«Я спас СССР! Том II»

Я спас СССР! Том II (fb2) - Я спас СССР! Том II 505K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алексей Викторович Вязовский

Алексей Вязовский Я спас СССР! Том II

Предисловие автора

Уважаемые читатели! Если вы не читали первый том, то ничего не поймете. Советую сначала ознакомиться с первой частью и только потом приступать к продолжению. Выражаю свою благодарность моим бэта-ридерам — AlexPol, Подшипник, Снежана, Танцор Диско, Замполит, Пегас — за неоценимую помощь в подготовке данной серии.

Глава 1

Напрасно разум как ни мучай,

грядущих лет недвижна тьма,

рулетку жизни вертит случай,

смеясь убожеству ума.

И. Губерман

— Ну же!! И раз, и два!

Я давлю на грудь Аджубею, тело мужчины трясется, глаза невидяще смотрят вверх.

— Живи, сука!! Не сдавайся! — вдыхаю в рот, продолжаю делать массаж сердца — И раз, и два…

Вокруг с ошалевшими лицами бегают сотрудники «Известий», кричат, суетятся…. Седов крутит диск телефона, пытаясь дозвониться до скорой, кто-то дергает фрамугу окна, чтобы пустить больше воздуха в кабинет главного редактора газеты. Этот самый редактор сейчас умирает у меня на руках.

А начиналось все так. Рано утром 17-го июля, прихватив диктофон с пленкой, я мчусь в «Известия». На пленке Брежнев, Семичастный и Шелепин обсуждают убийство Хрущева. Убойный компромат. В буквальном смысле. На дворе июль 1964-й года. В октябре должны снять Никиту Сергеевича и заменить его на «дорогого» Леонида Ильича. Мирно и без крови. Должны были… если бы не один «корректор реальности» под именем Алексей Русин. Студент журфака МГУ и стажер газеты. А заодно пожилой школьный учитель из будущего.

«Корректор» вообразил себя Богом и начал двигать историю по другому пути. Тайно слил английской журналистке выдуманный компромат на председателя КГБ, добился его отстранения от должности. И вот все покатилось к чертям. Заговорщики испугались и пошли по более жесткому пути — решились на убийство главы государства.

Я об этом узнал совершенно случайно. Приехал записывать мемуары Брежнева — оставил включенный диктофон, когда к тому явились друзья-заговорщики. Ву а ля, у меня на руках оказалась бомба замедленного действия. Которая, не дожидаясь, рванула в кабинете главного редактора «Известий».

Утром 18-го июля, я уже сидел в приемной зятя Хрущева. Аджубей оказался ранней пташкой — пришел задолго до секретарши. Удивленно посмотрел на меня. Я глубоко вздохнул, решаясь.

— Ко мне?

— Да, Алексей Иванович — я сделал шаг вперед, в кабинет. Все, дорога назад отрезана.

Редактор мне сразу показался нездоровым. Одышливый, покрасневший. Явно высокое давление на фоне избыточного веса. К тому же от мужчины ощутимо попахивало перегаром — похоже, вчера много пил.

— Ну, заходи, тезка…

Мы вошли в кабинет, Аджубей грузно опустился в кресло за рабочим столом. Я примостился рядом на стуле, поставил на столешницу диктофон Филипс.

— Прочитал твое интервью Седову — редактор закурил, пустил струю дыма в сторону окна — Надо связаться с Михалковым и попросить его о комментарии. Дадим врезкой к интервью.

— Комментарий про что?

— Как про что? Ты же его слова в гимне СССР поправил? Авторское право у нас еще никто не отменял.

— Допустим, он против — я, злясь, поднял глаза к потолку. Не о том говорим. Какая ерунда — будут у гимна страны новые слова или нет. Самой страны через 27 лет не станет. А теперь может даже и раньше. Я потрогал рукой клавиши Филипса. Пальцы чуть подрагивали.

— Тогда я не знаю, что делать — Аджубей глубоко затянулся сигаретой — Без одобрения Михалкова может и скандал случиться.

— Никита Сергеевич, уже велел записать новые слова хору Александрова — я пожал плечами — Михалков что, с ним теперь спорить будет?

— Я знаю — редактор раздраженно вдавил сигарету в пепельницу — Брежневу вечно больше всех надо, везде лезет, во все свой нос сует. С гимном надо было сначала ко мне прийти!

Кем себя Аджубей воображает?! Вообще-то Брежнев сейчас — второй человек в государстве… А совсем скоро может и первым стать. Я еще раз тоскливо посмотрел на Филипс.

— Это случайно получилось на приеме у Фурцевой. Экспромтом.

— А нам потом этот экспромт разгребать! Ладно, выкладывай, с чем пришел?

Я побарабанил пальцами по столешнице. Включать пленку или нет? Слишком уж Аджубей слаб и боязлив. В моей реальности он тоже узнал заранее о заговоре, но испугался и ничего не сделал, чтобы спасти тестя. Может, я зря с него начал? Ладно, прогонит — пойду к Мезенцеву. Генерал — мой последний шанс.

— Пришел с бедой.

— Ну, давай, не тяни кота за яйца.

— Я был у Брежнева дома… записывал для него мемуары. И на пленку случайно попал вот этот разговор — Дальше я жму на кнопку воспроизведения на Филипсе. Раздаются голоса Шелепина и Семичастного. Аджубей явно узнает их, удивленно поднимает брови. По мере разговора челюсть редактора «Известий» едет плавно вниз, глаза округляются. Он еще больше краснеет, нервно ослабляет воротничок рубашки.

— Вот же бл@%ди! Никита вытащил их из грязи, перетащил в Москву, а эти уеб*@ки…!

Аджубей начинает страшно ругаться. Такого грязного мата даже Русин в армии не слышал. Дрожат стекла от крика, редактор еще больше краснеет. Потом вдруг у него синеют губы, он начинает хрипеть, хватается за грудь и валиться на пол.

Я бросаюсь к двери в кабинет, ору: «На помощь». Аджубей все больше синеет, и выхода у меня не остается — начинаю делать ему искусственное дыхание, непрямой массаж сердца. В кабинет сбегаются сотрудники, вокруг нас поднимается суета. В голове у меня в этот момент почему-то звучит не Слово, а песня Bee Gees — «Stayin' Alive». Под ее ритм оказывается, очень удобно нажимать на грудь.

Наконец-то, появляются врачи скорой. Мужчина в белом халате расталкивает толпу, накланяется к телу.

— Что с ним случилось?

— Захрипел, посинел, упал. Вот, делаю массаж сердца и искусственное дыхание.

— Все правильно, продолжай.

Достает стетоскоп. Пока я делаю искусственное дыхание, расстегивает рубашку Аджубея, слушает сердце. Набирает в шприц с большой иглой прозрачную жидкость из ампулы. Колет прямо в сердце. Адреналин? Сотрудники дружно вздыхают.

— Забираем!

В кабинет вносят носилки, перекладывают на них редактора. Тому явно стало получше, кожа немного порозовела, и задышал уже сам. Спустя минуту Аджубей открыл глаза, обвел нас всех мутным взором.

— Несем!

Санитары подхватили носилки, двинулись к двери.

— Подождите…! — Просипел редактор, цепляясь одной рукой за стул.

— Больной, не мешайте! Вас нужно срочно в больницу, вот пока разжуйте аспирин.

Врач кладет в рот Аджубею таблетку. Тот ее выплевывает:

— Русин! Спаси Никиту. Он через 4 часа вылетает в Свердловск на встречу с немцами. Они сейчас, а не потом его уронят. Вешали лапшу Лене.

Все вопросительно смотрят на меня, а я чувствую, как ноги подгибаются. Что значит сейчас?!

— Так! Уносим — командует врач — У больного бред, такое бывает при гипоксии. Глотайте быстро аспирин, он кровь разжижает.

В рот Аджубея отправляется новая таблетка, редактор отцепляется от стула и его, наконец, уносят. Сотрудники все еще стоят в шоке. Я тоже в ауте. Совсем не так я себе представлял развитие событий. В голове набатом начинает бить Слово. Ну, здравствуйте, высшие силы, очнулись!

— Никита — это Хрущев? — первым соображает Седов.

— Откуда я знаю?! — Забираю Филипс со стола, иду к выходу. Надо спешить.

— Русин, ты куда?!

— Родину спасать…

* * *

До Лубянки я дошел пешком. Благо идти не так далеко — мимо Большого театра и Дома Союзов, всего минут двадцать. Пока шел быстрым шагом по утренней Москве — судорожно размышлял. Если у Шелепина с Семичастным есть свой человек в охране 1-го секретаря ЦК, и он может пронести, например, взрывчатку с таймером на борт самолета, то что заговорщикам, действительно, мешает убить Хрущева прямо сегодня? Обещание Брежневу? Ерунда! Скажут, что в последний момент переиграли. Слишком велик риск провала, если дожидаться поездки в Чехословакию.

Смотрю на часы. Сейчас восемь тридцать утра. Если Аджубей прав, то Никита улетает в Свердловск в полдень. Скорее всего, из Внуково 2. Слово в голове согласно бьется. Да, понял я, что надо спешить! Прибавляю шаг, вскоре перехожу на бег и притормаживаю только на Лубянке, перед входом в Большой дом. С проходной звоню по номеру, что мне дал Мезенцев, и на мою удачу отвечает Литвинов:

— Привет, Алексей! Что случилось?

— Срочно нужен Степан Денисович!

— Он сейчас на совещании.

— Андрей, оформи мне пропуск и спустись за мной. МНЕ ОЧЕНЬ НУЖЕН МЕЗЕНЦЕВ! СРОЧНО!

В трубке повисло молчание. Ну же… Ты же мне должен!

— …Хорошо, я все сделаю.

Не прошло и десяти минут, как хмурый Литвинов, действительно, за мной пришел. Провел меня сквозь придирчивую охрану, поднялись на этаж, где теперь обитает генерал. Мезенцев явно вырос в иерархии КГБ. Большая приемная, много народу. Впрочем, в прошлый раз я был на Лубянке в воскресенье — так что сравнивать трудно. Смотрю на часы — уже около девяти. Время поджимает!

— Что случилось-то? — Литвинов выводит меня обратно в коридор — На тебе лица нет. Опять с диссидентами подрался?

Если бы…

— Имей в виду: Степан Денисович на тебя очень зол. Ходят слухи — Литвинов понижает голос — На тебя второе управление дело завело. Подробностей пока не знаю.

— Теперь уже плевать — тру покрасневшие глаза. Ночью я практически не спал. Сначала еще раз тайком, на кухне, переслушивал пленку. Потом меня мучила и пытала обеспокоенная Вика, которая проснулась и не обнаружила меня в кровати. Да еще и ее предчувствие снова сработало. Я же только отмалчивался. Не хватало ее еще втягивать в это дерьмо.

Стоим, молчим. Ждем Мезенцева.

— А вот и Степан Денисович.

По коридору и, правда, идет мрачный Мезенцев. Генерал осунулся, а на лице прибавилось морщин.

— Русин? Что ты тут делаешь?

— Дело жизни и смерти.

Я делаю глубокий вдох, стараюсь успокоиться. Надеюсь, генерала удар не хватит — они тут тренированные. Мезенцев внимательно на меня смотрит, открывает дверь — Ну пошли.

— Товарищи — генерал обращается к присутствующим — Прошу прощения, срочное дело. Андрей, принимай звонки.

Мы вошли в большой кабинет с длинным столом для совещаний. Книжные шкафы были пусты, и вообще в помещении ощущался дух переезда. На полу коробки с документами, на стенах заметны следы от висевших там ранее картин.

— Взял пока Литвинова к себе адъютантом. Прежний с язвой в больницу слег — генерал уселся за рабочий стол, кивнул на Филипс — Ну давай, уже включай.

Догадливый. Я тяжело сглотнул.

— Был у Брежнева дома, он мемуары хочет про свое фронтовое прошлое.

Мезенцев насмешливо хмыкнул.

— И вот что случайно попало на пленку — я жму кнопку воспроизведения. — А Хрущев сегодня в полдень летит в Свердловск.

Генерал слушает молча. Не ругается, ничего не спрашивает. Взгляд застыл, рука с силой сминает так и не зажженную сигарету. Запись заканчивается, я выключаю Филипс. Мезенцев бросает быстрый взгляд на наручные часы.

— КТО ЕЩЕ ЗНАЕТ О ПЛЕНКЕ?!

Генерал сходу ухватил главное.

— Аджубей — я повесил голову, тяжело вздохнул — Первым делом пошел к нему. А у него… в общем, случился сердечный приступ. В больницу увезли.

— Слушали у него в кабинете?

— Да.

— Вы мудаки! И ты, и он.

— Зачем же так грубо?!

— Потому, что кабинет Аджубея прослушивается!! — Мезенцев бросает еще один взгляд на часы, что-то быстро подсчитывает в уме, шевеля губами.

— Значит, Захаров уже знает — сам себе говорит генерал — Кабинет выведен «на кнопку», о таком ему сразу же сообщают. И хоть запись неважного качества, нам нужно готовиться к худшему.

Мезенцев бросает смятую сигарету в пепельницу, открывает сейф. Достает черный, вороненый ТТ.

— Стрелял из такого в части?

— Да… — в ответ мямлю я. Черт. Как все обернулось-то…

Беру пистолет, выщелкиваю магазин. Полный. Передергиваю затвор. Мезенцев тоже вооружается точно таким же черным ТТ.

— Аджубей сказал, что поскольку Хрущев в полдень вылетает из Внуково, заговорщики…

— Рот закрой. Вы с Аджубеем уже нас всех закопали на три метра под землю.

— Нас? Вы с нами?

Генерал не отвечая, берет трубку белого телефона с гербом. Вертушка.

— Павел Евсеевич? Доброе утро, Мезенцев. Звоню сообщить, что в связи с осложнением оперативной обстановке в Москве, объявлена повышенная боеготовность по всем подразделениям…. Да, и для вас в первую очередь. Поднимайте первый и второй полк в ружье, сажайте на УРАЛы и БТРы и ждите приказа. Вам позвонит лично Никита Сергеевич и поставит задачу. Не отходите, пожалуйста, от вертушки.

— Да. Личному составу пока можно сообщить об учениях.

— Нет, не знаю. Но догадываюсь.

— Павел Евсеевич! Ладно, но только вам. Действуем по плану Альфа-прим. Да, все так серьезно. Почему не Захаров звонит? Он экстренное совещание со всеми нашими службами проводит. Вы же знаете, какая у нас чехарда началась в связи с отстранением Семичастного. Я и сам только в курс дела вхожу. Все. Отбой.

Мезенцев смотрит на меня тяжелым взглядом.

— Вы подняли в ружье дивизию Дзержинского?!

— Если ее не поднял бы я, то это сделали бы Захаров с Семичастным. Я его видел в здании с утра. И тогда они выполняли бы их приказание.

Да… Дела. Дивизия Дзержинского это не армейцы. Базируются под Балашихой — им быстрым ходом сорок минут до Кремля. Бл… Что я устроил?! Так гражданские войны и начинаются. Я осторожно кашлянул:

— Э… и что дальше?

— А вот что — Мезенцев опять кому-то звонит — Сергей Семенович? Доброе утро, Мезенцев. Уже по голосу догадываетесь?

Генерал грустно усмехается.

— Да, боевая тревога. Кремлевский полк в ружье. Действуем по плану Альфа-прим. Будьте пожалуйста, у телефона — Никита Сергеевич детали объяснит лично. Дивизию Дзержинского я тоже поднял. Так что… Да вы все правильно поняли, могут появится рядом с вами… Резкое осложнение оперативной обстановки. Это пока все, что я имею право сообщить. Да, ждите разговора с Хрущевым.

Я понимаю, что Мезенцев звонил коменданту Кремля. Всех поднял.

— А теперь последний, самый сложный звонок, и едем — Генерал закрывает глаза, делает глубокий вдох, выход. Решительно набирает следующий номер.

— Полковник Литовченко? Доброе утро. Да, Мезенцев. Никифор Трофимович, вы сейчас где? Во Внуково? Отлично. Никита Сергеевич уже выехал? Интересуюсь потому, что получена оперативная информация о готовящемся покушении. Почему я звоню, а не Захаров? Он как раз проводит совещание по этому вопросу с оперативным составом 9-ки. Да, проверяем, вводим усиленный режим. Нет, разворачивать кортеж не надо, ситуация под контролем. Я сейчас к вам выезжаю во Внуково, и лично доложу Никите Сергеевичу всю информацию. А там уже сообща примем решение о полете. Предварительно…?

Первый раз вижу растерянный взгляд Мезенцева. Не рассказывать же ему по телефону детали с пленки. Шепчу: «албанский террорист-смертник, взрывчатка». Генерал удивленно смотрит, но повторяет за мной.

— Албанский террорист-смертник. Со взрывчаткой. Да, внешнее оцепление будет не бесполезным. Только предупредите насчет меня. А то еще с испугу подстрелят. Все, отбой, выезжаю.

— Так — Мезенцев вешает трубку, опять смотрит на часы. — Полчаса он будет расставлять оцепление, встречать Хрущева. За это время мы постараемся добраться первыми до аэропорта с диктофоном. С албанцем ты, кстати, хорошо придумал! Поехали.

Рисковый, все-таки, генерал мужик. Я трясся, просчитывая варианты, а он моментально принял решение, поставил на уши дзержинцев и кремлевцев. Теперь все они будут ждать звонка Хрущева в полной боеготовности и посылать на три буквы Захарова с Семичастным с их приказами. Мы встали, я повесил Филипс на плечо. ТТ убрал в карман пиджака. Мезенцев же, покопавшись в одной из коробок, нашел наплечную кобуру. Надел ее, вложил пистолет. Сверху прикрыл пиджаком.

Мы вышли в приемную.

— Товарищи, извините, срочное оперативное мероприятие — обратился к присутствующим генерал — Андрей, идем в гараж.

Литвинов, без разговоров, вскочил и первым проскользнул в коридор. Мы идем следом. Спустились на первый этаж, идем куда-то коридорами. На одном из переходов нос к носу сталкиваемся с группой мужчин. Впереди Семичастный с незнакомым мне генералом в форме. Позади них еще двое. Я засовываю руку в пиджак, и на всякий случай смещаюсь вправо. Мы останавливаемся.

— Генерал Мезенцев! — первым начинает Семичастный — Вы арестованы. Русин, ты тоже. Отдай диктофон!

— Санкцию на мой арест может дать только президиум ЦК — Спокойно отвечает Мезенцев и расстегивает пиджак.

— Степан, вы проиграли — скрипит генерал рядом с Семичастным. Новый председатель КГБ Захаров? Сам лично нас задерживает? — Мы все знаем и заберем пленку. Если надо будет, то с ваших трупов.

— С дороги! — Мезенцев выдергивает из кобуры ТТ.

— Взять их!

Сопровождающие Захарова — начинают двигаться одновременно с нами. Они первыми вскидывают пистолеты, но я уже нажимаю на курок, стреляя прямо через карман пиджака.

Гдах, гдах!

Глава 2

Чтоб не вредить известным лицам,

на Страшный суд я не явлюсь:

я был такого очевидцем,

что быть свидетелем боюсь.

И. Губерман

Руку обжигает пороховыми газами, первым складывается и валится на пол Захаров. Пуля проходит через председателя навылет и попадает в правого сопровождающего. Второй выстрел делаю в левого. Тот тоже стреляет, но курок его пистолета щелкает впустую. Осечка. Кажется, высшие силы берегут меня сегодня! Одновременно со мной стреляет Мезенцев. По ногам. И тут же бьет рукояткой ТТ Семичастного в голову. В коридоре воцаряется ад и неразбериха. Крики, стоны боли, мужской мат.

— Ходу! — Мезенцев плечом сбивает с ног скрючившегося охранника Захарова (или Семичастного?), грузно бежит по коридору. За ним мчится Литвинов с побелевшим лицом. Я же бегу последим, достав пистолет из кармана и постоянно оглядываясь. А ну, как нам начнут стрелять вслед? Хотя нет, все четверо продолжают валяться на полу. Из кабинетов начинают выглядывать ошарашенные сотрудники КГБ.

— Быстрее! — мы прибавляем темп, выскакиваем в проходную главного входа. Тут уже ждут — несколько охранников вытащили свое табельное оружие и даже наставили на нас.

— В здании враги! — кричит им издалека Мезенцев — Ты и ты в левое крыло, остальные — занять оборону.

Генерала узнают, начинается суета. Мы же в это время беспрепятственно выскакиваем наружу.

— Андрюха, колеса! Быстро!

Литвинов бросается прямо на проезжую часть, визжат шины черной Волги. Лейтенант прижимает к лобовому стеклу красное удостоверение чекиста, кричит страшным голосом: «Вон из машины». Из-за руля выскакивает испуганный водитель.

За руль Волги садится Мезенцев, рядом — Литвинов. Я быстро втискиваюсь на заднее сидение.

— Пушку убери, дурак! — генерал успевает одновременно рулить и оглядываться назад. Мой ТТ и правда, еще в руке, ствол его пахнет кислым порохом. Ставлю курок на предохранительный взвод, засовываю пистолет назад в дырявый карман пиджака. Меня трясет от волнения, моих «подельников» кажется, тоже изрядно потряхивает. Оба ругаются матом, и все больше на меня.

— Русин, муд#*к, ты зачем стрелять начал?! — орет на меня, обернувшись, бледный Литвинов — Нам же Захарова и его ребят не простят!

— А что мне, бл#*$ть, надо было ждать, пока они в нас первыми выстрелят?!! А потом с моего трупа пленку заберут?! — ору в ответ я, ощупывая Филипс. Слава Богу, цел!

— Мы бы мирно не разошлись, Андрей — не соглашается с Литвиновым Мезенцев — Они нас там бы и положили.

Я вижу крупные капли пота, текущие по его шее за воротник, кровь на щеке. Кровь Семичастного? Голову ему Мезенцев разбил прилично, а вот сам, слава богу, не пострадал. Машина тем временем выскочила на пустой Ленинский проспект, спидометр достиг максимальной отметки — 130 километров в час. Космическая по местным меркам скорость. Сейчас взлетим.

— На выезде из Москвы нас перехватят — комментирует Андрей, открывая окно. Внутрь дрожащей от напряжения Волги врывается свежий столичный воздух.

— Не успеют, вон кольцевая уже.

Мы быстро проскакиваем под эстакадой. Очень похоже, что именно здесь, на новой двух ярусной развязке, снимали фильм «Берегись автомобиля». В последний момент из будки выбегает ОРУДовец с жезлом, машет палкой. Ага, так мы тебе и остановились! Еле сдерживаю себя, чтобы как мальчишка не показать ему язык в заднее стекло. Это явно нервное.

Дальше путь свободен. Мезенцев ведет Волгу уверенно, профессионально. Еще полчаса, и мы у Внуково 2. Правительственный аэропорт, действительно, оцеплен, и нас тормозят еще на подступах к нему. Выходим, а дальше идти приходится быстрым шагом, под конвоем охранников Хрущева, вооруженных автоматами Калашникова. Видно, что ребята сильно нервничают.

У самого терминала к нам подходит Литовченко. Красивый высокий мужчина лет пятидесяти, в брюках и белой рубашке с закатанными рукавами. Поверх рубашки, как и у Мезенцева — наплечная кобура с пистолетом. На лбу — солнцезащитные очки. Нахватались уже у западных телохранителей, но вещь вообще-то нужная. Я стаскиваю простреленный пиджак, перекидываю его через руку.

— Прошу сдать оружие! — вместе с Литовченко к нам подходит еще пятеро охранников — Банников только что звонил. Сообщил, что вы все трое участвовали в перестрелке с Захаровым и Семичастным. Совсем охренели?!

Разумеется, Литовченко выразился более энергично. Мат так и сыпался из него.

— Как они? — Мезенцев безропотно отдал охране пистолет. Разоружились и мы с Литвиновым.

— Пока все живы, и генералов, и охранников доставили в Склиф, оперируют.

— Осторожнее вот с этим — я ткнул пальцем в диктофон, который у меня тоже отобрал один из подчиненных Литовченко — Ради него мы и пошли на стрельбу в главном здании КГБ.

Взгляды всех скрестились на Филипсе.

Литовченко осматривает диктофон, отщелкивает аккумулятор, открывает касетоприемник. Осмотр его удовлетворяет.

— Ты кто такой?

— Я тот, из-за кого все это завертелось. Алексей Русин.

— Подожди… Видел тебя по телевизору — Литовченко морщит лоб — Рядом с Гагариным. Стихи читал.

— Точно.

— Ладно, Русин, молись. Никита Сергеевич рвет и мечет — тяжело вздыхает глава охраны Хрущева — Если вы и правда стреляли на Лубянке по генералам, то суда не будет — мы вас тут сами при попытке нападения на охраняемое лицо исполним.

— Семичастный и Захаров готовили покушение на Хрущева. Веди к шефу — спокойно произносит Мезенцев — Думаю, что мы с парнями еще потопчем землю.

Входим в здание аэропорта. Маленький, пустой, стеклянный терминал встречает нас тишиной. Не ревут моторы самолетов, женские голоса не объявляют рейсы. Нас еще раз тщательно обыскивают, мы стоически терпим.

И тут меня, наконец, накрывает отходняк. Перед глазами встают скорчившиеся на полу тела Захарова и охранников. Кровь, крики… Это ведь я их… Падаю на колени и меня выворачивает прямо на пол. Абсолютная память усиливает эффект — я повторно слышу чавкающий звук, с которым пуля попадает в тело генерала, ощущаю запах пороха. Тело сотрясает дрожь, и лишь огромным усилием воли я беру себя в руки. Литвинов помогает мне встать, все окружающие мужчины смотрят на меня без осуждения.

— Ну, и кто тут блюет? — неожиданно открывается дверь, и в компании двух охранников к нам выходит Хрущев. Привычного румянца на лице Никиты нет, под глазами — мешки, дышит тяжело. Телохранители расступаются, но стволы автоматов не отпускают. Черт, а ведь среди них может быть тот самый «человек» Семичастного! Полоснет по нам всем сейчас очередью от бедра и привет. Я вытираю рукавом рубашки губы, сплевываю на пол — не до приличий сейчас.

— Блюю я, Никита Сергеевич. Первый раз сегодня стрелял в живых людей вот так… глаза в глаза.

Мезенцев молчит, Литвинов тоже. Хрущев хмурится.

— Говори. Только коротко.

Я замечаю за ремнем брюк Хрущева какой-то импортный пистолет. Этот применит оружие без раздумий.

— А чего говорить то? Возьмите вон диктофон — я тыкаю пальцем на одного из телохранителей с Филипсом в руке — И послушайте пленку, что я случайно записал у Брежнева во время подготовки мемуаров. Только один, там не для всех информация.

— Ты проверил? — Хрущев переводит взгляд на главу своей охраны. Литовченко, молча, кивает.

1-й секретарь ЦК КПСС забирает диктофон и уходит. Мы стоим, ждем. Литовченко не выдерживает, дает команду позвать уборщиков. Приходят две пожилые женщины в серых халатах, с ведрами. Начинают швабрами убирать мое художество. Я краснею от неловкости, но они кажется и не к такому привыкли — спокойно убирают и также спокойно уходят.

Наконец, из двери выглядывает Хрущев. Он стал еще бледнее.

— Никифор Трофимович, зайди.

Литовченко уходит, мы продолжаем ждать. Еще четверть часа, возвращается глава охраны. Он мрачнее тучи, держит в руке пистолет.

Дает короткую команду сотрудникам — Верните товарищам оружие.

Телохранители удивленно переглядываются, но дисциплинированно передают нам наши ТТ. Я свой сую за ремень как Хрущев.

— Заходите, Никита Сергеевич ждет вас.

Мы входим вовнутрь небольшого зала, по периметру которого стоит мягкая кожаная мебель — кресла и диваны. На низких журнальных столиках лежат газеты и журналы, в том числе — зарубежные. Вижу даже англоязычную прессу. Есть в этом зале и небольшой открытый бар с бутылками и бокалами. А вот окон здесь нет.

— Товарищи — Литовченко мнется, оглядывается на Хрущева, который в прострации сидит в одном из кресел, поглаживая Филипс на коленях — В ближайшее время… Вы — охрана Никиты Сергеевича. До тех пор, пока я не вызову из Кремля резервную смену.

— Я хотел предложить то же самое — спокойно соглашается Мезенцев. — Только заберите у телохранителей и дайте нам автоматы. Предатель может открыть стрельбу — с одними пистолетами мы не отобьемся. Никита Сергеевич, нужно бы вызвать в аэропорт мобильную группу дзержинцев.

Хрущев не отвечает, сидит с застывшим взглядом. Я понимаю, что 1-й секретарь в ауте. Он уже не поглаживает Филипс — просто бессмысленно щелкает клавишами. Иду в бар, выбираю бутылку водки. «Московская особая» в экспортом варианте. Захватив стакан для минералки, направляюсь к Хрущеву. Скручиваю «Особой» голову, наливаю стакан до половины.

Перед тем как отдать стакан, сам прикладываюсь к бутылке. Водка огненной струей проваливается в желудок, я крякаю, пытаюсь восстановить дыхание. Из глаз льются слезы, но сразу становится легче.

Глядя на меня, Хрущев тоже прикладывается к стакану, выпивает «белую», не поморщившись.

— Что с зятем? — глава государства, наконец, оттаивает.

— Сердечный приступ. Сразу как услышал что на пленке.

— Дочка звонила из больницы, плакала. Врачи пока ничего не говорят.

— Никита Сергеевич — в наш разговор решительно вмешивается Мезенцев — Надо спешить. Пока полковник Литовченко разоружает смену, требуется по ВЧ позвонить Шорникову в Кремль и Корженко в дивизию Дзержинского. Павел Евсеевич должен срочно направить к нам усиленную роту и дать людей для ареста заговорщиков.

Я смотрю на Литвинова — у того глаза на лоб лезут. Он же так и не в курсе всего происходящего. Но парень держится молодцом.

Начинается суета. Литовченко уходит и почти сразу возвращается с автоматами. Мы с лейтенантом баррикадируем дверь, сдвигаем от стен диваны. Устраиваем несколько огневых точек, раскладываем на подлокотниках магазины с патронами. Водка ударяет мне в голову, возникает страстное желание «продолжить банкет».

— И над степью зловещей.. Ворон пусть не кружит

Начинаю тихонько напевать я

— Мы ведь целую вечность… Собираемся жить!

Мужчины удивленно на меня оглядываются. Степан Денисович вертит пальцем в виска. Пожимаю плечами, замолкаю.

Хрущев под диктовку Мезенцева начинает названивать генералам, раздает ЦУ. Те уже знают о перестрелке в КГБ и сами догадываются о попытке переворота. Дальше я краем уха слышу тяжелый разговор Хрущева, с матом и криками, с Малиновским и некоторыми членами Президиума. Министр обороны судя по всему, до сих пор отказывается верить в заговор, но, тем не менее, срочно выезжает во Внуково. Как и Микоян с Косыгиным, как и Кириленко с другими членами Президиума…

Проходит полчаса. По условному стуку, мы пускаем внутрь Литовченко. Тот уже бронежилете, щегольские очки куда-то пропали. Прибыла резервная смена телохранителей, и мы сдаем им «пост». Наконец, спустя еще какое-то время раздается далекий шум моторов бронетехники.

— Товарищ 1-й секретарь — по-уставному обращается вошедший Литовченко к Хрущеву — Прибыла особая рота 1-го полка дивизии Дзержинского.

— Вот теперь повоюем! — зло скалится Никита — Так. Мезенцев, бери людей, два БТРа и езжай обратно на Лубянку. Банникову я все объяснил, к обеду Комитет должен быть под вашим полным контролем. Чтобы ни одна падла из команды Семичастного не шолохнулась! Не забудь поменять охрану в Склифе. Как только закончат оперировать Захарова и Семичастного — сразу мне сообщи.

— Надо бы еще на Гостелерадио Харламову позвонить — напоминает Мезенцев — Чтобы тоже сидели смирно.

Понятно. Начались "мосты, телеграфы, банки…". А заодно «Лебединое озеро» в телеэфире. Хотя… в этот раз, может обойдется без балета. Хрущев встает из кресла, начинает бодро прохаживаться по залу. Он словно заряжается энергией от происходящего вокруг, и теперь я в нем четко вижу настоящего лидера государства — решительного, быстрого на решения, настоящего бойца и незаурядную личность, способную крепко держать ситуацию в стране под контролем. Такой Никита мог арестовать Берию. Верю.

— Теперь ты, Русин — 1-й секретарь останавливается прямо передо мной. От него ощутимо попахивает водкой — Я ведь тебя так и не поблагодарил. А ты жизнь мне спас.

Я пожимаю плечами. Спасибо в карман не положишь. Но и наглеть не стоит.

Хрущев неловко меня обнимает, все, молча, смотрят.

— Спасибо, сынок, я этого не забуду.

Еще как забудешь. И не таких забывал! У забравшихся на вершину властной пирамиды лиц вообще резко проблемы с памятью начинаются. Жуков, сидящий сейчас под домашним арестом — яркий тому пример.

— Я не только вас спасал, Никита Сергеевич — решаюсь нарушить молчание. — Но и страну. Вы же столько для Союза сделали. А сколько еще сделаете…

— Я тебя не забуду, вот при товарищах говорю. Ты теперь в моей команде. А раз так — Хрущев хмурится — Закончи, что начал. Надо арестовать Шелепина и Брежнева.

* * *

Почему я? Таким вопросом я даже не задавался. Раз взялся менять историю — надо идти до конца. И потом: а кому еще Хрущев мог поручить аресты заговорщиков? Кому он может сейчас безоговорочно доверять? Мезенцев уехал брать под контроль Лубянку. Литовченко — охраняет первое лицо страны и контролирует аэропорт. Армия — вообще не понятно, на чьей стороне. Выжидают, поди — а ну как мятежные члены Президиума попробуют собрать Пленум ЦК и на законных основаниях снимут Никиту? Так что именно нам с Литвиновым выпала роль охотников. Сержанту запаса и лейтенанту КГБ.

Хрущев по ВЧ сделал несколько звонков, узнал, где сейчас находятся ключевые фигуры заговора. Шелепин на работе — в ЦК на Старой площади, Брежнев сидит дома. Потом во дворе аэропорта 1-й секретарь велел выстроить два взхвода дзержинцев. Выглядели бойцы в полной выкладке браво, лица суровые, сосредоточенные. К нам подошел капитан Северцев, представился, отдал честь.

— Капитан? — хмыкнул Хрущев — Выполнишь задание, завтра станешь майором. Усек, Северцев?

— Так точно, товарищ 1-й секретарь! — отбарабанил военный.

В каждом взводе был пулеметчик и гранатометчик с РПГ7 за плечом. Все серьезно. Не хватает только авиационной и артиллеристской поддержки.

На руки я получил бумагу-индульгенцию в стиле Ришелье из романа Дюма: «Все, что сделал предъявитель сего, сделано по моему приказанию и для блага государства». Только на бланке с гербом СССР было от руки написано следующее: «Приказываю. Всем советским учреждениям и партийным органам, структурам МООП и КГБ, армии и местным властям оказывать полное содействие тов. Русину А. и тов. Литвинову А. при исполнении ими возложенного на них поручения государственной важности. 1-й секретарь ЦК КПСС СССР, председатель Совета Министров СССР, Н.С. Хрущев. Документ украшала размашистая подпись Никиты и сразу несколько печатей.

— Надеюсь на тебя, Русин. Не подведи — Хрущев отвел меня в сторону от солдат, хлопнул по плечу.

— Нешто я-то не смогу — при моем-то, при уму! — шутливо цитирую я ему Филатова.

Хрущев смеется, но как-то не весело, качает головой. Потом смотрит в голубое небо, на котором ни облачка. Жарковато уже. Припекает.

— Да… Слетал в Свердловск… — Никита тяжело вздыхает — Ладно, пойду собирать Пленум ЦК. Дадим теперь товарищам послушать твою пленочку.

Я возвращаюсь к бойцам, показываю Северцеву индульгенцию. Веснушчатое лицо капитана становится еще серьезнее.

— Все сделаем, товарищ Русин. Только приказывайте.

— Сначала на Старую площадь. Литвинов, не тормози.

Под улыбки бойцов, мы пытаемся сначала забраться на броню БТР, хватаясь за скобы. Но в узких брюках это делать крайне неудобно, да и штатские в костюмах на броне — это выглядит несуразно. Так что, махнув рукой, забираемся вовнутрь БТРа. Едем сначала в главное здание ЦК, по дороге с интересом поглядывая вокруг в боевые щели. Пригород живет своей жизнью, народ лишь удивлено оборачивается вслед БТРам. Первый танк мы встречаем только на въезде в город, на том самом пересечении Ленинского проспекта со МКАД. И в столице на улицах тоже спокойно, горожане кажется вообще не в курсе происходящего в стране, стоят себе на остановках, спешат куда-то по своим делам, улыбаются. На наши БТРы смотрят с любопытством, но без страха. Ближе к центру, на перекрестках появляются военные патрули и машины, у некоторых уже крутятся стайки восхищенных мальчишек. Уж их-то точно военные в городе не пугают — такое развлечение! «Дядя дай покататься».

В районе Китай Города, рядом с танком, преграждающим въезд на Старую площадь, нас останавливает пост военных инспекторов дивизии Дзержинского. Показываю бумагу, нас тут же пропускают.

— Эх… Сфотографироваться бы сейчас! На память и для мемуаров — Литвинов чешет затылок, пока танк откатывается назад и открывает нам въезд на Старую площадь.

— Один такой уже написал мемуары… — хмыкаю я в ответ.

Но мысль о фотках меня теперь тоже не покидает. А еще было бы неплохо переодеться во что-то более удобное и подходящее к случаю. Мы подъезжаем к главному входу, солдаты высыпаются на асфальт из БТРа, разминают ноги. Еще не успели войти в здание, а к нам уже спешит пожилой мужчина в аппаратном костюме.

— Начальник охраны, полковник Звягинцев. Вы товарищи Русин и Литвинов?

— Мы.

— Паспорт ваш можно?

— Этого — капитан приподнимает автомат — недостаточно?

— Подожди, Северцев — я достаю паспорт, в него вложена «индульгенция».

Звягинцев внимательно ее читает, с прищуром сравнивает меня и фотографию в паспорте. Ну, да — там я без бороды. А что теперь мне — паспорт менять? Потом проверяет служебное удостоверение Литвинова. Наконец, кивает головой.

— Приказано оказать вам любую помощь. Был звонок с Лубянки.

Быстро там Мезенцев взял все в свои руки! Так даже не интересно. Неужели и не постреляем в ЦК?

— Ведите нас к Шелепину.

Всей толпой мы входим в здание, топаем по коридорам, устланными ковровыми дорожками, и лестницам. Из кабинетов выглядывают головы испуганных сотрудников и тут же исчезают. На 4-м этаже проходим через большую приемную, мимо побелевшей секретарши, без стука вламываемся в кабинет. На дубовом паркете лежит шикарный белый ковер, вдоль стен дубовые книжные шкафы, современный иностранный телевизор на низкой тумбе. Стильненько так…

— Сталина на вас нет… — ворчит Северцев, разглядывая окружающую роскошь.

— Что вы себе позволяете?! — из примыкающей комнаты выходит Шелепин. Губы упрямо сжаты, глаза сердито мечут молнии. Теперь понимаю, почему его за глаза "железным Шуриком" называют. Такой действительно мог принять решение о расправе в Новочеркасске.

— «Которые тут временные?» — не могу я удержаться от сарказма, смотря на его грозное лицо — «Слазь! Кончилось ваше время".

— Ты, бл№%дь, понимаешь с кем вообще говоришь, сопля… ой-ё..! — я без замаха бью кулаком в «солнышко», и «Шурик» складывается на ковер. Ерзает от боли ногами.

— Ботиночки-то тоже иностранные! — неодобрительно резюмирует Северцев — А простой народ в кирзачах ходит.

— Кирзачи — это еще хороший вариант. Так, забирайте этого барина и грузите его в БТР.

Я выхожу в приемную. Молодая, привлекательная секретарша вытирает слезы. Обширная грудь под белой блузкой учащенно вздымается от девичьих рыданий.

— Как тебя зовут?

— Лена.

Пухленькие губки Лены полностью отключают мой мозг.

— Ровно в полночь…

— Что в полночь? — Девушка перестает плакать и растерянно смотрит на меня.

Беру девушку за руку. Чувствую, как она дрожит.

— Приходите к амбару, не пожалеете. Мне ухаживать некогда. Вы — привлекательны, я — чертовски привлекателен, чего зря время терять? В полночь. Жду.

— Гхм — раздается сзади. Это кашляет Звягинцев.

Мозг включается обратно, я отпускаю руку девушки.

— Шучу…. Леночка, дозвонись до приемной комиссии МГУ и найди мне там к трубке Дмитрия Кузнецова, 3-й курс журфака.

— Да, конечно. Вам на городской телефон в кабинет вывести?

— Давай туда.

Пока жду звонка, обращаюсь к Звягинцеву.

— Сейф немедленно опечатать, выставить у кабинета охрану. Документы из ящиков и со стола изъять, сложить все в коробки, тоже опечатать и вместе с ключами от кабинета и сейфа отправить под охраной генералу Мезенцеву в Комитет. Вопросы есть?

— Никак нет — начальник охраны здания по-военному выпрямляется.

Наконец, раздается звонок. Беру трубку белого телефона — Приемная комиссия? Русин говорит. Да, то тот самый. Кузнецова позовите…. Димон, ты? Никуда не пропал, работаю. Нет, не в Известиях. Что за работа? Прополка овощей. Из того анекдота, помнишь? Нет, не шучу. Кузнец, слушай меня. Бери мой Зенит в тумбочке, собери в сумку мою форму, в которой я на прием недавно ходил, и бегом по адресу Ленинские горы, дом 11. Конечно, я знаю, что там правительственные особняки. Что будет? Метеорит упадет. Кое-кому на голову. Заснимем это для истории.

Подмосковье, Внуково 2.

18 июля 1964 года, пятница, 14.00.

И в этот раз рассадка Президиума произошла ожидаем образом. Охрана сдвинула в депутатском зале несколько диванов друг напротив друга, поставила журнальные столики посередине. Справа сел в центре Хрущев, рядом с ним — Микоян, апоплексичный, с трудом дышащий Козлов, хмурые Косыгин и Кириленко. Напротив разместились Подгорный с Полянским и Воронов со Шверником.

— Где Суслов? — жестко произнес Хрущев, раскладывая на коленях какие-то бумаги.

— Я звонил ему — тихо ответил Подгорный — Он заболел.

— Заболел? От страха обосрался! — хмыкнул Никита Сергеевич.

— Что с Леонидом Ильичем? — твердым голосом поинтересовался Воронов — Он мне звонил с утра…

— Еще разок предлагал тебе поучаствовать в заговоре? — Козлов наклонился вперед, вперил в четверку напротив тяжелый взгляд.

— Какой заговор?! — тут же взвился Полянский — Не было никого заговора! Да, вели разговоры. Но о том, что ты, Никита, зазнался, потерял связь с реальностью. Мнение товарищей ни во что не ставишь и единолично принимаешь важные решения. В каждой бочке — затычка!

— А ну заткнись! — Хрущев ударил кулаком по стеклянному столику, по столешнице побежала внушительная трещина. — Ты уже едешь в столыпинском вагоне. 10 лет на Колыме написано у тебя на лбу!

— Не сметь на нас кричать! — в ответ заорал Шверник. — Ты себя кем возомнил? Сталиным?!

— Да при Кобе вы язык в заднице держали, он бы вас сразу к стенке поставил! — еще больше завелся 1-й секретарь — А я цацкаюсь, разговоры с вами веду…

— Товарищи, товарищи — примирительно произнес Косыгин, достал из внутреннего кармана бумагу и ручку — Давайте вернемся в спокойное русло. Никто не против, если я буду вести протокол?

— Веди — буркнул раскрасневшийся Хрущев, — Кворум есть, открываю заседание. Начнем его вот с этого.

На столик был поставлен диктофон Филипс, включена запись. Раздался хорошо узнаваемый голос Брежнева, потом Семичастного и Шелепина. В тот момент, когда заговорщики начали обсуждать убийство 1-го секретаря вся «левая» четверка членов Президиума побледнела и растеряла весь свой боевой задор. Полянский так и вовсе закрыл лицо руками.

— Вот такие у нас пироги с котятами — удовлетворенно произнес Хрущев после того, как пленка закончилась и щелкнула кнопка диктофона — Я на выходные собираю Пленум ЦК. Проиграем запись товарищам, послушаем, что они скажут. Бомбу на борту самолета нашли, один из моих охранников уже сознался. Сразу как взяли у всей смены смывы рук. Даже результатов экспертизы дожидаться не стал — сразу раскололся. Вот, его признание. Пока от руки написал, но потом следователь все правильно оформит. Ознакомьтесь.

По рукам пошел рукописный документ. Мужчины читали его с мрачным видом.

— Значит, все-таки Семичастный зачинщик — вздохнул Микоян — А Захаров?

— Тоже в деле. — Хрущев протер лысину платком.

— Но зачем же было стрелять?! — Кириленко наклонился вперед, посмотрел через Косыгина и Козлова на 1-го секретаря — Арестовать их и судить!

— Так получилось… — Хрущев помялся — Они первые начали стрелять, кода пытались помешать с этой пленкой, там еще разбирательство идет… А потом и Семичастный и Захаров оба выжили, врачи их подлатают и они сядут на скамью подсудимых. Я вам обещаю.

В дверь зала, постучавшись, зашел Литовченко. Полковник наклонившись, что-то прошептал Хрущеву. Тот удовлетворенно кивнул. Дождавшись, пока Литовченко выйдет, продолжил.

— Нам сейчас надо решить, что с этими делать… — Никита Сергеевич небрежно кивнул на «левых».

— Слово Лёни против нашего — таким же уверенным, как и в начале, голосом произнес Воронов — Доказательств нет, предъявить нам нечего. Это, во-первых. Во-вторых, мы ничего не знали ни о бомбе, ни о покушении. Речь шла только о том, чтобы вынести на Пленум вопрос о твоей отставке. Думаю, ты, Никита Сергеевич, и сам это прекрасно понимаешь. Все остальное — глупая импровизация Семичастного и Шелепина. Пусть они за нее и отвечают.

— А где сейчас Александр? И Леонид? — Косыгин оторвался от протокола и вопросительно посмотрел на Хрущева.

— Их арестовывают — Никита Сергеевич посмотрел на наручные часы — Наверное, уже арестовали.

В депутатском зале воцарилось напряженное молчание.

— Короче, мы посовещались, и я решил — Хрущев подвинул к четверке листки бумаги — Ответчиками по делу выступят Семичастный со своим подручным Захаровым, а также привлеченные ими Брежнев и Шелепин. Вы же четверо, дабы избежать еще большего ущерба репутации нашей партии и первого в мире государства рабочих и крестьян, сейчас напишите заявления об отставке и выйдете из состава Президиума.

— С какой формулировкой? — уточнил Косыгин, подняв глаза от протокола.

— За проявленную политическую близорукость. И тихо, военным бортами, сегодня же вы улетаете послами в Непал, Бирму, Коста-рику и Гаити.

— У нас разве там… — Полянский сглотнул вязкую слюну — Есть дипломатические представительства?

— Теперь есть. Пять минут на размышления не даю.

Глава 3

Традиций и преемственности нить

сохранна при любой неодинакости,

историю нельзя остановить,

но можно основательно испакостить

И. Губерман

До Ленинских гор мы добирались минут сорок. В БТРе всю дорогу раздавался мат и ругань Шелепина. Из моего апперкота он урока не извлек и когда очухался, снова начал всем угрожать: теперь уже не только мне, но и Литвинову, и Северцеву, и даже его бойцам. Мне это, наконец, надоело, и я велел заткнуть ему рот кляпом. Достал, Шурик!

На улице с правительственными особняками тишина. Никого. Даже Волга с милицией — и та сегодня куда-то пропала. Правда, стоило нам выбраться из БТРов, а бойцам роты рассредоточиться, занимая удобные позиции, как из ворот соседнего особняка появляются двое серьезных мужчин с автоматами наперевес. Окинув нашу живописную группу цепким взглядом, сразу же быстрым шагом направляются к нам с лейтенантом.

— Русин и Литвинов? Мы из охраны особняка Никиты Сергеевича. Полковник Литовченко приказал оказать вам содействие, если возникнут трудности.

— Спасибо, от помощи не откажемся. Как там, тишина? — я киваю головой на ворота брежневского дома.

— Тихо. Обслуга и объектовая охрана покинули особняк полчаса назад. Остались только ребята, которых Брежнев привез с собой из…

Один мужчина вопросительно посмотрел на другого. Тот пожал плечами:

— Днепропетровска?

— Он же вроде в Алма-Ате работал?

— Ладно, разберемся — я посмотрел на небо. Все еще не облачка, жарит очень прилично. В такую погоду надо на речке на лодках кататься, шашлык есть, а не партократов из резиденций выковыривать.

— Вы случайно не видели здесь молодого, высокого парня с сумкой?

Старший охранник сдержанно улыбается:

— Кузнецова? Так он действительно с вами? У нас он, на проходной. Бойкий парень! Мы его убрали с улицы — от греха подальше.

— Бывший десантник. Выпустите его…

Через пару минут взъерошенный Димон присоединяется к нам. Глаза у друга ошалевшие. Вид двух БТРов и роты солдат, вооруженных до зубов, здесь — на улице с правительственными особняками — шокирует его.

— Так ты, правда… — дальше друг не договаривает, показывает глазами на запертые ворота дома № 11.

— Правда. Я же обещал тебе прополку овощей, так вот она и идет. Сумку давай. И познакомься — это лейтенант КГБ Андрей Литвинов. А это капитан Северцев. Скоро майором станет.

Мужики посмеиваются, Литвинов стучит пальцем по наручным часам.

— Минуту — забираю у Димона сумку, бегу обратно к боевому отсеку.

Пока я быстро переодеваюсь, что оказалось совсем не просто сделать, согнувшись внутри БТРа, Димон знакомится с Андреем и тут же включается в происходящее, с азартом комментируя действия бойцов Северцева. А тот уже начал штурм особняка, согласовав свои действия с Литвиновым. Переговоры с охраной не принесли результата — не дождавшись реакции на требование открыть ворота и услышав в ответ только какие-то невнятные обещания оказать сопротивление, капитан отдает короткий приказ своим людям. Один из БТРов, рыкнув мотором, сходу ударил в ворота. Створки, крякнув, распахнулись, и мы вместе с солдатами дивизии Дзержинского, следом за машиной ворвались на территорию особняка. Во дворе было пусто, и в нас никто не стрелял. Хотя обещали!

Я даже успеваю сделать пару снимков самого штурма, когда Литвинов неодобрительно одергивает меня.

— Алексей…!

— Так это же для истории! — я отдаю Зенит в руки Димона и бегу вслед за бойцами по двору в сторону главного дома.

В форме я чувствую себя совсем по-другому, все движения невольно становятся скупыми и выверенными, словно тело само вспоминает армейскую службу. И Димон и Андрей с легкой завистью косятся на мою «оливу». Сочувствую! В штатском и, правда, сейчас неудобно.

При взгляде на клумбы с цветами, изумрудный газон и белоснежную балюстраду особняка на их фоне, меня вдруг на секунду охватывает чувство нереальности происходящего. Какой заговор, какая попытка переворота?! Умиротворяющее спокойствие и сладкий аромат цветущих растений разлиты в жарком июльском воздухе. Но жужжание пчел и тишину особняка нарушает громкий топот солдатских сапог и короткие отрывистые команды Северцева. Очарование представшей перед глазами идиллии исчезает и я, встряхнувшись, бегу вслед за бойцами к центральному входу в главный дом.

Двери заперты изнутри, но никого это не смущает — несколько умелых ударов прикладом — и дверь тут же распахивается перед нами. Баррикад в доме нет, но в холле нас встречают несколько молодых мужчин, вооруженных пистолетами, они пытаются преградить нам путь. Смешно. Учитывая количество автоматов, наведенных сейчас на них. Да и все пути отступления для них надежно перекрыты — дом окружен бойцами. Северцеву и его людям не откажешь в профессионализме.

С обеих сторон раздается дружный мат. Наш — мощнее и забористее.

— Не дурите! — объясняю я культурным языком, Литвинов лезет за ксивой — Здание окружено, сопротивление бесполезно. Сложите оружие.

— Что происходит? Кто вы и почему врываетесь на территорию охраняемого объекта?!

— В Москве предотвращена попытка государственного переворота. У нас личный приказ товарища Хрущева арестовать участников заговора, — мои громкие слова и демонстрация соответствующей бумаги повергают охранников в настоящий шок. Похоже, никто здесь и не думал посвящать их в происходящее.

— А… Леонид Ильич-то причем?! Они с Никитой Сергеевичем близкие друзья! — искреннее возмущение только укрепляет меня в мысли, что их использовали втемную.

— Если друг оказался вдруг И не друг и не враг, а так…

Цитату из Высоцкого тут, конечно, пока не знают, до «Вертикали» еще три года ждать, но все замолкают, ожидая продолжения.

— Он входит в число главных заговорщиков.

Старший охранник после короткой заминки выступает вперед и медленно кладет пистолет на мраморный пол. Так же медленно делает шаг в сторону. Остальные следуют его примеру. Похвальное благоразумие — слава богу, никто из них в героев играть не собирается. Один из автоматчиков отодвигает растерянных охранников в сторону, освобождая нам путь во внутренние помещения особняка. Вижу, как ребята Северцева косятся на мраморные полы и хрустальные люстры — будет, что рассказать сослуживцам вечером в казарме. Да бойцы, вот так живет наша партийная элита! А для вас перенаселенные бараки с удобствами на улице. Литвинов ни к кому конкретно не обращась, громко спрашивает:

— Где сейчас гражданин Брежнев?

Пожилой охранник тяжело вздыхает.

— В гостиной на первом этаже.

— Проводи.

— Не нужно, — вмешиваюсь я — дорогу туда я знаю.

Мы в сопровождении двух автоматчиков идем по коридорам особняка вчерашним путем, в голове моей ощущение полного дежавю. Суток не прошло, как я снова здесь и снова вижу все эти стены, эти двери и прекрасный сад за окнами. Словно и не было ничего — ни пленки, ни бессонной ночи, ни стрельбы на Лубянке… Как и вчера, входим в просторную светлую комнату с камином, и снова там за столом сидит Брежнев — правда, сегодня он не в спортивном костюме, а в темных брюках и в белоснежной рубашке. На столе перед ним снова графин с водкой и пепельница, полная окурков. Чувство дежавю усиливает мерное тиканье настенных часов и открытое окно с развивающимися на сквозняке занавесками…

Из вчерашней картины резко выбивается только черный пистолет, лежащий рядом с пепельницей, и пиджак, небрежно брошенный на спинку стула. Да еще свернувшийся змеёй темный галстук на белоснежной скатерти стола. Видно, Брежнев куда-то собирался с утра, но плохие новости отменили его планы. Теперь вот сидит, напивается с горя — графин ополовинен.

— Комитет Государственной Безопасности. — Литвинов делает отмашку ксивой и сразу берет быка за рога — Гражданин Брежнев вы арестованы, сдайте личное оружие.

— Явились, вороны — Ильич не трогается с места — Кровь почуяли?

— Кровь — это скорее по вашей части — не могу смолчать я.

Брежнев переводит на меня тяжелый мутный взгляд, и в глазах его отражается узнавание.

— Русин, ты что ли…?! Так ты тоже оказывается, из этих… — он кивает на Литвинова и морщится так, словно лимон проглотил.

— Леонид Ильич, с чего вдруг такое пренебрежение к КГБ? У вас вон в друзьях сразу три Председателя Комитета — бывший, отстраненный и исполняющий обязанности! Это я про Шелепина, Семичастного и Захарова.

— В друзьях? — пьяный Брежнев нехорошо улыбается — Не смеши, Русин! Где они, эти друзья?! Втянули в свою аферу, а сами начали действовать за моей спиной…

— Так вы же не маленький, знали, на что шли, когда давали свое согласие на убийство Хрущева.

— Да не хотел я его смерти! Думал просто выиграть время и мирно Никиту на пенсию отправить.

Хорошая попытка отмазаться. Даже сделаю вид, что верю. Только ведь в моей истории именно Брежнев настаивал на физическом устранении Хрущева — собственно Семичастный прямо рассказывает об этом в своих мемуарах.

— А вот подельники ваши по-другому решили. Переиграли они вас, Леонид Ильич!

— Чему радуешься, Русин? Думаешь, Никита тебе всю оставшуюся жизнь благодарен будет? Так он добра не помнит — завтра перешагнет и забудет! А вот я в отличие от него умею быть благодарным. Промолчал бы, не лез, куда не надо — мог бы большим человеком стать, Русин.

— А я не за спасибо стараюсь, и не за блага. Мне, Леонид Ильич, за державу обидно, — повторяю я слова Верещагина, которые тоже пока никто не слышал — Только вам боюсь этого не понять.

В этот момент я уже подошел к столу и, дотянувшись, подхватываю за ствол брежневский пистолет. Его наградной «вальтер» даже не снят с предохранителя. Брежнев с тоской провожает его глазами.

— Знаешь… я хотел ведь сначала застрелиться — Ильич оборачивается на щелчок Зенита. Это Димон творит фото историю — …потом подумал: а какого черта…?

Застрелиться? Да кишка у тебя тонка! На такое ведь тоже большое мужество требуется.

Литвинов, заметив на тумбе телефон, поднял трубку, и набрал городской номер.

— Товарищ генерал? Это лейтенант Литвинов. Задание выполнено, куда прикажете доставить арестованных? …Понял. Минут через сорок будем. Есть, исполнять!

И скомандовал, обернувшись к Брежневу — Арестованный, пойдемте!

Брежнев встал из-за стола, покачнувшись, потянулся за пиджаком. Хотел надеть его, но потом махнул рукой и просто накинул на плечи. Нетвердой походкой направился к двери.

Стоило нашей группе выйти в холл, как к нам навстречу бросилась модно одетая и очень самоуверенная брюнетка.

— Папа, что здесь происходит?! Кто все эти люди, и почему твоя охрана разоружена?

Глаза разъяренной Галины Брежневой сверкают праведным гневом, присутствие вооруженных людей ее совершенно не смущает. Она по-своему красива и совершенно бесстрашна — распихивает вооруженных солдат, сминая их своим напором, и через минуту уже крепко обнимает отца.

— Галя… — Брежнев явно не знает, как объяснить дочери происходящее, растерянно гладит ее по плечу.

Я решаю придти к нему на помощь, чтобы не задерживать наш отъезд, но щадить чьи-то нервы я не собираюсь.

— Галина, ваш отец арестован за участие в антиправительственном заговоре.

Женщина резко разворачивается ко мне.

— Для вас Галина Леонидовна! И что еще за чушь, какой еще заговор?!

— Покушение на Никиту Сергеевича Хрущева. Прощайтесь с отцом, нам нужно идти.

— Что вы несете?! Никита Сергеевич вообще в курсе происходящего?

Приходится сунуть ей под нос бумагу-индульгенцию. Самоуверенности в ней резко убавляется, но отступать она все равно не собирается?

— И куда вы собираетесь его везти?

— Пока на Лубянку — Литвинов хмуро поглядывает на часы. Солдаты переминаются с ноги на ногу, таращатся на окружающую роскошь.

— Я сейчас же позвоню Захарову!

Интересно куда, в Склиф что ли? Но просвещать Галину я не собираюсь, лишь равнодушно пожимаю плечами. Да звони на здоровье! Воспользовавшись ее растерянностью, Северцев оттесняет Брежневу в сторону и кивает двум своим бойцам, чтобы те задержали женщину. Литвинов вежливо, но настойчиво подталкивает Брежнева к выходу. Сцены с бурным прощанием родственников нам удается избежать.

Я провожаю Литвинова и Северцева до БТРа. Наблюдаю, как Брежнев неловко забирается внутрь, потом слышу его громкую ругань:

— Во что ты меня втянул, сволочь?!

Видимо, увидел в БТРе Шелепина. Не завидую я Литвинову! Придется и этому кляп вставлять.

— Ну, что Андрей, давай прощаться? Ты их сейчас к Мезенцеву?

— Нет, сразу во внутреннюю тюрьму.

— Так ее вроде бы закрыли?

— По такому случаю уже открыли. Все, Леш, пока! Распорядись здесь и позвони Литовченко, доложи обстановку.

Я отдаю Литвинову не нужный уже ТТ, мы жмем друг другу руки, прощаемся, и вскоре оба БТРа с шумом покидают квартал правительственных особняков, оставляя за собой густые клубы сизого дыма. Обалдевший от всего происходящего Димон вопросительно смотрит на меня:

— И что теперь?

— Сейчас узнаем…

Мы возвращаемся в особняк, где уже орудуют знакомые охранники с соседнего «объекта». Деловито переписывают номера и складывают в коробку конфискованное оружие, проверяют окна и двери в помещениях. Галины уже нигде не видно и, слава богу — мне сейчас не до ее истерик и претензий. К нам подходит старший из охранников, представляется капитаном Роговым:

— Какие еще будут распоряжения?

— Нужно опечатать кабинет Брежнева до приезда следователей, выставить здесь охрану. Кто-то из родственников есть еще в доме?

— Никого кроме Галины. Виктория Петровна сейчас в санатории вместе с внучкой, так что…

— Ну, и хорошо. Капитан, проводите меня в кабинет.

Как и ожидалось, в кабинете Брежнева нашлась вертушка. Киваю на аппарат правительственной связи капитану Рогову:

— Соедините меня со своим начальством во Внуково-2.

Докладываю Литовченко вкратце обстановку, потом спрашиваю, нельзя ли поговорить с Хрущевым. Появилась у меня внезапно одна идейка…

— Слушаю тебя, Русин — голос 1-го секретаря ЦК бодр и деловит. И не скажешь, что человек недавно пережил покушение и выпил стакан водки.

— Никита Сергеевич, у меня к вам предложение. Попытку заговора ведь уже не скроешь, БТРы на улицах, военные патрули, весь ЦК видел арест Шелепина, перестрелка в КГБ опять же… Так чего слухи в народе плодить и ждать пока вражеские «голоса» все переврут? Давайте мы сами сыграем на опережение! Соберем митинг на ЗИЛе, я, как очевидец, в двух словах расскажу людям о попытке теракта, пусть рабочие дадут свою оценку произошедшему на вас покушению. А завтра в утреннем номере Правды напечатаем статью про этот митинг.

Хрущев какое-то время молчит, и я уже думаю, что он меня сейчас пошлет матом с моей «гениальной» идеей. Но нет.

— А почему именно ЗИЛ?

— Так это одно из самых крупных промышленных предприятий столицы, сильная партийная организация на уровне райкома.

— Ты-то откуда все это знаешь, Русин?

— Недавно репортаж на ЗИЛе делал, так что в курсе.

Ну, не признаваться же ему, что много чего интересного про зиловскую жизнь слышал от отца в юности. Объяснения про репортаж для Хрущева будет вполне достаточно.

— Хорошо, уговорил. Президиум свое решение уже принял, на выходных собирается Пленум ЦК. Нужно, чтобы зиловцы приняли открытое обращение к предстоящему Пленуму. Текст его мы сейчас с товарищами согласуем, а ты пока набросай свою речь. И сразу же поезжай на ЗИЛ, Литовченко свяжется с Первым отделом, тебя там встретят и помогут все организовать. Митинг назначьте часов на шесть, и перезвони мне, как доедешь — я тебе продиктую текст обращения и послушаю, что ты сам понаписал. Но учти, что все формулировки должны быть обтекаемые, и не нужно давать особых подробностей. Расскажешь только про попытку взорвать мой самолет. Главные заговорщики и организаторы — Семичастный, Захаров и Шелепин — те, которых уже не скроешь.

Хрущев выводит из под уголовки Брежнева?? Интересно, что он сделает с семьей 2-го секретаря? Галя то ладно, а вот сильно пьющий сынок Ильича аж целый директор завода в Днепропетровске!

— Об остальных упомяни вскользь. Скажешь, что начато следствие, и имена соучастников еще выясняются. После митинга сразу езжай в Правду. Я распоряжусь, чтобы набор номера задержали и оставили место для передовицы с текстом обращения.

— Еще бы телевизионщиков на митинг — начинаю наглеть я.

— Ладно, будут тебе телевизионщики — Хрущев тяжело вздыхает — Позвоню Харламову. Давай, Русин, не подведи!

— Все сделаю, даже не беспокойтесь!

— Добре, жду твоего звонка.

Кладу трубку, перевожу дух. Кажется, удалось. Хрущев был сейчас на удивление благоразумен, никаких тебе криков и закидонов. Угроза жизни и отстранения от власти здорово вправляет мозги и поистине творит с человеком чудеса! Тянусь к стопке чистых листов, беру из стакана пару остро заточенных карандашей. Пока мысли роятся в голове, нужно срочно их записать. Строчки ложатся на чистый лист одна за другой, слова возникают в голове без усилий. Перечитываю, правлю, добавляю немного трагизма в свою будущую речь. А ведь если вдуматься, то этот митинг можно смело назвать эпохальным. Впервые советские люди узнают о борьбе за власть в верхах не из сообщений западных СМИ, и не через месяц после произошедшего, шепотом в курилке, а так, как и должно быть в любом нормальном государстве — в тот же день из собственных газет и телевиденья. Доверие к власти — оно вот так зарабатывается!

Поднимаю глаза от практически готового текста предстоящей речи и натыкаюсь на задумчивый взгляд Димона. Опасно такой задумчивый. Чувствую, сейчас он мне что-то выдаст …этакое. Но Рогов ходит где-то рядом, так что играю на опережение, чтобы Кузнецов лишнего чего не сказал.

— Видишь, Кузнец, как обстановка складывается — нескоро мы еще с тобой в общагу попадем. Сейчас на ЗИЛ поедем митинг организовывать.

— Рус, но почему ты?!

— А кто еще? — усмехаюсь я — Может, Галю Брежневу пошлем?

Я многозначительно приподнимаю бровь, и Димон тушуется. Бросает короткий взгляд на Рогова, который как по заказу входит в кабинет, и согласно кивает на мои слова. Молодец! За что ценю Димку — он всегда понимает намеки, и знает, когда пора замолчать.

— Капитан, служебную машину нам организуете? И сразу можете опечатывать кабинет.

— Не вопрос! Пойду, распоряжусь.

Дождавшись его ухода, набираю Мезенцева. Трубку поднимает незнакомый мне лейтенант Фомин, но услышав мою фамилию, тут же соединяет меня со Степаном Денисовичем. Понимая, что отнимаю у генерала драгоценное время, коротко и четко докладываю о сделанном, сообщаю, что сейчас еду на ЗИЛ, организовывать митинг.

— Что еще за митинг?

Приходится объяснять Мезенцеву свою «гениальную» идею.

— Не вздумай лезть на трибуну, герой!

— Это почему? — недоумеваю я.

— А ты кто, Алексей? — от сурового голоса Мезенцева хочется поежиться, как будто пригоршню снега за шкирку кинули — Кто ты такой, чтобы выступать на подобных митингах и рассказывать о ТАКОМ людям?!

— Но…

— Речь написал? Молодец. Прочтешь Никите Сергеевичу, и если он одобрит, то там без тебя найдется, кому ее прочитать. Еще не хватало, чтобы тебя на всю страну по телевиденью показывали, и так уже засветился дальше некуда.

— Да я и так уже публичный человек — на ТВ выступал, стихи читал…

— Ты студент. И лезть в большую политику тебе рано. РАНО! Понимаешь? Тебя в два счета подставят и сожрут, твоя писательская карьера закончится даже не начавшись! Поэтому делай, как тебе говорят. Поезжай. Помоги организовать митинг. Но от телекамеры и трибуны держись подальше!

— А …как же поручение Хрущева?

— Я сам сейчас ему позвоню. И сам все объясню. Отбой.

Кладу трубку и озадаченно потираю лоб. А может, Мезенцев и прав, хватит на сегодня с меня подвигов? Димон снова пытается мне что-то сказать, но я знаком призываю его держать рот на замке. Будет еще у нас время поговорить. Молча, собираю в стопку исписанные листы, складываю их пополам. Вперед!

Черная Волга с ветерком домчала нас до проходной ЗИЛа. В пути Димон опять пытался поговорить со мной, но я лишь показал ему глазами на водителя, который явно грел уши и просто сгорал от любопытства. А на ЗИЛе нас уже ждали.

— Александр Иванович, — представляется мне строгий дядька лет пятидесяти на вид.

Начальник Первого отдела худощав, подтянут, военная выправка видна за версту. Окидывает мое милитари оценивающим взглядом и, не обнаружив на нем никаких знаков отличия, тихо хмыкает. Впивается глазами в протянутую мной «индульгенцию», потом переводит взгляд на Димона. Расшаркиваться перед нами он не спешит — сразу видно: калач тертый, и цену себе знает.

— Генерал Мезенцев звонил мне недавно, велел оказать вам поддержку. Как к вам обращаться, молодые люди?

— По-простому. Я Алексей, он — Дмитрий.

Александр Иванович согласно кивает, дернув уголком рта на мое «по-простому», и жестом предлагает следовать за ним в здание заводоуправления. По дороге внимательно на меня смотрит. Узнал.

— Вы Русин? Писатель?

— Он самый.

— Читал главы из Город не должен умереть. В Новом Мире. Очень здорово написано! Когда выйдет книга?

— В августе должна по плану — я морщу лоб, вспоминая дату выхода. Да… Не до книг мне резко стало.

— Обязательно куплю. Какие наши первоочередные действия?

— Сначала мне нужно позвонить Никите Сергеевичу.

— Тогда нам в кабинет директора. Сам Бородин сейчас в отпуске, его замещает Петр Афанасьевич Лаптев.

Вскоре мы встречаем в коридоре и самого Петра Афанасьевича. Толстого, одышливого пузана. Узнав, куда мы идем, он начинает махать руками, и вид у зама становится испуганный.

— Вы, что?! Как можно заходить в кабинет Павла Дмитриевича без его разрешения?

— Под мою ответственность, Петр Афанасьевич.

— Александр Иванович, это можно сделать только в экстренном случае!

— Так экстренный случай и настал, — прерываю я стенания зама и сую ему под нос бумагу написанную Хрущевым — Утром в аэропорту Внуково произошло покушение на главу государства.

Услышав такое и увидев под документом личную подпись 1-го секретаря ЦК КПСС, Лаптев теряет дар речи и кажется, готов потерять вслед за ним еще и сознание. Димон оценивающе смотрит на этого колобка — как его будем тащить? Александр Иванович аккуратно отодвигает зама с дороги и кивком предлагает нам продолжить путь.

— Не орел… — констатирую я очевидное.

— Хозяйственник он хороший, но человек трусоватый, — дипломатично отвечает Александр Иванович.

— И кто у нас рабочим с трибуны объяснит, что в Москве происходит? Он же от страха заикаться начнет.

— Надо будет, сам объясню, если тезисы мне набросаете.

Я с уважением смотрю на дядьку. Этот объяснит, этот точно не сдрейфит и любой ответственности не побоится. И ему я с легким сердцем отдам свою заготовленную речь. Мы заходим в просторную, и абсолютно безлюдную приемную, Александр Иванович достает ключи и открывает массивную дверь, ведущую в кабинет директора ЗИЛа. Шторы в кабинете опущены, здесь царит сумрак и воздух застоявшийся — чуть пахнет пылью. Ковровая дорожка, традиционный длинный стол для совещаний, два ряда стульев по бокам и огромный директорский стол с письменным прибором, перекидным календарем и портретами основоположников на стенах. Классика жанра — кабинет большого советского начальника. Из необычного только портрет Лихачева на стене, в пару к привычному всем Ленину, и подарочные модели машин за стеклом книжного шкафа. Ну, и интересующий нас телефон с гербом на диске, стоящий на приставном столике у стены.

Дальше мы звоним Хрущеву, тот уже успел перебраться в Кремль. Я зачитываю текст речи, он внимательно слушает, не перебивает. Но пара мелких замечаний по тексту у него находится. В конце он одобрительно хмыкает.

— Молодец, Русин! Хорошо вас профессора в МГУ учат. Все по делу и идейно выдержано. Я тут говорил с Мезенцевым, он меня убедил, что выступать со вступительным словом должен кто-то из руководства ЗИЛа. А обращение к Пленуму пусть зачитает кто-то из партактива: или рабочий, или инженер низового звена — сами там решите. Фельдъегерь с текстом обращения к вам уже выехал. Что скажешь, Алексей?

— Наверное, вы правы, Никита Сергеевич.

— Вот и я так думаю. Тебя мы решили пока поберечь и не бросать на амбразуру. Ты просто аккуратно введи товарищей в курс дела, расскажи им, что произошло, но…! — Хрущев делает многозначительную паузу — Без лишних подробностей. И лично проследи, чтобы митинг нормально прошел. Вмешивайся только в самом крайнем случае. А потом, как и договаривались — сразу езжай в редакцию Правды.

— Задание понял, разрешите выполнять?

— Выполняй, герой! Потом отчитаешься.

Ну, а дальше завертелось, понеслось… Не успел я рассказать начальнику Первого отдела об утренних событиях и дать ему прочесть заготовленную речь, как примчался фельдъегерь из Кремля. Потом мы перешли к обсуждению кандидатуры для чтения Обращения к Пленуму и к нам присоединился парторг завода. Я, конечно, не утерпел и вторым выступающим предложил своего отца — уж больно удобный случай, грех не воспользоваться.

— А ты откуда его знаешь, Алексей?

— Недавно интервью брал у Дениса Андреевича про ЗИЛ 170.

— Понятно…

— Только не знаю, вышел ли он из отпуска — они с семьей вроде на юг собирались.

— Сейчас узнаем.

Через десять минут в кабинет Александра Ивановича входит отец — загоревший и на удивление аккуратно подстриженный — видимо маме все-таки удалось затащить в парикмахерскую перед поездкой на юг. Мы тепло здороваемся, я ввожу его в курс дела и излагаю ему свое предложение.

— Не испугаетесь, Денис Андреевич?

— Алексей, я в девятнадцать роту в атаку поднимать не боялся, а уж тут точно не дрогну!

— Вы фронтовик? — невинно интересуюсь я.

— Довелось немного повоевать, уже в самом конце войны. Кенигсберг брал.

— Это хорошо, тогда вам легко будет понять подоплеку нынешних событий.

Дальше я кратко рассказываю отцу о причинах отстранения Семичастного от должности, о злополучном списке 22-х, и о том, как он якобы собирался потом переложить всю вину на ничего не подозревающего Хрущева.

— Вот гад… мы-то с мужиками думали, что врут вражьи голоса, а оно оказывается и правда.

Я скромно молчу, предоставляя ему самому додумывать причины мести Семичастного. Воображение у моего отца богатое, мне ли этого не знать! Потом продолжаю излагать официальную точку зрения на сегодняшние события. Отец возмущенно качает головой.

— Ни перед чем не останавливаются, подлецы! Это надо же такое придумать: взорвать самолет с кучей невинных людей, лишь бы самим у власти остаться?! Ну, ничего святого у людей! И еще смеют себя коммунистами назвать.

Нужный настрой создан, отец кипит праведным гневом, даю ему ознакомиться с обращением к Пленуму. Отец читает, одобрительно цокает языком.

— Все правильно, как коммунист и честный человек, подпишусь под каждым словом. И рабочие наши подпишутся, можете не сомневаться!

Я поворачиваюсь к Александру Ивановичу:

— А как вообще сейчас настроения среди рабочих? Слышал, были проблемы с продовольствием…

— В Москве ситуация терпимая — качает головой начальник Первого отдела — Не сравнить с регионами. А потом у нас ведь рабочим талоны на муку сразу выдавать начали, и с хлебом особых перебоев не было.

Ну, да… Это в Новочеркасске люди дошли до точки и забастовали, а на ЗИЛе народу есть что терять. Хорошие зарплаты, ведомственное жилье для рабочих вовсю строится, и со снабжением порядок — талоны первыми получают. Многие из них вообще в столицу попали по лимиту. Дадут пинка под зад — куда потом денешься? В деревню назад поедешь? Так что побухтеть в курилке рабочие еще могут, но в открытую выступить — нет! Да и власть из Новочеркасска правильные выводы сделала — на крупных предприятиях все держит под строгим контролем.

Мои размышления прерывает прибытие съемочной группы с Шаболовки. Мы переглядываемся с Александром Ивановичем — пора!

Глава 4

Какое ни стоит на свете время

под флагами крестов, полос и звезд,

поэты — удивительное племя -

суют ему репейники под хвост.

И. Губерман

С ЗИЛа мы с Димоном вырвались ближе к восьми. Не знаю, как он, а я здорово перенервничал, и до конца не верил, что все пройдет гладко. Наверное, сказывался мой богатый жизненный опыт и скепсис, приобретенный с годами, это ведь только в юности все кажется легким и простым. Но митинг на удивление удался — то ли люди пока еще не так испорчены и не разучились сопереживать, то ли их и правда до такой степени возмутила наглость заговорщиков.

Лучше всех конечно выступил начальник Первого отдела. Прирожденный оратор, не хуже самого Левитана, похоже, что на фронте политруком служил. Когда он начал суровым голосом проникновенно рассказывать о покушении на Хрущева, в цеху такая тишина наступила, что стало слышно жужжание телевизионной камеры. И на лицах людей было написано такое искреннее сопереживание, что у меня мурашки по коже пробежали. Александр Иванович так сумел произнести речь, что не знай, я этих слов, которые сам же и написал, ни жизни не догадался бы, что он читает их с листа. Конечно, он и от себя много добавил, но все было по делу и идейно выдержано. Молодец! После него многие уже сами без указки рвались на трибуну, чтобы высказать свое возмущение действиями заговорщиков. И рабочие из разных цехов выступали, и кто-то из ИТР, вот только трусливое молчание Лаптева на их фоне выглядело несколько странно. Потом парторг предложил принять обращение к предстоящему Пленуму ЦК, и его горячо поддержали.

Здесь настал звездный час отца. Денис Андреевич Федоров выглядел на трибуне очень представительно, и обращение зачитал уверенным голосом. А слова-то какие прозвучали!

«…Мы, простые советские люди, убедительно просим вас быть беспощадными к этим отбросам, этим жалким подонкам и негодяям, которые набрались наглости и перестали уважать наш советский строй, наши советские законы. Мы просим вас, чтобы таким же другим неповадно было, пинком под зад выгнать всю эту преступную шайку из Партии, чтобы они не поганили впредь имя коммунистов и судить их по всей строгости Советских законов. Мы требуем справедливого и тяжелого наказания за все их деяния…»

Но сейчас такие слова — это нормально. И отец произносит их с чувством, искренне. Я даже залюбовался им. Понятно, что шанс на хорошую карьеру у него сегодня появился нехилый, а уж как он им распорядится в этой жизни…

Случилась на митинге и пара смешных моментов. Димон решил сделать несколько исторических фото и нечаянно привлек этим внимание к моей персоне одного из операторов. Тот узнал меня по "Огоньку" и загорелся идеей увековечить:

— Русин, а давай, я тебя крупным планом сниму на фоне митинга, здорово получится, такая фактура! В новостях покажут.

— Спасибо, но не стоит. Меня здесь не было, и вы меня не видели.

Оператор на секунду опешил от моего отказа, потом что-то себе надумал и хитро заулыбался:

— Чего ж не понять! Тебя здесь не было — и тут же, без паузы выдает заговорщицким шепотом, кивая на мой милитари и осторожно оглядываясь по сторонам — Русин, а ты здесь на секретном задании, да?!

Я страдальчески закатываю глаза. Нет, ну что за люди пошли! Везде им шпионские страсти и детективы мерещатся. И это они еще фильмы про Бонда не видели. Да и, похоже, долго еще не увидят — фильмы бондианы посчитали в ЦК не только идеологически вредными, но заодно и порнографическими.

Оставшееся время я стараюсь не попадаться на глаза телевизионщикам и скрываюсь от них за одной из колонн. Правда, и здесь я умудрился подслушать забавный чужой разговор. Два субъекта, по виду — инженеры, в костюмах-галстуках и с портфелями, обсуждали вполголоса заканчивающийся митинг.

— Думаешь, не случайно? — тихо спрашивает один.

— А у нас случайно даже кирпичи на голову не падают! — отвечает другой.

— Провокация?

— Конечно, мы — прыг, а они — хоп!

— Что же делать?

— Ничего. Поливать редиску оружейным маслом!

А до меня не сразу доходит, что это намек на популярный сейчас анекдот про деда, схоронившего со времен Гражданской войны в грядках пулемет и каждый день поливавшего его маслом, чтобы не поржавел до нужного часа.

Митинг тем временем завершается, мы тепло прощаемся с Александром Ивановичем и, прихватив экземпляр обращения, заверенный подписями отца, и.о. директора, глав парткома и профкома, мчимся в редакцию Правды на директорской служебной Волге. Водитель — говорливый пожилой украинец, представившийся нам Сан Санычем — не умолкает всю дорогу, пытаясь выпытать подробности неудавшегося покушения. Еще один любитель секретной информации нашелся! И, кажется, он искренне обиделся на нас с Димоном за то, что мы не выложили ему все, что знаем. Впрочем, на его говорливости это никак не отразилось.

Пропуская пустой треп на суржике мимо ушей, делаю легкий прокол в памяти, готовясь ко встрече с главредом Правды.

Павел Алексеевич Сатюков — человек Хрущева, один из его советников. Соавтор книги «Лицом к лицу с Америкой. Рассказ о поездке Н. С. Хрущёва в США». В 1960 он получил за эту книгу совместно с другими соавторами Ленинскую премию. Имеет 6 (!) орденов Ленина. Как там Филатов писал? " У меня наград не счесть: Весь обвешанный, как елка, На спине — и то их шесть!".

Но по прибытии в редакцию вдруг выясняется, что главред в загранкомандировке. Мне снова надо иметь дело с очередным замом. Ну, что за засада! Хотя понятно: конец июля — все в отпусках и разъездах. Только у меня уже сил нет на новые знакомства и очередной пересказ событий незнакомому человеку. С самим Сатюковым можно было бы говорить вполне откровенно, а с его непонятным замом? Что он за человек? Какой группировке симпатизирует? Нет уж… лучше иметь дело со знакомым, от которого хоть знаешь чего ждать, тем более что мои широкие полномочия, подтвержденные подписью Хрущева, вполне позволяют мне сделать выбор по своему усмотрению. Поэтому прошу секретаршу главреда вызвать мне Когана-старшего. Потом набираюсь наглости, и еще прошу ее сделать нам с Димкой чай. В горле пересохло, а когда я ел сегодня, вообще не помню, кажется, рано утром что-то сунул на бегу в рот перед самым выходом.

Через несколько минут Марк Наумович входит в приемную. Лицо усталое, узкие плечи сгорбленны, седые волосы по бокам лысины всклокочены. Оно и понятно — на часах почти восемь, а Коган — старший еще на работе, как и та часть коллектива, от которой зависит запуск номера в печать. Не легка ты журналистская доля! Но когановская белая рубашка, накрахмаленная Мирой Изольдовной, даже вечером в идеальном порядке.

— Алексей, Дмитрий?! — его кустистые седые брови удивленно взлетают вверх. — Что вы здесь делаете?

Вместо ответа по очереди протягиваю ему «мандат» подписанный Хрущевым, потом свою речь с митинга с кратким изложением событий, последним вручаю обращение зиловцев к Пленуму. Марк Наумович быстро пробегает глазами бумаги, бросает нечитаемый взгляд на секретаршу — даму средних лет, непроизвольно покусывающую от любопытства свои полные губы.

Коган тихо материться, я слышу: "… такого еще не было".

— Так это мы вас, оказывается, ждем?! — журналист еще раз пробегает взглядом обращение — Вот из-за этого вся редакция на ушах стоит?

— Нас. Марк Наумович, принимайте на себя командование. Как я понял, Павел Алексеевич в командировке, а я здесь кроме вас ни с кем не знаком.

— Я конечно готов… — "золотое перо Правды" задумчиво поглаживает лысину — Но что конкретно надо делать?

— Набросать передовицу и вставить в нее это обращение к завтрашнему Пленуму. Хрущев одобрил.

Коган оборачивается к встрепенувшейся секретарше:

— Верочка, нам придется воспользоваться кабинетом Павла Алексеевича, ситуация чрезвычайная.

— Конечно, Марк Наумович! А…

— И найдите для молодых людей что-нибудь перекусить, подозреваю, что поесть им сегодня было некогда.

— Хорошо, я сейчас все организую.

— Потом минут через сорок вызовете нам кого-нибудь из корректоров и метранпажа, я думаю, к тому времени мы управимся.

Секретарше пришлось умерить свое любопытство и срочно заняться делами. Коган широко распахнул перед нами двери главредовского кабинета.

— Прошу…

Я без особого пиетета окидываю взором обиталище Сатюкова. Это сколько же кабинетов мне сегодня довелось увидеть? И сам уже со счета сбился. Но по большому счету все они для меня теперь на одно лицо — всего лишь временное казенное пристанище высоких чиновников, с той лишь разницей, что где-то обстановка побогаче, а где-то попроще. «Командный пункт» главной газеты страны явно проигрывал стильному кабинету Аджубея, а уж тем более роскошному цэковскому кабинету Шелепина.

Марк Наумович сел рядом со мной за длинный стол для совещаний, не спеша достал трубку, набил ее табаком из кисета, раскурил, пахнув на меня табачным ароматом. Димка примостился напротив нас, сняв наконец с шеи фотоаппарат и интересом посматривая по сторонам. Ну, да… когда еще ему удастся в кабинете главреда Правды побывать.

— Рассказывай, Алексей, как из простого студента в комиссара превратился. Хотя какого уж «простого»… Роман твой в «Новом мире» печатается, в Огоньке тебя снимают, в Кремле с трибуны выступаешь…

— Марк Наумович… я не уверен, что могу все вам рассказать. Здесь затронуты государственные интересы.

— А мне все и не надо, боже меня упаси от этих гостайн! Но ты же понимаешь, что невозможно написать хорошую передовую статью Правды лишь на основании этой бумаги… — он кивает на текст моей речи. — Как минимум, это не профессионально. К тому же я сам полжизни живу под подпиской.

— Понимаю.

— Тогда предлагаю так. Я тебе даю слово коммуниста, что дальше меня рассказанное не пойдет, а ты вкратце, без лишних секретных подробностей рассказываешь мне, что же произошло на самом деле.

Я кошусь на Димона. Вот у кого точно подписки нет. Имел ли я вообще право втягивать друга во все это? Коган правильно расценивает мою заминку. И быстро переводит разговор на другую тему.

— Дмитрий, а ты митинг фотографировал? У тебя там есть хорошие кадры, которые нам можно было бы использовать?

— В передовой статье Правды?! — изумлению Кузнеца нет предела.

— А что такого? Если снимки у тебя хорошего качества.

— Ну, не знаю… А потом на этой пленке много и наших с Лешей личных кадров, мне не хотелось бы их отдавать в чужие руки.

Вот это Димон молодец! Вовремя сообразил, что на пленке заснято много лишнего. Нам за такую утечку Мезенцев потом головы обоим открутит.

— Хорошо. Тогда я вызываю Леву, и вы вместе сходите в фотолабораторию, чтобы пленку проявили на твоих глазах, и ты сам смог отобрать негативы только кадров с митинга.

Надо было видеть Левино лицо, когда он обнаружил своего отца в кабинете Сатюкова, да еще в компании нас с Димоном, с жадностью поглощающих бутерброды и запивающих их крепким чаем. Глаза бедного Когана — младшего чуть из орбит не вылезли.

— А что здесь у вас происходит??

— Все вопросы потом, Лева. А сейчас отведи Диму в фотолабораторию — Коган-старший, не отрываясь от речи кивнул в сторону двери — Как только будут готовы пробные снимки, быстро возвращайтесь, — заметив, что сын снова открыл рот, чтобы задать очередной вопрос, строго окоротил его — и поскорее, Лева, люди ждут!

После ухода ребят мне все-таки приходится пересказать Когану свои приключения. Пусть кратко и без излишних подробностей типа стрельбы на Лубянке и апперкота Шелепину, но все-таки… В моей версии все было довольно невинно: случайно узнал о заговоре, неосторожно довел Аджубея до сердечного приступа, потом за компанию с Мезенцевым рванул во Внуково спасать Хрущева. Ну, а дальше мне и деваться уже было некуда — 1-й Секретарь сказал «надо!» — комсомолец Русин ответил «есть!». Аресты, митинг.

— А мы с коллегами все гадали, кто этот бородатый парень, что ЦК на уши поставил! А это оказывается, ты был?!

— Неправда ваша, Марк Наумович! Там все тихо прошло. Без шума и пыли!

— Ну, конечно! А кто на Старую площадь на двух БТРах с ротой автоматчиков заявился?

— А нам что, на велосипедах туда приехать надо было? А Шелепина потом на Лубянку пешком вести?!

— Ох, Алексей… влез ты в историю — укоризненно качает головой старый еврей, выбивая оставшийся табак из трубки в пепельницу — Куда катится мир… В гражданскую войну историю творили комиссары в пыльных шлемах и кожанках, а теперь бородатые студенты в хаки. Ладно, давай заниматься делом.

…Это я-то наивно считал, что пишу замечательно?! Коган играючи уронил мою самооценку, спустив с небес на землю. За несколько минут моя посредственная речь была превращена в безупречную передовицу, где каждое слово было идеологически выверено и отточено, словно острый клинок. До такого мастерства мне еще учиться и учиться.

Потом пришли замы Сатюкова, тяжело вздыхали, недовольные моим самоуправством, но не выступали, лишь закатывали глаза. Звонили по вертушке Хрущеву. Тот их материл так, что было слышно во всем кабинете.

— Что так долго возитесь!

И дальше "Тра-та-та". Похоже, что Никита еще добавил в Кремле.

Замы что-то блеют, нервно вытирают пот со лба. Попасть под раздачу Хрущева — это испытание не для слабонервных. Вот только новых сердечных приступов нам здесь и не хватает! Пришлось мне забирать трубку и успокаивать разбушевавшегося 1-го секретаря.

— Никита Сергеевич, это Русин. Не волнуйтесь, мы уже все подготовили в номер, товарищ Коган отличную передовицу написал к завтрашнему Пленуму — я перемигиваюсь с отцом Левы — И даже фотография с митинга будет. Сейчас вот ждем снимки из фотолаборатории и сразу же, не откладывая, запускаем в печать. Все сотрудники издательства на рабочих местах и готовы ударно трудиться, пока завтрашний номер Правды не выйдет из печати.

Хрущев оттаивает, голос его заметно смягчается.

— Молодец, Русин, что все держишь под контролем, поработал сегодня на славу! Погоняй там пашкиных бездельников, а то распустил он их. И ты это… как сдашь номер в печать, езжай-ка сразу домой отдыхать. Хватит с тебя на сегодня подвигов. Об остальном завтра поговорим.

Вежливо прощаюсь. Кладу трубку. Мысленно вытираю пот. Очень надеюсь, что про «завтра» это был всего лишь оборот речи. При такой бурной общественно-политической жизни, как сегодня, меня надолго не хватит!

Передовица подписана, ее передают в работу корректору. Замы ушли, счастливые, что буря сегодня обошла их стороной, а мы остались ждать фотографии. Пока я допивал остывший чай, Коган задумчиво рассматривал меня.

— Алексей, захочешь ли ты выслушать совет старого еврея? — Марк Наумович снова закурил.

— Почему бы и нет — пожимаю плечами я.

— Ты ведь сейчас в Че Гевару играешь? Думаешь, он герой для подражания? Так хочу тебя разочаровать — он хорош в бою, а в мирной жизни еще наломает дров, попомни мои слова. С его характером умчится делать революцию в какой-нибудь Африке и сгинет без пользы.

Как в воду глядит Коган. Хоть образ пламенного революционера давно и намертво приклеился к «товарищу Че», сам я никогда не питал иллюзий на его счет. Потому что как историк привык оперировать фактами, а они говорят не в его пользу. Но сейчас комсомольцы повально им восхищаются и мне положено — негоже выпадать из общей струи.

— Нет, Марк Наумович, спешу успокоить вас — попадание в образ произошло случайно. И борода моя тоже случайна — она всего лишь прикрывает шрам, полученный в драке.

— Ну, спасибо, что успокоил, а то уж я начал волноваться! — подтрунивает надо мной Коган, но вдруг становится серьезным — И вообще: держался бы ты от всего этого дерьма подальше, Леша.

Он кивает на бумаги, разложенные на столе. Ишь ты, еще один мудрый советчик нашелся! А вот здесь ты уже не прав, Марк Наумович — держаться от всего этого в стороне уже не получится. Да и кто дерьмо разгребать будет? Если по-интеллигентски воротить нос от политики, то страну нашу великую мы снова потеряем. И придется твоим сыновьям эмигрировать в Америку или на историческую родину, чтобы жить по-человечески и за твоих будущих внуков не бояться. Но вслух я, конечно, говорю ему совсем другое.

— Я пытаюсь, но знаете древнегреческую поговорку? "Желающего судьба ведёт, а нежелающего — тащит". Это ведь про меня.

— У древних греков на любой случай оправдание найдется. Но не стоит быть фаталистом, Алексей, и плыть по течению.

Прислушиваюсь к нежному перестуку Слова в голове. Сегодня оно чем-то напоминает Советский гимн.

— Вот уж кто-кто, но точно не фаталист! Скорее, та лягушка в крынке с молоком — дрыгаю лапами, чтобы не утонуть.

Коган открывает рот, чтобы изречь очередную еврейскую мудрость, но тут вваливаются довольные парни с пачкой еще влажных фотографий, и наш философский диспут на этом обрывается, толком не начавшись. Каждый остается при своем мнении.

Вскоре подходящий снимок выбран, передовица уходит в печать. На этом наша миссия окончена. Сделав контрольный звонок Мезенцеву и отчитавшись о проделанной работе, мы с Димоном откланиваемся. Лева обещает навестить нас с утра в общаге, только его обещание почему-то больше напоминает угрозу. Похоже, мне завтра предстоит очередной допрос с пристрастием. А вот Коган — старший оказался подобрее своего сына. Посмотрев на наши с Димоном замученные лица, он вызывал нам служебную Волгу, и до общаги мы добираемся с большим комфортом. А главное — в тишине. Индустрий уже спит и мы тоже обессиленно валимся на кровати.

Москва, общежитие МГУ.

18 июля 1964 года, суббота 8.00.

Просыпаюсь от громкого вопля Индуса, который носится по комнате, потрясая свежим номером Правды.

— Вы чего спите, парни?! Все на свете проспали! В стране заговор раскрыт, сегодня внеочередной Пленум ЦК собирается.

Приоткрываю глаза, и сразу встречаюсь с вопросительным взглядом Кузнеца. Делаю ему знак молчать. Да, ну на фиг этого стукача! На Лубянке кому надо и кому не надо уже и без него знают о моих подвигах. А Индус, не замечая наших переглядываний, начинает с чувством читать нам передовицу Когана — старшего. Потом вдруг удивленно замечает:

— Кузнец, а у тебя родственник в Правде случайно не работает? Смотри, под фотографией митинга фамилия их корреспондента: Д.Кузнецов. Или просто твой тезка?

Опачки…! Но мысли у Индуса, как мячики для пинг-понга — прыгают в разные стороны, не уследить. Через секунду газета уже забыта, и Индус начинает пересказывать нам вчерашние слухи и новости.

— Не знаю, где вы вчера шлялись весь день, что не видели в Москве танков и БТРов. Тебя Русин, кстати, Вика разыскивала, несколько раз заходила. Так вот — наши ребята с юридического вчера были в центре, говорят танки там на каждом перекрестке стояли, и патрули военные на улицах.

— Брехня! — констатирует Димон и, подкравшись, выхватывает газету из рук зазевавшегося Индуса. — В стране столько танков нет, сколько в центре Москвы перекрестков. Да им в центре города и развернуться-то негде! Индус, ты эти перекрестки вообще видел?

Поняв, что поспать мне больше не дадут, натягиваю треники и иду умываться. Димон завис над газетой, с гордостью рассматривает свою фотографию митинга на первой странице Правды. Надо будет аккуратно стырить газету у Индуса и сохранить ее для истории. Первое крупное дело СПК все-таки. Надеюсь, что не последнее. В ванной сквозь шум воды слышу стук в дверь и Левин голос. Явился мой мучитель! Всю ночь, наверное, не спал, еле утра дождался. Надо увезти их с Димоном на Таганку или в Абабурово, здесь поговорить спокойно все равно не дадут. Снова стук в дверь. Кого там еще принесло? Обреченно вздохнув, выхожу из ванной, чтобы тут же поймать в свои объятья взволнованную Вику. Непричесанная, с отпечатком подушки на щеке, моя верная подруга виснет на шее, прижимается ко мне, не обращая внимания на друзей. От ее запаха и приятных округлостей — кружится голова.

Девушка тем временем с тревогой заглядывает мне в глаза.

— Лешенька, ты где вчера был?! Я вся извелась, места себе не находила! В голове такое творилось, что заниматься не могла… А потом знаешь, вдруг вечером как-то разом отпустило и отхлынуло, я прямо за столом над учебником заснула, представляешь?!

Представляю, милая… Вот только не знаю, стоит ли посвящать тебя во все. И врать тебе не хочется, и всю правду сказать не могу. Надо бы найти какую-то золотую середину… Только я открываю рот, чтобы предложить Вике поехать с нами с ночевкой в Абабурово, как в дверь снова стучат. Да, сговорились они что ли!

В дверях стоит Литвинов. О, нет… только не он!

— Собирайся, Алексей, поехали.

— Куда? — мученически закатываю я глаза — У меня же практика в Известиях.

— Кончилась твоя практика — мрачно отвечает точно так же невыспавшейся лейтенант — Поехали!

Очень информативно. Глаза красные, он поди сегодня вообще не спал. И на фиг ведь Литвинова не пошлешь — парень при исполнении. Приходится мне собираться. Друзья сочувствующе провожают меня глазами. Впрочем, это откладывает мои объяснения с ними до вечера, и теперь у меня еще есть время подумать. Суббота у нас в стране пока рабочий день, так что сейчас все разбегутся на практику, а Вике надо готовиться к экзамену в понедельник, химия — это вам не шутки.

Когда Литвинов привозит меня на знакомое до боли Воробьевское шоссе, я с тоской понимаю, что это хрущевское: «завтра поговорим» никакой не оборот речи. И мои планы тихо свалить на выходные в Абабурово под угрозой. Сегодня мы для разнообразия тормозим у дома № 9, а не 11. Перед его воротами застыл знакомый БТР, вокруг прохаживаются бойцы капитана Северцева. Хотя нет, теперь уже наверняка майора Северцева. Дружески машу ребятам рукой, захожу вслед за Литвиновым в калитку. Охрана на входе приветствует нас с Андреем как старых знакомых, что впрочем, не мешает им тщательно провести досмотр. С первого взгляда понятно, что охрану особняка тоже усилили — у парней и автоматы, и броники под пиджаками. Во дворе полно служебных машин.

Литвинов остается ждать, а меня принимает Литовченко и уводит в главный дом. Внешне он не многим отличается от особняка Брежнева, да и внутри похож. Проходим по коридорам и попадаем прямо в гардеробную Хрущева, где тот заканчивает одеваться в строгий костюм — видимо собирается в Кремль, на Пленум. Вокруг него хлопочет приятная пожилая женщина с круглым простоватым лицом и вьющимися волосами, забранными в пучок.

— Здорово, Алексей! — Хрущев жмет мне руку — Отдохнул?

— Доброе утро, Никита Сергеевич!

— Познакомься с моей женой, Ниной Петровной — представляет он мне свою верную подругу жизни — А это, Нина, наш молодой герой — Алексей!

— Приятно познакомиться, Лешенька! — Нина Петровна одаривает меня ласковой улыбкой и тут же смущается — ничего, что я так по-простому?

— Ничего! — улыбаюсь я в ответ.

Пиджак Хрущева украшают орденские планки и Звезда Героя Советского Союза. Странно, что по такому важному случаю, как Пленум, он не надел все свои ордена. Хотя там такой иконостас, что замучаешься таскать на себе, а Никита мужик энергичный, подвижный — он ему явно мешает. Только Звезд Героя Соцтруда у него три штуки, а орденов Ленина аж целых семь! И это не считая всего остального, включая фронтовые и зарубежные награды. Но до позднего Брежнева ему, конечно, далеко.

— А теперь пойдем-ка, познакомлю тебя с семьей. Дочь Рада, правда, в больницу к мужу поехала, но сын и две другие дочки сейчас здесь. Вчера к вечеру все примчались, волнуются за меня!

Хрущеву явно приятна такая забота детей, а они у него и впрямь хорошими выросли. Семья Хрущевых дружная, сплоченная, когда отца сняли со всех постов, они стали ему настоящей опорой. Но надеюсь, что в этой реальности им такого пережить не придется.

В просторной комнате, которая в этом доме была отведена под столовую, нас встретили три молодые супружеские пары. Хрущев по очереди представил мне дочерей и их мужей, потом сына Сергея со снохой Галиной. Чтобы сразу представлять, о ком сейчас идет речь, я попутно делаю легкие проколы в памяти.

Дочь Елена — худенькая и болезненная женщина в очках больше похожая на мать — сотрудник Института мировой экономики и международных отношений, ее муж Виктор Евреинов сотрудник Института химической физики — впоследствии он станет известным химиком. А вот век Елены будет недолог…

Юлия — светловолосая, симпатичная, моя ровесница — окончила факультет журналистики МГУ, работает в АП «Новости». Муж, который стоит рядом с ней — Лев Петров, тоже журналист. Милая и интеллигентная пара. Слово подсказывает, что Лев на самом деле сотрудник ГРУ, а еще прекрасно перевел с английского несколько рассказов Хемингуэя. В прежней реальности он поспособствовал передаче на Запад мемуаров Хрущева. Несмотря на молодость, замужем Юля во второй раз, первым же ее мужем, которого Хрущев недолюбливал — был Николай Шмелев. Да-да! Тот самый наш известный экономист, который нещадно критиковал Горбачева, и чьи идеи легли в основу утопической программы Явлинского «500» дней. Как же тесен мир! Ну и напоследок семейная тайна — Юля на самом деле внучка Хрущева, дочь его сына Леонида. Ее Никита Сергеевич усыновил после гибели сына и ареста снохи НКВД.

И наконец, сын Сергей — очень похожий на отца, полноватый блондин в очках — окончил МЭИ, работает конструктором в ракетном КБ Челомея, защитил докторскую диссертацию, лауреат Ленинской премии, Герой Социалистического труда. Самый известный из детей Хрущева — отец советуется с ним почти каждый день. Не погуляв с сыном и не излив свои эмоции Никита не ложится спать.

Жена Сергея Галина на его фоне выглядит серой мышкой.

Держатся родственники Никиты Сергеевича со мной по-простому, спрашивают, кто я и откуда, но услышав, что сирота, тактично переводят разговор на мою учебу. Юля, узнав, что я учусь не ее бывшем факультете, тут же начинает расспрашивать про знакомых преподавателей. Потом речь заходит о практике. Обсуждаем состояние Аджубея. Главный редактор Известий лежит в 3-м корпусе Кремлевской больницы и к нему после инфаркта еще не пускают. И вновь ситуацию спасает дочь Хрущева. Вновь тактично меняет тему беседы, интересуется моими жизненными планами.

В кругу этой дружной семьи чувствую себя так, словно знаком с ними сто лет, и я с удовольствием пообщался бы еще, но Никита Сергеевич строг:

— Так, а кто за вас работать будет, бездельники? Езжайте-ка все на работу!

И дав нам всем проститься, шустро утаскивает меня в сад.

— …А это у меня липецкая белая картошка — Хрущев с гордостью ткнул пальцем в зеленые кусты на грядке — Вкуснее, чем красная. Она у меня вот там посажена…

Я посмотрел направо, куда теперь указывал Никита. Никакой разницы в кустах я заметить не смог. Вроде листья потолще и помясистее? Ну, впрочем, я не агроном и даже не ботаник.

Мы шли по дорожкам между грядками с укропом и тыквами, 1-й секретарь КПСС с энтузиазмом, достойным лучшего применения, вводил меня в курс своих огородных успехов и опытов. Никита был не на шутку увлечен сельским хозяйством, раз даже у себя, на государственной даче, разбил большой и очень продвинутый огород. Парники, высокие грядки, капельный полив и …сразу несколько садовников, которые вдалеке копошатся в междурядьях — то ли что-то уже собирают, то ли просто землю перекапывают. Вдалеке у самого забора вижу подсолнухи и, конечно, кукурузу. Ее желтые початки торчат по всем огороду. Нет, не зря ему в народе кличку дали Кукурузник, а интеллигенция не отставала от простого народа в язвительных насмешках — Великий Кукурузо!

— А там я мечтаю гидропонную теплицу построить, да все руки никак не доходят. Ты поди и не знаешь, что такое гидропоника? Это, брат, такая замечательная штука…

И вот как в этой натуре уживаются матерый партократ с простодушным, увлеченным «колхозником»? Мы свернули в плодовый сад, и теперь пошли по его дорожкам. Погода пела. Солнце уже начало припекать, и хотя полуденная жара еще не настала, в тени раскидистых деревьев гулять было намного приятней.

— Алексей, ты же мне жизнь спас — Хрущев внимательно посмотрел на меня — Проси, что хочешь.

"Тебе дам власть над всеми сими царствами и славу их, ибо она предана мне, и я, кому хочу, даю её; итак, если Ты поклонишься мне, то всё будет Твоё». Евангелие от Луки. Я легко «кольнул» память. Да, точно, стих 4-й.

— Я хочу одного — сказать вам правду, Никита Сергеевич. В лицо. И прошу выслушать меня без обид, спокойно.

— Обещаю!

Я тяжело вздохнул. Хватит ли у него терпения при его-то болезненном самолюбии?

— Вы Никита Сергеевич, настроили против себя всех без исключения в стране. Всех. В армии — сильное недовольство сокращениями и незаслуженной звездой Героя Нассеру и его вице-президенту.

Хрущев поморщился, но смолчал.

— В партийной элите бесятся из-за разделения обкомов, постоянных перетасовок и бесконечных ЦУ сверху. Которые никто даже исполнить не успевает. В КГБ тоже не довольны. За десять с лишним лет на посту 1-го секретаря вы присвоили генеральских званий — по пальцам одной руки пересчитать. Сейчас областными управлениями полковники и майоры руководят. А те области — больше средней европейской страны будут.

— Кто это тебе сказал?! Мезенцев?

— Я не только с ним в КГБ знаком — дипломатично ответил я.

Надеюсь, что до выяснения моих контактов дело все же не дойдет. Ибо там я знаком только с Литвиновым.

— Наконец, вами недоволен простой народ.

— Эти-то чем?

— Вы и сами знаете. По всей стране проблемы с продовольствием. Зерно в Канаде закупаем. И это в тот момент, когда мы раздаем миллиарды нашим союзникам по всему миру и кормим кучу зарубежных дармоедов. Крестьяне ненавидят вас за ликвидацию подсобных хозяйств, уничтожение личного скота…

Лицо Хрущева постепенно наливалось краснотой. Видать давненько его так не елозили «по столу мордой». Ща рванет.

— Ты все сказал?

— Нет, Никита Сергеевич, не все. И прошу выслушать меня до конца. Про интеллигенцию я промолчу — эти любую власть ненавидят. Но я для чего вам это все говорю. При такой обстановке — новый заговор и отстранение вас от власти — это просто вопрос времени. Не "комсомольцы" и КГБ, так военные и первые секретари обкомов. Или еще кто-нибудь из недовольных. А остальные с радостью подхватят.

Повисло тяжелое молчание. Хрущев уставился в одну точку и мучительно о чем-то размышлял.

— Если ты такой умный — что же мне прикажешь делать? Сдаться и уйти?!

— Нет. Уйти сейчас — это трусость и предательство партии, предательство страны. Теперь, после всех последних событий, вы уже просто так уйти не можете — я пожал плечами — Да и потом: ситуация тяжелая, но вовсе не критичная и не такая безнадежная. Кое-где можно откатить назад, в остальном грамотно скорректировать внутреннюю и внешнюю политику. Главное — в этот сложный период «корректировки» не дать партийной элите устроить новый заговор. А для этого первым делом следует отменить запрет на разработку 1-х секретарей райкомов и обкомов КГБ.

— Хорошо, я отменил запрет — внешне покладисто согласился Хрущев, но лицо его еще больше налилось кровью — А за ними кто следить будет? За самими комитетчиками?!

Традиционная проблема — кто контролирует контроллера? В западных странах зарваться спецслужбам не дает институт свободной прессы, независимый суд и сам народ, который политически активен. Он может снять на выборах любую власть за косяки силовиков, примеров в современной истории масса. Например, импичмент Никсона, чьи спецслужбы перед выборами "зарядили" прослушку к конкурентам-демократам.

Но в СССР 64-го года нет абсолютно никаких гарантий, что КГБ с расширенными полномочиями не превратится в ежовское НКВД образца 37-го года. Все прежние традиции еще живы. Вместе с их носителями. А в народе уже есть тоска по «сильной руке», которая наведет порядок в стране. И это действительно проблема, возразить мне на это нечего.

После смерти Сталина жесткий партийный контроль над чекистами был средством не допустить новые массовые репрессии, и прежде всего по отношению к себе любимым — правящей номенклатуре. Именно КГБ подвергся наибольшему контролю и вмешательству со стороны КПСС, все сотрудники КГБ были либо коммунистами, либо членами комсомола. Но при этом КГБ не перестал быть органом политического сыска и борьбы с инакомыслием. Так что да, контроль над КГБ — краеугольный камень в основании власти в СССР.

— Никита Сергеевич, но ведь Сталин же с ними как-то справлялся? — произношу я после долгой паузы.

— Ну, …у Сталина была своя личная спецслужба — задумчиво, себе под нос пробормотал Хрущев. Цвет его лица уже вернулся в норму, похоже «буря» миновала — Называлась Особая служба при ЦК ВКПб… Где-то в сейфе даже были документы про нее, которые мы с Маленковым изъяли у Берии после его ареста.

Хрущев полностью погрузился в свои мысли, и дальше мы уже в тишине шли к дому по дорожкам парка. И на шута в вышиванке он сейчас походил меньше всего. Лишь у самого входа Никита Сергеевич обернулся ко мне, внимательно посмотрел в глаза.

— Хороший ты парень, Русин! Правильный. Другой бы о себе в первую очередь подумал, а ты уже второй раз меня спасаешь, ничего не требуя взамен. Знаешь что? Теперь я сам о тебе позабочусь! И ты об этом не пожалеешь.

Я еще раз пожал плечами. Как там у Грибоедова? «Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь…». Нет, не о Хрущеве я забочусь, о стране. Просто сейчас сближение с ним — это единственно правильный путь. Вон и Слово помалкивает…

Заходим в дом, в коридоре нас перехватывает невысокий мужчина в белом халате:

— Никита Сергеевич, давление бы перед выездом померить!

— Отстань, нормально у меня все с давлением. Будут жалобы — скажу.

Хрущев тянет меня за рукав дальше, и мы входим в его рабочий кабинет. Он простой, без изысков, никогда и не скажешь, что здесь работает 1-е лицо страны. Кабинет какой-то казенный и безликий. Даже обязательных портретов Ленина с Марксом нет.

Тем временем Хрущев выдвигает ящик стола, среди множества бархатных коробочек выбирает одну. Открывает — в ней орден Боевого Красного Знамени. Торжественно подходит ко мне:

— Алексей! Эту награду ты заслужил, как никто — спас страну от переворота. Будь моя воля, ты бы и Героя Советского Союза получил. Но… нет там в перечне заслуг «предотвращения переворота», не поймут люди. Хотя… и у этого ордена тоже нет. Поэтому награждаю тебя за проявление доблести, смелости и находчивости. Носи эту высокую награду с честью!

Сам прикалывает орден на мою грудь, обнимает меня и долго трясет мою руку. Я стою растерянный. Это по-настоящему неожиданно для меня. Зато Хрущев прямо светится от удовольствия.

— Бумаги потом пришлю, а сейчас пойдем, проводишь меня до машины, я и так уже опаздываю в Кремль.

Во дворе мы тепло прощаемся, Хрущев усаживается в ЗИЛ, офицер охраны захлопывает за ним дверцу. Кортеж из нескольких машин плавно выруливает со двора в распахнутые ворота особняка и, набирая скорость, скрывается вдали. Я долго стою у ворот, глядя им вслед. 1-й Секретарь ЦК КПСС поехал творить историю. А БТР… — он остается на своем посту, ему не угнаться за машинами с форсированным движком.

— Видел, сколько сегодня охраны? — Со спины незаметно подошел Литвинов.

— Тебя Мезенцев "прикрепил" к Хрущеву?

— Нет, всего лишь временно прикомандировал для спец поручений. Сейчас отвезу тебя и сразу поеду на Лубянку.

Ну, да… кому еще Мезенцеву доверять, как не проверенному лейтенанту. Хотя… какой он проверенный — всего несколько дней как у генерала… Но зато уже кровью повязанный. Как и я сам.

Глава 5

Я к мысли глубокой пришел:

на свете такая эпоха,

что может быть все хорошо,

а может быть все очень плохо.

И. Губерман

Поднимаясь по ступеням общежития, я уже прикидываю в голове планы на вечер. Так… сейчас пойду, переоденусь, уберу подальше орден — не нужно пока его светить, потом нужно будет позвонить Леве на работу и смотаться в приемную комиссию к Димону. Ну и к Вике по пути забежать. Раз я один сегодня такой свободный, то придется мне взять на себя все хлопоты по покупке еды.

Но в холле на меня налетает торнадо по имени Оля, и все мои планы мигом летят к псу под хвост. "Пылесос" одета необычно. Впервые вижу девушку — вообще девушку, а не Быкову конкретно — в мужских брюках. Плюс зеленая куртка, косынка… Слегка теряю дар речи.

— Ты почему не был на инструктаже??

— Каком еще инструктаже, Оль?

— Русин, объявления в холле вообще, что ли не читаешь?! Мы же сегодня всей группой в поход идем, в Бородино. Забыл?

Я на минуту зависаю, а потом начинаю хохотать. Из глаз брызжут слезы.

— Поход…? Бородино…?!?

Со стороны, наверное, мой смех выглядит несколько странно и даже истерично, но я ничего не могу с собой поделать. Заговор, стрельба, танки на улицах — только похода мне сейчас для полного счастья и не хватает! «Изгиб гитары желтой — мы обнимаем нежно». Ольга хмурится:

— Я не поняла, а что в моих словах смешного?

— Ничего, не обращай внимания! — я пытаюсь унять истерику, с трудом успокаиваюсь. Да… накрыло меня. Психика да еще с этим Словом в голове, просто не справляется. Слишком сложный "софт" на слабый "хард" установили высшие силы.

Прикрываю глаза рукой, делаю пару вздохов. Ольга окидывает меня подозрительным взглядом:

— Ты что — передумал? Отказываешься от своего обещания?!

— Боже упаси! Как ты могла обо мне так плохо подумать?

— Тогда через сорок минут сбор в актовом зале, не опаздывай.

Недовольная Ольга уходит, а я, совладав, наконец, со своими нервами иду переодеваться. Вот дернул же меня черт пообещать Ольге пойти с ней в поход! И не откажешься теперь — обидится смертельно. Ладно, не убудет от меня, в конце концов в Абабурово можно и среди недели смотаться, а смена обстановки и пребывание на свежем воздухе мне точно не помешает. Тем более Вика и так на дачу не поедет — к экзаменам она готовится очень ответственно.

В комнате никого нет, Индус с Кузнецом на практике. Я быстро переодеваюсь в хаки — вот снова форма пригодилась — на ноги вместо ботинок натягиваю кеды. На ходу проглатываю пару вареных яиц и кусок черного хлеба, оставшиеся от завтрака, пишу записку для Вики и спускаюсь вниз. Времени остается только-только забежать в приемную комиссию к Димону и звякнуть Мезенцеву. Надо предупредить, что до завтрашнего вечера сваливаю из города и сообщить, где меня искать в случае чего.

Друг, увидев меня в форме, делает стойку, как волкодав почувствовавший добычу:

— Опять что-то стряслось?

— Успокойся. Оля Пылесос стряслась. Помнишь, я обещал с ней в поход пойти? Пришло время платить по счетам. Записку Вике занесешь?

Кузнец неодобрительно качает головой. А потом, вспомнив что-то, тащит меня к окну и жарко шепчет на ухо:

— Лева вчера ночью слушал голоса… ну, ты понимаешь. Так вот: эти гады уже откуда-то все узнали и теперь несут такое, что волосы дыбом встают! — друг закатывает глаза, пытаясь припомнить слова Когана — "На фоне голода и протестов трудящихся, в Союзе обострилась борьба группировок в Кремле…" Дальше что-то про ожесточенную грызню кланов, которая перешла в попытку военного переворота. Во… Ну, и про бомбу в самолете они тоже уже знают.

Димон разводит руками. Я вздыхаю и смотрю в окно. Слава богу, что о стрельбе на Лубянке на Западе неизвестно, вот был бы шухер. Двойной. Вслух же говорю:

— Нет, Димыч, а чего ты ждал — что все останется шито-крыто? Это после танков на улицах Москвы и митинга на ЗИЛе, где были сотни людей?

— Да, я все понимаю, но западники-то какие ушлые!

— Они за это хорошие деньги получают. Ну, ладно я побежал, а то меня Ольга прибьет.

Димон ехидно посмеивается:

— Крепись, старик! Мысленно мы с Левой с тобой. Будем надеяться, что она там тебя не изнасилует.

— Типун тебе на язык! — Я суеверно сплевываю через левое плечо.

Воспользовавшись местным телефоном, звоню на Лубянку. В приемной Мезенцева у телефона все тот же неизвестный мне лейтенант Фомин. Генерала на месте нет. Подозреваю, что он сейчас в Кремле на Пленуме. Ну, и чудненько! Скороговоркой прошу передать ему, что я с группой ушел в поход в Бородино. Буду завтра к вечеру…

* * *

Походы — это особый вид летнего отдыха в 60-х годах. Дачи еще мало у кого есть, садоводство и огородничество считается уделом пенсионеров. В деревню к родственникам не смотаешься — выходной день-то всего один, воскресенье. И чем заняться горожанам летним выходным, на природу-то выехать хочется! Вот и устремляются воскресным утром толпы людей к ближайшим подмосковным водоемам — урвать солнышка, позагорать и искупаться. Электрички, а особенно пригородные автобусы в эти дни переполнены народом — шум, гам, детский писк. Едут целыми семьями: с покрывалами, флягами с водой и с сумками, набитыми нехитрой снедью.

А что делает продвинутая молодежь? Молодежь идет в поход. Собираются группой в несколько человек в субботу вечером, после работы, и с палатками отъезжают подальше от Москвы, выбирая те места, куда горожане с детьми на один день не поедут. Пусть далековато, зато природа там еще первозданная и «пляжников» нет. Времени до темноты как раз хватает, чтобы доехать, найти место, где поставить палатки, и набрать дров, на которых будет приготовлен ужин. В отличие от «пляжников», эти смелые отдыхающие называются «дикарями», а сами они гордо считают себя туристами. Ибо их главное отличие — наличие палатки, котелка, удочки и прочих соответствующих атрибутов. Нет в личном хозяйстве палатки и котелка? Не беда! Идёте в ближайший пункт проката, предъявляете паспорт, заполняете короткую бумажку и вас обеспечат всем необходимым инвентарем, причем за весьма умеренную плату. Советское государство с 50-х годов туризм всячески поддерживает и повсеместно рекламирует.

В нашем случае все происходит гораздо проще — инвентарь в необходимом количестве есть на складе у завхоза. А провиант по специальной заявке от университетского клуба нам выдают в студенческой столовой, т. к. туристические походы причислены к разряду важных общественно-спортивных мероприятий. Да и место для ночлега нам искать не придется — в Красновидово у МГУ есть своя турбаза, переночуем мы там.

Лишний раз убеждаюсь, что Оля Пылесос — прирожденный лидер и организатор. Под ее неусыпным надзором группа из двадцати шумных студентов быстро превращается в хорошо слаженный отряд. Вскоре вещи и продукты разложены по рюкзакам, палатки приторочены сверху кожаными ремешками, сбоку за них же подвешены котелки и фляжки. Оля цепким взглядом еще раз окидывает подчиненный ей отряд и не найдя к чему придраться, коротко командует:

— Вперед!

До места мы добираемся долго. Метро — Белорусский вокзал — потом больше двух часов на электричке. Но время пролетает незаметно, в дороге народ развлекает себя, как может. Девчонки хихикают и болтают о чем-то своем женском, парни за спиной бренчат на гитаре, обсуждают прошедшую сессию и травят байки. Оля сидит напротив и разглядывает меня в упор, но я делаю вид, что не замечаю ее взглядов, а потом и вовсе прикидываюсь спящим. Наконец, она не выдерживает:

— Не понимаю, как можно спать в таком шуме…

— Послужила бы в армии, поняла — приоткрыв один глаз, отвечаю я.

— Ты что, не спал сегодня ночью? — с подозрением смотрит на меня староста.

Я тяжело вздыхаю, начиная догадываться, что в покое она меня просто так не оставит.

— Почему не спал? Спал. Просто мы с Кузнецом поздно вчера в общагу вернулись.

— А где были?

— По заданию газеты мотались.

Я снова закрываю глаза, давая ей понять, что поддерживать этот разговор я не хочу. Но бесцеремонная староста никак не уймется, прилипла как банный лист:

— Может, стихи нам свои почитаешь?

— Оль, я похож на клоуна, чтобы весь вагон веселить? Давай отложим это до вечера.

— Как знаешь. Но раньше тебя незнакомые люди не смущали.

— Так я и по электричкам раньше не выступал.

Ольга замолкает, недовольно поджав губы, и наконец, отстает от меня. Нет, а на что девушка рассчитывала? Что я буду два дня развлекать ее?

Выехали мы в полдень, поэтому в Военно-исторический музей Бородино мы вполне успеваем. Там я за свою учительскую жизнь был не раз и не два. И всегда с удовольствием слушал экскурсоводов. Каждый из них рассказывает по-своему, и каждый раз я узнаю что-то интересное для себя. Вот и сейчас пожилая женщина-экскурсовод показывает исключительное знание предмета, студенты слушают ее, открыв рты, не хуже школьников. И когда мы выходим из музея, долго еще обсуждают услышанное. Кто-то на память цитирует отрывки из Лермонтова, кому-то не терпится увидеть своими глазами Бородинское поле. Дружным табором мы отправляемся на место сражения:

— Тебе понравился музей? — рядом опять нарисовалась неугомонная Оля.

— Понравился, — вежливо, но сдержанно отвечаю я.

— А в Бородинской панораме ты уже был?

Э-э-э… милая, на такое я больше не поведусь! От тебя потом не отделаешься. Поэтому вру, не моргнув глазом:

— Конечно, был, даже два раза.

На самом деле не два, а четыре. Один раз, когда еще сам учился в школе, а три опять-таки со своими учениками, как преподаватель истории. Но вот Алексей Русин там побывать так и не удосужился.

— Жаль, а то бы вместе сходили… — в голосе Ольги сквозит разочарование.

Идем, молча по проселочной дороге. Жужжат шмели и пчелы, июльское солнце конкретно так припекает. Раздеваюсь до голого торса, снятые рубашку и майку подсовываю под лямки рюкзака, чтобы не натереть ими плечи. "Пылесос" с интересом разглядывает меня. В ее глазах появляется блеск, дыхание учащается.

— Как-то не очень прилично так раздеваться — тихим голосом говорит староста.

— Мы же не в городе — пожимаю плечами я.

Оля делает новую попытку завести разговор.

— А ты знаешь, я в «Советском экране» читала, что осенью здесь велись съемки нового фильма «Война и мир», представляешь?!

Представляю. И много чего мог бы тебе об этом рассказать. Но опять-таки лучше промолчу. Незаметно прибавляю хода, чтобы вырваться в авангард. Входим в лес, и тут народ бросается собирать ягоды-грибы. Грибов, правда, пока не много — июль стоит сухой — а вот черника уже поспела. Ольга, вынужденная идти в хвосте и следить, чтобы никто не отстал и не потерялся в лесу, наконец, отстает от меня.

Следующая ее атака на меня начинается после ужина на турбазе. Все уже натрескавшись гречки с тушенкой, расселись вокруг костра и завели неспешные разговоры под чай с баранками. Парни решили вспомнить пионерское детство и испечь картошку в золе. А потом и до вина дело дошло.

— Русин, ты же у нас ближе всех к власти, рассказал бы, что там у них происходит?

— Почему это ближе? — напрягаюсь я.

— А кто у нас на сессии Верховного Совета в Кремле выступал?

— А… ты в этом смысле…

Вокруг костра воцаряется тишина. Всем хочется узнать больше, чем поведала Правда в своей короткой передовице.

— Да, Лех, расскажи! — рыжий вихрастый Колька, с которым мы топали рядом от самого Бородинского поля и успели немного сдружиться, пересаживается поближе — С чего они там наверху опять сцепились, как бульдоги под ковром? Понято, что Никита всех достал своей кукурузой, но не настолько же, чтобы самолет его взрывать?!

Та-ак… похоже, не один Лева у нас голоса по ночам слушает, уж больно выражения знакомые. Нет, уж лучше я им свою версии изложу, чем они будут западную пропаганду друг другу пересказывать. Пора мне включаться в битву за неокрепшие умы двадцатилетних.

— Коль, если по-простому, то представь себе, поколение людей — ровесников века или даже родившихся чуть раньше. На их долю выпали огромные испытания — Первая мировая, революция, Гражданская, разруха и восстановление страны. Потом этот страшный 37-й год, и тяжелейшая Великая Отечественная. И снова разруха, и снова восстановление страны. И все это на плечах этого поколения.

— Это я все и без тебя знаю, но причем здесь «ровесники века»?

— Так они и стоят сейчас у власти. И власть отдавать не собираются, слишком большой ценой она им далась. Но главное — им всем хочется дожить свою жизнь тихо, без потрясений, а Хрущев этим людям спокойно жить не дает.

— Можно подумать, остальные спокойно жить не хотят!

— «Спокойствие» бывает разным. Никита тянет нас всех вперед потому, что весь мир вокруг нас быстро меняется, и прогресс шагает по планете семимильными шагами, а СССР начинает отставать от остальных.

— Да ну ладно! — загалдели ребята — А космос! А наши ракеты!

— А что кроме космоса и ракет? — резко спросил я.

— Ну, первый промышленный атомный реактор… — неуверенно говорит Николай.

Хорошо подкован. Виден будущий журналист.

— А кроме реактора? Реактор — да, ракеты — да, самолеты — да, а вот простые, базовые вещи? Легковой транспорт, телефонизация, мебель, одежда? Это же фундамент. А у нас с телефонной связью — проблемы. С продуктами питания — проблемы. Зерно — и то в Канаде закупаем.

— Ну, это потому, что на Дальний Восток так удобнее и дешевле его доставлять — первой по лекалам методичек отвечает Оля.

— По медицинским патентам тоже отстаем — я игнорирую ее фразу — По одежде, мебели, легковому машиностроению, что ни возьми — ничего нет. Даже цветной телевизор сделать не можем нормально. Пытаемся скопировать американский стандарт NTSC этой Радугой, и то без толку! Единичное изделие мы можем лучше всех в мире сделать, а серийное — хуже всех, потому что наши научно-технические прорывы должны опираться на благосостояние населения — не может голодный человек регулярно ставить рекорды.

— Откуда про телевизор знаешь?!

— У Аджубея в кабинете видел — вру я — Ругал он его.

Глаза у ребят, конечно, квадратные. Я решаю вернуться к главной теме разговора.

— А вот эти пожилые, и бесспорно заслуженные товарищи тянут страну и нас всех за собой в тихое болото, в застой. Где они думают отсидеться до самой своей старости и умереть спокойно. А после них хоть трава не расти. Понимаете, в чем разница?

— Думаешь, за это они его хотели убить? — темноволосая девчонка недоверчиво качает головой — Могли бы и просто снять, как когда-то Маленкова…

— Пытались, да не смогли. Весной этого года на Пленуме ЦК они выдвинули ему обвинения, но Хрущев имел мужество признать свои ошибки, честно и открыто. Он весьма критично оценил проводимую им политику, и сказал, что сможет все исправить. Им просто нечем было в тот момент крыть. Но окружение восприняло его самокритику, как момент слабости, и решило ускорить события. А потом случилась эта история с Семичастным, и главного заговорщика отстранили от власти. Сообщники поняли, что их время уходит, и решились на крайние меры.

— Знаете, а вот я что-то не верю, что глава КГБ прикрывал фашистских пособников и военных преступников — качает головой Оля — Не верю! Зачем ему это, он же сам воевал с ними? Не за деньги же? Ну, не последний же он подонок?!

Ох, какой неудобный вопрос! Это как раз самое слабое место в моей версии. А отвечать ведь надо так, чтобы у ребят сомнений не осталось.

— Конечно не за деньги! Но насчет подонка я бы с тобой, Оля, поспорил. А как тогда назвать человека, который ради того, чтобы вернуться к власти велит взорвать самолет со своими товарищами по партии? Там ведь не один Хрущев был, с ним куча людей летела. Следствие, конечно, разберется, но я думаю, что они хотели самого Хрущева обвинить в том, что он не дает хода делам по военным преступникам, чтобы народ зря не будоражить. Вы же заметили, что про войну стали меньше говорить?

— Просто все хотят забыть эти ужасы побыстрее…

— Такое нельзя забывать! Нельзя! О войне нужно говорить, нужно писать, нужно снимать фильмы. Следующие поколения обязательно должны знать, какой ценой досталась победа нашим отцам и дедам.

Ольга сидит рядом, глаза ее с восхищением смотрят на меня. Развела зараза на целую политинформацию, знала, что я молчать не буду! Наверное, себе в отчете уже мысленно плюсик поставила. Эх, кто-нибудь из ребят обязательно об этом разговоре у костра в партком стукнет. Ну, и пусть! Что я здесь неправильного сказал? Критиковал отечественные телевизоры?

— Но с кукурузой, согласись, Никита переборщил!

— Переборщил. Он и сам это признал недавно на Пленуме. Но в 49-м он этой кукурузой Украину от голода спас. И ведь не один он переборщил, услужливые дураки тоже ему помогли. Культура теплолюбивая, для нашей средней полосы непривычная и непроверенная, районированных сортов не было. Да и техника для нее особая нужна. Севооборот опять же. Кто их просил все поля ею засаживать? Сами же погнались за рекордами, выслужиться перед ЦК захотели. Но заврались и докатились до приписок, до воровства!

— Да ладно тебе… приписки это еще не воровство.

— А что же это, по-вашему — невинная шалость?! За эти приписки они получали премии, и немалые. Ордена, звания, квартиры, машины, бесплатные путевки. А скотина в это время с голоду дохла, кормов не хватало. Да еще и прошлогодняя засуха по всей стране. Вот вам и итог — перебои с продовольствием.

— Про Новочеркасск слышал? — решается кто-то самый отчаянный.

— Слышал — В темноте не понять, кто из парней вопрос задал, но отвечать придется, раз уж взял на себя смелость разъяснять народу обстановку в стране — Кто из вас помнит фамилии членов комиссии из ЦК, которые там порядок наводили?

Народ озадаченно молчит.

— Эх, вы…! А еще журналисты будущие. В Правде же их список печатали. Ну, так слушайте внимательно — я делаю паузу и специально начинаю перечислять с самых одиозных фигур — Шепилов… Полянский… Ильичев… — договорить мне не дают.

— Хочешь сказать, что они еще тогда с заговором все задумали?!

Я снова выдерживаю многозначительную паузу:

— Не знаю. Но выводы, согласитесь, напрашиваются сами…

Ольга поняв, что разговор у костра свернул куда-то не туда, резко меняет тему:

— Так, хватит уже вам про политику, давайте лучше песни петь.

— И, правда, — подхватывают девчонки — мальчики, ну сколько можно спорить?

С тем же пылом, что мы недавно обсуждали Хрущева, народ затягивает: «Днем и ночью от Карпат и до Курил…». Сейчас эта песня «Кеды» очень популярна, — это практически неофициальный гимн туристов, припев которого знает каждый:

По всей земле пройти мне в кедах хочется Увидеть лично то что, то что вдалеке, А ты пиши мне письма мелким почерком Поскольку места мало в рюкзаке.

«Кеды» сменяет «Черный кот», потом в ход идет «Старый клен», «А у нас во дворе» и даже «Пусть всегда будет солнце». Веселье у костра набирает обороты, поют абсолютно все, но мне лучше молчать с моими «исключительными» вокальными данными. Поэтому я просто слушаю, как поют другие. У Оли, например, оказался очень приятный голосок. Но вскоре я начинаю позорно зевать, а потом и клевать носом, усталость берет свое. Ухожу спать я по-английски, и моего исчезновения никто, кажется, не заметил. Заныриваю в свою палатку, скидываю кеды и блаженно растягиваюсь на одеяле. Хорошо-то как… Одежда вся пропахла костром, но этот запах совсем не раздражает, скорее даже убаюкивает, и я начинаю клевать носом.

Однако выспаться мне сегодня видно не судьба. Через какое-то время слышу сквозь сон, как кто-то пытается вломиться ко мне в палатку. Нет ну, что за наглость-то ребята, а?! Я же специально лишнюю палатку тащил на себе в такую даль, чтобы выспаться нормально, не слушая чужой храп. Нашариваю рукой в изголовье фонарик и свечу им прямо в лицо нахалу. Упс-с… А это вовсе и не нахал, а …Оля Пылесос!

— Ты чего? — спросонья мой голос груб и неприветлив.

А кто бы обрадовался, если бы его посреди ночи разбудили? Ольга молчит, застыв у порога, и только нервно покусывает ярко накрашенную губу… Накрашенную?! Я продираю глаза, всматриваюсь в ее лицо, перевожу взгляд на… И начинаю ржать. Давлю в себе смех, но остановиться не могу. Ольга мало того, что накрашена и с высоким начесом на голове а-ля «бабетта», так она еще и одета в стиле Нади Кузякиной из фильма «Любовь и голуби». Крепдешиновый шарфик на шее, босоножки на каблуке и …розовая шелковая комбинация с кружевами, на тонких бретельках. Сквозь нее просвечивают крупные бордовые соски. В руках початая бутылка вина. Боже правый, да она никак пришла меня соблазнять…?!

От моего лошадиного ржания Ольга вспыхивает, как маковый цвет. Отчаянным жестом срывает с себя шарфик, и, комкая его в руке, пытается сказать мне что-то обидное. Но только открывает рот, хватая им воздух. Потом кривиться, еле сдерживая слезы, тыльной стороной ладони стирает помаду с губ и пулей выскакивает из палатки. Слышу, как в темноте она спотыкается о колышек растяжки палатки, громко всхлипывает, шипит от боли и, прихрамывая, ковыляет прочь…

— Оля…

Я бы и рад перед ней извиниться, за свой идиотский хохот, но все никак не могу перестать смеяться. Пробрало меня аж до слез. Незабываемая Надя Кузякина так и стоит у меня перед глазами. Господи, да кто же ее научил так соблазнять мужиков?! Где она только набралась этих глупостей?

Наконец, отхохотавшись, выползаю из палатки и вглядываюсь в темноту. Костер потушен, тишина. В палатках гаснут фонарики — кто-то тоже проснулся, но уже засыпает.

Бежать сейчас за Олей бесполезно — где ее искать в такую темень? Забилась куда-нибудь дурочка и давится горькими слезами, переживая свой позор. Или уже вернулась в палатку и лежит там, придумывая план мести. Ну, извини, староста, видно не герой твоего романа. Я старый прожженный циник, которого не проймешь такими женскими приемами. Вот вроде и не давал повода, вроде и не приглашал ее на «рандеву», а все равно неприятно. Как теперь мне с ней общаться? Удрученно вздыхаю и снова укладываюсь спать. Утро вечера мудренее… завтра пойду мириться.

* * *

Просыпаюсь на рассвете от громкого птичьего гомона. Где-то неподалеку верещит потревоженная сорока. Вот зараза! Да кто ж тебе дал право бесцеремонно будить людей в такую рань?! Я утыкаюсь носом в свернутую куртку, послужившую этой ночью мне подушкой, и пытаюсь снова заснуть. Хрен там! Сна ни в одном глазу, улетучился, как и не было его. Лежу, пялюсь в потолок палатки. Ладно, надо тогда хотя бы «до ветра» прогуляться. После туалетных процедур, иду к турнику. Кто-то хороший, на турбазе приладил перекладину между двумя деревьями. Разминаюсь, делаю малый комплекс пограничника. Подтягивания, выход силой, подъем-переворот.

Начинают просыпаться студенты. Несколько парней собираются на рыбалку. Я полной грудью вдыхаю чистый воздух… Уже рассвело, но солнце еще не встало. Очертания ближайших деревьев теряются в утреннем тумане.

— О, Леха проснулся! Ты с нами?

— А удочка лишняя найдется?

— Найдется! Мы вчера хорошее местечко нашли, пойдем — не пожалеешь.

Забираю куртку из палатки, наливаю себе в кружку попить из большой фляги. Пью холодную вкусную воду, от которой немного стынут зубы.

— Кеды снимай сразу, а то промочишь их в росе. И штаны закатай до колен.

— Далеко идти-то? — я усаживаюсь на бревно, стаскиваю тряпичные кеды.

— Да нет, тут рядом…

Наши голоса громко разносятся по поляне. Мы стараемся говорить тише, но это мало помогает. Мне вручают удочку. Простую, бамбуковую трехколенку. Никакого тебе углепластикового волокна, телескопического удилища и японской лески. Ничего этого нет еще и в помине. Свинцовое грузило, простенький крашеный поплавок — словом, никаких излишеств.

— А мотыль?

— Какой тебе мотыль? — шефство надо мной берет вихрастый Николай — Мы вон вчера банку червей накопали. Не нравятся червяки, сам ручейника соберешь на берегу. Ну что, пацаны, идем?

— Идем…

Растянувшись цепочкой, молча, как разведчики, парни по одному исчезают в густом тумане. Я иду вслед за ними, ступая босыми ногами по узкой тропе. Ноги и, правда, сразу становятся мокрыми от утренней росы. Пока иду, пытаюсь вспомнить, когда же я в последний раз выбирался вот так на рыбалку. Нет, не могу даже вспомнить. Знаю только, что очень давно… А вот Русин с товарищами в армии в увольнительную часто рыбачил, удилище они себе вообще из орешника вырезали. И ничего — всегда с уловом были.

Парни впереди тихо переговариваются, их голоса отчетливо разносятся в тумане, хотя самих парней и не видно. Почему-то сразу вспоминается мультик: «Ежи-ик, ты где…?». Так и, кажется, что сейчас из-за ближайших кустов покажется голова белой лошади… Ежусь от утренней прохлады, с надеждой посматриваю на небо — скорей бы уже солнце вышло. Внезапно деревья расступаются, и мы выходим на берег водохранилища. Длинные деревянные мостки, уходящие от берега, сбоку шелестят заросли камыша, над водой расстилается тонкая дымка тумана… Красота!

Пока парни выбирают себе места и обустраиваются, я уже сажусь на самый край мостков и опускаю ноги в воду. Она, как парное молоко — ночи теплые и вода почти не успела остыть. Эх, искупаться бы сейчас, но ведь всю рыбу распугаю… Ладно, потом. Насаживаю небольшого червяка на крючок и делаю первый заброс. Грузило с тихим «чпоньком» уходит на глубину, оставляя за собой раскачиваться яркий поплавок, от которого по воде расходятся небольшие круги. Парни тоже ловко забрасывают снасть, и все замирают, всматриваясь в поверхность водной глади. Покачивание поплавка завораживает взгляд, глаза застывают, остановившись на нем, и мысли улетают куда-то прочь, оставляя в голове приятную пустоту. Это состояние сродни медитации. Кто там шутил, что все эти восточные йоги и прочие практики не для русского человека? Практиковать их все-равно, что индуса тащить на подледный лов на Медвежьих островах.

Не хочется ни двигаться, ни думать, ни-че-го…

— Леха, чего зеваешь — у тебя клюет!

Возглас Кольки заставляет меня очнуться и быстро сделать подсечку. Есть! Крупный золотистый карасик трепещет яркими плавниками в лучах восходящего солнца.

— С почином, старик!

Я киваю, закидываю карасика в общее ведерко, наполовину наполненное водой, и с энтузиазмом берусь за следующего червяка. В душе постепенно просыпается азарт.

Когда часа через полтора мы оцениваем свой богатый улов — в основном скучная плотва — солнце уже поднялось высоко, и клочья утреннего тумана растаяли под его лучами. Водная гладь расстилается перед нами вдаль, и только сейчас я могу оценить ширину этого водохранилища — противоположный берег теряется почти у горизонта. А недалеко от мостков, за камышами я вдруг вижу белоснежные цветы кувшинок.

— Парни, подождете, я кувшинок девчонкам нарву?

Колька недовольно фыркает:

— Грехи замаливаешь?

Знает о ночном инциденте??

— Ты о чем?

Он пожимает плечами и тоже начинает раздеваться. Его худое нескладное тело с бледной кожей, как у большинства рыжих, скорее напоминает подростка. Особенно на фоне моих рельефных мускулов. Сколько же ему, лет двадцать? Или чуть больше? Но в воду Колька шустро ныряет с разбегу, плывет быстрыми сажками и до кувшинок добирается быстрее меня. Срывает несколько стеблей, потом оглядывается на парней на берегу и тихо спрашивает:

— Вы же с ней не встречаетесь?

— С кем?

— …с Олей…

— Нет, конечно! Мы просто друзья.

На лице парня проступает облегчение. Да, он никак ревнует ее!

— А к чему вообще эти расспросы, Коль?

— Ну… я хотел убедиться, что вас ничего не связывает, и она свободна — смущается парень.

Тут уже облегчение проступает на моем лице. Ну, и хорошо, может, у них все сладится, и она, наконец, выбросит меня из головы.

— А сегодня ночью…

— Коль, я что, похож на Петрова? — перебиваю я его — Вот и не задавай тогда глупых вопросов.

Я протягиваю ему сорванные кувшинки и ободряюще подмигиваю. Парнишка заливается краской до самых мокрых вихров и благодарно кивает в ответ. А я с облегчением вздыхаю. Какое счастье, что у нас с Ольгой так ничего не случилось, и как же приятно быть для друзей хорошим честным парнем.

* * *

Наше появление в лагере с ведерком, полным речной рыбы, вызывает оживление среди девчонок. Трое тут же садятся чистить рыбу для ухи, двое берутся за овощи. Никто не капризничает и не отказывается от грязной работы, ссылаясь на свой свежий маникюр. Здесь не принято каждую неделю бегать по салонам и делать трагедию из каждого сломанного ногтя. Да и к ведению домашнего хозяйства относятся адекватно — несмотря на отсутствие электроприборов, облегчающих домашний труд, никто не стонет от «непосильной ноши», женщины прекрасно со всем справляются и без них.

Замечаю Ольгу, в одиночестве вытряхивающую одеяло на краю поляны, и решаю воспользоваться моментом, чтобы извиниться перед девушкой за свое обидное поведение.

— О-о-ль… прости засранца, а? Я не хотел тебя обидеть.

Вздрогнув, она разворачивается ко мне и обжигает злым неприязненным взглядом:

— Русин, иди, куда шел!

— Оль, ну, правда… давай мириться, а?

— Не смей ко мне больше подходить. Ты в последнее время зазнался, ведешь себя так, словно вокруг тебя земля вертится.

— Ну, не придумывай, Оль. Я виноват, но в тебе ведь тоже сейчас говорит обида.

Вместо ответа перед моим лицом демонстративно встряхивают одеялом, обдав облаком пыли и мелких песчинок.

— Пошел к черту!

Староста перекидывает одеяло на руку и удаляется, гордо задрав подбородок. Группа искоса наблюдает за нами, но все упорно делают вид, что не замечают разборок. Ну… собственно говоря, мне и не за что особо перед Ольгой извиняться. Кроме как за свой идиотский смех, конечно. В конце концов, это не я к ней среди ночи в палатку беспардонно приперся с недвусмысленными целями. Но, кажется, все вокруг уже в курсе ночного «инцидента», так что как настоящий джентльмен, я должен теперь спасти гордость девушки: изобразить глубокое раскаянье и дать старосте оставить последнее слово за собой. Возвращаюсь к костру, плюхаюсь на бревно рядом с Колькой, получаю в руки алюминиевую вилку и миску с макаронами по-флотски.

— Послала меня к черту… — говорю ему громко, чтобы и остальные услышали — Не хочет мириться…

Тяжело вздохнув для вида, принимаюсь за еду. Народ ехидно переглядывается за моей спиной и вскоре возвращается к своим делам. Кто-то уже скатывает палатки, кто-то собирает рюкзак, остальные, услышав о том, что вода теплая, отправляются на берег купаться.

— Ну, теперь твоя очередь, Ромео, — тихо говорю я Кольке — иди, вручи девушке цветы, ей будет приятно.

— Думаешь, пора?

Колька отставляет в сторону пустую миску, с сомнением смотрит на кувшинки, сложенные в котелке с водой.

— Пора, пора. А то и кувшинки завянут, и у девушки настроение пройдет. Сейчас будет в самый раз.

С Олиным настроением я попал в точку. Получив цветы от смущенного Кольки, она удивленно распахивает глаза, а потом благодарно улыбается парню. В мою сторону прилетает девичий взгляд, преисполненный мстительного торжества. А я… снова тяжело вздыхаю на публику. Да, не достоин я, подлец, такой хорошей девушки. Вот уже и шустрые конкуренты обошли меня. Подхватываю Колькину миску и с грустным видом отправляюсь мыть посуду. «Зрители» впечатлены финальной сценой, мне даже достается от девчонок пара сочувствующих взглядов. Вот и славно, будем считать, что справедливость восторжествовала.

После обеда, вдоволь накупавшись и позагорав на жарком июльском солнце, мы отправляемся в обратный путь. Дорога не ближняя — пешком добираться до Можайска больше двух часов, но здесь нам крупно везет — в ту сторону с базы отправляется старая, дребезжащая полуторка, и мы большую половину пути проделываем в открытом кузове машины. Колька, как верный рыцарь не отстает теперь от Ольги ни на шаг. Бедные кувшинки конечно уже давно завяли и выкинуты в придорожную канаву, но они свое важное дело сделали — у старосты снова хорошее настроение, да и Колька сияет, как начищенный самовар.

…Первая, кого я увидел в Универе — наша пожилая вахтерша тетя Даша. Вид у нее испуганный, верещит заполошным голосом на весь холл.

— Русин! Тебя КГБ ищет!

— Сильно ищет?

— Сильно! Три раза звонили.

— А если найдет — посадит?

Вахтерша обалдело на меня смотрит и лишь открывает рот, как рыба. С юмором у этой тетки совсем плохо. Поднимаю трубку телефона, набираю Мезенцева. Наконец, меня соединяют.

— Степан Денисович, искали?

— Ты почему без разрешения ушел в поход?! — без приветствия, сразу с наезда начал генерал — Мало мне головной боли с этими… — тут Мезенцев осекается, видимо поняв, что говорим мы по не защищенной линии.

— А я отзвонился, лейтенант Фомин обещал вам передать.

— Это не разговор, и дела не меняет — моего разрешения не было. Короче, вот что — я слышу как генерал барабанит пальцами по столу — Тебя допросить должны. По сам знаешь какому делу. Сегодня я встретиться не смогу — а завтра к двум подскочи на Таганку. Я заеду, проинструктирую тебя.

— А кто допрашивать будет?

Вахтерша усиленно греющая уши, чуть из-за конторки не вываливается.

— Руденко Роман Андреевич.

— Лично генеральный прокурор СССР?!

Мне даже прокалывать память не надо, чтобы понять все про Руденко. Монстр. Мастодонт советской политики в целом и следственного дела в частности. Возглавлял сталинские расстрельные тройки. Был главным прокурором Нюрнбергского процесса. Рулил следственной группу по делу Берии. Такой расколет меня и не поморщится. Покрываюсь липким потом. «А расскажите, товарищ Русин, почему вы решили включить диктофон, если писали от руки? И включали ли его вообще? Может эту пленочку с голосами вам кто-то уже дал? Готовую. Признавайтесь! Или вы нам уже не товарищ, а гражданин Русин?».

А вахтерша тем временем качает головой, бормочет ошалело:

— А ведь такой хороший парень, стихи читаешь!

Да! Такая потеря для СССР.

— Да вы там разыгрываете меня что ли?! — переходит на крик бабуля.

— Ясно, Степан Денисович, — прикрываю я трубку рукой — Буду как штык к двум.

Отхожу от вахтерши, и сразу утыкаюсь взглядом в объявление, написанное большими глазастыми буквами и вывешенное на стене холла — «Завтра, в понедельник общее собрание факультета в актовом зале. Повестка дня: Итоги и решения Внеочередного Пленума ЦК КПСС». Так… Подозреваю, что Хрущев весь свой Президиум перетряхнул, а может, и весь ЦК до кучи. Сосредоточится не получается — перед глазами толстое, мясистое лицо Руденко.

Стою, задумчиво пялюсь на объявление. Рядом останавливаются ребята из нашей тургруппы. Слышу за спиной смешки и знакомый голос, в котором просто бездна презрения.

— Я же говорю, у кого-то мания величия началась…

Оля… Все-таки староста не простила мне пренебрежения своим комиссарским телом. Весь день делала вид, что в упор меня не замечает, а теперь, наконец, решила укусить. Видимо и дальше будет мелко мстить при каждом удобном случае. Но о чем это она? Непонимающе оглядываюсь по сторонам, и замечаю на стене рядом с объявлением новый номер студенческой стенгазеты. В ней дружеский шарж, на котором изображен я сам — с узнаваемой бородой, в лихо заломленном берете. И почему-то за рулем автобуса. Без труда узнаю в рисунке Ленкину руку. Под шаржем чья-то эпиграмма:

У Руса энергии дикий напор, а вертится — вылитый глобус, и если поставить на Руса мотор, то был бы наш Русин автобус!

Очень смешно… Но рисунок и впрямь удачный, Баскетболистка молодец. Улыбнуться получается с трудом — лицевые мышцы отказываются подчиняться, в голову бухает набатом Слово.

Глава 6

Бог сутулится в облачной темени,

матерится простуженным шепотом

и стирает дыханием времени

наши дерганья опыт за опытом.

И. Губерман

Москва, общежитие МГУ.

20 июля 1964 года, понедельник, 8.00.

Утро опять начинается с новостей: Димон включает радио. «В воскресенье вечером закончился внеочередной Пленум ЦК КПСС, на котором…»Я слушаю скупые слова новостей и ровным счетом ничего не понимаю: пару слов о заговоре, пару о покушении на Хрущева. Главой заговора назван только один — Семичастный. Об остальных ни слова. И по количеству участников заговора можно отдаленно судить только по смене членов Президиума. Убрали 5 человек и выбрали пять новых. Про Брежнева, Шелепина и Захарова вообще тишина.

Я окончательно просыпаюсь и трясу головой. Это что вообще…? На кровати Индуса лежит свежая Правда, сам сосед, судя по звукам льющейся воды, сейчас в душе. Хватаю его газету, вчитываюсь в огромную передовицу, посвященную итогам Пленума. Читаю статью и не могу поверить глазам.

Да… Как говорится — хотели как лучше, получилось как всегда. Ладно: заговор, негодование шахтеров и доярок, вычистить поганой метлой из рядов… все по сценарию. Но какого черта в Президиуме остался Суслов — это же человек Брежнева! Как говорится ежу понятно. Но видно не Никите. Или он хотел избавиться от этого начетчика, но пока не смог?

Помимо бровастого из рядов Президиума и ЦК выбыли Воронов, Подгорный, Полянский и Шверник. Так сказать сочувствующие главарям заговора и верхушка украинского клана, который по идее поддерживал Никиту все последние годы. На теплые места зашли известные тяжеловесы — нынешний Председатель ВЦСПС и теперь уже вряд ли будущий глава Москвы Гришин, первый секретарь ЦК Белорусской ССР Мазуров, министр обороны Малиновский. Последний скакнул в Президиум даже минуя кандидатство в члены. Что тоже понятно — Хрущев усиленно задабривает армию. Но это не страшно, Малиновский мощно пьет (его обязанности давно исполняет Гречко) и скоро умрет. Как и тяжело больной Козлов. В Президиуме снова освободятся два места. Вспоминаю анекдот из брежневских времен про абонемент на траурную трибуну Кремля.

Но все это совсем не смешно, и я опять чертыхаюсь про себя. Оставшиеся два места заняли — Рашидов и представитель РСФСР Ефремов — мутная лошадка, про которую ничего конкретного сказать не могу. Хозяйственник, в моей реальности руководил под конец жизни Ставропольским обкомом, передал дела могильщику СССР — Горбачеву. Рашидов же вошел в состав Президиума от среднеазиатских республик. Тоже специфический товарищ, коррупционер — клейма ставить негде. И узбекских писателей он возглавлял, и главой Верховного Совета УзССР был, и даже в Карибском кризисе умудрился поучаствовать. Логика Хрущева и здесь мне в чем-то понятна — он ищет поддержки у республиканских элит в противовес своим бывшим украинским сподвижникам. Но не этих же в Президиум тащить?!

Из хорошего — в кандидаты избрали моего патрона Мезенцева. Какой стремительный карьерный рост! Мезенцев утвержден новым председателем КГБ, а учитывая, что скоро в Президиуме еще пару мест освободится, так перед ним и вовсе фантастические перспективы открываются. Из непонятного. Кандидатом в члены Президиума обратно вернулась Фурцева-старшая. И при этом она же осталась министром культуры. Аппаратные позиции Фурцевой явно усилились, но зачем это нужно Хрущеву? Возвращает старую гвардию?

Снова вижу Суслова в списке нового Президиума, матерюсь и бросаю газету на пол. Как же все бестолково-то…

Я еще раз проигрываю в голове сложившуюся картину. Во власти — полная мешанина, Никите опереться пока не на кого, он пытается балансировать между разными кланами. А это обычно до добра не доводит. Вывод: Хрущев — «хромая утка». Поменять что-либо в жизни страны ему сейчас будет очень трудно — просто не на кого опереться. И все его ближайшее время будет посвящено тому, чтобы согласовать позиции разных группировок и самому удержаться у власти. Но эпоха единоличных решений безвозвратно канула и партийцы его волюнтаризма больше не потерпят.

Димон с тревогой наблюдает, как я зло наподдаю ногой Правду. Подхватывает ее с пола и вчитывается в передовицу. Недоуменно морщит лоб:

— А что не так-то, Рус?

Я открываю рот, чтобы просветить своего наивного друга, но из ванной приходит Индус.

— Потом объясню — незаметно киваю я Димону на нашего штатного стукача — Опаздываю. Сегодня у Вики последний экзамен, нужно ее поддержать.

* * *

Жду Вику среди толпы абитуриентов у дверей аудитории. Волнуюсь так, словно сам сдаю экзамен. Девушка у меня конечно умница, но здесь такие «умницы» и «умники» со всей нашей необъятной страны собрались, конкурс на биофак просто огромный! Селезнева же не медалистка, и если она сейчас не получит высшего балла, то о поступлении, увы, можно забыть. От нервного ожидания меня отвлекает появление Левы:

— Рус, привет! Нам нужна своя машина!

Вот так — с места в карьер. Даже здесь меня разыскал. И в этом весь Коган — как только ему какая-нибудь идея в его брюнетистую голову западет, прятаться от него бесполезно. Но нас прерывают. Из дверей выпорхнула счастливая, празднично наряженная подруга. Я с надеждой подаюсь вперед:

— Сдала?

— Да! Пять!!!

Вика, взвизгнув, бросается мне на шею, мы счастливо смеемся. Последняя пятерка означает, что девушка набирает проходной балл и с 1-го сентября учится на биофаке. Сбылась мечта!

— Поздравляю, солнышко! С меня ресторан вечером.

На нас неодобрительно смотрят окружающие, и мы смущенно расцепляем руки.

— Я тоже тебя поздравляю! — к нам сквозь толпу протискивается Лева. И пока счастливая Вика делится с подругами-абитуриентами тонкостями сдачи экзамена, он шустро оттаскивает меня в сторону. Я обреченно спрашиваю.

— Кому нам?

— Клубу, конечно! В Абабурово ездить, на творческие вечера… Я знаю, что ты брал машины из гаража на Лубянке, но — Лева мнется — Сегодня Мезенцев дал машину, завтра не дал… Давай, хоть приценимся для начала!

— Звучит разумно — я смотрю на часы, прикидываю в уме трафик на сегодня. Времени до двух полно, и в принципе мы успеваем — А почему ты не на практике?

— Отгул дали. Вчера вечером в редакции опять аврал был.

— И кто на этот раз передовицу писал?

— Сам Сатюков! Примчался раньше времени из командировки, злой как черт. В субботу пытался на отца наорать, но тот его быстро поставил на место. Сказал: «личное распоряжение Хрущева», и главред сразу заткнулся. Потом помчался в Кремль как наскипидаренный — Коган делает жалобное лицо — Ру-ус… может, все-таки расскажешь, что случилось в пятницу?

— Лев, ты и так уже знаешь слишком много, и все, что можно, тебе Кузнец рассказал. А остальное, прости — я под подпиской. Нарушить я ее не могу.

— Да, я понимаю… — разочарованно вздыхает парень

* * *

В Москве машины сейчас продаются по адресу: Бакунинская улица, дом 21. Автомагазин располагается в первом этаже небольшого двухэтажного дома, причём на втором, судя по занавескам — жилые квартиры. Бедные люди! Это место — одно из самых популярных в столице после мавзолея и ГУМа — с утра до вечера тут толпится народ. В соседних дворах — импровизированный базар запчастей к машинам, да и сами автомобили продаются. Людей в зале магазина не просто много, а очень много. Записываются в очередь на машины, покупают запчасти к своим «ласточкам», кто-то просто приехал, как мы — прицениться и поглазеть.

Само помещение торговой точки не велико — касса, прилавки, да столы на два рабочих места. В центре зала выставлены образцы машин. Один — Волга ГАЗ-21 черного цвета с ценником в 5600 рублей, увидев который Лева грустно вздохнул. Другой — белый Москвич 410. На базе полноприводного вездехода М-402. Оно и понятно. Страна постоянно готовится к войне — частный легковой транспорт в любой момент может быть реквизирован в пользу армии. И в свободной продаже новых машин естественно нет, все только по предварительной записи.

Мы вышли из магазина, начали читать объявления, коих кругом было великое множество. Первое большими буквами на стене — "Запись иногородних на автомобили закончена". Ясно, что она, по крайней мере, была. В остальных объявлениях народ продавал и покупал с рук "Победы", "Москвичи" и Волги, была даже одна "Чайка" по цене 13142 рублей. Коган опять тяжело вздохнул. Вот на кой ляд она ему сдалась, дура здоровая?!

Потом мы с интересом поразглядывали посетителей. Обратил внимание, что большая часть — это брюнеты в специфических кепках-аэродромах. Понятно, грузины. И еще вокруг крутится много каких-то сомнительных личностей. Наивный Левка этого даже не замечает, но я, переживший 80-е и лихие 90-е, вычленяю их из толпы на раз.

Зашли за магазин, здесь во дворе тоже находилось несколько машин, которые продавали частники. Первым стоял подержанный зеленый Москвич, возле него суетился низенький мужичок в промасленной кожаной куртке.

— Сколько просишь? — спросил я, пнув ногой шину.

— Пять тысяч.

— Да ты че, мужик, — тут же возбудился Коган — Подержанный Москвич?! Да ему красная цена — трешка!

— Ну, походи, парень, поищи дешевле — мужичок равнодушно пожал плечами и отвернулся.

Тут же к нам подходит человек с «ярко выраженной кавказской внешностью»:

— Почем красавьица?

— Да вот, хочу за пять ее отдать, а ребята говорят много!

— Э, слюшай какой пять, я за пять с половиной заберу!

Угу… Вот и классическая разводка а-ля "аукцион".

— Ты подожди, уважаемый, зачем в наш разговор влезаешь?! — осек его Левка — Мы ещё даже торговаться не закончили, нехорошо.

— А ты кто такой меня учить? — вдруг совершенно без акцента спросил кавказец — Ты мне друг или родственник? Или меня знаешь, или вот его? — указал он на продавца.

К кавказцу подошли еще три человека, встали за его спиной. Испуганный продавец тут же спрятался за свою машину. Двор как-то резко опустел. Горячие кавказские парни явно нарывались на скандал. И я выступил вперед, прикрывая собой Левку.

— Мы живем здесь, это наш город. А ты в столице гость, вот и веди себя как гость!

— Самый умный, да? — хорохорится кавказец, брызгая слюной — Тебя забыл спросить!

«Покупатель» подступает ближе, хватает меня за отворот пиджака. Вернее пытается. Я накрываю его руку своей ладонью и резким движением выворачиваю наружу. «Кавказец» сгибается влево, ухает от боли. Его дружки тут же делают шаг вперед, но наши разборки неожиданно прерывает появление двух сержантов милиции.

— Граждане, почему нарушаем общественный порядок?

Я отпускаю «грузина», тот садится задницей на асфальт.

— Следуйте за нами.

Черт, только не это! Мне же с Мезенцевым скоро встречаться. А эти архаровцы сейчас еще протокол затеют заполнять. Но деваться некуда — не на улице же с ними разговаривать.

У ментов в магазине оказалась собственная небольшая комнатка — кабинет. Что, в общем-то, понятно. Автомагазин — точка криминогенная, всякого мутного народа здесь шляется много. Спекулянты, перекупщики, карманники и мошенники всех мастей — за всеми ними нужно усиленно присматривать. Не удивлюсь если здесь кроме ментов из местного РУВД еще и муровцы в штатском работают. На требование предъявить документы, скромно вручаю им свой паспорт с вложенной в него «индульгенцией».

— Это что? — сержант разворачивает лист и вчитывается в текст. По мере чтения взгляд его постепенно стекленеет. Наконец, он отдает мне честь и возвращает документы — Извините, товарищ Русин, вы свободны.

— Спасибо, товарищ сержант. Этот товарищ со мной, — киваю я на Леву — Я его тоже забираю.

— Э-э-э… начальник, почему их отпустил, нас держишь…? — возмущаются кавказцы.

Я оборачиваюсь на пороге кабинета и не могу удержаться от мести.

— Сержант, а этих граждан нужно бы выдворить из Москвы — очень плохо себя ведут.

* * *

Когда я приехал на Таганку, Мезенцев уже находился в квартире. Никакого кортежа у дома не было — лишь неброская серая Волга у подъезда. Но на этаже охранники все-таки стояли. Два румяных молодца споро меня обыскали и запустили в квартиру. Мезенцев был на кухне, что-то готовил у плиты. Черный пиджак висел на спинке стула, узел галстука ослаблен, рукава белой рубашки закатаны. На сковородке скворчит банальная яичница с салом, на столе батон хлеба, и спелые помидоры.

— Порежь хлеб с овощами, сейчас есть будем. Пообедать теперь и то толком некогда…

— Кстати, поздравляю с назначением! — придаю лицу соответствующее выражение, начинаю резать продукты.

— Нашел с чем поздравлять… — Мезенцев морщится и резко меняет тему — А ты почему здесь не живешь?

— Испугался — честно признаюсь я, выкладывая хлеб на тарелку — Ну а вдруг у Семичастного и Захарова остались сторонники в Комитете? И они знают адрес вашей конспиративной квартиры?

Генерал морщится. Я наступил ему на больную мозоль. Даже интересно, как он будет собирать свою команду в КГБ…

Мезенцев достает из морозилки бутылку водки. Разливает по рюмкам.

— За вас! — Московская особая ухает в желудок — А что там со следствием? Что с заговорщиками?

— Главные заговорщики идут на поправку, следствие ведет КГБ. Пока — генерал закусывает огурчиком — Но! Президиум решил назначить и независимое следствие.

— Руденко… — я не спрашиваю, констатирую.

— Точно. Стул под Никитой качается, поэтому он особо не возражал.

— И что теперь? На чьей стороне генеральный прокурор?

— Этого никто не знает, — пожимает плечами Мезенцев — этот товарищ всегда на своей стороне. Но с Сусловым он уже встречался.

Вот же… Цензурных слов нет. Генералы с охранниками ранены — на меня все и повесят, к бабке не ходи.

— Я тоже стрелял — генерал наливает вторую.

— Мы не частим? — я киваю на водку.

— Сейчас закусим — Мезенцев раскладывает яичницу по тарелкам, мы быстро терзаем ее вилками.

По мозгам ударяет легкое опьянение, мир слегка раскрашивается в правильные цвета. С утра ничего не ел, как бы не захмелеть.

— В Президиуме сейчас ситуацию раскачивать не будут — генерал закуривает — И так все висит на волоске. Союзники задают вопросы, в Партии брожения всякие…

–..нехорошие — заканчиваю я его мысль.

— Точно!

Мы молчим. Каждый размышляет о своем.

— Но папочку на нас собирать будут.

— С компроматом?

— С ним. Так что Руденко будет рыть землю, требовать материалы следствия, перепроверять все.

— Экспертизы всякие?

— И это тоже.

«А твоя сейчас задача — на кладбИще не попасть» — на ум приходят слова няньки царя из «Федота Стрельца». Очень в тему!

— Поэтому… К Руденко на допрос ты являешься — заканчивает мысль Мезенцев — Но показания не даешь.

— Это как?

— А так. Ты под подпиской о неразглашении. Забыл?

— Но там же неразглашение в связи с романом?!

— Какая разница? «Сведения, составляющие государственную тайну…»

— Так… А что именно составляет государственную тайну…

— Определяю я. Ты правильно все понял. Не боись, Алексей! Не будут они на тебя сейчас вешать отказ от дачи показаний. Пока эти люди с тобой хотят просто познакомиться, понять, что ты за человек, как тебя можно дальше использовать.

Использовать?! ЗА-ШИ-БИСЬ!

— И что делать?

— С волками жить — по волчьи выть — пожимает плечами генерал — Потерпишь чуток прессинга, распишешься в протоколе и исчезнешь на пару недель. Подписку о невыезде давать им откажешься, не объясняя причин и ссылаясь опять-таки на неразглашение. Никиту Сергеевича я предупрежу. Это тоже в его интересах — Мезенцев бросает на стол автомобильные ключи — Это от серой Волги внизу. Я себе другую машину вызову.

Вслед за ключами на стол ложится конверт, в котором явно банковская упаковка банкнот. И судя по размеру — не рублевых.

— А это считай премия к ордену. За особые заслуги перед страной. Обмывать будем?

— Так у меня нет его с собой — растерянно отвечаю я. В голове уже и так шумит — еще и орден кидать в стакан с водкой??

— А документы?

Uенерал лезет во внутренний карман пиджака, выдает мне две книжечки техпаспорта:

— Доверенности я тебе чуть позже сделаю и пришлю с нарочным.

— Два техпаспорта?? — я разглядываю с документами.

— Там в багажнике вторые номера. Неприметные.

— А те, которые сейчас на ней? Служебные?

— ОРУДовцы в твою сторону даже не посмотрят — кивает Мезенцев.

Я со вздохом засовываю документы в карман.

— И что решит пара недель?

Исчезнуть не проблема. Практика у меня считай, уже закончена. Вику можно взять с собой. Осталось решить, куда рвануть.

— Многое. Пыл у них поугаснет, мы замотаем следствие, подлечившихся охранников отправим подальше с повышением служить. Куда-нибудь на Сахалин. Пусть Руденко сам туда съездит. В Президиуме за это время обстановка устаканится…

— Хорошо бы еще на Суслова папочку собрать — дохожу я до правильной мысли.

— Соображаешь! — одобрительно кивает Мезенцев — Я уже запросил архивы. Михаил Андреевич не святой. В 38-м работал вторым секретарем Ростовского обкома. Тоже подписывал расстрельные списки.

— А Руденко?

— Этот вообще в тройках заседал. Найдем чем надавить. Но нужно время, улавливаешь нить?

— Улавливаю.

Теперь тяжело вздыхаю уже я и снова утыкаюсь в тарелку. Мезенцев разливает по третьей и убирает початую бутылку в холодильник.

— Ну, раз ты все понимаешь правильно и улавливаешь… за тебя!

Мы выпиваем и заканчиваем подчищать тарелки. Мезенцев опять закуривает:

— А что будет с Брежневым и Шелепиным? — интересуюсь я.

— Следствие открыто, твоя пленка приобщена к делу. Формально им светит покушение на убийство и попытка насильственного захвата власти. Сидеть они будут до суда, но думаю, сам суд будет закрытым. И где-нибудь подальше от Москвы. По крайней мере, мне пока поступило указание все засекретить.

— Такое не скроешь — я морщусь от запаха дыма. Мезенцев замечает, вдавливает окурок в пепельницу.

— Никита будет решать. Вместе с Президиумом.

Генерал достает записную книжку, пишет в ней цифры и, вырвав листок, протягивает мне.

— Это номер телефона секретного коммутатора дежурного по управлению. После допроса — уедешь из Москвы, но дашь знать, где ты и как тебя найти. Все понятно?

— Предельно — я забираю бумажку, кладу ее в карман брюк.

— И ничего не бойся. Время работает на нас, отобьемся.

Мезенцев встает, надевает пиджак. Крутит диск телефона, стоящего на холодильнике, вызывает машину. Я тупо разглядываю пустую рюмку. Как жизнь-то резко поменялась!

— А скажи мне, Алексей, какие у тебя отношение с Фурцевой?

— С младшей или со старшей?

Генерал закатывает глаза:

— С обеими, Леша, с обеими!

— Ну… со Светой мы учимся вместе и отношения… эээ… — тут я чувствую как краснею — Вполне дружеские. Месяц назад вместе ходили на прием в СООД, потом в музей Васнецова. На этом все. А вот со старшей Фурцевой у нас отношения напряженные. Она меня почему-то приняла за охотника за приданым ее дочери. Обвинила огульно в том, что я за счет ее высокого положения хочу получить блага и построить карьеру. Пришлось объяснить ей, что она не права. Объяснил в довольно резкой форме.

— Зачем ты вообще с ее дочерью связался?! — укоризненно качает головой Мезенцев.

— Случайно получилось. Но согласитесь, Степан Денисович, если бы не Света, я не познакомился бы с Брежневым, и их заговор удался бы.

— Алексей, а ты не находишь, что у тебя в последнее время слишком многое происходит случайно?

Я молчу. Не хочу больше оправдываться. Мезенцев вздыхает.

— Я вчера на Пленуме имел разговор с Фурцевой, министр о тебе расспрашивала. Со смехом рассказала мне последние слухи — не поверишь, но тебя многие считают моим внебрачным сыном! И у меня сложилось впечатление, что настроена она по отношению к тебе очень даже благожелательно.

Да… Вот как ветер то переменился! Я усмехаюсь. Был студент Русин никем, а теперь вдруг завидным женихом стал — Хрущева спас, орден получил…

— Да мне такая теща даром не нужна!

— Хорошо, что ты это понимаешь. Держись от этой семейки подальше. Историю про Стрельцова слышал?

— Слышал.

— Фурцева дама очень злопамятная. И себе на уме. Один раз ее из Президиума пришлось убирать — интриговала против Никиты.

— Думаете, споются они с Сусловым?

— Даже думать пока про это не хочу!

Генерал устало трет глаза. И я ему даже сочувствую. Свалилось же на мужика "огромное счастье"…

— И вообще — молчи, Алексей, побольше. Молчание — золото. Сейчас каждое твое слово может быть использовано против тебя.

— Это вы о чем?

— О твоих речах у костра за кружкой вина.

— Уже и об этом успели донести?!!

— Алексей! «Донести» осталось в прошлом, в сталинских временах. Выбирай, пожалуйста, выражения по-аккуратнее, раз уж мы с тобой теперь по одну сторону баррикад.

— Ну…не донесли, так доложили.

— Вот! Это уже более корректный термин. Донос — это наговор. А мы предпочитаем использовать в работе только достоверную и проверенную информацию.

Бла— бла-бла… Какие у нас теперь в КГБ высокие стандарты! А по мне — что в лоб, что по лбу.

Генерал надевает пиджак, затягивает узел галстука. Перед самым уходом я спрашиваю:

— Степан Денисович, а к Аджубею можно заехать проведать?

— К нему все еще никого кроме родных не пускают. Вот вернешься из… «отпуска» и проведаешь.

* * *

— Солнышко! Что с тобой??

На Вике лица не было. Мы встретились у массивного здания ресторана Пекин, который одним своим крылом выходил на площадь Маяковского. Где, собственно, и началась моя эпопея с диссидентами и КГБ. Девушка была одета очень просто — черная юбка, белая, строгая блузка. Волосы зачесаны в жесткий пучок, на лице ни следа косметики. И это «выходной» наряд для праздника?!?

— Случилось, Русин, случилось — в голосе девушки прорезался металл.

— Опять тревожный набат в голове?? — я оглянулся. Вокруг было прилично народу, но рядом — никого. Москвичи после трудового дня спешили по домам, возле ресторана толпилась очередь.

— Набат у тебя в штанах! — Вика раскраснелась. В гневе она была прекрасна!

— Говори, что у тебя с Быковой!

Суки! Донесли уже. Не Москва — а проходной двор.

Я плюю на свои модные джинсы, падаю перед Викой на одно колено, хватаю ее за руку и начинаю блажить голосом незабвенного управдома Бунши из "Ивана Васильевича…":

— Виктория Андреевна, я царствовал! Но вам не изменил. Меня царицей соблазняли, но не поддался я! Клянусь!

Девушка фыркает, пытается вырвать у меня руку. Не получается. На нас начинают оглядываться.

— Вик, честно. Ничего не было. Пылесос на меня запала, явилась ночью в палатку…

— И что??

— И ничего. Как пришла, так и ушла. Ребята проснулись от моего смеха, увидели убегающую Ольгу. Ну а потом как в том анекдоте — я встаю на ноги, отряхиваю колени и интригующе замолкаю на самом интересном.

— Ну, какой хоть анекдот-то?! — не выдерживает любопытная Вика и на ее лице появляется слабая улыбка. Ура! Лед тронулся, суд и расстрел отменяются!

— Анекдот…? — я делаю вид, что с трудом вспоминаю — На заседании парткомиссии утверждают нового директора завода. Характеристика — блеск, рекомендации — отличные. Позже в курилке сидит понурый кандидат и ломает папиросы дрожащими руками.

— Вася, как прошло?

— Прокатили…

— За что?!

— Выступил парторг и говорит: «У кандидата в прошлом году была темная история с пальто — то ли он его украл, то ли еще что".

— А что было на самом деле?

— Да на партактиве из раздевалки у меня пальто стащили.

Анекдот старый, с бородой, но Вика смеется, демонстрируя жемчужные зубки. Ах какая шейка. Я чувствую, как повторно влюбляюсь в девушку.

— Ладно, Русин, поверю тебе на этот раз. Мой тревожный колокол и правда, молчит.

— Тогда идем в ресторан? — я с тяжелым вздохом смотрю на наряд подруги. Не, не так я себе представлял сабантуй. Взял кучу денег, пригласил друзей с девчатами и вот на тебе… Испортила весь праздник.

— Идем. Только последний вопрос. Отвечай ка друг мой любезный. Почему от тебя водкой пахнет?!?

Очередной залет. Я чувствую как краснею. И ведь трюк с Буншей уже не повторишь. Мы почти подошли к очереди.

— Вик, тут такое дело… Мезенцев поздравлял… В связи с одним делом — потом расскажу. И даже покажу. Ну и был у меня небольшой фальстарт что ли…

— Это связано с субботними делами? Ну когда мне плохо было?

— И с ними тоже. Давай уже зайдем внутрь — взмолился я — Надоело на улице торчать.

— Как же ты войдешь? Вон какая очередь!

— Как обычно. С помощью старого трюка — я начал протискивать сквозь толпу, выкрикивая — «У нас бронь!». Народ мрачно смотрел, но не препятствовал. Пока шли я тихонько налепил на ладонь десятку. Оперся рукой о прозрачную дверь. Пожилой швейцар, увидев купюру, округлил глаза. Тут же убрал табличку «Мест нет» и открыл дверь. Пожал руку.

Десятка незаметно переместилась в его ладонь, и мы оказываемся в холле одного из лучших ресторанов столицы.

— Уважаемый, мы ждем друзей, которые должны к нам присоединиться — две молодые пары. Спросят про столик на фамилию Русин — проводите к нам.

— Все сделаю, не беспокойтесь!

Конечно, сделаешь дед, за такие-то щедрые чаевые! Вот не знаю, как они определяют финансовую состоятельность посетителей, может, какими условными знаками обмениваются между собой, или глаз у них до такой степени наметан, но не успели мы с Викой и пару шагов сделать, как рядом с нами появился метрдотель. Полноватый представительный дядька с благородной сединой в волосах и пышными дореволюционными бакенбардами! Метрдотель был сама предупредительность и встретил нас как родных. И место нам на выбор предложил, и к столику отвел, и на руки официанту сдал.

В ресторане два огромных зала — русской и китайской кухни, и мы, конечно, выбрали китайский зал, о чем впоследствии не пожалели. Сейчас это чуть ли не единственное место в Москве, где можно попробовать экзотические блюда. Сам я никогда здесь не бывал, поэтому рассматриваю интерьер китайского зала с огромным интересом. Высокие потолки, лепнина, ценные породы дерева, гранит и мраморные полы — красота просто необыкновенная! Интерьеры — настоящее произведение искусства: украшенные стены и колонны, деревянные резные панели и ширмы ручной работы, изумительные картины на стенах — роспись по китайскому шелку.

Пока Вика с восхищением осматривается, я обращаюсь к Слову, делая легкий прокол в памяти. И через минуту со знанием дела рассказываю Вике, что данный зал оформляли лучшие китайские дизайнеры и декораторы, это дар Поднебесной городу Москве. О чем напоминает знаменитое панно, на котором изображен Сталин, пожимающий руку Мао. Но сейчас вместо Сталина там уже собирательный образ русского в белом кителе. Через год-другой такая же участь постигнет и Мао — Хрущев с ним окончательно разругается.

А двенадцать хрустальных люстр, украшающих потолок — это уже трофеи из Германии, между которыми на удивление гармонично вписаны большие китайские фонарики с шелковыми кистями. Короче, очень оригинальная смесь европейского и восточного стилей. Правда, уютным этот зал назвать трудно, несмотря на все китайские вазы и статуэтки. Уж слишком огромными были его размеры, и столы просто терялись на этих просторах.

Пока мы с Викой изучаем меню, появляются наши друзья. Парни наряжены по-простому — брюки и пиджаки поверх рубашек, без галстуков. Лена «Баскетболистка» тоже одета очень — скромно. На ее синем платье лишь выделяется белая искусственная роза в районе правого плеча. А вот Юля… Да, сегодня она решила еще раз нас всех поразить. Эффектная блондинка надела короткую голубую юбку выше колен, и кремовую блузку с низким вырезом. Декольте украшено большими красными бусами, которые приковывают внимание не к себе, а к красивой груди девушки. А точнее к идеальной ложбинке ее бюста.

Я скосил взгляд на Вику, опустившую глаза. Да… Уделала сегодня всех блондиночка! По поведению друзей сразу понятно, что Лева и Юля здесь не первый раз, а вот Димон и Лена таращатся на всю эту экзотику с таким же восторгом, что и мы. Официант в белом кителе раздает всем меню, и мы углубляемся в дебри китайской кухни. Первым не выдерживает Кузнецов:

— Рус, а что здесь вообще можно заказать? Какие-то акульи плавники…

— Это не бери, фигня полная! — вместо меня отвечает Юля — В прошлый раз мне очень понравился салат "Дружба народов". Его здесь все заказывают — там кусочки рыбы, филе говядины и свинины в кляре, и еще жареные китайские пельмени. Тебе наверняка понравится. Суп с крабом вкусный был…

— Хорошо, с салатом определились. Что еще берем? Может, утку по-пекински на горячее закажем?

— А нам в этом зале и что-то из русской кухни приносили — припоминает Лева — мы здесь и жюльены ели, и заливное из осетрины…

— Ну, уж нет! Жюльены с осетриной и в другом месте поесть можно, — решительно отказываюсь я — а здесь нужно что-нибудь необычное взять. Девчонки, цыпленка в кисло-сладком соусе берите, не прогадаете!

После долгих обсуждений и консультаций с официантом, обширный заказ, включая спиртное, наконец сделан, и можно расслабиться. В высокие хрустальные фужеры льется шампанское, и первый тост мы поднимаем за Вику. Все поздравляют ее с поступлением, говорят какие-то приятные слова, и даже Юля сегодня сама любезность. Хотя скромный Викин наряд та смерила пренебрежительным взглядом и поморщилась. Вика сегодня чувствует себя неуверенно на фоне привычно яркой подруги Димона. А вот не нужно было меня наказывать и из себя строгую учительницу изображать, помучайся теперь!

Приносят наш салат — порции просто огромные. А тарелки еще и необычные — вся китайская посуда для ресторана была изготовлена по спецзаказу в Китае. Другая часть предметов сервировки — трофейная, выделена элитному ресторану из госфондов. Поэтому столы в зале выглядят очень красиво.

— Так, народ, у меня очень важное объявление! — стучу я лезвием ножа по хрусталю, привлекая внимание друзей — На следующей неделе мы с Викой уезжаем отдыхать на юг. На машине, дикарями.

Девушка смотрит на меня круглыми глазами. И мстя моя была страшна!

— В связи с этим, предлагаю присоединиться. Ну…! Кто смелый и хочет поехать с нами?

Секундное затишье, а потом за столом поднимается такой гвалт, что на нас начинают оглядываться. Я успокаивающе поднимаю руки:

— Все вопросы задавайте в порядке живой очереди.

— Леш, это прямо как в фильме «3+2»?!! — восторженно спрашивает Вика. Фильм этот сейчас дико популярен в СССР, и все его постоянно обсуждают. У героев уже появилась масса последователей и подражателей.

— Точно. Будем жить в палатках, плавать целый день, нырять с маской и вообще предаваться ленивому безделью.

— Девчонки в общаге с ума от зависти сойдут… — мечтательно замечает Лена — Так романтично, правда как в кино…

— Русин, а на какие деньги гуляем? — с прищуром интересуется меркантильная Юля.

— Я получил очень хороший гонорар, с финансами у нас проблем как раз нет — Лева с Димоном понятливо переглядываются.

— А с чем тогда есть? — не унимается зазноба Кузнецова.

— Со второй машиной. Вшестером в Волге мы, конечно, уместимся, но ехать далеко, одуреем от тесноты и духоты. Да и вещей будет много.

— На багажник сверху можно погрузить — размышляет Димон.

— Стоп! А откуда Волга? — удивляется Лева — Утром вроде еще не было?

Я вижу, как Коган морщится. Явно вспоминает грузин из автомагазина. Еще легко отделались!

— Степан Денисович дал попользоваться.

Кузнецов оборачивается к Леве:

— А вашей Победой попользоваться нельзя? Починим!

— Там что-то с карбюратором вроде бы. Но поскольку отец на ней больше не ездит, она так и стоит второй год в гараже не отремонтированная, все руки не доходят починить.

— Хорошо, а мастер знакомый у вас есть?

— У дяди Изи есть.

— Ну, так надо ее ремонтировать и ехать на ней! Права ведь у тебя есть?

— Есть… — мнется Левка — но нужно начала у отца разрешение спросить.

— Спросим. Прямо завтра с Марком Наумовичем сами и поговорим, да Рус? У нас с Лехой тоже у обоих права есть, еще с армии. Если подменять друг друга в дороге, быстрее доберемся.

— Погодите! — нас прерывает Юленька — А почему вы решили, что мы хотим ехать на юг на машине?

— Но мы и хотим! — в разговор вступает и Лена. Смотрит вопросительно на Вику. Та решительно кивает.

— А я хочу на юг самолетом! — капризно произносит подруга Димона.

Кузнецов раздраженно морщится. Переглядывается со мной. Я тихонько пожимаю плечами. Предупреждал же дурака — не твое!

— Не собираюсь в потном автомобиле два дня трястись!

Да, зайка. В советских автомобилях кондиционеры не предусмотрены. Их и в западных машинах еще днем с огнем не сыщешь.

— Можешь вообще не ехать — теперь раздражение охватывает и меня. Пора поставить нахалку на место.

— Нет, я хочу, но…!

— Юль, я могу забрать тебя из аэропорта, когда мы приедем на место — примирительно произносит Кузнецов.

— А куда мы едем? — наконец, звучит правильный вопрос. И задает его моя любовь.

Неожиданно нас прерывают.

— Русин? Алексей?!

Я оглядываюсь. Рядом со мной стоит глава Союза писателей СССР — Константин Федин. Собственной персоной. Темный аппаратный костюм, во рту — дымящаяся трубка, в левой руке — коричневый портфель.

— Здравствуйте товарищи! — Федин здоровается со всеми кивком, мне жмет руку.

Ребята встают, тоже приветствуя его. Федина они знают по моим рассказам, а Вика так и вовсе знакома с ним лично, поэтому сейчас все с любопытством таращатся на знаменитость. Константин Александрович быстро улавливает ситуацию, показывает в сторону пустого столика рядом с одной из колонн.

— Уделишь мне минутку?

— Конечно! Ребята, подождите меня, я ненадолго — виновато смотрю на Вику. Та ободряюще мне кивает.

Мы пересаживаемся за столик Федина. Корифей сразу заказывает бутылку водки, несколько закусок. Вытряхивает трубку в пепельницу.

— Я тут почти каждый вечер ужинаю…

— Почему не в ЦДЛ? — удивляюсь я.

— Замучают просьбами.

Ага, это он про писателей-попрошаек. Тяжела ты жизнь раздатчика благ у социалистической кормушки! Может и мне чего-нибудь у него попросить? СССР — это же огромная касса взаимопомощи. А я туда еще руку толком не запускал. Шутка.

— Ты куда пропал? — Федин взглядом показывает мне на водку и вторую рюмку, но я мотаю головой. Хватит мне сегодня. Тем более смешивать.

…Помню, как году в 90 м, за год до развала СССР, был на конференции учителей в Чехословакии. После всех положенных мероприятий в Праге, новый чешский друг позвал меня к себе в гости, в небольшой город Сватов, что под Карловыми Варами. Остановились в доме его родителей — пожилой, похожей друг на друга, паре пенсионеров. На следующее утро проснулся от громких криков под окном — чехи, в основном молодые ребята, ходят по улицам, поют песни.

— Это наш национальный праздник, Помлазки — поясняет мой друг за завтраком — На вот, выпей рюмку оливкового масла.

Уже в этот момент я начал подозревать неладное. Но рюмку выпил. Далее мы выходим на улицу, и мне вручают ивовый прут с разноцветными ленточками. Нас уже ждет компания молодых чехов, вместе с которыми мы идем от дома к дому и горланим песню, слова которой я теперь легко могу вспомнить, но не стану. Ибо это не те воспоминания, которые оставляют светлый след в жизни. Почему? Да потому, что в каждом доме выходит хозяйка и выносит поднос с алкогольными напитками. Чехи шлепают ее прутьями по попке, выпивают рюмку-панак и идут дальше. Проблема одна. Точнее две. В каждом доме наливают разное — ром, водку, сливовицу, грушовицу, меруньку и даже такие экзотические напитки, как фернес и татранский «чай». Последнее и вовсе темная 90-то градусная бурда. Вторая проблема — домов много и поздравить надо всех. Родственников, друзей, знакомых… К полудню, несмотря на то, что масло помогает — от смешения алкогольных напитков чувствуешь себя очень плохо. Вечером — умираешь от похмелья. В России так не пьют, как пьют чехи на Помлазках…

— Нет, спасибо — вежливо отказываюсь я от угощения Федина — Я никуда не пропал. Просто тяжелая неделя была.

Эх, дорогой Константин Александрович, это ты еще не знаешь, насколько тяжелой она для страны выдалась.

— Зря отказался — глава Союза писателей выпивает рюмку, подцепляет вилкой кусочек копченого угря — Есть отличный повод. Собрался я вечером сюда, а на выходе меня секретарь догнал — из типографии прислали к нам в Союз сигнальный экземпляр твоей книги! Сами-то они не смогли тебя разыскать.

Федин достает из портфеля книгу с красным форзацем. На ней крупно написано название — «Город не должен умереть». Чуть меньшими буквами фамилия автора — А.С. Русин. Все это на фоне стилизованного изображения средневековых башен Кракова. Я под усмешку Федина, хватаю «Город». Перелистываю, прислушиваясь к шелесту страниц, вдыхаю запах типографской краски. Лезу в самый конец. Тираж 56 тысяч!

— Поздравляю, Алексей! — Константин Александрович жмет мне руку — С тебя банкет!

— Само собой — я опять листаю роман. Бумага, шрифт, все выглядит отлично.

— К сожалению, внимание к книге смазано последними событиями — Федин тяжело вздыхает — Но думаю, тебя будут разыскивать журналисты. Особенно, польские. Мне же не надо напоминать, что все должно быть согласовано со мной лично?

Я киваю, продолжая разглядывать «Город». Моя первая книга. Моя первая ступенька во власть и к спасению страны. После заговора, я уже стою на второй или даже на третьей, но первую — не забуду никогда.

— Ладно, иди к друзьям — опять усмехается Федин, добродушно наблюдая за моим волнением — Через пару недель зайди в правление. Будет тебе от нас подарок.

Я автоматически киваю, тепло прощаюсь и иду к нашему столику.

— Ребята! Смотрите, что у меня! — я выставляю перед собой книгу. Раздается дружный вздох.

— Русин! — почти кричит Димон. Вика бросается мне на шею.

— Официант! — это уже Коган — Еще шампанского!

Глава 7

Экклезиаст ещё заметил:

соблазну как ни прекословь,

но где подует шалый ветер,

туда он дуть вернётся вновь.

И. Губерман

— Ммм… А какой был сладкий десерт! — Вика делает пируэт, целует меня в губы — Прямо как ты сейчас!

Я же пытаюсь удержать девушку за талию и одновременно попасть ключом в замочную скважину. Мезенцев заверил меня в полной безопасности Таганки, поэтому после ресторана мы вернулись на бывшую конспиративную квартиру. Где еще бедному студенту уединиться с любимой девушкой?

Десерт же был не только сладким, но еще и с необычным названием — "Цветок Майя". Его очень советовал попробовать официант, и наши подруги естественно не отказались. Корзиночка из бисквитного теста размером в два раза больше обычной песочной, с ванильным мороженым внутри. Но главный прикол в том, что поверх мороженого выложены зелёные листья и жёлтый початок кукурузы, сделанные из белково-заварного крема. Так что «Цветок» полностью в тренде — кукуруза сейчас царица полей!

— А я слышала от девчонок — Вика бросает сумочку на пол прихожей, дожидается пока я закрою дверь. Сбрасывает туфли — На Западе женщины под музыку раздеваются для мужчин.

— Стриптиз? — я разглядываю подругу будто впервые — Вика, это все шампанское!

— Ну и пусть! — девушка подзывает меня к себе пальчиком и я иду вслед за ней как привязанный в гостиную. Там Вика ставит пластинку Роберта Максвела. Мелодия As Time Goes By. И под звуки саксофона, плавно покачиваясь, начинает раздеваться. Сначала эротично снимает блузку. Кидает ее мне. Я хватаю ее и падаю на диван. Ноги не держат, пульс зашкаливает. Вслед за блузкой Вика начинает снимать чулки. Быстро смотрю на окно — слава богу шторы закрыты! Первый чулок отправляется опять ко мне, длинная нога во втором, ставится мне… на ширинку брюк. Там уже все твердо и я лишь огромным усилием заставляю себя дождаться окончания.

Вика еще больше задирает юбку, начинает наклонившись ко мне скатывать чулок. Это я говорил, что ее строгая одежда «а-ля» учительница не сексуальна? Забудьте.

Кладу руки на ногу, помогаю с чулком. И не только. Мои ладони тянутся к Викиным трусикам и вот она уже садится на меня сверху. Абсолютно голая. Последний элемент одежды — бежевый бюстгальтер — отправляется моим мощным броском на стол. Пока я его кидаю, Вика успевает расстегнуть мою ширинку.

И тут же мы сливаемся в одно целое. Я целую возбужденные соски девушки и она мне отвечает страстным стоном. Чем быстрее мы ускоряем наши движения, тем сильнее меняется реальность вокруг. Над нашими головами появляется уходящий далеко ввысь столб света. Что?! Я пытаюсь замедлиться, но Вика не дает.

Столб света, который вначале выглядит как ниточка, вдруг начинает расширяться и становиться все более и более ярким, странным образом освещая при этом не комнату и нас, а только сам себя. Я чувствую, как мы подходим к финалу, Вика кричит и бац… вокруг — только этот свет, и ничего больше.

А нет… Все-таки что-то есть, какая-то голубая горошинка. Горошинка? Да это же Земля. Я парю над планетой словно геостационарный спутник. Могу разглядеть любую деталь. Взгляд — словно зум на продвинутом фотоаппарате. Вот передо мной Африка, Красное море. Я могу все — приблизить, отдалить. А главное понять красоту мира, его гармонию. Хотя секунду… Эта гармония вовсе не так совершенна как мне кажется. То там, то здесь в совершенной картинке есть грязные кляксы. Червоточины. Они расползаются, отравляют мир. Пытаюсь приблизить одну из них. Кажется, это Сирия, Дамаск. Грязью несет на всю столицу от усатого мужчины в красной феске и военной форме с погонами полковника. Он сидит на каком-то официальном заседании с десятком других мужчин. Я тянусь к нему, разглядываю дюжину темных линий, что тянутся от него во все стороны. Некоторые из них и вовсе разбросаны в другие страны — большей частью в Израиль. Что в нем такого важного, что мне его показывают??

— Камиль, а ты что об этом думаешь? — произносит один из мужчин на арабском. Я понимаю арабский?

Торжественной сонатой в голове начинает петь Слово. О чудо! Я понимаю отдельные фразы… Этот Камиль — одна из тысяч монад Люцифера на Земле? И он делает что? Разрушает мир на Ближнем Востоке. Полковник безопасности Сирии — глубоко законспирированный израильский разведчик, готовящий войну. Я вглядываюсь в волевое лицо Камиля — он предлагает на военной коллегии высадить тополя на Голанских высотах. Так солдатам во время учений не так жарко будет — тополя дают тень. На самом деле высокие деревья — отличный ориентир для израильской артиллерии и самолетов. Будут накрывать сирийцев первым же залпом. От всех этих планов смердит хаосом. Я прислушиваюсь к Слову и понимаю: любая война — это разрушение божественной гармонии. Но ведь войну готовят и арабы! Почему мне показывают только еврея?

Прислушиваюсь к Слову. Нет, ничего не понимаю. Слишком сложно. Я делаю попытку еще выше взлететь и направить свой полет на севере. Вот же, рукой подать до южных границ Союза…

Хлоп! Щека взрывается болью и меня мгновенно выбрасывает обратно в тело. Хотел в Союз? Добро пожаловать в Москву.

На мне все также сидит Вика, только теперь она смотрит на меня квадратными глазами и не движется. Прижала руки ко рту.

— Леша, что с тобой!?

— Ты мне дала пощечину? — я потерь горящую щеку.

— Ты страшно закричал так, выгнулся и потерял сознание. Я испугалась!

— Все хорошо, солнышко. Просто… ну все очень необычно у нас случилось, вот я и перенервничал что ли… Пойдем спать.

21 июля 1964, вторник, 8.10.

Москва, Лубянка, Второе главное управление.

— Юрий Борисович, что делаем с ДОРом по студенту? — лейтенант КГБ Алексей Москвин положил папку с документами на рабочий стол полковника Измайлова, присел на стул рядом. Первый же лист в папке назывался Дело оперативной разработки № 723.

— Съесть и забыть?

Юрий Борисович налил себе и лейтенанту чая из чайника в большие граненые стаканы в подстаканниках.

— Угощайся, Леша — полковник насыпал из кулька сушек в небольшую вазочку, подвинул ее к Москвину — Как раз время файв`о`клока как выражаются англичане. Ты же знаешь, что я сначала готовился по линии ПГУ на английское направление?

Лейтенант кивнул и принялся, обжигаясь, пить чай.

— Там не сложилось — Измайлов щелкнул сушкой — Зато привычек нахватался… Например, не есть сахар в прикуску, спокойно жать руку через порог, вынимать ложку из чашки, после того, как помешал сахар в чае… Вот на таких мелочах валятся наши разведчики.

— Вас на нелегала готовили?

— Да. Но мою группу расформировали и я пошел в ВГУ.

Мужчины помолчали.

— Ладно, давай к нашим баранам — полковник отставил стакан с чаем, углубился в бумаги, что принес Москвин.

— Пока не вижу, что тут нужно съесть — Измайлов отложил папку, усмехнулся — Бумага плохо переваривается.

— Как что?? — лейтенант тоже отставил чай — Этот Русин… он же доверенное лицо Мезенцева и Хрущева. Стрелял в Захарова, арестовывал Шелепина с Брежневым! Я даже думаю… — Москвин тяжело вздохнул — Это какой-то наш сотрудник под прикрытием. Так резко сработал, выскочил словно черт из табакерки. Его наверное, лично Мезенцев готовил у себя в 3-м управлении.

— Да, мы сидим на бомбе — согласился полковник — И она может в любой момент рвануть. Давай вот как поступим. Мы вот эти бумажки — Измайлов вытащил из папки несколько документов — Переложим в другую папочку. Формально про ДОР по студенту никто кроме нас и Захарова — не знает. Николай Степанович сейчас в тюремной больнице, ему не до нас. Мы же продолжаем разрабатывать грузинских цеховиков и сдается мне, делаем очень нужное для страны дело.

Лейтенант послушно кивнул, допил чай.

— Почему нужное, ты спросишь? Комитет стоит на ушах, раскручивается дело заговора, а мы тут каких-то грузин ловим…

— Ну мы же экономическими делами занимаемся — пожал плечами Москвин — А тут миллионы крутятся.

— Узко мыслишь, Леша — полковник поднял указательный палец вверх — Хрущев после заговора Семичастного будет делать что?

— Чистить Комитет.

— Это тоже. Но главное. Я думаю, он отменит запрет на разработку 1-х секретарей. И тут мы ему через Мезенцева на блюдечке приносим кого?

— Мжаванадзе.

— Теперь правильно думаешь. Сейчас наверняка Хрущев по высшей номенклатуре пройдется и тут наша разработка с ниточками к самой верхушке Грузии очень к месту будет. И тут мы заработаем очков у нового руководства. Так что продолжай рыть землю, пиши рапорт на арест этого Айзеншписа — я санкционирую. Аккуратно берите его и сразу сажайте к нам, во внутреннюю тюрьму. Благо ее открыли. И начинай жестко колоть. Пусть сдает Кацо и других теневиков, которые фигурируют в маляве воров. Будем выстраивать цепочку к Мженавадзе.

— А как же студент? — лейтенант кивнул на вторую папку — Все это выглядит очень подозрительно. Если он наш сотрудник, то почему его нет в картотеке? А если нет, то как вообще возможна такая стрельба посторонним на Лубянке??

— Сейчас очень многие в этих стенах — полковник задумчиво посмотрел в окно — Задаются теми же самыми вопросами. Мезенцев то оказался очень не прост. Такого боевика подготовил… Или!

— Что или?? — лейтенант напрягся.

— Это сложная подводка к Хрущеву — Измайлов побарабанил пальцами по столу — Ты читал последний аналитический отчет ПГУшников?

Лейтенант утвердительно кивнул.

— Значит знаешь, что наш вероятный противник перешел к тактике подготовки агентов влияния. Как только стало ясно — сразу после Карибского кризиса — что в ядерной войне победителя не будет и военными методами нас не разбить, умные головы в Лэнгли предложили концепцию «осла груженого золотом».

— Который открывает ворота любого осажденного города?

— Точно — полковник встал, убрал вторую папку в сейф — Сдается мне ослов у нас и своих хватает. А если еще и чужие появятся… Ладно, Москвин, иди, работай. Этим студентом я пока сам позанимаюсь. Хорошо, что у нас в его окружении агентура есть.

22 июля 1964 года, среда, 7.10.

Красково, Подмосковье

— …ни свет ни заря! — старый вор Петрович открыл калитку в заборе и недовольно уставился на Славика. Молодой, вертлявый подельник уже нетерпеливо приплясывал у входа.

— Подъем, Петрович! Построение на перекличку — Славик засмеялся и пожал крестному руку.

— Чего так рано? — старый вор приглашающее махнул в сторону летней веранды. Пока расселись, пока заварили чифирь, солнце уже начало припекать.

— Бурильщики начали Кацо раскручивать — Славик сделал глубокий глоток, закрыл в наслаждении глаза — Взяли его кореша.

— Еврейчика?

— Да. «шпица» этого. Вчера облава у ГУМа была, приняли прямо с лавэ на кармане. Мне знакомые фарцовщики рассказали. Он им хотел доллары втюхнуть, хорошо, что не взяли.

— Ну это значит ему бабочка светит. 88-я статья. А точно бурильщики? Может легавые?

— Нет, минтоны не при делах.

— Так… — Петрович закурил сигарету, глубоко затянулся — А что по углам? Есть что?

— Чемоданы пока не нашли — развел руками Славик — Пацаны уже устали порожняк таскать, хотят на дело. Петрович! Отпусти в Тбилиси!

— Ты дурак? — старый вор резко затушил сигарету в пепельнице — Сейчас и там кипеж выше небес — все на нервах. Хотите, чтобы приняли как этого Шпица? Сиди тихо и не отсвечивай! А чтобы вам веселее было, есть одна наколочка. Про поселок писателей Переделкино слышал? Напела мне одна птичка, что там богато жить стали. Записывай адресок. Только не сразу. Надо походить, последить. Усек? Ну и ладненько.

* * *

Среда оказалась паршивым днем. По нескольким причинам. Во-первых, Вика уехала до выходных в Воронеж — порадовать мать поступлением в Универ, заодно отвезти московских гостинцев. Я конечно, рассказал ей про «полет» над Землей во время нашего «краткосрочного огневого контакта» — разумеется без поповских подробностей про хаос, порядок… Сам не уверен, что понял все правильно. И да, предложил повторить эксперимент. Девушка отказалась. Ее явно напугало мое отключение от реальности, которое вполне могло закончится банальным земным «залетом» подруги. Похоже, Вику это испугало даже больше, чем вся эзотерика наших отношений. Мысленно дал себе подзатыльник. И зачем только презервативы покупал?

Мои рассуждения про монады, дуады, слияние душ и звучащее Слово — оно же Логос в концепции Андреева — она по-женски пропустила мимо ушей. Повздыхала, взлохматила мою шевелюру. Уже в дверях попросила к ее приезду сбрить бороду.

— Кожа лица должна тоже загорать!

Все-таки какими приземленными бывают женщины! Тут идет борьба Порядка с Хаосом, ты можно сказать на передовой этого сражения, а тебе задвигают про бороду. Я посмотрелся в зеркало. И правда, можно слегка подстричься и облагородиться. Быстро собрался, но увы.

Наступил второй этап паршивой среды. Ко мне заявился Литвинов. Парень был в штатском и тоже, как ни странно, со щетиной. С моей бородой, конечно, не сравнить, но… Оценив мой взгляд, Андрей виновато провел рукой по подбородку, тяжело вздохнул:

— Веришь, уже вторую ночь не сплю-ю… — он широко зевнул и потёр основанием ладони красные от недосыпа глаза.

Я оглядел его слегка помятый вид и направился на кухню делать крепкий кофе. Ничего не спрашивал. Захочет, сам скажет.

Одной кружкой кофе и бутербродом он не ограничился. Я даже душ успел принять. Зато когда я усаживался в серую Волгу, сестра-близнец которой стояла рядом с подъездом, Литвинов выглядел полностью проснувшимся.

— Да, кстати. Вот тебе документы на машину — Андрей протянул мне несколько сцепленных скрепкой бумажек.

— А куда мы едем? — поинтересовался я, разглядывая доверенность.

— Как куда? Разве Степан Денисович тебя не предупредил насчет допроса у Руденко?

Черт! Вот меня окончательно приземлили на родную планету. Как же я мог забыть о советском правосудии? Конечно, сейчас не сталинские времена, в органах массово не пытают (хотя прокурор никогда прямо об этом не скажет: "Не хотите признаваться. Ну-ну, вам же хуже будет". А что хуже то?). Свидетель в деле — это уже не свидетель, а подозреваемый. Сегодня свидетель — завтра в тюрьме, и основное свойство свидетеля — нежелание превратиться в обвиняемого. По некоторым делам, особенно политического характера, даже и не поймешь, почему один оказался свидетелем, а другой — обвиняемым. "Виноваты" они одинаково, просто следствию так удобнее. Свидетелю сразу же объявляют: за отказ от показаний — одна статья, за ложные показания — другая. Вот и вертись как хочешь. Народ в основном упирает на "не помню". За плохую память у нас еще не сажают.

— Приехали!

Пока я размышлял, Андрей уже припарковался возле здания Генеральной прокуратуры на Пушкинской улице.

— Ты главное, ничего не бойся — проинструктировал меня напоследок Литвинов — Насчет тебя звонок был, следователь так и вовсе наш. Но сегодня его на допросе не будет.

Я пожал плечами. Будет, не будет… Как мне объяснил Мезенцев — Руденко — это государство в государстве. Третий репрессивный столп, который уравновешивает МООП и КГБ.

Пожал Литвинову руку, с тяжелым сердцем толкнул массивную дверь. За ней оказался пост охраны и проходная с экспедицией. Пропуск на меня уже был заказан и дежурный отвел прямо в приемную Генерального прокурора. Народу в форме тут было полно, и я единственный выделялся своей вызывающей внешностью. В джинсах, в рубашке с закатанным рукавом. Еще и борода. Разумеется, сразу попал под перекрестье недоброжелательных взглядов. Но долго терпеть их не пришлось. Высокомерная худущая секретарша провела меня в кабинет.

Руденко встал из-за рабочего стола, сделал пару шагов навстречу. Синий прокурорский китель с орденскими планками, полное лицо, плешь на голове, пронзительный давящий взгляд, от которого я внутренне поежился.

— Русин? — Генпрокурор махнул рукой в сторону стола для совещаний, уселся во главе. Я приземлился рядом, хрустнул пальцами рук.

— Давай начнем — Руденко разложил папки с документами, быстро просмотрел какие-то бумажки. Похоже мое личное дело.

— Тебе двадцать четыре, студент журфака МГУ, русский, кандидат в члены Партии. Служил в погранвойсках на турецкой границе… — прокурор побарабанил пальцами по столу, погрузился в чтение какой-то справки. Видимо, про инцидент с планером.

— Все так — я повертел головой. Кабинет Руденко был оформлен в сдержанном стиле. Массивная мебель, тяжелые гардины на окнах, карта СССР с какими-то значками.

Прокурор пошелестел бумагами, задумался. Я тоже погрузился в свои мысли. Но думал совсем о другом: мне надо искать последователей Даниила Андреева. Срочно. Со мной творится что-то непонятное. Я влез в какие-то расклады высших сил и тут пропасть еще легче, чем в Генеральной прокуратуре. Застряну в каких-нибудь «высших» планах и привет, кома.

— Про меня тебе все объяснили? — нарушил молчание Руденко.

— Предельно четко — кивнул я — Вы, Роман Андреевич, человек «сам по себе», ни к кому еще не примкнули в этой ситуации.

Прокурор удивленно на меня посмотрел. Эх, была — не была! Иногда нападение — лучшая защита.

— С точки зрения исторического материализма — начал я — Хрущев был обречен и вы, как умный человек, это понимали. Думаю, о заговоре вам докладывали, и вы внимательно следили за всеми "подковерными" интригами…

Руденко гневно сжал губы. Взорвется или нет?

— И тут все пошло наперекосяк. Прежних лидеров, так сказать, протеста уже нет. Они при любом раскладе вышли «в тираж». Но вот сам протест против политики Хрущева никуда не делся. Думаю, в ЦК уже формируется новый центр, который будет противостоять 1-му секретарю. И вопрос стоит как у Горького. С кем вы мастера культуры? То есть прокуратуры.

— Слишком много на себя берешь, Русин! — Руденко пристукнул рукой по столу — Это сейчас ты хрущевский любимец, его спаситель можно сказать… Хотя и тут очень много подозрительных странностей. Но если я решу тебя закрыть, просто ради профилактики — никакой Хрущев тебя не спасет. Да и не станет он этого делать.

— Закрывайте — спокойно ответил я. Слово молчит, никаких намеков мне «сверху» не посылают. Если бы была опасность, я бы уже узнал. А, значит, Руденко решил остаться над схваткой. Так ему удобнее — присоединится потом к победителям — Никаких показаний я вам давать не буду. Я под подпиской и обязан ее соблюдать.

— Мне высморкаться на твои подписки! — хладнокровно парировал прокурор — Тут и не такие "секретные" сидели, сопли лили на пол. Про Пеньковского слышал? Тоже под подписками был. Весь ими был увешан как елка игрушками. Знаешь, чем закончил? Живьем в крематории сожгли, тварь такую! В назидание таким "секретным", как ты.

Пугает. А мне не страшно. По-настоящему пугают в камерах на Лубянке.

— Чаю можно? — я поднял глаза, мысленно сосчитал до десяти — Или кофе.

Руденко не успел ответить на мою наглость, раздался звонок телефона. Он молча дотянулся до телефона спецсвязи, снял трубку.

— Да…у меня. Отказывается говорить, ссылается на подписку о неразглашении… А я хочу напомнить вам, что формально следствие ведет Комитет Госбезопасности!

Руденко откинулся в кресле посмотрел на меня. И вдруг подмигнул. Выглядело это очень странно. Так это что — спектакль персонально для меня?! Иначе бы выставил вон из кабинета ждать результата беседы.

— Михаил Андреевич, а что вы лично от меня хотите? Подвесить этого поэта на дыбу и кнутом, кнутом?!

Я улыбнулся. Это он, оказывается, Суслова воспитывает.

— Вы же сами слышали пленку. Наши эксперты дали однозначное заключение — подлинная. Как он ее сделал? На диктофон, когда записывал воспоминания Брежнева. Согласен, выглядит подозрительно. Но я был на Лубянке, сам допрашивал Брежнева. Леонид Ильич подтверждает, что Русин у него был. Охрана тоже. Нет, Мезенцев отрицает, что Русин сотрудник Комитета, и что это была провокация. КГБ запрещено разрабатывать первых лиц государства. Хотя теперь, наверное, запрет отменят.

Руденко внимательно смотрел на меня, слушая своего собеседника. Я показал кивком на дверь. Мне выйти? Прокурор отрицательно покачал головой.

— …Да, его роль в дальнейших событиях надо бы прояснить. Конечно, я согласен с вами, что КГБ не может расследовать сам себя. Я назначу лучших следователей, и мы еще раз допросим Русина. Как только Мезенцев снимет с него подписку. Да, раньше нам это не мешало… Но теперь, извините, другие времена наступили. Всего доброго, Михаил Андреевич.

Прокурор повесил трубку, закурил. Дым пускал в потолок, продолжая меня разглядывать.

— Все понял, Алексей?

Я лишь кивнул.

— Пропуск отметь у секретаря. Свободен. Пока свободен.

* * *

После прокуратуры отзваниваюсь Мезенцеву из уличного автомата, в двух словах докладываю, что все прошло нормально. В ответ слышу короткое: «Отдыхай». Хороший совет. Но дел до отъезда на юг по горло, так что отдыхать и расслабляться мы будем только через неделю, а пока… Порывшись в кармане и найдя там еще одну двушку, звоню Димону в приемную комиссию:

— Старик, труби общий сбор, сегодня вечером едем в Абабурово.

— На Волге? — в голосе Димона слышен азарт и предвкушение поездки за рулем.

— На ней родимой, нужно же восстановить навыки вождения. Я сейчас по магазинам, за тобой заеду в пять, а ты мобилизуй всех "метеоритов".

Время до пяти еще навалом, так что, вполне могу себе позволить сначала заехать на работу в Известия, где меня никто не ждет, но тут же все набрасываются. Приходится сбегать, отговариваясь туманными обещаниями все рассказать. Когда-нибудь потом. Лет через сто. Когда откроют архивы.

Успешно избежав допроса коллег-журналистов, не спеша прогуливаюсь по центру. Станций метро в центре Москвы пока мало, той же Пушкинской, например, еще и в помине нет, при перемещении по городу мне постоянно приходится держать это в голове. В эпоху индустриального строительства жилья все силы метростроителей брошены на то, чтобы проложить на окраины столицы новые радиальные ветки — чья-то умная голова решила, что достаточно будет лишь соединить их с кольцевой линией. Подозреваю, что сама эта «голова» с комфортом ездит на служебной Волге и в метро спускается крайне редко. Трудно представить, но сейчас центр столицы пересекают всего лишь три нормально сформированные хорды метрополитена. Остальные ветки заканчиваются пересадкой на кольце. Правда в центре сейчас много разных автобусов и троллейбусов, но они ходят далеко не везде и интервалы в их движении — это отдельная тема. Так что шутка про «11-й номер» в Москве вполне актуальна, крепкие ноги для горожан — хорошее подспорье, и пешеходов в центре много.

Прогулявшись и проветрив немного голову, ловлю такси с зеленым огоньком и отправляюсь на Таганку, стоит это недорого, а ноги свои жалко — дел сегодня еще много. Пока еду, прикидываю в голове список покупок, попутно отмечая про себя, что сегодня можно особо не экономить на килограммах — в электричке нам не трястись, тяжелыми сумками руки не обрывать. Багажник у Волги вместительный, так что влезет в него много. Заодно и проверим сколько именно. Забежав домой за ключами, спускаюсь вниз и с некоторой настороженностью подхожу к серой красавице, покорно ждущей меня у подъезда.

Да уж… на таком раритете мне ездить раньше не приходилось. Весь мой собственный опыт начался в юности со старенькой копейки приятеля, а навыки Русина вообще ограничивались армейской техникой и служебной ГАЗ-69 командира погранзаставы. Поэтому за руль я сажусь с опаской, приглядываясь к немного непривычному расположению приборов и ручек. Из двора трогаюсь осторожно, но уже минут через пять вполне осваиваюсь на дороге и уверенно прибавляю газу. Никто не мигает в спину и не выскакивает из переулков, как черт из табакерки — сейчас самая большая неприятность на городских улицах не частник, а громыхающие и громко бибикающие грузовые машины, вот от кого не знаешь, чего ждать! Мужики там за рулем сидят совсем простые, по городу они как хотят, так и ездят, правила дорожного движения вроде и соблюдают, но не особо — неработающий стоп сигнал или поворотник — не редкость. Так что от этих простых товарищей я на дороге благоразумно стараюсь держаться подальше.

Зато как удобно ездить по делам на машине…! По пути на Ленинские горы я останавливаюсь везде, где только моя душа пожелает. В булочной покупаю несколько батонов и буханок свежайшего хлеба, в соседнем винном магазине от души затариваюсь спиртным — в основном вином и шампанским. Потом торможу у хозяйственного — приобретаю там кучу необходимых мелочей для дачи. Еще и успел пообедать в ближайшем кафе. Без очереди! Так что к университету я подъезжаю сытым и вполне довольным жизнью. Скромно паркуюсь на пустой стоянке и отправляюсь переодеваться.

— Русин, тебе из приемной министра культуры звонили, просили перезвонить!

Наша громогласная вахтерша в своем репертуаре. Её бы на стадион во время футбольного матча — цены бы ей там не было! А вот внезапно проснувшийся интерес Фурцевой к моей скромной персоне начинает меня уже напрягать. И поэтому…

— Теть Даш, скажите, что вы меня не видели!

— Это как же…? — теряется тетка.

— А вот так. Не появлялся я, и где меня носит, непутевого, вы не знаете.

— Да, как же так можно, Русин… это ж из министерства!

— Можно, теть Даш. Можно. С меня шоколадка!

Разбрасываться шоколадками тут не принято, и вахтерша озадаченно замолкает. А я, бодро насвистывая «Пусть всегда будет солнце», иду к лифту. Да, по фигу… совсем скоро мы свалим на юг, там меня Фурцева вообще не найдет, а к сентябрю может уже и сама успокоится, баба неугомонная.

— Привет, Лех!

— Привет!

Индус и Димон в комнате, оба явно собираются в Абабурово. Кузнец вопросительно смотрит на меня, я украдкой показываю ему ключи от машины — друг растекается в широкой улыбке. Но сажать себе на хвост Индуса в наши планы не входит, нам еще на рынок надо заскочить за мясом и овощами. Поэтому мы исчезаем по-английски, пока наш сосед закрылся в ванной. Спускаемся в холл — там нас уже ждет Лева в компании Лены и Юльки. Ну, да… нашей принцессе лишь бы на очередную вечеринку попасть, а уж с кем… Впрочем, сейчас наша дружная компашка вполне ее устраивает — мы при деньгах, в гуще событий, с нами не скучно, и Юлькину звездность никто из девчонок не оспаривает. А еще и Димон пылинки с нее сдувает, любые капризы исполняет. Конечно, для бойфренда Ее Звездного Величества по статусу гораздо лучше подошел бы я, но это, как говорится, — вряд ли, я себе не враг. И надо отдать должное — кажется, Юленька ситуацию хорошо понимает: или она с Димоном, или наш дружный коллектив ей придется покинуть.

Видимо поэтому понты свои она сегодня на всякий случай пригасила, без пререканий села на заднее сиденье Волги рядом с Леной, и приняла участие в нашем посещении Дорогомиловского рынка. Слегка пококетничала с пожилыми кавказцами, заодно сбив для нас цену, и даже — о, чудо! — соизволила донести одну из легких сумок до машины. Просто образец благоразумия и послушания! Не знал бы, что эта "королева бензоколонки" собой представляет — обязательно бы поверил в ее святость. В качестве поощрения разрешил Юле сесть на переднее сидение, а за руль пустил счастливого до соплей Димона, сам же пересел назад к Леве, чтобы поговорить с ним в дороге насчет ремонта отцовской Победы.

Выяснилось, что старший Коган ничего против поездки сына на юг в нашей с Димоном компании не имеет, долгих уговоров даже не потребовалось. Взять Победу разрешил, даже сам позвонил дяде Изе насчет мастера — его визит назначен на завтра. Правда, весь ремонт Когану-младшему придется оплатить самому — в этом Марк Наумович был непреклонен. А нам с ребятами только это и нужно! Деньги есть, так что заменим в Победе все, что необходимо, чтобы потом спокойно пуститься в дальнюю дорогу и ни о чем не переживать. Лева доволен, многообещающе поглядывает на Лену — у кого-то кажется уже зреют наполеоновские планы на предстоящую поездку.

Глава 8

Люблю, с друзьями стол деля,

поймать тот миг, на миг очнувшись,

когда окрестная земля

собралась плыть, слегка качнувшись.

И. Губерман

Когда через час мы въезжаем в Абабурово и лихо подруливаем к воротам нашей дачи, первые, самые нетерпеливые из «метеоритов», уже поджидают нас, приплясывая у калитки. Вот чувствую — сегодня сюда многие заявятся, из тех, до кого удалось дозвониться, никто не пропустит последнего заседания сезона! Ведь дальше наступят долгожданные каникулы, и студенты разъедутся из Москвы, а потом младшие курсы вообще отправятся на картошку. Так что следующий общий сбор будет у нас в лучше случае в конце сентября, а организационных вопросов и объявлений уже сейчас накопилось много. Но пока народ еще только собирается, у нас есть время заняться столом. Мы с парнями заранее маринуем мясо, девчонки моют и чистят овощи. Юльке доверили самую чистую работу на кухне — перемыть и протереть полотенцем всю купленную посуду. Носик красавица сморщила, но к мойке встала без капризов, видимо здраво рассудив, что лучше сейчас перемыть новую посуду, а грязную потом оставить другим.

Пышного застолья с деликатесами и кулинарными изысками никто здесь устраивать не собирается, ни к чему это. Хлопотно, да и по деньгам накладно получается. Но сытно накормить молодые голодные организмы нужно обязательно, иначе студенческая вечеринка быстро превратится в банальную пьянку, а «добрые» люди обязательно стукнут об этом куда следует. Поэтому до окончания заседания клуба у нас здесь действует сухой закон — никакого алкоголя. Аперитив и прочие барские замашки — это все для частных вечеринок, а на нашей кухне страждущие могут получить стакан сока из трехлитровой банки и увесистый многослойный бутерброд с колбасой или зажаренной магазинной котлетой — чтобы заморить червячка и дотерпеть до общего застолья. Девчонки быстро наловчились собирать их, стоило мне только один раз им показать, как это делается, и теперь эти популярные «биг маки по-советски» улетают с космической скоростью.

Время летит незаметно, к семи вечера в саду уже не протолкнуться, человек тридцать точно собралось. Опаздывающих решено не ждать, заседание открывается. Вести его единодушно поручаем Леве, как самому ответственному из всех и самому организованному. Плюс он банально знает всех ребят по именам.

Рассаживаемся прямо на траве в саду, для девчонок приносим покрывала. Первым вопросом на повестке дня стоит подведение итогов нашей акции по массовой рассылке пьес в театры страны. Несмотря на то, что времени прошло еще всего ничего, а большинство коллективов к тому же сейчас на летних гастролях, результаты уже есть, и они вполне обнадеживающие. Приходят первые телеграммы из областных театров о том, что пьесы одобрены местными репертуарными комиссиями и рекомендованы к постановке, репетиции намечены на осень. В Москве же все несколько сложнее — пьесы наши понравились, но все три носят политический характер, и худруки явно выжидают, чем закончится перетасовка в верхах. Поскольку до конца не понятно, кто теперь в ЦК будет иметь определяющее мнение насчет культурной повестки в стране. Ладно, с этими перестраховщиками мы пообщаемся осенью, надеюсь, укрепление позиций Фурцевой их успокоит. А пока награждаем отличившихся значками и переходим к следующему вопросу повестки. Здесь слово беру я.

— Друзья! Я думаю, что пришло время раздвинуть горизонты задач, стоящих перед нами и задуматься о том, что поэзия — это прекрасно, но как показывает опыт предшествующих поколений литераторов, она лишь одна из форм выражения своих мыслей. Человек мыслящий и владеющий словом, не вправе ограничивать себя только стихотворными формами. Почему бы всем членам нашего клуба не попробовать себя и в прозе? Возможно, для кого-то из нас поэзия была лишь первой ступенью, лишь инструментом, позволившим выразить свои чувства и отточить свой слог. А если настоящий талант откроется в прозе?

Народ замирает, слушая мои слова, и на многих молодых лицах я читаю одобрение. Да, как оказалось, хороших стихов у метеоритов удручающе мало, стоило нам начать проводить клубные чтения — и этот неприятный факт открылся перед юными любителями поэзии во всей неприглядности. Любить стихи и восторгаться ими — еще не значит уметь сочинять самому. Вроде бы мятущаяся молодая душа и требует самовыражения именно в стихотворной форме, но результат-то, увы! — не впечатляет. И что дальше — разочарование в собственных силах и потеря интереса? Нет, так не годится. Творческий порыв молодежи не должен угаснуть, нужно биться за умы двадцатилетних, и звание самой читающей нации в мире — это не пустой звук. Нужно просто аккуратно перенаправить нерастраченную творческую энергию в другое русло.

— Поэтому сегодня я предлагаю объявить конкурс на лучший рассказ! В жанре фантастики. Обещаю, что клуб осенью подведет итоги конкурса и даже постарается издать печатный альманах, куда войдут наши лучшие стихи и рассказы. И давайте уже расширим ряды за счет тех, кто пишет прозу! Приглашайте на следующие заседания своих друзей и подруг — тех, кто пробует писать, но пока стесняется показывать написанное другим. Мы с радостью примем их в свой клуб.

Своим неожиданным предложением я срываю аплодисменты. Новая волна энтузиазма готова захлестнуть молодые творческие умы. И мой выбор первой темы — фантастика — нравится всем. Почему именно фантастика? Потому что именно она дает молодому писателю полную свободу творчества, потому что в ней нет жестких рамок и постулатов. Но золотой век научной фантастики, увы, уже закончился, и на пороге эра пессимизма. У тех же братьев Стругацких, которые своей социальной фантастикой и «яблонями на Марсе» (точнее на Венере) оставят неизгладимый след в сознании читающей советской молодежи, юмор быстро сменится едкой сатирой. Мир Полудня с его увлекательной перспективой будущего вдруг потускнеет, а на смену светлым, творческим романтикам, покоряющим космос, придет рефлексирующий интеллигент с кучей комплексов и фигой в кармане. А нам таких «героев» не нужно, их количество и так скоро перейдет все разумные пределы. Нам нужен позитив, отражающий нормальные человеческие мечты о прекрасном будущем, и нормальный вменяемый герой, которому хочется подражать. И если наш первый конкурс удастся, то к зиме мы объявим следующий, и там уже темой будет Великая Отечественная война. 65-й год — год двадцатилетия Победы, пора отдать долг памяти людям, вынесшим войну на своих плечах. И вот тут мы сможем растиражировать опыт нашего клуба на всю страну. Что мешает нам открыть филиалы по другим городам?

Голосуем, принимая мое предложение единогласно, потом решаем еще несколько организационных вопросов и на этом заседание клуба закрывается. Как и ожидалось, половина народа сразу же отбывает в Москву, многим завтра рано вставать и они торопятся добраться до города. Все-таки собираться за городом оказалось не так удобно, но ведь другого варианта у нас пока нет. Оставшиеся метеориты дружно перемещаются в беседку, курить и продолжать под винишко творческие споры. Девчонки под командованием Юльки накрывают на стол в террасе, мы с Димоном встаем к мангалу. Шашлыки — дело святое, и доверять их неопытным людям нельзя.

Застолье, как обычно, сменяется танцами, кто-то снова прощается, торопясь успеть на электричку, потом оставшийся народ решает пойти искупаться. Так что вскоре почти все уходят на пруд, включая Лену, Димона и Юлю, лишь кто-то из девчонок домывает посуду на кухне, а пара парней продолжает вести в беседке высокоинтеллектуальный спор. Выпитое вино делает этот спор жарким и шумным, в открытое окно дома доносятся их возбужденные голоса. Мы с Левой пользуемся удобным моментом, чтобы достать из заначки деньги на ремонт машины. Берем с запасом, понимая, что дело это непредсказуемое, и итоговая сумма может получиться внушительной. А когда народ возвращается с пруда, мы уже вместе со всеми пьем вино в беседке.

— Кого это они притащили с собой? — всматривается в темноту Коган.

Я оборачиваюсь и вижу, что с Юлькой от дома идут два каких-то высоких незнакомых взрослых парня. В наступивших сумерках лиц их не разобрать, но одеты незнакомцы по-пижонски, с нашими студентами не сравнить. Оба в узких джинсах, на одном тонкий джемпер, на другом ковбойка с подвернутыми рукавами, очки в тонкой металлической оправе. Юлька беззастенчиво с ними кокетничает, виснет на руке того, кто в очках, ее волнующий смех разносится по саду. Парни явно рассказывают что-то интересное, потому что молодежь, идущая следом, внимательно прислушивается к разговору. Наша принцесса гордо подводит их к столу и знакомит нас.

— Леш, познакомься, Андрей и Андрей!

— Андрон… — поправляет ее один из парней, тот, что в очках.

— Они режиссеры, ВГИК закончили — с гордостью заканчивает представление Юля.

Я хмыкаю. Да, у золотой молодежи простые русские имена сейчас не в чести, сплошные Алексы и Питеры. И даже Андрея они умудряются в Андрона переделать. Режиссеры… Всматриваюсь в их лица и вдруг приходит узнавание. Ба…! Да это же наши молодые «гении» от кинематографа — Тарковский и Качаловский. А Юлька похоже даже и не подозревает, кого притащила с собой. Интересно только, где она их нашла? Словно отвечая на мой незаданный вопрос, Юлька защебетала, усаживаясь рядом со мной и не обращая никакого внимания на хмурого Димона.

— Представляешь, они шли от знакомых и умудрились здесь заблудиться. Мы встретили их у пруда, ну и пообещали вывести к дороге на станцию. Ты же не против, если они к нам ненадолго присоединятся и посидят с нами?

Вообще-то в Абабурово надо еще хорошо постараться, чтобы заблудиться. По-моему, просто кто-то запал на яркую Юльку, и решил приударить за чужой девушкой прямо на глазах ее парня. Вот и наплели про "заблудиться". Ладно, сейчас культурно с ними разберемся, пока злой Димон этим пижонам табло не начистил.

— Да на здоровье… присаживайтесь. Мы люди гостеприимные, усталых путников на дороге не бросаем. Даже вина предложим.

— А покрепче у студентов ничего нет? — враз наглеет Качаловский.

— Ну, почему же нет? Есть… Юль, организуешь нам коньячок?

— …с лимончиком! — продолжат наглеть пижон.

— И лимончик найдем, как же без него…

Довольная Юля пулей срывается в дом. Вот же зараза… Она бы так перед Димоном порхала, как перед этими двумя прЫнцами, пожирающими ее масляными глазками. И ведь, наверное, женаты оба… Делаю легкий прокол… — нет, временно холостые. Но не надолго. У Качаловского так вообще будет аж пять жен.

Я смотрю на Лену. Чары «мачей» почему-то на не действуют, хотя с ее проблемным ростом она должна бы заглядываться на высоких парней. Но нет — подруга тут же подсаживается к Леве, спрашивает, не принести ли ему чаю с лимоном. Вот бы с кого Юльке нужно брать пример, а не крутить хвостом перед пижонами!

— Ну, и что у вас здесь за клуб, расскажите… — насмешливо цедит Андрон.

— Обычный литературный клуб. Патриотический. Стихи пишем, прозу, пьесы для театров.

— Ах, стихи…!

Таким снисходительным тоном мэтры обычно разговаривают с коллегами-неудачниками, дебилами или же с несмышлеными первокурсниками. Но так то мэтры, а этому парню, возомнившему себя маститым гением еще и тридцати нет, он сам только недавно ВГИК закончил. Тарковский поталантливее молодого коллеги будет и постарше, но ведет себя не в пример скромнее. Нет, Качаловский безусловно одарен. В Венеции призы за красивые глаза не раздают, а получить в двадцать пять лет Бронзового Льва за дебютную картину — это несомненное признание таланта. Но дает ли это ему право смотреть на других людей свысока? Нет. Кому много дается, с тех и спрос большой. К тому же в том, чтобы родиться «с золотой ложкой во рту» в известной творческой семье — никакой его личной заслуги нет, это имена отца и деда легко открывают перед ним двери высоких кабинетов. А вот остальным молодым талантам приходится пробиваться по жизни самим, и далеко не каждому это удается. Так что у меня возникает непреодолимое желание щелкнуть этого золотого мальчика по носу и опустить его с небес на землю.

— Ну, не всем же кино снимать и заработанные народом деньги тратить.

— На что намекаешь? — тут же настораживается Андрон.

— Почему намекаю? Я говорю открытым текстом: денег на кинематограф тратится в стране много, но результат оставляет желать лучшего. А вот писатели, драматурги и поэты может, и не ловят звезд с неба, но хотя бы обходятся государству недорого — практически по цене писчей бумаги.

— Тебя послушать, так у нас и фильмов нормальных нет! — начинает с пол оборота заводиться Качаловский.

Его прерывает возвращение Юльки. Блондинка выставляет на стол бутылку армянского коньяка, несколько маленьких рюмок и блюдечко с дольками лимона. Кокетливо поправляет волосы и вопросительно смотрит на гостей — словно ждет их одобрения. Качаловский галантно целует ей руку и по-хозяйски открывает коньяк. Лева возмущенно переглядывается с Димоном. Да уж… скромностью здесь точно не пахнет. Но мой предостерегающий взгляд останавливает открытое возмущение друзей.

— Почему же, есть у нас хорошие фильмы — возвращаюсь я к предмету нашего спора. — Вопрос в другом: сколько и какие из них войдут потом в золотой фонд советского и мирового кино? Пленку и деньги-то потратить дело нехитрое, а создать фильм на все времена…

— Это уж как получится! — скалится Андрон — Ну, что, за знакомство… поэты?

Поднимаем рюмки, по-мужски скупо киваем друг другу, синхронно закидываем в себя обжигающий алкоголь, завершая ритуал долькой лимона.

— Слушай, а шикарно у нас студенты живут! Огромная дача в творческом поселке, Волга у ворот, в коньяке и шашлыке себе не отказывают — ерничает Качаловский, обращаясь к скромно молчащему другу.

Я же смотрю на них, слушая Слово внутри себя. Да, пока еще они, пожалуй, друзья. Хотя эту дружбу скорее можно назвать творческим союзом. И соперничеством. Осознают масштаб творческой личности рядом с собой и отсюда настороженное, пристальное внимание за успехами друг друга. Написали вместе несколько сценариев, сняли по хорошему фильму на волне общего для них отрицания прежнего кинематографа, и теперь стоят на пороге идейного расхождения. Слишком по-разному видят они свой путь, и слишком разные они по характеру — эти два Андрея. Да, оба — личности увлекающиеся, талантливые, упрямые, но вовсе не диссиденты в прямом понятии этого слова, а скорее уж непримиримые нонконформисты и вольнодумцы. А еще и авантюристы. Но Тарковский при этом нервный и обаятельный, а Качаловский более расчетливый и циничный. И ведь оба потом уедут на Запад, погнавшись за химерой свободы творчества.

— Все не так шикарно, как кажется — стряхиваю я с себя наваждение и продолжаю диалог — Дачу мы снимаем для нужд клуба. А деньги… да, деньги есть. Потому что я печатаюсь, а у ребят в театрах пьесы готовятся к постановке — на жизнь нам хватает.

— Печатаешься? А что именно и где?

— «Город не должен умереть». Слышали, наверное?

— Так ты Русин?! Тот самый Алексей Русин? — Качаловский изумленно откидывается на спинку скамейки и неверяще качает головой, рассматривая меня — Вот же бывают неожиданные встречи…

И не говори, парень, сам удивлен. Хотя… Абабурово — оно такое, кого здесь только не встретишь. Рядом же Переделкино.

— Подожди, так новый текст гимна тоже выходит ты написал?!

— Ну, да — скромно пожимаю плечами — Правда, это вообще случайно получилось, Хрущев меня особо и не спрашивал, хочу ли я публиковать этот текст. Тот самый случай, когда без меня меня женили.

Вот так и передай своему могущественному папашке — не виноватый я! Не собирался у него кусок хлеба с икрой отбирать, меня заставили. Даже не представляю, что бы со мной эта семейка сделала, если бы узнала, как я их обнес. «Город» ведь тоже не кто либо написал, а Юлиан Семенов — муж старшей сестры Андрона. И именно ему приписывают очень мудрые слова: «Кто контролирует прошлое — не растеряется в настоящем и не заблудится в будущем». Провидец! Вот просто про меня сказал.

Отношение ко мне после моих признаний кардинально меняется. На меня больше не смотрят со снисходительным прищуром, теперь уже только с интересом. Но все-равно не как на равного. Я для них скорее выскочка — диковинка. И это понятно — иногда яркий дебют автора первым же романом и заканчивается, сверкнула на небосклоне звездочка и погасла. Только у меня-то совсем другие планы. А пока молодые «мэтры» расспрашивают, как удалось раскопать такую интересную историю, искренне удивляются необычным совпадениям на «моем творческом пути».

— Похоже, это судьба… — задумчиво изрекает Тарковский. Он погружается в свои мысли и его лицо с резко очерченными скулами принимает какой-то отстраненный вид. О чем он сейчас думает понять совершенно невозможно, такое ощущение, что человек вообще ушел в другое измерение. Зато его бодрый товарищ время зря не теряет — в эмпиреях не витает и ко всему подходит прагматично.

— Слушай, Алекс… — Вкрадчиво начинает Андрон. Я морщусь про себя от этой панибратской переделки моего имени на стиляжий лад и аккуратно поправляю его.

— Алексей. Не люблю американизмов.

— Хорошо, Алексей — быстро соглашается собеседник — А как ты смотришь на то, чтобы написать сценарий на основе твоей книги? Я прочитал недавно «Город» в Новом Мире — он прямо просится на экран. Ты еще не думал над этим?

— Думал. И осенью обязательно засяду за сценарий, просто руки не дошли.

— А как ты собираешься писать его, у тебя же опыта в этом деле совсем нет?

Вокруг нас собираются "метеориты", внимательно прислушиваются к "сеансу обольщения". Прямо "искушение Христа". "Отойди от меня Сатана!".

— Ну, …у меня еще недавно и писательского опыта не было, но ничего, как-то ведь справился.

— Старик, ты не понимаешь, сценарий к фильму это совсем другое! — горячится Андрон. — Его нужно писать, имея хотя бы минимальное представление о том, как снимается фильм. Про американскую запись слышал?

Я делаю еще один легкий прокол в память. Что-то было в моей прежней памяти об американской записи.

— Сценарная голливудская запись? Когда реплики актеров и диалоги выделяют в тексте? — Пожимаю плечами. — Не вижу ничего сложного. Все бы вам с Запада обезьянничать.

Тарковский хмурится, Андрон же не сдается.

— А про раскадровку ты слышал? Вообще хоть раз был на съемках?

— Нет, не был.

— Вот! — торжествующе наставляет он на меня указательный палец — Об этом я и говорю. Один ты точно со сценарием не справишься.

Конечно, не справлюсь, куда уж мне убогому…! Кажется, кто-то упорно подталкивает меня к мысли, что мне необходим соавтор, и при этом ждет, что я сам начну умолять его о сотрудничестве. Нет, не начну. Родственные связи у молодого режиссера неслабые, но у меня и самого теперь «крыша» будь здоров! Только вот Андрон об этом пока не догадывается и принимает меня за наивного лоха, который радостно согласится на соавторство с ним, да еще и в ноги ему поклонится. Но в деловом чутье Андрону не откажешь. Нос он держит по ветру и конъюнктуру чувствует отлично. В СССР действительно не хватает хороших фильмов о войне. Их катастрофически не хватает. И под хороший сценарий ЦК на съемки выделит любые деньги. А со мной наивным глядишь, он еще и режиссером фильма станет с его-то нахрапистостью и связями — вот уж не надо мне такого счастья! Пусть лучше снимает свой дипломный фильм про Среднюю Азию, а ко мне не лезет. Кстати, имя одного из его соавторов по сценарию этого фильма потом даже не будет упомянуто в титрах. Факт весьма показательный… Разливаю коньяк по рюмкам, поднимаю свою. Выпив, задумчиво смотрю на Андрона:

— Если я вдруг пойму, что не справляюсь со сценарием, обращусь за помощью к более опытным товарищам, приглашу кого-нибудь в соавторы. Вон, к Андрею например.

Тарковский удивленно на меня смотрит, Качаловский краснеет от досады. Но сдерживает себя. Наблюдать за эмоциями, мелькающими на лице Андрона, одно удовольствие! Куда только делся его снисходительный мэтр. Сейчас расчетливость борется в парне с желанием сохранить лицо и не пуститься на уговоры. И прагматизм явно берет верх — поучаствовать в написании сценария ему очень хочется. Но тут неожиданно вмешивается Тарковский и рушит всю мою игру:

— Хочешь хороший совет, Алексей? Постарайся вообще обойтись без соавторов. Пишешь ты хорошо, так что сам справишься. А соавторство дело непростое — мы вон с Андроном чуть не рассорились, пока последний сценарий писали — у каждого свое представление, каким должен быть будущий фильм. Тебе ведь придется безжалостно выкидывать большие куски текста, а то и целые сюжетные линии романа, чтобы уложиться в стандартный хронометраж картины, а это знаешь ли, как резать по живому, по выстраданному. И теперь представь, что все это с твоим текстом будет делать совершенно посторонний человек.

— Спасибо за совет! — я уважительно смотрю на Андрея. В честности этому человеку не откажешь.

— Любая экранизация это испытание для писателя. Тяжелое испытание. Потому что иногда это выглядит прямым издевательством над авторским текстом, и к этому тебе нужно быть морально готовым.

На этом наша познавательная беседа прерывается, и вечеринка снова входит в свое обычное русло. Ребята опять заводят музыку, режиссеры включаются в танцы. Андрон словно в отместку за мой отказ сотрудничать с ним усиленно флиртует с Юлькой. Он приглашает раскрасневшуюся девушку танцевать, Тарковский галантно подает руку Лене. Надо признать, что смотрятся они вдвоем гармонично. Лева с Димой наблюдают за своими девушками с недовольством, но их танцам с гостями не препятствуют. Играет Бесаме мучо — мелодия под которую произошло "грехопадение" Вики. Я вспоминаю любимую девушку, грустно вздыхаю, понимая, что уже успел соскучиться, и наливаю себе еще коньяка. Пью, не закусывая. Ничего, надо просто дождаться Вику из Воронежа, а там поездка на юг и…

– #&%0!@! сукин ты сын! — Димон вскакивает и бросается на Андрона. Я успеваю увидеть, как его рука возвращается с Юлькиной пятой точки на талию, а кокетливая улыбка на лице девушки сменяется тревогой.

Кузнецов хватает Качаловского за шкирку, под крики окружающих, оттаскивает его в сторону. Андрон пытается махать руками, но против Димона с его десантным прошлым у него кишка тонка. Единственное, на что его хватает — осыпать Димона ругательствами. Мы с Левой втискиваемся между парнями, Тарковский хватает Андрона сзади. Постепенно удается растащить ребят в разные стороны и утихомирить возмущенных "метеоритов". Первой уходит разгневанная Юля. И её никто не останавливает. Хочет найти себе в темноте приключения на пятую точку, за которую ее только что хватал Качаловский? Скатертью дорога…! Впрочем, кто-то из наших ребят вскоре уходит вслед за ней по моей просьбе, чтобы проводить дуреху до станции. Потом уходят и режиссеры в компании с припозднившимися метеоритами. Перед этим они выпивают мировую с Димоном, повинившись, что не знали о его отношениях с Юлей. Предлагают встретиться как-нибудь всем в Москве и продолжить наше знакомство. Кузнецов после всех этих прощаний мрачно допивает остатки коньяка в одну морду лица, и уходит спать в дом. В беседке остаемся мы с Левой и Леной.

— Да уж… творческая, мать ее, интеллигенция…! — вздыхает Коган — Насмотрелся я в Правде на таких…

— И главное — они ведь искренне уверены в собственной исключительности… — качает головой Лена.

— А как же иначе — сплошные гении! — усмехаюсь я и выдаю гариковский перл, переделанный мною и посвященный лично Качаловскому:

— Я вижу объяснение простое того, что он настолько лучезарен: его, наверно, мать рожала стоя и был Андроном пол слегка ударен.

Ребята смеются, и настроение наше немного улучшается. Уже в полной темноте, мы убираем оставшуюся посуду, собираем мусор. После чего отправляемся спать. Вечеринка определено удалась…

* * *

Просыпаюсь от звуков гимна СССР, разносящихся по всему дому. Смотрю на часы. Шесть утра! Какая же зараза включила радио на всю громкость?? Видимо, чтобы не бегать по лестнице и не будить всех по очереди. Лежу, слушаю. Пытаюсь усилием воли стряхнуть с себя остатки сна. С удивлением понимаю, что гимн по радио теперь исполняется со словами. Оперативно они новую запись запустили, и нескольких дней не прошло…! Гимн заканчивается, наступает время выпуска новостей. Пока одеваюсь и застилаю постель, успеваю услышать, что в Нью-Йорке нарастают волнения в Гарлеме, Северный и Южный Вьетнам продолжают обмениваться угрозами в адрес друг друга, в Москве Институту Иностранных Языков присвоено имя недавно умершего Мориса Тореза — Председателя Компартии Франции. Ну, и вести с полей, куда же без них. Бодрым голосом диктор перечисляет, где и сколько по стране собрали зерновых — страда в полном разгаре.

Спускаюсь вниз, застаю там довольного жизнью Леву, который слушает радио. Так вот кто нам раннюю побудку устроил! Ленок гремит посудой на кухне и, судя по запахам, готовит на всех завтрак. Яичница обыкновенная. Правда с колбасой.

— Лева! Шесть утра!!

Коган краснеет, тут же меняет тему:

— Как думаешь, с урожаями в этом году будет порядок?

— Тебе лучше знать, кто у нас в Правде работает… — пожимаю я плечами, направляясь в ванную — это к вам информация со всей страны стекается.

— К нам в основном победные реляции стекаются, не путай их с реальным положением дел. Что происходит на самом деле, знают только в ЦК и в Минсельхозе.

— Ну, а что ты хочешь? Эта информация имеет стратегическое значение, нормально, что ее не разглашают.

— Да…? А что здесь стратегического?

— Лева, включи мозг! Если у нас неурожай и об этом узнают на Западе — цены на пшеничку на биржах взлетят вверх. Будем хлебушек в Канаде втридорога покупать.

— Да… В таком разрезе я не думал. У нас все по пропаганде разговоры.

Вопрос с хлебом сейчас крайне болезненный, и разговоры об урожае зерновых тема номер один на любой кухне. Власти всячески пытаются убедить население, что повторения неурожайного 63-го года не будет, но народ теперь со скепсисом относится к таким заверениям — обжегшись на молоке…

Умываюсь холодной водой, принимать ледяной душ не рискую, потерплю до общежития. Переночевав несколько раз на даче, начинаю понемногу понимать все «прелести» загородной жизни. Отсутствие горячей воды одна из них. Каждый раз нагревать бак, разжигая дрова, лень, а о газовой колонке можно пока только мечтать. Что-то мне подсказывает — зимой часто мы сюда ездить не будем. Одно дело устроить здесь заседание летом, и совсем другое — добираться до дачи по сугробам и отапливать дровами весь этот немаленький дом. Ладно… подумаем об этом после юга, аренда у нас проплачена до октября. На выходе из ванной натыкаюсь на мрачного похмельного Димона. Хмуро кивнув мне, друг заходит в санузел, и, судя по звукам льющейся воды, решает принять холодный душ. Герой…!

За завтраком он молчит, на вопросы отвечает односложно, и мы, переглянувшись с Левкой и Леной, оставляем его в покое. Если честно, то мрачное настроение Димона внушает нам опасение, ведь скоро он встретится с Юлей и чем это закончится, одному богу известно. Оба они резкие, горячие — могут и разругаться вдрызг. Не скажу, что меня это сильно расстроит, но друга жалко — Юлькой он увлекся не на шутку. Одна надежда, что она хотя бы ради поездки на юг проявит благоразумие и поумерит свой гонор.

До города мы долетаем быстро, и настроение Кузнеца после поездки за рулем вроде бы уже не такое мрачное. Так что может, все еще обойдется, и они с девушкой помирятся. Прощаемся с друзьями до вечера, разбегаемся по делам. Я поднимаюсь в общежитие переодеться и закинуть оставшиеся после вечеринки продукты в комнату.

Ровно в десять меня ждут у Пахмутовой на прослушивании готового варианта «Мгновений». Даже интересно, кого она выбрала в исполнители. Очень надеюсь, что чутье ее не подвело и это будет кто-то из молодежи. Хотелось бы конечно Кобзона — это было бы стопроцентным попаданием, но выбор за композитором.

За рулем по дороге в Черемушки, сетую про себя на то, что Русин совсем не умел петь. Вот вроде и голос неплохой — баритон, и музыкальный слух есть — фальшивые ноты слышу, а как пытаюсь что-то спеть — беда полная. И ведь запросы-то у меня скромные, не собираюсь я становиться вторым Магомаевым, ну хоть какие-то вокальные способности могли бы дать? Хотя бы на любительском, бардовском уровне, как в прошлой моей жизни? Так нет. Сейчас даже до дворового менестреля не дотягиваю. Обидно. А как было бы хорошо в субботу в Звездном — взять в руки гитару, исполнить для космонавтов что-нибудь душевное, негромко так …с чувством.

"…И снится нам не рокот космодрома, Не эта ледяная синева, А снится нам трава, трава y дома, Зелёная, зелёная трава…"

Эх, мечты, мечты…

Открываю рот, пытаясь напеть в пол голоса «Мгновения» — из горла снова вырывается какое-то невнятное мычание, словно оно сдавлено обручем, не дающим извлечь правильный звук. Но ведь говорю-то я нормально! И даже кричать могу громко… Перебираю в голове воспоминания Русина — ни травм, ни осложнений после ангины, ни других уважительных причин. Анатомия? Может, просто от природы что-то со связками не так? В досаде обращаюсь к Слову — ну почему?! В ответ тишина, нет никакого объяснения.

Оглавление

Предисловие автора

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg