитвы, строгое и беспрекословное выполнение всех статей кодекса служения Кукулькану. Он своими собственными руками на вершине пирамиды перерезал горло своим детям, в доказательство своей преданности Кукулькану. И это тогда он еще не был верховным жрецом! С таким жизненным подходом ему больше подошел бы шлем тлинкита. Глядя на худощавую мускулистую фигуру воина, которой несмотря на седую голову и изрезанное старческими морщинами лицо позавидовал бы воин и втрое моложе, Ва-Амони подумал, что уж этот то точно не участвует в подставных боях. Что скажет этот фанатик, было очевидно еще до того, как первое слово покинет уста.

— Кровь! Мы забыли цель нашей жизни! Все мы лишь прах под пятой Кукулькана! Рабы не желают славить Бога, когда бронзовый нож перерезает им глотку. Крестьяне и младшие жрецы ненавидят кремниевый клинок, воины презирают жертвенный обсидиан, а высшие жрецы и так называемые правители стран, чьи дети удостаиваются высочайшей чести расстаться со своей кровью в нефритовые чаши, ропщут!

— И? — спросил Ачиоталь Йах-Айин, верховный жрец Трес-Сапотеса.

— Ты еще спрашиваешь, что делать? — накинулся на него Кан Эк. — Ты, который позволил бледнолицым топтать нашу землю? Вы все знаете, что случилось пятьсот лет назад? Вы читали рассказы беженцев о том, как жестоко расправлялись бледнолицые пришельцы с людьми цвета одной с нами кожи? Ужель вы хотите, чтобы тоже самое произошло и здесь?

— Но они поклонялись ложным Богам. — ответил Ачиоталь, верховный жрец Тескоко. — И бледнолицые были гораздо слабее. Пусть те тавантинсуйи и были нашей крови, но они не встречались с таким врагом! У тех бледнолицых не было огромных железных кораблей размером с остров. У них не было железных птиц, которые сеют огонь с небес на землю. У них не было пушек, которые стреляют дальше, чем можно увидеть глазом! У них не было ничего такого…

— И это извиняет нас?

— Ну, в какой-то мере да.

— Нет. Это нас никак не прощает! Значит, мы плохо старались, недостаточно храбро шли в бой или хотели вернуть обратно, лишая Кукулькана его жертвы! Мы виновны. Мы должны сбросить бледнолицых обратно в море! Мы должны залить алтари Кукулькана реками крови! И, может быть, нас простят тогда…

— Так. Понятно. — Подвел итог Ва-амони. — Ватуль-Чатель, — обратился он к последнему верховному жрецу, который пока отмалчивался. — Твое мнение?

— Пока еще я не услышал ничего определенного…

— Ясно. Тогда послушайте меня. — Верховный жрец Фратара встал, подошел к столику на котором как простые циновки лежали кипу с его докладом предыдущему верховному жрецу. Всю ночь лучшие писцы из лучших нитей копировали его отчет, и вот сейчас пять жрецов могли ознакомиться с цифрами.

Неоторое время жрецы внимательно перебирали вревки кипу.

— Это правда? — удивился через некоторое время один из них.

— Да.

— Но откуда у тебя данные по нашим странам? — возмутился Йичак-Балам. Он, как торговец, понимал и ценил власть цифр.

— Не важно. Важно то, что это самый радужный прогноз. И по моему мнению, именно это больше всего тревожит Кецалькоатля. И то, что я единственный из всех жрецов — не национальный, как вы все, ясно показывает на правильность моей догадки.

— Хорошо, пусть так. Какие твои конкретные предложения? — согласился Ватуль-Чатель.

— Надо усилить инквизицию… Резать, пилить, сжигать, сажать на колья и рубить на куски, чтобы кровь… — зашелся было Кан Эк, но был жестко поставлен на место.

— Сейчас говорю я. — Твердо прервал фанатика Ва-Амони. — Мое предложение в следующем. Все вы знаете истину. Боги другого материка сдерживают нашего бога. Они боятся, что истинная вера распространится, и убьет их. И правильно боятся. Но пока наш бог заперт на нашем континенте. Более того, чернь начала загнивать. Но опытный врач знает, что коли плоть стала гнить, ее надо отсечь от здорового, а рану прижечь огнем. Но что делать с отсеченным? Просто выкинуть в мусорную кучу? Где она будет вонять и разлагаться, что предлагает Кан Эк?

— Я не…

— Мы верховные жрецы. Мы знаем истину и не должны между собой претворяться. Бог ест нашу кровь, взамен давая невероятные возможности. Если мы будем давать ему дрянную кровь, которая к тому же может не только ослабить Кукулькана, но и усилить его пока что эфемерного противника — Тескатлипоке, то будем ли мы хорошими жрецами? «Нет!» — ответит Бог и будет прав.

— И что же ты хочешь? — скрипя зубами спросил Кан Эк.

— Я не зря начал разговор с другого материка. И мое предложение таково. Давайте накормим гнильем чужих богов.

— То есть ты предлагаешь…

— Да. Я предлагаю вторжение.

— Но мы и раньше пробовали, и ничего из этого не выходило. Ветры и бури, насылаемые Границей, отворачивали и топили наши корабли. — возразил Йах-Айин. Ачиоталь согласно кивнул.

— Сколько кораблей вы послылали? Десять? Двадцать? Сто?

— До сотни не доходило, но пять по тринадцать было…

— Вот. А я предлагаю послать всех.

— Кого, всех?

— Всех этих разложенцев.

— То есть, почти миллион???

— Да. Я считаю, что армада кораблей с миллионом человек, при поддержке — 3–4 верховных жрецов способна с энергией непрерывных жертвоприношений продавить границу и высадиться на том материке. А дальше… Этих воинов будут убивать независимо от того, угодны они Кукулькану или нет. Они равно яд для той земли. А раз так, то и сражаться наши будут, с максимальным напряжением всех сил, обращаясь в безысходную минуту к своему богу, который может взамен крови и молитвы даровать недостающие для победы силы. Не к их же богам обращаться?

— А…

— И умирать они будут тоже, с пользой для нашего бога!

— Хм… Но вот откуда взять корабли и средства для этого предприятия… — задумчиво спросил верховный жрец Факата.

— Да. Ты прав. Стоить это будет очень дорого. Корабли со всего мира, с восточного и западного побережья, с командами собираются на восточном побережье, в портах Трес-Сапотеса, раз уж в портах Тескоко сейчас небезопасно. Кстати, первым делом можно ради боевого слаживания и тренировки разметать бледнолицых, что пачкают своим зловонным присутствием наши земли. Войска всех шести государств следует также свести в Трес-Сапотес. Обеспечение армии и флота всем необходимым будет распределено по всем шести государствам. Причем половина, в качестве компенсации за флот и команды, упадет на невоюющие в море центральные государства.

— Нееет! — как резанный завизжал Йичак-Балам. Вот уж во истину: «торговцу его золото дороже его крови.»

— Ваше решение, жрецы?

— За! — По понятным причинам утвердительно первым проголосовал Ачиоталь.

— Если я лично отправлюсь на восток, приносить в жертву еретиков, то я поддерживаю это богоугодное начинание. — Это уже реплика Кан Эка.

— Против. — это реплика Йах-Айина. Принять на своей территории почти миллион чужих войск, которые будут вести себя соответственно веками поддерживаемой ненависти… Понятное дело никакой правитель, желающий добра своей державе, не согласится.

— Против! — резоны Йичак-Балама очевидны.

— Воздерживаюсь. — Ватуль-Чатель.

— Нельзя! Не на таком голосовании, от которого зависит жизнь нашего Бога! — поправил Ва-Амони.

— Тогда — против! Из принципа, раз ты не разрешаешь воздежаться!

— Я, понятно, голосую за свое предложение. Итого. Трое против, трое за. Я бы мог убеждать Йах-Айина, что Трес-Сапотес ничего не потеряет, что не будет никаких непотребств со стороны армии вторжения. Я бы мог уговаривать Ватуль-Чателя, что его страна только выиграет от огромного количества заказов на снасти, различную военную мишуру, оружие и доспехи. Я бы мог пугать Йичак-Балама гневом Бога. Но… К счастью это ничего не требуется. Ведь согласно старинному правилу, дабы избежать паритета в голосовании, слово жреца-хозяина встречи весит не один, а полтора голоса. Поэтому — все решено. Вторжению быть!

Жрецы поворчали, но все же теперь, когда решение уже принято, сопротивляться было поздно. Сейчас любое неповиновение было сопротивлением самому Кукулькану, а он такого не прощал. Судьба предыдущих верховных жрецов была тому свежим и наглядным примером.

— C чего начнем? — спросил мешика.

— С начала. С информации. — Ответил Ва-Амони. — Именно после оценки этих данных мы начнем планирование десантной операции. Итак… Как вы знаете, у нас есть некий канал связи с восточным материком. Наш брат уже много лет живет в столице одного из крупнейших государств того материка и регулярно посылает отчеты. Ситуация там складывается на редкость удачная для похода. Дело в том, что там и без нашего воржения назревает кровополитная война между…

Давно уже разошлись все жрецы. Стихли в коридорах пирамиды стенания купца, кровожадные крики фанатика и довольные предчувствия воина, а верховный жрец все так же сидел в своем кресле. Ва-Амони прикоснулся к своей великой стигме и улыбнулся. Кровь из ранки практически не текла, не то что раньше. «Значит, я все делаю правильно. Кукулькан мною доволен!»

Глава 66 Аскель

Что ни вечер, то мне, молодцу, ненавистен княжий терем,

И кручина, злее половца, грязный пол шагами мерит,

И вихрится над осинами жгучий дым истлевшим стягом,

Я тоску свою звериную заливаю пенной брагой.

— Князь! Князь! К тебе гости пожаловали! — раздался крик со двора.

Аскель на секунду оторвался от своих тяжелых мыслей и привычно уже ответил: «Пошли их прочь! Сегодня нет настроения убивать!» и опять вернулся к созерцанию лежащего перед ним на столе пергамента. Причины для тяжких раздумий у него были серьезные.

Пять лет прошло с тех пор, как он стал князем. «Всего лишь пять? Или целых пять?». Поначалу, особенно в первый год, для раздумий не было времени. И строиться надо было, и обороняться. Каждую неделю приплывали очередные мстители по одному-двум драккарам и складывали свои головы на берегу или в бухте. Кораблей и добычи оказывалось так много, что ставить их было некуда, а различная рухлядь: доспехи, дешевое оружие, утварь, валялись прямо на берегу. Из Торжка местные скупщики даже прислали постоянного представителя, который оценивал и скупал взятое на меч прямо на месте. Платили за это очень дешево, так как в этом году, после удачного набега на Харингхейм, всякого товара было «ну дюже много».

Аскель лично участвовал в каждом сражении, много раз оборачивался, полностью контролируя себя, стараясь поединками и адреналином чуть-чуть подернуть пеленой забвения память о своей любимой. Убивал много и совершенно равнодушно, а по ночам не спал, вникая во всякие мелкие детали управления и налогообложения в своем зарождающемся княжестве. Денег было в достатке, но и таяли они с ужасающей скоростью — князь Аскель не скупился для своих людей. Мужчин — и воинов, и работников, не хватало, поэтому приходилось работу покупать за полновесные новогородские гривны. Бригады наемных мастеровых валили лес и полностью отстраивали деревни, немного крестьян распахивали и подготавливали поля для посева на следующий году, опытные охотники добывал и коптили мясо на зиму, и все это не считая огромных затрат на покупку необходимых мелочей, начиная от скотины и заканчивая иголками.

А в середине первой зимы первый раз проявила себя его личная кара.

Однажды вечером, сидя за столом, Аскель внезапно почувствовал, как растет внутри него бешенство. Причин для оборота не было, все было спокойно, но удержать себя не получалось. Князь выскочил из-за стола и рванулся из своего недавно отстроенного терема вниз по лестнице, во двор и за ворота туда, где темной стеной на фоне звездного неба стоял лес.

Очнулся он только на утро. В лесу. В изорванной в клочья одежде. Вокруг было множество поломанных небольших деревьев, а снег на поляне покрывали капли крови. Посреди валялась чья-то изломанная туша, судя по размерам — не человеческая.

— Оборотился уже? — услышал он за спиной голос.

Повернувшись назад он встретился взглядом с стоящим на краю поляны Гудредом. Тот внимательно осмотрел издалека своего друга, особенно его глаза, положил в снег принесенный с собой сверток и копье и только потом подошел к князю.

— На. Испей вот, — и протянул Аскелю вытащенную из-за пазухи фляжку. Во фляге оказалось горячее вино со специями, и сделав первый глоток Аскель понял, на сколько же он замерз — даже когда его спихнули в северное море, даже тогда ему не было так холодно. Дрожь моментально охватила все тело, застучали зубы и на голой белой коже заструились первые серебристые линии изморози. Стуча зубами князь приник к фляге и не отрываясь выпил все вино. В это время Гудред успел сходить к своему свертку, развернуть его и накинуть на плечи своего князя шикарную теплую медвежью шкуру. Опираясь на копье и кутаясь в шкуру, поддерживаемый с другой стороны своим другом князь медленно поковылял к дому. Уже на опушке леса Аскель спросил у Гудреда.

— Что это было?

— О чем, княже?

— Ты понимаешь меня.

— Нет…

— Понимаешь… Я же не совсем дурак. Ты знал что с собой надо принести, ты был вооружен, значит опасался меня, следовательно, ты заранее предвидел то, что со мной произошло. Говори.

Гудред помялся, но все же решил сказать правду.

— Понимаешь, ты оборотень даренный, тебя этим отметили сами боги. Это великая сила, и великие возможности. Но есть у этой монеты и реверс. Коли обладатель не совладает с этой силой, или по другим каким причинам, то сила начнет сама управлять человеком, превращая его в дикого зверя. Как сейчас то было — ты будешь рычать как медведь, ломать деревья, срываться на первого встречного, зубами и когтями разрывая его тело… Именно за это берсерков и ульфхендаров страшатся и простые люди, и опытные воины. Раньше ничего такого не было за тобой, и я думал, что ты удержишь силу в узде, но теперь… Теперь все иначе.

— И чего мне теперь делать? Как с этим справиться? Чего ожидать?

— Ничего хорошего… Похоже, тебя прокляли северные боги за такую разруху, что учинил их молельщикам. Попытайся как можно меньше пользоваться своим вторым обликом, может это поможет замедлить это…

— Но только замедлить?

— Да. Полностью вылечить могут только Боги, или чудо, а чудеса редки… Еще, говорят, лечит море, долгая дорога в одиночестве… Я приготовлю тебе отвары, пей когда почувствуешь ярость, но ничего особого не обещаю…

— Спасибо тебе…

Этот разговор произошел почти пять лет назад. Одинокой дороги и долгого путешествия по морю князь не мог себе позволить — на его совести была судьба целого княжества и ребенок, нельзя все это бросить просто ради своего личного благополучия. А приступы продолжались, причем время между ними становилось все короче и короче. Каждый такой приступ Аскель отмечал на специальном пергаменте, и вот сейчас, глядя на кривую, напоминающую параболу, он с грустью думал, что нормально жить ему от силы осталось года два. В первый год приступ был один, во второй два, в третий четыре, а в этом году их было уже шестнадцать. Если так пойдет, то в следующем году приступы будут идти раз в две недели, а через год — раз в неделю. На третий год он будет в безмозглом зверином обличии проводить ровно столько же времени, сколько отходить от него в человеческом, а еще через год просветлений не будет вообще.

«Что ж, похоже мое внутреннее мироощущение придет в гармонию с внешностью… Все эти годы в душе выл и скреб о сердце волк, ну медведь, какая разница, и вот он выйдет наружу. Единственный мой просвет, это Аскель. Сынок…».

Действительно, мальчуган рос крепким, приветливым и смышленым. Детские болезти обходили его стороной, а веселый и открытый нрав, вместе с огненно рыжими волосами, он унаследовал от матери. От отца же он унаследовал часть той силы, что сейчас дикой яростью бросала его предка в лес.

«Надо бы что-то уже предпринять, а то вскоре мне навсегда уже уходить в лес» — равнодушно подумал о себе Аскель. «И вот думаешь, что она мне? Кто она? И всего вместе то были пару раз… А сердцу не прикажешь… Запала на сердце, на других и не взглянешь…» — на этой печальной ноте его размышления были прерваны распахнувшейся дверью.

Сказать что князь удивился, значит ничего не сказать. Шила в мешке не утаишь, и что князь Аскель был берсерком, причем в последнее время часто впадающем в бешенство знали все в княжестве, и многие соседи вокруг. И поначалу, это, а также огромное богатство, привлекало к князю излишние внимание. Жадные до легких денег воины, причем не только северяне — россы, германцы, даже пара ромеев было (последние, кстати, оказались очень неплохими бойцами, хотя правильнее было бы назвать их наемными убийцами — один раз его он заполучил царапину на руку — так знахари его потом ели-ели откачали) приходили к воротам его скромного замка и вызывали на хольмганг, понося непростительными словами, и требуя в случае своего выигрыша, почти сказачные, пол-царства.

Что-ж… После первой сотни жестоко порубленных на куски поединщиков, поток дураков иссяк. Тем интереснее были личности этих гостей.

«Кто же такой достаточно уже поживший желает на время развеять мою печаль?» — подумал Аскель, быстро встал и потянул из ножен клинок, висевший на стене поверх роскошного восточного ковра. Так, с обнаженным мечом в руке он и встретил гостей.

В раскрытую дверь вошли трое. Первым был здоровый, из-за большого количества натянутой на себя теплой одежды, воин, вооруженный двумя недлинными мечами и с исполосованным шрамами лицом. Хотя стояла уже поздняя весна, и температура была терпима, этот гость видимо ощутимо подмерзал. За ним стоял немного толстоватый, вооруженный саблей воин, непокрытую бритую голову которого украшал чуб. Третьим был странный мужчина с каким-то, неземным что ли, отсутствующим или светлым, в общем непонятно каким словом описать, взглядом.

— Не узнал, — констатировал толстый.

— Ну, будто ты нас узнал, — заявил одетый.

— Будет вам! Александр, привет тебе. Точнее, здрав будь князь Аскель из рода Седого Медведя, — сказал третий, и только тут, по голосу, тень узнавания промелькнула на лице у князя.

— Игорь? Ярослав? Макс? Это вы? — радостно — неверяще спросил хозяин.

— Ну вот, наконец признал, — сказал Ярослав. Аскель оправился от удивления и мгновенно превратился во владетельного князя.

— Эй! Астрид!

— Да, княже… — отворилась дверь и в комнату с опаской заглянул холоп. Не увидев впавшего в бешенство князя и валяющихся на полу разрубленных на куски гостей он приободрился и спросил: — Звал?

— Да! Быстро всех созывай. Други ко мне приехали, коих я в живых не чаял уже свидеть. На стол собирайте, вина ромейские вынимайте, пир сегодня будет! Коли кого к вечеру сегодня трезвым увижу — за врага посчитаю лютого!

— …Потом, когда чуть оправился, заскочили за Максимусом. А по пути сюда, слегка задержались в Святограде. Мужики сдавали экзамены. Вот, собственно говоря, так все и было, — последним закончил свою историю Руфус. — Но кто же знал, что они от этого так взбеленятся? И из-за этого они и собираются объявить войну…

— Ну не следует брать всю вину на себя. Тут и я приложил руку. — ответил Максимус.

Помолчали. Уже давно на землю спустилась ночь, хотя в этих северных местах она была по летнему времени светла. Друзья ушли наверх, в кабинет князя, оставив пирующую дружину и холопов в нижней горнице. На столе стояло только дорогое вино и немного закуски — все набили себе брюхо раньше, на пиру. Там же, за праздничным столом, осталась и радость встречи, и бурное, местами даже буйное веселье. Здесь же пришло время серьезному разговору.

— Оттого, что я не приложил к этому руку простым людям, которых на аркане или в колодках потащат на рабский рынок, старикам и детям малым, которых будут убивать на пороге своих собственных домов, легче не станет. Сейчас надо не голову пеплом посыпать, а думать. И делать. — После долгой задумчивой паузы заговорил Ярослав, по недавно приобретенной привычке крутя весящий на шее амулет.

Коротенькая задержка в Святограде была длиной аж в целый месяц. Ярослав и Максимус бегали как укушенные, но в конце концов каждый из них получил Ярило полноправного волхва. «Почти такой же, какой я снял со Вторуши» — отметил про себя Аскель. Амулет Максимуса был простейшим — все сектора заполнены по необходимому минимуму. Не больше и не меньше. И то, чтобы получить некоторые «зачеты» потребовались просьбы и поручительство Ярослава. А вот на амулете самого Ярослава, помимо всех остальных необходимых, сектор Даждьбога был заполнен насечками по-максимуму. Волхв Ярослав Избранник Даждьбога.

— И что вы собираетесь с этим делать? Как исправлять? — Спросил Аскель.

По благоприобретенной за последние годы привычке оценивать все происходящее с точки зрения выгод своему княжеству и своим людям, он пока никакой пользы не видел. «С одной стороны, надвигающаяся война может и не докатится до столь высоких широт. С другой стороны — Новогород, это драгоценнейший приз! Добыча во много раз превзойдет даже взятую Максимумом и Руфусом. Да и Ганза, может даже не тайно, профинансирует устранение конкурента. Когда ромеи захотят атаковать Новогород, то их флот обязательно примет в этом участие. Минимум, как транспортный. В любом случае — мое княжество заденет.

Это значит, что только-только появившееся население, призрак достатка, все это исчезнет. Дружину я, как вассал великого князя Новогородского, предоставить обязан. Выставляемое, согласно уговоренному в Правде размеру, войско высосет пылесосом практически всех до единого воинов, да что там воинов, всех мужчин, с моих земель. Я и так даже в обычные походы за добычей не хожу и не пускаю, людей берегу, несмотря на их глухое ворчание. Жадные идиоты, добычи им мало. Куда ее? Те мстители и так завалили нас по уши. Пятый год платим налоги именно ею. И ничего — живем припеваючи. Вон в каждой семье по 3–5 детей… Но если война начнется и дружина уйдет — территория княжества останется полностью беззащитна. Плохо. Война мне совсем сейчас не нужна. Да и вообще не нужна. Побережье большое, где натаскать своих сопляков лет через десять-пятнадцать я легко найду, а море в случае чего все спрячет. Да. Великий князь Лихомир еще поскромничал. И Руфус, и Максимус, особенно последний, у Игоря хоть причина уважительная есть, редкостные м. ки!»

— Плыть надо. На заход. В Америку местную, к краснокожим, — ответил Ярослав.

— А туда то зачем? Я еще понимаю, ты бы попробовал устранить хана или кесаря — с удачей это не невозможно, но к краснокожим? — удивился Аскель. Остальные, уже посвященные в детали плана, промолчали, оставив объяснения Ярославу. — Хрень получается полная! Или же вы хотите точно так же, как и в нашем мире сделать?

— В смысле? — не понял Максимус.

— Ну в смысле, как всю свою историю Европа с Англией воевала. Самым коротким путем: не через пролив, а через Россию… — еще в свою бытность студентом пришлось Александру подготовить пространный доклад о проведенных Российской империей воинах. Вот и запомнилась ему такая вот странность, на которою препод (кстати редкая сволочь, вымогавшая у студентов деньги за зачеты) ответил какую-то ерунду.

— Нет. Ты не понял совсем!

— Да. Согласен. Я ни х… не понял!

— Дело в том, — стал разъяснять Ярослав, — что по некоторым сведениям сейчас на восточном побережье западного материка живут остатки наших, с Земли. Солдат и тех, кто не пошел под руку князя. Это от тысячи до полутора человек. Воинов. С современным оружием. И еще около трех женщин и детей. И сейчас они нужны здесь. Нам. Этим людям. Князьям.

— Так они и вернуться. Они сильно поди обозлены.

— Именно поэтому идти придется нам. С местными разговора не будет, а нас хотя бы выслушают.

— Ну разговор будет все равно короткий. И состоять будет из нецензурных пожеланий обратной дороги. Предложить кроме битвы вам же нечего…

— А вот это не так. Ты думаешь, что среди князей есть идиоты? Нету. Не выживают в идиотах здесь князья. И память у них хорошая. Поэтому и предложить они нашли чего.

— И чего же?

— Рядовым — оплату щедрую. Офицерам — должности в приказах. Набольшим — княжества малые, род.

— Ну не знаю… Я бы подумал трижды, возвращаться мне или нет. К тем, кто меня вышвырнул, как котенка!

— Ну, тебе не понять. Ты и так тут, а они в совсем чужой стране… Так что, шансы есть.

— Ну вы даете. Я вам не завидую… Кстати, а вы так и не сказали, чем лично вас заманивали князья?

Ребята замялись.

— Все просто. В награду за это я получу Ольгу. А я ее люблю безмерно. И ради нее пойду куда угодно! — прямо ответил Руфус.

— Мне обещали решить проблемы с наложницей, — высказался Максимус.

— Подкаблучник трусливый. Свернул бы сам ей шею, и делов то! — пробурчал Ярослав.

— А сам то? Кто бы говорил!

— Тихо! Еще успеете набеситься! Дорога вам длинная… — Хозяин прервал спор до того как он превратился в безобразную свару. — Ты, Ярослав… Понятно, новорожденный фанатик! Как вы будете их уговаривать — ума не приложу.

— Как нибудь уговорим…

— Ну ладно, это ваши проблемы, замолить. От меня то чего хотите?

— Корабль нам нужен. С людьми.

— Корабль… Да еще с дружиной…

— Я все разумею, ты сам не можешь пойти с нами, но мы этого и не просим. На тебе люди твои, княжество…

— Это да… Хм… — Аскель встал, подошел к открытому окну и стал задумчиво смотреть в даль. — Так. Добро. Я разумею. А что с этого буду иметь я?

— Великий князь Любослав Новогородский, в обмен на исполнение своей просьбы, обещает в этот год взять с тебя вполовину меньше дани.

— Неинтересно! — Бросил Аскель, отвернулся от окна и посмотрел на Ярослава. — И вообще-то говоря! Почему я? В Новогороде исчезли разом купцы? Не толкутся у причалов Торжка ладьи? Нет судовой рати у любителей морской охоты на деревянных зверей, чревом полных товара? Почему я?

— Это все есть. И если ты не согласишься, то так и поступим. Но в таком решении есть много минусов. — Начал объяснения Ярослав. Во-первых, отправляя послов на корабле великого княжества, того, кстати, которое их изгнало…

— А моя ладья — не тоже самое? — перебил Аскель.

— Нет. Ты — свой собственный, хоть и данник…Не лучшее начало для переговоров, — закончил волхв свою фразу. — Во-вторых, как это не парадоксально, при всем своем опыте, новогородцы не особо привычные к плаванию в открытом океане. Те редкие специалисты нам по некоторым причинам не подходят. В-третьих, секретность. О том, что Новогород достаточно насыщен ромейскими шпионами, ты можешь поверить на слово. Хоть князья и вертятся, а воспитать кого-нибудь класса Абакумова пока здесь нельзя — не тот накал страстей, в частности. В-четвертых — маскировка. Маршрут движения будет с заходом на Новую Британь — просто иначе не переплыть океан. Банально не хватит припасов. И если северяне еще могут рассчитывать на пусть и прохладный, но мирный прием, то россы… Сам понимаешь!

— Хм… Конечно, не лишено некоторых здравых мыслей но…

— Твоя цена? — вздохнул Ярослав. Имея полномочия торговаться, он совсем не любил и не хотел этим заниматься.

— Если князь пообещает в предстоящей войне мою дружину не трогать, то я согласен. А налоги уж я заплачу.

— Совсем я смотрю, ты стал местным, — чуть презрительно проговорил Ярослав. — «Моя хата с краю…» Вот так и били нас всю историю, по кусочкам, когда такие как ты…

— Помолчи, не на трибуне, и не дави на меня. Я некоторых из этих людей из петли вынимал, с рук выкармливал, и не собираюсь из-за исправления чужих жадных косяков их в землю класть. Ты мне ответь, согласен князь на такие условия?

— Согласен, но тягло тогда ты выплатишь вдвойне. Все же 1–2 корабля с воинами не стоят полной дружины огромного княжества. Лады?

Князь внезапно, точно так же, как до этого вспыхнул, остыл и отвернулся к окну. «Море… Дорога…» — чуть слышно пробормотал он, и громко ответил — Что ж, значит так тому и быть. Согласен. Будет вам корабль. С дружиной.

— А когда?

— Завтра.

— Завтра? Но как? Ведь надо собраться, припасы… Люди… — теперь удивился Максимус.

— Да! Завтра! Отплывать надо сейчас же, а то не успеем дойти до места до начала зимних штормов.

— Погоди… Мне же надо весть послать, наказы оставить… — начал было Максим, когда его перебил Ярослав.

— Ты сказал, успеем. Означает ли это, то что я подумал?

— Да. Ты правильно понял. Я пойду с вами. И закончим на этом — завтра вставать очень рано. Комнаты ваши готовы.

На следующее утро Аскель проснулся раньше всех. С учетом того, во сколько они вчера легли, можно сказать, что это был не ночной сон, а легкая послеобеденная дрема. За открытым окном уже, или все еще, смотря как считать, было светло, хотя солнце еще не показалось. Его гости, умаявшиеся долгой дорогой, обильным столом и переговорами спали, и спать наверное будут до полудня. «А вот мне отдыхать некогда. Столько всего потребуется сейчас сделать! Ууу…!»

По здравым размышлениям, ночное решение уйти в поход уже сегодня, было признано утопическим. Но все равно сборы следовало начинать как можно раньше. Встав и слегка размявшись, Аскель вышел из своей спальни и спустился вниз. В общем зале, который был росской заменой длинному дому северян, праздничная пьянка как раз подходила к своему естественному концу.

Совсем слабых в зале не было. Их загодя, то есть ее тогда, когда большая часть была только еще слегка навеселе, разнесли по родным спальным местам. Те, что послабее, сейчас своими телами украшали либо деревянный, регулярно выскабливаемый пол, либо полусидели за столом в разнообразных позах из разряда «лицом в салат». Самые сильные все еще пировали, здраво рассудив, что: «чем поздно лечь и рано встать, лучше вообще тогда и не ложится.» От щедрейшего стола, обильных закусок и разнообразных дорогих напитков, начиная от пива и заканчивая росскими медами и ромейскими винами, сейчас осталось мало. Впрочем, остатки все равно не пропадут. Соберется и будет скормлено мужам позже. Об этом позаботятся уже проснувшиеся и начавшие потихоньку прибираться женщины.

Аскель посмотрел на это батальное панно и понимающе, с грустью улыбнулся. Грустил он в данном случае по своим прошлым заблуждениям. Было дело — и он верил в повальное N-ское пьянство, начитавшись заумных статей в прессе и наслушавшись с пеной у рта доказательств «из жизни». Попав сюда он с удивлением понял, что жизнь здесь, в этих северных широтах, настолько тяжела и трудоемка, что для пьянства банально не оставалось времени. Простой и естественный отбор — кто пьет, тот не выживет. Но праздники — это дело совсем другое. В этих редких случаях и едали обильно, и выпивали крепко, и ложились рано. На следующий день — рано. Благо здоровье большинству это позволяло.

— Гудред, — тихо позвал Аскель.

Один из мужчин, коротавших время беседой и копченым окороком с кубком вина, обернулся, и, увидев своего князя и друга, быстро поднялся. Гудред на пиру пил мало, хотя пить мощно умел. Однажды даже побившись об заклад перепил подряд четверых воинов. Просто, после того как князь ушел с гостями к себе, он неформально остался за старшего. А буйной пьянке всегда нужна пара другая трезвых, дабы вспыхивающие конфликты на доводить до смертоубийственных схваток.

— Княже? Случилось аль… аоуу, — с чувством зевнул воин, — чего?

— Ты как? Нормально?

— Да, княже. Ты же знаешь меня. Я редко перебираю.

— Вот и хорошо. Тогда мне нужно знать следующее. Какие два корабля у нас наиболее пригодны для длительного автономного путешествия. А так же, сколько и поименно кого можно в такое путешествие взять. Ну и посчитай необходимое количество припасов. Если сам не знаешь, спрос у старших.

— Добре, княже. Я к концу месяца подготовлю сравнительные сказки…

— К вечеру. Сегодня.

— Сегодня? Шутишь, князь?

— А что, не сможешь?

— Смогу, что ж тут не смочь. Просто не получишь ты полных сказок, как привык… А с чего такая спешка? Мы же никуда идем?

— Ммм… Не совсем.

— Что? — Послышался голос вроде бы только что крепко спавшего, рядом лежащего воина. — Князь наконец-то идет в вик? За добычей и славой?

— Вик? — Коротенькое и негромкое слово оказалось подобно раскатам грома от близкой грозы. То тут, то там стали от стола подниматься заспанные лица и почти моментально собираться в толпу около своего князя-хирдвинга.

Вопрос с боевыми походами был очень болезненным. Ведь как учат Речи Высокого:

И скот падет, и близкие уйдут, все люди смертны.

Я знаю, лишь одно бессмертно: слава великих дел!

И если в первые годы слава и добыча вместе с мстителями сами приходил к подданным князя Аскеля, то в последние годы сражения практически полностью исчезли из жизни иммигрировавших северян. И пусть многие бонны, которые хотели спокойно и мирно жить, пахать, сеять, разводить животину или ремесленничать, были этому только рады, бойцам, которые и сделали малочисленный северный народ знаменитым на весь мир, это было совершенно не по нраву. А как воину учиться, как не в сватке кровавой? Учебные поединки не дадут такого накала, не заставят выложиться по полной так, что сделаешь защищая свою жизнь. Вот и дурели хирдманы от безделья, иногда устраивая кровавые хольмганги между собой. А зная историю своего рода на многие десятки поколений, искать причину напасть на своего соседа долго не приходилось. Некоторые, без разрешения князя, отправлялись пошалить на море, и Акселю, дабы не получить бунта, приходилось на это закрывать глаза. Но самых зарвавшихся, из одного малого рода, вообще жестоко покарать, вырезав до последнего человека. Так что только это, а так же благодарность за спасение и страх перед князем-берсерком, и сдерживали пока народ. Но терпения был не бездонный колодец. И вот теперь, в это на редкость счастливое утро, все в раз вроде как изменилось.

— Когда?

— Куда идем, княже?!

— Меня возьми! Я же лучший на топорах!

— Я лучший на мечах среди своего рода!

— Да помолчи! Не я ли того дня драл тебя как…

— Да как ты смеешь…

— А ну ТИХО! — зарычал князь.

И стало тихо.

— Значится так. Поход будет долгим. Очень долгим. Куда — пока не скажу, сами понимаете. — Воины понимали. Столкнувшись с ромейскими интригами во всей их, так сказать, красе, в их лексикон прочно вошло росское слово — потаенный. — Добычи будет мало. — Несколько разочарованный гул, который сразу же сменил тональность, после заключительных слов князя. — Пойдем в два драккара. Мне нужно 60–80 хирдманов.

— А что так мало? Два драккара вместят и вдвое больше!

— Я же сказал, мы идем очень далеко. И еще. Я возьму только самых лучших.

К сожалению, только после произнесения последних слов Аскель понял, в какую ловушку он сам себя загнал. Стараясь сберечь воинов для того, чтобы семьи были полными и счастливыми, чтобы они банально наплодили и воспитали как можно больше детей — т. е. будущих воинов и данников, князь повсеместно сглаживал конфликты. Но теперь, после таких слов, все это пойдет прахом. Многочисленные кровавые поединки становились непреложным фактом. Ну и что, что воинская иерархия давным-давно каждому известна? Ведь годы идут — старшие хирдманы стареют, а молодые наоборот — наливаются силой, пусть зачастую дурной, и обретают, как им кажется, невероятное мастерство. Короче говоря — у молодых волчат режутся зубки, которые они пытаются пустить в ход. Первый вызов не заставил себя долго ждать.

— …Я, Кертьяльвад Рыжая Борода, отправлюсь со своим ярлом Аскелем Седым Медведем в поход! Есть ли здесь тот, кто хочет оспорить мое место у весла на его корабле?

— Я Скули, отправлюсь вместо тебя! Не место в дальних походах таким как ты старикам! Им должно сидеть у печи и потешать мальцов сказками о своих походах!

— Я принимаю твой вызов, Скули! И еще не зайдет солнце, как я…

— Но учтите! — Перебил начинающиеся вызовы Аскель. — Я с ранами на борт не возьму! Хоть пусть царапина кровить будет! Ясно вам? И еще. Чтоб без кровников! — хоть как-то князь попытался уменьшить возможные потери. — А теперь, пошлите гонцов по всем селениям! Пусть топор, меч и копье покажут нам, кто отправится в поход!

— Я смотрю, — в неожиданной паузе раздался чей-то незнакомый голос, — здесь все же иногда берут в руки меч. А ведь по виду и не скажешь! — опешившие северяне обернулись и с удивлением уставились на одного из гостей-друзей князя. Тот после сна еще не успел облачиться в свою теплую одежду и был в простой холщовой рубахе. Зато в руках тот небрежно держал свои пока что спрятанные в ножнах клинки.

На вызов следовало отвечать. Но пока не ясно было — кому именно. Ведь это был личной гость князя, но он задевает всех присутствующих. Впрочем, Аскель оправился быстрей всех.

— Хочешь ли ты увидеть поединок?

— Увидеть? Ха! Оставь это для женщин и детей! Настоящий воин видит поединок только через прорезь шлема! Он слышит удары стали о сталь сжимая ее в руках! — несмотря на оскорбительное начало речи, северяне вокруг одобрительно заворчали. Они жили по таким же принципам.

— Ты мой гость, но я тоже слышал твои слова. Хочешь ли ты увидеть в деле меня?

— Я много слышал о берсерках, но я не верю всем этим басням…

— С удовольствием развею твои сомнения! И?

— Дневной поединок. До второй крови. В полдень, когда будет пригревать солнце. Принимаешь ли ты мой вызов, Аскель?

— Да, принимаю! — под радостные возгласы согласился князь.

Мало того, что вскоре в поход, так в довесок к этому сейчас северянам представится редкая за последние годы возможность увидеть своего князя-берсерка в деле. Воистину этот день у северян начался просто изумительно, и продолжение обещало быть вполне подстать утру.

Глава 67 Англы

— Аааххррр! — Бильд по прозвищу Счастливый резко дернулся и проснулся, разбудив заодно и своих соседей. Поначалу те схватились за лежавшее рядом оружие (даже здесь, в кабаке, на вроде бы безопасном береге, выработавшая у выживших в жестоких схватках привычка брала свое). Ведь просто так их любимый капитан не будет будить свою команду после пирушки? После самой-самой сладкой, первой пирушки на родном берегу после долгого и удачного морского похода. Но, не обнаружив рядом врага, многие тихо пробурчали своему командиру по несколько нелестных слов. Но тому было сейчас не до того, чтобы воспитывать чинопочитание. Сегодня был второй раз, когда он видел сон. Точнее Сон. Особый. Вещий сон.

Впервые он увидел такой пять лет назад. Тогда его еще не звали Счастливым. Он был обычным капитаном маленького суденышка, маленькой рыбкой в косяке других таких же, что кормились у западных берегов когда-то родного материка. Торговля и пиратство приносило удачливым капитанам неплохие барыши, причем настолько неплохие, что самые везучие из них могли поспорить богатством с средними лордами. Неудачливые же… Что ж — рыбам тоже надо что-то есть. Молодой Бильд, всего три года назад ставшим по праву Меча и Крови капитаном небольшой скорлупки, неудачником не был: три года его ладья возвращалась к родным берегам хоть и без особого прибытка, но и не пустыми. Возя на восток различные товары — в основном, контрабанду с материка краснокожих (по религиозным причинам законами восточного материка им было запрещено даже просто появляться там), домой Бильд, как и другие англы везли железо, посуду, рабов, вина и многое другое, чем была скудна их земля. Большинство выгружаемых на своей земле товаров были оплачены не золотом, а железом и кровью. Торговля торговлею, но если за товар можно не платить, а взять силой, то платить за него не следует.

В один из ничем ни примечательных весенних вечеров, когда Бильд ломал голову над тем, как имеющимися средствами оснастить корабль к походу, у кого занять денег, а кому отдать долги, капитана внезапно сморил сон. Это было вдвойне удивительно, так как сознание привыкшего к долгим ночным вахтам моряка не просто не могло так резко оставить его.

— Видишь их? — неизвестный, сильный и жесткий голос спросил его.

— Кого? — удивился было Бильд, и увидел.

«Так, наверное видят море птицы.» — подумал он. Капитан Бильд летел высоко над поверхностью, настолько высоко, что барашки волн казались всего лишь белесыми черточками на фоне темных волн, быстро приближаясь к едва заметной вдали точке. Рывок и предмет стал ясно виден. Это оказался обычный, хотя и крупный конвой. Еще рывок, и, рассматривая цель, Бильд понял, что ошибся. Ничего обычного в этом конвое не было.

В конвой входили суда различных стран и различных типов. Начиная от простейших, пусть и очень крупных плотов — «Какой сухопутный идиот потянул сквозь долгую воду плот?» и заканчивая, Бильд не поверил своим собственным глазам, железными!!! кораблями.

— Что это? Кто ты?

— Запомни. Через 3 месяца, коли поплывешь на север, в течении трех дней встретишь их.

— И что? Такие корабли невозможны…

— Молчи, смертный. Молчи и смотри. Запоминай. Собери огромный флот, и утопи их. Они должны сгинуть в море!

— Но…

— Что касается награды… Что ж… Вы, смертные, любите злато… Через три дня плыви на юг. Не разочаруешься…

От резкой боли Бильд очнулся и поднял голову со стола. Судя по тому, что лучина еще не сгорела, времени прошло совсем немного. Сначала хорошенько, со вкусом выматерившись, внезапная сонливость превратила важные документы в пук мятого пергамента, капитан задумался. «Конечно, Боги и посещают своих слуг, но это явно не тот случай… Если посмотреть правде в глаза, я — никто. Я не Капитан, т. е. не вхож в Круг Капитанов, беден как церковная мышь и совершенно невлиятельный… Явно, это обычный сон… Но, с другой стороны, кто его знает…» Сборы были недолгими и скомканными, вскоре драккар «Хромец» под командованием капитана Бильда покинул родной порт.

Вообще говоря, по морю ходило огромное количество кораблей совершенно различной формы и назначения, и выбор наилучшего корабля для торговли-пиратства был с виду очень не прост.

Ганзейцы, признанные лидеры в торговле и, соответственно, в кораблестроении, имели возможность строить любые корабли. И только они могли строить самые современные на этом континенте корабли: нефы — большие, вместительные и довольно не медленные при хорошем ветре суда, а также, реже, для самых дорогих и срочных грузов, быстроходные флейты.

Ромеи в кораблестроении были гораздо слабее, вследствие сухопутной направленности своего развития. Поэтому, они, когда требовалось, покупали корабли у ганзейцев, либо бороздили морские просторы на галерах различных размеров собственной, впрочем, вполне неплохой, отточенной веками, постройки.

Россы не совались далеко в открытое море, ходя поблизости берегов, поэтому судостроение их было представлено ладьями различной формы и размеров. Северяне строили драккары, которые принципиально по своей конструкции не сильно отличались от ладей, или наоборот — боевые ладьи не сильно отличались от драккаров.

Выбор на первый взгляд был велик, но это только на первый. Крупные корабли ганзейцев были изначально заточены именно на торговлю. Отсутствие весел, крупные размеры (и не малая осадка, как следствие), большая команда все это делало их идеальными для перевозки грузов, но не для пиратства. Да и стоили они столько, что окупиться могли только в руках непрерывно торгующих купцов. Ромейские галеры показывали наивысшую скорость, не даром они использовались в их военном флоте, однако требовали огромной команды гребцов, а следовательно, были непригодны для длительных морских переходов. В прибрежных районах, где через один-два дневных перехода можно было пополнить запасы еды, и главное воды, они были просто превосходны, но в открытом океане… Росские ладьи отвергались сразу, поэтому оставались только драккары.

Отлично приспособленные для сражений на море и для необъемной торговли, по скорости уступающие только боевым галерам и флейтам, драккары были лучшим вариантом для англов. Лучшим из возможных. К сожалению, драккары не могли в одиночку захватить неф, имеющий вчетверо большую команду и высокие борта, на которые непросто было забросить абордажный крюк. Драккары не могли догнать галеру или флейт, а если бы и могли, то опять же, как захватить, и куда потом грузить добычу?

Конечно, Капитаны, имеющие в своей эскадре по несколько драккаров, могли в безветренную погоду догнать и, с немалыми потерями, конечно, захватить неф. Распределенный на несколько драккаров груз в этом случае окупал все потери, а набрать новых матросов удачнику никогда не представлялось проблемой. На долю остальных, не столь удачливых капитанов оставалась контрабанда, торговля, некрупные суда, а так же обдирание побережья франков и германцев. Впрочем, этими делами никто не брезговал.

В таком раскладе лишние 5–6 дней, которые Бильд решил потратить на проверку вещности сна, не значили ничего. Каково же было его удивление, когда уже на третий день, то есть считай сразу, они заметили на горизонте корабль.

Крупная ладья, по виду росской или германской постройки, дрейфовала без всякой видимости осмысленных действий команды. Да и самой команды тоже не было видно. Оборванные паруса, да общая потрепанность, говорили о том, что корабль уже давно не видел ничьих берегов, но черного чумного флага на нем тоже не было видно. С опаской, помолившись всем морским богам, англы подошли к неведомому судну. И сделали они это не зря.

На палубе лежали немногочисленные остатки команды. Судя по всему, судно очень, очень долго мотало штормом или еще чем неведомым вдали от берегов, и команда банально умерла от жажды. Многие трупы носили следы вампиризма: в буквальном смысле слова дошедшая до безумия команда набрасывалась друг на друга, вскрывала друг другу вены и пила кровь. Но только это не спасло никого.

Самое главное, что первым делом проверили англы, это груз. И здесь их ждал приятный сюрприз. Неизвестно, кому принадлежало судно, да англов это не очень уж и интересовало, но приз оказался невероятно богатым. Конечно, множество побитых и пустых амфор с дорогими ромейскими вином, выпитых в буйстве жажды командой, были большой потерей, но остальное… Огромное количество росского оружия, слитков булата, тщательно упакованных лучших степных луков; отдельно располагались сундуки с серебренной и золотой посудой, катайский шелк, ромейская парча; мешочек со специями; а на последок, в качестве довеска ко всему этому, под досками настила была обнаружена казна купца — почти два стоуна серебряных, с вкраплениями золотых, монет.

Сказать, что команда была ошарашена такой добычей, это не сказать ничего! Какая жадность заставила глупого купца отправить такой, достойный нефа или даже флейта, груз на обычной грузовой ладье, но сейчас на том свете ему должно было икаться. Вся команда драккара возносила ему благодарственные, щедро сдобренные похабщиной, молитвы. Ведь в единый миг они стали богатейшими моряками — даже последний, сопливый юнга, взятый впервые в море и имеющий полдоли, стал вровень со средним капитаном.

Добычу решили не перегружать на свой драккар, а, выделив часть команды, привести в порт. Точнее сказать, малая часть команды осталась на «Хромце», а большая часть, включая капитана Бильда, переселилась на трофей. И не мудрено — груз стоил десятка таких кораблей, как «Хромец». Причем, движимые гордыней и опасеньями за сохранность такого приза, курс проложили не в родной, северный Свиндон, а в столичный Эофорвик, располагавшийся на юге.

В столичном порту их появление вызвало небывалый фурор. Сумма полученная матросами в счет своей доли недолга была тайной, и вскоре в пабах из поднимаемых в честь капитана Бильда полились реками пиво и вина. В честь такой удачи, как положено по обычаю, вернувшиеся поили всех вокруг. Вполне логично: сегодня ты на коне при деньгах, поставишь кружку пива и чашку похлебки с требухой своему соседу, а потом, когда удача не будет так благосклонна к тебе и будешь мечтать о куске хлеба, сосед выручит тебя.

Конечно, Бильд и не думал держать в тайне свой сон. Много пили за здравицу неизвестного бога, что послал богатую добычу, много смеялись над невиданными железными кораблями, дружно отнеся это на бред в результате употребления прокисшего вина. И еще три месяца смеялись, пока собранная Бильдом небольшая эскадра- целых пять вымпелов — драккаров, не вышла в море.

Несмотря на свое неверие, резоны Бильда были просты. «Бред — не бред, видение — не видение, но раз неведомый бог сказал правду о добыче, то может и здесь не солгал? А раз так, то его приказ следует выполнить. Или, хотя бы сделать вид, что сделал все что мог…»

Все оказалось совсем не бредом, и не видением. Спустя пару дней патрулирование эскадра встретила конвой. И смешки стихли. Все было именно так, как описывал Бильд. Множество грузовых ладей, пара железных кораблей, огромные, трехслойные плоты, на каждом из которых стояла небольшая… башенка?

Что-либо поделать наличными силами против такого количества кораблей было невозможно. Англы оказались в положении пятерки волков, которые набрели на стадо бизонов. Огромное количество мяса: но хрена с два его всего перережешь — навалятся массой и задавят. Максимум, чем могут поживиться волки, это отбить от стада слабое или старое животное. В принципе волки моря решили поступить так же. Корабли англов разошлись чуть в сторону друг от друга, наметили себе цели, завалили мачты, чтобы не мешал легкий встречный ветерок и команда сели на весла. Уже раздались веселые крики и угрозы, когда…

Даже животные норовят для защиты поставить самых слабых особей в центр своего строя. Люди оказались немного поумней и поопаснее животных. От расположенного вдалеке плота раздался звук, как будто великан разорвал огромный парус. К шедшему на левом фланге «Гнору», кораблю давнего приятеля Бильда, потянулась цепочка всплесков. Как только она поравнялась с драккаром, раздался громкий треск. Во все стороны полетели куски обшивки, обломке весел и кровавые брызги того, что еще мгновение назад было командой. «Гнора» не стало в один миг.

Остальные драккары, замершие на мгновение в ужасе неверия, как по команде резко развернулись и споро, что весла в уключинах задымились, рванули назад, каждую секунду ожидая еще одного громкого треска, предвосхищающего гибель очередного судна. Но ничего такого не произошло. Им дали спокойно уйти.

Не пришлось смеяться над своими снами Бильду и после прихода в родной Свиндон. Ничего похожего на триумф тремя месяцами раньше: как побитые собаки четверка кораблей втянулась в порт, и команды во главе со своими капитанами бросились в ближайший паб (в походе всегда железный сухой закон). Заливать ужас.

Сколько дней продолжалась грустная пьянка, и когда она превратилась в веселую, неизвестно. Но для капитана Бильда она прекратилась раньше, чем для его команды. Однажды утром он пришел в себя от того, что его бесцеремонно головой пихали в жбан с ледяной водой. Быстро вспыхнувшая ярость, «кто посмел?», заставила потянуться к поясу, где висел тяжелый нож, но сильный пинок ногой в бок опрокинул и его, и бадью. Поворочавшись в луже и поднявшись на четвереньки, он поднял голову и наконец рассмотрел, кто это такой смелый, нападать на капитана.

— Тебя хотят видеть. Ты пойдешь с нами немедленно! — холодный, равнодушный взгляд человека, видевшего за свою жизнь много сделанных собственноручно трупов; платье цветов рода Эарнов… «Это плохо. Это гвардия короля». Из под рукавов на миг блеснули посеребренные браслеты с чеканным изображением горностая, и остатки ярости сменились страхом. «Нет. Все много хуже. Не гвардия, а Горностаи — тайная стража!»

Раз сказано «немедленно», то понимать это надо буквально. Мокрого, грязного, полупьяного Бильда подняли с колен, взгромоздили на подведенного коня и путь в столицу начался. Похоже, дело было важное, раз лошадей гнали нещадно, и остановок делали минимум, только для того, чтобы пересесть на заводных. Даже блевать Бильду приходилось на скаку, перегнувшись через седло.

Спустя пять суток непрерывной скачки, уже у ворот столицы, Бильд настолько оклемался, что наконец то смог задать командиру отряда, тому самому, с серебреными браслетами, правильный вопрос. Правильным он был потому, что на него капитану был дан ответ, а не сопровождаемый презрительным молчанием взгляд.

— Эй, страж, может остановимся? А то предстать перед королем вот так, — и Бильд провел рукой по своему загаженному, в кусках засохшей грязи и вонючих пятнах рвоты, костюму. И, кстати, зачем меня хочет видеть король?

— Не нужно. Одежда тебе не понадобиться. — И, видя недоумение подконвойного, тайный даже, чудное дело, улыбнулся. — На дыбу вешают голым.

— А почему у короля дыба? — удивился Бильд.

— А причем здесь король? Тебя хочет видеть господин Верд. — И видя помертвевшее от ужаса лицо капитана, офицер засмеялся. — Да будет тебе так бояться. Мой господин не людоед. Я лично помню пару раз, когда привезенные к нему спокойно отпускались и могли уйти невозбранно… — Подождав, когда капитан чуть успокоится, конвоир закончил, окончательно добив свою добычу. — … Уйти невозбранно, конечно, если бы у них остались ноги!

Причины для ужаса были у капитана Бильда вполне обоснованные. Сейчас на престоле у англов сидел молодой король Бреговис из древнего рода Эарнов, рода, который уже вот пятьсот лет правил англами. Однако большую часть нитей реального управления государством держал в своей руке первый министр, Верд Кроткий.

История его уникальна. Предыдущий король, отец нынешнего Бреговиса, подобрал безродного мальчонку в о дном из своих путешествий по стране. Ребенок с детства удивлял окружающих своей совсем не по годам разумностью, способностями к счету и письму. Именно этим, а парнишку как диковинку показал один из местных графов, Теохорста он и заинтересовал. Мальчишку воспитывали в звериной преданности королю и государству, и вскоре все вложенное в воспитание Верда окупилось сторицей. Служа пажом, он грудью закрыл короля Теохорста от ножа убийцы. Клинок был отравлен и Верд спасся только неведомым чудом, долго болел, но для своего спасителя король не пожалел ничего. После поправки, в качестве награды за храбрость, молодой Верд получил дворянское звание (что, конечно же, не поставило его на одну ступеньку с представителями древней аристократии), поместье и, самое главное, титул главы новоявленного Ордена Горностая.

Новоявленный орден и его члены, благодаря своей главе, очень быстро приобрели репутацию ревностных служителей королю и государству. Всякие крамольники, изменники и воры, в том числе родовитые, все они быстро почувствовали на своей шкуре зубы Горностаев.

Между тем, отношения между Вердом и аристократией чем дальше, тем становились все прохладнее и прохладнее. Впрочем, мудрый Теохорст этим был только доволен — больше причин Верду служить именно ему, а не кому-либо другому. За многие годы род Эарнов щедро разбрасывал свое семя по другим дворянским родам, так что права на престол, теоретически, имели многие.

Теохорст умер, оставив своего протеже в наследство сыну. Тот, по младости лет, больше предпочитал пока битвы за столом и на шелковых простынях, оставив всю рутину преданному министру. А того вполне устраивало то, что неопытный король не лезет куда не надо. Можно ведь по незнанию и дров наломать.

Была у Верда еще одна особенность, резко проявившаяся после ядовитого кинжала. Одним взглядом этот молодой еще человек мог навевать безумный ужас на стоящего перед ним. Поговаривали, что это из-за того, что будучи отравленным тот уже заступил за кромку, но смог вернуться, украв или получив в подарок, кто как рассказывал эту легенду, у смерти ее взгляд. Вот к какому человеку везли Бильда.

Конечно, глупо было бы думать, что капитан драккара мог бы быть трусом. Нет — такие тут не выживали. И случись этакая встреча в море, корабль на корабль, еще неизвестно, как бы пошло дело. Но здесь и сейчас, без преданной команды, в темном мрачном каменном замке, все было по-иному.

И все же Бильд крепился как мог. Пока шли по коридорам, пока Стражник втолкнул Несмотря на подсознательные ожидания, ничего страшного в комнате не было — обычный, скупо обставленный, если не считать многочисленных книжных полок, кабинет. Но стоило сидящему за столом поднять на принудительного гостя взгляд, как крохи самообладания покинули капитана.

— И? — спросил Верд Кроткий.

Так наверное чувствует себя кролик, которого выбрал на обед здоровый питон. Казалось, сделай что-нибудь не так, и встреча с ужасной кончиной состоится немедленно. И так хорошо подготовленный (читай — запуганный) к разговору начальником отряда и дожатый таким взглядом, Бильд мгновенно сломался.

— Господин! — глубоко поклонился, почти упал, гость. — Господин… Я не виноват! Это подлый навет…

— Меня не интересуют мелочи…

— Господин! Что вас интересует тогда? — чуть успокоился капитан.

— Твой последний поход.

— Но что именно? — переспросил Бильд и получил краткий исчерпывающий ответ.

— Все!

Рассказ был долгим. За это время успело смениться два писца, вызванных хозяином кабинета. Предводителя ордена Горностаев интересовала каждая, даже самая незначительная на взгляд Бильда, деталь. «Кто? Что? Как? Где?» — вопросы порождали другие вопросы, и их поток казался бесконечным. К концу аудиенции, язык у моряка распух, как после трех дней жажды в море.

— Ну что ж. Я… — Бильд напрягся, — удовлетворен. — Радостный выдох. — Ты рассказал мне все и честно, и поэтому я отпущу тебя. Но… — капитан напрягся опять. Похоже, Верду доставляло удовольствие играть с ним как кошка с мышкой. — Но! Если еще раз ты увидишь такой вещий сон, то немедленно, слышишь меня, НЕМЕДЕННО, расскажешь его мне. И только мне. Лови, — хозяин кабинета бросил в Бильда блестящий кругляш. Тот машинально поймал его. Обычная на вид монета с дырочкой посредине, только вместо цифр и портрета короля, на монете был отчеканен горностай. — По этому знаку тебя пропустят и доложат мне в любое время. Все. Иди.

Не верящий в свое счастье моряк был остановлен прощальными словами Верда у самой двери: — Надеюсь, ты осознаешь, что не следует трепать о нашей беседе где не надо?

Бильд осознавал. Правильно осознавал, что «где не надо», это везде за приделами этого кабинета.

Время бежало. Один сезон сменялся другим, другой — третьим, и так далее. Дела шли все это время очень неплохо. Конечно, таких жирных призов больше не было, но и то что удавалось взять на меч, тоже было весьма неплохо. Капитан Бильд сменил корабль. Свой старый драккар, под клятву верности, он отдал одному из новых капитанов, поднявшихся из опытных моряков, а себе заказал новый — большой, быстрый и красивый. Тот по праву носил имя «Хравен».

То посещение замка Горностаев отняло у капитана пару лет жизни, и он старался всеми силами изгнать его из памяти, молясь про себя всем богам, чтобы больше так не свезло. Но не судьба…

«-…Ты взял дары, но не выполнил приказ. Но я не наказал тебя. Более того. Все это время ты был удачлив моим благословением, не вознося мне молитв, не принося жертв. Но сейчас-с-с, — и в голосе бога послышались страшные шипящие нотки. — СЕЙЧАС Я НЕ ПРОЩУ НЕПОВИНОВЕНЯ!!! Делай что хочешь, но ни щепки от их скорлупок не должно достигнуть западного материка! Инасссееее» — жуткая боль, как будто огромная змея скрутила его в кольцах, сдавила грудь Бильда и, как камень из пращи, вышвырнула из сна.

… Денег на дорогу капитан не жалел. Пользуясь конными почтовыми подставами, он долетел до замка ордена за пять дней. Утром шестого дня он был уже на месте. В воротах он снял с шеи висевшую на цепочке монету и протянул ее привратнику. Отлично обученные и вышколенные служки не медля не секунды впустили его, обыскали и провели к Верду.

На этот раз рассказ занял немного времени. Пересказав коротенький сон и угрозу Бога, Бильд замолчал, уставившись на первого министра.

— Значит, говоришь, два обычных драккара северян, идущие с востока на запад?

— Да! Именно так господин.

— Говоришь, ни щепки?

— Да, господин.

— Ну что ж. Тогда поехали.

Взяв небольшую охрану, они отправились к морю. Разобрав, куда именно они едут, Бильд очень удивился. Судя по всему, они направлялись в бухту Плеть. Об этой бухте среди моряков и сухопутных жителей ходила очень нехорошая слава. Говорили, будто огромный морской Зверь лет десять назад поселился там, и одного взгляда на ту бухту с моря достаточно, чтобы разбудить его, и чтобы корабль был проглочен. Говорили, будто у Зверя 77 щупалец и 35 ног, и по ночам, мучимый голодом, он бродит по берегу и пожирает жителей окрестных деревень прямо вместе сих домами. Говорли, что днями и ночами Зверь визжит как сотня пил, ревет, грохочет и грызет скалы, если ему не удается достать другой добычи. Говорили… Много чего говорили, но факт остается фактом. Около этой маленькой скалистой бухты с узким и извилистым, как плеть, горлом не ходили корабли и не селились люди.

— Но господин… — Бильд позволил себе намек на неповиновение.

— Что-то не так? — участливо спросил Верд Кроткий, устремив на собеседника свой «кроткий» взгляд.

— Нет, господин…

Больше попыток сопротивления не было.

Всю оставшуюся дорогу Бильд был напряжен, но когда их группа проехала через постоянный пост недалеко от бухты, где несли стражу бойцы ордена Горностая, и взглядам открылось море, капитан замер в шоке. Никого Зверя не было, вместо этого в бухте расположилась секретная, как это понял Бильд, верфь ордена. Здесь строили корабли, да какие! Будучи опытным моряком, Бильд по прозвищу Счастливый мог по достоинству оценить новинку. Один из них, во всей своей красе, как раз вывернул из-за скал. Корабль чем-то отдаленно был похож на флейт, но различие между ними было такое же, как между домашней муркой и дикой рысью. И то и другое кошачьи — но попробуй их спутать!

Судно имело длинный корпус, чудовищное количество парусов, и, похоже, вместительные трюмы. Бильд только не видел весел, может быть поэтому корабль к причалу поводили весельные буксиры.

— Нравится?

— Да!

— Мы называем его фрегат!

— Фригад?

— Нет. Фрегат — это как драккар. А именно этот корабль именуется «Эарн Эарнов». Хочешь поглядеть поближе?

— Конечно!

— Ну так пошли!

Со скалы они спустились быстро. Грузовая клеть, ручки которой крутили рабы, приняла их, и уже через пару минут Бильд и Верд грузились в небольшой ялик. Правда, это оказалось еще тем испытанием: стоило только капитану рассмотреть кто гребцы, как желание плыть съежилось.

— Кто это?

— Это? — Верд сразу понял о ком спрашивают. — Это рабы-гребцы.

— Но почему?

— Почему в таком виде? Так ведь верфь и корабли на ней — тайна великая. Вот и приходится страховаться как только можно. — Охотно пустился в разъяснения Верд. — А дабы исключить всякую возможность раскрытия нашей тайны, мы всем рабам вырываем языки, выжигаем глаза, режем уши и рубим кисти рук. Гребцы — это самые невезучие: им не нужны ни глаза, ни руки, ни уши, а значит и не надо их им оставлять. В гребцы обычно попадают чужестранцы и предатели из наших… — Верд с намеком посмотрел на своего соседа, отчего того передернуло. — Да. И предатели. Правда предателей в последнее время стало мало вот приходиться разбавлять чужестранцами. Остальным рабам, что тут работают, повезло больше. Многие даже ничего не лишились…

Бильда передернуло. Правда, поднявшись на палубу, отвратные впечатления от катания на лодочке мгновенно забылись. Корабль был изумительным, и у Счастливого просто не хватало слов его описать. «Это песня! Песня, застывшая в дереве и ткани!»

— И как тебе? Какие твои впечатления?

— Я… Я… Сколько парусов!

— Еще бы. Одни паруса здесь стоят столько, сколько оба твоих драккара!

— Не может быть! А из чего они?

— Хлопок. Из Та-Кемет…

— О!

— А ты как думал? Чтобы двигать такую махину, нужно много парусов, а чтобы ворочать тяжелые паруса, нужна огромная команда. Вот и пришлось паруса максимально облегчить. Не считаясь с ценой.

— ….!!! — в восторге выругался Бильд.

— И вообще! На эти корабли мы по крупице собирали все лучшее со всех краев ойкумены. Паруса из драгоценного хлопка Та-Кемет, легкие, прочные… Пенька на веревках и канатах — росская, к соли и воде стойкая. Нитки — катайского шелка. Железо и бронза — ромейские. Дерево — германский дуб и ордынское красное. Плотники работали — ганзейские.

— А эти… пушки?

— Пушки и порох — краснокожих.

— Но как же, ведь порох — проклятое зелье!

— Кем проклятое? Росскими волхвами? Жрецами единого? Отцом степей? Какое нам до этого дело?! Зато мы единственные на восточном материке, да и во всем мире, кто имеет такие корабли. Даже змеепоклонники не строят таких! Это основа наших будущих богатства и власти над миром! Фрегат уникален. Он догонит флейт, в полтора раза быстрее галеры и в два — драккара. Разорвет в клочья огнем пушек неф или небольшой форт, а самая крепкая ладья рассыплется на куски от одного бортового залпа. Его команда достаточна для того, чтобы захватить небольшой городок, а автономность фрегата такова, что он может спокойно сплавать отсюда до Ганзы и обратно, без захода в порт! И ради каких-то бредней мы должны отказаться от этого всего?

Помолчали. Бильд решил не лезть в теологический спор: его дело маленькое, он простой капитан. Пусть набольшие с этим разбираются. Зато, пока гордость за свои корабли развязала язык молчаливому Верду, стоило побольше его расспросить. Может быть, если удачно будут дела, и себе потом такой построить.

— А сколько же тогда стоит такой корабль? Если на него все самое лучшее?

— Уже себе захотел такой? — проницательно догадался Верд. — Ну-ну. Скажу тебе, что стоит два таких корабля столько, сколько десятины за сезон платят все вместе взятые наши капитаны!

— …! — Бильд еще раз выругался, но теперь уже разочарованно. Такой суммы он даже вообразить не мог. Правда, ему пришла в голову следующая мысль. «Ведь можно же построить такой корабль из материалов дешевле? Пусть он будет хуже этих. Ну и пусть! Зато все равно лучше всех других. Но тогда мне нужно…»

— Скажите господин, а где нашли мастеров, что знают как строить такие корабли?

Ответа на этот вопрос не было. Верд невозмутимо молчал, как будто и не слышал вопроса. Этому капитану не следовало знать, откуда взялись чертежи корабля, на пару сотен лет опередившего свое время. Да и вообще, количество лиц, что были в хранилище секретных рукописей клана Эарнов, среди которых Верд в свое время откопал подробные чертежи и некоторые заметки по тактическому применению судна, можно вполне пересчитать по пальцам. Одной руки. Даже если это трехпала рука лягушки.

Последний вопрос, кстати, вернул Верда с небес созерцания своего флота на грешную землю. «Пора заняться делом.»

— Тебе не следует этого знать, — наконец ответил орденец и одарил капитана своим фирменным взглядом.

Бильд испугался. До него запоздало дошло, что за последние полдня он увидел и услышал столько, что его могут и не отпустить. Разбавлять собой тесные ряды гребцов калек как-то не хотелось, поэтому он как мог вытащил на лицо угодливую улыбку и всем своим видом попытался выразить преданность и честность. До Верда дошел его посыл и тот, ухмыляясь, отвернулся.

— Значит, корабль понравился… Я отдам его тебе.

— Господин, клянусь я никому и никогда…. Что?!! — Бильд ожидал всякого, но только не такого. — Отдадите мне?

— Да. Отдам. Все равно пергамент — пергаментом, а испытать новый флот надо. Почему бы один не отдать на испытание тебе?

— Господин! Я не могу выразить все свое…

— И не пытайся! Королевского придворного все равно из тебя не выйдет. Не утруждайся в высокой речи. Ты и твоя команда примет корабль. На первое время там останется часть опытной команды — правильно ходить учить тебя и твое отребье будет.

— Я клянусь…

— Помолчи, — сверкнул глазами горностай. Он не привык, чтобы его перебивали. — В качестве теста ты поймаешь те два драккара и потопишь их. Все ясно?

— Да, господин. Но…

— Но? — нарочито удивился Верд. — у тебя еще есть «но»? Что ж, говори, послушаю…

— Но… Даже один корабль не сможет перекрыть все море.

Верд еще раз усмехнулся. «Этот капитан оказался не совсем безнадежным. Про наш прошлый разговор промолчал — мои шпионы следили за этим, и сейчас вот дельную мысль высказал до того, как ее озвучу я. Быть может, после этой миссии, его можно не убирать, а взять к себе на службу? Посмотрим…»

— Я дам тебе его, — Горностай вытащил на свет что-то до этого незаметно висевшее на простой стальной цепочке у него на шее.

Бильд в который раз уже за этот день задохнулся от изумления. Это простенькое кольцо неизвестного тяжелого серого металла, вороненое радужной пленкой, было известно каждому англу. «Первое Кольцо», «Кольцо Короля», «Кольцо Колец», «Радужное Кольцо» — у него было много названий. Его изображение печатали на мелких монетах, рисовали на королевских грамотах, одев его на палец короли венчались на царство, подписывали мир и объявляли войну. Податель сего кольца мог потребовать все что угодно у любого англа, что у герцога, что у последнего серва, и мгновенно получить требуемое.

— Именем короля Бреговиса рода Эарнов, именем ордена Горностаев, я, Бильд рода Гвардмен вручаю тебе сие кольцо. Собирай кого угодно! Капитанов, пиратов, рыбаков, да хоть детей на плотиках выгоняй в море, но поймай мне их. Поймай! И убей! Иди! И без победы не возвращайся!

Глава 68 Максимус

Судьбой ты избран, пусть ты не герой.

Пусть ты не герой, но боги с тобой!

Максимус проснулся от громких радостных криков. Солнце стояло еще невысоко, день только начинался, а кому-то уже не спалось. И судя по количеству голосов, таких людей было немало. Вставать все равно надо было — вчера съеденное, а особенно вчера выпитое торопилось покинуть утомленный пиром организм. А так как до туалетов в номере, под предлогом того, что «нечего дома всякую грязь разводить», тут, как впрочем и везде, еще не додумались, то выходить на свежий воздух из приятной меховой постели так или иначе пришлось.

По пути туда Максимусу было не до чего либо: подпирало уже. Зато обратно, облегченный и спокойный, он заинтересовался толпой северян, которые своими азартными криками разбудили гостя. Растолкав толпу, что было очень непросто, ну никакого уважения к другу князя, Максимус понятливо кивнул головой. «Ясно все! Ну кто еще не свет ни заря, после пира, когда спать да спать бы, вместо того, чтобы сладко почивать, железками на утренней прохладе машет?» — Хотя от большей части наносного хлама, который заполнял его мозг, мужчина не без невольной помощи степняков избавился, но любителем молодецких схваток он так и не стал. «Конечно же, местный князь и пришлый именитый поединщик. А вместо того, чтобы дать гостю укорот, и защитить своего князя… — мелькнула старая мысль, и тут же ее перебила правильная. — Хотя… Может они и правы — должен же князь не обещаниями, а делом и кровью своей доказать, что он достоин быть их владыкой. Тем более, как это у них называется, «отведать чужой силушки»»

Мысли мыслями, а наблюдение за схваткой неожиданно захватило Максимуса. Ситуация на поле складывалась не в пользу хозяев. Бой длился до «второй крови», и первую рану Аскель уже получил. Это произошло буквально на третьей секунде наблюдения. Каким-то хитрым, змеиным движением вооруженная кинжалом левая рука Руфуса полоснула в мгновение клинча по левому плечу противника, вроде бы надежно прикрытому щитом. Северяне встретили это одобрительными криками. Они умели ценить чужое мастерство, даже если это мастерство врага: «сильнейшим воинам — сильнейшие враги». Тем более, каждый из них из данного поединка черпал множество идей для своего собственного боевого мастерства. А что до князя, то они были полностью уверены в нем.

Хотя, на первый взгляд, их вера была беспочвенна. Даже несмотря на частые тренировки, князю Аскелю было далеко до приор-гладиатора Руфуса. Это было видно невооруженным взглядом. Князь уступал своему противнику во всем: в скорости, в опыте, в мастерстве и хитрости. Может быть поигрывал бы даже в силе, просто Руфус еще не достиг своей максимальной формы. Сказывалась разная специализация: воин, практически не сражавшийся в последние три-четыре года и профессиональный гладиатор, проведший на арене в схватках не на жизнь, а на смерть несколько лет подряд. Князь Аскель проигрывал, и только Гудред, стоявший в толпе с необычным для северянина оружием — длинным копьем с веревочной петлей на конце, заметил как его князь сильно прикусил губу. Прикусил и чуть втянул щеки, явно высасывая капельки крови из сделанной ранки. Княжеский друг и советник напрягся. Скоро наступит очередь его и его команды принять участие в поединке.

Максимус конечно же много раз слышал рассказы и легенды об оборотнях, то есть о берсерках и ульфхеднарах, но по понятным причинам считал их байками наравне с охотничьими и рыбацкими. Сейчас же его мнение претерпело разительные изменения. Князь Аскель Хельгисонар по прозвищу Седой Медведь проигрывал в поединке своему противнику — гладиатору Руфусу. Схватка же берсерка Аскеля закончилась очень быстрой победой и чуть было не трагедией.

Только потом, расспросив опытных воинов, Максимус смог в более-менее мелких деталях восстановить последовательность событий. А тогда он понял мало. Вот Аскель заревел, и ничего человеческого не было в этом реве. Как по команде, круг мгновенно раздался, отнеся собой подальше от схватки и Максимуса. Бой же как таковой закончился в течение нескольких мгновений. Вот превратившийся в злобный вихрь смазанных взмахов мечом Аскель налетает на бывшего гладиатора. Вот из последних сил Руфус уворачивается и отпрыгивает от них — так легко играть дистанцией как раньше, уже не получается. Но берсерк не собирался, пользуясь своим новым преимуществом в скорости, изматывать своего противника. Незаметное сильное движение левой рукой, рана на которой на глазах перестала кровоточить, и погрызенный ударами гладиатора щит превращается в метательный диск. Взмах — и он со всей дури влетает ребром в живот разорвавшего до вроде бы безопасной дистанцию гладиатора. Рефлекторно, полусогнутый от дикой боли, Руфус все же успевает подставить меч под удар противника. Удар, звонкий высокий звук, и верный, преданный булатный клинок, взятый с тела одного из поверженных им на арене гладиаторов, разлетается брызгами (кому-то даже срезало пол уха осколком метала). Еще мгновение и еще один взмах, и голова Руфуса скатилась бы на мощеный дубовыми плашками двор, но Гудред и его помощники не дремали. Миг, и берсерк оказывается опутан несколькими прочными арканами.

Конечно, связать берсерка так — глупая надежда. Прочный степной аркан, даже полдюжины их, для него не крепче паутины, но вот задержать на пару мгновений они его задержали. Именно этой паузой правильно воспользовались несколько воинов и успели окатить своего князя из нескольких бочек ледяной водой. Только таким вот глупым и сложным образом можно было сохранить в целости не только дружину, но и решившего перекинуться князя.

Следующие три дня по суматошности превзошли все ранее видимые Максимом. Даже сборы в армию, даже работы по обустройству лагеря в новом мире, даже подготовка к походу на Сечи, в которой он принимал посильно участие, все это меркло пред этим! Каждый день, с самого раннего утра и до позднего вечера все население, включая совсем уж древних стариков, которые советами да указами, и малолетних детей, переносивших легкие предметы и сновавших посыльными, готовилось к важному походу.

Трудно себе представить, какой объем работ следовало провести. Сколько всего собрать, сколько погрузить, сколько проверить и подогнать — и за какое короткое время… Спасало только то, что северяне всегда держали свои корабли в полном порядке, несмотря на то, что в вики уже не ходили. «И что, что князь не хочет сегодня идти в поход? А вдруг прикажет завтра? Или придется идти с отмщением? Или великий князь вызовет? Али ещзе какая напасть приключится? Нее… Драккар должен быть летом всегда готов к походу, а осенью — вытащен на берег и надежно подготовлен к зимовке.» И ведь правы оказались! Но все равно работы было столько, что гости могли почувствовать себя немного покинутыми.

Впрочем, большинство гостей все же не остались без внимания хозяев. Небольшой эскорт, который навязали им еще в Святограде, состоявший из полномочных представителей великих князей, готовых подтвердить данные обещания там, во всю использовали на погрузочно-разгрузочных и прочих работах. Заодно тех поднатаскивали, как себя вести в долгом плаванье через море, собирали необходимую справу, подбирали места на корабле и т. д. Руфус никак не мог отбиться от постоянных предложения «поспарринговать» на местный манер, так что тот только и делал, что обучал местных самым хитрым из своих приемов. Правильное и дорогое образование ценилось и здесь. Соответствующее, не каллиграфия, конечно же. Всей полнотой общения Ярослава с окружающим миром завладел Гудред. За последние годы он подтянул росский/русский (многие северяне не хотели учить язык россов, что сам ближник князя считал глупостью), так что лингвистических проблем не возникало. Зато общение с человеком, обладавшим истинны виденьем и лично встречавшемся с Богами, каждым мгновением одаривало огромным пластом воистину уникальных и бесценных знаний об окружающем мире. Таким образом Гудред почти отстранился от подготовки к походу, проводя дневное время в беседах, а ночь, когда все остальные, утомленные долгим, насыщенным событиями днем, отсыпались, он корпел над пергаментом, запечатлевая для потомков длинными строчками рун полученную информацию.

Максимус, как это не странно, оказался почти не удел. Место на корабле ему, как почетному гостю князя, и так обеспечено наилучшее из возможных, в схватке он был местным неинтересен, так что оставалось только бродить по небольшому городку (или большой деревне, кто его знает, чем это считается по местной мерке) да наблюдать за поединками. А поединков было просто море.

Каждый день их случалось по несколько десятков. Утром, днем, вечером можно было услышать вызовы от очередного, только что в спешке прибывшего воина. А с учетом того, что князь Аскель во всеуслышанье объявил: «Пусть даже палец оцарапан, болящего не возьму в поход!» поединки были особенно захватывающими. Ведь было мало в нем победить, следовало еще победить чисто. Хотя и они могли быстро наскучить, если бы сборы продолжились еще пару дней.

В день отплытия на берегу собралось наверное процентов шестьдесят населения княжества. Такой толпы, и такого столпотворения лодок в море и на берегу здесь не видели еще никогда.

Долгую и прочувственную речь князь Аскель толкать не стал. Не то время и не те люди. И вообще — морской поход для северян — тоже самое, что для крестьян сев. Доле совершенно обыденное. Этот стал таким популярным только из-за долгого перерыва. Ну и из-за дальности тоже. Впрочем, совсем без прощальных речей не обошлось.

— Вальгерд! — вызвал Аскель одного из хирдманов.

— Да, княже! — откликнулся один из сидящих на веслах.

— Помнишь ли ты, как чуть не предал меня?

— Прости княже, — поморщился и повинился Вальгерд. Воспоминания были не из приятных. Особенно в связи с тем, что долг то так не был заплачен.

— Вальгерд. Хороший воин. Умный форинг. Мудрый владетель — бонды на тебя не жалуются, дела ведешь добро. Я принял решение, как ты искупишь свою вину.

— Да княже. Прикажи, и умру за тебя.

— Я отвечаю тебе так же, как и тогда, мне твоя смерть потребуется потом. И сейчас говорю, когда. Примешь ли ты мое решение?

— Да, князь!

— Какое бы оно не было?

— Да князь!

— Тогда слушай мой суд. Видишь, я здесь, на берегу оставляю самое дорогое, что у меня есть. — И Аскель указал на стоявшего в первых рядах своего сына. — Видишь?

— Да, князь.

— Тогда слушай. Ты остаешься здесь и станешь ему учителем, другом и самым преданным телохранителем. И когда я вернусь — мальчик должен быть уже воином. Достойным своего отца. Понял ли ты меня?

— Но князь, а как же вик…

— То есть, ты не можешь справиться справишься с этим? С самым ответственным и важным постом. Что ж… Значит, мне след искать другого нап…

— НЕТ! Князь! — Вальгерд прыжком вскочил со своего места на весле, ради которого он убил двоих и ранил семерых воинов, подбежал и склонился на колено перед своим князем. — Клянусь тебе, княже!

— Смотри, я тебе доверяю бесценное — честь учить следующего Седого Медведя. И его честь. Не набалуй его. И не смей умирать пока не сделаешь его достойным воином и князем! Ясно?

— Да, княже!

Вальгерд подхватил из под банки свой мешок и выпрыгнул за борт. Благо драккар стоял недалеко от берега, и воды было максимум по грудь. На этом торжественная часть была закончена, и корабли, а в поход решено было решено было идти на двух самых больших, под приветственные крики и пожелания удачи вышли в море.

Поход начался.

Море.

Далекому от побережья человеку трудно, даже невозможно, уяснить себе, что же это такое. Но северяне, морской народ. Море для них все. Они взращены морем, вспоены и вскормлены морем, они живут и умирают Им… И отлично знают, какое оно — Море. Если даже жители лесов и полей часто наделяют даже самый последний ручеек собственной душой, говоря — «вот вредный», или «добрый», то что уж говорить тогда про такую бесконечность?

Море.

Море многолико и непознаваемо. Оно может быть добрым другом: вот к побережью прибивается плавник, сети рыбаков полны даров, серебрящихся на солнце блестящей чешуей, китобои возвращаются без потерь, таща волоком за собой настоящие острова мяса и жира, а ушедшие в вик драккары возвращаются с богатой добычей. Море может быть нежным, как шелк — и вот выпавшего за борт в шторм матроса волны ласково, словно материнские руки несут несколько дней, чтобы без единой царапины осторожно положить на нагретый солнцем песок пляжа. И часто в разговоре северян мелькают слова — «море дало… море милостиво…».

Море.

Но море может быть и совершенно иным. И тогда берегись! Прозрачная синева, извечно спорящая своей чистотой с небом, внезапно оборачивается свинцом и сталью; тихий ветерок — бушующим штормом, а ласковая рябь волн — мощным тараном, способным срыть и накрыть собой кажущиеся вечными скалы. Пришло же время морю взять плату за свою доброту! И неожиданный шквал опрокидывает утлые рыбачьи лодчонки, разъяренный неудачно вошедшим гарпуном кит разбивает крепкую ладью в щепу, а скрывшийся в синеве двух океанов драккар навсегда уносит отцов, мужей и сыновей, и только рыбы могут поведать их дальнейшую судьбу…

«Море взяло» — печально говорят северяне.

Море.

Море своим поведением очень похоже на женщину. Бывает оно верным и постоянным как любящая невеста, способная ждать своего суженного годами, а бывает и совсем другим, изменчивым и непостоянным, как предательница, которая дарит свою любовь другому еще до того, как первые капли упадут с весел ушедшего в поход корабля.

Как любая женщина, море полно тайн. Поэтому только сухопутные крысы могут презрительно кривить в недоверии губы, смеясь над рассказами просоленных морских волков. «Это показалось! Да это привиделось! Да не может быть такого!» — скажут они, и будут не правы. Море огромно и таит в себе столько тайн, сколько не может быть на суше. И как женщина делится своими тайнами редко и только с избранными, так и море редко приоткрывает завесу над ними. И рождаются тогда легенды и поверья, способные пронестись сквозь бездну времен. Уж забудутся имена вождей и даже Богов, а приметы и сказания выживут…

И точно так же, как женщина, чье плохое настроение можно задобрить подарком, море любит дары. И летят после отплытия в воду кусочки хлеба и зажаренные целиком быки, бочонки пива и дорогие вина, любимые крючки и булатное оружие — в зависимости от богатства и важности похода.

Но бывают походы настолько важные, что требуют совершенно неимоверной удачи и покровительства морских богов. И жертвы тогда приносятся совершенно другие…

Этот германский купец вышел в море в недобрый для себя день. И как не старалась команда, но куда груженой товаром почти по самые борта ладье убежать от пусть тоже груженых, но созданных для скорости и погонь боевых драккаров. С двух сторон драккары охватили добычу, и вскоре на палубу стали запрыгивать первые северяне, соскучившиеся за годы мира по любимому развлечению. В надежде спасти свои жизни и выкупиться тем или иным способом из плена, тем более северяне относились к свои рабам не в пример лучше своих южных соседей, оставшиеся германцы бросили на палубу мечи. Но им не повезло. Сегодня викингам требовалась не добыча. Сегодня им требовалась жертва.

— Ну и зачем это было делать князь? Или у твоих людей нет никакого удержу: увидели цель — и не могли отвернуть? — не выдержал задержки Максимус.

— Ты князя не кори, киевец. То не просто взяли. Для дела, — ответил стоявший рядом Гудред.

— Для дела? А какое дело может быть у нас сейчас, кроме того, что сказано было на берегу?

— Для этого дела как раз.

— Да? Не вериться что-то. Пограбить по дороге захотелось? Так и скажите. Только куда нам это грузить?

— Да погоди ты, не мельтеши, Максимус, — вмешался в разговор Гудред. — Добыча лишней не бывает. Воды взяли, еды немного, но не это важно. Важно следующее. Пленники.

— Для чего?

— Для жертвы Ньорду.

— Чего? Вы собираетесь

— Пусть те девять дней, что Ньорд живет у моря, с нами будет его благословение. Да и когда он в доме Скади, нас не покинет его расположение.

— Но ведь это глупость!

— Ты не разумеешь все так же, хоть и учился на волхва. Впрочем, по сей причине ты и не смог им стать…

— Да все не так… — зашелся Максимус, но Гудред не поддержал начинающуюся свару.

— Коли не веришь, то спроси у Чувствующего. Ему открыто Богами много больше, чем тебе.

— И спрошу! Слава! Что ты скажешь на это? Мракобесие?

— Нет. Они правы. Коли верят, в то, что творят, то это и будет. Истинная вера и молитва творит чудеса…

— Да ну тебя! Заладил… Вера, вера… По мне так все равно…

— Поэтому тебе никогда не стать настоящим волхвом. И дело тут не в богах, а в тебе самом. — подвел итог Гудред. Максимус поморщился — эта тема была у него несколько болезненной. Еще со времен экзаменов, проходные отметки за которые он зачастую получал не сам, а по поручительству друга.

На этом замолчали, так как началось жертвоприношение.

Началось оно с долгих молитв, сопровождающихся громкими ударами в небольшие барабаны, даже скорее не барабаны — а бубны, Максимус в них не разбирался. Неизвестно как поймав почувствовав нужный момент проводящий ритуал Аскель, прервал свое чтение, остальные так и тянули на непонятном Максимусу языке молитву, схватил ближайшего, дрожащего от предчувствия купца и… сунул ему в руки один из трофейных мечей. На освобожденном по центру драккара пятачке не было места для долгих танцев, так что у купца были все возможности если не убить, так хоть поранить своего врага. Но тот, к всеобщему отвращению, не воспользовался им. Этот купец вряд ли занимался морским разбоем. Бросив меч себе под ноги он свалился на колени и пополз к князю. Но пощады сегодня ждать не приходилось.

Глядя на то, как князь Аскель истово молится, как равнодушно режет глотку причитающему купцу, как скидывает полуживое, фонтанирующее кровью тело за борт, Максимус поймал себя на мысли, насколько изменился Александр. В этом мужчине: воине, князе, отце невозможно было найти прошлого хлюпика, бежавшего от бандитов в армию. Перенесенные испытания выковали из непонятной, рыхлой заготовки, булатный клинок. Но как железо уминается при ковке, так и тот парень, «умялся». Александра не было. Он умер, сгорел в горне судьбы. Теперь был только князь Аскель Хельгисонар по прозвищу Седой Медведь. Продолжая задумчиво наблюдать за разворачивающимся пред его глазами кровавым действом, Максимус подумал: «А насколько изменился я сам? Разве смог бы я раньше беспристрастно наблюдать за убийством? Верить, пусть и частично, во всякую бредятину типа наговоров, волхвов, Богов наконец? Участвовать в битве? Отдавать приказы казнить и пытать? Самому занимать пытками? Что же сделал с нами этот мир?…»

— Ааа! — Вернул Максимуса к действительности радостный крик викингов.

Наверное, Богам все же угодны храбрецы. Старший сын убитого купца оказался нормальным. «Пусть надежды на спасение нет, пусть я погибну, но хоть одного врага я с собой унесу!». Так он рассуждал, или же хотел отомстить за своего убитого отца, или просто не желал погибать подобно скоту на бойне, но меч он не бросил. Более того, он с яростью бросился на князя, не утруждая себя защитой. «Только нападение! Хоть царапину! А если выбьют меч, то зубами грызть буду!!!» Финала это не изменило. Хотя купеческий сын явно умел обращаться с оружием, князю северян он достойным противником не был. Но его храбрость обратила на себя внимание.

Неизвестно, что это было. Заплывшая сюда акула, касатка или какое-то неизвестное морское чудище, но только что вопивший и задыхающийся, чудом державшийся на поверхности воды, раненый храбрец германец мгновенно скрылся под поверхностью. Даже кругов на воде не осталось.

— Ньорд принял нашу жертву! — Торжественно провозгласил Аскель.

С оставшимися пленниками решили быстро. Ведь тащить с собой в дальний поход бесполезных рабов, которых надо кормить, и самое главное, поить, невозможно, а отпускать, чтобы они растрепали хоть кому-то о походе… Их «пожалели». Жалость выразилась в том что за борт они полетели не живыми, а мертвыми. Впрочем быстрая и легкая смерть от меча все же гораздо более милосердное дело, чем долгая и мучительная смерть в море. С купеческого судна перегрузили небольшую часть припасов, своих еще потратили мало, пробили дно и отправились дальше.

На ближайшие полтора месяца, которые драккары шли до бритов это было единственное значимое событие. А вот там ожидались хоть какие-то развлечения.

Как не считали капитаны, как пытались загрузить в драккары побольше пищи и прочих припасов, но без захода на Новую Британь, перебраться на другой континент не выходило никак. И если победить голод можно было ловлей рыбы, для борьбы с цингой было взято достаточно сушеной и моченой в меду, отличнейшей клюквы, то вода… Воду пополнить было никак. Вода — вот главная проблема в мореплавании на этом историческом отрезке времени. Пусть бочек и бурдюков с пресной водой, на дне которых для сохранности покатывались серебряные самородки, или если не было, крупные монеты с максимальным содержанием серебра, было нагружено столько, что драккары проседали бортами до критической отметки, а иногда и за нее, все равно воды хватало чуть больше чем на пол пути. А остров Новая Британь как самой природой был предназначен служить транзитным портом, связывающим восток и запад. Таким образом приходилось делать изрядный крюк, спускаясь в более низкие широты, пополнять припасы, и опять подниматься в более высокие, где по данным волхвов нашли себе пристанище русские. Плыть более коротким океанским путем — скажем так: спуститься на юг, там напрямую из западных портов Империи или Франков до Новой Британи, дозаправка у бриттов, опять по кратчайшему пути до западного материка, а там — подняться вдоль берега на север, по понятным причинам мог только сумасшедший.

Поход оказался для Максимуса на редкость утомительным. Это он осознал в полной мере уже дня через три после памятного жертвоприношения. Утомителен он был своей полной однообразностью. Погода стояла хорошая, ветер дул практически постоянно и почти в нужную сторону, так что работать веслами приходилось мало. Привычные к долгим походам и размеренной, неторопливой жизни (легко и просто посчитать насколько время, то есть расстояние между событиями, медленнее идет в деревне, где событий и их производителей людей мало, и быстрее — в городе), свободное время использовали с пользой. В основном — спали. А что, очень даже полезно для похода: больше спишь — меньше тратишь сил, а значит меньше потребляешь еды и воды. Когда не спали — то сидели молча или занимались полезной работой. Заняться же Максу было откровенно нечем.

Уже на четвертый день Максимус утомил своими метаниями команду флагмана настолько, что ему дали немного погрести. Чтоб умаялся. Ничего хорошего из этого не вышло. Здоровое весло, привыкать к которому как и к любой другой тяжелой физической работе желательно постепенно и с умом, уже через полчаса гребли, когда новичок с печалью решил оторвать одну руку чтобы с жалостью посмотреть на свои свежие крупные мозоли, коварно наказало его за это и чуть не проломило Максимусу грудную клетку. Тот в последний момент смог увернуться, спася себе жизнь, но брошенное весло зацепило соседние, ритм правого борта сбился и драккар благодаря этому начал описывать пологую циркуляцию.

После смеха, обидных и необидных шуток, потирая синяк стертыми почти до мяса ладонями печальный Максимус отошел к расположившимся на носу Ярославу и Руфусу. Те тоже мучились, но только совсем по другой причине.

И у избранника Даждьбога, и у предводителя восстания рабов эта причина была одна и та же. Оба они оставили своих любимых далеко на восходе, а Руфус вдобавок — и недавно обретенного сына, которого успел полюбить и к которому успел привязаться. Судя по их виду, шуток те сейчас не воспримут.

Ярослав задумчиво вертел в руках ладанку. Выглядела та обычно. В простой серебряной оправе был заключен крупный красный, наверное полудрагоценный камень. Но ничего обычного в ней не было. Амулет Путника — редкий артефакт. Его почему-то могли делать только колдуны (это было одной из причин терпимого к ним отношения), и стоили они не так уж дорого. Но к колдунам никто из них не обращался.

Четыре таких амулета создал Ярослав. Знания, полученные от Богов, позволяли делать и не такое. Пальцы Ярослава постоянно бегали по поверхности амулета, как будто полировали его. Ласкали. Ведь в центре серебряной брошки была заключена настоящая часть его любимой Аленушки — капелька крови, с помощью силы превратившаяся в подобие рубина. А на шее оставшейся далеко жены — такой же амулет но с капелькой его крови. Такую же пару, только с их кровью, имел Руфус и Ольга. Ценны эти ладанки были не только, как объект памяти, но и как своеобразная связующая нить. Если владелец амулета умирал, то камень опять превращался в кровь и вытекал из формы, а несчастная половинка понимала, что суженного (или суженную) можно больше не ждать.

Заказывать такие амулеты не любили. Лучше тающая, теплящаяся слабой лучиной надежда, чем холод злого знания.

Максимус подошел и тихо остановился около своих друзей. Сказать что-то поднимающее настроение, как-то утешить их ему было не по силам. Ему просто не понять их чувств. Ведь когда Ярослав предложил создать такой же амулет и для него, Максимус только раздраженно отмахнулся. Свою нечаянную жену он, мягко сказать, не любил, да и та отвечала ему взаимностью. Давать же ей в руки такой удобный инструмент, показывающий жив ее супруг или нет, было бы совсем глупо.

Аскелю, понятное дело, создать амулет даже не предлагали.

— Что, грустим, товарищи бойцы?! — раздался сзади совершенно неожиданный и неуместный в данной обстановке вопрос. Подкравшийся сзади Аскель произнес это со смешным акцентом, слишком редко он говорил по-русски.

— Так точно, — решил отшутиться Максимус. — Грустим, товарищ князь-лейтенант!

— А раз грустишь, ты спой тогда!

— Спеть? — удивился тот.

— А то ж! Только ты смотри, песню выбери правильно. Здесь простые нравы, и неудачливого исполнителя не спамят сайт, и не закидывают гнилыми помидорами. Тут все по-простому. Так что если неохота проделать оставшийся отрезок пути вплавь…

Максимус задумался. Ничего на ум ему не приходило. Не рэпак же когда-то любимый, викингам читать. Мало того, что в последнее время его самого воротило от многого ранее любимого (например преимущества верности слову и чести перед «гибким современным мышлением» он познал на своем собственном опыте), да и аудитория не та. Малость не поймут, а купаться не хочется.

Наконец он вспомнил. Один из его приятелей, выделяющийся среди их компании своим немодным патриотизмом, обожал эту песню. Крутил он ее во время катаний в своей «тачке» так часто, что она не малость у всех навязла в зубах. Кончилась все тем, что один из приятелей «нечайно» положил горящую сигарету на вытащенную из магнитолы кассету с этой песней, чем спас всю их тусовку от дальнейшей музыкальной пытки. Но для викингов сойдет. Максимус прокашлялся, и как мог, запел.

   Старая пословица мудростью гласит    «Коль с волками в стае жить, знать по волчьи выть.»    Лучше вольным волком быть, да на луну взвывать.    Чем:    «Сидеть!»,    «Ползти!»,    «Лежать!»,    Да хозяину лизать.    У-о-уу-о-о! У-уу-о-о!    Лучше вольным волком быть, да на луну взвывать.    Чем:    «Сидеть!»,    «Ползти!»,    «Лежать!»,    Да хозяину лизать.    У-о-уу-о-о! У-уу-о-о!    Старая пословица мудростью гласит    «Сколько волк не корми, а он в лес глядит…».    Падаль я не стану есть, Волк я, а не гад!    Падаль жрать — шакалов честь!    И пусть они едят.    Падаль я не стану есть, Волк я, а не гад!    Падаль жрать — шакалов честь!    И пусть они едят!    Старая пословица мудростью гласит    «Все в отаре овцы целы, и волчище сыт!»    А мне нужны мои клыки, чтоб добычу рвать!    Чтоб волчат своих учить, как не голодать.    А мне нужны мои клыки, чтоб добычу рвать!    Чтоб волчат своих учить, как не голодать.    У-о-уу-о-о! У-уу-о-о!

Заинтересовавшиеся викинги прислушались к песне. Необычный мотив и слова, которые незнающим росского приблизительно переводили, пришлись им по нраву, а уж волчий вой, который они подхватили ко второму куплету, в переводе и вовсе не нуждался.

   Старая пословица мудростью гласит    «Научись вертеться, коли хочешь жить…»    И крутиться как юла мне надобно суметь,    Но волком жить, а не волчком, и волком умереть.    И крутиться как юла мне надобно суметь,    Но волком жить, а не волчком, и волком умереть.    У-о-уу-о-о! У-уу-о-о!

Когда песня на бис была повторена три раза, мелодия запомнена, слова приблизительно переведены на местный, и начали дополняться, северяне решили отдариться.

— Эх! Ответим россу? — воскликнул штатный запевала викингов,

— Ответим! — раздался дружный ответ, и налегая на весла, хирдманы затянули.

  — В чем пред тобою Сигурд повинен, что хочешь ты смелого жизни лишить?   — Сигурд обеты дал мне и клятвы, клятвы мне дал и все нарушил: меня обманул, а должен был крепко клятвы блюсти, обеты исполнить…

Максимус приуныл. Долгие и заунывные песни на непонятном языке, под которые так хорошо грести, ему совершенно не нравились. Но, к сожалению, его мнения никто не спросил. Более то, Максимус с испугом понял, что к концу плавания он невольно их выучит наизусть, а на обратной дороге наверное сам будет напевать.

И не ошибся.

Примечания

1

О. Хаям «Рубаи»

(обратно)

2

Аквариум «Рок-н-рол мертв»

(обратно)

3

Ария. «Жизнь задаром»

(обратно)

4

Би-2. «Варвара»

(обратно)

5

В. Высоцкий. «Случай на дороге»

(обратно)

6

Одну такую сцену автор видел своими глазами.

(обратно)

7

Автоматический пистолет Стечкина

(обратно)

8

Ручной пулемет Калашникова

(обратно)

9

Снайперская винтовка Драгунова

(обратно)

10

В. Петлюра

(обратно)

11

Один из способов измерять время наряду со счетом до определенного числа, перебиранием четок, завязывания узелков и т. д. Жреческая молитва — может длиться до суток, воинская молитва — гораздо короче. Малая воинская молитва — 1 минута. По сути дела предъявленный ультиматум говорил: «немедленно».

(обратно)

12

Здесь слово жена используется в значении женщина, как и значение слова муж — это не только супруг, но и мужчина.

(обратно)

13

Шейная гривна также являлась непременным атрибутом свадебного платья. Девушка принимала в подарок гривну, когда было согласна на замужество.

(обратно)

14

Октябрь

(обратно)

15

Порча, проклятье

(обратно)

16

Тиун, тивун. Княжеский или боярский чиновник нижнего или среднего уровня (в зависимости от места) в средневековой Руси. Следил за сбором виры, решал споры.

(обратно)

17

Головничество, головное — вознаграждение пострадавшему (или родственникам — если за убийство), в отличие от виры — что шла князю.

(обратно)

18

Декабрь

(обратно)

19

Войны Роси считают свой возраст по количеству Перуновых Празднеств — весеннего праздника, олицетворяющей победу весны (огня) над зимой. Войны на этом празднике участвуют в «пляске печей» — сложный мистический ритуал сражения на настоящем оружии, одновременно являющийся своеобразным посвящением в войны. Выдержать этот бой могли только сильные бойцы. Молодые войны попадали на этот ритуал только тогда, когда могли его выдержать, а пожилые — пока могли его выдержать. Многие старые бойцы погибали в этот день, нарочно не приняв предостережения от волхвов или князя. Считалась, что умереть в пляске — это отправиться прямиком в дружину Перуна — лучшее что может произойти с воином.

(обратно)

20

Имеется в виду «ям» — дорожный трактир.

(обратно)

21

Естественно, не ядовитым растением. Имеется в виду дезинформация.

(обратно)

22

Самые сильные и опытные войны. Лучшие бойцы.

(обратно)

23

Мера измерения времени по горению

— доля — около 10 секунд

— лучина — приблизительно 5 минут

— свеча — около 2 часов

(обратно)

24

Январь

(обратно)

25

Египет

(обратно)

26

Здесь поезд — несколько телег, караван.

(обратно)

27

Мелкая монета

(обратно)

28

Декабрь

(обратно)

29

Имеется в виду фильм С. Эйзенштейна «Александр Невский», который вышел на экраны в 1938 г.

(обратно)

30

2-е воскресенье Января 2076 года от основания Рима

(обратно)

31

Imagines — восковые изображения предков или восковые маски соединённые в виде родословного древа (римс.)

(обратно)

32

21 Миля — от лат. milia passuum — тысяча двойных римских шагов, около полутора километров

(обратно)

33

Талант — мера веса 26 кг.

(обратно)

34

Устаревшая римская мера времени — 15 лет.

(обратно)

35

Легион, который не состоит на официальном учете в Риме Земли-2, т. е. секретное подразделение.

(обратно)

36

Январь

(обратно)

37

в поле — название поединка, в том числе и судебного, у древних славян. Дуэль.

(обратно)

38

свидетель

(обратно)

39

Падший — противник Единого

(обратно)

40

тул — колчан

(обратно)

41

Weib (нем) — женщина

(обратно)

42

Тьма — древнерусская единица счета, 10 тысяч.

(обратно)

43

То есть умирали.

(обратно)

44

Цветень — апрель, травень — май.

(обратно)

45

Легион — от 1 до 6 тысяч человек пехоты. Полный легион — 6 тысяч человек плюс столько же человек во вспомогательных частях начиная от легкой кавалерии и кончая писарями. То есть около 12 тысяч человек.

(обратно)

46

ЗСУ — зенитная самоходная установка

(обратно)

47

То, что для росских было просто вражескими позициями, по классификации римских войск было небольшой крепостью. Такое явное завышение класса укреплений в римских войсках Земли-2 происходило от того, что за взятие крепости каждому легиону, его личному и командному составу было положено гораздо большее вознаграждение, чем за простую позицию.

(обратно)

48

4-е воскресенье мая 2076 года от основания Рима

(обратно)

49

Трибун Латиклавий (Tribunus Laticlavius) — этого трибуна в легион назначал император или сенат. Обычно он был молод и обладал меньшим опытом, чем пятеро военных трибунов, тем не менее должность его была второй по старшинству в легионе, сразу после легата. Название должности происходит от слова «laticlava», которое означает две широкие пурпурные полосы на тунике, положенной чиновникам сенаторского ранга.

(обратно)

50

термы — бани

(обратно)

51

Центезимация (от лат. cent — «сотня») — казнь каждого сотого, децимация — казнь каждого десятого.

(обратно)

52

Вигилы — гражданская полиция и пожарная служба Римской Империи

(обратно)

53

Пилум — метательное копье

(обратно)

54

Скутум — большой тяжелый пехотный римский щит, окованный по краю металлом. Именно ими, образуя «черепаху» римские легионы защищались от стрел и копий. В своем роде визитная карточка римского легиона.

(обратно)

55

Талант — римская мера веса, около 26 килограмм

(обратно)

56

Ауксилария — вспомогательные войска легиона

(обратно)

57

Lorica Hamata (рим.) — кольчуга. Lorica Segmentata — пластинчатый доспех.

(обратно)

58

Пыль — порох

(обратно)

59

Опцион — десятник

(обратно)

60

Это не выдумка. Такой ручной камнемет в раннее средневековье назывался ручным требучетом. Отличался меньшей дальностью стрельбы, по сравнению со своими старшими братьями, но зато малыми размерами, долгой службой и очень высокой скорострельностью.

(обратно)

61

Теодор Эйке — один из создателей системы концентрационных лагерей в нацистской Германии, командир дивизии 3-я танковой дивизии СС «Мёртвая голова» («Тотенкопф»), сформированной на основе охраны концлагерей. Отличался особой жестокостью.

(обратно)

62

Король и Шут. «Два друга»

(обратно)

63

Именно так колдунов и хоронят. Причем практически во все времена и во всех европейских и славянских странах так хоронили заподозренных, или уверенных, в колдовстве, в не зависимости — добрый был или злой. Может быть, в этом что-то есть?

(обратно)

64

касатки

(обратно)

65

«Инициативник» (сленг) — человек, ищущий контактов с противоположной стороной в шпионской игре с целью своей вербовки по, причем делает он это своему собственному желанию.

(обратно)

66

Имеются в виду Бог

(обратно)

67

Банка (морск.) — скамейка в лодке

(обратно)

68

Воины пируют у Одина в Вальгалле после смерти

(обратно)

69

Налобничек, Феронье?рка=- женское украшение в виде обруча, ленты или цепочки с драгоценным камнем, жемчужиной, розеткой из камней или еще какой драгоценностью, надеваемое на голову и спускающееся на лоб.

(обратно)

70

Гери и Фреки — волки, спутники бога Одина.

(обратно)

71

Руда — кровь

(обратно)

72

здесь младший — младший воин — то есть молодой парень, еще не входящий в дружину.

(обратно)

73

викинг — поход за добычей

(обратно)

74

Ледунг — термин, обозначавший народное ополчение у северных государств. В Швеции — ледунг, в Дании — лединг, в Норегии — лейданг.

(обратно)

75

Форинг — вожак, командир дружины, ополчения.

(обратно)

76

От слова vikverjar или vestfaldingi. Считается, что происходит это от слова vik — бухта, то есть те, кто живут в бухтах.

(обратно)

77

Гарм (др. исл. Garmr) — огромный четырёхглазый пёс, охранявший Хельхейм, мир мёртвых.

(обратно)

78

Стулица — копье

(обратно)

79

Тюр — бог воинской храбрости у скандинавов, сын Одина.

(обратно)

80

Стоун — мера веса. стоун равняется 14 фунтам или 6,35 кг.

(обратно)

81

Сказки — это не вымышленные истории, значение которых имеет это слово сейчас. От слова «казать». Имело значения: перечень, список, точное описание.

(обратно)

82

Приблизительно сто метров

(обратно)

83

секонунг — безземельный предводитель дружины

(обратно)

84

Очистник — адвокат

(обратно)

85

Мельница «Оборотень»

(обратно)

86

В.Высоцкий. Баллада о вольных стрелках.

(обратно)

87

Август

(обратно)

88

слова из отличной песни Николая Емелина «Сотня»

(обратно)

89

Ноябрь

(обратно)

90

Черная смерть — чума

(обратно)

91

Вазир-и азам — великий визирь

(обратно)

92

ал-Каззаб — лжец

(обратно)

93

Азхар — очень красивый

(обратно)

94

Тьма — в древнерусском счете 10.000. Тумен, темен — войсковая единица монгольского войска — 10000 всадников. Также тумен это часть в административном делении, провинция, обязанная выставлять 10000 всадников.

(обратно)

95

Эдил — начальник вигилов, которые выполняли функции полицейских и пожарных.

(обратно)

96

Ланиста — владелец школы гладиаторов.

(обратно)

97

Dixi (лат) — я сказал.

(обратно)

98

Руфус (лат) — Рыжий

(обратно)

99

Гэрей (арб) — достойный.

(обратно)

100

Pilus (лат) — шеренга, линия.

(обратно)

101

Prior (лат) — первый, старший.

(обратно)

102

Рудиарии — гладиаторы, заслужившие освобождение (награждённые деревянным мечом, называемым rudis), но все равно решившие остаться гладиаторами. Рудиарии не обязательно продолжали сражаться на арене: они могли быть тренерами, помощниками, судьями, бойцами и=т.=д. Рудиарии-бойцы были очень популярны среди публики, так как они обладали огромным опытом и от них можно было ждать очень интересного поединка.

(обратно)

103

1 ауреус (золотая монета) = 25 денариям = 100 сестерциям = 200 дупондиям = 400 ассам.

(обратно)

104

День, как и ночь у римлян, был разделён на 12 часов. День=- это время от восхода до захода солнца, ночь=- от захода до восхода солнца. Таким образом в разное время года продолжительность одного часа дня и одного часа ночи менялась. Зимой дневные часы короче чем летом, зато ночные длиннее, а летом — наоборот.

(обратно)

105

Здесь униция — монета в 1/12 асса

(обратно)

106

Нижний ряд мест на арене, подий (лат.=podium), был назначен исключительно для императора, его семейства, знати и жрецов; император имел особое, возвышенное место (лат.=pulvinar).

(обратно)

107

Dux (лат.) — генерал, командующий двумя или более легионами. Обычно этим титулом в римский империи обладал губернатор провинции. Губернатор являлся одновременно старшим гражданским чиновником и командующим размещенными в его провинции войсками. Кстати, европейскый титул герцог, произношение которого мы заимствовали из немецкого (нем. herzog, франц. duc, англ. duke, итальян. duca), также произошел от этого слова.

(обратно)

108

Sagitta (лат.) — стрела.

(обратно)

109

Полис — город.

(обратно)

110

Следует помнить, что обед — (лат) prandium был непохож на наш. Это был скорее второй завтрак. Cena (лат) — главный прием пищи, ужин, был самым насыщенным и часто в богатых семьях и на пирах сливался с vesperna (лат) — вечерня.

(обратно)

111

Обычная практика поздней римской Империи, когда у жены к имени собственному прибавлялось имя мужа в родительном падеже. В данном случае по-русски это получается перевести как Цецилия Спиция, то есть, к примеру, Лена Петина.

(обратно)

112

Vagina (лат) — ножны.

(обратно)

113

Приап (лат. Priapus) — бог плодородия в античной мифологии. Также название название мужского полового органа.

(обратно)

114

Тут слово немцы используется в своем буквальном значении. Немцы, то есть немые, то есть не говорящие на понятном языке.

(обратно)

115

Когорта — тактическая единица римского легиона. 6 центурий, то есть от 350 до 600 человек.

(обратно)

116

Cornicen — горнист, унтер-офицерская должность в центурии.

(обратно)

117

Тестудо — черепаха. Также один из самых знаменитих тактических приемов римского легиона.

(обратно)

118

Зайчатина считалась в римской кухне деликатесом.

(обратно)

119

Когорта — часть римского легиона численностью около 480 человек (для обычной когорты) или 960 (для первой когорты легиона, которая была вдвое больше остальных).

(обратно)

120

Центурия — от 60 до 100 человек.

(обратно)

121

Прохор (греч.) — ведущий за собой.

(обратно)

122

Пороховая мякоть — тонко измельченная смесь селитры, древесного угля и серы. Самый примитивный, дымный порох.

(обратно)

123

Дуван дуванить — делить добычу.

(обратно)

124

На самом деле, средневековое промышленное производство селитры и велось как раз из отходов жизнедеятельности.

(обратно)

125

Оригинальная фраза принадлежит устам римского императора Августа.

(обратно)

126

Свободолюбивый дикий кот — символ восставших под предводительством Спартака.

(обратно)

127

Lorica segmentata — римский пластинчатый доспех.

(обратно)

128

Морта и Антропос — парки(мойры) богини судьбы в древнеримской (греческой) мифологии. Именно эти богини перерезали нить жизни, когда человеку следовало умирать.

(обратно)

129

Триумф — торжественное вступление в столицу победоносного полководца и его войска. Одна из самых высших наград в древнем Риме. Оттуда же пошли и триумфальные арки, которые строили для этого торжества.

(обратно)

130

«Qui Imperium salvam vult, me sequatur» — «Кто хочет спасти Империю, пусть последует за мной».

(обратно)

131

Приблизительно именно так пришлось бы рассказывать средневековому кузнецу последовательность сборки простейшего источника электрического тока — вольтова столба. И разве такое не посчитали бы колдовстовом?

(обратно)

132

Джек Лондон. «Сердца трех». Прочитав ушло удивление, с чего бы это самый что ни на есть американский писатель вдруг попал в опалу в современной Америке

(обратно)

Оглавление

Часть первая

  Глава 1 Находка

  Глава 2 Решение

  Глава 3 Максим

  Глава 4 Ярослав

  Глава 5 Александр

  Глава 6 Игорь

  Глава 7 Сборы

  Глава 8 Максим

  Глава 9 Александр

  Глава 10 Игорь

  Глава 11 Ярослав

Часть вторая

  Глава 12 Алена

  Глава 13 Здравомысл

  Глава 14 Петр Пришлый

  Глава 15 Цезарь ди Борджа

  Глава 16 Ольга

  Глава 17 Твердило

  Глава 18 Игорь

  Глава 19 Леонардо ди Медичи

  Глава 20 Максим

  Глава 21 Ярослав

  Глава 22 Бегство

  Глава 23 Александр

  Глава 24 Результаты

Часть третья Александр

  Глава 25

  Глава 26

  Глава 27

  Глава 28

  Глава 29

  Глава 30

  Глава 31

  Глава 32

Часть четвертая Максим

  Глава 33

  Глава 34

  Глава 35

  Глава 36

  Глава 37

  Глава 38

  Глава 39

  Глава 40

  Глава 41

  Глава 42

Часть пятая. Игорь

  Глава 43

  Глава 44

  Глава 45

  Глава 46

  Глава 47

  Глава 48

  Глава 49

  Глава 50

  Глава 51

  Глава 52

  Глава 53

  Глава 54

Часть шестая. Ярослав

  Глава 55

  Глава 56

  Глава 57

  Глава 58

  Глава 59

  Глава 60

  Глава 61

  Глава 62

  Глава 63

Часть седьмая

  Глава 64 Руфус

  Глава 65 Красные

  Глава 66 Аскель

  Глава 67 Англы

  Глава 68 Максимус

Реклама на сайте