«Неизданные записки Великого князя»

Неизданные записки Великого князя (fb2) - Неизданные записки Великого князя 1064K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Анатолий Анатольевич Подшивалов

Анатолий Подшивалов Неизданные записки Великого князя

От автора

В последнее время о так называемых "попаданцах", "вселенцах" и прочих путешественниках во времени не пишет только ленивый. На страницах стоящих в магазинах книг с пестрыми обложками и на просторах Всемирной паутины лихо воюют и перекраивают историю на любой удобный лад мускулистые парни, бывшие или нынешние спецназовцы и прочие силовики, обеспеченные смартфонами или ноутбуками с гигабайтами закачанных заранее монографий по истории, преимущественно военной, с картами, рисунками и диаграммами, со справочниками по всем отраслям промышленности, обязательно с чертежами автомата Калашникова и технологическим картам его изготовления. Хотел бы я посмотреть на этих парней, засоряющих свой Айфон вместо музыки и кино подобной ересью. Если не спецназовцы с программистами в их обычном виде, то в попаданцы-вселенцы идут доходяги-пенсионеры, преимущественно, военные, испытывающие небывалый подъем жизненной энергии от вселения в молодое тело (что вполне можно понять и простить). Объектом вселения чаше служит августейшая особа, наследник престола, короче, лицо, власть предержащее по рождению. Я практически не встречал вселенцев в крестьян, хотя таковых было девять десятых всего населения. Если даже попаданец по трагической ошибке не попадает прямо в принца, то, обычно, он быстро втирается к нему в доверие и растет по служебной лестнице, становясь эдаким "серым кардиналом". Иногда в конце он даже женится на принцессе или вдовствующей императрице и, увешанный высшими наградами, прямиком марширует в Великие князья с перспективой занятия престола.

Нет, дорогой потенциальный читатель, в этих записках такого нет. Есть два попаданца, и оба мертвые: первый, автор мемуаров — Великий князь Александр Михайлович Романов, перенесшийся на пару часов из своего 1941 г в наш 2017 г., и второй — комсомолец Алеша Егоров из нашего 1977 в их 1917 г. Есть его дневник, паспорт и горсть советской мелочи. Но даже этого достаточно, чтобы история пошла другим путем (помните "эффект бабочки" у Брэдбери). Главное действующее лицо и его окружение — реально существовавшие персоны, автор использует их мемуары и переписку, для художественности сюжета лишь дописаны диалоги (в общих чертах они встречаются и в мемуарах) и введены второстепенные герои. Там где читатель может сомневаться, реальный ли это факт, либо выдумка автора, приведены концевые сноски. Элементы сходства второстепенных персонажей с лицами, имеющими похожие имена и фамилии, являются случайными и автор-составитель за них ответственности не несет. Также при работе над рукописью не пострадало ни одно домашнее или дикое животное, даже пресловутую бабочку не раздавили.

Автор заранее благодарит за благожелательные комментарии, улучшающие и дополняющие его труд, а неблагожелателям отвечает: "сами такие".

Часть 1. Время идет вспять

Пролог

Москва, 29 декабря 2017 г

Я шел домой, проклиная чудеса московской погоды — то оттепель, а то под Новый год намело сугробы. К тому же здесь, на холмах в районе улицы Лобачевского всегда ветрено, правда, поэтому воздух относительно свежий даже для Юго-Запада столицы, который и так считается если не элитным, то достаточно престижным районом (а уж чем люди дышат на Юго-Востоке первопрестольной, лучше не думать…). Видимо, это было одним из факторов того что в 1980 здесь построили Олимпийскую деревню со стадионом, бассейном и прочими диковинными тогда тренажерами на свежем воздухе, чем я пользовался, совершая ежедневные пробежки по холмам вдоль каскада прудов. С тех пор прошло много лет и мне уже не до пробежек, вот и сейчас я не бегу, а плетусь медленным шагом. Впереди какая-то тетка тянет за рукав старика, сидящего в сугробе с непокрытой головой.

— Эй, мужчина, помогите!

— Терпеть не могу это обращение по половому признаку. Раньше были судари и сударыни, потом товарищи и граждане, теперь — мужчины и женщины.

— Да, что случилось, — подошел я ближе.

— Да вот иду, вижу — мужик в сугробе валяется, седой весь, с бородкой, на пьяницу не похож. Может с сердцем что? Надо его поднять и на остановку довести, там хоть дует не так.

— Что с вами, что-то болит? Вы идти можете?

— Да могу, помогите мне подняться, сударь.

Вот как, "сударь", интересно. Мы с теткой с трудом поставили старика на ноги, он оперся на меня.

— Где моя фуражка и трость и, главное, дайте мне папку, там рукопись.

— Здесь ничего нет, ни трости, ни фуражки, ни папки.

— Да, вспомнил, молодые люди ударили меня, я упал.

— Вот все хулиганье и забрало — безапелляционно установила тетка. Надо "Скорую" вызвать и она начала тыкать пальцами в мобилу.

— Кто вы? — спросил я, — и где живете?

— Я — Великий князь Александр Михайлович Романов, живу здесь, в своей усадьбе под Москвой. Сегодня я собрался ехать к издателю своих мемуаров, и попросил шофера (он произнес как шофэра) подождать у ворот, чтобы немного пройтись по парку и подышать свежим морозным воздухом, вышел из дворца, прошел метров 200 и очутился здесь. А где я?

Да, тяжелый случай, явная шизофрения, подумал я. С такими больными надо говорить ласково, не перечить им.

— Вы в Москве, это улица Лобачевского.

— Лобачевского, да, вроде был такой математик в Казани…, как быстро несутся эти авто… и он посмотрел в небо, где над зданием Академии ФСБ были видны огни аэробуса, делающего разворот над МКАД при заходе на Внуково, — Какой большой аэроплан… А год сейчас какой, — он вдруг резко повернулся ко мне и вцепился в мою руку. Глаза его блеснули и он судорожно повторил: Год какой?

— 2017

— Как? И он опустился на скамейку стеклянного павильончика остановки (доковыляли, наконец), — 2017! Как с Алешей..

Он еще что-то бормотал, но тут подъехала "Скорая". Открылась боковая дверь и из салона выпрыгнул парень в синей форменной куртке.

— Что случилось? Нам сказали, что плохо с сердцем. Вы ему кто, родственник?

— Нет, прохожий.

— А "Скорую" вы вызывали?

— Нет, другая гражданка (тетки и след простыл). Меня попросили помочь довести старика до остановки — он сидел в снегу в расстегнутом пальто, без шапки, а тут хоть ветер не так дует.

— Помогите занести его на носилки.

Вдвоем мы кое-как затащили старика в салон и положили на носилки. Фельдшер попросил помочь ему приготовить руку для капельницы. Он посмотрел, есть ли какие документы, телефон: у старика ничего с собой не было. Мы расстегнули шинель (а это была именно шинель без погон). А вот под ней был китель с погонами на которых были по три черных двуглавых орла.

— Реконструкторы, блин, ряженые — пробормотал фельдшер — нацепят орлов и ну представлять наполеонов с адмиралами. Чтобы снять китель и освободить левую руку для капельницы, пришлось снимать перчатку с левой кисти старика — обнаружились следы старой травмы, два пальца отсутствовали напрочь, от еще двух оставалось менее половины. Послевоенное поколение, подумал я: мальчишки баловались найденными гранатами и снарядами, — вон и у Ельцина двух пальцев не было по этой же причине. Старик лежал тихо, даже не отреагировал, когда фельдшер неловко ставил ему капельницу. Стеклянная перегородка салона приоткрылась и недовольный женский голос произнес:

Ну что ты там возишься, Юра?! Старик — бомж, что ли? Документы у него есть, что мне писать-то?

— Нет, Марь Ванна. Документов нет, кошелька нет, мобильника нет, даже ключей нет. Ничего нет.

Вот, мужчина говорит: старик лежал в снегу, без шапки, в расстёгнутом пальто.

У меня спросили паспорт, я передал его врачу Марь Ванне, которая не удосужилась даже выйти из теплой кабины и осмотреть старика. Старик на мгновение открыл глаза и взор его застыл на тисненом золотом орле обложки моего паспорта.

— Скажите, сударь, где находится Петропавловская крепость и Зимний дворец?

— В Петербурге, где же еще, — ответил я.

Слабая улыбка появилась на губах старика. Он опять закрыл глаза, лицо его выражало спокойствие и умиротворение.

Врач переписала мои паспортные данные, спросила номер телефона и меня отпустили. Скорая включила мигалку и уехала, а я продолжил путь домой. Вдруг мне под ноги ветром принесло лист бумаги с текстом, потом еще один и еще… Я повернул к сугробу, где раньше лежал старик. Из снега торчали листы машинописного текста. Я собрал их, намереваясь разыскать старика в больнице и отдать ему, вспомнив, что он несколько раз повторил слово "рукопись". Было 2 пачки, но, возможно, часть листов унесло ветром. Я проверил, нет ли рядом документов или еще чего-нибудь. Ничего не было…

Чтение страниц рукописи оказалось таким захватывающим, что я лег спать под утро и, естественно, проспал на работу. Прибежав "в мыле", сказал начальнику, что отработаю часы и задержусь вечером. Начальник у меня молодой, с амбициями и вечно мне указывает, что я не успеваю за их молодым и растущим коллективом. А сам не знает ничего, умеет только презентации делать на любой случай, и на совещаниях у Генерального в подходящий момент демонстрировать на проекторе красивые картинки из своего компа, а весь отдел работает, чтобы эти картинки делать. Бред… если бы компания была поменьше, то давно бы обанкротилась с таким начальником отдела развития бизнеса (себя он гордо величает "Директором по развитию"). В общем, при увеличении порога выхода на пенсию в свои 59 лет надо сидеть тихо и не чирикать, а то потом будешь 5 лет "макарошками" питаться. Поэтому я не смог даже позвонить и узнать, какая больница дежурила по скорой в прошлые сутки. Смог только на следующий день.

— Артем Сергеевич, можно уйти на час раньше, мне в больницу надо, а там часы посещения до 19 00, мне отсюда не успеть. На самом деле он не Артем, а Армен, и что стесняться имени, которое тебе дали родители при рождении?

— Вот всегда вы раньше норовите уйти. Хорошо, идите, но потом отработаете.

Сделал одолжение, сморчок, я как-то подсчитал, сколько переработок-отработок, по поводу всяких: "это надо сделать завтра к 9 00", "это мне нужно в понедельник", выходит в неделю. Получилось около 8 часов которые пришлось работать в выходные или после окончания рабочего дня, а это 4 рабочих дня в месяц дополнительно, то есть в год набежит 44 дня — полтора месяца переработки. А чуть что: "у вас, как у ведущего специалиста, ненормированный рабочий день по контракту и вы получаете за это 5 дней к отпуску". Да я минимум дополнительный месяц в хорошем санатории должен проводить и молоко пить за твою вредность, и ведь, главное, не уйдешь никуда: в 60 лет прилично не устроиться. Погрузившись в невеселые мысли, я дошел до приемного отделения.

— К вам позавчера вечером около 11 привозили без документов старика седого с бородкой в черном пальто и без шапки? У него еще левая кисть изуродована.

— А вы кто ему, родственник? Мы только родственникам справки даем.

500 рублей в паспорте сделали свое дело.

— Сейчас узнаю, — ушла и скоро вернулась, — помер ваш старик, через час, как привезли, и преставился.

— А куда тело потом девают?

— Да в судебную экспертизу, там лежит какое-то время в холодильнике и, если родственники не объявятся, тело отдают в анатомичку на опыты студентам или хоронят в общей могиле.

— А где его одежда?

— А я откуда знаю, вот Колька-санитар при нашем морге может знать.

Колька был алкашом с бегающими глазками на желтой физиономии (ага, вот и цирроз за тобой пришел, милок). Сначала он ушел в "несознанку": знать, мол, ничего не знаю и ведать не ведаю, но 500-ка и угроза рассказать про его "художества" кому надо сделали свое дело.

— Да я сразу понял, что шинель и китель знатные — чистая шерсть, никакой синтетики. Ну и оттащил все на "Верник", там у меня один кент-барыга торгует мундирами, погонами, фуражками и прочей мутотой, которую покупают реконструкторы и коллекционеры. Погоны-то на кителе с золотым шитьем были. Ну я ему и оттарабанил все на следующий день — за китель он мне 15 штук дал и за шинельку пятерик. Я больше хотел, но он мне такие же погоны показал, а они у него 8 штук пара[1].

За еще одну 500-ку он мне описал того барыгу и где на "Вернике" его прилавок.

В субботу с утра я поехал на Измайловский вернисаж. Барыгу я быстро нашел, но про китель с адмиральскими погонами он ничего не знал, как и про шинель тоже. Врет ведь, а поди докажи…

— Ты бэ шел, дарагой, отсюда, нэ мэшай людам рабатат, — раздался сзади голос с кавказским акцентом. Ага, вот и "смотрящий" объявился, и я пошел восвояси…

Рукопись, найденная в снегу:

"Я стоял у низкого каменного барьера, за которым начиналась лестница, ведущая к морю и смотрел на волны. Запах моря смешивался здесь с ароматом сосен, любовно выращенных садовниками имения Дюльбер, принадлежавшего моему двоюродному брату Петру Николаевичу. Но сейчас я был здесь не в гостях, а пленником. Петр Николаевич с семьей тоже был здесь, уступив лучшие комнаты своего дворца августейшим родственникам, среди которых была и вдовствующая императрица Мария Федоровна, в девичестве датская принцесса Дагмар, вышедшая замуж за наследника-цесаревича[2] из далекой России. Добрый Петюша, как в семье называли Петра Николаевича, всячески старался скрасить хотя и относительно комфортное (если сравнить его с царской семьей, да и с другими великими князьями, сидевшими по тюрьмам), но все же заключение под стражей. Как и все Романовы, Петр Николаевич был с детства определен к военной службе, но вскоре, заболев туберкулезом, оставил ее. Врачи рекомендовали ему сменить холодный и сырой Петербургский климат на сухой и теплый воздух Южного Крыма. К счастью, ему попались более знающие врачи, чем те, кто рекомендовал черноморское побережье Кавказа. с его влажным воздухом Великому князю Георгию, родному брату царя, также больному туберкулезом легких. Так как никаких химиотерапевтических противотуберкулезных средств в то время не было, Георгий довольно быстро скончался в своем кавказском имении Аббас-Туман. А Петюша в благодатном сухом климате Южного Крыма окреп и почти поправился, что позволило ему не только много путешествовать по Северной Африке, но и стать ученым-ориенталистом, знатоком стран Магриба. Он хорошо рисовал и разбирался в архитектуре, поэтому, приобретя в 1893 г 13 десятин крымской земли в самом теплом месте Крыма, сам активно принимал участие в проектировании своего дворцово-паркового ансамбля Дюльбер. Дворец получился на славу — с колоннадами в сарацинском стиле, башнями с куполообразными крышами. В общем, такой мавританский дворец из сказок "Тысяча и одной ночи". Дворец окружала толстая трехметровая каменная стена, что вместе с башнями делала его не только изящной игрушкой, но и крепостью. Думал ли об этом при строительстве Дюльбера Петр Николаевич, который получил еще и военно-инженерное образование и во время Великой войны стал шефом инженерных войск, вернувшись на службу в суровое для страны время. Конечно, не думал, также как и то, что, украшающая вход арабская надпись "Да хранит Аллах живущего здесь", станет пророческой для Романовых и все нынешние августейшие обитатели Дюльбера уцелеют во время революционной бури.

Начало темнеть и, чтобы не раздражать часовых, охраняющих выход к морю, я решил вернуться во дворец. Вот зажглись огни двух прожекторов и их лучи стали обшаривать гладь моря. С прожекторами вышла вообще анекдотическая история. Комиссар Задорожный, начальник охраняющего нас отряда Севастопольского Совета, получив эти прожектора, обратился ко мне с просьбой помочь их наладить, так как никто из его матросов не был прожектористом и в электротехнике не разбирался. Я был морским офицером, прошедшим все ступени флотской службы, поэтому достаточно быстро вместе с матросами установил прожектора, спросив Задорожного: "А зачем он это делает, к чему вся эта иллюминация". На что получил ответ:

— Севастопольский Совет считает, что англичане могут прислать подводную лодку, высадить десант и освободив вас, вывези на субмарине.

— Задорожный, вы ведь моряк и знаете, что здешние глубины не позволят подойти подлодке к берегу, да и сам берег не удобен для высадки десанта, тем более для эвакуации женщин и детей.

— Я-то знаю, а вот товарищи в Севастополе не знают. Так что вы посодействуйте, гражданин адмирал, вам ведь проще будет.

Домочадцы не понимали, что это Сандро (так в семье меня звали на грузинский манер, поскольку, когда я родился, мой отец служил наместником Кавказа и детство моё прошло в Тифлисе) так помогает своим тюремщикам, а моя жена Ксения даже высказалась, что "так я буду помогать им заряжать ружья при своем расстреле". Как показало будущее, насчет заряжания винтовок она была не так уж неправа…

Ай-Тодор, несколькими месяцами ранее. Обыск.

То, что будет проще с Задорожным, это я хорошо понимал. Переехав с семьей в Крым из Киева, штаб-квартиры Южного фронта, где я начальствовал над русской авиацией, первоначально они разместились в его имении Ай-Тодор. В Киеве толпа уже не довольствовалась разбиванием памятников царям и их сатрапам. Довольно быстро я превратился из "бывшего Великого rнязя" в "адмирала Романова", а затем и в просто "гражданина Романова", которому следовало периодически отмечаться в местном Совете и не покидать без разрешения город. Когда дошли известия о высылке в Тобольск "бывшего царя" с семьей, стало ясно, что надо уезжать куда подальше. Тем более, что в Совете предписали Романовым "как врагам народа" покинуть Киев, так как здесь близко линия фронта и возможно их бегство к социально им близким врагам-империалистам. От Временного правительства в Петрограде было получено разрешение уехать в крымское имение. Но и там продолжились преследования "врагов народа" как их уже, не стесняясь, именовали все кому не лень. Мария Федоровна только плакала и повторяла: "Да, возможно, Ники ошибался и что-то делал не так, окружил себя пустыми людьми, но он же не враг России и русскому народу". Она порывалась ехать за сыном в Сибирь, говоря, что Аликс не сможет обеспечить ее сыну ту поддержку, которую может дать только мать, и что пусть ее тоже сошлют, но к сыну. С большим трудом мне и Ксении (она ведь была дочерью Марии Федоровны и императора Александра III и сестрой последнего коронованного российского императора) ее удалось уговорить уехать, чтобы держаться всем оставшимся Романовым вместе. При этом Ксения апеллировала к чувствам Марии Федоровны как бабушки, говоря, что внукам ее будет не хватать и они тоже, как никто более, нуждаются в защите и опеке любящей бабушки. В конце концов, императрицу удалось уговорить и вскоре все семейство под конвоем отправилось в Крым. К нам был приставлен комиссар Временного правительства, который не менее чем, сопровождаемые им женщины, боялся своих подчиненных — конвойных матросов. Они тоже чувствовали этот страх "буржуйского комиссара" как они между собой его называли, не выказывали никакого почтения, даже внешней субординации: могли стоять, повернувшись к нему спиной или даже сидеть, когда он к ним обращался. Из всего этого я сделал вывод, что он никак не будет управлять этой бандой, если им что-то не понравится. Комиссар и правда, был выходцем из мелкой буржуазии, ожидавшей от Временного правительства каких-то преференций в торговле, военных заказов, в общем, удовлетворения своего желания нажиться. Когда-то он читал революционные книжки, даже труды Маркса и вообразил, что, разрушив империю, такие как он сразу станут хозяевами жизни, при этом что-то, конечно, придется дать "пролетариям", чтобы те еще больше и лучше трудились на их заводиках. Наш комиссар, похоже, был из таких мелких предпринимателей, державших жестяную мастерскую, и гордо именовал ее "заводом". В войну он пошел на службу в "земгусары"[3] и все время проводил в Петрограде, контролируя какие-то поставки "Союза городов", носил земские серебряные погоны с шифровкой ВЗС (Всероссийский Земский Союз) и изображал собой человека военного и опытного, о чем мне как-то и заявил. Я не сдержал улыбку, а он тут же вспыхнул и более на военную тему не распространялся. С нами он держался свысока, ему очень нравилось наименование "комиссар" и вообще он воображал себя деятелем французской революции, откуда и пошло это слово, прямо Робеспьером, Дантоном и Маратом в одном лице. Видимо, поэтому он как-то заговорил с моим сыном Василием по-французски с ужасным акцентом, но мальчик тут же стал поправлять его ошибки и больше он не пытался подражать деятелям "Эгалитэ, Фратернитэ, Либертэ". Я же, как-то увидев, что он не хочет находится среди революционных матросов, предпочитая им, сыплющих подсолнечной шелухой и крепкими словечками, общество "образованных людей", к которым, естественно, причислял и себя, напомнил ему судьбу руководителей великой французской революции. Ксения как-то сжалилась над ним и пригласила к утреннему чаю, за что получила выговор от мамА, которая не желала видеть за одним с ней столом "этого лавочника". Так что осталось нашему "комиссару" скрипеть перед кухарками и горничными новенькой кожаной курткой перепоясанной и перекрещенной на спине крест-накрест офицерской портупеей с наганом в кобуре. Слава богу, что без шашки, а то земгусары как-то повадились их носить на офицерских портупеях слева, как и положено в армии, и все рестораны в Киеве были забиты этой публикой, восседавшей с гордым боевым видом, звеня шпорами на отлично сшитых сапогах из лаковой кожи, с шашками в серебре, пока по киевскому гарнизону не вышел специальный приказ, запрещавший ношение боевого холодного оружия, лицам, не имеющим на то право). Причем, чем хуже шли дела на фронте, тем больше лоснились лица таких тыловых деятелей и, кажется, сильнее блестели всякие жетончики, которым они обожали обвешивать свою чистенькую и прекрасно сшитую у лучших портных офицерскую форму. Жетончикам следовало изображать боевые награды и привлекать внимание барышень, особенно много их (жетончиков, естественно, а не барышень) появилось весной 1917: тут и Свобода, Павшие оковы и Великая Россия, а позже — и сам господин Керенский собственной персоной. К жетончикам добавлялись банты из бело-сине-красной ленты государственных цветов, повязанными на груди или левом рукаве. Все это было бы смешно, если бы не было печально, что от такого никчемного человечка зависит наша жизнь, тем более что я часто ловил злобные взгляды матросов, цедивших сквозь зубы, что "братишки" в Севастополе и Ялте "славно разделались с офицерьем", а они тут цацкаются с царскими недобитками.

И вот как-то ночью, едва забрезжил рассвет, мы проснулись от шума моторов, криков и грохота многих десятков ног, бегущих по дому. Дверь в спальню распахнулась, раздалось бряцанье металла и мне в лоб уперлось дуло револьвера. В лицо ударило запахом пота, махорки и еще чего-то неприятного.

— Вы гражданин Александр Романов, бывший Великий князь?[4]

— Да, это я. А вы кто такие?

— Мы — посланцы трудового народа, представители Севастопольского Совета.

— Драгоценности здесь, на столике, в шкатулке. — сказала Ксения.

— Нам не нужны ваши побрякушки, дойдет и до них очередь. А сейчас сдавайте оружие и документы!

— А у вас документы на обыск имеются? И кто ваш начальник? — ответил я.

— У нас нет начальников. Мы матросы-анархисты, подчиняемся коллективному решению Совета.

— Но документ от Совета у вас есть?

— Вы что не хотите подчиниться требованию победившего народа?

— Я согласен подчиниться, но мне надо убедиться в том, что вы представители Севастопольского Совета. Тут я вспомнил, о чем перешептывались матросы, упоминая, что "братишки" из этого самого Севастопольского совета вывели "в расход" много офицеров, находящихся в городе. Что же, видимо, наступил наш последний час.

— Свет включи, гражданин Романов желают видеть бумагу с распоряжением от победившего народа.

Включили электрическую лампу и я увидел десяток матросов, тесно набившихся в комнату. Их лица были потными и красными, они как-то нехорошо улыбались… Вид у них был далеко не мирный: винтовки, за поясом у многих револьверы и ручные гранаты, на груди перекрещенные поверх формы пулеметные ленты, будто они собрались идти на штурм укреплений врага. Стараясь держаться спокойно, я прочитал мандат, в которым предписывалось произвести обыск в имении Ай-Тодор, где проживал гражданин Романов с семьей.

— Разрешите нам одеться, попросил я, подумав, что если это разрешат, значит, здесь расстреливать не будут, а увезут в тюрьму.

— Не стоит беспокоиться так, гражданин Романов, следуйте с нами в ваш кабинет.

Мы прошли в кабинет. Старший, тот, что держал у моего лица револьвер, по-хозяйски сел в мое кресло и сказал:

— Лучше по-хорошему сдайте пулеметы и бумаги.

— Какие пулеметы, у нас их нет, да и кто будет из них стрелять?

— Нам виднее, кто. Не сдадите по хорошему, пожалеете. Посмотрите в окно.

Я подошел к окну. Уже рассвело и было видно, что во дворе стоят три грузовика с пулеметами на турелях и полно солдат и матросов, приехавших на этих авто. Видимо, эта рота всерьез готовилась штурмовать дом. Уж не думали они, что им окажет сопротивление комиссар Временного правительства? А где же он? Нескольких из конвойных матросов из его команды я вроде видел, а вот комиссара нет.

— Наверно при обыске должен присутствовать комиссар центрального Временного правительства?

— Обойдемся без него. Дайте ключи от стола и шкафов. Мебель принадлежит народу, ее ломать мы не будем.

Вывалив из ящиков бумаги, матросы принялись выбирать "вещественные доказательства" контрреволюционной деятельности. К ним были отнесены все письма на иностранных языках — "переписка с врагом".

— Там написано по-французски и по-английски — это, как известно, наши союзники.

— Все равно, буржуи. Товарищи разберутся, кто там союзник, а кто — враг. Так, вот и переписка с бывшим царем. Готовите заговор и побег бывшего царя?

— Посмотрите на даты писем, они все до 1917 г. Или вы считаете, что я заранее начал готовить побег год назад?

— Вы мне зубы не заговаривайте. Лучше сдайте по-хорошему пулеметы.

— Я бы сдал, но у меня их нет.

Еще несколько часов, перевернув все вверх дном, анархисты с помощью конвойных матросов, которые, как считалось, знают все потайные места дома и парка, искали несуществующие пулеметы. Я больше всего опасался, что эти пулеметы они привезли с собой и сейчас они будут нам предъявлены, после чего из них же нас и расстреляют.

Наконец, матросы, забрав мои бумаги и письма, а также Библию тещи, которую она привезла еще из Дании и с которой никогда не расставалась, стали собираться назад. Напрасно теща, плача, предлагала им свои драгоценности в обмен на Библию.

— Мы не воры, а вам должно быть стыдно: старая женщина, а читаете религиозную чепуху. А может там шифр какой, вот вы ее все и держите в руках и теперь свои камушки нам предлагаете. Неспроста это всё. Ничего, товарищи разберутся и, если там нет чего-нибудь шифрованного, отдадут вам книжку назад.

Анархисты залезли в грузовики, заурчали моторы, и вся колонна потянулась на выезд из имения.

Тут я заметил рядом с собой комиссара Временного Правительства. Вид у него был такой, что он только что проснулся и ничего не знает о творившемся здесь в течение нескольких часов. За ним кучкой стояли его матросы, куря самокрутки и периодически сплевывая.

— Ну вот, доигрались! — сказал комиссар.

— Кто доигрался?

— Да вы! Теперь они постоянно будут приезжать, пока чего-нибудь не найдут, а потом устроят революционный суд над вами.

— А что мне было делать? Отдать пулеметы, которых здесь нет? Или купить трехдюймовое орудие у тех же анархистов и потом торжественно им вручить, обвязав ленточкой? Не поможете ли в этом, вы же деловой человек, и вам потом спокойнее будет, скажете, что распропагандировали меня!

— Вам все бы шутить, когда плакать надо. Я теперь за вашу жизнь гроша ломаного не дам! И отошел прочь с видом человека, сделавшего все, что было в его силах.

С момента обыска прошло еще пара недель, пока больше никто не появлялся в Ай-Тодоре. Матросы охраны совершенно распустились, никто не ходил в караул, тем более ночью, большей частью они сидели в казарме, оборудованной на первом этаже дворца, курили, пили дешевое вино, которое привозили местные жители и играли в карты. На часах никто не стоял, караульный обычно сидел на табуретке и лузгал семечки, а то и просто дремал. Винтовка при этом стояла прислоненной к стене и хорошо, если была заряжена. На призывы к революционной бдительности комиссара лениво посылали подальше. Всеволод Владиславович КамИньский (хотя представлялся он как КАменский, с ударением на первом слоге) проклинал тот день, когда согласился стать комиссаром при именитых узниках. Папа его происходил из Привисленского края[5], из мещан (хотя знакомым говорил, что из мелкой шляхты), подавшихся в столицу империи. У него была жестяная мастерская с десятком работников, но с началом войны он как-то сподобился получить армейский заказ на котелки и ведра. Из мастерской получился сначала небольшой, а потом и средний по размерам заводик. Папа Севы видел его финансистом, поэтому отдал в свое время в реальное училище с коммерческим уклоном. И когда началась война, Севины таланты оказались востребованы. Сева быстро сообразил, что надо обзаводится влиятельными знакомыми, не скупился на взятки и подарки и вытянул счастливый билет в виде записки от самого Распутина "Памаги яму, он челавек Хароший", поддерживая под локоток "старца" и подливая ему мадеры во время очередной пьянки-гулянки, куда его взял знакомый купчик с которым Сева делал гешефт. С помощью этой записки Сева и познакомился с влиятельными людьми, Гучковым, Путиловым и Потаповым. Не стал, конечно, им другом и свояком, но для них он был "человек старца", к тому же знающий коммерцию и умеющий вести дела. И потекли денежки сами собой…. Да и папа с Севиной помощью поднялся на заказах, благо котелков и ведер для армии надо было немеряное количество, а что до того, что они были из жести бумажной толщины, до того никому дела не было. Теперь владелец завода металлических изделий Владислав Каминьский именовался купцом 1 гильдии и почетным гражданином. Чтобы избежать службы в действующей армии, сын почетного гражданина Сева пристроился в ЗемГор, объединивший Земский союз и Союз городов. Эта организация занималась обеспечением армии, ее служащие хоть и имели гражданские чины, но носили офицерскую форму с серебряными погонами. Да еще эта стерва, Лиззи, с которой встречался Сева, дочка действительного статского советника по лесному ведомству, подлила масла в огонь, горевший в груди новоиспеченного "гусара", мол буду твоей, когда станешь хотя бы титулярным советником. Ну, собственно, она "стала его" уже через неделю после знакомства, затащив Севу в постель во время отъезда отца по делам (мать ее давно умерла, иначе дочка не выросла бы такой оторвой). Поразив его своими постельными навыками, а до этого Сева имел сексуальный опыт только с горничными да с девками в борделях (куда заглядывал крайне редко, только если вместе с "нужными людьми", да и опасался подхватить дурную болезнь), Лиззи запала ему в душу и он непременно решил на ней жениться (все же дворянка, хоть и обедневшая, дочь статского генерала). Ну прямо как в романсе "он был титулярный советник, она — генеральская дочь, он робко в любви объяснился, она прогнала его прочь". Но тут случилась революция и колесо фортуны закрутилось с бешеной быстротой. Протекция помогла ему стать комиссаром Временного правительства, а за выполнение особого поручения с великокняжеской семьей ему был обещан вожделенный чин титулярного, да еще и орденок — Св. Станислав 3 степени. С этим можно было уже идти к лизиному папе просить руки дочери — всесильному комиссару не откажут.

И вот, получив сегодня письмо от отца, Сева почувствовал, что планы его рушатся. Отец писал, что в Питере беспорядки, завод стоит: заказов нет и рабочие бастуют, но зарплату требуют платить и Совет рабочих депутатов, естественно, на их стороне. Бастуют крупные заводы, в том числе Путиловский, в ценные бумаги которого Сева посоветовал вложить семейные активы, поскольку на войне эти акции быстро росли в цене. Теперь путиловские активы стремительно падают, приближаясь по стоимости акций к цене бумаги, на которых они напечатаны. Не лучше дело обстоит и с другой частью семейных активов — акциями Бакинских нефтяных полей, тоже сулившими баснословные военные прибыли. Закавказье практически отложилось от империи и если кто и будет хозяйничать в Баку, то только англичане. Остаются только золотые десятки, которые отец заботливо накопил еще до войны, монетка к монетке, пока обмен бумажных ассигнаций на золото не прекратили. Вот с этим-то "золотым запасом" отец и советует бежать через Финляндию в Швецию, пока это еще возможно. Для этого он и просит Севу все бросить и возвращаться домой. Да как бросить-то? Взять и уехать просто так нельзя — арестуют, как не выполнившего приказ и хорошо, если не расстреляют. Вот если бы анархисты забрали княжескую семейку с вдовствующей императрицей впридачу, тогда и можно было бы вернуться в Питер. Хорошо, вернулся, а дальше что? Бегство в Финляндию с узелком папиного золота? Надолго ли его хватит, серьезное дело не поднять, для этого капитал нужен. Проедим империалы, а дальше что, наниматься в лавку приказчиком? Опять-таки, языков не знаю, а для жизни за границей это необходимая вещь.

А если прихватить драгоценности Романовых? Видел он эту шкатулку, знает, где она лежит в комнате императрицы. А что, это вариант, тут надо все обдумать. С деньгами можно и новые документы сделать, да хоть нейтральный паспорт. Размышления Севы прервал звук клаксона, а через некоторое время он увидел бегущего к нему матроса.

— Комиссар, выходь! Там новый комиссар приехамши…

— Какой комиссар?

— Какой-какой, да от новой власти, вот какой!

Ай-Тодор — Дюльбер. Ноябрь-декабрь 1917. Появление Задорожного.

Поспешив на площадку перед домом, Сева увидел грузовик, перед которым стоял огромный верзила в матросской форме со скуластым лицом и взглядом исподлобья.

— Экая горилла, такой прихлопнет человека как муху и не задумается — подумал Всеволод Каминьский.

— Кто таков? — грубым голосом сказала "горилла".

— Комиссар Временного Правительства Каменский.

— Бывший комиссар бывшего, а ныне низложенного правительства — ответил верзила. Я вас и вашу банду не задерживаю, вели собрать Романовых вместе, а потом можешь убираться ко всем чертям. Хотя, нет, ты сейчас пойдешь со мной, я спрошу Романовых, нет ли за тобой каких долгов.

При этом коротком диалоге вновь прибывшая конвойная команда построилась, выкатив вперед два пулемета Максим и взяв ручной Льюис наизготовку. Новые конвойные были чисто выбриты, молчаливы и подтянуты, частью в матросской, а частью в солдатской форме, но чистой и не мятой. Они представляли настолько резкий контраст с Севиной матросней, что те стушевались и как-то жались друг к другу. Сева робко поинтересовался, есть ли у верзилы мандат и кем он подписан. Тот сунул ему прямо в лицо какую-то бумагу и сказал:

— Если мало, то вот представитель центрального Совета из Петрограда, он подтвердит мои полномочия.

Так они и проследовали в дом, следом два пулеметных расчета вкатили на террасу Максимы и расположили их по углам так, чтобы двор, где кучкой на ветру стоял конвой "временных" перекрестно простреливался. Новое начальство разрешило старой команде взять личные вещи, не более вещмешка на человека и две винтовки для защиты в пути на всю команду, остальное оружие и старый, разбитый и нечищеный несколько месяцев Гочкис оставить в имении. Сева, петроградское начальство и верзила прошли в гостиную, где собралась великокняжеская семья, исключая детей.

— Меня зовут Филипп Львович Задорожный, я комиссар Севастопольского Совета, которому центральное народное Правительство в Петрограде дало особые полномочия по вашей охране. В руках у него оказался список охраняемых и он сверился с ним, довольно грубо и бесцеремонно, обращаясь к Романовым на "ты" и по имени, исключая разве что Марию Федоровну.

— А что будет с нашей старой охраной?

— Временное правительство низложено и лица, ему служившие, более никакой властью не обладают, являясь обычными гражданами республики, не наделенными никакими полномочиями. Я не буду задерживать этого господина — кивнул он на Севу. Единственное, что я хочу спросить, нет ли к нему претензий, не отбирал ли он ценностей и денег.

За всех ответила Мария Федоровна:

— Лично он и его матросы ничего не отбирали, но приезжавшие матросы из Севастопольского Совета отняли у меня мою семейную Библию, которая дорога мне как память. Я готова выкупить ее за любые деньги, которые у меня есть, только верните мне книгу.

— Хорошо, я постараюсь разобрать с этим. Все могут разойтись по своим комнатам. Приказы охраны выполнять беспрекословно. Остальное вам сообщат дополнительно.

Теперь мы опять будем смотреть на происходящее глазами Великого князя Александра, а бывший комиссар бывшего временного правительства Сева временно исчезнет из нашего повествования.

Александр Михайлович сидел в своем кабинете: "похоже, попали мы из огня, да в полымя, этот комиссар вообще никаких церемоний разводить не будет, не будет говорить с нами на ломаном французском, похоже, что он и по-русски с трудом объясняется, а основными аргументами у него являются маузер в деревянной кобуре на боку, да пудовые кулачищи. Тут дверь без стука отворилась и на пороге появилась двухметровая фигура нынешнего комиссара. Князь пригласил его присесть, что горилла и сделала.

— Александр Михайлович, вы меня не узнаете? Я служил у вас в Севастопольском авиаотряде.

— Нет, у меня в этом отряде было две тысячи человек, как тут всех упомнить… Вы летчик, офицер?

— Нет, мое прошлое звание — кондуктOр[6], я двигателист и был механиком в отряде. Но очень хотел научиться летать. Вы извините меня за показную грубость, я не мог по-другому в присутствии питерского начальства. А в Севастопольском отряде вас помнят как хорошего начальника и офицера, летчики о вас хорошо отзывались, и от матросов ничего плохого о вас я не слышал.

— Спасибо на добром слове. Как вас угораздило оказаться в комиссарах? Вы большевик?

— Вообще-то я — левый эсер, мы в союзе с большевиками, но расходимся с ними по некоторым вопросам. Я еще до войны был в партии, но фамилия у меня была другая. Закончил реальное училище, хотел стать техником в паровозном депо, потом выучиться на машиниста паровоза. Тут революция, попал на каторгу — по заданию партячейки испортил паровоз, который должен был везти воинский эшелон в Одессу, ловить потемкинцев, бежал, товарищи сделали другие документы, на Задорожного. Война, призвали на флот, как грамотный специалист, вырос до унтер-офицера по машинно-механической части, а как стали набирать механиков к вам в отряд, сам и напросился. Я ведь как только аэроплан увидел, стал мечтать о небе, паровые машины уже стали казаться допотопными монстрами. Уже в отряде стал кондуктором по авиации, пока Керенский это звание влетом 1917 не отменил.

— Да вы, я погляжу, мечтатель. И что же с нами будет, господин комиссар-мечтатель?

— Зря вы так, Александр Михайлович, видимо, все же обиделись на грубость. Поверьте, я не хочу вам зла. У меня приказ — защищать вас во что бы то ни стало, даже ценой жизни моей и моих людей.

— Приказ от кого? Ленина, Троцкого?

— Моего руководства, хотя мандат мой подписан Лениным и он подлинный.

— Да, везет мне на реалистов, предыдущий комиссар тоже был выпускник реального, но по коммерческой части. А вы, значит, специалист по авиационным моторам и кондуктор.

— Не все еще забыл, наверно. А чины и звания революция отменила. Вы меня кондуктором-то не называйте, я им всего месяц проходил, а то, что унтер, то братва знает. Вообще, если не возражаете, называйте меня по имени-отчеству, а в присутствии других — "гражданин комиссар". Мне ведь придется этакого держиморду играть, не все в моей команде 100 % мои люди, подозреваю, что пара осведомителей от Совета присутствует. Вы ведь не хотите, если меня заменят на какого-то реального держиморду, который введет здесь настоящий тюремный режим.

— А какая ваша истинная цель в отношении меня и моей семьи? Сохранить меня для революционного суда и публично повесить?

— Зачем вы так, Александр Михайлович… Я уже вам объяснял, что имею приказ защищать вас ценой собственной жизни и чтобы ни один волос с вашей головы или головы ваших детей не упал и передать вас живыми и здоровыми вашим друзьям.

— А кто они, если не секрет?

— Секрет. Пока, по крайней мере. А ближайшая цель — обеспечить вашу и семьи безопасность от действий Ялтинского Совета, которые могут последовать уже в ближайшие дни и даже часы. Поэтому объявите вашим домочадцам, чтобы собирались и готовились к переезду в Дюльбер. В ай-Тодоре оставаться небезопасно, ваше имение плохо подходит для обороны. Вот Дюльбер — другое дело, из всех ближайших дворцов, он — наиболее подходящий. Там уже находятся Великие князья Николай Николаевич и его сын — Петр Николаевич. Утром я уже был у них, отдал соответствующие распоряжения по подготовке места и расставил охрану, а с другой половиной людей и пулеметами выехал к вам.

Я вспомнил, что сам смеялся над Петюшей, когда он строил этот, как я тогда выразился "Замок Синей Бороды". Вот как повернулась жизнь. Главный военный инженер построил дом-крепость, где моей семье предстоит скрываться от покушений.

По приезде в Дюльбер, оставив жену с горничной распаковывать вещи и устраивать на новом месте детей, мы с Задорожным еще раз обошли имение. Он попросил меня посмотреть как расставлены пулеметы и помочь определить сектора обстрела.

— Все же я механик, а вы — адмирал, и в артиллерийском деле явно лучше понимаете — сказал Задорожный, показывая мне план дворца и прилегающего парка, где были намечены пулеметные точки и сектора обстрела. Кое-что я поправил и мы пошли посмотреть на местности, не будут ли закрывать деревья обзор пулеметчикам. Парк был высажен сравнительно недавно, не то что наши 40-летние деревья в Ай-Тодоре, так что рубить ничего не пришлось, все и так просматривалось с башен, где были установлены 4 Максима, еще два контролировали въезд в усадьбу, закрытый коваными воротами и лестницу, ведущую к морю. При бойцах охраны Задорожный вел себя подчеркнуто грубо и обращался ко мне на "ты"

Следующий день начался с того, что Задорожный принес металлический ящик и велел сдать ему все наши драгоценности под опись. Потом он куда-то унес ящик, а вскоре появились визитеры.

У ворот остановились три телеги, на которых сидели вооруженные люди. С первой слез некто, весь в черной коже: Куртка, галифе, сапоги, даже картуз — и тот из черной блестящей кожи.

— Эй, Задорожный, выходи. Поговорить надо.

— Чего орешь! Ты кто такой?

— Комиссар Ялтинского Совета — ответил "кожаный человек". Выдавай Романовых — у меня постановление. Они — враги народа и мы требуем суда над тиранами.

— Плевать мне на ваш совдеп и его бумажки. Покажите бумагу за подписью Ленина, а без этого катитесь к черту.

Словесная перепалка продолжалась еще минут десять. В конце концов, Задорожный послал по матери Ялтинский совдеп, его мандаты и всех его комиссаров, включая лично здесь присутствующего и велел убираться, иначе угостит пулеметным свинцом. После этого он развернулся и пошел обратно от ворот, не обращая внимания на вопли "кожаного".

Через неделю у ворот появился уже грузовик с двумя десятками обвешанных гранатами солдат и матросов. На турели в кузове стоял пулемет, выгрузили еще один. На этот раз Задорожный вел себя тише, он как будто уговаривал комиссара ялтинского совдепа (я стоял у окна, не высовываясь, мне не было слышно слов, но интонацию можно было разобрать). Потом они опять перешли на повышенные тона:

— Сколько тебе заплатили, Задорожный?

— Достаточно, чтобы оплатить твои похороны!

— Та предатель и контрреволюционер, продался врагам народа, я напишу в Питер и тебя арестуют!

— Я старый член партии и политкаторжанин! Я уже дважды бежал с каторги тогда, когда ты еще учился мелочь по карманам тырить и не тебе меня снимать.

Потом они опять принялись что-то тихо обсуждать. Приехавшие солдаты пытались заговорить с нашей охраной, занявшей позиции на стене: "Эй, братки, ваш комиссар Задорожный — контра! Давайте к нам, у нас в Ялте полно девок и вина!". Но наша охрана в разговоры не вступала, лишь бросала со стены в приехавших камешки и окурки, приводя их в бешенство. После таких "переговоров" Задорожный вернулся озабоченный и раздраженный, таким я его еще не видел.

— Пришлось показать ему мандат за подписью Ленина. Судя по всему, у них тоже есть связь с Петроградом. Пока моя бумага сильнее его ялтинских писулек, кроме угроз они ничего не могут, даже штурмовать побоятся. А вот если будет питерская бумага, они могут и на штурм пойти, особенно, если подтянут артиллерию. За Дюльбером уже начинаются предгорья Главного Крымского хребта и местность довольно заметно повышается. С двух верст трехдюймовки будут накрывать фугасами внутренний двор, а картечь сметет защитников с внутренней части стены. Надо продумать пути отступления в горы, там можно укрыться в пещерах.

Я подумал, каково будет детям в пещерах зимой. Видимо, Задорожный понял, о чем я думаю и улыбнулся: "Не унывайте, адмирал, флаг еще вьется над нами. Не так уж все плохо, осталось немного еще продержаться и все будет хорошо. Я завтра поеду с бойцами по окрестным аулам за продуктами, разведаю обстановку. И еще — я собираю в Дюльбере всех ваших родственников. Надо, чтобы в критическую минуту все были вместе. Помощи у Севастопольского Совдепа я уже попросил".

Когда Задорожный улыбался, его лицо становилось каким-то немного детским и совсем не страшным. Видимо, поэтому, он улыбался крайне редко.

Так мы встретили Рождество и Новый, 1918 год. Что-то он нам принесет?! Стол был скромный: бифштексы из тертой моркови и прочие вегетарианские радости. А вот пирог с капустой получился на славу, вкуснее, пожалуй, я не ел даже в Зимнем! Вино было крымское и весьма неплохое, здешние вина по типу портвейнов, сделанные из винограда местных татарских сортов Дерваз-Кара и Эким-Кара (Черный полковник и Черный лекарь) из долины Архадересе (Солнечная) не уступят португальским.

Штурм. Январь-февраль 1918. Дюльбер

Рождество Задорожный не праздновал, а вот с Новым годом поздравил и пожелал здоровья (он же и привез два небольших бочонка упомянутого вина). Потом извинился, что надо проверить караулы и ушел. Караульная служба у Задорожного была поднята на недосягаемую высоту, даже государя-императора, похоже так не охраняли, а уж в революционное время это вообще была какая-то диковинка. Молчаливые, всегда подтянутые с вычищенным оружием караульные менялись как автоматы. Никто не дремал на посту. Ночью прожектора постоянно перекрещивали свои лучи над бухтой, большей частью контролируя прибрежную полосу, где можно пробраться на мелких судах, а то и пешком вдоль берега, высадившись поодаль от Дюльбера. Пулеметные расчеты в считанные минуты занимали позиции — для чего проводились чуть не ежедневные учения. Часто проводились и тренировки по пристрелке по ориентирам и я заметил, что пулемётчики, не тратя лишних патронов, короткими очередями поражают мишени. На задворках было оборудовано стрельбище и часто можно было слышать сухой треск винтовочных выстрелов. Хотя Задорожный и разжился вином, но, получалось, это он сделал для нас, так как ничего из этих бочонков не перепало охране и никаких пьяных я не видел вообще, не то что при "временном" карауле.

Такое рвение отметил и Николай Николаевич, все же бывший Главком, а после того как этот пост возжелал занять Ники, командующий Кавказским фронтом (и довольно успешный командующий).

— Наш матрос отменно поставил стрелковую подготовку, как ты это находишь, Сандро? Будь у нас хоть процентов двадцать таких унтеров и еще год назад мы были бы в Берлине — сказал мне вопрос Николай Николаевич, удобно разместившись с рюмкой портвейна в кресле у камина.

— Да, я тоже это могу подтвердить — ответил я.

— А я то думал, что ты с ним все разговоры ведешь, он же палач и ему ничего не стоит всех нас поставить к стенке, а теперь вижу, очень он непрост, наш комиссар Задорожный.

Такого же мнения придерживались, в общем — то все августейшие обитатели Дюльбера. Великая княгиня Ольга Александровна (дочь Марии Федоровны), проживавшая в имении со своим мужем, полковником Куликовским, вспоминала: "Это был убийца, но человек обаятельный. Он никогда не смотрел нам в глаза. Позднее он признался, что не мог глядеть в глаза людям, которых ему придётся однажды расстрелять. Правда, со временем он стал более обходительным. И все же, несмотря на все его добрые намерения, спас нас не Задорожный, а то обстоятельство, что Севастопольский и Ялтинские советы не могли договориться, кто имеет преимущественное право поставить нас к стенке"[7].

Приблизительно так же выразился Феликс Юсупов, зять Александра Михайловича, женатый на его дочери, красавице Ирине Александровне: "Странный человек этот Задорожный. Не могу его понять, но, кажется, от него нельзя ждать ничего хорошего"."…То, как он вел себя в Ай-Тодоре, могло быть показным, ради представителя Петроградского совета, который там с ним был". Для такой корректировки были основания: Задорожный предлагал им переехать в Дюльбер, но Юсуповы отказались, так как к ним ялтинцы не приезжали и вообще у Юсупова был ореол своеобразного фрондера и борца с царизмом — как же, он убил самого Распутина и был за это выслан (ага, в свое имение в Крыму), да и Ирина сыграла в этом деле роль "приманки" для любвеобильного "старца". Свои воспоминания о Задорожном оставил Глеб Дерюжинский, приятель Феликса Юсупова еще по гимназии, талантливый скульптор. В целом они подтвеждают вышесказанное. Дерюжинский писал, что Задорожный как-то признался ему, что он офицер…

Между тем, самое унылое в нашем положении было не морковные котлеты и вообще, проблемы с едой, а отсутствие информации извне. Задорожный как-то приносил центральные большевистские газеты, но мне казалось, что он дозирует информацию: кроме трескучих речей Ленина, Троцкого и политиканов поменьше, в них ничего не было. А обрывочные сведения от прислуги свидетельствовали о том, что в Севастополе неспокойно. Сразу перед Новым годом туда вернулся отряд матросов-большевиков, посланных на Кубань воспрепятствовать проникновению в создаваемые добровольческие части офицеров и юнкеров, оказывающие вооруженное сопротивление режиму. Вернулись сильно потрепанными: мальчишки-юнкера в пух и прах раскатали революционных матросиков и теперь те вымещали злобу на офицерах, проживающих в Севастополе. Ходить в городе в офицерской форме даже со снятыми погонами категорически не рекомендовалось — людей хватали прямо на улицах и больше о них никто ничего не слышал.

Про Ялтинский Совдеп я и не говорю: к визитам человека в кожаных штанах мы уже привыкли и ничем, кроме криков у ворот, они не заканчивались. Но тут Задорожный пришел и сказал:

— Они требуют выдачи генерала Орлова. Князь Орлов был мужем дочери Петра Николавевича и они проживали в своем доме практически в Дюльбере, но отделенном парком от нашего мавританской крепости, также как и Юсуповы, находясь под защитой Задорожного. Задорожному так и не удалось уговорить их переехать в "крепость", но они могли подать условленный знак и вооруженная охрана была бы там через несколько минут. Мотивом для выдачи было то, что генерал Орлов подавлял рабочие забастовки в Эстонии в 1907 г. Но это был другой Орлов, наш князь еще молод и генералом в 1907 г не был, как не был и в Эстонии. Затруднения были в том, что мандат Задорожного предусматривал охрану именно Романовых, а князь Орлов Романовым не был.

Я стал свидетелем такого разговора:

— Задорожный, тебе предписано отдать нам генерала Орлова и мы передадим этого палача, расстреливавшего эстонских рабочих нашим эстонским товарищам!

— Я тебе говорю, это другой Орлов, к расстрелам в Эстонии в 1907 г он отношения не имеет.

— Выдавай, ты прав его удерживать не имеешь, а там разберутся.

— Ага, разберутся… Ты его кокнешь за углом, а потом все на меня и спишут.

— Послушай, Задорожный, если я вернусь без него, меня самого расстреляют. Товарищам уже надоело, что я езжу сюда без толку и мне поставили ультиматум.

— Ну и черт с тобой, ты сам себе вырыл эту яму.

— Задорожный, я же тебя как товарища прошу…

— Черт тебе будет товарищ!

И Задорожный чуть не пинками выгнал ялтинского комиссара.

Так прошло еще некоторое время. В гости к нам приехала Ирина и сообщила чудовищные известия. В Севастополе и Ялте массово казнят офицеров, даже тех, кто находится в крымских здравницах на излечении после ранений. Их расстреливают прямо на молу, на глазах родных, а некоторых связывают и живьем бросают в воду.

Эта вакханалия продолжается уже не один день. Вот вам и добрые большевики из Севастопольского Совета! Где же командование флота! Все же происходит у них на глазах! Или разложение флота дошло до того, что офицеры уже не командуют эскадрой. Собрать офицеров, унтеров и верных присяге матросов, не забывших честь и совесть русских моряков хотя бы на один линкор, повернуть орудия на гнездо большевиков и выставить ультиматум: прекращение кровавого террора, публичное наказание виновных или камня на камне от Советов здесь не останется! Почему бы и нет, история броненосца "Князь Потемкин-Таврический" свидетельствует, что даже один корабль может повернуть историю. Хотя, конечно, тогда броненосец угрожал открыть огонь по правительственным зданиям, а теперешние большевики будут только рады выставить семьи тех же офицеров в виде живого щита — стреляйте на здоровье. Значит, надо поставить условие эвакуации на линкор семей офицеров и тех, кто может подвернуться репрессиям и уходить в Новороссийск, на Кубань, туда, где формируются добровольческие части. Может и нам нашлось бы место на этом линкоре…

Пока я предавался этим утопиям, ко мне ворвался Задорожный:

— Они его все же расстреляли!

— Кого! Орлова!!!

— Нет, князь мирно спит в супружеской постели. Того хлыща в кожаных галифе, комиссара. Теперь нам будет худо, разговоры разговаривать никто больше не приедет. Приедут с пулеметами, хорошо, если не с артиллерией. Я запросил подмоги у своего Совета, обещали прислать подкрепление. Но Ялта ближе, из Севастополя могут не успеть. Караул уже поднят по тревоге, прожекторы светят на берег, пулеметы проверены, патронов достаточно. Я, пожалуй, раздам вашим мужчинам оружие, кто захочет, может оборонять дом со стены вместе с охраной, остальные могут хоть винтовки заряжать…

— Вот и сбылось пророчество Ксении, — подумал я. А вслух произнес: -

+Пойдемте, проверим, все ли готово к обороне, особенно с тыла. За несколько недель до этого мы сделали несколько потайных замаскированных окопов в парке, прикрывающих дворец с противоположной от моря и дороги стороны (с дороги мы прежде всего ждали прорыва). Ялтинцы про эти укрепления не знали, если им никто не донес из прислуги, конечно. Но все работы велись в тайне и окопов было не видно, даже землю при их рытье насыпали в мешки и отвозили за сотни метров от секретов. И вот сейчас, там, в районе этих укреплений, хлопнули два выстрела.

— Бежим туда — крикнул Задорожный и сунул мне в руку револьвер.

Через две минуты мы были на месте. Один из наших часовых лежал неподвижно на месте, другой, видимо, был ранен, над ним склонился некто, видимо, старался добить без шума ножом.

— Товарищ Задорожный, не стреляйте, я…

Раздался выстрел и тощая фигурка в драной короткой шинелишке не по росту, вдруг упала на колени, сложившись как бы вдвое. Совсем молодой парнишка зажимал ладонями горло, а из под них толчками струилась кровь… В луче фонаря было видно, что стрелял в него наш старый знакомый, да, это был бывший комиссар бывшего временного правительства Каминьский. В руке у него был револьвер и теперь он целился в Задорожного.

Бах! Во лбу комиссара появилась аккуратная дырка. Теперь Задорожный перевел маузер на третьего. Тот, запинаясь, быстро забормотал, указывая на труп в кожанке:

— Это он нас подговорил. Я, говорит, знаю, что у старухи полно дорогих камней в шкатулке и у других буржуев есть, чем поживится. Сейчас ихние солдаты на штурм пойдут, а я тут все дорожки в парке знаю, местный я, из воров, а до этого в усадьбе садовником работал. Вот мы и решили поживиться под шумок. Не стреляйте, я же социально близкий, жизнь таким сделала. Да и не убивал я никого, ворам не позволительно — часовых это комиссар кокнул, в упор. А я только убитых обшарил, не пропадать же добру. Солдатик этот только нести чего, на подхвате, нужен был, чокнутый он, комиссар его потом в расход собирался вывести. А у меня и оружия нет. Я только показывал, как пройти незаметно, не убивайте…

Солдатик, совсем еще мальчишка, был еще живой, видимо пуля прошла через горло и зацепила сонную артерию с одной стороны. Если ее прижать, то кровотечение можно остановить. Я встал на колени и попытался своим платком сильно прижать артерию. Вроде кровить стало меньше… Солдатик поманил рукой Задорожного и показал на грудь шинели, пытаясь свободной рукой (другой он зажимал вместе со мной рану в горле), расстегнуть ее. Он пытался что-то говорить, но из горла вылетало только сипение вместе с пузырящейся на губах кровью. Задорожный сам расстегнул на парне шинель и достал у него из-за пазухи плоский сверток из плотной желтой бумаги, перевязанный вроде пакета крест-накрест бечевкой. Мне показалось, что солдатик улыбнулся, кивнул головой и впал в забытье.

Тут у ворот усадьбы что-то сильно грохнуло, то ли снаряд, то ли граната. Застучали пулеметы, послышались крики, потом еще взрывы. Задорожный крикнул мне — оставайтесь здесь, я пришлю кого-нибудь с бинтами вам помочь и скрылся в темноте. Я огляделся. Фонарь лежал на земле. Вора-проводника и след простыл. Рядом с дыркой во лбу валялся "временный комиссар" — он же налетчик и убийца. Раненый тихонько пошевелился, вроде живой. Быстрее хоть бы санитара прислали, парнишка ослабел и пальцы его уже не зажимали рану, а мой платок пропитался кровью. Надо найти какую-то перевязку. За спиной у парня был тощий мешок-"сидор", видимо, предназначавшийся для тещиных сокровищ (не знал Сева о том, что драгоценности у Задорожного, а может, уже и в Петрограде, как не знали налетчики и о секретной засаде). Как же им удалось так снять часовых, видимо, подобрались незаметно — вор-бывший садовник показал, откуда налетчиков не будет видно. И вот оба охранника мертвы, один налетчик убит, другой сбежал, а на руках у меня тяжелораненый мальчишка. Так я думал, одной рукой роясь в мешке, а другой рукой продолжая зажимать его рану. Вот какой-то блокнот, возьму, потом посмотрим, может, что интересного о ялтинцах узнаем. И я сунул блокнот во внутренний карман адмиральской шинели. Вот относительно чистое исподнее, его и использую вместо бинта. Кое-как перевязав раненого, я понял, что спасти его не удается. Даже если бы сейчас он оказался на хирургическом столе в лазарете. Импровизированные бинты быстро пропитались кровью и лицо раненого стало бледнеть. Парень открыл глаза, тело его выгнула судорога агонии, он вздохнул — и все было кончено. Я пощупал пульс на другой артерии — его не было. Закрыл парню своей рукой глаза и перекрестил его, хотя креста на шее у него не было, снял, видимо, как красный солдат. Жаль мальчишку, совсем молоденький, жизни еще не попробовал. И вот лежит здесь, а сколько еще таких матери не дождутся… Бой между тем стих и скоро возле меня появился Задорожный и двое охранников с носилками. Увидев, что все кончено, он произнес:

— Отмучился малец, забирайте, отдадим ялтинцам, все же их человек, тащите к воротам, где их убитые лежат. Наших надо отправить в Севастополь — там похоронят с почестями, как павших на боевом посту. А этого — он пнул тело в кожанке, заройте как собаку с другой стороны забора, подальше отсюда. Что же ты, адмирал, второго то упустил, надо было пристрелить!

— А что за грохот был, неужели все же артиллерию подтянули.

— Да где там, это гранаты грохнули — и наши и их. Они ворота подорвать хотели, а наши их со стены гранатами закидали и из пулеметов добавили. Пятеро убитых и пятеро раненых ялтинцев лежат у ворот, да еще легкораненых, кто сам мог двигаться, они с собой забрали. У нас один легкораненый там и вот — двое убитых здесь. Так что всыпали им крепко. "Временный" то каков, видимо, гад, прибился к ялтинцам и под шумок решил свои финансовые дела поправить, а потом задать деру с камушками. Да еще парнишку этого сбил с толку, а может, обманул, сказал, что, мол, в разведку пойдем. Что там у него в мешке? — спросил он у одного из пришедших с ним охранников, который осматривал место происшествия.

— Да нет ничего, только кальсоны старые, рубаху вон, для перевязки использовали. Обмотки запасные (у парня не было сапог, только старые драные ботинки с обмотками), краюха хлеба, да фляга с водой и все. Ну и винтовку его нашли, рядом лежала, ствол чистый, не он стрелял в наших.

— Да понятно, кто стрелял. Пойдем, адмирал, посмотрим, что нам парень хотел передать.

— Хорошо, я только умоюсь и переменю одежду, она у меня в крови.

— Ладно, я тоже отдам распоряжения и приведу себя в порядок.

Тут на извилистой дороге, едущей вверх к усадьбе, послышался рев моторов.

— Занять оборону! Все по местам! Заорал Задорожный, на бегу кинув мне: — идите в подвал, не дай бог, они артиллерию подтаскивают.

С башни послышался крик: наши это, севастопольцы! Подмога! Натужно урча, два грузовика с солдатами и матросами поднимались по склону. Я поспешил уйти к себе.

Поднявшись в свою комнату, я встретил Ксению. Оказалось, что дети и большинство взрослых уже в подвале. Как начался штурм и послышались взрывы, всем было предложено перейти в более безопасное место. Лишь моя храбрая жена осталась ждать меня там, где мы расстались.

— Боже мой, Саша, ты весь в крови! Ты ранен?

— Нет, это не моя кровь. С детьми все в порядке?

— Да, с ними няня. Бабушка с Ольгой и ее мужем тоже в подвале. Даже Ирина и Феликс с его родителями приехали. Ирина со свекром и свекровью внизу, в подвале, а Феликс сидит в гостиной и пьет портвейн, не расставаясь с револьвером, и говорит, что раз он из него попал в Распутина, то и пару-тройку большевиков вслед за ним в ад отправит. По-моему, он уже достаточно пьян, не ходи к нему, я же знаю, что ты и трезвого его недолюбливаешь. Связался вот с Задорожным, тоже, нашел себе друга, лучше бы с Петюшей в шахматы играл, он здесь самый приличный из мужской компании, умный и собеседник интересный, разве что его папа тут как тут с военными стратегиями окажется. И то, сказать, целый Главком, а как воевать, так ты воюешь и под пули голову подставляешь.

— Так я же вас защищал, представляешь, что было, если бы сюда ялтинцы ворвались… Что то я не видел среди обороняющихся ни генералов, ни полковников. Один адмирал в моем лице без флота и аэропланов, в чем я еще разбираюсь.

Так мы препирались, пока я умывался и переодевался. Блокнот я решил посмотреть позже, и положил его в ящик стола.

Раздался стук в дверь. На пороге стоял посыльный. Задорожный велел передать, что задерживается с товарищами из Севастополя, надо обсудить сложившееся положение и зайдет завтра к обеду. Заодно он передал мне корзину, где была нехитрая снедь и бутылка полюбившегося мне портвейна Дерваз-Кара сиречь "Черный полковник".

Ксения отказалась, сказав, что от переживаний у нее пропал всякий аппетит и пошла укладывать детей, перебравшихся наверх из подвала. А я решил перекусить, тем более, что с обеда ничего не ел и посмотреть блокнот, тем более, что было любопытно глянуть, что там есть такого секретного.

Блокнот. 1977-1918

От автора-составителя.

Великий князь в своих мемуарах, которые готовил к изданию в своем 1941 г. видимо, решил художественно обработать записи в блокноте "попаданца из 1977 г."). Судя по всему, они были оформлены как дневниковые записи, сделанные карандашом в разное время, часто без указания точной даты, а если даты и были, то непонятно, они по новому стилю, как привык автор дневника, или по старому. Поэтому Александр Михайлович Романов, к которому попал этот блокнот, сделал так, чтобы они складно читались подряд. Видимо, от хотел, чтобы эти записки из блокнота Алексея Егорова читались как органичная часть его мемуаров, тем более, что они явились той точкой бифуркации, с которой события в мире Великого князя пошли другим путем, чем а нашем мире (достаточно вспомнить, что, согласно мемуарам Великого князя, готовившими к изданию, 1941год был для его России страны мирным (кто же затеет это издание, когда враг у ворот). Часть вступительных страниц была утрачена — их унесло ветром в 2017. Поэтому как предисловие к дневнику Алеши Егорова должно было выглядеть в мемуарах Великого князя, мы не знаем.

Итак, в таком виде Великий князь представил записи в блокноте:

"Меня зовут Алексей Егоров, я студент 2 курса лечебного факультета Калининского Государственного Медицинского Института, что в городе Калинине, в моем прошлом этот город назывался Тверь. Я хорошо закончил школу и отлично учился в институте, получал повышенную стипендию, что в моем случае было немаловажно. Достаток в семье очень средний: папа у меня в прошлом летчик, после аварии аэроплана комиссован с негодностью к летной работе, закончил Высшую Военно-воздушную Академию имени Можайского и стал авиационным инженером. Но болезнь его прогрессировала: Гипертоническая болезнь, Ишемическая болезнь сердца со стенокардией Принцметала и все закончилось инфарктом миокарда, после чего его уволили из армии по болезни. Он стал гражданским инженером, но много переживал за работу и вот — второй обширный инфаркт, после которого папа стал инвалидом 2 группы. Ухаживая за ним в больнице, я увидел работу медперсонала, страдания пациентов и решил стать врачом, тем более, что мама у меня была медицинской сестрой и выбор мой вполне одобряла Думала, что, не дай бог в летчики пойду, да меня бы по здоровью не взяли — тоже некоторые проблемы с сердцем, пока компенсированные. После получения инвалидности папа уже не смог работать, сидел дома, получал скромную пенсию, так как не выслужил установленных 25 лет для полной офицерской пенсии, иногда чертил или что-то рассчитывал по сопромату для студентов политеха, зарабатывая небольшие деньги. Он как мог, старался быть полезным и не быть обузой для семьи, даже выучился неплохо готовить и вся уборка в нашей небольшой двухкомнатной хрущевке была на нем. Мы с ним много говорили, он рассказывал мне о аэропланах, а я ему о медицине. Мама работала в поликлинике на полторы ставки, вот так мы и как-то сводили концы с концами. К сожалению, у отца начала развиваться сердечная недостаточность и ему назначили сердечные гликозиды, потенциально токсичные препараты, но ничего лучше медицина в этом случае предложить не могла. Я стал читать о этих препаратах и так попал в студенческое научное общество на кафедре фармакологии. Фармакологию у нас начинали изучать только с 3 семестра, но я уже провел под руководством милейшего профессора Четверикова некоторые опыты с гликозидами на животных, получил интересные результаты и профессор рекомендовал мне выступить с докладом на фармакологическом обществе при Военно-медицинской Академии, что в Ленинграде. Я досрочно сдал зачеты за 2 семестр и в начале декабря 1977 г. поехал в Академию. Фурора мой доклад не произвел, но на вопросы я довольно складно ответил. После заседания общества я позвонил профессору и он поздравил меня, сказал, что ему уже звонил его коллега и поздравил с хорошим перспективным учеником. Я воспрял духом, а то уже расстроился, что мой провинциальный доклад не был воспринят академическими мэтрами. Купил кое-какие подарки к Новому году: ликер Вана Таллин (его любит моя знакомая девушка со стоматфакультета), маленькую глиняную бутылочку рижского бальзама для родителей, варено-копченой таллинской колбасы, какие-то печенюшки и конфетки и вечером сел на ночной поезд до Москвы, который в 5 утра останавливался в Твери.

Лег на полку и завалился спать, а полпятого меня разбудила проводница и сказала, что подъезжаем. Я вышел из теплого вагона и оказался в самом конце перрона, здание вокзала было довольно далеко впереди. По расчищенному от снегу перрону мела поземка и было довольно холодно. Где-то впереди выделялся на темном небе ярко освещенный козырек вокзала, за путями светилась неоновая надпись на крыше новой гостиницы "Юность". Я побрел к переходу, кутаясь в воротник. На перроне я был один, из последнего выгона в Калинине никто не вышел, я ехал в предпоследнем, впереди было несколько фигурок пассажиров передних вагонов, но они, похоже уже были на переходе в город. Идти стало тяжелее, снег что ли, здесь не убрали почему-то, подумал я. И вдруг меня окликнули: "Стой" Я обернулся сбоку — стояли трое в черной военной форме, похоже, моряки. Вроде, патруль, с карабинами, но в Калинине отродясь не было патрулей из военных моряков. Волга, конечно в городе протекает, но военных кораблей у нас нет, откуда тут взяться матросам?

— Подойди ближе, — довольно бесцеремонно окликнули меня.

— Кто такой? Документы есть?

Я обратил внимание, что вокруг практически темно, только какие-то редкие фонари с тусклым светом. Электричество, что ли, вырубилось? И надписи на гостинице не видно, только черное небо.

— Ты что, глухой? Отвечай когда спрашивают! Что-то мне шинелька твоя не нравится… Юнкер, вроде?

На мне и правда, было пальто, сделанное из шинельного сукна. В доме хранилось несколько отрезов сукна, которые отец получил лет 10 назад на новую форму, став майором. Из мундирного сукна мне шили брюки в школу, а из шинельного — пальто с цигейковым воротником, выкроенным из детской шубки. Вот и сейчас я был в довольно еще приличном пальто серо-стального цвета из парадного сукна для старшего комсостава.

— Нет, я студент. И, зная, что с представителями власти лучше не спорить (все же я состою в комсомольском оперативном отряде, вовсе не потому, что хотелось в милицию или КГБ податься, а из-за того, что в отряде были мои друзья и там обучали самбо, элементам рукопашного боя, в том числе и запрещенному каратэ (преимущественно, блокировке ударов, а не нападению). Я поставил сумку на снег, расстегнул пальто и полез за документами, не зная, что им вперед показать, паспорт или удостоверение оперотряда, а может, студенческий.

— Во, гляди, часы. И кто-то цепко схватил меня за руку, одним движением ловко расстегнул ремешок и поднес часы к глазам.

— Золотые, тяжелые. Ну-ка посвети. Во! И надпись: "Командирские". А говорил, что не юнкер! Сдается мне что ты, вообще, офицерик!

— Отдайте, это отцовский подарок! И не золотые они, только позолоченые.

— А отец у нас кто? Генерал, небось?

Они обступили меня и я почувствовал как от них воняет немытым телом, перегаром, табаком и луком. И еще гнилыми зубами… И мне стало страшно. Я понял, что они — не наши! Таких военнослужащих не бывает. Небритые злобные хари с глазами убийц. Один снял винтовку с плеча и клацнул затвором, взяв меня на прицел.

— Семен, глянь-ка, что у офицерика в бауле.

— Что-что, — ответил Семен: Вино, колбаса, конфекты.

— Это мы хорошо его встретили. Надо бы его кокнуть здесь и вся недолга. Нет никого и не было.

Я ударил того что ближе под колено тяжелым туристическим ботинком. Он согнулся и зарычал. Одновременно я нырнул под ствол винтовки и нанес удар локтем в горло второму. Но тут я боковым зрением увидел, что третий уже сорвал винтовку с плеча и передернул затвор. Все, патрон в патроннике, он готов стрелять! И тот, кого я сбил с ног первым, тоже елозит внизу, силясь снять винтовку со спины. Второй, который был с винтовкой на изготовку и кому попало в кадык, похоже не боец: винтовку выронил и хрипит, взявшись за горло.

И я побежал, бросаясь то вправо, то влево, чтобы сбить прицел. Бежать за мной может только один, двое обездвижены. За спиной грохнул выстрел, надо нырнуть куда-то за угол, чтобы уйти с линии огня. Тут я ощутил, что вместо высокого перрона здесь только деревянный настил под снегом и много путей. Ударил еще один выстрел сзади. И почти одновременно с ним еще один выстрел но уже спереди и сбоку. Оттуда, с другой стороны вокзала, на выстрелы бежит второй патруль, стреляя на ходу, но до них еще далеко. Еще выстрел, опять мимо. Впереди, в 50 метрах, начал движение какой-то грузовой состав. Я бросился туда. Это был воинский эшелон, теплушки. И вот в одной из них дверь в середине приоткрыта и из нее торчит, развеваясь на ходу, красный флаг. Тусклый свет изнутри освещал проем и два красных огонька самокруток горели как сигнальные огни.

— Товарищи! — закричал я, подбегая к двери, — я — с вами! Свистнул паровоз, заглушая звук выстрела, чьи то руки схватили меня подмышки и за воротник, втащив волоком в вагон. Поезд набирал ход. Или мне это только снится?

В пути.

— Так кто таков будешь, мил человек? Зачем к нам попросился?

— Студент я. Еду в Москву. У меня есть дело к товарищу Ленину!

— Так товарищ Ленин в Питере, не в тот поезд ты напросился, студент.

Надо же, забыл, что правительство еще не переехало в Москву.

— А вы кто будете?

— Я — комиссар, товарищ Степанов, а это- командир Первого Ударного Железного красногвардейского батальона товарищ Макеев. Ты в штабном вагоне батальона. Так что изволь честно отвечать на наши вопросы. Так зачем тебе в Москву? Или тебе товарищ Ленин нужен?

— Мне нужно в правительство, в Совет народных комиссаров. У меня секретное дело.

— Вот что, парень. На студента ты не похож, скорее на юнкера, хоть и волос долгий, ну да волосы, они быстро растут. Документы у тебя есть?

Ну вот, сейчас и эти расстреляют… — Есть документы!

Показывай!.

— Я вытащил из внутреннего кармана паспорт, студенческий и удостоверение оперотряда. Командиры принялись изучать паспорт.

— Вроде по-русски написано, а как иностранный… Это ты, что ли, Алексей Сергеевич Егоров?

— Да, я. Да свой я, советский. Вы обложку снимите, да посмотрите на герб. (Тьфу, что это я сморозил, этот герб только через 5 лет примут и то лент там будет всего 5, вроде.

Но командиры уже изучали золотой тисненый герб на красной паспортине.

— Интересно, вроде серп и молот, звезда. Что же это за страна такая?

— СССР. Союз Советских Социалистических Республик. Да вы на дату посмотрите: выдачи, рождения моего и все ясно станет.

— Вот дела… И правда, ты что, выходит, 1959 г. рождения?

— Да, это правда. И то, что студент, правда — вот синенькая книжица — это студенческий билет.

— "Зачислен на 1 курс лечебного факультета Калининского Государственного Медицинского Института в 1976 г. Переведен на 2 курс в 1977".

— А это что? Комиссар взял красную книжечку со звездочкой. Прочитал: "Комсомольский оперативный отряд" Комсомол — это город такой, вроде Калинино, что ли? Никогда о таких городах не слышал. А что это за отряд? Армия?

— Комсомол — это коммунистический союз молодежи. Калинин — этот город будет так называться после переименования Твери в честь "всесоюзного старосты" Михаила Калинина, видного большевика. Оперативный отряд помогает милиции ловить хулиганов и воров.

— Ну у меня голова кругом идет. Вроде у вас коммунизм, раз коммунистический союз, так откуда хулиганы и воры. Это ты от них в своем Калинине удирал, да так, что тебе пулей клок ваты на плече вырвало?

Тут я посмотрел на плечо и увидел, что и правда — на левом плече торчит клок ваты через разорванное сукно. На 3 сантиметра ниже — и левого плечевого сустава нет, а еще чуть ниже и правее — и все…привет. Но, вроде не ранен, крови на вате не видно и не болит ничего.

— Хулиганы и воры у нас пока водятся, но все меньше и меньше. Милиция есть, это не армия, а отдельно. Деньги тоже есть, вот при коммунизме их не будет.

— Что такое милиция мы знаем, мы тоже милиция — вооруженный народ. У нас тут почти все — путиловские рабочие. Деньги покажи, если есть, интересно глянуть, какие они у вас там.

Я достал кошелек, там был трояк, бумажный рубль, металлический юбилейный и мелочь, все что осталось. Командир сразу стал вертеть в руках юбилейный рубль.

— Вроде не серебро, портрет чей-то, мужик с бородкой и лысый, даты 1870–1970. С обратной стороны такой же герб как на паспорте, написано "СС СР" по краям герба, а по кругу надпись…Постой, "100 лет со дня рождения В.И.Ленина"?! Так Ленин у вас живой? Это Ленин на монете?

— Да, Ленин, Ленин всегда живой…Алексей начал клевать носом.

— Дай-ка я посмотрю, я видел Ильича на митинге — сказал комиссар. Похож немного, но на монете он старый и лысый совсем. Правда, я его видел в кепке, но бородка как у него. Э, да студент в тепле совсем сомлел и заснул, да и напереживался, запросто ведь укокошить могли бы. Давай положим его на нары, да покумекаем. А может это не он, а мы провалились в другое время? Откати маленько дверь, да посмотри-ка, что там, вдруг к коммунизму подъезжаем.

В дороге. 21 декабря 1917 г.

Состав стучал на стыках, в вагоне было полутемно. Вот приснится же такое… Наверно подъезжаем к Калинину, надо одеваться. Тут Алеша обнаружил, что спит одетым на жестких досках застланных брезентом, под которым что-то чуть помягче, вроде сено или солома. Свет давал тусклый керосиновый фонарь. За столом сидели двое. И он все вспомнил, это был не сон. Каким-то образом он перенесся на 60 лет назад, всех этих людей давно уже нет в живых, они просто умерли от старости в его время. А он просто не родился, как не родились еще его родители. Что с ними будет, когда выяснится, что он пропал?! У отца может случиться инфаркт и он его просто не переживет. И мама будет плакать. Бедные мои родители, неужели ничего нельзя сделать? А может он попал в параллельный мир, фантасты пишут, что такое возможно, и в своей действительности Алеша Егоров спокойно доехал до дома (в 5 30 уже транспорт начинает ходить в Калинине, да он бы за 20 минут пешком добрался бы от вокзала до своей квартиры на Волоколамском проспекте, его бы встретила мама, накормила, а в институт идти не надо, допуск к сессии у него уже получен). Хорошо бы так, пусть Алеша Егоров спокойно сдает сессию, а мне надо как-то здесь устраиваться. Кстати, насчет поесть я бы не против.

— Проснулся, студент? Иди, попей с нами чаю, сахара только нет, но в Москве должны получить довольствие по полной. Мы тут часа три уже с комиссаром про тебя балакаем.

Похоже, что ты не врешь и действительно, из нашего будущего. Что же нам с тобой делать? Наверно, ты прав и надо тебя отправить в Питер, ты, наверно много знаешь и можешь помочь революции своими знаниями. Приставим к тебе сопровождающего, чтобы тебя не задержали как шпиона с твоими фантастическими документами и поедешь назад.

Тут поезд стал замедлять ход, лязгнул сцепками и остановился. Снаружи донеслось: пакет командиру — Давай в штаб, где флаг над дверью. Командир откатил дверь, внутрь вагона хлынул холодный воздух. К вагону подскакал всадник, вынул из-за пазухи пакет в сургучных печатях и попросил расписаться. Командир поставил какую-то закорючку и конный ускакал.

Так, Алеша, посиди пока у печки, вот тебе кипяток и сухарь, поешь. И они принялись за изучение приказа. Где-то через четверть часа командир вызвал к себе ротных. А комиссар Семенов сказал: пошли Алеша, мне надо с людьми поговорить, а тебя я к фельдшеру в помощники пока определю.

— А как же в Питер?

— Не могу я сейчас отправить тебя в Питер, одного точно не могу, да и куда ты выйдешь — лес кругом. Сопровождающего дать тоже не могу — все люди на счету. Предлагаю ехать в Харьков с нами, а там, может, разобьем быстро контру и назад вместе поедем. Поедем без остановок — аллюр три креста, воинский эшелон велено всем пропускать.

— А почему Харьков, а не Москва, товарищ комиссар?

— Видишь ли, Алеша. В Москве были сильные бои в конце октября и начале ноября, в городе стреляла артиллерия, были баррикады. Все не так гладко с установлением Советской власти прошло как в Питере. Юнкера засели в Кремле, пулеметы на стены поставили, пушки у них были, а Кремль штурмом брать было бы совсем тяжело. Но договорились, чтобы зря русскую кровь не лить, а город не рушить. Много наших товарищей погибло, да и юнкеров много, и много недовольных Советской властью в городе осталось. Так что позиции революционной власти в Москве слабее, чем в Питере, вот нас на усиление и послали. Но пока собирались, да ехали, контрреволюция голову подняла на юге. И партия решила, что рабочие полки вместе с сознательными воинскими частями надо посылать на юг, где казаки, офицеры и юнкера поднялись против Советской власти. Сейчас мы едем по объездным дорогам вокруг Москвы и ты не видишь, что делается на станциях. Солдаты массово дезертируют с фронта. Да Дону собираются контрреволюционные части под командованием атамана Каледина, неспокойно в Малороссии, еще в апреле этого года в Киеве Украинская рада приняла решение об автономии в составе России, и теперь ждет только случая, чтобы окончательно отделиться. Там очень сильны позиции сепаратистов-самостийников, которых поддерживает Германия и Австро-Венгрия. Самостийники творят, что хотят, после свержения Временного правительства и поэтому рабочие части под командованием Сиверса и Саблина уже сосредотачиваются в районе Харькова. Украинские товарищи просят нас помочь, вот мы спешно и направляемся им на помощь.

Так спешно, что не получили в Москве продовольствие и патроны, у нас тут в штабе был самый минимум, дали на несколько дне сухарей да пшена, сахара чуть-чуть. А едем уже вторую неделю, несмотря на то, что литерный все пропускать должны. То ли железнодорожники саботируют, то ли ревкомы на станциях не работают как надо… Закроют семафор и стоим посреди чистого поля — значит впереди путь закрыт, там еще один состав и еще.

То, что Семенов говорил о дезертирах, через пару дней Алеша увидел своими глазами.

Командир рабочего батальона Макеев как-то решил разогнать дезертиров на маленькой станции, где два таких эшелона с дезертирами не могли решить, кому ехать первым (паровоз был всего один). Увещевания комиссара Семенова о революционной сознательности и о том, что они едут защищать власть трудящихся от тех, кто хочет этим трудящимся опять посадить на шею царя и генералов, ни какого отклика в душах дезертиров не нашли.

— Хватит базарить, вояка штатский! Ты с наше вшей в окопах покорми, а то винтовки взяли и думаете, что вы солдаты. Ха-ха, дерьмо вы штатское, а не солдаты.

Видя такое отношение, комиссар Семенов согласился с предложением командира применить оружие для наведения революционного порядка. Раздалась команда и перед стихийным митингом появился станковый пулемет Максим с заправленной лентой и готовым к бою расчетом, рабочие Железного батальона взяли оружие на-изготовку.

Макеев вышел вперед и крикнул:

— Приказываю очистить станцию, всем вылезти из вагонов и не мешать железнодорожникам освободить главный путь для литерного!

В ответ его послали матом, и из теплушек как горох посыпались дезертиры-фронтовики. Только вовсе не для того, чтобы их теплушки оттащил маневровый паровозик и очистил путь воинскому эшелону. Фронтовики были вооружены, сноровисто залегли между путями, разбежались и заняли позиции за импровизированными укрытиями из станционных строений. Поверх голов рабочего батальона просвистела пулеметная очередь, еще один пулемет ударил с водокачки (и когда они его туда затащили?).

— А не хотите ли нашего фронтового свинцу отведать, работяги? Забирайтесь к себе в теплушки и сидите тихо, пока ваша очередь ехать не настанет.

Несолоно хлебавши, Макеев и Семенов отвели рабочий батальон к своим теплушкам. Так они просидели на станции 5 дней, за это время кончилось взятое еще в Питере пшено и сухари, несмотря на строгую экономию в пути. Комиссар договорился с местным путейцем, у которого была лошадь и подвода и они поехали по ближайшим деревням на заготовки. Вернулись злые. Крестьяне не хотели брать деньги Временного правительства, а других пока не было. Царских бумажек почти не было и на них удалось купить полмешка ржаной муки грубого помола. Зато за винтовки и патроны крестьяне готовы были поделиться продуктами. Это и понятно, деревня тоже вооружалась против тех, кто просто приходил грабить крестьян. Мужики хотели винтовок, неохотно, но все же брали одежду (рабочий батальон был в гражданском, только с красными повязками на рукаве и красной лентой на шапке), выворачивая ее наизнанку, отчаянно торгуясь и сбивая цену даже на сравнительно новые вещи.

Макеев и Семенов созвали Совет батальона. Решено было пойти на этот обмен, иначе, неизвестно сколько еще ехать до Харькова, где их обещали пополнить продуктами и боеприпасами. В конце концов, объясним товарищам сложившуюся обстановку. Все же оружие решили отдать по минимуму — было несколько лишних винтовок, взятых в запас. Объявили по вагонам, кто какую лишнюю и не очень ношеную одежду может дать. Алеша принес свое пальто, мол, все равно из-за шинельного сукна его за юнкера принимают. Семен покачал головой

— Алеша, а как же ты, ведь зима же!.

— Ничего, я закаленный, свитер у меня и шарф есть, мама связала, они теплые. А потом я в лазаретном вагоне еду, там натоплено хорошо и я хожу в белом халате поверх свитера.

— Нет, давай мы тебе что-нибудь подберем из того, что принесли. Оно, конечно, похуже будет чем твоя шинелька, она у тебя знатная, на атласной подкладке и теплая, на вате, я знаю. За нее точно хорошо продуктов дадут.

Так ему подобрали бекешу, конечно, далеко не новую: потертую и замасленную, многократно заплатанную, но все же достаточно теплую, а если носить ее на свитер, то и мороз не страшен!

Алеша уже давно перебрался в вагон-лазарет, где ехал старый фельдшер Никодим Мефодиевич и были сложены медицинские припасы — ящики с медикаментами, носилки, несколько санитарных сумок. На нары планировалось укладывать тех, кто требует медицинской помощи и наблюдения, но пока таких не было, все легкие болячки лечились амбулаторно и пострадавшие ехали вместе со своими товарищами.

В вагоне-лазарете остро пахло карболкой, здоровенная бутыль которой хоть и была плотно закрыта, но пробка не была притертой и пропускала запах, чрезвычайно въедливый. Алеша к нему быстро привык, а Мефодиевич, пожалуй считал его лучшим из запахов, свидетельствующим о санитарии и гигиене. Зато все окружающие сразу чувствовали, что рядом — "медицинский товарищ". Алеша знал, что карболовая кислота применяется в медицине с середины 19 века и даже на этот момент не устарела и подходит для проведения мероприятий по асептике — то есть уничтожения болезнетворных микробов в ране, обработке рук хирурга (даже лучше, чем ядовитая сулема) и вообще, любых поверхностей, где микробов быть не должно.

Для начала, сразу после того как комиссар представил его как помощника фельдшера, Мефодиевич устроил ему форменный экзамен на знание медицинских препаратов и инструментария (у него был чемоданчик с хирургическим инструментом и паровой стерилизатор). Лекарств практически не было — только средства для наружной обработки ран, включая спиртовой раствор йода. А вот с инструментарием Алеша "поплыл" — ну не знал он еще этих корнцангов и зажимов Кохера, хирургия у них начиналась с 3 курса, а для анатомии, изучавшейся на первых двух, достаточно было анатомического пинцета и большого брюшистого скальпеля для препарирования трупов. Плохо обстояло дело и с наложением повязок, когда Мефодиевич предложил повязать ему на голову "шапочку Гиппократа", Алеша даже не знал, что это такое.

Алеша пытался оправдываться тем, что проучился всего 3 неполных семестра, во время которых изучают общеобразовательные теоретические предметы: химию (целых четыре, включая аналитическую!), физику, иностранный язык, а из того, что практически нужно — разве что анатомию, и то — внутренние органы преимущественно в 4 семестре, который для него так и не начался. Ну не мог же он ему сказать, что в каждом учебном году полтора месяца собирают картошку в колхозе, а потом половину оставшихся академических часов изучают историю партии, исторический и диалектический материализм, научный атеизм и прочие общественные дисциплины, к практической деятельности врача отношения не имеющие.

— Да-с, молодой человек, сказал старый фельдшер, практических знаний у вас практически нет-с. Латынь-то вы хоть знаете? Латынь в фельдшерском объеме Алеша знал и латинские пословицы все перевел и добавил своих, а также выписал рецепт на латыни на ацетилсалициловую кислоту (спасибо занятиям латинским языком и фармкружку — обычный начинающий второкурсник и этого бы не смог написать).

— Ну вот это знатно, одобрил Мефодиевич. К латыни он относился трепетно, считая ее признаком настоящего доктора. Видимо, была у него давняя мечта стать настоящим лекарем, но для этого нужно было окончить университетский курс.

А про патентованное средство это я сыышал-с. Аспирин называется и делает его немецкая фирма Байер. До войны в Питерских аптеках он был, хотя и дорогой-с, как все патентованные лекарства, но как жаропонижающее — цены ему не было… Но, как война началась, поставки прекратились и из аптек он исчез, только из-за границы привозили у кого возможность была, да через Красный Крест получали, для раненых.

У нас вон есть несколько лихорадящих — простуда, а жаропонижающего — ничего.

— Никодим Мефодиевич, так ацетилсалициловую кислоту впервые получили из коры ивы, потом только начали химически синтезировать — там довольно простая формула. А Аспирин — он не только жаропонижающим эффектом обладает, но и болеутоляющим, и антитромботическим, то есть кровь несколько разжижает, что полезно сердечникам.

— Ну, с заболеваниями сердца больше по домам сидят, а не на войну едут-с. А вот по поводу коры — это точно, я слышал, что бабки-травницы при лихоманке ее во всякие сборы добавляют. В этих сборах два десятка травок, в общем — сено, но вот какое дело, выходит там ивовая кислота действует на жар. Как стоять где будем и ивы увидишь — наруби веток, обдерем кору и заварим. Попробуем этим отваром жар сбивать у наших больных.

На ближайшей остановке Алеша заприметил замёрзший прудик, возле которого теснились ивы. Он взял топорик, которым колол дрова для печки и отправился на заготовки.

— Эй студент, чего ты розги то тащиш? Мефодиевич тебя за нерадивость пороть вздумал или розгой фершалскую мудрость вбивать будет через задницу? Ха-ха-ха — покатились со смеху бойцы отряда.

— Да нет, это мы симулянтов пороть решили, чтобы выздоравливали быстрей. Процедура такая теперь будет, физиотерапевтическая!

Ободрав кору, Алеша приготовил отвар и пошел по вагонам лечить простудившихся с температурой. Давал им пить горячее питье маленькими глотками, объясняя, что это целебный отвар и им скоро полегчает. И правда, температура у больных стала снижаться и они пошли на поправку. Алеша не знал точно, какой вид ивы более богат ацетилсалициловой кислотой, может и правда угадал, или просто частое горячее питье и забота сделали свое дело, но по теплушкам пошел слух о лекаре-травнике. Прибавила Алеше уважения рабочих и пожертвованная на общее пропитание пальто-шинель, за которую какая-то деревенская баба тут же отвалила два большущих шмата сала и десяток яиц, которые пошли на доппитание заболевших. Его уже не называли "стюдентом" или "скубентом", а величали "братом милосердия", так Мефодиевич велел по аналогии с сестрами милосердия, Алеша же предпочёл название короче — "медбрат", так оно и прижилось.

Вечером Алеша доставал блокнот купленный в Ленинграде и заносил туда в виде дневника записи о событиях дня, о том что произошло и что он увидел. Из его первых записей было ясно, что он жалел о открытках которые купил в Ленинграде, с видами города: Зимним дворцом, Петропавловской крепостью, революционном крейсере "Аврора" на вечной стоянке перед Нахимовским училищем. Алеша даже успел на последнюю обзорную экскурсию по городу, закончившуюся на Пискаревском мемориальном кладбище, где во время Великой Отечественной войны похоронено более миллиона ленинградцев, умерших от голода во время блокады. Оба деда Алеши также погибли на той войне, унесшей более 20 миллионов жизней: один был артиллеристом и погиб в самом начале войны, под Минском, другой, танкист, дошел до Берлина и погиб 2 мая 1945 г, не дожив неделю до Победы.

К Мефодиевичу часто заходил его сын, Тимофей, про которого говорили, что у него золотые руки, да еще и книжник. Тимофей, и правда, был начитан, знал некоторые труды классиков марксизма и решил распропагандировать Алешу, устроив ему и курсы по политграмоте, а заодно, пусть и отец послушает, может, тоже станет политсознательным, а не станет, так хоть порадуется, какой у него умный сын.

Но не тут-то было. Алеша знал труды классиков гораздо лучше, он же их конспектировал в обязательном порядке, хотя его это очень злило: зачем переписывать от руки книжку, если она издана массовым тиражом и есть в любой библиотеке. Это не время Матвея, где работы Ленина были под запретом и печатались подпольно. Легально только Маркса с Энгельсом издавали, да и то не все работы. Впрочем, и в советское время труда немецких классиков коммунизма были изданы полностью для массового читателя, а в тех, что изданы, вымарывались откровенно русофобские пассажи. Но, так или иначе, Алеша в пух и в прах разбил Матвея на теоретическом поле марксизма, особенно там, где это касалось диамата. Оконфузившись перед отцом, Матвей решил взять реванш на другом поле.

Надо сказать, что Мефодиевич очень трепетно, пожалуй, даже трепетнее, чем к латыни, относился к вопросам соблюдения гигиены личным составом. Он научил Алешу выявлять в волосах гнид вшей и Алеша, ранее вшей никогда не видевший, теперь обходил теплушки и смотрел, чтобы не было вшивых. У завшивевших сбривали волосы во всех местах и мазали там адской смесью, собственноручно изготовляемой Мефодиевичем из керосина, карболки и хозяйственного мыла. Одежда их прожаривалась в специальной вошебойке, после которой она сразу теряла "товарный вид" и скукоживалась. Каждую неделю на длинных остановках устраивалась помывка личного состава со сменой белья (его был обязан стирать лично каждый боец и в вещмешке всегда должна была быть чистая смена, о чем следил и Алеша и старый фельдшер. В Алешины обязанности входило развертывание банного хозяйства в двух лазаретных палатках. В одной бойце раздевались в другой, побольше, мылись. На 400 человек воды нагреть было сложно, поэтому Алеше помогали выделяемые ротными помощники, они же сливали и носили кипяток с паровоза. Потом достали еще небольшую палатку которую растягивали над нагретыми костром камнями-голышами (их потом специально охлаждали си складывали до будущей бани. Поверх пирамиды из камней разводился костер, когда он прогорал и камни начинали шипеть от воды, в пирамиду втыкалась жердь, на которую вешали палатку без дна (собственно, все палатки в то время были без дна) и закрепляли колышками. Через некоторое время воздух нагревался настолько, что волосы начинали трещать, а если еще кто-то плеснёт на камни ковшик воды, то пар столбом. Больше минуты выдержать было невозможно и все гурьбой вылетали и кувыркались в снегу. А палатке занимал следующий взвод любителей попариться. Алеше очень понравилась такая парилка, настолько, что когда в Курске появилась возможность посетить настоящую баню, она его разочаровала слабым паром, хотя парилка там вмещала вдвое больше народу. Это были самые большие городские бани, о посещении их всем батальоном договорился комиссар Степанов. Хорошо помывшись, воды в бане было вдоволь и всем выдали по кусочку мыла, велев сохранить обмылки и забрать с собой. Теперь все сидели и отдыхали в общем просторном зале на старых деревянных скамейках со спинками.

— Эх, сейчас бы пивка кружечку…

— Размечтался, сейчас ахфицеры тебе поднесут пенного со свинцом, а казачки плетками попарят, — охладил мечтания другой.

— А что, Алешка, слабо тебе меня забороть — сказал Матвей.

— Ладно тебе на медбрата нападать, все знают, что ты первый драчун, вступились за Алешу бойцы постарше.

— А и то, пусть молодежь потешится, а нам в радость будет на их забавы посмотреть.

Матвей был мускулистый парень с широкой грудью и крепкой спиной и шеей, под кожей перекатывались приличные бицепсы. Алеша на вид был субтильнее, поэтому Матвей не сомневался в победе.

— Да я так, вполсилы, размяться только, — сказал Матвей.

— Хорошо, ответил Алеша. Только давай биться в полную силу, кто как умеет, нельзя только бить по глазам и ушам, любые захваты и подножки допускаются, также, как и удары руками и ногами.

— Ну смотри, студент, держись! — Матвей встал против Алеши.

Оба были в белом исподнем, что сразу напомнило Алеше кимоно, только без пояса.

Матвей бросился вперед, стараясь захватить Алешу поперек пояса и выполнить бросок, но Алексей в последний момент увернулся и Матвей пролетел мимо, едва успев затормозить перед лавкой со зрителями. Так повторилось еще пару раз, послышались смешки, что разозлило Матвея и он крикнул:

— Что, боишься? Трусишь схватится в честном бою, — и опять бросился вперед. Но тут Алеша захватил его за отвороты рубахи и выполнил бросок. Матвей даже не понял, как оказался на полу. Пыхтя, он поднялся, сделал замах рукой, но был опять повержен.

— Подножка, нечестно.

— Все честно, мы же договорились драться, кто как умеет.

Тут Матвей уже решил с размаху дать по роже наглому студенту, но тут рука его оказалась завернута за спину и он почувствовал острую боль. Осталось только не шевелиться…

— Это называется болевой прием.

— А хочешь, покажу как надо бороться против ножа?

— Это, что, голыми руками?

Ну вот, представь, что это нож. Алеша свернул драное вафельное полотенце в жгут и дал Матвею — коснешься им меня, значит, я убит.

— А как бить, сверху, или снизу?

— А по любому — это ты сам решай.

Матвей сделал резкий выпад, предварительно перебросив "нож" в другую руку и взяв его обратным хватом. Но Алеша мгновенно отреагировал и опять завернул Матвею руку, отобрав у него "нож". Теперь давай медленно, я буду показывать прием по частям.

— Теперь понятно? Давай одеваться, потом потренируемся на свежем воздухе, если тебе интересно. Только сделай деревянный нож, размером как финка.

Бойцы одобрительно похлопывали Алешу по спине, собираясь на выход.

— Ай да ловок наш медбрат. Такого бугая укатал, молодец, потешил. Те, кто помоложе, просили еще показать "приемчики".

— Это пожалуйста, приходите к медвагону, потренирую.

С тех пор на остановках собирался круг любителей рукопашных поединков. Алеша был признанным чемпионом, победить его никто не мог. Но он и обучал бойцов рукопашному бою, то что сам знал. Иногда против него выходили двое и он почти всегда побеждал, но объяснял, что так бывает, только если нож у одного и нет огнестрела. Против троих — уже не выстоять. Как-то подошел командир:

— А я думаю, кто это тут игры молодецкие, воинские затеял. Правильное дело, нужное для бойцов! А против меня выйдешь? — спросил он Алешу.

— А почему не выйду, выйду, конечно. Командир взял деревянный нож и они пошли по кругу, приглядываясь друг к другу. Алеша сразу понял, что против него — опытный боец: ишь взгляд какой хищный и ступает мягко, по-кошачьи, готовясь к броску, как только противник суть расслабится. Вот командир сделал выпад, но Алеша в последний момент увернулся, о захвате речь даже не шла… И еще раз увернулся, а на третий получил касание по руке

— Вот я тебя и подрезал, улыбнулся командир.

Воспользовавшись этим, Алеша попытался выполнить захват руки с ножом, но командир был начеку и захват не удался, а после этого получил легкий удар в живот.

— Все, убит. Но ты не расстраивайся. Я эту науку в дивизионной разведке, у казаков-пластунов два года проходил и учился по-взаправдашнему: или ты, или враг тебя одолеет и жизни лишит. Дело ты хорошее делаешь, а приемам этим у вас в отряде учат? — вполголоса спросил он Алешу. Я бросков этих вообще нигде не видел, ни у пластунов, ни в цирке. Это что, японская борьба какая-то?

— Ну, в общем, что-то есть от дзю-дзюцу японского, это джиу-джитсу, так европейцы его обозвали, а много из нашей народной борьбы и специально разработанных боевых приемов. Самбо называется, да нет, это не иностранное, а сокращение от русского "самозащита без оружия".

Мефодиевич тоже похвалил:

— Ведь Матюшка-то мой первый драчун в рабочем поселке. Я ведь с ним поехал потому, что одного его мать не пускала, — ты, мол, Матвейка, всегда на рожон лезешь, а так хоть отец за тобой присмотрит. Потому, как сказал Матвей, не может он от товарищей своих отстать и бросить их в своем революционном деле.

Я-то этих партий и революций не понимаю, по мне хорошо было бы как по-старому. Жили мы не богато, но и не бедно, все бы Матвея выучили на техника-механика, а то и на инженера политехнического, один ведь он у нас, одна надежда и опора в старости.

А борьбу эту я в Японии да в Корее видел, когда служил на Тихоокеанской эскадре.

В Нагасаки японцы ногами, палками длинными и короткими, на цепях и веревках и всем чем ни попадя дерутся, а у корейцев драка не драка, а вроде как танцы, кружатся, кружатся, "таквода" называется…

— "Тэквондо", наверно.

— Правильно, а я так и сказал. Я, между прочим, в последний год службы санитаром служил (а служить надо было 5 лет), на крейсере "Варяг" в бой против япошек ходил.

Песню-то слыхал про "Варяг"?

— Кто же ее не слышал, только там вроде все погибли. Поется же "не ведали, братцы, мы с вами вчера, что нынче умрем под волнами".

— Так это для песни, для красного словца придумали. Там народу в бою погибло 22 матроса, да мичман граф Нирод, еще 10 человек из тяжелораненых потом уже умерло от ран на союзных кораблях-стационерах. И только двое из десяти самых тяжелых умерло в госпитале Красного Креста, у японцев — вот что значит хороший послеоперационный уход-с. А отрезать, зашить и на койку без заботы и присмотра бросить — это только человека мучить, все равно умрет. Вот для этого и нужны сестры милосердные, чтобы раненых выхаживать, да в строй их настоящими бойцами возвращать, ведь за одного битого двух небитых дают. Вот у тебя получается братом милосердным быть, это редко у кого так, правильный ты, Алеша. Вот бы мне младшего сына такого, вот счастье было бы! А ты прости меня, старика дурного, что на тебя иногда ворчу, я ведь только добра тебе желаю, понравился ты мне.

— Да что вы, Никодим Мефодиевич, я ведь вам так благодарен за науку. Меня ведь практическим приемам никто еще не учил, вот я у вас учусь, как у настоящего опытного доктора.

— Да какой из меня доктор! Вот на "Варяге" у нас был старший доктор Старостин, очень знающий и строгий. Меня тоже учил как на фельдшера, хоть я и простой неученый санитар, чтобы мог фельдшера заменить, хотя бы на чуть-чуть. Так оно и получилось в бою. Я со Саростиным и старшим фельдшером работал, а другой доктор — младший врач крейсера в ранге лекаря — доктор Банщиков — тот со своей бригадой. Раненых много было. Не так много тяжелых — с ними врачи только могли справиться, ну и средней тяжести пострадавших тоже они оперировали, иногда — фельдшер. А вот легких мне доставалось, только иногда фельдшер отвлекался проконтролировать. Легкораненых около сотни было, из полутысячи с полсотней моряков крейсера. Раны-то грязные были: бушлаты пропарывались мелкими осколками снарядов и потом мы вату бушлатную из ран доставали пинцетами. Ну и против микробов обработка — асептика и антисептика: все те же карболка, йод и перекись водорода.

— А почему в бушлатах на вате, разве в Корее холодно, она же на юге, вот и на картинках так рисуют — все в тельняшках.

— Мил человек, на картинках, как и в песне, чтобы красивше было, а не по-правде.

В тот день было плюс четыре всего, холодный ветер и в воде куски льда плавали, не дай бог за борт свалиться, через четверть часа человек замерзает, только некоторые полчаса могут продержаться.

— А потом после войны выучились на фельдшера, а почему на врача не стали?

— Вообще-то, нас всех Георгиевскими кавалерами сделали, и медаль красивую, серебряную дали, да и вообще все носились с "варяжцами" как с писаной торбой, подарки дарили, — вон, часы серебряные с тех пор у меня — и Мефодиевич показал дарственную надпись на крышке больших карманных часов. Даже царь нас на обед приглашал, потчевал и братцами величал. Во как, ну как такого молодца не взять учиться — я ведь последний год служил, пока все празднования были и кончилась моя служба. Фельдшерскую-то школу я закончил, а вот на лекаря надо поступать в Академию или Университет, там экзамены по разным предметам, которые я с роду не знал, химии да физики разные. И кресты и медали мои против гимназии ничего не стоили. Так что хорошо еще, что фельдшером взяли учиться, я ведь уже вроде как старый для учебы за казенный счет: и ведь на флот пошел, когда Матвейке пятый годок пошел, по жребию выпало идти моему младшему брату, а он совсем хворый и слабосильный был, не выдержал бы в армии. Вот я и уговорил волостного начальника взять меня вместо брата, а брат все равно помер через 4 года, не дождался меня со службы героем увидеть, так хорошо, хоть дома в тепле и покое преставился.

В Курске все пути были забиты эшелонами с солдатами. Только 9 из 10 эшелонов — это были дезертиры, едущие с оружием по домам. Они не стеснялись пускать это оружие в ход, бывшие фронтовики ничего не боялись и никакого начальства и управы на них не было. Если нужно было достать еду у населения — они ее просто отбирали, надо паровоз поменять — просто дуло нагана приставляют ко лбу начальника станции и требуют дать им исправную "машину".

Комиссар уехал искать представителей курского ревкома, но от них оказалось мало толку. Начальник станции, предельно измотанный маленький человечек с красными от недосыпа глазами, объяснял:

— Товарищи, вы же видите, что творится. Я не могу родить паровозы, у меня половина паровозов не на ходу, а ремонтировать некому: рабочие или митингуют или бастуют и все с разрешение Совета, а стоит мне заикнуться — тычут в зубы маузером, что я контра и иду против рабочего класса. А с другой стороны тычут в спину штыком дезертиры: вон, предыдущего начальника станции повесили и три дня даже тело снимать не давали, пока их эшелон домой, на восток, не отправили. Да что там, такой же литерный с анархистами пятый день стоит. Эти тоже на юг против Каледина, но даже анархисты с фронтовиками ничего поделать не могут. Все озлоблены, голодные, чуть что — вспыхнут как порох!

— Так что, дело в паровозах и ремонтниках? Давайте мы починим паровоз и на нем уедем с полным тендером угля. И комиссар с начальником станции вместе с двумя десятками рабочих ушли в депо.

Они отремонтировали не один, а четыре паровоза, за что начальник насыпал им полный тендер и прицепил еще платформу с углем из запасов. Он благодарил и просил остаться еще, сулил золотые горы и пайки, но комиссар отказался, сказав, что они и так уже опоздали на полмесяца. Дальнейшая дорога до Харькова проходила, в общем, без существенных задержек, но когда они прибыли, выяснилось, что части Сиверса и Саблина развернуты на юго-запад, в сторону Киева, где очередная Рада объявила о полном отделении от Российской республики и, более того, начала против нее военные действия. Предлогом послужил разгон большевиками Учредительного собрания и непризнание Радой большевистских Советов и Большевистского правительства. Пока Саблин и Сиверс устанавливали советскую власть на Донбассе, на юге восстали рабочие в Мариуполе и Таганроге и Железный Пролетарский полк был включен в группу Егорова, развернутую в этом направлении и имевшей целью не дать казакам Каледина и добровольческим формированиям Корнилова в востока и войскам Рады с запада отрезать Юг от остальной части Советской России

Батальон Макеева усилили местными рабочими-большевиками и левыми эсерами (у них с большевиками был союз и общее правительство) и отправили на юг, к Таганрогу, на соединение с частями Егорова. Они получили кое-какое продовольствие и боеприпасы, но винтовок у местных не было, они пришли в батальон кто с чем, кто с охотничьей берданкой, кто с курковым дробовиком (объяснили, что трехлинейки возьмут у бойцов, выбывших из строя). Пулеметов не дали вообще, то есть на Железный Пролетарский полк, как теперь называлось формирование Макеева, был всего один Максим. Зато у местных рабочих был свой духовой оркестр с начищенными медными трубами и большим барабаном, поэтому полк лихо прошел перед местным военным начальством с развернутым Красным знаменем под мотив "Варшавянки" и произвел впечатление своим революционным духом. Потом были длинные речи с обтянутой красным кумачом трибуны, после чего полк погрузился в эшелон, теперь уже и в лазаретном вагоне ехало 20 человек из новых, и довольно быстро пошел на Таганрог.

До Таганрога не доехали. Эшелон выгрузился в чистом поле, построился. Командир вместе с еще одним человеком в шинели, привезшим приказ, обратился к бойцам.

— Товарищи! Впереди враг: офицерский батальон и казаки. Мы занимаем оборону и ждем бронепоезд, который немного задерживается. После этого будем атаковать.

Комиссар Семенов подошел к Алеше и отдал ему его документы и деньги из будущего. — Пусть при тебе будут. Всякое может быть. Я Мефодиевича предупредил, чтобы он тебя от себя никуда не отпускал. Медицина в тылу будет, вперед не лезь — ты нужен революции. Я же буду впереди, как комиссару положено. Прости, если что — и он обнял Алешу. Жалко, что времени не было поговорить, как там в будущем…

Полк начал окапываться, окопы копались легко, земля на юге не успела промерзнуть, только верхняя часть была мерзлой. Медицинский пункт расположился в небольшом овражке. Поставили две палатки и повесили флаг с Красным крестом. В одной палатке Мефодиевич оборудовал операционный стол, разложил заранее приготовленные инструменты, в другой установили низкие дощатые нары для раненых. К ним в помощь поступила сестра милосердия, женщина лет 40, жена одного из харьковских рабочих, уже работавшая во время войны в госпитале.

Поезд ушел назад, с ним уехало три десятка рабочих ремонтировать бронепоезд, который им был очень нужен для огневой поддержки.

Когда закончили окапываться уже стемнело, легли отдыхать, выставив охранение. Рядом с медпунктом был штаб полка, его охраняли, так что Алеша заснул спокойно.

Наутро впереди, в траншее, стали хлопать выстрелы, выяснилось, что показался казачий разъезд и ускакал, после того как его обстреляли из винтовок. Также выяснилось, что ночью исчез часовой из передовой цепи, командир его взвода клялся, что товарищ надежный и не мог убежать.

Через некоторое время раздался взрыв, впереди взметнулась земля. Мефодиевич выругался — у них есть артиллерия, ну теперь жди раненых. Однако пока пришел только парень, которому зацепило осколком руку. Евдокия, так звали сестру милосердия, быстро и ловко перевязала его и он вернулся на позицию. Началась перестрелка и скоро санитары принесли раненого в грудь рабочего. Он часто дышал и был бледен. Пневмоторакс, диагностировал Мефодиевич и распорядился: окклюзионную повязку. После того как раненого перевязали, состояние его несколько улучшилось, но Мефодиевич был серьёзен и мрачен: с таким ранением легкого надо в госпиталь, скорее всего затронута веточка легочной артерии и если не остановить кровотечение, раненый умрет. Полостные операции старый фельдшер делать не умел и не мог.

Между тем, перестрелка усилилась, раненые пошли сначала тонким ручейком, потом и вовсе потоком, когда опять подключилась артиллерия.

Принесли молодого парня с ранением в бедро, санитар, обученный Мефодиевичем, еще на передовой наложил ему жгут. Мефодиевич приказал Алеше ассистировать, а принесших парня санитаров подержать раненого. Он планировал провести ревизию раны под хлороформом и ушить сосуд. Но когда разрезали штанину и обработали поле йодом, Алеша увидел огромную рану в которой белели осколки кости. Дали маску с хлороформом. Алеша смотрел как ловко все делает Мефодиевич, который буркнул: следующего хлороформировать будешь ты. Сам он большим ампутационным ножом двумя движениями отсек конечность, оставив кожно-мышечный лоскут для того чтобы закрыть рану. Потом приказал Алеше корнцангом выбирать осколки кости из раны и бросать в таз, куда до этого отправил ногу несчастного. Что-то недовольно бурча, он промыл рану и стал перевязывать бедренную артерию, потом ослабил жгут, брызнула кровь из мелких сосудов, с которыми он быстро справился. Смотри как надо шить — повернулся он к Алеше и увидел его лежащим на полу.

— Евдокия, крикнул он, — помоги нам. Та быстро примчалась, дала Алеше нюхнуть нашатыря из склянки и сама встала к столу ассистировать. Алеша на негнущихся ногах пошел к выходу из палатки.

— Какой стыд, — думал он — грохнулся в обморок как барышня. Нет мне оправдания, какой из меня врач.

— Братец! — раздалось рядом. Дай попить… Алеша бросился к поилке, налил кипяченой воды, приподнял раненого, у которого была замотана бинтом голова и стал помогать ему пить. Из палатки вынесли раненого с одной ногой и вышли Мефодиевич с Евдокией.

— Алешенька, на вас лица нет, не убивайтесь так, с каждым по-первости бывает, я вообще вначале кровь не могла видеть, — причитала Евдокия, а потом привыкла, когда много ее, крови-то. Человек ко всему привыкает. И доктор из вас хороший получится: вы добрый и людей жалеете…

— Она права, сказал Мефодиевич, поторопился я тебя ассистентом брать, не видел ты еще крови. Но, это дело наживное-с.

К обеду перестрелка прекратилась, белые стали экономить снаряды, убедившись, что красные окопались хорошо и только снаряд, попавший прямо в траншею, способен причинить потери. В траншеи понесли бачки с кашей, а вскоре пришла новость, что белые оставили обороняемый ими хутор и отошли, куда, никто не знает. Решено было выдвинутся вперед и занять хутор. Бронепоезд так и не появился, зато пришла дрезина с частью рабочих, они сказали, что бронепоезд отремонтировали и перегнали на станцию Синельниково, Симферопольской железной дороги, откуда они и докатили на дрезине. В Синельниково бронепоезд сдерживал огнем прорвавшиеся белые части, но дрезину оставили для связи с ним, чтобы в случае нужды вызвать подмогу сюда. Раненых погрузили на подводы, реквизированные у населения, отдельно сложили убитых и умерших от ран, каковых набралось с десяток, в том числе раненый с пневмотораксом. Тот, которому ампутировали ногу, пришел в себя и плакал, куда и кому он теперь, безногий нужен. Алеша и Евдокия, как могли, утешали его. Три десятка раненых отправили в местную больничку в 10 верстах отсюда, с ними уехала Евдокия, чтобы потом вернуться с подводами за новыми ранеными. С ней поехал и ее муж, для охраны в пути. Легкораненые все вернулись в свои взводы и им было приказано каждый день являться на перевязки.

На хуторе красногвардейцев ждала страшная находка: обезображеный, со следами пыток распятый труп пропавшего часового. У него был разрезан живот и кровью на стене, где висел распятый, было написано: "так будет со всеми". Видимо, его пытали, чтобы узнать расположение траншей и штаба и он ничего не сказал, поэтому артиллерийский огонь не принес ожидаемых белыми результатов.

Героя похоронили вместе с другими убитыми в братской могиле. Вечером уже не было сил готовить траншеи и решили доделать их утром, а наутро выяснилось, что крайний взвод ночью был полностью вырезан казаками-пластунами. Пришла еще одна страшная весть: ввернулся местный возница одной из телег и сообщил, что вчера раненых по дороге в больницу догнала казачья полусотня. Евдокию изнасиловали на глазах мужа. А потом всех порубили шашками, так что в живых никого не осталось. Возчику велели сообщить об этом командиру и передать совет убираться обратно. Практически одновременно с этим известием по копавшим траншею красным был открыт беглый артиллерийский огонь, на этот раз убийственно точный. Алеша услышал:

— передать по цепи, отходить к вчерашней траншее. Артиллерия врага бьёт по известным координатам, поэтому здесь оставаться нельзя. Отходим цепью, отстреливаясь, пулемет на фланг, на высотку! Мефодиевич с посеревшим лицом вдруг вытащил откуда-то огромный допотопный Смит и Вессон, сунул его под нос оторопевшему вознице и велел грузить на подводу самое ценное имущество: хирургические инструменты и медикаменты, посадить раненых, кто не может передвигаться и отходить на вчерашнюю позицию.

Красные покинули хутор, который немедленно был занят белыми, установившими там два пулемета и поливавших отступающие красные цепи. Пришлось залечь, вырыв какие-то ямки для защиты от пуль. Теперь над головами красных вдруг возникли белые облачка и раздался треск. Картечь! Все, в чистом поле против картечи и пулеметов шансов нет.

Раздался приказ: Оркестр и знамя вперед. В атаку, за мной марш!

Оркестр заиграл "Интернационал", цепи поднялись и пошли в штыковую, Впереди были командир и комиссар. Вдруг Алеша увидел, что комиссар, несший знамя, упал на колени, оперся древком в землю и пытается подняться. Он бросился к нему. Знамя уже подхватил кто-то другой, полк пел "Интернационал" и шел вперед. Комиссар Семенов был еще жив, когда Алеша подбежал к нему с санитарной сумкой. Он пытался его перевязать.

— Не надо, Алеша, я умираю. Если останешься жив, я уже приказал доверенным коммунистам, во что бы то ни стало, вывезти тебя на дрезине, она будет вечером. Бронепоезд сюда не придет, рабочие довезут тебя до него, и на нем уйдешь в Крым. Мы попали в засаду и отрезаны. Прощай, — и Степанов закрыл глаза.

"Интернационал" вдруг стих, Алеша посмотрел в сторону музыкантов и увидел, что они скошены пулеметной очередью, кто-то еще корчился на земле в агонии, не выпуская из рук медной начищенной трубы. Мимо, подскакивая на кочках, под уклон прокатился большой барабан. Алеша перевел взгляд за барабаном и увидел казаков, с гиканьем мчавшихся в атаку. Видимо сотня-две их скрытно накопилась в распадке, поросшем невысокими деревьями, и сейчас уже были видны лица под мохнатыми шапками и то, как сверкают казачьи сабли. Но вот заговорил установленный на высотке пулемет красного полка. Первый ряд конной лавы свалился как трава, срезанная огромным серпом. На упавших всадников налетел другой ряд и тоже попал под пули, а кто-то и сам упал с лошади, столкнувшейся с завалом из тел.

— Ура-а-а. Это красногвардейцы бросились в штыковую на позиции врага в оставленном ими хуторе. Другая часть развернулась, ожидая повторной атаки конницы. Алеша увидел убитого бойца с винтовкой и нагнулся, чтобы взять оружие. Пулемет бил вслед отступающей коннице белых. То, что Алексей нагнулся за винтовкой, его и спасло. Прорвавшийся все же небольшой отряд казаков, обошел красных с тыла, имея целью заставить замолчать пулемет. Алеша получил удар концом шашки по голове в тот момент, когда взял винтовку. Он потерял сознание и очнулся от того, что кто-то льет ему в рот что-то обжигающе-жгучее.

— Ну вот, очнулся, герой. Голова вроде цела, хотя крови ты много потерял. А винтовку из рук не выпускал, так тебя вместе с ней и принесли, и пока спирту я тебе не влил в рот, пальцы ты не разжал. Перевязал тебя, Мефодиевича-то убило, и сына его тоже. Принесли Матвея с пулей в животе и внутренним кровотечением. Дали хлороформ, Мефодиевич плачет, но оперирует, иначе говорит, сын все равно умрет, а так хоть маленькая, но надежда еще есть. Вроде даже ошметья кишок где надо убрал. Разрезал, пулю нашел и достал, кровь остановил, собрал кишки правильно и сшил, осталось только промыть и стенку брюшную зашить. И тут прямо над палаткой как шарахнет шрапнель! Пять человек наповал, меня только поцарапало — я за карболкой отошел. А Мефодиевич своим телом сына накрыл, так их обоих и прошило картечинами. Многих наших в том бою убило, почитай, рота от полка осталась. Но белым тоже всыпали. Отступили они, без пушек, мы их подорвали, на себе было не вытащить.

— Где я?

— У железной дороги. Командир велел тебя и еще несколько раненых на дрезине в Синельниково отправить. Там отремонтированный бронепоезд стоит. Сейчас будем грузиться. Еще спирту хочешь?

Алеша помотал головой и сморщился от боли.

— Зря, помогает… — ответил знакомый ему санитар и глотнул из фляжки — Твое здоровье, брат.

Как добирались до Синельникова, Алеша не помнил, он периодически терял сознание. Осталось только чувство тряски и тошноты. Рядом был кто-то из московских рабочих.

— Ты только не помирай, парень. Командир велел живым до госпиталя тебя довести. Я теперь механик-ремонтник на бронепоезде, будем в Крым прорываться. Вот Синельниково, сейчас тебя перенесут в броневагон.

Как прорывались в Крым по Симферопольской дороге, Алеша тоже помнил смутно. Дважды они вступали в бой. В броневагоне было как в железной бочке, если сунуть туда голову, а кто-то будет колотить палкой снаружи. Так было, если снаружи по броневагону начинали работать пулеметы противника, но еще хуже становилось, когда начинали стрелять свои. Вентиляции практически не было и от пороховых газов внутри вагона нельзя было дышать. К счастью, под артиллерийский огонь врага они не попали, а блиндированная котельным железом теплушка (именно это гордо называлось броневагоном) с двумя пулеметами, справлялась с пулеметами противника. Периодически снаружи бухали две трехдюймовки, установленные на крайних платформах и опоясанные защитой из мешков с песком. За ними были два броневагона по одному с каждой стороны паровоза, тоже блиндированного котельным железом. Вот такой доморощенный бронепоезд "тяни-толкай" с паровозом в центре и катил себе по дороге в Крым. При переходе рельсового пути на сторону красных позиций бронепоезд чуть было не подбили свои, влепив несколько снарядов в заднюю платформу и разбив одну трехдюймовку. И это, несмотря на то, что сверху обеих теплушек-"броневагонов" развевались красные флаги, а на бортах паровоза было огромными красными буквами написано "Пролетарий".

Командир бронепоезда, матрос, но в кожаных тужурке и кепке, высунувшись из командирского люка в броневагоне, в жестяной рупор обматерил криворуких и косоглазых артиллеристов, обещая накатать рапОрт в РВС, ту же методику он повторил на ближайшей станции, требуя дать им "зеленую улицу", поскольку на борту тяжелораненые и телеграфировать в Симферополь, чтобы встречали с санитарным транспортом для тяжелораненых и врачом. После этого "Пролетарий", постукивая колесами на стыках рельсов, понесся на всех парах в Симферополь. На вокзале уже стояли подрессоренные брички, приспособленные для перевозки носилок. К сожалению, в пути скончалось трое раненых из Пролетарского Железного полка и двое тяжелораненых комендоров с кормовой платформы (поскольку экипаж был приблизительно пополам укомплектован матросами и рабочими, моряки сказали, что хвост есть у собаки, а здесь, у бронепоезда, есть нос и корма, причем носовую трехдюймовку они с гордостью именовали "баковым орудием"), то командир так и командовал: "По белоказакам из бакового орудия — беглый огонь шрапнелью трубка такая-то". Но сейчас никаких белоказаков и сечевых стрельцов УНР не было и в помине, пулеметы были втащены внутрь и в вагон через пулеметные амбразуры врывался свежий воздух крымской весенней степи (февраль в Крыму — уже весна). Алеша задремал и ему снилось что-то хорошее, даже просыпаться не хотелось, когда носилки стали переносить из вагона в пролетку. В госпитале Алеша опять впал в какую-то прострацию, ему было все равно, где он и что с ним делают. А его голову выбрили, обработали рану, наложили швы, но не затягивали их, поскольку рана гноилась. Сверху — влажная антисептическая повязка и в таком виде его доставили в палату. Молодой организм брал свое и постепенно Алеша стал поправляться. Его рубленая рана затянулась вторичным натяжением, то есть с большим шрамом от темени к затылку. Хирург, похожий на Винни-Пуха из мультфильма, сказал: ты уж извини, герой, что такой шрамище тебе остался. Поступил бы чуть раньше, было бы лучше сделано, но ты и так в рубашке родился, что вообще выжил после гнойного осложнения процесса на голове: перекинулось бы на мозговые оболочки — и капут. А теперь тебя переведем в неврологию, так как надо лечить последствия контузии. Дело в том, что Алеша ни с кем не разговаривал, сторонился людей, считалось что это последствие контузии и с о временем пройдет. Ему поставили диагноз частичной амнезии, так как имя и фамилию он помнил, а вот кем был и что делал — нет. В бумагах записали, что он рядовой Железного Пролетарского полка, год рождения записали 1898, партийность — РКП (б), так как посудили, что в рядах полка героев-коммунистов, всех как один (вернее, без двух, именно столько бойцов полка осталось в живых, считая Алешу) погибших за революцию, никого, кроме коммунистов-большевиков, быть не может. В госпитале Алеша узнал трагическую историю гибели остатков его полка. Ночью того же дня как ушла дрезина, их окружили и предложили сдаться. Бойцы отстреливались до последнего патрона, а потом с пением "Интернационала" пошли в штыки. Всех скосили пулеметы, а раненых потом живьем закопали в землю. После этого Алеша еще больше замкнулся и его решили отправить в Ялту, в санаторий. Ему выдали бумаги, сестра-кастелянша принесла от главврача запечатанный пакет, где были его документы и деньги из будущего. Выяснилось, что Алеша при поступлении наотрез отказался их отдавать, что являлось нарушением порядка. С ним даже случилась истерика, тогда главный врач, чтобы не усугублять ситуацию, опечатал своей печатью пакет и убрал в сейф, а при выписке велел отдать. Алеше принесли обмундирование и он увидел, что ни одной его вещи нет. Он спросил, почему, — больше всего ему было жаль свои туристические ботинки на рифленой подошве, он всегда со школы носил такой тип обуви — они были прочные и стоили всего 10 с небольшим рублей. Ему ответила сестра-кастелянша, что таков порядок, все сдают свою одежду при поступлении и получают военную форму при выписке, правда, не всегда новую (новую получали только командиры). Вот и сейчас Алешу ждала хлопчатобумажная гимнастерка и брюки, которые именовались "шаровары", ботинки с обмотками, изрядно поношенные и неоднократно ремонтировавшиеся. В качестве головного убора он получил новую фуражку-картуз с пришитым лоскутом красного кумача. Из такого же кумача была нарукавная повязка, которая свидетельствовала, что ее носитель — красногвардеец, а не дезертир и не белый. Еще ему выдали брезентовый ремень, шинель, ношенную и с заштопанной дыркой на спине, на два-три размера короче, чем надо (других, сказали, все равно нет) и вещмешок со вторым комплектом белья и обмоток, катушку ниток и толстую иглу (большие ценности в то время, но бойцу Красной гвардии их положено иметь), маленький кусок мыла и сухой паек до Ялты — полбуханки ржаного хлеба и ломоть желтоватого соленого сала. В Ялте с предписанием и медицинской выпиской, а также отпускным билетом, где было сказано, что он числится в отпуске по болезни и лечению, ему велели явиться в местный Совет и получить направление в один из подчиненных им санаториев. На все виды довольствия его поставят при санатории, а после санаторного лечения будет решаться его судьба — оставят ли его в армии или комиссуют. Как коммунисту, ему также следовало обратиться в местную ячейку для восстановления партийных документов, утраченных в бою, о чем ему была выдана справка. Ему поспособствовали с местом до Ялты в автомобиле, перевозившем куда-то новобранцев под командой усатого старшего. Зеленая молодежь с интересом смотрела на бывалого бойца и кто-то робко спросил, что это за шрам.

— Казак шашкой рубанул, — коротко ответил Алеша, не вдаваясь в подробности, и от него отстали.

Ялта ему понравилась — спокойный зеленый город, ласковая нежаркая погода и море. Море! Алеша еще ни разу не был на теплом море… Вернее, был когда-то, еще очень маленьким и ничего не помнящим. Тогда папе, как летчику, было положено часть отпуска потратить на оздоровление в санатории ВВС, но семейные путевки давали только командирам эскадрилий и выше. Вот и получалось, что они с мамой жили на частной квартире в Судаке, а отец приходил к ним из санатория (дико, но такие были правила). Как там мои бедные родители? Пусть будет так, что в другом параллельном мире тоже есть свой Алеша Егоров и он уже сдал сессию, весело провел каникулы и теперь снова ходит на лекции, занимается в фармкружке и дежурит в оперотряде.

Что же ему делать дальше? Видимо, надо привыкать к этой жизни. О себе не распространяться, ссылаясь на частичную потерю памяти. Все же он боец геройского Пролетарского полка. Надо получить партбилет. Ведь принимали же в партию во время Великой Отечественной в упрощенном порядке, без кандидатского стажа: прошу считать коммунистом — и в бой. А он и был в таком бою. Командир Матвеев и комиссар Семенов вполне могли бы его рекомендовать. А с партбилетом и в Петроград, к Ленину, можно пробиться — члена партии, борца за дело революции пропустят, а бывшего студента точно — нет. То, что надо попытаться реализовать какие-то знания из будущего, Алеша не сомневался. Он же комсомолец — значит за революцию и дело Ленина! Вот только какие знания? Алеша стал прикидывать, что же полезного он бы мог сообщить и сделать для страны, чтобы революция победила быстрее и с меньшими потерями. Надо подумать, что он знает и что мог бы предложить. Тут у него заболела голова, как в последнее время было при любом напряжении, умственном или физическом, и Алеша решил отложить список знаний на потом.

Сейчас надо постараться расслабиться и унять головную боль. Он сидел на шинельной скатке (стесняясь своей кургузой шинели, Алеша носил ее в скатке через плечо), хотя с моря дул прохладный ветерок и в гимнастерке было довольно зябко, несмотря на то, что спину пригревало уже теплое солнышко. Вот и подошедший старик одет в черное пальто и шляпу. Бородка клинышком, на носу пенсне — вылитый доктор Чехов, ведь он же жил в Ялте! А, может, в этом параллельном мире Чехов не умер, а поправился и сейчас стоит перед Алешей, но как-то недобро-укоризненно смотрит на него, опираясь на тросточку.

— Что молодой человек, любуетесь на деяния своих рук и рук дружков? — спросил старик. Да какой он старик, ему где-то лет 50, если приглядеться, только морщины глубокие на лице и взгляд какой-то потухший, какой бывает у стариков.

— Каких рук, каких дружков? — удивился Алеша. — О чем вы?

— Да о том, что там, возле мола, на дне целый лес покойников стоит, офицеров, студентов и просто людей, которые не понравились таким как вы революционным солдатам и матросам. Связывали их, груз к ногам — и в воду[8]. И делали это "револьционеры", не читавшие ни Маркса, ни Бакунина, которые вдруг вообразили, что они могут вершить судьбы и отнимать жизнь у неповинных людей во имя какого-то светлого завтра. Что вы так на меня смотрите. Я вам правду говорю, я всегда говорю правду, и на царской каторге я еще как народоволец 15 лет провел, так что ваших я не боюсь, меня и Плеханов знал и вашего Ульянова, который теперь Ленин я "как облупленного" по швейцарской эмиграции знаю. Склочная, однако, личность, этот ваш Ильич и до добра он вас не доведет.

Нет, это не доктор Чехов, просто так было принято одеваться в середе интеллигентных людей в это время, но он говорит страшные вещи! — подумал Алеша, а вслух сказал:

— Я не знал про это. Я только сейчас приехал в Ялту и пошел посмотреть на море, я никогда моря до этого не видел…

— Лучше не думать о том, что там под этими синими волнами сейчас, и что иногда выносит на берег в шторм. После шторма я стараюсь здесь не гулять и вам не советую. А еще молодой человек, я вижу, что у вас честные глаза и вы получили образование, судя по речи, уезжайте отсюда как можно быстрее.

— Куда? Я должен явиться в Совет сегодня, у меня предписание.

— Вот увидите, через месяц от этого Совета здесь ничего не останется, а в городе будут хозяйничать германцы. Вы про переговоры с Германией знаете?

— Нет, но переговоры о мире должны быть, наверно. Ленин же провозгласил мир, и Декрет о мире есть.

— Декрет-то есть, только немцам он не указ. Они вели переговоры с Советами, но переговоры сорваны и теперь немецкие войска быстро продвигаются вперед. Сопротивление им оказывать не кому. Воинские части разбежались и оголили фронт. Немцы под Петроградом, не сегодня-завтра падет Киев и дорога на Юг открыта. Украинская республика была создана при поддержке германцев, они сателлиты Германии и пропустят немцев в Крым, да и сами поживиться были бы не прочь, да разве германец даст им такой лакомый кусочек. Так что, как ни прикинь, Советам здесь не продержаться. Комиссары сейчас проводят мобилизацию, но воевать они не умеют, в отличие от германцев.

— А флот? У нас же мощный Черноморский флот, линкоры всякие, крейсера…

— Севастопольская матросня развалила эскадру, корабли стоят у стенки и никуда не выходят. Да и кто поведет их в бой — офицеров они еще при Керенском топить в море начали, из-за этого адмирал Колчак покинул флот, при этом сломал и бросил в море наградной кортик. А перед Новым годом Севастопольский совет просто кровавую вакханалию в городе устроил[9]. Началось все с вокзала, где матросские патрули стали проводить облавы якобы на офицеров, которые пробираются на Дон. Под этим предлогом они арестовывали и расстреливали не только всех кто в какой-то форме, хоть и без погон, но и просто штатских мужчин от 20 до 50 лет, которые им показались переодетыми офицерами. А потом все перекинулось в город, трупы лежали просто на улицах, иногда матросы убивали просто для того, чтобы присвоить себе вещи их жертв. И чем больше крови, тем больше они зверели. Мой сын, горный инженер, имел несчастье оказаться в это время в городе, приехав к другу на Рождество. Я с трудом потом смог найти и опознать его тело, чтобы достойно похоронить. Многим и это не удалось…

Голос у старика осекся и он быстро, не оглядываясь, пошел прочь. Он плакал…

Алеше как-то враз расхотелось сидеть на пляже и он спросил у проходившего по набережной патруля, где находится Совет. Начальник патруля, судя по всему из местных греков, подозрительно посмотрел на Алешу, но, ознакомившись с документами, показал дорогу.

Ялтинский ревком располагался в богатом особняке, часовой ознакомился с документами Алеши, куда-то позвонил и сказал, что его могут принять товарищи Драчук и Фишман. Алексей прошел в указанную дверь и оказался в большой комнате, густо уставленной разнообразной мебелью, явно реквизированной у "буржуев". Я товарищ Фишман, командир красной гвардии района, а товарищ Драчук — руководитель нашей разведки. Фишман, мужчина в полувоенной ворме с лихо закрученными вверх усами обратился к Алексею:

— Мы как раз обсуждаем текущую ситуацию и рады видеть еще одного нашего товарища. Охрана доложила, что ты, товарищ, из Железного Пролетарского полка, спешившего на помощь рабочим Таганрога, но героически сложившему голову в неравном бою, после чего белые закопали живьем в землю всех оставшихся в живых, чуть раньше они живьем закопали две сотни восставших против корниловцев и казаков таганрогских рабочих. Как же тебе, товарищ Егоров, удалось уцелеть?

— Я был ранен в голову и отправлен вместе с другими тяжелоранеными на бронепоезд "Пролетарий", который смог прорваться в Крым. Почти все раненые умерли в дороге, до Симферополя дожили только двое, я и один их харьковских рабочих, которому ампутировали ногу. После того как рана зажила и он смог передвигаться на костылях, по его настоянию, этого рабочего каким-то образом отправили домой, видимо, рассчитывая, что белые не будут задерживать инвалида на костылях. Дальнейшая судьба его мне неизвестна. Мое лечение затянулось дольше, кроме гнойной раны на голове от удара шашкой, я получил еще и контузию, которая привела к частичной потере памяти. Я получил предписание на долечивание в Ялтинском санатории, после чего предстану перед медицинской комиссией.

— А кто еще может подтвердить твои слова? — спросил матрос Драчук, сверля Алексея подозрительным взглядом близкопосаженных глаз.

— Механик бронепоезда, он из питерских рабочих и хорошо меня знает, так же как и комиссара полка Семенова.

— Хорошо, сказал Драчук, мы проверим. Бумаги пока останутся у нас, сейчас мой зам Сергей поставит тебя на все виды довольствия и поможет тебе сориентироваться в обстановке. Как зам председателя ялтинского исполкома, должен сказать тебе, товарищ Егоров, что санатория у нас сейчас нет, кончились санатории. Было контрреволюционное восстание офицеров, чтобы его подавить, из Севастополя прибыла подмога на миноносце, но штурмом взять санаторий бывшего императора Александра Третьего не удалось и тогда артиллерия миноносца сровняла здания с землей вместе с контрой. Докторишки, кто не пристал к заговорщикам, те еще раньше разбежались. Так что лечиться тебе будет негде, да и некогда — тут у нас большие события назревают, поэтому будь как штык к трем пополудни здесь в ревкоме — получишь задачу у товарища Фишмана.

— Да я еще хотел у партийного руководства отметиться, — сказал Алеша. Мне документы восстановить надо, при мне в бронепоезде их не оказалось. Одежду мне поменяли при перевязке, моя была сильно кровью испачкана, и моей и чужой. Там они и были.

— Ты ведь большевик?

— Да!

— Вот в пять часов и встретишься здесь с товарищем Тененбоймом, он сейчас главный в партячейке большевиков, и он тебя выслушает.

Тут в дверь просунулась лохматая голова матроса:

— Звал, что ли, Вольдемар?

— Да, заходи, Серега, вот товарищ, герой из Пролетарского полка, поставь его на довольствие и пока будь при нем, объясни, что к чему тут у нас. А ты, товарищ Егоров, обожди пять минут в коридоре.

Алексей прождал больше четверти часа, потом дверь распахнулась и показался лохматый матрос. Серега — представился он и сказал:

— Товарищи рассказали, какой ты геройский товарищ, пошли, оформим тебе ордер на жильё, получишь бумажки на паек. Оружие у тебя есть?

— Зайдем ко мне, негоже герою революции без оружия. Из чего же ты будешь контру стрелять, аль руками душить будешь? Заметив, что Алеша как-то не рад этой перспективе, лохматый продолжал — Да шутю я, дам тебе наган с кобурой, только сегодня с офицера взял. И, открыв дверь в соседний кабинет, вернулся с портупеей и наганом в кожаной кобуре. — Дарю от широкого черноморского сердца, чем-то ты мне сразу понравился, иначе бы не дал.

У самого Сереги на боку болтался большой маузер в лакированной деревянной кобуре-прикладе. Он настоял, чтобы Алеша сразу надел портупею с наганом, оглядел его и остался доволен:

— Вот теперь — точно, революционный вид. Здесь, же, в исполкоме, получили ордер на вселение к гражданке Лаптевой, потом зашли и "отоварились" пайком на неделю (довольно большой список продуктов, был даже большой кусок рафинада, отколотой от еще бОльшего куска, который Серега назвал "сахарной головой"). В довесок дали горсть слипшейся карамели.

— Повезло тебе, парень, Лаптеву я знаю, унтер-офицерская вдова, не старая и до нашего брата охочая. Будешь у нее как сыр в масле кататься. Впрочем, ни того, ни другого в пайке не было, дали еще только кусок сала, но более аппетитного на вид, чем полученный в Симферополе. А теперь приглашаю тебя к себе на обед, сеструха моя сегодня обещала борщ сварить, с мясом, в честь какого-то события и подружку свою пригласила. И выпить у меня дома найдется, посидим, а потом на совещание в исполком пойдем.

По дороге зашли к унтер-офицерской вдове (которая еще не высекла сама себя)[10] и Алеша определился на постой во флигеле с отдельным входом, который госпожа Лаптева сдавала небогатым отдыхающим в более благословенные времена. Оставив свой "сидор" с пайком, Алеша почувствовал себя много свободнее и уже мог бойко поспешать за балагуром Серегой.

Пока шли до дома лохматого Сереги, он болтал всю дорогу, рассказывая о том, что эскадронцы-татары совсем обнаглели. Даром что они служили старой власти в татарских эскадронах (отсюда название "эскадронцы"), так не признают советской власти, молятся своему богу-Аллаху и слушают, что говорят муллы и беки. Совсем темные люди, не то что греки с побережья, те сразу приняли новую власть и на них сейчас наша опора на местах. Еще будет решаться вопрос с буржуями, засевшими на своих дачах в окрестностях Ялты и с главными буржуями — Великими князьями, которых не выдает Ялтинскому ревкому "перекрасившийся" большевик Задорожный, явно подкупленный князьями-эксплуататорами. Серега уже был в имении Дюльбер, вместе с одним слабаком, который ими вроде как командовал, но против Задорожного не выдюжил, скис и на требовании выдать эксплуататоров не настоял. Дадим ему еще раз попробовать, а не добьётся своего — расстреляем как саботажника!

Тем не менее, при всей этой болтовне Серега прощупывал Алешу неожиданными вопросами о том, из какой он семьи, да чем занимается его отец, кото Алеша по специальности и что умеет. Вопросы потом повторялись и Алеша понял, что Серега играет простака-болтуна и рубаху-парня, а сам практически допрашивает его. Но допрос это шел в такой завуалированной форме, что кроме как любопытством недалекого матроса к новому человеку с первого взгляда и не казался. На все вопросы Алеша отвечал, что не помнит, у него потеря памяти, о чем и справка есть, оставленная товарищу Драчуку.

Вот и дошли, беленая глинобитная хатка, прилепившаяся к склону холма так что ее крыша была двориком следующей такой хатки чуть выше, выглядела неказисто, но внутри их ждал необычайно аппетитный запах наваристого борща.

— Проходи, Лешка, вот и сеструха моя — Настена, указал лохматый матрос на опрятную девушку со светлыми волосами, немного склонную к полноте, с ямочками на розовых щеках, всею светящуюся какой-то радостью. Алеша невольно залюбовался ею, там мало он видел в последние два с половиной месяца таких чистеньких и сияющих радостью и внутренней гармонией женщин. Не сводя с нее глаз, так что девушка покраснела, он смущенно представился:

— Алексей, можно Алеша.

— А я — Настя, прошу дорогого гостя к столу.

— Настена, ты не смотри, что Лешка зарделся как красна девица (Алеша сам покраснел, когда увидел как смутилась и покраснела Настя), он у нас настоящий герой, с белоказаками на фронте дрался, весь его полк побили, а он выжил.

Теперь, когда Алеша снял фуражку и сел за стол, Настя увидела его багрово-красный шрам, просвечивающий через короткие волосы и глаза ее расширились.

— Сеструха, ну что ты стоишь, подавай на стол, нам еще с Лешкой в ревком идти через два часа. А пока, давай примем по маленькой — и он бойко налил из четвертной бутыли мутноватой жидкости в два граненых стакана.

— Да я не пью, нельзя мне после ранения, доктор сказал, что тогда память ко мне точно не вернется — сказал Алеша.

— Ну как знаешь, — и матрос залпом опрокинул стакан самогона в рот.

Борщ был просто восхитителен, да еще со сметаной и ломтем свежего серого хлеба (Настя сказала, что сама пекла, как ее научила мама), мама ее умерла, отец погиб еще раньше. И еще она закончила шесть классов гимназии, пока был жив отец и Серега зарабатывал вместе с ним в мастерской, а потом отца затянуло в станок и врачи не смогли его спасти. За месяц до этого, в 1912 г Сергея призвали на флот, и, как было принято, крымских новобранцев оставляли служить на Черноморской эскадре. Но жить стало не на что, за гимназию платить — тоже, и мать и Настя занялись шитьем на дому, тем Настя и зарабатывает на жизнь и поныне, став умелой портнихой. Деньги сейчас не в ходу, заказчицы приносят продукты, да и у Сергея хороший ревкомовский паек.

Так они беседовали (Серега успел пропустить под борщ еще стакан самогона), пока в коридорчике не заскрипели половицы.

— Во, оживился Серега, — вот и подружка пожаловала.

Дверь открылась и на пороге появился высокий молодой человек в офицерской форме без погон и портупеи, опиравшийся на трость, в другой руке он держал букет цветов.

Ба-бах — грохнуло над ухом у Алеши и молодой человек упал навзничь, цветы и трость выпали из рук и в проеме двери были видны лишь начищенные до ослепительного блеска сапоги с изрядно стертыми подошвами.

— Петя, Петенька, — закричала Настя и бросилась к лежащему в коридорчике.

Алексей и матрос тоже встали из-за стола и подошли к офицеру.

— Я же, не задумываясь, стрельнул, — как увижу офицера, маузер сам в руку прыгает — пьяно бормотал Серега.

— Зверь ты, зверь и есть, — плача, ответила стоящая на коленях перед убитым Настя. Он же пришел у тебя как у старшего брата руки моей просить… Рыдая она целовала бледное лицо убитого. Стена коридорчика была вся в красно-серых ошметьях — пуля маузера попала в глаз и вынесла затылочную кость вместе с мозгом. Настя, рыдая забилась в кухоньку, когда Алеша пытался что-то сказать — все вы, красные звери, что вы творите, вам бы только убивать… Петя никого не трогал, его тоже на фронте ранило, вот он в Ялте лечился, пока вы, бешеные, санаторий из пушек вместе с больными, врачами и сестрами милосердия не расстреляли. Вы как с цепи сорвались, злые как собаки бешеные, а Петя добрый был, он стихи мне читал, поэтов Блока и Северянина. Он ведь до войны в университете учился. Читал много и знал в сто раз больше вас, темных и диких.

— Ладно, чего уж там… Потащили его за ворота. Я подмышки возьму, а ты за ноги берись, — обратился матрос к Алеше. Вдвоем они вытащили труп на улицу и положили у забора. Серега деловито обыскал карманы мундира. Достал серебряный портсигар, прочитал надпись: "Подпоручику Сенцову от нижних чинов 3 роты Сумского полка". Открыл, но вместо сигарет там оказался завернутый в батистовый платочек орден — маленький красный крестик с мечами с красной ленточкой-колодкой[11].

— Ого, золото. — матрос сунул "трофеи" в карман. А ты, обратился он к Алеше, которого только что вырвало борщом (то ли от непривычки к сытной пище, то ли от вида вывалившегося из разбитого черепа мозга — Можешь с него сапоги снять, размерчик вроде твой. Увидев, что лицо Алеши скривилось, он презрительно бросил — Чистоплюй, недаром товарищи сказали присмотреться к тебе, не наш ты, проверять тебя еще надо и надо. Переблевался, будто покойников не видел, еще неизвестно, твои ли это бумаги и тот ли ты, за кого себя выдаешь. И зашагал в сторону ревкома. Спустя минуту туда поплелся и Алеша[12].

Он пытался прийти в себя после увиденного. Его поразила ты быстрота и незатейливость, с которой Серега лишил жизни человека, которого увидел в первый и последний для него раз. В ревкоме он зашел к Сереге в кабинет и вернул ему наган с портупеей — я же не командир, чтобы с наганом ходить.

До заседания оставалось время и Алеша зашел представиться секретарю партячейки РКП (б), обязанности которого сейчас исполнял товарищ Тененбойм.

Товарищ Тененбойм принял Алешу довольно холодно, даже присесть не предложил. Узнав, что партбилета у него нет, а есть только справка из госпиталя о поступлении товарища Егорова без документов и свидетельствовании личности со слов сопровождающего механика бронепоезда, а прежде красногвардейца Железного пролетарского полка, Тененбойм хмыкнул и сказал, что напишет запрос по инстанциям и только после этого может идти речь о каком-то членстве в РКП (б). Алеша ответил, что запрос ничего не прояснит, поскольку ни в каких партийных архивах упоминаний о нем, как о члене РКП (б) нет. Дело в том, объяснил он партийному бюрократу, что в партию меня приняли как раз перед боем, ставшим роковым для полка. Рекомендовали его комиссар и командир полка, знавшие его от момента комплектования полка в Петрограде.

— Я знаю, что оба они погибли. — ответил Тененбойм. — Но вот как спаслись вы?

Алеша повторил историю с бронепоездом, Симферопольским госпиталем и неосуществившемся санаторном лечении.

— Если документов нет, то восстановить мы вас не можем, но можем вновь принять в члены РКП (б), если вы проявите себя сознательным бойцом, будете выполнять партийные поручения и большинство товарищей проголосуют за ваш прием. Про знания Устава партии, текущей обстановки, партийных документов и трудов классиков марксизма я не говорю. А что вы можете сказать про принцип демократического централизма? Алеша бойко ответил. — Что же, Устав партии вы знаете, посмотрим, как вы сможете претворять его в жизнь…

Так, получение партбилета откладывается на неопределенный срок, подумал Алеша.

— Пишите заявление о приеме кандидатом в члены РКП (б). Автобиографию принесете завтра, до собрания уже не успеете.

Когда Алеша подал заявление, брови Тененбойма взлетели вверх: а где же яти, фита и и десятеричное, да и с родительным падежом у вас не так. Постойте-постойте, так вы пишете, как велено печататься в газетах с 1 января этого года[13].

— Да, выполняю указание товарища Луначарского.

— А вы с ним знакомы?

— Конечно, читал многие его работы и участвовал в разработке новых правил. Настолько погрузился в эту работу, что забыл старые правила, да еще контузия этому забвению способствовала. Недаром поется: "Отречемся от старого мира, отряхнем его прах с наших ног"

— Да вы уникальный человек. Вот вам и поручение — будете править нашу ялтинскую газету по новой орфографии. (Тенетбойм как все партийные бюрократы, надеялся быть замеченным наверху).

Наконец, пошли на собрание. На нем присутствовал матрос, посланный ЦИК для расследования убийств и грабежей мирного населения членами ялтинского ревкома. Он по-отечески посетовал, что некоторые товарищи увлеклись стрельбой "галок" — так он назвал офицеров и буржуазию. Было отмечено, что необходимо вносить в общую кассу реквизированные ценности, а не присваивать их себе. Особое внимание было привлечено к проблеме татарского населения, необходимо было привести к покорности мятежные аулы, не признававшие большевиков. Для этого в ближайшее время будет послан особый отряд, состоящий из преданных делу партии большевиков. Тут же командиром Красной гвардии Ялтинского совета Фишманом был зачитан список тех, кто привлекается к этой задаче. Услышавший свою фамилию должен был встать и сказать "я". К удивлению Алеши, в конце списка он услышал свою фамилию. Поднявшись, он услышал голос Фишмана:

— Товарищи, представляю вам бывшего бойца Пролетарского Железного полка товарища Егорова, который присоединяется к нам для борьбы с контрреволюционными бандами. Все знают, какой неувядаемой славой покрыл себя на поле боя с офицерьем и казаками этот полк, так пусть товарищ Егоров будет нам примером в борьбе с контрреволюцией здесь, в Ялте.

Всем названным мной товарищам завтра утром с оружием и вещами быть готовым к убытию из Ялты. Сбор в 9 00 у здания Ревкома. Неявившиеся будут расцениваться как трусы и дезертиры и понесут тяжелое наказание вплоть до расстрела.

В коридоре Алешу догнал какой-то человек и повел в оружейную, где Алеша получил винтовку со штыком, подсумки для патронов и 8 обойм патронов с остроконечными пулями. Расписавшись в получении оружия, в первой официальной бумаге, которую здесь увидел Алеша, он с удивлением узнал, что Ялта относится к какой-то Республике Таврида. О такой республике он не знал и это лишь укрепило его во мнении, что это не настоящие Советы, не настоящие большевики, а какой-то параллельный мир, куда он имел несчастье провалиться.[14]

Следующая неделя для Алеши прошла как сплошной кошмар. Пылающие татарские аулы, сжигаемые в домах заживо люди, расстрелы, постоянный грабеж всего, что имеет хоть какую-то ценность. С ним случился нервный припадок и с горячкой он был отправлен на подводе с награбленным добром обратно в Ялту. Сопровождать его был отряжен красногвардеец Всеволод, молодой человек с речью образованного человека и мягкими интеллигентными манерами. В лазарете его осмотрел врач, который нашел у Алеши сильную простуду, общий упадок сил и депрессию. Расспросив Всеволода о случившемся припадке, он еще и дописал: Черепно-мозговая травма, осложнившаяся амнезией и эпилепсией.

В лазарете Алеша провел еще две недели. Его навещал Всеволод, шутил, пытался как-то подбодрить Алешу. Он сказал, что был студентом, познакомился с большевиками и так попал в Крым, а вообще он из Петрограда. Что-то Алексея все-таки напрягало при разговоре с этим человеком: он пытался играть доброго образованного юношу, но именно что играть. Алеша односложно отвечал ему, ссылаясь на потерю памяти, когда Всеволод стал расспрашивать о том, где он жил в Петрограде и чем занимался. Всеволод сказал, что немцы наступают на Крым и "товарищи", как он неприязненно выразился о членах Ревкома, уже стали паковать чемоданы. Молодежь насильно мобилизуют и отправляют на север полуострова, где строят укрепрайон.

Когда Всеволод ушел, Алеша стал обдумывать сказанное им. За последние дни он убористым почерком заполнил последние страницы красивого блокнота, купленного им в Ленинграде, где пытался вести дневник. Писал он карандашом, доведя его до состояния короткого огрызка. На последних страницах дневника он попытался представить, что скажет при встрече с Лениным, если она состоится.

Нет он не начнет с ялтинских зверств, хотя они потрясли его до глубины души. Совсем не так представлялась гражданская война в книгах и фильмах, которые он читал и смотрел. Конечно, комиссар Семенов и командир Макеев как раз вписывались в тот образ несгибаемых и мужественных большевиков, который был у него в сознании. Да и Питерские рабочие соответствовали тем стереотипам, которые были в книгах и фильмах. Чего стоит только штыковая атака под оркестр с пением "Интернационала"!

В такой атаке и Павке Корчагину было бы не стыдно участвовать, а он Алеша Егоров, был там.

Но вот дальше Гражданская война перестала отвечать усвоенным стереотипам. Не говоря уже об учебнике истории в школе, из которого ничего такого, что было увидено Алешей, не следовало, разве что дезертиры. И то, что это было такое массовое хаотическое движение вооруженных толп, для которых не существовало никаких законов и ограничений, учебники не писали, а в фильмах не показывали.

Начиная в первой встречи с матросским патрулем, где его просто ограбили и попытались убить, все остальные органы советской власти, с которыми Алеша сталкивался, были какими-то бандитскими шайками и кульминацией этого слал Ялтинский Ревком.

Нет, конечно, с этого начинать не надо, потом, как-нибудь, конечно, следовало довести, что, мол, так и так, Владимир Ильич, вас обманывают о состоянии дел на местах и триумфальном шествии советской власти.

Не надо начинать и со знания фактов, которые известны Алеше, о том, что Советская Власть победит, что атаки Юденича, Деникина и Колчака будут отбиты, потому что будут разрозненными и лидеры белых так и не договорятся между собой. О том, что будут расстреляны царь и вся его семья, брат и Великие князья, тоже наверно, не надо. Это уже исторический процесс, его вспять не повернешь. Главное, что мы победили!

Так что про красный террор, как и белый, пока упоминать не надо. Алеша помнил, о том, что стало с его товарищами по полку, ведь он сам видел, что сделали белые с пленным красногвардейцем. Люди не могли так поступать с другими людьми, даже если они придерживаются противоположной идеологии.

А вот о научных достижениях, которые могут усилить молодую республику Советов, обязательно надо рассказать. Как медик, Алеша был поражен плачевным состоянием медицины, прежде всего антибиотиков. Когда он был на лечении в госпитале, там постоянно умирали раненые от гнойных осложнений, перитонита, сепсиса. Из-за боязни газовой анаэробной инфекции врачи практически сразу шли на радикальные ампутации, превращая раненых молодых людей в безруких и безногих инвалидов. Ранение в брюшную полость практически было пропуском на тот свет…

А ведь многого можно было избежать, вернуть в строй раненых, не плодить калек, выходящих из-под ножа хирурга, будь в арсенале врача антибиотики или хотя бы сульфаниламиды. Немец Домагк открыл красный стрептоцид (первый сульфаниламид) сделанный на основе анилиновых красителей в 1932 г. Вот пусть нынешние русские химики и поищут среди анилиновых красителей вещества с антибактериальным эффектом. У Алеши уже была микробиология во 2 семестре и как хороший студент, он многое помнил и читал. Антибиотики!

Но ведь пенициллин, открывший эру антибиотиков, еще лучше чем стрептоцид, тот кроме как на стрептококков нина что толком не действует. А ведь британец Флеминг начал свои опыты еще в середине 20-х годов, и в 1928 г выделил из плесневого грибка Penicillum notatum вещество, разрушавшее золотистых стафилококков, которые изучал Флеминг. Увидел он это по собственной безалаберности, оставив без присмотра чашки Петри со стафилококками, что привело к проникновению туда плесени. Через некторое время, Флеминг вспомнил о чашках и увидел, что горячо любимые им стафилококки погибли. Другой ученый бы расстроился и выбросил испорченный материал, но Флеминг решил установить, что же погубило стафилококков и выделил из плесени вещество, названное им пенициллином. Дальше уже был процесс разработки технологии. И все это можно сделать уже сейчас, поскольку Penicillum notatum существует с незапямятных времен. Также в природе существует Streptomyces griseum послужившей основой для стрептомицина, второго антибиотика открытого в 1942 г., в мире, известном Алеше но там тоже можно провести исследования гораздо раньше. Стрептомицин стал мощным противотуберкулезным препаратом и сколько миллионов жизней можно было бы спасти, появись он в мире на два десятилетия раньше. Кроме туберкулеза, им можно даже чуму лечить, и в отношении кишечной флоры, расселяющейся по брюшной полости при ранениях кишечника он будет действовать.

Вот где СССР мог бы иметь приоритет. Запатентовав эти препараты, страна получила бы приток золота и валюты, да и все захотели бы дружить с большевиками, разработавшими такие чудесные препараты.

Кстати о золоте и полезных ископаемых. На реке Лене уже известно золото (иначе откуда же там золотые прииски и Ленский расстрел), а вот про Колыму вроде позже узнали. Так же как и про алмазы в Якутии, на реке Вилюй. И про нефть в Татарстане — практически в центре страны, гораздо ближе, чем везти ее из Баку. Из Казани танкерами по Волге, а можно и там, на месте строить нефтеперерабатывающие заводы и получать столь необходимый для аэропланов и автомобилей бензин.

На Южном Урале есть богатые железные руды — гора Магнитная, рядом, на Юго-Западе Сибири в районе Кемерово — уголь, который можно добывать открытым способом, без шахт.

В северном Казахстане — целинные земли с черноземом, которые обеспечат такой урожай, что Россия навсегда забудет о голоде и не случится страшный голод в Поволжье — только начать разрабатывать все это надо как можно раньше.

Ведь следующая война будет войной моторов, надо срочно строить моторы. Кто там конструктор первых советских моторов, вроде Микулин. И работал он с Туполевым (Сикорский же в Америку умотал), строили первые советские тяжелые аэропланы — появись туполевские четырехмоторные бомбардировшики на полтора десятка лет раньше, может, доктрина Дуэ[15], которую Алеша как-то обсуждал с отцом, остававшимся на всю жизнь увлеченным авиацией, и не стала бы такой утопией. Истребители Поликарпова были вполне себе ничего, особенно появись они на те же полтора десятка лет раньше. Нужно только быстрее уходить от бипланной схемы к моноплану и опять-таки все упирается в надежный и мощный двигатель. Не играть с дирижаблями — это дорога в никуда. А вот применение авианосцев сделает дредноуты легкой добычей аэропланов, что, в конце концов, приведет к гибели этих морских динозавров. То есть, молодой республике не стоит тратить деньги, которых у нее и так нет на строительство чудовищных линкоров и тяжелых крейсеров. Будущее показало, что они как огня боятся ударов с неба и из-под воды. Дешевые немецкие подводные лодки чуть было не поставили на колени гордую Британскую империю во время войны, блокировав подвоз продовольствия и сырья, а дорогие британские дредноуты отсиживались в это время в Скапа-Флоу. Вот такой флот и нужен в первые два-три десятилетия СССР — крейсера, эсминцы, подводные лодки, минные заградители. И морская авиация — торпедоносцы и пикирующие бомбардировщики!

Вот в сухопутной технике Алеша разбирался куда хуже. Конструктор Т-34 Кошкин еще в школу пошел, Калашников не родился. Алеша попытался нарисовать танк и автомат Калашникова, но тут его сморил сон, он сунул блокнот под подушку и забылся тяжелым сном.

Утром его навестил доктор, сухощавый, бодрый старик.

— Ну-с, молодой человек, как мы себя чувствуем?

— Хорошо, пробормотал Алеша. Можно мне попросить у вас перо, чернила и бумагу? Он остался один в палате, других больных выписали, или они сами ушли и хотел написать письмо Ленину, пока у него были свежие мысли, которые он записал в блокнот вечером.

— А я вот не считаю, что вы поправились. Нервная система у вас крайне расшатана, Вам нужен покой, отдых и хорошее питание, а ваши "товарищи" настаивают на немедленной выписке. Впрочем, вам решать, насильно я вас держать не буду, но свое врачебное мнение выражу обязательно. Вот и ваш товарищ к вам рвется — тут в дверь просунулась голова Всеволода. А перо и бумагу вам передадут. Хотите написать родным, наверно?

— Привет, — сказал Всеволод. — Обстановка паршивая — немцы лезут в Крым. Руководство Ревкома подалось кто в Керчь, кто сидит дома на чемоданах и ждет эсминца, чтобы эвакуироваться. Драчук, под предлогом того, что немцы могут захватить Романовых, готовит их ликвидацию. Будем ночью брать Дюльбер штурмом. Я уже назначен в разведку, пойдешь со мной? Советую не отказываться, тебя все равно заставят, я слышал, как Драчук говорил Фишману, что он тебе не доверяет, считает самозванцем, чуть ли не юнкером или офицером, присвоившим документы красногвардейца Железного полка. Мол, надо его проверить в последний раз, и если что не так — расстрелять на месте. Они уже расстреляли прошлого члена Ревкома, ответственного за переговоры с Задорожным, охраняющим Романовых. Этот комиссар Задорожный — еще тот фрукт, я его знаю, упертый большевик с бумагой от самого Ленина. Он сделал из Дюльбера крепость, у него железная дисциплина в отряде и они хорошо вооружены. Так что, те, кто пойдет штурмовать Дюльбер в лоб — покойники. Я уже договорился с проводником, он работал в Дюльбере садовником и знает все ходы-выходы. Вот мы скрытно и пройдем там, где никто нас не ждет. Ну что, по рукам? Тогда иду доложить Драчуку, что ты согласен. Выходим сегодня ночью.

После ухода Всеволода (а читатель уже догадался, что это тот самый Всеволод Каминьский, бывший комиссар временного правительства, прибившийся к ялтинскому Совету, тогда как его матросы вернулись в Севастополь), Алеша сел писать письмо Ленину. Дело продвигалось медленно, он никогда не писал ручкой со стальным пером, используя чернильницу. И как ни старался, посадил пару клякс. Дождавшись, пока высохнут чернила, он сложил лист вчетверо и написал "Совершенно секретно. Председателю Совета Народных Комиссаров товарищу Ульянову-Ленину. Лично в руки".

Потом пошел в доктору и сообщил о своем желании выписаться. Доктор оформил необходимые бумаги, с ними Алеша пошел в РевКом, передал делопроизводителю и пошел домой. По пути его догнал Всеволод.

— Все, я договорился. Идем втроем, я, ты и проводник. Я нанял пролетку, она нас довезет до парка Дюльбер с другой стороны. До вечера, выезжаем, когда стемнеет, я за тобой заеду, я знаю, где ты живешь. Возьми поесть, до утра еды не будет.

Дома Алеша отдал вдове оставшиеся продукты из пайка, чему она была крайне рада и попросил плотной бумаги, бечевку и сургуч. Он сложил письмо Ленину, отдельно его прошив и запечатав — в качестве печати он использовал пятак с гербом СССР. Потом уложил свои документы из будущего вместе с деньгами в пакет из плотной вощеной бумаги желтого цвета, типа той, которую называют пергаментной (подумал, что вдова ни за что бы не дала такой бумаги, не отдай он ей крупу и муку), перевязал его бечевкой крест-накрест. Опечатывать пятаком он его не стал, так как сложил деньги в портмоне с документами, но все равно получилось солидно. Потом сложил в "сидор" свои нехитрые пожитки, пакет, дневник и краюху хлеба. Сало он не ел и отдал его еще раньше вдове, а она как-то выменяла бутылку молока и сварила Алеше пшенную кашу. Вот и сейчас она позвала его попить чаю с испеченными из его пайковой муки оладушками. Алеша досыта поел и пошел обратно во флигелек, ждать Всеволода. Он рассчитывал перейти на сторону Задорожного, о котором слышал как о несгибаемом и упрямом коммунисте, да еще выполняющим поручение самого Ленина. Надо его держаться, а не этих ялтинских бандитов, почему-то тоже называющихся большевиками.

Вот на дороге по булыжнику процокали копыта. Алеша взял винтовку, вещмешок, попрощался с вдовой Лаптевой и вышел к пролетке, где сидел Всеволод. Потом, где то уже у Дюльбера они забрали проводника и дальше ехали, куда он покажет. Потом проводник показал лаз в ограде парка. Всеволод велел извозчику их дожидаться, встав, чтобы не было заметно с дороги. Он дал ему треть оплаты в качестве задатка, обещав остальное через пару часов.

От Автора-составителя: Дальше читателю все известно, но не хватает нескольких листов рукописи — что там, мы уже никогда не узнаем. Итак продолжение:.

Я, провел бессонную ночь, читая дневник. Многое было непонятно и вообще не покидало ощущение, что это какой-то розыгрыш или роман Уэлса или Жюля Верна. Читать было трудно, странная незнакомая орфография, запись карандашом, да еще и мелкими буквами. Хорошо еще, что написано разборчиво, хорошим школьным ровным почерком, только в последней четвери дневника почерк становится неровным и скачущим, буквы налезают друг на друга. Все, что я прочитал было необъяснимо с точки зрения здравого смысла. Еще хуже обстояло дело с фактами. Возможно, я чего-то не понял, надо читать еще и еще раз, но одно было ясно — Ники с семьей или уже убит или будет убит в ближайшее время. Такая я же участь ожидает Михаила и Великих князей (выходит, что и его тоже?) А что будет с его семьей?

Выходит, что немцы заняли всю Малороссию, Киев, подошли к Петрограду (а может быть и взяли его). Бедный мальчик из будущего мог не знать того, что происходит за тысячу километров. Но ясно, что они уже вторглись в Крым и падение Советской власти в Крыму — дело нескольких дней. Ялтинские бандиты именно под этим предлогом хотели казнить обитателей Дюльбера и только стойкость отряда Задорожного, а в какой-то степени и его, Сандро — ведь это он уговорил Задорожного отрыть укрепления в тылу, против чего комиссар сначала возражал, считая это отвлечением сил от обороны дворца. Каков гусь этот "временный комиссар" — решил погреть руки в суматохе. Жаль, что Алексей погиб — было бы интересно с ним поговорить, судя по всему, он честный, храбрый и чистый душой юноша. Интересно у них в будущем все такие? Хотя тоже там не все идеально… Вот отец Алексея, летчик, майор (в любом случае это выше чем капитан, хотя в императорской армии такого чина сейчас не существует), инженер по образованию (ведь Академию закончил имени какого-то Можайского). Постой, не тот ли это каперанг, а потом адмирал, что сделал за бешеные казенные деньги какого-то нелетающего уродца на паровом ходу? Офицер и инженер, потерявший здоровье на службе отечеству, влачит жалкое существование в какой-то халупе из двух комнат. А где прислуга помещается? Нет, не все в порядке в коммунистическом государстве, где новогодним подарком считается колбаса!

Размышления Сандро были прерваны каким-то шумом. Кто, то судя по рыку, Задорожный спрашивал горничную, проснулся ли "гражданин Романов", а если нет — срочно разбудить.

Сандро бросил блокнот вглубь ящика письменного стола, где уже лежал заряженный револьвер, выданный ему этой ночью комиссаром (вдруг забудет забрать обратно). В дверь постучали и просунулась голова горничной. Отстранив ее, на пороге появился Задорожный.

— Проснулся, адмирал!? — пробасил он и плотно закрыл дверь. Много новостей. Веселая выдалась ночка.

— А где севастопольские товарищи?

— Да уже в море, драпают. Собирались было всех вас прихватить с собой, но я не дал — мол, покажите приказ Ленина. Тогда велели вас расстрелять, чтобы не выдать немцам.

— Каким немцам? — Сандро разыграл удивление. — Ожидается налет цеппелинов или "Гебен" вышел в море и идет в Дюльбер?

— Вот чем вы мне нравитесь, адмирал, что никогда не теряете присутствия духа, как и положено настоящему моряку или авиатору. Немцы в нескольких часах ходу от Дюльбера и задержать их некому — все драпают. Только что мне телефонировал немецкий генерал и пригрозил повесить, если хоть один волос упадет с голов августейших особ.

— Откуда же они так молниеносно прорвались в Крым?

— Да ничего молниеносного нет, они уже два месяца наступают с немецкой педантичностью, день за днем, по 20–30 верст в день. Киев пал месяц назад. Я просто не сообщал вам, чтобы не было искушения совершить побег им навстречу — очень большой риск, что вы Крым бы тогда живыми не покинули. И вот еще одна причина, по которой я вас расстреливать не собираюсь, а хочу посоветоваться. Помните мальчишку в короткой шинельке, которого застрелил "временный комиссар", вы еще помощь оказывали, кровь пытались остановить.

— Да жаль, совсем ребенок. А ведь он шел к вам и какой-то пакет передать хотел.

— Да, и вот что было в пакете. И он выложил на стол документы Алеши и портмоне. Вам известен герб такого государства?

— Очень интересно, отвечал Сандро, вертя в руках паспорт. Похоже на настоящий документ, сделанный на высоком техническом уровне, с водяными знаками и разными штуками, которые затрудняют подделку. Так, вот и штампы "прописка — город Калинин, Волоколамский проспект дом 21 кв 18" Не знаю я такого города. "Военнообязанный" — ну это понятно. Но вот что — годы, это невозможно — год рождения 1959, год выдачи паспорта 1975. Может быть, это какая-то мистификация для того, чтобы вынудить нас, то есть, естественно, вас, комиссар, к неадекватным действиям?

— А вы на обложку посмотрите!

— Да, такого герба я не видел, что такое СССР — не знаю.

— Вот еще студенческий билет. Парень был студентом-медиком и в том же Калинине.

И удостоверение члена комсомольского оперативного отряда — что это, я не знаю.

— И я не знаю. А еще что-нибудь было в пакете?

= Было. Деньги. Ни на что не похожие.

Сандро с интересом повертел в руках зеленую бумажку с надписью "Три рубля". Ага, кое-что ясно: СССР — это аббревиатура от Союз Советских Социалистических Республик

И на желтой бумажке "Один рубль" такое же и еще надписи на разных языках: Один рубль, про карбованец — это малороссийцы так говорят, адзын рубель — тоже славяне, а вот всякие бир сом, бир манат — это Азия, что-то из латиницы — видимо Курляндия, Лифляндия, вот и знакомая надпись — по грузински: один рубль. В общем 15 надписей разными языками — вот вам и Союз. Так, вот крупная монета — а это что за профиль?

— Так это Ульянов-Ленин, только постаревший — вот надпись по кругу "100 лет Ленину"[16].

— Это что, ваш вождь до 100 лет дожил? А еще что-то есть?

— Выходит, так. Не буду скрывать — там еще и письмо Ленину есть, запечатанное, лично в руки. И передать это письмо кому надо — моя задача, после того как я буду уверен, что вы в безопасности. Так, что, адмирал, наша победа — это факт и будущее — за нами. Может, присоединитесь к нам?

— Боюсь, что меня не поймут и, прежде всего, моя семья. Не хочу быть изгоем.

— Я вас понимаю, поэтому не настаиваю, каждый делает свой выбор. Но вот одно должно быть решено между нами сейчас. Скоро здесь будут немцы, они уже везде. Незаметно мне и моим товарищам не исчезнуть. Если уж мы сохранили вам жизнь, помогите сохранить ее и нам. Прошу вас засвидетельствовать немецкому командованию, что мы не сделали вам ничего плохого и подготовьте других Романовых тоже это подтвердить. А в качестве примера — я сейчас передам всем их драгоценности. Все это время они были у меня в потайном месте и я никуда их не отправлял, иначе бы они все равно не дошли до Петрограда. Он забрал документы, сложил их с деньгами в портмоне и вышел, а я пошел оповещать обитателей Дюльбера. Особое внимание я уделил Николаю Николаевичу — он вначале терпеть не мог Задорожного, но после событий сегодняшней ночи старый Главком поменял свое мнение.

— Лихо они всыпали этим ялтинским бандитам, такой бой был ночью! Конечно, я заступлюсь за него перед немцами и не дам повесить, так же как и его людей. Правда. Петюша — обернулся он к сыну.

— Да, папа, я согласен с тобой — покорно ответил Петюша.

Ксения уже была согласна пощадить Задорожного, она за ночь так переволновалась за меня, что уже считала сурового комиссара ангелом-спасителем.

И больше всех расцвела моя теща, когда Задорожный появился в столовой с железным ящиком, в который были сложены драгоценности.

— Граждане, вот ваши камешки, смотрите — ничего не пропало. Сверьтесь по описи.

И правда, все было в целости и сохранности до последней бриллиантовой булавки. Мария Федоровна была на седьмом небе, если бы не этикет, расцеловала бы Задорожного. Я подозреваю, что он ей нравился — ей всегда нравились такие огромные медведеподобные мужчины.

— Господа, — сказала она, предлагаю вручить нашему защитнику, ценный подарок, например, золотой кубок с дарственной надписью.

Задорожный от подарка отказался, тогда Мария Федоровна предложила устроить в честь него грандиозный обед и выразила желание заказать бюст комиссара скульптору Дерюжинскому[17], которого привез Феликс Юсупов.

— Забота о нас Задорожного и желание его охранить нас от жестокости революции приближают нас, людей, к Богу — сказала вдовствующая императрица[18]. Феликс на это лишь скривил губы.

Даже Ольга Александровна поблагодарила комиссара, но осталась при своем мнении о нем как о хладнокровном убийце.

Так, на мажорной ноте, дождались приезда немецкого генерала. У всех вызвало шок известие о том, что в Крыму немцы, кроме того же Феликса Юсупова, по-видимому, у него были свои каналы информации.

Немецкий генерал объявил, что кайзер лично приказал ему взять под охрану членов свергнутой династии и обеспечить их безопасность. Он был до глубины души удивлен, что узники потребовали оставить в качестве охраны их тюремщиков и мучителей (о "стокгольмском синдроме" тогда еще не слышали). Особенно усердствовал Николай Николаевич. Он заявил, что под немецкой охраной он будет чувствовать себя военнопленным, поэтому пусть его охраняют русские.

— Только вот русские ли они? — подумал я. Я уже замечал странную молчаливость отдельных охранников. Прогуливаясь по террасе, там где лестница спускается к морю, я как-то слышал разговор охраны. Там был усиленный пост, с пулеметом, обложенным мешками с песком, поскольку это направление было особенно опасным с точки зрения проникновения нежданных гостей. Обычно, вечером, с момента включения прожекторов, там дежурили два пулеметчика и зона патрулировалась еще двумя охранниками. Так вот, один из них обратился к тому, что за пулеметом. Пулеметчик что-то ответил на ломаном русском. По-моему, матрос попросил у пулеметчика махорки. Тот невразумительно ответил и на помощь ему пришел второй номер расчета.

— Ми нэ курэм (причем, "р" звучало как английское "ар").

— Да чего ты к чухне привязался, — сказал попросившему закурить второй матрос из патруля — Знаешь, небось, что у них снегу зимой не допросишься…

Я не знаю, действительно ли среди охраны были жители Эстляндии и Лифляндии, говорят, что на службе у красных много латышей, но мне показалось, что фраза была сказана с явным английским акцентом.[19]. Кто его знает, кем они были, пусть это будет еще одна тайна, вроде той, кем на самом деле был комиссар Задорожный. После ухода Советов его отношение к нам стало подчеркнуто-уважительным, совершенно исчез грубый тон и рык. Немцы, все же не доверяя "большевикам" как они именовали нашу охрану, хотя, как я понимаю, большевиков там практически не было. В день прихода немцев из отряда исчезло 6 человек: двое тех, кто говорил с жутким акцентом — те самые "чухны" и четверо соглядатаев-представителей от севастопольского совета, перед которыми и ломал раньше комедию Задорожный. Остальные были доверенными людьми Задорожного, только вот большевиками они точно не были. Сам Задорожный говорил, что они, как и он сам — левые эсеры, у которых союз с большевиками, но не афишируют своей партийной принадлежности. Я ни разу не видел, что бы охрана собиралась на митинги, тем более праздновала "пролетарские" праздники. Караул четко менялся вне зависимости от дня рождения какой-нибудь там Розы или Клары, или уж, не дай бог, Карла с Фридрихом.

Я всегда помнил слова Задорожного, что они выполняют приказ, но чей, комиссар ни разу не сказал. Однажды он ушел от ответа, сказав, что мандат его подписан Лениным, но он не говорил, что выполняет приказ Ленина или какого-нибудь Троцкого. Может быть, он выполнял приказ левоэсеровского вождя, уж не знаю как его по имени и зачем левым эсерам живые Романовы. Ага, вот и он, легок на помине.

— А не съездить ли нам, господин адмирал в Севастополь? — сказал Задорожный. — хочу посмотреть, как там флот. С гауптманом я договорился, он дает нам бричку и фельдфебеля в охрану.

— Почему бы и нет, за полгода это будет первый выезд "в свет", надоело тут в Дюльбере, хоть и райское местечко. Надо сказать, что генерал, уезжая и бормоча себе под нос что-то о сумасшедших русских князьях, предпочитающих доблестных немецких зольдатен большевикам-убийцам (я ему дал письмо кайзеру, подписанное всеми, исключая, впрочем, Ольгу Александровну, в котором Николай Николаевич, как старший, просил оставить отряд Задорожного в качестве личной охраны), выделил для связи с ним немецкого гауптмана, совершенно ужасно говорившего по-русски вместе с усатым фельдфебелем огромного роста, не говорившем совсем, а только "евшим глазами начальство". Впрочем, все князья говорили по-немецки и даже Задорожный кое-как, но объяснялся.

Мы расположились с Задорожным на заднем сидении брички, фельдфебель с маузеровской винтовкой и в пикельхейме сел на козлах рядом с кучером и мы поехали.

Более всего я опасался, что у просевшей под тяжестью таких гигантов как немец и Задорожный, не лопнули бы рессоры, но все обошлось и мы доехали до Севастополя.

В городе было как-то пусто, попадались лишь немецкие патрули, пару раз остановившие бричку, но фельдфебель (мы, естественно, были в штатском), показывал им бумагу, и, козырнув, нас отпускали. Вот и набережная, памятник затопленным кораблям. Напротив, на рейде, развернувшись бортом параллельно к берегу, слегка дымил огромный тяжелый линейный крейсер "Гебен" — он же "Явуз Султан Селим".

А где же русские линкоры? Я увидел только "Император Александр III", он же "Воля", с потеками ржавчины на борту, заброшенный корабль производил унылое впечатление.

Тщетно я искал второй линкор Черноморского флота — "Императрица Екатерина Великая, переименованный в апреле 1917 г. В "Свободную Россию". Да и вообще, вроде кораблей эскадры должно быть минимум на треть больше — нет почти всех миноносцев.

— Я повернулся к Задорожному: Что случилось с эскадрой, почему нет части кораблей, а на оставшихся нет признаков жизни — ни одного дымка!

— А вы приглядитесь — ответил он — на кораблях немецкие флаги, а до этого были украинские! Войска Украинской Народной Республики вместе с немцами, захватили в конце апреля Крым, 1 мая на кораблях эскадры еще были украинские флаги! Причем украинских "сечевых стрельцов" немцы пускали вперед, особенно при штурме Перекопа, где немецкие генералы ожидали встретить ожесточенное сопротивление красных. Но вместо этого сначала прорвалась мотодрезина сотника Зелинского, обезвредила взрывчатку заминированного моста, а следом ворвались два бронепоезда УНР, поливая красных огнем, и они побежали! Части запорожских сечевых стрельцов под командованием полковника Болбочана с минимальными потерями преодолели укрепления Перекопа и продолжили наступление вдоль железной дороги, поддерживаемые огнем бронепоездов. Слегка задержавшись в Джанкое, части УНР подошли к Севастополю. Следом браво маршировали войска кайзеровского рейхсвера генерала фон Коша. Когда сечевики Болбочана подошли к Симферополю их ждало известие, что власть в Киеве перешла от Рады к посаженному немцами гетману Скоропадскому, в связи с чем войска УНР должны срочно покинуть Крым и передать его немцам.

Тем временем, 29 апреля в Севастополе командование флотом принял адмирал Саблин, который отказался выполнять приказы Москвы о затоплении и уничтожении эскадры и велел поднять на кораблях украинские флаги, чтобы, по его словам, избежать захвата кораблей немцами. При этом матросы линкора "Свободная Россия" и почти всех миноносцев не спустили красные флаги и вышли в море курсом на Новороссийск.[20]. Саблин не препятствовал уходу кораблей под красными флагами, огонь открыли лишь немцы, заставив два миноносца выбросится на берег из-за полученных пробоин. Сейчас на суда прибывают немецкие экипажи, наши матросы все разбежались с входом немцев в город.

Посмотрев на бывший русский флот под немецким флагом, мы с тяжелым сердцем продолжили путь. Задорожный сказал, что ему нужно зайти к друзьям, и предложил мне подождать его, посидеть в кафе и отдохнуть. Наша бричка осталась рядом с террасой кафе и усатый фельдфебель с козел грозно обозревал окрестности, держа оружие наготове. Я заказал бокал вина и кофе. Вино оказалось неплохим, кофе — отвратительным эрзацем, явно отдававшем цикорием и молотыми желудями. В Дюльбере я привык к хорошему кофе, Петюша во время своих путешествий по Ближнему Востоку и странам Магриба стал большим ценителем кофе и специалистом по его приготовлению. Он обучил кухарку готовить его всякими восточными способами, а иногда, в особо торжественных случаях и сам заваривал по особенному секретному рецепту. Предвидя трудности с поставкой зерен кофе, он закупил еще в конце 1916 г. через греческих контрабандистов чуть не десяток мешков отличного кофе (греки было подумали, что он будет делать гешефт и как Петя рассказывал, с большим уважением отнеслись к заказу). Конечно, Петру Николаевичу надолго хватило бы этого запаса, тем более что его отец предпочитал чай, так же как англоман Феликс и моя дочь Ирина, его жена. Все остальные быстро сделались заядлыми любителями кофе.

На открытой веранде кафе громко гоготали немцы, накачиваясь чем-то крепко-горячительным. Пива не было — его давно выпили бывшие бюргеры в солдатских мундирах, пришедшие раньше. Мы с Задорожным были в штатском, причем, на нем эта одежда сидела как на корове седло. Особенно смешно на нем выглядела шляпа, которую он не знал куда деть, то на бок, на манер бескозырки, но на затылок, в конце концов, надвинул на лоб и стал похож на чикагского гангстера, как их рисуют в газетах САСШ (собственно, методом проб и ошибок он пришел к своему образу). Мне уже не нравилась ни хорошая погода, ни запах весенних цветов, ведь я сидел среди оккупантов… Какие-то два солдатика хотели присесть за мой столик, явно пытаясь выжить штатского, но на них грозно прикрикнул мой фельдфебель и они убрались восвояси. Как хорошо, что мы не пошли в ресторан и Задорожный настоял на этом кафе, правда он хотел, чтобы я ждал его внутри, но там не было мест и камрады-счастливцы, которым досталось все пиво, громко распевали, стуча кружками по столу. А в ресторане, среди господ немецких офицеров, фельдфебель бы нас не защитил и вполне можно было влипнуть в какую-нибудь неприятную историю с подвыпившим офицером, пожелавшим поставить туземцев на место. Вот и Задорожный!

— Заждались? Извините, Александр Михайлович, обстоятельства, я рассчитывал оставить вас лишь на минуту.

И тут он вдруг толкнул меня на пол, следом на улице что-то слабо грохнуло. Тут же у меня над ухом оглушительно бахнул пистолет Задорожного, который удобно расположившись поверх меня, уже готовился произвести второй выстрел из морского парабеллума с длинным стволом. И откуда у него эта пушка? Задорожный поднялся и помог встать мне. Извините, адмирал, в нас стрелял тот пиджак и он стволом показал на улицу. Фельдфебель, наконец, взял оружие на изготовку и заорал с козел на вскочивших солдат про тайную полицию и суровые кары всем, кто будет нам мешать. Зольдатен послушно опустились на стулья и занялись выпивкой.

Мы пошли посмотреть на нападавшего. Задорожный пощупал пульс на сонной артерии

— Готов, с расстояния 20 саженей из револьвера промахнуться немудрено. Узнаете?

— Да это один из наших охранников — соглядатаев от севастопольского совета! Зато вы-то не промахнулись — показал я на дырочку в районе сердца.

— Еще бы! Морской парабеллум против нагана — это даже сравнивать не надо… Что же он так рано открыл огонь?

— А вот почему — я показал на немецкий патруль, что-то выяснявший у нашего фельдфебеля. Он патруля испугался, видимо, он здесь на "птичьих правах".

— Точно, в подполье большевики ушли. Нам пора возвращаться, чтобы еще чего не случилось. Фельдфебель позвонил в комендатуру, оттуда прислали грузовик с полувзводом ландвера. Мы сели на лавку в середине, окруженные пожилыми ландверовцами с винтовками наизготовку и так доехали до Дюльбера.

Пока ехали, я размышлял о случившемся. Скорее всего, пуля предназначалась не мне, а Задорожному. Чем же он так насолил бывшим товарищам?

Вечером приехал давешний генерал. Он долго извинялся, сказал, что гауптман понесет наказание (как будто гауптман нас бы спас от пули). Другое дело, что гауптман так запросто отпустил нас в город, понадеявшись на то, что немцы везде быстро устанавливают "орднунг" и все ходят на задних лапках. Везде, но не в России.

Генерал пожал руку Задорожному и сказал, что за спасение жизни августейшей особы представит его к Железному Кресту 2 класса. А вместо гауптмана назавтра появился обер-лейтенант с хорошим русским языком, как выяснилось бывший филолог, изучавший в Геттингенском университете творчество Достоевского и "загадочную русскую душу". Хотя филолог явно был из разведки, судя по его внимательному, совсем не филологическому взгляду и манере беседы, в ходе которой он вроде бы незаметно вытаскивает из собеседника нужную информацию. Филологов этому вроде не учат…

После ужина ко мне опять зашел Задорожный. Он сказал, что хотел еще сегодня уйти с парой-тройкой надежных товарищей, но это невозможно, ему не удалось получить в Севастополе помощь в пересечении границы и надежных документах, которые бы не вызывали вопросов у немцев. Необходимость покинуть Дюльбер связана с экстренно возникшими обстоятельствами — пакетом от посланца из будущего.

— Вы так и не прочитали, что в письме?

— Нет это невозможно. Я должен передать его как есть вместе со всем остальным моему руководству.

— А разве не адресату?

— Нет, я не подчиняюсь Ленину. Если мое руководство решит, что это необходимо, они его известят. Возможно, что в пакете сведения, которые могут резко повлиять на сложившуюся обстановку, именно, за это, как я понимаю, и отдал жизнь посланец из будущего. Поэтому я решил оставить вашу охрану на своего заместителя, это надежный человек, а сам попытаться перейти линию фронта. Сейчас вашей жизни ничего прямо не угрожает, просто не покидайте Дюльбер и все будет в порядке. В конце концов. Кайзер отдал неоднозначный приказ о вашем будущем, а немцы исполняют приказы с точностью машины. Думаю, что скоро вы покинете пределы России.

В середине июня немцы сформировали прогерманское коалиционное правительство генерала Сулеймана Сулькевича, которое довольно быстро поругалось с Киевом и оба "суверенных" государства закрыли границу, прекратив какое-либо сообщение. В Крыму, несмотря на летний сезон и обилие овощей и фруктов, стала ощущаться нехватка продуктов — масла, мяса и хлеба. Несколько раз охрана ловила воришек, пытавшихся банально утащить продукты: мы не испытывали недостатка, так как питались по генеральской норме рейхсвера, а вот население бедствовало хуже чем при большевиках: тогда на карточки можно было хоть получить крупы и муку, а теперь ничего. Мы много беседовали с Задорожным на темы партий, жизни народа, то от чего я был практически оторван. К обсуждению содержимого пакета Алеши Егорова мы больше не возвращались. Однако, вечером, когда все ложились спать, я разбирал мелкий почерк студента в его блокноте. Сам блокнот тоже был примечателен. Сначала я решил, что он в кожаной обложке, но затем обнаружил, что это искусственная кожа, но очень похожая на настоящую шагрень темно-коричневого цвета. Качество ее ни шло нив какое сравнение с нынешним дерматином. На форзаце был тиснением изображен человек в пальто, с вытянутой рукой, указывающий куда-то вдаль. За ним трехтрубный крейсер, по очертаниям очень похожий на современные мне. Неужели за 60 лет не было никакого прогресса в кораблестроении? Этого не может быть, конечно, Алексей ничего не написал о флоте, кроме слов об авианосцах, как я понял, кораблей несущих аэропланы, способные причинить существенный вред линейным кораблям, в отличие от нынешних авиаматок, использующихся как плавучие базы для гидроаэропланов. Тут я вспомнил, что Алексей писал о революционном крейсере "Аврора". Неужели это он? Похож, трехтрубный, один из неудачной серии "богинь"[21]. Что же такого революционного он натворил, что о нем помнят 60 лет?

Вообще, основное, что я усвоил из записок по военному делу — это то, что в будущей войне более существенную роль будут играть моторы и та страна, которая сможет выпускать их больше и мощнее имеет шансы стать лидером в воздухе и на суше. Мотор — это сердце аэроплана, подводной лодки, автомобиля и какого-то танка (бочки? наверно это машина, изображенная Алешей с пушечной башней, на гусеницах, и дед его, как он написал, был танкистом).

Про скорострельное оружие пехоты, названное Алешей автоматом, вроде бы уже известно и даже удачные отечественные образцы есть. Я вспомнил про испытание ружья-пулемета конструктора Федорова, эти испытания показали неплохие результаты, несмотря на ворчание стариков-генералов, что такое оружие оставит армию без патронов. Так надо больше патронов нужно делать, господа, а не ворчать! Для меня тогда уже было ясно, что это оружие будущего и я заказал 200 таких ружей-пулеметов для своих авиаторов — вооружить ими летчиков наблюдателей[22]. И отзывы были замечательные. Федоровское ружье-пулемет было легкое и удобное, гораздо легче пулемета Мадсена, а уж тем более Льюиса и Гочкиса, при установке которых на аэропланах требовалась турель, иначе попасть в аэроплан противника никак не удастся. Так что, вооружить таким "автоматом" пехоту, хотя бы по одному на взвод — и огневая мощь будет на порядок выше, а если по одному ружью-пулемету на отделение — тогда и все мечты воплощаются.

Вскользь было сказано, что это будет война с Германией и Россия понесет колоссальные потери, более 20 миллионов человек, но выиграет войну в 1945 г. В ходе войны немцы блокируют Ленинград (это наверно, будущая столица большевиков), где от голода погибнет более миллиона жителей — страшно даже представить себе такое! Алексей написал о переезде правительства в Москву — о том что он не знал, что это еще будет в 1918 г. — насколько я узнал от Задорожного, Ленин и правительство уже в Кремле.

Про медицину я мало что понял, но понял, что Алеша подсказал идею лечения болезней, вызываемых микробами и даже я со своим военным образованием понимал, как много это значит и на войне и в мирной жизни.

Еще, конечно, интересно проверить его сведения о неоткрытых полезных ископаемых. Неужели в России есть свои алмазы? Звучит фантастически, а впрочем, почему бы и нет, в самой большой стране мира (какой была Россия) чего только нет в земле. Постой, значит, большевики из будущего сумели обратно собрать потерянные земли — тут я вспомнил про 15 надписей на разных языках на их бумажных деньгах, да еще и прирастить территорию. То, что нет надписи по-фински, меня не удивило, там были свои марки.

Интересно было и про нефть в Поволжье и про чернозем в северном Казахстане, уголь на западе Сибири и гору Магнитную на южном Урале — вот где надо строить заводы и куда перемещать крестьян на новые земли — туда ни один враг не достанет!

Только вот не лежит у меня душа к большевикам, не хочу я отдавать им Россию — территорию свою мы и без них соберем и без моря пролитой крови. И более справедливую жизнь для офицера-авиатора, отдавшего здоровье Родине, устроим. И картошку студенты-медики собирать не будут, попутно тратя время на изучение марксизма во всех его ипостасях. Пусть лучше лекарскую специальность изучают!

Надо подумать, чем это коммунисты-большевики так прельстили население нашей многострадальной Родины, поговорить об этом с Задорожным.

Задорожный часто отлучался в Севастополь, видимо пытался установить связь со своими, но теперь он ездил один или с одним из своих солдат, якобы за продуктами. Впрочем, он почти всегда что-то привозил из своих поездок, разнообразя наш стол.

Вечером мы беседовали на политические темы. Поскольку я был оторван от новостей на погода, то с удивлением узнал, что большевики все же провели выборы в Учредительное собрание, которые проиграли эсерам (за последних проголосовала провинция, ленинцы набрали большинство только в Москве и Питере). Недовольный проигрышем выборов Ленин разогнал Учредиловку, что собственно и выступило в качестве запала в гражданской войне. Против Ленина ополчились многие из его союзников, обвинив в тирании и диктаторских замашках, на что вождь мирового пролетариата разражался статьями и речами на тему диктатуры победившего пролетариата, то есть, заводских и фабричных рабочих. При этом крестьяне, по его мнению, были мелкособственнической инертной массой, способной как поддержать пролетариат, так и отколоться от него. Интеллигенцию Ульянов вообще ни в грош не ставил, называя не мозгом, а гавном нации (как будто сам не был юристом по образованию и журналистом по сути). То есть его должны были бы смести сразу после разгона Учредительного собрания, однако, это не случилось… Почему?

Из объяснений Задорожного я понял, что Ильич (так коммунисты называли помощника присяжного поверенного и сына штатского генерала господина Ульянова[23]) заработал себе популярность среди рабочих и солдат популистскими лозунгами, пообещав фабрики рабочим, а землю — крестьянам. Если с последним более-менее ясно, как пахать землю и собирать урожай, любой крестьянин знает с детства, то как может рабочий полноценно управлять фабрикой или заводом, для этого ведь нужны специальные знания.

Задорожный мне сказал, что для этого и созданы Советы, а власть, собственно, и называется поэтому Советской.

— Много ли в Советах инженеров, экономистов, ученых?

— Нет, мало, практически их нет.

— Так как же Совет, состоящий из рабочих, пусть даже высокой квалификации, будет обеспечивать выпуск сложной продукции? Ведь рабочий в совершенстве знает только свою специальность, ну там токарное, кузнечное дело, а как будет выглядеть вся машина и что для этого надо, знает инженер. И выпуск новой продукции никогда никакой токарь-пекарь даже самой высокой категории, не организует, для этого нужен специалист по технологии. Я немного знаю кораблестроение, изучал в Морском корпусе, так в кораблестроении все держится на инженерах и главном кораблестроителе, который видит всю конструкцию корабля. А слесарь, он что — ну нарежет резьбу на болте и сделает к нему гайку и после этого вы мне будете утверждать что Совет пусть даже из 100 таких слесарей сделает корабль, хотя бы его чертежи? Это чепуха, ваше пролетарское управление. Теперь я понял, почему заводы прекратили выпуск продукции с появлением на них Советов после февраля 1917 — токари и слесари стали обсуждать все на свете, а дело свое делать они уже не захотели.

— Вы не правы, Александр Михайлович, вернее в мелочах вы правы, но не правы по существу. Советы должны привлекать специалистов и заставлять их делать свою работу.

— Заставлять, говорите? Значит, в этом и есть сущность диктатуры пролетариата? То есть токарь диктует инженеру как ему разрабатывать новую технологию, как строить корабль? Да токарь не имеет об этом представления! Для этого учиться надо: 10 лет в гимназии и 5 лет в университете и после только через 5 лет, приобретя опыт, этот инженер поймет, как все устроено. А инженер будет рад, если ему токарь с тремя классами приходской школы будет указывать, что делать, а что нет?

— Ну, если инженер не будет слушать, что говорит Совет, то его заставят! Рублем, пайком, винтовкой, в конце концов, если он саботажник.

— Прекрасно, вот мы и пришли к тому с чего начали — к насилию. То есть не хочешь — заставим, или умрешь от голода или просто расстреляем. А вы не думаете, что у вас инженеров просто не останется? Одних вы расстреляете, другие, не дожидаясь этого, разбегутся. И кто корабли будет строить?

— Да, без насилия нельзя, но это будет насилие большинства по отношению к меньшинству, то есть, к бывшим эксплуататорским классам, а не эксплуататоров по отношению к большинству трудящегося населения.

— Ну ладно, я по вашей теории и есть один из самых главных эксплуататоров, а вот как быть с тем же инженером. Он что, эксплуатировал рабочих? А вы к нему репрессивные меры предлагаете, вплоть до расстрела!

— Нет, инженер — он социальная прослойка а не класс, именно по тому, что он тоже наемный рабочий.

— Так почему же наемные инженеры не возглавляют эти Советы? И ученые тоже никого не эксплуатируют, кроме себя самого, думая над проблемой все время, а не 8 часов работы в день, как вы хотите и пишете в ваших лозунгах. Если ученый будет работать только 8 часов, от звонка до звонка, а потом скажет — стоп, я отдыхаю, то никакого озарения к нему не придет никогда. И творческие люди, писатели, художники — они ведь не по 8 часов работают!

— Ну сравнили тоже, работу художника и, скажем, маляра. Маляр вон какой тяжелой кистью машет — если он больше 12 часов в день работать будет, то упадет и все.

— Замечательно! Вот Дерюжинский, что вашу голову лепил — он конечно, не 12 часов подряд ее лепил. Но вы бы так смогли вылепить голову Дерюжинского, как он вашу?

— Так он учился, а я лепить головы не обучен. Вот мотор перебрать могу, а Дерюжинский может?

— Моторы перебирать можно научить 7 из 10 человек, а таких как Дерюжинский — по пальцам на всю Россию перечесть можно. И учи, не учи, без таланта в этом деле никуда не деться. Вот перебрать мотор вы можете, а новый разработать, такой, какого никогда и ни у кого не было, самый лучший?

— Нет, новый построить не могу, тут надо инженером быть.

— И не просто инженером, а талантливым конструктором, таких тоже на всю Россию, может 3–4 найдется. А вы их Советам хотите подчинить. Их только Советам из таких же конструкторов можно подчинять, вот они и называются Ученые Советы и в университетах уже не одну сотню лет существуют. И никого еще не расстреляли! Потому что ученые они, и знают, что пустым насилием ничего добиться нельзя, вон даже животных дрессируют так — не просто бьют их, а морковку дают. Поэтому будь я вашим советским руководителем, я бы таких людей обласкал, все бы им дал, что нужно для жизни и работы, но и спросил бы потом за их проекты, а не наганом перед носом тряс. Ничего у вас с этой пролетарской диктатурой не выйдет — вся образованная публика сбежит в Европу и Америку и останетесь вы со своими Советами и голым задом.

— Ну не надо уж так — помните деньги из будущего, мы же победили!

— Да помню, но из того что я видел, следует, что победили вы только в России, а что произошло за 60 лет в других странах, мы не знаем. Да и по правде сказать, довольно невзрачные они, эти деньги из будущего. Маленькие одноцветные бумажки — сравните их с имперскими деньгами, монеты не из серебра, а из дешевого сплава. Какая покупательная способность этих денег, мы тоже не знаем, может, за три рубля только пирожок с требухой купить можно. (Тут я слукавил, из записи в блокноте можно было сделать вывод, что простые, но добротные ботинки стоили 10 рублей, да и сзади на блокноте было написано "цена 50 копеек". Но не показывать же Задорожному, что я обладаю такой информацией).

А что произошло за 60 лет в других странах — может европейцы и американцы на Луне уже побывали и на колонии ее поделили, а может и Марс прихватили. Какие там у них машины, мы не знаем. Может, уже их вовсю эксплуатируют, а людей не эксплуатируют вовсе и куда тогда вся теория Маркса, в помойку? Союз освобождения механических уборщиков улиц! Профсоюз автоматических прачечных и хлебопекарен выдвинул лозунг: "Долой людей — эксплуататоров!"

Так что из всех свидетельств у вас только то, что вы победили в России и неизвестно, какой ценой. Может быть, залив страну кровью и изгнав из нее интеллигенцию, вы отбросили Россию на задворки истории?

— Ты мне Маркса не трожь! Извините, Александр Михайлович, забылся, что мы не на партийной дискуссии.

— Ну что вы, у нас получился очень предметный разговор, спасибо за то, что прояснили мне партийные точки зрения, у меня теперь хоть какая-то картинка складываться начала.

В середине июля пришло страшное известие. Его привез Задорожный из очередной поездки в Севастополь. Кажется, он восстановил связь с центром и связник принес ему деньги, новые явки на территории гетьманщины, документы, а также сообщил новости. Ники с семьей большевики расстреляли в Екатеринбурге, чуть раньше пропал его борат Михаил в пользу которого он отрекся за себя и царевича Алексея, а Михаил, пробыв императором 5 часов, корону не принял и сказал что будет ждать решения Учредительного собрания. Публике сообщили, что Михаила похитили, но Задорожный однозначно высказался о том, что с ним тоже кончено. В Алапаевске расстреляли или живыми бросили в шахту остальных находившихся у Уралсовета великих князей. Уралсовет объяснял, что расстрелял царя и остальных Романовых ввиду наступления белых частей армии адмирала Колчака, чтобы Романовы не попали в руки белых. Точно такая бы участь ждала и нас, если бы нас охраняли большевики вроде уральских, они бы нас не задумываясь, расстреляли при подходе германской армии. А ведь Задорожный вступил в бой за нас с ялтинскими коммунистами в точно такой же ситуации.

Я пока не стал ничего говорить родным, пусть германцы сообщат, но они молчали. Может быть, известие о расстреле — провокация большевиков. Тем более, что Ники и другим Романовым уже не помочь. Жаль детей, как у этих извергов рука поднялась на больного ребенка и княжон, совсем еще молоденьких девушек? Если это так, то большевики подписали себе приговор в глазах цивилизованного мира. Надеюсь все же, что не все это правда…

Задорожный опять решил уходить через линию фронта, для получения заключительных инструкций из центра, где его будут ждать (он передал, что прибудет с документами исключительной важности) он в двадцатых числах июля опять поехал в Севастополь. Теще моей он как-то сказал, что его частые поездки в город связаны с поиском ее семейной Библии[24]. Возможно, что он и ее тоже искал, но я-то знал, что причина в другом.

— Да благословит вас Господь, мой друг — сказала Мария Федоровна, провожая Задорожного в очередную поездку якобы за Библией.

Вернулся Задорожный озабоченным. В Москве 18 июля произошло вооруженное выступление левых эсеров и они были разгромлены. Их лидеры были арестованы и находятся в тюрьме. Оставшиеся ушли в подполье. Связник тоже на встречу не прибыл и место перехода границы так и осталось неизвестным, теперь уже никто извне Задорожному помочь не мог… Сообщил новости Задорожному местный член партии эсеров, прибывший на встречу вместо связника. Сам связник уехал пару дней назад, сказав, что завтра вернется и не вернулся. Вот тогда-то Задорожный пожалел, что дело с пожалованием ему "Железного Креста" замяли, а то ведь спрашивал меня, как бы повежливее отказаться. То ли генерал свое обещание представить героя не выполнил, то ли наверху решили, что награждать русского матроса за спасение жизни русского адмирала, пусть и лично известного кайзеру, не стоит. А если бы дали орденок, то Задорожный как кавалер боевой германской награды вполне бы без вопросов отправился за Перекоп, мол, родных повидать, похвастаться перед ними "германьской" наградой, а там — ищи ветра в поле.

Между тем, жизнь в Дюльбере продолжала идти своим чередом, лето уже перешло свой экватор, но было жарко, лишь вечером прохлада с запахом роз и ветерком с моря приносила облегчение. Все же райское это место — Крым, жемчужина империи. Как жаль, что нет со мной моих братьев, томящихся в Петропавловской крепости (по словам Задорожного они живы и являются последними Романовыми на территории советского государства). Брат Георгий, тихий человек, всецело погруженный в нумизматику, обладатель крупнейшей коллекции монет Российской империи, издавший многотомный труд "Свод монет Российской империи", был схвачен "красными финнами", занявшими в то время Гельсингфорс и передан ими большевикам (а ведь формально он уже пересек границу). Брат Николай, историк и литератор, в свое время фрондировавший против монархии, поклонник демократии, сразу же после февральской революции написавший отречение от своих прав на престол, если такие права возникнут, убеждал других великих князей подписать эту бумагу правительству князя Львова (и вроде тоже кого-то убедил последовать его примеру), теперь сидел с любимым котом в каземате Петропавловки, отдавая коту лучшие куски от скудного тюремного пайка. Писатель Максим Горький просил Ленина лично за Николая, но чертов Ильич ответил: "Революции историки не нужны". Оба моих несчастных брата, мухи за свою жизнь не обидевшие, теперь сидят в сырых тюремных камерах, а ведь, уговори я их в семнадцатом приехать ко мне в Киев, были бы они со мной сейчас в Дюльбере…

Периодически перечитывая записи в коричневом блокноте, я старался понять, что же произошло в России и почему большевики победили. Я расспрашивал Задорожного о партиях, их программах. Он даже с интересом отнесся к этим вопросам, может быть, мечтал распропагандировать меня, чтобы я присоединился к его движению? Я не стал его разочаровывать и старался показать себя прилежным учеником. Он мне даже какие-то партийные брошюрки стал приносить, газеты (правда старые, с речами их вождей), даже статьи Ленина и Троцкого изданные отдельно маленькими брошюрками. От трудов Маркса и Энгельса я отказался, сказав, что читал "Капитал" и "Анти-Дюринг" в подлиннике. Задорожный с уважением посмотрел на меня, а я не стал его разочаровывать сказав, что ни одну из этих книг я не осилил даже на одну десятую из-за тяжеловесного стиля и примитивной логики авторов. Большевики, да и вообще все русские марксисты, называли Маркса большим ученым, обосновавшим все на свете, разработавшим новую философскую систему. На мой взгляд, эта система была компиляцией идей различных философов, надерганной без учета тех принципов, которые эти философы исповедовали. Экономическая теория была крайне примитивной, даже мне, далекому от торговли и промышленности человеку, было ясно, что если бы купец, начитавшись Маркса начал бы вести дела, так как ему предписывал этот бородатый "философ-экономист", то он немедленно бы разорился. Если бы "Капитал" был действительно дельной книгой для деловых людей, то они сметали бы его с прилавков книжных магазинов, когда он стал легально издаваться. Это лишний раз доказывает, что начетничество в науке недопустимо и приводит к оторванным от жизни мертворожденным теориям. Хуже всего, когда эти теории поднимают как знамя ловкие политиканы, вроде Ленина и его команды и объявляют темным рабочим, что вот, де — предтеча, который показал путь к всеобщему счастью. Под это дело они ловко обделывают свои делишки, устраняя политических конкурентов (а ну, кто из нас "марксистее") и рвутся к власти, к всеобщей власти, используя людей как пешек в политической игре. Почитав Ленинские брошюрки, я лишь нашел подтверждение этим мыслям. Ленин, конечно, талантливый публицист и журналист, но не более того, искать там какие-то откровения, извините, но напрашивается нехорошее сравнение. Еще хуже Троцкий, чьи трескучие статьи и заклинания выдают с головой этого авантюриста, но, по слухам, сколотившего приличную армию, получившую название Красной и привлекшего в нее много офицеров и даже генералов, которых он назвал "военспецами". Как же он привлек в эту Красную Армию такое количество "военспецов"? Видимо, кого пайком, кого угрозой расправится с близкими, а большинство офицеров, наверно продолжали служить по инерции — им все равно, особенно если им скажут, что они служат России, но ставшей Красной (от крови, наверно)…

Удивительно, но в августе к дискуссиям за вечерним чаем у меня в кабинете присоединился наш обер-лейтенант. Как ни странно, он с Задорожным нашел больше общего, чем со мной. Благодаря отличному русскому, Гюнтер, так звали нашего офицера, не испытывал языкового барьера и разговоры пошли более откровенные, особенно когда появился выдержанный 15 лет в дубовой бочке портвейн, а точнее, крымвейн "Дерваз-Кара" ("Черный Полковник") из старых запасов Задорожного. Все участники мероприятия отдавали должное чудесному напитку, попивая темно красную, с бордовым оттенком темную терпкую жидкость, и языки развязались сами собой. Я старался помалкивать, тем более, что на моих глазах развертывались партийные баталии (еще раз убедился, что в армии партиям не место, раз офицер разведки (хотя, может это я себе выдумал что Гюнтер — разведчик), ведет такие разговоры с недавним противником. Тем более, что Задорожный оказался осведомлен в деятельности так называемого крыла левых в Социал-Демократической партии Германии, у него вроде даже там знакомые были, в отделении партии в Вильгельмсхафене[25]. Гюнтер же придерживался более правых взглядов, но, тем не менее, считал, что идея монархии себя исчерпала.

По его словам, в Германии все было плохо и она неумолимо катилась к поражению в войне. Это было дико слышать здесь, где немецкие солдаты гоготали в кафе, а господа офицеры ходили гоголем. Но Гюнтер сказал, что поставки продовольствия с Украины лишь ненадолго снизили перебои с продовольствием внутри страны, ведь большую их часть отправляли на Запад, туда, где шли ожесточенные бои. Особенно плохо дело стало с вступлением в войну САСШ, теперь у союзников был двукратный перевес в живой силе, про технические возможности можно было промолчать. Промышленность Германии задыхалась без сырья, квалифицированные рабочие были на фронте, призывали мужчин все более и более старшего возраста, а с фронта возвращались инвалиды. Снизился выпуск аэропланов, подводные лодки стояли на стапелях из-за недостатка комплектующих. Хуже всего, что начался снарядный и патронный голод, а это было уже началом конца.

Провалившееся в августе наступление немцев на Париж и успешное контрнаступление союзных войск лишило даже генералитет иллюзий относительно победы в войне. На поле боя появились танки (вот и объяснение термину, говорят, что англичане так маскировали производство боевых машин, мол, это всего лишь большие бочки-цистерны для горючего). По словам Гюнтера, первое применение танков вызвало скорее психологический эффект, но потом немецкие артиллеристы научились бороться с неповоротливыми машинами бриттов. Французы тоже сделали легкий и более маневренный танк "Рено". Так что немецкая промышленность, напрягаясь из последних сил, тоже выпустила несколько десятков огромных монстров, превосходивших по мощи британские. Проблема была в мощности двигателя — он не мог справиться с весом брони и оружия, обеспечив при этом приемлемую скорость движения и способность преодолевать препятствия — чем-то приходилось жертвовать. Таким образом, на исходе войны родилось новое, многообещающее и быстропрогрессирующее оружие и я вспомнил про фразу из блокнота о том, что будущая война станет войной моторов. Гюнтер показал несколько фотоснимков в газетах, где были немецкие солдаты, позирующие на поверженных британских монстрах. Как далеки они были от того рисунка, что я видел…

В конце сентября фронт на Западе стабилизировался. Союзники накапливали резервы, подтягивали артиллерию, складировали снаряды. А вот немцам нечего было подтягивать и складировать. Начались шепотки по кубрикам в Киле и Вильгельмсхафене, флот стал небоеспособен. Мы это уже проходили, сейчас и до офицеров доберутся.

В сухопутных частях генералитет во главе с Людендорфом (тем самым, что в марте подписал Брестский мир с советской Россией) заявил, кайзеру, что удержать наступление союзников будет некем и нечем и надо начинать переговоры о мире. Правительство ушло в отставку и новым канцлером был назначен принц Баденский, которому кайзер и повелел вести переговоры о перемирии, справедливо полагая, что с ним, Вильгельмом, они заведомо обречены на провал. Новое правительство не нашло ничего лучше, как через голову союзников обратиться напрямую к президенту САСШ Вильсону. Если в начале американцы еще что то у себя обсуждали, то потом они решили, что навсегда утратят доверие европейцев и Вильсон потребовал не перемирия, а капитуляции. Немцы не согласились и Людендорф приказал продолжать боевые действия, за что на следующий день был вызван к кайзеру и отправлен в отставку. Опять установилось шаткое перемирие. Германские войска недоумевали, что там творится в Берлине? Нет, осведомленность Гюнтера явно вызывает подозрения, не может простой обер-лейтенант знать, что творится наверху.

А вот Задорожный вновь воспрял духом, он понял, что немцам приходит конец и скоро они поедут "нах хауз" вот тогда-то, в вакууме, который образуется после отхода частей рейхсвера и можно проскочить к красным.

Ноябрь-декабрь 1918 г., Дюльбер. Немцы уходят и Задорожный тоже. Приход англо-французской эскадры.

Вот так, в ожидании перемен, и начался ноябрь, а потом стало известно, что капитулировала Турция, за ней Австро-Венгрия, а 11 числа, после начавшегося наступления союзников, в Компьенском лесу было заключено перемирие с Германией.

В ночь на 16 ноября через проливы в Черное море вошла англо-французская эскадра под командованием вице-адмирала Кэлторпа. 29 ноября эскадра бросила якорь на рейде Севастополя. Началась дележка русского флота между союзниками. На кораблях уже были подняты андреевские флаги, Кэлторп приказал их спустить. Британцам достались лучшие корабли: линкор, две подводные лодки и миноносцы, которые были на ходу, французам — все остальное, большей частью плавучий металлолом. Довольные бритты тут же уволокли трофеи к Дарданеллам, слегка подправив уже подлатанное немцами. Не помог и протест Деникина вернуть угнанные корабли, его просто проигнорировали[26].

Союзники стали высаживать десант и нам сообщили по телефону, что назавтра прибудет английский офицер с морскими пехотинцами для нашей охраны. Дело в том, что с эвакуацией немцев активизировалось и белое и красное подполье, а вместе с ними и обычные бандиты. Вновь начались ночные налеты на виллы и дачи "буржуев" уже обобранных до нитки, но налетчики были уверены, что где-то обитатели дач прячут несметные сокровища и несчастных пытали, чтобы те указали тайники. В 99 % это все кончалось смертью и трупы обывателей сжигали вместе с дачами. Англичане уже высадили небольшие десанты с миноносцев в Ялте и Алуште. Как ни странно, даже наличие небольших, во много раз меньших, чем при немцах, гарнизонов в этих городках практически прекратило грабежи. Англичане вели себя как с туземцами в колониях, абсолютно не церемонясь, и расстреливали мародеров и налетчиков на месте.

Гюнтер с фельдфебелем собрались уезжать. Вместе с ними планировал уехать и Задорожный с парой своих бойцов, намереваясь с последними уходящими немцами уйти за Перекоп и там проскочить по пустому коридору, еще не занятому, с юго-запада казаками, с северо-запада — гайдамаками, а с востока — наступающими белыми частями. Общение со всеми ими не входило в планы комиссара, он намеревался как можно быстрее добраться до красных частей. Я попрощался с Задорожным, мы обнялись, как боевые товарищи, к тому же связанные одной тайной.

— Прощайте, адмирал, не поминайте лихом, уж вряд ли свидимся.

— И вам счастливо добраться, Задорожный.

Больше я комиссара не видел и ничего не слышал о нем. Бог знает, добрался ли он до своих, доставил ли пакет по назначению и не сочли ли его мистификатором. Для меня он навсегда остался сильным человеком и загадочной личностью, до конца не раскрывшейся и не понятой мной. Я даже допускал, что его истинные хозяева — вовсе не лидеры левых эсеров, а чуть ли не английские разведывательные службы или какая-то тайная полиция. Не выходили у меня из головы те два "чухонца", говорившие с английским акцентом и исчезнувшие перед вступлением немцев в Дюльбер. Я бы даже не удивился, увидев их в британских офицерских мундирах. Но, если Задорожный выполнял задание британцев, почему он не стал их дожидаться, не захотел встречаться со своими хозяевами? Ответ, возможно, был в том, что комиссар был слуга двух, а то и трех господ и везде аккуратно получал жалованье. Ну да Бог ему судья, главное — что он уберег нас в эту лихую годину, а по чьему приказу — время покажет.

К вечеру у ворот Дюльбера показался автомобиль, из кабины выпрыгнул сухощавый спортивный офицер в полевом френче цвета хаки и английской фуражке с высокой тульей. Он на неплохом русском осведомился у охранника, где находится императрица Мария Федоровна и потребовал сопроводить его к ней. На остальных он не обратил ровным счетом никакого внимания. Его солдаты выпрыгнули из кузова и построились под командой сержанта.

На крыльце дворца показалась моя теща, а за ней — все остальные Романовы, игравшие роль импровизированной свиты. Умеет же Мария Федоровна создать атмосферу дворцового приема, в любом месте. Многолетняя школа, — подумал я с уважением. Вдовствующая императрица была аккуратно причесана в скромном, но достойном императрицы темно-сером платье. На голове блестела небольшая диадема, а на шее — бриллиантовое колье, ослепительно переливавшиеся в лучах закатного солнца. Я невольно залюбовался ею. Какая царственная посадка головы, прямая спина! Исполненный царственной милости к пришельцу взгляд сверху вниз на англичанина — он так и не посмел подняться по ступеням.

Английский офицер отдал воинское приветствие, солдаты взяли на-караул:

— Ваше императорское величество! Офицер по особым поручениям при адмирале Кэлторпе, капитан Смит к вашим услугам! Адмирал Кэлторп поручил мне передать приглашение Его величества короля Георга Пятого прибыть в Великобританию на военном корабле Его королевского величества.

— Что же сам сэр Кэлторп не пожаловал? Я, пожалуй, приму приглашение Его королевского величества. Но со мной должны проследовать моя семья, родственники, друзья и слуги. Думаю, что всем им хватит места на корабле, чтобы достойно своему званию и чину перенести морское путешествие.

— Ваше императорское величество, я уполномочен передать приглашение лично Вам, но я передам Ваши пожелания слово в слово сэру Кэлторпу. Адмирал очень занят сейчас на эскадре, много организационных вопросов, а надо было быстро обеспечить Вашу охрану, в окрестностях неспокойно. А сейчас позвольте мне развести охрану на посты, мы остаемся в усадьбе.

— Капитан, мой зять, Великий князь Александр, как адмирал императорского флота, поможет вам выполнить ваш служебный долг и объяснит здешние порядки.

Я подошел к Смиту, — разведите своих людей на посты, капитан. Сегодня ночью они будут нести караул вместе с нашей охраной, — я представил ему старшего охраны, которого назначил Задорожный перед отъездом, в зрелых годах, но крепкого боцмана, уважаемого как матросами Задорожного, так и немцами, он, кстати, успел подружится с фельдфебелем и как-то особенно тепло с ним простился.

— Будет исполнено, господин адмирал! Свободных от смены накормлю и спать уложу. Караулы самолично ночью проверять буду, не извольте беспокоиться, ваше высокопревосходительство.

Пока мы беседовали, все, кроме караула разошлись, я успел шепнуть боцману: Петрович, если бритт будет спрашивать в каком ты звании, не говори, что ты боцман, а то на шею сядет. Держи себя с ним как с ровней, ты же начальник личной охраны императрицы, так и представляйся, и по имени-отчеству чтоб тебя величал (ты же лицо сейчас гражданское, статское, вот и скажи, что из особой охраны их императорских величеств, этак ты вроде статский советник будешь, по чину полковнику равен). Он еще счастлив будет, что ты себя с ним как с ровней держишь, а не заставляешь во фрунт вставать — ну это я пошутил, не зазнавайся, но и честь флага не теряй, а то англичане горазды на шею сесть и ножки свесить.

Тут подошел капитан и я ему представил Петровича:

— Начальник личной охраны императрицы — Иван Петрович, он у нас статский, но военную службу знает, пойдет с вами, капитан, и покажет расположение постов. Прошу вас, капитан, без него караулы не проверять, неровен час, наши вас подстрелят. А как разведете свою дежурную смену, Иван Петрович определит отдыхающую смену на постой и накормит. Иван Петрович постоянно находится с караулами, так положено, но вам, капитан, как гостю, мы найдем отдельную комнату. Караулы у нас сменяются через 4 часа, пришедшая смена может спать, а третья в готовности заступать на пост через 4 часа. После развода караулов прошу вас, ко мне в кабинет, я попрошу накрыть там ужин для нас. До встречи, капитан!

Через час капитан Смит пожаловал с визитом. Прямо с порога он рассыпался в любезностях и благодарностях.

— Ваше высочество, господин адмирал, позвольте поблагодарить вас за внимание, проявленное к военнослужащим Его величества. Нас накормили и разместили, все сыты и довольны. Мне очень понравилась моя комната, чисто и уютно. Я немного привел себя в порядок и сразу к Вам, чтобы не заставлять Вас ждать, сэр.

— Капитан, у нас в приватной обстановке офицеры, в том числе в кают-компании, обычно обращаются друг к другу по имени-отчеству, независимо от чина. Так что можете звать меня Александром Михайловичем.

— Спасибо, сэр, то есть, простите, Александр Михайлович. Можете звать меня Джонатан.

Я поражен порядком несения караульной службы. Все так четко и продумано. Я слышал, что Дюльбер превращен в настоящую крепость и выдерживал атаки большевиков, но не верил этому. Теперь убедился своими глазами, что без артиллерии его не взять, а у бандитов, ее, к счастью, нет.

— Джонатан, не могли бы вы поговорить со своим командованием, чтобы нам дали возможность использовать прожекторы для контроля доступа с моря, а то при немцах мы их не включали из-за строгой экономии электричества, введенной немцами. Не санкционированно я не могу дать команду на включение — не могу гарантировать, что не вызову ответный огонь вашей эскадры.

— Боюсь, что в сторону эскадры адмирал вам не позволит светить, но, возможно, он разрешит использовать наши корабельные прожекторы, поставив на якоре миноносец где-то поблизости.

— Тогда, может быть, возможно направить прожекторы на парк, у нас была попытка прорыва ялтинских большевиков через парк, двое из охраны тогда погибли, но и ялтинцев положили десять убитыми и пятеро ранеными. Я вспомнил, что приманкой для "временного" послужили украшения моей тещи и кто знает, не будут ли еще горячие головы, желающие проверить надежность охраны, тем более, теща сегодня появилась в бриллиантах, значит известие о них через слуг, да и бриттов, вполне может попасть не в те уши.

— Да я видел, у вас там замаскированные позиции, но на деревья и кусты за ними вполне можно будет направить свет прожектора — он будет слепить нападающих и не даст им возможность прицельно стрелять по охране в окопах. Я постараюсь получить разрешение на прожекторы.

Мы приступили к ужину. Спасибо Гюнтеру, а вернее Задорожному, Гюнтер оставил свои припасы, чтобы дать место в машине камраду Задорожному и его людям, так что пока мы не бедствовали. Был свежевыпеченный хлеб, холодная телятина, много зелени, овощей и фруктов. И большой графин с темным портвейном "Черный полковник". После первой рюмки за здоровье короля Георга и второй — за здоровье императрицы Марии, пошла третья — за боевое содружество союзных наций. Джо резво осушал рюмки до дна, наливая себе безостановочно, и я понял, что он истинный "three bottles man", то есть джентльмен, способный выпить три бутылки портвейна, оставаясь на ногах. Правда, отдавал он должное и закуске, особенно зелени и фруктам (истосковался по зелени на своём HMS[27], съев заодно и всю телятину.

— Отличный портвейн, португальский, естественно, но я что-то не могу определить марку на вкус?

— Нет, крымский, но очень хороший. И еще, Джонатан, это правда, что император Николай со всей семьей, его брат и Великие князья, бывшие на Урале, все погибли?

— Да, император с семьей, по словам большевиков, расстрелян, но следственная комиссия Колчака, работавшая в Екатеринбурге, никаких останков не нашла. Говорят, что их растворили в кислоте. Тела Великих князей в Алапаевске нашли в старой шахте, достали и похоронили. Когда они были сброшены в шахту, они были живы и умерли от ран и голода. Великая княгиня Елизавета, перевязала их раны и заботилась о них как могла, читала молитвы до конца — ее нашли с самодельным, связанным из двух щепок, крестиком в руках.

Ваш брат, Сергей, бросился на комиссаров перед расстрелом и его застрелили, он был сброшен в шахту уже мертвым. Брат царя, Михаил, вместе с камердинером-англичаниным, пропали без вести, но, вероятно их тоже убили, тел их также не найдено.

— Джонатан, если Мария Федоровна спросит что-то о судьбе детей, внуков и родственников, не говорите ей правду. Скажите только про тех, кого нашли, опознали и похоронили, ни про семью Николая, ни про Михаила не говорите, что их убили, скажите, что есть такие слухи, но есть и люди утверждающие обратное. Скажите ей, что большевикам верить нельзя и все.

Мы выпили за упокой души. Я первый раз за вечер — до дна. Бедный Сергей, он всегда был храбрым и смерть нашел от пули, как настоящий офицер. Все лучше, чем медленно умирать от переломов, голода и жажды.

Поговорили еще немного, меня интересовали военные известия. Но капитан не знал о текущем положении фронтов белых и красных армий (или делал вид, что не знает). Отец Джо выслужил в Индии полковничий чин и, вернувшись с кое-какими накоплениями в метрополию, пристроил сына на военную службу, надеясь, что тот станет генералом. Но генеральские эполеты светили Джонатану будь он хотя бы баронетом. И тут представилась возможность съездить в Россию с особой миссией от SIS[28], проявить себя.

Да, думал капитан. Карьера на войне у него уже была, пока эти чертовы русские не подписали сепаратный мир с Германией, он частенько ездил с миссиями связи в Петербург, был и на военных заводах, даже этого князя, который тоже делает вид, что демократ, а аристократия из него так и прет, хочет он этого или нет, издалека на аэродроме видел, когда пришли английские Ньюпоры и английские пилоты обучали русских их пилотировать. Хотя, неизвестно, кто кого обучал, через полчаса полетов на новом истребителе русские начинали крутить такие фигуры, что у приезжих инструкторов-англичан только дух захватывало. Вроде он даже видел среди русских асов и сегодняшнего поручика, но мельком, тогда он еще подпоручиком вроде был, хотя и с орденом Георга, но фамилию его не запомнил.

— Александр Михайлович, узнав, что я еду к Вам, со мной просился ехать русский летчик, поручик из Севастопольской летной школы, он сегодня днем прилетел на Качинский аэродром с письмом адмиралу от вашего генерала Деникина. Поручик, забыл его фамилию, какой-то N-ский, говорил, что вы его должны помнить. Я не мог его взять, поскольку, как официальное лицо, выполнял поручение адмирала. Этот русский поручик обещал завтра к Вам приехать с утра. А теперь прошу меня простить, я должен еще проверить караулы.

И он ушел, практически не пошатываясь, хотя выпил около литра "Полковника", значит быть ему минимум подполковником. Вот что значит школа, подумал я и тоже пошел спать. Практически единственное полезное кроме новостей о предстоящей конференции держав, были сведения о происхождении, о чем через жену меня попросила императрица, для того, чтобы понять, стОит ли приглашать капитана к чаю[29]. Ну, теперь понятно, обойдется. А вот конференция держав — это занятно, интересно кто поедет от России?

Ночь прошла спокойно, без стрельбы. Часов в 9 я появился в столовой выпить кофе. Сегодня я надел сюртук с адмиральскими погонами. Перед этим я навестил тещу, пожелав ей доброго утра и спросил, есть ли что передать адмиралу, поскольку капитан вчера сказал, что утром уедет.

— Передай адмиралу приглашение на обед, Сандро. Лично я капитана видеть не хочу, простоват он и плохо воспитан, не из аристократии, сразу видно. Теща вручила мне узкий конверт с приглашением отобедать у нас.

Принесли кофе, я спросил, не появлялся ли англичанин?

— Нет, еще спит, господин адмирал.

Я вышел на террасу, Прохладный ветерок дул из парка, принося запах каких-то поздних цветов. Подошел караульный.

— Здравия желаю, ваше высокопревосходительство. Там у ворот вас уже полчаса поручик Кетлинский[30] дожидается. Прикажете допустить?

— Да, братец, конечно, спасибо за службу.

— Рад стараться, ваше высокопревосходительство.

Кетлинский, да, помню, был такой из корнетов кавалерии в Качу перевелся, летчиком решил стать. Отчаянно летал, но с головой, сам Ефимов его хвалил. Значит, теперь поручик.

— Здравия желаю, ваше высокопревосходительство, поручик Николай Кетлинский!

— Здравствуйте, Николай, как же, помню, вас еще Ефимов хвалил. Где он?

— У красных, ваше высокопревосходительство.

— Жаль, а вы, значит у Деникина, и уже Георгиевский кавалер. — Я заметил под расстегнутой лётной курткой белый эмалевый крестик офицерского ордена Cв. Георгия[31].

— Это за германский фронт, в 1916, сбил в одном бою два немецких аэроплана и третий подбил. У нас, на Юге, сейчас редко награждают офицеров за братоубийственную войну так Антон Иванович распорядился, а у Колчака, я слышал, награждают чаще. У Деникина можно только очередной чин получить за храбрость и отличие, вот нижним чинам солдатские георгиевские кресты вручают.

— Николай, что это я вас здесь держу, пойдемте завтракать. Тут я заметил капитана Смита.

— Господин капитан, уже уезжаете?

— Да, сэр. Я уже телефонировал адмиралу. Сэр Кэлторп ждет меня с докладом, сэр. Охрана остается здесь, сержант проинструктирован. Адмирал просил меня передать, что скоро ваша охрана будет усилена морской пехотой его величества. Вашу охрану предложено распустить, как только прибудут морские пехотинцы. Адмирал лично просил передать господину статскому советнику Петровичу свою благодарность за образцовую службу и сохранение жизни и здоровья его императорского величества императрицы Марии Федоровны.

— Передайте господину Адмиралу этот конверт, от императрицы.

Да, эти сыны Альбиона вроде забыли про нас, приглашение от короля получила только теща, посмотрим, удастся ли ей настоять на своем и взять с собой всех Романовых. И охрану нашу чуть не ультимативно предложили распустить вместе с Петровичем (он произнес отчество боцмана как фамилию, на сербский манер, с ударением на первом слоге), но, произведя его, с моей легкой руки, в статские советники. Еще орденом каким-нибудь британским наградят, вроде как Задорожного, которого, если помните, немцы обещали наградить за спасение жизни августейшей особы. Вот можно свинью капитану подложить, сказав, что он неправильно понял мои слова про статус Петровича как "статского", то есть человека не военного, за чин "статского советника", присвоив его боцману. Эта разница, конечно меньше чем между обращением "государь" и "милостивый государь", но оконфузить капитана перед адмиралом можно стопроцентно. Не понравился мне этот Смит, пьет как лошадь и вообще, похоже, шпион. Не слишком ли много вокруг меня шпионов в последнее время? Наверно, побежал докладывать адмиралу, что драгоценности на месте, но императрица просит взять всех. А адмирал запросит Букингемский дворец. А там ему скажут, что драгоценности стоят "проездных билетов 1 класса" для всех оставшихся Романовых, лишь бы заветная шкатулка попала в Англию (драгоценностей там столько, что можно обуть, одеть и вооружить не один десяток дивизий, дать им по сотне танков и аэропланов, полтысячи орудий и двинуть всю эту мощь сначала на Москву, а потом на Петербург!).

Так и случилось. Часа через три раздался телефонный звонок и капитан Смит, попросивший меня к аппарату, передал, что адмирал Кэлторп просит ее императорское величество принять его в четыре пополудни сегодня.

Все это время мы просидели с Николаем Кетлинском. Он рассказал мне массу интересного. Сначала я спросил о текущей ситуации, что нам ожидать в ближайшие дни, а то и часы:

Николай, вам же сверху видно все, что там творится?

— Ваше высокопревосходительство, сверху не все так ясно выглядит, как на штабных картах, но зато более наглядно.

— Давай без чинов, можешь называть меня просто по имени-отчеству, я же тебя, если не возражает господин георгиевский кавалер и поручик авиации, буду звать просто Николай, ты же мне в сыновья годишься, у меня старший сын твой ровесник. (Вот, в папочки герою-летчику набиваюсь).

— Спасибо, Александр Михайлович, с Вашего позволения я начну, издалека, с начала 1918 г., у вас же новости, как я понял, почти не доходили.

— Да кроме германских газет ничего, но там до последнего момента писали, что вот-вот и армия кайзера победоносно завершит войну взятием Парижа. Про Россию почти ничего, кроме невразумительной заметки, что, по слухам и согласно заявлениям большевиков, император и его семья казнены. — Я повторил то, что вчера излагал Смиту.

— Да и у нас те же сведения, возможно, у адмирала Колчака более подробная информация, но они с нами любой информацией очень скудно делятся.

Я опять повторил свою просьбу о том, что, если Мария Федоровна станет спрашивать о детях и внуках, ничего конкретного ей не говорить, можно только сказать о тех, кто опознан и погребен.

— Теперь давайте про военные новости.

— Хорошо, вкратце, так: В начале 1918 г генерал Алексеев на Юге России начинает формировать воинские части из офицеров-добровольцев, проживающих в близлежащих губерниях и тех, кому удалось бежать на Юг, пока кордоны большевиков, анархистов и прочих левых на железных дорогах не стали вылавливать всех подозрительных, похожих на офицеров и юнкеров. (Да, подумал я, именно с этого началась эпопея студента Алеши Егорова из 1977 г — его приняли за такого беглеца, пробирающегося, чтобы вступить в добровольческие части). Поскольку путь на Юг был связан с большим риском и можно было запросто лишиться жизни, немногие отважились на такое, продолжал другой Николай. Генералу Алексееву удалось сформировать в Новочеркасске добровольческие формирования, в которые входил ударный офицерский полк генерала Корнилова, две артиллерийские батареи и несколько эскадронов конницы общей численностью до 2 тысяч человек, однако формирования красных пришедшие на Дон и в которые под влиянием ловких демагогов-агитаторов вступили и беднейшие казаки, начали боевые действия против добровольцев Алексеева, вынудили его отступить из Новочеркасска и искать поддержки на Кубани. Так начался 1-й Кубанский или "Ледяной" поход. Он проходил в феврале, в направлении Екатеринодара, в мороз и метель. Многие обморозились, простудились и заболели, так как у добровольцев не было теплой одежды, некоторые не имели даже шинелей и башлыков. Обессиленным добровольцам не удалось захватить Екатеринодар и они вернулись на юг Донской области. После того как начавший сопротивление большевикам и сформировавший первые антибольшевистские казачьи полки (НО РАЗЛОЖИВШИЕСЯ ПОД ДЕЙСТВИЕМ КРАСНОЙ АНИТАЦИИ И УШЕДШИЕ ПО СТАНИЦАМ), брошенный всеми атаман Каледин застрелился, новый атаман — генерал Краснов в марте вновь начинает формировать Донскую армию, он командует независимо от офицерских добровольческих формирований, вернувшихся из Ледового похода… После гибели генерала Корнилова в конце марта при штурме Екатеринодара, командование добровольцами принял Антон Иванович Деникин. Он начинает активно пополнять вновь формируемый Добровольческий корпус, который начинает расти за счет офицеров и юнкеров, пробившихся на Дон через красные заставы.

А что Донская армия? Казаки недовольны большевиками, которые применяют насилие к казакам, считая их пособниками царского режима и контрреволюционерами. Да, у многих казаков откровенно монархистские взгляды, но другая их часть поддерживала созыв Учредительного собрания, надеясь как большинство населения, что оно принесет что-то лучшее. Когда стало известно, что большевики Ленина разогнали Собрание и готовят свою диктатуру, тут стало ясно, что пора браться за оружие. В мае подошли из Румынии добровольческие части Дроздовского (всего около тысячи человек) и объединились с казаками для борьбы с большевизмом. Краснов был избран Атаманом Всевеликого войска Донского и в мае взял Новочеркасск — столицу Донской области. К этому времени генерал Краснов собрал армию до 50 тысяч штыков и сабель и стал представлять реальную угрозу для большевиков. В июле армия Краснова повернула на восток — к Царицыну, чтобы объединится с Уральским казачьим войском. Царицын был почти окружен, но красные его отстояли, иначе бы дела сейчас шли совсем по-другому. Казаки хороши в поле, с шашками наголо, а города брать они не умеют… К сожалению силы офицеров-добровольцев на юге еще были слабы, чтобы оказать помощь у Царицына, очень плохо с артиллерией, бронесилами, вообще с тяжелым вооружением. У большевиков этого больше (у них оказались все центральные склады императорской армии), а Троцкий оказался очень умелым организатором, несмотря, что он никакой не военный. Не гнушаясь смертной казнью за дезертирство, он погнал на убой десятки тысяч красноармейцев. Вы ведь знаете, что с марта они называются Красной Армией?

Как ни странно, у него в армии много офицеров, есть даже генералы!

— Да, я знаю, продолжайте, Николай.

— Не справившись с Царицыном, донцы повернули на Воронеж, намереваясь, в конце концов, открыть себе дорогу на Москву. Красные стянули силы 5 армий и к сентябрю организовали Южный фронт под командованием бывшего генерала Сытина, который, надо отдать должное, умело организовал оборону, подтянул резервы и создал необходимы перевес в артиллерии и пулеметах. В октябре Сытин остановил Донскую армию на поворинско-воронежском направлении, измотал ее в оборонительных и кровопролитных для казаков позиционных боях и в конце октября контрнаступление красных отбросило Краснова обратно за Дон.

Летом на Кубани произошло антибольшевистское восстание. Генерал Деникин с 8-тысячным Добровольческим корпусом совершил марш на Кубань (2-й Кубанский поход, на этот раз удачный) и вступил в бой с 30-тысячной большевистской армией Калнина. И под Белой Глиной одерживает победу! Большевики бегут, боевой дух добровольцев велик как никогда. Плохо вооруженные и с минимумом боеприпасов, не дав красным опомнится, добровольческие части вступают в бой с 30-тысячной армией Сорокина, 20 июля добровольцы взяли Ставрополь, пополнившись трофеями, 17 августа, после ожесточенных боев, части Деникина занимают Екатеринодар. В добровольческую армию массово вступают кубанские казаки, но борьба за Кубань не окончена. С Тамани на Кубань отходит 30 тысячная большевистская группировка Ковтюха, к которой присоединились уцелевшие части Калнина и Сорокина. Это объединение красных, получившее название Таманской армии, с арьергардными боями отходит вдоль побережья Черного моря на юг и уходит за реку Кубань. Так или иначе, Кубанская область освобождена от красных, а армия Деникина вместе с кубанцами достигла 40 тысяч штыков и сабель. Деникин, пытаясь добить красные части, и не желая оставлять их у себя в тылу, начинает наступление на Северный Кавказ.

Конечно, успехи Антона Ивановича Деникина впечатляющи, но ему повезло разбить красные части со стратегически неподготовленными командирами по-одиночке. Объединись Калнин и Сорокин и найдись там генерал-бывший генштабист, белым пришлось бы так же туго как частям генерала Краснова под Воронежем. Но, тем не менее, пока на Юге у нас все хорошо, Кубанская армия теснит 11 армию красных на Северном Кавказе.

На Севере есть офицерские разрозненные и пока малочисленные части, по типу партизанских отрядов, которые периодически вредят красным в стычках вдоль дорог. Адмирал Колчак формирует свои войска в Сибири и на Урале, намереваясь идти в Поволжье, перейти за Волгу и наступать на Москву. Мы на Юге слабо знаем то, что творится на Востоке, постоянной связи нет, каждый из генералов считает себя начальником и не координирует действия с другими. Как только донские казаки выходят из пределов Войска Донского, у них пропадает желание двигаться дальше, то же самое происходит и с кубанскими, думаю, что и уральцы отличаются тем же. Наиболее боеспособны офицерские части, но их мало и они первыми выбиваются противником. Хорошо еще пока есть приток добровольцев, но уже заметно, что он иссякает, а принудительная мобилизация солдат дает мало толку — воевать они не хотят и при малейшей неудаче наших войск дезертируют или переходят на сторону красных, убивая при этом своих командиров. Вот когда дела идут хорошо, вроде как во 2 Кубанском походе, они еще воюют и то стараются пограбить местных, настраивая их против Белого движения. Огромная проблема — недостаток оружия и снаряжения, медикаментов и вообще всего, что надо для войны. У красных дело с этим обстоит лучше, а учитывая их растущий численный перевес, если союзники нам не помогут, в ближайшие полгода, максимум год, большевики нас сомнут.

Мы еще поговорили об авиационных проблемах и тут я вспомнил, что пора готовится к визиту английского адмирала. Я извинился, что мне надо переодеться в парадную форму, чтобы соответствовать этикету официального обеда и спросил, сколько еще Николай пробудет в Севастополе. Он ответил, что ждет официального ответа Кэлторпа, не раньше послезавтра, как ему сказали в канцелярии генерала, ответа не будет. Тогда я выразил надежду на встречу в Каче, и Николай просто просиял — он сказал, что меня там помнят и кое-кто из старых знакомых все еще на месте. Они будут рады видеть своего шефа и надо только позвонить, а дальше авиаторы все организуют сами. Мы тепло простились и Николай уехал а Севастополь.

Я прошел к себе и спросил Ксению, каково решение о приеме, будет ли он сугубо официальным обедом (тогда у меня нет здесь полной парадной формы), или пройдет в более домашней обстановке. Она ответила, что мамА склоняется ко второму варианту, она так и написала в приглашении адмиралу — "домашний обед", поэтому мне пойдет китель с эполетами и орденами, носимыми при повседневной форме (в сюртуке с погонами ты можешь своих пилотов принимать и пить портвейн с капитаном). Николай Николаевич тоже будет одет в повседневную форму. Все остальные мужчины будут в гражданском, но не во фраках. Дамы, конечно, постараются перещеголять друг друга — еще бы, это первый, хотя и полуофициальный прием. Жаль, конечно, что наряды не взяли с собой, сейчас их уже нет… Тебе, обратилась она ко мне, поручается встретить адмирала и проводить его в столовую.

Ну вот и вопрос с парадной формой сам собой решился.

Как Великий князь я при рождении вместе с орденом Андрея Первозванного был удостоен высших степеней российских орденов, кроме орденов святого Владимира и Святого Георгия, которые давались за личные заслуги, а не за рождение в августейшей семье. Георгия у меня не было, не заслужил, а вот Владимир был аж 2 степени — с шейным крестом и звездой, у покойного императора был только 4-й Владимир, а Георгия 4 ст ему в нарушение статута дали уже в 1916, когда высшее командование принял, ну и каких побед мы добились? Пошел узнать у Николая Николаевича, надо все-таки придерживаться единого стиля, а то вдруг он появится при полном параде. Бывший Главком согласился, что негоже франтить перед англичанишкой, хотя бы и бароном и вторым лордом Адмиралтейства и тоже выступил за повседневную форму.

Теперь как бы не поставить гостя в неловкое положение, если мы будем в повседневном, а он при параде, обидится ведь! Пока я раздумывал, меня пригласили к телефону. Оказалось, сам сэр Кэлторп на проводе! Он сам позвонил, чтобы выяснить некоторые нюансы. Я сказал, что у нас ни у кого из военных нет полной парадной формы, поэтому обед будет в домашней обстановке, сэру Кэлторпу будет благоугодно выбрать любой мундир, какой удобно ему. Еще он уточнил, стоит ли брать с собой капитана Смита в качестве переводчика, я ответил, что все присутствующие говорят по-английски лучше, чем капитан Смит по-русски. Также адмирал спросил, не обидится ли статский советник Петрович, если ему будет преподнесен золотой карманный хронометр, а не орден, поскольку охрана будет сменена сегодня, а согласование награждения орденом займет длительное время. Я не стал подставлять капитана и сказал, что Иван Петрович будет рад получить такой подарок от второго лорда Адмиралтейства. Выразив надежду на скорую встречу, мы закончили разговор на вполне дружеской ноте.

Так все и прошло, я встретил адмирала, он был в повседневном мундире с орденскими планками и нарукавными нашивками (удобная вещь, подумал я). На мне был темно-синий китель с золотыми погонами с тремя черными орлами (по званию я был старше гостя, но на правах хозяина, первым его поприветствовал и протянул руку). С адмиралом, приехавшем на длинном Роллс-Ройсе, следовала только охрана на другом легковом автомобиле, попроще, которая осталась на крыльце. Еще раньше за минуту прикатил тяжелый грузовик с двумя взводами морских пехотинцев. После, замыкающим, прополз еще грузовик с кузовом под брезентом, тащивший полевое орудие. Вот это да, они точно собрались сделать здесь крепость!

Тем временем мы с адмиралом прошли в столовую. Мария Федоровна была уже в других драгоценностях, еще богаче, она произнесла краткую речь, суть которой заключалась в том, что мы рады приветствовать главу славных союзников. После взаимных представлений все проследовали к столу. На стол, пожалуй, было выставлено все, до последнего, что было в нашей кладовой. Женщины блистали нарядами и драгоценностями, пожалуй, самой красивой из них была моя дочь Ирина.

После основных блюд, когда все насытились, адмирал похвалил красоту русских женщин и мужественность их защитников, поблагодарил за щедрое угощение, и сказал, что получил разрешение от премьер-министра и Форин Офиса принять на борт всех присутствующих здесь Романовых, король выразил свое согласие и ожидает их прибытия. Вот так, все зависит от премьера, а король просто соглашается: вот это и есть модель "король присутствует, но не правит", то есть то, что нам навязывалось в качестве образца государственного устройства и из-за чего заварилась эта кровавая каша[32]. Мария Федоровна попросила передать глубокую признательность своему царственному племяннику[33] за предоставление оставшимся Романовым убежища в Британской Империи

Потом был десерт, а после чего адмирал попросил его извинить, так как его служебный долг требует наградить нашу охрану, прежде чем отпустить ее домой. Отныне наш покой будет охранять рота морской пехоты его величества с двумя офицерами. Адмирал попросил меня сопровождать его. Я уже предупредил Петровича о предстоящей церемонии. Во дворе были построены полтора десятка в штатском, оставшихся от нашей охраны, во главе с Петровичем, которому срочно пошили костюм тройку в лучшем ателье Севастополя. Вокруг в полукаре стояли морские пехотинцы по стойке смирно Адмирал поблагодарил нашу охрану и обошел всех, начиная с последнего в строю, вручая серебряные карманные часы. Главный презент был отдельно вручен Петровичу. Старик открыл коробку красного дерева и чуть не выронил ее от восхищения — на красном бархате лежал изумительный золотой хронометр! Офицеры отсалютовали палашами, церемония закончилась. Охрана поспрошалась с нами, дамы дарили своим бывшим потенциальным палачам какие-то милые безделушки и все разошлись довольные друг другом. А как был доволен сэр Кэлторп, увидев единение царской семьи и народа. Пока адмирал мило щебетал с дамами (или они щебетали с ним, я так и не понял), ко мне подошел Петрович:

— Ваше высокопревосходительство, век за вас Бога молить буду, я ведь знаю, что если бы не вы, выкинули бы нас инглезы коленом под зад, а так и часами всех обласкали и денег за два месяца выплатили, ребята довольны.

— Эх, Петрович, это тебе спасибо, что облик человеческий вы сохранили. И мой совет тебе и твоим ребятам — уезжайте отсюда в Румынию-Болгарию, здесь еще такое будет, что все что было, цветочками покажется. Часы эти очень дорогие, за них дом каменный купить можно, береги, продашь, когда надо будет.

Потом я вернулся к адмиралу.

— Сэр Сомерсет, приглашаю вас в мой кабинет выпить мужского напитка, выкурить сигару и побеседовать о кораблях, как подобает двум флотским офицерам.

— С удовольствием, сэр Александер.

Мы прошли в мой кабинет, Адмирал с интересом посмотрел на некоторые книги военно-морскому флоту и авиации. Я перехватил его взгляд и сказал, что для меня высокая честь поговорить с одни из первых капитанов легендарного "Дредноута", имя которого сделалось нарицательным для целого класса кораблей.

— Да и я наслышан о вас как о военно-морском деятеле. Это же вы разработали в 1899 концепцию 14 000 тонного бронированного корабля с тяжелой артиллерией, если я не ошибаюсь? Потом, правда, вы увлеклись крейсерской войной, и, не будь ваш МИД таким трусливым, доставили бы уйму проблем нашим узкоглазым протеже в 1904 г.[34]. За это газеты вас тогда прозвали "августейшим пиратом".

— Пират — весьма уважаемая профессия в Ройял Нэви, достаточно вспомнить сэра Френсиса Дрейка — парировал я.

Мы улыбнулись друг другу и я предложил попробовать "Полковника" (все равно больше ничего не было). Естественно, сэр Сомерсет принял его за португальский напиток и был весьма изумлен, что ошибся. Нам как двум морякам всегда было о чем поговорить, например, про Ютландский бой, впрочем, Сомерсет не принимал в нем участия, командуя Средиземноморской эскадрой, но сказал, что хотел бы быть там хоть капитаном одного из линкоров Ройял Нэви. Мы еще поговорили минут двадцать, сэр Сомесет выкурил сигару, чтобы не смущать дам сигарным дымом и мы вернулись в гостиную к десерту. Дамы уже переменили наряды, Феликс появился в смокинге и полез с любезностями к адмиралу. Николай Николаевич сидел прямой как палка, но c Георгием 2 ст. на шее и делал вид, что все происходящее, ему, старому вояке, осточертело.

Потом мы попрощались с адмиралом и он пригласил меня на свой флагман отобедать завтра, что я принял.

Вечером я сказал Ксении, что еду к адмиралу, она было тоже хотела меня сопровождать, но я сказал, что корабль то есть "корабля" может приревновать к столь ослепительно красивой даме и поэтому суеверный адмирал женщин на свой флагман не пригласил, а Ник Ник человек глубоко сухопутный. Кроме того, я должен решить некоторые бытовые проблемы: дело в том, что на торжественный обед пошли все наши запасы и завтракать уже можно было только тем, что осталось от сегодняшнего приема.

Часть 2. Сандро начинает действовать

Полет к Деникину.

Адмирал не забыл о своем приглашении и прислал за мной свой автомобиль и охрану. Мы доехали до порта, паровой катер подвалил к адмиральскому трапу и мне были оказаны все почести по моему чину. Стальная громада (22 тысячи тонн, 10 двенадцатидюймовых орудий в пяти башнях) флагманского дредноута "Сьюперб" впечатляла (думаю, что адмирал хотел поразить меня военно-морской мощью Британии). Не мог же я ему сказать, что нынешние несерьезно выглядящие, сделанные из дерева и ткани, аэропланы, через пару десятков лет научаться пускать на дно этих монстров. Правда и выглядеть эти "самолеты" (я запомнил слово из блокнота Алеши Егорова) будут по-другому. В блокноте было нарисовано несколько рисунков: истребитель, бомбардировщик и бронированный штурмовик (в блокноте было написано "самолеты Великой отечественной войны 1941-45 гг." как я понял, это той страшной войны с немцами, где погибло более 20 миллионов русских, и даже совершенно ни на что не похожий аппарат со скошенными назад крыльями, без воздушного винта, из задней части фюзеляжа которого, по всей видимости, било пламя — подпись "Реактивный истребитель"… Ракетный аэроплан? А что касается бронированного аэроплана, то летчик Ефимов, тот, что сейчас у красных, мастер бомбовых ударов с пикирования, как-то представил в военно-технический комитет такой проект и когда ему ответили, что сейчас в России нет денег, чтобы заниматься "прожектами", сказал, что англичане предложили ему продать эти чертежи. На что ему сказали: делайте, что хотите..

А колоссальные деньги на боевую колесницу Лебеденко высотой в 4-этоажный дом и напоминающую увеличенный во много раз орудийный лафет, нашли и построили этого уродца, который тут же застрял в болоте задним опорным катком. А все почему — инженер очаровал Ники, подарив ему действующий макет с пружиной от граммофона, и царь забавлялся, пуская игрушку преодолевать положенные один на другой тома свода законов Империи.[35] Так я думал, пока меня водили по линкору, а потом в адмиральской каюте мы, за бокалом со скотчем, обсудили детали эвакуации в Британию. Адмирал сказал, что хотел бы отправить нас на достойном корабле, типа этого линкора, и предложил линейный крейсер "Мальборо"[36]. Там есть адмиральская каюта — такие же апартаменты, где разместится вдовствующая императрица. Все остальные тоже не будут обижены. Огромный корабль мало подвержен качке, так что о морской болезни можно забыть. Адмиральский стол и опытный кок тоже немаловажно для путешествия персон такого ранга. Кстати, заметил адмирал, мои офицеры доложили мне, что на званый обед с моим участием вы потратили все свои запасы. Не беспокойтесь, я уже дал указание и вы ни в чем не будете нуждаться. Еще я попросил, чтобы мне дали возможность съездить с визитом в Севастопольскую школу летчиков, поскольку я ее создавал и как мне сказали, здесь остались кое-какие авиаторы, которых мне будет интересно повидать.

— Ну что вы, сэр Александер, вы абсолютно свободны в своих визитах, единственное, о чем я вас прошу, если вы куда-то едете, скажите офицерам в Дюльбере, чтобы вам выделили охрану.

Я поблагодарил адмирала, а затем был довольно вкусный обед с офицерами линкора.

Прощаясь у трапа, Сомерсет сказал мне,

— Сэр Александер, в нашу первую встречу вы поразили меня, по еще больше вы поразили сейчас моих офицеров. Они ожидали увидеть туземного царька, тирана, плохо образованного, не умеющего обращаться с вилкой и ножом, а вместо этого увидели настоящего адмирала великой, но погибшей державы, умеющего держаться и вести себя в обществе как подобает аристократу самого высокого уровня. Я знал, что многое из моих офицеров испытывают к русским неприязнь, мол, вы предали союзников, заключив сепаратный мир с немцами, и ожидал чего угодно вплоть до какой-нибудь выходки своих подчиненных. Я все время был начеку, чтобы вмешаться, но теперь вижу, что зря. Вы умеете находить подход к людям и я поверил в то, что мне рассказывал капитан Смит, о том как вам удалось "приручить" кровавого громилу матроса-большевика, и он вместо того, чтобы расстрелять вас, защищал со своими людьми Романовых, не жалея своей крови и жизни. У вас талант дипломата в лучшем смысле этого слова, вот если бы вы представляли Россию на конференции держав в начале следующего года…

Я хотел бы быть вам другом, сэр Александер и вы всегда можете рассчитывать на мою помощь.

Домой я вернулся на машине адмирала и успел сказать Ксении, что обо всем договорился, нас будут кормить вкусно и сытно за счет короля и повезут в морское путешествие на огромном корабле, хотя и с пушками. Теще выделяют адмиральскую каюту.

— А куда же денется адмирал? — спросила Ксения.

— Будет ночевать в матросском кубрике, таков обычай британского флота, — и я завалился спать.

Утром я спустился к завтраку и встретился с Марией Федоровной.

— Сандро, завтрак был просто великолепен. Такой ароматной ветчины и свежего масла я давно не ела. Даже не знаю, до этого ты отлично исполнял функции военного министра моего двора, а теперь еще и проявил талант интенданта и генерал-квартирмейстера, — сказала теща.

— Рад стараться ваше императорское велич-ч-чество, — взяв руки по швам и по фельдфебельски вытаращив глаза на начальство, шуточно поблагодарил я.

— Все бы тебе клоунствовать, Сандро, но Ксении повезло с мужем, который не унывает в любой обстановке и делает дело.

Не знала моя наивная теща, что эта ветчина и масло хранились в гигантских холодильниках линкора не менее полугода, не будем ее разочаровывать, впрочем, лучше этого сейчас в Крыму все равно не найти…

На следующий день я поехал в Севастопольскую школу. На мне было короткое пальто без погон, в котором я уже год прогуливался по Дюльберу и я не привлекал ничьего внимания: подумаешь, очередного офицера британцы повезли в контрразведку на предмет былого сотрудничества с красными. С собой я прихватил из кладовой по фунтовой жестянке ветчины и масла. На аэродроме, где раньше стояли десятки аэропланов, я увидел одинокий аэроплан "Лебедь XII" (улучшенный немецкий Альбатрос с 150 сильным двигателем "Cальмсон". Я хорошо знал этот аэроплан, так как курировал его испытания в 1916 г. Аэроплан получился неплохой, хотя пилотировать его мог только опытный летчик (аэроплан норовил свалиться в пикирование из-за перетяжелённости носа мощным двигателем, зато славился своим потолком в 3000 м на который не могли забраться многие истребители, а у тех, кто мог глохли моторы из-за переохлаждения. В общем, довольно надежный аэроплан. Аппарат чаще использовали в качестве разведчика, но в двухместную кабину от мог взять еще и груз или нести бомбы. Меня встретил Кетлинский.

— Александр Михайлович, вы бы телефонировали, я бы успел подготовиться к вашему визиту.

— Ничего страшного, соберите кто есть из старой гвардии, и вот гостинцы к чаю, — я передал пакет с ветчиной и маслом.

— Мне вообще-то вылетать через час, я получил пакет от Кэлторпа и должен срочно доставить его командующему, а потом вернуться с ответом назад. Кроме того, сейчас должны разгрузить заднюю кабину — я перевозил патроны для офицерских добровольческих батальонов, формируемых в Крыму, а то им нечем воевать с красными партизанами. Вы ведь знаете, какая здесь чехарда. Формально существует Крымское правительство, но у него нет вооруженных сил и оно ничего не решает, даже защитить себя не может и дни его сочтены. Поднимают голову красные партизаны и формируются Добровольческие части. Кроме того союзники постоянно показывают, кто в Крыму теперь хозяин. Недавно в Керчи высадилось около 4000 добровольцев, так что, надеюсь, чаша весов склонится в нашу сторону.

— Так у вас пустая кабина! Слушайте, поручик, а давайте слетаем к Деникину вместе, вам же все равно нужен стрелок сзади.

— Не знаю, выше высокопревосходительство, как то столь высокопоставленных особ[37] возить не приводилось..

— Ну вот и начинайте, пока есть возможность. Петр Аркадьевич Столыпин летал пассажиром, а я чем хуже, все же бывший шеф авиации. Сейчас напишу записку жене, что задержусь с друзьями (ведь это — абсолютная правда), отправлю письмецо с британской охраной и полетим. А вернемся — привезем еще к столу чего-нибудь, вы пока распорядитесь, чтобы завтра кто-то хоть пришел, кто пообщаться со мной захочет. А чего это я вас уговариваю, я вам могу просто приказать как старший по званию. Шучу, конечно, я ведь не ваш начальник. Но мне очень хочется самому посмотреть, что творится в штабе добровольцев.

Так и решили. Пока разгружали кабину, Кетлинский раздобыл для меня шлем, очки, меховой реглан и меховые сапоги — полетим на высоте, там холодно.

Взлетели и взяли курс на Керчь. Мотор работал ровно, шли вдоль побережья. Сандро увидел Дюльбер и Ай-Тодор с высоты около тысячи метров. Домики смотрелись как игрушечные. Через два часа пошли на посадку в Керчи. Дозаправились и снова взлетели курсом на Екатеринодар, набрали высоту около двух тысяч метров, так прошел еще час полета. Вдруг Кетлинский замахал рукой влево и вниз. Снизу, с набором высоты, наперерез им шел неизвестный аэроплан с красными кругами на крыльях[38]. Кетлинский покачал крыльями в знак приветствия[39]. Встреченный ими аэроплан (а это был истребитель "Ньюпор 10" с нарисованным на фюзеляже красным дьяволом), заложил боевой разворот и резво зашел в хвост "Лебедю". Сандро увидел, как пули пробили перкалевую плоскость. Вот "дьявол" заложил еще разворот и опять зашел в хвост.

— Стреляйте, князь, это враг!

Я, уже поняв намерения противника опять атаковать с хвоста, быстро установил снятый было пулемет (пулемет сняли, чтобы снизить сопротивление и расход бензина, да и Кетлинский сказал, что пойдем над своей территорией) на шкворень и прицелился. Видимо, противник, выполняя разворот, заметил, что хвостового пулемета нет и решил зайти с хвоста (курсовые пулеметы менее заметны и "дьявол" решил не рисковать, вот эта самонадеянность его и сгубила). Вот истребитель противника попал в прицел, причем "Ньюпор" как-то завис относительно своей цели, видимо убрал газ, чтобы разделаться с "Лебедем" длинной очередью вплоть до поражения, а не проскочить опять из-за более высокой скорости. Но я нажал гашетку первым. Промахнуться длинной очередью с 50 метров было невозможно. Трассеры, а пулемет "Лебедя" был заряжен патронами с трассером на каждом пятом, врезались прямо в мотор "Ньюпора", он "клюнул" носом и начал быстро снижаться. Появилась струйка дыма, а затем показалось и пламя. Мы пролетели вперед, а на земле догорал костер сбитого ими аэроплана.[40] Вот и Екатеринодар, добровольческая столица. Кетлинский прошел над аэродромом, показав добровольческие круги на крыльях, и пошел на посадку. Зарулив ближе к большой палатке, служившей ангаром (перкалевые плоскости быстро портились от влаги, поэтому аэроплан требовалось сохранять сухим), он выключил двигатель. К аэроплану уже бежали техники, закатывать аэроплан в ангар.

— Господин капитан, поручик Кетлинский прибыл со срочным пакетом командующему.

— Хорошо, я сам отвезу. А кто это с вами?

— По пути вступил в бой с вражеским аэропланом. Метким огнем Великого князя Александра Михайловича противник был сбит.

— Вот это новость — ответил капитан. Неизвестно, что было бОльшей новостью: прибытие Великого князя или подбитый аэроплан. — Здравия желаю, ваше высокопревосходительство!

Я уже освободился от реглана, сапог на меху, надев свои обычные, снял пальто и предстал при погонах, надев фуражку, чтобы ответить на приветствие капитана.

— Здравствуйте, господин капитан.

— Разрешите поздравить с победой в воздушном бою.

— Да какая там победа, своего, ведь, русского пилота в землю вогнал.

Мы поехали в штаб. На крыльце нас встретил генерал в лихо заломленной фуражке.

— Инспектор авиации Добровольческой армии генерал-майор Кравцевич, — представился он. — Наслышан о ваших подвигах в небе (передали, значит, пока ехали).

— Да что там хорошего, погиб русский летчик, хоть и запутался в своих идеях, а жаль.

— Не стоит жалеть, господин адмирал, вы сбили мадяьра, одного из асов красного Поволжья, перелетевшего к остаткам армии Сорокина на Северном Кавказе и терроризировавшем наши наземные части. Любимым развлечением этого интернационалиста — коминтерновца было расстреливать конницу с бреющего полета, казаки их прямо-таки ненавидели и с радостью подтвердили нам гибель красного летчика. Там, у Сорокина на Кавказе, еще осталось пара Ньюпоров казанского авиаотряда красных, которые не дали нам удержать Казань. Они господствовали в воздухе, бросая бомбы на город, а когда появился единственный наш аэроплан, так свои же зенитчики тут же его и сбили, привыкнув, что над городом летают только красные[41]. А после потери Казани Восточная армия Колчака покатилась назад, так что все иллюзии на соединение белых сил пропали. Разве только, что Каппель перед этим захватил 650 млн золотых рублей — половину золотого запаса Империи, воспользовавшись переходом на его сторону сербского батальона, охранявшего запас в Казанском кремле. А что еще сербам было делать — они этим золотом купили себе жизнь, комиссары с матросами давно к этому времени драпали вверх по Волге. И продолжи Каппель наступление на Нижний Новгород — и остаток золотого запаса был бы наш, а большевики в Москве сосали бы лапу. Так нет, господа эсеры-брехуны из КОМУЧа приказали остановиться. И где теперь их "Народная Армия" — разбежалась по домам и колчаковский фронт сейчас держит Каппель и дивизия из Ижевских и Воткинских рабочих. Вот такие рабочие и есть народная армия против коммунистов.

— Да, Главнокомандующий вас немедленно примет после того, как ознакомится с доставленным пакетом. Вы, наверно знаете, что из триумвирата основателей белого движения остался один он[42]. Сейчас у него барон Врангель, командующий Кавказским фронтом.

Ждать пришлось недолго, адъютант пригласил меня войти.

В просторном, но довольно скромно обставленном кабинете с большой зашторенной картой находилось два генерала. Один, пониже, мне показался стариком и я едва узнал Антона Ивановича Деникина, которого помнил бравым генералом-генштабистом с лихо подкрученными вверх усами. Второй был барон фон Врангель, из старинной шведской семьи, давным-давно поступившей на службу к русским государям. Деникин был в общевойсковой форме, а Врангель в черной черкеске, которую он, видимо, носил как Командующий кавказским фронтом добровольцев и которая шла ему, подчеркивая ладную и стройную фигуру.

— Здравствуйте, Александр Михайлович, обратился ко мне Деникин, барона Врангеля, вы, видимо тоже знаете.

— Да Антон Иванович, с Петром Николаевичем я тоже знаком. — мы обменялись взаимными приветствиями.

— Какими судьбами? Вы — единственный из Великих князей, появившийся за все время в действующих против большевиков армиях.

— Да, к сожалению практически все, кто не уехал за границу, погибли. Остались два моих брата в Петропавловке. Может быть, как-то удастся договорится об их обмене на высокопоставленных красных? Я мог бы поговорить и с союзниками, у меня доверительные отношения с командующим союзной эскадрой вице-адмиралом Кэлторпом. Но как бы мне не хотелось облегчить участь любимых братьев, я могу это сделать после того как исполню свой долг перед Россией как русский офицер, а не как член свергнутой династии.

Дело в том, что адмирал Кэлторп не далее как вчера сообщил мне о готовящейся в Париже конференции держав-победительниц. Туда пригласили и греков и сербов и болгар, а вот официальная русская делегация представлена какими-то сомнительными личностями вроде бывшего министра иностранных дел Сазонова и эсера-боевика Бориса Савинкова. Представляете, куда нас могут завести эти люди. Они уже несколько раз показали, что им наплевать на Великую Россию и готовы продать ее с потрохами на заклание союзникам. Уж не знаю по каким причинам, Кэлторп предложил мне поехать на эту конференцию. Я мог бы это сделать и как частное лицо[43] и добиться выступления, но, мне кажется, больший вес моим словам придало бы выступление от офицерства России, ее единственной надежды.

— Ах, Александр Михайлович. Вы, наверно не знаете, что союзники признали права адмирала Колчака и оказывают ему помощь после того как адмирал подписал бумагу, составленную главой союзнической миссии генералом Жаненом. В этой бумаге Россия обязывается компенсировать все расходы союзников по займам как бывших, так и будущих, включая упущенную выгоду рантье, заплатить за все разрушенные заводы и иные предприятия, то есть компенсировать все убытки иностранцам в полном объеме. Кроме того, признать де-юре все отделившиеся от империи образования, где уж тут единая и неделимая… К генералу Краснову тоже подкатил с подобной бумагой какой-то французский капитан, так тот зачитал текст своим донцам и выгнал француза (а ведь известно, что Дон поддерживался немцами[44] и француз надеялся, что кто-кто, а Краснов будет сговорчивым). К нам с подобными бумагами никто даже не обращался — знают, какой будет ответ.

Вот и объяснение приоритета Колчака в помощи союзников.

— Я мог бы постараться переломить это предубеждение.

— Ваши бы слова да Богу в уши, дорогой Александр Михайлович. Нам ведь для наступления весной и летом 1919 катастрофически не хватает всего, прежде всего — вооружения. Кубань как-нибудь прокормит добровольцев, а вот без винтовок и патронов нам с красными не справится. И, кроме винтовок, хорошо бы, по крайней мере, пять сотен стволов артиллерии, тысячу-две пулеметов, да аэропланы и танки будут в самый раз. И вторая проблема — красные быстро пополняют убыль живой силы, проводят мобилизации офицеров. Троцкий мобилизовал офицеров почти столько сколько служит у нас, а солдат — вдесятеро. Если у нас раньше офицеры-добровольцы пробирались на Юг, то сейчас этот ручеек иссяк, только казачество дает пополнение, а казаки, как показал опыт боев, не стремиться выходить за пределы области своих войск, как они говорят "за мужиков воевать". Вот эта проблема даже поважнее будет.

Не все же держаться на личной храбрости офицеров. Да, мы тут получили сообщение от наших авиаторов, что вы лихо сбили красного мадьярского летчика. Георгия не дал бы, но мечи к имеющемуся ордену вы заслужили. Чем награждены, напомните мне? -

— Владимиром 2 степени, ваше высокопревосходительство. Данные при рождении династической орден Андрея Первозванного и высшие степени орденов российских, кои положены к парадному мундиру, на конференцию одевать не планирую, тем более, нет их у меня — в Петербурге остались и Бог знает, где они сейчас, так же как и парадный мундир. Пусть господа союзники видят, что мы воюем.

— Но для того, чтобы я мог дать к нему мечи, вы должны быть среди добровольцев.

А по поводу парадного мундира вы правы — не до парадов нам сейчас.

— Не ради награждения, а ради возможности представлять Белое движение на конференции держав, а затем, вернувшись в Россию, продолжить борьбу, прошу зачислить меня на службу.

— Шефствовать над авиацией и флотом, возьметесь, адмирал? Ни того ни другого у нас практически нет, создавать с чистого листа придется. Не стрелком же на аэроплан вас сажать?

— Согласен. И, прошу выдать мне что-то типа верительной грамоты для присутствия от Добровольческой Армии на Конференции Держав. Я возвращаюсь в Севастополь и немедленно отправляюсь в Париж. После выступления возвращаюсь в Екатеринодар.

— Вот и отлично. Рапорт о приеме на службу на мое имя напишите. В качестве знавших вас рекомендателей, вот, Петра Николаевича попросим, согласны.

— Согласен, подпишу ходатайство после того как поговорю с адмиралом. Пройдемте, тут есть совещательная комната, не будем мешать Главнокомандующему.

У нас состоялся довольно обстоятельный разговор с бароном. Мне показалось, что он более волевой командир, чем мягкий и интеллигентный Антон Иванович. Если у них получится работать вместе, это будет хороший тандем, ну а если нет… не хочется даже и думать.

Через пару часов я получил выписку из приказа о зачислении меня на службу. Вторую бумагу — о присвоении за боевой подвиг мечей к имеющемуся ордену Св. Владимира. И третью: на русском и французском языках о направлении меня на Конференцию держав в качестве Полномочного представителя сражающейся Добровольческой Армии.

После этого генерал Кравцевич подвез меня на аэродром, откуда с рассветом мы с Кетлинским вылетели обратно. Путь назад прошел без приключений, мы приземлились в Каче и попали в объятия авиаторов — наших друзей по авиашколе. После дружеской пирушки, позвонив в Дюльбер, я попросил прислать авто и скоро был дома. Ксения на меня накинулась с упреками, мол, эти авиаторы до добра не доведут, она всю ночь не спала. И чем это от меня воняет — спиртом, бензином и эфиром? Я казал, что она точно определила состав "казанской" смеси[45], но ее не пьют, а на ней сейчас летают аэропланы и провалился в сон, сказав, что посплю и всё объясню.

Утром я ей рассказал, что встречался с Деникиным, про свое зачисление на службу пока умолчал, а про представительство на конференции рассказал и бумагу на двух языках показал, упомянув, что это было предложение адмирала Кэлторпа. Упоминание имени адмирала ее успокоило, поскольку как бы гарантировало участие британской короны, а не каких-то авиационных сорви-голов. Я сказал, что до отхода "Мальборо" еще месяц-два, а то и все три. Это время сборов зависит от тещи, она же упросила взять друзей и слуг, вот пока они соберутся, соберется она, пока доплывут до Британии, я все уже сделаю и встречу их на британской земле. На том и согласились.

Утром я позвонил адмиралу Кэлторпу и договорился о встрече.

На борту "Сьюперба", а катер опять подошел к адмиральскому трапу, меня встретил дежурный офицер и проводил к Кэлторпу.

— Сэр Александер, а вы отчаянный сорви-голова. Я получил радио с нашего миноносца в Керчи о том, что вы летали к Деникину и, более того, ухитрились сбить какого-то красного аса.

— Это так, — я подал ему "верительные грамоты" для участия в Конференции за подписью Деникина. — Вы же сами подсказали эту идею.

— Да, но я имел в виду ваше участие как частного лица. Давайте сделаем так, что я этих бумаг не видел, я вам предоставлю место на крейсере "Форсайт", который через несколько дней отправится в метрополию, а там поступайте как знаете и как сочтете нужным. Скажите, а зачем вам все это?

— Сэр Сомерсет, вы же знаете, что два моих брата томятся в тюрьме Петропавловской крепости в Петрограде. Я бы хотел привлечь к этому факту внимание глав союзников, может быть, что-то можно сделать. Не организовывать же мне воздушный налет цеппелинов на Петроград.

А что, это идея, купить у немцев десяток дирижаблей по сходной цене (если их еще не забрали союзники). В добровольцах поквитаться с большевиками в их логове, думаю, не будет проблем. Базой выбрать территорию, контролируемую Юденичем и за пару-тройку часов, над морем, чтобы раньше времени не "засветиться", да при попутном ветре — вот он, град Петров. Ночью, с прожекторами, под вой сирен и разрывы бомб на бастионах Петропавловки и, чем черт не шутит, утопить "крейсер революции" если он еще там. Высадить десант прямо в крепость, забрать узников, пошуровать в монетном дворе (надо же окупить мероприятие: погасить кредит, вознаграждение бойцам, пенсии семьям погибших), если он еще там — и в обратный путь. Вот только где денег взять на цеппелины? В кредит у французов? А, может, союзники поддержат линкорами, обстреляв Кронштадт? В худшем случае, отвлекут внимание, возникнет паника. А в лучшем — вдруг прорвутся мимо фортов, тогда можем и город занять.

— Сэр Александер, я и раньше знал, что вы прожектер с вашими флотскими проектами (оказавшимися, между прочим, правильными и дальновидными), но теперь я вижу, что пьяный воздух революции сделал вас еще и авантюристом[46]. Весьма вероятно, что вы им были всегда, только маскировались под рассудительного советчика императора Николая, но он никогда не следовал вашим советам, а ведь, если бы прислушивался, был бы жив.

— Спасибо, сэр Сомерсет, тогда разрешите мне откланяться, надо еще собраться в дорогу, закончить дела.

— Вас оповестят о дне отплытия "Форсайта", но будьте наготове — при получении сигнала от Адмиралтейства он покинет порт незамедлительно. "Мальборо" уйдет не ранее, чем через месяц, но пусть Романовы тоже будут готовы к этому сроку. Сэр Александер! Я знаю, что вы — патриот России, но Королевский флот будет счастлив числить вас своим офицером. Я даю вам в этом слово и постараюсь, чтобы вы не очень пострадали в чине. Ваш Колчак — британский офицер, что не мешает ему быть Главнокомандующим Восточной группы белых армий[47].

С тем я и вернулся в Дюльбер. Я еще раз объяснил Ксении, что два моих брата в тюрьме, сам я их освободить не могу. Денег, чтобы купить у немцев цеппелины и организовать десант, у меня нет. Единственный шанс — привлечь внимание к их судьбе — на Конференции держав и я должен использовать этот шанс. Надо еще заказать у ювелира мечи к шейному ордену, наверно, пошить новый китель и брюки и присмотреть штиблеты типа форменных — вот в этом я и появлюсь перед просвещенной Европой, не в сапогах же разгуливать по парижским паркетам — не поймут[48], собраться и ждать известий от Кэлторпа.

Со мной собрался плыть в Англию мой старший сын, Андрей. Летом 1917 г. он ушел со службы в звании корнета Кавалергардского полка, а через год женился на красивой девушке, дочери итальянского герцога Фабрицио Сассо-Руффо и княгини Мещерской, Елизавете Фабрициевне. Сейчас она ждала первенца и Андрей спешил как можно раньше покинуть Россию, поскольку здесь можно было ожидать чего угодно, а на Британских островах они надеялись найти покой. Как офицер, Андрей ничего собой не представлял, да и кавалергарды всегда были сборищем золотой молодежи, что-то я таких среди белых не видел. Он обладал способностями художника средней руки, но никак не военными. И что это за привычка всех Романовых заставлять носить погоны? Сколько людей искусства и ученых пропало для России, замещенные весьма посредственными военными, да еще и на руководящих постах.

И вот 11 декабря 1918 г мы с сыном стояли на палубе английского крейсера-разведчика "Форсайт". Вдали постепенно исчезали очертания севастопольской бухты, набитом, как сельди в бочке, военными судами под всеми флагами: британским, французским, итальянским, болгарским. Не было только русских флагов…

Британский капитан при нашем прибытии на борт извинился, что не может предоставить адмиральской каюты, ее просто не было на легком крейсере. Легком-то легком, но единственном в классе с вертикальным бронированием борта в 50 мм по всей длине и это не мешало делать ему при экономичном ходе свои 20 узлов. Тем не менее, нам выделили рядом две каюты подальше от шума машин и жена Андрея чувствовала себя вполне комфортно. На палубе было холодно и она осталась в теплой каюте, мы не стали настаивать, вот войдем в более теплые средиземноморские воды, тогда и подышит морским воздухом. А вдруг мой внук будет моряком, коль его мать надышится морским йодистым запахом. Я буду только рад, будет о чем поговорить с внуком деду на старости лет, сидя у потрескивающего камина. Я вспомнил себя, юного, мечтающего о Морском корпусе, что сразу было встречено "в штыки": среди Романовых только два моряка и оба никчемные людишки, заявил мой отец. Но я настоял на своем, окончил корпус, получил первый офицерский чин. Сначала был командиром маленького миноносца, затем старшим офицером, а после и командиром броненосца "Сисой Великий", стал младшим флагманом Черноморского флота и "посадил орла на погоны"[49]. А затем началось увлечение проектами, я издавал для офицеров иллюстрированные справочники по иностранным флотам, с силуэтами кораблей и их характеристиками. Это было настолько ценно, что во время визита на "Сьюперб" один из британских офицеров попросил оставить автограф на таком справочнике на русском языке (благодаря картинкам и силуэтам его можно было использовать, даже не зная язык, тем более что название корабля давалось на родном языке. Мои проекты преобразования флота и усиления Тихоокеанской эскадры вырастили мне сильных врагов, под их давлением, я был вынужден уйти в отставку. Последней каплей интриг, переполнившей чашу терпения, стала отмена блокады коммуникаций вспомогательными крейсерами Доброфлота, переделанными из гражданских скоростных лайнеров в японскую войну. Последующие 5 лет были самыми спокойными в моей жизни, мы путешествовали, наслаждались семейной жизнью, у нас подрастали чудные дети, которым мы с Ксенией могли уделять много времени. Так было, пока я не увидел в 1910 г полет Блерио на своем аэроплане. Немедленно написал Ники очередной прожект создания воздушного флота в России, который был принят (дядя нашел себе игрушку, которая никому не мешает, наверно, подумал Ники). Русские летчики учились во Франции, тогдашней законодательнице авиационной моды, была создана Севастопольская школа в районе реки Качи, вырастившая целое поколение русских авиаторов. Я стал вице-адмиралом, шефом русской военной авиации. До войны по количеству аэропланов Россия уступала только Франции. Были уникальные аэропланы, вроде "Ильи Муромца" конструктора Сикорского. Как только дело раскрутилось, нашлось много желающих "погреть руки", авиацию разделили на два управления — Южное, со штабом в Киеве, возглавил я, в "утешение" получив в 1916 г чин полного адмирала и Владимира 2 ст. И вот теперь я, полный адмирал и кавалер ордена Св. Владимира с мечами, стою на палубе иностранного корабля, уносящего меня прочь от родных берегов. Я все же изготовил у лучшего севастопольского ювелира золотые мечи к имеющемуся у меня ордену и заказал такой же дубликат в позолоченной бронзе и темно красной прозрачной эмали для повседневного ношения. Лучший портной пошил мне новый повседневный темно-синий мундир с позолоченными пуговицами. Теперь новый мундир аккуратно повешен в шкафу каюты, а на мне все тот же, который я ношу с прибытия в Крым. Подошел посыльный и передал, что командир и офицеры приглашают нас в кают-кампанию (сегодня же у англичан рождественский Сочельник, подумал я, но отказался, сославшись на необходимость быть рядом с княгиней императорской крови[50]).

Запомнилось прохождение Босфора и Дарданелл. В районе доков Стамбула я увидел знакомый гигантский силуэт "Явуз Селима", он же немецкий "Гебен". Еще полгода с небольшим назад, красовавшийся на рейде Севастополя, сейчас он представлял собой жалкое зрелище останков боевого корабля.

"Форсайт" оказался хорошим ходоком, и, несмотря на то, что нас немного потрепало штормом в уже Атлантике, у берегов Испании, через неделю мы были в Английском канале[51]. Высадив пассажиров, крейсер пошел в Скапа Флоу, базу британского флота.

Мы же без труда добрались до Парижа. Французская столица уже не была тем беззаботным городом, как она запомнилась большинству русских аристократов, прожигавшим здесь жизнь и состояния. Везде, начиная от плохо убранных улиц, были следы бедности и запустения. Много мужчин с пустым рукавом пиджака или на костылях, кашляющих из-за сожжённых газом легких или слепых в синих круглых очках, тоже жертв газовой атаки. Но у тех, кто уцелел, глаза светились надеждой на какую-то лучшую жизнь, которая непременно будет, ведь недаром они уцелели в этой всемирной бойне. Впрочем, это относилось к публике на улицах и в дешевых кафе. В дорогих ресторанах сидели совсем другие люди — хорошо одетые, сытые, разбогатевшие на военных заказах и воровстве военных грузов. Они чувствовали себя хозяевами жизни, но я-то знал, что только чиркни спичкой большевизма и этот пороховой погреб взорвется не оставив им никаких шансов.

Вести шикарную жизнь аристократов и нуворишей нам не позволяли средства. Отправляя нас в дорогу, Ксения ссудила нас (я догадываюсь через кого) кое-какими скромными средствами, передала бриллиантовую подвеску: "в крайнем случае, продашь". Сказала к кому обратиться в датском посольстве за небольшим кредитом в банке. Тут уже однозначно просматривалась помощь тещи, впрочем она души не чаяла в Андрее, при рождении его велев дать полный салют в 21 залп, как при рождении Великого князя, а не сокращенный как было положено князю крови, а потом, когда он стал кавалергардом, подарила ему автомобиль.

Получив в банке деньги, мы сняли номера в скромной, но чистой гостинице (датчане из посольства порекомендовали). Я сознательно не поддерживал связь с сотрудниками русского посольства, так как они все представляли правительство Колчака, всей той камарильи, что окружала адмирала. Кое-кто тащился за ним еще с недоброй памяти КОМУЧа, остановившего удачное продвижение Каппеля на северо-запад вдоль Волги.

Уж не террористу ли Савинкову прикажете мне руку подавать? Его руки в крови Великого князя Сергея Александровича и многих других. Или министра Сазонова привечать? Того, который прославился своим лоббированием интересов Польши, сделав все, чтобы Польша отложилась от России на радость союзникам[52]. Зачем такой министр иностранных дел, если для него интересы чужого государства / государств выше, чем своего собственного? И вот эти люди будут официально представлять Белое Движение!?

До начала конференции оставалась неделя, и я решил нанести визиты ключевым персонам, от которых зависел результат переговоров. Первым из них планировался Председатель конференции премьер-министр Французской республики Жорж Клемансо. Я представился и попросил аудиенции у премьера. Секретарь удалился к своему шефу. Вернулся он быстро.

— Господин премьер-министр очень занят и просил извинить его, ваше императорское высочество. От также просил изложить мне в беседе с вами основную суть ваших предложений. Возможно, после этого, через неделю он уделит вам время для частной беседы.

Молодой человек был прекрасно воспитан, он предложил мне кресло, папиросу и кофе. Но в русском вопросе он вообще не разбирался. В армии он не служил и, естественно, не воевал. Я попытался рассказать ему обстановку в России, о том что три русских армии сейчас зажимают большевиков в клещи, но эти армии разуты, раздеты, у них нет оружия.

— Россия оказывала французам союзническую поддержку, даже когда сама испытывала трудности. Армия Самсонова углублялась в территорию Восточной Пруссии, так как об этом просили союзники, мол надо напугать немцев, чтобы те сняли десяток дивизий с Западного фронта. Они их сняли и Людендорф отправил на тот свет 150 00 русских солдат, чтобы маршал Жоффр совершил чудо на Марне, в то время как русские солдаты десятками тысяч гибли под Сольдау. Знает ли секретарь имя спасителя Франции. Нет, этого он не знал, он знал байку о парижских таксистах, доставивших на своих Рено подкрепление Жоффру и это было тем самым чудом. Много ли перевезли таксисты? Полк, от силы два, а целая русская армия прямиком направилась на небеса.

Париж был спасен, но помнит ли Париж об этом? Нет, не помнит…

Потом были просьбы отправить русский экспедиционный корпус орошать своей кровью поля прекрасной Франции. И корпус был отправлен, его бросали затыкать самые опасные места и за время войны его личный состав три раза обновился. То есть целая русская армия пала в боях на французской земле! Как говориться, долг платежом красен! Может быть, пора отправить экспедиционный корпус полить своей кровью поля России?

— Нет что вы ваше императорское высочество, солдаты устали и не хотят воевать.

— Если ваши солдаты не хотят воевать, почему тогда наши хотели умирать за Францию. Потому что в армии есть дисциплина. Если солдат не выполняет приказание офицера, потому что, видите ли, он устал и ему не хочется, — это не солдат и не армия. Вы знаете с чего началась та кровавая вакханалия в которую погрузилась Россия сейчас. С разрешения солдатам не выполнять приказ офицера. А потом они стали этих офицеров убивать, а затем грабить и убивать обывателей, потому что их некому защитить. Вы знаете, что может сделать толпа звероподобных вооруженных людей с мирными обывателями? Вы этого себе просто представить не можете, а я видел это сам. Когда ночью к вам врываются в дом, приставляют к вашему лбу ствол револьвера и делают, что хотят во имя революции. Пример заразителен и я не поручусь, что вы можете увидеть это здесь, в прекрасной Франции.

Поэтому надо остановить коммунистическую заразу пока она не перекинулась в Европу. Вы думаете, что это вы сокрушили кайзера? Своим стратегическим умением и храбростью солдат? Нет, молодой человек, кайзера сокрушила германская революция, она развалила военную машину, которая была совершеннее вашей. Ведь это немецкие войска были под Парижем, а не ваши под Берлином, когда немцы запросили мира.

Хорошо, если ваши солдаты устали, не хотят и не могут воевать, вы настолько слабы, что не можете приказать им ехать в далекие края, то почему бы великим державам не дать нам оружие и снаряжение с германских складов, да и свое вам уже не нужно. Мы сами остановим большевиков и в очередной раз спасем Европу.

Тут я прервал свой монолог. Я понял, что с таким же успехом я мог обращаться к стулу или шкафу, эффект был бы тот же самый.

Неудача постигла с попыткой разговора с премьер-министром Великобритании Ллойд Джорджем. Сказав, что все уже согласовал с главой русской делегации господином Сазоновым и дав мне как частному лицу, только 10 минут на тезисное изложение, британский премьер ответил, что Британия поддерживает стремление национальных правительств на ее окраинах к созданию самостоятельных государств. Иными словами, она выступает за раздробление Российской империи. Он также высказался против посылки экспедиционного корпуса, заявив, что это была ошибка и в ближайшее время все британские солдаты вернутся на родину. Это был типичный гражданский, лейборист и квакер, то есть, человек привыкший балансировать между крайностями и никогда не выполняющий своих обязательств, тем более, в отношении каких-то туземцев.

Полной противоположностью ему выступал военный министр Уинстон Черчилл, боевой офицер еще со времен англо-бурской войны. Да и в недавнюю войну он, в чине подполковника шотландских фузилеров, провел определенное время на фронте, а не просиживал в Парламенте, как Ллойд Джордж. Он мне дал понять, что разделяет мое мнение о том, что "большевизм нужно задушить в колыбели"[53]. Для этого нужно помогать его противникам всем, чем можно, посылать свои войска, то есть действовать активно, пока процесс не зашел слишком далеко. В то же время, он не сможет послать ни одного солдата без разрешения премьера, но обещал поддержку во время Конференции. С Черчиллем во время краткой аудиенции у меня было полное взаимопонимание, но не ждать же, когда он станет премьером.

Американскую делегацию возглавлял полковник Ховз, но он ответил, что до прибытия Президента Вильсона ничего сказать не может и не будет обсуждать ничего.

И вот наступил день открытия конференции. Делегаты 27 стран собрались в Версальском дворце. Немцев и представителей держав — союзников Германии планировали пригласить позже, когда державы-победительницы выработают согласованные требования к побежденным. Залы дворца французских королей были полны самой разнообразной публикой: политики, дипломаты, генералы, причем, последние отличались тем, что чем меньше было их государство и чем меньшую роль оно играло во внешней политике, тем больше было на них золота эполет, звезд и орденов.

Премеьр Жорж Клемансо, на правах хозяина места проведения, открыл конференцию. В его речи не прозвучало ни слова о России — такой страны уже не было. Впрочем, это было только приветствие странам-участницам. Я осмотрелся и не увидел Сазонова с его делегацией в зале, возможно, им уже сказали о неуместности присутствия на пире победителей, хорошо еще, если бы потом не ввели вместе с побежденными.

На второй или третий день Ллойд Джордж все же упомянул о русских делах. Он долго распространялся о генерале Харькове, ведущем успешные бои против большевиков, не зная, что Харьков — это название города[54]. Он подтвердил свое нежелание помогать Белым армиям и, тем более, посылать войска союзников. Ему вторил лорд Бальфур: "войска устали, нас не поймут, если мы снова пошлем наших солдат за реформы в стране, не являющейся больше нашим союзником" Вот так: "реформы" и "бывший союзник". При обсуждении "русского вопроса" Клемансо солидаризировался с британским премьером. Представитель Японии сказал, что не против оказать помощь, но за крупные территориальные уступки со стороны России. Это заявление вызвало напряжение со стороны американского президента Вильсона, который все же выразил мнение отложить решение до более глубокого изучения русского вопроса. Вот так и прошла неделя, а как-то утром, открыв газету, у меня помутилось в глазах — в Петропавловской крепости вместе с двумя князьями императорской крови расстреляны мои братья: Николай, историк и литератор и Георгий, ученый-нумизмат. Все, больше живых Романовых в России не осталось. Самое ужасное, что после обеда сегодня у меня выступление перед депутатами. Отказаться? Но тогда высока вероятность, что мне просто больше не дадут слова. Нет, я все скажу эти зажравшимся "союзникам" разжиревшим на русской крови.

Ровно в назначенное время я поднялся на трибуну. Все, что было заготовлено и выучено, вдруг вылетело из головы. Наступило какое-то чувство бесшабашной легкости, с которым легко идти в бой и умирать. Я им рассказал о тяжелой борьбе, которую ведут добровольцы, против численно превосходящего противника, располагающего крупными материальными военными запасами. Про то, что такое большевизм, почему тысячи рабочих и крестьян вдруг последовали за Лениным и Троцким. Почему не исключена такая же перспектива для Европы, тем более, что большевики своим лозунгом приняли мировую революцию и старательно раздувают мировой пожар. О том, что жертвой этого пожара и пала кайзеровская Германия, а вовсе не из-за военного гения союзных маршалов и генералов.

Я напомнил о том, что Россия выручала своих союзников и проливала за них кровь своих детей, а сепаратный мир подписали не добровольцы белых армий, а большевики, по сути, обманув кайзера, дав ему что-то, чтобы потом отнять все.

Напомнил о предательстве по отношению к бывшему императору, которого отдали с семьей на растерзание, напомнил о судьбе расстрелянных и замученных Романовых, упомянув и о четырех последних из них, убитых уже во время конференции.

Я попросил помощи, если не союзными войсками, то не нужным им теперь оружием и снаряжением. Этой мелочью вы спасете своих детей, воззвал я к присутствующим, и спасете свою цивилизацию.

Моя речь была выслушана в абсолютном молчании и в таком же молчании я спустился с трибуны и вышел из зала. Никаких рукоплесканий и криков одобрения не было, только гробовое молчание[55].

В этот вечер я напился. Мне больше нечего было делать в Европе, я возвращаюсь в Россию. Разве что послушаю завтра выступление американского президента Вудро Вильсона (как его называли газеты, "голубя мира", инициатора и идейного вдохновителя парижской конференции).

Вильсон не сказал ничего нового, сказал, что русский вопрос весьма сложен и выходит за рамки конференции, а завтра он уезжает в САСШ. Конференция продлится еще месяц, не менее, но это будет всего лишь говорильня. В перерывах ко мне подходили разные господа, преимущественно, военные, жали руку и говорили, что если бы это от них зависело, они направили бы армию в Россию, но все зависит от политиков, война закончилась, генералы должны знать свое место.

Во время фуршета я оказался рядом с итальянской делегацией. Их премьер Орландо оказался славным малым, но ничего не понимающем о России, о чем он мне признался с милой улыбкой. Рядом с ним стоял генерал с усами щеточкой, представившийся как генерал-майор Дуэ, начальник итальянской авиации. Я вспомнил эту фамилию, она упоминалась в блокноте Алексею, что-то о войне в воздухе. Дуэ сказал:

— Ваше императорское высочество, я знаю, что вы тоже авиатор, стоявший у истоков русской авиации, несмотря на то, что носите погоны адмирала. Читал я и заметку в газете о вашем воздушном бое, где вы сбили красного аса. По-моему, это единственный случай в истории, когда августейшая особа, да еще в чине полного адмирала вела себя таким образом. Браво, мы, итальянцы, ценим храбрость и я был свидетелем вашего вчерашнего выступления. Могу засвидетельствовать, что вы храбры не только перед противником, но и перед сильными мира сего, что бывает не часто. Был бы счастлив завтра встретится с вами в нашем посольстве, мы могли бы обсудить вопросы сотрудничества, в частности, поставки аэропланов в Россию.

А вот это уже важно, подумал я и сказал, что с благодарностью принимаю приглашение[56].

Прогуливаясь с бокалом шампанского по залу я подошел к человеку в бедуинском бурнусе. Мы поздоровались. Это был полковник Лоуренс, герой пустынных сражений с турками. Выразив свое почтение я уже было собирался отойти, как женский голос рядом сказал: Джордж, представьте меня Великому князю… Кто такой Джордж, я понятия не имел, возможно, кто-то из секретариата Ллойд Джорджа или Черчилля, по-моему, Черчилля. Пока я размышлял, я услышал:

— Ваше императорское высочество, позвольте вам представить графиню Чиари.

Я повернулся и увидел улыбающуюся мне миловидную стройную черноволосую женщину с удивительными для брюнетки голубыми глазами. На вид ей было лет 35.

— Джулия — она протянула мне пуку, затянутую в перчатку.

— Александр — ответил я.

— Александр, я была поражена вашим выступлением. После этих сухих старцев вы вылили на слушателей поток эмоций, говоря им не всегда приятные, но искренние слова.

— Джулия, а что здесь делаете вы? Политика — недостойное дело для красивой женщины.

— Я — журналист, но не пишу в изданиях для суфражисток[57]. Предпочитаю писать под мужским именем.

— Весьма необычное все же занятие. Как ваш муж относится к вашей журналистике.

— Я свободна и могу позволить себе никому не давать отчета в своих поступках. В наше время это такая редкость.

— Да, я не могу сказать о себе то же. Я офицер, моя страна ведет войну и я должен вернуться в Россию.

— Расскажите мне про Россию и про русских, что там сейчас происходит. Возможно, я смогу написать об этом статью и это привлечет внимание публики.

Мы переместились в уютный ресторан, где нам никто не мог помешать и целый вечер я рассказывал Джулии про то, что случилось с Россией и со мной за год, что я видел сам и что слышал. Рассказал о Добровольческой Армии, которая борется с большевиками. Потом она попросила рассказать о императорской России, о моей службе на флоте. Ей все было интересно, я нашел человека, который слушал меня с нескрываемым интересом и сопереживанием. Я чувствовал, что интересен ей и как мужчина и все закончилось у нее на квартире. Когда я утром проснулся с легкой головной болью, Джулии уже не было. На столике лежала записка: "Милый, ты был просто великолепен. Если все русские такие как ты, я понимаю, почему европейские мужчины вас не любят — они просто проигрывают вам и мелко мстят. Не ищи встреч со мной, это небезопасно для тебя и меня. Я сама позже дам о себе знать. Любящая тебя Джулия. P.S. Я никакая не графиня! И будь счастлив, мой адмирал".

Я оставил ключ консьержу, попил кофе с свежевыпеченными круассанами в ближайшем кафе и поехал в гостиницу. Привел себя в порядок, побрился, подсчитал наличность — осталось максимум дней на 7-10 в режиме экономии, если не продавать бриллиантовую подвеску. Но я надеялся, что англичане довезут меня обратно бесплатно, как и в прошлый раз.

Прием в итальянском посольстве прошел как никогда, удачно. Я понял, что Италия произвела большое количество аэропланов и запасных частей к ним, которые теперь никому не нужны. Я сказал, что у Добровольческой армии нечем платить за аэропланы, хотя они ей нужны. Посол Италии, премьер министр и генерал Дуэ заверили меня в том, что согласны поставить их в кредит с рассрочкой платежа на самых льготных условиях, причем, первая выплата начнется через 2 года, небольшими частями, под пять процентов годовых. Полностью кредит будет погашен за 10 лет. На таких условиях они согласны поставить хоть тысячу аэропланов, с запчастями, вооружением, авиапарками и мастерскими обслуживания, обучить пилотов и техников, причем работу инструкторов оплачивает итальянская сторона. Поставки могут быть гораздо шире: Италия готова поставить любое вооружение и снаряжение из имеющихся на ее складах, на тех же условиях.

Я ответил, что такое решение может быть принято только Главнокомандующим, генералом Деникиным. Также премьер-министр и генерал Дуэ пригласили посетить Рим и заводы ФИАТ, чтобы я лично мог убедиться в качестве продукции и убедить в этом генерала Деникина. Я поблагодарил за приглашение, мне было бы интересно посетить завод ФИАТ в Турине и завод Капрони в Милане, где встретится с конструктором Капрони, известном своими оригинальными работами. Но, с практической точки зрения сейчас для Добровольческой армии гораздо нужнее пулеметы и патроны, а также артиллерийские орудия со снарядами. Здесь, конечно надо посоветоваться с оружейниками, так как итальянские системы могут быть несовместимы с русскими. Гарантирует ли итальянская сторона достаточное количество боеприпасов, хотя бы на два года активных боевых действий войскового соединения в сто-сто пятьдесят тысяч человек? То есть, возможно ли вооружить итальянским оружием три полноценных корпуса военного времени (я не стал говорить, что у белых есть дивизии в 1500 бойцов, правда, все они офицеры. Мне ответили, что итальянский полк военного времени был примерно в 2600 человек при 54 легких и 18 тяжелых пулеметах и 12 легких орудиях. Всего в армии было более 100 полков. Сейчас производится сокращение армии, Италии не под силу держать под ружьем более 3 млн человек, включая флот и авиацию. Кроме того, промышленностью выпущено огромное количество стрелкового оружия и боеприпасов, хранение которых на складах тоже требует средств бюджета. Поэтому Италия готова продать на условиях кредита (а бывшее в употреблении оружие — отдать по очень низкой цене) Вместе с тем, это — вполне исправное оружие, оно идет на хранение только после ремонта. Италия не сомневается в победе белых армий и хочет видеть Россию своим сильным союзником, в противовес континентальным и заокеанским хищникам: Британии, Франции и САСШ.

То есть, Италия готова предоставить все необходимое для армии в 2 миллиона человек, ведущей боевые действия на протяжении года-двух, а при благоприятном развитии (начало погашения кредита) начать производство новых вооружений для России.

Что же, звучит правдоподобно и заманчиво. Если мы за два года не справимся с большевиками и не отправим их мыть золото в Сибири на восстановление собственной промышленности и погашение кредита, то грош нам цена. Надо воспользоваться, а то Виктор Эммануил Третий[58] продаст оружие каким-нибудь зулусам или шейхам. Вслух же я сказал:

— Благодарю Вас господа за столь деловое предложение. По возвращении я немедленно доложу его Главнокомандующему. Если будет возможность, то сделаю остановку в Италии и посмотрю на все своими глазами. На днях я убываю с британским военным кораблем обратно в Россию и, если будет возможность, капитан может доставить меня в Италию.

— Мне очень понравился конструктивный разговор с Вами, ваше императорское высочество, если британцы вас доставят до Италии то до России мы предоставим вам военный корабль.

На том и порешили, я вернулся в гостиницу и встретил взволнованного Андрея. Папа, ты что не читал сегодняшнюю "Ле Паризьен", там статья по поводу твоего выступления, в котором ты заклеймил основных союзников — Британию и Францию! Ну-ка, погоди, я взял у него газету. На первой полосе был мой портрет 5-летней давности при всех регалиях и заголовок "Великий князь обличает!". Не успел я прочитать пару абзацев, опять Андрей:

— Папа, тебе запрещен въезд на Британские острова как "персона нон грата"![59] Мы собрались плыть через Ла-Манш и подали документы в британское посольство для оформления въезда согласно приглашению короля. Кстати, крейсер "Мальборо" вчера вышел из Севастополя и через 10 дней будет в Британии. На борту все Романовы, включая бабушку и маму. Вот телеграмма, которая сегодня пришла в отель.

— Вам не отказали во въезде?

— Нет, но тебе передали вот этот конверт.

Я вскрыл конверт Форин Офиса. На плотной бумаге уважаемого сэра (а где титул?!) извещали, что в связи с его аморальным поведением, въезд ему в Великобританию невозможен. Вот как! Не из-за выступления, против правды не пойдешь, а из-за "аморального поведения".

Произошедшее резко меняло планы, теперь уже не попросишься пассажиром на корабль его величества.

— Андрей, когда вы уезжаете?

— Послезавтра, папа.

— А что вы так торопитесь? В Париже отличные акушерские клиники и доктор, что осматривал Лизу, сказал, что может вести ее беременность и роды у себя в клинике.

— Нет, папа, извини, пожалуйста, но никто не гарантирует, что завтра ты опять что-то учудишь и мы застрянем здесь надолго. А мне бы хотелось быть рядом с мамА, и Лизе будет не так страшно в семье.

Что же, в этом есть определенный резон. Кто его знает, что произойдет на континенте в ближайшее время, в тетради Алеши не было ничего про другие страны. А вдруг Париж в будущем станет каким-нибудь Робеспьером, как Петроград стал Ленинградом. Ну их, этих голозадых республиканцев[60]. Случись что, Английский канал остановит красные орды, а дредноуты станут сплошной стеной в "канале". Так что, надежнее для семьи быть в консервативной Англии с "добрым королем Георгом". Меня же там не ждут…

— Хорошо, сказал я Андрею. — я напишу мамА письмо, в котором все объясню. Завтра я его тебе передам, а ты отдашь ей сразу, когда вы встретитесь.

Они ушли к себе, а я погрузился в чтение газеты. В целом все было написано правильно, прямо стенограмма моей речи, но подано так ловко, чтобы напрочь рассорить Добровольцев с Британией и Францией. Но ведь я выступал как частное лицо, никто из премьеров моих "верительных грамот" не получал, а оставлять бумаги каким-то секретаришкам — много чести! Так что, официально Деникин здесь не при чем. Я посмотрел на подпись по статьей: Жюль де Ла Барт. Жюль — Джулия! Вот кто мне "подкузьмил". Похоже, дурачок Сандро вновь попал в какие-то закулисные игры. Уже не думаю, что это заказ красных, для того, чтобы Белые армии не получили помощь от Британии и Франции (тем более я выступал как частное лицо, хотя и был представлен как Великий князь и адмирал флота), но итальянские уши торчат заметно, как уши кролика в цилиндре неловкого фокусника. Не туда ли она меня толкнула — в объятия друзей из солнечной Италии?. Ну и что? Что мы теряем? Пока речь идет только о кредите за поставку, в общем-то, ненужного итальянцам вооружения. Никаких территориальных претензий не выдвигалось, никого и ничего признавать было не надо. Лучше условия могли бы быть только у немцев, но надо было ждать, когда там образуется новая власть, не с кайзером же в изгнании договор подписывать? А бритты с французам требует признания всех отделившихся государств, погашения всех долгов, компенсации упущенной выгоды проклятым жирным рантье, возвращение или компенсации за утраченную собственность иностранцев. Точно останемся "санкюлотами" с такими союзниками. Итальянцам выгодно сбыть устаревшее оружие (что-то никто из других союзников таких предложений не делал), а нам для борьбы с красными ничего больше и не требуется.

Что-то там Дуэ говорил по поводу завтрашнего отлета домой на личном аэроплане? Может, найдется место и для меня? Заодно, посмотрю на их авиатехнику в действии.

Решено, звоню Дуэ. После телефонного разговора, генерал, оказавшийся весьма любезным (не иначе, генерал воображал, что они загнали меня в угол, как им кажется: человек без документов и средств — навели, наверно, справки в гостинице о моих тратах), предложил мне место на личном аэроплане командующего авиацией Италии. Полетим одни — остальные члены делегации не доверяют аэропланам свои бренные тела. Приземлимся в Турине на аэродроме завода ФИАТ, генерал представит меня авиаконструктору Капрони. Ознакомимся с техникой. Потом поедем в Рим, осмотрим арсеналы. Возможно, король примет меня. И затем они доставят меня в Россию на военном корабле.

Естественно, я согласился. Вылет ночью, у меня еще три часа, чтобы собраться и прибыть в посольство, откуда поедем на аэродром. Я быстро сложил свои вещи и сел писать письмо Ксении. Естественно, я не стал писать о Джулии (хотя никто не гарантирует, что "доброхоты" расскажут, ну тогда и будем объясняться). Официальная причина — мой демарш на конференции, отчего я признан "персона нон грата" в Британском королевстве. А теперь мой долг офицера призывает меня в сражающуюся с большевиками армию. Пригласил ее на Новогодний прием в Кремле, по случаю завершения гражданской войны (надеюсь, но какой год — я не указал), после чего мы опять можем поселиться на Родине. Запечатал конверт и пошел к Андрею.

Отдал ему письмо и бриллиантовую подвеску: продашь ее только в крайнем случае, а так, если все будет в порядке и через неделю встретишься с мамА — отдай ей. Я сегодня ночью вылетаю в Турин вместе с генералом Дуэ. Мы обнялись и попрощались — я заметил на глазах Андрея слезы: он всегда был добрым и чувствительным мальчиком.

Через три часа я был а итальянском посольстве, где меня встретили посол и генерал Дуэ. Во время легкого ужина генерал развлекал нас идеями тотальной войны в воздухе, к неудовольствию посла, старавшегося перевести беседу в более непринужденно-светское русло (все же не каждый день ужин в компании Великого князя, читал я его укоризненные взгляды, направленные в сторону Дуэ). Но генерал оседла "любимого конька" и невзирая на тонкости этикета, с прямотой армейца рисовал нам чудовищные сюжеты будущей войны. По его словам, массированное применение бомбардировщиков способно поставить на колени любого врага, надо только завоевать господство в воздухе и все — дальше ковровые бомбардировки промышленных центров и мирных кварталов (последние даже выгоднее с точки зрения того, что сеют панику и деморализуют население), а пехоте и кавалерии остается только занять территорию противника. Причем, в ход идут бомбы фугасные и зажигательные, а также снаряженные ядовитыми газами[61]. Такой "комплексный подход" гарантирует, что противник не скоро решится восстанавливать разрушенное, население, охваченное ужасом, побежит из городов, блокируя дороги и затрудняя перемещение войск противника. Генерал даже предлагал создать флот из 500 тяжелых бомбардировщиков и подвергнуть города южной Германии и Австро-Венгрии таким бомбардировкам. Аэроплан для этого был создан — это тяжелый бомбардировщик "Капрони Са 4", способный брать полторы тонны бомб (наш Илья Муромец — только полтонны, подумал я). Кстати, именно на таком бомбардировщике, переделанном с пассажирский вариант "люкс", мы и полетим. Сейчас Джованни Баттиста Капрони, основатель и владелец собственного авиазавода в Милане и аэродрома Мальяпенса[62], работает над переоборудованием этих воздушных гигантов в рейсовые пассажирские аэропланы, надеясь открыть регулярное воздушное сообщение между европейскими столицами[63]. Вот это лучше, чем убивать беззащитное население, — подумал я — для гражданской войны в России эта концепция не годится — люди проклянут того, кто убивал беззащитных женщин и детей. Наше же задача — сохранить как можно больше русских жизней, в том числе красноармейцев и даже комиссаров, пусть отработают тот ущерб что нанесли, а труд он облагораживает и перевоспитывает даже злобные заблудшие души. И чем больше злобы — тем больше пусть отрабатывают за причиненный вред. Но не убивать!

Так ч думал, слушая разглагольствования апологета воздушной войны, пока не настала пора ехать на аэродром. В лучах прожекторов гигантский триплан Са 4 смотрелся величественным драконом. У аэроплана нас встретил экипаж во главе с командиром. Отрапортовав генералу, командир вопросительно уставился на меня. Хотя на мне была форменная фуражка, но плащ скрывал погоны. Генерал что-то ему сказал и командир почтительно отсалютовал мне. По трапу мы поднялись на борт. Внутри был салон с мягкими креслами в которых можно было дремать, столиком с держателями для стаканов с напитками. Нас встретил стюард в военной форме. Генерал спросил меня по-французски, что я предпочитаю. Я заказал кофе и коньяк. Генерал присоединился к моему выбору. "Змей Горыныч", так про себя я стал называть этот аппарат, начал выруливать на взлетную полосу, которая была ярко освещена прожекторами, моторы взвыли и после сравнительно короткого разбега (на борту ведь не было полутора тонн бомб), взмыл в ночное небо. Внизу проплывали огни предместий Парижа, "Змей" довернул и взял курс на Лион, где нам предстояла дозаправка и далее, ближе к берегу моря, чтобы не переваливать через Альпы" ("потолок" у "Змея" был 3 тысячи метров, скорость 100 км в час, дальность — 700–800 км), наш путь лежал в Турин. Весь путь должен занять около 8-10 часов, так что к обеду должны быть на месте. Попив кофейку с коньяком, который оказался весьма хорош, я решил подремать, по примеру генерала, который уже посапывал, уютно устроившись в мягком кресле. Проснулся я через 4 с половиной часа, когда "Змей" начал маневрировать, готовясь к посадке. Летчики точно вышли на привод аэродрома и посадка прошла отлично. Мы вышли подышать воздухом.

— Отличный экипаж, сказал я генералу. У вас очень хорошо отработаны ночные полеты.

— Это повелось еще с войны. Меньше всего бомбардировщики несут потерь именно ночью, днем, даже при сопровождении истребителей, потери тихоходных машин гораздо больше. Лучше обстоит дело, когда бомбардировщики идут в едином строю, прикрывая друг друга огнем бортового оружия, а истребители отгоняют аэропланы противника на дальних подступах, так, чтобы не попасть под огонь своих стрелков на бомбардировщиках. Но горе тому бомбардировочному экипажу, который отстанет от строя — он станет легкой добычей истребителей врага. Насколько я помню, ваше императорское высочество, вы, заняв место стрелка в двухместном аэроплане, лично сбили красный Ньюпор, так что вы понимаете толк в воздушном бое!

— Да, в какой-то степени, — ответил я, — видимо, скоро эта история будет растиражирована в подробностях. Я еще не знал, что в Италии этому "подвигу" одна из газет посвятит целую заметку, где будет приведена фотография какого-то летчика в шлеме-горшке, очках в пол-лица, из под которых лихо торчали в стороны длинные усы, вцепившегося руками в перчатках-крагах в пулемет и подписью, гласящей, что это Великий князь Александр ведет бой с вражеским асом. Я попросил показать мне кабину пилотов и она произвела на меня впечатление большим количеством навигационных приборов. Теперь не удивительно, что они с лёгкостью способны выполнять полеты ночью и в сложных метеоусловиях.

Потом мы опять взлетели и, выпив еще коньяку вместе с генералом, под ровный гул мотора я опять заснул и проснулся только в Турине. Аэроплан стоял на летном поле, светило солнце.

За нами приехал Джованни Аньелли основатель и владелец заводов ФИАТ (Fabbrica Italiana Automobili Torino), и мы отправились на завод, на заводе к нам присоединился сын владельца, в 1916 г он посетил САСШ (а еще ранее в 1908 г в САСШ был открыт филиал ФИАТ), после этого началось строительство здания нового огромного завода с испытательным треком на крыше и он уже почти готов. На ФИАТе, как и на заводах Форда в Америке, действует конвейерная система сборки, позволяющая выпускать продукцию в массовых масштабах. Во время войны концерно приносил большие прибыли, он освоил производство бронеавтомобилей, аэропланов и другой военной техники, вплоть до танков. Только сейчас строительство новых цехов заморожено, денег нет, рабочие бастуют под влиянием зажигательных речей Тольятти и Грамши[64].

— Вот как, влияние коммунистов докатилось и сюда.

— Вы правы, гран дьюк, мы с сочувствием относимся к той катастрофе, которая случилась в России и опасаемся того, что она повторится здесь.

— Вот поэтому я и прошу помощи в борьбе с большевизмом, которую ведет, истекая кровью, Добровольческая Армия на Юге России. В прошлом году войска Деникина были в Воронеже, это достаточно близко от Москвы, но кончилось оружие и боеприпасы и красным удалось отбросить нас назад. Сейчас готовится новое наступление, но я не знаю, чем мы будем воевать, наши резервы исчерпаны. А у большевиков в распоряжении все склады оружия царской армии и, к тому же, минимум пятикратный численный перевес над белыми войсками.

— Наверно, Вам, как авиатору прежде всего интересно осмотреть нашу авиатехнику.

— Да, конечно и это тоже, автомобили пока подождут, нам прежде всего нужны боевые машины.

— Мы поехали на аэродром. где летчики продемонстрировали искусство пилотажа на новых итальянских аэропланах. Генерал Дуэ обратил мое внимание на аэроплан "Ансальдо Балилла", с 220-сильным двигателем (что практически вдвое превышало среднюю мощность для двигателя истребителя, а на отечественный биплан Сикорского и вовсе ставился 60-сильный "Гном"). Благодаря мощному двигателю у этого аэроплана была высокая скорость — более 200 км в час, два синхронных пулемета "Виккерс" создавали приличную плотность огня, аппарат мог везти и бомбовую нагрузку, около 50-100 кг бомб в зависимости от дальности полета и количества топлива. Потолок — около 6 (!) километров и дальность полета до 500 км делали этот аппарат поистине многоцелевой машиной, хотя, конечно, по маневренности он уступал лучшему истребителю той войны — французскому SPAD. Генерал не стал скрывать, что при выводе из пикирования этот аэроплан слегка "проседает", что может стоить жизни неопытному пилоту, но если летчик знает об этой особенности, он в безопасности. Было заказано 1600 таких аэропланов (для Италии — это огромный заказ), но закуплено только чуть более 200, остальные на складах или в комплектах для сборки. То есть, эти аэропланы итальянское правительство может предоставить в кредит, о чем мы вам и сообщили.

Мы посмотрели как "Ансальдо Балилла" бросил бомбу с пологого пикирования и она легла почти точно в центр мишени. Я захотел познакомиться с летчиком, чтобы узнать, как он достигает такой точности.

— Лейтенант Серджио Грацци, выше высокопревосходительство.

— Грацци — один из лучших пилотов-испытателей, герой войны, 8 сбитых аэропланов — добавил генерал Дуэ.

— Господин лейтенант, как вы добиваетесь точности попадания с пикирования, а главное, как уходите от осколков собственной бомбы, ведь "Ансальдо" имеет склонность проваливаться при пикировании.

— Ваше высокопревосходительство, именно поэтому я и выполняю бомбометание с пологой траектории, так чтобы после отделения бомбы уже набирать высоту. А бомба, благодаря инерции и высокой скорости отделения от аэроплана, сама долетает до цели.

— Интересно, а трудно ли этому научиться?

— Зависит от предварительной подготовки пилота. Если класс высокий, то понять несложно и через несколько учебных бомбометаний уже начинает получаться.

— Спасибо, лейтенант, за объяснение. В условиях нашей войны наибольшее значение имеет как раз точность бомбометания, это позволяет экономить бомбы и не дает лишних жертв и разрушений. Например, когда нужно попасть в вооруженный пароход или бронепоезд.

Руководство фирмы поставило большой тент со столом с напитками и легкой закуской, генерал с руководством фирмы тут же разместились в плетеных креслах. А я взял чашку кофе и стал наблюдать за полетами, которые продолжались и после показа. Тут я заметил, что давешний лейтенант стоит неподалеку и смотрит на меня.

— Лейтенант, вы что-то хотите сказать?

— Да, ваше высокопревосходительство. В 1908 г я с родителями и братом жил в Мессине…

— Помню, там было страшное землетрясение и русская эскадра оказывала помощь, извлекая пострадавших из-под завалов[65].

— Да, правильно, я был одним из них. Мне тогда было 10 лет. Я очнулся уже после подземных толчков, наш дом был полностью разрушен. Мы лежали рядом с младшим братом, придавленные рухнувшим потолком в нашей детской. Было совсем темно и тихо. Брат был ранен, его голова была в крови, он плакал и звал маму. Я пытался говорить с ним, но он был в забытьи и не отвечал, только стонал и звал маму. Потом он перестал стонать и я почувствовал, что он холодный. Стало очень страшно и я тоже заплакал. Я так горько плакал, что снаружи меня услышали и кто-то начал разбирать завал. Люди говорили не по-нашему. Через некоторое время я почувствовал, что пошел прохладный воздух, на улице был день, но пробивался только слабый лучик света. Людям, которые нас спасали, не удалось поднять крышу, удалось только сделать узкий лаз и по нему ко мне прополз человек с фонарем, в котором горела свеча. Это был матрос. Он стал говорить мне что-то ласковое и утешающее. Слов я не понимал, только интонацию. Но она была очень доброй. Я немного успокоился и перестал плакать. Тогда он мне стал что-то рассказывать и даже напевать. А люди наверху продолжали работать, похоже, к ним подошла помощь. Матрос тоже рисковал, крыша могла рухнуть окончательно и придавить нас обоих. Через некоторое время завал расширили и матрос помог мне выбраться, потом они достали и тело братика. Я так и не узнал имя моего спасителя, меня отправили к доктору, он меня осмотрел, ничего особенного не обнаружил и передал карабинерам, которые уже прибыли из соседнего города, они тоже разбирали обломки и обеспечивали порядок. Карабинеры через день отдали меня моей тете, у которой я и вырос (родители тоже погибли, как и брат). С тех пор я в долгу перед русскими и хотел бы отдать свой долг помощи. Ваше высокопревосходительство, если вам нужен пилот (а я слышал, что вы прибыли для закупок нашего вооружения и, если сделка состоится, фирма предоставит инструкторов для обучения русских пилотов), я мог бы поехать в Россию хоть сейчас.

— Спасибо, лейтенант, если ваша компания согласится вас отпустить и генерал Дуэ не будет возражать (вы же на службе, как я понял) я вас возьму.

— Я все равно буду в ближайшее время уволен с воинской службы и останусь только шеф-пилотом испытателей.

Я поблагодарил летчика, записал его имя и вернулся к генералу. Генерал предложил либо поехать в Арсенал, либо к Капрони, в Милан. Я выбрал Арсенал.

Там мы долго ходили по бесконечным складам. Я увидел несколько сотен пулеметов Виккерс-Максим. Эта система меня привлекла тем, что хорошо знакома в России. Рядом я увидел ряды пулеметов, внешне сходных с Максимом, но с обоймой справа, а слева стояла какая-то кассета снаряженная патронами. Оказывается, это пулемет Перино, образца 1901 г, о котором я даже не слышал, так как он был секретным итальянским оружием. В этом пулемете на трехногом станке, более легком по сравнению с Максимом, так что даже были варианты с ленточным питанием, носимые в руках, была очень оригинальная конструкция самозаряжающихся обойм по 25 патронов каждая. Обоймы подавались из патронной коробки, отстреливались и тут же новые патроны из коробки укладывались в ту же обойму. Достоинством было не только то, что всегда была под рукой снаряженная кассета, а то, что патроны укладывались очень ровно, исключая перекосы. А что может случиться с пулеметчиком, который подпустил поближе конную лаву, чтобы всю ее положить на месте, а у него заклинило патрон, не хочется и думать… Старенький генерал, начальник Арсенала, сказал, что эти образцы, как и Максимы, они отдают практически даром.

Винтовки Каркано разных модификаций на меня не произвели должного впечатления, они были под патрон калибра 6.5 мм с тупоконечной пулей. Пистолеты-пулеметы Беретта — какие-то двуствольные уродцы, а вот пистолеты хороши. Но пистолетами сейчас много не навоюешь, нужно более мощное оружие, те же Маузеры под немецкий патрон, которых в России было немало. Вот это оружие тоже можно запросить.

Среди орудий привлекла внимание пушка 75/27, модель 11. Это очень легкое и компактное орудие было снабжено оригинальным компенсатором отдачи, такое устройство тормоза отката в виде горизонтально расположенного цилиндра позволяло стрелять с большими углами возвышения — до 65 градусов, что практически переводило пушку в разряд гаубиц и позволяло достигать дальности стрельбы более 10 км. По сравнению с нашей трехдюймовкой, лафет и конструкция были в 2 раза легче, станины лафета раздвигались, что позволяло быстро менять сектор обстрела. Недостатком был "европейский" калибр 75 мм, но таких снарядов к французским орудиям в России хватало.

Я спросил, много ли боеприпасов к этим орудиям, в ответ мне сказали что произвели много, с большим запасом и разных типов. Опять-таки, это неликвид, а нам очень подойдет такое легкое универсальное орудие не уступающее стандартной трехдюймовке, а во многом ее превосходящее.

— А что-то более крупного калибра есть в Арсенале, например, шестидюймовки Канэ? Оказалось, что есть и шестидюймовки, но их больше у моряков, есть и снаряды к ним. Про шестидюймовки у меня была одна интересная мысль и ее можно было бы быстро реализовать с большой пользой для дела.

Вообще, Арсенал напоминал пещеру Али-бабы: чего там только не было, стояли даже два чудовищных танка того же ФИАТАа с короткоствольным орудием в круглой башне сверху (я сразу вспомнил рисунок Алеши Егорова) и 3 пулеметами. Но если на Алешином рисунке это была хищного вида боевая машина, то итальянский танк смотрелся неуклюже[66] Генерал сказал:

— У нас их только 2 штуки, не рекомендую, машина не доведена до конца и до фронта не дошла.

Потом за мной приехал генерал Дуэ и пригласил на обед с Премьер-министром Начальником артиллерии, которому подчиняется Арсенал и Командующим сухопутными войсками, будет и министр двора его величества короля Виктора Эммануила Третьего.

Обед был в роскошном ресторане, все явились при параде, пришлось извиняться, но все было с пониманием принято. После традиционного обмена (я с Орландо обменялся улыбками как при встрече со добрым знакомым[67]) любезностями и, отдав должное еде и напиткам, министр двора сказал, что завтра меня примет король. Премьер-министр, хотя и будет меня сопровождать, но надо выработать единую точку зрения на объем помощи России. Орландо сказал, что еще в Париже сделал мне предложение по льготному кредиту и поэтому я и прилетел в Италию.

Я ответил:

— Господа. Спасибо за понимание ситуации, Россия сейчас — форпост борьбы с левыми и от того кто победит в этой борьбе во многом зависят силы левых в Европе. Мое путешествие показало, что Европа уже поражена вирусом большевизма. Белые армии, напрягая последние силы в борьбе, ведут неравный бой с красной заразой[68], но им не хватает оружия и снаряжения. На первое время я бы попросил прислать для обеспечения нынешнего наступления 150 орудий 75/27 11, 6 шестидюймовок Канэ, по 250 пулеметов Максим и Перрино, 6 аэропланов "Ансальдо Балилла". Ко всему этому вооружению необходимы боеприпасы на 4 месяца боев, для аэропланов — два-три инструктора и техника с комплектом ремонтного оборудованием, маслом и даже бензином. Я думаю, что за это время, а скорее всего и раньше, итальянское оружие хорошо проявит себя на наших фронтах и будет сделан большой заказ, для чего из России прибудет комиссия в составе специалистов и лиц уполномоченных к переговорам для больших поставок. То есть, прошу рассматривать эту поставку как помощь в ситуации, не терпящей отлагательств, поскольку промедление смерти подобно и всякая задержка ведет к гибели белых добровольцев и предрекает поражение белых армий. Откровенно говоря, помощь такого рода должна была быть оказана еще год назад, когда наши войска вели летнее наступление. Взятие Москвы окончательно бы склоняло чашу весов в пользу белых. Это же является и целью нынешнего наступления, которое по существу, представляет собой последний безумный бросок храбрецов против превосходящего их по силам противника. Если им не оказать помощь немедленно, дело их проиграно и красная волна захлестнет Европу. Подумайте о своих детях и внуках — наши добровольцы защищают и их тоже.

После моей речи воцарилось молчание, затем его прервал Главнокомандующий:

— Господа, после эмоциональной и искренней речи великого князя (кроме того, я уже читал в газете его выступление на Конференции Держав в Версале), я думаю, что нашим долгом является оказание помощи России. Готов открыть двери нашего Арсенала, тем более что скромный Великий князь вовсе не просит невозможного, это малая толика того, чем мы обладаем. Оружие уже бывшее в боях, сейчас оно никому не нужно. Покупателей на него нет и мы совершенно спокойно можем отдать его русским, сохранив еще и наши деньги на его хранение.

— Премьер-министр ответил, что он согласен с мнением военных и поддерживает его. Так он и доложит королю.

После этого мы еще немного посидели, затем мне сказали, что меня отвезут в отель. Перед убытием я обратился к министру двора.

— Прошу меня извинить и объяснить королю, что я не могу быть в парадном мундире при всех орденах. Во первых, он остался в Петербурге и бог знает где сейчас мои награды, во вторых. Я прибыл в штаб Добровольческой армии из места, где находился под арестом, хорошо, что хоть погоны смог сохранить. В-третьих, Добровольческая армия ведет боевые действия, поэтому там, наверно, ни у кого нет парадной формы. И последнее, я не говорю по-итальянски, но знаю английский, немецкий и французский, последний является официальным языком дипломатических приемов. Возможно ли использовать французский или будет переводчик?

— Я постараюсь объяснить это королю — ответил министр двора. Будьте готовы завтра к 10 00, за вами пришлют автомобиль и флигель-адъютанта его королевского величества.

Завтра в 10, как можно более приведя себя в порядок, я дождался прибытия адъютанта с автомобилем и мы отправились во дворец. Во дворце ожидание было недолгим и меня пригласили к королю. Виктор-Эммануил Третий был невысокого роста, что понравилось Ники во время визита итальянского короля в Санкт-Петербург на яхте-крейсере. Рядом с ним русский император был на полголовы выше, а так Ники обычно страдал, что ему приходилось смотреть снизу вверх, как, например, на Николая Николаевича, которого он вначале, став императором, даже побаивался и робел в его присутствии, особенно если дядя начинал говорить "командным голосом" как на плацу. Король в целом на короля как-то мало был похож, говорили, что его любимое времяпровождение — ужение рыбы и нумизматика[69]. Тихий, мирный худощавый дядька невысокого росточка — очень домашний король.

Я поприветствовал короля и был удостоен ответной улыбки:

— Я слышал, что вы утратили в революцию и заключение все ваши награды. В знак признания ваших заслуг как посланца Белого движения ведущего не на жизнь а на смерть борьбу за сохранение порядка и цивилизации мы вручаем вам знаки Великого Офицера Ордена Короны Италии[70]. Он взял из рук премьера открытую коробку красного цвета с белым шелком внутри и прикрепил к моему мундиру звезду ордена, а на шею адъютант прикрепил орденскую ленту с большим белым крестом ордена.

— В ответной краткой речи я поблагодарил короля и сказал, что этот орден я рассматриваю как признание заслуг всего Белого Движения.

Далее король продолжил:

— Мы приняли решение снарядить военный транспорт с оружием для оказания помощи Добровольческой Армии. Рассматривайте это как дар безотносительно новых кредитных поставок. Но я подтверждаю, что ваше командование может рассчитывать на льготные условия при закупке оружия в кредит. Премьер-министр подготовит соответствующее официальное письмо для вашего командования. Поскольку оформление кредитов занимает время, а его у вас нет, мы и присылаем этот транспорт и оружие, которое вы получите сейчас, может быть опробовано в бою в ближайшее время. Для исключения каких-либо неожиданностей транспорт будет сопровождать легкий крейсер наших ВМФ.

Пожелаю вам успехов в вашей нелегкой борьбе и буду рад видеть вас снова на земле Италии.

На этом аудиенция была окончена и я чувствовал себя окрыленным. Я вернусь не с пустыми руками, а привезу оружие! Потом мы с премьером согласовали детали по отправке и месту назначения. Орландо спросил, хочу ли я что-то посмотреть в Италии. Я поблагодарил и ответил, что в следующий раз, когда военная обстановка будет не столь острой, любезно воспользуюсь его предложением, а сейчас я хотел бы как можно быстрее оказаться в море на борту транспорта.

Не прошло и недели, как все было погружено на довольно большой пароход под итальянским военно-морским флагом. Я получил письмо от премьера для Деникина, список оружия, возможного к поставке из Арсенала с указанием количества и ценами, причем по большинству позиций было примечание "возможны специальные условия при крупной партии". Я так и не нашел время встретится с Капрони, возможно, в следующий раз когда буду заказывать аэропланы и авиадвигатели. Я проверял все и вся, чтобы потом не было никаких сюрпризов, смотрел сам за центровкой груза — не хватало, чтобы он сместился и мы пошли ко дну. Часть груза пришлось разместить даже на крейсере — ящики с патронами преимущественно. Прибыли инструкторы, среди них и Серджио, их тоже разместили на крейсере. Я же выразил желание остаться на транспорте, чем привел в замешательство командира крейсера: как, адмирал будет идти на этой лайбе!? Я объяснил ему, что от этой лайбы зависит жизнь моих боевых товарищей, поэтому каждый день, что я торчу в порту, уносит несколько сотен их жизней. Поэтому прошу не обижаться на мои причуды, а лучше выделить мне взвод морской пехоты с оружием для охраны опечатанных трюмов и контроля за командой. Капитан транспорта тоже был изумлен от известия, что русский адмирал будет находится на его борту, сказал, что к сожалению, у него нет адмиральского вымпела для подъема на мачте. Я не успел остановить его как он послал кока на берег за деликатесами и сказал что обедать буду вместе с офицерами транспорта, в кают-компании. Тут же я услышал, как капитан итальянскими матюгами послал прохлаждающуюся наверху команду драить лучшую каюту и кают-кампанию. Я спросил его, надежна ли команда, не пронесет ли кто адскую машинку на борт, на что капитан ответил, что народ у него проверенный, но что боцманы под контролем старшего офицера будут досматривать все, что несут с берега.

Вскоре с крейсера прибыла морская пехота и Серджио со своим механиком, которые, узнав, что я остался на транспорте и что запросил подкрепление, выразил желание тоже перейти на транспорт.

И вот мы вышли в море. Ничего не предвещало беды, как вдруг, ночью меня разбудил штурман, которого послал капитан.

— Эччеленца, мы тонем!

— Что! Как тонем? Почему?

— Среди команды оказался анархист, в знак солидарности со своими в России, он взорвал адскую машину, к счастью небольшую, боеприпасы не сдетонировали, судя по всему в тех ящиках их не было — там орудия или пулеметы, но мы получили пробоину корпуса, а где, он не говорит. Прибывает вода, помпы не справляются, мы погружаемся.

— Накинув плащ на исподнее, но надев фуражку[71], я очутился на мостике. Дали сигнал на крейсер? Где он? Вон в прямой видимости, сигналит с левого борта: что случилось?

— Отвечайте: пробоина от взрыва в трюме, будем заводить пластырь, прошу водолаза. Где эта скотина? Да не водолаз, а анархист чертов. Дайте мне ваш револьвер.

На палубе двое матросов держали третьего, с вызывающим видом смотревшего на меня. Поодаль кучковалась команда в спасательных поясах. Он что-то сказал, капитан перевел на английский: скажите вашему брату царю на том свете, что никто из моих друзей анархистов не умрет от этого оружия.

— Переведите ему — или он сейчас покажет, где он заложил свою машинку а потом он будет нырять, пока не закроет пробоину или я пошлю его проверять есть ли у рыб царь и много ли там анархистов. Я приставил ствол к его лбу. За мной появилось отделение морской пехоты с карабинами наизготовку.

— Говори, зарычал я и выстрелил у него над ухом а потом сунул дымящийся ствол под нос. Так чтобы он нюхнул пороховой гари.

Анархист что-то залопотал

— Тащи его к трюму

— Не надо, адмирал, он сказал где, но все равно не успеем,

— Где водолаз? Готов ли пластырь?

— Водолаз в катере у правого борта, пластырь готов.

— Опускай пластырь и пропускай его под килем, к месту, где пробоина, а водолаз пусть помогает — главное — закрыть отверстие, а то напор воды не даст поставить заглушку. Аварийной команде приготовить и ставить заглушку и брус-подпорку, другие помогают с пластырем. Этого — показал я на анархиста: кинуть в трюм, пусть там плавает, пока не нащупает отверстие, а то первый ко дну пойдет.

Тут все засуетились, начали подводить пластырь в указанном месте. Постепенно помпа начала выкачивать больше воды, чем ее поступало из-за борта, крен выровнялся (а то я уже не знал, затапливать ли противоположные отсеки или это только ускорит общее движение ко дну). Ну все, вроде справились, поставили заглушку, приперли ее брусом. До порта с пластырем пойдем, малым ходом. Хорошо еще, что волнение моря было небольшим, крейсер мог подойти близко и светил нам прожекторами в борт. Ближайший порт — греческий Пирей, там установили более капитальную заглушку и поставили в этом месте вторую помпу. Так добрались до Стамбула и тут учудили турецкие таможенники. Они перекрыли дорогу транспорту и велели остановиться для досмотра. На транспорт высадилась досмотровая команда во главе с таможенным инспектором — пузатым турком в феске. Я был в фуражке и плаще, под которым не видно погон, капитан — в пальто со знаками различия торгового флота. Капитан сказал:

— На каком основании останавливают судно, идущее под военно-морским флагом Итальянского королевства?

Турок с ужасным акцентом ответствовал на английском, что у них есть подозрение, что на судне военная контрабанда (не иначе, коммунисты из Пирея весточку прислали, а то и из самой Италии). Капитан-итальянец смутился. Тогда инициативу взял я:

— Во первых: почему не приветствовали военный флаг державы-победительницы? Во вторых: вы не имеете права досматривать военный корабль, а корабль идущий под военно-морским флагом является военным. Тут я даже припомнил соответствующие параграфы международных законов и соглашений — сам все же был пиратом. В третьих: жду извинений ваших дипломатов, иначе будет открыт огонь по вашему судну как по пиратскому. А сами вы остаетесь под арестом. Тут сзади появились морские пехотинцы. Второе отделение заняло позицию на мостике. Оказывается радист все время держал связь с крейсером, транслируя (в пересказе, естественно), наш разговор с турком.

Турок увидел, как сзади выползает серая громада крейсера (хоть и легкого, но для него будет достаточно) и на крейсере расчехляют орудия (демонстративно). Бедный пузан посерел и стал что-то быстро говорить, понять было невозможно, но постоянно повторялось "Эскуз, Эскуз ми" из чего я сделал вывод, что он просит прощения. Можно было покуражится, вызвать дипломатов, визиря, главного евнуха султанского гарема или еще кого-нибудь, но каждый час был дорог, тут не до куража. Сказав туркам по-русски "брысь" и послав малым боцманским загибом, чем я привел главного пузатого турка в совершенное изумление, видимо он это уже слышал, мы их спровадили с корабля и продолжили путь в Новороссийск.

Новороссийск — Екатеринодар, конец марта 1919.

До Новороссийска добрались уже без приключений. Команда смотрела на меня как на лихого адмирала и всячески старалась услужить. По прибытии никто нас не встретил, естественно. В управлении порта ничего не знали, но дали связь с Екатеринодаром. Трубку снял дежурный по штабу и узнав что с ним говорит адмирал Александр Романов и что он привел в порт транспорт с оружием и ему срочно нужен командующий или лицо его замещающее, решил что его разыгрывают:

— НиколЯ, ты что ли? А почему не Петр Великий?

— Тут я опять вспомнил малый загиб и сказал, что дежурный будет разучивать загиб Петра Великого и я не шучу, это он будет делать на фронте, после чего срочно потребовал связь с Деникиным.

На этот раз трубку снял адъютант командующего и соединил с Главкомом

— Антон Иванович, это адмирал Романов. Я в Новороссийске, привел из Италии транспорт с оружием, в основном, орудия и пулеметы вместе с боеприпасами. Еще часть груза на легком крейсере охранения. Дайте команду, чтобы разгрузили и взяли под охрану, еще со мной итальянские летчики они прибыли с аэропланами и всем необходимым, их надо разместить.

— Александр Михайлович, дорогой вы наш, вот порадовали! Я сейчас дам указания начальнику тыла все сделать, а вы будьте добры, пожалуйте с докладом.

— Хорошо, только пусть распорядятся разместить людей и поставить их на довольствие и мне как-то надо добраться, а то у меня ни копейки денег.

— Высылаю за вами автомобиль с офицером для особых поручений. Разгрузку начнем немедленно, нам как воздух нужно оружие, воевать уже нечем.

Я отправился на корабли, офицеры собрались на крейсере. Я всех поблагодарил, сказал, что командующий приказал немедленно начать разгрузку и выделить охрану груза. Все, кто остается в России, будут размещены и накормлены.

От имени всех офицеров выступил командир крейсера. Он сказал, что все моряки были счастливы служить вместе со столь великим человеком как адмирал Романов, что адмирал Романов является высшим идеалом моряка и прочая и прочая и прочая. Но я был польщен. Мы выпили рому, морской все же напиток, особенно для настоящих пиратов и контрабандистов, пошутил я, вспомнив эпизод с турком. Кто-то из молодых лейтенантов спросил, а правда ли, что меня называли "августейшим пиратом" во время русско-японской войны. Я ответил, что это — абсолютная правда, и если бы меня не остановили, непременно бы высадился в Токио, взял в плен Микадо и отправился развлекаться с гейшами. Все посмеялись, а капитан транспорта, вспомнив, как быстро я "разговорил" идейного анархиста, заметил, что не сомневается, что так оно и было бы и даже Микадо тут же подписал мир на моих условиях. Одним словом, все прошло совсем на дружеской ноте, убывая, я вновь отдал честь флагу, спасшему столь необходимый для нас груз, и отбыл в Екатеринодар.

По пути я узнал, что теперь Антон Иванович является Главнокомандующим Вооруженными Силами Юга России (ВСЮР), куда вошли Добровольческая, Донская и Кавказская армии.

Когда я вошел в кабинет командующего, там уже были Деникин, Краснов и Врангель.

Я приветствовал командующего и генералов и после того как мне дали слово начал:

— Господа, думаю что я не скажу ничего нового, если еще раз повторю, что ведущие западные державы: Британия, Франция и САСШ, а также восточный сосед — Япония ничего не сделают без того, чтобы разодрать Россию на куски якобы суверенных государств и княжеств. Им не нужна сильная Россия, если, даст Бог, мы начнем побеждать — вот увидите, они начнут оказывать помощь большевикам. Им нужна подчиненная им территория с марионеточными правительствами, которые не будут мешать им выкачивать ресурсы и сырье. Они заставят расплатиться за все долги, еще с времен Ярослава Мудрого, а сами ни за что платить не будут. Они будут обвинять нас в сепаратном мире с немцами, забыв, что это сделали не мы, а большевики и откажут нам в каких-то репарациях с побежденных государств. Они уже забыли о том, что русский солдат проливал кровь, за "чудо на Марне" под Сольдау, а потом воевал в составе экспедиционного корпуса, которым они затыкали дыры на своем фронте. И когда я осмелился им это напомнить, объявили меня "персоной нон грата". Правда я сделал это как частное лицо, официально со мной руководители стран-победительниц не пожелали разговаривать — у них уже есть для этого делегация Сазонова. Поэтому, познакомившись с итальянским премьером, я был приглашен в Италию. Перед Италией у нас нет долгов, зато у итальянцев есть долги союзникам и большие, и расплачиваться ей надо, а нечем. Кроме накопленного на складах вооружения у них ничего нет. Вы можете вспомнить поговорку: "Зачем нужна австрийская армия? — Чтобы ее бить, — А зачем нужна итальянская армия? — Чтобы австрийцам тоже было кого побить. В прошлую войну итальянская армия успехов не добилась, но это случилось из-за низкого морального духа солдат, а оружие у них было достаточно хорошее. Я посетил заводы и аэродром ФИАТ, был в Арсенале, могу заявить со всей ответственностью: оружие качественное, хранится отлично. Я привез по 250 пулеметов Виккерс-Максим и Перрино, последняя система у нас неизвестна, но мне она показалась интересной тем, что сама обеспечивает укладку патронов в кассету-обойму. Кроме того она легче по весу чем Максим и может переносится одним человеком. На транспорте, что сейчас находится в Новороссийске 150 орудий 75/27 11, 6 шестидюймовок Канэ, и 6 аэропланов Ансальдо Балилла.

Орудие 75/27 аналогично нашей трехдюймовке, но в 2 раза легче, удобнее в обращении и может стрелять с возвышением ствола 65 градусов на 10 верст. Ко всем орудиям и пулеметам запас боеприпасов на 4 месяца активных действий. За это время мы поймем, полезно это оружие для нас или нет. Если полезно, мы можем заказать еще, если нет, то эта поставка нас ни к чему не обязывает — платить за нее не надо. Инструкторам-итальянцам, обучающим наших пилотов и механиков, тоже платить не надо — им платит фирма ФИАТ, выпускающая эти аэропланы. От нас только требуется предоставить им достойное жилье и питание.

Заказ оружия у итальянцев можно делать в кредит и начать расплачиваться за него через 2 года. Если мы за это время не выиграем кампанию, то никуда не годимся. Предложения по кредиту и прейскурант здесь — я передал папку с бумагами командующему.

— А как же и чем мы будем расплачиваться через два года?

— Золотом.

— А кто нам его принесет? Хорошо Колчаку, ему Каппель принес на блюдечке половину Имперского золотого запаса.

— Золото нам принесут большевики.

— Как большевики, вы что, из них мыло собираетесь варить, адмирал? — спросил меня Краснов.

— Боюсь, мыло вонючее получится, прогорит мыловаренный завод. Позвольте я подам через два месяца записку со своими соображениями по этому вопросу: где нам взять золото через два года.

— А как вы уговорили итальянцев на столь выгодные условия?

— Большевики помогли, да еще местные анархисты с коммунистами.

— Опять вам большевики помогли — засмеялся Краснов — И чем же они вам помогли.

— Я ими напугал итальянцев, а еще больше их пугают свои левые. Они бастуют на заводах, призывают к неповиновению властям. Вот я и сказал королю и высшим сановникам королевства абсолютную правду: что мы, борясь с большевизмом здесь, защищаем их детей и внуков от этого самого большевизма. И то, что итальянские левые — реальная угроза, я и сам убедился: они чуть не утопили мой транспорт с оружием. Я сам находился на борту и был в самой гуще событий.

— Вы плыли на транспорте?

— Да, практически на ящиках с оружием и как не следили боцманы, старший офицер и я, анархисты все же заложили бомбу.

— Хорошо, потом как-нибудь поделитесь деталями. Скажите, что вы собираетесь делать дальше?

— Если не будет других приказаний, то я, как шеф авиации и флота, хотел бы попросить оставить за собой все аэропланы и оборудование к ним и организовать школу прицельного бомбометания, а также оставить за собой 10 пулеметов, 10 трехдюймовок и 3 шестидюймовки из привезенных мной, с боеприпасами, разумеется.

— Что это за бомбометание и зачем вам шестидюймовки, уж не на аэропланы вы их собираетесь ставить, Александр Михайлович.

— Прицельное бомбометание — это как одной 4–5 пудовой бомбой попасть в паровоз бронепоезда, вооруженный пароход или штаб противника. Орудия мне нужны для речного монитора по типу "Мерримака"[72] южной конфедерации. Для этого мне нужен еще и мощный речной буксир, монитор у меня будет несамоходный, зато очень сильно вооруженный — двойная плавучая батарея. Поэтому прошу полномочий для привлечения инженеров-судостороителй и рабочих в Новороссийске или других городах ВСЮР. Действия планирую по Волге, как тольк наши войска ее достигнут в пределах Врлгодонской железной дороги, что позволит привезти материалы для постройки и вооружение.

— Хорошо, вы получите необходимые полномочия. Будем считать это особым секретным проектом. А сейчас отдыхайте, вас поставят на довольствие и определят на квартиру.

Перед тем как поехать по указанному мне адресу, я зашел к инспектору авиации генерал — майору Кравцевичу и узнал, что он уехал в Новороссийск принимать прибывших авиаторов и аэропланы. Что-то мне подсказало, что надо ехать туда самому и я не ошибся. Прибыв в порт, я узнал, что Кравцевич своей властью разделил итальянцев по 1–2 аэроплана во все авиаотряды и они уже готовы уезжать. Своей властью я отменил приказ, нашел Кравцевича и сказал, что по распоряжению Деникина все авиаторы, аэропланы, запчасти и даже бочки с бензином поступают в мое распоряжение. Не для того я это с риском для жизни привез, чтобы все разбазарить по частям, без толку. Пока я попросил его сосредоточить отряд в одном месте — а именно в Екатеринодаре.

— Где же я найду столько квартир для постоя?

— Вы предлагаете решать это мне или, может быть, Главкому? Сами решите и чтобы все довольны были!

Посмотрел на пирс, как выгружается техника и пришел в ужас. Все напоминало какой-то базар, Скакали конные, тарахтели повозки и урчали грузовики. Прямо из под крана, без всяких накладных и бумаг, все грузилось и увозилось в неизвестном направлении. Какая-то партизанщина, у красных порядка больше — я вспомнил Задорожного.

Я скинул плащ, чтобы были видны погоны и поймал какого-то лихого подпоручика, распоряжавшегося погрузкой пулеметов и ящиков с патронами на грузовик.

— По какому праву грузите? Кто приказал? Фамилия?

— Поручик Петров, согласно распоряжению полковника Метлицкого.

— Кто такой Метлицкий и где он?

— Вон он стоит. Начальник тыла дивизии

— Господин полковник! По какому праву грузите? Кто приказал? Из тыла позвонили, говорят пришел пароход, бери, что надо. Накладные есть?

— Что вы, какие накладные? У нас война, война все спишет, без накладных.

Я заметил, что никакой охраны у ящиков нет. Никаких тыловиков тоже. Все походило на банальный грабеж. На рейде стоял итальянский крейсер, но итальянской охраны тоже не было.

— Я метнулся к дежурному по порту. Вы тут спите, а в порту красные. Тревога, в ружье!

Осовелый со сна поручик кинулся к сирене, Завопил ревун, из будки высыпало до десятка солдат с унтером.

— Грабят груз, а вы спите, черти. Все доложу командующему под трибунал пойдете!

Бегом марш! Занять оборону у ящиков! Оружие к бою! Солдатики заклацали затворами и рысью потрюхали за мной.

— Добежав до ящиков, я выстрелил из нагана в воздух и скомандовал:

— Сгружай все назад или пойдете под трибунал за мародерство. Считаю до трех, после этого открываю огонь.

— Взвод заряжай! Товсь! Огонь на счет "три"

— Раз: все застыли и смотрят…

— Два: кое кто положил ящики на землю.

Три! Огонь поверх голов!

Треснул десяток выстрелов. Вот тупые! Я же скомандовал: поверх голов.! А так — двое на земле, но похоже, живые!

Теперь целься но ногам. Огонь по моей команде. И обращаясь к мародерам:

— Что, оглохли?! Клади все назад, или я не отвечаю за ваши дырявые головы!

— Что такое? Что за стрельба, — одышливо суетясь, появился какой-то толстый полковник. — Я начальник порта!

— Бывший начальник порта! Именем главнокомандующего вы арестованы. Ваше оружие, арестованный.

— Кто вы такой?

— Адмирал флота, Великий князь, шеф авиации и флота ВСЮР, доставивший груз, который вы дали разграбить. Следуйте за мной (оружия у толстяка не оказалось).

Пройдя в дежурку с арестованным и забрав у него документы, я спросил, на всякий случай, бумаги на груз: кто принял и кто и куда выдал. Ничего этого не оказалось, только длинный список на итальянском на полсотне листов, что ему передал предыдущий, уже сменившийся, дежурный по порту. После этого я позвонил в приемную Деникина.

— Антон Иванович, это Романов. Я вернулся в Новороссийск и застал полный бардак: доставленный мной груз без охраны, не принят должным образом, не складирован и уже больше чем на три четверти разворован. Я арестовал начальника порта, для того, чтобы разогнать мародеров мне пришлось поднять по тревоге дежурный взвод и не обошлось без стрельбы — два человека у мародеров ранены, надеюсь, легко. Мародеров под руководством начальника тыла дивизии полковника Метлицкого и подпоручика Петрова удалось разогнать. Но за полдня, что меня не было, другие мародеры в погонах растащили все, исключая разве что шестидюймовки (слишком тяжелые), но снаряды к ним похоже, тоже не все на месте. Я требую наказать виновных, начиная от дежурного по порту, на которого я оставил груз, начальника порта и вплоть до начальника тыла армии и его подчиненных, оповестивших по телефону своих людей, что, мол, доставили дармовое, бери что хочешь. Чем они лучше большевиков, которые тоже берут то, что им понравилось?

— Александр Михайлович, не волнуйтесь, все можно поправить, сейчас прибудут казаки и возьмут все под охрану. С тыловиками разберемся, похоже, они слишком разжирели — пора растрясти жирок в стрелковых цепях.

— Я остаюсь здесь до прибытия казаков. А потом уеду со своим авиаотрядом в Екатеринодар — этот дурак Кравцевич уже было растасовал итальянцев по 1–2 аэроплана по всем отрядам. Стратег, черт его побери! Еще и говорит, мол, у меня на всех авиаторов квартир в Екатеринодаре нет. Вот пусть и отдаст свою, а я свою. Мне все равно, а этот терпеть не будет — вот быстро и жилье сыщется.

Я вернулся на пирс. Солдаты сидели на ящиках и курили, увидев меня вскочили. Прекратить курево! Здесь динамит! Жахнет так, что яйца до Стамбула долетят! Солдаты быстро затоптали цигарки.

Я подошел к борту транспорта. Наверху у трапа маячил вахтенный. Я крикнул ему, он узнал меня:

— Эччеленса!?

— Позови капитана. Он понял слово "капитан" и я увидел над бортом знакомую физиономию в капитанской фуражке:

— Это вы, адмирал?

— Я, как видите. Позвольте подняться?!

— Прошу вас.

— Капитан, что произошло, когда я уехал, был ли выставлен караул?

Сначала пришел офицер с солдатом. Наш суперкарго[73] подал ему коносамент на груз. Он повертел его. и оставил солдата на часах. Потом пришел и махнул рукой, чтобы выгружали. Суперкарго понадеялся, что офицер будет принимать груз, но он ушел. Мы выгрузили полтрюма и все аэропланы (они были сверху). Тут приехали какие-то люди и стали грузить ящики на автомобили и повозки. Авиаторы не дали растащить их ящики, но все остальное хваталось без разбора, часто ящики падали и разбивались, а люди в погонах начинали растаскивать по отдельности их содержимое. Суперкарго метался между ними, но они его не понимали или делали вид, что не понимают. Ужасная картина, настоящее варварство. Так растащили половину выгруженного, хватали груз прямо из-под крана, как дикари! А потом я распорядился прекратить выгрузку.

— Напишите по-итальянски объяснительную поподробнее и про варварство укажите тоже. Офицера сможете опознать?

Потом я пошел к авиаторам. Кравцевича и след простыл. Летчики и техники, пригорюнившись, сидели на ящиках. Похоже, многие уже пожалели, что приехали в эту дикую страну. Спросил их, ели ли они, оказалось, что нет. Ничего, сейчас прибудет надежная охрана и я вас покормлю в каком-нибудь трактире. Подошел Серджио:

— Господин адмирал, у вас в России всегда так?

— Серджио, раньше был порядок, сейчас так, как ты видишь, даже у белых. Что творится у красных, тебе лучше не видеть, мой мальчик.

Потом прибыла полусотня казаков во главе с хорунжим. Я расставил их по местам: на пирсе и у разобранных аэропланов. Авиаторов я отправил на транспорт пока не придут грузовики из Екатеринодара: пусть отдохнут и подкрепятся, да и сам я пойду. С борта все видно. Хорунжий вроде не дурак: сам велел станичникам не курить — бомбы тут. Арестованного полковника я тоже оставил под его охраной, сказал, что арестован он по приказу Главкома, сбежит — значит, отвечать придется перед Главкомом. Дежурного поручика, забрав у него документы, тоже оставил под караулом, но своих же солдат — попустительствовал грабежу и спал на посту. За стол посадил унтера и сказал, что теперь он — дежурный по порту, связь держать с хорунжим, при появлении мародеров — применять по ним оружие после предупредительного выстрела вверх.

Я поднялся к капитану, попросил стакан рому, выпил и тут же на диване заснул. Утром меня разбудил капитан:

— Адмирал, приехали грузовики и какое-то начальство.

Я спустился по трапу и пошел к прибывшим. Оказалось, появился Кравцевич с грузовиками. Летчики и техники, спустившись с транспорта помогали солдатам грузить имущество. Остался бензин, масло, патроны к пулеметам, палатки, кое-какой тяжелый инструмент. Хорошо, опять оставим под охраной, а потом заберем, только палатки надо взять все и сразу ставить. Боюсь, что ангаров там нет. Наконец, все погрузились и уехали. Два казака остались стеречь бочки.

А вот тыловики не шевелятся, пока грузились, уже полдень. Да и контрразведка тоже не шевелится. Пойдем звонить. За столом сидел новый дежурный. Увидев меня, он живенько вскочил, отдал честь, представился и отрапортовал. Вольно, прапорщик! Соедините с контрразведкой. Прапорщик побледнел, но быстро подал мне трубку:

— Адмирал флота Романов, шеф флота и авиации ВСЮР, а почему вы не представились?

— Так, значит, поручик Зайцев. Посмотрим, какой вы поручик. У меня тут арестованный, согласно приказу Главкома мародер и расхититель, предатель Белого Дела, томятся со вчерашнего дня. Вы в курсе? Нет. Очень жаль. Срочно приезжайте и заберите, а то адмиралу только и дел как за контрразведку работать, зажирели тут, в тылу.

Минут через двадцать у пирса остановилась пролетка с поручиком. Он было собрался уже уезжать с арестованным, но я его окликнул:

— Поручик вы давно в армии, службы не знаете, на фронте были?

Поручик резвенько подбежал и представился.

— Примите у дежурного по порту как положено.

Похоже ни тот ни другой не знали, как положено.

— Дежурный по порту, где у вас книга дежурного, где вы расписывались когда принимали дежурство.

Появилась книга с однотипными записями такой-то слал, такой-то принял, происшествий нет.

Как это нет, тут у вас стреляют, на пирсе воруют груз. Полковник арестованный сидит, прошлый дежурный был отстранен и арестован, а у вас все в порядке, может у вас арестованный вам дежурство сдал.

— Да, — красный как рак, ответил прапорщик, я не знал…

— Угу, значит вы у арестованного дежурство приняли и домой его отпустили. Похоже, поручик Зайцев, у вас еще один задержанный. Да нет, не прапорщик, он тоже ответит, но вместе с унтером, а прошлый дежурный, который тут все проспал и сбежал, подставив товарища.

Ну, думаю, он далеко не уйдет, дрыхнет в постельке с мамзелью под боком.

Так, прапорщик, изображайте все как есть: адмирал Романов задержал начальника порта и (документы прилагаются и сданы в контрразведку) при разграблении ценного груза, что нанесло ущерб боеспособности ВСЮР и содержит признаки измены Белому Делу.

Далее: арестованного сдал и принял — подписи

Расписались. Далее написал я, чуть выше предыдущей записи: "Несение службы проверил Оценка: неудовлетворительно. Дежурный по порту подпоручик — как его фамилия, арестован и отстранен от несения службы за служебную халатность-попустительство грабежу и сон на посту". Я тоже расписался[74].

— А теперь забирайте арестованного, журнал — не забудьте дать расписку дежурному и начинайте расследование. Всего хорошего. Имейте в виду — проверю.

К вечеру появились тыловики, стали все принимать по бумагам, суперкарго ходил и тоже отмечал ящики белым крестом. Стали приходить грузовики и большие повозки, с одной из машин я уехал в Екатеринодар и завалился на свою квартиру. Оказалось у меня есть денщик Иван Егорович, моих лет, прошедший японскую с ЗОВО[75] за нее. Он было не поверил, что будет денщиком у Великого князя, да еще и полного адмирала, дяди царя. От рвения он все вычистил и выдраил, развесил мои вещи в шкафу, отутюжил парадную форму и вообще имел вид образцового служаки.

— Да погоди, Егорыч со своим "так точно", да "никак нет", говори просто "да" и "нет"

— Нешто я Устав не знаю, ваше императорское высочество, ваше высоко…

— С высочеством и превосходительством тоже погодим, можешь обращаться "господин адмирал".

— Вот почисти, пожалуйста, мою форму, пока я посплю. Кстати, а столуешься ты где?

— Денщики обычно при офицерах, а вам, господин адмирал можно при штабе, там для вас будет бесплатно или в офицерском собрании, там за деньги.

— Егорыч, я только приехал. А до этого под арестом у большевиков был. Цен нынешних не знаю: скажи, сколько здесь — и я показал ему свое жалованье адмирала за три с половиной месяца, что состою на службе плюс командировочные, столовые и прочие выплаты.

— Ежели с базара готовить, то месяца три-четыре можно безбедно жить, овощи-фрукты летом будут дешевые, молоко тоже. Если в собрании питаться — то на месяц хватит, в ресторане, тут уж как закажете, если с компанией и барышнями, может и не хватить.

— Ну, с барышнями погодим. Вот тебе половина — покупай продукты, готовь себе, а мне когда скажу, яичницу там с ветчиной и чаю соорудишь, хорошо? Готовить-то умеешь или кухарку наймем?

— Яишню и сам смогу, борщ иль щи сварить с мясом, кашу там, солдатскую пищу, значит, — это могу. А если барскую какую — извините, господин адмирал, не сумею.

— Ну вот и хорошо, мы на войне, а из солдатского котла, говорят, и сам Суворов питался. А чаю хорошего купи[76].

— Я проспал целый день, утром встал, принял ванну, побрился (Егорыч согрел воду).

Посмотрел на себя в зеркало — вроде ничего отдохнул, кругов под глазами нет. Егорыч вычистил и отутюжил мой старый мундир, начистил сапоги до зеркального блеска.

В штабе у дежурного офицера я узнал, где находится служба тыла и контрразведка, можно ли поесть и как мне добраться до аэродрома. Дежурный, расторопный штабс-капитан, рассказал, где что находится и позвонив куда-то сказал, что машина в моем распоряжении через час и до момента, когда я отпущу шоффэра, а пока я могу позавтракать — он рассказал, где столовая.

На аэродроме я увидел стоящие в ряд итальянские палатки, в них уже суетились техники, собирая аэропланы. Я увидел Николая Кетлинского, он уже стал штабс-капитаном. Я подошел к нему:

— Господин штабс-капитан!

— Александр Михайлович, как я рад вас видеть, — мы пожали друг другу руки.

— Поздравляю с очередным чином! Растете не по дням, а по часам. Наверно, уже начальник отряда? Пока нет? Ах, занимаетесь летной подготовкой! А поучаствовать в подготовке пилотов на прицельное бомбометание хотите — у меня свой отряд, вот аэропланы привез, собираем. Пойдемте. Я вас коллегам представлю. Вы по-итальянски говорите? А по — фанцузски? Ладно, найдете общий язык…Мы подошли к итальянцам:

— Господа, русский ас, штабс-капитан Кетлинский

Ну вот знакомство и состоялось. Через некоторое время я увидел, что они разговаривают на авиационном языке: показывая ладонями эволюции аэропланов, хлопая друг друга по плечам и улыбаясь. Пилоты — они как дети! Потом все гурьбой отправились в палатку ангар — хвастаться аэропланом. Я спросил Серджио, как их разместили и где они питаются. Живут так — техники в палатках у аэропланов, пилотов разместили в избах по три человека в доме. Спят на соломе, постелив на нее брезент и укрываясь меховыми куртками. Горячей воды нет, но есть клопы.

Еду привозят в больших баках, она холодная и невкусная. Чай, если эту водицу можно назвать чаем, тоже холодный. Кофе нет совсем.

Я обещал что-то улучшить с их бытом. Потом увидел Кетлинского. Он сиял: машина — зверь, 220 сил, потолок 6 км.

— Штабс-капитан, пойдете опять в школу учиться на новую технику, а потом других учить как надо бомбить с пикирования, а еще и летать на такие бомбежки красных позиций, бронепоездов, пароходов и прочего?

— Конечно, если такой аэроплан дадите, куда угодно поеду и полечу.

— Кетлинский, а где вы живете и столуетесь?

— А каждый сам по себе, жалованье позволяет либо стряпать самому, либо в жидовский шинок (не рекомендую — отравят вчерашней стряпней), либо у молодухи-стряпухи прижиться. Кто семейный — тому проще.

Я все понял, сел а дежурное авто и поехал в штаб. Там записался на прием к Главкому.

К Деникину я попал через три часа. За это время я успел посетить управления тыла и узнать, что мой груз, вернее, что от него осталось, принят, оприходован и отправлен на склад. Я выписал необходимые мне для нужд особого отряда адмирала Романова 10 трехдюймовок, 3 шестидюймовки, снаряды к ним половина — фугасные, половина — шрапнель, 10 пулеметов Максим. Спросил, есть ли рельсы, котельное железо, Брус и пиленая доска дюйм и два дюйма — обещали узнать. Спросил, сколько жалованья получает состоящий на службе ВСЮР инженер и мастеровой высокой квалификации, сколько чернорабочий. Оказалось, что рельсы есть, но некондиция (я сказал, что и такие пойдут) Железа мало, но поищут. Брус и пиломатериалы есть, но мало.

У Антона Ивановича я пробыл долго. Во первых, он сказал, что крайне редко награждает офицеров в эту войну, делая исключение лишь для солдат. Но, как ему стало известно, я самоотверженно делал все для спасения груза, столь необходимого Белому Движению при взрыве в трюме и затем при прохождении проливов, а также способствовал наведению порядка, не останавливаясь перед крайними мерами и подвергая себя опасности, тогда как мог бы с комфортом расположиться на крейсере (и тогда бы груз не дошел). За эти заслуги он своей властью награждает меня Орденом Святого Георгия 4 степени. Главком приколол на мой китель белый эмалевый крестик на Георгиевской ленте, мечту любого офицера, свидетельство его личной храбрости перед лицом смертельной опасности, что помогло выполнить задачу и добиться успеха.

Я поблагодарил за доверие и сказал, что расцениваю эту награду как аванс за то, что я еще сделаю для достижения победы. Где-то в глубине души я понял, что Деникин как бы откупается орденом за то, что его подчиненные, по сути, разворовали груз, который я с таким трудом доставил. Единственным утешением было то, что пулеметы, наверно, будут использованы в деле против противника, а не обменены на сало у станичных атаманов.

Я узнал, у кого мне получить деньги на строительство и оборудование школы, сказал, что аэропланы стали собирать и через месяц мы покажем, на что они способны. Только для того, чтобы летчики показали, на что они способны, их не нужно селить на полу по трое в мазанках с клопами и кормить горячей едой и вкусно. Это не барская блажь, а требование авиации — голодный и не выспавшийся летчик потеряет сознание при пикировании и воткнется в землю. Поэтому надо увеличить нормы на питание летчиков и размещать их в нормальных условиях. Вот здесь я набросал проект устройства быта летчиков. Очень жаль, что генерал Кравченко этого не понимает.

Потом я пообедал при штабе и отправился домой — сочинять смету на авиашколу.

.

На всю это ушло два дня. Наконец, проверив цифры и увеличив все на 20 процентов и введя графу непредвиденные расходы в те же 20 %, бумаги можно было подписывать у командующего, а потом подавать в тыл. Как ни странно, мои расходы были утверждены, и, получив чековую книжку на утвержденную сумму, я посетил своих авиаторов и убедился, что быт их налажен по моему проекту — их всех поселили в свежепостроенной казарме, техников по двое в комнате, летчиков — по одному, с душем, работающем постоянно и баней по субботам. В столовой было чисто. Пищу готовила кухарка, довольно вкусно, насколько это было возможно при не очень щедрых кормовых суммах. Итальянцы были довольны, через 2 недели они собирались начать облетывать свои аэропланы, только генерал Кравченко теперь смотрел на меня волком — видимо, ему досталось.

Сроки были вполне реальные, части ВСЮР уже были под Царицыным и были более многочисленны и лучше вооружены, чем после неудачных и кровопролитных штурмов 1918 г. У белых было достаточно бронепоездов — полтора десятка только в этом направлении (у красных, правда, тоже не меньше) — разветвленная сеть железных дорог способствовала действиям бронепоездов или, как здесь их называли, бепо[77].

Через две недели в авиашколе уже вовсю кипела боевая подготовка. Летало сразу два новеньких аэроплана, имитируя заходы на цель и проводя бомбометание чугунной "чушкой" в пять пудов весом. Бомбы ложилась практически в центр круга с отклонением не более 7–8 метров, чаще — менее 5[78], то есть, как это делал летчик Ефимов еще в 1912 г… Летчики выглядели довольными и с интересом наблюдали за тренировкой. Среди них я увидел Кетлинского и еще трех русских офицеров-летчиков. Подошел к ним:

— Нравится? Хотите научится?

Николай ответил, что тоже так умеет, остальные сказали, что хотят учиться.

— Ну вот и хорошо. Пишите рапорта на мое имя о переводе в школу бомбометания. Сначала будете осваивать итальянскую технику, потом бомбы бросать.

Кетлинский ответил, что хотел бы такой аэроплан, а показать иностранцем как русские бомбы в цель кладут, он сам может. Подумаешь по неподвижной мишени… Ты в паровоз попади, вот тогда и ясно будет, какой ты бомбометатель.

— Штабс-капитан, давайте иностранцам класс покажем. Возьмем грузовик, прицепим к нему телегу с мишенью диаметром метров 5, возьмем 200-метровый трос и пусть грузовик буксирует мишень. Попадете болванкой в мишень?

— Телег не напасемся. Можно просто щит тащить пятиметровый — попаду.

Ну, покажите класс.

И Кетлинский ушел. Скоро он подогнал авто к нему привязали наспех сколоченный шит. Шофер потренировался тащить его по прямой, имитируя паровоз на скорости 20 км в час (больше пока не надо, а то щит сам собой развалится). Потом Кетлинский вернулся и сказал, что аэроплан готов и к нему прицеплена двухпудовая болванка (стандартная бомбовая нагрузка его аэроплана).

Когда аэропланы приземлились, я объявил присутствующим, что сейчас они увидят упражнение в бомбометании по движущейся цели.

Автомобиль отъехал на край поля, натянул трос и замер, дожидаясь, когда взлетит Кетлинский.

Вот аэроплан набрал необходимую для пикирования высоту и авто тронулось, за ним на тросе, поднимая клубы пыли, резво потащился щит-мишень. Кетлинский зашел на цель, полого спикировал, мы увидели как отделилась болванка и полетела по траектории за мишенью. Казалось, что "бомба" упадет за мишенью, но она воткнулась в щит, разбив его в щепки.

— Браво, брависсимо! — закричали итальянцы! Когда Кетлинский вновь появился на стоянке, пилоты кинулись пожимать ему руку и хлопать по спине. Я понял, что они тоже хотят попробовать. Интересно, итальянцы уже немного говорили по-русски. Смешно говорили, но понять их было можно! Я тоже поздравил его и спросил, не передумал ли он перейти в школу, заместителем начальника школы и старшим инструктором русских курсантов, категорию я попытаюсь выбить подполковничью…

Пока я размышлял, итальянские техники соорудили фанерный щит и потащили его к автомобилю. Кетлинский пошел с ними: все же машина — его.

До конца дня превратили в щепки все ненужное дерево, что есть в округе, на радость кухонной прислуге — знай, собирай себе дрова. Итальянцы иногда промахивались по движущейся мишени, но не более десятка метров, так что я был спокоен за авто и водителя. Потом пошло лучше и почти все бомбы попали в цель. Теперь они хотели увеличить скорость до 30–40 км, но дерева больше не осталось — я уже стал побаиваться как бы они в задоре не стали разбирать казарму, но тут начало темнеть и полеты прекратились. Все пошли в столовую, живо обсуждая новое развлечение. Я поужинал с пилотами, вновь остался доволен чистотой и качеством пищи, спросил об этом же Серджио. Он ответил, что все хорошо, им здесь нравится, русские авиаторы — отличные ребята и летают здорово, даже на том, что летать не должно. Я поговорил с другими итальянцами (все хоть немного, но говорили по-французски) и получил то же мнение. Серджио пользовался у них уважением, кроме того, он уже лучше всех говорил по-русски и я решил сделать его замом по летной подготовке с итальянской стороны, то есть старшим над итальянской командой. Спросил его мнение, он согласился, но пусть все итальянцы проголосуют и если у кого что есть против, выскажутся. Я объявил об этом пилотам и при одном из техников против, Серджио был выбран старшим итальянской команды (формально он и так был шеф-пилотом, но я знал, что такую же должность занимали еще два летчика из 6, причем оба были старше Серджио по возрасту года на 3–4, но не воевали как он — лейтенантом в армии был только Серджио). Я спросил Серджио, не хочет ли он поступить на службу офицером в русскую армию: поручика, то есть старшего лейтенанта ему дадут сразу, а потом он может дослужиться до подполковника, именно такой чин по должности я собираюсь ввести для него и Кетлинского.

Серджио согласился, я увидел, что у него заблестели глаза и понял что парень честолюбив, ну что же, для офицера это не недостаток, а скорее плюс. Тогда я попросил его написать рапорт на мое имя по-французски с просьбой принять его на русскую военную службу.

Вернулся я за полночь, Егорыч напоил меня чаем с баранками и я лег спать.

Наутро пошел в штаб докладывать результаты Командующему, записался на прием через два часа, зашел к генералу Кравцевичу, поблагодарил его за заботу об отряде и сказал, что можно показывать аэропланы и летную выучку инструкторов командующему. Сказал, что Кетлинский написал рапорт о переводе в школу бомбометания и попросил отпустить — он талантливый летчик, ему надо расти и учить других. Кравцевич сначала надулся, что-то соображая, а потом, когда я объяснил, что успехи в подготовке показа будут его (а в успехе я не сомневаюсь), со всем согласился и вызвался все устроить в лучшем виде. Я сказал, что нужно сделать для генералитета трибуны под навесом, так чтобы было видно летное поле, в том месте, где обычно пилоты сидят просто на траве или досках. Потом надо сделать большое количество мишеней, обеспечить трос и пару автомобилей для буксировки (буксировать будет одно авто, а другое в резерве на случай "генеральского эффекта"[79] если одно авто вдруг заглохнет). Ну и что еще Кетлинский и итальянец Серджио Грацци скажут (они мои заместители по школе).

Деникин меня принял, я рассказал, что в летной школе все продвигается успешно и через 2–3 недели можно устроить показ работы аэропланов для генералитета. Будет такое, чего они никогда не видели, даже в цирке. Я хотел узнать, удалось ли вернуть разворованное имущество и какие отзывы о боевом применении итальянского оружия. Деникин ответил, что не знает, но отдаст приказ в артуправление подготовить справку-доклад. Еще я попросил подписать приказ о переводе штабс-капитана Кетлинского на должность заместителя начальника авиашколы бомбометания (он тоже будет участвовать в показе и мне нужен формальный повод, чтобы его в этот момент не отправили куда-то с заданием) с Кравцевичем я перевод штабс-капитана уже согласовал. И еще — рапорт о приеме на русскую военную службу отставного лейтенанта авиации Серджио Грацци вторым заместителем начальника авиашколы по летной подготовке в звании поручика. Деникин рапорта подписал, теперь можно отдать их в приказ. Я поблагодарил Главкома и вышел.

Прошла еще неделя. Кравцевич притащил гору горбыля из которого солдаты сколачивали мишени, а летчики разносили их в щепки. Он сам удивился, как ловко у них это получается, причем даже на скорости в 40 километров, реальной скорости движения бепо на этом театре военных действий. Серджио присвоили звание, он получил обмундирование и по этому поводу мы обмыли звездочки. Совать их в стакан с вином я побоялся[80], как бы не проглотил с непривычки, не хватало мне проблем накануне показа. Форма сидела на нем ладно, вот только сапоги были страшноватые и на два размера больше, чем надо. Из своих денег я попросил Егорыча что-то присмотреть более приличное и на следующий день он приволок нормальные, слегка ношеные сапоги как раз по размеру ноги новоиспечённого поручика.

И вот наступил день "циркового представления". Погода была отличная, на небе — ни облачка и майское солнце ощутимо пригревало. Хорошо, что сделали тент над трибунами. На краю аэродрома возле полотняных ангаров выстроились в ряд все шесть "Ансальдо" и аэроплан Кетлинского. Аэродром убрали от щепок, ямы закопали. В 300 метрах от трибун, так, чтобы было видно, были посыпаны толченым известняком концентрические круги диаметром 7 метров: 7 кругов — каждому пилоту своя мишень.

К назначенному времени стали появляться авто приглашенных. Первым приехал атаман Краснов с двумя офицерами. Я подошел их поприветствовать: атаман Всевеликого войска Донского был с полковником Барановым, начальником авиации Донской армии. Я слышал о Баранове, боевой офицер, в Великую войну подполковник и начальник авиаотряда, награжденный Георгиевским оружием за храбрость. Был известен тем, что командуя авиацией у Скоропадского, отправил эшелоны с авиатехникой не в УНР, а на Дон. Подошел Кравцевич, пригласил закусить, чем бог послал, офицеры ушли с ним в палатку-шатер, разукрашенную как и трибуны, флажками-гирляндами добровольческих цветов и цветов итальянского флага, Приехали офицеры штаба, в том числе начАрт с заместителями, многие софицеры были с дамами в летних нарядах (на авиацию у нас еще смотрят как на цирковое зрелище, что же, увидите во всей красе). Появился Врангель со своим нач авиации — полковником Виташевским, тоже летчиком, увлекавшимся бомбометанием (но обычным, без пикирования)[81]. Публика прибывала, я уже стал опасаться, что не хватит мест и Кетлинский дал команду солдатам принести стулья и лавки из столовой. Среди прибывших были и очень приличные барышни и Кетлинский уже расстарался перед семейством полковника с Георгием в петлице, но не для полковника, их здесь хватает (а Георгий такой у него самого есть), а для его супруги и главное, белокурой дочки. Вот, наконец, появился Главком с женой — им оставили места в центре и я присел рядом. Перед трибунами с жестяным рупором расхаживал Кравцевич, всем своим видом показывая, что он здесь хозяин. Но, на самом деле, всем распоряжался Кетлинский, он махнул рукой и механики запустили моторы (они их уже прогревали). Двигатели ровно загудели и аэропланы гуськом стали двигаться к взлетно-посадочной полосе, обозначенной извечным "полосатым носком" или "колдуном" — указателем направления ветра. Дул несильный встречный ветер и аэропланы стали один за другим взлетать и становиться в круг.

Кетлинский взял рупор и произнес:

— Уважаемые господа![82] Сейчас вы увидите прицельное бомбометание. Представьте, что это — не просто белый круг, а штаб, склад, защищенная позиция, батарея противника с крупнокалиберным орудием, одним словом, цель, которую во что бы то ни стало надо поразить единственной бомбой с первого захода. Итак, смотрите внимательно, господа. Бомба учебная, без взрывчатки, но по весу равна 5 пудам. При ее попадании взметнется земля и вы увидите точность попадания. Каждому аэроплану — своя мишень. Первым выполнит задание итальянский летчик на русской службе, шеф-пилот поручик Серджио Грацци.

Произнеся это, Кетлинский побежал к своему аэроплану, у которого уже был запущен двигатель и прыгнул в кабине, аэроплан вырулил к началу полосы.

Я взял оставленный рупор и произнес:

— Господа, сейчас к итальянским пилотам присоединится заместитель начальника школы бомбометания, кавалер ордена святого Георгия, штабс-капитан Кетлинский — вот он уже в воздухе.

Аэроплан Кетлинского вступил в общий круг. Все зачарованно глядели на круг из аэропланов с добровольческими опознавательными знаками на плоскостях. Я дал команду дежурному, и в воздух взвилась красная ракета. Аэроплан Серджио отделился от остальных и устремился вниз. Вот от него отделился продолговатый цилиндрик болванки и раз — в центре белого круга взметнулся фонтанчик черной земли. Затем как коршуны, с неба посыпались остальные аэропланы: все мишени были поражены, Кетлинский тоже попал в центр как и еще два пилота, разброс от центра не составил больше 5 метров. Зрелище было завораживающим, а что было бы при реальных авиабомбах! Но это в конце.

Вверх пошла зеленая ракета и аэропланы по-очереди стали заходить на посадку. Техники быстро принялись обслуживать их, а пилоты прошли к нам. Я представил их публике в том порядке как они бомбили мишени.

— Господа, небольшой перерыв и вас ждет второе отделение нашего представления.

Ко мне подошел Деникин с супругой. Пожал руку и пошутил:

— Первый раз вижу Великого князя в роли антрепренера и шпрехшталмейстера[83] воздушного цирка

— И как вам, ваше высокопревосходительство, мастерство циркачей?

— Отменно, благодарю вас, адмирал

— То ли еще будет, впереди еще два отделения

Я взял рупор и войдя в роль шпреха, завопил в трубу:

— Господа, начинаем вторую часть нашего показа

Как вы знаете, многие мишени не стоят на месте и не ждут, когда их разбомбят. Это относится к бронепоездам, боевым кораблям, новинкам техники — танкам. Сейчас вы увидите бомбометание по движущейся мишени. Все семь наших пилотов выполнят упражнение по щиту, движущемуся со скоростью 40 верст в час — это скорость паровоза. Диаметр щита-мишени всего 5 метров, поэтому попасть будет трудно. Сразу могу сказать, что не у всех это получится так гладко, как с неподвижной мишенью. И такому не учат нигде в мире — только в нашей авиашколе!

Опять взлетела ракета, аэропланы построились в круг. Грузовик потащил первую мишень.

От воздушной карусели отделился первый аэроплан и сбросил болванку — взлетели шепки. — Упражнение выполнил поручик Серджио Грацци, отлично, господа!

Раздались аплодисменты.

Второй пилот тоже попал, затем промах, попадание, промах, промах.

Всего было три промаха, но болванки взрывали землю рядом со щитом.

— Несмотря на промахи, в случае применения фугасной авиабомбы от такого близкого взрыва паровоз был бы изрешечен осколками и вынужден был бы остановится. Наконец, Кетлинский — попал!

— Штабс-капитан Кетлинский отличным прямым попаданием завершает второе отделение программы.

Теперь летчики остались на стоянке, техники подвешивали боевые бомбы под все шесть Ансальдо

Я вручил рупор Кетлинскому — он начинал представление, ему и заканчивать.

Генералы оживленно обменивались мнениями:

— Скажите, адмирал, обратился ко мне Краснов, как долго нужно учиться такому бомбометанию?

— Господин генерал, это зависит от предварительной подготовки летчика. Если летчик опытный, у него может получиться дней через пять — семь: достаточно потренироваться на технике, а потом освоить неподвижную и подвижную мишень. Если начинать учить летчика с самого начала — полгода, при хороших способностях — месяца три-четыре.

— А не могли бы вы, господин адмирал, переместиться на Дон и обучить моих летчиков-донцов: гарантирую самые лучшие условия для ваших пилотов.

— Я подумаю, тем более, что мне не очень нравится здесь. Но тогда нужны такие же аэропланы — наши не могут нести бомбы весом более двух пудов против шести у Ансальдо и скорость у них в два раза ниже чем у итальянцев. Нужно строить школу, казармы, теплые деревянные ангары- в палатках обшивка аэропланов все равно гниет. Все как было у меня в Севастопольской школе — тогда будет толк.

— Представьте мне план и смету расходов на строительство.

Тем временем, Кетлинский вещал -

Господа, а теперь заключительное отделение программы: прицельное бомбометание настоящими бомбами. Там, на краю летного поля, вырыты окопы и блиндажи, позиции полевых орудий. Сейчас группа из 6 "Ансальдо" произведет бомбометание шестипудовыми бомбами. Имеющиеся у нас бомбы двухпудовые, поэтому я и не участвую в этом упражнении — мой аэроплан не поднимет такую бомбу.

Взлетела ракета, аэропланы улетели за предел видимости, потом они появились и на большой скорости один за другим спикировали на позиции. Несмотря на расстояние, было видно, что взрывы поднимают на воздух землю, бревна, доски, перемалывая условную позицию противника.

Всего было шесть взрывов как и положено.

После этого "Ансальдо" с ревом прошли на полной скорости над нашими головами, выполнили разворот и один за другим совершили четкую посадку.

После того, как аэропланы зарулили на стоянку, Кетлинский предложил желающим посмотреть на результат бомбардировки.

Я тоже поехал с четой Деникиных. Зрелище было впечатляющим: шесть крупных воронок практически по линии окопов, блиндаж сел одним углом (жаль, не было прямого попадания), зато артиллерийская позиция была полностью накрыта — от имитации орудия ничего не осталось.

— Третье действие вам особенно удалось, адмирал. Я было настроился скептически, у нас только Краснов понимает немного в авиации, остальной генералитет до сих пор считает это чем-то вроде цирка, но теперь я вижу — это грозное оружие, и будущее именно у ударной авиации, а не у разведчиков и посыльных на аэропланах.

— Ваше высокопревосходительство, я очень рад, что теперь вы разделяете мою точку зрения на использование авиации. Мне бы хотелось, во-первых увеличить штат школы привлечением русских курсантов до 20 человек с обучением опытных летчиков в 2 месяца. За это время закупить и собрать здесь 2–3 десятка "Ансальдо" и тогда можно говорить о массовом боевом применении. Во-вторых, еще мне хотелось бы провести охоту за красными бепо у Царицына, там как раз идут бои с широким использованием бронепоездов с обеих сторон. И чей бронированный кулак будет мощнее, тот и сокрушит противника. К сожалению, кроме поручика Грацци я никого из итальянцев в бой против бепо послать не могу и, как мне ни страшно потерять моих лучших пилотов и заместителей, никого, кроме Серджо и Кетлинского у меня сейчас нет.

— Хорошо, мы подумаем над закупкой в кредит у ФИАТа их аэропланов. Начинайте набирать курсантов, адмирал.

Мы вернулись к трибунам. Я увидел, что милая белокурая барышня, которой Кетлинский приносил собственный венский стул, мило беседует о чем-то с Серджио, а метрах в двадцати Кетлинский неприязненно наблюдает эту картину. Ну вот, только Монтекки и Капулетти мне не хватало, устроят еще воздушную дуэль…

Ко мне подошел полковник Баранов

— Ваше высокопревосходительство, хотел бы обратиться к вам с просьбой

— Слушаю вас, Вячеслав Григорьевич!

— Ваше высокопревосходительство, разрешите подать рапорт о зачислении меня в вашу школу и еще двух опытных летчиков приведу с собой. С генералом Красновым согласовано

— Давайте по имени-отчеству, так удобнее. Конечно, подавайте. Французским владеете? С времен кадетского корпуса и николаевского инженерного училища как то не приходилось практиковаться, но, думаю, что вспомню.

— Так вы инженер по военному образованию. Прекрасно. Буду рад вас видеть.

— Когда можно приступать к занятиям?

— Чем раньше, тем лучше. Думаю устроить охоту за красными бепо на Донском фронте в районе Царицына.

— Отлично, я только в Новочеркасск и назад, вместе с моими сослуживцами-авиаторами. Один из них — бывший гвардеец, точно с французским у него все в порядке.

Генералы собрались разъезжаться. Я принимал поздравления, представление понравилось. Но должным образом его оценил Деникин, да еще Краснов с Барановым. Врангель с Виташевским отделались дежурными фразами.

Видимо, лучше и правда, строить школу в Новочеркасске, столице Вольного Дона. И до линии фронта ближе, тут уж просто гнилой тыл во всех отношениях. Аэропланы из Новороссийска по железной дороге прекрасно доедут, если с охраной из донцов, а не из вчерашних гимназистов, всяких там НиколЯ и Вольдемаров. На следующий день я представил Краснову проект школы, чертеж аэродрома с ангарами, казармами для роты аэродромного обслуживания, жилья для механиков, летчиков постоянного и переменного состава, коттеджами для руководства школы, собственно здания школы, медицинского пункта с жильем для доктора и фельдшера наблюдательной вышки, откуда производится руководство полетами, мишенное поле с мишенями и приспособлениями для их буксировки, чтобы не подвергать риску водителя грузовика. Штатное расписание с жалованием. Список необходимого оборудования, начиная с аэропланов, автомобилей, бензина и бомб: учебных и боевых. Рационы техников и летчиков и многое еще другое.

Краснов бегло просмотрел схему городка, спросил, что это за вышка, — я объяснил. Посмотрел на штатное расписание, хмыкнул:

— Что же такое маленькое жалование себе положили как начальнику школы, да и замов надо поощрить.

— Я еще как шеф авиации и флота получаю.

— Все равно мало, — и Краснов увеличил цифры вдвое.

— А почему так много аэропланов?

— Я думаю, что школа — еще и центр переучивания на итальянские аэропланы и вижу его вообще как Центр боевого применения авиации ВСЮР, где летчиков будут учить прицельно стрелять из пулемета, вести воздушные бои и много еще всего другого. Просто сейчас важнее выпустить полсотни бойцов, способных не только бросать бомбочки для испуга врага, а полноценно разрушать укрытые объекты, охотится за бепо, вооруженными пароходами и прочим, что нужно для наступления вдоль Волги. В ближайшее время я выпущу несколько охотников за бепо, пусть покажут себя при штурме Царицына. А аэропланы, которые я прошу закупить немедленно у ФИАТа в количестве не менее 50–70 штук, проведем через бюджет ВСЮР, я после вас пойду к Главкому. Каждый выпускник Школы или Центра, пока наверно, Школы будет учиться на своем аэроплане, который получит после обучения и улетит на нем в свою часть.

— Тогда у вас от желающих отбоя не будет, каждому захочется получить новый аэроплан.

— Мы будем принимать не всех, а только опытных пилотов и введем специальный экзамен по пилотированию. Мы сможем готовить воздушных бойцов (вернее, переучивать на новую технику и показывать новые ее возможности) за месяц-два максимум.

— Хорошо, оставьте мне бумаги, я дам ответ завтра.

Деникин встретил меня тепло: Ну, герой дня и шпрехшталмейстер воздушного цирка, проси награды.

— Я хочу поощрить летчиков и техников, выступавших на показе из сумм в моей чековой книжке. Отчет по текущим финансам школы я представлю через пару недель.

Главное, я хочу вашего одобрения на закупку 70-100 аэропланов "Ансальдо" у ФИАТ, таких как вы видели вчера. Моя Школа, а в дальнейшем Центр переучивания и боевого применения авиации ВСЮР будет учить опытных летчиков летать на новых аэропланах и эффективно их применять (я практически повторил то, что перед этим говорил Краснову, только увеличил количество аэропланов — сейчас Главком урежет мои аппетиты пополам и будет еще ничего). Мне нужны эти аэропланы через месяц, то есть, их надо закупать уже сейчас.

— Вот мой рапорт о закупке техники.

— А почему вы закупаете и бензин, разве наш так плох.

— Антон Иванович, нашим бензином только моторы гробить — это неразумно, моторы дорогие и если срок службы их сократится вдвое, то лучше уж закупать топливо, тем более, в кредит. Мы экспериментировали с нашим бензином — итальянские техники наотрез отказались им заправлять двигатель, а двигатель того аэроплана, что на нем летал уже пришлось ремонтировать. Кстати школа будет готовить и техников, умеющих обслуживать и ремонтировать Ансальдо. Уже 15 наших механиков там учатся и через месяц они будут готовы самостоятельно работать.

— Да, все у вас продумано. Все же оставьте бумаги, я завтра дам вам ответ, надо уточнить у начальника тыла и снабжения…

— У того, что допустил разграбление парохода?

— Нет того отправили в отставку, а 2 его помощников — под трибунал.

— Спасибо! И последнее. Генерал Краснов предложил мне сделать Школу, а позднее — Центр у него в Новочеркасске. Обещал построить все сооружения. Краснов понимает в авиации и у него дельный начальник авиации — полковник Баранов. Я не всегда могу быть в Школе, настанет день и появятся новые задачи, которые вы мне поставите. Вот пусть и вырастают командные кадры. Я сейчас вижу, что мои замы могут возглавить дело, особенно Кетлинский, да и Баранов был лихим командиром авиаотряда (но у него и так генеральская должность, зачем ему искать добра от добра?). Но Краснов предложил мне, так, сказать, наземную помощь, чего я не увидел от Кравцевича, он смотрел на мои аэропланы как на ненужную обузу, игрушки князиньки. Буквально все надо было выцарапывать, начиная от устройства быта летчиков: я-то помню, как он их по клоповникам рассовал и холодной кашей из солдатского бачка кормил.

Поэтому и не хочу больше иметь с ним дело. Надо иметь дело с теми, кто видит чуть дальше своего кончика носа.

— Хорошо, адмирал, можете быть свободны.

Я отправился на аэродром, заехав в банк и обналичив очередной чек, в писчебумажном магазине купил пачку конвертов и папку из кожи под бумаги, не забыв выписать счет.

Прибыв на аэродром, я застал всех в приподнятом настроении. Попросил Кетлинского собрать личный состав — летчиков и техников через час. Спросил:

— Кетлинский, какое у вас жалование? И составьте мне список личного состава -

Сверху вы, потом Серджио, потом итальянцы — сначала те, кто не допустил промаха по мишеням, потом другие трое, все построчно, потом список техников.

Собираемся в столовой — список составьте сейчас.

Так, не густо получает летчик и георгиевский кавалер, подумал я, но уж три оклада заслужил за генеральский показ. Потом прикинул пропорционально заслугам остальным.

Затем в столовой, когда все собрались, я поблагодарил за службу и сказал, что командование приказало поощрить личный состав премией.

Вызываемый подходил к столу, я благодарил его и вручал конверт из плотной бумаги с купюрами внутри. Премируемый расписывался в ведомости, причем верхняя часть списка закрывалась и никто не видел, какую сумму получил их коллега. Потом я сложил лист так, что остались одни техники и там суммы были одинаковые — уже расписывались все подряд.

Когда процедура была закончена, я сказал, что это — всего лишь деньги, но есть нечто гораздо выше — это то, что собравшиеся здесь защищают правду, справедливость и цивилизацию против хамства, разрушения и варварства.

После того, как процедура награждения премиями была закончена, ко мне подошел Кетлинский и сказал, что летчики просят меня отобедать с ними. Я согласился. Пилоты скинулись на вино и кое какие местные немудреные деликатесы, были ранние овощи и зелень в большом количестве. Я спросил Серджио, дают ли им овощи и зелень постоянно, он ответил, что они здесь дешевые и их покупают из общих сумм, а вообще на питание они не жалуются, привыкли к местной кухне и особенно им нравится "борстч" и сибирские равиоли "пельменьи". Кстати, "пельменьи" были на столе и я отметил, что они вкусные.

Так, за вином и беседой протекло время. Я заметил, что и Кетлинский немного говорит по-итальянски, а разговор после второго стакана вина пошел гораздо оживлённее именно на смеси двух языков. Только два пилота как-то не принимали участия в общем разговоре, поели и ушли. Я решил выяснить, в чем дело и тоже вышел на свежий воздух.

Улучив момент, обратился к ним. Спросил, почему они не принимают участия в общем веселье, может быть, что случилось дома? Они мне пожаловались на Кетлинского: по их словам, он ведет себя как диктатор, обращаясь с ними как с солдатами, а они — гражданские пилоты и по контракту только обучают русских, а не выполняют их приказания. Это Серджи надел русские погоны, вот пусть он и подчиняется, а они не будут.

— Вот как, Кетлинский с диктаторскими замашками, цукать решил?[84] Надо будет разобраться.

Так, с разговорами, я дошел с итальянцами до их казармы, посмотрел на общую чистоту, проверил воду в душе. Все в порядке, теплую воду греют, полы чистые.

— Вернулся в столовую, там сидело трое итальянцев, уже навеселе и пели песни под гитару, весьма мелодично, наверно итальянцы рождаются с врожденным музыкальным слухом. Я спросил, где Серджи и Кетлинский, они только махнули рукой, мол ушли…

Ну вот и все, с Кетлинским потом поговорю, он, наверно отдыхать пошел, не буду делать ему выволочку сразу после премии, это неправильно.

Я пошел к машине, но тут увидел, что ко мне бежит один из техников, по-моему как раз работавший с Серджио.

— Эччеленса, Эччеленса — еще издалека закричал он, опасаясь, чтобы я не уехал.

Что еще, неужто техники на выпивку зовут. Нет, с меня хватит..

Техник подбежал ближе. Да я его видел у аэроплана Серджио — низенький с усами шеточкой, как у их короля, только толстый, а не худой.

— Великий князь, ваше высокопревосходительство, там Серджио с русским капитаном пошли драться. Серджио взял у меня браунинг, только стрелять он не умеет, я как-то учил и он не попал в мишень с десяти шагов, это ему не бомбы кидать, тут другое дело — бормотал толстяк. Быстрее, а то капитан его убьет.

Я махнул рукой шоферу, он завел мотор и подъехал ко мне.

— Где? — спросил я техника.

— Вон там, в лесочке.

Мы прыгнули в машину и помчались. Доехав до лесочка, увидели невдалеке две фигуры, стоявшие шагах в десяти друг от друга.

— Стой! — заорал я. Капитан, поручик, немедленно прекратить!

Что это вы удумали? Дуэли разводить? А знаете, что в военное время дуэли запрещены и выживший будет повешен по указу еще Петра Великого[85] (это я для Серджи старался)? Кетлинский, сдайте оружие, поручик Грацци! Ваш пистолет! Оба трое суток ареста! Мальчишки! Стреляться решили? Вот отправлю вас ловить большевистские бепо, кто больше настрогает, тот и выиграл дуэль! Вот там храбрость нужна, а продырявить своему же сослуживцу лоб — это предательство общего дела. В мирное время еще куда не шло драться, но на войне я не потерплю. Вперед, в казарму марш!

Я забрал у них оружие, потом, украдкой, вернул браунинг технику и велел его больше Серджи не давать, сказать, что я забрал и все.

Я еще погулял, чтобы успокоиться, но на душе кошки скребли. Я увидел, что у Серджи горит лампа и пошел к нему, а то еще наделает глупостей.

— Серджи, открой, это я. Расскажи, что случилось, Вы же, вроде, друзья с Кетлинским?

Я увидел, что на столе горит лампа, а под ней чернильница и лист бумаги, наполовину исписанный ровным почерком.

— Господин адмирал, это не то, что вы подумали. Я не писал предсмертную записку. Это письмо девушке, в которую я влюбился и которой, надеюсь, я не безразличен.

— Это та стройная маленькая блондинка, которая была на показе с родителями?

— Да, это она и Кетлинский грязно выразился про нее, за что я и дал ему пощечину.

— Я видел, что Кетлинскому она тоже понравилась, он и так и сяк вертелся рядом, но девушка подошла именно к тебе, значит, она выбрала тебя и ты ей нравишься. А Кетлинский приревновал, он, конечно, талантливый летчик и храбрый офицер, но он бретер и ему человека убить — что муху прихлопнуть.

— Да, я понимаю, но по-другому я поступить не мог.

— Я тоже поступил бы так как ты, поэтому я тебя понимаю, мой мальчик. Хорошо, пиши письмо, и ложись спать, как у нас говорят "утро вечера мудренее", чтобы было понятнее — утром все проблемы решаются сами собой. Я еще крестить твоих детей буду!

— Правда!?

— Да не будь я Великий князь и адмирал!

— Вы так добры ко мне, господин адмирал. Но кто я — всего лишь поручик без роду и племени, а она дочь полковника, который вот-вот станет генералом.

— Какие твои годы, Серджи, ведь каждый солдат носит в ранце маршальский жезл![86]

Перед отъездом я зашел к дежурному по отряду и попросил передать штабс-капитану Кетлинскому, что завтра в 12 жду его в штабе Главкома. А дома меня ждало письмо от Ксении. На конверте было написано. В действующую Добровольческую Армию, адмиралу Романову. И вот ведь дошло с адресом "на деревню дедушке". В письме моя жена сообщала, что я стал дедом, у Андрея 10 марта родилась дочь, назвали Ксенией. У них все хорошо, живут в Виндзоре, в доме, предоставленным королем Георгом. До нее доходят обрывочные сведения о моей деятельности, что я прилетел на аэроплане в Италию, купил там целый пароход оружия, подавлял бунт анархистов на корабле и грозился обстрелять Стамбул, если турки не пропустят мой пароход, а теперь инспектирую авиацию и флот у Деникина. Еще "добрые люди" рассказали ей о моем романе с какой-то дамой полусвета и даже показали фото, где я с ней (интересно в каком виде, хорошо, если на приеме с бокалом шампанского, а то если Джулия меня опоила меня так, что можно было сделать фото с магниевой вспышкой, откровенное, в постели). То-то я ничего не помню о той ночи… Ладно, что было, того не вернуть.

Я ответил, что рад тому, что она нашла меня, а то мне не у короля английского ее адрес спрашивать или писать "королю Георгу для великой княгини Ксении Александровны". Про меня много всяких слухов ходит, поскольку еще с Конференции я в поле зрения всяких разведок и контрразведок, но то, что у меня теперь две Ксении, которых я люблю и которые для меня так много значат, — это истина. Ну и много чего в этом духе. Потом нашел оставшийся конверт и решил завтра отправить письмо из штаба на обратный адрес в Виндзоре.

Утром я узнал у Краснова, что средства у Донской армии на постройку и обеспечение авиагородка найдутся, но аэропланы пусть закупает командование ВСЮР. По месту сделаю выбор сам, мне нужно, чтобы железнодорожная ветка подходила к аэродрому или была недалеко, чтобы быстро достроить дорогу — завтра я буду в Новочеркасске, прилечу на аэроплане.

После этого пошел к Главкому. Деникин одобрил покупку 100 аэропланов (Ура!) и сказал, что вместе с представителем ГлавАрта для закупки артиллерии (пушки, что я привез, понравились, они были легкие и легко транспортировались, в Кавказской армии Врангеля они использовались как горные орудия, снимались с лафета и перевозились отдельно, кроме того цена на них в прейскуранте была раза в два ниже той, что просят за свои 75 мм орудия французы) поедет и моя заявка. Наверно будет караван из 2 пароходов и они запросят у итальянцев минимум миноносец для охраны. Так что, через месяц я могу получать аэропланы.

В коридоре меня ждал Кетлинский. Непорядок, но у меня в штабе нет кабинета, у всякой тыловой сволочи есть, а у адмирала — нет. В общем, накостылял Кетлинскому за диктаторские замашки -

— Николай, — сказал я ему, — я на тебя надеялся, заместителем своим сделал, хотел вообще школу на тебя оставить, а ты тут удумал своего друга застрелить, союзника, который в нашу тьмутаракань приехал нас учить, на службу пошел, а тут ему свой же друг пулю в лоб.

— Он мне по морде съездил при всех.

— Так за дело съездил ведь, я и сам на его месте точно так бы поступил. Или это неправда?

— Правда. Прошу уволить на фронт.

— И отправлю, не волнуйся, только по делу. Ты летать выучился на "Ансальдо"?

— Ну так, не очень.

— Так, слушай приказ: за неделю научишься летать на? Ансальдо" и бомбы класть как бог.

А после, как и обещал, отправлю тебя с Грацци выяснять на большевистских бепо, кто из вас храбрее.

— Есть, господин Адмирал.

В Новочеркасск я вылетел с Серджио на "Ансальдо? с двойной кабиной для инструктора (сзади) и ученика (впереди) — один из шести был именно такой[87]. Я указал в заявке на 100 аэропланов 10 с такой кабиной, специально для Школы. В Новочеркасске мы приземлились на аэродроме Донского отряда. Нас встретил Баранов и еще два офицера, которые собирались идти курсантами. Они завтра отправлялись в Екатеринодар. Поговорив с ними, я подписал их рапорта. Все трое с интересом осматривали Ансальдо, мощная машина им явно нравилась. Тот, что бывший гвардейский ротмистр, Глеб, на вполне сносном французском говорил с Серджио, рассматривая аэроплан, потом попросил разрешения посидеть в кабине, примериться к управлению, попосмотреть на приборы. Ему понравилось, следом полез Баранов и второй летчик, Сергей (я объяснил Серджи, что они тезки и что это значит). Осмелев, Баранов попросил порулить по земле, получив разрешение, он пересел в кабину курсанта, а Серджи занял место инструктора. Солдат аэродромной команды крутанул винт и горячий двигатель тут же запустился. Они порулили по аэродрому, потом сел Глеб, а потом и Сергей. Баранов, набравшись наглости, а я этого и ожидал, попросил сделать круг в воздухе, естественно, вместе с Серджи. Хорошо, только первым полетит Глеб, он лучше поймет команды инструктора и потом расскажет вам, а уж после этого вы с Сергеем. Глеб сел вперед, Серджи занял кабину инструктора и стал объяснять что-то в переговорную трубу, Глеб кивнул и машина начала разбег. Взлет, коробочка[88], посадка. Отлично, Глеб объяснил что-то сослуживцам, они кивнули, потом настала очередь Баранова. Тоже, без сучка и задоринки. Сергей совсем немного "скозлил" — подпрыгнул при посадке, но это с непривычки на новом аппарате даже с опытными пилотами случается.

Главное — все довольны и счастливы, аппарат и летчики целы. Летают они уверенно, не новички, сразу видно. Баранов сказал, что отправил две бочки лучшего бензина и показал точку на карте, где их будут ждать казаки. Вокруг плоская как стол, степь, даже сусличьих нор нет. Теперь с местом авиагородка. Баранов было намерился чтобы Школа была при авиаотряде, но я сказал, что у нас секретные методики обучения и лучше, если меньше лишних глаз, но железная дорога должна быть и поле ровное для аэродрома и полигона.

Хорошо, я полечу на своем Ньюпоре, а вы за мной, покажу несколько хороших мест. Так и сделали. Второе нам понравилось. Железнодорожная ветка есть, Дон рядом — можно и по воде грузы возить, да и искупаться пилотам и техникам в жару хорошо.

До города не далеко и не близко. Дорога до города хорошая: в штаб ехать, или, случись чего, в госпиталь — не то что в Екатеринодаре с аэродрома добираться. Места много. Решено — здесь

Приземлились, я сказал Баранову о выборе — он одобрил, от отряда по прямой — 10 минут лету.

Нас пригласили на обед, но я отказался, оставив за себя Серджио. Мне нужно успеть застать в штабе Краснова и доложить о своем выборе.

У Краснова в штабе меня поразила исключительная дисциплина. Казаки, увидев мои погоны, тянулись "во фрунт" как в старые времена.

— А я-то думал, что у вас казачья вольница — сказал я Краснову.

— Это сейчас, летом, а как сев или уборка урожая, казаки все норовят прямо с фронта улизнуть домой, благо близко, — ответил атаман, — так что надо до сентября-октября с красными разделаться.

— Я выбрал место, надо строить авиагородок прямо сейчас, начиная с ангаров и казарм. Через месяц здесь будет сотня аэропланов, их надо укрыть от непогоды и начать собирать, Для этого нужны ангары. Пока собираем, полсотни летчиков выучатся на них летать, бомбить и стрелять по-новому.

Как по новому — через неделю вам покажет пара моих пилотов, они должны базироваться ближе к Царицыну и будут охотиться на бепо.

— Это кто же? — поинтересовался Краснов.

— Штабс-капитан и поручик-итальянец, что вы видели на показе.

— Славно бомбили, теперь увидим, как они в бою это сделают. Вы же не ели, наверно, адмирал.

— Да, прямо к вам. Между прочим трое ваших пилотов уже успели полетать с итальянцем на новом аэроплане. Сейчас пилоты вместе обедают, надо потом поручика Грацци забрать, чтобы они его не очень поили. Завтра я с поручиком вылетаю обратно. Тогда разместитесь в лучшей гостинице, для моих гостей там всегда все сделают в лучшем виде. Там и пообедаем вместе.

Обед прошел достойно, мне понравилось гостеприимство и хлебосольство Краснова, — не то что прижимистый Кравцевич.

Номера были отличные, мне приготовили ванну. Давно я так не отдыхал…

Через три недели мы опять прилетели в Новочеркасск: вот это да!

На месте, где будет школа, уже возвышалось два больших ангара из десяти запланированных, были готовы под крышу казармы, шло строительство коттеджей для руководства и двухэтажного здания школы.

Вот вышку начали строить неправильно, не знают, для чего эта голубятня. Я махнул Сержи рукой — садись. Он пролетел на бреющем, осмотрел поле на предмет ям и со второго захода выполнил посадку, зарулив поближе к строительству. Сбежался народ. Прискакал конный урядник с казаком Мы вылезли и я снял реглан. Увидев золотые погоны с орлами, урядник отдал честь и спешился. Я попросил его оставить казака для охраны аэроплана и сопроводить нас к старшему на строительстве. Им оказался дородный подрядчик в жилетке с часовой цепочкой на брюхе, впрочем толковый и расторопный. Узнав, кто я, он мигом гаркнул на рабочих, чтобы не разевали рты, а работали и стал показывать, что сделано. А сделано было много. Рабочих работала — тьма, десятники метались как угорелые: везде что-то пилили колотили, строгали. Работа кипела и это радовало. Мы дали указания как делать вышку и для чего она нужна и полетели в авиаотряд.

В авиаотряде я попросил заправить аэроплан, зачехлить и взять его под охрану, потом покормить Сержи и разместить его отдохнуть. Я намеревался съездить к Краснову, но его в штабе не оказалось. Передав дежурному, что я прилетал, осмотрел строительство и остался доволен его ходом: все идет правильно, за что я благодарен атаману. Так что не пришлось Сержи отдыхать, да он особенно и не устал. Мы взлетели и взяли курс на Екатеринодар.

В школе занятия шли своим чередом 8 новых курсантов уже заканчивали освоение техники бомбометания. По движущейся мишени получалось как 1 из 2, но в неподвижную все бомбы клали лихо. Баранов удивил, вот что значит инженер, вместе с Сергеем они изготовили прибор, облегчавший прицеливание при бомбометании, то есть он сам определял траекторию пикирования в зависимости от веса бомбы, скорости аэроплана и скорости мишени. Кроме того, специальная тяга на ручке выводила аэроплан из пикирования при достижении опасной высоты, даже раненый или потерявший сознание пилот теперь останется жив, так как аэроплан перейдет в горизонтальный полет и у него будет шанс выполнить посадку. Это устройство необходимо было запатентовать и я попросил не распространятся об идее итальянцам, чтобы нам потом втридорога не покупать у них аэропланы с этим устройством. Вот в Донском отряде они и оборудуют им свои аэропланы, а здесь не надо. Лучше пусть подробнее чертежи пока сделают. Кетлинский освоил "Ансальдо" и особенности его пикирования и был готов лететь на фронт. Об этом же я спросил Серджио.

— Я готов, — ответил он, только сегодня я должен объясниться с Наташей (так, оказывается, звали избранницу его сердца),

— Хорошо, устраивай свои дела сердечные и завтра будь готов лететь.

Меня ждал еще один приятный сюрприз. Еще один итальянец, Джорджи, из шеф-инструкторов, высказал желание служить в русской армии. Я ему сказал, что поскольку у него не было офицерского чина, смогу выбить для него только погоны прапорщика, и то, потому что он как-то владеет русским и окончил гимназию, а экзамен он уже сдал в присутствии генералитета. Через неделю мы "обмывали" звездочки нового прапорщика ВСЮР.

Таким образом, на охоту за бепо готово звено бомбометателей.

Новочеркасск — Царицын, июнь 1919 г

За этот месяц произошла масса событий.

Звено охотников за три недели разбило два и повредило четыре бронепоезда красных.

На счету Сержи — два очка (один бепо полностью выведен из строя, два были повреждены (идут за полбалла)

Николай Кетлинский — полтора очка (один бепо выведен из строя, один поврежден)

Прапорщик Джорджи Арьяни повредил один бепо и огнем пулеметов рассеял конный полк

Для полного уничтожения бепо потребовалось совершать 2–3 дополнительных вылета и бомбить неподвижную цель. В этом участвовало все звено, но результат записывался тому, кто разбил паровоз и обездвижил бепо. Поврежденные бепо сами уползали чиниться — при этом бомбы не разбивали паровоз, но наносили существенный ущерб составу. Только один бепо из поврежденных сумел починиться в течение 3 недель и вышел на позицию, но скрывался полным ходом назад, едва завидев какой-либо аэроплан.

Наши потери — один аэроплан "Ансальдо" (прапорщика Арьяни) был подбит огнем двух СПАДов и совершил вынужденную посадку. Казаки вытащили легко раненого Арьяни, но его аппарат сгорел.

Для меня стало ясно, что после первых успешных вылетов за нашими охотниками стали охотится другие охотники — истребители РККВФ[89] Так что, на будущее: пикировщики должны прикрываться истребителями. "Ансальдо" хорош, но в маневренности он проигрывает юрким Ньюпорам и СПАДам

Тем не менее, командование расценило результат как выдающийся: ценой потери одного аэроплана было уничтожено два бронепоезда, остальные резко сократили активность и не появлялись днем в зоне действия нашего звена. Это позволило 10 июня взять Царицын[90] Наши летчики заметили два танка — английские Мк-V, ведущие бой с красным бронепоездом, значит англичане стали нам их поставлять.

Состав с орудиями и снарядами, а также рельсами для блиндирования уже вышел на Царицын,

Из Италии пришли известия — окольными путями: телеграф в Румынию, потом в Севастополь, затем в Новороссийск, оттуда в Екатеринодар и, наконец, в Новочеркасск — о том что три транспорта с закупленным по кредиту вооружением вышли в сопровождении легкого крейсера в Новороссийск. Прибытие ожидается через три недели. Школа и авиагородок почти готовы: Ангары и мастерские уже могут принимать аэропланы, идет отделка жилых помещений. В ближайшие дни перебазируем сначала мастерские и механиков, затем перелетят аэропланы и вывезут оставшееся оборудование по железной дороге.

Из Екатеринодара прилетела спарка, на которой завтра я вылетаю в Царицын в сопровождении двух Ньюпоров Донского отряда (Ньюпоры тоже закуплены ВСЮР и прилетают с посадкой на дозаправку в Керчи из Севастополя (там их собирают). Севастопольская школа стала готовить летчиков-истребителей на Ньюпор.

Встретился с Серджи и Кетлинским, написал представление на Георгий для Серджи, а Кетлинскому — на капитана (скоро снимет звездочки с погон[91]), навестил Джорджи в госпитале — ранен в ногу, кость не задета, уже идет на поправку и через 2 недели будет в строю, написал ему представление на Анну 4 степени — пусть носит "клюкву"[92]. Оставил бумаги и рапорт о боевых действиях звена пикировщиков адъютанту командующего. Деникин был на фронте, шло наступление на Москву.

Затем улетел в Царицын, теперь пора строить мониторы, для которых я уже заказал артиллерию, снаряды, рельсы для блиндирования и всякие пиломатериалы согласно смете, полученной от Евгения Семеновича. Все было собрано, погружено и отправлено в Царицын по железной дороге. Еще месяц назад я договорился о постройке мониторов и ремонте буксиров с инженером-кораблестроителем Евгением Семеновичем Беловым. Я познакомился с ним в Новороссийске по рекомендации инженеров из ГлавАрта — говорили, что очень дельный специалист. Проблема была в том, есть ли подходящие для восстановления суда в Царицыне или красные все взорвали. Евгений Семенович с десятком опытных рабочих и техников уже был в Царицыне и телеграфировал, что нашел две подходящие баржи и четыре буксира из которых можно сделать два, в крайнем случае — один. Он уже подготовил смету из расчета постройки монитора за месяц с учетом найма местных специалистов. Смета на мониторы получилась очень скромной. Пара подходящих барж нашлась, поскольку никто ничего не возит, их отдадут за копейки, а то все равно ржавеют. Главное, чтобы набор корпуса был крепкий — но за это инженер-судоремонтник ручался. Расположение орудий будет казематное, так прислуга будет хорошо защищена даже от артогня противника не ниже чем от 100–120 мм орудий. Орудийные площадки: по три с каждого борта + 1 лишний порт. Такое же казематное расположение трехдюймовки в носу и шестидюймовое орудие с сектором обстрела преимущественно вперед. Пока не ясно, какой будет разворачивающий момент при отдаче пушки Канэ, для большого "дредноута" он был бы несущественным, но для малого рассчитать оказалось сложно: все покажут пробные стрельбы.

— Евгений Семенович, почему вы указали такое скромное жалование себе, техникам и мастеровым

— Видите ли, господин адмирал, мне совестно рвачествовать в тяжкую для Родины годину, думаю, и мастеровые меня поймут.

— Нет, увеличьте цифры в полтора раза и пообещайте выплату премии в размере 3 окладов при качественной работе в срок. Я думаю, люди это тоже поймут, что о них заботятся.

— Посчитали, включая премиальный фонд. Хорошо, получите под расписку деньги на строительство и начинайте. Я достал мешок денег, поученных перед вылетом в Екатеринодаре. Сделайте себе сейф. Только за закупки материалов — счета, чеки и расписки должны наличествовать в отчете. Бухгалтерия любит счет. Кстати, а кто будет вести счета?

— Я сам.

— Хорошо, если будет сложно, наймете отдельного счетовода. Да, и не забудьте включить статью — наём дополнительного персонала.

Вернувшись в Екатеринодар, я стал набирать экипажи для мониторов и буксиров. В городе было много военных моряков, шатающихся без дела. Мне рекомендовали старших офицеров — двух капитанов первого и одного второго ранга, набрал я и артиллерийских офицеров в чинах поменьше, механиков для буксиров, а главное — комендоров для двух шестидюймовок. Артиллерийскую прислугу для 75 мм орудий я собрал из тех, кто уже имел опыт обращения с этими орудиями, народ сухопутный и разношерстный — от поручика артиллерии до 2 юнкеров киевского училища. Штаты были укомплектованы, я выдал капитанам деньги под расписку и отправил их в Царицын наблюдать и помогать в постройке мониторов. Перед убытием я выступил перед экипажами моей флотилии.

Я не стал им много и красиво говорить о долге и чести. Но я сказал, что они могут поучаствовать в деле, которое решит судьбу Родины и участники похода покроют себя славой, сравнимой с героями Гангута и Чесмы. Затем я в общих чертах обрисовал боевую задачу по подготовке к походу и ответил на вопросы.

Вышел приказ о награждении Серджио и Джорджи и присвоении очередного звания Николаю Кетлинскому. На праздновании в школе я сказал, что все звено покрыло себя славой, что они настоящие герои и я горжусь ими. После этого заявил Кетлинскому, что он проиграл дуэль и должен попросить прощения. Кетлинский едва слышно, сквозь зубы, пробормотал слова извинения и я практически заставил Серджи пожать руку Кетлинскому. Ну что же, плохой мир лучше хорошей ссоры. Серджи, как только получил Георгия, тут же помчался к своей Наташе, похоже, что она отвечала ему взаимностью и парень был счастлив. Джорджи купил себе кортик (не с шашкой же залезать в кабину), правда флотский, механики приклепали к торцу рукоятки медальон ордена и пропустили темляк, так Джорджи везде и шествовал с огромным алым темляком, но всем было видно, что идет боевой офицер (он все же прихрамывал, но говорил, что летать это не мешает). Так прошло 2 недели, затем я получил телеграмму от Евгения Семеновича, он сообщил, что через 5 дней закончит установку артиллерии и можно будет испытывать корабли.

В Царицыне сели на местном аэродроме и чуть не попали в плен казакам, вообразившим, что это красный аэроплан сел на вынужденную. Только золотые погоны и спасли. Станичники извинились, взяли под охрану аэроплан, кстати, красные бросили много авиационного добра при отступлении. Серджи остался с аппаратом, а мне дали лошадку и я порысил к пристани.

Грандиозное зрелище открылось мне сверху. У пристани было пришвартовано два чудовищных (чудовищно уродливых, если сказать точно) сооружения, позади которых торчали буксиры. Мастеровые застилали палубу рельсами, на пристани кран переносил 6-дюймовку Канэ на первый монитор. Машинально я посмотрел на ватерлинию — вроде еще запас есть…

Орудийная площадка была обложена теми же рельсами, рядом из рельсов и мешков с песком сделано что-то вроде боевой рубки управления огнем.

Я удивился, как быстро идет строительство. Видимо дополнительные деньги мастеровым стимулируют их лучше, чем грозные окрики с угрозой наказания. Смета была не превышена, даже была некоторая экономия. Я сказал, что в случае выполнения заказа досрочно с надлежащим качеством без перерасхода сметы всех ждет премия в двойном окладе. Попросил приготовить мне бухгалтерскую отчетность по выполненным работам. Потом пошли смотреть мониторы. Они были почти готовы. Площадки под орудия были проклепаны, железо не ржавое. Вдоль бортов лежали мешки с песком — Евгений Семенович сказал, что поскольку он не уверен, хватит ли рельсов для бронирования борта и не сядет ли баржа ниже ватерлинии. Совершенно успокоенный, я отправился к экипажам. И вот там меня ждало разочарование. Никто меня не ждал, какие-то странные личности шныряли в казарме. Я пошел к командиру флотилии, он не ожидал меня увидеть и, похоже, был просто пьян. Я не стал шуметь и сказал: даю вам два дня. Если экипажи не будут в строю, я вас лично расстреляю как саботажника, властью данной мне Глакомом. Понятно, я встряхнул его за ворот. Дерьмо! Потом отправился к начштаба — он же капитан второго "дредноута", весть о моем появлении уже разнеслась. Я ногой открыл дверь, вытащил наган, данный мне еще Задорожным в ту памятную ночь, подошел к дрожащему очкарику-кэптену[93] и сунув дуло ему под нос, тихо сказал:

— Если через два дня буксиры не будут полностью укомплектованы надежной командой, снабжены топливом и готовы к учениям, я тебя расстреляю за саботаж сразу после твоего пьяницы-командира.

По моему, он обделался, потому что пошел мерзкий запах.

В самых гнусных чувствах я вернулся на мониторы.

— Такого бардака на военном флоте я не видел — сказал я Евгению Семеновичу, — им адмирал приказал, о подвигах им говорил, а они…

— Господин адмирал, — ответил инженер, — они думали, что вы просто больше не приедите. За два года они перевидали кучу агитаторов — и Керенского и КОМУЧа и большевиков с анархистами и ВСЮР и черт знает кого. Эти комиссары приходили и уходили, и все оставалось по-прежнему. Флот тихо гнил, имущество разворовывалось и продавалось, Волга впадала в Каспийское море[94].

Я поехал в местную комендатуру и там навел шороху. Наганом не грозил, но узнал, где находится местная контрразведка. Взял комендантский взвод и на авто поехал на аэродром. Серджио с револьвером нес службу. Я оставил у аэроплана двух часовых, аппарат накрыли брезентом, припугнули солдат бомбами, чтобы не курили, потом вернулись в комендатуру и оставили запись о приеме под охрану аэроплана Ансальдо в количестве одна штука. Потом поехали в гостиницу. Для города, оставленного большевиками три недели назад, она выглядела просто замечательно. Заказали в ресторане ухи и растегаев с икрой. Серджио впервые в жизни пробовал "кавьяр", ему как то с непривычки непонятно было, за что люди платят сумасшедшие деньги за эту гадость из брюха рыбы. Хотя растегайчики были так себе, немудрено, что ему не понравились, и ушица жиденькая с микроскопическим кусочком рыбы. Пока ели, прибежал вновь назначенный градоначальник. Ему доложили, что на аэроплане прилетел Великий князь и адмирал с личным пилотом-адъютантом. Градоначальник, увидев, что мы едим, дико заорал на официанта и потребовал метрдотеля и хозяина ресторана, а заодно и гостиницы. Наорав на них и вытерев со лба пот платком, он сказал, что сейчас все поправят. И тут как на скатерти-самобранке — все переменилось, появилось шампанское в ведерке со льдом. Градоначальник говорил, что ему лестно принимать в своем городе столь высокопоставленную особу и просил не гневаться на дураков. Мы — его гости и нам будет оказан наилучший прием. Пока он говорил, принесли хрустальную вазу с персиками и виноградом (привозят морем из-за Каспия), свежайшая заливная осетрина, еще раз белужья уха, но по особому рецепту, с водкой. Икры приволокли целую серебряную бадейку (а вот я соскучился, года три точно не видел этого деликатеса, люблю, грешен). А градоначальник все говорил и говорил сладчайшие слова. Наконец он сделал паузу, я его поблагодарил. И он откланялся, еще раз сказав, что мы его гости и обидим, если сделаем хоть попытку за что-то расплатиться. Я посмотрел на Серджио: он улыбался и сказал, что теперь понял, как хорошо было быть Великим князем.

Потом мы пошли отдыхать. У меня был действительно королевский номер с огромной кроватью с хрустящими накрахмаленными простынями. Метрдотель осведомился, не нужно ли что. Я попросил вычистить нам платье от пыли и начистить обувь, а также приготовить ванну и халат. Серджио подтвердил то же желание (его номер был рядом, но попроще).

— Будет исполнено, ваше императорское высочество, господин адмирал.

Утром просто не хотелось вставать… Все-таки, комфорт, — великая вещь!

Царицын, через два дня.

Мониторы были готовы. Один назывался "Волга", другой — "Дон". Над боевыми рубками были флагштоки с Андреевским флагом. На буксирах, тоже из рельсов, были сделаны импровизированные боевые рубки.

Зенитные пулеметы были установлены на буксирах и на баржах и нацелены вверх. Видно было, что там в готовности дежурят расчеты.

Встретившись с Евгением Семеновичем, я поблагодарил его за работу и выдал премиальные. Попросил подготовить полную финансовую отчетность по строительству. Он сказал, что можно начинать ходовые и артиллеристские испытания.

— Смирно — на этот раз трезвый камандир флотилии отдал рапорт и доложил о готовности кораблей. Мы с Серджио поднялись на борт буксира-толкача "Волга-2" (Баржа, соответственно, носила название "Волга 1"), на гафеле буксира был андреевский флаг, я отдал честь флагу, Серджио сделал то же самое. Была сыграна команда "адмирал на борту", выстроен личный состав и командир отдал рапорт, я пожал руку капитану и поздоровался с командой. Резво отвечают, молодцы. Поднялись на мостик и я сказал:

— Командуйте, капитан: малый вперед, передайте на "Дон" — держаться в кильватере.

Далее я только наблюдал, давая задания по маневрам.

Выйдя на большую Волгу, мы совершили несколько поворотов последовательно, а больше для монитора ничего и не надо — идти по прямой и молотить врага из всего бортового оружия.

Проведенные испытания показали, что мониторы вполне справляются со своей задачей, а комендоры после некоторой тренировки стали успешно накрывать береговые цели. Шестидюймовки можно было без опаски применять на острых курсовых углах, но вот при стрельбе на борт вся конструкция опасно раскачивалась. И уж точно не стоило стрелять залпом из орудия Канэ и казематной батареи — баржа могла просто не выдержать. Итальянские орудия неплохо били по настильной траектории — то есть, можно было накрывать и закрытые цели, но все же 100 мм гаубицы были бы для этого намного лучше, но тогда мой "линкор" просто бы пошел ко дну. Хуже, если такие гаубицы начнут настильный обстрел моих мониторов, вот тогда импровизированная палубная броня может не выдержать.

После этого, оставив флотилию в Царицыне, я улетел для доклада, так как был приглашен на заседание Военного Совета. Меня пригласили туда в качестве человека, имеющего свой, свежий взгляд на вопросы техники, в частности, авиации.

На Военном Совете я доложил, что флотилия в составе двух мониторов стоит в Царицыне и ждет команды отправиться вверх по реке на Саратов или вниз — на Астрахань.

Меня спросили, что это за мониторы и каково их вооружение — рассказ об установленной артиллерии вызвал уважение. О действиях моей авиагруппы уже сказали и полностью одобрили ее применение. Теперь пикировщики были нарасхват — всем хотелось иметь два-три звена таких аэропланов. Я сказал, что 10 летчиков уже подготовлены, набрано еще два десятка, остановка только за аэропланами и бомбами. Конвой с оружием уже проследовал Босфор и скоро будет а Новороссйске, тогда начнем массово собирать аэропланы в Новочеркасске и сразу сажать на них пилотов — бомбометателей. Я сказал об изобретении прицела и устройства выведения из пикирования конструкции Баранова-Коноваленко. Сказал, что ни у кого в мире нет такого и его надо срочно запатентовать устройство в ведущих авиационных странах, чтобы потом втридорога не покупать свое у иностранцев, а наоборот, продавать им наше. Пока по применению пикировщиков мы — ведущие в мире. Если все пойдет хорошо, то к нам будут приезжать иностранцы учиться за деньги. Но нужен патент-привилегия! Школа открывает еще одно отделение — воздушного боя и классы стратегии и тактики воздушного боя для командного состава авиации. Ценой крови мы приобрели опыт боевого использования авиации, и надо сделать так, чтобы всем нашим пилотам, особенно руководству авиаотрядов, он был доступен

Например, пикировщики надо использовать под прикрытием истребителей, иначе охотники сами станут дичью.

Меня спросили, как я вижу поддержку авиацией наступления на Москву. Я ответил, что говорить об успешном наступлении на Москву без соединения с Сибирской армией адмирала Колчака, не приходится (вспомнились слова из тетради Алеши из будущего — белые армии разбили по-одиночке). Затем соединится с частями генерала Юденича на северо-западе и тогда можно говорить об успешном наступлении. А авиация будет просто поддерживать наступающие войска, самостоятельного значения она пока не имеет, как бы не старался это доказать мой знакомый генерал Дуэ.

Тут члены Совета загалдели как на базаре, перебивая друг друга. Как! Кто-то оспаривает мнение, и это Великий князь, известная "Кассандра"[95] как выразился кто-то из штабистов. Да, ответил я, но мои пророчества как и пророчества Кассандры имеют свойство сбываться. Сбылись же мои прогнозы относительно судостроительной программы Японии и начала войны, советовал же я не посылать Вторую Тихоокеанскую эскадру на верную гибель, что кончилось Цусимой[96]. Хотя был еще и действительный статский советник и богач Ян (Иван) Блиох, который привлек целый коллектив экспертов к написанию шеститомного труда "Будущая война". Книга вышла в 1898 г. и многими читалась как фантастическая: там было и про летающие корабли, ведущие огонь по земле и бросающие чудовищные бомбы, и про бронированные артиллерийские самодвижущиеся лафеты, ездящие по полю и выкашивающие все своим огнем (слово танк только сейчас появилось) и про скорострельное и легкое автоматическое оружие пехоты, и про удушливые газы, про тысячекилометровые фронты с зарывшейся в землю пехотой и много всего другого. Блиох добился аудиеции у Ники и так напугал его ужасным видом будущей войны, что мой племянник срочно созвал мирную конференцию в Гааге. Между прочим, Блиох предсказал, что в результате мировой войны рухнет несколько империй, так как правительствам придется вооружить многомиллионные армии и война продлится годы, приведя к голоду, разрухе и социальным потрясениям. Правительству не удастся отнять оружие у народа и народ сам скинет это правительство своими штыками, ввергну страну в пучину анархии и хаоса. Гаагская конференция признала варварским оружием метание бомб с воздушных шаров (аэроплан боатьев Райт еще не полетел) и разрывные пули (и то на 5 лет до следующей конференции, которой не было). Ники и Блиоха номинировали на только что появившуюся Нобелевскую премию мира, но ее дали создателю Красного Креста (на той же Гаагской конференции о гуманных методах ведения войны и гуманном обращении с ранеными и пленными). Книга Блиоха перешла в разряд пацифистской литературы и до окончания мировой войны о ней и не вспоминали, а когда вспомнили — ужаснулись совпадению вплоть до деталей, хотя кое-чего и не было, например бесшумных пневматических снайперских винтовок. Как сейчас помню — картинку, где два солдата лежат у баллона со сжатым газом и стреляют из длинноствольных ружей. Но картинка летающего корабля с десятком пропеллеров направленных вверх и морскими орудиями, ведущими огонь по мирному городу, запала мне в душу. Каюсь, что моя идея пиратства на коммуникациях была почерпнута из идей, описанных в этой книге как поставить на колени островную державу — надо блокировать ей подвоз всего по морю и противник сам поднимет руки. Вывод, правда там был такой — России это не страшно, так как она является континентальной империей, да и флот ей особенно не нужен. Как не нужен возмутился я тогда, став молодым контр-адмиралом: "ах ты мерзкое стекло, это врешь ты мне назло!"[97].

Понятно, что членам Военного Совета я это не говорил, просто ждал, когда генералы нагалдятся вдоволь. Когда гомон затих, Антон Иванович спросил:

— Господин адмирал, а что предлагаете вы?

— Ваше высокопревосходительство, господа члены Военного Совета. При наступлении на Москву выдвинувшиеся вперед части будут подвергаться фланговым ударам красных, неся неоправданно большие потери. Я был бы рад, если я ошибусь и мы через три месяца будем в Москве, как тут было сказано, но я бы сначала взял Астрахань, что гарантировало бы нам соединение с войсками адмирала Колчака и в случае даже потери Царицына, единый фронт наступления вдоль Волги с развитием успеха на северо-запад в сторону Ярославля и Москвы. Мне кажется это более безопасным. После этого, как высказавшего свое совещательное мнение, меня отпустили восвояси.

В Школе, а точнее, уже Центре боевой подготовки летчиков и боевого применения авиации ВСЮР теперь хозяйничали Баранов и Кетлинский. Оба были честолюбивы, но что-то мне подсказывало, что Баранов, как протеже Краснова, в конце концов, "перетянет одеяло на себя". Хотя формально я числился начальником Центра, но с постройкой мониторов я практически месяц был там лишь наездами, вернее, налетами. В Новороссийск пришел конвой с вооружением, аэропланы выгружались и по железной дороге, нераспакованные, в ящиках так и ехали до Новочеркасска и поступали на сборку. Там уже действовало целое сборочное предприятие, руководимое русскими инженерами, а итальянцы только вполглаза наблюдали (похоже, что некоторые уже и не наблюдали). Или они будут полноценно работать или я отправлю их в Италию, так как бездельники мне не нужны, пусть сами объясняются с руководством ФИАТ, почему русские досрочно их отправили вон (хотя мы не платим ничего за их работу), но вид праздношатающихся техников отрицательно влияет на общий настрой.

Серджи, все время, когда он не летал моим личным пилотом, пропадал в Екатеринодаре у своей Наташи (он единственный не переехал на новое место). Они были красивой парой: молодой темноволосый подтянутый поручик с белым офицерским георгиевским крестиком и маленькая стройная белокурая девушка под кружевным зонтиком — я часто видел их гуляющими по аллее Екатеринодара, проезжая в штаб. Не знаю, как у них все сложится, папа Наташи действительно, стал генералом (это он в ГлавАрте обеспечивал закупки вооружения). Компания ФИАТ с конвоем прислала мне подарок — ярко-красный гоночный кабриолет. Его распаковали, выгрузили и теперь он стоял экспонатом в ангаре Центра, ездить мне на нем было некогда и некуда. Если Серджи все же женится — сделаю ему свадебный подарок!

Главком вызвал меня на следующий день после Совета. В кабинете у него был Врангель.

— Ну и наделали же вы переполоху, адмирал — сказал Главком. Я ожидал, что вы, что то эдакое можете выкинуть, но подвергнуть критике выработанный генералитетом с участием наших лучших генштабистов план!

— Виноват, ваше высокопревосходительство.

— Да ладно вам, Александр Михайлович, служаку-унтера изображать. Между прочим, Петр Николаевич тоже высказывал подобные идеи и был обижен, когда мы сняли несколько полков с Кавказского фронта, которые он хотел бросить на Астрахань.

— А что если мы попробуем вместе взять Астрахань, Петр Николаевич? — спросил я Врангеля.

— И как вы это мыслите, Александр Михайлович? Мои добровольцы завшивлены, раздеты и разуты, у нас мало боеприпасов, так как все уходит на генеральное наступление.

— Я думаю использовать свои мониторы для нападения по Волге и поддержать их пикировщиками для борьбы с судами красных, а вы поддержите меня с Каспия вашими катерами. Зажмем красных с двух сторон и они побегут навстречу казакам Колчака. Вот там фронты и соединятся! Красные ведь тоже блокированы в Астрахани, с падением Царицына им не приходится рассчитывать на помощь с севера, они так же раздеты и разуты и у них мало боеприпасов.

— Сколько вам надо времени, чтобы оказаться рядом с Астраханью?

— Мониторы пойдут вниз по реке и остановятся где-то в 50 километрах от города, там организуем полевой аэродром, куда прилетят аэропланы — мне нужно 10 пикировщиков и 10 истребителей: это все есть в Центре боевого применения: вот и сдадут выпускной экзамен с практическим заданием. Чтобы погрузить бочки с бензином на мониторы и буксиры и выйти в путь, мне надо 10 дней. Через 12 дней я буду готов начать операцию.

— Хорошо. Я свяжусь с Колчаком, он поддержит вас в случае успеха и ударит с востока. Кавказская армия пойдет вдоль Каспия по ранее разработанному плану. Связь по радиотелеграфу и аэропланами.

Через 10 дней как и было договорено мои мониторы были под Астраханью. Бензин пришлось везти отдельно, ла еще и организовать аэродром подскока, иначе аэропланам из Новочеркасска не хватило бы горючего. Аэропланы проводили разведку вдоль реки и однажды предупредили об артиллерийской засаде. 5 пикировщиков практически разнесли замаскированную батарею. Не будь у нас воздушной разведки и тащи мои мониторы бочки с бензином, к Астрахани уже бы плыли по течению два костра. Наконец через 2 дня мы получили по радиотелеграфу известие о том что войска Врангеля занимают позиции вокруг города. Начинать предстояло нам. Утром один из "Ньюпоров" вылетел на разведку. Вернулся с известием: Каспийская флотилия в количестве 4 бронекатеров и миноносца ждет нас на подступах к городу. На берегу в засаде оборудованы две артиллерийские позиции. Узнать, где аэродром красных и сколько там аэропланов, не удалось — в воздух за "Ньюпором" никто не поднялся. Что же узнаем это по ходу поединка. Итак, первой в бой вступает авиация. Под прикрытием истребителей пикировщики атаковали артиллерийские батареи и уничтожили их. К этому времени мы прошли разрушенные батареи красных. Они молчали. Откуда-то появились и пошли в атаку на мониторы два аэроплана красных — достаточно старые "Вуазены", с ними даже "Ансальдо" справился бы без скоростных маневренных машин: Оба "Вуазена" рухнули на землю. Теперь очередь за кораблями. Подвесив новые бомбы, пикировщики пошли в атаку. Катера начали маневрировать, открыли по аэропланам пулеметный огонь. Удалось потопить два и повредить один катер, миноносец и второй катер начали отходить к городу. И тут, когда пикировщики возвращались на аэродром, из перехватило звено неизвестно откуда взявшихся Ньюпоров. Один из пикировщиков, получив очередь сбоку, начал падать и только у самой земли выровнялся и совершил жесткую посадку В бинокль мне было видно, что двигатель дымит, но из аэроплана никто не выпрыгнул. Дым закрывал бортовой номер и я никак не мог понять, кого подбили. Звено красных начало обстреливать приземлившийся аэроплан, пытаясь его поджечь, но было отогнано истребителями, причем, один вражеский аэроплан загорелся и дотянув до земли, не смог совершить посадку и взорвался. Истребители увлеклись воздушным боем и отклонились на десяток километров, а потом у наших аэропланов стало кончаться горючее и они повернули назад. Рядом с подбитым пикировщиком приземлился другой, с бортовым номером Кетлинского, пилот вытащил своего соратника из кабины и побежал к своему аэроплану, так как вдали показалась конница красных. "Ансальдо" взлетел, когда до конных оставалась сотня-другая метров. Мне доложили, что сбит был Серджио Грацци, а вытащил его Николай Кетлинский.

— Что с раненым, его состояние?

— Тяжело ранен — пуля попала в голову. Доктор говорит, что раненый потерял много крови, без сознания, боится, что не выживет.

— Доставить в больницу во что бы то ни стало.

Вот так война забирает жизни чистых и добрых мальчиков. Второй такой молодой человек, не испорченный жизнью, с верой в идеалы, попадается мне на этой войне и оба умирают: сначала Алеша, а теперь Серджи. Я поднялся в боевую рубку "Волга 2"

— Капитан, командуйте "полный вперед". "Дону" стать в кильватер. Боевые Андреевские флаги поднять! Дать радио Врангелю: Мы идем в бой!

Войдя в пределы города, мы были атакованы миноносцем, но он сначала был подбит пикировщиком, а потом уже как неподвижная мишень, уничтожен шестидюймовкой нашего монитора.

Тут и нам пришлось туго: по монитору замолотили снаряды, грохот от попаданий слился с грохотом казематных пушек, рявкала шестидюймовка, по боевой рубке барабанили пули и осколки. Капитан как-то осел и прислонился спиной к стенке — убит наповал осколком в сердце.

Я стал командовать:

— Лево руля, что не видишь, что нас сносит на берег.

Никто не отреагировал на команду — я повернулся и увидел, что под упавшим ничком рулевым растекается темное пятно. Оттащив его, я встал к штурвалу, но поздно, мы ткнулись носом в берег и течение начало разворачивать монитор кормой вперед.

— Полный назад, заорал я в машину и принялся вращать штурвал. Но, похоже, управление не действовало и штурвал вращался сам по себе. Я выскочил из рубки.

"Дон" ушел вперед на километр. Он вел огонь с обоих бортов и удачно, так как вражеская артиллерия перенесла огонь на него. Опять прилетели наши пикировщики. На берегу взметнулись взрывы. Удивительно, но наша шестидюймовка продолжала действовать, периодически посылая крупнокалиберные снаряды. Опора носом в берег сделала монитор более устойчивым и орудие стреляло точнее и с большим углом поворота. На берегу показалась пехота красных. Пара уцелевших трехдюймовок открыла огонь шрапнелью, с баржи длинными очередями начал бить "Максим".

Где-то рядом с рубкой на турели еще одни пулемет? Ага, вот он, прислуги рядом нет, убиты или сбежали? Неважно, я проверил ленту — патроны есть Опустил ствол и повел очередью по гребню берега. Отлично, пехота залегла. Но дело наше плохо. Буксир подбит, сами мы уйти не можем. Похоже, настало время умирать с честью. На берегу что то ухнуло и за мной возник столб воды. Вот ведь, орудие подтащили! Где же части Врангеля? Или они не пошли в бой? Тут меня что-то подняло, ударило и я потерял сознание.

Астрахань, июль-август 1919.

Очнулся я от боли и застонал. Меня куда-то тащили. Свои или нет?

— Гляди, глаза открыл

— Вашскобродие, живы?

Ваше высокоблагородие[98], значит. Понятно в морских чинах не разбираются, но раз погоны золотые и нарисовано что — то — то не меньше подполковника. Но вроде свои, раз величают.

— Где я?

— В Астрахани, Митяй, подсоби на телегу барина положить. Солдаты мы, Кавказской армии, генерала Врангелева, значить. А вас в гошпиталь повезем. Вот только поручика нашего положим рядом и поедем.

Они положили рядом со мной раненого в живот офицера и лошадка потрюхала. Я попытался пошевелить ногами и руками. Правая нога не шевелится, вместо левой кисти — культяпка, замотанная окровавленной исподней рубахой. Плохо дело, отыграл я на фортепианах. Я опять потерял сознание и очнулся уже в госпитале. В коридоре рядами лежали раненые. В узком проходе шел человек в очках и окровавленном халате с завязками сзади, за ним сестра милосердия что-то отмечала в большом блокноте с перекидывающимися страницами.

— Так, этому морфий и к агонизирующим. Этого в операционную, 1 очередь. Офицеру сменить повязку, операционная 2 очередь. Этого к агонизирующим, морфий не надо — он уже ничего не чувствует. Так, а это кто у нас?

— Солдаты сказали, с парохода привезли.

— Не могу понять чин, только один погон остался на кителе и тот кровью вымазан. Господин офицер, вы меня слышите? Кто вы и откуда?

— Адмирал Романов, командир флотилии мониторов.

— Адмирал!? Так вроде вы погибли на головной барже, простите, мониторе. Срочно в операционную и сообщите генералу: Адмирал жив, ранен, находится в госпитале.

Потом меня бегом куда-то потащили, положили на стол с липкой клеенкой, на рот и нос положили какой-то проволочный сетчатый намордник (это чтобы не кусался, наверно[99]), накрыли намордник марлей, стали капать на марлю эфир и я провалился в небытие. Очнулся в светлой палате, посмотрел на ноги — вроде две, но пошевелить правой не могу. Левая рука подвешена к какой-то конструкции вроде аэроплана и замотана бинтами, оттуда торчит резиновая трубочка. Ну, по крайней мере, не сильно укоротили и на том спасибо. Пришли, покормили с ложечки бульоном. Надо привыкать к жизни раненого. Хоть сиделка у меня пожилая, а то молоденькую я бы стеснялся с подкладным судном, вот с ложечки пусть молодая кормит. Тут в коридоре послышался шум и в палату вошел Врангель:

— Александр Михайлович, как вы?

— Я-то ничего, а какие у нас потери?

— На вашем мониторе почти все погибли, поэтому мы и вас уже в погибшие записали, думали, что тело взрывом в воду сбросило, так и Главкому доложили. Вас ведь только на вторые сутки в госпитале нашли, говорят, солдатики какие-то привезли с парохода. Долго теперь жить будете, это примета такая, кого раз уже похоронили, а потом среди живых нашли.

— Да, как меня вытаскивали с мостика — это я помню, вместе с раненым в живот поручиком нас везли, это из ваших пехотинцев, у меня пехоты не было.

— А второй монитор?

— Он прорвался до кремля и поддержал нас огнем, без него больше бы моих войск погибло. На втором мониторе, "Дон", кажется, есть потери, но умеренные.

— Как мои пилоты? Я видел, что поручика Грацци на моих глазах сбили истребители.

— Как вы говорите, Грацци. Доктор, у вас есть такой раненый?

— Узнайте про него, пожалуйста, доктор, это летчик, итальянец.

— Не волнуйтесь, Александр Михайлович, найдем вашего летчика. Вы как себя чувствуете.

— Спасибо, сейчас гораздо лучше, А как остальные пилоты, больше никто не сбит?

— Нет, в сводке потерь — один аэроплан и один монитор, до 500 убитыми и полторы тысячи раненых. Красные бежали на катерах в Каспий, но их перехватила моя флотилия и всех потопила, пешие переправились на левый берег и были изрублены казаками. Около 4 тысяч убито, 12 тысяч взято в плен. Мы соединились с уральскими казаками Колчака. Левый берег наш, как и правый — до Царицына и далее. Мы наступаем.

Пришла сестра милосердия с известиями про Серджи. Он здесь, в госпитале, пуля прошла через голову навылет и разорвала зрительные нервы, он ослеп. Общее состояние улучшилось, но он отказывается от пищи и не разговаривает.

— Можно ли его увидеть?

— Пока нет, ему запрещено вставать, может опять открыться кровотечение.

— Передайте ему от меня, чтобы он держался. Надо жить. Это приказ!

Врангель ушел, строго наказав доктору, чтобы мне был обеспечен самый лучший уход и если мне что-то надо и он достать не может, то пусть сразу обращается к нему.

А я думал про Серджи. Бедный мальчик, для пилота слепота — то же что и смерть. Он никогда не сможет летать.

Когда адмирал ушел, ко мне явилась целая делегация пилотов. Из Новочеркасска прилетел Баранов, был Кетлинский, он был совсем не весел и на себя не похож, были все итальянские летчики, кроме Серджи, был механик Серджи, был наш доктор, отправившийся с мониторами и оставшийся на промежуточном аэродроме, куда садились аэропланы после бомбежек был еще кто-то. Они стали меня расспрашивать о самочувствии, но я спросил, были ли они у Серджи. Оказалось, что планировали зайти после меня. В общем все было как-то натянуто, и я попросил всех зайти к Серджи, ободрить его, потому что ему очень плохо, а потом пусть ко мне зайдет наш доктор и расскажет как он там, после того как побеседует со здешними коллегами.

Я понимаю, что Серджи думает, что теперь он никому не нужен. Знает ли его Наташа, что он здесь?

Потом все ушли, пожелав мне выздоровления

Вернулся доктор. Ничего особенно нового про состояние Серджи он мне не сказал. Да, его ждет слепота, хотя, в целом, он поправится. Организм молодой, признаков воспаления нет. Вот мое состояние его волнует больше, потому что у меня есть признаки воспаления раны кисти (я и сам это понял, потому что у меня поднялась температура и по трубочке идет мутная жидкость). Мне предстоит повторная чистка раны и ее ревизия.

Я спросил, как Кетлинскому удалось его привезти. Доктор ответил, что он приземлился чудом, так как в тесной кабине двое не посещаются. Когда подбежали к аэроплану забрать раненого, увидели, что Кетлинский вез его на коленях, ноги раненого при этом перевешивались через борт, Николай поддерживал одной рукой голову, раненого (другой он управлял аэропланом) плакал и все время повторял: Серж, не умирай, Серж, не умирай. Так он и шел за носилками и к перевязочной и на нем лица не было. А когда донесли до палатки, он бросился к аэроплану, который уже был заправлен и снаряжен очередной бомбой, и как все говорили, в последних вылетах смерть искал, расстрелял из пулемета пулеметный расчет на колокольне в кремле, когда он так же прямо в него из пулемета бил. На колокольне было несколько пулеметных точек, которые наступающим головы не давали поднять, так Кетлинский летал и расстреливал их в упор, весь аэроплан изрешетили, а на нем — ни царапины. Когда все кончено было, он все равно требовал, чтобы его заправили, вставили новые ленты с патронами, летал и стрелял, даже когда почти стемнело, а огней на аэродроме не было, так ему два костра зажгли, чтобы назад дорогу нашел.

Когда доктор вышел, в палату просунулась голова Кетлинского. Я ему кивнул, что он может войти.

Николай сказал, что в тот же день полетел назад, предложить Наташе лететь вместе с ним в Астрахань, так как не был уверен проживет ли Серджи еще день-два, Он только приземлился в Новочеркасске, сказать Баранову, что Серджи тяжело ранен и он хочет привести ему его невесту, чтобы простились, для чего ему нужен двухместный "Ансальдо". Баранов, конечно разрешил и сказал что сам еще с одним летчиком полетит их сопровождать на "Ньюпорах". Николай переоделся, конечно, так как был весь в крови Серджи. Он нашел девушку (знал, где она живет), сказал, что Серджи ранен под Астраханью и хотел бы ее увидеть. Николай сказал, что у него есть двухместный аэроплан и в воздухе их будет сопровождать охрана их двух аэропланов. Но Наташа отказалась лететь, сказала, что боится аэропланов и что родители ей запретят лететь, а без их разрешения она никуда не поедет. — Пусть Сержик ей напишет. Николай сказал, что у него обожжены руки и он еще долго не сможет писать (не мог же он сказать, что Сержи ослеп). Она ему передаст записочку, пусть господин капитан немного подождет. Записочку она писала полчаса и принесла в надушенном конвертике с голубками:

— Передайте Сержику, он такой смешной и смешно говорит по-русски. А вы ведь друг Сержика, господин капитан? Заходите к нам, не стесняйтесь.

— Вот, сказал Николай и передал надушенный конвертик, я не могу это передать.

Прошла неделя. На перевязке я увидел, во что превратилась моя кистьУ меня осталось два коротких обрубка мизинца и безымянного пальца, доктору пришлось полностью убрать две раздробленных пястных кости и хорошо, что полностью остался большой палец — получилась уродливая клешня, но что-то зажимать ей можно научиться, когда заживет. И придется все время носить перчатки, чтобы не пугать клешней окружающих. Адмирал превратился в краба… Нога тоже не очень: раздроблено колено, осколки убрали, но, когда нога срастется, колено не будет сгибаться.

Я спросил доктора, как там мой летчик. Он ответил, что плохо, он в депрессии и не хочет жить. Я попросил поставить его койку у меня, нам будет веселее вдвоем. Доктор сказал, что согласует, все таки не положено поручику лежать в одной палате с адмиралом. Я ответил, что лежал у них в коридоре вообще вместе со всеми и тогда все было можно.

Так или иначе, а скоро Серджи переселили ко мне.

Когда я его увидел, то не сразу узнал — взгляд был все время направлен в потолок, а на голове белая повязка чепцом. Он не мог бриться сам, таких раненых брил приходящий цирюльник всех одной ржавой бритвой раз в неделю. Теперь Серджио получал те же мелкие удобства, что и я: начиная от бритья и умывания, белья и халата, кончая питанием по генеральской норме: ну не могу же я есть втихаря всякие осетрины, а он будет хлебать жидкий госпитальный супчик, в котором одна крупинка за другой гоняются. О нас писали газеты, как то за большие деньги, наверно, в палату пробрался даже фотограф и запечатлел нас с Серджи. Через месяц я стал вставать, колено не сгибалось, как и обещали и Серджи помогал мне передвигаться, а я был его глазами.

Еще раньше, как только Серджи стал проявлять интерес к жизни, я передал ему послание Наташи, сказав, что Кетлинский (а для него было откровением, что именно Николай с риском для жизни эвакуировал его, сам чуть не попадя в лапы красным) в тот же день полетел в Екатеринодар, потому что не был уверен, что Серджи проживет еще сутки-двое и предложил Наташе долететь с ним под охраной двух истребителей, но она отказалась. Он попросил меня написать ей письмо, где рассказать о том, как все есть на самом деле и я согласился. В письме он просил указать, что поскольку он теперь слепой инвалид (эти слова дались ему с трудом, но он справился с собой), она свободна от всех обязательств данных ему. Вообще-то я был уверен, что она должна знать все эти новости, потому что газеты писали о героях штурма Астрахани: адмирале Романове, лишившемся в бою на тяжёлом мониторе своей конструкции (вот прямо где-то так, почему уж не на линкоре) руки и ноги, и летчике-итальянце, разбившем бомбами укрепления красных и получившем тяжелое ранение в голову, следствием которого стала полная слепота. За этот подвиг итальянский доброволец был представлен к производству в чин штабс-капитана и награждению орденом св. Владимира с мечами 4 ст… Все иллюстрировалось фотографиями довольно гнусного качества, на которых я с трудом узнал себя, Серджи смотрелся лучше, если бы не застывший взгляд — просто красивый молодой человек. Где то через пару дней появился Врангель, удивился, что Серджи помещен в мою палату, но я его успокоил, что это сделано исключительно по моей просьбе. Генерал поздравил летчика с производством в следующий чин и приколол орден к его госпитальной пижаме. Тут же опять вспышки магния, но на этот раз я в кадр не попал, отвернув лицо. Так что прессе Серджи известен и растиражирован, но письмо я все же написал. Меня Врангель спросил, не нужно ли что-то еще. Сказал, что своей властью представить к наградам не мог, но думает, что Главком не забудет, кому он обязан Астраханью, очищением и стабилизацией тыла — более половины частей Кавказского фронта сейчас наступают на Саратов по правому берегу, а по левому берегу идут части Колчака. Все получилось так, как я предвидел: красные срочно укрепляют позиции в Казани и Нижнем, надеясь на этом рубеже остановить объединенные силы, однако над ними уже нависают части Каппеля, опередившие свои войска, красные на левом берегу практически везде прижаты к воде. Их войска деморализованы, Троцкий мечется в своем бронированном поезде вдоль Волги, пытаясь зажигательными речами и расстрелами заставить свои части контратаковать. Во время одного из налетов пикировщиков, а они уже летают стаями по 10–20 аэропланов, бомбой в своем штабе был убит красный командарм Фрунзе. У пикировщиков появилась цель отомстить за вас, разбомбив Троцкого и они устроили охоту за его поездом, так что он теперь предпочитает передвигаться в автомобиле по ночам, днем легко попасться под пулеметный огонь аэроплана. В воздухе господствует наша авиация, красные летают редко, у них теперь проблемы с бензином — его нет и они летают на каких-то адских смесях с касторкой. Говорят, что надышавшись выхлопа с касторкой, их летчики обделываются прямо в полете, для чего и носят кожаные галифе (стирать легче). Ну это байки, а действительность такова, что, хотя продвижение по Волге идет активно, центр встал, а на западе нас даже потеснили. Но, со стратегической точки зрения все не так плохо как могло быть, не послушай мы вас, вернее, если бы вы не начали сами активные действия, а я вас только поддержал. Теперь у нас единый кулак с востока и остановить его будет очень трудно. Но одна проблема есть и как с ней справится, никто не знает. У белых армий теперь, в общем-то достаточно снаряжения, вооружения и боеприпасов, есть аэропланы, бепо и танки. Большая насыщенность войск артиллерией и снарядов в достатке (в этом тоже есть ваша заслуга, в критический момент мы получили 2 транспорта с оружием из Италии), теперь и другие союзники кинулись наперебой помогать (за деньги, естественно, нацеливаясь на золотой запас империи).

Но вот беда: личный состав. Приток офицеров-добровольцев ничтожен, все кто хотел присоединится, — уже здесь, а многие и на небесах. Мобилизации, как их любит проводить Колчак, и как стали проводить у нас, большого толка не приносят — люди не хотят воевать из-под палки и разбегаются. Казаки вне пределов своих областей воевать не хотят (а кто же Москву тогда брать будет), разве что идея пограбить их ведет в бой в других губерниях. На них вообще надежда слабая — сейчас пойдет уборка урожая и они массово потянутся к родным местам — пусть "ахфицера" воюют.

Ладно, — сказал генерал, что-то я вас уболтал, так с ранеными нельзя, простите покорно. И он ушел.

Хорошо что все ушли, сказал Серджио и открыл окно, чтобы проветрить. В палате он ориентировался хорошо, запомнив, что где стоит, незнакомый человек даже не догадался бы, что парень не видит. А у него резко обострилось обоняние. Он мог определить, кто вошел и кто был в этом помещении. Его очень раздражал запах госпитальной кухни. Но и приятные запахи он улавливал гораздо тоньше, например цветочный запах: на юге ведь много цветов и иногда он говорил, что пахнут розы, а я ничего не чувствовал. Он мог выделить отдельный запах из целой смеси. Как то он сказал, что в нашей палате пахнет кровью и страхом. Я ответил, что это госпиталь и было бы странно, если бы тут пахло розмарином. Но как-то улучив время, когда Серджи спал, спросил, а что здесь было, почему здесь пахнет смертью. Сиделка аж отшатнулась от меня, закрыв рот рукой и позвала доктора. Пришел доктор, помог мне подняться и мы вышли в коридор. Уже догадываясь, я спросил, а куда девались раненые красных, ведь при них здесь тоже был госпиталь, но я не вижу ни отдельных палат ни отдельного крыла для этих раненых. Где они? Врач сказал- только не говорите, что я вам сказал, вы бы все равно узнали — их вырезали всех до одного, когда белые заняли город под предлогом, что надо освободить место для своих. Трупы вперемежку с живыми, но лежачими ранеными, сбрасывали в Волгу. И тут же стали поступать раненые казаки и добровольцы и их укладывали в те же палаты, даже кровь толком не успевали замыть. Я сказал врачу, что у Серджи после ранения обострилось обоняние и он чувствует запах крови, страха и смерти. Врач ответил, что медицине такие случаи известны, когда выключается один анализатор, то другие работают с повышенной интенсивностью. Особенно это относится к органу зрения, ведь с помощью него мы получаем большинство информации об окружающем мире. Поэтому у слепых появляется музыкальный слух, какого не было ранее, а у вашего летчика появилось повышенное обоняние, как у собаки. Мне не очень понравилось сравнение с собакой и я попросил чаще убирать в палате, протереть стены, помыть все поверхности: подоконники, окна и так далее.

Мы много говорили с Серджио. Однажды я спросил, не жалеет ли он, что тогда поехал в Россию, и тут же "прикусил язык", да. ведь, конечно, жалеет. Он был шеф-пилотом известной фирмы, неплохо зарабатывал, занимаясь к тому же любимым делом. Жил в солнечной Италии, пил хорошие вина и ел вкусную еду. И девушки его там любили, ну не может не быть у такого красавца девушки. И тут раз — приезжает какой-то аристократ из варварской страны, где люди режут друг другу глотки просто так или повинуясь каким-то высоким идеям, которые выеденного яйца не стоят, холодно, голодно, грязно и соблазняет этого красавца-парня жертвовать жизнью и здоровьем ради каких-то своих целей. Ведь так кажется на первый взгляд. Но я хорошо помнил то, что Серджи сказал мне при первой встрече — что он в долгу перед русскими. И теперь он этот долг вернул. Видимо, Серджи понял мои мысли, потому что ответил:

— Нет, не жалею. Именно здесь я понял, что такое жизнь. Я жалею только о том, что не смогу летать. Лучше бы мне ногу оторвало, я знаю, что были такие летчики, но не разу не слышал о слепом летчике.

Он повернулся к стене и сделал вид, что спит, но я то знал, что он плачет и ругал себя последними словами.

И вот наступил день выписки. Нас обоих признали негодными к дальнейшей службе. Принесли свежее обмундирование. Сестрички пришили Серджи новенькие погоны, что тогда принес ему Врангель и прикрепили орден на грудь. Мне принесли френч защитного цвета с генеральскими погонами (адмиральских в Астрахани отродясь не видели[100]. Оба получили английские портупеи с кобурой, новенькие сапоги, только у меня теперь размер стал больше — нога отекала. Заботливый генерал даже прислал дубликаты наших крестов, выполненные местным ювелиром, в позолоченной бронзе. Мне приготовили перчатки — коричневые и белые, скрывающие отсутствие пальцев на левой руке и трость из палисандра серебряной рукояткой, такую же трость, но полегче, из светлого самшита, приготовили для Серджи. Прямо к госпиталю Врангель прислал автомобиль, собрались раненые, кто не мог далеко ходить — высунулся из окон. Мы простились с врачами и сиделками, кто-то из них всплакнул. У нас были билеты первого класса на пароход до Царицына (редко, но рейсовые ходили), оттуда должны были ехать поездом до Таганрога, где теперь ставка Главкома, тоже 1 классом. Через 4–5 дней будем дома. Дома? А где мой дом, где дом Серджио? Пока поживем у меня, авось квартирка служебная мне еще положена. Мы простились с генералом, на пристани собралась толпа. Помогая друг другу, мы кое-как перебрались по трапу на борт, за нами матрос нес корзину с провизией, собранную по указанию Петра Николаевича.

Так мы без приключений добрались до Царицына, где на пристани нас встретили и отвезли на поезд. Вагон был хоть и 1 класса, но старый, с обшарпанным и пыльным бархатом, и его немилосердно трясло на разбитой и залатанной колее, иногда казалось, что еще чуть-чуть и мы свалимся под откос. Поэтому поезд едва плелся. В вагоне мы были единственными пассажирами, было даже скучно после парохода, где мы могли гулять, по палубе. Во время таких прогулок Серджи с удовольствием дышал свежим волжским воздухом. Он даже сказал, что ему кажется, что он видит солнце, но это скорее было солнечное тепло, которое он принял за зрительный образ. Я часто ловил вздохи барышень: такой молодой, а слепенький. Мужчины, кто гражданские, раскланивались с нами, приподнимая шляпы и котелки, военные отдавали честь, уважительно косясь на Георгиевские крестики. Прошел слух, что Серджи — мой внебрачный сын, поэтому я так принимаю участие в судьбе раненого летчика. Ну и пусть, пусть будет моим сыном, мне даже приятно это осознавать.

Доехав до Таганрога (куда с 1 августа была перенесена ставка из Ростова), мы вышли из вагона и были поражены: на перроне был выстроен почетный караул с оркестром, ковровая дорожка, увитая цветами и лентами арка "Слава героям Астрахани!" за ограждением толпилась публика. Я даже оглянулся, думая, что прибыли вагоны с воинской частью, участвовавшей в штурме. Нет, оказывается, герои — это мы. Начальник караула отдал рапорт. Седой пожилой полковник произнес прочувствованную речь, в конце которой даже прослезился. Оркестр играл "Марш дроздовцев" и другие популярные марши. Тут, прорвавшись через оцепление с криком "я его невеста", на шею Серджи бросилась Наташа. Публика возбудилась при виде незапланированного развлечения, фоторепортеры перезарядили кассеты с пластинками и скрылись под своими черными накидками. Зашипел магний множества вспышек — завтрашние газеты выйдут с сенсационными заголовками. На меня уже никто не обращал внимания, все переключились на молодых: "ах как романтично", "ах как она хороша, а он — настоящий герой". Появился генерал с супругой, в котором я узнал отца Наташи. Опять вспыхнул магний, еще раз и еще — уже почти семейное фото: "встреча героя войны". Я смотрел на Серджи: он был смущен, но на губах его была улыбка и он был счастлив. Дай-то Бог, если так!

— Александр Михайлович!

Я обернулся и увидел Кетлинского. Он стал подполковником.

— За штаб Фрунзе — пояснил он. Я теперь командую полком пикировщиков из 40 машин, завтра мы улетаем на Казань, с двумя посадками, конечно, но там на правом берегу уже наши части обеспечения развернули полевой аэродром. Основное наступление на город ведет Каппель, наши части частично тоже переправились на левый берег, а на правом резерв и авиация, нам же река — не помеха. С нами еще будет полк Ньюпоров, им Глеб командует — помните гвардейского ротмистра Донского отряда, у нас еще в Школе учился? Так вот, зря учили, как волка не корми, все равно в лес смотрит — опять ушел Глеб в истребители. Но лучше хороший истребитель, чем плохой пикировщик. А истребитель он хороший и уже георгиевский кавалер и подполковник. Баранов уже генерал, командует Центром и авиацией Донской армии. Дельный генерал и летчик хороший. Это его устройству Серж жизнью обязан — на его "Ансальдо" был прибор принудительного вывода из пикирования на предельно допустимой высоте. Вот когда его ранило и он сознание потерял, аэроплан перешел в пикирование и в землю бы вошел, не будь барановского прибора, а так прибор выровнял самолет и хоть и жестко, но аппарат сел. Ну а дальше я рядом оказался.

А вот у Джорджи, помните прапорщика с клюквой, такого прибора поставлено не было и он разбился, сознание, наверно, от перегрузки потерял… Итальянцев Баранов всех домой отпустил, все мы уже знаем и умеем больше них. Договорились с ФИАТом, что свои деньги они все равно получат, и обратным рейсом отправили. У нас еще 100 "Ансальдо" пришло, до Москвы хватит, потери всего около 40 аппаратов и почти две с половиной сотни летают. А ваш ФИАТ стоит в школе под брезентом в теплом ангаре.

— Знаешь что, Николай, забирай-ка ты его себе. Такому асу гоночный автомобиль как раз. Мне он уже точно никогда не пригодится. Хотел Серджи на свадьбу подарить, но теперь ему он тоже ни к чему. По Тверской в Москве прокатишь меня?

— Александр Михайлович! Да я у вас личным шофером буду! Спасибо, я все время мечтал о таком авто, как его увидел, он же таких деньжищ стоит, нет, думал "не по Сеньке шапка"! А вы мне просто так — раз и подарили.

— Ну не просто так: за себя — помнишь, как вместе летали и за Серджи, что его спас, собой рискуя, и за то что ты классный летчик-ас и за то что меня покатаешь..

Мимо нас к экипажу прошествовало семейство генерала Ковалева с Наташей, повисшей на руке Серджи.

За мной Главком прислал автомобиль и офицера-порученца. Меня отвезли домой, в новую квартиру, которая оказалась больше и удобнее — маленький двухэтажный особнячок и сказали, что к 17 00 за мной приедет автомобиль и отвезет к Главкому. Дома меня встретил Егорыч с пирогами и крепким чаем. В доме было чисто и пахло мятой и еще какими-то травками. Егорыч поохал, глядя на мои раны, помог принять ванну и принес душистый халат. Меня ждало письмо от жены. Ксения писала, что газеты сообщили о страшном бое под Астраханью, в котором адмирал Романов совершал чудеса храбрости. В письмо была вложена вырезка с обложки "Лё Пети Журналь", где адмирал Романофф в эполетах, крестах и звездах, стоя на мостике и глядя в бинокль (роскошной бородой я скорее напоминал покойного Макарова), вел огонь по неприступной крепости с красными флагами на башнях. А в небе был настоящий воздушный бой: кружились и падали аэропланы, на земле вздымались фонтаны разрывов бомб, все в огне и дыму. На заднем плане картинки вела огонь по крепости какая-то бронированная каракатица с чудовищными орудиями. В заметке говорилось, что адмирал был убит во время обстрела крепости с тяжелых мониторов собственной конструкции, но слаженные действия флота и авиации белой армии под его командованием заставили пасть твердыню большевиков. Вот так!

Дальше Ксения писала, что они все пережили при этом известии, но через пару дней газеты написали, что я не убит, а тяжело ранен и нахожусь при смерти. Перед моим одром белые добровольцы поклялись гнать большевиков до Москвы и дальше (хорошо, что хотя бы не на Марс). Потом пришло сообщение, что я выздоравливаю. Затем, что меня торжественно встречают в Таганроге. Чему верить!? Что реально со мной случилось?

Я написал все как есть, запечатал в конверт и решил отправить письмо из штаба.

В назначенное время я был у Деникина

— Здравствуйте, Александр Михайлович! Как ваше здоровье? Вы в состоянии продолжать службу или хотите взять отпуск для лечения?

— Антон Иванович, может бы и хотел, но время не терпит. Готов вернуться к исполнению служебных обязанностей.

Деникин сказал:

— Прежде всего, хочу поблагодарить вас за тот неоценимый вклад что вы внесли в нашу победу. Я имею в виду взятие Астрахани. Ведь это ваша личная заслуга, без этого Кавказская армия до сих пор была бы связана, ВСЮР и Сибирская армия не соединились и мы не стояли бы под стенами Казани. Позвольте вручить вам этот крест как знак ваших заслуг перед Белым движением и знак вашей личной храбрости, в чем и раньше никто не сомневался, а теперь об этом знает весь цивилизованный мир.

И он вручил мне коробочку с орденом Святого Георгия 3 степени и Указ о награждении, продолжив:

— Я понимаю. Что вам теперь будет трудно постоянно перемещаться по делам авиации и флота, по фронтам. Поэтому предлагаю штабную, но очень важную для нас работу. Петр Николаевич говорил мне, что обсуждал с вами в госпитале эту проблему. Речь идет о нехватке личного состава. Нам некем комплектовать наши части. Я понимаю, что население нам не доверяет, они не знают что мы хотим, а большевистские агитаторы вещают что белые хотят посадить на шею рабочим и крестьянам помещиков, капиталистов и царя. И эта ленинская демагогия: земля — крестьянам, а фабрики — рабочим. А мы, значит, хотим заставить народ работать по 12 часов в сутки и кровь из него пить. Поэтому многие считают, что нет у нас цели и программы, а она есть — целое Особое совещание с июля работает, еще в Ростове начали. Но там говорильня одни кадеты и октябристы, те что Думу думали и продумали. Я конечно, понимаю, что эти политиканы завоют, только одного Романова свергли, вы нам другого готовите. Но я думаю сейчас так может сказать только откровенный негодяй, который тут же выроет себе могилу: вы — герой войны, можно сказать, легенда. Вы не знаете, как вы популярны и не только у офицерства, а и у казаков и даже у крестьян! Уже лубочные картинки с вашим изображением есть. Вот это ваше качество я и хочу использовать, вы уж меня простите, всегда получается так, что вас на самый трудный участок посылаю.

— Вот насчет лубочных картинок вы правы, — вот, посмотрите, и я показал Главкому рисунок из "Лё Пети Журналь". А наших я что-то не видел.

— Так это как раз наше народное творчество. И он мне показал практически такую же картинку, только Астрахань была больше на себя похожа с белокаменным кремлем, высокой колокольней, а со стен и с берега густо били пушки на лафетах времен царя Гороха.

— Пушки с берега палят, кораблю пристать велят (так ведь оно и было, вспомнил я, как неуправляемая баржа торкнулась носом в берег и ее развернуло против течения).

Таганрог, октябрь 1919 г

Началась моя работа в Особом Совещании при Главкоме ВСЮР. Целью этой работы была разработка программного документа, отражающего цели и задачи Белого Движения, а также, в общих чертах, пути их решения. С июля 1919 Верховным Правителем России был адмирал Колчак, Деникин оказался в подчиненном ему положении. Он согласился на этот шаг с тем, что у Колчака была мощная поддержка союзников (по существу, он был их ставленником), крупные собственные денежные средства (вспомним про половину золотого запаса империи) и более многочисленная армия, хотя во многом она держалась на палочной дисциплине, так как была набрана из мобилизованных крестьян. Но среди его частей были и стойкие идейные бойцы, например, дивизия ижевских и воткинских рабочих, по слухам, ходивших в бой под красным знаменем[101]. Также высокими боевыми качествами славились части под командованием генералов Каппеля и Пепеляева. Но, так или иначе, у Колчака потенциальную проблему создавали массовое дезертирство и переход на сторону врага насильственно мобилизованных крестьян, а также мародерство и грабежи населения со стороны казачества, как всегда, отправившегося в поход "за зипунами". Последнее, как и зверства контрразведки с массовыми казнями, резко отрицательно влияло на облик колчаковцев в глазах населения. Офицеров у Колчака было немного, а те которые были, производились либо в ускоренном порядке из унтер-офицеров и выпускников школ прапорщиков. Кадровых офицеров и генщтабистов из императорской армии в частях РККА, противостоящих армиям Адмирала, было в несколько раз больше.

Для меня было непонятно, почему Антон Иванович признал главенство Колчака, но он ответил, что так было надо, уж очень его обрабатывали в этом отношении союзники: им был гораздо более выгоден Колчак, не останавливавшийся перед обещанием территориальных уступок, чем Деникин, лозунгом которого была "Единая и неделимая Россия". В целом, союзники оказывали помощь ВСЮР, с запозданием, но пошли поставки оружия и снаряжения. Помощь приходила теперь за колчаковское золото, которое таяло на глазах — уже было потрачено около 200 миллионов золотых рублей. У Деникина появились танки с английскими экипажами, которые оказывали, в основном, психологическое действие на темных красноармейцев, когда же научились с ними бороться (английские танки были бессильны против артогня), то ценность их применения быстро снизилась к нулю. Английские летчики на своих аэропланах действовали против противника в районе Николаева и Одессы. А вот высадка в Одессе французского десанта провалилась: греческий батальон был разбит наголову каким-то мелким подразделением красных, зуавы просто в панике отступили и далее отказывались воевать. Но оборону района Одессы и Николаева французы все же держали, впрочем, там пока было мало красных сил.[102] Французские матросы на дредноуте "Мирабо" распропагандированные какими-то агитаторами в юбках, устроили мятеж и грозились поднять красный флаг, поэтому французскую эскадру срочно отозвали во Францию. А вот мой знакомый сэр Сомерсет на своей эскадре объявил, что повесит на рее вверх ногами всех пойманных б…й-агитаторш, а рядом, за шею — тех, кто поддался их увещеваниям. Как известно, по традициям еще парусного королевского флота — повешенный на корабле приносит удачу, поэтому личный состав британской эскадры поверил своему адмиралу и дисциплина там была безукоризненная. Понятно, что вряд ли бы адмирал выполнил эту угрозу, но то, что кара была бы неминуемая и быстрая, понимал каждый матрос. Впрочем, благодаря тому, что теперь не было угрозы со стороны Кавказской группировки красных, поддержанной частями Астрахани и Туркестана, состояние обороны на юге, включая Одессу, Николаев и Новороссийск[103], было стабильным. Наши части, хотя и были в обороне, но достаточно насыщены пулеметно-артиллерийским вооружением, с моря сухопутные части поддерживал восстановленный Черноморский флот в составе дредноута "Генерал Алексеев" (это "Воля" которую англичане все же вернули ВСЮР) и канонерских лодок, а также нескольких миноносцев

На Севере англичане также не спешили соваться вглубь территории, удерживая порты Романов-на-Мурмане и Архангельск.

Поэтому на помощь союзников войсками рассчитывать не приходилось. Никто уже не рассчитывал увидеть англо-французские дивизии, марширующие на Москву.

В целом, можно сказать, что наступление на Москву захлебнулось из-за недостатка личного состава, разложения казачьих полков мародерством и местничеством (казаки не хотели идти вперед, а как пришла пора уборки урожая, вовсе расхотели воевать). Со стороны кубанских казаков была попытка даже отложиться[104], вовремя пресеченная Красновым, ставшим атаманом всех казачьих войск Юга. В тылу было неспокойно — действовала повстанческая армия батьки Махно, пришлось даже снять с фронта конные части генерала Улагая. Неоценимую помощь в разгроме "батьки" оказала авиация, выслеживающая быстро перемещавшиеся части[105] "зеленых", рассеивающая конницу пулеметным огнем, а потом белой коннице лишь оставалось перебить разрозненные группы бандитов. В борьбе с Махно опять вспомнили про флешетты — тяжелые стрелы, высыпавшиеся на конницу с аэропланов. Такая стрела могла пробить всадника до седла или убить лошадь. На центральном направлении белые части дошли до Воронежа и Курска и закрепились на этих рубежах — наступать далее не позволяли боевые потери личного состава. Известно, что атакующие несут в 3 раза большие потери, чем те, кто находится в правильно организованной обороне. Части РККА отходили организованно, занимали выгодную оборону и при случае контратаковали, чувствовалось, что руководят ими не безграмотные истеричные комиссары, а военспецы, как называл их Троцкий, то есть кадровые офицеры (комиссары, конечно, фигурально выражаясь, "стоят у них за спиной с револьвером"). Но, так или иначе, вести наступление на правильно организовавшего оборону противника без свежих резервов было самоубийственно.[106]

А вот на восточном участке, после соединения с войсками Колчака, дела обстояли лучше. Белые армии взяли Казань и переправились на правый берег Волги. Там от Саратова наступала армия Врангеля, взявшая перед этим Царицын, но наступление могла идти быстрее. Основной тормоз — войска белых столкнулись т с противодействием крестьян в Саратовской, Тамбовской, Воронежской губерниях. Раньше там были крупные помещичьи землевладения. Теперь крестьяне опасались, что земельку могут отобрать вернувшиеся помещики. А белые — они за помещиков и царя — им так красные агитаторы разъяснили. Вот и получалось, что в губерниях севернее Дона и в Поволжье крестьяне больше поддерживали красных, а тут еще казаки с их мародерством. Так что продвижение Донской армии также увязло. И причина этого — незнание крестьянами целей белого движения, того, что им принесет антибольшевистская сила, не станет ли еще хуже.

Поэтому успех борьбы стал определяться социальными предпосылками, которые даже потеснили стратегические, отставив их на второй план. Стратегически все было прекрасно — части ВСЮР и генерала Пепеляева нависали над центром красных, с одной стороны, грозя их окружением, а с другой — имея открытую дорогу на Тулу. Каппель продолжал наступление на Нижний[107], который красные превратили в настоящую крепость. Видимо, опять без моих пикирующих бомбардировщиков не обойдется. Тем не менее, и у колчаковцев чувствовалась усталость войск и необходимость пополнения.

Кетлинский, героически проявив себя под Казанью, прилетел с остатками полка (они потеряли половину машин и треть пилотов) на переформирование. Теперь он, став полковником и получив Анну с мечами на шею, гонял на красном спортивном авто но улицам Таганрога, на зависть местной "золотой молодежи". Пытался прокатить и меня, но в спортивном кабриолете не оказалось дверец, а перебросить через борт авто раненую ногу и не упасть при этом на шофера, оказалось затруднительно. Барышни же, подобрав юбки, с легкостью проделывали это упражнение к вящему удовольствию Николая. В общем, он был обласкан их вниманием и вниманием военной фортуны. Я навестил его на аэродроме, где меня с уважением приветствовали пилоты и техники, а мне было неловко, так как я опирался на трость правой рукой и чтобы ответить на приветствие, мне приходилось взять трость в левую руку и приложить к фуражке правую, не потеряв равновесия. Пару раз я чуть не упал, не поддержи меня Кетлинский, и после этого отвечал на приветствие кивком, что вообще-то считается признаком заносчивого командира. Но, я думаю, авиаторы догадывались об истинной причине такого поведения. В штабе я ходил, естественно, без фуражки, перемещался по городу в автомобиле, так что затруднения с воинским приветствием как-то до этого не испытывал. На аэродроме я с удивлением увидел целых восемь (!) гигантских "Капрони Са 4" на котором я летал с генералом Дуэ. Один из них был оборудован как "летающий штаб" со столом и креслами по сторонам, местом отдыха и туалетом, остальные были в варианте бомбардировщиков. Николай сказал, что эти монстры были буквально навязаны им ведомством генерала Ковалева, закупившего их, причем на одном из них предполагалось возить генералитет с проверками готовности войск. Я строго-настрого запретил делать это, так как помнил, что "Капрони Са 4" могут летать только с подготовленных аэродромов с бетонной или асфальтовой полосой, которых нигде на Юге России не было. Кетлинский ответил, что и сам того же мнения, но, когда наступит зима, можно попытаться поставить их на лыжи и взлетать с гладко укатанной снежной полосы. Но осваивать придется, так как они теперь входят в его полк на правах отряда тяжелых бомбардировщиков. Николай стал думать о том, как бы сделать ровную полосу. Сначала думал о том, что можно сделать дощатый помост, но на юге пиломатериалы достаточно дороги и их мало. Теперь ему видится реальной все же подготовка ровной и утрамбованной грунтовой полосы. Уже пригнали около 1000 пленных красноармейцев, которые стали делать взлетную полосу. Николай лично ходил и проверял качество работ — ведь засыпанная, но не утрамбованная ямка может стать причиной поломки стойки шасси при разбеге тяжелого самолета, а это чревато катастрофой.

Кетлинский нашел в других частях несколько пилотов, летавших на "Муромцах" и добился включения их в отдельный отряд тяжелых кораблей, сейчас они выполняли рулежку на уже утрамбованном участке полосы, обучая других пилотов взаимодействию с органами управления бомбардировщика, а когда полоса будет готова, перейдут к подлетам[108]. Что же, подход правильный, может и монстры пригодятся. Я поделился с Николаем мнением о том, что бомбежка жилых кварталов больших городов, как это предусматривала доктрина Дуэ (для чего и строились "Змеи Горынычи"), может привести к прямо противоположному эффекту — вместо паники и растерянности такие бомбежки сплотят население и наполнят ненавистью сердца жителей[109]. С моей легкой руки это название прижилось — уж очень был похож на летающего дракона этот триплан, красные же обыгрывали то, что Илья Муромец поборет Змея Горыныча (ага, поборет, у "Ильи" бомбовая нагрузка в три раза меньше). Кетлинский ответил, что с "Горынычами" больше проблем, чем радостей и по поводу их боевого применения у него пока мыслей нет, но города он ими бомбить не будет. Он в Казани-то почему потерял половину самолетов? Потому что старался, чтобы было меньше разрушений в городе, особенно красивых зданий, вроде кремля и церкви велел своим летчикам щадить. А там красные за толстыми стенами норовили то орудия поставить, то штаб разместить. Вот он и пытался как-то сохранить город и не допустить гибели мирных жителей. Несмотря на то, что у белых было господство в воздухе — красных аэропланов было все меньше и меньше и летали они все реже и реже, но зато красные приспособились бороться с воздушными целями, для чего использовали не только пулеметы со стволами, задранными вверх но и ставили трехдюймовки на специально сделанные платформы, позволяющие пушке стрелять под углом коло 70 градусов. Зная, что пикирующие бомбардировщики будут бомбить важные цели, они стали организовывать противовоздушную оборону таких объектов. Пикировщики прилетали все изрешеченные, многие пилоты были ранены, а 8 человек погибли. У Кетлинского возникла мысль, не поставить ли пушку на аэроплан для борьбы со средствами ПВО и бортовые пулеметы для обстрела наземных объектов. Но инженер из авиаремонтных мастерских сказал, что даже "Горыныч" развалится от веса и отдачи орудия, а вот пулеметы по действию против наземных целей в виде двух спаренных установок на борт можно установить. Вот и идея — поставить пару "Горынычей" в круг и пусть поливают ПВО свинцом, пока те не заглохнут.

Судя по всему, Николай стал уважаемым и заботливым командиром: аэродром и аэропланы были ухожены, личный состав, включая нижних чинов выглядел сыто и опрятно. Меня, как почетного гостя пригласили на обед в летную столовую и, видя то как летчики общаются со своим командиром, я только утвердился во мнении что Кетлинский — на своем месте. Николай выглядел довольным и счастливым отцом-командиром, первым среди равных.

Вполне счастлив был и Серджио. Они обвенчались с Натальей, причем она наотрез отказалась перейти в католичество, пришлось Серджи стать православным и принять имя Сергей. Я был крестным отцом, правда, куда больше мне бы хотелось крестить их ребенка. На свадьбе я был посаженным отцом, а Николай Кетлинский — шафером жениха. Было много генералитета с женами, но практически все — из ГлавАрт или штабные интенданты, свадьба была в лучшем ресторане, но я как-то чувствовал себя не "в своей тарелке" среди этих штабных, которых сроду терпеть не мог. Подарки были просто царские и мои выглядели весьма скромно, хотя я потратил все, что у меня было. Сергею я купил отличный кожаный несессер с жиллетовской безопасной бритвой и запасом безопасных лезвий, Наталье — брошь с бриллиантами, весьма неплохой работы. Они собирались ехать в Европу, в Италию.

Сергей сказал, что у него есть кое-какие средства, ведь ФИАТ должен выплатить ему за годовой контракт. Он решил открыть лавочку парфюмерии, как и его отец, погибший в Мессине. Он уже в Таганроге провел кое-какие опыты по составлению парфюмерных смесей, пораженный тем, каким амбрэ несло от местных дам, даже состоятельных. Они использовали какую-то отвратительную контрабандную турецко-румынскую парфюмерию с наклейками на французском, либо болгарское розовое масло. Немного поколдовав с пробирками и ретортами и полагаясь на свой нос, Сергею удалось получить вполне неплохие духи, которые его теща тут же выдала за настоящие французские, привезенные прямо из Парижа. Зависти местных дам не было предела. Его тестю, генералу Ковалеву, ничего не стоило заказать в Париже настоящие французские духи, но он разбирался в этом деле "как свинья в апельсинах". Я и раньше подозревал, что к его рукам, как генерала, отвечающего за поставки вооружения от союзников, "прилипают" колоссальные суммы, а теперь лишь уверился в этом, когда узнал сколько было заплачено за поставленное итальянское вооружение (я ведь видел прейскурант с реальными ценами). Генерал Ковалев заявил, что его дочь ни в чем нуждаться не будет, поэтому обойдется и без денег Сергея как экс-пилота ФИАТ. А пока Сергей под руку с Натальей прогуливались по центральной улице, привлекая внимание публики: красивый штабс-капитан с Георгием на полосатой летночке и Владимиром с мечами на черно-красной с белой тростью и в темных очках вместе с юной женой — истинно неземным созданием. Сергею врач рекомендовал носить черные очки, так как он сказал, что надо защищать глаза от травмирующего яркого света, ведь глазные нервы перебиты и не обеспечивают своего обычного трофического (питательного) воздействия на ткани глаза и без ношения темных очков может наступить атрофия глаз. В свободное время Сергей проводил химические опыты (естественно, без кислот и щелочей), по составлению различных спиртовых вытяжек из трав и цветов, смешивал их в разных пропорциях и записывал результаты, пользуясь трафаретом, чтобы строчки не налезали друг на друга. Чтобы восстановить тот или иной состав, ему приходилось просить Наталью прочесть записи, но она с трудом понимала французский. Впрочем, он практически свободно уже говорил по-русски, а теперь освоил и письменную речь.

Забегая вперед, так как жизнь Серджи-Сергея пойдет теперь вдали от России, я скажу, что все же он откроет в Риме лабораторию по созданию новых ароматов и свой магазин по продаже духов и кельнской воды (известного нам как одеколон). Создаст и запатентует торговые марки, которые принесут ему популярность как ведущего европейского парфюмье и первыми из них будут духи "Натали" и вода "Гран дьюк" — это в честь меня, Серджи будет регулярно присылать мне посылки с этим одеколоном. Считалось, что в "Гран дьюке" есть нотки авиационного бензина и пороховой гари, а целом, все сошлись во мнении, что это очень мужественный аромат и сильная половина человечества считала за честь обзавестись флаконом такого парфюма. Также как среди дам очень популярными были духи "Натали", но только первые три года, пока они выпускались в Риме, потом качество стало не то, так как выпускал их теперь не Серджи, а Наталья, к которой после развода перешли права на эту марку, а она продала патент какой-то парфюмерной фирме. Развелись они из-за слишком чувствительного носа Серджи, просигнализировавшем об измене, когда он обнаружил в супружеской постели чужой запах, а потом смог идентифицировать его с одним из ловеласов, увивавшихся вокруг его жены. Наталья не стала отпираться и сказала, что он со своими пробирками ей надоел, ей нужно блистать в свете, а не сидеть в его лаборатории, записывая и читая результаты скучных опытов. Детей у них не было, так что все закончилось банальной дележкой имущества, однако, у Наталья быстро закончились средства, так как она привыкла жить на широкую ногу, проматывая деньги на наряды и балы, куда, естественно, она ездила без Серджи.

Все три года, что они прожили вместе, она только и тратила то, что Серджи удавалось зарабатывать, и постоянно писала папеньке, прося прислать денег. Папенька как-то при встрече стал мне жаловаться на скрягу Серджи, который держит жену в "черном теле" не давая его девочке вкусить европейской жизни и просил меня надавить на крестника. У меня же были совсем другие сведения, о чем я не преминул заявить генералу Ковалеву, сказав, что в ближайшее время я инициирую инспекторскую проверку его ведомства и он может избежать неминуемой каторги, лишь пожертвовал все деньги, что наворовал, на устройство специализированной нейрохирургической и офтальмологической клиники для воинов, раненных в голову и потерявших зрение, а также написать рапорт об отставке. Дальновидный генерал так и сделал и быстро покинул пределы России. Ковалев купил скромное именье на юге Франции, а Наталья после развода быстро вышла замуж за какого-то промотавшегося графа, став графиней, затем за какого-то авантюриста-шулера, игравшего в Монте-Карло и далее вниз по нисходящей.

Серджи переехал в Париж, где развернул достаточно крупное производство парфюмерии и скоро его ассортимент достиг нескольких десятков наименований. И, самое главное, у него стало возвращаться зрение — он стал различать свет и тьму (я вспомнил, что он сказал мне на пароходе, что видит солнце, а я тогда подумал, что это реакция на тепло солнечных лучей, нагревших его веки). Серджи стал уже достаточно богатым человеком и прошел обследование у светила нейрохирургии. Изучив рентгеновские снимки и осмотрев Серджи, профессор заявил, что пуля не перебила зрительные нервы, а потеря зрения связана с кровоизлиянием, сдавившем зрительные нервы. Если бы он сразу, хотя бы в течение двух недель после ранения, попал к хорошему нейрохирургу, то и слепоты бы не было. Потом сгустки крови проросли соединительной тканью, но можно попытаться убрать сдавливавшие нервы остатки этой ткани и зрение может, хоть частично, но восстановиться. Серджи сделали две операции, после которых он стал различать крупные предметы в центральном поле зрения. Дело в том, что сдавление произошло в том месте, где пучки зрительных нервов пересекаются, обмениваясь волокнами, ответственными за разные поля зрения, так называемой хиазме. Поэтому периферические поля уже потеряны (слишком много прошло времени), так же пострадало стереоскопическое зрение. Пилотом Серджи, конечно, не станет, но со временем его зрения станет хватать для чисто бытовых целей, возможно, он даже сможет читать и писать. Так и случилось, через два года Серджи пошел слушать курс на химическом факультете Сорбонны, где познакомился с будущей женой, у них родился мальчик, которого они назвали Александром в мою честь и я смог приехать в Париж, но это выходит за рамки моего повествования о гражданской войне в России.

Таганрог, ноябрь 1919

Как уже я упоминал выше, единственной многочисленной и организованной силой конницы ВСЮР осенью 1919 г оставались казаки. И с ними надо было договариваться. С одной стороны, это были боеспособные части, одержавшие ряд важных побед. Донская армия дошла до Воронежа и Курска. Но, по мнению Антона Ивановича "грабеж для казаков был исторической" традицией. Корпус Мамонтова тащил за собой из "похода за зипунами" огромный обоз с награбленным, казаки тут же принялись развозить подводы с имуществом по станицам, что привело к полному разложению корпуса. Сам Мамонтов тоже отправился "отдыхать", хотя казаком по происхождению не был, но проникся "зипунным" настроением своего корпуса. А что творили части, набранные из горцев Северного Кавказа, не поддается описанию: они вели себя на русской земле как на оккупированной территории злейшего врага и не просто отнимали добро, а лили еще и реки крови. Собственно и офицеры-добровольцы были уже не те, что участвовали в "Ледовом походе", лишь немногие не поддавались соблазну "погреть руки". Реальной стала проблема коррупции и спекуляции. Крупный капитал перевел свои автивы за границу еще в 1917 г, а сейчас процветало такое воровство, что деятельность "земгусар" можно было бы считать детской игрой. Разворовывалось все. Инфляция превысила все возможные пределы. За фунт стерлингов давали 200 рублей "николаевскими" 400 рублей "керенками" и 600 рублей "донскими". Я, полный адмирал и герой войны, получал меньше лондонского дворника, а что говорить о простых прапорщиках и поручиках: на свое официальное жалование они не могли купить пары сапог. Главком до весны 1919 г ходил в заштопанном мундире и, лишь когда начались регулярные поставки от англичан, обновил свой гардероб.

Острее всего стоял вопрос о земле. Я уже упоминал о сопротивлении крестьян при занятии войсками ВСЮР губерний к северу от области Войска Донского, а также Поволжья. Крестьяне ждали от Деникина решения вопроса о земле, но его не было. А был "Закон о сборе урожая 1919 года", согласно которому 1/3 хлеба, 1/2 трав и 1/6 овощей, собранных крестьянами на бывших помещичьих землях, безвозмездно поступали возвратившимся помещикам. И за кого предлагаете бороться этим крестьянам? За кого угодно, только не за белых. С приходом войск ВСЮР в Малороссию остро встал украинский и еврейский вопрос. Деникин издал обращение "К населению Малороссии", где объявлял создание Украины как республики происками немцев, а Пелюру — их ставленником. Государственным языком объявлялся русский, но украинский разрешалось изучать в школах и издавать на нем книги и газеты. Резко выросло количество еврейских погромов — причем, более 200 было организовано добровольческими частями, считавшими "если еврей — значит коммунист", приблизительно столько же — петлюровцами и около 20 — частями Булак-Балаховича. В общей сложности погибло около 200 тысяч евреев[110].

Беда была в слабой власти на местах. Можно было сколько угодно писать постановлений Ставки как Деникин, вешать мародеров и спекулянтов, как Врангель, но отсутствие твердой власти в городах и станицах делало все прекраснодушные призывы Главкома фикцией. Ему не на кого было опереться — не было исполнительной власти. Большевики перебили всю интеллигенцию, судей, полицейских и жандармов, а новых откуда взять? В условиях военной диктатуры можно возложить функции исполнительной власти на армию, но только в том случае, если армия не поражена коррупцией и мародерством и осознает себя защитницей населения.

Все это приходило мне в голову, когда я слышал ни к чему не обязывающие проекты Особого Совещания. За месяц я многое обдумал и теперь подготовил две записки для Главкома. Если он не примет их, крах белых неизбежен, так как тыл — гнилой, а победы на фронте — временные. Если казаки бросят фронт (а я не был уверен в том, что это не случится), никакие аэропланы не смогут его удержать. Нам нужна поддержка крестьян, прежде всего, надо показать перспективу улучшения жизни рабочим и не забыть про промышленников, иначе мы останемся аграрной державой, держащейся на штыках.

Докладную записку мою Главком оставил у себя, а 14 декабря издал следующий документ:

"В связи с приказом моим сего года за № 175 приказываю "Особому совещанию" принять в основание своей деятельности следующие положения:

1. Единая, Великая, Неделимая Россия. Защита веры. Установление порядка. Восстановление производительных сил страны и народного хозяйства. Поднятие производительности труда.

2. Борьба с большевизмом до конца.

3. Военная диктатура. Всякое давление политических партий отметать, всякое противодействие власти — и справа, и слева — карать.

Вопрос о форме правления — дело будущего. Русский народ создаст Верховную власть без давления и без навязывания.

Единение с народом.

Скорейшее соединение с казачеством путем создания Южно-русской власти, отнюдь не растрачивая при этом прав общегосударственной власти.

Привлечение к русской государственности Закавказья.

4. Внешняя политика — только национальная русская.

Невзирая на возникающие иногда колебания в русском вопросе у союзников — идти с ними. Ибо другая комбинация морально недопустима и реально неосуществима.

Славянское единение.

За помощь — ни пяди русской земли.

5. Все силы, средства — для армии, борьбы и победы.

Всемерное обеспечение семейств бойцов.

Органам снабжения выйти, наконец, на путь самостоятельной деятельности, использовав все еще богатые средства страны и не рассчитывая исключительно на помощь извне.

Усилить собственное производство.

Извлечь из состоятельного населения обмундирование и снабжение войск.

Давать армии достаточное количество денежных знаков, преимущественно перед всеми. Одновременно карать беспощадно за "бесплатные реквизиции" и хищение "военной добычи".

6. Внутренняя политика.

Проявление заботливости о всем населении без различия.

Продолжать разработку аграрного и рабочего закона в духе моей декларации; также и закона о земстве.

Общественным организациям, направленным к развитию народного хозяйства и улучшению экономических условий (кооперативы, профессиональные союзы и прочее), — содействовать.

Противогосударственную деятельность некоторых из них пресекать, не останавливаясь перед крайними мерами.

Прессе сопутствующей — помогать, несогласную — терпеть, разрушающую — уничтожать.

Никаких классовых привилегий, никакой преимущественной поддержки — административной, финансовой или моральной.

Суровыми мерами за бунт, руководительство анархическими течениями, спекуляцию, грабеж, взяточничество, дезертирство и прочие смертные грехи — не пугать только, а осуществлять их при посредстве активного вмешательства Управления юстиции, Главного военного прокурора, Управления внутренних дел и Контроля. Смертная казнь — наиболее соответственное наказание.

Ускорить и упростить порядок реабилитации не вполне благополучных по большевизму, петлюровщине и так далее. Если была только ошибка, а к делу годны — снисхождение.

Назначение на службу — исключительно по признакам деловым, отметая изуверов и справа и слева.

Местный служилый элемент за уклонение от политики центральной власти, за насилия, самоуправство, сведение счетов с населением, равно как и за бездеятельность — не только отрешать, но и карать.

Привлекать местное население к самообороне.

7. Оздоровить фронт и войсковой тыл работой особо назначенных генералов с большими полномочиями, составом полевого суда и применением крайних репрессий.

Сильно почистить контрразведку и уголовный сыск, влив в них судебный (беженский) элемент.

8. Поднятие рубля, транспорта и производства преимущественно для государственной обороны.

Налоговый пресс, главным образом, для состоятельных, а также для не несущих воинской повинности.

Товарообмен — исключительно за боевое снаряжение и предметы, необходимые для страны.

9. Временная милитаризация водного транспорта с целью полного использования его для войны, не разрушая, однако, торгово-промышленного аппарата.

10. Облегчить положение служилого элемента и семейств чинов, находящихся на фронте, частичным переводом на натуральное довольствие (усилиями Управления продовольствия и Ведомства военных снабжении). Содержание не должно быть меньше прожиточного минимума.

11. Пропаганде служить исключительно прямому назначению — популяризации идей, проводимых властью, разоблачению сущности большевизма, поднятию народного самосознания и воли для борьбы с анархией.

г. Таганрог.

14 декабря 1919 г."[111]

Еще ранее, с марте 1919 г. были приняты рабочие и аграрная декларация. Приведу эти документы, которые позволят понять, как повернулся курс — а повернулся он в сторону жесткой власти:

На имя Председателя Особого Совещания при Главнокомандующем вооруженными силами Юга России получено 24 марта 1919 г. следующее письмо, с изложением взгляда ген. Деникина на разрешение земельного вопроса в России. Государственная польза России властно требует возрождения и подъема сельского хозяйства. Полное разрешение земельного вопроса для всей страны и составление общего для всей необъятной России земельного закона будет принадлежать законодательным учреждениям, через которые русский народ выразит свою волю. Но жизнь не ждет. Необходимо избавить страну от голода и принять неотложные меры, которые должны быть осуществлены незамедлительно. Поэтому особому совещанию надлежит теперь же приступить к разработке и составлению положений и правил для местностей, находящихся под Управлением Главнокомандующего Вооруженными Силами на Юге России. Считаю необходимым указать те начала, которые должны быть положены в основу этих правил и положений:

1). Обеспечение интересов трудящегося населения.

2). Создание и укрепление прочных мелких и средних хозяйств за счет казенных и частновладельческих земель.

3). Сохранение за собственниками их прав на земли. При этом в каждой отдельной местности должен быть определен размер земли, которая может быть сохранена в руках прежних владельцев, и установлен порядок перехода остальной частновладельческой земли к малоземельным. Переходы эти могут совершаться путем добровольных соглашений или путем принудительного отчуждения, но обязательно за плату. За новыми владельцами земля, не превышающая установленных размеров, укрепляется на правах незыблемой собственности.

4). Отчуждению не подлежат земли казачьи, надельные, леса, земли высокопроизводительных сельскохозяйственных предприятий, а также земли, не имеющие сельскохозяйственного назначения, но составляющие необходимую принадлежность горно-заводских и иных промышленных предприятий; в последних двух случаях — в установленных для каждой местности повышенных размерах.

5). Всемерное содействие земледельцам путем технических улучшений земли (мелиорация), агрономической помощи, кредита, средств производства, снабжений семенами, живым и мертвым инвентарем и проч.

Не ожидая окончательно разработки земельного положения, надлежит теперь же принять меры к облегчению перехода земель к малоземельным и приподнятию производительности сельскохозяйственного труда. При этом власть должна не допускать мести и классовой вражды, подчиняя частные интересы благу Государства.

Генерал — лейтенант Деникин[112]

Народная мысль. № 1, 24 ноября 1919 г. с. 2.

Декларация генерала Деникина по рабочему вопросу

На имя Председателя Особого Совещания при Главнокомандующем вооруженными силами Юга России получено 24 марта 1919 года следующее письмо с изложением взгляда генерала Деникина на разрешение рабочего вопроса в России. "Русская промышленность разорена совершенно, чем подорвана государственная мощь России, разорены предприятия и лишены работы и хлеба миллионы рабочего люда. Предлагаю Особому Совещанию приступить немедленно к обсуждению мер для возможного восстановления промышленности и к разработке рабочего законодательства, приняв в основу его следующие положения:

1). Восстановление законных прав владельцев фабрично-заводских предприятий и, вместе с тем, обеспечение рабочему классу защиты его профессиональных интересов.

2). Установление государственного контроля за производством в интересах народного хозяйства.

3). Повышение всеми средствами производительности труда.

4). Установление 8-часового рабочего дня в фабрично-заводских предприятиях.

5). Примирение интересов работодателя и рабочего и беспристрастное решение возникающих между ними споров (примирительные камеры, промысловые суды).

6). Дальнейшее развитие страхования рабочих.

7). Организованное представительство рабочих в связи с нормальным развитием профессиональных обществ и союзов.

8). Надежная охрана здоровья трудящихся, охрана женского и детского труда, устройство санитарного надзора на фабриках и заводах и в мастерских, улучшение жилищных и иных условий жизни рабочего класса.

9). Всемерное содействие восстановлению предприятий и созданию новых в целях прекращения безработицы, а также принятие других мер для достижения той-же цели (посреднические конторы по найму и пр.).

К обсуждению рабочего законопроекта надлежит привлечь представителей как от предпринимателей, так и от рабочих. Не ожидая окончательной разработки и осуществления рабочего законодательства, во всех случаях текущей жизни и административной практики, по мере возможности, применять эти основные положения и, в частности, оказать государственное содействие к обеспечению рабочих и их семейств предметами первой необходимости за счет части заработка".[113]

Теперь о непосредственно моем предложении: как вновь насытить фронт борцами если не за идею, то хотя бы за свое безбедное существование потом.

Я предложил в дополнение к Декларации Особого Совещания издать положение о Воинском Союзе — то есть тех, кто непосредственно воюет.

Воинский Союз (ВС) — добровольное объединение военнослужащих всех чинов и званий. Единственным непременным условием является служба в составе действующей армии не менее 4 месяцев, или меньше, если военнослужащий признан негодным к дальнейшей службе по ранению.

Также под подпись идет согласие с положениями Приказа номер 175: таким образом, боец понимает что сражается за Единую и неделимую Россию при диктатуре Верховного Главнокомандующего. Какой метод правления будет установлен — это решит народ после окончания гражданской войны, которая может завершиться только изгнанием большевиков.

Он согласен с тем что будет соблюдать дисциплину и строго исполнять приказы своих начальников, грабеж и мародерство не допустимы — виновные в них навсегда лишаются прав ВС и предаются суду.

При частях создаются комитеты ВС, подчиненные командиру и нив коей мере не имеющие на него влияния, лучше если председателем ВС будет командир части, или он может назначить председателя или сместить его. Председатель ведет учет членов ВС их список и подает эти сведения в центральный орган ВС при Ставке Главкома.

При этом следует четко подчеркнуть — что ВС — ЭТО НЕ ПАРТИЯ, так как деятельность партий в армии запрещена.

Член ВС имеет членскую книжку, куда записываются все продвижения по службе, поощрения и награды. Причем первенство отдается наградам за участие в Белом Движении.

Именно эта информация будет иметь после победы право на участие в льготах и выплатах, а также наделении землей.

Сохранение населения России, перебежчики и добровольцы.

Очень важным является то, что одной из целей будет сохранение населения России, ведь братоубийственная война ведет к его потере в двойном размере: одни русские убивают других русских. Поэтому все добровольно перешедшие на службу в Белые армии могут стать членами ВС через 4 месяца службы, правда их предыдущие чины и награды не будут уже иметь такого значения как для тех, кто с самого начала находился в Белом Движении. Офицеры, перешедшие от красных, вначале служат рядовыми и лишь при подтверждении лояльности Белому Движению могут рассчитывать на восстановление чина и наград. Такие офицеры и солдаты первыми идут в бой в передовых частях, но в случае ранения считаются искупившими свою вину кровью и тем самым подтверждают свою лояльность. Чин такого офицера восстанавливается, но это не значит, что он может претендовать на должность — он должен это право заслужить, то есть полковник может служить под началом поручика и занимать должность унтер-офицера. Категорически запрещается какая-либо дискриминация, оскорбления и сведение счетов с лицами, добровольно перешедшими от красных. Виновные в такой дискриминации и оскорблениях сами лишаются прав члена ВС и должны все начать сначала. Среди пленных разрешается и приветствуется вербовка добровольцев на тех же условиях.

Агитация и пропаганда

Издать листовки с призывом переходить на сторону ВСЮР и разбрасывать над позициями красных В листовках должны быть положения аграрной и рабочей декларации, и большими буквами:

"Большевики обещали дать землю — крестьянам а фабрики — рабочим и ничего не дали. Мы предлагаем вам перейти на нашу сторону и получить землю и свои рабочие права. Мы не хотим посадить вам на шею царя, помещиков и капиталистов. Мы — за свободный труд свободных людей. Каждому — право на достойную жизнь согласно вложенному труду".

"Красные солдаты и командиры! Каждый, кто с оружием в руках перейдет на нашу сторону, получит возможность получить после окончания братоубийственной войны дополнительные права и льготы. Вступайте в Воинский Союз!"

Теперь о пленных и осужденных:

Те же из пленных, кто не захотел присоединиться в Белому Движению, а также лица осужденные трибуналами за различные преступления привлекаются к обязательным исправительным работам, причем обеспечивают себя сами — сколько заработаешь, такой паек и получишь. При этом, чтобы освободиться, они должны принести в казну определенное количество денег, зарабатывая их своим трудом: будешь лучше работать — быстрее освободишься. Из заработка заключенных вычитается не только стоимость пайка, но и стоимость материалов, которое им потребуется для устройства себе жилья, а также содержание собственной охраны, чтобы она тоже не была обузой для государства.

Такое положение гораздо выгоднее, чем прозябание сотен тысяч пленных в лагерях, которых все же надо кормить и лечить и которые все равно становятся рассадником инфекционных заболеваний, так не лучше ли здоровей труд на золотых приисках в Сибири: и воздух свежий и золота на свое освобождение быстрее намоешь, чем просто валяясь на нарах и кормя вшей.

Вот такие соображения и были дополнительно представлены мной Главкому.

Через два для меня вызвал Главком и предложил мне возглавить Воинский Союз.

Я заметил, что назначение Великого князя может быть воспринято как восстановление идеи монархии[114], на что Главком заметил, что это вряд ли будет считаться восстановлением монархии, тем более, что в Уставе ВС написано, что она вне партий и будущее устройство России может обсуждаться только в мирной обстановке и после изгнания большевиков.

Кроме того, многим даже будет импонировать то, что Великий князь, герой войны и авиатор, возглавляет организацию.

— Тогда я согласен, можно выпустить воззвание от моего имени с разъяснением целей и Устава организации. Надо будет отпечатать членские книжки — простые, по возможно меньшей цене, сейчас не до красивостей (Забегая вперед скажу, что потом книжки были гораздо красивей, но первые, со скромным оформлением, ценились гораздо выше). Надо будет отдельное помещение и секретарей, хотя бы пару — вести дела. Лучше если не в Ставке, а рядом, иначе много ненужных посетителей будет в Ставке.

От автора-составителя

На этом первая часть рукописи заканчивается.

Если интересно, что будет дальше, сможет ли Великий князь справится с бардаком в тылу, сплотить добровольцев и казачество в единую армию, перетащить от красных добрую толику перебежчиков, особенно офицеров, завоевать симпатии крестьян и рабочих, поднять русскую промышленность — пишите в комментариях.

Еще вы сможете узнать о становлении авиации и моторостроения, выйдет ли Россия в передовые авиадержавы, Как все отразится на отношениях с союзниками и много еще другого. Будет ли война с немцами и когда? А может с англичанами…

Примечания

1

"Верник" — вернисаж в Измайлово, где по субботам и воскресеньям торгуют униформой и всякой милитарией. Погоны, которые показал барыга за 8 000 р — современная имитация, а старые адмиральские погоны меньше 200 000 руб в антикварной лавочке и не стоят, да и погоны полного адмирала можно только на Сотбис или Кристи увидеть. Там цифра старта будет та же, но в валюте, а за сколько они уйдут реально — зависит от наличия интереса со стороны богатого коллекционера. Цирк бывает, когда в борьбу вступают дилеры 2–3 коллекционеров, да еще аукцион, видя интерес, может и сам "разгонять" цену лота, хотя это не по правилам.

(обратно)

2

"Принцесса Дагмара была помолвлена с Николаем, братом будущего Александра III. Николая специально готовили к роли императора, он владел несколькими европейскими языками в совершенстве, хорошо знал дипломатию и дворцовый этике. Но он скоропостижно скончался в Ницце от туберкулеза позвоночника обострившегося в результате травмы спины и к роли наследника цесаревича начали срочно готовить его брата Александра, не славящегося образованием и манерами, и хорошо знавшего лишь военное дело. Александр успел дослужиться до генерала в русско-турецкую войну — император носил то воинское звание, которое ему было присвоено предыдущим императором и сам себя не мог повысить в чине. Поэтому и Николай II был "вечным полковником". То есть Александру Александровичу невеста досталась "по наследству" от брата как невеста русского цесаревича, а какого, не важно. Между тем они с Дагмарой, ставшей в православии Марией Федоровной, были любящей и нежной парой, что редко встречалось у Романовых (разве что два последних императора).

Дагмара очень любила своего "увальня Сашу" и он отвечал своей миниатюрной и изящной Минни взаимностью и не "ходил налево". Они оба жалели безвременно ушедшего красивого, доброго и умного Николая и своего первенца назвали в его честь.

(обратно)

3

"Земский гусар" — ироничное полупрезрительное (особенно среди офицеров" обозначение служащих ЗемГора, созданного в июле 1915 г из Земского союза (руководитель князь Георгий Львов) и Союза городов (руководитель- московский городской голова Михаил Челноков). Возникновение этого образования связано с общей катастрофой снабжения армии в 1915 г. Старые запасы кончились и на фронт пошли сапоги с картонными подметками и шинели из гнилого сукна от частных подрядчиков. Про снарядно-патронный голод 1915 г. я уже молчу. Вдруг выяснилось, что и вооружать новобранцев нечем, запас в 2 миллиона винтовок Мосина разошелся за год, старые винтовки Бердана были частично проданы за границу, а частично — населению, как охотничьи ружья. Невостребованные просто уничтожили. И воевать стало нечем. Закупили у союзников все, что можно: японцы с удовольствием избавились от своих устаревших винтовок, а англо-американцы заломили втридорога за изготовление мосинок на заводах Ремингтон и Вестингауз.

Деньги бросались просто немеряные и никто их не считал (не напоминает ли вам нынешнее строительство всяких космодромов). Вот эту трату денег и курировал Земгор (первоначально считалось, что ЗГ привлечет сторонние инвестиции и пожертвования, но потом выяснилось, что это-капля в море) и начался распил госбюджета. Быстро возникла прослойка молодых людей, старающихся уклониться от службы в армии — они и занимали должности в ЗемГоре. Алексей Толстой в "Хождении по мукам" создал образ авантюриста — поэта Бессонова, в котором многие угадали черты Александра Блока (с Толстым у него были неприязненные отношения, вот он и "отомстил"), служившего табельщиком в ЗемГоре.

Про форму ЗемГора сказано выше.

Следует сказать, что ЗемГор занимался благотворительностью и способствовал улучшению условий жизни беженцев после эвакуации Белой Армии из Крыма в 1920 г. Интересно, что ЗемГор существует за границей и поныне, как благотворительная организация.

(обратно)

4

Реальный случай, отраженный в мемуарах Великого князя.

(обратно)

5

Бывшее Царство Польское, отсюда и шляхта. Шляхтичей на душу населения в Царстве Польском было в 10 раз больше, чем дворян по отношению к крестьянам в России. Большей частью у шляхтичей ничего не было кроме сабли, усов и гонора. Поэтому вполне могли и обнищать и в следующей переписи, если не было дворянских грамот (а у большинства мелкой шляхты они были давно потеряны или пропиты) их вполне могли записать в мещане, то есть горожанами податного сословия.

(обратно)

6

Кондуктор — унтер-офицерское звание на флоте (ударение на последний слог). Требовало получения определенного образования, и сдачи унтер-офицером специального экзамена. У кондукторов была своя кают-кампания, они получали довольно приличное денежное содержание, носили офицерские форменки. Во время войны кондуктор мог получить первое офицерское звание — прапорщика по адмиралтейству (в мирное время производства в прапорщики по адмиралтейству не было). Аналог в нынешнем флоте — мичман (в императорском флоте мичман — это первое офицерское звание). Когда летом 1917 г начались репрессии против офицеров флота, под них попали и кондукторы, как ближайшие помощники офицеров и это звание было отменено (офицерские чины были отменены еще ранее). Следует сказать, чтобы не было путаницы, нижние чины (матросы 1 и 2 статьи, унтер-офицеры 1 и 2 статьи, боцманматы и боцманы (до 1910 г — квартирмейстеры) и кондуктора и старшие боцманы имели воинские звания, а офицеры имели чины: от мичмана до капитана 1 ранга. Так что Задорожный имеет специальное образование и был почти что офицером, но не афиширует этого.

(обратно)

7

Мнения о Задорожном взято из мемуаров упомянутых персон.

(обратно)

8

Это правда. При немецкой оккупации, начиная с мая 1918 г., немцы попытались вытащить полуразложившиеся трупы, но водолазы сначала отказывались работать в таких условиях, потом, правда, всех, кого еще не унесло в море достали и похоронили в братской могиле (более полутора сотен человек). У Набокова есть страшное стихотворение "Ялтинский мол", имя этого мола стало нарицательным в белоэмигрантской среде, вот только в СССР стихотворение это в собрание сочинений Набокова не вошло и никто про мол особенно ничего не знал.

(обратно)

9

Это в вопросу о "хороших" и "плохих" Советах. Довольно часто в литературе встречается утверждение, что чудесное спасение Романовых в Дюльбере связано с деятельностью "доброго" Севастопольского совета. Я не хочу. чтобы у читателя возникли иллюзии относительно этого Совета, противостоявшего "плохому" Ялтинскому. Они все были одинаковыми. Просто севастопольцам нужен был формальный приказ о расстреле Романовых, а этого приказа так и не поступило

(обратно)

10

Из "Ревизора" Гоголя.

(обратно)

11

Орден св. Анны с мечами 3 степени — давался за подвиги в боевой обстановке и стоял выше ордена св Станислава с мечами 3 степени, а также выше ордена св. Анны 4 степени, который представлял собой медальон с красным анненским крестом и темляком цвета анненской ленты — на офицерском жаргоне "клюква", крепившиеся на холодном оружии: шашке или кортике, на которых в таком случае гравировалась надпись "За храбрость". Скорее всего, у подпоручика было такое оружие, поэтому ему уже не надо было получать св. Станислава 3 степени, а можно было сразу получить более высокий орден св. Анны с мечами, а то и Владимира 4 степени за более выдающееся отличие, но в революционной Ялте он, естественно, не мог ходить с холодным оружием, пусть и наградным.

(обратно)

12

Если кто-то из читателей посчитает, что автор сгущает краски, описывая бесчинства большевиков в Ялте (именно большевиков, а не каких-то там анархистов, так как все описываемое случилось после 13 января 1918 г то есть, тогда когда власть перешла к Советам, возглавляемым членами РКП (б), то пусть ознакомится с материалами деникинской комиссии по расследованию злодеяний большевиков в Крыму, их часто цитируют, например Стариков и Беляев, есть они и в сети в полном объеме. Эпизоды, которые автор художественно обработал, практически соответствуют реальным событиям, например убийствам находившихся на излечении раненых офицеров.

(обратно)

13

Несмотря на то, что распоряжение о переходе газет на новую орфографию было подписано Луначарским 5 января 1918 г., нововведение приживалось медленно и лишь единичные издания печатались по-новому. Даже когда в октябре 1918 г вышел Декрет о новом правописании за подписью Ленина, многие газеты выходили с материалами по новым правилам лишь частично, основная масса была написана по старым правилам.

(обратно)

14

Алеша зря так считает. Советская Республика Таврида реально существовала до оккупации немцами Крыма.

(обратно)

15

Итальянский генерал, обосновавший теорию войны в воздухе и то, что войну можно было выиграть одной авиацией, за что подвергался ожесточенной критике сухопутными генералами.

(обратно)

16

Задорожный от волнения не полностью прочитал надпись, там написано "Сто лет со дня рождения.." Дат жизни на монете нет. 1870–1970 — это столетний юбилей, в честь которого массовым тиражом была выпущена эта монета из медно-никелевого сплава.

(обратно)

17

Это правда, бюст был исполнен и показан на выставке летом 1918 г. Но с собой Мария Федоровна его не взяла. Дерюжинский остался без средств к существованию и уехал в США, где вскоре стал известным и богатым человеком. Безусловно талантливый скульптор, он отбоя не знал от заказов, среди заказчиков был и 26 президент США Теодор Рузвельт. Бюст Феликса Юсупова, выполненный в мраморе, до сих пор находится в Ялтинском музее, судьба бюста Задорожного неизвестна.

(обратно)

18

Реальная фраза Марии Федоровны, так же как и мнение ее дочери Ольги: "Это был убийца, но человек обаятельный. Он никогда не смотрел нам в глаза. Позднее он признался, что не мог глядеть в глаза людям, которым ему придется однажды расстрелять", написала она в своих воспоминаниях позже..

(обратно)

19

Мнение о том, что среди охранников команды Задорожного были англичане, пытался обосновать в своей работе Стариков (см Главу 5). По его мнению, англичанам было все равно, что произойдет с отрекшимся от престола Николаем II и его семьей, он уже был отработанный материал, почему ему и отказали во въезде в Англию. Но, на всякий случай, они сохраняли возможность реставрации монархии, для чего им нужен был легитимный Романов. И таким мог стать Николай Николаевич Романов, высокого роста, с громогласным голосом, имевший авторитет в армии. Чем не Николай III? Тем более, что в нашем мире он был одним из двух претендентов — местоблюстителей престола (вторым был Великий князь Кирилл Владимирович покинувший страну еще ранее, якобы пересекший замерзший Финский залив с беременной женой на руках, преследуемый по пятам красными патрулями — свидетельство Сандро: Вел. Кн. Александр Михайлович. Книга воспоминаний. // "Иллюстрированная Россия", 1933. Глава 18.). На самом деле, согласно своим же воспоминаниям, Кирилл Владимирович выехал с дочерьми в Финляндию на поезде в июле 1917 г. Жена присоединилась к ним позже (цит. по Сташков Г.В. Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции. Глава 12). То есть, бегство и погоня были вплавь…

(обратно)

20

Позже, в Новороссийске, по приказу Ленина флот был затоплен, эсминец "Керчь" торпедировал линкор, который затонул с полным боезапасом на глубине около 40 метров. При попытке ЭПРОНа (экспедиция подводных работ особого назначения) в 30-х годах поднять линкор, произошел взрыв боезапаса главного калибра и корабль оказался полностью разрушенным.

(обратно)

21

Кроме "Авроры" были еще "Диана" и "Паллада", — систершипы, то есть корабли одного проекта. С точки зрения боевой эффективности, серия получилась неудачной.

(обратно)

22

Реальная история. Александр Михайлович заказал для авиации первую партию ружей-пулеметов Федорова, предтечи всех современных автоматов. В конструкции использовался практически тот же промежуточный патрон, который и отличает пистолет-пулемет (использующий пистолетный патрон, эффективный только для расстояний 100–150 м), от автоматного, облегченного по сравнению с крупным винтовочным. Промежуточный патрон более мощный, чем пистолетный и обеспечивающий поражение пехоты на дистанции в полкилометра и ближе, что является практически универсальной дистанцией эффективности стрелка. Роль промежуточного патрона играл разработанный Федоровым патрон калибра 6.5 мм, в ходе Первой мировой войны он перешел на такие же по калибру патроны от японских винтовок "Арисака" в большом количестве закупаемых военным ведомством к японским винтовкам, так как "мосинок" не хватало. В советское время было принято решение все работы по стрелковому оружию, использующему иностранные патроны, прекратить (несмотря на то, что уже было развернуто своё производство патронов калибра 6,5 мм). Если бы не это решение, то уже в конце 20-х Красная Армия имела бы автомат (или автоматическую штурмовую винтовку). В реальном времени про Федоровские автоматы вспомнили во время Советско-финской войны, чтобы компенсировать недостаток автоматического стрелкового оружия, и расконсервировали со складов около 6 тысяч Федоровских автоматов, пролежавших там 10 лет. Но потом было принято решение делать пистолеты-пулеметы (ПП), знаменитый ПП Шпагина, хотя уже был ПП Токарева, более сложный в производстве и дорогой. Вершиной же советских пистолетов-пулеметов стал разработанный и выпускавшийся в блокадном Ленинграде ПП Судаева, в два раза более технологичный и дешевый чем ППШ при той же эффективности, но во время войны, в 1943 г, переходить на новое оружие не стали.

(обратно)

23

Если кто не понял, то Илья Николаевич, папа Володи Ульянова был действительным статским советником, что по табели о рангах соответствовало классному чину 4 класса, равному в армии генерал-майору, таких и называли "штатскими генералами". 4 класс с 1900 г. давал право потомственного дворянства, другие классные чины, ниже 4-го — только личное дворянство, то есть практически ничего. Любой гражданин империи, становясь офицером, автоматически получал дворянство, так как приобретал классный чин, начиная с погон прапорщика или мичмана, но его дети становились дворянами, если папа дослужился до 4 класса, иначе они считались обер- или штаб-офицерскими детьми с правами последних, равноценными почетным гражданам

(обратно)

24

Библия нашлась после гражданской войны — ее выкупил датский дипломат в каком-то букинистическом магазине Москвы и торжественно вручил Марии Федоровне, когда она была в Копенгагене. С ней в руках она и умерла.

(обратно)

25

Военно-морская база Германии.

(обратно)

26

Впоследствии англичане все же вернули корабли ВСЮР и "Воля" стал "Генералом Алексеевым" при оставлении Крыма войсками Врангеля в 1920, эскадра ушла в Бизерту, Тунис, и была там интернирована а затем и присвоена Францией. Русские корабли, за исключением хорошо оборудованной плавмастерской, уведенной в Тулон, были порезаны на металл.

(обратно)

27

HMS — His/Her Majesty Ship, Корабль его/ее величества, после чего следует название корабля — официальное обозначение в британском военном флоте. Ship — корабль, женского рода, поэтому существует поверье, что женщина на корабле не к добру, мол она (корабль) ревнует.

(обратно)

28

Secret Intelligence Service — Британская разведка. Смит — обычный шпион. Хотя в английском нет различия между "шпион" и "разведчик" как у нас, слово "spy" — шпион не является чем-то уничижительным, у Киплинга есть даже романтический "Марш (или гимн) шпионов". Многие, даже титулованные особы, гордились что были на секретной службе его/ее величеств.

(обратно)

29

Фамилия капитана Smith (кузнец), по-русски был бы Кузнецов. Среди родовой английской аристократии Кузнецовых нет

(обратно)

30

Первый русский летчик. Летал в Качинской школе. На 1 и 2-й Петербургских авиационных неделях в 1910 и 1913 гг. неизменно брал первые призы. Освоил бомбометание с пикирования по выложенной полномасштабной модели корабля, кладя бомбы практически в центр мишени. В 1915 г. записался в авиацию летчиком-охотником (то есть, добровольцем) не имеющим офицерского чина, на правах вольноопределяющегося. Полный георгиевский кавалер, Дослужился до прапорщика (первый офицерский чин). После революции перешел к красным. Расстрелян в Одессе белыми в 1919 г.

(обратно)

31

Следует упомянуть о разнице между орденом Святого Георгия — белый эмалевый крестик на груди — 4 степень, 3 степень крест побольше на шею, 2 степень — тот же крест на шее но на груди слева 4 лучевая ребристая звезда и 1 степень — крест на шее и орден прикреплен снизу к широкой ленте георгиевских цветов, носимой через плечо. В первую мировую войну 2 степень ордена была пожалована 4 генералам, 3-я — 53, и 4 степенью награждено всего около 4 тысяч офицеров, то есть это была очень почетная награда за личную храбрость и умелое руководство войсками. Георгиевский крест — так назывался знак отличия военного ордена Святого Георгия для нижних чинов, тоже в 4 степенях, металл без эмали 3 и4 степени серебряные, затем с 1916 г — белого металла, 1 и 2 золотые, затем с октября 1916 г — латунные. Солдатские георгиевские кресты были более массовой наградой — 1 степень имели 42 480 человек (полные георгиевские кавалеры, так как награждение производилось последовательно: от 4 степени к 1-ой), 4 степень — 1 299 450, при этом для номера не стало хватать места и на верхней части креста помешалось 1М — что значило миллион и дальше на горизонтальной перекладине выбивался собственно шестизначный номер креста Дуров В.А. Русские награды, 1997. С 155).

(обратно)

32

32

(32) Сандро имеет в виду деятельность по свержению самодержавия посла Бьюкенена и русских англоманов, вроде Милюкова, да и всего правительства Львова — все они там замараны кровью царя

(обратно)

33

Короля Георга V, естественно.

(обратно)

34

И это было. После конфликта с "дядей Алешей", братом Александра III, генерал-адмиралом и шефом флота великим князем Алексеем Александровичем по прозвищу "семь пудов августейшего мяса" по поводу концепции развития флота, Сандро был уволен с флота (Ники сказал: ты же не хочешь, чтобы я уволил дядю Алешу, любимого боата отца). Сандро в своей записке предсказал начало русско-японской войны в 1903-04 гг, когда закончится японская программа перевооружения флота. Тем самым, князь требовал усиления флота на Тихом океане. "Дядя Алеша" забеспокоился, что молодой и знающий контр-адмирал метит на его место, сделал все, чтобы не дать ему и его проектам ходу, хотя во флотских делах соображал слабо и говорил: "я вот этой вашей девиации не понимаю, а генерал-адмирал". Сандро занялся портами и гражданским флотом (эту прерогативу отобрали у Витте, благодаря чему Сандро нажил еще одного могущественного врага, говорили "Великий князь отобрал у Витте порты", имея в виду принадлежность мужской одежды).

И вот, с началом японской войны, Сандро вооружил коммерческие пароходы, сделав из них вспомогательные крейсеры, и отправил в зону Суэцкого канала, ловить пароходы с военной контрабандой, идущие в Японию (преимущественно с Британских островов). После задержания и отправления в русские порты этих судов, британская пресса подняла вой, обвинив русских в пиратстве (хотя Сандро и его крейсера не нарушали морского права, единственное, что могло быть поставлено им в вину, это подъем военно-морского флага после прохода Босфора и Дарданелл, когда уже в Средиземном море из трюмов достали и установили орудия на заранее усиленные площадки, но турки могли бы не пропустить новоявленную боевую эскадру). После британской ноты протеста, из МИД последовал сигнал "отбой" и суда Доброфлота должны были вернуться к мирным рейсам (несмотря на то, что князь согласовал вооружение торговых судов с императором, тот практически "сдал" его, представив все самодеятельностью Сандро). В знак протеста Сандро подал в отставку.

(обратно)

35

Строительство "танка" проводилось на деньги ЗемГора — 240 000 руб, колесница была готова в августе 1917 г, после чего инженер уехал в САСШ, не отчитавшись за полученные средства. Считается что боевая машина в первом же испытании застряла в болоте, однако существуют данные о повторных испытаниях в 20-х годах. Коломиец М.В. Броня русской армии. 2008 с. 357–362)

(обратно)

36

Во всех книгах пишут про какой-то "крейсер", доставивший Романовых в Англию, и забывают указать, что это был линейный крейсер, то есть тот же линкор с огромными орудиям и чуть меньшим бронированием, зато с увеличенной скоростью хода.

(обратно)

37

Полет на аэроплане в свое время в качестве пассажира совершил премьер министр Петр Аркадьевич Столыпин, по приглашению летчика, во время запланированного визита премьера на показ авиатехники. Столыпина стали отговаривать, мол, летчик из неблагонадежных, эсер. Но Петр Аркадьевич был храбрым человеком и полетел, они пролетели по кругу и благополучно приземлились. А на следующий день летчик погиб, врезавшись при пикировании в землю. Говорили, что он должен был убить Столыпина по заданию боевиков-эсеров, но не сделал этого и покончил, таким образом, с собой. После этого был негласный запрет всем высокопоставленным государственным лицам совершать полеты на аэропланах.

(обратно)

38

Такие знаки, как позже у японцев, в виде красного круга, были у Поволжского авиаотряда РККА, потом их заменили на красные звезды. А вообще в 1918 звезды были и черные и георгиевских цветов и геометрические фигуры: круги, ромбы треугольники. В общем, разобраться, кто перед тобой было непросто.

(обратно)

39

В начальном периоде воздушной войны красные и белые летчики часто выполняли полеты лишь с "разведочной", как тогда говорили целью и избегали стрелять друг в друга по корпоративным чувствам (кто знает, может это твой товарищ в аэроплане противоположной стороны). Другое дело, германские летчики рейхсвера и УНР — те всегда открывали огонь и им платили тем же самым — здесь братания в воздухе не было.

(обратно)

40

Всего в воздушном бою, подобном описанном выше, был сбит в 1918 г. всего один аэроплан красных, естественно другим экипажем. Полет Сандро — вообще авторский вымысел и далее, кроме участия в "Конференции победителей" вообще все — вымысел. Ну надо же добавить "драйва", а то скучновато получается. Это не по нынешним правилам.

(обратно)

41

Реальный факт при защите белыми Казани летом 1918 г.

(обратно)

42

Генерал Корнилов был убит под Екатеринодаром во время Первого кубанского ("Ледяного") похода, генерал Алексеев скончался в 1918.

(обратно)

43

Так оно и было. В нашей реальности Сандро выступал как частное лицо.

(обратно)

44

Это так, Краснов и после тяготел к немцам. Вплоть до того, что служил Гитлеру, командуя казачьими частями вермахта, за что и был повешен после войны. А вот Деникин сотрудничать с немцами отказался. Тем не менее, когда к Краснову явился капитан Фуке из французской военной миссии и в обмен на помощь предложил подписать соглашение, что Донская армия гарантирует выплату всех займов и всех понесенных убытков французским рантье, выплату французам-владельцам стоимости французских предприятий на территории России и тд, Краснов чуть не пинками вытолкал его за дверь, объявив, что Франция не получит от донцов ни сантима..

(обратно)

45

Топливная смесь из бензина, спирта и эфира, на которой летала как красная, так и белая авиация.

(обратно)

46

Авантюризм в какой-то степени был характерен для Сандро. Уже упоминавшееся "пиратство", участие в "Безобразовской клике", да и увлечение авиацией на заре ее становления, когда еще никто всерьез не расценивал эти "этажерки" из деревянных планочек и пропитанных клеем и авиалаком ткани и бумаги.

Что касается "клики", то Сандро вышел из концессии, убедившись, что ее существование ведет к войне (об этом как-то забывают упомянуть). Сандро всегда был сторонником переговоров с японцами и разграничения сфер влияния, а наверху господствовали шапкозакидательские настроения: "какие-то макаки" — изречение Императора Николая Александровича, видимо удар самурайским мечом плашмя по голове ничему не научил наследника цесаревича. По слухам. Николай и греческий принц Георг решили помочиться у ограды храма. Полицейский, из обедневших самураев, естественно не смог снести это и дал гайдзину (иностранцу) мечом по голове, так чтобы не убить дурака, но чтобы святотатец запомнил, что можно делать, а что нельзя.

(обратно)

47

Адмирал Колчак, действительно, поступил на службу в Ройял Нэви и нет данных, что став Главкомом, он был уволен, или подал рапорт об увольнении из британского флота. Верховным Главнокомандующим всех сил Белой армии он стал позднее.

(обратно)

48

Сапоги к парадной, а не только к повседневной форме — традиционная часть формы одежды русской армии и флота. Западные флотские офицеры и адмиралы предпочитают ботинки. Так что, когда Сандро появился на "Сьюпербе" в сапогах, многие англичане не поняли, что их посетил русский адмирал, а не просто Великий князь.

(обратно)

49

То есть, стал контр-адмиралом

(обратно)

50

Андрей, его жена и дети были не Великим князьями, а князьями и княгинями Императорской крови по закону, ограничивающему количество Великих князей. Император Николай Второй настроил родственников против себя принятием этого закона, но дальше увеличение Великих князей становилось бременем для бюджета: Великому князю полагалась ежегодная выплата в 230 тыс рублей и дворец за счет казны. Для сравнения: годовое жалование адмирала составляло около 6000 руб, армейского капитана — около 1000 рублей

(обратно)

51

English Channel, нам чаще известен как пролив Ла-Манш.

(обратно)

52

В 20-е годы Пилсудский вернул Сазонову его имение под Белостоком в знак признательности за сотрудничество (или предательство?) в интересах Польши.

(обратно)

53

Реальные слова Черчилля, сказанные во время Коференции, но Сандро с ним не встречался.

(обратно)

54

Согласно реальным мемуарам Сандро, это так и было.

(обратно)

55

На самом деле в нашей реальности речи не было, все что произойдет дальше — вымысел автора.

(обратно)

56

Встречи с Дуэ не было в нашей реальности, он ушел в отставку за пару месяцев до начала Конференции. А если бы не ушел? Ведь автор имеет право на вымысел, тем более в альтернативной истории!

(обратно)

57

Сторонницы единых прав с мужчинами.

(обратно)

58

Король Италии в 1900–1943 г.

(обратно)

59

В нашей истории Александра Михайловича тоже не пустили на острова по аморалке. Конкретные подробности не известны. Автор же данного опуса взял на себя смелось придумать авантюристку Джулию. Но с тех пор реальный Сандро жил врозь с семьей.

(обратно)

60

Сандро вспомнил перевод слова "санкюлот", дословно безштанный, то есть "голозадый"

(обратно)

61

Над доктриной Дуэ обычно принято смеяться. Но генерал стал предтечей бомбардировок Второй Мировой, когда сначала немцы бомбили острова (лишь только сплотив англичан, никто и не думал в панике бежать прятаться в леса), а потом армады "Ланкастеров" и "Крепостей" стали сносить города Германии. Генерал Дуэ не знал об атомной бомбе, а ведь ее применение Трумэном в 1945 г. точно соответствует его концепции — в конце концов, самураев охватил ужас перед бомбой, сносящей за один раз целый город и они капитулировали (а вовсе не из-за разгрома Квантунской армии, как нас уверяли — просто и там стало известно о чудовищном и бесчеловечном оружии американцев).

(обратно)

62

Существует до сих пор. Капрони в 30-х стал графом. Известен еще и созданием второго в мире реактивного истребителя, взлетевшем в 1940 г. (первым был Хенкель, полетевший ровно на год ранее). Сохранившуюся машину можно увидеть в музее авиации в Милане

(обратно)

63

И это ему почти удалось, но в августе 1919 году один из Са 48 (так обозначался гражданский вариант Са 4) потерпел катастрофу под Вероной, унеся жизни 18 человек.

(обратно)

64

Тольятти вынудит Аньелли уйти в отставку (ему в вину поставят жесткую дисциплину и конвейер), но завод придет в упадок, потом Муссолини прогонит коммунистов и вернет Аньелли к руководству заводом. Забавно, что завод, выпускавший лицензионный ФИАТ, в СССР располагался в городе Тольятти, носившем имя того, кто чуть не привел завод к банкротству и гибели. ФИАТ использовал наиболее передовые технологии и можно говорить минимум об обмене ими с Фордом, а не о заимствовании того же конвейера (вспомним, что это ФИАТ открыл филиал в Америке в 1908 г., а не наоборот). Так что, если Россия подружится с ФИАТом на 40 лет раньше, польза будет для обоих.

(обратно)

65

Это так, город был полностью разрушен, погибло от 50 до 70 тыс человек (по разным оценкам) в порту Мессины стоял русский крейсер, остальные корабли были на Сицилии. Передав сообщение на эскадру, моряки первыми пришли на помощь пострадавшим. В это время в бухту последовательно пришли три волны высотой до 3 метров, смыв в море людей, искавших спасение на берегу, так что пришлось спасать еще и с воды. Русская эскадра появилась на рейде Мессины в тот же день, матросы без отдыха четверо суток разбирали завалы, врачи кораблей оперировали раненых в корабельных лазаретах. Англичане из Гибралтара появились на третий день.

(обратно)

66

Они все были неуклюжими в то время, но в итальянском танке была реализована идея установки орудия во вращающейся башне сверху бронекорпуса и была оригинальная идея подвески опорных катков, что обеспечивало ему хорошую проходимость препятствий. Но все же двигатель был слабоват для такой большой машины.

(обратно)

67

Итальянский премьер и впрямь был "хорошим парнем", но в той ситуации, в которой оказалась Италия в 1919 г, этого было мало: казна была пуста, висел внешний долг, продать было нечего а тут бунты левых (пестрая масса анархистов, социалистов и коммунистов). На этом фоне и появились фашисты и быстро все зацапали, включая короля. Муссолини отправил "лаццарони" (бездельников) строить дороги и на другие соц проекты, затеял войны в Африке (ну как тут не победить эфиопов и ливийцев, но все равно застрял) и стал всенародно любимым Дуче (то есть вождем). А король был так, "для вывески".

(обратно)

68

Пусть вас не смущает риторика Сандро "вирус большевизма", "красная зараза". Это обычные штампы того времени. В своих мемуарах, написанных на 15 лет позже, Великий князь во многом пересмотрел свое отношение к большевикам, увидев. Что именно они собирают Империю, укрепляют армию и в конце концов, противостоят нацизму. Интересно, что когда в конце 30-х Сандро пригасили в США прочитать курс лекций о России и большевизме, все ожидали, что он обрушится на убийц Романовых, своих родственников. Вместо этого Александр Михайлович высказался с симпатией о коммунистах и Сталине, как созидателе новой Империи, после чего председатель общества сказал ему, что за два часа он сделали из него почти большевика

(обратно)

69

Так тогда и говорили именно ужение (то есть ловля на удочку с поплавком или без него) ловля — это скорее сетью и уж никак не просторечное "рыбалка". А то приводят слова Александра Третьего о том что "Европа может подождать, пока русский царь ловит рыбу" или еще круче "на рыбалке". Если "ловит рыбу" — то так и видится царь в исподнем и с бреднем ловит щучек и окуньков возле камышей. Правильно только так "удит рыбу". Поэтому и Виктор Эммануил тоже удил рыбу, а не рыбалил. Еще следует сказать, что у него была отличная нумизматическая коллекция, продажей которой по частям и живет нынешний савойский дом.

(обратно)

70

2 степень ордена, которым могли быть награждены не-католики. Поскольку орден стоял достаточно высоко в иерархии орденов Италии, степень Великого офицера обычно получали послы и им равные лица, то есть награждение Сандро вполне адекватно. 1 степень обычно получали монархи и наследники престолов (обмен орденами между монархами весьма был распространен как жест доброй воли). 3 — Командорская степень обычно использовалась для награждения генералитета и советников посольств, дальше шли офицер и рыцарь. Русские генералы Брусилов и Секретев (родоначальник автомобильных войск в России) были награждены степенью офицера ордена Короны.

(обратно)

71

В те времена мужчина, даже гражданский, а тем более военный, не мог ходить с непокрытой головой. Лучше без штанов, но в кепке, картузе или фуражке, что кому положено. Так что генерал Хлудов и генерал Чернота в фильме "Бег" должны были быть в фуражках. Хлудов — пусть в солдатской, раз принципиально носит солдатскую шинель, а Чернота не мог идти по Парижу в черкеске без газырей поверх кальсон, но без фуражки — это ни в какие ворота не лезет.

(обратно)

72

два бронированных и вооруженных артиллерией речных судна, сражавшихся друг с другом (безрезультатно) во время войны северных "Монитор" и южных штатов "Мерримак". Первый дал название классу таких судов, а Сандро хочет построить что-то по типу "Мерримака", блиндированного железнодорожными рельсами.

(обратно)

73

Второй помощник капитана, отвечающий за груз, его выгрузку и прием в том числе

(обратно)

74

Похоже, что Сандро тоже службы не знает: дописывает в журнал записи выше, а вообще-то арестовав дежурного и оставив за него унтера, должен оставить запись о наложении взыскания и дождаться его внеочередной смены. Да и вообще вся эта история с разграблением груза во многом на совести Сандро: он должен был убедиться, что пирс взят под охрану, прибыл уполномоченный с документами на прием груза. Вместо этого он помчался в штаб докладывать о своих успехах, что можно было сделать на час-два позже. Хорош и капитан — начал выгружать груз на разграбление, а должен был прекратить при первых признаках и вызвать морпехов с крейсера охранять, чтоб не раздербанили. Несколько обеляет Сандро его представление о Добровольцах как о рыцарях в сияющих латах — "шевалье сан пер о сан репрошь", простите мой рязанский.

(обратно)

75

Знак отличия Военного ордена Святого Георгия — так в русско-японскую и ранее назывался Георгиевский крест для нижних чинов.

(обратно)

76

Про генералиссимуса много баек ходит. Это одна из них, но демонстративно пробу снимал, это командиру любого ранга положено, чтоб интенданты много не воровали. Кстати, генералиссимусу приписывают еще одно изречение, что интенданта после года службы в должности можно спокойно вешать. Реально же Суворову принадлежит сборничек лапидарных афоризмов "Наука побеждать", только науки там никакой нет

(обратно)

77

Аббревиатура от Б По то есть "бэ" "по", — бронированный поезд, прижилась в у обеих сторон и произносилась как "Бепо"

(обратно)

78

Может показаться фантастическим для пикировщиков Пе-2 и "Штука", но там скорости другие, чуть помедлил или поспешил — вот и промах на 50 м

(обратно)

79

Непредвиденные обстоятельства, случающиеся при визите большого начальства. Возникают на пустом месте как бы из ничего.

(обратно)

80

Офицерский обычай "обмывать" звездочки при получении нового звания. Тостуемый выпивает напиток и должен поймать звездочки губами.

(обратно)

81

Как раз в описываемое время летчики Кубанского отряда Сакирич и Шоколи тренировались в бомбометании, 28 вылетов, налет 10 часов, затем в составе отряда из 4 аэропланов бомбили ст. Тихорецкую, но без особого успеха. Однако в мае 1919 Кубанский авиаотряд добился успехов в бомбежке и штурмовке с бреющего полета красной конницы, рассеяв кавдивизию пулеметным огнем: лошади в панике вставали на дыбы и сбрасывали седоков. Многие погибли не от огня и осколков, а были просто раздавлены.

(обратно)

82

Именно так и положено, а не "дамы и господа" — это калька с английского, в русском подразумевается, что дамы — это тоже господа.

(обратно)

83

Шпрехшталмейстер — распорядитель на манеже, ведущий программу и объявляющий выход артистов в цирке, на цирковом жаргоне — шпрех.

(обратно)

84

Цук — в военных училищах того времени то же, что и "дедовщина": старшие заставляют младших выполнять несвойственные для службы поручения, вплоть до издевательств.

(обратно)

85

Действительно, был такой указ о повешении выжившего, но все равно дрались, потому что царь обычно миловал, особенно обиженного, если тот убивал обидчика, ограничиваясь церковным покаянием. В мирное время Александр III разрешил поединки через суд офицерской чести, в военное время их, поединки, то есть, запретили в любом виде.

(обратно)

86

Приписывается императору Наполеону "Tout soldat francais porte dans sa giberne le baton de marechal de France". Буквально: Каждый французский солдат носит в своем ранце жезл маршала Франции.

(обратно)

87

Теперь это называется "спарка" — имеет двойное управление. Инструктор может отключить управление курсанта.

(обратно)

88

Полет с 4 разворотами и заходом на посадку — начальное упражнение при освоении любой техники.

(обратно)

89

Рабоче-Крестьянский Красный Воздушный Флот — с 1918 г.

(обратно)

90

В нашей реальности это случилось 30 июня, но там было 15 неповрежденных бепо РККА, обеспечивающих плотную огневую поддержку обороняющимся. Так что, ничего удивительного в таком ускорении событий нет.

(обратно)

91

У капитана не было звездочек на погоне с одним просветом.

(обратно)

92

Клюква — жаргонное обозначение ярко алого (аннинского цвета) темляка (шнура с кистью) на холодное оружие, куда прикреплялся медальон с красным крестом — знак ордена Св Анны 4 степени — первая офицерская награда за отличие в боевой обстановке.

(обратно)

93

Капитан 1 ранга

(обратно)

94

Банальная истина, то есть, трюизм. Евгений Семенович иронизирует…

(обратно)

95

Троянская ясновидящая, предрекшая гибель Трои.

(обратно)

96

Это все правда, было.

(обратно)

97

Это "Сказка о мертвой царевне и семи богатырях". Книгу Блиоха, еврейского мальчика, своей головой ставшим одним из богатейших людей Империи и штатским генералом, то есть особой 4 класса Табели о рангах, вы можете почитать, если терпения хватит — там 6 томов мелким шрифтом по 800 страниц в томе, с таблицами и прочей статистикой. Но интересно!

(обратно)

98

Ваше высокоблагородие (солдаты произносили как "вашскобродие" — обращение к штаб-офицеру, подполковнику или полковнику. Обращение к обер-офицеру (от прапорщика до капитана) — ваше благородие.

(обратно)

99

Сандро иронизирует, это сетчатая маска для эфирного наркоза.

(обратно)

100

Контр-адмиральские, может и видели, а вот полного адмирала с тремя орлами точно нет, а полный генерал — это всего лишь пустой генеральский погон, Врангель запасную свою пару, без звёздочек, бы дал)

(обратно)

101

Может быть в самом начале так и было, но я видел их знамя с образом Спаса Нерукотворного, обрамленное георгиевскими лентами, а то, что ижевцы и воткинцы были одной из самых боеспособных и преданных адмиралу частей, это правда. Они дошли, отступая, до Дальнего Востока (откуда "штурмовые ночи Спасска, волочаевские дни" — это как раз рабочие сдерживали наступающую РККА, а потом ушли в Китай. Пока обоз с женщинами и детьми не ушел за границу, рабочие держали оборону и почти все погибли.

(обратно)

102

В нашей действительности при малейшем давлении на свою оборону, французы бросили на произвол судьбы население этих городов, спешно эвакуировавшись на своих судах и не взяв на транспорты беженцев, даже женщин и детей.

(обратно)

103

В реальности адмирала Романова не будет Новороссийского разгрома, потери материальных запасов и оставления на берегу беженцев и даже боеспособных частей, после чего Деникин сложил полномочия и передал командование Врангелю в нашей реальности. Великий князь сам парировал эту угрозу, взяв вместе с Врангелем Астрахань, То есть история очень сильно стала отличаться от нашей, где осень 1919 г стала началом конца ВСЮР.

(обратно)

104

В нашей реальности так оно и было: Кубанская Рада приняла решение установить собственную границу, что затруднило перевоз грузов и снабжение войск в нашей реальности. Поводом послужило убийство кубанского лидера Рябовола, выступавшего за отделение Кубани в чем обвинили офицеров-добровольцев (на самом деле все было спровоцировано самими сепаратистами).

(обратно)

105

В нашей реальности армия батьки совершенно неожиданно появилась под Елисаветградом, и взяла город (он потом трижды переходил из рук в руки, оставшись у красных), а потом совершила за 11 дней 600-километровый марш на телегах и тачанках к Гуляй-полю, "столице" Махно

(обратно)

106

В нашей действительности белые дошли до Орла и до Москвы оставалось 250 верст, но головные части оторвались от тылов, попали под фланговые удары красных, и побежали. Так катастрофически закончилось наступление на Москву деникинских частей в ноябре-декабре 1919 В действительности Великого князя этого не произошло. Белые взяли Казань и угрожали Нижнему: отсюда до Москвы — прямая дорога. А недостатка личного состава у белых не было (как в нашей истории) наступление вели бы лучшие части Каппеля и Пепеляева, вместе с частями ВСЮР, на задействованными на западном и центральном, обороняющихся участках.

(обратно)

107

В нашей истории белые не взяли Саратов и Казань и не окружили Нижний Новгород, создав реальную угрозу Москве с востока. Колчаковские части, не соединившиеся с ВСЮР с районе Царицын — Астрахань, все дальше откатывались на восток, неся крупные потери. Ни о каком успехе Колчака уже не могло быть речи.

(обратно)

108

Взлет и тут же посадка. Выполняется только отрыв от полосы. Так пилоты учатся поднимать машину в воздух

(обратно)

109

Что случилось в нашей реальности во время "Битвы за Англию" когда бомбежки немецкой авиации лишь сплотили англичан.

(обратно)

110

Все законы, постановления и цифры взяты из монографии А.В.Шишова — это реальность

(обратно)

111

Реальный документ: Деникин А.И. Поход на Москву (Очерки русской смуты) Киев. Воениздат 1990 г. с. 176–177. В советское время, да и сейчас многие считают, что у белых не было программы. Была и на 99 % под аграрным и рабочим законодательством Деникина и Ленин до 1917 г. бы подписался, тем более что большевики свое обещание не выполнили — землю при коллективизации забрали, а до этого продразверстками выгребли у крестьян все до зернышка, вызвав голод в Поволжье, а на "ударных стройках коммунизма" 8 часовой рабочий день соблюдался?

(обратно)

112

Реальный документ: Деникин А.И. Поход на Москву (Очерки русской смуты) Киев. Воениздат 1990 г. с. 55.

(обратно)

113

Реальный документ: Деникин А.И. Поход на Москву (Очерки русской смуты) Киев. Воениздат 1990 г. с. 58

(обратно)

114

Генерал Лукомский после освобождения Дюльбера от немцев, был в качестве представителя Деникина у Великого князя Николая Николаевича и предлагал ему присоединиться к Добровольческой Армии, на что Великий князь ответил отказом, так что принципиальных возражений против участия Романовых в Белом Движении не было, другое дело, что они сами этого не захотели, предпочтя покинуть страну. Но у нашего Великого князя таких намерений не было, наоборот, после событий с "попаданцем" он намеревался бороться за будущее России без большевиков.

(обратно)

Оглавление

От автора

Часть 1. Время идет вспять

Часть 2. Сандро начинает действовать

От автора-составителя Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg