«Куба, любовь моя»

Михаил Ахманов Куба, любовь моя

И молвил Сатана:

– Сотворю я чудовищ, и будут они терзать род людской из века в век, пить кровь мужчин, и женщин, и младенцев, не щадя никого, и будут они долговечны, безжалостны и сильны, неуязвимы, хитры и коварны – так, что не сможет бороться с ними ни один из сынов Адамовых.

В ответ на это Господь усмехнулся и заметил, что на всякую хитрую задницу найдется свой штопор.

Библия. Книга Притчей Соломоновых

Интернациональный долг

Самолет приземлился в аэропорту Гаваны ночью, в три двенадцать по местному времени. Это был спецрейс, и в просторном салоне лайнера кроме нас с Анной оказалось всего два десятка пассажиров, прилетевших на остров Свободы по делам бизнеса или, возможно, поохотиться на меч-рыбу и других чудовищ карибских морей. Рассосалась эта публика быстро – я и глазом не успел моргнуть, как последний из наших спутников исчез в проеме люка.

Анна спала, уютно устроившись в мягком кресле. Я взял ее на руки; шелковистые волосы щекотали мне ухо, шею обдувало теплое дыхание. Поцеловал ее в нос, потом – в висок, но моя жена и боевая подруга не проснулась. Тогда я направился к выходу, где нас с улыбкой поджидала стюардесса. Она глядела на меня и Анну так, как обычно смотрят на молодоженов: умиленно и с легкой завистью. Я кивнул ей и спустился по трапу на землю.

Воздух был влажным, густым и жарким – не верилось, что едва начался май и в Москве деревья только начинают зеленеть. По нашим северным меркам, здесь, на Кубе, стояло знойное лето. Звезды были огромными и яркими, пахло морем и нагретым камнем, асфальт под ногами хватал за подошвы башмаков. Невольно мне подумалось, что свою униформу я зря прихватил – в черном плаще тут не попрыгаешь.

У самолета нас встречали двое: невысокий коренастый мужчина с роскошными усами и молодой красавец-мулат.

– Полковник Алехандро Кортес, – представился усач на отменном русском языке. Затем кивнул на мулата: – Капитан Мигель Арруба, мой помощник и заместитель. Вы – компанейро Дойч?

– Петр Дойч, – подтвердил я.

Кортес окинул Анну внимательным взглядом. Усы у него зашевелились.

– Сеньорита – ваша секретарша?

– Сеньора – моя жена и помощница, – сухо ответил я. Капитан Арруба тоже пялился на Анну, но, за неимением усов, шевелил ушами – должно быть, это означало крайнюю степень возбуждения. Я их понимал, тут было на что посмотреть: юбка у Анны короткая, а топик и того уже.

– Жена… Буэно,[1] дон Педро! В машину, пожалуйста, – произнес полковник с едва заметным акцентом.

Мы направились к открытому джипу. Из самолета уже тащили наш багаж: сундук с моим снаряжением и три огромных чемодана с нарядами Анны. Арруба сел к рулю, я, с Анной на коленях, рядом с ним, а усатый полковник устроился сзади, стиснутый сундуком и чемоданами. Я слышал, как он кряхтит и ворочается, стараясь расположиться поудобнее.

Джип тронулся, но не к зданию аэровокзала, чьи огоньки светили на краю взлетно-посадочной полосы, а совсем в другую сторону. Кажется, никто не собирался проверять у нас паспорта, шлепать в них штампы и рыться в наших чемоданах, и я решил, что таможенный досмотр не входит в понятия кубинского гостеприимства. Оно и к лучшему, если вспомнить о содержимом моего сундука.

– Едем в отель? – поинтересовался я.

– Нет, дон Педро, к вертолету, – пропыхтел за спиной Кортес. – Вы устали? Хотите спать?

– Я Забойщик, для сна мне нужно три-четыре часа в сутки, и я уже выспался.

– Но сеньора ваша супруга…

– Дон Алекс… Могу я вас так называть?

– Да, разумеется, компанейро.

– Вы, дон Алекс, за нее не беспокойтесь. Она может спать даже стоя на голове.

Молчание. Затем полковник спросил:

– Это такая русская шутка? Понимаете, дон Педро, в былые годы я учился в Москве, в Академии высшего комсостава, и владею русским как родным. Но некоторые проявления вашего юмора…

– Это не шутка, это правда, – ответил я. – Моей жене двадцать два, а в молодости сон глубок и крепок.

Сказать по правде, судари мои, я покривил душой. Анна моя – бывший вампир; она из немногих созданий на нашей планете, излечившихся от вампиризма. Самым чудесным путем, должен заметить! Во время последнего визита в Лавку меня одарили пятью голубыми пилюльками; хватило одной, чтобы сделать Анну нормальным человеком. Но без осложнений не обошлось: теперь она спит так крепко, что пушкой не разбудишь, и ест больше прежнего. К счастью, это не отражается на ее фигуре.

Мы затормозили у вертолета. Это был старенький советский Ми-8, размалеванный желто-зелеными полосками. Рядом с ним суетились крепкие парни в шлемах и камуфляже, грузили какие-то ящики и тюки. Мигель Арруба рявкнул на них, и три бойца, подхватив мой сундук и чемоданы Анны, потащили наше добро в кабину. Поднявшись следом, я устроился в кресле за спиной пилота. Анну я по-прежнему держал на руках; было так приятно ощущать тяжесть ее тела, вдыхать ее запах и чувствовать, как пряди волос скользят по моей щеке.

Полковник плюхнулся в соседнее кресло. Капитан Арруба и парни в камуфляже рассаживались за моей спиной. Повернувшись, я пересчитал их: ровно дюжина, все с «калашами» и гранатометами. Еще у них были длинные, слегка изогнутые клинки, которые в здешних краях зовутся мачете. Похоже, тертые ребята; кое у кого шрам на роже или пальца не хватает. Но, конечно, с вампирами они дела не имели.

Заметив, что я их разглядываю, Кортес сказал:

– Взвод личной гвардии команданте. Сопровождают нас в качестве боевой поддержки.

– Компанейрос ветеранос, – добавил Арруба.

Вертолет поднялся в воздух, сделал круг над взлетным полем и устремился на юго-восток. Огни Гаваны мелькнули под нами и скрылись в темноте. Прощай, теплое море! – сказал я себе. Прощайте, солнечные пляжи, уютные отели, рестораны, авениды с пальмами и танцы под луной! Прощайте, сиесты, карнавалы и стройные мулатки, пляшущие сальсу! Анна будет очень разочарована. Еще бы! Три чемодана нарядов! Кажется, даже палантин из норки прихватила… А зачем?..

Кстати, о мулатках. Лететь на Кубу я собирался в одиночестве, но Анна не пустила. Мы с ней три года состоим в счастливом браке, и вроде бы она уже привыкла, что работа есть работа и не стоит таскаться за мужем по пятам, ибо его занятие весьма опасно. Тем более что у нее свои дела, лекции, семинары, сессии, курсовые и прочее, и прочее, что положено студентке-филологу. Но с Кубой она уперлась, как дрель в стену. Стена – это я, вот и начали меня сверлить. Собираю я свой сундук, а моя ласточка подбоченилась, ножку выставила и говорит:

– Один не поедешь. Я тоже хочу за границу.

– Вернусь, в Париж наведаемся или в Лондон, – отвечаю.

А она:

– Что мне Лондон, что Париж! Моя специальность – испанская филология!

– Ну, давай в Испанию отправимся. В Мадрид, Толедо и Севилью. На пляжи в Коста-Браво. В Малагу съездим, в Гренаду, Кадис. Херес будем пить и танцевать до упаду.

– С тобой потанцуешь! Да и были мы в Испании уже два раза!

– Ну и что, солнышко, в третий раз поедем, – говорю, укладывая в сундук свой «шеффилд». – Испания не какая-то Франция или Швейцария, Испания – королевство! Монархию надо уважать, не так уж много их на земле осталось. К тому же в Кадисе и Гренаде мы не были. А из Кадиса сам Христофор Колумб…

Она как притопнет!

– Ты ничего не понимаешь, Петр! Я теперь в Латинскую Америку хочу! Пусть не в Бразилию, не в Аргентину, так хоть на Кубу! На Кубе тоже хорошо – пальмы, океан и пляжи с золотым песком… – Тут в глазах у нее появилось этакое мечтательное выражение. – Еще карнавалы, мулаты в белых штанах и мулатки-шоколадки… Ты мужчина видный, и одного я тебя к ним не отпущу!

– Вот как! Ревнуешь, значит! Однако, дорогая, на Кубе полный социализм. Мулаты, может, сохранились, а никаких мулаток-шоколадок нет.

– А куда они делись, дорогой?

– Ну, не знаю… трудятся, где велено… официантками, штукатурами, портнихами… в полиции служат… В общем, все при деле.

– Все равно не отпущу! – И тут она выкладывает последний аргумент: – А кто тебе переводить-то будет? Ты же на испанском два слова знаешь, и те – но пасаран!

В общем, уговорила она меня, уболтала и собрала три чемодана с туалетами. Семь купальников, вечерние платья, платья для коктейлей, шорты, топики, парео, слаксы, туфли, шляпы, босоножки… Ну, чем бы милая ни тешилась, лишь бы кровь из меня не пила! А ведь и такое случалось – правда, в начале нашего знакомства.

Вертолет стрекотал, двигаясь то над темной пальмовой рощицей, то над шоссе с редкими автомобилями, то над спящим городком. Гвардейцы дремали вполглаза, подтверждая мое мнение, что парни они опытные, знающие поговорку: солдат спит, служба идет. Разглядывая их, я решил, что кубинцы бывают трех сортов: белые, черные и шоколадные. Но отнюдь не шоколадки! Последнее относилось только к девушкам.

– Куда летим, дон Алекс? – спросил я, нарушив молчание.

– В Куманаягус, – сказал полковник. – Городок в предгорьях Сьерра-Гранде-Оковалко. Там военный аэродром. Дальше будем двигаться на джипах.

– Дальше – это куда?

– К месту событий. – Он вытащил карту и развернул на коленях. – Вот Куманаягус, а вот, в одиннадцати километрах от него, Каримба, еще одно поселение. Здесь и обнаружили склеп.

– Склеп?

– Старый захоронений, – подал голос капитан Арруба. На русском он говорил с сильным акцентом.

– Это мне понятно, – молвил я. – Хотелось бы взглянуть на склеп и окружающую территорию.

– Его нашел дон Луис Барьега, профессор-археолог, четыре месяца назад нашел, – откликнулся Кортес. – Он сейчас в Каримбе, ищет… как это?.. да, артефакты ранних времен испанского владычества, шестнадцатый век. Он покажет вам эту могилу. К счастью, Барьега остался жив. Но уже через несколько дней появились первые жертвы.

Разумеется, появились, подумал я, кивнув головой.

– С этого места прошу подробнее, полковник. Что за жертвы? Где их нашли? В каком состоянии?

– В основном это были жители деревень в окрестностях Каримбы. Семь женщин и подростков и двое мужчин, у всех разорвано горло или следы зубов на шее. Мы думали… – Кортес умолк, будто смутившись.

– Мне интересны любые ваши гипотезы, дон Алекс, – сказал я. – В моем деле нет мелочей.

– Буэно! Конечно, вам виднее, дон Педро. – Полковник задумчиво подкрутил ус. – Те деревни лежат в горах, места там довольно пустынные… Мы подумали – возможно, одичавшая собака… не овчарка или ротвейлер, а скорее, мастино… Но у пастухов в тех краях обычные псы, мелкая порода, и раны не похожи – слишком, я бы сказал, аккуратные. Появилась другая гипотеза… хм-м… политического свойства. Происки американских империалистов, понимаете? Предположим, они хотят запугать население, дестабилизировать обстановку… засылают с Флориды ренегатов, а те…

– Лучше запугать народ в большом городе, – возразил я. – В той же Гаване, к примеру, а не в малонаселенных горах.

– Вот и мы пришли к такому мнению, – произнес полковник. – Обдумали… ээ… зрело и согласились, что шалят туко-туко… то есть колдуны – ну, знаете, культ вуду, кровавые оргии, зомби и все такое.

Я наморшил лоб и покосился на свою любимую жену. Но она спала сном младенца и не могла меня проконсультировать.

– Вуду… – пробормотал я. – Но это, кажется, не у вас, а на Гаити?

– На Гаити, так, – подтвердил за моей спиной капитан Арруба. – Но Гаити есть за пролив, всего восемь на десять километра от нас. Они к нам протекать… или просачиваться?

– Бывает, бывает, – заметил Кортес. – Просачиваются! Но на востоке, на побережье Гуантанамо, а не в области Лас-Вильяс, где лежит Каримба. Это центральная провинция, и сюда им не добраться. Мы их ловим и вешаем.

– Отличное решение вопроса, – согласился я. – Итак, эту гипотезу вы тоже отвергли… Дальше что?

– Дальше стали пропадать мужчины. Молодые, крепкие, здоровые… Мертвыми их не находили, зато количество других жертв резко возросло, а область бедствия стала гораздо обширнее. Вот, – полковник показал на карте, – от Каримбы до Трабахо-Ниньи, до Лас-Торнадос и даже до Сан-Кристобаль-дель-Апакундо.

– А под Апакундо… – начал капитан, но полковник бросил на него грозный взгляд, и Арруба заткнулся.

Что-то ребята недоговаривают, подумалось мне. Нахмурившись, я посмотрел на карту: вся Куба лежала предо мной. Только название, что остров, а так – страна немалая, хоть и поменьше Британии. Шутка ли, тысяча двести километров в длину! Ширина немного подкачала, но в отдельных местах будет сотня с гаком… Все тут есть: горы, города, болота, джунгли, реки, равнины и холмы… Плюс шахты от наших ракет, а еще ром, табак и мулаты – правда, не в белых штанах, а в камуфляже.

Вот чего на Кубе не водилось, так это вампиров. Надо думать, были они здесь, но в очень небольшом числе – может, десяток первичных мелкого ранга и сотня-другая инициантов. Вампиры плодятся при демократии, а социализм, особенно в форме пролетарской диктатуры, их размножению не способствует. Чуть что, и к стенке, по первому подозрению! Это не я сказал, это мнение магистра, а шеф у нас мудрый и повидавший всякие виды. При тоталитарном режиме все под контролем, и всякая странность или особость – верный шанс очутиться у стенки. Или на лесоповале, в урановых шахтах, на плантациях сахарного тростника… Так что упырей на Кубе не было – во всяком случае, при власти команданте. А раз не было, то и не знали местные гвардейцы, как с ними совладать.

Зато у нас опыта хоть отбавляй! Век бы его не иметь, этот опыт поганый…

Сперва кубинцы к по-по обратились, то есть в полицию нравов. Насчитали им там за содействие, круто насчитали!.. Вы, говорят, и так должны России столько и еще пять раз по столько, а нынче времена у нас коммерческие и бесплатных завтраков не будет. Ни ром ваш нам не нужен, ни сахар, ни табак, так что все расчеты – в твердой валюте и, желательно, не переводом в банк, а прямо в генеральские карманы. Ну, магистр про это узнал и встретился с кубинским послом тет-а-тет. Встретился, потолковал, и вот мы с Анной здесь, летим над Кубой в Куманаягус, что в предгорьях Сьерра-Гранде-Оковалко… Магистр сказал: интернациональный долг! Он у нас твердых понятий мужик – не скажу, что прежних социалистических, а именно твердых. Впрочем, найдется и лучше определение – благородных… Или гордость в душе его шепчет?.. Если может Россия помочь, то и должна это сделать, не требуя ни денег, ни концессий, ни иного возмещения. Добро когда-нибудь зачтется!

– Значит, стали пропадать мужчины… молодые, крепкие, здоровые… – повторил я. – И, вероятно, кого-то из них вскоре заметили, застукали над телом жертвы и сообразили, чем он занимается. Ужаснулись, решили прикончить, да не тут-то было!

Капитан Арруба удивленно приподнял брови, полковник подергал свои роскошные усы.

– Си![2] Так и случилось, дон Педро… А вы откуда знаете?

– Практика и опыт, – пояснил я. – Это стандартная ситуация: вампир-первичный насосался крови, в силу вошел и принялся плодить инициантов. Эти первичные – властолюбивые твари! Каждому банда своя нужна, свой клан, охранники, слуги, прислужники, и выбирает он народ покрепче и поздоровей… А эти ублюдки не собираются голодать, им тоже кровушка нужна. Рано или поздно кто-нибудь да попадется… Кто?

– Рабочий из местной каменоломни, парень лет двадцати, – промолвил Кортес. – Люди видели, как он сосет кровь из женщины. Здесь у многих есть винтовки… Начали стрелять, всего изрешетили, а он вскочил – и в горы, с десятком пуль во всех местах. Тогда сообразили, кто такой… – Полковник с горечью усмехнулся. – Не пули, а осиновый кол на них нужен! Только у нас осина не растет…

– Это предрассудки, – отозвался я. – Никакой осины, чеснока и прочей ерунды, дон Алекс. Стрелять разрывными в голову, чтобы мозги фонтаном! В тело бесполезно, регенерация у них бешеная. Плюс сила и скорость… Близко их подпускать нельзя – в клочья порвут.

С минуту полковник с капитаном обдумывали сказанное, потом Арруба произнес:

– Я инструктировать людей, наш гвардиос мучачос.[3] Разрывной пуль у них найдется.

– Калибр у вашего оружия мелковат, – сказал я. – Надежнее бить из подствольных гранатометов.

– Примем к сведению.

Мы летели уже часа два, и над островом Свободы начал разгораться рассвет. В этих широтах день приходит стремительно: звезды поблекли и исчезли, над окоемом приподнялся краешек солнечного диска, и небо приняло цвет сияющей, незамутненной облаками бирюзы. Голубизна вверху, зелень внизу… Невысокие холмы, кроны деревьев, рощи, поля, бурная речка… Моря я не видел, море лежало в сорока километрах к югу и в восьмидесяти к северу от нашего курса. Впрочем, на востоке и западе тоже было море. Остров все-таки! Куда ни сунься – везде соленая вода.

– Подлетаем к Куманаягусу, – сказал Алехандро Кортес.

С высоты городок выглядел россыпью белых кубиков на речном берегу. Его окружали плантации сахарного тростника с уже заметными всходами, и в этом обширном зеленом пространстве торчали кое-где крыши больших сараев. Несмотря на ранний час, тут и там суетились крохотные человеческие фигурки, а над трубами домов вились дымки. К северу от города местность повышалась, и на горизонте маячили одетые зеленью горы.

Вертолет пошел на посадку, машину тряхнуло, и веки Анны приподнялись. Я люблю смотреть, как она просыпается – губы словно шлют воздушный поцелуй, а зрачки похожи на яркие золотистые агаты. Убедившись, что Кортес на нас не смотрит, я поцеловал ее за ушком и шепнул:

– Прилетели, ласточка.

Гул мотора смолк, откинулся люк, и гвардейцы стали выбираться из кабины. Анна зевнула и потянулась.

– Мы уже в Гаване, дорогой?

– Мы на Кубе, – дипломатично ответил я. – Может быть, слезешь с моих коленей? Ты их отсидела.

Анна приподнялась, осмотрела кабину и заметила:

– Ты уверен, что все в порядке? Мы как будто на другом самолете летели и совсем с другими людьми.

Гвардейцы принялись разгружать вертолет, потащили мешки и длинные ящики с грохочущим в них железом. Капитан Мигель Арруба распоряжался, полковник Алехандро Кортес, тоже покинувший кабину, махал кому-то руками – должно быть, водителям джипов, правившим к месту посадки. Аэродром был невелик; с одной стороны за ним начинался город, а с другой лежал пустырь, заросший кактусами – листья лопатой и все в колючках.

– Ты проспала пересадку, – сказал я Анне. – Пойдем. Нас ждут.

Я выбрался наружу и помог спуститься моей ласточке.

– А где Гавана? – спросила она, озираясь. – Где пляжи и отели? Где музеи и дворцы? Где пальмы, наконец?

– Пальм нет, зато есть кактусы. – Я махнул в сторону пустыря. – Устроит?

Едва мы оказались на земле, как работа замерла: все двенадцать гвардейцев и пять водителей подъехавших джипов стояли и с раскрытыми ртами – только слюна не капает! – и пялились на Анну. Капитан прикрикнул на своих подчиненных, потом Арруба и Кортес направились к нам и заслонили мою супругу от нескромных взоров.

– Позвольте представить синьору Анну Дойч, – сказал я. – Кстати, она говорит на испанском.

– Это хорошо, просто отлично, – заметил Кортес и подкрутил свои роскошные усы.

И сразу застрекотали три пулемета, да так, что в ушах у меня зазвенело. Испанский тем и отличается от русского, что говорить на нем можно быстро. Быстро, быстрее, еще быстрее! Рапидо, рапидо![4] При этом следует размахивать руками, улыбаться и кланяться, содрогаясь всем телом. Ждать, когда собеседник закончит фразу, нет никакой необходимости – все трещат одновременно и прекрасно понимают друг друга. Русский язык, могучий и плавный, как течение Волги, а испанский стремителен, словно бурный поток Гвадалквивира. И так же непонятен: все, что я уловил, сводилось к двум словам: белла донна. Кажется, полковник с капитаном восхищались внешностью моей супруги.

Порозовевшая Анна повернулась ко мне.

– Очень милые кабальерос! И дон Алехандро, и дон Мигель! Знаешь, они советуют мне переодеться. – Тут Анна подтянула вверх край своего топика. – Они говорят, что кубанос в провинции непривычны к мини-юбкам. Есть даже указ команданте, разрешающий носить их только в курортной зоне. А мы где сейчас?

– Мы там, где носят камуфляж и прочные башмаки, – сказал я. – Мы отправляемся в горы, а там – клянусь головой Дракулы! – полно змей и скорпионов.

– Так я переоденусь?

Анна дернулась к вертолету, но Кортес подхватил ее под локоток и галантно поцеловал ручку.

– Сеньора может не торопиться. Сейчас мы поедем в Каримбу, и сеньора сможет переодеться в отеле. Даже принять душ.

Анна благосклонно кивнула. Мы расселись по машинам и двинулись в путь.

Склеп

Каримба лежала на склоне горы, по обе стороны довольно бурного ручья. Городок был раз в десять поменьше Куманаягуса, не городок даже, а просто селение в предгорьях. Но все же в нем имелась главная площадь с пятью каменными строениями: церковью, полицейским участком, мэрией, почтой и таверной. Отель с пышным названием «Плаза Эспаньола» располагался над таверной и состоял из четырех номеров. Их было ровно столько, чтобы в самом лучшем, в душем и продавленной кроватью «кингз сайз», поселились мы с Анной, а в двух других – полковник Кортес и капитан Арруба. Четвертый номер занимал дон Луис Барьега, археолог из Гаваны, с которым мне еще предстояло познакомиться. Дюжина наших гвардейцев разместилась на почте и в полицейском участке.

Мы распаковали багаж и привели себя в порядок. Умылись, но душ принимать не стали, так как горячей воды не было. Я побрился, Анна натянула джинсы и скромную кофточку. Затем спустились вниз, завтракать. Вывеска над кабачком гласила «Паэлья» – и я решил, что это нежное женское имя. Но, по словам Анны, так называлось какое-то местное блюдо, то ли рис с овощами, то ли рис с треской, а может, с каракатицей. Я неприхотлив в еде, но вкусы у меня консервативные, и потому я выбрал яичницу. Анна защебетала на испанском, и ей принесли тонкие лепешки, намазанные красным соусом, и что-то похожее на квашеные ананасы.

Еду подавала черноглазая сеньорина, не мулатка-шоколадка, а абсолютно белая, но с южным загаром. Вероятно, нравы в Каримбе были просты: всякий раз, притащив тарелку с едой или чашку кофе, сеньорина задерживалась минуты на три-четыре, чтобы поболтать с моей женой. Судя по жестам, темой беседы была длинная юбка черноглазой и ее сравнение с джинсами. Я молча поедал свою яичницу, испытывая приступ невыразимого счастья. Анна, ласточка моя, стала женщиной, настоящим человеком! А кем она была, лучше уж не вспоминать… Благословенна Лавка! Благословенны ее дары, волшебные пилюли!

Я получил флакончик с пятью голубыми горошинками. Одна для Анны, другая – для жены магистра, которая, если верить шефу, тоже нуждалась в чудесном лекарстве. Три пилюли у меня остались. Я берег их как зеницу ока и всегда носил с собой. Жизнь – удивительная вещь! Чтобы превратиться в упыря, не надо прилагать усилий, это свершается само собой с мерзавцами и негодяями и с теми, кого инициирует первичный – силой, обманом или по их собственному желанию. Но вот обратный процесс невозможен. То есть так полагают все авторитеты – от святого Юлиана до генетика Рихарда Шпеера. Даже в «Астральном кодексе» Лев Байкалов однозначно утверждает: переход необратим. Мы тоже так считали. Мы – это Гильдия Забойщиков, от магистра Михал Сергеича до последнего ученика. Кому знать, как не нам!

Бывают, однако, в мире чудеса, случается невероятное… Вот она, моя Аннушка – сидит, щебечет, смеется, ест свой квашеный ананас, кофием запивает! И только иногда, по ночам, в пылу страсти, я чувствую, как зубки ее впиваются мне в шею… Но зубки, не клыки!

К нам спустились капитан с полковником. С ними был высокий пожилой сеньор, тощий и прокаленный солнцем, длинноносый, с впалыми щеками и редкой шевелюрой – вылитый Дон Кихот, лишь бритвенного тазика на голове не хватает. В зубах пожилого была сигара в два пальца толщиной, и дым окутывал его, словно старика Хоттабыча, только-только вылезшего из кувшина. Очень колоритная персона! Хоть немолод, но глядит орлом!

– Профессор дон Луис Барьега, – представил его Кортес. – Археолог, сотрудник университета и Национального музея в Гаване. Сеньор Луис нашел тот самый склеп.

Мы обменялись рукопожатием, и трое мужчин присели к нашему столу. Барьега вытащил сигару изо рта и произнес гулким басом:

– Русским не владею, молодые люди. Как будем беседовать? На английском, французском, немецком или испанском? В запасе есть еще шведский, итальянский, латынь и греческий.

Он говорил на английском, и я с грехом пополам его понимал. Анна оторвалась от своих ананасов и затараторила со скорострельностью зенитного орудия. Ее устраивали все языки кроме греческого и шведского.

– Похвально, что сеньора в юных годах уже полиглот, – разулыбался Барьега и посмотрел на меня. Взгляд у него был острым как бритва. – Вы, дон Педро, тоже историк или филолог?

– Нет. У меня другая специальность.

– Дон Педро – эксперт по вампирам, – поспешил добавить Кортес.

Археолог удивленно моргнул.

– Это в каком же плане, позвольте узнать?

– В сугубо практическом, – ответил я, чиркнув по горлу ребром ладони.

– Вот как… хм-м… – Дон Луис затянулся сигарой и выпустил клуб дыма. – И вы хотите, амиго,[5] чтобы я проводил вас к захоронению?

– Не только проводили, но и рассказали обо всех своих находках. Самым подробным образом, – уточнил я. Общаться на английском мне было трудновато, но Анна подсказывала нужное, а то и вставляла два-три слова по-испански. Золотая у меня женушка! Не зря я взял ее с собой!

– Видите ли, дон Педро, – произнес Барьега, – я больше в те места не хожу. Пастухи, крестьяне и охотники тоже избегают тех краев. Опасно, друг мой, опасно – и для меня опасно, и для вас, и для вашей прелестной супруги. Там, в окрестностях… хм-м… появились странные личности. Бандиты не бандиты, однако… Ну, раз вы эксперт, то лучше знаете, как их назвать.

– С нами будет отряд коммандос, – вмешался полковник Кортес. – Я лично гарантирую…

– Коммандос не нужны. – Я помотал головой. – Втроем пойдем: дон Луис, я и моя жена. Если хотите, дон Алекс, присоединяйтесь, но экспедиция наша должна быть немногочисленной. Те, кого мы ищем, осторожны, и я не хотел бы их спугнуть.

– Однако… – начал Кортес, но я похлопал его по плечу.

– Не беспокойтесь. С нами будет верный спутник, мой обрез.

– Обрез? – Лоб полковника пошел морщинами. – Не понимаю этого русского слова!

– Ружье с укороченным прикладом марки «шеффилд», – пояснила Анна. И добавила с милой улыбкой: – Под пули дум-дум. Слона на бегу остановит.

Брови у троих кубинцев полезли вверх. Потом Барьега осведомился:

– Юная сеньора тоже из него стреляет?

– Нет, профессор. У меня есть ножик, вот такой, – Анна раздвинула ладошки на полметра. – Японская катана из отличной стали. Муж к свадьбе подарил.

– Дева Мария! Но зачем?! – вскричал полковник.

– Для защиты девичьей чести, – пояснила Анна и занялась своими ананасами.

С минуту царило молчание. Кабачок в этот ранний час пустовал, площадь тоже казалась безлюдной, лишь у здания полиции маячил часовой в защитной униформе. Черноглазая сеньорина принесла кофе, перебросилась парой слов с Анной и уселась в холодке у стойки бара, поглядывая на нашу компанию с нескрываемым любопытством. Столик, за которым мы сидели, и пара десятков других были вынесены из помещения на улицу, и только полосатый тент защищал нас от солнечных лучей. На площади вздымалась белесая пыль под налетавшим с гор ветерком, у церковной ограды торчали раскидистые деревья, окружавшие деревянный помост неясного назначания, рядом с мэрией выстроились шеренгой велосипеды – должно быть, транспорт местных чиновников. Жилые домики, обступившие площадь плотным кольцом, закрывали вид на плантации тростника и неширокую бурную речку, но на севере виднелись горы, чьи серо-коричневые каменные бока украшала яркая зелень. Горы мне активно не нравились. Мысленно я представлял камни и осыпи, лабиринт ущелий, тропинки, доступные лишь козам, и остальные прелести. Куча мест, чтобы укрыться, и все их за год не обыщешь.

Дон Луис раздавил окурок в пепельнице.

– Решено, амигос, я отведу вас к склепу! Чего нам бояться, раз у юной сеньоры есть длинный ножик?.. – Археолог вытащил новую сигару, осмотрел ее, понюхал и сунул в нагрудный карман. – Сейчас и отправимся. Я только прихвачу кирку и кое-какие инструменты.

– Договорились. – Я допил кофе и встал. – Дон Алекс, вы с нами?

– Непременно. Пойду подгоню машину.

Кортес пошел за джипом, а мы с Анной поднялись к себе в номер, к трем чемоданам и сундуку. Я отложил черный плащ, решив, что лазить в нем по скалам жарковато, повесил на плечо перевязь с метательными ножами и «шеффилд» в кобуре. Катану и кинжал сунул за пояс. Второй клинок доброй японской работы прихватила Анна, вместе с сюрикенами и флягой со святой водицей. Она была настроена очень решительно и про пальмы с пляжами уже не вспоминала – у нее, как у бывшего вампира, очень развит охотничий инстинкт. Натянув крепкие башмаки, она вытащила из чемодана пару соломенных шляп, но я от своей отказался – широкие поля закрывали обзор.

Мы спустились в бар по скрипучей деревянной лестнице. У стойки капитан Арруба любезничал с черноглазкой – оба улыбались и стрекотали, как пара влюбленных сверчков. Завидев нас, капитан сделался серьезным, оглядел мое ружье, кивнул одобрительно и зашагал вслед за мной на улицу. Мы вышли на солнцепек, и взгляд Аррубы обратился к горному хребту.

– Там есть другой поселений, – многозначительно произнес он. – За Каримба – Дос-Пинтос, Сан-Опонча, Трабахо-Нинья, Лос-Никитос…

– Лос-Никитос?.. – повторила Анна и затараторила на испанском. Выслушав ответ, объяснила: – Он говорит, что Лос-Никитос назван в честь Никиты Сергеевича. Разве у нас был такой президент?

– Не президент, а генеральный секретарь, – сказал я. – Так что с этим Никитосом, капитан? Ракетные шахты остались или что-то в таком роде?

– Шахты нет, – покачал головой Арруба. – Я хотеть сказать: Лос-Никитос, Лас-Торнадос и дальше Сан-Кристобаль-дель-Апакундо. Там…

На площадь выехал джип с полковником, и Арруба мгновенно увял, не успев выдать мне какую-то государственную тайну.

Из «Паэльи» вышел дон Луис с огромным рюкзаком за плечами и с киркой в руках. В рюкзаке громыхало что-то железное, а поверх него лежали свернутый плащ и ломик. Добавить сюда мушкет и шпагу, и наш археолог был бы вылитый конкистадор эпохи Карла I.

Мы расселись – Барьега рядом с полковником, мы с Анной – на заднем сиденье. Взревел двигатель, и джип, поднимая тучи пыли, резво выкатился с площади. Было девять двадцать утра, и солнце пекло уже так, что плавились мозги. Но я, как все Забойщики, не слишком чувствителен к жаре и холоду – могу по углям босиком прогуляться или по арктическому снегу. Мы в некотором роде мутанты и отличаемся от нормальных людей. Сознавать это не очень весело, но что поделаешь… Для упыря нормальный человек всего лишь пища, а нас они боятся – и недаром, судари мои!

Покинув городок, мы выехали на дорогу и запрыгали по ней из ямы в колдобину. Анна прижалась ко мне, зашептала в ухо:

– Росита говорит…

– Стоп, – промолвил я. – Кто такая Росита?

– Как кто? Она тебе яичницу и кофе подавала!

– А, черноглазка! Так о чем вы с ней толковали?

– О танцах. Она говорит, что вечером на площади гулянье – не карнавал, но вроде того. Петарды пускают, из ружей палят, пьют, танцуют…

– Тоже хочешь пострелять и выпить? – спросил я.

– Хочу потанцевать!

– Так за чем дело стало?

– Юбка длинная нужна. Как у Роситы. В горошек или в мелкий цветочек.

– Купим. Хоть в крупный, – пообещал я.

Джип, взревывая, перебрался через мелкий ручей, проехал метров двести в гору и остановился. Скалы нависали над нами, словно башни готического собора. Небо было глубоким и синим, солнечный блеск слепил глаза. Я на мгновение сосредоточился, пытаясь уловить ауру вампиров, но не обнаружил ровным счетом ничего. Пахло зеленью и нагретыми солнцем камнями, а от нашего джипа несло бензином.

– Дальше – крутой подъем, – сообщил дон Луис, выбираясь из машины. – Придется потрудиться, молодые люди. Дороги здесь нет.

С этими словами он сунул в зубы сигару, чиркнул зажигалкой и полез вверх, а мы – следом за ним. Шустрый старик, подумалось мне, – явно за шестьдесят, а прет как горный козлик да еще мешок тащит! Ну, археологи народ особый, чернорабочие исторической науки, ходить, копать и перетаскивать тяжести им привычно. Не в кабинетах штаны протирают, а весь день на свежем воздухе. Хотя воздух был относительно свежим – наш проводник дымил как пароход.

Мы поднялись по крутизне метров триста и перевалили за скальный гребень. За ним простирался довольно широкий уступ, в дальнем конце упиравшийся в отвесные горные склоны, – пустынная местность, поросшая кактусами, хилыми пальмами и тощим кустарником с алыми цветами. Тут и там валялись каменные глыбы, то в гордом одиночестве, то образуя длинные гряды и целые холмы. Я чувствовал себя в этом краю неуютно. Мои клиенты – не любители природы, так что работа моя протекает большей частью в помещениях, а выход в поле, вроде битвы на Кунцевской свалке, редкое исключение. Опять же свалка есть технологический продукт, а не природный, и нет на ее территории таких живописных глыбин, колючих кактусов и множества щелей, очень подходящих для засады. Однако вампирами не пахло, и я успокоился.

– Плоскогорье Пунча, – сказал дон Луис. – В старину здесь паслись дикие свиньи. Свиней давно перебили, остались змеи да ящерицы. – Выпустив в небо дымное колечко, он ткнул вперед рукоятью кирки. – Нам туда, амигос. И поглядывайте по сторонам! Здесь нашли четыре трупа – два на плоскогорье и два у скал, где мы оставили машину.

Полковник вытащил пистолет и передернул затвор. У него была «беретта» с магазином на пятнадцать патронов – хорошее оружие, но калибр маловат. К тому же я знал, что, несмотря на мои советы, он будет стрелять не в голову, а в ноги и грудь – такой уж рефлекс у военных. В случае схватки с упырями Анна со своим клинком была полезнее Кортеса – она, по крайней мере, знала, как бить и куда.

Мы пересекли плато, пробираясь между камнями, кустами и кактусами – на их плоских зеленых лапах размером со сковороду торчали устрашающие колючки. За этой живой изгородью, у самой скалы, неясной тенью обозначились руины: две каменные стенки, сходившиеся под прямым углом, часть кровли, остаток узкого окна и фундамент из скрепленных почерневшей известью глыб. Строение было небольшим, восемь шагов в длину и шесть в ширину. Камни в стенах почти не отесаны – вероятно, их подобрали тут же на плоскогорье и пустили в дело. В одну из стен вставлен обломок, отшлифованный более тщательно, и на нем выбит крест -только крест, без всяких надписей.

Внутри периметра растительности не оказалось, а камни из рухнувших стен были сложены рядом с фундаментом.

– Я тут немного расчистил, – пояснил дон Луис, снимая с плеч рюкзак. – Собирался нанять рабочих, заложить раскопы, но не получилось. Он не позволил.

– Он? – Я окинул взглядом древние развалины.

– Да. – Археолог подвел нас к камню с выбитым крестом. – Он лежал здесь.

В том, как было сказано это «он», ощущалась целая гамма переживаний: грусть, сожаление, неутоленная жажда исследователя и, несомненно, мистический ужас. Дон Луис Барьега боялся! Что же могло его напугать?..

У моих ног темнела могильная плита с грубо обитыми краями. Ее поверхность тоже была отшлифована, и на ней высекли крест, такой же, как на вделанном в стену камне. Ни имени, ни дат рождения и смерти, ничего… Анна присела, коснулась плиты ладонью, словно желая нащупать невидимые письмена. Потом подняла глаза на археолога.

– Кем он был, дон Луис?

Барьега пожал плечами.

– О том, милая сеньора, известно лишь Господу. Если бы я мог изучить его одежду, доспехи, оружие… или хотя бы сфотографировать… Но аппарата с собой у меня не оказалось. Я, собственно, не рассчитывал что-то здесь найти, был, как говорится, в слепом поиске, ловил удачу… А что поймал, сам не знаю!

Он раздраженно пыхнул сигарой, сунул мне кирку и взялся за ломик.

– Помогите мне, дон Педро. Отвалим этот надгробный камень.

Мы сдвинули плиту. Под ней открылась узкая щель глубиною в рост человека, вырубленная в каменистой земле. Ее стены еще сохранили следы орудий, зубила или той же кирки, и казались прочными – ни земля, ни камешки не осыпались. На дне чернели древесные остатки, в которых я безошибочно распознал гроб. Скорее всего дубовый, скрепленный проржавевшим железом.

Анна и полковник, склонившись над яминой и энергично жестикулируя, затараторили на испанском. Барьега вытащил из рюкзака фотоаппарат, пластиковые контейнеры, кисти, набор лопаток и скребков. Затем он принялся снимать – стены, остатки крыши, камни с крестами, разверстую могилу, полуистлевший гроб… Кажется, он не надеялся попасть сюда еще раз и решил воспользоваться случаем.

– Что это значит, дон Луис? – спросил я на своем пиджин-инглише. – Что это за строение? Церковь?

– Часовня, возведенная над прахом умершего, – пояснил археолог. – Судя по способу кладки и некоторым другим деталям, примерно шестнадцатый век или начало семнадцатого. Только праха в ней не оказалось. Представляете, друг мой, четыреста лет прошло, а вместо праха – мумия! Ну усох слегка мертвец, а так будто вчера похоронили. Это в нашем-то тропическом климате!

– Меня интересуют детали. Как он выглядел? Во что был одет? В каких годах преставился?

– Мужчина лет шестидесяти, крепкого телосложения, смуглый, бородатый, в камзоле, штанах и сапогах. Несомненно, испанец, конкистадор, но не из простых! При нем были шпага, перевязь, золотые украшения… Одежда богатая, подобающая гранду. Ткань и кожа, разумеется, истлели, клинок проржавел, но у покойника – ни следа разложения… Я бы даже сказал, что возрастные изменения были не так уж заметны. Чудеса!

– Что случилось дальше?

– Я был потрясен! Задвинул плиту на место и помчался в Каримбу за инструментами и фотоаппаратом. Уже темнело, так что я прибыл к часовне со всем снаряжением на следующий день. Представьте, могила была пуста! И знаете, дон Педро… – Археолог оглянулся на Анну и Кортеса и понизил голос: – Знаете, сеньор, я не так уж религиозен… Но когда я стоял здесь и всматривался в эту пустоту, глядел на сгнившие останки гроба и задавался вопросом, где же умерший… – Он передернул плечами. – …я вдруг ощутил, как могильный холод охватывает меня… Это было ужасно! Я понял, что мне грозит опасность, что я не должен находиться здесь… Жуткое, гнетущее чувство! И я сбежал, дон Педро, я сбежал! Я, Луис Родриго Фернандо Барьега, вскрывший столько могил, что их хватит на целое кладбище!

– Ваше счастье, что сбежали, – буркнул я. – Благодарите свою интуицию.

Опустив аппарат, археолог уставился на меня.

– Вы в самом деле полагаете, что он…

– Существование вампиров давно уже не страшная сказка, – ответил я. – Хотя готов признать, что случай необычный. Обычно они не спят в гробах по четыреста лет, а живут и кормятся, причем весьма активно. Есть гипотезы, кто он такой?

– Десятки гипотез, – с кривой усмешкой произнес дон Луис. – Здесь, на Кубе и на Гаити, звавшейся в старину Эспаньолой, и на материке от Калифорнии до Чили было столько испанцев из знатных семей, столько проходимцев, авантюристов и военачальников, что список занял бы не одну страницу. Суровые люди, должен признаться, жестокие и без всяких моральных принципов. Чуть запахнет золотом, и кровь рекой польется… убийство на убийстве, предательство на предательстве…

– Подходящий материал для упырей, – пробормотал я и покинул развалины часовни. Дон Луис, орудуя скребками и лопатками, брал пробы дерева, земли, камней, Анна с полковником ему помогали, а я, укрывшись в тени, обдумывал ситуацию. Древний склеп и пустая могила не страшили меня – трудно испугать того, кто знает Великую Тайну вампиров, кто бьется с ними много лет и даже – прости, моя любимая! – кое-кого поил своей кровью. Так что неприятных ощущений, спасительных для дона Луиса, я не испытывал, но, говоря по правде, был изрядно удивлен. Вампирам случается впасть в состояние, похожее на летаргический сон, – но чтобы на четыре с лишним века!.. Странный случай! Те древние монстры, что познакомились с моим клинком или с пулей «шеффилда», прожили сотни лет – возможно, иногда впадая в спячку, но уж никак не на столетия. Я перебирал в памяти их имена: Малюта Скуратов, он же Пашка-Живодер… Цезарь Борджа, герцог Валентино… мамзель Вивьен Дюпле, полюбовница Дракулы… графиня Эльжбета Батори, открывшая мне Тайну и потому еще живая… Были и другие чудища, до которых мы еще не добрались, и за каждым тянулся сквозь время кровавый след, прерывавшийся не больше чем на годы или пару десятилетий. Да и то лишь потому, что мы не знали, где и под какими именами злодействовал древний упырь триста или двести лет назад.

Уникальный случай, подумал я. Вернусь, заставлю Влада, моего партнера, покопаться в библиотеках и архивах – вдруг найдет какие-то аналогии.

Археолог рассовал инструмент и контейнеры с образцами по карманам рюкзака.

– Я закончил, амигос. Хотите осмотреть окрестности, дон Педро?

– Нет, – ответил я. – Здесь мы не найдем ни нашего ожившего покойника, ни обращенных им людей.

– Вы уверены? – спросил полковник.

– Да. Я не ощущаю их присутствия. Можем возвращаться.

Был полдень, и солнце палило неимоверно. Обливаясь потом, мы снова пересекли плато и начали спускаться вниз по крутому обрывистому склону. Полковник Кортес шел впереди, галантно предлагая руку Анне в самых опасных местах, за ними, попыхивая сигарой, двигался Барьега с киркой и рюкзаком. Я выбрал путь немного в стороне, так, чтобы видеть всех своих спутников и чтобы они не закрывали сектор обстрела. Хоть я не чувствовал упырьих эманаций, но был начеку. Куба, судари мои, не Москва! Если разобраться, другое полушарие планеты, края заокеанские, климат другой, другие люди, так что, возможно, есть и в вампирах отличие. Скажем, кубинские вампиры – самые хитрые в мире… Сидит ублюдок где-нибудь в щели, совсем не пахнет и вдруг как выскочит!

Я заметил, что «беретта» Кортеса уже в кобуре, а кобура застегнута. Непростительное легкомыслие! Полковник, кажется, считал, что ежели дорога крутовата и требует усилий для преодоления, то и вампирам здесь придется нелегко. Иными словами, не нападут они вдруг – по крутому склону не попрыгаешь, тут смотреть надо, куда поставить ногу, и соображать, за что уцепиться рукой. Большая ошибка! Для упырей эта скала была что зал для танцев. Твари они ловкие, и людям с ними не тягаться – я имею в виду обычных людей.

Спускаясь, я посматривал то на своих спутников, то на джип, маячивший внизу среди примятой травы. Это был мощный военный внедорожник на высокой подвеске, довольно новый – американская машина, бог знает как попавшая на Кубу. Кортес оставил ее на открытом месте, и ничего подозрительного вокруг не замечалось, ни шевеления в кустах, ни следов на траве. Но я неважный следопыт, и к тому же расстояние было слишком велико.

Поглядывая туда и сюда, я размышлял о находке Луиса Барьеги, об испанском воине из склепа. Знатный гранд, мужчина в возрасте… Он мог быть кем угодно, предводителем отряда конкистадоров, капитаном корабля, сражавшимся с пиратами или перевозившим ценности, владельцем поместья на Кубе или даже губернатором острова. Странно, что такого человека схоронили не рядом с церковью, в освященной земле, а закопали в дикой местности, где бродят свиньи… Наверное, была тому причина! Наш покойник мог оказаться столь звероватой персоной, что даже в ту эпоху насилия и жестокости выделялся среди соплеменников. Это кое-что объясняло – по теории Байкалова как раз такие выродки и превращались в первичных вампиров.

Внезапно я уловил знакомую ментальную эманацию. Тянуло не с плато и не от камней на склоне, а снизу, оттуда, где стоял наш джип. Запах крепчал с каждым шагом, и я уже не сомневался, что у машины нас поджидают, но не в кустах – спрятаться там было негде. Анна, Кортес и дон Луис спускались, оживленно размахивая руками и что-то обсуждая на испанском; Анна смеялась, полковник крутил усы, старый археолог дымил сигарой. Они ничего не заметили. Ну, на то я и Забойщик, чтобы первым чуять неприятности.

Вытащив обрез, я ускорил шаги и обогнал своих спутников. Смех Анны за спиною тут же смолк; сообразила моя ласточка, что дело пахнет керосином. «Шеффилд» лежал в моих руках, точно смертоносный груз. Я ощущал холод приклада и ствола – мое чудесное оружие не нагревалось на солнце и словно бы успокаивало меня, напоминало, что мы с ним единое целое. Это чувство было ясным и острым. Пот на висках внезапно высох, биение пульса замедлилось, солнце выпустило меня из жарких объятий. Зной, пыль, непривычный пейзаж, запахи чужой земли – все это не имело значения; сейчас я был готовым к схватке воином. Ловцом божьим, как назвал меня когда-то архимандрит Кирилл.

Ноги сами несли меня к джипу. Среди травы и редких кустов не спрячешься, мелькнула мысль; значит, затаились под машиной… Тварь была не одна – запах слишком силен. Сколько их?.. Двое, трое?.. Не больше трех, решил я; четверым под джипом не укрыться.

Кажется, нас считали легкой добычей: старик и девушка не в счет, а у мужчин оружие несерьезное, не автоматы и базуки, а пистолет и допотопного вида обрез. Зато кровушки – двадцать с лишним литров! Большое искушение. Особенно для вторичных, ставших упырями пару месяцев назад.

Я притормозил шагах в пяти от джипа и сказал:

– Вылезайте, сучьи дети. Кушать подано.

Конечно, они меня не поняли, но тон был важнее слов. Этим горячим кубинским упырям я предлагал поединок. Ружье и клинок против клыков, дьявольской ловкости и жажды крови.

Дальнейшее заняло секунды. Три – все-таки три! – полунагих ублюдка выкатились из-под машины. Быстрые, но все же не состязаться им в скорости с Малютой, приговоренным мною на Рублевке. В сравнении с этими вторичными Малюта был орел! Древняя тварь, хищная и смертельно опасная… Таких, как он, в мире десяток или два, и устаканить любого – изрядный подвиг для Забойщика.

П-пах! – прошептал мой «шеффилд», и упырь, не успев подняться, рухнул у колеса с разбитым черепом. Второго я снял в прыжке, всадив ему пулю точно между глаз. Третий собирался навалиться на меня, рвануть за горло, но не тут-то было: я приласкал его прикладом в лоб, потом отступил и снес башку катаной. Иницианты, судари мои, и к тому же без большого опыта.

Мои спутники сошли вниз. Анна была спокойна и свежа, как майская роза, но на лицах мужчин читалось потрясение. Дон Луис нервно жевал окурок сигары, полковник шарил рукой у пояса – должно быть, пытался достать пистолет. Его роскошные усы висели, словно две мочалки.

– Мучас грасиас….[6] – наконец выдавил Кортес. – Как вы их!.. Я кобуру не успел расстегнуть! Вы, дон Педро, вы…

– …профессионал, – положил я конец его восторгам. Затем наклонился над убитыми, раздвинул им челюсти кинжалом и осмотрел клыки. – Больших клыков еще не отрастили, дон Алекс. Все вторичные, иницианты.

– Что это значит, компанейро?

– После объясню. Вы узнаете кого-нибудь? Хотя бы этого? – Я ткнул клинком в отрубленную голову.

Полковник пожал плечами, но тут вмешался дон Луис – выплюнул свою сигару, вытер лоб платком и произнес:

– Тот, кого вы, дон Педро, изволили обезглавить, – Пабло Неро из Каримбы, почтовый служащий. Развозил по окрестностям письма и газеты на велосипеде, исчез три месяца назад. Еще одного тоже могу опознать, татуировка у него заметная. – Он показал на труп с изображением Фиделя на предплечье. Команданте был как живой, в бороде и берете, с решительным выражением лица. – Это Алонсо Куэва, пастух из Опончи. Ему лет сорок, и когда-то он служил в армии. Большой фантазер! После третьей кружки любил рассказывать, как сражался с контрас в заливе Кочинос.[7]

– Вы уверены? – с сомнением спросил Кортес.

Барьега гордо вскинул голову.

– Я, полковник, тридцать два года езжу в эти края! Я тут каждый камень знаю – от Куманаягуса до Санкти-Спиритус! Каждый камень и каждого человека! Только безголовых, – он бросил взгляд на третий труп, – опознать не могу!

– Ладно, – пробормотал полковник. – Пришлю людей, чтобы забрали трупы.

Говорили они на испанском, и речи Барьеги и Кортеса перевела мне Анна. Мы забрались в машину, и полковник развернул джип на залитой кровью траве. Я сел рядом с ним и всю обратную дорогу объяснял разницу между первичными и вторичными вампирами и пересказывал гипотезы Байкалова и других специалистов. С литературой об упырях на Кубе было напряженно – если Кортес что и читал, так только откровения святого Юлиана. Ввиду отсутствия вампиров тут занимались классовой борьбой и разоблачением коварных планов американского империализма.

Так, беседуя о полезном и приятном, мы добрались до Каримбы, до городской площади и кабачка «Паэлья», у дверей которого нас встретил капитан. Я, кажется, упоминал, что он мулат?.. У всех темнокожих, у негров и мулатов, бледность проявляется специфически – кожа не бледнеет, а сереет. Так вот, Мигель Арруба был серым, точно пепел.

Интермедия 1

Из записок Педро Санчо,

секретаря и хрониста экспедиции

Мы достигли этой страны в год 1532 от рождения Господа нашего Иисуса Христа – да будет Он нам опорой и защитой! Мы спустились с гор, и там была красивая плодородная долина в несколько миль шириной, так что после тяжких странствий среди скал и камней мнилась она чертогом небесным. Многие из нас подумали, что вся страна такова, и возрадовались в душе своей; тогда мы еще не знали, что эти края совсем не походят на Старую и Новую Испании и на те большие острова, что были первыми открыты в Новом Свете. Страна эта тянется между Мар-дель-Сур, Южным морем, и огромными неприступными горами на тысячи миль, и большей частью она неприветлива и бесплодна, населена враждебными племенами, и мало в ней деревьев, злаков, трав и иных плодов земли, зато много камня, много скалистых гор, теснин, пропастей и ущелий. А еще много золота, что искупало в наших глазах и сердцах все другие ее недостатки.

Вслед за генерал-капитаном мы спустились в долину. Нас было сто шестьдесят восемь человек, все в доспехах, с добрыми толедскими клинками, с аркебузами и фальконетами, и часть войска шла пешком, а часть ехала на лошадях, которых удалось сберечь по дороге через горы. Все эти люди были опытными закаленными воинами, сражавшимися с дикарями на островах, и в Новой Испании, и в Панаме, и в иных местах. Что до генерал-капитана, а в будущем – маркиза и нашего губернатора, то исполнилось ему уже больше пятидесяти, но отличался он телесной крепостью, умом и властным нравом. Поговаривали, что он не родовит, что был он в прошлом бедным конюхом и, достигнув звания своего, так и не выучился читать и писать. Возможно, есть истина в тех разговорах и тайных шепотах, но генерал-капитан провел в Новом Свете тридцать лет, жил на островах и во многих землях континента, предводительствовал многими походами и умел усмирять дикарей и править своими людьми. Никто не ставил под сомнение его власть – никто, кроме…

* * *

Из свидетельств Педро Катаньо,

участника экспедиции

Дикари ужаснулись при звуках стрельбы, а еще более их напугали всадники, ибо лошадей они не видели никогда. И вот на площади и за ее пределами началась ужасная бойня; воины местного владыки, устрашившись, не оказывали сопротивления, а думали лишь о том, как убежать и спасти свою жизнь. Но ворота в стене были слишком узкими, и потому они не могли убежать все разом, и те из них, две или три тысячи, что находились далее всех, бросились к стене и частью свалили ее, обрушив камни себе на головы. Этот пролом был шириною в десять шагов, а стена, низвергнутая толпой бегущих, была в человеческий рост и весьма толстой. За стеной лежала равнина, и дикари хлынули туда, а наши всадники преследовали их и рубили сотнями. Пешие солдаты, оставшиеся на площади, расправлялись с дикарями так быстро, что в скором времени все они были преданы мечу.

