«Черные ангелы»

Белозеров Михаил. Черные ангелы

Посвящается моей матери,

Людмиле Владимировне.

Да будет сердце постоянно,

Как будет берег океана,

Оставшийся самим собою

Средь вечных перемен прибоя.

Роберт Фрост (Перевод Б. Хлебникова)

Глава 1 Блондинка

Если бы все истории начинались одинаково, к этому можно было бы привыкнуть. Но в то утро все было слишком обыденно. По-прежнему шелестел дождь, мокрые листья лежали на подоконнике и на полу образовалась лужа. Небо было ватным. Я перевернулся на другой бок, чтобы увидеть все то же знакомое до отвращения: пятна плесени на обоях, расползающиеся день ото дня, опрокинутую бутылку портвейна, арбузные корки, мокрые джинсы и грязные сандалеты. На письменном столе застыл серо-рыжий геккон, его блестящий черный глаз внимательно разглядывал меня.

Под жалобный скрип армейской койки я сел и опустил ноги на пол. Все было влажным: постель, в которой я спал, одежда, которую я надевал, пол, которого я касался пятками. Черные муравьи проложили дорожку между бутылкой и ближайшей щелью в плинтусе. Им было на все наплевать, даже на хозяина квартиры. После трехмесячной борьбы с ними, я понял, что я для них всего лишь часть пейзажа, и перестал поливать их кипятком и травить патентованным дихлофосом, признав свое поражение.

Дождь забарабанил по листве, как сумасшедший, словно пытаясь сорвать ее с деревьев и унести в Неву. С постоянным усердием он падал так много дней и ночей, и ему было все равно, привыкнут к нему люди или нет. По крайней мере, я.

Телефон как всегда зазвонил неожиданно. Я не люблю телефонных звонков, но по роду занятий должен держать телефон включенным. Последнее время он приносил одни неприятности. Поэтому я сидел и смотрел в окно. Дождевые струи походили на веревки. Сфинксы на другой стороне переполненного канала потонули в море воды, а розовые цветы лотоса раскачивались и плескались в белых гребешках волн.

Я знал, кто звонит. Вначале она звонила каждый день, потом раз в неделю, потом раз в месяц, теперь раз в полгода. В глубине души я всегда ждал ее звонка. На седьмом гудке сработал автоответчик.

— Викентий! Да возьми ты трубку, черт побери! Слышишь меня?!

Я подождал, вслушиваясь в ее дыхание. Связь была отличная, и даже мой старый телефонный аппарат способен был передать ее волнение на другой стороне линии.

— Если ты со мной не поговоришь, я с тобой разведусь, — сказала она со злостью.

И я поднял трубку. Для этого мне пришлось сделать два шага по направлению к столу. Пол был липким, как патока.

— Я тебя слушаю, Полина, — сказал я как можно более проникновенным голосом.

Но получилось все наоборот — сухо и без чувств, которые она так любила в наших отношениях.

— Ты сукин сын, — быстро произнесла она, — ты забыл нас!

— Ну что ты!.. — воскликнул я.

Но она не дала мне закончить:

— Скажи, когда последний раз ты звонил? Ты даже не поздравил свою дочь с днем рождения.

Действительно, это была правда — звонил я редко, но не оттого, что не любил их, а оттого, что часто бывал на мели. Впрочем, когда на адюльтер накладывается ложь, это уже слишком, поэтому я вяло оправдывался:

— Что я могу сделать?..

— Если ты не вернешься…

— Что?! — спросил я и услышал, как она дышит, собираясь нанести последний удар. Даже то, что она назвала меня полным именем, говорило, что она в отчаянии. Наш брак все еще находился в той стадии, когда Полина не считала нужным избавить меня от своих поклонников. И я подумал, что наша жизнь с ней подобно вулкану — никогда не знаешь момента извержения.

— Я… я…

— Не трудись, — сказал я, — ты же знаешь, мне не дадут визу даже в ближайшие полгода.

— Через полгода я стану старухой!

— Не станешь! — возразил я. — А потом я приеду.

— Ну и черт с тобой! — крикнула она, и связь оборвалась.

Я побрел к кровати, пнул бутылку, и она откатилась в угол комнаты. В Петропавловской крепости ударил выстрел — девять часов утра.

Путь в колонию был мне заказан. Не из-за того, что я был плохим журналистом, а напротив, потому что в 2112 году разворошил осиное гнездо под названием корпорация 'Топик', и они иезуитски расправились со мной, сослав на Землю. Поразмыслив, я пришел к выводу, что еще легко отделался, и последние два года вообще перестал глубоко копать в журналистике. В результате мне не давали перспективных заданий и я влачил жалкое существование, перебиваясь статьями на избитые темы о перемене климата и засаливании почв. Впрочем, большего и не требовалось по определению. Ибо какой спрос с поднадзорного? Но между нами, я просто ждал, когда можно будет вернуться домой. Здесь на Земле я сам не знал, чего хочу. Наверное, только одного — чтобы прекратился этот бесконечный дождь.

Не успел я занять место на влажных простынях, как снова ожил телефон, и я подумал, что если Полина потребует развода, у меня не найдется веских аргументов, кроме нашей старой-старой, забытой любви. Мне все труднее было представить, какая она: маленькая рыжая или высокая черная. Без усилий я даже не мог вспомнить выражение ее глаз.

Но звонила моя приятельница Лаврова.

— Ты где пропадаешь? — спросила она хрипловатым голосом.

И передо мной всплыло ее лицо, тронутое сеточкой ранних морщинок, и я подумал, что у нее есть одно хорошее качество, которое так нравилось мужчинам — легкий характер. Она не умела устраивать сцен, а если и устраивала, то разве что из-за денег, да и то так стеснялась, что мне стоило больших трудов всучить ей пару-другую купюр. Она была счастлива без меры. Иногда я думал, что она любит меня. Иногда мне казалось, что я ей безразличен. Но не особенно пытался разобраться в этом вопросе, паразитируя на ее эмансипации.

— Я нигде не пропадаю, — ответил я, — я лежу и смотрю в окно.

Это было правдой. Или, по крайней мере, полуправдой, потому что я действительно проводил много времени в постели или на диване, вспоминая сны. Иногда я ходил на работу. Но ее звонков я никогда не ждал так, как звонков Полины.

— А вечером ты свободен? — спросила она. — Я приду в пять…

Она уверяла меня, что зеленый цвет приносит несчастье, и носила одежду ярких тонов, поэтому ее образ ассоциировался у меня с красными блузками и разноцветными воздушными шарфиками. Ее гардероб украшал бордовый купальник из стриженой норки — последний писк марсианской моды. Выглядела она в нем потрясающе. Может быть, виной всему и был этот купальник, потому что именно, будучи в нем, она меня и подцепила. Дело было в Лосево, на порогах, прошлым летом, точнее, в сухой сезон. Нас познакомил Мирон Павличко. Хорошее было время.

— Давай… — согласился я лениво и положил трубку.

Лаврова была лекарством от скуки, и у нее был ключ от моей квартиры. Она приходила и ложилась во всю длину дивана: уставшая — вялая, как рыба, отдохнувшая — вся устремленная куда-то вовне. Иногда мы с ней коротали вечер перед телевизором, иногда она оставалась у меня на ночь. По-моему, у нее были и другие мужчины, но она с подозрением относилась ко всем тем из них, кто хотел на ней жениться. Не знаю, чего в нашем бульварном романе было больше — секса или дружбы. Зачем-то я ей был нужен. Но теперь и это лекарство не помогало, и я стал искать другие развлечения, иначе можно было умереть от тоски.

По документам я жил на пятом — заливном участке — в казенной квартире. Два раза в сутки вода не теплее парного молока — по утрам я спешил смыть липкий ночной пот. Допотопное плоское телевидение, и кабинка портала, для пользования которой мне вечно не хватало денег, как не хватало денег на примитивную 'стельку' — простейший сотовый телефон. Машина и сотовый мне не полагались по штату. По правде говоря, на телефон мне просто было жалко тратить деньги.

Геккон перебрался на зеркало и рассматривал меня бездонным глазом. Я звал его Васькой. Но, кажется, это ему не нравилось. Смахнул языком ночную бабочку, нашедшую приют на стене, и переполз на дверь, где прятались тараканы. Муравьями он почему-то брезговал. Должно быть оттого, что они допивали содержимое моих бутылок.

Мыло долго не смывалось — вода стала слишком мягкой. По причине климата раз в месяц я брил голову и лицо. Потом долго обрастал, сохраняя вполне респектабельный вид, и это было очень удобно, потому, во-первых, бритье не требовало больших усилий, а во-вторых и третьих, не надо было расчесываться, тратиться на шампуни и средства от перхоти. Сегодня я как раз находился в середине фазы, то есть — 'ежик' на голове и еще не совсем клочкастая борода. К тому же я не утратил семейных привычек: вовремя гладил себе рубашки и чистил брюки или шорты — в зависимости от сезона. Поэтому я всегда выглядел опрятнее сослуживцев и был вхож в некоторые кабинеты городского правительства, что иногда помогало мне выпутываться из различных неприятностей.

Телевизор на кухне вещал: 'Новое нашествие людей в черном… обратная сторона Луны, тайные базы, брошенные города Марса, осколки былых цивилизаций… Мне давно было смешно, ибо получался сплошной пикник на обочине, на который никто не обращал внимания. Заселили космос, но не удосужились даже изучить спутник Земли. Все новости устаревали еще до того, как диктор открывал рот. Все, кроме погоды: …Если в Европе ливни, то в Африке — зной… 'Голландия сокращается до размеров княжества Монако'. 'Бельгия — родина сюрреализма, плещется в объятиях Северного моря'. Потом: 'Сенсация! В районе Севастополя сбита летающая 'тарелка! Найдены зеленые пассажиры… Я не принадлежал к обществу 'Юнариус' и не считал, что старушку Землю посещают инопланетяне. Тема имела длиннющую бороду.

Да и на это раз диктор, не развивая темы, перешел на слухи об американских штатах, причиной вымирания которых оказалась всего лишь трансгенная еда: ах, кризис, ах, в их домах темно и холодно, ах, их машины не заводятся, ах, их самолеты не летают. Об истинной причине — 'большой апрельской катастрофе 2028 года' уже все забыли, ибо это политически невыгодно. Какое правительство возьмет на себя ответственность за то, что не следило за небесами? А с трансгенной едой проще — козлами отпущения стали компании, выпускающие некачественную продукцию, а также партия, которая ее санкционировала. На этом тоже можно долго играть. Это даже сплачивает нацию, если есть, кого сплачивать, конечно.

'Почти двухвековое употребление искусственных продуктов питания привело к уменьшению населения США на треть… климат… пески… пустыня… все, кто мог, давно отбыл в лучшие края'. Лучшими краями, разумеется, был Марс с его большими городами и искусственными морями. Правда, теперь мало кто помнил, что моря все-таки рукотворные, а города так молоды, что их пришлось стилизовать под старину. В результате вы могли жить в одном городе и на Невском, и на Пикардилли (ходить друг другу в гости), не говоря уже о Патриарших прудах, вокруг которых селились исключительно одни москвичи. Лично меня устраивал пригород нового Питера, через который петляла даже своя Нева, которая вытекала, сами догадайтесь, откуда — конечно, из Ладоги. Я жил на Беговой. Из окна открывался вид на Нью-Васильевский, и казалось, что он стоит по колено в море. В марсианской Лахте у меня был двухэтажный дом. Я имел два аэромобиля, тейлацина по кличке Бес и счет в банке на сто тысяч марсианских рублей, к которому по решению суда теперь не имел доступа. Так что Полина, в отличие от меня, была обеспечена всеми благами цивилизации.

Не успел я выбраться из-под душа, как весь мир стал липким, и каждая пора моего тела кричала: 'Вернись на Марс! Вернись на Марс, где сухо и тепло!..

У меня еще оставался контрабандный кофе, и я варил его в медной турке, которую оставил Мирон Павличко — мой первый напарник по работе. О судьбе этого человека я давно уже ничего не знал, только однажды в коридоре за панелью обнаружил древний револьвер в прекрасном состоянии, коробку с патронами и какой-то металлический диск с дыркой в центре, отполированный до зеркального блеска. Кто-то подпилил у револьвера спусковой курок, из-за чего он получился 'мягким' — каждый второй выстрел происходил дуплетом. Отдача была влево и вверх. Я очистил его от пыли и хранил, сам не зная зачем, в прикроватной тумбочке. Диск же я использовал как подставку под турку. И вот что удивительно, он совершенно не нагревался и на нем не оставалось никакой грязи и никаких царапин, хотя явно был сделан из какого-то металла. Эти странные его качества некоторое время меня забавляли, потом я забыл о нем, как забывают о ненужной вещице, хотя порой, когда было лень вставать, употреблял его в качестве зеркала.

По телевизору показывали старинный фильм позапрошлого века, где герой — частный детектив очень похожий на меня — такой же идеалист, разоблачал шайку мошенников. Я любил смотреть такие фильмы и однажды сделал очень любопытный вывод: оказывается, за сто с лишнем лет человечество не изменилось. Абсолютно! Мне не приходилось рассчитывать на снисхождение суда, а значит, придется торчать здесь в лучшем случае еще год. Теперь в каждом примере я видел знак судьбы, а в знаке — предопределенность. Дело в том, что об этом не думаешь, пока это тебя самого не касается.

Сегодня я надел полосатые шорты до колен и белую футболку, которая эффектно подчеркивала мою черную бороду.

* * *

Дождь перешел в ту стадию, когда не надо пользоваться зонтом, однако во дворе, усыпанном лепестками клематисов, я тут же промок от града тяжелых капель, упавших с плоской вершины ливанского кедра. В его ветках мелькнула рыжая белка. Земляничное дерево было усеяно встрепанной стаей рогоклювов. Я сорвал пару ягод и бросил в рот. Ягоды оказались водянистыми и безвкусными. Спешить было некуда. До десяти в редакции один главный — Алфен. Потом приходил Лука, а потом до вечера с заданий тянулись все остальные. И я в том числе. Можно было вообще не ходить, но дома было скучнее.

В арке, где пахло гнилыми фруктами и овощами, я столкнулся со знакомым полковником в отставке.

— Прекрасно выглядишь! — воскликнул он.

Я не знал, что надо отвечать в таких случаях. Он был слишком маленького роста, чтобы в моем представлении быть бравым военным, и, ей богу, я никак не мог понять, куда он всегда клонит. Пару раз он предлагал 'кутнуть в холостяцкой обстановке', но вызывал у меня своими намеками странное чувство брезгливости. У него было одно хорошее качество — он был вегетарианцем, так что в местном климате у него не возникало проблем с питанием.

Вера пала. На Галерной убогие хлысты жидким ручейком текли под сень церкви Святой Варвары. Над папертью одиноко мерцала лампада. Купола едва виднелись сквозь переплетения лиан. Гиацинтовые ара громко хлопали крыльями, ссорясь из-за сладких плодов авокадо. Чугунная решетка вокруг давно стала ветхой и поросла густым плющом. Церковное кладбище скрывала непролазно-колючая ежевика.

Лес в городе поднимался быстрее, чем его успевали вырубать. У правительства не было средств для расчистки города, а рабочих бригад не хватало, и очищенной оставалась лишь узкая полоска города от Литейного до Большеохтинского моста. Над крышами Васильевского раскачивались зонтики саговых пальм, а в Летнем одиноко застыли статуи, покрытые желтоватыми лишайниками. Поговаривали, что недавно там видели безумного орангутанга, обнимающего одну из кровожадных бассарид. Упоминали также саблезубого тигра, муравьеда и гиппопотама. А какой-то умник выпустил в каналы крокодилов, и теперь они выползали перед Петропавловкой греться на песке. Почему-то об этом никто не писал. И я давно не удивляюсь тому обстоятельству, что у основателя города было большое чувство юмора — назвать город в честь святого Петра, потому что святые отцы наверняка не предвидели, каким станет климат.

На углу Крюковского подавали еще что-то мясное. Чтобы попасть в кафе, мне пришлось миновать площадь, поросшую большелистным дурманом и никлым рододендроном. Белые и желтые цветы источали в воздух нектарный запах — слишком приторный, чтобы им наслаждаться, и слишком неземной, чтобы к нему привыкнуть, а под ногами лопались огромные дождевики, на споры которых у меня была аллергия. Только через год пребывания здесь я привык к климату, перестал потеть и испытывать слабость от малейшего усилия.

Внутри тоже было влажно, как в бане. Кондиционеры испустили дух в начале сезона дождей, и их никто не ремонтировал. Я сразу стал мокрым, как слизняк. Бармен сделал знак, что помнит мои привычки, и я сел поближе к распахнутому окну в ожидании яичницы с жареными сосисками. Терраса была забита разношерстной публикой: туристами, чиновниками и местным праздным людом. Я услышал нервный разговор.

— Не хочу раздражаться, потому что это уже бесполезно… Понял меня?!

Судя по голосу, человек был настроен очень и очень агрессивно.

— Понять-то понял, дорогуша… — многозначительно ответил ему собеседник. — Повадился кувшин по воду ходить, там ему и голову сломить…

— Чего-о-о?.. — протянул непонятливый собеседник.

— Я насчет кувшина…

— А-а-а… Ничего ты не понял!!! Десять лет… десять! я прослужил в полиции, и что у меня есть?! 'Жигули' пятисотой модели с виниловыми сидениями, двухкомнатная квартира трехсотой серии с кухней-шкафом в самом паршивом районе — Горячее поле, бывшая жена, которая удрала в колонии, и старый телевизор, в котором пропал красный цвет. Меня даже в охранники не возьмут…

— Не переживай, дорогуша, — успокаивал его все тот же голос. — По Ереме и колпак. Откроешь сыскное агентство…

— Чего-о-о?.. — на этот раз угрожающе протянул собеседник.

— Я и говорю, откроешь сыскное агентство, дорогуша.

Но уверенности в голосе не было. Должно быть, человек был или беспросветным пессимистом, или тайным идеалистом, а может быть, просто агентом астросов, как теперь любили шутить. Астросы же, на мой взгляд, были плодом дурного воображения желтой прессы. Я к ней не имел никакого отношения. У нас была солидная, респектабельная газета для среднего класса. Насколько она могла быть солидной и респектабельной в условиях нестабильности нынешней Земли.

— Дим, кому это нужно?! Здесь даже правильно убивать перестали!

— Прекрасное поле деятельности… — однако заметил собеседник. — Займешься серийными убийцами. Они, надеюсь, не перевелись?

— Не перевелись! Единственное, чего в избытке! — воскликнул счастливый обладатель 'жигулей' пятисотой модели.

Мне стало интересно, и я обернулся. Беседовали двое. Пили водку и закусывали малосольным ананасом. Одного я узнал. Это был комиссар Пионов по кличке Бык, с которым я имел честь познакомиться, когда меня этапировали на Землю. Тогда он зачитал мне постановление о досрочно-условном освобождении и самолично снял наручники. А еще я у них в отделении отмечался раз в месяц. За два года он постарел и стал грузнее: огромное лицо приобрело нездоровую рыхлость, живот еще больше оттягивал рубашку, воротник которой по-прежнему был усыпан перхотью, а в неухоженной медной бороде появились седые пряди. Такими действительно становятся неудачники и разведенные мужчины. С тех пор он стал, видно, большим любителем местного сагового пива. Глядя на его телеса, можно было вспомнить старинный анекдот: 'Мальчик, а мальчик… погляди, сандалии на мне? Шрам поперек головы — от одного уха до другого — придавал ему зверский вид. Кто-то из поклонников отомстил ему, хватанув цепью, но он выжил и два года присылал мне отказы в просьбе о сокращении срока депортации, а теперь его собирались турнуть под зад, и я подумал, что надо бы снова подать прошение о пересмотре дела. Второго я не знал, но подумал, что это, должно быть, Акиндин — преемник Пионова, о котором не без злорадства писали, что он не раскрыл ни одного преступления, а 'завалил все остальные', поэтому я рассмотрел его внимательнее. Мне рассказывал о нем мой нынешний напарник — Леха-фотограф. Акиндин был моложе своего шефа, но, как и все мы, загорелый, со следами неряшливости на лице из-за климата: вихрастый, синеватый от щетины, на верхней губе, в ямочке — словно 'мышь' под носом — мазок торчащих волос, в контрабандной майке с надписью 'Марсошорт', однако на руке блестели элегантные часы 'Брайтлинг', которые на Земле уже не выпускали (довольствовались пластмассовой штамповкой), дужку солнцезащитных очков он сунул в рот, и они свисали у него, как слюна у боксера. Больше всего меня удивили очки. Зачем они там, где девять месяцев в году идет дождь? Потом я догадался. Да он с Марса и только начал приобретать шоколадный загар, но поры на носу у него от влажного климата уже стала походить на кожуру апельсина, а лицо и лоб блестели от сальных выделений. Так что очки, скорее всего, были ностальгией по тепленькому местечку на Марсе, откуда его перевели в провинцию, вот он и таскал их сдуру, засунув в рот, чтобы напоминать себе и окружающим, кто он такой. А может, он тоже проштрафился? — цинично предположил я.

В этот момент Пионов круто повернулся. Для этого ему пришлось вслед за головой переместить и туловище с животом.

— Иди-ка сюда! — поманил он кого-то пальцем, похожим на сосиску.

Я проследил за его взглядом и увидел Луку, который явно прятался за изгибом стойки бара.

Луку я знал давно. Он походил на артиста из старых фильмов, кажется, на Борислава Брондукова и был самым дискомфортным человеком в редакции. К алкоголю он испытывал непреодолимое отвращение. Его амплуа — без надобности ни с кем не ссориться — предопределило ему место замглавного. Однако в редакции не было более изворотливого и въедливого журналиста, когда дело касалось работы. Его можно было назвать ягд-терьером журналистского дела — если ухватит, то не отпустит, пока не отхватит кусок.

— Я? — с трепетом спросил Лука, и лицо его приняло еще более унылое выражение, словно от касторки. Он даже оглянулся по сторонам, будто рядом сидел еще кто-то.

— Ты, ты! — нетерпеливо произнес Пионов. — Червь бумажный!..

— Ни-ни… это не я… — заверил его Лука.

К тому же он был столь патологически бесчестен, что с ним было неинтересно общаться. Собственно, он был скучным человеком, а преображался только в деле. У него был особый нюх на нечистоты города. И он им виртуозно пользовался. Порой настолько виртуозно, что пачкал в них свои густые усы, что привносило в редакцию некоторый криминальный запашок. Впрочем, до последнего времени его похождения нас совершенно не касались.

— Не зли меня! — прошипел Пионов таким тоном, что подвешенные над головой бармена бокалы издали мелодичный звон.

Лука подошел, сжимая в руках смешную марсианскую шапочку под названием 'карапуза', которая делала его похожим на унылого сверчка и которая в редакции часто становилась предметом беззлобных шуток, потому что ее вечно прятали, чтобы насладиться его беспомощным гневом. Одет он был, как и большинство посетителей кафе, в майку, джинсы и сандалии на босую ногу. Но все что было на нем, носило отпечаток неряшливости. Даже зонт у Луки горбатился от торчащих во все стороны спиц.

— Вы ко мне, господин… м-м-м… простите…

Верхняя губа у него была выпачкана в молочном коктейле, который он очень любил, а на усах висели крошки пирожного.

— Брось… — сказал басом Пионов. — Какой я тебе господин?!

— Я все понял. Я больше не буду…

— Чего ты понял? — удивился Пионов. — Ничего ты не понял. Кто тебе принес информацию о 'риферах'?

Три недели назад где-то в районе Макаковки полиция обнаружила партию контрабандных сигарет, пропитанных слабым синтетическим наркотиком. Делом заинтересовались в Смольном. Но сделано это было с подачи Луки, вернее, после его статьи, в которой он намекнул на связь полиции с экипажами кораблей, возившими контрабанду. Разумеется, дело замяли. Однако Лука не успокоился. Он принялся разгребать навозную кучу под названием 'коррупция в эшелонах власти'. Наверное, он испытывал садистские чувства. Правда, в самом же Смольном ему вежливо дали понять, что он пользуется ненадежными источниками информации, и он утвердился в своем стремлении уличить власть еще сильнее. Теперь за него принялась полиция.

— Не помню… — почти твердо вымолвил Лука и вытер губы.

Несмотря на скверный нрав, в нем иногда просыпалось репортерское упрямство.

— Ладно… — Пионов, кряхтя, поднялся. Он был на две головы выше самого высокого человека в городе. Его огромный живот едва помещался в проходе между столиками. — Поговорим в другом месте.

И я понял, что сегодня Пионов настроен решительно и что Луке не поздоровится.

Опрокидывая стулья, они потащили его в кухню. А я решил узнать, появится ли сегодня замглавного на работе? Через стеклянную дверь я увидел, как Пионов прижал Луку к стене. Он мог раздавить его одним движением живота. У бедняги ноги оторвались от земли — толстяк был чудовищно силен.

— Ты скажешь мне или нет! — А самого Пионова, казалось, хватит удар. Он разъярился, как бык на красную тряпку, а его шрам на голове налился багровым цветом…

— Отпусти его, дорогуша, — вдруг произнес Акиндин, — он ничего не может сказать. Ты его задушишь.

— Вначале он мне все расскажет… — Пионов тряхнул Луку и разжал руки. Лука упал к его ногам. — Ну!.. — Пионов нагнулся, замахнувшись, при этом живот у него, похожий на лошадиный бурдюк, отвис до самого пола. Но Лука даже не зажмурился.

— Да он мертв… — удивился Акиндин и, беспокойно оглянувшись, заметил меня.

В этот момент Лука закашлялся, ноги его с потрескавшимися пятками задергались, и я предпочел ретироваться. Мне вовсе не улыбалось стать свидетелем полицейских шалостей. Я уже видел заголовки в газетах типа: 'Никчемный журналистишка пал от рук грабителей' или что-либо подобное, что обычно пишут, когда полиция заметает следы. Прощай моя яичница с жареными сосисками.

Я бежал по пустынным вспучившимся тротуарам. Мокрые цветы кивали в след. Не знаю, каким был город раньше, но брошенные торговые курятники в готическом стиле и ржавые ларьки портили простор разбегающихся бульваров. Какая-то рыжая трава проросла между вздыбившимися плитами. Лопухи торчали изо всех изгородей. На Поцелуевом мосту под зонтиком целовались влюбленные. В кронах кедров перепархивали невзрачные совиные попугаи. Опять начался дождь — бесконечный, теплый, как слезы. Войлочное небо цеплялось за крыши. Плоды инжира лопались под ногами, которые вмиг стали мокрыми. В таком климате, если не следить за собой, ногти на ногах выпадают через пару недель. Говорят, что динозавры умирали в холодном, мрачном мире. Теперь у них были все шансы возродиться вновь, а человечеству кануть вне бытье. Капли дождя забарабанили по зонту, как по жестяному барабану. В следующее мгновение дождь перешел в ту стадию, когда кажется, что вам на голову одномоментно выливают с десяток ведер воды. И я решил спрятаться в гулкой парадной старого, облупившегося дома в Конногвардейском переулке.

Вначале наверху открылась дверь и раздались возбужденные голоса: женский и мужской. Причем мужской был какой-то странный, с механическим нотками, словно играла шарманка. Потом хлопнула дверь, послышались быстрые шаги, и через секунду мимо меня пробежала заплаканная женщина. Я поднял голову и увидел, что она чертовски красива — яркая, крупная блондинка с кожей цвета молока. Значит, прилетела последним рейсом, и я уже собрался было заикнуться о моей родине, но она, даже не взглянув на меня, храбро открыла дверь, повернула в сторону Почтамтского переулка и скрылась в потоках дождя. Я не пошел следом, хотя чего еще можно было ожидать от человека в моем положении, а обреченно шагнул на Конногвардейский бульвар, чтобы минут через десять разглядеть в потоках воды Медного всадника, большую лужу перед ним, а еще через пять минут толкнуть ногой дверь редакции на Невском, 3. А ведь я просто хотел поговорить о Марсе. Возможно, она даже знала Полину или кого-нибудь из моих прежних сослуживцев. Несмотря на безнадежность ситуации, я все еще грезил о своем доме на Марсе и не представлял себе, что никогда не увижу его.

Передо мной открылась лестница. Справа из-под нее высунулось длинное лицо Арона Самуиловича с темными трагическими глазами и такими же темными кругами под ними. Единственный знакомый мне человек, который сохранил почти белый цвет лица, потому что редко выходил на свежий воздух. Впрочем, это тоже было гражданская позиция — не замечать этот нынешний мир. Он держал книжную лавку, жил прошлым и всегда был не прочь перекинуться парой фраз о погоде, литературе и о политике, чем мы с ним периодически и занимались, попивая в его каморке под лестницей контрабандный кофе. Здесь же, за книжными полками, находилась его кровать.

— Привет, молодой человек!

— Если Рим не пал сегодня… — сказал я, пожимая его руку.

— …то он не падет и завтра… — досказал он за меня.

Это был наш пароль или продолжение вчерашнего разговора (на выбор) — мы жили надеждой, что очевидная катастрофа с Землей затянется еще лет на пятьдесят, а потом нам будет уже все равно.

Ступени давно сгнили. Это был опасный подъем вдоль монументальных балясин. Но я его преодолел, чтобы увидеть иконостас из портретов всех главных за последние сто лет. Впечатляющая картина, к которой однако невозможно было привыкнуть, и каждый раз я вздрагивал, вглядываясь в их суровые лица.

Я опоздал — Лука сидел у Алфена в его аппендиксе, где помещался кожаный диван, два стула, и что-то втолковывал ему с абсолютно деловым видом. С него как с гуся вода. На шее алел свежий синяк. Позже он прекратится в отвратительное фиолетовое пятно. Впрочем, на поведении замглавного это давно не отражалось, а его внешность уже никого не интересовала, потому что Лука был человеком, с которым, даже если бы он и не писал на криминальные темы, все равно случались бы различные происшествия, ибо он, как и все мы, был патологическим неудачником. Правда, в редакции шептались, что Лука владеет техникой бесконтактного боя и даже техникой отсроченной смерти, но это, видно, мало ему помогало.

Я заглянул в нашу комнату — стол Мирона Павличко, который пропал год назад, был пуст. Полиция не могла сказать нам ничего вразумительного, кроме того, что дело продолжается. По-моему, они ничего не копали, а ждали, когда выйдет срок и дело закроют.

Никто не заметил, как я пришел. Никто, кроме главного. Он сразу махнул мне рукой, и я, открыв дверь, сунул морду:

— Здравствуйте, шеф!

— Заходи, заходи, Сператов… — быстро произнес он.

У главного в кабине над портретом президента висел лозунг: 'Не надо подлизываться к власти! Надо обеспечивать себе политический тыл! Кто-то из умников зачеркнул слово 'тыл' и наискось написал — 'зад'. По-моему, Алфен до сих пор делал вид, что ничего не замечает.

В главном чувствовалась старая санкт-петербургская закваска. Его любимая поговорка: 'Давайте попробуем… говорила о мягком характере, но вы ошибетесь, если решите, что ваши умозаключения верны. Дело в том, что главный никогда не ошибался. За тридцать лет сидения в главных он больше полагался на свои инстинкты, чем на здравый смысл. Главное, что здравый смысл и инстинкты в нем совпадали. А это говорило о безупречности суждений и высоко ценилось акционерами газеты. Разумеется, они понимали, в кого надо вкладывать деньги.

— Беги в кассу за командировочными — полетишь в Севастополь, там разбился какой-то диковинный объект. Я договорился с военными. Завтра туда идет 'борт'.

— Шеф, в который раз? А вдруг это действительно правда? — спросил я не без подковырки.

— Нам сообщили — мы отработали, — терпеливо объяснил Алфен.

Никто ни во что не верил: ни в людей в черном, ни в маленьких зеленых человечков. Все знали парадокс Ёми: с одной стороны мы, вроде бы, до сих пор не услышали других цивилизаций, с другой — их не может не быть. А астросы? Очередной скучный миф!

Примерно все так и рассуждали. И я понял, что грядущая командировка это заказ сверху — население должно знать, что творится в провинциях, а у властей должна появиться иллюзия, что они не зря едят свой хлеб, управляя страной в последней стадии развала. Я уже застал конец процесса. Если между городами еще сохранилась какая-то связь, то что делается в промежутках между ними, никто не знал. Вы прилетаете в Озерск на Урале или в Бодайбо Иркутской области, там нет властей, но стоит гарнизон, и ты имеешь дело с генералом, а вокруг на сотни километров пустыня — дороги заросли непроходимыми лесами, реки превратились в океаны воды. Поговаривали, что на Таймыре уже бродят стада слонов, а на Кольском в бассейне Харловки водятся бегемоты. Но информацию никто не мог проверить. Впрочем, откуда им там взяться? Север — есть север. Доска, треска и тоска.

Я закрыл дверь редакторской коморки и отправился искать Леху-фотографа, который должен был мне десятку. Я решил, что теперь-то удержу ее из его командировочных. Но в коридоре перед его владениями меня перехватил юноша в тельняшке — Юра Дронский, контактер астросов, как надеялся я (последнее время на этом многие были помешаны), иначе общение с ним теряло всякий смысл.

— Избавь меня, — попросил я его, — избавь меня от своих историй…

— Н-у-у-у… Викентий Павлович…

— Я умер, — сказал я, делая попытку обойти его слева, но не учел, что он поднаторел в редакционных кознях.

— Типун вам на язык, — чему-то обрадовался он, загораживая мне дорогу и даже пытаясь удержать за рукав футболки.

— Ты к Сашке Губареву подходил? — спросил я терпеливо, рассматривая его унылое и одновременно возбужденное лицо с фанатично блестящими глазами.

Губарев был штатным уфологом и по долгу службы должен был выслушивать бред внештатников. Однако два или три года занятия подобной тематикой сделали из него беспросветного пессимиста. На все его просьбы 'снять с него груз метафизики', главный только отрицательно крутил головой, и я тихо радовался, чтобы в редакции оказался человек, стоящий ниже меня по иерархии, иначе ехать мне сейчас в мокрые леса Карелии, а не лететь в славный Севастополь, где плескалось темное, как вино, море.

— Подходил… — невольно покривившись, ответил Юра.

— А к Тане Малыш? Она в курсе…

— Подходил… — Он тяжело вздохнул.

— Ну тогда все… — развел я руками. — Тема закрыта. — И добавил, глядя на его разочарованное лицо: — Что же ты от меня хочешь?

— Викентий Павлович, только вы можете мне помочь… — завел он старую песню.

Стоило один раз побывать с ним на месте 'посадки' где-нибудь на Лахте и промаяться до рассвета, как вы становились единоверцем и вынуждены были выслушивать доморощенные теории, которые не имели ничего общего с последними открытиями в этой области, ибо какой интерес в том, что уже известно.

— Не могу, — ответил я. — Не могу, понимаешь?

— Викентий Павлович, я вас не подведу.

— Подведешь… — сказал я, — под монастырь…

— Не под монастырь, а в монастырь, — сказал он с тайным торжеством.

— Какой монастырь? — не без интереса спросил я.

— А… — укоризненно протянул он, — вот видите… — и осуждающе покачал головой.

— Ну? — нетерпеливо переспросил я.

— Тихвинский… — с надеждой произнес он.

— Не-не-не… — сразу открестился я. — Тащиться за семь верст. Я улетаю, я улетаю…

— А после? — спросил он в тон, — а после?

— После посмотрим, — согласился я.

— Ну, Викентий Павлович?..

Я попытался обойти его справа. Он снова загородил мне дорогу.

— Ты где служил?

— Как где? — удивился он, очевидно, думая о другом. — На подлодке…

— На какой подлодке?

— На Марсе стажировку проходил…

Я едва не засмеялся. Всем был известно, что там моря по колено, по крайней мере, для подводных лодок. Даже самый большой разлом — 'Морская долина' — едва ли был заполнен на сотую часть. Ходил даже анекдот с бородой: 'Подводная лодка в степях Марса'. Смех смехом, но Юра Дронский был недалек от истины, ибо, как ни странно, первыми марсианами были подводники — люди, привыкшие много месяцев жить в замкнутом сообществе в условиях ограниченного пространства. Возможно, действительно у военных существовали какие-то программы, о которых я ничего не знал.

— Ну ладно, — согласился я, опираясь локтем о подоконник, который угрожающе заскрипел и готов был тут же отвалиться под моим весом — здание было старое и трухлявое, как и все в этом городе. — Тогда должен знать устав. Если я сказал после, значит, после.

— Хорошо, — обрадовался он. — Через неделю я вас найду. И мы с вами поедем…

— Поедем… — сказал я, — если доживем…

— Типун вам на язык, — поплевал он через левое плечо.

Как и все уфологи, он был страшно суеверен, спускаясь по лестнице, трижды пересчитывал количество ступеней и не переходил дорогу, если их оказывалось четное число. И вдруг я понял его: он не верил во все то, что ему говорили, а неверие толкало его на очень скользкую дорожку, которая могла увести или в мистику, или же родить гения. Все зависело от того, на что он способен. Надо к нему приглядеться, подумал я, а то чем черт не шутит. По пути я заглянул к художникам, чтобы известить их:

— Братцы, отворите окна, а то пахнет дохлыми хомячками…

Ибо кто-то из них в надежде на дождливый сезон не мылся неделю или две. А потом открыл дверь и шагнул во владения Лехи-фотографа, который получал удовольствие от ковыряния в носу. Он мне сразу заявил, отвлекшись на мгновение от своей камеры:

— У меня нет наличностей. Знаешь, сколько я плачу за окрашивание волос?

Он наклонил голову, демонстрируя пегую шевелюру. Год назад он стал красить голову и усы и говорить всем знакомым, что его обожают женщины всей галактики. Это было похоже на паранойю.

— Нет, — признался я.

— Двести рублей!

— Сумасшедший! — восхищенно воскликнул я.

Он почему-то захотел стать именно блондином, но с женщинами ему все равно везло не так, как мне.

— Долги отдают только трусы… Уловил мою мысль?

Лицо его искрилось таким неподдельным юмором, что вы заранее прощали ему подобные шутки. Его страстью были фото-, кино- и видеокамеры. Он собирал все: от старинных 'леек' до современных цифровых аппаратов, но в результате пользовался только тем, что конструировал сам. Впрочем, он смело утверждал, что в мире не изобретено ничего лучше допотопной двухобъективной трехсот тридцатой 'мамии', и мастерил всякие 'штучки' на основе нано-технологий типа подслушивающих и подглядывающих устройств. Он сконструировал универсальную антенну, с помощью которой можно было видеть не только сквозь листву, но даже сквозь стены. И главный не раз выручал его из сомнительных ситуаций, в которые Леха по неосмотрительности попадал. Впрочем, у Лехи с главным были особые отношения, и мы их не касались.

— Еще бы… — сказал я многозначительным тоном.

Он возмутился:

— Ты разговариваешь со мной так, словно я нездоров! — При этом глаза у него оставались абсолютно честными. — Но я тебя сразу предупреждаю — денег у меня нет!

Конечно, он был таким же неудачником, как и я, ведь настоящая жизнь была теперь там, на Марсе, а не здесь, на Земле, а у него был талант, но не было желания никуда уезжать. Я не пытался раскрыть ему глаза на истинное положение вещей. К чему? Половине из нас не на что было надеяться. На Марс попадали лучшие из лучших. Можно называть это своеобразной евгеникой или акцентированным эквилибризмом, суть состояла в том, что на Марсе люди были лучше приспособлены к жизни. По крайней мере, мне так казалось. Но, оказавшись здесь, я быстро понял, что ошибаюсь. И марсианский шовинизм слетел с меня шелухой. Просто кто-то не проходил тесты, кто-то имел грешки, а кто-то махнул на все рукой. Жизнь сложнее инструкций. Правда, она на Марсе только отсюда казалась легкой и беспечной. Там даже было меньше притяжение в прямом и переносном смысле. Главный досиживал в своем кресле, а оно крепко стояло под ним. Вот кто был настоящим везунчиком. Иногда я успокаивал себя и говорил: 'Ты пал жертвой обстоятельств, находящихся не в твоей компетенции'.

— Отдашь сегодня вечером, — заявил я, улыбаясь.

— Учти, — ответил Леха, — что я еду с тобой исключительно добровольно.

Ему трижды ломали нос. От этого он стал маленьким, как неуродившаяся картошина. Однажды, еще до моего появления в редакции, когда они с Мироном Павличко выслеживали контрабандистов, он нарвался на типа, который в качестве кастета использовал бронзовую ручку от водопроводного крана, и если вы приглядитесь, то обнаружите у него на лице старые-старые шрамы, которые давно превратились в морщины. К тому же он был рыжим, как вечернее солнце, и был лишен способности загорать. К вечеру после целого дня пребывания на солнце он становился розовым, как новорожденный поросенок, а кожа с него отлетала, как шелуха с лука. Он сидел, кажется, за непредумышленное убийство и в зоне стал зубным врачом, хотя не имел ни малейшего понятия о медицине. Ситуацию можно было назвать анекдотичной, если не учесть, что штатный врач тюрьмы беспросветно пил, а Леха, наделенный от природы большим любопытством, оказался для него бесценной находкой. Так или иначе, но все пять лет в зоне Леха проходил в белом халате со стетоскопом в кармане и спал не на 'шконке' в камере, а на мягкой постели в двухкомнатной квартире при лазарете, где у него был телевизор, большой аквариум с голубыми акарами и шкаф с книгами по медицине. Его выпустили по амнистии. Правда, за пять лет он проникся таким отвращением к стоматологии, что на воле больше не ходил к зубным врачам, предпочитая решать все проблемы своих зубов по старинке — с помощью суровой нитки и дверной ручки.

— Трепло… — сказал я ему и пошел к Арону Самуиловичу.

Краснобая Леху можно было любить или не любить, но ненавидеть его было невозможно. И я решил, что мою кровную десятку мы с ним пропьем сегодня в обед. Впрочем, на десятку можно было не только напиться, но и плотно пообедать на двоих и даже прихватить выпивку домой.

Выходя из комнаты, я услышал, как Таня Малыш, с которой когда-то у меня был бурный, но короткий роман, злорадно произнесла:

— Он под колпаком у полиции…

А я подумал, что раз меня выпускают из Питера, то что-то изменилось, ведь главный не тот человек, который будет рисковать без надобности. А большой надобности он во мне явно не испытывал. Правда, на Марсе я был неплохим журналистом: когда мне в руки попали компрометирующие правительство материалы, я не упустил своего шанса. Но времена были не те: лозунг 'Быстро освоить Марс' предопределил негласные правила политических игр. Принцип справедливой конкуренции, исповедуемый на Земле, на Марсе стал архаизмом, а романтические идеалы первооткрывателей более не интересовали общество. Однако если вы что-то понимаете, значит, вам не все говорят. Информационно-технологический мир стал крайне прагматичным. (Его не интересовал маленький человек. Счет шел на миллиарды — освоение планет и новой энергетики.) Им правили политики, толстосумы и корпорации. Я не только раскопал гнилую систему тендеров, но и обнаружил, что подрядчик правительства — транснациональная корпорация 'Топик' в начале десятых, действуя через своих представителей путем подкупа высших чиновников, получила на очень выгодных условиях контракт на прокладку каналов от северного и южного полюсов к экватору. Одним из таких представителей 'Топика' был адвокат Виктор Соколов — друг премьер-министра Симеона Юганова. Через полтора года вице-премьер ушел в отставку, Соколов оказался под судом, а обо мне благополучно забыли.

— Плюньте на все, — сказал Арон Самуилович. — Человек не свинья — ко всему привыкнет. — Он потыкал пальцем в потолок магазина, что означало: 'Каждый сверчок должен знать свое шесток'. — Я буду скучать по нашим разговорам целую неделю. Но вам лучше свыкнуться с мыслью, как инвалиду с культей, что Земля, по сути, ваш новый дом. Я еще не знал человека в вашем положении, который бы вернулся домой. Знаете, Земля все-таки затягивает. Все ворчат, все жалуются, но она им нравится. Здесь все проще и яснее. А традиции!.. Но будьте осторожны, на вас могут повесить новое обвинение, и тогда прости-прощай любимый Марс.

На Марс не пускали людей даже с небольшими грешками. Каждый из нас боялся попасть в черный список. Существовал реестр грехов, по которому человек становился невыездным. Но даже Лука с его пронырливостью не мог его добыть. Судьба человека решалась где-то наверху в загадочных комиссиях. Я подозревал, что и здесь процветала коррупция и взяточничество. Но доказать никто ничего не мог. Слишком большие деньги ходили там. Муссировались лишь слухи.

Он загадочно улыбнулся. Я знал о подобной практике земных, то бишь марсианских властей не пущать под любым предлогом, но у меня были совсем другие планы на жизнь. Более того, я вообще не знал, зачем живу. Трачу время на выпивку и женщин, хожу на работу, треплюсь с приятелями. Впервые подобные мысли стали посещать меня полгода назад. И я не знал на них ответа, как не знал саму причину подобных мыслей. Что скрывать — всю свою благополучную жизнь на Марсе я думал о Земле с презрением. Я представлял, что на ней живут никчемные людишки, не понимающие, в чем смысл существования. Теперь я признаюсь, что был дураком и снобом. Меня развратил размерянный быт и толстый кошелек. Как там у Ламине — 'пристанище на одну ночь'. Теперь-то я разобрался — он хотел сказать о бренности существования как на Земле, так и на Марсе, хотя, конечно, не имел о нем ни малейшего понятия, потому что жил в другие времена. Но я решил, что мне пока рано думать о смерти. Ведь впереди у меня длинная жизнь.

— Черт! — воскликнул я. — Я буду всего лишь исследовать зеленых человечков! Что в этом плохого?

Он задел во мне тайные струны под названием надежда. Он хорошо меня знал, потому что мы были похожи и еще потому что он давно не питал никаких иллюзии и жил одним рассудком.

— Откажитесь!.. Пустое дело… Не рискуйте…

И подул на кофе. Дело в том, что ему было что терять — магазинчик и любимый кофе. Хотя много ли человеку надо? Он мог лишиться удобного места в центре города, а я — работы. Но от мысли, что кто-то или что-то (конечно, астросы, кто еще?!) может изменить твою жизнь, дух захватывало. В голову лезли мысли о Боге. О спонтанной реакции. Не было только условий для ее осуществления.

— Я улечу с ними на Марс, — пошутил я ошалело. — Все только и говорят о них, но ничего не делают. Вдруг это действительно то, что я искал?!

А что я искал на Марсе? Несомненно, свободу, которую я впитал с молоком матери. Огромные запыленные пространства, горизонт, к которому невозможно приблизиться. Вот, к чему я привык и подспудно стремился всю жизнь. В моем положении поднадзорного Земля не могла дать этого. К тому же здесь было слишком жарко. Что делать — льды растаяли, а полюса сдвинулись.

— Молодой человек… — Арон Самуилович по неосторожности поставил свою чашку на томик Довлатова, но тут же убрал и вытер книгу. — Вот что главное! — Он потряс ею. — В этой стране никому не везет, но есть духовность, а там? Впрочем, чего я распинаюсь, вы сами все знаете. Если кто-то из зеленых человечков, то бишь астросов, вам поможет, передавайте от старого еврея привет. Может, это их предостережет от неверных поступков.

— Я подозреваю, что в юности вы были антиглобалистом и протестовали против заселения Марса.

Не знаю, так ли это было на самом деле, но антиглобалисты и еже с ними правозащитники всех мастей только усугубили ситуацию, ибо то, что называется прогрессом, остановить было невозможно. Правда, глобализация кастрирует национальный дух. Ну и что? Кого это волнует, когда пахнет большими деньгами? Теперь кто-то взялся за Землю. Возможно, глобализация происходила в масштабах галактики или даже вселенной. А мы и не знали, как не знали и того, какой заморский дядя решает все за нас. Мы только видели, что мир день изо дня рушится, но причин не понимали. Это было выше сознания Земли. Может быть, даже божественное вмешательство. Но я не верил в эту теорию. Просто мы жили, как на вулкане, а эпоха процветания закончилась.

— Да! — патетически воскликнул он, — я не скрываю этого факта! Но зато совесть у меня чиста. Я никого не осудил и не отправил на каторгу!

У него была своя философия, мода на которую осталась в прошлом веке. А у нас с ним — столько темы для разговоров, что я подозревал его в тайном желании оставить суть вещей таковой, какова она есть — лишь бы только я спускался к нему каждый вечер и трепался за чашкой контрабандного кофе.

— Впрочем, чему бывать, того не миновать, — заключил он уже тихим голосом. — Возвращайтесь побыстрее, Викентий, и не рискуйте напрасно, я бы не доверял никому, даже маленьким зеленым человечкам.

Я не спросил, почему. И так все было ясно, потому что, во-первых, в нем заговорила совесть правозащитника, а во-вторых, в человеческом сознании маленькие зеленые человечки ассоциировались с врагом — 'первая странная война' 60-го, 'вторая странная война' 74-го, в которых они себя проявили. Или не проявили? Вопрос до сих пор остался открытым. Откуда же тогда новые технологии, использующиеся при освоении Марса? Под давлением общественности правительство провело расследование, но ничего не рассекретило. Нам остались одни слезы по поводу домыслов.

Потом сверху меня позвали к телефону, и я поговорил с Лавровой.

— Я хочу сегодня у тебя переночевать…

— Хорошо, — согласился я, пытаясь скрыть раздражение от разговора с Ароном Самуиловичем. — У меня сегодня еще много дел. — Но ты можешь подождать меня у телевизора.

Чего вы хотите от женщины? Покорности, конечно. Теплой, уютной постели. У нас с Лавровой все было не так. Слишком много случайностей, которые невозможно было предугадать. Может быть, она мне этим и нравилась?

— А ты? — ревниво спросила она. — Ты куда лыжи навострил? Ты что заигрываешь со мной?

— Я не заигрываю, — ответил. — Я только пытаюсь быть вежливым.

Может, у нее начались месячные? — подумал я.

— Если бы ты со мной заигрывал, ты бы стал ругать правительство и колонии. А ты всего лишь говоришь, что улетаешь в командировку.

— Странно, я не говорил, что улетаю, — пролепетал я. — Или говорил?

Обычно я с женщинами не общаюсь на служебные темы. Что может быть тоскливее фраз: 'Сегодня я накропал три статьи о марсианских переселенцах'.

Но она была непреклонна.

— У меня есть, с кем провести вечер. Но я хочу провести его с тобой, а ты неуважительно относишься ко мне! — И бросила трубку.

Так прошел рабочий день. Мы съездили с Лехой на Кировский, чтобы осветить вялотекущую забастовку портовиков, которым год не платили зарплату, потом смотались в Охту, где бузили безработные и хлысты, а часов в пять я решил пойти выпить пива. Выбор был небольшой: или к 'Юрану' на Биржевой, или в 'Пятиярви' (где еще работали кондиционеры и зал был обставлен в стиле фильма 'Замерзшие': столики и стулья из материала, имитирующего плотный снег, а водку подавали в рюмках из натурального льда) на Замковой улице, которая была расчищена какими-то бесшабашным предпринимателем от дернистого луговика и акаций. Впрочем, чтобы добраться туда короткой дорогой, надо было пройти через заброшенные кварталы вдоль канала по тропинкам среди зарослей колючих растений, названия которых я до сих пор не знаю, где вы рискуете не только быть укушенным какой-нибудь тварью (в шортах туда лучше не соваться), но и попасть под град кирпичей разрушающихся зданий. Не в этом ли цель правительства, часто задавал себе я вопрос, все развалить, а потом прибрать к нечистым рукам? Последнее время в связи с этой темой все чаще всплывало название корпорации 'Топик'. И я бежал от этой мысли, как от чумы. Если же идти по Невскому, то мне грозила смерть от жажды, потому что это был самый длинный путь. Я пошел к 'Юрану'. С одной стороны вровень с берегами стремительно неслась Нева, с другой — возвышались позеленевшие колонны Биржи, с правого берега доносилась 'черная' музыка и старый, добрый 'хип-хоп'. Я настроился на благодушный лад.

В 'Юране' было так дымно, что можно было вешать топор. Пахло дешевым саговым пивом и потом. Большелицая блондинка сидела в углу одна. Она была ослепительно белокожей, в майке, с потрясающей грудью, и походила на Беллу Демидову из 'Нежной ночи'. Сейчас она показалась мне женщиной в пастельных тонах. Не из тех, кто 'крутит баранку' звездолета и не может иметь свое мнение по причине монополии корпорации 'Трассмарса' на мысли и поведение своих служащих, не из тех, кто делает карьеру в какой-нибудь иной космической фирме в качестве секретаря-референта, и не из тех, кто потерял всякую надежду иметь ребенка, потому что у их матерей-переселенцев развилось позднее зачатие. Не то что бы старомодна, а скорее мягче в чертах и ракурсах. На ее щеках обозначился слабый румянец. Разглядывая ее, я не нашел признаков эмансипации, свойственной большинству современных покорительниц космоса. Значит, она не принадлежала к ассоциации 'Марс', на которую работает добрая половина человечества и которая отличалась формализмом в морали. Может быть, она занимается социальными проблемами и решила познакомиться с местным колоритом? А может, она поссорилась с мужем и мстит ему? С такими женщинами я еще не был знаком и сразу понял, что у нее что-то случилось. Впрочем, кто из марсиан не мечтал оторваться по полной и поглазеть на аборигенов, которые еще не утратили индивидуальные черты характера и национальной внешности. И я подсел к ней.

— Что вам надо? — спросила она.

Это был не отказ, а скорее предупреждение. В ее взгляде восхитительных голубых глаз я не увидел резкости, свойственной доступным женщинам. У нее были тяжелые веки, которые у меня ассоциировались с материнством, и скулы с голодной впадинкой под ними. В общем, такие женщины мне нравились, потому что в них я находил черты Полины, но понял я это не сразу.

— Я видел вас сегодня, — сказал я. — Мне показалось, вы чем-то расстроены.

— Ничем я не расстроена, — ответила она, безуспешно припоминая мое лицо.

Но я ей не поверил. Когда вам так отвечают, значит, вы просто заступили на чужую территорию. Но кто знает, быть может, в следующее мгновение она станет чуть-чуть и вашей?

— Послушайте, — сказал я, — я журналист и хорошо знаю этот город. Вы же не местная? А приставать к вам я не собираюсь.

Она сжала губы в знак снисходительности, повернулась ко мне в профиль и сказала:

— Тогда закажите мне абсент.

Я удивился, но заказал. Себе для начала я взял светлого контрабандного пива номер три.

Она сделала большой глоток. Если кто не знает, сообщу, что зеленый абсент — горючий напиток не для дам. Он слишком крепок даже для мужчины. И пить его надо совершенно по-особому — капая на кусок сахара и собирая с него божественную росу. Но даже я не рискнул это сделать, памятуя о завтрашней командировке.

— Держу пари, — сказал я, — вы здесь совсем недавно?

— Ах, не все ли равно… — вздохнула она и сказала: — Откройте лучше окно.

Я открыл окно, и теплый воздух вместе с моим дыханием вырвался наружу. В сумерках шелестел дождь. И я впервые почувствовал, как прекрасны в Питере вечера. Где-то там за облаками светила луна и рядом с ней маленькая, но яркая точка — Марс, где на закате небо голубое, а в полдень — красное и где околополюсные звезды совсем другие, нежели на Земле.

— Вам кажется, — вдруг загадочно сказала она, — что вы все знаете, а вы… — И я мог поклясться, что она произнесла 'мой друг'. — Ничего… ничего… не знаете…

— Ну вот! — удивился я. — Вы меня заинтриговали…

— Н-н-н… — Она покачала головой, сжав губы. — Не выйдет фокус. — И засмеялась.

Она меня подразнивала. Я сразу это понял. Может быть, всему виной был алкоголь? У нее были длинные прямые волосы — мода, которая не существовала в пределах этого города. И вдруг я вспомнил, что видел такие прически в старых фильмах, которые с упоением просматривал дома по телевизору. Впрочем, возможно, мода была московской, а мы, провинциалы, даже не догадывались об этом.

— Я знаю, откуда вы… — сказал я не без гордости.

Ее выпуклая грудь под майкой, с заметно торчащими сосками, не давала мне сосредоточиться.

— А-а-а… интересно… — Она наклонилась, и я ощутил почти неземной запах, аналога которому не было в моей памяти. — Ну что же вы молчите?

— Ха… — выдавил я из себя. Глупо было бы ей сообщить, что утром я слышал, как она с кем-то ссорилась. И я ляпнул первое, что пришло в голову: — Вы инопланетянка!

— У вас потрясающая интуиция, — сказала она и сделала большой глоток из своего бокала, но даже не поморщилась.

Я мог поклясться, что угадал, но у нее была хорошая выдержка, и я так ничего и не понял — должно быть, ей все надоело, и наш разговор тоже. Глупости, пронеслось у меня в голове, какие глупости… И тут же забыл об этой мысли, и подумал, что она ловко ушла от ответа.

— Суть заключается в том, — грудным голосом произнесла она, — что вы почти угадали.

Мне пришлось рассмеяться — это походило на обычный пьяный треп. Она подперла кулачком подбородок и с интересом посмотрела мне прямо в глаза. Давно у меня не екало сердце от таких взглядов. Местные женщины мне были слишком хорошо знакомы. Вначале они спросят у вас, который час или стрельнут сигарету, потом предложат пройтись в гостиницу, а потом явится сутенер и заявит, что секс стоит в два раза дороже, чем вы договаривались, и вам придется расстаться со своей наличностью и часами. Впрочем, это еще по-божески. Сценариев было великое множество, вплоть да самых худших. Поэтому я редко с кем-то знакомился в барах. Хотя знал одну веселую проститутку, которая работала без сутенера. Ее всегда можно было найти на углу среднего и восемнадцатой. Она отдавалась за пятнадцать копеек: одиннадцать копеек сигареты 'Дымок', одна копейка — коробка спичек, три копейки — стакан газированной воды. Что еще нужно для мимолетного счастья? По крайней мере, честно.

— В какой газете вы работаете?

— В 'Петербургских ведомостях' — ответил я и подумал, не выпить ли мне водки, чтобы стать таким же раскованным, как и она.

— Все равно я их не читаю, — призналась она, и снова ускользнула из того доверительного разговора, который устраивал меня. — Клянусь, вы пишете книгу, — сказала она, словно что-то припоминая.

— Почему вы так решили? — у меня была такая черта — икру метать, и я бы мог много наговорить на эту тему.

Действительно, я питал честолюбивые надежды написать роман о Земле, ностальгически грезя совершенно о другом мире, и даже что-то кропал по ночам, если меня не убаюкивала Лаврова, но одна мысль останавливала меня — кому это нужно там, на Марсе и здесь на Земле? Ни-ко-му!

Сощурив глаза, она долго рассматривала меня сквозь сигаретный дым и водила пальцем по ободку бокала.

— Думаю… — И перевела взгляд на полупустой бокал, словно прикидывая, заказать еще или нет. — Думаю, потому что иначе бы вы здесь не торчали.

Это был более чем скромный комплимент. Но я на него попался.

— Ага, — многозначительно произнес я, — теперь моя очередь не говорить правду. На самом деле я сюда сослан.

— Сосланы? — удивилась она.

— Знаете что-нибудь о фирме 'Топик'?

Я поймал себя на мысли, что обычно не говорю с малознакомыми людьми на эту тему. Почему же я сейчас это делаю?

— Та, что добывает воду и электричество? — И ее глаза с тяжелыми веками снова широко открылись и посмотрели на меня.

У меня еще раз екнуло сердце — так вы ожидаете любви, которой не суждено свершиться, но все равно вы ждете и ждете, а потом становитесь циником и пропащим человеком.

— Да, — сказал я, уже жалея о разговоре. — Я подсуетился, а им не понравилось.

— Это нечестно, — искренне посочувствовала она.

— Еще как, — согласился я. — Еще как!

— Хотите, я вам помогу? — предложила она.

Я ощутил холодок в спине и чуть не выругался. Это было что-то сродни профессиональному чутью. Словно вы в море информации натолкнулись непонятно почему на ту единственную фразу, которая выводит вас к цели. Я даже немного разозлился. Кто так шутит?!

— А как вы мне поможете? — спросил я, вдруг по-идиотски поверив в удачу, которая в последние годы старательно обходила меня стороной.

— На Землю готовится вторжение…

— А-а-а… — разочарованно протянул я, — ну да… Я это тоже знаю…

— Вы не понял, — сказала она, и в ее голосе прозвучали нотки раздражения.

— Об этом твердят в каждых часовых новостях, — заверил я ее. — Почитайте газеты… В конце концов спросите у любого в этом баре… Астросы, это все они!

Мода на мировые розыгрыши канула в вечность. Я не собирался на них купиться. По лицу незнакомки промелькнуло насмешливое превосходство.

— Ну ладно, — сказала она, — смотрите, — и сунула мне в ладонь предмет, который больше всего походил на брелок с черным ключом треугольного сечения. На брелке был выгравирован правильный многогранник черного цвета. — Это ключ, а это… — она вложила мне в ладонь детский пластиковый шарик, — я вам что-то покажу…

Я наклонился, и вдруг шарик 'открылся' — передо мной разложилась голографическая карта: вот мы, а вот Нева и мостовая набережной. По небу плыли миниатюрные облака, тротуар блестел, за рекой горели огни, а точка, с которой мы разглядывали все это, казалось, была видная одновременно со всех сторон.

— Фу, — сказал я, отстраняясь. — Вы меня испугали. Но я видел такие игрушки…

На самом деле я удивился, откуда у блондинки планшетник. А еще я ее обманул, потому что не хотел признаться, что далек от современных технологий. Разумеется, я слышал от приятелей о подобных штучках, которые использовали военные, но мне не хотелось показаться простофилей. Она могла взять планшетник у своего любовника или отца, в конце концов она могла работать на какую-нибудь разведку, а здесь забылась и расслабилась. Все это мгновенно пронеслось у меня в голове. По роду профессии я был готов к любым авантюрам и провокациям, но, честно говоря, с планшетником она застала меня врасплох.

— Правда? — равнодушно удивилась она и забрала у меня шарик, который тут же свернул карту. — А знаете что?

— Что? — спросил я, предугадывая ответ.

— Вы меня разочаровали, — произнесла она.

Это было из разряда обыкновенных женских штучек. Ее лицо изменилось, — словно распалось на составные части, и она даже прикрыла свои голубые глаза. Разговор как-то сам по себе заглох. Она допила свой абсент, а я — пиво, коря себя за длинный язык и излишний скептицизм.

— Вам не плохо? — спросил я и подумал, что ее надо хоть чем-нибудь накормить.

Я подошел к стойке.

— Кажется, ваша дама напилась, — заметил бармен.

— Вы находите? — спросил я и оглянулся.

Со стороны она действительно выглядела неважно. То есть с того момент, когда я ее оставил, она уже спала, опершись на руки, чудом сохраняя шаткое равновесие, и выглядела, как задумавшийся человек.

— У вас есть какая-нибудь еда? — спросил я.

— Вряд ли ей это сейчас надо, — философски изрек официант, и я с удивление посмотрел на него.

У него были густые усы и неполадки с челюстью, потому что он все время шепелявил. Еще я вспомнил, что в разговоре с кем-то он называл себя 'русским офицером'. Его звали Федором, через 'е'. Фамилию я забыл.

— Послушайте, — сказал я, — это не ваше дела. Есть у вас еда или нет?

— Я ничего не буду!.. — вдруг произнесла блондинка и качнулась вбок.

— Ладно, — примирительно согласился я, ожидая, что она упадет лицом на стол, прежде чем я успею подойти, но она снова уснула в неудобной позе. Похоже было, что это ей не впервой. Между лопатками в вырезе майки я заметил уже знакомую наколку в виде многогранника. Но не мог понять, что это значит, потому что ничего подобного никогда не видел, за исключением университетского учебника по геометрии.

— Я точно ничего не буду… — еще раз произнесла она, не открывая прекрасных глаз.

Можно было представить ее состояние. Должно быть, ей страшно хотелось спать и ее тошнило. Не думал, что сегодня мне придется возиться с пьяной женщиной.

— Она давно здесь? — спросил я.

— Появилась примерно часа за два до вашего прихода.

— Ага… — удивился я, потому что понял, что она умеет пить.

— Начала с местного безалкогольного — 'мочи' (так на сленге назывался сорт местного вина из плодов хуэха), перепробовала все сорта, а закончила абсентом, — сказал бармен.

Он был солидарен со мной. Он понимал жизнь, но немного циничнее, чем я. Поэтому мне это не понравилось.

— Она ни с кем не разговаривала? — спросил я.

— Вначале с ней знакомился вон тот, — бармен показал на типа, который кидал на меня мрачные взгляды.

Теперь я понял, почему она заговорила со мной — моя внешность оказалась не такой зверской, как у того типа, который явно хотел только одного — переспать с ней.

— Понимаете, я, конечно, закажу разогреть гуляш, но она есть не будет. Я таких дамочек знаю. Вам лучше ее отвести домой. Вы знаете, где она живет?

— Знаю… — ответил я и вспомнил старый дом с гулкой парадной.

Даже если я привезу ее туда, надо будет еще найди ее квартиру, но неизвестно, какой сюрприз меня в ней ждет. К тому же она могла там и не жить. Лучше всего было отвести ее в гостиницу. У меня была карточка на две 'ходки' в центр или на четыре — в любую гостиницу на окраине. Правда, возвращаться ночью оттуда мне было не с руки. А такси в это время суток ходили только по Невскому. К тому же завтра в восемь я должен быть в Пулково, поэтому я решил отвести даму в 'Прибалтийскую' на девятнадцатую линию.

— Ладно, — сказал я, — где у тебя кабинка?

— Возьмите с собой пива, — предложил он, — утром ей надо будет подлечиться. — И гордый своим альтруизмом, показал рукой за стойку.

Я посмотрел и увидел в раздаточном окне двух китайцев, которые возились с посудой, а дальше за углом в коридоре — дверь со значком портала — буква П над приоткрытой дверью.

Вернувшись к столу, я подхватил одной рукой блондинку за талию, другой прижал к животу ее сумочку и коробку с пивом, которое приятно холодило бок. Когда она оперлась о стол, я обратил внимание, какие у нее красивые длинные пальцы с ухоженными ногтями. Она прильнула ко мне, словно Венера к Адонису. В таком виде мы продефилировали к порталу, как на тризну — величаво и грациозно, а она дышала мне в шею непринужденно, как верная жена. К ее странному запаху — сочетанию розы и серы, я почти привык (он даже стал мне нравится) и старался не думать о ее потрясающей груди. Грязный тип, который в течение всего вечера метал на нас мрачные взгляды, должно быть, страшно завидовал мне. В кабине я на мгновение выпустил ее из своих объятий — она даже не открыла своих прекрасных глаз, а твердо, правда, покачиваясь, утвердилась на своих каблуках, опустил пиво на пол, вставил карточку в аппарат, в списке на стене нашел название 'Прибалтийская' и нажал кнопку. Предупреждающе три раза мигнул свет, и в следующие мгновение мы стояли точно в такой же кабине, но только в гостинице 'Прибалтийская'. Вот, собственно, и весь портал. Простое, удобное изобретение, если у вас есть деньги, конечно.

В 'Прибалтийской' экономили — вместо аппарата-портье, за стойкой стоял тип, который мне сразу не понравился своим неряшливым видом и бесцветными глазами. Он ворочал шеей, повязанной грязным бинтом, словно ворот рубашки был ему узок. К тому же его рубашка из старомодного 'пирила' в нескольких местах была прожжена сигаретой.

— Мне нужен одноместный номер, — сказал я, выволакивая блондинку из кабинки и ногой подталкивая перед собой коробку с контрабандным пивом. — В этом доме есть лифт?

— Даже если есть, я его ни разу не видел, — саркастически ответил он мне.

За что я не люблю портье, так это за их гонор. Вместо того, чтобы молча выдать ключ и получить деньги, вначале они окатят вас презрением, потому что сами относятся к неудачникам, а ночные дежурства (не лучшее времяпровождение) настраивают на философские рассуждения, что способствует излиянию желчи.

— Одноместных нет, — сказал он тоном, словно я облевал ему стойку, и дернул головой так, что, клянусь, я услышал скрип шейных позвонков. Коробку с пивом он тоже оценил, но сделал вид, что это его не касается.

— А что есть? — спросил я, не реагируя на его желчный взгляд.

— Только двухместные…

После этого он перевел взгляд на блондинку, оценил ее бедра, ноги и грудь, и я понял, что он похотливей любого козла. Можно было отбить ему рога, но блондинка висела на мне и вздыхала тягостно, как сирена. Ей снился третий сон.

— Не туда смотришь, козел! — заверил я его.

Он поморщился и выдал мне ключ.

Номер обошелся мне в четверть моих командировочных. В нем были две кровати, две тумбочки и двухстворчатый голограммный телевизор на кронштейне. На столе в вазе догнивал букет цветов. Зато над окном, затянутым сеткой от комаров, нависал широкий козырек, и капли дождя не залетали внутрь.

Я уложил блондинку в постель и задумчиво постоял над ней. В отношении женщин я всегда отказывался упрощать себя. У нее были голубые глаза, а мне нравились кареглазые брюнетки. Кроме того, меня ждали мой диван и Лаврова. На Земле я предпочел бы провести ночь с ней, а не с пьяной женщиной. А на Марсе — с Полин, как я ее называл. У нее была красивая фамилия — Кутепова. Вы не представляете, какое это создание. Я познакомился с ней в театре. Есть сто один способ испортить человеку вечер. Так вот, кто-то из приятелей, не помню, кто именно, кажется, однокашник Сашка Волык, затащил меня по случаю на 'очень модную пьесу'. Мы сидели во втором ряду, и я откровенно скучал. Дело в том, что я не любил театр и не люблю до сих пор. И в тот раз я не включался в игру актеров до тех пор, пока на сцену не вышла она. Она играла бедную Лизу. Боже мой — на паузах, молчала, сколько надо и говорила, сколько положено, и была так искренна, что поразила меня в печень, то бишь в самое сердце. Как она заразительно умела смеяться. И потом, через много лет, мне тоже казалось, она это делает специально, чтобы позлить меня. Она была рыжеватая и нескладная. Я понял, что так задумано нарочно и даже подчеркнуто строгой юбкой и умеренным декольте. Она не была красавицей. Но если вы поговорите с ней пять минут, в вашей душе оставалось ощущение большего, что вы видели и слышали. Эта была ее тайна, которую я разгадывал долгих семь лет, пока мы были вместе. В общем, я был счастлив. Теперь мне тридцать пять, и я устал жить без нее. Я не разгадал ее и, наверное, никогда не разгадаю, но я безмерно ей благодарен за эти годы, в течение которых я ни разу не изменил ей, только безумно ревновал. Я подозревал, что такое же неизгладимое впечатление она производит и на других мужчин, но у меня хватило ума не отнимать у нее сцены, с которой она расставалась только один раз — в тот год, когда родила Наташку. С тех пор я ходил на каждый ее спектакль и каждый раз волновался, как впервые.

Вот о чем я подумал, стоя над блондинкой, и еще о том, что начинаю к ней привыкать, к ее странному запаху, но, клянусь, она не вызывала во мне никаких желаний, кроме здорового мужского интереса к незнакомой женщине. Я бы оставил ее отсыпаться в этой дешевом гостинице, но меня смущал портье с блудливыми глазами, и я был почти уверен, стоит мне уйти, как он явится сюда. В общем, я испытал что-то вроде ответственности за человека. Прикрыл ее пледом и рухнул на соседнюю кровать, пожалев, что как обычно на ночь не могу выпить таблетку 'чинаусу' от малярии. В течение минуты я перещелкивал в новеньком трехмерном телевизоре каналы и цедил холодное пиво. Шли старые фильмы, порнуха и всемирные новости. Выступал президент. Он говорил о будущем, оно казалось безоблачным: ни нищеты, ни упадка, одно процветание. Он говорил о Марсе, как о дружественной планете, но в его голосе звучало сомнение. Он клялся, что любит свой народ — но я ему не верил.

Все пакеты каналов открыты по выходным! У телевизионных компаний не хватало средств, чтобы разнообразить программы. Да и кинокомпании не очень-то шевелились, а контрабандные фильмы стали большой редкостью. Впрочем, я любил земные фильмы, в которых действовали живые, а не виртуальные актеры — столь модные на Марсе. В этом отношении архаическая Земля предоставляла мне большой выбор.

Опять муссировались слухи о вторжении. На этот раз подкинули утку о 'заинтересованности властей в смене режима', в чем обвинили пресловутых астросов. Но и это было так обыденно, что и шевелиться не хотелось. Привычно шелестел дождь, и мне почему-то показалось, что все самое интересное может происходить только на Марсе. Впрочем, что меня там ждало? Скучная жизнь без алкоголя и доступных женщин. Гонка по пересеченной. Расталкивание локтями. Вечные кредиты и вечный страх потерять работу. К тому же, чего греха таить, Кутепова, которую я любил, стала бы мною вертеть, как только она умеет. Честно говоря, я уже отвык от этого. Куда спокойнее в одиночестве здесь на Земле с ее древними пороками. Наверное, это называется разочарованием в жизни, средним возрастом или просто мудростью. Пока ты молод, ты теряешь больше всех, потому что твои чувства обострены и ты хочешь охватить необъятное. Когда кончаться тридцатые, я буду уже старик, грустно подумал я, позвонил Лавровой, и у нас состоялся разговор из одних пререканий.

— Послушай, детка, так получилось… — проникновенно сказал в конце я. — Я занят, но нашел время позвонить тебе.

— Я очень рада, — желчно ответила она, — ты мне испортил вечер. Я убрала в твоей пещере, приготовила ужин, и мне страшно одиноко.

Мне показалось, что я услышал в трубке всхлипывание. Она иногда впадала в состояние лихорадочной неудовлетворенности, причина которой осталась для меня загадкой и выход из которой она всегда искала или в любви, или в… Опять она мастурбировала, понял я. На левой руке, в сгибе между большим и указательным пальцами у нее было точка МСТ — модифицированная сексуальная точка. В данном случае клитора — последний писк моды, завезенной с Марса. Но какое мне было до этого дело? Ее маленькие тайны меня не интересовали, впрочем, она меня в них не очень-то посвящала.

— Через неделю я прилечу, и мы наверстаем упущенное, дорогая.

У нее был всего лишь один большой недостаток: она любила спать в кровати по диагонали, и порой к утру я оказывался на полу среди своих бутылок и ее туфель.

— Не называя меня больше дорогой! — воскликнула она. — Я хотела тебя проводить, а ты… а ты!..

— Что я? — спросил я, уже раскаиваясь.

— Ты равнодушен, как все остальные!

— Это некорректно, — начал я, — сравнивать меня…

— Ключ найдешь под ковриком! — спокойно сообщила она.

Ну вот и все, а я считал ее самой покладистой женщиной. В отношении внешности она ни в чем не уступала блондинке, даже оттенком волос, но была почти оливкового цвета, и на нее оглядывались в толпе. Всем бы быть такой! Признаюсь, одно время мне даже льстило, что она выбрала меня. Но нас ничего не связывало, кроме постели и жизненных обстоятельств.

Я допил вторую бутылку и стал засыпать под говор дождя и звуки телевизора (в который раз показывали старый-старый фильм Квентина Тарантино 'Криминальное чтиво'), когда в дверь тихо постучали. Блондинка спала, как пожарник, сложив руки на груди. При выдохе она делала так: 'Пфу-у-у…пфу-у-у… При этом губы ее смешно шевелились. В остальном она выглядела, словно мумия. Но даже в таком состоянии она была прекрасна и неприступна. Впрочем, я знал, что все красивые женщины неприступны, и не особенно расстраивался из-за этого. Еще я вспомнил о ее брелке с изображением многогранника и подумал, что верну его утром, когда она проснется.

В дверь еще раз постучали. Если это портье, то я его убью, решил я и встал, чтобы открыть дверь. За ней стоял незнакомый человек среднего роста в черной одежде. Не успел я его разглядеть, как он ударил меня по голове чем-то тяжелым. В следующее мгновение я понял, что меня куда-то волокут, и потерял сознание.

Глава 2 Планшетник

Первое, что я понял, когда пришел в себя, левая рука была прикована наручником к спинке кровати. Рядом кто-то странно хрипел, словно звуки принадлежали не живому человеку, а какой-то машине. Я с трудом повернул раскалывающуюся от боли голову и увидел в мерцающем свете телевизора, что блондинка по-прежнему лежит на постели, а из раны у нее на горле толчками вытекает кровь. С минуту я никак не мог понять, что происходит, словно это был знакомый сон наяву. Потом из угла выступил человек в черном и спросил:

— Что она тебе рассказывала?

Я приподнялся, чтобы сесть, но он прижал мне ногу правой рукой. Рука была в черной перчатке. Левую я не видел, потому что он держал ее за изголовьем, но мог поклясться, что у него нож.

— Что она тебе рассказывала? — снова спросил он, и угрожающе наклонился.

Этого оказалось достаточно. Правой рукой я схватил его за плечо и толкнул в угол под телевизор, а сам вскочил, выворачивая кровать из-под себя. Тяжелая сетка кровати соскользнула мне на ноги, но я даже не почувствовал боли. С грохотом упала тумбочка, и под ногами раскатились бутылки с пивом. В комнате стало почти темно. Ухватив кроватную сетку двумя руками и действуя спинкой, как тараном, я прижал человека к стене, а он попытался ударить меня ножом, но не дотянулся. Тогда он вывернулся, и я настиг его только в коридоре. Он снова пытался ударить меня, но мы оба поскользнулись на бутылках и упали. Человек в черном оказался проворнее — распахнул дверь и на четвереньках выскочил в коридор, а я не мог сразу подняться — кровать окончательно развалилась на части, а спинка, к которой я был прикован, лишила меня маневра. Когда я с грохотом вывалился в коридор, его и след простыл. Зато передо мной предстал ночной портье, брезгливо ворочая шеей в узком воротнике рубахи. Наверное, у меня был страшный вид, потому что он не посмел приблизиться ближе чем на три шага.

— Я так и знал!.. — простонал он, — что сегодня плохая ночь. То-то мне снились одни коты и бабы…

— Вызови полицию, — сказал я ему, оглядываясь, как дикий зверь.

Он с недоверием обошел меня и заглянул в разгромленный номер.

— Ты мне за все заплатишь! — заявил он вначале, а потом обнаружил блондинку и выскочил из номера, как пробка из бутылки.

— Ты убил ее! — закричал он, и двери в ближайших номерах дружно приоткрылись.

— Идиот! — сказал я. — Кто-то убил, когда я спал. Вызови полицию!

Но у него случилась истерика.

— Боже, что будет?! Что будет?! Я и так должен больше, чем весь третий мир! Что будет! Меня уволят! Что будет?! Что будет!

Насчет третьего мира — это была старая-старая поговорка времен моего деда, который был музыкантом. Никого третьего мира давно уже не существовало, а поговорка осталась.

Он орал, как сто кошек, о долгах, пособиях и виде на жительство. Оказалось, он тоже выслан с Марса. Если бы я об этом знал, то, наверное, не отнесся к нему с предубеждением. Правда, лично я предпочел быть высланным на Марс.

Мне самому пришлось взять его 'трубу' и набрать номер ближайшего участка. Я назвал свою фамилию, и они явились минут черед десять. Все это время, сидя на полу в коридоре, я безуспешно пытался избавиться от наручников. А портье спрятался за свою стойку и разглядывал меня оттуда безумным взглядом, не забывая упоминать всех своих родственников до десятого колена, ворочая при этом шеей в узком, грязном воротнике. Он оказался поляком, помнящим свою родословную, как 'Отче наш'.

Первым влетел Пионов по кличке Бык.

— И это в мое последнее дежурство! — прорычал он, выходя из номера. — Не самое приятное зрелище!

Вторым, произнесшим очередную сакраментальную фразу, был Акиндин.

— Красота для венца, а ум для конца. Не иначе, не уступила кому-то. Переспал бы с такой?

— Нет уж… — Пионов понимал все буквально. — Дим, лучше спать со своей.

— Она же сбежала… — безжалостно заметил Акиндин.

— Ну и что?.. — пожал плечами Пионов, — все равно лучше.

— Как знаешь, дорогуша… — сказал Акиндин, и я заметил, что эта фраза не понравилась Пионову, но он промолчал. — Так ты, говоришь, вышел на стук? — спросил Акиндин у меня и подмигнул Пионову. Я понял, что мое дело дрянь — просто так они меня не отпустят. — Только не говори, что ты ее подцепил в баре.

Третьей была решительного вида кареглазая женщина с короткой стрижкой. Они называли ее Люсей. С обеих сторон рта у нее пролегали глубокие складки, а ногти на руках у нее были обкромсаны, словно топором. К тому же она покрасила их бордовым лаком никак не меньше недели назад.

— Господи! До сих пор не могу привыкнуть к виду крови…

Если бы ты курила поменьше, подумал я, тебе бы цена была побольше. Но от нее разило табаком, как от армейской казармы.

— Мы с тобой очень похожи, дорогуша, — заявил Акиндин, разглядывая ее ноги и зад.

Она сделал шаг в сторону и, брезгливо одернув юбку, заявила:

— Дима, успокойся, я не про тебя…

Глаза у нее при этом стали такими, словно она действительно готова была пустить кровь Акиндину.

— Я и не надеюсь, дорогуша… — многозначительно заметил Акиндин, и взгляд у него сделался масленым, как у барышника, оценивающего товар.

Потом она молча закурила, с любопытством разглядывая меня. В номер вошли эксперты и еще какие-то люди с испитыми лицами. Я устал возиться с наручниками.

— Тебе помочь? — ехидно спросил Пионов и присел рядом. Он возвышался надо мной, как термитник над пигмеем, а его огромный живот елозил по полу. — Ты что поменял привычки?

Он походил на жирного борова. Его длинные сальные волосы были усыпаны перхотью, а воняло от него прогорклым запахом, как от старого козла. И я был почти уверен, что местный климат угробит его еще до того, как он уйдет на пенсию.

— Ничего не менял, — сказал я. — Это не моя работа.

— А чья? — спросил он как будто сонно.

Я слышал о нем множество историй. Два года назад он утопил в Обводном канале какого-то бедолагу, вся вина которого заключалась в том, что он был замешан в махинациях со страховкой: поджигал машины и дома, а их владельцы делились с ним деньгами. В тот день у Быка было плохое настроение, а в бедолаге — не больше сорока пяти килограммов веса вместе с сандалиями. Дело обставили так: 'представитель власти не превысил меры необходимой самообороны'.

— Послушайте, — сказал я, — вы можете проверить у бармена. Мы сидели в 'Юране'. Я даже имени ее не знаю. Она напилась. Мне пришлось отвезти ее в гостиницу…

Но они уже пили мое пиво. Расхаживали по вестибюлю и рассуждали:

— Проверь, она была изнасилована?

Или:

— Как он ее ударил?

Или:

— Пятерка против твоей десятки, что она наркоманка.

— Похоже, это сделал этот человек.

И смотрели на меня, как на зверя.

— Рубль за то, что мы найдем нож в мусорном баке или в унитазе. Ха-ха-ха…

— Запиши для истории!

— Не забуду!..

— На твой сраный рубль даже не напьешься…

— Как хочешь…

Портье из-за стойки подал голос:

— Это он! Я сам видел…

— Что ты видел? — подскочил Акиндин.

Глаза его ретиво блестели стальным цветом, а поры на нездоровом лице источали жар.

— Он носился по коридору с этой кроватью…

— Фу-у-у… — выдохнул Акиндин. — А, может, это ты, Теодор Кашинский? Вернулся к старым делишкам?

Портье испуганно замолчал, и я вспомнил. Этот человек рассылал на Марсе бомбы, убил много людей, отсидел приличный срок, а потом был сослан на Землю. По моему мнению, у нас слишком либеральные законы, потому что такие люди не имеют права на жизнь. Но дело в том, что он был последним архаичным террористом, и его приберегли как фетиш.

Потом вышел эксперт и сказал:

— Судя по углу раны, действовал левша. Наркотиков не употребляла… Просто пьяна… Следов изнасилования нет.

— Ты снял отпечатки с бутылок?

— Да, снял, — ответил эксперт. — Но ножа нет.

— Может, спросить у подозреваемого?

Тогда Пионов снова взялся за меня.

— Дыхни! Что вы пили?

— Я же сказал. Я — пиво, она — абсент.

— У нее был стресс? — спросил Акиндин.

— Понятия не имею, — ответил я. — Она не исповедовалась.

— Однако, — сказал Акиндин, — всякая вина виновата, — и с вопросительным видом уставился на Пионова, словно его начальник, руководствуясь подобными выводами, должен был повернуть следствие в нужное русло.

Потом я понял, что Пионов давно привык к глупым шуткам Акиндина, потому что они оба учились в одном университете и даже стажировались в одной полицейской академии. Но об этом я узнал гораздо позже, когда Акиндин нашел меня и предложил стать хлыстом — небескорыстно, конечно. Теперь же я безуспешно пытался справиться с наручниками.

— Человек постучал в дверь, а когда я открыл, он ударил меня по голове, — сказал я им, и они рассмеялись, словно услышали глупость.

Потом передо мной присела Люся и внимательно посмотрела на мое лицо.

— Он был в перчатках… — сказал я ей и проклял свою привычку пить по вечерам пиво. Лаврова сегодня была бы как нельзя кстати, пусть с ней и надо было заниматься любовью по первому требованию. Зато мы прекрасно ладили. Господи, ну почему я не пошел домой?! Почему?!

— Позовите врача, — сказала Люся, не оборачиваясь.

Пришел врач, посмотрел на меня, бесцеремонно покрутил мою голову и сказал:

— Удар тупым предметом, скорее всего свинчаткой, — потом добавил. — Обычное оружие ночных грабителей, если не хотят убить сразу.

— Да? — удивилась Люся задумчиво. — Но кого грабить? — Она с холодком взглянула на меня: — Как он выглядел?

— Среднего роста. Во всем черном…

Они почему-то переглянулись.

— Он вам известен? — спросил я. — Он вам известен!

— Ну что, начал за здравие, а кончил за упокой? — подскочив, осведомился Акиндин. — На каторгу захотел, дорогуша?!

Он ошибался. Каторги на Земле давно не было. Вся Земля была каторгой. Но, кажется, Люся с Пионовым что-то сообразили, потому что она быстро сказала:

— Поехали в участок.

* * *

На стол передо мной швырнули пачку сигарет.

— Не курю, — сказал я.

— Как хочешь, — ответил Пионов и включил лампу, свет которой ударил мне в лицо. — Но правду ты нам все равно скажешь!

— Она пила абсент… — начал я снова, загораживаясь от света, — и трепалась о каких-то инопланетянах.

Что я еще мог сказать? Они мне не верили. Они сидели напротив за массивным столом — все трое, включая Акиндина, хотя он еще ничего не понимал в нашей земной жизни.

— Видать, ты мало выпил, — заметил Пионов, — потому что врешь нескладно.

Взгляд его выражал профессиональное равнодушие. Привычка всю жизнь иметь дело с преступниками никому не идет на пользу. Он был даже циничнее нашего брата репортера.

— Не больше, чем вы, когда придушили Луку, — сказал я и вскочил, чтобы уклониться. Он ударил меня в грудь, и я был благодарен, что не в лицо, потому что только отлетел к стенке. При его силе он вполне мог оглушить меня. Я даже не упал, но почувствовал, какой чугунный у него кулак.

— Говори, да не заговаривайся… — равнодушно заметил Пионов, мотнув головой, как бык.

И я, подняв стул, сел на место. Акиндин подошел и приковал мою левую руку к ножке стола. А Люся сделала вид, что ничего не случилось.

— Вы думаете, что я ее убил, врезал себе по голове, а потом пристегнул себя в койке? — насмешливо спросил я, дергая рукой в наручнике. — А почему бы мне просто не выпрыгнуть в окно?

Но, похоже, они и не к такому привыкли.

— Нет, мы думаем, что ты сумасшедший садомазохист, — открыл карты Пионов.

— Тогда отправьте меня в сумасшедший дом, — заявил я, — где я напишу заявление тамошнему прокурору.

— На каждого мудреца довольно простоты, — важно заметил Акиндин, но к нему никто не прислушался, а Пионов перебил:

— Что она тебе говорила в баре?

— Обыкновенный треп…

Но это их не удовлетворило. Они хотели услышать еще что-то, но сами плохо представляли, что именно.

— Просвети нас, — попросил Пионов.

Мышцы на руках у него были такой же толщины, как мое бедро.

— Понятия не имею, сказала о каком-то вторжении. Я решил, что она перебрала.

— Правильно сделал, дорогуша, — согласился Акиндин. — Не буди лихо, пока оно тихо.

Люся криво усмехнулась. Я подумал, что она просто терпит помощника Пионова, как надоедливую муху.

— А подробностей не помните? — спросила она.

— Понимаете, когда женщина пьяна, ее не всегда слушаешь, — сказал я.

Я бы сказал ей, что от женщины ждешь совершенно другого, но она и сама это знала.

— Понятно… — кивнула она, не особенно обидевшись.

Пионов наклонился через стол, и я готов был снова вскочить, но вспомнил, что прикован к столу.

— Если ты нам начнешь впаривать о людях в черном, то мы будем допрашивать тебя без перерыва семьдесят два часа, клянусь, на вторые сутки ты расскажешь, какого цвета белье у твоей жены, и вспомнишь номер счета в своем банке.

— Клянусь! — ответил я громко. — Об этом все говорят, но никто ничего не знает!

Пионов стал красным, как помидор.

— Я разобью тебе голову! — предупредил он.

— Ну хватит! — Люся ударила ладонью по столу. — Тихо! Тихо! — Ее сигарета была продолжением ее указательного пальца, и в отличие от Пионова и Акиндина она стряхивала пепел в банку из-под кока-колы, которая служила им пепельницей. — Ладно! Предположим, ты говоришь правду. Тогда почему он тебя не зарезал?

— Понятия не имею…

— Значит, ты был с ним в сговоре! — ткнул в меня пальцем Пионов.

Стул под ним жалобно заскрипел.

— Послушайте, я вспомнил. В баре за ней пытался ухаживать какой-то тип. Вдруг они поссорились?

— Ага! — многозначительно произнес Акиндин. — Вспомнила кукушка песню!

— Фамилия, имя, где живет?! — тут же отозвался Бык.

Я никогда не терпел несправедливости. Правда, чего еще можно было ждать от полиции? Я уже имел печальный опыт. Он говорил мне — будь настороже. Может быть, это как раз тот случай, о котором предупреждал Арон Самуилович? Может быть, они в сговоре и хотят упечь меня в тюрьму, чтобы я никогда не вернулся на Марс?

— Тогда скажите, что вы хотите, чтобы я сказал?!

— Сператов, говори правду, — подался вперед Пионов. — И иди спать на нары. Кстати, который час?

— Четверть пятого, — ответила Люся. У нее было скучающее лицо. — Ну? — И я понял, что ее терпение истощилось.

— Какую правду?

— Боже! Он идиот! — всплеснул руками Пионов. — Сператов, ты плохо учился в школе! Правда — это то, что мы должны услышать!

— Я ее не убивал! — выпалил я.

— Ладно, — сдалась Люся, барабаня пальцами по столу. — Ты не понял, мы — тоже. Тогда нас интересует, что ты делал поминутно с того момента, когда ушел из редакции. Учти, мы можем обвинить тебя в препятствовании отправления правосудия.

— В оправлении чего? — переспросил я удивленно.

— Правосудия.

— Это как?

— Потом узнаешь.

— Хорошо, — согласился я. — У 'Юрана' плохая репутация. Я сам удивился, увидев ее там. Проверьте, может, это был тип из бара. Может быть, ее муж выследил нас в гостинице? Узнайте, где она живет. Допросите этого Теодора Кашинского и соседей. Кто-то же что-то слышал или видел?!

О том, что я встретил блондинку утром, я почему-то решил не говорить. Что-то удержало мой язык. Инстинктивно я чувствовал, что могу только усложнить свое положение. Самое меньшее — начнут проверять и таскать с собой до самого утра. И, конечно, я не упомянул о планшетнике. В этом случае мне светило два года за разглашение военной тайны.

Люся пускала дымные кольца в потолок. Одно за другим они проплывали сквозь свет лампы и терялись в темном углу комнаты. Пионов качался на стуле, который готов был развалиться под ним, а Акиндин барабанил пальцами по столу. Его щетина за ночь превратилась в густую поросль, а 'мышь' под носом разрослась до размеров кактуса, и он нещадно расчесывал себе шею и подбородок. Я неуверенно замолчал. Меня бесила их профессиональная тупость. Бык засмеялся первым.

— Почему вы смеетесь? — спросил я, выждав, когда первые раскаты его смеха смолкнут под потолком комнаты.

— Потому что ты вздумал учить нас, а сам несешь какой-то бред. Я восхищаюсь твоей фантазией.

— Я не вру… — обиделся я.

— Врешь, дорогуша! — убежденно сказал Акиндин. — Мне в жизни никто не вешал такой лапши на уши.

— Похоже, она недавно прилетела с Марса… — неуверенно сказал я, чтобы только угодить им.

— Это уже теплее, — заметил Пионов.

— Она тебе сама об этом сообщила? — спросила Люся, оживившись, и мне почудились в ее голосе человеческие нотки.

— Нет. Она вообще ничего о себе не говорила. Она просто напилась. Я подумал, что у нее неприятности на работе или дома.

— Почему? — спросил Акиндин.

— Да потому что такие женщины в бар 'Юран' просто так не заходят!

— Еще одно слово, я и убью тебя! — пообещал Пионов. — Уразумел?! Колись быстрее, спать охота!

— Ничего я больше не скажу! — крикнул я. — Хватаете первого попавшегося под руку человека и пытаетесь из него сделать козла отпущения.

— Заткнись! — крикнул Пионов, резко подаваясь вперед. Ножки стула ударили по полу, а на его плечи упала порция перхоти.

— Да пошли вы все! — заявил я им. — Тоже мне начальники! Плевать я хотел на вас! Без адвоката слова больше не скажу!

— Что ты сказал! — Пионов рывком вскочил на ноги. — Что ты сказал!

— Я сказал…

— Что ты сказал?

— Что ты козел!

Он ударил меня в лицо, явно метя туда, куда ударил человек в черном, но я вертелся, как угорь на сковороде. В боксе подобные удары называются от локтя. Но даже такой неправильный удар при огромном весе Пионова был смертельным. Я упал, чуть не сломав руку, а они вышли из комнаты. Боль в руке была неимоверная, я едва не потерял сознание и валялся, корячась, на полу.

Я не понял, почему они меня отпустили. Через минуту Люся вернулась в комнату и равнодушно, как врач, сказала:

— Ты свободен. Орудия убийства нет. Мотивов тоже. Так что можешь топать…

Если бы меня в тот миг спросили, буду ли я голосовать на следующих выборах? И хочу ли я вернуться на Марс? На первый вопрос я бы вообще не ответил, а на второй воскликнул: 'Господи, Иисуси! Конечно, хочу!

Она отстегнула меня, и я пошел к выходу по длинному коридору, пошатываясь и массируя запястье. Меня тошнило. Двери были неплотно закрыты. Кто-то жаловался:

— Она на меня плюнула!

— Да? — иронически спрашивал полицейский. — А еще ударила сумочкой. Это насилие!

Зато из-за следующей я услышал.

— Он найдет и убьет его… — Голос принадлежал Акиндину.

— Какое нам дело — цинично ответил Пионов. — Присяжные все равно его оправдают из-за одного того, что по делу будет проходить Теодор Кашинский, да еще медаль дадут за борьбу с терроризмом.

В его словах послышалось презрение ко всему человечеству — хотя мода на терроризм давно уже стала немодной, инстинкт на уровне позвоночника срабатывал четко. А что было модным, никто не знал. Но терроризм по старой привычке был наказуем. Модным же стал сам развал цивилизации на Земле и перенос ее на Марс. А это уже было не в компетенции полиции и относилось к той категории суждений, о которой никто ничего не понимал. Я заглянул. Пионов разместился на столе и почесывал шрам на темени. Его непомерно широкие плечи, как снегом, были усыпаны перхотью. Акиндин, усевшись на стуле, исследовал свою щетину в зеркале. Почему-то он вступился за меня:

— Я против. Это не по правилам…

— Ты слышал, он невиновен…

Все-таки Пионов не любил, когда с ним спорили.

— Как это так?! — удивился Акиндин. — Надо узнать о его сексуальных наклонностях.

— Журналисты не насилуют мертвых женщин, — пояснил Бык и перестал чесаться. — Пора это запомнить. Большее, на что они способны — это внебрачные связи. Человек в черном — это серийный убийца, и мы должны его найти.

Акиндин в изумлении оторвался от зеркала. Он собрался что-то спросить, но Люся толкнула меня в спину, и мы вышли из полицейского отделения.

— Меньше пей с блондинками, — посоветовала она мне, — дольше проживешь.

Ее лицо, цвета шоколада, было бесстрастным, как облупившийся угол дома. Я так и не понял, на моей стороне она или нет. Меня отвезли на Английскую набережную. Асфальт, как лакированный, блестел под светом редких фонарей. На какой-то мгновение дождь закончился. Поговаривали, что когда-то в этом городе были белые ночи, но теперь они канули в Лета. В темноте нежно шелестел бамбук. Свой зонт я оставил в разгромленном номере гостиницы и моментально промок от капель, срывающихся с крыш и елей. Дворцовый мост — мне требовалось пройтись пешком. Люся весело крикнула вслед:

— Никуда не уезжайте. Вы главный свидетель…

— Ой-ой-ой… — отозвался я.

И пару кварталов тащился, как зомби, сомневаясь — то ли занятие выбрал в жизни? Выходило, совсем наоборот. Или я рано родился, или не там? Но что-то в моей судьбе было не то. Какой-то дефект, изъян. А вдруг Пионов сам убил блондинку, чтобы его оставили на службе? — думал я. Подослал своих. Заварил кашу. А другие расхлебывают. Ничего себе, за хлебушком сходил, вспомнил я фразу из старого фильма 'Хочу в тюрьму', уже не помню какого режиссера. Меня стошнило пару раз, и я прижимался лбом к остаткам гранитного ограждения реки, рискуя свалиться в воду, где меня караулили гребнистые крокодилы. Страшно хотелось спать. Потом порыв ветра с Невы привел меня в чувства. Под ногами хрустели жуки-плавунцы величиной с ладонь. Какой-то особенно шустрый врезался мне в лоб. Болела голова, левая рука раздулась, словно груша, и я ничего не соображал. В довершение всего в кране не было воды — ни холодной, ни горячей. А когда я взглянул на себя в зеркале, то удивился тому, что еще не умер — правая часть лица была синюшного цвета. Теперь я ничем не отличался от Луки в прекрасные моменты его бурной жизни. Впрочем, сейчас я вряд ли бы узнал человека в черном. В пылу борьбы его лицо было так ожесточено, что могло принадлежать лучшим героям лучших лент Голливуда. Уж казалось, как хорошо я их знаю. Не успел я стащить с себя мокрую майку, как в дверь постучали. Быстро же 'они' меня нашли, подумал я, не имея понятия, кто 'они', просто 'они', потому что за мной кто-то шел до самого дома. Правда, стук в дверь — это джентльменский прием. Я взял из тумбочки револьвер, взвел курок и подошел к двери.

— Кто там? — спросил я, на всякий случай отступив на шаг в сторону.

— …По поводу ночного происшествия… — Услышал я мужской голос, секунду подумал и открыл дверь, словно мне мало было приключений на сегодняшний день.

За нею стоял невзрачный лысоватый мужчина с зонтиком в руках. Он был в майке, хлопчатобумажных брюках и в сандалиях на босую ногу. На пол под ним натекла порядочная лужа. Значит, он долго стоял перед дверью, прежде чем позвонить. На убийцу он не походил — вид у него был потертый.

— Я могу вам помочь… — сказал он, просовывая голову в приоткрытую дверь.

У него были лакейские приемы мздоимца.

— В чем? — удивился я, пряча револьвер за спину и отступая в глубь коридора.

Он расценил это как приглашение войти и бочком проник в квартиру. Дальше коридора я решил его не пускать. Мне было не до гостей. Я намеревался выпить таблетку аспирина и хотя бы час поспать перед тем, как улететь в Севастополь.

— Вы позволите…

Он оттеснил меня дальше — в комнату.

— Разрешите… — И сел на диван.

— Ну ладно, — сказал я, теряя терпение. — Чего вы хотите?

Больше прятать револьвер не имело смысла, и я положил его перед собой на книжный столик.

— Я из мэрии, — вкрадчиво сообщил гость, косясь на него бесцветными глазами. — Через меня проходит вся конфиденциальная информация… Вы коснулись государственных интересов, а это очень серьезно…

Пресловутая шестьдесят третья реестровая статья гражданского кодекса — обязательная к исполнению под страхом лишения живота: 'чиновник любого ранга, равно как и медицинский работник, обязан донести выше, если он столкнулся с проблемой, имеющей отношение к военной тайне, государственной безопасности и к политическим партиям'.

— Ну и?.. — спросил я.

— Здесь надо взвешивать каждый шаг… — добавил он многозначительно. — Вы понимаете меня?

— Нет… — признался я.

Голова раскалывалась так, что я действительно ничего не соображал, а мой журналистский опыт говорил о том, что это мелкий чиновник. К тому же я совершенно не помнил его лица. Но что он от меня хочет?

— Заплатите мне тысячу рублей. А я выдам вам секрет…

— Какой секрет? — удивился я и подумал, почему так мелко?

— Господи… — Он перекрестился. — Вы же сами… ночью… прикоснулись…

— К чему? — удивился я.

— К проекту 'черные люди'…

— А… эта женщина? — догадался я.

— Эта не женщина, — деловито сказал человек. — Это инопланетянка.

— Астрос, что ли? — спросил я насмешливо.

— Нет, просто у нее сдали нервы. То, что разбилось в Севастополе, имеет к ним непосредственное отношение.

— Я вам не верю, — сказал я и, наверное, рассмеялся, если бы был на это способен.

— Придется проверить, — сказал он, — у вас и так будут неприятности.

— Какого рода? — спросил я.

— Вы главный свидетель, — сказал он, — и очень лакомый кусок для спецслужб, разведок и всякого рода проходимцев. На вас спустят всех собак, если уже не спустили. Вы же знаете положение вещей: когда речь идет о государственной безопасности, человек всего лишь винтик. Не дай бог, за вас примется группа по исполнению внесудебного решения.

— Что это значит? — не понял я.

— Заказ по проблемным признакам… — равнодушно пояснил он. — Группа 'кальпа'…

— И такое есть? — спросил я, хотя был не так наивен, как он, очевидно, полагал.

Ряд таинственных немотивированных убийств, прокатившихся по городу и области — все списывали на серийных убийц. Оказывается, это дело рук какой-то 'кальпы'. Может быть, исчезновение Мирона Павличко тоже их работа?

— Разумеется! — воскликнул он. — Кроме этого вас будут всячески дискредитировать, но это только на первом этапе, если вы сумеете что-то раскопать… Вы будете копать?

Я пожал плечами. Я даже не знал, доживу ли до завтрашнего вечера — при нашей-то жизни.

— Вам никто не будет верить. В газетах появятся соответствующие публикации… И все забудут. Обычная история… В лучшем случае…

— Идите вы… — сказал я, раздражаясь, ибо он влез в то, в чем я и сам хорошо разбирался.

Но он не обиделся, только поморщился, и на его лице появилось кислое выражение, словно он привык к подобному обхождению.

— Послушайте, я знаю вашу историю с 'Топиком'. Вы тот, кто может перевести критическую массу домыслов в логическое русло фактов.

Действительно, после публикации моих статей, акции 'Топика' были сняты с торгов промышленной биржи. Но на Марсе это не изменило общую картину казнокрадства и подкупа чиновников — я не исключил вероятности того, что моими руками просто устранили конкурента, а меня списали на естественную убыль. Конечно, мое самолюбие было задето, но это не значило, что я собирался копаться в этой истории по возвращении на Марс.

— Ну и что?.. — спросил я.

Сегодня мне не хотелось играть роль журналиста-проныры.

— Господи! — воскликнул он. — Вы не понимаете?! Правительство специально нанимает секретных агентов, чтобы пугать особо несговорчивых.

— Кажется… — сказал я, — но я не ваш герой. К тому же у меня нет денег и не предвидится в ближайшем будущем.

Но и на этот раз я его не обескуражил.

— Не беда. Можете платить мне по частям раз в неделю или раз в месяц…

Я только хмыкнул, выразив таким образом недоверие к его словам.

— Да поймите же вы, неразумный человек, как только вы опубликуете репортаж о людях в черном, деньги посыплются на вас дождем. К тому же я придержу информацию о женщине в гостинице, а вы раньше времени не попадете в черный список врагов правительства.

— Где гарантии, — возразил я, — что вы тот, за кого себя выдаете?

Он пожал плечами.

— У вас нет выбора. Сумма и так небольшая. Можно сказать, смехотворная.

— Ладно, — легкомысленно сказал я, не очень веря ему, — только если посыплются…

— Даже не сомневаюсь! — радостно заявил человек. — Но теперь и мне нужны гарантии…

— Какие? — удивился я.

— В виде задатка.

Дулом револьвера я подтолкнул ему свои полосатые шорты. Голова раскалывалась на части. Особенно меня мучил звук дождя за окном. Хотелось одного — завалиться спать.

— Возьмите все. Больше у меня ничего нет.

— Вас специально держат в черном теле, чтобы вы не роптали? — спросил человек из мэрии, брезгливо очищая мое портмоне.

— Оставьте хоть десятку, — попросил я.

— У вас здесь полно мелочи, — заявил он мне.

— А… — удивился я его наглости, — и на этом спасибо.

Должно быть, я плохо соображал, что делаю.

— Я появлюсь через неделю, — сказал он. — К этому времени вы разбогатеете.

— Вашими молитвами, — согласился я и подумал, что он так и не рассказал мне о проекте людей в черном. Все-таки странный у него был бизнес. Уже светало. Я даже не пошел закрывать за ним дверь, а рухнул на диван. Единственное, я не подумал, что этот странный человек сам может быть причастен к инопланетянам, но мне было не до рассуждений.

* * *

Я принадлежу к первому поколению людей, родившихся на Марсе, который колонизировали в 2074 году. К тому времени люди научились преодолевать радиационный пояс Ван-Аллена и кольца астероидов. Поговаривали, что лет за семьдесят до этого на Марсе уже были первые американские колонии, но ряд катастроф с человеческими жертвами, а также обнищание США затормозили программы освоения планеты больше чем на четверть века. Мой отец был армейским врачом в составе знаменитой девятой бригады, которую кинули на завоевание северного полюса — стратегическую точку планеты, в которой было сосредоточено половина запасов воды. Вся операция заняла сутки. За это время бригада развернулась в районе Пика Вечности и была готова к бою. Потом прибыли другие, но именно девятая штурмовая была первой. Однако к тому времени американцы были уже не той воинственно настроенной нацией. В их поведении появились человеческие нотки. Впрочем, с истощением экономических ресурсов терпения им было не занимать, их стратегические силы едва насчитывали пятую часть от былой мощи, а территория сократилась на две трети. В общем, это было не их столетие. Война между Россией и США, о которой с упоением кричали все газеты и телевидение, так и не состоялась.

Итак, было много шумихи в прессе, в ООН, но, как известно, победителей не судят. К тому же капитал, не имея национальности, вкладывал деньги в Марс столь стремительно, что результаты были налицо уже через несколько месяцев. Правительства и общественность развитых стран пришли к мнению, что для эффективного использования ресурсов планеты действия России 'носили исключительно организованные порядок и способствовало демократии'. Кто придумал эту глупую фразу? Разумеется, американцы-пацифисты, потому что, оказывается, воевать — это бяка.

Вначале наши военные применяли субантарктическое оборудование: тяжелые скафандры, полная изоляция от атмосферы, гарнизон стремительно зарывался в окрестные льды и в горы с помощью мощных думперов. Первые дома походили на улья — их строили из подручного материала — краснозема. Внутри было тесно, темно и сыро, но тепло. Разумеется, все это я знал не только по рассказам родителей. К сожалению, домашние предания в детстве меня мало интересовали. Хотя много позднее я записал их и издал. Когда женам военных разрешили присоединиться к их мужьям, на севере уже пользовались облегченными изолирующими костюмами, а льды растаяли отступили в верховья долин.

Гарнизоны стояли еще несколько десятилетий, и я прекрасно помню собачий холод, горный пейзаж и снежные бури, которые случались с предсказуемой регулярностью. Наш дом находился на пологом склоне горы. Я родился в 2079 году. А к 2094 году на Марсе появились растения, и воздух улучшился настолько, что можно было пользоваться дыхательными фильтрами. В складках местности уже блестела зеленоватая марсианская трава и мох, а в долине образовалось розоватое озеро, в котором водилась первая марсианская рыба — колюшка — столь голодная, что ловилась на пустой крючок. Цвет неба постепенно менялся на голубой, а закаты стали розовыми. На склонах гор высаживали березу-копеечницу. К тому времени, когда я заканчивал школу, озеро соединилось с океаном и получился залив, в котором плескалась морская рыба. Я помню те прекрасные дни, когда бродил с удочкой по окрестным озерам и ручьям, в которые водилась форель и кумжа. В сухих долинах были проложены гигантские трубы, по которым в южные районы перекачивали воду, где она перерабатывалась не только в горючее, но и служила сырьем для создания парникового эффекта в атмосфере. Купола атомных генераторов торчали по всем побережьям морей. К тому же на северном полюсе обнаружили богатые залежи редкого металла — теллурия, который стал вторым эквивалентом денег. Обладая такими же свойствами, что и золото, он был небесно-голубого цвета.

Теперь северный и южный полюса принадлежат международным корпорациях, которыми заправляют все те же американцы. Выходит, мы зря старались. Но однажды отец мне объяснил, что не дело военных совать нос в политику. Мир несправедлив хотя из-за того, что мой отец потом и кровью добывал для 'Топика' право наживать баснословные деньги и плевать на всех остальных. Теперь он имеет крохотную пенсию, дачу на шести сотках земли, где и выращивает земные розы и клубнику. Законы писаны только для обыкновенных смертных.

Помню первый шок, который я испытал, попав в город. Гигантские здания. Море огней. И шум машин. Только-только стали появляться аэромобили. Но когда я учился, Балтика в низине Гусева уже была и Финский залив блестел, как ртуть, под холодным солнцем. Впрочем, климат менялся на глазах: к концу учебы лето стало таким же теплым, как и в средней полосе России. Я закончил марсианский Санкт-Петербургский университет и стал работать в газете. Дальше вы все знаете. Земля пришла в упадок. Население целых городов в одночасье переселялось на Марс. Спрос на рабочие руки был необычайно высок. Цены на жилье росли, а пространства вокруг городов было необжитым и не загаженным. К тому же освоение космоса только началось, и в планы человечества входило колонизация ближайших галактик, где оно искало небольшие каменистые планеты, на которых температура не превышала двадцати градусов и не опускалась ниже нуля. Космические путешествия внутри солнечной галактики стали обыденным делом, и времена старых паровых ракет миновали. Зато началась эра энерго-импульсных генераторов, работа которых была основана на принципе лавинообразного разделении частиц, которыми обстреливали эргосферу черной дыры. Всего-то надо было в центре галактики геостационарно разместить систему парных спутников. Тем более что стартовать с Марса было в сто раз дешевле, чем с Земли. Почему-то в связи с этими проектами упоминалась все та же корпорация 'Топик'.

* * *

Но какое значение имело это для нас — землян, застрявших на этой несчастной планете? Никакого! Абсолютно!

Леха бодрый, как блоха, сидел в подвальной рюмочной. Перед ним торчал запотевший графин водки и стакан молока. У него была странная теория, которую он услышал в каком-то старом боевике с участием Тима Роти и Аманды Палмер в главных ролях: если в водку добавлять молоко, то это уменьшает риск заболевания язвой желудка. Кроме этого мы с Лехой считали водку национальным напитком и обычно пропускали с утра по рюмке в качестве патриотичного поступка.

На Лехе были армейская майка и зеленые шаровары. Он был тщательно выбрит и полностью экипирован: рядом с ним на полу стояли дорожная сумка и кофр с аппаратурой. Из-под мышек торчала рыжая поросль, а прическа на голове называлась, кажется, 'а-ля петушок'. Когда я попал на Землю, Леха спас меня от отчаяния. Две недели загула по злачным местам города притупили боль одиночества. Не лучший вариант, но что мне было делать, ведь даже Лаврова не заменила мне семью.

— У тебя и видок… — заметил он, протягивая мне рюмку водки. При этом он забавно покрутил многострадальным носом, что выражало высшую степень азарта.

— На себя посмотри, — буркнул я.

Водку я понюхал и выпил. Сразу полегчало. В чем-чем, а в водке Леха разбирался, к тому же она была холодная, что давно стало редкостью в нашем климате, а местное сладкое вино из фиником мы с ним дружно презирали, хотя местные напитки можно было употреблять без опасения отравиться. Однажды мы с Лехой позарились на дешевый румынский коньяк, от которого краска пузырилась на полу, но, слава богу, в тот раз мы выжили, правда, у Лехи с зубов сошла эмаль, но это, как говорится, детали.

— Так, чтоб мы с тобой не дрались, ты едешь или нет? — спросил он, меняя тон и справедливо полагая, что раз я явился без вещей, то подобный вопрос не является праздным.

— Я предлагаю заняться другим делом, — ответил я, морщась от головной боли, и с благодарностью подумал, что на Леху вполне можно положиться во всех случаях жизни.

— Боюсь, главный этого не одобрит, — заулыбался он, закусывая бананом и напоминая мне лишний раз, что мой статус в редакции не настолько высок, чтобы мне самому принимать решение.

Волосы на его голове, торчащие во все стороны и окрашенные на кончиках в белый цвет, напоминали сосульки, о которых он не имел ни малейшего представления, потому что родился и вырос в жутком тропическом климате. Леха вообще много внимания уделял своей внешности. Однажды он позавидовал мне — решил коротко подстричься и пошел в парикмахерскую. В тот момент, когда мастер добросовестно выстриг правую сторону головы, сломалась машинка. Леха прикрылся платочком и перебежал в соседнюю парикмахерскую. И здесь ему не повезло. На оставшейся левой части ему успели состричь половину чуба — и отключили электричество. Не знаю, как он выкрутился в тот раз, но, кажется, полдня ходил страшный, как тифозный больной.

— Ясное дело, — согласился я и добавил: — Ты пойдешь и скажешь, что я напал на жилу. Скажешь, что газета через два дня взлетит на триста тысяч тиража, нет, скажешь — на пятьсот, как минимум.

— Не пойду… — сказал Леха, цедя водку, как воду. — Иди сам.

— Я могу и не дойти.

— А я дойду? — удивился он, картинно ставя рюмку на стол.

— Ты дойдешь, — заверил я его, — недаром я колесил по району два часа.

— За тобой следят? — догадался он.

— А то… — ответил я не без гордости.

— Интересно, кто? — спросил он, полный скептицизма.

— Черт его знает. Полиция — точно, и еще какие-то люди.

На самом деле я заметил лишь одного человека, который повел себя очень странно: при моем появлении во дворе он спрятался за кедр так поспешно, что вспугнул белку, которая обычно надоедала мне под окном своим цоканьем. Я не придал значения — мало ли кто шляется в нашем квартале, а приврал для красивого словца. Мало того, я проверился — свернул за угол и подождал — из арки вышел только маленький полковник, которого я, конечно же, не интересовал.

Леха снова покрутил носом, но теперь с явным осуждением, ведь если об этом сообщить главному, он ни за что не согласится на расследование подобной чуши.

— Ты пойдешь и скажешь ему, что объект, разбившийся в Севастополе, имеет отношение к инопланетянам. Может быть, это правда, а может, и нет. Не знаю. Скажешь, что я прохожу свидетелем убийства одного из них. Он поймет, что это сенсация. А потом поможешь мне.

— А долг простишь? — лукаво спросил он.

— Прощу, — пообещал я, вздохнув.

Проглотив для профилактики от каких-то желудочных бацилл две рюмки водки с молоком, он ушел, а я подумал, что если субъект из мэрии врет или даже он вообще не из мэрии, то у меня будут большие неприятности. С минуту я рассуждал на эту тему, а потом плюнул — слишком мало информации, чтобы прийти к какому-то решению. Возможно, человек в черном просто маньяк или даже серийный убийца. Ну и пусть, подумал я, тоже неплохо. Правда, не то, что я ожидал… но лучше так не рассуждать. Хотя что-то мне говорило, что я прав. А если это так, то я действительно напал на золотую жилу.

Я просидел в рюмочной часа два, выпил всю водку, заказал еще и начал уже беспокоиться. Отсюда до редакции два шага, а Леха не из тех, кто медленно ходит. Наконец в окне мелькнул его рыжий зонт, и он ввалился, радостный, как медный тазик.

— Ну?! — нетерпеливо спросил я.

Он загадочно улыбнулся, бросил на стол газету и сложил зонт, намеренно затягивая время. При его выдержке быть ему разведчиком. Потом проверил в зеркале, висящим на стене, свою прическу, которая называлась, кажется, 'Сосульки на морозе'.

— Ты что в парикмахерской был?

— Да… — сказал он, подбоченясь.

— Леха, — сказал я назидательным тоном, — первое впечатление можно произвести только один раз.

— Ну и что, — легкомысленно возразил он, — все женщины для меня, как в первый раз.

— А с таким зонтом нас точно засекут, — заметил я, стараясь побыстрее не выпустить пар.

— Не засекут, — ответил он, не отвлекаясь от своего занятия. — Мы с главным все обсудили. — сказал он, слюнявя палец и восстанавливая перышки в шевелюре. Потом сел за стол.

— Так вы там обсуждали?! А я здесь волновался.

— Главное, что он дал добро. За самые достоверные сведения — премия двадцать тысяч!

— Коричневым чеком, — согласился я.

Дело в том, что коричневый чек нельзя было опротестовать.

— Пополам, — воодушевленно добавил Леха. — А теперь слушай. Он уже в курсе. Не знаю откуда, но кто-то принес в клювике и сбросил ему. Но там ничего не ясно. Так что тот человек нам не конкурент.

— Я думаю, это Лука, — высказал предположение я.

— Может, Лука, — согласился Леха. Виски у него были бритые, а корни волос черные, и это при рыжем свете кожи, хотя можно было допустить, что это такая сложная окраска. — У него везде свои люди. А может, еще кто-нибудь. Но они точно ничего не знают. Так — одни слухи и догадки. Он дает нам три дня. Работаем автономно: без необходимости не звоним и не докладываем, чтобы не светиться. Я заскочил домой и взял кое-что из аппаратуры. — Он похлопал по карману. — Схема следующая: ты наживка, я — рыбак. Все записываем. Но ты вначале газету почитай, почитай… — В глазках его плавали искры смеха.

Я не обратил внимания на претенциозную статью на первой странице, посвященную положению в стране. В этой статье за отсутствием надежной информации муссировались слухи и домыслы, основным лейтмотивом которых были пресловутые 'зеленые человечки'. Я перевернул, третью и четвертую с сообщениями об очередных серийных убийствах, произошедших за сутки в различных районах города. Я не задержался на аналитическом обзоре экономического положения страны, который был полон дифирамбов в адрес правительства. И только на развороте шестой и седьмой, в разделе криминальной хроники обнаружил фотографию какой-то женщины, меньше всего походившую на блондинку, а под заголовком: 'Кровавая разборка в центре' сообщалось следующее: 'Сегодня ночью в гостинице 'Балтика' была зарезана туристка, прибывшая накануне с Марса. Полиция предполагает, что это дело рук неуловимого серийного убийцы, которому полюбились светлокожие иностранки. Ведется расследование. Прокурор заявил, что дело взято под его личный контроль'. Это было уже что-то, потому что обычно прокурор не давал без особой нужды никаких обещаний.

— Один тип из мэрии меня уже предупреждал, — сказал я, — что кто-то наверху занимается дезинформацией. Похоже, он прав.

— Это точно, — согласился Леха. — Я ведь уже проверил. — У него была поговорка: 'Для бешеной собаки несколько километров не круг'. — Не поленился сбегать, пока ты здесь водку лопал. Ничего в 'Балтике' не было. Ни перестрелки, ни поножовщины. Ерунда какая-то. Кто-то хочет свести к обычной уголовщине. — Потом он подумал и спросил: — А ты сам-то уверен?

Я сунул ему под нос распухшую руку.

— Ну ладно… ладно… — примирительно согласился он. — И морда у тебя располосована, как арбуз…

— Первым делом мы отправимся в морг, — сказал я, не обращая внимания на его зубоскальство. — Поговорим с Шуриком Бондарем.

— А потом? — спросил он, все еще скоморошничая.

— А потом — в 'Прибалтийскую', обыщем номер, вдруг что-нибудь найдем. А?

— Может, и найдем, — согласился Леха, — а может, и не найдем, кто знает? Потом?

— Потом видно будет. Ты слышал что-нибудь о группе 'кальпа'.

— Нет, — сказал Леха. — Это новый рок?

— Хватил философствовать, — сказал я. — Пошли.

Он вышел первым через черный ход. Я подождал. Вы спросите, почему я ничего не сказал Лехе о таинственной группе 'кальпа'? Очень просто — иногда он работал в паре с Лукой, а я не хотел открывать карты раньше времени. Леха мог проболтаться просто из-за неведенья, а Луке палец в рот не клади. В любом случае существование таинственной группы было сенсацией. Потом я покинул рюмочную через центральную дверь. Нам нельзя было хотя бы в начале 'светиться' вдвоем.

* * *

Город был полон испарений. Над крышами стоял утренний туман. Половину пути ничего не происходило. Я слушал в ухе Лехину болтовню:

— Они ж мне только с резинкой дают… какая здесь личная жизнь… А потом… знаешь, мне ведь одни Татьяны нравятся (вот почему я не знакомил его с Лавровой), и все они сейчас какие-то странные — деньги им подавай. А я из принципа живу без денег! Есть деньги — хорошо, нет денег — тоже неплохо.

— Похоже, я знаю не всех твоих приятельниц, — похвалил я его.

— Конечно не знаешь! Откуда? У меня знаешь, сколько Татьян?! Ого-го-о-о!.. Одна, представь себе, мазалась мочой, чтобы не стареть. Нет чтобы молчать в тряпочку, так она однажды, когда мы лежали в постели, похвасталась, представляешь? После этого я стал к ней принюхиваться. Так и расстались.

Ему нравились все женщины, но никто в конкретно. Он цеплял их в барах и на вокзалах, в подворотнях и в издательствах, и все были Татьянами, но ни с кем из них у него не было постоянных отношений.

— А кто тебя кормит? — спросил я.

— Конечно, они… кто же еще?.. — захихикал он в моем ухе так, что я потряс головой.

Однажды он влюбился. Это тоже случалось часто. И потащил в кафе знакомиться с актрисой — Ларисой Г. - грубовато-чувствительной брюнеткой, с большим влажным ртом и светло-зелеными глазами. Чуть-чуть крупноватой для него. Он влюбился в нее в виде исключения. Единственное, что останавливало его от следующего шага — ее собачья преданность. Она сама ему говорила: 'Я собака. Я предана, как собака, и ничего с собой поделать не могу… При этом она пожимала вовсе нехрупкими плечами и закатывала глаза по всем правилам обольщения — в общем, кокетничать она умела. Леха ее терпел, потому что в ее привязанности было что-то болезненное, и пока она оставалась для него тайной и он не мог разгадать ее, она могла быть спокойной, как может быть спокойна вода, когда ее льешь в серную кислоту. Не скрою, по отношению к себе я чувствовал ее странный интерес. Но мысль о том, что ее руки будут сжимать мой член, приводила меня в легкое замешательство. Я слишком любил собственное тело, чтобы поступать с ним таким необдуманным образом. Она снималась в пилотном многосерийном фильме — иногда в центре, иногда где-то в Сестрорецке, но неизменно появлялась по субботам в кафе 'Классика' на Тифлисской, и вначале Леха сходил по ней с ума. Я догадывался, почему он не женился на ней. Причиной была ее опытность, которую она не прятала. Наверное, у нее был такой период — период демонстрации опытности. Позднее у меня появилась возможность убедиться в этом. Конечно, она не была слишком откровенной, но кое-что я все-таки узнал, что, разумеется, в ее глазах не было тайной. Обычная карьера столичной актрисы: кинематографический институт, съемки, и он — бывалый режиссер, который на полгода стал ее первым мужем. Она не взяла его фамилию, но снялась в его сериале. Впрочем, меня это мало интересовало. Можно сказать, что в те дни, когда я потерял счет времени, Леха спас меня: она оказалась идеальной любовницей. Прежде чем появиться, тактично предваряла свой визит телефонным звонком. Когда необходимость в этим звонках отпала, мы расстались. Я до сих пор благодарен ей и Лехе. Потом появилась Лаврова, но это уже другая история.

Наконец он помолчал и сообщил:

— Остановись на мосту, а то за тобой двое так чешут, что готовы добежать до Московского минуты за три.

Я послушался и остановился. Меня обогнали два типа: высокий и низкий, оба в легких куртках, и я понял, что под одеждой у них спрятано оружие — их допотопные полицейские нейтрализаторы, в простонародье — глушители мыслей, продукт устаревших технологий 'первой странной войны'. Насколько я знаю, это оружия при применении издавало запах ночной фиалки. Я пожалел, что оставил свой револьвер дома. Они дошли до позеленевших коней Росси и закурили, уставившись на воды Фонтанки. Сеял мелкий дождь. Рядом с опорами из-под воды торчала рубка прогулочного катера.

Я оглянулся и едва разглядел Леху — маленького, коренастого, плотно сбитого. Даже фамилия у него была соответствующая — Круглов. Его камуфляжная майка и шаровары неимоверной ширины, в карманах которых можно было найти все, начиная от шурупа и заканчивая фонариком, совершенно растворялись на фоне буйной зелени. К тому же зонт идеально повторял форму карликовых дубов — единственных рукотворных деревьев, которые были высажены до Фонтанки вдоль Невского. Перед тем как покинуть рюмочную, я вставил себе в ухо 'ракушку' — приемопередатчик, который использовал лобную кость как фазовую антенну с направленным лучом. Засечь такой источник было крайне трудно, но и разговаривать с помощью его можно было только на расстоянии не более восьмиста метров. Информация в 'ракушке' шифровалась и дешифровалась с такой скоростью, что это практически не отражалось на наших разговорах.

Мои соглядатаи выкурили по сигарете, потоптались и перешли на другую сторону. Зато на мост ступила женщина под прозрачным зонтом. Я перегнулся, посмотрел на воду, плюнул на затопленную рубку, обошел коня и ступил на берег Фонтанки.

— Они идут следом… — Услышал я голос Лехи и резко остановился.

Полицейские сделали вид, что рассматривают тротуар. А что им еще оставалось делать? В этом месте Невский был слишком широким, и акации еще не сомкнули кроны над крышами домов, поэтому я разглядел полицейских лучше. Низенький был сладострастным убийцей. У него было широкое, как блин, лицо в ярких девичьих веснушках и пухлые детские губы. Высокий был злым, как черт, черным, как может быть черна зола, узколицым и сухим, как щепа. Вместо общепринятых сандалий, он носил высокие туфли с острыми носками и металлической вставкой на каблуке. Мне стало ясно, что в такой обуви из пижона плохой бегун. Вначале я их 'дернул': сделал два быстрых шага вниз к воде. У них была плохая реакция, но оба тут же взмокли от лишних усилий. Климат не располагал к нагрузкам. Я вздохнул с облегчением — они не были уполномочены стрелять. После этого я демонстративно сложил зонт, чем привел их в боевую готовность. Они просто не знали, с кем связались. У них не было никаких шансов. Дело в том, что у жителей Марса легкие больше, чем у землян, а сердце выносливее за счет разряженной атмосферы. К тому же все предыдущие годы я регулярно занимался бегом, а в детстве — спринтом на лыжах. В университете же я был чемпионом на длинные дистанции.

Следующие десять минуты я бежал: Графский переулок, улица Рубинштейна. Все эти улочки мне были хорошо знакомы. Владимирский проспект, Дмитриевский переулок, Стременная. Снова Графский переулок и Фонтанка. Вначале за спиной топал высокий. Но даже злость ему не помогла, и он постепенно отстал. Низенький оказался выносливее, и напоследок мне пришлось нырнуть в арку дома, заросшую диким плющом, пару раз резко поменять направление, но всякий раз, когда я уже думал, что рыжий запутался в лабиринтах дворов-колодцев, он выскакивал откуда-нибудь, как черт из табакерки. Наконец мне это надоело. На набережной я перешел с трусцы на спринт, легко оторвался от него, а потом сбавил темп до среднего и поддерживал его в течение минут пяти, пока не услышал взмолившийся голос Лехи:

— Ты что, опупел? Дай передохнуть!

Он находился на правом берегу Фонтанки. Но даже самый острый глаз вряд ли различил бы его сквозь влажные испарения и занавес бамбука. У Семеновского моста мы встретились. Он приплелся, отдуваясь, как морж. Капли дождя вперемешку с потом скатывались по его круглому лицу. Петушиная прическа расползлась, как блин.

— Я из-за тебя чуть зонт не потерял… — пожаловался он, придерживая его локтем. — И прическа… черт!

Возле военно-медицинской академии мы привели себя в порядок: Леха причесался, а я подтянул штаны. Бондарь давно работал на нас. Правда, он снабжал информацией и конкурентов, но аккуратно, и дважды информацию никому не продавал. Мы нашли его в подвале отдельного корпуса. Он сидел и жевал бутерброд. Вид у него был малахольный. Наверное, он решал проблему, как к своим честно заработанным (из любви к трупам, конечно) девяносто пяти рублям добыть десятку, а лучше две или три, сохранив при этом лицо и достоинство. Впрочем, насчет последнего, возможно, он ошибался и даже мучился угрызениями совести, а тут мы с Лехой свалились ему на голову. Конечно, он обрадовался, тем более, что они были почти 'кровниками', то есть Бондарь считал, что спас в свое время Леху, но об этом попозже.

— О! — воскликнул он, исчерпав одним махом все свое красноречие.

А потом по инерции долго поднимался во весь свой рост, голенастый, как сарыч, и вопросительно смотрел на нас водянистыми глазами. Сейчас я тебя огорошу, думал я. Узнаем, как ты запоешь.

— Нам нужна женщина с шестой линии, — бескомпромиссно заявил Леха, задрав голову и разглядывая его с самым благодушным видом.

— У меня такой нет, — уныло ответил Бондарь и снова сел. Проделал он это заметно быстрее.

Разговор был окончен. Сколько я его знал, он всегда выглядел одинаково флегматичным, оживляясь лишь при виде денег. Впрочем, продажность на Земле давно стала нормой, и плох был тот неподкупный чиновник, который не брал взятки, ибо такой порочный подход к делу в нашей стране вообще не способствовал прогрессу.

— Как нет? — удивился я. — А кто есть?

— Никого нет… — Он взглянул на меня так, словно совесть у него была нечиста, и демонстративно посмотрел в окно. Дерево напротив было увешано колготками и трусиками. Должно быть сверху располагалось женское отделение, которое таким странным образом метило свою территорию.

— Дай ему десятку! — сказал я Лехе.

— А чего я? — возмутился он. — Дай ты!

Бондарь внимательно следил за нашей перепалкой. Два раза он поморщился. Один раз возмущенно цыкнул сквозь зубы, что, должно быть, отражало недовольство нашей скаредностью.

— Ты же у нас банкир, — напомнил я.

При этих словах лицо у Шурика прояснилось.

— Ну ладно, — смягчился Леха. — Но у меня мало. Мало, понимаешь! — Он с осуждением посмотрел на Бондаря. Вот почему он не отдает мою кровную десятку, подумал я, не особенно расстраиваясь, — он патологически жаден по отношению и ко мне.

Бондарь снова приуныл. Уплывала его десятка с мутными водами Невы.

Леха полез в карман штанов, долго там перебирал пальцами, потом с ловкостью фокусника выхватил купюру и протянул Бондарю. Шурик взял и вопросительно уставился на нас.

— В чем дело? — спросил я.

— Мало… — вздохнул он. — Ее и так уже спрашивали двое…

Меня всегда удивлял его нижняя челюсть с перекусом — в фас он выглядел нормально, а в профиль напоминал человека, который излишне долго задумывается над жизнью. Впрочем, разумеется, повод задумываться над жизнью у него, несомненно, был.

— Давай назад! — возмутился Леха.

— Давай назад, — подтвердил я, блефуя.

— На, — Шурик невозмутимо протянул десятку Лехе.

Леха взял и сунул в карман.

— Ну, ладно, — сказал я миролюбиво. — Пошутили и хватит.

Леха сделал круглые глаза и даже набрал в легкие воздух, чтобы возмутиться, но я опередил его.

— Верни ему деньги и добавь еще, — сказал я.

— Ни за что! — выпалил Леха. — Он меня бесит!

— Меня тоже, — согласился я. — Дай, и все, внесем в отчет. Главный возместит.

— Черт! Как же! — возмутился Леха. — Вы меня уморите. — И снова стал копаться в штанах.

Наконец дело было улажено, и мы тронулись в холодильную. Довольный Шурик вышагивал впереди. Белый халат на нем болтался, как на швабре. Мы подошли, и он открыл шестую камеру.

— Пожалуйста. — Жестом фокусника предложил заглянуть он.

Наверное, покойники ему порядком надоели.

Леха заглянул, присвистнул и покрутил носом.

— Ты что, мужик!..

— Я же тебе говорил, что она красавица… — многозначительно сказал я, полагая, что он сразу распознал в блондинке инопланетянку, и тоже заглянул. Признаться, мне не хотелось этого делать — я знал эту женщину живой и хотел, чтобы в моей памяти она осталась такой же.

Камера была пуста.

— Ты нас дуришь! — возмутился Леха, бросив на меня дурашливый взгляд, который означал только одно: 'Сейчас я его разыграю': — Ты куда бабу дел?

Только тогда Шурик счел возможным обозреть свои владения. Челюсть у него отвисла. Мелкие зубы, поврежденные флюарозом, торчали, как ржавые гвозди в подошве.

— Черт! — удивился он и открыл соседнюю камеру. Она тоже была пуста. Тогда он стал открывать все камеры подряд, и выглядел весьма удрученным.

Впрочем, чего можно было ожидать от человека, который полжизни провел среди покойников. Наверное, у него даже кровь была холодной, а свои червонцы он складывал в банку из-под формалина и хранил в термостате.

— Ладно, — сказал я, видя, как он мучается. — Кто приходил к тебе?

— Два типа из полиции… — Похоже было, что его прошиб холодный пот, потому что он вдруг стал мокрым, словно пришел с улицы.

— И все? — спросил я.

— И все… — неуверенно ответил он.

Он никак не мог сообразить, что произошло.

— Они что, унесли ее? — спросил Леха.

— Да нет… — вмешался я, — увели…

— Только взглянули, — ответил Шурик. — Я ее сам закрыл.

— А ты куда-нибудь выходил? — с подозрением спросил Леха.

— Только за 'Балтикой' на Московский. Только там свежее пиво.

— Никого не заметил, когда вернулся?

— Да что вы меня за идиота держите?! — возмутился наконец Бондарь. — Я закрыл на ключ, а когда пришел, точно так же открыл.

— Мистика… — произнес Леха и покрутил носом. — Ты смотри, не ночуй здесь, а то тебя точно украдут, а ты не заметишь. Ладно, давай деньги назад!

— Перебьешься, — возразил Бондарь вполне осознанно.

— Почему? — спросил Леха.

— У нее было шестиклапанное сердце…

— Что это значит? — удивился я.

— А то значит, что она была уродом, — торжествующе произнес Бондарь.

— Что-то я не заметил… — признался я.

А Бондарь посчитал это основанием, чтобы прикарманить наши деньги.

— А ты ей под юбку заглядывал? — ехидно спросил эскулап.

— Ну? — спросил я, предчувствуя, что он меня страшно уязвит.

— Бесполое существо, — сказал он тоном, которым обычно стараются уберечь чужое самолюбие, а вышло, как дурная шутка.

Я не стал уточнять, что это значит, а сказал Лехе:

— Дай ему еще двадцадку и идем…

Мне сделалось тоскливо — нельзя, чтобы жизнь тебя всегда только обманывала, должна быть какая-то отдушина, куда ты можешь заползти. Но последнее время мне катастрофически не везло. Леха долго препирался с Бондарем, потом отдал ему деньги:

— На!.. Крохобор…

И мы вышли. На улице, когда мы спрятались под свои зонты, Леха спросил:

— Слушай, старина, а зачем полиции какая-то женщина? Могли б приехать официально, забрать под расписку…

— Значит, это не полиция, — вздохнул я и подумал, что никогда еще не ошибался в женщинах. Было такое ощущение, что меня подло обманули. И не только потому что женщина по словам Бондаря оказалась не женщиной, а потому что с ее исчезновением терялся всякий смысл нашего расследования. Потом я подумал, что это злая шутка. Впрочем, раньше я не замечал, чтобы Шурик Бондарь был способен на подобные выходки. С самим Бондарем Леху связывала следующая история. Еще до моей ссылки на Землю он побывал во всех горячих точках: и в бывшей Украине, которая перед тем как развалиться, корчилась в конвульсиях братоубийственной войны, и в бывшей Молдавии, на которую претендовала Румыния, и в Тунгуской зоне, где он был дважды ранен. Вначале в руки. Потом сразу же его контузило взрывом мины. У него был перелом основания черепа и множественные осколочные ранения в спину. Благо, в суматохе решили, что он живой, загрузили на 'борт' и привезли в военно-медицинскую академию, где трудился наш незабвенный Бондарь. Здесь он и попал в его хозяйство, где пролежал ровно неделю. Об этом всем мне рассказывал сам Бондарь, не преминув многозначительно уточнить:

— Я точно выдержал температуру замораживания… — намекая на то, что таким образом спас Лехе жизнь.

Через неделю Леху выдали студентам для препарирования. Бледен был тот студен, который воскликнул:

— Профессор, у него кровь струится!..

— Не может быть! — ответил тот, и Леху срочно переложили на операционный стол.

Так он остался жив, но с тех пор ежегодно второго августа справлял 'юбилей для покойника', как он любит выражаться. Все это произошло до моего проявления на Земле. Не знаю, сколько дней Леха поил Бондаря, но, должно быть, загул был грандиозным и очень долгим.

Двор академии походил на глубокий аквариум: где-то высоко над головой шелестели кроны деревьев, шапки омелы, как бороды, свисали с веток, а внизу стоял зеленый полумрак, и влажный тяжелый воздух был неподвижен, как в подвале.

— Знаешь, что, — сказал я Лехе, — пойдем-ка мы в гостиницу и обыщем номер. А?

Леха только пожал плечами — не идти же в самом деле с повинной к главному, мол, все! доказать ничего невозможно.

Не успел я покинуть академию, как меня окликнули. Под зеленым сводом Загородного проспекта я едва разглядел Пионова, который стоял, прислонившись в 'жигулям'. Видать, на транспорт полиции выделялось не так уж много средств, потому что 'жигули' были старыми, облупившимися и с лысыми покрышками.

— Поехали… — многозначительно сказал Пионов, открывая дверь. — Мне не терпится узнать последние новости…

— Привет, — сказал я невольно, усаживаясь рядом с Люсей, к которой испытывал ничем не подкрепленную симпатию.

— Учти, дорогуша. — Выглянул из-за нее Акиндин. — У наших на тебя вот такой зуб… Кто-то активно обрывает ниточки твоего алиби. Твой главный свидетель — бармен — не вышел на работу, раз!..

В чем заключалось два, я не понял, а только заметил, как Люся поморщилась: он явно болтал лишнее. Мне же хотелось видеть в ней тайного союзника. Но она была невозмутима, как греческая богиня.

Машина поползла в сторону Невского. Водителю приходилось объезжать бесчисленные рытвины и вздутия асфальта — корни тропических деревьев давно проросли во всех направлениях.

— Что ты делал в морге? — спросил Пионов, следя за мной в зеркало заднего вида.

— Искал блондинку, — ответил я честно.

— Нашел? — спросил он, и в его голосе прозвучали странные нотки.

— Она что, действительно, инопланетянка? — в свою очередь спросил я.

Он едва не кивнул в ответ на мою проницательность.

— Бред! — высказался Акиндин и сделал губами так: — 'Тру-у-у…

— Что-то мне не понравились глаза у вашего напарника, — сказал я, улыбаясь Акиндину. — Наверное, он наркоман. Возьмите у него анализ мочи.

— Не усложняй себе жизнь, — заметила Люси, — а то тебе придется изменить показания насчет бара.

Я пропусти ее угрозу мимо ушей, потому что по большому счету это было детским лепетом, и я им не поверил насчет ниточек и алиби — кому нужно ставить под сомнение мои показания, о которых знала только полиция. У меня был иной козырь.

— Ее там нет… — сказал я не без торжества.

Стало тихо, как в судный день, даже дождь, похоже, перешел на октаву ниже.

— Притормози! — приказал Пионов, и мы на заднем сидении дружно качнулись вперед. — Как это нет?!

— Откуда я знаю? — удивился я и, глядя на них, вставил шпильку: — Это ваша прерогатива.

— Ты эту идею брось, дорогуша, — совершенно некстати произнес Акиндин.

Наверное, он решил обратиться к здравому смыслу спутников, потому с логикой у него, на мой взгляд, оказалось все нормально.

Люся выразительно посмотрела на Пионова и сделала жест, чтобы покрутить пальцем у виска. Я только не понял, насчет кого — меня или Акиндина.

— Ладно… — сказал Пионов, повернувшись ко мне и морщась, как от зубной боли, — вылазь!

— Я все равно найду, где она! — крикнул я им, едва успев выдернуть из машины свой зонт.

Люся выглядела крайне недовольной. Акиндин произнес очередную глупость: 'Дурак спит, а счастье у него в головах стоит'. Что думал Пионов, я так и не понял, потому что в этот момент он смотрел в окно. В общем, я им подкинул работенку. Но что хотела выразить своим жестом Люся? Было два варианта: первый — они считали меня идиотом, который копает на пустом месте, второй — она меня наконец оценила, но с точки зрения потенциального покойника. А если это так, то человек в черном рано или поздно должен меня найти, и тогда они дружно сыграют марш Шопена на расческе, пивном бокале и люсиных заколках. Выходит, что блондинку действительно забрал кто угодно, но только не полиция. Может быть, человек в черном?

Район станции 'Владимирская' давно пришел в запустение: вход под землю провалился, просел и Кузнечный рынок за ним. Население постепенно перебралось в другие районы — благо места было предостаточно.

Большой котлован, заросший по берегам непролазными джунглями, был наполнен цветущей водой, и поговаривали, что здесь водилась только рыба 'чучунда', приплывающая откуда-то из глубин метро — рыба невероятных размеров и большой силы. Все попытки выловить ее заканчивались трагически. Последний раз троих рыбаков в лодке она попросту перевернула, и только одному удалось выбраться на берег. Так что только сумасшедший мог ловить здесь рыбу. Однако такой сумасшедший стоял на мостике с удочкой в руках и делал вид, что его страшно интересует поплавок. При этом он выглядел, как подросток, которого уличили за неблаговидным поступком.

Я незаметно оглянулся — Леха благоразумно прятался за деревьями.

— Стой там, где стоишь, — посоветовал я ему.

— У меня, как в аптеке… — отозвался он. — Я рыбачка еще по пути сюда срисовал.

— Кто бы сомневался… — похвалил я его.

Все это время я безуспешно боролся в головной болью, массируя большой палец попеременно на правой и левой руке. Вид у меня, наверное, был странным, потому что рыбак наконец смотал снасти и ушел.

— У тебя есть таблетка от головы? — спросил я.

— Есть, — ответил Леха. И тут его понесло: — У меня была баба…

— Женщина? — уточнил я, сворачивая на улицу Ломоносова мимо строения в виде утюга.

Дома — кое-где еще с богатым декором — в этой части города давно стали одинаково безликими: в подушках мха, с карнизов свешивались лишайники, аварийные балконы, некрашеные миллион лет двери и окна — все с укором взирали на зеленый мир. Удивительно, почему здесь еще не завелись мартышки, подумал я. Под ногами лопалось почерневшие осколки. Жизнь в городе, как у тяжело больного, постепенно отползала к центру.

— Скажи мне, почему в этом квартале никто не живет, а через дорогу — пожалуйста? Какой-то квадратно-гнездовой тип размещения. Даже хлысты не селятся.

— Не знаю, — признался Леха. — Еще до тебя газета исследовала этот феномен, но даже Лука ничего существенного не раскопал. Правда, он утверждал, что это имеет отношение к теории равновесных систем, что, якобы, так космос видит нас, и все подобное.

Я представил, как главный посмеивался, читая подобную чепуху. Как известно, все неизвестное кажется значительным. Леха немного подождал, пропуская меня вперед и обходя рекламный плакат со странной надписью: 'Летайте самолетами Аэроф… , и продолжая:

— Ну да… Так она эти таблетки глотала пачками. И не только глотала…

Поперек тротуара валялся старый американский мотоцикл 'чоппер'. Прошлогодняя трава и ветки застряли в его спицах.

— Может, это не те таблетки? — спросил я машинально, ибо привык к его болтовне.

Демонстрируемый Лехой целибат приводил в смущение немало женщин, и всем им хотелось прибрать Леху к рукам. Видать, и эта женщина пала жертвой его холостяцких привычек.

— Может, и не те. Она мне не объясняла.

— С кем ты связываешься? — удивился я, отнюдь не желая потворствовать другу в его экспериментах.

Рыбак, очевидно, очень быстро двигался по переулку Щербакова, потому что я вдруг увидел его спину впереди, когда он переходил мост. Где-то у них здесь должен быть еще один соглядатай. Ведь по логике вещей они не работают по одиночке. Уж очень демонстративно велась слежка. А от этого точно не убежишь. Он предусмотрительно не пользовался зонтом.

— И твоя Таня Малыш…

— Она давно не моя, — парировал я.

Впрочем, мне было наплевать на его суждения. В редакции разве сохранишь секреты?! Наш роман оказался слишком быстротечным, чтобы его вспоминать всуе. Мы ни в чем не отличились. К тому же она вечно плакала, а в перерывах между слезами жеманничала, чего я терпеть не могу. Меня раздражало в ней все — она даже дверь машины закрывала ногою. Однажды мне надоело такая жизнь, омытая океаном слез, и я ушел. С тех пор я избегал подобных экспериментов. Правда, когда я на нее порой смотрю, во мне еще шевелятся старые чувства, но я не рискую ничего повторять, ибо помню, что тайна этой женщины составляет одна вода. И все же вспоминая наше маленькое, убогое прошлое, я пришел к выводу, что, когда она плакала, то нравилась мне даже больше, ибо в этом состоянии не умела произносить глупости, и слава богу.

— Ну не твоя, какая разница? — согласился он, — она меня тоже извела…

— Женился бы, — сказал я.

— Я не сумасшедший, — отозвался он. — На Марсе — пожалуйста. А здесь нельзя. Климат не располагает.

В отличие от Лавровой, Таня Малыш была миниатюрной, но сложена, как богиня. К тому же у нее была прическа под мальтийскую болонку — чем она ужасно гордилась. В общем, женщина, которая рождается раз в сто лет. Правда, она боялась жизни и хотела, чтобы я женился на ней. Конечно, она не могла пережить расставания, конечно, она не знала, что будет делать без меня. Но, как видите, быстро нашла мне замену. Впрочем, я не в претензии.

В этот момент я снова засек рыбака. Он стоял на площади за мостом и разглядывал витрину овощной лавки. Без зонта он выглядел жалким. Даже его удочка источала тоску и воду.

— Вижу еще одного в черном… — вдруг сказал Леха.

— Где? Где?.. — удивился я, вертя головой.

— Нет, показалось… — разочарованно вздохнул друг.

— Ловлю такси и жду тебя на Манежной, — сказал я.

Их оказалось большое, чем я предполагал. Но человека в черном я так и не обнаружил. Женщина с прозрачным зонтиком подошла в рыбаку и что-то ему сказала. Они тут же стали играть роль влюбленной парочки. Я вошел в лавку, сделал вид, что выбираю папайю, а когда продавец отвлекся, поднырнул под прилавок и вышел черным ходом.

Одно я заметил, проходя мимо парочки: от кого-то из них жутко пахло кошачьими 'духами'.

На Манежной площади прогуливались проститутки. Одна из них потрепанного вида, с обгрызенными льняными волосами, как и предписывалось законом (а закон гласил, что проститутки должны быть выкрашены в белый цвет с помощью козьей мочи), подошла к такси и прежде чем заговорить, вытащила изо рта жвачку и прилепила на стекло перед мои носом. Но бог весть откуда вынырнувший Леха помешал нашему общению. Он закричал, заглядывая в салон:

— А как насчет секса?! Девочка — куколка! — Он шлепнул ее по заду. — Настоящий силикон.

Проститутка фыркнула и шарахнулась на тротуар:

— Я дело с психопатами не имею!

А Леха полез в машину.

— Чего ты орешь? — спросил я. — Ты так всех кошек распугаешь.

Конечно, я ему не сказал, что от проститутки тоже несло кошачьими 'духами'. Было ли это совпадение или случайностью? — я не знал.

Когда мы добрались до гостиницы, дождь кончился, только капало с крыш и деревьев, да еще в Неву неслись потоки, приминая траву и лопухи. Воздух как всегда был свеж и душист. На Марсе такого никогда не случалось — климат не тот. Но почему же я его так любил?

Нам пришлось сменить три такси, сделать два круга вокруг центра и зайти через Петроградкую сторону. После всех маневров по городу я рассчитывал, что полиция раскрутит наши зигзаги не раньше, чем через час.

Верный своей тактике, Леха остался прикрывать тылы, а я полез в номер. Хорошо еще, что под гостиницей росла гинго белоба с бугристой корой — 'чичас' — в виде женских грудей и фаллосов, а, слава богу, не акация с полуметровыми иглами, иначе бы мне точно пришлось нарушить покой последнего террориста — Теодора Кашинского.

Номер на втором этаже никто не убирал. Сетка кровати, которую я использовал в качестве тарана, лежала на том же месте, где я ее бросил, точнее — так, где она мне упала на ноги. Разбитый телевизор валялся на полу. На кровать, где спала блондинка, я старался на смотреть. У меня было такое ощущение, что блондинка все еще сопит в темноте, и меня так и подмывало посветить фонариком на койку. Я не выдержал и посветил. Все было в крови. Много крови. На всякий случай я приподнял подушку и плед. В одном месте кровь даже не свернулась — не мудрено в таком климате. Желудок вспомнил о том, что голоден, и меня едва не вывернуло. С минуту я дышал тяжело и глубоко и даже прислонился для равновесия к стене.

— Ты чего молчишь? — спросил Леха, и я вспомнил, что он стоит под окном.

— Набираюсь впечатлений… — ответил я, дыша, как стайер после марафонской дистанции.

— У меня пока все тихо…

В этот момент я увидел то, что искал. Пришлось убрать в сторону спинку, полусгнившие цветы и осколки вазы: за ножкой кровати, на которой в ту злополучную ночь спала блондинка, лежал знакомый предмет. В других обстоятельствах я бы не обратил на него внимания — мало ли детских шариков валяется на полу. Виниловых шариков. Но меня остановил символ внутри него в виде правильного многогранника, который я впервые увидел на брелке и между лопатками блондинки. Только на это раз многогранник выглядел, как вращающаяся голограмма. С минуту я разглядывал ее, не обращая внимание на кряхтенье Лехи под окном. Вот зачем приходил человек в черном, понял я. Я был почти уверен в этом. Осторожно потянулся, дабы не спровоцировать желудок, и взял планшетник. Но прежде чем взять его, я словно увидел под собой город. В следующее мгновение, как и в баре, передо мной раскрылась карта местности: Леха стоял внизу, Теодор Кашинский спал за стойкой, через два номера от меня парочка занимались любовью, используя небезопасные приемы соития. В тупике под лестницей на третьем этаже двое баловались 'баяном' и героином.

Я как будто приподнялся над гостиницей — оказалось, масштаб менялся в зависимости от моего интереса к тому или иному объекту. У меня закружилась голова, снова появились неприятное ощущение в желудке. Повернул карту так, что увидел события у себя за спиной. Ба!!! Ноги Шурика Бондаря торчали из ванной. Черт! — выругался я и дернул руку. Все пропало. Шарик весело запрыгал по полу.

— Лезь сюда, — позвал я Леху, — я что-то нашел…

Но он молчал, только странно кряхтел. Я бросился к окну: Леха боролся с человеком в черном. В следующее мгновение, обдирая локти и колени, я слетел по гинго белоба вниз. Однако человек в черном оказался проворным, как кошка. Вырвавшись из Лехиных объятий, он ящерицей скользнул по ветвям плюща, обвивавшим здание гостиницы, и был таков. Вниз полетели оборванные листья. Леха, все так же кряхтя, поднялся.

— Фу-у-у… чуть не задушил, гад. Нашел что-нибудь? — спросил он как ни в чем ни бывало.

За свою долгую журналистскую карьеру Леха привык ко всему. Только совсем недавно он перестал носить на шее кусок цепи, которую использовал и в качестве украшения, и в качестве оружия. Кусок лебедочной цепи он выменял на бутылку водки на Канонерском судоремонтном заводе, отполировал ее и связывал толстой ниткой. Это было идеальное оружие ближнего боя, которое не раз спасало его в трудных ситуациях. Обычно нападают на безоружного человека, — и вдруг у него в руке оказывается такой 'аргумент', которым Леха пользовался как нунчаками.

— Вот за чем он пришел, — сказал я и показал Лехе шарик с вращающейся голограммой многогранника внутри.

— Да… — удивился он, когда планшетник открылся. — Слышал о таких технологиях, но не видел.

Я едва не поверил его словам. Дело в том, что Леха наверняка знал больше, чем я, но никогда ничего не говорил зря. И тут мы обнаружили его — человека в черном: он уже миновал Андреевский собор, Большой проспект. Мы буквально висели у него над головой. Он оглянулся и вдруг пропал в районе Бурского переулка.

— Это, должно быть, блокировка, — уверенно заявил Леха.

'Видеоглаз' у Лехи был вставлен прямо в роговицу глаза, поэтому он смешно таращился, когда снимал. Впрочем, как он мне объяснил, съемка проводилась даже при закрытом глазе, для этого достаточно было поднести правую или левую руку к виску.

— Ну что?.. — спросил я.

Я потыкался перед домом и даже попытался войти внутрь через подъезд, но Леха взмолился:

— Нет, нет! Не стоит. Вдруг там у него засада — какая-нибудь активная зона… излучатели, черт его знает что. Еще сожжет планшетник и нас в два счета.

— Ладно, — согласился я, полагая, что он больше меня разбирается в подобных вещах. — Тогда поехали сюда. — От моих движений изображение смазалось, но мы сразу вошли в холодильник. Бондарь по-прежнему лежал в ванне с формалином. Разумеется, мы не чувствовали запаха. Лицо его выражало ужас.

— Я всегда знал, что он плохо кончит, — констатировал Леха, не выказывая особенного сострадания.

В образцово-показательной комнате Бондаря царил хаос: стулья были разбросаны по углам, большой медный стол беспомощно лежал в центре вверх ножками. Все, что можно было разбить, было разбито. Впрочем, на осколки мы все равно не могли наступить. Термостат доверительно показывал нам свое нутро. Похоже, искали сбережения. Мы услышали голоса и даже разобрали слова:

— Перчеклин, Перчеклин! Ты же говорил, у него миллионы!

Выскочили следом: их было двое. Они убегали в сторону соседнего здания, и мы не успели их разглядеть. Единственное, что бросилось в глаза — оба были в белых халатах и в шлепанцах на босую ногу. Вот что значит использовать термостат в качестве копилки. Все-таки деньги нужны для того, чтобы их тратить.

— Ты понял?.. — Леха потыкал меня в бок.

— Понял, — ответил я. — Понял, что кто-то навел грабителей, а за одно убрали и свидетеля. Если бы Бондарь меньше любил свои деньги, то остался бы живой, а так мы влипли. А? — Я не хотел никого тащить с собой и спросил Леху для проформы. — Ну что? — я подождал, — пошли в 'Юран', поговорим с барменом, а потом к одному человеку, который знает о планшетниках больше нас с тобой?

Пусть Леха, подумал я, хранит свои тайны. Значит, на это есть причины. Я сунул шарик в карман, изображение послушно исчезло, и через пять минут мы уже стояли в баре. Бармен переспросил:

— Берёзин, что ли? Бывший капитан? Так, х-х-х… он сегодня отдыхает. — И назвал адрес: — Улица Маяковского двадцать два, дробь тридцать.

Пришлось Лехе брать такси. На этот раз он даже не роптал. Шофер немного поартачился, но свернул с проторенного Невского на Литейный и высадил нас около церкви святых Симеона и Анны. Дальше он ехать не хотел — улицы в глубине квартала, заросшие лианами, сплошь были усыпаны кирпичом и многолетним хламом. Леха молча расплатился. У него было очень сосредоточенное лицо. Надеюсь, у меня точно такое же, потому что дело приобретало серьезный оборот. И я гадал, стоит ли вообще дальше заниматься планшетником. Мы пошли по извилистой тропинке, проложенной между всем тем, что отваливалось от домов или выбрасывалось жильцами на улицу. Где-то лаяли собаки и плакали дети. Откуда-то из-под крыш доносилось одно и то же: 'Когда я уйду далеко-далеко… Потом нам на головы высыпали содержимое мусорного ведра. И мы, отплевываясь и обираясь, прибавили хода.

— Как ты думаешь, хватит с нас на сегодня одного планшетника? А?

— Для нас с тобой хватит, — согласился Леха. — Но главный… — он покрутил носом и очень сильно поморщился. — Не-а-а… не поймет…

Казалось, мы с ним подтвердили договор. Но ей богу, я бы сам справился.

— Слушай, — сказал он нетерпеливо. — Мы идем или не идем?

— Идем, — согласился я.

Леха был специалистом во многих вещах, в том числе и по взлому всякого рода замков. Несколько раз он показывал мне свое мастерство, когда мы по роду деятельности вынуждены были проникать в чужие квартиры. Должно быть, нам не хватило каких-нибудь пяти минут. И умение вскрывать замки Лехе не понадобилось — дверь в квартиру Берёзина оказалась распахнутой. В этот момент внизу хлопнула парадная дверь — кто-то выбежал из дома. Официант лежал на кухне в луже крови. У него, как и у блондинки, было перерезано горло. Он еще хрипел. Мы попытались ему помочь, но рана оказалась слишком обширной. Леха вылетел в прихожую вызвать скорую, но в этот момент мы услышали в гулком подъезде голоса.

— Полиция! — почему-то шепотом объявил Леха, и мы, выскочив из квартиры, увидали в пролете лестницы поднимающихся людей. Кажется, среди них была Люся. Я узнал ее по аккуратной прическе с ровным пробором. Стараясь не шуметь, мы на цыпочках прокрались на чердак. И разумеется, не заметили, что сильно наследили — кровавая цепочка следов потянулась вслед за нами. В довершении, Леха, как нарочно, оставил на стене и перилах кровавые отпечатки рук. При данных обстоятельствах нам совершенно не улыбалось встретиться еще раз с Быком и его командой.

Они дали нам фору минуты в полторы, а потом погнались следом. Но их было слишком мало, чтобы оцепить квартал. И я услышал, когда мы уже спустились по чудом сохранившейся пожарной лестнице и уходили в сторону Фонтанки, как Пионов твердит в рацию, понимая безнадежность своих призывов:

— Пришлите людей… Пришлите людей, черт возьми! А?! А?! А-а-а… Я слушаю, идиоты!!!

При его габаритах он был плохим бегуном и руководил операцией из машины. Где-то наверху перекликались Акиндин, Люся и водитель. Признаюсь, я испытал чувство злорадства, представляя, как она лазает по лестницам, а ее заглядывают под юбку. Нечего женщине соваться в такие дела.

Глава 3 Новейшая история

Мы не побежали в сторону Невы или Фонтанки, что казалось наиболее логичным, потому что те мосты, которые не были разведены, наверняка уже были перекрыты полицией, а свернули в сторону Спасо-Преображенского собора и присели подальше от убогих в тени его кущ, где гортанно ссорились мадагаскарские руконоги, а встрепанные стаи рогоклювов перепархивали в тени деревьев. Опять начинался мелкий дождь. С моих ушей капало, и я уже не обращал внимания на мокрую одежду. Вода на асфальте, медленно испаряясь под невидимым за облаками солнцем, превращалась в редкий туман. Откуда-то сразу же появились вездесущие комары и мухи, которые принялись пить из наших истерзанных тел последние капли крови.

— Тебе не кажется странным, что убивают всех, кто имел даже косвенное отношение к блондинке? — спросил Леха, отмахиваясь от насекомых.

Он панически боялся всяких мух и особенно пчел. В прошлый году он пошел в гости к своему дяде, который жил в районе Авиагородка. Дом стоял в саду, а в саду заведись дикие пчелы. Леха с дядей сели под деревом, выпили по здоровенной чарке, и дядя решил похвастаться. Он ударил ногой по стволу, на котором висел улей, и сказал:

— Мне и собаку заводить не надо, у меня пчелы, как собаки!..

— И какие они у тебя? — поинтересовался пьянеющий Леха.

— Цепные!!! — похвастался дядя и еще раз ударил ногой по дереву.

Естественно, пчелы покусали обоих. Мало того, что в Леху вкатили немереное количество лекарства, так он еще неделю походил на крокодила, вымазанного зеленкой.

— Я тоже думал об этом, — признался я, рассматривая, как из собора выходят хлысты, собирающиеся на молитву со всей округи.

У них было особое одеяние — холщовый балахон и кусок веревки на талии. Надо будет спросить у отца Вадима, подумал я, почему они молятся в обыкновенных церквях. Вид у них был, словно они в чем-то сговорились, но считали нужным этого скрывать. Потом я вспомнил его слова: 'Церковь должна объединять всех прихожан независимо от их заблуждений'. Он только забыл, что настоящие, 'дикие' хлысты молятся на голову козла в подземных молельнях и пьют человеческую кровь. Однажды Лехе даже удалось снять репортаж об их ритуале, но материал по политическим соображениям так и не пошел в печать, хотя в последние годы различные антицерковные секты появились, как грибы после дождя. Власти явно не знали, что делать с этим явлением и закрывали на все глаза.

— Зачем они его убили? — спросил Леха.

В его пегой прическе блестели капли влаги, а серые глаза выражали ухарскую беспечность. К середине дня мы оба устали, и пора было перекусить. Мой желудок успокоился и готов был к принятию пищи.

— Бармен мог увидеть планшетник, мог что-то услышать. Да мало ли что. Бармены часто бывают чьими-то информаторами. Хочешь, мы прекратим расследование, падем ниц перед главным и откупимся планшетником?

— Хочу! — заявил он, выпячивая грудь колесом.

— Пошли, — сказал я, понимая, что он валяет дурака. — Пошли…

Один из убогих, обвязанный окровавленной тряпкой, замер рядом с нами.

— Я не сумасшедший! — заявил он, сдирая тряпку с шеи, на которой у него алел здоровенный укус. — У меня просто отклонения в психике.

Он был в засаленном пиджаке, одетом на голое тело. Его щеки в голубоватой сыпи болезненно лоснились то ли от возбуждения, то ли от дождя, а грудь была впалой, словно по ней проехался грузовик. Глаза блестели, на загривке же была большая 'гуля' — опухоль величиной с кулак. Я с тоской подумал, что через десяток лет стану точно таким же, если не сбегу на Марс. Земной климат давно стал вредным для здоровья.

— Господи… — произнес Леха.

При его профессии он еще не потерял способность сострадать: кроме всего прочего, правая часть лица у бедняги тоже была поражена опухолью. Такие опухоли у бродяг и бездомных встречались все чаще и чаще. Кто-то из наших даже написал серию статей на эту тему. Но причина так не была названа. Впрочем, кто будет изучать бездомный? Покажите мне этого человека. Мне кажется, земное общество вместе с обнищанием утратило способность к состраданию.

Леха порылся в своих бездонных карманах и извлек начатый шкалик.

— На, — сказал он, — выпей, батя.

Я знал, почему он так сделал: у него не было отца и он часто подпаивал приглянувших ему бродяг. Единственного он не учел — хлысты вообще ничего не ели и не пили, по крайней мере, на людях. Кроме этого у некоторых вырастали настоящие клыки. Должно быть, для того, чтобы прокусывать сонную артерию на шее жертвы. Эти феномены еще не были до конца понятны, но всезнающий Лука утверждал, что хлысты питаются святым духом, а Забирковичус — что они энерготоники, то есть люди, черпающие энергию из вне, а не из обыкновенной пищи. Хотел бы я верить в подобные объяснения. Тогда зачем хлыстам клыки?

На лице убогого отразилась хитрость. Я мог поклясться, что в его птичьих глазах даже промелькнула хитрая мысль — он посчитал нас за идиотов, раздающих дармовую выпивку. Схватив бутылку, он отскочил на пару шагов. Взгляд его выражал безумие. Кое-кто из толпы обратил на нас внимание. Среди них была пара женщин весом не меньше двух центнеров. Их намерения получить свою долю не требовало особой интуиции. Мне показалось, что губы у них накрашены слишком яркой помадой, но потом понял, что это кровь. Почему-то они причащались таким образом прямо в церкви. Впрочем, в вопросах церковного этикета я разбирался плохо.

— Ты зря это сделал, — заметил я. — Посмотри на себя. — Действительно, дождь еще не смыл с нас кровь бедняги бармена. — Они приняли нас за своих, но за богатеньких.

— Это точно… — понял Леха. — Надо убираться.

Должно быть, это точно была целая секта кровососов-хлыстов. Они бежали за нами четыре квартала до самой Невы. Иногда кто-то вырывался вперед, но жадная стая тут же поглощала его, и тогда мы слышали дикий, безумный вой разочарования. Я решил, что хлысты возмутились самим фактом спаивания их водкой.

Нас спасли желтоватые заросли тамариска и фиттонии. Мы спрятались за ее гигантскими красноватыми листьями и смыли кровь в ближайшей луже. Честно говоря, я уже начинал привыкать к тамошнему климату — влажно и тепло, и каждый раз подсознательно ждал, что сезон дождей никогда не закончится, но рано или поздно выглядывало солнце и наступала беспощадная жара. Говорят, что резкое изменение климата повергло европейцев в шок — одна из причин переселения, ведь на Марс отбыло в основном население умеренных природных зон. Леха отдышавшись, хихикнул:

— Накось, выкуси… — и свернул дулю в сторону безумных хлыстов.

Впрочем, это было в его стиле — рисковать и убегать. В отличие от меня, он получал от этого удовольствие. Меня же вполне устраивали мягкий диван и телевизор. Я дал себе слово, что больше никогда, никогда не впутаюсь ни в одну авантюру. Потом я позвонил в домофон и услышал голос Аллы Николаевны:

— Кто там?

— Алла Николаевна, — сказал я, оглядываясь, толпа тщетно искала нас в гранитных развалинах набережной, — это Викентий Сператов…

Старый разведчик жил на улице Шпалерной, в доме, который еще выглядел вполне прилично: с целой крышей и даже кодовым замком на двери. Благо снова пошел дождь и мы не оставили кровавых следов на пороге, а все остальное дождь тут же смыл в Неву.

— Заходите, — пригласила она.

И дверь открылась. И вовремя, потому что когда мы поднимались на пятый этаж, то через чудом уцелевшее подъездное стекло увидели, как перед домом промчались эти безумные, а следом за ними, разбрызгивая лужи, — полицейская машина. Бык взялся за дело со всей основательность, на которую был способен. Наверное, он решил доказать начальству свою незаменимость.

Юрий Вадимович Бухман был легендарным человеком. Знаменитый боксер и тренер, участник двух 'странных войн', он, казалось, переживет это гнилое время. Мы с ним дружили, и у него была забавная привычка отвечать на незаданные вопросы. Обычно, если я спрашивал его о ранениях, он начинал рассказывать, что этому предшествовало, где и как он их получил и последствия для командования, наступившие после этого. В глубине души он был добрейшим человеком.

— У альнсовцев обычно боевой дозор состоял из пятнадцати человек под командованием сержанта, — рассказывал он. — Они разделялись на группы и прощупывали нашу оборону, ища слабые места. А вооружены были всеми видами стрелкового оружия. Как только слабое место обнаруживалось, туда вводились войска в виде клина. Бока клина атаковали вправо и влево, а центр закреплялся или шел дальше.

— А у нас? — интересовался я.

— У нас обычно использовали разведчиков. Разведчик на войне — хуже некуда. Хуже только в пехоте. Однажды на бассейне Нижней Тунгуски в районе Нидыма нам поставили задачу найти проход в горах, не занятый противником. Проход мы нашли, а когда отходили запасным маршрутом через сопки, попали в чужие окопы. Выстрелить никто не успел. Произошла скоротечная рукопашная. Нас было слишком мало, чтобы втягиваться в бой. Я кричу: 'Бей! , и в это мгновение меня пырнули штыком. Пробили ребра, задели легкое. Хорошо ребята вынесли. И еще одного ранили. Сейчас уже память остыла. Бывали такие моменты, когда судьба решалась в доли секунды… Как-то был случай: мы попали в переплет. Я прикинулся убитым. Альянсовец подошел и пнул ногой. Мне до сих про это снится…

Я прикинул, сколько же ему. Выходило не меньше семидесяти, но при случае он мог еще подраться. Последний раз, кажется, это произошло в общественном транспорте, где он поймал за руку карманников. Их оказалось трое. И всех троих он периодически укладывал на пол автобуса, пока они не перестали шевелиться.

Нас встретила Гера — лохматый, обросший эрдель с очаровательными манерами лизоблюда, и я вспомнил странное изречение: 'Ни один Шекспир не устоит перед собачьим хвостом'. Потом в прихожую вышел Юрий Вадимович, с недоумением посмотрел на нас, и Алла Николаевна сказала:

— Юра, это же Викентий…

— Ах. Да-да-да… А я и не узнал. Проходите, проходите…

Его карьера военного началась в каспийском морском училище. А боксом он начал заниматься у знаменитого Джексона — эмигранта из США.

Юрий Вадимович повертел в руках наш шарик, хмыкнули и полез к сервант.

— Держи, сынок. У меня тоже такие цацки есть.

В коробке из-под конфет находилась целая коллекция планшетников. Но ни в одном из них внутри не переливался правильный многогранник.

Юрий Вадимович уселся напротив нас взял один из шариков в руку и пояснил:

— Типовая объемная карта местности.

— Да, — согласился Леха. — Но откуда?

— Оттуда, — сказал Юрий Вадимович и потыкал себе за спину большим пальцем.

По старой памяти он берег военные секреты пуще глаза. Однако если бы он знал, что Леха два года назад вместе с замглавного — Лукой, побывали в Тунгуской зоне и прислали оттуда несколько репортажей, которые тут же были запрещены к публикации, он бы изменил к нам свое отношение. Правда, Леха держал язык на замке, а все мои попытки разговорить его на эту тему ни к чему не приводили. Я подозревал, что его вместе с Лукой вызвали кое-куда и заставили подписать кое-что, что оказалось сильнее нашей дружбы и моего любопытства. Насколько я знал, зона была законсервирована, и только 'дикие' поисковики на свой страх и риск пробирались туда в надежде разбогатеть. Я бы и сам смотался ради интереса, да не мог из-за судимости. Поговаривали, что в городе существует хорошо законспирированный рынок новых технологий. Но даже Лука не сумел к нему подобраться, а ведь Лука был лучшей ищейкой в нашем славном городе.

— А-а-а… — догадался Леха.

— Ну… а ты что думал? — спросил старый боксер.

Где-то в тунгуских сопках на горе с красивым названием 'Кавказ' была установлена стела, на которой среди шестидесяти пяти имен значилось и его имя. Но он дожил до наших дней, а значит, до лучших времен.

— Я думал, что что-то новенькое, — признался Леха.

— Нет, ребята, все старо как мир. Когда-то было засекречено. Ну-ка дай-ка твой.

Он повертел его в руках и удивленно произнес:

— Странно… такой вроде, но не такой…

Я запустил планшетник. Мы 'пробежались' по окрестностям. Кровососы куда-то пропали, но в подворотне соседнего дома топтался полицейский. Дым сигареты выдал его с головой. Потом я сделал неосторожное движение и мы моментально оказались в незнакомой местности: на горизонте виднелся город, а под нами, петляя, текла река.

— Так это же… гляди!.. — изумленно воскликнул Юрий Вадимович и даже ткнул пальцем.

Это была Москва, заросшая, как и Санкт-Петербург, по уши лесом. Дела обстояли даже хуже, чем у нас: расчищены были только две центральные улицы и Кремль. Людей с такой высоты разглядеть было невозможно, но дым из многочисленных печных труб говорил о том, что столица держится.

— Стоит Москва… — удовлетворенно произнес Юрий Вадимович, и я понял, что столица для него не только символ большой страны, но еще что-что личное, с чем связана вся его жизнь.

С непривычки у нас даже закружилась голова, и мы вернулись. Юрий Вадимович сделал круглые глаза и сказал:

— Ребята, а вот про это я вам ничего не могу сообщить, потому что эти шарики, — он тряхнул коробку из-под конфет, — слепок какой-то одной местности, а у вас универсальный. Не говоря уже о том, что по вашей карте можно передвигаться, как на вертолете. Честно говоря, ничего подобного никогда не видел. Очень похоже на что-то новенькое.

— У вас скопированная технология, — подсказал Леха.

— Все возможно, — согласился Юрий Вадимович, — вы, ребята, осторожней с этим. — И в его голосе прозвучали отцовские нотки. — Найдется много желающих завладеть им. Будь у нас такая техника, мы бы не сидели сейчас в дерьме на нашей родине.

— А чтобы? — спросил я.

— Известное дело, — ответил он многозначительно — кто страну развалил? Подумайте, кому же это нужно?!

Тогда я понял, что планшетник самый настоящий и посмотрел на Леху. Леха поднялся и выглянул в окон. По выражению его лица я понял, что лично для него это не новость.

— Юрий Вадимович, вы думаете, развал неслучаен?

— Я думаю, — горячо ответил он, — что такие глупости просто так не происходят.

— Это можно объяснить коррупцией, воровством, в конце концов утратой веры…

Он засмеялся, как человек, понимающий больше, чем мы с Лехой.

— Ваша наивность умиляет, не будьте детьми. Спросите себя, зачем бросать планету, вполне пригодную для жизни? Зачем низводить ее до уровня колонии? Вашему Марсу сколько?

Он был патриотом. Я это давно понял. Не мусульманином — а патриотом. Разумеется, его не коснулись религиозные веяния: в 2024 году Россия течение всего лишь одного президентского срока была центром мусульманской религии. Президент — не помню фамилии, кажется, Раджимов. С тех пор, несмотря на жару и дожди, некоторые женщины носили хиджабу. Потом случился переворот, и Россия снова вернулась в лоно европейских народов как раз вовремя, чтобы с одной стороны отстоять собственную независимость и не пасть жертвой иллюзий, потому что либеральные законы Европы привели к ослаблению национальных интересов народов, населявших ее, а с другой — не подвергнуться атакам мусульманского мира, который все еще надеялся, что Россия для него не потеряна. К этому времени Белоруссия стала автономной областью России, а Украина разделилась по Днепру и как государство, раздираемое националистическим правительством, перестала существовать. Западные ее области отошли к Польше, а Киев превратился в захолустный польский городок, где выращивали цветы и лазуревых галок. Мой предыдущий шеф держал такую в клетке. Галка оказалась источником политических анекдотов о местном правительстве. За три года, которые я работал в газете, она ни разу не повторилась.

— Сорок… Сорок лет…

— Ха! — удовлетворенно воскликнул он, потому что ждал именно такого ответа. — Вот именно! А Земле?!

— Ну да… — согласился я.

— А теперь думай, кому выгодно, чтобы Земля пришла в упадок?

— Не знаю, — признался я.

Правда, я почему-то подумал о корпорации 'Топик'. И сам себя успокоил — не может же она быть такой всесильной.

— Вот и я тоже. Но кому-то выгодно. Вот главный вопрос. А ты 'зеленые человечки, зеленые человечки'… Стыдно!

У меня на языке давно крутился этот дикий вопрос, но я боялся попасть впросак. Я давно к нему подбирался, а Юрий Вадимович его озвучил. Если так, то в любом случае мы с Лехой на верном пути.

Он поднес два пальца ко лбу и сказал:

— Я всегда думал, что ко всему, что здесь, нужно добавить еще что-то, но не понимал, что именно. А ведь не достаточно просто быть честным, надо быть активным.

И когда он так сделал, а потом произнес эти странные слова, весь обращенный внутрь себя, я подумал, что надо быть честным не только как журналист или фотограф, а еще как землянин. Впервые я подумал о себе как о землянине. Это было открытие. Может быть, во мне проснулась любовь к отчим гробам? А может, я стал взрослее?

— Вот что, ребята, — сказал Юрий Вадимович, — приходите-ка утром в 'Крылья советов'. Завтра титульные бои. Я вас познакомлю с одним человеком, он обо все этом знает больше меня.

* * *

Согласно истории, которую я изучал в марсианском Санкт-Петербургском университете, в 2027 году США и ее союзники готовились к войне против России, которая в то время была мусульманской державой. Если бы мы хотели, чтобы США выиграли в борьбе с нами, они бы выиграли, но они ее проиграли. Правда, это была война, в которой участвовала третья сила.

Итак, 26 апреля 2028 года на Землю упала комета 'Урсула'. Многострадальные Соединенные Штаты в течение минуты были низвергнуты ниже уровня третьего мира. Впрочем, для современного поколения две 'странные войны' давно заслонили падение США, и теперь едва ли кто помнит об их былом могуществе. Тем не менее, история гласит, что восточные районы страны были превращены в пустыню, а на месте Вашингтона образовался кратер диаметром пятнадцать километров. Отныне там плещутся волны Чесапикского залива. Шлейф кометы накрыл территорию от восточного побережья до Нового Орлеана. Миссисипи довершила дело, выйдя из берегов и прорвав все плотины. Город оказался под двенадцатиметровой толщей воды. К тому же один за одним налетели три необычно мощных тропических урагана. Мексику занесло илом и песком. На западном побережье произошли сильнейшие землетрясения — Лос-Анджелес, Санта-Барбара и Сан-Франциско медленно сползли в пучины Алеутской впадины. Но эта катастрофа не шла ни в какое сравнение с землетрясением в десять баллов, прокатившимся по всей Земле. Большинство городов западного континента превратились в руины. Наступили 'новые темные века'. Они продлились восемь месяцев. Солнце светило четыре часа в сутки. Дождь из пепла шел неделю. Дождевые леса Австралии сократились наполовину, тропики в Африке превратились в саванну, а Персидский залив и Панамский канал замерзли. В Катаре, в Мексике и в штате Миссисипи выпал снег, который не таял целый год. Впрочем, рассказывают, что климат столь же быстро изменился в противоположную сторону. Наступило резкое потепление. Земли, пригодные для городов, резко сократились. Города в долинах Европы были погребены под оползнями. Реки вышли из берегов — словно случился всемирный потоп. Голландии не помогли ни знаменитый барьер в Эйссельмере, ни плавающие мосты, ни всплывающие дома. Северное море разлилось по землям Нижней Саксонии: Бремен и Ганновер ушли под воду. Крым стал островом, а в Китае Янцзы смыла каскад плотин и произошла грандиозная катастрофа, отбросившая страну в каменный век. Но об этом, как и о катастрофе в Японии, где архипелаг Хонсю распался на мелкие острова, а Токио погрузился в пучину моря, мир узнал только через два года.

Первую четверть XXI века страны мусульманского пояса провели в беспрестанных атаках на цивилизованный мир. Экономика Европы трещала по швам. Львиная доля национальных доходов тратилась на борьбу с терроризмом. Ежедневно что-то взрывалось или сгорало. Так в течение одного месяца в Польше был взорван дворец Сейма, а в Италии — Миланский вокзал, а Турине — супермаркет 'Сола'. Япония лишилась единственного уцелевшего танкера 'Ямато', который просто пропал, его так и не нашли. В Мадриде взлетел на воздух знаменитый дворец 'Франче-палас'. Досталось и еще одной восточной стране, которая развалилась и канула в лету и название которой я точно не помню, кажется, на букву 'у'. На ее долю выпал взрыв в метро и в подземном магазине. От площади со странным названием 'незалёжность', остался один пшик. Впрочем, эта страна, кажется, просто попала под горячую руку — ее наказали просто за то, что она лизала зад США. В Париже была затоплена знаменитая 'подземка'. По иным странам прокатилась волна не менее значительных террористических актов. США ввели столь беспрецедентные меры безопасности, что практически отделились от всего мира. Это называлось 'политикой священного эгоизма'.

Во взаимоотношениях между западом и мусульманскими странами Россия оказалась третьей силой, впрочем, незримые границы между востоком и западом существуют до сих пор. Мусульманский Запад с подозрением косился на Восток, а Восток традиционно не доверял Западу.

Мусульманский мир оказался более цельным по сравнению с западным, который раздирали политические и экономические противоречия. Вся военная мощь США и их союзников была направлена против здравомыслящего противника, однако в лице подпольных организаций мусульманских стран они столкнулись с полным отсутствием страха.

Страны мусульманского пояса воспользовались всемирной катастрофой. Их глубоко законспирированная сеть агентов активизировалась. В неразберихе первых дней они провели серию террористических актов. Сбылись самые кошмарные опасения американцев: в портах крупных прибрежных городов были взорваны суда с атомными бомбами. В первые минуты в каждом из этих городов погибло до пятидесяти тысяч человек. Этой участи удалось избежать только Нью-Йорку и Бостону. В большинстве крупных континентальных городов также были взорваны 'примитивные' атомные бомбы, что вкупе с уничтоженными атомными электростанциями привело к радиоактивному заражению огромных территорий.

Следы вели в Пакистан, Афганистан и Иран. Будь на месте США другая страна, не имеющая столь живучей военной машины, дело кончилось бы всего лишь позорной капитуляцией. Однако реакция США была мгновенной: в течение одной ночи все крупнейшие города востока были подвергнуты ядерной атаке. В политическом плане был создан союз: США, Мексика, Бразилия, Аргентина и Канада. Позже к ним присоединились Италия, Англия, Германия и Испания.

В следующие две недели каждая из стран, входящая в Евросоюз, по очереди была подвергнута атакам террористов. Маневрируя политически очень искусно и используя противоречия в Евросоюзе, мусульманские страны в течение первой половины двадцать первого века доминировали в Старом свете. Однако атомное оружие в Европе не применялось, ибо мусульманам нужны были незараженные территории. Первой дрогнула Германия. Несколько десятилетий ее сотрясали демонстрации и забастовки внуков и правнуков азиатских переселенцев, которые стали германцами и требовали объединения общин в Баварский (или германский) калифат. Следующая была Испания. Насколько я помню, мавры создали там 'автономную мусульманскую республику'. Евросоюз приказал долго жить — без стратегии, без армии он мало что значил, а европейский Директорат стал тем мифом, который еще долго обсасывался в прессе. Счет времени шел на дни. Единственной силой, пожалуй, предстал Иностранный легион Франции. Однако состоящий на девяносто процентов из русских, он перешел на сторону России, и таким образом Франция не была втянута в конфликт. Следующий удар террористы нанесли по Англии. Оказалось, что за эти годы мусульманские страны не сидели сложа руки — у них появились собственные субмарины с ядерными ракетами. Было выбрано самое слабое звено в западном союзе. Прежде чем подводные лодки были обнаружены и потоплены — бах! и в один прекрасный день от Англии остались лишь Фолклендские и Шетландские острова. В последующие три дня в войну были втянуты Индий и Китай, которые в предыдущие годы были значительно ослаблены эпидемией САРС. Границы этих стран оказались под ударами США. Две или три перехваченные ими крылатые ракеты послужили поводом США для бомбардировки их территорий всеми видами оружия. По странной случайности в это же время в Индийском и Тихом океанах был потоплен вплоть до последнего тральщика шестой ударный флот США, а в районе Северного ледовитого океана пропали три флотилии подводных лодок со стратегическим вооружением. Сражения вспыхивали и затихали спорадически в темноте полярной ночи. А потом произошло очень странное событие — одной прекрасной ночью была уничтожена вся спутниковая система США. Поговаривали, что удар был нанесен из космоса. Позднее командование Международного космического союза (МКС) пришло к выводу, что 'внешние космические силы' (странная терминология!) воспользовались катастрофой на Земле. Правда, продолжение атаки не последовало. Несомненно, правительство знало, кто или что напало на США. Но это была страшная тайна. В народе же ходили слухи, что это дело рук инопланетян, которые таким образом предотвратили гибель земной цивилизации.

С тех пор правительство США больше не могло контролировать большую часть поверхности Земли, а их способность вести войну значительно ограничилась. Это был конец былого могущество. Третья мировая война продлилась полтора года, с конца апреля 2028 по октябрь 2029 года. Европа распалась на 245 мелких государств, а США до конца двадцать первого века не восстановили былых позиций. Потом им помешали две 'странные войны' и климат. Последние два-три десятилетия было не до масштабных войн — страны боролись за выживание в новых климатических условиях.

Впрочем, Россия воевала за технологии с альянсовцами. В 'первой странной войне' — с альянсом, состоящим из Германии, Италии и Турции. Во 'второй странной войне' — с альянсом из США, Германии и Китая. Борьба шла за контроль над территориями Сибири, где якобы произошла высадка инопланетян, больше действительно похожая на пикник у обочины. Все развитые страны ухватились, как за соломинку. Оба десанта не привели к прямому контакту с землянами, однако изменили миропонимание, ибо оказалось, что внеземные технологии дают возможность ступенчатого рывка в развитии. Так что ставки были очень высоки.

В семидесятых первые экспедиции с участием представителей Международного космического союза (МКС) исследовали Марс и строили первые поселения. А на Луне уже существовали базовые пусковые станции, откуда проводились регулярные запуски ракет в космос. Однако с началом военных действий командование МКС было поставлено в условия внутреннего конфликта, который грозил перерасти в боевые столкновения. В последний момент разум взял верх, и командование МКС объявило о независимости колоний на Луне до тех пор, пока на Земле не установится порядок. В отместку американцы попытались уничтожить базы, однако Россия не допустила подобного развития событий, развернув в течение месяца около двухсот спутников на околоземной орбите. Война перешла в стадию локальных конфликтов, и две страны попортили друг другу немало крови. Тогда-то и произошли эти 'странные войны' в Сибири. Первая в 2060–2063, вторая — 2074–2076 годы. Официально в качестве приза земляне получили технологию перемещения в пространстве, планшетник и альдабе, не говоря уже, например, о материаловедение. Не спрашивайте, что такое альдабе. Сам не знаю. Должно быть, страшная тайна для обыкновенных смертных. Мы с Лехой только догадывались, что человечество пользуется лишь жалкими копиями с внеземных оригиналов. Никто не был уверен, что военные открыли все свои секреты. Но о перемещении в пространстве, а точнее о телепортации, теперь знает любой школьник и на Земле, и на Марсе. Впервые объяснил, что такое клеточная телепортация, Петр Гаряев.

Оказывается, так называемые, телепортационные волны, источником которых является аномальные зоны, распространяются вдоль энергетических линий Земли. Кстати, на Марсе таких линий нет. Вся проблема заключалась в том, чтобы найти механизм запуска этих волн, который собственно кроется в ядре планеты, и в котором при накоплении достаточного количества энергии происходила разрядка. И если человек оказывался в центе стоячей волны, то, естественно, его переносило в следующую точку пересечения энергетических линий или дальше, пока волна не затухала. Поэтому вначале порталы были редким явлением, пока ученые не разработали искусственные телепортационные генераторы, скопировав и приспособив их для земных условий. Впервые такие установки были применены именно на Марсе, чтобы проверить эффект Петра Гаряева. Что касается практики, как всегда оказалось, что искусственные порталы гораздо дороже природных. Но это никого особенно не волновало, потому что за дело взялся крупный бизнес и принялся снимать сливки.

Для нас же простых смертных чудеса не кончаются до сих пор — однажды на улице Леха нашел волшебные очки, сквозь которые женщины смотрелись абсолютно голыми. Он даже дал мне их поносить целых пять минут. А сам щеголял в них неделю, но они повлияли на его здоровье в плане потенции, и в конце концов Леха в сердцах забросил их в Неву. Я подозреваю, что эти очки тоже были продуктом инопланетной цивилизации. Иначе, как объяснить их появление? Вряд ли неискушенные земляне могли додуматься до таких технологий. Впрочем, не мне судить.

* * *

Я их сразу заметил среди всеобщего веселья — их неулыбчивые лица, их неизменный, как ржавчина, профессионализм соглядатаев. Леха оказался глух к моим тайным знакам — тут же забыл обо всем, увидев очередную юбку. На этот раз это оказалась высокая сероглазая блондинка с угловатыми чертами лица, и он впал в то состояние любовного неистовства, от которого млели все наши общие знакомые. Он меня и слышал не хотел, обольщая ее с таким напором, целуя ей то в руки, то в грудь, что она громко и заразительно смеялась, запрокидывая голову и кокетливо поправляя локоны на пышных плечах, на которые Леха пусках слюни вожделения. В грохоте музыки, звуках шаркающих ног и говоре толпы, все равно ничего нельзя было услышать. И я бросил свои попытки:

— Леха, оглянись! Леха, будь осторожен…

Не виновен тот, кто предупредил ближнего — надо было давно убраться отсюда. Но блондинка оказалась важнее. Она наклонялась над Лехой, как Афина над Одиссеем, и проникновенно заглядывала ему в глаза. Чем он их берет? Хорошо, если она не имеет к нашим соглядатаям никакого отношения, подумал я, незаметно поглядывая на полицейских. Один из них был слишком черен даже для нашего климата и маскировался под мулата, второй имел нездоровый лимонный цвет кожи на прыщавом лице и желтые круги под глазами. Псевдомулат перестарался с ультрафиолетовой лампой и таблетками 'негрол'. Второй по какой-то причине не удосужился даже загримироваться. Вдруг я понял, что они не родные земные полицейские, которых мы все любили, а скорее всего прибыли последним рейсом, потому что так могли выглядеть только люди, проведшие долгие полгода и не в туристическом космическом корабле, где, конечно, было и искусственное солнце, и бассейны, а в коммерческом, скоростном, где все было подчинено экономии и где удобства ограничивались казармой и общим туалетом. А это значило, что за нами приглядывали по высшему разряду, потому что такие агенты считались очень дорогими и были на перечет. Значило это еще и то, что они знали меня в лицо и что информация о людях в черном попала на Марс. Я почему-то подумал о человеке из мэрии. Выходило, что он продал информацию в случайные руки или поступил согласно служебной инструкции. Но это уже не имело никакого значения.

— Я твой лучший друг, — шепнул кто-то мне на ухо.

Я покосился и увидел Таню Малыш. Лучший мой друг у меня между ног, невольно подумал я. Впрочем, для нее, насколько я помнил, это тоже было немаловажным. Первой моей реакцией было улизнуть. Но это могло выглядеть трусостью как в глазах Тани Малыш, так и в глазах полицейских. Поэтому я принял невозмутимый вид, плюнул на все страхи и отдался, как говорят, течению жизни.

— Я бы хотела выпить! — потребовала она.

Зная ее испорченные вкусы, я заказал сладкое финиковое вино, а себе взял белое нефильтрованное пиво и бешено дорогой лангет.

— Хотите что-нибудь заказать: пиццу, пятновыводитель, презервативы? — наклонился ко мне бармен, который обратил внимание на наш разговор с Таней Малыш.

— Толкни лучше моего приятеля в бок, — ответил я.

Бармен направился к Лехе и что-то сказал ему на ухо. Леха подмигнул мне и помахал рукой. Казалось, он забыл о нашем намерении только перекусить, а скуластая блондинка явно не тяготилась его обществом. Зная его привычки, я понял, что ни о какой работе в течение второй половины дня не может быть и речи. Хорошо, если они ограничатся болтовней и невинным ухаживание. Хуже, если отправятся в гостиничный номер или на квартиру, находящуюся в ближайшем переулке. Бармен развел руками. Я со вздохом кивнул в ответ. Впору было и мне завалиться с Таней Малыш в мою берлогу. Я уже прикидывал этот вариант, когда она мне заявила:

— Ты чего молчишь?! Мне ужасно скучно.

У нее был порок — от громкой музыки она возбуждалась. Меня едва не стошнило. Я вспомнил все ужимки, которыми она сопровождала любое наше уединение, и отказался от этой идеи. Могут и у меня быть какие-то принципы?! Прежде чем впервые лечь со мной в постель, она мучила меня две недели, и я вообразил нечто невообразимое, но в результате сильно разочаровался. После второго и третьего, и энного эксперимента картина нашей любви не изменилась, и я даже начал привыкать, понизив планку до минимального уровня, но вовремя опомнился. С тех пор по отношению к ней у меня появился небольшой, но стойкий иммунитет.

Мне принесли лангет, и я едва не подавился, когда она у меня спросила:

— Проводишь меня?

Я промычал нечто нечленораздельное, делая вид, что занят едой. Она поморщилась и замолчала на целую минуту. У нее был вздернутый ирландский носик, ноздри которого весело смотрели на мир. Такой носик был у Жаклин Кеннеди, которую порой показывали в старинных кинохрониках.

— Я могу и сама… — сказала она вкрадчиво, внимательно наблюдая, как я поглощаю мясо. — За мной заедет Юра Дронский…

Я едва не воскликнул: 'И слава богу! Но она могла воспринять мои слова не в контексте нашей встречи, а решить, что я ревную, поэтому я что-то промолчал и заметил, что Леха перешел к активной стадии ухаживания: его левая рука периодически исследовала коленку скуластой блондинки. Признаться, я бы и сам с удовольствие потрогал ее колено, которое судя по выражению Лехиного лица, было гладким и приятным на ощупь.

— Леша! — воскликнул я и опрокинул стакан с пивом.

На стойке возникло крохотное желтое море.

— Что ты сказал? — подпрыгнула Таня Малыш, наверное, она подумала, что я поменял ориентацию.

Бармен засуетился, вытирая пиво, но Леха и ухом не повел. В этот момент он заговаривал своей пассии зубы. Вот что я услышал в наушнике:

— Вы мне так надоели, что я спать с вами хочу…

Тьфу, ты! В ответ она глупо хихикала и кривлялась. Все Лехины приемы я наблюдал уже не раз, но, удивительно, результат был всегда одним и тем же — женщины падали ему на руки, как лепестки роз под легким дуновением ветра.

Момент, когда Леха со скуластой блондинкой удалились, я пропустил, зато обнаружил, что за Лехой, мной и двумя полицейскими следят еще трое. Двое стояли у музыкального центра и делали вид, что выбирают мелодию, а третий сидел почти напротив меня, и я вычислил его потому что он тут же соскочил с табурета и пошел вслед за Лехой и блондинкой. Еще не зная, что может произойти в следующее мгновение, я достал из кармана планшетник, незаметно сунул в руку Тани Малыш и сказал как можно любезнее:

— Это тебе мой подарок. Иди домой и жди меня.

Я с жалостью подумал, что Таня Малыш, как бездомная собака, прибрела ко мне, чтобы ее почесали за ухом, а я поступил подло. Она бережно хранила все те безделушки, которые я дарил ей. И я был абсолютно уверен, что планшетник займет достойное его место среди других побрякушек где-нибудь на полке или даже на милом ее сердцу ночном столике между баночкой с гидрантным кремом и пудреницей.

— Я бегу, милый, — обрадовалась она. — Ты… ты… ты просто душка…

Боже мой! Теперь вы понимаете, почему я ее бросил.

Эти двое пошли было за ней, но остановились на полпути, и я понял, что они загородили меня от марсианских полицейских, и в следующее мгновение чей-то голос под ухом произнес:

— Пойдем, тебя хочет видеть Мамонт.

— Я не знаю никакого Мамонта, — сказал я, безуспешно путаясь повернуться, чтобы разглядеть, кто со мной разговаривает, но в левую лопатку, похоже, мне ткнули острым стволом нейтрализатора — любимое оружие бандитов, и я понял, что лучше подчиниться.

Человек сказал:

— Идем, там узнаешь!

Что мне оставалось делать? Я только подумал, что теперь никто не узнает тайну планшетника, которому предстоит стать одним из фетишей Тани Малыш.

Мамонтом оказался тщедушный человек с простуженным голосом. Он сидел в глубине подсобки, в кабинете, увешанным картинками с голыми девицами и цвероподобными убийцами совершенно в стиле прошлого века, потому что теперь в моде были живые стереокартины скабрезного содержания.

— Кто вы? — спросил я.

Сопровождающие меня люди хихикнули и толкнули в сторону шаткого стула. Я почти упал на него.

— У меня есть к вам предложение, — любезно произнес Мамонт. — Сигарету? — На фоне грубого приглашения это выглядело почти издевательством. — Ваши любимые…

— Вы из полиции? — спросил я.

— Сколько человек пасет его? — спросил Мамонт, взглянув на людей за моей спиной.

У него был нервно-перекошенный рот с глубокой складкой и старческие морщины на лбу. Все это придавало ему неопределенный возраст. А сам разговор я бы отнес к разряду 'гнилых', которые порой был вынужден вести с людьми, регулярно нарушающими закон.

— Двое в баре, двое в машине на улице, еще один напротив в 'нарушке' пехом.

— Пятеро, — подытожил Мамонт. — Слишком шикарно для двоих гомиков.

— Каких гомиков? — спросил я и оглянулся.

— Вы не разбираетесь в полицейских! — он посмотрел на меня с плохо скрываемым превосходством.

Морщины на лбу у него походили на меха гармошки, а нос был болезненно заострен. Должно быть, он страдал несварением желудка.

— Зачем они пасут меня? — задал я глупый вопрос в надежде потянуть время.

— А вы как думаете? — поморщился от моей наивности Мамонт.

Он сразу меня раскусил. Он понял, что я трушу.

— Они думают, что я убийца, — произнес я таким тоном, словно должен высморкаться в платок.

— И скомпрометируйте себя, — добавил он, довольный своей проницательностью.

— Тем, что зайду в этот бар? — съязвил невольно я — Здорово! — Я получил тычок нейтрализатором в спину.

— Вы зря острите! — заметил Мамонт тоном садиста. — На прошлой неделе в канале Грибоедова, недалеко отсюда, выловили два трупа…

Лучше бы этот канал засыпали еще в те времена, когда его называли Екатерининским, подумал я, тогда бы у Мамонта было бы меньше работы.

— Мне нечего скрывать, — сразу признался я, чем вызвал его ехидную усмешку.

— Предложение простое, — сказал Мамонт, — помогите мне, и все обвинения против вас будут сняты.

— Против меня нет никаких обвинений, — заметил я.

— Откажитесь сотрудничать, вернетесь в бар к своим макакам. Они специально прибыли, чтобы уличить вас как серийного убийцу. Вы же серийный убийца?! Хотите провести остаток дней в одиночке?!

На жаргоне макаками называли марсианских полицейских.

— Еще чего! — воскликнул я. — У вас больное воображение.

На этот раз я успел вовремя сжаться, но все равно удар в область печени оказался болезненней, чем я ожидал — человек за моей спиной был профессионалом. Я попытался оглянуться, но получил еще один тычок в спину.

— Теперь вы понимаете?! — спросил Мамонт.

— Что понимаю? — корчась, переспросил я.

— Просто так вам отсюда не выбраться.

— Бросьте, — сказал я, — зачем вам меня убивать?

— Вы замешаны в странной истории. А это уже сам по себе повод, — пояснил Мамонт.

— У меня на глазах вчера зверски убили женщину. Я до сих пор не могу прийти в себя. А вы спрашиваете, чем я вам могу помочь!

— Вы отдадите нам то, что она вам вчера подарила, и мы расстанемся друзьями.

— Откуда вы об этом знаете? — спросил я.

Мамонт оскалился. Я решил, что у него начался приступ какой-то душевной болезни, потом понял, что он смеется.

— Не считайте нас идиотами. Женщина доверилась, а вы ее ножичком…

— Это сделал не я!

— Да?! Кто в это поверит?..

— Полиция меня отпустила, я чист.

— Мы порежем вас на кусочки, но до этого вы нам все расскажете. Обыщите его!

Меня поставили на ноги и грубо вывернули карманы. Теперь я разглядел их. Один был жирный, толстокожий и круглый, как апельсин. Второй, который, видно, умел бить — настоящий атлет, имел порочные черты лица. Я видел таких людей на Марсе. Он был из династии рудокопов, осваивавших в поисках теллурия дикий запад на Марсе. Обычно такие люди не отличались долгим умом, потому что этот металл при плавке выделял вещества, действующие на гены человека. Оба истекали потом, словно только что вылезли из русской бани.

Стул подо мной едва не развалился, когда меня снова пихнули на него.

— Вот видите, — вкрадчиво сказал Мамонт, — к чему приводит глупость. Не хотите сотрудничать — больно, хотите…

— …получаете пулю в лоб, — добавил я.

— Черт! — Он вскочил, глубоко дыша. — Вы не оставляете нам выбора. Бейте его, пока не скажет.

* * *

Я очнулся под дождем, и свет фонаря бил мне в лицо. Почему я не захлебнулся? Свет был голубым и прежде чем добраться до меня, рассыпался на сотни брызг. Он мне страшно мешал. Я пробовал было отползти в сторону, но он преследовал меня, как маньяк, задумавшийся довершить свое черное дело. Я пытался заснуть, но он не давал мне сделать этого. С той стороны, откуда он падал, земля казалась длинной и блестящий. Никогда с тех пор я не видел такой прекрасной мостовой. Казалось, прежде чем распасться на сотни голубоватых брызг и превратиться в сноп света, она тянется на сотни километров. Это не было пределом, и я долго решал проблему, почему она прячется за этим светом. Но так и не решил ее. Мне надо было обидеться на кого-то, но не было сил. Тогда я припал щекой к мостовой и понял, что дождь имеет вкус крови. Потом не без труда сел. В следующий момент свет описал полукруг, и я не почувствовал удара, а удержался за землю, как за единственную опору в этом мире, и даже прислонился к ней спиной. Меня мучил извечный вопрос, как сделать жизнь счастливой? Расстрелять пару десятков толстосумов, заодно и Мамонта, добавить пенсию старикам или сделать дешевые наркотики?

Должно быть, я все же уснул, потому что прошло достаточно много времени, прежде чем я понял, что замерз. Это было открытием еще одного чувства, которое я испытывал только на Марсе, и я почти восторженно подумал, что надо обязательно рассказать об этом Кутеповой. Она одна могла оценить мой юмор и даже расчувствоваться. Я очнулся.

Я сидел, свесил голову, в позе пьяницы и меня мутило. Единственный фонарь располагался в изгибе улицы, где освещал желтый тупик и часть улицы. Еще я подумал, что в жизни не видел такой горбатой мостовой. Мои ноги были облеплены пиявками, а когда я поднес руку к глазам, то обнаружил еще добрый десяток на предплечье. Я даже умилился их долготерпению, потому что считал, что пропитан алкоголем, как пробка от бутылки. Но было ясно, что они так не считают. Вдруг в том ухе, в котором была вставлена Лехина 'ракушка' что-то щелкнуло, заиграла необычная музыка и странный голос с металлическими нотками произнес: 'Опа-а-а… Мы идем… жди нас… Я потряс головой, оглянулся и решил, что ослышался. Потом вспомнил Мамонта, особенно двух его потных помощников. Благо водка у них была хорошего качества. Ну да, рассудил я, не будут же они из-за какого-то журналиста пить всякую дрянь. Потом меня стошнило, и через мгновение стало легче. Я стал припоминать события в баре.

Они бестолково возились со мной в каком-то подвале, а потом влили в меня две бутылки водки, и я отключился. Впрочем, они тоже прикладывались к этим бутылкам. Должно быть, в их планы не входило убивать меня из-за планшетника. Хотя они могли и не знать о нем, а просто 'кололи' меня. Поразмыслив немного таким образом, но не придя ни к какому решению, я вознамерился отправиться домой и попытался подняться. Рука оперлась обо что-то мягкое. Они лежали по обе стороны от меня, как мешки с мукой. Быстро, как только мог в таком состоянии, я ощупал их. У обоих были перерезаны глотки. Мало того, я едва не порезался об огромный кухонный нож с дырочками вдоль лезвия и с массивной ручкой, который валялся рядом. Ясно было, что таким ножом можно было изрубить человека, как капусту, но никак не перерезать горло. Но разве этого кому-нибудь докажешь. Мне еще повезло, что сюда не нагрянул Бык со своей бригадой. С минуту я беспечно рассуждал на эту тему, потом вдруг сообразил, что мне припишут убийство двух марсианских макак, и предпочел убраться. Оказывается, я находился в двух шагах от своего дома — знакомые очертания Дворцового моста вырисовывались справа на фоне сереющего неба и Ростральный колонн. Какие-то странный огни промелькнули над городом, и было ясно, что нас посетил очередной НЛО. Ха-ха! — засмеялся я и даже помахал им рукой.

Ключ щелкнул в замке как мне показалось на весь подъезд. Я быстро распахнул дверь, сделал шаг и, стараясь не шуметь, осторожно закрыл ее. Квартира пахла вином и забродившими фруктами. Я потянул на себя оконную створку, машинально смахнул со стола яблоки и бананы, остатки которых успели покрыться нежной дымчатой плесенью, и впервые с теплотой подумал о муравьях. Если бы не они, в квартиру вообще нельзя было войти. Правда, муравьи основательно подчистили не только запасы фруктов, но и забрались в холодильник, в котором испортили все, что можно было испортить, за исключением консервных банок и вина. Это были какие-то морозоустойчивые насекомые, на которых ничего не действовало. Мне понадобились значительные усилия, чтобы справиться с пробкой, и через минуту я уже сидел в ванной с тепловатой водой, которая, тем не менее, оказалась губительной для большинства пиявок, и только одна из них — под ухом, не желала отваливаться. В перерывах между глотками из бутылки мне пришлось пару раз погрузиться с головой под воду, после чего я с удовлетворением отметил, что вода окрасилась в розоватый цвет. Но почему-то меня это не особенно волновало, и чувствовал я себя сносно, гораздо лучше, чем обычно после подобных возлияний. Вероятно, этому состоянию способствовали пиявки, решил я, и был доволен найденным объяснением. Но когда выходя из ванной, взглянул на себя в зеркало, то слегка огорчился не только при виде синяка на лице, который начал желтеть по краям, но и при виде на моих конечностях красных пятен — следов пыток сигаретой и укусов пиявок.

Через пять мину, испытывая легкое головокружение, я уже смотрел телевизор и допивал содержимое бутылки — это оказалась крымская 'мадера', которая легла на голодный желудок божественным бальзамом. У меня разгорелся здоровый аппетит. Я открыл консервную банку и выложил на тарелку нежную, как облако, фасоль. Опять шли новости, в которых не было сказано ни слова ни о блондинке, ни о убийстве Бондаря и бармена, ни о макаках, рядом с которыми в темном переулке валялся кухонный нож.

— Вы что, оглохли! — подскочил я на диване, — или ослепли!

— Ни то и не другое… — многозначительно произнесла Лаврова.

Она подбоченясь стояла в дверях комнаты и ей было наплевать, что меня порядком разукрасили.

— Господи, как я рад тебе, — сказал я, поднимаясь.

Меня повело в сторону. В этот момент я действительно был ей рад. Мне хотелось прижаться к человеку, которого не надо было опасаться.

— Жизнь странная штука, — задумчиво произнесла она у меня в объятьях, — я вдруг подумала, меня никто никогда не обнимал на трезвую голову.

— Ты меня порицаешь? — спросил я, вдыхая запах ее волос.

— Ну что ты, — возразила она с иронией, и совершенно мне не понравилась, — как я могу?!

— О, боже! — воскликнул я, делая шаг назад.

Жаль, что у меня нет хвоста, я бы повилял им перед ней. Начиналась одна из тех сцен, которые иногда случались между нами. Она не жалела меня, даже когда я был с похмелья. Женщины всегда от меня чего-то хотели. Даже Лаврова, с которой, я думал, у нас заключен негласный договор. Всем я казался беспечным и поверхностным. Все они считали своим долгом напомнить, что здесь на Земле имеют на меня какие-то права. Но разве я не любил ее. Правда, она была моей 'китайской' женой. Многие из городских чиновников, присланные марсианской администрацией, имели 'китайских' жен здесь на Земле, но редко кому из них удавалось попасть на Марс.

— Я не хочу обманывать тебя, — сказал я, усаживаясь на место, чтобы снова уткнуться в телевизор.

— Ах, какие мы бедные! — заявила она, но бутылку взяла и, отхлебнув, поперхнулась.

С минуту я помогал ей откашляться. В отместку она допила содержимое и пошла на кухню, чтобы выбросить бутылку в мусоропровод.

— Я не люблю лживых мужчин, — сказала она, вернувшись, — ты же знаешь…

Насколько я знаю, одно время она жила сразу с двумя такими вралями, пока они не сбежали от нее в Сибирь. Похоже, они предпочти стать 'дикими' старателями в поисках новинок внеземных технологий, чем кувыркаться с ней в постели. Наверное, теперь они пели старый романс: 'На сопках тунгусских не слышно русских слез… Так что ее сентенция не произвела на меня никакого впечатления. Это была просто минутная слабость. Женские слезы, говаривала моя Кутепова, легкие слезы. Я верил ей с легким сердцем.

— Знаю, — признался я с вызовом, доставая вторую бутылку, кажется, это был 'мускат'. Ведь она обманывала саму себя и меня за одно.

— Но тебя! — она театрально нацелила на меня палец, — тебя почему-то прощаю.

У нее в глазах стояли слезы то ли от кашля, то ли от ее же собственных слов. Я даже допускаю, что она была искренна, ведь она не была столь виртуозна в притворстве, как Кутепова в спектаклях, которую я теперь подозревал в измене.

— Ну и правильно, — миролюбиво согласился я, отыскал на полке чистый стакан и плеснул ей вина.

В общем, в тот вечер мы подходили друг другу примерно, как разлитый бензин и горящая спичка, но когда занялись любовью, то действительно едва не вспыхнули. Правда, это примирило нас не более чем на короткие полчаса, и мы не уснули, как обычно, а вяло пререкались на диване, пока она не отправилась в душ, а я не переполз на постель и не провалился в беспокойный сон, откуда был вытащен самым беспардонным образом и плохо соображал, чего она от меня хочет. А она хотела есть, и ей надо было открыть банку с томатами и мясом. Без еды она не могла принять на ночь таблетку для пробуждения. После этого я снова завалился спать.

Утро было не лучше — встаешь с постели и даже не хочешь смотреть на себя в зеркало. Мы пили чай. Полная идиллия — прямо, как на упаковке от дефицитного 'ирландского завтрака'. Жаль, что Ирландии теперь не существует. Волосы у Лавровой не шли ни в какое сравнение с волосами Кутеповой — они выглядели опрятными только после соответствующего ухода. Обычно две-три жидкие пряди свисали на глаза. Но зато у нее были такие черты лица, которые не пугали меня даже сразу после пробуждения: изящно выписанный носик и чувственные губы. Цвет глаз? Вот по поводу чего не могу сказать с уверенностью. Кажется, светло-зеленые. Впрочем, я могу и ошибаться.

Какие-то дикие тараканы исследовали мои тарелки и пугались только острой вилки. Я давно уже не обращал на них внимания. Она же воскликнула:

— Ужас какой! Почему ты так живешь?! — И вскочила, отпихнув от себя поднос с едой.

Обычно она говаривала:

— Неженатые мужчины не умеют за собой следить…

А я возражал:

— Они просто оптимизируют свою жизнь…

Что я мог ответить? Что я люблю Марс и свою жену, а все остальное временное. И она в том числе. Разумеется, я не мог себе этого позволить — я не хотел сегодня оставаться один. Можете называть меня лицемером. Я называю это выживанием. Я не могу спать без женщин. Я сделан так, что должен испытывать к Лавровой хоть какие-то чувства. Признаюсь, это было моей слабостью. Мы снова любили друг друга под мерцание телевизионного экрана. Хотя секс с похмелья в шесть часов утра — это плохой вкус. На какое-то мгновение ее ярость перешла в нежность, но затем она снова взялась за старое.

— Ты портишь себе жизнь. Ты не должен так поступать. Ты эгоист! Где мои сигареты?!

Вскочив, она заходила по комнате. Признаться, я залюбовался. Она возбуждала меня точно так же, как полчаса назад.

— К тому ты же несносен, — пробурчала она, скрывая ухмылку, — тебя интересует только одно…

У нее была обширная клиентура, состоящая в основном из служащих Ассоциации 'Марс', потому что всем женщинам, как прибывающим, так и отбывающим, требовалась модная прическа. Кроме того, она красила им ноги. Делалось это так: вначале удалялись волосы, потом на кожу наклеивались полоски бумаги — получалась сеточка, сверху наносилась краска, когда краска высыхала, ее счищали. Выходил очень впечатляющий рисунок. Правда, на мой взгляд, Лавровой не хватало художественного вкуса, но трудилась она не покладая рук. Одно время она пробовала торговать недвижимостью, но этот бизнес на Земле не имел успеха. Может быть, она хотела, чтобы я помог ей улететь на Марс? Но дело в том, что она могла это сделать только в качестве моей жены. Наверное, в этом и крылась причина ее раздражения. Кутепова — вот к кому я относился с безмерной нежностью, хотя она, похоже, изменяла мне на Марсе.

— Не всегда, — признался я.

— Вот видишь! — воскликнула она, тыкая в мою сторону зажженной сигаретой и отнюдь не стесняясь свое наготы.

Она сама не знала, чего хочет. Ей надо было высказаться.

— Слушай! Я вечно одна. Ты об этом думал? Сколько раз я за тобой ухаживала. Вставала по ночам, чтобы принести таблетку или опохмелиться. Ты черствый, равнодушный. Я тебя таки брошу!

Вдруг она сморщилась, заплакала. Я сам едва не прослезился. На душе стало гадко. И вдруг я понял, что счастлив — не прошлым, а именно сейчас, именно в этот момент, и что люблю Лаврову за то, что она черная. Это было так просто, что я удивился. Однако на Марсе она быстро побелеет, с ужасом подумал я.

— Давай перенесем разговор на вечер? — предложил я, зная, что нельзя идти на поводу ее слез, потому что потом я не смогу с ней расстаться и все кончится моим поражением.

— Нет! — ответила она. — Мне надо все сказать!

— А у тебя нет за ухом тумблера, чтобы уменьшить звук? У меня голова болит.

Она швырнула в меня тарелку, но попала в спинку койки, и сотни осколков запрыгало по полу.

— Ты делаешь успехи, — подразнил я ее.

Прошлый раз она разбила фарфоровый чайник из сервиза Мирона Павличко, так что чай я теперь заваривал по старинке — в большой фарфоровой чашке. Но мое ехидство ее не остановило, правда, под руку ей попались исключительно мягкие или небьющиеся вещи, как то: моя любимая книга по истории освоение Марса под редакцией профессора Греба Глебовича Ветрова (кстати, весьма продвинутая книга в смысле метафизики планеты, но не стиля изложения), ее туфля, которая оставила след на моей спине в виде кровавой полосы, потому что я не успел вовремя увернуться, подушка не первой свежести и, конечно, пульт от телевизора, который угодил в вышеназванную подушку. На этом арсенал ее метательных вещей закончился, а может быть, она выдохлась? Не знаю. Я же говорил, что она стала непредсказуемой. Приобрела мужеподобные привычки. Стала говорить басом, в те моменты, когда пила пиво. Клянусь, от этого я не стал любить ее меньше. Мне было просто смешно. Подобные сцены всегда заканчивались одним, но любовью мы сегодня уже занимались.

— Ты можешь меня выслушать? — спросил я терпеливо.

— И не подумаю! — она побежала в кабинет, чтобы пополнить свой боевой запас.

— Как хочешь, — крикнул я ей вслед и с этими словами, натянув на себя парусиновые шорты, выглаженные неделю назад, и, прихватив камуфляжную армейскую майку, которая плохо гармонировала с ними, а также револьвер с обоймой, выскочил из квартиры. Дверь мягко захлопнулась за моей спиной.

Признаться, ее душевный кризис слишком затянулся и стал действовать мне на нервы. У меня были другие планы на жизнь, и если они не совпадали с ее планами, тем хуже для нас обоих. В конце концов, мне надо было найти Леху и продолжить расследование. Не много мы с ним накопали за сутки. Четыре трупа и один планшетник. Как раз достаточно, чтобы отправить нас за решетку за разглашение военных секретов и убийство секретных агентов.

Леху я обнаружил во дворе как ни в чем ни бывало беседующего с маленьким полковником. Разговор шел о собаках. Полковник был большой специалист по этой части.

— Ты отвратительно выглядишь, — заявил Леха. — Опять свалился в Неву?

В течение минуты они с изумлением разглядывали мое лицо и руки, а потом снова занялись обсуждением достоинств и недостатком курцхаара и дратхаара. К собственному удивлению, я услышал, что Леха проявил в разговоре не свойственные ему знание данного вопроса, и мне пришлось вмешаться, чтобы увести его, а то бы они беседовали до вечера.

Перед тем как отправиться в дворец спорта, я решил заглянуть в редакцию и забрать у Тани Малыш планшетник. Небеса обескровили и источали лишь жалкое подобие ливня, и мы с Лехой, не раскрывая зонтов, добрались в редакцию почти сухими. Метров за двести до редакции, Леха попытался пристроиться ко мне, но вынырнувший из кустов странный человек в черном, заставил нас насторожиться. К тому же сильно запахло кошачьими 'духами'. Я так и не понял, кто за нами следил, он или женщина с прозрачным зонтиком, которую мы так и не увидели. Правда, я не узнал в нем того человека, с которым боролся в номере и который убежал от нас, вскарабкавшись на здание гостиницы по лианам. Возможно, это был просто случайный прохожий, и я даже подумал, что обжегшись на молоке, мы с Лехой теперь дуем на воду. Ну а как же женщина с прозрачным зонтиком, от которой пахло кошками? — подумал я и запутался. Б-р-р…

Войдя в редакцию, сквозь неплотно закрытую дверь я услышал, как главный кого-то распекал:

— Мне нужна сенсация в завтрашний номер, а не болтовня!

— Да, но информатор испугался и лег на дно… — Бубнил знакомый голос.

— Вот тебе на служебные расходы!

— Пять тысяч! Шеф, вы меня балуете!

— Это не тебе, болван…

— А я думал вы мне заплатили за то, что я гну спину по двенадцать часов!

— Бери и убирайся!

От главного, пряча деньги в карман и ухмыляясь, как краб, вышел Вольдемар Забирковичус. Он работал в газете чуть ли на со дня ее основания и занимался весьма узкой специализацией: только новыми технологиями и всем тем, что имело отношение к ним. В настоящее время, судя по отдельным фразам, услышанным мной в редакции, он разрабатывал тему 'технологии, скрытые от общественности'. Это дело было связано с большим риском, потому что затрагивало интересы государств, военных и международных корпораций, и на эту тему зря в редакции никто ничего не болтал. У Вольдемара был весьма внушительный вид: очки в роговой оправе, седая борода, крупное сложение, правда, не такое массивное, как у Пионова, и вес килограммов (всего лишь) под сто тридцать. Одевался он следующим образом: белая рубашка, белые гетры и парусиновые шорты. У него была плохая память на лица, и порой он даже не узнавал главного, за что ему, как ни странно, ни разу не попадало, потому что эту его особенность все хорошо знали. Иногда мы с ним пьянствовали, иногда к нам присоединялся Леха. Последний раз это случилось в ночь с двадцать третьего февраля на восьмое марта. Мы так и не смогли его перепить и довольствовались, насколько я помню, громкими заверениями в мужской дружбе. Потом мы голышом купались в Неве, приставали к прохожим и нас едва не забрали в кутузку. Правда, он сильно болел на следующий день, потому что мешал водку и саговое пиво. В общем, он был добрый малый и у нас были дружеские отношения. Главный ему доверял. Не каждый журналист получал на расходы подобные суммы. И не каждый рисковал своей шкурой. Он не боялся попасть в черный список невыездных. Но Вольдемару такая жизнь нравилась, он даже не мечтал о Марсе, хотя неоднократно бывал там. Его пытались переманить в тамошние газеты, но он остался верен 'Петербургским ведомостям'.

— Ты извини меня, старик… — произнес он, увидев мое лицо, — но таким образом не стоит завоевывать место под солнцем… — Я даже услышал где-то у него в горле булькающие звуки, что, должно было, означать смех.

В свою очередь Леха захихикал, как какой-нибудь перепившийся кровью хлыст.

— Пенсию себе зарабатывает!.. Хи-хи-хи…

— Ребята, хотите я сбегаю за пивком? — предложил Забирковичус, похлопав по карману с деньгами.

— Не-не-не… — дружно произнесли мы с Лехой. — У нас задание…

Во-первых, мы знали, что если он начинал, то не останавливался, а во-вторых, за казенные деньги надо отчитываться.

— Слышал я о нем. Что это за задание, где людям рожи бьют? А? — и теперь уже по-настоящему засмеялся довольный собственной шуткой. — В общем, с меня магарыч, как только освободитесь.

На наши голоса в коридор выглянула Таня Малыш, и все сразу замолчали, сделав вид, что у нас с ней какие-то странные взаимоотношения. Вот что значит мужская солидарность, поразился я. Она выглядела расстроенной.

— Ты почему вчера не пришел?

— Представь себе, встретил приятелей…

О существовании Лавровой она, к счастью, ничего не знала.

— Оно и видно, — перебила она меня, намекая на лицо и руки, усыпанные красными пятнами. — Ты что краснухой заболел?

— Это у меня аллергия на грибы, — ответил я, роясь в карманах шорт, — поэтому я и прийти не мог.

При виде Тани Малыш у меня возникало чисто рефлекторное движение руки в карман шорт, потому что она, как папуаска, любила подарки. Я даже ловил себя на том, что и другие женщины вызывают такую же реакцию. Но на этот раз я опростоволосился, потому что ничего не захватил для нее. Выручил как всегда Леха. Он что-то сунул мне в руку, и, я рискуя быть обвиненным в равнодушии, протянул это 'что-то' Тане. Оказывается — цветастую пачку ее любимых презервативов с пупырышками.

— Тьфу ты! — воскликнул я и развернулся, чтобы разобраться с Лехой, но его и Забирковичуса уже дух простыл. То-то они, наверное, хихикают за углом, не успел подумать я, как она уже висела у меня на шее и что-то шептала в ухо. Ее глаза чуть не вызвали у меня рвотный рефлекс. К тому же от нее пахло чем-то, что я физически не переносил, а дивная талия богини уже не вызывала во мне соответствующей реакции.

— Ладно… — сказал я, отцепляя ее руки от моей шеи. — Пойдем к тебе, что ли?..

— Я сейчас не могу… — затараторила она. — Мне еще надо проверить статью Лидии Павловны. А потом — совещание у главного, я должна обобщить материалы по теме 'кальпа', и…

— Какой 'кальпы'? — спросил я.

— Так… э-э-э… у нас будет обсуждение стратегии…

— Что такое 'кальпа'? — я начал терять терпение.

Если бы она меня лучше знала, то не тянула бы резину.

— Вообще-то, в переводе с индуистского это 'порядок', 'закон'… Лука чего-то там раскопал… Но я тебе ничего не говорила… — испугалась она.

— Дай почитать, — попросил я.

— Лука меня убьет… — голосом покойника произнесла она.

— Не убьет, — заверил я. — Он не узнает.

— Лука не узнает?! — удивилась она.

Конечно, она знала, что Лука все равно узнает, потому что иначе бы Лука не был бы Лукой. Но все это относилось к издержкам нашей профессии, и она все понимала.

— На пять минут… — попросил я, рассматривая ее так пристально, что она как всегда растерялась.

— А Лука?.. — спросила она.

— Ну что Лука?! — взорвался я. — Лука умоется!

— Ты меня используешь? — спросила она с наивностью дурочки.

У нее была одна замечательная привычка разгуливать у себя дома голышом, что могло быть оправдано лишь жарким климатом. Признаюсь, что когда я с ней жил, мне это страшно нравилось.

— А ты? — спросил я. — Думаешь, мне легко с тобой? — Единственное, что я сделал, жалея ее, не добавил слово 'спать'. Что в общем-то было правдой.

— Ну ты и фрукт! — изумилась она.

— Не хочешь, — сказал я безразличным тоном, — не надо, — и сделал шаг, чтобы уйти.

То ли я медленно отступал, то ли потерял сноровку. Она загородила мне дорогу и крепко схватила за руку.

— Хорошо, — решилась она. — Но только на пять минут, потом пойдешь ко мне и будешь ждать, а я приду в три.

— Ладно, — согласился я, потирая следы от ее ногтей, — буду ждать.

Оглядываясь, как шпион, она вынесла мне папку со злополучными документами. Я пошел в общественный туалет, нашел пустую кабинку и оккупировал стульчак. В папке оказался отчет о катастрофе самолета в Севастополе, из которого следовало, что при заходе на посадку из облачности на высоте двухсот метров вынырнул пресловутый 'стержень', то бишь 'шнек' и пересек траекторию самолета. Летчик испугался и потянул ручку на себя. Возник эффект вибрации крыльев — фластер. В результате перегрузки машина не выдержала. Погибли все члены штаба черноморского флота. Я еще подумал, что такие катастрофы просто так не случаются, и посмотрел на дату вылета. В ней значился вчерашний день. Единственный летчик Севостьянов, который чудом остался живым, несмотря на то, что находился в состоянии транса, сообщил спасателям, что город был захвачен инопланетянами. Дальше прилагалась писулька мелким подчерком, несомненно, принадлежащая кому-то из правительства, и, очевидно, выкраденная Лукой из какого-нибудь высокого кабинета: 'Ввиду стратегической важности города, в него срочно направлены группы спецназа, в том числе и подразделение группы 'кальпа' — для координации действий военных и оценки ситуации'. Черт, подумал я, это сообщение мне ни о чем не говорило. Если это просто очередные 'чистильщики', то ничего нового я не узнал. Кажется, человек из мэрии говорил о группе внесудебного исполнения. А у Луки об этом ни строчки. Однако на втором листе бумаги я прочитал следующие наброски: 'Группа 'кальпа' работает по проекту 'черные люди'. Прикрытие — легенда о людях в черном. Узнать с какого времени? Кто командир? Состав? И какие задачи ставятся перед группой? Выходило, что проект 'черные люди' не досужие вымыслы полиции. Кое-какой информацией они все-таки располагали. Но блондинка меньше всего походила на черного человека. Может быть, она была посредником? — подумал я. И что такое проект 'черные люди'? Не много накопал Лука. Не больше, чем мы с Лехой. Но у него не было планшетника. Это нам зачтется, если мы с Лехой провалим дело, обрадовался я.

— Сператов, где ты? — услышал я взволнованный голос Тани Малыш.

Она ворвалась в кабинку, демонстративно сунула мне в руку ключи от квартиры, забрала папку и ушла, вильнув на прощание мальчишечьим задом. Я посидел еще немного, обдумывая ситуацию, но ни к чему путному не пришел. Слишком мало у меня было информации. Я просидел бы и дольше, но услышав в левом ухе хихиканье Лехи: 'Ку-ку… ку-ку… раз, два, три, четыре, пять, я иду искать', спустил воду в унитазе и покинул кабинку. Наверное, он решил, что мы с ней занимались любовью прямо в туалете, потому что столкнувшись со мной лоб в лоб, демонстративно заглянул в кабинку и изобразил на лице недоумение.

— Ты что, стал моралистом? — ехидно спросил я.

— Дежавю, — поджал он губы.

— И у меня тоже.

— А мне интересно, как это делается в таких условиях, — заявил он, покрутив своим маленьким носом.

— И ты ревнуешь?! — догадался я, намекая на презервативы, которые он сунул мне в руку.

— Ну вот еще! — проворчал он.

Правый, чуть косивший глаз с камерой смешно уставился на меня. Несомненно, Леха записывал и эту сцену. Мазохист несчастный.

— Мы идем в Смольный или нет? — спросил я.

— Зачем? — удивился он, еще больше выпучивая глаза, которые светились неискоренимым весельем.

— Чтобы узнать, что такое группа 'кальпа'.

— А что ты делал здесь? — удивился он.

— Думал! — ответил я.

— А… — ерничал он дальше, — а я думал…

— Я тоже вначале думал, а потом бросил…

В этот момент в туалет вошел Алфен, на ходу расстегивая ширинку. Увидев нас, он так же рефлекторно ее застегнул.

— Вот они, мои орлы! — бодро воскликнул он. — Какие у нас планы?

Год назад он решил отделиться от народа, построив в своем кабинете туалетную кабинку. Это было актом нарушения демократии. Кто-то донес на него. Власти понимали все буквально. Какой-то там пункт борьбы за чистоту нравов. Он самолично разнес апартаменты вдребезги, а унитаз выбросил во двор. Он до сих про лежит там с прошлого сезона дождей. Месяца три главный с подозрением смотрел на каждого входящего в его кабинет. Доносчика так и не нашли. Зато в общественном туалете стало чище и появился дезодоратор воздуха. Мы с Лехой долго ломали голову и пришли к выводу, что доносчиком мог быть только Лука — наш правдолюб и борец за идею. Недаром он пил одно молоко. Но если мы догадались, то Алфену сам Бог велел, однако их взаимоотношения не перетерпели заметных изменений.

— Мы идем в Смольный, — чистосердечно заявил Леха, и я ткнул кулаком его в бок, — чтобы найти… — он засмеялся, довольный произведенным эффектом, — чтобы найти блондинку…

— Ага… — сказал Алфен, несомненно заметивший мой маневр с кулаком, но не придавший ему большого значения. — Вы на правильном пути. У вас еще полтора дня.

— Алфен Васильевич, — попросил я, — у нас большие расходы… Нельзя ли выписать нам денег?..

Видать, Лука действительно накопал не больше нашего, потому что Алфен тут же на подоконнике черканул записку в бухгалтерию, где мы с Лехой и получили требуемую сумму марсианскими тугриками, как с презрением мы их называли и не потому что чтили больше наших земных рублей, а потому что вдруг стали относиться к старушке Земле с уважением. Правда, большую часть денег Леха забрал себе под предлогом того, что я беспросветный мот. Но я не обиделся — надо же кому-то из нас быть плохим парнем. А потом заглянули под лестницу к Арону Самуиловичу.

— А что вы хотите, молодые люди?! — удивился Арон Самуилович на наш теоретический вопрос по поводу планшетника. — Какой дурак будет раскидывать свои радиоприемники на наших полях? — Он посмотрел на нас с хитринкой. — Конечно, не земляне. Если это американцы, то значит, они стали нашими благодетелями… Китайцы до такого просто не додумали бы… А о заблудших европейцах и разговаривать нечего.

— Да, точно… — неохотно согласился я.

Надо было самому догадаться, а не ждать, когда мне раскроют глаза на очевидные вещи. Хотя, наверное, Арон Самуилович пользовался своими источниками информации.

— Завтра появится еще что-нибудь. И я буду только рад быть свидетелем этих явлений. Кофе хотите?

— Вы думаете, это специально? — не унимался я.

— Ну конечно, какие доказательства еще нужны?

Он священнодействовал с нагретым песком, туркой и пахучими зернами. Наверняка контрабандными, потому что в разряженном воздухе Марса кофе с недавних пор произрастал гораздо лучше, чем на Земле. Честно говоря, мы не знали, что делается в Псковской области, не то что в Бразилии, и существует ли она вообще. Последняя информация об этой стране была полугодовой давности, а говорилось в ней о том, что к власти там пришла очередная хунта.

— Вот давеча вы сами сказали…

— Что я сказал? — испугался я.

— Насчет планшетника…

— У нас нет его, — заверил я Арона Самуиловича, что в общем-то было правдой, и выразительно посмотрел на Леху. Леха сделал глубокомысленное лицо, но промолчал.

— Зачем воевать-то? — не унимался Арон Самуилович, поднимая турку и не давая пахучей пене перелиться через край.

Запахло божественным напитком.

— Ну да… — поддакнул я.

— А никто и не воевал! — удивил он нас. — Мы вообразили, что с нами воевали. Передрались из-за старого телевизора…

— Вы серьезно? — удивился я.

— Напротив, призываю вас не делать глупости. Я смотрю на вещи реально и вижу мир таким, какой он есть. Помните, как у Стругацких? — Он кивнул на книжные полки. — Посидели на обочине и забыли кто карту, кто приемник, кто старое ружье без патронов. Надо отдать должное человечеству, оно доросло до того, что стало понимать, с чем и с кем имеет дело. И не рваться в драку. А правда заключается в том, что нам эти технологии специально подбрасывают.

— Как это так? — мы с Лехой от удивления переглянулись, уж казалось, чем нас еще можно удивить.

— А очень просто. Таким образом оккупируется наш мир. Нам показывают свое превосходство и говорят: 'Ребята, смотрите, что у нас есть, что еще может быть и что мы умеем'. Своеобразная промывка мозгов. Люди быстро привыкают к хорошему.

— Но это же нам выгодно?! — снова удивился Леха.

— Конечно. Каждый год появляется что-то новенькое. В последний раз подкинули новый планшетник.

— Да, мы его использовали, — признался Леха.

Я, правда, не понял, в каком смысле. И внимательно посмотрел на него. Он и ухом не повел.

— Я не уверен, что мы умеем делать хорошие копии, — согласился Арон Самуилович. — А глушители мыслей, то есть нейтрализаторы? Вы не могли знать, но первые глушители вообще делали человека невидимым, и предназначались для тайных операций.

— Нет, — сознались мы.

А Леха, не подумав, ляпнул:

— Ваша теория попахивает старыми газетами. Об этом уже сотни раз говорилось.

— Тогда мне с вами не о чем разговаривать. Идите и остановите прогресс! — воскликнул Арон Самуилович раздраженно.

— Пойдем напьемся?! — предложил Леха, поднимаясь из единственного кресла, которое было засунуто между столом, полками с книгами и окном.

— Идите, идите… наберитесь ума-разума! — не скрывая раздражения, произнес Арон Самуилович. — Только я вам ничего не говорил…

Арон Самуилович был потомственным санкт-петербуржцем. Мало того, всего его предки по мужской линии были корректорами, писателями и другими литературными деятелями, а его дед — главным редактором журнала 'Нева', все они были тонкой души люди и любили литературу. Арон Самуилович не достиг их вершин и остановился на должности книжного торговца. Наверное, он от этого и страдал. На стенах его коморки висели портреты всех писателей, которых он любил: и Миши Веллера, и Константина Веревкина, и В. О. Белоброва-Попова, и Макса Дубровина, и даже Михаила Леонтьева, хотя последний ничего не написал, но зато выказался по поводу и без повода на всю страну — во время незабвенных событий двадцать восьмого года, мол, 'вот, и настал наш исторический час', и тому подобное. Потрет же Владимира Пелевина я обнаружил в туалете, стыдливо прикрытый календарями. Наверное, Арон Самуилович на него молился, когда у него случался запор. А запор у него случался часто, потому что Арон Самуилович боялся дневного света и все время проводил в своем магазинчике, из которого мы с Лехой вышли.

Было душно. Сверкали зарницы. Над городом неслись тучи — низкие, рваные — жутко было смотреть. Ангел на Петропавловке беззвучно трубил в рог.

Глава 4 Смерть летчика

— Вот, что я думаю, — многозначительно сказал Леха, когда мы вышли от Арона Самуиловича, — лет семьдесят тому назад на США напал неизвестно кто.

— Почему, неизвестно? — удивился я.

Во-первых, у меня была своя точка зрения. Я считал, что это сделал Китай. Так писали в марсианских учебниках. Недаром США воевали с Китаем. По крайней мере, это была каноническая точка зрения. А во-вторых, в фразе крылось превосходство землянина, с чем я уже сталкивался в редакции. Некоторые снобы, например Лука, вообще считали себя небожителями и не опускались до профессионального общения с выходцами с Марса. Поэтому на Земле я старался ничем не выделяться. Святая простота — если Алфен говорил мне, что инопланетяне — это маленькие зеленые человечки, — я простодушно верил, потому что положение обязывало. Вот и все! Правда, это еще не значило, что я должен был точно так же верить огульным утверждения Лехи.

— Эх ты… — осуждающе произнес Леха. — Какой Китай?! Это инопланетяне до нельзя ослабили одного из противников, чтобы не было третьей мировой…

— Так ты считаешь, что и комета… как ее там — их рук дело?

— Насчет моей любимой кометы 'Урсула' ничего сказать не могу. А вот то, что 'они' американцам по морде дали — это точно.

— Да… и откуда у тебя такие сведения?

— Котелком иногда варить надо, — не без превосходства заявил он.

Я посмотрел на него и только хмыкнул. Старые земные байки. Дело в том, что Леха не обладал талантом аналитика. Сделать фоторепортаж, отснять какое-либо действо в любой горячей точке — вот в чем он был классным специалистом. Может быть, он чего-то не договаривал? Такой вариант тоже не исключался — все-таки он был коренным землянином, а нам марсианам было и невдомек. В общем, он заставил меня призадуматься. Даже если он прав, это мало что меняло, потому что у нас была своя история с блондинкой. И надо было в ней разобраться. А в истории семидесятилетней давности разбираться было сложно. Если инопланетяне действительно грохнули США, чтобы не было третьей мировой войны, да еще наслали на нее комету, то так тому и быть. Значит, земляне действительно докатились до ручки в том смысле, что в их дела вмешиваются неизвестно кто или божественное проведение. Может быть, поэтому Земля и пришла в упадок? В этой истории было рациональное зерно, но явно чего-то не хватало — понимания на уровне логики, потому что исторический опыт говорил всем нам, что таких явлений, как внеземное вмешательство, еще не было осознано человечеством и не было сделано соответствующих выводов. Поэтому, в общем-то, было над чем подумать.

По дороге в 'Крылья советов', я воспользовался таксофоном, с которого позвонил в редакцию. Таня Малыш подняла трубку и недовольным голосом произнесла:

— Да!!!

— Это я…

Голос сразу же изменился, словно она увидела у себя в сумочке пачку кредиток.

— Привет, я еще не освободилась!..

У Тани Малыш на уме всегда было одно и то же, а мысль о презервативах с пупырышками ее возбуждала. Наверное, она уже взмокла, подумал я.

— Ты так быстро убежала, что я забыл у тебя попросить, узнай о Севостьянове: где родился, женился, болел ли в последнее время. Чего мне тебя учить. Но главное, что произошло в Севастополе?

— Даже не знаю, что тебе пообещать…

Я едва не выругался в трубку и не погрыз ее от злости. Меня всегда бесили долгодумы и растяпы.

— Ключи у меня. Я буду у тебя в три, — напомнил я ей.

— Возможно, я задержусь…

В таком состоянии она способна была еще ехидничать. Смелой она бывала только по телефону.

— И адрес, — потребовал я.

Кажется, она впала в истерику. С ней иногда такое случалось, поэтому Алфен ее побаивался, а Леха забыл жениться. В трубке послышалось всхлипывание.

— Дорогая, ты плачешь? — спросил я, испытывая собственное терпение.

— Я не плачу-чу-чу… — ответила она. — Я-я-я…

— Ну?.. — спросил я тоном, которым обычно прерывал подобное развитие событий.

— Я переживаю…

— О чем?

— О нашей любви…

— Боже!.. — прошептал я, отстраняясь от трубки.

Она брала меня измором. Жалость — не лучшее чувство. Вот в таком вредном для здоровья климате я и жил последнее время. Недаром меня тянуло на Марс. Лехе надоело разглядывать витрину напротив и он стал бросать на меня красноречивые взгляды — действительно, мы безбожно опаздывали.

— Перезвонишь мне, — произнесла она, всхлипывая, — я попробую…

— Ну и молодец, — искренне обрадовался я и повесил трубку. — Заскочим в Смольный на пять минут, — напомнил я Лехе, когда мы уже пробегали по Садовому мостику. Под нами вспенил воду затаившийся крокодил. Справа переливалась всеми цветами радуги громадина Инженерного замка, и его золоченые шпили, словно плыли в дождевых облаках. Доносилась музыка. На фоне неба верхушки пальм застыли, как символ перемены климата. Я так и не привык к этому пейзажу, потому что любил открытые марсианские пространства, где глазу ничего не мешает. Таврический 'сад' представлял собой непролазные джунгли, откуда слышались гортанные крики попугаев и еще каких-то тварей. Накануне в нем пропал стажер нашей газеты — Люда Ляшова, забредшая сюда в поисках материала о современной фауне. Может быть, виной всему был старина саблезубый? Она была абонафмом — специалистом, изучающим жизнь на верхушках деревьев, носила с собой веревочную лестницу и альпинистский арбалет. Даже бесстрашный Лука боялся сюда сунуться. Я подумал, что, может быть, такая же участь постигла Мирона Павличко? Кто знает? Мы обошли 'сад' стороной и вышли на Тверскую.

Леха взмолился:

— Давай отдохнем?!

Мы купили пива и прятались за реснитчатыми листьями таксигалиты. На зеленом пне сидел зеленый василиск. У были большое оранжевые глаза и острый гребень на спине, и я знал, что он умеет бегать по воде.

Пиво было холодным, а небо в разрывал серых туч — голубым. Где-то там в звездах водород превращался в гелий, а здесь было тихо и спокойно. Вдруг Леха решил исповедаться. Оказывается, совсем недавно они с Лукой были на южных границах, где происходили бесконечные конфликты со слабым, но хитрым противником. Где же я был в тот момент? Дайте вспомнить… не помню… помню лишь Полину Кутепову, которая теперь планировала свою жизнь отдельно от меня.

— Во время боя ты лежишь в какой-нибудь канаве и мечтаешь, чтобы тебя не заметили. А потом возвращаешься домой и тебе снятся кошмары, потому что тебя не убили.

Может быть, Леха из-за этого до сих пор не и женился? Почему-то я его на эту тему никогда не расспрашивал.

— Когда камера снимает через инфракрасный объектив, мир становится зеленым. Я снимал в опорных пунктах — вокруг километры проволоки, датчики движения и сигнальные мины. Федаи нас сразу зауважали, потому что у нас вооружение мощное, но своих тоже не жалели. Старосту изрезали. Аккуратно изрезали так, чтобы он не сразу умер, как шахматное поле: кусочек за кусочком. И когда мы его увидели, походил он на свежеванного барана. И тут они пошли со всех сторон волна за волной из-за дуванов и хижин. Лично я бросил 'мамию' в рюкзак и расстрелял свои боезапас так быстро, что и не заметил, когда боек стукнул вхолостую. Мы куда-то побежали и наткнулись на боевика, который почему-то не убил нас, а просто стоял и смотрел, как мы задыхаемся в пыли. Потом сам не помню, как мы с Лукой очутились в каком-то сарае, прилепленном к скале. Оказывается, они хранили в нем свой урожай. Мы побежали в глубину и столкнулись с дехканином в очках, который вместе с нами прижался к единственной гранате, которая у нас осталась и которую Лука почему-то сунул мне. Так мы и стояли все трое, сжавшись в комок. И в этот момент мною владело два чувства: неприятное чувство холодных чужих рук и ощущение под пальцами ребристой поверхности гранаты. Помню, что человек в очках странно улыбаясь, достал из складок одежды пузырек с жидкостью, выпил ее, лег на пол, блаженно улыбаясь, снял очки и, дернувшись несколько раз, умер. Это был конец, потому что крики с улицы раздавались все ближе и ближе. Теперь я хоть не вскакиваю по ночам, — признался Леха и зевнул.

Вряд ли он меня удивил. Я знал одного военного разведчика, который попал к янки в руки, и они захотели, чтобы он работал на них. Вначале они отрезали ему одну ступню, и он плюнул им в лицо. Потом им стало интересно. Они резали ему ноги выше и выше, и не давали умереть. Резали, пока резать стало нечего, а потом передали врачам, чтобы они выяснили, что в нем такого, что он не боится боли. Он жил в доме инвалидов на Васильевском и так и не признался в том, что жалел о своем упрямстве. Наверное, он был не так развращен, как наше поколение. Я не понимал, в чем его сила, и есть ли вообще в нем какая-то сила, потому что для меня, как марсианина, не существовало понятия родины. Я забыл, чем закончится Лехина история, и спросил:

— А что случилось дальше?

У меня с Лукой никогда не было столь доверительных взаимоотношений, как у него с Лехой. И понятно, что меня придерживали в редакции не без корысти, потому что считали выскочкой с Марса и старались усложнить жизнь. И еще потому что, как все провинциалы, я испытывали чувство неполноценности.

— Дальше? — деловито спросил Леха. — Дальше ничего не случилось. Дальше прилетели 'вертушки' и разнесли деревню в клочья. Вот так я и остался жив. Пришли наши во главе с начальником разведки майором Сотниковым по кличке Деревянный, собрали убитых и раненых, а на следующий день мы улетели на материк, потому что нам сказали, что должно произойти обострение ситуации. Только вот, что я тебе скажу, когда я понял, что боевик не выстрелит, началась моя вторая жизнь. Не тогда с гранатой, а тогда — с боевиком. У меня словно поменялась кожа, и я стал по-иному чувствовать мир. Я так часто летал, что изучил все свои страхи, — продолжил Леха. — Их три: ночь перед отъездом, прощание с близкими и момент, когда шасси отрывается от взлетной полосы. Ты думаешь: 'Зачем я куда-то лечу?.. Сидел бы себе в редакции, нет потащился… Потом, когда прилетаешь, все забывается, и вперед, и с песнями. Собственно, ты как кассовый аппарат: возишь с собой много блестящего оборудования и денег, и тебя часто пытаются ограбить.

Перед Смольным вдоль аллеи росли высокие агавы, в вазонах — трехметровые гладиолусы, а трава между деревьями была тщательно подстрижена. Пропустили без проблем. Подействовало служебное удостоверение, а моя фамилия еще не была занесена в черный список неблагонадежных. И слава богу.

Минут десять я бродил по сводчатыми коридорам, коря себя за то, что не удосужился узнать хотя бы имя человека, который был у меня дома вчера на рассвете. Наконец набрел на комнату с номером 0101 и открыл дверь. Карельская береза и кавказский дуб сочетались с признаками упадка: протертой дорожкой, голыми стенами и пыльной мебелью.

Он сидел за блестящим столом, и вентилятор раздувал его жидкую шевелюру. Окна были нараспашку, но это не спасало от духоты. Сам человек был в майке и больших ситцевых трусах в горошек, которые были модны в этом сезоне, а ноги охлаждал в тазу с холодной водой.

— Чаю хотите? — спросил он так, словно давно ждал меня.

— С кусочком льда, — согласился я и закрыл за собой дверь.

— Я знал, что вы придете, — поведал он, наливая заварку.

— А куда мне деваться? — подыграл я ему.

— Деньги принесли? — спросил он и отрезал кусок лимона.

— Конечно, — ответил я.

— Давайте.

Я положил перед ним сотню. Он смахнул ее в ящик стола и пододвинул мне стакан. Бедный Леха мок на лужайке перед Смольным. Единственное, я надеялся на то, что он записывает наш разговор.

— Что вас интересует? — спросил человек, ни имени, ни фамилии которого я не знал.

— Прежде всего, что произошло в Севастополе? И последствия для нас.

— У вас и информаторы! — удивленно покачал он головой. — Эти данные строго засекречены.

— Профессия обязывает, — похвалился я скромно.

— Значит так… — произнес он бесцветным голосом, — но ровно на эту сумму… — он красноречиво постучал пальцами по крышке стола.

Если бы он знал, что у меня лежит еще пара таких же кредиток, то не вел бы себя так самоуверенно.

— События из ряда вон. Фактически город блокирован нами, но в нем происходят странные явления. Начнем с того, что население сократилось наполовину…

— Разбежались, что ли? — спросил я, сделал глоток и поставил стакана на стол, кусок льда несколько раз мелодично ударился о стенки.

— Похищены!!!

— Не может быть?! — удивился я.

— Вот именно. Двести тысяч!

— Каким образом?

— Не знаю, — ответил он. — Этим уже занимаются.

— А насчет группы 'кальпа'? — спросил я.

— Э-э-э… — протянул он, и глаза его сделались сонными.

— Только не сочиняйте ничего лишнего, — предупредил я его. — И в кредит.

— Вы пользуетесь моим тяжелым финансовым положением, — пожаловался он.

— Не более чем вы моим, — парировал я.

— Ну да… — вздохнув, согласился он. — Ну да… Спецгруппа работает по проекту 'черные люди'.

— Почему 'черные'? — спросил я.

— Я работаю в рамках принятой терминологии.

— А кто определяет терминологию?

— Военные, — уныло ответил он. — У них своя информационная система, из которой нам выдают только информацию, необходимую для управления. Насколько можно догадаться, 'черные люди' — это инопланетяне.

— Военные кого-нибудь захватывали?

Он развел руками, и я поверил ему, глядя на его вялое лицо с бесцветными глазами.

— Одно я знаю, кто-то из землян работает на них…

— Вот как? — удивился я.

— Но не просто земляне, а генетически измененные. Проходила соответствующая информация. И ваша блондинка тоже… не забудьте о Берёзине…

— И он тоже? — удивился я, потому что никак не ожидал, что бармен имеет какое-то отношение к 'черным людям'.

— Разумеется, — подтвердил он.

— Значит, эти двести тысяч их потенциальные солдаты? — догадался я.

— Мы считаем, что все похищения связаны с 'черными людьми'. Группа 'кальпа' занимается ими…

— Это что, серийные убийства?..

— Частично, только частично… — пояснил он. — Иногда бывают ошибки…

— Кто такие 'черные люди'? — спросил я.

— Их никто никогда не видел, но они существуют, — сказал он.

— Откуда вы знаете? — спросил я.

— Они похоже на больших жуков и приходят ночью.

— Откуда вы знаете? — еще раз спросил я.

— Хотите еще чаю? — уклонился он прямого ответа.

— Нет, — ответил я. — Я задал вам вопрос.

— Ответ скорее в метафизике, чем в реальности, — пояснил он.

— Я дам вам сотню и повторю вопрос, — сказал я.

— Хорошо, — легко согласился он. — Давайте.

Я положил на стол купюру. Он ловко смахнул ее в ящик стола.

— Все дело в мифологии, — сказал он. — Рисунки 'жуков' древнего человека обнаружены по всему миру. Это самые крупные из жуков — крупнее человека. Их изображения нашли в египетских пирамидах. Египтяне называли их 'златка', потому что у них золотая пыльца на лапах. Европейцы — 'черными ангелами', потому что они олицетворяли противоположное понятие рая — ад. Они существовали всегда. Черные ангелы приходят ночью и оставляют следы. Если идти по этим следам, то можно попасть в 'зазор' мира. В китайской мифологии это называется 'найти дракона'. Кстати, эти жуки, похоже, не могут жить в нашей атмосфере. Вот все, что я знаю.

— Такова теория? — спросил я.

— Нет. Иногда нам попадались люди без памяти.

— Люди, пришедшие ниоткуда?

— Да! — обрадовался он моей проницательности. — По косвенным признакам мы судим о наличие 'зазора'. 'Зазор' — это что-то вроде двери. Но теперь люди без памяти появляются чаще и чаще, и мы сделали вывод, что… — он сделал жест, словно пересчитывал деньги.

Я положил на стол еще двадцадку.

— …что появились искусственные двери…

— И что?.. — спросил я.

— Аннексия Земли… — постным голосом сообщил он, видно, желая произвести на меня впечатление. — У меня нет других объяснений.

— Но если они не могут здесь жить, зачем им Земля?

— Наверное, дома им чего-то не хватает, — поразмыслив, сказал он.

— Например, продажного правительства, — пошутил я.

Он беззлобно засмеялся, но очень вяло, в нем даже не всколыхнулась его рыбья кровь.

— Они могут создать цивилизацию рабов, которые, положим так, будет кормить их куколок или как-нибудь ублажает. Кстати, они появились и на Марсе… Вы удивлены? Но это за отдельную плату…

Я знал, что исчерпал денежный лимит, но рискнул. Еще одна двадцатка исчезла в столе. Человек улыбнулся и замолчал.

— Это стоит дороже? — догадался я.

Он кивнул.

— Хорошо, — сказал я. — Вот вам еще.

Он обрадовался и забубнил:

— Многого я, конечно, не знаю, вам бы с военными пообщаться, могу устроить… А вот на Марсе найдены странные крылья, как у обычных земных златка, только очень большие. Мы полагаем, что на Марсе очень давно разбился корабль. Возможна, причина в том, что у Марса нет железного ядра и навигация на нем затруднена, по крайней мере для тех, кто использует метод девиации. Это косвенно говорит о том, что 'черные люди' примерно с такой же планеты, как и Земля.

Выходя из Смольного я так и не мог понять, придумал ли этот человек о 'черных людях', чтобы заработать денег, или говорит правду. Мой журналистский опыт подсказывал мне, что так складно сочинять может только сумасшедший. А значит: все, что он наговорил, очень похоже на правду. Ну и что из этого? Не хватало какой-то детали, чтобы картинка приняла целостный вид. А вот этой детали у нас и не было. Собственно, что мы знали: откуда-то и непонятно почему приходят 'черные люди', они же подкидывают нам образцы новых технологий, они же похищают людей и генетически их изменяют. В качестве противодействия существует группа внесудебного воздействия 'кальпа', которая случайно или не случайно участвует в серийных убийствах. Все, больше у нас ничего нет, кроме планшетника.

При моем появлении Леха вылез из-под ближайшей сосны и, потягиваясь, спросил:

— Ну что там? Обработал клиента?

В его пегих волосах торчали сосновые иголки.

— Ты хоть записал что-нибудь?! — возмутился было я.

Но он вальяжно ответил:

— А то… Техника не подведет… — и похлопал себя по уху.

Иногда на него 'нападала' лексика Андрюхи Краснова из очень старого фильма 'Агент национальной безопасности', который лично я смотрел раз сто двадцать. Еще Леха имел привычку к месту и не к месту раскрывать рот и придавать лицу глупое выражение, поэтому я ему все прощал. Я почесал ухо, в котором все еще зудел микрофон, подмигнул Лехе, и мы направились в единственный дворец спорта, где проходила международная встреча по боксу. В сандалиях привычно хлюпала вода. По дороге я рассказал Лехе все, что узнал о группе 'кальпа'. Но, похоже, эта новость его не очень удивила.

* * *

Юрий Вадимович усадил нас рядом с рингом и пообещал прийти как только освободится. Против Анатолия Рыбакова вышел итальянец. Выглядел он как мальчишка, и мы были почти уверены, что он не выстоит и двух раундов.

Вначале они обменялись вымпелами, потом разошлись по своим углам, и я заметил, как Рыбаков оглянулся и что-то сказал Бухману. Он был из его 'стойла', и я, находясь достаточно близко, хотя и не расслышал, но все же угадал по губам: 'Да, ладно… , и Юрий Вадимович недовольно покрутил головой. Ясно было, они что-то задумали. Но выглядел Рыбаков вполне расслабленным, стоял, положив руки на канаты.

Он был на вершине своей славы, и мы боялись за него, как боится мать за слишком резвого подростка. Мы знали, что в боксе слава мимолетна, как апперкот, и нам было немного жаль его.

Судья сверился с боковыми, дал отмашку, и в тот момент, когда прозвучал гонг, Рыбаков с хищным выражением на лице вдруг сделал три стремительных шага в угол итальянца, который все еще стоял на своем месте и даже не успел поднять руки, чтобы прикрыться, нанес серию коротких резких ударов в солнечное сплетение, и дело было сделано: итальянец упал. Бой занял не больше полутора секунд.

Судья досчитал до десяти и развел руки. Итальянец так и не поднялся. Зал неистовствовал. Это был один из диких приемов бокса. Приемов, к которым нельзя было придраться, но которые делали бокс 'грязным', и мы знали истинную сторону истории Поперченко, который в ресторане пристал к жене совершенно незнакомого человека и ударил его так, что он улетел быстрее собственного визга. Был скандал. Дело замяли. Но через полгода в лифт с ним вошли двое и потыкали его ножами. Запорожный отличился тем, что ударил партнера после гонга, когда тот не был готов к удару. Партнер почти лишился зрения. Носил толстые очки и то мог читать не дальше собственного носа.

Потом, когда они стояли по обе стороны судьи, Рыбаков сматывал бинты и складывал их за майку. По-моему, он даже не вспотел. У итальянца было слишком несчастное лицо, чтобы поверить в его боксерскую карьеру. Наверное, он сломался.

— Это нечестно! — кричал Леха и тыкал меня локтем в бок. — Это нечестно!

— Брось! — сказал я ему. — Пойдем выпьем.

Я совершенно забыл, зачем мы сюда пришли. Толпа гудела и стонала. Пару минут мы даже не слышали собственного голоса.

Второй бой мы тоже посмотрели. На этот раз другой итальянец, которого можно было уже не называть итальянцем, потому что от великого 'сапога' остались одни верхушки гор, показал, на что он способен. Зет был длинноруким и сухим, как деревяшка, и я даже подумал, что он рассыплется от собственных движений. Однако он оказался юрким и выносливым, как бегун на длинные дистанции. Два раза Зет ударил, чуть закручивая, левой через плечо противника и попал, но это не принесло мгновенного результата. И в следующем эпизоде он уже не бил сверху, потому что понял, что противник готов к таким ударам и прекрасно их амортизирует, а нацелился чуть ниже и, прижав противника к канатам и, 'дернув' его пару раз, нанес казалось бы несильный, но точный — вначале левой и тут же правой — удар в челюсть, в голову, и судьба встречи была решена. Он понял это еще до того, как противник упал. Понял по его глазам, по удивленному лицу. Но все равно ударил еще и еще, и только подбежавший судья разнял их, отослал его в угол и открыл счет.

— Он бьет… — возбужденно воскликнул Леха, ткнув меня в бок, — он бьет, потому что проффи. Гляди!

Но в этом раунде Зет не добил противника — помешал гонг и вязкость боя. Сумбурность движений боксеров в ближнем бою никому из них не приносила удачи. Но когда Зет отлипал от противника, он умудрялся проводить один-два удара так, что у того дергалась голова. И когда пробежали три минуты, его противник был в состоянии гроги, потому что посмотрел, в какой угол ему надо идти. Все последующие раунды он нюхал перчатку, которую секунданты ему пропитали нашатырем и висел на Зете. Он исполнял какой-то странный танец под названием 'Я тебя боюсь'.

Зато в следующих двух раундах несколько пропущенных Зетом джебов заставили поволноваться нас, и я получил еще пару тычков в ребра от возбужденного друга. Оба они были проффи, и его противник не хотел сдаваться так просто и выстоял почти до финального гонга. В некоторые моменты он предпринимал отчаянные попытки оказать сопротивления, но ему не удавалось отсекать углы Зету, который был склонен к игровой манере и бегал по рингу, как заяц.

Зет все очень хорошо видел, к тому же он бил, как паровой молот — по звуку было слышно. С нижнего яруса и выше — хочешь попасть в голову, начинай с туловища, а после атаки делай шаг назад. Первая заповедь боксера.

За десять секунд до финального гонга Зет дождался своего момента. И это было более чем удивительно, потому что сам удар не выглядел сильным — короткий и резкий все той же правой, хотя до этого гораздо эффектнее он бил двойными левой даже без размаха, без инерции, на одной силе мышц и реакции, вкладывая в них только скорость, что было странно при его гладкой, длинной, плоской мускулатуре. Ноги у противника сделались, как спагетти. Он зашатался, казалось решая, упасть или не упасть. Зет шагнул, чтобы ударить еще раз, но судья, расставив руки, бросился между ними, и противник все же упал. Судья наклонился, посмотрел ему в глаза, вынул изо рта капу и развел руками. Все было кончено.

Зал неистовствовал. Люди вскочили со своих мест и на несколько минут превратились в единую свистящую, орущую толпу. Даже Леха негодующее топал ногами.

— Халтура! — кричал он. — Халтура!

Я не стал спорить. Я считал, что неплохо разбираюсь в боксе, потому что, когда учился в университете, сам немного боксировал, но понял, что здесь мы столкнулись с чем-то удивительным. Одно я знал точно, такие удары не проходят, если над ними не тренироваться. Вернее, это была природа Зета и тренировки, слишком здорово он гасил скорость противника молниеносными сериями в корпус. Это было настоящее искусство. Очень редкое искусство, и это привело зал и Леху в восторг. Пока он таким образом развлекался, я вышел в фойе, спустился под трибуны и в безлюдном коридоре рядом с туалетами нашел кабинку, откуда позвонил Тане Малыш по видеотелефону.

— В наших файлах его нет… — сказала она мне деловым тоном, и я убедился, что ее недавние слезы высохли без всяких последствий.

После этого поди разберись в женщинах, подумал я, чего они хотят?

— Ну? — нетерпеливо спросил я.

При всех ее прочих качествах она была исполнительна.

— Не хами, — сказала она.

— Извини, — ответил я.

— Я залезла в 'комп' Луки…

— Молодец! — похвалил я.

— Месяца два назад Севостьянов действительно болел. Откуда ты это узнал? — спросила она и, оторвавшись от своих записей, взглянула на меня.

— Понятия не имею, — ответил я, — интуиция.

Конечно, я не мог ей сказать, что догадка родилась из разговора с человеком в Смольном. Если Севостьянов генетически измененный человек, то он должен некоторое время болеть. Это была аксиома реальности: раз было воздействие, значит, должна быть и реакция. Она также сообщила мне адрес. Он жил за окраиной города — в Девяткино. Почему в Девяткино? Это надо было выяснить.

Вдруг я услышал, как кто-то снаружи дергает дверь кабинки, причем так настойчиво, словно пытался взломать ее.

— Леха, это ты? — громко спросил я. — Сейчас выйду…

И тут я сообразил, что у меня в ухе 'ракушка', а значит, Леха должен был по крайней заговорить со мной. Я прижался к стене кабинки, выхватил револьвер, взвел курок и направил его в сторону двери.

Таня Малыш потеряла меня из виду и спросила:

— Сператов, ты куда делся?

Она любила называть меня по фамилии. И мне казалось, что каждый раз она испытывает тайное злорадство от того, что таким образом пытается держать меня на дистанции. Вдруг экран взорвался от автоматной очереди. Осколки стекла разлетелись во все стороны, и в кабинке стало темно, как ночью. Свет проникал внутрь только сквозь дырки от пуль. Я был оглушен. Запахло гарью и металлом. В ушах стоял грохот. Мне показалось, что прошло целая вечность. Потом снаружи снова кто-то стал возиться с нехитрой защелкой на двери. Я вытянул руку вперед так, что почти ткнул стволом в дверь, и выстрелил. На мгновение сноп огня озарил кабину. С той стороны кто-то упал, как мешок с глиной. Я распахнул дверь — на полу лежал рыбак или, вернее, тот человек, который рыбачил странную рыбу 'чучунда'. На его груди расплывалось красное пятно. Он силился подняться, но взгляд у него уже был бессмысленным. Кроме этого в воздухе явно стоял запах кошачьих 'духов'. Значит, он был не один. Плохо соображая, что надо делать, я перешагнул через него и выбежал наверх.

Леха не заметил моего отсутствия. Я сел рядом и попытался успокоиться. На ринге боксировали два атлета. Один был наш, второй — натуральный негр. После Зета они смотрелись не так эффектно — особенно выпад правой нашего по фамилии Казачок, у которого на черных трусах красовалась очень знакомая эмблема в виде оранжевой пумы, изготовившейся к прыжку. Казалось, проходит целая вечность, пока его кулак доберется до цели. Несколько раз он прилипал к противнику, и тогда из бокса получалась греко-римская борьба. В пятом раунде он упал от бессилия. В шестом — буквально висел на противнике, а в седьмом раунде только и делал, что бодался. Вдруг его противник подпрыгнул и стал бегать по рингу: оказалось, что Казачок откусил ему ухо. Победу под свист толпы присудили негру из какой-то богом забытой Нижней Вольты, где и ринга настоящего, похоже, не видели. Бой за звание чемпион мира по версии Джи-Би-Ай. Когда все кончилось, Леха захотел выпить водки и потащил меня в 'Карелию'. Выпивка была как нельзя кстати.

Пока мы шли, я признался:

— Меня чуть не убили…

Леха выпучил глаза:

— Кто?

— Наш рыбачок, — ответил я.

— Фу! — воскликнул он и покрутил головой. — Ну сейчас отметим это дело…

Главное, чтобы был повод. Это давно стало нашим девизом — выпивать за чудесное спасение. Мы перешли дорогу напротив дворца спорта и столкнулись с Юрием Вадимовичем, который вышел из бара, вытирая кончики усов — похоже, он заливал свое горе пивом, как мы собирались залить свое — водкой.

— Ну как мои молодцы? — спросил он без особого энтузиазма.

Леха нетактично заметил:

— Особенно мне понравился Зет…

— Эх, мне бы его заполучить… — вздохнул Юрий Вадимович, — но пока руки коротки… Приходите завтра в зал. Он проведет спарринг-бой и вообще покажет ребятам, что умеет.

— А почему Казачок упал под негра? — не без ехидства спросил Леха.

— Выносливости не хватило, — пояснил Юрий Вадимович. — Это же супертяж, а под него всегда подбирали слабых противников, вот и результат — ошиблись.

— Юрий Вадимович, — напомнил я, — нам бы с вашим знакомым поговорить.

— Конечно, конечно… — Он привел нас под трибуны, в буфет, в котором обслуживали только спортсменов и тренеров.

Субсидировал как всегда Леха.

— Мы из резали, как кроликов… — с хода поведал человек.

Юрий Вадимович сказал:

— Сань, расскажи им, как ты… ту того, — он сделал несколько уклонов, что должно быть означало дружеское расположение по отношению к нам обоим.

— Это можно… за пару кружек, — подмигнул нам Саня, и с его губ полетела слюна.

Леха побежал к буфетной стойке.

Саня был ровесником Юрия Вадимовича. Но я сразу понял, что несмотря на возраст, в душе он так и остался вечным пацаном. Впрочем, вид у него был не пацаний. Габаритами он не уступал Быку, только вместо упругого живота, у него висел сдувшийся мешок, а черная, как у негра, кожа в морщинах, была толстой и блестящей. Пацаньи были глаза и манеры, а пивная кружка в его руках выглядела, как стаканчик из набора детской посуды.

— Значит, как кроликов? — вполне серьезно спросил я, пока Леха отсутствовал.

— Выполняли приказы, — подтвердил он, наклоняясь и обдавая меня запахом человека, который питается самой дрянной пищей. В углах рта у него скапливалась слюна, и он периодически оплевывал собеседника. — Если сомневаешься, убей! — при этом в глазах у него промелькнул знакомый мне по общению с сумасшедшими хлыстами дикий огонек.

— Это где же такие приказы отдавались? — спросил я.

Почему-то мне сразу не хотелось ему верить, хотя я, конечно, знал о существовании тайных и нетайных служб. Но этот осколок времени нес нечто такое, к чему трудно привыкнуть во все времена.

— АНБ! Слышал о таком? — спросил он, погружая меня в облако своих запахов и в очередной раз обрызгивая слюной.

Я невольно отстранился — он сделал вид, что это в порядке вещей.

— Агентство национальной безопасности… — расшифровал подошедший с пивом в руках Леха. — Была у нас такая служба лет тридцать назад, — сказал он, расставляя бокалы. — Потом переродилась в группу внесудебного исполнения, 'чистильщиков' и еще десяток мелких фирм. Наделали вы делов, папаша, — добавил он.

Вот в чем разница между нами, подумал я. Леха был настоящим землянином, к тому же родился и вырос в России, а здесь, как известно, спецслужбы растут, как грибы после дождя. А значит, с молоком матери впитал в себя чувство рабства и ничему не удивлялся.

— Это было… — согласился Саня, и глаза его затуманились. Наверное, он вспомнил славное прошлое.

— Я вот никак в толк не возьму — вы их били-били, били-били, а они остались. И уже на Марсе размножились.

— А ты думаешь, там наших нет? — веско спросил Саня, макая свои усы в пену. — А-а-а… хорошо… — тыльной стороной ладони вытер рот. — Я тебе больше скажу. Мы потому и выжили, что всю гниль каленым железом выжгли. Вот где твой Запад? А?!! А Россия стоит и еще сто тысяч лет простоит.

Да, в этом он был прав, потому что на Западе даже ослабленную Россию боялись как огня.

— У них тоже было похожие службы, — вспомнил я. — Правда, они поздно спохватились.

Саня махнул рукой, только подтверждая мою мысль. На самом деле, власть на Западе рухнула потому что изменился состав населения. К 70-м годам население Европы и Японии сократилось наполовину из-за старения наций. Так что все эти спецслужбы были, как мертвому припарка. И замечу маленькую деталь: со спецслужбами разделались (что у них, что у нас) в тот момент, когда надобность в них отпала. Насколько я помнил институтский курс истории в XXI веке вся балканская подбрюшина Европы стала мусульманской.

Но даже в таком виде мусульмане, перебив европейцев, умудрялись ссориться друг с другом, вели бесконечные войны в тесной Европе и поглядывали на восток, где было мало населения, но много земли. Но у них не хватало сил для агрессии. Борьба с неверными потеряла актуальность. Враги были уничтожены. Цели были достигнуты. Впереди были другие планеты галактики. А насаждение мусульманства требовало немало усилий и средств.

— А ну да… — вспомнил Леха и добавил иронически: — Где-то на западе… Там сейчас ни границ, ни стран… Гуляй не хочу. Одна проблема — война. Немцев загнали в их Саксонию, французов — в Нормандию. Они их держат вот так, — Леха сжал кулак и показал его нам с Саней. — Помню однажды в Бухаресте балканцы применили нервно-паралитический газ. Человек при этом умирает долго и тяжело. Задыхается рвотными массами. Я молил бога, что если суждено умереть, то от цианина какого-нибудь — легко и быстро. И не приведи господь, попасть в ипритное облако. Рядом с нами репортер из Рейтера надышался — сплошная язва, глаза вытекли. Так он выжил! Правда, ослеп и лишился пальцев на руках. Не говоря уже о том, что с тех пор перемещается только в инвалидной коляске.

— А как же ты сам, батя? — спросил я.

— Вот самое главное! — обрадованно воскликнул Саня, указывая пальцем в потолок. Палец у него был большой и толстый, как венская шпикачка. — Выжил, потому что умным был. Например, кто-то просит тебя помочь. Надо крепко подумать, прежде чем взяться за дело — не убьют ли тебя в результате самого через пару недель? Я ведь из второй волны чистильщиков. Напарник мой, царство ему небесное, Герка Пичугин, сразу меня предупредил: 'Паря, не наживай себе врагов — дольше проживешь'. Мужик что надо был. Вину всегда на себя брал. Рисковал, но побеждал. Когда я уже ведущим ходил, пришла третья волна сменщиков. Вот они были безбашенными. Но до этого Герку отправили на пенсию, он запил. А я ушел в спорт. Я ведь еще до службы в АНБ стрельбой увлекался.

Я представил себе, как он всем рассказывал, о том, как выжил. Вначале боялся. Трясся от страха, а потом привык, понял, что его никто не тронет, стал привирать и наконец сочинил свою историю жизни, в которой все было чисто и гладко, а главное — сам безоговорочно поверил в нее.

— Батя, а ты чего-нибудь слышал о группе 'кальпа'?

Лицо Сани сделалось напряженным. Он переваривал вопрос. Даже если он что-то знал, то не торопился с ответом. Впрочем, возможно, он напрягался по старой привычке медленно думать. Подходящее качество для тайного агента.

— А что это такое? — спросил он с дебильным выражением на лице, и на нас с Лехой полетела очередная порция слюны. — Корпорация какая-нибудь, что ли?

— Да нет, батя, — сказал Леха, — это то, что от вас осталось.

— Не-е-е… ребята, — сказал он честным голосом, — мы ведь все больше с уголовщиной работали. А это, видать, что-то особое. Черт его знает, чем они занимаются. Мы свое дело сделали, и нам коленкой под зад. Может, вам подробнее об АНБ рассказать? Вначале мы работали каждый день, а потом — два-три раза в неделю… — Саня сделал большой глоток и вздохнул, чтобы вдохновеннее приврать.

Он явно морочил нам голову.

— Да нет, спасибо, — дружно ответили мы с Лехой.

— Может быть, вы хотите узнать детали? Как это делалось? Куда стреляли, кто стрелял? А? Спрашивайте, не стесняйтесь!

По-моему, он завелся. Конечно, не с руки драться со стариком. Но старик из него был, я вам скажу, еще тот. Такие доживают лет до ста двадцати, если не спиваются. Кулак размером с чайник.

— А вы что, участвовали в известных делах? — спросил я очень серьезно, словно не замечая его враждебности.

— А то?.. — выпучил он глаза. — Я тебе больше скажу… — Он с надеждой посмотрел на пивные кружки.

— Мы придем завтра… — сказал я. — Подготовим вопросник и придем.

— А как же пиво? — кивнул он на наши недопитые бокалы.

— Завтра еще возьмем, — заверил его Леха.

Мы направились к выходу. Я оглянулся. Саня допивал содержимое моей кружки. А вторую — Лехину — зажал в кулаке.

— По-моему, он трепло, — заметил Леха, презрительно чмокнув губами.

— По-моему, тоже, — согласился я.

Мы поднялись на трибуны, спустились в фойе и вышли из дворца спорта. Я удивился тому обстоятельству, что не было видно ни полиции, ни 'скорой помощи'. Может быть, мне все приснилось? И я никого не застрелил?

— Лучше бы бокс посмотрели, — сказал Леха с сожалением, когда 'Крылья советов' остались позади.

— Пошли к Малыш, заберем планшетник? — предложил я.

— За одно и… — Он сразу ожил и сделал соответствующий жест, принятый в среде мужчин, когда хотят переспать с женщиной.

— Ну это как получится, — сказал я. — Кстати, ее все равно дома нет.

Но сразу к Тане Малыш мы не попали. Вначале Лехе захотел выпить в компании с известным режиссером. Мы как раз шли мимо 'Ленфильма', и Леха попросил:

— Давай заскочим?

— Времени нет…

— На пять минут? У него наверняка что-то есть, — и он щелкнул себя по горлу.

Мы заскочили. Нас даже пустили в павильон, где снимались развлекательные программы. На этот раз это была заключительная сцена в прихожей, в которой участвовало четыре актере: муж с женой, их дочь и гость.

— Стоп! Стоп! Стоп… — захлопал в ладоши режиссер.

Все посмотрели на него.

— Что ты нашла на потолке?

— Я?! — удивилась Зоя, игравшая роль дочери.

— Ты должна посмотреть в камеру и выразить недоумение тупостью папаши. — А ты что делаешь?

— Я и смотрю…

— Ты не туда смотришь! Где твоя мимика? Ты думаешь, когда играешь?

— Нет, — раздраженно ответила Зоя.

— Плохо, Нестерова, плохо! Все! Перерыв десять минут. Никому не расходиться!

Я услышал, как мой любимый актер, не буду называть фамилию, он играл папашу, произнес:

— Мартышкин, мы успеем пиво выпить…

Вергилий Кетаусов повернулся к нам и расплылся в улыбке. Он был копией Пионова, но уменьшенной раза в десять. У него была блестящая лысина, ухоженная борода и покатые женские плечи. Выглядел он энергичным живчиком. Леха достал из своих бездонных карманов три серебряных стопки, а Кетаусов откуда-то из-под кресла — бутылку коньяка. На этот раз это оказался 'Клинков'.

— За успех мероприятия! — провозгласил Кетаусов.

Мы чокнулись. Правда, я не понял, какого мероприятия, и решил, что этот тост — продолжение каких-то его с Лехой разговоров.

— Мечтаю… — сказал он, причмокивая и облизывая губы, — мечтаю снять сериал о новых людях.

— Что значит, новых? — спросил я.

— Прежде всего, необычных, как я!

Я незаметно оглядел его с ног до головы. Ничего необычного в нем не было, разве что блестящая лысина, мятые штаны, стоптанные сандалии и чудовищно грязные ногти на руках. Леха мне подмигнул, и я понял, что у режиссера творческий бред, иными словами, он метал перед нами икру.

— О чем же пьеса? — спросил я, готовясь услышать какую-нибудь восторженную исповедь.

Но Кетаусов меня удивил. Я ожидал, что он будет говорить о спектакле в стиле 'голубое сало', который был в моде и о котором много писали в прессе, а он заговорил непонятно о чем.

— Есть люди, которые обладают исключительной целенаправленностью. У них поразительное постоянство в суждениях, и они сделали осознанный выбор. Я уже не говорю, что они даже уже не люди в обычном понимании!

— А кто? — удивился я.

— Избранные… — коротко ответил он и фальшиво улыбнулся.

Он мне не понравился. Был он весь какой-то скользкий, как угорь, и говорил загадками. Честно говоря, у меня не было никакого желания раскручивать его — если он это имел ввиду. Леха налил еще по стаканчику и, пока Кетаусов вкушал 'Клинкова', скорчил морду, что означало — в отношении режиссера надо проявить снисходительность. Мог бы и предупредить, я бы вообще не заходил сюда даже из-за коньяка 'Клинков'.

— Не обращай внимания, — сказал Леха, когда мы покинули павильоны 'Ленфильма'. — Он уже полгода такой странный.

Этот уже второй, подумал я, имея ввиду, что первым был летчик Севостьянов. Но ничего не сказал Лехе. Я подумал, что ошибся. Мало ли на свете сумасшедших режиссеров.

Оказывается, Леха с Кетаусовым были сокурсниками. Но после университета их пути разошлись: Леха стал классным фотографом, а Вергилий Кетаусов — известным режиссером. Я даже вспомнил, что его часто показывали в программе 'Культура'. Но о чем именно он говорил с телеэкрана, хоть убей, не помню.

* * *

Таня Малыш жила недалеко от меня на пересечении канала Крюкова и улицы Декабристов. Она была дочерью известного архитектора и первые две недели знакомства засыпала меня информацией о градостроительстве. До сих пор в моей голове застряли два слова: портики и пилястры. О родителях Таня не любила рассказывать. Это была ее 'женская тайна'. Они 'разбежались', когда она училась в университете. Мать, такая же миниатюрная, но с пышным бюстом (куда до нее Тане), вышли за муж за французского дипломата барона Казимира Дюдеваля, и с тех пор от нее не было ни слуха, ни духа. Отец ушел к какой-то 'юбке' и махнул на Марсе. Он оставил Тане пыльную семикомнатную квартиру, заваленную книгами, планшетами и пожелтевшими рулонами ватмана. Я прожил в ней два месяца, но ни разу не видел, чтобы Таня Малыш стерла даже пылинку. Она берегла содержимое квартиры как зеницу ока, в ожидании того, что все вернется на круги своя. Наверное, она вообще ничего не хотела менять в своей жизни, и даже пыль превратились для нее в фетиш. Сам же я, воспитанный вовсе не как чистюля, порой не выдерживал, брал тряпку в зубы и наводил хоть какой-то порядок — который, впрочем, сохранялся только до прихода моей возлюбленной, которая возвращала все на свои места: бумаги сваливались в кучу перед входной дверью, книги перекочевывали с полок на диван, немытые бокалы переселялись на подоконник, а пепел от ее сигарет я находил по всей квартире. Она говорила: 'Ну во-о-ще-е!.. и была невыездной. Это отражалось на нашей жизни и привносило в нее элемент нервозности. Оказывается, причиной была ее генетическая наследственность, предполагавшая отсутствие чего-то, что должно было повлиять на ее репродуктивность, живи она на многожеланном Марсе. Впрочем, на уровне рефлексов Таня Малыш не смирилась и устраивала мне немотивированные сцены ревности, называя меня 'спиногрызом'. Постепенно инстинкт самосохранения стал брать во мне верх. Конечно, я не был образцом добродетели, но в случае с Таней Малыш, она перешла в высшую форму аморальности — я стал знакомиться со всеми женщинами, которые нравились мне. А нравились мне почти все старше шестнадцати лет. В общем, все это вкупе оказалось достаточно тяжким бременам для моей психики. Единственной отрадой в этом бедламе был эрдельтерьер по кличке Росс (сын Африканца), с которым я ходили гулять в Юсуповский сад, в отличие от других подобных мест, очищенный и ухоженный, как в былые времена, которые я, увы, не застал.

Мы бродили с ним вокруг озера, и он молча выслушивал мои риторические рассуждения о жизни. Он был благодарным слушателем, и я мог доверять ему свои тайны. Впрочем, он иногда отлучался, чтобы совершить подвиг — подраться с какой-нибудь пробегающей мимо собакой. В этом удовольствии отказать ему я не мог.

Дверь открыла знакомая консьержка, которая однажды, когда Тани Малыш не было дома, проникла сквозь неплотно закрытые двери и нырнула ко мне в постель. Вот до чего я дошел.

Она выперлась в ночной белой рубашке, со шнурками на тощей груди, которые болтались, как завязки кальсон Паниковского, и сонно щурилась в полумраке, как гусыня переступая с ноги на ногу, потому что пол в фойе был выложен керамической плиткой. Надо ли добавлять, что ноги у нее были непомерно большими, примерно такие, как самые маленькие детские лыжи. К тому же я знал ее мужа — вечно пьяненького тщедушного художника, который порой подрабатывал в нашей газете и который в подпитии любил задавать один и тот же риторический вопрос: 'Мама, скажи, я несчастный?! По отношению ко мне он питал почти родственные чувства, и когда мы с ним допивали очередную бутылку местного вина, он часто вопрошал: 'А что делать? Что делать?!! , патетически вскидывая при этом руки, похожие на птичьи лапки. В свою фразу он вкладывал вселенскую мудрость — действительно, что еще можно делать в этой стране, как ни пить?

При виде женщины в ночной рубашке, под которой явно ничего не было, Леха потерял рад речи. Он громкого вздыхал и сопел за моей спиной, а я инстинктивно загораживал от него консьержку по двум причинам: мне было неудобно за ее вид и — он мог потерять голову, и тогда прости-прощай наше сегодняшнее расследование.

— А… это ты? — удивилась она, потому что не видела меня год, если не больше.

— У меня ключ… — я повертел им перед ее носом.

— Ты надолго? — спросила она, ничуть не смущаясь своего наряда, и, честно говоря, я был рад, что пришел не один.

— Пять минут делов… — пояснил я. — Вещицу одну возьмем.

— Ну иди, — многозначительно произнесла, уступая дорогу

Конечно, она уже заметила приплясывающего за моей спиной Леху.

Чему я до сих пор удивляюсь в этой женщине, так это ее выдержке, граничащей с безразличием. Наверное, я тоже когда-нибудь стану таким же равнодушным, если еще задержусь на этой планете. Проходя мимо нее, Леха пустил в дело все свое обаяние. Он корчил рожи и сиял, как медный пятак, и я даже решил: все, дело пропало. Но обошлось, потому что он, немного приотстав, догнал меня у двери квартиры и воскликнул, оглядываясь:

— Вот это дама из Амстердама! Она что не замужем?

— Откуда я знаю, — ответил я раздраженно. — Может быть, уже нет…

— А… — понял он. — Вот что мне нравится в женщинах…

— Что именно? — спросил я недовольным тоном, открывая скрипучую дверь.

— Непредвиденная неожиданность… — поведал он.

Но дальше его рассуждения не получили развития, потому что мы проникли в квартиру, где нас радостно встретил Росс, и занялись делом. В комнатах царил все тот же бедлам: кучка мусора в углу прихожей, стыдливо прикрытая веником, одежда, брошенная где попало, и пепельницы полные окурков в самых неожиданных местах и даже в туалете на полу. Из-за этого в квартире стоял тошнотворный запах. К тому же в чашке у пса протухла еда. Я распахнул окна. Даже Лехе, которому обычно все было нипочем, стало дурно и он с трудом отдышался, упав грудью на подоконник.

На этот раз она изменила своим привычкам: планшетника не было ни на ночном столике, ни даже на полочке в ванной. Мы переворошили содержимое мебели и осмотрели кухню. Тщетно, даже несмотря на то, что нам усердно помогал Росс. В спальне стоял запах старого белья. Кровать была усыпана окурками, обрывками газет и упаковками от ее любимых презервативов с пупырышками. Под раковиной она развела мокриц и сколопендр. Замоченные тряпки в тазу. Тухлая рыба в холодильнике. Кухонный шкаф с пустыми бутылками. Я уже подумывал было позвонить ей на работу. Но тут Леха издал радостный клич:

— Есть! — И торжественно вынес на свет божий ее личное 'дилдо', о существовании которого не подозревал даже я, а Леха нашел в два счета. Искусственный член был повязан розовой лентой.

— Тьфу, ты! — сказал я. — Идиот!!!

Он засмеялся так, что задрожала пыльная люстра.

— Я же говорил, что все женщины на этом помешаны. А ты мне не верил.

— Я не верил?!! — удивился я.

— А то?..

На его лукавую морду впору было вешать икону и молиться, и я понял, что на него напало обычное балагурство.

— Если так дело дальше пойдет, то мы найдем много чего интересного! — с энтузиазмом воскликнул он.

И мы продолжили. Но больше нечего интересного не нашли, потому что оказывается, планшетник она сунула в аптечку, любовно завернув его в вату для инъекций. Все-таки у Тани Малыш была богатая фантазия, а у Лехи — настоящий нюх ищейки. Мы тут же сели в одной из комнат за стол, с которого предварительно смахнули остатки позеленевшего завтрака, и впервые испытали планшетник по назначению. Вначале мы 'обежали' окрестности на предмет соглядатаев, но никого подозрительного не обнаружили, потом заглянули в редакцию — Лука отсутствовал, зато Алфен завалил Таню Малыш на свой редакторский диван. Над его толстой спиной раскачивались ее ноги в красных туфлях. Для быстроты дела он даже не снял шорты, и они вместе с трусами застряли у него где-то в районе ступней. Сказать о том, что Алфен драл всех женщин в редакции независимо от возраста и внешности, значит, ничего не сказать. Его фаворитки менялись в зависимости от обстоятельств жизни. Одно время это была уборщица, которая приходила поздно вечером, когда основная часть сотрудников разбегалась по домашним норам. У нее были бугристые ноги, крепкие мужские руки и веселое лицо простушки. Чем она прельстила главного, понять было сложно, наверное, стойким запахом пота, который исходит от нее. Тем не менее, она продержалась месяца три. Потом эту должность исполняла тихоня Света Мутинян из копировального отдела. Она напротив, была малахольной и падала в обморок даже от самого безобидного анекдота, которые любил травить Леха. Впрочем, в тот период времени, когда она ходила в любовницах у главного, Леха вел себя с ней на удивление осторожней, чем с другими женщинами. А с женщинами Леха обходился очень галантно: целовал их и в грудь, и в губы. Потом мы заметили, что Алфена часто посещает журналистка С. из конкурирующей фирмы, и он с ней запирается, чтобы 'посовещаться на производственные темы'. Но она оказалась слишком нервной, и после одного грандиозного скандала, который она по неосторожности учинила Алфену, он выбрал классический вариант — секретаршу Вениаминову Зою, девицу двухметрового роста с вялым детским лицом. Наступило затишье. Видно, Алфен с трудом взбирался на этот Монблан и отдыхал там душой и телом. Но вскоре он поменял ее на жену Луки — бойкую рыжую женщину с циничным взглядом серых глаз, которую Лука неосмотрительно привел в редакцию на празднование нового года. Эта история явилась причиной затаенной вражды между главным и его замом, хотя мы с Лехой не могли этого утверждать с полной достоверностью, потому что интрижка Алфена с женой Луки была обставлена по всех законам конспирации. Вскоре мы заметили, что стоило Луке уехать в долгосрочную экспедицию, как Алфен ежедневно в семь вечера таинственно отбывал в неизвестном направлении. Нам оставалось только гадать. Однако вскоре тайну приоткрыл Вольдемар Забирковичус, который под страшным секретом рассказал нам во время одной из пьянок, что совершенно случайно наткнулся в каком-то третьеразрядном отеле на жену Луки и Алфена, выходящих из номера. Но Лука тоже не был дураком. Вернувшись из очередной командировки, он наотрез отказался уезжать куда-либо дальше Ленинградской области, и этот роман завял, как цветок, который не поливают. Теперь настал черед Тани Малыш.

Наше мужского достоинство было уязвлено. Мы знали, что женщины на Земле неискренние, лживые, но не до такой же степени. И шарахнулись. К несчастью, и с планшетником надо было соблюдать все изгибы коридоров, поэтому мы немного задержались в редакции, неуклюже разворачиваясь в узких местах и на лестнице с фигуристыми балясинами. Наконец мелькнули мимо изумленного Арона Самуиловича и, как ракета, пронеслись вдоль Гражданки. Наверное, это был мужской протест против реальности. Трасса была пустынной. Слева кособочились многоэтажки, права мелькали кокосовые пальмы Пискаревки. Мы были сильно возбуждены. Одно неосторожное движение рук — и перед нами промелькнули тропические леса Карелии, Кольский, где, говорят, необычайно размножившиеся неандертальцы основали первые поселения, потом блеснул океан с пышными островами Шпицбергена. Слева на горизонте зеленой чертой пронеслась Гренландия. В просторном Ледовитом океане, от ледовитости которого осталось одно название, вовсю плескались киты. Канада показалась нам сплошными джунглями с редкими деревнями аборигенов. Квебек лежал в руинах. Затем мы оказались над пустынными районами США. Уныла, седая равнина тянулась, как скучный фильм. На горизонте темнели Скалистые горы, которые спеклись от страшного взрыва семидесятилетней давности, со стороны побережья разлились молодые моря, в которых водились рыбы-мутанты, а развалины городов казались безжизненными. Наконец мы замерли на высоте десяти километров в районе Колумбии. Леха тяжело дышал. Под нами плыли радиоактивные облака Америки.

— Больше никогда… — с трудом произнес он.

— И я тоже… — поклялся я.

— Это ж надо!.. — возмутился он.

— Жизнь жестянка! — согласился я.

— Ей богу, утоплюсь! — признался Леха, поглядывая вниз.

— Я не думал, что ты такой впечатлительный, — остудил я его горячую голову.

— Возвращаемся! — потребовал он.

И мы вернулись через Атлантический океан и опустевшую Европу. Пронеслись над Балтикой и приблизились к дому Тани Малыш. Нам была противна даже ее квартира. Мы больше ни минуты не хотели задерживаться в ней. Вместо того, чтобы любить молодых и красивых, она выбрала старика. Правда, старика со связями и деньгами. О, времена! О, нравы! Ничего не изменилось со времен Адама! Ничего!

Консьержка вышла, чтобы закрыть за нами дверь. На этот раз она накинула поверх ночной рубашки какую-то старую кофту, и я вспомнил, что она, несмотря на климат, вечно мерзла. Ее любимая аутогенная поговорка: 'Я солнце большое и теплое', мало помогала.

— Ну что нашли, что искали? — спросила равнодушно.

— Нашли! — радостно сказал Леха и сунул руку в карман.

Жест был более чем двусмысленным, между ног у Лехи и так обитал внушительный прибор. Леха только обозначил его визуально.

— Тогда спокойной ночи, — сказала она (ее глаза скользнули по Лехиному достоинству) и нехотя захлопнула дверь.

Консьержка была соней и могла проводить в постели по двадцать пять часов в сутки. Я надеялся, что мы ее больше никогда не увидим. Как я ошибался.

Презрев правила конспирации, мы вдвоем спустились с крыльца. Вдруг Леха остановился и с виноватым видом уставился на меня. Я все понял.

— Ну иди… — вздохнул я, — виляй хвостом… Послал бог помощника!

— Я твой вечный должник… — миролюбиво заметил он.

Ему нужно было расслабиться, иначе он ни на что не годился.

— Да ладно… — махнул я рукой, — с тебя пиво…

— Вот это я понимаю, вот это разговор! — обрадовался он и в два прыжка взбежал к двери, которая подозрительно быстро распахнулась, оттуда высунулась женская рука схватила Леху за крашеные вихры, и, ей богу, мне показалось, что он даже повис в воздухе. На его устах мелькнула блудливая ухмылка.

Я поймал такси и поехал на север. Мне было грустно. Меня никто не любил. Мною пренебрегали. Обо мне все забыли. Таксист заломил тройную цену, но мне было не до торгов. Он высадил меня на повороте Токсовского шоссе. Дальше начиналась глушь: болота, непроходимые заросли журавельника, откуда раздавались незнакомые звуки таинственных тварей.

Я ступил на трассу, асфальт которой расползался, как мед под солнцем, и пошел в сторону древних построек. Даже если там засада, мне все равно, с отчаянием думал я. Пусть меня съедят местные людоеды.

Здесь еще сохранились рубленые избы, и судя по адресу летчик поселился в одной из них. Я и не думал, что кого-то из нормальных людей прельстит глухая окраина. Это было пристанище нищих и бродяг. Они селились колониями. Но я ошибся. Летчик жил к каменном доме за ажурной оградой, увитой зеленью. Дорожка перед калиткой была аккуратно выполота. Я постучал, но никто не ответил. Тогда я шагнул за калитку и позвал:

— Эй, есть кто-нибудь?!

Было тихо и сонно, как бывает только за городом. На открытой веранде, заплетенной виноградом, вспорхнули диковинные птицы, и я понял, что в здесь никого нет. Если вы меня спросите, зачем я сюда пришел, я отвечу: 'Не знаю'. Отчаяние перешло в грусть. Мне просто хотелось посмотреть на дом, где живут счастливые люди, в частности — летчик, фамилия которого упоминалась в записях Луки. Считайте, что в данном случае я был жалким рабом интуиции. Дверь оказалась приоткрытой, и порог, как и веранда, был усыпан мокрыми листьями. На этот раз я постучал в косяк и громкого произнес:

— Эй?!

Тишина, как в Помпеях. Где-то в густых деревьях ворковали горлицы и ссорились рогоклювы. Я толкнул дверь. За ней начинался длинный коридор, ведущий в комнату, дверь которой была открыта, и в окне я увидел деревья, кусты и ажурную ограду по другую сторону дома. Пахло гнилыми овощами и прелой обувью. В тарелке на кухонном столе лежали еще теплые твороженники. Я не удержался и съел один. Твороженник пах медом. Справа по коридору находилась ванная, потом шла комната, которая судя по всему была спальней. Напротив нее вверх уходила витая лестница, и, я заглянув в большую комнату и удостоверившись, что она пуста, стал подниматься наверх. Ступени скрипели и выдавали каждый шаг. Я почему-то был уверен, что найду беднягу зарезанным. Справа от лестничной площадки — крохотная спальня на одного человека. В зеркало на меня глянуло перекошенное лицо с лило-желтым синяком на левой, то есть на правой ее половине. Слева — кабинет, где на столе к своему удивлению, я обнаружил целую коллекцию древностей: ведерки в виде голов животных, кувшины в виде уток, а на полу — медные брошки и странный кубик сантиметра три на три из обожженной глины и с треугольным отверстием в одной из плоскостей. Я повертел этот куб в руках, который оказался очень тяжелым, и был, несомненно, мне чем-то знаком. Положил его на место и спустился вниз, никого не опасаясь. Ясно было, что летчика здесь не появлялся по крайней мере дня три или четыре, потому что тропинки в саду не успели зарасти травой. Только твороженники кто-то ведь испек? Я постоял на веранде, ругая себя за то, что потратил столько времени и собрался уже уходить, как внезапно услышал звук. Точнее звука было два. Один возник у меня в 'ракушке', и я решил, что Леха одумался — оставил свою консьержку и догнал меня. В ухе кто-то закашлял, а потом механически четко, без всякой интонации произнес: 'Да вот же он… У меня мороз пробежал по коже. Я хлопнул себя по уху — речь прекратилась — и я подумал, что Лехино изобретение безнадежно сломалось. Но избавиться от него без посторонней помощи я не мог. Второй звук исходил из дома. Было похоже, что внутри двигают мебель. Потом звук в доме повторился, я и готов был подумать о какой-то мистике, когда понял, что он исходит со второго этажа. Я взвел курок револьвера и, как последний идиот, изображающий из себя ветхозаветного Рембо, на цыпочках стал подниматься наверх, держал под прицелом лестничный пролет. Я даже не знал, правильно поступаю, или нет. Меня этому не учили. Я мог написать статью, войти в кабинет к начальству, взять интервью и поболтать на любые отвлеченные темы. Наконец, мне не было чуждо сострадание к какому-нибудь бродяге или падшей женщине. Но стрелять, да еще в людей я не умел. Наверху кто-то явно сопел и кряхтел, как боров. Добравшись до верхней площадки и медленно заглянув в кабинет, я увидел человека в форме летчика, сидящего ко мне спиной и копающегося в глиняных раритетах. У него были острые волосатые уши, такие волосатые, что сверху заканчивались кисточкой. Внезапно он оглянулся, посмотрел на меня и произнес, выдувая воздух:

— Фу, как вы меня напугали!

За секунду до этого я сунул револьвер в карман. Я знал, что некультурно целиться в человека.

— Привет, — поздоровался я. — Где вы были?

— Я только что вошел… — ответил он.

— А?.. — удивился я и добавил из вежливости: — Ну да… пардон, не сообразил…

Я почему-то решил, что на втором этаже тоже должен быть туалет, который я не обнаружил, и даже еще раз огляделся. Впрочем, идти и обследовать спальню в присутствии хозяина дома было невежливо.

— Я искал вас, — счет нужным объяснить я и улыбнулся. Впрочем, я давно улыбался. Рот так и расплывался до ушей. И я никак не мог с ним справиться.

Человек понял все по-своему и дружески спросил:

— Как насчет старого доброго героина?

Лицо у него было странно неподвижным и к тому же было испачкано чем-то красным. Мне показалось, что он вообще заторможен, и списал все это на его странное заявление. Я хотел пошутить, сказав, что курю только местное 'дерьмо' — самый дешевый наркотик растительного происхождения. Но решил не усложнять ситуацию.

— Накапай стаканчик, — согласился я.

— Нет, только ржавая игла, — с усилием рассмеялся он, оценив мою шутку.

— Ты что-то празднуешь? — спросил я и подумал, что он, несомненно, болен.

— Даже сам не знаю… — ответил он неопределенно. Голова его, словно отдельно от тела, повисла в задумчивости. Он сидел в позе кучера, опустив руки, казалось что-то рассматривает на полу.

Тогда мне в голову пришла одна мысль. Я достал из кармана брелок, который дала мне блондинка, и стал вращать его на указательном пальце. Он так и впился в него глазами.

— Ты от них? — спросил он почти с испугом.

— Да, — ответил я как можно более увереннее.

— Я сделал, все, что мог, — почти истерически произнес он.

— Тебе отстранят? — спросил я. — Не отчаивайся!

— Плевать я хотел! — с облегчением воскликнул он, ободренный моим тоном. Теперь он видел во мне соратника. — Ты ведь не заложишь меня? — спросил он, кивнув на горшки.

— Нет, — ответил я, присаживаясь напротив окна, за которым раскачивались толстые ветки дерева. — Зачем? — Я еще удивился тому, что они раскачиваются, — ветра ведь не было. Голова летчика на фоне окна казалась черным пятном.

С ветвей раскачивающегося дерева на стекло окно падали дождевые капли.

— Ты знаешь, — причмокивая губами и вздыхая, как теленок, признался он, — мне все надоело…

— Представляю… — согласился я и думал, что Земля сильно отличается от Марса.

Действительно, первые полгода, я едва таскал ноги, ведь притяжение здесь в два раза сильнее.

— Ты занят легким трудом, — сказал он провидчески, и я понял, что он мне поверил. Но только во что? — Я тебе завидую. А мне приходится заниматься грязной работой, но я выполняю свой долг!

— Ты просто устал, — сказал я.

— Устал? — он потряс головой, и взгляд его стал осмысленным. — Ха! Н-е-е-т… Я не устал… Н-е-е-т… Здесь что-то другое. Я сам не знаю. Мы не должны уставать.

— Ну да, — согласился я. — С чего бы?!

— Закуришь? — он протянул самокрутку.

Только теперь я понял, что до моего прихода он скручивал ее из старой газеты.

— Я не курю 'травку', - сказал я.

— А я без нее не могу расслабиться. Плохо сплю…

— Конечно, — согласился я ему в тон. — После такой переделки…

— Не-е… не-е… — вдруг сказал он и, помолчав, заговорил монотонно: — Мы приземлились неудачно. Корабль пересек взлетную полосу и пропахал кукурузное поле. Стекло стало зеленым, и мне в ухо все время дул кондиционер. Потом все перевернулось и я очнулся среди обломков. Странно было выбираться из дыма на солнечный свет. Когда я выбрался — кабина стояла на попа, другие обломки были разбросаны по полю. В этот момент ко мне вернулись все мои сожаления и я снова стал человеком. С тех пор мне кажется, что в зеркале я вижу самого везучего человека. Меня мучает чувство вины… Они все остались там… В принципе, я ничего не должен испытывать. Может, они что-то сделали со мной не так? — он неопределенно мотнул головой в сторону окна.

— Постой, постой… — прервал я его, — когда это было?

— Позавчера… — ответил он. — В районе Черноречья.

И я выглянул в окно. Пора было убираться. Два дня назад я должен был лететь этим рейсом. Наконец, мне в голову пришла мысль, что нам с Лехой повезло.

— Вас сбили?

— Кто? — удивился он, и я подумал, что попал впросак.

— Известно, кто! — сказал я и вдруг понял, что красное на его лбу — сеть свежих шрамов, настолько свежих, что на поверхности кожи выступала сукровица.

— Нет, только не наши. Все списали на 'стержень'. — Он поморщился, как человек, который и так много объяснил.

— Тебе что не заплатили? — спросил я.

— Да, нет… — ответил он, демонстрируя мне самокрутку. — Конечно, ты прав. Ради этого не стоит… И вообще, наобещают русскому человеку… — он многозначительно кивнул на козью ножку.

Вот, чем с ним расплачиваются, понял я, — наркотиками.

— Слушай, — сказал я, — у тебя нет денег?

— Возьми там, — он махнул в сторону спальни.

Я нашел его толстый бумажник и взял две сотни.

— Возьми больше, — посоветовал летчик, — они мне больше не нужны.

— Почему?.. — спросил я.

— Не будь наивным…

Ну вот, еще один неудачник, подумал я. Если бы я обратил внимание на его слова, если бы осторожно расспросил, то все последующие события не казались бы таким таинственными.

— Спасибо, — сказал я. — Я верну.

Он хмыкнул мне в след. Возможно, он просто устал дышать. Такое случалось на Земле: без цели, без надежды на лучшую жизнь, рано или поздно ты ломаешься.

Когда я уже спускался по лестнице вниз, в комнате, где сидел летчик, раздался звук, словно в доску одним ударом забили пятидюймовый гвоздь. Мне показалось, что такой звук я слышал в старых фильмах. Так стреляют из пистолета с плохим глушителем.

В два прыжка я взлетел наверх. Летчик был мертв. Из его головы фонтаном била кровь. Стена напротив была красной. А из окна на меня смотрел человек в черной маске. Я упал плашмя. Пуля ударила в дверь. Мне показалось, что раздался страшный грохот. На голову посыпалась штукатурка и стекла. Я кувыркнулся через голову на площадку перед комнатами. Вторая пуля, посланная вдогонку, только подстегнула мое стремление побыстрее убраться из дома. Револьвер выпал из кармана и, обогнав меня, скатился по ступеням вниз. Я схватил его и бросился по коридору к выходу. В следующее мгновение его загородил человек в маске. Единственное, что я успел разглядеть, он был в черной полицейской форме, в разгрузочном жилете с множеством карманов на груди и с большим черным пистолетов руке. Я держал револьвер, как все дилетанты — на уровне живота, и с расстояния метра в три выстрелил скорее неожиданно для самого себя, чем осознанно. Но человек в черной полицейской форме, казалось, упредил меня. Прежде чем я нажал на курок, он сделал неуловимое движение корпусом и спрятался за косяком двери. Он только не учел одного — мой револьвер давал дуплет. Первая пуля ушла в сад, вторая влево и вверх и попала ему в голову. Он упал, как подкошенный, головой в сторону калитки. Маска слетела. На его лице застыло изумление. Не оглядываясь я, нырнул в кусты, перемахнул забор и таким необычным образом покинул участок. Меня никто не преследовал, и только в кронах пальм и целибо как всегда гортанно кричали попугаи.

* * *

Черт меня дернул заскочить в редакцию. Когда я вошел, все уставились на меня, словно увидели покойника.

— Что-то случилось? — спросил я, обращаясь одновременно к Сашке Губареву, Вольдемару Забирковичусу и главному художнику — сутулому ворчливому типу. Недостаток ума он восполнял добрыми побуждениями, как то: бегал для компании за водкой и закуской. К тому же он был злопамятен, как теща.

— Тебя ждет шеф и полиция, — произнес Забирковичус.

Но по его тону я ничего не понял. Впрочем, я был уверен, что если бы он что-то знал, то обязательно предупредил бы. Лука, коварно улыбнувшись, пошел за мной. Его 'карапуза' красного цвета была надвинута на самые глаза. Главный художник, не высовываясь из-за своей стойки, где он трудился не покладая рук, крикнул:

— Ага… вот мы и попались…

Месяц назад я неудачно пошутил, застав его за разглядыванием порнографического сайта. С тех пор он мне мстил. К тому же он мечтал стать писателем и что-то там тайком кропал. Честно говоря, я писателей не любил. Все они какие-то суетливые и полны тщеславия.

— Странно… — удивился я и вошел к главному.

Они едва поместились в его кабинете. Один Пионов занимал почти все пространство между столом и книжным шкафом, заваленным рукописями. Акиндин вместе с 'мышью' под носом расселся на диване.

Вас никогда не удивляла способность полицейских доставлять неприятности и одновременно сохранить дружеские отношения? Пионов не поленился подняться из-за стола и пожать мне руку. Акиндин отделался коротким кивком, а Люся дружески улыбнулась, тряхнув головой, при этом складки с обеих сторон ее рта четко обозначились, а каштановые волосы разлетелись во все стороны. Странно, что такая женщина работала в мужской коллективе без последствий для своей репутации. Как ей это удается? Она произнесла:

— Вы обвиняетесь в подстрекательстве к бунту!

— Да что вы? — удивился я.

— Мы, дорогуша, вас предупреждали никуда не лезть? — елейно спросил Акиндин, подпрыгивая и ерзая на диване.

По-моему, у него был геморрой, и он задницей выискивал сломанные пружины, чтобы почесаться. Знаменитый главредакторский диван как нельзя лучше подходил для этого занятия, ведь он слишком часто использовался не по назначению, и на нем перебывали почти все женщины редакции.

— Предупреждали… — согласился я, предчувствуя подвох.

— А вы, дорогуша?

— А что я?

Скривив губы в саркастической улыбке (чем совершенно не понравилась мне), она взял со стола бумагу и стал читать: 'Возможно, политика устрашения выгодна правящей верхушке и корпорациям, которые привыкли ловить рыбку в мутной воде. Разложение власти достигло небывалых масштабов. В ходу неприкрытый шантаж населения, поголовная слежка и убийства. Кто знает, к чему приведут такие меры? К хаосу? Окончательному распаду страны? Найдутся ли в обществе здоровые силы, могущие изменить ситуацию, или Землю ожидают средневековые времена мракобесия предрассудков и аннексия инопланетянами. И дело не в климате, который, несомненно, изменил уклад жизни, а в желании людей иметь власть достойную лучших образцов человеческой морали — морали, примеров которой мы видим в наших предках. Возможно, нам не хватает радикально настроенных людей, тех, кто разберется с преступниками всех мастей, начиная от продажных полицейских, правительства и кончая толстосумами'…

Она не закончила, а оторвала взгляд от статьи и вопросительно взглянула на меня.

— Налицо статья… — торжественно произнес Акиндин, сворачивая бумагу и похлопывая ею по ладони.

Его физиономия была синеватой от густой щетины, и выглядел он не лучше, чем хлысты. В общем, земной климат ему явно не подходил.

— Кто бы говорил?! — ответил я, намекая, что он сам на Земле без году неделя, а, значит, ни о чем не может правильно судить.

Пионов откашлялся, собираясь что-то произнести соответствующее моменту.

— Это обзорная статья, — вдруг заявил Алфен. — Написана по моей просьбе.

Он даже привстал со стула, потому что свое кресло уступил Пионову. Я с удивлением взглянул на него. Впервые главный редактор заступился за меня.

Лука, не отрывая зада от редакторского дивана и поглядывая сбоку на Акиндина, добавил категорическим тоном:

— Газета не должна нравиться всем!..

Ого! Что-то изменилось в царстве божьем. Но я не строил никаких иллюзий — они просто защищали честь мундира. Ведь Алфен никогда не выносил сор из избы, заметая его под красивый, толстый ковер — в данном случае под коврик у порога, потому что никакого ковра в его кабинете в помине не было.

— Но кто? — удивился я. — Кто вам об этом сказал? Материал еще не готов.

— Мы не можем назвать этого человека, — сухо заявила Люся, и на этот раз ее лицо мне не понравилось — складки по обе стороны рта у нее стали просто трагическими, а глаза не сулили вечного блаженства, и я подумал, ведь спит же она с кем-то, но явно не с Пионовым и уж, конечно, не с Акиндиным.

— Почему? — удивились мы.

— Потому что он совершил гражданский акт! — высокопарно произнес Акиндин. — И наша копеечка не щербата!

Наверное, Акиндина инструктировали так отвечать перед отъездом на матушку Землю, потому что его высокопарность у всех уже в зубах завязла.

— Какой акт? — спросил Алфен, с изумлением глядя на Акиндина.

— Ну да! — иронически произнес Лука, кривя рот. — Гражданский, какой еще?!

— В общем, — тоном, прекращающим диспут, произнес Пионов, — этот человек давно работает на нас…

— Я знаю, кто это! — заявил Лука, приподнимаясь.

Все взоры устремились на него. Он уже раскрыл было рот.

— Если знаешь, помалкивай! — предупредил его Пионов, демонстративно собираясь перейти к следующей теме разговора. — Ляпнешь — загремишь на нары.

Он него разило смесью контрабандного 'Шипра' и пота, а плечи по-прежнему были усыпаны перхотью, словно в наше время не существовало всевозможных средств для ее выведения. Зато четко обозначилась его позиция — плевать на весь мир, что при его силе было небезосновательно.

— С какой это стати! — взвился Лука. Наверное, он вспомнил, все их издевательства над собой. Но здесь при свидетелях он мог петушиться сколько угодно. — У нас еще свободная страна! — патетически заявил он.

— Вот именно, еще! — делая постное лицо, грозно приподнялся Пионов.

Но Лука не испугался.

— А на каком, вообще, основании вы находитесь здесь? — спросил он. — У нас что, военное положение?

— Пошел к куме, да засел в тюрьме, — произнес Акиндин, делая многозначительное лицо. — Он ничего не понимает!

— Так, прошу предъявить ордер на пребывание в нашей газете! — заорал Лука, сдергивая с головы свою 'карапузу' и возмущенно шевеля усами, как голодный таракан.

— А это видал, дорогуша! — Акиндин сунул ему под нос кукиш.

И пошло и поехало. Лука стал надуваться, как индюк. Если он в упор не видел Быка, то Акиндин для него вообще не существовал.

— Вон! — заорал Лука, указывая на дверь.

Акиндин подскочил, готовый ринуться в драку, исход которой был очевиден: Луке не поздоровилось бы. Самое интересное, что Пионов равнодушно взирал на свару. Но надеяться на его выдержку было все равно, что срыгнуть в жерло вулкана.

— Спокойно, мальчики! — вдруг произнесла Люся. — Вы не все знаете. Это не для печати. Даете слово!

— Даю… — выдавил из себя Алфен. Он уничижительно посмотрел на возбужденного Луку, который слез с дивана и встал в позу боксера. Не в редакторских интересах было затевать бучу с полицией.

Мне стало смешно. Лука в полусреднем против супертяжа Пионова и полутяжа Акиндина. К тому же я догадался, кто у нас сексот — конечно, Таня Малыш, недаром она крутилась рядом с начальством. Она одна читала мою статью. Но я не собирался никого разоблачать.

— У нас есть сведения, что в страну готовится вторжение… — произнесла Люся.

— Кого? — Лука удивился быстрее, чем все остальные, и я подумал, что он наверняка что-то знает.

— Не кого, а чего… — торжествующе ответил Акиндин. — Есть такие слова, которые не следует произносить, дорогуша, хотя они так и вертятся на языке.

— Помолчи! — грубо предупредил его Пионов. — Это все, что мы можем вам сообщить. У нас негласное предписание проверять всех подозрительных.

— Это он-то подозрительный?! — изумился Лука и указал на меня пальцем.

— А это нам решать… — устало ответил Пионов, и я впервые ощутил в его голосе неуверенность.

— Прекрасно! — воскликнул главный. — Мы подадим на вас в суд!

— Да? — равнодушно переспросил Пионов, почесывая шрам на голове. — Хм… Это, конечно, меняет дело, но тогда у вас могут быть неприятности.

— Ничего не меняет! — заорал Алфен, опрокидывая стул, на котором лежали толстые папки с бумагами. — Пошел в попы, служи и панихиды!

— Возможно, — согласился Акиндин. — Но в присутствии адвокатов…

— Правильно! — поддержал его Лука. — В присутствии наших адвокатов!

Аргумент был очень серьезным. Почему-то все сразу успокоились. Но оказывается, это была всего лишь разминка. Акиндин пожелал узнать, работаю ли я легально и платил ли работодатель налоги. Алфен вздохнул и полез в сейф. Лука торжествующе улыбался. Я поразился наивности Акиндина. В чем, в чем, а в прагматичности Алфена даже я не мог усомниться. В течение всей процедуры Люся только кривилась, а Пионов хранил невозмутимый вид. Когда Акиндин сунул нос во все документы, Пионов заявил:

— Поедешь с нами…

— Арест без ордера? — удивился Лука так, словно поймал их за руку.

Но от него отмахнулись, как мухи. А я понял, что здесь что-то не то. Не за тем они приехали, чтобы уличить меня и главного, а за тем, чтобы под каким-то предлогом забрать меня с собой. Они вывели меня из редакции. Я демонстративно заложил руки за спину и шел, как бывалый арестант. Из старых-старых фильмов я знал, что так ходят важные государственные преступники. Еще им на ноги вешали кандалы. Когда мы проходили по коридору, из комнат высыпал народ. Зоя Вениаминова истерически охнула, зажав рот руками, а Вольдемар Забирковичус и Сашка Губарев дружно подмигнули мне. Я был уверен, что они обо всем доложат Лехе даже в том случае, если он очень увлекся очередной пассией и забыл обо все на свете.

Меня не повезли в шестой участок на Новосмоленскую набережную, где за краем земли блестел залив. Через несколько минут, когда мы свернули на Английскую набережную, я понял, что мы направляемся к Тане Малыш. Во дворе стояла 'скорая'. Дверь подъезда была нараспашку. В фойе сновали какие-то темные люди. Мы вошли в квартиру. Здесь царил такой бедлам, которого я в жизни не видел: мебель была перевернута, под ногами скрипело стекло, на полу валялись вещи и посуда из серванта. Меня втолкнули в кухню, и я плюхнулся на табуретку.

— Где ты был сегодня в три? — спросил Пионов, усаживаясь напротив, и я почувствовал, что что-то произошло.

— Во дворце спорта… А что случилось?..

Не мог же я им сообщить, что был свидетелем смерти летчика Севостьянова. Они бы с меня шкуру спустили.

— Случилось, дорогуша… — многозначительно произнес Акиндин. — Кто в кони пошел, тому и воз везти.

— Убили вашу заведующую редакцией… — поморщилась от его прыти Люся.

Он нее пахло, как от бывалого курильщика, а два пальца на правой руке были желтыми от табака.

— Не может быть! — воскликнул я.

— Может… — произнес Пионов. — Выворачивай карманы!

Они обыскали меня. На стол полетели: допотопный револьвер, обойма с патронами, планшетник, черный ключ с брелком, который я не успел вернуть блондинке, мой портмоне, блокнот с ручкой, платок и коробка спичек.

Акиндин брезгливо рассортировал вещи. Кончиком пальца он пододвинул к себе револьвер, портмоне и обойму. Я знал, что по закону имею право носить оружие, если применяю его при самообороне, и не особенно беспокоился. Люся внимательно наблюдала за моим лицом. Разумеется, я сделал вид, что меня интересует только портмоне и револьвер. Когда Акиндин снял его с предохранителя и понюхал ствол, я предупредил:

— Осторожнее, у него мягкие курок…

Акиндин испугался и осторожно положил револьвер на стол. Он явно не умел обращаться с подобным оружием.

— Ты что, дуришь нас?! — то ли спросил, то ли воскликнул Пионов.

— Никак нет, — по-военному ответил я. Эту странную фразу я тоже взял из старинных фильмов, и она у меня выскочила совершенно случайно.

Люся невольно улыбнулась, пряча лицо. Пионов как-то неопределенно сказал:

— В общем, так… учти, мы все знаем.

— Даже не сомневаюсь, — заверил я его, изображая на лице святую простоту.

— Что ты искал у нее в квартире?

Я сделал искренний вид, подумал и сказал:

— Блокнот.

— Вот этот? — он взял его и повертел в руках.

— Да, — признался я.

— Врешь?! — сказал он.

— Почему вру? Не вру…

— Ладно… — он наклонился над столом так, что стол заскрипел под его тяжестью и взял в руки планшетник.

Я уже знал, что планшетник раскрывается только в том случае, если брелок с черным ключом находится у человека в кармане или в руках. Пионов поиграл шариком, поглядывая на меня, потом его заинтересовала голограмма, и он с минуту рассматривал ее то на свет, то поднося к носу. Оказалось, что у него неважное зрение.

— Что это такое? — спросил он.

— Понятия не имею, — сказал я. — Нашел на улице…

— Ты что ударился в детство?

— Ага… — ответил я с иронией.

— Подожди, подожди… — вдруг произнесла Люся. — Детство, говоришь?!

Она забрала планшетник у Пионова и покрутила его в руках. Акиндин с глупым выражением на лице взялся помогать в качестве эксперта.

— Я видел такие, дорогуша…

Она его отшила:

— Не суетись!

Акиндин сел на место.

— Ты чего лыбишься? Ты чего лыбишься! — накинулся он на меня.

— Ну ладно, — миролюбиво сказал я, глядя ему в лицо, — ну не поймали, ну бывает…

Честно говоря, он мне уже надоел, а его вечные прибаутки вызывали рвотный рефлекс. Представляю, как мучились его напарники.

— Ты знаешь, что я с тобой сделаю? — спросил он, приподнимаясь.

— Держи свою игрушку, — сказала Люся больше из-за упрямства по отношению к Акиндину, чем из-за служебного рвения. Я с облегчение сунул планшетник в карман. — Лучше с умным потерять, чем с дураком найти, — подмигнула мне она и пристально посмотрела на Акиндина, который, как всегда, ничего не понял.

Они занялись блокнотом. Пионов сказал:

— Я его забираю!

— На каком основании? — спросил я. — Я что, арестован?

— Это можно сделать в любой момент, — заверил он меня.

— Но тогда сделайте! — возмутился я. — А блокнот я не отдам. Это инструмент моего ремесла.

— Как хочешь, — сказал Пионов, — сам напросился. — Он вынул из чехла наручники и надел на меня. — Так тебе легче? — осведомился он, отдуваясь. Его огромный живот мешал ему нормально двигаться. Он пыхтел, как бегемот во время гона.

— Так справедливее, — ответил я.

— Ну и целуйся со своей справедливостью, — заметил он и принялся листать мой блокнот.

Акиндин участливо спросил:

— Ты в Бога веруешь?

— В какого? — удивился я.

— Пожалел волк кобылу, оставил хвост и гриву! — торжествующе произнес он, намекая, что я убийца.

— Наш чин не любит овчин? — спросил я.

— Чего-о-о?.. — опять не понял он.

— Я к тому, что не надо радоваться раньше времени.

В этот момент в кухню втолкнули сонного Леху. Он был в зеленых армейских трусах и босой. От его прически с перышками не осталось и следа — укатали сивку горки. Следом появилась фитилявая консьержка. На этот раз она предпочла темный атласный халат. На ногах у нее были тапочки-пуфики.

— Это он… — уверенно показала она на меня жилистым пальцем. Край халата распахнулся, и я понял, что она под ним, как всегда, голая. Леха сладко зевнул.

— Ты кто? — спросил Пионов у Лехи.

— Это мой напарник, — ответил я за него.

— Я тебя не спрашиваю, — желчно заметил Пионов.

— Фотограф-профессионал, — галантно представился Леха и щелкнул голыми пятками.

— Вот ты-то мне и нужен, дорогуша, — обрадовался Акиндин. — У меня дочь родилась!..

Леха поморщился.

— Не-е… — гордо ответил он, — у вас зарплаты не хватит…

Акиндин удивленно помолчал, а потом ударил Леху с правой, и Леха сел на пол.

— Ты чего дерешься? — удивился Леха, осторожно ощупывая ухо. — Странный у нас народ, вначале в морду бьют, а потом просят об услуге. Теперь я из принципа…

— Ты был с ним? — сурово спросил Пионов у Лехи, который ничего не боялся.

— Нет, — вступилась консьержка, — он был со мной…

— Ага… — обрадовался Пионов, — вся банда в сборе!

У консьержки побледнели щеки.

— Я же сама позвонила… — пролепетала она.

— Иногда у преступника не выдерживают нервы и он делает глупости, — пояснил Акиндин с умным видом.

— Но ведь это я позвонила… — повторила она с отчаянием.

— Ну и что, дорогуша? — удивился Акиндин. — Сядешь за компанию…

В общем, полиция в своей стихии. Я даже залюбовался. В кухню вошла Люся, чего-то прошептала Пионову на ухо. Я услышал конец фразы:

— …Хороший адвокат… от этого вопроса… камня на камне не оставит…

Они вышли. Акиндин с тревогой посмотрел им вслед и сказал, обращаясь неизвестно к кому:

— Пока солнце взойдет, роса очи выест…

— Скажите, что я не при чем! — потребовала консьержка.

— Сама скажи, — ответил Леха, поднимаясь с пола.

Консьержка сжала губы и отвернулась.

— Все мужики одинаковы…

Леха посмотрел на меня. Если бы я мог, то развел бы руками. Зато покачал головой. Он понял, что к убийству я не имею никого отношения.

— Не шептаться! — предупредил Акиндин, с подозрением поглядывая то на нас, то в коридор.

Кажется, его основательно выживали из полиции, и даже его друг Пионов ничем не мог помочь.

Затем послышались шаги, и кухню заполнили какие-то люди. Среди них были Алфен и Лука.

— Комиссар, снимите с моего подзащитного наручники! — потребовал человек в светлом летнем костюме и галстуке. Нос он прикрывал, как средневековый граф, белоснежным ажурным платком. Должно быть, на кухней действительно чем-то воняло. Но я ничего не чувствовал.

Пионов безропотно выполнил просьбу. Акиндин даже не попытался возражать. Люся сделала вид, что все происходящее может быть только в правовом государстве.

— Насколько я понял, моему клиенту не предъявлено никаких обвинений?

— Нет… — вздохнул разочарованный Пионов.

— Хотите ли вы продолжить следственные действия? — спросил адвокат сквозь платок.

Единственное, чему я удивился, — адвокат был свежим, как огурчик с грядки, словно не стояла тридцатипятиградусная жара и не полоскал ливень. Потом рассудил, что он прибыл к месту происшествия в автомобиле с кондиционером. Значит, Алфен расстарался. Но ради чего, я так и не понял.

— Нет… — сквозь зубы ответил Пионов.

— Я его забираю, в противном случае буду вынужден подать жалобу в адвокатуру, и вас затягают по судам!

— Воля ваша… — согласился Пионов и покосился на меня.

— Тебя били? — деловито спросил Алфен.

В его вопросе даже прозвучали материнские нотки. Я сделал благодарное лицо.

— Нет, его в зад целовали, — не удержался Акиндин, но на него никто не обратил внимания.

— Тогда инцидент исчерпан?

— Да… — Пионов развел руками, изображая покаяние.

— А эти господа? — иезуитски спросил Акиндин, указывая на консьержку и Леху.

Адвокат вопросительно посмотрел на Алфена.

— Только мужчину… — сказал Алфен таким тоном, словно делал Лехе одолжение. Но, по-моему, Лехе было все равно. Наверное, он бы с удовольствием остался, чтобы кувыркаться с тощей консьержкой в постели.

— Да, его мы тоже забираем, — громко сообщил адвокат.

— А я?.. — вопросила спросила консьержка, заламывая руки.

Адвокат вопросительно посмотрел на Алфена. Главный оценивающе разглядывал консьержку. Консьержка выдавила из себя жалкую улыбку.

— И женщину тоже… — веско произнес Алфен.

Черты лица его разгладились, и мы поняли, что лицезреем новую фаворитку. Впрочем, о чем можно было говорить, ведь Таня Малыш была мертва.

— Зачем? — удивился Лука.

Если он и любил женщин, то явно в нерабочее время.

— Тебе не надо, я возьму, — возразил Алфен, улыбаясь консьержке.

Консьержка приободрилась, недвусмысленно распахивая полу халата и показывая гладкое колено.

— В общем, забираем всех и уходим, — поспешно сказал Алфен адвокату. — Там разберемся.

— Никто не возражает? — дипломатично спросил адвокат у Пионова и Акиндина.

— Никто…

У обоих была кислая мина на лице, а Люся сделала вид, что происходящее к ней не относится. Честно говоря, в этот момент я ее пожалел, ведь работа полицейского это не всегда истина на твоей стороне.

— Ну и отлично!

Консьержка бросилась впереди всех и ухватилась за потную руку Алфена. Он победоносно обнял ее за талию. Леха выдохнул из себя воздух и закатил глаза:

— Ха!

— А что ты хотел? — спросил я с укоризной.

Он только поморщился, давая понять, что давно относится к жизни философски. Я оказался последним и приотстал.

— Комиссар, как была убита Таня Малыш?

— Малыш? — переспросил он устало. — Ее застрелили…

— Застрелили? — удивился я.

Я привык, что всех, кроме летчика, убивали ножом. Правда, Бондаря утопили в формалине. Но Бондарь — это исключение.

— Видать, она пришла, когда они что-то искали…

Я не сообщил ему, что у нас с Таней Малыш было назначено свидание в три.

— Две пули в голову, — добавил Акиндин таким важным тоном, что Люся невольно фыркнула.

— Так же, как и летчика! — вырвалось у меня я.

— Вы что-то сказали? — удивилась Люся.

Впрочем, после речи адвоката она выглядела достаточно смущенной.

— Да, я нашел его мертвым.

— А кроме летчика, вы никого не нашли?.. — иронически спросила Люся. Впрочем, глаза у нее разбегались в разные стороны. Должно быть, внушительная свита во главе с адвокатом произвела на нее должное впечатление. — На веранде была лужа крови…

— Нет, больше никого не видел, — соврал я.

— Мы вас найдем, — сказала она, словно извиняясь передо мной, — никуда не уезжайте из города.

— Я не уеду. Только отдайте мой блокнот.

Пионов внимательно посмотрел на меня и покачал головой.

— Кроме лично вас, адвокат больше ничего не требовал.

— Ну и ладно, — сказал я, — тогда я заберу собаку.

— Собака не может быть свидетелей, — подумав, философски изрек Акиндин, — собаку можно, дорогуша…

Пионов и на этот раз сделал вид, что глупости, изрекаемые Акиндиным, не имеют лично к нему никакого отношения:

— Забирайте.

Я пошел искать Росса.

— Почему рядом с вами всех убивают? — спросил Пионов, делая шаг за мной в прихожую.

Я удивился, потому что впервые он у меня о чем-то спрашивал, а не вырывал силой.

— Почему всех? Не всех.

Росс стоял в дверях и нервно зевал. Мы были с ним дружны.

— Да? — скептически переспросил Пионов.

— Вы же живы, — сострил я.

— А этих? — Он сунул мне под нос фотографии.

Я сразу узнал Мамонта, Апельсина и Атлета. Только теперь к неопределенному возрасту Мамонта добавилась большая дырка во лбу, а лица Апельсина и Атлета остались целыми, зато оба, похоже, были исполосованы таким же самым ножом, который подкинули мне. Выглядели они так, словно стали жертвой заклания какого-нибудь племени тумбу-юмбу.

— Чего они от тебя хотели?

— А кто они? — в свою очередь спросил я.

— Бандиты с Марса. Что же ты такое наделал, что они за тебя взялись?

— А как там Мирон Павличко? — спросил я в свою очередь, в надежде, что пока он расслабился, выведать информацию.

— Мы предполагаем, что его похитили, — вмешалась Люся, выглядывая в коридор из кухни. — Трупа нет, мотивов для убийства тоже.

— Вы так всем отвечаете? — спросил я.

Она поморщилась и выдохнула из себя воздух.

— В городе ежедневно пропадают десятки людей. Мы не успеваем…

— Это что-то новенькое… — удивился я. — Впервые полиция расписывается в своем бессилии. Целый год, и никаких новостей.

— Надеюсь, вы обойдетесь без новой панической статьи? — осведомился Пионов, впрочем, без обычной угрозы в голосе. — Так как насчет бандитов с Марса?

— Я с ними юридически не знаком. Не пожимал руку, не говорил, что меня зовут Викентием Сператовым. Да, они меня избили, потому что у меня оказалось мало денег. Комиссар… — добавил я не без злорадства, — на сегодня вечер вопросов и ответов закончен. Если я вам понадоблюсь, вы знаете, к кому обращаться.

— Ух-х-х! — издал он странный звук, что, должно быть, означало бессилие, и я торжествующе вышел как раз вовремя, чтобы пройти мимо адвокатского платка, который валялся на крыльце, и усесться в одну из двух машин рядом с Лехой и Лукой. Алфен уселся в другую, чтобы увезти свою добычу подальше от чужих глаз. Что касается адвокат, то он уже укатил на своем супер-пупер четырехколесном чуде, напичканном самыми современными приспособлениями, в том числе кондиционерами и распылителем ароматов. Росс разместился у меня между коленями и преданно заглядывал в глаза. Кажется, он тоже был рад покинуть квартиру Тани Малыш.

— Я хочу выпить! — заявил Леха.

— И я! — провозгласил Лука.

Чему мы страшно удивились. По пути мы заехали ко мне, и я оставил Росса в квартире, предварительно выдав ему в виде пайка палку сухой колбасы, которую он, не успел я закрыть дверь, тут же уволок на диван и принялся с вожделением пожирать.

Глава 5 Черные ангелы

Стихийная жажда перешла в поминки, поминки — в обыкновенную редакционную пьянку. Откуда-то взялись веселые женщины: там были курносая Лена-декоратор, с которой мы обычно болтали на разные жизненные темы и которая дважды была замужем и не прочь была выйти в третий раз, там была фигуристая длинноногая Элла, жена художественного редактора, которая страшно кокетничала со всеми мужчинами и говорила басом: 'За второе дыхание!.. На этот раз она была рыбкой, потому сделала себе двухнедельную татуировку в виде легкомысленной чешуи. Там была еще какая-то гриваста женщина, которую я плохо запомнил, и мне даже показалось, что среди них мелькнула скуластая блондинка, которую Леха снял в баре и у которой были соблазнительно гладкие колени. Там были еще кто-то, кажется, жена Луки, но, честно говоря, мне хватило и этих. Сам Лука быстро напился и стал выражать недовольство руководством газеты. Было ужасно смешно, потому что от непривычки к алкоголю он потерял речь и общался с помощью жестов. Вернее, пытался. Сердобольный Сашка Губарев отвел его в кладовку, а сам вернулся с изрядной дозой 'наркоза', жена Луки пересела к нему, и они очень тихо копошились в уголке среди клавиатур и папок с материалами. Некоторое время мы все дружно пытались перепить Забирковичуса, пока нам это не надоело и Леха не объявил тур-вальс — в обнимку с блондинкой он выскочил на середину комнаты. Потом мы выпили за Мирона Павличко. Потом пели какие-то грустные романсы и главный художник страшно фальшивил, потом, кажется, курили дрянные местные сигареты — биди. Один Сашка Губарев, у которого был шикарный черный чуб, баловался с контрабандной сигарой толщиной в палец. От этого в помещении стало дымно, как во время пожара.

В этот момент меня пригласили к телефону. Длинноногая Элла, кокетничая странным образом, а именно, закатив глаза, хлопая ресницами и подразнивая раздвоенным змеиноподобным языком, сообщила:

— Там тебя какая-то дама от Адама… Не пропадай…

Обычно где-то в середине пьянки она начинала дико и беспричинно хохотать и падать в обморок. Эту ее особенность уже все знали и не обращали внимание.

Я прошел в пятую комнату и взял трубку. Это была Люся, и у нее был взволнованный голос.

— Послушайте, — сказала она, — мне кажется, я поняла, кто является серийным убийцей…

— Какой-нибудь сумасшедший? — пошутил я и, в общем-то, был недалек от истины.

Из коридора доносились пьяные возгласы, и я ногой захлопнул дверь.

— Это не так важно, — прервала она меня. — Важно, что у вас планшетник!

— Точно… — удивился я. — Как вы догадались?

— С трех раз. Но это тоже неважно. Важно, что с этими планшетниками связано массовое похищение людей.

— Да, — согласился я, — это так. Вернее, с теми существами, которые стоят за ним. А почему вы так решили?

— Это тоже неважно. Давайте завтра встретимся и все обсудим?

— Давайте, — согласился я.

— Часов в десять, — сказала она, — я вас найду.

— Хорошо, — легкомысленно согласился я и положил трубку, совершенно забыл, что завтра мне будет не до свиданий. Наверняка с утра буду опохмеляться.

Похоже было, что Люся что-то раскопала — нашла планшетник и сразу все поняла, но по телефону об этом говорить не могла.

Когда приехал Алфен с консьержкой, у всех уже открылось второе дыхание. Консьержка переоделась в зеленое платье с большими вырезами на плоской груди и жилистой спине. Алфен по-хозяйски похлопывал ее по тощему заду. Она была счастлива. Леха делал вид, что ему все равно, но скрипел зубами. Он подошел к столу, налил себе полный стакан водки и выпил.

— Она, как ангел… — сентиментально поведал он мне.

— Ты спятил?! — возмутился я. — С ангелами не спят…

Леха процитировал стихи из какого-то старого кинофильма, которые мы приняли за его собственные:

Моя свеча горит во тьме, ей не увидеть дня.

Но кто из вас мои друзья, тех озарит она…

Его статус тут же взлетел до потолка. Женщины долго с ним целовались, хотя никто не понял, на что он намекал. А по-моему, он просто расчувствовался. Неужели он влюбился, подумал я. Боже мой, что будет, что будет?!

Кто-то снова включил музыку, и мы попрыгали, но как-то вяло — было слишком жарко. Потом кто-то предложил поехать в 'Палладу' — там было недымно и прохладнее, а самое главное, к водке там подавали бочковые огурцы — говорят, большая редкость по нынешним временам. Тут же вызвали такси. В одно из них мы погрузили бесчувственное тело Луки, не забыв его красную 'карапузу', и через полчаса сидели на открытой палубе баржи, переделанной под фрегат 'Паллада'. Луку для того, чтобы он не упал за борт, привязали к мачте.

Опять много пили и кричали, и Леха перешел в ту стадию опьянения, когда в нем просыпалась дурная привычка лапал всех женщин без разбора. Его уже отводили на корму, чтобы усмирить, но он возвращался — первый раз с ссадиной под глазом, второй — с разбитой губой. Потом его повели куда-то в трюм. Я пошел следом, но мне загородили дорогу, и пока я выяснял, что это был расхрабрившийся Забирковичус и очнувшийся Лука, который в трезвом состоянии владел техникой бесконтактного боя, Леха вернулся без рубашки, в растерзанной майке и с шишкой на голове. Следом за ним никто не вышел. Он трогал языком десны. Так делают, когда проверяют, не выбиты ли зубы. Потом налил стакан водки, прополоскал рот и проглотил ее. Я хотел последовать его примеру, но меня тошнило. Все опять сели за стол. Подали морских гребешков, приправленных лимонным соком, и холодную водку. Но мы были какими-то вялыми. Второе дыхание кончилось, стали ждать, когда откроется третье. Поэтому мы с Лехой спустились на берег, сели на покосившиеся плиты набережной и между нами состоялась беседа.

— Ты плавать умеешь? — спросил он, глядя на Обводной канал и клюя носом в колени.

Вечерело. Тихо шелестел камыш, по небу плыли редкие облака. Полная луна висела, как старые круглые часы. И все двоилось.

— Умею… — согласился я, стараясь, чтобы все предметы на небе были в одном экземпляре.

— Ты не думай, что я хочу тебя обидеть, но как ты можешь плавать, — усомнился он проникновенно, но со скрытым превосходством землянина, — если на Марсе шиш воды?

— Шиш… — согласился я, тоже клюя носом в колени.

Лично мне было наплевать, сколько на Марсе воды. Разве это главное в жизни?

— Объясни мне, — он замер, опершись на локти, и я подумал, что он уснул.

— Не помню, — ответил я, — но точно знаю, что вода была.

Прошла минуту.

— А-а-а… — сказал он, разгибаясь. — Вот видишь, а у нас есть всегда! — Он попытался объять все небо, но у него не получилось.

Опять наступила пауза, и мне показалось, что мы задремали. В этот миг в небесах над нами разыгралась драма. Большой треугольный корабль инопланетян, по периметру которого переливались разноцветные огни, сбил тонким белым лучом огненный шар, который неосторожно приблизился к нему. Через минуту нам на голову посыпались обломки. На барже радостно закричали, очевидно, принимая обломки за салют. Вслед за обломками из треугольного корабля куда-то в канал упали четыре рубиновые капли. Но нам с Лехой было все равно. Должно быть, в тот момент мы плохо соображали, что реально происходит. Правда, мы обсудили и эту тему и решили вернуться на 'Палладу', чтобы допить водку для прочистки мозгов, а потом искупаться, дабы разрешить наш спор насчет марсианской воды. Но на баржу я не попал, а почему-то очнулся в полной темноте, и вокруг были непроходимые заросли тростника. Под ногами хлюпала грязь.

— Леха… — позвал я осторожно. — Леха-а-а-а!

Его хваленая 'ракушка' не действовала. Может быть, Леха упал и спит беспробудным сном? А может быть, он спустился в трюм, чтобы разделаться с врагами или найти свою белокурую зазнобу? Я пошел на звуки музыки, но угодил в болото. Мне понадобилось целых пять минут, чтобы выбраться на тропинку. Но сколько я ни пытался двигаться в сторону музыки, я только удалялся от нее. Даже когда я поворачивался и шел в противоположную сторону, все равно не приближался, и вынужден был искать обход. Очевидно, где-то в этом лабиринте камышей я сворачивал не в ту сторону. Вдруг я понял, что музыка звучит из доморощенной Лехиной 'ракушки'. Мне все надоело, я уже почти протрезвел и решил идти по прямой, а если не получится, то улечься спать прямо среди камыша. Шагов черед двадцать тропинка пошла под уклон. В этот момент луна вышли из-за туч, и я понял, где нахожусь. По ту сторону заиленного канала светились огни, а на фоне неба торчали церковные кресты. Где-то здесь должен быть Ипподромный мостик. И действительно через пару шагов я увидел его очертания над светлой водой, затененной по краям камышами. Всего-то надо было перейти мостик, и я был спасен, потому что наша компания на том берегу пускала ракеты. Слышался смех скуластой блондинки. Леха кричал:

— Уведите меня!!! Уведите меня отсюда, а то я такое натворю!!!

Но меня уже ждали. Их было четверо. Они стояли поперек мостика во всем черном, как на подбор, и главное, что меня удивило, были одного роста. Идти назад было глупо — я их не боялся, идти вперед — еще глупее, зачем нарываться. Пахло навозом. Почему навозом? — подумал я машинально и остановился. Тогда они совершили ошибку. Крайний правый из них отделился и направился ко мне. Таких грабителей я в жизни не видел. Лица у него не было — оно осталось в тени какого-то странного капюшона, наброшенного на голову, и походило существо не на человека, а на какого-то странного жука, словно капюшон был продолжение больших черных крыльев, сложенных над головой. На хлыста он явно не тянул, потому что походка у него была не шатающаяся и вялая, а как у молодого крепкого человека. Еще я заметил, что капюшон отливает рубиновым оттенком. Он спросил:

— Закурить не найдется?

— Сейчас, — ответил я, и меня не удивило то обстоятельство, что его голос возник у меня в ухе сам собой. Видно, я еще не совсем протрезвел. Еще я понял, раз спрашивают закурить, значит, будут грабить.

Правой рукой я полез в карман шорт, поворачиваясь к нему боком и приседая на левую ногу, а потом выпрямился и резко ударил левой, целясь в лицо. Удар получился классический, словно по боксерской подушке. Он как-то очень знакомо по-птичьи щелкнул, задрав подбородок (так щелкали у меня под окном радужные лоринеты из Австралии). На уровне рефлекса у меня была дурная привычка бить 'двойкой' — 'бац' — правая пошла сама. Под капюшоном что-то клацнуло, и человек опрокинулся навзничь влево от тропинки. В другое время я бы удивился тому, что одним ударом свалил грабителя. И в прежние времена не всегда везло. Но теперь мне было не до рассуждений, потому что на мостике стояли еще трое, и надо было вначале расправиться с первым. Все это промелькнуло у меня в голове, когда я уже топтал упавшего. Под ногами что-то хрустело — то ли кости, то ли тростник. У меня было пару мгновений до того момента, когда рядом со мной очутился второй нападавший. Я повернулся к нему в ту секунду, когда он пытался ухватить меня за руку. Видно, он не был знаком с приемами самбо, потому что я очень легко подтянул его к себе, ощутив его физическую слабость, и сломал ему руку о бедро в локтевом суставе. Раздался странный звук: сочетание крика женщины, машины и животного. Уронив его, я еще успел ударить два раза, прежде чем третий, словно клещами, цапнул меня за правую руку. Я резко повернулся — его рука была очень длинной, птичьей, с сухими пальцами и когтями, на предплечье — кожаный напульсник, худое и костистое лицо, смотрела на меня без всякого выражения. Причем я видел только нижнюю его часть. Моя правая рука тут же повисла плетью. Но теперь я знал, что это какие-то странные и очень хлипкие грабители. Ему хватило бокового удара левой. Он молча сел на пятую точку, и с его головы почти слетел капюшон. Это был не человек. По крайней мере, мне так показалось. Какой-то мелкоголовый, в каком-то противогазе — без рта и ушей. Но у меня не было времени разглядывать его. Четвертый, возбужденно посвистывая и издавая странный клекот, приблизился ко мне, и в горячке я бросился навстречу. Но он сделал движение, от которого у меня внутри похолодело. Вытянул из-за спины длинный блестящий предмет треугольного сечения, похожий на указку, и я на бегу стал уходить вправо, потому что понял, что сейчас он выстрелит. В этот момент я поскользнулся, как мне показалось, на коровьей лепешке. И это, наверное, спасло мне жизнь, потому что последние два метра я летел, кувыркаясь через голову, сбил грабителя, по инерции скатился в воду рядом с мостом, нырнул под него, ожидая, что человек будет стрелять вдогонку, и поплыл под водой. Вынырнул я уже с другой стороны канала. Над головой горели огни и слышались голоса. Леха спросил:

— Здесь никто не видел моего напарника?

— Я здесь! — закричал я. — Я здесь!

На фоне темного небо появилось еще более темное лицо Забирковичуса, протянулись руки, и меня подняли на палубу.

— А мы думали, это Ленка… — удивлено выпучил глаза Леха.

Впрочем, кажется, тут же выловили и ее к огромной радости толпы, а в меня восторженно ткнулся Росс. Нос у него был такой холодный, словно его вынули из холодильника. Но ведь я хорошо помнил, что оставил Росса дома. Должно быть, я был здорово пьян.

В этот вечер больше ничего не случилось, если не считать того, что мы по пути домой еще пили контрабандное пиво в разных барах и знакомились с местными женщинами, которые с нами не хотели знакомиться, потому что у нас кончились деньги. В общем, это отдельная история. Постепенно наша компания распалась. Я отвел Леху домой и отправился к себе. В разрывах туч пару раз я видел пресловутый корабль инопланетян, который судя по всему, сопровождал меня домой. Но мне было не до рассуждений — я слишком устал. Так закончился второй день.

Обычно перед сном я 'восстанавливался' стаканом доброго вина. Где-то я вычитал, что это очень полезно для печени, будто бы вино вытесняет водку из организма и будто бы на утро голова совершенно не болит. А что еще надо?

Я побрел на кухню и обомлел: за столом спиной ко мне сидел мужчина и ел мою консервированную ветчину, которую я доставал по большому блату у третьего помощника зам младшего повара звездолета 'Абелл-85 — из банки торчал столовый нож. Рядом стояла бутылка крымского вина, а кабина портала в коридоре была нараспашку. А я-то думал, в очередной раз обнаруживая пустой холодильник, что это Лаврова по ночам оттягивается таким странным образом.

Я его узнал сразу.

— Павличко… — сказал я оторопело. — Мирон… ты, что ли, мать твою?!

Мирон обернулся и испуганно сложил руки на груди. С минуту мы разглядывали друг друга. Потом он схватил банку с ветчиной и прижал к себе.

— Мирон, это же я!

— Я вижу, — ответил он, тяжело дыша.

Его ни с кем нельзя было спутать. Он был праправнуком знаменитого американского киноартиста Джона Траволты — такой же массивный, с крепкими челюстями. И такой же самоуверенный. Однако если у Траволты глаза были небесно-голубого цвета, то у Мирона Павличко — бледно-зеленые, а волосы соломенные. Ну и цвет кожи соответствующий — черный. Но теперь он снова стал белым человеком. И это было плохим знаком.

Если Леха знакомил меня с дном Санкт-Петербурга, то Мирон — со сливками общества. Он вообще был денди. Носил страшно дорогие микрошорты из кожи крокодила, выкрашенные в красный цвет, белые носки и кожаные сандалеты с монограммой от санкт-петербургского дома моделей 'Аврора'. Недаром он открывал ногой большинство кабинетов в Смольном. Он всюду таскал меня с собой. Однако я так и не стал салонным хроникером — слишком часто в этом деле приходилось изгибать позвоночник, а мне не нравилось. Никому не нравилось. Мирон Павличко выполнял эту обязанность в силу служебной необходимости. Он научил меня улыбаться чиновнику и держать пальцы скрещенными за спиной, руководствуясь третьей заповедью журналиста: 'Уважай оппонента в меру его уважения'. Он научил меня терпению и выдержке, и, быть может, если бы я обладал половиной того, что умею сейчас, история с 'Топиком' приняла бы совершенно иной оборот и я не оказался бы здесь на Земле. Именно Мирону я обязан неплохим стартом в газете и квартирой на Английской набережной. Она пустовала месяца два. Когда главный потерял надежду, он почему-то расщедрился и выдал мне ключи от нее. Может быть, он знал о Мироне то, чего не знал я. Но информацией не делился. До этого я официально жил в Лиховом переулке на Кулешевке в подвальном помещении пятиэтажной развалюхи, где обитал один морской офицер, ждущий назначения к черту на кулички, и какой-то странный писатель. По ночам он строчит фантастические романы о катаклизмах, больших черных кораблях и красных звездах. А утром ему требовалось горячительное и кусок мяса. Мы с ним быстро сдружились и бурно проводили свободное время. Конечно, в такой обстановке денег в конце недели мне не хватало даже на пиво. За редакционную же квартиру не надо было платить. Но, оказывается, Мирон никуда не пропал, а сидел и поедал мои мясные запасы.

— Нальешь? — спросил я.

— Налью… — ответил он, оставил в покое банку и поискал глазами стакан.

Я поднялся, взял с полки над раковиной чашку и поставил перед ним. Он налил в нее вина, держа бутылку обеими руками так, как держат дети, боясь пролить содержимое на скатерть. Он даже помогал себе языком, высунув его, словно от натуги, и водил им по верхней губе. Когда чашка наполнилась, он улыбнулся и вопросительно посмотрел на меня. Я улыбнулся в ответ, и он поставил бутылку на стол.

— А себе? — удивился я.

Он обрадовался так, словно я был его отцом, а он моим сыном, и я разрешил ему съесть десятую порцию мороженого.

— Ты не представляешь, как я рад видеть тебя… — произнес он наконец.

— Я тоже.

— Чувствую себя настоящим человеком.

Мирон Павличко настолько походил на Джона Траволту (у него была такая же ямочка на тяжелом подбородке), что однажды из Америки прикатили его бедные родственники, выкрасили ему волосы в бурый цвет, вставили линзы голубого оттенка, и Мирон снялся в кинофильме о своем знаменитом прапрадеде. Правда, теперь от римской монументальности Траволты в нем осталась ровно половина и то благодаря крепкому костяку. К тому же он здорово оброс и поседел. Одет он был в какие-то обноски. Куда-то делись его новомодные шорты из крокодиловой кожи. А еще мне не понравился его голос, надтреснутым и сиплым, словно он принадлежал тяжелобольному человеку.

— А я думаю, кто меня здесь периодически объедает?..

В ответ он натянуто улыбнулся. И мы выпили. Легкое вино было как раз тем напитком, который нужно пить в таком климате. Оно располагало к беседе и мужской дружбе.

— Я все выжидал, когда смогу зайти… — признался он, жалко улыбаясь. — Я ведь не забыл. Я ничего не забыл. Правда ведь?

— Правда, — сказал я, боясь задать вопрос, который давно меня мучил.

— Вот и юла здесь…

Он взял зеркальный диск, который служил мне подставкой для турки.

— Чок! — и машинально крутанул его.

Диск завис примерно на сантиметр над столом и стал вращаться — вначале медленно, а потом все быстрее и быстрее. Когда он стал потихонечку жужжать, я ощутил легкое беспокойство. Одна из чайных червленых ложек, которая лежала ближе всех, вдруг притянулась к нему, как к магниту, и сделалась невидимой. Я вытаращил глаза.

— Здорово, да? — спросил Мирон, и у него засияли глаза.

В это мгновение он был похож на прежнего Павличко. Я почти успокоился. Ну подумаешь — жужжащий диск-юла. Что я таких не видел? А ведь действительно не видел. Никогда! Даже не слышал о таких вещах. Наверное из Тунгуской зоны, успел подумать я, и вдруг диск притянул к себе тяжелую черную кружку с золотым знаком скорпиона. Она сдвинулась, как живая. Ее стенки деформировались под воздействием неведомой силы, а донышко оторвалось от стола. Это уже было слишком, и я отпрянул. Волосы у меня встали дыбом. Но Мирон, улыбаясь, зачарованно смотрел на диск. Так дети вспоминают прежние игрушки. Момент, когда черная кружка исчезла, как и чайная ложка, я пропустил, потому что от ужаса закрыл глаза, а когда открыл, то увидел, что все предметы в кухне деформированы странным образом: их всех притягивало в диску-юле, который уже не жужжал тихо и мирно, а подзавывал, как волчонок, и воздух зашелестел, как бывает в преддверии урагана. Вытянулся изогнулся холодильник, от кухонных шкафчиком оторвало дверцы, угол стола загнулся, словно бумажный. Мало того, я чувствовал, что еще мгновение и мою руку да и меня самого тоже затянет в волчок.

— Все! Хватит! — заорал я. — Хватит! Останови! Слышишь!

— Хоп! — как мне показалось испуганно крикнул Мирон, и диск, словно нехотя, стал замедлять вращение.

Я успокоился только тогда, когда он прекратил завывать и улегся на мою скатерть не первой свежести.

Предметы в кухне перестали деформироваться, но ни черной чашки, ни ложки я так и не обнаружил. Зеркальный же диск преспокойно лежал на столе. Вот это да! — думал я, косясь на него. Что это такое?

— Ты испугался?! — сказал Мирон. — Не бойся. Это всего лишь игрушка. Я ее на черном рынке за пять рублей купил.

— Ничего себе игрушка! — воскликнул я. — Целый пылесос! И вообще!..

Я не мог найти слов. Их попросту не было, чтобы объяснить произошедшее. О чем Мирон думал?

— Ну и что? — как мне показалось усмехнулся Мирон. — Подумаешь! Я и не такое видел. — Он дружески улыбнулся.

— Тебе легче… — отозвался я.

Мы обнялись и потискали друг друга. Сила в нем была прежняя. Эх, Мирон, Мирон! Он вообще, с каждой минутой становился прежним, тем Мироном, которого я знал. Мне даже было приятно, словно он вылечивался от странной болезни. С души у меня упал камень. Но черт меня дернул ляпнуть:

— Ты куда пропал?

— А-а-а… — только и произнес он.

С ним произошло что-то странное. Он попытался что-то сказать, но не мог, словно был закодирован не произносить того, что никто не должен знать. Раньше он никогда не заикался. Слова вязли в горле: 'М-м-м… Дергалась только голова. В глазах появилось отчаяние. Вдруг он заплакал. Было такое ощущение, что он долгое время сидел в подвале — кожа была с каким-то сероватым налетом, а черная щетина только подчеркивала ее бледность. Он беззвучно шевелил губами. Я это определенно где-то уже видел — слишком очевидны были параноические черты: болезненно-напряженное лицо с глубокими морщинами и углы рта, скорбно опущенные вниз. Но не мог вспомнить, где и при каких обстоятельствах. Вдруг лицо его изменилось, словно Мирон вспомнил, что должен вести себя по-другому, и произнес:

— Я давно ничего не ел… Никак не привыкну к голоданию… Они ведь тоже ничего-ничего не едят… Ты не отнимешь у меня это?.. — Он схватил банку и свободной рукой затолкал в рот здоровенный кусок ветчины.

Я испугался, что он подавится, поэтому невольно отскочил на два шага назад, чтобы не пугать его. На мгновение он замер, а потом с удвоенной энергией принялся жевать ветчину. При этом он не сводил с меня побелевших глаз, и щека его болезненно дергалась.

Странные изменения в его настроении меня удивили. В голове пронеслись самые дикие предположения: закрыли сумасшедший дом, а его обитателей выпустили в город; это не Мирон, а… ну, не знаю кто; так выглядят пресловутые 'зеленые человечки'; а, может, Мирону просто надоело жить так, как живем все мы, и он избрал свой путь?

Он немного успокоился и сказал, не меняя выражения лица:

— Я тебе расскажу… я сейчас тебе расскажу… ведь я… — он вдруг замолчал, лицо его исказилось от боли. — Я… я… я…их боюсь… боюсь…

И я вспомнил — такой же взгляд был у хлыстов! Такой же фанатично-пустой и такая же болезненная маска. Только хлысты были поражены еще какой-то болезнью, которая вызывала опухоли на лице. И еще — хлысты тоже ничего не ели, хотя, конечно, я скептически относился к подобной информации. С этой мыслью я отступил еще дальше, к окну:

— Ешь, ешь…

— Я о тебе все время думал, — сказал он, всхлипывая и успокаиваясь.

— Я тоже, — признался и сел поодаль, чтобы не пугать его.

Черт! Такого мужика сломали. Я почувствовал, что готов отомстить за него. Только кому?

Мирон Павличко вдруг опустился на четвереньки и прошмыгнул мимо меня в коридор, где стояла кабинка портала. Я с изумлением наблюдал, как он закрылся в ней, набрал код и дематериализовался. Как он умудрился прихватить с собой банку с консервами и бутылку вина? — я так и не понял.

* * *

Всю ночь за окном шелестел дождь. Меня качало и кружило. Мне снилась Полина Кутепова. В моем марсианском доме жили какие-то посторонние люди. Я дрался с ними.

* * *

Я проснулся — звонка не было, осталось послезвучие, и утро было тяжелым. Опять мне снился знакомый сон, что я плыву в полной темноте. Я так привык, что сон кончается ничем, что уже не пугался. Рядом кто-то сопел и ворочался, как боров.

— Таня, отстань! — потребовал я, пытаясь разобраться, что же значит этот сон.

Но дудки — толчки прекратились, зато кто-то задышал к ухо, а потом лизнул в губы. Господи! Совсем забыл! Я сгреб пса в обнимку, и минуту мы катались с ним по постели. Потом я его отпустил. Он спрыгнул на пол и залился лаем. Наконец я услышал ее шаги.

— Ну что проснулся, алкоголик?! Посмотри на себя в зеркало!

Это была она — Лаврова, представшая передо мной в лифчике от купального костюма и в переднике. Я тут же решил проверить, есть ли что-то под ним, он она шлепнула меня по рукам и обозвала идиотом.

— Что с тобой? — спросил я, окончательно просыпаясь. — Ты сменила духи?

От нее странно пахло. Это меня мне еще больше подхлестнуло. Нетрудно было понять, что Лаврова применила тайное оружие соблазна. Наверное, кто-то из приятельниц надоумил, решил я. Тем интереснее будет. Но ошибался.

— Хватит! — громогласно заявила она. — Отныне ко мне притронется только отец моего ребенка!

— Ах, вот в чем причина! — удивился я. — И кто же он?

— Этого я еще не знаю, — ответила она, ничуть не смутившись.

— Похвально, но не дальновидно, — заметил я, сразу переходя в нападение.

Можно было подумать, что я не знал правил игры — неуступчивость была только частью ее глубокомысленного плана, ведь любовь для Лавровой никогда не ассоциировалась с супружескими обязанностями, а вот поддерживать напряженность сексуальных взаимоотношений она умела всегда.

— Я знаю… — затараторила она, — я знаю, что ты любишь сбивать меня с толку. Но на этот раз у тебя ничего не выйдет…

Я сделал удивленное лицо. Излишняя откровенность только растрогала. Мне ли не знать женскую душу? В конце концов Лаврова добровольно приходила сюда, а вся остальная ее жизнь меня просто не касалась. Она сама придумала такие условия и культивировала их, всегда демонстрируя независимость. В данном случае ее эмансипация меня вполне устраивала. Но на этот раз все пошло не так, как обычно.

— Мне надо изменить свою жизнь, — пояснила она, отбиваясь от моих рук.

— Ага… — сказал я, — тогда зачем ты здесь?

Она посмотрела на меня с изумлением и долго соображала, а я подыгрывал ей, корча изумленные рожи и заглядывая в ее зеленые глаза.

— Для того, чтобы ты не опустился окончательно…

Старая песня. Однажды она взялась наладить мое питание, прослышала что-то о русских пирогах, нашла рецепт и испекла. Есть было невозможно. Для пробы я кинул кусок пирога в стену, и он прилип к ней — пирог получился недопеченным.

— Ну если только для этого, — сказал я, — то иди сюда…

Но дудки, она определенно что-то выдумала и не хотела заниматься любовью.

— Не приближайся ко мне. Я слишком хорошо тебя знаю…

— Как хочешь, — сказала я, отворачиваясь и делая обходной маневр.

— Не приближайся!

Но было поздно.

— Массаж мягких частей тела… — объявил я.

Обычно этот прием срабатывал безотказно. Она уперлась руками мне в грудь. Лицо ее выражало отчаяние, и я понял, что на этот раз все очень серьезно. Конечно, я ее отпустил — вид у нее был, как у загнанного зверька. Я вздохнул — утро началось с неудачи.

— Тебе звонил какой-то комиссар, — произнесла она недовольным тоном, отступая на два шага и с победоносным видом одергивая передник. — Что ты натворил?

В ее интонации прозвучала тревога. Я знал, что она привязалась ко мне, но мы никогда не говорили с ней на эту тему. Может быть, это сделать сейчас? — подумал я.

— Какой комиссар? Ах… да!.. черт!

Я сразу все вспомнил: и гулянку, и людей в капюшонах, и Мирона Павличко. И утро было окончательно испорчено. Сразу заболела правая рука, которую ночью парализовал человек в капюшоне, затылок налился тяжестью, а содранная кожа на костяшках правой кисти стала кровоточить. К тому же меня почему-то беспокоила левая бровь. — У нас есть кофе?

— На кухне, — мотнула она головой, все еще испытывая ко мне раздражение. — Остальное ты все сожрал! — Она фыркнула и ушла, оставив мне шлейф своего странного, возбуждающего запаха.

И тут я еще кое-что вспомнил и с опаской отправился на кухню, полагая увидеть полный разгром. Но к моему удивлению кухня имела свой обычный вид. Мало того, диск-юла, которым вчера пугал меня Мирон Павличко, лежал, как обычно на столе, а на нем стояла турка. Я с замиранием сердца заглянул в шкаф: моя черная кружка с золотым знаком скорпиона стояла, как и положено, на месте. Теперь я был уверен, что и чайная червленая ложка не пропала, а мне просто все приснилось. Бывает же такое.

— Кстати, — крикнула Лаврова, — я нашла нож в коридоре. Ты что швырялся им в дверь?

Я окончательно запутался. Мне не хватало воображения. Значит, Мирон Павличко все же был. Или не был? А этот диск-юла? Бред какой-то. Идиотизм. Раздвоение личности. Приснится с перепою. Я взял диск и бросил его в мусорное ведро и решил больше на эту тему не думать. Бог с ним, с Мироном. Потом решу, подумал я.

Кофе мне пришлось молоть самому. День только начинался, а дышать уже было нечем. Вместо привычных туч, на небе сиял голубой простор, и в кухню даже сквозь шторы вползала жара. Месяц май — начало сухого сезона и новых мучений.

Я взглянул на себя в зеркало — морда перекошенная, справа вся синяя, слева — добавилось рассечение над бровью — торчали ниточки швов, сквозь которые проступала запекшаяся кровь, а на губе неизвестно откуда взялась свежая болячка. Оказывается, меня вчера еще и зашивали. Но это были не самые яркие воспоминания. Помню только, что в кабинете врача мы выпили весь медицинский спирт и раздавили какой-то столик, на который уселся Леха. Ну да, чего ему еще делать, этому Лехе?

Я был собою недоволен и не мог понять причину недовольства. Обычно после пьянки я не испытывал ни душевных, ни физических мук. Жизнь казалась такой, какой она есть. Подумаешь какой-то стеклянный столик. Так чего же волноваться? Лаврова уселась смотреть телевизор. А я полез в ванну — слава богу, вода оказалась немного теплее обычного. В этот момент в дверь забарабанили.

— Открой! — крикнул я. — Видишь, я в мыле!

Даже не ухом не повела. Неужели я вчера себя плохо вел? Нет, не помню. Обычно я очень культурен. Пришлось вылезти из ванны и обвернуться полотенцем.

— Он что, звонка не видит? — удивился я, направляясь в прихожую и оставляя за собой клочья пены и мокрые следы.

Росс уже стоял перед дверью, навострив уши и готовый защищать свой новый дом.

— Скажи, что мы никого не принимаем! — крикнула она мне вслед.

Пионов ворвался, как метеор. Вид у него был такой, словно его всю ночь черти гоняли: большое черно-серое лицо было растерянным, длинные волосы торчали во все стороны, седые пряди в медной бороде позеленели, ноги были вымазаны глиной, а на правой ноге (штанина была оторвана) красовалась повязка с запекшейся кровью.

— Вы что в канале купались? — спросил я, намекая на Обводной канал, который уже лет сто никто не чистил.

— Люся пропала! — выдавил он из себя и, не дожидаясь приглашения, поперся в комнату. Плюхнулся на диван, который чуть не развалился под ним.

Таким я его еще не видел. На него было жалко смотреть. Мне показалось, что он даже стал меньше ростом, а огромный живот опал. Взгляд у него был, как у бездомной собаки, и даже вечная перхоть на плечах приобрела какой-то подозрительный зеленовато-бурый цвет из-за мелкой ряски. К тому же от него скверно пахло, и мои дрессированные муравьи старательно обходили его ноги. Однако Пионов все еще был таким массивным, что комната съежилась, а все предметы в ней стали миниатюрными.

— Вы должны мне все объяснить! — потребовал он, нависая надо мной, как Кавказ над Прометеем.

— Должен? — удивился я, стоя перед ним с полотенцем на бедрах.

Почему-то я думал, что у этого слова другое понятие. У меня вдруг мелькнула совершенно дикая мысль о Мироне Павличко. Неужели комиссар спрашивает меня и о нем?

— Пожалуйста… — попросил он чуть ли не со слезами, — мне не до этикетов.

Лаврова возмущенно поднялась и, вильнув задом, ушла в другую комнату. У нее под передником действительно ничего не было. Хорошо еще, что Пионов в этот момент страдальчески смотрел на меня.

— Ладно… — согласился я и пошел в ванную, чтобы надеть халат. — Что случилось? — Я вернулся и присел напротив.

К этому моменту Росс уже успокоился и молча грыз собственную лапу, улегшись в углу на подстилке.

— На Витебском у нас была рядовая операция — ловили очередного маньяка. Вашего мы, кстати, поймали.

— И кто же он? — не удержался я.

По тому, как он поморщился, я понял, что это несущественно.

— Какой-то совсем дикий хлыст…

— Не может быть… — произнес я, но сразу замолчал, видя, что Пионов заводится.

— В общем, она с напарником стояла у мужских туалетов. И все, больше ничего! — произнес он с отчаянием и уставился на меня, словно я был должен ему что-то объяснить.

— Что значит, все? — спросил тогда я.

Для полицейского в ранге комиссара он оказался страшно бестолковым. Похоже, дело дошло до мистики.

— А то, что Акиндин больше ее не видел!

Шрам на голове налился багровым цветом. Казалось, Пионова хватит апоплексический удар.

— Но должно было произойти еще что-то? — стал выпытывать я у него.

— Ты знаешь его, заставь дурака богу молиться…

— Дальше… — терпеливо потребовал я.

— Дальше? Дальше ее не нашли. Обыскали район, прилегающий к кварталу, и даже канал…

— Но так не бывает, — заметил я.

— Бывает, — произнес он с отчаянием.

Видать, Пионова действительно переклинило, раз он лишился способности логически рассуждать.

— А что сделал Акиндин?

— Он на пять минут отошел отлить.

— Во сколько это было? — спросил я.

Я почему-то подумал, что Акиндин тоже пропал, но не успел об этом спросить.

— Без четверти час, — ответил он.

— Ба! — воскликнул я, и он с надеждой посмотрел на меня.

Я быстро прикинул время начала редакционной пьянки, время наступления второго дыхания и время последней Лехиной драки. Когда он выбрался из трюма фрегата, в Петропавловской ударил полночный выстрел. Потом мы с Лехой философствовали, потом я сам дрался с каким-то странными грабителями, от которых пахло навозом и которых принял за инопланетян, а потом на трезвую голову решил, что ошибся. Мне понадобилось еще часа два, чтобы добраться домой, где я беседовал с человеком, который пропал год назад — Мироном Павличко.

— Кто-нибудь видел людей в капюшонах? — спросил я.

— В капюшонах? — С минуту он с изумлением смотрел на меня и тупо моргал ресницами. — Точно! — Он с такой силой ударил кулаком по журнальному столику, что одна ножка подломилась.

Лаврова заглянула к нас и истерическим жестом прижала кончики пальцев к вискам, словно у нее заболела голова. Я так посмотрел на нее, она предпочла убраться от греха подальше. Кстати, она так и не переоделась. Впрочем, на ее зад можно было любоваться часами и в любых ракурсах.

— Было донесение! Собака постовой! Сгною! Я его с напарником поставил блокировать выход через багажную. Он упомянул о человеке в плаще.

— Но мало ли людей ходят в плащах? — многозначительно возразил я.

— Да, но не во время облавы! Таких совпадений не бывает!

— Допросите постового с напарником еще раз. Похоже, 'они' его отключили, а он боится сознаться.

— Кто 'они'? — спросил он с напряжением, очевидно, сам зная ответ, но боясь в нем удостовериться.

Я вкратце рассказал ему о своих ночных злоключениях, опустив подробности редакционной пьянки, и снова почувствовал недовольство. Похоже было, что я пропустил что-то важное, но не мог понять что именно. Но это 'что-то' каким-то образом было связано с людьми в плащах и, возможно, даже имело отношение к Мирону Павличко.

— Бред сив кэйбл! — Он не поверил, потому что был в плену общественного мнения. — Напарник вообще пропал, до сих про не можем найти…

— Акиндин? — спросил я.

— Не вышел на работу… — в его тоне прозвучало пренебрежение.

— Думаю, что часть похищений в городе связана с людьми в черных плащах, то есть с черными ангелами, — сказал я.

— Люди в черном по нашей терминологии — это спецгруппа, — возразил Пионов.

— Выходит, я дрался не с вашими людьми из группы 'кальпы', а с инопланетянами.

— И вы туда же! — воскликнул он. — Впрочем, если бы вы столкнулись с настоящей 'кальпой', то сейчас мы бы не разговаривали.

Мне его речь показалась неубедительной. У меня снова заныла правая рука — боль убедительно отдавалась в плечо и в кисть. Возможно, он прав, подумал я.

— Послушайте, что-то происходит: исчезают люди, убили летчика, пропала Люся, эта блондинка, Берёзин зарезан… Кстати, я вчера здесь разговаривал с Павличко. Все связано.

— Вы находите? — спросил он с надеждой.

Мне бы его сомнения. Я был бы самым счастливым человеком. Ведь главным для меня было улететь на Марс. Но похоже, что счастливое возвращение откладывалось.

— Вне всякого сомнения! Мы должны были с ней утром встретиться, — признался я. — Что у вас вчера произошло?

— Она ездила с Акиндиным на задание и вернулась только к началу операции. Мы с ней толком даже не успели поговорить.

— Она что-то узнала, — сказал я. — Она мне вчера звонила и намекала.

— Это был странный вызов: в трансформаторной будке нашли голого человека. Мертвого. Возможно, его убили ваши черные ангелы. Но вот, что они у него искали?!

— Что? — спросил я, почти зная ответ.

— Планшетник!

— Все может быть, — согласился я. — Иногда мне кажется, что и за мной следят.

— Следили, — открыл он мне глаза, — мои люди и бандиты с Марса. Одно время мы подозревали вашего соседа.

— Полковника? — удивился я.

— Два дня он всюду ходил за вами. Кстати, он был отличным лейтенантом, средним капитаном и отвратительным полковником — ушел в отставку из-за несоответствия с занимаемой должностью.

— Так… Может, это он блондинку?.. — спросил я. — Нет, не он…

— Конечно, не он. Он сидел дома, мы проверили, но, вот что странно, два дня назад, утром, когда вы ушли, чтобы лететь в Севастополь, он посетил вашу квартиру. Мои люди засекли его. Что он у вас искал?

— Как и вы — планшетник.

— Да, — нетерпеливо согласился он.

— Но тогда у меня его еще не было.

— Но он-то не знал! — воскликнул Пионов, ерзая на диване, отчего он предательский заскрипел.

— Значит, человек, которого я видел во дворе — ваш человек. То-то я понял, что он какой-то странный.

Пионов поморщился.

— Мы давно испытываем дефицит в хороших сотрудниках. Зачем полковнику планшетник?

— Затем, что и вам. Может, он шпион?

— Бросьте!.. — отмахнулся он. — Люся нашла свой планшетник у погибшего в будке, когда обыскала его квартиру. А ваш?

— А мне дала блондинка.

Он шлепнул себя по лбу.

— Я все думал, где я видел этот многогранник, как не у блондинки. Как я прошляпил?! Давайте, воспользуемся вашим планшетником?

— Увы, я вчера потерял его…

Действительно, я обнаружил пропажу еще на барже, когда меня вытащили из воды. Там же на дне Обводного канала покоился и мой револьвер.

— Наш тоже конфисковала 'кальпа'…

На него было жалко смотреть. Когда дело касалось чего-то серьезного, полицией пренебрегали. Похоже, что Бык до сих пор не привык к такому положению вещей. Что-то человеческое в нем осталось. Он тоже был способен обижаться. А значит, с ним еще можно было иметь дело.

— Выходит, они ее похитили из-за планшетника? — предположил я.

— Я не знаю, — раздраженно ответил Пионов. — Что же делать?

— В мэрии есть человек, который сидит в комнате 0101.

— Курдюмов? — спросил он и поморщился.

Я пожал плечами. Если Пионов скептически относится к человеку из мэрии, то обращаться к тому было пустым номером.

— Он наверняка знает больше нас с вами.

— Хорошо, — согласился он, — едем в мэрию…

Мне показалось, что он готов ехать, куда угодно, хоть к черту на кулички, лишь бы найти Люсю. Похвально для толстокожего комиссара.

Но мы никуда не поехали, потому что я услышал в ухе Лехин смех. Вид у меня был, наверное, очень странный. Пионов посмотрел на меня так, словно я проглотил муху. А я стоял, разговаривал сам с собой и тряс головой. Мало того, на меня, словно напал ступор, потому что любые звуки в 'ракушке' напоминали о людях в капюшонах. Черт, понял я, все-таки это были инопланетяне и они следили за мной, используя 'ракушку'. Леха тоже забарабанил в дверь, помешав мне избавиться от его детища в ухе. Пока я отпирал дверь, Пионов, разинув рот, смотрел мне в спину.

Леха с порога заявил:

— Собирайся!.. Нас главный ждет!..

Потом заглянул в комнату и едва не проглотил язык. Я уже решил, что он увидел Лаврову в переднике и с голым задом, но, оказывается, он лицезрел Пионова.

Мы договорились с Пионовым встретиться через два часа, и он ушел. Леху я благоразумно усадил в кухне.

— В центре полно войск… — сообщил он почему-то шепотом.

— Наверное, как всегда учения? — так же шепотом предположил я, потому что подспудно боялся появления Лавровой в переднике — интересная получилась бы картина. Мне бы наверняка пришлось бы связать Леху, чтобы избавить Лаврову от его ухаживаний. Ведь от вида ее голого зада у него точно поехала бы крыша.

— А черт его знает, — ответил Леха, кивая по направлению в комнаты. — Вспомни, полиция говорила о каком-то вторжении.

Я отправился мириться с Лавровой. Мне не хотелось расставаться с ней на минорной ноте. Как никак, а я все-таки ее любил, хотя, конечно, такую любовь трудно назвать искренней. Честно говоря, в самых дерзновенных фантазиях я готов был увезти ее на Марс. Но что делать с ней на Марсе, я представить себе не мог. На это мне фантазии не хватало. Конечно, она нашла бы себе место под марсианским солнцем. С ее энергией и предприимчивостью это ей было раз плюнуть. Но на Марсе меня ждали жена Полина Кутепова и дочь Наташа. Это была бы не жизнь, а сплошной компот. Воистину — я не мог в одночасье разрешить эту проблему.

— Послушай, детка, у меня сегодня трудный день. Постарайся меня понять…

— Я тебя поняла, — ответила она самым вредным тоном и с подозрением нахмурилась. — Хочу торт по-киевски и черной икры.

— А икры-то зачем? — удивился я, потому что икру можно было достать проще простого.

— Просто хочу! — заявила она мне капризно.

— Ладно, — согласился я, — куплю тебе икру.

— Ну тогда иди, — с легким сердцем согласилась она, — только не напивайся…

— Уж я постараюсь, — заверил я ее обрадованно. — Выведи Росса…

Если бы я знал, что вижу ее последний раз в жизни, я бы расчувствовался. Но я этого не знал. Я поцеловал ее в щеку и вышел из комнаты навстречу своей судьбе.

— Кто у тебя там? — спросил Леха, с любопытством выглядывая из кухни.

— Никто, конь в пальто.

Он не обиделся, а только ехидно заулыбался:

— А… — и погрозил мне пальчиков. — Шалун!

Его нельзя было знакомить с Лавровой: во-первых, ее звали Таней, а во-вторых, я не хотел рисковать даже видимостью семейного благополучия. Не то чтобы я не доверял Лехе, а просто руководствовался поговоркой: 'Береженого бог бережет'.

Как только мы вышли из квартиры, он завел старую песню.

— У тебя нет ощущения, что нас бросили?

— Бросили?

И вдруг я понял причину своего дурного настроения. Оно заключалось в том, что у меня появились сомнения насчет летчика Севостьянова.

— Знаешь, он вдруг появился из ниоткуда… — сказал я, остановившись и озвучивая мысль, которая мучила меня все утро.

Собственно, эта мысль мучила меня и вчера, но за пьянкой и приключениями на Обводном я о ней забыл. Мы вышли из арки дома, и солнце со всей беспощадностью обрушилось на нас. Я подумал о Мироне Павличко. Если он пришел от туда, откуда пришла блондинка, то наши шансы 'зазор' мира значительно повысились. Но я ясно видел, что он исчез в портале, к тому же прихватил мои съестные припасы. Было над чем задуматься. Выходит, что через портал можно попасть к черным ангелам? Но я не знал их кода. Может быть, его знал Курдюмов?

— Ну и что, — беззаботно воскликнул Леха, — подумаешь! Мало ли чего привидится?! Ты хоть трезвый был?

— В том-то и дело… — возразил я, стараясь идти ближе к дому, где еще сохранилась узкая полоска тени. — Мы ищем не там.

— Не бери в голову, — сказал Леха. — Плохо, что никто о нас не заботится, правительство само по себе, мы сами… Как-то неуютно…

— Кризис, — объяснил я, сворачивая к ближайшему магазину.

Надо было иметь богатое воображение, чтобы прочитать его название. За два года я так и не понял, что написано на вывеске: какая-то аббревиатура их трех букв 'ЁПР', значение которой я не мог расшифровать. Денег хватило только на бутылку пальмового вина. Эта сумма входила в наши накладные расходы. Две сотни, взятые в долг у летчика, я не собирался разменивать.

Леха расстроился.

— Черт! — сказал он, выворачивая карманы, — то ли пропил, то ли потерял. Лучше, если пропил, не так обидно.

— Значит, больше опохмеляться не будем, — успокоил я его.

Мы спрятались под деревом-сорняком — целибо, древесина которого ни на что не годилась. Единственное, оно хорошо спасало от солнца и ливня. Мы сидели рядом с кинотеатром 'Синема', стены которого украшали вылинявший афиши и который за отсутствием зрителей, медленно приходил в упадок — одна центральная дверь была забита досками, вторая — стеклянная — была мутная, как воды Невы. Сквозь буйно разросшийся дурман с его огромными белыми цветами еще проглядывал розовый гранит набережной. Пахло рекой. Парило. Набежала тучка, и начался мелкий дождь, который не успев долететь до асфальта, испарялся в воздухе.

— Не-е-е… — ныл Леха, — ты не понимаешь…

На следующий день после возлияния его всегда тянуло на рассуждения. Это был похмельный синдром раскаяния. На Марсе он наверняка зарабатывал бы кучу денег на одном нытье, потому что там выдавали социальную помощь всем ущербным, и не опохмелялся бы дешевым вином, которое мы вынуждены были пить на Земле, а хлебал какой-нибудь бренди, и, вообще, был бы самым счастливым человеком.

— Я вчера видел Павличко, — сказал я в надежде, что Леха, наконец переключится на обыденные проблемы.

— Не может быть! — воскликнул он.

— Мирон выпил со мной вина и ушел через портал…

— Что же это значит? — спросил он.

— Одно из двух: или тайна настолько велика, что мы не можем ее осознать, или мы с тобой полные профаны.

— Вечно ты выдумаешь! — воскликнул он легкомысленно. — Знаешь, твоя консьержка…

Он все еще не мог ее забыть. Впрочем, к его чести я знал, что и эта влюбленность недолгая. Если бы Леха был другим человеком, он давно бы обзавелся женой и кучей детей.

— Она меня сдала, — напомнил я ему и подумал о летчике. — Слушай, — сказал я, — а ведь спрятаться в мезонине он не мог… Это значит…

Но Леха своей болтовней не давал мне сосредоточиться. Он стонал и охал, сдирал со своего носа отмершие кусочки кожи и рассматривал их на свету. Для Лехи с его светловатым обличьем начинались тяжелые времена.

— Нет, — возразил он, — она здесь не при чем…

— Тогда не понимаю, — согласился я, снисходительно относясь к его риторике.

Оказывается, он говорил совсем о другом.

— Наступил такой момент, когда каждый начинает заботиться только о себе. Разве ты не видишь.

— Черт его знает… — согласился я. — Может быть, Мирон так и поступил?

Мне было лень спорить. Да я и не собирался этого делать. Совершенно очевидно, что городским властям на всех и на все наплевать. Но ведь они об этом не кричат. Они хитрые ребята. Знают свое дело и видят перед собой очевидную цель — как можно дольше продержаться у власти. Все остальное подчинено этой задаче. Зачем им лишние хлопоты с какими-то инопланетянами. Если Леха вообще имел их ввиду.

— Ты меня слышишь?! — рассуждал я, — летчик-то, этот Севостьянов… появился в доме из ниоткуда.

— И ты во все это веришь? — удивился Леха.

— Увы… — ответил я, — такую чушь на трезвую не придумаешь. — И портала у него в доме не было…

— Что будем делать? — спросил он так, словно не советовал мне пороть горячку.

— С кондачка не решается, — согласился я. — Стой! — вдруг закричал я. — Стой!

— Что случилось?! — Леха испуганно присел, выпятив зад, и оглянулся по сторонам, соображая, с какой стороны проистекает опасность.

— Надо ехать в Девяткино, там есть ход к инопланетянам!

На меня снизошло прозрение. Как я раньше не догадался?

— Фу ты черт! — вытер Леха пот со лба. — Там можно дурным сделать! Чего орешь-то?!

— В Девяткино! — не слушая его, твердил я ошалело. — В Девяткино! Там вход!

Я действительно так думал, только не мог понять, как этот вход выглядит и где его найти.

— Давай все же вначале к главному?! — предложил Леха, словно мы оба не понимали, что над нами все время висит дамоклов меч.

Признаюсь, нами давно владело желание покаяться перед Алфеном.

— А куда деваться, — вынужден был согласиться я и подумал, что все же надо ехать на дачу летчика Севостьянова — именно там находится разгадка и 'черных людей' или черных ангелов, то бишь людей в странных капюшонах, и Павличко, и блондинки, и Берёзина.

— Можно еще напиться, — высказал Леха заветное предложение, и мы оба потянулись к бутылке. — Нет… — сказал он, делая глоток, — не так я себе это представлял…

— Думаешь, он нас убьет? — спросил я, наблюдая, как в такт глоткам у Лехи двигается адамово яблоко.

— Поцелует с маковку! — возмутился Леха моей наивности.

— Найди другой вариант… — предложил я, отбирая у него бутылку. — Главное, врать убедительно! — сказал я уверенно, почесывая ногу, которую укусил комар.

Слабое пальмовое вино даже не обжигало горло. Оно было противным, как теплая вода из крана. Чтобы ощутить опьянение, надо было выпить бочку этого пойла. Честно говоря, опохмеляться меня научил Леха. И насколько я помню, ученик оказался достоин учителя.

— А что? — поддержал он. — У нас все есть: планшетник…

— Да… — кивнул я, ибо в это момент вливал в себя вино. Не сообщать же ему раньше времени, что планшетник покоится на дне канала.

— …Мои записи…

— Ага… — легко согласился я.

— …Адреса…

— Где покойники лежат… — продолжил я.

— Это точно… — вздохнул он с твердым убеждением, что дело дрянь.

— Он нас убьет за одну Таню Малыш… — напомнил я, забрасывая пустую бутылку в кусты и поднимаясь.

Это было нечестно. До этого момента мы соблюдали табу на эту тему. Хоть мы и порицали Таню Малыш за ее распутство, но в глубине души ее жалели. Нам не было чуждо сострадание к падшей женщине.

— Черт!.. — выругался он.

— Плакали наши двадцать тысяч, — сказал я убежденно.

И мы пошли в редакцию. В глубине души, я надеялся, что мы все-таки заработаем деньги каким-то чудесным образом.

— Я тоже виноват, — признался Леха великодушно, но от этого не стало легче.

Вдруг Леха заявил, что хочет есть. На следующий день после попойки у него всегда вместе с нытьем открывался болезненный аппетит. В особо нервные периоды жизни он распухал от еды буквально на глазах и становился ленивым и неповоротливым. Я знал, что спорить бесполезно — в таком состоянии он был нетранспортабелен, а риторические разговоры были его защитной реакцией против действительности. Пришлось мне разменять сотню. Мы как раз проходили мимо кафе. Себя я взял салат из очищенных стеблей лотоса, а Леха выбрал здоровенный лангет, морские ушки, политые лимонным соком, и подвяленные над дымом хрустящие морские водоросли. Все это он со вкусом запил бутылкой контрабандного двадцатирублевого пива марки 'Нева'.

На Земле я быстро понял, что здесь очень легко потолстеть, но трудно похудеть, поэтому использовал метод балерин: в течение одной недели до и после еды — стакан холодной воды. Обычно таким способом я сбрасывал примерно пять кило. И старался держать свой вес, если, конечно, не увлекался пивом.

Пока Леха набивал желудок, я наблюдал за обыкновенным черным жуком, который пересекал тротуар: вначале он бежал целеустремленно, и я даже зауважал его за это. Жук добежал до стены кафе, пробежал немного вдоль нее, развернулся и побежал назад, при этом едва избежал смерти под ногами пешехода. Жук меня разочаровал. Приятно было думать, что кто-то разбирается в этой жизни лучше, чем ты сам. Но я ошибся. Мне даже показалось, что мы, как этот жук, сами не знаем, куда бежим и чем рискуем. Потом я подумал, что если теория нелокальности, основанная на подобии фотонов в любой части вселенной, верна, то где-то во все той же вселенной сидел человек, очень похожий на меня, и рассуждал на схожие темы. Однако, либо теория нелокальности — это легенда, либо — единственный случай, который невозможно проверить. Не заключаем ли мы соглашение между реальностью и мечтой, чтобы спокойно жить? Я покосился на Леху — он активно работал челюстями. Я немного завидовал его уверенности, ведь набивание живота — это взгляд в будущее. Способен ли я на такой же смелый поступок? Я отодвинул от себя салат. На эту тему мы с Лехой ни разу не философствовали. А стоило бы.

— Теперь можно жить! — заявил он, похлопывая себя по животу и добавил, как хороший трагик: — И все-таки мне одиноко… Не в смысле одиночества, а в смысле брошенности…

— Не ты один такой… — посочувствовал я, намекая на себя.

Но он даже не обратил на мои слова внимания. Его интересовала только собственная персона.

— Чем я больше ем, тем больше добрею…

Рассуждая таким образом, у Адмиралтейства мы почти ткнулись лбами с БТР.

— Вы что не видите, куда прете? — лениво спросил военный. — Документы…

— Лейтенант, — спросил я, — что происходит?

Рядом с ним стояли еще двое: рядовой, у которого на животе висел автомат, и он направил его на нас, и второй, которого я узнал — это был человек, который убил блондинку. Я был почти уверен в этом. Был он потерт жизнью, но крепок, и на нем стояла печать спецслужб. Одет он был в черную униформу без знаков различия. Но по тому, как косился на него лейтенант и как настороженно вел себя рядовой, мы поняли, что человек в черном старший по званию. Самое странное, что он не проявлял к нам никакого интереса. Даже не смотрел в нашу сторону. И вообще, сделал вид, что не узнал нас.

— Учения… — ответил лейтенант, возвращая мое редакционные удостоверения.

Видать, они стояли здесь давно, потому что были уже потными. Поверх 'хб' на них были надеты полицейские доспехи.

— А?.. — одновременно произнесли мы оба и посмотрела друг на друга. — Какие учения?

В этот момент из башни БТР высунулся человек в шлемофоне.

— Ты их проверил? — спросил он.

— Нет, — растерянно ответил лейтенант.

— Ну так проверь…

— Сейчас…

У лейтенанта в руках появился странный прибор, похожий на фонарик. Он направил его вначале на Леху, а потом на меня. На приборе загорелся зеленый индикатор.

— Все нормально, — сказал он, обращаясь к человеку в башенке. — Кровоток в норме.

— Гони их к черту!

Рядовой потерял к нам всякий интерес, опустил автомат и даже отвернулся. Человек, который убил блондинку, отступил в тень. И вдруг я понял, что тогда в гостинице он не собирался меня убивать и что он знает о нас все: и что-то мы работаем в газете, и что мы расследуем странные события вокруг блондинки, которую он зарезал, и что сейчас мы идем к главному. Мы были для него мелкой сошкой.

— Лейтенант, я журналист, вы не объясните…

— Валите, валите… — вяло ответил он, глядя куда-то в сторону. — Некогда мне…

Мы почли за благо убраться восвояси.

— Ты видел?! — возмутился Леха. — Нет, ты видел?! На них пластиковые бронежилеты. С каких пор военные носят жилеты?!

— Да, странно… — согласился я. — Но может быть, они по полной программе?

— Может, и по полной, — согласился Леха. — Но все равно странно. И при чем здесь кровоток?

— Ты видел того в черном, без знаков отличия?

— Думаешь, это он? — оглянулся Леха.

Но мы уже не могли разглядеть ни 'бешки', ни людей рядом с ним. Зато не успели пройти еще метров сто, как увидели зеленый танк, замаскированный ветками деревьев. Танкисты сидели на броне и пили пиво.

— Ребят, что здесь происходит? — спросили мы.

— А черт его знает, — охотно ответили они. — Мы здесь всю ночь кемарим. Нас еще даже не кормили. Хорошо ящик горючего подкинули, — похвастался один из них и пнут что-то ногой. Послушался звон бутылок. Судя по всему пустых.

— А какие приказы? — спросил Леха.

— Да никаких, сидим попугаев считаем…

И мы забыли и о лейтенанте с его необычном приборе, и о рядовом, который держал нас на мушке, и даже о человеке в черном, который убил блондинку, — нам предстоял неприятный разговор с главным.

Алфен лечился с куриной ножкой в руках и с салфеткой на груди. Как только мы вошли, он накрыл бутылку газетой. Я успел заметить, что это была самопальная перцовка. Мог бы и нам предложить — мы с Лехой так спешили, что забыли, опохмелялись или нет, потому что до сих пор чувствовали себя немного поломанными. Он потребовал отчета. Конечно, это было не по правилам. Конечно, время еще не истекло. Но Алфен прекрасно понимал, что мы не управимся в оставшееся полдня, к тому же он был с похмелья, и даже новая зазноба в лице зеленоглазой консьержки его не вдохновляла. Кстати, а где же она? От нее за ненадобностью осталась лишь шерстяная кофта, которая в скомканном виде валялась на диване.

Выслушав наш путаный рассказ, он с места в карьер разъярился.

— Это что за пугачевщина?! — закричал он, размахивая куриной ножкой, как саблей. — Давайте сюда планшетник!

— Увы… — я развел руками.

— Вы понимаете… вы понимаете, что наделали?! — он едва не задохнулся.

— Понимаем… — ответили мы хором.

— Я вас уволю! — сорвался он на фальцет и на этот раз потряс куриной ножкой, как боевым стягом.

— Шеф, — сказал я, — нас ждет сам комиссар Пионов, чтобы продолжить расследование. Он поделится с нами информацией. Похоже, мы на пороге грандиозных открытий. К тому же нашелся Мирон Павличко!

— Да?! — с модуляцией в голосе удивился он, выходя из-за стола и приближаясь к нам. Впрочем, для этого не требовалось много времени, потому что кабинет был крохотный. — Ты ищешь связи, как и полагается хорошему журналисту, — саркастически похвалил меня главный, — но дело в том, что связи нет!

— Как нет? — удивился я.

— Нет планшетника — нет связей, — заверил он меня.

Я беспомощно посмотрел на Леху. У него оказался подбит правый глаз. Я только сейчас это заметил. Так, кто у нас левша? Значит, Леха сцепился с художественным редактором. А я знал, что несмотря на небольшой рост, Леха хорошо бодается головой и подныривает под противника, чтобы провести бросок. Благо она у него вся к белых 'перышках'. Однажды мы стояли в очередь за злополучным румынским коньяком. В тот момент, когда подошла наша очередь, какой-то бугай нагло пролез к прилавку. Леха удивился и сделал ему замечание. Бегай отмахнулся от него, как от мухи. И зря это сделал, потому что не знал, с кем связался. Леха поднялся с пола, выставил перед собой голову, как бычок, и попросил:

— Ударь меня еще раз!

Бугай удивился и ударил. Три раза он бил, и три раза Леха поднимался. Но по мере то, как он раз за разом поднимался, самодовольство бугая таяло. Он был выше Лехи на две головы и тяжелее килограммов на сорок. Но никогда не попадал в такие переделки. Для начала Леха сбил ему очки, и рубашка окрасилась первой кровью. Бугай попытался зажать Леху между прилавками и придушить за голову. Но Леха вывернулся, поймал его за руку, взвалил на спину, вытащил на середину зала и бросил на пол. Послушался глухой звук шмякнувшегося теста. Бугай поднялся. Если бы он знал, что его ожидало. После броска он стал безнадежно опаздывать. Как таран, он бросался на Леху в надежде использовать свой главный козырь — вес, но Леха в последний момент уворачивался, и наконец подставил ему подножку — бугай снес прилавок в бакалейном отделе и рассек себе лоб. Больше Леха не давал ему передышки. Он бил и справа и слева, кружа вокруг, как голодная собака, превращая лицо бугая в отбивную. Из носа у бугая текли сопли и кровь. Брови были разбиты в лохмотья — торчали голубые надкостницы. Через пару минут левый глаз безнадежно заплыл, и он им уже ничего не видел, а распухшими губами жадно хватал воздух. Бугай стал хромать, колени его был стесаны и дрожали. Правда, Лехе тоже досталось, но это не шло ни в какое сравнение с жалким видом бугая. Он бы с удовольствием сбежал, но в нем еще оставалось самолюбие. К тому же в толпе любопытствующих присутствовали хорошенькие женщины. Настал момент, когда он просто остановился и уже не шел вперед, а тупо смотрел на Леху, и его единственный зрячий глаз красноречивее любых слов выражал его состояние — бугай был в отчаянии. Несомненно, он всю жизнь жалел и холил себя, любил свое большое тело и считал себя сильным и здоровым. Он стал просить прощения. Ложными выпадами Леха вначале заставил его согнуться и упасть на корточки. После этого вытолкал пинками из магазина. Лучшая часть человечества аплодировала, а две особенно страстные женщины тут же пожелали познакомиться с победителем. Отблеск его славы пал и на меня. Стоит ли говорить, что обе, как всегда, оказались Танями, которые, кстати, и прихватили пару бутылок злополучного румынского коньяка, из-за которого мы едва не отдали богу душу.

— Разве дело только в планшетнике? — удивился Леха. — У нас есть запись расследования.

Я поморщился. Дело в том, что запись надо было еще монтировать, иначе бы главный ничего не понял.

— Да! — почти закричал главный. — Потерять такой козырь! Да мы бы могли!.. — он замер с куриной ножкой в руках, унесенный воображением в невидимые дали.

Леха незаметно пожал плечами и с ухмылкой покосился на меня. Ему приходилось выслушивать от шефа и более грозные тирады.

— …Можно было утереть нос любому конкуренту!..

На большее у него фантазии не хватило.

— …Или на худой конец продать!..

— Шеф! — дружно и радостно вскричали мы, — тогда бы нас точно посадили в тюрьму!

Ведь фактически из планшетника ничего нельзя было выжать, кроме его физического наличия как улики, которая подтверждала пришествие инопланетян. Но этот факт и так был известен.

— А где Мирон? — спросил он вдруг абсолютно спокойным голосом и принялся за куриную ножку.

— Он… — я замялся, — ушел…

— Все… все… все! — замер он. — Идите вы… правдолюбы! Идите работайте! Дело закрыто!

Похоже, ему надо было принять за воротник, и он нас просто выпроваживал. Я понял, что он принял решения, исходя из личных надобностей, а не из соображений стратегии.

— Шеф, у нас еще есть полдня… Похищена полицейская… мы будем… мы можем… Завтра утром…

— Идите… идите… к Луке, теперь он ведет расследование. У меня голова трещит. Делайте что хотите… век бы вас не видать…

Мы уныло вышли из кабинета. В коридор выскочила секретарша Вениаминова Зоя и сообщила:

— Тебя зовет Арон Самуилович, — она выразительно потыкала пальцем в пол.

— Спасибо, я спущусь, — ответил я.

Тогда я не придал этому значения. Может быть, Арон Самуилович просто хотел выпить со мной кофе? Если бы я сразу очутился у него в магазине, наверное, вся история закончилась бы раньше времени.

Леха спросил:

— Ты чувствовал себя когда-нибудь озлобленным?

— Конечно, чувствовал, — ответил я, соображая, что делать дальше.

Лука, конечно, не лучший выход из создавшегося положения, но мне приходилось работать и не с такими людьми. Когда я попал в переплет из-за корпорации 'Топик', мне понадобилась вся выдержка, на которую я был способен. А обходились со мной очень жестко, и я знал, на что способны люди, наделенные властью. Разумеется, Лука не тянул на штатного дознавателя прокуратуры или костоломов 'Топика', но работать с этим человеком все равно было трудно. Пожалуй, один Леха благодаря природному юмору умел с ним ладить. Такого юмора у меня не было, вернее, он улетучивался, когда я общался с Лукой.

— А Мирон-то был? — спросил Леха с тоской в голосе.

— Был, — ответил я, испытывая чувство неполноценности, потому что и Леха мне не верил.

Что мне оставалось делать? Если бы я сказал, что Мирона не было, что мне все приснилось, было бы еще хуже.

— Ну был, так был… — согласился он и вдруг добавил: — Мне все надоело… Пойду свою 'мамию' собирать…

— Леха… — удивился я, — ты что, бросаешь меня?

— Устал, — вздохнул он, не глядя мне в глаза. — Может, этих зеленых человечков и не существует?.. А?.. Кто знает?..

— Леха! — воскликнул я. — Чутье потерял?! Назревают такие события… блондинка… летчик… Мирон… бармен…

— Потерял… — признался он, — вот если бы у меня была жена, если бы меня не бросило правительство, если бы главный был родной мамой, я бы всех простил, и то бы подумал. А так, гори оно все синим пламенем…

— Может, ты и прав, — сказал я, чтобы облегчить его страдания. — А мне деваться некуда.

— Ладно… — произнес он с горечью, в которую вложил всю мудрость человечества.

Действительно, в сложившейся ситуации каждый из нас был волен выбирать. Мы пожали друг другу руки и разошлись. Он поплелся к себе в каптерку. Его фигура выражала опустошенность. А я открыл дверь в кабинет Луки. Он лихорадочно диктовал своему новенькому баснословно дорогому квантовому компьютеру статью. Даже у Алфена была далеко не самая последняя модель. Хоть в этом Лука утер ему нос. На гвозде, вбитом с стену, висела его знаменитая 'карапуза'. Надо сказать, что его кабинет был еще меньше, чем у главного — в нем даже дивана не было. К тому же в нем было душно, как в кочегарке, которую я имел честь посещать в детстве. Впечатление от пребывания в ней было примерно такое же, как и от пребывания в кабинете у Луки, только раз в пять ярче, потому что на Марсе всегда было минус сорок, а в кочегарке, как утром в тропиках — все плюс тридцать пять. Но Луке все было нипочем. Он никогда не потел. Зато я сразу покрылся предательской влагой — сказывалось вчерашнее чаепитие.

— Привет, — сказал я. — Я пришел…

Он сдвинул на лоб очки и уставился на меня. Усы его грозно шевелились, а лицо как всегда выражало крестьянскую хитрость. Было такое ощущение, что Лука знает обо всем на свете. Надо ли говорить, что синяк на шее, оставленный Пионовым, приобрел синюшный оттенок, а по краям пожелтел. Впрочем, точно такой же был у меня на лице справа.

Я взял в углу комнаты стул, поставил его в центре комнаты и сел, давая понять, что я не мальчик на побегушках. Он тряхнул головой, очки упали на переносицу, и сказал:

— Сейчас смотаешься в Смольный… к одному человечку. Я ему сбрасываю информацию о твоем планшетнике, летчике и Мироне Павличко…

Оказывается, за заботами о собственном здоровье Алфен не забыл позвонить Луке и сообщить последние новости.

— Ты и об этом раскопал? — спросил я, помня первую заповедь журналиста — не выдавать своего информатора, то есть Таню Малыш. Я только забыл, что этот информатор уже мертв.

— Конечно, — многозначительно произнес он. — А человечек расскажет нам о вторжении. Отнесешь ему бутылку водки.

— У меня могут быть неприятности, — признался я, — планшетник тянет на два года.

Я уже знал, к кому он навострил лыжи — конечно к Курдюмову, к кому еще? А если Курдюмов узнает, что еще кто-то знает правду о блондинке, то я точно попаду в список невыездных, и тогда прости-прощай Марс. Я почувствовал старый, противный запах системы. У меня не было ни малейшего желания снова бодаться с ней. Вот чего я действительно боялся, поэтому и не стал на Земле классным журналистом.

Еще я мог сказать Луке, что Курдюмов натурой не берет, но промолчал.

— Если работаешь репортером, то надо быть самым циничным и продажным, — нагло заявил Лука мне в лицо.

— Но не до такой же степени?! — удивился я.

Я не требовал от него жалости, но хотя бы элементарной порядочности.

— Сынок… — устало сказал он, глядя на меня поверх очков, — когда проживешь с мое, то поймешь, что миру на тебя наплевать. Ты думаешь, что поступаешь справедливо, но никто этого не оценит и не повесит тебе на пуп звезду героя.

— Да ты такой же беспринципный, Лука, — сказал я, — как и все земляне.

Всегда найдется предатель, разрушающий систему. Страны разваливаются именно из-за таких людей: десяток неразборчивых в средствах политиков, десяток денежных тузов, не уважающих законы, десяток циничных журналистов — и общество начинает на них равняться. Потом кое-кто из них становится национальным героем. Вот об этом Лука и напомнил мне:

— Лучше жить без принципов, чем лежать в гробу мертвым идеалистом!

На нем была даже майка цвета американского флага — красно-бело-синего тона. Где он ее откопал? Этой стране давно уже никто не поклонялся. Может быть, он тайный агент бывшей супер-державы?

— Вот это здорово! — воскликнул я. — Ты думаешь, что прав?

— На все сто! — сказал он безапелляционно.

Я помолчал, разглядывая его. Мне надоело спорить.

— Ладно, — сказал я почти примирительно, — твои взгляды меня не касаются. — Что ты собираешься делать?

— А ты сам не знаешь?

Даже усы у него топорщились от возмущения, потому что он считал меня никчемным журналистишком.

— Я знаю, что ты наверняка что-то раскопал, но молчишь.

— Ха-ха… — он коротко рассмеялся. — Где тебя учили так грубо льстить.

— Ну и черт с тобой! — сказал я. — Какой же ты профессионал, если не делишься информацией. У меня тоже кое-что есть.

— Ну да? — удивился он скоре всего тому, что кто-то что-то знает больше его самого. На этот раз я заставил его пошевелить мозгами. — Ладно, говори, что знаешь, и убирайся. Мне такие помощники не нужны.

— Так не пойдет… — заявил я.

— Хорошо… — И я удивился, как он быстро сдался. Мне даже показалось, что в этом крылся какой-то подвох. — На прошлой неделе в правительстве решался вопрос о вторжении.

— Боже мой! — воскликнул я. — И это твоя тайна? Да об этом твердят на каждом углу.

— Твердят, да не на каждом, — возразил он. — Официальное решение говорит о том, что начат реализовываться некий план.

— Что за план? — удивился я.

— А вот об этом я тебе ничего не скажу.

— Почему? — спросил я слишком нетерпеливо.

— Потому что зарабатываю деньги, а не треплюсь на каждом углу.

— Хорошо, — согласился я, — если я тебе намекну кое о чем, а тебя это заинтересует, ты мне намекнешь о подробностях.

— Валяй… — согласился он не без ехидства.

— Я знаю, как проникнуть к инопланетянам…

У меня был еще один аргумент — разговор с Мироном Павличко. Но я не собирался открывать Луке все карты. Все равно он не оценит. В лучшем случае украдет информацию, чтобы присвоить себе. Правда, он был настолько виртуозен, что черпал ее буквально из воздуха. Недаром он был замглавного.

Он потерял дар речи. Пауза, которую он выдал мне, стоила любых похвал. Но гордость не позволяла ему спросить у меня о подробностях.

— Браво! — он захлопал в ладоши. — Ты меня удивил, если не врешь.

— Ага… — иронически произнес я. — Когда в дело идут такие аргументы…

— Ладно, ладно… — перебил он меня, — верю, что раскопал. Но ведь ты не воспользуешься этим один, правильно?!

— Почему это? — удивился я, приподнимаясь.

Его крестьянская хитрость мне надоел, я уже пожалел о самом разговоре, я забыл, что с Лукой надо было держать ухо востро.

— Потому что здесь нужно чутье, — сказал он, намекая на полное отсутствие его у меня.

Лояльность Луке — дешевый товар, поэтому мне было наплевать, что он думает.

— Я сам справлюсь… — произнес я равнодушно и поставил стул в угол.

— Это неправильно! — горячо возразил он. — Я иду с тобой.

— Ты мне не нужен, — ответил я, направляясь к двери.

— Все сдаюсь, — он поднял руки вверх. — Один ноль в твою пользу. Идем.

Ради сенсации он готов был лезть черту в зубы — хорошее качество для журналиста, который решил не дожить до старости. В этот момент раздался звук бьющегося стекла, и в окно влетел камень, который угодил в монитор сверхмодного компьютера. На пол посыпались осколки пластмассы и стекла. У Луки оказалась хорошая реакция — он спрятался за тумбу стола. С улицы донеслись крики.

Я выглянул: проезжая часть дороги была запружена хлыстами, которые двигались к Эрмитажу. Прохожие жались к стенам. На противоположной стороне тротуара лежало распростертое тело. Несколько мгновений хлысты обтекали его, как вода обтекает торчащее бревно. Потом тело скрылось в белом водовороте.

— Что я тебе сказал! — возбужденно крикнул Лука. — Бежим! Это восстание!

Разумеется, главный дал маху. Виной всему была вчерашняя пьянка. При других обстоятельствах Алфен никогда не терял чутья. И Лука спешил поскорее убраться из редакции, чтобы окунуться в гущу событий, а не попасть под горячую руку Алфена, который любил устраивать разносы в самое неподходящее время.

Мы выскочили в коридор, по которому с перепуганными лицами уже сновали сотрудники. Сашка Губарь крикнул мне:

— Тебя разыскивает главный…

— Ты меня не видел или увидел там… — я показал пальцем в окно, за которым кто-то кричал на высокой ноте.

Мы с Лукой пронеслись по второму этажу, и, перескакивая через ступени, слетели по лестнице вниз. Арона Самуиловича, закрывающий жалюзи, испуганно оглянулся на нас. Я не успел спросить, зачем я ему был нужен. В следующий момент меня чуть не сбил какой-то хлыст с белыми от страха глазами.

Все бежали бежали, прижимаясь к домам и оглядываясь — ближе к нам группами по два-три человека, а дальше за ними стремительно заполняли переулки, выплескиваясь на Адмиральский проспект. Пахло как-то странно: то ли розами, то ли серой.

— Что происходит?! — успел я крикнуть, и нас растащили в разные стороны.

В антикварной лавке напротив разлетелись окна. С лязгом рухнула стальная дверь. Я увидел, как человек, очень похожий на Леху, мелькнул в проеме. В руке у него был фотоаппарат. И после этого сразу же я услышал стрекот пулемета и упал вместе со всеми на мостовую, больно ударившись щекой о чьи-то башмаки. В следующий момент кто-то закричал так, как может кричать только смертельно раненый человек, и хотя мне до этого не приходилось слышать ничего подобного, я понял, что ему очень больно. Я поискал глазами, где он лежит, но над головой прожужжал белый рой пуль, раздался непонятный звук и посыпались мелкие камни, тогда я увидел, что стреляют от Строгановского дворца. С той точки откуда я смотрел, это выглядело, как вспышки ярких звездочек в окнах и на крыше, и тогда вдоль улицы проносились трассеры. Мне показалось, что все пули летели прямо в меня. 'Ту-ту-ту… ту-ту-ту…ту-ту-ту… — строчил крупнокалиберный пулемет. Пули рикошетили от стен и высекали из мостовой искры. Со стороны Невы ему отвечала скорострельная пушка: 'Бум-бум-бум-бум… Толпа шарахалась из стороны в сторону, словно в нее били кувалдой. Все выглядело, как в очень дешевом кино. Я попытался было вернуться в редакцию, но меня потащили в сторону Зеленого моста. Потом все упали, потому что пулемет рубанул длинными очередями, и расстояние до ближайшего переулка я преодолевал ползком. Мне все время мешал какой-то хлыст, который хватал меня за ноги и норовил обогнать. Все мое внимание было сосредоточено именно на нем. Иногда на нас сыпались штукатурка, стекла и куски деревьев. Все: стоны, хрипы, вопли — слились в протяжный вой. Нельзя было ничего разобрать. Мои руки и ноги были в мелких порезах и ссадинах. Я перепачкался чужой кровью, которая лилась по мостовой ручьями. В какой-то момент я посмотрел вперед и увидел, как в угловой дом за Мойкой — в Строгановский дворец — попал артиллерийский снаряд. Из общей какофонии выпали звуки крупнокалиберного пулемета. Но потом стрельба разгорелась с новой силой. Последние десять метров я преодолел по телам. Я не знал, убиты эти люди или ранены. Мне казалось, что если я сверну влево на Мойку, то уйду из-под обстрела. Перед мостом горел автомобиль. В коптящем пламени лежал человек. Его лицо были устремлено в небо, а обгоревшие руки были прижаты к груди, как лапки у курицы.

Однако как только я оказался на набережной, то понял, что центр окружен войсками со всех сторон, потому что стреляли и с Певческого, и с Красного моста. От града пуль меня прикрывали угловые дома. Вот почему здесь скопились люди, хотя и вповалку — они не могли никуда убежать. Зеленый мост стал непреодолимой преградой. Я видел, как один хлыст, выждав паузу, устремился на левый берег. Он не пробежал и половины пути. В него попала очередь из крупнокалиберного пулемета. Он упал навзничь. Впечатление было такое, словно он взорвался изнутри. Его тело долго дергалось от пуль, а кровь стекла на правый берег. Я так и не мог понять, кто в кого стреляет. Несколько снарядов взорвались в районе Казанского собора. Если начнут обстрел со стороны дворца Разумовского, нам конец, подумал я. Потом с той стороны, откуда я бежал, в общему гулу, добавились лязгающие звуки танков, и оглянулся — по тому, как подались люди в конце улицы было понятно, что там творится нечто невообразимое.

Я не понял, что произошло — то ли взорвался снаряд, то ли еще что-то. Меня отбросило почти на середину набережной, и хлыст, на которого я упал, закричал от боли. Воздух наполнился пылью и запахом взрывчатки.

Глава 6 Город в огне

Я сразу понял, где мы оказались — это были павильоны Инженерного замка, в которых раскинулось казино 'Рояль', а напротив в бывшем Михайловском манеже — отель 'Красный лев', на вечеринках которого подавали пиво в больших бумажных пакетах и индюшачьи крылышки с хрустящей корочкой.

Обычно здесь собиралась сомнительная публика — из тех, кого не пускали на Марс: бандиты, денежные мешки и проштрафившиеся политики всех мастей, которых периодически выбирали в правительство и в депутаты и которые регулярно попадали на первые страницы скандальных газет. В общем, все те, кто маскировался под нас — добропорядочного обывателя, но считали себя выше.

Здесь я впервые работал в паре с Таней Малыш. Она оказалась потрясающей актрисой — выполнила задание по отвлечению публики от моей личности. По легенде, которую придумал сам Алфен, она должна была изображать наивную провинциалку, зарабатывающую на жизнь тем, что уговаривала клиентов побольше и подольше играть. Она появлялась в чем-то подобия туники и в золотистых туфлях с таким каблуком, что я боялся за нее, когда она семенила по залу. С ней знакомились все подряд. Она знала, что нельзя напрямую просить деньги у денежных мешков. Если у нее спрашивали, как она живет. Она отвечала: 'Плохо… Папа пьет… Папа маму бьет… А я, бедняжка, вынуждена за копейки стараться для казино… И все подобное в течение пятнадцати минут. Какая рука не дрогнет? Обычно 'мешок' доставал тысченку со словами: 'Вот тебе, дорогая, иди сыграй в 'черного джека… Одним из таких 'мешков' был я. В самом начале журналистской карьеры на Земле, пока моя физиономия не примелькалось среди тамошней публики, я провел здесь месяца два, изображая туриста, только что прибывшего с Марса. Она ходила за мной на своих высоких каблуках, как хвостик, играя роль влюбленной дурочки, которая, впрочем, не прочь была поживиться за счет богатого туриста. И целовались мы с ней, не очень скрываясь от посторонних глаз и в то же время не демонстрируя наших взаимоотношений. В общем: случайное прикосновение и проникновенный шепота — не знаю, было ли это игра на публику или нет. Но какой-то момент мы потеряли голову, и однажды на рассвете я проснулся в ее семикомнатной пыльной квартире. Но это отдельная история, не имеющая к моей истории никакого отношения.

После полуночи в казино лучше не соваться. Здесь в подвалах правого павильона шла большая игра для избранных. Играли в том числе и в запрещенную 'железку'. Иногда воды Фонтанки уносили отсюда в залив трупы неудачников. Особенно много их было в тот год, когда я прилетел на Землю. После публикации разоблачительных статей в газете, я некоторое время отсиживался у Мирона Павличко, пока не повязали всех зачинщиков последней разборки. Но, во-первых, по сравнению с историей корпорации 'Топик', это было слишком мелко, а, во-вторых, это был единственный раз, когда моя звезда взлетела на Земле необычайно высоко. Потом началась рутина журналисткой жвачка — кто-то нашептал Алфену, что мои статьи о казино — случайность. Возможно, это был его серый кардинал — Лука.

Стоит попасть в какую-нибудь историю, и ты из нее не можешь выпутаться, пока она не закончится. Вопрос, закончится ли она для тебя удачно?

* * *

Мимо нас к центру с отрешенном видом бежали хлысты в белых холщовых одеяниях. У большинства из них на лицах были мясистые опухоли и сыпь, как у сифилитиков. Несколько раз режиссер Вергилий Кетаусов ради смеха пугал их своей 'указкой', и вокруг нас мгновенно образовывалась пустота.

— Стой! — приказала он и потыкал в спину своей 'указкой', одновременно постучав в зеленую дверь цирка.

В отличие от 'указок' черных ангелов на Ипподромном мостике, его указка была короткой и толстой — под стать внешности, что ли?

Я послушно остановился. Меня еще качало, а из одежды не выветрился тошнотворный запах взрывчатки.

Дверь открылась,

— Привел… — сказал Вергилий Кетаусов кому-то в темноту.

Я промедлил. Он вежливо подтолкнул меня в спину. Несмотря на то, что я был оглушен, мне все же стало интересно. Неужели Кетаусов хлыст? Может быть, он даже генетически модифицирован и связан с 'черными людьми'? Такое предположение меня очень озадачило. Выходит, что 'черные люди' глубоко проникли в общество. Это была не очень большая, но все же сенсация. Если окажется, что власть на Земле захватили хлысты и их хозяева, то нам всем кердык. Точно захотят переделать, а если я не хочу? Если я упертый марсианин?!

Внутри было темно и гулко. По коридорам сновали хлысты с оружием. Я не сразу разглядел молодца и еще одного человека, который вел нас вглубь здания. Потом я узнал его. Это был Акиндин! Мы вошли в какой-то разгромленный кабинет с высоким потолком. Он повернулся и спросил:

— Удивлен, дорогуша?

— Что-то подобное я предполагал. А как же Бык и государева служба?

Он усмехнулся. Я ошибся, это был не он. Передо мной стоял не тот Акиндин по имени Дима, которого я знал как человека, произносящего глупости, а скорее человек хитрый, человек низкой морали, человек, который перестал маскироваться. Мое журналистское чутье меня редко подводило. Выходит, на этот раз я ошибся — Акиндин оказался хитрее самых хитрых моих знакомых.

— Пролитую воду не соберешь, — сказал он. — Бык был моим другом в университете и полицейской академии. Но все хорошее всегда кончается. Тебе же я предлагаю мир и сотрудничество.

— Залетела ворона в боярские хоромы… — пробормотал я, полагая, что я теперь в полной его власти.

Он покровительственно усмехнулся и показал большим пальцем на окно, за которым гудела толпа.

— А… — понял я.

— День длинных ножей.

— Что это значит? — спросил я.

— Это значит, мы захватываем власть.

— Кто мы? — спросил я.

— Тот, кто предлагает тебе стать членом нового общества.

— Наконец-то гора родила мышь, — сказал я, уподобившись Акиндину, потому что из всех моих знакомых один он говорил прибаутками.

— Если ты согласен стать обращенным, — обрадовался Акиндин, — я дам тебе ключ туда, дорогуша.

— Этот, что ли? — я достал брелок с черным ключом.

— Что-то похожее, — не моргнул он и глазом. — Но ключа недостаточно. Надо показать Привратнику вот такую штуку. — Акиндин продемонстрировал предмет, похожий на ажурный клочок кожи. — Это пропуск.

Я успел рассмотреть клочок кожи. Он вдруг набух и принял форму многоугольника, точнее, икосаэдра — я насчитал двадцать правильных граней. Все сходилось: такая же наколка была между лопаток у блондинки. Когда Акиндин спрятал его в карман, он снова сделался плоским.

— Рано или поздно все станут новые людьми, — сказал Акиндин и ободряюще похлопал меня по плечу.

Я притворился, что испытываю к нему дружеские чувства — с такими людьми надо было быть очень осторожным.

— Так ты все знал? — удивился я.

— Конечно, а ты думал! Больше того, я даже использовал тебя, чтобы запутать своих коллег.

Тогда я решил схитрить:

— Ты пошлешь меня на Марс?

— Не исключено, дорогуша, — сказал он уклончиво.

— Ну поехали, — согласился я.

— Вначале ты должен пройти инициацию.

— Что это такое?

— Тебе сделают новые органы, — поведал он так, словно открыл мне глаза на жизнь.

— И мозги? — спросил я со всей наивностью, на которую был способен.

— И мозги, дорогуша, — подтвердил он.

— А если я не соглашусь? — спросил я, прикинувшись простаком.

— Тогда это сделают силой, дорогуша, но ты будешь обращенным рядовым членом общества.

— А они тоже обращенная? — спросил я, кивнув на Вергилия Кетаусова и молодца.

Странно, что я не разглядел в нем пособников черных ангелов. Лысый, женоподобный Кетаусов меньше всего подходил на эту роль. Молодец же напротив — у него даже был румянец на щеках. Может, Алфен тоже из их компании? — предположил я. Путал нас все эти дни.

— Они мои помощники, — высокопарно пояснил Акиндин. — Очень преданы! — Мышь у него под носом смешно пошевелилась. И вообще, он имел очень деловой вид. Наверное, ему надо было куда-то бежать и что-то делать, но он выкроил для меня пять минут, решив что и этого много. — И вообще-то, они избранные.

От этих речей Кетаусов посмотрел на него преданными глазами, а молодец встал по стойке смирно и еще больше порозовел от хвальбы.

Мне стало смешно. И эти люди собрались делать историю. Кто-то невидимый дергал их за ниточки. Ситуация казалось опереточной. Я-то думал, что это режиссер Вергилий Кетаусов научил Акиндина таким театральным речам, потому что Акиндин раньше так умного и складно говорить не умел.

— А зачем мне новые мозги? — спросил я. — Мне и мои нравятся.

— Этого я не знаю, дорогуша, — поразмыслив, сказал Акиндин. — Этого никто не знает. Правда ведь?

— Правда! — радостно подтвердили Кетаусов с молодцом.

— Это лежит вне сферы человеческого понимания, за его логикой. Нам не понять!

— Тогда чего же ты мне предлагаешь?

— Я предлагаю тебе рискнуть и выиграть, — бодро пояснил он. — Вернешься на свой любимый Марс.

— Надо подумать. — Я сделал вид, что его предложение меня заинтересовало.

Меня действительно заинтересовало его предложение, но цена не устраивала.

— Думать надо быстро, — подсказал Кетаусов. — Мы люди новой формации

Я взглянул на него. Он был очень серьезен, и это придавало ему комический вид. Свою 'указку' он спрятал куда-то в кобуру за спину. Молодец стоял, расставив ноги и поигрывая дубинкой. Такого было трудно свалить одним ударом.

— Ладно, — сказал я, — с чего начнем?

— Вначале верни нам то, что имеешь.

— А что я имею? — удивился я.

— Ты сам знаешь, дорогуша!

— Планшетник я давным-давно потерял, — тут же признался я.

— Можно было бы и планшетник у тебя забрать, — не поверил он мне, — но нам нужен диск солнца.

— Какой диск? Какого солнца? Игрушка, что ли? — догадался я.

Они хитро переглянулись с Кетаусовым.

— Твой друг Мирон Павличко нам все рассказал.

— Я не знал, что вам нужен зеркальный диск. По-моему, он до сих пор валяется на кухне.

Если Лаврова по привычке не навела порядок, то он в ведре. А если навела, то он в мусорном баке на улице. Естественно, я из вредности я не сказал им об этом.

— На кухне его нет. И в квартире тоже. Где он?! — Акиндин невольно сделал ко мне едва заметный, но угрожающий шаг.

— А вы у Мирона спросите, — сказал я. — Он мне кухню едва на атомам не разнес.

— Это плохо, дорогуша!.. — со вздохом сказал Акиндин. — Это очень плохо!

— Что плохо? — спросил я, испытав дурное предчувствие.

Вот что значит длинный язык и короткий ум. Ведь учили дурака, учили — не болтать!

— Плохо, что ты в курсе дела. Теперь только один путь, дорогуша.

— В хлысты я не пойду! — смело сказал я и покосился на молодца с румянцем на щеках.

— А мы тебя уже и не зовем, — зловеще произнес Акиндин.

Молодец с дубинкой в руках повернулся ко мне. Кетаусов выхватил свою 'указку':

— Дим, давай его в назидание другим расстреляем?

— Нет, — сказал Акиндин, — это будет очень театрально. Это ты у себя на 'Ленфильме' можешь расстреливать сколько угодно, а здесь…

В этот момент так грохнуло, что в коридоре вылетели стекла, здание покачнулось два раза, а в воздухе повисла пыль. В коридоре дико закричали. Над нами что-то угрожающе затрещало, в полу появились трещины. Мне даже показалось, что цирк просел.

Акиндин куда-то моментально исчез. А Вергилий Кетаусов и молодец решили затолкать меня в какую-то кладовку.

Пока Кетаусов возился с замком, молодец стоял, лениво прислонясь к косяку. Замок оказался тугим, и молодец решил помочь. Он сунул дубинку под мышку и наклонился к двери. Это был мой шанс. У меня в голове, словно пронеслось то, что должно было случиться в следующее мгновение. Я не стал бить его в челюсть, хотя, клянусь Марсом, я был способен свалить его одним ударом — он совершенно не боялся меня. Но даже такой удар еще не гарантировал стопроцентного успеха. Я мог бы нанести 'удар труса' — в шею сзади, отчего человек мгновенно теряет сознание. Нет — я просто подсек его ударом ступни под колено. И когда он стал падать на спину, подхватил сзади руками за шею под челюсть и прижал большие пальцы к затылку, а потом резко и со всей силой наклонил голову вперед. Он умер прежде, чем что-то понял. Я сломал ему шею между четвертым и пятым позвонками. Этому приему меня научил отец, когда мы жили на марсианском севере, и я был рад, что мышечная память не подвела меня. Вергилий Кетаусов с изумление уставился на мои руки.

— Тихо! — сказал я, вталкивая его в кладовку и закрывая за собой дверь. — Тихо!

Кетаусов дрожал, как осиновый лист. Я обыскал его, но ничего не нашел. Он глупо хихикнула, изображая из себя то ли гея, то ли драгвина:

— Противный… Я расскажу Акиндину, что ты ко мне приставал.

— Придержи язык!

— Я тебя сразу приметил… еще тогда в театре…

— Да пошел ты, знаешь куда! Где оружие?!

— Тебе этого не понять… — сказал он во все той же игривой манере.

— Не буди во мне зверя, — мирно попросил я, прислушиваясь к шуму в коридоре.

— А хотя бы и зверя, — продолжал он кривляться.

— Что?! Что ты себе возомнил?!

Больше всего он боялся моих рук. Он следила за каждым моим движением, как осужденный следит за приготовление палача. Лицо его дергалось.

— Я его достаю, когда хочу…

Вид у него был оторопелый.

— Откуда? — поинтересовался я, подозревая, что Вергилий немного не в себе.

— Я не знаю, я просто делаю такой жест, — он завел правую руку за спину.

— Как-как? — Я следил.

Действительно, 'указка' в его руке появилась в тот момент, когда рука тыльной стороной легла на спину.

— Дай-ка, — попросил я.

Он протянула 'указку' так, как протягивают вилку за столом, опасаясь уколоть соседа.

— Все равно она не стреляет в чужих руках…

В дверь забарабанили. Должно быть, обнаружили тело молодца. Мне некогда было раздумывать. Я вложил в его руку 'указку', навел ее на стену под окном и приказал:

— Стреляй!

— Они убьют меня… — скулил Кетаусов. — Акиндин мне не простит…

— Стреляй! — крикнул я, потому что в дверь били чем-то массивным.

Он выстрелил. Белесый шар вынес наружу часть стены, и в проломе сквозь дым и пыль я увидел дорогу и набережную Фонтанки. Мы выскочили на улицу. Несколько праздно стоящих хлыстов безучастно смотрели на нас. У них была плохая реакция. Вдруг они стали кричать и показывать на нас пальцами. Со стороны гостиницы 'Красный лев' бежали вооруженные хлысты. Слева по набережной навстречу маршировала колонна новообращенных. Деваться было некуда, как только перебираться по разрушенному мосту, в центре которого зияла большая дыра от мины, а перила были снесены взрывной волной. Мне пришлось довериться прогнутой арматуре, на которой остались куски асфальтового покрытия. Внизу среди зеленых листьев кувшинки блестела вода. Какой-то странный крокодил в предвкушении обеда посматривал на меня. К счастью, по мне не стреляли и я не стал его жертвой. 'Указку' я у Кетаусова предусмотрительно отобрал и забросил за гранитно-ажурную парапет Фонтанки.

Самого взрыва я не видел, и вначале даже не понял, что произошло, только оглянулся. Зеленая крыша цирка приподнялась в воздух. Она висела над городом на фоне голубого неба целую минуту, а потом рухнула. И только тогда раздался грохот. Площадь Белинского заволокло пылью и дымом. Покосившийся шпиль Симеоновской церкви сиротливо торчал над пальмами, указывая дорогу к спасению. И я побежал.

— Давай сюда! — крикнул кто-то из-за большой кучи битого кирпича, поросшего все той же стелящейся травой. Я узнал Луку по его красной шапочке 'карапуза', которая маячила сверху.

Я пересек дорогу и вскарабкались к нему. Он снова дал две короткие очереди в сторону развалин.

— Я уже полдня партизаню, — похвастался он, грозным взглядом обозревая улицу.

— По-моему, война кончилась, — заметил я.

— Жаль! — сказал он, садясь на кирпичи. — Я бы еще повоевал.

В глазах его горел азарт. На нем был армейский разгрузочный жилет, в карманах которого торчали магазины.

Поднимая тучу пыли и обрывая жесткие стебли травы, мы скатились прямо на Лиговский.

— Армейские посты стоят в центре и на мостах, — пояснил Лука, а эти… — он показал в сторону переулка автоматом, — эти спрятались в метро. Кстати, Смольный был захвачен, но мы его отбили.

И он рассказал мне, что сразу после того, как мы с ним не по своей воле расстались на Невском, его вынесло с первой волной нападавших на Дворцовую площадь, где он едва не погиб, потому что стреляли со всех сторон. В конце концов он очутился в Александровском саду, откуда вели огонь армейские части и полицейские. К счастью, он столкнулся с танкистами, с которыми мы с Лехой разговаривали утром, и это спасло ему жизнь. Ему сунули в руки автомат, и он стал добровольцем.

— Материала на полжизни! — похвастался он. — Но ты же сам понимаешь, что это все не то.

— Не то, — согласился я, догадываясь, на что он намекает, конечно, на Девяткино.

Вначале восставшие пытались прорваться к Зимнему и к Бирже, но их отбросили к Мойке. А потом, когда положение стабилизировалось, всех добровольцев посадили на машины и повезли на подмогу защитникам Смольного. Но они опоздали. У центрального входа первую машину сразу подожгли, а машину, в которой находился Лука, обстреляли из легкого оружия, и двое добровольцев были убиты. Луке повезло — он сидел у борта и успел выскочить из кузова прежде, чем огонь из Смольного перенесли на их машину. Их осталось человек пятнадцать, из которых четверо были ранены. Командовал шустрый лейтенант, с которым мы беседовали утром. Они окружили Смольный и стали ждать, когда придет подмога. Хлыстов было много, но они не предпринимали никаких активных действий. Наконец приползли два танка и пару залпов. После этого добровольцам осталось только войти в Смольный. Лука даже побывал в кабинете у Курдюмого. Конечно, он его не обнаружил ни живым, ни среди убитых членов правительства, большую часть которых успели вывезти по Большеохтинскому мосту. Сам мост, кстати, отступающие, опасаясь преследования, взорвали. За одно взорвали и мост Александра Невского. Танки уползли в сторону площади Восстания, где неожиданно появились хлысты и обращенные. А о добровольцах забыли. Лука решил обследовать окрестности, услышал выстрелы и пришел нам на помощь, как оказалось, вовремя.

— Ну, что будем делать? — спросил я.

— Как что? — удивился Лука, — выполнять задание.

— Чье? — удивленно спросил я.

— Это неважно, — ответил он, — главное, чтобы было интересно.

— Ты думаешь, мы сможем прорваться в Девяткино?

— Ага, вот, где твой вход! — обрадовался он. — Тем более! Я там каждый куст знаю!

Лука хитро посмотрел на меня. До него дошло. Он кое-что сопоставил: например, летчика Севостьянов и Девяткино, а также смерть Тани Малыш. И улыбнулся. Улыбка у Луки была нехорошая — волчья, а глаза колючие и пустые. Надеюсь, он оценил мое невозмутимое лицо, но промолчал. Опыт подсказывал, что таким людям нельзя доверять — слишком они были непредсказуемые, но выхода не было. Я так и не понял, пошутил он или нет насчет задания. Впрочем, из центрального района можно было выбраться через Охту или Выборгский район. Но, судя по всему, Литейный мост тоже был взорван. И как бы в подтверждение моим умозаключениям над Арсенальной набережной взметнулся гриб взрыва и через секунду донесся звук.

Я удивился тому, что он вчера напился, а он открылся передо мной совершенно с другой стороны.

— А я как раз праздновал развод, — словно угадывая мои мысли, объяснил Лука. — Я только одного не пойму. Сотни тысяч лет черные ангелы не трогали человечество и не вступали с нам в контакт, а теперь стали появляться то там, то здесь. Мало того, я полагаю, что это восстание — их рук дело.

— С чего бы это?

— Мне кажется, где-то там, — он потыкал пальцем в ватное небо, — ведутся переговоры, а восстание всего лишь давление на наше правительство.

— Глобализация, что ли? — сообразил я.

— Ну да, только в галактическом масштабе. Нас куда-то хотят втянуть, поэтому и восстание. Разве так они делаются? Ты же знаешь?

— Знаю, — согласился я, вспомнив нашу российскую историю и историю этого древнего города. — То есть ты хочешь сказать, что восстание — это несерьезно?

— Конечно, несерьезно. Имитация. Я думаю, что за всем этим стоят черные ангелы, а за ними еще кто-то. Только вот как до них добраться?

— Всего лишь надо смотаться в Девяткино, — напомнил я.

Но в Девяткино мы так и не попали, хотя стремились туда всей душой и всевозможными путями.

— Да… — согласился Лука даже как-то равнодушно и вдруг закричал: — Эй!.. брось… Брось, говорю!

Грабили больницу на Лиговском. Мы как раз проходили мимо. Из центрального входа появились два мужика, которые тащили большой ящик. Невдалеке стояла грузовая машина, и еще двое наклонились через бортом, чтобы подхватить ящик. Мы застали их врасплох. Размахивая автоматом Лука кинулся к машине. Я за ним.

Двое бросили ящик на асфальт и прыгнули в машину, а те, что были в кузове, спрятались за награбленным оборудованием. Машина резко взяла с места и, ломая молодые деревья и проломив ветхую ограду, скрылась в переулке.

— Фу… — произнес Лука, вытирая со лба пот, — власть ослабла и все полезли, как тараканы… — Куда?! Куда?! — снова закричал он и побежал за человеком, который вышел на крыльцо с большим мешком на плечах. Увидев нас, он пустился бежать вдоль корпуса, явно намеревался свернуть за угол.

Мы — следом. За углом стояли трое: тот, что с мешком, и еще двое, и у всех в руках было оружие. Даже у того, с мешком.

Не знаю, кто кого напугал. Мы застали их в тот момент, когда они грабили грабителя. Один бил его прикладом допотопной берданки по голове, а второй стаскивали с него мешок. Грабитель же отмахивался от них бандитским обрезом. У высокого апоплексического типа старика, который отбирал мешок, в руках был полицейская дубинка.

— Стой! — закричал Лука. — Руки!.. Руки вверх!

Мешок упал на землю. В нем явно что-то подозрительно звякнуло. Все замерли. Грабитель воспользовался тем, что старик апоплексического типа отвлекся на нас, и так его ударил по голове, что тот упал, а сам пустился наутек. Второй, раздосадованный этим обстоятельством наставил на нас свое оружие и закричал:

— Разорву гадов!

— Кирилл Васильевич! — крикнул я, — мы свои!..

Должно быть, они сидели в засаде. Ждали грабителя с мешком, а тут мы к ним, как снег на голову.

— Не знаю никаких своих, — буйствовал сторож. — Я своих за сто метров узнаю. Бросай оружие и руки в гору!

Лука передернул затвор.

— Не стреляй! — крикнул я ему.

— А-а-а!!! — заходясь в гневе, орал сторож.

— Кирилл Васильевич, ты что, не узнаешь меня? Я к Бондарю с Лехой Кругловым часто приходил.

Я знал его. Он подрабатывал — служил сторожем в медицинской академии, пил горькую и отличался вспыльчивым нравом особенно, когда был под мухой или когда ему надо было опохмелиться. А пьян Кирилл Васильевич был всегда. Однажды они с Лехой употребили спирт, который Бондарь обтирал руки после своих манипуляций с трупами. Возник скандал. Оказывается, Бондарю выдавали спирт раз в три месяца, и он его отчаянно экономил, сливая обмывки назад в бутыль. Леха расстроился и ушел в редакцию, где мы с ним и с Забирковичусом в тот день здорово врезали, а Кирилл Васильевич обиделся — вытащил все предохранители из всех холодильников и подался домой. К вечеру стало пованивать. К нему пришли полицейские. Кирилл Васильевич с ними подрался. Учитывая его возраст и плохое здоровье, ему дали только пятнадцать суток. Но, похоже, воспитательные меры на него совершено не подействовали.

— Не знаю никакого Леху! — кричал он. — И тебя тоже!

— Смотрите!.. — крикнул Лука. — Стой!.. Я кладу автомат на землю.

— Это правильно, — одобрительно произнес Кирилл Васильевич, сверля нас глазами, но берданку свою не убрал. Ее круглое отверстие маячило перед моим носом. — Вы холуи аль нет?

— Какие холуи? — спросил я, боясь только одного, что у Кирилла Васильевича не выдержат нервы.

— Как какие? — с подозрением переспросил он. — Известно, какие — те, что на нашу земную власть руку подняли.

— Да никакие мы не холуи… — хотел обидеться Лука, но Кирилл Васильевич аж побледнел от гнева.

Таким я его еще не лицезрел. Видно было, что власть над беззащитным человеком придавала ему силы. Глаза его побелели, а губы затряслись от беженства.

— Я вас сейчас застрелю! — пообещал он, — а потом буду разбираться.

Старик апоплексического типа, который до этого лежал без движения, зашевелился.

— Генка, вставай! — Кирилл Васильевич пнул его. — Обыщи этих голубчиков, и их сведем в комендатуру.

Дело принимало плохой оборот. Я знал, что если Кирилл Васильевич представит нас грабителями, то нам даже наши редакционные удостоверения не помогут. В лучшем случае просидим в обезьяннике до конца восстания, а в худшем — и гадать не хотелось.

Дед Генка подошел и поднял с земли автомат. Потом обыскал нас. Личные вещи его не интересовали. Он заставил Луку снять жилет с магазинами и важно влез в него. Лицо его стало просветленным. Такие лица бывают у людей в храмах. Но он не знал, как обращаться с автоматом. Взял его под мышку и придерживал рукой. Потом он связал нам руки. Веревку он снял с мешка.

— Кругом! — скомандовал Кирилл Васильевич.

— Ты что, не узнаешь меня? — предпринял я последнюю попытку.

— Много вас здесь ходят, — ответил он с насмешкой.

— Мы журналисты, — напомнил ему я.

— А мне без разницы! — многозначительно произнес Кирилл Васильевич. — Хоть и журналисты. Перед законом все равны. Шагом марш!

Что нам оставалось делать? Мы направились по 4-й Советской к выходу из парка, в котором стояла больница.

— Они думаю, — говорил он деду Генке, шагая вслед за нами, — что журналисты не бывают мародерами. Еще как бывают, — и в сердцах ударил меня прикладом по спине.

— Слушай! — остановился я. — Сейчас отберу ружье и накостыляю.

— Иди! Иди! Там разберемся! — потыкал он меня еще раз, но уже не так агрессивно.

— Может, он не врет? — предположил дед Генка.

— Как это не врет?! — удивился Кирилл Васильевич. — Ты же видел, они хотели отбить своего.

— Видел… — признался дед Генка. — Только что-то здесь не то.

— Сведем в кутузку, а там разберутся.

— Нет, неправильно это… — не очень убежденно возразил дед Генка. — В кутузке сам знаешь, что делают.

Мы проходили мимо известного бара, у которого было подпольное название 'Рыбий глаз', хотя официально он назывался 'Невская волна'. Обычно здесь собирались местные алкаши, потому что пиво и водка в баре были дешевле, чем в других местах. Праздный посетитель, сидящий на крыльце и дымящий сигаретой, окликнул:

— Ты куда их ведешь, Кирюха?

Кирилл Васильевич обрадовался возможности поупражняться в красноречии.

— Вот поймали мародеров… — Он остановился. Лицо его сияло праведным гневом. — Растаскивали муниципальную собственность…

Оправдываться было бессмысленно. Я понял, что в его глазах мы настоящие грабители.

На крыльцо вышли еще несколько человек. Печать ежедневных возлияний лежала на их лицах.

— С уловом тебя, Яковлев, — поздравили они его. — Может, зайдешь?

— Я бы зашел, да грошей нема.

— А у них? — они кивнули на меня с Лукой.

— Правильно! — обрадовался кто-то. — Все равно расстреляют.

— За что?! — удивленно воскликнул Лука.

— А по закону военного времени, — убежденно ответил человек, который сидел на крыльце и дымил сигаретой.

На самом деле, я разглядел, у него была не сигарета, а настоящая самокрутка толщиной в палец. Тамошняя публика предпочитала биди — мелкие сигареты, пришедшие к нам из Цейлона. Такие сигареты скручивали вручную пожилые женщины и продавали сотню за десять рублей.

— По какому закону? — удивился Лука.

— Полчаса назад по радио объявили… — сообщил кто-то, — по военному.

— Ну что, будем пить, что ли?

— Будем! — согласился Кирилл Васильевич и подтолкнул нас в бар.

— Только что передали: в Москве тоже хлысты бузят, — сказал бармен, когда мы вошли внутрь. — Яковлев, ты кого привел?

Кирилл Васильевич снова повторил свою историю. Теперь он выглядел в ней исключительно мужественной личностью. Он пересказал диалоги, в которых мы с Лукой предстали ничтожными людишками, по которым веревка плачет.

— Знал бы, я б тебя пристрелил, — сказал ему Лука в сердцах.

Все возмущенно закричали.

— Это хорошо! — заявил бармен. — Теперь за каждого мародера премию дают.

— Не может быть?! — удивился кто-то.

— Может! — обрадовался Кирилл Васильевич.

Глаза его загорелись. Он оглядел нас и даже поправил на Луке его американскую майку.

— А по сколька? — спросил Кирилл Васильевич, обращаясь к бармену.

— По сто тысяч за брата, — заверил его бармен.

Кирилл Васильевич на мгновение перестал дышать. Он пытался сообразить, какая это сумма, но не мог этого представить.

У меня из кармана грубо вытащили портмоне и нашли несчастные полторы сотни, которые остались после завтрака. Бармен тут же всем налил по кружке.

— Ну что, пойдем? — спросил Кирилл Васильевич, снимая с плеча берданку, когда все выпили.

— Давай еще по одной? — предложил дед Генка.

Выпили еще по одной.

— А чего? Давай уж допьем? Все равно полиция деньги конфискует, — предложил кто-то.

Компания расселась за длинным столом. Нас с Лукой затолкали в угол к окну. Бармен стал носить подносы с бокалами.

— Может, и им налить? — предложил кто-то. — Может, они в последний раз пиво пьют.

Это оказался действительно серьезный аргумент для русского человека. На нас стали поглядывать жалостливо: все-таки свои, не хлысты, не буржуи и не новые русские с Марса.

— Руки вначале развяжите, — попросил я.

— Ты смотри, не сбеги, — предупредил Кирилл Васильевич. — Я двести тысяч в жизни не видел.

— Будем ноги уносить, — прошептал мне на ухо Лука.

Можно было, конечно, перевернуть стол и раскидать компанию, которая уже заметно охмелела. С моими девяносто двумя и с шестьюдесятью семью килограммами Луки мы были непобедимы. Но я боялся кого-нибудь зашибить ненароком. Надо было ждать удобного момента. И такой момент представился. Кирилл Васильевич так разошелся, что на оставшиеся деньги взял водки. Даже нам с Лукой досталось по рюмке. Кстати, водка пахла ацетоном и явно была разбавлена, но в сочетании с пивом действовала убийственно. Все стали вздыхать. Русская душа размякла. Завели соответствующие разговоры.

— Живешь и не знаешь, когда последний раз белый свет видишь… — произнес человек, который первым приветствовал Кирилла Васильевича на крыльце.

Он трагически всхлипнул. У него было лицо темно-кирпичного цвета, а глаза — подернутые стариковской влагой.

— Ты что, турок? — спросил кто-то у Луки, кивнув на его 'карапузу'.

— Это подарок из Африки, — ответил Лука и даже улыбнулся.

Все помолчали. Честно говоря, такая шапочка, как 'карапуза', совершенно не шла русскому человеку. На Марсе она была более уместна, потому что там не было наций, хотя были и русские, и немецкие, и другие города, но границы были чисто уловные.

— Турки тоже люди… — произнес кто-то сакраментальную фразу.

Известно было, что Турция такая бедная страна, что туда даже самолеты не летают. Я заметил, что Лука собрался возразить насчет своего гражданства, и ткнул его локтем в бок — пусть думают что хотят. Лука вовремя опомнился.

— Вот как ведь выходит, — важно произнес Кирилл Васильевич, заплетающимся языком, — жил себе человек, жил, а потом вмиг разбогател. Я своей старухе шубу куплю!

Он оглядел компанию осоловелыми глазами. Видно было, что ему хотелось произвести впечатление.

— А что это такое? — спросил кто-то.

— Деревня! — с превосходством ответил Кирилл Васильевич. — Шуба… шуба — это такое большое… это теплая штука…

— А зачем ей шуба? — кто-то перебил его. — Климат…

— Куда еще деньги девать? — удивился Кирилл Васильевич. — Двести тысяч надо еще уметь потратить, а у моей старухи радикулит.

— Ты что, присвоил себе мои деньги?! — удивился дед Генка.

— Странный ты мужик, — объяснил ему Кирилл Васильевич, — ты же без сознания валялся, когда я их взял.

— Ну и что? А кто им руки вязал?!

— Да… нехорошо… — произнес кто-то.

— Я чего-то не пойму… — сказал дед Генка, приподнимаясь, — ты моими деньгами распоряжаешься?!

И тут они сцепились, а вся компания бросилась их разнимать. Лука воспользовался моментом, схватил лавку, на котором мы сидел, и выбил окно. Мы выпрыгнули наружу. Нам пришлось позорно убегать — действительно, не драться же с пьяными стариками. Я оглянулся: Кирилл Васильевич не мог просто так расстаться с двумястами тысячами — его лицо наравне с другими изумленными лицами, высунувшимися в окно, отличалось неподдельным возмущением. И когда мы уже готовы были подумать, что все обошлось, вдогонку нам ударил выстрел. Лука крякнул, обогнал меня и поддал хода. Мы скрылись в густых зарослях дурмана, которым заросла левая часть улицы.

Но на этом дело не кончилось. Сгоряча они гнались за нами два квартала до Мытнинской. Особенно старался Кирилл Васильевич. Он хотя и выписывал по синусоиде, но еще был в силах выкрикивать нам вслед обещания прекрасного обхождения. Я подозревал, что только чувство собственной дури вдохновляют его на подобные подвиги. Нам пришлось здорово попетлять в старых колодцах дворов, где штукатурка со стен осыпалась от громких звуков. Правда, у меня руки чесались разобраться с ним, но Лука улепетывал во все лопатки, и передо мной маячила его спина. Наконец алкоголики отстали в районе пятой и Старорусской, и первое, что сделал Лука, когда мы остановились, нашел в парке большую лужу и уселся в нее — оказалось, его все-таки подстрелили, но обыкновенной солью, и он не мог больше терпеть.

Я охранял его, опасливо поглядывая по сторонам. В заросших аллеях, пронизанных лучами солнца, мирно порхали бабочки. Плоды брахистегии, похожие на чешую шишек, устилали почву. Стая рогоклювов копошилась в траве на поляне. Где-то в кронах деревьев ссорились попугаи. Было тихо и спокойно. На мгновение мне показалось, что все произошедшее — дурной сон, который измучил меня.

Лука, кряхтя и отряхиваясь, вылез из лужи и произнес:

— Викентий, ты хороший журналист… лучше только я… Посмотри, что там у меня… — и, охнув для приличия, подсунул мне свой зад.

Это был один из редких моментов его откровений, поэтому я не обратил на его слова внимания, рассматривал их как своеобразный дипломатический ход, понимая, что зад важнее любых убеждений. Правда, зад его, действительно, представлял жалкое зрелище: джинсовая ткань с вывернутыми нитями была окрашена в розовый цвет. Не знаю, сколько соли засыпал в свою берданку Кирилл Васильевич, но совершенно очевидно, что крупномолотую, так что с таким оружием можно было смело идти как минимум на гусей. Больше всего у Луки пострадала левая половина. Окажись Кирилл Васильевич более удачливым, он мог бы запросто отстрелить Луке его мужское достоинство. Я посоветовал наложить на рану платок. Лука скривился — у него не было платка. Пришлось одолжить свой. Лука тут же стал прихрамывать и пару раз охнул для приличия. Но расслабиться мы не успели. Где-то по ту сторону аллеи раздались голоса, и мы предпочли юркнуть в кусты.

Мимо нас пробежали полицейские в сопровождении Кирилла Васильевича.

— Они где-то здесь. Я печенкой чувствую. Вот следы! Вот кровь!

— Видел?! — Лука вылез из кустов, посмотрел в ту сторону, куда убежал патруль и плюнул на песок.

Таясь и оглядываясь, мы последовали по главное аллее. Благо парк никто никогда не чистил. Мы так долго убегали, что не было смысла останавливаться. Однако не успели мы пройти и ста метров, как все те же полицейские с ретивым Кириллом Васильевичем заставили нас снова нырнуть в кусты. Сидя за буйно разросшейся бузиной, мы видели, как они пронеслись, выпучив глаза. Правда, меня смутила одна особенность — они все были светлокожими. А это наводило на размышления о том, что подкрепление прибыло с Марса. Такое предположение совершенно меняло картину происходящего: выходило, что власти и на Земле, и на Марсе готовы были к такому повороту событий. А значит, что Лука прав не только в том, что с инопланетянами ведутся тайные переговоры, а еще и в том, что эти переговоры зашли в тупик и одна из сторон пугала другую. Мы же были пешками в этой игре.

Дальше мы предпочли двигаться как угодно, но только не по аллеям. В трех шагах было видно не дальше собственного носа. Приходилось больше полагаться на уши. Густой подлесок сковывал наши движения. Если бы кто-то предложил мне сделать это неделю назад, я бы покрутил пальцем у виска, глядя на этого человека, потому что, во-первых, заросли были полны всякой тварью и мне за шиворот успели упасть не меньше трех пиявок, а, во-вторых, соваться сюда городские власти вообще никому не рекомендовали — в таких заброшенных парках ежедневно пропадали люди. И самое главное — они не всегда становились жертвой какого-нибудь маньяка. Ходили слухи, что в таких местах обитали неземные хищники. Но я не верил. Теперь же мне это предстояло проверить на собственной шкуре. Правда, я помнил о судьбе стажера газеты — Люды Ляшовой, которая, что называется, канула в вечность в Таврическом саду, что с таким же успехом могло быть и мифом. Иногда мне казалось, что она просто сбежала на Марс, и мне очень хотелось узнать, как ей это удалось. Признаться, я ей завидовал.

Где-то в районе центральной круговой аллеи взлетела стая рогоклювов. Потом красноплечий ара испуганно уселся на ветку и принялся кого-то разглядывать. Странное ощущение овладело мной. Казалось, что я присутствую на репетиции собственной судьбы.

Видать, Луке в голову тоже пришла подобная мысль, потому что он присел и замер. Потом в 'ракушке' что-то невразумительно пискнуло, и я решил, что нас разыскивает Леха. Тогда я, подражая утке, покрякал два раза. У нас с Лехой был такой договор — если опасно пользоваться связью или неизвестно направление луча, мы крякаем. Дело было еще и в том, что у утиного кряка нет эха. В ответ мы услышали двойное 'кря'. И я сказал, прижав ладонь к уху: 'Леха, не валяй дурака… У меня в ухе тут же раздалось хихиканье. Но это определенно был не его голос. Мне ли не знать Лехино хихиканье. Лука посмотрел на мое лицо и все понял. Кусты по направлению к нам раздвинулись, и мы разбежались в разные стороны.

В общем — слабая попытка изменить судьбу. Нас гнали в сторону патруля. Я сразу понял, что судьбу не изменить.

Дальнейшее происходило очень и очень быстро. Мы шарахнулись в сторону проспекта Бакунина. Но полицейские искусно отрезали нам путь, выставив наблюдателей на аллее, параллельной улице. Тогда мы побежали в противоположную сторону и замерли в центре парка. Звуки преследователей раздавались со всех сторон. Нам, что называется, упали на хвост.

Лука стал паниковать: то пытался зарыться в густой листве, то хотел спрятаться на дереве. Я уже не обращал на его маневры никакого внимания, потому что самому было страшно. Мне казалось, что имидж крутого парня не соответствует действительности. Жаль было разочаровываться в хорошо знакомом человеке, хотя этого человека я и не любил. Вот Леху я любил, а Луку — нет. Он не вызывал никакой симпатии. За ним было приятно наблюдать, как за профессионалом, но любить его было невозможно. Мы были родом с разных планет и даже из разных эпох, потому что время на Марсе и на Земле тоже текло по-разному.

В этот момент я споткнулся о железный прут. Не знаю, зачем я пополз вдоль него, но ткнулся лбом в вентиляционную будку, которая так заросла лианами, что ее трудно было разглядеть даже с расстояния одного метра. Это был наш единственный путь спасения. Трухлявое железо крошилось, как гнилой картон. В полминуты мы выламывали решетку. Изнутри ударил приятный ветер. Вдруг я потерял равновесие и свалился вниз. Мне показалось, что меня толкнул Лука. Помню, что я ударился головой, перевернулся в воздухе и благополучно приземлился на пятую точку — единственная удача за весь долгий, суматошный день. Несколько секунд я, как прибывающий в сознании Кришны, испытывал легкую эйфорию. Но если кто-то приходил к этому в течение долгой медитации, то я достиг просветления мгновенно: все неприятности и опасности сегодняшнего дня, да и вообще жизни на Земле, мне показались мелкими и ничтожными, даже моя родина — Марс в эти секунды показалась мне не столь привлекательной, ибо я понял, что остался жив. Мало того, я даже ничего себе не сломал. Вот бы обрадовалась Кутепова. Она всегда любила меня лечить, даже когда у меня ничего не болело. Я все еще надеялся, что небезразличен ей и что у нас есть будущее. Впрочем, с нее станется, отвлеченно подумал я, живет на мои деньги…

Сверху на меня изумленно пялился Лука. Наверное, я слишком долго сидел в состоянии транса, потому что он потерял терпение и подал голос:

— Вы живы?

Со страху он перешел на 'вы'. И я вспомнил, почему нахожусь в этой яме.

— Прыгай! — крикнул я, откатываясь в сторону, — здесь мягко.

За долгие годы под вентиляционной шахтой скопилась гора прелой листвы и веток. Лука, закрыв глаза, прижал локти и упал, как куль с ананасами. При этом он мне почему-то напомнил героя из культового фильма-ужас — 'Собачий Бог', который прыгал точно так же в пропасть, спасаясь от монстров, которые преследовали его. Слава богу, что Лука, как и герой из фильма, остался цел.

Мы оказались в длинном темном помещении. Прямо перед нами под свешивающиеся корни растений убегала лестница, и слабая полоска света указывала на выход. Стены источали прохладу, которая сохраняется в подвалах и в полуденный зной. К тому же здесь явно пахло звериным логовом.

— Слушай… — ошалело спросил Лука, — куда мы попали?..

Если мы попали к пиратам, ты бы откупился, а если к полиции, — то дал бы взятку, зло подумал я. Даже в экстремальном состоянии Лука не был искренен.

Он сидел на прелой куче и выглядел, как только что проклюнувшийся цыпленок. Его усы повисли, а в волосах застряли стебли травы. Свою 'карапузу' он потерял. Но чувствовалось, что Лука уже оправился.

— Похоже, это общественный туалет, которым лет сто никто не пользовался, — высказал я предположение, давая понять Луке, что надо уходить, а не рассиживаться.

В этот момент в темной части помещения что-то шевельнулось. Раздалось что-то среднее между мяуканьем и рычанием. Потом блеснули огромные глаза и такие же огромные клыки. Лука привстал, а я потерял способность двигаться.

Кто-то из полицейских увидел нас сверху и радостно крикнул:

— Они здесь!

Но не сиганул следом за нами, убоявшись высоты, и мы услышали, как они пробираются к входу. Между тем, животное направилось к нам, и мы увидели, какое оно огромное. Это был не старина саблезубый, а очень большая черная пантера. Я видел, что ее голова находилась на уровне моих плеч, а конечности были столь массивными, что казались столбами, попирающими землю. Впрочем, в ее взоре я не увидел агрессивности, а лишь любопытство. Но все равно мы с Лукой застыли, как вкопанные. Меня так и подмывало произнести: 'Кис-кис-кис… Возможно, я так и сделал, потому что дикая кошка вдруг замурлыкала и потерлась о мою грудь. Выражение на посеревшем лице Луки было не самым радужным. Я и сам едва дышал, не смея шевельнуться.

Но нашему дружескому общению не суждено было продлиться долго, потому что полицейские во главе с Кириллом Васильевичем нашли-таки вход и ввалились радостной толпой. Все последующее произошло мгновенно. Пантера зарычала, ударила хвостом по земле и прыгнула на них. При этом мы с Лукой отлетели в противоположный конец помещения весьма кстати, потому что по всем расчетам здесь должен был находиться второй выход.

Тыкаясь в стены, как слепые котята, спотыкаясь то ли об унитазы, то ли об остатки туалетных кабинок, мы искали нору, в которую можно было зарыться — так нам хотелось уйти от полиции. К несчастью, второй выход был загорожен металлической решеткой, которая в отличие от вентиляционной решетки, была крепкой и не поддалась никаким усилиям. Пока пантера разделывалась с полицией, мы изо всех сил раскачивали решетку. Вдруг я почувствовал, что под ногами нет опоры. Что-то массивное ухнуло, дохнув при этом болотными газами. Нас подбросило вверх. Решетка, за которую я держался, согнулась, как бумага, и я разжал руки. Потом, задним умом, я понял, что лестница была подмыта грунтовыми водами, и ей хватило малейшего усилия с нашей стороны, чтобы провалиться под землю. Сверху на меня насел Лука, и мы барахтались в жиже. Я едва не захлебнулся. Мне удалось сбросить с себя Луку в ту секунду, когда я уже задыхался. Это было вторым ярким моментом в течение последних пяти минут моей жизни. Мы попали в гигантскую яму, образовавшуюся в петле подземной реки. Добавьте сюда полную темноту, вонь и вы можете представить наше положение.

— Это коллектор! — крикнул Лука. — Нас выне…

Прежде чем он захлебнулся, в его голосе прозвучали нотки торжества. Должно быть, он не раз плавал в сточных канавах города.

И действительно, раздался звук, словно прорвало гигантскую пробку, и меня закружило в водовороте, а определенно куда-то втянуло. Некоторое время я понимал только одно — течение сильное и главное не сопротивляться. Иногда я касался руками округлых стен. Иногда меня терло о них, когда труба делалась совсем узкой. Временами становилось так мелко, что я буквально полз по грязи, и бесчисленное количество раз погружался с головой, когда попадал в те места, куда вливались потоки из других труб. Единственное, я надеялся, что меня вынесет в Неву. О Луке я забыл.

Наконец я услышал шум водопада. Впереди показался свет. И в следующее мгновение вслед за Лукой я нырнул в Неву.

* * *

Блестел купол часовни Валаамского монастыря и слышался колокольный звон. Нас сносило к Большеохтинскому мосту. Цепляясь за колючие стебли лотоса, мы выбраться на лестницу Синопской набережной и распластались на ее раскаленных плитах, вспугнув при этом какого-то драного аллигатора, который прыгнул в Неву и тут же всплыл и посмотрел на нас, как на потенциальный обед, очевидно, полагая, что ему опять не повезло — ведь местное население привыкло с опаской относиться к реке, и поэтому аллигатору, естественно, доставались одни лягушки. Хотя я был уверен, что после восстания хлыстов у хищника пищи будет более чем достаточно.

На противоположном берегу двигалась колонна войск, и я был почти уверен, что это наши, и даже был готов переплыть реку, но, взглянув на Луку, понял, что он не сможет этого сделать. Лука сидел, привалившись к стенке набережной, и грязная вода стекала с него жалкими струями. Вид у него был изможденный, словно его сундуком придавило. Я сам был не в лучшей форме. У меня не было сил даже поднять руку. К тому же я испытывал зверский голод, но не намеревался рассиживаться на виду у всего города.

— Надо двигать отсюда, — сказал я, становясь на корточки, а затем принимая вертикальное положение.

Из моих сандалий фонтанчиками брызнула жидкая грязь, которая на солнце тут же прекратилась в твердые комочки.

— Ты думаешь, нас кто-то ищет?

Он скосил на меня глаза.

— У меня такое ощущение, что ищет, — признался я.

Похоже, Лука был тронут моею проницательностью.

— Вот тебе и хлысты… Кто бы мог подумать?! Молились себе потихоньку. Никто на них внимания не обращал… — Он криво ухмыльнулся.

Его крестьянская внешность плохо гармонировала с его профессией. Многие люди покупались на этом. Правда, в нем никто не разочаровывался, даже Алфен. Это факт. А Алфен умел подбирать себе людей.

— Может быть, — согласился я.

Вдруг я понял, почему он вызывает во мне недоумение — у него была мальчишечья прическа с чубчиком, которая не соответствовала его возрасту.

— Ты иди… — сказал он, — а я посижу.

— Как хочешь, — согласился я.

Я не знал, что он задумал, ведь на Луку ни в чем нельзя было положиться. Однажды ему в руки попала информация о нелегальных поставках внеземных технологий. На встрече с дикими старателями, которым он представился посредником, его ударили бутылкой по голове, и он две недели провалялся в больнице. Разумеется, нападавших не нашли. Но на некоторое время неукротимый дух Луки поутих. Может быть, виной всему был возраст, и Лука хотел показать, что он самый лучший журналист во всем городе, что не могло быть истиной по определению. Не знаю. Но я уже застал его таким.

Мне даже почему-то показалось, что он задумал отправиться в Девяткино самостоятельно. Правда, он не знал, что именно надо искать. Но с его интуицией это был вопрос времени. И все равно он рисковал, не потому что я был ценным приложением его планов, а потому что я мог знать то, чего, находясь здесь, мог и не знать, а на месте мог лучше сориентироваться. Возможно, он учитывал это обстоятельство. Я был почти уверен, что стоит мне попасть в комнату летчика, где его застрелили, как я сразу пойму, каким образом он вошел в эту комнату. Ведь разгадка была где-то рядом, а я не смог ее понять. Наверное, я даже видел что-то вроде портала, но у меня не было ключа к нему.

Я поднялся по лестнице и оглядел улицу. По правую руку за деревьями торчала часовня. В ней обычно молились хлысты. Они совершали крестный ход по набережной, пели гимны и стучали в бубны. Но сейчас рядом с ней было тихо, а звонить перестали. Прямо передо мной, похоже, был магазин. Но сквозь густые тени трудно было что-либо разглядеть. Вот-вот должен был начаться послеполуденный дождик.

— Напротив магазин… — искушал я Луку, поглядывая на него сверху. Он только махнул рукой.

— Если даже ты увидишь маленьких зеленых человечков…

Пятьдесят пять лет — не возраст для мужчины. Может, у него начались муки старения? Я не знал. А может быть, я для него жил в состоянии сансара, то есть обыкновенной жизнью, и он меня презирал? Если Лука и способен на что-то, то только не сейчас. В этом не было моей вины, и мне надоело разгадывать его ребусы.

Я быстро перебежал улицу и спрятался в подъезде напротив. Мне всегда хватало благоразумия быть самим собой, и я не сбирался идти против собственных убеждений — пока двигаешься, тебя трудно поймать.

Затем я прошел через сквозной подъезд во двор магазина и оказался перед его черным входом. Дверь была выбита, а магазин разграблен — во дворе валялись пустые упаковки из-под воды и еще какой-то хлам. Прихватив кусок арматуры, я вошел внутрь. В воздухе жужжали синие мухи. Содержимое прилавков было растоптано в проходах. Еды никакой, кроме той, что на полу. Углы были завалены битыми бутылками и смятыми коробками. Пахло тленом и плесенью. Всюду шныряли жирные крысы.

В первом подсобном помещении я зря перекидал гору ящиков и сражался с двумя особо наглыми крысами, которые решили, что я вторгся в их владения. Зато во втором за перевернутым холодильником в каких-то тряпках обнаружил целый выводок слепых розовых крысят, а под ними — ящик с приморским портвейном 'Три семерки'.

— Привет! — обрадовался я и взял две бутылки.

Там еще можно было что-нибудь раздобыть, но, во-первых, крысы, которые шныряли под ногами, стали агрессивными, а во-вторых, я почувствовал, что пора уходить. С помощью портвейна я наделся выманить Луку на набережную. Мне почему-то казалось, что плохо бросать товарища, пусть даже у этого товарища скверный характер. Когда я пробирался назад, то увидел Луку на фоне улицы в противоположном конце коридора.

— Лука! — позвал я его, показывая бутылки, — я нашел вино!

Лука почему-то спрятался. Я удивился и пошел к нему, перепрыгивая через хлам на полу. Однако в том месте, где по моим расчетам исчез Лука, его не было. Я заглянул в следующий коридор. Под ногами звякнуло стекло. И вдруг кто-то сзади зажал мне рот и прошептал:

— Тс-с-с!..

Тогда я услышал, а затем и увидел во дворе хлыстов. В руках у них были автоматы. Правда, выглядели они больными — один из них пошатывался, а второй опирался на палку. Если бы они в этот момент посмотрели налево, то наверняка разглядели бы меня в окне с бутылками в руках, но они прошли мимо, как тени.

— Слушай… — сказал Лука, отбивая горлышко бутылки о прилавок, — я не понимаю, почему они снова идут за нами? Они появились, как только ты скрылся в магазине.

Если бы я знал ответ, однако ситуация, как собака на поводке, команд не слушалась. Хотя какое-то шестое чувство подсказывало мне, что это действительно так — мне казалось, что я почти знаю причину, по которой хлысты взялись выслеживать нас. Мало того, что они появились как только мы вылезли из Невы, но еще оперативно окружили магазин, будто зная, что мы внутри, — пробираясь через торговый зал, мы увидели, как они дергают центральную дверь и пытаются что-то разглядеть сквозь витрину. К счастью, на двери висел огромный замок, а стекла были столь грязными, что сквозь них можно было разглядеть разве что диск солнца.

Как только мы заговорили, один из них насторожился и приложил руку в голове, на которой у него, в отличие от других хлыстов, был надет шлем.

— Тихо, они нас слышат, — догадался я.

В тот момент они стали разбивать дверь, а мы побежали в другой зал магазина, опорожняя на бегу содержимое бутылок. Не знаю, как Лука, а я, пока плыл по трубе, наглотался столько воды, что она временами фонтаном выплескивалась из меня. Вино разбавило ее и придало мне силы. Это была не какая-нибудь местная дрянь, а настоящий портвейн 'Три семерки', который я не пил много лет. Может быть, это была чья-то заначка, спрятанная на черный день, не знаю. Но я ее нашел. Я слегка опьянел, потому что последний раз ел ранним утром, и то всего лишь бутерброд с чашкой кофе.

— У тебя есть что-нибудь тонкое и острое? — спросил я на бегу.

Лука озадаченно взглянул на меня. Наверное, моя просьба показалась ему дикой. В этот момент мы поднимались на второй этаж по винтовой лестнице, потому что дальше бежать было некуда. Он покопался в поясе своих джинсов и протянул мне булавку. В противоположном крыле торгового зала уже вовсю рыскали хлысты. Лестница привела нас к двери, которая, к счастью, оказалась закрытой лишь на задвижку. Мы заскочили за дверь, и Лука закрыл ее на замок.

До меня наконец дошло. Я стал ковырять у себя в левом ухе, в котором сидела 'ракушка'. Но не мог ее достать столь примитивным инструментом. Похоже было, что мне предстояло таскать в своем ухе 'ракушку' всю жизнь. Лука схватил меня за руку. Наверное, он решил, что таким диким способом, я решил покончить жизнь самоубийством. Тогда я наклонился к нему и прошептал:

— Не разговаривай со мной…

Не знаю, что он подумал, наверное, что у меня в ухе сидит таракан. Потом я нашел туалет, а в туалете — аптечку, взял кусок ваты, обмакнул ее в первый попавшийся крем, который обнаружил на туалетном столике, и заткнул себе ухо. Мы стали общаться только жестами.

Пока я занимался 'ракушкой', Лука отыскал выход. Мы покинули квартиру и очутились на втором этаже соседнего подъезда. Однако когда заглянули в лестничный пролет, то увидели хлыстов, они стояли на первом этаже. Вид у них был какой-то несчастный. Несомненно, они страдали. К тому же их донимали вездесущие мухи. Мы были достаточно осторожными, чтобы не привлекать внимания.

Лука дергал подряд все двери квартир, которые выходили на правое крыло дома. На четвертом этаже нам опять повезло — квартира была разграблена, но зато в ней был балкон. Через него мы перелезли в соседнюю квартиру и очутились в следующем подъезде, в котором нашли подобную же квартиру лишь на девятом этаже. Когда мы перелезали с балкона на балкон, далеко внизу я увидел хлыстов, которые озабоченно бегали по двору. Через эту квартиру мы попали в крайний подъезд. Но когда мы вышли на лестничную клетку и стали спускаться вниз, то поняли, что и здесь хлысты заблокировали выход. Должно быть, у них не хватило сил, чтобы осмотреть сразу весь дом, и они это делали подъезд за подъездом, двигаясь вслед за нами. Но теперь они нас не слышали, хотя разговаривать было нельзя — 'ракушка' могла передавать звуки из-за костной проводимости, и если хлысты имели соответствующее оборудование да еще расположили его вокруг здания, то вполне могли ловить сигнал. Оставалось надеяться, что у них нет такого количества приемников.

— Арка… — подсказал я шепотом. — В каждом доме должна быть арка.

— Точно! — обрадовался Лука.

Надо было угадать, какая квартира располагается над аркой, и мы были спасены. Вначале мы ошиблись — открыли не ту квартиру, а надо было этажом ниже. Зря потратили примерно минут двадцать. Уже было слышно, что хлысты перекликаются совсем близко. Но со следующей дверью нам несказанно повезло — замок оказался настолько простым, что мне даже не понадобился опыт, приобретенный в результате общения с Лехой, который, как известно, был мастером по взламыванию любых запоров. Владелец квартиры поскупился на хорошие двери, но зато устроил в переходе между домами кинозал и, вообще, он владел квартирой примерно из двадцати комнат. Так что нам пришлось поплутать, пока мы не нашли выход в Херсонский проезд. Нырнув в спасительные заросли кустарника, мы обрадовались, как дети.

— Мне цыганка предсказала, — воскликнул Лука, — что я буду королем. Но так как королем еще надо стать, то ничего плохого с нами не случится.

— А цыганка не предсказала тебе держать язык за зубами, — напомнил я Луке о нашем договоре.

Лука испуганно закрыл себе рот ладонью, но было уже поздно. Из развалин выскочил никто иной, как маленький бравый полковник и направил в нашу сторону большой черный пистолет. Должно быть, он сидел в засаде и страшно нервничал. Но ему не повезло — Лука был слишком зол, и я увидел наконец, что значит бесконтактный бой. Выбросив перед собой руку, Лука сделал вдобавок странное движение плечом, и полковник, словно ткнулся в невидимый шест. Удар был настолько силен, что он отлетел шага на три и ударился спиной о стену. После этого маленький полковник начал стрелять. Но видно, от удара и от того, что привык стрелять из автомата или иного оружия, он выпустил в нас всю обойму, как в белый свет, и, разумеется, не попал. А Лука с диким выражением на лице бросился к нему. Полковник, с изумлением взглянув на собственный пистолет, завалился набок, дернулся несколько раз и замер, уставившись в небо.

Таким сердобольным я Луку еще не видел. Он пал перед маленьким полковником на колени и стал приводить его в чувства. Потом почему беспомощно посмотрел на меня, словно приглашая поделиться радостью, и пролепетал:

— Он мертв?..

Если бы он точно так же сожалел о расстрелянном городе. Но нет, ему нужен был полковник, который секунду назад едва не застрелил его из большого черного пистолета.

— Ну, конечно, ты же его ударил, — объяснил я таким тоном, словно выдал ему индульгенцию на все оставшиеся грехи, — и он умер.

— Как умер?

— Ну, умер, и все! Как умирают? От страха!

— Он что мертв?.. — снова повторил Лука с трагическими нотками в голосе.

— Ты же сам его… приемом бесконтактного боя… — пожал я плечами.

— Да ведь я никогда… ведь я… ведь я пошутил… — стал оправдываться Лука. — Да и не умею я.

— Я умилен до слез, — сказал я нетерпеливо, потому что пора было сматываться. — Между прочим, он в нас стрелял.

— Фу… чуть не плача, Лука смахнул пот со лба и поднялся с колен, — сумасшедший город…

Я почти догадался, кто вел со мной игру с помощью 'ракушки'. Конечно, маленький полковник. Не знаю, кем он был на самом деле. Но, несомненно, руководил хлыстами, хотя это уже не имело никакого значения.

Лука, прижавшись к пальме, проливал слезы. На всякий случай я обыскал полковника и в кармане брюк обнаружил пропуск — клочок кожи, который на глазах разбух и превратился в икосаэдр с двадцатью правильными гранями. Что-то там Акиндин говорил о Привратнике? Я оглянулся, Лука, ничего не замечая, проливал слезы раскаяния.

— Господи, дай мне силы пережить все это! Господи, будь благоразумен по отношению ко мне, не вводи в искушение раба своего…

Получалось, что маленький бравый полковник был из компании черных ангелов. Вот почему он вертелся рядом со мной, понял я. Но что ему нужно было? Или планшетник, или зеркальный диск-юла, которым интересовался Акиндин, рассудил я. А может быть, и то, и другое.

В этот момент мы увидели Пионова. Его фигура возвышалась над развалинами какого-то древнего забора с остатками чугунной арматуры. Вначале мы не поняли и отпрыгнули метров на десять, ломая кусты и побеги деревьев — в общем, производя неимоверный шум. При этом я даже не заметил, как в меня вонзились три десятка ядовитых колючек. Но потом я остановился и осторожно, соблюдая все правила разведчика, вернулся назад — Бык справлял нужду, при этом он был мертвецкий пьян — от него разило, как от пивной бочки.

Он сидел в позе Будды, но со спущенными штанами, и спал. Однако стоило Луке присвистнуть от удивления, как он открыл глаза и уставился на нас. Впору было снова бежать — такой у него был дикий и отрешенный вид: глаза красные, волосы всклокоченные, а шрам на голове, который никогда не зарастал, — багрового цвета. Истерзанная фирменная полицейская рубашка как всегда была усыпана перхотью, а от воротника до последней пуговицы была залита, как я понял, томатным соусом.

Потом он неуклюже поискал листик. Мы стыдливо отвернулись. Кряхтя, Пионов поднялся и натянул шорты. Надо заметить, что и шорты у него были армейского фасона — зеленовато-серого цвета. Когда он утвердился на ногах, мы поняли, какие мы маленькие по сравнению с ним — словно пигмеи. Не обращая на нас внимания, Пионов встряхнулся, как слон — если эти движения применимы к слону, — от кончиков ушей до проймы штанов и куда-то пошел. Вот тогда-то я и понял, значение фразы 'не разбирая дороги' — кустарник для Пионова был, как трава, а деревья толщиной с руку — как стебли камыша. Кистью руки он сделал неуловимое движение, и, восприняв это как своеобразное приглашение, мы с Лукой двинули следом. Через мгновение мы оказались под сводами древней покосившейся беседки, которая так заросла плющом и другими лианами, что можно было пройти в двух метрах и ничего не заметить. Здесь в зеленом полумраке у Пионова был накрыт шикарный стол: консервированное мясо всех видов, соленые помидоры, квашеная капуста и большая редкость, которую я видел только на Марсе, — черный хлеб — ровно три ломтика. Я с опаской сел на ветхую скамейку. Бык налил себе стакан водки и, глядя куда-то в непролазные чащи поверх наших голов, произнес:

— Я сегодня выпустил всех подозреваемых… — Он обвел нас налитыми кровью глазами. — Один из них заявил: 'Наш город ждут большие испытания. Мы все умрем! Хотел его застрелить, но рука не поднялась.

Ого! Что-то раньше я не наблюдал в нем признаков сентиментальности.

Лука вовремя подсуетился с бутылкой и стаканами. Мы чокнулись. Водка была хороша — холодная, с привкусов спирта и черного хлеба. Как раз то, что требуется для души в тропическом климате.

Я хотел спросить Пионова о Курдюмове. Правда ли, что он все знает? А если правда, то откуда?

— А я только что убил человека, — в унисон Пионову поддакнул Лука.

Но его никто не услышал.

— Они думают, что нас возьмут! — сказал Пионов, почему-то оглядываясь себе за плечо. — А вот! — он сунут мне под нос дулю, величиной с приличную еловую шишку.

— А я только что убил человека, — снова сказал Лука, и на этот раз на глазах у него навернулись слезы.

— Бывает, — мимоходом заметил Пионов. — Главное, что нас не возьмут!

— Конечно, не возьмут, — обиделся Лука, откусывая огурец. — Зачем нас брать, мы сами сдадимся!

Пионов опустил взгляд в свой стакан. Его скулы окаменели. Но Лука или ничего не заметил, или специально нарывался.

— Мы сами все просрали! И страну, и планету. Доверились кучке негодяев, вот они за нас и крутят. А я убил человека! Правда, у меня руки давно чесались.

— Ага… — хитро соглашался Пионов. — Ага… — он заводился, как английский бульдог.

Я выковыривал из банки нежнейшую буженину. Шел обычный земной треп, к которому я давно привык. Мне ли не знать, чего хотят люди. Один Леха чего стоил. А желания у него были самые необузданные. И вдруг я понял, чего мне его не хватает — не с кем перекинуться парой ничего незначащих фраз, ведь с Лукой надо было всегда держать ухо востро, а Бык вообще ни к чему, кроме сыска, не был пригоден. Мне стало грустно.

— Вот, что… — прервал Пионов Луку, — Хватит болтать. Смирно! Руки по швам! (Я действительно едва не подскочил) Пойдете в ополчение! Ты будешь моим адъютантом, — он указал на Луку грязным пальцем, — а ты — начальником штаба. Нет, наоборот…

— Я служить не пойду! — заявил Лука, с хрустом закусывая малосольным огурцом.

— Что значит, не пойду?! — после паузы удивился Пионов. — Все пойдут, и ты пойдешь!

— Я свое родине отдал!

— Когда это? — удивился Пионов, почесывая грудь, на которой был размазан томатный сок.

— Когда надо, тогда и отдал! — отрезал Лука.

— Погоди! Ты ж только на год старше меня?! — удивился, замерев, Пионов. — А выделываешься?

— А я что этого хотел?! — воскликнул Лука.

Логика Луки озадачила Пионова. Я впервые видел, как он задумался.

— Зря! — покачал головой Пионов. — Зря я тебя не прижал к ногтю. А ведь мог. Мог ведь! Мог! Как паскуду последнюю! — и ударил по столу так, что подпрыгнуло все, что на нем было.

— А теперь не можешь, — хладнокровно ответил Лука, глядя ему в глаза.

Я решил, что сейчас Пионов его убьет, но он пожевал губами и взял в руки бутылку с водкой.

— Федотов, ты страшный человек! — произнес он задумчиво. — Не патриот… не знаю кто… наверное, хлыст. Не обижайся, но я тебе больше не налью… — Потом забыл, о чем говорил, и произнес: — Пропала Рассея! Про-па-ла… — и вздохнул глубоко и очень печально.

Мне показалось, что он сейчас заплачет. Но нет. Он налил и выпил, налил и выпил и занюхал рукавичкой. И тогда я увидел, что он действительно пьян. Он был настолько пьян, что не мог сидеть, и только огромный живот, которым он упирался в стол, не давал ему упасть. Спрашивать о Курдюмове было бесполезно. К тому же рядом сидел Лука. Да и сведения наверняка уже устарели. Что нам мог рассказать Пионов? Что черные ангелы с помощью хлыстов попытались осуществить переворот. Что в деле, оказывается, замешаны марсиане и Акиндин. Что все в страшной панике разбегаются, как тараканы. И где его чертова 'кальпа' с расчудесными бойцами?!

Жуткие шорохи раздались в зарослях. Мелькнули какие-то странные люди. Один из них держал в руках что-то похожее на гранатомет. Инстинктивно я упал под стол. Раздался свист и ужасный грохот. Взрывная волна снесла купол беседки. Лицо обдало жаром. Я лежал без сознания примерно минуту, слушая в левом ухе 'Колыбельную трескового мыса', хотя Бродского никогда не читал, а в правом — бесконечный гул, словно в нем летел бомбардировщик. А когда очнулся, то почувствовал во рту вкус крови и пополз в том направлении, где по моим расчетам должна быть улица. Над землей стлался едкий дым. Где-то рвались ручные гранаты: 'Бух-х! Бух-х! На голову сыпалась листва.

Я полз так долго, что стал испытывать страх — невыносимое чувство одиночество. Казалось, что все кончено, пропало, и когда наткнулся на человека, то страшно обрадовался. На его голове я нащупал жесткие перышки. Это был Леха Круглов. Я узнал его рыжую морду, и мы обнялись.

— Леха, — сказал я, — у меня есть план!..

Глава 7 База черных ангелов

Не знаю почему, но я решил, что квартира на третьем этаже под номером 43, - это именно та квартира, которую покинула блондинка. Я немного покопался с замком. Электроника была примитивной, как пряжка на моих сандалиях. Кроме этого меня вдохновляли уроки Лехи по части хитроумных запоров. В общем, через пять секунд мы проникли внутрь. За дверью начинался длинный-длинный темный коридор, в конце которого светился то ли дверной проем, то ли окно.

— Ты думаешь, нам следует туда идти? — спросил Лука, дыша мне в затылок, как вурдалак. — У тебя нет такого ощущения, что этот коридор должен заканчиваться аж за Конногвардейским манежем?

— Похоже на то, — согласился я, полагая, что вопрос чисто риторический. — Ну что идем?

Мне показалось, что он сомневается. В моем представлении Лука был уже не тем человеком, который лишен страха. Леха молча сопел рядом. Он вообще больше молчал после знакомства с консьержкой. Наверное, у него открылись способности к размышлениям.

— Конечно, идем, — ответил Лука, протискиваясь мимо меня.

Вдруг Леха заявил:

— Я дальше не пойду!..

— Почему?! — безмерно удивился я, внимательно посмотрев на него.

Похоже было, что из него вышел весь профессиональный запал. Мне даже стало жаль его, ведь целых три года я знал Леху совершенно другим. А теперь он сдал, и даже грандиозность происходящего не вдохновляла его.

— Я фотоаппарат потерял…

Только сейчас я обратил внимание, что он действительно без своей любимой 'мамии'.

— Это другое дело, конечно, — согласился я, смягчая его муки.

— Пойду домой… — добавил Леха, отводя глаза в сторону.

— А… — пожал я ему руку, — ну иди…

Было ясно, куда он направит свои стопы — к консьержке. Я даже не завидовал, во-первых, потому что полюбить женщину из-за того, что тебе нравится только ее тело, — это вершина глупости, а во-вторых, Леха почему-то изменил своим принципам — консьержку звали не Таней, а это попахивало ретроградством. Но Леха был таким, каким был, и я не собирался его переделывать. Лука же вообще не заметил отсутствия Лехи.

Я закрыл входную дверь и уставился в плоский затылок Луки. Больше ничего нельзя было разглядеть. Меня так и подмывало спросить, кто стоит за черными ангелами, то бишь жуками, но я знал, что он все равно не скажет правду, как не скажет правду о маленькой катастрофе в масштабах солнечной вселенной: столкнулись два мира, и все как воды в рот набрали. Да об этом надо кричать на каждом углу! Надо что-то делать, а не вести закулисные переговоры, бросив свой народ на произвол судьбы. Видно, за нашими спинами шел большой торг: как всегда делили пирог под названием 'власть и деньги'. Я почему-то подумал о транснациональной корпорации 'Топик'. Наверняка она уже раз двадцать нагрела руки. Нам, маленьким людям, оставалось только жить по совести и по чести. И то эту честь и совесть попирали кому не лень. Поэтому последние сомнения покинули меня. Я чувствовал, что отныне руки у меня развязаны и что я поступлю так, как считаю нужным, невзирая на чьи-то высокие планы. Только я пока не знал и не понимал, что именно сделаю. Конечно, временами я сомневался в себе, но что было делать?

Мы подождали, пока не привыкнут глаза. Стало заметно, что по обе стороны коридора находятся комнаты, из-под дверей которых пробивается слабый свет.

— Наверное, это… как это называется? — Он повернулся ко мне, оголив в улыбке зубы.

Вот что значит пить одно молоко — зубы у него были большими и белыми — такими белыми, что светились в темноте, как у вампира.

— Коммуналка? — спросил я, вспомнив, еще в прошлом веке Санкт-Петербург славился подобными общежитиями.

— Точно! — коротко произнес Лука, открывая первую дверь справа.

Это была очень большая кухня. В ней мог поместиться целый взвод и еще осталось бы место для танцев. В квартире давно никто не жил. Мы не обнаружили на кухне даже холодильника, а полки в шкафах оказались окропленными слезами местных тараканов, чей тощий вид наводил на унылые рассуждения о бренности существования. Дальше по коридору находился туалет на одно очко. А за туалетом — комната, где стояли диван и стол. Стены были ободранными и голыми. На подоконнике в горшке сиротливо торчал сухой цветок. Пол был покрыт пылью, и ясно было, что сюда никто не входил, по крайней мере, лет десять.

— Странно… — протянул Лука, — блондинкой здесь и не пахнет…

Он покосился на меня и саркастически хмыкнул. Однако ошибался — пахло не блондинкой, а слабым запахом навоза. Я был почти уверен, что мы на пути в 'зазор' мира, о котором вдохновенно говорил Курдюмов из Смольного.

— Ну и ладно, — сказал я, не желая сдаваться. — Не здесь, так в Девяткино…

— В Девяткино поедешь сам! — заявил он, кисло поморщившись.

— Поеду, — согласился я, открывая дверь в следующую комнату.

Здесь было еще пустее, потому что не было даже никакой мебели, зато во всю стену красовался рисунок, выполненный углем в стиле древней формы — бык, павший на колени перед оравой охотников. Только у быка почему-то была козлиная морда и рога, как у черта. Но больше всего он походил на черного ангела. Лука снова хмыкнул, хлопнул дверью и, миновав одну дверь справа и одну дверь слева, наугад открыл дверь, которая отличалась от других, как дворец от халупы, и замер.

— Ну что там? — спросил я, подходя и заглядывая ему поверх плеча.

Вероятно, эта была отдельная квартира, состоящая из анфилады комнат с очень изысканной мебелью из карельской березы. Даже запах здесь был какой-то смолистый.

— Ха! — усмехнулся Лука, — стоило сюда прийти, чтобы поглядеть на это: гостиный гарнитур 'Александр III', фарфоровые люстры наполеоновского периода и… — он взял со столика, у которого были изящные гнутые ножки, — лампы из мастерской архитектора Ляже…

Мы прошли еще через две комнаты, на стенах которых висела абстрактная живопись. Кажется, в университете, когда нам читали историю искусств, я прогулял часть лекций, потому что теперь, глядя на картины, не мог вспомнить ничего подходящего. Зато сказал Лука:

— Джексон Полак из Вайоминга. 'Фреска' 1943 год… Подлинник.

Впервые в его голосе прозвучали уважительные нотки.

— А эта? — спросил я, показывая на очень большое полотно, которое занимало расстояние между двумя колоннами.

— Это Арчил Горки 'Водопад'.

— И это тоже Арчил?

— Нет. Это Полак. Последняя его картина, 'Портрет и мечта'. А следующая Ли Краснер — 'Образная поверхность'. А вот там — Де Коник.

Теперь я вспомнил: большая часть частных коллекций в пятидесятых годах прошлого столетия перекочевали в Европу, потому что США стали бедной страной, и Питер богател на глазах.

— А эта?

— Полак… 'Голубые полюса', 1952 года. Он создавал картины с неустойчивой композицией. Знаешь, что это такое.

— Знаю, — пробурчал я.

Лука снова начал зазнаваться. Вообще, на мой взгляд, его заносило по всяким пустякам. Нос у него от этого только задирался.

Лука подошел и благоговейно прикоснулся к поверхности картины. Видать, его пробрало. Он искоса взглянул на меня — заметил или нет я его слабость.

— А вот эта? — я ткнул пальцем в картину, выполненную каплями в черном цвете. Конечно, я был далек от мысли, что могу создать нечто подобное, но, как всякий дилетант, воображал, что просто мои краски легли бы несколько иначе, но разве картина от этого стала бы хуже? Мне даже показалось, что художник увлекался символами больше, чем требовала концепция.

— Это Полак, но в период депрессии. Он писал черной эмалью, которую наносил стеклянной ложкой. Иногда ложка ломалась у него прямо в руках. Бурые пятна — это кровь.

— Откуда ты все это знаешь? — спросил я с любопытством.

Я склонен был считать, что он меня в очередной раз разыгрывает, ведь у Луки было такое непроницаемое лицо и он всегда выдавал вам то, чего вы не ожидали.

Он спросил меня грубо:

— Думаешь, на Земле живут одни болваны? — намекая, что я с Марса. — Впрочем, кому это теперь нужно!

Тогда я понял, почему он мстит за слабость, которую проявил, убив маленького полковника. Он боялся показаться старым и смешным, и в его словах прозвучало презрение ко всему марсианскому. Наверное, я тоже стану таким, когда мне стукнет пятьдесят — занудой и сухарем. Потом я понял: мы не понимаем друг друга, потому что из разных миров, что же говорить тогда о черных ангелах, которые казались нам выходцами из соседней галактики. У каждого из нас было свое представление о жизни, и никто никому не хотел отступать.

— Ну да, — сказал я. — Сейчас начнешь меня учить.

— Пустое дело, — ответил он, — все равно бессмысленно… — И демонстративно вышел в коридор. На лице его было написано презрение. — Ты куда? — спросил он, очевидно полагая, что я скажу: 'В противоположную сторону'. Сам же он собрался покинуть квартиру, чтобы в одиночку попытать счастье в Девяткино.

Я показал рукой в конец коридора, откуда струился свет, не потому что уперся, а потому что ясно чувствовал запах навоза и желал разобраться до конца. Но мне не хотелось делиться своими выводами с Лукой, как он не делился со мной своими. А планы у него были, недаром он так многозначительно молчал.

— Ну, идем… — немного помедлив, согласился он так, словно оказывал мне одолжение.

По пути я открывал двери и смотрел в окна. За ними, в зависимости, по какую сторону коридора располагалась комнаты, я видел или почтамт, или колодец двора. Это было более чем странно, потому что по моим расчетам мы прошли значительное расстояние и должны были находиться примерно на улице Якубовича. А улица Якубовича, как известно, проходила как раз за почтамтом. Если бы не Лука, я бы занялся расследованием этого феномена, но Лука уже ни на что не обращал внимания, и его самодовольство мне давно не нравилось, хотя я и привык к своеобразию его характера. Он явно собирался при случае улизнуть в Девяткино, но желание уличить меня в профессиональной непригодности, взяло над ним верх. Наконец мы добрались до торцевой комнаты, дверь которой была открыта. В этой комнате на окнах были задернуты белые шторы.

Лука заглянул в комнату и саркастически хмыкнул:

— И эта твоя тайна?! Стоило тащиться!

Он остался стоять в дверях, с иронией наблюдая мой конфуз. Я и сам пал духом, но не показывал вида. Мне было все равно — пусть уходит. Хоть повешусь в одиночестве. Все кончено! Все пропало! Зацепиться не за что! Карьера под хвост! У меня больше не было душевных сил бороться за истину. Пусть он катит в свое Девяткино, находит портал и обнимается с чертовыми жукам. Все равно Алфен меня уволит.

Комната была превращена в склад. В нее с трудом можно было протиснуться между шифоньером и грудой стульев, составленных один на один до самого потолка. Два кресла с рваной обивкой, заваленные книгами и рулонами пожелтевших обоев, занимали противоположные углы. На столе у окна царил хаос из старых будильников, массивных пепельниц все мастей и конфигураций, катушек с нитками вперемешку с купюрами, которые вышли из употребления в прошлом веке, мотков пряжи и двух древних телефонных аппаратов черного цвета. Из всей рухляди я машинально взял странный керамический куб небольшого размера, однако такой тяжелый, что я едва не уронил его на пол. Удивительно, что именно такую же керамику я видел в доме летчика Севостьянова. А еще в кубике было треугольное отверстие, которое идеально подходило под мой черный ключ, который дала мне блондинка. С минуту я вертел куб в руках, оттягивая момент объяснения с Лукой. (Он презрительно сопел рядом, наслаждаясь своим триумфом.) А потом с замиранием сердца воспользовался черным ключом. Лучше бы я этого не делал! У меня было простое задание провести расследование убийства блондинки. Мы с Лехой прекрасно справились, проявив при этом чудеса героизма и ловкости, действуя в соответствии с обстановкой. У нас был шанс получить свои кровные двадцать тысяч, даже несмотря на восстание хлыстов. В один миг все изменилось. Кубик открылся, издав звук передвигаемой мебели, и мы упали внутрь. Звучит глупо, но все произошло именно так. Нас всосало. По крайней мере, мне так показалось, хотя никакого воздушного потока не было.

Какое-то время я не контролировал события, а потом понял, что стою во все той же, но теперь в абсолютно голой комнате. Из мебели остался один огромный шифоньер, а за голыми окном — не колодец двора и не стены Конногвардейского манежа, а сплошной туман, из которого торчат уродливые ветки деревьев. При этом туман был вовсе не туманом, а каким-то странным белесым пространством, явно не земным — коллоидным, равномерно освещенным светом, источник которого было трудно определить. Под ногами у меня лежал злополучный кубик. Когда я нагнулся за ним, чтобы поднять, то боковым зрением уловил за спиной над плинтусом черную тень. Приходилось ли вам замечать такие тени, когда вы сразу не можете определить их пропорции, и от этого по спине пробегает холодок. Вначале тень так быстро переместилась наискосок, что я только успел понять, что она движется. Потом она, словно выросла, промелькнув вдоль стены, — мгновение и напротив окна стоял человек капюшоне. Я подумал, что он вошел из коридора. Но тогда он должен быть столкнуться с Лукой. Но Лука молчал. Он вообще, почему-то притих. Я хотел было посмотреть на него, но не мог оторвать взгляда от черного ангела. Я знал, что это жук, но одно дело предполагать, а другое — увидеть воочию. Теперь при дневном свете я мог разглядеть его лучше: как и тогда на Ипподромном мостике, его наклоненное вниз лицо было закрыто то ли капюшоном, то ли большими складками крыльев, сложенными над головой. Черный плащ, который отливал рубиновым оттенком, был такой длинный, что скрывал ноги. Я даже различил под тканью длинные сухие предплечья и такие же длинные пальцы. И еще, как мне показалось, у этого странного человека была очень длинная шея. Я понял, что это Привратник. От него явно пахло навозом. В руках он держал 'указку'. Не поднимая головы, он направил ее на нас и потребовал:

— Пропуск!

— Какой? — растерялся я.

Он сделал неуловимое движение — такое же, как и Вергилий Кетаусов, когда стрелял из своей 'указки'.

— Стой! Стой! Вот! — я порылся в кармане и на всякий случай показал ему кусок кожи, который на глазах превратился в двадцатигранный икосаэдр.

Привратник заговорил странным механическим голосом, в котором отсутствовали всякое выражение:

— Почему ты опоздал?

Я узнал этот голос — пустой, как у шарманки. Значит, блондинка тогда спорила с ним, и я понес какую-то ерунду:

— Террористы взорвали цирк, мы бежали, пантера напала, крокодилы…

С минуту он молчал, переваривая слово 'террорист'. Он явно не знал его значения, как и значения слов 'цирк', 'пантера', 'крокодилы'. Но это и не входило в его задачу.

— А кто с тобой? — он посмотрел мне за спину.

Я оглянулся: на лице у Луки было написано даже не изумление, а ужас. Он хотел что-то сказать, но не мог даже пошевелиться.

— Напарник…

— Напарник?

— Журналист.

— Он согласен?

— С чем?! Ах, да! Согласен! — быстро ответил я, спиной чувствуя, что Лука готов брякнуть что-то непотребное и все испортить.

— Идите сюда… — сказал Привратник и распахнул дверцу шифоньера.

— Туда? — переспросил я, заглядывая в темное нутро и невольно отшатываясь, потому что хорошо помнил, что квартира находилась на третьем этаже, а нам, по идее, как и положено в страшных историях, следовало выйти через заднюю стенку шифоньера. Но только куда?

— Сюда — подтвердил Привратник. — Ты же хотел к Высочайшему?

У него была очень правильная русская речь. Сейчас уже так не говорят. Должно быть, он учился у классиков.

— Ну да… — согласился я и шагнул первым.

Я решил: будь что будет. По крайней мере, хоть какое-то начало приключений, зачинателем которых оказался все же я, а не скептически настроенный Лука, который, дохнув мне в спину волной страха, втиснулся следом. Он явно был не в своей тарелке. От его самоуверенности не осталось и следа. Я даже решил, что он сейчас сбежит и, честно говоря, с удовольствием последовал бы за ним.

— Идите прямо в школу, — объяснил Привратник и захлопнул скрипучую дверцу.

Но прежде, чем он успел это сделать, я увидел, как из-под него выкатилась большая кругляшка навоза, и пахнуло соответствующе. И еще я увидел, у него вместо человеческих ступней — козлиные копыта. Какой-то дешевый сатанизм, мелькнуло в голове. В следующее мгновения мы очутились на улице. Впрочем, никакого мгновения не было. Только что мы задыхались в шкафу, и вдруг — улица. Прием был такой же, когда мы свалились в куб. Что-то похожее я испытывал в портале, но не в такой темпе, хотя, наверное, природа перемещения была одна и та же. Или опять это что-то новенькое, как и наш с Лехой планшетник?

Я все еще не мог прийти в себя и не только из-за того, что увидел черного ангела или черта, а из-за того, что стена дома, возле которого мы стояли, была выложена желтой блестящей плиткой до самого десятого этажа, и только где-то наверху виднелась выщерблина, но она никак не могла быть дверцей шкафа, потому что была величиной с тарелку.

— Неужели это и есть 'зазор' между мирами? — воскликнул я.

— Зазор? — с испугом переспросил Лука и взъерошил свой мальчишечий чуб.

Странным было все вокруг: и небо с плоскими низкими облаками, и двор, усыпанный кусками шифера, сквозь который пучками пробивалась жухлая трава, и сама школа с выбитыми окнами и кое-где с блестящими осколками стекол.

— Черт… это ж третья школа на Сходне, — изумленно озираясь, произнес Лука. — Только какая-то другая… Самое интересное, что я в ней учился!

Вот в чем дело, понял я, это еще не 'зазор', а перемещение в другое время! Действительно, все то же свет, проистекающий со всех сторон — он делал пространство нереальным. Такой же эффект я видел в старых-старых фантастических фильмах Тарковского. Пучки травы и холод — больше всего удивили меня, и я почему-то подумал о Марсе. Сразу стало зябко — между домами гулял чувствительный ветерок. Но самое главное — пейзаж изменился — пропали саговые и кокосовые пальмы, которые привычно закрывали горизонт.

— Теперь я все понял! — воскликнул, поеживаясь, Лука. — Почему ты расписался за меня перед этим жуком?

— Но ты ведь хотел попасть сюда? — удивился я.

— Хотел, — поморщившись, согласился он. — Но я тебя не просил. Все произошло так внезапно. Я не успел подумать.

— По-моему, это не жук… — сказал я.

Мне так и подмывало отомстить Луке за самодовольство. Но Лука и сам все понял.

— А кто? — удивился он.

— Я увидел у него копыта. И еще он опорожнился, как лошадь.

— Час от часу не легче, — признался Лука, помолчал, а потом изрек: — Надеюсь, хозяева у него поприличнее.

По-моему, было самое время рассказать о хозяевах черных ангелов — астросах, но Лука упорно молчал, напуская на себя таинственный вид.

Дверь с торца школы оказалась открытой. Собственно, больше некуда было идти. Куда хватает глаз, простилался пустырь с жухлой травой. Мы подумали и шагнули в коридор, который оказался заваленным мусором и школьными причиндалами, как то: макетами с торчащими проводами, таблицами, планшетами, папье-маше из биологического кабинета, портфелями и детской обувью. Но больше всего было строительного мусора: выбитые рамы, стекла, куски штукатурки, горы кирпича вперемешку с пылью и мелом, какие-то тряпки. Все в пыли, в кирпичной крошке и высохших лепешках известкового раствора. Пахло все той же серой.

Не успели мы сделать и пару шагов, как дверь с грохотом захлопнулась.

— Фу!.. Если это твой 'зазор' между мирами, — заметил явно приободрившийся Лука, — то ему не хватает презентабельности.

Он дернул дверь, но она не поддалась.

— Попались птички в капкан, — заметил он без энтузиазма.

— Сквозняк… — предположил я.

Я был рад хотя бы тому обстоятельству, что здесь было не так холодно и что Лука не потерял чувства юмора, ведь окна же были выбиты, а значит, мы могли в любой момент покинуть здание. К тому же я сразу вспомнил свои детские ощущения холода, и мне стало теплее.

Путь впереди был завален обрушившимися стенами и просевшим потолком. Мы пробрались на второй этаж, стараясь не прикасаться к перилам, деревянное покрытие которых покоробилось и вздыбилось, словно на него долго лили воду. Коридор второго этажа тоже был непроходим — часть помещений в центре коридора была выдавлена в центр, и куча мусора высилась до потолка. Кроме этого в школе пахло так же, как от блондинки, — серой и еще розами.

На третьем этаже песчинки под ногами выдавали каждое движение, и если кто-то следил за нами, то ему не было нужды идти следом, а надо было просто сидеть в одной из аудиторий и слушать, и слушать. Наверху гулял сквозняк, часть лестницы справа была разрушена. В провале лежали плиты перекрытий, на них можно было спрыгнуть, миновать пролет между вторым и первым этажами и выскочить из школы через окно первого этажа, и тогда тот, кто вслушивался в наши шаги, наверняка не успеет ничего сделать. Но словно в противовес моим мыслям, окна на третьем этаже затянул все то же странный туман, который, впрочем, остался снаружи здания, а не втекал внутрь, и ясно было, что выпрыгнуть в окно мы никак не сможем. Почему-то я так себе и представлял переход в иномир, то бишь пресловутый 'зазор'.

Мне страшно хотелось чихнуть. И я бы чихнул, но по середине коридора на куче мусора сидела женщина. Одного ребенка она кормила грудью, а двое других постарше играли в пыли. Женщина осталась безучастной к нашему появлению. Вся какая-то белая, перепачканная известкой. К этому моменту я уже принял сюрреалистические правила игры, но все равно удивился: на другой стороне кучи лежал полузасыпанный ребенок. Я не удержался и сказал:

— У вас здесь еще один…

— Он мертвый, — ответила женщина, посмотрев на меня совершенно равнодушными глазами.

Единственное, что я отметил, один карего цвета, другой — голубого.

— Да нет, он живой! — воскликнул я.

И действительно, ребенок вдруг зашевелился и вылез из-под мусора. Было такое ощущение, что он спал. Он стал карабкаться к женщине. На голове у него было большая рана с рваными краями без капли крови, все в той же серой пыли.

— Нет, он мертвый, — твердо ответила она.

В этот момент Лука сказал:

— Смотри…

Даже по его голосу я понял, что происходит что-то из ряда вон выходящее, и выглянул в окно. За окном теперь была ночь, туман пропал, и каким-то необычным образом мы с Лукой разглядели гигантское дерево. Оно было таким массивным, что корни росли, начиная с уровня второго этажа. А в этих корнях сидел нагой мужчина. В его наготе было что-то от рембрандтовских картин. К тому же он был настолько крупным, что показался нам настоящим гигантом. Его ноги свисали почти до земли, а плечи опирались о ствол. Правую руку он закинул на ветку, а левой небрежно указывал нам дорогу. Его детородные органы были, вероятно, такие же, как и у слона. Правда, у слона я никогда их не видел. Взгляд же был направлен на нас, и, казалось, он что-то хочет нам сообщить.

Мы с Лукой отпрянули в глубь коридора. В башке творилось невообразимое. Казалось, мы готовы к восприятию и женщины с копошащимися детьми, и этого голого малого. Но когда мы оглянулись, женщины с детьми уже не было, а с той стороны, откуда мы пришли, надвигалась клубящаяся стена дыма. Впрочем, я не ручаюсь за точность термина, потому что то, что мы увидели, не было в человеческом лексиконе. Мы скатились на первый этаж противоположного крыла школы и выскочили наружу. В воздухе носился слабый аромат то ли роз, то ли серы. Ветерок шевелил траву. А посреди пустыря высилась старая низкотермальная станция. На ее крыше росла береза. Корни расщепили стену на трещины, а мох возвышался толстой шапкой.

Честно говоря, мне бы на всю жизнь хватило приключений одного дня. Я бы вернулся на Марс, строчил беззубые статьи и никуда не ездил. Но было поздно.

* * *

Стоило сделать шаг, как край подъехал и закружилась голова.

— Лука!

— Викентий!

Оглянулся: он лежал на животе, ухватившись за траву. Глаза стали белыми, безумными. Я хотел приободрить, что еще ничего не происходит, что мы можем еще вернуться, но не поверил даже самому себе.

Там, внизу темнела бездонная пропасть. Наверное, даже рос лес. Еловый, мрачный, с темными болотцами и лешими. Если бросить камень, то не услышишь, как он упадет. Почему-то вспомнились Стругацкие. Но это не тот Лес с бесконечными тайнами, которые разгадывал Кандид, а низкогеотермальная станция — не Управление с безумным Директором, наглым шофером Вольдемаром и Перцем, который кидал камушки с обрыва.

Что-то я упустил? — думал я, большое и важное, чему не было аналога в человеческой памяти. Если в той истории все, ну почти все, было ясно, потому что Перец и Кандид страдали от безысходности и эзоповского языка, то причина, по которой мы притопали сюда, вообще была нелепой — глупое человеческое любопытство! Но ведь за это не убивают?! Я не хотел становиться героем, меня быстро отучили от этого еще на Марсе. Пусть жиреют. Тогда я вообще не знал, зачем все это делаю: ни за честь, ни за совесть, ни за славу. Действительно, не из-за Алфена же мы приперлись и не из-за денег, даже не по политическим соображениям, да и общество, и строй давным-давно поменялся — не с кем и не за что было воевать. Лично мне было глубоко наплевать, как живут черные ангелы, во что они верят, во что одеваются и что едят. Ан, нет! Было еще кое-что. Я понял: виной всему — Лука и чувство соперничества между нами. Древняя человеческая слабость — чувство лидерства.

— Ради бога… — простонал Лука так, словно его укачало, — ради бога, сядь и не шевелись…

Он боялся остаться в одиночестве. Мне самому было не по себе, потому что я тоже боялся высоты.

— Но ты же желал попасть сюда? — спросил я насмешливо, потому что не хотел, чтобы Лука догадался о моем состоянии. Мне не было его жаль. Он тяжело дышал. Его тошнило. Ему было плохо.

— И, пожалуйста, не бросай камни…

Чего он опасался — пробудить какие-нибудь неведомые силы? Черного ангела он уже видел. Он оказался безобидными созданиями. В этот момент он перевел взгляд за мою спину и у него закатились глаза — остались одни белки. Наверное, на него так подействовали две скалы — справа и слева их голые зубцы висели над бездной. По крайней мере, у тебя есть еще один выход, подумал я, заглядывая за край обрыва: там, где уступ за уступом склон терялся в голубоватой дымке, там, где властвовал ветер и простор, там была другая, совсем другая жизнь. Непонятная, нечеловеческая, а потому чуждая, тупая, механистическая. Кажется, я нашел единственное слово, которое определяло то, что происходило с нами. Впервые мы должны были столкнуться с тем, что не имеет логики, с тем, что привыкли не замечать.

Он схватил меня за ноги. Я разозлился и отпихнул его. Мы боролись на самом краю. Лука оказался сильнее и ловчее, чем можно было предположить. Потом он отцепился от меня, но следил безумным взглядом. Его гравитанс испарился, как иней под солнцем, теперь он верил во все чудеса. Верил и боялся.

— Не бойся, не прыгну… — пообещал я ему, чтобы только успокоить.

Он вздохнул так, словно я дал ему честное слово не оставлять его в одиночестве.

— Зачем?.. Зачем мы сюда?.. — стонал Лука.

Если ему объяснить, то он узнает, что я тоже слаб, подумал я и пошел к станции. Лука пополз следом. Шагов через десять он набрался смелости и встал на четвереньки, но зачем-то оглянулся, чтобы снова распластаться, как чья-то тень.

Как и следовало ожидать — школы уже не было и в помине, зато горизонт за обрывом был под боком, как край постели. За ним неслись дождевые тучи — грузные, мрачные, и, казалось, что все покачивается.

В этот момент произошло то, чего я сразу не понял. Горизонт словно сдернулся с места, и появилось такое ощущение, что я отступил на несколько шагов назад. Лука все еще полз, но почему-то у самого обрыва. Начался дождь в библейских масштабах. Ветер стегал лицо и хлопал дверью. Пространство вокруг стало безжизненным, серым. Тучи на мгновение замерли, а потом побежали еще быстрее, чтобы провалиться за черный горизонт.

Я ухватился за дверную ручку, чтобы только иметь еще одну опору. Лука отважился подняться, зажмурив глаза, и вцепился в меня. Сквозь стиснутые зубы у него хлестала рвотная масса. Сброшу его, подумал я, сброшу к чертовой бабашке с обрыва и распахнул дверь. Внутри кто-то находился. Я пригляделся и узнал его. Это был Мирон Павличко. Он сидел на ступенях лестницы, раскинув ноги. Голова его была склонена набок. Поза была неестественная, словно он упал с большой высоты. Я решил, что он мертвый, переступил порог, под ногами заскрипели песчинки, и наклонился, чтобы лучше рассмотреть его. Но тут он произнес:

— Не трогайте мою голову…

— Тебе помочь? — спросил я.

— Осторожно закрой дверь…

По-моему, он придуривался, но у меня не было времени разбираться. Я повернулся и закрыл дверь. Лука бледный, как полотно, упал на пульты с какими-то приборами. Его рвало.

— Мне нужен Привратник, — сказал я, глядя на Мирона.

— Я привратник, — сообщил Мирон, не меняя позы.

— Тогда я должен тебе что-то показать, — сказал я.

— Не надо, — пошевелился Мирон. — Нужно сматываться.

— Куда? — оглянулся я, не видя другого хода, кроме лестницы, на которой он сидел.

— Куда угодно, — ответил Мирон, — потому что настоящий Привратник больше не придет.

Скривившись, он мотнул головой, и я увидел, что под трубами лежит жук. Его крылья были сломаны. А голова, как у кузнечика, на непомерно длинной шеей и с миндалевидными фасетчатыми глазами цвета зеленого шалфея была безвольно запрокинута подбородком вверх.

— Он что, в противогазе?

— С чего ты взял? — удивился Мирон, приподнимаясь.

При его силе справиться с жуком ему не составляло большего труда. И хотя я не уступал ему в росте, рядом с ним я чувствовал себя юношей. На правой стороне головы у него была страшная рана.

— Я жду тебя со вчерашнего дня, — добавил Мирон.

Это было очень похоже на него, потому что Мирон очень серьезно относился к своим профессиональным обязанностям, он все тщательно планировал — и это-то при нашей редакционной безалаберности.

— Есть что-нибудь пожевать?

Я вопросительно посмотрел на Луку, который быстро осмелел внутри станции и, присев перед жуком, изучал его. Кажется, у Луки в заднем кармана что-то выпирало. Когда и где Лука умудрился прикарманить банку шпрот, я не знал.

Пока Мирон ел, я его расспрашивал. Он слушал вполуха и кивал, когда его ответ совпадал с моим вопросом. Прежде всего, я узнал, видел ли он Люсю. Мирон кивнул. Хоть это ободряло. Потом я спросил, зачем нас сюда завлекли. Он пожал плечами, что, должно быть, означало: дураков учить, что мертвого лечить. Еще я спросил, знает ли он о что-либо о грядущей катастрофе. Мирон выпил из банки все масло, вытряхнул в рот кусочки рыбы, залез в банку пальцами, облизал их и с сожалением бросил банку в угол. После этого спросил, вытирая пальцы о штаны.

— Какой катастрофе?

Я махнул рукой — он явно не собирался выслушивать меня, что было на него очень похоже — у Мирона всегда была своя точка зрения на все вопросы, и он, как и Лука, не спешил поделиться ею.

— Значит, ты не в курсе дела, — сказала я.

— В курсе, — согласился Мирон. — Надо сваливать.

Это означало одно: у Мирона есть план и он намерен его выполнить. Может, действительно, ничего не произошло, думал я, ни попытки переворота на Земле, ни тайных переговоров земного правительства и астросов. Если вообще такие переговоры ведутся. Может, все брошено на самотек? Зачем мы тогда приперлись сюда? Он стал подниматься по лестнице. В отношении Луки он не проявил никакого интереса. Я пошел следом. Лестница вела вдоль стены. Пахло соляркой, тухлой водой, а к тонкому аромату роз примешивался запах серы. Так должно было пахнуть в преисподней.

Лука тащился последним, придерживаясь обеими руками за стены. На его лице застыло тупое упрямство идущего на заклание.

Казалось, мы поднялись гораздо выше, чем само здание. Только я открыл рот, а Мирон уже пояснил:

— Привыкай…

Я хотел объяснить, что привык, что этот парадокс мне уже знаком. Но вдруг увидел человека. Он был мертв. Было такое ощущение, что он бежал, споткнулся и смерть настигла его. У него не было головы. Кровь, залившая ступени, уже почернела.

— Что с ним? — спросил я, невольно сторонясь крови.

— Он хотел уйти, — мимоходом пояснил Мирон. — Но этим путем нельзя. Тебе еще повезло…

Его большой рот с крупными губами еще больше подчеркивала недельная щетина на верхней губе. И вообще в нем что-то было то ли от монголов, то ли от индейцев. Потом я вспомнил, что он происходит из мордвинов.

— В чем? — удивился я.

— В том, что я вычислил, что ты пойдешь там, где шла Таня. Ведь это рядом с твоим домом?

— Ну, да… — согласился я и тут до меня дошло: — Подожди, подожди, значит, ты знал о восстании обращенных?

— Конечно, знал. Я сам обращенный. Правда, неудачно, — криво усмехнулся Мирон то ли от боли, то ли своим речам.

— Ну да? — не поверил я. — А блондинка?

На ступенях лежали начатая пачка сигарет и зажигалка. Я подобрал их и побыстрее соскреб кровь.

— Таня Казарова… — вздохнул он. — Ее похитили прямо в Пулково. Она никого не любила слушать. К тому же она была посредником.

— Каким посредником?

Час от часу не легче. У них здесь целое подполье! Не мудрено. Мирон не мог упустить своего шанса. Всевозможные журналистские расследования были его стихией, и он был к ним подготовлен не хуже, чем профессиональный разведчик.

— У тебя же ее ключ… — пояснил он.

— Да, — неуверенно согласился я, ожидая, что Мирон что-то добавит.

— Такие ключи выдают только посредникам, — нехотя кивнул он.

— Тем, кто должен общаться с землянами? — догадался я.

— С землянами… — иронически хмыкнул Мирон и тут же схватился за голову. — С властями! — поморщившись, объяснил он.

— Но зачем?! — воскликнул я.

Рядом с Мироном я чувствовал себя очень спокойным. Вообще, это было его свойство — уверенная доброжелательность большого молчаливого человека. С ним всегда было приятно работать. И я не помню случая, который дал бы повод изменить мнение о нем.

Из узкого окна, поросшего с наружной стороны травой, едва сочился свет. Шел дождь, но не теплый тропический, к которому мы привыкли, а холодный, северный. В щели задувало. В раме дребезжали стекла: 'Дзинь, дзинь… Мирон остановился. У него из уха капала кровь. Он все так же держал голову склоненной набок.

— Затем, что она прекрасный образчик человечества — раз, и два — потому что им нужен хороший генофонд. А со мной у них что-то не получилось, впрочем, как и с ней тоже. Она их обманула и просто сбежала. Ее искали.

Черт, я совсем не удивился, значит, выходит, человек в черном из 'кальпы' тоже хлыст? Нет, здесь что-то не сходилось. Ерунда какая-то. И еще я подумал, что если бы я не пришел в тогда в 'Юран' и не познакомился с Таней Казаровой, она могла остаться живой. Хотя кто знает, наверное, человек в черном выследил ее, а я просто мешал ему.

Лука подал голос:

— И с нами тоже не получится…

— Боюсь, что ты ошибаешься, — ответил Мирон, — на журналистах они не экономят.

— А как ты к ним попал?

В вопросе крылась подковырка.

— По глупости, — застонал Мирон, обхватив голову руками. — Заманили… пообещали шикарный материал…

В его голосе прозвучала обида.

— Пожадничал? — ехидно осведомился Лука, намекая на то, что он точно не дал бы маху, а выследил, вынюхал бы и донес куда надо — Алфену безусловно, хотя Алфен спал с его женой.

Лука прихватил 'указку', но не зная, что с ней делать, держал ее, как рапиру, угрожающее выставив перед собой. Мирон не ответил. Очевидно, он подумал о том же, о чем подумал и я: Лука вооружился, но не знал свойств этого оружия.

— А что у тебя с ухом? — спросил я.

— Биочип вырвал… — ответил он нехотя.

Мирон не любил жаловаться на свои болячки. И я подумал, что ошибся, посчитав, что его травмировал черный ангел. Но он добавил, кивнув на Луку, который поигрывал 'указкой':

— Вначале он меня шарахнул из своего ах-пуча. А потом я сам расковырял.

— Подожди! — воскликнул я, — портал?! Ты ведь ко мне приходил через него.

— Совершенно точно, — хмыкнул Мирон. — Я к нему вас и веду.

— Да, было бы неплохо, — подал голос явно осмелевший Лука, — а то мне здесь не очень…

Я подумал, что это пустой номер — ведь порталы в Питере отключены. Но чтобы не сглазить удачу ничего не сказал. Вдруг нам все-таки повезет, и мы сможем каким-нибудь волшебным образом вернуться в город. Мирон придумает. Мирон сильный и мужественный. К тому же я еще не пришел в себя после всех этих необычных приключений и плохо соображал.

Мы прошли еще четыре пролета и остановились перед дверь. По моим расчетам мы поднялись никак не меньше как на высоту десятиэтажного дома. А низкогеотермальная станция снаружи была всего-навсего в два этажа.

— Ничему не удивляйтесь и ничего не бойтесь, — сказал Мирон и открыл дверь.

За дверью был то ли колодец, то ли провал овальной формы, в центре над которым находилась странная конструкция: на тросе висела платформа диаметром около метра. Я понял, что это лифт из моих снов, на котором я летал во тьме.

— Нам что сюда?! — испуганно спросил Лука.

Весь его гонор мгновенно испарился. Он прижался к стене, стараясь держаться как можно дальше от колодца. Сбылись его худшие предположения. Я решил для себя, что буду воспринимать происходящее, как давний сон, и ничего плохого не случится.

Мирон ухватился за трос и переступил на платформу, которая закачалась под ним. Я тоже последовал его примеру. Собственно, я это делал во сне каждую ночь в течение последних полгода. Поэтому у меня, в отличие от Луки, не возникло никаких проблем. Покачиваясь над колодцем, мы с Мироном вопросительно смотрели на Луку. Но он едва не грохнулся в обморок, как тогда перед низкогеотермальной станцией. Губы у него дрожали, а взгляд был прикован к пустоте под нами.

— Давай руку, — сказал Мирон.

Лука отрицательно покачал головой.

— Давай! — сказал Мирон и наклонился к нему.

Платформа закачалась еще сильнее. Лука лишился последней храбрости. Он бросился к двери. 'Бах! Удар раз, другой. И забарабанил что есть силы.

Мирон ждал. Наконец Лука перестал колотить в дверь и настороженно оглянулся.

— Здесь все двери открываются только в одну сторону, — объяснил Мирон. — У тебя есть три выхода: остаться здесь и ждать, когда придет сменщик жука, прыгнуть в колодец, в котором нет дна, и идти с нами.

— Я знаю, что вы меня обманите! — храбро заявил Лука.

— Зачем мне тебя обманывать? — удивился Мирон.

— Чтобы перекодировать!

— Ну как хочешь, — терпеливо произнес Мирон, — значит, будешь ждать черного ангела?

— Нет, — Лука тяжело вздохнул.

Он опасливо подступил к краю колодца. В этот момент мы как раз качнулись в его сторону. И ей богу — закрыв глаза, бездумно шагнул в пустоту. Если бы не Мирон, он бы упал в бездну. Но Мирон ухватил его за шкирку и одним рывком поставил на платформу. А я подхватил ах-пуч, который Лука едва не уронил из ослабших рук. Я помнил, что из него невозможно выстрелить, но это было хоть какое-то оружие.

Судя по рывку мы поплыли вверх — но как и почему, трудно было понять. А может, вовсе и не поплыли. Только пятно света внизу пропало. Я не видел ни стен, ни потолка, ни верха, ни низа. И вообще, было такое ощущение, что даже воздух стал гуще. Мои земные сны как раз обрывались на этом месте, и со мной ничего плохого не происходило.

— Будем надеяться, что именно этой дорогой сегодня никто не воспользуется, — сказал Мирон.

Я хотел спросить, почему, но Лука стал подвывать. Сюрреалистический подъем в чернильной пустоте был выше его сил. Хорошо хоть, что он не сиганул вниз.

Кажется, Мирон треснул его по затылку. Для меня же все это было продолжением снов. Но в моих снах я неизбежно попадал в дом, в котором жили Полина и Наташка, а в реальности мы вплыли в такой же колодец, который остался внизу. Быть может, в тот же самый колодец. Но в отличие от нижнего, крыша здесь была прозрачной — камера с потолком, которой состоял из плещущейся воды. По крайней мере, я так все воспринял. Что увидел Лука, я не успел спросить. Но, должно быть, ничего хорошего, потому что побежал, пригибаясь и ища, куда бы зарыться. Мирону стоило больших усилий догнать его. И мы навалились.

— Здесь нельзя делать резких движений, — прошептал Мирон Луке на ухо, зажимая ему рот.

Лука извивался, как большой червяк. Ужас придал ему силы. И в этот момент мы увидели лицо. Даже Лука перестал вырываться. Глаза его расширились от ужаса. В потолке вдруг появилось прозрачное окно, кто-то наклонился и заглянул вниз. Мне он показался очень большим, просто огромным, и захотелось сделаться маленьким и незаметным. Человек плохо видел. Он поднес огромную ладонь к огромным глазам. Потом лицо пропало, и Мирон сказал назидательно Луке, отпуская его:

— Делай всегда так, как я!

— Хорошо, — кротко согласился Лука, — но ты меня не предупредил.

В его голосе звучали истерически нотки. Он отполз в сторону, клацая зубами, как голодная собака.

— Я буду предупреждать, — терпеливо ответил Мирон. — Это всего лишь камера облучения. Но сегодня здесь никого нет. Их выпустили.

— Ку-ку-да? — спросил Лука, вертя головой и ничего не соображая.

— На Землю, — пояснил Мирон. — Понимаешь? Поэтому он нас и не заметил. Ну?!

— Понимаю, — кивнул Лука. — А что такое камера облучения?

— Я один раз сюда влез по глупости вместе хлыстам и получил свою дозу некодированной информации.

— Ага… — с пониманием согласился Лука, ничего не понимая.

Я забыл, что совсем недавно он намекал, что ему все известно. Вместе с самоуверенностью он растерял и свои редакционные замашки. Возможно, он, действительно, многое знал, но не ничего не мог сопоставить. По крайней мере, мне так показалось.

В камере явно пахло так же, как и от блондинки — розами и серой. Только гораздо сильнее.

— Это запах облучения, — пояснил Мирон.

— А кто там? — Лука осторожно потыкал в потолок пальцем.

— Тот, кто заведует камерой, — ответил Мирон, открывая дверь и выглядывая наружу. — Просто большой хлыст… к тому же крыша увеличивает… А теперь бежим!

Мне показалось, что он вначале посмотрел на небо, а потом только вокруг. Когда я вышел вслед за ним, то понял, почему. Передо мной лежал разлинованный армейский плац, справа и слева располагались строения явно военного образца — однотипные, строгие, выкрашенные в серый цвет. Между домами — все атрибуты армейского городка: спортивный снаряды, полоса препятствия, окопы, рвы, а сразу за плацем — так же история — темное звездное небо и яркий Млечным путь. Над входом в камеру висел уже знакомый знак — икосаэдр.

На фоне звезд промелькнула крылатая тень. Мирон несколько секунд подождал, следя, а потом побежал, нагибаясь, вдоль стены, и мы за ним, повторяя все его действия — то есть нагибаясь, когда пробегали мимо окон, и замирая в тот момент, когда замирал Мирон. Собственно, непонятно было, откуда проистекает опасность. Но раз Мирон прятался, значит, так и должно быть.

С другой стороны плаца, за зданием, которое судя по всему было штабом, — заглянув в коридор, я увидел часового с оружием, который, как и положено всякому часовому, спал, — в пустоту ночного неба выдавался ажурный мост. Справа вдалеке, похоже, я разглядел еще один такой же.

Когда мы попали на мост, Мирон обернулся и счел нужным объяснить:

— Это все база с казармами, плацами… — махнул рукой, очерчивая горизонт. — Их держат здесь два месяца. Не кормят и не поют. За это время желудок, почки, печень и кишки у них иссушаются. После голодания они буквально выращивают внутренности заново, ускоряя обменные процессы в сорок четыре раза. А знак — это гармония мироздания. Боковая грань справа — наш мир.

— Почему? — туповато спросил Лука.

— Потому что правильный многогранник — символ совершенства Вселенной, — ответил Мирон.

Лука сделал глубокомысленое лицо, а я удивился — эта странная карта или планшетник вселенной, свойств которого мы не знали.

— А потом? — спросил Лука о курсантах.

— Потом — 'все ушли на фронт', - усмехнулся Мирон, несмотря на то, что у него болела голова.

Его больше занимало собственное ухо, чем разговоры с Лукой, и небо, где летали черные ангелы. Он явно спешил спрятаться. Но Лука был неутомим в своем стремлении к расспросам, сквозь которое проглядывало нервное напряжение.

— А ты? — он быстро оглядывался, вздрагивая, как заяц при малейшем шуме.

Наверное, он хотел услышать что-нибудь подленькое, низкое, например, что Мирону заплатили или что он метил в кресло главного редактора. Меня тоже это занимало, но я понимал, что Мирон полез сюда прежде всего из-за журналистского любопытства.

— Быстрее! — торопил Мирон.

Но Лука вдруг уперся, как осел:

— Расскажи, а ты почему здесь, а не на Земле?

Мирон с усмешкой повернулся к нему:

— Лука, я тебя не узнаю, в кои веки ты интересуешься моими проблемами. А?

— Нет, ты расскажи, почему ты здесь, а не…

— Ладно, ладно расскажу. Просто у меня была другая программа, рассчитанная на год. По идее, я должен принадлежать к элите. Но чего-то не получилось. Думаю, потому что я сразу получил слишком жесткое облучение, предназначенное для хлыстов. Потом меня облучали по другим программам, но я не стал прежним. В результате, я могу есть один раз в неделю и мне не хватает энергии. Три раза я пытался предупредить земные власти. Писал письма в правительство… Один раз меня едва не убили какие-то люди в черном…

— 'Кальпа'… - заметил я.

Мирон посмотрел на черное, как бархат, небо. Вот чего, единственного, он боялся.

— Потом мне вживили чип, чтобы я не рыпался… — быстро сказал он, поглядывая вверх.

— Стандартный прием, — незаметно для себя я стал говорить, как вещающий Леха.

По словам Мирона выходило, что у хлыстов менялась и мораль. Почему же этого не произошло и с ним? Словно угадав мои мысли, он добавил:

— Я у них здесь вроде шута…

— Ты обманул их?

— Насколько мог. Главное, если ты не хочешь, то тебя переделать невозможно.

— Не бросайте меня… — простонал Лука.

Оказывается, мы увлеклись — он плелся посередине моста, боясь посмотреть направо или налево. Сквозь переплетения труб и балок блестели миллиарды звезд. Не было только Луны и Земли. И все странности воспринимались через призму сюрреалистических правил, словно они были естественным продолжением нашей жизни.

— Пришли, — объявил Мирон, не очень-то обращая внимая на Луку и распахивая дверь в полосатую желто-черную будку по размерам не больше, чем будка железнодорожного обходчика, где хранят инструмент. — Я здесь еще не все ходы знаю.

Вглубь убегала то ли пещера, то ли какой-то технологический ход, то ли просто большая нора. На пороге сидела Люся.

— Привет! — обрадовался я, как родственнице.

Лука решился — последние десять метров он пробежал и обнял ближайшую колонну. Честно говоря, я бы с ним здесь и расстался, но мешала старая редакционная привычка помогать своим. Как бы я себя потом чувствовал? Мирон еще раз посмотрел на небо и с явным облегчением закрыл за нами дверь. Я подумал, что он боится черных ангелов, но он боялся еще чего-то.

— Я им песни пою, а они мне пальцы рубят… — произнесла Люся и вопросительно посмотрела на Мирона, не узнавая меня.

Должно быть, это был каламбур, потому что пальцы у нее были на месте, правда, в грязи и порезах. Да и вся она была какая-то взвинченная, сама не своя.

— Хлеба принес?

Голос ее мне не понравился — нервный, изломанный — он словно принадлежал больному человеку. Мирон расстроился. Лицо его стало несчастным, как у святого. Он развел руками, полагая, что так легче обмануть. Мы с Лукой тактично промолчали. Она поправила волосы, шмыгнула носом и облизнула потрескавшиеся губы.

Лука вылез вперед.

— Привет!

— А… это вы, господин, Федотов…

— Зато у нас табачок есть!

Я покривился от его прыти и отдал ей сигареты и зажигалку, которые нашел в низкогеотермальной станции, не сказав, правда, что они принадлежали убитому человеку. Но мне кажется, Люся и бычку была бы рада. Увидев ухо Мирона, она заохала и сняла с блузку. На ней не было нижнего белья. Прежде чем отвернуться, я успел заметить, что грудь у нее литая и коническая. Зато Лука не упустил такого момента. У него даже потекли слюни, а челюсть отвисла, как у полного идиота. Люся, никого не стесняясь, оторвала рукава и, разорвав их на полоски, перевязала Мирона. Теперь он выглядел, как настоящий раненый. Потом она оделась и закурила — очень по-мужски, экономя каждое движение. Глубоко затянулась, выдохнула и расслабилась. На ее губах заиграла странная улыбка.

— Я есть хочу. А эти черти одно сено жрут…

Из тех мест, где были рукава, торчали нитки. Мирон сочувственно улыбнулся. Я не понял, о ком или о чем идет речь. Наверное, Мирону виднее. Но он не счет нужным объяснить. А значит, это несущественно. Лука с облегчением присел на камень — недаром у него был маленький кабинет, в котором он чувствовал себя уютно. Люся послюнявила палец и, не стесняясь, протекла уголки глаз.

— Мы не знали… — ответил я, почувствовав вдруг, что тоже хочу есть.

У меня самого дома холодильник был забит под завязку всевозможными деликатесами, среди которых было первосортное вино, не говоря уже о упаковке 'Невского'.

— Я два дня не умывалась, — пожаловалась она. — И сигареты кончились…

— Ты здесь давно? — спросил я, испытывая к ней симпатию на подсознательном уровне. Это странное чувство в себе я отметил еще тогда в гостинице, где погибла блондинка, которую, оказывается, звали Таня Казарова.

— В этом бардаке вторые сутки, — ответила она, стряхивая пепел в ладонь. — Тебя тоже поймали?

— Нет, я сам пришел, — сказал я, пытаясь избавиться от чар ее карих глаз.

Она удивилась:

— Не может быть!

— Ты думаешь, я сюда сбежал? — спросил я.

— Нет, — односложно ответила она, держа ладонь перед собой. — А… ну если с учетом того, что происходим там, — она потыкала пальцем у том направлении, где, судя по всему, должна была находиться Земля.

Трудно было понять, что произошло с Люсей. Но то, что что-то произошло, было очевидно.

— Я никого не убивал, — на всякий случай сказал я, помня, что она полицейский, хотя и в юбке.

Так меня приучили с детства. С полицией шутки плохи.

— Какая разница, — ответила она рассеянно. — Я знала, что это не ты…

— Тогда почему вы меня подозревали? — спросил я, понимая, что говорю не о том.

— А вот ты послужи лет десять в полиции, тогда поймешь…

Должно быть, она намекала на субординацию и слишком уважала комиссара Пионова, по кличке Бык, чтобы идти против его воли.

— Та блондинка? Помнишь?

— Еще бы, — сказал я, — из-за нее вы чуть-чуть не убили меня.

— Чуть-чуть не считается, — криво усмехнулось. — А блондинка такая же, как и Мирон. Мы слишком поздно на нее вышли.

— Зачем ее убили?

— Я немного знаю, — призналась Люся. — Я обыкновенный полицейский. Думаю, 'кальпа' выявляла таких людей и уничтожала.

— И вы ничего не предпринимали?!

— Клянусь! Что мы могли?! Что?

Да, я знал, что мир устроен не для нас — маленьких людей. Но все равно ей не поверил — судя по той мимолетной паузе, которую она сделал перед тем, как ответить. Если уж нам, журналистам, приходится кривить душой, то что говорить о полицейских.

— Покурила, и идем, — сказал Мирон, с тревогой поглядывая на дверь будки.

Мне почудилось, что он хочет оградить Люсю от разговоров.

Прямо перед нами ход раздваивался. Тот, что слева, по периметру был выкрашен предупреждающими желто-черными полосками. Мирон собрался идти налево. Люся — направо. Они немного поспорили. Мирон почему-то сразу согласился. Вообще, мне показалось, что он ее жалеет.

— Все равно притопаем в одно и то же место… — Люся поморщилась.

Я понял, что речь идет о чем-то неприятном, чего они хотят избежать любым путем.

И мы пошли. Стены пещеры были из ребристого металла. Это было похоже на коммуникационные коридоры: на изорелях, как питоны, лежали толстые кабели. Откуда-то и сверху, и с боков просачивался свет, и Люся подсвечивала себе путь мобильником в особо темных местах. Иногда раздавались низкие глиссирующие звуки, словно вся конструкция в глубине себя претерпевала нагрузки. От этих звуков закладывало уши. Но Мирон не выказывал никакого волнения. Лука еще не привык к странностям этого мира и опаской поглядывал под ноги. Мне тоже казалось, что я вот-вот провалюсь сквозь неплотно пригнанные металлические плиты. Вдруг Мирон, который шел впереди, предупредил:

— Осторожней… шахта для мусора…

Я занес ногу и увидел под ней черную яму. Лука засмеялся:

— Этим нас не испугаешь… — Но обошел, прижимаясь к стене.

В тот момент, когда я перешагивал через шахту, Люся осветила ее мобильником: из бетонных стен торчали куски ржавой арматуры.

В другом месте предупредила Люся:

— Трясина!..

Над плитами белела шапка пены. В ней что-то шевелилось.

— Здесь тоже нет дна… — сказала Люся.

Естественно, я предпочел обойти и ее. Стена напротив почему-то была выкрашена в предупреждающую желтую зебру. Лука же решил исследовать — присел и погрузил в шапку палец. На этот раз любопытство подвело — его втянуло рывком. Если бы не Люся, он погрузился бы с головой. Мирон живо повернулся на ее возглас:

— Помоги!..

И одним рывком выдернул Луку из ловушки. Вслед за рукой тянулось нечто-то розовое и сопливое. Недолго думая, я размахнулся и ударил по этому нечто ах-пучем. Брызнуло сукровицей. Пахнуло свежими огурцами. Лука ахнул и сел, привалившись к стене туннеля. Кажется, он даже потерял сознание. Его рука стала морковного цвета. Кожа бугрилась и лопалась. Люся, отстранясь, чтобы не выпачкаться, сдернула с него майку и принялась счищать слизь. Он руки несло свежатинкой. Кусок сопливой плоти, который я отрубил, юркнул назад в лужу. Единственное, я разглядел, был он еще и волосатый и имел роговой клювик.

— Это ловушка моллюска, — пояснил Мирон, похлопывая Луку по щекам, чтобы привести его в чувства. — Все нормально, все нормально… — сказал он Луке, который открыл глаза. — Тебе еще повезло, что самого моллюска не было, а втянуло тебя из-за разницы давления, которое создает жидкость. А на руку надо поссать.

Я ему не поверил, ведь я ясно видел, что Луку схватило какое-то существо. Люся все поняла и объяснила шепотом:

— Не пугай… А то он идти не сможет.

Но Лука пошел, правда, после того, как мы с Мироном окропили его руку мочой. По-моему, он даже получил удовольствие. Мало того, последнее приключение наконец-то утвердило его в мысли, что он не на Земле и что здесь вообще никуда нельзя совать нос. По крайней мере, он обмотал обожженную руку майкой и пристроился к Мирону, потому что решил, что только Мирон может его защитить. Мне стало смешно — насколько может быть смешно в такой ситуации — Лука присмирел и выбрал себе покровителя. Я хорошо помнил, что все его журналистские расследования кончались конфузом для какой-либо стороны. То он находил архитектора, проект которого украл какой-то делец и внедрил в марсианском градостроительстве, а потом, когда дело дошло до суда, оказалось, что этот архитектор сам украл этот проект у приятеля; то обнаружил в роддоме младенца, который знал таблицу умножения, и Лука вообразил, что произошло явление реинкарнации и в младенца вселился дух Ньютона, а в результате наткнулся на сумасшедшего отца, который с помощью чипа нано технологий внедрил в сознание сына всю школьную программу высшей математики, дабы ускорить развитие отпрыска, что было запрещено законом лет тридцать назад; ну в том же духе.

Примерно через минут пять Мирон остановился и сказал:

— Пришли.

Путь преграждала стена.

— И что дальше? — нервно спросил Лука, убаюкивая руку.

— Подождем немного, — сказала Люся, поморщившись так, как совсем недавно она морщилась от глупости Акиндина.

— Ты когда пропала, — сказал я, — Пионов всех поставил на уши.

— Я думаю, Акиндин их сообщник. Правда, я ничего не помню.

Я рассказал ей о нашей с ним встрече в цирке.

— Правильно! — сказала она с горечью. — У нас ведь были наводки на него. Поступило какое-то туманное распоряжение следить за помощником комиссара. Но ничего не объяснили. Нас всегда ставят ниже писсуара. Меня везли по Невскому. Где-то в районе Пассажа я очнулась. Смотрю, два жука рядом и ручка двери напротив. Я прыгнула, ударила по ручке ногой и вывалилась. Побежала со всех ног. Но это было начало заварушки. Кто-то врезался в меня. Я упала и обнаружила, что у меня кровоточат коленки. — Она задрала юбку. — И локти болят…

— Все, что болит, отрежем, — пошутил я.

— Я согласна, — храбро ответила она. — Подняться не успела, — а они мне уже руки заламывают.

— Сбежать пробовала?

— Я сидела в камере с хлыстами… — Сжав ладонь в кулак, она показала на стены и потолок. — Стены монолитные. Открывается люк и белый луч забирает сразу нескольких.

Вдруг я все понял, но не мог поверить. Она посмотрела на меня и равнодушно сказала:

— Женщин на войне насилуют…

— Они это специально сделали? — спросил я о жуках.

— А ты как думаешь?! — спросила она с вызовом и заставила меня опустить глаза.

Я невольно посмотрел на Мирона.

— Да, да… — сказала она. — Он спас меня — вытащил из камеры.

— Вас ищут? — догадался я.

— Не больше, чем тебя и его, — она мотнула головой в сторону Луки. — Здесь таких много, здесь сейчас бардак. Набирают новую смену. С той стороны, — она махнула рукой, — две казармы под завязку. Жуки тоже пропали. У них что-то не получается. Я думаю, нам нужно воспользоваться неразберихой.

В этот момент Мирон предупредил:

— Делайте, как я!

Стена перед нами задвигалась. Открылась щель. Мирон шагнул первым и тотчас пропал в темноте. Видимо, они с Люсей заранее договорились, потому что она что есть силы толкнула вслед за Мироном Луку и посмотрела на меня.

— Вначале ты, — сказал я и прыгнул за ней.

Опора под ногами поплыла в сторону. Впрочем, я сразу сориентировался — в этом пространстве двигался пол. Мирон позвал меня, я пошел на голос, широко расставляя, как моряк, ноги и увидел голубоватый свет от мобильника. Под подошвами скрипел песок.

— Здесь, — сказал Мирон, — каждая комната вращается вокруг оси. — Главное понять, вокруг какой. Набьем пару шишек, больше ничего не случится. Главное не потеряться. Лука ты где?

— Тута, — ответил Лука страдальческим голосом, его, как всегда, тошнило.

Люся посветила — он держался за нос и улыбался.

— Хороший мальчик, — похвалила его Люся.

— Следующая стенка откроется с этой стороны, — он показал прямо перед собой.

На этот раз я не удержался и упал — слишком быстро вращалось помещение, да и пол находился под углом. Можно было сказать однозначно, что в течение нескольких секунд я перекатывался, как кегля — вращение было слишком хаотичным, чтобы уловить закономерность. По-моему, помещение еще и подрагивало. Чтобы ни происходило, в конце концов мы все скатились в один угол. Мобильник в руках у Люси едва тлел. Он был единственной координатой в полной темноте. Если бы все это происходило в тишине, но к вращению вдруг добавились странные звуки, словно сотни тон песка перекатывались где-то совсем близко. Одно можно было точно сказать, что даже Мирон испугался, потому что молчал, и только Люся произнесла:

— Лука, всему есть предел — убери руки!..

В этот момент я увидел то, что меня поразило больше всего: пытаясь найти опору, я ухватился за какую-то скобу, и у меня перехватило дыхание — подо мной сияла бездна: миллиарды звезды мигали весело и беспечно, и только голубой край Земли, изгибаясь, как серп, закрывал часть горизонта. Я понял, что лежу на большом иллюминаторе. С минуту разглядывал то, что происходит внизу, а потом откатился в сторону. Там внизу шла война. Земной серп был в огне. Я даже разглядел, как оттуда в сторону базы, стреляют ракетами.

На этот раз нас вывалило в сумрачный коридор, в котором были проложены рельсы и который я воспринял в качестве продолжения туннелей. Однако Мирон с Люсей сразу же побежали, почему-то оглядываясь мне за спину. Судя по ужасу, промелькнувшему в их глазах они уже бывали здесь. Мирон выдохнул:

— Да быстрее же!..

Он снова обернулся. У меня похолодело сердце. Из полумрака, громыхая и повизгивая, надвигалась до невозможности огромная то ли вагонетка, то ли ферма на колесах. И если это действительно было то, чего они боялись, то опасность была вполне реальной. Я бросился вдоль рельсов, но понял, что потерял слишком много времени, и уже слышал у себя за спиной непрерывный грохот, когда сбоку заметил темную нишу и просто сунулся в нее головой. Кто-то большой и мягкий хрюкнул от боли и вцепился в мои плечи. В следующее мгновение вагон пронесся так близко, что я едва не лишился ног. Воздушный поток потянул меня следом, но все то же Мирон оказался сильнее. С минуту мы балансировали на невидимой грани, а потом скользнули куда-то вниз — то ли в наклонный желоб, то ли в трубу. Я бессознательно хватался за все выступы, которые встречались по пути, а потом, используя ах-пуч в качестве тормоза, оставил за собой дорожку из искр. Прежде чем падение прекратилось, увидел: далеко внизу в неясном мерцающем свете огромные механизмы перемешивали сотни тонн песка, и даже разглядел хлыстов, которые орудовали лопатами. И понял, что падаю. Это продолжалось так долго, что я успел сгруппироваться и против ожидания шлепнулся на что-то мягкое, что оказалось Лукой, который от неожиданности громко крякнул.

— Где ты бродишь?! — прокричал Мирон, и на мое возмущение приложил палец к губам: — С-с-с…

Впрочем, сохранить тишину было бессмысленно, потому что стоял такой гул, что не было слышно собственных слов. Лицо Мирона можно было разглядеть в тот момент, когда внизу вспыхивал свет. Тогда я понял, почему они волновались — мы находились на пяточке — единственной площадке, образованной изгибом желоба, дальше он наклонялся под таким углом, что скольжение по нему можно было смело назвать падением в бездну. Вот в чем заключался фокус — надо было вовремя выбраться на эту площадку. Немного сбоку сквозь неясные очертания каких-то гигантских конструкций в виде бесконечных колонн и опор переливались далекие звезды.

— Мирон! — крикнул я.

— Что?

— Там!.. Там война!

Я хотел рассказать о том, что увидел в иллюминатор, но Мирон меня уже не слышал.

— Делай, как я! — крикнул он.

Он обнял угловую колонну и исчез за ней. Лука расхрабрился и без затруднений последовал за Мироном. Мы с Люсей немного поспорили, кто пойдет первым. Я переполз за колонну и очутился на площадке, на которой спиной ко мне стоял черный ангел с ах-пучем в руках. Он держал под прицелом Мирона и Луку. Но, видно, он плохо знал устав — не оставлять за спиной неконтролируемого пространства. Я так и не понял, как он оказался здесь. То ли спрыгнул откуда-то сверху — с гигантских ступеней, которые высились в темноте, то ли у него здесь был пост, и мы просто попались ему в руки. В общем, я не стал разбираться, а ударил его снизу под ах-пуч, а когда он стал валиться на спину, подсек под ногу и толкнул влево, где мерцала бездонная пропасть. Единственное, что он успел сделать — это выпустить очередь, которая веером осветила уходящие, как мне показалось, в бесконечное ночное небо все те же массивные колонны. Наверное, к подобным падениям черные ангелы уже привыкли, потому что даже протяжный крик не привел к немедленной тревоге — 'Аларм, аларм! А может быть, черный ангел успел расправить крылья и спланировал? На всякий случай мы прибавили хода и действительно вскарабкались по ступеням, чтобы очутиться на площадке под открытым небом. Дул слабый ветерок. Огромная тень треугольного корабля без единого огонька беззвучно барражировала на фоне Млечного пути. Вдруг на фоне него в открытый космос пронеслась ракета. Она мне показалась так близко, что я не вольно отскочил в сторону.

— Пригнись… — зашипел Мирон, и мы снова побежали куда-то в темноту.

Это было похоже на аэродром, нет — на космодром, потому что торчали вышки, к которым обычно крепились ракеты. На фоне звезд, среди которых шарили лучи прожекторов, я различил какие-то летательные машины на тонких ножках. Не успели мы преодолеть расстояние до них, как нас осветили, и мы упали. Луч целую вечность стоял на месте, а потом уполз в сторону.

— Что происходит? — спросил я, когда мы присели за этими ножками.

— Ты меня спрашиваешь? — с раздражением удивилась Люся. — Ты спроси у него, — она кивнула на Мирона, который имел слишком невозмутимы вид, чтобы усомниться в его планах.

Он вдруг признался:

— Каждый раз дорога меняется…

Я хотел спросить, что это значит, но потом подумал, что даже если она меняется случайным образом, все равно мы придем в конечную точку. Счастливое стечение обстоятельств. По логике вещей иначе не могло быть.

— Мы еще здесь ни разу не были, — произнесла Люся, вглядываясь в непроницаемое лицо Мирона, который, должно быть, обдумывал свой план.

Лучи скользили по краю платформы. Я невольно посмотрел на днище тарелки. В этот момент в нем открылось какое-то окошко и на меня глянул черный ангел. То, что это был он, не вызывало никакого сомнения: то же выражение птичьего лица, то есть, наоборот, полное его отсутствие, и костлявые руки, которые он прижал к стеклу, силясь нас разглядеть. Должно быть, мы слишком громко болтали с Люсей. С минуту мы пялились друг на друга. Не знаю, понял ли он, кто мы такие или нет, но вдруг пропал — окошко закрылось, а мы бросились к следующей тарелке. И тут наконец завыли сирены. Теперь уже откуда-то сверху, с колонн, вниз ударили многочисленные лучи света, в которых, подпрыгивая, забегали хлысты с оружием в руках, а в небе появились два или три черных ангела. Казалось, их огромные крылья заслоняли полнеба. Мирон зашипел, как вода на утюге:

— Да прыгай же!

Оказывается, пока я разглядывал, что делается на взлетном поле, все уже исчезли в крохотном люке на краю платформы. Я камнем нырнул вниз и услышал, как Мирон грохочет по лестнице следом. В спешке он едва не свалился мне на голову.

Лука опомнился:

— Братцы, это же знаменитые блюдца! Вау!

Господи! Теперь он соответствовал своему пацаньему чубчику, мода на которые давным-давно прошла. Один Лука не знал об этом.

Люся хмыкнула, что, должно быть, означало — эка невидаль. Мирон, не обращая ни на кого внимания, громыхал по лестнице уже где-то внизу, чтобы ступить на едва заметную площадку в лучах света. Мне тоже было все равно — блюдца это или тарелки. Какая разница? Нам от этого ни жарко, ни холодно.

В этот момент произошло то, чего я давно уже подспудно ждал: прежде чем я прыгнул в следующий люк, а Мирон крикнул:

— Да прыгай же!

Мы снова очутились перед все тем же люком и я успел удивиться: 'Неужели они так быстро нашли следующий ход?

Потом все последовало во все той же последовательности: хлопок над головой, грохот ног по лестнице, восклицание Луки по поводу пресловутых блюдцев, только на этого раз я летел в бездну, в которой не было дна. Вот соображай и после, что это было на самом деле?

Не знаю, у меня голова шла кругом от одних разговоров. Но это точно был рывок во времени, как и тогда у геотермальной станции. Просто в темноте мы его не заметили. Я еще не понял, насколько он был опасен и куда мы могли из-за него улететь — в прошлое или в будущее. С такими штуками нам еще не приходилось встречаться. Возможно, это был маневр ухода от земной ракеты — прыжок в петлю времени, тогда мы точно должны были вернуться в настоящее.

По обе стороны площадки в темноту убегали туннели. И если сюда еще падали отблески света, то туннели казались чернее ночи. Впрочем, там в темноте кто-то загибался: человек на карачках, а рядом, судя по очертаниям, копошилась сердобольная Люся. Невнятные голоса эхом отдавались в колодце. Я стал двигаться по направлению к ним, приглядываясь к длинноволосому седому созданию, лицо которого отливало голубоватым свечением. Но поверхность площадки, на которой в этот момент я находился, внезапно наклонилась, и я заскользил к поручням. Все произошло слишком неожиданно. Базу тряхнуло очень сильно. Похоже, в нее все-таки попала земная ракета. Я почувствовал себя муравьем в муравейнике, который кто-то пнул ногой.

На космодроме завыли сирены. Далеко внизу блеснула вода. Через мгновение я уже висел, уцепившись за поручни, а еще через секунду перевернулся и больно ударился головой о перекладину, но рук не разжал. Человек нес какую-то чепуху. Я невольно прислушался. Оказалось, что он был астрономом из Пулково.

— Произведен двухградусный обзор фиолетового смещения трехсот тысяч звездный островов в трех секторах неба размером четыре градуса на девяноста, глубиной в два миллиарда световых лет. Получен результат фиолетового смещения ноль сорок пять… — в странном возбуждении бормотал он.

— Чего ты бормочешь? — раздался возмущенный голос Мирона.

Он пристроился ниже на лестнице и преспокойно поглядывал оттуда на то, как я вишу над бездной. Конечно, он знал, что я не разожму рук.

Люся все так же заботливо поддерживала астронома. Им повезло больше — они всего лишь перекатились с пола на потолок. А Лука? Я ощутил инерцию движения. Где-то в утробе базы возникли низкие, утробные гулы, к ним добавились звуки льющейся воды, а высоко над нами, похоже, на взлетном поле, что-то с грохотом рушилось. База заняла прежнее положение, хотя еще колебалась некоторое время.

Я подтянулся и перелез через ограждение на площадку. Из ссадины на голове текла кровь. Где-то в темноте мелькнуло ошарашенное лицо Луки. Жаль, что он не свалился вниз — мы бы избавились от нытика.

— Ну чего застыли?! — крикнул Мирон. — Время дорого!

— Подожди, подожди, — сказал я, — пусть доскажет.

То и дело мелькал голубоватый свет мобильника. Астроном, как младенец, которому срочно нужно 'пи-пи', ползал на коленках. Мои глаза окончательно привыкли к темноте. Вздернутый нос с большими ноздрями и несчастное выражение лица делали его похожим на какого-то артиста, которого однако трудно было припомнить. Глаза у него, как у судака, светились розовым светом. Было интересно, что он знает. У меня возникло ощущение, что астроном появился сразу после смещения времени и первого маневра базы. Я не имел понятия, что это значит и надо ли опасаться еще чего-либо, но то, что смещение не было таким уж безопасным явлением, стало очевидно. Бог знает, чего еще можно было ждать. В следующий раз смещение с такой же легкостью может выплюнуть хлыста или того хуже — черного ангела.

— Главное, чтобы база не рассыпалась, — высказал я пожелание, а еще я хотел спросить у астронома, где он до этого момента находился, но мне не дали вставить и слова — Лука орал, как резаный:

— Не верьте ему, не верьте! Он врет!

— Ну же! — Мирон поднялся на площадку и пошел к нам.

Он тоже почему-то не верил астроному.

— Узнай, откуда он, — сказал я.

Люся неопределенно пожала плечами — мол, здесь и не такое встретишь. Два дня пребывания на базе давало ей большое преимущество в этой жизни. В разрезе плохо застегнутой блузки мелькала коническая грудь. Я заставил себя не смотреть туда.

— В ходе анализа свойств межзвездного вещества… — бормотал астроном, ползая кругами. — Дайте пожрать…

В отблесках света откуда-то снизу лицо Мирона казалось очень сосредоточенным.

— Дальше! — потребовал он.

— Ась? — замер астроном, жалко улыбаясь. — Жрать хочу!

— Чего ты там бормочешь, старик? Говори громче!

Он снова двинулся в свой бесконечный путь:

— …были определены граничные условия возбуждения спонтанной радиолюминесценции на магистральном уровне атома водорода, обеспечивающей излучение в диапазоне длин двадцать один сантиметр и перенос излучения с возбуждением его частоты.

Астроном явно находился на грани обморока, ведь даже в здравом уме никто не будет нести подобную ахинею. Я даже решил, что его чем-то напичкали, потому что порой он говорил то шепотом, то очень громко, почти истерически. Мирон тряхнул его за плечо.

— Не трогай его, — попросила Люся, шмыгнув носом, — видишь человеку плохо…

Но Мирон счел этот аргумент несостоятельным, ведь астроном говорил о том, что было поважнее самочувствия любого из нас.

— Говори, профессор, все, что ты знаешь! — потребовал он.

— Знаю то, — на последнем издыхании замер астроном, — что изменился механизм энтропии, то есть, иными словами, теперь не срабатывает механизм преобразования перманентного пространственного высокочастотного излучения в рассеянную тепловую энергию межзвездного газа.

— Бред какой-то, — хмыкнул Мирон и отпустил его.

Но астроном явно осмысленно добавил:

— …таким образом впервые была выявлен механизм увеличения частоты света с расстоянием. Причем возрастание происходит по экспоненте! — он замолк, словно ожидая нашу реакцию. — Что не соответствует закону Слайфера-Хаббла как в линейной, так и в нелинейной форме с квадратичной поправкой!

— Совсем запутал! — воскликнул Мирон, вопросительно посмотрев на меня, словно я был экспертом по гравитации: — Ты чего-нибудь понял?

— Конечно, нет. Я математику на трояк знаю.

— Я тоже. Но дело не в этом.

— А в чем?

— Подожди!.. — возмутился он таким тоном, словно все понял. — Он не запутал. Помнишь, ты спрашивал у меня о вселенской катастрофе?

— Ну? — нетерпеливо спросил я, исследуя рану на голове.

Кровь уже запеклась, и волосы стали жесткими, как проволока.

Но астроном истерически перебил всех нас:

— Все вышесказанное исключает пекулярные скорости относительно нашей галактики. Красное смещение убегающих галактик стало минимальным. А как такового центра сжатия нет!

Он воззрился на нас, как на последнюю надежду. Ему нужен был кто-то, кто понял бы его, что происходит.

— Открыл Америку! — с умным видом сказал Мирон. — Это всем известно, кто учился в университете. У них там что-то случилось, они к нам и приперлись!

— А-а-а… — почесал я затылок. — Теперь понял. Выходит, мы для них спасители?

— Что-то вроде того, — сказал Мирон. — Поэтому они за нас взялись всерьез.

— Не верю! — Откуда-то из темноты раздался голос Луки. — Никому не верю. Не может быть такого! Черные ангелы наши спасители?

— Не ангелы, а астросы, — уточнил я. Как будто это имело какое-то значение.

— А ну выходи! — потребовал Мирон.

— Не-а-а… Не выйду! — отозвался Лука.

Он все еще прятался в туннеле с противоположной стороны площадки.

— Ты не объяснил, почему? — спросил я у Мирона, не обращая внимания на реплики Луки.

— Да потому что теперь время будет сжиматься! — сказал Мирон.

— Ага… — счел нужным произнести я. — А я-то думаю, в чем дело?

— Вот именно! — снова крикнул Лука. — Приехали! Вот почему скачки времени! Понял?!

— Понял, — нехотя ответил я, хотя уже соображал, чем это нам грозит.

Мирон же выразил общую точку зрения, которая заключалась в следующем: хуже, чем есть, уже не будет. Я почему-то подумал, что будет еще хуже. Вот почему на Земле творится бардак.

— Ты тоже заметил? — спросил я.

— Я решил, что мне мерещится, — признался Мирон. — Только маневр какой-то странный, словно база производила коррекцию своего положения на орбите. Но это не коррекция.

— А мне кажется, что никакого скачка не было, — сказал я на всякий случай.

— Был, — сказала Люся. — У меня часы на пять минут вперед убежали.

— Ага… — иронически сказал Мирон, — значит, мы прыгаем вперед.

— А чем это нам грозит? — спросила Люся у астронома, который в ее глазах в миг стал пророком.

— Концом света… — голосом покойника сообщил астроном.

Его глазницы теперь отливали холодным голубоватым светом. Люся жалостливо посмотрела на Мирона.

— Ладно! — сказал он, поднимаясь, — берем его с собой!

Это означало, что нам пришлось его тащить, потому что Лука так и не вышел из своего укрытия. Наверное, он опасался не только Мирона, но и следующего маневра базы.

— Надеюсь, он ошибается, — спросил Мирон, подхватывая астронома под руку.

— Я только был бы только рад.

— Ребята, а ведь он прав! — воскликнула Люся.

Мирон только покачал головой. Ему явно не хотелось верить, что что-то изменилось в масштабе вселенной. Ко всем земным напастям добавилась еще какая-то катастрофа. С этим было трудно свыкнуться. Но я тоже ничего конкретного не мог подсказать. Я только был уверен, что все кончится хорошо, как и во все времена кончалось до этого.

Ей никто не ответил. Мы замерли. Где-то внутри огромной конструкции раздавались глубокие звуки с разными оттенками, словно огромная конструкция базы мерно и осторожно утверждалась в пространстве.

— Ага… — многозначительно произнес Лука, высунувшись откуда-то сверху.

Наконец до него дошло. А я все ждал, когда его проймет. Его фигура то и дело мелькала в районе самой верхней площадки. Что он там делал и почему отстал, я так и не понял. Не подозревать же его действительно в том, что он не хочет тащить философствующего астронома, у которого светилась голова.

— В новом мире случайность будет играть предопределяющую роль, — все тем же голосом покойника произнес астроном.

— Как это так? — переспросила Люся.

В этот момент она уже спустилась и стояла на каком-то возвышении, почти посреди залитого водой колодца.

— Заткнись! — прохрипел Мирон, которому астроном уже порядком надоел.

Но астроном сказал:

— Чисто теоретически это значит, что будут чаще проигрывать различные комбинации событий. Возможно, с повторениями.

— Ну, это ерунда! — отозвалась Люся.

Я хотел сказать, что она не прав, что только что мы уже испытали это на себе, что надо оставаться нейтральным в своих чувствах, потому что даже они могли теперь влиять на события — раз такое дело. Еще я хотел сказать, что, кажется, сталкивался во сне с подобными явлениями, но не успел, потому что откуда-то сверху потянуло сквозняком, и мы замерли, как зайцы: Люся — на дне колодца, по щиколотку в воде, мы с Мироном, придерживая астронома, — на последней лестнице, Лука — на второй или третьей площадки сверху. Похоже, у него началась медвежья болезнь. Его даже не прельщала полуголая Люся, от которой до этого он не мог отлипнуть.

Вдруг астроном заявил следующее:

— Вы должны поддержать меня в борьбе за права светлячков!

— Боже мой… — догадался Мирон и едва не уронил его, — профессору нельзя верить! Он сумасшедший, его облучили по программе лунной династии! Черные ангелы из этой серии светятся в темноте, их назначение жить на планетах, которые вращаются вокруг красных карликов, там вечные сумерки. Или на планетах типа земной луны, у которых одна сторона всегда в тени.

— Слава тебе господи! — обрадовалась Люся, одаривая астронома презрительным взглядом. — Значит, все это ерунда! А я-то думала! Нам бы только выбраться отсюда!

Астроном с возмущением таращил глаза и раздувал ноздри. Но на него уже никто не обращал внимания.

В этот момент нас обстреляли. Рой серебристых импульсов, высекая искры из металлических конструкций, озарил колодец мертвенным светом и нас, стоящих по колено в воде. Хорошо, мы успели разглядеть ближайшую арку, откуда падали слабые отблески, и спрятаться в нее. Астроном не удосужился передвигаться самостоятельно. Пока мы тащили его по залитому водой туннелю, кто-то вспомнил о Луке.

— Черт! — выругался Мирон и остановился.

При этом астроном выпал из наших рук и барахтался в воде. Впрочем, свежая ванна явно пошла ему на пользу. Вполне самостоятельно он поднялся и произнес:

— Зря вы так о светлячках… Мы самое прогрессивное человечество!

Его руки и лицо действительно отливали мертвенным светом, а вода, стекавшая с него, тоже приобретала это странное свечение. Улыбка его была невинной, а глаза детскими.

— Надо вернуться… — сказал я, понимая, что действую, как в плохом кино, где героя по чьей-то глупости погибает в самый последний момент.

— Ни за что на свете! — заявила Люся. — Они тебя перекодируют. Лучше пойду я! Мне терять нечего.

Конец фразы я услышал, когда уже подбегал к колодцу. Но она увязалась следом и вцепилась мне в руку, когда я выглядывал из арки.

Лука торчал на третьей площадке, а хлысты под ним — на всех промежуточных площадках. Путь был отрезан. Должно быть, они шли другими коридорами. Я высунулся и продемонстрировал им ах-пуч. Они на время спрятались. Потом мы увидели двух черных ангелов, тоже вооруженных ах-пучами. Этих вряд ли можно было испугать их же оружием. Все их внимание было обращено на Луку, которому некуда было деваться — там, где находился люк, мелькала подмога.

— Уходите! — крикнул Лука. — Уходите! Я их замотаю!

Черные ангелы выстрелили в него, но не прицельно, а скорее на голос. Наверное, Лука нужен был им живой.

— Беги! — крикнула Люся. — Беги в боковой туннель!

Вдруг Лука сделал то, за что я его зауважал. Должно быть, на него подействовала Люся, особенно грудь, мелькавшая в разрезе блузки. Он разбежался и прыгнул, распростерши руки. Люся охнула и отвернулась. Честно говоря, я сам зажмурился и открыл глаза через мгновение после громкого всплеска и радостного крика Люси, ожидая, что увижу труп, плавающий в крови, но Лука, как заговоренный, уже бежал к нам. Как он кроме прочего умудрился не задеть возвышения в центре колодца, для меня осталось тайной. Хлысты и черные ангел были поражены не меньше нашего и даже не стреляли вслед.

Глава 8 Инкубатор

— Какой… какой… какой… ты молодец… — задыхаясь от волнения, молвила Люся и чмокнула Луку в щеку.

Он полез обниматься. С минуту они предавались нежности, и даже возмущенное сопение Мирона не возымело действия.

Потом мы побежали дальше.

— Как?.. Как тебе удалось? — в который раз спрашивала Люся.

— Я сам не знаю, — ошарашенно отвечал Лука, не отлипая от нее и явно намереваясь получить следующий приз. — Я вдруг вспомнил коронный номер, который показывали в цирке. Там артист прыгал в бассейн глубиной по щиколотку.

Он чувствовал себя героем. И я понял: если бы Луке повезло меньше, то у него уже появились бы белые крылья и он летал бы, как черные ангелы, а так он остался в нашей компании и должен был рисковать жизнью, прячась от черных ангелов и хлыстов — не очень-то правильный выбор. Но времени на рассуждения не было, потому что наши преследователи тоже спустились на дно колодца и шлепали по воде где-то в отдалении.

— Молодец! — похвалил его на ходу Мирон. — Если выберемся, мы тебе наградим.

— Сплюнь! — воскликнула Люся. — А то сглазишь.

Как с ней мог целоваться брезгливый Лука — ведь от нее за версту, как от казармы, несло табаком. Потом я поймал себя на мысли, что просто ревную.

— Не сглазим, теперь не сглазим! — радостно отозвался Лука, воодушевленный своим подвигом.

Пожалуй, это было единственный раз, когда он проявил искренние чувства на людях. С его лица даже сползла всегдашняя маска раздражения. Один астроном не выразил неудовлетворения, потому что подозрительно долго молчал.

Мы завернули за угол и о чудо — увидели допотопный лифт с раздвигающимися дверями.

— Быстрее, быстрее! — торопил Лука, помогая втащить астронома, ноги которого не давали закрыть кабинку.

Мирон повозился с кнопками, и кабина толчками стала подниматься вверх. Тросы скрипели и пели. Было такое ощущение, что лифтом не пользовались лет сто. От стен шахты тянуло могильным холодом. Промелькнули тускло освещенные коридоры — первый, второй — на третьем десятке я сбился со счета. Астроном пришел в себя и пытался сказать что-то умное. В сумраке кабины его голова и руки светились все тем же мертвенным светом. Мирон встряхнул астронома, чтобы не отвлекал, и кабина остановилась. Люся нерешительно открыла двери. Перед нами был большой ярко освещенный зал, заполненный куколками черных ангелов, — они висели посекционно. Меня поразила могильная тишина. Звуки наших шагов эхом разносились во все стороны.

— Фи… — брезгливо произнесла Люся, — какие у них некрасивые и странные крылья…

Она притронулась к черной куколке, с одной стороны у которой рос горб. Трудно было себе вообразить, что это будущие крылья.

— Когда жуки созревают, то накачивают в крылья автоминальную жидкость, — объяснил Мирон, — и ткани расправляются.

В его голосе прозвучали странный нотки то ли нежности, то ли жестокости, и я подумал, что он теперь наполовину черный ангел, но тут же отбросил эту мысль.

— Улей надо разорить! — заявил Лука и дернул крайнюю куколку.

Она закачалась. Пространство наполнилось странным шумом — так шумит море в предвестии ураган. Мы замерли, пока шум не прекратился. Казалось, куколки с возмущением перешептываются. Люся фыркнула, как кошка:

— Тебе бы всех убивать!

Мирон сделал вид, что ничего не услышал. Что касается астронома, то его мнение мы не могли узнать, потому, израсходовав запас профессионального красноречия, он впал в странное оцепенение и покорно лежал у лифта, как связанная овца. Я не мог себе вообразить, что дело дойдет до убийства и стоит ли вообще это делать. Мы с Мироном углубились в ближайшую секцию. Картина была сюрреалистическая — огромное количество огромных куколок и еще более огромные тени от них рядами тянулись во все стороны. Я насчитал десять рядов по десять куколок в каждом — сотня, потом попытался определить количество секций. Но даже при таком хорошем освещении не увидел, где они заканчиваются. По моим прикидкам в инкубаторе было не меньше ста тысяч куколок. Мало того, снизу и сверху тоже находились секции. Прикрепленные на разных уровнях, куколки казались мумиями, однако, если приглядеться, то становилось ясно, что под хитиновыми панцирями пульсировала кровь. Одна из них находилась в стадии оживания, и следила за нами фасетчатыми глазами. В них застыл ужас. Несомненно, черный ангел услышал, что сказал Лука. Самое интересное заключалось в том, что куколка имела индивидуальные черты. По каким-то неуловимым признакам я узнал в ней Люду Ляшову — знакомая челка свешивалась на глаза.

Мирон открыл складной нож и подошел к ней.

— Не надо… — попросил я, схватив его за руку.

— Ты знаешь, что они с нашими делают?

— Нет, — признался я, полагая, что он этим и ограничится.

— Находят подходящие планеты и оккупируют.

— Не может быть, — сказал я, вспомнив, как дрался с черными жуками. — Они слишком слабы и нежны для этого.

Он покачал головой. Его глаза сделались больными, словно у голодного зверя.

— Они лишают нас человеческих качеств, делают насекомыми — тупыми, безмозглыми.

Я не успел возразить. Да и что было возражать. Похоже, он был прав.

— Не хочешь эту?! — он повернулся со злым выражением на лице и резанул сверху донизу куколку, висящую рядом.

Во все сторону брызнула кровь. Я отпрянул. На пол вывалились внутренности. Конечности застряли в оболочке. Куколка сразу стала походить на сморщенный воздушный шар.

— Их надо всех!.. — с этими словами Мирон стал кромсать и резать.

Запахло, как на бойне. Я попытался его остановить, обхватив сзади, но он оказался очень сильным, и с минуту мы боролись, натыкаясь и обрывая куколки.

Наконец он успокоился, тяжело дыша.

— Отпусти… — попросил.

— Это черные люди… — попытался я ему объяснить. Не знаю, понял ли он меня? — Мы уходим, мы уходим… — прошептал я, улыбаясь Ляшовой и пятясь, — уходим…

Признаться, мне было не по себе. Я только сейчас осознал, что база полна людей, выкраденных с Земли. То, что их переделали в жуков, лично для меня ничего не значило. Может быть, я просто не понимал проблемы?

В этот момент где-то в глубине станции появились странные звуки. Такие звуки предшествовали драке с черными ангелами на Ипподромным мостике и посещение шифоньера в Конногвардейском переулке. Несомненно, это были звуки копыт. К тому же ожил лифт. Надо было убираться. Вдруг раздался громкий крик и словно что-то упало — большое и тяжелое. Мирон оглянулся и со страшным лицом побежал впереди меня. Мы застали следующую картину. На решетчатом полу лежал Лука, а черный ангел, у которого на спине как-то нелепо торчали мягкими, белые крылья, душил его. Из разорванного хитинового покрова, застрявшего на теле ангела, вперемешку с кровью вытекала черная жидкость. Жидкий хитин быстро твердел на воздухе.

Мирон сшиб черного ангела ударом ножа. Но даже после этого они боролись, катаясь и оставляя кровавые следы на полу под куколками. Наверное, это оказался очень сильный ангел, потому что Мирон никак не мог справиться с ним, а мне не удавалось к ним подобраться, и только когда они выкатились в проход между секциями, я изо всех сил ударил ногой ангела по голове. Ангел издал странный звук: 'Ух! и сник. Мирон тут же свернул ему шею. Люся оказалась рядом. В глазах ее застыл ужас. У черного ангела были слишком жалкий вид, чтобы воспринимать его в качестве серьезного противника — тонкие, изящные ручки и длинная шея. Видно, отчаяние придало ему силы. А Мирон слишком ослаб за эти дни. Он сидел и кашлял, ощупывая горло. Потом полез куда-то под куколки, чтобы отыскать свой нож.

Но и после этого не успокоился. И если Лука просто обрывал и топтал куколок, то Мирон разошелся не на шутку. При этом он умудрялся ловко избегать моих объятий. Наконец-то я загнал его в угловую секцию.

— Пусти! Я их всех… — хрипел Мирон, — я их всех!..

Но не мог сделать и шага. Он явно выдохся, и у него болело ухо, потому что он все чаще держал голову, склонив набок.

— Хватит! — крикнул я. — Сюда жуки едут! Пора уходить!

Это его отрезвило. Он посмотрел на меня, как набедокуривший школьник.

— Тебе мало?.. — спросил он, — нас всех мало?!

— Послушай, — сказал я и подумал, что у него сейчас начнется истерика. — Они просыпаются!

В зале раздавался странный шелест — лопались хитиновые оболочки. Мирон оскалился. Было такое ощущение, что его разум помутился от ярости.

— Надо найти способ взорвать базу, — как можно спокойнее сказал я, и у меня мелькнула совершенно дикая мысль о диске-юле, который остался в мусорном ведре.

— Как?! — воскликнул он. — Голыми руками?

— Помнишь, свой диск? — спросил я.

— Ну? — посмотрел он на меня внимательно и сразу сообразил. — Он у тебя?

— Остался в квартире. Вот, что они искали.

— Кто?

— Хлысты.

— Бессмысленно, — сказал он.

— Но это единственный способ, — сказал я, почему-то подумав о петле времени.

— Что толку! — закричал Мирон. — Это игрушка! У нее не хватит мощности!

— Но надо попробовать!

Он махнул рукой, развернулся и пошел к нашим, не очень интересуясь, последую я ли за ним.

— Они хотели убить меня, — похвастался Лука, когда мы подошли, — но время сдвинулось…

— Что-то я не заметил, — буркнул Мирон, еще больше мрачнея и пряча окровавленный нож в карман.

Казалось, он протрезвел и старается не смотреть на куколок. Одежда обоих была выпачкана красно-черных пятнами, и Мирон брезгливо пялился на свой живот и руки.

— Всего на четверть секунды, но я успел отклониться… — объяснял Лука не без гордости. — Черт!.. А руки у него костлявые, как у смерти!

Мирон коротко хохотнул. Он ему не верил. Признаться, я тоже.

— Жук просто стал вылезать из оболочки, — спокойно сказала Люся. — А он, — она показала на Луку, — испугался.

— Ничего я не испугался! — возмутился Лука. — Сказано, он на меня напал.

— Да, ладно… — махнул рукой Мирон, — он еще не затвердел.

— Ну и бог с ним, — проворчал Лука, отворачиваясь от нас и распростертых тел. — Зато был скользким.

Он хоть и косвенно признал свою неправоту, но все равно не хотел соглашаться.

— Ничего не делать без команды! — Мирон повернулся к нему: — А то накличешь на всех беду!

— Они ведь тоже люди… — укоризненно сказала Люся.

— Защитница нашлась… — поворчал Лука, но не очень грубо.

— Ничего не защитница.

— А может, тебе все-таки кажется, — сказал Лука, не слушая ее. — Может, прошло больше времени. А ты не заметила.

— Чего не заметила? — стал злиться Мирон.

— Временного скачка! — пояснил Лука уперто.

Ему надо было оправдаться в своей трусости и в том, что по его вине куколки стали быстрее просыпаться.

— А… — протянул Мирон. — Тогда я ничего не понимаю. Ты заметил что-нибудь? — спросил он у меня.

— Нет, — сказал я и подумал, что куколки действительно могли быстрее созревать из-за сдвига времени.

— Я тоже.

— А ты?

— И я не заметила, — иронически ответила Люся, намекая, что Лука врет.

Лифт достиг дна колодца. Были слышно, как глубоко внизу открылись двери, и мне снова почудились звуки копыт. К ним добавилось бряцание оружием.

— Вы как хотите, — сказал я, приподнимая астронома, — а я ухожу.

Астроном открыл глаза и что-то промычал. Вид у него был очумелый. Если бы не его гениальные речи, то я бы решил, что передо мной обыкновенный дебил.

— Его надо оставить здесь! — вдруг заявил Лука, отталкивая меня.

— Вы… — пробормотал астроном, пытаясь отползти в сторону, в его глазах появилось упорство.

— Что? — с призрением на лице переспросил Лука. — Ты балласт, понял! Балласт!

— Вы не бросите меня? — наконец выговорил астроном, глядя на меня и Мирона. — Я смогу идти.

Он встал на корточки и попробовал выпрямиться. Его тут же повело в сторону, и он упал на бок. Вторую попытку ему не дала сделать Люся. Она бросилась к нему.

— Что же вы за люди?! — крикнула она, падая перед астрономом на колени. — Так мы уподобимся хлыстам!

— Они пытали меня, — простонал астроном в ее объятьях.

— Кто? — спросил, наклонившись, Мирон.

Хотя и так было ясно — конечно, черные ангелы.

— Хлысты…

— Постой, постой… — я присел рядом, и поймал на себе уничижительный взгляд Люси. В эту минуту она меня презирала. — Кто именно?

— Небритый человек с такими вот усиками…

— Акиндин? — удивился я и посмотрел на Мирона.

Наконец астроном сообщил что-то путное.

— Не знаю. Но ему очень хотелось знать, что происходит. При мне он убил ангелов, которые сопровождали меня.

— Понял? — спросил я у Мирона. — Кажется, рабы захватывают власть.

— Черт, — озадаченно потрогал ухо Мирон. — Я об этом не думал, но очень похоже. Элита хлыстов перехватила инициативу. Поэтому мы им и нужны живыми.

— Что ты имеешь ввиду?

— Люди с мозгами. Они не могут положиться на толпу. Им нужны думающие люди. Но для этого нас нужно сделать хлыстами.

— Ладно, все — сказал я, — потащили. Надоело выяснять отношения!

Астроном казался тяжелее обычного. Он попытался идти самостоятельно, но его качало, как пьяного. К тому же еще и стошнило одной желчью — хорошо еще до того, как я взвалил его себе на спину.

Куколки уже сновали повсюду. Одна из них попалась нам на пути. Она была маленькая и худенькая. Наверное, произошла из женщины. Брела, как сомнамбул, натыкаясь на препятствия. Но Лука не пожалел — столкнул ее через перила на нижний этаж.

И здесь Мирон в очередной раз удивил меня. Наш путь лежал между группой секций, которые были отделены от следующей группы узким длинным мостиком. Я тащил астронома следом за Лукой и Люсей и очень боялся поскользнуться на решетчатом полу и поэтому смотрел только под ноги. Далеко внизу сквозь переплетения коммуникационных труб и клубы пара пробивался свет. Так вот, когда я дошел до середины и решил поправить астронома на плече, Мирон уже стоял по другую сторону мостика. Сделать он это мог только перебежав по узкой балке, которая находилась справа от мостика. Подобное мог совершить только человек в стрессовой ситуации или не человек. Мне даже стало дурно от одной мысли, что Мирон мог упасть на нижнюю секцию, где уже бродили несколько сотен черных ангелов. Но он стоял и ждал, когда я подойду, чтобы взять у меня астронома. Его лицо имело виноватое выражение — большой рот расплылся в улыбке, а глаза просили прощение. Это меня успокоило — если Мирон улыбается, значит, он еще не черный ангел. И вообще, Мирон не особенно изменился с того момента, когда я встретил его у себя на квартире, где он ел ветчину, и с ним всегда было приятно общаться. Люся уже нашла путь и ждала нас у люка, за которым находился длинный наклонный туннель. Закрывая поворотный механизм, я заметил: десятки, сотни ангелов, как по команде, вылупились из своих оболочек и замирали, расправив крылья, встряхивали ими и пробовали взлететь. Некоторые из них уже кружились под потолком, а два или три, тяжело маневрируя, явно летели в нашу сторону. Их крылья показались мне похожими на крылья летучих мышей. Слава богу, что в руках у черных ангелов не было оружия. Потом я увидел то, что меня поразило больше всего: открылись лифты, из одного выскочили хлысты с автоматами, а из другого — черные ангелы с ах-пучами. Между ними произошла стычка. Хлыстам явно не поздоровилось. Ах-пучи были эффективнее автоматов.

* * *

— Понимаешь… — обронил он как бы случайно, передавая мне астронома, — здесь можно бродить вечно…

— И не найти портала?! — подсказал я.

Вот чего они с Люсей боялись. Я же боялся, что порталы на базе не работают точно так же, как и на Земле. Астроном снова рыгнул. Мирон произнес:

— Профессор, ты хотя бы сдерживался.

Астроном вымученно улыбнулся.

— Друзья, я вам по гроб обязан… — ему было неудобно лежать на моем жестком плече.

— Совершенно верно, — согласился Мирон.

В люк, который я заблокировал ключами от моей квартиры, засунув их в поворотный механизм, уже ломились. Лука косился, как сноровистая лошадь — кажется, он был в своей стихии. Где он этому — куражу — научился? — думал я.

Мы бежали и бежали: то карабкались по бесчисленным трапам, то, наоборот, обдирая кожу на руках и с колен, скользили куда-то вниз — все глубже и глубже, опускаясь во чрево базы. И казалось, этому конца-края не будет. К тому же астроном вообще потерял способность двигаться и висел на мне, как покойник. Меня так и подмывало бросить его где-нибудь под лестницей.

Преследователи безнадежно отстали. Было похоже на то, что они не знали системы лабиринтов.

В одном месте, когда я уже доходил от усталости, все замерли перед развилкой коридора. Я настолько отупел, что просто в кого-то ткнулся:

— Что случилось, чего ты ждешь? — спросил я у Мирона.

— Тихо… — ответил он и приложил палец к губам.

Из-за поворота вышел отряд черных ангелов — они куда-то спешили. Вид у жуков был озабоченный. Вслед за ними появились хлыстов — бодрых и свежих, совсем не походившие на тех хлыстов, которые бегали в городе. Мы перестали дышать. Мне показалось, что хлысты гонятся за черными ангелами. Потом донеслись глухие звуки выстрелов.

Теперь мы передвигались перебежками. Лабиринты туннелей напоминали муравьиные ходы. Кое-где пришлось ползти. Страшно хотелось есть, и я ни о чем больше не мог думать, как о еде.

Люся ждала нас у очередного поворота. Куда вел туннель и куда надо было сворачивать — вправо или налево, никто не знал. Я уже заметил: проблема заключалась не в нас и не в нашем желании спастись, а в мироустройстве пространства. Каким-то образом мы влияли на него. Стоило кому-то заикнуться, что портал должен быть где-то рядом, как вскоре туннель разветвлялся и справа или слева обязательно оказывалась дверь, на которой был значок портала, но которую мы не могли открыть. Хотя, возможно, это было просто совпадение.

— Кажется, я уже здесь был… — осторожно произнес Мирон. — Только я шел туда, — он махнул в ту сторону, откуда мы пришли. Помню, что туннель был наклонный, а на двери значок портала.

— Нам нельзя сюда… — Люся закусила губу.

Я прислонил астронома к стене. Он икнул и добавил:

— Я же говорил, портал…

— Заткнись! — сказал Лука.

По-моему, он всерьез невзлюбил бедного астронома.

— Но если был, значит, можно выйти, — сказал я.

Мирон глубоко вздохнул и взъерошил волосы. Он забыл. Я бы и сам запутался. Мне хотелось побыстрее куда-нибудь прийти и избавиться от тяжелой ноши.

— Назад мы не сможем вернуться. Здесь назад не возвращаются.

— Чего бояться?! — безапелляционно заявил Лука. Он взялся за ручку.

— Вместо того, чтобы спорить, идем лучше дальше, — предложила Люся. — По крайней мере, здесь светлее.

— Иногда коридор кончаются тупиком, — сказал Мирон, — иногда шахтой с автоматическим шлюзом.

— Почему со шлюзом? — икнув, удивился астроном, крутя головой.

— Отходы выбрасывать в космос.

— Чего думать! — Лука потянул дверь на себя.

Мы замолчали. Лука заглянул внутрь. Мне даже показалось, что он побледнел.

— Возьму и выйду!

Он пропал за дверью и через минуту высунулся:

— Портал!

* * *

Это была Земля.

Дом стоял в лощине за перелеском. За осинами блестела вода. Туманная дымка скрадывала горизонт.

Окрыленный подвигами, Лука сбегал на разведку и вернулся с радостной вестью, что-то жуя на ходу. Люся поморщилась, но ничего не сказала, хотя все были зверски голодны.

Нам с Мироном было не до выяснения отношений с Лукой — мы тащили астронома. Казалось, что в нем полтонны веса и что он специально подгибает колени, чтобы путаться в высокой изумрудной траве. При этом он пытался философствовать, но Мирон так его встряхивал, что у него клацали зубы, и он замолкал минут на пять. Потом все начиналось снова, похожее на бред:

— Вселенная… черти… красное смещение…

— Ради бога, заткнись! — увещевал его Мирон.

Кажется, он расстроился из-за того, что не пришлось ничего взрывать и никого уничтожать. Признаться, я и сам был в недоумении. Приключения кончились слишком внезапно, чтобы в это безоговорочно поверить.

Пару раз нам казалось, что мы слышим шелест крыльев. Высоко в небе я виднелась спутная струя — след реактивного самолета. Слава богу, подумал я, что мы дома. Теперь ни за что не сунусь ни в какой 'зазор' между мирами. В прохладной низине, где тек ручей, мы устроили привал. Нам пришлось повозиться с упирающимся астрономом, потому что тому захотелось искупаться. Мирон для острастки дал ему по шее.

Вот после этого мы и увидели этот дом, увитый плющом. На коньке блестел золоченый петух. За лощиной темнела гора, поросшая еловым лесом.

— Что-то мне плохо, — сказал Мирон, присаживаясь.

— Ты потерял много крови.

— Ерунда. Бывало и хуже. Ты историю хорошо помнишь?

— Смотря какую? — Я пожал плечами. Смотря какую?

Он намеренно уходил от разговора о своем здоровье. На осоке сидела большая стрекоза. Ее прозрачные крылья переливались всеми цветами радуги.

— Тогда должен знать о том, что США перед самой войной были разоружены неизвестно кем.

— Ага! — глубокомысленно воскликнул я. — Уловил мысль.

Я вспомнил, что не ранее, как три дня назад об этом же говорил Леха. А может быть, уже и не три дня назад? Все смешалось.

— Но сейчас другая ситуация. Землю уже никто не опекает, — сказал Мирон и посмотрел в высокое небо, где плавал след от реактивного самолета.

— Ты думаешь, нам всем конец? — задал я риторический вопрос. — Что-то не верится.

— Не думаю, а уверен. Кто-то играет роль Бога. — Мирон осторожно потрогал свою голову. Повязка давно слетела, и кровь запеклась.

— Как это? — удивился Лука, а Люся с любопытством уставилась на Мирона.

Она лежала, оперевшись на руку, и Лука незаметно для всех нас заигрывал с ней, щекоча ей ухо травинкой.

— А вот так: долгие годы 'они' наблюдали за нашим развитием, потом передрались из-за Земли, а те, кто выиграл, решили сделать ей кердык.

— Так не бывает! — заметила Люся, морщась от ухаживаний Луки.

— Бывает. — Мирон ничком лег в траву и раскинул руки. — Еще как бывает!

— Не очень логично, — заметил я, поглядывая вокруг.

Действительно, как-то не верилось, что грядет или уже где-то идет война.

Стрекоза насторожилась. Ей так же, как и нам, хотелось жить.

— Мне кажется, это 'им' невыгодно, — сказала Люся.

— Не-а-а… — покачал головой Лука, маслеными глазами разглядывая ее, — не может быть. Не верю, чтобы кто-то во вселенском масштабе проявил враждебность.

— Почему бы и не враждебность? — возразил я, отрывая взгляд от стрекозы, — вдруг у них свои мотивы, опять же: черные ангелы, например, или те же самые хлысты. Зачем-то они их делают?

— У меня как-то не укладывается в голове, — произнесла Люся. — Какой-то детский, примитивный ужастик с чужими.

— А вдруг действительно! — вскричал Лука так, что Люся поморщилась.

— Да, нас учили, что мы одиноки, — пошевелился я.

Стрекоза внимательно разглядывала меня. Ее большие фасетчатые глаза казались бездонными.

— Учили-не учили, а надо признать, что нам помогают, но как бы в спешке, — сказал Мирон. — Такое впечатление, что у 'них' нет другого выхода. — Он приподнялся и вопросительно посмотрел на меня.

— Помогают?! — переспросила Люся, но ей никто не ответил.

Неужели он говорит о черных ангелах и хлыстах? — думал я. Или для него все едино?

— У кого, у 'них'? — спросил я, показывая рукой на окрестности.

Стрекоза вспорхнула и исчезла. Лука посмотрел на далекий лес и холм, над которым торчала крыша дома, а Люся поерзала, раскладывая на солнышке подмокшие сигареты.

— Ну, я не знаю, — уступил Мирон. — Но согласитесь, все было сделано с максимальной эффективностью.

— Кто 'они'? — снова спросил я.

— Ну хорошие астросы, что ли, — неохотно пояснил Мирон, боясь насмешек и предлагая верить в то, во что и так все верили. — И тут бы начался обыкновенный земной бедлам: со всеми правительствами, все надо было согласовывать, со всеми надо было договариваться. На это ушла бы куча времени. Все равно кто-то остался бы обиженным. А так всех под одну гребенку, чтобы ни правых, ни левых, ни центристов. Ни Америк, ни Рассей. Взяли и захватили.

— Что-то очень сложно, — заметил Лука. — Не по-людски.

— А люди им теперь не нужны, — убежденно ответил Мирон.

Видать, они часто говорили на эту тему, потому что Люся только хмыкнула и принялась сворачивать козью ножку. Табак был сырой и плохо горел. Она закашлялась, но все равно продолжала сосредоточенно дымить, словно в этом заключался какой-то сокровенный смысл.

— Просто захватили планету, — через минуту сказал Мирон. — Оставили бы все так, как есть. Мы бы безропотно служили. Непонятно, зачем им нас переделывать?

— Как это зачем? — удивился Лука.

— Надо! — иронически произнес Мирон, поднимаясь.

Никому не хотелось верить в плохое, и мне тоже.

Мы впряглись в руки астронома, как в оглобли, и потащили. Тяжел был астроном, хотя и костляв, как старая лошадь. Наверное, он видел третий сон, потому что даже не открыл глаз.

Лука продолжал любезничал с Люсей. Пожелтевшая трава торчала между камнями, и дом практически был незаметен на фоне горы. Скат крыши упирался в гору. Калитка состояла из ржавой колючей проволоки и куска трубы. Мирон слегка толкнул ее ногой, и труба с лязгающим звуком упала на землю.

— А вдруг там кто-нибудь есть? — спросила Люся с упреком.

— Здесь сорок лет никого не было, — ответил Мирон, поднимаясь на крыльцо и возись с ржавым замком.

Как же Лука вошел? — удивился я. Еще я приметил за кустами сруб колодца. Откуда он знает о сорока годах и вообще о самом доме? — подумал я. И зачем он нас сюда притащил, если здесь сорок лет никого не было?

Мирон изменился, но я это не сразу понял. Это вообще сразу не понимаешь, потому что все происходит незаметно. А когда видишь, то уже поздно. В нем сработали заложенные облучением генетические механизмы, и он помнил то, что не должен был помнить. В таком виде обычные люди не могли существовать, это было нарушением законов природы. Человек без прошлого не имеет будущего.

— А это домик вахтавиков, я слышал о нем, — неизвестно кому пояснил Мирон. — Только не очень-то посидишь без еды.

Мы бросили астронома на крыльце — сил больше не было — ввалились в комнату и упали ничком на какие-то грязные матрасы.

— Как ты думаешь, где мы? — спросил Мирон через минуту.

— На Земле, — ответил я, с отвращением вдыхая прелый запах дома.

— Это ясно. А где именно?

— Понятия не имею.

— А ты заметил след от самолета?

— Заметил… — сказал я.

Действительно, длинное облако в небе очень походило на спутную струю от реактивного самолета, которую постепенно размывал ветер. Самого самолета мы не заметили.

В комнату влетела Люся с каким-то кульком в руках. Она высыпала содержимое прямо на матрас перед моим носом. Это оказались макароны — такие старые, что стали черными, к тому же внутри них была какая-то подозрительная паутина. Но все равно они показались нам восхитительными. Туда же в эту кучу она насыпала соли.

Следом за Люсей вошел Лука. По его обиженной физиономии можно было догадаться, что он попытался добиться от Люси взаимности за пачку макарон.

— Хотела сварить, но посуды нет, — посетовала Люся.

— И так сойдет, — похвалил Мирон, макая в соль и смачно хрустя макарониной.

Я тоже обмакнул макаронину в соль, и мне казалось, что это самой лучшей едой, которую я ел в жизни.

— Оставим профессору, — сказал Мирон, отодвигая в сторону несколько макаронин.

— Ешьте… ешьте… там еще есть… — заявил Лука постным голосом.

Похоже, с ним случился острый приступ альтруизма. Но с другой стороны, если бы он сам все слопал, то точно лопнул бы. Мирон хмыкнул, словно угадав мои мысли, но промолчал. После истории с куколками он вообще не замечал Луку. Я его понимал, потому что Лука надоел всем еще в редакции.

Я наелся и пошел осматривать дом. Он состоял из двух смежных комнат — большой и поменьше. В большой стоял продавленный диван, стена вдоль него была залапана сальными руками. На обоях — плесень, в углах черная паутина, окна мутные. Под потолком голая лампочка. Я щелкнул выключателем — она послушно загорелась.

В кухне, где кроме печки и облезлого шкафа, в котором Лука обнаружил продукты, грязного стола, рукомойника и колченогой табуретки больше ничего не было. Напоследок выглянул в окно: на лугу в низине, как бородавки, торчали стога сена.

— Слушай… — сказал я Мирону, вернувшись в комнату, — здесь кто-то живет…

Мирон заинтересовался и пошел посмотреть. Следом поднялась Люся. Когда она проходила мимо, я меня словно ударило током, и я невольно представил, что мы вдвоем в постели. Она словно угадала мои мысли, посмотрела на меня своими темными, как маслины, глазами и сказала, обращаясь к Мирону:

— Нашли место, где кормятся жуки?

Все так же не отрывая от меня взгляда, она тряхнула головой, и волосы упали на глаза, которые возбужденно заблестели.

— А что они могут есть? — спросил, оживившись, Мирон.

— Ведь они что-то едят? — снова спросила Люся.

— Должно быть, сено или траву, — предположил Мирон.

— Вот оно — сено и трава, — сказал я, показывая на лощину.

И наша мимолетная дуэль закончилась.

— Если мы нашли сено, значит, здесь должны быть черные ангелы.

Но я не успел договорить — Люся воскликнула:

— Я поняла, зачем косить сено в такой местности!

— Для жуков? — раздраженно обернулся Мирон.

Она снова сверкнула глазами:

— Для обычный коров!

— А где здесь коровы?

— Вон там на лугу.

Мы принялись разглядывать, но ничего похожего не увидели. Но Мирон все равно сказал:

— Точно, — и с облегчением вздохнул. — Я теперь всего боюсь.

Мы вернулись в маленькую комнату.

— Вставай, уходим, — Мирон беззлобно пнул Луку в бок.

— Никуда я не пойду, — проворчал он. — Чего ходить-то?!

— Ну и валяйся, — сказал Мирон.

— Может, выставить караул и поспать? — предложила Люся, поглядывая на меня очень странно.

В городе между нами давно бы начался бульварным романом, но здесь было не до любви, да и Лука активно протаптывал дорожку.

Мирон поморщился от головной боли. Я его понимал. Торчать в доме не было никакого резона, хотя место было удобное.

— Если мы каким-то чудесным образом вернулись на Землю… — сказал задумчиво Мирон.

По его тону была ясно, что он все еще сомневается.

— Разве это не Земля? — удивилась Люся. — Правда, растения совсем другие…

— Растения, свойственные средней полосе, — уточнил я. — У нас такие на Марсе растут.

— Вот именно, — сказал Мирон. — Что-то здесь не то, но что не пойму. — Зачем жукам косить сено на Земле?

Мы вышли на крыльцо, втащили астронома в дом и положили на матрасы. Он был похож на бревно. Даже глаза не открыл.

— Всем спать полчаса. Я подежурю, — сказал Мирон. — За одно подумаю.

Лука набивал брюхо макаронами — наверное, от жадности впрок. Я нашел старое одеяло и завалился в углу. Перед тем как уснуть, спросил:

— Сено кто косит?

— Крестьяне, — сонно отозвался Мирон.

— А-а-а… понятно… ты видел их?

— Слушай, — напоследок услышал я голос Мирона, который вернулся к старому разговору. — Должен быть еще кто-то, кто придумал эту базу и самих куколок… Не черные жуки же?!

Об этом же говорил и Лука, подумал я. О хозяевах. Какие они?

* * *

Проснулся я в своей постели. Сверху гремела музыка. За окном шелестел дождь, и мне почему-то вспомнилось, что Полина любила белые платья — любых моделей, но белого цвета. Я пришел в уборную и сказал, что у меня к ней дело.

— Что это за дело, которое не может подождать до конца спектакля? — лукаво спросила она, поправляя свои рыжие волосы.

Она ждала вызова на сцену, где должна произнести монолог бедной Лизы, который мне так нравился.

— Выходи за меня замуж, — предложил я.

Она удивилась. Она так удивилась, что забыла роль, и когда вышла на сцену, то заставила поволноваться не только партнеров, но и публику. И я понял, что она станет моей женой.

Потом к грохоту музыки добавился еще один звук, и я взвел курок. Кто-то открывал дверь. Я прицелился. Тяжело, как медведь, ввалился Леха. Его нетрудно было узнать по приметной шевелюре с перышками. На фоне окна и лотосов он смотрелся полным идиотом. Целое мгновение он пялился на меня, как на приведение. Слава богу, я не выстрелил, и дрема снова овладела мной. Но разве с Лехой уснешь — судя по звукам, он залез в холодильник и вернулся с бутылкой минеральной воды. За это время я увидел старый, знакомый сон и все вспомнил: и базу в космосе, и хлыстов, и черных ангелов, и даже сдвиги по времени — все нереальное, размытое, как бывает только во сне.

— Где ты был? — спросил я, с трудом открывая глаза. — Опять у нее?

— Ты ничего не понимаешь, — произнес он снисходительным тоном. — Она любит меня… я люблю ее… Мы будем жить вместе!

В отношении женщин суждения Лехи были весьма спорными, поэтому я поверил ему наполовину. Консьержка была замужем шесть раз. Одним мужем больше, одним меньше — не имело значения. Но момент был знаменательным — Леха решил жениться! Следовало его поздравить.

— Где? — спросил я.

Мне надо было выяснить, в каком промежутке времени я нахожусь. Ведь по логике я спал на грязном матрасе в доме. Но с таким же успехом мне это могло присниться. Потом я вяло подумал, что если произошел новый сдвиг времени, то следовало приготовиться к сюрпризам и здесь в городе.

— Господи! — радостно воскликнул он. — Да разве это важно?! Где угодно!

— У вас будет счастливая семейка, — сказал я с иронией сквозь дрему.

— Конечно! — воскликнул он. — Я по-настоящему счастлив! Я буду возить ее к океану и…

Ага, понял я, значит, он еще не доложил Алфену. Значит, это утро после пьянки, а я трезвый и Лаврова еще не пришла.

— …я буду покупать ей цветы… — добавил он неуверенно, терпеливо глядя на мое ироничное лицо.

— Который сегодня день? — остановил я его красноречие и окончательно проснулся.

Реальность, похоже, состояла в том, что это действительно была моя квартира, а значит, жизнь потекла по другому руслу — или она текла урывками, то в одном направлении, то в другом? Я еще не приспособился. Планета Земля стала очень смешным местом.

— День?.. — удивился Леха, — третье августа… — он допил воду и бросил бутылку на пол.

Раздался звук стрельбы. Во сне звуков не бывает. Мало того, во сне не должно было быть Лехи, который женится, потому что настоящий Леха не мог жениться по определению, иначе он не был бы Лехой.

— Как третье? — удивился я.

— Так, третье, вчера было второе, 'юбилей для покойника', мы же отмечали. Забыл? — Он жил одними чувствами к консьержке. Больше его ничего не волновало, а стрельбу, похоже, он даже не услышал.

Это смахивало на сумасшествие. Я рывком поднялся и подбежал к окну, за которым мирно горели фонари. Город жил обычной жизнью. А где же термоядерная война, взрывы, пожары, которые я видел из космоса? Мне почему-то было тяжело дышать, и я покрылся испариной. Сердце билось, как птица в клетке, а воздух был густым, как сироп. Состояние было примерно такое же, как в первые дни, когда я прибыл на Землю. Неужели на человека так действуют скачки времени или я с перепою? Впрочем, одно не исключало другого.

Маленький полковник вышел из подъезда и скрылся в арке. За ним пробежал тощий курцхаар. В ветвях ливанского кедра мелькнула белка. Над крышами мирно плыли облака, но совсем неземные. Все, подумал я обреченно, брошу пить и почувствовал чей-то взгляд. Леха следил за моими действиями с большим подозрением. Видать, я вел себя странно. Самое интересное заключалось в том, что он не отреагировал на стрельбу. Это можно было объяснить только одним — звуки из другого времени слышал только я один. Леха же, видно, решил, что я сошел с ума. Ужасное подозрение закралось в мою душу — я подумал, что Леху перекодировали. Но кто же тогда стрелял?

— Что слышно в городе?

— Ничего… Забыл, мы летим в Севастополь?

— Ах… да… — вспомнил я, испытывая страшную слабость. — Но тогда чепуха какая-то.

— А это ты видел! — Леха гордо швырнул на стол пачку денег. — Главный расщедрился.

Деньги были серьезным аргументом в пользу реальности, потому что даже в моих снах главный ни разу не платил нам таких денег.

— А откуда у тебя мои ключи? — я предпочел сесть на диван.

— Ты же мне сам их вчера дал, — удивился Леха.

У меня отлегло с души. Все становилось на свои места. Однако если мы летим сегодня, то, значит, в мае ничего не случилось — ни вторжения, ни боев. Это надо было проверить. Несомненно, я был в очень странном будущем. Возможно, даже оно не очень стабильно. Но если оно наступило, по логике я не должен был помнить моего странного прошлого. Ерунда какая-то! Я сразу запутался, не в силах быстро приспособиться. А вдруг еще сдвинулось и пространство? И мы не на Земле? Что теперь будет? От этой мысли мне стало совсем тошно. Что-либо объяснять Лехе не имело смысла. Во-первых, слишком долго, во-вторых, я теперь никому не доверял.

— А что сказал Алфен?

— Он ее бросил.

— Кого? — удивился я.

— Таню Малыш, — скромного пояснил он, глядя в пол.

Так, хоть одна хорошая новость — Таня Малыш жива! Это надо было отпраздновать. Я направился к холодильнику.

Что еще произошло, пока я отсутствовал? Леха не хотел, чтобы мы вспоминали о Тане Малыш. Вообще, похоже, он стал праведником, и консьержка не должна знать о его похождениях. Хорошо. Пусть все валит на друга.

— А?.. — я хотел спросить о Лавровой, но вовремя прикусил язык.

Вдруг она в соседней комнате? А на Леху нельзя положиться. Я потащился проверять. Но ее, конечно, след простыл. Закон не знаю, какой подлости. Мне так хотелось ее увидеть, обнять, прижаться. Следовательно, я один такой чокнутый, а Леха ничего не помнит. А что помню я? Я помню, что мы тащили астронома и рассуждали о вторжении таинственных астросов, которых никто никогда не видел. Так, значит, дело в этом. Значит, меня выбросило неизвестно куда и Леха несет какую-то ахинею о женитьбе. Значит, в настоящем происходят совсем другие события, а здесь одни видимость. Но где настоящее, а где ненастоящее, я определить не мог. Это было выше моих сил.

— Знаешь что, — сказал я, — позвони Алфену. Пусть вместо меня, полетит Лука, что-то я себя неважно чувствую.

— Ну ты даешь! — удивленно посмотрел он на меня, — совсем чокнулся? Лука на Марсе в командировке…

— Давно? — спросил я, почему-то ничему не удивляясь.

— Три месяца. Ты что? — воскликнул он. — Мы же с тобой вчера мало выпили.

— Как это ему удалось?

— Алфен получил большую субсидию, и у него роман с его рыжей женой.

— Понятно, — сказал я, — это я помню.

Вдруг меня посетила дикая мысль: у власти черные ангелы или хлысты. Откуда же еще субсидии? А сам я давно перекодирован. Я действительно чувствовал себя паршиво: болела голова, и звенело в ушах. Тогда я решил взглянуть на себя в зеркало и заглянул в кухню, где в мойке обнаружил объеденный кусок мыла. Так, значит, пока я отсутствовал в этом измерении, здесь все-таки происходило что-то странное.

Навстречу мне, потягиваясь, вышел Росс. А из зеркала на меня глянуло совершенно нормальное лицо — без синяков и шрамов, правда, под глазами — тени. Но состояние моего лица еще ни о чем не говорило. Спросить же Леху в лоб мне казалось большим риском. Кто знает, какие сейчас отношения между людьми, а странный обмылок со следами человеческих зубов навел меня на мысль, что вместе с привычкой пить кровь у хлыстов извратилось и чувство вкуса.

Меня мучила страшная жажда. Направляясь на кухню, я заглянул в комнату. Леха возился со своей любимой 'мамией'. Он был сама безмятежность. На его круглом лице светилась обычная идиотская улыбка. Я открыл холодильник, но то ли спешил, то ли слишком резко дернул дверцу — бутылка 'мерло' упала к моим ногам и вдребезги разбилась. Брызги и осколки разлетелись во все стороны. С минуту я оторопело наблюдал, как мои изголодавшиеся муравьи бросились вылизывать красное вино. Все было кончено: это была новая реальность — не хуже и не лучше предыдущей — с перекодированным Лехой и неизвестностью за окном. Впору было бежать куда глаза глядят.

Вдруг я обнаружил, что снова открываю холодильник. Прежде чем я что-то сообразил, целехонькая 'мерло' стояла на полке в холодильнике. Но теперь я изловчился и ловко поймал ее до того, как она ударилась о пол, чтобы разлететься на тысячи осколков и залить мою кухню. От этих усилий я едва не задохнулся и присел на пол. Сердце билось где-то в горле. Меня посетила странная идея: неужто я только что прилетел с Марса? Действительно, настали веселые времена — успевай только оглядываться. Или я один помню все временные сдвиги? Хотя почему? Ведь Леха только что намекнул на вчерашнюю пьянку, о которой я не имел малейшего понятия. Но по идее я даже воспоминаний о своих мыслях не должен был помнить. Хотя, возможно, что новая реальность заключалась именно в том, что человек помнил фрагментарно. Тогда больницы должны быть полны сумасшедших, потерявших память. Рассуждая таким образом, я вернулся в большую комнату в надежде, что вместе со сдвигом времени изменился и Леха. Но дудки — он сиял как новый пятак.

— Ну что, едем?!

Леха ловко открыл бутылку и налил вино в стаканы. Казалось, что он не заметил сдвигов времени. Что было очень и очень странно. Я почему-то старался не поворачиваться к нему спиной. Меня смущали следы зубов на мыле.

— Едем, — согласился я, выпил вино и медленно, чтобы не душила одышка, влез в армейские шорты, которых у меня прежде никогда не было и в кармане которых я обнаружил надушенный одеколоном платок — привет от Лавровой. Странно, запах меня раздражал, должно быть, из-за моей слабости. Значит, это она купила мне новые штаны. Неужели, она тоже стала хлыстом? Мне даже не хотелось об этом думать.

Моя сумка с вещами стояла в прихожей. Я натянул свежую майку и вышел в коридор, распространяя запах одеколона, потом вернулся, взял из тумбочки револьвер и засунул его за спину под ремень, а сверху закрыл майкой — так на всякий случай. В барабане оставалось еще четыре патрона. Кто знает, что сейчас делается в городе. Я совершенно не хотел быть перекодированным помимо воли — лучше застрелиться.

— Совсем забыл, — сказал Леха, когда я захлопнул дверь, — вот тебе новый пропуск на две недели.

— Зачем? — спросил я, вытирая со лба липкий пот.

— Новая власть — новые законы, — дипломатично ответил он. — Я за тебя поручился.

— Стой! Подожди!

Я вернулся в квартиру и полез в мусорное ведро, вспоминая незлым добрым словом Лаврову. Стоило мне это еще пары минут одышки.

Всех можно обмануть, но только не плесень. Не могла она так разрастись за пару дней — неделя, не меньше. Зато отвадила брезгливых хлыстов от исследования мусорного ведра и сохранила для меня диск-юлу. Я сунул его в самое потаенное место — в задний карман шорт. Может быть, это тот единственный шанс, который выпадает раз в жизни и который поможет нам избавиться от черных ангелов? Слабый, но шанс, хотя Мирон Павличко в него и не верил. Я тоже не верил, но что было делать?

Уже покидая квартиру, я чисто машинально открыл кладовку в прихожей и посмотрел на полки. Что-то привлекло мое внимание. Баллончик с дихлофосом! Чуть поржавевший, но почти полный. Пригодится на всякий случай, решил я. Опять же они жуки, как-никак.

Конечно, я не знал. Я ничего не знал. Я не знал, вернусь ли назад на базу к Мирону и Люсе и каким путем. Смешно было думать, что я спасу человечество с помощью какого-то игрушечного диска, револьвера и баллончика с дихлофосом. Но мне так хотелось душевного спокойствия, что я на всякий случай вооружился чем попало.

Мы выскочили во двор. Дождь прекратился, и выглянуло солнце. Я посмотрел в старое выцветшее небо, и это наполнило меня ощущением, что все пропало! Мир стал не таким, каким он был. А был он гораздо лучше, и солнце прежде сияло ярче, и небо было голубее и бездоннее.

Такси уже ждало нас. Мы бросили вещи в багажник и поехали. На углу Невского и Мойки бурлила толпа — все здоровые, крепкие, с румянцем на щеках и самое странное — белокожие, как марсиане. Нет, я не мог быть перекодированным, потому что не испытывал никакого сублимации с ними. Я покосился на Леху. Он сидел рядом с водителем и следил за дорогой.

— Хлысты тоже у власти? — спросил я.

— Ты сегодня какой-то странный, — заметил Леха, оборачиваясь. — Какие хлысты? Новообращенные!

Значит, мне не показалось, подумал я. Значит, хлысты вымерли, а появились новообращенные.

— А кто это такие? — спросил я.

— Люди, — пояснил он вполне логично, чуть заметно кивая на толпу. — Просто люди.

А как же следы зубок на мыле и странные недоговоренности Лехи? Нет, хлыста точно остались в качестве касты тайных надсмотрщиков.

— Ты тоже станешь таким же, — сказал, оборачиваясь, Леха.

На его честную морду можно было молиться — настолько он был искренен. Честно говоря, я даже поддался его обаянию, ведь Леха всегда был очень естественен и не потерял эту черту характера. Однако на всякий случай я спросил:

— Зачем? — и незаметно трогая револьвер за спиной. — Мне и так хорошо.

— А будет еще лучше, — уверенно заявил Леха, — и здоровее! Посмотри, каким я стал.

Действительно, морда у него стала еще больше округлилась и на ней появился здоровый, как полугодовалого ребенка, румянец. Самое удивительное, что он, в отличие от меня, даже не задыхался.

Вот в чем дело, понял я, захват власти состоялся, и мне нужно поменять органы. Сейчас меня посадят в камеру и будут морить голодом три месяца, поменяют мозги и память, я потеряю индивидуальность и буду ходить по улице в поисках куска мыла.

Словно прочитав мои мысли, Леха пояснил:

— Тебе просто сделают первую серию прививок, и мы успеем в аэропорт. Генетика, старина!

В Катькином садике кипела барахолка, где во всю торговали мылом. Мы свернули влево на Садовую, приблизившись таким образом к Крестам еще на один шаг. В душе моей только усиливалось беспокойство. Я не хотел становиться кровососом.

— А Невский перекопали… — пояснил Леха, следя за мной в зеркало заднего обзора.

Я улыбнулся в ответ — неужели он стал предателем и завлекает меня в ловушку. Леха и шофер о чем-то разговаривали, но так тихо, что я слов не слышал. У меня все больше крепла мысль, что меня везут в Кресты, что сейчас меня возьмут на цугундер и начнут выпытывать, где я был и что делал на базе черных ангелов. А главное сделают сверхчеловеком с новыми органами, извращенным вкусом, и я буду есть мыло. Через пять минут мы выскочили на мост Белинского. Выпрыгивать на ходу было чистым безумием. Лучше бы была война!

Я схватился за ручку дверцы.

— Не надо! — очень спокойно сказал Леха.

— Почему? — спросил я, глядя на него в упор.

— Не надо! — на меня смотрел черный ствол пистолета.

— Леха! — воскликнул я, — это безумие!

— Оно скоро кончится, поверь! — ответил он мне, широко улыбаясь, но пистолета не убрал.

Я так и не понял, кто из нас был прав. Может быть, он действительно хотел мне добра? Кто знает? Только никто из нас не успел это проверить. На встречную полосу вылетел автомобиль. Это была судьба! Траектория его движения была такова, что мы обязательно должны были столкнуться лоб в лоб. В последний момент наш водитель вывернул на набережную. Меня вжало в заднее сидение, и я уже знал, чем все кончится. Сквозь визг тормозов в мое сознание проник вой клаксона. Последовал удар вдогонку. В какой-то мгновение я увидел оскаленное лицо водителя двухсотки, которая в нас врезалась. Вцепившись в руль, он безуспешно вращал его. Потом крутануло так, что в глазах потемнело, снова ударило, раздался, треск. Стекла разом вылетели, и мы, сбив перила, упали в Фонтанку. Последнее, что помню, была мысль о смерти.

* * *

Это был самый продолжительный сдвиг во времени, но я не знал этого, как не знал, чем кончится моя жизнь на Земле, хотя все события часто видел во сне, но не в силах был сопоставить их очередность.

Вдруг меня кто-то пнул.

— Вставай!

Я открыл глаза — надо мной склонился хлыст, обвешенный оружием, как новогодняя елка. Мы с Лехой, мокрые, словно лягушки, лежали на прелых матрасах в одном углу, Мирон с Лукой — в другом. Стены были в разводах плесени, а из соседней комнаты раздавались странные звуки, которые очень интересовали хлыста.

— Вставай… — он снова пнул меня — не зло, равнодушно, зрачок его автомата выписывал перед моим носом восьмерки, — хватит валиться…

Там слышалась какая-то возня. Поразительно, но я уже знал, что происходит, словно во мне проснулось шестое чувство. Сам хлыст был весь какой-то слюнявый, в его глазах плавала похоть, а руки дрожали, левую он беспрестанно вытирал о штанину. В этот момент послышался звук разрываемой ткани и сдавленный крик, словно кого-то душили. Хлыст торопливо оглянулся. Мне вполне этого хватило. Все было как во сне, в котором ты можешь проснуться в собственной постели и перевернуться на другой бок, чтобы увидеть знакомый сон. Я выхватил из-за спины револьвер и выстрелил в лицо хлысту. Благо курок был заблаговременно взведен. Хлыст так заорал, что я в жизни не слышал. Это была новая реальность, в которой нужно было действовать мгновенно, и я не увидел новый сон! Хлыста мотало из стороны в сторону, а из головы била струя крови. На звук выстрела и крик выскочил еще один хлыст, чтобы поймал две пули грудью и, раскинув руки, отлететь к двери. Он с хрустом ударился затылком о косяк. Выражение его лица, на котором запечатлелось негодование человека, которому помешали, сменилось безмерным удивлением. Он силился подняться, но ноги не слушались его. Царапанье его ботинок о пол привело меня в чувства. Я вскочил и бросился в соседнюю комнату. Третий хлыст лежал на Люсе. Он был здоровый и толстый, как боров, и его бритый затылок походил на задник сапога. Не раздумывая, я ударил его рукояткой револьвера. Если кто не знает, могу сообщить, что у револьвера на торце рукоятки есть штифт с кольцом, словно специально предназначенный для того, чтобы оглушить человека. Хлыст как-то странно хрюкнул и затих. Я посмотрел на свои руки — они были в настоящей крови. И тут меня вывернуло. Желудок освободился от красного вина. Единственное, что мне хотелось сделать — это прижаться виском к холодному, грязному стеклу окна.

— Помоги… — попросила Люся.

Я столкнул с нее борова и ободряюще улыбнулся. Люся натянула на себя одеяло. В таком виде ее тело меня не интересовало, но я помнил, что испытывал к Люсе дружеские чувства. В этот момент в комнату влетели Леха и Лука. Они стали бить борова прикладами автоматов.

— Хватит… — поспросил я, когда уже не мог слушать глухие звуки ударов. — Да хватит же! — я оттаскивал их, но пока я держал одного, второй бил с удвоенным ожесточением. Больше всего старался Леха.

Они превратили хлыста в кусок мяса. Его голова походила на блин — мозги вперемешку с кровью прилипли к стене. Меня снова едва не вывернуло. Я не стал смотреть, что они сделают дальше, а пошел в маленькую комнату.

Тот хлыст, который получил две пули в грудь, мыча, ползал на полу. И вид без ушей у него был отвратительный.

Мирон окукливался. Он сидел на корточках, покачиваясь и обхватив голову руками. Вначале я решил, что хлыст ударил его по голове. Но потом с ужасом заметил, что рубаха на спине лопнула и под ней кожа покрывается хитином, а на шее явственно проступают позвонки. Тело Мирона вытянулось, плечи стали покатыми, и на них обозначились зачатки крыльев.

— Не смотри… не смотри… — стонал он.

Его стало ломать, как в лихорадке. Кости менялись на глазах — руки вытянулись, кожа на пальцах истончилась и потемнела. Мирон, скрючившись, прижал их к телу. В какой-то момент он походил на мумию. С ног слетела обувь, и вместо ступней, появились беловатые и нежные копыта.

— Застрели… — просил он, — застрели!..

— Господи, Исуси! — произнес Лука за моей спиной.

Я оглянулся. Люся с Лукой застыли в дверях, не смея приблизиться. Одному Лехе все было нипочем. Он продемонстрировал мне окровавленную ухмылку и уши хлыстов. Мы оторопело молчали. В глазах Мирона застыла мольба. Он сопротивлялся и просил о помощи, о той помощи, которую я не мог ему оказать. Постепенно он стал замолкать, потому что сквозь кожу на лице стал проступать хитин, и голос сделался булькающим. Когда он затих в позе эмбриона, мы дружно повернулись и выбежали из дома. С минуту мы неслись вниз по склону. Ветер свистел в ушах. Листья и ветки хлестали по лицу. Кто-то упал, кто-то вскрикнул. Возле стогов, запыхавшись, мы попадали на землю. В небе все так же белел давний след от самолета. Странно, что за это время он совершенно не изменился.

— Никакая это не Земля! — задыхаясь, произнесла Люся.

Разорванная блузка едва прикрывала ее, и она куталась в кусок старого армейского одеяла.

— А что же?! — воскликнул Лука.

Ему было трудно отказаться от мысли, что мы не на Земле и что всему его геройству грош цена. Леха с идиотским выражением на лице вытирал испачканные кровью пальцы о траву. Кажется, он даже зевнул. Его заботили только трофеи — уши борова и хлыста, которые он завернул в лист лопуха и засунул в карман. Похоже, он вспомнил свою былую журналистскую жизнь в горячих точках. Вот чем он там занимался. Но зачем сейчас-то уши обрезать?

— А вот что! — Люся ткнула пальцем в стог, к которому привалился Лука.

Лука в ужасе отскочил в сторону. Он ничего не понял. Во мне закралось сомнение: почему пока мы находились в доме, снаружи ничего не изменилось: ни положение солнца, ни след от самолета.

— Точно! — вроде что-то понимая, торжествующе произнес Лука. — Они жрут это сено!

— Кто они? — спросил Леха, улыбаясь и зная ответ: — Наши враги?! — Он мотнул головой в сторону дома.

Несомненно, он знал, о чем говорит. Неужели хлысты и новообращенные действительно захватили власть на Земле и Марсе и пытаются захватить базу черных ангелов? Только теперь я обратил внимание, что клыки у Лехи больше обыкновенного — громадные, как у эрдельтерьера Росса. Вот почему он кусал мыло — зубы резались. Что-то я о клыках слышал, но не мог вспомнить что именно. Неужто Леха кровь пьет?

— Леха, где твой пистолет? — спросил я на всякий случай.

— Какой пистолет? — удивился он, вытирая губы.

— Большой такой, — пояснил я сквозь зубы.

Глупо было бы напоминать ему, что мы ехали в Кресты. Если у него есть совесть, он сам все вспомнит.

— Не было пистолета, — ответил он с удивлением.

Все, что происходило там, в петле времени, он уже не помнил. Я вздохнул почти с облегчением. Мне не знать Леху!

Люся поплотнее завернулась в одеяло. Мне всегда нравились искренние женщины. Но она была еще и прекрасна в своем гневе.

— Это все ненастоящее!

— Не может быть! — я ободряюще улыбнулся ей в ответ. — Не может быть, чтобы черные ангелы притащили сюда часть Земли?! — и посмотрел на спутный след в небе, которому давно пора было пропасть, но он так и не поменял своих очертаний.

Мы замолчали, вглядываясь в черный еловый лес за лощиной.

— А что скажет наука? — глупо осведомился Лука, оттесняя меня от Люси.

Он явно не верил Лехе и цеплялся за призрачную надежду — вдруг все, кроме него одного, ошибаются. Возможно, у него была своя версия событий, но он нам ее не сообщал. А если бы сообщил, возможно, все пошло не так, как сейчас. Мы вспомнили об астрономе и посмотрели в сторону холма.

— Наука осталась в доме, — напомнил Леха таким тоном, словно все вокруг, кроме него, были виноваты.

На меня он старался не смотреть. Это можно было объяснить калейдоскопичностью событий, но тогда он должен помнить то, очевидцем чего не был, и старался это скрыть. Я не понял, доверять ему отныне или нет.

— Мы предали Мирона! — выпалила Люся, ничего не замечая. — Кто-то должен пойти и сделать это! — Она почему-то посмотрела на меня.

Наверное, потому что я был его другом и еще потому что у меня был револьвер. Я понял ее — выяснение обстановки она отложила на потом — должно быть, в портале мы набрали не тот код, или вообще кода Земли в нем не существовало, или Мирон просчитался. В общем, роковая ошибка. Надо было спасать Мирона — если это называется спасением.

— Черт! — сказал я, понимая нереальность своего предложения. — Тогда мы должны были уничтожить всех куколок! Это было бы честнее!

— Не всех, а только тех, кто нам дороже! — убежденно сказала она.

Это была какая-то странная логика, основанная на животном чувстве. Я покачал головой и почему-то так и не сказал никому, что видел Люду Ляшову. Одно к одному. В отношении нее это был бы акт милосердия, подумал я. По доброй ли воле она стала куколкой? Она любила простую земную жизнь и ни за что не променяла бы ее на любую другую — пусть эта новая жизнь и была связана с черными ангелами.

— Ну что же ты?! — крикнула она. — Иди!

Я посмотрел на нее. Мне нравились женщины такого типа. Но я любил прелюдию, а не бравурный марш. И мне казалось, что она меня понимает, но делает вид, что не понимает.

— Не могу…

— Иди! Он же просил! Ты должен спасти его! Он был твоим другом!

— Ты думаешь? — спросил я.

— Я уверена!

Я вдруг понял ее: не решив эту проблему, мы не могли уйти отсюда. И подумал о диске-юле. Неужели это наша последняя надежда? Нет, не может быть. Это же игрушка.

В револьвере оставался всего один патрон. Я поднялся на холм и вошел в дом. Хлыст с прострелянной грудью все еще пускал пузыри. Второй устремил единственный уцелевший глаз в потолок и оскалился в агонии.

Астроном кулем лежал на матрасах. Одного взгляда была достаточно понять, что он тоже окукливается. Тапочки свалились с ног, и молодые, острые копытца судорожно царапали пол. Я вдруг понял, что он похож на Сергея Маковецкого — старого актера, по-моему, еще времен черно-белого кино. Такой же вздернутый нос и детский взгляд наивных глаз. Неужели и Люся обречена, или из нее сделали только новообращенную?

Мирон не узнал меня. Он вообще ничего не узнавал, потому что стал куколкой. Большие фасетчатые глаза, подернутые голубоватой пленкой, бессмысленно таращились в окно. Это был уже не Мирон. Не мой друг. Не тот Мирон, которого я любил, от которого многому научился и которому невольно подражал. Это было чужеродное существо, которое оккупировало Землю и собиралось оккупировать Марс — мою родину.

— Прости меня… — сказал я и выстрелил ему в голову.

* * *

В отличие от трех настоящих автоматов, которые мы забрали из дома, елевый лес за сухой лощиной оказался ненастоящим. Мы долго бежали вдоль него, пытаясь отыскать вход. Наконец наткнулись на узкоколейку: одной стороной она огибала лощину и терялась в лесах за нашими спинами, другой прямиком уходила в стену, на которой, собственно, и была нарисованы и гора, и еловый лес — только так искусно, что казались натуральными. Даже кусок неба вдали над деревьями почти не отличался от неба над головой.

Не успели мы нырнуть в пещеру, как ниоткуда возникли черные ангелы. Они явно кого-то высматривали. Потом опустились в районе дома.

Ясно было, что они явились по нашу душу. Правда, мы не сразу это поняли. К тому же когда обнаружили в пещере трех убитых хлыстов, Леха увлекся, на него напало красноречие:

— Все было так! — театрально размахивал он руками. — Их было трое. Они шли в домик и наткнулись на жука!

Леха, стал ползать по рельсам, показывая, как они все это проделывали, как падали и умирали, и чем-то напомнил мне Вергилия Кетаусова. Может быть, у них с Лехой было одна болезнь на двоих?

— Леха… пора уходить! — напомнил я, выглядывая из пещеры.

Он демонстративно отвернулся:

— Этот… — ткнул в черного ангела, — стрелял много и имел шансы уложить всех. Видите, оплавленную породу.

Двое как сидели, прислонившись к стене, так и остались сидеть. Их тела были прожжены во многих местах. Третий упал поперек рельсов. Видите, он и успел выстрелить, потому что в руках у него был автомат. В той стороне, куда показывал Леха, в глубине пещеры лежал черного ангела. Его ах-пуч валялся рядом. Вот почему я слышал стрельбу, когда находился в Питере. Теперь в этом странном мире все так перемешалось, что звуки проникали из одного времени в другое. И еще я подумал, что действительно только один слышу эти странные звуки. Но зато Леха знал о событиях, в которых никогда не участвовал.

Лука тотчас схватил ах-пуч, вообразив, что ему досталось страшное оружие.

— Леха, хватит болтать! — я снова выглянул наружу.

Все та же залитая солнцем равнина с перелесками, озерами и рекой лежала передо мной. Но теперь я знал, что это не Земля. Поэтому она казалась мне враждебной.

Леха продолжал вдохновенно разглагольствовать:

— Эти решили, что могут здесь отдохнуть. А этот их поджидал! И тогда: Бах-х-х!!!

Ему даже не пришла в голову мысль, что мы находимся точно в таком же положении и что пора уносить ноги. Леха, Леха, где твоя природная осторожность? А ведь ты даже не извинился за свою пошлую выходку с пистолетом, думал я. Может быть, ты уже ничего не помнишь? Тогда почему я все помню? А зубы! Откуда у тебя такие огромные, как у эрделя, зубы? Давно пора с тобой разобраться.

Я даже не успел додумать эту сладкую мысль: что и как сделаю с Лехой, как из глубины пещеры с нарастающим грохотом выскочила то ли вагонетка, то ли ферма на колесах. Никто ничего не понял. Мы, как осенние листья, разлетелись по обе стороны узкоколейки. Чья-то голова прыгала, как мячик, меж рельсами. Ветер свистел, как сумасшедший. Мелкие камни, подскакивая, жужжали, словно пули. Туннель наполнился пылью. На всякий случай я закрыл глаза и схватился за уши руками.

Однако черед мгновение все кончилось так же внезапно, как и началось: то ли вагонетка, то ли ферма громыхала уже вне горы. Я очумело сел и в предчувствии катастрофы огляделся:

— Леха… ты жив?..

Прошло целое мгновение, прежде чем немного поодаль, по ту сторону насыпи, поднялась взлохмаченная рыжая голова.

— А ты? Пчи-хи, пчи-хи…

Он принялся отчаянно чихать.

— Я жив. А… Люся? — я боялся ответа, как огня.

— И мы живы! — бодро отозвался Лука.

У меня отлегло с души. Оказывается их отбросило почти к входу. Люся стала приводить себя в порядок, вытряхивая из волос пыль. Лука на правах дружка ворковал рядом. Меня едва не стошнило от его сюсюканий. Неужели это нравится женщинам? Какой-то ванильно-приторный сироп, политый сливками, посыпанный сахарной пудрой. 'Б-р-р!!! Впрочем, ясное дело, что я элементарно ревновал. Мне тоже хотелось точно так ворковать, но с умом, конечно — не очень увлекаясь.

В этот момент без всякого предупреждения они и возникли. С минуту или даже больше, я пялился на них, а они — на меня.

Если бы они пялились нормально, я бы давно их всех поубивал, а так они висели вниз головами и на фоне неба выглядели, как две черные капли, и я никак не мог сообразить, что это такое. Пока я приходил в себя, пока шарил в поисках автомата, они тоже кое-что предприняли — достали свои блестящие, как рапиры, ах-пучи. И я понял, что мне кердык — ведь смерть всегда приходит внезапно. Единственное, что оказалось под рукой — баллончик с дихлофосом. И я на них брызнул.

Если бы я знал, что трачу драгоценную жидкость, я бы ограничился коротким пшиком, но первый раз постарался от души. Результат превзошел самые смелые ожидания: черные ангелы сложили лапки и рухнули к моим ногам, как поверженные тараканы, и даже не дергались, а умерли мгновенно. Наверное, у меня был идиотский вид, потому что рядом кто-то с удивлением воскликнул:

— Ба!

Я оглянулся. Лука с Лехой стояли с отвисшими челюстями и, выпучив глаза, пялились на черных ангелов. Впрочем, в лучах солнца их крылья оказались вовсе не абсолютно черными, а отливали рубиновым оттенком, копыта же были в золотой пыльце, а на запястьях, как в былые времена, сверкали стальные накладки. Это явно были бойцы, испытанная гвардия. Может даже, спецназ типа 'кальпа', который на Земле не оправдал доверия и довел нас до ручки. Но, оказывается, они боялись обычного дихлофоса. Если бы я знал, я бы захватил с собой целое ведро и полил бы все окрест и инкубатор с куколками.

— По-моему, надо уносить ноги, — высказала здравую мысль Люся.

Она даже посмотрела на нас с любопытством. Мы подумали и побежали вглубь горы. Но как только свет за нашими спина померк, сбавили темп и перешли на шаг. Благо, узкоколейка указывала направление и на нашем пути не встречались шахты с моллюсками — в темноте мы бы их точно не разглядели.

Через несколько минут мы оставили позади развилку. Слева коридор был так же темен, как и прямо, а справа — мерцал странными вспышками.

— Если мы пойдем прямо, — сказала Люся, — то точно попадем в хранилище сена, а потом и на кухню или в столовую.

— Откуда ты знаешь? — удивился я, сгоряча подозревая, что и она в сговоре с кем-то.

Но Люся была крепким орешком. Ни один мускул не дрогнул на ее лице. Потом я понял, что она подумала не об этом, а о том, что мы с ней должны доверять друг другу. И между нами возник тайный союз.

— Знаю, и все! — ответила она.

И то хорошо, подумал я. Но не о том, что хорошо, а о ее теле. Черт! Меня так и тянуло к ней. Что-то в ней было. Я не разобрался.

— А если мы пойдем направо, — веско сказал Леха, — то ввяжемся в драку.

По-моему, ему хотелось совершить подвиг и погубить всех нас. Мы прислушались. До нашего слуха донеслись короткие автоматные очереди.

— Там идет бой, — сказал Леха, — и наша обязанность помочь нашим!

— Кому нашим? — ядовито спросил я. — Хлыстам, что ли?

Леха многозначительно промолчал.

— Почему они воюют? — спросила Люся.

— А ты спроси у него, — я кивнул на Леху.

Я был уверен, что Леха знает ответ, или, по крайней мере, догадывается, в чем дело. Мы посмотрели на Леху. Но как ни странно ответил Лука:

— Ладно, — огорошил он нас, — все равно, нам отсюда не выбраться, даже если кто-то выберется, куда он пойдет? На лужок? — он кивнул в сторону домика.

— Почему? — удивились мы с Люсей.

— Потому что города уже нет!

— Как нет!!! — я возмутился больше его долгим молчанием, чем самим фактом разрушенного города.

— Потому что город сгорел, а базой управляют не черные ангелы и не хлысты…

— А кто? — спросила Люся.

Она, как и все мы, решила, что Лука в очередной раз строит из себя всезнайку.

— Астросы…

— Об астросах все слышали, — напомнил я.

У Лехи хитро заблестели глаза, и он так же хитро улыбнулся. Несомненно, он что-то знал, но молчал. Тоже мне друг! Впрочем, от друга остались одни воспоминания и перышки.

— Плазманоиды! — заявил Лука. — Они не живут на Земле!

Он выжидательно замолк.

— А где? — спросила Люся, оглядываясь с опаской.

— Не знаю, — пожал плечами Лука. — Но у меня есть задание их сфотографировать. — Он с гордостью продемонстрировал фотоаппарат, вставленный ему в передний зуб.

По сравнению с Лехиными изобретениями, это был каменный век, но все равно его проект впечатлял. Наверное, поэтому Лука так часто и скалился. И этим же покорил Люсю. Мне все стало ясно. Вот оно тайное задание Алфена. Он все правильно рассчитал. Это действительно была сенсация. Астросы — хозяева вселенной! Даже Мирон догадался только перед своей смертью.

— Скотина! — сказал я. — И ты все время молчал!

Он сделал вид, что ему наплевать на мои слова. Если бы он вовремя рассказал о своей тайне, то мы бы нашли этих астросов, то бишь плазманоидов, и, возможно, Мирон остался бы жив. Я схватил Луку за грудки и долго его тряс, чтобы вытрясти из него его фотоаппарат и остатки совести, но только окончательно разорвал на нем майку. Он натянуто улыбался и шипел, как утюг. Знал, скотина, что я его не ударю.

— Все равно рано или поздно мы все станем жуками, хлыстами или обращенными, — уверенно сказал Леха, не обращая внимания на нашу с Лукой потасовку и на звуки боя, которые становились все громче и громче.

Несомненно, что о своем будущем, откуда мы с ним пришли, он знал больше нас. Но об астросах, похоже, Леха не имел ни малейшего понятия. Об астросах знал Лука.

Я отпустил его:

— Черт с тобой! Живи! Но на Земле лучше мне не попадайся!

— И не собираюсь! — ответил он, одергивая майку цвета американского флага.

Несмотря на то, что было темно, как ночью, я разглядел, что он глумливо ухмыляется. Я понял, что он знает, что делает.

Наша стычка была разрешена не в пользу черных ангелов и не в пользу хлыстов. В правом туннеле раздались торопливые шаги, и выскочили двое. Один был слишком поглощен боем, чтобы смотреть по сторонам. Второй — ранен в ногу и заметил нас слишком поздно. Его естественным желанием было выстрелить, но я опередил его, и короткая очередь свалила обоих наземь. Две пули достались раненому, третья снесла череп его товарищу. Когда я подошел, чтобы забрать у них оружие, оба уже были мертвы, да и патронов у них осталось в гулькин нос — вот почему они бежали с места боя.

Каким-то шестым чувство я понял, что Леха не выстрелит мне в спину. Напротив, он оказался рядом и взял под прицел ход направо, а когда в нем появились какие-то массивные фигуры, выстрелил несколько раз. Может быть, это были черные ангелы? Я не знал. Леха заставил их отступить, и мы, не сговариваясь, бросились вдоль рельсов. На бегу я протянул ему рожок с патронами, и мы снова стали друзьями. Люсе достался автомат с половиной патронов в рожке. У меня теплилась надежда, что нам не придется участвовать в бою. Но Люся взяла автомат в руки, как заправский пехотинец, и я вспомнил, что она полицейская.

Стало совсем темно. Чтобы не отстать и не заблудиться, мы пошли по шпалам, взявшись за руки. Оказалось, что Леха, сделавшись хлыстом, стал хорошо видеть в темноте. За ним шла Люся, и ладонь ее была маленькой и горячей. Несколько раз она спотыкалась, и тогда я удерживал ее от падения. Последним плелся Лука, который производил страшный шум. Все камни на его пути были его камнями. К тому же он умудрился потеряться — когда под ногами появились металлические плиты, я обнаружил, что больше не держу его за руку.

— Стойте! — крикнул я. — Лука!..

В ответ отозвалась ватная тишина подземелья. Я сразу заподозрил, что снова произошел этот чертов сдвиг по времени, потому что мы опять стояли на каменистой почве, а не на металлических плитах. Для проверки я присел и пошарил вокруг — под ногами была только одна крупная щебенка. Хорошо хоть нас не выкинуло назад в дом, где хозяйничали черные ангелы.

С этой секунды меня не покидало такое ощущение, что все события протекают очень медленно: вот рука Люси дернулась, и Леха спросил:

— Где ты его бросил?

Его фраза прозвучала в ушах так долго, что я пережил сложившуюся ситуацию десятки раз и даже успел вспотеть от волнения.

— На какой-то мгновение он выдернул руку, а потом снова…

— Что снова?

— Сунул мне, — ответил я.

Даже мои слова сложились в длинную-длинную речь, полную непонятного смысла и намеков.

— Вот в чем дело, де-л-оо… де-ло-о… — произносил Леха целую минуту, — нас вернуло в тот момент, когда он выдернул руку. — Лука? — позвал он. — Дело дрянь, — произнес он через несколько секунд, в течение которых мы бессмысленно вслушивались в тишину пещеры. Где-то в отдалении стреляли. — Похож-е-е… похоже-е-е… похоже-е-е… его выкинуло где-то в другом месте.

Клянусь, прежде чем он закончил фразу, я готов был уснуть и посмотреть сон. Единственного я им не сказал — прежде чем Лука отлучился отлить, я думал о Полине Кутеповой. Мне страстно захотелось, чтобы время остановилось и я увидел ее. Честно говоря, мне показалось, что первая часть моего желания сбылась. Еще я думал о Мироне и о том, что мне пришлось выстрелить ему в голову. Смог бы я это сделать второй раз, я не знал.

— В каком месте? — спросила Люся. И фраза ее прозвучала, как самый длинный монолог в жизни. Она все еще не привыкла к странностям мира. — Давайте лучше поищем.

Прошла еще целая вечность, пока она включила свой мобильник, и хотя последний, что называется, едва тлел, он показался мне настоящим прожектором, и я прикрыл глаза рукой.

Луку мы нашли сразу: из стены пещеры торчали его рука и нога. Люся тихо ахнула, а Леха присвистнул. Но Лука был жив и шевелился. Я притронулся к стенке туннеля, и моя кисть погрузилась в камень, словно в теплый воск. Несомненно, со временем творилось что-то несусветное. Похоже было, что оно замкнулось именно в этом месте. Если бы я был пьяным, то решил, что перебрал, но я уже целые сутки был трезвым как стеклышко. Тогда недолго, подумал я и дернул Луку за руку.

— Да помогите же мне!

Мы втроем ухватились за Луку. Лучше бы мы его не трогали. Он вдруг дернулся, словно утопленник в болоте: 'Плюх!!! и окончательно погрузился в стену. По ней, как по озеру, пробежали круги.

Леха шлепнулся на землю. Несколько секунд мы с надеждой взирали на стену. Я даже попытался сунуть в нее руку, но у меня ничего не получилось. Мне до смерти надоели все эти фокусы со сдвигом временем. Они оказались не таким уж безобидными — эти фокусы.

А из стены вместо Луки появился черный ангел, за ним — следующий. Я их убил дихлофосом из баллончика. Но теперь я был умнее и пшикнул совсем немного. Но и этого хватило. Впрочем, что произошло дальше, мы не увидели, потому что в следующее мгновение все потекло обычным порядком, то есть, мы опять стояли на металлических плитах, а Леха захохотал. И хохот его был бы нормальным, если бы не истерические нотки.

Люся пообещала:

— Если мы выберемся отсюда, то я поставлю в Иссакие большую, толстую свечу и закажу за здравие.

Я ломал же голову над происшедшим. Неужели мне удалось остановить время? И почему Лука выпал из него? Не потому ли, что не держался за меня. Странное предположение. Очень странное. Я был почти уверен, что на этот раз временной сдвиг — дело моих собственных рук. Но у меня не было возможности это проверить. Единственное, я не мог согласиться с тем, что нарочно отпустил руку Луки. Но я же не знал, что время сдвинется! И пока шел, оправдывал сам себя и даже некоторое время чувствовал себя виноватым. Хотя — почему? Ведь я же подспудно хотел избавиться от него? Хотел! Хотя бы из-за Люси. Так какого черта, спрашивается, я должен переживать? Кесарю кесарево, а Богу богово.

* * *

Они почти нас нагнали. Мы бежали так, что, казалось, за нами черти гонятся. Вначале мы услышали знакомый нарастающий грохот то ли вагонетка, то ли фермы на колесах и уже готовы были отдать богу душу, как влетели в тупик. Явственно пахло навозом. Откуда-то сверху, как на дно бездонного колодца, падал тусклый свет.

Рельсы уходили прямо в лифт. Мы прыгнули в кабинку, в которой стояла вагонетка, и прежде чем черные ангелы успели сообразить, рывками потащились вверх.

Мы тяжело дышали, вжавшись в стенки лифта, и ожидали, что черные ангелы разнесут кабинку вдребезги, но они почему-то не стреляли, а только грозно кричали нам вслед, потрясая ах-пучами:

— Стойте! Стойте!

Леха скис. Он уже и не рассчитывал пополнить свою коллекцию ушей. Со стороны правого кармана, в который он засунул отрезанные уши, проступало большое красное пятно. Я никогда не думал, что мой друг может быть таким кровожадным. Он изменился после того, как стал хлыстом, и в нем проснулись худшие качества натуры, которые он прятал за свою профессию военного фотокорреспондента.

Лифт полз и полз, цепляясь за стены шахты, и дополз до небес — под самый потолок, расписанный античными рисунками. Проемы украшали фрески, стены — лики святых, ниши — старинные иконы в серебряных и золотых окладах. Грели свечи, пахло ладаном. Все атрибуты церкви, подумал я. Наверное, ее тоже украли с Земли, посчитав, что духовная атмосфера улучшает пищеварение.

Потом мы очутились на эстакаде. Далеко внизу среди прессованных тюков с сеном торчали пятеро черных ангелов. Они торопливо пожирали траву и нервно поглядывали в ту сторону, откуда доносились звуки боя, сливающиеся в дружную какофонию автоматных очередей и хлопки гранат. Трое из черных ангелов разминали крылья, хлопая ими в воздухе, а потом складывали и прижимали к телу.

— У кого есть спички? — спросила Люся, не отрывая от них глаз.

Признаюсь, эта мысль посетила меня на секунду раньше. Леха уже лежал на эстакаде, как бывалый пехотинец, и держал черных ангелов под прицелом.

Он скромно напомнил о принципах тактики:

— Мы поджаримся…

— Ну и что?! Испугался? — возразила Люся. — Зато избавим Землю от астросов.

Это был вариант, но не самый лучший, даже в нашем положении.

— Пожар они наверняка потушат, — сказал я. — Это не выход.

Половина огромного помещения было забита прессованным сеном. Тюки громоздились до самого потолка. Вторая половина была завалена сеном. Пахло высохшими травами и навозом. Прессовальная машина, похожая на монстра с поднятыми конечностями, застыла в центре сеновала.

— Нам нужно спуститься и поджечь снизу, — прошептал я, — а под шумок смыться.

— Они не будут стрелять, — убежденно высказалась Люся.

— Идея! — горячо зашептал Леха, показывая на вагонетку.

Вряд ли вагонетка из дерева могла быть серьезным укрытием для огня черных ангелов. Мы выкатили ее из лифта и установили в центре подъемника, выкрашенного по периметру в желто-черную зебру.

Я подполз к Лехе и сказал:

— Стрелять начнешь, после нас или по обстановке, но если они начнут — первым.

Мы встали с Люсей за вагонеткой. Подъемник заработал, и мы стали рывками опускаться вниз. Черные ангелы оказались слишком беспечными. Они даже не обратили внимания на работу подъемника, и когда он остановился, продолжали равнодушно, как лошади, щипать сено. Один из тех, кто оказался в моем секторе обстрела, пил из большой жестяной кружки.

Упав на пол за колесом вагонетки, я успел подумать, что если наша атака сорваться, то у нас не будет ни малейшего шанса выбраться отсюда. До черных ангелов, как в тире, было метров тридцать. В этот момент Леха, не экономя патроны, дал длинную очередь. И я тоже выстрелил, стараясь попасть в двух черных ангелов, которые находились передо мной. Один сразу же пропал из поля зрения, а второй от неожиданности взлетел. Чувствуя, что трачу непозволительно много патронов, я повел за ним мушку, и пули, образуя пыльную дорожку, рикошетили от стены в потолок, и только последние, когда я уже отчаялся попасть, настигли черного ангела, и он, не успев выстрелить, хотя держал в руках ах-пуч, рухнул куда-то за прессовальную машину. Позже я понял, что летящие ангелы стрелки никудышные и что они предпочитают сражаться на земле.

После этого я послал в их сторону две очереди веером — скорее наугад, чем целенаправленно. Теперь мне для того, чтобы бить наверняка, надо было сделать перебежку и спрятаться за рядами тюков на полпути к черным ангелам. Автомат Люси замолк на секунду раньше. Молчал и Леха на эстакаде, хотя у него-то был прекрасный обзор. Было ясно, что если кто-то из жуков и остался цел, то это пауза для него как подарок.

Цедя проклятий в адрес Люси, которая даже не подумала занять новую позицию, я бросился вперед. Мне сразу обожгло плечо, но я успел заметить, что стреляют как раз с той стороны, которую должен был контролировать Люся. Ткнувшись в стог сена, я перекатился вправо и очутился в узком пространстве. Над головой возвышалась стена из тюков, и достаточно было взрыва гранаты, чтобы похоронить меня под тоннами сена. Единственное, что оставалось делать, это ползти вперед.

Но и черный ангел оказался не дурак. Он перенес огонь на полкорпуса передо мной, и в какое-то мгновение я увидел, как из тюка вылетают крохотные серебристые огоньки и расплавляют проволоку, которой были связаны тюки. Я шарахнулся назад, выскочил на открытое место за крайним тюком и, как полнейший идиот, побежал поперек сеновала, а Лехины выстрелы, раздавшиеся наконец с эстакады, прозвучала для меня подобно музыке.

Я упал под укладчик сена, который представлялся мне надежным укрытием, выждал несколько секунд и вторым броском достиг торца помещения. Делая последние несколько шагов, я вначале дал очередь влево, откуда стрелял черный ангел, а затем сразу, тратя последние патроны, перенес огонь вправо и увидел, что поразил как раз того жука, который до этого пил воду и который теперь прятался за сеном. Похоже, все было кончено. Я понял, почему не стрелял черный ангел: он, видно, отложил оружие, когда взял в руки кружку, а потом я его ранил. Его ах-пуч я нашел на полу и еще раз пожалел, что у нас нет такого оружия. Этот ах-пуч отличался от того ах-пуча, который я видел у Вергилия Кетаусова. У этого ах-пуча ручка повторяла форму пальцев черных ангелов, но пальцы у них были слишком узкими, и воспользоваться этим оружием я не мог. Да и стрелять из него вдаль было не слишком удобно, потому что не было прицельного устройства. Правда, при массированном огне и избытке мощности этого оружия, прицел, возможно, и не был нужен. В общем, этот ах-пуч предназначался исключительно для черных ангелов. Человек мог его использовать только в качестве холодного оружия.

Уже подбегала Люся, уже где-то наверху раздались радостные голоса Лехи, как дверь передо мной распахнулась и в проеме показался черный ангел. Он был пузатым, широкоплечим и выше меня на голову. И еще я понял, что на нем надето что-то вроде бронежилета, потому что большие ромбические пластины прикрывали черного ангела от паха до горла. Видно, он решил перекусить и в пылу боя не услышал выстрелов. Так или иначе, но в руках у него оружия не было, только на поясе висел странный нож в виде полумесяца. Почему-то этот нож больше всего привлек мое внимание — должно быть, оттого, что жук, увидев меня, сразу схватился за него. Он не успел бы вытащить из-за спины свой ах-пуч. Повинуясь инстинкту нападения, я ударил черного ангела ах-пучем куда-то вверх, уже понимая, что это глупо и ни к чему хорошему не приведет. Но мне надо было сократить расстояние между нами и, только потом, как на Ипподромной мостике, полагаться на свои руки. Хорошо, что на ах-пуче было ручка, потому что иначе бы удар не получился таким сильным. Броня предохраняла от пуль, но теперь она сыграла с черным ангелом злую шутку. Острый кончик ах-пуча скользнул по ромбическим пластинам и легко, как в масло, вошел в длинную шею черного ангела. Он сразу захрипел, схватился за горло и упал в дверном проеме.

У меня не было времени разбираться с ним. Я отбросил автомат. Патроны кончились. Остался только баллончик с дихлофосом. На эстакаде Леха отбивался от черных ангелов. Подскочила Люся и сообщила:

— Патрон заклинило, я не могла стрелять!

— Поджигай!

Но сено уже горело. Тонкие сизые струйки поднимались над горой тюков. Потолок уже был вовсю затянут. Выстрелы прекратились, и через мгновение Леха очутился рядом с нами. За ним из дыма, планируя, словно доисторические ящеры, появились черные ангелы. Первого убила Люся, второго я отравил дихлофосом. В баллончике осталось меньше половины, и я не представлял себе, что будет дальше.

Мы выскочили в следующее помещение, которое служило столовой и в котором столы и стулья были сдвинуты к стенам, а стойки с какими-то яркими банками, были опрокинуты на пол. Леха вдруг заорал диким голосом:

— Тьфу ты! Слушай! Это какой-то морс, настоянный на сене! — он швырнул банку, и мы выскочили в следующее помещение, откуда все громче доносились звуки выстрелов.

Под ногами перекатывались сухие навозные шарики и гильзы.

Прямо перед нами вверх вела лестница, на которой вперемешку валялись черные ангелы и хлысты. Справа и слева убегали бесконечные коридоры с ответвлениями во все стороны. Позиция была не самой удачной. В верхней части лестницы, за которой виднелась часть ажурного купола, вдруг появились несколько черных ангелов. В такт выстрелам их красивым и изящным ах-пучам вторили автоматные очереди. Мы все еще оставались незамеченными. Три черных ангела, обливаясь кровью, скалились по лестнице к нашим ногам. Потом вокруг запели пули и замелькали серебристые импульсы из ах-пучей. Раздались хлопки подствольных гранат, и воздух наполнился мелкой пылью и клубами дыма. Завыли пожарный сирены.

Мы шарахнулись куда-то вбок. Откуда-то сверху кричали:

— Стойте! Стойте!

— Да хватайте же!

Люся и Лука стреляли одиночными и не прицельно, а в тени, которые возникали в дыму.

Мы рискнули выскочить на лестницу, потому что уже не могли дышать. Пробегая расстояние до нее, я оглянулся направо и налево — коридоры были пусты. Едва я успел удивиться — куда же делись черные ангелы, как они заполнили все пространство от боковых ответвлений до сеновала, откуда мы выбежали. Все-все-все со всех сторон устремились к нам. И прежде чем смолкли наши автоматы и опустел баллончик в дихлофосом, мы уложили их не меньше десятка. Но даже потом, когда баллончик просто сипел, они не смели приблизиться, и только когда окончательно убедились в нашей беззащитности, бросились в атаку.

Эпилог Возвращение

— …Кто в кони пошел, тому и воду возить, дорогуша, — услышал я знакомый голос, и нас, больно ткнув ах-пучами в спины, втолкнули в круглое помещение.

Акиндин стоял ко мне спиной перед каким-то шаром, в котором плавал человек. Вернее, это был не человек, а его голубоватая оболочка. Высочайший! Астрос! За ним во всю стену над пультом сиял экран с пульсирующими звездами.

— Это они? — спросил безликий светлый человек среднего роста. — Ах… да… да… то самый журналист! Здрасте!

Я узнал в нем экс-премьер-министра Симеона Юганова. Обычно о таких людях говорят: 'Маленькая собачка до старости щенок'. В детстве его заставляли бегать для старших за мечом: 'Эй, сопля, принеси мяч! Зато, став взрослым, он отыгрался по полной. О его безразличии к собственной стране ходили легенды. А еще у него была кличка: 'Симеон-два процента' и такая толста мошна, что никто не мог ее сосчитать.

— Это они, — подтвердил Акиндин. — И журналист тоже.

Разумеется, он знал мою историю.

— Это они, — как в испорченном телефоне сказал Симеон Юганов, обращаясь к астросу.

Он помолчал, разглядывая нас сквозь стенку шара, а потом сказал безразличным механическим тоном:

— Хорошо, разберетесь.

Черные ангелы почтительно вздохнули и расступились.

Акиндин наклонился и снисходительно, словно делая одолжение, зашептал:

— Его зовут Рой Паперски. Настоящее имя не имеет аналогов в нашем языке. А внешний вид не соответствует нашему представлению о зеленых человечках. Поэтому ни при каких других обстоятельствах мы не смогли бы общаться. Да вам и не требуется, хи-хи…

Я хотел спросить:

— Почему? — но не успел.

Акиндин бесцеремонно перебил меня:

— Теперь за вашу жизнь я и копейки не дам, дорогуша… Где диск?!

У Лехи опустились плечи — он все понял. Люся посмотрела на меня и сделала удивленное лицо — о чем он говорит?

Рой Паперски улыбался — естественно, не нам — экс-премьер-министру Симеону Юганову. Его улыбку трудно было назвать улыбкой. Дело в том, что мы видели только его контуры. Кроме этого хорошо разглядеть его мешала серебристая поверхность шара, в котором он плавал.

— Какой диск? — спросил я, хотя понял, о чем он говорит.

Если бы он не спросил, я бы и не вспомнил. Ведь в моем понимании это была всего-навсего игрушка за пять рублей. Куда действенней был баллончик с дихлофосом.

— Тот, который мы искали?

— Нет диска, — сказал я.

— Чего ты нам голову морочишь, дорогуша?! Мы нашли девяносто девять дисков солнца. У тебя последний.

Мы с безмерным удивлением посмотрели на Акиндина. Я заметил, что он прикован к стене тонкой цепочкой. Акиндин нисколько не изменился. Только зарос по уши щетиной, а мышь под носом превратилась в неряшливые усы с торчащими во все стороны волосами.

— Отправляйте их в инкубатор! — приказал Симеон Юганов, испросив позволения у Роя Паперски. — Там разберутся.

Акиндин покривился, что означало одно: экс-премьер-министра Симеон Юганов витает в облаках и не знает реального мира.

— Вначале их надо обыскать, — почтительно заметил он.

— Ах, да!.. — воскликнул Симеон Юганов. — Обыщите!

Астрос Рой Паперски с большим внимание следил за нами. Костлявые руки черные ангелов выудили из моего кармана диск, и Симеон Юганов с превеликим благоговением положил его на пульт перед астросом.

Черные ангелы потащили нас к выходу.

— Стойте! — крикнул я. — Стойте! Зачем нас убивать?!

— Кто сказал, что вас убьют? — удивился Симеон Юганов. — Из вас сделают верных солдат его Высочайшего Величества.

При звуках его голоса Рой Паперски снисходительно кивнул головой.

— Сделайте из нас новообращенных! — попросил я. — Сделайте!

— Раньше надо было, когда предлагали, а теперь заслужить надо, дорогуша! — заметил Акиндин.

— Новообращенные нас предали, — снизошел до объяснений Симеон Юганов. — Их программу нужно переделывать. Впрочем, они, как и остатки человечества, все равно вымрут в ближайшее десятилетие. У нас нет никакого желания возиться с вами.

— А он? — кивнул я на Акиндина.

Черные ангелы, которые крепко держали меня, ослабили хватку.

— Он совсем не то, что вы думаете, — хитро ответил Симеон Юганов.

— Я подчинюсь любому приказу!!! — выпалил Акиндин и побледнел.

Видать, он тоже не хотел быть черным ангелом.

— Мы вам поможем, — сказал я. — У нас есть сила!

— Не верьте им, они вас обманывают! — быстро нашелся Акиндин, стараясь не глядеть на Люсю.

— Сволочь… — пробормотал Леха.

— Какая сила? — спросил Симеон Юганов.

Даже Рой Паперски заинтересовался и впервые внимательно посмотрел на нас.

— Не верьте им! — крикнул Акиндин, но его уже держали черные ангелы.

— Акиндин, ты забываешься! — сделал ему замечание Симеон Юганов. — Иди и выполняй свой долг! Правильно я говорю? — спросил он у Роя Паперски.

— Правильно! — согласился астрос.

В этот момент черные ангелы нас отпустили, но все так же окружали плотным кольцом, и я безуспешно искал Люсину ладонь.

— …Возвращайся на Землю и доделай то, что не успел, — выговаривал Симеон Юганов.

— Слушаюсь, — словно нехотя согласился Акиндин, но по его заросшей морде было ясно, что он безмерно рад такому повороту событий. Видать, ему тоже не терпелось оставить базу астросов. Он вытянул шею. Один из черных ангелов, судя по виду, имеющий высокий ранг, надел ему ошейник и вставил в ухо прибор, похожий на пистолет. Раздался щелчок, и Акиндин потряс головой.

— Иди! — велел Сименон Юганов, отстегивая цепочку.

Прямо перед нами открылась овальная дверь сине-зеленого портала.

Акиндин подобострастно улыбнулся. Мышь у него под носом топорщилась, словно живая. Он шагнул в портал.

— Куда вы его отправляете? — спросил я, набравшись храбрости.

— На Землю, — вдруг отозвался Рой Паперски. — Нам нужны солдаты. Что поделаешь! У любой великой цели есть недостаток равный или превышающий эту цель!

Все замолчали, пораженные грандиозностью идей астросов. Теперь черные ангелы должны были приняться за нас. У меня возникло странное предчувствие. Я стоял и думал, что никогда не увижу ни Полину, ни Наташку. Мне сделалось очень тоскливо. Так тоскливо, что жить не хотелось. И вдруг я почувствовал в кармане странную тяжесть и сунул руку. Это был мой верный и надежный револьвер, который я потерял в лабиринтах базы. Наступал новый сдвиг по времени.

— Так какая у вас сила? — спросил Симеон Юганов, ничего не замечая.

— Вот такая! — я схватил Люсю за руку.

Люся в свою очередь схватила Леху. Черные ангелы угрожающе пошевелились. Но ничего не успели сделать. Произошло то, что бывает раз в жизни — нам выпала самая последняя удача. Второй раз мне удалось свернуть время в кольцо. Только я не знал, надолго ли. Окружающий мир застыл: астрос стал похожим на стекляшку, Симеон Юганов — на мумию, черные ангелы — на изваяния. Из портала, пятясь и волоча за собой длинную тень, возник Акиндин.

— Зачем?! Зачем?! — кричал он.

Все произошло так быстро, что мы не успели и глазом моргнуть. Акиндин взглянул на наши лица и бросился бежать. Но Леха, стоящий ближе всех, подставил ему подножку. Я подскочил и прижал к голове Акиндина револьвер:

— Не дергайся!

— Сбросим к черту вон туда! — высказал Леха пожелание, показав на экран, за которым сияли звезды.

Вдвоем мы потащили Акиндина к шахте для мусора. Астрос нас слышал и следил безумными глазами. Симеон Юганов, как и черные ангелы, пребывал в прострации.

Акиндин вцепился в меня, как аллигатор. По его лицу пробежала ехидная волна — он одновременно верил и не верил, что мы способны на варварский поступок.

— Лучше возьмем с собой, — высказал предложение Люся, — он многое знает.

В ней заговорил полицейский. Но теперь этому чувству нельзя было доверять. Акиндин цинично ухмылялся:

— Возьмите меня, возьмите!

Глупенькая человеческая жалость — она не была в ходу у астросов, почему же мы должны были ей поклоняться?

— Я его не потащу, — сразу отрекся Леха. — За ним надо следить!

— Я тоже, — сказал я. — К тому же этот ошейник для уничтожения!

— Говори! — потребовал Леха и встряхнул Акиндина.

— Ошейник отступника, дорогуша…

— То есть они могут, — я кивнул на астроса, — уничтожить тебя в любой момент.

— Да… — признался он.

— Тогда мы тебе поможем! — Я подтолкнул Акиндина к шахте для мусора.

В рубке у астроса она была сделана изящнее, чем в лабиринтах, по которым мы бродили. И когда я откинул крышку, то увидел на вечно торчащей арматуре клочки сена, а пахло соответствующе — навозом. Я держал Акиндина за локоть, Леха — за другой. Мы приподняли Акиндина и сунули головой вниз. Крышка мягко чмокнула из-за разницы давления. Через мгновение на фоне звезд промелькнула распухшая фигура Акиндина. С его усов свешивались сосульки, а вывалившийся язык делал его похожим на удавленника.

— Тело земле, прах — праху, — торжественно произнес Леха, отряхивая руки.

У нас осталось совсем мало времени, поэтому я схватил Люсю за руку и потащил к порталу. Вдруг Леха заявил:

— Я останусь… Когда еще представится такой шанс…

— Какой?! — дружно удивились мы с Люсей.

— Ближе познакомиться с зелеными человечками и с этим… — он постучал в стекло Рою Паперски, который неподвижно восседал в серебристом шаре.

— Решил пойти по стопам Луки? — спросил я и подумал, что у Лехи вполне может быть тайное редакционное задание.

Крайний из черных ангелов пошевелился, остальные уже косились на нас.

— Ты ничего не понял! — пояснил я и не стал искушать судьбу, а, схватив диск-юлу, крутанул его и произнес:

— Чок!

Диск повис в метре от пола и начал тихонько вращаться. Леха, как зачарованный, уставился на него. В рубке возник слабый ветер.

— Леха, дай руку! — крикнул я, стоя одной ногой в портале. — Леха! Мы уходим!

Но он даже не среагировал. Диск уже завывал, как метель в январе, всасывая в себя мелкие предметы. От стен и от пола стали отрываться куски покрытия. Серебристый диск с Роем Паперски треснул.

— Леха!!! — крикнул я.

Мимо пронеслась панель управления. Ближайший к диску черный ангел изогнулся, как свечной огарок, и — сломался пополам. Его кровь брызнула по стенам рубки. Экс-премьер-министр Симеон Юганов даже сделал шаг навстречу своей смерти. Один его туфель слетел с ноги и ударил Леху по лбу. Только тогда он очнулся и полными глазами слез оглянулся на нас. Его уже затягивало вслед за черными ангелами, мелькавшими, как крылья пропеллера.

Тогда мы вдвоем с Люсей схватили Леху за шиворот и нырнули во чрево портала.

* * *

Город был темен и мрачен. За спиной высился Медный всадник. Под ногами текла Нева. С небом творилось что-то неладное. На абсолютно черном небосклоне ярко и призывно, словно фонарь в тупике, горела единственная звезда — глаз урагана, то бишь диск солнца — безобидная игрушка за пять рублей, которая, однако, изменила ход истории.

— Посмотрите! — вскрикнула Люся.

И я увидел и осознал — нет, не Бога и не вездесущих черных ангелов, а размеры базы. Они сливались с горизонтом. Находясь внутри, мы не могли понять ее масштабов. База сопротивлялась. У нее была крепкая конструкция. Казалось, этому процессу не будет конца, что она так и останется на орбите, чтобы окончательно уничтожить Землю. Но она все сжималась и сжималась. Потом не выдержала и стала разрушаться, как карточный домик.

Вначале по базе побежали миллионы молний, потом посыпались миллиарды искр. Гром пронесся по небосводу. База астросов исчезла в водовороте туч и огня. Но через несколько секунд с ними уже соперничала полная Луна, а еще через несколько секунд небо снова, как и миллионы лет назад, сияло звездами. Должно быть, наступила новая эра. Только мы этого не знали.

— Я иду домой к своим, — сказала Люся.

— Куда? — с удивлением переспросил я.

Оказалось, что у нее есть семья. Наверное, все мои попытки ухаживания выглядели глупо. Я покраснел. Я давно мечтал избавиться от зависимости к женщинам. Но все как-то не удавалось. Теперь появился шанс.

— У меня муж и дочка, — она тряхнула головой, и волосы разлетелись во все стороны.

— Прости, что не знал.

— Ничего, — сказала Люся. — А ты? — спросила она у Лехи.

Он все еще выглядел потерянным, словно туфель экс-премьер-министра выбил из него последние мозги.

— Я тоже… — сказал он и замолк на полуслове.

— Куда? — встряхнул я его.

— 'Мамию' собирать, — все так же отрешенно ответил он.

— Ну, я пошла, — сказала Люся. — Я тебя найду.

— Надеюсь, не для того, чтобы арестовать?.. — пробормотал я и двинул домой.

Некоторое время Леха плелся рядом.

— Ты знаешь, — сказал он, — что-то со мной произошло. Зубы меньше стали, и как-то я полегчал, что ли?

— А-а-а… — догадался я. — Ты снова стал человеком.

— Прости меня, — сказал он, выбрасывая уши обращенных в канаву. — Я был сам не свой.

— Да ладно… бывает, — ответил я. — Может, зайдешь, выпьем.

— Не-е-е… я к себе. Спать хочу. Да и надоел ты мне. Завтра увидимся. В общем, на днях я позвоню.

— Давай! — сказал я.

И мы пожали руки.

Я не знал, что буду делать дальше. У меня не было плана. Мне хотелось попасть домой, вымыться и наестся, а потом завалиться спать. Нет, вначале наестся, потом вымыться, а потом уже завалиться спать.

Вместо Конногвардейского бульвара, громоздились сплошные руины. Невозможно было определить, где проезжая часть, а где дома. Пришлось пробираться по набережной. В воронках блестела темная вода. Мирные лягушки выводили свой извечный концерт. Было прохладно, даже зябко. Неужели изменился климат?

В колодце двора из-под ливанского кедра вылез отощавший Росс и ткнулся в колени.

— Пойдем, — сказал я, потрепав его за холку, — пойдем, я тебя накормлю.

Первым делом я нашел свечку и зажег ее. В холодильнике среди тонны плесени еще сохранились несколько банок с рулетом. Содержимое одной я вывалил в миску Россу, а вторую съел сам и запил стаканом белого вина. На душе полегчало, и я лег спать.

Когда я проснулся, было все так же темно. Со свечой в руке я потеряно бродил по квартире. Надо было что-то придумать.

Вдруг я увидел на сфинксах и на стенах Художественной академии отблески. Такие отблески могло отбрасывать только пламя ракеты.

В моей квартире только одно окно выходило юг — матовое в ванной. Я залез на край ванной и, обдирая вековую паутину, распахнул форточку. Ночные облака окрасились в бордовый цвет. Клубы пыли застилали горизонт. В Пулково садилась ракета.

— Собирайся! — сказал я, спрыгивая на пол.

Росс засуетился — побежал искать свой ошейник, а я полез за документами, которые я хранил за панелью, где когда-то нашел револьвер Мирона Павличко. Не было только денег. Я решил, что как-нибудь договорюсь с командиром корабля. Может быть, я последний землянин на Земле. Это тоже надо учитывать. Правда, были еще Люся и Лука, но я решил забежать за ними по дороге. Когда я вывинтил пару винтов и отогнул на себя панель, пакет с документами скользнул вниз. Пришлось вывинчивать все остальные винты. Росс мешался, от возбуждения тыкаясь холодным носом в лицо. Я достал документы и за поперечиной, к которой крепилась панель, заметил странный конверт в пленке. Отвинтив несколько винтов, я достал конверт и обнаружил в нем трудовые накопления Мирона. Очень большие деньги. Примерно двести тысяч марсианскими и земными купюрами. Не знаю, зачем Мирон копил, но он мне здорово помог дважды: один раз с револьвером, второй — с этой заначкой. Прости меня, друг!

Я зарядил револьвер и сунул его в карманы джинсов. Две бутылки вина и консервы положил в полотняную сумку, которую нашел вместе с курткой в шкафу. И мы вышли из дома. Росс на радостях подбежал и окропил кедр. Я вышел через арку и позвал его, хотя можно было не торопиться — вряд ли ракета сразу улетит на Марс. Мы сориентировались и пошли в ту сторону, где на облаках еще дрожало розоватое марево.

Конец.

Оглавление

Глава 1 . Блондинка

Глава 2 . Планшетник

Глава 3 . Новейшая история

Глава 4 . Смерть летчика

Глава 5 . Черные ангелы

Глава 6 . Город в огне

Глава 7 . База черных ангелов

Глава 8 . Инкубатор

Эпилог . Возвращение

Реклама на сайте