«Ленинградский меридиан»

Ленинградский меридиан (fb2) - Ленинградский меридиан [СИ] 917K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Евгений Александрович Белогорский

Евгений Белогорский ЛЕНИНГРАДСКИЙ МЕРИДИАН

Глава I Представитель Ставки

Трудно выполнять свою работу в сложных и непростых условиях, но куда труднее выполнять чужие и непривычные для себя обязанности, к которым у тебя не совсем лежит душа. И дело совсем не в том, что тебя точит червь сомнения, справишься или не справишься с полученным заданием. В первую очередь на тебя давит огромный груз ответственности за порученное тебе дело, а самое главное за людей, попавших в твое подчинение.

Так думал генерал-лейтенант Рокоссовский, трясясь на штабной «эмке» по разбитым войной дорогам Волховского фронта, куда он был послан представителем Ставки Верховного Главнокомандования по личному распоряжению Сталина. Вылетев из Москвы на военном транспортнике под прикрытием истребителей в штаб командующего фронта генерала Мерецкова, он совершил вынужденную посадку на запасном аэродроме из-за тумана и теперь был вынужден добираться до места на машине.

Заступивший ему дорогу туман царил не только в воздухе, но и на земле, отчего автомобиль не мог разогнать скорость, не рискуя налететь на встречный транспорт или полететь под откос в серую, мглистую неизвестность. Одним словом было время подумать, чем собственно говоря, Константин Константинович и занимался, не забывая при этом смотреть по сторонам. Хотя он и находился в тыловой полосе фронта, но война есть война, где никто не застрахован от всяких непредвиденных встреч с вражеской разведывательной группой. Подобные случаи с момента начала войны к сожаленью случались.

Вызванный в Москву из Севастополя за новым назначением, он полагал, что Верховный Главнокомандующий направит его на Юго-Западное направление, где войска маршала Тимошенко медленно, но верно отступали под яростным натиском врага. С каждым новым днем ожесточенных боев становилось ясно, что именно юго-запад, а не Москва как считала раньше Ставка, стал тем местом, где немцы нанесли свой главный удар летом сорок второго года.

Под мощным нажимом врага фронты юга отчаянно трещали и Ставка, спешно бросала против врага все резервы, что приготовила для своего летнего наступления на иных направлениях. Разгорающееся пламя сражений в районе Воронежа и Дона с легкостью пожирало их, неудержимо приближаясь к своей главной цели — Сталинграду и Северному Кавказа. Наступали тяжелые времена, которые по сложности и опасности положения не уступали лету и осени прошлого года, когда враг неудержимо рвался к столице советской Отчизны.

Случайно попавшие в руки разведки штабные немецкие документы давали возможность увидеть только малую толику сложной мозаики гитлеровских планов, но и от того, что стало известно, волосы становились дыбом. По мнению исполняющего, обязанности начальника Генерального штаба генерал-лейтенанта Василевского — главной целью немецкого наступления являлись нефтяные прииски Грозного и Баку, а также выход к черноморскому побережью Кавказа, захват Поти, Сухуми и Батуми. В случаи даже половинчатого исполнения этих планов можно было не сомневаться, что Турция выступит на стороне Германии и южный путь поступления в СССР военной помощи из Америки будет надолго закрыт, если не навсегда.

В этот непростой момент Сталин вызвал к себе генерал-лейтенанта Рокоссовского, блестяще проявившего себя при обороне Севастополя. В сравнении с последней их встречи, хозяин кремлевского кабинета мало чем изменился. Несмотря на всю сложность положения под Воронежем и Ростовом, Сталин держался с гостем спокойно и уверенно, расточая привычное для важной встречи внимание и дружелюбие.

Казалось, что так ничего и не изменилось. Верховный с радушной улыбкой к застывшему у порога генералу, тепло поздравил Рокоссовского с получением звания Героя Советского Союза и стал неторопливо и при этом очень подробно расспрашивать о положении дел на Крымском фронте.

Все шло по обкатанному временем шаблону, но вот сущность беседы была иной. Перед Сталиным сидел не человек, которому он намеривался дать шанс проявить себя на новом уровне, а личность, на деле доказавшая свою состоятельность как военачальник. Которого вождь не благословлял на ратный подвиг на славу Отечества, а с которого спрашивал, основательно и обстоятельно.

— Вы хорошо проявили себя в Севастополе, товарищ Рокоссовский. Наша главная черноморская база, несмотря на все усилия, превосходящего по численности врага, устояла и продолжает прочно приковывает к себе немецкие дивизии, которые так необходимы Гитлеру в его нынешнем наступлении. В былые времена за такие успехи полководцу добившихся подобных успехов полагался Георгий на шею или Владимир через плечо и громкое звание Севастопольский — хитро усмехнулся вождь.

— Вы слишком высоко оцениваете мои личные заслуги перед страной, товарищ Сталин. Без грамотной работы работников штаба и самоотверженной храбрости солдат и матросов гарнизона, проявлявших массовый героизм в борьбе с врагом, Севастополь вряд ли бы удалось отстоять — заявил Рокоссовский, без малейшего намека на неискренность.

— Хорошо, оставим оценку ваших личных заслуг — историкам, которые по прошествию лет будут по косточкам разбирать наши деяния. Скажите, как вы оцениваете состояние наших войск в Севастополе и Керчи? Смогут они выдержать новое наступление противника, если оно случится в ближайшие недели или месяц?

— Несмотря на то, что нам удалось не допустить полного захвата немцами Крыма, я расцениваю положение Севастополя и Керчи как сложное, товарищ Сталин. У них в обороне есть одно очень уязвимое место — снабжение гарнизонов людьми и оружием ведется главным образом по морю.

Как показали прошедшие бои, их подвоз можно нарушить комбинированными ударами с моря и с воздуха, а затем путем войны на истощение захватить ослабевший город. Пока с Севастополем и Керчью не будет прочного сообщения по суше, эта угроза будет постоянно висеть над ними.

Что же касается нового наступления немцев на Севастополь и Керчь, то в ближайшее время — это вряд ли возможно. Согласно последним разведданным, Гитлер забрал из Крыма свою главную ударную силу — авиацию Рихтгофена. Крупных морских соединений способных полностью блокировать Севастополь с моря, у немцев нет, а пополнения, поступающие в 11-ю армию, в основном состоит из румын, которые хорошие мародеры, но откровенно плохие вояки — улыбнулся Рокоссовский.

— Верно, — согласился с ним Верховный Главнокомандующий. — Все свои силы немцы бросают в район Воронежа и Ростова с целью скорейшего выхода к излучине Дона и его низовью. Если генерал Голиков и маршал Тимошенко не смогут остановить их, создастся угроза как для Ставрополья и Кубани, так и для Севастополя и Керчи, которые могут быть полностью отрезаны от главных сил фронта. Мы, конечно, побарахтаемся, постараемся остановить наступление гитлеровцев на Дону, но нельзя исключить и такого развития события. Что вы думаете по этому поводу?

Сталин требовательно посмотрел на Рокоссовского, ожидая его реакцию на высказанные им опасения, и генерал-лейтенант не оплошал. Без малейшей задержки, как будто только и ждал подобного каверзного вопроса, он подошел к расстеленной на столе карте и стал уверенно водить по ней карандашом, излагая свои соображения.

— В этом случае в первую очередь надо обратить внимание на отрезок Темрюк — Крымское с целью создания участка обороны с фронтом на север и опорой на Тамань и Новороссийск. Это наиболее удобное место для наступления мотопехоты и танков врага на базы снабжения наших армий в Крыму в случай прорыва немцев со стороны Ростова. Дальше к югу благодаря горам оборону держать заметно легче, хотя если противник бросит горнострелковые соединения придется приложить усилия, чтобы удержать перевалы за собой.

— Хорошо, товарищ Рокоссовский — сказал Сталин удовлетворенный ответом четким и ясным ответом собеседника. — Я обязательно передам ваши соображения маршалу Буденному, чтобы он отдал приказ по скорейшему их осуществлению силами фронта.

— Что, положение под Ростовом так плохо? — напрямую спросил вождя Рокоссовский и тот не стал уходить от ответа.

— Сейчас там идут тяжелые и кровопролитные бои, с неясным исходом. Мы постоянно помогаем командующему фронтом живой силой и техникой, но, к сожалению, наши войска пока не могут остановить наступление врага на этом направление. Если верить некоторым разведданным, чья достоверность вызывает определенное недоверие со стороны Генерального штаба, главное направление немецкого удара этим летом является не Воронеж, не Ростов и не Москва. Гитлер намерен прорваться к Волге, захватить Сталинград, все нижнее Поволжье с Астраханью, занять Ставрополь и Кубань и двигаясь вдоль Кавказа взять под свой контроль Грозненские и Бакинские нефтяные промыслы.

Сталин говорил эти страшные слова спокойным, чуть бесстрастным голосом. В нем не было откровенного страха и волнения, но по блеску слегка прищуренных глаз и пальцам сжимающим пустую трубку, Рокоссовский догадывался, чего стоило вождю это внешнее спокойствие.

— Все ясно товарищ Сталин — сказал генерал, логично полагая, что сейчас ему будет предложено отправиться на Дон или Кубань для борьбы с наступающим врагом, однако он не угадал. У Верховного на него были иные планы.

— Это хорошо, что вам все ясно, товарищ Рокоссовский. Мы очень рады, что не ошиблись в вас, назначив по предложению товарища Мехлиса на пост командующего Крымским фронтом. Теперь за вас просит другое высокое лицо, чей фронт также остро нуждается в вашей помощи, — скупо усмехнулся Сталин, вспомнив недавний разговор по ВЧ с просьбой о скорейшей отправке отличившегося под Севастополем Рокоссовского. — Этим лицом является член Политбюро ЦК ВКП (б) товарищ Жданов и Ставка решила удовлетворить его просьбу.

Объявив о новом назначении Рокоссовского, вождь принялся набивать табаком трубку, ожидая от собеседника проявления несогласия по поводу принятого в отношении него Ставкой решения, однако он молчал и это, откровенно порадовало Сталина. В его понятии человек сумевший отстоять от врага Севастополь, имел моральное право обжаловать свое новое назначение, но Рокоссовский, не проронил, ни слова.

— Вас, что нисколько не удивляет ваше новое назначение? — прищурившись своими тигриными глазами, полюбопытствовал Сталин.

— Конечно, удивляет, товарищ Сталин, но я привык сражаться там, куда меня направляет командование — просто и коротко ответил Константин Константинович, чем ещё больше расположил к себе вождя советского народа.

— Молодец, хорошо держится — констатировал про себя вождь, неторопливо раскуривая свою знаменитую трубку. Покинув свое привычное место за письменным столом, он сел напротив Рокоссовского и стал неторопливо вводить его в курс событий на северном участке советско-германского фронта.

— Как вы знаете, осенью прошлого года мы сумели остановить врага у порога города Ленина, но вот прорвать его блокаду у нас, к сожалению не получилось. Ни осенью прошлого года, ни зимой и весной этого года, хотя иногда казалось, что ещё чуть-чуть, блокада будет прорвана и город будет спасен от голодной смерти, на которую обрекли его гитлеровские мерзавцы — Сталин на секунду замолчал. Видимо вождь вспомнил что-то личное связанное с неудачными попытками прорыва блокады, а затем невозмутимо продолжил разговор.

— Не буду скрывать, что мы посылаем вас на очень важный и трудный участок советско-германского фронта. Важный потому, что каждый день продолжения блокады Ленинграда — это десятки и сотни человеческих жизней, ежедневно гибнущих не только под бомбами и снарядами немцев, но и от тотальной нехватки продовольствия. За прошедшую зиму только от голода и холода Ленинград потерял почти четверть миллиона человек и если блокада не будет снята к зиме, население города потеряет ещё столько же, если не больше. К сожалению, те пути подвоза продовольствия, что мы смогли на сегодняшний день создать, не позволяют нам доставить в город продовольствия в полном объеме, равно как и провести из него эвакуацию женщин, детей, больных и раненых.

Рокоссовскому было хорошо видно, что Сталину неприятно говорить об этом горьком факте который, несмотря на все его усилия так, и не был исправлен. И он ведет разговор об этом только для того, чтобы собеседник лучше понял весь ужас жизни осажденного города.

— Что касается положения дел на сегодня, то оно вам в общих чертах должно быть известно. Фашисты смогли не только остановить наступление войск Волховского фронта на Любань, но окружили и разбили 2-ю ударную армию генерала Власова. Несмотря на все усилия командования фронта из вражеского кольца смогла пробиться только малая часть сил 2-й ударной. Остальные либо погибли, либо сдались в плен. Местонахождение командующего армией генерала Власова уточняется, но скорее всего он попал в плен к немцам.

Услышав о возможном пленении командарма, Рокоссовский напрягся, интуитивно чувствуя, куда может свернуть начавшийся разговор, но вождь не стал развивать эту тему. Человек, прошедший испытание «крымской мясорубки» по мнению Сталина не нуждался в дополнительном внушении.

— Ставка хорошо понимает всю сложность сложившегося положения вокруг Ленинграда. Войска двух фронтов с начала года вели непрерывные бои, но так и не смогли достичь ожидаемого успеха. В результате этого силы их армий истощены, люди устали, запас боеприпасов сократился, а часть техники уничтожена или вышла из строя.

В сложившейся обстановки не может быть и речи о проведении нового наступления с целью снятия блокады и восстановления прямого железнодорожного сообщения с Ленинградом через станцию Мга. Самое разумное в этой ситуации — это взять паузу, накопить силы и с наступлением зимы ударить вновь, однако осажденный город не может ждать. Не могут ждать старики и дети, женщины, больные и раненые, которых безжалостно душит костлявая рука голода, организованного фашистами. Поэтому, принято решение попытаться прорвать блокаду города вдоль Ладожского озера и тем самым облегчить тяжелое положение ленинградцев.

Сталин встал и подвел Рокоссовского к столику, на котором лежала нужная ему карта Ленинградского и Волховского фронтов с нанесенной на ней последней обстановкой.

— Самый краткий и простой способ прорвать оборону — это нанести по врагу встречный удар силами двух фронтов со стороны Шлиссельбурга и Липки, — вождь ткнул тупым концом карандаша в карту. — Однако как показывает жизнь краткий и простой путь не всегда бывает верным и правильным. Противник создал в этих направлениях прочную разветвленную оборону и имеет возможность в случае необходимости быстро подтянуть дополнительные силы к местам наступлений наших войск. И вместо быстрого прорыва блокады, есть большая вероятность возникновения позиционной войны, чему очень способствуют местные природные условия.

Что касается состояния наших войск на Ленинградском направлении, то оно далеко не блестящее. В предыдущих боях с противником Ленинградский фронт полностью исчерпал свои наступательные возможности, и рассчитывать на полноценный удар с его стороны не приходится. Таким образом, вся тяжесть по предстоящему прорыву блокады ложиться на войска Волховского фронта, но и он понес серьезные потери в живой силе и технике при попытке прорыва окружения 2-й ударной армии.

В связи с непростой обстановкой в излучине Дона и в районе Ржева, Ставка не сможет помочь фронту резервами для достижения численного перевеса над врагом в живой силе и технике необходимого для наступления. При проведении операции, Волховский фронт будет иметь возможность только для нанесения кратковременного удара по обороне врага с целью её прорыва и снятия блокады. Других возможностей у него не будет.

Вождь положил карандаш на карту и жестом предложил вернуться к столу для заседаний. Пока Рокоссовский шел к нему, Сталин окинул его спину внимательным цепким взглядом, как бы решая для себя, по силам ли его собеседнику решение подобной задачи.

С болезнью маршала Шапошникова и его отставкой с поста Начальника Генерального штаба в отношениях Сталина с военными была пройдена важная веха. Старые кадры вместе с кем вождь встретил войну и худо-бедно смог пережить катастрофу второй половины сорок первого года, неудержимо уходили с арены событий.

Маршалы Ворошилов, Буденный, Кулик, Шапошников по тем или иным причинам покинули свои высокие командные посты. Из предвоенных «стариков» ещё держался Тимошенко, но с наступлением нового, 1942 года Фортуна отвернулась и от него. Маршал терпел одно поражение за другим, и участь его была предрешена. Наступала пора смены кадров, и дорога наверх открылась представителям другого поколения военных.

Они также как и ушедшие военачальники участвовали в Гражданской войне, но не командовали фронтами и армиями, а сражались рядовыми или на уровне младшего командного состава. Их было много, все они были разными и Сталин энергично вел среди них поиски людей способные успешно воевать в новых условиях войны.

Благодаря его усилиям уже взошли звезды генералов Жукова и Конева. Начали свое восхождение генералы Василевский, Антонов, Штеменко, блеснули в общей массе боевых генералов Черняховский, Говоров, Малиновский, Гречко, но были и такие, что получившие по воле Верховного Главнокомандующего шанс но, не оправдав его надежд, уходили на дно забвения. Такими оказались генералы Кузнецов, Пуркаев, Хозин, Болдин и многие другие.

Константин Рокоссовский впервые попал в поле зрения Сталина, когда из разрозненных соединений Западного фронта, командир корпуса сумел создать «боевую группу», сыгравшую важную роль в срыве германского блицкрига в июле сорок первого года. Затем было успешное командование 16-й армией в битве за Москву и более чем удачный дебют на посту командующего Крымским фронтом.

Видя в молодом генерале незаурядную личность и талантливого командира, Сталин решил использовать его боевые способности на Ленинградском направлении, ставшим камнем преткновения для других выдвиженцев вождя. Зная сложности, которые могли возникнуть перед Рокоссовским на этом пути, он решил повысить статус генерала, дающие ему широкие права и вместе с тем большую ответственность. Рокоссовский должен был отправиться к месту своей новой службы в качестве представителя Ставки.

В подобном решении вождя была не только забота о своем выдвиженце, но и желание, чтобы генерал на себе почувствовал всю «прелесть» этого статуса. Те, кому это было положено по службе, доносили вождю, что военные с негативом отзываются о представителях Ставки на фронтах, считая их некомпетентными «надсмотрщиками» за их деятельностью присланных сверху.

— Мы сняли с поста командующего Ленинградским фронтом товарища Хозина и заменили его генералом Говоровым. Он хорошо показал себя в боях под Москвой. Будем надеяться, что хорошо справиться на посту командующего фронтом, однако для вхождения в курс дел ему нужно время, которого как всегда у нас нет.

Сидя за столом, Константин Рокоссовский, внимательно смотрел на Сталина, который в отличие от него не сел на стул, а медленно стал расхаживать вдоль стола, держа в полусогнутой левой руке потухшую трубку. Вождь говорил неторопливо, как бы доверительно рассуждая с гостем существо вопроса, для решения которого его и пригласили на эту беседу.

— К деятельности командующего Волховским фронтом генерала Мерецкова у нас нет серьезных претензий — специально подчеркнул Сталин, полагая, что Рокоссовский, наверняка знает о месячном аресте командующего фронтом в самом начале войны. Тогда некоторые из военных арестованных в начале войны и расстрелянные в октябре сорок первого года дали на него показания и дознаватели Лаврентия Павловича Берия не могли пройти мимо них. Генерал армии Мерецков был арестован, но вмешательство в дело маршала Шапошникова и позиция наркома НКВД вернуло его в действующую армию.

— Он неплохо показал себе в сражении за Волхов и Тихвин, удачно начал наступление на Любань и по заключению специальной комиссии сделал все возможное для вывода частей 2-й ударной армии из окружения. Сейчас он занят подготовкой операции по прорыву блокады, однако у нас нет твердой уверенности, что он сможет сделать все возможное и невозможное для выполнения этой важной задачи. Мы считаем, что в этом ему будет очень полезна помощь такого хорошего специалиста как вы, товарищ Рокоссовский. Поэтому, Ставка назначает вас своим представителем на Ленинградском направлении.

Сталин сделал паузу, внимательно посмотрел на Рокоссовского в ожидании его реакции на сказанные слова и на этот раз, она последовала незамедлительно.

— Меня представителем Ставки? Не знаю, справлюсь ли я на этом высоком посту, товарищ Сталин! — искренне удивился генерал, чем откровенно позабавил вождя.

— Почему не справитесь? Должны справиться. Вон в Крыму как командующий фронтом справились, а под Ленинградом как представитель Ставки и не справитесь — Сталин непонимающе пожал плечами и повел рукой с трубкой.

— Однако это так неожиданно, я и представитель Ставки. У меня нет опыта работы на этом посту — робко заикнулся Рокоссовский, но вождь моментально прервал его вопросом в лоб.

— Вы хотите, чтобы мы вас назначили на место генерала Мерецкого?

— Нет, но…

— Вот и прекрасно, — решительно отрезал вождь. — Ставке лучше знать, кого ставить своим представителем на столь важное направление как Ленинград, товарищ Рокоссовский. В том, что сомневаетесь — это конечно хорошо, но нужно всегда помнить, что не боги горшки обжигают, а люди. Кроме того, мы все время будем наблюдать за вами и в случае чего подскажем и поможем.

— Спасибо за высокое доверие, товарищ Сталин. Приложу все усилия, чтобы его оправдать — Рокоссовский встал из-за стола, но вождь быстрым жестом усадил его обратно.

— Будем считать вопрос о вашем назначении решенным. Вам следует отправиться к товарищам Мерецкову и Говорову. Посмотреть, как у них обстоят дела, оценить сложившую обстановку и дать Ставке свою оценку положения на фронтах. Ознакомьтесь с планом генерала Мерецкова по предстоящей фронту операции и доложите нам свое о нем мнение. Вполне возможно, что с чем-то из предложенного командующим фронтом вы не согласитесь. Мы будем рады услышать вашу оценку, ваше мнение, ваши предложения. Зная вас как грамотного человека, мы нисколько не сомневаемся, что все ваши замечания будут иметь под собой не личное субъективное мнение которое должно понравиться начальству, а взвешенный и всесторонний анализ. Хочу также заверить вас, что без вашего согласия, Ставка и Генеральный штаб не дадут добро на проведение операции.

Внимательно слушая Сталина, Рокоссовский делал какие-то наброски на странице одного из блокнотов, лежавших на столе, напротив каждого стула. Наблюдая за поведением собеседника, вождь обрадовался, что не ошибся в своем выборе. Улыбаясь, он подошел к генералу, который уже думал о том, что нужно сделать по решению поставленный перед ним задачи.

— Для успешного выполнения порученного дела, мне понадобиться люди, на которых я могу полностью — обращаясь к своему собеседнику, Рокоссовский не просил и не требовал, а твердо и деловито ставил перед вождем условия, чем только его обрадовал. Сталин всегда считал, что уверенность в своих силах — залог грядущего успеха и всегда был готов поддержать своих выдвиженцев.

— Как представитель Ставки, вы может взять себе в помощники кого угодно и сколько нужно. Как из числа военных и гражданских специалистов Ленинградского направления, так и с других фронтов и округов. Даже если надо из Забайкальского или Дальневосточного округа. Вы там скажите и всех необходимых вам людей доставят, куда скажите — Сталин ткнул трубкой в сторону приемной.

— Тогда у меня все, товарищ Сталин — решив для себя главный вопрос, привыкший работать со своей командой помощников и единомышленников, Рокоссовский встал со стула. — Разрешите идти?

— Идите, товарищ Рокоссовский. Мы очень на вас рассчитываем и ждем от вас так нужного всем нам результата — вождь пожал руку назначенцу и доверительно коснулся пальцами его плеча, что считалось знаком расположения.

— Самолет в ставку Мерецкого будет готов к вечеру и у вас есть время, чтобы встретиться с семьей, — Сталин указал трубкой в сторону приемной. — Машина ждет вас у подъезда. Счастливого пути.

Тронутый подобным вниманием к себе, Рокоссовский не смог полностью совладать со своими эмоциями. Сосредоточенное за все время беседы лицо генерала предательски дрогнуло и, стремясь совладать с нахлынувшими на него чувствами, он вытянулся в струнку перед вождем.

— Большое спасибо, товарищ Сталин — поблагодарил Рокоссовский Верховного Главнокомандующего и, получив одобрительный кивок головой, повернулся через левое плечо и покинул кабинет.

В приемной его выхода ожидали Василевский и Штеменко с последними данными о положении на фронтах. Лица их были напряженные и суровы, что говорило само за себя, однако не это поразило Рокоссовского. Вдоль стены сидело несколько человек одетых в форму царской армии с золотыми погонами на плечах. Выглядело это так необычно и неожиданно, что Рокоссовский не мог удержаться от вопроса.

— Что это? — обратился он к секретарю Сталина Поскребышеву, подавая ему список необходимых ему на Волховском фронте командиров.

— Образцы новой формы — важно ответил тот, чем вызвал у генерала сначала откровенное удивление, а затем откровенное восхищением Верховным. Заниматься образцами новой формы в столь сложное и напряженное время мог только человек полностью уверенный в себе и неизбежности победы над врагом.

Все это Константин Рокоссовский тщательно перебирал в своей памяти, готовясь приступить к выполнению поставленной перед ним задачи Сталиным, в столь непривычном для себя статусе представителя Ставки. Ни он, ни пославший его под Ленинград Верховный не знали, что в далекой от Москвы Восточной Пруссии, вождь германской нации уже принял окончательное и бесповоротное решение по поводу судьбы города на Неве.

В тщательно охраняемом легендарном «Вольфшанце», Гитлер подписал специальную директиву для командующего группой армий «Север» Георга Кюхлера, совсем недавно получившего за разгром 2-й армии Власова звание генерал-фельдмаршал.

Она предписывала группе армий «Север» «до окончания лета сорок второго года взять штурмом город Петербург и установить по суше полномасштабную связь с войсками финского маршала Манергейма».

По воле фюрера, считавшего себя способным к контакту и управлению потусторонними силами, предстоящая операция сначала получила название «Волшебный огонь», а затем оно было измененное на «Северное сияние». Согласно плану операции, разработанному специалистами из ОКХ, предусматривался прорыв немецкими войсками обороны Ленинградского фронта к югу от города и отсечение Ленинграда от войск находящихся между Невой и Ладогой. После уничтожения основных обороняющих Ленинград сил немцы предполагали войти в город с востока, не встречая сопротивления, без тяжелых уличных боев.

Предстоящая операция была важной составляющей знаменитой Директивы № 45, которая определяла всю немецкую стратегию на лето 1942 года. Сознательно отказавшись от активных действий в направлении Москву, дав возможность генералу Моделю проводить военные операции местного значения, Гитлер сосредоточил все свое внимание на севере и юге Восточного фронта, где германское оружие должно было одержать решающие победы.

Юг под командованием фельдмаршала фон Бока начал претворение замыслов фюрером срок, в точно назначенный им срок, приступив к проведению операции «Блау» и начало наступления против русских войск было вполне успешно. Что касалось Севера то затяжная ситуация вокруг Любаньского выступа серьезно спутали карты Георгу Кюхлеру. Для противодействия врагу было потрачено много сил и средств и поэтому наступление на Петербург откладывалось на конец августа начало сентября.

Первоначально, для наступления на севере предполагалось использовать подразделения 11-й армии генерала Манштейна, но после неудачных действий в Крыму, Кюхлер мог рассчитывать только на часть сил осаждавших Севастополь и Керчь. Чтобы как-то компенсировать возникшую недостачу войск, было решено, передать в распоряжение фельдмаршалу две дивизии, переброшенные в СССР из Франции и Австрии, а также все добровольческие иностранные подразделения войск СС. В их состав входила испанская «Голубая дивизия», соединения бельгийцев, голландцев, норвежцев и датчан, а также венгерскую и словацкую дивизию. Все они до этого выполняли полицейские функции по охране тыла, но теперь наступило время пролить им свою кровь ради интересов великой Германии.

В эти непростые и напряженные июльские дни, обе стороны собирались нанести свой удар по противнику, чтобы разрешить проблему с Ленинградом. Одни хотели снять страшную блокаду и спасти горожан от неминуемой смерти зимой, другие намеривались стереть город трех революций с лица земли, и освободившиеся земли передать финнам с категорическим запретом какого-либо строительства на этом месте. Такова была воля германского канцлера в отношении города носившегося имя Ленина.

У каждой из сторон были силы и средства для реализации своих планов, но их количество не гарантировало им полный и быстрый успех. Предстояла кропотливая подготовка к схватке, в которой удар первым мог привести не к победе, а поражению. Все зависело от солдат и их командиров, на чьи плечи как обычно ложился главный груз по претворению в жизнь планов верховного командования.

Глава II Георгий Владимирович и Василий Иванович

Встречи с командующим Волховским фронтом генерал армии Мерецковым, Константин Константинович ждал с определенным напряжением и опасением в душе. В некотором плане его чувства были сходны с чувствами больного сидящего под дверью врача стоматолога. Когда ноги не хотят идти, а разум понимает, что идти нужно.

В том, что Кирилл Афанасьевич встретит представителя Ставки отнюдь не с распростертыми объятиями, Рокоссовскому было ясно ещё в Москве, когда он садился в самолет. И дело тут было совсем не в нынешнем положении Константина Константиновича, любой командующий фронтом видел в посланце из Москвы не столько помощника, сколько проверяющего и информатора. Недремлющее «око государево», что по своей сущности было обязано найти ошибки и недочеты командования, указать и доложить о них, чем оправдать свое присутствие на фронте.

Перед войной, восхождение по карьерной лестнице генерала Мерецкова мало чем уступало герою Халхин-Гола генералу Жукову. За Финскую войну, несмотря на допущенные ошибки в начале войны он получил звания Героя Советского Союза и сменил на посту начальника Генерального Штаба маршала Шапошникова. При переаттестации званий при введении генеральских званий он стал генералом армии. В январе сорок первого он уступил свое высокое место более хваткому и напористому Жукову, но это совершенно не означало опалу со стороны Сталина. Мерецков не был отправлен на округ как обычный «штрафник», а был оставлен в Москве. Ему было поручено составление мобилизационного плана на случай войны с Германией, воевать с которой высшее руководство стало готовиться сразу после стремительного разгрома немцами Франции.

Предвоенные аресты генералов стоили Мерецкову карьеры. Слова, что в случае победы немцев хуже не будет, а также многочисленные разоблачительные материалы о связи с Тухачевским сделали генерала гостем кабинетов НКВД. Аккуратно подшитый и подколотый материал позволял расстрелять генерала, но Сталин посчитал все это злостным наговором и Кирилл Афанасьевич был отправлен на фронт. Кровью искупать ошибки, допущенные при составлении Мобилизационного плана и длинного языка.

Неудачное проведение Любаньской операции и попытки деблокировать 2-ю ударную армию был в основном на совести Мерецкова и, хотя Москва не сделала по ним серьезных оргвыводов, комфронта чувствовал себя не в своей тарелке. Он никак не мог позабыть как в тот момент, когда наступление на Любань выдохлось, на должность командующего 2-й армии был прислан генерал-лейтенант Власов. Он отличился в битве за Москву, чувствовал поддержку Верховного и открыто говорил, что в скором времени разорвет блокаду Ленинграда и станет комфронтом.

Теперь Москва присылает другого генерал-лейтенанта. За его плечами была не только оборона Москвы, но и успешные действия по защите Керчи и Севастополя, и значит, имеет право грозно стучать кулаком по столу, указывать генералу армии на его ошибки и по делу и без дела кивать на Ставку.

Тот же факт, что Рокоссовский подобно Мерецкову был гостем Лаврентия Павловича, и был благополучно освобожден, никакой роли в отношении между генералов не играл. Ибо почти каждый военный прошедший подобное испытание искренне считал, что именно с ним произошла трагическая ошибка, а все остальные были арестованы по делу.

Предчувствия не обманули Рокоссовского. При его появлении в штабе фронта, в поведении командующего чувствовалось сильное напряжение. В его колючем взгляде, коротком сухом рукопожатии и приветствии чувствовался немой вопрос «Что плохого привез нам московский гость?»

Ожидая подобного поведения со стороны комфронта, Рокоссовский попытался с первых минут разрядить напряженность, спеша показать ему, что он не гонористый проверяющий, а равный среди прочих, однако не достиг успеха. Мерецков не принял предложенного им поведения, гордо демонстрируя независимость и достоинство нежданному гостю.

— С чем пожаловали к нам, товарищ Рокоссовский? — сдержанно поинтересовался комфронтом. Обмениваясь рукопожатием с прибывшим генералом, он эффектно сверкнул созвездием своих звезд в петлицах. На новеньком с иголочки мундире они гордо блистали по сравнению со скромными, потускневшими от походной жизни звездами Рокоссовского. Вызванный в Москву прямо с севастопольских передовых, он не имел времени и возможности привести свою форму в товарный вид.

— Ставка прислала меня в качестве координатора подготовки и проведения операции по снятию блокады Ленинграда силами двух ваших фронтов. Москва придает предстоящему наступлению большое значение и высказывает надежду, что до наступления осенних дождей, сухопутная связь с Ленинградом будет установлена.

— Если хотите генерал-майор Стельмах введет вас в курс наших планов по освобождению Ленинграда — важно произнес Мерецков, но гость отказался от предложенной возможности.

— Благодарю вас, Кирилл Афанасьевич. Товарищ Сталин просил меня как можно быстрее ознакомиться с положением дел на вашем фронте. Благодаря материалам, полученным мною в Генеральном штабе, обстановка в общих чертах ясна и понятна, однако хотелось бы уточнить её на месте.

Рокоссовский говорил прямо и открыто, искренне считая, что бумаги бумагами, а для получения всесторонней картины положения дел посещение передовой необходимо. В этом генерал видел повседневную необходимость, но именно это его стремление знать правду насторожило Мерецкова.

— Этот ещё хлещи, Власова будет. Сразу бросился раскапывать все наши ошибки недоставки, прикрывшись Сталиным. Недаром Мехлис Запорожцу хвалебное письмо прислал. Чует мое сердце, хлебнем мы с ним неприятностей — подумал про себя комфронта, стараясь при этом сохранить спокойное лицо.

— Что же даже обедать не станете? — обиженным голосом добропорядочного хозяина спросил Мерецков. — У нас все готово для дорогих гостей.

Константин Константинович был не большим любителем застолья в военное время, ставя во главу угла дело. Однако долгая дорога и усталый вид адъютанта и полковника Максименко заставили его принять предложение собеседника.

Обед, которым комфронта угостил своих гостей, по временным параметрам можно было смело отнести к обеду англичан, ибо на дворе стоял вечер. Знаменитые «белые ночи» хотя уже подходили к своему концу, ещё давали стойкий серый полумрак и Рокоссовского, подмывало немедленно отправиться на передовую, но генерал не стал лезть в «бутылку». Вместо этого, отдав должное повару командующего, он пригласил начштаба Стельмаха на беседу для уточнения обстановки.

Столь необычное желание гостя не вызвало у начальника штаба особой радости, который также как и комфронтом считал, что Рокоссовский будет усиленно выискивать недостатки в его работе.

Нехорошие предчувствия Григория Давыдовича оправдались с первых минут разговора. Развернув карту Синявинского выступа и увидев на нем обозначение 26 армейского корпуса вермахта, Рокоссовский попросил Стельмаха назвать командира корпуса, рассказать все, что о нем известно, а также перечислить его воинские составляющие.

Столь простой вопрос сильно озадачил начштаба. Начальника корпуса генерала от артиллерии Альберта Вординга после яростного перебирания бумаг он назвал, а вот, что-нибудь характеризующее его как командира сказать не смог к откровенному удивлению Рокоссовского.

— Как же так, товарищ Стельмах? Вы воюете с Вордингом с января этого года, а ничего не знаете о нем как о командире. О его сильных и слабых сторонах, предпочтениях и предубеждениях. Он что для вас — «Железная маска»?

— У нас, товарищ Рокоссовский, к сожалению, нет разведчика в штабе врага, который бы мог бы нас подробно информировать о послужном списке командующего немецким корпусом — с откровенной обидой ответил начштаба. Генералу очень хотелось сказать, что для того чтобы ответить на поставленные им вопросы совсем не нужен агент в ближнем окружении врага. Достаточно проанализировать его действия по срыву Любаньской наступательной операции, но врожденный такт и сдержанность не позволили ему это произнести.

— Хорошо, назовите состав противостоящего вам корпуса. Количество входящих в него дивизий, их численный состав, кто ими командует, имеются ли в нем моторизированные соединений? — зашел к делу с другого конца Рокоссовский, но ответ начштаба был обтекаем. С большим скрипом он назвал три пехотные дивизии, что по данным разведки входили в состав корпуса, но имена их командиров были неизвестны. Равно как и наличие в корпусе моторизованных соединений противника.

— Давно проводилась разведка на участке 227-й пехотной дивизии противника? Неужели взятые в плен «языки» не назвали своего командира дивизии — продолжал забрасывать вопросами Стельмаха Рокоссовский.

— Затрудняюсь сказать точно, товарищ Рокоссовский. Примерно недели три-четыре назад, где-то так — выдавил из себя начштаба.

— Но ведь это явно устаревшие данные. Собираетесь наступать, а не знаете силы противостоящего вам врага. Как давно вы были на передовой в районе предполагаемого нанесения главного удара?

— У нас для этого есть специальные офицеры — с обиженной гордостью сказал Стельмах. — Они собирают нужные сведения, в случае необходимости назначают и проводят дополнительные разведывательные действия и докладывают мне и командующему.

— Все ясно — вздохнул Рокоссовский, уже успевший оценить результативность подобных действий. Если офицеры были толковыми людьми, толк от их докладов был, он спасал множество человеческих жизней. А если офицеры были только хорошими исполнителями, тогда было просто беда.

— Состояние разведки фронта меня полностью не устраивает. Для исправления ситуации необходимо провести срочный поиск «языков» — срок исполнения неделя-максимум две. Также необходимо подключить к разведке авиацию и обязательно установите на самолетах фотокамеры. Доклады летчиков — это хорошо, но необходимы конкретные подтверждения их слов. Все понятно?

— Так точно — хмуро произнес Стельмах, записывая в блокнот распоряжения представителя Ставки.

— Вот и хорошо, а теперь давайте пробежимся по тем силам, что у вас есть — предложил Рокоссовский и дело пошло веселее. В отличие от сил противника Стельмах хорошо знал свои собственные и отвечал на поставленные перед ним вопросы почти без запинки.

Московский гость не стремился поймать начштаба на неточностях и незнаниях. Он внимательно слушал собеседника, время от времени занося что-то в свой походный блокнот. К концу беседы обе стороны остались, удовлетворены её. Стельмах радостно вытирал со лба противный пот, в который его вогнал проверяющий, но это были только цветочки.

На следующее утро, когда начштаба решил, что гроза миновала, «варяг» преподнес новый сюрприз. Рано утром, не ставя высокое начальство в известность, Рокоссовский отправился на передовую под охраной отделения автоматчиков. При этом место своего визита он выбрал не Гайтолово, где предполагалось нанести главный удар по врагу, а в район Рабочего поселка № 8.

К несчастью для командира 365 стрелкового полка подполковника Семичастного, никто из штаба фронта и дивизии не успел предупредить его по телефону о вояже нежданного гостя. Подполковник третий день предавался веселой жизни, закрывшись в блиндаже с женщиной фельдшером. На всякую попытку начштаба вернуть комполка к исполнению его прямых обязанностей он отвечал бранью, заставлял его пить вместе с ним водку, после чего прогонял из блиндажа к чертовой матери.

В то утро когда нелегкая принесла Рокоссовского в расположение штаба полка, разгул Семичастного уверенно набирал обороты. Комполка усиленно поправлял подорванное здоровье исходя из принципа лечения подобного подобным, и к моменту появления Рокоссовского он находился в скверном состоянии. Поэтому, когда адъютант доложил подполковнику, что из штаба к нему приехал неизвестный командир, Семичастный разразился бурной бранью и послал его по известному всем адресу.

Скажи адъютант, что за дверями блиндажа стоит генерал, да ещё из Москвы, комполка наверняка бы протрезвел хотя бы наполовину. Однако на Рокоссовском был изрядно потрепанный походный плащ, не позволивший разглядеть в нем большое начальство.

На повторный настойчивый стук в дверь, подполковник пришел в ярость и, схватив трофейный «Вальтер» с громким криком «Так ты не уймешься!» выскочил наружу.

Неизвестно, чем могла закончиться встреча Рокоссовского с размахивавшим пистолетом комполка. Скорее всего, Сидора Семичастного застрелили бы приехавшие с генералом автоматчики, но Константин Константинович спас жизнь дебоширу. Смело шагнув навстречу пьяному командиру, он громко крикнул ему: «Смирно!!»

Требовательности и решимости в голосе Рокоссовского в этот момент хватило на десять генералов и, услышав голос человека привыкшего отдавать приказы, подполковник послушно опустил пистолет и сделал попытку вытянуться. Этого мгновения вполне хватило охране, чтобы подскочить к Семичастному и, вырвав оружие скрутить его.

Событие было из рук вон выходящее. Подбежавший особист стал уверять генерала, что виновный будет наказан, но Рокоссовского — это меньше всего интерисовало. Вызвав трясущегося от страха начальника штаба, он приказал ему временно принять на себя обязанности комполка, а сам отправился в расположение одного из батальонов.

Увиденное им безобразие со стороны командира полка, заставляло думать, что и в батальоне он встретит нечто подобное. Принцип, «каков поп, таков и приход», а также утверждение, что рыба гниет с головы, во многих подразделениях РККА действовал четко, однако батальон, куда прибыл Рокоссовский, видимо был исключением из подобных правил.

В выбранном им батальоне царил полный порядок. Стоявший возле штаба батальона красноармеец уверенно преградил дорогу Рокоссовскому, а вызванный по его требованию комбат был трезв, опрятен, подтянут и на груди его, красовался винтовой орден Боевого Красного Знамени и такая же медаль «За отвагу».

— Командир батальона, капитан Петров Георгий Владимирович — представился Рокоссовскому комбат, чьи черты лица свидетельствовали о его явном дальневосточном происхождении. Среднего роста, крепкий, он имел коротко остриженные густые жесткие волосы, придававшие ему некоторое сходство с ежиком, но это нисколько не портило общего приятного впечатления.

Произношение комбата была чистой без малейшего акцента, запинания или говора, так словно русский язык был его родным языком. Что касалось речи капитана, то она была правильной, выдавая у него наличия в его интеллектуальном багаже как минимум среднего образования.

Раскосые глаза смотрели на нежданного гостя требовательно и придирчиво, говорящие, что их владелец — человек привыкший отдавать приказы подчиненным и хорошо знает себе цену. Одним словом, перед Рокоссовским стоял хозяин батальона не по должности, а по сути. Отлично знающего всю его жизнь, сильные и слабые стороны подчиненных, и умеющий использовать их на благо общего дела.

Походный плащ Рокоссовского также не позволил комбату точно определить звание незнакомца, но по выправке и уверенной походке он быстро отнес его к комсоставу.

— Прошу представиться, товарищ командир — Петров сдержанно козырнул и, положив руку на ремень, стал терпеливо ждать пока Рокоссовский достанет из внутреннего кармана удостоверение и развернет его.

— Представитель штаба фронта Рокоссовский Константин Константинович — представился Петрову высокий гость, желая сохранить свое инкогнито и комбат, прекрасно его понял.

— Прошу в штаб товарищ Рокоссовский — Петров любезно указал гостю на дверь, а сам повернулся к часовому, — продолжайте нести службу.

Сказано это было простым и будничным тоном, так словно представители фронта приезжали к Петрову в батальон каждую неделю.

Оказавшись в добротно построенном блиндаже, Рокоссовский попросил комбата доложить обстановку на участке его обороны и в ходе завязавшейся беседы, генерал убедился в верности своего первого впечатления. Капитан не только досконально знал положение дел в своем батальоне, но имел хорошее представление о противостоявшем ему противнике.

На карте представленной Петровым генералу были нанесены не только передовые рубежи обороны врага с многочисленными огневыми точками, но и было нанесено местонахождение и второго рубежа немецкой обороны. Вместе с этим, комбат рассказал, что противостоят ему соединения 212 пехотной дивизии вермахта, занимавшие эти позиции с осени прошлого года.

На вопрос, откуда ему все это известно Петров ответил, что эти данные полученные в результате наблюдения за позицией противника и действия разведчиков.

— А в штаб полка вы эти данные отсылали? — спросил Рокоссовский хорошо помнивший, что на показанной ему в штабе полка карте, четко нанесены были только передние траншеи противника, а все остальное условно.

— Регулярно, товарищ генерал. Вот копия донесения отправленного в штаб неделю назад — комбат протянул Рокоссовскому вынутую из командирской сумки бумагу. При этом голос капитана звучал твердо и уверенно, а не заискивал, как это часто бывает у подхалимов при докладе высокому начальству.

— Все это хорошо, товарищ капитан, спасибо за службу — сказал Рокоссовский, ознакомившись с донесением Петрова, — а теперь я хочу побывать на вашем наблюдательном пункте.

— Как прикажите, товарищ генерал, — откликнулся на его слова комбат. — Только, пожалуйста, наденьте на себя, плащ-палатку и пилотку или каску. Фуражка у вас приметная, немецкие наблюдатели сразу заметят.

— Хорошо давайте — согласился Константин Константинович, и пока комбат доставал плащ-палатку задал давно вертящийся у него на языке вопрос.

— Давно, воюете?

— С июля сорок первого, Псковский Укрепрайон — лаконично ответил Петров не желая вдаваться в подробности.

— А за что орден?

— За Гвадалахару, — также коротко ответил капитан и, протянув Рокоссовскому каску, сказал — идемте, товарищ генерал.

На наблюдательном пункте Петрова и в расположение его батальона, Рокоссовский провел около двух часов и за все это время, у него не возникло ощущение того, что хоть в чем-то комбат неправ. Все сказанное капитаном, в ходе наблюдения находило свое подтверждение.

Когда настало время уезжать, Рокоссовский неожиданно объявил Петрову свое решение в отношении него.

— В общем, так, капитан. Готовьтесь сдать батальон своему заместителю и отправиться в полк на должность начштаба.

— А как же майор Ерофеев? Что с ним случилось? — удивился Петров.

— Я назначил его на место подполковника Семичастного отстраненного за полное служебное несоответствие — не вдаваясь в подробности, пояснил Рокоссовский.

— Товарищ генерал, разрешите остаться на батальоне. Штабная работа не по мне — попросил Петров, чем вызвал негодование у собеседника.

— Почему у вас такое неправильное понятие о штабных работниках. По-вашему, там сидят одни бездельники и люди не способные руководить войсками. Так?

— Никак нет, товарищ генерал. Штаб это важный командный орган призванный проводить грамотное управление войсками, под руководством которого они должны громить врага и одерживать победу — браво как на экзамене отрапортовал Петров.

— Что вы закончили? Какое у вас военное образование? — для участника Гражданской войны комбат был молод и значит, свои университеты проходил в мирное время.

— Только академию имени товарища Фрунзе — глядя мимо плеча Рокоссовского, доложил капитан.

— Так какого черта, вы мне тут балаган в отношении штабной работы развели. Постыдитесь, капитан — обиделся на собеседника Константин Константинович.

— Потому, что хорошо знаю штаб нашего полка, товарищ генерал — честно признался генералу Петров. — Спасибо за доброе слово, но всем будет лучше, если я останусь в батальоне.

Комбат открытым текстом намекал на толстые обстоятельства, но Рокоссовский был неумолим.

— Как представитель Ставки Верховного Командования я приказываю вам немедленно сдать и отправиться вместе со мной в штаб полка. А в отношении ваших опасений можете быть спокойным. Я здесь у вас буду долго. Все ясно? Вот и прекрасно, выполняйте приказ.

Все, что осталось за скобками этого разговора, очень быстро прояснилось в штабе полка, куда Рокоссовский специально заехал объявить свое решение. Там уже был дивизионный особист майор госбезопасности Грушницкий, приехавший расследовать инцидент с Семичастным. Когда Рокоссовский упомянул имя комбата Петрова, он чуть было не подпрыгнул со стула.

— За кого вы просите, товарищ генерал-лейтенант? — озабоченным голосом человека, старающегося уберечь от ошибки, спросил Рокоссовского особист. — Петров груб и заносчив, да к тому же и трус. Его в июле прошлого года за устранение от руководства вверенного ему полка, с майора до капитана понизили.

— Комбат Петров не производит впечатления человека способного устраниться от руководства и тем более, не похож на труса — решительно заявил Рокоссовский. — На чем были основаны предъявленные Петрову обвинения? Кто дал против него показания?

Генерал требовательно посмотрел на особиста, хорошо зная как быстро и порой ошибочно принимались решения в отношении людей в июле сорок первого года.

— Против Петрова свидетельствовал его зам подполковник Шляпкин — выдавил из себя Грушницкий, хорошо понимая, куда клонит представитель Ставки.

— И что Шляпкин? Занял место Петрова?

— Да, он был назначен на его место, но не успел вступить в командование. Пропал без вести под Сольцами.

— И что Петров? Снова устранился от руководства? — продолжал задавать вопросы Рокоссовский, интуитивно чувствуя слабость позиции особиста.

— Полк под руководством Петрова принял участие в нанесение контрудара по немцам, а после боев его остатки были отправлены на переформирование. За бои под Сольцами, капитан Петров был представлен к ордену, но командование изменило представление на медаль «За отвагу» — беспристрастно доложил вместо Грушницкого Ерофеев. — К тому же один из окруженцев, сержант Шарофеев, дал показания, что подполковник Шляпкин добровольно сдался в плен к немцам.

— Так почему же Петров до сих пор не восстановлен в звании и должности? Или за ним есть ещё прегрешения? — учтиво поинтересовался у особиста Рокоссовский.

— Его показания никто из окруженцев не смог подтвердить, да и сам сержант был убит через три дня шальным снарядом — спокойным голосом ответил Грушницкий, давно уже для себя решивший вопрос с Петровым.

— Ну что же, мне все ясно. Александр Евсеевич, — обратился Рокоссовский к исполняющему обязанности комполка, — подготовьте приказ на Петрова, под мою ответственность. Честь имею.

Когда Рокоссовский вернулся в штаб фронта, командарма было не узнать. Он был во всем согласен с генерал-лейтенантом и заверил, что все выявленные им недостатки будут устранены точно в назначенный им срок. Подобная метаморфоза со стороны Мерецкого была вполне объяснима и логична. При правильном и грамотном раздутии дела подполковника Семичастного этот случай мог дорого стоить командующему фронта, но представитель Ставки не предпринял, ни малейшей попытки сколотить на этом себе капитал.

В рапорте направленном на имя Сталина, к огромной радости Мерецкова о нападении на Рокоссовского не было ни слова. Представитель Ставки ограничился замечанием об отсутствии на фронте хорошо налаженной разведки, указывал сроки исправления этой проблемы и извещал о своем намерении немедленно отбыть в Ленинград.

Командующий фронтом был очень рад отделаться «малой кровью» за прегрешения своих подчиненных и с радостью предоставил Рокоссовскому транспортник и истребительное прикрытие. В воздухе над Ладогой постоянно барражировали немецкие и финские самолеты, и подобная мера была необходима.

Ленинград в отличие от Волхова встретил Рокоссовского ясной погодой. Самолет представителя Ставки удачно миновал водные просторы Ладоги и благополучно приземлился на аэродроме. Там генерала уже ждала присланная из Смольного машина, но быстро добраться до штаба фронта Рокоссовскому не удалось. Едва он въехал в город, как начался мощный артобстрел немецких осадных батарей по жилым кварталам Ленинграда.

Выполняя приказ фюрера по уничтожению оплота «большевистской заразы» на Балтике, бравые канониры 18-й армии методично и планомерно разрушали дома мирных горожан. Используя в качестве ориентира высокий купол Исаакиевского собора, немецкие батареи целенаправленно вели огонь по городским постройкам, стремясь сломить волю осажденных ленинградцев. Желая если не принудить их к бунту против властей, то хотя бы сократить численность потенциальных защитников города.

Приученный к регулярным обстрелам и бомбежкам со стороны противника, при первых разрывах снарядов шофер привычно загнал автомобиль в один из городских дворов и проводил высоких гостей в ближайшее бомбоубежище.

Появление военных не вызвало большого интереса среди посеревших и осунувшихся от блокады ленинградцев. Для них это было привычным явлением. Сколько их перебывало в убежищах, находясь в кратковременном отпуске, когда расстояние от передовой до тыла измерялось сотнями метров и длинной кварталов, трудно было сказать. На них уже не смотрели с надеждой на скорое освобождение от блокады. Военные стали защитниками, делавшими свой привычный труд, равно как те, кто стоял у станков на заводах или трудился в больницах и госпиталях города.

Единственная кто обратил внимание на Рокоссовского и его спутников, была маленькая девочка, смело подошедшая к нему, невзирая на грозный вид генеральского ординарца Божичко. Блокада наложила и на её облик свой губительный отпечаток, и генералу было трудно определить, сколько девочке лет. Возможно, ей было пять, шесть, а то и все семь лет. В условиях постоянного голода дети плохо растут.

Единственное, что осталось неподвластным страшным лишениям блокады, был её голос. Он был звонок как колокольчик, по-детски открытый, доверчивый и когда девочка заговорила, Рокоссовский сразу вспомнил свою дочь. Так разительно были похожи их голоса или ему казалось, что похожи. После долгого пребывания на переднем крае, где смерть постоянно смотрит тебе в глаза, встреча с маленьким ребенком всегда рождает воспоминания о недавнем прошлом.

— Дяденька военный, а вы немцев прогоните? — спросил ребенок, с интересом разглядывая сидящего у стены Рокоссовского. Из всех военных она выбрала именно его, безошибочно определив по его лицу доброго человека.

— Прогоним. Обязательно, прогоним девочка — без малейшей задержки пообещал он и как бы в подтверждении сказанный слов ободряюще улыбнулся.

— А вы когда немцев прогоните, скоро? — обрадовано, сказала девочка, подошла и встала рядом с генералом.

— Надеюсь, что скоро — ответил Рокоссовский и тут же перевел разговор со столь щекотливой для всех ленинградцев темы на другое направление. — А как тебя зовут, девочка?

— Таня — важно ответила девочка. — Мне шесть лет.

— А, где ты живешь, Таня? — Рокоссовский задал самые банальные вопросы, что обычно задают в беседе с ребенком и получил ответы, от которых у него кровь застыла в жилах.

— Живу я здесь, а раньше жила на Лиговке, пока наш дом бомбой не разбомбило и мы сюда перешли. Потому что от дома ничего не осталась, одна воронка.

— А где твоя мама, где папа?

— Маму снаряд на улице убил, когда она за хлебом пошла, а папа ушел на фронт и с самой зимы, от него нет писем. Тетя Соня говорит, что это плохо, но похоронки не было — девочка говорила эти страшные слова спокойно и привычно и, глядя в её голубые глаза, генерал не понимал, повторяет ли она слова сказанные взрослыми, не понимая их смысла, или говорит так от горькой безысходности.

— Так значит ты здесь совсем одна?

— Почему одна? — удивилась девочка. — Я живу с бабушкой Машей, братиком Мишей и Василием Ивановичем. У нас дедушка Мотя был, но он уснул от голода и всю зиму в кладовке пролежал, пока его санитары не забрали.

Таня рассказывала Рокоссовскому привычную для войны историю, но от того, что её говорил ребенок, каждое слово сильно резало ему сердце и душу.

— А кто такой Василий Иванович? Другой дедушка? — следуя простой логике, спросил Константин Константинович и тут же попал впросак.

— Почему другой дедушка? Василий Иванович наш кот. Он наш главный кормилец — гордо пояснила Таня.

— Как кормилец? Он вам, что — еду домой приносит? — удивился генерал и снова попал в неловкое положение.

— Почему еду? — законно удивилась девочка, для которой понятие еда прочно ассоциировалась с хлебом и ничем иным.

— Василий Иванович нам всю зиму крыс ловил. Зимой, когда хлеба было совсем мало, он нам почти каждый день по четыре крысы приносил, а когда и целых шесть. Бабушка Маша из них холодец делала, и мы их ели. Благодаря Василию Ивановичу мы целый месяц продержались, когда у бабушки в очереди хлебные карточки украли. А вот дедушке крыс не хватило, и он уснул — с сожалением вздохнула девочка и от её вздоха, у Рокоссовского свело скулы, и подкатил комок к горлу.

Ему профессиональному военному было трудно посылать на верную смерть людей, но он привык это делать, осознавая страшную необходимость. Однако слушать подобные истории из уст ребенка для него было невыносимой пыткой.

— А что сейчас, Василий Иванович делает, по-прежнему крыс ловит?

— Нет, летом он птиц ловит. Бабушка крошек насыплет хлебных крошек на землю, а Василий Иванович рядом прячется. Как только голубь или воробей сядет, он на него бросается и давит, а мы из них потом шулюм делаем. Василий Иванович он у нас настоящий добытчик, не то, что лентяйка Муська у Митрофановых. Ни одной крысы им не принесла, вот они её и съели.

От этих слов собеседницы у Рокоссовского навернулись слезы и, не желая показать их ребенку, он повернулся к своему ординарцу, за плечами которого висел вещевой мешок с продуктами.

— Божичко, дайте сюда все наши припасы — приказал он, чем вызвал бурю эмоций на лице ординарца.

— Как это так все припасы, товарищ командир? Оставьте хоть трохи сибе — взмолился Божичко, но Рокоссовский был неумолим. — Ничего, не последний кусок доедаем. Людям они нужнее.

Быстро убедившись, что в мешке нет ничего постороннего кроме еды, он затянул его горловину тесемкой и вернул ординарцу.

— Идите вместе с девочкой и отдайте мешок её бабушке в целости и сохранности. Вам все ясно?

— Так точно, товарищ командир — унылым голосом подтвердил Божичко.

— Вот и хорошо. А немцев Таня, мы обязательно разобьем и прогоним от города. Это — я тебе твердо обещаю, запомни — сказал Константин Константинович, и ласково положил ладонь на хрупкое плечико девочки, поцеловал её в голову.

Данное Рокоссовским обещание простой ленинградской девочке, с которой он больше никогда в жизни не встретился, были для него во стократ важнее и значимее, тех слов и заверений которые он дал сначала Сталину, а затем и Жданову на приеме в Смольном. В самые трудные моменты операции по снятию блокады, он жестко спрашивал с себя и своих подчиненных, все ли было сделано для того, чтобы страдания простого ребенка были прекращены.

Глава III Различие мнений

Узел прямой связи с Москвой, находившийся в обширном подвале Смольного был оборудован по последним требованиям войны. Там уже не было специализированной телеграфной аппаратуры, связь по которой осуществлялась при помощи машинистки. С начала года в Смольный была протянута закрытая телефонная линия ВЧ, надежно оберегающая прямые разговоры Сталина с ленинградским руководством от лишних ушей.

Рокоссовский отправился на пункт правительственной связи после разговора со Ждановым и Говоровым. В отличие о генерала Мерецкого, он быстро нашел общий язык с командующим Ленинградского фронта, сразу выразившего принять активное участие в прорыве блокадного кольца.

Его намерения нашли горячий отклик со стороны Жданова, видевшего главную задачу этого дня в скорейшем прорыве блокады.

— Поймите, минимальная потребность города в продовольствии составляет 1000 тонн, — с жаром говорил он Рокоссовскому. — На Ладоге нет транспортных судов, способных регулярно доставлять в город продукты. В основном в Ленинград доставляются людей, вооружение, а обратно везут в эвакуацию стариков, женщин и детей. Все, что доставляется в город по воде — это мизер, того, что нам необходимо. И летом, как это не парадоксально звучит у нас больше проблем со снабжением, чем зимой, когда действовала ледяная «дорога жизни».

— То количество транспортных самолетов, которыми располагает Ленинградский и Волховский фронт позволяют доставлять в город не более 10 тонн продовольствия. И это при учете того, что самолеты не будут сбиты истребителями противника. После закрытия ледовой переправы немцы и финны стремятся установить прочный воздушный контроль над Ладогой. Только скорейший прорыв блокады сможет решить вопрос снабжения продовольствием города — вторил первому секретарю комфронта.

— Говоря о возобновлении снабжения Ленинграда, вы имеет в виду взятие под полный контроль железную дорогу на Мгу. Это самый верный способ решения вопроса снабжения, но боюсь, что очень трудный. Для возобновления прямого железнодорожного сообщения мало взять Мгу и железную дорогу. Нужно отодвинуть от неё противника так, чтобы он не мог угрожать движению поездов, ни артобстрелами, ни возможностью перерезать дорогу внезапным ударом, а для столь масштабного наступления у фронта на сегодняшний день не хватает сил и возможностей — честно признался Рокоссовский.

— Что же вы предлагаете? Сидеть и ждать, когда у фронта появятся такие возможности? — недовольно спросил Жданов. — Судя по тому, как идут у нас дела под Ржевом и у Дона, они появятся не скоро, а затем осенняя распутица сделает наступление невозможным.

Первый секретарь ленинградского обкома и по совместительству член Политбюро требовательно посмотрел на Рокоссовского, но тот не испугался его взгляда.

— Я считаю, что нужно быть готовым к тому, что придется вести железнодорожную ветку вдоль берега Ладоги, через Шлиссельбург на Липки. Это конечно не прямое сообщение через Мгу, но вполне разумный и действенный вариант.

— Спасибо за честность, товарищ Рокоссовский. Возможно, что вы и правы — быстро согласился с военным секретарь и проводил генерала в пункт связи.

Связь со Сталиным дали быстро, так как будто тот только и делал, что сидел и ждал звонка своего посланца. В двух словах обрисовав обстановку, Рокоссовский доложил вождю обстановку и рассказал о готовности Ленфронта более широко принять участие в предстоящей операции. Все сказанное генералом было понятно и разумно, но Сталин не согласился с подобным предложением.

— Ленинградцы рвутся поучаствовать в прорыве блокады, но Ставка имеет на этот счет другое мнение. Пусть генерал Говоров поможет вам артиллерией и авиацией, а главный удар будет наносить Волховский фронт. Не будем повторять прежних ошибок, когда у семи нянек дитя без глаза — Сталин говорил о прежнем решении Ставки, когда ради прорыва блокады Волховский фронт был объединен с Ленинградским фронтом. — Мы считаем, что у Волховского фронта достаточно сил для прорыва обороны немцев и разгрома их шлессельбургско-мгинской группировки. По словам товарища Мерецкова, численность немецких войск не превышает четырех дивизий.

Вождь говорил с полной верой в правоту собственных слов и мало кто из генералов, помнивших ужасы аресты 37-х и 41-х годов, рискнул бы ему перечить в разговоре, но Рокоссовский рискнул.

— Нельзя забывать тот факт товарищ Сталин, что немцы занимают свои позиции почти десять месяцев и сумели создать крепкую эшелонированную оборону. Для её прорыва одних пехотных соединений, которые составляют костяк 8-й армии совершенно недостаточно.

— Вы это говорите мне, желая получить для 8-й армии дополнительные танковые соединения? Если это так — то сразу вас предупреждаю, что из этой затеи ничего не выйдет. Все наши танковые резервы мы отправили на юг к Дону и под Ржев — отрезал вождь.

— Нет, товарищ Сталин, дополнительные танки вряд ли помогут в этом деле, учитывая лесисто-болотистую местность, этого участка фронта. А вот дополнительная артиллерия, в особенности минометы, очень помогут войска фронта при прорыве вражеской обороны.

— О каких минометах идет речь? Уточните, пожалуйста, о простых или гвардейских минометах вы говорите?

— В первую очередь о простых минометах. Насыщенность стрелковых подразделений тяжелым вооружением крайне мала. В основном у пехотинцев винтовки, автоматы и пулеметы, а с их помощью взять хорошо укрепленные позиции очень трудно. Что касается гвардейских минометов, то их помощь в подавлении вражеских укреплений просто неоценима.

В словах генерала была истинная правда, но говоря её, Рокоссовский хорошо помнил, что Сталин питает слабость к артиллерии и потому бил наверняка.

— Хорошо. Ставка подумает, как помочь вам с артиллерией. Пришлите заявку, что вам необходимо в первую очередь, — после секундного размышления сказал Верховный. — Пусть этим займется генерал Казаков. Он вместе с указанными вами специалистами уже прибыл в штаб фронта.

— Большое спасибо, товарищ Сталин — поблагодарил вождя генерал, привыкший работать с проверенными людьми. — Можете не сомневаться, что вся выделенная Ставкой артиллерия будет использована с максимальной эффективностью, но этого мало. У противника в районе Синявино и Мги имеется разветвленная сеть дорог, по которым он может в любой момент перебросить к месту прорыва дополнительные подкрепления, что приведет к затяжным боям. Чтобы не допустить этого, сковать противника в возможности маневра, необходимо наступление войск 55-й армии в районе Арбузова.

— Там, у немцев крепкая оборона, в которой ещё с прошлого года прострелен каждый метр. Наступление на этом направлении приведет к неоправданным и ненужным потерям. Тут вы противоречите сами себе — упрекнул в непоследовательности собеседника Сталин.

— Но и наши артиллеристы пристреляли каждый метр обороны противника, а если, как предлагает генерал Говоров, перебросить пушки с других участков фронта, оборону противника можно будет сломать и высадить десант.

— По-моему, вы утратили объективность так необходимую для представителя Ставки, и пошли на поводу у ленинградцев — жестко одернул вождь Рокоссовского, но тот твердо стоял на своем.

— Я только хочу лучше выполнить порученное мне задание, товарищ Сталин. Вы просили осмотреться и дать свою оценку положению фронта. Мое мнение как представителя Ставки, для прорыва блокады Ленинграда необходимо совместное наступление двух фронтов — четко доложил Константин Константинович, и в трубке повисла зловещая тишина.

Из-за чуткой мембраны телефона, Рокоссовский хорошо слышал, как Сталин раздраженно вздохнул и бросил куда-то в сторону короткое слово «не понимает». Кто находился в этот в его кабинете, а уж тем более, что он глухо сказал вождю в ответ, Рокоссовский не знал, но по тону определил, что тот выражает свое полное согласие с недовольством Сталина.

— Ставка не будет менять принятого ею решения, товарищ Рокоссовский, — жестко отчеканил вождь.

— Что касается высказанных вами аргументов, то мы предлагаем вам над ними ещё раз хорошо подумать. Всего доброго — холодно молвил Сталин и повесил трубку.

— Ну, что? — спросил Рокоссовского Говоров, хотя по лицу генерала можно было догадаться, что ответил ему вождь.

— Товарищ Сталин предлагает ещё раз обдумать наше предложение — только и мог сказать ему Рокоссовский.

— Значит, он сомневается, — оптимистически прокомментировал его ответ Жданов. — Думайте, товарищ Рокоссовский. Ищите нужные аргументы и отстаивайте свою точку зрения, если вы в ней полностью уверены. Все в ваших руках.

Разногласие во мнении относительно проведения предстоящей операции у Рокоссовского были не только с Верховным Командующим, но и с комфронтом Мерецковым. При обсуждении плана операции в штабе фронта, два генерала не сошлись по двум очень важным моментам.

Первый из них заключался в намерении генерала Мерецкова вводить силы 8-й армии в три этапа. Сначала в действия вступал 6-й гвардейский корпус генерала Битюкова силами четырех дивизий, задача которых заключалась в прорыве обороны противника. Затем в бой вводился 4-й гвардейский корпус генерала Гагена, который должен был усилить наступательную мощь соединений 8-й армии, а подразделения вновь созданной 2-й ударной армии должны были довершить начатое дело и соединиться с войсками Ленинградского фронта в районе Дубровки и Красного бора.

План был замечателен, в чем-то даже хрестоматиен, но Рокоссовский выступил резко против поэтапного введения войск.

— Все, что предлагает штаб фронта, уже было опробовано и применено в финскую кампанию и не имело успеха. Тогда, имея численное превосходство над противником, соединения Красной Армии не могли прорвать его оборону как раз из-за того, что действовали разрознено. Только одна треть всех ударных сил была брошена на прорыв, а две трети стояли за их спиной и ждали момента, чтобы войти в прорыв. Когда же подразделения первого эшелона исчерпали свои силы, в бой был введен второй эшелон, но оборона так и не была прорвана.

— Считаю приведенный вами пример неудачным и неуместным — взвился комфронта, как раз, командовавший во время Финской войны советскими войсками на начальном этапе. — Тогда нам противостояли бетонные доты и укрепления, а здесь у немцев в основном деревянно-земляные укрепления опорного типа. Наши танки КВ и Т-34 после мощной артподготовки прорвут их, без всякого сомнения! Или вы думаете по-другому?

— В том, что прорвут, пусть даже с потерями согласен, но вот, что смогут с наскока захватить Синявинские высоты, очень сомневаюсь. Согласно данным воздушной и наземной разведки там, у противника очень крепкая оборона, ориентированная на юг и юго-восток. Немцы ждут нас именно там, и значит, имеются минные поля, противотанковая артиллерия и многочисленные огневые точки. По мнению генерал-майора Орла, немцы легко смогут сначала выбить у нас танки, затем положат пехоту и наступление захлебнется.

— У наших танкистов иное мнение. У немцев нет пушек, способных пробить броню КВ, а приданные нам соединения огнеметных танков Т-34 подожгут земельные укрепления противника, и немцы будут вынуждены отступить.

— Я очень сомневаюсь, что танки КВ смогут удачно наступать в лесисто-болотистой местности, а действия огнеметных танков хороши, когда противотанковые батареи противника полностью подавлены.

— Мы усилим соединение ОТ-34 самоходными орудиями и дивизионом гвардейских минометов. Этого вполне хватит, чтобы привести к молчанию вражескую артиллерию и под прикрытием дымовой завесы прорвать оборону немцев — гнул свое Мерецков.

— Насколько мне известно, самоходных орудий очень мало, а что касается гвардейских минометов, то согласно плану операции весь свой боезапас они должны израсходовать в первый день наступления. Дальнейшее применение артиллерии, насколько я понимаю, командование фронтом не предусматривает вообще. Или меня не совсем верно информировали? — Рокоссовский требовательно посмотрел в сторону начальника штаба фронта.

— Нет, товарищ генерал, все верно. Артиллерия фронта должна обеспечить прорыв вражеской обороны, а дальше предполагается действовать по обстоятельствам — выдавил из себя покрасневший Стельмах, которому очень неуютно отвечать на неудобные вопросы представителя Ставки.

— Мне кажется, что Синявинские высоты не тот случай, когда можно действовать по обстоятельствам — жестко сказал Рокоссовский. — А вот если объединить огневую мощь первого и второго эшелона, то решение этой проблемы, на мой взгляд, пойдет быстрее и успешнее.

— Для этого товарищ генерал, необходимо иметь плотность артиллерийского огня не меньше ста двадцати стволов на один километр, — подал голос помощник Рокоссовского генерал Казаков, — тогда как сейчас мы можем рассчитывать только на семьдесят стволов на километр.

— Значит, по-вашему, надо сливать все три эшелона в один? Ну, это же курам на смех, товарищ Рокоссовский! — возмущенно проговорил Мерецков и, ища поддержки, посмотрел на армкомиссара Запорожца, но тот не спешил встать на сторону комфронта. Одно дело поучать нижестоящих командиров и совсем другое дело спорить с посланцем вождя, который не просто жонглирует словами и понятиями, а сыпет их точно и по существу дела.

— Никто и не предлагает сливать все воедино, Кирилл Афанасьевич. Генерал Казаков только сказал об имеющейся проблеме и только, — осадил комфронта Рокоссовский. — По моему приказу Василий Иванович составил и уже отправил заявку в Ставку на необходимое количество артиллерии для нужд фронта.

Мерецков хотел, что-то сказать относительно такой нежданной новости, но не успел. Казаков опередил его.

— Исходя из местных особенностей путей доставки, в заявке я сделал главный акцент не на орудия, а на минометы. Их проще и легче транспортировать и на местных складах есть запас мин в нужном количестве и калибра.

Попав под столь стремительный напор представителя Ставки, Мерецков стушевался и, спасая положение Стельмах, предложил вернуться к рассмотрению обсуждаемого вопроса через несколько дней.

Другим камнем преткновения стало направление наступления соединений 8-й армии. Мерецков предлагал нанести главный удар в районе Гонтовой Липки с дальнейшим выходом к Синявино, Мге и Дубровке, изолировав, таким образом, шлиссельбургскую группировку противника от его главных сил.

Комфронта твердо стоял на своем, утверждая, что предложенный им план самый правильный и оптимальный, однако Рокоссовский увидел его подводные камни.

— Вы предлагаете наступать на участке шириной в 12–15 километров, полностью повторяя план Любаньской наступательной операции и операции по деблокированию 2-й ударной армии, которые трагично закончились для нас. В обоих случаях немцы смогли одержать победу благодаря тому, что наши войска сначала не смогли, а затем не стали расширять место прорыва, надеясь, что продвинувшись далеко в тыл противника, они заставят его отступить. Немцы же удержав свои «поворотные столбы» смогли организовать контрудары по узкой горловине прорыва, отрезали наши наступавшие части, разом обесценив все наши успехи и победы — Рокоссовский ткнул пальцем в карту и сидевшие рядом с ним генералы с опасением и осторожностью туда, куда он указывал.

Посланник Ставки говорил это так уверенно и убедительно, что от его слов работники штаба фронта ощутили ветерок грядущих неудач.

— Даже если все будет так, как вы Кирилл Афанасьевич планируете, и шлиссельбургская группировка противника будет полностью отрезана, при узком коридоре прорыва, немцам ничего не будет стоить ударить под основание нашего ударного клина и отсечь его от основных сил. Думаю, что уже пришла пора научиться, не наступать на одни и те же грабли, товарищи генералы.

— И что же вы предлагаете, товарищ Рокоссовский? Отказаться от предложенного штабом фронта плана и начать наступать у черта на куличиках? Напрямик, через бурелом и болота, где противнику будет крайне трудно нанести контрудар по нашим флангам? — ехидно уточнил комфронта. — Предложенный нами план предстоящей операции рассмотрен и одобрен Москвой. Направление Гайтолово признано Генеральным штабом как наиболее перспективное. Вы, что не согласны с мнением руководства?

Мерецков уперся о стол руками, грозно выпятив свои генеральские петлицы и золотую звезду Героя, полагая, что Рокоссовский не рискнет оспаривать выдвинутые им аргументы, но наш герой был из другого теста.

— Как говорил граф Толстой — гладко вышло на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить — блеснул знанием классики генерал. — Любой план может быть красив и привлекателен на штабных картах, но в первую очередь он должен быть жизнеспособным и исполнительным. И именно для определения этого Ставка меня к вам и прислала.

Генерал говорил без всякой патетики, спокойно не повысив голос и в этом, все присутствующие ощутили его силу. Одернув и без того идеально сидевший на нем китель, слегка заведя левую руку за спину, он принялся водить указкой по карте.

— Лично я не считаю предложенный штабом фронта план провальным. В целом он правилен, но нуждается в определенном дополнении. Мы, с товарищем Малининым считаем, что коридор прорыва следует расширять, но не за счет растаскивания войск по участку наступления, а за счет нанесения второго удара в районе рабочего поселка № 8.

Рокоссовский вновь ткнул в карту, но теперь сидевшие за столом генералы не отстранились от неё, а потянулись к ней с интересом и даже азартом.

— Прорвав вражескую оборону на этом участке фронта и развивая наступления, войска 128 дивизии встретятся с 6 корпусом в районе рабочего поселка № 7. Эти самым будет на только перерезан Путиловский тракт, но и взят в кольцо гарнизон поселка Гонтовая Липка, что приведет к почти двойному увеличению ширины прорыва.

Оторвавшись от карты, Стельмах хотел задать вопрос о силах, но представитель Ставки упредил его.

— Для нанесения второго удара не придется привлекать дополнительные силы. Будет достаточно усилить 128 дивизию за счет соединений 13-й гвардейской, отказавшись тем самым от лобового штурма Гонтовой Липки, — специально подчеркнул Константин Константинович. — После занятия поселка № 7, создается благоприятная ситуация для того, чтобы перерезать железнодорожное сообщение Синявина со Шлиссельбургом и нанести фланговый удар по позициям врага у Синявинских высот.

— Главная цель нашего наступления не Синявина, а Мга, — возразил Рокоссовскому комфронта. — Распыляя силы, мы рискуем погнаться за двумя зайцами и не поймать в итоге ни одного.

— Наступая на Синявина, мы не только расширяем фронт прорыва обороны врага, но и не позволяем противнику нанести контрудар по нашему правому флангу с целью окружения. Синявина — важный элемент немецкой обороны, с падением которого она затрещит по швам.

— Мне кажется, что вы сознательно сужаете рамки операции, уделяя столько внимания Синявина, товарищ Рокоссовский, — наконец поддержал позицию комфронта Запорожец. — Ставка четко и ясно требует от нас взять Мгу и восстановить железнодорожное сообщение с Ленинградом. По данным разведки нам противостоят всего лишь четыре дивизии врага, чьи силы разбросаны от Мги до Шлиссельбурга и для их разгрома достаточно будет нанесения одного удара.

Обозначение позиции армейского комиссара моментально разделило всех находившихся в комнате человек на своих и чужих. В роли своих выступали работники штаба фронта, к чужим относился сам Рокоссовский и прибывшие вместе с ним генералы.

Момент был очень скользким и опасным для общего дела, но представитель Ставки с достоинством вышел из этой ситуации.

— Насколько мне известно, Ставка требует в первую очередь прорвать кольцо блокады и восстановить сухопутное сообщение с Ленинградом, по возможности посредством железной дороги — генерал посмотрел на Запорожца, ожидая возражений и поправок с его стороны, но комиссар промолчал.

— Говоря, что мы уделяем слишком много внимания Синявина в ущерб Мги, вы товарищ армейский комиссар 1 ранга не совсем правы. Немецкие пушки на синявинских высотах держат под своим огнем железную дорогу на Мгу, и без их взятия регулярное движение по железной дороге невозможно.

— Синявина можно будет заниматься после взятия Мги и выхода к Неве в районе Ивановского — выдвинул предложение начштаба, но его предложение не нашло понимание у Рокоссовского.

— Синявинский узел опасен в первую очередь возможностью нанесения удара противника по нашему правому флангу. Как немцы могут быстро перебросить резервы с одного места на другое и нанести внезапный удар, мы с вами прекрасно знаем. Этому нам у них учиться и учиться. Угроза удара немцами нам во фланг ослабнет только в том случае, если будет прервано железнодорожное сообщение Мга — Синявина.

— Правильно ли я вас понял, что вы предлагаете нам учиться у немецко-фашистской сволочи — блеснув праведным гневом в очах спросил Запорожец. — Нам красным командирам, лучшим представителям рабоче-крестьянской армии учиться у гитлеровцев?

Не имей генерал Рокоссовский долгого общения с Мехлисом, возможно он бы дрогнул и стал бы оправдываться перед Запорожцем, но он знал слабые точки членов Военного совета фронта.

— Учиться побеждать врага его же оружием, призывал нас всех товарищ Сталин в своей речи от 23 февраля этого года. Только познав слабые и сильные стороны противника, мы сможем одержать полную и окончательную победу над немецко-фашистскими оккупантами — процитировал Рокоссовский и с откровенным упреком посмотрел на комиссара.

— Вы неверно толкует слова товарища Сталина. Из их общей направленности вы делаете ошибочные выводы — Запорожец важно поднял палец, но довести до конца свою речь он не успел.

— Хочу сказать, что в Главном Танковом управлении принято решение об отказе от механизированных танковых корпусов и создании на их основе танковых армий по образцу противника — подал голос генерал Орел, являвшийся танкистом.

— Мне об этом ничего неизвестно — сварливо произнес комиссар, отчаянно пытавшийся сохранить лицо при плохой игре. Не нужно было иметь много ума, чтобы понять, что подобное решение ГТУ без одобрения вождя вряд ли бы приняло.

— Согласно плану выход наших войск к отрезку дороги Мга — Синявина должно произойти на третьи — четвертые сутки наступления и, следовательно, вся надобность в нанесения второго удара отпадет — как ни в чем не бывало, вернулся к прежнему разговору Мерецков. Ему очень хотелось, чтобы Рокоссовский испугался комиссара и стал бы сговорчивее, но сегодня был не его день.

— Кирилл Афанасьевич, вы готовы взять на себя ответственность на тот случай если дорога на Синявина не будет перерезана и по прошествию времени, совместным ударом немцы перережут двенадцати километровое основание нашего ударного клина? — поставил ребром вопрос Рокоссовский.

— К чему такие крайности, товарищ представитель Ставки! — возмутился комфронта. — на войне бывает всякое!

— Полностью с вами согласен, товарищ генерал армии! И вот чтобы не произошло этого всякого мы, и предлагаем нанести второй удар в районе рабочего поселка № 8 — разозлился Рокоссовский. На его лице появились красные пятна, но Константин Константинович не дал воли гневу. Осторожно поставив карандаш в стакан с другими карандашами, он повернулся к Мерецкову.

— Я вижу, что мы начали ходить кругами при обсуждении этой проблемы. Ни к чему хорошему это не приведет, поэтому я предлагаю поступить следующим образом. В виду полного разногласия, каждый из нас представляет Ставке свой план операции, тщательно его обосновав. Есть другие предложения, товарищи? — властно спросил генерал, но ответом ему была только тишина.

— Раз других мнений нет, то не будем зря тратить время. Честь имею — Рокоссовский плавно повел головой и покинул комнату совещания вместе с командой своих помощников.

Но не только среди советских военачальников не было единства, не было его и в штабе фельдмаршала Кюхлера, от которого фюрер требовал скорейшего взятия Ленинграда.

После возвращения из ставки фюрера из Вольфшанце и получения директивы о наступлении, Георг Кюхлер вызвал к себе командующего 18-й армией генерал-полковника Линдемана.

Конечно, фельдмаршалу было приятнее обсуждать предстоящее наступление с начальником штаба группы «Север» податливым и уступчивым к воле командования Куртом Вегером. Генерал-майор ловил каждое слово командующего в отличие от взявшего привычку после недавнего разгрома русской армии драть нос Линдемана, но что было делать. Тот находился во временном фаворе у Гитлера, и с его мнением приходилось считаться.

Кюхлер пригласил Линдемана к себе на беседу, чтобы в уютной обстановке обсудить, как и когда будет исполнена воля фюрера германского народа. В кабинете командующего, гостя ждала непринужденная обстановка, аккуратно расстеленная на массивном столе карта, два мягких кресла и чашки с кофейником из которого хозяин сам любезно налил ему кофе. При этом Кюхлер не пытался скрыть своей неприязненной настороженности к гостю, бывшему потенциальным кандидатом на его место. Равно как и бывший до него на посту командующего фон Лееб, был сдержано, холоден к самому Кюхлеру до самой своей отставки.

В глубине души оба военные презирали Гитлера, считая его младшим чином, выкравшим генеральские сапоги, однако высокие звания, награды и прочие материальные блага, пожалованные им фюрером, заставляли генералов служить ему не за страх, а на совесть.

Для обоих взятие Ленинграда было сходно с трамплином в большую жизнь. В случае падения большевистской твердыни на Балтике Кюхлер мог вписать свое имя золотыми буквами в историю немецкой армии как покоритель второй русской столицы, а Линдеман получал заветный маршальский жезл. Поэтому, они приступили к обсуждению штурма города на Неве, если не с радостью, то с циничным прагматизмом.

Ничего нового они не изобрели, да и этого не требовалось. В штабе группы армий «Север» имелся старый план фельдмаршала Лееба, который тот не смог выполнить осенью сорок первого года.

Тогда, столкнувшись с ожесточенным сопротивлением советских войск в районе Пулковских высот, немецкие войска остановились для перегруппировки сил. Многим тогда казалось, что эта заминка всего на несколько дней, а оказалось, что надолго. Гитлер забрал танковые соединения для битвы за Москву и фронт остановился. Теперь, Кюхлер намеривался довести до конца намерения фон Лееба и захватить эти проклятые высоты.

Нет, для этого Гитлер не вернул группе «Север» забранную бронетехнику. Танки были необходимы на юге, где под напором группы армий «Юг», русские были отброшены за Дон и теперь отходили к Сталинграду и Кавказу.

В помощь своим генералам фюрер был готов предоставить осадные орудия крупного калибра, хорошо себя показавшие при штурме Севастополя.

— В том, что Севастополь не пал в конце июня — это полностью вина Манштейна, несмотря на то, что он получил ранение, — выдавал Кюхлеру правду матку Гитлер. — Ещё немного и город бы пал к ногам немецких солдат и офицеров, но сейчас это уже не важно. Танки Клейста уверенно рвутся на юг и к началу августа займут Тамань. Это будет концом русских войск засевших в Керчи и Севастополя. Полное кольцо блокады замкнется вокруг них, и они будут вынуждены капитулировать!

Забыв, что он не на трибуне, а в кабинете фюрер импульсивно взмахнул рукой, придавая энергетический импульс и силу сказанным словам.

— Наши славные пушки не виноваты, что генералы их плохо использовали. С ними надо просто умело обращаться. Манштейн не смог взять целую крепость, я искренне надеюсь, что вы Кюхлер окажитесь удачливее и с их помощью сможете привести к покорности Петербург. В ваше распоряжение будут переданы лучшие крупнокалиберные мортиры и гаубицы вермахта. В том числе и главный бриллиант всей нашей артиллерии самоходное орудие знаменитый 628мм «Карл», чей один только снаряд способен до основания разрушить бетонные бункер.

Список артиллерийских орудий, представляемый фюрером в распоряжение фельдмаршала, был действительно внушителен. В него кроме «Карла» входили 305 мм и 220 мм французские и немецкие мортиры, батарея 400 мм чешских гаубиц, двадцать две 155 мм полевые гаубицы и многое другое.

Когда Кюхлер знакомился со списком, он уже видел, как собранные в одно единое соединение они своим ураганным огнем сметали русскую оборону на Пулковских высотах и открывали солдатам вермахта дорогу к Неве и финнам, топтавшимся на берегу Онежского озера. После этого город со всеми защитниками был обречен и весь вопрос состоял в том, насколько у них хватит продовольствия и боеприпасов.

Показывая Линдеману список, командующий подумал, что у того возникну схожие с ним мысли, но он оказался верен себе.

— Я рад за генерала Мортинека получившего под свое командование столь мощную свору, но присутствие в нем «Карла» меня честно говоря — не радует. Он слишком громоздкий, медленно стреляет, и было бы лучше вместо его убойных «чемоданов» иметь батарею 14 дюймовых орудий — подал голос правды, командующий 18-й армии, но она не пришлась ко двору.

— Не советую сильно распространять свое мнение относительно самоходного орудия «Карла» — менторским тоном произнес Кюхлер. — Фюрер души в нем не чает и любой недружественный выпад в адрес этого орудия воспринимает как оскорбление самого себя и только так.

— Сколько нужных для армии орудий можно было создать вместо одного монстра, в чьей эффективности крушить вражескую оборону я сильно сомневаюсь!

— Я тоже испытываю определенные сомнения, но решение об отказе он «Карла» может принять только сам фюрер. Нам остается только ждать, когда он наиграется этой игрушкой — фельдмаршал выразительно повел кофейной чашкой.

— Пушки пушками, но брать штурмом Пулково и пробиваться навстречу финнам придется нашим солдатам. Было бы неплохо, если бы эти наши бравые союзники сделали, хотя бы шаг навстречу нам и тем самым отвлекли бы на себя русских — Линдеман подошел к карте и с негодованием постучал по ней пальцем.

— Увы. Фельдмаршал Маннергейм только и твердит, что его войска понесли серьезные потери, пытаясь прорвать русский укрепрайон на северных подступах к Петербургу. По словам генерала Гальдера, они так велики, что финны полностью отказались от наступательных действий. Они с головой ушли в оборону и даже не хотят поддержать наше наступление на Мурманск. Боюсь, что если они и сделают шаг нам навстречу, то только после того как мы выйдем к Ладоге — скептически усмехнулся Кюхлер.

— Хорошо, раз от финнов помощи не будет, тогда пусть дадут в помощь, что-либо другое. Чем прикажите штурмовать укрепления русских? Имеющиеся у моей армии силы позволяют сидеть в обороне и удачно отбивать атаки врага, но вот идти с ними на штурм укреплений — невозможно.

— Изначально предполагалось, что нам будут переданы основные силы 11-й армии после падения Севастополя, но теперь как вы понимаете, подобный вариант невозможен. Мне удалось убедить Гальдера отправить к нам часть сил корпуса генерала Фреттера-Пико, остальное придется изыскивать на месте.

— Вы хотите забрать часть войск из «бутылочного горлышка»? Но это серьезный риск и вы знаете это не лучше меня. К тому же нельзя исключить, что русские готовят новый штурм наших позиций. Настырность и упрямство — неотъемлемая черта этих фанатиков и дикарей.

— Да, знаю, но боюсь, что обстоятельства не оставляют нам выбора дорогой Линдеман — вздохнул фельдмаршал и взял кофейник. — Вам ещё чашечку?

— Нет, благодарю, нет желания — генерал решительно отставил чашку в сторону, готовясь биться до конца за целостность 26-го армейского корпуса защищавший восточный периметр блокадного кольца.

— Зря. Натуральный бразильский кофе, подарок генерал Цейтлера — похвастался Кюхлер и, взяв чашечку, с удовольствием отпил из неё глоток.

— А что касается 26-го корпуса, то никто не собирается полностью оголять его боевые порядки. Просто на время проведения операции предполагается провести ротацию войск. Естественно частичную, — упреждая собеседника, уточнил фельдмаршал. — По решению фюрера нам передаются иностранные части ваффен-СС. Испанцы, голландцы, бельгийцы и норвежцев. Они временно заменят часть наших соединений на восточном фасе укреплений «бутылочного горла».

— О какой замене может идти речь, господин фельдмаршал! Ведь перечисленные вами подразделения — это просто вооруженная банда. Они способны хорошо воевать с мирными жителями, иногда неплохо с партизанами и откровенно плохо с регулярными войсками русских!

— Вы излишне строги к нашим союзникам. Да, они и пальца не стоят немецкого солдата, но держать оборону они могут. Их всех объединяет ненависть к русским, особенно испанцев.

— По-моему излишне превозносите боевые способности этого сброда, за плечами которого нет ни одной важной победы. Замена ими немецких частей создаст слабые стороны нашей обороны, ударив по которым русские смогут прорвать её.

— К сожалению иного нам не дано и придется исходить из того, что есть, — расставил все точки Кюхлер. — Кроме соединений ваффен-СС, ОКХ дает нам дивизию венгров, дивизию словаков и бригаду хорватов. Это конечно не германские части, но смею заверить, что дерутся они ничуть не хуже немцев. Я прекрасно понимаю, какой тяжелый выбор вам предстоит сделать и потому, оставляю вам полную свободу рук в выборе соединений попадавших под ротацию.

— Я категорически против того, чтобы трогали полицейскую дивизию СС держащий участок обороны на отрезке Арбузова — Шлиссельбург. У меня есть подозрения, что русские предпринят новую попытку высадки десанта в этом районе.

— Хорошо. Я согласен с этим решением, хотя сказать честно у меня есть свои виды на использование этой дивизии — согласился с собеседником фельдмаршал с таким видом, как будто давал согласие на отсечение пальца на руке.

— Благодарю вас, — зло откликнулся Линдеман, быстро просчитавший маневр Кюхлера, уступая в одном, он обязательно настоит на своем в чем-то другом. — Я также против ротации сил обороняющих южное побережье озера. Здесь самое тонкое место блокады и мне кажется, что у русских может возникнуть соблазн ударить в этом месте, забросав наши окопы трупами своих солдат.

— Хорошо, мы не будем трогать группу «Восток» фон Скотти, равно как и соединения 223 дивизии на участке Тортолово и Вороново — Кюхлер с трудом выговаривал варварские названия русских поселений. — Тогда остаются тыловые соединения Мги и Синявина. Они на данный момент не задействованы в борьбе с русскими и в случае необходимости мы сможем легко перебросить подкрепление по железной дороге.

Фельдмаршал ловко подвел Линдемана к нужному для себя варианту, не оставляя тому возможности отказаться или предложить другой вариант. Как говориться — у него все ходы были просчитаны.

Командующий 18-й армией некоторое время ради приличия постоял над картой, а потом был вынужден согласиться. В Синявина было решено отправить испанцев, а в Мгу венгров и хорватов.

Глава IV Дела московские, дела ростовские

Генерал Вальтер Модель летом 1942 года находился в фаворе у Гитлера. Назначенный на пост командира 9-й армией во время зимнего наступления русских под Москву, он показал себя с блестящим организатором и способным военачальником. Когда многим казалось, что все пропала и наступление противника уже не остановить, генерал сделал невозможное. Он не только смог создать заслон на пути вкусивших плоды побед русских армий, но и отразить их многочисленные попытки взять Ржев и Гжатск.

В своих обращениях к немецким солдатам 9-й армии, доктор Геббельс назвал Ржев крепостью закрывавшей дорогу большевицким ордам на Берлин и призывал их не отдавать её врагу.

Получив звание генерал-полковника и Дубовые листья к Рыцарскому Кресту, Модель был готов стоять насмерть и не позволить врагу продвинуться по направлению к немецкой столице ни на метр. Все немецкие военачальники признавали за ним звание мастера обороны, но честолюбивому Вальтеру этого было мало. Находясь ближе всех к русской столице, он не мог просто так сидеть и ждать. Удачно проявив себя в обороне, генерал хотел проявить себя и в наступлении и Гитлер не мог ему в этом отказать.

Несмотря на то, что главным направлением германского наступления был юг, фюрер посчитал возможным поощрить наступательные амбиции Моделя. Это не нашло отражения в общей директиве наступлений немецкой армии на Восточном фронте, но это по большому счету не имело значение. Фюрер произнес на совещании ОКХ нужные слова, обращаясь к генерал-полковнику Гальдеру.

— Я не имею ничего против того, если 9-я армия проведет ряд наступательных действий под Ржевом. Помогите Моделю за счет сил с неактивных участков фронта группы армий «Центра».

Начальник штаба пытался протестовать, но Гитлер ничего не хотел слышать.

— Мне не хуже вашего ясно, что Модель не сможет взять Москву, Гальдер, — наставительно произнес фюрер генералу, чья полезность подходила к своему логическому концу. — Однако я также хорошо понимаю, что своими активными действиями он напугает Сталина и заставит его перебросить под Москву дополнительные силы, а это поможет нашим армиям на юге выполнить главную задачу летней кампании.

После этих слов вопрос с Моделем был решен. Командующий 9-й армии получал полную свободу рук, к большому неудовольствию фельдмаршала Клюге. Командующий группы армий «Центр» считал, что главной задачей его войск это оборона, а не активные действия, пусть даже местного значения.

— Это мы должны изматывать врага позиционными боями, а не пытаться продвинуться к Москве на десять километров! — негодовал Клюге, узнав о решении Гитлера, но ничего поделать, не мог. Модель прочно оседлал конька удачи, и старый вояка мог только пожелать ему, поскорее упасть в неё лицом в грязь, справедливо говоря, что умение хорошо обороняясь, не означает наличие умения хорошо наступать.

«Добрые люди» заботливо пересказали Моделю слова старого вояки, но они только позабавили его.

— Нельзя приготовить яичницу не разбив яиц — уверенно заявил командир 9-й армии, составляя в штаб группы армий наступательную заявку.

Вальтер Модель хорошо умел складывать два плюс два и потому, в его наступательных планах не было ни единого слова о нанесении удара в направлении Москвы. Нормальный прагматик, он предложил иное действие, которое полностью соответствовало понятию «локальная операция» и должно было привести к общему улучшению положения германских войск под Москвой.

Модель намеривался совместно с войсками правого фланга группы армий «Север» нанести два встречных удара, в основание клина советских соединений нависших над северными порядками 9-й армии обороняющих Ржевский выступ.

Главными направлениями планируемого наступления генерал определил район Оленина, что располагался чуть севернее Ржева и район Демянского выступа. После прорыва советской обороны и выхода на оперативный простор, немецкие войска должны были встретиться в районе Торопца и Велижа и отсечь часть войск Калининского фронта. Операция получила кодовое обозначение «Смерч» и фельдмаршал Клюге не нашел серьезных причин позволяющих ему не поставить свою подпись, отправляя план операции в Берлин на рассмотрение в ОКХ.

Однако не только немцы собирались провести свое наступление в районе Ржева. Сосредоточив серьезные силы на Западном фронте на случай летнего наступления противника на Москву но, так и не дождавшись его, Верховное Главнокомандование решило само перейти к активным действиям в районе Ржева.

— Гитлер наступает на юге, а мы ударим в центре. Нельзя позволить немцам чувствовать себя вольготно в своих наступательных действиях. Надо, если не остановить наступление врага полностью, то серьезно затруднить его и не позволить противнику спокойно перебрасывать резервы с неактивных участков фронта — предложил Сталин и исполняющий обязанности начальника Генерального штаба генерал Василевский согласился с ним.

— У командующего Западным фронтом товарища Жукова есть достаточно сил, чтобы осуществить наступательную операцию местного значения. Танковый парк переданные ему соединения в своем составе имеют средние и тяжелые танки Т-34 и КВ, против которых немцы по-прежнему ничего не могут противопоставить — специально подчеркнул Василевский, но вождь немедленно его поправил.

— Пока нет, товарищ Василевский, но к концу года обязательно будут.

— Я не думаю, товарищ Сталин, что генерал Жуков будет штурмовать Ржев так долго времени. Достаточно будет перерезать сообщение Ржева с Вязьмой, и враг будет вынужден отступить из города.

— Будем надеяться, что командование Западным фронтом правильно распорядится своими танковыми козырями — усмехнулся Верховный, — а что у Жукова с артиллерией?

— Плотность артиллерийского огня в районе наступления составляет 120 орудийных стволов на километр — немедленно откликнулся Василевский. — Этого вполне достаточно, чтобы прорвать оборону противника и открыть дорогу танковым корпусам на Сычевку и Зубцово.

— Значит, для проведения этой операции предполагается нанесение одного удара силами двух армий. Вы считаете, что этого хватит, чтобы освободить Ржев? — уточнил у Василевского Сталин. — Вот представитель Ставки на Волховском фронте товарищ Рокоссовский считает, что для проведения подобной операции следует наносить два удара и твердо стоит на своем.

— У нас также предполагается нанесения по Ржеву второго удара силами Калининского фронта, также силами двух армий.

— Значит вы тоже за нанесение двух главных ударов, а не одного? — вождь требовательно ткнул зажатой в руке трубкой в генерала.

— В этом случае да, товарищ Сталин. Два одномоментных удара не позволят противнику в полную силу использовать имеющиеся у него резервы для отражения нашего наступления, тогда как прорыв фронта на одном участке фронта не гарантирует полного успеха. Немцы мастера наносить контрудары в основание прорыва и Любаньская операция наглядный тому пример.

Вождь принял пояснение Василевского, но не был с ним до конца согласен. С начала войны он был третьим человеком занявшим кресло начальника Генерального Штаба и Сталин не спешил принимать его слова на полную веру и делал он это отнюдь не из-за подозрительности или недоверия к молодому генералу.

Вера генсека в постулат, что в Красной Армии все спокойно и нормально, была разрушена самими же военными, начиная с конфликта на Хасане, затем боевыми действиями на Халхин-Голе и заканчивая финской войной. Тогда вопреки бодрым заявлениям военных все начиналось крайне плохо, и только постоянный контроль и проверки их действий со стороны вождя приводили к нужному результату.

Окончательно эта вера в военных у Сталина рухнула в июне сорок первого года, когда после падения Минска его не устроили действия наркома и начальника Генштаба, и он был вынужден занять место Верховного Главнокомандующего, с радостью отданное ему маршалом Тимошенко.

— Не получиться ли так, что вместо того, чтобы нанести врагу сокрушительный удар мы с вами размажем кашу по тарелке. Не будет правильным передать командование всей операцией в одни руки командования Западным фронтом — напрямую спросил вождь собеседника, но тот с ним не согласился.

— Генерал Конев опытный командир, хорошо показавший себя в боях под Москвой, и я уверен, что он сумеет справиться с поставленной перед фронтом задачей. Что же касается передачи всей операции командованию Западного фронта, то это, на мой взгляд, только усложнит управление войсками и затруднит выполнение директивы Ставки.

Смелость и убежденность в словах генерала импонировали Сталину, но за время постижения военных премудростей, он успел убедиться, что данные качества не всегда гарантировали успех дела. В июле сорок первого года генералы Качалов и Еременко также были уверены в своих словах и заверяли вождя, что разгромят рвущегося на восток Гудериана, но не смогли выполнить обещание. Танковые соединения Гудериана заняли Смоленск и Киев, а из обещавших Сталину генералов один пропал без вести или попал в плен, а второй получил тяжелое ранение и был вывезен из окружения на самолете.

Тяжелые испытания сорок первого года научили вождя не торопиться с оценкой окружавших его военных, и он ограничился тем, что скептически хмыкнул, и многозначительно посмотрев на Василевского, произнес.

— Будем надеяться, что этим летом товарищу Коневу и Жукову удастся сделать то, что они не смогли сделать в марте и апреле этого года.

Среди тех военных соединений Западного фронта, что должны были осуществить наступление на Ржев и окончательно очистить северный берег Волги был полк, в котором воевал майор Любавин. Вернувшись в строй после ранения осенью сорок первого, Василий Алексеевич, в марте влился в качестве пополнения в ряды 20-й армии, получив должность начальника штаба полка.

От прежнего лейтенанта, каким он вступил в ряды Рабоче-Крестьянской Красной Армии в далеком 39 году мало что осталось. Пройдя горький путь отступления от западной границы до Москвы, дважды попав в окружение и с честью выйдя из них с оружием в руках, в военной форме и партбилетом в кармане, он стал смотреть на людей совсем по-другому своими прищуренными глазами.

Известие о том, что полку предстоит наступать, Любавин встретил откровенно скептически.

— Как наступать, если у нас в батальонах нет никакого опыта совместного взаимодействия пехоты с танками? Опять каждый будет наступать сам по себе, как наступали весной? — спрашивал Любавин у комполка полковника Музыченко.

— А это не ваше дело, товарищ майор. Прикажет командование идти в атаку, пойдете как миленький, с танками или без танков! — гневно восклицал полковой комиссар Правдюк. Он чувствовал себя неуютно рядом с комполка и его заместителем. У Музыченко на гимнастерке красовалось Красное Знамя и орден Ленина, у Любавина над сердцем висели Звезда и Знамя, а у комиссара сиротливо висела медаль «20 лет РККА». Поэтому, он стремился всячески подчеркивать значимость своей политической работы.

— Что вы конкретно предлагаете? У нас нет возможности отрабатывать взаимодействие пехоты с танками побатальонно, да и время наверняка осталось мало — спросил Музыченко, у которого об упоминаниях потерь полка в мартовских боях вызывало внутреннюю дрожь. Тогда, после «разборки полетов» полковник чуть было не лишился своего поста и только благодаря заступничеству друзей по Гражданской войне, ему удалось удержаться.

— Можно ограничиться проведением такой обкатки повзводно. Для полка это вполне возможно, ну а лучше всего создавать отдельные штурмовые группы, которые будут выполнять конкретно поставленные цели.

— Штурмовые группы, что за ерунда!? — вновь встрял в разговор Правдюк.

— Это не ерунда, а боевой опыт. Танк огнем своих орудий подавит огневые точки противника, а движущиеся за ним солдаты, прикроют его от гранатометчиков и прочего огня вражеской пехоты и противотанковых орудий.

— Штаб армии не присылал никаких приказов и рекомендаций по созданию штурмовых групп и значит все сказанное вами самодеятельность! — важно изрек комиссар, потрясая желтым от табака ногтем, — и хочу заметить вредная.

— И чем же она вредна, позвольте спросить? — задал вопрос Любавин, чем вызвал откровенное раздражение у Правдюка своей вежливой манерой, которую комиссар откровенно называл «буржуазной».

— Тем, что оторвет солдат от политзанятий и приведет к неоправданному расходу горючего, с которым в дивизии напряженка.

— Следуя вашей логике и учения проводить, не стоит, сплошные расходы.

— Учения проводить надо, товарищ Любавин, но только по приказу вышестоящего штаба. А если его нет, то и не надо заниматься самодеятельностью — отчеканил комиссар и выжидающе посмотрел на комполка, ожидая поддержки с его стороны.

В целом Музыченко был согласен со словами Правдюка, но было одно «но». Полку предстояло наступать, и полковник очень боялся, что на этот раз, чтобы «удержаться в седле» старых связей может не хватить. Цену Правдюку он хорошо знал, а у Любавина был боевой опыт и хватка. Именно благодаря этим качествам летом сорок первого года он получил в петлицу вторую шпалу от маршала Тимошенко и орден Красной Звезды.

— Я доложу комдиву о вашей инициативе. Посмотрим, что скажет начальство — подвел итог разговора Музыченко, примерно догадываясь, что скажет комдив и в принципе оказался прав.

Генерал-майор Кузьмичев с определенной опаской воспринял инициативу идущую снизу. Будь это до войны, он бы непременно вызвал к себе излишне энергичного начштаба и разделал бы его, что называется «под орех», за излишнее рвение. Однако когда то о чем говорил майор, полностью совпадало с директивами, идущими с самого верха, зажимать инициативу «низов» было опасно. Поэтому, комдив принял соломоново решение.

— Комдив внимательно изучил присланный вами рапорт, товарищ Любавин — важно сообщил майору комполка на другой день. — Поднятый вами вопрос правилен, важен и очень своевременен. Генерал Кузьмин согласен с вами и приказал немедленно приступить к подготовке взаимодействия танков и пехоты в соединениях полка, под вашу личную ответственность.

Последнее, Музыченко произнес с видом начальника Тайной канцелярии, девизом которого было «Доносчику, первый кнут».

Доведя до начальника штаба волю «верхов», комполка надеялся увидеть на лице майора испуг или разочарование, но тот не доставил ему подобной радости. Для человека прошедшего страшное горнило сорок первого года слова Музыченко ассоциировались исключительно с тяжелой работой, которую великий классик сравнил с вытаскиванием из болота огромного бегемота.

Однако не только готовности к работе приучил Василия Любавина прошедший год, но и одарил его знакомством с бюрократическим крючкотворством. На практике подтвердивший правильность житейского изречения, что без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек. Не отходя от кузни, он потребовал письменного подтверждения своих новых обязанностей, и только получив нужную бумагу, стал действовать.

Пользуясь затишьем на передовой, Любавин снимал с каждого батальона по взводу и, невзирая, на яростные крики помпотехов танковых взводов о нехватке горючего, приступил к учениям.

Больше всего трудностей и нервов в них было не умение добиться слаженности в действиях танка и бегущих за ним пехотинцев, а также преодоления страха вчерашнего крестьянина перед грозной ревущей машиной. После двадцать пятого раза все становилось на свои места. Пехотинцы дружно бежали вслед за танком, водитель которого выдерживал нужную скорость и не летел вперед на врага как прежде.

Также худо-бедно, у солдат ушла боязнь перед бронированным монстром. Они не только научились пережидать проход над своей головой грохочущее чудовище, сидя в окопе, но и стойко подавляли свой страх, распластавшись на земле, зажав в руке гранату.

Когда танк проползал над ними, оглохшие и наполовину ослепшие от поднятой пыли, они находили в себе силы подняться на колено и швырнуть деревянный муляж гранаты в бензобак или в решетку мотора.

Самое трудное для Любавина заключалось в том, как вели огонь танкисты. Для уничтожения врага, они останавливали свою грозную машину, наводили пушку, стреляли и вновь двигались дальше. Все это в корне не устраивало майора.

— Поймите, — доказывал он командиру танкового взвода капитану Мартынову, — во время атаки танк не должен останавливаться. Танк встанет, пехота ляжет и потом поднять её крайне трудно.

— Так что же нам не стрелять из пушки!? — резонно возмущался Мартынов, — так и катить на немецкие окопы, ведя огонь из одного пулемета!?

— Почему не стрелять? Стреляйте, но на ходу, не останавливаясь.

— И много я попаду таким образом? Одним снарядом из десяти? Это не серьезно! — стоял на своем танкист, не желая ни на дюйм отходить от принятых канонов.

— Очень даже серьезно. Не обязательно попадать точно в пушку врага, капитан. Часто даже один разрыв снаряда рядом с орудием противника может нанести его расчету серьезный урон.

— А если не нанесет!? Что тогда?

— Даже если не нанесет урон расчету, то нагонит на него страху, они же живые люди. Снаряд не так быстро подаст, на землю упадут, наводчик собьет деление при наводке — Любавин пытался втолковать танкисту взгляд с противоположной стороны брони, но все было бесполезно. Мартынов упрямо не хотел слышать его доводы и тогда майор пошел иным путем. После очередного учения, он собрал экипажи танков и задал им вопрос напрямую.

В начале, как и ожидалось все твердо стояли на позиции танкистских канонов, но затем в ходе разговора взгляды поменялись. Любавин ловко поддел наводчиков в умении вести огонь с колес и на другой день, все они дружно принялись палить по макету пушки.

Естественно, что никто из них не добился попадания с первого выстрела, но третий или четвертый разрыв снарядов ложился, если не точно в цель, то в опасной для неё близости.

Наблюдая, за действиями танкистов, Василий Алексеевич очень радовался. Сейчас для него были важны не так результаты стрельбы, а тот факт, что люди услышали его и пытались осуществить его предложение на деле.

Наступление было назначено на 31 июля и, имея дефицит времени, Любавин старался из всех сил. Западный фронт генерала Жукова только собирался начать свое наступление, а вот его южный сосед, Юго-Западный фронт маршала Тимошенко вел тяжелые оборонительные бои.

Сделав правильные выводы на основании трофейных документов, командующий фронтом начал своевременный отвод, когда немцы прорвали фронт в районе Волчанска. Пока одна части немецких танковых соединений рвалась к Воронежу, а вторая двигалась к Старому Осколу в надежде, что советские войска будут держать оборону прорванного фронта, Тимошенко сумел вывести основные силы фронта, включая тяжелое вооружение. Когда стальные клещи капкана захлопнулись, внутри них не оказалось той добычи, на которую рассчитывал фюрер.

— Русские научились сражаться — с огорчением констатировал Гальдер, когда докладывал Гитлеру о том, что захлопнувшемся котле нет советских войск.

— Скорее, научились правильно читать захваченные секретные документы. Я убежден, что именно этим обусловлены столь удачные действия Тимошенко — не согласился с ним фюрер. — Пока танки Гота штурмуют кварталы Воронежа, бросьте танкистов 40-го корпуса на Россошь. Пусть, если не окружат хоть кого-нибудь на Среднем Дону, то создадут угрозу оперативным тылам противника.

Согласно сообщениям берлинского радио из штаб-квартиры фюрера, бросок немецких танкистов на Россошь был очень успешен. Танковый батальон майора Вельтмана, не только занял Россошь, но и сумел захватить переправу через реку Калитва. Кроме этого немцами был пленен штаб советских войск в составе двадцати офицеров, преимущественно в звании полковников. Танкисты Вельтмана клялись и божились, что разгромленный ими штаб, был штабом самого Тимошенко, которому по счастливой случайности удалось бежать у них из-под носа на штабной машине.

— Если бы не нехватка горючего, мы бы обязательно догнали и поймали сталинского маршала, но досадное стечение обстоятельств помешало нам это сделать — доверительно говорил Вельтман генералу Брайту, прибывшему в Россошь на следующий день.

Именно его танки помогли окончательно сломить сопротивление советских войск в этом районе и двинуться вдоль Дона согласно приказу Гитлера. В результате удара по Россоши, войска Юго-Западного фронта были расколоты надвое и южная часть войск, потеряла связь со штабом фронта, что находился в это время в Калаче.

Сам фюрер находился в приподнятом настроении. Успешное начало операции «Блау», захват Воронежа и тот факт, что противник стремительно отступает, сыграл с фюрером злую шутку. Потом, он многое бы отдал, чтобы переиграть принятое им решение, но тогда, в начале июля Гитлер изменил развитие плана «Блау». Вместо того чтобы всеми силами продолжить наступление на Сталинград и заняв его повернуть на юг к кавказской нефти, он решил раздробить войска группы армий «Юг», на группу «А» и группу «Б».

Первой под командованием фельдмаршала Листа предстояло, не дожидаясь взятия Сталинграда повернуть на юг, к Грозному, Баку и Новороссийску. Вторая генерал-полковника Вейхса должна была продолжить наступление к Волге, к городу, носящего имя советского лидера.

Подобные действия вызвали несогласие со стороны фельдмаршала Бока, требовавшего неукоснительного соблюдения первоначального плана, но фюрер никого не хотел слушать. Покинув сумрачные болота Восточной Пруссии, он переехал на украинские просторы в районе Винницы, с чудным названием «Вервольф».

Оттуда, по мнению Гитлера, было легче руководить походом на восток и юг, и именно там, он отправил несговорчивого Федора фон Бока на длительное лечение.

События на южной части Восточного фронта позволяли фюреру считать, что дело сделано. Не имея опыта по созданию промежуточных рубежей обороны при отступлении, войска 9-й и 32-й армий Юго-Западного фронта попали под удар 40-го немецкого танкового корпуса в районе Миллерово. Не сумев организовать прочную оборону, советские дивизии были смяты и окружены соединениями 1-й танковой армии в лице 3-го танкового корпуса генерала Маккензена идущими на соединение с танками генерала Гейра.

В результате этих действий левый фланг Юго-Западного фронта окончательно рухнул, что вызвало сильное раздражение со стороны Ставки. В телефонном разговоре с Тимошенко вождь был очень резок.

— Ставка считает недопустимым и нетерпимым, что Военный совет фронта вот уже несколько дней не дает сведений о судьбе 9-й, 24-й, 38-й армий и 22-го танкового корпуса. Ставке из других источников известно, что они окружены и пытаются отойти за Дон, но при этом, ни штаб, ни Военный совет фронта не сообщают какова судьба окруженных войск. Взяты они в плен или сумели вырваться из окружения. В этих армиях находилось, кажется, 14 дивизий. Ставка хочет знать их судьбу, а также, каковы планы фронта по стабилизации положения на стыке с войсками Южного фронта — изрыгала вопросы трубка в руке помертвевшего от напряжения маршала.

— Штаб фронта делает все возможное, чтобы как можно скорее установить полную картину положения в районе Миллерова — с трудом выдавил из себя маршал, смотря поверх лысины замеревшего от страха Хрущева.

— Ставка не может ждать, когда вы установите полную картину. Доложите, что вам известно по окруженным частям на данный момент — потребовал вождь.

— По непроверенным до конца данным в окружение под Миллеровом попали соединения 9-й армии. Соединения 38-й и 24-й армии ведут ожесточенные бои в районе Никольского и Калитвы соответственно. Мы стараемся как можно быстрее восстановить связь с окруженными армиями товарищ Сталин, но пока это не удается.

— В сложившейся обстановке будет правильным изъять 9-ю и 24-ю армию из состава вашего фронта и передать их Малиновскому. Что касается 38-й армии, то вы должны полностью сосредоточить на ней все свои усилия по восстановлению управления и вывести её дивизии к Дону на соединение с войсками 57-й армии, — приказал Сталин маршалу. — В сложившейся обстановке — это максимум, чем Ставка можем помочь фронту. Все остальное — это ваша забота и ответственность, товарищ Тимошенко.

Обрадованный маршал схватился за решение Ставки, как утопающий хватается за соломинку, но все его надежды были напрасными. По злой иронии судьбы, войска, переданные под управление генералу Малиновскому, сумели вырваться из немецкого окружения и сохранили свои дивизии, чего нельзя было сказать об 38-й армии. Под удар немецких войск попало шесть дивизий, из которых пять прекратили свое существование.

Трагедия 38-й армии в купе с неудачей Харьковского наступления стала последней каплей переполнившей чашу терпения Сталина. Он снял маршала Тимошенко с поста командующего, вновь созданного Сталинградского фронта и заменил его генералом Гордовым.

Тем временем командующий Южным фронтом генерал Малиновский, выполняя приказ Ставки, отводил свои армии за Дон, который по замыслу Ставки должен был стать оборонительным рубежом на пути немецких войск. Москва не строила больших иллюзий, что потрепанные войска смогут остановить на восточном берегу Дона немецкую «паровую машину», но считала его серьезным рубежом способным помочь выиграть время для подтягивания и переброски резервов.

Главным центром обороны на нижнем Дону, Ставка не без основания считала Ростов. После декабрьских боев город был основательно укреплен. Подступы к нему прикрывали минные поля, противотанковые рвы и надолбы, а также бетонные укрепления. Все это предполагало, что борьба за город будет долгой и сложной, но этого не случилось.

Не сумев разгромить соединения 9-й и 24-й армии, танковые соединения генерала Маккензена взяли реванш при штурме Ростова. Совершив стремительный рывок с плацдарма у Перебойного 19 июля, немецкие соединения уже утром 22 июля ворвались в пригороды Ростова.

Причина подобного успеха заключалась в том, что наступавшие немецкие дивизии были полностью моторизированы, тогда как обороняющие Ростов части 56-й армии имели в своем составе всего двадцать пять танков, из которых восемнадцать были Т-60 и Т-26. При этом отошедшие к Ростову соединения понесли серьезные потери в предыдущих боях и заняли оборону, не имея возможности, как следует изучить свои участки.

Увязнув в уличных боях, танкисты должны были дожидаться подхода пехотных соединений. С их помощью они смогли взять город штурмом, за два дня сломить ожесточенное сопротивление защитников Ростова.

Особенно упорные бои шли в центре города, где немцам при помощи полевых орудий и штурмовых групп приходилось буквально зачищать каждое здание, каждый дом. Только утром 25 июля, генерал Маккензен сообщил наверх, что Ростов полностью очищен от войск противника.

Сковав противника хоть на время боями под Ростовом, комфронтом сумел отвести войска за Дон, но спасенные от окружения армии имели один, но очень существенный недостаток. Все они были малочисленными и не могли дать полноценный отпор нацеленному на преследование противнику. Общая численность войск Южного фронта не превышала 100 тысяч человек.

Кроме этого, в ходе отступления за Дон, было оставлено противнику все тяжелое вооружение, в основном гаубицы и минометы. В лучшем случае, что могли советские войска противопоставить танкам и моторизованным соединениям вермахта, это сорокапятки и семидесяти пяти миллиметровые орудия.

Впереди у отступающих войск к Кавказу была пролегающая через открытое на многие сотни километров пространство, на котором растянутые колонны были легкой добычей для авиации противника.

Единственным спасением для войск Южного фронта была директива Гитлера о временном изъятии у группы армий «А» двух танковых подразделений и передача их группе армий «Б» для скорейшего взятия Сталинграда, ставшего для фюрера вновь приоритетной целью.

Такое решение давало минимальную передышку, но это было совсем не то, что требовалось. Враг получил возможность безостановочно продолжить наступление к Кавказу, захватывая территорию и ресурсы, затрудняя оборонительные действия.

Именно разгром войск Юго-Западного фронта, оставление Ростова и Новочеркасска без серьезного сопротивления породили знаменитый приказ Ставки за № 227. в нем вся вина была возложена на командование фронтов и вслед за маршалом Тимошенко, был смещен со своего поста и генерал Малиновский.

Многие упреки, сказанные в его адрес Ставкой, были не вполне правомерными, но в любом поражении всегда виновен командир. Родион Яковлевич с честью выпил свою чашу позора, но не сломался и вскоре смог доказать блестящими победами, ошибочность принятого в июле 1942 года решения. Но все это будет потом, а пока фашистские захватчики рвались к Сталинграду, Кубани и Северному Кавказу. Стремясь захватить их нефтяные и хлебные богатства, перерезать движение по Волге и захватить Новороссийск, ставший главной базой Черноморского флота.

Глава V Подготовка «Волшебного сияния» и «Искры»

Артобстрел неизбежное зло при любой осаде, но при осаде Ленинграда большая часть снарядов падали не на оборонительные укрепления советских войск, а на сам город. Сотни и тысячи мин и снарядов еженедельно разрушали жилые районы города, который на всех картах противника обозначался исключительно как Санкт-Петербург. Германский фюрер иного обозначения города на Неве не терпел и не принимал.

— Мы должны безжалостно и бескомпромиссно воевать с большевиками на всех фронтах. Только тогда мы сможем одержать победу над врагом — торжественно вещал Гитлер, приводя в восторг Геббельса и вызывая плохо скрываемое непонимание у Гальдера.

Представитель прусской военной касты откровенно не понимал подобных вывертов Главнокомандующего сухопутных войск Германии. Его душе были ясны и понятны строки военных приказов и директив, издаваемых фюрером, но некоторые из них, в частности приказ о методичном уничтожении городской инфраструктуры Ленинграда, вызывало у Гальдера неприятие и раздражение.

Нет, господин генерал-полковник как истинный ариец и член НСДАП, не испытывал и капли жалости или симпатии к противнику. Просто, после оглушительного провала немецкого блицкрига под Москвой он перестал верить в победу германского оружия, и даже громкие успехи фельдмаршала фон Бока на юге не могли переубедить его.

Чем больше он вчитывался в строчки докладов и рапортов, поступивших в ОКХ с Восточного фронта, тем для него яснее было понятно, что Германия втянулась в затяжную войну, выиграть которую у неё были мизерные шансы.

Пережив позор и унижения от поражения в Первой мировой войне, Гальдер очень боялся, что придет время и с него жестко спросят за те бесчеловечные методы, которыми воевали германские вооруженные силы на территории СССР и других оккупированных стран. И привычные для военных объяснения «нам приказывали, мы делали» вряд ли будут приняты и поняты коммунистами. По этой причине он собрался оставить столь опасный пост начальника штаба сухопутных войск Германии и стал себе позволять, иногда вступать в полемику с фюрером в отличие от покладистого главы ОКВ фельдмаршала Кейтеля.

Подобное поведение рано или поздно гарантировало отставку и Гальдер, даже подготовил себе замену в лице генерал-полковника Цейтлера.

— Лучше быть простым отставником с пенсией и мундиром, чем действующими начштабом ОКХ на скамье подсудимых — рассуждал Гальдер и с ходом его мыслей, в той или иной степени были согласны большинство высших офицеров вермахта.

Свои мысли о неудачах на Восточном фронте были у командующего группой армий «Север» фон Кюхлера и командующего 18-й армией Линдемана. Возможно, они были также у ряда штабных офицеров армии и фронта, но их точно не было у подполковника Герхарда Нейрата, в ведении которого находилась дальнобойная артиллерия, обстреливавшая жилые кварталы Ленинград.

С самого первого дня блокады, на город непрерывным потокам падали бомбы и снаряды, унося десятки и сотни жизней гражданских людей. И если, посылая свои проклятья фашистским стервятникам, ленинградцы точно знали, что за ними стоит рейхсмаршал Геринг, то за снарядами их убивавшими, находился безликий имярек, иногда заменявшийся в качестве адресата Гитлером.

Если бы ленинградцам показали портрет человека, что день за днем разрушает их родной город, то они бы крайне удивились и разочаровались, так как подполковник Нейрат не был ни капли похож на тот образ врага, что был размещен на многочисленных листовках и плакатах того времени.

В его лице не было ничего страшного и звериного, что с первого взгляда выдавало в нем если не отъявленного палача и карателя, то гитлеровца точно. Больше всего он напоминал школьного учителя математики, которым он мог стать, но не стал соблазненный пламенным призывом фюрера вступить сначала в рейхсвер, а затем в вермахт.

Испания, Чехия, Польша, Франция, Югославия, Греция и СССР были главными вехами военной карьеры Нейрата сумевшего за неполные семь лет пройти путь от обер-лейтенанта, до оберст-лейтенанта. Падение Ленинграда, несомненно, дало бы ему новое продвижение по службе, командующий все тяжелой артиллерии генерал Мортинек не один раз говорил об этом, но проклятый оплот большевизма на Балтике никак не хотел капитулировать подобно Парижу, не позволяя подполковнику вкусить блага жизни большей ложкой.

По этой причине он с большим рвением приступил к выполнению приказа верховного командования об уничтожения города на Неве. Подполковник составил специальный план-график обстрела ленинградских кварталов орудиями больших калибров, который выдерживал неукоснительно. Каждый день, он что-то высчитывал, зачеркивал и дописывал на специальных листах ватмана прикрепленных на чертежную доску.

Обстрел и разрушение Ленинграда для подполковника были обыденной работой, в которую он вкладывал душу. Сам Нейрат очень любил свою жену Магду, двойняшек Анну и Марту, сына Георга и почитал своих родителей. Не была чужда ему и сентиментальность, подполковник не мог пройти мимо голодной собаки или брошенных щенят, считая своим долгом помочь им.

Одним словом, подполковник был обычным добропорядочным немцем, умевшим считать каждый пфенниг, откладывая их на нужды своего семейства. При каждом удобном случае он отправлял своего шофера Шойбе в родной Гессен с очередной посылкой. В них было все, что господин подполковник смог найти на оккупированных германских рейхом территориях; продукты, вещи и различные предметы обихода.

При этом многие вещи был взяты у хозяев тех квартир и домов, в которых останавливался штаб-офицер, а некоторые были сняты с людей, которым они были уже не нужны.

Конечно, сам господин подполковник этим не занимался. Он был постоянно занят, да и не почину были подобные изыскания. Этим занимался верный Шойбе, который старался для своего патрона не на страх, а на совесть.

Все, что доставлял шофер семейству Нейрат, фрау Магда принимала на «ура» и как настоящая немецкая жена находила применение, каждой присланной вещи мужем. Даже тем, что имели некоторые дефекты от пуль и штыков.

Одним словом в планомерном разрушении домов города, подполковник видел важную и нужную для себя задачу, решение которой приносило ему ощутимые результаты. При этом судьбами и жизнями миллионов людей, которые погибнут при этом, Герхард Нейрат с легкостью пренебрегал. Ничего страшного. Ведь от мин и снарядов погибали не его родные и близкие и даже не немцы, а недочеловеки. Нации третьего сорта.

Об успехах и неудачах вверенных ему батарей, Нейрат регулярно докладывал генералу Мортинеку. Как честный служака, он никогда не старался приукрасить свои успехи или приуменьшить удачи врага. Его рапорты были точными и емкими, безжалостно оставлявшие за скобками всё лишнее и ненужное.

Подводя итоги второй декады июля, Нейрат был вынужден отметить, что русские начали понемногу, но переигрывать его артиллеристов в контрбатарейной борьбе.

— Генерал Говоров применил против нас простой, но довольно действенный прием. Не имея возможность эффективно бороться с нашими батареями под Санкт-Петербургом, он перебросил морем под Ораниенбаум несколько крупнокалиберных орудий снятых с потопленных нашей авиацией линкоров. Общая численность русских пушек по данным звукопеленгаторов не превышает численности двух батарей, но они доставили серьезные хлопоты тылам наших дивизий блокирующих этот русских плацдарм. Генерал Кнаух звонил в ставку Кюхлера и по личному требованию командующего я был вынужден снять со своих позиций три батареи тяжелых гаубиц для ведения контрбатарейной борьбы на этом направлении — с горечью человека потерявшего кошелек, докладывал Нейрат.

— Действительно примитивный, но действенный прием. Нечто подобное есть в футболе. Когда в решающем матче к форварду приставляют персонального опекуна, тот начинает играть против другого игрока и команда противника теряет сразу двух игроков — усмехнулся генерал, вспомнив былые пристрастия мирной жизни.

— Однако эта хитрость вряд ли поможет Говорову. По приказу фюрера нам уже начали перебрасывать из-под Севастополя тяжелые гаубицы и мортиры. Согласно докладу коменданта Гатчины, первые батареи уже прибыли туда и ждут приказа к месту своего нового расположения — успокоил Мортинек своего подопечного.

— Я смотрел предварительный список тяжелых орудий, которые должны будут поступить к нам. Там не только наши осадные орудия, но также чешские мортиры, французские и русские гаубицы. Этого вполне хватит нам для того, чтобы каждая петербургская улица была опасна при наших артобстрелах, а не отдельные их части как доносят наши разведчики.

— Увы, мой дорогой Нейрат, но вся эта мощь обрушиться не на городские кварталы Петербурга, а на его оборонительные рубежи. Фюрер приказал взять город штурмом и ради этого согласился пожертвовать одной из своих любимых игрушек — самоходной мортирой «Карлом».

— А знаменитую установку «Дору»? Её нам дадут? — с азартом спросил Нейрат, у которого от открывшейся перспективы заблестели глаза, однако момент радости был краток.

— В отношении «Доры» все покрыто мраком, — разочаровал его Мортинек. — Приказ об её участии в штурме Петербурга принимает лично фюрер и по дошедшим до меня сведениям он испытывает определенные сомнения. Слишком много было шероховатостей по использованию «Доры», в Крыму.

— Но применить такой огромный калибр против густо застроенного города сам бог велел. Одним выстрелом «Дора» снесет целый квартал, породит страх и ужас в сердцах русских и принудит их к капитуляции!

— Я полностью согласен с вами, Нейрат. В Крыму орудие применяли исключительно против бетонных фортов, а здесь городские кварталы, по которым просто невозможно промахнуться. Я все это понимаю, но последнее слово за ним — генерал выразительно ткнул пальцем вверх и столь выразительно посмотрел на собеседника, что тот оставил всякие намерения по продолжению дискуссии о «Доре».

Как подлинному профессионалу, подполковнику очень хотелось посмотреть страшное оружие в действии, но столкнувшись с трудностями, быстро отыграл назад. Подобно лисе из басни про виноград, он сделал достойную мину.

— Конечно, жаль, если фюрер не даст согласие относительно участия «Доры», но и без неё мы сможем одержать победу над русскими. Мне кажется, что для введения противника в заблуждение относительно наших наступательных планов следует провести отвлекающий маневр. Устроить — маленькое огненное сияние силами наших осадных батарей — хитро усмехнулся Нейрат.

— Поясните — с интересом произнес Мортинек. За время общения с подполковником, он убедился, что тот может удивить необычным решением.

— Охотно, господин генерал. Я считаю, что следует силами секторов «Б», «Ц» и «Д» провести усиленный обстрел города. Не один час как обычно, а три-четыре часа. Это естественно, вызовет в город панику и переполох. Русские решат, что это преддверие штурма и ошибутся.

— Тогда мы повторим обстрел, затем ещё и когда начнется настоящий штурм, мы захватим их врасплох — быстро подхватил идею Нейрата генерал. — В виду скорого падения Петербурга боеприпасов можно не жалеть, но не боитесь, что генерал Говоров нанесет ответный удар?

— Риск получить сдачу, конечно, есть, однако внимательный анализ всей контрбатарейной борьбы русской артиллерии, говорить о том, что противник испытывает недостаток в снарядах. Как крупного калибра, так и малого калибра. Примерно такая же картина наблюдается и с минами, русские могут ответить, но максимум минут на сорок, сорок пять, не больше — Нейрат достал из сумки блокнот с расчетами, но генерал не стал их смотреть, решив поверить подполковнику на слово.

— И когда вы намерены дать первый концерт?

— Сразу, как только получу ваше одобрение.

— Считайте, что вы его получили, — после короткого раздумья произнес Мортинек. — Будем надеяться, что ваши расчеты окажутся верными.

Ночь с 27 на 28 июля, надолго запомнилась осажденным ленинградцам. Отказавшись от привычного дневного обстрела города, враг обрушил свои смертоносные снаряды на спящий город. Целых три часа, осадные орудия вели непрерывный огонь по жилым кварталам города, безжалостно и методично стирая их с лица земли.

Советские артиллеристы пытались вести ответный огонь, но силы были неравными. Как и предсказывал Нейрат, боезапас ленинградских батарей был ограничен и они не смогли составить конкуренцию батареям противника.

Стремясь хоть как-то повлиять на обстановку, что во многом напоминала подготовку к штурму, генерал Говоров бросил в бой авиацию, но советские самолеты уже ждали. Завязалась отчаянная борьба в воздухе, которая мало чем могла помочь гибнущим под вражескими снарядами ленинградцам.

Всю ночь, все утро и весь день, советские войска ждали наступления противника, но ничего не произошло. От массированного удара врага погибло свыше тысячи человек, и вдвое больше было ранено. Застилая улицы огнем и дымом, горели целые кварталы города, и пожарники не успевали справляться с огнем. Многие из тех, кого миновали взрывы, и осколки вражеских снарядов гибли в пламени или задыхались в их дыму.

Когда о результатах ночного обстрела доложили Жданову, он немедленно позвонил Рокоссовскому и попросил ускорить прорыв блокады.

— Поверьте, Константин Константинович, такого ещё никогда не было с момента начала блокады. Пожарные ещё не закончили свою спасательную работу, но те цифры, которыми мы сейчас располагаем, говорят, что потери среди минного населения исчисляются тысячами. Тысячами! — голос Жданова мгновенно возродил в сознании Рокоссовского образ маленькой девочки, которой он обещал прогнать немцев и сердце героя протяжно заныло.

— Я прекрасно понимаю вас, Андрей Андреевич. Боль и страдания простых ленинградцев для меня очень близки и это не просто слова, — генерал на секунду замолчал, стараясь унять чувства гнева и боли в своей груди. — Со всей ответственностью заявляю, что мы делаем все возможное, чтобы как можно скорее прорвать кольцо блокады и избавить город Ленина от угроз обстрела и бомбежки.

— Спасибо, товарищ Рокоссовский. Ваши слова лучший бальзам для ран ленинградцев, полученных от вражеских обстрелов. Я непременно сообщу им их — обрадовался Жданов и разговор закончился.

Присутствующий при этом разговоре генерал Мерецков в тайне усмехнулся, услышав обещания данные Рокоссовским Жданову. До назначенного на 5 августа Ставкой начала операции оставались считанные дни, а по общему заключению, армии фронта не были готовы к наступлению. Предстоял тяжелый разговор о переносе начала наступления и Мерецков был очень рад тому, что говорить об этом Сталину придется не ему.

Оставаясь командующим фронтом, он с ревностью смотрел на то, как представитель Ставки берет бразды подготовки в свои руки. Причем действует он исключительно по собственному усмотрению, позволяя себе вольность идти вразрез с мнением Москвы.

Для военного, быстро поднявшегося по служебной лестнице благодаря маховику репрессий и самому попавшему в их жернова, подобное поведение было немыслимо. В понятии Мерецкова, чтобы избежать нового ареста, нужно было преданно выполнять приказы сверху и в случае их отрицательного результата иметь причины, на которые можно было свалить неудачу.

Поведение Рокоссовского, пострадавшего от репрессий гораздо больше Мерецкова, откровенно пугало и раздражало комфронта. Его свободное, без малейшего признака на раболепстве общение со Ждановым, его непозволительное упрямство, граничащее с дерзостью в разговоре со Сталиным при обсуждении плана наступления, а также полное в правоте своих действий поведение в штабе фронта.

Однако больше всего, генерала поразил один небольшой, казалось малозначимый факт. Однажды, во время позднего обеда или раннего ужина, он заметил присутствие в кармане френча генерала небольшого пистолета. На вопрос Мерецкого, зачем он его постоянно носит с собой, Рокоссовский прямо и честно ответил: — Чтобы не попасть им в руки живым.

При этом интонация, с которой были произнесены эти слова, говорила, что под термином «им» генерал подразумевал как гитлеровцев, так и своих чекистов.

Подобное открытие потрясло Мерецкова и поначалу, он с радостью в душе списал все это на разговорный пафос, однако его ежедневное общение с Рокоссовским заставляли его отказаться от подобного вывода. Генерал не кривил душой и не пугался даже в разговоре с вождем, отстаивая правильность своих убеждений.

Когда Сталин позвонил в штаб фронта и спросил Рокоссовского о планах наступления, Кирилл Афанасьевич также присутствовал при этом разговоре. Чувствительная телефонная мембрана позволяла ему хорошо слышать, что говорил Сталин своему представителю. Будь он на месте Рокоссовского, на вопрос о том, сколько следует наносить ударов, он бы давно согласился с вождем, но красавец литвин был сделан из другого теста.

— Я по-прежнему считаю, товарищ Сталин, что нам следует наносить два удара. Это значительно расширит фронт прорыва обороны врага и затруднит противнику нанесения контрудара по нашим флангам.

— Вы упрямый человек, товарищ Рокоссовский, — недовольно квакнула трубка, — может вам стоит ещё раз хорошо подумать?

— В нашем положении товарищ Сталин — это непозволительная роскошь — отрезал генерал, чем привел в ужас сидящего за столом Мерецкого.

— Вы, хорошо подумали? — почти, что по слогам спросил вождь.

— Да, товарищ Сталин — немного глухим от напряжения голосом ответил ему Рокоссовский, и в разговоре возникла напряженная пауза. Мерецков был уверен, что после этого, вождь немедленно отзовет своего представителя, но этого не произошло.

— Два удара сильно ослабят наступательные способности фронта. Если вы надеетесь на то, что мы сможем дать вам дополнительное количество танков, то жестоко ошибаетесь. Все наши резервы задействованы на других направлениях! Мы не сможем дать вам Т-34 и КВ с КВ-2 — голос Сталина был недовольным, но в нем не было прежней непреклонности и безапелляционности. Вождь пытался растолковать Рокоссовскому побуждавшие его к действиям причины и это, обрадовало и одновременно огорчило генерала.

Ещё со времен обороны Москвы, он заметил за Сталиным следующую тенденцию. Чем хуже шли дела, тем мягче становился он в разговорах с военными, а когда дела шли в гору, становился требовательным к ним.

— Хорошо, товарищ Сталин, согласны получить помощь «Матильдами» и «Валентинами» — пошутил генерал, и вождь оценил его слова.

— То, что представитель Ставки шутит — это хороший признак. Но если серьезно, товарищ Рокоссовский, вы уверены, что сможете прорвать оборону врага сразу на двух направлениях, без поддержки средних и тяжелых танков? Как вы это намерены делать без откровенного шапкозакидательства?

— При помощи артиллерии, товарищ Сталин. Очень надеюсь, что сто двадцать стволов на километр помогут нам прорвать оборону врага — твердо заявил вождю Рокоссовский и в разговоре, вновь возникла пауза.

— Думаю, что если количество орудийных стволов будет увеличено до ста пятидесяти, ваша уверенность увеличиться ещё больше? — неожиданно для генерала спросил Верховный.

— Вы совершенно правы, товарищ Сталин, она ещё больше увеличиться, но при условии наличия двойного боезапаса.

— Да, вам палец в рот не клади, откусите — хмыкнула в ответ трубка. — Хорошо, мы поможем вам и артиллерией и боеприпасами, но при этом должны быть уверены, что оборона врага будет прорвана и Ленинград будет деблокирован.

— Можете не сомневаться, двойным ударом оборона врага будет прорвана. Блокада будет снята, однако для этого, в связи со сложившимися обстоятельствами, я прошу вас о переносе начала наступления на десять дней.

Слова Рокоссовского вызвали прилив удивления и непонимания у находившегося в комнате Мерецкова. Зачем, получив добро на проведение собственного плана, нужно было дергать начальство за усы, заговорив о переносе наступления! Правильнее и разумнее было бы говорить об этом потом, но Рокоссовский упрямо шел напролом. Комфронта с ужасом и неким подобием на злорадство ожидал гневной реакции Верховного, однако она не последовала.

— Я недавно говорил, со Ждановым, фашисты как с цепи сорвались. Обстреливают город так, как не обстреливали его при штурме в сентябре. Город несет большие потери в людях, товарищ Рокоссовский — казалось, что вождь пытается, пробудить в сердце собеседника жалось к попавшим в беду людям, но генерал твердо стоял на своем.

— Я тоже говорил с Андреем Андреевичем и твердо обещал ему сделать все для скорейшего снятия с города блокады. Снятие блокады, товарищ Сталин, а не для её очередной попытки. Причины, побудившие меня просить вас об этом не только ваше обещание помочь с артиллерией. У нас очень большие трудности с путями подвоза, как артиллерии и боеприпасов, так и людского пополнения. Инженерные службы фронта работают над её разрешением. Люди делают все возможное и невозможное, но начать наступление к назначенной дате во всеоружии мы не успеваем — честно признался Рокоссовский и собеседник его услышал.

— Хорошо, товарищ Рокоссовский, будем считать, что Ставка согласилась с вашим предложением о переносе наступления — с явной неохотой произнес вождь. Было слышно, что он, что-то пишет на бумаге, а затем задал новый вопрос.

— С вашим предложением по поводу двух ударов мы определились. Однако нам неясно как вы намерены использовать в операции «Искра» силы Ленинградского фронта. Генерал Говоров стоит за нанесение отвлекающего удара на одном из участков фронта. Каково ваше мнение по этому поводу?

— Полностью согласен с тем, что контрудар нужен, но не в качестве отвлекающего, а второстепенного удара. Поэтому наносить его надо не в начале операции, а в её средине, когда будет ясно, где и как следует сковать живую силу и технику противника. На начальном этапе операции, помощь Ленинградского фронта может проявиться в поддержке нашего наступления своей авиацией. Немцы наверняка попытаются захватить превосходство в воздухе и каждый присланный ими самолет, не останется без дела — сказал Рокоссовский, вспомнив вражескую «карусель» в небе над Севастополем.

— Ваша озабоченность прикрытием с воздуха нам ясна и понятна. Однако тот факт, что вы ещё не определились с местом и временем проведения войсками Ленфронта наземной операции вызывает откровенное непонимание. Вы, что думаете, противник позволит вам спокойно выбирать во время операции!?

— Мы с генералом Говоровым уже определились, какими силами он будет нанесен. Все зависит от того как быстро мы сможем взять Синявино и выйти на восточный берег Невы, товарищ Сталин. Тогда станет окончательно ясно, куда следует наносить удар из района Колпино, в сторону Мги или на южном направлении.

— Будем надеяться, что вы вовремя сможете разобраться с этим вопросом, и ваше ожидание не сыграет на руку противнику. До свиданья — протянул Сталин и повесил трубку.

— Ставка согласна с вашим предложением относительно двух ударов? — требовательно уточнил Мерецков, хотя по обрывкам разговора он все прекрасно понял. Подобная привычка уточнять, появилась у него после знакомства с сотрудниками Лубянки.

— Да, товарищ Сталин дал добро, обещал помочь с артиллерией и согласился перенести дату наступления на десять дней — Рокоссовский вынул из бокового кармана кителя платок и промокнул им вспотевший лоб.

Этот жест болезненно уколол сознание Мерецкова. Правда, не столь своей «барственностью» как он это потом назвал, сколько тем, что говоря с вождем, Рокоссовский сильно волновался, но сумел отстоять собственные взгляды. Смог ли бы он также твердо вести себя в разговоре со Сталиным, Кирилл Афанасьевич был неуверен.

Закончив переговоры со Ставкой, и отказавшись от предложенного Мерецковым обеда, Рокоссовский взял с собой генерала Орла и сразу выехал в район Гайтолово. Там ему предстояло получить ответ на один очень важный вопрос, смогут ли советские танки атаковать врага на просторах от речки Черной до Синявино или нет.

Соблюдая правила конспирации, отправляясь на передовую, генералы одевали, простую командирскую форму без знаков различия. Менялись документы, машины и даже сапоги, одним словом любая мелочь, которая могла выдать высоких гостей.

Конечно, было проще оставаться в штабе и вызвать к себе на доклад командира танковой бригады подполковника Шкрабатюка, но война давно приучила Рокоссовского доверять собственным глазам, а не бравым докладам.

По этой причине генерал сам отправился в расположение бригады, чьи танки должны были поддержать атаку цепей пехоты.

— Ну, что, Спиридон Васильевич, пришли твои командиры к общему мнению? — спросил Шкрабатюка Орлов, вместе с Рокоссовским с интересом разглядывая полигон на котором танкисты отрабатывали маневры вместе с пехотинцами.

— Пришли товарищ генерал. Пройдут наши танки до Синявино — уверенно заявил Орлу комбриг.

— Вот вы говорите, пройдут, товарищ подполковник, а у немцев, на трофейных картах эта местность обозначена как непроходимая для танков, — вступил в разговор Рокоссовский, для наглядности развернув перед танкистом карту, добытую ему разведчиками. — Карта свежая, пять дней назад была по ту сторону реки.

Предъявленный аргумент был очень весом, но он не смутил комбрига: — Дураки, немцы, товарищ командир. Пройдут мои танки, я в этом уверен.

— Не всякая лихость в дело, — покачал головой Рокоссовский. — Почему так уверены?

— Потому что сам лично объездил эти места и могу твердо сказать, что пройдет не только Т-50 с «бэтешкой», но и Т-34.

— Загибаешь насчет тридцатьчетверки, Спиридон Васильевич — не поверил комбригу Орел.

— Это легко проверить товарищ генерал. Вон мой танк стоит, поедим, посмотрим, чья правда — предложил Шкрабатюк.

— Давайте, — откликнулся Рокоссовский, — но только поедем не только по полигону, где вам каждая кочка и взгорок знаком, а так куда товарищ генерал скажет.

— Как скажите, товарищ командир — согласился комбриг, принимая Рокоссовского за въедливого штабного офицера. По приказу подполковника экипаж покинул машину и вскоре танк двинулся вперед. На месте механика сидел сам Шкрабатюк, командирское сидение занимал Орел, а Рокоссовский сидел рядом с ним, строго соблюдая субординацию.

Комбриг оказался прав. Тридцатьчетверка уверенно проходила все те места, по которым Орел заставлял её проехать. Когда танк остановился, генерал первым спрыгнул на землю и от души пожал комбригу руку.

— Спасибо за работу, Спиридон Васильевич, убедил.

— Скажите, а «Валентайн» или «Матильда» также смогут пройти? — спросил спрыгнувший с брони Рокоссовский.

— Валентин точно пройдет, а вот Матильде сюда лучше не соваться. Завязнет, как пить дать, завязнет.

— Что совсем-совсем не стоит? Ведь такая сила. Броня чуть хуже, чем у Клима — продолжал настаивать Рокоссовский.

— Завязнет, ваша Матильда по ту сторону речки, товарищ командир — бросил комбриг, недовольный навязчивостью собеседника. Сразу видно «штабная крыса», никогда в танке не ездил в отличие от Орла, а туда же. — Огнем она ещё может и поможет оборону вскрыть, а дальше от неё толку нет. Через каждые полчаса придется останавливаться и гусеницы ломом прочищать.

— А если боковушки снять? — предложил Рокоссовский.

— То через каждый час, — отрезал Шкрабатюк, — не наша эта машина, товарищ командир.

— Хорошо, убедили, Спиридон Васильевич, — улыбнулся танкисту Рокоссовский и пожал ему руку. — Очень надеюсь, что ваши танки на той стороне не оплошают. Успехов.

— Я тоже на это надеюсь — сдержанно молвил Шкрабатюк, и гости удалились.

Было уже поздно, когда Рокоссовский прибыл в район рабочего поселка № 8, где планировалось нанесение второго удара. Верный своему принципу не сидеть в штабе, а потрогать все своими руками, генерал не стал останавливаться в штабе дивизии и сразу отправился на передовую, в расположении 365-го стрелкового полка.

Совершая подобные действия, Рокоссовский не только желал увидеть своего недавнего протеже — капитана Петрова, чей полк находился на самом острие планируемого удара. Согласно последним сведениям разведчики полка захватили важного языка и не успели его отправить в штаб фронта.

Им оказался майор инженерных войск Карл Магель, прибывший в Синявино по делам службы. Завершив инспекцию оборонительных рубежей Липки, рабочего поселка № 5 и Синявинских высот, он собирался вернуться в штаб генерала Линдемана, когда попал в руки советской разведгруппы.

Попал довольно банально. При возвращении из Липки его машина сломалась, не доезжая до рабочего поселка № 5, и майор был вынужден заночевать на хуторе, превращенном немцами в опорный пункт обороны. Командир обороны обер-лейтенант угостил высокого гостя, чем бог послал, от чего Магель стал часто бегать в туалет, где его и взяли разведчики майора Сидоренко.

Доставленный за линию фронта он дал довольно ценную информацию, но начальник разведки был опытным военным и сразу почувствовал, что пленный что-то не договаривает.

— Темнит он, Георгий Владимирович, чувствую не все гад говорит, что знает — уверял Сидоренко начштаба полка Петрова. — Помоги, его расколоть.

— Опять! — возмутился Петров, недовольный тем, что его привлекают к жесткому допросу пленного.

— Ну, надо, Владимирович. Вот как надо! — капитан провел ладонью по горлу. — Ну что тебе стоит Чингисхана показать, а он расколется! Точно расколется.

— Иди ты знаешь куда! — взбрыкнул Петров, но майор вцепился в него словно клещ и тот сдался.

Все дело заключалось в том, что сочетание азиатской внешности Петрова и его знание немецкого языка сильно сбивало пленных с толку, а когда тот придавал своему лицу зверский вид, они были готовы на все, только бы прекратить с ним беседу.

Магель не был исключением. Четкий прусский говор в сочетании с ликом допрашиваемого сильно сбил его с толку, а когда выяснилось, что Петров бывал в родном для майора Нюрнберге, тот почувствовал себя неуютно. Азиат так уверенно называл улицы города и их достопримечательности, что немец сразу поверил его словам, хотя Петров видел Нюрнберг исключительно мельком, когда летом тридцать восьмого возвращался из Парижа домой.

Видя, что пленный доведен до нужной кондиции, не дожидаясь знака Сидоренко, капитан решительно взял быка за рога.

— Я внимательно прочитал все ваши показания господин Магель. В описании ваших оборонительных рубежей вы довольно откровенны для германского офицера, но на этом ваша полезность для меня кончается. Все сказанное вами в большей части нам известно и оно не добавляет нам ничего нового — холодно молвил Петров, небрежно бросив на стол листы допроса Магеля.

— Но мне больше нечего сказать, господин капитан! — голос пленного был абсолютно искренен, но он не произвел на Петрова никакого впечатления.

— Мне очень жаль, он это — капитан ткнул пальцем в листы, — не дает вам право быть отправленным в лагерь для пленных. Поэтому вы будете расстреляны через двадцать минут. Если у вас есть разумное последнее желание, я готов его исполнить.

Петров говорил эти страшные слова спокойным, несколько уставшим голосом, чем ещё больше нагонял страха на немца.

— Вы шутите, господин капитан — начал Магель, но собеседник жестко его оборвал.

— Если собираетесь говорить о правах военнопленных, то со мной это не работает — специально подчеркнул Петров. — В начале июля сорок первого года, моя жена и дети были захвачены вашими солдатами в Риге и в тот же день их расстреляли как членов семьи командного состава.

Говоря эти страшные слова, Петров был недалек от истины. Его жена действительно оказалась на временно оккупированной территории германскими войсками, но сумела избежать ужасной участи, так как по национальности была латышкой. Однако семья его хорошего друга Гоши Кравца была полностью убита, включая двухлетнего ребенка и в этом случае, капитан Петров говорил от их имени.

— Когда я узнал об этом, то поклялся отомстить за них, убить по сорок немецких солдат за каждого члена моей семьи. Вы тридцать девятый в моем списке. Первых двадцать пять я убил в бою, остальные были попавшие в мои руки пленные, — безучастным голосом судьи изрек свой вердикт капитан. — Каждому из них я предлагал выбор смерти; от пули или от клинка. Мой род ведет свое начало от сыновей Чингисхана и умереть от фамильного кинжала большая честь. Итак, каков ваш выбор господин Магель?

— Зачем вы говорите мне эти страшные вещи, которые вы не имеете права делать со мной как с военнопленным!? — взвизгнул немец.

— Для того чтобы вы как можно лучше почувствовали то, что испытала моя семья, когда их ставили под пулеметы на рижском взморье — жестко ответил Петров. — А что касается статуса военнопленного, то я уже сказал вам — забудьте об этом. Вас здесь попросту нет, и не было. Ни мой помощник, — капитан небрежно щелкнул пальцем, в сторону сидящего в углу майора Сидоренко, — ни один боец моего батальона, не посмеет перечить моей воле.

От этих слов немецкого майора пробил озноб. За считанные секунды, учтивый и сдержанный азиат, рассуждавший о Шиллере и Гете, восхищавшийся красотами Нюрнберга, превратился в средневекового деспота, чья логика поступков не подчинялась законам европейской цивилизации.

— То, что вы говорите дикость недостойная цивилизованного человека — залепетал пленный, но капитан только гневно повел бровью, и слова застряли в его горле.

— Не вам говорить о дикости, на чьих руках кровь невинных людей.

— Я никого не убивал! — воскликнул Магель и для вящей убедительности попытался встать, но предательская слабость в ногах помешала ему сделать это.

— Для закона кровной мести это не имеет никакого значения. Вам как потомку древних тевтонов должны хорошо знать такие вещи.

С каждым сказанным капитаном словом глаза у пленного стремительно вылезали из орбит, а лицо неудержимо бледнело. Приближался, как цинично называл его майор Сидоренко — момент потрошения.

— Вы не назвали свой выбор смерти, поэтому я сделаю его за вас сам. Есть ли у вас последнее желание, майор? Если хотите, напишите прощальное письмо своей супруге, — капитан учтиво положил перед пленным листок бумаги, карандаш и уставился на него пристальным немигающим взглядом. — Слово офицера, что сделаю все, чтобы оно попало в руки адресата.

Поданная Магелю бумага была условным знаком, для не проронившего во время беседы ни слова майора Сидоренко. Выждав положенное время, он заговорил с Петровым и тот, не отрывая от пленного полного превосходства взгляда, покачал головой.

— Мой помощник, почему-то считает, что вы можете знать что-то важное, но я уверен, что он ошибается. Ведь у вас простого майора инженерных войск нечего нам сообщить особо ценное, что могло бы спасти вашу жизнь — речь Петрова текла спокойно, буднично и также буднично он достал из кобуры «Вальтер» и ловко загнал патрон в ствол. Время разговоров кончилось. — Я убью вас из своего любимого трофея, взятого в честной рукопашной схватке. Если хотите, можете помолиться, я подожду.

Вид изготовленного к стрельбе пистолета переполнил чашу страдания майора Магеля.

— Нет! Нет! Мне есть, что вам сказать! Есть!! — выкрикнул немец, но его слова никак не повлияли на выражения лица Петрова.

— Если вам есть, что сказать говорите быстрее, если нет — то примите смерть с осознанием того, что вас убьет потомок великого рода — капитан встал и направил дуло пистолета на Магеля.

— В район деревни Безрукавки ожидается прибытие орудия очень большого калибра! Это очень большая пушка, очень большая! Калибр снаряда не меньше полуметра! Для неё приказано приготовить специальную площадку и склад для хранения боеприпасов к ней. Запишите, что это я вам сказал! — потребовал немец, но его слова вновь не тронули Петрова.

— Подойдите к карте и покажите, где находится то место, о котором вы говорить — потребовал он, не выпуская пистолета из рук.

Затравлено глядя на узкоглазого мучителя, Магель подошел к карте и судорожно ткнул в карту пальцем.

— Вот это место! Сюда должно прибыть это орудие для обстрела ваших позиций.

— Позиций или города? — немедленно уточнил Петров.

— Позиций. Точнее Пулковскую высоту! Запишите, что это я вам сказал — настаивал Магель, тыча пальцем в листок бумаге.

— Запишем, запишем — пообещал немцу Сидоренко, хорошо понимавший немецкий язык. Кивнув в знак благодарности Петрову, он приступил к основательному потрошению пленного. Интуиция разведчика его не обманула.

Когда Рокоссовский приехал, протокол допроса уже был составлен по всей форме и капитан с гордостью положил листы с важными сведениями перед генералом.

— Если это правда, то немцы готовят штурм Ленинграда. Знакомый шаблон. В Крыму они тоже хотели взять Севастополь при помощи таких больших калибров, но не получилось — сказал Рокоссовский, ознакомившись с протоколом допроса. — Спасибо за сведения майор, я думаю, в штабе фронта разберутся с ними, а пока давайте вернемся на нашу грешную землю. Что дало наблюдение за передовой противника? Есть признаки того, что немцы ждут нашего наступления, капитан?

Комполка майор Ерофеев временно отсутствовал в штабе, и ответ приходилось держать капитану Петрову.

— В том, что они опасаются возможности нашего наступления, я не сомневаюсь. Лето — самое удобное время для любого наступления и визит этого Магеля наглядное подтверждение этому. То, что ждут нашего наступления в полосе нашего полка и дивизии, далеко не факт. Нет ни одного весомого признака указывающего на появление свежих подразделений на передовой врага.

— Так уж и ни одного? — усомнился Рокоссовский.

— Здешняя оборона врага состоит из опорных пунктов, товарищ командир. Много людей без увеличения их размеров в них не разместишь, да и болотистая почва к этому не располагает. Главные силы немцев в районе Синявино, которые они перебросят с началом нашего наступления.

— С немецкой обороной ясно. Будем считать, что вы правы и немцы нас не ждут. Огоньком для прорыва переднего рубежа обороны мы вас поддержим. В том, что оборону прорвете, не сомневаюсь, а вот как быстро до Синявино дойдете и долго будете его брать? Много времени Линдеман вам не даст — предупредил Петрова генерал.

— До Синявино дойдем, а вот чтобы быстро взять его с высотами ещё огоньку потребуется. Не говоря о том, чтобы пробиться к Неве и не дать врагу вырваться из Шлиссельбурга.

— И много вам огонька нужно будет для этого, и какого? — быстро уточнил Рокоссовский. Согласно плану предложенному Мерецковым, поддержка артиллерии наступающих порядков пехоты предполагалась в первые дни наступления и только. Рокоссовский категорически не был с этим согласен, и ему важно было услышать аргументы нижестоящего звена.

— Согласно показаниям пленного, высоты хорошо укреплены противником и без поддержки артиллерии, взять их сходу никак не получится. Даже, если мы прорвем оборону немцев к концу первого дня и выйдем к дороге соединяющую пятый поселок с Синявино, рассчитывать на удачный фланговый удар не приходится. Немцы просто так высоты не отдадут. Обязательно понадобятся минометы и «полковушки».

— Хорошо, что-нибудь ещё? — Рокоссовский заметил искру смущения в глазах новоявленного «Чингисхана», — говорите, не стесняйтесь.

— Для прорыва обороны противника можно попробовать поставить дымовую завесу при помощи спецсредств. Немцы против нас такие снаряды применяли и вполне удачно. Главное, чтобы знать направление ветра и правильно её поставив можно без особых потерь дойти до передних окопов. Кроме того, учитывая, что некоторые оборонительные сооружения противника сделаны из торфа, можно попытаться поджечь их при помощи ранцевого огнемета. В сорок первом, немцы в Псковском Уре так наши доты брали.

— Хорошо мыслите, капитан. Обязательно постараюсь претворить ваши предложения в жизнь — Рокоссовский быстро стал строчить в походном блокноте.

— Да, я ознакомился с выдвинутыми против вас обвинениями в августе сорок первого года, товарищ Петров и нашел их полностью лживыми и необоснованными. Мною отдан приказ о пересмотре дела и восстановлении вас в прежнем звании. Поздравляю вас — Рокоссовский протянул собеседнику руку.

— Спасибо, товарищ командир — ответил Петров, из всех сил стараясь сохранить на своем лице видимость спокойствия.

Генерал-лейтенант был способным учеником у товарища Сталина, считавшим, что получивший перед боем заслуженное поощрение человек будет сражаться с удвоенным упорством, чувствуя себя обязанным начальству.

Глава VI Я убит подо Ржевом, в безымянном болоте

Перенос начала любого наступления опасен не только законным недовольством и гневом высокого начальства. Он также опасен тем, что в оставшееся время противник сумеет обнаружить ваши приготовления и встретит вас, что называется во всеоружии. А то и того хуже, вдруг выясниться, что он сам собрался наступать как раз в те дни, на которые была получена отсрочка и все ваши прежние планы рушатся как карточный домик от дуновения ветра. Или вдруг в дело вступает третья сила, которая так подло и цепко вклиниться в шестеренки вашего механизма, что вместо ожидаемой прыти, он едва-едва работает.

Командующий Западным фронтом генерал армии Жуков сумел добиться от Сталина разрешение передвинуть начало наступления с 30 июня на 2 августа, найдя нужные для вождя аргументы, несмотря на недовольное ворчание Василевского. Новый начальник Генерального Штаба сразу усмотрел в действиях комфронта примитивную хитрость. Зная готовность немцев биться за Ржев, он решил первым пустить в наступление Калининский фронт генерала Конева и получить пусть небольшую, но фору.

Армии соседнего фронта своими наступательными действиями должны были на время отвлечь внимание противника и тем самым помочь Жукову нанести свой сокрушительный удар. Замысел был по своему правилен, но все хитрости комфронта пошли насмарку из-за погоды. Три дня перед наступлением в районе Погорелого Городища шли проливные дожди и когда, пришла пора, идти в наступление, советским солдатам пришлось бороться не только с противником, но ещё и с непроходимой грязью и лужами по ту сторону реки Держа.

Мощная артподготовка, что началась ровно в 6 часов утра и длилась полтора часа, застала противника врасплох. Мины и снаряды уверенно накрывали всю переднюю линию немецкой обороны, разрушая траншеи, уничтожая ходы сообщения, подавляя огневые точки. Особенно сильно нагнали страху на врага залпы гвардейских минометов, феерично завершивших артиллерийскую канонаду советских войск. От каждого разрыва реактивного снаряда земля тряслась, наводя страх и ужас немецких солдат первой линии обороны.

Удар по позициям врага был такой сокрушительной силы, что когда штурмовые отряды на подручных средствах, лодках и паромах бросились форсировать реку Держа, противник оказывал им разрозненное сопротивление. Высадившись на противоположный берег, советские воины быстро и уверенно стали захватывать опорные пункты немецкой обороны.

Благодаря умелым действиям одной из штурмовых групп удалось захватить железнодорожный мост через реку Синяя и предотвратить его взрыв. Охрана моста не успела привести в действие многокилограммовые мины расположенные на бетонных опорах моста благодаря смелости и отваги советских воинов. Смелыми и решительными действиями они смогли нейтрализовать охрану, а затем, ворвавшись на мост, перерезали провода у заложенных врагом мин.

Не подвели и штурмовые группы полка майора Любавина. Наступая вместе с танкистами майора Собакевича, штурмовые отряды быстро прорвали оборону врага, и вышли в тыл немецкому гарнизону, оборонявшему Погорелое Городище. Под прикрытием танкового огня они принялись громить опорные точки вражеской обороны, а там где поддержка танков была невозможна, уничтожали солдат противника в рукопашной схватке.

Многие командиры танков в пылу боя пренебрегали опасностью и, высунувшись из башни для лучшего обзора, руководили стрельбой своих машин.

Столь смелые действия дали свои результаты. После ожесточенного трехчасового сопротивления, немецкий гарнизон Городища большей частью был уничтожен, а его остатки сдались в плен. К вечеру первого дня наступления были захвачены Курьково, Матюгино, Старое и Раково. Оборона 46-го танкового корпуса немцев под напором сил 31-й и 20-й армии рухнула, что стало неприятным сюрпризом для генерала Моделя, уверенно отбивавшего атаки армий Калининского фронта на подступах к Ржеву.

В начале, он колебался, надеясь, что корпус сможет удержать свои позиции, но вечерние доклады полностью похоронили эти иллюзии. Модель моментально понял всю опасность, нависшую над всей Ржевской группировкой 9-й армии, и отдал приказ о немедленном возвращении отправленных под Демянск войск.

Видя, что оборона переднего края полностью рухнула и, стремясь спасти положение, он настоял на том, чтобы войска отправлялись не по железной дороге или автомобильной автостраде, а на транспортных самолетах Ю-52, в район Сычевки.

Одновременно с этим, Модель приказал остаткам 46-го корпуса отступать к рекам Гжать и Вазуза, на берегах которых планировалось создать новую линию обороны. Туда же, с согласия фельдмаршала Клюге были отправлены три бронетанковые дивизии 9-й армии, которые должны были отправиться под Ростов.

К концу второго дня наступления, оборона противника была прорвана на фронте 20 километров и в глубину на 30 км. Преследуя отступающего противника, передовые соединения вышли к рекам Гжать и Вазуза, где вступили в бой с подошедшими резервами врага и занявшим оборону остатками 46-го корпуса.

Наступавшие вместе с пехотинцами танкисты генералов Гетмана и Соломатина смогли прорвать наспех созданную оборону врага, и в нескольких местах переправившись на западный берег реки Вазузы создали плацдармы. Вместе с ними, передовые части 31-й армии вышли на подступы к Зубцову. Создались благоприятные условия для наступления на Сычевку и Ржев, но тут сыграла свою роковую роль погода.

Проливные дожди сделали непролазными дороги для артиллерии и машин с боеприпасами, горючим и продовольствием. Захватившие плацдарм войска были вынуждены перейти к обороне. Пока автомобили отчаянно боролись с раскисшими дорогами, мужественно продвигаясь вперед, враг получил столь важную передышку.

Ровно сутки хватило немцам, чтобы подтянуть резервы, создать прочную оборону и 6 августа нанести мощный контрудар. Завязались ожесточенные встречные бои, в которых селения по несколько раз переходили из рук в руки. Благодаря стойкости и мужеству советских солдат, враг не смог ликвидировать их плацдармы. Все они не только остались в руках советских войск, но даже взятие Зубцова после ожесточенного боя — было «лебединой песней» наступления Западного фронта на Ржев.

Во встречных боях его танковые корпуса понесли серьезные потери, которые поставили жирную точку на наступательных планах генерала Жукова. Неожиданным соперником грозных КВ и Т-34 были совсем не привычные панцеры 3 и 4 типа, которые советские танкисты легко громили во встречном бою. Танковый кулак генерала Жукова наткнулся на новинку немецкого танкопрома — самоходные орудия «Штурмгешюц», поступившие в танковые дивизии вермахта. Их 75 мм орудия успешно поражали советские танки на расстоянии в километр.

В ожесточенных боях на подступах к Карамзино, майор Любавин лично наблюдал, как внезапно появившиеся самоходки врага одним за другим выбивали танки с красными звездами, ведущие за собой в атаку цепи пехоты.

За время боев состав полка Василия Любавина заметно поменялся. Те танкисты и те пехотинцы, что в начале сражения, лихо наступали сидя на броне танка и в нужный момент грамотно поддерживали друг друга огнем, давно выбыли из строя. С большим трудом, благодаря оставшимся старожилам, экипажи танков и прибывшее на замену пополнение находили общий язык и продолжали атаковать врага в общем строе.

Карамзино было важным транспортным узлом на пути к Сычевке, и взять его было крайне важно. Лишившись его, немцы должны были отступить к топким берегам Вазузы, где держать оборону было очень сложно.

Подразделения полка Любавина наступали вместе с танковым батальоном, где большинство машин составляли средние и тяжелые танки. Казалось, что ничто не сможет советским солдатам взять Карамзино с наскока и дальше продолжить преследование врага, но тут в дело вмешались пятнистые «шмакодявки».

Неизвестно почему вместо того чтобы вести огонь из засады или какого-либо иного прикрытия, они выкатились на открытую местность и открыли огонь.

Вначале, Любавин не придал их появлению большого значения, решив, что — это шаг отчаяния со стороны противника, пытающегося любой ценой, помешать наступлению советских танков на Карамзино. Однако дальнейшие события, заставили его кардинально поменять свое мнение.

Огонь самоходок нанес серьезный урон рвущимся в наступление советским танкам. Ранее отступавшие с поля боя, попав под огонь зенитных 88 мм орудий, теперь они выходили из строя от попаданий снарядов немецких самоходок. Причем эти попадания были опасны для советских танков не только, когда они поражали их борта, но даже когда попадали в бронированный лоб машин.

Тяжелым сердцем, сжав бинокль руками и нещадно костеря неизвестно откуда взявшиеся у врага быстрее и подвижные штурмовые орудия, Василий смотрел, как они безжалостно кромсают броню тяжелых и неповоротливых «Климов». Почти каждый второй снаряд, выпущенный немецкими самоходками, либо выводил танк из строя, либо наносил ему повреждение, либо косил бегущие за танком цепи пехоты. При первых выстрелах солдаты моментально залегли, и снова поднять их в атаку было очень трудным делом.

Немного в лучшем положении были тридцатьчетверки и остальные легкие танки. Обладая большей подвижностью и маневренностью, они временно избегали попаданий вражеских снарядов, но когда это случалось, машины гибли безвозвратно.

Ответный огонь советских танкистов также наносил урон противнику. Остановившись, они смело вступали в единоборство с противником, но общий счет потерь боевых машин был в пользу немцев. К тому же эти потери были неравнозначными по своей ценности.

Стремясь хоть чем-то помочь наступающим танкистам, Любавин попытался по радио связаться с приданым полку гаубичным дивизионом, чтобы артиллеристы своим огнем накрыли зловредный вражеский заслон. Однако для выполнения этого приказа нужно было время, к тому же связь постоянно «барахлила». Командир дивизиона постоянно переспрашивал Любавина, и вражеские самоходки продолжали свое черное дело.

Неизвестно чем бы закончился этот бой, если бы в него не вмешалось звено штурмовиков «Ил-2». По чьей милости, начальства или счастливого случая они оказались в этом квадрате и, обнаружив скопление вражеской бронетехники, смело её атаковали.

Их пули и снаряды разрушительным градом обрушились на немецких танкистов, которые не выдержали удар с воздуха. Уже после первого же захода штурмовиков, самоходки дружно развернулись и покинули поле боя, хотя потери от огня советских летчиков были не столь уж велики.

Сидевшие за штурвалами «Илов» пилоты не имели достаточного опыта точной стрельбы неуправляемыми реактивными снарядами, но даже этого оказалось достаточным, чтобы испугать фашистских танкистов. Мощные разрывы снарядов вблизи самоходок сильно воздействовали на нервы немецких танкистов, и они отступили, удовлетворенные тем, что сократили численность атакующих сил противника.

В этот день советские солдаты смогли достичь Карамзино и в ожесточенном сражении выбить засевших в селении немцев. Однако об их преследовании и продвижении дальше, не могло быть и речи. Слишком серьезными были потери от боев с противником.

Однако не только «Штурмгешюц», доставил много проблем для советских наступающих соединений. Не менее неприятным сюрпризом было появление у немцев 75 мм противотанкового орудия ПАК-97/38. Его снаряды в отличие от прежних «дверных колотушек» могли пробивать броню советских машин на расстоянии километра и также как штурмовые орудия снимали свой процент в борьбе с механизированным корпусом генерала Соломатина и Гетмана.

Все эти «сюрпризы» помогли немцам остановить наступление советских дивизий на топких берегах Вазузы. С каждым днем встречные бои приобретали черты позиционного сражения. Идущая вместе с танками пехота несла неоправданные потери от огня вражеской артиллерии, неподавленных огневых точек и противопехотных мин, которые немцы обильно установили перед своими позициями.

Выбывших из строя бойцов заменяли необученным пополнением, которое не умело действовать в наступлении вместе с танками. В результате чего прорвавшие вражескую оборону танки действовали в тылу противника самостоятельно, а прижатая огнем неподавленных пулеметов пехота не могла продвинуться вперед.

Для продолжения наступления, можно было создать из потрепанных корпусов один мощный кулак и ударить на Сычевку, а затем и на Ржев, перерезав важную дорогу между этим двумя пунктами, как и замышляла Ставка, благо оборона врага не была крепкой и монолитной. Однако после недолгого размышления генерал Жуков отказался от этой идей.

На левом фланге его наступавших войск создалось опасное положение в районе Карманова. Согласно немецкой штабной классификации, Карманово было «угловым столбом», местом, откуда можно было нанести удар во фланг наступающим армиям Западного фронта и разгромить их, что модель и намеривался сделать.

Пока две танковые дивизии сдерживали наступление советских армий на Вазузе, две другие танковые дивизии стали атаковать наступательные порядки советских войск в районе Карманова и с каждым днем, их натиск становился сильнее. Нужно было принимать решение, и Жуков его принял.

Прекратив наступление на Сычевку и Ржев, он развернул свои главные силы на юг и обрушился на атакующего врага. Встречные бои, как правило, бывают жесткими и бескомпромиссными. Каждая из наступающих сторон пытается переломить исход боя в свою пользу, не останавливаясь перед затратами.

В течение недели войска 20-й армии и танкисты Соломатина буквально прогрызали немецкую оборону по направлению к Карманову. В яростных и ожесточенных боях с непрерывно атакующим противником советские войска продвигались по 1–2 километру в день. К исходу 17 августа советские войска с трех сторон подошли к Карманову, но враг не собирался отступать. Генерал Модель приказал своим солдатам держать «поворотный столб» до конца и засевшие в Карманово немцы были готовы выполнить приказ своего любимого генерала.

Солдаты и офицеры 35 пехотной дивизии свято верили, что с юга подойдут главные силы 39 танкового корпуса, и они помогут им отбросить противника от Карманова. Силы действительно шли, но русские опередили их появление буквально на день.

Совершив перегруппировку сил, группа генерал-лейтенанта Тюрина в составе танкистов Соломатина и 2-го кавалерийского корпуса, утром 20 августа с трех сторон атаковала Карманово и к полудню, полностью очистило город от немецко-фашистских оккупантов.

После взятия «углового столба» противника, Жуков умело создал у врага иллюзию того, что намерен продолжить наступление на Гжатск, а сам тем временем повернул свои силы на Сычевку. Комфронтом очень надеялся, что сможет выполнить план Ставки, но это ему не удалось.

Пока главные силы фронта брали Карманово, противник смог создать полноценную оборону на берегах Вазузы и Гжати, подтянув пехотные соединения. Два дня непрерывных боев не привели к прорыву обороны противника и Жуков, был вынужден отдать приказ о прекращении наступления.

Обе стороны в сражении под Ржевом понесли серьезные потери. Войска Западного фронта не могли наступать, но и 9-я армия Моделя не могла исполнить честолюбивые замыслы своего командующего. Для отражения наступления Жукова, фельдмаршал Клюге был вынужден не только задействовать все имеющиеся у него резервы, но и запросить у Гитлера дополнительные силы.

— Мой фюрер, если группа «Центр» в ближайшие дни не получит подкрепление, мы будем вынуждены оставить Ржев. Оборонять город у нас практически нечем — заявил по телефону командующий начальнику ОКХ во время очередного разговора. — Это не только мое мнение. Его полностью разделяет генерал Модель. Многие батальоны его дивизий обороняющих Ржев по своей численности являются ротами. Неприятель атакует наши боевые порядки, не считаясь с потерями до шести раз за день. Наши гренадеры держат свои позиции, но число их неуклонно растет.

Клюге сумел мастерски нарисовать трагическую картину, и Гитлер был вынужден откликнуться на его призыв. Фюрер отдал приказ о переброске под Ржев соединений элитной дивизии «Великая Германия», так необходимой под Сталинградом.

К этому времени, события возле города, носящего имя вождя Страны Советов, принимали отчаянный оборот. Немецкие войска под командованием генерала Паулюса неудержимо рвались к Волге, и Сталин решил задействовать своего кризис-менеджера в лице генерала Жукова. 24 августа он передал командование Западным фронтом генерал-полковнику Коневу, а сам спешно вылетел из Москвы в Сталинград.

Бои за Ржев вступали в новую фазу. Новый командующий, чьи войска сумели приблизиться к Ржеву с севера на расстояние в семь километров, решил продолжить наступление. Уже через два дня, перегруппировавшись, войска 30-й армии начали наступление к северу от освобожденного Зубцова и медленно, но верно стали теснить врага.

Под ударами советских войск, немцы были вынуждены очистить северный берег Волги и отойти к Ржеву. Бои вокруг города носили крайне ожесточенный характер. За каждую деревню, за каждую высотку шли упорные бои, часто переходящие в рукопашные схватки.

К 1 сентября советские войска сумели переправиться на южный берег Волги и ударив в стык державшим оборону немецким дивизиям и ворвались в город. К этому времени, немцы превратили Ржев в настоящую крепость. Каждый дом был приспособлен к круговой обороне, а улицы были перегорожены надолбами, проволочными заграждениями или баррикадами из мешков с песком.

Начались кровопролитные уличные бои, в которых медленно, но верно брали вверх русские. Их штурмовые группы при поддержке огня 76-мм орудий, сначала подавляли огневые точки немцев опорных пунктов обороны, а затем брали их штурмом.

Казалось, что судьба города предрешена, но присланные Гитлером подкрепления смогли остановить наступление советских частей. После многочасовых кровопролитных боев пехотные соединения немецких дивизий при поддержке танков и САУ «Великой Германии», к 6 сентября восстановили свой контроль над городом Ржевом и его пригородами.

Пыл сражений под Москвой угас и полностью сошел на «нет», тогда как бои на севере и юге уверенно набирали обороты. Подобно Ржевской операции, наступление на Синявино также не началось в назначенный срок.

На Военном совете фронта 13 августа между Рокоссовским и Мерецковым произошло серьезный конфликт, который не перешел во что-то большее только благодаря такту и выдержки генерал-лейтенанта. Причиной разногласия между комфронта и представителя Ставки стал доклад генерала Казакова, согласно которому выходило, что артиллерия фронта все ещё не была готова к проведению операции.

— У нас всего один неполный комплект боеприпасов на орудие или миномет. Для успешного проведения операции необходимо минимум полтора комплекта. Без этого нет смысла начинать операцию, надо просить её отсрочки — высказал свое мнение на военном совете Рокоссовский, чем породил дружное негодование у комфронта и члена Военного совета.

— Вы понимаете, что вы говорите!? — возмущался Мерецков. — У артиллерии фронта хватит сил прорвать оборону противника и открыть дорогу наступающим подразделениям танков и пехоты. Это я заявляю со всей ответственностью!

— Второй раз просить Ставку о переносе срока наступления — это значит признаться в собственной неспособности руководить войсками! — уверенно вторил ему Запорожец. — Подобные действия не достойны коммуниста и командира.

— А достойно коммунисту и командиру оставлять идущих в бой солдат без огневой поддержки!? Фронт они прорвут, а вот как будут брать Синявино и Мгу? — засыпал вопросами оппонентов Рокоссовский. — Чем будут подавлять оборонительные пункты немцев? Стремительным броском на их пушки и пулеметы с громким криком «Ура!»? Доклад генерала Казакова прямо говорит, что артиллерия фронта не сможет помочь им в течение недели.

— Танки помогут наступающим войскам взять опорные пункты врага под Синявино и Мгой. Ваш генерал Орлов усиленно занимался подготовкой их взаимодействия друг с другом, вот и посмотрим, чему и как он их научил! — с обидой выпалил комфронта.

— Как бы хорошо они не были бы подготовлены, без поддержки артиллерии, взять хорошо подготовленные позиции очень и очень трудно.

— У меня складывается впечатление, что вы заранее пытаетесь подвести базу под неудачные и неумелые действия своего подчиненного. Вы, что не верите в силу и храбрость советских солдат и офицеров, товарищ Рокоссовский? — грозно спросил Запорожец. Вопрос был очень и очень щекотлив, но первому комиссару фронта не хватало харизмы мучителя генералов Льва Захаровича Мехлиса. Ну не нагонял вид члена Военного совета страха и отчаяния на представителя Ставки.

— Тут дело не в вере в храбрость наших солдат и офицеров, товарищ Запорожец. Главное сделать все для быстрого разгрома врага и при этом попытаться сохранить жизни людей, как этого требует в своих приказах товарищ Сталин.

— Товарищ Сталин говорит по возможности, ставя на первое место разгром врага и освобождение нашей Родины от немецко-фашистских оккупантов! Это надо понимать, товарищ Рокоссовский. Именно в этом и заключается наш главный коммунистический долг — Запорожец привычно завел любимую пластинку, но Рокоссовский не позволил ему перевести заседание Военного совета фронта в партийное собрание.

— Свою главную задачу как коммуниста и командира, я вижу в том, чтобы умело соединить первое со вторым. И для этого считаю необходимо перенести начало наступления фронта ещё на семь дней.

— А Военный совет фронта единогласно против этого! — горячо воскликнул Мерецков, и Запорожец поддержал его, энергично тряся россыпью звезд армейского комиссара первого ранга на своих петлицах.

— Подобные действия просто недопустимы! — комиссар требовательно посмотрел на начштаба и Стельмах поспешил высказать аналогичное мнение. — Ну, совершенно недопустимы, товарищ Рокоссовский.

— Очень хорошо, — неожиданно для своих оппонентов произнес Рокоссовский. — Стороны высказали свое мнение, остается доложить об этом разногласии выше.

Красавец литвин говорил это без всякой рисовки, пытаясь своим высоким положением оказать давление на несогласных с ним командиров. Он решительно подошел к столу с телефонами и взял трубку аппарата обеспечивающего прямую связь со Ставкой.

Когда Рокоссовский заговорил со Сталиным, на лице у комиссара появилась плохо скрываемая улыбка. Запорожец был просто уверен, что на голову заносчивого генерала обрушиться топор гнева вождя, однако этого не случилось.

Возможно, вождь высоко ценил мнение своего представителя и полностью ему доверял в военных вопросах. Однако может быть, что на него повлияла тревожная обстановка на юге страны и он решил не демонстрировать генералу свое недовольство.

В том, что Сталин недоволен новым переносом начала операции «Искра», Рокоссовский ощущал всеми фибрами своей души. Это недовольство сквозило в том, как говорил вождь. В том, как растягивал слова, задавая Рокоссовскому вопросы, как покряхтывал, слушая ответы своего представителя.

Все это было, но оно так и не сложилось в категоричный отказ со стороны Сталина. Выслушав доводы генерала, вождь не разразился гневной тирадой в адрес Рокоссовского как того ожидали члены Военного совета фронта. Он только категорично заявил: — Думаю, для исправления всех проблем вам хватит и шести дней, товарищ Рокоссовский, — чем несказанно его обрадовал.

— Да, товарищ Сталин, мы обязательно уложимся в это срок — заверил Рокоссовский, до конца не веря в свой успех.

— Я на это очень надеюсь — холодно отчеканил Сталин. Затем, выдержав паузу, чтобы собеседник проникся недовольством вождя в его адрес, он сдержанно спросил: «У вас ко мне все?», после чего попрощался и повесил трубку.

Звонок Рокоссовского очень расстроили вождя. И дело тут было совсем не в звонках и докладах Жданова о тяжелом положении Ленинграда. На всей фронтах, где Красная армия сражалась с врагом, не было громкого и однозначного успеха. Не было победы, которую можно было торжественно явить своему народу и без стеснения показать господам западным союзникам. С началом немецкого наступления на юге России, они подобно ужам на сковородке извивались вокруг начала открытия второго фронта, упорно не желая назвать не только конкретную дату, но даже приблизительный срок.

Вопреки ожиданиям, Западный фронт под командованием Жукова не оправдал возложенных на него надежд. Южный и Юго-Западный прекратили свое существование, и из всех важных направлений огромного советско-германского фронта оставался только Волховский фронт.

Острое чуть политика подсказывало Сталину наличие у Рокоссовского больших полководческих способностей. Хорошо показав себя под Москвой, он попал в когорту перспективных военных, а успехи в Крыму и Севастополе открывали ему дорогу в плеяду новых советских полководцев. Именно его прежние победы и успехи заставили Сталина согласиться на повторный перенос начала операции, несмотря на жесткий цейтнот, который он испытывал.

Вождь верил в военный талант своего представителя, но при этом строго взвешивал на своих весах благодеяния оказанные ему. Давая одной рукой просимый Рокоссовским перенос, другой рукой, вождь без колебания придерживал приготовленное ему поощрение.

Закончив разговор, он переложил из одной папки в другую, подписанный им проект приказа о присвоении Рокоссовскому звания генерал-полковника. Верховному Главнокомандующему не было жалко для своих полководцев ни наград, ни званий, ни почестей. В высокой политике, где он вращался — это по большому счету не имело большого значения. Просто товарищ Рокоссовский слишком высоко поднял ставки, и проявлять к нему благосклонность без получения с его стороны весомых результатов было совершенно неправильным делом. Следовало немного подождать, а терпением товарища Сталина бог не обидел.

Глава VII Наши штыки на высотах Синявино, наши штыки подо Мгой

Наступление Волховского фронта началось рано утром 21 августа, как и было, обещано Ставке её представителем. Ровно в 6 часов загремели, загрохотали грозным рыком орудия, громко заухали, а затем пронзительно засвистели минометы.

Почти два часа утюжили они боевые порядки противника, а на последних минутах. К ним подключились реактивные гвардейские минометы. Выбитые с таким трудом представителем Ставки для предстоящего наступления, они должны были уничтожить все то, что не смогли уничтожить обычные артсистемы, максимально расшатать оборону и открыть дорогу наступающей пехоте.

Именно по их вступлению в бой, бывалые немецкие пехотинцы Восточного фронта точно определяли скорый конец артобстрела и начало атаки на их траншеи и окопы.

Два главных генерала внимательно следили за продолжительностью артобстрела. Один в штабе, возле телефонного аппарата не выпуская из руки вспотевшую трубку, другой на дивизионном наблюдательном пункте, держа в руках хронометр и время от времени посматривая в стереотрубу. У каждого из них был разный подход и разное видение проведения операции, но оба они горели ненавистью к немецко-фашистским захватчикам и были полны решимости, их разгромить, в меру своих способностей.

Возможное наступление со стороны противника во второй половине августа месяца немецкое командование не исключало, но не там и не такими силами, которыми оно было начато. Исходя из шаблонного мышления и опыта прежних операций, Линдеман ожидал, удара противника вдоль железнодорожной дороги на Мгу, с нанесением отвлекающих ударов на других участках фронта. Поэтому, когда в штаб армии стали поступать телефонные сообщения о начавшейся активности противника в районе Тортолово и Вороново, а также Гайтолово и рабочего поселка № 8 — это не вызвало у Линдемана серьезного опасения.

— Русские явно хотят отвлечь наше внимание от Петербурга. У Мерецкова не больших сил после разгрома и пленения армии Власова и все его действия — это отчаянная попытка, любыми средствами отсрочить падения большевистской твердыни на Балтике — заявил Линдеман в разговоре с Кюхлером, докладывая фельдмаршалу о начале боевых действий в районе «бутылочного горла» и тот был схожего с ним мнения.

— Принуждая Мерецкого наступать, Сталин играет ва-банк откровенно негодными средствами, — согласился Кюхлер с командующим. — Видимо война с нами, мало чему научила русских, если они в третий раз наступают на одни и те же грабли. Однако не стоит забывать, что загнанный в угол зверь может броситься на вас, а русские ещё тот противник, способный на самый неожиданный шаг.

Последние слова, Кюхлер специально сказал на то непредвиденный случай, если у Линдемана что-то пойдет не так.

— Можете не сомневаться, господин фельдмаршал, я полностью держу руку на пульсе событий. И пока какой-либо опасности нет, судя то поступившим ко мне сведениям — заверил фельдмаршала командующий, отлично понимавший все скрытые пассажи своего собеседника.

— Успехов — коротко промолвил Кюхлер и отключился, предоставив Линдеману право одному решать возникшие у него проблемы, у которых к вечернему докладу появились свои тревожные звоночки. Однако в штабе 18-й армии их предпочли не заметить.

Немцев нисколько не насторожила та легкость и быстрота, с которой подразделения противника заняли поселок № 8. При поддержке танков два полка 128 стрелковой дивизии прорвали передовые опорные пункты противника и, окружив с двух сторон поселок № 8, ворвались в него.

Находившийся в нем вражеский гарнизон был захвачен врасплох. Завязался бой, в котором вместе с пехотой приняли активное участие и танкисты, на английских «Матильдах» и «Валентайнах». Благодаря их огню, было уничтожено несколько ДОТов и ДЗОтов противника, потеря которых заставило немцев в панике отступить.

Хронометр генерала Рокоссовского показывал час по полудню, когда на НП дивизии пришла радостная весть, что Рабочий поселок № 8 взят и полностью очищен от противника.

Радости комдива не было предела, но Рокоссовский быстро осадил его.

— Не следует думать, что победа у вас в кармане, полковник. Немцы обязательно будут контратаковать и попытаются вернуть себе позиции. Передайте комполка Ерофееву, чтобы был готов к отражению атаки противника. Немцы, скорее всего, ударят по его порядкам со стороны «Круглой рощи», на участке которой мы не стали проводить наступление. Будь я на месте командира дивизии, то обязательно так сделал.

— Комполка Ефремов выбыл из строя по причине ранения. Его заменил майор Петров, но у него нет опыта командного опыта. Может в такой важный момент стоит дать шанс подполковнику Семичастному, товарищ Рокоссовский? — с надеждой в голосе спросил Рокоссовского комдив, но тот был непреклонен.

— Не уверен в том, что это правильное решение, товарищ полковник. А, что касается Петрова, то этот бой покажет, есть у него задатки командира полка или нет.

Та легкость, с которой общался Рокоссовский с комдивом, создала у того ошибочные иллюзии и тот попытался доказать представителю Ставки, ошибочность его решения. Однако взгляд, брошенный на него Константином Константиновичем, заставил комдива покорно увянуть.

Весь оставшийся день, он только и ждал известия о разгроме полка Петрова, но этого не случилось. Наблюдатели, выставленные комполка, вовремя засекли приготовление противника к контратаке. Около трех рот немецких солдат при поддержке четырех легких танков собирались атаковать левый фланг полка, но грамотные действия майора сорвали намерения фашистов. Вызванный им артиллерийский огонь по месту скопления вражеских солдат обратил их в бегство, а идти одни в атаку, танкисты противника не решились.

Когда Петров доложил на КП о разгроме противника, Рокоссовский лично поздравил его с успехом, но одновременно с этим высказал, неудовольствие, по поводу дальнейшего медленного продвижения.

— То, что сорвали контратаку немцев, хвалю, но это не повод для долгого топтания на одном месте. Почему ни один ваш батальон не продвинулся вперед по направлению Рабочего поселка № 5 и № 7? Надо максимально использовать наметившийся у вас успех, пока противник не успел создать новые рубежи обороны перед вами. Немцы не тот противник, от которого можно ожидать малейшей поблажки. С завтрашнего рассвета вам следует при поддержке танков возобновить наступление и выйти к названым мною рубежам. Вам все ясно?

— Ясно, товарищ Константинов — подтвердил Петров. Все цифровые кодовые обозначения в соединениях фронта были разобраны, и чтобы не вносить в работу связистов путаницу, Рокоссовский решил взять этот кодовый псевдоним, — но у нас есть определенные проблемы с выполнением вашего приказа.

— Какие конкретные проблемы? — недовольно спросил генерал.

— Нашему продвижению к рабочему поселку № 7 мешает сильный артиллерийский огонь из «Круглой рощи». После отступления немцев мы пытались их преследовать, но наткнулись на сильный заградительный огонь. Кроме этого, возникли проблемы с использованием английских танков в лесистой местности. Они не могут подобно нашим танкам с ходу таранить и валить деревья, и с трудом двигаются по бездорожью.

— Справиться с огнем из «Круглой рощи» мы вам поможем, однозначно, — следуя требованиям секретности при ведении разговоров по телефону, Рокоссовский не мог сказать, что данный опорный пункт будет, подвергнут бомбардировки и удару свежими силами. — А вот, что касается танков, то больше чем взвод Т-34, дать вам, к сожалению пока не смогу. Постарайтесь при выполнении боевой задачи обойтись своими силами.

— Есть обойтись своими силами — откликнулся Петров и на этом их разговор завершился.

Рокоссовский с чистым сердцем оставил КП 365 дивизии и направился в расположение 19-й и 24-й гвардейской дивизии, где также наметился определенный успех.

Обе дивизии успешно преодолели речку Черную и, не встречая серьезного сопротивления со стороны противника, заняли первую линию траншей немецкой обороны. Дальнейшее продвижение соединений комдива Баринова было остановлено сильным пулеметно-минометным огнем из глубины обороны. Пехотинцы немедленно залегли и только появление танковой роты, позволило продолжить атаку.

Благодаря поддержке танков, которые своим метким огнем подавили огневые точки противника, советские солдаты смогли приблизиться ко второй линии вражеских траншей и после кратковременной схватки занять их.

Обрадованный успехом комбат Пушкин попытался продвинуться вглубь обороны врага, но встретил сильный артиллерийский огонь второй линии обороны и был вынужден отойти. Вскоре, его батальон подвергся контратаке со стороны немцев, которая была успешно отражена плотным огнем из автоматов и скорострельных винтовок. Также свою лепту в разгроме врага внесли и танкисты, своим пулеметно-орудийным огнем.

В общей сложности, соединения дивизии Баринова смогли продвинуться вперед на полтора километра и встали, так как быстрому продвижению танков мешал густой лес.

Тот же лес мешал и соединениям комдива Кошевого, наступавшего южнее 19-й гвардейской дивизии, но они смогли продвинуться на запад дальше своих соседей. Этому успеху способствовало два факта. Во-первых, дивизия Кошевого наступала на стыке обороны двух немецких дивизий 227 и 223-й. на участке, который немцы считали непроходимым для танков. Во-вторых, в результате артобстрела, был уничтожен штаб батальона державшего оборону на этом направлении. Лишившиеся командования и связи, немецкие солдаты не смогли оказать должного сопротивления, атакующим их танкам и пехоте. Во второй половине дня оборона врага была прорвана по всей её глубине и разбитые немецкие соединения были вынуждены отойти по направлению Синявино.

К радости командования Волховского фронта из-за плохой информированности, немцы посчитали успехи двух советских дивизий незначительными, и все свое внимание сосредоточили на районе Тортолово и Машкино.

Наступление действующих там дивизий было очень неудачным. Соединения 265-й дивизии после артиллерийского удара смогли прорвать переднюю оборону противника, но дальше не продвинулись, несмотря на поддержку тяжелых танков.

Когда взвод танков «КВ» прорвал оборону немецкого гарнизона Тортолово, пехотинцы не поддержали атаку танкистов. В гордом одиночестве четыре бронированные громады дошли до западной оконечности поселка и были вынуждены остановиться.

Огнем своих орудий, они стали уничтожать доты и огневые точки врага, расшатывая его оборону, но их действия вновь не получили никакой поддержки со стороны пехоты. Заняв передовые траншеи немцев, пехотинцы и не помышляли о продвижении вперед, не пытаясь охватить оборону противника с флангов.

Активные действия танкистов были прерваны орудийным огнем противника, в результате которого два «Клима» были выведены из строя. Немецкие снаряды не смогли пробить броню советских танков, но повредили траки их гусениц. Экипажи танков попытались исправить повреждения, но шквальный пулеметный огонь врага, который велся со всех сторон, не позволил им это сделать.

После недолгих переговоров с остальными экипажами, было принято решение покинуть подбитые машины. Раненые были переданы в уцелевшие танки, а остальные танкисты остались в своих машинах, ожидая скорой подмоги, благо толщина брони и вооружение, позволяли им отразить атаки противника.

При прорыве в расположение своих войск, один из танков был подбит. Брошенная ему под гусеницу граната также повредила траки, и он встал в десятках метров от переднего края немецкой обороны.

Командир уцелевшего танка, при помощи кулака, пистолета и громкого голоса сумел убедить командира батальона предпринять атаку, для спасения экипажа поврежденного танка. Своим пушечным огнем «Клим» сумел подавить ближайшие огневые точки противника, а следовавшие за ним пехотинцы подобрались к подбитой машине.

Грамотно организовав огневое прикрытие, они позволили танкистам исправить повреждение своими силами и обе машины благополучно вернулись к своим.

Судьба оставшихся танкистов была не столь удачна. Ночью, они попытались прорваться через оборону противника, но попали под огонь и были все убиты.

Такая же картина произошла и при штурме Машкино соединениями 286-й стрелковой дивизии. Заняв передние траншеи противника, пехотинцы не поддержали атаку приданных им танков. Танкисты свободно прошли всю вражескую оборону и, обнаружив отсутствия за собой пехоты, вынуждены были повернуть назад.

По счастью для себя, они не стали вступать в позиционную борьбу с немцами и на скорости проскочили их гудящую огнем оборону.

Именно эти неудачные действия, а также присутствие тяжелых танков, укрепили Линдемана во мнении, что противник наносят свой главный удар в направлении Мги, а все остальные действия носят отвлекающий характер.

В общем, оценивая ситуацию первого дня, командующий 18-й армией посчитал, что держащие оборону дивизии смогут собственными силами сдержать наступательные действия русских. Поэтому он стал задействовать резервы, которых у него было не особенно много. Кроме этого, командование дивизии СС «Полицай», доносила об активности противника в районе села Ивановское. Данные разведки указывали на возможность наступления войсками Ленинградского фронта на этом направлении.

Соединенное в единое целое, всё создавало иллюзию того, что противник будет наступать вдоль железной дороги Мга — Ивановское, которая и является его главной целью.

Итоги первого дня породили в штабе Линдемана благостную атмосферу, что была полной противоположностью той, что царила в штабе Волховского фронта. Там возник очередной конфликт между Мерецковым и Рокоссовским по поводу дальнейшего наступления.

Точкой разногласия между двумя полководцами стала Гонтовая Липка, а точнее сказать войска, которые должны были её брать. Согласно первоначальному плану наступления, наступление на этот участок немецкой обороны было поручено 3-й гвардейской дивизии, переданной в состав 2-й ударной армии по решению Ставки. Однако из-за позднего прибытия её соединений на Волховский фронт, по настоянию Рокоссовского наступление на этом направлении было отложено.

Сутки, позволили стрелкам гвардейцам занять отведенные им позиции на восточном берегу Черной речки, однако у генерала Рокоссовского на них были свои планы.

— 3-ю дивизию надо вводить в прорыв на участке 128-й дивизии. Пока её соединения зачищают оборону Рабочего поселка № 8 и развивают наступление на Рабочий поселок № 5 и на Липку, Мартынчуку нужно ударить в направлении Рабочего поселка № 7. Создав тем самым угрозу окружения и Гонтовой Липке и «Круглой рощи» — разумно предлагал Рокоссовский, но Кирилл Афанасьевич не хотел об этом слышать. Комфронта твердо стоял за удар силами дивизии в лоб.

— У комдива Мартынчука хватит сил взять Гонтовую Липку и тем самым полностью разрушить немецкую оборону на этом участке фронта. После падения Гонтовой Липки и «Круглой рощи» у противника образуется большая дыра. Заткнуть её он быстро не сможет и упускать такую возможность нельзя! — решительно изрек Мерецков, и Стельмах с Запорожцем дружно поддержали мнение своего командующего.

— Я бы полностью согласился с вашим предложением, если бы комдив Мартынчук, хоть немного знал обстановку участка фронта, где ему предстоит наступать. По сути же дела, его дивизия прибыла на голую кочку, плохо ориентируясь на местности и успех её наступательных действий под большим вопросом.

Согласно его нынешнему статусу, от Рокоссовского не требовалось столь досконального знания обстановки. Представитель Ставки должен надзирать за правильностью исполнения приказов Верховного Главнокомандования и вовремя информировать Ставку о положении дел на фронте. Однако привычка быть в курсе дел всего его хозяйства, прочно въевшаяся в подкорку с лета сорок первого года, заставляла бывшего командарма, привычно опускаться до уровня полков и дивизий.

— В прошлом году, когда тяжелые обстоятельства диктовали нам свои условия, мы были вынуждены мириться с подобным положением дел. В подавляющем большинстве, подобные действия оборачивались большими потерями. Сегодня сорок второй год, и мы не должны надеяться на русское авось, Кирилл Афанасьевич. Нам нужно извлекать опыт из своих горьких уроков, как призывает нас товарищ Сталин — Рокоссовский очень ловко ввернул цитату вождя и Мерецков спасовал.

Случись этот разговор до начала войны, и он бы попросту размазал по стенке посмевшего пререкаться с ним оппонента. Но сейчас перед Рокоссовским стоял другой генерал, которого приучили не только властно стучать кулаком по столу и по лицам нижестоящих товарищей, но и прикрывать свою спину.

— Как представитель Ставки, вы можете вносить любые предложения в действия войск фронта, Константин Константинович. Если вы настаиваете на изменении боевой задачи 3-й гвардейской дивизии, я соглашусь с этим, но прошу занести в протокол, что члены Военного совета фронта не поддерживают это предложение — вильную комфронта, чем вызвал легкую улыбку на лице Рокоссовского.

— Делайте так, как считаете нужным — коротко бросил он и покинул Совет. В этот момент Рокоссовского больше волновало дело, а не бумажное крючкотворство. А дела на фронте шли не так как ему хотелось.

Вместо обещанного массивного удара с воздуха по «Круглой роще», фронтовое командование ВВС отправило на задание только одну эскадрилью бомбардировщиков под прикрытием истребителей. В её состав в основном входили старые машины типа СБ. и модернизированные самолеты Су-2.

Чтобы летчики лучше ориентировались в сплошном зеленом массиве, артиллеристы, по предложению комполка майора Петрова, обстреляли месторасположение противника дымными снарядами, перед подходом эскадрильи. Взметнувшиеся к небу дымы сыграли свою роль в бомбардировке немецких позиций, однако нанесенный удар только вывел из строя две минометные батареи противника, не причинив существенного вреда системе обороны. Когда два батальона дивизии Мартынчука попытались взять штурмом позиции врага, они были отбиты благодаря плотному пулеметному огню и минным полям прикрывавших подходы к ним.

Впрочем, неудачный штурм «Круглой рощи» был единственной неудачей в этот день для советских подразделений, наступавших в районе Рабочего поселка № 8. Введенные в прорыв соединения 3-й дивизии, при поддержке батальона танков сумел глубоко продвинуться по тылам противника. К вечеру 22 августа её подразделения вышли к Рабочему поселку № 7, где были остановлены пулеметно-орудийным огнем.

Танковый батальон капитана Новосельцева, используя замешательство противника, мог прорвать его оборону, состоящую из дотов, огневых гнезд и нескольких рядов проволочных заграждений. Однако наступательные действия танкистов не поддержала пехота, и они благоразумно отошли, предпочтя безумству храбрых — сохранность танков.

Когда же взаимодействие между танкистами и пехотинцами было достигнуто, момент был упущен. По местам сосредоточения советских подразделений открыли огонь гаубичные батареи Синявинских высот, и атака была сорвана.

Также хорошо продвинулся и 365-й полк майора Петрова. Сломав, сопротивление опорных пунктов врага при поддержке роты легких танков старшего лейтенанта Заслонова, батальоны полка вышли к Рабочему поселку № 5, где встретили ожесточенное сопротивление противника.

Благодаря разветвленной системе ходов сообщения, десятка дзотов ориентированных на восток и минных полей, немцы смогли остановить продвижение советских солдат. Когда же майор Петров попытался обойти вражеские позиции с севера и перерезать идущую на Шлиссельбург железную дорогу, его подразделения были контратакованы батальоном пехоты противника со стороны Липок.

Все эти действия немцев были поддержаны сильным артиллерийским огнем гаубичных батарей. Неизвестно чем бы закончилось это сражение, если бы не помощь танкистов. Быстро сориентировавшись в завязавшемся бою, танкисты развернули башни своих машин в сторону атакующего врага и огнем своих орудий и пулеметов стали поражать солдат противника.

Встретив столь яростное сопротивление, немцы отошли и через некоторое время, по советским войскам вновь ударили пушки противника. Нет ничего горестнее и обиднее, чем лежать, пытаясь найти укрытие от разрывов вражеских мин и снарядов в постоянно хлюпающей под ногами земле, не имею ни малейшей надежды получить помощь от своей артиллерии.

Немецкие батареи с педантичной точностью прочесали в течение сорока минут все указанные им заявке квадраты. Казалось, что на них ничто живое было не в силах уцелеть, но когда батальон майора Крамергофа повторил атаку, дорогу ему преградили вставшие из земли советские солдаты.

И вновь совместный огонь танков и пехотинцев заставил врага отступить. И вновь, пытаясь отыграться за неудачи своих товарищей, ударили орудия германских батарей, но на этот раз их огонь был не долгим.

Главной причиной столь нехарактерного для немецкой артиллерии поведения, была советская авиация. Попав под удар вражеских батарей, майор Петров затребовал поддержку с воздуха и быстро её получил.

При других обстоятельствах, его переданная по радио заявка долго бы гуляла по штабам, ожидая согласования и утверждения, но присутствие на КП дивизии Рокоссовского оказало ей мощную поддержку.

В течение часа было принято положительное решение и на помощь атакованному полку вылетели истребители. Звено И-16 и Пе-3 с их пулеметно-пушечным вооружением вряд ли представляло серьезную угрозу для тяжелых батарей противника, имевших хорошую маскировку. Однако сам факт появление в воздухе советских самолетов вызвало у немецких артиллеристов большую тревогу, и они были вынуждены прекратить обстрел.

Не отстали от своих соседей и дивизии Баринова и Кошевого. Получив подкрепление из второго эшелона, Баринов смог полностью прорвать оборону врага и продвинуться вперед на семь километров, обойдя с юга Гонтовую Липку и приблизившись к Рабочему поселку № 7 со стороны Путиловского тракта.

Успехи дивизии Кошевого были более весомые и значимые. Смяв фланг обороны 223-й дивизии вермахта, подразделения дивизии вырвались на оперативный простор, и подошли к южным окраинам Синявино, где встретили сильное сопротивление со стороны противника. Благодаря хорошему обзору с Синявинских высот, немцы хорошо ориентировались и смогли выставить сильный заградительный огонь из своих гаубичных батарей.

Одновременно с этим, соединения дивизии продвигались на запад, по направлению реки Мойки и озера Синявинское. В связи с тем, что главные силы дивизии были нацелены на Синявино, продвижение советских частей в этом направлении было не столь быстрым и успешным, но для второго дня наступления — это можно было считать успехом.

Что касается Мгинского направления, то серьезных успехов здесь не было. Всего что смогли добиться 265-я и 11-я стрелковая дивизия это занятия части Тортолово и захвата моста через реку Черную в районе Мишкино. Главной причиной этого топтания по-прежнему было плохое взаимодействие танков и пехоты. Пехотинцы плохо поддерживали атаки танкистов, в результате чего силы танковых батальонов неудержимо таяли, а продвижение вперед было мизерным.

Примерно по той же схеме действовала 286-я дивизия в районе Воронова. После ожесточенного лобового удара, советские солдаты смогли занять селение, но продвинуться дальше им помешало упорное сопротивление врага и большие потери, понесенные батальонами.

Неудачи советских войск под Вороново и топтание у Тортолово, продолжали создавать в штабе Линдемана ложную иллюзию, что главное направление удара Волховского фронта остается Мга. На все сообщения командира 227 дивизии Лидерса о наступлении противника, Линдеман отвечал, что это отвлекающие удары и генерал может справиться с ними своими силами.

Только после известия, что под удар советских войск может попасть штаб 366-го полка обороняющих Гонтовую Липку и «Круглую рощу», Линдеман отдал приказ об отправке 227-й дивизии трех батальонов пехоты, из которых до адресата добрался только один. Остальные два батальона были задействованы в обороне Синявино и в отметке 30.8 в районе Синявинского озера, где сходились просечные дороги.

Узнав об этом, Линдеман заявил, что больших сил он пока выделить не может. На гневный упрек Лидерса, что часть солдат присланного батальона не имеют винтовок и патронов к ним, командарм разрешил ему перенаправить свои претензии в штаб ОКХ к генералу Гальдеру.

К концу второго дня наступления, в штабе Мерецкого на вечернем докладе также должно было быть приподнятое настроение, но в реальности его не было и в помине. При подведении итогов дня, командующий фронтом и представитель Ставки вновь разошлись во мнении относительно дальнейших действий.

Давая оценку действиям сил фронта, Кирилл Афанасьевич считал, что время введения в сражение войск второго эшелона ещё не наступило. Это, по мнению Мерецкова, следовало делать только после взятия Синявино и Рабочего поселка№ 7 и ни днем раньше.

Рокоссовский считал, что 4-й гвардейский корпус нужно вводить в дело немедленно и промедление, сыграет свою пагубную роль в дальнейшем развитии наступления сил фронта.

— Ожидая взятия Синявино и седьмого поселка, мы только играем на руку противнику. Позволяя втягивать себя в затяжные бои, мы даем ему возможность перемолоть по раздельности силы нашего ударного кулака, замелить его продвижение на Запад — не соглашался с комфронтом Рокоссовский, твердо, стоя на своем.

Не было понимания между двумя полководцами и относительно дальнейшей роли артиллерии в наступательной операции. Мерецков полагал, что «бог войны» сделал свое главное дело, помогая прорвать оборонительные порядки немцев. Дальше, в понимании генерала армии, наступательные силы танков и пехоты, при поддержке авиации, должны были самостоятельно разгромить врага.

В противовес ему, Константин Константинович считал подобную позицию вредной и очень опасной.

— Сейчас, только при полной и всесторонней поддержки артиллерии можно будет выбить врага из Синявино и отрезать Шлиссельбургскую группировку от основных сил противника.

— Для оказания всесторонней помощи со стороны артиллеристов, нет снарядов. Большая часть их ушла на прорыв немецкой обороны и на сегодняшний день на складах остались жалкие слезы — роптал Мерецков, забывая, что именно из-за нехватки снарядов, Рокоссовский дважды добивался переноса начала наступления.

— В ваших словах только доля правды. Снарядов действительно мало, но если действовать избирательно и с умом, то этими «жалкими слезами» можно нанести серьезный урон противнику. Нельзя оставлять танки и пехоту без поддержки, только из того, что на складах их мало. Когда их станет достаточно, уйдет время, а это самое важное при наступлении.

После непродолжительной, но бурной дискуссии стороны пришли к компромиссу. Рокоссовский брал под свой личный контроль избирательное применение артиллерии, а Мерецков получал фору в один день для начала ввода сил второго эшелона.

Как не убеждал командующего фронтом Рокоссовский, что дивизии Баринова и Кошевого без дополнительных сил не смогут взять Синявино и выйти к реке Мойка, Мерецков был непоколебим. При этом эта уверенность у него была столь сильна, что он смог склонить на свою сторону Сталина, при обсуждении положения дел на фронте и планы дальнейшего наступления.

Видя подобное положение дел, Рокоссовский не стал перегибать палку и полностью сосредоточился на действии дивизии ведущих наступление южнее Липки.

Главная задача следующего дня виделась ему во взятии Рабочего поселка № 7 силами дивизии Мартынчука. С этой целью Рокоссовский приказал перебросить ему дивизион гвардейских минометов, под свою личную ответственность.

Учитывая неспокойную обстановку и непрерывные контратаки немцев со стороны Липки и пятого рабочего поселка — это был очень рискованный шаг. Потеря даже одной реактивной установки порождало тщательное выяснение причин и обстоятельств, приведших к этому, с обязательным наказанием виновных.

Благоразумный Мерецков никогда бы на это не пошел бы, а красавец «литвин» пошел на это, хорошо зная, ради чего он рискует. Для прикрытия столь ценного объекта, он выделил минометам специальную роту охраны из автоматчиков и поднял в воздух эскадрилью истребителей, что должны были защитить минометчиков от удара с воздуха.

Смелый и опасный рейд «катюш» завершился полным успехом. Выпущенные реактивные снаряды по позициям врага ещё взрывались и грохотали, а танки и пехотинцы, следовавшие строго по хронометражу устремились в атаку.

Подавляющее большинство дзотов и огневых точек противника были уничтожены ударом реактивных минометов, а те, что уцелели, были уничтожены огнем танковых орудий и пулеметов. Гораздо труднее приходилось штурмовым группам, на плечи которых легла зачистка домов поселка от солдат неприятеля. Используя подземные ходы сообщения, они легко перемещались из подвалов одного дома в другой, благодаря чему наносили удары в спину советским солдатам, казалось полностью зачистивших этот участок вражеской обороны.

Только быстрая и слаженная работа танкистов и приданных им штурмовых отрядов, позволила мужественно выдержать подобные удары врага спину и продолжить наступление. Ближе к обеду Рабочий поселок№ 7 был взят под контроль советских войск и три батальон 366-го полка обороняющие «Круглую рощу» и Гонтовую Липку, оказались отрезанными от Синявино.

Правда, полной блокады немецких солдат ещё не было. Подразделения дивизии Баринова не смогли с юга замкнуть кольцо окружения, перерезав Путиловскую узкоколейку. Однако огонь советских пулеметчиков не позволял перебросить в Гонтовую Липку подкреплений.

Не смогла пробиться к окруженным батальонам подполковника Венглера даже бронетехника, в составе трех танков и одной самоходки. Меткие выстрелы из противотанкового ружья повредили мотор самоходки, и она встала, загородив дорогу остальным машинам. Опасаясь, что его танки постигнет такая же судьба, лейтенант Книсс приказал повернуть назад.

Дав несколько залпов по засевшим вдоль дороге советским солдатам, танки отступили, по причине «полной непригодности дороги к движению танков» указал в своем рапорте лейтенант.

Пока дивизия Мартынчука штурмовала седьмой поселок, соседняя, 365-я дивизия отражала контратаки немцев со стороны Липки. Напор врага был столь сильным, что главный опорный пункт русской обороны «Егерская сопка» находившаяся между восьмым рабочим поселком и пятым поселком, несколько раз переходила из рук в руки.

Не просто было и защитникам Рабочего поселка № 8. Внезапным ударом немцы смогли захватить часть домов поселка, и только своевременный ввод танковой роты и батальона пехоты по приказу Рокоссовского помог удержать этот важный рубеж. После упорного и отчаянного сопротивления немцы были выбиты из поселка и все дальнейшие атаки ничего не принесли.

Положение было напряженное, но при всем при этом комдив яростно требовал от Петрова, чтобы тот вел наступление на Рабочий поселок № 5.

— Почему не выполняете приказ командующего и не начинаете штурма немецких позиций!? Почему тянете!? — гневался комдив, но майор оставался глух к его вопросам.

— Большие потери в батальонах и неподавленные огневые точки вражеской обороны не позволяют полку вести наступательные действия. Приказ командующего будет исполнен только после получения поддержки артиллерией. Гнать людей на убой ради формальности не представляется возможным — отчеканил Петров, чем сильно озадачил командира. Сначала он не понял всего, что сказал собеседник, а затем его охватил праведный начальственный гнев.

— Ты, что Петров, головой повредился!? — взревела телефонная трубка. — Артиллерии нет, и не будет, понятно?! Весь боезапас расстрелян и когда он пополнится, неизвестно!

Комдив остановился, чтобы перевести дыхание и вздохнуть воздуха, но Петров не стал ждать продолжение разноса.

— Я дважды подавал вам заявку на спецсредства для постановки дымовой завесы, товарищ комдив. Когда они будут доставлены? — корректно уточнил майор, ещё больше распыляя праведным негодованием командирскую душу.

— А хрен его знает когда!! Слушай сюда — заумник! Если через час полк не начнет наступление, пойдешь под трибунал. Ты меня понял!!? — комдив попытался вложить в свои слова всю ту гамму чувств, которые переполняли его в этот момент, но все оказалось напрасным. Петров не испугался трибунала и ответил вопросом на вопрос, как подлинный сын гордого южного народа.

— А что за ненужную гибель людей, меня под трибунал не отдадут?

От подобного неуважения со стороны подчиненного у комдива сдали нервы, и он высказал все, что он думает о Петрове и его родителях с неподражаемым использованием русского фольклора.

В ответ, майор заявил, что готов исполнить приказ комдива, только после получения от комдива письменного приказа.

— Что!? — изумился комдив. — Тебе что моих слов недостаточно!?

— Ведя подобные разговоры открытым текстом, вы нарушаете режим секретности, установленный приказом командования фронта. Прошу прислать письменный приказ, для обжалования его перед вышестоящим начальством.

Как в этот момент комдив жалел, что вместо майора на должности комполка не было послушного командному голосу подполковника Семичастного. Окажись Петров сейчас рядом с ним и комдив лично бы отдал его в руки особистов, но зловредный майор был на передовой, а комдив продолжал пребывать на старом КП.

— Сволочь!! — в сердцах крикнул он своему невидимому собеседнику и бросил трубку телефона.

Находившийся рядом телефонист принял на себя все силу командирского гнева, который комдив был просто обязан на кого-то излить. Унизив и напугав стоявшего перед ним навытяжку солдата, комдиву стало легче, но вместе с этим в его душу вполз и страх.

Он прекрасно понимал, почему ненавистный майор так ведет себя в отношении него.

— Подхалим и лизоблюд! Подлизался к Рокоссовскому вот и держит хвост пистолетом, гад! — подумал про себя комдив и мысль о представителе Ставки ещё больше его напугала. Все командиры дивизий и корпусов хорошо усвоили, что московский «варяг» не собирается сидеть в теплом штабе, а постоянно курсирует из одной части к другой. И очень может быть, что в самое ближайшее время он появится на КП дивизии.

Едва только комдив успел подумать об этом, как стоявший за дверью часовой браво отсалютовал: — Здравия желаю, товарищ генерал! — и в дверь вошел Рокоссовский.

— Доложите обстановку — потребовал у комдива представитель Ставки. — Что у вас с отметкой 40.3? В чьих руках находится эта сопка, наших или немцев?

— Согласно донесению капитана Башматова, отметка 40.3 занята нашими войсками, товарищ генерал-лейтенант, донесение поступило полчаса назад — отрапортовал комдив и застыл в напряжении, ожидая каверзного вопроса со стороны Рокоссовского. В первый день наступления тот поймал комдива на лжи и публично пристыдил его в этом непристойном деле.

От снятия с должности того спасло начавшееся наступление и взятие дивизией Рабочего поселка № 8. Теперь глядя в глаза Рокоссовскому, комдив испытывал сильный душевный дискомфорт.

— Понятно. Что ещё? — опытным взглядом, Рокоссовский определил по лицу собеседника наличие у того проблем.

— Ещё? Ещё комполка Петров отказывается наступать на немецкие позиции в пятом поселке без получения артподдержки и спецсредств по установки дымовой завесы. Я сообщил ему, что неисполнение приказа карается трибуналом, так он потребовал приказ в письменном виде — нажаловался комдив с видом оскорбленного праведника, но его слова имели обратный эффект.

— Заявка комполка Петрова на спецсредства была подписана ещё до наступления. Вы отследили её исполнение? Где сейчас спецсредства? — засыпал вопросами комдива Рокоссовский, от чего у того сделался вид человека проглотившего каленые гвозди или ежа.

— Выясним, товарищ генерал. Сегодня же выясним — торопливо защебетал комдив, чем вызвал откровенную неприязнь у представителя Ставки.

— Выяснить нужно было ещё вчера, а сегодня доставить майору Петрову, чтобы тот штурмовал пятый поселок, — Рокоссовский требовательно посмотрел на комдива. — Я очень недоволен вами товарищ полковник. Доставка спецсредств и организация штурма пятого поселка — под вашу личную ответственность.

Получив столь мощный импульс, комдив сделал все, чтобы треклятые средства были, как можно скорее доставлены в полк к Петрову. Страх подмывал его отправиться на КП майора и лично проследить за атакой вражеских позиций, но в последний момент отказался от этой идеи. Немцы вновь атаковали «Егерскую сопку» и восьмой поселок и комдив был нужен на своем КП.

Отсутствие начальство нисколько не сказалось на штурме немецкой обороны пятого поселка. Зная благодаря сведениям, полученным от Магеля место расположения минных полей и дзотов, Петров смог грамотно провести штурм обороны противника.

При постановке дымовой завесы сказалось отсутствие опыта. Клубы дыма поползли на позиции противника под определенным углом и не полностью накрыли передний край вражеской обороны, но проведя быструю переориентацию штурмовых групп, Петров смог добиться желаемого.

Под прикрытием серого тумана, солдаты, следуя за танками, преодолели проволочные заграждения противника, забросали оказавшиеся на их пути дзоты гранатами и вступили в рукопашную схватку с противником.

Сидя за рядами колючей проволоки, траншей с огневыми точками и в опорных пунктах, немецкие солдаты чувствовали себя уверенно. Но когда непроницаемое облако, полное неизвестности, грохота наступающих танков и громких криков «Ура!» накрыла их с головой, солдаты фюрера лишились былой уверенности.

Как не пытались офицеры удержать командование над своими подразделениями, как не кричали на солдат унтер-офицеры желая сохранить дисциплину, страх перед русскими штыками способных в любой момент вынырнуть из серого небытия сделал свое дело.

Немецкий гарнизон был выбит из пятого поселка и сколько, потом подразделения дивизии не пытались вернуть утраченных позиций, сделать это они не могли. Плотный огонь из автоматического оружия вместе с огнем минометов всякий раз останавливал атакующие цепи немецких пехотинцев, а огонь из противотанковых ружей помог остановить продвижение бронетехники противника.

Не помогли даже участие в одной из атак взвода новых танков T-IV вооруженных 75мм пушкой. Казалось, что устоять против этих машин не имея даже «сорокапяток» невозможно, но советские солдаты смогли сотворить маленькое чудо. Ведя непрерывный огонь по гусеницам одного из танков, расчет ПТР смог остановить его дальнейшее продвижение.

Вторым героем дня стал снайпер Шверубович, чей меткий выстрел по смотровым щелям танка сразил водителя и бронированная махина, вильнув в сторону, встала, подставив свой бок под огонь ПТР.

Потеряв сразу две машины, обер-лейтенант фон дер Гольц испугался и приказал оставшимся машинам покинуть поле боя. Оказавшись без поддержки танков, пехотинцы сначала остановились, а затем отошли.

Виктория в этот день полностью сопутствовала солдатам 128-й дивизии. Они прочно держали оборону и отражали атаки противника на всем протяжении северного периметра советского прорыва. Рабочие поселки № 8 и № 5, а также «Егерская сопка» прозванная немцами «холм полководца» остались в руках советских солдат, несмотря на все усилия противника.

Другим подарком для наступавших войск Волховского фронта было то, что соединения дивизии Кошевого преодолев упорное сопротивление врага, ворвались на юго-восточные окраины Синявино и прочно там закрепились. Только яростный огонь германских батарей простреливавших все подступы к Синявино не позволили советским солдатам полностью занять поселок.

Одновременно с этим был достигнут успех и в районе Синявинского озера. При поддержке танков, подразделения дивизии сбили заслон противника и продолжили свое движение на запад по направлению реки Мойки и Мги.

Все эти успехи порождали радость в высоких штабах Путилово и Москвы, но вместе порождало жалость, ибо это были последние победы войск первого эшелона. Сломав оборону противника и потеснив его по ряду направлений подразделения, силы первого эшелона выдохлись, потеряв свою ударную силу. В наступление наметилась пауза, но державшим из последних сил оборону войскам уже спешили на помощь соединения 2-й ударной армии, вовремя двинутые вперед волей генерала Рокоссовского. Начиналась новая фаза операции «Искра», которая по силе, мощи и кровопролитию превзошла свою предшественницу.

Глава VIII Дела Кавказские и Сталинградские

Жарко было на торфяных просторах Синявино, но в сто раз жарче было на безграничных степных просторах Приволжья и Северного Кавказа. Выполняя приказ фюрера, немецкие войска яростно рвались к Сталинграду, Грозному, Новороссийску и Туапсе, сминая все на своем пути гусеницами бронированных машин. И если в излучине Дона положение было тяжелое, советские войска дрались и под давление превосходящих сил противника медленно отступали, то на Северном Кавказе положение было катастрофическим. Там советские войска просто бежали под натиском войск группы армий «А».

Ейск и Сальск, Тихорецкая и Кропоткин, Краснодар и Армавир, Ставрополь и Элиста падали к ногам противника подобно переспелым грушам под порывами ветра. Наследник Южного фронта Северо-Кавказский фронт также стремительно разваливался под ударами танковых соединений врага не сумев задержать их продвижение ни на берегах Кугоея и Егорлыка, ни Челбаса и Кубани.

Приехавший на переговоры Черчилль в беседе со Сталиным выразил огромное беспокойство по поводу «сложного положения на юге России». Британский премьер выражал озабоченность боями на подступах к Сталинграду, но больше всего его волновало положение на Кавказе, и это было понятно.

Войска фельдмаршала Роммеля стояли в шаге от Александрии и появление немецких войск в Закавказье, наносило серьезный удар по британским интересам на всем Ближнем Востоке. В оккупированном Британией Иране и Ираке по-прежнему оставались сильны прогерманские настроения, да и французская администрация Сирии не вызывала у Лондона особого доверия.

— Те сведения, которыми располагает британская сторона по проводу быстроты продвижения немецких войск по направлению Грозного и Баку вызывают у нас сильные опасения. Мы конечно нисколько не пытаемся умалить силу Красной Армии разгромивших немцев под Москвой, но Имперский генеральный штаб оценивает возможность пересечения армий Гитлера Кавказского хребта, как довольно высокую — откровенно признал Черчилль, настороженно поглядывая на советского вождя.

Услышав эти опасения британского «союзника», Сталин приказал принести в свой кабинет, специально приготовленный для этой беседы макет Кавказских гор. Взяв в руку указку, он стал показывать Черчиллю существующие перевалы и пояснял какие меры приняты для защиты того или иного места.

Все в целом произвело на британского премьера должное впечатление, и он уехал домой с твердым убеждением, что с горами Кавказа у Сталина все под контролем. Так он заявил своим генералам, но действительность была несколько иной.

Разговаривая с Черчиллем, советский лидер не опустился до откровенного вранья, ради сиюминутной выгоды. Все, что он говорил, было правдой, но только правдой так сказать декларативной.

Для того, чтобы декларация превратилась в конкретные дела требовалось принять срочные меры, и Сталин незамедлительно совершил необходимые на его взгляд действия. Кроме отправки войск, Ставка спешно укрепила руководство этих опасных направлений нужными кадрами. Под Сталинград в качестве первого заместителя Сталина был отправлен генерал армии Жуков, вместе с новым начальником Генерального Штаба генерал-лейтенантом Василевским и членом ГКО Маленковым.

Им было поручено, любой ценой остановить наступление 6-й армии Паулюса, чьи передовые соединения находились от берегов Волги и пригородов Сталинграда менее чем в ста километрах. Задача была сложной, трудной, но выполнимой. Немецкий бронированный кулак имел свою ахиллесову пяту в виде слабых флангов, на которых находились итальянские и румынские войска.

Удачное нанесение контрудара позволяло не только остановить противника, но и отсечь «вытянутый к Волге палец». Нужно было только правильно определить место удара, но перед этим необходимо было остановить противника, измотать его силы на подступах к Сталинграду и его улицах.

Имевшему такой опыт советскому генералитету это было вполне под силу, и отправка на берега Волги двух лучших представителей военной элиты был логичный и понятный шаг. Однако выбор Сталиным человека на спасителя в отношении Северного Кавказа, для многих оказался непонятным, вызвав откровенное удивление и даже несогласие.

В качестве представителя Ставки, на Кавказ был отправлен нарком НКВД, Лаврентий Павлович Берия.

— Никто кроме тебя не сможет справиться со сложившимся там положением. Езжай и без нужного нам результата не возвращайся, — коротко приказал вождь Генеральному комиссару государственной безопасности. — Немцы ни в коем случае не должны пересечь горы, ни в одном месте. Ни на Тамани, ни под Новороссийском, ни под Сухуми или Грозном. Нигде, иначе у Турции появиться соблазн ввязаться в войну на стороне Германии и тогда на Кавказе мы будем вынуждены вести войну на два фронта.

— Военные будут недовольны таким решением — начал Берия, но вождь прервал его недовольным взмахом руки.

— Когда нужно спасать положение, абсолютно не важно кто это будет делать, главное, чтобы был толковый и решительный исполнитель. Знаменитый Юстиниан видя, что полководец Велизарий плохо воюет с готами, заменил его придворным советником Нарсесом, и как оказалось, не прогадал — привел пример из военной истории Сталин и хитро посмотрел на наркома. — Думаю, что ты мало в чем уступишь этому Нарсесу по своей силе и способностям.

— Можете не сомневаться, товарищ Сталин. Сделаю, все, что только будет в моих силах — предано заверил вождя собеседник, но тот остался недоволен таким ответом.

— Нет, Лаврентий, этого мало. Я бы сказал преступно мало, — покачал головой Сталин. — Надо выполнить приказ Родины во, чтобы то ни стало. Ведь не зря мы даем в твои руки почти генерал-губернаторскую власть на Кавказе. Это позволит тебе использовать для выполнения задачи в первую очередь местные силы и возможности, о которых ты прекрасно осведомлен. Мы, конечно, тебе кое-чем поможем, но не рассчитывай на многое. Сейчас, все имеющиеся у нас резервы идут к Сталинграду. Там сейчас решается судьба всей летней кампании, а может быть и всей войны.

Вождь многозначительно посмотрел на Берия и тот его прекрасно понимал. На его стол регулярно ложились донесения о неспокойном положении, как на границе, так и за её пределами. Японцы усиленно наращивали численность Квантунской армии для удара по Приморью и Забайкалью. В Афганистане подняли голову остатки басмаческих банд, а в Стамбуле, немецкий посол фон Папен активно уговаривал турецкого президента, если не начать военные действия против СССР, то закрыть глаза на проход боевых кораблей итальянского флота в воды Черного моря.

Против его зловредной и опасной деятельности специалисты Лаврентия Павловича пытались предпринять ряд тайных действий, но судьба хранила германского дипломата и теперь, он работал с удвоенной силой. Стараясь поквитаться и за себя и за того парня.

— Удачи тебе, Лаврентий. И береги себя — напутствовал вождь своего соратника и тот покорно в путь потек, чтобы задать фашистам жару.

Отправляя Лаврентия Берия на Кавказ, Сталин хорошо знал, что делает. Бывший секретарь Закавказья лучше любого генерала и ответственного работника отлично знал все особенности и возможности кавказских республик для отражения наступления врага.

Из-за боевых действий в районе Сталинграда, Берия вместе с его командой пришлось лететь в Тбилиси окружным путем вдоль восточного побережья Каспия.

Со встречавшим его командующим фронтом маршалом Буденным и членом Военного Совета Кагановичем он был холодно сдержан, от чего Лазарь Моисеевич не удержался и напрямую спросил наркома: — Снимать приехал?

То катастрофическое положение, что сложилось на подступах к Кавказскому хребту, вкупе с появлением наркома НКВД не без основания порождало у членов Военного совета фронта подобные мысли, но они оказались ложными.

— Работать надо, Лазарь, а не о шкуре своей трястись, — раздраженно бросил ему Берия и, пожав руку Буденному в качестве подтверждения своих мирных намерений, направился к ожидавшим его машинам. Жилистый и энергичный, в поношенном дорожном плаще, он совершенно не походил на того шефа тайной полиции, о котором много говорили в столичных и куйбышевских кругах, где в это время находился весь дипломатический бомонд.

Желая увидеть, как изменился Тбилиси за время его отсутствия, Берия отказался ехать в лимузине и уселся на заднее сидение открытой «эмки». Все время поездки, нарком внимательно смотрел по сторонам и время от времени издавал глухие гортанные звуки, то в знак одобрения, то в знак недовольства.

По приезду в штаб фронта, нарком собрал совещание на котором, по требованию Берии обстановку на фронте доложил не комфронта Буденный, а командующий Северной группы войск генерал Масленников. Подобное действие было вызвано не желанием прилюдно унизить легендарного маршала, а тем, что генерал был бывшим работником НКВД и после недавнего назначения на свой пост регулярно информировал своего бывшего шефа о положении вещей.

Лаврентий Павлович внимательно выслушал короткий доклад генерала, после чего «взял быка за рога».

— В общем сражение за Ставрополье и Кубань мы пр…ли. Будем смотреть правде в глаза товарищи, — Каганович попытался не согласиться с выводами наркома, но тот только блеснул стеклами своего пенсне в его сторону и Лазарь увял.

— Сейчас наша задача не дать немцам перейти горы и первое, что нужно сделать для этого, приступить к созданию инженерно-саперных отрядов, задача которых будет минирование дорог, подготовка к взрыву скал и затопления территории. Для этой цели необходимо привлекать как местные кадры, так и саперов отступающих частей. В бою от них сейчас толку мало, а вот для создания обороны, они на вес золота. Главное направление немцев Моздок, Грозный и Баку и поэтому там должно быть сосредоточено основное внимание этих саперных частей — сказал нарком, но с его утверждением не согласился начштаба Северной группы войск генерал Антонов.

— Бакинское направление одно из главных направлений наступления врага. Кроме них немцы силами 17-й армии наступают на Тамань и Анапу, а силами отдельного 49-го горнострелкового корпуса через Главный Кавказский хребет на Сухуми и Кутаиси.

Начштаба подал эту реплику, чтобы напомнить о важности Черноморского побережья Кавказа, но это вызвало только недовольство наркома.

— Умный, да? — Берия недовольно повернул голову в его сторону, однако Антонов стойко выдержал его взгляд. — На Сухуми идут горные стрелки, на Анапу общевойсковая армия с румынами и словаками, а вот на Баку идет основная ударная сила немцев 1-я танковая армия. Так, где немцы наносят свой главный удар на востоке или на западе?

— Падение Тамани и Анапы сильно ухудшит и без того сложное положение Севастополя, товарищ нарком — вступил в беседу исполняющий обязанности командующего Черноморским флотом адмирал Исаков.

— Падение Севастополя даст немцам лишь контроль над Крымом, а взяв Грозный и Баку, Гитлер получит нефть. Нашу нефть! Поэтому Бакинское направление для нас сейчас самое важное. Это понятно!? — гневно воскликнул нарком, но затем быстро остыл и заговорил в спокойном тоне.

— Как член ГКО и как представитель Ставки считаю, что в сложившихся условиях командование армий отвечающих за это направление следует передать грамотным и проверенным товарищам. Точнее — на должность командарма формируемой 58-й армии генерала Хоменко, — Берия сделал едва заметную паузу и тотчас встал для представления, приехавший с ним бывший начальник пограничного округа. — На должность командарма 44-й армии предлагается генерал Леселидзе.

Названного наркомом человека на совещании не было, но присутствующие его хорошо знали.

— Эти кандидатуры я буду представлять товарищу Сталину в своем вечернем докладе — известил нарком членов Военного совета фронта и сидевшим командирам, стало ясно, что нарком не зря останавливался в Грозном.

— А кого вы планируете на должность командиров 46-й и 56-й армии? — немедленно отреагировал Антонов считавший отстранение с поста командарма генерала Сергацкого несправедливым.

— К генералам Козлову и Рыжову у нас нет претензий, но обязательно появятся, равно как и к вам, если ваши действия создадут угрозу захвата и перехода врага через перевалы — коротко отрезал Берия и властно посмотрел в сторону Антонова.

Он не имел ничего против этого военного, но нарком очень не любил когда принятое им решение пытались оспорить, не имея для этого существенных фактов. А в том, что за заботой о судьбе генерала Сергацкого стояла кастовая порука, Берия прекрасно видел по лицу генерала.

С самого начала войны, когда громкие заверения военачальников о том, что враг будет разбит на границе и отброшен на свою территорию оказались несостоятельны, у наркома сложилось к большинству из них стойкое предубеждение.

Смотреть на военных сверху вниз, наркому позволяли его пограничники. Ни один отряд, ни одна застава с началом войны не отступили от границы без приказа, под напором противника многократно их превосходившим. Именно на пограничников и соединения внутренних войск НКВД и собирался в первую очередь опереться нарком в битве за Кавказ.

На совещании в Грозном, узнав общее положение дел, Берия приказал организовать четыре особых оборонительных района: — Владикавказский, Грозненский, Нальчикский и Махачкалинский районы, которые должны были закрыть дорогу немецким войскам на Грозный и Баку. В каждый из районов направлялась дивизия войск НКВД, чьи командиры подчинялись только лично наркому.

После того, как они брали под свою защиту подступы к перевалам и горным проходам, дивизия лишалась права на отступление. Даже в случае отхода полевых войск с оборонительных позиций, чекисты должны были оставаться на своих местах до поступления приказа об отходе от наркома или от командующего Северной группы войск генерала Масленникова. Либо исходя из сложившейся обстановки войскам разрешалось отойти на фланг и занять оборону, до получения последующего приказа.

Кроме этого, для обороны перевалов и проходов Главного Кавказского хребта создавались оперативно-чекистские группы, начальники которых одновременно являлись руководителями обороны данного горного района. В задачу этих оперативных групп входила не только защита перевалов, но и поддержания спокойствия и правопорядка на прилегающих к ним территориях, от действий незаконных бандформирований и прочих фашистских пособников. Помощь местным чекистам в выполнении этого пункта, должны были оказать сотрудники НКВД, прилетевшие с наркомом из Москвы.

Подобный приказ, к сожалению, был горькой необходимостью. По мере приближения к Кавказу частей вермахта, все смелее поднимали головы те, кто был обижен Советской властью и видел в Гитлере вождя, что поможет им вернуть на Кавказ былые порядки.

Вся это огромная машина была отлажена наркомом ещё в Москве и была запущена в действие в Грозном за несколько часов его там пребывания.

Но не все военные виделись Берия в откровенно негативном свете. Умело оценивая людей по их деяниям, нарком без раздумий вставал на их сторону. Видя, как умело воюет командарм 12-й армии генерал-майор Гречко, защищая подступы к Темрюку, он предложил пополнить его войска моряками Азовской флотилии. Под давлением немецких войск, моряки оставили свою базу в Ейске и перебазировались в Тамань.

— Думаю, флот не будет возражать, если мы временно переподчиним моряков Азовской флотилии командарму 12-й армии? — обратился нарком к адмиралу Исакову. — За Темрюк предстоит серьезное сражение, а лучше и храбрее моряков на всем побережье трудно кого-либо найти. Тем более, что ни в Азовском, ни в Черном море, воевать пока не с кем.

Едва нарком заикнулся о флотилии, адмирал хотел высказать свое несогласие об использовании моряков не по прямому назначению. Флот понес существенные потери при обороне Одессы и Севастополя, но услышав похвалу из уст Берии, переменил свое мнение. В данный момент, армия и флот делали одно дело, обороняли Кавказ и говорить о специфике действий не приходилось.

Обиженный грубоватым напором наркома, генерал Антонов сдержанно молчал, стоически ожидая, когда Берия закончит свой кавалерийский наскок по армиям и штабам, однако тот был неистощим. Раздав всем сестрам по серьгам, он обратился к самому Антонову и совершенно с необычным для генерала вопросом.

— Сколько у вас числиться на бумаге горно-стрелковых дивизий?

— Всего три и ещё одна в стадии формирования — с едва заметной заминкой ответил начштаба, но чуткое ухо собеседника это сразу уловило и на его лице, появилась скептическая улыбка.

— И в чем их отличие от обычных стрелковых дивизий? Наличием в них лошадей? — спросил нарком и, не дожидаясь ответа, продолжил. — К сожалению, у нас нет таких соединений, которые бы обладали подготовкой для войны в горах. А у немцев такие дивизии есть — «Эдельвейс» называется и в ней люди, которые знают горы не понаслышке. Вот так.

Слова Лаврентия Павловича были крайне неприятны для генерала, но на данный момент они были горькой правдой. Дивизии только на бумаге значились горно-стрелковыми, а на деле таковыми не являлись. Антонов из всех сил старался не залиться краской стыда и тем самым достать радость наркому, но у того и в мыслях такого не было. Выявив проблему, Берия не собирался топтать виноватого, а тут же предлагал способ её разрешения.

— Правильно будет, если эти горно-стрелковые части мы пополнил уроженцами местных селений. И не одного — двух человек на роту, а сразу отделение или лучше взвод. Люди родились в горах, знают все особенности, да и защищать будут свои дома и деревни, а не шататься без дела по тылам — предложил нарком, и ни у кого из участников совещания не возникло возражений против его предложения.

— А что касается «Эдельвейса», то нам следует создать свое специальное подразделение по типу ОМСБОНА. Привлечь к этому делу лучших инструкторов по альпинизму, чтобы наши горные стрелки были не хуже немецких.

— Такую часть быстро не создашь — с сомнением вздохнул Буденный, посчитавший нужным, вставить свои пять копеек в разговор. — Альпинисты всегда были штучным товаром, а хороший альпинист в особенности.

— Чем раньше начнем, тем быстрее создадим — не согласился с ним нарком. — Я уже отдал приказ об их сборе и отправке в Сухуми и Орджоникидзе. Думаю месяца, максимум полтора нам должно хватить для создания такого подразделения. Опыт уже есть.

— Почему туда, а не в Тбилиси? — удивился Исаков.

— Ближе к фронту. Когда бой за горой грохочет, больше о деле думаешь, а не о том, какое вино будешь пить на ужин и чем его закусывать станешь — жестко пояснил нарком и немигающим глазом посмотрел на адмирала. Орджоникидзе и Сухуми он определил в качестве центров формирования, так как там имелись довоенные базы подготовки, но слова о вине и шашлыке были далеко не лишними. Уютный Тбилиси, не знавший бомбежек и прочих ужасов войны, одним своим мирным видом и комфортом отвращал высокое начальство от повседневных горестных мыслей.

Он был также дорого и самому Лаврентию Павловичу, который в свое время вложил в его благоустройство огромное количество средств, пота и нервов. И потому, Берия стремился не допустить прихода войны в этот славный грузинский город, сосредоточив все военные приготовления на дальних подступах от него.

— Считаю, что настал момент объявить на территории Закавказских республик военное положение — вступил в разговор Лазарь Каганович, но нарком его инициативу не поддержал.

— Нет, Лазарь. Военное положение объявлять рано, а вот мобилизовать население на строительство оборонительных рубежей Махачкалы, Дербента и Баку самое время. Равно как и начать организовывать работу тыла помощь фронту — подпустил шпильку Берия, намекая на плохую активность представителя Ставки в Закавказье.

— Что ты имеешь в виду? — сразу насупился Каганович. — Поясни.

— Наступлением на Волгу и Кавказ, фашисты практически отрезали нас от главных сил страны. Войска по морю идут из Астрахани в Красноводск, а затем в Махачкалу и Грозный. Я летел сюда, через Актюбинск и Баку. При таком положении дел каждый снаряд, каждый патрон или мина станут для нас на вес золота и это совершенно неприемлемо.

— И где же выход? Что ты — конкретно предлагаешь?

— Наладить выпуск военной продукции на местных предприятиях, своими силами. Со снарядами пока трудновато, но вот выпуск мин и патронов — это можно начать прямо сейчас. Думаю, что для заводов Тбилиси, Кутаиси, Еревана и Баку такая задача по плечу. Кроме этого, товарищ Сталин разрешил использовать на наши нужды часть военных грузов, что поступают из Америки и Англии через персидские порты. Но только часть — нарком предупреждающе поднял палец, делая всем грозное внушение.

Появление Берии на Кавказе принесло свои положительные плоды. Нарком не только наводил страх на ленивых и нерадивых работников одним своим грозным ведомством, но и безотлагательно приступил к решению многочисленных повседневных проблем.

Резкий в выражениях и требовательный к людям, видя, что человек пытается сделать порученное ему дело, нарком, тем не менее, всегда старался помочь работнику, если в этом была нужда. Окунувшись с головой в работу, он постоянно говорил людям, с которыми приходилось общаться: — Если вы не успеваете сделать порученную работу к указанному сроку — скажите об этом честно. Мы вам поможем, но если вы будите врать и «тянуть резину» — мы вас накажем, по всей строгости военного времени.

Между тем немецкие войска уверенно подошли к кавказским перевалам. Как и предсказывал Берия, свой главный удар, фельдмаршал фон Клейст нанес по грозненскому и бакинскому направлению. Завязалась отчаянная и кровопролитная борьба за Моздок и Прохладный. Пять дней советские войска под непрерывными налетами авиации и артобстрелами отражали наступление врага. Ценой огромных потерь немцам удалось захватить эти два стратегически важных города, но на этом их наступательный потенциал иссяк.

Отойдя на правый берег Терека, советские войска успешно отразили все попытки врага организовать на нем плацдармы для нанесения удара по Орджоникидзе. Одновременно с этим, были сорваны все атаки немцев по направлению к Нальчику.

Столкнувшись с яростным сопротивлением войск Закавказского фронта, враг был вынужден на две недели прекратить боевые действия на этом направлении.

Не менее упорные и бескомпромиссные бои шли и в районе черноморского побережья. Войска 18-й и 56-й армии вели ожесточенные бои с соединениями 17-й немецкой армии пытавшимися продвинуться к югу от захваченного врагом Краснодара и Майкопа. Вступив в кровопролитные и затяжные бои, немцы смогли достичь станции Северская и Горячий ключ. Продвинуться дальше немцам не позволило ни поддержка авиации с танками, ни численное превосходство.

Особенно тяжелые бои шли на подступах к Темрюку. Войска генерала Гречко уверенно отражали атаку румынских войск по несколько раз за день. Моряки Азовской флотилии помогали пехотинцам, как огнем своих орудий, так и высадкой десанта в тылу противника.

Только вступление в бой немецких подразделений снятый фельдмаршалом Клейстом с других направлений, помогло противнику продвинуться вперед. Под напором превосходящих сил противника, поредевшие дивизии 12-й армии отошли к самому Темрюку и заняли заранее приготовленные оборонительные позиции по линии Темрюк — Крымская.

Несмотря на удачный отход, положение войск генерала Гречко было непростым. Немецким войска нужно было пройти небольшой отрезок суши, чтобы сбросить советских солдат в море и полностью прервать всякую связь осажденной Керчи с Большой землей. Прекрасно понимая значение удерживаемого ими плацдарма, красноармейцы и краснофлотцы буквально вросли в землю, оказывая упорное сопротивление непрерывно атакующим частям противника. За один день они отразили девять атак противника, не позволив ему ни на шаг продвинуться вперед.

Не имея в большом количестве бронетанковых соединений, немцы обрушили на защитников Тамани артиллерию и авиацию в купе с румынскими батальонами, которые они гнали в атаку как на убой.

Раз за разом штурмуя советские позиции, противник расшатывал оборонительные порядки генерала Гречко, пытаясь пробиться то в одном, то в другом месте. Поредевшие от предыдущих боев дивизии, несмотря не на что держали, но Андрей Антонович прекрасно понимал, что натянутый как струна фронт, может лопнуть под ударами врага. И тогда генерал обратился за поддержкой напрямую к Берия.

— То, что держишь оборону и не отступаешь без приказа — молодец. А вот то, что оборона твоя рухнуть может — плохо. Этим ты не только Тамань в руки врагу отдашь, но и Керчь с Севастополем погубишь. В чем особенно остро нуждаешься? Только сразу говорю войск у нас пока мало — предупредил собеседника Берия, но тот о пополнении даже не заговорил.

— Нас очень сильно донимает авиация и артиллерия противника, товарищ нарком. Вражеские самолеты ходят над нашими позициями как у себя дома, голову поднять не дают, но это не самое страшное. Хуже то, что из-за нехватки боеприпасов, мы не можем на равных вести контрбатарейную борьбу. Забрасывают нас немцы снарядами.

— Снарядами, к сожалению, помочь не могу, — честно признался нарком. — С авиацией попытаюсь, а вот со снарядами пока никак.

— А я и не прошу у вас снарядов. Нам бы бомбардировщики. Чтобы они раскатали вражеские батареи как бог черепаху и на время лишили противника огневой поддержки. Только благодаря ней, румыны продолжают штурм наших позиций, как только пушки смолкнут, пусть даже на время, атаки прекратятся.

Просьба генерала нашла отклик в сердце наркома. Во-первых, ему льстило, что к нему обращался не свой генерал, а чисто армейский. Во-вторых, армия Гречко занимала очень важный участок обороны, держать который нужно было до последнего, и помочь ему было нужно.

С авиацией, особенно с истребителями, у командования Закавказским фронтом было не особо густо, но Берия нашел выход. Пользуясь разрешением Сталина брать на нужды фронта часть военных грузов идущих через Каспий, Лаврентий Павлович положил руку на двенадцать «аэрокобр», что прилетели в Баку из Тегерана.

Данный вид американских истребителей не особенно понравился англичанам, из-за ограниченных возможностей ведения боя на больших высотах. Поэтому, они с радостью передали их советской стороне по линии ленд-лиза, из состава своих частей занявших южную часть Ирана.

Ещё не покрашенные в защитный цвет и без опознавательных красных звезд, по приказу Берия они были перегнаны британцами в Сухуми, где ими немедленно занялись советские летчики.

Сколько нужно времени пилотам, чтобы разобраться в чужой технике? Неделя, две, месяц? Советским пилотам хватило двух суток, да и как могло быть иначе, когда враг яростно штурмует перевалы Кавказа и каждый день, подаренный авиации противника своим бездействием подобен смерти.

В тот день, появление в небе машин без опознавательных знаков, вызвало недоумение с обеих сторон, но только временное. Когда неизвестные самолеты, прикрывая действия пикирующих бомбардировщиков «Пе-2» смело вступили в бой с превосходящими их силами немцев, ни у одного из зрителей этого боя не осталось сомнения, чьи пилоты находились за их штурвалами.

В результате боя, советские летчики две машины и еще две получили повреждения, но вражеской артиллерии был нанесен серьезный ущерб. Не одну батарею не досчиталось немецкое командование группы армий «А», слушая вечерний доклад штаба.

Вслед за «пешками», по врагу ударили ещё и штурмовики. Благодаря самоотверженному мужеству летчиков, прочно приковавших к себе истребителей противника, «илы» получили возможность на свободную охоту. И пусть по времени она была небольшой, но сам факт удара с неба, полностью лишил румынских вояк наступательной инициативы. Как и ожидал генерал Гречко, враг был вынужден прекратить свои атаки на Темрюк, и перешел на этом участке фронта к обороне, пусть даже и на время.

Переброска большей части авиации на защиту Тамани неожиданно аукнулась в тылу и на самом высоком уровне. Во время посещения подразделений 46-й армии машины, членов Военного совета фронта маршала Буденного и адмирала Исакова попали под удар вражеской авиации.

По счастливой случайности их атаковал одиночный истребитель «Мессершмидт», совершавший свободную охоту по эту сторону Кавказского хребта. Имея ограниченный запас горючего и всего одну бомбу, он произвел две атаки на штабные машины, в результате которой погибли два автоматчика и серьезно ранен адъютант маршала. Сам Семен Михайлович не пострадал. Выпущенные по нему пули вражеским самолетом либо прошли мимо, либо запутались в его густой легендарной бурке. А вот адмиралу Исакову повезло меньше. Он получил серьезное ранение в ногу, которую, несмотря на все старания хирургов, пришлось ампутировать.

Когда Сталину доложили о случившемся, он вылил свое недовольство на Берия, который мужественно перенес этот неприятный момент.

— Из всего случившегося я делаю вывод, что охрана передвижения членов Военного совета фронта поставлена из рук вон плохо. И все из-за того, что высшее руководство фронта пренебрегло элементарной осторожностью, решив, что находящийся по ту сторону Кавказского хребта враг их, не достанет — злился Сталин и злился вполне обоснованно.

— Какая была необходимость поездки сразу двух членов Военсовета? Проверка подготовки наступления, которого нет? Или желание лично проверить создание оборонных рубежей — так для этого вполне хватит одного человека. К чему подобное нарочитое пренебрежение к противнику, лубочное геройство? Я недоволен тобой, Лаврентий и делаю тебе замечание. Надеюсь, что ты примешь его к сведению и сделаешь все надлежащие выводы — гневалась трубка, но ненадолго. Будучи деловым человеком, Сталин быстро отделял зерна от плевел и судил людей по их делам.

— Клейст уперся лбом на Тамани и Молгобеком. Он, конечно, ещё будет барахтаться по направлению Грозного и Баку, но без танков, которые забрал у него Гитлер для Паулюса — это будет очень сложно сделать — высказал, свою оценку положения Сталин и нарком был полностью с ним согласен. Наступательный натиск врага был сбит и теперь, нужно было не допустить серьезных ошибок в позиционной войне.

— Есть серьезное опасение, что противник нанесет массированный воздушный удар по бакинским промыслам, создав сильный кулак бомбардировочной авиации. На месте Гитлера я бы именно так и поступил, и с этим мнением согласен Черчилль. Поэтому надо сделать все возможное, чтобы не дать возможности врагу лишить нас нефти. Для защиты Баку от удара с воздуха задействуйте все силы 45-й армии и Тбилиси. Там нет нефти, и значит, на данный момент их ценность вторична — с тяжким сердцем констатировал вождь. — Мы получили твою телеграмму с предложением о снятии командарма 9-й и 47-й армий Марцинкевича и Котова, а также начальника штаба Закавказского фронта генерала Субботина и начальника тыла фронта Ищенко. В этом есть острая необходимость?

Последние слова являлись отголосками жалоб Сталину в адрес Берии со стороны маршала Буденного и генерала Тюленина.

— Генерал Марцинкевич — командир весьма ограниченный и безынициативный человек. Возможно, в мирное время его присутствие на посту командарма ещё как-то допустимо, но в условиях войны исключено. Генерал Котов при встрече выглядел совершенно рассеянным и подавленным человеком. При докладе обстановки постоянно врал и мне приходилось его постоянно уличать в незнании положения дел. Что касается генерала Субботина то он крайне слабый организатор, имеющий плохую память, и не может спросить со своих подчиненных. Неудивительно, что создание обороны на подступах к Тереку было полностью провалено. Я предлагаю переместить их на менее ответственные участи работы.

— Ставка согласно с твоим предложением — после недолгого раздумья произнес Сталин, удовлетворенный тем, что грозный нарком занимается делом, а не ищет скрытых заговорщиков и вредителей. — Что ещё?

— Очень прошу товарищ Сталин утвердить мое предложение наркому Микояну о срочном пересмотре продовольственного пайка солдат сражающихся в горах в сторону увеличения его питательности. За счет включения в него дополнительного числа мясных консервов, сгущенного молока и шоколада.

— Ставка уже утвердила это предложение и для быстроты его исполнения считает возможным вскрытие складов неприкосновенного запаса находящихся на территории Грузии, Дагестана и Азербайджана. В условиях гор голодный человек всегда плохо воюет, а это недопустимо.

— Спасибо за понимание товарищ Сталин.

— Каково настроение людей в тылу? Как горские районы, воюют?

— Настроение среди трудового населения хорошее. В большинстве все прифронтовое население с пониманием отнеслось к призыву идти на строительные работы. Число уклонистов от мобилизации не превысило трехсот человек. В отношении же бандформирований, то благодаря грамотным действиям местных чекистов под руководством московских коллег обезврежено 1742 человека имевших на руках оружие и 961 бандит был уничтожен. В ряде горных районов положение продолжает оставаться сложным и неспокойным, но нам их легче блокировать, чем приводить к спокойствию в нынешних условиях — уверенно, не заглядывая в бумажку, доложил нарком.

— Как долго ты планируешь там ещё остаться, Лаврентий? Может пора возвращаться в Москву?

— О возвращении рано говорить. Ещё слишком много проблем в организации правильной работы тыла фронта, товарищ Сталин. Что касается обстановки на фронте, то к началу сентября немцы обязательно возобновят свои наступательные действия.

— Хорошо, Лаврентий, оставайся — согласился с Берия вождь и повесил трубку специальной связи, чтобы через некоторое время позвонить по внутренней связи.

— Хрулев на месте? — спросил он у Поскребышева.

— Да, товарищ Сталин. Ждет в приемной.

— Пусть заходят — разрешил вождь и вскоре, в его кабинет вошло несколько людей одетых в необычную для представителей РККА военную форму.

Главным отличием от привычной формы было наличие на живых манекенах золотых пагонов, из-за которых двадцать пять лет назад обладателей не задумываясь, пускали в расход. Теперь же, восстанавливая государственность, Сталин решил вернуть этот важный атрибут военной формы, и это для него был также важно, как и сама война.

Сражение за Кавказ было страшным и ужасным, но сражение под Сталинградом было в разы страшнее и ужаснее. Особенно от военных действий пострадало мирное население города, угодив под чудовищную бомбежку со стороны германской Люфтваффе.

23 августа армада гитлеровских стервятников совершила налет на Сталинград, обрушив свой смертоносный груз на мирные кварталы города. Первыми по городу ударили самолеты груженые фугасными бомбами. Под их ударами жилые многоэтажные дома обрушивались как карточные домики, погребая под своими пылающими развалинами несчастных людей. Одна из бомб попала в местный зоопарк и её осколки на месте убили любимца жителей слона Бумбо.

Вторая волна самолетов, обрушила на Сталинград град зажигательных бомб. Удар был точно спланирован и вся эта страшная масса, обрушилась на частный сектор, состоявший в основном из деревянных построек. Стояла жаркая погода, и ветер с Волги разносил бушующее пламя по всему городу. С юга на север, шел этот ужасный вал огня, сжигая все на своем пути.

Около ста тысяч мирных жителей погибло в этот день под ударами фашистских асов, на которых за этот «подвиг» обрушился щедрый град крестов и медалей. Подобная нарочитая жестокость, по мнению гитлеровцев должна была вызвать страх и ужас в сердцах советских граждан, но вместо этого породила злость и ненависть к немецким оккупантам и их союзникам.

Каждый шаг по направлению к Волге давался им дорогой ценой. Чем ближе был Сталинград, тем сильнее и упорнее становилось сопротивление, в виде массового героизма его защитников.

Отражая атаку врага, из состава одной из батареи 620-го артполка в живых остался только один заряжающий сержант Суханенко. Рискуя жизнью, он не покинул свой боевой пост и в одиночку вел огонь по врагу, даже когда осколком снаряда ему повредило правую руку.

Отбивая атаку прорвавшейся колонны немецких танков, батальон морской пехоты имел в своем распоряжении только противотанковые ружья и бутылки с горючей смесью. В неравном бою с бронированными чудовищами пало много матросов, что уничтожили их ценой собственной жизни. Так комсомолец Михаил Паникако бросился на вражеский танк с двумя бутылками и когда, он поднял одну из бутылок над головой, в неё попала шальная пуля. Пламя в одно мгновение охватило матроса но, несмотря на невероятную боль, он продолжил атаку, добежал до танка и бросил бутылку на решетку моторного люка.

Славный сын Дагестана пулеметчик Ханпаша Нурадилов в боях с немецко-фашистскими захватчиками уничтожил больше 900 солдат противника и пал смертью храбрых при обороне подступов Сталинграда.

Такова была хроника обороны Сталинграда, что по масштабности и размаху превзошла все известные сражения в мировой истории.

Глава. IX. Запасные варианты

— В общем, наступление развивается успешно, товарищ Сталин. Войска фронта вышли к Синявино, Келколово, Михайловскому и в скором времени намерены осуществить наступление на Мгу. Штабом фронта ведутся консультации с соседями о нанесении встречного удара в районе Ивановского, по направлению на Мгу вдоль Кировской железной дороги — бодрым голосом докладывал Мерецков, но Верховный Главнокомандующий не торопился с ним соглашаться.

— Вы говорите радостные вести товарищ Мерецков, однако, у товарища Рокоссовского несколько иное мнение. Он считает, что фронт несколько запоздал с вводом в действие сил второго эшелона, а также настаивает на более широком использовании артиллерии при наступлении пехоты и в этом, Ставка с ним полностью согласна. Без поддержки со стороны артиллерии пехотинцы, если и смогут выполнить поставленную перед ними задачу, то ценой неоправданных потерь. Не стоит экономить на боеприпасах, когда речь идет об успехе всей операции. Скупой всегда платит дважды — подвел, резюме вождь и в его последних словах, генералу показалась скрытая угроза.

Те, кто имел знакомство с дознавателями из НКВД, при разговоре с вождем всегда предпочитали дуть на воду и Кирилл Афанасьевич не был исключением.

— У нас с генералом Рокоссовским действительно есть разногласия по тактике проведения операции, но на войне это нормальное явление — смело заявил Мерецков, успевший изучить и понять характер представителя Ставки. Рокоссовский, если считал это нужным для дела, мог напрямую обратиться к вождю, но при этом, он никогда не обвинял комфронта в некомпетентности и не требовал его снятия с должности. У Константина Константиновича были свои нравственно-моральные рамки, переступить через которые у него не было сил.

— Главное, чтобы эти тактические разногласия не помешали бы вам одержать стратегическую победу, — усмехнулся вождь. — Вы говорите о необходимости нанесения силами Ленфронта встречного удара в районе селения Ивановское, а товарищ Рокоссовский считает нужным нанести удар в районе Невской Дубровки. Что вы скажите по этому поводу?

— Генерал Рокоссовский хочет идти по пути наименьшего сопротивления, предлагая нанести удар по «Невскому пяточку». Мы же точно следует указаниям Ставки прорвать блокаду Ленинграда и восстановить сообщение города с Большой землей по Кировской железной дороге — ловко спрятался за приказ Ставки Мерецков.

— Однако пока вы будете наступать на Мгу, остается серьезная угроза удара в ваш правый фланг шлиссельбургской группировки немцев. Вы ведь не считаете, что Линдеман и Кюхлер будут сидеть, сложа руки от безделья. Они и так дали вам хорошую фору в четыре относительно спокойных дня.

— Все это так, товарищ Сталин, но мы твердо верим в силу наших бойцов и командиров, в их способность быстро и полно разгромить врага.

— Вы не на партийно-политическом докладе у товарища Мехлиса, а говорите с Верховным Главнокомандующим, — одернул собеседника Сталин. — Мы хотим знать ваше мнение — нужно наносить встречный удар в районе Невской Дубровки или нет?

— Два встречных удара, наверняка приведут к распылению сил фронта и срыву поставленных перед фронтом задач — осторожно высказался Мерецков. Он был уверен, что Сталин согласиться с ним, но в сознание вождя относительно военного искусства произошли определенные перемены.

Видя, что привычные шаблоны наступления не срабатывают, он стал более терпим к иным тактическим приемам, предложенным на его рассмотрение генералитетом. При этом просматривалась четкая тенденция. В случае неудачи, виновника направляли на второстепенные должности или места, но не расстреливали. Вождь считал, что репрессии относительно руководства Западного фронта и октябрьский расстрел группы высокопоставленных генералов — это тот максимум, который был полностью исчерпан властью в отношении своих военных.

— А вот товарищ Рокоссовский считает, что не приведут и генерал Говоров, как не странно согласен с ним — эта новость сильно озадачила комфронта, и он стал лихорадочно думать.

— В таком случае, я думаю, что удар по Невской Дубровке можно будет считать запасным вариантом основного плана наступления — предложил Мерецков, на ходу сориентировавшись на слова вождя.

— Мы тоже склоняемся к тому, чтобы разрешить представителю Ставки товарищу Рокоссовскому подготовить этот вариант действия. Не стоит ему в этом мешать, товарищ Мерецков.

Комфронта принял слова Верховного к исполнению и полностью сосредоточился на наступлении в южном направлении, оставив север на попечении Рокоссовского, с которым у Кирилла Афанасьевича были совершенно разные понимания обстановки.

В то время когда своей главной задачей Мерецков видел продвижение вперед, представитель Ставки сосредоточился в выбивании «поворотных столбов» противника, видя в них угрозу флангового удара советским наступательным соединениям.

Главной такой опасной точкой на севере, генерал Рокоссовский считал селение Гонтовую Липку и Круглую рощу, прозванную немцами «Орлиной». Именно отсюда, по мнению Константина Константиновича, враг мог нанести сокрушительный удар в основание наступательного клина фронта, и его следовало уничтожить как можно скорее.

По предположительным данным разведки в каждом из опорных пунктов немцев находилось до двух батальонов пехоты, намертво стоявшие на своих позициях, несмотря на то, что были обойдены советскими войсками с обоих флангов и дорога, соединяющая их с Синявино, насквозь простреливалась.

Желая сохранить численность своих наступательных дивизий, при штурме хорошо укрепленных позиций врага, генерал Рокоссовский пошел на необычный, а для многих откровенно рискованный шаг. Он приказал обрушить на противника все силу артполков и дивизионов 2-й ударной армии, включая гвардейские минометы.

Здесь он столкнулся с упорным сопротивлением со стороны командующего фронтом, искренно считавшего недопустимым столь расточительный расход остатков боеприпасов фронта. И вот здесь, генерал Рокоссовский использовал свое высокое служебное положение в полной мере. Он буквально продавил это решение, под свою личную ответственность.

Готовясь к штурму Круглой рощи, Рокоссовский отошел от привычного шаблона, перенеся начало наступления на десять часов утра. Привыкшие, что русские всегда начинают штурм с первыми лучами солнца, немцы были застигнуты врасплох этой атакой.

Ровно час, советская артиллерия буквально гвоздила по небольшой возвышенности посреди зеленых просторов из гаубиц и минометов, а также полевых орудий. Желая добиться нужного результата, Рокоссовский собрал всё, на время даже оголив оборону позиций у Рабочего поселка № 8.

Ровно час в расположении немецкой обороны взрывались и громыхали мины и снаряды, а в самом конце ударила реактивная артиллерия. За несколько секунд, две батареи гвардейских минометов выпустили свой боевой запас снарядов, после чего быстро покинули свои позиции. Риск попасть под ответный огонь врага или стать жертвой его воздушного налета был очень велик.

Земля ещё гудела и стонала от разрывов реактивных снарядов, а штурмовые отряды уже шли на штурм «Орлиной рощи». Не имея возможности поддержать наступательные действия пехоты бронетехникой, Рокоссовский настоял на придаче штурмовым отрядам трех огнеметных танков, относящихся к спецсредствам.

Присутствие их сыграло свою роль в штурме вражеских позиций. Из-за особенности болотистой местности, немцы не могли создать полноценной обороны с окопами и траншеями, создавая свои защитные укрепления из торфа. Когда советские солдаты бросились на штурм позиций противника, огневые точки немецкой обороны не были полностью подавлены и в некоторых местах по ним ударили пулеметы.

Точно попасть в пулеметное гнездо струей огня трудное, почти невыполнимое дело. Здесь должно удачно сочетаться мастерство наводчика и удача, но на этот раз в дело вмешалась третья сила в лице природы. От выпущенных танками струй огня торф загорелся во многих местах и вскоре, немцам пришлось вести борьбу на два фронта, с огнем и атакующим противником.

В результате атаки, два из трех танков были повреждены, но свое дело они сделали. Советские штурмовые отряды прорвали оборону врага и ворвались в Круглую рощу. Видя бедственное положение отряда подполковника Дреслера, гарнизон Синявино попытался помочь ему, но высланное в «Орлиную рощу» подкрепление встретило на своем пути серьезные трудности. Весь Путиловский тракт, по которому двигалась колонна, простреливался с обоих флангов, что не позволило немцам быстро перебросить подкрепление.

Когда колонна все же смогла приблизиться к «Орлиной роще» спасать уже было некого. Весь гарнизон либо погиб от огня противника, либо попал в плен. Спаслось всего два десятка человек, сумевшие пробраться к своим окольными путями.

Не менее трагична была судьба гарнизона Гонтовая Липка. Он также как и отряд подполковника Дреслера подвергся атаке и потому не мог в трудный момент поддержать своих соседей. Оказавшись в полном окружении, немецкий гарнизон оказал отчаянное сопротивление. Бой шел за каждое строение превращенное немцами в опорный пункт, за каждый метр свободного пространства.

Проявляя смекалку и находчивость, пехотинцы включали в состав своих штурмовых групп пушки «сорокапятки», чьё присутствие в бою было просто незаменимо. Легкие, они быстро доставлялись расчетами к месту боя и метким огнем, подавляли огневые точки противника.

Также свою лепту в штурм Гонтовой Липки внесли и огнеметные танки. Не обращая внимания на огонь засевших за защитным забором немцев, они приблизились на расстояние выстрела и подожгли вражеское укрепление.

Действие танкистов было столь удачно, что руководивший штурмом комбат Рукосуев доложил наверх о том, что дни фашистского гарнизона сочтены, но как оказалось, он поторопился.

Командир гарнизона Венглер и не думал отступать. Оказавшись в тяжелом положении, он затребовал помощи и вскоре получил её. Первыми по атакующим советским подразделениям ударила авиация, чей бомбово-пулеметный огонь вывел из строя два огнеметных танка и лишил штурмовые группы Рукосуева важного козыря.

Вторыми, на помощь гарнизону из Синявино смогла пробиться подмога в лице двух самоходок. Державшие под огнем дорогу пулеметчики лейтенанта Трифонова смогли отсечь идущую вслед за ними пехоту, а вот против бронетехники были бессильны.

Появление самоходок и удар авиации укрепили боевой дух немецких солдат и они с утроенной силой и энергией стали драться с противником. Неизвестно, чем и как закончилось бы это сражение, если бы наступление на Гонтовую Липку не курировал генерал Казаков. Едва только в небе над поселком появилась вражеская авиация, Василий Иванович тут же связался с Рокоссовским, который в свою очередь позвонил в штаб 14 Воздушной Армии и устроил разнос.

Нет, он не крыл трехэтажным матом и не грозил трибуналом и расстрелом, но его звенящий от гнева голос, оказал на летчиков аналогичное воздействие. Все дело заключалось в том, что командование воздушной армии клятвенно обещало воздушное прикрытие наступающим на Липку частям, но как это часто бывало на войне, слова разошлись с делом.

К моменту звонка Рокоссовского все истребители были заняты прикрытием «илов» атакующих вражеские заслоны южнее озера Синявинское. Все, что это неполную эскадрилью «пешек» из смешенного полка.

Бросать пикирующие бомбардировщики без прикрытия истребителей — большой риск, но высоким генералам не приходилось привыкать рисковать жизнями своих подчиненных. «Пешки» ударили по Гонтовой Липке, и ударили весьма удачно. Своим пулеметно-пушечным огнем они повредили одну из вражеских самоходок, чем сорвали вражескую контратаку.

Вторую самоходку зажег расчет одной из «сорокапяток», вступивший в открытое противостояние с неприятельской бронемашиной. От разрыва выпущенного противником снаряда, весь расчет орудия вышел из строя, но перед этим метким выстрелом поразил немецкую самоходку.

Другим благоприятным фактом было то, что под удар «Пе-2» попал штаб 366-го полка, что оказалось фатальным для судьбы обороняющих Липку немцев. В результате налета советской авиации командир полка Венглер был тяжело ранен, а его заместитель убит, что внесло серьезную дезорганизацию в управление обороны гарнизона. Сопротивление гарнизона стало разрозненным, каждый взвод дрался сам за себя и к наступлению вечеру Гонтовая Липка пала.

Удары штурмовой авиации всегда были опасны и чувствительны для наземных соединений. Любой солдат, как бы опытен и силен он не был бы, какими бы ни были его моральные посылы и устои, не выдержит, когда по нему ведут плотный пулеметно-пушечный огонь и сдабривают это бомбами и реактивными снарядами. При этом вражеский самолет бьет по тебе не с угла атаки или при пикировании, а с бреющего полета. Когда тяжелая бронированная машина буквально ходит у тебя над головой и стреляет всем своим могучим арсеналом.

Все это было так необычно для немецких солдат, что они охотно верили геббельсовской пропаганде, что за штурвалом штурмовиков сидя смертники или сумасшедшие люди. И когда немецкие заслоны у озера Синявинское подверглись четырем налетам за день, они были вынуждены отступить. Советские штурмовики так хорошо поддали врагу, что преследовавшая врага 24 гвардейская дивизия не только оттеснила противника к реке Мойке, но даже смогла захватить плацдарм на западном берегу.

Когда генералу Мерецкову доложили об этом, он искренно и честно радовался этому и когда в ответ на его доклад Рокоссовский заявил, что не может разделить его радости, Кирилл Афанасьевич изумился.

— Я прошу вас объясниться, товарищ генерал-лейтенант. Мы, что здесь в бирюльки играем!? — гневно воскликнул комфронта, напрочь позабыв, что его собеседник представитель Ставки.

— Ваше наступление на Мгу, носит второстепенный характер. Вы приблизились к Мге, но так и не взяли под контроль поселок Михайловский, что значительно ухудшило положение немецких частей обороняющих Вороново и Поречье. 4-й гвардейский корпус, несмотря на все свои усилия, не смог перерезать дороги ведущие к Синявино из Келколово. А о сегодняшней атаке на Синявино, я не знаю, что и сказать. Как так, взять поселок, отбросить врага и потом отступить из-за отсутствия у солдат боеприпасов?

Разговор между двумя генералами шел по телефону и Мерецков не мог видеть лица собеседника, а только догадываться, каким оно было в этот момент.

— Я не знал об этом, товарищ Рокоссовский, — сразу сдал назад Мерецков. — Вам видимо сообщили о причине отступления наших солдат раньше меня. Этот факт конечно откровенно возмутителен и мы с ним обязательно разберемся, но война есть война, на ней всякое случается. Прошу понять меня правильно. А то, что мы ведем свое наступление на Мгу, то здесь в первую очередь мы выполняем приказ Ставки.

Комфронта даже пожал плечами, словно Рокоссовский мог это увидеть, но собеседник не принял во внимание его аргументов.

— Линдеман уже начал переброску подкреплений в Мгу и Синявино. Данные воздушной разведки в один голос говорят об этом. Немцы успешно наращивают свои силы на всех направлениях нашего наступления, и с каждым днем будет все труднее выбивать их с занимаемых позиций. И вместо того, чтобы как можно быстрее занять Келколово и отрезать от основных сил Шлиссельбург, Липку, Синявино и 1-й городок, вы упрямо поворачиваете 2-ю ударную на Мгу и распыляете силы фронта.

— Я выполняю приказ Ставки и лично товарища Сталина — начал генерал, но Рокоссовский оборвал его.

— Я тоже выполняю приказ Ставки и товарища Сталина и считаю, что стремясь сделать лучшее вместо хорошего, вы теряете время и возможности в ближайшие дни отрезать Шлиссельбургскую группировку врага и выйти к Неве.

— Ленинградский фронт завтра начнет наступление на Ивановское и это не позволит Линдеману свободно перебрасывать резервы с одного участка на другой. Оказавшись между двух огней, немцы не смогут эффективно защищать Мгу, а с её падением наступит крах всего этого участка обороны противника.

— Я бы не был бы столь уверен в этом. Немцы мастера вести оборонительные, а учитывая, какое значение, противник предает Ленинграду можно смело утверждать, что он будет сражаться за каждый метр этой территории. Вы согласны с этим?

— Согласен, товарищ Рокоссовский, но по-прежнему считаю, что взятие Мги основная задача нашего наступления — продолжал стоять на своем Мерецков.

— Я буду вынужден сообщить о наших разногласиях в Ставку.

— Сообщайте, это ваше право, — смелость прорезалась в голосе комфронта. — Если Ставка изменит свою директиву относительно Мги, я подчинюсь, а до этого, буду выполнять полученный приказ.

Оказавшись в столь непростой ситуации, Рокоссовский очень надеялся, что Сталин примет его сторону, но Верховный не торопился принимать окончательное решение. Слова Мерецкова о том, что наступление Говорова сможет переломить ход операции в нашу пользу и Кировская железная дорога будет освобождена, были просты и понятны, и грели душу вождю. Однако и в словах своего представителя, председатель Ставки видел много разумных доводов, и он решил подождать результата наступления ленинградцев.

Наступление, на которое Сталин и Мерецков возлагали серьезные надежды, началось на седьмой день операции «Искры» и началось, по привычным для немцев шаблонам. В шесть часов утра ударила артиллерия, а через полтора часа пошли в атаку танки и солдаты.

Быстро определив, что русские начали наступление, командующий немецким гарнизоном Ивановки майор Миллер, приказал отвести солдат из передовых траншей на запасные позиции, чем в разы свел губительное воздействие русской артиллерии.

Кроме этого, на результативность стрельбы серьезно влиял тот фактор, что артиллеристы били исключительно по площадям, в надежде на легендарное русское авось. Работа разведки и артнаблюдения с целью выявления важных целей в обороне противника была поставлена плохо и это, создавало дополнительные трудности для советских батарей, имевших скудный запас снарядов.

Вовремя занявшие свои места в обороне, немецкие солдаты оказывали упорное сопротивление, и успехи первого дня наступления были более чем скромные. Успех был достигнут в ряде мест за счет умелых совместных действий танков и пехоты, но это были единичные случаи. Поселок Ивановское не был полностью занят в первый день наступления, как это планировалось.

В последующие дни, успех наступления был достигнут не за счет правильного и умелого управления войсками командованием, а благодаря мужеству и смелости личного состава. Неизвестно как долго выбивали бы фашистов из их хорошо укрепленных опорных пунктов, и какой ценой, но на второй день, моряки и пехотинцы совершили подвиг. Под огнем врага, торпедные катера Балтфлота высадили десант в устье реки Тосна и создали угрозу соединениям противника, находившимся на западном берегу реки.

Как немцы не контратаковали и не пытались сбросить десант в реку, все их попытки оказались неудачными. Советские солдаты не только вгрызлись в землю, но и постоянно создавали угрозу расширения плацдарма. Оказавшись между двух огней, Миллер не стал рисковать своими солдатами и отступил на восточный берег с минимальными потерями.

Благодаря этому, село Ивановское перешло под полный контроль советских войск, но когда они попытались продолжить наступление на Пеллу и Отрадное, встретили яростное сопротивление солдат полицейской дивизии СС.

Имевшиеся у них на вооружении самоходные орудия прекрасно справлялись не только в качестве противотанковых пушек, но и простой артиллерии. Защищая Отрадное, они быстро выбили то небольшое количество советских танков, что наступало на немецкие позиции, а затем обратили в бегство атакующую пехоту.

Неудачи 268-й стрелковой дивизии стали причиной разговора между Сталиным и Рокоссовским, произошедшего вечером второго дня наступления. Разговор был непростым с самого начала, ибо обычно вождю звонил генералу, а в этот раз Рокоссовский сам позвонил в Ставку, пользуясь своими полномочиями.

— Пробуксовка войск Ленинградского фронта под поселком Отрадное, наглядно говорит о том, что они не смогут выполнить заявленные ими задачи в назначенные сроки, товарищ Сталин. Настала пора принимать решение по повороту главных сил 8-й армии на Синявино. Если мы не сделаем это сейчас, то упустим время и сорвем операцию — честно признался Рокоссовский.

— Вы не верите в то, что наши войска смогут взять Мгу и прорвать блокаду, товарищ Рокоссовский? — холодно спросил его вождь.

— Тут дело не в вере, а в объективной оценке обстановки, которая складывается не в нашу пользу при кажущихся успехах. Несмотря на два дня интенсивных боев, мы не смогли продвинуться ни к Мге, ни к Келколово. Я считаю, что нужно временно приостановить наступление на Мгу и повернуть главные силы фронта на север для взятия Синявино и изоляции немцев в Шлиссельбурге.

— Ваша позиция нам понятна, — с расстановкой произнес вождь, — но есть вероятность того, что увлекшись взятием Синявино, войска фронта получат контрудар противника и не смогут его отразить за счет слабости обороны южного фланга.

— Такая угроза действительно есть, но судя по сложившейся обстановке, в течение полутора недель Линдеман не успеет организовать сильный контрудар по нашей южной линии обороны — твердо заявил Рокоссовский.

— А если Линдеман нанесен контрудар средней силы и наша оборона не сможет ему противостоять, как это неоднократно было в прошлом и даже в нынешнем году. Вы можете дать твердые гарантии, что такого не случиться — вопрос был откровенно провокационный. Услышав нечто подобное, многие советские военачальники откровенно пасовали перед вождем, но Константин Константинович с честью выдержал этот экзамен. Нисколько не увиливая и прячась за цветастыми фразами, он сказал: Да, я готов дать такие гарантии, при условии, что вся противотанковая артиллерия южного фланга обороны будет подчинена генералу Казакову.

— Это хорошо, что вы так уверены в своем предложении, товарищ Рокоссовский. Будет с кого спрашивать, — в трубке было хорошо слышно, как Сталин усмехнулся. — А что касается кандидатуры генерала Казакова, то Ставка не имеет ничего против этого. Более того, после ознакомления с его докладной запиской по устройству противотанковой артиллерийской обороны, Ставка считает, что предложенную схему нужно вводить в войска как можно скорее. Так это и передайте Василию Ивановичу при встрече.

Верховный Главнокомандующий замолчал, что-то прикидывая в уме, а затем, приняв решение, неторопливо сказал.

— Хорошо, товарищ Рокоссовский. Будем считать, что мы поверили вашей аргументации. Передайте Мерецкову, чтобы он временно прекратил наступление на Мгу и начал поворачивать войска на Синявино немедленно. Не дожидаясь получения приказа Ставки. Я так понимаю — время не ждет?

— Спасибо, товарищ Сталин. Время действительно не ждет — обрадовался Рокоссовский. Он посчитал, что главное в разговоре с вождем уже позади, но собеседник был иного мнения.

— Пожалуйста, товарищ Рокоссовский — Сталин сделал маленькую паузу и задал вопрос, которого Рокоссовский давно ждал и в чем-то опасался.

— Скажите, а как вам работается с генералом Мерецковым? Есть жалобы, претензии к его работе?

От этих слов Рокоссовского как кипятком обдали, и он был очень рад, что вел разговор со Ставкой один на один.

— В данный момент у меня нет жалоб или претензий к работе командующего фронтом, генерала Мерецкова. У нас с ним нормальные рабочие отношения, а те споры и разногласия, что иногда возникающие между нами — это рабочие моменты, имеющие место в любой работе — Рокоссовский старался говорить спокойным голосом, но рот его предательски быстро высок уже после первого предложения.

— Рад это слышать. Очень надеюсь, что эти рабочие моменты как вы их называете, не повлияют в конечном итоге на результат вашей общей работы. Успехов вам всем — пожелал Сталин и повесил трубку.

В этот момент его сильно подмывало сообщить своему представителю, что он подписал приказ о производстве Рокоссовского в генерал-полковники, но не стал этого делать. Настойчивость и упорство, с которым генерал отстаивал и продвигал свои идеи вопреки мнению Ставки, раздражала Сталина.

— Раз он такой умный, пусть делом докажет собственную правоту — подумал вождь и аккуратно отложив в сторону карту южной части Приладожья, вернулся к карте Сталинградской области от которой Рокоссовский оторвал своим звонком.

— Я внимательно слушаю вас, товарищ Василевский — сказал Сталин, повернувшись лицом к новому начальнику Генерального Штаба.

Сложно и напряженно было в это время в Кремле, но не меньше тревоги и опасений было в ставке фельдмаршала Кюхлера. Ему также предстояло решить важную задачу, что делать дальше. Бросить все собранные силы на помощь Линдеману, либо начать штурм Ленинграда в ранее утвержденные сроки.

Будучи истинным представителем старой прусской школы, прежде чем принять то или иное решение, Кюхлер намеривался получить поддержку с самого верха ОКХ, который в этот момент был представлен генерал-полковником Гальдером. Находящийся в Виннице, фюрер с головой ушел в битву за Кавказ и Сталинград, отдав ведение иных направлений Восточного фронта начальнику генерального штаба сухопутных сил.

Кюхлер обстоятельно доложил Гальдеру положение дел, но ожидаемой помощи не получил. Как начальник генерального штаба, Гальдер мог самостоятельно принять нужное фельдмаршалу решение, но обстоятельства не позволяли ему сделать это.

Хитрый штабист чувствовал, что его карьера вышла на финишную прямую и хотел достойно покинуть свой пост. С сохранением мундира, пенсии, поместья и благодушного расположения со стороны власти и лишний конфликт с Гитлером ему был совершенно не нужен. Положение на южном фланге Восточного фронта все больше и больше раздражало фюрера, и лишний раз дергать за хвост тигра Гальдер не хотел. Слишком много перед его глазами было примеров, когда после долгих трудов, человек лишался всего при выходе в отставку.

— Решайте сами фельдмаршал. Из вашего штаба обстановка лучше видна, чем на моих картах, — хитро вильнул Гальдер. — Если наступление русских серьезно угрожает нашему блокадному кольцу, то наступление на Петроград придется отложить на неопределенный срок. А если это одно из наступлений советов ради наступления, то сроки начала «Сияния» уже почти наступили. Но хочу сразу вас предупредить, в связи с трудным положением дел на Кавказе и Сталинграде, ни о каких дополнительных силах не может идти речи. Все, что можно было дать, вам все дали, отказав другим армиям Восточного фронта.

— Я вас понял, господин генерал-полковник — недовольно пробурчал Кюхлер, не пытаясь скрыть своего раздражения.

— Если вы считаете, что я недостаточно внимательно рассмотрел ваш вопрос, то я готов доложить о нем фюреру, — моментально отреагировал на это Гальдер. — Недавно он интересовался, как продвигается подготовка к штурму Петербурга.

— Делайте, что сочтете нужным — ввернул шпильку Кюхлер, прекрасно зная, что теперь Гальдер обязательно доложит Гитлеру и не ошибся. Не прошло и часа, как фюрер позвонил фельдмаршалу и устроил ему разнос.

— Я запрещаю вам Кюхлер, слышите, запрещаю думать об отмене операции «Сияния»! Для её выполнения вам дали все необходимое! Все о чем только могли мечтать другие командующие и ваш долг немецкого офицера взять Петербург и стереть это большевистское гнездо с лица земли! — обрушил на голову фельдмаршала свой гнев фюрер.

— Ни о каком переносе начала операции не может быть и речи! Как вы не понимаете, что только активные действия против русских могут помочь вам в вашей ситуации. Вы обязаны не отражать удары врага, а наносить их!

— Но действия на два фронта приведет к распылению сил и серьезно осложнит и без того напряженное положение наших войск в «Бутылочном горле» — попытался возражать Кюхлер, но Гитлер не хотел его слышать.

— Не смейте заикаться ни о каком втором фронте, Кюхлер. Ударьте по противнику так, чтобы он, и думать забыл о наступлении. Чтобы он только и думал, как найти противоядие от ваших наступательных действий. И чем скорее и сильнее вы ударите, тем быстрее сможете остановить наступление Сталина.

— Чтобы ударить со всей силы, мне нужны немецкие солдаты, а не тот эрзац, что мне прислали в качестве вспомогательных сил — подал голос фельдмаршал и Гитлер был вынужден согласиться с ним.

— Хорошо, замещайте немецкие дивизии на венгров, испанцев, хорватов, голландцев, норвежцев. На кого хотите, но чтобы Петербург был взят!

— Нам бы очень помогло, если бы маршал Маннергейм поддержал наши наступательные действия — Кюхлер попытался максимально облегчить наступление своих войск, но на этом направлении его ждало разочарование.

— Начните наступать, добейтесь успехов, и Маннергейм обязательно поддержит вас, — оборвал фельдмаршала фюрер, для которого проблема наступления финнов на Петербург также был больным вопросом. — Действуйте, Кюхлер и у вас все получится.

Фельдмаршал попытался сказать ещё о чем-то, но Гитлер не хотел слышать его глухой ворчливый голос и, ссылаясь на более важные дела, закончил разговор.

От столь бесцеремонного общения, гнев прилил красноту на лицо Кюхлера. Как в этот момент он ненавидел австрийскую выскочку, ставшую главнокомандующим германской армии. Будь его воля, он бы не задумываясь, приказал бы гнать Гитлера взашей из армии, но об этом он только мог мечтать. А пока, следовало выполнять приказ о штурме Петербурга.

Глава X Испытание сил и мастерства

Очень часто в сражении двух одинаковых по силе противников выигрывает тот, кто успевает сделать неожиданный ход раньше своего соперника. В самом конце августа, войска Волховского фронта совершили перегруппировку сил и нанесли внезапный удар по противнику в районе Синявино. Подразделения 4-го гвардейского корпуса получили подкрепление за счет подразделений 2-й армии и мощным рывком прорвали оборону врага.

По настоянию генерала Рокоссовского, войска отказались от привычного шаблона в наступлении. Во-первых, начало атаки было назначено на 9 часов вместо привычных 6–7 часов утра. Во-вторых, танки и сопровождающая их пехота двинулись в наступление, не дожидаясь окончания артподготовки.

Последнее изменение было особенно рискованным, учитывая, что совместные действия артиллерии, пехоты и танков были далеки от совершенства, но все обошлось. Атакующие соединения не попали под огонь собственных орудий, но штурмовые группы без труда захватили передовые траншеи врага и смогли далеко продвинуться, сминая бросившихся им навстречу немецких солдат.

Готовя это наступление, генералы Казаков и Орел работали на пределе человеческих возможностей. Первый контролировал развертывание артиллерийских батарей, чьи мины и снаряды должны были пробить брешь в обороне противника, другой пытался добиться совместных действий танков и штурмовых групп, которым предстояло идти в атаку.

Все это для вновь прибывших подразделений было в новинку и Орлу с его помощниками приходилось по двадцать раз объяснять одно и то же. За два дня отпущенных командованием для подготовки наступления добиться хорошей слаженности было невозможно, особенно учитывая непростую обстановку в небе в этот момент. Немцы каждый день в том или ином месте наносили бомбовые удары и тех спокойных условий, в которых Орел готовил своих первых учеников, просто не было.

В столь сложной обстановке, очень выручало страстное желание советских солдат и офицеров разбить врага и природная смекалка, которую они проявляли на поле боя. Благодаря этому, танки как обычно не ушли вперед в одиночестве, а пехотинцы смело шли вперед, твердо веря, что в любой момент получат огневую поддержку.

У штурмовых групп стало традицией включать в свой состав пулеметный расчет, а если повезет то и легкую пушку, чей огонь на раз-два подавлял огневые точки врага, доты, дзоты, а также помогал отражать контратаки вражеской пехоты.

Внезапный удар советских войск западнее Синявино перемешал врагу все его карты. Вначале, атакующая пехота при поддержке танков перерезала Путиловский тракт, ведущий из Синявино в Анненское, а после и железную дорогу из Келколово в Шлиссельбург.

Подавив сопротивление врага, и не останавливаясь на достигнутом успехе, соединения 4-го гвардейского корпуса вышли к западным окраинам Рабочего поселка № 6, а также к железнодорожному мосту через реку Мойку. Последний пункт был особенно важен, так как от него железная дорога шла сразу в двух направлениях, на Синявино и на Анненское.

Лишившись столь важной транспортной магистрали, немцы в тот же день попытались отбросить советские войска от моста. Они дважды контратаковали, причем последний раз наступление велось сразу с трех сторон; Мги, Анненского и Синявино, но бойцы 4-го гвардейского корпуса не отступили. Развернув уцелевшие после наступления танки в качестве полевых орудий, они смогли отбросить противника.

Когда же немцы намеривались контратаковать в третий раз, защитники моста продемонстрировали противнику, что кроме упорства и геройства, у них есть взаимодействие родов войск. Заметив, что противник вновь концентрирует свои силы для новой атаки, специальный офицер связи затребовал у штаба держащей оборону дивизии поддержку артиллерией, а у штаба корпуса, воздушного прикрытия.

Благодаря грамотным действиям полковника Максименкова сумевшего наладить бесперебойную связь передовой со штабами, все было сделано быстро и хорошо. Место скопления немецких войск было обработано ударами дивизионных гаубиц, а прилетевшие истребители завершили разгром противника.

Конечно не всегда и не везде, советские подразделения действовали так слаженно и четко как при обороне моста. Во время наступления на Рабочий поселок № 6 удачно действовавший взвод лейтенанта Никулина захватил батарею немецких полевых орудий. Недолго думая офицер приказал развернуть орудия в сторону вражеских позиций и открыл огонь.

Позиция была прекрасной, запас снарядов имелся, и смелые действия Никулина доставили немцам много хлопот. Лейтенант послал в штаб связного с просьбой прислать подкрепления для прикрытия, но требуемого так и не получил. Когда противник контратаковал, бойцы были вынуждены оставить захваченные орудия, так как не имели флангового прикрытия.

Несколько менее удачно действовали и соединения 6-го гвардейского корпуса. В первый день наступления они взяли под свой полный контроль поселок № 7 и большую часть Синявино, но вот к главной цели, Синявинским высотам, не приблизились, ни на шаг.

К тем факторам, которые не позволили советским дивизиям добиться больших успехов, можно было смело отнести плохую артиллерийскую поддержку наступательных действий войск. Хорошие оборонительные позиции немцев у Синявино, до тридцати дзотов ориентированных на восток и юго-восток, а также неподавленные артиллерийские батареи противника на высотах.

Также свою лепту в срыв атак советской пехоты вносила вражеская авиация. Висящие над полем боя самолеты-разведчики корректировали действия немецкой артиллерии, от которой полки и дивизии 6-го гвардейского корпуса несли потери.

Хорошо зная подобную тактику противника, генерал Рокоссовский приказал летчикам сделать все, чтобы разорвать эту роковую для советских войск цепочку. Истребители 524-го полка совершали по пять вылетов в день, чтобы выполнить требование представителя Ставки, но не всегда их действия приводили к нужному результату.

Не меньше их в это время были заняты и штурмовики, на плечи которых легла воздушная поддержка 4-го гвардейского корпуса. Пытаясь вернуть под свой контроль мост через Мойку, Линдеман ввел в сражение 28-ю егерскую дивизию. Её полки непрерывно атаковали оборону советских войск, и удары штурмовиков оказывали существенную помощь зарывшейся в землю пехоте.

Кроме самолетов 14-й воздушной армии, защитникам моста оказывали поддержку авиация Ленфронта. Эскадрилья пикирующих бомбардировщиков 13-й воздушной армии, точным ударом сорвала подготовку одной из атак 15-го егерского полка, когда силы обороняющихся подразделений были на исходе.

Видя, что атаки Синявинских высот обернуться большими потерями, генерал Рокоссовский, несмотря на требование Мерецкова вернуть взятую с Мгинского направления артиллерию, увеличил число стволов для поддержки наступающей пехоты.

Кроме этого, он приказал при атаке повторить оправдавший себя прием при прорыве обороны врага.

Вновь пехотинцы были подняты в атаку, не дожидаясь конца артподготовки. Советские артиллеристы обстреливали передовые позиции немцев до тех пор, пока расстояние между вражескими траншеями и атакующими цепями пехоты не сократилось до 100–150 метров. Только тогда, огонь был перенесен вглубь обороны противника.

В этой атаке, очень много зависело от четкости взаимодействия танков и пехоты. Как не старались артиллеристы все огневые точки вражеской обороны они были не в силах подавить и когда красноармейцы бросились в атаку, по ним ударили пулеметы.

Попав под вражеский огонь, пехота моментально залегла и тут ей на помощь пришли танки огневой защиты. Быстро определив местоположение дзотов противника, они буквально залили струями огня их месторасположение.

Все немецкие дзоты для защиты были обложены торфом, который сразу загорелся и создал не только угрозу жизни пулеметным расчетам, но и языками своего пламени мешал вести прицельный огонь.

Увидев, что вражеские дзоты замолчали, советские солдаты дружно бросились в атаку и подавили разрозненное сопротивление гитлеровцев. Не успев занять свои передовые окопы и траншеи из-за артиллерийского огня советской артиллерии, немцы были напуганы видом изрыгающего пламя танка. Надвигающийся на их окопы и сжигающий все на своем пути танк вызвало среди немецких солдат такую сильную панику, что все действия офицеров пытавшихся остановить солдат и навести порядок, ни к чему не привели.

Попав под натиск советских штурмовых групп, казавшаяся крепкой и монолитной оборона противника стремительно развалилась меньше чем за час. Первой была взята высота 50.1, затем пехотинцы заняли высоты 43.3 и 45.9, а к средине дня полностью очистили от неприятельских солдат весть поселок Синявино.

Успеху этой атаки во многом сопутствовал тот факт, что в ночь перед атакой, немецкие гаубичные батареи, находившиеся на Синявинских высотах, были подвергнуты воздушной атаке. Налет этот был хорошо подготовлен, пилоты хорошо знали, куда им лететь и какие цели бомбить. Но ночью, в небо поднялись не грозные «Ил-4» или быстрые и маневренные «Пе-2», а маленькие бесшумные тихоходы «У-2».

Именно благодаря их точечным бомбовым ударам, артиллерия противника была существенно ослаблена и не смогла сыграть свою важную роль в отражении атак советских войск как прежде.

Под натиском сил Волховского фронта фашистская оборона стремительно трещала, но у противоположной стороны были козыри способные серьезно повлиять на весь ход сражения. Оказавшись в сложном положении, наступление Мерецкова и требование Гитлера взять Ленинград, фельдмаршал Кюхлер решил начать операцию «Сияние» не дожидаясь подхода из Крыма соединений 30-го армейского корпуса. Их фюрер разрешил перебросить из Крыма, оценивая положение советских войск в Керчи и Севастополе как критическое.

— Начать боевые действия в Крыму, когда их черноморские порты находятся под угрозой захвата наших армий — это верх безумия! Сталин никогда не пойдет на это и потому, мы можем себе позволить этот шаг. Генерал Фреттер-Пико слишком долго провел под теплым южным солнцем, пусть для сравнения почувствует прелести севера. Ученые люди говорят, что это полезно — резюмировал Гитлер свое решение.

Кроме живой силы, у Кюхлера были проблемы со снарядами для осадной артиллерии. Гаубицы и мортиры, выделенные Ставкой уже прибыли к своему месту назначению, но боеприпасы к ним не успели доставить в нужном количестве.

В иное другое время фельдмаршал ни за что бы, не начал наступление на хорошо укрепленные позиции противника, но сейчас он стал трагическим заложником обстоятельств. Гитлер постоянно требовал от него энергичных действий и где-то в глубине души, Кюхлер был согласен с ним. Один хороший удар, мог обесценить все предыдущие успехи противника.

Главным направлением немецкого удара было Пулково и Колпино. Именно в этих местах споткнулся фон Лееб пытаясь взять Ленинград почти год назад, теперь фон Кюхлеру предстояло взять реванш.

Сказать, что Пулковская высота подверглась массированному артиллерийскому удару, значит не сказать ничего. Легендарная высота буквально утонула в огневых сполохах разрывов немецких снарядов. Казалось, не было метра куда бы, не упал смертоносный гостинец, уничтожавший все живое вокруг в радиусе десяти метров.

От многочисленных мощных разрывов, земля ходила ходуном. Поднятая взрывом земля не успевала оседать вниз, как новый взрыв вновь приводил её в движение. Немецкие, чешские и французские орудия методично перемалывали передовые рубежи советской обороны Пулково.

Схожая картина была и под Колпино. Немецкие осадные батареи нещадно молотили по городку и его легендарному заводу, стремясь разрушить и сравнять с землей то, что не смогли уничтожить прежде. Свою лепту в обстрел советских позиций внесла самоходная мортира «Тор» с калибром 540 мм. Выпущенные этим чудовищным орудием восемь фугасных снарядов полностью превратили находящийся вблизи передней линии обороны Ижорский завод в дымящиеся руины.

Для того, чтобы эта установка могла бить с расстояния в десять километров, были применены специальные облегченные снаряды, но и от этого последствия обстрела были ужасными. После взрыва снаряда в земле оставались огромные воронки до трех-четырех метров глубиной и шесть-семь в диаметре.

Около двух часов продолжался обстрел советских позиций, прежде чего немецкие войска перешли в наступление. Главные ударные силы противника были танки T-IV с 75мм орудием, но их было мало. Не было в распоряжении Кюхлера сил для создания мощного бронированного кулака, который сокрушил бы оборону русских, как это было в прошлом году и как было в этом на южном участке Восточного фронта.

К тому же, русские отказались от прежнего, вытянутого в тонкую линию рубежа противотанковой обороны. Теперь немецким танкам противостояла компактная оборона, состоявшая из передовых и отсечных рубежей. Столь мощный артобстрел русских позиций, конечно, нанес им определенный урон, но в целом, хорошо замаскированные батареи остались грозной силой, способной если не остановить наступление врага, то нанести ему серьезный урон.

Когда танки вместе с пехотой пошли в атаку, искромсанные и исковерканные траншеи русской обороны ответили им огнем. Там, где по понятиям немцев ничего не могло быть в принципе, вдруг оживали пулеметные расчеты, то там, то сям раздавались автоматные очереди или заговорили скорострельные винтовки. По мере приближения танков противника обозначили свое присутствие противотанковые орудия, и все говорило о том, что быстрой прогулки у солдат вермахта сегодня не будет.

Будь в распоряжении немцев не один потрепанный батальон, а полноценный полк танков, возможно, они бы и смогли в этот день прорвать оборону противника и выйти туда, куда им было положено выйти согласно планам наступления. Однако они атаковали тем, что было и потому, не смогли выполнить задачу дня.

С первых минут наступления выяснилось, что немцы были плохо подготовлены к штурму русских позиций. Оборона противника оказалась более разветвленной и глубокой, чем предполагалось ранее.

Неприятным сюрпризом для немцев стало минное поле, на которое наскочил танковый взвод лейтенанта Рихтера, наступавший на левом фланге. Сразу три машины были выведены из строя, а остальные поспешно отошли от опасного места.

Два танка получили повреждение и встали, не дойдя до переднего края русской обороны, пораженные огнем противотанковых батарей на противоположной стороне немецкого наступления. Примерно такие же потери понесла рота, наступавшая в центре.

Перекатив через полуразрушенные русские окопы, танки двинулись вперед, посчитав дело сделанным, но те, кто сидел в них думали иначе. Своим автоматным огнем они пытались как можно дольше сдержать продвижение пехоты врага, сознательно жертвуя своей жизнью ради этого.

Во многом им помогала советская артиллерия, все это время молчавшая, а потом попытавшаяся организовать заградительный заслон. Благо артиллерийские наблюдатели уцелели вместе со своими аппаратами связи. И чем ближе приближались к передним траншеям советской обороны немецкие солдаты, тем злее становился огонь советских артиллеристов.

Конечно, всего этого оказалось недостаточно, чтобы сорвать атаку солдат фюрера привыкших побеждать благодаря своему числу и умению. Оборона противника была прорвана, немецкие пехотинцы заняли завод, а точнее то, что от него осталось, однако когда советские части внезапно контратаковали, они были вынуждены отойти.

Развернулось ожесточенное сражение, в котором руины завода и прилегающая к нему территория переходила из рук в руки. К концу дня линия противостояния пролегала по самому заводу. Пытавшиеся прорваться вглубь советской обороны немецкие танки наткнулись на позицию зенитных орудий, которые в клочья разнесли семь машин противника, после чего немецкие танкисты ретировались.

В не меньшей борьбе развернулась борьба в районе Пулкова. Полностью сломить сопротивление советских солдат не смог ни массированный артиллерийский удар с участием «Карла» с его 600мм калибром, ни налет пикирующих бомбардировщиков. Ни солдаты гренадерского полка «Великая Германия», что успел прибыть под Ленинград до того, как главные силы дивизии были оставлены Гитлером для удержания Ржева.

В самый ответственный момент атаки, наступающие подразделения немцев попали под фланговый удар танковой бригады, имевшей в своем составе танки КВ и Т-34. Их атака столь неожиданна, что гренадеры были вынуждены отступить, что бы, не быть убитыми огнем русских танков и избежать встречи с их гусеницами.

В этот день немцы трижды атаковали под Пулковом но, ни взять высоты, ни прорвать оборону советских войск им не удалось. Всего чего они достигли ценой больших потерь — это захват передних траншей противника. Общее продвижение вперед как под Пулковом так под Колпино составляло менее километра, который в докладе Кюхлера Гитлеру чудесным образом превратился в два километра.

Впрочем, эта лукавая метаморфоза мало помогла фельдмаршалу в защите от гнева фюрера.

— Вы просто топчитесь на месте Кюхлер! — негодовал Гитлер. — У вас такие возможности смести оборону русских в пух и прах и выйти к Неве, но вы непонятным образом не можете использовать свои козыря. Наступать, наступать и ещё раз наступать, так и передайте своим генералам!

— Но большевики оказывают упорное сопротивление, мой фюрер. Несмотря на голод и лишения они смогли создать крепкую оборону, которая мало в чем уступает укреплениям Вердена. Нам приходится с боем отбивать у них каждый метр этого лабиринта траншей и окопов. Кроме того, русские смогли сохранить производство тяжелых танков КВ, отправляя их на передовую прямо из цехов заводов — стал оправдываться Кюхлер, но Гитлер хорошо знал цену этих слов.

— Если этот танковый завод стоит у вас как кость в горле — уничтожьте его. Артиллерии для этого у вас в избытке, — угрожающе рыкнул в трубку фюрер, — а против русских танков, что намяли вам бока, бросьте самоходную артиллерию полицейской дивизии СС. Они отлично справились со средними танками русских, отражая их наступление, справятся и с тяжелыми. Как показал опыт недавних боев под Ржевом, она хорошо противостоят и Т-34 и КВ.

— Переброска танкового полка дивизии СС серьезно ослабит нашу оборону в «Бутылочном горле» — заикнулся Кюхлер, чем вызвал новую волну раздражения со стороны фюрера.

— Надо уметь рисковать ради победы! Снимите полк дивизии СС и замените его венграми, испанцами, бельгийцами. Их у вас там полно! Чего жалеть этих дармоедов когда на кону стоит взятие Петербурга — этой большевистской занозы в нашем теле!

Кюхлер хотел заикнуться относительно финнов, но интуитивно почувствовал, что наступив на больную мозоль, он ещё больше разозлит собеседника.

— Ударьте, по ним как следует! Ударьте и этот ваш «русский Верден» рухнет как колосс на глиняных ногах! — напутствовал фельдмаршала Гитлер и, получив столь возбуждающий ментальный заряд, он стал действовать.

В тот же вечер перед генералом Мортинеком была поставлена задача, огнем осадной артиллерии уничтожить Кировский завод, выпускавший тяжелые танки. Одновременно с этим был отдан приказ полицейской дивизии СС отправить под Колпино два батальона самоходок, передав взамен для усиления два полка из венгерской дивизии.

Следуя приказу фюрера, Кюхлер также произвел замену части соединений 170-й пехотной дивизии прикрывавшие подступы к Мге хорватской бригадой и одним венгерским полком. Вместе с этим, Кюхлер отправил в район Арбузова и Анненского испанскую дивизию генерала Эмилио Эстебана.

Свои действия Кюхлер объяснил начальнику штаба генералу Хассе следующим образом.

— В таком серьезном наступлении от этих союзников мало толку, но вот в обороне они стоят хорошо. Цепко, дерутся как черти — и тот с ним согласился, благо наступление русских на Любань позволило немцам узнать сильные и слабые стороны своих союзников.

Оба генерала искренне надеялись, что проведенная рокировка не приведет к ухудшению общего положения на фронте, но судьба сулила им иное.

У Константина Рокоссовского не было тайного агента в штабе Кюхлера, что позволял хоть глазом заглянуть в карты противника. Не было разведгруппы в тылу врага или партизан, которые сообщили бы в штаб фронта о перемещении войск противника. Не было даже подпольщиков, что краем уха могли услышать болтовню немецких солдат или офицеров и с риском для жизни передали важные сведения своим.

Единственное, что было в распоряжении молодого генерала — это его талант полководца и мастерство военачальника, выделявшее его из общей когорты сталинских генералов. С самого начала подготовки операции, он настаивал на нанесении удара по врагу в районе Невской Дубровки. В разговорах со Ставкой, Мерецковым и Говоровым, Рокоссовский постоянно возвращался к этому вопросу. Доказывал, убеждал, а когда вопрос был решен положительно, торопил командующего Говорова с подготовкой удара.

Чутье командира подсказывало ему, что с нанесением удара нужно торопиться. Что враг может опередить его и тогда все усилия полководца пойдут прахом. Когда враг начал штурм обороны Ленинграда, Константину Константиновичу стоило огромных трудов уговорить генерала Говорова не отменять подготовленного удара.

Только статус представителя Ставки помог Рокоссовскому добиться согласия комфронта на снятие с Карельского участка обороны двух стрелковых дивизий, взамен войск брошенных на защиту Пулково и Колпино.

Снятые Кюхлером войска ещё только подходили к Пулкову, а испанцы неторопливо занимали отданные им участки обороны, когда ленинградцы нанесли по врагу внезапный удар.

Первыми ударили по вражескому берегу гаубицы, затем к ним присоединились минометы, а в самом конце «катюши». Учитывая сложную обстановку в районе Пулково и дефицит снарядов, Говоров мог бы уменьшить число ранее обещанных орудийных стволов или сократить время артобстрела, но генерал не сделал этого. Также как Рокоссовский, он отлично понимал важность этого удара, который мог привести к прорыву блокады Ленинграда.

Чтобы помешать врагу вести прицельный огонь по переправляющимся войскам, решено было поставить дымовую завесу. К огромной радости отцов-командиров все было сделано правильно и подхваченная легким дуновением ветерка, молочная стена дыма быстро преодолела водную преграду и наползла на противоположный берег.

Поставленная дымовая завеса мешала обеим сторонам. Испанцам защищать берег, советским солдатам атаковать оборону врага. Однако желание победить, прорвать смертельное кольцо блокады у солдат 20-й стрелковой дивизии было больше, сказывалась работа с личным составом политработников. Многие из тех, кто на плотах и лодках переправлялся через Неву, ранее уже побывали на том берегу реки в прошлом году. Никто лучше них не знал этот политый кровью и изувеченный минами и снарядами пятачок невской земли.

Горько и обидно было покидать его в виду невозможности удержания и вот настало время рассчитаться с врагом за смерть и кровь своих павших товарищей. И пусть сейчас им противостояли не немцы, а испанцы — это не имело значения. На левом берегу Невы находился враг, и его нужно было уничтожить.

С этим настроем они плыли через Неву. С этим настроем бежали в атаку с громким криком «Ура!» навстречу летящим им пулям, и с ним же побеждали застигнутого врасплох противника. Испанцев очень впечатлил удар гвардейских минометов. Храбрые от природы люди впервые в жизни ощутили сильный страх перед «сталинским органом», о котором много говорили и сильно боялись. Залп реактивных снарядов, словно чудовищной гребенкой прошелся по позициям франкистов, уничтожая и коверкая все на своем пути. Стоит ли удивляться, что после этого знакомства у многих союзников германского фюрера долго тряслись руки.

Внезапность удара, мощный артиллерийский обстрел, а также поддержка с воздуха штурмовиками и пикирующими бомбардировщиками и неподготовленность врага к ведению оборонительных действий сыграли свою положительную роль в успехе десанта. Испанцы храбро сражались на берегу, но сопротивление их было разрознено и советские солдаты подавили очаги обороны. Уже к средине дня они вклинились в прибрежную оборону противника и продвинулись вперед на два-три километра.

Ободренный успехом, наблюдавший за десантом комфронта Говоров без раздумья отдал приказ о переброске второй, 7-й стрелковой дивизии. На этот раз воздушное прикрытие осуществляло звено истребителей, но и этого хватило, чтобы подразделения дивизии переправились без больших потерь.

Засевшие в Арбузове и Городке № 1 испанские батальоны пытались помешать переправе этого подкрепления, ведя пулеметно-минометный огонь по плотам и лодкам, но ответный огонь батарей сбил боевой настрой испанцев. Верные слову данному фюреру и каудильо, они позабыли страх и попытались атаковать противника, но из этого ничего не вышло.

Прав был фельдмаршал Кюхлер, говоря о наступательных способностях своих союзников. Они храбро оборонялись сидя в траншеях и окопах, но вот рукопашные схватки не были их коньком. Всякий раз, когда противники сходились в близком бою, франкисты отступали, неся потери.

Будь в распоряжении десанта хотя бы рота танков, они бы смогли далеко отбросить врага от берега и даже перерезать узкоколейку, ведущую к первому рабочему поселку. Однако все на что они могли надеяться это огневую поддержку оставшейся на том берегу артиллерии фронта.

К концу дня испанцы полностью пришли в себя и яростно отражали все попытки русских продвинуться дальше. Расстояние между десантом и передовыми соединениями и 4-го гвардейского корпуса было менее десяти километров, но как трудны и сложны в своем преодолении были эти километры. Венгры, немцы, испанцы стояли насмерть и не хотели отступать.

Наступила ночь, но именно ночью, произошли главные события этих дней. По прямому приказу Сталина на прорыв было брошено все, что только имел в своем распоряжении фронт. Гвардейские реактивные минометы, танки отдельной танковой бригады и 374-я стрелковая дивизия смогли перемолоть отчаянное сопротивление врага и к утру следующего дня соединиться с десантными дивизиями.

Константину Рокоссовскому очень хотелось самому доложить Верховному Главнокомандующему о прорыве блокады Ленинграда, но он милостиво уступил это право командующему фронта Мерецкова. Ведь под его чутким и умелым руководством войска прорвали оборону противника и соединились с соседями. Он только помогал, советовал, наставлял и направлял.

Впрочем, вместе со всеми радуясь долгожданной победе, генерал уже думал об ином. В истории войн было много примеров, которые свидетельствовали, что мало одержать победу, надо удержать с таким трудом добытый успех.

Глава XI Испытание сил и мастерства — II

Многие маститые ученые историки и специалисты военного дела сломали немало копий, споря о том, мог ли Ганнибал победить Рим после Каннского сражения. Сторонники пунийца твердо стояли на том, что такой шанс у него был, если бы он внял совета своего родственника Магарбала, призывавшего полководца идти на Рим сразу после победы. Послушайся он своего начальника конницы и у него был бы шанс ворваться в охваченный паникой город на плечах отступавших солдат, но этого не случилось и в конечном итоге, Ганнибал проиграл войну.

К счастью для Ленинграда и Волховского фронта, у них был свой Магарбал, роль которого с блеском сыграл генерал Рокоссовский. Он не дал Мерецкову ни одного лишнего часа понежиться на лаврах победителя в тот сентябрьский день. Ещё не утихли радостные доклады и поздравления, ещё составлялись победные реляции, а Рокоссовский уже требовал действий, для укрепления и расширения пробитого коридора.

Именно благодаря его настойчивости, подразделения 4-го гвардейского корпуса и влившиеся в него дивизии ленинградцев, без всякой раскачки продолжили наступление на 1-й городок и Арбузово.

Позднее геббельсовская пропаганда, на все лады будет нахваливать как славные союзники Германии испанцы, произнеся свой боевой клич «Бог, родина, король» не позволили большевикам продвинуться дальше городка № 1. Доля правды в этом рассказе, безусловно, присутствовала.

Линия противостояния противников действительно пролегла по окраине городка, но захлебывавшиеся от пафоса дикторы не могли знать, что наступление советских войск на этом направлении было второстепенным. Рокоссовскому важно было блокировать зажатого межу Невой и Синявинским болотом противника, сковать его активность и только.

Свой главный удар, 4-й гвардейский корпус наносил на Арбузово, который прикрывали венгры. Возможно, солдаты адмирала Хорти также издавали боевые кличи во славу своего регента, но противостоять натиску танков Т-34 они не смогли. К тому же наступательные действия советских войск были поддержаны авиацией, чьи удары окончательно сломили сопротивление мадьяров и они в беспорядке отошли к поселку Анненскому.

Действия советских войск на южном фасе образовавшегося котла опережали противника на шаг, а иногда и на два. Потерпев поражение и оставив позиции, венгры не успели организовать контрудар, бросить свои потрепанные подразделения в атаку, как снова попали под удар. Преследуя отходящего противника, советские войска ворвались в Анненское, где завязалась яростная борьба. Венгры дрались отчаянно за каждый дом, но численное превосходство было на стороне красноармейцев.

Тех, кто не хотел сдаваться уничтожали из танков, пулеметов и связками гранат брошенных в окна или подвал домов, которые были превращены в опорные пункты обороны.

От полного уничтожения, венгров спасли подразделения полицейской дивизии СС. Благодаря их огневой поддержке, венгры смогли перебраться по мосту на южную сторону реки Мойки, ставшей разделительной чертой в этом бою.

В эти дни венграм определенно не везло. Союзники союзников постоянно их подставляли. Сначала испанцы не успели полностью занять оборонительные позиции на левом берегу Невы в районе Московской Дубровки и советские войска прорвали кольцо блокады. Затем хорваты не выдержали натиска советских войск наступающих на Мгу, в результате чего венгры получили удар во фланг.

К чести балканских союзников фюрера под командованием бригадного генерала Тужмана, необходимо сказать, что удар подразделений 2-й ударной армии пришелся на стык хорватских и венгерских позиций. Рота танков отдельной бригады смогла сразу прорвать оборону хорватов южнее Келколово, перерезала железную дорогу, идущую на юг и вдоль неё, двинулась на Мгу.

Известие о прорыве русских танков вызвало в стане хорватов такую же панику, что часто возникала в советских фронтовых тылах горьким летом сорок первого года. Число танков противника возрастало подобно снежному кому и хорваты, были сражены страшной силой слова, а не силой оружия.

Напуганные солдаты Тужмана хотели только одного, как можно скорее оказаться по ту сторону реки Мги, полностью позабыв о своих соседях — венграх. Руководивший обороной Мги полковник Ракоци узнал о том, что его левый фланг оголен, когда советские танки с десантом на броне атаковали железнодорожные разъезды Мги.

Для захвата станции и городка сил явно не доставало, но командовавший ротой майор Драгунский не ставил такой задачи. Он перерезал железнодорожное сообщение с Мгой с запада и юга, заняв глухую оборону на стыке этих магистралей.

Очень может быть, что смелый рейд Драгунского закончился бы геройской гибелью храбрецов. К сожалению очень часто вырвавшиеся вперед танковые подразделения не вовремя получали поддержки, но только не на этот раз. Генерал Орел внимательно следил за действиями танкистов и едва Драгунский сообщил по радио о своем успехе, он немедленно доложил об этом Рокоссовскому.

Осунувшийся от постоянного недосыпания последних дней, Константин Константинович быстро ввел в прорыв новые силы, и оборона противника была окончательно расколота. Шесть часов герои танкисты вместе с пехотой держали оборону до подхода главных сил. Сначала они отбили атаку венгров. Затем не пропустили рвущихся со стороны моста через Мгу немецкую пехоту и наконец, отразили натиск хорватов, которые отступали под натиском солдат 191-й стрелковой дивизии.

Во время отражения последней атаки противника, танкисты истратили запас снарядов и потому встречали врага сначала пулеметными очередями, а затем просто давили их гусеницами своих танков.

Подход подкрепления был как нельзя вовремя. Промедли командование хотя бы не только на день, на несколько часов и неизвестно чем закончилось сражение за Мгу. Возможно, венгры при поддержке немцев смогли бы восстановить оборону, но этого не случилось. Рота капитана Клестова захватила подступы к мосту через Мгу и чтобы не допустить его захват, противник был вынужден взорвать его.

После этого оборона противника посыпалась как карточный домик. Зажатый с двух сторон полковник Ракоци покинул Мгу, отведя свои подразделения на четыре километра к югу, заняв промежуток между станциями Сиголово и Сологубовка.

С отступление венгров, были вынуждены оставить свои позиции в Михайловском подразделения 223-й пехотной дивизии под натиском сразу двух советских дивизий наступающих со стороны поселка Мишкино.

Бегство хорватов предрешило судьбу Келколово. Станция с её сильными оборонительными рубежами была взята за несколько часов и как потом немцы не пытались спасти положение, все было безуспешно. Перешедшие Мойку советские дивизии взяли Мусталово, и полковнику фон дер Гольцу стоило огромных трудов удержать небольшой промежуток между реками Мойкой и Мгой.

Успешное наступление армий Волховского фронта в начале сентября вынудили фельдмаршала Кюхлера сказать, что русские научились хорошо маневрировать и быстро перебрасывать свои войска.

Все эти дни проходили под знаком отчаянных попыток соединений 18-й армии вермахта прорвать оборону Ленинградского фронта в районе Колпино. Ценой огромных потерь немцы буквально вгрызались в оборонительные позиции советских войск, которые непрерывно контратаковали.

Говоря Гитлеру о «русском Вердене» фельдмаршал Кюхлер не кривил душой. За время сидения в обороне ленинградцы создали свой маленький Верден, который противник не смог сокрушить. Продвижение вперед исчислялся не привычными для вермахта десятками километров, а сотнями метров. Всего чего они смогли добиться на колпиновском направлении это взять Ям-Ижору, малую часть Колпино но, ни к мостам через Ижору и к Неве они так и не вышли.

Что касается пулковского направления, то здесь успехи были прямо противоположны приложенным усилиям. Обрушив на советские позиции массу крупнокалиберных снарядов, немцы смогли продвинуться вперед на десятки метров, так и не сумев прорвать главную линию обороны.

Особенно кровопролитными были бои за Пулковские высоты. За два дня ожесточенных боев немцы смогли захватить одну из них, но главная высота осталась для них неприступной. Главной причиной неудач противника было не только личное мужество защитников Ленинграда, но и умелые действия командующего фронта. Говоров грамотно использовал тактику самих же немцев, которые с началом артподготовки отводили живую силу с передней линии обороны и быстро возвращали её на место с началом атаки.

Собранные для прорыва русской обороны тяжелые орудия тупо били по пустому пространству, а когда немецкие роты шли в атаку их встречал огонь. Особенно эффективны были танки, вкопанные в землю представлявшие собой маленькие подвижные доты.

В контрбатарейной борьбе, что развернулась между советскими артиллеристами и фашистами успехи имели обе стороны, но больший урон противнику нанесла авиация.

Благодаря сведениям, полученным от взятого в плен до начала наступления немецкого офицера было известно место базирования одного из двух «Карлов» отправленных Гитлером под Ленинград. Ночью, эскадрилья бомбардировщиков Ил-4 нанесла удар по логову врага, но самоходных мортир там не оказалось.

По личному приказу фюрера их местонахождение постоянно менялось и майор Магель, знал только одно из них, однако труд летчиков не пропал даром. Под удар их бомб попал склад снарядов для гигантских мортир. Именно его взрыв был зафиксирован экипажами самолетов и отражено в рапортах как уничтожение цели, что оказалось недалеко от истины. Лишенные боеприпасов, мортиры превратились в груду бесполезного металла, и обрадованный фельдмаршал отправил их в глубокий тыл от греха подальше.

— Лучше бы вместо этих монстров, фюрер прислал бы батарею 155 мм гаубиц. От них было бы больше толку — ворчал Кюхлер считавший 600 мм орудия глупой и бесполезной затеей и с его мнением, было согласно подавляющее число военачальников.

Фельдмаршал с легким сердцем отказался от «Карлов», но когда начальник штаба сообщил ему об уничтожении батареи 210 мм гаубиц, Кюхлер разгневался. Без малейшего колебания он приказал отдать под суд командира зенитных батарей прикрывавших батарею, а вместе с ним и начальника воздушного наблюдения, чьи посты проморгали появление самолетов противника.

Разбирательство было быстрым, но никто из подсудимых не был расстрелян, а только лишился должностей. Причиной столь мягкого приговора было то обстоятельство, что месторасположение батареи атаковали тихоходные бипланы У-2. За год войны они преподнесли противнику немало неприятных сюрпризов, нанося точечные бомбовые удары в ночное время. Наведенные на расположение гаубичной батареи партизанами, летчики удачно атаковали её, сократив число вражеских орудий терзавших Ленинград.

Но не только ударами по вражеским батареям отличились в эти дни советские летчики. Их главной заслугой было то, что они прочно закрыли небо над Ижорским пятачком на все время боев. С раннего утра истребители уже висели в воздухе, не давая возможность немецким бомбардировщикам наносить прицельные удары по советским позициям. Штурмовики вылетали по первому требованию пехоты для отражения натиска противника, а пикирующие бомбардировщики отчаянно наносили удары по местам предполагаемому скоплению противника и расположению осадных батарей.

В этой непрекращающейся схватке принимала участие авиация как Ленинградского, так и Волховского фронта. Подставив плечо в трудную минуту своему соседу, летчики 14-й воздушной армии сражаясь с врагом в воздухе, вносили свой вклад в общее дело победы над врагом. Иногда волховцы взлетали с фронтовых аэродромов по заявкам ленинградцев, в ущерб собственным интересам, чтобы только прикрыть Ижорский пятачок от фашистских стервятников. Таково было требование представителя Ставки хорошо понимавшего, где в этот момент решалась судьба всего сражения.

Потом, пытаясь оправдать неудачу сентябрьского наступления, Кюхлер говорил, что ему не хватило двух дней, что полностью расшатать и прорвать оборону противника. Каждый день к нему подходило подкрепление в виде крымского корпуса Фреттера-Пико, а также новые батареи осадной артиллерии. Возможно, что фельдмаршал был прав, давая такую оценку обстановки, но прорыв блокады в районе Синявинского выступа не позволил ему осуществить задуманное.

Однако не стоило считать Кюхлера слепым исполнителем воли Гитлера. Решение о переброске части войск под Колпино и Пулково он принимал в расчете на помощь со стороны фельдмаршала Маннергейма. И это не было слепой надеждой на то, что финны обязательно помогут своему германскому союзнику. Представитель прусской военной школы был холодным прагматиком и не предпринимал никаких шагов, не просчитав всех их последствий.

Все заключалось в том, что финский главнокомандующий согласился начать боевые действия на Карельском участке обороны Ленинграда. Чего стоило это Гитлеру, какими посулами или тайными пружинами он смог воспользоваться ради того чтобы добиться согласия Маннергейма, осталось тайной.

Возможно, рейхсканцлер пообещал увеличить границы Финляндии до Архангельска и тем самым реализовать старую мечту фельдмаршала о «Великой Финляндии» от моря до моря. Очень может быть, что на Маннергейма надавили люди из правительства, соблазненные большим займом под малые проценты, который Берлин был готов предоставить финнам.

Не исключено, что не последнюю роль сыграла батарея тяжелых орудий, что немцы передали Финляндии незадолго до начала боевых действий под Ленинградом. Все это могло в той или иной мере сыграть свою роль в принятии финской стороной так нужного для группы армий «Север» решения, но все это были второстепенные нюансы способные заинтересовать ученых историков.

Важно было другое. После долгого отказа от активного сотрудничества, финны позвонили в ставку Кюхлера, согласовали с ним дату наступления своих войск и ударили по советской линии обороны точно в назначенный срок.

Место удара, финны выбрали промежуток между Сестрорецком и Белоостровом, где они смогли добиться наибольшего успеха в своем прошлогоднем наступлении. Тогда финским солдатам удалось захватить дот «Миллионик», но дальше этого дело не пошло. Соседние доты своим фланкирующим огнем не позволяли пехоте противника продвинуться ни на шаг. Полевые орудия финнов не могли привести к молчанию бетонные доты Карельского Ура, а к массовым потерям солдат маршал Маннергейм не был готов. По этой причине бравая армия Суоми прочно застряла на протяжении всего северного отрезка «линии Сталина», наскочив на её бастионы как парусник на риф в штормовую погоду.

Отсутствие тяжелой артиллерии для финнов было прекрасным поводом для того, чтобы сидеть и ничего не делать, спокойно ожидая, когда старший партнер сделает за них основную работу. На все упреки Гитлера, Маннергейм отвечали, что штурм «линии Сталина» может привести к невосполнимым потерям для финской армии.

Чтобы у Берлина не было возможностей упрекать Хельсинки в неисполнении своих союзнических обязательств и тем самым претендовать на земли Русского Севера, летом 1942 года финны активизировали свою деятельность на Ладожском озере. Это было им по силам, но предпринятая ими попытка установления контроля над ладожскими островами закончились неудачей.

Дав согласие начать наступление на «линию Сталина» Маннергейм изначально собирался действовать по принципу «повезет — не повезет». Он был готов предпринять попытку штурма советской обороны, но не собирался ради её прорыва приносить в жертву многочисленные жизни своих солдат. Уроки «Зимней войны» и неудачного осеннего наступления на КАУР, хорошо были усвоены финским главнокомандующим.

Для прорыва укреплений Белоострова был создан ударный кулак, в который входили все тяжелые орудия, полученные от немцев, а также танковая рота, состоящая из трофейных советских танков Т-26 и Т-28. По непонятным причинам весной 1940 года советская сторона не потребовала у финнов их возврата, и теперь это оружие было повернуто против своего бывшего хозяина.

Командование штурмовыми батальонами было поручено полковнику Макарайнену хорошо показавшему себя в боевых действиях против Красной Армии в Восточной Карелии. По результатам «Зимней войны» он лишился своей усадьбы и прилегающих к ней земель и пылал к русским самыми «нежными» чувствами.

Узнав о готовящемся наступлении, он с радостью согласился на предложение Маннергейма возглавить ударный отряд, искренне поблагодарив маршала за оказанную ему честь. Подобно молодому любовнику, что ждет встречи с ненаглядной красавицей, он ждал начала артподготовки, которая продлилась около часа.

Стремясь отвлечь внимание советского командования от Белоострова, финны предприняли отвлекающий маневр. За день до наступления в этом месте, они имитировали начало наступления под Лемболово. Два часа финская артиллерия утюжила переднюю линию обороны советских войск, а потом предприняла две атаки, при поддержке танков.

Танки являлись переделанными британскими «Викерсами» вооруженными 45 мм пушкой и с боковыми бронированными экранами. Подобные чудеса финской оборонительной промышленности, не шли ни в какие сравнения с советскими и немецкими танками. Они горели как свечки от попаданий 76 мм противотанковых орудий, но своим присутствием должны были создать у противника иллюзию начавшегося на этом участки обороны наступления.

Всю силу своих тяжелых орудий, финны обрушили на два боковых от «миллионика» дота получившего гордое название «Северный лев». Для полной уверенности в разрушении советских укреплений артобстрел должен был идти не менее двух часов, но финская сторона испытывала нехватку боеприпасов и была вынуждена сократить время обстрела.

Впрочем, штурмовые батальоны Макарайнена пошли в атаку не сразу. Сорок минут после того как тяжелые орудия прекратили вести огонь, по советской линии обороны били орудия полевой артиллерии с целью максимального разрушения проволочных заграждений передней линии.

Каждому штурмовому батальону был придан отряд танков, которые по неизвестной причине состояли в основном либо из танков Т-26, либо танков Т-28. По злой иронии судьбы отряд, состоявший из танков Т-26, наступал на левый от «Северного льва» дот, получивший серьезные повреждения в результате обстрела. Тогда как правый дот, который штурмовали танки Т-28, имел минимальные разрушения.

Из-за эскарпа танки атаковавшие правый дот были вынуждены его обогнуть, и вышли прямо под удар батареи противотанковых пушек. Отлично замаскированная он была хорошо спрятана от глаз земных и воздушных наблюдателей и не получила серьезного урона при недавнем обстреле.

При появлении противника советские артиллеристы не сразу обнаружили свое присутствие. Они подождали, пока танки не развернулись к ним боком и стали громить амбразуры дота и только потом открыли огонь.

Стоит ли говорить, что у орудий батареи каждый метр был заранее выверен и пристрелян и потому они стреляли почти без промаха. С первого выстрела повреждение получили сразу два танка. Один из них встал, получив прямое попадание в моторное отделение. Второй стал разворачивать на противника свои орудия, мужественно выдержал несколько попаданий, но в самый последний момент советский снаряд угодил в командирскую башню и в танке начался пожар. Экипаж едва успел покинуть машину, как раздался оглушительный взрыв и танк завалился на бок.

Ещё один танк попытался атаковать батарею ударом в лоб, но на его путь оказались бетонные надолбы, преодолеть которые он не смог. Гусеницы машины застряли в промежутке между надолбами, и она превратилась в отличную мишень. 76 мм пушка и два пулемета в дуэли против трех орудий имели определенные шансы, если бы танк имел горизонтальное положение и точно знал, где находится его противник. В противном случае он становился легкой добычей артиллеристов, что и случилось.

Оставшиеся два танка попытались обойти надолбы, но при этом попали под огонь другого дота имевшего на своем вооружении 45 мм пушку. Её выстрелы не принесли танкам большого вреда, но и разрывов снарядов хватило на то, чтобы у финнов сдали нервы и они повернули обратно.

Двигавшиеся вместе с танками штурмовой отряд попала под заградительный огонь артиллерии и пулеметов прикрывавших дот стрелковых взводов. Действия их были хорошо согласованы и не позволили автоматчикам противника не только приблизиться к советским траншеям на расстояние броска гранаты, а также сорвали попытку саперов заложить заряд динамита под стену дота.

Неудачей закончилась попытка финнов выбить засевших в траншеях советских солдат возле «Северного льва». Обрадованные подходом своих танков, они предприняли вылазку из «миллионика», но были сразу встречены пулеметными очередями и гранатами. Пытавшийся же поддержать их своим огнем танк Т-26, получил попадание двух бутылок с зажигательной смесью и объятый пламенем отступил.

Больше шансов на успех имела атака второго штурмового отряда на советский дот, расположенный по правую сторону «Северного льва». После артобстрела фланкирующие амбразуры дота, державшие проход со стороны «миллионика» молчали, равно как и два противотанковых орудия, прикрывавшие это направления. Прорваться через траншеи с засевшей в них пехотой для пяти танков не составляло большого труда, но не все оказалось так просто.

Не успели финские танкисты приблизиться к молчавшему доту, как головная машина командира взвода наскочила на минное поле, прикрывавшее к нему подступы. Пока оставшиеся танки совершали обходной маневр этого опасного места, засевший в траншеи расчет ПТР, вел огонь по их бортам. Одна из выпущенных пуль угодила в бензобак танка, и он моментально вспыхнул подобно свечке. Охваченная огнем машина прокатилась вперед, а затем раздался мощный взрыв.

Когда поднятая взрывом земля осела, стал, виден перевернутый дном вверх многотонный корпус танка, чьи гусеницы продолжали с лязгом двигаться. Искореженная башня лежала сорванной чуть в стороне и не у кого не вызывало сомнение о страшной судьбе экипажа танка.

Столь жуткая гибель товарищей сильно потрясла экипажей остальных танков, но не поколебало решимости продолжить атаку. Взревев моторами, они устремились вперед мимо железного остова, ставшего братской могилой.

Оставшиеся три машины каких-либо трудностей прорвались через траншеи занятые советской пехотой. Ни одна брошенная в них граната или зажигательная бутылка не причинила им вреда. Оставалось только подняться по склону, развернуться и огнем из пушек и пулеметов расчистить путь идущей следом пехоте, однако финских танкистов ждал неприятный сюрприз.

Им был хорошо замаскированный дзот вооруженный 45 мм орудием. Именно оно с небольшим интервалом поразило два вражеских танка, когда они пытались проехать мимо него. У одного из танков взрывом снаряда повредило трак и идущую на скорости машину развернуло в бок. Второй получил прямое попадание снаряда в основание башни и встал как вкопанный.

Танк не горел, серьезных разрушений на нем не было, но из люков машины смог выбраться только залитый кровью механик-водитель. Согнувшись в три погибели, он с трудом сделал несколько шагов и упал на землю. Все остальной экипаж погиб на месте от осколков брызнувших внутри машины смертельным градом.

Встав друг за другом, поврежденные машины представляли собой надежное прикрытие, благодаря которому оставшийся танк мог проскочить опасное место, но экипаж машины проявил разумное благоразумие. Обнаружив присутствие артиллерии противника, танк сделал быстрый разворот и ретировался. Жизнь для финских танкистов оказалось дороже чести и достоинства.

У штурмовых рот была возможность исправить положение, несмотря на неудачный рейд танков. Стрелкового прикрытия дота не смогло бы остановить горячих финских парней полковника Макарайнена имевших многократное численное превосходство над ними. Но тут в процесс боя вмешался случай, а точнее сказать решимость гарнизона дота умереть, но не пропустить врага.

В результате артобстрела дот № 17 получил серьезные повреждения своих казематов. Вести огонь в сторону атакующего врага он не мог, но у него уцелела телефонная связь. Благодаря этому, уцелевшие защитники смогли связаться с артиллеристами и вызвать огонь на себя, чем сорвали атаку противника. Попав под шквальный град мин и снарядов, обрушившихся на них, финские солдаты отступили, а когда попытались вновь атаковать, момент был упущен. К месту прорыва были переброшены резервы, и враг был отброшен.

Обозленный неудачей полковник Макарайнен ещё дважды бросал свои батальоны в атаку. Артиллеристы тяжелых орудий полностью расстреляли свои боеприпасы по правому доту от «Северного льва». Полковник ввел в бой все оставшиеся в его распоряжении танки, но успех так и не был достигнут. Поняв, где противник наносит свой главный удар, советское командование организовало прочный заслон.

На второй день боев по предполагаемое местонахождение батареи тяжелых орудий было подвергнуто бомбардировке с воздуха. Когда же Макарайнен собрался вновь штурмовать советские позиции, по финским позициям был нанесен удар из гвардейских минометов. Обстрел был проведен так удачно, что вместе со своими солдатами пострадал и неудержимый Макарайнен.

Оглохший и контуженый взрывов реактивного снаряда он предстал перед Маннергеймом, прибывшим объявить полковнику, что его миссия закончена.

— Мы потеряли за время боев свыше шестисот человек ранеными и убитыми. Финский народ не простит нам таких неоправданных потерь, и я приказываю прекратить наступление — изрек маршал и отправил полковника на лечение.

Неудача наступления финнов на Карельском перешейке поставила крест на наступательных действиях немцев под Пулково. Спасая положение фронта под Мгой от полного развала, Кюхлер был вынужден прекратить атаки на Ленинград и в срочном порядке вернуть так неосмотрительно изъятые им немецкие соединения. Благодаря этим энергичным мерам фельдмаршалу удалось стабилизировать обстановку и удержать важный плацдарм в районе села Мишкино, через который проходила Кировская железная дорога.

К концу первой декады сентября линия фронта временно застыла. Обе стороны нуждались в перегруппировке сил, чтобы затем вновь сойтись в непримиримой схватке. Фюрер не собирался мириться с прорывом кольца блокады. Он готовил ответный удар, но и вождь мирового пролетариата не собирался довольствоваться достигнутым результатом.

Глава XII На Мгинском направлении

— Здравствуйте товарищ Рокоссовский, — благостно прогудела трубка в руке представителя Ставки голосом Верховного Главнокомандующего. — Хочу ещё раз сказать огромное спасибо и поблагодарить от себя лично и от советского государства за долгожданный прорыв вражеской блокады Ленинграда. Одержана очень важная не только военная, но и политическая победа в столь сложный и трудный для всех нас момент.

Говоря так, вождь нисколько не кривил душой. Положение вокруг Сталинграда ухудшалось, несмотря на все принимаемые Ставкой меры.

— Спасибо за теплые слова товарищ Сталин, а также за столь высокую награду моего участия в этом важном деле — сразу после прорыва блокады, Рокоссовскому по ВЧ позвонил Жданов и поздравил с награждением орденом Ленина и присвоением звания генерал-полковника.

— Ставка очень надеется, что в самое ближайшее время командование Волховского фронта и вы, завершите полное освобождение Кировской железной дороги. Мы прекрасно понимаем, всю трудность положения войск фронта на данный момент. Что они понесли серьезные потери в живой силе и технике, но немцы тоже понесли потери при штурме Ленинграда и по моим сведениям ничуть не меньше, чем Волховский фронт. Нельзя дать противнику время на раскачку. Надо попытаться с максимальной пользой использовать в свою пользу сложившееся положение.

— Согласно последним данным разведки, к противнику прибыло свежее пополнение в виде моторизованных дивизий пехоты и танковых соединений. Боюсь, что в ближайшее время войска фронта будут заняты не наступлением, а обороной — честно признался вождю Рокоссовский.

— Насколько мне известно, представитель Ставки генерал-полковник Рокоссовский никогда не был склонен оценивать ситуацию и врага исходя из чисто арифметических показателей. Что у него всегда было свое мнение как разгромить врага не числом, а умением. Я не прав, Константин Константинович?

Вопрос Сталина и в особенности то, что он назвал Рокоссовского по имени и отчеству, застал генерала врасплох.

— Вы правы, товарищ Сталин — ответил Рокоссовский и как не старался, в голосе его проскочила предательская хрипотца.

— Вот и прекрасно. Ставка очень надеется на вас, — удовлетворенно констатировал вождь, полностью уверенный в том, что надавил на нужные струны в душе собеседника. — К сожалению, на данный момент мы не можем в полной мере удовлетворить ваши заявки по живой силе и технике, но готовы полностью переподчинить вашим интересам всю авиацию Ленфронта. Конечно, в разумных пределах.

— Я бы попросил добавить и часть крупнокалиберной артиллерии. Она бы очень нам помогла, в выполнении задачи.

— Крупнокалиберная артиллерия? — с сомнением произнес вождь, но не стал спорить с генералом. — Хорошо, я поговорю с товарищем Говоровым. Что-нибудь ещё?

— Мы бы не отказались от мин и снарядов, товарищ Сталин. Запасы фронта по ним составляют меньше положенной нормы.

— Мерецков мне говорил об этом. Ставка, приняла решение передать вам часть снарядов и мин из запасов Северо-Западного фронта. Там сейчас нет активных боевых действий и ради полного снятия блокады Ленинграда, мы пошли на такой шаг, — вождь специально интонацией подчеркнул этот факт. — Кроме мин и снарядов, в распоряжение Волховского фронта передается танковая бригада полковника Тараканова. Тяжелых танков в её составе, к сожалению, нет, но большую часть машин бригады составляют танки Т-34 и «Матильды». Для восполнения потерь фронта в живой силе, Ставка направляет 10000 вооруженного пополнения и противотанковые ружья. Думаю, этого хватит, чтобы выполнить поставленную Ставкой задачу.

В разговоре возникла напряженная пауза. Рокоссовский прекрасно понимал, что с выделенными средствами фронту будет очень сложно полностью освободить Ленинград от тисков вражеской блокады, но он не смог противостоять ментальному напору своего собеседника на том конце телефонного провода.

— Мы сделаем все возможное, товарищ Сталин — твердо чеканя слова, ответил генерал, чем сильно обрадовал вождя.

— Я очень рад, это слышать, товарищ Рокоссовский. После столь мастерски проведенного начала операции, мы рассчитываем на такое же успешное её завершение. Жму вашу руку и желаю всего хорошего.

Разговор с вождем закончился, но подобно камню, брошенному в воду, породил другой, что состоялся между Рокоссовским и командованием Волховского фронта Мерецкого, присутствовавшим при его разговоре со Сталиным.

Кроме Рокоссовского в комнате находились его помощники генералы Казаков и Малинин, а также начштаба фронта генерал Стельмах и армкомиссар Запорожец. Желая как можно быстрее определиться с дальнейшим действием, Рокоссовский специально собрал их всех в одном месте.

— Ставка требует от нас как можно скорее взять под свой полный контроль Кировскую железную дорогу, открыть прямое сообщение с Ленинградом и не допустить соединения главных сил противника со шлиссельбургской группировкой. Предлагают начать наступление на противника без долгой раскачки и обещают помочь авиацией и боеприпасами для артиллерии, — Рокоссовский вкратце пересказал разговор со Сталиным.

— Какие будут предложения, товарищи?

— Какие тут могут быть предложения? — искренне удивился Запорожец, получивший за прорыв блокады орден Красного Знамени. — Приказ получен, и нам нужно как можно скорее приступить, к его выполнению.

Армкомиссар требовательно посмотрел на генералов, но на его призыв откликнулся только Стельмах.

— Соединения 2-й ударной армии смогут начать наступление в районе устья реки Войтоловки не позднее вечера завтрашнего дня. Нанося удар вдоль железнодорожного полотна, они будут создавать угрозу флангу немецкой группировки наступающей на Анненское — начштаба собрался дальше развить свою мысль, но генерал Малинин не дал ему такой возможности.

— Боюсь, что с наступление на противника мы опоздали. Согласно последним сообщениям разведки противник перебросил в район Мги войска снятые из-под Пулкова и Ижоры и со дня на день начнет свое наступление с целью захвата Мги. В этой ситуации мы в лучшем случае нарвемся на крепкий кулак немцев и во встречном бою растратим свои последние силы. В худшем подставимся под удар противника и будем вынуждены отступить.

— Значит вы, отказываетесь наступать? — полыхнул негодованием член Военного совета, но Малинин нисколько не убоялся его гнева.

— Я считаю, что в данный момент нам следует временно перейти к обороне. Встретить наступление противника на заранее подготовленных позициях, измотать его боем, а затем самим перейти в наступление.

— А если вы ошибаетесь, и отказ от наступления сыграет на руку противнику, что тогда? Вдруг все сведения, на которых вы строите свои расчеты — это хорошо организованная дезинформация немецкой разведки? Вы понимаете всю ответственность своего предложения, товарищ генерал?

Запорожец говорил это, смотря на Малинина, но все хорошо понимали, что слова его были обращены к Рокоссовскому.

— Предлагая временно отказаться от наступления, — Малинин сделал специальный акцент на слово временно, — мы основываемся не только на сведениях, полученных от наземной и воздушной разведки. О том, что к Кюхлеру прибыло подкрепление, говорят показаниях пленных, которых трудно заподозрить в сговоре, товарищ армейский комиссар. Нашими радистами замечено появление в районе Сологубовки новых радиостанций противника, чьи позывные схожи с позывными 30-го корпуса генерала Фреттер-Пико. Есть сообщения подпольщиков, подтверждающие прибытие под Ленинград свежих дивизий противника.

Словно опытный игрок, Малинин открывал перед членом Военного совета одну карту за другой и у того не было козырей, чтобы побить их. Он с надеждой посмотрел на Стельмаха и Мерецкова, но генералы ничем не могли ему помочь. У них также не было весомых аргументов против приведенных Малининым фактов.

Оба не понаслышке знали, как быстро немцы могут перебрасывать свои войска на дальние расстояния, а в том, что мало кто из соединений 2-й ударной армии имеет навыки встречного боя, не сомневался никто. Единственное, что можно было оспорить в словах генерала Малинина — это направление ударов противника но, ни у одного из генералов не было такого желания. За время общения с Рокоссовским и его командой, они могли ни один раз убедиться в грамотности и правильности их суждений и предложений.

Возможно именно это, вопреки прежним намерениям, заставило командующего фронтом принять сторону помощника Рокоссовского, чем окончательно добил комиссара Запорожца.

— Смогут ли наши войска держащие оборону под Мгой, отразить удары противника? — спросил Мерецков как о свершившемся действии. — Что если, отдав наступательную инициативу врагу, мы не выдержим натиска его войск и оставим Мгу?

В словах Мерецкова сквозила такая озабоченность, что присутствующие генералы понимали, что говоря о потери Мги, он боялся потерять и Синявино.

— Один раз мы уже сумели силой заслонов остановить противника у озера Синявинское, думаю, сможем остановить его и сейчас — успокоил командующего генерал Казаков, курировавшего все противотанковую артиллерию фронта. — Тяжело это будет сделать, но надо.

Казаков быстро подошел к висящей на стене карте и провел по ней карандашом.

— Самое удобное направление для наступления противника — это район Сологубовки, где он может без помех применить против нас свою бронетехнику. На её пути к Мге нет никаких серьезных природных препятствий. Тогда как войскам, что будут наступать на станцию с запада необходимо форсировать реку и брать мост, точнее то, что от него осталось.

— Скорее всего, в районе моста противник нанесет вспомогательный удар с целью отвлечения нашего внимания — предположил Рокоссовский, но Малинин с ним не согласился.

— Я бы не был столь категоричен в этом вопросе, товарищ генерал. Немцы мастера наступлений в любых местах и при любых условиях и до Мги им в этом месте гораздо ближе, чем со стороны Сологубовки. Кроме этого, к мосту проще и удобнее перебросить тяжелую артиллерию, тогда как до Сологубовки нужно делать изрядный крюк и по плохой дороге.

— Хорошо, убедил, — согласился с помощником Рокоссовский. — Значит, всю силу бомбардировочной авиации нужно будет направить в район переправ через Мгу, а направление Сологубовки зона ответственности товарища Казакова. Я полностью уверен, что его артиллеристы умрут, но не пропустят врага, но не будем испытывать Судьбу. Сейчас мы не в том положении.

Он тоже подошел к карте и на мгновение, задержав над ней свой пристальный взгляд, стал излагать собравшимся свое видение грядущих событий. — Все, что мы можем позволить врагу — это двое суток, активных боевых действий, максимум трое. Пусть Кюхлер обозначит направление своего наступления, пусть втянет в бой все свои силы и тогда, мы нанесем свой контрудар в районе Воронова силами танковой бригады полковника Тараканова. Она уже начала прибывать и до полного её сосредоточения осталось несколько дней. Так, товарищ Орлов?

— Три-четыре дня, товарищ генерал — уточнил танкист.

— Согласно данным разведки немцы именно в этом направлении ждали нашего главного удара, но не дождались. Поверили, что мы не будем наступать и перебросили часть сил, сначала под Синявино, затем под Мгу. Теперь здесь нет крупных сил, и вся оборона состоит из опорных пунктов. Мы с генералом Малининым считаем при поддержке танковой бригады, соединения 286-й и 327-й дивизий смогут прорвать оборону врага, взять Поречье. В этом случае произойдет полный развал обороны противника на этом участке его обороны, что облегчит продвижение наших войск по направлению Михайловское с целью взятия под контроль отрезок железной дороги Мга — Мишкино.

В этих условиях, не имея резервов, Кюхлер будет вынужден остановить наступление на Мгу, и повернет свои силы фронтом на восток для недопущения захвата Сиголово нашими дивизиями. Все эти действия, создают благоприятные условия для перехода частей 2-й ударной армии в наступление, в районе устья реки Войтоловки, как и предлагает товарищ Стельмах.

От упоминании своего имени начштаба фронта гордо расправил плечи, принимая слова представителя Ставки как должное.

— Оборону на этом участке фронта согласно данным разведки союзные немцам силы венгры и хорваты, тогда как главные силы находятся на пяточке под Ананьево. Этот фактор создает благоприятные условия для форсирования Мги и дальнейшего развития наступления на село Отрадное.

Рокоссовский замолчал, специально смазав концовку своего плана завершения операции «Искра», прекрасно отдавая себе отчет, сколько сил придется затратить для осуществления того, что он только что озвучил.

Кирилл Афанасьевич это тоже отлично понимал и поэтому довольствовался услышанным. Он с сочувствием посмотрел на генерала Казакова и произнес.

— Теперь все зависит от ваших артиллеристов, выдержат они удар немецких танков или нет?

Этой простой, но одновременно хитрой фразой, он заранее возлагал на плечи генерала всю ответственность за грядущие события.

Будь на месте Василия Ивановича другой человек, он наверняка бы попытался снять с себя хотя бы часть ответственности, но генерал Казаков был из другой породы. Он свято верил в разработанную им самим схему противотанковой защиты, верил в людей, оказавшихся под его руководством, верил в победу над врагом под стенами Ленинграда. И эти убеждения не подвели генерала.

Немцы начали свое наступление на Мгу точно в тот день и час, в который генерал Стельмах предлагал ударить по врагу. Точнее сказать они начали боевые действия, а первыми вступили в бой советские войска.

Причина подобного парадокса заключалась в том, что за несколько часов до начала немецкого наступления, разведчики захватили немецкого сапера. Он проводил разведку местности для выявления русских минных полей в районе села Гнилово. После энергичной обработки, пленный рассказал о скором наступлении немецких войск на участке Сологубово — Сиголово. Об этом было срочно доложено командующему, тот поднял Рокоссовского и с благословления представителя Ставки отдал приказ о нанесении упреждающего артиллерийского удара.

Момент его нанесения был выбран очень удачно. Открой советские артиллеристы огонь на полчаса раньше, и они бы застали солдат противника только на начальном этапе сосредоточения. Ударь на полчаса позже, но неприятель уже сам бы перешел в наступление и ценность его нанесения была бы сомнительна. Однако артиллеристы открыли огонь, когда основная масса солдат врага находилась на переднем крае немецкой обороны, заполнив её окопы и траншеи.

Учитывая тот ограниченный запас мин и снарядов, который имелся у артиллеристов Волховского фронта, ни о каком полноценном артударе речь не могла идти. Вся артподготовка заняла сорок две минуты, но даже в таком усеченном варианте, ущерб врагу был нанесен серьезный.

Особенно пострадала от огня советских артиллеристов пехота противника. Соединения 170-й пехотной дивизии, что должны были наступать в районе Сиголово, попали под удар гвардейских минометов. Их было всего шесть ракетных установок, но сила их залпа превзошла все ожидания. Среди солдат одного из батальонов началась паника и офицерам, пришлось прибегнуть к крайним мерам, чтобы восстановить хотя бы видимость дисциплины.

Стоит ли говорить, что в таком надломленном состоянии солдаты совершенно не горели желанием идти в бой. Когда атакующие порядки немцев приблизились к передовой советской обороны, солдаты дружно попадали при первых выстрелах противника, и танкам пришлось идти в атаку в одиночку.

Возможно, что такой вариант боя мог иметь шансы на успех в сорок первом году или если бы немцам противостоял другой противник. Однако шел второй год войны, солдатам вермахта противостояли русские, оборону которых лихим наскоком прорвать не удалось. Двенадцать танков и бронетранспортеров наткнулись на яростное сопротивление засевшей в окопах пехоты, чьи действия были поддержаны противотанковой артиллерией.

Отказавшись от губительной практики размешать пушки ровной линией вдоль всего фронта обороны, генерал Казаков создал компактные узлы обороны, состоящие из четырех-пяти орудий. Размещены они были таким образом, что могли не только отражать атаки вражеских машин в своем секторе, но в случае необходимости могли поддержать своим огнем соседа.

Результатом совместных действий пехоты и артиллеристов было уничтожение четырех бронемашин и двух танков, после чего атака захлебнулась и немцы отступили. Следующая попытка прорвать оборону противника немцы предприняли через два часа, более крупными силами. Приведенные в чувства пехотинцы на этот раз бежали вслед грохочущим танка резвее и слаженнее, однако и в этот раз фортуна была не на их стороне.

Истратив почти весь боекомплект советские артиллеристы, не имели возможности выставить перед наступающим противником полноценный огневой заслон. Несколько залпов из минометов и орудий не могли сорвать вражескую атаку, но это смогла сделать авиация. Специально приданный офицер связи подал заявку в штаб обороны, в мгновения ока её продублировали в штаб фронта и находящиеся в полной боевой готовности пилоты подняли свои машины в воздух.

Героями этого дня оказались штурмовики «илы». На бреющем полете, позабыв о присутствие в воздухе немецких истребителей, они ударили по атакующим порядкам врага. Летая над полем боя подобно осам, трудяги «илы» один за другим разили из своих пушек и пулеметов пехоту и бронетехнику неприятеля.

Застигнутые врасплох, немецкие солдаты не выдержали столь стремительной и яростной атаки «летающих танков» и дружно обратились в бегство. Вслед за ними последовали и немецкие танкисты, которые лишились поддержки пехоты и потеряли от огня «русских валькирий» семь машин.

Раздосадованное этими неудачами, немецкое командование обрушило на советскую оборону сначала шквал артиллерийского огня, затем бомбардировочную авиацию и только потом, в третий раз двинуло танки и пехоту.

Все было сделано по всем правилам боевого искусства, но вражеский меч наткнулся на русскую броню. Следуя примеру противника, с началом артобстрела, командиры отвели солдат с передовых рубежей обороны, а когда в дело вступили вражеские самолеты, им дорогу заступили советские истребители.

Полностью презрев разумную логику, что сначала нужно разобраться с истребителями прикрытия и только потом браться за «бомберов», они сразу мертвой хваткой вцепились в «юнкерсы», не обращая внимания на «мессеров» и «фоккеров».

В ясном синем небе над Синявинским выступом разгорелась схватка не на жизнь, а на смерть. Горели краснозвездные аэропланы, но оставляя черный хвост дыма падали размалеванные «сердцами», «волками» и прочей воинственной атрибутикой самолеты с тевтонским крестом.

Яростная атака советских истребителей очень нервировала немецких летчиков сидящих за штурвалами своих самолетов. Какое там точно прицеливание и точный сброс бомб на цель? Тут самое главное не попасть под пулеметные очереди этих диких варваров, что атакуют, презрев всякую опасность и при этом успеть опорожнить содержимое бомболюка.

Летчики Волховского и Ленинградского фронта в этот день сделали все возможное, чтобы помочь державшим оборону батальоном, на которые в третий раз накатывались танки и пехота. Враг вновь намеривался испробовать крепость советской обороны своим бронированным кулаком и вновь потерпел неудачу.

Как не пытались немцы своими ударами с земли и воздуха расшатать, разрушить очаги советских укреплений — это им не удалось. Засевшие в окопах и траншеях пехотинцы зубами сдерживали наступление солдат вермахта, а артиллеристы разили врага из своих орудий.

В этом сражении генерал Рокоссовский пошел на нарушение всех приказов и инструкций. Он разрешил артиллеристам для экономии времени размещать запас снарядов рядом с орудиями, а не посылать за ними в тыл, как это было принято. Риск был огромный. Достаточно было шальному осколку угодить в один снаряд, чтобы вывести из строя орудие и весь боевой расчет, но этого не случилось. За все время боев среди советских артиллеристов не было зафиксировано ни одного подобного случая. Боевые расчеты либо гибли под ударами врага, либо заставляли его отступать.

Не менее жесткая и упорная борьба развернулась на берегах Мги. Желая полностью уничтожить оборону противника, Кюхлер приказал отправить сюда часть осадной артиллерии так и не сумевшей сломить сопротивление защитников Пулково и Ижоры. Испытывая нехватку времени и не желая рисковать столь важными «подарками» фюрера, фельдмаршал приказал поместить гаубицы на железнодорожные платформы. Ночью они были доставлены в район переправы у Войтолово, чтобы потом ударить по северному берегу Мги. Мощные монстры, сделанные на заводах Германии, Чехии, Франции залили огнем передовые рубежи советской обороны. Земля тряслась от разрывов их снарядов, разрушения были огромными.

Сделав свое дело, гаубичные поезда поспешили убраться по добру по здорову, предоставив своим младшим собратьям довершить начатое дело. Однако им не удалось продолжить победную эстафету, несмотря на отсутствие под Мгой крупных соединений советской артиллерии, способных на равных вести контрбатарейную борьбу.

Не подозревая, что противник решить использовать тяжелую артиллерию, генерал Рокоссовский сделал ставку на авиацию и не ошибся. Поднятые по тревоге эскадрильи «Су-2» обрушились на батареи противника как снег на голову.

К огромному сожалению, для советских летчиков след гаубичных батарей уже давно простыл, но вот работу их младших братьев, они полностью сорвали. Ничуть не уступая в хваткости штурмовика «илам» быстрые и подвижные «су» смело атаковали вражеские батареи.

Привыкшие работать в комфортных для себя условиях, когда нет контрбатарейной борьбы и небо полностью чисто, немецкие артиллеристы испытали сильнейший стресс. От того, что эти проклятые «красные» буквально прилипли к одному месту, постоянно ходя у них над головой.

Не исправило положение дел и собственная авиация, срочно прибывшая на защиту артиллеристов. Прикрывавшие «су» истребители прочно связали эскадрилью боем, и краснозвездные машины работали по врагу до последней бомбы, ракеты и снаряда своего боекомплекта.

Неприятный сюрприз получила и немецкая пехота, изготовившаяся для броска через Мгу. Минометы и орудия тех, кто оборонял северный берег, не могли причинить им существенного урона, но вот удар двух дивизионов гвардейских минометов, спутал немцам все их карты. И не беда, что открыв огонь, дивизионы обнаружили свое присутствие и сразу же были атакованы вражеской авиацией. «Мессершмидты» уничтожили две установки и повредили больше половину, но залп «катюш» превзошел все ожидания. Под их сокрушительный удар попали не только немецкая пехота, но и все понтонные средства, на которых солдаты фюрера собирались переплыть Мгу.

Три часа драгоценного времени понадобилось немцам, чтобы навести порядок в своих штурмовых ротах и батальонах, прежде чем предпринять новую попытку форсировать реку. Не привыкшие переправляться на подручных средствах солдаты медлили, суетились, пугались, входя в воду Мги, которую им так и не удалось форсировать.

Поднятые в воздух с самого утра советские самолеты постоянно барражировали в воздухе, сменяя друг друга. Связь между звеньями была отлажена хорошо и когда летчики доложили о том, что немцы начали подготовку к переправе, по ним ударили «пешки».

Давно немецким асам не приходилось работать с полной самоотдачей как в этот раз. Да, они по-прежнему превосходили советских пилотов в мастерстве воздушного боя, но с каким трудом и какой ценой давались им эти победы. За один день боев был сбит обладатель Рыцарского креста с дубовыми листьями, которому светили мечи, а также пилот, недавно ставший кавалером этой высокой награды.

Только к вечеру немцы смогли переправиться через Мгу, но их успех оказался временным. Несмотря на всю поддержку с южного берега, немецкий десант не смог закрепиться и ночью, после стремительной контратаки был сброшен в воду.

Желая помочь своим солдатам правильно сориентироваться, все темное время суток немцы пускали осветительные ракеты. Под их траурным отблескам немецкие солдаты покидали негостеприимный берег Мги.

На следующий день, Кюхлер бросил в бой все свои резервы и достиг определенных успехов. Новый немецкий десант переправился через Мгу и смог закрепиться, несмотря на все яростные атаки противника повторить вчерашний успех. Наступавшие в районе Сиголово батальоны смогли прорвать первую линию советской обороны, но дальше продвинуться не смогли.

Обрадованный Кюхлер заверил Гальдера, что на следующий день оборона врага будет прорвана и его войска вернут Мгу, однако Рокоссовский вновь преподнес фельдмаршалу сюрприз. Убежденный мыслью, что русские полностью исчерпали свой боевой потенциал и теперь не способны на наступление, Кюхлер получил болезненный щелчок по своему самолюбию.

Отказавшись от привычных шаблонов, советские войска нанесли удар по поредевшему 96-у пехотному полку, не дожидаясь восхода солнца. Без привычной артподготовки, танковая бригада вместе с бойцами 327-й дивизии внезапно атаковала позиции врага и добилась успеха. Дружное взаимодействие танкистов и штурмовых групп быстро сломило сопротивление застигнутого врасплох противника и обратило его в бегство.

Уже к девяти часам утра было освобождено от врага Поречье, что привело к кризису всей немецкой обороны. Умелыми действиями был выбит её главный опорный столб сопротивления и открыт путь во фланг и тыл 223-й дивизии, над которой с севера нависали сразу две советские дивизии. Оказавшись под угрозой окружения, полковник Блоскх обратился за поддержкой к Линдеману, но командующий армией не мог ему помочь.

Все его внимание, было приковано к наступлению на Мгу, в котором был задействован взвод новейших немецких танков «Тигр» прибывшие для обкатки в боевых условиях. Генерал был уверен, что мощные бронированные машины смогут прорвать оборону врага, но вместо победы, он получил страшное фиаско. У одной из четырех машин в результате попадания снаряда заглох двигатель, еще один танк угодил в болото, а два остальных не смогли продолжить наступление из-за технических поломок.

Опасаясь гнева Гитлера, Линдеман приказал любыми силами спасти поврежденные танки, и немецкие войска занимались не столько наступлением, сколько их эвакуацией с передовой. Всего удалось вернуть в целости только три машины. Четвертый танк так прочно застрял в болоте, что немцы были вынуждены оставить его противнику, предварительно сняв с него все ценное оборудование.

Занятость судьбой «Тигров» помешала командующему армии быстро оценить сложившуюся ситуацию и принять нужные меры. Когда же Линдеман оценил ситуация и попытался её исправить, было уже поздно. Советские войска оттеснили подразделения 223-й дивизии с участка железной дороги между поселком Мишкино и Михайловский и взяли его под свой полный контроль.

Утром следующего дня, перебросив со стороны Сиголово бронетехнику с пехотой, Линдеман попытался вернуть утраченные позиции, но успеха не добился. Немецкая пехота несколько раз брала опорные пункты обороны, но всякий раз отступала под натиском советских солдат. Наступлению бронетехники, на которую так рассчитывал Линдеман, мешала болотистая местность вдоль берегов Мойки и советские танки, метко бившие машины врага из засад.

Кроме этого, у командующего армии имелась и другая головная боль. Не дожидаясь завершения боев с немцами на северном берегу Мги, генерал Рокоссовский настоял на нанесении удара в районе устья Войтоловки раньше намеченного срока.

Это решение таило в себе определенную опасность. Главной ударной силой являлось вновь прибывшее вооруженное пополнение, не имевшее боевого опыта, но генерал «Кинжал» был готов рискнуть.

Переправа началась под покровом темноты, но едва лодки и плоты приблизились к берегу, как противник обнаружил их присутствие. Завязался бой, и неизвестно чем бы он закончился, если бы не помощь десанту со стороны «катюш». Гвардейский минометный полк смог выделить всего четыре машины, но и этого хватило, чтобы привести противника в замешательство.

Изумленные столбом огня и пламени державшие оборону на этом участке венгры испугались «тайного оружия большевиков» и поспешили отойти от реки.

Воодушевленные успехом советские солдаты продолжили продвижение вперед и вскоре вышли к мосту через Мгу. Его оборону возглавляли немецкие подразделения под прикрытием взвода самоходок 12-й танковой дивизии. Предупрежденные венграми о приближении советского десанта немцы заняли оборону фронтом на юг.

Одновременно с этим капитан Гартунг запросил срочной помощи у подразделений находившихся севернее моста. Имея в своем распоряжении полноценную роту при четырех орудиях, он имел все шансы отразить наступление врага и продержаться до подхода подкрепления, однако судьба смотрела в этот день в другую сторону.

Благодаря наличию у переправившегося батальона рации, советские войска ударили по врагу одномоментно, лишая его возможности маневра. Попав под двойной удар, рота Гартунга не выдержала и отошла с занимаемых позиций. Когда подкрепление подошло, и немцы попытались выбить противника из своих окопов, их ждала неудача. Русские прочно удерживали захваченный плацдарм, перебросив на него минометы и танки.

Угроза разгрома немецкой обороны на участке Мга — Отрадное стало как никогда очевидной. Когда Кюхлер доложил фюреру о результатах последних боев, то устроил ему жестокую порку.

— Вы размазня, а не немецкий фельдмаршал! Где, в какой академии вас научили вводить войска в бой по частям, а не громить оборону врага одним ударом!? — гневно кричал вождь германского народа в телефонную трубку. — У вас было все Кюхлер, а вы бездарно упустили данные вам возможности! Вместо того чтобы провести победный парад на Дворцовой площади вы позволяете Мерецкову полностью снять блокаду Петербурга! Я запрещаю вам отступать ни на метр, ни на шаг!

От избытка чувств у фюрера перехватило горло, и он был вынужден сделать в своей гневной тираде маленькую паузу.

— Объявите войскам, что в случает отхода с участка Отрадное — Мга, что части будут расформированы. Трусами, запятнавшими честь солдат вермахта, займется военно-полевой суд, а их командирами — гестапо, — пригрозил фюрер фельдмаршалу. — Все последние неудачи под Петербургом, говорят о том, что вы и ваши генералы разучились воевать, и вам нужна срочная помощь! Я временно отстраняю генерала Линдемана от командования и пришлю вам хорошего помощника.

— Кому прикажете передать управление 18-й армии? — дрогнувшим голосом спросил Кюхлер, застав своим вопросом фюрера врасплох. Говоря с Кюхлером, в порыве страстей Гитлер импровизировал. У него не было готовой кандидатуры на место Линдемана, и он стал лихорадочно перебирать своих военачальников, способных исправить положение.

С большой радостью он отправил под Петербург Моделя, но тот был занят обороной Ржева. Кризис вокруг этого города ещё не миновал и своего любимого «пожарника» фюрер тронуть никак не мог. Неожиданно он вспомнил недавний рапорт Манштейна с просьбой вернуть его в действующую армию. Генерал уверял, что он полностью восстановился после полученного ранения и готов бороться с врагом там, куда его поставит фюрер.

— Место генерала Линдемана временно займет генерал-полковник Манштейн. Надеюсь, у вас нет возражений против его кандидатуры?

— Нет — коротко ответил Кюхлер, неплохо знавший генерала по прежней службе.

— Значит — вопрос решен. Манштейн прибудет к вам в самое ближайшее время. Окажите ему всю помощь, которая ему потребуется для исправления положения — приказал фюрер, и фельдмаршал с тяжелым сердцем стал ждать его протеже.

Глава XIII Встреча старых знакомых

Прибытие в ставку Манштейна, Кюхлер ожидал с двойственным чувством. С одной стороны он был не против, переложить груз ответственности за выполнение «Полярного сияния» на плечи новоявленного спасителя. Вместе с этим, он опасался, что в случае успеха Манштейн займет его место, а сам Кюхлер будет отправлен на заслуженный отдых.

С первых минуты встречи все грустные предположения фельдмаршала получили свое подтверждение. Полный энергии, Манштейн сразу по прибытию потребовал созвать совещание для ознакомления с положением дел на фронте. Во время доклада начальника штаба, он делал постоянные уточнения, демонстрируя собравшимся генералам свою осведомленность в обсуждаемом вопросе.

Когда Хассе заговорил о намерениях штабом противодействия наступлению советских войск на Отрадное и Сиголово, Манштейн энергично воскликнул.

— Нам надо не пытаться остановить противника, а наступать! Наступать там, где он нас совершенно не ждет и только в этом, вижу я спасение положения.

Видя, что сказанное им удивило собравшихся генералов, подойдя к карте, он стал энергично посвящать их в свои замыслы.

— Первоочередной задачей для группы армий «Север», я считаю скорейший снятие окружения нашей группировки в районе Шлиссельбурга. Таким образом, мы не только восстановим единство подразделений 18-й армии, но и создадим реальную угрозу для флангов рвущегося к Отрадному противника. Как только мы двусторонними ударами в районе поселка Арбузово прорвем оборону русских, сразу начнется наступление на Синявино. И главную скрипку в нем будет играть войска сектора «Север» генерала Скотти. Мерецков наверняка не ожидает подобного хода. Отрезав часть наших войск на Ладоге, он поспешил списать их со счетов. В этом его главная стратегическая ошибка, как впрочем, и у всех сталинских генералов, поднявшихся в предвоенные годы.

— Для того чтобы прорвать кольцо окружения войск генерала Скотти необходим сильный бронетанковый кулак, а у нас его нет. Обещанные нам танки «Великой Германии» застряли под Ржевом и неизвестно когда они прибудут сюда — выразил сомнение планам Манштейна Хассе.

— У вас есть танки и самоходки полицейской дивизии СС, добавьте к ним танки 12-й танковой дивизии и этого будет достаточно, чтобы прорвать оборону врага и взять Арбузово.

— Но только благодаря танкам 12-й дивизии мы сдерживаем натиск русских войск на Отрадное! — воскликнул начштаба, но Манштейн был неумолим.

— Усильте направление Отрадное егерями и 121-й пехотной дивизией, а танки надо перебросить к Анненскому. За сутки русские не смогут прорвать нашу оборону, а потом им будет не до наступления.

— То, что вы предлагаете, господин генерал-полковник очень рискованно и прежде чем приступить к выполнению ваших приказов, следует связаться со штабом ОКХ и получить согласие генерала Гальдера — Хассе твердо стоял на своем и фельдмаршал Кюхлер выразил свое полное согласие молчаливым кивком головы.

Ободренный начштаба потянулся к аппарату прямой связи с Цоссеном, однако гость властным взмахом руки остановил Хассе.

— В этом нет никакой необходимости. Перед тем как прилететь к вам я имел разговор с фюрером, и он как глава сухопутных войск полностью одобрил все мои предложения. Поэтому Хассе, потрудитесь начать переброску танков 12-й дивизии в район Анненское немедленно — приказал Манштейн и начштаба был вынужден подчиниться. Спорить с такими аргументами было бессмысленно, но уязвленный Хассе захотел поквитаться за болезненный щелчок по лбу. Благо маленькая зловредная шпилька в его арсенале имелась.

— Вы говорите, что Мерецков не ожидает нашего удара на Арбузово, но хочу заметить, что кроме него русскими войсками руководит ещё один генерал — Рокоссовский. Он находится в штабе Мерецкого как представитель Ставки и постоянно вмешивается в их управление — произнес Хассе максимально нейтральным тоном фамилию обидчика генерала в борьбе за Севастополь. При её упоминании глаза Манштейна моментально раскрылись, в них блеснули искры гнева, которые он сумел сразу погасить.

— Вы говорите, что Мерецков не ожидает нашего удара на Арбузово, но хочу заметить, что кроме него русскими войсками руководит ещё один генерал — Рокоссовский. Он находится в штабе Мерецкого как представитель Ставки и постоянно вмешивается в их управление — произнес Хассе максимально нейтральным тоном фамилию обидчика генерала в борьбе за Севастополь. При её упоминании глаза Манштейна моментально раскрылись, в них блеснули искры гнева, которые он сумел сразу погасить.

— Рокоссовский — Манштейн не произнес, а скорее прожевал губами эту неудобную для себя фамилию чуть ли, не по слогам. — Я знаю этого генерала из колоды Сталина. Он отчаянно тасует их в надежде вынуть козырного туза, но выше валета у него ничего не выпадает.

Губы Манштейна тронула язвительная улыбка, обращенная не столько к советскому вождю, сколь к Хассе.

— У вас есть представители полка Абвера «Бранденбург»?

— Нет, господин генерал. Разведывательно-диверсионной работой у нас занимается обер-фюрер Крузе — начштаба кивнул головой в сторону одного из присутствующих в комнате офицеров, одетого в эсэсовскую форму.

— Прекрасно — повернул голову в его сторону Манштейн. — Насколько я знаю, генерал Рокоссовский не любитель сидеть в штабе и часто совершает разъезды, желая знаю обстановку в живую, а не по докладам. Уверен, что сейчас он находится в Синявино.

Манштейн сделал многозначительную паузу, и Крузе моментально уловил, все то, что осталось недосказанным.

— Мы немедленно займемся этим вопросом, экселенц — заверил штурмбанфюрер генерала и тот холодно кивнул ему головой. Как истинный представитель касты военных аристократов он терпеть не мог эсэсовцев, считая их выскочками и в глубине души был рад, что эту грязную работу будет выполнять именно этого ведомства.

— Давайте не будем терять время господа и приступим к составлению приказа о переходе к наступлению.

Как и предсказывал берлинский гость, советские войска пока шла перегруппировка сил, не смогли прорвать немецкую оборону и выйти к Отрадному. Все их успехи составляли два километра, которые они проползли, выбивая солдат противника с их рубежей обороны. Сказывались потери, понесенные войсками в предыдущих боях и усталость людей. Прорывая блокаду Ленинграда, они отдали все свои силы и теперь наступали, что называется на «честном слове».

Требовались новые силы и резервы, но Ставка уже дала все, что могла и штаб фронта занимался лихорадочным выкраиванием их из того что было. Где только можно снимались взводы, роты и даже батальоны ради того, чтобы пройти оставшиеся километры, продавить оборону противника.

Ради скорейшего завершения операции Мерецков был готов снять часть войск с направления на Липки, но Рокоссовский был категорически против этого.

— Рабочий поселок № 5 важный пункт всей нашей обороны в этом районе и оголять его никак нельзя. Враг в любую минуту может перейти в наступление на этом направлении, угрожая нашим флангам.

— Ширина нашего прорыва увеличилась, и мы можем не опасаться относительно ударов по флангам — не соглашался с ним комфронта.

— Да увеличилась, но не настолько, чтобы угрозами с флангов можно было пренебрегать в борьбе с таким противником как немцы.

— У шлиссельбургской группировки противника нет сил, чтобы наносить удар во фланг нашим войскам. Её главная задача — из всех сил держать оборону и не дать сбросить себя в Ладогу!

Жарким спорам генералов положил конец телефонный звонок сообщивший, что немцы начали наступление в районе поселка Анненское. После массированной артподготовки, противник начал наступление силами танков и мотопехоты. Немцы смогли переправиться через Мойку и ворвались в поселок, где развернулись упорные бои.

Одновременно с этим, часть сил противника пытается обойти Анненское и прорваться к Арбузово. Какими силами наступает противник и как далеко ему удалось продвинуться, было неизвестно. Поступившие сообщения не давали полной и ясной картины, что только ещё больше повышало градус напряжения.

— Константин Константинович, что будем делать? — испуганно спросил комфронта Рокоссовского. — Ведь если немцы ударят навстречу со стороны Марьино, наша оборона может не выдержать?

Рокоссовского очень подмывало напомнить Мерецкову его недавние слова о неспособности прижатых к Ладоге немцев к активным действиям, но он не стал этого делать. Ущемленным самолюбием красавец литвин не страдал, всегда ставя на первый план интересы дела, а не мелких страстей.

В отличие от комфронта видевшего свою главную цель в занятии Отрадного, Рокоссовский со своим малым штабом разрабатывал различные варианты развития событий, в том числе и нового наступления противника. И дело тут было не в одаренности полководца или обладание им дара предвидения. Зная, что такой противник как немцы будет яростно и упорно биться за Ленинград до конца, Рокоссовский просто банально просчитывал возможные шаги противника и делал все, чтобы быть готовым к любому повороту событий. Тем более что действие проходило на ограниченном пространстве, и большого выбора у Кюхлера не было.

Сообщение о наступление немцев на Арбузово, хотя и были неожиданным, врасплох генерала не застало. Вместе с Малининым, они уже прорабатывали и такую возможность со стороны немцев и даже предприняли для подстраховки некоторые действия.

— Во-первых, надо точно знать положение дел. В наших ли руках Анненково, и какими силами противник наступает на Арбузово. Проводная связь, скорее всего со штабами нарушена и лучше всего, поручить это дело майору Реммеру, в радиоделе он лучший специалист. Одновременно необходимо послать в Арбузово генерала Казакова, чтобы он на месте разобрался и смог предпринять необходимые действия.

Рокоссовский вопросительно посмотрел на комфронтом, ожидая его согласия, и моментально его получил.

— Конечно, лучше послать под Арбузова генерала Казакова. Для отражения наступления бронетехники противника ему и карты в руки — обрадовался Мерецков.

— Во-вторых, необходимо задействовать авиацию. Конкретных целей, куда следует наносить удары, мы пока не знаем. Наши и немецкие войска перемешены и потому будет вернее, если наша авиация нанесет удары по южному берегу Мойки в районе Анненково. Наверняка наши летчики найдут там нужные для себя цели.

В-третьих, нужно связаться с генералом Говоровым и попросить его оказать помощь нашим войскам в районе Арбузова артиллерией. Такая договоренность с ним имеется, тем более, что новый штурм Пулково и Ижоры немцы едва ли предпримут в ближайшее время. Думаю, не будет возражений, если все это будет поручено генералу Малинину. Он уже имеет опыт общения с ленинградцами и ему будет быстрее ввести их в дело — высказал предложение Рокоссовский и вновь его слова не встретили возражений со стороны комфронта.

— Ну а нам с вами, Кирилл Афанасьевич нужно обсудить, чем мы сможем ответить на действия противника и товарищ Стельмах, нам в этом наверняка поможет — генерал заговорщицки подмигнул начштаба фронта и тот с готовностью вытянулся в ожидании указаний.

Все свои предложения генерал Рокоссовский излагал мягко и неторопливо, так как будто в районе Арбузова шли обычные учения или он проводил планирование операции в тиши учебного кабинета. Когда не нужно было принимать спешных решений, и было время спокойно порассуждать и обговорить тот или иной вариант боевых действий.

Спокойствие и рассудительность собеседника с одной стороны сильно нервировало Мерецкова, но с другой вселяло в комфронта надежду, что все будет хорошо. Что оборона в районе Арбузова устоит, враг будет остановлен и кольцо блокады вокруг Ленинграда не будет восстановлено.

Это чувство происходило не только из правильных слов сказанных Рокоссовским. Им веяло от всего облика генерала, сквозило от статной осанки, движения рук и поворота головы, вселялось уверенной неторопливостью поведения.

Генерал Рокоссовский имел право на такое поведение, ибо не понаслышке знал положение вещей. Едва только кольцо блокады было прорвано, как он отдал приказ об укрепление внешнего и внутреннего обвода линии окружения. С самых первых дней, он готовил войска не только к продолжению наступления, но и к отражению ударов врага с двух сторон.

Много ли он мог сделать, испытывая нехватку времени, сил и средств? Все, что задумывалось, конечно, нет, однако то, что он успел сделать позволило советской обороне с честью выдержать экзамен у самого грозного и безжалостного экзаменатора того времени.

Успех всегда складывался из многочисленных компонентов. Готовя свое наступление, Эрих Манштейн сделал все как предписывали каноны и шаблоны германского военного искусства. Подтянув полевые и тяжелые орудия к месту наступления, немецкая артиллерия завалила снарядами позиции противника. Все наспех сооруженные проволочные заграждения русских были сметены огнем германской артиллерии. Прибывший на наблюдательный пункт генерал Манштейн видел это в стереотрубу собственными глазами.

— Передайте артиллеристам, что я доволен результатом их работы — одобрительно произнес посланник фюрера, ничуть не кривя душой. Виденное действительно доставило ему удовольствие, равно как и вид наступающих на позиции врага ромбом танков.

За несколько часов до начала наступления, он имел разговор с командирами танковых полков. Говоря с танкистами, честно и открыто, он довел до их сознания, что они должны сделать и чего ждет от них Германия и фюрер.

— Мы готовились взять Петербург штурмом и отпраздновать победу, но обстоятельства нас действовать иначе. Сейчас мы должны любой ценой восстановить кольцо блокады и не позволить русским завести в осажденный город эшелоны с продовольствием, запас которого на сегодняшний день в Петербурге на исходе. Из-за этого согласно донесениям наших агентов, в городе ежедневно отмечаются многочисленные случаи людоедства! Если мы сможем восстановить блокаду, то к этой зиме или на её протяжении город непременно падет. Если нет, то все наши усилия пойдут прахом, а жизни наших солдат и офицеров погибших в битве за Петербург будут напрасными.

Слова генерала упали на благодатную почву и, подавив отдельно уцелевшие участки сопротивления, они прорвали оборону противника. Действия танкистов прикрывала авиация, которой отчаянно пытались противостоять несколько пар истребителей. Все было так, как было в прошлом году, когда солдаты вермахта уверенно отшагивали своими сапогами километр за километром русской земли. Так, но вместе с этим и не так.

Используя фактор внезапности и благодаря численному превосходству, немцы смогли взломать передний край советской обороны, с боями занять Анненское и с боями продвинуться к Арбузову. Факт успеха был на лицо, однако не везде этот успех был полным.

Огонь немецкой артиллерии, что бушевал на переднем крае советской обороны не смог нанести сокрушительного урона её защитникам. На первых минутах обстрела, командиры, не дожидаясь приказа сверху, отвели своих солдат на запасные позиции. Немецкая танковая «свинья» прорвала первую линию советской обороны, но споткнулась на второй, и, встретив упорное и правильно организованное сопротивление, была вынуждена отступить.

Поднятые в небо «рамы» для обнаружения месторасположения противотанковых батарей, из-за высокого качества их маскировки не смогли выполнить это задание. Весь их улов состоял из нескольких фанерных орудий, установленных в других местах для обмана противника. Они были вдребезги разнесены ударами истребителей и огнем артбатарей. Все горело и пылало, но ринувшиеся в новую атаку танкисты наступили на старые грабли и, отправившись по шерсть, вернулись стрижеными.

Когда же в воздух поднялись пикирующие бомбардировщики, им дорогу заступили советские истребители. Драка была жестокой и безжалостной. Никто не хотел отступать, от чего в небе образовалась причудливая карусель, из «мессершмидтов», «юнкерсов», «яков» и «мигов», где одни гонялись за другими, а третьи никак не могли сказать своего слова в событиях на земле.

Там немцы уверенно наступали, их противник отчаянно сопротивлялся и его действия уже были совсем не похожи на действия обреченных на смерть людей. Когда они гибли только ради того, чтобы на время задержать неприятеля и тем самым дать возможность другим шанс на спасение даже ценой своей жизни. Советские войска, к сожалению, пока ещё не достигли того уровня мастерства, которым обладал их противник, но при этом, они не позволяли ему сделать задуманное.

Как бы, не были мастеровиты немецкие танкисты в отношении «русского лаптя». Как бы, не были высоки их чувства любви к своей родине, они не смогли совершить «небольшую прогулку от Анненского до Арбузово» как предлагал им сделать генерал Манштейн. Не доходя до окраин поселка, они уперлись в русскую оборону и не смогли прорвать её.

Делая доклад сменившему Гальдера на посту начальника штаба ОКХ генералу Цейтлеру, Манштейн сдержанно сказал, что «задачи первого дня наступления — в общих чертах выполнены». Оба собеседника прекрасно понимали, что подобный доклад соответствовал больше четверке с минусом, чем четверке с плюсом. Оба генерала надеялись, что завтрашний день будет более удачным, однако госпожа Победа смотрела в другую сторону.

«Лучший военный гений» Германии не предполагал, что противостоявший ему Рокоссовский воспользоваться железной дорогой и ночью, перебросит по ней подкрепление. Риск был огромный, немецкие батареи могли накрыть огнем двигавшиеся по железной дороге эшелоны с войсками, но ночь была темной, а специального наблюдения за железнодорожным полотном немцы не вели.

«Лучший стратег и тактик» не сделал надлежащих выводов из предыдущих неудач и ударил по советской обороне, ни на йоту не отойдя от вчерашних шаблонов. Он ударил там, где его удар уже ждали. Советская оборона выдержала удар немецких войск, преподнеся несколько неприятных сюрпризов.

Первый из них заключался в том, что в ответ на мощную артподготовку противника, Рокоссовский нанес свой удар. «Генерал Кинжал» не смог ответить контрбатарейной борьбой, его артиллерия по-прежнему испытывала «снарядный голод». Им были задействованы штурмовики, чей удар пришелся не столько по немецким батареям, сколько по бронетехнике и живой силе противника изготовившегося к атаке.

Столкновение с «черной смертью», оказалось весьма чувствительным для солдат и танков, над чьими головами они безнаказанно сновали туда и сюда. Долгожданные истребители появились в самом конце налета, когда смертоносные осы уже почти израсходовали свои арсеналы и покидали поле боя.

Другим неприятным сюрпризом, что число противотанковых батарей на подступах к Арбузово увеличилось, вопреки ожиданиям Манштейна. За время передышки Рокоссовский не только смог подтянуть резервы к месту наступления противника, но и снял пушки с мгинского направления и перебросил их под Арбузово.

Риск был большим. Генерал буквально оголил оборону Мги, но он окупился сторицей. Именно благодаря этим действиям блистательный танковый прорыв вермахта был переведен в откровенно позиционную борьбу.

Третьим, но далеко не последним, было то, что советские истребители не позволяли летчикам «люфтваффе» помочь своим наземным частям. Краснозвездные самолеты, если не потеснили противника с неба, то не позволили ему на нем хозяйничать.

Все взятое вместе позволили немцам, ценой серьезных потерь выйти к окраинам Арбузово и взять несколько домов. Под натиском танков и пехоты советская оборона продавливалась, но долгожданного прорыва так и не состоялось.

Желая оправдать неудачу своих действий, Манштейн возложил всю ответственность на бездействие «шлиссельбургской группировки» генерала Скотти.

— Если бы он только ударил по русским в районе Марьино, ситуация на фронте переменилась в нашу пользу. И мои бы танки стояли бы сейчас не у Арбузово, а праздновали бы победу в районе Дубровки! Почему вы не отдали такой приказ генералу Скотти? Ведь это так очевидно? — излагал он по телефону, прописные истины Цейтлеру.

Генералу это тоже было очевидно, но было ещё кое-что, что не вписывалось привычную схему Манштейна.

— Фюрер запретил генералу Скотти наступать вам навстречу — огорошил собеседника начштаб.

— Почему? — изумился Манштейн.

— Согласно докладу генерала, для того, чтобы прорвать оборону противника, он должен снять войска в районе Липки, а это создает угрозу прорыва обороны противником.

— Липки можно оборонять малыми силами!

— Генерал Скотти иного мнения по этому поводу и фюрер полностью с ним согласен. «Ради прорыва мы не можем рисковать всем побережьем Ладоги» — сказал он при обсуждении со мной по телефону положения ваших войск под Петербургом и я не в силах отменить его приказ — Цейтлер говорил полную правду, но в его голосе Манштейн отчетливо слышал нотку штабника прогибающегося перед верховной властью. Это стало неотъемлемой частью немецкого генерального штаба после удаления из него генералов Бека и Фриче.

— Думаю, что мне следует позвонить ему в ставку и попытаться переубедить его — высказал предположение Манштейн. Как личный посланник фюрера он мог себе позволить подобный шаг, но собеседник не разделял его намерений.

— Вы, конечно, можете позвонить в ставку, но не думаю, что вы сможете заставить фюрера изменить принятое решение. На сегодня Паулюс буксует под Сталинградом. Лист топчется на перевалах Кавказа, Модель из последних сил борется за Ржев. Все это вызывает у фюрера недовольство действиями вермахта. Надеюсь, вы понимаете, о чем я говорю.

Опасаясь подслушивания со стороны спецслужб, Цейтлер перешел к намекам и иносказанию и Манштейн его прекрасно понял. Когда дела на фронтах не ладились, Гитлер начинал искать виновников этих неудач в своем окружении. И судьба генералов обвиненных фюрером в провале наступления на Москву, Петербург и Ростов была тому наглядным примером.

— И что мне прикажите делать? Продолжать выдавливать русских из Арбузово тратя на это последние силы? — с гневным упреком бросил в трубку Манштейн.

— Почему свои последние силы? — немедленно откликнулся на его слова Цейтлер. — В вашем распоряжении есть союзные соединения и добровольческие части СС. Пустите их в дело, пусть помогут вам склонить чашу победы в свою сторону.

— Они скверно наступают. На одного союзного солдата в наступлении необходимо три солдата вермахта, которые будут толкать его прикладами в спину — солдатским фольклором ответил Манштейн, но собеседник не принял его тона.

— Они может действительно неважные вояки в наступлении, но ими можно хорошо развести огонь в камине. За это с вас никто не спросит, можете мне поверить.

— Спасибо, но для меня куда важнее личной ответственности — это взятие Арбузово и прорыв окружения группы генерала Скотти.

— Для меня тоже. Желаю удачи.

Цейтлер говорил собеседнику искренне, однако госпожа Удача продолжала оставаться глухой и незрячей в отношении солдат группы армий «Север».

Третий день наступления не разрешил кризиса в сражении по деблокирования Шлиссельбургской группировки. Брошенные в бой венгры, хорваты, испанцы, при поддержке немецкой артиллерии и танков не смогли переломить ход битвы в свою пользу. Итогом кровопролитных атак и отчаянной храбрости стало неполное занятие Арбузово на юге и захват руин 8-й ГРЭС на севере.

Для самолюбия Манштейна подобный результат был подобен плевку в душу, где все бурлило и клокотало от негодования. Сражайся он где-нибудь в Европе или на худой конец на юге России и имей он больше сил, «лучший военный гений» Германии, несомненно, давно бы предпринял обходной маневр и нанес противнику сокрушительный удар в другом, слабом месте. На выявление этих слабых мест у генерала был особый нюх но, к огромному сожалению, он не мог проявить свои полководческие таланты в полном блеске и мере.

Из-за болотистой местности, он мог наступать своими танками только на ограниченном пространстве, нанося удары исключительно в лоб, не имея возможности маневрировать. Единственный выход в этом положении был штурм вражеских позиций силами пехоты при поддержке артиллерии, был недостоин немецкого генерала своими высокими потерями. По этой причине, Манштейн и прибег к совету Цейтлера, решив продавить оборону противника ценой жизней союзнических солдат.

Будь его противником генерал Мерецков и Манштейну бы удалось вколотить в лузу этот откровенно неудачный для себя шар. Однако ему противостоял генерал Рокоссовский, усердно не желавший изображать из себя уловного противника и каждый день преподносивший Манштейну новые сюрпризы.

Все неудачи третьего дня были связаны с грамотным взаимодействием советских наблюдателей корректировщиков и артиллерийским батареям Ленфронта. Дивизионные гаубицы с правого берега Невы своим огнем раз за разом громили боевые порядки немецких союзников штурмовавших Арбузово в этот день.

Не успевал хорваты и венгры, бельгийцы и голландцы начать атаку, как на них тут же обрушивались снаряды, в пух и прах, разнося их стройные ряды.

Когда же по требованию генерала на правый берег Невы была послана эскадрилья бомбардировщиков, они не обнаружили месторасположение русских гаубиц. Так мастерски они были укрыты от взора врага. Стоя под маскировочными сетями, артиллеристы крутили дули рыскавшим в небе самолетам врага и показывали в их адрес различные неприличные жесты.

Будь у немецких пилотов время, они бы смогли отделить зерна от плевел и нанесли бы свой удар, но время у них было в обрез. В небе появились темные точки летевших им на перехват советских истребителей и асы «Люфтваффе» сбросили свой груз наугад.

Действия истребителей обоих фронтов в эти дни было выше всех похвал. Они не только сражались с «мессерами» и сбивали «юнкерсы», летчики охраняли от огня противника свои штурмовики, на плечи которых легла главное бремя борьбы с танками и пехотой противника.

Не понаслышке зная о том, что увлеченные боем истребители часто оставляли «илы» без прикрытия, специальным приказом, Рокоссовский ввел персональную ответственность истребителей за каждую потерянную в бою машину. В случае выявления подобных случаев, под трибунал отправлялся не только летчик, совершивший этот проступок, но и комиссар, и командир этого подразделения.

Приказ был очень жестким, драконовским, но благодаря нему число потерянных штурмовиков в сражении за Арбузово измерялось единицами. По словам самих летчиков, приказ генерала Рокоссовского сплотил и усилил дружбу и взаимодействие среди этих подразделений фронтовой авиации.

Манштейн очень сильно переживал конфуз наступления третьего дня. В узком кругу офицеров он мрачно шутил, что стал лучше понимать генерала Фалькенхайна, что командовал немецкими войсками в битве при Вердене, чье продвижения вперед равнялись сотням метрам.

При этом посланец фюрера не собирался складывать оружие и признавать свое поражение. На четвертый день наступления он намеривался провести генеральный штурм вражеских позиций. Из остатков танковых полков был создан новый ударный кулак, состоявший из нескольких штурмовых отрядов. Действовать они должны были под прикрытием артиллерии и авиации. Весь план наступления был расписан с немецкой тщательностью и пунктуальностью, но неутомимый «генерал Кинжал» вновь преподнес Манштейну новые сюрпризы.

Ночью, накануне наступления, проклятые русские «швейные машинки» совершили удачный бомбовый налет. На этот раз жертвой этих малошумных бипланов стал не штаб, ни батареи тяжелой артиллерии, а топливный склад, снабжавший бензином танки штурмовых групп.

Удар не был смертельным. Намеченное на утро наступление он сорвать был не в силах, но вот затянуть его начало, а также затруднить снабжение танков — это ему полностью удалось. В связи с ночным налетом, наступление было перенесено на час и число танков принимавших в нем участие было несколько сокращено.

Обозленный генерал, не раздумывая, приказал отдать под суд начальника зенитного отряда защищавшего топливный склад и по чьей вине, был причинен ущерб его планам. Имея личный опыт в общении с советскими ночными бомбардировщиками, в этом налете Манштейн увидел для себя дурной знак и не ошибся. До начала наступления оставались минуты, когда командующий снял трубку телефона и передал штурмовым группам, авиации и артиллерии отбой.

Причина подобного решения Манштейна заключалась в том, что противник сам перешел в наступление силами Ленинградского фронта. Вопреки всем ожиданиям немцев, русские ударили на поселок Отрадное не со стороны села Ивановское, а нанесли удар в районе поселка Островки.

Рано утром, под прикрытием артиллерии, что принялась громить немецкую оборону на левом берегу Невы, с торпедных катеров был высажен десант. Вооруженные автоматами и пулеметами, десантники смогли подавить огневые точки врага на берегу и вклинились в его оборону на глубину до полутора и шириной до одного километра.

Сам по себе этот успех был сродни «верденовскому» топтанию Манштейна, но учитывая возможность его расширения, а также создания угрозы оборонявшему село Отрадное немецкому полку, грозило немцам большими неприятностями.

Именно по этому, Манштейн был вынужден остановить наступление на Арбузово и бросить все свои силы на уничтожение русского десанта. За двое суток кровопролитных боев ему удалось ликвидировать возникшую угрозу. Совместными усилиями танкистов и пехотинцев, авиации и артиллерии, плацдарм в тылу немецких позиций села Отрадное был ликвидирован.

Все кто уцелел от вражеских мин, пуль, бомб и снарядов под покровом ночи был переправлен на свой берег Невы, но за свою победу враги заплатили, дорогую цену. Она выражалась не столько в потерях понесенных немцами при ликвидации десанта, сколько в стратегическом проигрыше.

Едва только Манштейн отвел войска к Отрадному, как Рокоссовский начал свое наступление на Арбузово и Анненское. Умело используя уязвимое положение сил противника, он нанес удар им во фланг, имея в своем распоряжении ограниченное количество войск.

Благодаря умелому взаимодействию артиллерии, авиации и пехоты, воюя в чисто суворовском стиле не числом, а умением, генерал Рокоссовский разгромил противника. За один день наступления, были очищены от врага Арбузово и Анненское, а боевые действия были перенесены на другой берег реки Мойки.

Одновременно с этим началось наступление на севере, на внутреннем обводе окружения. На врага обрушились танкисты комбрига Тараканова. В предыдущих боях бригада понесла потери, но того что осталось, хватило на то, чтобы вернуть под контроль 8-ю ГРЭС и выбить врага из 2-го городка.

Защищавшие ГРЭС и 2-й городок испанцы были неплохими вояками. Злые как черти они могли стоять до конца, но уступили силе. Да и как было не уступить, когда спереди на тебя ромбом идут танки, а сверху атакуют краснозвездные машины, которых не берут пули.

Сколько горячие испанцы не выпускали по советским штурмовикам залпов и очередей, они не причиняли им никакого видимого вреда. В ответ сторонники каудильо получали нескончаемый, как им казалось град пуль и снарядов, что вызывало у них суеверный ужас.

Особенно испанцев доставали реактивные снаряды «илов». Пилоты штурмовиков так научились пускать свои неуправляемые снаряды, что почти каждый из них попадал в ту или иную выбранную ими цель. Каждый заход штурмовика на позиции «голубых солдат» вызывал у них бурные реакции.

Некоторые от всей души крыли советских летчиков отборными ругательствами вперемежку с мольбами к господу и деве Марии. Другие, стремились, во что бы то ни стало, если не сбить горбатого «москито», то нанести ему урон и заставить покинуть небо над своими позициями. У третьих вообще сдавали нервы и, выскочив на бруствер, они гневно потрясали своими бесполезными винтовками.

Только четыре «ила» участвовало в атаке вражеских позиций и этого вполне хватило, чтобы полностью их выбомбить. Когда «Матильды» вместе со штурмовыми отрядами подошли к передней линии обороны франкистов, они не встретили серьезного сопротивления. Подавив уцелевшие очаги сопротивления, танки и пехотинцы двинулись дальше, развивая наметившийся успех.

В результате боев на ГРЭС и 2-м городке, два десятка испанцев было взято в плен. Остальные либо были убиты, либо бежал в тыл не в силах противостоять танкам комбрига Тараканова.

Начав наступать с рассветом, советские солдаты к пятнадцати часам полностью очистили от врага ГРЭС и 2-й городок, вернее то, что от них осталось. Преследуя отступающего врага, они приблизились к немецким позициям у Марьино и были вынуждены остановиться.

Позиции противника были хорошо укреплены. Они не подверглись ударам с земли и с воздуха, и взять их лихим кавалерийским наскоком было невозможно. К тому же, в воздухе появилась авиация противника. В этот день штаб 4-го Воздушного Флота был буквально завален заявками на поддержку с воздуха. Летчики требовались в районе села Отрадного, Арбузово и Анненского, 8-й ГРЭС и 2-го городка и все важно, срочно и немедленно.

Оказавшись в столь непростой ситуации, командование 4-го Флота решило исполнять их по мере поступления и дальности расстояния. Поэтому войска, наступавшие в северном направлении, получили определенную фору, ибо штурмовики и прикрывавшие их истребители работали в практически чистом небе.

Появление вражеской авиации ни сколько не смутило комбрига Тараканова. Будь у него приказ атаковать Марьино, он бы выполнил его, но генерал Рокоссовский его не давал. Более того, Константин Константинович настойчиво рекомендовал Тараканову с выходом к Марьино только обозначить свое присутствие, но в бой не вступать, что комбриг и сделал.

Генерал-полковник Манштейн был опытным и грамотным военным. За его спиной была война в Польше и Франции, бои в Прибалтике и Крыму. За время этих кампаний и походов он научился точно угадывать состояние противостоявшего ему противника. Манштейн с большой вероятностью чувствовал, стоит ли продолжать ему давить врага своим напором, свято веря в правило «больших батальонов» или следовало подождать, с тем, чтобы совершив хитрый маневр нанести ему внезапный сокрушающий удар и добиться победы.

Так было всегда. Даже под Сольцами, когда полностью поверив, что враг сломлен и разбит, генерал попал в окружение, из которого его с большим трудом его выручили танкисты. Даже тогда, в обильно усыпанном ложными надеждами июле сорок первого года, он чувствовал противостоявшего ему Ворошилова, но сегодня, его интуиция говорила ему совсем иное.

«Лучший ум» Германии отчетливо понимал, что без дополнительных сил ему не удастся выполнить приказ Гитлера по восстановлению блокады вокруг Петербурга. Последней каплей окончательно убедившей Манштейна в этом решении стало самоубийство одного из командиров танкового батальона 12-й танковой дивизии подполковник Опельбаум.

Находясь под Петербургом с первого дня его осады, он твердо верил, что твердыня большевизма в Ингерманландии обязательно падет. Этот командир вместе с другими твердо заверял Манштейна, что его «ролики» сомнут русскую оборону, и кольцо блокады будет восстановлено.

Выполняя свое обязательство, он лично возглавил одну из атак на Арбузово, во время которой и был ранен. Обгоревшего, потерявшего сознание командира, танкисты вытащили из горящего танка и смогли доставить в госпиталь. Врачи спасли подполковнику жизнь, но тот не принял их щедрого подарка. Находясь в состоянии сильной депрессии от не выполненного долга, он написал Манштейну короткую записку, в которой говорил, что честно пытался выполнить свою клятву, но не смог. После того как записка была вручена главному врачу госпиталя, подполковник ушел в уборную, где и застрелился.

Узнав о случившемся и прочитав послание Опельбаума, генерал только покачал головой и произнес: — Совершенно напрасно.

Это был маленький малозначимый инцидент на большой войне, но он сильно задел душу командующего. Если уж такие люди как подполковник Опельбаум признают свое бессилие перед противником, то его действительно следовало опасаться и сражаться на равных, было опасно.

Никогда не признававший штабных правил общения с фюрером, в своем разговоре о положении дел 18-армии, генерал Манштейн прямо и открыто сказал Гитлеру, что для восстановления блокады вокруг Ленинграда необходимы дополнительные войска.

Как и следовало ожидать, они вызвали гнев у вождя германского народа. Громко крича в трубку, он стал упрекать Линдемана, Кюхлера в том, что они бездарно растратили выделенные им силы для взятия Петербурга. Самому Манштейну также достались обидные упреки, но тот твердо стоял на своем, что в сложившихся условиях сделал все, что мог. Чем больше Гитлер с ним говорил, тем раздражительнее становился. Кончилось тем, что фюрер заявил, что дополнительных войск для генерала у него нет, что он категорически запрещает Манштейну отступать. После этого связь прервалась, и бесстрастный голос телефониста уведомил генерала, что фюрер закончил разговор.

Шел сентябрь сорок второго года. В трех местах огромного советско-германского фронта, на севере, в центре и на юге, немецкие войска уперлись лбом в стену, не выполнив поставленной им Гитлером задачи. Ленинград так и не был взят, линия фронта под Москвой не была выровнена в пользу вермахта, а Сталинград превратился в новый Верден. До полной победы над врагом ещё было далеко. Фашистская Германия ещё была полна сил, но её стратегические планы вновь потерпели сокрушительное поражение.

Глава XIV Бои местного значения

При проведении любой операции, сражении или боя у тех, кто их проводит сил как правило, не хватает. Это в основном служит объяснением того, что итог боевых действий оказался иным, чем ожидался. За этим красиво поставленным фасадом часто кроются неудачно принятые в ходе боевых действий решения командиром и их подчиненными. Иногда эти аргументы устраивают вышестоящее командование, иногда нет, но в случае с Константином Рокоссовским все было по-иному.

В операции «Искра» он сделал все что мог и даже больше. Были заняты рабочие поселки, Синявино, Мга, прорвано кольцо блокады и если бы не встречная операция немцев в это же время и в том же месте, прямое железнодорожное сообщение с Ленинградом было восстановлено. На это были потрачены все силы и средства, имевшиеся в распоряжении Волховского фронта и чтобы поставить победную точку и взять село Отрадное, нужны были дополнительные резервы.

Об этом Рокоссовский прямо доложил Сталину в вечернем разговоре по ВЧ.

— Чтобы полностью взять под свой контроль всю Кировскую железную дорогу, необходимо минимум две дивизии с полноценными артиллерийскими полками, танковая бригада тяжелых и средних машин и дивизион гвардейских минометов. Без получения этих сил, фронт не сможет полностью выполнить поставленную перед ним задачу.

Обычно, когда собеседник начинал говорить нереальные вещи, Сталин, как правило, жестко одергивал его. Быстро и решительно спуская зарвавшегося мечтателя с высоких небес на грешную землю, однако в этот раз вождь говорил в ином тоне.

За время войны Сталин смог убедиться в том, что его собеседник человек дела и если он просит подкреплений, значит того требует обстановка.

— К сожалению, товарищ Рокоссовский, Ставка не может выделить перечисленные вами силы. Все резервы, которыми мы на данный момент располагаем, направляются на Кавказ, под Сталинград и Ржев. Надеюсь, что вы понимаете причины, заставляющие нас так поступать — Сталин многозначительно промолчал, желая чтобы собеседник, сам себе ответил на заданный вопрос, после чего продолжил. — Мы также надеемся, что вы вместе с командованием Волховского фронта найдете возможность, чтобы в полностью выполнить поставленную перед фронтом задачу?

— Все, что может сделать фронт имеющимися у него силами — это попытаться изменить линию фронта в районе рек Мойка и Мга. Попытка прорыва к поселку Отрадному приведет к неоправданно высоким потерям живого состава, без твердых гарантий на успех. В этой ситуации не исключены новые боевые действия в районе Мги и Синявино, которые могут закончиться не в нашу пользу — решительно отрезал Рокоссовский, и в трубке повисла тишина.

Как смертельно боялись её, во время беседы с Верховным Главнокомандующим многие боевые генералы. Некоторые особо продвинутые специалисты по истории и военному делу утверждали, что в этот момент генералы вспоминали трагическую судьбу красного Бонапарта — Тухачевского, Терминатора — Павлова и расстрелянного в октябрьской спешке 41-го года командарма Штерна. Возможно, что так, но прошедший ежовские жернова Рокоссовский твердо придерживался простого правила: Делай, что должно и будь, что будет. Поэтому он с честью дождался того момента когда трубка ожила и Сталин задал главный вопрос этого разговора.

— И каким видится вам выход из создавшегося под Ленинградом положения, товарищ Рокоссовский?

— Считаю, что операцию следует временно прекратить до декабря месяца, товарищ Сталин. Тогда морозы скуют Неву и сделают проходимыми Синявинские болота. Тогда можно будет ударить в обход немецкой обороне на Липки и Шлиссельбург. Также можно будет наступать на Отрадное не вдоль железнодорожного полотна, а ударить напрямик через болота.

— Ну а как быть с больными и голодающими ленинградцами? Попросим подождать их ещё три месяца? — вождь задавал неудобные вопросы, но у генерала были нужные ответы.

— На сегодня мы уже восстановили железнодорожное сообщение до Мги и Келколово. В скором времени поезда смогут доходить до Синявино и берега Невы в районе 1-го городка. В целях безопасности можно будет проложить узкоколейку или грунтовую дорогу от основной ветки до Дубровки, откуда по понтонной переправе на ту сторону Невы, где имеется железная дорога.

— У вас на все есть готовые предложения. Хорошо работаете товарищи — усмехнулся вождь.

— Ленинградцы не чужие нам люди, товарищ Сталин — с горечью обиды ответил ему Рокоссовский, вспомнивший бессмертное строки казахского акына Джамбула Джабаева «Ленинградцы — дети мои, ленинградцы — гордость моя».

— Нам они тоже не чужие — откликнулся Сталин. Он на немного задумался, а затем неожиданно согласился с генералом. — Будем считать, что вы убедили Ставку в разумности временной передышки для войск Волховского фронта до декабря месяца.

Та легкость и быстрота, с которой вождь согласился на предложение Рокоссовского, сразу насторожило генерала.

— Видимо дела на Кавказе и под Сталинградом оставляют желать лучшего — подумал про себя Рокоссовский и его догадки сразу обрели под собой основу.

— Считаете ли вы, что ваше присутствие в качестве Представителя Ставки на фронте необходимо до полного завершения операции или товарищи Мерецков и Говоров смогут сами закончить её — вопрос вождя таил много опасных камней. Здесь проверялась и уверенность генерала в стабильности положения фронта, его амбициозность, отношение к комфронту и многое другое, но Рокоссовский грамотно их обошел.

— Думаю, что вам виднее, товарищ Сталин, остаться мне на фронте или оставить его — скромно ответил Рокоссовский, чем вновь вызвал улыбку у вождя.

— Думаю, что засиделись вы в Синявинских топях и болотах. Пора возвращаться вам в Москву и становиться на крыло — вождь специально не говорил, где и как он собирается использовать талант генерала. Как не уверяли его специалисты, что его разговоры по ВЧ невозможно подслушать, он предпочитал сохранять секретность. Даже в документах, отправляемых из Ставки в штабы фронта, он именовался Васильевым, начальник Генерального Штаба Василевский — Михайловым. Генерал Жуков именовался — Юрьевым, Мерецков — Афанасьевым, а Рокоссовский — Костин.

Слова Верховного очень обрадовали Рокоссовского, однако привычка доводить все до конца не позволила немедленно воспользоваться предложением, вернуться в Москву.

— Спасибо за теплые слова в мой адрес, товарищ Сталин, но нельзя ли задержаться на три-четыре дня?

— Хотите убедиться, что все будет хорошо? — не вдаваясь в подробности дела, уточнил вождь.

— Так, точно — в схожей тональности ответил ему Рокоссовский.

— Хорошо. Ждем вас в Москве через пять дней. Всего хорошего, удачи и берегите себя.

Был ли в последних словах вождя скрытый смысл или он произнес их в качестве дежурной фразы неизвестно, но в последние дни над головой Константина Константиновича сгущались темные тучи в лице спецслужб.

Вскормленный перестроечными рассказами читатель сразу подумает о кровавых чекистах, что не ложились спать, не исполнив расстрельный приговор или не заведя дело на невинного человека, и он ошибется. За Рокоссовским усиленно охотились немецкие спецслужбы в лице обер-фюрера Крузе.

Имея столь необычный промежуточный чин, Крузе удачно соединял интересы военной разведки и гестапо в 18-й армии. Он одновременно боролся с партизанами и подпольщиками в прифронтовой и тыловой зоны стремясь утвердить там мертвый покой и тишину. Также Крузе пытался вести активную деятельность по ту сторону фронта, в советском тылу.

Прежде все его действия сводились к отправке групп разведчиков на поиск «языка» и сбора данных. Диверсии не входили в ассортимент молодцов обер-фюрера не по причине его мягкого характера, а по тому, что в тылу противника не было целей, ради которых можно было рискнуть.

С появлением генерала Манштейна такая цель появилась, и Крузе стал её энергично разрабатывать. Будучи по рождению далеко неленивым человеком, обер-фюрер отнесся к полученному заданию со всей душой и вскоре, в советский тыл была отправлена спецгруппа имевшая приказ на уничтожение генерала Рокоссовского.

Манштейн очень точно определил характер своего противника, который во многом облегчил диверсантам их работу. Им не нужно было выискивать местонахождения штаба генерала Кинжала, пытаться проникнуть в него минуя бдительную охрану для совершения диверсии. Немцам достаточно было взять под наблюдение дороги и выискивать из общего потока нужные им штабные машины.

При всей простоте процесс этот был весьма долгим и утомительным, и здесь Фортуна улыбнулась противнику. Возглавлявший группу диверсантов капитан Освальд Поль, мог не только хорошо выполнять порученное ему дело, но и неплохо работал головой. Перед заброской в тыл противника он затребовал список старост, русских сотрудников полиции и гестапо Мги, Синявино и Келколово оставшихся в советском тылу, справедливо полагая, что испугавшись угрозы разоблачения, они окажут группе любую помощь.

Расчет Поля оказался верным пособники немецко-фашистских оккупантов оказали гитлеровским диверсанта серьезную помощь. Один из них Борис Трофимов не только указал, где находится штаб Рокоссовского, но и дал примерное описание генерала.

— Росту он высокого, крепкого телосложения, видный, красивый мужик. Одним словом бабам такие нравятся. Ездит на простой машине в сопровождении охраны — торопливо перечислял бывший староста, соблазненный тридцатью серебряниками в виде десяти тысяч рублей.

— Какая марка машины, цвет, номер, какие особые приметы?

— Да какие особые приметы, господин офицер. Крыло переднее у ней одно помятое, вот и все приметы.

— Марка, номер, цвет?

— Я машин мало видел и в марках не разбираюсь, — честно признался предатель, — знаю только, что легковушка с открытым верхом и все. Цвет зеленый как у всех, а на номер я внимания не обратил.

— Что ещё можете сказать? Подумайте хорошенько Трофимов. От этого зависит вся ваша дальнейшая жизнь — властно приказал Поль и его собеседник задрожал.

— Что ещё, что ещё — испуганно бубнил он. — Вспомнил! Одет этот генерал в поношенный плащ без знаков различия с белой отметиной на правом плече.

— Это точно?

— Точнее некуда, это я хорошо видел, когда он у колодца бабенке помогал воду по ведрам разливать. Адъютант вокруг него крутился, хотел отобрать ведра, а тот ему не отдал.

— Хорошо, великая Германия не забудет вас — пообещал немец Трофимову и тот радостно вытянулся и скороговоркой, в полголоса произнес: — Хайль Гитлер!

Деньги важная вещь для решения многих дел, но воспользоваться полученными деньгами Трофимов не успел. На следующий день он был арестован по сигналу своих соседей имевших на Трофимова давние счеты и был отправлен в места не столь отдаленные.

Ядовитый корешок предательства был выдернут, но зло причиненное Трофимовым имело далеко идущие последствия. Благодаря сообщенным предателям сведениям, немцы конкретно знали, где им следует искать генерала Кинжала, и по прошествию нескольких дней они вышли на его след.

Обнаруженный ими человек полностью подходил под описание данное Трофимовым. Он был высокого роста, подвижен, в его фигуре чувствовалась сила, и ездил в открытой машине в сопровождении малочисленной охраны. Лично проводивший наблюдение за дорогой Поль не успел заметить вмятину на крыле машины, но он хорошо заметил на сидевшем, на переднем сидение офицере походный плащ без знаков различия, с белым пятном на плече.

На первый взгляд все увиденное говорило, что это простой штабной офицер, рангом не выше майора со случайным сопровождением, однако опытного капитана было трудно обмануть этим маскарадом.

За его спиной была спецшкола полка «Бранденбург» и несколько успешных рейдов в советский тыл с целью захвата мостов и распространения паники. Правда все это было летом и осенью прошлого года. В новом году судьба не посылала Полю подобных испытаний, но приобретенные навыки никуда не делись. Капитан хорошо понимал всю важность порученного ему задания и охотно взялся за дело.

Готовясь к походу в тыл противника, капитан взял с собой семь человек, в которых он был полностью уверен. Каждый из диверсантов кроме хорошего послужного листа был лично проверен Полем в деле. Капитан хорошо знал все сильные и слабые стороны своих помощников. Его все в них устраивало, но узнав численность забрасываемого в тыл отряда, обер-фюрер Крузе очень удивился.

— Хватит ли вам сил проникнуть в штаб и уничтожить объект? Возьмите ещё столько же, тогда моя душа будет хоть немного спокойна — предложил Крузе но Поль решительно отказался от этого предложения.

— Этот тот момент, когда на конечный результат влияет качество, а не количество, господин обер-фюрер — гордо заявил капитан и Крузе благоразумно не стал настаивать на своем.

— Если ты вернешься с успехом, то к двум моим дубовым веточкам в петлице прибавиться третья. А если нет, то я тебя предупреждал, но ты остался глух к голосу разума — подумал про себя Крузе, вскинув руку в прощальном жесте.

В отличие от Крузе, сделавшего свою карьеру на уничтожении штурмовиков Рема и преданном служении Гиммлеру, Поль был профессионал и хорошо понимал, что для налета на штаб генерала Рокоссовского нужен минимум взвод парашютистов диверсантов, присутствие которого в советском тылу было невозможно долго скрывать.

Для решения задачи, он применил иной метод, грубый, но весьма действенный. Выяснив, место нахождения штаба генерала Рокоссовского, капитан отправил обер-фюреру короткую шифровку. В ней Поль указал координаты цели и время нанесения бомбового удара по ней. Такая возможность оговаривалась и обозначалась кодом три шестерки.

Выполнить требуемое было очень сложно. Штаб Воздушной Армии был завален заявками на применение авиации по самую крышу, но Крузе сумел продавить свое требование благодаря поддержке Манштейна.

Военный гений рейха положительно оценил возможность выбить одну из действенных фигур в стане противника.

— Если судьба посылает тебе шанс — глупо им не воспользоваться — изрек генерал, дела которого шли далеко неблестяще.

Отбросив немецкие войска от Арбузово и Анненского, командование фронтом прилагало все усилия, что выбить противника из промежутка между реками Мойка и Мга. Умело прикрыв свой левый фланг болотами, подразделения 2-й ударной армии двигались вдоль берега Мойки, уверенно тесня противника.

Обычно сделать это было очень трудно, так как немцы всегда умели хорошо окапываться за считанные дни, создавая прочную оборону. Пробить её было довольно трудно, однако на этот раз для солдат вермахта все складывалось совершенно по-иному. Создав численное превосходство, при поддержке артиллерии танков, советские дивизии продвигались вперед.

Одновременно с этим свое плечо соседям подставляли и ленинградцы. Их тяжелая артиллерия громила с правого берега Невы вражеские тылы, а авиация продолжала наносить удары по позициям противника и прикрывала действие волховцев.

Ограниченное пространство не позволяло Манштейну задействовать всю силу своих войск. Зажатые на небольшом треугольнике они методически перемалывались под двойным ударом войск противника. Ленинградцы не только исправно наносили артудары по выявленным скоплениям немецких войск, но и постоянно угрожали высадкой нового десанта на вражеский берег.

Умом, Манштейн хорошо понимал, что, скорее всего комфронта Говоров только имитирует подготовку высадки десанта. На его месте он поступил точно также, однако вспоминая, с каким трудом, был ликвидирован десант в районе Островков, он не мог просто закрыть глаза на действия противника, и был вынужден держать часть войск на береговых укреплениях.

Единственный выход из создавшейся ситуации Манштейн видел в нанесении удара по русскому плацдарму в районе железнодорожного моста через Мгу. Бросив на него бригаду из 12-й танковой дивизии, генерал рассчитывал на ослабление давления на зажатые в междуречье войска полковника Штумпфа, но этого не случилось. Танкисты комбрига Тараканова продолжали атаковать, а два дня боев за плацдарм серьезного успеха немцам не принес. Назревал кризис, и сообщение обер-фюрера Крузе было как нельзя кстати.

Точно в назначенный капитаном Полем срок, пикирующие бомбардировщики нанесли удар по штабу генерала Рокоссовского. Прикрывавшие от налета с воздуха два зенитных расчета мужественно пытались противостоять налету германских пикирующих бомбардировщиков, но силы были неравными. К тому же вражеский снайпер сумел убить наводчика одной из зениток и серьезно ранить ещё двоих из боевого расчета.

В зенитном прикрытии штаба образовалась дыра, чем противник не преминул воспользоваться. Бомбы градом посыпались на незащищенные машины и строения, уничтожая все в пух и прах.

Дважды заходили на цель «юнкерсы» и наверняка бы сровняли с землей штабные блиндажи, если бы не смелость и находчивость капитана Невзгоды. Опытный фронтовик, прошагавший до берегов Волхова от самой границы, он не растерялся и поддался панике. Имея опыт «общения» с фашистскими стервятниками, капитан противопоставил им простое, но весьма эффективное действие.

Выбравшись из горящего здания и увидев, что вражеские самолеты собираются ещё на один заход, он выхватил ракетницу и выпустил в небо три белые ракеты. Этот сигнал у немцев обозначал, что летчики ведут огонь по своим войскам и одновременно указывал расположение настоящей цели.

По горькой иронии судьбы ракеты указывали на месторасположение группы немецких диверсантов, чей командир слишком поздно осознал возникшую для него угрозу. И пусть снайпер по указанию командира снял храбреца, ничего уже нельзя было сделать. По приказу командира эскадрильи летчики быстро перенацелились и накрыли бомбами лесок.

От этого удара погиб один из диверсантов и был серьезно ранен другой. Самого Поля накрыл дождь земли, веток и различного мусора, что впрочем, не помешало ему командовать своим людьми. Оглохший, оцарапанный он быстро поднялся на ноги и, собрав людей, бросился в атаку. Конечно, вылазка диверсантов была преждевременна, но капитан не мог рисковать заданием. Ещё один такой налет и неизвестно диверсантов осталось бы в живых.

Получив столь действенный толчок, Поль и его помощники устремились к своей цели, которая была сильно повреждена от взрыва упавшей рядом бомбы. Все стекла в окнах были выбиты, верхний этаж, куда пришелся основной удар взрывной волны, просел, и из здания начали выбегать люди.

Действуя по обычной схеме, капитан отрядил двух человек, которые бросились сеять панику и отвлекать на себя внимание криками: «Немцы! Немцы!». Этот ход был очень действенен летом, прошлого года. Тогда одного упоминания о прорвавшихся в тыл немецких танков или высадке парашютистов достаточно было, чтобы бойцы и командиры оставляли свои позиции и бежали куда подальше.

Вызвали они страх и на этот раз. Все ещё стоявший у штаба караул из молоденьких солдат всполошился, заметался, открыв дорогу, капитану Полю и троим его диверсантам, но затем произошла осечка.

Случись это год назад и политрук Терехин наверняка бы поддался страху и дал бы увлечь себя возникшей панике. Тогда трусили и забывали о своем долге куда более высокие представители командирского корпуса РККА, но сейчас за спиной старшего политрука было много такого, что не укладывалось в прежние рамки жизни. Поэтому когда он услышал крики про немцев, он выхватил свой револьвер и бросился пресекать панику.

Сначала он просто хотел остановить бегущего крикуна и хорошей оплеухой прочистить ему мозги. Таких случаев в его практике было не мало, но крикун совершенно не был похож на насмерть перепуганного человека. В руках у него был ППШ и кричал он не полным отчаяния голосом, а с явным намерением посеять панику перед разбомбленным штабом.

Все это вызвало у Терехина подозрение, и он стал действовать строго по инструкции, полученной от своего особиста, капитана Венгерова. Суть её была проста и непритязательна: «Если видишь паникера и не можешь его остановить убей, а там будет видно». Проливать кровь Терехин давно перестал бояться и потому, без особых раздумий выстрелил тому в спину.

Сраженный пулей диверсант рухнул как подкошенный, а сам старший политрук бросился искать второго крикуна, но тот оказался его проворней. Вскинув автомат, он буквально прошил Терехина очередью, после чего бросился к Полю, уже орудовавшему возле штаба.

Капитан оказался у штаба в тот момент, когда его покидала группа людей, в числе которых была высокая фигура в знакомом плаще. Не колеблясь ни секунды, Поль всадил в спину человека очередь из автомата, отчего тот сразу упал на землю.

Следуя инструкции, диверсант должен был провести контрольный выстрел в голову, но завязавшаяся перестрелка не позволила ему сразу сделать это. Огонь по диверсантам открыли караульные, затрещали выстрелы из самого здания, сразив одного из нападавших.

Дело принимало скверный оборот, это никак не повлияло на настрой диверсантов. Меткими выстрелами они подавили остатки караула, перебили спутников Рокоссовского и швырнули пару гранат внутрь здания. Только после этого, Поль смог достать свой заряженный отравленными пулями пистолет и довершить начатое дело.

Выпущенная капитаном пуля пробила голову лежавшему на земле человеку, обильно залив кровью белое пятно на плече плаща. Задание было выполнено, можно было уходить, но Освальд Поль не был бы самим собой, если бы, не сделал чуть больше задуманного.

Желая захватить штабные документы и добить уцелевших после взрывов, он бросился внутрь здания. Первыми бежали вооруженные автоматами два диверсанта, за ними сам капитан, все были полностью уверены в легкой победе, как неожиданно по ним ударил пулемет. Как, каким чудом он там взялся, это навсегда осталось тайной для немцев.

Возникшая в темном проеме коридора огненная змейка проворно слизала обоих автоматчиков и задела самого капитана. Вслед за пулеметом загрохотали одиночные выстрелы и быть Полю убитым, если бы не подбежавший к нему изображавший паникера диверсант. Очередью из автомата он сначала прикрыл раненого капитана от врага, а затем утащил его в лес.

Около суток остатки диверсионной группы скрывались по лесам, пока под покровом ночи не перебрались за реку к своим. От ранения в грудь вызвавшего сильную кровопотерю капитан Поль скончался, успев сказать вызванным в окоп офицерам: — Передайте генералу Манштейну. Задание выполнено, объект уничтожен.

Полученное сообщение вызвало у генерала настороженность, но последующие события полностью развеяли его сомнения.

Под громкие звуки канонад русской артиллерии, немцы оставили междуречье Мойки и Мги, но смогли ликвидировать плацдарм противника на своем берегу. В том, как он оборонялся и поддерживался, Манштейн сразу усмотрел иную полководческую руку и в этом был полностью прав.

К этому моменту генерал-полковника Рокоссовского не было на берегах Невы, Мойки и Мги. По приказу Ставки сразу после налета вражеских диверсантов он вместе со своей командой вылетел в Москву, оставив Мерецкову право завершения операции «Искра».

Капитан Поль сделал все правильно. Правильно вычислил местонахождение штаба, правильно организовал налет и произвел зачистку. Единственное, что не мог предусмотреть расчетливый германский ум — это случайность. Недаром великий русский поэт Пушкин назвал её Богом, и этот случай полностью подтвердил его слова.

Перед тем как покинуть штаб, Рокоссовский подарил свой походный плащ старшему лейтенанту Виктору Неустроеву. Тот очень много сделал для команды генерала и не имея возможности отблагодарить молодого офицера ничем кроме медали «За доблесть», он решил подарить ему плащ подаренный генералу Мехлисом.

— Этим плащом владел заместитель наркома обороны товарищ Мехлис, затем им владел я, теперь я передаю его в твои руки. Носи и помни, Виктор — отдавая плащ, напутствовал генерал Неустроева, которому он пришелся точно в пору.

Когда начался налет, молодой офицер бросился подогнать к штабу машину генерала, чтобы вывести его из опасного места и был сражен вражеской пулей.

Впрочем, не одного только капитана Поля ввел в заблуждение плащ с белой отметиной. Над телом погибшего безутешно рыдала молодой военврач 3 ранга, повторяя сквозь слезы только: — Костя, Костя, — не имея сил перевернуть тело на спину.

Долго это, правда, не происходило, благо нашлось, кому разъяснить медику её ошибку, к огромной радости обоих.

Прекращение операции «Искра» несмотря на её очевидную незавершенность, обернулось щедрым дождем наград, как для Мерецкова, так и для Манштейна.

За успешное руководство войсками фронта Кирилл Афанасьевич получил орден Ленина и личную благодарность от Верховного Главнокомандующего. Сам же герой операции довольствовался только орденом Боевого Красного Знамени. Большим товарищ Сталин его наградить ничем не мог.

Давать второго Героя Сталина отговорили члены ГКО, а из новых орденов, которые находились на утверждении вождя, был готов только орден Александра Невского, чей статус не подходил для содеянного Рокоссовским подвига.

— Будем считать, товарища Рокоссовского первым кандидатом на орден Суворова первой степени — мудро рассудил Верховный, приказав вписать это резолюцию отдельной строкой в список решений ГКО.

Что касается Манштейна, то ему бои под Ленинградом принесли маршальский жезл, к его и остальной элитой вермахта удивлению.

Столь неожиданной наградой он был полностью обязан доктору Геббельсу. Именно он заставил Гитлера изменить свое решение об отказе от награждения командования 18-й армии.

— Мой фюрер! Я полностью с вами согласен, что ни один генерал 18-й армии недостоин никаких наград, но случай с генералом Манштейном особый. Я бы сказал выходящий из общих правил. Сейчас, когда русские твердят, что они смогли прорвать наше кольцо блокады вокруг Петербурга, мы стараемся активно противодействовать им.

Наши дикторы говорят, что мы полностью контролируем небольшой участок суши, которые ценой огромных потерь сумели захватить большевики. Войска генерала Скотти прочно удерживают южное побережье Ладоги, а генерал Манштейн сбросил русские дивизии в реку Мга и не позволил им пробиться к Петербургу. Главный центр большевистской заразы на Балтике по-прежнему в тисках нашей осады! Ничего не изменилось несмотря на все усилия Сталина! Русские армии понесли поражение! — Геббельс так вдохновенно врал, что в определенный момент и сам стал верить своим словам. Глаза его заблестели, он собирался продолжить свою блистательную речь, но фюрер быстро остановил его.

Опытный демагог он быстро уловил главный смысл речей министра пропаганды.

— Победа наших войск не может остаться без награды иначе в это не поверят наши враги — Гитлер недовольно нахмурился и зло бросил. — Черт с ним. Ради высоких интересов империи я готов дать генералу Манштейну жезл фельдмаршала. Ведь на самом деле — это только красивый фетиш для господ военных и не более того. Глупцы, они думают, что получив, его они достигают высшей власти, но это не так, Йозеф. Жезл — это не власть. Власть она вот, где.

С этими словами Гитлер потряс перед носом министра костлявым кулаком и с силой стукнул им по столу.

Шел конец сентября 1942 года. Находясь в своей ставке под Винницей, вождь германского народа был в полной уверенности, что кампания этого года закончится для рейха благоприятно. Ещё немного и Паулюс возьмет Сталинград, перережет Волгу, а Лист прорвется к Баку и сбросит остатки советских войск с перевалов Кавказа в Черное море.

Тогда эти чертовы турки объявят Сталину войну в Закавказье, а вечно улыбающиеся японцы начнут боевые действия на востоке. Пусть в Забайкалье, пусть в Приморье или даже на Сахалине, главное чтобы начали. Главное, чтобы Сталин не мог снять с Дальнего Востока ни одного солдата, танка или самолета, чтобы направить его на запад, где решалась судьба всей войны.

Примерно также думал и Сталин. Нужно было ещё немного потерпеть, продержаться пока к берегам Волги не подойдут свежие армии, которые выполняя замысел Ставки, отбросят прочь врага от Сталинграда и превратят Кавказ в мышеловку для немецких войск. Очень жаль, что мало что получилось под Ржевом, не в полной мере под Ленинградом, но это ничего. Всему свое время. Главное чтобы не ввязались в войну турки и японцы по-прежнему соблюдали нейтралитет. Пусть их Квантунская армия вызывающе бряцает оружием на границах в Маньчжурии.

Главное устоять, иначе господа союзники вновь предадут СССР, как предали в августе отказавшись открыть Второй фронт во Франции. Предадут, заключив сепаратный мир с немцами, или выставят такие условия продолжения союзного сотрудничества, от которых лучше сразу в петлю. Плавали — знаем. Наши разведчики даром свой хлеб не едят, регулярно информируют о настроениях не только Лондона и Вашингтона, но и Нью-Йорка и Ватикана.

Взгляды всего мира были прикованы к городу на Волге носящего имя советского лидера. Туда же направился и наш герой — генерал Рокоссовский.

Оглавление

Глава I Представитель Ставки

Глава II Георгий Владимирович и Василий Иванович

Глава III Различие мнений

Глава IV Дела московские, дела ростовские

Глава V Подготовка «Волшебного сияния» и «Искры»

Глава VI Я убит подо Ржевом, в безымянном болоте

Глава VII Наши штыки на высотах Синявино, наши штыки подо Мгой

Глава VIII Дела Кавказские и Сталинградские

Глава. IX. Запасные варианты

Глава X Испытание сил и мастерства

Глава XI Испытание сил и мастерства — II

Глава XII На Мгинском направлении

Глава XIII Встреча старых знакомых

Глава XIV Бои местного значения Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg