«Голос вождя»

Голос вождя (fb2) - Голос вождя [litres] (Дорога к Вождю - 4) 1129K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Алексей Михайлович Махров - Роман Валерьевич Злотников

Алексей Махров, Роман Золотников Голос вождя

© Злотников Р. В., Махров А. М., 2018

© Оформление. ООО «Издательство „Эксмо“», 2018

* * *

Глава 1

7 сентября 2015 года, Белорусская ССР, Минск

Я просыпался не сразу, а будто по частям. Сначала зашевелились мои нижние конечности. Вяло так зашебуршились, поворачивая тело в положение «на боку». Потом ожила рука, пошарила по лицу, наткнулась-таки на зверски зудевший нос и почесала орган обоняния.

Лишь после этого пробудился мозг, мигом напоминая о вчерашней пьянке — голова просто раскалывалась. Вроде и пил только самое дорогое, следовательно, качественное, вот только кто бы еще и следил за мной, чтобы не мешал водку с шампанским? Или что там было налито?..

А я помню?

Щурясь на свет из-за отдернутой шторы, я откинул одеяло и сел на край огромной кровати. Настоящий сексодром.

Я обернулся. Ну разумеется…

Рядом лежала женщина, до пояса укрытая уголком одеяла. Впрочем, одна нога высовывалась «на улицу» — длинная, стройная. Ну, хоть так, а то притащил бы по пьяни какую-нибудь крокодилу. Бывали прецеденты, да…

Опершись на руку, я сфокусировал взгляд на своей подруге. Большие точеные округлости… Плоский живот… Гладкие руки… Изящная шея, исцелованная, кстати… Симпатичное лицо…

Впечатляла, впрочем, не внешность женщины, а ее ухоженность. Спутнице моей явно далеко за тридцать, но заметить это можно только по крохотным морщинкам возле уголков глаз. А чтобы настолько успешно противостоять времени, требуется немало сил и денег.

Я вздохнул и натянул трусы, валявшиеся на половичке. Ручной работы, между прочим! Не трусы — половичок.

Я же не просто номер снимаю в «Славянской», я тут живу. В люксе! Ага… Деньги девать некуда.

Негнущимися пальцами я подобрал с пола рассыпанные визитные карточки, белые с золотом —

«Виталий Дмитриевич ДУБИНИН, первый заместитель председателя коммерческого общества с государственным участием „Гидромаш“».

Это «по-нашему» вице-президент госкорпорации. Не хухры-мухры…

Кто бы еще сыпанул визитками женщины, которая со мной спала…

Мрачно поглядев в роскошное зеркало, как писал Маяковский, «в стиле Луев», я обнаружил там растрепанного и помятого мужика. Алкоголика.

Хулигана, тунеядца…

Поднявшись, я прошлепал в столовую. Там на резном буфете из вишневого дерева блестела хромом кофемашина «Рекорд-2315». Нажав кнопку, я добился того, что агрегат забулькал, зашипел ароматным паром, нацеживая стаканчик двойного эспрессо, который здесь называется «Крымским».

Раньше я поправлял здоровье бутылочкой пива, но быстро понял, что это первый камень дороги, ведущей к запою.

Раньше…

Я скривился так, будто лимоном закусил. Ровно месяц назад по моему счету, 8 августа 1941 года, я опять погиб — гаубичная граната рванула прямо у моих ног. Прошла очередная «перезагрузка»…

Умирать впервые было страшно, хотя смерть наступила мгновенно, а вот в четвертый раз… Или даже в пятый? Сбился со счета… Ну, не то чтобы я привык, но смирился — видать, той «космической силе», которая забрасывает меня к товарищу Сталину, да никак не добросит, нужен живой «комиссар Дубинин».

Душевный парадокс, но самое неприятное для меня после крайнего «воскрешения» заключалось в том, что все мои желания сбылись, а мечты исполнились.

В этом мире война закончилась весной 43-го, Сталин дожил до 68-го, а СССР не распался до сих пор.

Покопавшись в Сети, я выудил две причины того, что держава выстояла. Во-первых, тут обошлось без «холодной войны», зато в 1949-м грянула Третья мировая, и наши фронтовики, однажды уже расписавшиеся на Рейхстаге, нацарапали свои имена и на Вестминстерском аббатстве, и на Капитолии. То есть провернуть тот вариант с Бреттон-Вудским соглашением и долларом, ставшим мировой валютой, позволившим расплачиваться за все ресурсы мира крашеной бумагой, америкосы не смогли. А во-вторых, те материалы, которые я так усердно подбирал, похоже, тоже сыграли свою роль. И страна в этой реальности не скатилась к маразму зарегулирования всего и вся под трескучими лозунгами, в которые люди уже не верили, и сейчас представляла собой вполне, на мой взгляд, симпатичную помесь между Китаем и Швецией. То есть богатые — есть, но налоги, штрафы и пени платятся как процент от капитала. Единственная разница — наследственных династий миллиардеров нет. И не потому, что это как-то запрещено. Нет, так-то миллионеров и миллиардеров хватало, в том числе и идейных коммунистов, отстегивающих кроме обычных налогов еще и немалые деньги в виде партвзносов. Но все — в первом поколении. То есть, как правило, это были люди, лично придумавшие какую-то производственную технологию или новый вид сервиса и сумевшие успешно воплотить свои задумки в жизнь… Все дело в том, что налог на наследство стоимостью выше ста тысяч рублей очень даже велик — треть от имеющегося. А выше миллиона — половина. Причем рубли тут довольно весомые. Почти как те, советские, которые я помнил. «Волга», например, одиннадцать тысяч рубликов стоит. А местные «Волги» — вполне приличные машины, у самого такая есть. Может, и не на уровне «Мерседеса», но уж точно не хуже тех же «Пежо» или «Тойоты». В принципе и такие налоги не слишком высокая преграда. Если ты умный, так же как и твой отец, то восстановишь отданное довольно быстро. Продолжай его дело — и все придет. Но, судя по тому, что я прочитал в Библиотеке[1], детки богатых родителей, как правило, предпочитали отдать в качестве налогов именно доли в созданных и раскрученных отцами предприятиях, зато сохранить машины, особняки, яхты и деньги на счетах. И ведь все пионерами были, а кое-кто и комсомольцами, но как до денег дорываются — так крышу и сносит… Ничего, блин, не меняется в людских головах!

Прихлебывая горячий кофе, я с тоской глядел на электронный календарь, мерцавший на стене.

Седьмое сентября.

Именно сегодня, только в далеком 1941 году, погибнет мой товарищ и друг. Генерал-майор бронетанковых войск РККА, командир 1-й гвардейской танковой дивизии Владимир Петрович Бат. Он получил Звезду Героя за разгром дивизии Моделя в окрестностях Ленинграда, а 5 сентября 1941-го, когда 2-я танковая группа Гудериана прорвалась к Минску, 1-ю гвардейскую бросили на ликвидацию прорыва. И через два дня, во встречном танковом бою, генерал-майор Бат пал смертью храбрых…

А я как озверел — раз за разом пытался «провалиться» в прошлое — спасти Батоныча, уберечь, предупредить хотя бы! На «перезагрузку» без моего присутствия я не надеялся.

Я наплевал на свою новую работу и высокую должность, даже зарплата, исчисляемая в миллионах, меня нисколько не прельщала.

Только и забот у меня было, что готовиться к очередной «командировке в прошлое» — купил новую машину, тюнингованную БРДМ[2] с мягким салоном и прочими прибамбасами, лишь КПВ[3] из башенки пришлось изъять. Тут таких полно бегает — мужики, которые побогаче, расхватывают списанную после многолетней консервации военную технику. И бронеавтомобили берут, и БТРы. Мода такая, брутальный стиль «милитари».

Форму себе военную заказал с привычными комиссарскими звездами на рукавах, взамен испорченной, убитой «в ноль» за время месячного блуждания по лесам. Оружие прикупил, парочку «Грачей»[4], по одной штуке СВД и СВТ[5] — здесь пистолеты и самозарядные винтовки в свободном доступе, всего лишь надо в магазине предъявить паспорт, а пробить покупателя по базам данных МВД на предмет несудимости и Минздрава по поводу алкоголизма и шизофрении может специальная программа, установленная чуть ли не на кассе. Что интересно — при предъявлении партбилета проверка вообще не проводится. Насобирал несколько ящиков, общим весом под двести килограммов, документов и чертежей, никому не нужных в 2015-м, но жизненно важных для 1941-го.

Боже ж ты мой…

Вздохнув, я откинулся на спинку стула, едва не треснувшись затылком об стену, и уставился на расписной потолок.

Пару раз я в своем навороченном бронированном драндулете выезжал к «линии фронта» — бесполезно. Но русские ж не сдаются!

И тогда я вообще переехал в Минск, чтобы не тратить время на заезды аж из самой Москвы. «И че? А ниче!»

После четвертой безуспешной попытки «провалиться» в прошлое, до меня стало доходить: без проверенного алгоритма действий «звонок от Сталина — поездка к линии фронта — провал» ничегошеньки не выйдет.

Не попаду я к Володьке, не спасу друга, хоть ты убейся!

Нет, фигней, то бишь суицидом, я маяться не стал. А просто ушел в запой, по старой национальной традиции. Ну не понимал я, как восстановить этот алгоритм! Не звонит мне товарищ Сталин — хоть ты тресни! Так что пришлось идти по проверенному варианту: если сам ничего не можешь поделать — откупоривай пол-литра. Проблему не решишь, конечно, так хоть горе зальешь…

Колян, в смысле личный помощник Бата, первые дни названивал из центрального офиса, но быстро отстал, поняв, что толку от меня как с козла — молока. Так что вчера все в очередной раз пошло по накатанной. Вот только откуда взялась эта ухоженная краля в моей постели — я, хоть убей, не помнил. В предыдущие дни ничего такого точно не было…

Криво усмехнувшись, я допил остывший кофе и осторожно, чтобы не звякнуть, поставил чашечку на блюдце. Тонкая работа — Ленинградский фарфоровый завод, не абы как — у нас его после развала Союза снова переименовали в Императорский[6].

Глубокомысленно поглядев на посуду, я аккуратно перевернул чашку вверх дном. Финита ля трагедия. Аллес капут.

— Доброе утро, — послышался приятный женский голос. Его так и тянуло назвать волнующим.

Я поднял голову и увидел незнакомку, разделившую со мной ночь.

Женщина натянула на себя мою рубашку, закатав рукава. Пуговки были застегнуты, но темные кружки сосков проглядывали сквозь тонкую ткань, а ножки и вовсе не спрячешь.

— Доброе утро, — сказал я, пытаясь совладать с внезапным приступом вожделения. — Извини, не помню, представился ли я вечером. На всякий случай — Виталий.

— Светлана, — ослепительно улыбнулась дама. — Честно говоря, у меня самой провал в памяти. Что-то я вчера… переборщила с выпивкой. Ты не думай, я редко так… напиваюсь. Собственно, вчера был первый раз… Да и с незнакомыми мужчинами…

Светлана несколько нервно усмехнулась и отвела глаза, сделав вид, что очень занята пуговками на подоле рубашки. Так, похоже, что она к профессионалкам «постельного сервиса», «девушкам с пониженной социальной ответственностью» отношения не имеет. Интересно, а как у нас все прошло? Вот ни хрена ж не помню… обидно!

— Тогда предлагаю искупнуться в душе и поесть, — бодро сказал я. — Кто за? Кто против? Воздержался?

— Я — за! — подняла руку Светлана. — Только, чур, я первая в душ!

— Тогда я закажу завтрак, — согласился я.

— Что-нибудь легонькое, пожалуйста.

— Бу-сде.

Светлана ушла. Вид сзади был не хуже. Вскоре в Мраморной ванной ударили струи воды.

Я позвонил, сделал заказ и отправился в Малахитовую ванную — в моем номере было три сан-узла. Правда, чисто малахитовой ванную комнату назвать было нельзя, из чудесного зеленого минерала были выточены лишь полочки и раковина, но я не придирчив.

Распарившись под горячим душем, я переключил кран на ледяную воду. Промерз и вновь согрелся. И протрезвел. Во всяком случае, хмель ушел, и башка стала варить лучше.

Накинув пушистый белый халат и причесавшись перед зеркалом, я почувствовал себя как выздоравливающий после долгой хвори. Даже надежды неясные затеплились, идейки закопошились.

С гигиеной я закончил вовремя — в дверь как раз негромко постучали. Шлепая тапками, я пошел открывать, и официантка в кокетливом передничке вкатила в номер тележку с тарелками, накрытыми серебряными крышками.

Дежурно улыбнувшись, она мигом сервировала стол и удалилась, пожелав приятного аппетита.

А тут и Светлана показалась. Она тоже была в белом гостиничном халате, который, впрочем, не столько скрывал, сколько открывал ее «прелести». Спокойно улыбнувшись мне, она склонила голову и принялась расчесывать длинные мокрые волосы. Блин, прям семейный завтрак у нас получается… И вот ведь интересно, явно для нее ситуация тоже несколько… м-м-м… непривычная. Есть некоторые явные признаки… волнения. Но ведь покерфейс держит, как наш «молчи-молчи»[7]. Молодец! Сильный характер.

— Чай? Кофе? — галантно поинтересовался я.

— Пожалуй, чай.

Намазав тост маслом и щедро добавив икры, Светлана аккуратно взяла свой бутербродик. Она ела очень красиво, изящно жуя и прихлебывая. Я рядом с ней выглядел грубым, неотесанным мужланом.

— Света, я хочу прогуляться на свежем воздухе, вроде бы и погода радует — солнечно, как летом. Ты не желаешь составить мне компанию?

— Вот как… — усмехнулась Света. — Я, пожалуй, склонна рассмотреть это предложение как комплимент. Не подскажешь, что же я такого творила ночью, что ты решил продолжить наше знакомство? А то я, честно признаться, не очень хорошо помню последние часов восемь…

О как! Да, действительно сильная личность. Но именно это меня в ней и привлекло. Не люблю пустышек. Как бы сногсшибательно они ни выглядели…

— Ну-у-у… если честно, у меня тоже с памятью того… — несколько смущенно начал я. — Так что никаких… э-э-э… пикантных подробностей можешь от меня не ждать. Просто… ну-у… ты мне понравилась. И как женщина, и как человек. Поэтому я решил — почему бы не продолжить знакомство?

— И когда же это ты успел узнать меня как человека? — усмехнулась Светлана.

— Да вот прямо сегодня утром и узнал! — широко улыбнулся я. — Хотя, конечно, еще не до конца. Но я готов и дальше работать в этом направлении. Ну так как? Присоединишься?

Света задумалась. А затем осторожно предложила:

— А может, сразу за город рванем? Я такое замечательное место знаю под Воложином — заказник ведомственный, красота почти как в Беловежской пуще, даже собственные зубры имеются!

Хм, похоже, она пока не готова гулять со мной по городу, в котором точно могут встретиться ее знакомые. А вот продолжить общаться, судя по всему, не против. И это меня почему-то обрадовало. Поэтому я воодушевленно рубанул рукой:

— Согласен!

Мы быстро позавтракали, исподтишка бросая друг на друга оценивающие взгляды, пока в один из моментов эти взгляды не встретились. Пару мгновений мы молча пялились друг на друга, а затем одновременно прыснули.

— Я скоро, — сказала Светлана, поднимаясь из-за стола. — В гардеробной есть утюг? — Она несколько ехидно улыбнулась. — А то кое-кто сорвал с меня блузку, скомкал ее и запихал под подушку!

— Я исправлюсь, — ответил я ей с выражением кота, наевшегося сметаны.

Светлана не обманула, она очень быстро оделась и накрасилась — немного теней, розовая помада, капелька духов. А свои волосы цвета соломы она заплела в толстую косу, открывая длинную, лебединую шею — и сбрасывая в возрасте сразу лет десять-пятнадцать.

Мы спустились на цокольный этаж, где располагалась стоянка, и я открыл перед дамой правую дверцу «Волги», моего «гражданского» авто.

Это был внедорожник «ГАЗ-3119», смахивавший на памятный мне «Фольксваген Туарег», только основательней немецкого «das auto» — кузов на раме. Да и в целом покруче — трехлитровый дизель с двойной турбиной, позволяющей с легкостью менять режимы — от «тракторного» до «гоночного», усиленная пневмоподвеска, широкие шины с автоподкачкой. Ну и само собой — кожаный салон с кучей гаджетов отечественного производства под марками «Горизонт» и «Электроника», пользоваться которыми я пока не научился. Весьма престижный автомобиль. Но почему-то на Светлану он произвел не то впечатление, на какое можно было надеяться. Увидев машину, она как-то притормозила, а между ее бровей возникла едва заметная горькая складка. Но затем она решительно тряхнула головой и с легкой улыбкой гибко скользнула на переднее сиденье. Я обошел широкий капот и плюхнулся за руль.

Двигатель взревел на солидных низких нотах. Немного погоняв его на разных оборотах, я тронулся с места и выехал на улицу.

Надежды с идеями еще не покинули меня, но все было так смутно и неочевидно, что я попросту не знал, что же мне делать.

Я и к зубрам-то согласился ехать лишь для того, чтобы по дороге сориентироваться, дождаться проблеска интуиции, найти хоть какой-то выход из того тупика, в который угодил.

Пересекая МКАД[8], я вспомнил Московскую кольцевую, взгрустнул мимоходом и покатил дальше, выезжая за город по трассе М-6 курсом на Воложин. Именно этой дорогой я проезжал на своем «бардаке»[9] добрый десяток раз, пытаясь «провалиться в прошлое».

Мы довольно долго ехали молча. Светлана время от времени бросала на меня непонятные взгляды, как будто на что-то решалась, но никак не могла решиться. А потом вдруг неожиданно попросила:

— Виталий, извини, но я передумала ехать в заповедник. Если тебе нетрудно, отвези меня обратно в город. Можешь высадить на первой же остановке городского электробуса.

— Ладно, — озадаченно сказал я и стал искать подходящую развязку для разворота. И в этот момент в Светиной сумочке закурлыкал телефон, выдавая местный, в «моем» времени неизвестный, хит: «Я с тобой была-а, я тебя звала-а, я тебя хоте-ела — и ждала-а… Любила — не любила, бросила, забыла!»

Выудив тонкую пластину смартфона, женщина сморщила носик — определитель номера вывел на экран имя абонента: «Козел».

— Это мой бывший! — скривившись, словно ее настиг приступ сильнейшей зубной боли, пояснила Светлана. — Давно хочу занести его номер в черный список, а то назначил меня своей «жилеткой», повадился плакаться о своей загубленной жизни, о тщете всего сущего, но жалею придурка — все-таки пятнадцать лет вместе прожили…

Женщина мазнула пальцем по плашке «Ответить» и поднесла сотовый к уху, свободной рукой откидывая прядь волос.

— Ну, говори, ученая птица! — поприветствовала она собеседника фразочкой из старого мультика.

Но тут из динамика пророкотал хорошо знакомый мне голос вождя:

— Кто это? Кто говорит?!

Светлана оторвала телефон от уха и недоуменно уставилась на экран, а в следующее мгновение взвизгнула и вцепилась в ручку двери. Потому что я резко затормозил и свернул на обочину.

— Как это — кто? Я! Вы вообще по какому номеру звоните? — возмутилась женщина, недоуменно глядя на меня — мол, что за непонятные маневры.

— Простите, милая барышня! — Голос Сталина смягчился. — А нет ли рядом с вами товарища Дубинина? Виталия Дмитриевича?

Левой рукой выворачивая руль, правой я вы-хватил смартфон у ошарашенной женщины.

— Да, да, товарищ Сталин, Дубинин на связи! — торопливо сказал я.

Не передать, какое же я испытал облегчение и радость!

— А, здравствуйте, товарищ Дубинин, — тепло поздоровался вождь. — У вас все в порядке? Мне кажется, вы чем-то взволнованы…

— Да, в общем, все в порядке товарищ Сталин, — уже спокойнее ответил я. — Общая ситуация в целом выглядит лучше, чем было раньше — война закончилась в 1943 году, потери сократились в четыре раза, СССР устоял, компартия сохранилась. В стране свободный рынок, но под полным контролем государства. Все бы хорошо, но в 1949 году наши союзники стали противниками — и началась Третья мировая война, длившаяся десять лет.

— А кто побэдил, товарищ Дубинин? — осторожно спросил Иосиф Виссарионович.

— Мы победили, товарищ Сталин! Мы всегда побеждаем — традиция такая! И Лондон взяли, и Вашингтон.

Чувствуя, как от нервного напряжения деревенеют мышцы, я медленно откинулся на спинку сиденья. Посмотрел на спутницу — Светлана в шоке уставилась на меня и, похоже, собиралась что-то спросить. Но я приложил палец к губам: молчи.

— То, что ми победили — это, конечно, хорошо, товарищ Дубинин. Но вот то, что следующая война случилась так быстро — это плохо. Страна же ведь не успела восстановиться?

— Да, это так, — со вздохом ответил я.

— Тогда… я рассчитываю на то, что ви сможете собрать необходимые материалы, которые позволят нам предотвратить такое развитие событий.

— Да, конечно… товарищ Сталин! У меня к вам огромная просьба! — почти выкрикнул я, глянув на часы. — Генерал-майор Бат сейчас под Минском, бодается с Гудерианом. Примерно через час тяжелые танки 1-й гвардейской сойдутся лоб в лоб с основными силами 2-й Панцергруппы. И Володька погибнет, сгорит со всем своим экипажем. Пожалуйста, предупредите его! Пусть на рожон не лезет — с командного пункта атакой тоже можно управлять!

— Хорошо, товарищ Дубинин. Обязательно предупредим! Не буду вас больше отвлекать. До свиданья.

— До свиданья, товарищ Сталин…

Обессиленно откинув голову на подголовник, я тут же встрепенулся и передал смартфон хозяйке.

— Что это было? — напряженным голосом спросила Светлана.

— Разговор с товарищем Сталиным, — ответил я, трогаясь и при этом лихорадочно вспоминая, что и как у меня упаковано в «бардаке». Про Третью мировую войну там было довольно много. Как и про те технологии, которые могут помочь если не избежать ее, то хотя бы быстрее задавить американский флот. Основной причиной того, что эта война продолжалась так долго, было то, что в 1949-м американцы на несколько голов превосходили нас на море…

— С каким еще Сталиным? — Голос у женщины позванивал, но это была не истерика, как я уже успел убедиться, нервы у нее отличались завидной крепостью.

— С Иосифом Виссарионовичем.

Я не видел смысла соблюдать секретность, раз уж Светлана все слышала. Да и не до того мне было. Надо немедленно вернуться в город, переодеться, пересесть на мой «бардачок» и назад, к линии фронта! Слишком долго я ждал звонка от вождя, чтобы медлить или терять время на дополнительные сборы!

Ага, вот и подходящая развязка — «клеверный лист». Почти не снижая скорости, я пролетел по мосту над трассой. После чего машина нырнула в тень путепровода. И почти сразу же ее ощутимо качнуло, словно мы налетели на огромную кочку, а в следующее мгновение затрясло — миг, и вот уже внедорожник «ГАЗ-3119» едет не по гладкому асфальту, а по утрамбованному щебню «шоссированной дороги», вьющейся по несжатому полю.

Справа, перемалывая гусеницами вызревшую пшеницу, шли коробки немецких танков, серыми вошками ползла пехота. Раз за разом в поле вставали черно-коричневые «кусты» взрывов, а еще дальше, на горизонте, стлался дым — горел Минск.

В небе, выдерживая строй, летела девятка двухмоторных «Хейнкелей-111».

Ах ты ж черт… мы, похоже, попали в самый замес! Насколько я помнил — на рассвете немцы прошли через линию разрушенных в предыдущие два дня укреплений Минского укрепрайона — от развязки, которую я миновал, до ближайшего ДОТа[10] всего километров пять по прямой — и теперь развивают успех.

Первая гвардейская дивизия, переброшенная под Минск накануне, стояла в перелесках в районе фольварка Брилевичи[11], в дефиле между шоссейной и железной дорогами на Брест. Место удобное, в том числе и своей инфраструктурой: до войны там были большие артиллерийские склады с хорошими подъездными путями. Таким образом, Бат перекрывал почти весь западный сектор и мог быть переброшен на любое направление хоть по шоссе, хоть по «железке». Получив информацию о прорыве, Батоныч двинул свои танки примерно по маршруту нынешней кольцевой автодороги и вышел к деревням Озерцо — Богатырево, где сосредоточил дивизию, используя складки местности (там до войны было изобилие оврагов и невысоких горок), а потом нанес удар через широкое поле в направлении Озерцо — Хотежино.

Поднятые стекла и рев дизеля приглушали батальные шумы, но тут слева показался немецкий «Т-III». Одолевая крутой подъем дорожной насыпи, танк взревел, выбрасывая струю сизого дыма, показал бронированное брюхо и мягко осел на передок, его пушка глянула прямо мне в глаза — черное дуло завораживало.

— Что это? — закричала Светлана.

— Танки Гудериана! — крикнул я, бросая машину в занос.

Едва не встав на два колеса, «Волга» отвернула и скатилась на поле слева. Курсовой пулемет немцев зачастил, но поздно — пули лишь покорежили заднюю стойку.

А «ГАЗ-3119» запрыгал по кочкам и бороздам — кузов гудел и скрипел, нас со Светланой подкидывало и шатало. Пару раз я приложился головой о потолок салона.

В стороне вспучился взрыв, клубясь дымом и комками земли.

— Пригнись!

Ойкнув, Светлана мигом съехала с сиденья, задирая юбку. Я и сам пригнулся к самой баранке — несколько осколков процарапало крышу, оставляя рваные щели.

Подняв голову, я увидел прямо перед собой перебегавших немцев — в пыльных сапожищах, в серо-зеленой форме. Рукава закатаны по локоть, пилотки набекрень, Маузеры наводятся на меня…

Я выжал газ, мотор взревел, и «Волга» ударила носорогом, сбивая бампером двоих гитлеровцев. Поднялась стрельба, Света завизжала, не выдерживая навалившегося ужаса.

Пули разнесли заднее стекло и боковое, пробили шину, но централизованная подкачка не подвела — компрессор с громким шипением вдувал воздух в дырявый скат.

— Держись, Светочка, держись… — бормотал я, вцепившись в руль.

Я вел машину зигзагом, по замысловатой кривой, успевая объезжать воронки. Впереди показался неглубокий овраг и покосившийся мостик без перил.

Проверять его на прочность не было ни времени, ни желания — «Волга» на всей скорости пролетела по хлябавшим доскам, скатилась с холма, пересекла мелкую речку — брызги во все стороны — и канула в лес.

Петляя между деревьями, я заехал поглубже в чащу, и тут мотор заглох. Я глянул на приборы. Блин, как не вовремя… Солярка — йок! А ведь только вчера утром заправлялся. Пробили топливный бак?

В следующую секунду под полом багажного отделения грохотнуло, салон мгновенно заволокло дымом, и мы со Светланой, не сговариваясь, выскочили наружу и отбежали на десяток метров.

— Где мы? — крикнула она, задыхаясь и оправляя юбку. — Что тут вообще происходит?

— Мы где-то под Минском, — ответил я, возвращаясь к машине — весь задок у «Волги» горел. — А происходит война. Великая Отечественная! Сейчас тут сентябрь 41-го года…

— Это… розыгрыш такой, да? — неуверенно сказала Светлана.

— Ага! — поддакнул я. — Вот, собрали тут шесть танковых дивизий, специально, чтобы нас разыграть!

— Но это же невозможно! Это было… Господи, это было больше семидесяти лет назад! Война давно закончилась!

— Для кого как, — проворчал я, — для меня она только началась… В очередной раз…

Прикрываясь полой пиджака от жара, я просунулся в салон и вынул из «бардачка» «тактический» пояс из кордуры с пистолетом Ярыгина в новомодной открытой кобуре и четырьмя снаряженными запасными магазинами в пластиковых гнездах. Без оружия в пределах доступности я себя в последнее время чувствовал словно голый…

Опоясавшись и подогнав кобуру, я сразу проверил пистолет и, передернув затвор, загнал патрон в патронник. На предохранитель ставить не стал. Так оно как-то спокойней…

Вернувшись к Светлане, увидев ее растерянные глаза, мазки сажи на щеке и блузке, я ощутил раскаяние.

— Прости, пожалуйста, что невольно затащил тебя сюда, — сказал я, — но так уж у меня выходит, что после разговора с вождем я попадаю на линию фронта. Я бы с радостью отвез тебя домой, но на время «провала» повлиять не могу. А оно, может, и к лучшему, что провалились мы прямо сейчас — мне нужно предупредить друга о возможной гибели.

— Но ты же попросил об этом… Сталина, — несколько растерянно произнесла Светлана.

— Надеяться надо только на себя, — вздохнул я. — Вдруг связи нет и вождь просто не сможет помочь?

Женщина тяжело вздохнула и присела на корточки. Зажала ладонями щеки и провела по ним пальцами, словно омывая.

— Неужели все это правда? — пробормотала она, глядя прямо перед собой.

— Прости, — буркнул я.

— Да ладно… — отмахнулась она.

И в этот самый момент наш разговор грубо прервали. Резкий голос из кустов скомандовал:

— Хенде хох! Вафн хинлегн! Эргип дих![12]

Я действовал на рефлексе — ушел в прыжке с линии огня, падая за пень. Пистолет каким-то образом сам оказался в руке — помогли вколоченные за прошедший месяц рефлексы — я ведь в алкогольный загул ушел всего три дня назад, а перед тем в тир при оружейном магазине как на работу ходил, чтобы в форме быть. Да и здесь, в этом мире, тоже, можно сказать, изрядно увлекался практической стрельбой.

Краем глаза я заметил, как Света бухнулась на коленки, прячась за упавшим деревом и отклячивая очень аппетитную круглую попку. Нет — чудо что за женщина. Ни криков, ни истерики — а реакция мгновенная.

Упал я на пласт хвои, будто на мат, и сразу же увидел немцев. Их было пятеро: четверо молодых «дойче зольдатен» и старший — фельдфебель, — мужик лет тридцати, со «Шмайссером». Его я снял первым, всадив в корпус две пули. Четко, как на тренировке, — дистанция была «никакой», метров тридцать.

Фельдфебель дернулся, вскидывая руки и крутнувшись в неуклюжем фуэте. Солдатики же, похоже, были из недавнего пополнения, потому что промешкали, и я успел уложить еще двоих. Зато оставшаяся парочка открыла бешеный огонь, шпигуя пень винтовочными пулями, а после самый умный из этих двоих откатился, подбирая «МП-40», и выпустил в мою сторону длинную очередь.

Лишь только фриц сделал паузу в стрельбе, видимо, патроны закончились, я высунулся и послал в него несколько пуль веером — этот придурок не залег, а картинно стоял, опустившись на колено, со «Шмайссером» в руках и менял опустошенный магазин. Зигфрид задрипанный…

Три пули вошли ему в грудь, опрокидывая навзничь, но и меня не минула чаша сия — оставшийся в живых выстрелил и попал мне в левую руку. И кажется, сука, задел кость — было очень больно, я шипел и матерился, но тут этот истинный ариец, оставшийся в печальном одиночестве, привстал, задирая руки вверх, и прокричал:

— Шиссен зи нихт, их гебе ауф![13]

— Нихт шайссен![14] — ответил я ему.

Вот только брать пленных не входило в мои планы. Пуля разорвала немцу горло, хотя целился я в голову, — немудрено промахнуться, когда рука «гуляет» от боли в ране.

Поначалу мне показалось, что наступила полная тишина, но через пару секунд звук «включился» — с поля боя накатывались рев моторов, лязг гусениц и грохот взрывов. Я машинально сменил магазин и только после этого убрал в кобуру пистолет. Упираясь в землю здоровой рукой, приподнялся и огляделся — в зоне прямой видимости, ограниченной кустами и деревьями, живых врагов не наблюдалось. Кажется, первую атаку отбили…

Светлана, по-прежнему стоя на коленях, подняла бледное лицо.

— Прости! — сказал я, подходя к ней, чтобы помочь встать. — Я-то уже привык, а вот для тебя это большой сюрприз.

— Кто это был? — Губы женщины дрожали, но вопрос она задала вполне твердым голосом.

— Немцы. Фашисты… — Я машинально пожал плечами и скривился от боли.

— Ты ранен! — воскликнула Света, цепко хватая меня за окровавленный рукав и поворачивая его, чтобы лучше видеть дырку от пули.

Я успел удивиться этому странному любопытству, но тут женщина огорошила меня еще больше.

— Огнестрел, сквозной, в плечо, — спокойно констатировала Света. — Аптечка в машине есть?

— В багажнике была.

Быстрым шагом, ковыляя по хвойному «ковру» в туфлях на высоком каблуке, она подошла к автомобилю. «Волга» уже хорошо разгорелась, и соваться внутрь было бы самоубийством. Но тут Светлана удивила меня в третий раз: подобрав свою сумочку, она достала из нее что-то очень похожее на небольшую косметичку, оказавшееся индпакетом, — по крайней мере там было два бинта, резиновый жгут, маленькие одноразовые шприцы и какие-то крохотные, миллилитров на десять, пузырьки.

— Удивлен? — заметила мою отвисшую челюсть эта таинственная женщина. — Не пугайся, я врач! И даже доктор медицинских наук. Так что первую помощь окажу вполне профессионально…

— Потом, Свет, — поморщился я, глянув на часы, — уходить надо. Одиннадцать уже!

— Никаких «потом»! — решительно отрезала женщина. — Ты про «правило золотого часа» слышал? Так вот, могу тебе сказать, что есть еще и «бриллиантовые минуты». Не дай бог заражение начнется, что, учитывая попавшие в рану клочья одежды, вполне реально, возись потом с тобой!

Чуть не силой посадив меня на истыканный пулями пенек, Света помогла снять изгвазданный пиджак, разрезала окровавленный рукав рубашки и оголила рану.

— Ну что, доктор, жить буду? — пошутил я, пытаясь улыбнуться — от боли сводило все тело.

— Жить будешь, — без улыбки ответила Света. — Пуля задела кость — это болезненно, но не смертельно. А сейчас потерпи, надо рану очистить…

Тут мне показалось, что стало вроде как полегче — когда она выковыривала что-то из раны небольшим пинцетом, «новая» боль перекрыла «старую». Но эта иллюзия довольно быстро развеялась.

— А как твоя фамилия? — спросил я, лишь бы немного отвлечься от «экзекуции».

— У меня некрасивая фамилия, — со вздохом ответила Светлана, капая на рану из маленького пузырька, — Сморкалова. А когда вышла замуж, стала Козулиной. Смешно?

— Да нет, не очень… — промямлил я. — Руки у тебя легкие! Долго еще?

— Почти все, сейчас забинтую, и готово.

Действительно, Света справилась очень быстро — минуты за три. В финале «добрый доктор» сделала мне два укола, после которых по телу разлилось тепло и в «дырке» перестало жечь.

— Хорошие у тебя колеса, товарищ доктор, сразу отпустило! — похвалил я.

— Это ты об уколах? — не сразу сообразила Света. — Там от столбняка и легкое обезболивающее, его даже грудным младенцам дают. Ну все, можешь вставать! А я пойду гляну, что там с этими… немцами.

— Зачем?! — снова поразился я.

— Вдруг там раненые…

— Это же… враги! — попытался я урезонить док-торицу.

— Не важно! — отмахнулась Света. — Я клятву Гиппократа давала.

— Погоди, вместе пойдем! — остановил я ее порыв. — А то вдруг там эти… раненые не так поймут и встретят медицинского работника выстрелом.

Немцы вполне ожидаемо (для меня) оказались безнадежно мертвыми. Будь у меня хоть малейшее подозрение, что кто-то из этой бравой пятерки выжил — я бы еще до перевязки не поленился проверить и добить. Однако мне показалось, что Света проверяла не только состояние «пациентов».

— Немцы… очень похоже, что настоящие, — прошептала женщина себе по нос. — А уж трупы-то точно! Значит, все это вокруг действительно реально?

— А ты сомневалась? Впрочем, я в первый раз тоже не сразу въехал — все какой-то подвох искал! — невесело усмехнулся я.

Обшмонав убитых немцев, я забрал лишь их зольдбухи и все наличное съестное — две жестяные коробки с шоколадом «Шока-кола» и упаковку хлебцев «Кнэкеброт».

Винтовки я оставил на месте, лишь вынул из них затворы, а «машинен-пистоль» подобрал, заодно сняв с фельдфебеля брезентовые подсумки с запасными магазинами. К счастью, мой «Грач» аналогичными патронами «питался».

— Пойдем, милая, нам тут больше делать нечего! Время поджимает!

Женщина только кивнула и перекинула ремень своей сумки через плечо.

— Черт бы побрал эти туфли! — с чувством сказала Света через полчаса, в очередной раз подворачивая ногу.

Я и сам был в полуботинках, малопригодных для лесного туризма, но хоть не на шпильках. И ведь мог провести инспекцию обуви на «невинно убиенных» немчиках, но в запарке просто забыл это сделать.

Женщина стойко держалась часа два, после чего я сам не выдержал — жалко стало человека.

— Передохнем немного, — сказал я.

Светлана тут же и села, прямо на траву, стащила с себя ненавистные «колодки» и застонала от удовольствия.

Я пристроился рядом, протягивая ей круглую коробочку с шоколадом.

— Битте, фрау Сморкалофф!

— Тогда уж фройляйн, — усмехнулась она и положила в рот вкусняшку, не растеряв прежнего изящества.

Я тоже жевал, изредка посматривая на Свету, но не подгоняя. Надо будет, сама все расскажет.

Съев «на первое» шоколад, мой милый доктор захрустела дырчатым хлебцем. Прожевав, она сказала, задумчиво разглядывая огрызок «Кнэкеброта»:

— Знаешь, вчера я плохо понимала, зачем спустилась в бар… Я ушла прямо с банкета — мы с коллегами отмечали защиту моей докторской… Я сидела во главе длинного стола, принимала поздравления, выслушивала тосты, а на душе было гадко и как-то пусто. Для чего, думаю, это все? Зачем я суечусь, достигаю вершин и прочих пафосных вытребенек? Ну как же — самый молодой доктор наук в Минске! Но смысл-то какой во всем этом? Цель какая? Да, конечно, больным в нашей клинике будет большая польза, а мне? Мне самой? Для чего мне все эти посты, звания и регалии? Для чего, если я возвращаюсь в свою квартиру, а там тихо и пусто? Я потому и не называю свою «трешку» домом. Дом — это когда тебя ждет любимый человек, когда галдят дети… А я в разводе и не рожала ни разу. Зато, — Света грустно улыбнулась, — моя грудь сохранила идеальную форму. Здорово, правда?

— Здорово, — серьезно сказал я. — Для меня.

Сморкалова кивнула и усмехнулась:

— Я, как мой бывший, плачусь…

Я покачал головой:

— Это мужику плакаться стыдно, а… женщине можно. И нужно. Зачем держать боль в душе? Занозу надо удалять, пока не загноилась. Тебе ли этого не знать?

— Да… — вздохнула Светлана. — Я и раньше вроде бы понимала, что никакие чины и премии не заменят обычного человеческого счастья, но вчера я уяснила это с такой пронзительной ясностью, что даже содрогнулась. Соседка, помню, рассмеялась, подумала, я водки хряпнула. Что, говорит, крепка, зараза? Ага, говорю — и на выход. Никто, кажется, даже не заметил моего ухода. А я спустилась в бар и стала пить с каким-то мрачным удовлетворением. Напьюсь, думаю, в зюзю! Мы с тобой пили на брудершафт, помнишь?

— Смутно, — признался я и не удержался, спросил: — А почему со мной?

— А потому что ты был единственным из всех — настоящим, — спокойно ответила Сморкалова. — Подошел, решительно отодвинув какого-то здоровяка, который ко мне клеился. И тот, что интересно, даже не пикнул, хотя был, как мне показалось, в два раза больше тебя. И гораздо трезвее! — Света хихикнула. — Ты на ногах каким-то чудом стоял, но при этом держал фасон: язык не заплетался, спина прямая. Да и потом, когда разговорились… Не ныл, жалуясь на жизнь, не хвастался служебным положением и вашими мужскими игрушками — крутыми автомобилями и прочим барахлом. Просто сказал, что я прекрасна и на меня приятно смотреть вот просто так — без вожделения. Тут я как-то внутренне завелась — как же это так: без вожделения, неужели я потеряла сексуальную привлекательность? Ну и начала тебя подначивать… А ты с такой печалью в голосе сказал, что мужчина не может дружить с женщиной, потому что друзей не трахают! — Света снова хихикнула и лукаво посмотрела на меня. — И я решила опровергнуть этот тезис. И опровергла! Два раза, кажется… А потом я отрубилась. Грубое слово, но подходящее… Спасибо тебе!

— За что? — удивился я.

— За все… Когда я проснулась сегодня, то ощутила себя… Ну, как будто я переболела опасной хворью — в теле слабость, но иду на поправку.

Я кивнул.

— Со мной проще — я пил потому, что никак не мог попасть сюда, в 41-й.

— И спасти друга…

— Да.

— Я будто во сне… — пробормотала Сморкалова.

— Нет, Светочка, это явь. Ну что? Пошли?

— Пошли… — вздохнула Светочка.

Раскаты рукотворного грома доносились, чудилось, со всех сторон. Иногда шальной снаряд рвался прямо в лесу, совсем недалеко от нас, и вскоре я понял почему.

Мы вышли на опушку и оказались на краю огромного поля, над которым стелилась пелена дыма и пыли. И в этих удушливых облаках двигались танки, наши и немецкие. Они то и дело, грохоча и лязгая, выныривали из пылевых облаков и столбов дыма, и снова скрывались в вихрившейся тьме.

Совсем рядом с опушкой проехала, грузно качаясь, «тридцатьчетверка». Ее номер ничего мне не сказал, но тактический знак — единица, обрамленная пятиугольником, навел на догадку.

— Это 1-я гвардейская! — закричал я, приходя в возбуждение. — Дивизия Володьки Бата!

Внезапно поднялся сильный ветер, его порывы снесли пыль, и словно занавес раздвинули, открыв всю сцену этого театра[15] на несколько километров вокруг. На поле сходились сотни танков — наших «КВ» и «Т-34», немецких «троек» и «четверок».

Я жадно высматривал тот единственный танк, который был мне нужен, но отдельные бронемашины на поле сражения неразличимо сливались в две противоборствующие силы.

Нет, я верил, конечно, что Сталин поможет и спасет Батоныча, но опасения не проходили, копошились в голове, теребя нервы.

«А вдруг?..»

Глава 2

7 сентября 1941 года, Белорусская ССР, окрестности Минска

Командирский «Клим Ворошилов» бодро катил по полю, полстатонным утюгом равняя борозды. Первому полку 1-й гвардейской, которой командовал генерал-майор Бат, противник достался серьезный — дивизия СС «Райх».

Но кто сказал, что эсэсовцы годны для службы в танковых войсках? Давить пшеков, которые бросались на танки с шашками наголо — это они могут. Ну так мы поумнее тех «героев» будем…

Экзамен на профпригодность эсэсманы сдавали на троечку — немецкие танки горели и чадили по всему полю, из-за поднятой пыли казавшемуся бескрайним. «Тридцатьчетверки» тоже присутствовали среди пылавших машин, но все же наших было куда меньше — «Т-34» в дивизии генерала Бата играли вторые роли. В главных выступали «КВ» — как стадо мамонтов, огромных и сильно разозленных, «Ворошиловы» перли вперед, не быстро, но и удержать их было невозможно.

Владимир Петрович вздохнул — он хотел лично вести своих ребят в бой. Но час назад, когда войска разворачивались из походной колонны, на командный пункт дивизии внезапно позвонил сам Сталин, требуя «не лезть на рожон» и командовать боем из безопасного тыла. И генерал послушался. Ну, почти послушался — не шел на острие атаки, как тянуло, а аккуратно двигался во второй волне. Здесь было относительно спокойно и обзор получше. Советом «командовать из тыла», конечно же, пришлось пренебречь — невозможно управлять мобильными войсками в режиме реального времени, сидя в нескольких километрах от передовой. Не те сейчас технологии, не те… Никто на широкий экран картинку с беспилотника не выведет, ввиду отсутствия этих самых беспилотников, да и самих экранов.

Самым значимым аргументом в решении слегка поумерить свой пыл послужила фраза Сталина: «Сведения получены от комиссара Дубинина». Услышав ее, Бат радостно улыбнулся, впервые за много дней. Жив, значит, Виталя! Воскрес, как птичка Феникс. И сразу же дал совет «не лезть на рожон». Видать, вычитал на каком-то сайте про неминуемую смерть героического генерала и решил спасти товарища.

Хотя, если уж состоялся у него разговор с вождем, значит, скоро и сам объявится…

— Заряжай бронебойным!

— Есть! Готово! — Сочный лязг закрываемого затвора.

— Матвеич, дорожка!

— Делаю, тащ генерал! — Голос Баранова на удивление спокойный.

Батоныч до рези в глазах вглядывался в перископ, кляня хреноватую оптику.

— Степан! Двадцать влево! «Тройка» подворачивает бортом!

— Короткая! — Баранов нашел подходящее место и плавно затормозил.

— Степа, жги!

— Есть! — выдохнул Гаврилов, вжимая педаль.

Грохнуло орудие. В общем шуме почти неслышно залязгала гильза, напуская вонючего дыму.

— Матвеич! Рви!

— Понял! — откликнулся Баранов.

— Погнали!

Мотор зарокотал громче, и «КВ» стал довольно шустро продвигаться вперед — клинья советских и немецких танков сошлись, как зубья капкана. Теперь оставалось выяснить, чьи зубы окажутся крепче.

Если глянуть вправо, было видно, как работает тяжелая «арта» — 152-мм гаубицы вышедших на прямую наводку «КВ-2». Увесистые снаряды рвались между «панцерами», опрокидывая «двойки» или даже «тройки», а уж когда выходило прямое попадание, «танчики» почти выворачивало наизнанку.

— «Высокий»! Ответь «Лому-два»! — послышался в шлемофоне голос командира второго полка. — Батареи ПТО мы раскатали. Бить дальше по правому флангу?

— «Лом-два», здесь «Высокий». Пройдись по тылам и выходи на левый фланг! Там сейчас жарко… А мы двинем тебе навстречу. Только смотри не перепутай!

— Понял, выполняю.

— Матвеич, вперед на первой. Вон тудой, где развалины. Коровник там был или что… Экипажу — внимание, продолжаем бой! Заряжающий, бронебойный в ствол!

— Есть, бронебойный! — ответствовал Степанович. — Готово!

— Степа! Башню влево, на двадцать. Огонь по готовности.

— Есть! Наблюдаю танк противника… — занудил Гаврилов.

— Короче, Склифосовский! — прикрикнул Владимир Петрович. — Душевно тебя прошу!

— Короткая! — живо сориентировался башнер. — Выстрел!

Грохнуло орудие, почти не толкая многотонную махину. Горячая гильза забрякала, дымясь синим кордитным чадом.

— Попал! — с удовлетворением отметил Бат, наблюдая, как задымил фашистский танк. Из люков полез экипаж в черном. — Ваня, приголубь!

— Есть!

Застучал пулемет, прореживая немецких танкистов.

— Матвеич, рви!

— Делаю, тащ генерал…

«Т-III» и «Т-IV» выходили из-под накрытия гаубичными «подарками», строясь ромбом. За ними катились «Ганомаги» и «Опели» с пехотой.

— Матвеич, ходу! Разворот вправо на сорок пять, и тормози. Заряжай осколочным!

— Есть осколочным! Готово!

— Огонь!

Громыхнуло. Осколочно-фугасного вполне хватило для «Ганомага» — бронетранспортер почти развалило надвое. А тут и «четверочка» подставилась.

— Дорожка! Бронебойным!

— Есть! Готово!

— Короткая!

— Выстрел!

Снаряд вписался в моторный отсек немецкого танка, и синтетический бензин весело полыхнул.

— Газу, Матвеич!

Батоныч прижался к нарамнику перископа. Окружающий мир трясся и колыхался, кромка горизонта плясала, но разглядеть атаку можно было. «КВ» ломили уступом, почти не маневрируя, изредка принимая меткие снаряды на броню — вон как раз один такой ударил о башню «Ворошилова» слева, выбив сноп искр, и ушел рикошетом в небо. А вот юркие «тридцатьчетверки» крутились и вертелись, сводя с ума немецких наводчиков.

Кто-то из наших зарядил «троечке» бронебойным под башню, да так ловко, что ту сорвало и швырнуло на землю. Боекомплект рванул в погон, как из жерла.

— Степа, не спи!

— Матвеич, поворот направо и остановка!

— Есть!

— Клади бронебойный!

— Готово!

— Матвеич, немного левее дай! Короткая! Выстрел!

Болванка ушелестела и вошла «тройке» в борт. Та стала колом, а через секунду башня приподнялась на облаке огня и дыма и тяжело опустилась обратно, прикрывая подорванный танк, как кастрюлю крышкой.

А вот и следующий в очереди… Наглая «четверка», стреляя на ходу, шла командирскому танку наперерез. Гаврилов всадил «панцеркампфвагену» бронебойный в двигатель — болванка выкрошила цилиндры и переломала шатуны. Лопнули баки, разливаясь, разбрызгиваясь жидким огнем, и немцы полезли из люков, как черные тараканы-прусаки.

Бат хотел было дать команду Глебову, но наступающая пехота и сама справилась, перестреляв «панцерманов». Но нашлось дело и для радиотелефониста.

— Иван! Включай третий канал!

— Есть! Готово!

— «Очкарик»! Здесь «Высокий»! Куда ты пропал?

— Занят, «Высокий». Пытаюсь одновременно немцев заглушить и наши каналы держать открытыми. Пока вы там лихачите, мы здесь за вас отдуваемся!

— Боря, поерничай мне еще… Где «горбатые»?

— Петрович, летуны говорят, что все в разгоне! Немцы не только на нашем участке прут…

— Боря, дорогой, найди хоть эскадрилью!

— Ладно, ладно… Сейчас постучусь в одну дверку… Есть! Говорят, что заправляют одну группу.

— Группа — это сколько?

— Десять штурмовиков, Петрович!

— Боря, а двадцать найти слабо?

— Петрович…

— Жду!

Вскоре над полем боя показались штурмовики «Ил-2». Было их мало, и еще эскадрилья «МиГ-3» прикрывала «горбатых». «Ильюшины» пролетали на бреющем, как ангелы смерти, швыряясь бомбами, пуская эрэсы, паля из пушек.

Звено забредших «Юнкерсов» стало разворачиваться, от греха подальше, но пилоты «мигарей» не утерпели, набросились на бомбовозы. Вышло эффектно — немецкие летчики, стремясь поскорей облегчить свои «Юнкерсы», стали сбрасывать бомбы не глядя, и парочка фугасок раскурочила-таки «тройку» и «четверку».

Налет краснозвездной авиации не остановил накат танков Гудериана, но 1-й гвардейской помог.

Снова подключилась артиллерия, перепахивая поле, засевая его разящей сталью. А вот и «катюши» заработали — с ревущим воем уходили по косой в небо реактивные снаряды, падая на арьергард 46-го моторизованного корпуса, где двигалось «нежное мясо» бронированной орды — грузовики с пехотой, артиллерия, саперы. На них «хвостатые кометы» произвели «неизгладимое впечатление» — Бату померещилось, что он чувствует запах горелой человеческой плоти.

На мгновение показалось, что вражеский натиск ослабел — насколько мог видеть со своего места генерал, пространство перед ним было усеяно горелой техникой. Десятки немецких и наших танков дымились, застыв в разных положениях, один даже перевернулся, свалившись в глубокую воронку. Редко где просматривалась трава — земля была перелопачена и выжжена. Огонь и дым продолжали бушевать, разрывая сталь на куски, превращая живых и мертвых в бессмысленную копоть. Да уж: встречный танковый бой — вещь страшная, почти инфернальная… Но вот среди черных остовов что-то мелькнуло…

— Степан, видишь? Сука какая-то там рыщет, недобитая…

— Вижу, командир, «тройка» там! Прямо на нас прет!

— А вот хрен им на рыло. Бронебойным!

— Есть! Заряжающий!

— Уже!

— Выстрел!

С двухсот метров болванка пробила лобовую броню и, словно кол, втесала в «тройку». Тут прилетел бронебойный от соседа — в упор под башню, наполовину выдирая ту из погона. Готов.

— Жрите, твари, не обляпайтесь!

Бат мельком глянул на «трофейные», принесенные из «того» мира, швейцарские часы. Ух ты, всего одиннадцать утра! А показалось, что полдня прошло!

И в этот момент «Ворошилову» прилетела «ответка» — болванка вонзилась в башню, и экипаж танка словно оказался под Царь-колоколом в момент удара «языка». Звон оглушил всех, у Сереги Степановича даже кровь из уха пошла, а кусок окалины, выбитый снарядом из башенной брони, чиркнул Батонычу по левой руке.

— Т-твою мать!

Кое-как замотав рану, генерал-майор сунулся к нарамнику. Где эти суки?!

— Матвеич! Метров десять-пятнадцать вперед, и замри!

— Ага…

— Степа!

— Вижу его, тащ командир, самоходка за горелыми фрицами прячется!

— Так бей!

— Выстрел!

Степа поспешил — снаряд, нацеленный немецкой «штуге» в корму, пролетел чуток выше, пробороздив корпус и сбивая запасную канистру. Сноп выбитых искр походил на фейерверк — бензин вспыхнул тут же, растекаясь, проливаясь на мотор.

— Мимо! Но горит!

— Матвеич, газу!

— А то ж…

Глава 3

7 сентября 1941 года, Белорусская ССР, окрестности Минска

Я двинулся вдоль кромки леса, огибая поле боя. Светлана тащилась следом. От танкового сражения нас отделяла редкая полоска деревьев, если и защищая, то лишь от недружественного взгляда.

Я шел, спотыкался, но все смотрел и смотрел. Я бывал на танковых учениях, видал бои местного значения, но столь эпическую битву наблюдал впервые.

Рев моторов, огонь и дым, дыбившаяся взрывами земля — все это зрелище завораживало, словно первозданный хаос.

Пыль сдуло ветром, зато хватало дымов — черных, серых, белых, — густая пелена висела над полем, размазывая перспективу.

Танков поблизости от нас было немного, основная масса бронетехники отдалилась от опушки на пару километров. И сейчас рядом с лесом появились самоходки — новенькие САУ-76. Из-за «широких спин» «Ворошиловых» они выбивали немецкую бронетехнику. Получалось, судя по резко возросшему на поле количеству черных дымов, неплохо.

Вообще, когда видишь танковый бой со стороны, бросается в глаза то, что как раз танки — это далеко не все. Вот мимо проехали БТР-41, немножечко кургузые, если сравнивать их со «сто пятьдесят вторыми». А вот неподалеку, метрах в трехстах, появились громадные силуэты «КВ-2». Их орудия слаженно грохнули залпом, и меня со Светой качнуло воздушной волной — калибр внушал уважение!

И повсюду — под прикрытием брони или на броне — пехота. Без нее никуда. Грозный с виду танк беззащитен перед парой очумелых немцев, волокущих ящик-мину, или против смелого красноармейца, готового забросать вражескую машину бутылками с горючей смесью. Смешно звучит, но за танками надо приглядывать, чтобы противник не обидел.

— Ищешь друга? — задыхаясь, спросила Светлана. — Или просто любуешься батальной сценой?

— Знаешь, я был офицером, много повидал, но тут такой размах… Настоящая Курская дуга!

— Не поняла, — озадачилась Сморкалова, — какая еще дуга? Или ты имел в виду магнитную аномалию?

Еще бы ты понимала… В твоей реальности не было ни Сталинграда, ни Прохоровки.

— Проехали, — сказал я.

И в тот же момент послышался резкий голос:

— Стоять! Хенде хох!

— Вы уж что-нибудь одно выберите, — посоветовал я шагнувшим из-за дерева красноармейцам, — или по-русски командуйте, или по-немецки.

Усатый боец с сержантской «пилой» на черных петлицах молча отобрал немецкий автомат и попытался вытащить из моей кобуры «Грач». Не тут-то было! Пистолет даже не сдвинулся — чтобы его извлечь, нужно нажать планку на боку кобуры. Дабы упростить ему задачу, я снял оружейный пояс и вручил сержанту со словами:

— Отвечаешь головой! Это секретная разработка.

— Разговорчики! — машинально буркнул усатый, оторопело разглядывая странную конструкцию. — Кто такие?

— Сами-то вы кто? — воинственно парировала Светлана.

— Разведбат 1-й гвардейской танковой дивизии, — небрежно козырнул сержант. — У вас, гражданочка, оружие есть?

Сморкалова вместо ответа раскрыла свою сумочку и протянула ее молодому парню с ППД. Парнишка скосил глаза внутрь и почему-то покраснел.

— Повторяю вопрос: кто вы такие и что здесь делаете? — тоже глянув на содержимое сумки, сказал сержант.

— Батальонный комиссар Дубинин, — представился я, — а это военврач Сморкалова. Выполняем особое задание командования.

— А где тогда твоя форма, комиссар? — съехидничал молодой красноармеец.

— Фамилия? — с «командирской» ленцой в голосе спросил я.

— Красноармеец Кравцов! — на полном автомате ответил боец и тут же, поняв свою оплошность, прикусил язык.

— Я доложу командованию о твоей наблюдательности, красноармеец Кравцов! — холодно сообщил я.

— Да ты… да вы… да я вас… — начал закипать Кравцов, но его порыв был остановлен сержантом.

— Отставить! — сердито рявкнул усатый. — Доставим этих субчиков в штаб, там разберутся!

— Ох, только не пешком! — взмолилась Светлана. — Доставьте нас на машине, да хоть на чем! Хоть на лошади!

— Могу предложить танк! — хмыкнул сержант.

— Я согласна!

— Вперед!

Мы прошли под конвоем метров пятьдесят и вышли к небольшой поляне, куда как раз вписался легкий «БТ-7».

— Семеныч, заводи! — крикнул сержант, и молоденький конопатый мехвод, выглянувший из-за распахнутой «передней двери» «бэтушки», кивнул.

Кравцов ткнул пальцем на моторный отсек — полезай, мол. Я запрыгнул на гусеницу и подал руку Светлане.

— Помоги даме, что стоишь? Возьми за талию и приподними! — повернулась к красноармейцу Сморкалова.

Тот отодвинулся от женщины на метр, даже не попытавшись что-то сделать. Лицо парня приняло цвет переходящего красного знамени. Наверняка не целованный еще. Пришлось самому втаскивать Свету наверх.

Едва мы со Светой присели на горячую решетку и вцепились в поручневую антенну на башне — под прицелом бдительного красноармейца Кравцова, — как сержант махнул рукой:

— Вперед, Семеныч!

Почему-то танкисты очень любят именно мехводов звать по отчеству, хотя означенному Семенычу лет восемнадцать от силы…

И «бэтушка» дала гари, стартовав с места, как заправский гоночный болид. Несколько секунд мне казалось, что мы не едем, а летим через лес. Причем я лечу не на броне, а где-то рядом с танком… Впрочем, так казалось до первой же более-менее большой кочки, больно стукнувшей меня через металл корпуса по копчику.

Мы отъезжали все дальше от места битвы, и навстречу нам все чаще попадались следы присутствия военной братии — наспех выкопанные г-образные щели-укрытия, палатки и землянки, полевые кухни, бензовозы, какие-то грузовики с КУНГами, легкие броневики. Вот только людей почти не было видно. Видимо, мы ехали через тылы гвардейской дивизии, и все способные держать оружие сейчас на передовой.

Лес как-то внезапно закончился, мы выскочили на поле. Вдалеке, в широком прогале, между двух рощ я увидел силуэты танков, выглядевших на таком расстоянии словно вырезанные из серой бумаги. Высоко над ними висели двухмоторные «Юнкерсы» — всего пять штук. Хорошо их эскадрилье досталось — должно быть девять единиц. И тут я похолодел: это было то самое место, где во встречном бою погиб Батоныч — в военной энциклопедии мне попалась хорошая фотка: вот эти самые две рощи и груды горелого железа между ними.

Я быстро глянул на часы. Полдень давно миновал!

— Сержант! — крикнул я. — Где генерал Бат, он жив?

— Чего-о? — выпучил глаза сержант. Подумал и веско сказал: — Этого вам знать не положено!

— Ах, чтоб тебя…

Двухмоторные «Юнкерсы» начали свое грязное дело — бомбы так и посыпались вниз, на несколько танков, стоявших вразброс, неподвижно, хотя с виду и целых. Я подумал было, где же наши «ястребки», как вдруг из рощ захлопали зенитные автоматы. Первым получил уже отбомбившийся «Ю-88» — ему оторвало хвост. Второй бомбовоз рухнул с полным грузом, в месте падения встало огненное облако солидного размера. Остальные развернулись и ушли на запад, сбрасывая бомбы в чистое поле.

Усатый сержант и молодой Кравцов громко орали «ура!».

— Молодцы! — радостно крикнул я Свете, пытаясь перекрыть рев мотора, на котором мы сидели. — Научились-таки от воздушных атак войска прикрывать! Ты бы видела, что в июне творилось. Я во время первого «провала» как раз под бомбу угодил!

— Так который раз ты в прошлом? — прокричала мне в ухо Светлана.

— В пятый или в шестой! А может, и в седьмой, — ответил я, тоже крича ей в ухо. — Просто со счета сбился.

— И как ты возвращаешься в будущее?

— Меня убивают!

— Как?!

— Насмерть!

Света отстранилась от меня и, задумчиво оглядев с ног до головы, словно ища какие-то повреждения, закусила губу.

Настроение у меня после увиденной отбитой атаки бомбардировщиков поднялось, хотя сомнения грызли с прежним аппетитом — уцелел ли Батоныч. Ведь наверняка лез в первые ряды!

И вот «бэтушка» зарулила на длинную и узкую поляну, где под деревьями стояли укрытые ветвями палатки, ждали своего часа ящики и бочки под масксетями и выглядывали срубы землянок.

Спрыгнув с танка, я снял с него Свету.

— Спасибо, — чопорно сказала она.

— Пожалуйста, — улыбнулся я.

Хороший настрой не покидал меня, и его не смогло испортить даже нарочито суровое лицо особиста, в палатку которого нас провели. Я не стал дожидаться, пока особист сделает свой ход.

— Немедленно свяжитесь с генералом Батом, — потребовал я. — Я батальонный комиссар Дубинин!

— А вы не слишком много на себя берете? — Тон особиста был ледяным. — Ваши документы!

Интересно, а мой старый пароль еще работает? Сомнительно, танковая бригада формировалась в июле, особист, если только он не был в то время на фронте, мог ничего про это не знать. Но попытка — не пытка…

— Брест сорок один! — негромко произнес я.

— Что? — удивленно моргнул особист. — Что вы несете?

— Повторяю: Брест сорок один! Это такой пароль, вам должны были донести циркуляром.

— Первый раз слышу про какие-то пароли! Кто вы такие? Предъявите документы! — упрямо набычившись, сказал особист.

— Повторяю: я батальонный комиссар Дубинин. Выполнял особое задание в тылу противника. Выхожу к своим. Естественно, что никаких документов у меня нет — было бы глупо делать врагу такие подарки. Если вы забыли пароль, то свяжитесь с генералом Батом — он знает меня в лицо и может подтвердить мою личность.

Особист посмотрел на меня как на сумасшедшего, потом опустил глаза и зачем-то начал вдумчиво изучать лежащий перед ним на столе оружейный пояс с «Грачом». Показывая тем самым, что на мои слова ему плевать. Вот сейчас этот служака реально меня разозлил.

— О вашем поведении я доложу вышестоящему командованию! — негромко, но медленно и четко сказал я. — И пусть оно решит, что его вызвало: непрофессионализм или обычная халатность!

— Молчать! — рявкнул особист, добавив пару непечатных оборотов.

— Хватит орать! — сурово оборвала его Светлана. — Культурные люди так при дамах не выражаются. Надо будет посоветовать Лаврентию Палычу провести для сотрудников уроки хороших манер.

Признаться, я не помнил, кому в 41-м подчинялись особые отделы — Берии или Абакумову, — но подыграла мне Света знатно. Особист растерялся. Я почти слышал, какие мысли бродили в его голове: «А вдруг и правда?»

Дилемму разрешил новый персонаж — в палатку быстрым шагом вошел… Лерман! Давно и хорошо знакомый лейтенант госбезопасности, бывший следователь районного управления НКВД из Клецка.

— Паша, что тут у тебя? — не сразу разглядев нас в полумраке палатки, спросил Лерман. — Мне доложили, что к тебе доставили двух подозрительных людей.

— Здравия желаю, Анатолий Абрамович! — обрадовался я. — Какая-то странная тенденция выработалась — каждый раз вас встречаю! Как ваше ранение в руку, зажило?

— Вы кто? — прищурившись, видимо, глаза еще не привыкли к полутьме, спросил Лерман. — Хм, голос знакомый…

— Брест сорок один, Анатолий Абрамович! — с улыбкой сказал я.

— Товарищ батальонный комиссар? Виталий Дмитрич? Это вы?! — охнул от неожиданности Лерман.

— Я, Анатолий Абрамович, собственной персоной!

Лерман порывисто шагнул ко мне и неуклюже обнял. Вот уж чего я не ожидал от бывшего учителя…

— Простите, Виталий Дмитрич, что-то я… расчувствовался, — отстранившись, пробормотал «кровавый сталинский опричник».

— Как вы здесь очутились, Анатолий Абрамович? — пришел я на выручку Лерману.

— Меня назначили в первую гвардейскую дивизию личным приказом наркома! — с ноткой гордости сказал Лерман.

«Чтобы курировать действия Батоныча, докладывая напрямую Берии!» — догадался я.

— А мы здесь… проездом! — усмехнулся я. — Вот только ваш… э-э-э… коллега нас как-то… неласково… встретил!

— Паша, в чем дело?! — резко повернулся к особисту Лерман.

— Он отказывается пароль принимать, при женщине матерился, — наклонившись к уху Лермана, наябедничал я.

— Товарищ старший лейтенант госбезопасности, да я… да они… А у них документов никаких нет и вот такое оружие, явно несоветское! — возмущенно заорал «особист Паша». — Их в лесу разведчики поймали, а он мне только и твердит: «я батальонный комиссар», да талдычит про какой-то Брест.

— Оружие, кстати, совершенно советское — автоматический пистолет Ярыгина, — усмехнулся я.

— Паша, да ты, оказывается, дурак… — ласково произнес Лерман. — Впрочем, про пароль он мог и не слышать — когда циркуляр рассылали, он в Кременчуге уркаганов на колхозном рынке гонял, на фронт всего две недели назад попал. Но все равно — обязан был немедленно доложить мне о любых странностях! Пшел вон, балбес!

«Особист Паша» трясущимися руками упаковал в пижонистую кожаную папку листы бумаги со стола и вышел из палатки на негнущихся ногах.

— С кем приходится работать! — печально покачал головой Лерман. — Вы, Виталий Дмитрич, простите нас! Недоработка!

— А вас, Анатолий Абрамович, я смотрю, в звании повысили! Поздравляю!

— Спасибо! — Мне показалось, что Лерман стесняется. — Присвоили внеочередное, это верно. Еще и орденом «Знак Почета» наградили!

«Небогато! — подумал я. — Впрочем, особенными геройствами товарищ следователь и не отличился».

— Да что мы про меня! — вскинулся новоявленный старший лейтенант госбезопасности, носящий в петлицах две майорские «шпалы». — Вы-то тут как очутились? И не один, а с… дамой?

— Это не дама, а военврач Сморкалова! — утрированно суровым тоном произнес я.

— Простите, товарищ военврач! Не хотел вас обидеть! — немедленно извинился Лерман, как будто слово «дама» являлось оскорблением.

Светлана нервно хихикнула.

— Отвечаю на ваш вопрос, Анатолий Абрамович: я выходил из вражеского тыла после выполнения специального задания командования. По пути подстрелил пятерых фрицев, вот их солдатские книжки — зольдбухи. Еще я с них автомат снял, но его, кажется, разведчики отжать решили. Но и фиг с ним, пусть пользуются, мне не жалко. Скажите мне скорее, не томите: жив ли генерал Бат?

Лерман поперхнулся.

— С утра был жив!

— А после полудня?

— И после полудня тоже! — задумавшись буквально на несколько секунд, ответил Лерман. — Я слышал его голос по рации.

— Как мне с ним связаться? — нетерпеливо спросил я.

— Не знаю, — пожал плечами Лерман. — В эфире черт-те что творится, похоже, что не только мы «глушилки» используем, но и немцы свои включили. Но если судить по последним докладам с передовой, мы немцам врезали крепко. Гудериан отступает к Барановичам. О, я вижу, что вы ранены? Так вам в медсанбат надо!

— Товарищ… хм… старший лейтенант! — сказала Света по-строевому. — В медсанбат нужно мне!

— Вы тоже ранены? — недоуменно воскликнул Лерман.

— К счастью — нет! Но я врач! Хирург!

— Доктор медицинских наук! — добавил я значительно.

— О-о! — впечатлился Лерман. — Конечно, конечно! Я вас лично провожу.

Еще бы он не хотел проводить такую кралю, мысленно рассмеялся я. А краля тем временем выставила непременное условие:

— Только дайте мне что-нибудь вместо этих ужасных туфель!

— А-а… — растерялся Лерман, словно ядовитых змей рассматривая ее заляпанные грязью остроносые кожаные туфельки на высокой шпильке. — Мы вам что-нибудь подберем!

— Подберите и мне, Анатолий Абрамович! — уже в спину уходящему гэбэшнику сказал я. Тот только кивнул, не оглядываясь.

Не прошло и четверти часа, как Лерман вернулся, притащив чистый, но явно ношенный и со следами штопки танкистский комбинезон. Когда-то, видимо, черный, но сейчас, после многочисленных стирок, практически светло-серого цвета. Следом за ним худенький боец внес огромные яловые сапоги, явно сорок шестого размера, и кусок ткани.

— Это мне в медсанбате вручили. Комбез хоть и не новый, но выстиранный! — объяснил гэбэшник. — А сапоги только такие были и сорок первого размера. Маленькие мы Светлане Алексеевне отдали, а эти вам.

Пока я переодевался, худенький красноармеец, достав складной нож, располовинил принесенную ткань и положил куски рядом со мной. Мне потребовалось почти пять секунд, чтобы догадаться — это портянки.

Штанины оказались коротковаты, но вкупе с сапогами — некритично. А верхняя часть комбинезона была даже несколько широковата, что мне понравилось — не люблю одежду в обтяжку. Сапоги, к моему удивлению, пришлись почти впору. Форменного ремня мне не принесли, и я застегнул на талии свой «тактический» пояс с пистолетом. Правда, за счет оливкового цвета он смотрелся несколько чужеродно, но лучше так, чем ходить расхристанным.

— Удалось связаться с комдивом! Генерал жив и почти здоров! — порадовал Лерман, критически оглядев мой новый облик и удовлетворенно кивнув.

— Что значит: почти? — немедленно взвился я.

— Легкое ранение, как он сам сказал! Товарищ Бат скоро вернется в расположение штаба.

— А как обстановка в целом?

— Мы победили, но у нас очень тяжелые потери. Генерал сказал, что немцы отступили на Столбцы, бросив раненых и всю поврежденную технику, но сохранили боеспособность. Попытка преследования была пресечена контратакой.

Я грустно кивнул. Чтобы разбить 2-ю Панцеркампфгруппу, усилий одной дивизии, даже гвардейской, даже такой, которую создал Бат, — мало. Тут впору танковой армией бить. Да только где ее взять?

Если верить той самой военной энциклопедии, Бату удалось ликвидировать прорыв немецких танков и прочего Вермахта, и это было максимально возможным успехом. Да, искусству войны нам еще учиться и учиться…

— Товарищ Дубинин, вы меня простите, но я вынужден буду вас покинуть, — напомнил о себе Лерман. — Надо несколько вопросов по службе решить. Пленных много взяли, а особисты у меня… Ну, сами видели — за ними пригляд постоянный нужен. Я пойду, а вы здесь посидите. Вот я вам бойца оставлю. — Гэбэшник махнул рукой в сторону худого красноармейца. — Его зовут Федор, фамилия Емельяненко. Что будет нужно — поесть или попить или по нужде — он обеспечит. Это не конвой, упаси… хм… бог! Просто даже после переодевания вы… мало похожи на военнослужащего РККА, а люди в штабе после боя нервные…

— Да я все понимаю, Анатолий Абрамович, — кивнул я. — Не буду бродить по расположению, здесь посижу.

Солнце в затянутом дымом небе начало ощутимо клониться к западному горизонту, когда с той стороны показалась обляпанная грязью полноприводная «эмка» и с заднего сиденья неуклюже выбрался, как медведь из берлоги, живой и визуально невредимый генерал-майор Владимир Петрович Бат.

У меня чуть сфинктеры не сработали от облегчения.

— Дубинка! — взревел Бат и набросился на меня.

— Батоныч! Осторожно, бегемот, меня в левую цапануло!

— И меня! Ровно в одиннадцать нуль-нуль! Я как раз на часы глянул, и тут — раз! — болванка в башню. И мне осколком брони по руке, как бритвой — ших! Ха-ха!

— Это надо же, а? И меня в одиннадцать! Только пулей.

— Это знак!

Расцепившись, мы с улыбкой посмотрели друг на друга.

— Виталя!

— Володька!

— А ты уже слышал, как мы им врезали?

— Я так даже и видел! Мы как раз на опушку леса вышли, а на поле прямо вторая «Прохоровка» шла!

— Погоди, кто это — мы?

— Я не один провалился! — усмехнулся я. — Я с… женщиной провалился.

— Опаньки, узнаю друга Виталю! — расхохотался Батоныч. — Познакомишь?

— Она сейчас в медсанбате.

— Ранена? — с тревогой в голосе спросил Володя.

— Нет, она врач. Сама вызвалась твоим медикам помочь.

— Молодец! — искренне похвалил Бат. — Пошли туда, мне все равно надо нормальную перевязку сделать, да и тебе не мешает повязку сменить.

Медсанбат находился метрах в пятистах от штаба. И зрелище представлял пугающее — все пространство вокруг двух больших палаток с красными крестами занимали сотни лежащих, сидящих и ковыляющих людей, замотанных в окровавленные бинты. И где в этом царстве скорби искать Светлану? К счастью, искать «фройляйн Сморкалову» не пришлось — женщина стояла возле входа в палатку. И тоже пугала своим видом — белый халат заляпан кровью так, словно его хозяюшка побывала на бойне. Впрочем, по сути, так оно и было. Мало того — между тонких пальчиков Света изящным жестом держала дымящуюся папиросу. И издалека было заметно — руки врача дрожат, горящий кончик папиросы скачет вверх-вниз.

— Ты ведь не куришь? — полуутвердительно-полувопросительно сказал я, когда мы подошли.

— Не курила… — устало ответила Света. — Но тут не то что закуришь — запьешь! Ты же видишь, что вокруг творится, — и все эти парни еще не прошли обработку. Мы не успеваем, зашиваемся… Я сделала восемь операций… Трое не выжили…

Одной затяжкой докурив папиросу, Сморкалова втоптала окурок в грязь под ногами и подняла на нас глаза.

— Это и есть твой друг? — Увидев Бата, женщина через силу улыбнулась. — Здравствуйте!

— Здравствуйте… — проговорил Батоныч с запинкой и решительно протянул руку: — Владимир Петрович!

— Светлана Алексеевна. Очень приятно.

— А уж мне как!

Наступила неловкая пауза, но ее очень быстро прервали — из палатки вышел молодой мужчина, в таком же, как на Свете, заляпанном кровью белом халате.

— Ефрейтор умер на столе… — глядя сквозь нас, сказал мужчина. — Все тело — сплошной ожог…

— Я предупреждала, Игорь Моисеевич… — бесцветным голосом ответила Света. — Сердце не выдержало?

— Да… — почему-то несколько раз кивнул мужчина и только сейчас, казалось, увидел нас. Разглядев комдива, он попытался принять строевую стойку. — Товарищ генерал-майор! Во вверенном мне подразделении…

— Отставить, товарищ военврач! — голосом и жестом Бат остановил доклад. — Я все вижу, Игорь! Вижу, что раненых много, вижу, как вы самоотверженно работаете. Спасибо тебе, сынок!

И Батоныч, не испугавшись замызгаться, по-отечески обнял молодого врача.

— Это наш главный спаситель! — повернувшись ко мне, сказал Володя. — Игорь Моисеевич Фидельман. Был ведущим хирургом Первой градской, на фронт пошел добровольцем.

Главврач устало улыбнулся.

— Игорь, я вижу, что вы заняты, но мне и товарищу комиссару тоже требуется медицинская помощь.

— Да-да, конечно, товарищ генерал-майор! Пойдемте в палатку! — пригласил Фидельман.

— Давай, сынок, сделаем по-другому: отпусти на время Светлану Алексеевну, она уже на ногах нетвердо стоит. Пусть отдохнет пару часов, а перед этим нам с комиссаром перевязки сделает. Дай ей бинты и… что там еще нужно!

— Я не пойду! — упрямо сжав губы, сказала Сморкалова. — Тут сотни раненых, им всем нужна помощь!

— Светлана Алексеевна, я все равно хотел предложить вам отдых, иначе вы с непривычки начнете ошибаться, — негромко сказал Фидельман. — Товарищ генерал верно решил: возьмите санитарную сумку и ступайте. Жду вас к полуночи!

Света, кивком дав понять, что доводы услышаны и приняты (видимо, действительно умоталась до почти полной потери сознания, а спорила из чистого упрямства), машинально сделала шаг в нашу сторону, но главврач поймал ее за рукав.

— Снимите халат, умойтесь.

— Мы вон там в сторонке подождем! — махнул рукой Батоныч.

Пробираясь назад между раненых, Бат то и дело останавливался и перебрасывался с бойцами парой слов: с кем-то шутил, кого-то беззлобно поругивал, кого-то хвалил. Казалось, что комдив знает всех чуть ли не по именам! Настоящий «отец солдатам»! Батоныч был в своей стихии — сражался с врагом, командуя крупным танковым соединением, и сражался вполне успешно. Я заметил, что, несмотря на раны, танкисты были бодры и веселы. На позитивный настрой людей сильно повлияла сегодняшняя победа. Все буквально рвались в новый бой. Ждали только своей очереди к медикам, «легкого ремонта», как выразился один из молодых командиров.

— Держат фасон ребятки! — каким-то неживым голосом сказал Батоныч, когда мы отошли от раненых на пару десятков шагов и встали под деревом. — Гвардейцы! Орлы! Золотые парни!

Мне показалось или в глазах Володи блеснули слезы? Генерал отвернулся от меня и простоял почти минуту. А потом, не поворачиваясь, снова заговорил тихим монотонным голосом:

— Потери просто чудовищные! Сам видишь, здесь раненых примерно три сотни, а ведь не всех еще собрали. А сколько убитых, сгоревших всем экипажем? Да, мы победили, настучали Гудериану по сопатке. Но он, сука такая, отошел в полном порядке, сохранив костяк потрепанных дивизий. Да, мы разменяли один наш танк на три немецких. Но даже такой размен для нас — пиррова победа, ведь танки можно наклепать, а погибших танкистов не вернешь! Многих я сам два месяца назад обучал, а сейчас они остались вот там! — Володя резко махнул рукой в сторону дальнего поля, где до сих пор виднелись столбы дыма. — Нам бы сейчас ударить вдогонку, добить немчуру, а нечем — выбита примерно половина матчасти, а уцелевшая техника нуждается в разной степени ремонта. И люди… люди смертельно устали! А если не завтра, то через пару дней точно эти твари перегруппируются и снова попробуют нас на зуб. Учитывая, что здесь три танковые дивизии и две моторизованные против одной нашей — я не уверен, что моя гвардейская устоит! А с севера прет Гот! Боюсь, что Минск мы не удержим! Правда, товарищ Сталин на это и не рассчитывал, эвакуация госучреждений идет с пятого сентября.

— А население, промышленность?

— Населения почти не осталось, а эвакуация промышленности закончена две недели назад! — устало усмехнулся Бат. — Ее начали, как только немцы к УРу подошли… Фрицев ждет пустой город…

— Не верили, стало быть, что укрепрайон устоит? Я ведь сам проходил через него месяц назад — там немцы столько войск подогнали — в ближнем тылу яблоку негде было упасть!

— Да он бы и неделю не устоял! — хмыкнул Батоныч. — Невзирая на героизм бойцов и толщину бетонных стен! Фрицы — известные мастера штурмовых действий. Спасало то, что почти каждый день наше командование бросало во встречные бои свежесформированные дивизии. А активность немецкой артиллерии парировало грамотной контрбатарейной борьбой — не давали безнаказанно ДОТы расстреливать. Так и держались, пока… немцы отсюда ту прорву войск, которую ты видел, не увели на север и юг. А три дня назад — вернули! И всего лишь за двенадцать часов прорвали линию укрепрайона на всю глубину. И вот сегодня на рассвете ввели в прорыв танки. У меня был приказ просто задержать фрицев на сутки. Мы его слегка перевыполнили, разгромили и отбросили немецкий механизированный корпус. Но дальше — снова придется отступать или положить здесь всех!

— Не переживай, Володь! — Я положил руку на плечо друга. — Вы действительно сделали невозможное! Я ведь смотрел результаты твоих действий — это наилучший результат по итогам всех наших провалов! Война будет закончена уже в 1943 году, представляешь?

— Представляю… — кисло улыбнулся Батоныч. — А сколько мы солдатиков в сырую землю уложим, ты в энциклопедии посмотрел?

— Общие потери, военные и гражданские, составили почти восемь миллионов, — вздохнул я. — Но это всяко меньше той цифры, с которой я «начинал» свой вояж!

— Да, я помню, ты говорил при нашей первой встрече — двадцать семь миллионов! Все лучше и лучше, да, Виталь? — угрюмо глянул на меня Володя, словно это я был виноват, что потери не свелись к нулю. — Ладно, прости… я после сегодняшнего боя никак не отойду. Ты реально многого добился.

— Да и ты, дружище, не подкачал! — Я шутливо толкнул Батоныча кулаком в плечо. При этом мы синхронно поморщились от боли в ранах. — На пустом месте создал мощное танковое подразделение! Я вычитал, что его структуру копировали не только наши и не только во время войны, но и на Западе, и даже в семидесятые годы.

— Да я-то тут при чем? — притворно удивился друг. Но чувствовалось, что похвала ему приятна. — Ты же, наверное, догадался, что я тупо скопировал штат обычной советской танковой дивизии. К сожалению, без необходимой самоходной артиллерии. Но уже с мотопехотой! Бэтээры новые видел?

— Видел, все видел! Ты и в историю вошел как изобретатель БТР-41.

— А «сушки» новые видел? Астров с Грабиным постарались — всего за два месяца производство наладили! — не унимался внезапно разволновавшийся Батоныч. — Сегодня самоходки в первый раз в бою участвовали!

— Я видел их работу с опушки! Отлично исполнено! Вот только…

— Что?! — излишне резко спросил генерал.

— Ты их использовал как противотанковые самоходки, хоть и во второй линии. А ведь это должно быть средство качественного усиления… ПЕХОТЫ!

— Ну ты, блин, даешь, пя́хота! Только бы на себя одеяло перетянуть! — В Бате снова проснулась «корпоративная конкуренция» родов войск. — Впрочем… Ты, конечно, прав! Но, сам понимаешь, так сегодня карты легли, что пришлось этот козырь на игровой стол шлепнуть!

— Да я все понимаю, Володя… Я ведь не в упрек!

— Ладно, проехали… Ты вообще когда провалился-то? И Сталину успел позвонить, и наш бой увидеть…

— Около десяти утра, кажется… — почесал я в задумчивости затылок. — Точно не помню, на часы не смотрел — не до того было! Все вообще как-то быстро произошло — вот только звонок от Вождя и сразу — бац! Перенос! Между ними, наверное, и пяти минут не прошло!

— А чего Верховный так конкретно посоветовал мне не лезть на рожон? Ссылаясь на тебя?

— Погибнуть ты был должен сегодня, Володя! Вот на том самом поле между двух рощиц. Сгореть в танке вместе со всем экипажем. То ли во встречном бою с панцерами Гудериана, то ли от бомбы пикировщика.

— Во как! — Батоныч пустыми глазами посмотрел на красное полукружие уже почти севшего за горизонт солнца. — Прошла, значит, мимо, костлявая… А чего ты дергался-то? В первый раз, что ли? Ушел бы на «перезагрузку», как ты это называешь…

— Я не был уверен, что без моего присутствия эта самая «перезагрузка» для тебя сработает! Хрен знает, как эта «небесная механика» действует!

— Понятно… — пробормотал Володя. — В общем, спасибо тебе! И за меня, и за ребят моих, за экипаж! Они ведь тоже должны были со мной… А ведь ты их дольше моего знаешь — мехводом у меня старшина Баранов, а башнером мамлей Гаврилов.

— Матвеич и Степа? Конечно, я их прекрасно помню! Познакомился с ними, когда вместе из-под Клецка выходили. Моя третья «ходка», если память не врет. А потом ты их учил «семьдесят вторым» управлять, когда мы дивизию Моделя чихвостили!

— Н-да… Были приключения… — кивнул Батоныч. — Нам бы сейчас сюда мой любимый танк… А лучше роту! Сейчас бы уже Гудериана на березе вешали!

— Да вы и без «Т-72» неплохо справились! И это я тебя не утешаю, а просто констатирую факт.

— Ладно, ладно… Льстец! — Батоныч тоже шутливо толкнул меня кулаком в плечо. И мы снова синхронно поморщились от боли. — Вон уже твоя… гм… знакомая идет. Угораздило же девушку с тобой… гм… познакомиться…

Я обернулся. В какой-то хламиде защитного цвета (это такое платье?), перепоясанная брезентовым солдатским ремнем, в косынке на светлых волосах, в яловых сапогах сорок первого размера Светочка смотрелась… божественно! Прямо-таки глаз не оторвать. Немудрено, что при ее движении через толпу раненых воинов замолкали любые разговоры и головы «орлов» и «героев» немедленно поворачивались вслед за спустившимся на землю ангелом.

— Э-э-э… хм… давайте пойдем в мою палатку! — Чувствовалось, что на Батоныча тоже подействовала «женская магия» доктора медицинских наук. — Там и перевязку сделаем, и… потолкуем о… делах наших скорбных!

— Владимир Петрович, вы меня простите, но я только пять минут назад сообразила… Это ведь вы Герой Советского Союза генерал Бат! — смущенно сказала Светлана, глядя на Батоныча как-то… по-новому.

— В смысле? — оторопел мой друг. — Ну да, это, конечно, я… Героя пару месяцев назад дали за разгром Моделя.

— Я же местная… Родилась и училась в Минске. Так в детстве я ходила в школу имени генерала Бата, а после… гм… замужества переехала на проспект Генерала Бата. Вы же настоящий герой! Спасли город от неожиданного захвата немцами, что помогло эвакуировать почти все население. В младших классах нам про ваш бой рассказывали. А я и забыла, представляете? Вернее — не поняла сразу, не сопоставила, что генерал Бат — это вы! И тот самый бой — это же… сегодняшний бой, правда?

Последний вопрос, похоже, адресовался мне — Света глядела на меня и хлопала своими длинными ресницами.

— Тот самый, правда… — кивнул я.

— И Владимир Петрович действительно должен был сегодня погибнуть — я теперь все вспомнила! — дрожащим голоском сказала Светлана. — И про 1-ю гвардейскую танковую дивизию — тоже! В школе на первом этаже большой стенд висел — там на карте был боевой путь нарисован. И заканчивался он… — женщина наморщила свой лобик, — в Вашингтоне!

— Где? — охнул от удивления Батоныч.

— В Вашингтоне, Володя, в Вашингтоне! — усмехнулся я. — Будет Третья мировая война, наши танки дойдут до Миссисипи!

Батоныч поперхнулся:

— Виталя, ты мне это потом все подробно расскажешь, ладно? В спокойной обстановке! Надеюсь, ядрен-батоном не махали?

— Нет, обошлось! Амеры до него даже не додумались — просто некому было. Всех нужных людей из Европы сотрудники товарища Берии выдернули. А наши не стали применять, хотя были желающие среди генералов — Сталин не разрешил.

— И про это тоже расскажешь! Пошли! — Батоныч решительно, но галантно взял Свету под руку и повлек к штабу. На полпути он обернулся ко мне и спросил: — А Боря? Наш Очкарик? Он как? Выживет?

— Боря всех переживет! — ответил я и рассмеялся. — Войну закончит полковником. Кавалер многочисленных боевых орденов… Дважды Герой Советского Союза и Герой Социалистического Труда! Единственный в истории главный маршал войск связи! Лауреат Нобелевской премии в области физики, знаменитый поэт-песенник!

— Виталик, да ты гонишь! — в свою очередь, рассмеялся Батоныч. — Лауреат Нобелевки — могу поверить, голова у лейтенанта Карикова светлая, но… поэт-песенник? Сейчас он на «разбор полетов» явится — спросим, какие такие песни он сочинил!

— Маршал Кариков тоже здесь? — Света даже остановилась. — Мы его песни и в школе, и в институте пели — он автор более сотни произведений! Вот эта была моей любимой в институте…

И, подняв глаза к темному небу, доктор медицинских наук запела красивым сопрано:

Медленно ракеты улетают вдаль. Встречи с ними ты уже не жди! И хотя Америки немного жаль, У японцев это впереди![16]

Мы с Батонычем переглянулись и синхронно заржали. Сморкалова посмотрела на нас с возмущением.

— Это же гимн РВСН! Написан в середине Третьей мировой, когда все висело на волоске! — с каким-то надрывом в голосе сказала женщина.

— Прости, Света, но это… — я могучим усилием заставил себя прекратить смеяться. — Это…

— Хорошая песня! — вдруг серьезно сказал Батоныч. — Хоть и плагиат! Правда, кто настоящий автор — история умалчивает.

Военврач удивленно посмотрела на него и перевела взгляд на меня. Я пожал плечами, а генерал почесал в затылке здоровой рукой и сказал:

— Колись, Виталя! Светлана имеет право знать — она теперь с нами в одной лодке, и, мне кажется, неспроста.

— Вы о чем? — Соболиные брови Сморкалой встали домиком. Впрочем, ее лицо тут же разгладилось, и Света сказала очень деловым тоном: — Давайте уже куда-нибудь придем и займемся вашей перевязкой!

— Простите, Светлана! — Снова галантно взяв красавицу под локоток, генерал повлек ее по узкой тропинке и буквально через три минуты вывел в расположение штаба. Быстро оглядевшись по сторонам, Бат кивнул на стандартную палатку, стоящую в общем ряду. — Милости прошу к нашему шалашу!

Обстановка в генеральской палатке оказалась спартанская — раскладушка, сколоченный из досок стол, заваленный картами. На пустом снарядном ящике, изображавшем комод или бюро, стоял телефон — черный провод утягивался прочь. На центральном шесте висела керосиновая лампа типа «летучая мышь».

— Присаживайтесь. — Бат галантно предложил даме единственный табурет.

— Сами садитесь, — скомандовала дама, аккуратно пристраивая медицинскую сумку на углу стола. — Кто первый? Разоблачайтесь!

— Он, — указал я на Володю. — У него звание выше!

— Иди ты… — буркнул Батоныч, но тут же стянул с себя куртку и присел.

Сморкалова быстро сняла с него самодельную грязную повязку, обработала рану, забинтовала по новой.

— Следующий! — скомандовала докторица, и мы с генералом поменялись местами.

— Легкая у вас рука, Светлана Алексеевна! — поблагодарил Бат.

Светлана улыбнулась в ответ, но как-то механически — ее внимание уже переключилось на мою рану. Пальчики запорхали над повязкой, снимая пропитавшийся кровью бинт… И вдруг красавица отрывисто спросила:

— Так что я имею право знать?

— Мы с тобой из разных миров, Света!

— Чего? — Сморкалова даже прекратила свои манипуляции.

— Я ведь тебе уже говорил, что проваливаюсь в прошлое не первый раз?

— Да! — кивнула Светлана, и ее пальцы вернулись к исполнению своих служебных обязанностей — принялись аккуратно отдирать присохший бинт.

— Так вот: я не из твоего мира в прошлое «проваливался»!

— Как это? — не поняла Светлана.

— После каждой моей «перезагрузки» я возвращаюсь в новый мир. И сначала я все потерял — друзей, работу, квартиру… Угодил в лапы бандитам… — при этих словах Батоныч как-то смущенно кашлянул. — Но потом приобрел гораздо больше! А главное — история меняется в лучшую сторону от раза к разу. В моем мире война закончилась в 45-м и погибло двадцать семь миллионов наших!

— Этого не может быть! — Света, услышав страшную цифру, снова замерла.

— Но это было! — с чувством сказал я. — И СССР у нас развалился в 1991-м… А-а! Много чего случилось, гадского и бл… к-хм… нехорошего… В сравнении с моим миром — у вас просто рай!

Сморкалова слушала как зачарованная.

— Получается так, что некая сила будто бы стремится закрепить такую историческую последовательность, в которой и СССР сохранится, и войну мы быстрее закончим, и потери сведем к минимуму! — вывел я. — А мы этой цели как раз и добиваемся. Сначала я один такой был, «закрепляльщик», потом нас трое стало, а теперь и ты здесь.

Светлана закончила пеленать мое плечо и сказала задумчиво:

— Цель вполне себе благая. Но что это за сила?

Я пожал плечами и сморщился от боли в ране.

— Понятия не имею!

Сморкалова молча кивнула. Я встал и принялся носком сапога отгребать в сторону окровавленные бинты.

— Виталь, а ведь я тебя вспомнил! — внезапно сказал Батоныч.

— В смысле? — удивился я. — Так ты вроде не забывал!

— Нет, ты не понял… Я тебя… из прежней жизни вспомнил! — замялся Володя и продолжил, сопровождая свою речь большими паузами: — Представляешь — прикемарил я пару дней назад, когда мы в Брилевичах стояли… А до того дня три не спал — пока дивизию под Минск перебрасывали. И мне словно… пригрезилось… Но такая картинка яркая была, словно я это по-настоящему когда-то видел, а тут вдруг вспомнилось! Словно мы с тобой в каком-то большом помещении, похожем на канцелярию. Вот только я знал, что зовется оно смешным словом «офис». И ты сидишь за столом, заваленным какими-то бумагами вроде бухгалтерских, и со Сталиным по телефону разговариваешь. А вокруг стоит полдесятка мужиков и тебя слушают. И вроде бы я начальник над всеми вами. И вот разгоняю я их по своим рабочим местам, а тебе тихо говорю: будь у меня такая возможность, я бы такого…

— Насоветовал… — закончил я его фразу и в некотором обалдении добавил: — Этот случай действительно был… в моей первой реальности. Тогда звонок от Вождя поступил на мой служебный телефон, и я минут сорок Сталина инфой грузил, а услышав наш разговор, половина офиса сбежалась.

— Был, значит, такой случай… — Володя выдохнул с явным облегчением. — А то я уже подумал, что крыша от переутомления поехала! Тогда, может быть, и вторая картинка правдой окажется… Прошлой ночью, когда мы на рубеж атаки вышли, меня прямо в танке на пять минут сморило и… Увидел я, как мы с тобой сидим в большой брезентовой палатке. И на нас какая-то странная военная форма, с накладными карманами на бедрах и рукавах бушлатов. На ногах вместо сапог — высокие ботинки, сплошь жирной коричневой грязью перемазанные. На плечах — какие-то хлястики, но с зелеными звездочками — у тебя по четыре маленьких, у меня по одной большой. Стол самодельный, чуть аккуратней, чем сейчас здесь стоит, а на столе бутылка пластиковая с разведенным спиртом и банка тушняка. И вот пьем мы спиртягу из жестяных кружек и по очереди из одной банки закусываем… А вокруг палатки — горы Кавказа! Это я почему-то точно знаю. И еще знаю, что рядом мои танки стоят и твои мотострелки.

— И это тоже было, Батоныч! — потрясенно сказал я. — Мы с тобой в Чечне познакомились, в разгар второй войны. Ты, майор Российской армии, танковым батальоном командовал, а я, капитан, мотострелковой ротой. Мы почти полгода рядышком стояли, не раз так посиживали.

— Выходит, ты мне не соврал, когда сказал, что мы вместе воевали! — кивнул головой генерал.

— А ты до сих пор сомневался? — хмыкнул я.

— В общем, нет, конечно… — смутился Бат. — Но одно дело — выслушать рассказ, а другое — увидеть собственными глазами. Хотя и во сне!

— Война на Кавказе? В Чечне? — с любопытством спросила Света. — Это как вообще такое может быть? Я там была несколько раз, в отпуск ездила — там очень милые и гостеприимные люди живут!

— Да уж… милые… — грустно вздохнул я. — У нас они в начале девяностых годов прошлого века независимость от России объявили. И после первой войны Россия их независимость признала. Но этого им показалось мало, и через несколько лет они напали на соседей — дагестанцев. Так вторая чеченская война началась…

От неприятных воспоминаний меня отвлек раздавшийся снаружи палатки жизнерадостный голос:

— Тащ генерал, разрешите?!

Входной полог хлопнул, и в освещенный керосинкой круг света как-то бочком влез Очкарик, сразу заполнив, как показалось, половину внутреннего объема.

— О, так у вас, тащ генерал, гости? Добрый вечер! Эге, да ведь это товарищ Дубинин! Какими судьбами, Виталий Дмитрич?

— Здорово, Боря! — Я протянул здоровяку руку. — Рад тебя видеть, дружище! Вот, познакомься: поклонница твоего поэтического таланта — Светлана Алексеевна Сморкалова.

— Оч-чень приятно! — пророкотал Кариков.

Женщина церемонно кивнула будущему маршалу и лауреату и сказала даже как будто с некоторым испугом:

— Не ожидала, честное слово!

— Чего не ожидали? — оторопел Очкарик.

— Не ожидала, что в жизни вы такой… громадный! — объяснила Света. — На фотографиях вы выглядите… гораздо более…

— Маленьким? — съехидничал Батоныч.

— Нет, нормальным! — добавил я со смешком. — Я видел те фотки — он там на человека похож!

— Простите… Борис Ринатович, — смутилась Светлана, — неправильно выразилась. Просто я… не ожидала вас здесь встретить…

— И вы меня простите, Светлана Алексеевна, но… я вас не припоминаю! — почесав лоб над бровью, сказал Очкарик.

— Немудрено, Боря, она с тобой заочно знакома, как поклонница твоего таланта! — продолжал прикалываться Бат.

— Вы вообще о чем? — Кариков недоуменно обвел нас взглядом.

— Дело в том, что Светлана Алексеевна не местная! — усмехнулся генерал. — В смысле — не из этого времени! Она с Виталием Дмитричем сегодня утром к нам… «провалилась» из будущего!

— А там, в будущем, ты известен как поэт-песенник, автор сотни произведений! — добавил я.

— Поэт? — Кариков смущенно зарделся. — Я как-то… не ожидал… Неужели в будущем стали известны мои стихи? Рад, очень рад! — Тут он смолк, рдея еще пуще.

— Кончай ножкой шаркать, песенник ты наш, — ворчливо сказал Бат. — Небось все тексты у Высоцкого содрал? Или еще и Окуджаву окучил?

— Кого? — удивление Очкарика было искренним. — Первый раз слышу…

— Не знаешь Владимира Высоцкого и Булата Окуджаву? — в свою очередь, удивился генерал и повернулся ко мне: — Прикинь, Виталь, святые имена забывать стали!

— Володь, а ведь он может быть прав! — после небольшой паузы ответил я. — Он ведь с нами в крайнюю экспедицию тоже из СВОЕГО мира стартовал! В котором история после нашего памятного вмешательства по-другому пошла! Вполне может быть, что не было там никакого Высоцкого. Может, не родился, а может, бог таланта не дал.

— Как это — не родился? — оторопел Батоныч. — Ты думай, что говоришь! Он, насколько мне помнится, из довоенного поколения![17]

— Не помню, Володь! Да и не интересовался я этим! И музыкой ТОГО мира я тоже не интересовался, не до того было! Мы в такой дикой спешке готовились…

Неожиданно Светлана мелодично продекламировала:

Зачем, зачем веревочною лестницей в мое окно Идет зима и накрывает снежной пеленою белое вино? Вино озер… В них отражение весны!

— Хм… вот это точно не Высоцкий! — удивленно сказал Бат.

— И не Окуджава! — добавил я. — Светлана, неужели это…

— Это мои стихи! — тихо произнес Кариков.

— Да ты реально крут, мой юный друг! — Батоныч хлопнул Бориса по плечу здоровой рукой. — А еще Виталий Дмитрич сообщил, что после войны, которую ты закончишь полковником, ты сделаешь головокружительную карьеру — дослужишься до звания главный маршал и получишь Нобелевку по физике!

Мне казалось, что гуще покраснеть у Бориса уже не выйдет… Ан нет! Вышло! Лицо Карикова приобрело какой-то запредельно-пунцовый цвет, и мне даже показалось, что в полутемной палатке стало гораздо светлее.

— Ладно, Володя, хватит нашу будущую мега-звезду смущать!

— Да, ты прав, Виталь… — кивнул Батоныч, явно наслаждаясь смущенным видом своего молодого друга. — Не будем пока про будущее, давай про настоящее! Скажи мне, товарищ старший лейтенант, что за фигня творилась сегодня в эфире? Почему мои командиры не могли связаться между собой?

— Но ведь вы, товарищ генерал, всех слышали и всем могли команду дать! — вытянувшись по стойке «смирно», сказал Кариков.

— Я — да! Но почему на других частотах сплошной треск морзянки стоял? Комбаты почти не слышали командиров полков. Я уж молчу про ротных!

— Так, товарищ генерал, немцы ведь тоже не дураки и быстро перенимают передовой военный опыт! — скривился, словно куснул незрелый плод хурмы, наш будущий маршал войск связи. — Видят, что мы их забиваем, ну и кинули нам ответочку — чуть не сотня их радистов работали телеграфными ключами на наших частотах. Как мне сказали наши радиоразведчики — просто матерились открытым текстом, суки! А один, видимо самый умный, блин, какую-то поэму Хайнриха Хайне ключом долбил.

— Чью поэму? — переспросил Бат.

— Володь, Хайнрихом Хайне эти дикари называют Генриха Гейне! — усмехнувшись, пояснил я.

— Ладно, Борис Ринатович, считай: соскочил! — недовольно поджал губы генерал. — Что хочешь с немцами делай: хоть поэму Пушкина им ключом долби, хоть русским матом крой, но чтобы в следующий раз мои ребята могли спокойно между собой общаться, вплоть до рассказывания анекдотов!

— Хорошо, попробуем… — пожал плечами Кариков.

— Не слышу, товарищ старший лейтенант! — рявкнул Бат.

— Есть, товарищ генерал, все будет исполнено! — снова вытянулся во фрунт Очкарик.

— Ну вот… Совсем другое дело! — смягчился грозный комдив. — Давайте быстро по стопочке за новую встречу и новое знакомство пропустим! А то через полчаса командиры полков на разбор полетов явятся.

На столе зазуммерил телефон. Батоныч взял трубку.

— «Высокий» у аппарата!

— Добрый вечер, Владимир Петрович! — Голос говорившего доносился из динамика, словно из автомобильной колонки — громко и отчетливо. — Константинов[18] вас беспокоит.

Батоныч как-то сразу подтянулся, выпрямился и, повернувшись к нам, прошептал одними губами:

— Сталин говорит!

Кариков и я тоже выпрямились, даже Светлана как-то внутренне подобралась.

— Здравия желаю, товарищ Константинов!

— Рад, что ви вижили, Владимир Петрович! Но мне доложили, что ви ранены?

— Пустяки, товарищ Константинов, просто царапина! Спасибо за беспокойство!

— Это вам спасибо, Владимир Петрович! Я знаю об успехе вашей… воинской части. Простите, что не могу поздравить по всей форме — меня предупредили, что по этой линии лучше не говорить лишнего. Потом по ВЧ подробно мне расскажете, что и как, хорошо?

— Хорошо, товарищ Константинов!

— А за свою… жизнь… — Сталин сделал паузу, — благодарите нашего общего товарища, Виталия Дмитрича…

— А он здесь!

— Ага! Очень хорошо. Передайте ему трубку.

— Сначала я! — внезапно заявила Светлана и вырвала трубку у оторопевшего Батоныча. — Здравствуйте, товарищ Ст… гм… Константинов! С вами говорит та самая «милая барышня», с которой вы беседовали этим утром. Меня зовут Светлана. Пока мы ждали… Ба… гм… Владимира Петровича, я решила помочь местным медикам в госпитале. Там ужас что творится! Это совершенно недопустимо и просто безнравственно! Во всем госпитале я не нашла ни единой ампулы пенициллина! А вы знаете, сколько раненых я прооперировала за последние два часа? Восьмерых! Но только пятерым из них удастся выжить, а еще трое умрут — только потому, что на склад не завезли обычнейший, примитивнейший пенициллин! Кто-то должен за это ответить! Кто вообще за это отвечает? Начальник медицинской службы армии? Кто?!

Сталин нисколько не разозлился.

— Милая барышня, — сказал он глуховато, с прорезавшимся грузинским акцентом — вождь волновался, — нэ ругайте начальника мэдслужбы. Я знаю, что такое пенициллин, но вся беда в том, что в СССР его нэт[19]. Он имеется у англичан, но эти союзнички нэ торопятся делиться с нами подобными разработками.

— К-как? — прошептала ошеломленная Света. — Вообще нет? О господи… Простите меня, раскричалась тут… Но… как же без антибиотиков? Без них будут просто чудовищные потери!

— Товарищ… Светлана… — в голосе вождя послышалась вкрадчивость. — Ви, я так понимаю, тоже из бу… в смисле попали к нам вместе с Виталием Дмитричем? Ви врач?

— Да! — грустно кивнула Светлана. — Доктор медицинских наук.

— А вот ви и займитесь пенициллином! И прочими медицинскими делами. Кто лучше вас разберется в том, как лечить раненых бойцов!

— А, ну хорошо, — пробормотала Светлана, — я согласна…

— Вот и отлично! А теперь передайте, пожалуйста, трубку вашему… гм… другу!

Глава 4

8 сентября 1941 года, СССР, Москва, завод № 51 НКАП СССР

Поликарпов проснулся рано, можно сказать, на заре. Лег он поздно, но выспался, даже удивительно. Ну, как выспался… Тело все еще умоляло поваляться, а мозг уже вошел в рабочий ритм, требуя задач.

Николай Николаевич осторожно поднялся — для сна он воспользовался стоящим в кабинете жестким диваном, на котором легко получить травму позвоночника. Впрочем, Лавочкину не досталось и такого ложа — пришлось устроиться на четырех сдвинутых вместе стульях. И ведь спит же!

Поликарпов, стараясь не шуметь, сложил плед, плеснул из графина в ладонь и омыл лицо. Сразу полегчало.

Присев на подоконник, он выглянул на заводской двор, уговаривая себя не спешить. Вот, дескать, пусть сначала Семен проснется, а потом и за работу… Ох и слаба плоть…

Николай Николаевич бездумно оглядел кабинет. Стол, заваленный чертежами и «синьками», кульман в углу, портрет Сталина на стене…

Поликарпов спокойно смотрел на вождя. Вождь был орел.

Всем бы подчиненным Иосифа Виссарионовича хоть толику сталинского ума — и не о чем было бы мечтать более. Увы.

Советская Россия быстро прирастала образованными людьми, но вот на самый верх подчас поднималась всякая шушера, грязная пена. И это не брюзжание, натерпелся просто…

Николай Николаевич поневоле улыбнулся. Ему ли, человеку глубоко верующему, говорить о терпении? Когда его арестовали, обещая расстрелять, а потом сопроводили в Бутырку, он воспринял это как испытание. Потом, правда, обычная ретивость и кровожадность низшего звена была убавлена сверху — его и других конструкторов собрали в ЦКБ-39. Это была та же тюрьма, но ее мозговитым узникам было позволено думать и творить.

Всякое бывало. С Туполевым он разругался, зато с Ильюшиным и Сухим сработался. Потому, наверное, что они не вмешивались в его задумки. А когда он создал «И-16» и сам Чкалов пролетел на нем в Первомай, Сталин сразу отметил самолетик.

С этого момента начался взлет и самого Поликарпова.

Спустя несколько дней после парада его наградили орденом Ленина — «за выдающиеся заслуги в деле создания новых высококачественных конструкций самолетов». Немного позже он стал депутатом Верховного Совета СССР, директором и главным конструктором вот этого завода, получил Звезду Героя Социалистического Труда и Сталинскую премию 1-й степени…

Вот говорят, что Сталин жесток. Это неправда. Вождь — жесткий человек, не прощающий ошибок. Ни себе, ни людям.

Если ты добился чего-то, то честь тебе и слава. Провалил дело? Извини — с вещами на выход. Или к стенке…

Тут вера христианская вступала в спор с отточенным умом инженера. «Не убий!» — заповедь важнейшая, верно, но как можно было миндальничать в стране, где не только народное хозяйство, но и нравы, законы, обычаи претерпели отчаяннейшую разруху?

Крестьян загоняли в колхозы силком? Ну так правильно — добровольно они бы не пошли! А товарное производство только крупное предприятие обеспечить может. Да и не это было главным в коллективизации. Главное — оторвать землепашцев, мучающихся на крохотных наделах, от земли и направить на ударные стройки, на заводы и фабрики. Там от них будет гораздо больше пользы! Да и где еще рабочую силу найдешь?

Или прикажете церемониться с «красными маршалами», молившимися на Троцкого? Да если бы наверх не Иосиф Виссарионович вышел, а Лев Давыдович, все бы сейчас в трудовых лагерях вкалывали, как мечталось «Льву революции»! Адольф Гитлер устыдился бы своего слюнявого гуманизма рядом с Лейбой Бронштейном!

Да и разве от власти приходилось терпеть поношения? Нет! Доносы, помехи, подлоги — этим увлеченно занимались «друзья и коллеги»… Вовсе недаром интеллигенцию зовут прослойкой! Так и есть! Стоило ему уехать в командировку в Германию, как из его КБ вывели самых толковых спецов, организовав новый конструкторский отдел для Микояна, и передали туда поликарповский проект самолета «И-200», вскоре перекрещенного в «МиГ-1».

Десятки лучших конструкторов перешли к Микояну и Гуревичу! Одни сами ушли, других приманили «пряниками» или застращали. В открытую говорили: «Поликарпова все равно расстреляют! Он же поп, крест носит! И кто вас тогда защитит? А у Микояна брат наверху…»

Он стерпел и это. Да и что тут поделаешь?

Занимая высокий пост, Поликарпов не вступил в партию, зато всегда носил крест — его так и прозвали, «крестоносцем». Какое же тут будет к нему отношение руководства? Сложное, мягко выражаясь…

И вот новый подъем, новая волна в его жизни. Он уже не надеялся протолкнуть свой «И-185» через толпу завистников, когда вдруг его вызвали в наркомат и предложили поработать «дуэтом» с Лавочкиным.

«Имеется постановление правительства о срочном запуске в серию истребителя „ЛаГ-5“ на заводах № 21 в Горьком и № 51 в Москве, — объяснил Шахурин. — Более того, осенью предполагается снять с производства „Яки“ в Саратове и Химках — там тоже станут собирать самолеты конструкции Лавочкина — Гудкова».

Радости было…

Гудков, правда, больше не участвовал в разработке истребителя, а переименовывать название самолета в «ЛаП-5» Поликарпов не разрешил. Тем более что ему твердо пообещали: как только новый двигатель будет готов, сразу на двух авиазаводах начнется сборка «По-7», того самого «И-185»…

Пока, дескать, надо на «Ла-5» налечь, поскольку его выпуск сразу можно наладить на заводах, строивших «ЛаГ-3» — сохранялась технология и большая часть оснастки. Зато потом…

Заскрипели стулья, послышался стон, и Лавочкин с кряхтеньем сел, спуская на пол ноги в толстых вязаных шерстяных носках.

— Сколько времени? — сипло спросил Семен.

— Рано еще, — бодро ответил Николай. — Жена вчера яиц свежих передала… Может, яишенку? М-м?

— С удовольствием! — плотоядно улыбнулся Лавочкин.

Постанывая, он оделся и посетил удобства. Вернулся освеженным, хотя и встрепанным. Зеркало и расческа привели его в полный порядок.

— Готов к труду и обороне! — отрапортовал Лавочкин, усаживаясь за дубовый стол с монументальной бронзовой чернильницей. Мечта бюрократа.

Разбивая яйца над скворчащей сковородкой — электрическую плитку он тоже из дома притащил, — Поликарпов подумал, что его опасения насчет Семена Алексеевича не оправдались. И слава богу!

Двум начальникам тесно на одном предприятии, а двум конструкторам сложно ужиться в одном КБ. Тут надо постоянно идти на компромиссы и ставить общее впереди личного. Лавочкин умел принять чужое превосходство, не настаивая на собственных идеях по принципу «пусть хуже, но по-моему!»[20].

Да и самому Поликарпову, хоть и признанному «королю истребителей», приходилось признавать за Лавочкиным свежесть и неординарность решений.

— Готово!

Самое известное холостяцкое блюдо было поделено поровну.

— Давно яичницы не едал… — высказался Семен, радостно потирая руки. — А хлеб есть хоть?

— Полбуханки!

— Живем…

Доедая свою порцию, Поликарпов сказал:

— Посчитал намедни, какова должна быть мощность мотора, чтобы самолет достиг скорости звука…

— Ну-ка, ну-ка! Что получилось? — заинтересовался Лавочкин.

— Получается, что двигатель должен стать мощнее в шесть раз.

— Это нереально! — вынес вердикт Семен.

— Нереально, — согласился Николай, — если использовать поршневые моторы. Все, мы выжали их ресурс полностью! Мой «сто восемьдесят пятый» однажды развил семьсот километров в час, но это предел. Прибавка еще трехсот не удастся никому. Пора переходить на реактивную тягу.

— А-а… Вот ты куда клонишь… Смотрел вчера те секретные документы?

Поликарпов кивнул:

— Английский «Глостер-Метеор» развивает у земли скорость в девятьсот сорок километров. «Хейнкель-178» выдает семьсот, но у него тяга втрое меньше. Буквально вчера я набросал проект подобного самолетика[21]. Так, эскизно… По моим прикидкам, километров восемьсот в час он выдаст, но это, если использовать ракетный двигатель… Тогда топлива моему самолетику хватит минут на десять-пятнадцать. Это несерьезно. Короче говоря, все утыкается в один вопрос: где нам взять нормальный турбореактивный двигатель с хорошей тягой? Люлька разработал очень даже интересную схему двухконтурного ТРД, даже опытный образец, по-моему, изготовил, с осевым компрессором. Но все равно готового двигателя нет! А без него и самолета не будет…

Лавочкин хмыкнул. Аккуратно подобрав остаток яичницы кусочком хлеба, он сжевал его, вытер пальцы и достал из сейфа красную папку с пугающими грифами секретности.

— Погляди, — сказал он негромко.

Поликарпов поглядел — и сердце его забилось чаще. В папке были собраны черно-белые иллюстрации на отличной бумаге — фотографии реактивных самолетов, схемы, двигатели в разрезе.

Николай облизал пересохшие губы — он держал в руках настоящее сокровище, бесценный плод чьих-то стараний и трудов. Да любое КБ, поставив себе задачу создать самолет на реактивной тяге и получив эту вот папку, сразу сэкономит несколько лет проектирований, опытов, испытаний!

Поликарпова отвлекло вежливое покашливание Лавочкина.

Подняв голову, он встретил понимающий взгляд — и усмешку.

— Зачитался? — хмыкнул Семен. — Сам вчера до двух ночи просидел! Что выделил главного? Мне интересно знать, где мы с тобой пересеклись…

Николай кивнул:

— Во-первых, турбореактивный двигатель должен иметь осевые компрессор и турбину, — начал он. — Во-вторых… Не знаю, может, англичане и правы, устанавливая на своих «Глостерах» по два двигателя, но я бы предпочел один ТРД в фюзеляже — вот как на этой фотографии. Сопло в хвосте, воздухозаборник — в носу.

— Согласен, — кивнул Семен. — Дальше?

— В-третьих, крылья должны быть оттянуты назад, как у стрелы. И вот, смотри, какая прелесть — аэродинамические гребни на крыльях! Они не позволят сорваться воздушному потоку на высоких скоростях!

— Именно! — удовлетворенно кивнул Лавочкин.

— Подожди… — нахмурился Поликарпов. — Но ведь тут фото… Это не макет, это взаправдашний самолет! Его испытывали! Где?

Лицо Семена приобрело серьезное выражение.

— Лучше не спрашивай, — посоветовал он. — Тебе все равно не ответят. Я так понял — нам дали лишь то, что способно помочь в работе, не уводя в сторону от правильного пути, экономя массу времени и сил.

— Да, ты прав… — Поликарпов с сожалением передал папку Лавочкину. — Запереть не забудь.

— Да уж…

— Пошли в цех! Надо проверить линию, где бензобаки маслостойкой резиной обклеивают… Идея хорошая, конечно, — резина сама затянет пробоину, но я вот что подумал… А если мы еще станем подавать в топливные баки отработанные газы из двигателя, охладив их? Тогда мы попросту вытесним кислород, и бензин не вспыхнет!

— Наддув выхлопными газами? — задумался Семен. — Это интересно! Пошли, Николаич, пошли…

Уходя, Поликарпов подергал дверцу сейфа — закрыто — и запер за собой двери. На два оборота…

Последняя серия «Ла-5» сильно отличалась от предыдущих. Посторонний взгляд вряд ли заметил бы отличия, но они были. Например, лонжероны, эти хребтины крыла, изготавливались из дефицитного дюраля. Сечения их, естественно, сократились, и вес снизился килограмм на сто. Место освободилось, и удалось увеличить объем топливных баков.

Улучшилась общая аэродинамика — маслорадиатор перенесли и форму ему придали иную. Полностью заделали щели в капоте, ниши шасси, зализали фюзеляж. Сразу и быстрота возросла, и скороподъемность, и потолок.

Но самое полезное нововведение отметили пилоты — теперь к ручке управления не нужно было прилагать большого усилия, «рулить» самолетом можно было кончиками пальцев.

Установку гидроусилителей конструкторы провели на свой страх и риск — это несколько утяжелило истребитель, зато позволяло летчику не отвлекаться, а всецело заниматься основным делом — воевать.

Особое восхищение пилотов вызвало управление двигателем — оно сводилось к перемещению всего одного рычажка. При этом менялись обороты, давление наддува, шаг винта, подача топлива, переключение скоростей нагнетателя и регулировка щелей жалюзи![22]

Но сколько же было мороки с этой автоматикой… О-о…

Оба конструктора весь день и всю ночь не вылезали из цеха. Утром на завод явились их жены — покормили и заставили лечь спать.

Проснулся Николай где-то в обед. Вернее, его разбудили.

— Эй, вставай! — послышался голос Лавочкина. — Подъем!

— Дай поспать, — буркнул Поликарпов, — имей совесть…

Тут Семен заговорщицки проговорил:

— Там твой мотор привезли!

— Что-о?

— М-71 в заводской упаковке!

Николай вскочил и едва не упал, запутавшись в пледе. Кинулся одеваться, обуваться… Сполоснув лицо, бегом отправился в цех.

Да, это был он, М-71. Рабочие уже разобрали дощатый ящик, и двигатель красовался, как памятник на пьедестале, — двухрядная 18-цилиндровая «звезда» мощностью 2000 «лошадей».

— Три штуки привезли, товарищ директор, — доложил начальник смены. — Все без карбюраторов, с непосредственным впрыском! Только-только прошли стендовые испытания.

— Отлично, отлично… — бормотал Поликарпов, кружа вокруг мотора и потирая руки. — Просто отлично… Ну что? Будем ставить, Степаныч?

— А то!

Всего «сто восемьдесят пятых» успели выпустить пять штук. На 51-й завод перегнали три самолета. Вон они, скромно притулились в сторонке, с раскрытыми капотами — «пламенные моторы», которые у самолетов вместо сердца, были удалены. Словно тела в морге после вскрытия…

Впервые за последний месяц Николай приблизился к «И-185» и погладил свое детище.

«Ничего, ты еще встанешь на крыло…»

Этот паскуда Яковлев, лицемерно вздыхая, писал, объясняя мрачное настроение Поликарпова перед войной: «…оказаться с пустыми руками перед Родиной в самое тяжелое для нее время — это не только личная неудача». Да ты же сам приложил все силы для того, чтобы советские летчики летали на посредственных «Яках», а не на выдающемся «По»!

Летчик-испытатель Логинов в летной оценке писал иное: «Огромная для истребителя грузоподъемность (500 кг бомб, восемь РС, три ШВАК с колоссальным запасом снарядов — 500). Прекрасные взлетно-посадочные свойства самолета. Большие скорости над землей и по высотам, очень хорошая скороподъемность — дают мне право сделать заключение, что самолет И-185 с двигателем М-71 является одним из лучших истребителей мира».

И вот давнее желание пилотов исполняется, а мечта конструктора сбывается. Лучший в мире истребитель скоро станет на поток. Скорей бы…

— Начали! — выдохнул Николай.

Все в цеху пришло в движение, и Поликарпов отошел в сторонку. С громко бьющимся сердцем он наблюдал, как рабочие осторожно подняли на цепях мотор ручной лебедкой и повели кран-балку к самолету с вырванным «сердцем».

«Пойдет в серию самолетик, — размышлял конструктор, — и надо сразу о модификации думать, об „И-187“ с форсированным М-71Ф. А потом придет черед „И-188“ с М-90… Установим на него четыре пушки! То-то немцы обрадуются…»

— Вира! — скомандовал начальник смены. — Вирай помалу! Хорош! Начали!

«Начали, начали… Господи! — взмолился Поликарпов. — Помоги! Не дай закончиться благому делу сему!»

Глава 5

8 сентября 1941 года, Белорусская ССР, Минск

Накануне по телефону вождь настоятельно приглашал меня в гости, а его приглашение следовало понимать как приказ. Поэтому я не стал задерживаться в 1-й гвардейской, даже Степана и Матвеича не повидал, а сразу поспешил в Минск, где на вокзале меня должна была встретить какая-то «спецгруппа» и препроводить в Москву. Батоныч выделил нам со Светой свою полноприводную «эмку» и охрану — отделение красноармейцев из штурмовой роты, вооруженных автоматами ППД и винтовками СВТ. Передвигались они на «захаре», трехтонке «ЗИС-5».

— Володь, ну для чего нам этот «конвой»? Бойцы на фронте нужнее! Тут ехать-то всего ничего — домчим за полчаса! А на грузовике лучше раненых в тыл вывезти!

— Береженого бог бережет! — цикнув зубом, ответил Бат. — Мне говорили, что после эвакуации в Минске черт знает что творится! Какие-то уроды из всех щелей повылазили — мародерят по пустым домам. Милиция и комендатура не справляются — мало их. Да и вид у вас обоих, ты извини, — как у дезертиров! И документов нет. Я тебе, конечно, справку выпишу, мол, едут товарищи Сморкалова и Дубинин по служебной надобности. Но мало ли что стукнет в голову проверяющим! Доедете до первого патруля, выдирай вас потом из-за решетки, время трать! А десяток угрюмых ребят с винтарями и «ручником» в прикрытии — существенный козырь в любых переговорах! Это я тебе как бывший… гм… предприниматель говорю, прошедший не один десяток «стрелок»!

Мне пришлось согласиться — видок у нас был еще тот — Света в своем жутком балахоне, я в застиранном комбезе.

В кабине «эмки» было довольно тесно, с моей безвременно сгоревшей «Волгой» не сравнить, но мы с доктором наук кое-как уместились.

— Ну давай, Виталя! — протянул Бат свою лапищу в окно. — Пока!

— Пока, Батоныч!

— До свидания, Владимир Петрович, — мило улыбнулась Сморкалова, и генерал-майор зацвел, как майская роза.

— Смотри, Бармалей, головой за пассажиров отвечаешь! — напутствовал он молодого водителя с одиноким треугольничком на черных петлицах.

Обладатель странной клички завел движок, «эмка» тронулась, «захар» пристроился следом, и наша небольшая колонна покатила в тыл. Впрочем, тыл мало чем отличался от передовой, разве что атак не было. Зато бомбовозы налетали каждый день, а «мессеры», словно шершни, так и рыскали, выискивая, кого бы тут ужалить. Больше всего доставалось колоннам, двигавшимся по дорогам — на запад шли танки и грузовики с пехотой, а к востоку шагало, брело, тащилось, ехало мирное население.

Четкие планы эвакуации летели к черту при столкновении с некрасивой действительностью, где хватало халатности, а то и саботажа. Даже в обычное время организовать массовый исход — крайне сложная задача, а уж в военную пору она почти невыполнима.

По шоссе перла толпа, бесчисленная человечья икра, в которой разум и всякие там добрые чувства были замещены инстинктами да рефлексами.

Иные шли налегке, раз за разом судорожно щупая карманы пиджаков — на месте ли документы? Кое-кто, топая пешком, волок на себе тюки со скарбом — один седой еврей, изгибаясь под тяжестью, нес на плече швейную машинку «Зингер», правда, без литой станины — под ней бы он точно сломался.

Другие толкали перед собой тележки, велосипеды или детские коляски, груженные чемоданами, мешками, вьюками, а самые пронырливые занимали кузова машин, втискивая туда гардеробы и фикусы.

Частенько кто-то падал, ронял свой груз или терял из виду ребенка. Сразу поднимался дикий, заполошный крик, и по толпе словно волны начинали ходить — чужой страх шатал окружающих, как ветер траву. Почти все шли, тупо уставившись перед собой, выключив мозги, подчинив себя общему движению. Редко кто обращал внимание на наши сигналящие во всю мощь клаксонов машины, а если и поднимал глаза, то они были безразличны и пусты. К счастью, ближе к городу толпы стали редеть — через столицу Советской Белоруссии уже никого не пропускали, направляя потоки беженцев в обход — на всех крупных развилках дорог стояли патрули, регулирующие движение.

Здесь наша колонна смогла немного увеличить скорость.

— Слышь, боец, а почему тебя генерал Бармалеем назвал? — задал я мучивший меня вопрос.

— Это тащ генерал так шутит! Зовут меня Варфоломей! — объяснил, по-волжски окая, водитель. — Ой, простите, тащ комиссар: младший сержант Варфоломей Сидоров.

— Давно генерала возишь?

— Да он на машине почти и не ездит — больше на танке! — недовольно пробурчал Сидоров. — А так-то я в дивизии с самого ее основания, еще когда мы бригадой были. Вот тогда мы с ним помотались — и по заводам в Ленинграде, когда танки забирали, и по казармам, когда личный состав собирали. Степка с Матвеичем тоже с нами иногда мотались. Знаете их, тащ комиссар? Они сейчас в экипаже Владимира Петровича.

— Знаю, сержант, знаю! Вместе от границы шли в июне. А потом, уже в июле, повоевали… Было горячее дельце!

— Это когда вы немецкого генерала в плен взяли? Степка хвастался — мол, цельную немецкую танковую дивизию в одиночку разбили. Всего, мол, одним танком. Експерементальным, мол… Врет, поди? — Сидоров повернул ко мне голову.

— Ох, Степа, трепач! — усмехнулся я. — Вернусь — вставлю ему клизму на скипидаре! Это же секретная информация… была.

— Да я же — могила, тащ комиссар! — даже как-то обиделся Варфоломей. — Я же больше никому! Я же комсомолец!

— Ну, раз комсомолец — верю, не проболтаешься! — рассмеялся я.

Между тем мы почти незаметно въехали в город. Минчане почти все эвакуировались, это стало видно уже в предместье — улицы казались совершенно пустыми, только побрехивали кое-где брошенные «друзья человека». Однако здесь сохранились следы хаоса, бушевавшего, видимо, совсем недавно — обочины были усыпаны какими-то разорванными тюками, сломанными чемоданами, тряпьем.

Примерно на границе частного сектора и многоэтажной застройки нас встретил патруль — три бойца в фуражках с зеленым верхом и синими околышами. Пограничники? Что они тут делают? Впрочем, не так давно я видел недалеко от Минска ребят лейтенанта Кижеватова.

Все патрульные были вооружены автоматами, висящими почти как у современных спецназовцев — на длинных ремнях через правое плечо, стволом вниз. К остановившейся «эмке» подошел только один, с двумя сержантскими треугольниками в петлицах. Остальные страховали его, встав очень грамотно — не перекрывая друг другу директрису стрельбы. Оружие снято с предохранителя, пальцы легли на спусковые крючки. Не дай бог, им что-то померещится — нашпигуют нас свинцом с левого и правого бортов.

Что-то среди развалин соседнего дома показалось мне чужеродным элементом. Я вгляделся — в практически сливающемся со стеной пулеметном гнезде из мешков с песком стоял старый добрый «Максим» имперского образца — с маленькой заливной горловиной и бронзовым кожухом. Ствол раритетного станкача, обмотанный для маскировки мешковиной, смотрел точно на «захар». С такого расстояния он за десять секунд покрошит всех штурмовиков Бата, те даже вскочить не успеют.

— Документы! — усталым голосом потребовал сержант.

Сидоров торопливо сунул ему свою красноармейскую книжку и предписание.

Я присмотрелся к погранцу — у него было серое лицо смертельно умотавшегося, не спавшего несколько дней человека, но глаза оставались чутко-внимательными. Документы он взял левой рукой, а правая так и осталась на шейке приклада. Разве что указательный палец перескочил со спускового крючка на предохранительную скобу.

Не перелистывая страницы, сержант словно бы мельком глянул в книжку, потом взял предписание и тут слегка «завис». Видимо, переваривал формулировку.

— Что значит: доставка особо ценных пассажиров на вокзал в распоряжение спецгруппы НКВД? Арестованных, что ли, везете? А бойцы в грузовике ваш конвой?

— Нет, товарищ сержант! Это не арестованные, это…

— Разведка, тащ сержант! — вмешался я, опустив стекло своей дверцы. — Тропили «зеленую»[23] на участке 1-й гвардейской, а сейчас следуем в распоряжение командования. На вокзале нас ждут сопровождающие — ребята из Осназа.

— Ваши документы! — потребовал погранец, делая полшага назад, чтобы расширить сектор обстрела. Его указательный палец снова перескочил на спусковой крючок. Вероятно, мое объяснение его насторожило.

— Ну какие у нас документы? Вот, справку в штабе дивизии дали! Только чтобы до вокзала доехать!

Осторожно, словно бумага была пропитана ядом, пограничник взял листок и пробежал глазами по короткому тексту.

— Дубинин? Товарищ батальонный комиссар? — Сержант внезапно нагнулся, почти просунув голову в салон, чтобы внимательно разглядеть мое лицо. — И точно — вы!

— Я! — покладисто согласился «товарищ комиссар».

— А я ведь вас отлично знаю! — внезапно обрадовался погранец. — Мы вас прикрывали, когда вы на каком-то огромном танке немцев под Слуцком трепали. Да и в Брестской крепости я вас видел, в первый день войны! Я с заставы лейтенанта Кижеватова!

— Прости, друг! — сказал я, вылезая из салона. — Но я тебя…

— Не помните? Немудрено! — пожал плечами сержант. — Я-то вас еще 22 июня запомнил — все вокруг нервные были, а вы один спокойный. Хотя только из боя вышли. А в том клубе почти взвод немцев намолотили — я сам ходил смотреть.

— Там повезло просто — я вовремя на хоры залез. Это же бывшая церковь. И отбивался там, пока подмога не пришла.

— Ага! — хмыкнул погранец. — И с тем танком вам тоже повезло — на том поле почти полста немецких тяжелых танков сгорело! Разведчики, значит?

— Разведчики… — Я пожал плечами. — Так пропустишь, сержант?

— Проезжайте, конечно! — Погранец протянул мне руку, и мы обменялись крепким рукопожатием. — Бойцы в «захаре» с вами?

— Охрана от генерала Бата!

— Отлично воюют танкисты! — похвалил погранец и улыбнулся. — Так держать, гвардейцы!

Скользнув взглядом по набедренной кобуре с «Грачом», сержант махнул своим напарникам, и только сейчас они слегка расслабились — а до этого все так же внимательно и цепко следили за каждым нашим движением.

— В городе поосторожней! — предупредил погранец, когда я вернулся в салон «эмки». — Мелькали там в развалинах какие-то типы в нашей форме — то ли дезертиры, то ли диверсанты. Устроить бы облаву и всех переловить — так у нас людей маловато… Так что, если кого встретите, стреляйте на поражение — следующий наш пост только у вок-зала. Удачи вам, товарищ комиссар!

Уже проехав метров тридцать вперед, я увидел за углом дома пушечный броневик. От места, где нас тормознули, его совершенно не было видно. Зато он мог в любой момент выкатиться оттуда и резко увеличить огневую мощь блокпоста своей «сорокапяткой». Хитро придумано!

Городские кварталы, по которым мы ехали, больше всего напоминали местность после землетрясения. Ни одного целого дома не стояло по сторонам улицы. От иных зданий осталась одна выгоревшая коробка из наружных стен, зиявших провалами окон, а иногда взрыв бомбы выставлял напоказ чей-то разрушенный быт — обои на стенах, кровати, шкафы с комодами. Проседавшие перекрытия сеялись трухой, а некоторые дома вообще исчезли, рассыпавшись горами мелких обломков. Люфтваффе долго и старательно ровняло столицу Белоруссии с землей.

— Варфоломей, ты слышал? В городе могут встретиться типы в нашей форме. Геройствовать не будем — дави на газ и рви подальше!

— Есть, тащ комиссар! — покладисто кивнул Сидоров. — Правда, здесь особо не разгонишься — на дороге попадаются камни с острым краями, арматура, засыпанные воронки. Боюсь скаты проколоть.

— Когда жить захочешь — не до скатов будет!

В молчании, мрачно глядя на развалины вокруг, мы ехали минут пять. Пока не уперлись в небольшой завал, почти перекрывший улицу. У завала стояли три красноармейца в касках, с винтовками, на рукавах красные повязки. Они не делали попыток остановить нашу колонну. Просто средний махнул рукой в сторону, показывая объезд. Ну, это понятно — и без подсказки видно, что тут не проехать. Интересно, это те патрульные, про которых говорил сержант? Значит, вокзал уже рядом? На дезертиров и мародеров бойцы похожи не были. Да те так нагло себя и не ведут — не стоят в полный рост, регулируя движение. Или это… диверсанты? Заманивают в засаду?

— Варфоломей, поворачивайте направо! Объедем по Советской, — громко сказала минская уроженка Светлана, — я эти места знаю, отсюда до вокзала всего ничего — десять минут езды. Или пятнадцать, с учетом пробок… — последнее явно было шуткой — улицы по-прежнему оставались совершенно пустыми, ни людей, ни машин.

— Понял, товарищ военврач!

Мы свернули на улицу с трамвайными рельсами посередине и довольно бодро прибавили скорости, но метров через триста пришлось тормозить — сгоревший трамвай почти полностью перегораживал проезжую часть. Лишь сбоку была видна довольно узкая щель, куда как раз и вела накатанная в пыли колея. Чтобы объехать препятствие, Сидорову пришлось заехать правыми колесами на тротуар. К счастью, бордюры (или поребрики?) здесь были низкими.

Мы почти миновали опасное место, и я уже по-думывал: как справится с этим водитель более габаритного «захара», как вдруг по капоту и лобовухе что-то несколько раз постучало. «Эмка» ощутимо дернулась. Закаленное стекло рассыпалось мелкими осколками, а в крышке капота стали отчетливо видны пулевые отверстия. Нас явно приголубили из пулемета, целясь в водителя.

— Газу, Бармалей, газу, твою мать! — взревел я, выхватывая пистолет.

Сидоров до упора выжал педаль, мотор зарычал, и автомобиль буквально прыгнул вперед. Меня и Светлану откинуло на спинку сиденья — это нас и спасло: вторая очередь прошлась поперек салона на уровне голов. А сержант уже бросил «эмку» в какой-то переулок. Мне показалось, что несколько секунд мы ехали на двух колесах, чудом не опрокинувшись, но все-таки вписались в поворот. Я оглянулся.

Грузовик объехал сгоревший трамвай и рванул по тротуару, впритык к стене дома, но неожиданно вильнул в сторону и врезался в афишную тумбу. Из кузова горохом высыпались бойцы, грамотно разбегаясь по укрытиям. Помочь им с одним своим пистолетом я не мог. Да и напротив — мне следовало как можно быстрее убрать отсюда «особо ценных пассажиров», то есть меня и Светлану. Тогда у штурмовиков Бата будет гораздо больше шансов — им не нужно нас прикрывать ценой своей жизни.

Метров пятьсот мы буквально пролетели на сверхзвуке, раза три свернув в произвольном направлении. Повороты Сидоров проходил в том же стиле — не снижая скорости, на двух колесах. Потом в моторе что-то проскрежетало, и он заглох. По инерции мы проехали еще метров двадцать, а потом водитель догадался свернуть в первый попавшийся дворик и встать за деревянным сарайчиком.

— Бармалей, глянь, что там с движком, а я проверю нет ли хвоста!

Я выскочил из «эмки» и осторожно выглянул на улицу. Там было пустынно. А вот в отдалении явно разворачивался нешуточный бой — короткими очередями долбили два пулемета — наш и немецкий. Редко, вразнобой, стреляли винтовки. Причем легко было отличить в общем хоре несколько самозарядок — у них почти не было пауз между выстрелами. Выходит, что живы штурмовики Батоныча и дают немчуре прикурить!

Вернувшись к машине, я застал возле поднятых крышек капота грустного Варфоломея.

— Ну, Бармалей, колись: что стряслось, почему стоим?

— Радиатор пробило, воды в системе охлаждения не осталось. Стуканул движок! Поршня и клапаны — под замену.

— Ну что же… придется дальше пешком! — вздохнул я.

— Варфоломей, у вас кровь! — сказала вылезшая из салона Света. — Дайте я посмотрю!

Выяснилось, что одна из пуль перебила водителю ключицу. Правая рука висела плетью. И он с такой раной умудрился проехать полкилометра, регулярно делая маневры! Вот ведь… гвардеец!

— Виталий, его надо перевязать! Но у меня с собой ничего, кроме этого! — Сморкалова уже собиралась сорвать с волос платок, но я остановил ее и показал на стоящий рядом трехэтажный дом.

— Наверняка там какие-нибудь тряпки найдем!

Нам повезло — дом оказался почти нетронутым, только с начисто снесенной крышей. Но на первом этаже даже мебель осталась на своих местах, хотя ее густо запорошило белой пылью. В одной из относительно целых квартир мы обнаружили большой платяной шкаф, а в нем горку чистого постельного белья. Пока Света раздирала на полоски наволочку и примеривалась, как ловчее перевязать нашего доблестного сержанта, я поднялся на самый верх и выглянул наружу через разбитое окно.

Бой на месте засады разгорался все сильней — к винтовкам присоединились автоматы, к ручникам — два станкача — стреляли длинными очередями. Потом все звуки перекрыло звонкое «Бом!» — пальнула пушка. Через десяток секунд выстрел из пушки повторился. А дальше орудие начало лупить в размеренном темпе. Похоже, что на подмогу штурмовикам пришли пограничники на своем броневике. Теперь немцам точно кирдык! Ставили ловушку на зайца, а попался матерый волк!

Но что делать нашей троице? Дождаться окончания боя и вернуться к месту засады? Но сколько он может продлиться? Или попытаться самим дойти до вокзала? Этими вопросами я поделился со Светой, спустившись вниз.

— Я знаю это место! — порадовала женщина и пригорюнилась, явно припомнив что-то неприятное. — Тут недалеко моя бывшая свекровь жила. И муженек, козлина, чуть не каждую неделю к ней в гости таскался. Маменькин сынок! А эта старая сука меня постоянно мелкими придирками изводила — как плохо я за ее сыночкой ухаживаю! Он, мол, и похудел у меня, и в недостаточно наглаженных рубашках ходит… Жирная тварь!

— Тс-с! Тихо! — Я осторожно прикрыл губы светочки ладонью. — Не заводись! Она уже в прошлом! Вернее — в будущем!

— Она на том свете! — криво усмехнулась Света. — Отравилась собственным ядом, змея!

— Эк ты ее! А еще медицинский работник! — шутливо попенял я Сморкаловой. — Какую-то клятву давала…

— Я клятву Гиппократа давала — людям помогать! А не поганым тварям! — упрямо сжала губы моя милая докторша. — Ладно, проехали! Короче: отсюда до вокзала всего метров семьсот. Но это если по прямой! Если идти по улицам — в два раза больше. К нашему счастью, я знаю короткий путь через дворы — дойдем минут за пятнадцать. Надо поторопиться — кровь нашему водителю я подручными средствами остановить не смогла. Вообще чудо, что он на ногах стоит — пуля в такое место попала, что парой сантиметров глубже — задела бы артерию. Видимо, вскользь прошла, но все равно рана довольно опасная. Ну так идем?

— Пошли! — согласился я. — Бармалей, ты как?

— В порядке, тащ комиссар! Только карабин мой надо из машины забрать. И багажник запереть — а то растащат инструменты. У меня там только пассатижи рубля полтора стоят — американские! А еще накидные ключи…

— Не переживай! Я тебе из Китая такой набор выпишу… В шелковых перчатках будешь работать, чтобы своими грязными пролетарскими руками красоту гаечных ключей не испоганить!

— Из Китая? — удивился Сидоров. — Неужто там что-то стоящее делают? Я-то думал, что только в Германии и Америке… Ой, простите — нет ничего хорошего в Германии!

— Ага, все там малахольные! — усмехнулся я. — Если бы так было, Бармалей, мы бы сейчас по Унтер-дер-Линден маршировали! Враг нам достался жестокий, злой, но умелый! И чтобы его победить, нам его не только перемочь надо, но сначала ПЕРЕДУМАТЬ! Ну вот как с тем танком, который в одиночку немецкую дивизию разгромил!

— Ага! — глубокомысленно ответил Сидоров.

— Впрочем, чего это я про Китай? Это где-то в иной реальности он стал мировой фабрикой… А у нас сейчас совсем другая ситуация — наверняка лучшие инструменты где-нибудь в Туле или Златоусте делают! Правда, Свет?

— Я медицинские инструменты заказываю в Казани. Но где делают лучшие гаечные ключи — не знаю! Никогда не интересовалась! Нет, у меня, конечно, есть машина, но я ее предпочитаю в заводскую ремзону отгонять. Впрочем, она у меня за три года и не ломалась никогда — каждый год проверка по гарантии.

— А какая у тебя машинка? — деловито спросил я.

— «Запорожец» третьей модели! Я за пафосом не гонюсь, как некоторые владельцы «Волг»! — с некоторым вызовом сказала Светлана. Последнее замечание явно камешек в мой огород! То-то она тогда, в гостинице, губы при виде моей «Волги» кривила. Хотя ей прибедняться нечего — в «ее мире» «Запорожец» третьей модели визуально и технически почти не отличался от «Порше Кайенна» из «моего» первого исходного мира.

Наш диалог явно загрузил мозги простого работяги — Варфоломей поглядывал на меня и Свету с каким-то непонятным выражением на лице.

Между тем мы вышли во двор, забрали трехлинейный карабин — штатное оружие водителя, заперли багажник и двери «эмки» на какие-то хитрые замки-секретки, подозрительно напоминающие обыкновенные болты.

— Готов, тащ комиссар! — отрапортовал Сидоров, пытаясь забросить ремень карабина на здоровое плечо.

Я молча забрал у него оружие и сразу передернул затвор. Запасных обойм у Бармалея не оказалось. Ну, ему по должности не положено активные боевые действия вести. Хорошо хоть, что механизм ухоженный, смазанный.

Выглянув на улицу, я снова огляделся — вокруг по-прежнему было пусто. Звуки боя вроде бы начали удаляться. Пушка стреляла с длинными паузами. При этом я больше не слышал немецкий пулемет и одиночные выстрелы из винтовок — только частое «татаканье» самозарядок и короткие очереди из «Дегтяря». Кажется, наши почти полностью выбили немцев. Или те просто сбежали?

— Нам туда! — Светлана показала едва заметный проход между двумя домами.

Маневрируя между какими-то хлипкими дощатыми сарайчиками и покосившимися заборами, мы прошли квартал насквозь и выбрались на соседнюю улицу. Здесь тоже никого не было. Стометровый рывок по «открытой местности» вдоль фасадов полуразрушенных домов, и мы снова ныряем в узкий проход, ведущий дворами куда-то в центр города. «Черный ход» выводит нас на какую-то широкую улицу, с двумя проезжими частями и полосой зеленых насаждений посередине — проспект или бульвар.

Здесь мы увидели людей: у кромки тротуара, густо усыпанного довольно крупными обломками почти до основания разрушенного многоэтажного здания, стояли двое в красноармейской форме. До них было метров пятьдесят. У их ног лежали какие-то кучи грязного тряпья. А вот это уже точно дезертиры-мародеры — вряд ли немецкие диверсанты будут отягощать себя награбленным барахлом.

— Куда нам дальше? — шепотом спросил я у Светы.

— Вот как раз туда! — обреченно махнула она в направлении загадочной парочки.

— Стойте здесь! Не высовывайтесь! — скомандовал я. — Бармалей, крути головой по сторонам, чтобы сзади не подкрались!

— А ты? — зачем-то спросила Светлана.

— Пойду пощупаю этих типов за теплое вымя, на предмет их социальной принадлежности! — усмехнулся я и, взяв на изготовку карабин, вышел из-за угла дома, за которым мы прятались.

Увидев меня, парочка заметно оживилась. Один из незнакомцев даже махнул мне рукой. Странно, явно нетипичное поведение для мародеров — на мой взгляд, они, увидев вооруженного мужика, должны ретироваться с места преступления, спасая натыренный хабар.

Я неторопливо пошел к ним, держа карабин прикладом у плеча, но пока не направляя ствол в их сторону. Пройдя половину разделявшего нас расстояния, мне удалось разглядеть, что это немолодые мужчины, одетые в красноармейскую форму. Один из них был в фуражке и сапогах, второй — в ботинках с обмотками и пилотке. Хм, офицер и солдат? В смысле — командир и его боец?

— Товарищ, помогите! — крикнул обладатель фуражки. — У нас двое раненых!

Только теперь я понял, что кучи тряпья у их ног — тела. В той же форме цвета хаки, только густо заляпанные бордовыми пятнами. Раненые — здесь? Что они тут делают?

Я решил подойти поближе, чтобы хорошенько рассмотреть подозрительных военных. Внутри меня буквально ревела сирена тревожной сигнализации: «Опасность, опасность! Беги!» Но я все-таки приблизился и встал метрах в пяти.

Надо признаться, что с близкого расстояния парочка производила вполне благоприятное впечатление — форма на обоих вполне аккуратная, относительно чистая. Оба выбриты, хоть и не до синевы. Лица немолодые — обоим лет по сорок. У командира правая рука на самодельной перевязи, торчит густо замотанная несвежим бинтом кисть. Тоже ранен? Оружия на виду не держат. У бойца так и вообще ничего огнестрельного не видно — на брезентовом поясе два штатных кожаных подсумка. Петлицы и околыш фуражки — малинового цвета. На петлицах командира — два квадратика, у бойца — четыре треугольника.

— Кто вы такие? — после недолгого разглядывания поинтересовался я.

— А ты сам-то кто такой? — усмехнулся лейтенант. — Что за вид, товарищ? Уж не дезертир ли?

При этом никаких агрессивных жестов он не делал. За кобуру не хватался. И в его словах была правда — если это действительно военнослужащие Красной Армии, то мой внешний облик должен их изрядно удивить.

— Разведка 1-й гвардейской танковой дивизии! — отрекомендовался я. — Выполняю задание командования!

После моих слов мужики переглянулись.

— Ну, разведка так разведка! — покладисто согласился лейтенант. — Мы из комендантской роты, гоняли мародеров. Да вот нарвались на особо буйных! Двух моих бойцов ранило. Я послал нарочного в штаб за машиной, но что-то он задерживается. А парни кровью истекают, им срочная эвакуация нужна! О, так вы тут не один?

Я оглянулся и тихо выругался сквозь зубы — ко мне торопливо шла Светлана, а за ней, отстав на добрый десяток метров, ковылял Бармалей. Блин, ну вот какого черта они вылезли? Сказал ведь не высовываться!

— Я услышала, что здесь нужна помощь раненым! — проходя мимо меня, обронила Света.

Ну, твою же мать! Опять эти заморочки с клятвами мертвых греков!

— Я врач! — сказала Сморкалова, подойдя к лежащим на усыпанном кирпичным крошевом асфальте телам. — Что с ними? Куда их ранило?

— Вроде бы одного в грудь, а другого в живот! — с какой-то ленцой в голосе ответил лейтенант, разглядывая женщину. — Второй вроде бы уже и не дышит!

— А что же они у вас ничком лежат? — удивленно сказала Света и, нагнувшись к ближайшему телу, попыталась перевернуть его на спину. — Ну, помогите же, не стойте столбами! Виталий!

Я машинально сделал несколько шагов вперед, хотя и не собирался ворочать раненых — для этого людей хватало.

— Товарищ старшина! Приказываю вам: помогите докторице! — громко скомандовал лейтенант.

Я успел удивиться настолько формальной форме отдачи распоряжения и громкости поданной команды, но тут события понеслись вскачь…

Старшина вскинул к пилотке два пальца и ответил:

— Йэст, товарисч лейтнант!

Мои мозги все еще продолжали обрабатывать поступившую аудиовизуальную информацию, формируя какие-то логические объяснения поведению старшины (типа: а вдруг он прибалт или поволжский немец?), но руки сами, отрабатывая алгоритм отпора внезапному нападению, вскинули карабин. Грохнул выстрел и гипотетический прибалт осел на кучу битого кирпича с дыркой в башке. Второй выстрел мне сделать не дали — лежавшее ничком «тело» приподнялось на руках и резко крутанулось вокруг своей оси, подсекая мне ноги. Я шлепнулся на задницу, неслабо отбив копчик. Карабин улетел в сторону. Сделав перекат и привстав на колено, выхватил пистолет и сделал «двоечку» в грудь фальшивого раненого. Вот теперь его состояние точно соответствует озвученному лейтенантом диагнозу.

Ствол «Грача» описал полукруг и уперся в живот второго «тела», которое уже почти закончило вставать. Выстрел! Парень буквально сложился пополам и обрушился головой вниз на асфальт. Минус три! Кто следующий? Командир этой банды?

Но «лейтенант» с завидной прытью уже успел схватить Свету и, прижав ее к себе, прикрылся женщиной как щитом. Я мог стрелять только в фиксирующую горло Сморкаловой руку, но при этом была стопроцентная вероятность задеть мою подругу.

Краем глаза замечаю, что из развалин лезут еще несколько человек в военной форме. И вот они как раз вооружены — тащат автоматы, винтовки и вроде бы даже один ручник, причем не наш, а немецкий. Все-таки диверсанты! Последнее сомнение в том, что мы капитально влипли, оставило меня, и я заорал во все горло:

— Бармалей, беги к нашим!

Надеясь, что Сидоров не будет разыгрывать ненужный сейчас героизм и четко выполнит указание, поворачиваюсь лицом к врагам и быстро опустошаю магазин «Грача». И вроде бы парочка человек падает. Ответного огня диверсанты не открывают, но перезарядиться мне не дает «лейтенант» — тыкает в мою сторону замотанной грязным бинтом «культей». На ней вдруг вспухает легкое огненно-дымное облачко — да у него там, под бинтами, пистолет! Бедро обжигает, нога подламывается, и я начинаю падать наземь. Скорости моему падению добавляет подбежавший диверсант с ППД в руках — взмах прикладом и меня окутывает темнота.

Глава 6

8 сентября 1941 года, СССР, Москва, здание ЦК ВКП(б)

Совещание проходило в кабинете Жданова. Андрей Александрович пригласил туда Ванникова, Федоренко, Зальцмана с Котиным и Грабина.

— Партия и правительство придают большое значение перевооружению тяжелого танка, — серьезно сказал Жданов. — Проект решения нужно подготовить как можно быстрее. Поэтому работать придется допоздна, не выходя из ЦК. Питаться будете здесь же — обеспечим. Для вашей работы отведено помещение…

Грабин со всеми прошел в просторный зал заседаний, где стоял длинный стол со стульями, а на зеленой скатерти лежало все необходимое для работы. Василий Гаврилович Грабин, главный конструктор ствольной артиллерии, генерал-майор технических войск, профессор, был еще и очень пробивным человеком, который мог без особого трепета перечить наркомам, маршалам и даже самому товарищу Сталину.

Когда в начале 30-х заместитель наркома обороны Тухачевский, рьяно выступавший за отказ от ствольной артиллерии и переход на безоткатную динамо-реактивную, всячески препятствовал созданию новых пушек для армии и флота, Грабину удалось-таки собрать вокруг себя молодых специалистов и продолжить важное дело. Благо вмешались Орджоникидзе и Сталин, но все равно из-за маршальской некомпетентности были потеряны годы.

Василий Гаврилович разработал метод скоростного проектирования, чтобы создавать новые пушки буквально в течение месяцев или даже недель — от начала работ до образцов для испытаний. А потом конструкторы и технологи сообща ставили орудия на валовое производство, в разы сокращая их стоимость. Он даже врача-физиолога привлекал к проектированию, чтобы обеспечить гармоничное взаимодействие человека и машины!

Совещание началось бурно и напоминало скорее перебранку.

— Весной вы благополучно «замотали» вопрос установки на «КВ-1» моего 107-мм орудия ЗИС-6! — гремел на все помещение голос Грабина. — Опытный образец мы изготовили всего за тридцать восемь дней. Испытания провели в апреле! Пушка пробивала броню даже в 175 миллиметров![24] Следовательно, могла одним выстрелом уничтожить любой вражеский танк! Это как раз то, чего не хватает сейчас нашим танкистам на фронте! Надеюсь, вы все знаете, чем закончилось вчерашнее грандиозное танковое сражение под Минском!

— Знаем! — ответил Федоренко. — Гвардейцы генерала Бата побили немцев! И без вашей хваленой чудо-пушки!

— Побили, но и сами понесли большие потери! А могли бы обойтись без них, спокойно, как в тире, расстреливая немецкие танки с безопасной дистанции! — упорствовал Грабин.

— Танки с танками не воюют![25] — отмахнулся Котин. — Вчера под Минском был исключительный случай. А для поражения укрытой пехоты противника и полевых дерево-земляных укреплений мощности штатного орудия вполне достаточно! Раздельно-гильзовое заряжание вашего орудия существенно снизит скорострельность. К тому же значительно уменьшится возимый бое-комплект!

— Скажите об этом погибшим танкистам! — взвился Грабин. — Вероятно, они бы предпочли уничтожать врага несколько медленней, но при этом выжить и продолжить сражение! Но вам наплевать! Не вам ведь в танках гореть!

— Поосторожнее со словами, товарищ Грабин! — не выдержал Ванников. — Можно подумать, тут только вы один о жизнях наших бойцов беспокоитесь!

— Почему! Почему, объясните мне, почему вы все будто сговорились и противитесь перевооружению тяжелого танка на мощное орудие? И почему вы здесь спорите со мной? — заорал, не выдержав, Грабин, вскакивая со стула и упираясь кулаками в столешницу. — Вызвали бы генерал-майора Бата, он бы вам доходчиво объяснил, что значит гореть в танке оттого лишь, что орудие слабо и не сразу поражает машину противника!

При этих словах Зальцман с Котиным переглянулись и поежились, вспомнив первый визит грозного танкиста на свой завод.

— А что вы станете делать, когда немцы запустят в производство свой тяжелый танк? — продолжал бушевать Грабин. — Они его уже испытывают! Никакая 76-миллиметровка не пробьет его брони! Вы что, желаете поражения Красной Армии?!

— Выбирайте выражения, товарищ Грабин! — взвился Федоренко.

— Некогда мне по-светски улыбаться и расшаркиваться! — отрезал конструктор. — Дело надо делать! Вот вы, Котин. Это же ваш танк! Так чего ж вы бубните постоянно: нельзя, нельзя! Ведь вы даже отказались «примерить» наше 107-миллиметровое орудие к «КВ-1»! Почему?

— Повторяю, — процедил Котин, — главное для танка — броня и маневр!

— То есть пушка танку вообще ни к чему? И «КВ» для того строят, чтобы танкисты могли безопасно кататься по передовой? А с какой, простите, целью? Много раз я говорил, но повторю: танк — всего лишь повозка для пушки! И если эта пушка почему-то не в состоянии решать необходимые задачи на поле боя и поражать типичные цели, то надо менять такую «пукалку»!

При этих словах Зальцман усмехнулся — «пукалка» тоже была разработана Грабиным.

— Да поймите же, — вскочил Котин. — Установка ЗИС-6 потребует увеличения габаритов башни, а это приведет к росту массы танка, а она и без того велика!

— Значит, надо повысить коэффициент прочности брони! — рубанул Василий Гаврилович.

— Это довольно сложно! — вмешался Зальц-ман. — И потребует значительных расходов на подготовку! И перестроения производства. Остановки рабочего цикла! А фронт каждый день требует новые танки! Мы и без того испытываем большие затруднения в обеспечении выпуска машин!

— Меня не интересуют ваши проблемы, Исаак Моисеич! — загремел Грабин. — У меня и своих достаточно! Но я их решаю, а не ссылаюсь на форс-мажорные обстоятельства! Не можете справиться с трудностями? Увольняйтесь! Идите добровольцем на фронт!!!

Директор Кировского завода побледнел.

Зазвонил телефон, и Жданов снял трубку.

— Да! — бросил он и тут же замер, порываясь привстать. — Да, товарищ Сталин, совещаемся. Да, Грабин здесь. Василий Гаврилович выступил… к-хм… весьма эмоционально. Включаю громкую связь!

— Здравствуйте, товарищи! — Голос вождя звучал из динамика негромко, но отчетливо.

Присутствующие незаметно подтянулись, словно на строевом смотре.

— Я настоял на созыве этого совещания, — продолжил Сталин. — Есть мнение, что наш тяжелый танк вооружен маломощной пушкой, не отвечающей задачам тяжелого танка. Настоятельно прошу быстро рассмотреть вопрос о его перевооружении! Товарищ Грабин, что скажете? Может быть, вам сложно оценить данную перспективу, ведь сейчас «КВ-1» вооружен орудием вашего производства?

Грабин, помолчав несколько секунда, спокойно ответил:

— Когда ГАУ[26] выдало нашему конструкторскому бюро тактико-технические требования на 76-миллиметровое орудие для тяжелого танка, мы тщательно изучили вопросы, связанные с танками и их вооружением, и пришли к выводу, что 76-миллиметровая пушка для тяжелого танка неперспективна и не отвечает требованиям даже сегодняшнего дня. Мы считали, что тяжелый танк следует вооружить более мощной пушкой, снаряд которой пробивал бы броню, равную по мощности броне своего танка, с дистанции в тысячу метров. Свое мнение я высказал руководству ГАУ и АБТУ[27], но с нами никто не согласился.

— Значит, — сделал вывод Иосиф Виссарионович, — у вас давно сложилось мнение о недостаточной мощности 76-миллиметровой пушки для тяжелого танка?

— Да, товарищ Сталин! — твердо ответил Грабин.

— Вы уверены, что 107-миллиметровое орудие можно поставить в тяжелый танк?

— Я глубоко убежден, что это возможно! — сказал Грабин и покосился на Котина. — Но вот конструктор танка со мной не согласен!

— Это вы, товарищ Котин? — спросил Сталин.

— Я, товарищ Сталин! — подскочил со своего места Котин. — Я не являюсь принципиальным противником перевооружения танка, но считаю, что без серьезной переделки это сделать не выйдет! Нужна новая башня!

— Так в чем же дело, товарищ Котин? Сконструируйте новую башню! — В голосе вождя послышалась насмешка.

— Это… — аж задохнулся от неожиданности Котин. — Это довольно сложно и потребует большой подготовительной работы!

— Товарищ Котин, вы ведь понимаете, что до тех пор, пока мы не вооружим тяжелый танк такой пушкой, чувствовать себя спокойно мы не можем. Задачу нужно решать как можно быстрее. Этого требует положение на фронте! Товарищ Ванников! — внезапно позвал вождь.

— Я здесь, товарищ Сталин! — отозвался, привставая, нарком вооружений.

— Товарищ Ванников, я понимаю, что никто из производственников не хочет связываться с чем-то новым и непроверенным. Гораздо спокойнее по отработанной технологии гнать знакомые изделия и отчитываться о перевыполнении плана…

Удар оказался ниже пояса — все знали, что нарком Ванников всегда и везде сопротивляется всему новому — это был стиль его работы.

— Товарищ Сталин! — Ванников буквально побурел и начал хватать ртом воздух. — Да ведь мы…

— Сейчас мне не нужны ваши оправдания, даже аргументированные! — спокойно сказал вождь. — Решение уже принято, товарищи, за вами лишь детализация. Сроки — кратчайшие! Вам, товарищ Котин, поручается разработка новой башни для танка «КВ».

— Есть, товарищ Сталин! — сказал Котин и неодобрительно зыркнул на Грабина. Мол, навлек на нас беду…

— Товарищ Зальцман!

— Я! — как мячик, подскочил директор Кировского завода.

— К вам на завод подъедет товарищ Шашмурин. Он разработал передовой метод обработки деталей трансмиссии токами высокой частоты, который позволяет изготавливать ответственные узлы из обычной, а не легированной стали. Кроме того, он представит новую коробку перемены передач для «КВ». Все его предложения позволят резко повысить скорость и маневренность нашего тяжелого танка. Обеспечьте товарищу Шашмурину условия для внедрения его разработок.

— Все сделаем, товарищ Сталин! — заверил Зальцман.

— А за вами, товарищ Грабин, — выпуск 107-миллиметровых орудий по скоординированным с Кировским заводом планам! — сказал вождь.

— Я понял, товарищ Сталин! — кивнул Грабин.

— Товарищ Ванников! Скажите, вы можете обеспечить Кировский завод всем необходимым? — В голосе вождя отчетливо звякнул металл.

— Это потребует больших усилий, и мы приложим… — начал говорить Ванников, утирая со лба обильный пот.

— Прилагайте, Борис Львович, — неожиданно спокойно сказал Сталин, — прилагайте. Я же не спорю. Безусловно, подготовка требуется серьезная. Надэюсь, производство тяжелых танков с мощным орудием будет налажено достаточно бистро?

— Товарищ Сталин, мы сделаем все возможное, чтобы ускорить выпуск танков «КВ», вооруженных 107-миллиметровыми пушками!

Грабину стало весело — он очень четко представил себе в этот момент, как Иосиф Виссарионович мрачно улыбается.

— Партия вас не ограничивает, — медленно сказал Сталин. — Приказываю делать и невозможное! Двух дней на согласование всех организационных вопросов вам хватит?

— Вполне, товарищ Сталин! — буквально выдохнул Ванников.

— Надеюсь на вас, не подведите! — сказал вождь и добавил после небольшой паузы: — Наши цели ясны, задачи определены. За работу, товарищи!!!

Глава 7

8 сентября 1941 года, Белорусская ССР, Минск

Очнулся я от льющейся на голову воды.

Похоже, что до смерти меня не прибили, уйти на «перезагрузку» не удалось! Может, и к лучшему — нехорошо оставлять Светочку тут одну. Плохо то, что я снова оказался в плену! Это прямо какая-то скверная тенденция!

Открыв глаза, я огляделся. Вокруг было темно. Ночь? Неужели я весь день в отключке провалялся? Тусклый свет керосиновой лампы освещал пространство диаметром всего в пару-тройку метров, но чувствовалось — там, дальше, за световым кругом, довольно большое помещение. Я лежал на ледяном бетонном полу со скрученными за спиной руками. В голове стоял сильный звон — последствия сотрясения мозга. Голова болела целиком, словно схваченная раскаленным стальным обручем. Сильно пахло сырой штукатуркой и керосиновой копотью. Прямо перед моим лицом стояла пара армейских ботинок. Взглянув вверх, я обнаружил в ботинках здоровенного мужика, державшего в руках помятое ведро. Из которого он, видимо, и поливал меня полминуты назад.

— Херр гауптман, эр вахте ауф![28] — сообщил кому-то здоровяк, отбрасывая ведро.

— Гефрайтер, бринген зи ин унд фольген зи им ауфмеркзам цу![29] — раздалась команда из темноты.

Ефрейтор рывком вздернул меня за связанные руки и посадил спиной к мокрой стене. А сам встал рядом, злобно сопя.

— Виталь, ты как? — раздалось сбоку. Из-за звона в ушах я даже не сразу понял, что моим состоянием интересуется Светлана, сидевшая на расстоянии вытянутой руки. Если бы я еще мог эту руку вытянуть!

— Света? С тобой все в порядке? — задал я самый глупый в данной ситуации вопрос. Ну, какой может быть порядок в плену?

— Меня почти не били, если ты об этом! — грустно сказала Света. — Так… врезали пару раз, чтобы не орала. И не насиловали… Хотя… эта процедура может быть впереди. Только какой-то тип со следами дегенеративного вырождения на лице пощупал меня за грудь и при этом натужно кряхтел.

— Молчайт! — каркнул ефрейтор.

— Пошел на хер, урод! — не поворачивая к нему головы, прошипел я. — Света, а где мы?

— В каком-то подвале. Мы сюда долго добирались — почти полтора часа шли. В основном по дворам и подвалам. Мне показалось, что у них есть проводник, отлично знающий Минск со всеми его закоулками. Даже я так хорошо не ориентируюсь в городе.

— Молчайт, шайзе! — Ефрейтор дернул меня за воротник.

— Иди на хер, тварь! — снова буркнул я. — Света, а сколько времени прошло? Бармалею удалось сбежать?

— Часа три с момента нападения, — совсем упавшим голосом ответила Светлана. — Бармалей все-таки убежал. Но если ты думаешь про подмогу, то ее появление крайне сомнительно — немцы очень долго заметали следы.

— Спокойно, доктор Сморкалова! Нас обязательно освободят! — сказал я, чтобы подбодрить ее.

— Молчайт, ты! — рявкнул ефрейтор, сопроводив команду пинком по моей ноге.

Бедро немедленно взорвалось дикой болью. Ага, так у меня в организме новая дырка образовалась — «лейтенант» мне в ляжку пулю вогнал. К счастью, явно из чего-то мелкокалиберного — большой пистолет под бинтами спрятать невозможно.

— Виталий, ты прости меня, дуру! — произнесла Света и заплакала. — Это ведь из-за меня мы в эту передрягу попали!

Мои глаза уже привыкли к темноте, и я стал различать предметы за пределами освещенного круга. Подвал действительно оказался довольно большим и почему-то с высоким потолком. Неподалеку от нас, у опорной колонны, виднелось несколько сидящих фигур. Они что-то обсуждали — один из них бурно жестикулировал, то и дело показывая в мою сторону. Наконец переговоры закончились — от группы отделились и направились в нашу сторону две фигуры. Стоящая на полу керосинка освещала их примерно до пояса, но один из них совершенно точно являлся тем самым «лейтенантом», а второй, в солдатских ботинках с обмотками, сразу привлекал внимание замаранными почти до полной серости штанами и гимнастеркой — складывалось впечатление, что он несколько часов ползал на брюхе по густой пыли.

— Он? — почему-то по-русски спросил «лейтенант».

— Точно он, херр капитан! — тоже по-русски ответил второй. — Он на посту «зеленоголовых» из «эмки» выходил и со старшим за ручку здоровался. А тот только что не кланялся ему! Мобыть, генерал какой? Хотя видок у него…

— Коровин, аналитика не является твоей сильной стороной! — лениво сказал «лейтенант» (херр капитан). — Вот природная наблюдательность — другое дело!

— Чо?! — Коровин явно не понял и половины слов из речи своего командира.

— Через плечо! — хохотнул «лейтенант». — Отдохни пару часиков и снова ползи в город. Как ты хорошо умеешь — змеей! Мне интересно, что большевички станут делать после пропажи этих субъектов.

— Есть, херр капитан! В смысле — яволь! — Дернув рукой, как будто собирался отдать честь, Коровин еще пять секунд потоптался на месте и ушел куда-то в темноту.

А херр капитан почти минуту стоял неподвижно. Я не видел его глаз, но, зуб даю, — он внимательно разглядывал меня и Светлану. Наконец «смотрины» закончились, и офицер тем же ленивым тоном скомандовал:

— Гефрайтер Кнаак, гиб майнен трон![30]

От кучки солдат отделился один и принес «лейтенанту» деревянный ящик, вернее — небольшой сундучок, на который тот и уселся с довольным кряхтеньем. Уселся очень грамотно — его лицо по-прежнему оставалось в темноте, а я был полностью на свету.

— Ну что, мил человек, покалякаем о делах наших скорбных? — не удержался я.

От неожиданности офицер изменил позу, его лицо на мгновение попало в круг света, и я смог от души насладиться выражением безмерного удивления на его породистом лице. Эк проняло подонка!

— Вопросы здесь задаю я! — справившись с волнением, ответил мой оппонент сакраментальной фразой. — Для начала: кто вы такие? Имя, звание, номер части!

— Дубинин. Вольнонаемный работник, помогаю повару на кухне. Дрова для печки наколоть, овощи для супа почистить… А она…

— Светлана Сморкалова. Я фельдшер двести пятьдесят шестого медсанбата.

— А почему там, на улице, вы сказали, что вы — врач?

— Всегда мечтала быть врачом! — пожала плечами Света. — Но не смогла получить нужное образование. Все время что-то отвлекало — то мужики, то дети…

— И сколько же у вас детей? — любезным тоном поинтересовался «лейтенант».

— Семеро, господин офицер! — печально вздохнула Света.

— Ну надо же! — фальшиво удивился «господин офицер». — А по вам и не скажешь! Я бы даже имел смелость предположить, что вы вообще ни разу не рожали!

— Конституция[31] у меня худощавая, как у воблы! — грустно призналась Светлана. — Потому и незаметно.

— Неудачная попытка! — после долгой паузы сообщил «лейтенант». — Кухонный работник, фельдшерица… Вы меня даже рассмешить не смогли!

— Ну, клоуны тут точно не мы! — усмехнулся я. — А вы кто по масти? По замашкам — какие-то фраера!

— Вы разве не догадались, что попали в плен доблестному немецкому Вермахту? — с иронией в голосе спросил оппонент. — Ну, пошутили и хватит. Начнем еще раз, более серьезно, без кухонных мужиков… Я гауптман Фогель. Командир разведывательного подразделения, успешно действующего в вашем тылу. А кто такие вы? Вас везли на генеральской машине, у вас в прикрытии было целое отделение отборных солдат из гвардейской дивизии. — Слово «гвардейской» Фогель произнес с каким-то особенным выражением, словно плюнул. — У вас с собой был пистолет совершенно незнакомой мне конструкции, но сделанный под стандартный девятимиллиметровый патрон. А ваша сопроводительная бумага — это вообще нечто! Официальные документы ТАК не оформляют! Но сам факт того, что на неких Дубинина и Сморкалову выписали подобную справку…

— Вот тут вы нас подловили, гауптман! — саркастически сказал я. — Видимо, аналитика — ваша сильная сторона! Проблема в том, что вы все равно не сможете сделать правильные выводы из выявленных фактов.

— Вы, Дубинин, явно не понимаете всей серьезности своего положения! — покачал головой Фогель. — У меня много времени, и пытать мы умеем так, что даже в Гестапо завидуют. Вы ведь все равно мне все расскажете, только после очень неприятных процедур. Учтите, что мои люди очень злы на вас за гибель своих товарищей, которых вы убили при захвате, поэтому стесняться в выборе методов не будут!

— Да мы как бы тоже никуда не торопимся! — усмехнулся я.

— Ну хорошо… Люблю упрямых людей! — вернул мне усмешку Фогель. — Приятно потом видеть, как они, роняя слюни, наперебой выкладывают нужные сведения! Начнем с наиболее зрелищного воздействия…

Гауптман повернулся и крикнул в темноту:

— Гефрайтер Холява, цу мир![32]

Буквально через пару секунд рядом с нами нарисовался интересный персонаж — звероватого вида мужик в сильно помятой красноармейской форме, в фигуре которого странным образом сочетались довольно узкие плечи и огромные, величиной с голову младенца, кулаки.

— Звали, херр гауптман? — Голос у мужика оказался неожиданно высоким, как у оперного кастрата.

— Мыкола, видишь вот эту красавицу? — с какими-то гнусными нотками спросил Фогель.

— Так точно, херр гауптман! — Холява посмотрел на Свету с «гастрономическим» интересом.

— Хочешь развлечься? — продолжил Фогель, наклонившись вперед и тщательно фиксируя выражение моего лица.

Я уже догадался, что будет дальше, но от осознания собственного бессилия только скрипнул зубами.

— Ну-ка, Мыкола, возьми эту кралю и вдуй ей так, чтобы дым из ушей пошел! — весело закончил Фогель.

Холява ощерился, показывая отсутствие двух передних зубов, схватил Свету за воротник хламиды и рывком приподнял с пола. Ткань затрещала, женщина приглушенно пискнула. Я дернулся, чтобы вскочить, но стоящий рядом немец просто наступил мне ботинком на рану на бедре. Буквально взвыв от боли и бессилия, я вжался в мокрую стену.

— Яка гарна дівчина! Які тітьки, які стегна! Ох, ти ж моя солоденька![33] — заворковал ефрейтор, деловито ощупывая Светины ягодицы.

— Фак офф, бэстард! — почему-то по-английски выкрикнула Светлана.

И тут у меня в мозгу словно реле щелкнуло.

— Поручик Птицын, немедленно прекратите этот балаган! — презрительно-ледяным тоном не-громко сказал я. — Как вы смеете так обращаться с женой офицера русской императорской армии?!

Гауптман вскочил, опрокинув свой «трон».

— Что? Что вы сказали?!

— Прочистите уши, поручик! Они явно забиты салом на службе у колбасников! Или вы разучились понимать человеческую русскую речь? — небрежно обронил я.

Могучим усилием воли Фогель (или все-таки Птицын?) взял себя в руки.

— Мыкола, оставь ее! — скомандовал он своему клеврету, уже начавшему задирать на Светлане юбку.

— Не займай, панич! — отмахнулся Холява. — Я тільки у смак увійшов![34]

— Гефрайтер, команд цурюк![35] — рявкнул на оборзевшего ефрейтора гауптман.

Холява нехотя отпустил женщину и сделал шаг назад.

— Пшел вон отсюда, хохляцкая морда! — визг-ливо выкрикнул офицер. — Сгною в караулах, скотина!

Мыкола словно сдулся — и без того узкие плечи обвисли, лицо приобрело выражение обиженного ребенка, у которого отобрали надкусанную пироженку. Шаркая ногами по бетону, ефрейтор убрел в темноту.

— Поручик, вы негодяй и мерзавец! — дрожащим голосом сказала Света. — А ваши люди — животные!

— Прошу прощения… мадам! — галантно улыбнулся гауптман. Он, похоже, уже полностью пришел в себя. — Но вы ведь не представились! А ваш вид… больше подобает прачке!

— Я — князь Виталий Дмитриевич Охлябин. Последнее звание в русской императорской гвардии — капитан, командир роты лейб-гвардии Волынского полка, — я отчаянно блефовал, пользуясь общеизвестными для жителя России XXI века историческими сведениями. — Последнее звание в войсках верховного правителя России адмирала Колчака — полковник. Последняя должность — начальник штаба корпуса генерала Каппеля. А это моя жена и соратница — Светлана Алексеевна…

— Урожденная баронесса фон Глейман! — подыграла мне Света.

Гауптман переваривал поступившую информацию почти две минуты.

— Прошу прощения, господа… Меня зовут Александр Сергеевич Птицын. Последнее звание в Добровольческой армии — поручик, — медленно произнес офицер. — Не понимаю, как вы угадали звание и фамилию…

— Элементарно, поручик! — усмехнулся я, потихоньку ОТТАИВАЯ — похоже, что моя импровизация удалась. — Просто сопоставил кое-какие наблюдения.

— Но что вы делаете у большевиков? — взвился Птицын.

— Мы прибыли по заданию Харбинского отделения РОВСа[36] для оказания помощи нашей Родине в борьбе с агрессором! — веско припечатал я. — А вот что русский офицер Птицын делает на службе у вонючих колбасников?

— И много вас таких? — спросил гауптман, проигнорировав мой вопрос.

— Достаточно для того, чтобы оказывать значительное влияние на текущую фронтовую обстановку!

— Так вот в чем дело! — Птицын поправил свой «трон» и обессиленно рухнул на него, утирая с лица выступившую испарину. Эк его, бедолагу, вштырило — прямо любо-дорого глядеть! — Теперь мне многое становится ясным! А мы гадаем — кто такой генерал Бат и откуда он взялся? Ведь не было в рачьей-собачьей[37] такого офицера, не было!

— Вот не было, не было, а теперь есть! И воюет он вполне успешно — наверняка ваши хозяева сполна ощутили последствия его действий на своей шкуре! — с улыбочкой произнес я.

— Перестаньте меня подначивать… князь! — скривился Птицын. — Немцы мне не хозяева! Просто на данном этапе наши цели совпадают!

— Ага, так вы, вероятно, находитесь в плену иллюзии, что после победы над большевиками немцы вернут вам ваше поместье? Или что у вас там было — спиртовой заводик в Малороссии?

— Александр Сергеевич! — подала голос Света. — Я попрошу у вас прощения за то, что назвала вас негодяем и мерзавцем, если вы начнете вести себя как положено культурному человеку!

И Светлана демонстративно повела плечами, показывая, что связана.

— Ах да! — Птицын даже по лбу себя хлопнул. — Простите! Сейчас! Гефрайтер, лоз зи унд бринг эйн пар кистен![38]

— Яволь, херр гауптман! — ответил так и стоящий рядом со мной немец.

Судя по отсутствию у ефрейтора хоть какой-то реакции на перипетии нашего интересного разговора, на русском он знал только слово «Молчать». Сняв с нас веревки, немец принес из дальнего угла подвала пару деревянных ящиков. И снова застыл рядом как истукан.

— Вот только, Светлана Алексеевна, впредь попрошу обращаться ко мне «херр гауптман» или «херр Фогель»!

— Как скажете, херр гауптман! — кротко ответила Света. Но голосок у нее буквально звенел…

Усевшись с относительными удобствами, я начал массировать запястья, а Света первым делом поправила одежду и волосы.

— Я так понимаю, что вы из полка «Бранденбург-800»? — небрежно спросил я — следовало непрерывно долбить Птицына разнообразной фигней, чтобы он не успевал тщательно фильтровать развешиваемую ему на уши лапшу.

— Вы удивительно информированный человек! — натужно улыбнулся гауптман. — Само существование нашего подразделения является тайной.

— Секрет Полишинеля! — снова подыграла мне Света.

— Что-то не верится! — ехидно сказал бывший белогвардеец. — Ну, для примера… Расскажите штатное расписание нашего полка!

— Легко! — усмехнулся я. — Подразделение, первоначально именовавшееся 800-й строительно-учебный батальон особого назначения, было сформировано 10 января 1940 года. Наименование «строительно-учебный» было присвоено для конспирации. В начале своего «трудового пути» подразделение состояло из четырех рот. Роты дислоцировались в четырех населенных пунктах, впоследствии место дислокации одной из рот — город Бранденбург-на-Хафеле — дало название всему подразделению. Но уже 1 июня 1940 года батальон был развернут в 800-й учебный полк особого назначения «Бранденбург», наименование «учебный» — по-прежнему для конспирации. Сейчас полк состоит из трех батальонов, дислоцирующихся опять-таки раздельно — в Бранденбурге, Вене и Дюрене.

— А-а-а… — прохрипел гауптман.

Он даже с лица взбледнул, сука, так ему моя инфа «понравилась». И как таких нервных в диверсанты берут? Чтобы окончательно добить эту белогвардейскую мразь, я добавил невинным тоном:

— Первым командиром полка «Бранденбург» был майор Кевиш, затем майор фон Аулок. А с 30 ноября 1940-го подразделением командует подполковник Пауль Хелинг фон Ланценауер. А сказать, за что три месяца назад обер-лейтенант Зигфрид Граберт получил Рыцарский крест Железного креста?

Стоящий рядом ефрейтор, услышав и узнав знакомые имена, тоже занервничал и начал переминаться с ноги на ногу, посматривая то на нас, то на своего командира. Прямо как застоявшийся жеребец перед случкой.

— Мне добавить еще что-нибудь, господин Фогель? — елейным голоском буквально пропела Света. Вот ведь умница!

— Нет! Благодарю! Достаточно! — только секунд через двадцать сказал гауптман. И добавил по-немецки: — Берунге дих, Вилли, дас зинд унзере![39]

Ефрейтор перестал стучать копытами и снова встал неподвижно, словно манекен.

— Признаться, вы меня удивили! — тихо и задумчиво проговорил Фогель спустя пару минут. — Но… откуда?

— В управлении Абвера есть несколько наших агентов, Фогель!

— Что?! — вскинулся гауптман. — Как?.. Кто?.. Вы знаете, кто они?

— Увы, нет! Разве что могу намекнуть — слышал от начальства, что один из наших «кротов»[40], завербованный еще в двадцатые годы, ныне занимает должность руководителя отдела «Зет»[41], но фамилию его не упоминали. — Я как можно небрежней пожал плечами.

Снова наступило долгое молчание.

— Я даже боюсь представить, какой еще информацией вы обладаете! — тихо сказал Фогель-Птицын. — Теперь я понимаю, почему большевики так прикрывали ваше перемещение… И все же… Можете что-то сообщить о своей миссии?

— Вы кажетесь мне человеком чести, херр гаупт-ман! — откровенно соврал я. — Поэтому я немного приоткрою завесу секретности вокруг нашей совместной операции… Итак… Еще в ноябре 1939 года председатель Харбинского отделения РОВСа генерал-лейтенант Вержбицкий доложил председателю Дальневосточного (Девятого) отделения Союза генералу Дитерихсу о том, что…

Дальше я понес лютую пургу, искусно компилируя почерпнутые из Библиотеки сведения о деятельности РОВС, фрагменты читанных в юности шпионских романов и собственные фантазии «на тему». Получалось, что белоэмигранты с Дальнего Востока решили, что Сталин начал возрождение Российской империи и решили ему помочь техническими ресурсами и военными кадрами. В СССР были направлены инженеры для налаживания производства уникальных новинок, в частности бронетехники, и офицеры, способные обучить бойцов Красной Армии этим пользоваться. Среди этих людей были и мы с Батом. Уже минут через пять «развешивания на ушах лапши» Фогель-Птицын начал смотреть на меня глазами подыхающего от запора суслика, а через десять минут прервал мой монолог словами:

— Простите, князь, это совершенно не мой уровень компетенции! Всю эту ценную информацию вам необходимо передать подполковнику Ланценауеру. А лучше — непосредственно адмиралу Канарису! Я видел, что два месяца назад под Слуцком наделал один-единственный большевистский танк — вы ведь именно его имели в виду, упоминая «уникальные технические новинки»?

— В том числе и его, Фогель! — кивнул я, просто ликуя в душе. — Это же какую замечательную «дезу» мне удалось протолкнуть. Но тут же мне взгрустнулось — ведь после этого «вброса» надо было еще как-то выбраться из цепких лапок фашистского прихвостня.

— Господа, сейчас вас накормят и напоят! — обрадовал нас гауптман. — По всем вопросам обращайтесь к ефрейтору Кнааку, я сейчас его пришлю — он немного знает русский язык. Старина Вилли останется с вами, для вашей же безопасности. Вилли, ласс зи нихт рунтер![42]

— Не доверяете, Фогель? — усмехнулся я.

— Если вы, князь, дадите мне слово чести, что не будете пытаться сбежать…

— Даю слово чести! — покладисто сказал я.

— Хорошо! Вас пока не будут связывать! — мерз-ко хихикнул гад. — Я оставлю с вами всего двух человек — а они у меня в группе самые дисциплинированные. Ну, если вы понимаете, о чем я, князь…

— Не будут мстить за убитых товарищей и покушаться на честь Светланы Алексеевны? — предположил я.

— Именно, дорогой князь! — мило улыбнулся Фогель. — У вас будет два часа, чтобы отдохнуть и оправиться. Потом мы поменяем точку дислокации. А после наступления темноты попытаемся выбраться из города. Гефрайтер Кнаак, цу мир!

Подошел уже знакомый ефрейтор, приносивший Фогелю-Птицыну «трон». Тут я обратил внимание, что на нем висит мой пояс с пистолетом Ярыгина. Получив необходимые инструкции, Кнаак выдал нам из своих запасов по упаковке «Кнэкеброта» и ломтю сала в целлофановой упаковке. Не густо, блин! «Запивон» состоял из кружки воды, сильно пахнущей ржавчиной.

После «приема пищи» прошло всего полчаса от силы, а не обещанные два, но Кнаак и Вилли жестами заставили нас со Светой встать и погнали куда-то по подземному переходу, который, как мне показалось, уходил на глубину — вскоре ощутимо похолодало, а под ногами зачавкала грязь. В пляшущих лучах фонарей были видны мокрые, темно-красные, облезлые, какие-то неприятные на вид, словно освежеванные, кирпичные стены и довольно высокий сводчатый потолок. Светлана смотрела на все это с немалым удивлением. И это она — местный житель, что уж говорить обо мне!

Коридор привел нас в небольшой подвал жилого дома — он был завален сломанной мебелью и какими-то неопрятными тюками, от которых сильно несло прелостью. По деревянной лестнице с крутыми узкими и шатающимися ступенями мы вышли на свет, в запущенный садик, где полудикие яблони перепутались с гигантскими кустами сирени. Я и Светлана едва успели проморгаться после темноты и вдохнуть свежего, хотя и пахнущего гарью воздуха, как эти два чертовых балбеса-ефрейтора буквально вцепились в нас и потащили. Как выяснилось через пять минут — в очередной подвал. Затем эти подвалы и дворики стали меняться с калейдоскопической частотой.

В шестом или седьмом по счету подполье немцы наконец-то остановились. Вилли приспустил штаны[43] и начал спокойно, никого не стесняясь, мочиться, даже в сторону не отошел, а Кнаак на ломаном русском велел нам садиться в углу, возле пролома в потолке, откуда падал столб бледного света и свисала изодранная ковровая дорожка.

Едва мы отдышались, как к нам подошел Фогель-Птицын.

— А вы, господа, действительно весьма важные персоны! — с хмурым видом сказал гауптман. — Час назад из города вернулись наблюдатели и сообщили — полк внутренних войск НКВД начал тотальное прочесывание Минска — оцепляют квартал и проверяют каждую щель. А чтобы пресечь несанкционированные передвижения по улицам, на всех перекрестках установили усиленные пушечными броневиками и станковыми пулеметами посты пограничников. Серьезно за нас взялись! Боюсь, что уходить придется уже сейчас, не дожидаясь темноты, иначе клетка захлопнется! И еще… простите, господа, но вас придется связать! Кнаак!

Ефрейтор принес веревки, но связали нас в «легком» режиме — руки спереди, не сильно затягивая узлы. Едва нас «зафиксировали», как прозвучала команда «Форвертс» и диверсанты снова тронулись в путь. На этот раз — легкой трусцой. Опять мы двигались по подвалам и заброшенным дворикам, но через час вышли не в очередное подземелье, а в полуразрушенный цех какой-то фабрики.

Крыша сгорела и рухнула, одни колонны торчали повсюду, как скорбные трубы Хатыни. Иногда из-под завалов горелых досок выглядывали станины брошенных или полуразобранных станков, перекрученные короба вентиляции и прочий хлам.

— Форвертс! — ткнул меня кулаком в спину Кнаак, и мы вслед за немцами бегом, едва не поломав ноги в кучах мусора, пересекли «коробку» разбомбленного цеха. Оказавшись на большом фабричном дворе, где были разбросаны пустые дощатые ящики и исписанные, исчерканные, изорванные листы бумаги, диверсанты приблизились к воротам, покореженным близким взрывом.

Гауптман остановил группу и прислушался. Я и сам вскоре разобрал звук работавшего мотора. Минута — и во двор въехала полуторка. Из кабины выбрались два парня в форме красноармейцев — сержант и младлей.

— Херр гауптман! Транспорт гемиферт![44] — доложил «младлей», вскинув к пилотке два пальца. Да, блин, конспираторы…

— Залезайт! — скомандовал Кнаак нам со Светой, и мы подчинились.

В кузове мы сели у самой кабины, двое фашистов устроились по бокам, остальные — вдоль бортов, а гауптман занял место в кабине, рядом с водителем.

Машина тут же тронулась, по сложной кривой покидая фабрику, объезжая воронки и груды кирпича, поваленные деревья и брошенную технику — черные остовы сгоревших грузовиков и тракторов.

Подвывая мотором, погромыхивая бортами, полуторка выехала в пустынный переулок. Солн-це уже село, и развалины прятались в сумерках. Здесь обочины тоже были усеяны брошенными вещами — какими-то тряпками, ящиками, коробками, чемоданами, сундуками и даже мебелью: кроватями с панцирными сетками, этажерками, комодами, стульями. Меня поразили компактно рассыпанные перед какими-то воротами сотни книг — страницами играл ветер. Ветер войны, который унес прочь планы и мечты очень многих людей, оборвал неисчислимое количество желаний и самих жизней.

Было очень тихо, и вой неухоженного механизма напрягал до дрожи, как будто это я был диверсантом и любой звук мог выдать меня. Напряжение спало с меня в тот самый момент, когда среди очередных руин расцвел огненный цветок, и только мгновение спустя я услышал характерный стук «Максима».

— Ложись! — крикнул я, бросаясь на пыльные доски и пригибая Светлану.

Однако неведомого пулеметчика вовсе не интересовали хорошо видимые в открытом кузове живые мишени — пули ударили по двигателю. Тот взвыл, жутко заскрежетал — и заглох. Под резкие команды гауптмана и ефрейторов немцы поспрыгивали на землю, вслепую стреляя по противнику. Положить прямо здесь всех пассажиров полуторки с той позиции, где стоял пулемет, не представляло особого труда, но «Максим» молчал. В ответ на заполошную стрельбу диверсантов грянуло всего несколько одиночных выстрелов, сразу ополовинивших небольшой отряд.

Я догадался, что это пришли именно за нами — уж очень аккуратно работали «засадники» — только по четко видимым целям, чтобы не ухлопать меня и Свету вместе с диверсантами.

Короткими перебежками, подчиняясь чужим рукам, вцепившимся в нас со Сморкаловой, как тиски, мы проскочили открытое пространство и нырнули за угол полуразрушенного дома. Ага! Кажется, Фогель недосчитался еще одного — Вилли как-то странно споткнулся, отпустил мой рукав, грянулся всей мордой в щебенку и уже не встал. Отлично, одним надсмотрщиком меньше…

Перебежав неширокую улицу, немцы снова нырнули в подвал. И тут я услышал, как визгливо матерится гауптман, смешивая русские и немецкие слова.

— Мать вашу перемать через три гроба… шайссе… суки… швайнехунд… Где, билат, обещанная авиаподдержка?!!

И тут наверху загрохотало. Вероятно, Фогель не просто так, внаглую, решил выехать из Минска на грузовичке с ветерком. Он явно «заказал» по радио авиаудар в определенный квадрат и планировал проскочить его сразу после бомбардировки, но нарвался на засаду.

Бомбежка длилась всего минут десять, но показалась очень долгой, при каждом взрыве перекрытия ходили ходуном, и — это не фигура речи — балки и доски реально двигались с амплитудой не менее десяти-пятнадцати сантиметров. Не успела опасть пыль, как мы выскочили из подвала и, не скрываясь, понеслись по улице. Я попытался было притормозить движение в расчете на то, что нас настигнут парни, устроившие засаду. Но немедленно получил стволом пистолета между лопаток от старины Кнаака, потерявшего, должно быть, своего последнего друга. Мы в приличном спринтерском темпе пересекли маленький скверик с поваленным памятником и оказались в частном секторе с одноэтажной застройкой. Почти все дома и домишки горели, подпаленные авиаударом. Причем горели хорошо — столбы пламени поднимались на два десятка метров, а жар опалял кожу даже на расстоянии.

Наша пробежка была достойна первых планов на съемках — черные пригнувшиеся фигуры мчались по узкой улочке, а с обеих сторон колыхались полотнища пламени, трещало дерево и в небо отлетали мириады искр. Волосы на голове дымились, в горле скреб сухой наждак, воздуха не хватало, ноги заплетались от усталости, рана в бедре при каждом шаге стреляла резкой болью.

Проскочив пожарище, диверсанты снова нырнули в черноту подземелий. Первое, наверное, служило каким-то овощехранилищем — оно оказалось усеяно зловонными лужами и кучами гниющих овощей. Причем сгнивших настолько, что я затруднился с определением семейства погибших плодов — к пасленовым они относились или к тыквенным[45]. Под ногами, возмущенно попискивая, рассекали здоровенные раскормленные крысы.

Далее начался самый настоящий лабиринт из тесных переходов и каморок, где хранили дрова и какой-то сломанный хлам. Зато третий подвал оказался вполне приличным на вид: большой, чистый и сухой зал, чей низковатый сводчатый потолок опирался на мощные квадратные колонны-подпорки, — настоящий дворец.

В полнейшей тьме мутные и тусклые огоньки слабеньких, в сравнении с нашими светодиодными, ручных фонариков казались столбами света. На стенах, покрытых осыпавшейся штукатуркой, то и дело появлялись гротескные, изломанные черные тени. Пошатавшись по залу и не обнаружив опасности, диверсанты решили затаиться. Меня со Сморкаловой посадили у стены, на небольшую стопку трухлявых досок.

«Диванчик» было трудно назвать мягким, но хоть стылый холод земли не угрожал здоровью. Мы сидели со Светой, тесно прижавшись, загнанно дыша подвальной сыростью, и я отчетливо слышал, как колотится у нее сердце.

Данный подвал являлся каким-то своеобразным перекрестком или сборным коллектором — из него в разные стороны уходило четыре прохода-тоннеля. Тот, из которого мы пришли, явственно выделялся на фоне остальных, из него жутко смердело и доносился писк — крысы до сих пор злились на нашествие непрошеных гостей. Расслышать грызунов было непросто, но Свете это удавалось, и она каждый раз вздрагивала — крысы пугали ее больше, чем фашисты.

Уцелевшие немцы встали у каждого из тоннелей, прислушиваясь: не идет ли погоня. На мой взгляд, выбор позиции для обороны был более чем странным и заставлял усомниться в тактическом умении бывшего поручика. С другой стороны — может, фрицы решили малость отдышаться после чемпионского забега по горящим улицам и просто сбегут через свободный ход, если русские предпримут атаку.

Момент для попытки к бегству был самый удачный — диверсантов осталось всего пятеро, включая нарезавшего круги по залу гауптмана. Руки у нас были связаны, но спереди, вроде бы бегству не помеха. Но рядом с нами как приклеенный торчал здоровяк Кнаак. В принципе будь я один, то все-таки решил бы испытать на прочность шкуру ефрейтора — да хотя бы зубами ему в нос вцепиться или ухо откусить. Как бы он ни был тренирован, такие экзотичные для нынешних времен объекты неожиданной атаки непременно вызовут замешательство и дадут мне пару мгновений на то, чтобы добраться до своего «Грача». А там мы посмотрим, кто лучше умеет стрелять в темноте на звук и вспышки! Но, блин, присутствие Светы путало любые планы — если меня грохнут, то разозленные фрицы не дадут ей легкой смерти. Особенно учитывая, что любитель гарных дивчын ефрейтор Холява тоже уцелел.

Придется набраться терпения и подождать лучшего шанса.

С этими мыслями я провалился в какое-то полузабытье, в тревожную, мучительную дрему, когда смертельно, просто адски устал и глаза закрываются даже от того, что голова вдруг нашла какую-то точку опоры, пусть даже грязную холодную стенку. А тут у меня вообще, можно сказать, условия для «полноценного» отдыха царские — под задницей не холодно, под боком теплое живое упругое женское тело — отдыхай, как говорится, не хочу!

Очнулся я от шепота Светы:

— Виталя, что это? — Сердце Сморкаловой отчаянно колотилось.

Я прислушался, но не уловил ничего, кроме неровного дыхания подруги.

— Не слышишь? Дрожь какая-то, как от далекого землетрясения?

Ага, вот что она имеет в виду: от стены, на которую я откинулся, идет едва заметная вибрация. Оп! Пропала…

В темноте (фонарики выключили для экономии батареек) шарились немцы: всхрапывали, громко пердели, бормотали что-то, отпускали тоскливые ругательства. И вновь эта дрожь — словно кто-то неподалеку со всей дури жахнул кувалдой по земле. Стены заглушили звук, а вот сотрясение передалось. Да ведь это явно взрывы! Опять бомбардировка? Но почему немцы не приготовились к движению? Ведь им уже удалось один раз под ее прикрытием убежать от погони.

— Кнаак, ты чувствуешь это? — послышался тихий голос Фогеля.

Гауптман удивлен? Значит, далекие взрывы не имеют к немцам прямого отношения?

— Найн, херр гауптман! — тоже шепотом ответил ефрейтор.

А в следующую секунду взрыв грянул совсем близко — по ушам долбануло воздушной волной, хотя толстые перекрытия и стены опять задержали звук. Подвал сотрясся, со сводов посыпалась пыль. Кто-то из немцев включил фонарик, и слабый луч уперся в облако пыли, выдуваемое из тоннеля, ведущего в овощехранилище.

— Что происходит? — испуганно вскинулась Светлана.

— Все в порядке, — поспешно успокоил я ее, — не дергайся… Кажется, это наши…

И тут грохнуло с другой стороны подвала — в тусклом снопике света стало видно, как из прохода валит пыль. Снова сотрясение, хлопок по ушам, штукатурка на голову… Третий тоннель…

— Херр офицер! Це москалі, вони підривають проходи! Вони нас тут поховають![46] — раздался в полумраке тоскливый голос Холявы.

— Мыкола, заткнись! Иначе я тебя сам прикончу! — рявкнул Фогель. — Кнаак, хватай пленных и уходим, пока мышеловка не захлопнулась!

Видимо, из-за стресса бывший поручик позабыл иностранную речь и начал отдавать команды на родном языке. Но Кнаак его понял — подбежав, он схватил за руки меня и Свету и потащил к уцелевшему тоннелю. Я, в общем, не особенно сопротивлялся — меня тоже не грела перспектива остаться под землей.

Диверсанты быстро проскочили узкий ход и выбрались в подвал жилого дома. Подсвечивая фонариками, нашли лестницу наверх. Лестничная площадка оказалась завалена битым кирпичом — выхода на улицу не было.

— Наверх, мать вашу! — заорал Птицын.

Мы стали гуськом подниматься на второй этаж по засыпанной обломками лестнице. Через дыры в стене я увидел, что снаружи уже почти стемнело. Вломившись в какую-то квартиру, диверсанты чуть было не вывалились из дома — в большой комнате, с каким-то чудом сохранившимся резным буфетом, отсутствовала наружная стена. Кнаак, отпустив наконец мои руки, приблизился к краю пролома, выглянул — и шагнул в пустоту… А высота тут приличная — метров пять, хоть и второй этаж. Упал?!

Нет, не упал…

— За мной, шайссе! — раздался откуда-то из-за угла его голос.

Я сунулся следом за ним. Ага, вот в чем дело… Под ногами белеет толстым слоем пыли и штукатурки широкий карниз, а шагах в четырех висит пожарная лестница — ее оторвало от крыши, которую снесло, и согнуло, превратив в этакий мостик, ведущий с карниза на кучу мусора и обломков. Ну что же… Момент самый удачный — доберусь до лестницы-мостика, дам пинка ефрейтору, чтобы он вниз слетел, подхвачу Свету и деру…

— Князь! Или как вас там! Если вы попробуете сбежать, я сначала пристрелю вашу жену! А потом вас! — нервно шепчет мне в самое ухо Фогель-Птицын. Ствол пистолета упирается мне между лопатками. — Мадам, вы следующая!

— Я боюсь высоты! — охнула Света.

— Форвертс! — рявкает разозленный до крайности гауптман.

Света осторожно ступает на карниз и мелкими шажками двигается к «мостику».

— Холява, прикрываешь! — командует гауптман.

— А че сразу я? — возмущенно вопит ефрейтор.

— Чего? Мыкола, ты совсем сдурел?!! — рычит офицер. Слышится звук оплеухи.

— Яволь, херр офицер! — обреченно отвечает Мыкола, воодушевленный «волшебным кулаком».

Он устраивается в проломе, выставив наружу ствол пулемета.

— Дитрих, лос![47]

На карниз ступает второй диверсант — тем временем Кнаак уже почти достигает земли. Черт, как-то сразу не задался мой план! Светлана уже почти на «мостике», Дитрих от нее в шаге…

— Клаус, лос!

Третий диверсант выходит на карниз. Ствол пистолета упирается мне в поясницу… Надоел, козел, сил нет! Я поворачиваю голову и вижу буквально в десятке сантиметров сзади оскаленные зубы проклятого предателя. Вот это и называется: «в затылок дышать!»

— Поручик, раздолби вас… — начал говорить я, но тут…

Снаружи словно солнце зажглось! Близкий взрыв? Нет — метрах в ста от дома включили зенитный прожектор. Он высветил и пролом, и карниз, и «мостик», и кучу мусора, а также всех диверсантов, кроме меня и гауптмана.

Холява, ослепленный, выпустил очередь в сторону прожектора, не попал, а в следующую секунду схлопотал пулю точно в лоб. Его откинуло прямо на Фогеля-Птицына. Крутанувшись на месте, я схватил за ствол пистолет, которым гауптман чуть не продавил мне позвоночник. Секунда — и вот мы уже катаемся по замусоренному полу, пытаясь вырвать друг у друга оружие.

Снаружи донеслось еще ровно три выстрела. Причем было слышно — стреляли издалека. Ответный огонь немцы открыть не успели, застигнутые врасплох на отлично подготовленной к приему «гостей» позиции. Тренированные немецкие диверсанты из элитного полка «Бранденбург» снова, как месяц назад в лесу под Слуцком, вчистую продули схватку бойцам Красной Армии!

В следующий миг в комнате стало людно — отовсюду повыскакивали парни в пятнистых комбинезонах с автоматами в руках. Гауптман получил прикладом по башке и обмяк, а меня аккуратно подняли и даже попытались отряхнуть. При этом пистолет Фогеля остался у меня в руках. Снаружи вспыхнул второй прожектор, полностью осветивший помещение. Но его луч бил под углом и не слепил глаза.

— Товарищ комиссар!

Я обернулся и разглядел подошедшего бойца — это был Сергей Наметов, лейтенант осназа. Ан нет, — под распахнутым воротом комбинезона видны петлицы с тремя «кубарями» — уже старлей!

— Серега! Черт! Опять ты по мою душу! Здорово!

Наметов, скалясь, попытался пожать мне руку, но столкнулся сразу с двумя мешающими этому дружескому жесту вещами: веревками на моих запястьях и зажатым в ладонях пистолетом марки «Вальтер-ППК».

— Давайте я вам веревки… — осназовец выхватил «НР»[48] и разрезал мои путы.

— Где женщина? — спохватился я и бросился к пролому.

Фух! Камень с плеч! Снаружи два бойца аккуратно снимали Свету с «мостика». С виду совершенно целую. Еще несколько осназовцев оттаскивали в сторону трупы диверсантов.

— Чистая работа! — похвалил я Сергея. — А как ты тут очутился?

— Приказ из Москвы, — весело ответил Наметов, — найти во что бы то ни стало батальонного комиссара Дубинина и его спутницу военврача Сморкалову! Что было делать? Нашли вот!

— Спасибо тебе, Серега! — с чувством сказал я. И крепко пожал молодому командиру руку.

— Да не за что, — смутился Наметов. — Служба у нас такая…

— Водка есть?

— А как же! — даже не удивился старший лейтенант, отстегивая с пояса флягу. — Вот, тащ комиссар! Не «сучок» какой — настоящая «Столичная»![49] Вы бы только пистолетик куда-нибудь убрали!

О! Так это я, оказывается, трофейный «Вальтер» так в левой руке и держал.

— Прости! — Я поставил пистолет на предохранитель и убрал его в карман комбинезона. — Давай!

Свинтив колпачок, я торопливо глотнул и закашлялся. Нет, водка оказалась приличной — просто горло от беготни и всех этих приключений пересохло. Первый глоток не помог, пришлось повторить, и только тогда ОТПУСТИЛО.

— Это Бармалей о нас рассказал?

— Кто? — удивился осназовец. — А, водитель Варфоломей Сидоров? Он. Доковылял до нас, чуть кровью не истек. В госпитале сейчас, жить будет. Я со своими ребятами вас на вокзале ждал — приказ самого наркома! Смотрим, что-то вас долго нету. Погранцы докладывают с третьего поста — мол, в городе идет бой, предполагаем нападение на колонну 1-й гвардейской, выдвигаемся на подмогу. Тут и Сидоров прибегает — кричит: комиссара и докторицу какие-то ряженые повязали, гоните на помощь, а то мне генерал голову оторвет! Мы прыгаем в полуторку и на выручку, а там уже и след простыл, только несколько трупов в нашей форме. Пришлось устроить настоящую загонную охоту. Мы бы вас еще днем отбили, когда эти уроды в грузовике пытались прорваться. Но тут нас бомбить начали — у меня трое раненых. Но ничего — вот это замечательное место нашли и подготовили.

— Что со штурмовиками Бата?

— С гвардейцами, которые вас сопровождали? — уточнил Наметов. — Разнесли засаду к чертовой матери! А потом погранцы подоспели и помогли ловить разбежавшихся диверсантов. Вы им своим бегством руки развязали — вместо того чтобы вас прикрывать, они развернули полномасштабные боевые действия. Увлеклись, ребята… Генерал Бат, по слухам, очень их за это ругал!

— Ну и слава б… гм… труду!

— Так как, тащ комиссар? Проводить вас на вокзал? — усмехнулся Наметов. — Мы вас никому в обиду не дадим!

— Я не против! — рассмеялся я.

Час спустя мы со Светланой устроились в «мягком» вагоне. Чаю никто не разносил, но старший лейтенант обещал вскоре принести что-нибудь перекусить. Если обладать богатой фантазией, то можно было вообразить себя Очень Важной Персоной — простые-то пассажиры битком набивались в теплушки, а мы поедем в пульмане. Совесть меня, впрочем, не грызла. Мы-то не эвакуировались, мы ехали с передовой на важную встречу.

— Больше не могу, — пробормотала Сморкалова. — Спать хочу — умираю!

— Ну конечно, — поддержал я ее. — Денек у нас был еще тот!

— И не говори… Еду принесут — не буди!

Светлана разулась, сморщила милый носик от запаха портянок, легла на одно одеяло, прикрылась другим… И то и другое получилось у нее настолько элегантно, словно она проделывала это в той самой спальне в «стиле Луев» в гостинице «Славянская» на постели с шелковыми простынями, а не в тесном купе на голой полке. Заснула она мгновенно — действительно намаялась. Но все-таки — КАКАЯ женщина! Я восхищенно покачал головой. Другая бы в истерике билась, а Света — стойкая, как оловянный солдатик. Хмыкнув, я поправил на подруге одеяло и вышел в коридор. Возле двери дежурили сразу двое из ребят Наметова. Причем оба с автоматами на изготовку. Еще по два бойца дежурили в тамбурах. Вообще весь вагон был набит осназовцами. И половина из них в полной боевой готовности — старший лейтенант сделал выводы из истории моих похищений и принял соответствующие меры.

— Товарищи, где Наметов? — спросил я, бесшумно закрывая за собой дверь.

— Командир в первом купе! — ответил боец.

Серега сидел в одиночестве, старательно нарезая своим боевым ножиком буханку хлеба. Пытаясь делать это аккуратными кусочками одинаковой толщины. Получалось хреново… Рядом на столике стояли две уже открытые банки тушенки, банка сардин в пряном масле, два пустых стакана, котелок с вареной картошкой в мундире. Дополнительным украшением натюрморта являлись: луковица, два огурца, головка чеснока и кусок пожелтевшего сала. Похоже, что этот ужин предназначался для меня и Светы, и осназовцы собрали нам все лучшее, что у них было.

— Ой, тащ комиссар! — удивился моему появлению Наметов. — А я как раз хотел вам еду отнести. Вот только хлеб нарезать осталось.

— Не надо ничего никуда нести! — отмахнулся я, присаживаясь напротив старшего лейтенанта. — Женщина уже спит. Намаялась сегодня.

— А вы покушаете? — Серега посмотрел на меня с тревогой: он же старался, такую замечательную «поляну» накрыл, а дорогой гость сейчас возьмет и откажется.

— С удовольствием! — Я не стал разочаровывать хлебосольного «хозяина». — Наливай!

— Это мы мигом! — обрадовался Наметов и вытащил уже знакомую мне флягу. Быстро плеснув по полстакана, молодой командир вопросительно посмотрел на меня: все ли правильно сделал?

— Все нормально, Серега! Давай! — Я взял свой стакан и сказал тост: — Ну, за победу! За НАШУ победу!

Махнув водочки, мы принялись неторопливо закусывать. При этом Наметов как-то странно на меня поглядывал, постоянно опуская глаза, словно стесняясь своего интереса.

— Ну чего ты пялишься, Серега? Я ведь знаю, что ты спросить хочешь: как я в живых остался? Верно?

— Да, тащ комиссар… — Серега смутился. — Ведь снаряд у вас аккурат между ног рванул! Даже тела не осталось!

— А тело улетело на добрых три десятка метров и приземлилось в какой-то воронке! — усмехнулся я — опять сказка про белого бычка, обман хорошего человека. Но, увы, — рассказывать правду я не имею права. — И через три дня тело благополучно нашлось.

— Выходит, я вас все-таки не довел? — пригорюнился Наметов. — Не выполнил задания!

— Не переживай — ты и твои погибшие парни сделали все, что могли! Довели до своих! Начали бы меня на том поле искать — сами бы сгинули.

— А почему же мне потом не сообщили, что вас все-таки нашли? Я до самого вчерашнего дня переживал, себя винил! — с обидой сказал Наметов.

— А не могли тебе ничего сказать, Серега! — пожал я плечами и откинулся на стенку купе. Водка и сытная еда подействовали — меня уже довольно прилично расслабило. — Потому как сами не знали, что я жив!

— Как это? Раз нашли, то должны были сообщить!

— Нашли! Только опознать меня не смогли — контузия, частичная потеря памяти, а документов никаких. Ну, меня и отправили в медсанбат, там подлечили. А на днях меня генерал Бат случайно встретил и узнал. И ко мне при его виде память вернулась!

— Ух ты! — восхищенно сказал Наметов. — Неужели такое бывает?

— Всякое бывает! — веско сказал я и процитировал фразочку из культового фильма: — «Голова — предмет темный и исследованию не подлежит!» Давай-ка, капни еще своего нектара, выпьем за то, чтобы пуля мимо пролетела!

Опрокинув еще по полстакана и схрумкав огурец, я вспомнил о кое-каком обстоятельстве.

— Серег, оружие и снарягу с убитых диверсантов вы куда дели?

— Так, гм… — почему-то смутился Наметов. — Себе оставили! Ну, большую часть, конечно, сдали… Пулемет, винтовки… А автоматы и пистолеты забрали! — и добавил запальчиво: — А что, имеем право! Законный трофей!

— Да я тебя и не упрекаю, Серег! — махнул я рукой. — Что с бою взято, то свято! Я про другое: на одном из диверсантов висел пояс с пистолетом. И пояс необычный, и пистолет…

— А! Так вы про этот?! — дернул плечом Наметов и полез в лежавший рядом вещмешок. На стол между луковицей и чесноком лег мой «Грач» с тактическим поясом. — Неужели ваш?

— Мой! — кивнул я. — Подарок от генерала Бата. Это пистолет Ярыгина. Новая разработка, прототип. Заметил, что он под немецкий девятимиллиметровый патрон сделан?

— Конечно! И магазин аж на восемнадцать патронов! — восхищенно сказал Наметов. — Мечта диверсанта! А пояс и кобура — настолько все продумано — достать запасной магазин или выхватить пистолет можно за секунду, на ощупь! С кобурой, конечно, мне повозиться пришлось — не сразу догадался, что там специальная защелка есть.

И старший лейтенант с легкой досадой пододвинул ко мне пистолет. Пододвинул всего на пару сантиметров, но чувствовалось — он с ним попрощался. Попрощался с вещью, которой откровенно восхищался. Я почувствовал себя злобным стариком, отнимающим у ребенка надкусанный пряник.

— Ты это, Серег… — Я смущенно кашлянул. — Забирай его себе! Дарю! Тебе он реально нужнее!

— Но как же, тащ комиссар? Это же прототип? — обалдело спросил Наметов.

— Ну и чего? Что с того? Скоро такие десятками тысяч штамповать будут! — весело ответил я. — Ничего особенно секретного в нем нет — схема построена на базовых принципах пистолетостроения, если так можно сказать! Эту схему чуть ли не сам Джон Браунинг придумал!

— Немец? — уточнил Наметов.

— Нет, американец! — рассмеялся я. — В общем, Серега, владей стволом на страх врагам, на зависть людям! Считай, что я тебя своей властью наградил за мое двойное спасение! Пусть у тебя на память обо мне хоть что-то материальное останется…

— Спасибо, тащ комиссар! — Наметов буквально схватил со стола пояс с кобурой, словно предполагая, что я могу передумать. — Классная машинка, спасибо!

И старший лейтенант принялся восхищенно крутить «Грач» в руках.

— Когда будешь на стене Капитолия расписываться — черкани и мое имя! — с усмешкой глядя на восторги молодого парня, получившего классную игрушку, сказал я.

— Где расписываться? — машинально переспросил Наметов.

— А, не важно! В нужный момент вспомнишь! — вяло отмахнулся я. — Что-то разморило меня, пора на боковую, но еще одно дело осталось… Помнишь того немецкого офицера, которого мы в лесу отпустили?

— Конечно помню! — Наметов сразу посерьезнел, убрал пистолет в кобуру и сел прямо, глядя мне в глаза. — Мне потом пришлось несколько раз рапорт писать, припоминая малейшие детали разговора. И даже лично с наркомом беседовать. Начальство вроде бы поняло, что это была вербовка, но… Что с нее толку — имени-то вы не сообщили, а под словесное описание, сделанное с моих слов, чуть не половина немецких офицеров подходит — в Вермахте пруд пруди худощавых полковников средних лет с серыми глазами.

— Прости, Серег! Недодумал! — покаялся я. — Не сообразил, что со мной по пути может… э-э-э… несчастный случай произойти! Вот потому сейчас я и решил исправиться! Доставай блокнот, записывай!

Старший лейтенант быстро достал командирскую сумку и извлек из нее толстый блокнот в кожаном переплете и карандаш.

— Его имя — Рейнхард, фамилия — Гелен. Звание ты правильно запомнил — полковник. Работал в немецком генеральном штабе, был личным адъютантом начштаба генерала Франца Гальдера. Участвовал в разработке плана «Барбаросса». В настоящее время занимает должность начальника отдела генштаба, который занимается армейской оперативной разведкой на советско-германском фронте. Его служба работает параллельно с другими фашистскими спецслужбами — Абвером адмирала Вильгельма Канариса и политической разведкой Вальтера Шелленберга. Это очень умная сволочь. Поймал я его на любви к фатерлянду — ему не понравилось будущее Германии, о котором я ему подробно рассказал. У них случится засилье приезжих из Африки и Ближнего Востока, а канц-лером будет баба. Ты пиши, пиши, Серега! Не надо на меня так смотреть! — улыбнулся я. — Передашь эту биографическую справку наркому, а уж товарищ Берия сам сообразит, что мои слова про будущее означают — он в курсе!

Серега, по-юношески высунув кончик языка, старательно записывал.

— И вот еще что: пусть тот, кто пойдет с ним на контакт, назовется Максом Отто фон Штирлицем! — пошутил я.

— А как это пишется? — оторопел Сергей. Я продиктовал по буквам. Наметов тщательно зафиксировал и поднял голову от блокнота. — Что-то еще?

— Насчет пойманного мной командира диверсантов… Поручик Птицын, он же гауптман Фогель… — призадумался я. — Вы его, конечно, пробейте до донышка — он, сука, должен много знать. Но вот потом… потом было бы неплохо его отпустить!

— Как отпустить?!! — ошалело спросил осназовец.

— Побег ему организовать, но так, чтобы он был уверен, что сбежал сам! — припечатал я. — Прострелить ему при этом какую-нибудь часть тела для достоверности, но аккуратно — так, чтобы он до своих хозяев добежать сумел, но бойцом бы уже не был!

— А… зачем? — после довольно долгой паузы спросил Наметов.

— Видишь ли, Серега… Я этому гаду такой качественной лапши на уши навесил, что он, если вернется и эту пургу своим начальничкам в уши вдует, поднимет неслабый переполох в немецком разведсообществе. При этом сам будет искренне считать мое вранье истинной правдой — ведь я давал ему информацию в условиях, исключающих хоть какой-то подлог и двойную игру.

— Понял… — медленно произнес Сергей. — Но это, конечно, на усмотрение наркома!

— Ну все! — устало потянулся я. — Вроде все дела переделал… Давай еще по пять капель и пойду я спать!

Наметов разлил по стаканам остатки водки, и мы молча выпили, поминая павших товарищей.

— Как ваши раны, тащ комиссар? Не беспокоят? — участливо спросил старший лейтенант.

— Беспокоят, но вполне терпимо! — ответил я.

Действительно, после укола каким-то обезболивающим и двухсот грамм водки боли я почти не чувствовал. Пожилой уставший врач на вокзале прочистил и зашил небольшое пулевое отверстие на бедре, а на вчерашней ране просто поменял повязку.

— Ладно, дружище, пойду я!

И я снова крепко пожал Наметову руку. Так, словно видел его в последний раз.

Было у меня предчувствие, что и в этот раз мне не удастся доехать до Сталина. Поэтому я уже и не переживал — вернулся в свое купе, рухнул на полку, сунул под голову свернутое одеяло, закрыл глаза — и как растворился.

Снилась какая-то муть — вроде как я устроился на приборостроительный завод, хотя ни черта не понимал в производстве авиационных гирокомпасов, и это ощущение неумехи, занявшего чужое место, преследовало меня. А разбудил сильный толчок.

Вагон качнуло, и в то же мгновение стекла в окне вышибло близким взрывом. Пыль и дым ворвались в купе, мигом лишая его приватности и уюта.

Света вскрикнула, подскакивая.

— Осторожно! — громко сказал я. — Стекло!

Сморкалова встряхнула одеяло, и осколки осыпались на пол. Я последовал ее примеру, встал и выглянул в окно — уже рассвело, поезд несся вдоль сплошной стены деревьев. Взглянув вверх, я обнаружил в небе силуэты нескольких самолетов — двухмоторные «Юнкерсы-88», — никакие лаптежники-пикировщики наш поезд уже бы не догнали — у них боевой радиус не более 400–500 километров. Один за другим бомбардировщики заходили на поезд и сбрасывали бомбы в пологом скольжении. Мимо! Мимо! Еще раз мимо! Бомбы рвались рядом с полотном дороги, разворачивая насыпь и засыпая вагоны осколками, но поезд продолжал мчаться дальше. Видимо, попасть в движущуюся цель не так-то просто!

Счетверенные «максимы» палили по немецким самолетам с пары платформ, но без особого проку.

Говорят, что СВОЮ пулю (снаряд, бомбу) не увидишь и не услышишь. Странно: я увидел и услышал — сначала свист, потом треск. Треск послышался, когда она проломила крышу вагона, и вот тут я ее увидел — тупоносая черно-серая дурища пролезла точно между мной и пытающейся натянуть сапоги Светой. А потом просто была яркая вспышка. Боли не было — я не успел почувствовать, как меня рвет на куски.

И навалилась тьма.

Последней мыслью было: ребят-осназовцев, набившихся в соседние купе, жалко!

Глава 8

9 сентября 1941 года, СССР, Подмосковье, Монино

Капитан Захаров приподнял голову над травой — кто это там шуршит? Ванька Баранов, разу-меется. Все свою «лавочку» оглаживает, как летуны прозвали «Ла-5».

У ведомого тоже приключения «веселые» были… Когда Захаров вернулся из Москвы в родной полк после встречи с самим Сталиным, он узнал, что Баранова, сбитого в том же бою, что и капитана, никто больше не видел — ни живым, ни мертвым. И только в июле, когда потрепанный полк вывели в тыл на переформирование, а чуть позже отправили в Монино — учиться и переучиваться, отдыхать и готовиться к боям, Ванька и объявился.

Провалялся его ведомый в госпитале две недели — жалко было, дураку, свой «ишачок» бросать. Решил посадить. Ну и посадил, а что толку? Так «И-16» и сгорел, уже на земле. Благо что не с пилотом. У Ваньки потом долго морда красная была из-за ожогов, а реснички только недавно отросли… Хорошо хоть, что в расположении своих упал, не пришлось ему, как Захарову, пешкодралом из глубокого немецкого тыла выходить.

Их 10-я смешанная авиадивизия, приданная 4-й армии, почти вся истаяла за июнь. И немудрено — «ишачки» да «чайки» едва ли не первыми встретили фашистов 22 июня. И били немцев!

Трудно было. Не то слово… «И-16» был хорош в Испании, да и то… А нынче на нем не очень-то и повоюешь. Уступает «ишак» в скорости «Мессерам», разве что виражит лихо, да и пушчонки к нему не зря приделаны — спускать «худых» может вполне. Но это если пилот умелый.

А посадишь салабона зеленого, у которого налету еле-еле, пропадут оба — и летун, и истребитель.

Эх, им бы еще год простоять! Если бы Гитлер пошел войной в 42-м, было бы куда проще. Вон, в их дивизию чуть ли не полсотни новеньких «МиГ-3» перегнали — обучились бы, набили руку… Вот тогда и встречу торжественную можно было для Люфтваффе организовать. А так…

Молодь пилотировала «мигари» по старинке, а эта машинка на малых высотах что твой утюг — медлительна и слушается плохо. Зато на высоте «МиГ-3» — король неба! Всякого догонит и порвет.

Вот только основные бои шли как раз на малых высотах, реже — на средних. И приходилось пилотам «мигарей» выкручиваться — набирать высоту и пикировать, разгоняясь на спуске. Атаковать — и обратно вверх, с набором. Не лучшая тактика.

Так что очень вовремя «Ла-5» подоспел. Капитан Захаров сам принимал самолеты в Горьком, наслушался всякого. И как Лавочкина Яковлев душил, зараза, мешал по-всякому, вредил! Точно не советский человек, а капиталист конкурента разорить пытался, на грани вредительства действовал, лишь бы именно его самолеты на заводах клепали, а не «чужие»! А потом товарищ Сталин сказал свое веское слово — и целое предприятие выделили под «ЛаГ-5», теперь просто «Ла-5».

Хотя это тоже несправедливо, ведь к Лавочкину самого Поликарпова подключили. Но тот, говорят, настоял на прежнем названии. Дескать, обкатаем «лавочку», а следом уже выпустим «По-7», многострадальный «И-185». Все летчики-испытатели в один голос утверждали, что этот истребитель Поликарпова — лучший в мире по всем показателям. По скорости, по быстроте вертикального подъема, по вооружению. Все хорошо, но мотор для него сыроват. Вот доведут М-71 до кондиции, и пойдет поликарповский самолет в серию.

Лавочкин тоже молодец, не ревновал. И не пакостничал, как Яковлев. Стали они с Поликарповым в паре работать, и не понять уже, кто из них ведомый, а кто — ведущий.

Работа же была проделана просто колоссальная — тот объем, который в мирное время занимал несколько лет, вместили в каких-то полтора месяца. К примеру, по ночам истребитель продували в натурной аэродинамической трубе ЦАГИ. Днем не получалось — мощность электромоторов на приводе вентиляторов была такова, что пришлось бы отключать от сети небольшой город. Работали днем, работали ночью, без перерывов и выходных.

Порой в конец одуревших конструкторов гнали пусть не домой, так хоть в кабинет — отоспаться. Это было истинное горение!

И самолет день ото дня делался все краше, все сильнее и даже красивее.

В августовских боях Захаров перепробовал сразу несколько модификаций «Ла-5». Даже самая первая была неплоха, но жара стояла в кабине — не продохнуть! Мотор перегревался. Вдвоем конструкторы справились и с этим, и фонарь кабины тоже стал легко сдвигаться. А то чуть больше трехсот пятидесяти наберешь — и хрен откроешь. И захочешь с парашютом выпрыгнуть, а никак!

А всего неделю назад, в самом начале сентября, прислали новейшую модель — с каплевидным фонарем, имевшим лучший обзор в заднюю полусферу. Двигатель поставили форсированный, с непосредственным впрыском топлива.

До высоты в пять тысяч метров самолет Семена Лавочкина опережал «Мессершмитт» в вертикальном маневре, а в боях «по горизонтали» советская машина уже через четыре-пять виражей заходила «худому» в хвост. И тогда две синхронизированные пушки ШВАК не оставляли немцу шанса.

А на последней модели и вовсе роскошь! Приборная доска пополнилась радиополукомпасом, авиагоризонтом, радиолокационным опознавателем, посадочная фара появилась, автомат управления двигателем… Сиденье ковшевидное, с поддерж-кой поясницы! Казалось бы, пустяк? А ты посиди неподвижно хотя бы пару часов…

Тогда в июле в Монино их гоняли как проклятых, не жалея топлива и моторесурса. Делали по шесть-семь вылетов в день! Пока осваивали новую технику — не выпендривались: вылетали в зону, описывали круги, завивали спирали, крутили «бочки» — короче, налетывали часы, навык нарабатывали. Затем поступил приказ — летать не звеньями по трое, а двойками. Это и правда оказалось куда удобней — третий не мешал при маневрах. На парадах-то тройки, может, и смотрятся, а вот в бою никуда не годятся. Недаром фрицы, у которых опыта воздушных боев куда больше, только парами летают.

В конце месяца из Москвы нагрянули какие-то спецы, и на каждый самолет по рации поставили. Вначале комэск с подозрением отнесся к новинке, помнил, какой треск в наушниках стоит, едва только включишь рацию на прием, но нет, слышимость была вполне себе приличная. Помехи присутствовали, конечно, но голос различался без натуги.

Нет, конечно, связь — это важно. Очень важно. Не будешь же ты, как на «ишачке», крыльями покачивать, сигналы передавая? Воздушный бой требует быстроты, следовательно, полной сосредоточенности. А как тут сосредоточишься на сражении, когда тебе надо на самолет командира посматривать — чего он там фюзеляжем крутит, чего хочет?

«Лавочки» неожиданно потребовали более высокого мастерства пилотирования, но справились: в полк собрали лучших из лучших — тех, кто встретил фрицев 22 июня и выжил в самые горячие летние деньки. Многие имели по десять-пятнадцать сбитых врагов! И все снова рвались в бой — отомстить за погибших товарищей, за сгоревшие города и села, за отступление Красной Армии.

Но на фронт их не пускали! И недели через две летчики начали роптать. Узнав об этом, командир 33-го истребительного полка майор Акулин приказал построить личный состав.

— Слушайте меня, торопыги! — строго сказал майор. — Не надо смотреть на меня, как солдат на вошь! Что я, по-вашему, ничего не понимаю, что ли? Вы думаете, я на фронт не просился? Несколько раз рапорт подавал — и от себя лично, и за весь полк! Но мне было на самом верху категорически сказано: мы вас специально в одно подразделение собрали! Асов! Но прежде чем «обрадовать» немцев, нужно освоить новую матчасть и тактику! И в данном вопросе командование совершенно право! Спроси вас сейчас, дорогие мои асы: хорошо ли освоили матчасть? Хорошо?! Точно?! — По строю летчиков прошел ропот. — Обиделись?! Как дети, право… Вам же не просто летать на «лавках», а немцев бить!

Акулин обвел взглядом своих воздушных бойцов.

— Поймите, товарищи! Вы сейчас — очень ценный ресурс! Мощный инструмент, вернее — мощное оружие, появление которого на фронте может переломить ход любого воздушного сражения! И вас тут, в Подмосковье, не маринуют, как кто-то из вас сказал, а тренируют! Так, чтобы в бою не задумывались, на какую рукоять нажимать, чтобы «утяжелить» винт или обогатить смесь! Чтобы вы это делали машинально — как ходите, как дышите, как нос чешете!

Летчики притихли, стыдливо пряча от командира глаза — все поняли, что он говорит правду.

— Сейчас вы уже более-менее освоились в небе на новых машинах! — продолжил майор. — И мы приступим к освоению новой тактики. Я не зря в штаб ВВС на днях ездил — мне там весьма интересные схемы предложили…

Началось освоение тактики — отрабатывали «этажерку», названную «Кубанской»: самолеты выстраивались с превышением пар между собой. Боевой порядок был схож со ступеньками крыльца, уходящего от ведущей пары в сторону и вверх. Затем наступил черед «качелей» и «соколиного удара». Кто там в столице придумал такие приемчики — одному Богу известно. Но явно этот человек не через один бой прошел!

А потом самые настоящие учения устроили, «потешные бои» — эскадрилья на эскадрилью. «Лавочки» так и вились над аэродромом — виражили, пикировали, проносились на бреющем, кружились, заходили в хвост, изображая атаку. Конечно, полного впечатления боя не было — свои вокруг, а если и стреляют, то из фотопулемета. Но хватало и этого — у летчиков словно второе дыхание открылось, они начали сами придумывать новые приемы воздушного боя, новые тактические схемы, которые строились на их собственном мастерстве и на выдающихся характеристиках «Ла-5». «Лавка» была послушной и легкой в управлении. Даже из «штопора» самолет выходил по первой команде — теперь можно было выходить из-под вражеского огня, штопоря! Пилоты, знакомые с «МиГ-3», уверяли, что «лавка» по сравнению с «мигарем» — просто отдых после трудового дня.

Захаров вполне понимал командование, принуждавшее пилотов день за днем оттачивать мастерство. Коли уж удивлять немцев, то по полной! Пусть «эксперты» Геринга, как в Люфтваффе называли асов, встретятся с опасными соперниками!

И вот наконец в начале августа их полк отправили на фронт. Капитан Захаров помнил, в какой эйфории пребывал, когда услышал от Акулина приказ собираться. Комэск бежал из штаба, придерживая фуражку и планшет, и улыбался. Наконец-то! Добежав до расположения «родной» 2-й эскадрильи, Захаров отдышался чуток, оглядел летчиков и выдохнул:

— Все, ребята! Закончилась наша учеба! Завтра начнем бить фрицев!

Парни разом оживились, заулыбались, начали друг друга по плечам хлопать… Как будто детишек малых обрадовал приглашением на утренник! Комэск улыбнулся — так и надо!

После было три недели тяжелейших боев над Смоленском, в которых 33-й истребительный полк буквально перемолол 51-ю истребительную эскадру подполковника Мельдерса и хорошенько проредил 8-й авиакорпус генерала Рихтгофена. Борта «лавок» украсились рядами красных звезд, у самого капитана Захарова их количество перевалило за четыре десятка. Конечно, не обходилось и без собственных потерь — фрицы дрались умело и ожесточенно, не желая отдавать небо «иванам». Но сила была на стороне «сталинских соколов» — «эксперты» оказались не готовы к тому, что русские будут использовать новейшие самолеты, превосходящие по своим ТТХ лучшие образцы техники, созданные «сумрачным тевтонским гением». И что самое важное — посадят в эти самолеты опытных и злых бойцов.

Сражаясь с полным напряжением сил, истребители майора Акулина сбросили с неба высокомерных немецких «героев». К счастью, безвозвратные потери среди летчиков вышли не слишком большими — погибло пять человек. Ведь бои шли преимущественно над советской территорией, и у парней из 33-го истребительного был категорический приказ: не пытаться спасать горящие «лавки», а выбрасываться с парашютом. Мол, самолетов на заводах еще понаделают, а опытных воздушных бойцов быстро не найти! К тому же командование не раздергивало полк на звенья и пары, пытаясь, как в июне, заткнуть каждую дырку, сопроводить даже четверку бомберов. Нет, 33-й ИАП использовали именно как истребителей — вылетали обычно всем полком на «расчистку неба». Подразделение старались не «стачивать» — пополнение и новую технику присылали по первому требованию. И с пополнением приходили только опытные бойцы, имевшие на своем личном счету не менее пяти побед и отлично освоившие «Ла-5».

Наконец сражение на центральном участке фронта стихло и 33-й ИАП отвели на отдых… Снова в Монино. Здесь их доукомплектовали, опять прислав только «ветеранов». Пригнали новые «лавочки», причем какой-то совсем новейшей модификации — с автоматом управления двигателем. На их освоение ушло несколько дней…

— Комэск! Са-аня! Ты куда пропал?

Узнав голос майора Акулина, Захаров живо выполз из-под крыла «лавочки», где валялся на сложенном брезенте.

— Тащ командир!

— А, вот ты где… — проворчал комполка.

Подойдя, майор машинально погладил плоскость самолета и сказал:

— Все, Саня, закончился наш отдых — фрицы поперли на Западном фронте, под Минском прорвали укрепрайон.

— Слышали сводку, товарищ майор… — кивнул Александр. — Но там сказали, что наступление отбито. Постарались танкисты под командованием какого-то генерала «Б».

— Это генерал Бат и наши новоявленные гвардейцы — 1-я танковая дивизия.

— Встречал я в конце июня одного танкиста по фамилии Бат… — задумчиво сказал Захаров. — Правда, тот полковником был, и дивизии у него не было!

— Это когда ты по лесам шарился? — усмехнулся майор.

— Да… — Капитан замялся. — Но вы же знаете, тащ командир, мне про это рассказывать нельзя — я подписку давал!

— Понимаю, Сань… Просто так в Москву не дергают! Ладно, иди, поднимай своих потихоньку. Вылетаем на рассвете.

— Ну, здорово! Разрешите идти, товарищ майор?

— Да беги уж…

Глава 9

9 сентября 2015 года, Белорусская ССР, Минск

Первое, что я почувствовал, был запах мятой травы. Ее подувядшие стебельки щекотали мне нос, я сморщился и приподнял голову.

Валялся я на пологом склоне насыпи, где когда-то проходила железная дорога. То ли ее сочли нерентабельной, то ли перенесли, не знаю, но от полотна одна насыпь осталась. Все травой заросло, а кое-где уже и деревца поднимались.

В том, что я снова в будущем, сомнений не было — в небе чертил инверсионный след воздушный лайнер. Или военный «стратег».

На ребра неприятно давил лежавший за пазухой «подарочек» немецкого гауптмана-белогвардейца — трофейный «Вальтер ППК». Поэтому я поспешил подняться. Привстав на колени, я огляделся и обрадовался, увидев Светлану неподалеку. Женщина будто прилегла на травку, да и задремала, разметав свои роскошные волосы по изумрудному ковру.

— Света!

Сморкалова ответила долгим стоном. Перевернувшись на бочок, она оперлась о землю двумя руками и приподнялась. Глаза у Светланы были круглые.

— Х-где мы? — выдохнула она.

— Еще на этом свете, — невесело пошутил я. — Поздравляю с первым воскрешением.

Я помог ей подняться, и Светлана непрочно утвердилась на своих двоих, длинных и стройных. Сразу стала отряхивать травинки с безобразного полуплатья-полуформы.

— Нам еще повезло, — усмехнулся я. — В прошлые разы я обязательно плюхался в пыль. А тут травка-муравка…

До Светланы плохо доходил юмор — когда ты в шоке, шутливый тон не воспринимается.

— Тогда… там, в вагоне… — проговорила она. — Там бомба была?

Я кивнул.

— Она самая. Фугаска-сотка.

— Так мы погибли… тогда?

— Вряд ли. Сколько уж раз меня пришибало, то снарядом, то бомбой, но даже следа не находили. Ни капельки крови. Видать, та самая «космическая сила» успевает перенести тело с душой в последний момент, за долю секунды до смерти. Так что мы даже не воскресаем, нас просто вовремя «выдергивают». Я называю это действо «перезагрузкой».

— Тогда это не сила какая-то, тут — разум. Может, даже Мировой Разум…

— Светочка, — ласково сказал я, — не парься. Все равно мы ничегошеньки в этом не поймем. Можно сюда и божественное провидение притянуть, и Гомеостазис Мироздания, и что хочешь, но это все только слова, красивые, умные и совершенно пустые, не наполненные смыслом. Ладно, пора нам иные проблемы решать…

— Подожди, — прервала меня Светлана и нахмурилась. — Но там же все осталось как есть! Как быть не должно! Фу-у… — поморщилась она. — Как меня шибануло-то… Я такого стресса в жизни не испытывала! Виталя, нам нужно срочно вернуться!

— В отель? — невинно поинтересовался я.

— Какой еще отель! — рассердилась женщина. — На фронт! На войну! В 41-й! Там же люди гибнут! А мы здесь философские дискуссии разводим! Давай быстро назад!

Я длинно и тоскливо вздохнул.

— Светочка, — сказал я терпеливо и щелкнул пальцами, — вот так вот, по нашему хотению, не получится. Ты же помнишь, как мы попали… туда? В этом нашем попаданстве очень четко работает алгоритм «звонок Сталина — провал». Пока вождь не позвонит, ничего не произойдет — проверено. Зря я, что ли, запил тогда?

Сморкалова увяла.

— И что же делать? — спросила она.

— Не терять надежды, Светочка, — бодро ответствовал я. — Готовиться — и ждать звонка. Вот что, хватит тут рассиживаться, потопали. Дойдем… докуда мы тут дойдем, и в Минск. Я срочно свой «бардак» приготовлю к походу, а ты…

— А я, — энергично взмахнула кулачком Света, — накуплю антибиотиков и… Там много чего надо. Ну что? Пошли?

— Вперед! Стоп! У тебя мобильный с собой?

— А как же! Его даже диверсанты не отобрали, решили, что это портсигар, наверное. Только батарея села… Сейчас.

Светлана включила свой гаджет, и высветилась картинка.

— Нет, живой еще… Полуживой. А кому звонить?

— Не звонить, в Библиотеку выйти! Надо убедиться, что мы вернулись в то самое будущее, откуда провалились.

— А что, оно может стать другим? А, ну да…

— Именно. Набирай: «Великая Отечественная»…

Напряженно вчитываясь в мелкие строчки, я понял, что история все же изменилась, хотя и не слишком. Генерал Бат выжил, его 1-я гвардейская понесла куда меньшие потери, чем в прошлый раз, Бобруйск наши не сдали, там еще вплоть до 18 сентября шли бои — за Бобруйский выступ. А потом немецкое наступление в Белоруссии выдохлось, и Гудериан перебросил уцелевшие танки на Украину. В середине октября началось новое наступление…

Тут смартфон пискнул, словно извиняясь, и погас.

— Ладно, кое-что прояснилось, — кивнул я. — Вот теперь — вперед!

Долго топать не пришлось, вскоре показалось шоссе, по которому часто пролетали машины, фуры и легковушки. Наша парочка в военной форме никого особо не удивляла. Тут, видимо, привыкли к набегам реконструкторов.

Проголосовав, я остановил бордовую «Чайку».

— Я вас приветствую! — весело оскалился водитель, лысый дядька в коверкотовой гимнастерке довоенного образца с тремя «шпалами» в петлицах. — Вам куда?

— Нам бы до Минска…

— Садитесь! — сделал дядька широкий жест и хохотнул: — Своих подброшу бесплатно!

Мы со Светланой забрались на задний диван лимузина, и «Чайка» тронулась.

— А куда именно? — спросил хозяин, немного поворачивая голову. — Минск большой…

— Гостиница «Славянская»! — сказала Светлана.

— О, нам по пути!

Мои худшие подозрения не оправдались — дядька был не из тех говорливых граждан, которые физически не способны молчать, им обязательно нужно создавать шум и болтовню. Нет, владелец «Чайки» лишь изредка бурчал на неосторожных водителей, нарушавших правила.

Так что к гостинице мы подкатили с ветерком. Распрощались с дядькой и кинулись в номер. Признаться, мне малость взводило нервы ожидание крика: «А вы куда?» — но нет, история поменялась не настолько, чтобы на ресепшене забыли такого постояльца, как я.

Поднявшись в номер, мы со Светой хорошенько отмылись, я прихватил забытый телефон и позвал «боевую подругу» за собой. БРДМ ждала меня.

— Ой! — сказала Светлана, увидев мой «автомобильчик». — Я несколько раз видела на улицах такие… гм… машины, но никогда в них не ездила. Тут надо через люк внутрь забираться?

— Нет, к счастью для тебя, на этой модели есть боковые дверцы! — рассмеялся я, распахивая массивную броневую створку. — Здесь боковые колеса не устанавливали, из-за чего боевое отделение получилось более просторным и залезть внутрь можно почти по-человечески. Давай, Светуля, размещайся!

— Отвези меня домой, ладно? — сказала Сморкалова, сев на правое (командирское) сиденье и с любопытством разглядывая интерьер салона, в котором странным образом уживались жидкокристаллические экраны и здоровенные аналоговые приборы «со стрелками», оставшиеся от «военной юности» броневика. — Я переоденусь и начну собирать все по медицине, все, что смогу утащить туда!

— Тогда я в твоем распоряжении, — кивнул я. — По своей части я насобирал целые ящики!

Света жила не слишком далеко от гостиницы, в красивом новом доме, выстроенном уступами. Захватив новенькую форму комиссара, я поднялся к Сморкаловой, чтобы переодеться по чину — жила во мне надежда, что вождь вот-вот позвонит. Следовательно, я должен быть всегда готов, как юный пионер. Шасть в машину — и на фронт.

Светлана быстро переоделась в «походное» — джинсы, рубашка, кроссовки.

— А это я с собой возьму, — деловито сказала она, складывая свою военную форму в пластиковый пакет. — А сапоги куда?

— Давай понесу, — вызвался я.

— Держи тогда.

И доктор наук принялась опорожнять книжный шкаф и ящики стола. Книги, инструкции, какие-то подшивки, пухлые папки — все аккуратно паковалось в картонные коробки.

— Это я на дачу собиралась переезжать, — объяснила Света присутствие упаковочной тары, сгружая очередную стопку книг, — пригодились.

— Помочь?

— Выноси ящики!

Мы быстро «опустошили» квартиру и поспешили вниз. Я тащил две коробки, Света — одну.

— Сейчас заедем в книжный, — говорила она, удерживая груз коленкой, чтобы ткнуть в кнопку вызова лифта, — наберем побольше справочной литературы по новым методам лечения вроде аппарата Илизарова или лапароскопии… Заходи.

Я зашел первым в кабину, Света шагнула за мной.

— А потом — в аптеку! — решительно заявила она.

— Горячо поддерживаю, — улыбнулся я, — и одобряю.

И мы поехали. В «Медкниге» набрали столько всяческих руководств и пособий, что я засомневался, а хватит ли в «бардаке» свободного места? А когда Светлана добралась до аптеки, то спустила там целую кучу денег, торжественно вынося несколько коробок с антибиотиками.

— Ты так разоришься скоро, — покачал я головой. — Давай, я заплачу.

Сморкалова замотала головой:

— Нет, Виталик, это мой вклад в победу!

Я не стал спорить.

— Теперь куда?

— Да все пока. Ждем звонка!

— Тогда не будем терять время. Водить умеешь?

— Ну, не так чтобы очень…

— Поехали за город, подучу рулить этой колымагой.

— Так ты же…

— Ну, мало ли что на фронте случается! Представь, что меня накрыло снарядом, и — хлоп! — «перезагрузка». А ты осталась.

— Я так не хочу…

— Я тоже, если честно.

За МКАД мы выехали на пустынную дорогу, уводившую куда-то в сторону Осиповичей, и я уступил водительское сиденье Светлане.

Тяжелая бронированная машина — это вам не малолитражка какая, к ней особый подход нужен. И Сморкалова нашла его, но далеко не сразу — мы часа три точно прокатались и устали оба. Причем я сильнее, хотя за рулем сидела Светка, а я рядом — инструктировал.

Возвращаясь обратно, мы ощутили зверский голод и не миновали придорожного кафе, заправившись по-армейски: борщ, макароны по-флотски и компот. Сразу полегчало.

— Я предлагаю тебе съехать из гостиницы, — сказала Сморкалова.

— К тебе?

— Нет, лучше поселимся на даче. Если позвонит Сталин, мы тогда сразу в машину! А то пока лифт, пока гараж… Вдруг не успеем? А наш груз надо доставить обязательно!

— Согласен, — кивнул я. — А далеко твоя дача?

— Да она не совсем моя, скорее тети Томы, но тетя уже второй год как в Московском универе студентам головы матанализом забивает, так что я там хозяйничаю. Наездами.

По дороге на дачу мы запаслись кучей продуктов, чтобы потом не отлучаться со двора, и двинулись.

Лесная дорога была узкой, но асфальтированной. С обеих сторон поднимались краснокорые сосны, и в открытое окно накатывал запах хвои и смолы. Природа еще не признавала осени, и желтизна на деревьях далеко не везде была заметна, хотя порой и мелькал пурпуровый факел клена или трепещущая позолота березки.

Зябкости особой тоже не ощущалось. Может, по ночам и холодало, но я не замечал — спал в это время.

— А может, эти твои… «перезагрузки» — не просто так? — задумчиво проговорила Света.

— То есть?

— Ну, их, конечно, можно счесть и тем, чем «перезагрузка» кажется — спасением от смерти. А если это просто способ вернуть тебя или нас в будущее, чтобы мы тут разжились нужной для прошлого информацией и провалились обратно? Ведь эта твоя «космическая сила» оценивает же как-то каждый провал, анализирует изменения, делает выводы…

— Хм… Тогда, выходит, она, или оно, или они нарочно подводят меня под снаряд или бомбу!

— А почему бы и нет? Ведь тебя при этом не ранит даже!

— Ну, не знаю… В принципе это даже приятно знать, что гибель твоя осмысленна и может принести пользу. Если ты, конечно, с толком используешь выдавшийся тебе шанс. Хм… Тогда и наше знакомство, Светочка, отнюдь не случайно! Видать, «космической силе» потребовался медик, вот она нас и познакомила.

— Свела, да?

— Ну-у…

— Да ладно… Не парься! Вон там сворачивай. Налево! Налево! Ага. А теперь прямо. Вон, где синий забор!

Я подъехал к высокой металлической ограде, и Сморкалова вышла, чтобы отпереть ворота. БРДМ, взрыкивая мотором, медленно въехала во двор.

Дача не поражала размерами и архитектурными изысками — обычный дом из бруса, сделанный, правда, аккуратно и умеючи. Огородик при даче имелся, но давно зарос травой — некогда было док-тору наук упиваться восторгами фазендейро.

— Заходи! — бросила Света, отпирая дверь, и я взошел на невысокое крыльцо.

Воздух в комнатах несколько застоялся. Женщина принюхалась и сказала ворчливо:

— Влагой припахивает, сыростью… Сейчас я печку протоплю.

Печка была самая обыкновенная, кирпичная, но сложена красиво — работал умелец. Растопки в виде скрученной бересты и шишек было в достатке, так что скоро огонь разгорелся и повеяло живым теплом.

— Давай лучше на воздухе посидим, — предложила Сморкалова. — Тут есть очаг, мы в нем картошку печем. Хочешь печеной картошки?

— Ну, пока она испечется, точно захочу!

Очаг находился за домом, где рос порядком запущенный сад. Но именно эта вот запущенность придавала насаждениям натуральности, что ли.

Солнце как раз село, окрасив небо на западе во все «осенние» тона, от желтого до багрянца, и сад притих, затаился словно.

Разложив костер, я запалил его и стал подбрасывать хворост. Обрамляя очаг, сложенный из камней, в траву зарывались два коротких ошкуренных ствола, изображая лавки. Одну занял я, другую — Света.

Мы как будто немного сторонились друг друга, словно стесняясь не столь давней близости. Ну, мне так было даже проще.

Пока костер пылал, мы молчали, каждый думая о своем, а когда он прогорел, Сморкалова сказала:

— Знаешь, я за несколько дней на войне словно вторую жизнь прожила… И многое поняла. Ты, наверное, считаешь меня этакой комсомолкой-энтузиасткой, рвущейся на фронт? Нет, тут другое. Конечно, я очень хочу помочь нашим, хотя бы тем, что спасу раненых, которых тогдашний уровень медицины, по сути, приговорил к смерти, подчас мучительной. Но главное все же не в этом… Откровенна я только с тобой, и никому другому в этом не признаюсь. Понимаешь, все мои тутошние страдания и неудовлетворенности там, на войне, смело, как паутину веником. Когда Сталин предложил мне поднимать здравоохранение, я… У меня так и вертится в голове тогдашний образ — задыхающегося подводника, перед которым открылся люк, и вот он дышит, дышит и надышаться не может! Так и я. Мне вот так, запросто, предложили великолепную цель, на которую и целой жизни не жалко! И я, как говорится, в лепешку расшибусь, но выведу советскую медицину на самый высокий уровень, куда выше мирового. Ведь в 40-х никто еще не умеет, к примеру, сердце пересаживать или печень, не умеет удлинять кости ног или выжигать раковые клетки облучением. Это столько дел, столько… Голова пухнет, а душа поет! Понимаешь?

— Понимаю, Светочка, — серьезно ответил я. — У меня то же самое. Я бросил всю свою старую жизнь, она у меня прошла, как затянувшаяся болезнь. Мы ведь очень много знаем — я, ты, Кариков или Бат. И все это знание пошло на пользу нашему СССР. Хм. Раньше я эти слова — про Советский Союз — счел бы пафосом, но не теперь. Мне даже кажется, что именно я — самый счастливый из нас, поскольку пережил распад СССР. Не дай бог кому такое испытать! Мир рушился! А крушение государства — это всегда расцвет криминала, беспредела, войнушек и прочей дряни. Но здесь, вернее, там, в 40-х, я все это могу исправить. Да за это что угодно отдашь!

— Да… — вздохнула Сморкалова. — Только бы позвонил…

— Позвонит обязательно, не волнуйся. А где картошка?

Мы закопали в угли картофель и стали бездумно смотреть на тлеющие угли. Из сада накатывало сыростью и холодком, а от потухшего костра тянуло мягким жаром. Хорошо!

— Я тебе постелю отдельно, ладно? — пробормотала Света. — Ты не обидишься?

Я улыбнулся и помотал головой.

— Вытаскивай, а то сгорит.

Потом мы дули на горячие картофелины, перебрасывая их из руки в руку, и лакомились — разламывали парящий корнеплод и вкладывали кусочек сливочного масла. И в рот. М-м-м…

Света ела без хлеба («Картошка — второй хлеб!»), а я откусывал от круто посоленного ломтя свежего ржаного хлеба. В общем, вкуснейший ужин у нас получился.

— Виталя, так выходит, что ты вообще не здесь родился и вырос? — спросила Светлана, когда мы закончили с едой и пили ароматный чай со смородиновым листом из больших жестяных кружек. — Наверное, ты здесь страшно одинок — ни родных, ни близких, ни друзей?

Я только плечами в ответ пожал.

— Никогда не оценивал свое нынешнее положение с такой точки зрения! — признался я в своей примитивности. — Или я бесчувственный какой-то, или тупо времени на рефлексии нет! Видишь ли, все эти мои многомесячные «приключения» проходят в таком бешеном темпе, что вот так тихо сесть возле огня и задуматься о собственных ощущениях — просто некогда! ТАМ я бегаю и стреляю, а после гибели, вернувшись в измененный мир будущего, готовлюсь к новому провалу — собираю документы, информацию, технику готовлю — скучать не приходится!

— Ты не бесчувственный… — задумчиво сказала Света, не глядя на меня. — Ты действительно словно запрограммирован на определенный образ действий и следуешь ему. Фактически ты жертвуешь собой, своей жизнью… Ты ведь лишился своего дома, работы, друзей? Я бы так не смогла!

— Да, жизнь у меня была налаженная — десять часов в день штаны в офисе протирал, занимаясь не самой интересной в мире работой… Потом в бар с приятелями — пропустить две-три кружечки пива и поболтать о чем-то вроде бы интересном… — Я усмехнулся. — О котором наутро и не вспомнишь! Квартира? Да я туда только ночевать и приходил! Друзья? Все, кроме Батоныча, просто собутыльники. Да и ТОТ Батоныч… уже начинал от меня отдаляться — я ведь одинокий волк, бирюк, а у него была семья, молодая жена, которую он очень любил, — она откуда-то из провинции была, не избалованная столичной пошлостью девушка. Поздний брак, поздние дети — у него две девчонки было, пять и семь лет, он в них души не чаял. Все время с ними проводил, даже на рыбалку свою разлюбезную ездить стал гораздо реже.

— Но мне показалось, что Владимир Петрович не сильно об этом скучает? — удивленно подняла брови Света.

— Так ведь генерал Бат, с которым ты общалась, немного не ТОТ Батоныч, которого я знал! — хмуро улыбнулся я. — Да, он хороший человек… как выяснилось, и тоже готов принести себя в жертву за Родину. Но у ЭТОГО не было никакой семьи. Дети есть, но они уже взрослые — давно живут самостоятельно. И наша дружба… она ведь буквально с чистого листа началась. Я-то его с самого первого дня нового знакомства подсознательно считал своим старинным другом, который из-за какой-то специфической амнезии меня забыл. А я для НОВОГО Батоныча — совершенно чужой человек был. Это только пару дней назад ему какие-то сны стали сниться, про наши отношения из ПРОШЛОЙ жизни.

— Вот я и говорю — ты страшно одинокий человек! — чисто по-женски пожалела меня Светлана.

— Ну, теперь у меня есть ты! — Я протянул руку и ласково погладил Свету по роскошным волосам. Но Света почему-то отстранилась.

— Подожди, Виталий… — Света убрала голову из-под моей руки. — Не спеши… Все так сложно… Я ведь никаких долговременных отношений не планировала… Все это началось как простая интрижка… Ты, конечно, мне здорово помог, вывел из депрессухи… Но… Ну, не знаю… — Сморкалова замялась, силясь подобрать правильные слова. — Дай мне время, хорошо?

— Да без проблем! — У меня похолодело на сердце, когда я представил, что могу вдруг лишиться Светланы, женщины замечательной во всех отношениях.

— Расскажи мне лучше историю своего мира! — резко сменила тему разговора Сморкалова. — Что там у вас произошло, что случилось с Советским Союзом? Почему распад?

Я помолчал, обдумывая ее предыдущие слова, и только через полминуты переключился на вопрос об истории моей реальности.

— История долгая… Там, откуда я пришел, Великая Отечественная война продолжалась четыре года — с 22 июня 1941 года по 9 мая 1945 года. Потери были чудовищные — почти тридцать миллионов человек.

— Но… КАК?! — обалдело распахнула свои чудесные серые глазищи Светлана.

— Там много факторов было… — Я даже немного растерялся, не зная, рассказывать ли подробно явно не подготовленному к восприятию большого количества исторических фактов человеку. — И внезапность нападения, и техническое отставание в некоторых областях, и отсутствие должного боевого опыта при наличии такого опыта у противника. Долго перечислять…

— Выходит, то, что у нас война шла всего два года — твоя заслуга? Это ведь ты раз за разом улучшаешь ситуацию? — сделала правильные выводы Света и посмотрела на меня как-то… по-новому.

— Да, в общем… — замялся я. — В этом есть и моя заслуга. Но в большей степени — это заслуга простых советских людей, которые грамотно воспользовались принесенной мною информацией.

— Ну хорошо, война шла на два года больше и потери оказались просто чудовищными… А дальше? Почему это повлияло на распад СССР? — рассудительно спросила Светлана.

— Считается, что из-за таких огромных потерь Советский Союз как бы подножку получил на своем пути в светлое будущее, — ответил я. — Ведь кроме людских потерь страна понесла огромные убытки в народном хозяйстве — были разрушены города, объекты инфраструктуры, заводы, затруднен доступ к источникам сырья, — мы фактически получили разруху, аналогичную той, что была после Гражданской войны, но куда худшую. И долгие годы вместо «поступательного развития и улучшения уровня жизни населения» приходилось все восстанавливать. Так сказать, повторять пройденное. Нет, конечно, что-то новое тоже было — вот ракетная программа у нас после войны стала быстро развиваться, в космос мы первыми полетели — уже в 1957 году запустили первый искусственный спутник, а первого космонавта — в 1961 году!

— Так рано? — снова удивленно распахнула глаза Света. — У нас Герман Титов полетел только…

— В 1965-м! — кивнул я. — Знаю, читал вашу историю. Вам из-за Третьей мировой войны некогда было космосом заниматься. В вашем мире Королев тактическими ракетами занимался, а не стратегическими. И наш первый космонавт, Юрий Гагарин, в вашей реальности погиб в самом конце войны, в 1958 году. Причем к тому времени летчик-истребитель Гагарин уже был майором, командиром эскадрильи, Героем Советского Союза. А Герман Титов, кстати, у нас был его дублером — он стал вторым. Но у вас он вполне заслуженно оказался на первом месте — ветеран войны, полковник, дважды Герой, сбил более полусотни американских самолетов, первым применил в бою ракету класса «воздух — воздух».

— Так вы нас опередили, получается!

— В этой отрасли — на какое-то время — да! Но вы основательно «зачистили поляну» от потенциальных врагов — разгромили самые крупные капиталистические государства, лишили их всякого экономического потенциала. Они у вас теперь только-только из глубокой задницы выползают и имеют такое же влияние, как в моем мире какая-нибудь Бразилия или Индия. Поэтому у вас полвека никаких конкурентов-вредителей не было. А мы из-за «холодной войны» с США и странами блока НАТО в то же самое время вели изнурительную для экономики «гонку вооружений». И проиграли ее — экономика не выдержала. А вслед за ней посыпалось и все остальное. Ну и вдобавок номенклатура у нас выродилась, скатилась в то, что у вас называют «комчванство». Только у вас это единичные случаи, всеми осуждаемые и даже преследуемые по уголовным статьям, к примеру, за превышение служебных полномочий, а у нас это практически поголовная практика была — руководство полностью потеряло авторитет в глазах народа. В таких условиях наши заклятые заграничные «друзья» провели отличную пропагандистскую кампанию. Да так успешно, что население с радостью похерило все свои достижения, бесплатное образование и медицину, бесплатное жилье и обеспеченную старость ради пятидесяти сортов колбасы в магазине и свободного доступа к импортным шмоткам и тачкам. Колбаса, шмотье и тачки все-таки появились, но достались не всем, а только представителям той самой прогнившей номенклатуры — из комсомольских вожаков вышли почти все нынешние олигархи. А из спортсменов и вояк получились самые настоящие бандиты. Кстати, генерал Бат в своей реальности как раз возглавлял настоящую банду — ОПГ, организованную преступную группировку. К счастью для меня, он даже в таком положении сохранил понятия об офицерской чести.

— Ты говоришь страшные вещи, Виталя! — тихо сказала Светлана. — И чем в итоге все закончилось?

— В 1991 году Советский Союз распался на пятнадцать независимых государств — республиканским элитам захотелось иметь собственные кормушки.

— На пятнадцать государств? — в очередной раз удивилась Света. — Откуда столько?

— У нас была своеобразная национальная политика… — криво усмехнулся я. — Тоже, видимо, один из факторов, повлиявших на распад великой страны. К примеру, свои собственные республики имели такие небольшие народцы, как эстонцы и латыши, армяне и грузины, узбеки и таджики. Я уж молчу об украинцах и белорусах — они так даже в международном органе, Организации Объединенных Наций, были представлены — как суверенные государства.

— А у нас лет двадцать назад упразднили Прибалтийскую, Закавказскую и Среднеазиатскую республики… — задумчиво сказала Света. — И на их месте создали систему региональных центров, управляющих страной не по национальному признаку, а по территориальному. Опять ты постарался?

— Думаю, что товарищ Сталин сделал правильные выводы из предоставленной мной инфы! — Я немного дистанцировался от потенциального участия в этом «богоугодном» деле. — Я всего лишь показал, к чему может привести деление большой страны на национальные квартиры. Ведь никакой технологии решения этой проблемы я предоставить не мог, просто не знал ее. Иосиф Виссарионович сам придумал способ выхода из этой ловушки. Причем способ весьма удачный, раз у вас Советский Союз все еще единое государство. Ладно… Слушай дальше…

И я еще почти три часа рассказывал Светлане о своем покинутом мире, о наших достижениях и провалах, о наших героях и наших предателях…

А потом мы легли спать. В доме было тепло, но не душно, волглый дух ушел из комнат начисто. Света заняла кровать в спальне, а мне постелила на диване — он стоял в мансарде, куда вела узкая деревянная лестница.

Все двери, кроме наружных, Сморкалова распахнула настежь, чтобы, если позвонят, не терять драгоценных секунд на открывание.

Стояла потрясающая тишина, которой не бывает в городе. Окно мансарды, защищенное сеткой от комаров, было открыто в сад, но даже шороха листьев не доносилось. Мерцала пара звезд и проливалось лунное сияние, обещая, что скоро естественный спутник Земли займет весь верх окна и поработает в моей «горнице» ночничком.

День был маятный, но усталость очень медленно покидала меня — глаза не слипались, дрема не обволакивала, а окружающее безмолвие заставляло прислушиваться.

И вот я уловил легкие шаги. Пару раз скрипнули ступеньки, и я довольно улыбнулся.

Светлана явилась как привидение, закутанная в длинную ночнушку, но, попав в голубое сияние луны, живо стянула свое одеяние, пробежала на цыпочках и юркнула ко мне под одеяло.

— Мне с тобой хорошо! — прошептала она, вытягиваясь и прижимаясь. — А еще мне стыдно, что я такая приставучая…

— Ты прелесть! — искренне сказал я, обнимая Свету.

— Я хочу быть снизу… — ответила женщина, задыхаясь.

…Где-то через час мы угомонились и легли, тесно прижавшись спинами, а телефоны положив поближе, хотя я, если честно, не верил, что Сталин позвонит так скоро. И не ошибся.

Глава 10

10 сентября 1941 года, Белорусская ССР, окрестности Минска

Вылетали еще ночью, в предутренние часы, и восход солнца встретили в пути. Дозаправившись на отлично замаскированном в лесу аэродроме и проверив матчасть, авиаполк майора Акулина уже в восемь часов утра «висел» над Минском. Город коптил дымами, хотя заметных пожаров не было видно. Но руин-то, руин… Повеселились тут стервецы из Люфтваффе!

— Я — «Бугор»! — раздался в наушниках голос Акулина. — Идем с подъемом, высота шесть тысяч. Строиться «этажеркой»! Разобраться по эскадрильям! «Соколы» со мной по центру, «Коршуны» — левый фланг, «Орлы» — правый! Смотреть в оба — посты ВНОС[50] видели несколько больших групп противника!

«Лавочки» стали набирать высоту, расходясь в стороны, строясь в небе ступеньками гигантской лестницы.

Над Брилевичами послышался резкий голос Баранова:

— «Бугор»! Я — «Коршун-два»! Вижу противника! На десять часов, на тысячу ниже — восемь «худых»! Сопровождают девятку «Юнкерсов».

— Я — «Бугор»! «Коршун-один» — атакуй прикрытие! «Соколы», за мной! Бьем бомберы! «Орлы», вы в резерве — подняться на семь тысяч и глядеть в оба! — скомандовал Акулин.

— «Коршуны», внимание! Звено «Коршуна-пять» атакует ведущую пару «худых»! Остальные за мной, бьем тех «мессов», что выше бомбовозов! — скомандовал Захаров.

— Есть! — ответил командир второго звена Ломов. — Сомкнуться, парни! За мной!

Александр отжал рукоятку, и «лавочка» заскользила с высоты, скатываясь, как с горки, и набирая, набирая скорость.

Захарову казалось, что «Юнкерсы» стоят на месте, а «мессеры» еле двигаются. Разогнавшись почти до шестисот километров, Захаров выдал короткую очередь, дырявя крыло «Мессершмитту» из приотставшей двойки. Плоскость не выдержала грубого обращения и отвалилась. «Худой», вертясь как сухой лист в урагане, ушел к земле, где позже вспух огненным облачком. Его ведомый попытался уйти боевым разворотом, но спастись от разогнавшихся «лавочек» было невозможно — Баранов ударил сразу полным залпом, и «месс» развалился в воздухе.

— Сделали двоих! — спокойно констатировал Захаров, снова уходя в набор высоты.

— Мы тоже снесли двоих! — ответил Марат Ломов.

— Работаем дальше, «Коршун-пять»!

Эйфория от первых побед, когда воздушные бойцы встречали каждый сбитый самолет противника радостными воплями, давно прошла — теперь все пилоты 33-го ИАП осознавали свое летное и техническое превосходство над врагом и просто «работали» в воздухе, спокойно и размеренно.

Самую малость капитан Захаров запоздал с переходом в набор высоты — инерция от пикирования была потеряна и скорость на вертикали оказалась чуть меньше, чем нужно. А противостояли ему отнюдь не вчерашние школьники…

— «Коршун-один»! Два «худых» на хвосте! — крикнул Баранов. — Командир, уходи, я только второго достать смогу!

Захаров тут же выпал в штопор — и ушел под своего преследователя, оказываясь позади и ниже «Мессера». После чего он потянул ручку на себя, загоняя силуэт врага в прицел, и очередь из ШВАКов оторвала «худому» хвостовое оперение. Готов. Баранов тоже уже «сделал» своего и сейчас завершал вираж, дожидаясь, когда ведущий обгонит его и пристроится впереди.

Переговоры в радиоэфире проходили, словно совещание на колхозном полевом стане в разгар уборочных работ — размеренно и по-деловому. Только новички иногда кричали что-то азартное.

— «Коршуны», тянем вверх!

— Я «Бугор»! «Соколы», всем последовательно, парами атаковать бомберов в лоб! В атаку, братцы! «Орлы», прикрывайте!

— Не сомневайся, «Бугор», присмотрим за вашими хвостами!

— Петька, уходим вниз. Переворот!!!

— Леха, сзади сверху еще один. Разворот!

— Миха, отбей!

— Марат, прикрываешь!!!

— Бью ведущего!

— Принято. Леха, бей левого замыкающего! Разин — правого!

— Есть!

— Марат, на тебя сверху заходят!

— «Коршуны», разворот вправо на девяносто. Атакуем!

— Кирюха, уходим в правый вираж, живо!

— Женька, прикрываешь!

— Прикрою!

— Леха, бей — и сразу вверх!

— Принял.

— Тимур, сзади пара! Разворачивайся на двести!

— Давай, давай! Набирай высоту!

— Повторяем атаку!

— «Соколы», поднимаемся! Сколько бомберов уронили?

— «Бугор», это «Орел-один», отчетливо видели падение пяти «Юнкерсов»! Добить остальных?

— Работайте, «Орлы»! «Соколы», наверх! Теперь мы прикрываем! «Коршуны», как успехи?

— «Бугор», это «Коршун-один», отработали шестерых! Двое удрали, командир, догнать?

— Отставить, Саня, поднимайся! Держим зону, пока «Орлы» спускают бомберов.

«Соколиные удары», как часть «качелей», неизменно давали отличный результат — всего за десять минут полк «уронил» на белорусскую землю шесть вражеских истребителей и девять бомбардировщиков. Собственных потерь не было! Расчистив небо над Минском, «сталинские соколы» ушли на свой запрятанный в лесу аэродром.

За короткий бой Захаров устал, словно полдня ворочал гири, — перегрузки при маневрах болезненно выкручивали мышцы, как тряпку. Покинув кабину, комэск просто лег под крыло своей «лавочки» на увядавшую траву, не обращая внимания на возню техников, начавших заправку и пополнение боекомплекта. Через пару минут рядом со стоном упал Баранов.

— Хорошо мы им сегодня врезали, Сань!

— Да, неплохо!

— Ты знаешь, я чувствую себя богом-громовержцем! Приятно бить этих тварей, как комаров! И настроение при этом какое-то… хм… благостное! Вот двоих сегодня ссадил, а из эмоций — только радостная усталость! Витька, механик мой, спрашивает, сколько звездочек на борту рисовать — привык, стервец, что я из каждого боя по одной победе привожу! А то и по две!

— Тут пока одного завалишь — упаришься! — усмехнулся Захаров. — Думали ли мы тогда, в июне, что будем вот так спокойно обсуждать количество звезд после одного вылета? А ведь день только начался!

Капитан как в воду глядел — четверти часа не прошло, как подошел Акулин.

— Саня! Поднимай свою эскадрилью! Сейчас «пешки» пойдут на Воложин, проводите. Их позывной — «Финист». Вот здесь встретитесь, они на четырех тысячах пойдут! — Майор показал на карте точку.

— Есть! «Коршуны», по машинам!

Летчики 2-й эскадрильи торопливо занимали места в кабинах. Александр, проверив своих парней, вскочил на крыло и глянул в небо: оно совсем по-летнему наливалось голубизной — денек обещал стать жарким.

— От винта!

Истребитель покатил, понесся, одолевая полосу. За ним — еще семь. Сразу же, не делая над аэродромом круг для сбора, «полезли» наверх, привычно выстраиваясь парами.

— «Коршуны», набираем шесть тысяч! Второе звено идет выше на пятьсот метров!

— Есть! — ответил Ломов.

— Оглядеться! Ищем наших «больших».

— Вижу «петляковых»! — раздался голос Баранова.

Внизу, на четырех тысячах, показались «пешки» — бомбардировщики шли ровным клином.

— Привет «маленьким»! Мы «большие»! — раздался в наушниках красивый баритон командира бомберов. — Я — «Финист-один». Это вы «Коршуны» из полка асов?

— Здорово, «большие»! Они самые! — ответил Захаров. — Что-то голос твой знакомый, «Финист-один»… Это не ты перед войной в гарнизонном клубе Василькова концерты самодеятельности вел?

— Точно! И песни под баян пел! — вмешался Баранов.

— Я! — немного удивленно ответил «баритон». — Мы, стало быть, соседями были? Вы тоже из десятой дивизии, «Коршуны»?

— Ага! — Захаров отчетливо вспомнил этого командира — рослый молодой капитан, с кривым шрамом на лбу, полученным на Халкин-Голе. Действительно хорошо пел, ему еще советовали в артисты пойти, в Большой театр.

— Рад, что вы выжили, друзья! — тепло сказал старый знакомый. — Снова вместе, значит? Пойдем на высоте четырех тысяч. Пристраивайтесь к нам!

— «Коршуны», пристраиваемся!

«Пе-2» уверенно пошли вперед. Вскоре показался Воложин. Цель для бомбометания находилась в начале «панцерштрассе» — на выезде из города, выстраиваясь в походные колонны, скопилась масса техники. Танки, грузовики, самоходки, бронетранспортеры…

— Я — «Финист-один»! Слушать всем! — В наушниках послышался мужественный голос командира группы бомберов. — Перестроиться для атаки! Ложимся на боевой курс! Атака целей — одиночно с пикирования. Цели выбирать самостоятельно. Выход после удара курсом на восток!

«Пешки», выстроившись колонной, стали по очереди пикировать на вражескую технику. «Лавочки» двумя эшелонами «ходили» на высоте.

Бомбы рвались хорошо, кучно, аж сердце радовалось. Бронетехника запылала, фрицы разбегались от нее в стороны, похожие с высоты на черных тараканов, застуканных ночью на кухне.

— Я — «Финист-один». Закончили! Всем стать на свои места, уходим! «Коршуны», не отставайте!

— Спокойно, «Финист», мы от вас ни на шаг не отстанем! — хохотнул Захаров.

Комэск летел и улыбался. Хорошее начало дня! Тьфу-тьфу-тьфу…

Глава 11

11 сентября 1941 года, СССР, Москва, Кремль

Серега Наметов никогда ничего не боялся. Порой ему даже сдерживать себя приходилось, осаживать, чтобы не переть на рожон, не рисковать зря.

Но когда ему было приказано явиться с докладом к самому Сталину… Вот тут лейтенант струхнул. Нет, он знал, что военачальники постоянно отчитываются перед вождем, ну так то Берия или Жуков. Молотов, наконец.

А тут — всего лишь старший лейтенант Наметов! Есть же разница…

Признаться, до самого последнего момента Серега не слишком-то и верил в реальность происходившего с ним. То, что творилось за кремлевскими стенами, представлялось ему жизнью наполовину волшебной, не обычной, которой живут все. Это как у древних греков, поселивших своих богов на горе Олимп. Так и тут.

Наметов никогда не видел товарища Сталина вживую, только на плакатах или в кино. А теперь… Неужто взаправду?

Строгая охрана пропустила Сергея в Кремль. При входе в здание Совнаркома стоял еще один пост. Прошел Наметов и его, расставшись на время с «Грачом» — и стал успокаиваться. Наверное, потому, что все вокруг было вполне материальным, как у обычных людей, а не каких-нибудь небожителей — паркет, ковровые дорожки, двери с блестящими ручками…

Перед входом в сталинский кабинет сидели два полковника и генерал — ждали приема. Но тихоголосый, очень спокойный Поскребышев первым пригласил старшего лейтенанта, записав в книгу посетителей имя и звание докладчика, он даже лично проводил Наметова и открыл ему дверь, порог которой лейтенант даже не мечтал переступить.

В кабинете присутствовали двое — товарищ Сталин и товарищ Берия. Нарком первым обратил внимание на вошедшего и кивнул ему, сверкнув пенсне.

— Товарищ Сталин! — четко проговорил Серега. — Старший лейтенант Наметов по вашему приказанию прибыл!

Вождь улыбнулся.

— Экий он у тебя строевой, Лаврентий, — сказал он. — Проходите, товарищ Наметов, присаживайтесь. Догадываетесь, зачем вас вызвали?

— Думаю, товарищ Сталин, — осторожно проговорил Наметов, — это касается объекта «Брест-41».

— Да, это касается товарища Дубинина… Вы хорошо знакомы с Виталием Дмитриевичем?

— Довольно хорошо, товарищ Сталин. Много времени вместе провели. Почти две недели по немецким тылам…

Иосиф Виссарионович посмотрел на Берию, и Лаврентий Павлович принял эстафету.

— Товарищ Наметов, расскажите о минских событиях, — сказал нарком. — Что случилось с товарищем Дубининым и как вам удалось обыграть немцев.

Сергей понимающе кивнул — всего лишь накануне он лично доложил Лаврентию Павловичу о всех перипетиях произошедшего в Минске, написал два рапорта, но товарищу Сталину наверняка захотелось услышать все от первого лица.

— Восьмого сентября в девять часов утра моя группа получила приказ встретить объект «Брест-41» и обеспечить его транспортировку в Москву. Мы выдвинулись на вокзал, по пути проверяя маршрут, и увиденным я остался доволен — город довольно плотно контролировался патрулями и стационарными постами полка внутренних войск. Прибыв на вокзал, я связался со штабом 1-й гвардейской танковой дивизии и выяснил, что Дубинин уже выехал. Охрану обеспечивали бойцы из штурмовой роты — целое отделение с пулеметами и самозарядными винтовками. Точное время прибытия мы не оговаривали, но я знал, что в окрестностях Минска на дорогах много беженцев и из-за них автотранспорт может двигаться довольно медленно. Поэтому вплоть до поступления информации о бое в городе я не особенно беспокоился.

— Кто вам сказал, что в городе идет бой? — уточнил Сталин, делая какие-то пометки в блокноте.

— Мой боец, сержант Никитин. Он стоял на посту у здания вокзала. Я вышел из помещения, где мы спа… — Серега замялся, сообразив, что ляпнул что-то не то. — В смысле — ждали приезда Дубинина…

— Продолжайте, товарищ Наметов! — усмехнулся Иосиф Виссарионович. — Я был на войне и помню старую поговорку: солдат спит — служба идет! В данном случае вряд ли бы что изменилось, даже стой вы наготове с оружием в руках.

— Есть, товарищ Сталин, продолжаю! — выдохнул Серега. — Я вышел и убедился, что перестрелка разгорается. Я скомандовал своей группе грузиться в полуторку, а сам побежал на пункт связи, чтобы обзвонить посты в городе и уточнить местоположение боестолкновения. Там меня уже ждал связист, который передал телефонную трубку — меня вызывали со стационарного поста на Советской улице. На нем очень опытные ребята стояли — погранцы из Брестского отряда. Их старший доложил, что Дубинин миновал их пост пять минут назад и что скорее всего идущий бой — нападение на его конвой. И что они выдвигаются на подмогу Дубинину. У них было очень серьезное вооружение — автоматы, два станковых пулемета, пушечный броневик. Я сказал, что поеду навстречу, и мы договорились о сигналах для опознания.

— Зачем? — уточнил Иосиф Виссарионович.

— Чтобы не перестрелять друг друга при встрече. В бою всякое бывает…

— Так-так… Продолжайте, товарищ Наметов.

— До места боя мы добрались минут за десять…

— Это место было так далеко от вокзала? — удивился Иосиф Виссарионович, почему-то посмотрев на Берию. Тот пожал плечами.

— Нет, всего-то метров восемьсот, но это по прямой… А если по улицам, то… — Серега замялся. — Мы заблудились — водитель был в Минске всего второй раз, к тому же много домов разрушено, из-за чего пришлось петлять — несколько раз утыкались в развалины. Пока искали объезд…

— Понятно, товарищ Наметов! В этом нет вашей вины! Продолжайте!

— Когда мы приехали, бой еще продолжался. Противник действовал двумя группами, заняв дома по обе стороны улицы. Они выбрали очень удачное место — там почти всю проезжую часть занимает лежащий на боку трамвай. Объехать его можно только по обочине. В смысле — по тротуару! Легковой машины я на месте не увидел, только грузовик, на котором ехала охрана.

— У охраны были большие потери? — уточнил Сталин.

— Нет, двое легкораненых! В том отделении оказались очень опытные, обстрелянные бойцы. Лично отобранные генералом Батом. Они с ходу вступили в бой и к моменту нашего приезда полностью выбили половину нападавших, зачистив одну сторону улицы. Мы, разобравшись в обстановке, атаковали другую группу противника, на противоположной стороне улицы. Нам помогли погранцы — прижали врага огнем из станкачей, просто высунуться им не давали, а тут еще и с броневика жару добавили — стали стрелять по зданию, где прятались диверсанты, из сорокапятимиллиметровой пушки. Те не выдержали и попытались удрать через подвал. Но выход из подвала оказался во дворе, где засели три погранца с автоматами — вот они на месте почти всех бежавших и положили. А мы потратили еще минут десять на то, чтобы осмотреть все окрестные дома. Обнаружили два-дцать три мертвых тела и восемь живых раненых диверсантов. Товарища Дубинина нигде не было. Гвардейцы сразу сказали, что он очень грамотно сдернул… То есть оперативно покинул место засады. Мы пустили по окрестностям поисковые группы и вскоре нашли автомобиль, на котором ехал Дубинин. Он был поврежден, движок стуканул и внутри нашли кровь.

Сталин никак на сообщение про кровь не прореагировал — видимо, в общих чертах суть произошедшего знал и помнил, что кровь оказалась не Дубинина.

— А потом к нам прибежал Бармалей… Ой, простите, водитель ефрейтор Варфоломей Сидоров, — продолжил Серега. — Он был ранен в руку, а тут еще и ногу ему прострелили, но он сумел-таки добраться до нас и сообщил, что товарища Дубинина и его спутницу схватили какие-то неизвестные в нашей военной форме… Товарищ Сталин, товарищ нарком, я считаю, что Сидоров достоин награды. Он же едва не истек кровью, но дошел!

— Где он сейчас? — деловито спросил Иосиф Виссарионович.

— В госпитале, товарищ Сталин!

Сталин кивнул и сказал, повернув голову к Берии:

— Лаврентий, проследи! Продолжайте, товарищ Наметов!

— Мы немедленно бросились к месту предполагаемого захвата и обнаружили там четыре мертвых тела, действительно облаченные в нашу военную форму. Впрочем, все предыдущие нападавшие тоже были в нашей форме. Товарища Дубинина и его спутницы мы поблизости не нашли. Следы уводили в подвал стоящего рядом здания и там терялись. Экстренное потрошение попавших в плен дало…

— Какое потрошение, товарищ Наметов? — перебил старшего лейтенанта Иосиф Виссарионович и снова почему-то посмотрел на Берию. А тот в ответ нахмурил брови.

— Простите, товарищ Сталин… — смутился Серега. — Экстренное потрошение — это допрос, проводимый прямо по горячим следам, на месте поимки пленных. Мы их по-настоящему не потрошим… В том смысле, что кишки на локоть не мотаем… — Серега совсем засмущался, покраснел и смолк.

— Коба, это такой говор у ребят! Вроде как юмор такой… Молодые ведь… — негромко сказал Берия. — Никто там никого не режет… Разве что в морду разок дадут… В горячке после боя…

Старший лейтенант вспомнил, как он бил прикладом по печени здоровенного диверсанта в форме красного командира, который не хотел говорить, а глаза застилала красная пелена ярости, и торопливо кивнул несколько раз, подтверждая слова наркома.

— Хорошо, я понял! — после небольшой паузы сказал Сталин. — Продолжайте, товарищ Наметов! Что дал допрос… По горячим следам?

— Выяснилось, что нападение организовали диверсанты из полка «Бранденбург»…

— Мне про него сам Дубинин рассказывал… — тихо, как бы в задумчивости, произнес Сталин.

— В нем служат не только чистокровные немцы, но и русские — в основном белоэмигранты. В нашей форме, с отличным знанием языка, эти диверсанты очень опасны и наделали нам немало пакостей — с самого июня вредят как могут. Они проникли в Минск накануне. И имели задачу захватить живьем несколько командиров из 1-й гвардейской танковой дивизии.

— Зачем? — уточнил Сталин.

— Штаб Гудериана очень хочет узнать, почему танкисты этой дивизии так успешно воюют…

— И побеждают! — вставил Иосиф Виссарионович.

— Да, товарищ Сталин! И еще им интересно: кто такой генерал Бат. Вроде как в их списках наших высших командиров такого человека не было!

Иосиф Виссарионович рассмеялся, секундой позже к нему присоединился Берия. Серега недоуменно смотрел на них, не понимая причины веселья, но почтительно молчал.

— Ой, не могу — в списках его нет! — вытерев выступившие слезы, сказал Сталин. — Если бы они знали, в каких списках он есть! Простите, товарищ Наметов, продолжайте!

— Поняв, что дело серьезное, я связался с товарищем наркомом. Он своей властью объявил тревогу по гарнизону, приказал поднять полк внутренних войск и начать прочесывание города. А мы еще раз опросили свидетеля — ефрейтора Сидорова. Он потерял много крови, но буквально рвался помочь. Бармалей… Ой, простите, Варфоломей показал, что при захвате сплоховал не сам комиссар, а военврач Сморкалова. Женщина она неопытная — переодетые немцы позвали ее перевязать раненых, и военврач поспешила на помощь… Вот их и схватили. Товарищу Дубинину удалось застрелить на месте четверых.

— Товарищ Дубинин с начала войны застрелил так много немцев, что их хватило бы на батальон… Вот с кого нашим бойцам надо пример брать! — с некоторым воодушевлением начал говорить Иосиф Виссарионович, но неожиданно тихо закончил: — Жаль, что мне до сих пор так и не удалось его увидеть! Поговорили бы… о жизни, о смерти, о душе…

В кабинете повисла долгая пауза, пока нарком не махнул Сереге рукой: продолжай, мол, не сиди, как пень!

— Через некоторое время мы поняли, что для передвижений по городу диверсанты используют подземные коммуникации и подвалы домов. Причем ходили, твари, как у себя дома — наши поисковые группы с собаками несколько раз находили их следы, но тем удавалось уйти. Однако ближе к вечеру нам удалось локализовать район пребывания ядра вражеской группы и их пленников. Перекрыв все входы и выходы, даже люки канализации и подвальные окна, мы начали тотальное прочесывание и в то же время провоцировали немцев. К примеру, в разных местах оставили целые, на ходу, полуторки — одну из них и захватили немцы.

— Хитро! — одобрительно проворчал Сталин.

— На пути вероятного движения машины мы поставили пять засад. И в одну из них немцы и угодили. Прицельным огнем нам удалось положить там больше половины немецкой группы.

— Не боялись зацепить Дубинина и женщину? — строго спросил Иосиф Виссарионович.

— Нет, товарищ Сталин! — решительно мотнул головой Серега. — Я лично инструктировал бойцов — приказ был стрелять одиночными только по хорошо видимой цели. Пулеметный огонь мы, конечно, вели, но скорее для психологического давления — поверх голов. Мы бы их там всех и положили, но тут начался вражеский авианалет. Как потом выяснилось — его вызвал командир диверсантов. Хотел прорваться из города под его прикрытием. Но прорваться не вышло, и уцелевшие диверсанты снова ушли в подвалы. На этот раз мы шли за ними по пятам и точно знали, где находятся враги в каждый момент времени. Мало того — мы их гнали в нужном нам направлении и в конце концов загнали! Хотя сами немцы думали, что выбрали идеальное место для того, чтобы спрятаться — в том подвале, возле заброшенного овощехранилища, было целых четыре выхода! Диверсанты до последнего момента были уверены, что им есть куда отступить!

— А на самом деле? — азартно спросил Сталин.

— Это была заранее подготовленная ловушка! Мы отлично просчитали их действия и поняли, как их повязать! Ночью наши саперы аккуратно взорвали три выхода из четырех, а на оставшемся единственном выходе установили большую засаду.

— Но ведь темнота, как вы собирались стрелять? — Иосиф Виссарионович даже ладонью по столу хлопнул от волнения.

— Мы установили два мощных зенитных прожектора! — с довольной улыбкой ответил Серега. — И когда диверсанты вышли на открытое место, их ослепили, а потом сняли наши снайперы! А на оставшихся в укрытии я напал сам со своими самыми лучшими бойцами. Но товарищ Дубинин сам справился — завязал драку с командиром немцев, что помогло нам взять его живым и невредимым!

— Ай, молодец! — воскликнул Сталин. — И вы тоже молодцы! Надо же до чего додумались! Прожекторы…

— Командиром диверсантов оказался бывший офицер белой армии Птицын. У немцев он числился под именем гауптмана Фогеля.

— Хм… Птицын… Фогель… Смешно! — без улыбки сказал Сталин и повернулся к Берии: — Лаврентий, его допросили?

— Конечно, Коба! — кивнул нарком. — Фогель-Птицын запираться не стал и рассказал много чего интересного. По его словам, подробной схемой минских подвалов их снабдил местный житель, ранее занимавший видный пост в республиканском правительстве.

— Даже так?

— Да, Коба. Мы проверили — этот тип сейчас эвакуирован в Ташкент. Рубить сплеча не стали — пока установили за ним наблюдение. Также Фогель сообщил пароли, явки, имена агентов в Минске, Барановичах и Могилеве… Я тебе копию протокола принес.

— Потом прочитаю! — сказал Иосиф Виссарионович и развернулся к Наметову. — Мне докладывали, что Дубинин был ранен, это верно?

— Да, товарищ Сталин! Но ему сразу оказали помощь!

— Хорошо! А теперь расскажите нам о бомбежке поезда.

Наметов поежился.

— Это был очень неприятный момент, товарищ Сталин, — признался он. — Я и раньше терял товарища комиссара… Месяц назад, когда мы уже почти вышли к своим, снаряд упал буквально у его ног! Товарища Дубинина не стало, а потом… Он вдруг оказался жив и здоров… Правда, ненадолго…

— Каким образом уцелели вы и ваш отряд? — вкрадчиво спросил Иосиф Виссарионович. — Ни одного убитого и даже раненого, а ведь в вагон, в котором вы ехали, угодило две бомбы — одна попала в купе Дубинина и Сморкаловой, другая — в тамбур. Те, кого вы сопровождали, исчезли, а вы остались живы.

Наметов побурел.

— Не з-знаю, товарищ Сталин, — ответил он с запинкой. — Я находился в соседнем купе, я и еще трое. Другие стояли в коридоре, а там стенки тоненькие везде… Когда рванула бомба, я ощутил сильный толчок — и вылетел прочь, упав в кусты метрах в пятнадцати от насыпи. И другие точно так же — всех вынесло взрывной волной! У меня и у ребят синячищи да ссадины, но это даже не раны, а так, мелочи жизни. Повезло!

— Повезло… — повторил Иосиф Виссарионович, думая о своем. — Что-то еще хотите добавить, товарищ Наметов?

— Да, товарищ Сталин… Я уже докладывал об этом товарищу наркому… — Серега вопросительно посмотрел на Берию, и тот спокойно кивнул. — Когда перед бомбежкой мы с Виталием Дмитричем сидели у меня в купе, то он во время разговора рассказал о завербованном им офицере немецкого генерального штаба.

— Это тот, которого вы месяц назад отпустили? — прищурившись, вспомнил Иосиф Виссарионович.

— Да, он, товарищ Сталин! Я уже тогда сказал командованию, что это скорее всего была вербовка, но комиссар Дубинин не успел дать к нему контактный выход. Даже не сказал его фамилию. В этот раз он исправил ситуацию — рассказал, кто это и как с ним связаться.

— И кто это был? — Сталин повернулся к нар-кому.

— Рейнхард Гелен. Он действительно офицер генштаба. К тому же разведчик. С ним можно прокрутить очень интересную комбинацию! — ответил Берия.

— Весьма занятно! Потом подробно расскажешь! — сказал Иосиф Виссарионович и кивнул Сереге: — Продолжайте, товарищ Наметов. Что-то еще?

— Да, в общем… все! — пожал плечами Серега. — Разве что… он просил Фогеля отпустить. Мол, как он сказал, он ему какой-то пурги в уши нагнал… или надул… тут я не совсем точно могу помнить — довольно странное и непривычное словосочетание он употребил… впрочем, не в первый раз… Но по контексту я понял, что имеется в виду дезинформация, которой снабдил фигуранта Дубинин.

— Что думаешь, Лаврентий? — уточнил у наркома Иосиф Виссарионович.

— Мы работаем над этим, Коба! — ответил Берия. — Дубинин прав — тут тоже можно интересную комбинацию прокрутить!

— Хорошо… — кивнул Сталин. — А вот еще вопрос, товарищ Наметов: вы довольно долго общались с комиссаром Дубининым, даже заметили, что он часто употребляет непонятные вам словосочетания…

— Скорее, товарищ Сталин, непривычные! — поправил вождя Серега. — Эти его фразочки, в общем, почти всегда понятны, но мы такие слова в эдакие комбинации не складываем.

— Товарищ Дубинин был с вами откровенен? — прищурился Иосиф Виссарионович.

— Мне так не показалось, товарищ Сталин. Я, честно говоря, не понимаю, кто он и откуда! — ответил Серега и после небольшой паузы добавил: — И почему ни снаряды, ни бомбы его не берут…

Иосиф Виссарионович и Лаврентий Павлович переглянулись.

— Я вами очень недоволен, товарищ Наметов! — вдруг строго сказал Берия. — Вы второй раз упускаете комиссара Дубинина! Почему вам удалось вытащить его из лап фашистов, опять-таки дважды, а вот довезти до Москвы никак не получается?

— Не повезло! — улыбнулся вождь.

Нарком скривил губы, изображая улыбку, и сухо проговорил:

— Старший лейтенант Наметов! Приказываю вам подать наградной лист на всех, отличившихся в минской операции.

— Слушаюсь! — вытянулся Сергей.

— Вы свободны.

— До свидания, товарищ Наметов, — мягко сказал Сталин.

Сергей покинул кабинет, осторожно прикрыв дверь, и прошел все посты, будучи как во сне. Отпустило его лишь на выходе из Кутафьей башни…

Глава 12

11 сентября 1941 года, СССР, Москва, Кремль

Сталин и Берия остались одни. Вздохнув, вождь поднялся, делая знак наркому:

— Сиди, Лаврентий. Когда хожу, легче думается…

Пройдясь к окну, Сталин сказал не оборачиваясь:

— Наметова тоже нужно наградить! Он блестяще провел операцию! Одни только прожекторы чего стоят!

— Конечно, Коба. Он это заслужил, хоть и не выполнил приказ… Дважды.

Вождь кивнул.

— Знаешь, что мне пришло в голову, когда Дубинину опять… хм… не повезло? Я подумал: а что, если существует некий закон природы, который препятствует Дубинину?

Берия задумался. Наморщив лоб, он пожал плечами:

— Но ведь сведения из будущего все-таки попали к нам, а это гораздо важнее, чем приход самого… э-э… отправителя.

— Да, это верно. Думаю, что я еще услышу голос товарища Дубинина по телефону! Надеюсь, что и увижу. Когда-нибудь! А пока… Скажи, Лаврентий, каковы у тебя общие ощущения… по теме «Брест-41»?

— Признаться, я не слишком верил Дубинину. Пришелец из будущего, какая-то непонятная сила… Но сведения, полученные нами, были настолько конкретны и важны, что их просто невозможно оценить! То, что в Германии прячется под высшими грифами секретности, мы получили пачками! Документы, директивы разные, карты…

— Вот-вот…

Сталин прошел к большой карте европейской части СССР, где была отмечена линия фронта, и раздвинул шторки, прикрывающие висящую рядом другую, точно такую же по масштабу, но синие и красные кривые, отражавшие положение передовой, проходили совсем в иных местах.

— Вот в такой ситуации мы могли оказаться, — негромко сказал вождь, прикладывая ладонь к новой карте. — Блокада Ленинграда, немцы оккупируют всю Прибалтику и Украину. Захвачены Смоленск, Брянск, Киев, Харьков, Одесса, Крым и Донбасс! И при этом мы понесли бы чудовищные потери, потеряв массу войск в котлах! А нынче этого нет! Да, Красная Армия отступает, но с боями, сохраняя порядки… Ты, Лаврентий, я знаю, человек очень недоверчивый, да? Ты поверил даже не Дубинину, а Бату!

Берия усмехнулся:

— Когда сверхтанк Бата в одиночку уничтожил полсотни немецких «панцеров», поневоле уверуешь!

— Да уж… Вот что, Лаврентий… Давай-ка подведем кое-какие предварительные итоги. Мы сумели исправить допущенные ошибки и успели сделать многое. Эвакуировали предприятия, эвакуировали мирное население, вовремя отвели 10-ю армию, иначе ее бы уничтожили, перебазировали самолеты на запасные аэродромы — и во всеоружии встретили налеты Люфтваффе. Потери мы понесли большие, просто огромные, но такова цена учебы — наука побеждать дается кровью. Мы узнали, кто из наших соратников действительный полководец, а кто лишь зря занимает свое место… Кстати, где Хрущев, где этот кукурозовод?

— В Ташкенте, Коба. Мои люди приглядывают за ним. С Булганиным произошел… э-э… несчастный случай, а Маленков под пристальным наблюдением. Он действительно ценный работник, но много воли ему давать нельзя.

— Согласен. Ленин тоже был в курсе, какая сволочь Свердлов, но отдал Якову высшие почести, похоронив в Кремлевской стене. Не нужно, чтобы у народа создавалось впечатление о нечистоплотности некоторых товарищей. Пользы это не принесет, а вот вред будет.

— Верно, Коба, не стоит выносить сор из избы, хотя…

— Что, Лаврентий?

— Может быть, имеет смысл организовать объективное расследование и по его итогам вывести обвиняемых на открытый суд?

— Хм… интересно… Чтобы другим неповадно было… — Сталин задумчиво потер подбородок. — Только без шумной кампании в прессе и обличительных выступлений трудящихся — спокойно и по-деловому. Война все-таки идет!

— Я займусь, Коба!

— И, конечно, только объективное расследование, без выбивания показаний! — уточнил Сталин, глядя на Берию. — Без этого вашего… хм… потрошения!

— Коба! — укоризненно произнес Берия. — У нас с соблюдением законности после разгона банды Ежова — полный порядок!

— Ладно, не кипятись! Меня больше, чем наши нерадивые хозяйственники, беспокоят полководцы! — последнее слово Иосиф Виссарионович произнес как ругательство. — Тимошенко, Буденного и Ворошилова мы отстранили — не тянут они на командование фронтами. Ватутина, Черняховского, Горбатова повысили… К сожалению, толковых генералов у нас не так много, как кажется, поэтому иных просто некем заменить. Того же Жукова… Да и тем, кто в реальности товарища Дубинина проявил свои военные таланты, требуется время для этого самого проявления. Даже Суворов не родился генералиссимусом, он стал им, накопив опыт сражений. Но, худо-бедно, ротацию высших командиров ведем, спасибо спискам товарища Бата. Да, забыл спросить — что с генералом Власовым?

— Пока мы его не трогали, Коба. Воюет вроде грамотно, но…

— Но гнильца в нем есть! Просто так предателями не становятся! Жуков мне неприятен, но он не предаст. Хотя… Ты же знаком с документами, Лаврентий… Когда Хрущев тебя арестовал, Жуков ему поспособствовал…

— Читал, Коба, — усмехнулся Берия. — Жукова поманили, как осла морковкой, наобещав и кресло министра обороны, и прочие блага. Он и купился со всей своей солдатской прямотой.

— И как ты относишься к нему сейчас? — спросил Сталин с интересом.

— А я не изменил своего отношения, Коба. Больше скажу: когда Никита затеял переворот, Жуков не потому поддержал его, что хотел урвать свою долю пирога, а потому, что боялся меня! Мне проще выстроить с ним другие отношения, более доброжелательные, чем начать ненавидеть за будущие прегрешения.

— Признаться, у меня у самого долго не пропадало сильное желание расстрелять Хрущева, но передумал! — признался вождь. — За что? Я не верю, что Никита виновен в моем будущем отравлении. Яд тут вообще ни при чем, мне кажется. В 53-м у меня случился второй инсульт, но у медиков было бы как минимум часа три, чтобы спасти мое бренное тело. Однако Хрущев со товарищи целые сутки не подпускал ко мне никого, пока не убедился, что я мертв! Как он, наверное, злорадствовал в те часы, паскуда… Но не могу же я выносить приговор на основании преступления, совершенного в будущем! Вот за его текущие грязные делишки — другое дело! Правильно ты предложил начать расследование! Ладно, что-то мы отвлеклись от темы разговора. Флот! Нам нельзя без сильного флота! Вспомни Испанию. Мы могли выиграть ту войну, если бы наладили переброску по морю снаряжения, оружия, танков… А флота нет! До сих пор нет, хотя на Черном море у нас достаточно кораблей, чтобы держать под контролем всю акваторию до турецких берегов. Еще бы флотоводца в Севастополь, хоть на малую толику схожего с Нахимовым или Ушаковым… А не этих… трусишек, которых так и тянет назвать предателями! Наши адмиралы, наши командующие флотами никуда не годны, что Трибуц, что Октябрьский. Флотоводцы из них никакие, но других нет! Будем шпынять этих, чтоб воевали, а не в гавани отсиживались! Оба ноют, что кораб-ли РККФ плохо защищены от вражеской авиации. Это верно, но где же вы раньше были? Конечно, тут сильно подгадил Тухачевский, лишивший армию и флот нормальных зениток…

— А ведь, судя по последним сообщениям Дубинина, нам предстоит вести войну с США. А как это сделать без мощного флота? Вот тут где-то у меня было… Из тех бумаг, что Дубинин передал… Вот! На каждом американском линкоре стоит двадцать зенитных 127-мм пушек! По баллистике они уступают нашим будущим 130-миллиметровым зениткам[51] — чертежи по ним и все прочее уже в работе, но тут не в самих орудиях дело. Тут главное преимущество нашего потенциального противника в ином: у американцев — радары обнаружения и наведения, система управления огнем, на пушках стабилизаторы стоят и силовые приводы, а снаряды — с радиовзрывателями! Каждый крейсер США имеет дюжину таких орудий, наши — ровно вдвое меньше. Даже на эсминцы в Штатах ставят по пять или шесть 127-миллиметровок, а на наших — две-три пушки малого калибра…

— И это не считая зенитных автоматов «Бофорс», которые добивают прорвавшиеся самолеты противника на последнем рубеже, а их полно на палубах кораблей США! — подхватил Сталин. — Спрашиваю командующих флотами: а вы где были? Что сделали за три последних года? Молчат, мнутся. Шени деда!

— Командующий Северным флотом оказался весьма боевым товарищем, Коба, хотя кораблей у него с гулькин нос.

— Да, это верно… Надо решить данный вопрос, пока у нас с американцами, или, как их называет Дубинин, с америкосами, какая-никакая дружба и общий враг! Начать переговоры о поставке эсминцев типа «Флетчер» и авианосцев типа «Эссекс». Если верить документам из будущего — они лучшие в данный период в своем классе. С крейсерами и линкорами лучше вообще не связываться — даже не достраивать заложенные. Все равно ведь будущее морской войны за самолетами!

— Боюсь, Коба, что они нам эти корабли не продадут ни за какие коврижки — во-первых, программа ленд-лиза заработает только с ноября, во-вторых, «Флетчеры» и «Эссексы» сами… гм… америкосы заложили буквально несколько месяцев назад!

— Думаю, что пробить эту поставку можно! — уверенно сказал Сталин. — И ускорить открытие ленд-лиза — тоже! Особенно после нападения на Перл-Харбор! США будут сами просить нашей помощи в борьбе с Японией — ведь от наших берегов до Страны восходящего солнца всяко ближе, чем от Гавайев или тем более от Западного побережья Америки! Подключим к переговорам Молотова и… Кого там империалисты прозвали «Мистером Нет»?

— Громыко, — улыбнулся Берия.

— Надо бы этого Громыко продвинуть потихоньку!

— А по моей линии — Андропова!

— Читал о нем в документах Дубинина. Хороший вроде бы специалист и как человек… тоже. Ты, Лаврентий, посмотри еще раз все документы, выбери вот таких людей — и список мне на стол! Грех разбрасываться кадрами!

— Сделаю, Коба!

— Ладно, мы отвлеклись… Итак, кадры… Головко и весь Северный флот мы обязательно продвинем. Я вспомнил одну важную вещь… Потомки клянут Хрущева, но в гибели флота винят не его одного — Маленков с Булганиным тоже постарались навредить. Булганин в 47-м затеет «дело адмиралов», где обвинит в предательстве Кузнецова, Галлера, Алафузова и Степанова. Алафузов создал советскую теорию морской мощи, а Галлер руководил кораблестроительными программами. Вот когда еще все было подорвано! И вот где наши кадры — их нужно уберечь от расправы.

— Коба, я бы еще вспомнил о тех, кого нам уже удалось спасти. Генерала Карбышева, например, крупнейшего нашего фортификатора. И еще целый ряд военных деятелей.

— Да, это важно. Что еще? Мы резко продвинулись в разработках нового оружия, тут данные Дубинина просто бесценны. У нас есть не просто идеи, а уже готовые чертежи, спецификации и так далее. Теперь наши «КВ» не таскаются, ломаясь на каждом шагу, а весьма резво бегают. Появились новые самоходки, бронетранспортеры, самолеты… Вот что, Лаврентий, займись-ка Поликарповым. Хоть он и верующий, но авиаконструктор от бога, тут иначе не скажешь!

— Уже, Коба! — улыбнулся Берия. — Конструкторское бюро ему вернули, Лавочкин готов работать у Поликарпова замом. Сработались. Вылечили «Ла-5» от детских болячек, сейчас доводят до ума истребитель «И-185», хотя все чаще эту машину называют «По-7». Надо сказать, Поликарпов меня по-хорошему удивил — взялся за работу сразу, не чинясь, не споря. Верует человек, да зато не капризничает, как тот же Туполев! Правда, этот уже не дуется на нас, взялся за ум, грозится спроектировать такой тяжелый бомбардировщик, что американские «летающие крепости» сараями покажутся. Это его слова. Ильюшин кается, что в последний момент сделал «Ил-2» одноместным. Работа идет, хотя в процессе производства очень трудно наладить выпуск штурмовика-двухместки. Но это и очень важно, без стрелка мы будем терять наши «Илы» и дальше. Петляков трудится над четырехмоторным «Пе-8». Получается неплохо, но нас очень и очень сдерживает низкая культура производства, да и само производство… Англичане и американцы выпускают свои бомбовозы тысячами! А мы — десятками. Но всего сразу не сделаешь.

— А Яковлев? Где эта сладкоголосая сирена сейчас?

— Обиделся Яковлев, — усмехнулся нарком. — Мы его направили в Омск, налаживать выпуск бомбардировщиков «Ту-2», так он уже три письма накатал, виня во всем конкурентов.

— Дампало виришвило… — выругался Сталин. — Пусть обижается. Рабочие на заводе во что попало одеты, не кормлены, а Яковлев на них на всех белые халаты напялил, постелил ковровую дорожку вдоль линейки самолетов и кинооператора зазвал, чтобы все это лицедейство заснять![52] Вот я, дескать, какой! Ладно, черт с ним… Теперь о танках. Жаль, что мы упустили время, пошли на поводу у производственников и не вооружили наши тяжелые танки мощной 107-миллиметровой пушкой ЗИС-6. Я же прекрасно помню весенние доклады Грабина! И как бы сейчас это орудие помогло нашим танкистам! Но лучше поздно, чем никогда. Помнится, в документах, переданных Дубининым, было и по «Т-34»…

— Да, Коба. Предлагалась торсионная подвеска — это позволило бы ставить дизель не вдоль, а поперек, что сэкономило бы массу места. А новая башня с мощной 85-миллиметровой пушкой сделала бы танк настоящим чудовищем для немцев. Только это уже не «Т-34», а «Т-44». Или «Т-54»?

— В любом случае этим нужно заняться. Без танков нам нельзя. И тут одной техникой не обойтись. Нужно собирать танки в кулак, в танковые армии! Вот только кто ими станет командовать? Да, у нас есть Рыбалко, Лелюшенко, Катуков. Но ведь у них у всех нет опыта командования танковыми армиями, как у того же Гудериана или Клейста. Я, конечно, могу подписать приказ о создании танковой армии, но нынешние комбриги и комдивы не потянут ношу командарма! У нас только и есть один опытный товарищ — генерал Бат. На командовании бригадой и дивизией мы его проверили, теперь пусть начинает формировать танковую армию!

— Коба, он сейчас увяз в боях под Минском, отходит к Бобруйску, — вздохнул Берия. — Ему явно сейчас не до формирования армии.

Сталин угрюмо кивнул.

— Займется, как только наступит оперативная пауза! Если она наступит! Отведем гвардейцев в тыл и на основе их дивизии сформируем армию! Только к тому времени было бы неплохо иметь новую технику в достаточном количестве и обученные экипажи! А уж генерал Бат, я уверен, сумеет сделать из них отменных бойцов! Что у нас еще?

— Много чего, Коба, — вздохнул Берия. — В том числе и такое, к чему мы еще даже не подходили. Например, атомная бомба…

— Подожди, — нахмурился вождь. — Но Курчатов уже занимается урановым проектом!

— Пока в теории, проблема очень и очень сложная. Но мы просто обязаны ее решить…

— Желательно раньше американцев!

— Обязательно раньше! Я подрядил товарищей Судоплатова и Эйтингона вплотную заняться Восточным Туркестаном, что в Китае. Там не любят китайцев вообще, а Чанкайши не выносят. Можно — и нужно! — поднять восстание, свергнуть китайских ставленников и провозгласить Восточно-Туркестанскую Республику, которую мы тотчас же признаем.

— А смысл?

— Именно в Восточном Туркестане находятся богатейшие запасы урановых руд, не чета тем, что в Бельгийском Конго.

— Ах вот оно что… Займись этим, Лаврентий, займись. Лишней земли нам не надо, но редкие земли — хе-хе — лишними не бывают!

— Да, Коба. А будет обогащенный уран, мы быстро построим реактор, опережая Ферми на год как минимум. И тогда испытание бомбы сможем провести в 44-м, если не раньше. Урановые рудники у меня на первом месте, Коба, но и других вопросов, на которые уже получены ответы, хватает. Например, месторождения нефти, газа, алмазов, золота, того же урана, алюминия. У нас есть карты, за которые любой геолог душу продаст! Но пока идет война, мы не можем заниматься новыми рудниками и промыслами. Геологические партии посланы, они работают на местах, отчитываются об огромных запасах, но это все, на что мы способны. Пока. И… Коба, у меня есть одна просьба, которая касается нашего разговора напрямую. Генерал Бат — отменный вояка, но как бы нам не потерять его. На мой взгляд, Владимир Петрович нужнее в тылу — он способен в одиночку так завести конструкторов с директорами, что те живо ускоряются! Это же касается и Бориса Карикова, настоящего инженера и ученого. Было бы просто замечательно, если бы они подготовили себе преемников на фронте, а сами работали бы в тылу.

— Ну, если что с ними случится, они не погибнут, а вернутся в свое будущее.

— Согласен, Коба, но мне бы хотелось видеть их в настоящем…

Сталин ухмыльнулся:

— Хорошо, Лаврентий! Вернемся к этому разговору, когда опять появятся Виталий Дубинин и Светлана Сморкалова! Очень надеюсь, что мы их хотя бы услышим…

Глава 13

13 сентября 2015 года, Белорусская ССР, Минск

Прошло долгих-предолгих три дня, а телефоны молчали. Света даже забеспокоилась: а вдруг сети нет? Но была сеть, была. Просто не звонил Иосиф Виссарионович.

Сморкалова потихоньку впадала в депрессию, и я, чтобы хоть как-то отвлечь ее от упадочных мыслей, решил свозить надежду советского здравоохранения в ателье индпошива. В то самое, где мне самому шили комиссарскую форму, которую я, кстати, и натянул перед поездкой.

— Поехали, поехали, — говорил я тем самым бодряческим тоном, который в других терпеть не мог. — А то явишься пред очи отца народов в затрапезе, куда это годится?

— И что мы скажем? — хмыкнула Светлана. — Что собираемся в гости к Сталину?

— Не парься! Прикинемся реконструкторами, ателье на них как раз и специализируется — выкройки любой униформы почти любого периода истории у них есть. И шьют там быстро. Говорят, быстрее пошить костюм можно только в Смоленске — там обитает большая еврейская диаспора, много хороших ювелиров и портных. Поехали!

— Ладно, уговорил…

Мы залезли в наш «бардачок» и двинулись прочь из дачного поселка, поближе к цивилизации, к шумным толпам и прочим радостям городской жизни.

Ателье было сложно найти, оно пряталось во дворе жилого дома, где мы и припарковались, заняв нашим бронированным монстром чуть ли не весь внутренний объем дворика. Бабушки с детскими колясками были недовольны, но я им улыбался, аки ясно солнышко.

Швейное производство встретило нас стрекотом, клацаньем ножниц и запахом ткани, который я очень не любил с детства, задыхался в нем. Но чего не вытерпишь ради прекрасной дамы!

— Здравствуйте, товарищи женщины! — громко поздоровался я. — Подсобите, будьте добреньки, несчастным реконструкторам! Меня вы уже одели, вот еще бы форму военврача на вот этого товарища…

Пожилая портниха оглядела «вот этого товарища» — Света ей мило улыбнулась — и стала снимать мерки. Вскоре швейные машинки застрочили еще пуще, а нас попросили подождать.

Часа два, наверное, я проторчал в кресле, «листая» на планшете страницы из Библиотеки, посвященные Великой Отечественной войне, а вот Светлана отрывалась по полной. Женщина, что с нее взять. Первобытные Евы, наверное, и в пещерах мудрили над леопардовыми шкурами, сочиняя модные юбочки.

После второй или третьей примерки портниха осталась полностью довольна, и форму военврача сшили «набело».

— Ну, как тебе? — повертелась Света.

— Совсем другой вид, — одобрил я. — Сразу видно, что женского рода!

На самом деле даже сшитая на заказ форма, напоминающая старомодное платье (к которому очень бы пошел кружевной воротник), только цвета хаки, была не многим лучше той жуткой хламиды, в которой Света провела два незабываемых дня в 1941 году. Разве что на фигуре сидело получше и было более аккуратным. Это только мужчину военная форма украшает, а женщину — нет. Но вслух я этого говорить, конечно, не стал — не первый год живу и общаюсь с прекрасным полом.

— Возьмем в придачу форменный берет и уставные туфли — здесь есть выбор. И пускай тебе знаки различия на петлицы присобачат — тут у них целый ящик фурнитуры — «кубари», «шпалы» и даже «ромбы».

— Каких и сколько вешать? — деловито уточнила портниха.

— Две шпалы! Будем на одной строчке в табели![53] — усмехнулся я. — И эмблему — «пьяную змею»[54] — не забудьте.

Света и портниха вышли в соседнюю комнату.

В это время запиликал стоящий на полочке у стены телефон. Молоденькая сотрудница, что давеча наглаживала новую Светину юбку, подняла трубку.

— Алло? Кто говорит? Кто?! — Рассмеявшись, она повернулась ко мне: — Товарищ реконструктор! С вами Сталин хочет говорить! Смотрите доиграетесь — Наполеон звонить станет!

Я с кресла не встал, а взлетел. Одним скачком оказавшись у стола, выхватил трубку из рук молодой швеи и выдохнул:

— Дубинин слушает!

— Здравствуйте, товарищ Дубинин, — послышался знакомый глуховатый голос вождя. — Как самочувствие? Слышал, вас опять бомбой накрыло?

— Добрый день, товарищ Сталин! Я здоров! Не в первый раз накрывает! — усмехнулся я. — Настроение боевое, готов выполнить любое задание партии и правительства.

— Очень рад за вас, товарищ Дубинин! — действительно довольно тепло сказал Сталин и несколько, как мне показалось, нервно уточнил: — А та милая барышня, доктор медицинских наук, она с вами?

— Так точно, товарищ Сталин! Ждет не дождется, когда же можно будет поднимать медицину в СССР.

— Это хорошо… — обрадовался вождь. — Товарищ Дубинин, как вы оцениваете положение на фронтах из вашего… хм… будущего? Я имею в виду, насколько изменилась ситуация по сравнению с былой реальностью?

— Незначительно, товарищ Сталин! — Я качнул головой и посмотрел на экран планшета. — Полагаю, что текущая обстановка на фронте и без меня вам хорошо известна: Минск пришлось оставить, гвардейцы генерала Бата понесли большие потери и отходят к Бобруйску. Фронт прошел по линии Псков — Великие Луки — Орша — Витебск — Могилев — Бобруйск — Гомель — Чернигов — Киев — Черкассы. Единственное, в присутствии Владимира Петровича, избежавшего героической гибели, танкисты действуют гораздо грамотней — в «прошлый раз» Бобруйск сдали уже 10 сентября, а в новом варианте, как мне говорит энциклопедия, отступают очень организованно, постоянно огрызаясь контратаками и устраивая крупные засады. Чтобы парировать активность 1-й гвардейской, немецкому генералу Гудериану приходилось чуть ли не в ручном режиме управлять своими дивизиями. Из-за чего он постоянно болтался у линии фронта и был ранен во время артобстрела. К нашему сожалению, ранен легко и быстро вернулся в строй.

— Ну вот, значит, все-таки не зря съездили, Виталий Дмитриевич! — то ли пошутил, то ли всерьез сказал вождь.

— Главное для меня было — друга спасти! Все остальное — вторично! Это ведь я его втянул в эти приключения, черт бы их побрал! Простите, товарищ Сталин…

— Ничего страшного, товарищ Дубинин! Я на крепкое слово, сказанное в сердцах, не злюсь.

— И вот еще что я хотел сообщить, чуть не забыл! — спохватился я, хлопая себя по лбу планшетом. — Буквально только что прочитал — после битвы за так называемый «Бобруйский выступ» немцы, поняв, что темпы наступления окончательно сорваны, повернут на юг! Гитлер потребовал до зимы захватить Киев и Донбасс. И что самое противное — Киев они все-таки возьмут. Хотя и провозятся до ноября. Самое интересное, что после моей предыдущей «командировки» такого точно не было. Тогда в середине октября шла битва за Смоленск…

— Спасибо, Виталий Дмитрич, я все записал! Подготовимся! Встретим! А дальше? — после недолгой паузы спросил Сталин. — Что дальше? Когда закончится война? Количество жертв и дата победы изменились?

— Нет, товарищ Сталин, все по-прежнему: день Великой Победы — 25 апреля 1943 года, общие потери — восемь миллионов, — сказал я и нахмурился. На экране планшета это число не выглядело страшным, особенно после вчетверо большего. Но при озвучивании становилось как-то не по себе.

И, кстати, а все-таки почему в этот раз почти ничего не изменилось? Генерал Бат оказался не такой уж большой величиной, раз его жизнь не повлияла на историю войны? Или не случилось минимально необходимого воздействия? Вот бы еще знать — какого? И где? Каким образом? Поди пойми…

— …Что же, товарищ Дубинин, мы вас по-прежнему ждем. Товарищ Берия доложил мне, что у вас случился небольшой конфликт с местным товарищем из Особого отдела… Так вот: мы снова разослали циркуляр во все подразделения на этом участке фронта о возможном появлении комиссара Дубинина. Приказано всячески вам содействовать. Пароль тоже прежний: Брест сорок один. Вам все понятно, Виталий Дмитриевич?

— Так точно, товарищ Сталин!

— До свиданья!

— До свиданья, товарищ Сталин!

Я положил трубку, поднял голову и увидел круглые от удивления глаза швеи.

— Ролевые игры так сильно затягивают… — покаянным тоном произнес я.

Быстро расплатившись и отмахнувшись от сдачи, мы со Светой выбежали из ателье и бросились к «бардачку». Упав на сиденье, я завел двигатель и, чуть ли не расталкивая бабушек с внуками, выехал на улицу.

— Куда теперь? — азартно крикнула Сморкалова.

— К Бобруйску! Выезжаем на шоссе и ждем провала! Там как раз проходит линия фронта…

Света лишь глубоко вздохнула. Могу на что угодно спорить, что у нее в голове колотилась одна мысль: «Наконец-то! Наконец-то!» У меня, впрочем, тоже…

БРДМ, распугивая легковушки, вырвалась на шоссе Минск — Бобруйск и погнала прочь от города. Лишь минут через десять я сбавил обороты. Куда спешить? Провал найдет нас независимо от скорости движения.

Но чем ближе мы подъезжали к Бобруйску, тем меньше у меня оставалось уверенности в благополучном исходе дела. А вот и Бобруйск…

Я притормозил «бардак», съехал на обочину и принялся барабанить пальцами по баранке, хмуро взглядывая на показавшиеся окраины.

— Фокус не удался? — улыбнулась Светлана.

Я посмотрел на нее. Сморкалова как будто успокоилась, обрела прежнюю цельность и великолепную безмятежность.

— Вроде того, — вздохнул я.

Поглядев в зеркальце, я развернулся и покатил обратно к Минску. Теперь я уже не гнал, ехал себе спокойно, пейзажами любовался. Пару раз меня обгоняли наглые легковушки, но я не принимал вызова, сам себе напоминая невозмутимого слона в окружении перевозбужденных мосек.

Добравшись до Минска, я заехал на заправку, залил полный бак — и повторил заезд. Результат нулевой. И опять, не теряя основательно подтаявшей надежды, я направился в сторону Бобруйска.

Возвращаясь в столицу Белоруссии, я был молчалив и угрюм. Мне было непонятно, почему не сработал алгоритм. Ведь вот же, был звонок! Мы выехали — и где провал? Почему наши гонки по шоссе ни к чему не привели?

Светлана, похоже, думала о том же.

— Виталий, послушай… — промолвила она, — мне кажется, что мы в чем-то ошиблись, сделали что-то лишнее. Или наоборот, чего-то не сделали…

— Знать бы, чего именно, — буркнул я.

Быстро темнело — все-таки уже осень на дворе. Решив, что на сегодня нам приключений достаточно, я повел броневик на «базу» — дачу Светланы. Пока Светочка готовила ужин (варила макароны и разогревала на сковороде тушенку), я включил планшет и снова завис на сайте «Военная энциклопедия» — там про Великую Отечественную рассказывалось наиболее подробно, дотошно, хотя и занудно.

Толком я не мог сказать, что, собственно, ищу. Просто надеялся понять, «дотумкать», как Батоныч выражался, чего не хватает долбаной «космической силе», почему она (они, оно, Он…) не переправляет нас в прошлое. Что ей (ему, им) от меня надо?

— Виталий, отложи ты уже свой планшет! — с интонациями сварливой жены сказала Сморкалова, ставя на стол тарелки. — Поешь нормально, а потом будешь думу думати! Богатырь былинный…

Я послушно отложил гаджет и начал есть, машинально работая вилкой, не ощущая ни вкуса, ни температуры пищи. Мысли бродили где-то далеко.

— Та-ак… — бормотал я, глядя куда-то сквозь Светлану. — С Украины 14–16 октября танки 2-й Панцергруппы перешли в наступление на Брянск и Тулу… В моей реальности Гудериан тоже развернулся на юг, теряя темп наступления на Москву, но он исполнял приказ Гитлера — фюрер требовал прежде всего взять Киев и Донбасс. Вот и тут что-то подобное, но по-другому…

Светлана смотрела на меня сочувственно и тихонько вздыхала. А я вдруг не подумал даже, а почувствовал приближение мысли. Она если и не разъясняла все происходящее и то, что никак не хотело происходить, но по крайней мере давала толчок для понимания. Я напрягся, мучительно пытаясь уловить юркую мысль, но это было как утром, когда в мозг врывается явь, а ты пытаешься вспомнить сновидение — оно тает, рвется, стирается из памяти…

Одно я знал точно — блудная эта мысль напрямую связана с текстом из «Военной энциклопедии». Схватив планшет, я снова припал к экрану и трижды, четырежды прочел статью, пытаясь разбудить юркую думку, но… Тщетно!

— Ладно, — вздохнул я, — пошли спать. Утро вечера мудренее…

Прошел день, минул другой. Каждое утро мы со Светланой выезжали на шоссе и мотались от Минска к Бобруйску, исполняя, так сказать, «обязательную программу». Два-три раза в сутки. Бесполезно, провала не было. Стало ясно, что чего-то «космической силе» не хватает.

А 15 сентября в Минск нагрянули Димон и Колян. Я их иначе и не называл, хотя они являлись двойниками тех бандитов из ОПГ «атамана Батоныча», впервые встреченных мной на лестничной площадке моего дома. Здешние парни оказались нормальными — культурными! — бывшими военными в небольших чинах.

В этом мире Батоныч вышел в президенты корпорации… то бишь в председатели правления, ну а эти двое состояли при нем. Колян — помощник и секретарь, а Димон — порученец и личный водитель. До выхода на «гражданку» Николай служил вместе с генералом, был его личным адъютантом и после выхода Бата в отставку последовал за ним, бросив военную карьеру — уволился в звании старшего лейтенанта. Дмитрий, водитель и ординарец, поступил аналогично, предпочтя синицу в руках, ему-то вообще расти было некуда: его последнее звание — старшина. Выше этого люди без специального военного образования продвинуться не могли — в этом мире не вводили звания «прапорщик».

Никаких локальных войн в данном варианте истории Советский Союз не вел — просто не с кем было. После окончания Третьей мировой империалисты сидели тихо, как мыши под веником, никуда не лезли. Поэтому парни боевого опыта не имели. Ну, может, и к счастью… Однако все равно оставались хорошо тренированными бойцами — здесь было принято поддерживать хорошую физическую форму, ходить в тир и на стрельбище.

На подсознательном уровне я воспринимал Николая и Дмитрия как давних знакомых и, когда позвонил Колян, даже обрадовался. И объяснил, как меня найти. Вскоре «двое из ларца» приехали на дачу, «оседлав» личный внедорожник Батоныча «Дон-2121», который размерами, внешним видом и роскошью отделки напоминал «Кадиллак Эскалайд». На площадке перед домиком сразу стало очень тесно.

— Добрый день, Виталий Дмитрич! — вежливо поздоровались парни, по очереди пожав мою руку своими широкими (секретарскими, блин!) ладонями.

— Здорово, парни! Заходите в дом, присаживайтесь! Чаю или кофию?

— Спасибо, мы сыты! — мотнул головой Димон и вопросительно посмотрел на Сморкалову.

— Это моя близкая подруга — Светлана! — представил я женщину.

Парни смущенно переглянулись. Повисло неловкое молчание.

— Я, пожалуй, пойду наверх, справочники полистаю, может, еще что-то полезное для нашей экспедиции найду! — пришла на выручку Света.

Как только она ушла, ребята заметно оживились. Чего это они? К приватному разговору приготовились?

— Какими ветрами вас в Белоруссию занесло? — небрежно поинтересовался я.

— Да тут такое дело, Виталий Дмитрич… — смущенно сказал Колян и снова переглянулся с Димоном. Тот едва заметно кивнул, словно давая разрешение на некую откровенность. Николай глубоко вздохнул, словно перед прыжком с парашютом, и быстро выпалил: — Мы это… вас во сне увидели!

— Вы чего: спали вместе? — хохотнул я и осекся — Бат тоже увидел во сне фрагменты из того варианта реальности, где мы были друзьями. А вот что этим здоровякам приснилось? Как они меня по полу валяли?

— Нет, Виталий Дмитрич! — хором выдохнули парни, покраснев до бровей.

— Спали мы, конечно же, порознь, но сны нам снятся почему-то одинаковые! Очень четкие, подробные и совпадающие до мельчайших деталей! — как более образованный объяснил Колян.

— Ну-ка, ну-ка! — поощрил я. — Рассказывайте!

— Сначала нам привиделось, что мы с вами как бы знакомимся… — начал рассказывать Николай, постоянно оглядываясь на Дмитрия. — Вы одеты вот в эту самую форму, которая на вас сейчас, а мы в какие-то жуткие малиновые пиджаки…

— И на шеях у нас толстенные золотые цепочки, а в руках кожаные сумочки! — добавил Димон. — Причем даже во сне я знал, что они называются…

— Барсетки! — перебил его Николай. — И кроме этого я точно знал — я бывший военный, принимавший участие в самых настоящих боевых действиях!

— Вот именно! Мы, оказывается, несколько лет провоевали! — снова влез Димон. — Я как бы ПОМНИЛ, что убивал людей! Много людей! Там была настоящая жестокая война!

Причем говорил он это с каким-то особенным возмущением, словно война — это нечто абсолютно чудовищное. Впрочем, наверное, этим в принципе неплохим ребятам, живущим в совершенно мирном государстве, у которого нет врагов, война действительно должна казаться чем-то жутким, буквально инфернальным.

— Но самое страшное не это! А то, что я понимал — это в прошлом я военный, а ныне — просто бандит! — с надрывом признался Николай. — И главарь нашей банды — сам Владимир Петрович!

— А вот как раз вы, Виталий Дмитрич, в этом сне — обыкновенный гражданин! И мы вас зовем смешным словом «терпила»! — виновато наклонил голову Дмитрий. — Мы хватаем вас и везем в логово банды, потому что вы кому-то денег задолжали.

— Ага! — глубокомысленно сказал я. — И что дальше?

— В этом эпизоде — больше ничего! — решительно мотнул головой Николай.

— Ну хорошо хоть, что пытать не начали! — усмехнулся я. — В подвале… пристегнув наручниками к батарее…

— Да как можно, Виталий Дмитрич! — мгновенно вскинулся Дмитрий, но тут же сник, со-образив, что раз они бандиты, то вполне могли и пытать…

— Ну хорошо… — кивнул я. — И что? Приснился вам какой-то интересный сон. Причем обоим одинаковый… Мне-то вы зачем это решили рассказать? Шутки ради?

— Мы не шутим! — снова хором рявкнули парни.

— Это все очень серьезно, Виталий Дмитрич! — даже с какими-то плаксивыми интонациями, чего я вообще не ожидал от этого здоровяка, сказал Николай. — Мы ведь и к врачу сходили, и…

— И к психиатру! — добавил Дмитрий. — Они сказали, что проблема не в нашем здоровье! Но ведь это еще не все!

— Это был только самый первый сон! Он при-снился нам шестого сентября! — сказал Николай. — После него прошло два дня, и похожие сны стали приходить каждую ночь!

— Я даже боюсь представить, что вам там мерещилось! — хихикнул я.

— Таких ужасов уже не было, но странного хватало! — поджал губы Николай. — После снилось, что мы каких-то ветеранов опрашивали. По технологиям создания ракет, танков, самолетов. А потом вам и Владимиру Петровичу докладывали.

— А мне такой случай пригрезился — будто сижу я в каком-то помещении, называемом «дежуркой», и смотрю неприличный фильм по телевизору, и вдруг телефон звонит. И вроде бы Сталин просит позвать к аппарату вас или товарища Бата, — сообщил Димон. — Вы прибегаете, выгоняете нас из дежурки и почти два часа с ним разговариваете.

— Но все-таки больше всего нам война снилась — какие-то горы, леса, которые мы почему-то «зеленкой» окрестили, — задумчиво сказал Николай и после паузы добавил: — И враги… с виду — бородатые мужики восточного типа, но мы между собой их звали «чехами». Хотя боевые действия явно не в Чехии шли!

— Военная форма на нас тоже странная была: с огромным количеством накладных карманов — на рукавах, на бедрах, — добавил Димон. — И почему-то тельняшки, как у моряков.

— Забавно! — хмыкнул я.

— Вы нам не верите? — настороженно спросил Колян.

— Ребята, я вас знаю не так давно, но уверен — вы к таким шуткам не способны, — улыбнулся я.

— Как это — не так давно? — сразу насторожился Николай. — Мы ведь вместе в армии служили! Семь лет в одном подразделении! Я ведь после училища пришел, а вы уже ротой командовали!

— На самом деле с вами служил другой Виталий Дубинин! — признался я. — А познакомился я с вами как раз в том подъезде. И вы… вернее, ваши двойники действительно были бандитами и отвезли меня к своему главарю — Батонычу. К моему счастью, обошлось без пыток…

Парни обалдело молчали, и только через пару минут Николай, пришедший в себя, как более образованный, чуть раньше друга, негромко сказал:

— Мы предполагали, что эти сны — правда, но думали, что все эти события происходили в какой-то параллельной реальности. А оно вот как, оказывается…

— Мы думали, что эти сны — намек, который поможет найти Владимира Петровича! — покачал головой Димон. — А теперь я даже и не знаю, что делать…

— Мы надеялись, что вы, Виталий Дмитрич, все-таки что-то знаете о пропаже шефа! Иначе почему вы уже месяц вокруг Минска болтаетесь? Он ведь не пропал без вести во время охоты вместе с Кариковым? Он ведь жив? Верно? — Колян заглянул мне в глаза, и я даже устыдился малость — такая у него вера светилась да надежда. Видать, крепко парнишка привязался к Батонычу.

— Верно, — тихо обронил я. — Владимир Петрович жив и относительно здоров! Я с ним встречался несколько дней назад.

— Где?! — снова хором спросили парни, а Николай уточнил: — В Налибокской пуще?

Версия пропажи известного и богатого человека, председателя правления одной из крупнейших госкорпораций, являлась полной туфтой. Как меня к этому делу не пришили в качестве главного подозреваемого — хрен знает. Может быть, исключительно из-за отсутствия у меня хоть какого-то мотива. Официально считалось, что мы втроем: я, Бат и Кариков, приехали культурно отдохнуть в столицу Белоруссии. Посещали здесь различные мероприятия, от концертов местных фолк-коллективов до выставок живописи. Увлеклись реконструкцией Великой Отечественной войны. То, что последним решили заняться такие «взрослые и солидные дядьки», никого не удивило — здесь реконструкция войны уже несколько лет была повальным увлечением.

А дальше случилось странное — наша троица в составе небольшой группы реконструкторов поехала в Налибокскую пущу. Но сразу после приезда мой местный двойник почему-то отделился от коллектива и, взяв индивидуального гида, отправился смотреть ДОТы Минского УРа. По свидетельству очевидцев — мы вроде бы не ссорились. В итоге Бат и Кариков бесследно пропали, и мой двойник — тоже. Но затем в этой реальности появился я — аж через неделю после исчезновения. Появился там, где и пропал, — на территории музея-заповедника. А вот Батоныч и Очкарик словно сквозь землю провалились.

Конечно, лес в Налибоках густой — самый большой массив в Восточной Европе, но ведь всего в часе езды от Минска. Болота, бурелом — все эти радости туриста присутствуют в пуще, но все же это не амазонская сельва! Однако из-за отсутствия хоть каких-то внятных версий происшествия решили считать пропажу «просто пропажей», без какого-либо криминального подтекста типа убийства или похищения. Здесь о таких вещах уже успели подзабыть за годы мирной жизни. Конечно, преступники были, но мелкие — квартирные воры и карманники. А убийства если и случались (не чаще пары раз в год!), то почти всегда на бытовой почве.

— Нет, парни, генерал Бат не в лесу! Он… как бы это объяснить… сейчас находится на войне.

— Где?! — хором выдохнули ребята.

— На войне! На Великой Отечественной, — внезапно раздался голос Светланы. Она незаметно спустилась из мансарды и стояла в дверях.

Колян и Димон растерянно переглянулись.

— Это… как? — выдавил Николай.

— А вот так! — развел я руками. — Владимир Петрович действительно находится в прошлом, сейчас там, как и здесь, сентябрь. Только у нас две тысячи пятнадцатый, а у них — тысяча девятьсот сорок первый. Генерал Бат командует 1-й гвардейской танковой дивизией и гоняет фрицев в хвост и в гриву. Мы там были со Светланой буквально на днях, но десятого сентября нас выбросило из прошлого, и теперь мы ждем, когда же нас утянет обратно.

Я посмотрел на лица ребят и усмехнулся:

— Знаю, что это звучит дико, но все именно так. Самым первым в прошлое «провалился» я. Когда рядом шваркнулась бомба, меня выдернуло обратно, назад в будущее. А потом… Короче, все началось с того, что мне позвонил Сталин… Да-да! Почти как в твоем сне, Димон! В первый раз я ему не поверил, конечно, счел дурным розыгрышем. А потом думаю: а вдруг и правда? Короче, я вождю тогда много чего наговорил, все, что мог и знал, открыл — и про 22 июня, и про Брестскую крепость, про аэродромы с незаправленными самолетами… Потом было еще несколько провалов. Чуть позже ко мне присоединились Бат и Кариков. Но так вышло, что они остались в прошлом, а меня снова выбило назад, в будущее. Понимаю, что это нелепо звучит, но другого объяснения не будет! Ваше право — верить или нет.

— Если они сейчас в прошлом, то… — задумался Николай и вдруг хлопнул себя ладонью по лбу. — Выходит, это именно они!

— Кто? — удивленно спросил друга Дмитрий.

— Помнишь, мы еще как-то шутили — герой войны генерал Бат и маршал Кариков — полные однофамильцы и тезки наших коллег!

— Ага, а я еще над Борисом прикалывался — мол, мало того что тезка, так ведь еще и похож! А выходит, что он — это действительно он! — в полном обалдении сказал Димон.

И парни уставились на меня круглыми глазами, переваривая обрушившуюся на них информацию.

— Света, у нас антишоковое есть? — забеспокоился я через пару минут, глядя на застывшие лица парней.

— Нашатырь принести? — не врубилась Светлана.

— Водки им налей! — рассмеялся я. — По полстакана!

Залпом махнув, парни немного отмякли.

— И как я сразу не догадался! — сокрушенно сказал Николай. — Ведь мы операции 1-й гвардейской танковой дивизии в училище изучали! Первый комдив — генерал Владимир Петрович Бат. А я, попав после училища в часть полковника Бата, даже не задумался о таком совпадении. Подумал, что родственники…

— Виталий Дмитрич, так вы можете перемещаться в прошлое? — уточнил Димон.

— Ну, как перемещаться… — хмыкнул я. — Вернее будет сказать: меня перемещают.

— Кто?

— Хрен знает! — пожал я плечами. — Какая-то неведомая сила. Вероятно, добрая и, вероятно, болеющая за наших. Потому как сейчас матч идет в одни ворота. Когда я только начинал этим заниматься… А точнее — когда вляпался во все это, то результаты Великой Отечественной войны были для Советского Союза, несмотря на победу, просто удручающими: четыре года войны, чудовищные потери — около тридцати миллионов человек.

— Сколько?! — ахнули ребята, как давеча Светлана.

— Да, около тридцати миллионов! — грустно кивнул я. — Это вместе с мирным населением. Но в любом случае наших на войне погибло больше, чем фашистов. Особенно в первые годы войны. Выражаясь высоким штилем, мы платили кровью за командиров-неумех, за трусость, за обучение науке побеждать. Такие вот дела…

После этих слов ребята молча протянули Светлане пустые стаканы. Сморкалова сначала не поняла, чего они хотят, но быстро сообразила и налила им еще по сто грамм. Да, такую страшную статистику оценивать «на сухую» очень тяжело.

— А вы, Виталий Дмитрич, выходит, постоянно туда, ну, в прошлое, мотаетесь? — первым пришел в себя Колян.

— Ну, как — постоянно? Раз шесть уже там побывал! — усмехнулся я.

— А как возвращаетесь? — уточнил Димон.

— Его убивают! — хмуро сказала Светлана. — В последний раз это была бомба! Никому такого опыта не посоветую!

— Вас тоже… с ним? — участливым тоном спросил Николай.

— Всех, кто рядом со мной оказывается — тоже! — пояснил я. — Батоныча… в смысле — Владимира Петровича два раза накрывало!

— Так вы сейчас, Виталий Дмитрич, судя по вашей форме и броневику во дворе, снова ТУДА собираетесь?

— Так, собрались уже… Два дня назад Сталин позвонил снова. Мы со Светой сразу выехали, ожидая, что нас вот-вот перенесет в прошлое. Я кучу документов собрал, чертежей разных, Светлана лекарств накупила и прочего по медицинской части, чтобы бойцов лечить. Но… что-то не сработало. Второй день кукуем…

— Виталий Дмитриевич, — медленно проговорил Николай, — а можно и нам с вами?

Димон посмотрел на меня и быстро закивал головой. Согласен, мол.

Я как-то даже расслабился. Везет же Батонычу на друзей! Верных, преданных и стойких. Нет, я себя не включаю под это описание, хотя вроде как тоже руку приложил к спасению генерала. Но я ж скромный…

— Можно, — улыбнулся я, — отчего нет? Места в «бардаке» хватает.

Парни оживились. Я ощущал в них недоверие, но оно было каким-то остаточным, что ли. Человек не может уверовать в чудо, ежели оно ему не явлено.

— А чего ваш «бардачок» без пулемета? — поинтересовался Димон.

— Привет! — удивился я. — Нельзя же!

— Да я понимаю, но… Как же это — на войну, и без КПВ? У вас же КПВТ стоял?

— Он самый. Да нет, я бы с удовольствием, только вот крупнокалиберные пулеметы в магазине не продаются.

Димон с Коляном переглянулись.

— Почему?

— Как почему? — Я натурально завис, не понимая, как объяснить парням, что в их счастливом социалистическом мире невозможно купить пулемет за две бутылки водки у пьяного прапорщика. Ввиду отсутствия самих прапорщиков и наличию строгого учета и контроля.

— В обычных оружейных магазинах КПВ, конечно, не продаются. Но мы достанем! — уверенно заявил Димон.

— Купите? Если что, деньги у меня есть…

— Ваши деньги не понадобятся, — замотал головой Димон. — Там… Коля, объясни!

— Собственно, сам КПВ продается только организациям! — спокойно сказал Николай. — По безналичному расчету. В продажу он поступает как «Самозарядная винтовка для промысловой охоты на крупного зверя»[55].

— Для стрельбы по слонам, прячущимся за бетонными заборами? — пошутил я.

— Нет! Для промысловой охоты на китов! — огорошил Николай. — В КПВ снимают пару деталей, чтобы он не стрелял очередями, и получается самозарядное ружье крупного калибра. В каталоге я еще и ПТРС[56] видел, под тот же патрон, но они раритет, их с производства еще в 42-м сняли и повыбили за войну, их только коллекционеры и покупают — цена как десять КПВ.

— Вот оно как! — восхитился я. — Ну, тогда… Давайте, парни, покупайте!

— Виталий Дмитрич, ваша подпись на официальном запросе понадобится, я его составлю и пошлю на склад, с которого такие ИЗДЕЛИЯ реализуют. Ну и потом, когда они счет выставят — напишите служебную записку в бухгалтерию, чтобы оплатили. Вы ведь у нас из высокого начальства один остались.

— Изделия говоришь? — Я задумался. — А там, случайно, нельзя десяток автоматов приобрести и пару легких пулеметиков?

— Почему нельзя? Можно! — обрадовал Николай. — Ну, тоже только в самозарядном варианте. Однако Дима знает одного мастера, который нужные детали вытачивает — вставим, и будет у нас полноценное автоматическое оружие!

— Парни, да вы просто находка! — улыбнулся я. — Вот сейчас вы мне с новой стороны открылись! И я не буду спрашивать, зачем обычным гражданам Советского Союза автоматы и пулеметы!

— Так тут никакого секрета нет! Мы ведь состоим в стрелковом кружке, регулярно тренируемся. Ну и, конечно, бывшим военным иной раз охота очередями пострелять! — подмигнул Николай. — Вы не думайте, Виталий Дмитрич, это не нарушение закона… Это… свободная трактовка его буквы! В нашем клубе много милиционеров занимается, вплоть до генералов! Ну, вы ведь сами там состоите и всех знаете!

Димон толкнул друга локтем.

— Ох, простите, Виталий Дмитрич, я забыл, что вы… как бы… не совсем тот… — смутился Николай. — Я хотел сказать, что ничего криминального в том, что клуб владеет автоматами, нет. Мы ведь все законопослушные граждане и используем их только на тренировках.

— А тут так и вообще для хорошего дела они понадобились — фашистов бить! — сказал Димон.

— Хорошо, я все понял! — кивнул я. — Можете быстро организовать покупку, переделку и доставку сюда?

— Конечно! — уверенно ответил Николай. — Прямо сейчас метнемся в Москву, быстро там все организуем. Документы вам на подпись я скину по электронной почте. За пару дней, надеюсь, управимся!

— Давайте! Патронов побольше купите! Боеприпасов не бывает много! Бывает либо мало, либо мало, но больше не унести! — пошутил я. — Но у нас, к счастью, целый броневик — сколько бы патронов вы ни привезли, все заберем!

Глава 14

15 сентября 1941 года, Германия, Берлин

Полковник Рейнхард Гелен с самого утра испытывал приступ меланхолии, из-за чего пострадала выправка — плечи опустились, сапоги шаркают, взгляд отрешенный… Сосуд мировой скорби.

Двигаясь от отеля «Адлон» по Унтер-ден-Линден, Гелен поглядывал вокруг как будто вчуже, словно впервые увидав «Липы»[57].

Немцы, немцы… И немки. Они все продолжают жить так, как будто ничего не изменилось, как будто война на Востоке бушует не от их имени.

Конечно, поправки в жизнь внесены, но жители Берлина по-прежнему полны надежд и довольства. Как и раньше, хлещут пиво и уминают сосиски с капустой. Они даже не догадываются, что обречены, что их будущее ужасно и позорно.

Нет, эти вот прохожие, что фланируют рядом, военные и штатские, не доживут до грядущего срама. А какая разница? Что толку утешать себя — дескать, на твоем веку все будет хорошо, это лишь твоих внучек будут насиловать черномазые и всякие арабы…

Гелен передернул плечами. Он один во всем германском Рейхе знал, что их ждет через полвека, и это знание угнетало его куда больше, чем близкий разгром Вермахта и красноармейцы, расписывающиеся на колоннах Рейхстага.

Что — русские? Победители придут и уйдут, а побежденные немцы останутся. Будут трудолюбиво восстанавливать то, что разрушено в боях, будут терпеть трудности, дабы вернуть хотя бы скромное благополучие.

Ему уже сорок, он точно не увидит, как зажиточная… как зажравшаяся Германия признает извращение нормой, как откроет границы для турок, ливийцев и прочих недочеловеков из Азии и Африки.

Эти… мигранты явятся в его фатерлянд не работать или учиться. Нет, они станут бездельничать, сидя на пособии от щедрот немецкого народа, будут гадить повсюду, грабить, убивать, насиловать, а изнасилованные немки или ограбленные немцы примутся оправдывать эту мразоту…

И это было больнее, мучительней всего!

Чертов русский! Он влил в него яд, от которого нет антидота.

Можно, конечно, попытаться изменить историю, чтобы как-то увернуться от будущего расчеловечивания, но как? Да и что он может один?

Напишет книгу о том, как пышная, белотелая Европа послужит подстилкой варварам? Которых сама же впустила и будет содержать!

А толку? Что он вызовет у читателей, кроме недоверия, непонимания и негодования? Негодования к автору, позволившему себе опорочить будущие поколения!

Да и нельзя такое публиковать сейчас, мигом загремишь в гестапо. После войны? Так ведь гнусно получится — все работают как проклятые, а он один такой умный, пророчествует, будто все их труды напрасны и приведут не к расцвету, а к полному упадку!

Гелен длинно вздохнул и поднял голову. Кафе «Бауэр».

Кафе так кафе…

Заказав кофе с булочкой «Бухтельн», Рейнхард устроился в углу, не замечая посетителей. Тут, пожалуй, не меланхолия уже, а депрессия…

Это лечится: приставляешь пистолет к виску и жмешь на спуск.

Ну уж нет, он не настолько боится жить, чтобы кончать самоубийством!

— Вы позволите? — послышался спокойный голос.

Гелен с удивлением поднял взгляд и увидел рослого человека в приличном, хотя и несколько старомодном костюме. Лицо его с холодными серыми глазами и пышными кайзеровскими усами дышало силой.

— Прошу, — утомленно сказал полковник, испытывая легкое раздражение: даже отчаянию не дадут предаться вволю, обязательно кто-нибудь да помешает, нарушит выстраданное одиночество.

Усач присел, удобно развалясь на стуле, и по-прежнему спокойно спросил:

— Это вы продаете славянский шкаф?

Если бы Гелен пил в это время кофе, он наверняка бы подавился. А так Рейнхард просто замер. Вернее — омертвел.

Вероятно, с полминуты в голове у него вообще не было ни единой мысли — все упорхнули, как вспугнутая стая голубей. Лишь тоска и холод в душе.

Судорожно вдохнув, Гелен пришел в себя. Память услужливо подсказала: незнакомец выдал ему пароль, тот самый пароль, о котором говорил комиссар Дубинин, когда завербовал тебя, полковник. Вспомнил?

Это все с Дубинина пошло, вся эта меланхолическая хворь! Когда Анхель рассказал о странном русском, он не слишком-то и поверил, но вещдоки заставили Гелена крепко задуматься.

Например, паспорт «гражданина Российской Федерации». Или купюры в тысячу, в пять тысяч рублей — и с невероятным уровнем защиты. А самая поразительная штучка, изъятая при обыске у русского, была размером с портсигар, только тоньше и изящней. Название у нее было — смартфон.

По этому смартфону можно было звонить, как по обычному телефону, смотреть кино в цветном изображении на маленьком, но очень четком экранчике, и не только фильмы… Русский комиссар Дубинин показал Гелену обычную кинохронику, только из 2015 года.

Это был кошмар.

Толпы мигрантов перед Кёльнским собором… Черные, гоняющиеся за немецкими девушками и творящие полный беспредел… Настоящие демонстрации гомосексуалистов, развратничающих прямо на центральных улицах… Те же извращенцы, сочетавшиеся браком и усыновившие ребенка, которого отобрали у настоящих родителей только за то, что они шлепнули дитя по попе… Наглые американцы, оккупировавшие Германию в 1945-м, да так и не покинувшие ее…

Как?! Откуда? Что это вообще такое? Вывод сам напрашивался — этот Дубинин был не из нашего времени. И сам комиссар не стал отрицать очевидного, подтвердив, что прибыл из будущего.

Гелен тогда быстро собрал отряд, чтобы убедиться — машина времени все еще на месте. Дубинин взялся провести их и передать МВ в руки немецкого командования…

Впрочем, с какого-то времени Гелену не было никакого дела до командования и всех этих фюреров, он поверил русскому, испытывая отчаяние и стыд за будущих немцев.

Рейнхард отправился в поход по смоленским лесам с ощущением, что ищет нечто гораздо более ценное, чем Святой Грааль и Копье Судьбы, вместе взятые. Мысли мелькали разные — как бы ему самому отправиться в 2015 год, чтобы убедиться, что ужасные съемки не были постановкой. Или пристрелить будущую канцлярин, предавшую немецкий народ…

А на оккупированной территории рейхскомиссариата Остланд их ждал провал — русский осназ переиграл Гелена с его элитными диверсантами. Так что машина времени осталась у русских, а весь немецкий отряд был уничтожен. И он сам пристрелил Анхеля, лишь бы Дубинин отпустил его живым, хоть и завербованным НКВД…

Чувствуя, что задыхается, Рейнхард ослабил узел галстука и хрипло выговорил отзыв:

— Шкаф уже продан, но осталась никелированная кровать. С тумбочкой.

— Да вы не волнуйтесь так, господин полковник, — сочувственно сказал усач. — Ничего страшного не произошло. Да, вы стали агентом НКВД, и что? Возможно, вас можно счесть предателем по отношению к фюреру, но Гитлер — это политический бандит, виновный в гибели миллионов человек. Считайте это парадоксом, если хотите, но именно мы больше всех радеем за будущее Германии! Товарищ Сталин сказал верно: «Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается». Мы не хотим убивать и мучить немцев так же, как немцы убивали и мучили русских. Нацистским преступникам полагается суд и казнь, а от вас мы ждем иного — помощи. Помогите нам как можно скорее закончить эту войну, помогите снизить потери с обеих сторон! Вот и все.

— И что я должен делать для этого? — глухо спросил Гелен.

— Передавать в Центр секретные донесения, добытые вами, — хладнокровно объяснил усач. — Ведь вы же являетесь адъютантом генерала Гальдера, начальника генштаба сухопутных сил?

— Уже нет! — мотнул головой Гелен. — Сейчас я возглавляю отдел разведки. Но доступ к Гальдеру у меня остался.

— Ну вот и отлично! О связниках, явках, паролях мы поговорим чуть позже. Можно в этом же кафе — здесь нет прослушки. Проверено.

— Получается, — проговорил Рейнхард напряженным голосом, — что я буду работать на вас — во вред нацистам, но на благо немецкой нации?

Незнакомец кивнул:

— Вы совершенно правильно сформулировали ту задачу, которую вам придется решать. Хочу уточнить один момент — вы не простой агент, который таскает нам совсекретные сведения за плату. Это пошло. Впрочем, если вам потребуются деньги — на подкуп или для важной поездки, то вы их получите. Но это всего лишь часть вашей будущей работы.

Помолчав, Гелен спросил:

— И какой вы видите будущую Германию?

— Новой. Свободной…

— Верной союзницей СССР? — дернул губами Рейнхард.

— А вот это решать самим немцам! Для нас важно покончить с нацизмом, устранить угрозу уничтожения или порабощения для советского народа.

— Хорошо! — выдохнул Гелен. — Я согласен. Для меня очень важно, чтобы у Германии было достойное будущее. И если для этого нужно работать на советскую разведку, я буду это делать.

Усач серьезно качнул головой.

— Вы не представились… — Рейнхард вопросительно глянул на русского резидента (а кто еще это мог быть?).

Незнакомец наметил улыбку и отрекомендовался:

— Макс Отто фон Штирлиц.

Обговорив детали следующей встречи, Гелен и Штирлиц по очереди покинули кафе.

…Рейнхард шагал пружинистой походкой, расправив плечи и скупо улыбаясь. Меланхолия прошла, выветрилась, зато внутри затеплилась надежда, что кошмар 2015 года никогда не произойдет наяву.

А уж он постарается!

Глава 15

17 сентября 2015 года, Белорусская ССР, окрестности Минска

Утром я, как обычно, встал рано. Правда, особой надобности в раннем подъеме не было — за-езды по маршруту Минск — Бобруйск мы временно прекратили. Но все равно два-три часа ездили по окрестностям, чтобы Света в полной мере смогла освоить управление БРДМ.

Постояв под душем, я заварил кофе, доел вчерашние пирожки и пришел к выводу, что мир прекрасен. Ну а мелкие неустройства — это временно.

Натянул уже ставшую привычной комиссарскую форму, сапоги, подпоясался ремнем с кобурой и вышел во двор. На улице чувствовался холодок, все-таки уже половина сентября прошла. За воротами послышался негромкий шум мотора. Я неторопливо подошел к забору и выглянул — на улочке стоял «Батмобиль», в приоткрытом окошке которого улыбался Димон.

— Ну и как? Удачно сгоняли? — спросил я, впуская парней во двор.

— А то! — радостно кивнул Колян.

Димка открыл вместительный багажник и гордо продемонстрировал сразу пару мощных орудий убийств — КПВТ и ПКТ.

— Ну ни фига вы даете! — Я даже хлопнул пару раз в ладоши. Типа поаплодировал. — Я, если честно, до текущего момента не верил, что у вас все пройдет гладко!

— Мы старались! — гордо ответил Колян. — Напрягли все свои связи, чтобы покупка прошла быстро. А то ведь обычно только проверка покупателя может месяц занимать! Это же не пистолетик!

— Что с боеприпасами и автоматами?

— Пятьсот патронов для КПВ, пять тысяч для ПКТ, три автомата, РПК, к ним тоже пять тысяч патронов. Плюс гранаты, ручные, и для РПГ — осколочные, штурмовые и противотанковые.

Я уже знал, что штурмовыми гранатами в этом мире называют термобарические.

— Отлично, парни! Замечательно сработали! А как быть с монтажом пулеметов в башню? Справитесь?

— Да, там, в общем, ничего особо сложного нет! — ответил Димон. — Но мы на всякий случай взяли методичку.

— Ну, раз так, то давайте ставить!

Как я заметил еще при покупке своего «бардака», он довольно значительно отличался от той модели, которую я видел в своем мире, хотя и не принципиально — это действительно была легкая бронированная полноприводная машина-амфибия с пулеметным вооружением, предназначенная для разведки и патрулирования. Со знакомым мне БРДМ-2 здешнюю технику объединяли сходные габариты, кормовое расположение моторно-трансмиссионного отсека, толщина брони и количество экипажа. И вооружен местный «бардачок» был так же, как и «наш» — двумя пулеметами: КПВТ и ПКТ. Но на здешней машине штатное вооружение стояло в необитаемой башне, называемой у «нас» боевым управляемым модулем — стрелок сидел в отделении управления справа от водителя и наводил оружие при помощи джойстика, глядя на три экрана. При этом спаренные пулеметы были стабилизированы в горизонтальной и вертикальной плоскостях, а также снабжены автоматом удержания цели. Я допускал, что при некоторой сноровке управлять «бардачком» на не слишком пересеченной местности и вести бой низкой интенсивности мог вообще всего один человек.

Первым мы установили на его законное место КПВТ. Весил он как Светлана, но втроем, да еще с помощью такой-то матери, за пару часов справились. Передохнули чуток и поставили ПКТ, спаренный с основным стволом. Подсоединили провода электроспусков, проверили дистанционное управление, откалибровали прицел, загрузили патронами боеукладку — и «бардачок», предназначенный для увеселительных поездок на охоту и рыбалку, снова превратился в грозную боевую разведывательно-дозорную машину.

Это ведь только говорится так — пулемет. Крупнокалиберный пулемет Владимирова, сконструированный в 1944 году, — страшная штука. Мощь у него такая, что 14,5-мм пуля сохраняет свою убойность даже после восьми километров полета! Конечно, ни о какой меткости на таком расстоянии и говорить нечего, приходится ограничивать прицельную дальность двумя километрами. На дистанциях до восьмисот метров КПВТ пробивал броню любого натовского БТР, а на полях Великой Отечественной оставит дырки в борту танка «Т-IV», собьет ему гусеницу или заклинит башню. Короче, будет чем приветить фрицев!

Когда мы расслабленно сидели на крыше боевого отсека и, перебрасываясь шутливыми репликами, вытирали испачканные оружейной смазкой руки, на крыльцо вышла Светлана и пригласила всех завтракать. Оказывается, еще и полудня не было! Поэтому за столом, уплетая гречневую кашу с тушенкой, мы единогласно решили, что не будем откладывать на завтра то, что можно сделать сегодня, и выехать на шоссе уже через час. За час, как обычно, не управились — только аккуратная погрузка боеприпасов заняла минут сорок — пришлось перекладывать весь уже находящийся внутри груз: справочные материалы, медицинскую литературу и лекарства. Затем парни слишком долго, на мой взгляд, провозились с переодеванием и подгонкой снаряжения. Отправляться в прошлое Николай и Дмитрий решили не в военной форме старого образца, а в своих привычных комбинезонах и разгрузках. Впрочем, их нынешний наряд не выглядел чем-то футуристическим в 1941 году, как, к примеру, полный бое-вой комплект какого-нибудь спецназовца из моего «старого» мира, — ребята надели обычные камуфляжные комбинезоны из авизента[58] расцветки «березка» — практически такие же использовались разведчиками во время Великой Отечественной войны.

— Ну что? Все готовы? — спросил я, когда мое маленькое «войско» построилось у прогревающего движок «бардака». Выглядели «офисные работники» на удивление браво.

— Так точно, тащ командир! — хором отозвались Димон с Коляном. При этом в их словах я не услышал ни одной нотки ерничания — они уже реально перестроились на военный лад, вспомнив свою службу в Вооруженных силах.

— По местам! — Я тоже решил перестроиться и отдал уставную команду на погрузку. — Я за рулем, Николай — к пулемету!

Места в БРДМ хватило всем, хотя ящики с ценным грузом и стесняли. Ничего, потерпим…

Я завел мотор и поехал к шоссе. Что-то странное произошло чуть ли не сразу, как мы на него выбрались, — ровная гладь автострады сменилась грунтовкой, исполосованной колеями. «Бардачок» затрясло.

— Мы там! — радостно завопила Светлана. — Вот нам чего не хватало, вернее, кого — Димы с Колей!

Я захохотал и прибавил газу.

— Смотрите! — крикнула Сморкалова, тыкая пальцем в открытый верхний люк. — Там какие-то самолеты!

В слегка испачканном белыми облаками синем, почти летнем небе проплывали двухмоторные «Юнкерсы-88».

Провожая глазами бомбардировщики с «балкенкройцами» на широких плоскостях, Димон протянул как зачарованный:

— Мы взаправду там… Колян! Слышь?

— Слышу, — проворчал Николай, вглядываясь в экраны прицельной системы. — И вижу… впереди… Танки!!! Это… это немцы!

— Далеко до них? — уточнил я.

Николай через оптику СУО[59] видел гораздо лучше, чем я через переднее бронестекло. Однако буквально парой секунд позже увидел врага сам — мы догоняли колонну бронетехники и грузовиков. С такого расстояния, триста-четыреста метров, да еще и за клубами пыли, я никак не мог сосчитать, сколько там было машин. А вот Николай, при помощи своих приборов, посчитал:

— Концевым идет «Панцеркампфваген тип три», впереди него — бронетранспортер, дальше — три грузовика с тентами.

— Атакуем? — азартно спросил Димон, высовываясь в верхний люк.

— Погоди, Димк, там сзади еще кто-то пылит… — пробормотал Колян. — Блин, и там танки с грузовиками!

— Валим отсюда на хрен! — сказал я и бросил машину в первый подвернувшийся просвет между деревьями.

Но метров через двести прикрывающая нас лесополоса закончилась, и мы очутились на самом фланге передней немецкой колонны. Или они у нас на фланге — равнозначно. При этом нас, кажется, заметили — концевой танк притормозил и начал разворачивать в нашу сторону башню.

— Мать вашу арийскую через… — сказал я и грязно выругался. После произнесенной замысловатой фразы, в которой упоминались родители арийцев как женского, так и мужского пола, а также предельно четко описывались сложные противоестественные половые отношения, в которых они состояли как между собой, так и с представителями своего пола, Колян посмотрел на меня с уважением, а Света с какой-то легкой задумчивостью.

В составе немецкой колонны, участников которой после моей ругани должна была захватить всеобщая икота, двигались всего два танка «Т-III», а в основном катили полугусеничные «Ганомаги» да тентованные «Опели» с пехотой. Мелькнули пара смешных «Кюбельвагенов» и десяток «Цундапов» с колясками, но без пулеметов.

— Димон, бери РПК и к бортовой бойнице! Мочи уродов! А-а-а-агонь!!!

Димка занял место бортового стрелка, а я сбавил скорость, чтобы броневик не сильно трясло, и поехал параллельно шоссе, постепенно забирая к кромке леса. Гулко заработал КПВТ, выдавая короткие очереди. Первым свое получила головная «тройка» — крупнокалиберные пули вошли танку в корму, разбивая двигатель и поджигая бензин. «Т-III» остановился, перегораживая дорогу, и запылал. Башня его неуверенно шевельнулась, но тут же замерла — припекло танкистов, и они полезли наружу.

Тут же застучал РПК, пройдясь длинной, во весь «бубен»[60], очередью по тентам грузовиков и мотоциклистам. И вновь солидно «выступил» КПВ — концевой танк, уже почти довернувший в нашу сторону орудие, мгновенно вспыхнул, как облитый керосином стог сена. Однако выстрелить вражина успел — снаряд рванул метрах в двадцати от нас, и по броне коротко простучали осколки и комья земли. Я машинально взглянул на приборы: давление масла в норме, температура охлаждающей жидкости не растет — значит, движок не задет.

А на шоссе тем временем творилось нечто похожее на бразильский карнавал с элементами спортивного праздника — немцы поодиночке и группами бегали в разных направлениях, похожие в окровавленных мундирах на танцоров самбы. Укрыться за своей техникой от огня КПВТ оказалось невозможно — БТР «Ганомаг» с их противоосколочной броней тяжелый русский пулемет пробивал насквозь, как картонные ящики, — от капотов только железяки летели, а что творилось в кузовах «Опелей»… 14,5-мм пуля не пробивает человеческое тело, она его разрывает. На куски. Щедро заливая все вокруг кровью.

— Что, европейцы долбаные, хреново вам? — шептал я себе под нос, стараясь одновременно следить за тем, куда еду, и за творящимся на узком шоссе. — Ну, так мы вас не звали!

Впрочем, игра шла не в одни ворота — немцы тоже не молчали, огрызались как могли, вот только их MG-34 были для нас не страшны — пули бессильно звякали по броне БРДМ.

— Димон! — крикнул я бортовому стрелку. — Бей по «Опелям»! Колян — по бэтээрам веди огонь! Выбивай «броню»!

— Есть огонь, тащ командир! — азартно орал Николай, манипулируя джойстиком. Стабилизированный в двух плоскостях пулемет показывал чудеса меткости — ни одна пуля не ушла «за молоком». Пули КПВТ оставляли в бортах бронетранспортеров такие дыры, что голова пролезла бы, разбивали стальные колеса гусеничной ходовой части и рвали на части личный состав, пытавшийся спрятаться от возмездия за своей хлипкой «броней».

Но вот Димону приходилось сложнее, поэтому я еще притормозил, и очередь из РПК прошлась по относительно целым грузовикам. Два «Опеля» загорелись, мимоходом Дмитрий подстрелил парочку мотоциклистов. Какой-то «Кюбельваген» решил дать деру и развернулся на шоссе — три или четыре пульки прилетели ему в «спину» и вышли в кабине, забрызгав стекла красным.

— Кажись, все!!! — крикнул Колян. — Техника противника полностью уничтожена. Тащ командир, разрешите добить личный состав?

— Отставить личный состав! — Я вовремя вспомнил про вторую колонну, идущую в километре позади. — Прекратить огонь! Уходим! — крикнул и прибавил газу, выискивая в сплошной стене деревьев хоть какой-то просвет.

Повезло — метров через сто я наткнулся на узенькую проселочную дорогу с узкими, наезженными тележными колесами колеями, заполненными густой глиной. Нам на состояние дорожного полотна было, в общем, плевать — «бардак» может спокойно по размокшей пашне переть, остановить нас могли только относительно толстые деревья. К счастью, таковые нам не попались, и мы спокойно и даже немного вальяжно удалились с места побоища.

— Тащ командир, разрешите доложить! — обратился ко мне Колян, когда мы отъехали от шоссе на пару километров.

— Докладывайте, тащ лейтенант! — разрешил я, улыбаясь, — уж очень быстро с Николая слетел весь его «секретарский» лоск, из-под которого проступил профессиональный вояка.

— По данным записи СУО, огнем бортового оружия уничтожено: два средних танка противника, четыре полугусеничных бронетранспортера, шесть грузовиков, восемь мотоциклов, пятьдесят шесть человек личного состава. Еще тридцать девять человек личного состава противника уничтожено предположительно. У нас потерь и повреждений не имеется, израсходовано сто пятьдесят три патрона к КПВТ, двести двадцать семь патронов к ПКТ. Доклад закончен!

— А я всего два «бубна» успел расстрелять! — по-простецки сказал Димон и нервно хихикнул: — Человек пятнадцать завалил!

— Благодарю за службу, товарищи! — предельно серьезно сказал я. Играть так играть, у пацанов сегодня реально первый в жизни бой. Я вспомнил свой первый бой в предгорьях Кавказа: после его окончания вот таким же слегка растерянным, слегка восторженным болванчиком полдня проходил, под улыбки старших и опытных товарищей, включая бравых сержантов из моего взвода. Эх, мне бы сюда тех Коляна и Димона, которые вторую чеченскую прошли, — они бы не по записи электронного устройства врагов посчитали, а по отрезанным ушам. Да еще бы сейчас разных трофеев натащили, от перочинных ножиков до видеомагнитофонов! Впрочем, что-то меня в сторону отнесло — откуда у немцев возьмутся «видаки»?

Чтобы гарантированно выйти к своим, надо проехать на восток около пятидесяти километров — здесь и сейчас четкой линии фронта не существовало, фактически генерал Бат вел вдоль шоссе арьергардные бои, постепенно смещаясь к Бобруйску. Не было никаких оборудованных позиций, а фронт узнавался не по окопам с нейтральной полосой, а по череде боев, то затухавших, то разгоравшихся снова. Немцы наступали, мы огрызались, отступали, то и дело контратакуя.

Изменит ли наше появление баланс сил? Да кто ж его знает…

Глава 16

17 сентября 1941 года, Белорусская ССР, окрестности Минска

Сергей Наметов чувствовал себя странно — такое впечатление, что по жилам у него не кровь бежала, а боржоми — так все пузырилось внутри от пригасшего восторга и какой-то неясной радости.

Одно было понятно — он с ребятами совершенно случайно угодил в некое хитросплетение событий, прикоснулся к множеству тайн, ощутил на себе, как простое исполнение долга влияет на судьбы. Заметьте: не на его личный удел и даже не на ребят из его отряда, а чуть ли не на весь советский народ!

Громко сказано? Да как бы не наоборот… Побывайте сами в Кремле, в кабинете товарища Сталина, и вы сами ощутите, как тикают часы истории!

И возвращение на фронт тоже не разочаровывало, поскольку боевые задачи перед его ребятишками ставились с интересным условием — «группа осназа лейтенанта Наметова не должна удаляться из района предполагаемого появления объекта Брест-41». Вот так-то.

— Лягин! — позвал лейтенант. — Куликов! Ко мне.

Осназовцы подошли так, будто бестелесными были — проплыли, как призраки.

— Готовимся, пацаны. Выдвигаемся к Марьиной Горке. До станции Пуховичи на машине, а потом крюка дадим, от Свислочи зайдем. Немца в Марьиной Горке нет пока, но завтра-послезавтра он там объявится. Я и подумал: а зачем нам пробираться к немцам в гости тайком, если можно дождаться их на месте?

— Организуем теплую встречу? — ухмыльнулся младлей Куликов.

— Именно! Готовьтесь, ночью двинем.

— Есть готовиться!

Наметов посидел, собирая вещи в дорогу — рюкзак у осназовца тяжел! — а после прогулялся до хозяев — артиллеристов.

В лесочке, что приютил отряд осназа, разместился целый артдивизион — 122-мм гаубицы держали под обстрелом участок шоссе между Минском и Бобруйском, где засели корректировщики с рацией. Появятся немцы — схлопочут. И авиация не поможет — артдивизион с воздуха не выследить, лес и лес кругом. Закрытая огневая позиция.

— Комбатр, здорово! — поприветствовал Наметов командира батареи, молоденького младшего лейтенанта, вчерашнего курсанта.

Мамлей сильно нервничал, ему не сиделось — все ходил, как тот кот по цепи кругом.

— Привет! — махнул рукой комбатр и продолжил свои блуждания вокруг да около. Неожиданно что-то изменилось. Подбежал старшина, командир какого-то там по счету орудия, и доложил, что корректировщики вышли на связь — приближается немецкая автоколонна.

«Ну, начинается концерт по заявкам», — подумал Сергей.

— По местам! — заорал мамлей.

Расчеты орудий начали быстрое, но организованное движение. Наводчики поворачивали стволы орудий, замковые открывали затворы, ящичные выхватывали нужные снаряды, тряпками обмахивали их и передавали подносчикам, те волокли свой груз установщикам…

— По пехоте! Гранатой! Взрыватель осколочный! Буссоль сорок пять, уровень тридцать, прицел шесть-четыре! Первому один снаряд, огонь!

— Выстрел!

Грохнула гаубица, усылая 122-мм подарочек — фугасная граната зашуршала, уносясь вдаль по баллистической траектории.

Секунд через восемь радист прокричал:

— Товарищ командир! Влево один-сорок!

— Правее один-ноль ноль! — сориентировался мамлей. — Первому, один снаряд… Огонь!

— Выстрел!

Грохнуло. Зашуршало. Улетело.

— Прицел шесть-восемь! Батарее — беглый огонь!

Гаубицы начали бухать в максимально быстром темпе — делая по шесть выстрелов в минуту. Грохот четырех крупнокалиберных стволов проникал внутрь головы и, казалось, резонировал с костями черепа.

— Накрыли, значит, — одними губами сказал Наметов и усмехнулся: — Скоро наша очередь…

Выезжали ночью на трофейном грузовике. Фар не включали — ночь была лунная. Шоссе поражало пустынностью, да и вся округа казалась вымершей. А ведь всего два дня назад тут шли и ехали сотни людей, убегая от войны. Видать, терпели до последнего, а когда наши оставили Минск, то снялись с места и двинули на восток.

А вот окруженцев, как в июне, не было. Просто потому, что не было окружений-«котлов». Дезертиры, конечно, попадались, но эти на шоссе не совались, предпочитали лесом идти.

Многие селяне, впрочем, оставались дома. На-деялись, наверное, что немцы — народ культур-ный и их не обидит. А то куда же от хозяйства? И корова у них, и куры…

Наметов усмехнулся. Кур гитлеровцы сожрут первыми, а потом и коровенку забьют на мясо. А вас, хозяйчики, из дому попросят — в сарае жить будете, обстирывать станете «постояльцев»… Какой же еще удел для «унтерменшей»?

— Командир! — Сержант Кастырин, сидевший за рулем, блеснул «фиксой». — Вот в Москве — москвичи. А в Марьиной Горке как? Маруськины горцы?

Сергей фыркнул только и пригляделся.

— Сворачивай лучше, юморист… — проворчал он.

— А я тут подумал… Стоит ли нам до Пуховичей переть? Тут одна дороженька была… Выедем как раз к этой самой Горке!

— Нет, машину оставим, пешком дотопаем. Если уверен, сворачивай на свою дороженьку. Чем быстрее, тем лучше.

Грузовик оставили в роще, что выходила краем на запущенные поля. Между делянками вилась узкая тропа, кое-где прикрытая ветвистыми деревьями, а тянулась она до самой окраины Марьиной Горки.

Это был городской поселок, и немаленький — райцентр. А Наметов вовсе не зря направил свои стопы именно сюда — помнил он разговор с комиссаром Дубининым месячной давности, когда они к Минскому УРу через густые немецкие порядки выходили. Тогда на привале, размачивая сухарь в кипяточке, комиссар возьми да скажи, что немцы не люди, а «твари конченые», а потом с совершенно заледеневшими глазами начал рассказывать про концлагеря, где пленников расстреливали, травили газом, морили голодом, сжигали живьем, обливали ледяной водой на морозе, ставили опыты, выкачивали кровь… И почему-то рассказал про эту самую Марьину Горку — мол, название смешное, запомнилось. А ведь тут тоже концлагерь будет, на тысячу узников. А Центральную районную больницу немцы под конюшню используют, в Доме Красной Армии свою зенитно-артиллерийскую школу откроют и школу минного дела, в военном городке гарнизон из трех тысяч зольдатиков разместят, здание райисполкома займет гестапо, а в поссовете бургомистр станет заседать.

Откуда это мог знать комиссар, Наметов, конечно, не понял. Но на заметку взял — раз уж сам товарищ Сталин верит Дубинину, то и старшему лейтенанту верить нужно.

— Значит, так, — негромко сказал Наметов, когда группа вышла к высокому забору, обносившему военный городок. — Задача у нас простая: заминировать одну из двух уцелевших казарм на улице Новая Заря и мост на железной дороге. Если останется тротил, заложим его в райисполкоме. Встречать «гостей» будем там же, на площади — засядем напротив, на чердаке районной библиотеки…

— И пулеметами… — пробормотал Кастырин. На его губах зазмеилась бледная улыбка.

— Именно! — кивнул Сергей. — Все дотащили? Не потеряли?

— Как можно?! — обиженно прогудел Лягин, демонстрируя немецкий «ручник».

— Молодцы. Начали!

Разбившись на группы, диверсанты взялись за дело. Уже к обеду вся взрывчатка, набитая в рюкзаки, ушла под рельсы и перекрытия.

Радиовзрывателей, о которых рассказывал Дубинин, пока еще не было, так что у каждого из объектов дежурил подрывник.

— И долго нам сидеть? — спросил Лягин.

— Сутки, — хладнокровно ответил Наметов.

— Сутки?!

— Или двое.

Сам Сергей засел на пыльном чердаке библио-теки, где были свалены старые газеты. Отсюда открывался прекрасный вид на площадь, и можно было уйти хоть на улицу — через дверь, хоть дворами — через окно.

Патронов они взяли с собой в достатке — в ущерб провизии. Банка тушенки на двоих да сухари. Все. Ну, лишь бы не зря ждать пришлось…

Ожидание не затянулось.

Улицы поселка были пустынны, лишь иногда показывались отдельные «маруськины горцы», да и то неясно было, местные это или мародеры. Многие жители затаились, попрятались, забились в свои квартирки, как в норки.

Когда Наметов протер MG-34 в третий раз, он разобрал прерывистый гул.

— Едут!

— По местам!

Гул сделался яснее, и вот на площадь стали выезжать «Опели» с «Ганомагами». Показались танки, но эти проследовали дальше, на Осиповичи, а грузовики остались. Разнеслись резкие команды, и солдаты разбежались, проверяя райисполком, райком партии и поссовет на наличие большевиков и прочих врагов Рейха.

— Не стрелять, — тихо сказал Сергей, — дождемся других машин.

Немцы деловито осматривались, обживая новое место. Вот и на первом этаже библиотеки загремело что-то, посыпались немецкие ругательства, и все стихло. Ну и хорошо.

Осназовцы были готовы встретить незваных гостей, но зачем выдавать себя? Пусть фрицам сюрприз будет…

— Ага… — медленно проговорил Наметов.

К райисполкому подъехал большой черный лимузин, за ним подкатили два автобуса. Небось «шишек» подвезли да всяких штабистов…

— Огонь!

Пулеметы ударили разом. Струи пуль гвоздили автобусы и «Мерседес», досталось и солдатам, забегавшим перед райисполкомом. Офицер со «Шмайссером» призвал всех «защитничков» укрыться за стенами, и вскоре дула карабинов высунулись из окон.

— Володя, давай!

Вовка Куликов завертел подрывную машинку и резко провернул включатель. За окнами райисполкома полыхнуло яркое желтое пламя, словно там свет включили на секунду, а потом рамы выбило фонтанами дыма. Из-под крыши-купола тоже рванули серые клубы, и кровля тут же просела, рухнула на второй этаж. Ослабленные взрывом перекрытия не выдержали и опустились на первый, устраивая немцам давильню. Фасад выстоял, но это длилось секунды три.

Вот зазмеились трещины по колоннам, и вся стена медленно начала валиться — плашмя, погребая под собой и автобусы, и «Ганомаг».

— Все, уходим! Вовка!

— Бегу, командир!

— За мной!

Пробежав дворами, осназовцы пересекли улицу Октябрьскую и двинулись к месту встречи, оставляя за спиной сильно расстроенных немцев. Несколько грузовиков с пехотой пронеслись по направлению к военному городку. Наметов уже пробегал мимо сломанного шлагбаума, перекрывавшего улицу Новая Заря, когда видимая казарма, одноэтажное приземистое сооружение, опоясалась огненными сполохами, ударившими из окон, и железная двускатная крыша плавно опустилась, накрывая живых и мертвых.

— Не отставать!

Осназовцы припустили по знакомой тропе, и в это время раскатисто ударил грохот взрыва, изломившего железнодорожный мост.

— Молодцы! — выдохнул Наметов.

Старший лейтенант первым добрался до грузовика, укрытого ветками, и стал дожидаться остальных. Сначала прибежали подрывники-«железнодорожники», потом Кобенко, порезвившийся в военном городке.

— Все тут? Раненых нет?

— Задело маленько, — прокряхтел Кобенко, — по касательной. Жить буду!

— Тогда уходим.

Грузовик, потряхивая бортами, вырулил на еле приметную колею и покатил прочь, догоняя линию фронта.

«Опель» катил по пустынному шоссе, «застрахованный» от немецких авианалетов, — в кабине нашелся красный «фартук» со свастикой. Такие фрицы вешали на капоты грузовиков и передки своих танков, чтобы с высоты их можно было распознать. Была, правда, опасность, что в таком случае их бомбанут наши. Ну так глаза надо иметь — и пользоваться ими, смотреть в оба и бдеть.

Объехав Осиповичи стороной, осназовцы повстречались с теми самыми артиллеристами, приютившими их намедни.

— Привет пушкарям! — заорал Наметов, вылезая на подножку.

— Здорово! — расплылся в улыбке комбатр.

Было заметно, что «пушкарь» начал осваиваться — после боевого крещения обрел изрядную толику уверенности и уже не выглядел нервным.

— Опять с нами?

— Если не прогоните! — рассмеялся Сергей.

— Да живите, чего там! Тут много наших. Вон в той роще начинается хозяйство 1-й гвардейской танковой дивизии! Прибегали уже, заварку просили. А мы у них сахарком разжились…

— Правильно! Человек человеку — друг и товарищ, если свой человек!

— Ха-ха-ха!

На душе у Наметова было легко. Азарт боя, когда во рту кисло от привкуса опасности, уже минул, но веселая бесшабашность осталась, не пропадала.

— О! — воскликнул комбатр. — Опять идут! Еще чего-то хотят… А, нет, это Лерман!

— Лерман? — поднял брови Сергей.

— Это мой бывший школьный учитель! — за-улыбался комбатр. — А сейчас особист у генерала Бата! Человек серьезный — и очень душевный. Анатолий Абрамович, здравия желаю!

Старший лейтенант госбезопасности Лерман вздрогнул, но, узнав молодого командира, заулыбался:

— Здравствуй, Боря! Как служба?

— Так все по уставу, товарищ старший лейтенант госбезопасности! — еще шире улыбнулся комбатр.

— А вы кто такие, товарищи?! — в упор взглянув на осназовцев, спросил Лерман.

— Группа осназа из резерва Ставки. Командир группы старший лейтенант Наметов! — представился Серега.

— О, здравствуйте, товарищ Наметов! — обрадовался Лерман, пожимая осназовцу руку. — Вы так быстро!

— Быстро? — не понял Сергей.

— Вы получили приказ из Москвы?

— Какой приказ? Нет, товарищ старший лейтенант, ничего я не получал. Мы только что с задания вернулись, в Марьиной Горке безобразия учиняли!

— А-а… Ну и ладно. Довожу до вашего сведения, что ваш отряд приказом наркома переходит в мое подчинение. Пароль должен быть вам известен: «Брест-41».

Наметов сразу подобрался:

— Что, появился товарищ батальонный комиссар?

— Должен появиться! — со значением сказал Лерман. — Так меня ориентировали из Москвы. Будем встречать!

— Встретим, товарищ старший лейтенант, можете быть спокойны! Это у нас с ребятами уже традиция такая — встречать товарища Дубинина!

Глава 17

17 сентября 1941 года, Белорусская ССР, окрестности Бобруйска

1-я гвардейская танковая дивизия отходила от Минска по шоссе на Бобруйск. Отступление не было поспешным, когда все бросаешь и драпаешь, лишь бы свою шкуру спасти, — Владимир Петрович Бат отводил свои полки, держа в голове четкий план действий.

Немецкие части висели у дивизии на хвосте, но генерал-майор был полон желания доказать, что победы можно одерживать, даже отступая.

…Высунувшись из люка, Батоныч огляделся. На карте место выглядело вполне подходящим для засады — шоссе малость забирало к югу, огибая невысокие холмы, заросшие лесом, и снова спрямлялось, минуя холмики уже с другой стороны, южной.

— Иван! Второй канал.

— Готово, тащ командир!

— «Лом-два», ответь «Высокому»!

— «Высокий», «Лом-два» на связи! — откликнулся командир второго танкового полка.

— Холмы слева за дорогой видишь? Занимаешь места там! Распредели танки так, чтобы немцы их не видели с дороги и чтобы хоть какая-то защита была. Ну и замаскируй.

— Понял, «Высокий»! Сделаем в лучшем виде!

— Приказ такой: увидишь немецкую колонну — пропускаешь ее так, чтобы громить хвост.

— Понял, сделаем!

— Третий канал!

— Есть! Готово!

— Я — «Высокий»! «Лом-один», ответь!

— «Лом-один» на связи!

— Твои танки занимают позиции на южных холмах, там, где шоссе выворачивает к востоку.

— Понял, «Высокий»!

— Задача простая — громить голову немецкой колонны!

— Есть громить!

Расставив по местам ПТО и убрав подальше грузовики, Бат несколько успокоился.

— Матвеич, занимаешь место во-он на том холме с юга. Видишь?

— Там деревьев нету…

— А масксеть на что? Ходу!

Командирский «КВ», мотая длинной антенной, съехал с дороги и забрался на высокий холм, поросший кустарником. На макушке возвышенности имелась седловинка, в которую танк хорошо вписался, а Степанович и Гаврилов живо укутали «Ворошилова» маскировочной сетью, да еще «пересадив» на башню несколько срубленных тут же молодых березок.

— Тащ командир! «Лом-два» передает — немцы! Большая колонна — танки, броневики и даже два автобуса!

— Большая, говоришь? Большая — это хорошо… По местам!

Бат приник к перископу. С холма ему был неплохо виден первый поворот, неподалеку от которого засели танки второго полка. Полка…

Машин осталось столько, что и на батальон не хватит!

Генерал-майор сжал зубы. Ничего… Немцам тоже досталось. И еще достанется! А вот и они…

Первыми шли танки — четыре или пять «Т-IV», покачивавших длинными пушками, — а за ними пылила колонна грузовиков, полугусеничных «Ганомагов», тяжелых «Штайр-Пухов», трофейных автобусов «ЗИС-16». Вот вывернули две четырехосные «Пумы», похожие на недоделанные танки — их венчали башни с длинноствольными 50-мм пушками — и тут все началось.

«КВ» и «Т-34» второго танкового ударили вразнобой, поражая одну из «Пум» — над бронеавтомобилем поднялась на пламенном облаке орудийная башня, — и парочку «Т-III», замыкавших колонну.

Стреляли как в тире, даже бронебойные не потребовались — с тем чтобы пробить борта «троек» в упор, справились и осколочно-фугасные снаряды.

Одной из «троек» снесло башню, подняв ее на всполохе огня и туче искр, а другая вспыхнула и загорелась, «поймав» снаряд на двигатель.

Прогрохотал залп от первого полка, ударивший по голове колонны. «Четверку», катившую первой и следовавшую за ней, подбили сразу, а с другой парочкой пришлось повозиться.

Все ж таки орудие на «КВ» стояло маломощное. Если бы Грабину удалось перевооружить тяжелые танки на свою ЗИС-6, 107-миллиметровую пушку, немцам пришлось бы туго.

Вырваться бы из фронтовой текучки хотя бы на неделю! — возмечтал Бат. Он бы тогда прошелся по наркоматам и заводам! Саботажников — к стенке, волокитчиков — в лагеря… Нет, лучше в штрафбаты — пускай кровью искупают вину перед Родиной! Или нету еще штрафных батальонов? Так надо организовать!

— Башнер, помоги «Лому-один»!

— Есть помочь! Бронебойным заряжай!

— Есть бронебойным! Готово!

— Выстрел!

Один из «Т-IV», что ворочались в голове колонны, развернулся передом к засаде и открыл огонь. «Панцерманы» понадеялись на крепость лобовой брони. А вот для Степы Гаврилова вы повернулись боком — только что концентрические круги мишени не нарисовали на борту…

Бронебойный вошел в «четверку», как лом в рыхлую землю, и танк замер, потом задымил. Никто из люков не показался, наверное, некому уже было показываться.

А четвертый по счету танк уделали танкисты первого полка — сразу три снаряда прилетело «Т-IV» от САУ-76. Столько он переварить не мог, и огонь забил из танка, вышибая все люки и лючки.

Немцы спешно покидали грузовики и автобусы, ища спасения под деревьями, но пулеметчики и автоматчики из мотострелкового батальона косили бегущих изо всех стволов.

Еще каких-то десять минут, и немецкая колонна перестала существовать. Пехотинцы зачистили «поле боя», после чего Бат скомандовал выдвигаться.

До Бобруйска больше сотни километров, будет еще время поквитаться за потери, за вынужденный отход, за все!

Уже глубокой ночью генерал-майор остановил дивизию в разбомбленной деревне, чьи домишки прилегали к шоссе. Целых домов почти не осталось, но полуобрушенные стены и покосившиеся сараи прикрыли бронетехнику.

Роту «КВ-2» Бат расположил в отдалении, с другой стороны дороги, в неглубоком овраге. Дно там было каменистое, так что тяжелые туши «танков с большой башней»[61] стояли крепко, едва выглядывая над краем.

Генерал-майор не поленился и прогулялся сам до моста, что стоял метрах в двухстах от деревушки, перекрывая завиток того самого оврага, в котором прятались «КВ-2».

Пролет сделали деревянным, и опоры тоже были из дерева. Впрочем, такое оставалось нормой даже для современного на ту пору Минского шоссе.

Ну, тем проще для саперов, и взрывчатки уйдет меньше. Подорванный мост однозначно задержит немецкую колонну, и вся она окажется как на блюдечке с голубой каемочкой — танкисты с артиллеристами настреляются вдоволь. Хотя снаряды надо беречь — подвоза не ожидается…

Рано утром, едва рассвело, послышался голос дозорного:

— Еду-ут! Показались, гады!

— Ага! — крякнул Владимир Петрович, поднимаясь с порога сгоревшего дома. — По машинам!

Экипажи шустро ныряли под свешивавшиеся масксети и залезали в танки.

Устроившись, Бат приказал:

— Осколочно-фугасным заряжай.

— Есть осколочно-фугасным! — браво ответил Степанович. — Готово!

Гаврилов нервно закрутил штурвальчиками наведения, высматривая цель.

— Не спеши, — проворчал комдив, — пусть два или три танка перейдут на эту сторону. Тогда подорвем мост и начнем расстрел…

Немецкая колонна вытягивалась из-за поворота серой стальной змеей. Шло не меньше десятка танков, в основном «троек» и «двоек». В хвосте колонны ехали грузовики, за каждым на прицепе катилось по пушке.

Неожиданно из пыльного облака, поднятого гусеницами танков, выскочили мотоциклисты — «Цундапы» и «БМВ» с колясками, — обогнали ползущий танк и вырвались вперед.

Водители мотоциклов пригнулись к рулям, а те фрицы, что сидели в колясках, резво водили стволами MG-34, выискивая цели. Ревя и стрекоча, «байкеры» проследовали через мост и свернули к деревне. Разглядеть спрятанные русские танки им оказалось несложно — мотоциклисты резко затормозили, кто-то попытался развернуться на месте, кто-то начал палить из винтовок и пулеметов, но ничего изменить уже было нельзя — гвардейцы-мотострелки, залегшие за фундаментами сгоревших домов, не дремали — и немецкие разведчики всего за полминуты полегли под перекрестным огнем.

Немецкие танкисты даже не сразу поняли, куда делись их камрады на мотоциклах. А когда до них дошло, первый «Т-IV» уже одолел мост. Второй как раз заехал на него, когда рванули заряды, перешибая опоры, и два пролета сложились книжкой — «четверка» уткнулась орудием в дно мелкого ручейка.

— Степа! В башню ему!

— Есть! Выстрел!

Грохнуло орудие, зазвякала гильза, исторгая вонючий синий дым. Пробить крышу башни в восемнадцать миллиметров стали было несложной задачей. Осколочно-фугасный взорвался в боевом отделении танка, разнося все живое в пыль, а боеукладку вынуждая детонировать. И без того развороченную башню будто кто наизнанку вывернул, опаляя огнем изломившийся мост.

«Тридцатьчетверка» из разведроты, вынырнувшая из-за чудом уцелевшего амбара, на ходу открыла огонь по одинокому «Т-IV», оторвавшемуся от коллектива. Немец живо завертел гусеницами, разворачиваясь к противнику и подставляя борт командирскому «КВ».

— Бронебойным! — завопил Гаврилов. — Живо!

— Есть! — в тон ему проорал Степанович. — Готово!

— Выстрел!

«Банг!» Словно кувалдой кто вмазал по железному ящику, проламывая стенку. Снаряд рванул ближе к двигателю, и танк загорелся.

А немецкая колонна, оставшаяся за разрушенным мостом, живо перестроилась. Танки медленно проезжали, останавливаясь для того, чтобы выпустить снаряд по русским, устроившим засаду.

На заднем плане шустрили артиллеристы, располагая свои орудия — полевые 75-мм пушки и 105-мм легкие гаубицы.

Оба танковых полка 1-й гвардейской дивизии и самоходно-артиллерийский полк открыли по немцам огонь из всех стволов. Последними подключились «КВ-2».

Ближайшие немецкие танки, проползавшие совсем недалеко и отлично видимые, стали первыми жертвами 152-мм орудий. Особенно не повезло «тройке» — от нее осталось дымящееся черное пятно на земле, с исковерканными листами брони, валявшимися вокруг.

Второй выстрел «КВ-2» достался «четверке», и у той слетела башня, а корпус развалился.

Одно было плохо — осколочно-фугасных 152-мм снарядов не хватало, чуть ли не половина тяжелых танков пользовалась бетонобойными снарядами того же калибра. Взрывались они с замедлением, чтобы успеть проникнуть в толщу бетона, а против танков работали как болванки — разбивали борта, оставляя бреши в полтора квадратных метра, или сносили башни.

— Матвеич! Сдай назад и доверни! А то из-за этого коровника ни черта не видать!

— А то ж…

Танк отъехал задним ходом и вывернул левее. О, все видно!

В это самое время пушка самого ретивого «Т-IV» совершила меткий выстрел, попадая в соседний «КВ». Броня брызнула снопом искр, а снаряд профурчал над командирским танком.

Заработала немецкая артиллерия, с ходу выводя из строя прыткую «тридцатьчетверку» — снаряд угодил сверху, и прямо в двигатель.

— Степа! Осколочно-фугасными по ихней арте! Живо!

— Есть!

И тут исполнилась давняя мечта Бата — об авиа-поддержке. С востока показались «Пе-2», числом больше десятка. Их сопровождали истребители «Ла-5».

— Наши! — возликовал Гаврилов, выглядывая в открытый люк.

— Вижу. Огонь!

— Есть!

Грохнула пушка, посылая «подарок» немцам-пушкарям.

— Мля!

Видать, желание кого-то из немецких танкистов тоже исполнилось — с запада приближалась девятка двухмоторных «Юнкерсов» под охраной «худых» — «Ме-109».

Русские «пешки» налетели первыми и стали пикировать на скопление техники за мостом. Полутонные бомбы ухали по очереди, взрываясь с оглушительным грохотом, оставляя после себя огромные воронки. Если такая фугаска попадала на немецкий танк или рвалась поблизости, от бронемашины ничего не оставалось. Даже на удалении в пару десятков метров взрыв бомбы переворачивал танк.

Пилоты «Мессеров», видя такое дело, бросились на перехват. Половина «лавочек» преградила им путь, а остальные обрушились с высоты, заходя фрицам в хвост.

«Пешки» сбросили свой груз, развернулись и полетели домой — их никто не преследовал, некому было — «мессы» сцепились с «лавками», закручивая бешеную карусель.

— Иван! Передай всем — отходим к Бобруйску! От колонны мало что осталось, добивать не будем.

— Есть!

— И пусть следят за воздухом! «Юнкерсы» пока что не опорожнились!

— Понял, тащ командир!

1-я гвардейская снялась с места и направилась к Бобруйску, на ходу выстраиваясь в колонны.

Добравшись до города, генерал-майор Бат первым делом переправил танки на восточный берег реки Березины, а оба моста, гужевой и железнодорожный, приказал заминировать.

Полуразрушенный город на западном берегу нещадно коптил дымами, но Люфтваффе не оставляла его своим попечением — бомбила регулярно.

Мирное население удалось эвакуировать почти полностью. Почти — потому что не все захотели покинуть родной город. Учащиеся и преподаватели Бобруйского автотракторного училища пополнили сильно поредевшие части 6-го мехкорпуса, а основной силой, удерживающей позиции, оставались бойцы 4-й армии.

Весь день танкисты работали лопатами, ломами и прочим шанцевым инструментом — рыли укрытия для танков, траншеи, строили блиндажи и даже дзоты. Под вечер вымотались все, зато ощущение беззащитности куда-то ушло, подтаяло — вон какие укрепления нагромоздили! «Линия Бата»!

Немцы показались вечером. Они наступали осторожно, иногда постреливая, но бойцы 4-й армии вылазок не делали, оборонялись только. Фрицы обнаглели, подвели свою артиллерию, стали обстреливать город. Потом и танки подошли, но соваться на улицы города не стали — не хотели увязнуть в уличных боях.

За ночь оборонявшие Бобруйск войска переправились на восточный берег, оставив город совершенно пустым, но немцы, получившие за предыдущие дни немало увесистых плюх, не торопились с атакой, решив двинуться в обход. Генерал Бат был только рад передышке — дивизия хоть и отступала в полном порядке, но люди устали, а матчасть требовала ремонта.

Как только передовые части фрицев вышли к Березине, грянули два мощных взрыва, обрушивая оба моста. Пускай теперь форсируют! Берега у реки топкие…

Жалко, жалко было губить инфраструктуру, а что же делать?

В полдень немцы наслали на гвардейцев бомбардировщики, но Бат не зря крепил оборону дивизии — зенитчики сказали свое веское слово. Сбили они всего два «Юнкерса», но хорошо помогли летуны из 13-й бомбардировочной авиадивизии, ранее располагавшиеся на аэродроме Бобруйска, а теперь налетавшие к немцам «в гости» с Ново-Серебрянки.

Истребителей сопровождения не хватало, но пилоты СБ и «Пе-2» умудрялись не только бомбить немецкие позиции с переправами, но и обстреливать «Юнкерсы» — один «лаптежник» им точно удалось сбить.

Авиация постоянно вилась над Березиной — Люфтваффе защищала немцев, наводивших переправу, а ВВС РККА эту самую переправу бомбили. Иногда за «пешкой» или «арочкой» вытягивался траурный шлейф, и в небе разворачивались пушинки парашютов, ну так и «Юнкерсы» ныряли в Березину! Или зарывались в близкие болота.

Танков в дивизии сильно не хватало до списочного состава, зато к Бату прибились артиллеристы из 420-го ГАП (восемь 152-мм гаубиц, двести сорок снарядов) и 318-го дивизиона гаубиц большой мощности (четыре 203-мм орудия и двадцать с чем-то снарядов). И все это вполне боеспособное хозяйство зарывалось в болотистый грунт по берегу Березины напротив Бобруйска.

Город заняли части 34-го немецкого армейского корпуса и 17-я танковая дивизия из состава 2-й Панцергруппы. А с северо-запада наползала 3-я моторизованная дивизия, посланная «Папой Готом», командующим 3-й танковой группы.

Враг был силен, но и Бат не спешил признаваться в собственной слабости. Не числом воюют, а уменьем.

…Командирский «КВ» осторожно выехал на берег, прячась за деревьями. Железнодорожный мост располагался правее, совсем рядом — в прогале был виден решетчатый пролет, одним своим концом обрушенный в воду.

На мосту копошились немцы, но ремонт они затевать не станут — хлопотное это дело, чинить мост под обстрелом. Видать, по-хозяйски оценивают степень разрушений, прикидывают, с чего им начать, когда на оккупированных территориях утвердится «новый порядок».

Владимир Петрович усмехнулся кривовато: надейтесь, надейтесь…

Выбравшись из люка на броню, он поднес к глазам бинокль.

— Иван! Включай третий канал!

— Есть! Готово!

— «Очкарик»! «Высокий» на связи…

— Да я уже понял… Виноват!

— Ладно, не тянись во фрунт… Ты где сейчас?

— Да вот, дурам вашим… ну, которые «КВ-2», рации настраивал. Посбивали все мои настройки к черту!

— Как они там?

— Дуры? Стоят рядком, танкисты снаряды перегружают. Тяжелые, заразы!

— Не уходи пока, передай командиру роты, чтобы выдвигался на мыс — не знаю, есть ли у него название. Он выдается в реку меньше чем в километре от железнодорожного моста. Почва там на редкость твердая, каменистая. Пускай потихоньку выдвигаются, чтобы противнику заметно не было. Маскируется пусть… Тут, ближе к мосту, фрицы суе-тятся, наплавной мост организуют…

— Что? Это Славка подошел… Э-э… Капитан Крупенин.

— Дай его. — Бат повторил приказ для комроты и добавил: — Затихарились чтоб и не отсвечивали. Пускай немцы строят свой мост, пускай технику по нему пускают. Жди! А вот как танки пойдут на наш берег, вот тут ты им и врежь! Понял?

— Да, товарищ командир! Сделаем!

— Действуй.

Бат снова поднял бинокль. Немцы споро выставляли алюминиевые понтоны, укладывая сверху заготовленные щиты. Артиллерия с западного берега, словно подбадривая саперов, постреливала по берегу восточному, но Батоныч приказал отставить огонь по всему участку — надо было, чтобы враг подуспокоился.

И вот первые «Ганомаги» двинулись по переправе. Немцы, переправившиеся на резиновых лодках, уже обживали захваченный плацдарм, рассылали во все стороны разведгруппы — красноармейцы вяло сопротивлялись, изображая ленивых восточных варваров.

Пятачок, куда приткнулся наплавной мост, был пристрелян «богами войны» из 420-го ГАП. Так что добро пожаловать, камрады…

Генерал-майор нахмурился и дернул щекой. Он терпеть не мог всяких импровизаций, любил, чтобы все было просчитано и взвешено. Правда, существовал один нюанс — Бат далеко не всегда следовал своим тщательно проработанным планам, чаще всего он именно импровизировал.

Это как в джазе — единой музыкальной линии нету, а выходит красиво.

Его западня могла сработать и дать эффект, но и провал ей тоже грозил неслабый. Ежели немцы организуют на восточном берегу стойкую оборону — задолбемся их оттуда выковыривать!

Стоп, товарищ генерал-майор, ты опять забыл про парней из 420-го. Пристреляно там все, ясно тебе?

— Товарищ командир! Танки пошли!

— Понял. Пусть их побольше наберется! Огонь не открывать, «Ганомаги» пропускать до дальних постов!

— Есть!

Далеко мотопехота не уедет, им оставлено всего две дороги, два проезжих пути — не свернуть. А на дальних постах немцев ждет теплая встреча, горячая даже — целый дивизион 76-мм «сучек» обещал устроить бронетранспортерам веселую жизнь.

Бат облизал пересохшие губы. Он сильно рисковал. А если «КВ-2» промахнутся? И немецкие «тройки» с «четверками» окажутся на этом берегу? Тогда «двойка» ему по тактике и стратегии. «Кол» в четверти…

Грянул тяжкий залп, и Владимир Петрович встрепенулся. Это «КВ-2» сказали свое веское слово. Они били прямой наводкой, и два пенных столба воды поднялись за наплавным мостом, креня понтоны. Третий снаряд влепился прямо в борт «тройке», неторопливо форсировавшей Березину. Осколочно-фугасный вынес ко всем чертям правый борт танка, разворотив корпус и сбросив башню в воду.

А еще два снаряда поразили сам мост, разрушая щиты и затапливая легкие понтоны. Переправа лопнула, разрываясь на две части, — на меньшей, той, что качалась у восточного берега, находился один «Т-IV». Газуя на самом краю оборванного «пролета», немецкие танкисты добились того, что крайний понтон не выдержал нагрузки и затонул. «Четверка» накренилась.

Рванулась, делая попытку добраться до тверди земной, но лишь погрузила в воду следующий понтон. Гусеницы бешено заскребли по дощатому настилу — тщетно. Танк сполз назад и вбок, грузно перевесился — и ухнул в воду.

Глубина у берега была невелика, верх башни и левый борт выглядывали из воды, но толстый слой ила словно впитывал, всасывал «Т-IV», и вот уже ничего не торчит над водой, только муть сносит по течению да крупные пузыри лопаются.

Большая же часть понтонного моста медленно «сплавлялась», гонимая течением, словно исполинской стрелкой часов проходя по речному «циферблату».

«КВ-2» выдали второй залп — снаряды били в лоб по немецким танкам, застывшим на неустойчивом мосту. Крупповская броня не выдерживала ударов шестидюймовых снарядов, ее проламывало, вскрывая танк, как банку тушенки, или же корпус лопался посередке, распускаясь корявым цветочком с «лепестками» из рваных листов стали.

А тут и укрытые в капонирах танки 1-й гвардейской заговорили в голос. Немецкая артиллерия с досады открыла сумасшедший огонь, не разбирая целей, лишь бы достать проклятых русских.

— Ваня! Дай мне «богов войны»!

— Есть! Готово, товарищ генерал-майор!

— «Высокий» вызывает «Скульптора»! Слышишь меня?

— «Скульптор» на связи, «Высокий»!

— А ну-ка, выдай из своих хлопушек по немцам! Видишь, где у них наплавной мост? Наблюдаешь? Вот где-то между ним и железнодорожным мостом стоит батарея. Поработай!

— Есть!

Все четыре гаубицы большой мощности грянули почти разом. Стокилограммовые снаряды ушли по крутой дуге и легли кучно. Может, и не попали точно на немецкие пушки с расчетами, но, когда такие «чемоданы» рвутся неподалеку, уцелеть невозможно.

Бат даже залюбовался тоннами земли, поднятой в воздух взрывами, зависшей на мгновение и осевшей, хоронившей то, что было раскурочено прямым попаданием.

Генерал-майор хмыкнул. Этот бой он выиграл, но большой его заслуги в этом нет. Немцы просто не подтянули все резервы, и 3-я их танковая дивизия еще не подошла. Тяжелое сражение на этом участке еще впереди!

Глава 18

18 сентября 1941 года, Белорусская ССР, окрестности Бобруйска

Аэродром затерялся в лесах, заняв длинный, хотя и узковатый луг. Ребята из БАО[62] старательно выровняли «взлетку», убрав кусты, кочки и засыпав промоины.

Истребители загнали под деревья на опушке, дополнительно накрыв масксетями и завалив срубленными ветками — требования к маскировке предъявлялись строжайшие, за выполнением следили особисты. Все были сыты по горло ситуацией начала войны, когда фрицы легко находили наши аэродромы и массированной «каруселью» выжигали прямо на земле целые авиаполки.

Топливозаправщики и прочую технику загнали еще глубже в лес, для пилотов и красноармейцев БАО вырыли землянки. Именно такую, выделенную для 2-й эскадрильи, и покинул Захаров. Душно там было — вчера протопили печку, чтобы изгнать сырость, а под утро совсем дышать нечем стало — почти полтора десятка здоровых мужиков так «нагрели атмосферу», что хоть топор вешай.

Было еще темно. Стояло то время, когда ночь подходит к концу, а рассвет только думает заниматься. Небо чуть-чуть посветлело, обещая восход.

Захаров передернул плечами под накинутой шинелью. В землянке жарища, а «на улице» зябко. Осень.

Хорошо еще, дождей нет, а то развезло бы взлетку.

Комэск прислушался — тихо как… Только часового слышно, что бродит у склада боеприпасов.

Нащупав в кармане шаровар пачку папирос, Александр закурил. Смолить, как Акулин, одну за другой, он не любил. Разве что в компании курнуть или вот так, в одиночестве…

Заскрипела дверца соседней «штабной» землянки, и наружу вышел комполка. Акулин был словно на парад — выбрит, затянут в ремни портупеи, фуражка с замятым верхом щегольски сдвинута на ухо. От майора за десяток метров разило одеколоном. Захаров мысленно присвистнул: раз командир встал на полчаса раньше, чтобы привести себя в порядок, то день явно ожидается жаркий.

— Ты, Саня? Не спится?

— Я, товарищ майор. Выспался уже! Я рано лег. Набегался вчера…

— Хочешь хохму?

— Давайте!

— Разведка вчера донесла, что Геринг спешно пытается восстановить 51-ю истребительную эскадру.

— Это та, которую мы под Смоленском месяц назад ощипали? — уточнил капитан.

— Она самая! — усмехнулся майор. — Их командир, оберст-лейтенант Вернер Мельдерс, едва оправившись от ранения, собирает под свое крыло «экспертов» со всего ихнего 2-го воздушного флота! Так что…

— Будет кому рыло начистить! — улыбнулся Захаров.

Акулин рассмеялся и покачал головой:

— Вот ведь до чего дошло, комэск: мы совсем перестали фрицев бояться! — А затем комполка добавил, подпустив в голос озабоченности: — Это очень опасный противник! Немцы умеют воевать, сам знаешь.

— Знаю, товарищ майор, — спокойно сказал Александр. — И шапками немцев закидывать мы не станем, у нас для этого ШВАКи имеются. Как мой ведомый шутит: «Будет ШВАК — будет шмяк!» Конечно, кто спорит, опыта у нас поменьше, чем у фрицев, но… Пусть это прозвучит цинично, но в нашем полку произошел естественный отбор. В строю остались те, кто умел пилотировать и бить врага. Я ничего плохого не хочу сказать о погибших, многим из них просто не повезло, но те, кто выжил, сбили в среднем по пятнадцать-двадцать «Мессеров» и «Юнкерсов»! Мой техник намалевал на «лавке» сорок семь звездочек, у моего ведомого Ваньки — тридцать две, у Тимура Фрунзе[63] сорок три таких, а у Ковзана — тридцать девять! Да вы не волнуйтесь, товарищ майор, сдюжим. Это же не июнь, и мы не на «ишаках» воюем!

Комполка снова усмехнулся:

— Ну-ну… А знаешь, как немцы «И-16» прозвали?

— Слыхал… «Крысой»!

— Во-во… Так наши «лавочки» им живо напомнили «И-16»! Они и прозвище соответствующее дали — «Большая крыса»!

— Да это мы еще посмотрим! — воскликнул Захаров задиристо. — Кто из нас крыса, а кто кот-крысолов!

Акулин шумно выдохнул:

— Сегодня будет тяжелый день! Мы снова прикрываем гвардейцев генерала Бата. Его дивизия отходит с тяжелыми боями к Бобруйску. И наша задача — не дать фашистским гадам безнаказанно бомбить танкистов! Не подведите, ребятки… Очень на вас надеюсь!

— Не подведем, товарищ майор. Вот увидите!

— Хорошо… Давай, Саня, поднимай своих бойцов. Готовьтесь, через час первый вылет!

— Есть, товарищ командир!

Поднимая своих ребят, комэск обратил внимание, что среди них не видно никакой нервозности — парни, умываясь, бреясь и надевая летные комбезы, обменивались веселыми шутками. Однако не перебарщивая, никакого шапкозакидательского настроения не было.

После завтрака на построении Акулин довел до личного состава задачу. Выяснилось, что наши «бомберы» понесли накануне потери и не могли выполнить все заявки от наземных войск. Командование приняло решение позвать на подмогу истребителей…

— По машинам! Снимай маскировку! От винта! На взлет!

«Ла-5» взлетел как вспорхнул. Мотор ревел солидно, гудел, вращая лопасти, слившиеся в мерцающий круг.

— Я — «Коршун-один». Максимальная внимательность! Звено Тимура — следит за землей, звено Марата — за небом! Я с Ванькой прикрываю сверху.

— Есть!

Шли всей эскадрильей — десять самолетов, два звена по четыре и «пара управления» — комэск со своим ведомым. Внизу проплывали леса, их желтевшую мохнатость раздвигали плеши лугов и полян, покрытых бурой травой. Промелькнули позиции 4-й армии, усиленные 1-й гвардейской танковой дивизией. Неплохо армейцы засели. Говорят, с утра два налета выдержали.

Оно и видно — на обширной болотине чернели пятна гари с разбросанными частями фюзеляжа и плоскостей. Это зенитчики спустили несколько «лаптежников», чтоб не так громко выли своими сиренами.

А сверху и не разглядишь, где они тут попрятали зенитки. Хорошо замаскировались. Вполне возможно, что сидят в засаде, ближе к западу — хотя бы во-он в той роще или в той, что подальше. 85-мм зенитные пушки и по танкам неплохо пробьют…

— «Коршуны», внимание! Штурмуем переправу и колонны техники! Распределяем цели!

Говорят, «По-7» может поднять полтонны бомб. Тут «лавочка» ему уступает — под крыльями пилотов 2-й эскадрильи висело всего две фугаски, по пятьдесят кило каждая. Слабовато, конечно, но хоть такой сюрпризец немчуре!

Показался Бобруйск, блеснула лента Березины. Через реку немцы пытались навести два наплавных моста. На западном берегу техники скопилось много, и еще от Осиповичей шли две колонны.

— Марат! Твое звено штурмует колонны!

— Есть!

— Тимур, на тебе переправа!

— Есть!

— Ваня, мы прикрываем! Гляди в оба за воздухом!

— Есть, командир!

Четыре «лавочки» закружились над колонной танков и грузовиков, тянущих на прицепе орудия. Сначала вниз полетели бомбы.

Много вреда они не принесли, но один танк остановился-таки, вспыхнул и загорелся, а два «Опеля» ушли в кувырок, мотая на прицепе пушки. Пехота из-под тента горохом сыпалась.

Отбомбившись, звено Марата Авдонина принялось расстреливать колонну из авиапушек. Два ствола, синхронизированные с винтом, били короткими очередями, а снаряд ШВАК пробивал 20-миллиметровую броню с сотни метров.

Даже у «Т-IV» крыша орудийной башни была забронирована листом стали толщиной в 18 миллиметров, так что ШВАКам она поддавалась вполне. Снаряды гвоздили крыши башен и МТО — и «панцеры» вспыхивали, как пионерские костры. У одного даже боеукладка рванула, перекособочив башню, нелепо задирая орудие.

Наигравшись, звено принялось курочить грузовики. Первым досталось «Ганомагам», хоть те и пытались стрелять по русским из пулеметов.

Пушки ШВАК рвали «Ганомагам» борта и кабины, убивая и калеча мотопехоту.

«Так их…» — подумал Захаров, переводя взгляд на звено Тимура, выходящее к переправе.

Вот им приходилось куда тяжелее — с берега строчили «эрликоны».

— Бомбим, ребята! — азартно крикнул Фрунзе, первым сваливая «лавочку» в пике.

Бомбочки с четырех истребителей кучно полетели вниз. Часть фугасок рванула на мосту, подрывая понтоны, одна угодила в кузов грузовика, устроив из него факел, а остальные попадали в реку, устроив немцам душ из воды и осколков.

— Командир! Вижу самолеты противника! На двенадцать часов, ниже тридцать градусов! Восемь «худых»! — спокойно сообщил Ванька Баранов.

— «Коршуны», внимание! Отставить штурмовку, набрать высоту! — скомандовал Захаров. — Мы с Ванькой отбиваем, Марат с Тимуром атакуют! Марат сверху, Тимур снизу!

— Я — Марат! Иду в набор!

— Здесь Тимур! Понял, командир!

Внезапно в наушниках наших летчиков раздался голос на немецком языке — совпали частоты радиостанций:

— Пауке![64] Зеен зи «Гроссе Рата»![65]

Захаров, разогнавшись в пикировании с шести тысяч, ударил метров с четырехсот, целясь в ведущего головной пары. «Мессершмитт» с желтым носом вильнул в сторону, уходя с линии огня, и стал валиться на крыло. Было заметно, что «Мессер» пилотирует умелый воздушный боец — немецкий истребитель двигался очень точно, не совершая лишних эволюций. А вот его ведомый, «качмарек», немного не успевал — и Александр успел всадить в него короткую очередь, отчего тот дернулся и потянул в сторону, оставляя за собой белесый след сочившегося топлива.

— Ванька, добей! — Сам комэск бросился в погоню за желтоносым.

Тот снова вывернулся и потянул в гору. Захаров кинулся следом, пользуясь лучшей скороподъемностью, посылая снаряд за снарядом. Есть! ШВАК достал левое крыло, пробороздив верх плоскости и, видимо, повредил винт — «худого» заметно затрясло, а скорость его упала. Капитан почти проскочил мимо, не успевая добить врага.

— Командир! — завопил в наушниках Баранов. — Я своего уделал! Отверни чуть в сторону, я твоего дострелю!

— Давай…

Ведомый выпустил очередь, догоняя «худого», замедленно набиравшего высоту, и прострочил тому хвост. Повредил ли он что-то или нет, осталось невыясненным — мотор у «месса» заклинило, и тот стал валиться. Летчик дисциплинированно выпрыгнул с парашютом.

Захаров припомнил, как его, в далеком уже июне, обстреливали, когда он вот так же летел с парашютом, и сжал зубы. В прицел его…

Два снарядика порвали парашютиста. Капут…

Описав вираж, комэск ворвался в гущу боя — по всем направлениям кружили «Мессеры» и «лавочки», словно завязывая сверхсложный узел.

Эфир полнился галдежом на двух языках сразу:

— Марат, тяни вправо!

— Понял.

— Круче! С разворотом на сто!

— Тимура зажали!

— Хорридо![66]

— Серый, наверх! Прикроешь.

— Шайсе!

— Отходи под нас, прикрою.

— Леха, разворот! Сзади!

— Хильфе, хильфе! Анстрален![67]

— Ванька-а-а-а-а-а!

— Вижу, вижу…

— Идем вверх на семьдесят! Атакуем все!

— Командир! У тебя пара на хвосте! Уходи влево, в вираж!

Захаров послушно ушел, лишь теперь замечая подкравшихся фрицев, и увидел, как по косой, плавно спускаясь к реке, падает «Ла-5», распуская за собою черный шлейф.

— Рабзанелла![68]

— Федьку сбили!

— Спрыгнул?

— Да вроде… А мы уже пяти «худым» кузькину муттер показали!

— Драпают фрицы! Командир!

— Вижу, Тимур. Отходим, пока за нас зенитчики не взялись!

Эскадрилья, потеряв один самолет, развернулась над взорванным мостом и потянула на восток.

— Ребята, вы считать не умеете! Гляньте, всего два «месса» уходит! Мы шесть сбили!

— А чего я не видел?

— А он не упал, он под мост залетел и там в опору врезался!

— «Коршуны», внимание! Всем встать на свои места! Уходим!

«Лавочки» пронеслись над разгромленной переправой, и Захаров криво улыбнулся. Ну да, победа вышла не чистой — двое вражин ушли, а один свой потерян. И все же шесть за одного — неплохой размен!

«Циник ты, — вздохнул Захаров. — Надо будет с армейцами связаться — может, Федька к ним вышел?..»

На следующее утро тучи опустились до ста метров, периодически начинался дождь, и активность авиации с обеих сторон упала до нуля. Капитан Захаров дозвонился до штаба 1-й гвардейской танковой дивизии, и его сразу обрадовали — сбитый вчера Федор Парчевский жив-здоров. Добрался до танкистов своим ходом. Ногу повредил немного, а так — молодцом.

Узнав радостную новость, комэск отправился в землянку к Акулину — машину просить.

— Жив Парчевский? — тоже обрадовался майор, отрываясь от каких-то бумаг — похоже, что в минутку затишья комполка корпел над сводками и отчетами. — Бери полуторку из БАО, езжай! Только не один, захвати кого-нибудь, да хоть бы и своего ведомого! И личное оружие не забудьте, небесные воины!

— Есть, тащ майор! Вдвоем действительно веселее…

— Ты говорил, что вроде знаком с генералом Батом? — хитро прищурился майор, доставая из-под топчана фанерный чемодан.

— Ну, если это, конечно, тот Бат…

— Что-то я не слышал о братьях Батах! И однофамильцев таких в Красной Армии не встречал! — усмехнулся Акулин и жестом фокусника извлек из чемодана бутылку. — Вот, передай генералу презент! Так сказать, от нашего стола… Грузинский коньяк, пятилетний…

— Не жалко, тащ майор? — удивился Захаров.

— Для гвардейцев, которые чуть не сотню немецких танков наколотили, — не жалко! Мне командование намекнуло, что с наземными войсками надо связь наладить! Вот ты и наладишь! Только аккуратно, без перегибов! Чтобы к вечеру был в расположении полка! Погоду на ближайшие два дня обещают нелетную, но мало ли чего…

— Есть!

Захаров забрал «презент», добежал до своих, забрал Ваньку Баранова, и они выехали в расположение 1-й гвардейской. Комэск устроился в кабине с краю, зажав ведомого между собой и шофером, основательным, полным достоинства ефрейтором. Будто и не он везет кого-то, а его самого, очень большого начальника, подвозят на персональном авто.

Александр улыбнулся, отворачиваясь к окну. Там как раз открывался луг, с краю которого ни к селу ни к городу торчало железное чудовище — пятибашенный танк «Т-35».

— Почти что на месте, тащ капитан! — сказал ефрейтор, выворачивая руль. — Этот танчище прикрывает укрепления с фланга. Чего только не придумают эти танкисты…

В голосе водителя явно чувствовалось снисхождение к «рожденным ползать».

Полуторка медленно покатила вдоль рубежа обороны.

Комэск оживился — уже скоро он выяснит: тот ли самый «этот Бат», с которым ему довелось свидеться в июне. Особенно Александру хотелось узнать, как там Виталий Дмитрич… А то война ж! Пройдет день, и всех так разбросает, что хоть годами ищи, не найдешь. А помнит ли о нем Владимир Петрович? Они и виделись-то минут пять от силы. Немцы тогда как раз затеяли «штурм унд дранг», и встреча с Батом, тогда еще полковником, и комиссаром Дубининым быстро перешла в прощание. Комиссар с полковником вдвоем взялись отбивать танковую атаку, позволив комэску улететь…

Захаров покачал головой и тут же покосился на Баранова — не заметил ли тот невольного движения? Нет, Иван умудрился дремать на ямистой дороге, под завывания мотора и матерки ефрейтора. И Александр вернулся к своим мыслям. Война идет недолго, и за эти месяцы ему пришлось повстречаться со многими людьми, но именно встречу с Батом и Дубининым можно назвать, как в книгах пишется, судьбоносной. Достаточно вспомнить, что потом он повстречался с самим товарищем Сталиным…

Комэск ясно и четко помнил все, что тогда не бросалось в глаза, а скользило по краю сознания — красный цвет ковровой дорожки в кремлевском коридоре, отполированные бронзовые ручки дверей, громилы-сержанты на часах у входа в приемную вождя…

И теперь вся его жизнь потекла иначе, по другому руслу! А ведь он тогда не с одним лишь Батом знакомство свел. Баранов-старший ему еще раньше повстречался, Николай Матвеич. Про брата спрашивал, а Александру и ответить-то было нечего. Интересно, жив ли Николай? Александр болезненно сморщился, чувствуя досаду. Бои же идут, а на войне как на войне… Да нет, чего это он на собственных нервах играть вздумал? Жив Матвеич! Должен жить…

— Приехали! — торжественно оповестил ефрейтор. — Вот там их штаб, под сетями! Замаскировались так, что с десяти шагов не видно!

Глава 19

19 сентября, Белорусская ССР, окрестности Бобруйска

Я высунулся по пояс в верхний люк «бардака» и огляделся. Не доверяю я пока этой тонкой электронике СУО, предпочитаю вот так, по-простецки, с биноклем, оглядеться.

Вроде бы тихо вокруг… И немудрено — основные силы немцев уже прошли мимо нас к Бобруйску. И вчера с той стороны несколько часов доносился гул тяжелой артиллерии — видимо, заруба там пошла серьезная. Я мог только догадываться, что будет делать Батоныч, но лично я бы оставил город и закрепился на восточном берегу. В условиях отсутствия внятного господства в воздухе и учитывая болотистую местность, ковырять этот рубеж обороны немцы могут очень долго. Как бы не до зимы!

А господства в воздухе у фрицев сейчас точно нет! Я вчера лично наблюдал, как сцепились в бою довольно крупные силы авиации — чуть ли не сто машин с обеих сторон. Такое я только в первый день войны у Бреста видел. При этом «матч» проходил с явным перевесом советской стороны — немцам наваляли очень прилично, «ссадили» на землю чуть ли не три десятка самолетов, причем половина из них была истребителями, которые завалить гораздо сложнее. Но наши соколы справились!

Я не великий знаток антикварной авиации, но кое-как наблатыкался в последнее время и по матчасти, и по тактике — и сейчас отлично понял, что от ВВС РККА «работали» асы из асов на чем-то типа Ла-5, применяя тактические приемы вроде «Кубанской этажерки», «Качелей» и «Соколиного удара». Пошли, стало быть, впрок мои документы, пустили их в дело. И хотя бы на этом участке фронта наши летчики дают фрицам прикурить по полной программе.

Утро второго дня после переноса не принесло особых проблем — мы довольно спокойно переночевали километрах в двадцати от Бобруйска. Это накануне мы метались по окрестным лесам, пытаясь раз за разом выбраться на нормальную дорогу, но каждый раз натыкаясь на фашистов — стоящих на привале или едущих куда-то по своим фашистским делам. И каждый контакт с противником начинался и заканчивался одинаково — мы гвоздили по охреневшим от нашего появления «евроинтеграторам» из всех наличных стволов и, наколотив пару десятков фрицев и спалив три-четыре единицы автотранспорта или легкой бронетехники, величественно удалялись в заросли. По нам вдогонку даже и не стреляли…

И вот сейчас нам предстояло пересечь шоссе, чтобы обойти Бобруйск с юга — с севера к городу шла 3-я танковая дивизия немцев. Полчаса назад я отправил Коляна и Димона в пешую разведку подступов к дороге — бросаться дуриком, как вчера, на прущие на восток колонны немцев мне не хотелось. Везение ведь не может быть бесконечным — рано или поздно оно закончится, и нарвемся мы тогда на десяток танков, которые забросают «бардак» снарядами и, какой бы он ни был скоростной и маневренный, обязательно попадут. Просто по законам статистики — из тридцати-сорока выстрелов в цель хоть один да попадет.

— Тащ командир, тащ командир! — закричал, появляясь из-за кустов, Димон. — Мы там… мы там…

— Мы там, кажется, наших увидели! — закончил за него более обстоятельный и спокойный Николай.

— Докладывайте по существу! — приказал я, вылезая на броню и еще раз оглядывая окрестности. В пределах прямой видимости ни противника, ни наших подразделений не наблюдалось.

Парни сбавили темп (до этого они буквально бежали), подошли к броневику и, переглянувшись (распределяя, видимо, очередность), начали рассказывать:

— Примерно в километре отсюда… — сказал Димон.

— Порядка тысячи двухсот метров, в направлении на юго-восток… — дополнил Колян.

— Визуальным наблюдением обнаружено скопление личного состава и боевой техники Красной Армии! — подхватил Димон. — На удалении в двести метров от южной опушки леса среди деревьев окопано и замаскировано два десятка тяжелых орудий. При них под сотню человек! Есть несколько грузовиков и тракторов.

— Это дивизион 122-миллиметровых гаубиц М-30, тащ командир! — покосившись на друга, дополнил более образованный и начитанный Николай. — Значительного пехотного прикрытия я не заметил, всего взвод в ближнем охранении.

— И еще какие-то мутные личности рядом болтались, в камуфляжных комбезах… — после секундной паузы сказал Димон. — Разведчики, может быть?

— Возможно, что и разведчики… — кивнул я и задумался. — Это у них здесь, если подумать, очень удобная позиция получается — шоссе Осиповичи — Бобруйск контролируется на протяжении доброго десятка километров. И засечь в этих лесах работу целого дивизиона гаубиц крайне сложно. Лес гасит любые звуки. Их здесь только авиаразведка может засечь, и то только во время «работы» — наверняка ведь так замаскировано, что с воздуха хрен увидишь. Посади на опушке корректировщиков с рацией — и стреляй в свое удовольствие по самым жирным целям. Это их кто-то очень грамотный здесь посадил, как бы не сам генерал Бат.

— Пойдем познакомимся? — предложила Светлана, выпорхнув из боковой дверцы. — Вдруг им медицинская помощь нужна?

— Светуля, один раз ты уже полезла волку в пасть! — криво усмехнулся я. — Без тщательной разведки мы теперь никуда не пойдем — пусть там хоть безногие и безрукие будут «Помогите!» орать. Немцы, кстати, реально инвалидов использовали в качестве шпионов. И не только инвалидов, но и детей!

— Детей? В шпионы? Вот сволочи! — охнул простодушный Димон. — И не жалко своих деточек!

— А они не своих детей шпионами делали! — сказал я. — Они наших малолеток набирали…

— Так что делать будем, тащ командир? — спросил практичный Николай после полуминутного переваривания поступившей информации.

— Приглядимся к артиллеристам, а потом, может быть, с ними в контакт войдем. После артподготовки пересечь шоссе нам будет куда проще, чем в одиночку! — подумав, ответил я. — Вот только ребята в камуфляже меня немного напрягают… Сколько всего их было?

— Дык, десяток, кажись! — пожал плечами Димон. Вдруг его глаза расширились, и он одним рывком перебросил в руки висевший на боку РПК. — Вот же они!!!

Я, не оглядываясь, «солдатиком» прыгнул в люк «бардака» и, оказавшись внутри, мгновенно переместился на сиденье наводчика. На экранах СУО было видно, что на нашу поляну с трех сторон выходят фигуры в камуфляже, держащие на изготовку автоматы ППД и пулеметы ДП.

Наши или нет?!!

На всякий случай я ткнул кнопку активации оружия, понимая, что не успеваю — электронике системы управления требовалось около тридцати секунд «на разогрев». Сердце пропустило один удар и резко замолотило в два раза быстрее.

— По местам!!! — заорал я.

Светлана, наученная горьким опытом плена, уже влетела в броневик, а Димон с Коляном залег-ли возле колес. Но если к нам в гости пожаловали немцы, дело наше — «табак»! Дистанция огневого контакта — всего двадцать метров, задавят за минуту…

— Товарищ комиссар! — раздался снаружи знакомый голос. — Брест сорок один!

На центральном экране панели СУО я увидел четкое изображение кричавшего…

— Твою мать, Серега! — громко сказал я, вылезая обратно на броню. — Осназ долбаный, вылезаете, как черти из табакерки! Я вас чуть из крупняка не приголубил! О, и товарищ Лерман с вами? Неужели нас ждали?

— Именно, Виталий Дмитрич! — подтвердил особист. — Приказ два дня назад поступил: ждать вас в этом районе. Вот и группу товарища Наметова мне переподчинили.

— Ну, тогда мы в надежных руках! Колян, Димон, отбой! Свои!!!

Глава 20

19 сентября 1941 года, Белорусская ССР, окрестности Бобруйска

Первым делом Николай Баранов глянул на небо — не ждать ли осадков в виде бомб? С самого утра небо было затянуто черными тучами, накрапывал дождь. А как вчера немчуре врезали! Три налета было, каждый раз по полной девятке «Юнкерсов» прилетало, как одномоторных, так и двухмоторных. Всех под орех разделали! Мало кто на запад целым ушел! Тот сбитый летун-истребитель, которого танкисты на берегу подобрали, сказал, что гвардейцев целый полк асов прикрывает — борта самолетов, мол, сплошь в намалеванных звездочках от побед! У кого-то уже за четыре десятка перевалило. И ведь не соврал — за весь день наши над рекой только один самолет и потеряли, а немцев уронили штук двадцать! Красиво летали! И быстро! Стреляли, видать, не из пулеметов — когда попадали, то от немецких бомбовозов здоровенные куски отваливались. «Мессершмиттам» досталось еще пуще — всех выбили! Подчистую! К вечеру бомберы выходили в атаку вообще без прикрытия.

А сегодня — тишина…

Гаврилов ворчит, что это не к добру, — небось какую-нибудь пакость фрицы готовят. А чего им готовить? Ну, зарядят по укреплениям из своей артиллерии, потом танки пустят. И что?

Николай Баранов хмыкнул и оглядел «крепость Бата». Наши тяжелые пушки и гаубицы будут лупить с закрытых позиций, все танки обвалованы, зенитчики в лесу затаились — хрен их высмотришь сверху.

А перед линией укреплений — дзотов, блиндажей, траншей — три ряда колючей проволоки да минное поле. Ну, мин там немного закопано, но ежели «тройка» или «четверка» наедет — мало не покажется.

Вот и выжидают немцы.

— Матвеич! — Из землянки выбрался командир.

— Я, тащ генерал-майор!

Бат поглядел на своего мехвода.

— Супостата высматриваешь?

— Так точно! Чего-то медлят они…

— Силы копят, старшина, — спокойно сказал комдив. — Спасибо летунам, здорово нам помогли — то гаубицы фрицевские перелопатят, то танки проредят. Вот немцы и откладывают наступление. Но не сегодня, так завтра фрицы снова попрут… Матвеич, пройдись по окопам, проверь, чтобы масксети везде были натянуты как положено, а то попадаются разгильдяи…

— Есть, товарищ командир!

Баранов бодрой походкой прошелся вдоль танковых окопов. Человек он был спокойный, даже слишком — никогда лишнего слова не скажет и чувств своих не выставит напоказ. Зачем?

Нет, это была не сдержанность, а именно спокойствие как черта характера. Вон, когда батю хоронили, мамка извелась вся, выла страшно, да и Ванька ревел, а он один молчал и слезинки не пустил. Потом только, когда один остался, зажмурился — глаза пекло, и горючая влага скатилась-таки по щекам…

Когда на Хасане япошек колотить пришлось, у красноармейца Баранова командиром был очень горластый малый — орал постоянно, танкистов матом крыл, а особенно Николаю доставалось. Наверное, потому, что он оставался невозмутим.

Ему: «Вперед, ты, трах-тарарах!»

А он: «Есть!» И ну рычагами ворочать…

Или тот лейтенант заметил презрительную насмешку в глазах мехвода? Убили горлопана — высунулся из люка, дурак, только рот раскрыл, а пуля и влети, как та рекомая муха…

А вот Владимира Петровича Бата Николай уважал. Даже не так — относился с величайшим почтением. Никогда ему не забыть те жаркие деньки между Клецком и Несвижем, где Бат, тогда еще полковник, уничтожил, раскатал полсотни немецких «панцеров» на своем секретном «Т-72»! У Николая до сих пор живет в руках ощущение от рычагов того «Царь-танка». Водить такой — мечта!

Спору нет, «КВ» крепко сделан, немцу его не пробить, так ведь пушчонка — тьфу! Смотреть не на что! Окурок. Из такой если и попадешь в цель, то не факт, что угробишь. А вот «Т-72»… Орудие — 125 «мы-мы»! Не хухры-мухры! Такое только с «КВ-2» сравниться может, да и то…

Николай дошел до правого фланга линии укреплений, где вминал землю здоровенный «Т-35». Бастион, едрить твою налево… Баранов скривился. Сколько же их наклепали? Штук пятьдесят, что ли?

В боях «тридцать пятые» почти что не участвовали — ломались по дороге, поскольку лучше всего подходили для торжественных выездов на парады, демонстрировать военную мощь. А в реальном бою выказали немощь… Танк прорыва, не выдержавший короткого марша!

Как, помнится, генерал Бат ругал Тухачевского и прочих деятелей, вынуждавших заводы клепать «быстрые» танки вроде «бэтушек» или вот такие пятиглавые чудища, пожиравшие миллионы народных денег! А если бы все силы и средства бросили на создание настоящих танков вроде «КВ» или «Т-34»… Хотя что толку ругаться? Время ушло. Время было упущено.

Старшина усмехнулся: когда Владимир Петрович в матерных выражениях оценивал бронетанковые войска РККА, Баранову даже боязно стало — а вдруг особисты услышат? А генерал-майору все нипочем… Так он ведь к самому товарищу Сталину на прием ходил! А сколько после этого Матвеич с Батом заводов объехал, выколачивая пыль из инженеров…

Со скрипом, жалобно повизгивая, развернулась верхняя башня «Т-35». Лязгнул люк, и наружу, чему-то весело улыбаясь, высунулся молодой танкист. «Пятиглавый» с места уже не стронуть, движок стуканул, но стрелять танчище способен. Пусть хоть так повоюет…

Баранов развернулся и потопал обратно.

Критически осмотрев свой танк, аккуратно прикрытый масксетью с понатыканными деревцами и целыми кустами, Баранов вышел к большой землянке дивизионного госпиталя.

Навстречу ему выбрался Федор, тот самый летчик, которого вчера сбили над Березиной. Пилот держал руку на перевязи и сильно хромал.

— Здорово! — сказал Баранов. — Сильно задело?

— Да не-е… — покривился Федор. — Подвернул просто. Немец, гад, мне купол парашюта продырявил! Хорошо еще, что стропы не порвал. Но скорости я прибавил. Кэ-эк меня приложило… Думал, все, приехали! До вас на одной ноге прыгал!

— Помню! Как ты еще на мину не скакнул…

— Вот же ж, хватило ума… — вздохнул пилот. — Ну ладно, прощевай, на всякий случай. Скоро за мной приехать должны, доктор сказал.

— Ну давай… Воюй!

— А то… О, едут!

Завывая, показалась полуторка. Шатаясь и подпрыгивая на буграх, грузовик допылил до землянки и заглох. Со своего места вылез внушительного вида мужик с лычками ефрейтора, а за ним показались пассажиры. Одного Николай узнал сразу — капитан Захаров, старый знакомец. А другой…

Это был летчик с голубыми петлицами лейтенанта.

Баранов замер, сердце его заколотилось, а губы сами расползлись в довольно глупой ухмылке.

— Братуха! — сипло выдавил он.

Лейтенант резко оглянулся и тоже застыл столбом, только глаза моргали.

— Колька! — завопил он, срываясь с места.

— Ванька!

Братья столкнулись, сцепились, хохоча, и ну лупить друг дружку по плечам да по широким спинам — оба в могутного батю пошли.

— Живой, братка!

Отдышавшись, Николай с умилением глянул на младшенького. Во какой вымахал! Лейтенант!

— А я все вашего комэска пытал, не видал ли он Ваньку!

— Это когда ж? — удивился Иван, оглядываясь на Захарова. Тот только рукой махнул, мол, болтайте пока.

— Да давно уж, когда мы из окружения выбирались…

— А ну, рассказывай! — потребовал Иван. — Время есть, капитан сказал, что мы тут можем до вечера задержаться!

— Ну, тогда пойдем, братка, вот там под сеткой присядем, все не так капать будет!

Братья Барановы устроились на теплой и сухой крышке моторного отделения командирской «кавэшки». Сверху, сквозь сеть, долетали только мелкие брызги дождя. Матвеич, на правах старшего и хлебосольного хозяина, достал флягу с водкой и нехитрую закусь — кусок сала, горбушку хлеба и луковицу. Сделали по глотку, с кряхтеньем занюхали луком.

— Да чего там рассказывать… — неторопливо начал Матвеич, пластая трофейным складным ножом пожелтевший кус. — Подняли нас по тревоге, приказали горючки залить, двойной боекомплект прихватить — и трогаться. Ночь, помню, а мы по лесу чешем колонной, фарами светим… А утром немцы и налетели… Ничего от ППД нашей части не оставили, все разбомбили! Во, думаем, где бы мы были, кабы не приказ! И пошло дело… Трижды на немецкие колонны нападали, побили фрицев — немерено! Но, ить, и нам тоже досталось — «бэтушки» хоть и проворные, но снаряды все ж быстрей. Расколотили нас… Подчистую расколотили! От всего нашего полка только мы со Степкой… ну, с сержантом Степаном Гавриловым, башнером, и остались! Оклемались ночью в лесу и решили к своим пробиваться!

— И правильно! — горячо поддержал брата Иван.

— А то ж… Но пока мы там немцам жару давали, фронт отдалился, а мы попали в окружение. Стали выбираться. Поснимали мы с дохлых фрицев, что на них убойного было, и двинулись. Броневик еще немецкий захватили… артиллеристы к нам прибились, комиссар Дубинин да комэск твой Захаров… Вот у него я тогда про тебя и спросил! А он и не знал ничего — сказал только, что видел, как тебя сбили, а мертвым — не видел! Грит, вот сам я на парашюте спасся, так ведь и Ванька так мог! Ну а ты, выходит, все-таки выпрыгнул?

— Да не-е… — смутился Иван. — Сглупил — жалко было «ишачка» бросать, вот и решил посадить его. Дурак… Посадить-то посадил, дык ведь обжегся… Да это ерунда…

— Ну-у… — степенно протянул Николай. — За это стоит выпить!

Поболтав флягу, он приложился к горлышку, а потом неторопливо передал водку брату. Заели салом, слегка припахивающим чесноком, и разжевали по корочке хлеба.

— Чего дальше было-то? — нетерпеливо спросил Иван, буквально завороженный рассказом старшего брата. — Давай рассказывай!

— Чего там дальше… Ехали себе да и ехали на трофейном броневике, пока бензин не кончился. И тут товарищ комиссар Дубинин предложил у фрицев другую машину «занять». Потому как пешком до линии фронта нам точно не дойти, уж больно быстро она отдалялась. Вышли мы на дорогу да засаду устроили. Помню, грузовики прошли, мы их пропустили — многовато, со столькими нам не справиться. А потом видим, один грузовик идет, «Мерседес» называется, а за ним легковушка поспешает, «Опель». И мы по ним со всех стволов, ка-а-а-а-ак дали! Кузов причесали из пулемета с автоматом, и «Опелю» по окнам. Окружили, добили, кто шевелился, трупаки в лес, а сами к машинам. А потом товарищ комиссар отпирает дверцу легковой, да как закричит: «Ложись!» А там какой-то немецкий чин с пухлым портфелем сидел и руки держал на здоровой такой мине, чтоб, значит, все документы в пыль. Как оно рванет… «Опель» на мелкие кусочки, даже движок закинуло в лес! А товарищ комиссар вот так от легковушки стоял, в шаге одном! Гляжу — нету его! Разорвало!

— Ох, ё-о-о! — простонал Иван. — А дальше-то, дальше?

— Ну, делать нечего — залили мы горючего в броневик и почесали. Добрались до наших, а на сборном пункте разделились. Захаров твой в тыл отправился — ему товарищ комиссар доверил важные документы доставить кому надо, а нам трофейный броневик вернули, чтоб мы дальше на нем, до танковой дивизии. Намалевали мы на бортах красные звезды и поехали. Со мной и Степой еще безлошадные танкисты были. Вот мы и двинули на фронт, но уехали недалеко — до первого немецкого разъезда… Главное, не поспели мы укрыться — выскакиваем на дорогу, и вот они — танк «Т-2» и «Ганомаг»! Что делать? Решили мы таранить ту «двойку». Высадил я на ходу всех, чтобы от леса ударили, а сам разогнался и несусь, сигналю как сумасшедший! Немцы не поймут ничего, а когда звезды на бортах увидали, поздно было — я передком танк таранил, прямо в ведущее колесо — оно у них спереди. Да так хорошо засадил, что сковырнул ту «двойку» в канаву. Тут наши ударили по «Ганомагу», ну и… Уделали, короче, немчуру!

— Ух ты!!! — радостно воскликнул Иван.

— Рано радуешься! — грустно сказал Николай. — Только мы собрались дальше двигать, а на нас целая немецкая колонна выходит! Ну все, думаем, это есть наш последний и решительный бой! Засели, строчим, пока патроны имеются. С мотоциклистами справились, с «Ганомагом», даже с танком — фигня, а не танк… И тут по нам из орудий стали палить. Все, капец приходит. И вдруг… Как жахнет из лесу! Я оборачиваюсь, а там танк невиданный! Здоровенный — и наш! А пушка — длиннющая, сто двадцать пять «мы-мы»! Как засадит снарядом по немецкому танку, и тот, как ящик, разваливается, ежели по нему топором хватануть. И пошло, и пошло… На ходу прямо стреляет, да ни одного промаха! Полсотни танков немецких перемолотил.

— Прям полсотни? — усомнился Иван.

— Прям! Что я тебе, врать буду? А потом и танкисты показались — полковник Бат и товарищ батальонный комиссар Дубинин, живой и здоровый! — тут Николай закряхтел. — Наговорил я тут… Ты об этом, Ванька, никому, понял? Это все сведения секретные!

— Само собой! Честное комсомольское, братуха!

— Ну, теперь твоя очередь. Где пропадал?

— Так я ж говорю, посадил «ишака». Так он там и сгорел, на поляне, а я в лес. Долго пробирался, дороги обходил стороной — по ним сплошным потоком немецкая техника шуровала. Только под вечер вышел, и тут, как будто специально — «Мессершмитт» снижается! Я быстро в кусты, ругаюсь. Думаю, стрелять будет — любят они с бреющего по людям. А «худой» все ниже, ниже, да и сел прямо на шоссе! Смотрю, из кабины пилот выбирается — не удержался, выпал на крыло да и скатился на дорогу. Я тогда даже не думал ни о чем. Ни пистолета с собой, ни ножа, ничего! А я вперед, бегом! Убью, думаю, фрица, и сам поведу «мессер»! Все ж, думаю, быстрее будет. Подбегаю, а тот уже сдох! Мне бы красные звезды нарисовать, как ты на бронетранспортере, а чем? Короче, сажусь я в кабину, повозился, разбирая, где там что, и взлетел-таки! Топлива мало было, но я все равно повыше поднялся, чтоб наши не сбили, и потянул на Барановичи. Немецкие самолеты мимо пролетают, меня не трогают, а наших и не видно. Сел я на последних каплях бензина, и тут меня чуть не расстреляли наши — приняли за немца! Я им кричу: свой я, свой! А они меня прикладами… Ну, разобрались. Даже особый отдел не лютовал слишком… Еще и благодарность вынесли за то, что трофей доставил! Ну, ненадолго… Налетели «Хейнкели», и аэродром перепахали вместе с «Мессершмиттом». Я тогда в госпиталь угодил, а когда выписали, меня сразу под Москву, на переподготовку. Там весь наш полк собрался. Мы на «Ла-5» переучивались.

— Видал я вчера, как вы там выучились! Хорошего жару немцам дали!

— Это — да! — сразу загордился Иван. — Мы теперь в ВВС РККА — самые-самые! У меня тридцать три сбитых! У комэска — сорок восемь!

— Да ты че!!! — восхищенно воскликнул Матвеич и бросился обнимать брата, тискать его в своих медвежьих объятиях. — Ай, молодцы, соколы сталинские!!!

К танку подошел улыбающийся Захаров:

— Привет, Николай! Вот снова и свиделись! Ну что? Нашлась пропажа?

— Нашлась, товарищ капитан! Спасибо! — с чувством произнес Матвеич, пожимая комэску руку.

— Да не за что! А где ваш командир, генерал Бат?

— Дык, тащ капитан, где-то в расположении… — пожал плечами Николай. — Но, я так думаю, должен скоро объявиться…

И в этот момент, как всегда очень некстати, забухали орудия на немецкой стороне. Канонада усиливалась, отдельные выстрелы сливались в сплошной грохот, а на восточном берегу стали рваться снаряды, валя деревья, вырывая мокрую землю и подбрасывая ее вверх.

— В укрытие, товарищ капитан! Ванька! Быстрее! — закричал Николай, срываясь с места. — За мной!

Танкист бросился к землянке, из двери которой махал Гаврилов, летчики рванули за ним. Шальной снаряд угодил точно в кабину полуторки и разнес грузовик. Мимо ошеломленного Захарова пролетел, кувыркаясь, задний мост.

— Быстрее, летуны, мать вашу! — рявкнул рядом чей-то знакомый бас.

Летчики, чуть не устроив при входе кучу-малу, буквально ссыпались в землянку, где их встретили встревоженные Гаврилов, Парчевский и водитель-ефрейтор. А следом за ними, сильно толкнув в спину комэска, влетел комдив.

— Вот черт! — с чувством сказал генерал Бат. — Попали под самый салют! Ну, здорово, гости дорогие! Кого это к нам нелегкая фронтовая судьба занесла? О, знакомые все лица! Капитан Захаров, если не ошибаюсь?

— Так точно, товарищ генерал-майор! — Ком-эск четко бросил ладонь к козырьку пижонской фуражки с замятым верхом. — Рад вас снова видеть живым и здоровым! Неужели тогда вы… смогли отбиться?

— Ну, не так чтобы и смогли… — как-то странно сказал генерал и почему-то подмигнул Александру. — Но фрицев мы с Дубининым наколотили изрядно! Так что мы все стоим, товарищи? Присаживайтесь, раз уж заглянули на огонек!

Капитан огляделся. Судя по груде карт, разложенных на длинном столе, они спрятались в землянке самого генерал-майора. Артналет продолжался, взрывы бухали и бухали, заставляя вздрагивать бревенчатые стены. Иногда все вокруг сотрясалось особенно сильно, и тогда с потолка сыпался песок. Но танкисты, привычные, видимо, к такому светопреставлению, быстро освободили от карт стол, придвинули лавки и начали расставлять угощения, прикрывая миски от сыплющегося песка и висящей в воздухе пыли кусками материи, подозрительно напоминавшими чистые портянки.

— Ну, дорогие товарищи, рад вас видеть у нас в гостях! — провозгласил генерал Бат. — Герои-летчики, для вас у меня отдельная новость: за огромные успехи в деле очистки нашего неба от фашистских стервятников вашему полку присвоено звание гвардейского! Приказ прошел циркулярно полчаса назад! Поздравляю, мужики! Теперь вы тоже гвардия!

Растерянные истребители встали и переглянулись.

— Не вижу радости на лицах! — продолжал балагурить Бат. — В том приказе было еще о награждении особо отличившихся и присвоении вне-очередных званий. Всех перечисленных я, конечно, не запомнил, но пару знакомых фамилий заметил!

Летчики снова переглянулись, Баранов едва заметно пожал плечами.

— Капитан Захаров! — вдруг рявкнул генерал.

— Я! — машинально вытянулся Александр.

— За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество вы награждаетесь медалью «Золотая Звезда» с присвоением звания Героя Советского Союза!!! Поздравляю!

— Я… э-э-э… — совсем растерялся Захаров, но, получив локтем по ребрам от верного ведомого, тут же исправился: — Служу трудовому народу!

— Отлично служишь, майор! — улыбнулся Бат. — Да, да, ты не ослышался — тебе еще и очередное воинское звание присвоили! Так что можно новые звездочки обмывать!

— Звездочки? — удивленно переспросил Александр.

— Э-э… — в свою очередь, немного подвис генерал. — В смысле — вторую «шпалу»![69] А звездочки — Золотые Звезды Героев!

— Героев? — почему-то шепотом уточнил Иван.

— Именно! Ты, лейтенант, тоже в том приказе упомянут! — усмехнулся Бат и снова рявкнул: — Лейтенант Баранов!

— Я! — подскочил Иван.

— За образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками и проявленные при этом доблесть и мужество вы награждаетесь медалью «Золотая Звезда» с присвоением звания Героя Советского Союза!!! Поздравляю!

— С-с-служу трудовому народу! — выдохнул Баранов-младший.

— Ванька, блин, Герой!!! — Матвеич сломал всю торжественность церемонии и полез обнимать брата.

— И я так понимаю, товарищи, что это не за вчерашние бои, а за более ранешние! За вчерашние вы еще свое получите, уж я постараюсь! — лукаво улыбнулся Бат, шутливо грозя истребителям пальцем.

За этими радостными новостями все как-то перестали следить за обстановкой, а снаружи тем временем артобстрел постепенно затих. Только песок так и продолжал сыпаться с потолка. Наступила какая-то особая звенящая тишина, в которой прекрасно были слышны звонкие хлопки рукопожатий.

И тут в землянку скатился по ступенькам новый гость — лейтенант Кариков.

— О, наш будущий главный маршал! Мастер сетецентрической войны! Здорово, Боря! — приветствовал своего начальника связи генерал Бат. — Ты прямо точно на запах пришел! Мы тут героев-летчиков чествуем! Матвеич, стакан Очкарику!

— Погоди, Матвеич! — отмахнулся Кариков. — Тащ генерал, тут такое дело… С внешних постов докладывают: на западном берегу идет бой — кто-то прорывается оттуда к реке. И… как-то странно все…

— Что именно странно? — тут же «сделал стойку» генерал.

— Капитан Крупенин сказал: впереди едет какая-то незнакомая бронемашина с красным флагом на башне, а за ней — «захар», в котором до отделения бойцов в камуфляжных комбинезонах, которые ведут огонь из автоматического оружия и беспрерывно орут «Ура!»

— Чего? — обалдел от такого модернизма Бат. — Ну-ка, гвардия, по коням! Поедем глянем, кто там такой умный! Гости дорогие, вам лучше пока из землянки не вылезать! Очкарик, передай Крупенину — поддержать прорыв всеми имеющимися огневыми средствами!

Бат, Баранов-старший, Кариков и Гаврилов быстро покинули землянку, оставив слегка обалдевших летчиков.

— Я это… пойду… товарищи командиры! — тихо сказал водитель-ефрейтор и осторожно, бочком выбрался наверх. Ему было крайне неуютно в присутствии старших командиров.

А Захаров и Баранов посмотрели друг на друга, на готовый к небольшому празднику стол, и нервно рассмеялись.

— Я очень сильно подозреваю, что с таким шумом к нам может пробиваться только один человек! — сказал Захаров. — Тот самый, Вань, батальонный комиссар, про которого я тебе рассказывал, — Дубинин!

Глава 21

19 сентября 1941 года, Белорусская ССР, Бобруйск

Честно говоря, пробиваться к своим я первоначально планировал «на мягких лапах» — отъехать как можно дальше на юг и там по-тихому форсировать реку на БРДМ. Но грузовик осназовцев плавать не умел, поэтому пришлось импровизировать на ходу — прорываться с боем к единственному на всю округу броду, находящемуся всего в пяти километрах от Бобруйска. А чтобы нас не накрыли свои, я поставил на башню броневика красный флаг и велел сидящим в кузове «захара» автоматчикам кричать «Ура!».

Оказалось, что такой наглости противник совершенно не ожидал, — до самой кромки воды мы прошли через негустые немецкие порядки, словно раскаленный нож сквозь масло, паля из всех стволов во все, что шевелилось. На берегу я притормозил, прикрывая переправу группы Наметова. Но тут с восточного берега по начавшим шевелиться фрицам ударили десятки крупнокалиберных стволов. Мне даже показалось, что вокруг «бардака» выросла настоящая земляная стена — настолько густо падали снаряды.

По броне БРДМ громко стучали комья земли, но ни одного звяканья от попадания осколков не было — наши артиллеристы свое дело знали отлично и заградительный огонь поставили очень грамотно.

Пора и нам в речку…

Осторожно, чтобы вода не захлестнула оптику, я свел тяжелую машину в воду и постарался ехать точно за «захаром», который уже достиг противоположного берега. В какой-то момент рядом рванул взрыв, то ли шальной «подарочек» от наших, то ли «гостинчик» от немцев — «бардак» сбросило с узкого брода, и мы поплыли. Быстро спохватившись, я врубил водометы. По корме хлестнула очередь, затем вторая, третья… Потом вокруг начали вставать небольшие всплески от взрывов минометных мин. Немцы пришли в себя и, несмотря на огневое противодействие, пытались достать меня из пехотного оружия. Слава богу, что до «фаустпатронов» пока не додумались…

— Колян, ты чего им даешь нас как в тире расстреливать?!! — заорал я. — Гаси их на хрен!!!

— Стараюсь, тащ командир! — проорал в ответ Николай. Он реально старался — КПВТ долбил вообще без пауз. — Там две танкетки на самый берег выкатились, сейчас я их…

— Давай, давай, Колян! Не подпускай их близко! Коси, на хрен!

— Есть косить!

Димон метался от бойниц левого борта к бойницам правого — гильзы из его РПК летели во все стороны, одна из них обожгла мне шею. Черт побери, ну когда уже берег? Березина ведь не такая широкая, как Волга в нижнем течении! Мне казалось, что мы плывем уже целый час. Но вот широкие рубчатые колеса зацепились за прибрежный песочек. Подняв напоследок тучу ила со дна, БРДМ вырвался на «наш» берег. Я «дал тапок в пол» — чуть не продавив до днища педаль акселератора. Движок ревел на низкой ноте, по бронестеклу хлестали ветки кустов и каких-то мелких деревьев, несколько раз по крыше боевого отделения проскрежетали крупные ветки. Я даже испугался, что у «бардака» снесет управляемый модуль с пулеметами. Но эта неприятность нас миновала — какие-то сто-двести метров и… наступила тишина, по броне перестали стучать пули и осколки, царапаться ветки кустов и деревьев, слышался только рев мотора. Пора бы уже и притормозить…

Я проскочил неширокий лесок и выскочил на длинную поляну. И почти сразу чуть не уперся в лобовую броню танка «КВ-1», едва тормознуть успел. Крышка командирского люка танка распахнулась, и из него показалась голова танкиста в танкошлеме советского образца. Морда у танкиста была очень знакомая…

Я тоже распахнул верхний люк и осторожно выглянул.

— Дубинка, твою мать!!! — раздался жизнерадостный бас Батоныча. Мой друг полностью вылез из танка и стремительно бросился вниз.

Я тоже выбрался из «бардака», и уже через пару секунд мы мяли друг друга в объятиях. Словно не виделись сто лет, а не десять дней. Впрочем, десять дней на войне — порой целая жизнь.

— А мне докладывают: кто-то шумит на той стороне! — радостно сообщил Батоныч. — Ну а я думаю: кто еще так нагло может с той стороны прорываться, кроме Виталика? Это же надо додуматься — выставить красный флаг и орать «Ура!» О, а кто это с тобой?

Увидев, что мне оказали добрый прием, экипаж БРДМ стал выбираться из машины.

— Ничего себе, это же Колян! Ох ты, и Димон с ним! Здорово, парни!!! — заорал Батоныч и по очереди обнял моих доблестных стрелков. — Кой черт вас сюда занес?

— Так ведь… мы вас искали, Владимир Петрович! — смущенно ответил Николай.

— Володя, это долгая история! — сказал я и шепнул на ухо Батонычу: — Это не совсем твои ребята… В Чечне они с нами не были и в твоем ОПГ не состояли.

— Ладно, потом объяснишь! — шепнул в ответ Батоныч. — А где?..

Последней из броневика выпорхнула (другого слова не подберешь — именно изящно выпорхнула!) Светлана, и Батоныч так и замер с открытым ртом. Да, на представителей мужского пола Света производила убойное впечатление.

Бат закрыл рот, сглотнул, закашлялся и наконец выдавил:

— Светланочка, добрый день! Очень рад вас видеть! С «перезагрузкой» вас!

— Спасибо, Владимир Петрович! — ответила Сморкалова, улыбаясь милостиво, как королева, принимающая восторги верноподданных.

Тут и я заметил торчащие из танка головы экипажа.

— Степа! Матвеич! Здорово, мужики! Как служба?!

— Здравия желаю, тащ комиссар! — хором ответили танкисты.

Стоя столбом напротив Светланы, генерал-майор осторожно пожал даме руку, но дама отвергла условности — обняла командира 1-й гвардейской за шею и поцеловала. Комдив залучился…

— Виталя, поехали в «располагу», там для тебя еще сюрприз будет! — только через полминуты сказал Батоныч, с трудом оторвавшись от созерцания внешнего вида доктора медицинских наук. — По машинам, товарищи!

До расположения штаба танковой дивизии мы добрались всего за пять минут. «Припарковав» наши бронированные машины, мы всей гурьбой пошли ко входу в землянку. При этом гости с удивлением разглядывали следы свежего обстрела — вокруг курились вонючим дымком десятки воронок.

— Что тут было, Володь? — негромко спросил я.

— Да, ерунда! — отмахнулся друг. — Просто малый сабантуй! Грузовик вон тот разнесли… Но он и не наш был… Блин, Виталя! Как же я рад всех вас видеть! Вот и прибыли! Ну, заходите, «гости из будущего!» Гостью — первой! Прошу!

Бат галантно пропустил Светлану в землянку.

— Спасибо, Владимир Петрович. — Света снова одарила генерала «милостивой» улыбкой. Батоныч снова расцвел.

Я попал в обиталище генерал-майора вторым и воскликнул, застав там трех растерянных летчиков:

— О, какие люди! И без охраны! Здорово, сталинские соколы!

— Товарищ комиссар! — обрадовался Захаров, крепко пожимая мне руку. — И вы здесь!

— И я здесь! Как же без меня! Не пропускать же такое веселье! Кто твои товарищи?

— Это ребята из моей эскадрильи, лейтенант Иван Баранов и младший лейтенант Федор Парчевский.

— Баранов? — Я внимательно пригляделся к молодому летчику. — Брат нашего Матвеича?

— Да, товарищ комиссар! — Баранов-младший явно чувствовал себя не в своей тарелке.

— Да ты расслабься, лейтенант, кругом свои! — рассмеялся я, оглядываясь.

Николай, углядев брата, сразу растянул губы в улыбке — желтоватые от курева усы ощетинились, а морщинки в уголках глаз собрались в сеточки. Гаврилов тоже щерился во все тридцать два зуба.

Меня потихоньку начинало «отпускать» — мы все же прорвались к своим, довезли ценный груз, выполнили свое задание. И пусть на другом берегу реки злобный враг, вот сейчас, в эту минуту, я чувствовал себя как на даче у хороших друзей. Мне было хорошо! О, так здесь явно готовились к застолью — стол уставлен мисками, накрытыми кусками ткани. Ну… Гулять так гулять!

Генеральская землянка не поражала архитектурными изысками. Три наката над головой внушали некоторую уверенность, а предмет роскоши — керосиновая лампа — заливал грубые бревенчатые стены желтым светом, ярким по сравнению с обычными коптилками, которые бойцы мастерили из снарядных гильз. Стол, сколоченный из досок разной толщины, мог вместить человек восемь или даже десять, если потесниться. А гости все продолжали прибывать!

— Тащ командир!.. — по ступенькам простучал сапогами Очкарик. — О, у вас гости! Здравия желаю, Виталий Дмитрич! Светлана Алексеевна, мое почтение! Ох ты ж, Колян и Димон! Здорово, парни!

— Боря, ты очень вовремя — я сам хотел за тобой посылать! — сказал Батоныч. — Но чего ты так орал? Что еще случилось?

— Наша служба радиоразведки только что перевела с немецкого переговоры их подразделений — фрицы в эфире просто истерику устроили!

— По какому поводу? — насторожился Батоныч.

— Орут, что русские грохнули генерала Гудериана! — торжественно сказал Очкарик. — Похоже, что это вы, Виталий Дмитрич, постарались!

— А может, ребята Наметова или ваши артиллеристы? — усомнился я в своем подвиге.

— Нет, немцы вопят, что его разорвала на три куска пуля большого калибра — явно ваш КПВТ поработал.

— О, так, значит, венок триумфатора должен Колян примерять! — рассмеялся я. — Это он при прорыве из башенного пулемета во все стороны палил! Вот, наверное, и зацепил «Быстроходного Гейнца»! Поздравляю, Николай!

— Отлично сработано, сержант! — Батоныч хлопнул по плечу зардевшегося, как майская роза, Николая. — Сверли дырку под орден, «Звездочка» тебе гарантирована!

— Володя, он вообще-то лейтенант! А Димон — старшина! — шепнул я Батонычу. — Но ребята все равно боевые!

— Товарищи, мне бы в госпиталь… — печально сказала Светлана.

— Света, вы ранены? — повернулся к ней всем корпусом Батоныч.

— Нет, я — нет! Но там раненые!

— Сегодня у нас ни одного «трехсотого» не было, острой необходимости в вашей помощи нет! Посидите, пожалуйста, с нами! — попросил Владимир Петрович.

— Но у меня там антибиотики…

— Никуда они не денутся! Пригодятся! Но — потом…

— Ладно, посижу с вами немного… — проворчала Сморкалова.

— Нехорошо сидим! — Я решил взять инициативу в свои руки, а то вместо доброй мужской пьянки у нас тут уже целых пять минут какие-то взаимные торжественные приветствия. — Димон, ты захватил?..

Дима кивнул.

— Так доставай!

— Это мы мигом…

Бравый старшина, отложив в сторону РПК, сбросил с плеч рюкзак и начал выставлять на стол бутылки с коньяком, вакуумные упаковки с колбасой, ветчиной, сыром, соленым салом. Гаврилов, жестом фокусника, сдернул ткань с тарелок и мисок — в них оказались соленые огурцы, вареная картошка, квашеная капуста, какие-то грибочки, моченые яблоки. Захаров, непроизвольно облизнувшись, выставил рядом с нашей внушительной «батареей» свой взнос — тоже коньяк, судя по надписи — грузинский.

— А у нас с собой было! — весело сказал Очкарик, потирая руки. — Посуда где, тащ генерал?

— Матвеич! — нарочито строго рявкнул Батоныч.

Через краткий миг на столе стояли жестяные кружки. И Бат своею рукой разлил по ним янтарный напиток.

— Ну, за возвращение! — произнес я тост.

— И чтобы наши ряды продолжали крепнуть! — добавил генерал-майор, подмигивая Коляну и Димону.

Кружки сошлись, издавая не звон, а какой-то деревянный перестук. Коньяк, выставленный Захаровым, оказался на удивление отменным. Покатав его на языке, я неторопливо проглотил, с удовольствием ощущая, как теплый комок скатился вниз по пищеводу и взорвался в пустом желудке маленькой бомбочкой.

— Эх, красота! — резюмировал я, подцепляя кусочек ветчины. — Читал однажды сценарий свадьбы… Там тосты всякие, слова тамады, то, се… А в скобках: «выпили, закусили».

— Да-а… — затянул Бат. — До свадеб еще дожить надо. Это только после войны…

— А я слышала, что недавно сыграли свадьбу прямо в блиндаже! — неожиданно сказала Света.

— Был такой случай, — кивнул комдив. — И водочки нашли, и борщик сварганили. Даже танцы устроили под гармошку! Вот только до первой брачной ночи дело не дошло — накрыло молодоженов одним снарядом.

— И умерли они в один день… — пробормотал Колян.

— Давайте не будем о грустном, — вздохнула Сморкалова.

— Володя, наливай! — скомандовал я. — Между первой и второй… Давайте за присутствующую здесь даму!

И вторая порция согрела организмы. Сто грамм помогли летчикам и танкистам внутренне «разжаться» — в землянке будто потеплело. На лесенке снова простучали сапоги, и в землянку вошли Лерман с Наметовым.

— О, товарищи командиры, вы вовремя! — обрадовался я. — Серега, потери есть?

— Нет, тащ комиссар, ни одной царапины! Как десять дней назад в поезде… — улыбнулся осназовец.

— Анатолий Абрамович! Выполнил задание? — усмехнулся генерал. — Штрафную обоим, живо!

Николай Баранов твердой рукой плеснул в свободные кружки.

— Нет, нет, что вы! — стал отнекиваться Лерман, но Светлана лично поднесла чарки, и дисциплина дала трещину.

— А за что пьем-то? — поинтересовался старлей Наметов.

— За встречу — выпили! — сказал Батоныч.

— За даму — выпили! — подхватил я.

— Так за победу, товарищи! — провозгласил генерал.

— За НАШУ победу! — привычно добавил я.

— За победу! — повторили все вразнобой и выпили.

И ведь хорошо пошло!

Сноски

1

Библиотекой в «мире СССР-2015» называется аналог Интернета.

(обратно)

2

БРДМ — боевая разведывательно-дозорная машина. Реально совершенно официально продается сейчас прямо с армейских складов.

(обратно)

3

КПВ — крупнокалиберный пулемет Владимирова.

(обратно)

4

Пистолет Ярыгина «Грач» (индекс ГРАУ — 6П35) — самозарядный пистолет российского производства под патрон 9х19 (Парабеллум).

(обратно)

5

СВД — снайперская винтовка Драгунова, СВТ — самозарядная винтовка Токарева.

(обратно)

6

Императорский фарфоровый завод (ИФЗ) — первое в России предприятие по производству изделий из фарфора. Основано в 1744 году. С 1925 года носило название Ленинградский фарфоровый завод имени М.В. Ломоносова (ЛФЗ). Снова переименовано в ИФЗ в 2005 году.

(обратно)

7

Жаргонное название офицера военной контрразведки.

(обратно)

8

МКАД — минская кольцевая автомобильная дорога.

(обратно)

9

«Бардак» — сленговое название БРДМ (боевой разведывательно-дозорной машины).

(обратно)

10

ДОТ № 84 Минского УР.

(обратно)

11

Брилевичи — ныне — одноименный микрорайон Минска.

(обратно)

12

Руки вверх! Бросить оружие! Сдавайтесь! (нем.)

(обратно)

13

Не стреляйте, я сдаюсь! (нем.)

(обратно)

14

Не срать! (нем.) Игра слов: не стрелять — нихт шиссен, не срать — нихт шайссен.

(обратно)

15

Дубинин имеет в виду «Театр военных действий» (ТВД).

(обратно)

16

Шуточная армейская песня. Существует несколько десятков вариантов текста. В них последовательно уничтожаются США, Великобритания, Китай, Япония, Европа. Достается даже Австралии. Поется на мотив песенки «Голубой вагон» из м/ф «Шапокляк» (1974 г.).

(обратно)

17

Владимир Семенович Высоцкий родился в 1938 году.

(обратно)

18

Константинов — один из «позывных» Верховного главнокомандующего в годы войны.

(обратно)

19

В СССР первые образцы пенициллина получили только в 1942 году микробиологи З.В. Ермольева и Т.И. Балезина. В Англии его впервые получил Александр Флеминг в 1928 году. Массовое производство было налажено в 1940 году.

(обратно)

20

Так было и в реальной истории. К примеру, когда Лавочкина попросили сравнить его «Ла-11» и только-только появившийся «Як-9», то Семен Алексеевич объективно признал преимущество новой реактивной техники, хотя она на тот момент была ненадежна.

(обратно)

21

Самолет «Малютка». Разрабатывался в КБ Поликарпова в 1943–1944 годах.

(обратно)

22

В нашей реальности переход к подобной автоматике произошел лишь после войны, а многие описанные «инновации» стали явью в модели «Ла-7».

(обратно)

23

Пересекали линию фронта (воспользовались «зеленой тропой»).

(обратно)

24

Реальный случай — Грабин в кратчайшие сроки сконструировал 107-мм орудие, оно было испытано, одобрено и даже выпущено в количестве 5 штук. Но устанавливать его на тяжелый танк никто не торопился.

(обратно)

25

Общепринятая на тот момент концепция. Роль тяжелых танков в то время — усиление общевойсковых соединений при прорыве сильно укрепленной обороны противника и атаки его укрепрайонов. То, что наши тяжелые танки в первой половине войны использовались как противотанковое средство — это вынужденная мера и паллиатив. А для борьбы с немецкими средними танками «Т-3» и «Т-4» штатной 76-мм пушки было вполне достаточно.

(обратно)

26

ГАУ — главное артиллерийское управление Красной Армии.

(обратно)

27

АБТУ — автобронетанковое управление Красной Армии.

(обратно)

28

Господин капитан, он очнулся! (нем.)

(обратно)

29

Ефрейтор, посади его и следи за ним внимательно! (нем.)

(обратно)

30

Ефрейтор Кнаак! Принеси мой трон! (нем.)

(обратно)

31

Телосложение (мед. термин).

(обратно)

32

Ефрейтор Холява, ко мне! (нем.)

(обратно)

33

Какая красивая девушка! Какие груди, какие бедра! Ох, ты ж моя сладенькая! (укр.)

(обратно)

34

Не лезь, господинчик! Я только во вкус вошел! (укр.)

(обратно)

35

Ефрейтор, отставить! (нем.)

(обратно)

36

РОВС — русский общевоинский союз — общественная организация белоэмигрантов. Создана в 1924 году.

(обратно)

37

Презрительное название Красной Армии, данное белогвардейцами.

(обратно)

38

Ефрейтор, развяжи их и принеси пару ящиков! (нем.)

(обратно)

39

Успокойся, Вилли, это наши! (нем.)

(обратно)

40

«Крот» — агент, глубоко инкорпорированный в структуру противоположных сил, как правило, поставляющий особо важную, засекреченную информацию. Главное отличие от разведчика в его традиционном значении заключается в том, что «крот» вербуется еще до того, как получает доступ к закрытой информации, иногда даже до того, как начинает работать в той сфере, которая интересует вербующую (засылающую) сторону.

(обратно)

41

Отдел Z (Abteilung Z) — Управление кадров и финансов. В частности, такой агент мог предоставить своему нанимателю полный список личного состава Абвера или данные о финансировании операций.

(обратно)

42

Вилли, глаз с них не спускай! (нем.)

(обратно)

43

Летние шаровары (образца 1931 года, для всех родов войск) не имели ширинки.

(обратно)

44

Транспорт подан. (нем.)

(обратно)

45

К пасленовым относятся картофель и томаты, к тыквенным — огурцы и кабачки.

(обратно)

46

Господин офицер! Это русские, они подрывают проходы! Они нас тут похоронят! (укр.)

(обратно)

47

Дитрих, давай! (нем.)

(обратно)

48

«НР» — нож разведчика. Состоит на вооружении специальных частей Красной Армии и НКГБ с 1940 года.

(обратно)

49

Рецептура и торговый знак водки «Столичная» были зарегистрированы в СССР в 1938 году.

(обратно)

50

ВНОС — Воздушное наблюдение, оповещение, связь.

(обратно)

51

Выпускались с 1952 года.

(обратно)

52

Реальный случай.

(обратно)

53

У военврача второго ранга и батальонного комиссара было по две шпалы в петлицах. Звания примерно соответствовали армейскому майору — занимали одну строчку в таблице «табели о рангах».

(обратно)

54

«Пьяная змея» — жаргонное название эмблемы военных медиков.

(обратно)

55

Удивительно, но это правда — даже в нашей реальности можно приобрести КПВ именно как охотничью винтовку. Но физическим лицам его не продают.

(обратно)

56

ПТРС — противотанковое ружье Симонова.

(обратно)

57

«Липы» — разговорное название улицы Унтер-ден-Линден (с нем. «под липами»).

(обратно)

58

Авизент — хлопчато-бумажная ткань, разновидность брезента.

(обратно)

59

СУО — система управления огнем.

(обратно)

60

«Бубен» — дисковый магазин для РПК на 75 патронов.

(обратно)

61

«Танки с большой башней» — неофициальное название «КВ-2» в отличие от «КВ-1» — «танков с пониженной башней».

(обратно)

62

БАО — батальон аэродромного обслуживания.

(обратно)

63

Тимур Фрунзе, сын Михаила Фрунзе. В реальной истории служил в 161-м ИАП. Герой Советского Союза, погиб в 1942 году.

(обратно)

64

Pauke! — сигнал о визуальном контакте с целью (арго Люфтваффе). Что-то вроде нашего «Вижу цель!» В прямом переводе: «Литавры!»

(обратно)

65

Вижу «Больших крыс»! (нем.)

(обратно)

66

Horrido! — сигнал к атаке (арго Люфтваффе). Что-то вроде нашего «Прикрой, атакую!» Прямого перевода не имеет.

(обратно)

67

Anstrahlen! — сигнал о повреждении своего самолета (арго Люфтваффе). Что-то вроде нашего «Подбит!» В прямом переводе: «Освещен!»

(обратно)

68

Rabzanella! — сигнал о повреждении вражеского самолета (арго Люфтваффе). Что-то вроде нашего «Завалил!» Прямого перевода не имеет.

(обратно)

69

Авторы напоминают, что знаками различия капитана Красной Армии до 1943 года были прямоугольники, именуемые на военном сленге «шпалами» — по одной «шпале» на каждой петлице. У майоров было по две «шпалы».

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg