«Татарский удар»

Дело было в Казани, дело кончилось плохо.

В детстве родители с некоторой даже гордостью говорили, что меня пушками не разбудишь. Гордость эта превращалась в раздражение каждое буднее утро, когда им приходилось, как тесто, запихивать меня в школьную форму и следить, чтобы я, открыв кран и выдавив столбик «поморина» на щетку, не уснул сидя на ванне. Но они сдерживались. А сам я до сих пор несдержанно уважаю себя за умение, несмотря на такие свои особенности, не опаздывать ни на зарядку (тогда, на закате загадочной советской эпохи, ее ввели по всем школам — классное было зрелище: школьники в синей форме — в том числе усатые десятиклассники, школьницы — в черных платьицах с кружевными передничками, потрескивающими на груди, — выстраиваются в пропахших мелом и пылью вестибюлях школы и десять минут уныло размахивают руками по системе Мюллера, имя которого давно никому неизвестно, но подвиг, увы, бессмертен), ни на политинформацию, каковую был обязан вести еженедельно.

Навык успевать в последний момент я сохранил и в университете, и на всех своих работах. Другое дело, что, сделав несколько шагов по карьерной лестнице, я первым делом выторговал себе право приходить в редакцию не когда положено, а когда надо. Потому что годы не разрушили крепость моего сна: так, выдули верхний слой раствора из кладки.

И проснулся я не от шума — тем более что не пушки это были, — а от чувства тревоги, которую я называю про себя папашкиным нюхом. Это из-за него я обычно вскидываюсь, когда в отсутствие Гульки (ушла в поликлинику, например) в детской просыпается Гальчуга и начинает потихоньку реветь. Я в силу некоторой тугоухости первых аккордов не слышу, но сигнал тревоги принимаю и бегу сюсюкать: папа прибег, молочко принес, кто обидел Галияшку? сон плохой? получи, сон, по попке! Именно этот нюх, или как уже его назвать, бросил меня на родительской даче к Нурычу, игравшему себе на наружной лестнице второго домика, за секунду до того, как он потерял равновесие и полетел вниз по ступеням. Я не успел — Нурыч накувыркал двойной перелом левой руки, чего я до сих пор не могу простить ни себе, ни поганому своему нюху.