Всадники, мчавшиеся по равнине, кричали: «Бейте их, колите копьями! Не давайте никому скрыться!» Когда отряды, стоявшие на равнине за городскими пределами, увидели толпу бегущих в ужасе людей, они тоже дрогнули и пустились в бегство. Вся долина была заполнена их воинством, и многие из них были убиты. Уже спустилась ночь, а всадники скакали и скакали тут и там, пронзая дикарей мечами и копьями. В тот день полегло шесть или семь тысяч воинов владыки, а у многих были отсечены рука или нога или нанесены другие раны. Если бы не страх перед лошадьми и грохотом аркебуз, эти люди могли бы задавить нас числом, но они не сражались, они бежали, как кролики, преследуемые волком. Мы избивали беззащитных.

Наконец трубач сыграл отбой, мы вернулись в лагерь, оставили лошадей и копья и пошли к генерал-капитану, чтобы поздравить его со славной победой. Никто из нас не расстался с жизнью, и раненых меж нами тоже не было.

Сан-Кристобаль-дель-Апакундо

Капитана Аррубу трясло. «Апакундо, – бормотал он, – Апакундо…» Кортес прикрикнул на подчиненного, они заговорили на испанском, и я увидел, как Анна, побледнев, передернула плечами. Будто от холода, подумалось мне.

– Что случилось, милая?

– Арруба получил донесение, – зашептала она мне в ухо. – Секретное донесение… только не спрашивай от кого, они не говорят об этом… Толкуют про какую-то усадьбу или виллу вблизи Апакундо… скорее, фермерское хозяйство, гасиенда… Наши клиенты там побывали, Петр, и никого в живых не оставили, ни людей, ни скотины. Полтора десятка мертвых тел, и все обескровлены.

Я тронул Кортеса за плечо.

– Жена мне все перевела, дон Алекс. Когда это случилось и где?

– Прошлой ночью. – Полковник вытащил карту, расстелил на столе, отчеркнул ногтем невидимую точку: – Здесь. В горной долине, неподалеку от Сан-Кристобаль-дель-Апакундо. Это самое крупное поселение в Сьерра-Оковалко.

– И самое цивилизованное, – добавил дон Луис на английском, тоже всматриваясь в карту. – Там было поместье Диего Камило Пиноса.

– Кто он такой, этот Пинос?

– О! Гранде хомбре!.[8] Был большим бизнесменом при Батисте[9] Плантации сахарного тростника, табачные фабрики, экспорт фруктов, рыболовный промысел, свой банк и все такое… Очень богатый человек! В горах у него была гасиенда, и в ней теперь…

Полковник Кортес нахмурился.

– Это не имеет отношения к делу, дон Луис. Давайте вернемся к нашим проблемам, компанейрос. Итак, три твари встретились нам тут, у плоскогорья Пунча, а целая банда атаковала жилища крестьян в шестидесяти километрах к северо-западу. Выживших нет, и мы не знаем, сколько их было, но, если судить по исчезнувшим людям, в этой банде двадцать или тридцать выродков. Вы эксперт, дон Педро. Что скажете?

– Инициантам нужно питаться хотя бы раз в два-три дня – значит, через двое или трое суток появятся новые жертвы. Первичный, их предводитель, должен кормить свое воинство… Они выберут другую ферму и снова нападут. Полагаю, нам следует перебраться в Апакундо, прикинуть, где прячутся монстры, и устроить облаву. И сделать это очень быстро – желательно, завтра.

– Но почему они разделились? – спросил полковник. – Трое – здесь, у Каримбы, а большая банда – у Апакундо?

– Наш бывший покойник инициировал несколько десятков упырей. Среди них наверняка есть строптивцы, не желающие подчиниться лидеру. Так что, дон Алекс, кроме большой банды по окрестностям бродят мелкие, – пояснил я. – Но с ними мы позже разберемся. Сейчас наша задача – прикончить предводителя-первичного.

Капитан Арруба и археолог разглядывали карту и, как мне показалось, о чем-то спорили, но тихо, шепотом. На площади кроме нас не было никого, и в таверне тоже движения не наблюдалось – во всяком случае, черноглазой Роситы я не видел. Часовой у домика полиции исчез, как и шеренга велосипедов у мэрии, все двери были закрыты, и только в тени церковных стен маячила чья-то фигура – правда, в лежачем положении. Такое безлюдье удивило меня, но потом я вспомнил, что сейчас сиеста. Ее на Кубе соблюдают так же свято, как намаз у мусульман.

Вздохнув, я повернулся к Анне.

– Жарковато, милая, но делать нечего. Идем собираться. Мы переезжаем в Апакундо.

Она кивнула с гримаской сожаления.

– Мне хотелось посмотреть на пляски вечером… Но, наверное, из-за этого жуткого случая все отменят, и никто не будет веселиться…

Полковник Кортес подкрутил усы, голос его сделался сладким, как мед.

– Сеньора не должна беспокоиться. Во-первых, информация о налете выродков секретная, и местные жители об этом не знают. И знать им не надо! Это наше дело, проблема армии и вашего супруга. Во-вторых, что за пляски тут, в Каримбе?.. Толкутся пастухи да рубщики с плантаций… такие, знаете, пекеньо мучачос…[10] ну, пара десятков девиц… А в Апакундо по субботам целый карнавал! Там есть… как это по-русски?.. да, фольклорный ансамбль! Там народа много больше, чем в Каримбе, а отель… – Кортес прижмурил глаза и восхищенно разулыбался. – Какой там отель! Не хуже, чем в Гаване! Есть телевизор, ванна и целый день – горячая вода! Еще ресторан с национальной кухней! Еще магазины и лавки для туристов! Сеньоре понравится! – Он стер улыбку и добавил деловым тоном: – Кстати, завтра суббота.

– Чудненько, – сказала Анна. – Раз суббота, я спляшу пасадобль.

Она развернулась и пошла к лестнице, а я – за ней.

Через полчаса мы упаковали багаж и разошлись по машинам. Мы – то есть Кортес с капитаном Аррубой, я с Анной и дюжина наших гвардейцев, оторванных от сиесты и сладкого сна. К моему удивлению, с нами отправился дон Луис. Размахивая руками, он убеждал полковника, что знает горы лучше местных, что исходил их вдоль и поперек, сыпал названиями пещер, каньонов и плато, доказывал, что лучшего проводника нам не найти. Возможно, это была половина правды, а другая заключалась в том, что археолога мучило любопытство. Он относился к тем ученым людям, которых хлебом не корми, а дай покопаться в каких-нибудь тайнах природы или истории. Тайна у нас имелась – покойный джентльмен или, по-испански, кабальеро, оживший после долгого сна. Я не сомневался, что Барьега продаст душу дьяволу, лишь бы узнать, кто он такой.

Итак, мы отправились в дорогу в час сиесты, что для Кубы совсем не характерно, и до шести вечера тряслись в пыли и зное по ухабистой дороге, все круче и круче забиравшейся в горы. Мы проехали Дос-Пинтос, Сан-Опончу, Трабахо-Нинью, Лос-Никитос, Лас-Торнадос и еще какие-то городки, неотличимые друг от друга: всюду площадь с церковью, почтой и кабачком, россыпь белых домиков, козы, свиньи, безлюдье и сонная вязкая тишина. По пути дон Луис с энтузиазмом просвещал нас с Анной относительно Сан-Кристобаля-дель-Апакундо, бывшей резиденции «гранде хомбре» Пиноса, местного магната. В Апакундо Пинос выстроил палаццо, то есть дворец, в котором нынче размещались городские службы, небольшой музей, гостиница с рестораном и прочие культурные объекты. Еще у него была роскошная вилла в горах, но о ее современном назначении Барьега, косясь на полковника, предпочитал не говорить. В прошлом весь Апакундо трудился на Пиноса, да и теперь был обязан своим благосостоянием ему же: табачная фабрика, завод по производству рома, школа, больница, водопровод и магазины – все являлось его наследием. Сам Диего Пинос эмигрировал в Штаты, жил во Флориде, где и скончался лет двадцать назад.

К шести мы прибыли в Апакундо – пыльные, грязные и потные. Этот довольно большой городок лежал в живописной горной долине, среди табачных плантаций и банановых рощ. Внизу, на ровной земле, стояли табачная фабрика и другие предприятия, а город поднимался вверх по склону, врубаясь в него улицами-террасами, лестницами и крохотными площадями. На самой верхотуре торчал каменный замок, выстроенный квадратом, бывшая резиденция Пиноса. Здание было трехэтажным, с башнями по углам, и обрамляло внутренний дворик с фонтанами и цветниками; перед ним расстилалась просторная площадь, место народных гуляний, как сообщил нам дон Луис. Горный воздух был посвежее, чем в Каримбе, да и дело двигалось к вечеру, так что площадь кишела людьми всех оттенков кожи – кто угощался в кабачках, посматривая в телевизор, кто бродил по магазинчикам, кто совершал променад под руку с дамой или приятелем. Анна, скисшая во время утомительной дороги, оживилась, начала подпрыгивать на сиденье и что-то напевать. Я же мечтал о сочном бифштексе или хотя бы еще одной яичнице. Горные прогулки будят аппетит, а с утра мы ничего не ели.

Часть дворца, выходившую к горам и удаленную от площади, отвели под гостиницу «Сантьяго-де-Куба». Вероятно, когда-то здесь были хозяйские покои: высокий потолок украшала лепнина, из позолоченных цветов свисали люстры с хрусталем, сверкал паркет, лоснились деревянные панели, а ванна из резного мрамора казалась чудом из чудес. Не обманул полковник! Вода была почти горячей, телевизор – японским, хоть и древней модели, кровать – в меру мягкой и не продавленной. Анна с визгом полезла под душ, я тоже ополоснулся. Затем мы спустились в ресторан к столу, где уже сидели наши компанейрос. Дон Луис ел мало, больше курил и потягивал ром из стакана, но у Кортеса и Аррубы оказался превосходный аппетит – втроем мы умяли поросенка с тушеными бананами. Анна свинины не любила и ограничилась парой цыплят.

Тем временем стемнело, на площади зажглись цветные огоньки, откуда-то долетели томные звуки румбы. Анна что-то замурлыкала, и я, прислушавшись, разобрал: «бессаме, бессаме мучо…» Ей хотелось погулять и поплясать, а мне – завалиться в постель; как-никак, сегодня я потрудился, упокоив трех вампиров. Немного поспорив, мы пришли к консенсусу: идем в номер, но спать не ложимся, а смотрим телевизор.

Эта культурная программа оказалась не самой удачной: шли советские фильмы семидесятых годов, а в промежутках – новости, сплошь трудовые подвиги и отчеты о здоровье команданте. Через пару дней я узнал, что у кубинцев особо популярны «Ну, погоди!», «Белое солнце пустыни» и «Бриллиантовая рука», а в последней картине – стамбульский эпизод про «ай-люлю». К «ай-люлю» мы еще вернемся, а пока я задремал под нежный голосок мулатки-шоколадки, воздававшей хвалу ударникам, что растили табак в провинции Камагуэй.

И привиделось мне, будто лежу я опять в снегах, в Битцевском лесопарке, и мамзель Вивьен Дюпле сидит у меня на груди, стиснув ребра коленями, хохочет и скалит огромные клыки. Я знаю, что дело труба, сейчас вопьется, растерзает и высосет досуха, понимаю это, а сделать ничего не могу – цепь и дубинка в одном сугробе, катана – в другом, а где ножи, я вообще без понятия. Подловила меня стерва, ведьма-упыриха! И от того на сердце моем тоска и безысходность, ибо нет позорней смерти для Забойщика, чем под клыками вампира и к тому же бабы. Хотя баба бабе рознь – мамзель Дюпле не то что коня, носорога на скаку остановит!

Такой вот посетил меня кошмар. Продрался я сквозь него, поднял веки – глядь, и правда кто-то на мне сидит и за уши треплет! К счастью, не Вивьен Дюпле, полюбовница Дракулы, а собственная моя супруга в ночной рубашонке. Склонила она головку к плечу, поглядела на меня и молвила:

– Я вот думаю, Петр, то ли спать улечься, то ли тебя соблазнить.

– А получится? – спрашиваю.

– Еще как! – отвечает.

И что вы думаете, судари мои? Получилось!

* * *

Утром мы собрались в номере Кортеса на военный совет. Анну я спровадил после завтрака, озадачив шопингом длинной юбки в мелкий цветочек. Юбки у моей ласточки, конечно, были, но не того размера – на такую глядишь и думаешь: отчего бы на шею вместо шарфика не повязать. В такой юбчонке на дискотеках отплясывать, а пасадобль и румба требуют другого облачения, пусть не до самой щиколотки, так хоть до колена. И обязательно в мелкий цветочек, как я уже сказал. И кофта должна быть в обтяжку, однотонной и, желательно, из атласа. И туфли должны быть не на шпильке, а на невысоком прочном каблуке, чтобы ненароком не упасть либо партнеру не продырявить ногу этой самой шпилькой. В общем, намечалась у ласточки интересная программа, так как в Апакундо лавок было много больше, чем в Каримбе или, к примеру, в Лос-Никитосе.

Полковник расстелил на столе карту, но не прежнюю, с Кубой, похожей на ятаган, а «топ сикрет» километрового масштаба, окрестности Апакундо, где каждый пригорок отмечен. И принялись они с капитаном Аррубой гадать, в какой дыре или щели может укрыться банда в тридцать отморозков – а дыр таких было видимо-невидимо. Дон Луис, на правах знающего местность человека, подавал советы, а я думал о том, что против первичного и тридцати инициантов наших гвардейцев маловато. Конечно, были они крутыми мучачос, не чета нашим московским по-по, но все же не Забойщики и с кровососами дел не имели. Так что грядущая схватка по-всякому могла для нас сложиться. Положим, схлестнусь я с этим идальго, с бывшим мертвяком, и не сумею вырубить его по-быстрому – может, десять минут провожусь, а может, двадцать, и тогда на каждого нашего по паре упырей придется. А для людей неопытных, пусть и хороших солдат, это верная погибель. Солдат ведь как рассуждает: влеплю ему пулю в сердце, и он брык копытами! А с упырями так не выйдет – тем более, если их двое на одного. Придется гранатами бить, решил я и тут же подумал, что это опасно. Издалека еще куда ни шло, а на ближней дистанции сами от осколков пострадаем.

С этой мыслью я включился в дискуссию. Говорили на русском, английском и испанском, Кортес переводил, так что друг друга мы понимали. И чем лучше понимали, тем становились озабоченнее: поиск в горном районе площадью двести с гаком квадратных километров требовал сотен людей. Как минимум батальона, если не полка. Наконец я сказал:

– Вызывайте вертолеты, дон Алекс, четыре машины. И бойцов пусть нам подбросят, хотя бы пару взводов. Своими силами не справимся.

Полковник вцепился в усы.

– Надо справиться! Четыре вертолета плюс наземные силы – это уже войсковая операция! На такое мы пойти не можем, дон Педро. Нужно все тихо сделать, не беспокоя население и не давая повода… как это по-русски?.. да, к слухам, к пересудам.

– А разве пересуды не идут? – поинтересовался я. – Есть убитые, есть пропавшие, тех и других довольно много. Люди ведь об этом знают!

На лице Кортеса отразилось смущение.

– Видите ли, дон Педро, мы постарались это скрыть. Что-то списали на несчастный случай, что-то на американских диверсантов… Нельзя допустить паники. Люди не должны сомневаться в торжестве социалистической законности. Разве у вас иначе?

– У нас, – молвил я, – эта законность торжествует на каждом углу и в каждой подворотне. Только в плане демократии, а не социализма. Социализм мы давно построили, и это для нас пройденный этап.

Дон Луис выслушал перевод и расхохотался. Потом ткнул сигарой в карту.

– Оставим политику, амигос. Я полагаю, что есть два места, особо подозрительных и потому перспективных. Здесь и здесь… Кангамато, район пещер, и ущелье Сигуэнца. Там тоже есть пещеры, и в обоих пунктах имеются источники воды. Вампиры тоже должны пить – не так ли, дон Педро?

– Должны, но могут обходиться без воды дольше обычного человека, – сказал я. – Нельзя считать, что они привязаны к водным источникам, а это расширяет территорию поисков. Так что я все же настаиваю на вертолетах. Пусть их будет не четыре, а два или хотя бы один. Эти пещеры и каньоны лучше осматривать с воздуха.

– Буэно! Я свяжусь с авиабазой в Санта-Кларе, – с недовольной гримасой произнес полковник. – Посмотрим, что удастся сделать.

Капитан Арруба покосился на карту, потом – на меня и пробурчал:

– Сигуэнца есть закрытый район. Там… – Он смолк под взглядом полковника.

– Закрытый? Что это значит? У вас в горах какие-то секретные объекты? – Я склонился над картой, пытаясь найти эту самую Сигуэнцу.

Кортес рявкнул на Аррубу, а мне сказал с любезной улыбкой:

– Капитан плохо говорит на русском. Здесь нет никаких закрытых территорий, а есть районы ограниченного доступа, опасные места, где бывают оползни и камнепады. Горы, сами понимаете… Нас эти ограничения не касаются, хотя необходимо соблюдать осторожность.

Я сделал вид, что поверил.

Совет закончился тем, что мы решили осмотреть пещеры Кангамато, а в Сигуэнце провести разведку с воздуха. Кортес отправил Аррубу готовить людей, затем связался с авиабазой и вызвал вертушку, продиктовав координаты места поисков. Говорил он на испанском, но кратко и быстро, и я подумал, что на базе его слова воспринимают как приказ. Очевидно, дон Алекс был не простым полковником, каких в кубинской армии сотня или две.

В десятом часу мы расселись по машинам и, оставив долину Апакундо, двинулись в горы. Дорога была такая, что джипы ревели, как стадо охваченных жаждой верблюдов. Мы поднялись на перевал, спустились с крутого склона, проехали по плато, сшибая кактусы и распугивая ящериц, затем покинули машины и пешим ходом одолели километров восемь. Несмотря на жару, гвардейцы шли в бодром темпе. Дон Луис, наш проводник, привычный к таким экспедициям, в скидках на возраст не нуждался и лез на скалы с прытью молодого. Попетляв среди огромных глыбин, усеивавших склон, мы приблизились к отвесной стене, разрисованной трещинами и промоинами – вероятно, в сезон дождей вода низвергалась здесь сотней потоков. Сейчас по камням прыгали три-четыре водопада, питавших небольшое озерцо. За ним в скалистой стене виднелись отверстия пещер, которых я насчитал больше десятка.

– Легендарное место, – пояснил археолог, когда наш отряд рассредоточился под прикрытием каменных глыб. – До побережья далеко, и корсары здесь не разбивали постоянных лагерей, но, согласно преданиям, хранили в пещерах награбленное. Кладоискатели, однако, здесь не шарили – добраться непросто даже в наши времена, а в старину ни дорог, ни тропинок не было, как и поселений в долине Апакундо. Но я тут побывал – и не единожды!

Он гордо расправил плечи и потащил из кармана сигару.

– Что-нибудь нашли? – с любопытством поинтересовался полковник.

– Помет летучих мышей и их кости, – сказал Барьега. – То и другое – в большом изобилии. Легенды о пиратских кладах бродят по всей Вест-Индии, но остаются легендами, амигос. Кроме двух-трех случаев.

Мои спутники заговорили на испанском, обсуждая эту тему, а я разглядывал пещеры и думал о том, что мы сюда явились зря. Ни малейшей вампирьей эманации я не ощущал, хотя до темных дыр в скале было не больше пятидесяти метров. Чутье Забойщика тоже подсказывало, что место неподходящее. Непросвещенная публика считает, что упырям нравится тьма, сырая землица, соседство летучих мышей и груды их фекалий. Чушь, враки, ерунда! Главное для них – удобный подход к источникам пищи. Вот почему вампиры в основном обитают в городах, где пища рядом и где легко затеряться в тысячных толпах. Я не сомневался, что если мы не ликвидируем этот очаг на корню, упыри, размножившись, переберутся в города, в Гавану, Санта-Клару, Камагуэй, где им куда вольготнее. Собственно, за четыре месяца с того момента, как дон Луис нашел тот чертов склеп, они вполне могли добраться до столицы или хотя бы до Санта-Клары, ближайшего крупного города. Однако не добрались, остались в сельской местности… Отчего же?.. Эта загадку я не мог решить.

Возможно, такое поведение связано с древним первичным, с предводителем шайки? Ведь это существо – не назову его человеком – не двигалось в потоке времени, как прочие вампиры, те же Малюта, Борджа, Дюпле и графиня Батори. Наш упырь-кабальеро был похоронен в шестнадцатом веке, в эпоху дикости и варварства, а очнулся в начале двадцать первого, когда мы в космос летаем и клонируем овец. Само собой, он кое-что узнал от своих инициантов, но, что бы они ни наболтали, с этим ему предстояло разобраться. Правда, адаптация у вампиров идет быстро… Или процесс затянулся?.. Все же наш идальго не в Гавану попал, не в центр цивилизации, а в дикие горы Сьерра-Оковалко…

Внезапно я понял, что спутники мои молчат и смотрят на меня. Сказать им, что поиски здесь бесполезны?.. Но стопроцентной уверенности в этом не было – наши клиенты могли скрываться в глубине пещер. Так что я принял соломоново решение:

– Разбейте отряд на две группы, дон Алекс. Вы, капитан и первая группа останетесь здесь и будете наблюдать за входами. Я и дон Луис поведем вторую группу и примемся обыскивать пещеры. Если мы вступим в схватку, поддержите нас.

Полковник кивнул Аррубе:

– Си! Выполняйте!

Через несколько минут я, в сопровождении Барьеги и шести коммандос, очутился в пещере – в самой крайней, считая с запада. Бойцов вел сержант Хосе Гутьеррес, огромный негр лет тридцати, без левого уха и с живописным шрамом на щеке. Включив фонари, мы добросовестно исследовали грот, уходивший в скалу на сотню с лишним метров, но ничего не обнаружили, кроме летучих мышей и их дерьма. Мое ментальное чувство тоже молчало – вампирами здесь не пахло. Пахло другим, и ароматец этот был не очень приятен.

Следующие три часа я бродил с солдатами по подземным ходам и залам, стряхивая с плеч и головы мышиное дерьмо, в изобилии сыпавшееся сверху. Когда вонь становилась нестерпимой, мы ополаскивались у водопада, но все же к концу операции были грязными как черти – если, конечно, в аду имеется служба ассенизации. Что до поисков, то наш археолог оказался прав – не было в этих пещерах кладов, и упырей тоже не было. Ничего примечательного, кроме мышей и их помета.

Вернувшись к машинам, мы отправились в Апакундо. Я заметил, что полковник с капитаном стараются держаться подальше от меня и дона Луиса, делая это с латинской деликатностью – то отодвинутся, якобы рассматривая дорогу, то чихнут или вытрут пот платочком. На подъезде к Апакундо телефон Кортеса запищал, и он, выслушав сообщение, с довольным видом подкрутил усы.

– Информация от наблюдателей с вертолета, дон Педро. Они прочесали с воздуха каньон Сигуэнца, выполнив более двадцати заходов. Сообщают, что обзор местности затруднен, что присутствия людей они не обнаружили, но кое-что подметили. Тени, компанейрос, тени! Очень быстрые тени, мелькающие среди камней… Тени, или силуэты, или что-то в этом роде… Ваше мнение, дон Педро?

– Безусловно не кролики и не козы, – буркнул я, стряхивая с рукавов мышиный помет. – Быстрые, значит… Завтра проверим.

Сегодня мне хотелось только под душ.

Когда мы добрались до города и я поднялся в номер, Анна сморщила носик и заявила, что в ближайший месяц не станет меня соблазнять. Я ее понимал; летучие мыши в тропическом исполнении – это вам не куры и не голуби. Мыться пришлось долго и тщательно. Боюсь, я осквернил мраморную ванну покойного сеньора Пиноса, а также мусорный бак, куда сунул одежду. Одно приятно: мой любимый плащ остался в сундуке и от мышей не пострадал. Но ружье и клинок пришлось чистить.

Вечером мы спустились в ресторан, сели на открытой террасе и навалились на мясо, лепешки с острым перцем и спиртное. Я редко пью, но больно уж грязная была работа, так что желудок нуждался в дезинфекции. Вокруг тоже пили, кушали, болтали и веселились. Полковник обещал субботу – суббота и была, а это в Латинской Америке повод для большого праздника. Как, впрочем, и воскресенье.

На площади снова вспыхнули огоньки, народ повалил из улиц, загремели барабаны и трещотки, взмыли в небо фонтаны фейерверков. Затем появились девицы и прошли, пританцовывая, вокруг площади – и мулатки-шоколадки, и негритянки цвета кофе, и вполне беленькие, все в цветастых юбках и перьях, с большими веерами и кастаньетами, все стройные, с черными очами и улыбкой от уха до уха. У Анны тоже была такая юбка, и ножки ее уже вовсю отплясывали под столом, пиная то меня, то сидевшего рядом полковника. Капитан Арруба тоже вроде бы пританцовывал, поводил плечами, чмокал и улыбался. Полковник сверкал глазами и молодецки крутил усы, одаривая юных сеньорит отнюдь не отеческими взглядами. Даже дона Луиса разобрало – ноздри его длинного носа раздувались, а пальцы отбивали на крышке стола зажигательный ритм самбы. Только я сидел истукан истуканом, переваривал пищу и думал о деле. Почему бы и нет? Я не Педро Домингес, я Петр Дойч, человек северный, с холодной кровью. И пил я не ром, а сок и сухое вино.

В дальнем конце площади грянул оркестр, закружились пары, застучали каблуки, в небесах распустился букет алых, зеленых и белых огней. Апакундо праздновал конец трудовой недели. Над улицами, площадью и бывшим дворцом гранде хомбре Пиноса плыли ароматы фруктов и цветов, звучала музыка, слышался смех и быстрая испанская речь. Люди веселились, и никто, кроме Забойщика Дойча, не думал о монстрах-кровососах, бродящих в ночи.

Анна, отодвинув блюдо с куриными костями, мечтательно вздохнула:

– Ах, румба!..

– Румба, самба, каррамба, – пробормотал я.

– Каррамба – это из другой оперы, милый, – сообщила моя ласточка.

Я склонился к ее розовому ушку и прошептал:

– Хочешь поплясать?

– Конечно! Я ведь юбку купила, и туфли, и…

– Пригласи полковника, дорогая.

– Капитан мне больше нравится. Во-первых, мулат, во-вторых, он моложе, а в-третьих…

– Пригласи полковника, – настойчиво повторил я, и Анна, как послушная супруга, поднялась, одарила Алехандро Кортеса чарующей улыбкой и протянула ему ручку. Полковник расцвел.

Когда они скрылись в толпе танцующих, я уставился на Мигеля Аррубу. Он был не так чтобы пьян, но слегка навеселе. Как раз в том состоянии, когда человек любит пооткровенничать и поделиться всякими тайнами.

– Был у нас разговор, – напомнил я. – Про Лос-Никитос, за которым Лас-Торнадос и Сан-Кристобаль-дель-Апакундо. А дальше что?

Хмель мгновенно слетел с капитана. Он посмотрел на меня, потом – на дона Луиса, и произвел горлом звук, который издает повешенный – в тот момент, когда веревка ломает шею.

– На Кубе есть две государственные тайны, – усмехнувшись, произнес старый археолог. – Первая: сколько лет команданте. Вторая: где он в данный момент обретается.

– При чем тут команданте? – спросил я.

– При том, что кроме дворца у Пиноса была еще вилла в горах за Апакундо, – сообщил дон Луис, насмешливо поглядывая на Аррубу. – Роскошная вилла! Сейчас ее называют гасиендой «Эрмано Майор».[11] Это одна из резиденций команданте.

– И он сейчас там?

– Там, – пробормотал наконец капитан. – Очень, очень старый! Никуда не уезжать. Жить там с доктор. Много доктор, еще помощник и охрана.

Я призадумался. В сущности, что я знал про команданте? Что он герой, живая легенда, и что он в самом деле очень стар – лет, должно быть, за девяносто. Еще вспоминался анекдот советских времен: приходит Фидель к Хрущеву, срывает бороду, срывает парик, падает на колени и стонет: «Все, Никита Сергеевич! Не могу больше!» А наш генеральный секретарь, потрепав Фиделя по плечу, говорит: «Надо, Федя, надо!»

Ну, анекдот анекдотом, но при чем тут вампиры?

– Команданте живет на вилле в горах, – промолвил я. – Дай бог ему здоровья и долгих лет. А с нашими делами что за связь?

Капитан передвинул к себе бутылку с вином:

– Это есть Каримба. – Он положил рядом куриную кость. – Тут, в Каримба, мертвый люди, си… Потом… – Он начал расставлять стаканы и выкладывать рядом косточки: – Дос-Пинтос, Сан-Опонча, Трабахо-Нинья, Лос-Никитос, Лас-Торнадос, Апакундо… Всюду есть мертвый люди, всюду! След вампир… Он не идти в большой город, не идти к берег, он идти в горы, идти к гасиенда «Эрмано Майор». Такой впечатлений. Твой понимать?

– Идет в закрытый район? – переспросил я.

Мигель Арруба кивнул.

– И вы боитесь, что у него есть цель? Что он доберется до команданте?

Новый кивок.

– А что за история со вчерашним налетом на ферму? Она тоже в закрытой зоне?

– Да. Близко к гасиенда. Снабжать команданте свежий фрукт и овощ. Там убит солдат. – Капитан сморщился, вспоминая. – Три… нет, четыре гвардиос и все работник. Много крепкий хомбре, а вампир не убит. Но![12] Ни один!

– Благодарю за информацию, – сказал я. – Жаль, что полковник не сказал мне этого раньше.

– Дон Кортес – гранд начальник, отвечать перед Гавана, – сообщил капитан. – Где начальник, там всегда секрет. Совсем лишний тайна!

– Это верно, – подтвердил дон Луис. – У начальства тайны плодятся, как блохи на собаке. – Закурив сигару, он окутался дымом и спросил: – Вам пригодятся эти сведения, дон Педро?

– Еще не знаю. Надо подумать.

Но раскинуть мозгами я не успел – к столу, отдуваясь, вернулся полковник. На лбу его выступила испарина, усы обвисли.

– Ваша супруга меня… как это по-русски?.. затанцевала! Я еще могу схватиться с диким кабаном или диверсантом из Флориды, но – уфф!.. – вашей сеньоре я не соперник!

– Есть женщины в русских селеньях, – молвил я, отыскивая взглядом ласточку в толпе танцующих.

– Она из села? Никогда бы не подумал! – восхитился Кортес. – У нее манеры настоящей леди!

– Она из университета. Студентка, дон Алекс. А российский студент – самый выносливый в мире, если судить по размерам стипендии.

Мы выпили, потом повторили. С легкой руки дона Луиса затеялась беседа о студенческих днях, всяких проказах и шутках, веселых и не очень. Выяснилось, что из нас четверых лишь я сменил профессию; Кортес и Арруба были военными с младых ногтей, дон Луис учился на историка, а я закончил сельскохозяйственную академию с дипломом пчеловода, но стал Забойщиком. Говоря по правде, судари мои, я уж не помню, с какого конца к пчеле подходить… Зато снести башку вампиру – это мы умеем!

Попивая терпкое вино и поддерживая разговор, я следил за ласточкой. Она крутилась и вертелась как юла, сменив уже трех истекающих потом партнеров. За самбой следовал пасадобль, за пасадоблем – качуча, за качучей – румба, а потом что-то огненное, африканское, приплывшее на Кубу с Берега Слоновой Кости. Оркестр наяривал одну мелодию за другой, Анна плясала без устали, развевалась юбка вокруг ее стройных ножек, звонко щелкали каблучки, и временами народ расступался, давая ей место, люди хлопали в ладоши и что-то одобрительно вопили.

Потом я отвлекся – дон Луис стал рассказывать об испанском галеоне «Сан-Фелипе», набитом золотом и затонувшем где-то в кубинских водах триста лет назад. Слушать об этом было интересно, но английский я понимал с напряжением, а к тому же прикидывал, не поведать ли в ответ историю о Первом Вертикальном банке или о детсаде «Василек». В конце концов, было у меня чем удивить моих амигос-компанейрос! Взять хотя бы Великую Тайну вампиров и кончину папы римского, а также…

Среди танцующих вдруг поднялся визг и вопль, в коем я различил голос любимой жены. Опрокинув стул, я вскочил и бросился на площадь, а за мной – капитан с полковником и старый археолог. Но спасательная экспедиция оказалась лишней, помощь ласточке была не нужна. Сбив партнера с ног – здоровенного парня, должен заметить, – и придавив коленом грудь, моя боевая подруга хлестала его по щекам и приговаривала:

– Я тебе покажу «ай люлю»! Покажу, как под юбку лазить! Покажу, как прижиматься! Тоже петушок нашелся, руки распустил! Я тебе перышки почищу! Я тебе…

Ручка у Анны тяжелая, била она наомашь, и парень уже вконец обалдел. Стоявшие вокруг поощряли русскую сеньору свистом, хохотом и криками: «Белиссимо, эрмана! Эсплендидо!»[13] Наконец оркестр грянул туш. Под эти знаки народного признания я отодрал свою супругу от распростертой жертвы.

– Хватит, счастье мое, ты ему нос свернешь и зубы выбьешь. Хватит, солнышко!

Но она барахталась в моих объятиях и рвалась в бой, норовя лягнуть обидчика. Тогда я напомнил:

– Ты ведь леди, дорогая. Леди лежачих не бьют. Ни руками, ни ногами.

Это ее вразумило. Она изволила вернуться к столу, выпила вина и, чтобы охладиться, съела две порции мороженого. Потом выслушала рассказ дона Луиса про галеон «Сан-Фелипе» и его сокровища и, пожелав нашим амигос буэнос ночес, отправилась наверх. Я поддерживал ласточку под локоток и любовался ее глазками – они сверкали боевым задором. Ко сну она отошла в прекрасном настроении, мурлыкая под нос старинный шлягер: «Уно, уно, дель моменто».

Много ли нужно девушке для счастья?

Облава

Полковник Алехандро Кортес злился. Да что там злился – он просто был вне себя от бешенства! Свидетельством тому являлись усы, торчавшие вверх подобно пикам, глубокие морщины на лбу и хмурое выражение, не сходившее с его лица, пока наши джипы, кренясь на ухабах и урча моторами, пробирались к ущелью Сигуэнца. Причиной такого настроения полковника был приватный разговор, состоявшийся у нас ранним утром, еще до завтрака. Я сообщил, что знаю о закрытой зоне, о вилле «Эрмано Майор» в горах и о грозящих команданте неприятностях, назвав своим информатором дона Луиса. Впутывать в эту историю Аррубу было нельзя; человек он подневольный и за разглашение секретов мог остаться без погон. Это в лучшем случае, а в худшем и к стенке могли прислонить – кубинское правосудие напоминало наше эпохи диктатуры пролетариата. И потому мы договорились с археологом, что Арруба будет в стороне. Что до синьора Барьеги, то справиться с ним не сумели бы десять полковников и пять генералов; он был человеком гражданским и видной фигурой среди кубинской интеллигеции. Профессор – это вам не капитан! Капитана враз к ногтю прижмут, а о профессора зубы обломают! Что и было доказано неоднократно в прошлые и нынешние времена.

Скрывать не буду, нравился мне дон Луис! Чем-то он напоминал магистра – может быть, житейской мудростью, – но был куда мягче и благожелательнее. И в том еще они сходились, что оба знали, для чего живут, и была в них твердая уверенность, что жизни их прошли не зря. Магистр уничтожал вампиров, профессор копался в тайнах истории… Вроде разные занятия, а суть одна: тот и другой – люди цели. Таких я уважаю.

В общем, выложил я полковнику про виллу, а после предъявил претензии. Не дело скрывать от эксперта важную информацию! Тем более что эксперт из дружественной страны и за свои услуги валютный счет не выставляет! А посему – колись, усатый таракан!

Пришлось Кортесу расколоться, и я узнал кое-какие детали: о том, что за охрана на гасиенде «Эрмано Майор» и где она точно расположена, в какие часы команданте гуляет в разбитом при вилле парке и кто при нем находится, кроме врача и санитаров. Выдавил я и подробности позавчерашнего налета на ферму, тоже небесполезные. Кроме огородов и садов был на ферме склад с армейским имуществом, не оружием, а всякой амуницией, палатками, одеждой, сапогами. Склад разграбили подчистую и увели коней – во всяком случае, мертвых лошадок на ферме не обнаружено. Это была интересная подробность! Восемь упитанных кобыл могли снабдить кровью целый батальон вампиров.

Пока мы тряслись по пыльной дороге, пока дон Алехандро дулся и топорщил усы, а капитан помалкивал в тряпочку, меня одолевали тревожные мысли. Гипотез было две: либо продвижение упырьей шайки к вилле чистая случайность, либо есть в нем какой-то загадочный смысл. Первый вариант тривиален, и размышлять тут не о чем, а вот второй… Представьте, судари мои: очнулся от спячки древний вампир, инициировал два или три десятка местных жителей и узнал от них, в какой эпохе нынче обретается. Возможно, сказали ему, что есть в горах усадьба, где обитает президент славной кубинской державы… Ну и что с того? Что ему за дело до этого президента? В город переселяться нужно, туда, где пища и скопление людей! Как я уже упоминал, это типичная реакция вампиров: затеряться в миллионных толпах и отсасывать кровушку по-тихому. Разумеется, не все так просто, особенно в наши времена, когда упыри желают выйти из подполья. Но их Движение Легализации – российская причуда или, если угодно, европейская, об этом можно мечтать лишь в странах политесности, толерантности и коррумпированной демократии. На Кубе таким легализаторам быстро головы снесут и на кол наденут. Так что наш оживший кабальеро не за тем к вилле двигался, чтобы пообщаться с президентом и достичь консенсуса. А для чего? Ну, прикончит он команданте вместе с охраной, а это ведь такое дело, что его не утаишь! Начнется войсковая операция, пошлют в горы пару дивизий, потеряют многих солдат, но в конце концов останутся от упырей рожки да ножки… Совсем не в их интересах такая перспектива!

Я размышлял об этом часа два, пока мы добирались до каньона Сигуэнца, и пришел к выводу, что поведение клиентов нетипично. Это в том случае, если команданте был их целью, что казалось мне сомнительным. Скорее всего маршрут они выбрали случайно или по каким-то другим соображениям. Но о них я не имел никакого понятия.

Анна все-таки растормошила полковника. Устроилась рядом с ним на заднем сиденье, молчала целый час, чтоб дать ему остыть, а потом – слово за слово, смешок за смешком, хи-хи да ха-ха, и вот они уже воркуют, как пара голубков. Женские чары – великая сила! Не зря я ласточку сюда привез! Хотя сегодня лучше бы ей в Апакундо остаться, по лавкам пройтись, приобрести сувениры и съесть мороженое. Но юбку в цветочек она купила, румбу с пасадоблем сплясала и даже надавала кавалеру по мордасам… Не было повода отговорить ее от этой экспедиции!

Мы покинули машины в километре от ущелья. Оттаявший полковник расстелил на капоте карту и принялся объяснять диспозицию. Ущелье тянулось с юга на север, склоны его были крутыми, а дальний северный конец упирался в ненадежную осыпь: камень тронь, лавина покатится. Если перекрыть вход с юга, каньон станет ловушкой – правда, для обычных бандитов, а не для упырей. Этим взобраться на любую крутизну – что два пальца обмочить! И потому, как я присоветовал, над ущельем будет барражировать Ми-8 с пулеметами и ракетами. Вертушка высадит еще один взвод коммандос у входа в каньон, чья задача – держать оборону и отстреливать бегущих упырей. Наша группа входит в ущелье и очищает его, не преследуя тех, кто полезет на склоны, – их достанут с вертолета. К северному концу лучше не приближаться – взрывы гранат и ракет могут вызвать обвал.

На этом полковник закончил, взял автомат и, посмотрев на часы, сказал, что до подлета вертушки двенадцать минут. Эксперт имеет что добавить?.. Нет?.. Буэно! Тогда начинаем движение. Пронто,[14] но тихо и скрытно!

Камней и скал тут хватало, как и горных дубов, травы и кустарника, так что скрытность проблемой не являлась. Точно в назначенное время мы вышли к горловине ущелья, откуда истекал прозрачный ручеек. В небесах затарахтело, Ми-8 опустился за нашими спинами, из него посыпались люди в камуфляже и залегли в кустах. Полковник скомандовал: «Бегом!» – и наша группа, растянувшись цепью, перекрыла южный вход. Мы двигались по берегам ручья; Кортес – на левом фланге, Арруба – на правом, я с Анной и доном Луисом – в центре. Старый археолог по случаю схватки вооружился мачете, но я велел ему и ласточке держаться позади. «Шеффилд» в моих руках был холоден как лед; верный знак, что предстоит работа.

Ширина ущелья была метров восемьдесят, склоны изобиловали трещинами, довольно глубокими нишами и карнизами, что нависали в вышине. Тут царили сумрак и прохлада, неприятные после яркого солнца и теплого воздуха. Деревья в ущелье не росли, но ближе к склонам встречались густой кустарник и плющ, спадавший со скал темно-зеленой завесой. В общем, было где затаиться! Узкая щель в горах и множество укрытий… Немудрено, что с вертолета заметили лишь тени. Только вот чьи?

Когда мы миновали скалу с раздвоенной вершиной, выступавшую из склона, я уже знал ответ. Анна кашлянула за спиной – видно, заметила, как напряглись мои плечи. Не опуская ружье, я проверил, легко ли выходит из ножен клинок, потом ощупал перевязь с метательными ножами. Позади раздался шелест – Анна вытащила катану.

– Они здесь, Петр?

– Да.

– Много их?

– Пока не знаю.

Эманации упырей наплывали на меня потоком из десятков струй. Коснуться каждой и ощутить ее индивидуальность я бы не сумел – мы, Забойщики, вовсе не телепаты, и наш ментальный дар скромен и локален. Разобраться с тремя-четырьмя сигналами я еще могу, однако толпа упырей воспринимается как смесь, в которой трудно выделить ингредиенты. Но разница между десятком и сотней этих тварей все же ощутима, и сейчас, прикинув мощность излучения – или, если угодно, ментального запаха, – я решил, что клиентов больше двадцати, но меньше пятидесяти. Их точное число, при поддержке с воздуха, большого значения не имело, но все же я обернулся и сказал Барьеге и Анне:

– Передайте по цепочке: их тридцать или тридцать пять. Дистанция примерно двести метров. Они знают, что мы пришли.

Еще бы не знать! Забойщики чувствуют вампиров, а вампиры – пищу, что идет к ним своим ходом, на двух ногах. К тому же над нами стрекотал вертолет с ракетами на консолях и обращенными к земле стволами пулеметов. Но это не пугало упырей. Страх перед физическим уничтожением им не чужд, но уверенность в собственной силе и ловкости неколебима. Они бы справились с нашей командой и с теми, кто поджидал у входа в ущелье, перебили бы всех, потеряв, возможно, пять, или шесть, или десять ублюдков. Что до ракет с вертушки, так этим устаканишь упыря только при прямом попадании, чтоб на куски разорвало, а если посечет осколками, это ему лишь небольшая неприятность. В общем, не очень они беспокоились из-за коммандос, а о том, что Забойщик идет, откуда им знать! Не думаю, что вторичные из местных жителей что-то слышали о Забойщиках, а раз не слышали, то и своему вождю-идальго не могли сказать.

Вот его ментальный запах я ощущал определенно и четко! Эманацию первичных ни с чем не спутаешь, она как острый нож в груде железного лома, как пронзительный звук трубы на фоне пиликанья скрипок, как вонь нашатыря, заглушающая смрад гниющих отбросов. Но и среди первичных есть отличия. Я помнил запах жутких древних тварей, Борджа и Малюты, и помнил, как пахли те, что помельче калибром, Джавдет и Генри Форд, мамзель Дюпле и Харви Тейтлбойм, Земской и Дзюба. Да, разница имелась! И нынешний мой клиент скорее походил на Борджа и Малюту, чем на Джавдета и прочую шушеру. Словом, крепкий орешек! Однако и он не знал о Забойщиках. Не было таких умельцев в его времена.

Вертолет кружил над ущельем, солнце пыталось заглянуть в темную щель среди гор, но скалы стояли насмерть, превращая свет в тени, зной – в зябкую прохладу. Чувства мои обострились; я слышал, как шуршат камешки под ногами Анны, как позванивает мачете дона Луиса, как глубоко и ровно дышат коммандос. Сверху – полоска голубого неба, рядом – ручей, чьи воды уже не прозрачны, а темны… Слева – кусты и камни, справа – камни и кусты… С обеих сторон тянуло знакомым запахом. Похоже, нас собирались взять в обхват.

Я остановился, поднял руку и выкрикнул:

– Оружие к бою! По кустам… гранатами… огонь!

Грохнули подствольники. Семь гранат – налево, семь – направо… Брызнули каменные осколки, вспухли огненные шары в кустах, кто-то завопил от боли, кто-то взревел от ярости… Не ожидали, нергалово семя! – подумал я со злорадством и вскинул обрез.

Они появились из-за камней, выскочили из кустов, объятых пламенем, спрыгнули со скал, из-под зеленой завесы плюща. Быстрая и страшная орда! Были людьми, пусть не лучшими, раз превратились в упырей, но ничего человеческого в них больше не осталось. Клыкастые пасти, космы нечесаных волос, грязные лохмотья, скрюченные пальцы с отросшими ногтями… Один с оторванной взрывом рукой, у другого выбит глаз, и многие в крови от осколочных ран. Упырь, оставшийся в пылающих кустах, дергался там, ворочался и орал на все ущелье. Первым залпом уложили мы немногих, может, двоих-троих, но враг лишился преимущества внезапности. Собственно, было оно на моей стороне.

Грр-рау! Грр-рау! – рявкнул обрез. Гррау, гррау, гррау!

Две пули налево, три – направо, и пять голов разлетелись кровавыми клочьями. Коммандос тоже начали палить, но не все припомнили мои инструкции – били в грудь, в живот и в ноги. Я находился в середине цепочки и, хоть вампиры двигались стремительно, успел пристрелить еще двоих. Третьего, что прыгнул на меня с оскаленной рожей, ткнул стволом под ребра и добил на земле. Вокруг уже шла рукопашная схватка, наши люди стреляли и отбивались мачете и прикладами, кто-то хрипел с разорванным горлом, кого-то грызли, повалив в ручей. Вода окрасилась багрянцем, и неслись над ущельем стон и крик, лязг клинков и грохот выстрелов.

Грр-рау! Грр-рау! Я вышиб мозги еще двоим. Сегодня «шеффилд» не шептал, ревел разъяренным зверем, будто бросая вызов предводителю орды. Пока я его не видел, но чувствовал запах, струившийся с дальнего конца ущелья. Должно быть, он считал, что драться с пищей ниже достоинства идальго.

Хрясь! Я обернулся и увидел Анну с окровавленным клинком, над трупом упыря. Хорошо, мелькнула мысль. Хорошо, что спину мне защищает жена! Когда-то она сказала: где ты, Кай, там и я, Кая… Ее право – стоять за моей спиной, ее выбор – жить и умереть с Забойщиком… Но со смертью мы спешить не будем.

Гррау! Гррау! Гррау! Гррау!

Я стрелял, пока упыри не догадались, что нынче пища им не по зубам. Семь или восемь уцелевших полезли на склоны, двигаясь с паучьей ловкостью. Вертушка спустилась пониже, ударила ракетами, и в ущелье полетели кровавые ошметки.

– Кортес! – крикнул я. – Кортес, Арруба! Вы живы?

Они отозвались.

– Обезглавить всех, кто дышит и не дышит! Всех, понимаете? Трупы облить бензином и сжечь. Я отлучусь ненадолго. Ждите.

– Куда вы, дон Педро? – прохрипел полковник.

– За главным призом, – ответил я, сунул обрез в кобуру и побежал в дальний конец ущелья. На бегу оглянулся – ласточка, резвая моя супруга, мчалась следом и почти не отставала, а за ней поторапливался дон Луис. Кажется, целый и невредимый.

Ментальный запах вел меня. Еще не видя первичного, я ощущал его присутствие, как чувствуют чужой недобрый взгляд, буравящий спину. Он затаился где-то среди камней и скал и ждал момента, чтобы прыгнуть на меня, свалить на землю, впиться в шею и сосать, сосать… Ничего еще не кончилось, мелькнула мысль. Мы перебили инициантов, но если древняя тварь расправится со мной, коммандос ее не остановят. Монстр убьет дона Луиса и Анну, потом возьмется за солдат. Сколько их осталось? Уже не дюжина, и те, кому повезло, наверняка изранены и перепуганы – не те враги попались им, что прежде. Не люди – дьяволы! И главный дьявол еще жив. Иницианты в сравнении с ним – мелкие бесы, что кочегарят у адских топок…

Стены ущелья скакали вверх-вниз, вверх-вниз в ровном темпе бега. С них свешивались длинные зеленые бороды плюща, кое-где торчал кустарник, вцепившийся в трещины мертвой хваткой, багровели мхи, грозили шипастыми булавами кактусы. Ветры, бури и тропические ливни терзали этот каньон тысячелетиями, вырывали из неподатливой плоти утесов камень за камнем, песчинку за песчинкой, сбрасывали их вниз и громоздили на дне ущелья длинные гряды осыпей. Выбирая путь покороче и попрямее, я то разбрызгивал воды ручья, то прыгал с глыбы на глыбу, и камни с тихим шорохом осыпались под моими ногами. Ручей мелел, дно каньона повышалось, склоны сходились – сорок метров, тридцать, двадцать… Утесов больше не было; точно разбитые гигантским молотом, они превратились в бесформенные обломки, замершие в неустойчивом равновесии, ожидая, когда их зыбкий временный покой нарушит шторм, землетрясение или иной катаклизм. Эта каменная река нависала над северным концом ущелья, и чудилось, что достаточно даже громкого звука, чтобы разбудить лавину.

Здесь он ждал меня – высокий мужчина в годах, с мощной грудью и плечами, с кожей, потемневшей под солнцем тропиков. В его физиономии не было ничего утонченного, служившего признаком породы, голубой испанской крови. Черты простолюдина – тяжелые челюсти, широкие скулы, маленькие темные глазки, неряшливая борода, довольно длинный нос… Но в его осанке, развороте плеч и выражении лица читались властная уверенность, привычка повелевать, жестокость и непреклонность. Он был не в истлевших лохмотьях, как описывал дон Луис, а в старинном костюме, сапогах и черной шляпе с высокой тульей. И он опирался на меч – вернее, то была боевая шпага, длинная и острая, с лезвием в два пальца шириной. Бесценная вещь, клинок толедской работы, насколько я мог разобрать.

Вампиры редко пользуются оружием, а огнестрельным – вообще никогда. Но и холодное у них не в почете, ибо ловкость, чудовищная сила и клыки надежнее стального лезвия. В этом они напоминают крупных хищников – ведь пантере или тигру не нужны копье и меч, чтобы разделаться с жертвой. В такой привычке – или, возможно, традиции – есть резон: сталь наносит глубокие раны с обильным кровотоком, а быстрая потеря крови лишает пищу привлекательности. Но было похоже, что этот испанский упырь считает меня не пищей, а равным противником – он отступил на шаг и отсалютовал клинком.

В отношении вампиров я не придерживаюсь кодекса чести и никаких реверансов не делаю. Хороший вурдалак – мертвый вурдалак! И чем надежней и скорее, тем лучше.

Я поднял ружье, но тут же его опустил, услышав голос археолога:

– Осторожнее, дон Педро! Не стреляйте, ради девы Марии! Камни обрушатся на нас!

Вообще-то можно и пальнуть, подумалось мне; бывает, что «шеффилд» ревет, а случается, шепчет. Правда, до стрельбы он молчалив и не сообщает мне, чего ожидать, громоподобного рева или интимного шепота. Если грохнет, мало не покажется… Решив, что обойдусь без риска, я протянул Анне ружье и вытащил клинок. Чем ни прибить упыря, лишь бы прибить… Моя катана была короче его шпаги, но у японских мечей есть неоспоримое достоинство: они отлично подходят для рубки голов. Собственно, классический поединок самураев этим и кончается: либо голову смахнуть, либо располовинить хребет.

Я крутанул катану в воздухе раз-другой, расслабил кисть и твердыми шагами направился к противнику. Меня привлекала полоска загорелой кожи пониже его бороды и выше воротника из пожелтевших кружев. Шея у него была бычья, но я не беспокоился: мне доводилось рубить всякие шеи.

Он шагнул мне навстречу, и сталь зазвенела о сталь. Парируя первые удары, я сообразил, что с этим идальго нужно быть поаккуратнее: шпагой он владел блестяще. Профессионал, фехтовальщик от бога, черт побери! И, вероятно, он всю жизнь совершенствовал свое искусство, а это значило, что шпага при нем лет сорок пять. К старости наверняка ослаб, лишился прежней быстроты и силы, но теперь то и другое вернулось к нему; став вампиром, он снова был силен и ловок. Много сильнее, чем прежде, подумал я, отбив его клинок.

Мы сражались на пятачке четыре на четыре метра, свободном от крупных камней. Глядеть под ноги времени не было, и каждый понимал: подвернется камешек под ногу, споткнешься, покачнешься – тут тебе и конец. Моя катана сверкала у шеи упыря, его оружие посвистывало у моей груди; я целил в горло, он – в сердце. Так мы бились несколько минут, то атакуя, то отступая; протяжный звон наших клинков плыл над ущельем и отдавался эхом в скалах.

Я уже знал, что справлюсь с ним. Были когда-то разные школы фехтования – испанская, итальянская, французская, но все они устарели к нашим временам. Нынешние мастера клинка умеют такое, что и не снилось королевским мушкетерам и самому капитану Алатристе.[15] Я был не в силах измотать вампира и превзойти его в ловкости – первичные выносливей верблюда и стремительней змеи, – однако все же я мог его прикончить. Прекрасный фехтовальщик этот упырь, но для своей эпохи! К тому же он не представлял возможностей катаны и дрался так, будто в руках у меня сарацинская сабля.

Он ткнул в меня своим толедским вертелом, целясь в левый бок, в щель между ребрами. Я не стал парировать удар – нырнул под шпагу, перекатился по земле и очутился за его спиной. Для другого противника это был бы финал поединка – я мог подсечь ему ноги, разрубить позвоночник или проткнуть сердце, ударив под лопатку. Любой человек был бы на долю секунды беззащитен, но этот не был человеком. Он успел обернуться, и моя катана звякнула, встретившись с его клинком. Правда, я задел шею упыря и разрезал воротник, но рана была несерьезной – так, царапина.

Я начал теснить его к краю площадки, к большим камням, где было трудно маневрировать. Кажется, он уже сообразил, что я добираюсь до его головы, а прочие части тела мне неинтересны. Он защищался, стараясь не подпускать меня ближе, вытягивал клинок на всю длину, но завершение поединка было лишь делом времени. Довольно скоро я уже знал, в какую щель его загоню, как заставлю отклониться вправо, и в какой момент катана приласкает шею упыря. Это мгновение близилось, когда…

…Когда за моей спиной раздался топот, прозвучала команда, грохнули выстрелы, и автоматная очередь прошила живот вурдалака. Должен признаться, что к этому я не был готов, я лишь упал на землю, чтобы пули меня не задели. Но тут же вскочил, ибо каменная осыпь пробудилась, большие глыбы заскользили вниз со зловещим шорохом и скрипом, и все упыри, сколько их есть в Галактике, выскочили у меня из головы. В этот момент я думал только об Анне и старом археологе, о том, что они за мной не угонятся, а я их не брошу, и, значит, лавина накроет всех троих. Сунув катану в ножны, я подхватил свою ласточку, вцепился свободной рукой в куртку дона Луиса и потащил их туда, где метрах в тридцати от нас стояли капитан Арруба и двое солдат. Они уже поняли, что натворили. Миг, и дон Луис очутился в лапах сержанта Хосе и одного из коммандос, и вся наша группа понеслась по берегу ручья. Позади вздымалась пыль, грохотали камни, и я рискнул обернуться только раз. Мой недобитый клиент резво скакал с глыбы на глыбу, поднимаясь все выше и выше по низвергавшейся в ущелье каменной реке. Ловок, дьявол! – подумал я. Затем увесистый камень стукнул меня по ноге, напоминая, что зевать не стоит.

Пробежав с километр, мы остановились в безопасном месте, чтобы отдышаться. Я опустил ласточку на землю, принял от нее ружье и гневно уставился на Мигеля Аррубу. Тот посерел.

– Похоже, капитан, вы знаете лучше меня, как расправляться с вампирами. К чему вам эксперт?

– Полковник приказать идти на помощь, – пробормотал Арруба.

– И вы решили пострелять, причем не в голову, а в брюхо… Проклятый идиот! Он ушел от нас! И вы, вы за это в ответе!

Губы капитана тряслись. Наверное, чудился ему военный трибунал, расстрельный приговор, подписанный лично команданте, и стенка, у которой завершится его молодая жизнь.

– Не пугай парня, дорогой, – сказала Анна, погладила Аррубу по щеке и затараторила на испанском. Дон Луис раскурил сигару, сержант Хосе откупорил фляжку, мы глотнули рома, и я счел инцидент исчерпанным. Что поделать, бывают неудачи! Это, конечно, неприятно, зато срок пребывания на Кубе автоматически продляется. Какая-никакая, а все же заграница! Анне тут хорошо. Теплое солнышко, румба, юбка в цветочек и все такое…

Все такое мы увидели, возвратившись к месту битвы. Коммандос из второго отряда были уже здесь, стаскивали трупы в кучу, двое мертвых солдат лежали на земле, пятерых раненых грузили в вертолет. Анна оглядела тела упырей, канистры с бензином, залитые кровью камни, разбитые черепа, что скалились на нас недобрыми ухмылками, и сказала:

– Хочу обратно в наш подвал.

Потом начала раздеваться. Я тоже сложил на землю оружие, сбросил рубаху и стал расшнуровывать башмаки.

Подскочил Кортес.

– Сеньора! Дон Педро! Что вы делате?

– Всем разоблачиться, включая раненых, – приказал я. – Кровь упырей ядовита, ее необходимо смыть. Иначе будут язвы, а у раненых – гангрена.

Отмывались мы минут десять. Я сказал полковнику, что цели мы не достигли: начался обвал, и главный фигурант смылся под шумок. Придется отлавливать его на пересеченной местности или устроить ловушку, а какую именно, об этом завтра побеседуем. Сегодня будем отдыхать, кушать квашеные ананасы и танцевать пасадобль. Все!

Вертолет с мертвыми и ранеными улетел. Тела вампиров, облитые бензином и пожранные огнем, превратились в прах. Больше в ущелье Сигуэнца делать было нечего. Мы сели в джипы и возвратились в Апакундо.

Интермедия 2

Из записок Педро Санчо,

секретаря и хрониста экспедиции

Иисус Христос и Дева Мария! Это была славная битва! По сигналу генерал-капитана наш канонир Педро де Кандия выстрелил из двух пушек в середину толпы, убив и ранив многих. Затем генерал-капитан облачился в доспехи, опоясался мечом и кинжалом и атаковал с испанскими всадниками дикарей. Всадники привязали к гривам и хвостам коней погремушки, чтобы еще больше напугать противника. Запели трубы христианского воинства, наши люди испустили боевой клич, и над полем сражения раскатилось: «Сантьяго! Сантьяго!» Конница обрушилась на индейцев, которые были столь перепуганы, что сбивались в кучи и давили друг друга; случалось, что копье испанца пронзало сразу двоих-троих. Их жалкое оружие не могло нанести серьезных ран ни нашим всадникам, ни лошадям, и какой-либо опасности они для нас не представляли.

Увидев, что конница бьется успешно, генерал-капитан вернулся, слез с коня и, обнажив меч, повел на врага пехоту. Он сражался с великой отвагой и невиданным мужеством, стараясь пробиться к предводителю дикарей, и первым достиг его паланкина. Схватив вождя за руку, он начал тянуть его вниз, дабы сбросить на землю, но паланкин был слишком высок, и вцепиться крепче в руки вождя не удавалось. Тогда генерал-капитан воскликнул во весь голос: «Сантьяго!» – и призвал на помощь наших воинов. Затем случилось удивительное, и я, Педро Санчо, свидетельствую и клянусь Господом и всеми святыми, что видел это сам. Носилки великого вождя держали знатные люди той земли, и многие из них погибли сразу, а у других были отрублены кисти или руки по локоть. Но никто из тех знатных не убежал, никто не бросил своего предводителя, и те, кто лишился кисти и пальцев, продолжали держать паланкин на плечах. Убитых же тотчас заменяли другие люди, толпившиеся вокруг носилок так плотно, что было нельзя поднять меч и ударить в полную силу.

Это невиданное упорство раззадорило и разъярило испанцев. Один из наших воинов все же пробился к паланкину вождя и в гневе хотел заколоть его кинжалом, но генерал-капитан воспротивился, закричав, чтобы индейского вождя взяли непременно живым. После этого примчались несколько всадников и, ухвативших за край носилок, опрокинули их, сбросив владыку индейцев на землю. Так был захвачен в плен великий вождь той страны, коего подданные почитали не меньше, чем мы почитаем его католическое величество, нашего короля. Все прочие индейцы – те, что несли паланкин, и те, кто сопровождал своего владыку, – были убиты. Все они погибли около великого вождя. Что до самого вождя, то его поместили в комнату в храме Солнца и приставили к нему сильную охрану. Так повелел генерал-капитан.

* * *

Джон Хемминг. «Завоевание империи инков. Проклятие исчезнувшей цивилизации»

…Он был одним из тех непостижимых людей, движимых амбициями, у которых нет ясной цели. Он не был религиозным фанатиком, как Кортес, и оставался равнодушным к обращению в христианство местного населения или к их благосостоянию. Его амбиции привели его наверх из неясного прошлого, в котором он был всего лишь незаконнорожденным сыном ничем не примечательного офицера, к тому положению, которого он достиг, сосредоточив с своих руках колоссальное состояние и огромную власть. По словам Лопеса де Гомара, он «нашел и присвоил себе больше золота и серебра, чем любой другой из многочисленных испанцев, побывавших в Вест-Индии, и даже больше любых военачальников, которые существовали в мировой истории». И тем не менее он не умел как следует использовать свое богатство. Он ни одевался излишне роскошно, ни жил расточительно; его успех пришел к нему слишком поздно, чтобы он стал заводить сумасбродные увлечения охотой или лошадьми, строительством домов, женщинами, занятиями искусством или карьерой в обществе. Он так и не женился, хотя явно испытывал нежные чувства к своим принцессам из рода Инки и к детям, которых они ему родили. Он был простой солдат, неграмотный и бедный, но его глубоко уважали и слушались молодые люди, которых он вел за собой. И это уважение было вполне заслуженным, так как он был великолепным руководителем, бесконечно упорным и решительным в течение всех тяжелых лет исследовательских походов до открытия Перу, а также твердым и хладнокровно храбрым во время завоевания. Он был спокоен и дипломатичен; он добился для своего сомнительного предприятия поддержки от испанской королевской власти, установил разумные отношения с Инками Атауальпой и Манко и зачастую ограничивал произвол и охлаждал горячие головы авантюристов, из которых состояла его армия. Но он мог быть жестоким и бессердечным, а абсолютное отсутствие у него административного опыта сделало его нерешительным губернатором.

* * *

Из записок Педро Санчо,

секретаря и хрониста экспедиции

Великого вождя той земли звали Атауальпа, а титул ему был Инка, что означает высшую власть над всеми другими вождями, воинами и простолюдинами. Как я уже говорил, после пленения вождя поместили в комнату в храме Солнца на окраине Кахамарки. Генерал-капитан повелел дать пленнику новую одежду, так как прежняя была изорвана нашими воинами, стащившими Атауальпу с паланкина. Затем вождя пригласили к трапезе, и ему прислуживали точно так же, как самому генерал-капитану, и, по приказу последнего, хорошо с ним обращались. Ему даже разрешили выбрать женщин из числа пленниц, чтобы те состояли при нем в качестве служанок.

Эти милости генерал-капитана сопровождались речами, призванными успокоить Инку. Но он был охвачен страхом и всякий раз, когда испанцы входили к нему, думал, что они пришли его убить. Заметив, что вождь все время печалится, генерал-капитан сказал, что Атауальпа не должен предаваться грусти. «Ибо, – сказал генерал-капитан, – в каждой стране, куда мы, христиане, приходили, были великие правители, и мы сделали их своими друзьями и вассалами нашего императора как мирными путями, так и посредством войны, поэтому Инка не должен чувствовать себя потрясенным, попав к нам в плен».

Вскоре Атауальпа заметил, что испанцы ищут и собирают золото, и спросил подтверждения у генерал-капитана, обещая богатый выкуп за свою жизнь и свободу. Сколько золота он может дать? – спросил генерал-капитан. Вытянув руку вверх, Инка ответил, что наполнит комнату золотом до этой отметки. А комната, в которой он содержался, имела 22 фута в длину, 17 в ширину, и высота, отмеченная вождем, была около 8 футов. Атауальпа сказал, что до этой высоты комната будет полна предметами из золота, кувшинами и подносами, вазами и статуэтками, а кроме того, ее дважды наполнят серебром, и это будет сделано за два месяца. И тогда генерал-капитан поклялся именем Господа, что если свершится такое обещание, то Инка останется жив и получит свободу.

И стала та клятва первым шагом к великому греху, ибо Инка выполнил обещанное, но по приказу генерал-капитана его умертвили. Не важно, что нашего предводителя склонили к этому дурные советчики; важно, что он дал клятву, сам произнес ее слова, однако сказанного не сдержал, а значит, виновен он перед лицом Господа. Господь же к клятвопреступникам суров, и тяжела его кара.

Пришелец из прошлого

Забойщики спят мало и спят чутко. Лично мне хватает четырех-пяти часов, с двух ночи до шести-семи утра. В прежние годы я увлекался чтением; собрал и осилил все романы о вампирах, какие выходили на русском языке, поражаясь выдумке авторов, а также их наивности, ибо – к счастью для них! – никто из писательской братии с натуральным упырем дела не имел. Во всяком случае, в тот период, когда они сочиняли свои истории, иначе роман остался бы недописанным. Много я таких книжек прочитал, но это уже в прошлом. Теперь я не листаю ночами страницы, а нахожусь, как подобает персоне, обремененной семьей, на супружеском ложе, под боком у ласточки. Она спит долго и крепко, а я гляжу на чудное ее лицо, слушаю, как она дышит, касаюсь ее шелковых волос и размышляю о том, как мне повезло. Ей, впрочем, тоже – все-таки я, и никто иной, сделал ее из вампира человеком. Спасибо Лавке и голубым пилюлям!

В общем, в ночь после облавы она уснула сразу, как до постели добралась, а меня в сон что-то не тянуло. Я вычистил клинок и сел у окна, глядя на звездное небо. Наш номер был на втором этаже, в той части дворца, что обращена не к городу и площади, а к живописным скалам, но любоваться ими я не мог – они тонули в бархатной тьме южной ночи. Так что я смотрел на небеса и удивлялся тому, какие на Кубе яркие звезды – ярче, чем в Турции, Греции и Испании, не говоря уж о московских. Здесь понимаешь, что звезды вовсе не мелкие точечки в небесах, а гигантские светила. Они пылали в космосе миллиарды лет до нас и будут пылать еще столько же, до той поры, когда Вселенная сожмется в крохотный шарик. О нас к тому времени не будет ни воспоминаний, ни праха, ни даже какой-нибудь там молекулы ДНК.

Так я сидел, слушая пение цикад за окном и тихое посапывание ласточки, и размышлял о вечном и нетленном. Подходящее занятие для человека, посвященного в Великую Тайну вампиров! Эта Тайна гласит – если, конечно, графиня Батори меня не обманула, – что Страшный суд уже случился и всем нам, живым и мертвым, вынесен суровый приговор: оставаться в преисподней реальности, в этой юдоли слез и печалей, без всякой надежды на милость и прощение. Может, оно и в самом деле так… Но, с другой стороны, к чему мне это прощение? К чему божьи милости и райские кущи? Ласточка со мной, клинок и «шеффилд» тоже, и этого вполне достаточно.

Цикады внезапно смолкли, и теперь я слышал только дыхание Анны. Мне нужно немногое, чтобы насторожиться; собственно, я всегда настороже, это мое естественное состояние. Такой врожденный рефлекс у Забойщиков, как утверждает магистр.

Рука сама собой потянулась к обрезу. Сжимая ружье, я бесшумно поднялся и встал сбоку от окна. Ствол был ледяным, и слабая ментальная аура, совсем незаметная еще секунду назад, защекотала мои извилины. Очень знакомый запах! Я ощущал его не далее чем прошлым днем в ущелье Сигуэнца.

Присев, я дотянулся до кровати и сдернул с Анны покрывало. Нулевой результат. С тем же успехом я похлопал ее по руке, дернул за голую ногу и за краешек ночной рубашки. Пришлось прибегнуть к крайним мерам. К каким именно, я не скажу, чтобы не выдавать секретов супружеского ложа. Анна отмахнулась, пробормотала: «Нет, не сегодня, милый… Я такая усталая…» – но все же глазки ее приоткрылись.

– Проснитесь, сеньора, – шепнул я. – По делу бужу, по делу, не для любовных утех.

Есть у моей супруги неоценимое качество: в критические моменты она знает точно, как поступать. Вот хотя бы недавний эпизод, когда мы уносили ноги от обвала: она лежала на моем плече, не трепыхаясь, не издавая ни звука и выполняя при этом важную миссию: крепко держала мое драгоценное ружье. И сейчас она была на высоте: соскользнула с кровати, схватила катану и замерла у стены в позе японского воина, готового к атаке. В другое время я бы залюбовался ею, да случай был неподходящий.

– Что? – тихо выдохнула Анна.

– Наш кабальеро явился, – так же тихо ответил я. – Запомнил нас. Выследил или взял кого-то в Апакундо, перекусил, а заодно разжился информацией.

– Что мне делать?

– Расслабься и сиди, где сидишь. Сунет голову в окно, тут ему и конец.

Окна в бывшей усадьбе Пиноса были узкими, чтобы не пропускать жары в знойную пору и влагу в сезон дождей. Днем окно закрывали жалюзи, но сейчас они были подняты, а створки – распахнуты, и свежий горный ветерок, залетая в комнату, овевал наши лица. Свет мы, разумеется, не включили, и я видел, как поблескивают в темноте глаза моей ласточки и как колышется на груди легкая ткань рубашки. В другое время… Да что говорить!

Стены в этом дворце были метровой толщины и сложены из местного камня, известняка или песчаника, я уж точно не знаю, в геологии я не силен. Второй этаж был довольно высок, ибо кроме первого имелся еще и основательный фундамент с подвальным помещением. Словом, мы находились в семи или восьми метрах над землей, но это расстояние для упыря не преграда – отродья Нергала легко залезут на стоэтажный небоскреб. Вот окно представляло некую сложность: узкое и в глубокой нише, так что с отвесной стены разом в него не запрыгнешь. Но и к такому повороту событий я был готов. Полезет тварь в окно – получит пулю между глаз, прыгнет – вгоню ему пулю в затылок. Комната наша была просторной, но дальше двери не упрыгаешь – тем более что явился в гости с определенной целью. У меня цель тоже была – в первом и главном значении этого слова. Я знал, что не промахнусь.

Кажется, Анна тоже так считала. В ее глазах сверкал охотничий азарт, губы чуть заметно шевелились. Я услышал – нет, скорее ощутил своим ментальным чутьем, как она напевает:

– Бабочка крылышками бяк-бяк-бяк, а за ней воробышек прыг-прыг-прыг… Он ее голубушку шмяк-шмяк-шмяк…

Запах вампира усилился – очевидно, наш идальго уже лез по стене. Приложив палец к губам, я бросил взгляд на Анну и кивнул на окно – мол, будь готова, сейчас прыгнет.

Но он не прыгнул – вместо этого раздался глуховатый голос с властными интонациями. Он был рядом, висел на каменной стене, но не пытался ворваться в комнату. Он хотел говорить со мной.

Чудеса, судари мои, дивное диво! Не помню другого такого случая – не считая, конечно, моей ласточки в прежнем ее состоянии и брата Пафнутия, раба божьего, свершившего благочестивый подвиг. Анна тоже изумилась – глаза у нее стали как два кофейных блюдечка.

– Заговаривает зубы? – негромко промолвил я.

Она замотала головой.

– Он клянется Святой Троицей, Девой Марией и жизнью своих детей, что не войдет к нам и зла не причинит. И не хочет входить – знает, что ты его убьешь из быстрого мушкета, как убил его воинов. Ему надо о чем-то тебя попросить… или предложить… Я не совсем понимаю его архаический испанский.

«Хитрит?..» – подумал я. Но перехитрить мой «шеффилд» невозможно. Такое никому не удавалось: ни Малюте, кровавому псу опричнины, ни Цезарю Борджа, папскому отродью, ни остальным ублюдкам, чьи клыки я когда-то вышибал и нанизывал на ожерелье.

– Скажи ему, – произнес я во весь голос, не опуская ружья, – скажи, что я не знаю испанского и потому буду говорить с ним через тебя, моя дорогая сеньора. Пусть изложит свою просьбу… или что там ему надо. Но сначала пусть назовется. Любопытно узнать, кому я выбью мозги.

Анна заговорила, вампир ответил, и в словах его слышалось что-то знакомое, будто бы имя с раскатистым «рр» или, возможно, прозвище. Но в чужом языке имена, да еще непривычные, выделить трудно. Опять же, не очень я прислушивался к сказанному, я держал окно под прицелом.

– Не может быть… – вдруг молвила Анна и, отшвырнув клинок, ринулась к окну. Я поймал ее за край рубашки и заставил опуститься на пол у своих коленей. Здесь она была в безопасности.

– Как он назвался?

Но ласточка меня будто не слышала. Снова пробормотав: «Не может быть! Быть такого не может!» – она застрекотала на испанском с такой скоростью, что у меня зазвенело в ушах. Глуховатый мужской голос раздался снова. Упырь говорил не так быстро, как Анна, но все равно я не понимал ни слова. Однако заметил, что голос уверенный, резкий и властный, как если бы мой собеседник не на стене висел, а расположился в кресле с мягкой подушкой, в личном своем дворце, и неторопливо делал выволочку призванным на ковер подчиненным. Или, положим, то была не выволочка, а приговор: этому отрезать уши, того четвертовать, а тех – под топор и обезглавить без затей.

Говорил он довольно долго, а ласточка слушала с остановившимся взором, и вид у нее был такой, точно глядела она не в окно, а в глубь столетий, где открывались чудные картины. Или величественные, или жестокие и страшные, но в любом случае вызывающие почтительное удивление. Что до меня, то я прикидывал, не высунуться ли в окно и не снести ли вурдалаку черепушку. Однако решил подождать: я тоже не лишен любопытства.

Наконец Анна произнесла пару фраз и подняла ко мне свое личико.

– Я сказала ему, чтобы ждал, что я должна перевести его слова.

Лицо ее было бледным, но не от страха, от возбуждения. Я видел, что она потрясена.

– Кто он такой, ласточка? Испанский король и римский император?[16]

– Нет, дорогой. Он гораздо более известная персона – Франсиско Писарро, завоеватель Перу!

Челюсть у меня отвисла. Прежде мне приходилось иметь дело с упырями, чей возраст исчислялся лет в четыреста или пятьсот – собственно, такими были и Цезарь Борджа, и графиня Батори, и Малюта Скуратов, он же Пашка-Живодер. Все они являлись душегубами и злодеями, но также – чего не отнять, того не отнять! – историческими личностями. Однако меньшего калибра, чем Франсиско Писарро! С его известностью и славой не мог сравниться даже граф Дракула. Нет, не мог! Что он, собственно, свершил, этот валашский господарь? Ну, дрался с османами, иногда удачно, иногда не очень… ну, сажал подданных на кол, резал их, топил и вешал… ну, прославился своими зверствами и стал вампиром…[17] Масштаб деяний Писарро был куда крупнее! Сокрушитель империи инков, завоевавший огромную страну с горстью солдат, разграбивший ее несметные богатства, ставший ее правителем! По сути дела, вот и все, что я знал о Франсиско Писарро, кроме имени. Новость, что он превратился в упыря и пролежал в гробу больше четырех столетий, меня поразила. Хотя, с другой стороны, грехов у него на совести было изрядно, и таким дорога в рай заказана. Такие, по теории Льва Байкалова, как раз и становятся первичными вампирами.

Но эти мысли пришли ко мне позже, а сейчас я с самым дурацким видом брякнул:

– Это какой же Писарро? Тот, кто инков покорил?

– Тот, тот, можешь не сомневаться! – заверила меня Анна.

– Но как он очутился здесь, на Кубе? Я думал, что его похоронили где-нибудь в Перу с большим почетом… салют из аркебуз, гроб под испанским флагом, заупокойные мессы и все такое… и лежит он себе полеживает, а к его саргофагу водят туристов…

– Все было не так, – авторитетно заявила Анна. – Оказывается, его убили в Лиме, прямо в его дворце. Он защищался, заколол одного из нападавших и многих ранил… Но все-таки его убили, и что было потом, ему не известно.

– Спроси еще раз, – потребовал я. – Спроси, знает ли он, как попал на Кубу. Может быть, о чем-то догадывается?

Краткий вопрос, краткий ответ…

– У него нет никаких догадок, – промолвила Анна. – Он только сказал, что раз Куба – остров, то, значит, гроб с его телом привезли на корабле.

Ну, привезли и привезли, подумал я. Не любопытствуй сверх меры, Забойщик! Разве столь уж важно, кто, когда и почему доставил этот «груз двести», закопал его в безлюдных кубинских горах и соорудил часовню?.. В разрезе нынешних обстоятельств плевать нам на это! Тут другое важнее.

– Спроси его, ласточка: он сознает, что сделался вампиром? Прямо спроси, деликатничать нечего!

Теперь переговоры были более долгими. Анна переспрашивала, что-то уточняла, Писарро отвечал, и голос великого конкистадора уже не казался уверенным и властным. Похоже, превращение в упыря не относилось к его приятным воспоминаниям.

– Он думал, что болен каким-то местным недугом, неведомым в Европе, – произнесла Анна. – Подцепил что-то от дикарей… Он жаждал испить крови, и это желание становилось сильнее с течением дней. Ему хотелось не крови животных, а крови человека, и однажды он попробовал… потом еще и еще раз… Это были индейцы, всего лишь мальчишки-слуги из дворца, но о его пристрастиях стало известно в городе. Об этом не говорили, только шептались… Он не мог справиться со своим недомоганием и решил, что это не болезнь, а проклятие инкских колдунов. Он уничтожил их державу, убил Великого Инку, и за это его прокляли – может быть, отравили или напустили какую-то жуткую порчу. Он молился, он просил у Господа избавления, но тщетно… – Анна сделала паузу, потом сказала: – Историю с Великим Инкой я помню, читала об этом. Его звали, звали… кажется, Атауальпа. Он попал в плен к испанцам, и Писарро держал его как заложника. Поклялся, что отпустит за огромный выкуп, и подданные инки наполнили золотом и серебром большую залу. И все же Атауальпа был убит.

Она вдруг заговорила горячо и страстно, и Писарро ответил ей – ответил одним словом, прозвучавшим с тоской и горечью.

– Что ты ему сказала? – спросил я.

– Что это была не болезнь и не порча, а в самом деле проклятие – только не индейских колдунов, а Бога. Бог покарал его за то, что он сотворил с Атауальпой, с другими инками и простыми индейцами. Покарал за клятвопреступление и жестокость, за пролитую кровь, за погибших женщин и детей. За его великие грехи!

– И что он ответил?

– Возможно. Так он сказал. Возможно.

За стеной снова раздался глуховатый голос.

– Теперь он говорит, что у него были враги среди испанцев, – пояснила Анна. – Диего де Альмагро, знатный сеньор и второй человек в их воинстве, всегда завидовал ему и вредил как мог, считая, что обделили его почетом и добычей. Этот Альмагро поднял бунт, его убили, но у него остался сын, тоже Диего, и несколько сторонников. У Писарро было гораздо больше преданных людей, с ним были его братья, и любой мятеж заговорщиков он подавил бы с легкостью. Но когда в Лиме поползли слухи о тех индейских мальчишках… о том, что он сделал с ними… В общем, положение изменилось. Люди подумали, что Писарро уже не тот верный христианин, каким был прежде, а часть из них даже решила, что он продался дьяволу. И тогда заговорщики нанесли удар. Должно быть, они считали, что остальные испанцы их поддержат или хотя бы не будут им противиться. Ведь они освобождали город и страну от сатанинского отродья!

Выслушав эту историю, я спросил:

– Он может припомнить, когда появились первые признаки вампиризма? Когда он захотел человеческой крови?

Анна перевела мой вопрос, выслушала ответ и промолвила:

– Примерно за месяц до его гибели. Точнее он не может сказать.

Тут я призадумался, хотя бдительности не терял – с упырем из первичных всегда надо быть начеку. Твари опасные и непредсказуемые.

Что до моих дум, то я не назвал бы их праздными – здесь было о чем поразмыслить. Преображение в первичного вампира требует нескольких месяцев – как минимум двух или трех, а чаще шести-восьми. В этот период потребность в человеческой крови постепенно нарастает, поиск жертв и их убийство становятся из случайных актов регулярными, психика деформируется, и наконец упырь сознает, что стал упырем. Получалось, что нынешний мой клиент к моменту смерти не дошел до этой стадии. Его убили – очевидно, закололи шпагами и кинжалами, но для вампира, даже не завершившего свою метаморфозу, это не фатально. Он впал в кому, процесс преображения сильно замедлился и потребовал столетий вместо месяцев… Уникальный случай, как я уже говорил!

Уникальность, однако, не исключала главную проблему: как ни крути, а наш конкистадор – упырь, и значит, придется ему познакомиться с «шеффилдом». Или с моим клинком – это уж как нам повезет… Но, решив одну загадку, я хотел разобраться и с другой, со странным поведением моего клиента. Иницианты, которых он сотворил, не вызывали удивления – всякий первичный стремится окружить себя такими тварями, слугами и помощниками, создать собственную среду обитания, как говорит магистр. Это у них безусловный рефлекс – творить себе подобных, но есть еще одно обстоятельство – тяга к изобильной пище. Об этом я уже думал и удивлялся, отчего упырь-предводитель сидит в горах, а не ищет места посытнее. Ведь у него появились иницианты, десятка три или четыре, а прокормить такую ораву – дело непростое!

– Спроси, что он тут делает, – произнес я, поглаживая приклад обреза. – Что ему нужно в Сьерра-Гранде-Оковалко? Что он тут забыл? Тут редкое население, не по аппетитам его банды.

Выслушав вурдалака, Анна взмахнула ресницами и в задумчивости приоткрыла рот.

– Не знаю, милый, плакать или смеяться… Знаешь, что он сказал? Иницианты ему объяснили, где он очутился, сколько прошло времени и что здесь за страна. Но понял ли он их? Очень сомневаюсь… Вероятно, он не совсем адекватен, так как решил покорить этот остров, как некогда завоевал Перу. Для этого нужны бойцы, крепкие мужчины, и он принялся плодить вторичных. Он говорит, что в Перу у него было небольшое войско, а здесь за ним пойдут тысячи и тысячи, стоит только испить их крови и поделиться своей. У него будет армия, и он захватит все города и все сокровища этой земли и станет ее владыкой. Но раньше нужно уничтожить прежнего властителя – дряхлого старика, как сказали иницианты, который прячется где-то в горах. Он его найдет, выпьет его кровь, и народ покорится…

Ну и ну! – подумал я. Новая конкиста на Кубе! Похоже, ласточка права – тронулся умом клиент! Или, скорее, еще не вписался в наше время… Слишком резкий переход от каравелл к трансатлантическим лайнерам, от аркебуз к автоматам, от манускриптов к компьютерам и телесетям. И люди теперь другие, и политические идеи, и образ жизни… Словом, история движется, мир на месте не стоит!

Пока я размышлял над этим, Анна обменялась с кабальеро парой фраз. Внезапно он что-то прорычал, и голос его был полон гнева. А еще, как мне показалось, негодования и обиды.

– Что ты ему сказала, ласточка?

– Что мир изменился. А он ответил, что сильный и решительный человек в любом мире станет повелителем. И тогда… – Анна смолкла.

– Тогда?.. – поторопил я.

– Тогда я напомнила ему, что он уже не человек. Кажется, он рассердился… Говорит, хоть Бог его покарал, он все равно остался человеком. – Сделав паузу, Анна произнесла: – Знаешь, Петр, мне его жаль. В свое время он был велик и грозен, а в наше – как дитя малое…

– От клыков этого дитяти уже погибла масса народа, – возразил я. – Так что хватит болтовни. Узнай, что ему нужно, и завершим переговоры.

Снова зазвучал властный глуховатый голос.

– Он вызывает тебя на поединок, – пояснила Анна. – Он видел, как ты убиваешь его людей, и понял, что ты – великий воин. Он скрестил с тобой оружие, но спор ваш не окончен. Ты ему мешаешь, поэтому он предлагает биться снова. Через день, на рассвете, у входа в ущелье Сигуэнца. Меч к мечу, кинжал к кинжалу, как полагается рыцарям. Так он сказал. И еще добавил, что тебе нечего бояться: если он проклят Богом, ты непременно победишь.

– Обойдемся без божественной поддержки, – сказал я. – Передай, что я согласен. Через день, на рассвете, у ущелья Сигуэнца… Пусть наточит свой клинок.

Анна перевела, вампир отозвался кратким восклицанием, за окном что-то прошуршало, и наш собеседник исчез. В молчании мы глядели друг на друга. Я все еще сжимал ружье, Анна сидела у моих ног и с задумчивым видом накручивала на палец прядку волос. Наконец она сказала:

– Поразительно, милый! Я так взволнована… Боюсь, сегодня мне не уснуть.

Но она уснула, едва забравшись в постель. А вот я бодрствовал всю ночь, слушал пение цикад и пялился на небеса. Нет у меня доверия к упырям. Хитрые твари! Могут наплести с три короба и удрать, а только расслабишься, только прикроешь глаза, они тут как тут… Вернулись, и клыки наготове!

Но этот вампир не вернулся.

* * *

Когда утром мы спустились в холл гостиницы, трое наших компанейрос уже были там. Анна тут же затараторила на испанском, повествуя о нашем ночном приключении. Испанский – особый язык, особый в том смысле, что речь должна сопровождаться жестами. И потому ласточка размахивала руками, топала ножкой, трясла головой, а в самых интересных местах закатывала глазки. Слушатели реагировали с подобающей экспрессией. Старый археолог то бледнел, то краснел, приплясывал на месте, дымил сигарой и посыпал рубаху пеплом. Полковник вцепился в усы обеими руками, дергал их то вместе, то поочередно, щелкал застежкой кобуры и временами хватался за пистолет. Что до капитана, то он большей частью пучил глаза. Кажется, я говорил, что капитан Мигель Арруба – мулат?.. Глаза у него тоже были мулатские, прекрасные, темные, большие, как сливы, и очень выразительные. Не глаза, а погибель слабому полу! А вот мне с глазами не повезло. Разные у меня глаза, один черный, другой зеленый… Что поделать, каждому свое! Арруба – мулат, а я – мутант…

Анна добралась до конца истории, все заговорили разом, замахали руками, да так, что казалось, будто рук у них целая дюжина и в каждой по сигаре. Наконец полковник соизволил обратить внимание на меня.

– Вы собираетесь с ним драться, дон Педро?

– Разумеется, дон Алекс. Большая удача, что он явился сам. Просто невероятная! Не придется искать его в диких горах и рисковать жизнями наших коммандос… Завтра миссия будет закончена. Я его убью.

При этих моих словах археолог дернулся и издал протестующий звук. Кортес не обратил на это внимания.

– Но я не могу отпустить вас одного, без поддержки! Это против правил!

– Поддержка мне не нужна, – заверил я. – А нужно мне, чтобы никто не болтался за спиной и не палил в белый свет. – Тут я с ехидной улыбкой поглядел на Аррубу. – Еще нужен джип и проводник. Это все.

– Я поеду с вами, – быстро произнес на английском дон Луис.

– И я! – воскликнула ласточка.

– Разумеется, дорогая. Куда ж мне без тебя? – Я поклонился археологу и перешел на английский: – Благодарю, дон Луис. Вы окажете мне неоценимую услугу, доставив к ущелью.

Они снова затрендели. То ли обсуждали мои шансы на победу, то ли о чем-то спорили. Уловив вкусные запахи, которыми тянуло из ресторана, я взял ласточку под локоток.

– Не пора ли завтракать, дорогая?

Завтракать, а также обедать и ужинать она всегда пожайлуста. Мы плотно перекусили, и полковник с капитаном скрылись с глаз. Должно быть, пошли к телефону докладывать начальству о предстоящей операции. Дон Луис проводил их пристальным взглядом, потом сказал:

– Есть разговор, амигос.

– Раз есть, поговорим.

– Только не здесь. Я знаю одно местечко, очень тихое, приятное и уютное. Соблаговолите следовать за мной.

Он повел нас в левое крыло дворца, к музею. Это было собрание предметов старины, занимавших полуподвал и пять больших комнат на первом этаже. За ними находились библиотека и кабинетик смотрителя, сухонького сморщенного старичка, которого дон Луис отлично знал. Имя у старичка было роскошное – дон Ансельм Родриго Мария Хесус де Барбенья де Дорада. Он галантно поцеловал Анне ручку, обнялся с доном Луисом и предложил нам лимонада. Мы выпили по стакану, затем смотритель удалился в свой кабинет, а дон Луис повел нас в музейные залы.

В этих комнатах, завешанных картинами и гравюрами, заставленных манекенами в старинных одеждах, витринами с оружием, коллекцией монет и другими экспонатами – среди них даже была чугунная бомбарда! – царил приятный холодок. Анна полюбовалась на золотые украшения, осмотрела платья, туфли и кружевные мантильи испанских дам, поахала возле чудных черепаховых гребешков, инкрустированных серебром. Дон Луис терпеливо ждал. Наконец он повернулся к задвинутому в угол и абсолютно голому манекену.

– Обратите внимание на этот экспонат, амигос. Точнее, на место, где экспонату полагалось быть… Дон Ансельм сообщил мне, что в музее произошла кража. Похищен костюм испанского дворянина и редкостная вещь, драгоценный клинок толедской работы. Он лежал здесь. – Археолог повернулся к витрине, закрытой темной тканью. – По словам дона Ансельма, это случилось двенадцать дней назад.

– Наш конкистадор прибарахлился, – заметил я. – А я-то гадал, откуда у него эта шпага! Ну, завтра она возвратится в музей. И шпага, и костюм и сапоги.

Дон Луис коснулся моего плеча.

– Не хотелось бы, друг мой. Мне этого совсем бы не хотелось. Есть кое-что дороже шпаги и костюма. Много, много дороже!

Кажется, я его не понял. Мы беседовали на английском, а в этом языке я не силен. Анна, правда, переводила и подсказывала мне нужные слова. Перевела и на этот раз, увидев, что я в затруднении.

– Дороже? – переспросил я. – О чем вы говорите, дон Луис?

– Не о чем, а о ком. О Франсиско Писарро, великом конкистадоре! Я не хочу, амиго, чтобы вы его убили.

– Почему?

Археолог раскурил сигару. Ароматный дым окутал его, заструился к сводчатому потолку.

– Боюсь, дон Педро, у нас разные взгляды на сей предмет – я имею в виду убийство. Вы – охотник на вампиров, и для вас этот человек – чудовище. Монстр, которого непременно надо уничтожить! Я – ученый, и для меня не важно, вампир он или не вампир, дьявольское ли отродье или персона, попавшая в беду. Он для меня неоценимый кладезь информации! Неиссякаемый ее источник, чудом занесенный в наши времена! Невероятная, фантастическая возможность! Подумайте сами, мой юный друг, сколько нового, сколько интересного можно узнать от Франсиско Писарро, современника и очевидца великих исторических событий! О Панаме и Мексике, Кубе и Эспаньоле, о державе инков и, наконец, об Испании… Это куда важнее, чем похищенные шпага и костюм.

– Кроме них есть еще трупы, – напомнил я. – Люди, которых он высосал со своей бандой, и его сподвижники, убитые нами. Но если бы я его пощадил… если бы даже такое случилось… как вы себе представляете разговор с вампиром, дон Луис? Вы ему про Панаму и Мексику, а он – хвать вас за горло! Вы что же, хотите его в клетку посадить, кормить свиной кровушкой и вести научные беседы? Очень не советую!

– А такое возможно? – с надеждой спросил археолог. – Кормить его кровью животных?

Я пожал плечами.

– Теоретически – да, но рано или поздно он до вас доберется. К тому же полковник Кортес не позволит оставить его в живых. У полковника есть приказ от вышестоящей инстанции, и он его выполнит. Этот Писарро – угроза для команданте, слишком опасный и властолюбивый тип, и значит, его необходимо уничтожить. Что произойдет помимо вашего и моего желания.

Дон Луис прямо затрясся, представив такую печальную перспективу. Анна слушала нас с мрачным видом, и я ее понимал – все эти разговоры о том, как упырю, не делая вреда, выжить в человеческом обществе, слишком напоминали ее собственные проблемы. Счастье, что их уже нет! Великое чудо, по правде говоря… Спасибо Лавке!

Археолог откашлялся и смущенно опустил очи долу. О чем-то он желал поговорить, но не решался – видно, речь шла об интимном. Я поощрил его улыбкой.

– Хм-м… Вы, дон Педро, не простой человек… я хочу сказать, необыкновенный…

– Разумеется, – подтвердил я. – Все Забойщики – мутанты. Поэтому мы и можем справиться с вампирами.

– Я о другом, мой друг. В ущелье Сигуэнца я стоял за вашей спиной и видел, как вы их убиваете. Пять, десять, пятнадцать, двадцать… – Для убедительности он растопырил пожелтевшие от табака пальцы. – Вы стреляли из своего ружья и ни разу не промахнулись. Паф-ф – и голова долой!

– Результат долгой и упорной тренировки, – скромно пояснил я.

Археолог кивнул.

– Я понимаю, такая меткость не дается даром. Тренировка, конечно же, тренировка… Но вы не заряжали свое ружье! Я знаю, что к «шеффилду» полагается обойма на пять патронов… Но у вас нет ни патронов, ни обойм! А патрон под пулю дум-дум толщиною с палец, и не заметить его я не мог… Но вы просто стреляли! Стреляли, и все!

– Положим, что так, – сухо произнес я, переглянувшись с ласточкой. Она подняла брови, будто хотела сказать: а он наблюдательный, этот дон Луис! – Положим! И что отсюда следует?

– Не сердитесь, дон Педро, и не считайте меня глупым настырным стариком. Я только хотел намекнуть, что вы владеете какой-то тайной.

И очень даже страшной, подумал я, но перебивать не стал.

– Полагаю, это некий профессиональный секрет, коим я не вправе интересоваться, – продолжал дон Луис с отменной вежливостью. – Но, будучи умудрен жизнью и разнообразным опытом, как счастливым, так и печальным, я знаю, что тайны и секреты поодиночке не пасутся: где один, там и другой, а где другой, там и третий. Иначе говоря, известен ли вам какой-то способ обратного преображения? Чтобы из вампира сделать человека?

Анна вздрогнула, а я невольно восхитился. Вот что значит ученый, судари мои! Аналитический ум! Зацепился за удивительный факт, обобщил свои наблюдения и сделал правильные выводы… То есть задал правильный вопрос.

Однако при всей моей симпатии к дону Луису, расставаться с волшебной пилюлькой ради его научных затей мне не хотелось. У меня были еще три голубых шарика, хранившихся в потайном кармане моего плаща, но кто знал, кому, когда и почему они понадобятся! Одного кандидата на обратную метаморфозу я уже присмотрел – Пафнутий, божий человек, пятая колонна матери нашей церкви в стане упырей. Но могли появиться и другие, обращенные силой, как моя Анна, и такие же несчастные.

Нет, не пожертвовал бы я чудесное средство, если бы не Анна! Что мне этот Писарро?.. Ни сват, ни брат и даже не знакомец… Но она поглядела на меня своими карими очами и сказала:

– Ты ведь можешь, Петр. Можешь, я знаю… Так помоги!

Дону Луису я еще мог отказать или увильнуть от ответа, а с любимой супругой такие фокусы не проходят. И потому я стиснул зубы и буркнул:

– Ладно, сделаем. Но учтите, дон Луис: нужно, чтобы он сам захотел стать человеком. Иначе я бессилен.

Археолог наш разве что качучу не сплясал от радости. Потом произнес:

– Завтра я, как обещал, с вами поеду. Если мы его уговорим… если он снова станет человеком… Вы не представляете, дон Педро, как я вам благодарен! Это будет сенсация! Фурор! Я напишу статью… да что там статью – книгу! Четыре книги! О Писарро и его семействе, о Вест-Индии шестнадцатого века, об Испании и империи инков! Мы произведем раскопки в древних городах, отыщем материальные свидетельства, раскроем массу тайн и…

– Кстати о семействе, – прервал я его монолог. – По виду этот Писарро не тянет на благородного гранда, хоть шпагой владеет отменно. Рожа самая простая. Бандитская, по правде говоря.

– Все они были бандитами, эти конкистадоры, – согласился дон Луис. – Что касается Писарро и его семьи… Печальная история, амигос! Франсиско был сыном незнатного офицера Гонсало Писарро по прозвищу Эль Ларго, что означает Длинный. Тот еще ходок по женской части! Соблазнил замужнюю даму Франсиску Гонсалес и Матеос и прижил от нее в 1478 году нашего героя, а у соблазненной дамы был собственный сын, Франсиско Мартин де Алькантара, дата рождения неизвестна… Единоутробный брат нашего Франсиско Писарро, незаконного сына Эль Ларго… Достойный, видимо, человек, ибо Писарро в беде не бросил и погиб рядом с ним.

– Сплошные Франсиски, – заметила Анна. – Распространенное имя в ту эпоху.

– Вы правы, сеньора. Но кроме де Алькантара, чей возраст был примерно таким же, как у Писарро, были у него еще три младших брата по отцу. От законного брака Длинного с Исабель де Варгас – брат Эрнандо и две сестры, а от отцовских случайных связей – еще три сестры и братья Хуан и Гонсало. Все четыре брата были с Писарро в Перу, сражались рядом с ним, и, кроме Эрнандо, все погибли. Хуан совсем молодым, Гонсало тоже был не стар, лет, должно быть, тридцати пяти. Своей смертью в преклонном возрасте умер только Эрнандо. Дожил до семидесяти семи, отсидел в тюрьме в Испании два десятилетия, женился на своей юной племяннице, дочери Франсиско Писарро от принцессы инков, унаследовал ее огромное состояние и почил в бозе в родном городке Трухильо-де-Эстремадура… Там сейчас находятся дворец Эрнандо и статуя его великого брата.

– Поразительная судьба! – воскликнула Анна, слушавшая с раскрытым ртом. – А как Эрнандо попал в тюрьму? За что?

– За убийство Диего де Альмагро, – пояснил дон Луис. – Этот Альмагро был компаньоном Писарро, и экспедицию в Перу они затевали вместе. Потом Писарро его оттеснил, и компаньон превратился в соперника и злейшего врага. Были попытки поднять бунт, и Эрнандо казнил мятежника, но королевский суд в Испании счел это не казнью, а убийством. И когда Эрнандо отправился в Испанию с богатой добычей, его посадили.

– А что с самим Писарро? – спросил я. – Как и почему он погиб?

Археолог кивнул в сторону библиотеки.

– Идемте туда и обратимся к письменным источникам, амигос, к компетентному специалисту, который считает, что Писарро погиб по собственной неосторожности. Это еще одна трагическая история… Воистину Бог его покарал!

Библиотека была сумрачной комнатой, заставленной массивными дубовыми шкафами. Большей частью в них хранились старинные манускрипты, но дон Луис, сунувшись к полкам, вытащил вполне современную книгу на английском, в темном коричневом переплете. Я успел заметить автора и название – John Hemming «The conquest of the incas».[18] Вероятно, то был труд историка наших времен. Раскрыв его, дон Луис начал читать:

– Последователи Альмагро, которые остались в Перу, все больше разочаровывались. Многим просто не удалось получить долю от выкупа Атауальпы; их последующие приключения в Чили и различные экспедиции в джунгли были печальными неудачами; и они понесли поражение при попытке удержать Куско. У них не было поместий, и к ним с презрением относились Писарро и его заносчивый секретарь Антонио Пикадо. Эта группа обедневших и обиженных людей сплотилась вокруг сына Альмагро, Диего де Альмагро, рожденного от жительницы Панамы, возраст которого в это время уже приближался к зрелому.

Лима была полна слухов о готовящемся покушении на губернатора, но Писарро не принял никаких специальных мер предосторожности. 26 июня 1541 года группа из двадцати одетых в доспехи последователей Альмагро, возглавляемая Хуаном де Эррада, ворвалась в незащищенный дворец. Большая часть соратников Писарро разбежалась, но шестидесятитрехлетний маркиз Писарро надел нагрудник кирасы и убил одного из нападавших, прежде чем сам погиб от многочисленных ранений. Его единокровный брат Франсиско Мартин де Алькантара пал рядом с ним, а вспыльчивый Франсиско де Чавес был убит своими друзьями из числа последователей Альмагро, когда попытался урезонить их. Искалеченные тела Писарро и его сторонников были тайком захоронены в поспешно вырытых могилах, в то время как молодого Диего де Альмагро торжественно вели по улицам и объявили губернатором и главнокомандующим Перу.

Археолог захлопнул книгу.

– Вот так это случилось, друзья мои. Но Гонсало Писарро отомстил за старшего брата, нашел и прикончил его убийц, захватил власть в Лиме, однако и сам погиб спустя семь лет после убийства Франсиско. В общем, хоть испанской крови выпустили меньше, чем индейской, то тоже немало. Nulla salus bello est![19]

Анна перевела это латинское изречение, и я кивнул.

– Верно, нет блага, но завтра придется повоевать. Я понимаю ваши надежды, дон Луис, и сочувствую вашим планам… четыре книги, как-никак, шанс раскрыть всевозможные тайны… Но с вампирами шутить нельзя, шутки тут но пасаран! Так что если клиент заупрямится, я его все-таки прикончу.

Археолог печально вздохнул и склонил голову.

Интермедия 3

Из свидетельств Педро Катаньо,

участника экспедиции

Милостью Господа нашего и силой своего оружия мы стали безмерно богаты! Мы больше не были нищими идальго, у коих добра всего-то старая башня, дряхлый конь, ржавый меч да три овцы, мы были теперь энкомендеро, богатыми землевладельцами! Мы захватили земли, где рабов-индейцев было не перечесть – каждому досталось восемь, или десять, или двадцать тысяч. И золота с серебром тоже хватало, ибо верным своим соратникам генерал-капитан выделил долю из сокровищ Атауальпы. И никто из нас не помышлял о возвращении в Испанию, или в Панаму, или на острова; мы обрели новую родину и были в ней господами. Король – да будет с ним милость Божия! – даровал генерал-капитану титул маркиза и назначил его губернатором завоеванной нами страны. На океанском побережье мы заложили новый город, названный Лимой, христианский град, свободный от языческой скверны, и там уже высились собор, и дворец губернатора, и иные постройки, какие возводятся в столицах. Последних дикарей, что еще сопротивлялись нам, мы загнали в горы, где их ожидала мучительная смерть – если не от наших пуль и клинков, так от голода. Мы были победителями!

Но не обошлось без недовольных и обиженных. У губернатора были враги, и первый из них – Диего де Альмагро, знатный человек из Панамы, откуда мы отправились в поход. Тогда трое вели наше войско: Писарро и Альмагро заботились о военных делах, а о душах наших ратовал падре Эрнандо де Луке, оказавший экспедиции поддержку деньгами. Шли слухи среди моих товарищей, что генерал-капитану Писарро обещана должность губернатора, Альмагро – пост коменданта Тумбеса, большого города инков на севере их страны, а падре де Луке должен стать епископом в Тумбесе. А еще поговаривали, что Альмагро очень недоволен, ибо ему отдавался лишь один город, а всей страной владел губернатор, наш генерал-капитан. И Альмагро, имевший преданных ему людей, свое недовольство показывал, строил козни генерал-капитану и сопротивлялся его приказам. И было так до той поры, когда Эрнандо Писарро, брат губернатора, не настиг бунтовщика и, пленив его, предал казни. Люди же Альмагро и его сын Диего ничего не получили из захваченных богатств и жаждали отомстить за своего убитого предводителя…

* * *

Из записок Педро Санчо,

секретаря и хрониста экспедиции

…Пол был залит кровью, и я увидел, что губернатор лежит мертвый, с десятками ран, нанесенных кинжалами и мечами. Его одежда была изрезана, нагрудная кираса пробита, и понял я, что его поразили во множестве мест: и в грудь, и в голову, и в руки, и в живот. Здесь же распростерлись его брат дон Франсиско де Алькантара и один из напавших убийц, а остальные, тоже в крови, о чем-то яростно спорили и потому не заметили меня. Затем они удалились в город, дабы объявить о случившемся и отпраздновать свою победу. Тогда я призвал слуг-индейцев, наблюдавших в ужасе за смертью губернатора, и мы положили его тело и тело дона Франсиско де Алькантара на тележку, прикрыли рогожей и тряпьем и вывезли из города. Индейцы выкопали могилы, и оба брата были опущены в них без гробов, только обернутые рогожами, без отпевания и других приличествующих христианам обрядов. Я прочитал над ними молитву и запомнил это место, ибо не сомневался: будет убийцам кара, а тела губернатора и брата его со временем упокоятся в освященной земле или даже в соборе, у одного из алтарей.

Отпустив индейцев, я велел им покинуть город, а сам остался у могил. Я сидел там и думал: верно ли то, что говорили про губернатора? А говорили, что он свершал непотребство с несколькими малолетними индейцами из числа слуг, но был это не содомитский грех, а нечто более ужасное, присущее скорее дикому зверю, чем человеку. Не знаю, правда ли это или злой навет… Но Бог и Дева Мария несомненно отступились от генерал-капитана, раз он погиб от рук своих врагов. Пусть лгали о тех индейских мальчишках, но все равно был на его совести великий грех, грех клятвопреступления – ведь обещал он жизнь Атауальпе, но клятвы не исполнил. А значит, горел сейчас в аду! Сколько же месс надо отслужить, сколько поставить свечей, сколько раздать милостыни, чтобы дьяволы не терзали его душу! Возможно, думал я, его святейшество папа и кардиналы могли бы походатайствовать перед Богом… Но папа и кардиналы далеко, за океанами и морями, а мы здесь, в дикой земле на краю света! И тут вспомнил я про епископа Винсенте де Вальверде, верного друга губернатора, и решил послать за ним, чтобы стал он заступником за моего несчастного господина…

* * *

Из записок Педро Санчо,

секретаря и хрониста экспедиции.

Написано много лет спустя, в Панаме

Что до Кубы, то тут я принял верное решение. Бог не простил маркиза Писарро и наказал епископа Вальверде, посмевшего отслужить мессу над его могилой. Страшно наказал! Епископ отправился в Лиму из Куско, узнав от моего гонца о смерти губернатора. Но из Лимы ему пришлось бежать, ибо в те дни властвовали над городом сын Альмагро и его приспешники, а это грозило епископу гибелью. Винсенте де Вальверде поспешно сел на корабль и тайно отбыл в Панаму, но буря – не иначе, как посланная Господом! – настигла судно и выбросила его на скалы острова Пуна. А там епископа убили и сожрали индейцы-каннибалы.

Последняя милость

Мы снова ехали по пыльному тракту в ущелье Сигуэнца: дон Луис – за рулем, Анна – рядом со старым археологом, а я – на заднем сиденье, без ружья, но при своем клинке. Мы двигались в предрассветных сумерках, под сиявшими в вышине звездами, и яркие пятна, свет мощных фар, скользили по дороге, высвечивая то трещиноватую скалу, то мощный ствол горного дуба, то пальму или кактус, грозивший длинными иглами. Дон Луис, непривычно молчаливый, пыхтел сигарой и вел машину с осторожностью, но все же она подскакивала на каждом ухабе – пару раз я чуть не прикусил язык. Впрочем, моим размышлениям это не мешало.

Я уже не маялся из-за того, что придется одарить вампира целительной таблеткой. Не душила меня жаба на этот счет, ибо любую просьбу ласточки я готов исполнить. Именно так, судари мои! Не возражайте женщине, которая вас любит; ей лучше знать, что вам хорошо, что плохо, где вы найдете, а где потеряете. Женщины мудрее, чем мужчины, и потому природа вверила им большее, чем нам, – ведь жизнь продолжают они, а мы лишь ее охраняем. Их мудрость неоспорима, и даже для вампиров это так. Проверено на опыте: графиня Батори еще жива, а вот несговорчивые Борджа и Малюта лижут в преисподней сковородки.

Нет, я не жалел о своем обещании, а размышлял, пойдет ли лекарство на пользу клиенту. Ведь в Лавке получено! А Лавка хоть и была явлением странным, иррациональным и неподвластным логике, определенно имела понятия о справедливости. Ну, пусть не Лавка, а тот, кто в ней распоряжался… Это существо обладало предвидением и зря своих даров не расточало; всякий предмет имел назначение, некую цель, которая прояснялась в должное время. Вот, например, почему мне дали пять пилюлек, а не четыре и не шесть? Одна – для Анны, одна – для супруги магистра, и одна, положим, для инока Пафнутия… А остальные две кому? Станет ясно, когда придет нужда. А пришла ли она нынче? Надо ли мне исцелять жестокого завоевателя, сгубившего тысячи душ? Для него ли этот дар предназначен?..

Тут можно было бы порассуждать о предопределенности, детерминизме и свободе воли, но в философии я не силен. Потому и мучался сомнениями.

Вспомнилось мне, как произошла метаморфоза с Анной. В прежнем состоянии я ее, по совету магистра, синтетической кровью поил. Когда с таблетками заявился, пришлось рассказать о Лавке, и, думаю, в тот миг она мне не поверила – уж больно все это казалось сказочным и нереальным! Вытряхнула на ладошку голубоватый шарик, поглядела на него и вздохнула печально – мол, утешить меня хочешь, милый, успокоить. Однако проглотила пилюльку, уселась на диван, сложила на коленях руки, и я заметил, что личико у нее бледнее мела, а губы дрожат. Время шло к вечеру, я понимал, что моя ласточка голодна, и ждал со страхом, что она вот-вот попросит крови. Ждать пришлось недолго, так как снадобья из Лавки действуют с потрясающей быстротой, но не было в жизни моей труднее и тяжелее этих считаных секунд. Вдруг я увидел, что щеки Анны зарумянились, а глазки заблестели; она соскочила с дивана и сказала, что хочет есть. Тут мы отправились на кухню, и она опустошила холодильник, все подмела, от верхней полки с пакетом молока до поддона с фруктами.

Боже мой, как она ела! В несколько минут ухитрилась умять две банки шпрот, здоровый кусок сыра, палку колбасы, лечо, маринованные огурчики, килограмм слив, батон и молоко с печеньем! Ничего удивительного: голод – естественная реакция при изменении метаболизма… Я глядел на нее и тер кулаками повлажневшие глаза; я уже знал, что снадобье сработало, ибо к ампулам с кровью, хранившимся в холодильнике, она не прикоснулась. Она их даже не заметила, так была увлечена шпротами и сыром! Умяла все и говорит виновато: извини уж, милый, что тебе ничего не осталось… Может, в магазин сбегаем?.. Туда мы и направились и накупили столько, что еле унесли.

Так было с Анной. С тех пор она ест с большой охотой, но на фигуре это не сказывается: талия у ласточки – пятьдесят шесть. Ну, и все остальное тоже в порядке… в таком порядке, что глаз не отвести…

Я уставился в ее каштановый затылок, прикидывая, не возникнет ли у моего клиента та же реакция – проще говоря, зверский аппетит. На этот случай имелась у меня заначка – три килограмма ветчины, буханка с автомобильное колесо и дюжина пива. Еще бананы и маринованые ананасы; я учел, что наш конкистадор – мужчина представительный и крупный. Перекусит и, глядишь, разговорится… Вот будет радость дону Луису!

Звездное сияние померкло, небеса стали розоветь, и наш проводник и водитель выключил фары. В этот предутренний час горный воздух был прохладен и удивительно свеж – не так, как в Подмосковье, а по-своему, по-особому, ибо смешались в нем запахи земли и моря, напоминавшие, что Куба – остров, хоть и изрядной величины. Остров-сабля, остров-ятаган; вдоль по лезвию можно месяц странствовать, не видя океана, а пойдешь поперек, хоть в одну сторону, хоть в другую, дня за три доберешься до морского берега. Красивая земля, но, если вспомнить рассказы дона Луиса, пропитанная кровью: кровью индейцев, которых выбили под корень, кровью испанцев и английских пиратов, кровью негров-рабов… С другой стороны, есть ли на свете край, не политый кровью? А где кровь, там и вампиры, а где вампиры, там и Забойщик… Так что здесь я кстати пришелся, на нужном месте нахожусь и в нужное время.

Сунув руку в карман, я вытащил флакончик с тремя голубыми горошинками. Джип тряхнуло на ухабе, рука моя дрогнула, и пилюльки весело заплясали в своем стеклянном пузырьке. Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз… На мгновение мелькнул предо мной длинный сумрачный коридор Лавки, заставленный шкафами, стеллажами, сундуками со всякой всячиной, и почудилось мне, будто явилась на фоне утесов знакомая дверь с латунной ручкой. Но – лишь почудилось… Мираж, иллюзия, не более того! Лавка уже одарила меня всем необходимым, и для новых встреч повода не было.

Розовый блеск зари начал сменяться небесной голубизной, над горными пиками появился ослепительный краешек солнца. Дон Луис сбросил скорость. Машина замерла у пологого склона, усеянного камнями, среди которых петлял ручеек. Склон поднимался вверх, к горловине ущелья, зиявшего темным провалом на фоне одетых зеленью гор.

– Приехали, амигос, – сказал археолог.

Мы выбрались из машины и зашагали знакомой тропой, протоптанной вчера нашим отрядом. Анна и дон Луис шли налегке, я, кроме катаны, тащил увесистый мешок с продовольствием. Путь был недалеким; через несколько минут я уже видел заросшую травой площадку перед входом в ущелье и высокую фигуру упыря. Он стоял, опираясь на шпагу, охватив эфес обеими ладонями. Его камзол валялся на траве.

– Вы позволите мне с ним поговорить? – спросил дон Луис.

– Разумеется. Только не подходите близко.

– Почему?

– В целях вашей безопасности.

Археолог вытащил очередную сигару, чиркнул зажигалкой, закурил и призадумался. Потом промолвил:

– Я могу встать за одним из этих камней. Выберу, какой побольше, и…

– Нет. Вы встанете за моим плечом. Справа от меня.

– Но, дон Педро…

– Делайте, как говорит мой муж, – сказала Анна. – Ему виднее.

Больше дон Луис не спорил. Хоть довелось ему стать участником двух сражений с упырями, он все еще думал о них как о людях и не учитывал их резвости. Нормальный человек, хоть олимпийский чемпион, не прыгнет с места на десять метров, а для вампира это не расстояние. Глазом моргнуть не успеешь, как он уже тут, а его клыки – на горле… Так что рисковать не стоило.

Бросив свой мешок под ближайший камень, я выбрал позицию шагах в двадцати от клиента. Он высился среди травы, точно монумент: воротник рубахи расстегнут, борода струится по мускулистой груди, ноги широко расставлены, лезвие шпаги сверкает. Очень, очень величественная фигура! Прям-таки командор – тот самый, что утащил в пекло Дона Жуана… Солнце было справа от него, а от меня – слева, так что мы находились в равном положении.

Он поднял шпагу, я изготовился отбить удар, но это была не атака, а приветствие. Франсиско Писарро, конкистадор, маркиз и губернатор Перу, салютовал мне как рыцарь рыцарю. В самом деле, странный упырь! Ни один из древних монстров, доживших до нашего века, такого бы не совершил; они впитали дух двадцатого столетия, в котором цена благородству и чести даже не медный грош, а деревянный рубль. Но Писарро жил в эпоху, когда честь еще чего-то стоила. Хотя, конечно, была подешевле, чем золото инков.

– Если хотите с ним поговорить, то сейчас самое время, – сказал я дону Луису. – Начнется драка, будет не до разговоров.

– Благодарю вас, дон Педро. – Археолог, забыв мои наставления, шагнул было вперед, но я вытянул руку с клинком, заставив его отступить. – Простите, я взволнован… взволнован, друг мой, как никогда до сих пор… даже в горле пересохло…

Но заговорил он ясным четким голосом, неторопливо и уверенно, и жесты его были спокойными, плавными, будто не на испанском он изъяснялся, а на языке меланхоличных финнов. Анна стоявшая за моей спиной, шептала мне в ухо, и эту беседу дона Луиса с великим завоевателем я привожу в ее переводе. Сам я улавливал лишь отдельные слова, и были они, по большей части, знакомыми или незнакомыми именами.

– Вы верите в Бога, дон Франсиско? – произнес старый археолог. – Считаете ли вы себя потомком Адама и Евы, одним из огромного множества людей, за которых отдал жизнь Иисус Христос, Сын Божий? Помните ли вы о подвиге и жертве Спасителя? Живы ли в вашей душе любовь к Нему и надежда на прощение? Хотите ли вы покаяться, очистить себя от скверны и спастись от адских мук?

Он сделал паузу и взглянул на часы. Вероятно, момент для этой речи был рассчитан с точностью до секунд – издалека, из Апакундо или другого ближнего местечка, донесся едва слышный перезвон колоколов. Звонили к заутрене.

Физиономия Писарро казалась высеченной из камня. Я знал, что он слышит колокольный звон – слух у вампиров превосходный. Когда колокола умолкли, он осенил себя крестным знамением и сказал:

– Кто вы такой, сеньор, чтобы говорить со мной о Боге и спасении души? Вы не похожи на священника… Или теперь святые отцы уже не носят ни крестов, ни сутан?

– Крест – вот он, – молвил дон Луис и, к моему удивлению, вытащил из-под рубахи крестик на шнурке. – Но я не священник, дон Франсиско, я Луис Барьега, тот, кто сдвинул камень с вашей могилы. Я изучаю жизнь людей вашего времени и то, что случилось в старину. Я профессор университета в Гаване и ваш друг. – Подумав, он добавил: -Если вы не возражаете, маркиз.

Писарро приподнял шпагу, и длинное лезвие сверкнуло в солнечных лучах.

– Если вы не священник, к чему вам заботиться о моей душе? К чему спрашивать, верю ли я в Спасителя и надеюсь ли на Его милость? Какое вам до этого дело, сеньор?

– Я – испанец и христианин! – Старый археолог гордо выпрямился. – Разве этого не достаточно? Разве не должен я помочь ближнему, имея такую возможность? Протянуть ему руку, принести надежду на спасение? Разве я…

– Не надежду вы принесли, но меч! – оборвал его Писарро. – Пришел с вами воин, вызванный мной, и в руке его – клинок! Или мои глаза меня подводят?.. – Он иронически усмехнулся и погладил бороду. – Нет, не подводят! Рыцарь этот мне знаком, как и его оружие!

– Он не будет с вами сражаться, – заверил дон Луис и прошипел на английском: – Спрячьте меч, дон Педро! Спрячьте, заклинаю вас! Иначе он мне не поверит!

Я сунул катану в ножны, но рукоять из пальцев не выпустил. Упыри хитры и коварны, и речь о божественном могла в любой момент смениться звоном клинков.

– Смотрите! – воскликнул дон Луис, касаясь моего плеча. – Смотрите, дон Франсиско! Он пришел сюда не как ваш враг! Он явился не один, а со мною, с мирным старым человеком, и со своей сеньорой супругой. И он пришел без своего мушкета! Разве это не доказательство? Разве вы не видите, что он не желает вас убивать?

Лицо Писарро уже не казалось каменным. Черты его дрогнули, шпага опустилась к земле, и мой противник спросил тихим глуховатым голосом:

– Зачем же тогда он здесь? Зачем, сеньор профессор?

– Он умеет излечивать… хм-м… таких… – археолог замялся, – таких людей, как вы. У него есть для этого особое лекарство.

– Умеет излечивать, – повторил Писарро с недоверчивым видом. – Что же он не излечил моих воинов – там, в ущелье? Или его лекарство – свинец, разбивший их черепа? Пули из его мушкета? Его кинжал и меч?

Дон Луис не успел ответить, как заговорила Анна.

– У дона Педро, моего супруга, очень мало лекарства. Он не может вылечить всех и не может помочь тем, кто не желает исцеления. Их он может только убить.

Наступила тишина. Сжимая рукоять катаны, я думал о том, что дон Луис действует верно, воззвав к религии и Богу. Он, несомненно, разбирался в средневековой психологии и знал, на какие кнопки следует давить – страх перед адом, спасение души, Господня милость и прочее из той же оперы. Может быть, это проймет Писарро до самых печенок или хотя бы заставит призадуматься. То, что он явился к нам в позапрошлую ночь, и то, что рассказывал Анне, такой надежды не исключало. Метаморфоза с его плотью уже произошла, но он еще не ощущал себя вампиром – в той степени, как это бывает с другими детьми Сатаны, питавшимися кровью сотни лет и мнившими себя владыками людского рода. Проще говоря, он еще не превратился в закоренелого упыря; очевидно, он даже страшился содеянного.

Так что шанс, пожалуй, был! Станет клиент человеком, откажется от бредовых идей по захвату Кубы и закончит жизнь в мирных беседах с доном Луисом и его коллегами. Возможно, как особо ценный экспонат, сделается сенсацией и удостоится всемирной славы… И пропечатают его портреты в журнале «Лайф» и в «Комсомольской правде», предъявит его зрителям канал «Дискавери», а «Аргументы и факты» настряпают кучу статей – в самом ли деле он Писарро или ловкий самозванец. Воистину блестящее будущее!

Внезапно Писарро заговорил, но не о Боге и не о своей душе. Вопросы посыпались градом; ему хотелось знать, что произошло с его братьями Гонсало и Эрнандо, с его детьми, с основанным им городом Лимой, с землями, что он завоевал, и с великой испанской державой. Конечно, об этих вещах дону Луису было известно побольше, чем инициантам из местных жителей; он отвечал, и лицо Писарро мрачнело, ибо не было в ответах ничего хорошего. Кроме, вероятно, известий о городе Лима: стоит и даже процветает.

Так они толковали минут пятнадцать или двадцать, а потом мой клиент вложил шпагу в ножны и со вздохом сказал, что несчастлив его род и, очевидно, наказан Богом. А дон Луис заметил, что это в самом деле так, и потому пора смирить гордыню. На этом они и сошлись. Затем Писарро взглянул на меня и произнес:

– Пусть сеньор покажет мне лекарство. Что это? Святая вода, благословленная в Риме папой? Или чудодейственные мощи? Или частица креста господнего?

Выслушав перевод, я покачал головой и вытряхнул на ладонь голубую пилюльку.

– Это?.. – Писарро с задумчивым видом поскреб в бороде. – Не чувствую в ней какой-то святости… Или это гостия?[20]

– Не гостия, – сказала Анна, забрав у меня голубоватый шарик. – Не гостия, однако Божий дар. Возьмите ее, дон Франсиско, и глотайте.

– И все? Никаких молитв, даже ни слова из Библии? – Его задумчивость сменилась недоверием. – Слишком просто, клянусь святыми угодниками! Или это яд?

И тут ласточка меня удивила. Задрала решительно подбородок, отбросила волосы с лица, стиснула кулачки и молвила:

– Не яд. Поверьте, это не яд. Доказательство – перед вами, дон Франсиско. Однажды и мне пришлось попользоваться таким лекарством.

Старый археолог вздрогнул и ошеломленно уставился на нее. Что до клиента, он тоже глядел на Анну, но как-то иначе, не так, как до ее признания. Ведомо мне, что вампиры узнают друг друга по ментальной ауре, которую я тоже способен ощущать, но от ласточки давно уже ничем таким не пахло. То есть я не чувствовал, я все же Забойщик, а не вампир, а вот первичный мог какие-то следы унюхать. Или, возможно, он просто ей поверил?.. Не знаю и гадать не буду. Только поклонился Анне мой клиент и произнес своим глуховатым голосом:

– Из ваших рук, сеньора, из ваших прекрасных рук. И пусть свершится надо мною Божий суд!

Ласточка направилась к вампиру, а я напрягся и крепче стиснул рукоять катаны. Прикосновение к оружию давало уверенность, хотя я понимал, что защитить ее не смогу – она была рядом с Писарро, а я – в двадцати шагах, на самом краю площадки. Подойти ближе я не смел, боялся, что клиент воспримет это как угрозу. Так что мне оставалось лишь стоять столбом, глядеть Анне в затылок, слушать, как шуршит трава под ее ногами, и молиться. Что я и делал.

Однако ничего плохого не случилось. Писарро отвесил ласточке вежливый поклон, затем перекрестился, взял таблетку с ее ладони и сунул в рот. Лицо его было спокойным, даже каким-то отрешенным – видимо, в этот момент он отдавал себя в руки Творца и полагался на промысел Божий. За моей спиной облегченно вздохнул дон Луис. Потом я услышал, как щелкнула зажигалка, и уловил аромат табачного дыма.

– Хвала Пресвятой Деве! Проглотил! – шепнул археолог. – Это быстро действует, дон Педро?

– Да, – отозвался я. – Считаные секунды. Видите? Уже…

Уже началось, но изменения были не такими, как я ожидал. Кожа на лице и груди Писарро стала темнее, черты заострились, щеки впали, губы сделались тоньше. Он закрыл глаза и стоял, покачиваясь, запрокинув голову к небу. Миг, и кожа обтянула череп и ключицы на груди, будто мышцы под нею ссохлись или вообще исчезли; рубаха обвисла на плечах, пояс со шпагой скользнул вниз и упал в траву. Кажется, его горло перехватило спазмом – он пытался что-то сказать, но не мог выдавить ни звука.

Анна отшатнулась, со страхом глядя на Писарро. Дон Луис прошептал:

– Что с ним, амиго? Что происходит?

На наших глазах великий конкистадор превращался в мумию. Он был уже мертв, когда черная плоть начала осыпаться, обнажая кости; ветер разносил эту пыль над травой, и чудилось, что Писарро, окруженный дымом, сгорает в невидимом костре. Затем его колени подогнулись, и пожелтевший скелет с тихим шорохом осел на землю. Кости, череп, шпага, сапоги, груда одежды… Больше ничего не осталось.

Старый археолог потрясенно вздохнул. Я повернулся к нему. Я уже понял, что случилось.

– Кажется, ситуация безвыходная, дон Луис. Вампир Писарро был жив, ибо век у вампиров долгий, сотни лет, а может, и вся тысяча. Но человек столько не живет. Человек Писарро умер в шестнадцатом столетии, труп его разложился, плоть расточилась, и нам остались только кости.

– Значит, лекарство подействовало, – с тоской заметил археолог.

– Да. Он снова стал одним из нас.

– Смертным человеком… – прошептала Анна, склонившись над кучей одежды и костей.

Я молча кивнул. Сомнения оставили меня; теперь я был уверен, что третья таблетка предназначалась Писарро. Все же он был великим человеком и хоть содеял немало жестокостей, заслуживал прощения. Освободиться от позора, от личины упыря, стать снова человеком – и погибнуть… В этом прощение и состояло. Не я так решил, а дух или ангел, распоряжавшийся в Лавке.

Мы с Анной переглянулись. Она поняла, все поняла, моя ласточка. Она догадливая.

Бережно и осторожно мы разобрали то, что осталось от дона Франсиско. Шпага на ремне, сапоги, одежда – в одну сторону, череп и кости – в другую. В одежду облачится манекен, шпага ляжет в витрину музея, а прочее… Этим пусть распорядится дон Луис. Возможно, останки лучше вернуть в тот склеп на плоскогорье Пунча, где он их нашел. Кто-то когда-то выбрал это уединенное место для могилы Франсиско Писарро… Почему, мы никогда не узнаем, но, должно быть, такой выбор сделали не зря.

Я сложил кости и череп в мешок, вытряхнув хлеб, ветчину и пиво. В молчании мы направились к машине. Анна шла впереди, несла шпагу, дон Луис тащил тючок с одеждой, сапоги и останки великого конкистадора были у меня. Археолог казался печальным – вероятно, переживал из-за постигшей нас неудачи.

Нас?.. Нет, пожалуй, нет! Неудача постигла лишь дона Луиса и его ученое сообщество. Сам я полагал, что душе Франсиско Писарро полезнее пребывать в потусторонних далях, а его костям – упокоиться в в часовне под каменными плитами. Он был велик и жесток и пусть таким останется в памяти людской и на страницах истории. Он вряд ли вписался бы в нашу реальность, в эпоху, когда величие опошлено, а жестокость превосходит уровень средневековых зверств… Где бы он ни был сейчас, там ему лучше.

Кажется, эта мысль пришла и дону Луису – археолог не то чтобы повеселел, но уже не выглядел мрачным и грустным. Он закурил сигару, потом замедлил шаги и, дождавшись, когда Анна удалится от нас, тихо промолвил на английском:

– Сегодня мне довелось услышать нечто странное, дон Педро. Заранее прошу меня простить… полагаю, это личное дело, но все же…

– О чем вы? – откликнулся я.

– О том, что сказала дону Франсиско сеньора Анна, ваша супруга. Неужели и она когда-то?..

– Да. Что было, то было, дон Луис, и этого не вычеркнешь. Не по ее доброй воле случилось, несчастный случай произошел. И такая пилюлька, – я хлопнул по карману, – ее спасла. Снова сделала человеком.

– Чудеса! – Дон Луис возбужденно запыхтел сигарой, и в воздухе поплыли клубы ароматного дыма. – Вы ее излечили, дон Педро! Вот чудо из чудес! Знаете, есть пословица: мужчина может сделать из женщины ведьму, но ему же с ней и жить… А вы, вы!.. Вы из ведьмы сделали такое… такое…

Он бросил взгляд на стройную фигурку Анны и в восхищении прищелкнул языком.

Я улыбнулся.

– Чудо, да… Но тут нет моей заслуги, дон Луис. Мне подарили этот волшебный препарат.

– Нет вашей заслуги? – повторил археолог. – Не скромничайте, дон Педро, не скромничайте! Я старый человек, много прожил, много пережил и повидал всякого… И знаете, что я вам скажу? Знаете, к чему свелась вся нажитая мною мудрость?.. – Он сделал паузу и произнес: – Если и есть на свете чудеса, то творит их любовь. Только любовь, одна лишь любовь, и ничто более!

Интермедия 4

Из записок Педро Санчо,

секретаря и хрониста экспедиции.

Написано много лет спустя, в Панаме

Через три года после гибели губернатора в Лиму возвратился его младший брат Гонсало Писарро. Он был отважен, сказочно богат и молод, на тридцать или больше лет моложе несчастного дона Франсиско. Жители Лимы приветствовали его с великой радостью, и по всему было видно, что дон Гонсало станет правителем всех завоеванных земель, как то и случилось несколькими месяцами позже. И призвал дон Гонсало меня к себе и начал расспрашивать обо всех обстоятельствах гибели дона Франсиско Писарро, ибо я был единственным из испанцев, преданных губернатору и видевших его смерть. А потом пожелал дон Гонсало взглянуть на останки брата и дона Франсиско де Алькантара, чтобы похоронить их в священном месте, под соборными плитами или в саркофагах у алтаря. И опять же я единственный знал, где лежат их тела, ибо сам вывез их из Лимы и упокоил в земле за городской границей.

Дон Гонсало пожелал увидеть это место, но я отговорился. Выше сказано, что был он молод и легко впадал в ярость, и я страшился его гнева, когда он увидит, на каком пустыре могила губернатора. И вот, взяв повозку с двумя гробами и четверых индейцев с мотыгами, я отправился к этому месту и показал индейцам, где копать. Они принялись рыть ямы, и те, кто освобождал от земли останки губернатора, вдруг пали на колени, воздели руки к небесам и принялись молиться – ибо индейцы эти были приобщены к истинной вере и каждый носил на шее крестик.

Я подошел к ним, заглянул в обе ямы, и – видит Господь! – язык мой онемел, а тело сотряслось от холодной дрожи. Как уже говорилось в этой хронике, в дни мятежа мы с индейцами закопали губернатора и дона Франсиско де Алькантара в землю без гробов, и тела их были обернуты рогожами. За три года рогожи истлели, и истлела одежда, и плоть брата губернатора, дона Франсиско де Алькантара, расточилась до костей, и нельзя было узнать его лица, пожранного могильными червями. Но труп губернатора был целым и невредимым, будто не пролежал три года в земле, будто был он убит и похоронен только в сегодняшний день. Больше того; приглядевшись, я заметил, что раны, нанесенные губернатору, совсем исчезли и на теле его нет ни царапины.

Чудо, чудо! Индейцы тоже сочли это чудом, решив, что нетленность дона Франсиско – признак святости. О Господь мой, Господь! Если бы так!

Земли с его лица индейцы не стряхнули, и я, спустившись в могилу, сделал это сам. И тогда мне стало страшно, так страшно, что такого страха не испытывал я за всю свою жизнь, ни на море в шторм, когда мой галеон терпел крушение у берегов Перу, ни на суше, когда замерзал я в горах, покрытых снегами, или бился с тысячами дикарей. Причина же ужаса моего была такова: в приоткрытом рту губернатора увидел я огромные клыки и понял, что слух про обескровленных мальчишек не был ни ложью, ни досужей сплетней. И то, что это так, доказывало тело губернатора, неподвластное тлению, тогда как плоть всех честных христиан возвращается земле. И еще доказывала страшная судьба епископа Винсенте де Вальверде, посмевшего отслужить над губернатором заупокойную мессу.

Что мне было делать? Содрогаясь от страха, закрыл я дону Франсиско рот, засыпал лицо землей и велел индейцам помалкивать. Сам же отправился к дону Гонсало и все ему рассказал: и о тех слухах, что ходили в Лиме про губернатора, и о том, что увидел в яме в этот несчастливый день. Господь и Дева Мария уберегли меня от гнева дона Гонсало, который был так поражен услышанным, что вместо ярости пришел в растерянность. И пошли мы с ним и со священником падре Игнасио, взяв с собой Педро Катаньо и еще пятерых верных людей, чьи имена я называть не буду, так как Катаньо и падре Игнасио уже в чертогах Божьих, а прочие еще живы. Когда же дон Гонсало убедился в моих словах, то спросил он у священника, что ему делать с телом брата, с телом, что не похоже на труп. И падре Игнасио сказал, что надлежит воздвигнуть в Лиме надгробие дону Франсиско, но положить в ту могилу его меч или нательный крест. А труп с явным признаком Божьего проклятия нельзя хоронить в освященной земле и нужно увезти его подальше и спрятать навсегда от глаз людских.

Так они решили, а я исполнил. Вампир, в коего превратился дон Франсиско, был положен в прочный ящик, окованный железом, и я, с Педро Катаньо и упомянутыми выше верными людьми, отвез его на корабле в Панаму, а затем по суше в Портобело, а уж оттуда, опять на корабле, на один из вест-индских островов, чье название мною навсегда забыто. И там, вдали от берега, среди диких безлюдных гор, мы предали тело губернатора земле, прикрыли могилу плитой с выбитым на ней крестом и сложили из камней часовню.

И это все о моем несчастном господине.

Miserere, Deus, secundum magnam misericordiam tuam…[21]

Эпилог

Интернациональный долг был выполнен, так что мы с ласточкой заслужили отдых и скромные развлечения. Из Апакундо мы возвратились в Куманаягус, а оттуда – в Гавану, где я был представлен к какому-то ордену, очень красивому, в виде рубиновой звезды с наложенным на нее профилем команданте из чистого золота. Заслуги Анны тоже не остались без внимания – ей подарили набор черепаховых гребешков в серебре, точно такой же, каким она восхищалась в музее Апакундо. Несомненно, к этому приложил руку дон Луис, познавший многие стороны жизни, а потому способный читать в женских сердцах как в раскрытой книге.

Под его водительством мы осмотрели Старую Гавану. Это не самый древний город на планете, младше Москвы, но все же постарше Питера на пару веков и много живописнее, чем Сочи. Тут есть старинные крепости Эль-Кастильо по обе стороны бухты, форты с зубчатыми стенами и мощными башнями, батареями чугунных пушек и бывшим губернаторским дворцом, где разместился теперь Национальный музей. Есть главная площадь Плаза де Амос с прилавками букинистов и книжными развалами и другая площадь, что прозывается Болотной, и там стоит собор Непорочного Зачатия, где был похоронен Христофор Колумб – только теперь там его нет, ибо прах великого мореплавателя перевезен в Испанию. Есть бульвар Прадо и набережные с пальмами, обветшавшими дворцами и виллами в колониальном стиле, фонтанами и бронзовыми львами. Есть великолепный театр на улице Сан-Хосе, лавочки для туристов с лампами, статуэтками, картинами, трубками и сигарами в расписных ящичках, есть старые авто, американские и советские, каких уже не увидишь в Москве, есть пляжи, парки, высотные здания и мемориал Хосе Марти. Мы побывали всюду, даже прокатились в поезде, который тащил древний паровоз с дымящейся трубой. Ласточка была в восторге.

Но между работой и отдыхом есть нечто общее: тому и другому приходит конец. И мы, вкусив всех прелестей Гаваны, распрощались со старым археологом, с бравым полковником Кортесом и капитаном Мигелем Аррубой. Распрощались с узкими улочками Гаваны, с пальмами и пляжами, с ароматом табака, цветов и солеными морскими запахами, с черноглазыми красотками, кубинским ромом и страстными мелодиями румбы. Что же мы увозили с собой? То, что не спрячешь в чемоданы, то, что хранится в сердце и душе, – воспоминания. Память о горах Сьерра-Гранде-Оковалко, о каньоне Сигуэнца, о могиле под плитой с высеченным крестом и о человеке, прах которого вернулся к месту вечного упокоения. О последней милости судьбы, оказанной дону Франсиско… Не самая плохая участь – лежать в горах прекрасного острова, в земле, омытой теплыми морями…

Воспоминания, воспоминания! Вот самое драгоценное, что можно забрать с собой, думал я, сидя в салоне самолета.

Лайнер начал разбег, мелькнули за иллюминатором пальмы, дома, цветущие кусты, затем перед нами распахнулось голубое небо. Мы взлетели, развернулись над городом, и солнце на миг ослепило меня. Я сощурился. Теперь я видел внизу городские кварталы, гавань, полную судов, маяк и крепостные бастионы. Пушки казались темными штрихами на фоне каменных стен, пальмы – крохотными зелеными шариками, корабли – скопищем детских игрушек в бассейне.

Появилась стюардесса, встала перед креслами, заговорила, демонстрируя спасательный жилет. Жесты ее были изящными и плавными, речь – неторопливой, спокойной, так непохожей на испанский щебет. Я глядел на нее с удовольствием. С детства знакомый язык, частичка родины… Может, не лучшая страна на свете, не самая добрая к детям своим, да наша. Но и Кубу мы будем помнить. Глядишь, когда-нибудь вернемся – не за тем, чтобы драться с вампирами, а так, по зову души.

Анна, закрыв глаза, что-то тихо напевала. Солнечный свет лежал на ее лице, губы едва заметно шевелились. На румбу и качучу не похоже, решил я и прислушался.

– Куба, любовь моя, Остров зари багровой! Песня летит, над простором звеня… Куба, любовь моя…

Откуда пришли к ласточке эти слова, эта мелодия, где она их слышала?.. Не знаю и представить не могу. Песня о Кубе, острове зари багровой, была у нас шлягером лет за двадцать до моего рождения. Теперь ее не поют, теперь почти забыли о Кубе – слишком она далека от нас, слишком мы заняты своими невеселыми делами. А ведь когда-то, когда-то!.. Вернувшись в Москву, я попросил Влада навести справки, и он сказал, что пели ее великие певцы – Муслим Магомаев, Иосиф Кобзон…

Анна, уютно устроившись в кресле, обняв руками коленки, продолжала мурлыкать:

– Слышен чеканный шаг… Это идут барбудос. Пусть победить не надеется враг! Слышен чеканный шаг…

Лайнер ревел моторами, стремился вверх, вверх, вверх, и пестроцветье полей, долин и моря под нами затягивала облачная дымка. Куба уплывала, растворялась к облаках и сине-зеленом морском просторе, горы превращались в крохотные холмики, города – в темные пятна, дороги и реки – в паутину тонких переплетающихся нитей. Огромный ятаган острова казался все меньше и меньше, отдаляясь от нас в пространстве и времени, пока не сделался едва заметной черточкой в океанских далях. Куба, теплая и зеленая, ароматная и сочная, как зрелый плод, сладкая и пьянящая, как поцелуй, стала для нас воспоминанием. Самолет летел на восток, Куба оставалась на западе.

Куба, любовь моя…

Прогрессоры зла

Мы с тобой одной крови – ты и я…

Р. Киплинг «Маугли»

Вампиры (упыри, вурдалаки) – мифологическая или фольклорная нежить, обычно ожившие трупы, которые питаются человеческой или животной кровью.

Что знает о вампирах рядовой обыватель? Практически ничего. Хотя, сам того не подозревая, является прямым объектом их жизнедеятельности. Не верите? Тогда хорошенько оглянитесь вокруг, ибо потомки графа Дракулы находятся среди нас и днем и ночью. Они отлично прижились рядом, питаясь не только нашей жиденькой кровью, но и нашими страхами, нашим невежеством и корыстными расчетами. Правда, современное общество не желает мириться с такого рода оценками и очень старательно ограждает свое мировосприятие самыми разнообразными дозорами, в том числе и литературными. Это крайне важно и необходимо, чтобы раз и навсегда избавить публику от пагубных взглядов на реальное положение дел.

А реальность такова, что продвинутому читателю нет никакого смысла закрывать глаза на истинное положение дел в нашем сюрреалистическом обществе, где дух всеобщего вампиризма пронизывает каждый квадратный метр человеческой жилплощади.

Да, именно так, поскольку вампиры – это настоящее и будущее всего земного шара. Это грядущее тех, кому придется жить после многострадального человечества. Посему современному поколению потребителей нужно бояться отнюдь не вампиров, а самых обыкновенных людей. Потому что вампиры – это, по сути, жертвы нашего сегодняшнего образа жизни, весьма паразитического и пагубного для остальных обитателей Земли. Они появились и стали такими благодаря эволюционному развитию человека, который, создавая вокруг себя индустриальный пейзаж, все более и более отдалился и отдаляется от матери-природы, изменяя тем самым не только собственную среду обитания, но и подготавливая почву для появления новых видов инакомыслящих существ. Эти продвинутые твари должны быть сильными, ловкими и быстрыми, ибо их удел – это мрачная жизнь в постоянном энергетическом голоде, в обстановке разрушенной экономики. Они должны обладать потрясающей жизнестойкостью и уникальными способностями к регенерации живых клеток. У них должны быть дьявольские возможности организма к адаптации в любых, самых агрессивных условиях существования, где чистое экологическое окружение будет являться не более чем сказочным мифом, а гуманитарный расцвет совершенной цивилизация станет стопроцентной утопией.

Посудите сами. Вот факты или, вернее, особые характерные признаки вампиров, взятые из художественных источников.

1. Вампиры, будучи мертвой нелюдью, не нуждаются в обычной человеческой пище. Их дневной рацион обычно состоит из нескольких литров крови – желательно людской. Идеальным объектом пищи считается непорочная девушка или свежий набор невинных младенцев. Если вампиры вкушают плоды человеческой кухни, то это только для отвода глаз, чтобы ввести в заблуждение своих потенциальных жертв.

2. Вампиры имеют бледный вид, но не от переутомления, а от долгого пребывания в темных закоулках подворотен, подвалов и скверов. Как следствие, кожа этих созданий холодна на ощупь, словно структура старинного пергамента, пролежавшего в холодном каменном склепе не одну сотню веков.

3. Зачастую вампиры могут быть очень привлекательными, но крайне примитивными, как русско-советские персонажи Сергея Лукьяненко из «Ночных» и прочих дозоров, чья манера самовыражаться очень напоминает стиль и манеру изложения прекрасной писательницы Дарьи Донцовой. Этим талантливым авторам удалось подойти очень близко к глубинным интересам современных обитателей мегаполисов. Их герои изъясняются ясно и просто, словно интеллектуальные кухарки, чьи пользовательские интересы находятся на уровне подростковых страхов и девичьих мечтаний. Жаль только, что борьба света и добра на страницах подобных произведений давно превратилась в комические куплеты, исполняемые ради забавы едва ли не на каждом углу. С такими шутовскими и балаганными дозорами подноготные интересы публики постоянно возводятся на пьедестал рыночных отношений, у которых нет и никогда не будет никакого творческого развития, а то, что осталось, призвано на стражу чужому коммерческому успеху. Этот успех держится на стойком желании населения к полузабытью, к читательскому омуту, в котором все неправда, все понарошку, кроме собственных интимных потребностей и скорейшего ухода от реальных проблем. Массовый успех таких сочинений доказывает только одну важную особенность: что личность в нашем далеко не литературном мире все более и более нивелируется и превращается в сказочный миф.

4. Отдельные сочинения приучили нас к стойкому мнению, что днем вампирам положено спать. Причем спать в укромных местах, преимущественно в гробах и посторонних фамильных склепах, однако за неимением таковых вампиры готовы переспать где угодно и как угодно, лишь бы над ними не светило солнце. Эта важная деталь, так как при ярком дневном освещении вампиры обычно бездействуют, впадая в коматозную спячку. В эти моменты они совершенно беспомощны, будто уродливые младенцы, утомленные своими адскими проделками на все сто процентов. Учитывая столь пагубное свойство кровососущих тварей, с ними можно легко справиться, как расправляются с ними мужиковатые и несколько прямолинейные герои Олега Дивова в романе «Ночной смотрящий». Этим мужественным ребятам не надо напоминать лишний раз о каких-то там «дозорах», они об этом ничего не слыхивали. Их мир куда проще волшебных историй Сергея Лукьяненко и Дарьи Донцовой. У них один образ жизни, одна народная манера речи, у них один девиз на всех, который гласит, что «спящий вампир – это мертвый вампир».

С таким девизом в обществе вампиров жить можно. И пускай эта жизнь грязная, пошлая и невыносимая, наполненная тупыми желаниями, похотью и скотским бытом, однако в ней всегда найдется место как для натурального подвига, так и для подлинной низости, не хуже вампирской. Главное, чтобы думы были чисто конкретные, да солнце светило поярче. Ибо наше светило – это, пожалуй, единственный и естественный враг любого упыря, так как благословенное излучение Солнца, его животворный ультрафиолет, оказывает на представителей теневой нежити крайне отрицательное воздействие, буквально сжигая их телесную оболочку до дыр.

Для полноты картины следует добавить, что иные вампиры кладут себе в гробы не теплое меховое одеяние и пищевое довольствие, а щепотки «родной земли» (то есть именно той кладбищенской земли, под разрыхленным слоем которой они могут скрываться от посторонних взглядов до лучших времен). Это скромное обстоятельство становится особенно важным для эмигрирующих упырей, которым захотелось вдруг перебраться в новый регион своей «охоты».

Чего греха таить, чужбина есть чужбина, даже для вампиров. А уж дорога на чужбину является настоящей пыткой для любого высокоразвитого организма – тем более если он путешествует в гробу. В такой замкнутой обстановке не то что горсть «родимой землицы», любая сентиментальная мелочь поможет скрасить тяготы расставания с отеческим ареалом обитания, где прошли «детские годы» маленького монстра и период его мучительного полового взросления, зачастую излишне гомосексуального и весьма порочного по своей антиобщественной сути. Кроме того, совершенно очевидно, что «родная земля» питает силы не только могучих былинных героев, но и самых обычных вампиров, что удваивает их способности к самозащите в случае непредвиденной опасности.

Впрочем, есть и отклонения от нормы. Так, например, в произведении «Кармилле» некоего изобретательного господина Ле Фану рассказывается о том, что истинным вампирам следует почивать буквально по уши в крови, а не в окружении прохладных и чистых земляных участков. Этот прозаический миф рожден из леденящих душу историй, одна из которых, написанная в XVII веке, повествует о некой влиятельной венгерской графине Элизабет Батори, умертвившей не больше не меньше как целых 650 девственниц, дабы искупаться в их крови и таким образом омолодиться. Бедняжка Кармилле занималась тем же самым, охотно влюбляясь в свои юные жертвы, прежде чем умертвить их к чертовой матери.

5. Вампиры могут превращаться в животных, чаще всего в летучих мышей, крыс и волков. Они могут подолгу находиться в воде и вообще без грамма воздуха. Большинство вампиров обладает выдающимися способностями к тому, чтобы превращаться в легкий туман и даже в дым. Правда, этот дым ненатуральный, и в нем невозможно задохнуться. Этот дым всего лишь еще одна феноменальная способность вампиров к идеальному камуфляжу и мимикрии. А уж летают вампиры не хуже голубей мира, но, к сожалению, мир их черен и мрачен, как гулкие полеты тяжелых атомных бомбардировщиков, барражирующих над ночными городами уснувшего человечества, чьи тревожные сны порождают не только самых реальных чудовищ, но и самую чудовищную реальность.

6. Вампиры не отбрасывают тени и не имеют отражения. Сей факт породил превеликое множество литературных идей и приемов, сущность которых сводится к тому, что оптика фотоаппаратов, например, не способна зафиксировать облик вампиров. Это забавное допущение впервые возникло у Брэма Стокера, который развил свою остроумную мысль из одного-единственного, но весьма чудесного предположения, а именно: что хорошее справное зеркало отражает не только физический облик самого человека, но и его бессмертную душу. А нормальный качественный вампир душой – увы! – не обладает и, следовательно, не может быть отражен зеркальными поверхностями ни при каких обстоятельствах.

Конечно, это важный факт, но, даже располагая столь уникальными фактами, могучий гений Брэма Стокера не учел другой курьезной вещи: что возможность не видеть себя со стороны является скорее достоинством, нежели трагедией. Имея такую возможность, люди, вероятно, вообще бы не оглядывались на такие рудиментарные вещи, как совесть и внешние признаки опустошенных душ, бегающих взглядов и вороватой человеческой пришибленности.

7. Некоторые поверья утверждают, что вампир не может войти в дом без особого приглашения. Если же такое приглашение получено хоть однажды, то хозяевам жилья более ничего не остается, как настрочить завещание, поскольку вампир теперь способен заходить к ним в гости вообще без разрешения. То есть тогда, когда ему вздумается, и делать с недальновидными квартирантами крайне неприятные вещи, включая чудовищный половой разврат и массовое членовредительство.

8. Иногда вампирами становятся оборотни – разумеется, только после смерти и последующего перерождения. В иных историях оборотни являются смертельными врагами вампиров. Но подобные рассказы – это отдельный пласт литературно-художественных изысканий, копаясь в котором можно легко забыть о здравом смысле и сойти с ума, чего, по всей видимости, добивались создатели кинофильма «Другой мир». Однако и здесь нельзя обойти вниманием одно важное наблюдение: что будущее вампиров далеко не так безоблачно, как может показаться на первый взгляд. Увы, голливудская практика дает четкое понимание того, что у вампиров тоже есть адекватные противники, с которыми им придется считаться, чтобы разделить грядущую зону обитания если не по понятиям, так с помощью военной стратегии и дипломатической хитрости. Что при таком раскладе останется на долю простых людей, можно считать несерьезным вопросом, поскольку простые люди и сегодня живут таким образом, как будто ими уже правят личности с крайне вампирическими наклонностями и весьма «демократической» начинкой.

9. По счастью, как сообщают многочисленные фольклорные данные, у вампиров имеется ряд существенных недостатков – так, например, они боятся чеснока. Им также явно не по нраву многочисленные символы христианской веры – такие, как святая вода, распятие, монашеские четки и прочая церковная утварь. Иногда в этот список включают красочные амулеты, обереги или тайные символы именно той сакральной веры, каковая имела значение для человека, ставшего впоследствии вампиром, – к примеру, миниатюрная фигурка Будды для «катайского» вампира, китовый ус для упыря с Чукотки, звезда Давида для «вампира-иудея» или иной какой-либо предмет.

Кроме того, вампир может быть уничтожен серебряной пулей или арбалетными дротиками, окропленными святой водою (см. фантастическое кино «Ван Хельсинг»). Ему также весьма не поздоровится от обычного осинового кола, который следует забивать прямо в сердце упыря, а не в задницу, как могут полагать наивные охотники на вампиров. Кол при этом желательно забивать смачно, с хрустом, как в добротном блокбастере, ничуть не покривив христианской душой, озабоченной активным растлением молодежи в самых различных закоулках нашей голубой планеты.

Далее следуют обезглавливание и, разумеется, полная кремация невменяемых вампиров, с использованием внушительного огнемета, обыкновенных спичек и коктейля Молотова. Одним из общепринятых способов ликвидации упырей является тривиальное вытаскивание кровопийцы под палящие лучи божьего света, о положительном воздействии коего сказано выше. Впрочем, для «крутого» вампира такой способ практически безвреден и малоэффективен. Об этом писал еще Брэм Стокер, предупреждая последующие поколения о том, что солнечный свет лишь слегка ослабляет графа Дракулу, но уничтожить его никак не может.

10. Отдельные вампиры из художественных произведений обожают заниматься арифметикой, то есть любят мысленно, а то и вслух считать на пальцах. Идея была взята из некоторых народных рассказов, утверждающих, что всякий уважающий себя вампир непременно будет останавливаться и брать на заметку каждое зернышко, каковое найдет на своем кровавом пути. Наиболее известный «считающий» таким образом вампир – это милая кукла «Count von Count» из международной познавательной телепередачи «Улица Сезам», запущенной в России в 1996 г. Здесь также можно вспомнить эпизод «Bad Blood» из пятого сезона «Секретных материалов» и откровенно проходное сочинение «Carpe Jugulum» («Хватай за горло») относительно неплохого писателя Терри Пратчетта.

И, наконец, последнее и самое главное: вампиры бессмертны, и бессмертие их (точнее, загробное существование) основано на кровавой диете. Вы узнаете вурдалака сразу, по характерному оскалу, который растиражирован средствами кинематографа до одурения, с тех самых пор, когда был написан роман «Дракула» Брэма Стокера. Эта книга появилась в 1897 году, после чего вампиры всегда изображаются с длинными клыками. Правда, в обиходе их не видно, ибо любой грамотный вампир умеет ловко скрывать свои выдающиеся зубные достоинства. Однако скрывает он их вовсе не потому, что ему сложно улыбаться или гримасничать. Напротив, эти существа обладают большим чувством юмора и очень улыбчивы – особенно тогда, когда речь заходит о плотном обеде или легком ужине при свечах. При этом процесс утоления голода у вампиров выглядит чрезвычайно просто, как действия элементарной пиявки, умудрившейся присосаться к своей жертве где-то в области обнаженной шеи. (Иные места для укусов сырого человеческого организма вампирами почему-то игнорируются.)

Между делом нелишне будет напомнить о том, что говорит нам о таком явлении, как вампиры и вампиризм, наука:

«Вампиризм» – это примитивная форма существования, основанная на паразитическом образе жизни. Такой способ характерен в основном для пиявок, летучих мышей, клопов и комаров. Это, пожалуй, наиболее известные представители животного мира, приспособившиеся к столь рациональному методу жизнедеятельности. На протяжении весьма длительного эволюционного периода эти мелкие существа питались и питаются кровью диких животных, включая человека и одомашненный скот».

В фольклоре и современной культуре термин «вампир» отсылает любознательного читателя к таким одиозным возможностям, как получение сверхъестественных способностей через выпитую человеческую кровь. Историческая практика вампиризма также может рассматриваться как более специфичная и менее распространенная форма каннибализма, ибо варварское употребление крови или плоти другого человека использовалось как тактика психологической войны. Такая изощренная практика позволяла вселять дикий ужас в сердца врагов, а затем уже пагубно влиять не только на их духовные верования, но и активно разрушать их идеологию и нравственные устои.

В фантастике такие существа, как вампиры, могут использоваться с одной-единственной целью, ради которой, возможно, возникла и сама литература: это противопоставление всему черному и низменному светлого и позитивного персонажа, чье стремление помогать и беспрестанно спасать человечество от его очевидного и безнадежного идиотизма превосходит всякое разумное начинание.

В мифах и сказках вампиром может быть любое мифологическое или даже магическое существо, которое, по сути, является все тем же хищным паразитом, активно высасывающим как силу, так и сексуальную энергию из организма своей жертвы.

Разумеется, на этом тема вампиров далеко не исчерпана. Но если мы начнем углубляться в историю и литературу, связанную с готической и полумифической темой вампиров и вампиризма, то неизбежно затронем Пушкина и Гоголя, Байрона и Гете, Мери Шелли, Вольтера и прочих менее известных лиц, в чьем творческом наследии найдется немало убедительных слов о кровосмесительной связи человека и вампиров. И этот весьма обширный криминальный материал никогда не позволит нам смотреть на мир с оптимистической точки зрения.

После всего вышеперечисленного остается признать, что вампиры совершенно явно произошли от людей, так как способность присасываться к продовольственным и прочим экономическим кормушкам у человечества в крови.

Однако современный вампир – это отнюдь не грязный и мерзкий выродок. Так, например, в романе «Интервью с вампиром» писательницы Энн Райс это существо показано с человеческим лицом, на котором проглядывают черты высокого интеллекта и весьма тонкой душевной организации. Упомянутая книга – это более чем прогрессивное видение такой сложной проблемы, как вампиры. Она, словно яркий маяк в бурном море противоречивых знаний, указывает нам путь к ясному пониманию того, что в любом вампире (если хорошенько присмотреться) почти всегда найдется место для подлинной человеческой сущности, а в нормальном человеке, словно в чистом зеркале, может вдруг отразиться самая неприглядная сторона его темной и кощунственной природы.

Итак, современные европейские вампиры – это весьма романтичные особы. Они аккуратны, элегантны и сексуальны, не в пример восточным образчикам их кровожадной породы, которые описываются и выглядят как ужасающие ходячие трупы. Нет, нынешний вурдалак теперь пошел куда изобретательнее и намного «одухотвореннее» вчерашних инкубов и суккубов. Его тонкий образ приобрел черты занимательности, он стал мощным и цельным, как лучшие памятники прогрессивным деятелям человеческой цивилизации. Этот новый образец мирового упыря распространился в современной массовой культуре, словно чума. Он двигается по планете семимильными шагами. От этого образа некуда деться, с ним невозможно бороться, он повсюду, он почти бессмертен, как высокая поэзия, порнографические картинки и древнегреческие трагедии. Еще немного, еще чуть-чуть – и представители вампиров сами начнут выходить на улицы и площади современных городов, как выходят сегодня на публику люди нетрадиционной сексуальной ориентации и народных меньшинств. И чем больше таких новых явлений, такой раскрепощенной сексуальной свободы и такой полубредовой социальной распущенности, тем больше ощущений, что весь мир катится в пропасть.

И тут на помощь людям приходят профессиональные Забойщики. А именно Петр Дойч, герой романа Михаила Ахманова «Патроны не кончаются никогда». Дойч – человек дела. Он говорит немного, но по существу. Он предпочитает действовать, а не болтать. Его решения и поступки диктуются железной волей, чистым сердцем и благородными помыслами, почти как у хорошего чекиста, но гораздо лучше. Он действует так, как действовал бы истинный герой нашего времени. Ему наплевать на обещания народных избранников. Он не верит предвыборным словам коррумпированных чиновников и политическим проституткам. Он терпелив и стоек. Его лицо – это лицо закона, глубоко народного по своей общественной сути, чей суровый взгляд недоступен для понимания большинства соплеменников. Петр Дойч – новый герой комиксов. Он спокойно выслушает матерные угрозы со стороны продажных деятелей правоохранительных органов, чьи прямые обязанности давно разделил и разделяет уголовный мир, но все же думать и поступать он будет по-своему.

Петр Дойч – работник по найму, однако тяжелая работа и достойное вознаграждение не сделали его совесть каменной. Он помнит, что такое дружба, сострадание и любовь к ближнему. Он всегда готов прийти на помощь слабым, униженным и оскорбленным. Человек с такими фантастическими данными – большая редкость в любом измерении, а уж на нашей планете его надо заносить в Красную книгу.

В сущности, Петр Дойч в одиночку вершит правосудие и ликвидирует последствия чрезвычайных ситуаций. Он маленькое народное МЧС. Он казнит убийц, насильников, сволочей и уродов всех мастей, в изобилии распространившихся на территории бывшего постсоветского пространства. Его поддерживает церковь, правда сильно изменившаяся за долгие годы государственного упадка и вечных перестроек. Теперь эта церковь воинствующая, хотя и сохранившая некоторые остатки былых христианских ценностей. У этой перестроившейся на коммерческий лад церкви осталась одна прямая обязанность: бороться с нечистью. Ибо вопрос сегодня снова стоит ребром: что делать и как быть, если выбор между темной и светлой стороной жизни превращается в сплошное литературное бегство от реальности?

В книге Михаила Ахманова этот вопрос решается попросту, без затей. Его герой вовсе не обязан отвечать за чужие глупости и вести человечество к свету. У него своя задача. Он должен узнать главную тайну вампиров. И хотя эта тайна оказывается неприятной для всякого разумного человека, она все же лучше той лжи и фальши, в которой мы все порою живем…

Андрей Антонов

Примечания

1

Буэно – хорошо (исп.).

(обратно)

2

Си – да (исп.).

(обратно)

3

Мучачос – парень (исп.).

(обратно)

4

Рапидо – быстро (исп.).

(обратно)

5

Амиго – друг (исп.).

(обратно)

6

Мучас грасиас – большое спасибо (исп.)

(обратно)

7

Высадка кубинских контрреволюцинеров в заливе Кочинос, поддержанная американцами, произошла в апреле 1961 г., когда Алонсо Куэвы еще и в проекте не было.

(обратно)

8

Гранде хомбре – большой человек (исп.).

(обратно)

9

Фульхенсио Батиста-и-Сальдивар, с 1954 г президент Кубы, а фактически – ее диктатор. Пришел к власти в 1952 г. в результате военного переворота. Был свергнут в 1958 г. революционным движением, возглавляемым Фиделем Кастро, и в канун 1959 г. бежал с Кубы. Что касается Диего Камило Пиноса, то это вымышленная фигура.

(обратно)

10

Пекеньо мучачос – мелкие парни, мелкота (исп.).

(обратно)

11

«Эрмано Майор» – «Большой Брат» (исп.).

(обратно)

12

Но – нет (исп.).

(обратно)

13

Белиссимо, эрмана! Эсплендидо! – Превосходно, сестренка! Великолепно! (исп.)

(обратно)

14

Пронто – скоро, быстро (исп.).

(обратно)

15

Капитан Алатристе – персонаж исторических романов Артуро Переса-Реверте, испанский солдат и авантюрист, превосходный фехтовальщик.

(обратно)

16

В данном случае речь идет не о древнем императорском Риме, а о Священной Римской империи германского народа. В эпоху наиболее впечатляющих завоеваний в Новом Свете испанский король Карл I являлся также императором Священной Римской империи Карлом V. Но кто об этом сейчас помнит, кроме историков? А вот имена покорителей ацтеков и инков известны каждому.

(обратно)

17

В фигуре графа Дракулы, великого вампира, изображенного в романе Брэма Стокера, слились, по-видимому, две исторические личности, в равной мере отличавшиеся чудовищной жестокостью: валашский господарь Влад II (годы правления 1436-1446), имевший прозвище Дракул (т. е. Дьявол), и его преемник Влад III Цепеш, т. е. Сажатель на кол.

(обратно)

18

В переводе на русский: Джон Хемминг. Завоевание империи инков. Проклятие исчезнувшей цивилизации. М., Центрполиграф, 2003, перевод с английского Л.А. Карповой.

(обратно)

19

Nulla salus bello est! – Нет блага в войне! (лат.)

(обратно)

20

Гостия (от лат. hostia – жертва) – облатки, употребляемые вместе с вином во время обряда причащения (евхаристии) в католических и других христианских церквях. Смысл этого таинства состоит в том, что кровь и тело Иисуса Христа воплощаются в облатки (хлеб) и вино, которыми потчуют верующих.

(обратно)

21

Miserere, Deus, secundum magnam misericordiam tuam. – Помилуй, Боже, по великой милости твоей (лат.).

(обратно)

Оглавление

Интернациональный долг

Склеп

Интермедия 1

Сан-Кристобаль-дель-Апакундо

Облава

Интермедия 2

Пришелец из прошлого

Интермедия 3

Последняя милость

Интермедия 4

Эпилог

Прогрессоры зла

Реклама на сайте