Аргентина: роман-эпопея: Кн. 1. Квентин (epub) - Аргентина: роман-эпопея: Кн. 1. Квентин (Аргентина [Валентинов] - 1) 671K (книга удалена из библиотеки) (скачать epub) - Андрей Валентинов

Аргентина: роман-эпопея: Кн. 1. Квентин

( )

Андрей Валентинов

…Европа, 1936 год. Вторая мировая уже близко, но кто-то всесильный и всезнающий торопит Историю. Восстание в Судетах и Тешине, новое секретное оружие, шпионские игры и загадочный рыцарский орден Братьев-рыболовов…

Уолтер Квентин Перри, бывший сержант армии США, а ныне сотрудник географического фонда, отправляется в командировку в Европу — на цеппелине, классом «люкс». Зачем ему дали книжку про Квентина Дорварда, молодой американец даже не задумывается. Секретный агент Мухоловка, она же Сестра-Смерть, удивляется такому странному совпадению: парень, которого предстоит убить, — Квентин, и в книжке — Квентин… Но мало ли каких случайностей не бывает?..

Как планету назовем?

Подражание античному

— Словно смерть, неотвратима, — зрите! — близится она, с вечной сорвана орбиты, титаническая твердь. В небесах горит зловеще фиолетовый огонь — беззаконная планета мчит Земле наперерез.

— Хороша страшилка выйдет, разойдется на ура. Как же станем мы Погибель Фиолетовую звать?

— Пусть Погибелью и будет, для обложки в самый раз.

— Нет, не так, иначе надо. В маске Смерть явилась к ним, незаметно подобралась в сонме пыли и комет. Значит, имя — по контрасту, без намеков и угроз. Пусть Улыбкою зовется, это ль не судьбы оскал? Человечеству Улыбка гибель верную несет!

— Мысль удачна, имя сыщем. Но с обложкой как нам быть? Станем формулы, как прежде, средь рисунков размещать?

— И не только, схемы тоже. Труд, признаюсь, не простой. Наш

художник стал вопросы не по чину задавать, позабыл, что дал подписку, слишком нагл и слишком смел. Им займусь, а вы — творите, вас учить — напрасный труд. Звездолеты, горы трупов, чернота фотонных дюз, девы в розовых скафандрах, роковая космо-вамп. И злодей — конечно, в маске. Из титана, например.

— И отважный супер-мачо с верным бластором в руке.

— Бластор? Это имя дико.

— Никцин Дьялис[1] — спрос с него. Вместо пуль — энергий сгустки, острый луч пронзает плоть.

— Помню, помню его повесть про Зеленую звезду. Пусть же «бластор» смертоносный станет «бластером» у нас. Бластер — сколь звучит приятно, так и хочется воспеть. Будет в следующей книге явлен миру Смерти Луч!.. И, конечно, не забудьте горе-сыщика призвать. Без него излишне пресно.

— Да, комический герой. Он из Теннесси приедет, из медвежьего угла. В нашем цирке — шут коверный, для пощечин манекен. Я б назвал беднягу Клэмзи[2], это имя в самый раз.

— Клэмзи — плохо, Клэмзи — грубо. Наш простак — простак и есть, деревенщина в квадрате, деревянная башка. От фамилии болвана пусть провинцией несет. Пиво в бочке, сидр в стакане, там и следует искать.

— Бедный сыщик! Право слово, будет жалко убивать.

— В том согласье наше вижу. Убивать героев — грех. Над могилою Портоса разрыдался пэр Дюма. Тем и нынешние плохи, только рацио, нет чувств. Поглядите на фантастов — в душах чистый интеграл, не словесность, а учебник, скучно лист перевернуть. Муж ученый про ученых для ученых речь ведет.

— В нашем случае, скорее, про шпионов — и для них.

— Браво! Слоган на обложку. Для шпионов наш роман! Но шпионы тоже люди, гуще крови, больше чувств. Словно танго, книга наша, страстный танец под луной.

— Танго? Вот как? Погодите! Утром радио включил, музыкальные новинки, румба, танго и фокстрот… Танго! Есть! Нашел я имя!

— Как планету назовем?

— Аргентина!

Глава 1. «Олимпия»

Данс-макабр. — Я все равно буду волноваться, сэр! — Настольный теннис. — Правила игры в эльферн. — Книжка с картинками. — О Аргентина, красное вино!

1

Зачинайся, данс-макабр!

Пляшем!

Смерть появилась в комнате с первой пулей. Успела — Смерть никогда не опаздывает. Подхватила падающего — крепкого сорокалетнего мужчину в белой рубашке, закружила, повела в танце.

В эту ночь — танго!

Шаг, еще один шаг, резкий поворот. Улыбка, поцелуй. Я — твоя, а ты — мой. Навеки!..

Снова пули — вторая, третья, четвертая!

Смерть успела и на этот раз. Костлявые руки обняли красивого двадцатилетнего парня, заботливо поддержали, помогая пройти первую, самую трудную, фигуру. Calecita-карусель, партнер по кругу, дама в центре.

Рада тебе, сладкий!

Поцелуй!

Третий, самый старший, не был готов к пляске, трусил, пытался убежать. Смерть ощерила клыки — поздно, толстун, ты уже мой!

Пуля, пуля, еще пуля!..

Boleo — мах назад ногой от колена, фигура сложная, не по годам, но очередная пуля помогла. Смерть, поблагодарив кивком, обхватила партнера, повела. Основной шаг, корте назад, ровный темп, 33 такта в минуту… Глаза все еще видели, не хотели закрываться, и Смерть поцеловала последнего в левый зрачок — за долю секунды до того, как туда попала еще одна пуля, тоже последняя.

Спасибо за танец, толстун!

Все кончилось слишком быстро, и Смерть, теша любопытство, решила обождать. В комнате суетились живые, кричали, поминали Ее имя. Смерть не отзывалась, стояла в сторонке. Хлопали двери, надрывно звонил телефон, живые никак не могли успокоиться, но вот, наконец, стало тише, а там и свет погас.

Танцевавшая танго прислушалась. Шаги! Не зря ждала.

Дождалась!

Улыбка — желтый оскал.

Смерть открыла дверь, впуская Свою сестру.

* * *

Мухоловка шагнула через порог, из света во тьму. Ничего не увидела, но торопиться не стала. Сперва расстегнула верхнюю пуговицу легкого весеннего пальто и поправила шляпу-слауч, слегка сдвинув на левое ухо. Осталась довольна — Грета Гарбо, спутать можно. Не это, впрочем, главное — ночью, когда различим лишь силуэт, в головном уборе кажешься выше. И еще очки, тяжелые, неудобные, с простыми стеклами — на случай, если кто-то заглянет в лицо.

Наконец, тьма отступила, превратившись в серый сумрак. Девушка взглянула под ноги, оценила. Кровь! Целая лужа, прямо возле левой туфли. Посмотрела вперед, скользнула взглядом по комнате. Три трупа, один живой. Все ясно.

— Здравствуй, Шарль!

Живой — кожаный плащ, шляпа, очки — шагнул ближе, стараясь не вступить в темную жижу. Протянул руку:

— Здравствуй! Знаешь, я очень злой.

Мухоловка поморщилась.

— Меня тоже с постели сдернули… Говори!

Молодой человек по имени Шарль резко выдохнул.

— Говорю.

…Профессор Арнольд Пахта, пятьдесят один год, социалист, участник восстания 1927 года, вышел из тюрьмы шесть месяцев назад. По агентурным данным, тесно связан с подпольем.

Мухоловка загнула палец.

…Густав Пахта, двадцать лет, актер, племянник Арнольда Пахты. Активист молодежного крыла соцпартии, два ареста.

Второй палец!

…Карл Вигорорс, сорок два года, гражданин Швеции, социал-демократ, член центрального правления партии.

Третий палец так и остался не согнут.

— Fick dich![3]

— Именно, — согласился Шарль. — Узнают в посольстве — конец. Международный скандал с Армагеддоном в финале. Распнут! Сначала Эрца, потом нас с тобой, а после — идиотов, которые принялись стрелять, не разобравшись. Кому-то почудился пистолет.

Мухоловка кивнула в сторону подоконника.

— Туда. Крови меньше.

Добралась, стараясь не испачкать светлые летние туфли, повернулась спиной к темному окну.

— Думаем!

2

— У джентльмена трость забрали, — острый палец с надкусанным ногтем ткнул куда-то влево. — Из-за стального наконечника. У леди, которая в синей шляпе, чемодан раскурочили, содрали уголки. Прямо с мясом вырвали. Железо, говорят. Это, Уолти, не дирижабль, а нарушение всех поправок к Конституции. Тоже мне, цеппелин — чудо техники!

Владелец надкусанного ногтя, белобрысый и лопоухий, презрительно фыркнул и вновь уткнулся носом в книгу — пухлый покетбук в яркой обложке.

Уолти, он же Уолтер Квентин Перри, покосился на суету возле стойки, почесал подбородок и совсем уже собрался ответить по всем пунктам, начиная с пальца, коим, как известно, тыкать грешно, но лопоухий опередил.

— И ты такое с собой берешь? — возмутился он, захлопывая книжку. — «Фиолетовая угроза»! Капитан Астероид снова спасает человечество! Уолти, это же для детишек.

Самого себя двенадцатилетний Джон Рузвельт Перри-младший, племянник Перри-старшего, к «детишкам», естественно, не причислял. Перри-старший хотел поставить на вид это обстоятельство, но вновь опоздал.

— Лучше оставь почитать, посмеюсь на ночь. У тебя еще книжки есть. Раскрытый кожаный чемодан лежал на простом деревянном столе. К нему прислонился портфель, тоже раскрытый. Обычно перед отправкой вещи складывают и пакуют, но здесь, в Лейкхерсте, все было наоборот. В наскоро сооруженном павильоне (алюминий, стекло и немного стали) предусматривался не только положенный в таких случаях паспортный контроль, но и тщательный осмотр всего, что пассажиры намеревались взять на борт «чуда техники».

Само «чудо», громадная серебристая сигара с черной свастикой на хвосте, поджидало гостей в сотне метров, зависнув над самой землей. Разбежавшиеся по сверкающему в солнечных лучах корпусу массивные черные литеры складывались в короткое слово «OLYMPIA»[4].

Уолтер Перри, окинув взглядом разворошенные вещи, решил, что самое время сказать свое веское слово. Как-никак главный в семье, и возрастом старше этого лопоухого — в целых два раза.

Перри-главный тоже был лопоух, но под шляпой не слишком заметно.

— Книги не мои, Джон. Ты же знаешь, читать я не любитель.

— Это у нас наследственное, — констатировал младший, вновь принявшийся листать «Фиолетовую угрозу».

Уолтер тяжело вздохнул. Вот и воспитывай! А куда деться, если глава семьи? Правда, всей семьи-то раз, два — и обчелся. Раз — это он, Перри-старший (совсем-совсем недавно младшим был!), два — вот оно, лопоухое, под стол вчера бегало. «Три» уже не будет, не обсчитаешься.

В Теннесси, когда за стол садились, места не хватало. Где он, Теннесси?

— Книжки, Джонни, я должен в Париже отдать — те две, которые с картинкой на обложке. А эту прочитать велели.

Прицелившись, безошибочно выдернул из-под белья толстую брошюру с не слишком удачной фотографией на первой странице.

Только и разобрать, что горы.

— Угу, — не слишком внятно отреагировал младший, — Джон Гилл «Скалолаз в Южных Аппалачах». Толковая вещь, я бы и сам почитал. Тебя твое начальство что, в Альпы отправляет?

Ответа, впрочем, дожидаться не стал, снова в книгу уткнулся. Перри-старший, решив не развивать тему дальше, поглядел на толпу возле стойки контроля. Не убывает, даже растет, вот уже полисмены появились…

* * *

Организаторы рейса оказались явно не на высоте, причем в буквальном смысле. «Олимпия», чудо-дирижабль, собиралась отбыть из Соединенных Штатов прямиком с Эмпайр-стейт-билдинга, от его знаменитого шпиля. Так было обещано в рекламных проспектах и пропечатано во всех газетах. Как изрек кто-то из языкатых журналистов, «Кинг Конг собирается в Старый Свет».

Кинг Конгу не повезло. За сутки до отбытия появился метеопрогноз (сильный ветер, возможна гроза) — и «Олимпию» поспешили отправить в Лейкхерст, подальше от опасности. Здесь небо было ясным, ветер вел себя вполне прилично, но наземные службы оказались совершенно не готовы. Отсюда и толпа у стойки контроля, и нервные голоса пассажиров, и почти неизбежная задержка рейса.

Впрочем, американская сторона была если и виновата, то не слишком. Проблема оказалась не столько в очереди — обычный контроль проводился без лишних проволочек, сколько в «особых мерах предосторожности», о которых туманно указывалось в проспекте. «Особыми» занимались не местные службы, а двое из команды «Олимпии» — немногословные, плечистые, с холодными блеклыми глазами. Оба были в штатском, но это обстоятельство не могло обмануть даже лопоухого Перри-младшего.

Вещи перебирали основательно, с толком. Металлические тут же откладывали в сторону для последующей сортировки. Сталь и железо отбирали сразу. А если искра? Водород, майн герр, с ним не шутят! Книги тоже смотрели — и очень тщательно проверяли документы.

А еще личный обыск! Пассажиры, особенно дамы, заранее возмущались, некоторые, из тех, кто постарше, в полный голос. От поездки, впрочем, никто еще не отказался.

Оказавшиеся в хвосте неожиданной очереди решили заняться вещами сами, отложив в сторону лишнее и запретное. Все приятнее, чем когда в твоем белье копаются чужие руки. В случае с чемоданом Уолтера инициативу проявил Перри-младший, которому личности в штатском сразу же чрезвычайно не понравились.

— Нож отберут, — деловито рассудил он, откладывая помянутый в сторону. — Когда возвращать будут, проследи, чтобы отдали. Он у тебя классный! Еще заныкают, гестаповцы.

— А кто такие гестаповцы? — удивился старший.

Ответом был выразительный взгляд. Племянник, в отличие от дяди, читал не только спортивный раздел, порой просматривая даже первые полосы «Нью-Йорк Морнинг Телеграф».

Книгу Джон не без сожаления вернул. Перри-старший, дабы не забыть, сложил всю полиграфическую продукцию стопкой: два опуса про подвиги Капитана Астероида, брошюру про скалолазов и потрепанный томик с рыцарем на обложке. Книги-то пропустят, никуда не денутся, другое важно.

Тяжелый пакет в плотной бумаге. Сопроводительные бумаги. Печать, подписи…

Порядок!

— Вроде, все, — рассудил лопоухий. — Металл я отложил, чемодан кожаный, не придерутся. Разве что ботинки, они у тебя, Уолти, с заклепками. Слушай, зачем тебе горные ботинки? В самом деле по скалам лазить будешь?

Перри-старший подумал, как бы честнее ответить и не соврать.

— Я курьер, Джонни. Ботинки за счет фирмы, как и костюм. А лишних вопросов я не задаю. Когда платят двадцать пять долларов в день, можно и две пары ботинок на горбу потаскать.

— Это верно, — согласился младший, укладывая вещи обратно в чемодан. — Хорошо хоть «Томсон» не всучили. Между прочим, крутая у тебя фирма. Курьера — и на цеппелине. Это же четыреста долларов в один конец!.. Да, кстати! Паспорт, деньги, билет… Не забыл?

Уолтер хлопнул себя по новому пиджаку, нащупал паспорт во внутреннем кармане.

— На месте. За меня не волнуйся. Самто…

Младший, фыркнув, закрыл чемодан, хлопнул ладошкой по твердой коже.

— А я-то что? Не маленький!

Старший кивнул, соглашаясь, вздохнул поглубже.

— Джон Рузвельт Перри! К тебе обращаюсь!

Голос не повышал, лишь добавил сержантского металла.

— Сэр! Да, сэр!

Лопоухий дернулся и замер по стойке «смирно». Ноги на ширине плеч, носки врозь, подбородок вверх. Взгляд, однако, остался прежним, весьма нахальным.

— Все помнишь? Не забыл?

— Сэр! Никак нет, сэр! Комнату убирать каждый день, сэр! Кролика Лайона кормить по расписанию и менять воду, сэр! Обедать у миссис Норидж, сэр! Секцию по боксу не пропускать, сэр! После восьми вечера на улице не появляться, сэр! Драк по возможности избегать, сэр! С Нэнси встречаться по воскресеньям и ходить в кино на утренний сеанс, сэр!..

— Это с какой еще Нэнси? — рыкнул старший, не сдержав голоса. — С дочкой адвоката?

— Сэр! Так точно, сэр! — лопоухий наивно моргнул. — Того самого, которому я чинил авто, сэр! Юная леди нуждается в защите, сэр!..

Насколько Уолтер помнил, «юная леди» была из тех, что сама кого хочешь защитит, если догонит. Усугублять, однако, не стал. За племянника он не слишком беспокоился, но… Все-таки беспокоился. Двенадцатилетний мальчишка и Нью-Йорк — не слишком удачное сочетание. По себе помнил.

* * *

Мать и младшая сестренка умерли в страшном 1919-м от «испанки». Отец выдержал, не сломался и не запил, но все-таки решил отослать Уолтера к родственникам в далекий Теннесси. Времени на сына не оставалось — сержант Перри служил в «убойном» отделе полиции Нью-Йорка. Уолти, лопоухий семилетка, впервые не послушался отца, впервые повысил на него голос. Он не хотел уезжать! Не мог! Понимать еще не понимал, но чувствовал, что строгий, порой даже суровый сержант (сэр! так точно, сэр!) не выдержит на своей страшной службе, когда рядом не будет никого кроме призраков и старых фотографий.

Разговор вышел тяжелым. Сошлись на том, что Перри-младший останется в городе, но будет проводить в Теннесси летние каникулы. Так и жили, то врозь, то вместе, пока Уолтера не затребовал дядя Сэм для тяжелой, но нужной армейской службы. Перед расставанием поговорили всерьез. Сержант, считавший дни до пенсии, рассудил, что сыну имеет смысл остаться в армии на сверхсрочную. А что делать, если за плечами обычная городская школа, а колледж так и остался мечтой? Грузчиков и бандитов в Нью-Йорке и так хватает.

Уолтер не спорил. Почему бы и нет? Дяде Сэму нужны крепкие парни, не имеющие привычки хныкать и жаловаться по каждому пустяку. Когда в далеком Техасе Уолтер Квентин Перри, теперь тоже сержант (сэр! так точно, сэр!), узнал о смерти отца, он решил и в самом деле осесть в армии. Жизнь по расписанию Уолтеру нравилась, да и служба попалась интересная — такая, что и в письме не опишешь.

Но все-таки пришлось возвращаться в Нью-Йорк. Нашлась причина.

— Порядок! — рассудила причина, закрывая портфель. — Металл я отдельно сложил, отдай им сразу, чтобы не копались. Уолти! Не спи, там уже очередь меньше.

— Да, — спохватился старший. — Сейчас… Джонни, из Парижа я сразу же отправлю телеграмму, постараюсь писать почаще, но мало ли?

Не договорил, укусил себя за язык. Про «мало ли» говорить не стоило. Для младшего полет через океан — обычный курьерский рейс. Ну, пусть не совсем, но все равно — посылку сдал, посылку принял. Ему и самому объяснили сходно. Ничего особенного — если, конечно, не учитывать горные ботинки и книжку про скалолазов.

— Сэр! Я все равно буду волноваться, сэр! — вздохнул Перри-младший. — И ты бы на моем месте волновался. А как иначе? Только ничего с нами не сделается, ни с тобой, ни со мной. Мы же Перри, из Теннесси!

Теннесси лопоухий Джонни впервые повидал прошлым летом, когда дядя, поддавшись на уговоры, свозил младшего на родину предков — графство Фентресс, маленький поселок Пэлл Мэлл, что на Волчьей реке у самой границы с Кентукки. Его собственные родители не были столь сентиментальны.

С семьей сводного брата Уолтер почти не общался. Тот, много его старше, ушел из дому задолго до того, как овдовевший отец женился вторично. Они не ладили — нью-йоркский полицейский и рано повзрослевший отпрыск. Своего племянника Перри впервые увидел два года назад в детском доме-приюте, куда тот угодил, оставшись сиротой при живых родителях. Мать, танцовщица из мюзик-холла, ушла из семьи, а отец отправился обживать камеру Синг-Синга[5], причем всерьез и очень надолго.

Сержант Уолтер Перри был в новенькой парадно-выходной форме. На лопоухого Джонни напялили серую приютскую одежку — не по росту и без пуговиц.

— А зачем я тебе нужен? — поинтересовался Перри-самый младший. — Денег у меня нет, у нас все забрали, даже мои игрушки.

Уолтер Квентин Перри рассудил, что дядя Сэм, пожалуй, обойдется и без него.

— Ваш паспорт! — буркнул хмурый чиновник за стойкой. «Сэр» добавить забыл. Молодой человек в серой шляпе и светлом плаще был не первым и не десятым. Обойдется, невелика птица.

3

Широкий белый подоконник, два горшочка с геранью. Шарль слева, Мухоловка — справа. Фразы летят упругими шариками, словно молодые люди заняты игрой в настольный теннис. Трупы рядом, но ни он, ни она не глядят на убитых, ибо тому, кто сопричислен ко всему живому, есть надежда, мертвым же более нет доли в мире.

Сквозь черное окно за всем внимательно следит Мать-Тьма, не менее любопытная, чем ее подруга — Смерть.

Фразы-шарики, налево-направо. Сперва без особой спешки, еще не игра — разогрев. Вброс! Кидает Шарль:

— Наш первый труп, помнишь?

Девушка лениво отбивает ракеткой:

— «Наш» — преувеличение. Ты его даже не видел, ни живым, ни мертвым.

Шарль поддается, пропуская подачу:

— Только кровь — ту, что протекла сквозь щели. Я еще тогда подумал, мол, ничего себе работенку сыскал. Месяц, как юридический закончил, денег на практику нет. Мамины родственники предложили устроить референтом у нового замминистра — временно, пока приличную службу не найду. В тот, первый раз, я даже испугаться не успел — волновался, что лестницу кровью закапаем.

Мать-Тьма еле заметно кивает, соглашаясь. Она тоже помнит.

Молодой человек делает вид, что медлит… Удар!

— Он может исчезнуть. Швед. Люди иногда исчезают. Поехал, допустим, в парк куда-нибудь за городом…

Ее ракетка начеку:

— Или заблудился в нашем Историческом музее. Нет! Шведы будут искать его целый век. Сейчас там у власти социалисты, мы для них ничем не лучше наци. Из Эрца сделают монстра, из нас — людоедов… Шарль! За что был арестован Густав Пахта?

Рука молодого человека не медлит. Лети, шарик!

— Дело студентов политехнического института. Задержан, отпущен через неделю, установлен негласный надзор.

Перерыв, невидимые ракетки — на подоконнике. Молодые люди думают, Мать-Тьма ждет. Наконец девушка возобновляет игру, вновь кидая шарик:

— В чем обвиняли парней из политехнического?

Шарль парирует легко:

— Рядовой процесс, ничего особенного. Тайные собрания, листовки, распространение клеветнических материалов…

—…И еще гомосексуализм.

Отбил, даже не глядя:

— Моя идея. Двое из них действительно были в свое время замечены и отловлены, в школе, в выпускном классе. Организовали «общество уранистов», даже членские билеты нарисовали. Дело замяли, но бумаги остались. Когда Эрц приказал готовить процесс, я подумал, что господ уранистов не слишком любят. Решил сотворить амальгаму. Это когда…

— Не поясняй. Я училась в школе.

Не поймал! Невидимый шарик катится по полу. Мухоловка шагает вслед за ним, останавливается возле трупа в белой рубашке:

— Вигорорс что-нибудь писал о студентах-политехниках? Пусть даже не он, а его знакомые социал-демократы. Шведы обожают копаться в чужих простынях.

Шарль держит ракетку наготове, но фразы-шарики летают по темной комнате, невидимые и неуловимые. Падают на пол, прямо в кровавую лужу, взлетают к потолку, врезаясь в тяжелую бронзовую люстру. И снова вниз, к крови поближе.

— Нужны два свидетеля — сосед по лестничной площадке и приятель Густава Пахты, лучше всего тоже из «левых». Густав Пахта рассказывал ему, что дядя, Арнольд Пахта, желает принудить парня к вступлению в половую связь со своим гостем, шведским социал-демократом Карлом Вигорорсом. Густав возражал, но дядя настаивал…

Молодой человек наконец-то смог поймать ракеткой верткий шарик-летун. Мать-Тьма одобрительно подмигнула.

— Швед и его друзья поддерживали «уранистов» из политехнического, помогали деньгами, обещали раскрутить компанию в мировой прессе. «Голубой интернационал» за работой. Отказаться актер не смог.

Ответный удар — прямо в лицо, в стеклышки очков.

— Обоих нарядить в кожаную сбрую — ту, что надевают извращенцы. И плетку сюда! А заодно журналы с мальчиками, с козочками, а лучше с ослами. Здесь, на квартире известного оппозиционного деятеля и столь же известного гомосексуалиста Пахты происходила оргия, в ходе которой ее участники поссорились. Швед-извращенец выхватил оружие, профессор — тоже… С оружием, Шарль, разбирайся сам. Крутись, как хочешь, но парни из отдела экспертизы должны все подтвердить.

Молодой человек отбивает умело, ловко:

— Сделаю… Второй свидетель, сосед по лестничной площадке, услыхал крик.

Удар! Сильный, без промаха.

— Лучше — соседка, убедительней. Приоткрыла дверь, увидела молодого человека — голого, в кожаной сбруе. Его как раз затаскивали назад в квартиру. Пока соображала, послышались выстрелы — их через дверь различить можно. Позвонила в полицию, ее звонок, само собой, должен быть зафиксирован.

Последние удары уже без души, почти наугад.

— В семь утра бери кого-нибудь из Министерства иностранных дел и тащи сюда шведского посла. Никакой слабины! Мы эту мерзость скрывать не собираемся расследование уже начали…

Шарик зависает в воздухе. Ничья!

—…И только из уважения к дружественной Швеции согласны на кое-что закрыть глаза. Да, такого скандала они не захотят. Гомосексуалист-убийца из правящей партии, член центрального правления и еще, кажется, личный друг премьер-министра. Пусть выбирают между автомобильной аварией и сердечным приступом.

Матч кончен, ракетки брошены на пол. Мать-Тьма осталась довольна — прекрасная игра!

* * *

— Опять из-за этих скотов ночь пропала! Я не о полицейских, что взять с недоумков? Я о господах либералах. Профессора, артисты, богема, дьявол ее раздери… Гитлер со своей «ночью длинных ножей» прав, по-варварски, по-людоедски, но прав. Эрц слишком мягок. Я бы подготовил операцию за месяц. Никаких трупов в ящиках, комар носа не подточит: улики, признания, показания свидетелей. Все бы вычистил, до белых костей! А то ерунда выходит, на страну один-единственный концлагерь. Еще и прокуратура возмущается, права, видите ли, нарушаем.

— А ты, Шарль, не нарушай.

— Так что, фигурантов только за границей потрошить? Ты вон в Швейцарии наследила, неизвестно, чем еще кончится. Ладно, пора за дело… Кстати, давно спросить хотел. Ты ни в какой партии не состоишь?

— О чем ты, Шарль? Конечно, не состою. Я же, дьявол меня раздери, богема. А если что, у меня есть дюжина медицинских справок. Никаких лишних переживаний, только на службу и назад, месяц в году — профилактическое обследование.

— Аполитичный преподаватель, дрессировщица Муз и к тому же пострадавшая от режима… Разумно, однако времена меняются. В наши партии вступать не имеет смысла, но три дня назад Министерство юстиции зарегистрировало новую. Она у нас не первый год работает, только прежде считалась иностранной.

— НСДАП?

— Она. Национал-социалистическая рабочая партия Германии.

4

— Дамы и господа! Экипаж «Олимпии» приветствует вас на борту нашего воздушного корабля — самого совершенного творения германского гения, покорившего Пятый океан. Оглядитесь вокруг — все, что вы видите, задумано, спроектировано и построено на земле Германии, нашего любимого Рейха…

Уолтер взялся поудобнее за поручни и наклонился вперед. За стеклом пассажирского салона была земля — зеленое весеннее поле Лейкхерста. Серебристые силуэты самолетов, коробочки-домики, в одном из которых он попрощался с племянником. Дирижабль поднялся уже высоко, но молодому человеку почему-то казалось, что он не летит, а плывет. Невидимые волны уносят корабль все дальше от берега, полоска зелени становится все меньше, все уже…

Гладкие, уверенные фразы, доносящиеся из репродуктора, почему-то раздражали, вызывая протест, хотя слушать было интересно. Об «Олимпии», воздушном чуде, много говорили и еще больше писали, причем совершенно разное. Теперь же имелась возможность узнать подробности. Итак, Проект LZ 130, следующий шаг после знаменитого «Гинденбурга», который уже неоднократно посещал Нью-Йорк… Первый визит небесного фельдмаршала Перри хорошо помнил, красиво смотрелся немец!.. Первоначально планировалось осуществить первый полет в июне этого года, но по личному указанию нашего — ихнего! — фюрера Адольфа Гитлера… Само собой, в Рейхе без фюрера и спичка не зажжется!.. Работы были ускорены с тем, чтобы к началу будущих Олимпийских игр… Про Игры Перри тоже слыхал немало, от Штатов в Берлин едут Джек Уилсон и Луис Лаури, боксеры что надо, уделают «гансов»! Но это в августе, а пока… Пока следует установить бесперебойное воздушное сообщение между Берлином и столицами ведущих стран мира… Ведущих — интересно, куда?

Голос был женским, но каким-то неживым, лязгающим, с металлическим привкусом. Но, может, дело было в том, что Уолтер давно не слышал немецких слов. Он любил вечерами включать радио, разыскивая музыкальные новинки со всего света. Переходил с волны на волну, вслушивался в знакомую и незнакомую речь — английскую, французскую, испанскую. Немцы попадались реже всего — на волнах радиостанций Рейха слушать практически нечего — или старые оперетты, или народный «фольк».

—…На сегодняшний день «Олимпия» — самое большое воздушное судно в мире. Его длина — 245 метров, максимальный диаметр — 41 метр. В баллонах содержится 200 000 кубометров газа. Как вы знаете, дамы и господа, это водород, что и объясняет принятые на корабле исключительные меры предосторожности. Благодаря им вы можете чувствовать себя в полной безопасности. Уважаемые курильщики! Ваши интересы тоже учтены. На «Олимпии» оборудован курительный салон, где имеется единственная на корабле электрическая зажигалка. Вы поразитесь тому, насколько изобретательна немецкая техническая мысль…

Земля исчезла, скрывшись за серой непроницаемой дымкой. Уолтер вздохнул, привычно потер подбородок, прикинув, чем бы ему, некурящему, заняться. Вещи, плащ, портфель и шляпу он оставил в каюте, решив не возвращаться туда до вечера. Что делать в алюминиевом пенале? Брошюру про скалолазов сунул в карман пиджака, но читать совершенно не хотелось. Мелькнула и тут же пропала мысль пообщаться с кем-нибудь из пассажиров. Еще при посадке молодой человек понял, что угодил определенно «не туда». На одежку да на перстни-кольца тех, кто вместе с ним оказался на «Олимпии», даже смотреть не стал — вполне хватило лиц. За недолгие двадцать четыре года удалось набраться опыта, чтобы с первого раза понять, в чьей ты стае. Оказавшись на посадочной палубе, Уолтер бегло огляделся и здраво рассудил: все три дня на борту — его. Никто не помешает. Хочешь про скалолазов читай, хочешь в небо смотри. И пусть костюм на нем новый, из хорошего магазина, и туфли приличные, и рубашка. Здесь он — «чиканос». Хорошо еще вниз не скинут, далеко падать!

—…Наш корабль оснащен четырьмя дизельными двигателями «Даймлер-Бенц» DB 602 V-16 максимальной мощностью до 1200 лошадиных сил. Для хранения 60 тонн топлива используются баки емкостью до 2500 литров. Их герметичность полностью гарантирована. «Олимпия» развивает скорость до 135 километров в час. Для наших американских гостей — это почти 84 мили! 84 мили в час, дамы и господа!..

Невольно прислушавшись, Уолтер кивнул. Считай, слово в слово! Именно эти самые 84 мили помянул шеф, рассказывая о грядущей поездке. Трансатлантические авиарейсы пока еще мечта, пусть и близкая, а время не терпит. Оно, как известно, не только деньги, мистер Перри, но и репутация. В Европе ждут наши материалы. По вине некоторых нерадивых сотрудников их не успели вовремя подготовить, а значит, все теперь зависит от вас, мистер Перри! Руководство сочло возможным отправить вас на «Олимпии», мистер Перри, пользуйтесь случаем! Вы же не боитесь летать? В конце концов, двадцать пять долларов в день — хорошее лекарство от воздушной болезни, ха-ха!

Шеф так и сказал «ха-ха» — словами. Смеяться не стал. То ли счел ниже своего достоинства, то ли самому было не слишком весело.

Теперь в пассажирском салоне, прозванном не слишком грамотными газетчиками «прогулочной палубой», играла музыка. Уолтер прислушался, но так и не узнал мотив. Классика, а здесь он не на коне. Молодой человек еще раз, уже без всякой надежды, окинул взглядом окружавшую его публику. Если верить даме из репродуктора, на борту сейчас 82 пассажира. Значит, считай, все здесь. До ужина еще далеко, музыкальный салон откроется только вечером, кинофильм будут крутить завтра… Что там еще обещано в проспекте?

За одним из столиков трое пожилых мужчин и одна дама в сером платье, тоже не слишком молодая, уже успели разобрать карты. Ну конечно! Перед отлетом Джонни не преминул пересказать сплетню, слышанную им тут же, в Лейкхерсте. Во время рейса Берлин — Нью-Йорк некий пассажир «Олимпии» сподобился проиграть все, вплоть до носового платка. Весьма этим огорчившись, он поспешил свести счеты с опостылевшей жизнью. Не тут-то было! Оружие на борт не пронесешь, повеситься негде и не на чем, яд не купишь. Каким-то образом страдалец умудрился-таки заморить себя до смерти, и теперь его бренное тело прячут в холодильном шкафу на кухне чудо-дирижабля, за ящиками рыбных консервов. Известно же это стало благодаря бдительности пограничного контроля. Не сошлось число пассажиров, а потом и кто-то из видевших проболтался.

Перри-младший настоятельно советовал родственнику следить за тем, что ему накладывают в тарелку. Знаем мы этих немцев!

Другую сплетню Уолтеру рассказали куда более взрослые люди. И тоже про карты. На борту «Гинденбурга», старшего брата юной «Олимпии», чуть ли не с первого рейса замечены профессионалы самого высшего класса. Не шулера, таких бы на борт не пустили — игроки, из тех, что давно уже прописались в солнечном Монте-Карло. Поскольку в небо поднимались, как правило, не курьеры, а люди весьма состоятельные, этот факт никого особо не удивил. На всех крупных морских лайнерах давно уже идет серьезная игра, так отчего ей не быть на воздушных?

«Олимпия» торопилась продолжить традицию.

За соседним столом тоже собрались играть. На этот раз в бой спешила молодежь: две разодетые девицы и их лощеные спутники в приталенных черных костюмах. Один при монокле, другой — с элегантной тростью. Вот уже и раздавать начали… Уолтер не без сожаления вспомнил, что забыл прикупить в дорогу пару колод. Игроком, тем более профессиональным, он не был, состояний не проигрывал, но… Кто без греха?

* * *

Отец научил его раскладывать пасьянсы. Мама — паре самых простых игр. Во дворе сверстники лихо шлепали картами, подставляя лбы под честно проигранные щелчки. А чем еще заняться, если в кармане в лучшем случае пара центов, а чаще всего — дыра?

На деньги отец играть строго запретил. Заставил поклясться.

Маленький Уолти отца слушался, но, обыгрывая приятелей или, что случалось чаще, терпя неудачу (щелчок — раз! щелчок — два!), отметил некую странность. Карты одни и те же, а вот игры совсем разные. Маминых во дворе не знали.

А потом он впервые приехал в Теннесси, на родину предков. Здесь, на склонах Аппалачей, когда-то поселилась семья прапрадеда. Было это так давно, что Уолти невольно ожидал увидеть нечто, сошедшее со страниц учебника истории или даже из романа самого Фенимора Купера: следопыты с кремниевыми ружьями, индейцы с томагавками.

Индейцев в поселке с табачным именем Пэлл Мэлл не оказалось. Там даже было электричество — линию дотянули за год до этого. Но все прочее…[6]

Сперва его удивило, что в единственном поселковом магазине расплачиваются

не только деньгами, но и чем попало — свежими куриными яйцами, куском вяленого мяса, а то и пригоршней гвоздей. Продавец, он же хозяин, ничуть не возражал. Выяснилось также, что владелец магазина еще и проповедник, наставляющий паству

по воскресеньям. Он же руководил поселком. Имелась ли в Пэлл Мэлле какая-нибудь иная, законно избранная, власть, Уолтер так и не узнал.

Мужчины носили оружие, и не револьверы, а тяжелые охотничьи ружья. Женщины от них не слишком отставали. Оружие могли получить даже дети, но только с разрешения отца или матери. Вскоре по приезде Уолтер стал свидетелем того, как соседка вручила охотничий карабин десятилетнему мальцу, дабы тот привел домой загулявшего в соседнем поселке старшего брата.

Брат был доставлен под материнский кров под конвоем. Карабин малец нес на изготовку.

Но это было еще ничего по сравнению с тем, когда Уолти понял, что в доме его родичей не говорят по-английски! Понимать — понимают и даже вполне свободно изъясняются, если на улице или в том же в магазине. Но вот дома, за крепкими старыми стенами, сложенными из вековых сосен…

— Willkommen, kleine Walter! Ich bin deine Gro?mutter Dorothea!..[7]

Немецкий Перри-младший учил в школе. Это отчасти спасло.

К бабушке он и ехал. Правда, Уолтер, сразу же ставший Вальтером, был уверен, что ее зовут Лиззи, а вовсе не Доротея. Оказалось, что и так, и этак. Елизавета Доротея София в родных стенах предпочитала свое второе имя. Именно так ее называли в детстве, в родной Германии.

А потом Вальтеру подробно разъяснили, что и он, собственно говоря, немец. То есть, конечно, американец, как они все, патриот и гражданин, но если копнуть чуть глубже…

Вечером, после ужина, вся большая семья — бабушка, два ее сына и внуки, те, что постарше, сели за длинный, потемневший от времени стол. Глава семьи распечатала свежую колоду, улыбнулась:

— Во что вы там играете у себя в Нью-Йорке, маленький Вальтер? Спросила, естественно, по-немецки.

* * *

Возле первого столика уже собралась небольшая толпа. Стояли тихо, не мешали. Игроки явно не возражали, общее внимание им даже льстило. Уолтер мельком взглянул на расклад и пожал плечами. Покер! Не слишком оригинально.

На борту «Олимпии», если верить все тому же проспекту, имелся магазин. Молодой человек прикинул, что колода карт там наверняка найдется. Играть не собирался (не те партнеры), но разложить перед сном знакомый с детства пасьянс был не прочь. Не книжку же читать в самом деле!

Достал из кармана брошюру про скалолазов, на обложку с горным силуэтом взглянул.

Спрятал.

Джон Гилл, конечно, мастер, прямо-таки Человек-паук[8], но и ему, Уолтеру-Вальтеру, Аппалачи знакомы. Горы начинаются прямо за Пэлл Мэллом, и какие! Та, что ближе всего, именуется Семь Пещер (на самом деле их даже восемь). И скалы там — залюбуешься. Правда, не на каждую залезешь, не всем пауками дано родиться.

— Опять покер! Мы же в конце концов не в Штатах, господа!..

Кто-то за левым плечом не преминул выразить вслух то, о чем Уолтер подумал.

— Покер привезли в Европу янки во время Великой войны. Зачем же уподобляться варварам?

Молодой человек сглотнул. Кажется, началось. Оборачиваться не стал, но и так ясно, что ненавистник покера не слишком молод — и происхождением не из гамбургских грузчиков.

Кто-то, тоже за спиной, попытался возразить, не слишком уверенно. Голос, однако, не унимался, напротив, загустел, наполнился тяжелым сарказмом.

— Не варвары? Ну, пусть не все из них варвары. В Штатах много немцев, что отчасти облагораживает, согласен. Но только отчасти. Культура! Игры, в которые играет нация, говорят сами за себя. Покер! Игра с кольтом на коленях! Дайте мне посмотреть на американца, умеющего играть во что-нибудь приличное! Да хоть… Хоть в эльферн! Да-да, в самый обычный эльферн!

Уолтер Квентин Перри неторопливо оглянулся, поправил пиджак, поймал взглядом стеклянный блеск монокля.

— Смотрите!

* * *

—…Козырей, между прочим, в эльферне нет, не сбивайте. После того, как все розданные карты на стол лягут, их забирает тот игрок, чья карта окажется старше по достоинству. А дальше… После каждого розыгрыша два участника игры добирают по одной карте из колоды. Первым берет тот, кто и ходил первым…

Немец оказался похож на немца — рослый, широкоплечий, крепкий несмотря на возраст, голова большая, тяжелая. Волос почти нет, зато усики в наличии, прямо как у Гитлера с фотографии.

Монокль, батистовый платок в нагрудном кармане, надменный оловянный взгляд. Цветочек в петлице. Белый.

—…Если колода разобрана, игрокам не обязательно ходить в масть, даже если такая карта у них имеется. По окончании последнего розыгрыша…. Он должен быть… Шестнадцатым, точно! Становится ясно, кто победил. Онеры подсчитываются, ну и… Что вы меня расспрашиваете, давайте лучше сыграем. Только не на деньги.

Уолтер перевел дух. Действительно, устроили экзамен, тевтоны! Главный немец переглянулся с остальными. Еле заметно дрогнули губы.

— Необходимости пока не вижу. Однако учитывая слышанное, согласен внести в свое высказывание некоторые коррективы…

Разбирались подальше от столов, чтобы прочим не мешать. Вначале Уолтеру думалось, что без хорошей драки не обойдется. И плевать, что в поднебесье, под гул моторов «Даймлер-Бенц». Оно так даже веселее.

Варвары, значит?

Тем не менее, до кулаков не дошло.

—…Мое заявление теперь звучит так: не все янки варвары, а некоторые из них знают, как играть в эльферн. Вы удовлетворены?

Уолтер мысленно проговорил слышанное. Со вторым спорить не приходилось, первое же… Варвары, понятно, не все, но ведь встречаются же! Стоит за угол завернуть — с авеню на стрит…

— Согласен, — буркнул он без особой приязни.

Тевтоны вновь переглянулись и, даже не поклонившись, разошлись. Не все — главный, в монокле и с усиками, остался. Не иначе, все-таки подраться решил.

— Поскольку этот маленький инцидент можно считать исчерпанным, решусь сделать одно замечание, — оловянный взгляд сверкнул внезапной насмешкой. — Подобный патриотизм весьма похвален, но… Согласитесь, вы же сами — немец!

— С какой этой стати? — окрысился гражданин США Уолтер К. Перри.

— С фонетической. Ваш немецкий неплох, но его не учат в школе. Это «лаузицер» — средненемецкий диалект. А по тому, как вы произносите «о» и «е», могу предположить, что тот, кто вас учил, родом из Позена — или откуда-то неподалеку. Вряд ли это был школьный учитель, вероятнее всего, родственник.

Уолтер наскоро вспомнил учебник.

— Могу и на «хохе», если вы так настаиваете.

Бесцветные губы сложились в некое подобие улыбки.

— Не трудитесь. Я ни на чем не настаиваю. Но «лаузицер» в ваших устах звучит не в пример убедительней.

О том, что его немецкий — не «хохдойч», а нечто совсем иное, Уолтеру рассказали в армии, на курсах иностранных языков. Пришлось учить «хох», что оказалось делом не слишком трудным. Сложнее давался Espanol mexicano, который, как выяснилось, нечто иное по сравнению с просто Espanol.

— Нас некому представить, поэтому беру инициативу на себя. Виллафрид Этцель фон Ашберг-Лаутеншлагер Бернсторф цу Андлау, барон. С первого раза это запомнить невозможно, поэтому смело сокращаем до «барона». Вполне демократично, согласитесь. Впрочем, если и у вас имеется титул, можете его не скрывать.

Теперь уже Виллафрид Этцель фон Ашберг… и так далее ухмылялся искренне, от души. Уолтера так и тянуло назваться каким-нибудь Вальтером Квентином фон Перри-Пэллмэлл цу Вольфлюсс герцогом Теннесси-и-Кентуккийским, но он предпочел не дерзить. Свое доказал, а ругань без драки — дело пустое.

— Уолтер Перри. Нью Йорк, Ист-сайд, Третья авеню [9]. А титулы у нас еще при Джордже Вашингтоне отменили.

5

— Все ясно? — строго вопросила девушка.

— Да-а-а-а! — хором пропели ученицы. — Ясно-о-о!

— Ну, смотрите, конкурс через месяц. Надеюсь на вас, мышки!

Улыбнулась, махнула рукой, закрыла дверь класса, на миг прикрыла глаза. Все сделала? Все!

Домой!

Короткий коридор, широкая лестничная площадка с бронзовым бюстом Моцарта, мраморная доска на стене — белый камень, золотые буквы. Надпись она выучила наизусть, когда еще сама ходила в ученицах. «В лето Господне 1783 повелением и милостью Его Светлости…» Пять строчек, над ними — геральдическая корона. Три года назад, по случаю очередного юбилея, Моцарта хотели заменить Его Светлостью, тоже бронзовым, чей бюст давно уже пылился в музее. Угодил он туда в бурном 1918-м, чудом избежав переплавки. Не пора ли вернуть? Как ни крути, Основатель.

Моцарта отстояли, но Его Светлость из музея все же извлекли, пристроив на третьем этаже.

Это — второй. Два широких пролета белой лестницы, мраморные перила, мраморные ступени, огромное окно почти во всю стену. Щедр был Его Светлость, жаль, витражи пропали — осколками разнесло. Велик был год и страшен по рождестве Христовом 1918…[10]

Но и простые стекла — красиво. Весеннее солнце, весеннее небо.

— Уже убегаете?

Коллега. Улыбнуться. Кивнуть. Вздохнуть устало.

— У меня с самого утра занятия. Заменяю. А еще конкурс…

Коллега (средних лет, среднего ума — и таланта среднего) не из вредных. Муж — полковник Генерального штаба, значит, не бедствует, работает больше для души. Иногда помогает. Зато — первая сплетница.

— А еще вас кое-кто ждет — на стоянке напротив. Между прочим, у него новый мотоцикл. Чешский — JAWA 250 Special[11]. Неплохо для студента!

Муж-полковник в технике явно разбирается и даже супругу сумел поднатаскать. Спорить не имеет смысла, значит снова улыбнуться, пожать плечами…

Уходим!

Двумя ступеньками ниже девушка стерла с лица ненужную улыбку. Студент — сама виновата, обмолвилась месяц назад. Болтали с профессором Кашке — просто так, уже после работы, дождь пережидая. Лило от всей души, такое весной редко бывает. Профессор, даром что на восьмой десяток нацелился, глаз имеет снайперский. Он и спросил про «молодого человека спортивных кондиций», шутник. Не промокнет, мол? Она тогда тоже отшутилась, помянув студентов, которым ничего не сделается, и не к тому, мол, привыкли.

Памятливый старичок!

Последняя ступенька… Вестибюль. Слева — столик дежурного, справа — уродливая будка охраны, пустая. На стене еще одна мраморная доска, уже поменьше. И золото тусклое, считай, бронзянка. Три короткие строчки. «Граждане! Остановитесь! Вспомните! Здесь, на этом месте, были зверски убиты трое учащихся…»

Все тот же 1918-й.

Девушка, задержавшись на миг, скользнула взглядом по мрамору. Один из этих троих — их бывший сосед. Тихий молодой человек, очень вежливый, здоровался первым. Ей он тогда казался очень взрослым.

Тяжелая тугая дверь-вертушка…

Солнце!

* * *

Мотоцикл стоял, где и обычно, слева от входа, рядом с большой черной жабой — ректорским «Ситроеном» 7CV. Крепкий парень «спортивных кондиций» скучал рядом, листая какую-то книжонку в яркой обложке. Заметил, махнул рукой.

Девушка ускорила шаг, приглядываясь к мотоциклу. Да, совсем другой, сразу заметно.

Парень закрыл книжку, спрятал в карман серого спортивного пиджака.

— Ну, привет!

— Привет, привет! Долго ждал?

Легкий поцелуй в щеку. Резкий рык мотора. Улица сдвинулась с места, поплыла, помчалась…

Теперь можно не думать об улыбке.

* * *

Ехали недолго. Через два перекрестка мотоцикл, свернув на тихую улицу, снизил скорость, рыкнул в последний раз, причаливая к бордюру.

…Серые пятиэтажки, молодые деревца в палец толщиной, пустая лавочка, женщина с детской коляской, старик у входа в подъезд.

Девушка оказалась на тротуаре первой. Поправила платье, волосы, пристроила поудобнее сумочку на плече.

— Как это понимать, Руди? Мотоцикл. Почему другой?

Парень взглянул удивленно. Рука в черной перчатке легла на теплый от солнца бак.

— В гараже выдали, мой кто-то забрал еще утром. Номера мы заменили. Обычные, городские, все чин-чином.

— Я напишу рапорт, лейтенант.

Руди сглотнул, отступил на шаг.

— Из-за этого? Мухоловка, вы что?

Девушка открыла сумочку. Достав пачку сигарет, взвесила на ладони. Спрятала. Резко щелкнул замочек.

— Не поняли? Лейтенант Кнопка…

— Кнопке!

Мухоловка поджала губы.

— Хотите быть истинным арийцем? Тогда для начала сожгите свое личное дело и побеспокойтесь о родне, которая похоронена на еврейском кладбище. А еще лучше не спорьте со мной, а то мигом вернетесь в уличные регулировщики.

Лейтенант Рудольф Кнопка принялся снимать перчатки. Спохватился, дернулся, замер по стойке «смирно».

— Вы кто? Вы — мой поклонник, не из богатых, возможно, студент. На авто денег нет, зато есть мотоцикл, которым вы очень гордитесь. Мои коллеги к вам уже привыкли, вы для них нечто вроде рейсового автобуса. А сегодня появились вопросы. Мотоцикл — ерунда, но завтра по вашей вине может случиться что-нибудь похуже. Тогда уже последует не рапорт, а трибунал.

— Но, Мухоловка… Госпожа Мухоловка! — парень сглотнул, провел рукой по горлу. — Что мне было делать? Мотоцикл забрали по приказу…

— Звонить Шарлю. Немедленно, в ту же минуту.

Рудольф невесело хмыкнул, поглядел в сторону.

— Для вас он, конечно, Шарль, а для меня… До старшего референта господина Карела Домучика напрямую не дозвониться, особенно из служебного гаража. Но я понятливый. Не гробьте меня, госпожа Мухоловка. Обещаю — не повторится.

Госпожа Мухоловка немного подумала.

— Так и быть, поверю. Я к вам успела привыкнуть, Руди. Выгонят вас, пришлют нового, опять воспитывать… Так что случилось?

Лейтенант, облегченно выдохнув, полез в карман пиджака.

Книжка.

* * *

— «…Могучим хуком Капитан Астероид свалил злодея с ног. Тот упал, скрежеща зубами в бессильной злобе, но все-таки успел выхватить наплечный бластер. Узкий, словно игла, луч с шипением разрезал титановую опору, затем скользнул ниже, коснувшись плеча героя. Задымилась обшивка скафандра…»

Девушка закрыла томик в мягкой обложке.

— Там и дальше такое?

— Хуже, — охотно откликнулся Руди. — Героиня появляется. Блондинка в розовом скафандре по имени Кейт. Вначале я думал, что это мой английский плох, даже словарь взял. Все правильно, «her nipples had gotten hard» — ее, извиняюсь, соски затвердели. Под скафандром.

Мухоловка вновь открыла книгу, перелистала наугад несколько страниц, взглянула на последнюю.

— «…И он нежно вошел в ее лоно. Кейт издала протяжный стон, закатила свои прекрасные зеленые глаза…» Rolled… Действительно, закатила, вероятно, под кровать. Утром их вымели веником. И что я с этим должна делать, Руди? Надеюсь, не учить наизусть? «Rolled her beautiful green eyes» — это я уже запомнила.

Лейтенант рассмеялся, но ответил серьезно:

— Рискну предположить, вас ждет заграничная командировка. Станут на таможне чемодан осматривать, увидят такое. Что подумают? Ничего не подумают, мало ли кто подобный бред читает? Особенно, опять-таки извиняюсь, озабоченные подростки.

— Шифровальная книга, — кивнула девушка.

— Конечно! Нам это еще в училище рассказывали. Пятизначные группы чисел… Эту вам, вероятно, для тренировки дали, настоящую бы я не увидел.

Мухоловка вновь открыла томик, на этот раз ближе к середине.

«…— Да-да, — зачастил перепуганный профессор, не отводя взгляда от нацеленного ему в лоб бластера. — Скажу, я все скажу! Это газ, отравляющий газ! Новый, еще неизвестный, кожно-нарывного действия. Бесцветная прозрачная жидкость без запаха, легко сорби… сорбируется пористыми материалами, хорошо впитывается в окрашенные поверхности и резину… Да уберите от меня этот чертов ствол, я не могу думать! Вам нужны характеристики? Вот таблица, смотрите! Плотность — 1,09 грамма на сантиметр кубический… Дюймы? Нет у меня дюймов, только сантиметры! Тупые янки!.. Плотность паров по воздуху — 4,86…»

Следующая страница…

«…Как определить? Да очень просто! Этот газ в присутствии перекиси водорода дает перекисный анион, способный окислять ароматические амины в окрашенные диазосоединения. Что-нибудь поняли, умник? Я же сказал, уберите бластер, у меня сердце больное…»

Яркая обложка в пять цветов. На фоне ощетинившегося орудийными стволами планетобуса странными иероглифами смотрятся ряды химических формул. А вот и таблица с цифирью — прямо над полуобнаженной блондинкой с двумя пистолетами.

— Как вы сказали, Руди? Озабоченные подростки?

6

Уолтер потер подбородок, вздохнул и аккуратно уложил на стол последнюю карту.

— Подсчитали, господин Перри? — гитлеровские усики барона фон Ашберга еле заметно дрогнули. — Напомню: двадцать онеров — это пять очков. Но могу помочь. В годы давние хорошее знание математики мне очень пригодилось. Не в картах, конечно. Я служил в артиллерии на Западном фронте, в армии кронпринца Руппрехта Баварского. Не знакомы с военной историей? Это мы разгромили англичан на Сомме.

Молодой человек, покосившись без всякой приязни, собрал колоду.

— Выигрыш сейчас вам отдать? Тогда я в баре разменяю…

Поглядел прямо в оловянные глаза и не выдержал.

— А я с самим сержантом Элвином Йорком, между прочим, знаком. Он сотню ваших за один раз в плен взял! Если хотите точно, то 132. Я тоже цифры помню.

Он хотел добавить, что знаменитый кавалер медали Конгресса[12], гордость Пэлл Мэлла и всего Теннесси, не просто его знакомый, а еще и двоюродный дядя, но вовремя прикусил язык. Незачем откровенничать с тевтоном.

В эльферн все-таки сыграли, устроив матч с короткими перерывами на обед и ужин. У немца оказались две нераспечатанные колоды, а делать все равно было нечего. Барон и предложил, похоже, исключительно из своей баронской вежливости, сквозь зубы. Уолтер подумал — и согласился. Еще решит, что он, янки без титула, трус!

Перри на деньги не играл, фон Ашберг, в свою очередь, не признавал игру «на интерес». Сошлись на ставке по пфеннигу. При таком раскладе проиграть за вечер больше марки практически невозможно.

— Сержант Йорк, — барон брезгливо дернул губами. — Знаком с этой сказкой. «Маас-Аргонский кошмар» — слыхали это выражение? Ваши соотечественники, скажем вежливо, еще не слишком умели воевать. Под Маасом потери были жуткие, а в таких случаях пропаганда всегда ищет героев. Вы действительно уверены в вашей цифре?

Уолтер хотел огрызнуться, но внезапно для себя ответил честно:

— Йорк взял в плен троих. 132 — это вся рота за неделю. Но ведь взяли! И восемь пулеметов уничтожили[13].

Фон Ашберг невозмутимо кивнул:

— Вижу, вы действительно сильны в математике. Мой сегодняшний выигрыш — четыре пфеннига, господин Перри. Монета такого номинала у нас именуется «Бедный Генрих». Не станем его беспокоить, завтра у вас еще будет возможность отыграться. Вы упомянули бар. Не желаете отметить поражение?

— А я непьющий, — гордо заявил Уолтер Квентин Перри.

Слегка соврал, конечно.

* * *

К вечеру пассажирский салон преобразился. За стеклами клубились серые сумерки. Загорелось электричество, тени уплотнились, обрели острые углы. В карты по-прежнему играли, но часть столиков оказалась сдвинута, а возле одной из стен — той, что без окон, начал деловито размещаться оркестр. Намечались первые поднебесные танцы, о чем уже успела известить невидимая дама в репродукторе.

Уолтер решил, что самое время возвращаться в каюту-пенал. Там наверняка тоже есть электричество, а значит можно без помех продолжить знакомство с книгой Человека-паука, покорителя скал. Кое-что интересное он уже успел отметить. Маленький Вальтер Перри со своими приятелями облазил все горы в окрестностях Пэлл Мэлла, скалы тоже вниманием не обходил, но, само собой, без крючьев, шлямбуров, карабинов и прочего мудреного железа. Веревка — да, было, однако маленькому Вальтеру и в голову бы не пришло, что по ней не спускаются, а «дюльферяют».

Сильна она, наука!

Молодой человек взглянул в темное безвидное небо, прикинув, на какой они сейчас высоте. Наверняка выше километра. Гора Семи Пещер, умноженная надвое, и еще соседний холмик в придачу. И — никаких особых чувств. Почти как в поезде, только трясет меньше.

— Эй! Эй, вы!..

На «эй» Уолтер обычно не реагировал, но голос был женский. Пока он раздумывал, как поступить, в его предплечье впились чьи-то пальцы — маленькие, но весьма твердые.

— К вам обращаюсь!

…Носик-пуговка, голубые северные глаза, светлые волосы до плеч, белое платье в стиле Джоан Кроуфорд (широкие плечи, воланы на рукавах). Холодный равнодушный блеск бриллиантов. Колье на груди, серьги в ушах.

— Что вам нужно от моего дяди?!

Чуду было лет восемнадцать, поэтому Уолтер придержал то, что так и просилось на язык.

— Простите?

Сам же попытался сформулировать ответ. А действительно, что ему нужно?

— Вы что, глухой? Я, кажется, задала вопрос!

— Пожалуй, — Перри в нерешительности потер подбородок, — пожалуй, я был бы не против, фройляйн, если бы барон Виллафрид Этцель фон Ашберг-Лаутеншлагер Бернсторф цу Андлау сбрил усы. Они ему совершенно не идут.

Пальцы сжали предплечье, светлые глаза плеснули гневом.

— Авантюрист! Думаете, вы первый, кто охотится за его деньгами? Имейте в виду, как только вы пересечете границу Рейха, вас немедленно арестуют. Наших связей на это хватит!

Молодой человек не стал спорить.

— Знаете, фройляйн, это платье вам не к лицу. Джоан Кроуфорд чего такие носит? У нее фигура, как у больной каракатицы. А вы больше на зубную щетку похожи.

Осторожно отцепил чужие пальцы от пиджака, шагнул к алюминиевым ступеням лестницы. На первой ступеньке не выдержал, обернулся. Зубная Щетка исчезла, словно ее и не было. Зато оживился оркестр. Дирижер в черном фраке что-то втолковывал скрипачу, тот кивал, тускло блестела медь корнета. А вот и певица — черное платье, серебряные брызги по ткани.

Уолтеру расхотелось уходить. Вальсировать в этаком обществе он не собирался, но хотя бы послушать.

Дирижер раскланялся, взмахнул рукой…

Танго!

Молодой человек невольно вздохнул. Танго он очень любил, а вот танцевать так и не научился. Жаль!

Певица выступила вперед, улыбнулась…

    В знойном небе

      пылает солнце,

    В бурном море

      гуляют волны,

    В женском сердце

      царит насмешка,

    В женском сердце

      ни волн, ни солнца,

    У мужчины

      в душе смятенье,

    Путь мужчины —

      враги и войны,

    Где, скажите,

      найти ему покой?

    Ах, где найти покой?!

Ступени сменялись ступенями, негромко, привычно гудели могучие моторы, голос певицы становился тише, но музыка все звучала, все не хотела отпускать…

    А любовь

      мелькает в небе,

    Волну венчает

      белым гребнем,

    Летает и смеется,

      и в руки не дается,

    Не взять ее никак!

    О Аргентина, красное вино![ 14 ]

Глава 2. Дорога до Волчьей Пасти

Яркая обложка, глупые герои. — Подарок от мисс Виктории. — Вступайте в клуб, господин Вальтер Перри! — Мухоловка в подвале. — Мистер П и мистер Н. — Сержант Ларуссо и Волчья Пасть. — Подарок к Рождеству.

1

—…Желательно, чтобы ваша сторона серьезно отнеслась к переговорам. Я не связан с посольством, лишняя инстанция ни к чему. Разговаривать напрямую проще.

— Советскую разведку не устраивает моя кандидатура в качестве контрагента?

— Напротив, госпожа Мухоловка. Именно ваше участие обнадеживает. То, что мы о вас знаем, говорит в вашу пользу.

— Знаете обо мне? В самом деле? Значит, мое начальство прислало не того человека.

— Мир тесен. Девять лет назад, в 1927-м, в июльском восстании принимала участие совсем молодая девушка, студентка Академии искусств. Она была связной центрального штаба. Таких людей мы не забываем.

— Восставшим обещали помощь. А потом бросили.

— Нет, мы помогли всем, кому смогли. Связная штаба должна это знать. К сожалению, нам сообщили, что эта девушка попала в плен. Ее пытали, а потом убили.

— Это правда. Ее пытали и убили. Но данный факт не относится к теме переговоров. Прежде всего, мне велели передать, что ничего не изменилось. Наша страна отказывалась и отказывается впредь быть посредником в закупках оружия и военных технологий для СССР. И на официальном уровне, и нелегально.

— Это неразумно. Вы лишаетесь очень хороших прибылей.

— Напротив, это разумно. Вы не хуже меня знаете, что в правительстве есть сторонники ориентации на Гитлера, но есть и противники. Они не слишком дружны.

— Противникам Гитлера мы готовы всячески помогать.

— Вы не можете дать гарантии нашей независимости, а это главное. Гитлер взял курс на аннексию, помочь нам могут либо Франция, либо Италия. Сотрудничество с СССР в военной области, стань оно известным, обречет нас на полную изоляцию. Слишком велик риск.

— Я не уполномочен решать вопросы высшей политики. Но вы должны понимать, госпожа Мухоловка, что только моя страна сможет остановить Гитлера. Для этого нужна армия, и мы ее создаем.

— Помощь нужна живым, а не мертвым. По нашим оценкам, аннексия может произойти в течение двух ближайших лет. Если за нашу страну не вступятся, мы погибнем. Вы не успеете.

— Страны Запада готовы отдать Гитлеру половину Европы, чтобы натравить его на СССР. Решающая схватка неизбежна. Поэтому всякая помощь нашей стране ослабляет Рейх — и в том числе отдаляет вашу гибель.

— Два года назад Бенито Муссолини предложил создать Антигитлеровскую коалицию[15]. Вы даже не ответили. Я не вижу предмета для дальнейших переговоров.

— Такой предмет есть, госпожа Мухоловка. Разведка сама по себе не выигрывает войн, но оказать очень серьезную помощь может. Повторюсь: в интересах вашей страны все, что ослабляет Рейх и усиливает его врагов. Даже то, что на первый взгляд выглядит как совершенный пустяк. Недавно мы передали вам несколько книг. Наверняка вы их видели: яркая обложка, глупые герои…

— Чтение для озабоченных подростков. Приключения героического Капитана Астероида и его подружки в розовом скафандре с перламутровыми пуговицами…

—…А также описание отравляющего вещества «зарин», которое собираются производить в Германии, новейшего истребителя «Мессершмидт» и французского дальнобойного орудия последнего поколения.

— «И он нежно вошел в ее лоно…». Да, впечатляет. Что же вы хотите от нас?

2

Потолок в каюте был совершенно неопределенного цвета. С третьей попытки Уолтер обозначил его как светло-желто-розовый с легким дымком. Такого же тона стены, пол же вообще лиловый. Всезнающая дама в репродукторе объяснила, что данная цветовая гамма подобрана лучшими медиками Великого Рейха, как наиболее подходящая «для отдыха и расслабления».

В подобных изысках Уолтер Перри не нуждался. Спал он крепко, тем более сосед попался сознательный — не храпел и не буйствовал.

— Заффтак! — донеслось снизу. — Мсье Перри, кушать!

Места разыграли в орел-решку. Усатому живчику-французу досталось нижнее, американец вознесся на верхотуру, о чем нисколько не пожалел. Он и в поездах предпочитал верхние полки.

— Мсье Перри!

Фамилию Уолтера живчик произносил, само собой, с ударением на последнем слоге.

— Да-да, — спохватился Уолтер. — Уже иду. Как думаете, лягушки будут?

— Льягушки? Откуда? Этьи боши умеют готовьить только подмьетка с картошка. О-о, мсье Перри, как я не люблю бошей!

Про лягушек, а заодно и про немцев поговорили сразу же после знакомства. Сосед, узнав, что мсье Перри — американец, был чрезвычайно рад. Пребывать в одной в каюте с «бошем» ему было бы нелегко. Насчет же лягушек сообщил, что их и вправду едят, и ничего в этом военного нет. Вот улитки, которыми не брезгуют итальянцы-макаронники — это и вправду подозрительно.

От верхней полки до лилового пола — полтора метра с небольшим. Можно воспользоваться алюминиевой лестницей, но молодой человек предпочел просто спрыгнуть. Уже оказавшись внизу, сообразил, что по-прежнему держит в руках томик в твердой обложке. Взял, чтобы перелистать перед сном, потом пару раз раскрыл утром.

Глазастый сосед заметил, дернул изящными усиками.

— Мсье Перри, мсье Перри! Вредно чьитать льежа, мне это еще матьюшка запрещала.

Уолтер, метким броском отправив томик обратно на верхнюю полку, набросил пиджак.

— Смотря о чем. Я в детстве комиксы про Бурундука Робина при свече разбирал. Но эту — да, не стоит.

* * *

Книга, столь не угодившая Уолтеру Квентину Перри, именовалась «Квентин Дорвард». О Вальтере Скотте, своем тезке, Уолтер имел некоторое представление, еще школьником просмотрев подряд «Ламмермурскую невесту», «Ричарда Львиное Сердце» и целых две «Пертские красавицы», одну с Сильвией Кейн, другую с Луиз Морель[16]. Фильмы были так себе, не слишком интересные, красавицы же откровенно разочаровали. Он бы ни за что не взял с собой потрепанный томик с рыцарем на обложке, но с книгой была связана некая история, не слишком понятная, даже интригующая.

Начальников, шефов, боссов и всяких «сэр! так точно, сэр!» Уолтер навидался за свою не слишком долгую жизнь с избытком. Набрался впечатлений на сто лет вперед, а заодно и выводы сделал. Среди прочего уверился, что редкий начальник сам занимается делами. Его удел — рычать на подчиненных и жевать сигару. Работу делают секретари, и чем неприметнее они, тем к реальной власти ближе.

Его нынешний шеф словно сошел с журнальной картинки. Пухлые щеки, гаванская сигара, галстук в крапинку — и ноги на столе. Возражений не терпел, отметал с порога. Тех, кто угодил, угощал дрянным кубинским ромом, в провинившихся тыкал толстым пальцем с ногтем в маникюре. Недаром говорят, что у босса каждый перст — указательный! Всеми же делами занималась секретарь — мисс Виктория. Она была именно секретарем, а не легкомысленной «секретаршей» из голливудских комедий. Высокая, худая, не пойми какого возраста, в темном платье с застежкой под горло. Ни косметики, ни украшений. Говорила хрипло, взглядом прожигала. Над столом, где мисс Виктория вершила дела, красовалось фото в деревянной рамке. Там тоже присутствовала мисс Виктория — двадцатью годами моложе, в военной форме на фоне бомбардировщика Airco, он же De Havilland D.H.4.[17]

Книги Уолтер получил именно от нее, вместе со всеми документами и билетом на «Олимпию». Но имелась все-таки некая странность. Томики с космическими чудовищами на обложке были выданы без всяких комментариев (кому их передать, объяснил шеф), брошюру про скалолазов велено непременно прочесть до прибытия в Европу. А затем случилась заминка. Мисс Виктория взглянула как-то странно, открыла ящик стола.

— Это вам, мистер Перри. История иногда повторяется. Можете не отдавать. Мой Квентин так и не вернулся.

Что сказать в ответ, Уолтер даже не представлял. Просто поблагодарил.

На лестнице, по дороге в бухгалтерию, задержался, взглянул на обложку. Автор Вальтер — и он Вальтер, герой Квентин — и он, выходит, тоже. Но почему история — повторяется? Открыл книгу, поглядел на первые строчки.

«Вторая половина пятнадцатого столетия подготовила ряд событий, в итоге которых Франция достигла грозного могущества, с той поры не раз служившего предметом зависти…»

Фразу не дочитал. Ничего не понял. Книгу спрятал подальше.

Прошлым вечером, одолев очередной раздел про скалолазов, снова достал томик с рыцарем. Настроился серьезно, изучил первую главу. Король Людовик, Карл, прозванный Смелым, герцоги Бургундский и Бретонский, вассалы, разбойники, плахи с топорами…

«Взаимная ненависть двух великих государей достигла крайних пределов, вопреки заключенному ими между собой перемирию, правда временному и очень непрочному…» Невеселые дела творились в тогдашней Франции! Но он-то, Уолтер Квентин Перри, каким боком к этому прислонился? Его история совсем другая!

Открыл вторую главу, скользнул взглядом по строчке. «В одно прелестное летнее утро, в тот час, когда солнце жжет еще не слишком сильно, а освеженный росой воздух наполнен благоуханием…» Нет, мисс Виктория определенно перемудрила. Может, ей самой все это благоухание в детстве нравилось, вот и решила поделиться? А с виду такая серьезная женщина!

3

— Накрываю, — Уолтер положил короля пик поверх дамы и быстро взглянул на карты. Если он не ошибся… Барон еле заметно дернул усиками, и молодой человек понял, что таки ошибся.

Туз!

Дальше можно не играть. Поражение, да еще третье подряд! Ух, немец!..

— Предлагаю перерыв, — молвил фон Ашберг, аккуратно складывая колоды. — Не желаете заглянуть в бар, господин Перри?

— Не пью!

Оловянный взгляд из-под монокля блеснул насмешкой.

— Кстати, вы правы. Усы мне совершенно не идут. Но, знаете, привычка. Я стал носить такой фасон еще в те годы, когда ефрейтор Шикльгрубер отращивал под носом нечто, напоминающее собачий хвост.

— А я думал, вы за Гитлера, — ляпнул Уолтер и прикусил язык. Барон отодвинул карты, наклонился, взглянул прямо в глаза.

— Во время игры я не разговариваю о политике, господин Перри. Но если вам так интересно, могу пояснить в доступной форме. Когда горит дом, мне все равно, какие усы у брандмейстера.

Откинулся назад, на миг прикрыл глаза.

— Вспомните, что творилось в ваших Штатах во время Великой депрессии. Тут не только об усах забудешь… Не обижайтесь на мою племянницу, господин Перри. Не знаю, что она вам наговорила, но могу извиниться за все сразу.

Молодой человек перевел дух. Лучше уж про Зубную Щетку, чем про ефрейтора!

— Не за что извиняться, барон. Она меня за шулера приняла. Мол, разыгрываю простака, играть не напрашиваюсь, первые несколько партий сдаю.

— За шулера?!

Фон Ашберг, поймав выпавший монокль, моргнул, без особого успеха попытался пристроить стеклышко на место.

— С чего вы взяли?

Уолтер хотел процитировать дивную фразу про охоту за «дядиными деньгами», но так и не решился. Того и гляди, взгреет немец бдительную девицу. Зачем брать грех на душу?

Барон качнул тяжелой головой, взглянул серьезно.

— Дело совсем в другом, господин Перри. Но позвольте не углубляться в наши семейные обстоятельства. Скажу лишь, что Ингрид я воспитывал, как собственную дочь. Ее отец, мой старший брат, погиб еще до ее рождения. Кстати, именно там, под Маасом, где геройствовал ваш сержант. Мать умерла от «испанки»… Когда война кончилась, я узнал, что из всех родственников уцелела только девочка-младенец. Едва ли вам знакома подобная коллизия.

Молодой человек вновь предпочел промолчать, хотя ответить было что. Джон Рузвельт Перри-младший, конечно, не младенец, и его беспутный папа сгинул не на войне…

— Вероятно, из меня не лучший воспитатель, господин Перри. Ну, уж что выросло, то выросло. Буду вам очень благодарен, если вы не станете обращать внимание на ее эскапады… А сейчас, думаю, все-таки имеет смысл пропустить по стаканчику.

Уолтер привычно вскинулся, но фон Ашберг поднял тяжелую ладонь.

— Я помню. Однако позвольте высказать свое мнение. Я не имею ни малейшего права учить вас жизни, господин Перри. Но представим, что у меня есть не только племянница, но и племянник. Воспитывать и наставлять его — мой непременный долг. Ему бы я сказал так…

Придвинулся ближе, наклонился над столом.

— Вам кажется, что вы попали не в свой круг. Вам не по себе, хочется спрятаться, отгородиться стеной. Это ошибка! Человек сам создает себе свой круг, свой собственный мир. Вы — в его центре, и только от вас зависит, кого приблизить, а кого оттолкнуть. И не так важно, что вы не граф и не сынок миллионера. Вы молоды, сильны, здоровы, на вас хороший костюм, вы летите на «Олимпии», что доступно только избранным. Причем достигли вы всего сами, а не по отцовской милости. Именно вам должна завидовать вся здешняя публика. Вы — хищник в этом стаде.

Барон поправил монокль, неспешно откинулся на спинку стула.

— Все это, конечно, никак не касается вас лично, господин Перри. Вы в подобных советах не нуждаетесь. А выпить я предлагаю шнапс, в здешнем баре имеется отличный Obstler. Но если хотите экзотики, можете испробовать оба знаменитых коктейля с «Гинденбурга» — «Maybach 12» и «Kirschwasser». Теперь это фирменные напитки германского воздушного флота. Будет чем похвастать.

— А надо? — внезапно для самого себя спросил Уолтер.

Фон Ашберг сверкнул моноклем.

— Надо! Вступайте в клуб, господин Вальтер Перри!.. Кстати, отдадим дань здешним клубным традициям.

Барон неспешно извлек из внутреннего кармана угрожающего вида кожаный бумажник, раскрыл, достал визитную карточку на твердом картоне. Золотой обрез, золотые буквы.

— Прошу!

Уолтер вновь вспомнил суровую мисс Викторию, и не просто так, а с нежностью. Озаботилась, не забыла. Если бы не она, кем бы он, простак-простофиля, сейчас выглядел?

Бумажник, визитка… А в бумажнике еще целая стопка, на пол-Европы хватит.

Фон Ашберг, кивнув одобрительно, поднес карточку к глазам, всмотрелся. Недоуменно повел бровями.

— «Фонд адмирала Д. Г. Фаррагута»? Позвольте! Так вы, господин Перри, что, географ?!

Молодой человек задумался.

— В общем-то… Да!

Оловянный взгляд блеснул внезапным весельем.

— Однако! Признаться, первый раз вижу географа. И что же вы изволили открыть, господин Перри? Континент? Остров? Южный полюс? Северо-Западный проход?

— Только озеро, — честно ответствовал Уолтер. — Небольшое такое, круглое. Utka называется[18].

* * *

История с озером приключилась через два месяца после того, как Уолтер устроился на новую службу. В фонд, названный именем почтенного адмирала, его занесло, можно сказать, случайно. Молодой человек, конечно, догадывался, что любой случай имеет не только имя с фамилией, но и должность, звание, а порой и агентурную кличку. Однако в его варианте все произошло и вправду само собой.

Как найти работу в Нью-Йорке? Способов полно, но результат не всегда радует — особенно если за плечами только школа и армия. Кормить же требуется троих: себя, Перри-самого младшего и еще голландского кролика, которого племянник тайком вывез из приюта. С самого детства Уолтер знал, что в Нью-Йорке неплохо живут журналисты, гангстеры и копы. В полицию, по стопам отца, идти не хотелось, бандитов парень не любил. В журналисты? Буквы связывать был не мастак, а вот фотографировать умел неплохо. От отца остался старый, но неплохой и надежный Kodak № 2 Flexo, однако в первой же редакции молодому человеку объяснили: надеяться не на что. Фотографии, тем не менее, понравились, и один из репортеров посоветовал гостю поискать счастья по некоему адресу.

Счастья Уолтер не нашел, но на работу его все-таки взяли. Служба оказалась хлопотной, почти без выходных и с немалыми издержками, из которых синяк под глазом был не худшим вариантом. Зато платили, не слишком много, но прилично. Хватало и на съемную квартиру в Ист-сайде, и на секцию бокса для себя и для младшего, и даже на проглота-кролика. Взамен приходилось бегать по всему Нью-Йорку, общаться с кучей не слишком приятного народа — и совершенствоваться в фотографии. Случались и командировки, когда всего на день, к примеру, в Нью-Джерси, а когда и на неделю-другую. Именно такая командировка — в Виксберг, штат Миссисипи, и привела его прямиком в Фонд Фаррагута.

Фаррагут оказался адмиралом, героем и вообще парнем хоть куда. Виксберг был местом его славы. В далеком 1863-м адмиральские корабли залпами в упор уничтожили прибрежные батареи упрямых «дикси». Некий свидетель этого события, вдохновившись виденным, написал воспоминания, а заодно собрал кучу документов и фотографий. Все это добро, три большие деревянные ящика, было завещано Фонду, основанному адмиралом и названному в его честь. Оформлено строго по закону, печати и подписи на месте — вот только ящики пропали.

Архив Уолтер отыскал — его успели перетащить в местный музей, директор которого проявил излишнюю резвость. Хороший хук справа поставил в этой истории твердую точку.

Следующее задание оказалось тоже связано с Фондом. На этот раз ничего не пропало, но некая старушка в Чикаго, дальняя родственница покойного журналиста и полярника Уэльмана, никак не могла назначить разумную цену за две папки с документами экспедиции 1898 года на архипелаг Франца-Иосифа. Уолтер вспомнил, как в Пэлл Мэлле менял гвозди на мыло, собрался с духом — и документы были куплены.

Руководство Фонда не осталось в долгу. На новой работе платили больше, синяки же доставались реже. Однако история с озером началась именно с синяка.

Близился очередной юбилей Золотой лихорадки. По этому поводу намечалась большая выставка, и новый сотрудник Фонда Уолтер Перри получил задание сфотографировать все, что осталось от легендарного поселка Нью-Скагуэй, затерянного где-то в среднем течении Юкона. Почему легендарного, молодой человек не имел ни малейшего представления. О драматических событиях на Аляске Перри знал только из фильма с Чарли Чаплиным. Золотоискатели виделись ему злыми бородатыми людоедами.

На аэродроме города Ном, где пришлось арендовать самолет, Уолтеру объяснили, что он во многом прав. И злые, и бородатые, и насчет человечинки случалось. Искомый Нью-Скагуэй тем и прославился. Холодную зиму 1897 года не пережил никто из его обитателей. О том, что увидели весной, газеты сообщали лишь намеками.

На месте все оказалось не так страшно. От зловещего поселка уцелело несколько почерневших бараков, в которых было абсолютно пусто. Тьма и запах гнили… Вокруг же, сколько хватало глаз, только высокая густая трава, лишь в отдалении, у одинокой серой скалы, несколько неглубоких провалов в земле — контуры исчезнувших могил. Ни надписи, ни креста.

Погода баловала, фотографии вышли на славу, но на обратном пути везение кончилось. Спасаясь от грозового фронта, летчик пошел на вынужденную посадку…

Синяк!

Озеро обнаружилось на следующий день, когда при виде очередной облачной эскадры пилот, пытаясь обойти беду, свернул на север. Места оказались совсем дикие, нехоженые и неезженые, требовался хоть какой-то ориентир, чтобы не жечь зря остатки топлива. Уолтер, которому Аляска успела уже изрядно надоесть, первым заметил серую водную гладь, ткнул рукой. Пилот развернул карту, удивился, протянул карту пассажиру.

О том, что он первооткрыватель, молодой человек узнал уже в Нью-Йорке. Название придумали без него. Многие озера Аляски носили русские имена и, дабы не ломать традицию, из словаря вытрясли подходящее слово.

Utka.

За See Ente[19] и выпили первую.

* * *

За толстым стеклом плавала ночная тьма. Ничего не разобрать, ни дна, ни покрышки. Уолтеру уже в который раз подумалось, что «Олимпия» не летит, а плывет, причем под водой, в самых глубинах, подобно «Наутилусу» из старого немого фильма. Стало даже обидно. Спросят, как, мол, там, в поднебесье, а о чем рассказать? Про карты да про шнапс с коктейлями? На пароходе хоть дельфинами можно развлечься. Или айсбергом, как на «Титанике».

Завтра утром — уже Париж. Как-то быстро, не налетался еще.

В голове слегка шумело, и молодой человек с трудом удерживал себя от соблазна ткнуться лбом в стекло. Шнапс сам по себе еще ладно, а вот «Kirschwasser» (немного шнапса-киршвассера, побольше вермута, пару ложек сиропа-гренадина, лимон по желанию[20]) оказался еще тем пойлищем. Вроде и мягок, а забирает сразу. И отпускать не хочет.

Выше, куда вела знакомая алюминиевая лестница, играла музыка. На этот раз не оркестр, а фортепьяно. Не алюминиевое, как на «Гинденбурге», а настоящее, фирмы «Блютнер», что служило предметом особой гордости экипажа. Один из пассажиров, известный музыкант, решил развлечь публику чем-то классическим. Уолтер предпочел держаться от высокого искусства подале. Джаз бы сыграли, что ли!

Он все-таки не выдержал и легко боднул стеклянную твердь. Сразу

полегчало, как будто на лицо легла чья-то добрая ледяная ладонь.

— Фи! — явственно прозвучало сзади.

На этот раз чудо вырядилось в узкое облегающее платье черного колера. Голые костлявые плечи, темные перчатки до локтя, мундштук чуть ли не в полтора фута с погасшей сигаретой. Само собой, камешки, и на шее, и на лбу.

Та же щетка, только в ваксе.

— И вам добрый вечер!

Девица засопела, попыталась стряхнуть пепел. Сигарета выпала.

— Вы не слишком о себе воображайте. Я, между прочим, автомобиль ремонтировать могу.

— И я могу, — не стал спорить Уолтер. — И каждый это может. Вопрос в том, сдвинется ли он потом с места.

Чудо взмахнуло мундштуком, словно вчерашний дирижер — палочкой. Судя по жесту, племянница и сама недавно покинула бар.

— У меня двигается! Ну… Почти всегда. Я однажды даже часы починила, которые в гостиной, с маятником. До сих пор идут! Ясно вам, провинциал?

— А я — радиоприемник, — парировал провинциал. — И не однажды. А если однажды, то радиостанцию. Большая такая, с решетчатой антенной. Прямо посреди пустыни.

Дирижерская палочка, внезапно превратившись в меч, со свистом рассекла воздух.

— Не хвастайтесь! Я на Монблан поднималась. Два раза! Я даже на Таити была! А вы… Вообразили из себя невесть что! И… И у вас костюм плохо пошит. Вы в нем на суслика похожи!

— Похож, — покорно кивнул молодой человек. — Вылитый. А еще у вас бриллианты и денег много.

— Прекратите!

Не рассчитала силу голоса и закашлялась, надрывно, до слез в глазах. Уолтер поспешил вынуть из кармана платок.

— Грязный? — прохрипела девица, но платок взяла. Отдышавшись, долго вытирала губы, затем сжала платок в кулаке.

— А, вот вы куда нацелились! Не надейтесь даже, денег у меня нет. Папины, что в банке лежали, в труху превратились, когда кризис был. И бриллианты, чтобы вы знали, не мои, а тети Эллы. Так что можете не писать круги вокруг меня и дяди. Чините свои радиостанции и оставьте нас в покое.

Молодой человек хотел поинтересоваться, о какой, собственно, надежде идет речь, но не успел. Своенравный мундштук, воспользовавшись моментом, обрел свободу и весело поскакал по ступенькам. Уолтер проводил его взглядом, усмехнулся.

— Костюм тоже не мой. Фирма пошила, у меня на такой денег нет. И вообще, живу тихо, никого не трогаю, провинциал, на суслика похож. Никаких кругов не пишу и не собираюсь… А это платье, кстати, вам больше идет.

Сбегал за бойким мундштуком, вручил. Платок решил оставить чуду на память.

— Все равно хвастаетесь, — констатировала ничуть не смирившаяся девица.

— Почему?

— Потому. Тоже мне скромник. На костюм нет денег, а на «Олимпию» — есть. Так что не воображайте. Вы… Вы даже танго танцевать не умеете! Или я ошибаюсь?

На этот раз Ингрид фон Ашберг угодила в самую точку. Уолтер Перри был повержен.

4

Сырость пробирала до костей. Не выручали даже пальто из тяжелой темной кожи и теплые перчатки. Зима, давно уступившая очередь весне, каким-то недобрым чудом сумела остаться здесь, в подвале без окон и с железной дверью. Зато — ни клочка тьмы. Яркие лампы убили тени, залив пространство мерцающим белым огнем.

Мухоловка зябко повела плечами. До утра еще далеко.

— Руди, оставь нас.

Лейтенант Кнопка молча шагнул к двери. Парню «спортивных кондиций» было явно не по себе в этих стенах. Девушка невольно позавидовала. В коридоре теплее… Подождав, пока лязгнет тяжелый засов, сняла перчатки.

— Ты не захотела застрелиться. Почему?

На той, что стояла в самом центре белого пространства, не было ни клочка одежды. Голые ступни наполовину утонули в черной грязи, кожа побелела, подернулась синевой. Руки по швам, подбородок вверх, глаза широко раскрыты. Кровавые подтеки на лице, синяки на груди, глубокая царапина на худой шее. Взгляд пустой, погасший.

Выгорела.

— Я должна поговорить с министром. У меня есть на это право!

Мухоловка покачала головой.

— Уже нет. Ты даже не имеешь права умереть, пока я не разрешу. О чем ты думала, когда предавала? Среди бумаг профессора Пахты мы нашли несколько листов из следственного дела. Его вела ты.

— Я не виновата! — женщина бросилась вперед, протянула руку. — Мухоловка, ты же меня знаешь!..

Удар был короткий, даже без замаха. Обнаженное тело рухнуло в грязь. Девушка достала платок, вытерла руку.

— Как оказалось, нет. Встань!

Руки скользили в грязи, ноги не слушались, но женщина все-таки сумела подняться. Выпрямилась.

— Я не хотела, но меня попросили. Муж моей сестры…

Теперь голос женщины звучал еле слышно, на грани шепота. Мухоловка равнодушно кивнула.

— Расскажешь, когда станут потрошить. В Древней Греции во время следствия гражданам верили на5 слово, а рабов полагалось пытать, даже если они не лгали. Считалось, что людям без чести верить нельзя… Твоя беда в том, что ты слишком любишь жизнь. Не удивлюсь, если тебя просто купили. Твои платья, бриллианты, туфли из Парижа, твои кавалеры…

— То, чего никогда не будет у тебя, Мухоловка! Ты не поймешь, тебя даже от мужчин воротит. Ты все и всех ненавидишь. А я любила жизнь.

Плечи под кожаным пальто еле заметно дрогнули.

— Это не всегда взаимно.

Повернулась, шагнула к двери, резко постучала.

— Когда ты умирала, Анна, я сидела рядом.

Девушка не стала отвечать, и только когда дверь со скрежетом начала открываться, негромко бросила:

— Я тоже буду рядом.

* * *

В коридоре было заметно темнее, горела лишь маленькая лампочка под потолком, забранная под густую металлическую сетку. Мухоловка прислонилась к стене, прикрыла глаза. Под веками все еще пульсировал белый огонь.

— Вам плохо?

Узнала голос лейтенанта, мотнула головой.

— Нет, просто устала.

Собралась с силами, разлепила веки, взглянула парню в лицо.

— Не хочешь остаться здесь до утра, Руди? Мне такое видеть уже приходилось, а ты многое поймешь.

Лейтенант Кнопка попытался улыбнуться.

— Кое-что я уже понял, Мухоловка… Госпожа Мухоловка.

Девушка достала из кармана плаща пачку сигарет, не глядя, вытряхнула одну, бросила в рот, прикусила.

— Что именно?

— На ее месте я разбил бы себе голову о стену. Во всяком случае, попытался.

Так и не закурив, Мухоловка выбросила сигарету, растоптала ботинком.

— Я тоже. Не жалеешь, что ты не уличный регулировщик?

5

— Тс-с-с! — сказал старичок и приложил палец к губам.

Уолтер оглянулся, но никакого «тс-с-с!» не обнаружил. Громада «Олимпии» закрывала небо, возле причальной мачты суетились техники, а вокруг расстилалось бесконечное поле зеленой травы. Серебристые силуэты самолетов, приземистое двухэтажное здание аэровокзала, яркое весеннее солнце, только что вынырнувшее из-за горизонта…

В отличие от гостеприимного Нью-Йорка, Париж был совсем не рад визиту германского цеппелина. Перед посадкой Уолтер узнал, что «Олимпии» категорически запретили полет над центром города, что сильно огорчило экипаж. Добрые парижане вовсе не жаждали увидеть черную свастику над собором Богоматери. В Ле-Бурже, якобы из соображений безопасности, также не пустили. Причалить разрешили в новом аэропорту Вильнев-Орли, что в двадцати километрах от столицы, причем в самом дальнем его закутке. Ни цветов, ни торжественных речей. Два репортера все же присутствовали, но оба — немецкие.

Старичка Уолтер заметил, когда прощался со своим веселым соседом, которого встречали две такие же веселые девицы. Француз от всей своей галльской души пожелал «мсье Перри» успехов и всяческих благ, затем огляделся и внезапно хмыкнул:

— О-ля-ля! Смотрите, мсье, это наверньяка шпион. Ох, этьи боши!..

Старичок, маленький, худой, словно щепка, стоял чуть в стороне от прочей публики, с независимым видом обозревая небеса. Старенький плащ, такой же ветхий котелок, тонкая тросточка. Лицо никакое, без особых примет. Плоское.

Уолтер поудобнее перехватил чемодан, сунул под мышку сверток с отобранным еще в Лейкхерсте «железом», взял портфель. Старичок заметил, неодобрительно пожевал губами и поманил пальцем.

— Тс-с-с! Вы слишком громко говорите, мистер П. Вас могут подслушать! И кто вам подбирал костюм? Кобура слишком заметна, первый же полицейский остановит.

Поименованный столь оригинально, молодой человек сглотнул.

— К-кобура? У меня нет кобуры!

Маленькие серые глазки моргнули, старичок внимательно оглядел гостя.

— Пожалуй. Пистолет прячете хорошо, одобряю. Но костюм у вас сшит в Штатах, сразу видно. Вы не представляете, сколько агентов погорело на таких мелочах. Взрывчатка у вас где? Надеюсь, не в чемодане?

По-английски бдительный дед говорил без малейшего акцента, но как-то неправильно. Уолтер не без труда сообразил, что перед ним — британец, говорящий на родном языке, настоящем, а не на наречии Западного побережья.

Решив не усугублять вопрос с пистолетом и взрывчаткой, молодой человек осторожно поставил чемодан на траву (вдруг в самом деле взорвется?), достал паспорт и бумаги из Фонда. Старичок, недоверчиво щурясь, изучил документы, вернул.

— С паролем было бы надежнее. Как-то в 1916 году нам из Бельгии прислали двойника — якобы связного из «Белой дамы»[21]. Лицо один в один, документы подлинные. А пароля не знал, на чем и был взят. Старое правило разведки: не доверяй и проверяй.

Уолтер открыл было рот, дабы внести ясность. Не успел.

— Я прекрасно знаю, кто вы такой, мистер П, и где служите. Но Фонд мне платит за обеспечение безопасности своих сотрудников, а в этом деле важна каждая деталь. Нам туда!

Легко подхватив чемодан гостя, он указал подбородком в сторону автостоянки.

— Но почему «П»?! — не выдержал Перри.

— Вы еще спрашиваете? Кстати, меня можете называть «Н». Почти как у вашего Эдгара По: «Каркнул Ворон: «Nevermore»». В конце войны мы использовали «Ворона» для шифровки донесений. Текст легко запоминается, удобно. Немцы догадались только через два месяца, уже перед самым Перемирием. До сих пор не забыл. «Шелковый тревожный шорох в пурпурных портьерах, шторах полонил, наполнил смутным ужасом меня всего…»[22]

Нужную машину Уолтер узнал сразу. Немудрено! Несмотря на ранний утренний час возле нее собрался народ. Кто-то уже приладил фотоаппарат на трехногом штативе, а две молодые девушки прихорашивались, явно готовясь к съемке.

— Фотографирование — один франк, — сообщил мистер Н, врезаясь в толпу. Затем изрек нечто по-французски, вероятно, перетолковывая уже сказанное. Фотограф, не став спорить, немедленно достал бумажник. Уолтер между тем пытался понять, что перед ним. Четыре колеса распознавались сразу, но все остальное походило на швейную машинку под пологом, взятым с погребальных дрог.

— Марнское такси, — гордо сообщил старичок, пряча в карман третий франк. — Настоящее, у меня и сертификат есть. «Рено» с кузовом «ландоле»! На таких машинах в начале сентября 1914 года французы перебросили на фронт две дивизии и спасли Париж. На этой ехал командир одного из марокканских полков.

— А вам оно зачем? — удивился молодой человек. — Для конспирации?

Мистер Н уложил в бумажник честно заработанные франки.

— Одну причину вы уже увидели. Я получаю военную пенсию, она не слишком велика. Но скажите, мистер П, многие ли запомнили меня, а тем более вас? Все смотрели на авто, мы — всего лишь фон.

Подивившись разведывательной мудрости, Уолтер безропотно дал усадить себя в недра машины-ветерана. Старичок пристроился у руля, и бывшее такси достаточно резво для своего возраста потрусило по шоссе в противоположную сторону от Парижа, о чем не преминул сообщить указатель. Молодой человек принял данный факт без возражений. Кто он, чтобы спорить? У него даже пароля нет.

Визитку вручать не стал. Конспирация!

* * *

— Еще раз! — сурово проговорил мистер Н. — Не чувствую уверенности! И не смотрите на карту, такие сведения надо знать наизусть.

Уолтер безропотно кивнул.

— Пожалуйста. Италия, Южный Тироль, поселок Баргарата-Мармарола. Местные жители говорят просто Мармарола[23]. Добираться: до Милана на самолете, до Вероны поездом, оттуда тоже поездом, но местным, Верона — Больцано. До конечной не ехать, выйти на предпоследней станции. А почему это нельзя записать?

— Запишите, — старичок ухмыльнулся не без сарказма. — На этом каждый второй агент проваливался. Чего только не изобретали! Один даже семейную Библию не пожалел, исколол булавками в нужных местах. Не поняли? Буквы отметил. Повесили!

«Буквы повесили?» — хотел было переспросить Уолтер, но понял и прикусил язык.

— Вы скажете, что сейчас мир и шпионов не вешают? Смотря где, мистер П! В России вам бы живо присудили vysshuyu meru social’noy zaschity. А это Италия синьора Бенито Муссолини. Там не станут спрашивать, шпион вы или не шпион, найдут блокнот с записями и начнут процедуру. Для начала вставят в горло воронку и вольют литр касторового масла. Дальше продолжать?

— Не надо! — отрезал Уолтер. — Я лучше еще раз повторю.

Геройское такси доставило своих пассажиров в одну из небольших деревень в стороне от главной трассы. Там находилась шпионская явка, она же летняя дача военного пенсионера. Обычный сельский дом, если не считать решетчатой антенны и пулемета «кольт» на треноге у крыльца. Пулемет, как не без сожаления сообщил мистер Н, всего лишь муляж, а вот антенна настоящая.

— Все равно плохо, — рассудил пенсионер после очередного тура по карте. — Самое беспомощное существо — иностранец, спрашивающий дорогу. Не думайте, что у меня паранойя, мистер П! В каждом государстве есть структуры, обязанные ловить шпионов. Но шпиона поймать трудно, еще сложнее доказать, что он таки шпион. А тут готовая добыча — сомнительный иностранец, да еще с какими-то странными бумагами, в придачу ко всему задающий вопросы. Начнут выяснять, запрут на полгода. Вам это надо?

— А как же взрывчатка? — напомнил Уолтер. — Зачем было спрашивать? И пистолет?

— А ваша реакция? Такие вещи следует проверять сразу. Не беспокойтесь, реакция у вас слегка замедленная, что в данном случае даже полезно. Только не ссылайтесь на своего тренера по боксу, мордобой — нечто совсем иное… У вас как с немецким?

Молодой человек от неожиданности промедлил с ответом, чем вызвал ироническую улыбку.

— Прилично с немецким, — рассудил он наконец. Чуть подумав, повторил то же самое на языке Гете.

— Прочитайте стихотворение. Любое, какое хотите. Только, пожалуйста, не «Хорста Весселя».

Уолтер вспомнил бабушку Доротею, напрягся:

    Из года в год в начале мая,

    Когда не молкнет птичий гам,

    Являлась дева молодая

    В долину к бедным пастухам.

    Она жила в стране нездешней,

    В краю, куда дороги нет.

    Уйдет она — и в дымке вешней

    Растает девы легкий след[ 24 ].

— Печальная история, — констатировал мистер Н. — Никогда не любил Шиллера. А еще печальнее, что вы изъясняетесь на «лаузицере», баварский диалект был бы более к месту. Что? Не знаете? Там, куда вы направляетесь, почти все население — немцы, итальянцев едва ли десятая часть. Это же Тироль! Кстати, в следующей точке вашего маршрута немецкий, мистер П, вам тоже очень пригодится, но до нее еще следует дожить.

Переступил с пятки на носок, поморщился.

— Как они там, в Штатах, людей готовят? На войне вы бы погибли сразу, поверьте моему опыту. Моргнуть бы не успели, а уже пора некролог писать. Такие наивные провинциалы не распознают врага даже на расстоянии вытянутой руки.

— А как его, врага, распознать? — на всякий случай поинтересовался Уолтер.

— Такое не объяснишь, мистер П, ни за пять минут, ни за пять дней. Но не верьте тому, кто подает руку с радостной улыбкой, как будто вы — подарок на Рождество. А особенно опасайтесь тех, кто бросается вас героически спасать. Если бы я отправлял вас через фронт, то рекомендовал бы в таких случаях сразу бить на поражение, желательно в голову… Однако продолжим. Что у нас после Тироля? Доставайте карту, поглядим.

* * *

Самолеты Уолтер не любил, чему весьма способствовал его богатый личный опыт. Первый раз довелось подняться в воздух еще школьником. Отец по случаю Дня Благодарения решил показать отпрыску Нью-Йорк с высоты птичьего полета. Аэроплан был украшен флажками и лентами, устроители гарантировали полную безопасность, пилот весело улыбался. Мотор задымился прямо над статуей Свободы. Сесть-то сели, но только с третьей попытки.

В Пэлл Мэлле аэропланов, к счастью, не было, но в Техасе довелось полетать. Сержанта Перри армейский бог миловал, но два его сослуживца разбились прямо посреди пустыни. Еще один обгорел, а самому Уолтеру то и дело приходилось помогать авиамеханикам. Глядя, как очередной самолет выруливает на старт, он каждый раз поражался тому, что «это» вообще способно оторваться от земли.

Синяк, полученный на Аляске, тоже не добавлял оптимизма.

Цеппелин — совсем другое дело. К сожалению, из Парижа дирижабли не летали, а если и случалось, то не в нужном направлении. Зато авиалиния имелась, причем, как пояснил всезнающий мистер Н, вполне надежная. Ну почти. Во всяком случае, каждый второй рейс проходил по расписанию.

Лететь довелось из все того же Вильнева-Орли. Военный пенсионер заранее озаботился билетом на борт до Милана. Самолет Уолтеру понравился — красивый, двухмоторный, и название как из песни — «Савойя-Маркетти». Его радость, однако, поубавилась, когда молодой человек сообразил, что лететь придется не на «французе», а на «итальянце». Итальянцев он навидался — и в Нью-Йорке, и не только там. Все впечатления сводились к двум: пиццерия и гангстеры. Как все это должно летать, он представлял себе плохо.

Огорчало и то, что не удалось избавиться от части груза. Книжки с космическими чудовищами на обложке мистер Н велел возить с собой и дальше. Забрать обещал на обратном пути, присовокупив, что у него пока нет времени на подобное чтение. Уолтер без всякой симпатии поглядел на бумажные томики и спрятал их на самое дно чемодана.

Взлетели днем. Молодой человек, так и не увидевший Париж, решил в качестве компенсации полюбоваться Францией с высоты птичьего полета. Ведь именно здесь совершал подвиги бравый сержант Йорк! Осенью Уолтер собирался навестить Пэлл Мэлл и обязательно повидать героического родича. Будет что рассказать!

У «Савойи-Маркетти», как выяснилось, имелись совсем иные планы. Самолет быстро набрал высоту, и прекрасная Франция превратилась в череду желтых и зеленых пятен. А потом пошли тучи, белая сплошная пелена под яркой весенней синевой небес. Кресло было мягким, моторы гудели не слишком громко, прошлую ночь Уолтер почти не спал…

Когда он открыл глаза, вокруг было темно, а в стекла лупил проливной дождь. Самолет не летел, а недвижно стоял, в салоне неярко светились лампы под матовыми плафонами. Молодой человек вскинулся, решив было, что они уже в Милане, но сонный сосед, приоткрыв один глаз, успокоил. Какой там Милан! До него еще лететь и лететь, к тому же пока дождь не кончится, разрешения на взлет им никто не даст. Уолтер понял, что не напрасно сомневался в «итальянце» — и снова заснул.

Взлетели только на рассвете, но до Милана так и не добрались. Густая пелена туч заставила повернуть сперва на восток, а потом и вообще на север. Вспомнив Аляску, молодой человек рассудил, что горючее скоро кончится — и угадал. Ровно в полдень «Савойя-Маркетти» коснулся колесами зеленой травы на окраине Бергамо. За иллюминатором слегка дымило — левый мотор под конец забастовал.

На краю летного поля к пассажирам подскочил представитель авиакомпании и что-то бодро затараторил по-итальянски. Слово «Милано» Уолтер уловил и по невеселым лицам окружающих понял, что туда они точно не попадут. Так и вышло. Авиакомпания очень, очень извинялась, но самолет нуждался в ремонте, резервный куда-то улетел, зато имелся автобус, готовый доставить путешественников в Бергамо. Компания соглашалась оплатить всем желающим билеты на поезд до Милана, правда, только третьим классом. Ехать придется с пересадкой, но это недолго, лишние полдня…

Уолтер поглядел в небесную синеву, надеясь увидеть серебристый силуэт «Олимпии». Но там не было ничего, даже легкого облачка.

Понурая толпа уже потянулась куда-то вдаль, когда сзади подбежал невысокий крепыш в летном шлеме. Что-то крикнул, взмахнул рукой, заговорил, указывая на центр летного поля. Молодой человек расслышал знакомое название — Тренто. Достал из кармана карту, развернул. Для верности решив переспросить, обратился к пилоту по-немецки. А вдруг знает?

— Земляк? — обрадовался тот. — У меня одно место свободно. Если вам до Тренто, подброшу.

От Тренто до нужной станции — всего час езды на «железке». Уолтер Перри облегченно вздохнул.

6

— E voi, uno straniero, signore! — мрачно изрек усатый здоровяк в светлой форме. Уолтер ничего не понял, но проникся. Полицейского сразу узнаешь в любой стране. К тому же могучая стать представителя закона взывала к крайнему почтению. Крепкие ручищи сложены на груди, темные глаза под густыми кустистыми бровями не глядят — сверлят, каждый ботинок размером чуть ли не с чемодан. Тяжелая кобура на поясе, начищенная пряжка горит неземным огнем.

— Documenti!

Это молодой человек понять смог и послушно полез в карман за паспортом.

На станции с красивым названием Баргарата-Мармарола сошли всего трое, включая гостя из Штатов. Вся станция — платформа, маленький домик под красной крышей да водокачка. Народу нет, только пожилой железнодорожник с желтым флажком и, конечно, представитель закона, сам себе монумент. Приехавшую пожилую пару, определенно местных, служивый проводил внимательным взглядом, после чего вплотную занялся подозрительным «straniero».

Паспорт усач листал долго, внимательно глядя на фото и сверяясь с оригиналом. Наконец вернул, вздохнул шумно.

— Americano! Qualsiasi lingua, ovviamente, non lo so.

«Lingua»? Молодой человек вовремя вспомнил, что есть мудреная наука — «лингвистика».

— Могу по-немецки, синьор начальник, если вы об этом.

Кустистые брови взлетели вверх.

— О-о! Так ведь это замечательно, синьор Перри! А я уж думал переводчика искать.

Вскинул широкую, поросшую темным волосом, ладонь к козырьку.

— Сержант Никола Ларуссо![25] О вашем приезде мне начальство изволило сообщить. Вы, как я понимаю, участник международной комплексной экспедиции.

Про экспедицию, да еще комплексную, Уолтер ничего не знал, но решил не спорить.

— Так точно, синьор сержант!

Говорили на не слишком правильном «хохе» («синьора» оба предпочли не переводить), американец чуть лучше, итальянец похуже. Полицейский окинул гостя внимательным взглядом, словно прицениваясь. Почесал крепкий подбородок.

— Служили, значит, синьор? И в каком звании, позвольте узнать?

— Сержант, — улыбнулся Перри. — Взвод связи при батальоне. Мексиканская граница.

— Буйствовать не будете? — вопросил служивый, но уже тоном пониже. — А то знаю я нашего брата-сержанта.

Уолтер Перри не без удовольствия вспомнил армейские деньки.

— Буйствовать? Это как скажете, синьор сержант.

И хлопнул себя по карману. Никола Ларуссо громко хмыкнул, поправил фуражку.

— Я срочную в артиллерии оттянул, совсем неподалеку, в Альпах. Потом, как эту форму надел, здесь очутился. Немецкий знаю, вот и пригодилось. Насчет же чтобы побуйствовать…

Мельком взглянул на часы.

— Можно. Следующий поезд только через три часа.

* * *

От граппы, гордости Италии, отказались, хоть и не без сожалений. Усач был на службе, поэтому решили взять что-нибудь полегче. В маленьком ресторанчике, что спрятался прямо за станцией, выбор оказался на диво пристойным. После короткого, но бурного совещания с хозяином заведения порешили испробовать «Сильванер» из монастыря Новачелло. Хоть и не граппа, но тоже напиток известный. Недаром монастырь стоит на знаменитой Винной дороге, что протянулась через весь Южный Тироль. Довольный выбором хозяин сбегал в погреб, вернувшись с двумя бутылками особого «Сильванера» — «папского», из долины Изарко.

Испробовали, одобрили. Поехали!

— Эти экспедиции, синьор Перри, лишь пустая трата народных денег, — вещал сержант Ларуссо, набивая табаком короткую глиняную трубку. — Как и почти вся наука, если уж честно. Дуче правильно говорит: «Datevi all’ippica!»[26] Начните делом заниматься! Придумать новую пушку или, допустим, паровоз, это я вполне одобряю. И даже планету открыть. Но этот… Есть такое немецкое слово… Фольк, фольк… Фольклор! То, чего люди меж собой, значит, болтают, языками чешут. Понимаю, когда такое в протокол заносят, но чтобы наука?

Уолтер охотно признался в собственном невежестве. Усач одобрительно пыхнул трубкой.

— А и нечего всякой ерундой голову сушить. Слишком он добрый, наш Дуче, я бы этих ученых умников давно отправил в долину Паданы рис выращивать, чтобы, значит, по пояс в воде. Самое для них занятие. Наливайте себе, синьор, вы же не на службе. И мой вам совет. Пусть эти профессора сами в Bocca del Lupo лезут, вы подальше держитесь.

— К-куда? — решился уточнить молодой человек.

— В Волчью Пасть.

* * *

Есть Мармарола станция, а есть поселок, между ними три километра по грунтовой дороге. Но это если от станции направо ехать. Налево же дорога ныряет в лесок. Выныривает уже в ущелье. Слева горы, справа они же — невысокие, в кустарнике, на склонах местные ребятишки коз пасут. Но в самом конце ущелья громоздится одинокий великан, закрывая все небо. Зеленый снизу, серый и черный у вершины.

Lupo. Волк.

Волку положено иметь пасть где-нибудь поближе к голове-вершине. Он ею и обзавелся. А поскольку Пасть Волчья, то ничего хорошего там нет и быть не может.

— Видел такие, — рассудил Уолтер. — В Теннесси пещер больше, чем коров. Выйдешь за поселок, и уже первая, Могила Индейца. За ней Сухая Берлога, потом, чуть дальше по тропе, еще одна, Старый Ледник.

Сержант пододвинул ближе бутыль, наполнил небольшие глиняные рюмашки.

— Прошу, синьор! Такие, да не такие. У нас в Тироле тоже пещер хватает. Но эта — особая.

— С привидениями?

— Если бы! — вздохнул усач и выпил залпом.

Привидения в пещерах — не редкость, считай, в каждой третьей кто-то бродит и цепями звенит. В Волчьей Пасти никто не бродил, потому что тропу, что в прежние годы вела к ее входу, взорвали. Нагнали саперов, подняли повыше бочонок с порохом. А до этого те же саперы заложили и сам вход, построив из камней целую стену. Случилось это все не в давние века, а, если местным хроникам верить, в 1795-м, аккурат в год смерти Джузеппе Бальзамо, более известного, как Калиостро. Великий мистик бывал в этих местах неоднократно, и в Bocca del Lupo тоже заглядывал. Причина же столь суровых мер имелась самая основательная — у Волчьей Пасти гибли люди. Не слишком часто, но регулярно. Последней каплей стала смерть детей местного помещика, брата и сестры, решившихся подняться на гору в ночь полнолуния.

— Пещера, значит, виновата? — усомнился Уолтер, имевший свой жизненный опыт. — Местные же и зарезали, а полиция копать не стала.

Никола Ларуссо нахмурился.

— Плохо вы о полиции думаете, синьор! Хотя согласен, бывает. Но тут другой случай. О! Ну, конечно!..

Трубка ударила о столешницу.

— Фильм же обо всем этом сняли! «Голубой свет», немецкий. Там тетка с патлами нечесаными по камням прыгает, ровно коза какая. В одном исподнем! Срамота, я вам скажу. Не видели часом?

Увы, Уолтер, как истинный янки смотрел преимущественно американское кино.

— Зря это вы! — рассудил сержант. — Тетка вполне себе, мясистая, хоть и срамота, но есть на что взглянуть. Только перекрутили там, синьор Перри. Выдумали, будто пещера, Пасть Волчья, хрусталем забита чуть ли не по самый верх. Оттого все и приключилось, потому и свет от пещеры был голубым. Не так все было, совсем не так! И свет не голубой, и вообще. Главное же не то, что было, а то, что снова появилось.

Последние слова сержант проговорил чуть ли не шепотом. Поглядел по сторонам, взвесил в руке пустую бутылку.

— Сказочку помните детскую? Про джинна? Вот его вроде как выпустили. Землетрясение три месяца назад случилось. Здорово тряхнуло, в половине домов пришлось стекла вставлять. Стеночка в Волчьей Пасти и не устояла. Сам не видел, но люди точно говорят.

Уолтер Перри бросил взгляд на пустую посудину. Джинна в бутылке не было. Улетел!

* * *

Размякший после второй бутылки «папского» вина, сержант Ларуссо предложил гостю оставить вещи в поселке да там же поселиться, благо снять комнату можно без всяких проблем. У Горы-Волка, по его словам, пока пусто. Местные предпочитают лишний раз не появляться, а экспедиция еще не подъехала. Сегодня-завтра обещали прибыть немцы, которые всю эту шумиху и затеяли. Не столь поворотливые итальянцы собираются появиться только послезавтра, а то и еще позже. Ожидают и прочих. Граница рядом, и не с одной страной, а сразу с несколькими. Далекое римское начальство предписало всем оказывать содействие, здраво рассудив, что шпионам в этих глухих местах поживиться нечем.

Уолтера, однако, не слишком прельщала перспектива скучать в Баргарата-Мармарола. От станции до подножия Волка, судя по карте, восемь километров. Если бы не вещи, он бы просто прогулялся, взяв с собой лишь фотоаппарат. А так оставалось только ловить попутку, не авто, так повозку на конской или даже ослиной тяге. Сержант умерил его оптимизм: в нужную сторону жители поселка ездят хорошо если раз в день. Подумал, махнул ручищей — и заявил, что свозит гостя на мотоцикле. Туда и назад, потому что возле Волка одному делать нечего, особенно на ночь глядя.

Вещи Уолтер решил захватить с собой — целее будут.

Мотоцикл оказался швейцарским «Кондором», последняя модель с мощным двигателем и удобной боковой коляской. Сержант не без гордости заметил, что это трофей, но от подробностей воздержался. Усадив гостя в коляску, сам грузно опустился на сиденье, надел большие лётные очки.

— Готовы, синьор? — трубно воззвал он. — Тогда вперед! Marciare non marcire!..

7

…Склон, кустарник, узкая тропинка. Сперва идет полого, затем резко вздымается вверх, пропадая среди зелени. Вот снова вынырнула… Пропала. Дальше — только склон, кусты все реже, серые проплешины наползают, смыкаются. Камни… Побольше, поменьше, вот уже и скала. За ней — снова тропинка, узкая серая ленточка.

Обрыв! Ровный, словно ножом срезанный. Здесь, вероятно, и взрывали. Сколько футов? Под сотню? Больше?

Что выше, не понять. За обрывом гора как будто отступает, резко идет ввысь. Вот и вершина, неровная, словно волчья голова. Уши, вздернутый нос. Где же Пасть? Нет никакой Пасти!

— Не видно ее отсюда, — дохнул под ухом сержант. — Там, если старым планам верить, площадка шагов на двадцать во все стороны. А за нею стало быть подъем прямо к ней. К Пасти этой.

Уолтер отдал бинокль, поблагодарил, протер уставшие глаза. Что поехал, не жалел, но увиденное не слишком заинтересовало. Все, как и было обещано: долина, горы вокруг, Волк-гигант под самое небо. Сыро, прохладно, комары жужжат.

— И чего ж тут изучать, синьор сержант?

Никола Ларуссо сделал строгое лицо, полез в нагрудный карман.

— Вот, синьор Перри. Прислали.

Листок бумаги, узкие поля, густой текст с двух сторон.

— Здесь по нашему, по-итальянски, а ниже по-немецки. «Феномен Bocca del Lupo в контексте межкультурных связей народов Центральной и Южной Европы». А чего это значит, уж извините, не знаю. Сказал бы, что господа ученые просто повод нашли винца здешнего попить, так нет. Меня специально предупредили: из Рима непростые люди едут. Это сегодня я тут один, а завтра подкрепление прибудет, со всей провинции собирают. А уж начальства сбежится! Ну что, увидели?

— Ничего не увидел! — честно признался молодой человек. — Вы, синьор сержант, говорили про фильм. Будто там пещера светилась из-за хрусталя. А эта… Тоже?

Густые брови дрогнули, посуровел взгляд.

— А слухи, между прочим, велено пресекать. Особенно вредные и провокационные.

— Чтоб шеи не ломали?

Никола Ларуссо охотно кивнул.

— И это, само собой. Случись что, кто отвечать будет? Полиция, ясное дело. Но это еще ладно. А если выяснится, что оттуда, с верхотуры, зенитный прожектор светит? Зачем светит? Кто распорядился? Только учтите, я вам ничего не говорил!

Уолтер прикинул высоту горы и оценил идею. Затем поглядел на пустую долину, зябко повел плечами, пожалев, что оставил плащ в коляске. Странные дела в этой Европе творятся!

— Пустая трата народных денег, — авторитетно изрек служивый. — Говорил — и еще раз скажу. Но мое дело простое. La Patria si serve anche facendo la guardia a un bidone di benzina! Ну, что, синьор Перри? Съездили, проветрились, теперь назад пора.

Молодой человек кивнул, соглашаясь.

Замер. Поднял руку.

— Машина! Большая, с другой стороны. Не с той, откуда мы приехали.

— Quindi esattamente!

Полицейский расстегнул кобуру, размял могучие руки. Выдохнул гулко.

— Вовремя мы появились! Грузовиков в округе всего четыре, этот не из них, у мотора голос другой. Сейчас разъясним!

— Зенитчики? — наивно предположил Уолтер.

Никола Ларуссо грозно засопел и жестом велел отойти к мотоциклу. Гудело уже совсем рядом. Резкий голос клаксона…

— Madonna! Это еще что?

Из-за склона горы выруливало большое черное авто, за которым тянулся целый вагон, тоже черный, но с желтой крышей. Часть крыши выступала далеко вперед, прикрывая кабину. Огромные, вытянутые вперед фары, серебристая решетка радиатора с большим черным орлом…

— «Понтиак-кемпер», — констатировал Уолтер Перри. — Модель 1935 года, я такую на выставке видел. Дом на колесах.

Словно подтверждая его слова, машина грозно рыкнула. Замедлила ход… Остановилась… Дверца отворилась, и на траву ступил человек лет тридцати в сером костюме и большой черной шляпе набекрень. Пиджак расстегнут, узкий галстук сбился на сторону.

— Добрый день, господа!

Махнул рукой, белозубо усмехнулся, снял шляпу.

…Слегка вздернутый нос, узкие маленькие губы, светлые волосы зачесаны назад. Темные брови, темные глаза. Говорит по-немецки, но не на «хохдойче», а как-то иначе.

— Господин сержант! Мои приветствия! Я ничего не пропустил?

— Добрый день, синьор доктор! — Никола Ларуссо облегченно вздохнул. — А я уж не знал, чего подумать. Экое у вас страшило!

Человек весело засмеялся, махнул шляпой.

— Американские друзья не забывают. В палатке слишком сыро.

Подошел быстрым шагом, пожал ладонь стражу порядка, повернулся к Уолтеру.

— Позвольте отрекомендоваться. Доктор Отто Ган!

Улыбнулся радостно, словно незнакомый парень был подарком к Рождеству.

Протянул руку.

Глава 3. Доломит

Лица на камне. — Курц, Хинтерштойсер и полярный дневник. — Bocca del Lupo. — Заглянуть за кулисы. — Альпинистская, пацифистская. — Полнолуние.

1

Черный лабрадорит, белый, чуть подернутый желтизной фон фотографий. Лица… Пятеро — и каждый не старше тридцати. У второго слева — очки, взгляд слегка растерянный, виноватый.

Золотые буквы, четкий, как солдатский строй, шрифт. «Верные Присяге». Ниже имена, даты, еще одна надпись, на этот раз многословная, на пять строчек. Два букета цветов, венок…

Яркое весеннее небо — равнодушный вечный занавес.

Рядом с двумя букетами — третий. Шарль положил цветы, поправил ленту на венке, поглядел в глаза тому, что в очках, поймал взглядом взгляд. На миг фотография стала зеркалом. Одинаковые лица, одинаковые стеклышки очков, глаза, складка возле губ. У того, кто был жив, дрогнуло горло, рука закрыла рот, дернулись плечи. Мухоловка взяла за локоть, коснулась губами щеки.

— Твой брат был очень хорошим человеком, Карел.

Шарль, кивнув, оторвал ладонь от лица, резко выдохнул, ухватил стеклышками очков небесную голубизну. Достал платок, долго тер глаза. Мухоловка подошла к памятнику, положила свой букет, перекрестилась.

— Может, Бог все-таки есть, как думаешь?

— Не знаю…

Платок исчез в кармане пиджака. Шарль надел шляпу, оглянулся. Кладбищенская аллея была пуста — только камень, зеленая трава и солнечный свет.

Мухоловка поглядела на памятник, сжала губы.

— Спите спокойно, ребята! Мы за вас отомстили.

Шарль поправил очки, улыбнулся невесело.

— Если бы!

— Все, кто тогда напал на особняк Президента, убиты. Те, кто ими руководил, расстреляны. Ты же их сам расстреливал, Шарль!

Молодой человек согласно кивнул.

— Этих — да. Но я не мог расстрелять германского посла и кое-кого из наших генералов. Мерзавцы все-таки добились своего — Президент погиб, а нынешний слаб. Он только морщится, когда слышит «аншлюс». Надо не морщиться, а стрелять! Стрелять, слышишь?

Девушка вновь взяла его за локоть, погладила по плечу.

— Эрц не пустит сюда нацистов.

Шарль поправил очки, отвернулся, чтобы не видеть тех, кто смотрел на него с фотографий.

— Мне иногда кажется, Анна, что мы сражаемся с гидрой. Генералов и министров можно передавить, но Гитлера хочет толпа — тот самый народ, которому мы якобы служим. Тупая сволочь! Их даже не нужно подкупать, достаточно прокричать о германском единстве и величии нации. Именно они похоронят страну, а не кучка заговорщиков. Порой я думаю, что коммунисты, за которых ты воевала, в чем-то правы.

Мухоловка промолчала. Шарль вновь поглядел на памятник.

— Пойдем!

Аллея казалась бесконечной — тихая безлюдная улица в городе мертвых. Двое шли между могил. Шаг, еще шаг, еще.

— Знаешь, в чем коммунисты правы? Все, даже Гитлер, боятся толпы. Заигрывают, подкупают, льстят. Иногда пугают — но все равно боятся. А большевики сразу же заявили, что создадут новый народ — такой, какой им требуется. Испекут, как хлеб в печи. Сколько сгорит, не важно, хоть миллион, хоть десять. И ведь получается!

Мухоловка взглянула удивленно:

— Ты ставишь на Сталина? И советуешь мне вступить в НСДАП?

— Нет. Я говорю о тактике, а не о стратегии. И Сталин, и Гитлер в перспективе проиграют, потому что считают без хозяина. Дикари машут дубинами, не замечая, как на них уже наводят пулемет. Но это в будущем, до которого еще следует дожить. А когда в город входят танки, правильнее всего находиться…

—…В танке, — кивнула девушка. — Вести наблюдение и передавать сведения командованию. У нас в Академии есть нацистская ячейка, присмотрюсь. Думаю, в расовом отношении ко мне претензий не будет, у меня даже фамилия немецкая… Надо идти, и у тебя, и у меня дела.

— Погоди!

Шарль помолчал, бросил взгляд на пустую аллею. Заговорил негромко, словно опасаясь тех, кто уже ничего не услышит.

— Там, под камнем, где мой брат, лежат пятеро. Но хоронили четверых.

Мухоловка взглянула удивленно.

— Я же была на похоронах. Мы с тобой рядом стояли.

— Четверых. В один из гробов насыпали земли. И еще камней добавили для веса. Когда убивали Президента, погибло четверо офицеров охраны. Пятый оказался предателем. Он бежал, точнее, пытался.

— И… И где он сейчас?

Молодой человек дернул губами.

— Там же. Его закопали следующей ночью — в гробу, но живым. Я дал ему фонарик и газету с некрологом.

— Буду знать, — равнодушно бросила девушка. — Пригласить меня сюда — твоя идея? Или Эрц приказал?

— Не имеет значения. Ты перестала бояться, Анна. С агентом такое случается. Одна удача, другая, и начинает казаться, что именно ты — хозяин жизни, и своей, и чужой. Отсюда до предательства — всего шаг. Ни я, ни Эрц не хотим, чтобы ты оступилась. Куда именно придется падать, ты уже поняла.

Мухоловка улыбнулась, поглядела на Шарля, поправила ему шляпу.

— Положи мне в гроб коробочку с леденцами.

2

— Нет, — решительно заявил Уолтер. — Не запомнил, ребята. Давайте еще раз!

— Тони Курц, — улыбнулся тот, что повыше.

— Андреас, — подхватил невысокий, — Хинтерштойсер. Повторить? Хин-тер-штой-сер. Слушай, а может, просто по именам? Тони и Андреас. И Вальтер.

— Годится!

Тони и Андреас выскочили из «Понтиак-кемпера» как чертики из табакерки — не через дверь, а из люка на крыше. Залихватски свистнули, спрыгнули на траву. Увидев встречающих, попытались принять серьезный вид, но без особого успеха.

— Моя непобедимая армия, — с явным удовольствием прокомментировал доктор Ган. — В плен не сдаются. И не берут.

Уолтер и страж порядка переглянулись. Ларуссо всмотрелся, скрестил ручищи на груди.

— Стало быть, синьоры в самоволке?

Молодой человек и сам успел заметить характерные короткие стрижки. Армейские парикмахеры, как и полицейские, всюду одинаковы.

Братья из ларца переглянулись, приняли стойку «смирно».

— Никак нет, герр сержант! В законном отпуске. Честно!

— Так я и поверил, — Никола Ларуссо громко хмыкнул. — Вот что, личный состав! Деревья не рубить, к девушкам не приставать, ночью песни не горланить. И насчет выпивки — чтобы, значит, в меру.

— Та-а-ак точно-о!

— Ребята действительно в отпуске, — вмешался Отто Ган. — Сумел командира части уговорить. А пить мы не будем. Андреас и Тони спортсмены, лучшие альпинисты Германии.

— Ну, не то чтобы лучшие… — вставил Хинтерштойсер, но не слишком уверенно.

— То есть как пить не будете? — прогудел сержант. — Вы, доктор, традиции не нарушайте. Вечером подъеду, и отметим. А чтобы мне, как старшему по званию, не напрягаться, одного орла с собой заберу. Пусть бутылки грузит.

— Вхожу в долю, — Уолтер достал бумажник.

— У нас здесь, господа, научная экспедиция, — железным голосом отчеканил доктор Ган. — Никаких пьянок, гулянок и песен за полночь! Дисциплина и порядок!.. Мы сюда работать приехали.

И тоже достал бумажник.

* * *

— Если я буду вас называть по имени, отношения между Германией и США не сильно ухудшатся? — поинтересовался доктор Ган.

— Не сильно, — рассудил Уолтер. — А вас, стало быть, доктором?

Немец поморщился.

— Скажите еще «герром доктором». Вы же гражданин свободной страны! Зовите по имени, я не настолько вас старше. Не так давно я был обычным коммивояжером, стучался в двери и предлагал купить детскую Библию. Кстати, у вас превосходный «лаузицер». И вообще, Вальтер, вы по виду настолько совершенный ариец, что мои коллеги из Аненербе[27] охотно изготовят из вас чучело для нашего музея.

С Никола Ларуссо уехал Тони. Хинтерштойсер, помахав им вслед, принялся резво выгружать вещи из кемпера. Перри и бывший коммивояжер отошли в сторону, чтобы не мешать.

— Итак, Вальтер, — доктор улыбнулся. — Как я понимаю, привезли?

— А как же! — кандидат в экспонаты приосанился. — В целости и сохранности, э-э-э…. Отто. Там еще бумаг куча, на каждой расписаться придется. Все в чемодане, я не зря его с собой таскаю. Сейчас займемся?

Доктор взглянул серьезно.

— Да, сейчас. Пойдемте в кемпер.

…Тяжелый пакет, желтая оберточная бумага, бечевка, сургуч. Еще один, похожий, словно близнец. Доктор взял в руки верхний, подержал, положил обратно.

— Тяжеленький! У меня, впрочем, не легче.

И снова пакет, но в бумаге синей, тоже при бечевке и сургуче, потолще двух первых. Отто Ган отложил его в сторону, взглянул искоса.

— Если это не военная тайна, Вальтер… Что вам сказало ваше начальство?

— Никакая не тайна, — удивился молодой человек. — Мы же географический фонд! Собираем и публикуем всякое про путешествия и открытия. Вы обещали сделать копию дневника этого… Карла…

— Кольдевея, — негромко подсказал немец[28].

— Да, его. Вторая экспедиция к Северному полюсу. Фамилию забыл, а годы помню, с 1873-го по 1879-й, шесть лет парень во льдах мерз. Вы мне Кольдвея, а я вам тоже чего-то. Названия не помню, но страницы все пересчитал. А еще шеф сказал, что я могу у вас тут задержаться на день-другой, если интересно будет. И фотографии сделать для музея. У нас, правда, из арийцев чучела не набивают…

Доктор невесело усмехнулся.

— У нас пока тоже. Из арийцев. Ну, что, вскрываем?

То, что придется таскать тяжести, шеф предупредил сразу, присовокупив, что занятия спортом порой могут пригодиться и на службе. Уолтер не стал возражать, но все же поинтересовался, отчего в ХХ столетии, в цивилизованной стране книгу приходится фотографировать — страницу за страницей, тратя пленку и бумагу, словно на дворе прошлый век. Неужели наука на месте стоит? Начальство согласилось по поводу науки, но уточнило: наука одно, практика же нечто иное. Честер Карлсон уже не первый год обещает чудо-аппарат, использующий метод электрографии, но дальше обещаний в прессе дело не идет. Можно переслать пленку, но тогда нет гарантии, что на пленке, полученной от немцев, все будет четко и понятно. Кто их, тевтонов, знает?

Фотографии — иное дело. Каждую и посмотреть можно, и пощупать. Будет желание, и зубами укусить.

* * *

— Последняя, — с облегчением выдохнул Уолтер. — Ну и почерк у этого Кольдевея! Зато рисунки удачные, особенно там, где медведи.

— Угу, — явно не в такт ответствовал Отто Ган. В отличие от добросовестного посланца адмиральского Фонда, страницы он пересчитывать не стал, лишь просмотрел бегло. И сразу же принялся читать. Насупился, нахмурил брови, потом, не выдержав, сорвал с себя галстук, кинул, не глядя, на пол.

Уолтер с уважением поглядел на столь увлекшегося ученого, но все же решился доложить.

— Отто! Я страницы пересмотрел. Все на месте, все в порядке. Давайте документ подпишу насчет передачи.

— А?! — немец оторвался от листа фотобумаги, моргнул. — Подписать? Что именно? А-а! Подпишем, подпишем, никуда не убежит. Тут такое…

Отложил в сторону тяжелую стопку фотографий, улыбнулся.

— Потрясающе! Год назад я даже не думал, что эта книга существует. Неизвестная версия «Поисков Святого Грааля» Вальтера Мапу! Ваш тезка умер в начале XIII века, книгу же написал раньше, в самое катарское время. Именно то, что мне нужно! В Европе сохранилось два экземпляра, но оба неполные. А тут весь текст, представляете? Уникально! Уникально!..

Уолтер предпочел не переспрашивать. В свое время он дважды просмотрел увлекательный фильм «Капитан Огонь и Святой Грааль» с Лилиан Гиш и Ларсом Хэнсоном, поэтому считал себя вполне подкованным в данном вопросе.

— Как эта рукопись попала в Штаты? Лежала в провинциальной библиотеке, никому не нужная, никому не известная…

— Не пропала же! — вступился за родную страну Уолтер. — А вы что, Отто, тоже Грааль ищете?

Доктор сглотнул.

— Тоже?! А кто еще?

Молодой человек потер подбородок.

— Ну, этот, которого Хэнсон играл… В каске и с копьем. Только действовал неграмотно. Ездил где попало и мечом размахивал, когда копье потерял. Кто же так розыскные мероприятия проводит?

Отто Ган открыл рот, екнул горлом, попытался глотнуть воздух.

— Н-не надо! Убьете ведь! Каска!.. Мероприятия!..

— Смеетесь? — ничуть не обиделся Уолтер. — Это только со стороны смешно. А вот вызовут к боссу и прикажут: найди, мол. Пятнадцать долларов в день — и вперед!

— Извините! — доктор отдышался, провел ладонью по лицу. — Вы, наверно, правы, Вальтер, но какие мероприятия, если вещь пропала две тысячи лет назад? Свидетелей не опросишь, документы, мягко говоря, сомнительны.

Молодой человек задумался.

— Две тысячи лет? Давно, конечно, но чего-нибудь да осталось. Эта книга, к примеру. Собираем материалы, перечитываем, сопоставляем. Как говорят, глаза боятся, а руки делают.

Отто Ган прищурился, взглянул серьезно.

— Вы совершенно правы!

Вновь улыбнувшись, положил ладонь на пачку фотографий.

— Собственно, этим я и занимаюсь чуть ли не всю свою жизнь. Грааль словно Полярная звезда — сколько не носит по волнам, все равно на нее курс держишь. Рассказать о моей работе? Это не так интересно, как кино, но и ездить где попало приходится, и даже мечом порой размахивать. Или не стоит вам голову забивать?

— А почему — забивать? Конечно, расскажите!

* * *

    Giovinezza, Giovinezza,

    Primavera di bellezza

    Della vita nell’asprezza

    Il tuo canto squilla e va!

Хотелось заткнуть уши, но, во-первых, неудобно, а во-вторых, густой бас сержанта Никола Ларуссо легко справился бы с таким препятствием. Не то чтобы страж порядка пел плохо, напротив. Но уж очень, очень громко.

    E per Benito Mussolini,

    Eja eja alala.

    E per la nostra Patria bella,

    Eja eja alala.

  — Аляля! Аляля! — грозно откликнулось горное эхо. Сержант взмахнул кулачищем.

    Dell’Italia nei confini

    Son rifatti gli italiani;

    Li ha rifatti Mussolini

    Per la guerra di domani.

Вновь уловив «Муссолини», Уолтер слегка насторожился. Еще перед первым тостом договорились: о политике ни слова. Немцы, напротив, слушали с немалым удовольствием. Братцы из ларца даже пробовали подпевать.

    Per la gloria del lavoro

    Per la Pace e per l’alloro,

    Per la gogna di coloro

    Che la patria rinnegar.

Шестой в их компании — худой белокурый парень в полицейской форме — выглядел несколько испуганными. Даже голову в плечи втянул, как будто у костра не пели, а крепко ругались, причем именно в его адрес.

С этого молодого человека все и началось. Ларуссо вернулся к закату. Швейцарец «Кондор» с трудом, но вместил не только слегка позвякивающий груз, но и троих седоков. Кроме сержанта и Тони Курца приехал еще один страж порядка, представленный как Джованни Новента. Белокурый полицейский был молод и стеснителен, однако сразу же на хорошем немецком попросил называть его Иоганном. Сержант нахмурился, но возражать не стал.

На землю был постелен брезент и несколько одеял, а из недр кемпера появились два складных стула. На один были выставлены бутылки, второй же так и остался пустовать. Все предпочли разместиться на одеялах. Каждому достался глиняный стаканчик, тарелка и большой кусок еще теплого хлеба. Разливать пришлось доктору, у которого, по утверждению Тони и Андреаса, не глаз, а ватерпас.

Чуть в сторонке разложили костер. И из-за комаров, и просто так, для души.

На этот раз без граппы не обошлось. Вероятно, она и стала причиной того, что после второй порозовевший Иоганн попытался запеть. Неплохим тенором он начал выводить хорошо знакомую Уолтеру «Санта Лючию», но был тут же остановлен суровым сержантом. Как выяснилось, в новой, возродившейся Италии в ходу совсем другие песни.

    E per la nostra Patria bella,

    Eja eja alala![ 29 ]

Когда отзвучало эхо (Аляля! Аляля!), Никола Ларуссо со значением нахмурился.

— Вот что сейчас поет наша великая страна! А не всякие там неаполитанские завывания.

Иоганн Новента виновато потупился.

— А чем вам Неаполь-то не по душе, синьор сержант? — поразился Уолтер. Что такое Неаполь, он знал. Так называлась пиццерия на соседней улице, на одной из стен которой художник изобразил итальянский «сапог», обозначив искомый город большим красным кружком.

— Не по душе? — прогудел Ларуссо. — А потому не по душе, что настоящая Италия у нас, на севере. Здесь работают, воюют и творят. «Credere, obbedire, combattere!», — как говорит Дуче. А то, что южнее Рима, — наша Африка. Бездельники и banditto! «Санта Лючия»! Пфе!..

— Тогда настоящая Германия на юге, — рассудил Хинтерштойсер. — На севере — Пруссия. У нас в Баварии пруссаков всегда лупили. Как встретят в пивной — так сразу в торец!

Уолтер Перри невольно задумался. А если Теннесси вспомнить?

* * *

—…Все равно, несерьезно как-то, доктор, — не отставал Ларуссо. — Вы — человек солидный, с именем, я про вас в журнале читал. Прошлый раз вы приезжали рукописи в монастыре изучать. Это я понимаю, для людей ученых — дело нужное. А сейчас — Волчья Пасть. Байки и страшилки. Racconti, одним словом.

Отто Ган отставил в сторону очередную бутылку, бросил взгляд в темное ночное небо.

— А почему бы и нет? То, что говорит народ, тоже очень интересно. Легенда о Bocca del Lupo известна в нескольких странах. Теперь, благодаря фильму, — и во всем мире.

— Это где толстая фройляйн в ночной рубашке по горам бегает? — вспомнил Уолтер.

— Я передам ваш отзыв этой фройляйн, — улыбнулся немец. — Уверен, ей понравится. Но если серьезно… Хотите правду? Ничего в этой Волчьей Пасти интересного нет, согласен. Но совсем рядом есть пара пещер, которые я очень хочу обследовать. На пещеры деньги бы мне не дали, а на Bocca del Lupo — пришлось. Международное сотрудничество, престиж! Вот я и воспользовался.

— А нам потренироваться надо, — подхватил Хинтерштойсер. — На плацу некогда альпинизмом заниматься. Спасибо доктору, вытащил. Вольный воздух, скалы — и никакого начальства. Как хорошо! Правда, Тони?

Курц, от природы куда менее многословный, кивнул в ответ.

— А почему интересного нет? — вмешался белокурый Иоганн. — Свет действительно горит, я сам видел.

— Новента! — рявкнул сержант. — Иди хвороста в костер подложи!

— Но он горит! — парень встал, одернул рубашку. — Синьор Ларуссо, вы же помните, я рапорт составил. Начинается за четыре дня до полнолуния. Сначала просто вроде красной дымки, а перед полнолунием луч появляется. Как у прожектора, только побольше…

Сержант застонал и показал подчиненному кулак. Тот понял и исчез.

— Горит… Любопытно! Про красный луч писали в старых хрониках, — задумчиво проговорил доктор. — Если так, значит, землетрясение действительно разрушило стену. Синьор сержант, а почему это приказано скрывать?

Никола Ларуссо пожал крепкими плечами.

— А мне откуда знать? Велено пресекать и не распространять. Кажется мне, доктор, что синьоры из Рима первые хотят пещеру осмотреть. А то получится, что все сливки, уж извините, синьоры, иностранцам достанутся.

— Но подниматься нам прямо не запретили, — рассудил Отто Ган.

— А мы и не будем подниматься, — подхватил неунывающий Хинтерштойсер. — Мы тренировку проведем.

Курц согласно кивнул.

— Завтра с утра. Там ничего сложного. Всего один подъем, обычное положилово, грести не придется. Мы с Андреасом сбегаем, поглядим, какие там хапалы и какие мизера. Наметим точки страховки, крюки вобьем. И насчет веревки прикинем, вдруг там жумарить надо? А потом вернемся, отдохнем и вместе замочалим.

— Да, ерунда, это не по отрицательной сыпухе дюльферять, — махнул рукой Андреас[30].

Все с уважением поглядели на специалистов. Доктор взял рюмку, остальные охотно последовали его примеру.

— А можно мы тост скажем? — спросил Хинтерштойсер.

Никто не возразил. Скалолаз, внезапно став серьезным, поднял к небу кулак.

— За трех прекрасных дам. За Гору! За Удачу…

—…И за ту, что каждого из нас ждет дома! — подхватил Курц.

3

Уолтер сделал шаг, другой, притопнул левой, затем правой.

— Подпрыгните, — посоветовал доктор Ган.

Подпрыгнул, потом еще раз.

— Годится. А то я боялся, что великоваты.

Горные ботинки — самое сложное в экипировке. Старая, времен службы в Техасе, гимнастерка и брюки, тоже армейские, пилотка со снятой эмблемой. Со стороны — дезертир дезертиром.

— Запечатлеть? — доктор кивнул на фотоаппарат.

— Конечно! — спохватился молодой человек. — А то еще не поверят.

Пленку он зарядил в Нью-Йорке, но снимать пока что было нечего. На борту «Олимпии» он бы, конечно, развернулся, но аппарат пришлось сдать в багаж вместе с прочим «железом».

— Улыбочку! — Отто прицелился… Щелчок!

Снято.

Андреас и Тони ушли на гору сразу после завтрака. Доктор и американец, оставшись в резерве, принялись не спеша готовиться. Время от времени кто-то из них брал бинокль, но толком ничего разглядеть не удавалось. Две маленькие фигурки на тропе — исчезли, снова появились. Вот они у подножия скалы. Пропали… Один начал подниматься, остановился. Вниз… Снова вверх.

— Сумасшедшие ребята, — рассудил доктор Ган. — Хотят в этом году идти на Эйгер[31], на Северную стену. Там чуть ли не каждый год люди гибнут. Пытался отговорить, да где там!

— Это вроде вашего Грааля, Отто, — наставительно заметил Уолтер, в душе слегка завидуя и братьям из ларца, и ученому немцу. — Знают люди, зачем на свете живут!

Отто Ган задумался.

— Точно! Вы среди нас — единственный рационал.

На «рационала» Уолтер почему-то обиделся. Взял бинокль, попытался понять, что происходит на стене. Не увидел ничего, погрустнел.

— А зачем же вы, Отто, ищете Грааль, если их уже пять штук нашли, Граалей этих? Сами рассказывали.

Доктор Ган развел руками.

— Наверно, хочу почувствовать то же, что и ваш персонаж в каске. Поиск Грааля необыкновенно увлекателен сам по себе. На этой дороге Чаша — главная награда, но не единственная. Преодолеваешь трудности, преодолеваешь собственную слабость. Грааль — как Северный полюс. Но его можно открыть один раз, а Чаш могло быть несколько. И чтобы понять, которая из них — настоящая, требуется сперва их все отыскать. Моя Чаша еще не найдена. Не убедил?

Уолтер почесал подбородок, поглядел на серую вершину Волка.

— А вот представьте себе, Отто, если сейчас я из чемодана Грааль вынул бы и перед вами поставил, вы бы очень обрадовались?

— Вы правы, — кивнул доктор. — Это была бы величайшая трагедия моей жизни. Кстати, или это звуковая галлюцинация, или…

Молодой человек прислушался. Со слухом у немца было все в порядке.

— «Кондор» с коляской. Сейчас нас с вами строить начнут.

* * *

— Готовы? — грозно вопросил Никола Ларуссо, слезая с мотоцикла. — Не слышу доклада!

И не услышал. Доктор лишь кивнул в сторону вершины. Страж порядка, понимающе хмыкнув, присел прямо на траву.

— Buona giornata, signori! Сразу видно, что в лагере отсутствует твердое руководство. Синьор Перри, вы бы у меня не вылезали из нарядов.

На этот раз на бравом усаче была не полицейская форма, а военная, старая и без знаков различий. Уловив любопытные взгляды, он победно улыбнулся и, грузно приподнявшись, шагнул обратно к мотоциклу. Из коляски был извлечен итальянский флажок.

— Pronti, ieri, oggi, domani al combattimento per l’onore d’Italia! Так велит нам Дуче! Этот маленький символ великой страны будет водружен у самой Волчьей Пасти. И не забудьте нас с ним сфотографировать! Вы удивлены? Да, я решил лично штурмовать Bocca del Lupo!

— Надеетесь, что не нагорит? — усмехнулся немец. — За то, что нас пустили?

Густые брови сомкнулись у переносицы. Из горла послышался низкий рык.

— Что за намеки, синьор иностранец? Вершину буду брать я и только я, полномочный представитель законной власти! При некоторой вашей помощи…

Оглянулся, словно опасаясь невидимого соглядатая.

— Телеграмма утром пришла. Мол, пусть себе поднимаются, но только днем и под присмотром. На ночь в пещере чтобы никто не оставался. Намек уловили?

— Да чего там после заката делать, в пещере этой? — поразился Уолтер. — Ночевали когда-то в одной, чуть от холода не околели.

Немец усмехнулся.

— Сочувствую. И со мной такое однажды случилось. Но в Риме явно заинтересовались красным свечением. Я сам даже не знаю, что думать. До вчерашнего дня был в полной уверенности, что это лишь легенда.

— Байки одни, — буркнул сержант. — А Иоганну… Тьфу! Джованни я уши надеру. Pivello!

— Тем не менее. В Риме тоже читали старые хроники. А там говорилось, что красный свет в Волчьей Пасти дает силу…

—…Особенно насчет баб, — уточнил страж порядка. — Потому и лазили, шеи ломали. Impotenti! Срамота это все!

Доктор Ган усмехнулся.

— Не только. По красному лучу, его, насколько я помню, «Filo di Luna» называли, можно было улететь в какую-то волшебную страну, даже стать небесным духом, парить среди звезд. А другие считали, что пещера полна красных самоцветов. Лени Рифеншталь этот цвет пришелся не по душе, опять же политика, ненужные ассоциации. Заменила на голубой. Говорили даже, что тот, кто улетит и сможет вернуться, обретет бессмертие. Каждый ищет свое, синьор Ларуссо.

Никола Ларуссо насупился, явно желая возразить, но не успел.

— Эгей! Мы уже здесь!..

На тропе, у самого выхода в долину, стоял весело улыбающийся Хинтерштойсер. Кепи набекрень, веревка на плече. Через миг рядом соткался Тони Курц, тоже в кепи, но без веревки.

Скалолазы шагнули ближе, переглянулись.

    Пляшут танец озорной

    Ганс и Грета в выходной.

    Под веселый перепляс

    В них врезается фугас.

    Раз — ха-ха! Два — ха-ха!

    Пуля ищет дурака!

Откашлявшись, Андреас принял серьезный вид, вскинул ладонь к козырьку.

— Докладываем! Стенку взяли, подъем наладили. Чуток передохнем, и можно мочалить!

— Почему доклад не по форме? — рыкнул Ларуссо. — И что за дурацкое пение?

— Почему дурацкое? — вступился за приятеля Курц. — Это у нас на плацу — дурацкое. А после стеночки — совсем другое дело!

Вновь переглянулись.

    После танцев сам собой

    Возникает мордобой.

    Нет под глазом фонаря —

    Значит, вечер прожит зря.

    Раз — ха-ха! Два — ха-ха!

    Пуля бьет наверняка![ 32 ]

* * *

Уолтер сжал зубы, глубоко вздохнул, собираясь с силами. Упор на руки, рывок… В глаза плеснул желтый огонь, но он все-таки сумел приподняться над скальным перегибом. Кто-то схватил за рубашку, потянул…

— Сам!

Упал на живот, оттолкнулся руками от теплого камня, бросил тело вперед. Неужели все?

— Семнадцать минут, — сообщил чей-то голос, кажется, Хинтерштойсера. — Не так и плохо.

Уолтер нашел силы усмехнуться. Не так? А как — плохо? Не подъем, а сплошной стыд. Совсем навыки растерял.

Встал, долго доставал платок из кармана, протер грязное от пота лицо. Воду решил не пить. Чуть позже рот прополощет — и хватит. Помотал головой, надеясь прогнать желтую пелену.

— Вальтер, не обижайся, но ты работаешь очень нерационально. — откликнулась пелена голосом Курца. — Сил, что ты потратил, на три таких подъема хватит.

Уолтер рассмеялся, вдохнул глубоко.

— Отто? Вы слышите? Вычеркивайте меня из рационалов.

— Охотно, — откликнулся Ган. — И даже с удовольствием. А что там наш сержант? Эй, синьор, вы где?

Желтая пелена, наконец, лопнула, и Уолтер увидел долину: невысокую горную гряду в густой зелени, тонкую нить дороги, каменный перегиб, который только что преодолел.

— А? — грянуло где-то совсем рядом. — Тут я! Сейчас!..

Над камнем вознеслась взлохмаченная усатая голова с выпученными от напряжения глазами. Широко раскрытый рот выдохнул.

— Фуражку посеял. Уфф!..

Массивное тело перевалилось через каменный край, ручищи уперлись в белую пыль. Миг — и сержант Никола Ларуссо восстал над покоренной скалой. Рубашка в темных пятнах пота, красные щеки, кровь на оцарапанном запястье.

— Chi osa vince! Вперед, Италия!

Хинтерштойсер сделал серьезное лицо, подбросил руку к кепи.

— Вы были великолепны, герр сержант!

— Уши надеру, — добродушно пообещал усач. — Не посмотрю, что straniero. На обратном пути фуражку мою найдешь, иначе на скале ночевать оставлю. Ну, синьоры…

Отряхнулся, отогнал ручищей пыль.

— Как я понимаю, прибыли?

— Почти, — доктор Ган кивнул вперед, в сторону неровного уступа. — Последний рывок.

Уступ возвышался отвесной стеной, черный, в широких извилистых трещинах. Уолтер стал прикидывать, сколько в нем вместится этажей. Три? Больше? Такой с ходу не «замочалить», но кто-то предусмотрительный озаботился выбить в черном камне ступени — слева, где уступ полого спускался к площадке.

Сержант достал из заранее поднятого рюкзака итальянский флажок, сдвинул кустистые брови.

— Я иду первый.

Никто не стал спорить. Доктор Ган извлек из того же рюкзака фотоаппарат, Уолтер последовал его примеру.

Фляжка. Прополоскать рот…

Готов!

— Вперед, синьоры! «Giovinezza, Giovinezza, primavera di bellezza!..»

* * *

…Под ногами битый камень, впереди он же, но целой грудой, за ним — темный зев в скальной толще, и в самом деле чем-то похожий на раскрытую звериную пасть.

Bocca del Lupo.

— Всем стоять на месте! — отчеканил доктор Ган. — Сперва зафиксируем.

Сержант, уже двинувшийся было вперед с флажком наперевес, послушно замер. Отто Ган расчехлил аппарат, мельком взглянул на солнце, пытаясь угадать выдержку. Уолтер уже прицеливался, ловя объективом вход в Волчью Пасть.

Ступени вывели на ровную площадку. Почти квадрат, дюжина шагов в длину, в ширину чуть побольше. Впереди пещера, у входа — каменный завал.

— Да, хорошо тряхнуло, — констатировал Отто Ган, делая очередной снимок. — До самого основания разнесло.

Уолтер опустил фотоаппарат, взглянул недоуменно.

— Это что, стенка? А где кирпичи?

Усач гулко расхохотался.

— Ну, синьор Перри, вы и сказанули! Кто же их сюда, на гору, потащит? Принесли цемента, набрали камней, слепили, что могли. Но, между прочим, почти полтора века простояло.

— Такая кладка называется «псевдоисодомная», — пояснил доктор, закрывая колпачком объектив. — Ее применяют во всем Средиземноморье, на Балканах и даже в России, в Крыму. Дешево и быстро. А при сильном землетрясении и кирпич не выстоит.

Усач неодобрительно хмыкнул.

— Что за слова вы находите, синьор! Псевдоисодомная, псевдосодомитская…

Нахмурился, поднял повыше флажок.

— Пошел! Фотоаппараты далеко не прячьте, сейчас меня фиксировать будете.

Тем и занялись. Сначала во всех подробностях запечатлели сержанта, попирающего горными ботинками завал. Затем в руке Хинтерштойсера словно по волшебству объявился еще один флажок, но уже красный, с черной свастикой в круге. Трое немцев выстроились плечо к плечу на фоне все тех же камней.

Снято!

Уолтер достал из взятого с собой блокнота открытку с американским флагом, оценил рисунок. Сойдет? Сойдет! И передал свой аппарат доктору Гану.

После этого оставалось только сняться всей честной компанией.

3

— А я железяку нашел, — Уолтер легко ткнул носком ботинка что-то ржавое, непонятной формы, лежащее у стены. — Помоему, это кайло. Было.

Тони Курц раскрыл ладонь, подсветил фонариком.

— Глянь!

Три больших неровных кристалла. Огонь скользнул по граням, проник в глубину, отразился сияющим перламутром.

— И я нашел, — вынырнувший из темноты Хинтерштойсер продемонстрировал целую друзу. Такие же кристаллы, но в переплете из золотистых нитей.

— Все ясно! — рассудил Курц. — Точно, как в фильме. Здесь такого было полно, потом местные набежали — все разнесли. А кайло забыли, ротозеи.

— Ничего удивительного, ребята. Это доломит, — откликнулся невидимый во тьме Отто Ган. — Осадочная карбонатная горная порода. Желтая — магнезит[33]. А вот что я нашел, пока непонятно…

В черный зев Bocca del Lupo входили не без опаски. Усач даже посетовал, что не захватил табельный пистолет. Спохватившись, добавил, что бояться нечего, раз он лично возглавляет поход, но — для порядка.

За неровной грудой камней, оставшейся от рухнувшей стены, их встретила сырость. Слева чернел широкий проход, справа же обнаружился гладкий белый выступ, чем-то похожий на киноэкран. Проход вел вглубь, постепенно расширяясь. Помогли предусмотрительно взятые фонарики, но на засыпанном камнями неровном полу никаких сокровищ не оказалось. Кто-то нашел древнюю бутыль толстого черного стекла с отбитым горлом, кто-то — глиняные черепки. Кирка, выбитые в давние годы друзы с кристаллами… Проход кончался стеной, покрытой «поклевками» от ударов чем-то острым. Слева и справа — тоже стены, и тоже в «поклевках». Луч фонаря высветил черные цифры: «AD 1757».

И это было все.

Никола Ларуссо разочаровался первым. Махнул ручищей и ушел обратно, к солнечному свету — как он пояснил, писать протокол. Уолтер и братья из ларца решили продолжить осмотр, но уже без всякого энтузиазма. Стало ясно, что искать в Волчьей Пасти нечего. А доктор Ган, заглянув на минуту в проход, быстро вернулся к белому «экрану», где и занялся делом. Присел на камень, достал рулетку, карандаш, положил на колени блокнот.

— Если интересно, идите сюда! — наконец позвал он. — Самое главное — тут.

* * *

Хинтерштойсер подошел к «киноэкрану», провел ладонью, кивнул со значением.

— Гладкий какой! Видать, полировали.

— Это вряд ли, — усомнился Курц. — Я такое в горах видел. Природа отшлифует лучше всякого ювелира.

Отто Ган оторвался от блокнота, пружинисто встал.

— Не принципиально. По-моему, следов искусственной обработки нет. Но даже если бы и имелась, разницы не вижу. Стены пещеры доломитовые, порода самая обычная, похоже, с примесями кальцита. А вот что это? По виду тоже доломит, но… Не он.

Уолтер, в геологии не сведущий, предпочел промолчать. В Теннесси ничего похожего точно не было.

— Так что мне начальству написать, синьоры? — прогудело от входа. — Вы, синьор доктор, — человек ученый, заслуженный, вот и проясните вопрос. Что тут в пещере светиться может? Эта каменюка?

Никола Ларуссо неторопливо перебрался через завал, присел на камень, положил блокнот на колено.

Немец развел руками.

— Но, господа, я же не геолог! Если бы вы спросили меня о весенних обрядах средневекового населения Германии, я бы вам целую лекцию прочитал. Я историк, этнограф. Пусть ваше начальство приглашает специалистов, им и карты в руки… Ладно! Доломит, в принципе, светится…

— О! — сержант поднял вверх большой палец. — Molto buona! Так и пишем.

—…Но только в ультрафиолетовых и катодных лучах. И уж точно не красным светом. Но этот выступ — не доломитовый. А какие минералы могут излучать свет, да еще такой силы, даже не представляю.

— Грааль, между прочим, светился, — вспомнил Уолтер. — Я это в кино видел.

Отто Ган покачал головой.

— Вальтер, помилосердствуйте! Не бейте по больному месту. Ну, не знаю! Ахмед аль-Бируни, арабский ученый, писал, что при определенных условиях светиться может красный яхонт, но что он имел в виду, непонятно. Рубин? В некоторых легендах светятся гранат и киноварь. У Геродота, кажется, упомянута колонна из светящегося смарагда — так в древности называли изумруд. Что-то такое якобы видели на Цейлоне…

—…На Цейлоне, — подхватил сержант, водя карандашом по бумаге. — Изумруд… Smeraldo… Вы не спешите, синьор, я на итальянский перевожу. Вот уже и факты! Чем больше напишешь, тем меньше взгреют.

— Но оно же не само светится, — внезапно заметил Хинтерштойсер. — А от лунного света. Потому и в полнолуние, что лучи до камня достают.

Доктор Ган без особого интереса взглянул в сторону входа.

— Все может быть. Флюоресценция, термолюминесценция, да мало ли? Пусть геологи работают. Для меня тут ничего особо любопытного нет. Кроме того, конечно, что в основе предания о Bocca del Lupo лежат вполне реальные факты. Возможно! Самого свечения мы пока не видели. Не то чтобы особо разочарован, но пещеры, которые меня ждут, обещают кое-что поинтереснее.

Уолтер, напротив, был весьма доволен. Не зря ехал! Это вам не по нью-йоркским кварталам круги писать! Кроме того, ему почему-то показалось, что немец скромничает. Делает вид, что ему этот камень не слишком нужен, а сам чуть не полблокнота исписал. И слова какие знает! «Термолюминесценция»! С первого раза и не выговоришь.

Маленький осколочек, найденный возле «киноэкрана», молодой человек на всякий случай припрятал. Пригодится.

— Думаю, для первой разведки более чем достаточно, — подытожил Отто Ган, пряча блокнот. — Пора собираться. Все, что могли, сделали.

Никто не возразил, только Тони Курц, покосившись на гладкий камень «киноэкрана», проговорил негромко:

— А мне почему-то кажется, что главного-то мы и не увидели.

5

Человек и его комната. Портрет в интерьере.

…Пухлые щеки с ямочками, тяжелый, слегка вздернутый нос, яркие губы, серые глаза под изящными бровями. Седеющие волосы аккуратно зачесаны наверх. Дорогой светло-коричневый костюм, пиджак нараспашку, галстука нет, ворот кремовой рубашки

расстегнут. Сильные руки, ухоженные ногти.

Тисненый линкруст по стенам, тяжелая люстра на цепях, окна скрыты шторами, пол — ковром.

Диван темно-коричневой кожи с неярким блеском, открытая бутылка французского коньяка на маленьком столике, хрустальные рюмки. Правее тумбочка, радиоприемник — немецкий «Телефункен». Стол мореного дуба. Зеленая столешница пуста, нет и чернильницы, только овальное зеркало в бронзовой раме.

Мухоловка стояла лицом к дивану, напряженная, нервная. Руки по швам, пальцы впились в ладони. Серая форменная рубашка, нашивка на рукаве, строгая темная юбка. Недавно подстриглась, короткие волосы стали еще короче.

Мягкий табачный дух. Рядом с коньячной бутылкой — тяжелый портсигар старого серебра. В углу часы с медным маятником, маленькая стрелка на семи, большая на двенадцати. Утро ли, вечер, не разобрать.

Сидевший на диване потянулся за портсигаром, нажал на кнопочку (желтый камешек в оправе), раскрыл, достал папиросу.

Улыбка.

— Тебе очень идет форма. Жаль, ты редко ее надеваешь.

— Я… — девушка сглотнула. — Мне рубашка не нравится. На юнгштурмовку[34] похожа.

— Уверен, тебе бы очень шла юнгштурмовка.

Щелчок зажигалки. Первая, самая сладкая затяжка.

— Кури, Анна! Если хочешь, возьми «Житан», он у меня в ящике стола.

Девушка мотнула головой.

— Не хочу. Я сейчас почти не курю, господин…

Улыбка пропала, мягко дрогнули губы.

— Постарайся не нарушать наш уговор. Никаких титулований, раз мы не в служебном кабинете. Бери сигареты.

Мухоловка покорно кивнула.

— Извини, Эрц. Я… Я свои.

Нащупала лежавшую на стуле сумочку, выхватила пачку. Не удержав в руках, выронила на ковер. Тот, кого назвали Эрцем, отложил папиросу, встал, шагнул ближе.

— Нервы у тебя совсем никакие, девочка! Иди сюда.

Обнял за плечи, отвел к дивану, усадил. Горлышко бутылки негромко ударилось о хрусталь.

— Глотни. Очень неплохой «Мартель».

Девушка выпила коньяк, словно лекарство — залпом, почти не чувствуя вкуса. Сжала пустую рюмку в кулаке, прикрыла веки, откинулась на мягкую кожу. Вдохнула резко, словно от боли.

— Иногда… Иногда мне не слишком весело, Эрц. Не обижайся!

Тяжелая ладонь легла ей на голову, осторожно погладила.

— Ты слишком напряжена, девочка. Так нельзя, надо уметь расслабляться. Сейчас ты еще выпьешь, посидишь спокойно, придешь в себя. И ни о чем не беспокойся. Старик Эрц тебя всегда защитит. Пусть умирают другие, а ты будешь жить, молодая и красивая. И мы вместе будем смотреть, как гибнут наши враги. Такое зрелище всегда утешает.

Мухоловка открыла глаза, попыталась усмехнуться.

— Я уже почти утешилась. Очень трудная неделя, Эрц. На работе улыбаешься, учишь девочек, поправляешь их ошибки. У нас впереди международный конкурс, они очень волнуются. Я их тоже утешаю. И стараюсь не думать о том, что будет вечером.

Эрц вновь провел ладонью по ее волосам, шумно вздохнул.

— У всех время тяжелое. Одни сжигают нервы, другие пьют, третьи спешат в иностранные посольства — кто предавать, кто просто оформлять въездные визы. В марте Гитлер ввел войска в Рейнскую область. Ни Франция, ни Британия даже не попытались сопротивляться. Значит, мы — следующие. Генералы не хотят воевать. Им по душе единый Рейх, они слишком хорошо помнят прошлую войну, которую успешно проиграли. А толпа молится на силу, каждый видит себя маленьким-маленьким Гитлером.

— И сколько мы еще продержимся?

Эрц нахмурился, бросил взгляд на часы:

— Все жду, когда они пробьют тринадцать… В лучшем случае у нас есть год, может, немного больше — пока Гитлер не уломает нашего итальянского друга. Муссолини еще не поддается, но его хватит ненадолго. Мне тоже не очень весело, Анна. Я слишком хорошо знаю людей. Когда вода подступит к горлу, разбегутся все, даже мой верный Шарль. Недавно он начал собирать документы о своих арийских предках. Какой любознательный мальчик!

Мухоловка отстранилась, поглядела сидящему рядом в глаза.

— Есть человек, который тебя никогда не предаст, Эрц!

Мужчина погладил ее по щеке.

— Я знаю.

* * *

— Сколько всего этих книжек, Эрц?

— Четыре. У нас пока три. На рынке фантастики сейчас нездоровый ажиотаж. Появились новые заинтригованные донельзя читатели. Не завидую германскому военному атташе в Вашингтоне.

— Ничего не найдет?

— Конечно, нет. Всю цепочку, уверен, продумали заранее. Информаторы в Европе, издатели в Америке, а где заказчики, можно лишь догадываться. Где, а главное кто и зачем. Из нашего пыльного угла мы не видим общей картины, Анна, но все же постараемся осмыслить. Ты у меня умница, попытайся.

— Две первые версии лежат на поверхности. Кто-то решил всерьез навредить Адольфу Гитлеру. Воспроизвести то, что описано в этих книжках, нельзя, но составить представление можно. Французскую пушку упомянули тоже не зря. Это не объективность, а мягкий намек на возможности автора и тех, кто за ним стоит. Вторая версия исходит из первой. Возможно, это рекламный проспект. Неведомый «кто-то» не прочь поторговать чужими секретами. Так считают русские. Следствие рыночных отношений…

—…И звериный оскал загнивающего империализма. А ты как думаешь?

— Жаль, я не видела четвертой книги. Но мне кажется, что читателей разогревают, готовят к чему-то главному. Сначала убеждают в том, что имеют доступ к источникам информации, заставляют поверить. А потом — вброс того, ради чего все задумано.

— Ты у меня действительно умница, Анна. Мне пересказали содержание новой книги. Капитан Астероид женится на прекрасной Кейт, но невесту убивают прямо под венцом…

— Эрц!..

— Да, это ужасно! Подвенечная фата залита кровью, кровь на парадном мундире, пуля пробила Библию… Бедняга Капитан Астероид! Ужасной будет его месть в пятой книге! Заодно придется спасти человечество. Планета Аргентина уже приближается к беззащитной Земле.

— «В знойном небе пылает солнце, в бурном море гуляют волны, в женском сердце царит насмешка…»

— Прекрасное танго. Давно мы с тобой не танцевали, Анна!.. Итак, над могилой Кейт Капитан Астероид клянется уничтожить Злодея. Сам же Злодей пытками и угрозами заставляет похищенных во второй книге ученых работать над чудо-оружием. Три проекта. Выживет лишь тот, чей проект принесет победу, остальных выкинут без скафандра в открытый космос.

— Это оно?

— Очень даже возможно. Ты знаешь, что такое расщепление ядра лития?

— Литий? Редкий металл?

— Да. Злодею это очень нужно, он держит в заложниках невесту молодого и талантливого физика, грозится растворить ее в азотной кислоте. Хуже того, он грязно домогается…

— Эрц, ну пожалуйста!

— Английские физики Кокрофт и Уолтон из Кэвендишской лаборатории расщепили ядро лития в мае 1932 года. Но это только один проект. Следующий — Лучи Смерти. Передача электроэнергии без проводов — то, чем занимается в Штатах Тесла. Такой же проект по некоторым данным есть и в Германии. А третий — что-то связанное с гравитацией.

— С гравитацией? Но это же вообще фантастика!

— Да, это все фантастика, нелепые книжонки в ярких обложках. Кто поверит? Кстати, ты обратила внимание на горе-сыщика?

— Ушастый болван из Теннесси по фамилии Грушевый Сидр? Он еще, кажется, девственник и боится женщин? Типичный комический персонаж.

— Типичный, типичный… Погляди, что раскопал Шарль. И знаешь где? В нашем Министерстве иностранных дел. Старательный мальчик, я его очень люблю.

— Не может быть! Но это же простое совпадение. Такая фамилия не редкость, имя тоже.

— И это возможно… Я вот думаю, Анна, что нам даст выход на автора, точнее, на его настоящих хозяев? Мы маленькая страна, мы фактически обречены. Франция и Британия не станут воевать с Гитлером. И Гитлер тоже не будет воевать. Он начнет глотать своих соседей, отрывать куски территории, проводить свои плебисциты с заранее известным результатом. Русские его не любят, но они далеко, и они слабы. Что может остановить Шикльгрубера?

— Чудо-оружие?

— Не уверен. Сейчас я уже ни в чем не уверен, Анна. Но я чувствую, что начинается какая-то игра, глобальная, страшная. Наша Европа — только одна из игральных досок, а Гитлер, Сталин и все прочие — не игроки, а лишь фигурки на этой доске. Заглянуть бы за кулисы…

— Чем я могу помочь, Эрц?

5

Швейцарец «Кондор» с грохотом и треском затормозил в тот самый момент, когда Уолтер закончил укладывать чемодан. Немцы тоже почти собрались. Курц возился с мотором, Андреас впихивал в кемпер последний раскладной стул. Отто Ган, уже при полном параде, перелистывал блокнот со вчерашними записями.

— Buongiorno, signori! — грянул бас бравого сержанта. — Вы уже готовы? Fermarsi significa retrocedere!..

— Доброе утро. Мы уже ко всему готовы, — без особого оптимизма отозвался доктор. — Мои коллеги еще не появились?

Никола Ларуссо неспешно слез с мотоцикла, потянулся, гулко выдохнул.

— Мутит после вчерашнего. Вы потом еще без меня продолжили? Нет, синьоры, с этим безобразием надо заканчивать. Ubriachezza — combattere![35] В полдень мое начальство из Больцано нагрянет, а ваши коллеги, доктор, обещались к вечеру. Двое: один вроде вас, историк, а второй почему-то физик. А фамилии их…

Напрягся, мотнул головой:

— Ох… Склерозини и Маразматти. Все, завязываю. Особенно с граппой.

Обвел мрачным взором поляну, покосился на чемодан американского гостя. Нахмурился.

— Вы, senor straniero, тоже собрались драпать? А кто же подтвердит перед высшим руководством мои… То есть наши героические подвиги? Нехорошо, синьор Перри, нехорошо!

Молодой человек виновато развел руками.

— А вы, как дела свои закончите, возвращайтесь. Сюда и синьор доктор подъедет, как пещеры свои посмотрит, и репортеры обещались, и даже киношники. Международная экспедиция как-никак. Кто же Америку представлять будет, синьор Перри?

Уолтер решил не спорить. Если получится, почему бы и нет? План дальнейших действий был прост. Поездом до Больцано, оттуда тоже поездом — прямиком через близкую границу. К утру прибудет на место, за день обернется.

— Синьор сержант, в этих краях почта работает? Международная?

Усач изумленно моргнул.

— А зачем вам международная? Честным людям она без надобности. Вы что, иностра… Хм-м… Действительно.

Подумав, рассудил, что в Больцано таковая имеется. Центр провинции все-таки.

Среди прочих шпионских премудростей мистер Н открыл своему американскому гостю простой секрет. В мирное время (война — дело иное) разведчику безопаснее всего пересылать сообщения самой обычной почтой. Объем почтовых отправлений в Европе так велик, что проследить за каждым нет ни малейшей возможности.

Исключение есть — Россия. Но там все не как у людей.

Ничего секретного у сотрудника адмиральского Фонда не было, но дневники полярника Карла Кольдевея он решил отправить бандеролью прямо в Нью-Йорк. Не таскать же с собой эту тяжесть, да еще через таможню! А вдруг этот Карл чего-то неправильное написал?

— Я вас, синьор, до Мармаролы подброшу, прямо до станции, — расщедрился усач. — Заодно по телеграфу вам билет забронируем, чтобы в Больцано у касс не толкаться. А вы мне по дороге про свет красный расскажете.

— Какой свет? — не понял Уолтер.

Страж порядка взмахнул ручищами.

— То есть как? Вы же его зафиксировать должны были! Во сколько появляется, как горит, есть ли этот луч, который прожекторный.

Молодой человек устыдился и отвел взгляд. Собственно, просили не персонально его, а всю честную компанию. Доктор Отто Ган твердо обещал, даже показал сержанту новенький хронограф, дабы засечь время с точностью до секунды. Поскольку согласно всем легендам пещера начинала светиться в полночь, после одиннадцати решили выставить наблюдателя.

А потом появились кружки… Отто Ган, уже изрядно отдохнув, заявил, что нынешнее поколение измельчало и даже не может сравниться с его любимыми древними германцами. Герои прошлых веков только посмеялись бы, глядя на то, как их потомки пьют. Никаких рюмок, нужны чаши! Такие, как чаша Сигины, верной жены Локи, сына Фарбаути Жестоко Бьющего!

Чаши не нашлось, зато кружки, увы, имелись. Уолтер пытался возразить, но доктор пригрозил отправить его в Дахау, где кормят брюквой. Малопьющего Курца пришлось держать за руки и вливать на счет «раз-два-три»… Разбудил всех громкий, слегка надтреснутый голос Хинтерштойсера, требовавшего немедленной опохмелки. На дворе уже стоял ясный день.

— Неужели никто ничего не видел? — воззвал расстроенный сержант.

— Совсем ничего? Как же так, синьоры?

Андреас и Тони переглянулись и дружно вздохнули. Отто Ган, чувствуя себя виноватым, попытался утешить служивого, рассудив, что так даже лучше. Пусть начальство само открытия совершает. Добрее будет!

— Сразу видно — экспедиция, — невесело рассудил усач.

* * *

— В самом деле, возвращайтесь, — Отто Ган крепко пожал руку, улыбнулся. — С вами, Вальтер, веселее. Сбегаем еще разок в пещеру, окрестности осмотрим. Насчет начальства своего не волнуйтесь. Мы с вами такой отчет для Фонда накатаем, что ваше фото в музее выставят.

Молодой человек усмехнулся в ответ.

— Главное, чтобы не чучело. Удачи вам, Отто!

Вещи в коляске, усатый сержант в седле, «Кондор»-швейцарец нетерпеливо рычит. Братья из ларца, Тони и Андреас, возле кемпера, тоже улыбаются.

Пора!

— Вальтер, погоди!

Хинтерштойсер шагнул вперед.

— По случаю отъезда нашего американского друга, гарнизонный хор в нашем с Тони лице… Альпинистская, пацифистская… И-раз!

    Среди туманных гор,

    Среди холодных скал,

    Где на вершинах дремлют облака,

    На свете где-то есть

    Мой первый перевал,

    И мне его не позабыть никак.

    Мы разбивались в дым,

    И поднимались вновь,

    И каждый верил: так и надо жить!

    Ведь первый перевал —

    Как первая любовь,

    А ей нельзя вовеки изменить.

    Идет без лишних слов

    На смену яви — новь,

    На смену старым — новые года.

    Но первый перевал,

    Как первая любовь,

    Останется с тобою навсегда[ 36 ].

6

Соседи по купе давно уснули, негромко стучали трудяги-колеса, за окном вагона мелькали редкие поздние огоньки, а над ними неверным серебристым пламенем сиял лунный диск.

Полнолуние. Vollmond. Plenilunio.

Уолтеру не спалось. Он никак не мог понять, что тому причиной. На сон никогда не жаловался, к тому же дорога успела утомить. Одна пересадка, другая. Мотоцикл, пригородный поезд, суета большого вокзала, набитый людьми перрон. Снова поезд, перестук колес, привычный запах паровозной сажи.

Не спалось.

Вместо сна бесконечной кинолентой всплывали воспоминания. Все подряд, и те, что хотелось помнить, и совсем иные. Он отгонял их, пытался думать о другом, считать до тысячи, представлял себе овечек, прыгающих через забор. Не помогало, пленка все крутилась, крутилась, по второму разу, по третьему…

Наконец он понял: что-то не так. И сразу успокоился. Если не так, значит, надо понять, что именно. Трудно, но все же возможно.

Шпион-пенсионер зря обозвал «мистера П» наивным провинциалом. Нью-Йорк, Большое Яблоко — уж никак не провинция, а от наивности прекрасно лечат нужда, военная служба и ответственность за тех, кто остался дома. Мистер Н был прав в другом. Уолтер Перри всегда старался думать о людях хорошо и уж тем более не подозревать понапрасну.

А если не понапрасну?

Стоп-кадр: зеленый с похмелья немец, босой, в шортах, шляпа лежит рядом. Зачем доктор Ган, человек взрослый и очень неглупый, затеял нелепую пьянку? Кружка граппы — считай, слоновья доза. В результате же не только похмелье и задержка с отъездом. Свет из Волчьей Пасти! Правы легенды, не правы? Так и не узнали. Предыдущей ночью тоже никто не пытался выяснить — легли еще до полуночи, чтобы выспаться перед подъемом. Доктор и настоял. Зачем немцу это нужно? Хотя бы затем, чтобы любопытный американец не остался возле горы-Волка, а бравый сержант не смог ничего толком доложить прибывшему начальству, а заодно гостям из Рима. Недаром доктор полблокнота исписал в пещере.

Молодой человек представил себе веселого парня Отто, вспомнил, как тот улыбается… Нет, неправда! Он был уже готов мысленно извиниться перед доктором Ганом, но внезапно подумал о братьях из ларца. Курц и Хинтерштойсер — не вольные скалолазы-скауты, они солдаты. Ребята на действительной службе! Доктор сказал, что сумел уговорить командира части. Бывший сержант Перри представил, как к ним в пустыню приезжает штатский мозгляк из Вашингтона и просит полковника отпустить двух «джи-ай». Всего на недельку — по горам побегать.

Смешно?

Но если парней и вправду отпустили, значит, Отто для них теперь — командир! Они выполнят его приказ. Любой! Иначе — трибунал.

Уолтеру стало не по себе. Он потер глаза, скользнул взглядом по равнодушному лунному диску. Если не спишь, в голову всегда лезет всякая ерунда. Отто — душевный парень, пьет редко, вот и занесло не туда. Курца и Хинтерштойсера и в самом деле могли отпустить. Мало ли какую бумагу привез с собою в часть доктор? Международная экспедиция, престиж, интересы Рейха.

И какой смысл скрывать свет из Волчьей Пасти? Следующей ночью все равно увидят, не они, так другие.

Сразу же полегчало. Молодой человек даже улыбнулся. Хорошо, что его новые знакомые ничего не узнают. Извините, ребята!

Закрыл глаза. Открыл.

Новый стоп-кадр: пассажирский салон «Олимпии», синева за стеклом, на столике — разложенная колода.

Монокль… Усики, как у Гитлера… Барон! Виллафрид Этцель фон Ашберг-Лаутеншлагер Бернсторф цу Андлау. Нет, даже не сам барон! «Что вам нужно от моего дяди?!» Юное чудо в перьях считало, что это он, Уолтер Перри, наглый американский плебей, прицепился, словно репей к собаке, к ее вельможному родичу. Но ведь было все наоборот! Чем он, обычный парень из Нью-Йорка, мог заинтересовать пожилого, много видевшего «тевтона»? Умением говорить по-немецки?

Лунный диск беззвучно скалился. Такое вот твое кино, Уолтер Квентин Перри!

Квентин… Книжка в потертой обложке. «История иногда повторяется. Можете не отдавать. Мой Квентин так и не вернулся».

Хватит!

Молодой человек резко выдохнул и принялся считать до тысячи. Нет, до десяти тысяч. До ста! Нечего забивать голову всякой мутью! Пусть барон фон Ашберг — сам Дракула, а Отто Ган — доктор Калигари[37]. Они далеко, их здесь нет. Впереди граница, небольшая мирная страна, где ничего с ним, Уолтером Перри, не может случиться просто по определению.

* * *

— Ваши книжки? — поинтересовался таможенник, кивая на томики с космическими монстрами на обложках.

Уолтер протер глаза, пытаясь понять, чего от него хотят. Заснуть удалось далеко за полночь.

— Книжки? Да вы что, я этого ужаса не писал!..

Глава 4. Каждый умирает в одиночку

[38]

Липы на улицах. — Девушка по имени Анна. — Теленок или червячок? — Рыцарь Безумного образа. — Защитники Святой земли. — Второй куплет.

1

— Повторите, пожалуйста, — попросил таксист. И добавил виновато: — У вас немецкий, извиняюсь, какой-то странный.

Уолтер мысленно выругал себя за невнимательность. Помнил же, что следует говорить только на «хохе». Помнил — и тут же забыл, как такси увидел. «Лаузицер» не для этих мест.

Делать нечего, повторил. Водитель кивнул с пониманием:

— Из Фатерланда? Когда ваши, наконец, раскачаются? Хоть бы одну дивизию прислали, остальное мы сами сделаем.

Как ответить? И промолчать неудобно.

— Командованию виднее, — глубокомысленно изрек бывший сержант, поудобнее устраиваясь на переднем сиденье. Кажется, в этой маленькой стране имелись свои проблемы.

— Командованию! — неодобрительно буркнул таксист. — Дождетесь, что итальяшки войска введут. Будем лопать их макароны три раза в день без масла.

Отто Ган обещал рацион из брюквы, здесь опасались макаронной диеты. Уолтер чуть ли не впервые в жизни пожалел, что совершенно не дружен ни с историей, ни с географией. Так уж сложилось. В школе эти предметы казались не слишком нужными, далекими от жизненной практики. В армии историю творило уже помянутое командование, география же была сугубо прикладной, от забора до обеда. А потом как-то руки не доходили.

Такси мягко тронулось с места, покидая привокзальную площадь. Мелькнул и сгинул памятник на круглом, похожем на тумбу, пьедестале. Кто-то бородатый при мундире и шпаге. Спросить? Неудобно, еще за дикаря примут, вдруг этот бородатый — здешний Джордж Вашингтон?

Учебник истории маленькому Уолти достался старый, еще от старшего брата. Отец считал, что и такой сойдет. Сходило, но не всегда. Страна, куда довелось ныне попасть, в учебнике отсутствовала напрочь, как и пара соседних. Вместо них место занимало некое государство немалых размеров. Возможно, по этой причине оно имело целых два названия, одно на букву «А», второе же Уолтер забыл напрочь. То ли на «В», то ли вообще на «У». Чей-то решительный карандаш уже успел располосовать державу на мелкие фрагменты, приписав на полях цифру «1918». Если вспомнить подвиги героического сержанта Йорка, то напрашивался определенный вывод.

Пока что увиденное Уолтеру нравилось. Город был уютным и чистым, по краям тротуара зеленели липы, люди держались вежливо, мужчины, здороваясь, по-старомодному снимали шляпы. Говорили по-немецки, но на незнакомом наречии. И фамилии были иными, непривычными. Таксист, если верить карточке, висевшей у зеркальца, звался Август Коцка, с рекламного щита улыбалась фрау Домнич, хозяйка салона красоты. Удивило и то, что знакомое «?», оно же «S острое», превратилось в близняшек «SS». Молодой человек рассудил, что всюду свой обычай. Настоящий английский мистера Н тоже показался ему непривычным.

А еще было много плакатов, почти как в Италии. Вместо щекастого Дуче на прохожих взирал некий господин в годах, тоже щекастый, но с симпатичными ямочками и слегка вздернутым носом. Ничего особенного от сограждан не требовал и лишь призывал достойно нести знамя державы. Вместо фамилии под портретом красовался заковыристый автограф.

— Этот — еще ничего, — прокомментировал таксист. — Красных давит, как тараканов. Но все равно не наш, макаронникам продался.

Фамилии, однако, так и не назвал.

Не заметив больше ничего любопытного, молодой человек открыл взятый с собой портфель и достал папку с бумагами, дабы освежить в памяти. На этот раз обмен не намечался. Руководство Фонда адмирала Фаррагута договорилось с неким Вальтером Гаусом о передаче во временное пользование части его архива для изучения и последующей публикации. Кем был его тезка, Уолтер не знал, шеф лишь вскользь упомянул, что он сын известного моряка. Большего и не требовалось. У сотрудника Фонда Перри имелся адрес, перечень документов и внушительная бумага с печатями из местного Министерства иностранных дел на право их вывоза из страны. Оставалось удивиться, отчего господин Гаус не отправил архив по почте, но руководству Фонда виднее.

Уолтер аккуратно сложил бумаги, спрятал папку в портфель и щелкнул замком. Вовремя — машина уже начала тормозить. Слева была широкая многорядная магистраль, справа — тротуар с липами, а дальше громоздил этажи внушительного вида особняк. Взгляд скользнул по фигурному литью балконных решеток, зацепился за мраморную статую в нише.

— Богато живут, — понял его таксист, отсчитывая сдачу. — Ничего, недолго им осталось! Проредим плутократов!..

Уолтер захлопнул дверцу, подождал, пока авто отъедет, огляделся. Улица сразу напомнила ему хорошо знакомый Митпакинг дистрикт, что возле парка Хайлайн. Разве что здания были немного опрятнее, чем в Нью-Йорке. А еще липы. Дома таких не увидишь.

Табличка с номером на стене подсказала, что он действительно прибыл на место. Оставалось найти нужный подъезд. Молодой человек поежился от неожиданно холодного ветра, поправил шляпу, так и норовившую улететь…

— Простите, мистер, вы американец?

2

Уолтер Перри с детства был приучен отвечать коротко и по существу. «Сэр! Так точно, сэр!» Но не всегда краткость равна точности. Что сказать симпатичной сероглазой девушке с веснушками на носу, которая к тому же явно спешит? Американцы живут в Мексике, в Бразилии и даже в Аргентине, где все танцуют танго.

— Мэм! — наконец нашелся он. — Я из штата Нью-Йорк.

И, вспомнив здешние традиции, снял шляпу.

Кажется, не угодил. Девушка быстро оглянулась, словно опасаясь чего-то, и внезапно сжала его локоть.

— На квартире инженера Гауса — засада. Уходите немедленно.

Молодой человек едва не поморщился, настолько неожиданно крепкой была хватка. Характер все же соблюл, надел шляпу, постарался улыбнуться.

— Мэм! Если там бандиты, нужно немедленно дать знать полиции.

Говорили по-английски, хотя с произношением у девушки было не очень. Уолтеру даже показалось, что его не поняли.

— Зовите полицию, фройляйн, — повторил он уже на «хохе». — А если вам кто-то угрожает, я с ним лично разберусь, только скажите.

В серых глазах мелькнуло изумление, яркие полные губы дрогнули.

— Вы о чем? Вальтер Гаус арестован, в его квартире — агенты службы безопасности. Они ждут какого-то американца. Да уходите же!

Уолтер, однако, не стал торопиться. Происходи это все в Нью-Йорке, к примеру, в том же Митпакинг дистрикте, и будь в квартире ирландская банда, он бы уже нырнул в маленький переулок, до которого всего шагов двадцать. Но здесь, в чужой стране…

— Фройляйн! Вам незачем беспокоиться. Я гражданин США, у меня есть паспорт и…

Резкий свисток не дал договорить. Из ближайшего подъезда резво выскочили двое молодцев в одинаковых черных костюмах. Переглянулись. Тот, что слева, указал ручищей на американца и вновь поднес свиток к губам. Девушка тихо охнула и разжала пальцы, освобождая локоть. Уолтер, уже начиная догадываться, что дело плохо, хотел все-таки уточнить, в чем провинился, но тут возле бордюра резко затормозил мотоцикл. С него соскочил крепкий спортивный парень в легкой светлой куртке. Выпрямился, взглянул недобро, правая рука скользнула куда-то под мышку…

— Поздно! — выдохнула сероглазая

И тут словно палкой ударило по ушам.

Первой выстрелила девушка, навскидку, почти не целясь. Мотоциклист отшатнулся, выхватил пистолет. Еще два выстрела, уже от подъезда. Уолтер быстро оглянулся. Двое в черном совсем близко…

— Ходу!

Сотрудник Фонда адмирала Фаррагута, респектабельный молодой человек в шляпе и дорогом костюме исчез. Остался парень из Ист-сайда, знающий, как выживать на этих чертовых улицах. Ирландцы ли, негры, итальяшки — всем им одно имя: Смерть. Жизнь там, в переулке, до которого нужно обязательно добежать. Девицу — за руку, шляпу на самые брови… Ходу! Тротуар растекся бесконечной лентой, редкие прохожие застыли каменными столбами, пули уже не свистели — жужжали, как летние осы. Одна, вторая, третья…

— За угол! Бежим, бежим!

…Глотнуть воздуха, поправить предательницу-шляпу… Ходу! Вперед, вперед, жаль, переулок длинный, успеют прицелиться. Одному бежать легче, но девушку не оставишь, в Ист-сайде своих не бросают. Сзади топот, свистки, впереди узкий светлый проход между двумя черными стенами. Снова жужжат проклятые осы, если хотя бы одна заденет — крышка.

— Сюда!

Девушка вовремя указала на темный зев подворотни. Сам бы Уолтер не заметил, мимо пробежал. Решетчатые ворота приоткрыты, замок висит на тяжелой цепи. Девушка проскользнула в щель первая, махнула рукой.

— Там… Там двор, второй подъезд, он проходной…

Оставалось поверить и понадеяться на удачу. За подворотней была большая клумба, справа — четырехэтажный дом, подъездные двери. Первая, вторая…

— Нам надо на улицу проскочить. Там машина.

Это оказался черный ход. Консьерж обнаружился дальше, у парадных дверей. Взглянул удивленно, попытался привстать. Уолтер вежливо приподнял шляпу.

…Тяжелая дверь, две ступеньки, яркое весеннее солнце, автомобили впритык к бордюру.

— Сюда! Этот, светло-серый.

Уолтер не без труда опознал двухместный «Nervasport». В газетах этого француза хвалили. Хлопнули дверцы, девушка откинулась на спинку сиденья, на миг закрыла глаза. Улыбнулась.

— Вы не думайте. Взяла машину у подруги. У меня на такую денег не хватит, даже если комнату продам.

Открыла глаза, взглянула внимательно.

— Костюм на вас американский, сразу заметно. А так — вылитый немец. Если что, переоденетесь.

Подумала — и протянула руку:

— Анна.

* * *

Вокруг были люди, поэтому говорить приходилось вполголоса. Спорить тоже.

— Но я-то в чем виноват? Документы в порядке, виза оформлена, даже бумага из Фонда есть, чтобы, значит, помогали. В конце концов, я в посольство обращусь! Я гражданин Соединенных Штатов…

— Рискни. Может и повезет. По всей стране сейчас идут аресты, подполье уже фактически добили, берут сочувствующих. Приезжего не тронут, если он из Рейха или из Италии. Остальных — не знаю. Может, американца и отпустят. А если нет… Бить не будут, чтоб синяков не осталось. Ты же все-таки иностранец, нельзя. Воды не боишься?

На «ты» перешли еще в машине, Уолтер привычно стал Вальтером, слегка успокоился, и все случившееся казалось теперь дурным, нелепым сном. Авто, покружив улицами, остановилось у небольшого кафе с вежливым швейцаром. Оставалось привести в порядок костюм, поправить галстук — и отправиться изучать здешнее меню. В глубине души Перри был разочарован. Ему почему-то думалось, что они отправятся прямиком в темные сырые катакомбы, где прячутся от властей здешние карбонарии. Такое уже он видел в страшном фильме «Ванино Ванини». Женщина с распущенными волосами заламывала руки, героя приковывали цепями к каменной стене…

Молодой человек невольно вздрогнул. А если и его прикуют? В этих краях «Билль о правах» не поможет.

— Воды? — спохватился он. — Нет, не боюсь. А вода тут при чем?

Беседу прервал официант. Девушка по имени Анна уверенно сделала заказ, завершив недолгий перечень двумя кофе по-венски. Мнением своего спутника она даже не поинтересовалась. Уолтер мысленно пожалел, что на нем не военная форма. В штатском он и сам себе не слишком нравился. Шпак, да еще с портфелем! То ли дело «парадка», пряжка солнечного блеска, сержантские нашивки. Любая оторви-девица таяла, как воск.

С американским гостем в костюме и шляпе здесь не слишком считались.

А между тем на Анну смотреть было приятно. Никакого сравнения с племянницей герра барона. Та — кукла куклой, зубная щетка в чужих бриллиантах. Его же новая знакомая — девушка видная, серьезная. Одета строго, темная юбка, рубашка светлая, ни сережек, ни колец, ни прочей звенящей дребедени. Зато симпатичная, губастая, улыбка приятная. Разве что нос чуток подгулял — длинноват и в веснушках. Но это пустяки, у кого нос, а у него самого, к примеру, уши.

…И пальцы сильные. Ухватит — не отпустит.

— Что не боишься — хорошо.

Анна стерла улыбку с лица, наклонилась.

— Заводят в камеру, там бак с водой. Двое держат, третий голову под воду опускает. Начнешь захлебываться, вытащит, даст воздуха глотнуть. А потом снова. Больше получаса никто не выдерживает. Или признаются во всем — или умирают.

Не проговорила — прошептала. Странное дело, но Уолтер не испугался. Может, потому что и ожидал чего-то подобного. Европа, дикие края.

— А если мне признаваться не в чем?

Анна покачала головой, откинулась на спинку стула.

— Тогда ты умрешь, маленький Вальтер. Не только потому, что они звери. Никто не захочет признавать ошибку, ни следователь, ни те, что тебя арестовали. Будут давить до результата. А врач оформит смерть от сердечного приступа. Если бы у меня не было пистолета, нас обоих уже бы взяли, и мы бы сейчас мечтали о глотке воздуха. Ты не у себя в Штатах. Проснись!

Улыбнулась подбежавшему официанту, чуть отодвинулась, чтобы не мешать.

— Это чего? — не думая, поинтересовался молодой человек, когда перед ним приземлилось нечто подрумяненное, с красными пятнами соуса.

— «Время жареных цыплят», майн герр, — торжественно провозгласил официант.

«Хорошо еще, что не утопленных», — рассудил Уолтер Перри, но, естественно, не вслух. Тем не менее «Время» подоспело как нельзя кстати. Позавтракать молодой человек не успел, а хорошая встряска только прибавляет аппетита. Под цыплят и думалось по-другому. Страшный призрак бака, полного стылой черной воды, отступил

к самому горизонту, превратившись в неясную тень. Не посмеют! Американских граждан, как твердо знают газеты, опасаются трогать и щекастый Муссолини, и даже Гитлер с его дурацкими усиками. А тут какой-то огрызок распавшейся империи из двух букв. Тем более днем, посреди города, при свидетелях! Симпатичную девушку с

веснушками наверняка сильно напугали. Немудрено, за ней не стоит костлявый дядька по имени Сэм.

Кофе по-венски пился уже совершенно благостно. Несколько удивляло

лишь место действия. Кафе очень понравилось, но Уолтер мысленно перенес все происходящее в хорошо знакомый ему Нью-Йорк. Допустим, он гангстер, сдуру налетевший на копов где-нибудь на Манхэттене и пославший им хороший свинцовый привет из двух рук. Если бы посчастливилось оторваться, поехал бы он в Бронкс цыплятами баловаться? На той же тачке, в которой удирал, при стволе и соучастнике? Катакомб с карбонариями в Нью-Йорке нет, но что такое «лечь на дно», знает каждый.

Патриархальная жизнь у них тут, в Старом Свете!

— Ты ни о чем не спрашиваешь, — внезапно заметила Анна. Достала пачку сигарет, взвесила на ладони, положила на скатерть.

Молодой человек пожал плечами.

— А зачем? Объясняться все равно придется, не в полиции, так в посольстве, а лгать я не люблю. Честно отвечу: не знаю, не видел, не интересовался.

— Разумно, — Анна невесело усмехнулась. — Старое тюремное правило: после побега каждый думает только о себе. Станешь другим помогать, погибнешь.

Снова взяла пачку, вынула сигарету, повертела в пальцах. Бросила.

— Это у вас такие правила! — Уолтер даже слегка обиделся. — Я с детства приучен: погибай, а товарища выручай. Но лишнего болтать не надо. Тем более, если и так понятно.

— Понятно? — девушка наклонилась, поймала взглядом взгляд. — Ну и что тебе понятно, Шерлок Холмс?

Можно было отмолчаться, но слишком уж насмешливо смотрела сероглазая. Маленький Вальтер, значит?

— Машина, может, и не твоя, но водишь ты ее часто. Одеваешься скромно, но не потому, что денег нет. Такой маникюр, как у тебя, стоит дороже твоей рубашки. И на спорт у тебя есть время, а секции бесплатными не бывают.

Подумал немного, пленку-память прокрутил.

— Дома ты не сидишь, Анна, служишь где-то. Но не в кабинете. Тренер или… Или учитель танцев. Еще к оружию привычна. Учили тебя хорошо, и не только стрельбе.

Хотел еще добавить, но язык прикусил. Не все стоит вслух проговаривать.

— Неплохо, — равнодушно проговорила сероглазая. Откинулась назад, зацепила взглядом.

— Спортсмен, скорее всего, боксер. Армия, не офицер, но и не рядовой. Возможно, и в самом деле из Нью-Йорка, но жил где-то не в городе, причем долго. Не полицейский, но чем-то подобным занимался. Скорее всего, частное детективное агентство. Молод, значит, был на подхвате, бегал по улицам, фотографировал неверных жен.

Уолтер постарался не дрогнуть лицом. Девушка улыбнулась, взглянула лукаво.

— Твоя женщина, Вальтер, тебя намного старше. Ты к ней привык, она стирает твои рубашки, угощает пирожками и закрывает глаза на очередную официантку, с которой ты сходил в кино.

«Почему — официантку?!» — хотел было возмутиться молодой человек, но понял, что лучше промолчать. Если и было, то прошло. Кончились пирожки, как раз накануне отлета. Анна вновь усмехнулась.

— А еще ты думаешь, зачем я потащила тебя сюда, а не на тихую квартиру где-нибудь в глухом квартале. Чтобы отсидеться, правильно? Это, пожалуй, стоит объяснить. Разницы нет, маленький Вальтер. Ты здесь новичок, твоей фотографии нет в картотеке. А меня могут опознать. В этом случае со мной опасно всюду. В самом глухом квартале есть дворники и консьержи. А у тебя, Вальтер, был очень голодный вид. Мужчина, оставшийся без завтрака, — это ужасно. Надо же познакомить гостя с нашей национальной кухней!

Уолтер проглотил и это — вместе с последним глотком кофе по-венски. Подумал, поставил чашку на блюдце.

— А если тебя опознали?

— Тогда тренеру — или учительнице танцев — уже ничего не поможет. Перекроют границы, поставят заставы на выезде из города, сообщат всем агентам. И начнут искать. У нас маленькая страна, Вальтер, мы все на виду. Потом ее отыщут, при аресте обязательно изобьют, чтобы много не воображала. А что будет дальше, гражданину США лучше не знать. Никого ты не выручишь и никому не поможешь. Каждый умирает в одиночку. Запомни эту простую мудрость, мистер Уолтер Перри.

— Каждый умирает в одиночку, — негромко повторил американец. Подумал и добавил: — Неправильно живете!

Анна хотела возразить, но внезапно замерла, быстро оглянулась. Прикрыла глаза.

— Вот и все, маленький Вальтер. Не вздумай сопротивляться, но обязательно назови свою фамилию. Погромче, чтобы услыхали.

Переспрашивать молодой человек не стал. Он и сам заметил, как со звоном колокольчика у входной двери в кафе вошли двое — и оба знакомые. Один в черном костюме, из тех, что были у подъезда. Второй — спортивный парень, приехавший на мотоцикле.

— По крайней мере, позавтракали, — не открывая глаз, проговорила девушка.

— Цыплята отличные, — согласился Уолтер, вставая. Краем глаза он заметил еще двоих возле служебного хода. Эти далеко, шагов двадцать, стоят, не двигаются. А вот которые под колокольчик вошли, уже рядом.

Расстегнул пиджак, вспомнил оловянный взгляд фон Ашберга, плеснул на лицо тевтонской спеси.

— Господа?

Шляпы гости снимать не стали. Спортивный подошел ближе к Уолтеру, подмигнул, загородил проход. Второй шагнул к девушке.

— Не вздумай стрелять, дрянь! Здесь дети. Тебе скоро перед апостолом Петром отчитываться. Оставь себе шанс.

Анна кивнула, по-прежнему не открывая глаз. Тот, что был в черном, хмыкнул и сменил тон, заговорив сухо, по-казенному:

— Госпожа Анна Фогель! Господин Уолтер Перри! Вы арестованы. Подчиняйтесь всем нашим приказам и не оказывайте сопротивления. Ордера вам будут предъявлены в течение суток согласно закону.

Выговорил, словно проплевался, резким рывком вздернул девушку со стула. Оскалился.

— А это тебе маленький аванс!

Удар по лицу, другой. Голова сероглазой мотнулась в сторону, из разбитой губы плеснуло кровью. Мужчина достал платок, брезгливо кривясь, вытер ладонь.

Уолтер стоял, не двигаясь, как ему и велели. Сопротивления не оказывал — следил за официантом, который как раз выруливал из кухни в проход между столиками. Сколько шагов? Пятнадцать? Меньше? Пора!

— Я есть протистовайт! Я есть писать жалоба! Я быть гражданин Соединенные Штаты оф Америка!

На таком «sprache» изъяснялся некий отрицательный персонаж из шпионского фильма про Великую войну. Тамошний главный злодей, оказавшийся затем главным героем, носил монокль, совсем как у барона.

— Моя великий держава присылать сюда канарейка… Нет, канонерка для защиты американский свободный гражданин![39]

Орал от всей души, так, чтобы стекла дрожали. Посетители уже, кажется, прониклись. Двое у столика тоже, черный нахмурился, спортивный сжал пальцы в кулак, разжал, поглядел с ненавистью.

— Меня хотяйт бить! — завопил американский гость, не жалея связок. — Это есть варварство и полный нарушений…

Чего именно, Уолтер придумать не успел. Официант был уже на нужном месте — как раз под правой рукой. Поднос, на нем две тарелки, соусница — и большая темная бутылка.

— Спасите! Они менья убива-а…

Бутылка от удара о голову обычно разбивается, если полная, о чем свидетельствуют многочисленные эксперименты на улицах Нью-Йорка. Особенно, когда бьешь от всей души.

—…а-айт!

Тело в светлой куртке только начало оседать, заваливаясь набок, а Перри уже развернулся к черному. Тот все понял, успел отпустить девушку, даже попытался сунуть руку за отворот пиджака…

Средняя дистанция!

Ноги согнуть в коленях, слегка наклониться… Шаг вперед.

Джеб!

Не слишком сильный, зато в область солнечного сплетения — чуть выше пупка. Прочувствуй, взгляни вниз, тебе, гаду, больно! Смотришь? А мы сверху.

Кросс в голову!

Получи!!!

Прежде чем схватить девушку за руку и поднять с пола портфель, молодой человек, не утерпев, саданул упавшего ботинком в промежность. Очень уж хотелось.

— Бежим, Анна!

Возле входа Уолтер, на миг задержавшись, толкнул столик администратора в сторону прохода. Пусть двое оставшихся потратят несколько лишних секунд.

Обиженно звякнул колокольчик.

— Сумасшедший мальчишка, — шепнула Анна в дверях.

— Ага! — выдохнул он, соображая, что на улице наверняка ждут, стандартная процедура, об этом еще отец рассказывал…

Три ступеньки, тротуар, машины рядком, высокая красивая липа… Двое, совсем рядом! Тот, что чуть сзади, — мешок мешком, ему и бежать не с руки. А вот первый…

От прямого в голову Уолтер ушел чудом, по волосам задело. Мастер, значит? Ну держись, мастер!

Портфель на землю.

Ближняя дистанция!

Хук!

Правой в печень, что есть силы! Больно, правда? Так больно, что хочется руку опустить? Опускай, опускай, закрывайся локтем, тебя ведь так учили! Всех так учат. Молодец, ждешь хука в голову. Тренер объяснял? Жди!

Апперкот через центр!

Н-на!

Рефери, отсчет! А где второй?

— Б-бах!

Сухо и зло ударил выстрел. Уолтер краем глаза заметил, как оседает на землю «мешок», успевший все-таки вытащить пистолет, как девушка опускает руку с «Браунингом Бэби»[40]…

Двери!

Те двое слишком быстро разобрались со столом. Первый шустряк уже шагнул на ступеньку. Значит, дальняя дистанция…

Сильный толчок отбросил Уолтера в сторону. Анна не била, просто резко нажала на плечо. Упасть он не упал, дверь, однако, потерял из виду. Ненадолго, на секунду всего, но этого как раз хватило для выстрела.

— Б-бах!

Девушка стреляла почти в упор, даже не целилась, лишь вытянула руку. Шустряка отбросило назад, прямо на второго, тот попытался отступить…

— Б-бах! Б-бах!..

Молодой человек невольно поморщился — уж больно мерзко пах сгоревший порох. Анна спрятала пистолет в сумочку, обернулась.

— Не захотел умирать в одиночку, маленький Вальтер? Ты своего добился, теперь у нас один приговор на двоих… Портфель не забудь.

Взяла за руку, кивнула в сторону бордюра, к которому сиротливо жался француз «Nervasport».

— Отъедем подальше — и бросим. И что я теперь подруге скажу?

— Как что? — поразился Уолтер. — Пусть пишет заявление, что, мол, угнали.

Анна Фогель погладила молодого человека по щеке.

— Умница!

* * *

Газета попалась какая-то неинтересная. Политика и политика, министры, генералы, профсоюзники, парламент с фракциями и ежедневными драками. Про такое и в Нью-Йорке читать не хотелось, а уж в чужой стране и подавно. На второй странице обнаружился щекастый господин с плаката. Те же ямочки, тот же слегка вздернутый нос. На фотографии он был заметно старше и не призывал, а давал интервью. Уолтер не поленился, установил личность: Станислас Дивич, министр внутренних дел. Интервью читать не стал, равно как и чей-то комментарий рядом под броским названием «Нас пугают!».

Спортивный отдел, понятно, имелся, но спорт был либо местный, либо европейский. О том, как сыграли «Бостонские красные носки» и любимые «Нью-Йоркские янки», не сообщалось. Здешних читателей отчего-то не волновало, что против родной команды впервые выступал переметчик Бэйб Рут[41].

К тому же изрядно раздражало обилие «SS» вместо привычного «S острого». Правда, в ряде случаев SS оказалось не буквой и даже не двумя, а какими-то «охранными отрядами». То ли местные сторожа, то ли добровольные помощники полиции.

Европа!

Однако газету следовало если не читать, то держать поближе к лицу. И не забывать время от времени притрагиваться к левой щеке, при этом морщась, словно от зубной боли. То есть не словно, а именно от нее.

В катакомбы они не попали и на этот раз. Авто бросили возле большого тенистого парка, вход в который украшали огромные кованые ворота, к счастью, открытые. Пройдя по длинной аллее, свернули на боковую, оказавшись возле небольшой калитки, тоже кованой. За нею была тихая улица, миновав которую вышли прямиком на многолюдный перекресток. Анна огляделась и уверенно указала на большое пятиэтажное здание.

Уже в холле Уолтер, вдохнув разлитый в воздухе аромат, безошибочно понял, где они оказались. Больница! И, кажется, не из самых лучших. Девушка его догадку подтвердила, уточнив, что лечебница не просто плохая, а муниципальная. Молодой человек, бывавший в подобных учреждениях в Нью-Йорке, понимающе кивнул. Очень похоже, только без негров.

Газету купили в холле, где имелся киоск, после чего американский гость был отправлен на второй этаж, в кабинет неотложной стоматологии, где принимали не по записи, а просто в порядке очереди. Щеку Уолтеру Анна перевязала лично. Платок оказался в крови, именно им девушка вытирала разбитое лицо. Страждущему от острой боли надлежало терпеливо сидеть на стуле, поглаживать повязку и читать газету. Очередь занимала полкоридора. Молодой человек рассудил, что все-таки попал в пыточную. Оставалось покориться судьбе и ждать — девушка обещала вернуться через час. Прощаясь, добавила, что не обидится, если «маленький Вальтер» решит исчезнуть. На такое Перри даже не стал отвечать.

«Каждый умирает в одиночку»! Вот и вымрут — в порядке живой очереди.

Очередь же реальная, в которой довелось находиться, наводила тоску. Глядя на страдальцев, Уолтер начал всерьез опасаться, что досидится если не до воспаления надкостницы, то уж до флюса точно. Газета ничуть не отвлекала. Молодой человек попытался поразмышлять о делах собственных, но стало еще хуже. В старых, еще немых фильмах, на помощь окруженному команчами форту обязательно прорывалась кавалерия под бравурные рулады, выводимые тапером. Сюда ей, увы, не доскакать. В посольство? Но там наверняка поджидают. Даже если случится чудо, и он, беглец, окажется под защитой родного флага, что делать дальше? Еще в армии сержанту Перри рассказали историю незадачливого президента одной из латиноамериканских Анчурий[42]. Спасаясь от очередной революции, бедняга забежал в посольство США, где пребывает и поныне, то есть уже более тридцати лет. Над этим полагалось смеяться, но теперь Уолтер примерил историю на себя. Выходила форменная жуть. А если еще вспомнить Перри-самого младшего, которому он только что послал телеграмму из Больцано, то единственным вариантом виделся вороной мустанг в комплекте с винчестером. В тех же фильмах, которые маленький Уолти смотрел по воскресеньям, удалые ковбои мчались под градом пуль с веселой улыбкой, финишируя у слова «End».

Молодой человек свернул газету и осторожно потрогал повязку. А вдруг и вправду заболит?

Оставалось ругать себя за беспечность. На пограничном контроле он честно показал бумагу из Фонда, где поминался Вальтер Гаус и его архив. Остальное додумать несложно. А если бы скрыл? На квартире все равно ждали, не его, так кого-нибудь еще. Может, следовало перезвонить? Наверняка это тоже предусмотрели, чей-то голос ответил бы, пригласил в гости…

Дверь кабинета отворилась. Оттуда, чуть пошатываясь, вышел очередной страдалец с раздутой щекой. Уолтер отвернулся.

3

— Хочу вам напомнить, госпожа Фогель, что наша страна не может идти на конфликт с Соединенными Штатами. Они очень трепетно относятся к судьбе каждого своего гражданина. Хватит нам и шведов, еле расхлебали.

— Понимаю, господин министр. Претензий к нам не будет. Мы не объявляли гражданина США в розыск, не выписывали ордера на арест. Все, что происходит, это его личные приключения. Мы даже вправе обидеться на столь неадекватное поведение нашего американского гостя. Все нужные документы уже оформлены.

— Тем лучше. Итак, ваши впечатления?

— Полный идиот.

— Вы это о ком, госпожа Фогель? Не о своем непосредственном начальстве? Шучу, шучу… Насколько я помню, в Древней Греции идиотом называли того, кто далек от общественной жизни, от политики…

—…Не участвует в собраниях граждан и уклоняется от общественных поручений. А еще тех, кто плохо знает греческий язык. Чистый случай, господин министр.

— А если это хороший профессионал? Тогда идиотами окажемся мы.

— Профессионал заметил бы слежку. А мы вели его от самого вокзала. Профессионал не поехал бы сразу на квартиру к Гаусу и не называл бы номер дома таксисту. Профессионал услышал бы, что я стреляю холостыми. Профессионал не пошел бы в муниципальную больницу, откуда практически невозможно скрыться. Я его специально туда отправила, чтобы лишний раз проверить. Ну, и общие впечатления. Не верю, что этот теленок из Нью-Йорка — гениальный актер.

— Хорош теленок! Двое сотрудников в больнице, у одного сотрясение мозга.

— Бедный Руди! Он так просился поучаствовать в настоящем деле!.. Рискну повториться: мы имеем дело с идиотом. Он хитрит, о чем-то умалчивает, но — не профессионал. Рекомендовала бы нелегально вывезти его из страны, а там распотрошить до результата и прикопать без шума. Естественно, оформив все документы на пограничном контроле. Приехал, уехал — к нам никаких претензий.

— Беретесь?

— Ничего сложного, господин министр.

— Но все равно может быть шум. Гражданин США гостил у нас, а потом пропал… А если не так жестко? Если через подушку?

— Неразумно. Ночью он будет капать слюной, а наутро, того и гляди, потащит под венец. Он идиот, господин министр. Против жесткого потрошения есть только один аргумент. К нам закинули не теленка…

—…А червячка. И ждут, когда мы заглотнем крючок. Совершенно непонятно, какой в этом смысл, но рыбы тоже не в курсе всех замыслов рыболова… Вы знаете, откуда приехал ваш идиот?

— Из Италии. Билет взят в Больцано.

— Вот свежая газета, как раз из Больцано, местная. «Gesta eroiche del nostro connazionale!» Героический подвиг нашего земляка! Сержант полиции Никола Ларуссо установил итальянский флаг на вершине легендарной горы Волк. Его сопровождали и оказывали посильную помощь… Visita la nostra Italia… Гости нашей Италии, участники международной экспедиции… Взгляните на фамилии, госпожа Фогель!

— Надо же, маленький Вальтер. Куда забрался, теленок!.. Доктор Отто Ган? Он же из ведомства Гиммлера. Аненербе!

— А вчера туда приехали двое ученых из Рима. Один историк, увлекается всякой средневековой мистикой. А вот второй — физик, специализация — теория атомного ядра. Не забыли страшного злодея и его три проекта?

— Расщепление ядра лития… Боже! Эрц… Господин министр! Я… Я могу не справиться.

— Справишься, Анна. Ты очень умная девочка. А чтобы тебе было спокойнее, подключим Шарля.

4

— Может, позвонишь в посольство? Телефон наверняка прослушивается, но, по крайней мере, о тебе будут знать.

Они вновь шли по знакомому парку. Вдоль аллеи равнодушно таращили глаза мраморные девы, на скамейках оживленно переговаривались старушки, продавец мороженого вручал маленькой девочке вафельный стаканчик с чем-то розовым. Пахло сиренью и скошенной травой.

— Звонить надо было сразу, с вокзала, — рассудил Уолтер. — Но кто же его знал? А теперь как бы хуже не обернулось. Наверняка эти, из безопасности, уже свою сказку сочинили. Раззвонят на весь мир, и буду я вроде Джесси Джеймса[43]. Посольские разве что адвоката смогут прислать.

Анна задумалась.

— Если дело дойдет до адвоката… Пожалуй, ты прав. Недавно к нам приехал социал-демократ из Швеции. Тоже, как и ты, к кому-то в гости. Когда в посольстве спохватились, выяснилось, что он извращенец и убийца. Скандал замяли, но в прессу кое-что попало. А труп отправили домой в багажном вагоне. Не хочу тебя огорчать, маленький Вальтер, но порядок бьет класс. Всех не нокаутируешь.

Молодой человек не огорчился. На душе и так было кислее кислого.

Анна пришла очень вовремя — от страшной двери Уолтера отделяли только двое бедолаг. Окровавленную повязку он сорвал в холле и прежде, чем сунуть в карман, взглянул на лицо сероглазой. Синяков не было, но нижняя губа заметно распухла. Молодой человек пожалел, что не успел разобраться с негодяем по полной программе. Даже негр из Гарлема знает, что девушек бить — последнее дело.

С аллеи свернули направо, где людей было заметно меньше. Анна остановилась, взяла американца за руку.

— Погоди… Давай прикинем, Вальтер. Все полицейские участки они уже обзвонили. Посольства, вокзалы, аэропорт — ждут всюду. Но наши фотографии еще не раздали патрульным…

— А мою им откуда взять? — поразился Уолтер.

Девушка покачала головой.

— Не будь наивным. Фото, конечно, есть, но надо еще напечатать, разослать по всем постам, потом передать дежурной смене. Думаю, до вечера мы еще можем ходить по улицам… Вальтер, тебя что-то держит в нашей стране?

— Чемодан, — вспомнил молодой человек. — Он в камере хранения, на вокзале. И… И работа, я же сюда не отдыхать приехал.

Про архив говорить не стал. Зачем девушке знать лишнее? Это его заботы.

Анна протянула руку, коснулась пальцами пиджачного лацкана, сжала. Взглянула в глаза.

— Чемодан тебе дороже жизни?

Уолтер сглотнул.

— Но… Это мой чемодан! И перестань меня пугать, не маленький. Я по Бронксу ночью ходил без пистолета. И ничего, живой.

Пальцы, впившиеся в ткань, словно потеряли силу. Ладонь легла на плечо, погладила.

— Договорились. Ты — крутой американский парень, Джесси Джеймс на железнодорожной станции. А я — трусиха. Не хочу попадать им в руки, маленький Вальтер. И умирать не хочу. У девушек бывают капризы, у меня вот такой. Отнесись снисходительно.

Молодой человек открыл рот, дабы изречь нечто умное, а главное обнадеживающее. Не сподобился, промолчал.

— А поскольку каждый умирает в одиночку, сначала о тебе. Из страны можно уехать, Вальтер. Нужны деньги, причем сегодня. Я договорилась, ты увидишься с нужным человеком, он может помочь. Тебе! У меня таких денег нет.

Попыталась улыбнуться, притронулась к разбитой губе, поморщилась.

— С собою нет. Мой маникюр действительно стоит дорого, а еще я хожу в очень хороший солярий. Но деньги в банке, а там тоже ждут. Чековую книжку, извини, оставила дома, к друзьям нельзя, найдут и там. Если поможешь, я тоже смогу бежать. Но учти, долг отдавать мне нечем, а тебе, маленький Вальтер, будет грозить еще одна статья — за пособничество. Статья, как ты понимаешь, не газетная.

Уолтер Перри невольно задумался. Не по поводу помощи, этот вопрос ясен. Хватит ли денег? Наличных — чековая книжка у него тоже имелась. Но в банк идти опасно.

Ладонь соскользнула с плеча, легко ударила по локтю.

— Такая у нас тут романтика, Джесси Джеймс. В старых книжках за свое спасение красавица дарит герою любовь. Я не красавица, маленький Вальтер, и у меня уже есть тот, кого я могла бы полюбить. Но если ты смотришь на этот вопрос проще…

— Никак не смотрю, — резко перебил Уолтер. — И намеков твоих, считай, не понял. Какие деньги есть, такие и потратим. Веди к своему контрабандисту! Ты меня выручила, сама из-за этого подставилась. О чем тут вообще говорить?

Анна отстранилась, взглянула удивленно.

— Считаешь, не о чем? Не знала, что в Нью-Йорке живут рыцари. Ты кто? Айвенго или Квентин Дорвард?

— К-квентин, — слегка растерялся молодой человек. — Только не Дорвард, а Перри. Уолтер Квентин Перри.

— Рыцарь Грушевый Сидр, — вздохнула девушка. — Не обиделся, защитник прекрасной дамы?

Сэр Квентин Грушевый Сидр и не думал обижаться.

— А чего? Так и выходит. Смеяться будешь, Анна, но эта книжка, которая про Дорварда, у меня в чемодане лежит. А прочитать не могу — скучная очень. О чем там написано?

Девушка взяла его за руку.

— Пойдем, тут недалеко есть место, где можно пересидеть несколько часов. Ты не просто рыцарь, Вальтер Квентин, ты рыцарь Безумного образа, если думаешь, что сейчас самое время говорить о литературе. Но если хочешь, расскажу. Помню, конечно, не все, читала еще в детстве…

Двое молодых людей, оживленно беседуя, уходили вдаль по аллее. Мраморные пустые глаза с постаментов равнодушно и холодно смотрели им вслед.

5

Уолтер Квентин Перри мог, наконец, почувствовать себя если не счастливым, то вполне удовлетворенным. Он таки попал в самые настоящие катакомбы. Ну точно, как в фильме! Даже лучше, там были только сырые стены и ржавые решетки, а здесь хоть новое кино снимай — про него, благородного сэра Квентина Грушевый Сидр. Посмеяться, конечно, можно, но ведь интересно! Рыцари, причем, не из Голливуда, а прямиком из тех времен, откуда родом его тезка Дорвард!

Каменные, конечно. Но кто в этом мире совершенен?

Из парка Анна вывела его не на улицу, а в еще один парк, поменьше и без мраморных изваяний. Зато за деревьями возвышался собор, какой и в Нью-Йорке не увидишь. Приглядевшись, молодой человек предположил, что перед ними чудачество современных архитекторов, которым деньги некуда девать. Что-то подобное он видел на выставке, куда его затащила знакомая… Нет, не официантка, конечно. Девушка культурная, чертежница из строительной фирмы. Она про этих архитекторов чего только не знала. Все умные, и все с тараканами в голове.

Уолтер слегка ошибся. Собор оказался XIV века.

Внутренним убранством полюбоваться не довелось. Внешним тоже. Удалось увидеть только боковую стену с нишами, в которых скучали сердитые каменные старики. Любовался ими Уолтер недолго. Анна зашла в небольшую дверь, рядом с которой висел позеленевший от времени колокольчик, и пробыла внутри минут пять. Вернувшись, взяла молодого человека за руку и повела за собой. Возле дверей остановилась, сняла со своего спутника шляпу и велела обращаться к тому, кто их встретит, «отец».

Уолтер констатировал, что его и в самом деле принимают за ребенка.

«Отец», оказавшийся по виду скорее прадедушкой, ничего говорить не стал. Кивнул в ответ на приветствие и поманил за собой. Идти пришлось между серых каменных надгробий с крестами на верхней крышке. Под ногами — тоже надгробные плиты, и тоже с крестами. Глаз зацепил одну из дат. 1620 год! «Мейфлауэр» приплыл в Америку! Уолтер представил себе, когда все это было — и проникся почтением.

Чуть в стороне от долгого ряда серых памятников находился люк. Железная крышка открыта, вот и первая ступенька лестницы, но не железной, каменной. «Отец» взглянул сурово и кивнул на темный зев.

— Там только мертвые, — негромко проговорила Анна. — Не боишься, маленький Вальтер?

Молодой человек хотел бодро рубануть: «Никак нет, мэм!», но вдруг почувствовал, что и вправду не боится.

— Нет, — ответил просто. — Бояться живых нужно.

— А я пока съезжу к тому, кто нам может помочь. Если повезет, завтра мы будем уже далеко. Наклонись…

Уолтер подчинился. Девушка закрыла ему ладонью глаза, коснулась губами губ.

— Помолись за грешницу, Квентин!

«Отец» сделал вид, что разглядывает надпись на одной из плит.

А потом его отвели прямиком в склеп к двум отважным рыцарям.

Все это было несколько часов назад, и за это время молодой человек не только освоился, но и успел привыкнуть. Склеп? И что такого? Ничего страшного, четыре стены из крупных тесаных блоков и дверной проем, что вел в коридор-проход, в котором неярко горела единственная электрическая лампочка. В склепе царил тихий сумрак, сквозь который проступали два белых контура — высокие, в человеческий рост фигуры. Надгробия не лежали на сырой земле, их врезали в камень, поместив под каждым несколько строчек эпитафии.

От того, что справа, остался лишь неясный след, тень от тени. Чьи-то нечестивые руки покусились на давнюю славу, выщербив каменный барельеф. Тому, что был слева, повезло больше. Пострадала лишь надпись, каменный воин, как и прежде, хранил покой подземелья.

…Шлем, кольчужный панцирь, щит с крестом, суровый неулыбчивый лик, руки в тяжелых перчатках. Над шлемом две буквы ровным перекрестьем. «Х» и «Р» — монограмма Того, Чье имя и дело он защищал при жизни.

«Отец» оказался не слишком разговорчив. Пояснил лишь, что имена погребенных неведомы, предание же считает их крестоносцами, последними защитниками Святой земли. Так ли это, знает лишь Господь.

Гостю досталась широкая каменная скамья, к которой прилагались два одеяла, — и совет вести себя как можно тише. Удобства в виде жестяного ведра находились в конце коридора, куда ходить было можно, в другие же склепы заглядывать не рекомендовалось. По какой именно причине, Уолтер спросить не решился.

Хлопнула дверь, ведущая на лестницу, проскрипел железный ключ в замке.

— Постараюсь не мешать вам, джентльмены, — вздохнул Уолтер и завернулся в одеяло.

Мысли его поначалу были совсем не благостны. О чем намерена договариваться сероглазая, Перри прекрасно понимал. В далеком Техасе он навидался и нарушителей-«чиканос», и тех, кто за немалую мзду переправлял мексиканцев через кордон. Чувствовал себя бывший сержант премерзостно. Как ни крути, он сам теперь — нарушитель. Ужас, позор и трибунал! Да и хватит ли денег, чтобы заплатить мерзавцу? Такие не только последние штаны — кожу готовы содрать.

Каменный лик рыцаря глядел без всякого сочувствия. Защитники Святой земли прорубали себе путь мечом.

— Вы правы, сэр, — не стал спорить Уолтер Квентин. — Я бы еще, может, побарахтался, но со мною девушка. Вы бы сами ее головой рискнули?

Ответа он не дождался, но почудилось, что недвижный застывший взгляд слегка смягчился.

Уолтер прикинул, что его сосед мог не только рубиться с сарацинами, но и, подобно доктору Гану, ездить по пыльным дорогам в поисках Грааля. Почему бы и нет? Отто рассказывал, что именно там, в Святой земле, могла быть спрятана Чаша. А вдруг этот каменный видел Грааль? Касался его, любовался вечным золотистым свечением?

Бледные холодные губы еле заметно улыбнулись. По-видимому, это означало «нет». Хотел, да времени не осталось. Отпуска нет на войне…

Молодой человек кивнул, сочувствуя, и внезапно подумал еще об одном рыцаре, своем тезке. В отличие от него самого, Анна «Квентина Дорварда» прочитала, даже, если ей верить, с удовольствием. Пусть и в школе, но все главное запомнила. Только что помнить-то? Сплошная политика, король ненавидит герцога, герцог — короля, а убивают горожан славного города Льежа. Странно лишь, что бедняг перед этим не заставили провести плебисцит по поводу собственного истребления. В каком порядке резать, куда головы складывать.

И, конечно, любовь. Анна пояснила, что в книгах для подростков без этого — никак. Правда, любовь получилась скучная. Едут себе вместе — и страдают. Потом страдают врозь, затем снова вместе. Женятся. О дальнейшем осторожный автор предпочел умолчать.

Зачем же мисс Виктория дала ему книгу? «Мой Квентин так и не вернулся…» Может, ей самой в детстве нравился Вальтер Скотт? А потом началась война, в небо поднялись бомбардировщики De Havilland, и какой-то парень не вернулся из полета.

Уолтер твердо решил роман прочитать, но уже в Нью-Йорке. Если хороший, подарит Перри-самому младшему. Лучше уж Вальтер Скотт, чем похождения пиратов Дальнего Космоса!

Совершенно успокоившись, молодой человек стал сооружать из двух имевшихся в наличии одеял нечто вроде импровизированного ложа и так увлекся, что даже не услыхал, как скрипит ключ в замке.

Свет в коридоре погас.

* * *

— Ваше имя мне известно, — сообщила темнота. — Но не обязательно произносить его здесь. Как лучше к вам обращаться?

Уолтер на миг задумался. Раз уж довелось побывать среди рыцарей…

— Допустим… Квентин.

— Здравствуйте, Квентин. Меня можете называть Шарлем. Конспирация детская, но как-то успокаивает… Я тот самый контрабандист, о котором упоминала наша общая знакомая.

Намек был ясен — имен вслух не называть. С этим не поспоришь, но вот голос не слишком понравился. Годами этот конспиратор едва ли много старше, зато в немалых чинах. Так говорили штабные, но не свои, а те, что из Вашингтона жаловали.

— На самом деле, я никакой не контрабандист, занимаю некий пост в государственной структуре. Поэтому смог узнать о засаде на известной квартире — и попытался вас предупредить. К сожалению, не все прошло гладко.

И снова не возразишь, именно так и было. Но слишком уж равнодушно ронял слова безликий Шарль. Оно и понятно, не ему довелось под пулями тротуар мерить.

— Вы издалека, Квентин, поэтому сперва объясню, куда вам довелось попасть. Мы — маленькая и не слишком богатая страна. Друзей у нас нет, на севере молот — гитлеровский Рейх. На юге наковальня — Италия синьора Муссолини. Как только они договорятся, молот расплющит нас в лепешку. В самой стране тоже не все ладно. Наш режим называют фашистским. Это не совсем так, но тем, кого арестовывают и бросают в тюрьмы, от того не легче. Наша общая знакомая ведет очень важную и опасную работу. Какую именно, вы сами видели.

— Своими глазами, — подтвердил Уолтер Перри. — Очень наглядно вышло. Но это все, Шарль, политика, а в ней я не силен. Давайте лучше про деньги. Нам нужен транспорт, все бумаги с печатями и гарантии, чтоб, значит, без обмана. А еще мой чемодан, он в камере хранения на вокзале. Сколько за все оптом?

Темнота молчала. Наконец послышался негромкий смешок.

— Бизнес… Так, кажется, это у вас называется? Хорошо, не буду о политике. Давайте я расскажу об одной девушке. Вы ее не знаете и едва ли когда-нибудь встретите. Но, может, будет интересно… Сейчас она преподает в Академии искусств, класс балета. Эту девушку там очень любят, особенно ее ученицы…

Уолтер, поначалу не понимавший, зачем ему чужая биография, замер. Учитель танцев!

— А когда-то она тоже была ученицей. В шестнадцать танцевала в «Щелкунчике». Блестяще! Успех, пресса, слава. Один гимназист в нее даже влюбился. Смотрел три спектакля подряд, деньги занимал, чтобы купить букет белых роз… Такая вот лирика. А в 1927 году восстали наши левые, социалисты и компартия. Кто был прав, пусть рассудят потомки, но крови было много, даже слишком. Ученица балетного класса стала связной главного штаба восставших…

— А этот ваш… гимназист? — не сдержался Перри. — Он чего тогда делал? Розы покупал?

— Воевал, — равнодушно откликнулась темнота. — Доброволец студенческого батальона. Ранение в руку, чуть ниже локтя. Случайная пуля, ничего героического. Но мы сейчас не о нем… Восстание разгромили, погиб почти весь штаб. Девушка хотела застрелиться, но не успела. Взяли в плен, сперва просто били, потом, как у них это называется, потрошили до результата. А затем отдали солдатам в качестве поощрения. На следующие сутки, еще живую, ее бросили в яму с трупами…

— Иисус Христос и генерал Джексон! — выдохнул Уолтер Квентин Перри.

— Иисус… Вероятно, тогда Он был очень занят. Спас девушку офицер полиции. Отвез в больницу, заплатил за лечение, включил все свои связи, чтобы власть про нее забыла. Девушка выжила. Из обычной больницы попала в психиатрическую, год никого не узнавала, не могла говорить. Потом стало получше, но о сцене пришлось забыть навсегда. Она знает, что ждет ее в случае ареста, но, как видите, работает, спасает заезжих американцев. Такая вот биография, Квентин. Зачем я вам ее рассказал, подумайте сами.

— Уже, — отрубил сэр Квентин. — Намекать не надо, говорите сразу. Я вообще от природы очень даже понятливый.

— Тогда вы должны догадываться, что тот, кто возьмет в камере хранения ваш любимый чемодан, здорово рискует, — чуть насмешливо откликнулись из коридора. — Особенно, если там что-то запрещенное.

Уолтер, такого поворота не ожидавший, ласковым словом помянул мистера Н. Сговорились они, что ли?

— Нет у меня там бомбы! Нет! И автомата «Томсон» тоже, дома забыл…

— Вы не горячитесь, подумайте лучше. Сначала обычный список: оружие, наркотики, запрещенная литература. Оружия нет…

— И наркотиков нет, — безнадежно вздохнул Перри. — Не взял, извините! А! Фантастика имеется, целых две книги. На пограничном контроле про них спрашивали.

— Напрасно возмущаетесь. Могли бы заставить декламировать. Вслух и с выражением, — Шарль явно развеселился. — Но если серьезно… Под видом фантастики часто издают самую откровенную политику. Это даже не с Джонатана Свифта пошло, а с времен чуть ли не допотопных.

Насчет неведомого ему Джонатана молодой человек промолчал, но все-таки задумался.

— Не знаю, Шарль… Я их еще не читал. Открыл страницу наугад, там Капитан Астероид целуется с какой-то дамой, а та дрожит всеми частями. Это не я придумал, так и сказано — насчет частей. Да выбросьте книжки эти, и дело с концом!

Вновь вспомнился вредный пенсионер из Парижа. Останется без чтива — так ему, шпиону, и надо! Сразу надо было забирать.

— Постараемся сберечь ваши сокровища, — рассудил Шарль. — Теперь насчет прочего. Итак, сколько все будет стоить. Как вы сказали, Квентин? Оптом? Вам придется оплатить прокат машины. Сам бы мог, но раз вы предложили…

— И все? — поразился Уолтер.

— Не все. Но сначала про машину. Наши друзья постараются, чтобы приказ о вашем аресте и фотографии не попали до полуночи на одну из застав. Выбора у нас нет, это будет застава на границе с Италией. Устраивает?

Молодой человек задумался, но всего на миг. Возле горы Волк его ждут. И Отто обещал подъехать. Почему бы и нет?

— Устраивает. Вернусь в Больцано.

— Машину там и оставите, потом ее заберут. А еще понадобятся деньги. Не на взятки моим сослуживцам, а для этой девушки. Кое-что мы собрали, но беглецу не приходится считать мелочь. Квартира, новые документы и, кстати, взятки. Итальянцы ими не брезгуют.

Уолтер вспомнил усатую физиономию сержанта Никола Ларуссо и мысленно согласился. Этот возьмет — но со знакомого слупит поменьше, уже хорошо. А кроме того, в Италии можно будет воспользоваться чековой книжкой. Специальный счет, именно на случай чего-то чрезвычайного. Спасибо вам, адмирал Фаррагут, сэр!

— Задачу уяснил. Разрешите приступить к исполнению?

Темнота молчала. Наконец послышалось негромкое:

— Не слишком рискуйте, стойкий оловянный солдатик… Ладно, давайте квитанцию, я сейчас фонариком подсвечу.

* * *

Из коридора вновь лился неяркий электрический свет. Зато похолодало, сырость подступила со всех сторон, впилась в кончики пальцев, растеклась по коже. Одеяла пропитались влагой, потяжелели.

Стойкий оловянный Уолтер старался не реагировать. Невелика забота! Вон этот каменный уже которую сотню лет вахту несет. И ничего, ни жалоб, ни заявления на отпуск. Держись, сержант!

Рыцарский лик выражал понимание. Привыкайте, сэр Квентин, лиха беда начало! Здесь еще ничего, за стенами труднее будет.

— Наверно, я не все продумал, сэр! — молвил один рыцарь другому. — Никогда еще в такое не влипал, даже в детстве, когда с ирландцами дрались. Все, считай, под откос пошло. Поручение не выполнил, хорошую девушку в беду втравил, да и сам попался. Но я постараюсь справиться, честно! В Святой земле вам наверняка похуже приходилось, но у каждого, как говорится, своя война. Солдат поле боя не выбирает.

— Не выбирает, — еле заметно шевельнулись каменные губы. — Но иногда выбирают его самого.

* * *

— Этот твой идиот, Мухоловка, умудрился за неполные сутки засветить нескольких наших агентов, систему слежки, тайник — и тебя саму заодно.

— Он ничего не понял, господин Домучик. Смотрел — и не видел. — У него наверняка прекрасная память. Частный детектив, говоришь? Ему и не нужно ничего понимать, достаточно продиктовать подробный отчет секретарю. Используют твоего маленького Вальтера втемную, согласен. Книги про Капитана Астероида для него просто бульварное чтиво с девками. Но, обрати внимание, они ему чем-то дороги, читать — не читает, а с собой возит. Надо, надо его потрошить, причем без всякой жалости! Эрц слишком заботится о нашем международном реноме. Но в Италии, через пару дней… Ты уж постарайся.

— Я все сделаю, господин Домучик. Говорите, используют втемную? Но зачем? Нами в кои-то веки заинтересовалась американская разведка?

— Не спеши, Мухоловка. В этой игре мы наверняка только пешки. Постарайся пройти в ферзи!.. Кстати, что означает «Иисус Христос и генерал Джексон»?

— Кто-то из его предков воевал за южан в их Гражданскую войну. Джентльмен никогда не опустится до ругани и проклятий. А еще это может быть клятва, вроде рыцарского обета… Шарль, но это же несерьезно!

— Он опаснее, чем кажется, Анна. И это очень серьезно.

6

Ему было велено спать, и он честно пытался заснуть. Сквозь прикрытые веки то и дело мелькал желтый свет встречных фар, холод заползал за воротник плаща, затекла сползшая с сиденья правая рука, но невидимая граница между явью и забытьем по-прежнему оставалась недоступной. Не отпускали мысли о другой, куда более опасной границе, до которой следовало еще добраться, о том, что Анна уже не первый час за рулем, а останавливаться нельзя, потому что на пограничный пункт может подоспеть задержанный приказ, и тогда все будет напрасно. А еще было стыдно, что он, мужчина, плохо водит авто и не решится гнать на полной скорости по темному ночному шоссе. И не он, несостоявшийся рыцарь Грушевый Сидр, спасает обреченную на гибель принцессу, а спасают его, беспомощного малыша Уолти.

Уолтер Квентин Перри подумал о том, что такую девушку, как сероглазая, ему уже никогда не встретить, но у нее есть свой рыцарь, не ему, простаку из Нью-Йорка, чета. Огорчился, разлепил веки, протер ладонью лицо.

…Ветровое стекло, белая прерывистая линия разметки, свет впереди, тьма вокруг.

Анна.

— Не спится? — девушка улыбнулась, выбросила в приоткрытое окно сигарету, которую так и не решилась закурить. — Все будет хорошо, маленький Вальтер. Не беспокойся.

— Ты еще меня по голове погладь. И колыбельную спой!

Он попытался обидеться. Но почему-то не получилось.

Рука Анны, на миг отпустив рулевое колесо, взъерошила его волосы, легко дернула за ухо.

— Колыбельную? А у меня танго в голове крутится. Еду и пою, только не вслух, чтобы тебя не будить. Сейчас его вся Европа танцует. Может, слыхал? «В знойном небе пылает солнце, в бурном море гуляют волны…»

— Ух ты! — молодой человек даже про сон забыл. — Слыхал, конечно. Но помню только первый куплет. А дальше как? Спой!

Девушка негромко рассмеялась.

— Все-таки не можешь без колыбельной, покоритель официанток? Ты помнишь первый, а я первый и второй. Дай бог, еще услышим третий.

…Черная ночь, зыбкий электрический огонь фар, привычный шум мотора, еле различимый запах ее духов.

    Скачет всадник,

      к горам далеким,

    Плащ взлетает

      ночною тенью,

    Синьорита

      глядит с балкона,

    Черный веер

      в руках порхает,

    Ты скажи мне,

      о синьорита,

    Что за слезы

      твой взор туманят,

    Что за страсти

      тебя забрали в плен?

    Ах, где найти покой?!

    А любовь

      мелькает в небе,

    Волну венчает

      белым гребнем,

    Летает и смеется,

      и в руки не дается,

    Не взять ее никак!

    О Аргентина, красное вино!

— Знаешь, Анна, я танцевать совсем не умею. То есть всякое обычное умею, а танго — нет.

— Не грусти, маленький Вальтер. Я тебя научу.

Глава 5. Красные искры

Наручники на запястье. — Чемпион в полусреднем весе. — Страховка. — Мы разбивались в дым, и поднимались вновь. — Пчелиный рой.

1

…Красный, налитый тяжелым огнем, диск медленно, словно нехотя, оторвался от неровного края горы, еле заметно дрогнул, взорвался золотистыми лучами. Синее утреннее небо побледнело, обрело глубину…

— Здорово! — выдохнул маленький Уолти. — Спасибо, бабушка Доротея, что разбудила. В Нью-Йорке такого не увидишь, у нас вместо рассвета электричество включают.

Елизавета Доротея София улыбнулась, кивнула согласно.

— О, да! Я сама родилась в городе, Вальтер. Рассвет впервые увидела лет в десять, когда мы с матушкой гостили в поместье у ее брата.

— Поместье? — поразился маленький Уолти. — У вас там тоже негры работали? Их не освободили?

Старая женщина беззвучно рассмеялась, погладила внука по щеке.

— Нет, Вальтер. Их до сих пор не освободили. Только у наших негров белая кожа, и они могут голосовать на выборах. Мне захотелось жить на свободной земле.

Внук нахмурился, потер подбородок.

— Наверно, твоя Германия — плохая страна.

— О нет, нет! — бабушка Доротея наклонилась, взяла мальчика за плечи. — Не говори так, Вальтер! Родина твоих предков прекрасна, она до сих пор снится мне почти каждую ночь. Когда-нибудь ты тоже узнаешь ее. Тебе нужно обязательно побывать в старой Европе, внук. Там ты увидишь то, чего нет здесь, в Америке.

Уолти бросил взгляд на залитые утренним солнцем горы, на черепичные крыши Пэлл Мэлла, на острые зубья скал, подступивших к самой дороге.

— У нас в Соединенных Штатах есть все, бабушка. Потому нам европейцы и завидуют.

— Нет, Вальтер. Соединенные Штаты — великая страна, но в ней не случается чудес. Здесь только люди и машины.

— Скажешь еще! — усомнился Перри-младший. — Нам в школе объяснили, что чудеса — это сказки.

Старая женщина взглянула серьезно.

— Да, сказки. И там они еще живы, нужно только хорошо поискать — и не спугнуть. Не спеши, маленький, потом все поймешь… Погляди, какое красивое утро!

* * *

Уолтер взглянул на вставшее из-за невысокой каменной гряды солнце, улыбнулся. Вот и ночь прошла! Права была бабушка Доротея, нигде такой красоты не увидишь, только в горах. Поезд как раз выехал из очередного тоннеля, чтобы успеть к рассвету — секунда в секунду, словно по неведомо кем утвержденному расписанию.

Молодой человек покосился направо, где сидела Анна. Девушка спала, положив голову ему на плечо. Заснула сразу, как сели в полупустой поезд на вокзале в Больцано. Уолтер укрыл ее плащом да так и просидел всю дорогу, стараясь не делать лишних движений.

Ночь позади. Опасность — тоже. Им повезло.

До Баргарата-Мармаролы оставался где-то час езды. Уолтер уже успел прикинуть, что следует сделать в первую очередь. Хорошо бы встретить усатого сержанта прямо на станции. В поселке, как тот и советовал, снять комнату, оставить там Анну, а самому отправиться с синьором Ларуссо в памятный ресторанчик на предмет дегустации «папского» вина, что из долины Изарко. Под него и заполировать вопрос. Сержант вроде бы не сволочь, если не поможет, то и не выдаст. Пару дней они побудут в Мармароле, а там что-нибудь придумают. Мир велик, где-нибудь да найдется надежный приют для сероглазой девушки с веснушками на носу.

Теперь, под беззаботным утренним солнцем, все случившееся вчера казалось величайшей нелепостью, которой и места не может быть в нормальном цивилизованном мире. Рассказать кому, не поверят. Он бы и сам не поверил, если бы прочитал, к примеру, в «Нью-Йорк Морнинг Телеграф». Но ведь было! Хорошо, что все кончилось, все живы, и Анна здесь…

— Доброе утро! — девушка открыла глаза, улыбнулась. — Знаешь, а я прекрасно выспалась. Погоди, Вальтер, ты что, всю ночь так просидел?

* * *

На карте долина казалась совсем маленькой — узкая зеленая полоска между горных гряд. Bocca del Lupo превратилась в крохотный невзрачный значок, сама же гора, потеряв грозное имя, стала кружочком с тремя цифрами рядом — отметкой высоты.

Анна взглянула последний раз, запоминая, свернула тонкий бумажный лист.

— Разобралась. В самом деле сложная скала?

— Ребята, Андреас и Тони, говорили, что не очень, — честно ответил молодой человек. — Но я намучился. Правильно Джон Гилл пишет: без постоянных тренировок в горах делать нечего. А вдруг придется дюльферять по этой, как ее? По отрицательной сыпухе.

Девушка рассмеялась, погрозила пальцем:

— Не хвастай, всезнайка! Подумаешь, сыпуха! А если глушняк черный? А впереди дупло, и лед на контрфорсе? Будешь шакалом по скользанке царап-царап до полного посинения. А дюльферять по-умному надо, один знаток узел завязать забыл и в берг свалился[44].

Стала серьезной, сжала губы.

— Если что, я — авангард нашей научной группы. Шарль успел сделать документ, надеюсь, поверят. Между прочим, мы приехали. Вот твоя Мармарола.

Уолтер оглянулся. Действительно! За разговором даже не заметил. Водокачка, крыша станции, сейчас появится платформа с железнодорожником при флажке. А там и синьор Ларуссо, сам себе монумент.

Вещи бы не забыть. Чемодан, портфель…

— Полиция, — тревожно дохнула Анна. — Трое… Нет, пятеро.

Молодой человек привстал, всмотрелся, все еще не веря. Да, пятеро, все незнакомые, двое по виду офицеры. Один возле станционных дверей, второй у края платформы, на подходящий поезд глядит. А больше никого, железнодорожник, и тот пропал.

— Поехали дальше, в Тренто будет много народа, проскочим.

Девушка на миг задумалась.

— Не получится. Если по наши души, на следующей станции встретят. Выходим по одному, друг друга не знаем. Когда меня арестуют, не вздумай подходить. На рыцарский поединок ты их не вызовешь. Не оценят.

Вагон легко тряхнуло. Платформа за окном замерла. Приехали! Сэр Квентин встал, накинул плащ на руку.

— Извини, со слухом что-то. Подай, пожалуйста, портфель.

* * *

Из вагона вышли последними, пропустив вперед двух немолодых мужчин и шумное семейство, нагруженное свертками и корзинами. Уолтер ступил на платформу, улыбнулся беззаботно.

У двух мужчин уже проверяли документы. Вот и семейством занялись, почтенная синьора явно недовольна, машет руками. А это уже за ними, офицер и сержант. Оба хмурые, словно ночь не спали.

— Documenti!

Первой паспорт достала Анна. Посмотрела равнодушно, отдала, отвела взгляд. Перри постарался расслабиться, не думать о пустяках. Только о главном, о самом главном…

Средняя дистанция!

Сначала офицера, он сильнее и опаснее. Джеб, кросс, апперкот — и снова кросс! Джеб и первый кросс — как можно быстрее, апперкот непременно ведущей рукой, правой, изо всех сил. Двигаться по часовой стрелке, последний кросс — сверху и сзади, насквозь, как будто бьешь сквозь воздух.

Потом сержант. Этот послабее, можно просто достать хуком…

— Grazie, signorina… I suoi documenti, signore?

Офицер вернул паспорт девушке, поторопил взглядом. Уолтер выдохнул, все еще не веря, что обошлось, извлек из кармана документ с родным орлом и надписью «United States of America». Помогай, дядюшка Сэм!

Паспорт смотрели вдвоем, долго, внимательно. Наконец офицер удовлетворенно кивнул.

— Сosi Walter Quentin Perry? Vieni con noi, senor!

Сержант только и ждал, взял за руку, лязгнул сталью наручников.

Негромко охнула Анна.

2

—…Arrivati alla stazione? — сидевший за столом не без труда закончил длинную фразу-эшелон. Взглянул грозно, кивнул переводчику.

— С какой целью и с какими намерениями, вы, гражданин США Уолтер Перри, — с готовностью проорал тот, — прибыли сего числа поездом из города Больцано…

Хотелось заткнуть уши, но Уолтер решил потерпеть. Вот если драться полезут…

Допрашивали двое: офицер в светлой полицейской форме и переводчик, худой чернявый парень в штатском. Наручники сняли и даже поставили на стол маленькую чашечку кофе, к которой молодой человек не притронулся. Садиться тоже не стал. Левая нога впереди, правая немного сзади, чтобы вес тела распределялся правильно. Только и осталось, что колени слегка согнуть и руки поднять. Левосторонняя стойка, классика.

Эти не замечали. Словами работали.

—…прибыли на помянутую выше станцию?

У переводчика были свои джебы и апперкоты, даже покраснел, бедняга, с натуги. Жаль, все мимо прошло.

— Я гражданин Соединенных Штатов Америки, — не думая, поставил блок Уолтер. — Требую пригласить представителя нашего посольства.

А зачем думать, если одну и ту же фразу произносишь в пятнадцатый раз?

Тот, что вопросы задавал, не стал переспрашивать — выучил уже. Поглядел недобро и вновь зарядил серию слов-вагонов из пятидесяти. На это раз слух уловил знакомое «Никола Ларуссо», «Отто Ган». Переводчик внимал, приоткрыв рот.

Уолтер отвернулся. Когда его втаскивали в помещение станции, Анна стояла там же, у края платформы. Значит, не тронули? Если так, все проще. Еще немного поскучать, а потом…

— Когда и при каких обстоятельствах вы познакомились с нижепоименованными личностями? А именно: сержант Никола Ларуссо…

То, что усача не было на станции, Уолтеру крайне не понравилось. Не стать бы бравому сержанту пособником американского шпиона! В целом же чувствовалась некая странность. Его спрашивали только про недавний приезд сюда, в Мармаролу. Где он провел два дня, этих двоих совершенно не интересовало.

— Прошу ответить, мистер Перри!

Что такое? Ах, да, запоздал с репликой!

— Я гражданин Соединенных Штатов Америки. Требую пригласить представителя…

Дверь скрипнула, и про посольство Уолтер договаривал уже в присутствии нового гостя. Вошедший выглядел именно гостем, причем случайным. Шел в станционный буфет и ненароком ошибся дверью. Штатский костюм, ворот рубашки расстегнут, галстука и в помине нет, как и шляпы. Лицо добродушное, простое.

…Жилистый, ни капли жира, костистые плечи, расплющенный давним ударом нос. Походка приметная, узнаваемая — хоть сейчас на ринг. Поглядел на американца, на его стойку, кивнул, одобряя. Легким мановением руки отправил служивых в коридор, подождал, пока дверь закроют.

Шагнул ближе.

— А если двойной джеб в движении, а потом кросс?

Молодой человек оценил дистанцию.

— Если в движении, могли бы достать. Джеб — он отвлекает… Бить пришли?

Говорили по-английски, точнее, по-американски. Незнакомец изъяснялся, словно только что прибыл откуда-то с Западного побережья.

— Нет, не бить, — не без сожаления рассудил он. — В другое бы время да под настроение… Вы свободны, мистер Перри. Прошу извинить парней, они все тут слегка одурели, как и я, впрочем.

Забрал со стола паспорт с орлом, отдал, даже не заглянув.

— Можете уезжать со своей девушкой. Или оставайтесь, если хотите, только под ногами не путайтесь. Претензий у нас к вам нет, а помочь — не поможете.

Поморщился, вернулся к столу, вытащил из папки небольшое фото.

— Если вы верующий, помолитесь за упокой. Вы его кажется, знали.

Уолтер, ничего не понимая, взял фотографию. Сердце екнуло. Почему-то подумалось об усатом сержанте. Нет, молодое лицо, густые волосы копной, улыбка, слегка виноватый взгляд.

— Иоганн?!

Узнал… Прическа только иная, наверняка еще до службы снято.

— Да, Джованни Новента, — жилистый достал из папки еще одно фото. — Вот. Место, вероятно, узнаете.

Снова Иоганн, но уже мертвый, рот приоткрыт, глаза пустые, стеклянные. Фуражка чуть в стороне, правая рука отброшена, слева еще чье-то тело, но не в форме, а в легкой спортивной куртке. Этот заметно постарше, с усами и короткой бородкой, на голове горное кепи, военное, но без кокарды. Вокруг неровный камень, выбоины…

Обрыв в кадр не попал, но догадаться нетрудно.

— Bocca del Lupo. Площадка под пещерой. Если по ступенькам спуститься…

— Они не спускались. Упали. Эти двое и еще один… Кстати, меня зовут Антонио Строцци, десять лет назад взял свое последнее золото на чемпионате Италии.

— Полусредний, наверно, — прикинул молодой человек. — Вы уж извините, синьор Строцци, я наших чемпионов всех знаю, а с европейскими хуже.

Бывший чемпион махнул рукой, как будто отгоняя муху-славу, достал еще несколько фотографий. Взглянул, словно в памяти фиксируя, положил обратно.

— Потом покажу, если захотите. Зрелище не из самых приятных… Рассказать? Тогда присядьте.

Уолтер послушно сел. Синьор Строцци пододвинул стул поближе, но сам садиться не стал, оперся локтем о спинку.

— В тот же день, когда вы уехали, приблизительно в четыре пополудни, сюда прибыла группа из Рима. Два военных альпиниста и ученые. Профессор Паоло Матеи, историк, специалист по средневековью, Римский университет. И физик, профессор Эмилио Сегре, университет Палермо[45].

Молодой человек вспомнил утро перед отъездом. Усатый сержант как раз поджидал гостей.

— Вечером, но еще засветло поднялись на гору. В группе было пятеро: альпинисты, профессора и Джованни Новента, как представитель местных властей. До пещеры добрались без всяких происшествий, осмотрели ее, провели обмеры, сфотографировали, а потом группа разделилась. Альпинисты вернулись, им там делать было нечего, а Матеи и Сегре решили переночевать, чтобы понаблюдать красное свечение вблизи. Особенно их интересовал тот самый луч прожектора — Filo di Luna. Вы сами, мистер Перри, его видели?

— Н-нет, — растерялся Уолтер. — Так уж получилось, пропустил все. Первый вечер устраивались, а потом после подъема мы… Устали, в общем.

Не говорить же о двух веселых попойках подряд!

— А я видел, интересное зрелище. Вчера, как раз вовремя поспел… Наверху остались трое, профессора и этот паренек. У них были спальные мешки, еда… В общем, никто особо не волновался. Трупы нашли около одиннадцати утра на следующий день. Судя по всему, все трое упали с верхней площадки, той, что у пещеры.

— Сами? — поразился молодой человек. Синьор Строцци взглянул искоса.

— Думаете, перепились, как и их предшественники? Увы… По некоторым данным, двоих скинул Новента. Сначала одного, потом другого, тот сопротивлялся, в результате разбились вместе.

Уолтер хотел сказать «не верю», но прикусил язык. В детстве от отца-копа приходилось слышать о том, что «не верю» — плохой юридический аргумент. Позже в чем-то подобном довелось убедиться на собственной шкуре. Кроме того, всякий знает, что следователи бывают злые и добрые. В его случае в пару к дураку-чинуше прислали чемпиона в полусреднем весе. Невелика разница.

— Ни о чем не хотите спросить? — синьор Строцци явно что-то почуял.

Молодой человек моргнул как можно наивнее.

— Вопросы, синьор, здесь задаете вы. Мое дело — требовать представителя посольства.

Бывший чемпион прищурился, словно подбирая очередную комбинацию из джебов и кроссов с финальным сокрушительным апперкотом. Подумал немного, ближе подошел.

Средняя дистанция!

— Помощь следствию окажете? Зачтется, мистер Перри. Вы зачем-то приехали в Италию, в моих силах вам поспособствовать. С властями лучше дружить.

Грозить не стал — умный, зато взглянул со значением. Теперь и Уолтеру пришлось задуматься. В дружбу с властью он не слишком верил, но и ссориться не хотелось. Ему-то особо не навредят, но есть еще Анна…

— Чего требуется, синьор?

Строцци кивнул.

— Разумная позиция. Для начала нужны ваши показания. Подробно: когда приехали в Мармаролу, что видели, чем занимались. Отдельно — подъем к Волчьей Пасти. И еще ваши контакты с местной полицией, с сержантом Ларуссо и покойным Новентой.

Молодой человек покачал головой.

— Сержанта топить не буду.

— Топить?

Строцци переставил стул поближе, присел. Улыбнулся недобро.

— Он уже утонул, мистер Перри. Местная полиция несет ответственность за все, в том числе и за безопасность гостей. В Риме прямо взбесились, когда узнали о гибели физика. Эмилио Сегре занимался чем-то очень-очень важным. А ваш сержант даже не стал сопровождать его к пещере, хотя он там уже был, а Новента — нет. Экспедиция приехала сюда не сказки записывать, а исследовать уникальный природный феномен. Ларуссо о нем вовремя не сообщил, скрыл рапорт своего подчиненного, не составил описания. Заодно допустил к объекту целую компанию иностранцев. Кроме того, если Новента — убийца, то кто за него отвечает? Разве мало?

Следовало, конечно, промолчать, но Уолтер не сдержался:

— Это вы, синьор, ловко камешки сложили. Но если перемешать и снова попробовать, совсем другая картинка получится. А насчет бедняги Иоганна, так вообще все плохо. Для вас! За служащего полиции не сержант отвечает. Для убийства мотив требуется, и очень серьезный. Придумайте любой — и попробуйте примерить. Швы разлезутся, а оттуда такое потечет!..

Бывший чемпион дернул губами:

— А вы подскажите чего получше. Только учтите, мистер Перри, в Риме не хотят связывать эту трагедию с самой пещерой. Красный свет и Filo di Luna — одно, трупы — совсем другое. Причину придумайте сами — и тоже попробуйте примерить. Так что не мудрствуйте, а лучше готовьтесь проскучать в соседней комнате несколько часов. Обед обеспечим. Что-нибудь еще надо?

— Да, надо, — кивнул Уолтер. — Та девушка, что со мной приехала…

Синьор Строцци взглянул с обидой:

— Мистер Перри! Как вы могли сомневаться? Она гостья Италии. Мы все ей объясним, поможем с жильем, завтра покажем ей гору…

Молодой человек покачал головой:

— Я о другом. Скажите ей насчет меня. Что задержусь и… Что бака с водой не будет.

* * *

— В вашем распоряжении, мистер Перри! — радостно проорал переводчик.

Уолтер поморщился.

— Вижу. Кричать-то зачем?

— А у меня заведующий кафедрой — глухой, — пояснил парень, слегка сбавив голос. — По-итальянски я нормально разговариваю, а на английском и на немецком только так могу. Привык, уж извините! Мистер Перри, я вообще-то не полицейский, я филолог, четвертый курс университета. Направлен в помощь следствию, как знающий языки. Следователей только в кино видел…

— Это просто, — рассудил Перри. — Сначала приказываете принести кофе. Потом выплескиваете кофе подследственному в лицо. И еще лампа нужна — в глаза светить. И не забывайте повторять волшебную фразу: «Признавайтесь, мы и так уже все знаем».

— Да ничего они не знают! — махнул рукой переводчик. — В Риме чуть ли не паника. Говорят, сам Дуче слюной от злости изошел, по стенкам бегает… То есть…

Перри улыбнулся.

— По-английски это будет «выразил неудовольствие».

— Точно. Причем ясно и недвусмысленно, возможно с использованием чашки кофе. У меня список вопросов на три страницы, но вначале требуется ваш рассказ. Вроде школьного сочинения «Как я провел выходные». Сорок пять минут работаем, пять — перерыв. Устраивает?

— Вполне. Но кофе можно и выпить. Или даже…

Уолтер усмехнулся и полез за бумажником.

— Здесь прямо за станцией есть ресторанчик…

Если уж страдать, то с комфортом! Школьное же сочинение молодого человека не слишком беспокоило. Опыт имелся, не слишком приятный, но полезный. В двенадцать лет Уолти, уже не маленький, но и не взрослый, первый раз угодил к следователю. Драка с вечными врагами — ирландцами кончилась кровавой поножовщиной. Своих сдавать Перри не собирался, но и молчать не имело смысла. Полно свидетелей — двор да еще половина улицы. Все знали, кто первый выхватил нож, кто ударил…

Выручил отец. Опытный коп пояснил, что рассказывать следует лишь то, что сам видел и слышал. Врать опасно, а главное бесполезно, опытный следователь обязательно переспросит, поймает на самой маленькой оговорке. Но мнение свое следует попридержать, даже если по физиономии влепят. Все знают? Пусть эти «все» и показания дают. Как сам думаю? А никак не думаю, в школе не научили.

Понял, гангстер недоделанный?

Через несколько лет недоделанному гангстеру пришлось давать показания военному следователю. Ни слова не соврал, но сослуживца выручил. Юрист в погонах остался очень недоволен.

Сержант Никола Ларуссо выдал подозрительным иностранцам секрет Волчьей Пасти? Никак нет, синьор Ларуссо выразился следующим образом: «Байки и страшилки». Дословно!

3

Анна стояла там же, на платформе, только несколькими шагами ближе. Курила, смотрела под ноги. Уолтер даже глазам не поверил. Считай, день прошел, уже вечер близко. Неужели все время ждала?

Еле сдержался, чтобы не подбежать. Подошел, попытался улыбнуться.

— Привет! Ты хоть обедала?

Кивнула, не поднимая глаз, передернула плечами. Сигарета выпала из пальцев.

— Кажется, да. Сняла комнату, положила твой любимый чемодан под кровать…

Выпрямилась резко, протянула руку.

— Не двигайся.

Пальцы скользнули по лицу, ощупали шею, осторожно прикоснулись к рубашке. Ребра, позвоночник. Сердце…

— Не били, — понял он. — Обошлось.

Анна попыталась что-то сказать, глотнула воздух, прижалась лицом к его плечу, замерла.

— С-сейчас… Н-не смотри!..

Всхлипнула, оторвала лицо от пыльной пиджачной ткани, закрылась ладонью.

— Да отвернись же! Пожалуйста!..

Уолтеру Перри доводилось в жизни испытывать стыд, но все как-то по мелочам, не всерьез. А сейчас прошибло — до самой селезенки, до костного мозга. Он провел все эти часы совсем неплохо. Взяли со студентом бутылку «Сильванера», стало мало — послали за следующей. Вместе мучились, переводя фразу за фразой с человеческого языка на казенный. Закончив же с протоколом, посидели лишний час, болтая на «лаузицере» и растягивая последние глотки «папского» вина.

А сероглазая считала секунды, думая, что его убивают, — точно так же, как девять лет назад убивали ее саму. Он же, идиот безмозглый, еще и намекнул про бак с водой…

Извиниться? Вроде и не за что. Не сам от нее ушел, в наручниках увели. Пострадал… И от того на душе становилось еще гаже.

— Там, возле входа, скамейка, — наконец проговорила она. — Давай присядем, настоялась на месяц вперед.

Маленькая станция (домик, платформа и водокачка) никак не хотела отпускать гостей.

* * *

— Не надо меня бить, молодые люди. Я сегодня не в форме. В прямом и переносном смысле.

Синьор Антонио Строцци вынул руки из карманов, виновато улыбнулся.

— Антипатию уловил, но вынужден ее усугубить. Я присяду?

На скамейке, что приткнулась к стене слева от станционных дверей, было по-своему уютно. Платформа опустела, вновь появился железнодорожник с флажком, деловито прогремел товарный поезд, оставив после себя шлейф паровозного дыма. В темнеющем вечернем небе беззвучно кружили птицы.

Тихо…

Анна ни о чем не расспрашивала, но Уолтер все-таки рассказал ей если не все, то многое. Пусть хоть узнает, с кем на свою голову связалась. Девушка слушала, не перебивая, пару раз доставала сигареты из сумочки, прятала обратно. Потом молчала, о чем-то размышляя, наконец проговорила, глядя куда-то в сторону:

— Уезжай побыстрее, маленький Вальтер! Ты попал не на свою войну.

Молодой человек охотно кивнул (и в самом деле!) и тут же вновь устыдился. Он-то уедет, хоть завтра, хоть прямо сегодня, следующим же поездом. А сероглазая останется здесь, в чужой стране, одна. Деньги не очень помогут — за ней настоящая охота идет. Тут, конечно, Италия, но мало ли чего решат большие боссы в столицах? Придет завтра к бывшему чемпиону в полусреднем весе телеграмма из Рима…

Телеграммы пока еще не было. Пришел сам синьор Строцци.

— Я вас забираю, мистер Перри, — сообщил он, даже не успев как следует расположиться на скамье. — Надевайте свои горные ботинки, остальное предоставим. Садимся в машину — и к известной вам горе. Нас, кстати, будет сопровождать ваш протеже Ларуссо. Хоть какая от него польза… Хочу до темноты провести следственный эксперимент. Покажете на месте то, о чем рассказывали.

— В Волчьей Пасти? — без всякой радости уточнил Уолтер.

— Именно. Подниматься будем не спеша, там сейчас приспособили веревочную лестницу, так что ничего трудного. Спросите, зачем это мне нужно? Ответ первый: страховка, как у альпинистов. Чтобы начальство не цеплялось. Если что, смогу честно доложить о проведении всех возможных следственных действий.

Молодой человек кивнул с пониманием.

— Страховка — дело нужное, полезное. А я, между прочим, гражданин Соединенных Штатов Америки. Требую пригласить…

— У синьорины Фогель, кажется, есть какие-то дела в Италии?

Перри почувствовал, как пальцы девушки сжимают его запястье.

— У меня имеются некоторые возможности, — усмехнулся бывший чемпион. — И вообще, люблю делать людям добро. На основе взаимности, понятно.

Уолтер знал, что спорить и протестовать бесполезно. В драку не полезешь, кулаками не отмашешься. Полный клинч! Хуже! В боксе все-таки есть правила.

— Второй ответ? — негромко спросила Анна, и молодой человек поразился, насколько спокоен ее голос.

Бывший чемпион привстал, поклонился.

— Благодарю, что внимательно слушали, синьорина. По-английски понимаете? Прекрасно… Следственный эксперимент много времени не займет, зафиксируем все самое важное, а потом мистер Перри осторожно, не торопясь, спускается вниз. Вы будете иметь возможность лично встретить его у подножия Волка. Там прекрасные места… А я останусь у пещеры до утра.

Уолтер мотнул головой.

— Н-не понял? Зачем?

Итальянец поглядел в небо, усмехнулся криво.

— Честно? Вы не мои подчиненные, могу и пооткровенничать. Вчера ночью я струсил. Мы стояли возле Bocca del Lupo, смотрели, как горит красный огонь, как устремляется в самое небо Filo di Luna. Невероятное зрелище! Но мы не подходили близко. Я строго запретил. Инструкция! Во избежание возможных новых жертв.

— Но это вполне разумно, синьор Строцци! — удивилась девушка.

— Я тоже так думал, синьорина. А потом сообразил, нет, почувствовал, что у Bocca del Lupo граница разума истончается. Не пытайтесь меня понять, я лишь ответил на ваш вопрос. Полнолуние было позавчера, сегодня последняя ночь перед тем, как красный луч погаснет. Я рискну. Хотите рациональное объяснение? Пожалуйста! Наш Дуче хочет сделать Filo di Luna одним из символов новой Италии. Дорога, ведущая в Небеса! Но мы должны знать, что это такое. Приборы всего не скажут, рискнуть должен человек. Считайте, что я забочусь о своей карьере.

Уолтер Квентин Перри внезапно понял, что завидует бывшему чемпиону. Бабушка Доротея, мир ее праху, говорила, что здесь, в Старом Свете, сказки еще живы. Нужно только хорошо поискать — и не спугнуть.

* * *

Досье полковника Антонио Строцци, многократного чемпиона Италии по боксу и, некоторое время, помощника итальянского консула в Сан-Франциско, Мухоловка впервые взяла в руки год назад. Ни в полиции, ни в прокураторе полковник не служил, но в своем деликатном деле считался одним из лучших. И сейчас она очень боялась спугнуть удачу. Если такого человека занесло на глухую провинциальную станцию, значит, причина более чем серьезна. Какая именно? Гибель известного физика? Неясный след доктора Отто Гана? Древняя легенда, ставшая явью?

Не спугнуть…

Теленок вел себя идеально. Ел из рук, жмурился, когда гладили по загривку, пытался бодаться, защищая прекрасную даму. И очень наивно хитрил, надеясь не сказать лишнего. Мухоловка уже прикинула, что следует узнать в первую очередь, когда настанет время для потрошения. Теленка прислали непростого, долго выбирали, готовили. Армия, детективное агентство, спортивная секция, знание языков и, наконец, Фонд Фаррагута. Он так ничего и не понял, симпатичный лопоухий парень из Нью-Йорка. Не беда, расспросим о мелочах, о деталях. У него прекрасная память.

Но это потом. А сейчас…

— А как же страховка, синьор Строцци?

За лицом полковника было интересно наблюдать. С виду простой работяга с расплющенным в драке носом. Даже глаза обычные, ни зловещего блеска, ни многозначительных взглядов. Но все вместе…

— О чем вы, синьорина? В данном случае мое прямое начальство ни при чем. Потому и пойду один.

Мухоловка еле заметно сжала губы. Нет, не так. Хотел бы пойти один, не стал бы откровенничать. А вот то, что подчиненных хочет держать подальше, похоже на правду. Зачем делиться?

— Я о другой страховке, не бумажной. Вы изящно намекнули, что у меня в Италии есть дела…

— Анна, потом об этом поговорим!

Ох, теленочек! Не лезь, куда не просят, ласковый!.. Давай поглажу, только успокойся.

— У вас документ из Олимпийского комитета, синьорина. В прошлом году, если мне память не изменяет, вы участвовали в групповом восхождении на Эйгер. Западный гребень, не ошибся?

Девушка еле сдержала улыбку. Хорошо иметь дело с профессионалом.

— Не напоминайте, синьор! Чуть не навернулись, когда дюльферяли с Гриба. Но Волк попроще будет. Не знаю, из-за чего погибли трое бедняг, о которых все здесь болтают, но в любом случае подстраховать вас сумею. На основах взаимности.

На полковника она решила пока не смотреть. Без толку, эту книгу не прочитаешь. А вот теленок… Доверчивый, добрый, заботливый. И еще, кажется, влюбившийся, а потому готовый на подвиги. Шарль прав, такие забывают о логике и даже об инстинкте самосохранения, а это очень опасно.

«Иисус Христос и генерал Джексон» — почему? Неужели в самом деле поклялся, Квентин Дорвард? Ну точно как в романе, только там теленка отправили в Льеж…

Мухоловке представилось невозможное. Полковник Строцци, ас из асов, мчится сюда не для расследования трагедии, а ради встречи с Уолтером Квентином Перри. Невероятно? А книжки в чемодане?

— Встаньте пожалуйста, синьорина.

* * *

Уолтер едва сдержался, чтобы не вскочить самому. Усидел, только сжал до боли кулаки. Зачем Анна рискует? А если Строцци пошлет запрос в Олимпийский комитет? Раскроют сразу, арестуют, депортируют. И ничем не поможешь.

И что там делать, в Волчьей Пасти? Трое уже погибли!

…Они стояли друг против друга, девушка и бывший чемпион. Взглядами не мерялись, мускулами не играли. Просто стояли. Даже слегка улыбались, словно давние приятели после долгой разлуки.

Лицо в лицо. Один шаг, один взмах руки.

— Подбираете мне одежду по размеру? — негромко проговорила сероглазая.

— И обувь тоже, — согласно кивнул Строцци. — Но если мы идем в паре, прошу выполнять все мои приказы, синьорина. Все! Я человек жесткий, зато никогда не сдаю напарника.

— Согласна!

Анна протянула руку.

— Погодите!

Уолтер, третий лишний, уже стоял рядом. На него даже не взглянули. Молодой человек вдохнул поглубже.

— Я… Я с вами! Слышите?

* * *

Слова рождались с трудом. Не говорить хотелось — орать в полный голос.

— Что… ты… делаешь?!

Анна взглянула странно, взяла молодого человека за ухо.

— Побить меня хочешь? Какой ты смешной, мой маленький Вальтер!

Обняла, прижалась щекой к щеке.

— Так надо, успокойся. Поможем ему, он поможет нам.

— Но почему?

Отстранилась, поглядела в глаза.

— Не понимаешь? В самом деле? Тогда давай свяжем цепочку…

Уолтер сглотнул.

— К-какую?

— В Риме очень заинтересовались пещерой. Почему, не так важно. Прислали ученых, они погибли. Тогда послали этого Строцци, в страшной спешке, наверняка самолетом, иначе бы не успел. Он должен как можно скорее доложить о результатах расследования — на самый-самый верх, вероятно, лично Бенито Муссолини. А что докладывать? Вчера Строцци был у пещеры, поднял там каждый камешек, во все уголки заглянул, видел красный огонь. И ничего не смог понять, так?

— Они хотят все на Иоганна свалить, — вспомнил молодой человек.

— На этого полицейского. Строцци сказал, что пещера и убийство между собой не связаны.

Девушка вздохнула.

— А что он мог сказать? Ведь Bocca del Lupo — будущий символ новой Италии! Полицейский — одна из розыскных версий, причем не слишком умная. Хочешь еще? Твой знакомый Отто Ган тоже подходит. У него и мотив имеется.

Уолтер понял, что следователем ему точно не быть.

— Но в Риме интересуются именно пещерой. У Строцци спросят о красном луче. У него нет ни специалистов, ни оборудования, сегодняшняя ночь — последняя. Пропустит — и еще месяц ждать. Мы все связали?

Молодой человек принялся подсчитывать звенья. Вроде бы складывалось.

— Еще одно, — добавила девушка. — Своих он брать не хочет. Есть такое мудреное выражение «монополия на информацию». Мы-то с тобой к Муссолини не пойдем!

Спорить не имело смысла. Уолтер отвернулся, поглядел на пустую платформу. Вечный железнодорожник с флажком, водокачка, рельсы в два ряда, горный хребет на горизонте. Баргарата-Мармарола… За день успел привыкнуть, еще и скучать будет.

Умно ли, глупо придумано, а назад не повернешь.

— В Волчью Пасть, говоришь? Значит, заглянем в Волчью Пасть!

Анна стала рядом. Рука коснулась руки.

— Именно так, рыцарь Квентин!

На них никто не смотрел — пусто на маленькой станции, затерянной среди гор Южного Тироля. Пуста и грунтовка, ведущая к поселку, и близкий горный склон, и светлое предвечернее небо. Исчезли даже беспокойные птицы, устав кружить над теплой весенней землей. Но был взгляд иной, горний — всепроникающий, не знающий преград, он м енял реальность, превращая суетное в вечное. Заострялись углы, сгущались краски, рассыпалось в серый прах случайное и преходящее. Только самое главное, без чего не стоит и не будет стоять этот мир.

Пустая земля, пустое небо. Жизнь и Смерть.

4

Первым, кого увидел Уолтер, выбравшись из кабины грузовика, был сержант Никола Ларуссо, сам себе усатый монумент. Все те же могучие плечи, мощный торс, кустистые брови над темными внимательными глазами. Но это издалека, если близко не подходить и не всматриваться. Сдал монумент, трещинами покрылся, того и гляди рассыплется. Не тот Ларуссо, не тот!

Вместо выглаженной утюгом формы с фуражкой и сверкающей бляхой на поясе — потертое армейское старье, в котором усач поднимался на вершину. Щеки небриты, на левой скуле темное пятно, под ухом тоже пятно, в глазах же такое, что лучше не глядеть. И трубка исчезла, папироса в зубах торчит и та погасшая.

Перри хотел бодро отрапортовать, взглянул и передумал. Подошел ближе, руку протянул:

— Как вы, синьор? Живы?

— Не знаю, — честно ответил сержант. Папиросу выплюнул, ладонь пожал. Посмотрел невесело.

— Что меня защитить пытались, спасибо, синьор Перри. Сразу понял, что честный вы человек, правильный…

Взгляд отвел, дрогнул широкими плечами.

— Все равно — трибунал. И не отплеваться, как ни крути — виноват. Дуче правильно говорит: «Dio e Patria. Ogni altro affetto, ogni altro dovere vien dopo». А я сплоховал.

И что на такое ответить? Уолтер промолчал, сделав вид, что ему стал очень интересен окружающий вид. И вправду, кое-что под горой изменилось. Там, где прежде стояла чудо-машина «Понтиак-кемпер», теперь белели палатки — две поменьше, за ними еще одна, огромная. Рядом два авто, легковое и грузовик, по виду армейский, с зелеными бортами. И людей немало, никак не меньше дюжины. Кто в форме, кто штатский, а кто не пойми в чем.

— А трубка где ваша? — решился, наконец, спросить он.

Ларуссо глубоко вздохнул, провел ручищей по разбитой скуле.

— Глиняная она была, синьор.

На том разговор и кончился.

— Стр-р-ройся! — гаркнул Антонио Строцци.

* * *

Трое — плечом к плечу. Один перед строем. Закатное солнце. Темный гребень горы.

— Проверить вещи!.. Попрыгали… Фляги у всех? Хорошо… Объявляю порядок движения. Я — первый, за мною синьорина Фогель…

Уолтеру подумалось, что это уже не похоже на вольный горный поход. И даже на скалолазание, где дюльферяют и жумарят. Почти как на фронте, разве что оружие не выдали. «Ты попал не на свою войну» — сказала сероглазая девушка Анна. Молодой человек и сам понимал, что нечего ему тут делать — посреди чужой земли и чужой беды. Даже красный огонь в Волчьей Пасти ничуть не манил. Это была не его сказка.

Но здесь Анна. И Ларуссо здесь. Их не бросишь, не повернешь назад.

— Вопросы есть? Вопросов нет. Начинаем движение. Пошли!..

Лямки рюкзака впились в плечи, и Уолтеру вдруг страшно не захотелось никуда идти. Он сцепил зубы, обозвал себя трусом… Не помогло. Но тут вспомнилась песня. Не знойное манящее танго, а та немудреная, что пели славные парни Андреас и Тони. «Среди туманных гор, среди холодных скал, где на вершинах дремлют облака…» И сразу же стало легче. Жизнь — она от перевала к перевалу. Впереди еще один, не первый и не последний. Ничего, пройдем!

    Мы разбивались в дым,

    И поднимались вновь,

    И каждый верил: так и надо жить!

    Ведь первый перевал —

    Как первая любовь,

    А ей нельзя вовеки изменить.

* * *

Тропа стелилась под ноги, гора чудовищной серой тушей закрывала небо, остро пахло сухой травой и пылью.

Мухоловка улыбалась. Она была счастлива тем коротким счастьем, что длится от одного привала до другого. Горы, рюкзак за плечами, упругая земля под подошвами… Можно повернуть годы вспять, представить, что она еще школьница. Выпускной класс, весна, короткий воскресный поход, костер, песни, а впереди — долгая счастливая жизнь.

…И никого не надо убивать. И самой умирать — тоже не надо.

Правда, тогда она бы даже не посмотрела на ушастого парня из Нью-Йорка. Школьнице по душе были мужчины взрослые, солидные, с авторитетом. Дура она, эта школьница!..

Иисус Христос и генерал Джексон!

Но обо всем этом — потом. А пока — горная тропа, скалы, низкие черные деревья с молодой чистой листвой. Темнеющее небо, розовый закат.

Анна Фогель улыбалась.

* * *

— Значит, так он сидел?

Антонио Строцци развернул блокнот, пристроил на колене.

— Так и сидел, — согласился Уолтер. — Но это я увидел, когда мы с ребятами подошли. А чего он до этого делал, не знаю. Мы внутри были, искали сокровища.

«Он» — доктор Отто Ган. Из всего случившегося в их коротком походе бывшего чемпиона интересовало главным образом то, что касалось искателя Грааля. Ради наглядности Уолтер был усажен на камень прямо перед «киноэкраном». Там и скучал, пока Строцци изобретал все новые вопросы.

— А вы, Ларуссо?

— Тут я был, синьор, — прогудело от входа. — Протокол составлял.

Анне вручили фонарик и отпустили гулять по пещере. Вдруг что найдет?

Строцци полистал блокнот, дернул костистыми плечами:

— Ахмед аль-Бируни, яхонт, колонна светящаяся. Чушь какая! Мистер Перри, какое слово вы вспомнить не можете?

— Термолюминесценция.

Выговорил и возгордился. Вспомнил-таки.

— Тер-мо-лю-ми-нес-цен-ци-я, — без всякого выражения повторил Строцци и захлопнул блокнот.

Общались на этот раз на немецком, чтобы обойтись без перевода. Чемпион и его знал, хотя изъяснялся с заметным акцентом.

Уолтер встал. Изображать Отто Гана ему надоело.

— А почему вы, синьор, у самого доктора не спросите?

Бывший чемпион взглянул кисло:

— Я бы с удовольствием. Нет его нигде. Мы осмотрели все пещеры вокруг, заглянули в ту, где медвежье святилище, — она синьора Гана больше всего интересовала. Никого! То ли был и уехал, то ли иное что.

— Вы… Вы и его подозреваете? — поразился молодой человек. Слова Анны он помнил, но поначалу не отнесся к ним всерьез. Мотив? Да какой у Отто может быть мотив? Душегубствовать потянуло?

— Подозреваем мы всех, — наставительно заметил Строцци. — Вас, между прочим, тоже. Ваше, мистер Перри, алиби мы еще проверим. Как-то быстро вы со своими делами управились…

Уолтер покорно кивнул. А как красиво начинал, полусредний! «Претензий у нас к вам нет». Все они, копы, одним миром мазаны.

—…А также ваше, Ларуссо, потому что особа, вами названная, алиби подтвердить затрудняется.

Со стороны входа в пещеру донесся тяжелый вздох. Строцци спрятал блокнот в полевую сумку и внезапно усмехнулся:

— Но это все, парни, чепуха. Из вас убийцы, как из меня адвокат. А вот подельщик ваш, мистер Перри…

Уолтер сглотнул.

—…Такую возможность имел. В пещерах его не видели. В ночь, когда погибли Матеи и Сегре, внизу, у подножия Волка были люди. Но на гору есть и другой подъем. Он очень трудный, сплошные скалы, но с Отто Ганом были очень хорошие альпинисты, к тому же военнослужащие вермахта. А приказ начальника, как известно, закон для подчиненного.

Молодой человек не мог с этим не согласиться. Все верно. Но…

— Зачем это ему? Он же историк!

Строцци подошел ближе, взглянул в глаза:

— А Эмилио Сегре — физик. И непростой, ясно?

Ясного ничего не было, но молодой человек на всякий случай кивнул.

— Вот, нашла!

Анна вынырнула из темноты, неся в ладонях две небольшие друзы.

— Там еще есть, но… Ты, Вальтер, прав, ничего особо интересного.

Уолтер вздохнул. В армейском тренировочном костюме, легкой куртке и горном кепи девушка смотрелась… Нет, не так. Это на нее хотелось смотреть, смотреть, смотреть…

— Доломит с вкраплениями магнезита, — без всякой романтики рассудил Строцци. — Сувенир, не больше. Синьорина! Синьоры! Мне лично это место уже надоело. Для протокола наговорили более чем достаточно, поэтому — баста. Поскольку здесь сыро и мерзко, выходим наружу — и располагаемся на ночь. Напоминаю время: 21.03. Через несколько минут — закат.

* * *

Далеко уходить не стали. Некуда! За камнями обрушенной стены — каменная площадка. С трех сторон обрыв, сзади — черный зев пещеры. Дюжина шагов в длину, в ширину чуть побольше. Не слишком много места — позапрошлой ночью троим оказалось мало…

Уолтер прикинул, откуда могли упасть бедолаги. Рассудил: откуда угодно. Лишний шаг — и всё.

Солнце исчезло. Легкая вечерняя дымка уходила, сменяясь густой ночной теменью. Вместе с темнотой пришел холод. Теплые армейские свитера не очень помогали.

— Лично я намерен спать, — заявил Строцци. — Двое суток на ногах — это уже перебор. Свечение начинается в 23.40. Подъем — время Х минус 20. Ларуссо, организуйте дежурство. Меня будить не надо, сам проснусь.

Усач привычно козырнул и негромко заговорил по-итальянски, то и дело поглядывая на Уолтера. Бывший чемпион оборвал его резким взмахом ладони. Поморщился.

— Сержанта Ларуссо беспокоит моральная сторона происходящего, поскольку некоторые из присутствующих не состоят в законном браке. Мне сейчас, признаться, не до этого. Синьорина Фогель, оставляю вопрос полностью на ваше усмотрение.

Ларуссо изрядно смутился. Девушка дернула губами:

— Сводник.

Проговорила негромко, но Строцци услышал. Улыбнулся.

— Всегда рад помочь хорошим людям!.. Отбой!

Камень — везде камень, места помягче не найдешь. Строцци бросил спальник у самого завала, поближе к белой глыбе «киноэкрана». Бравый сержант ложиться не стал, присел посреди площадки и достал папиросы, пояснив, что берет дежурство на себя, поскольку вволю отоспался в уютном закутке с решетками на окнах. Уолтер и Анна переглянулись и отошли чуть в сторону, ближе к ведущим вниз ступеням.

Спальник… Еще один. Жесткий камень под ребрами, теплое дыхание у щеки.

* * *

— А мне уже интересно стало. Filo di Luna — путь в Небеса… Это не только физика.

— Ну ее, эту физику, Анна! Думать не хочу — ни о ней, ни о шпионах, ни о политике. Есть же нормальные люди, живут, работают, ни за кем не следят, никого не убивают.

— И о чем же думает нормальный парень из Нью-Йорка?

— О моральной стороне происходящего.

— Вальтер… Уолтер! Я не слепая и не мраморная. Но эта дорога закрыта навсегда. Есть…

—…человек, которого ты могла бы полюбить. Помню!

— И которого никогда не предам. Мне нечем тебя утешить, маленький Вальтер. Знаю, слова не помогут.

— Меня не надо утешать!

— Не буду. Тебе сейчас больно, и у твоей боли — мое лицо и мое сердце. Но есть нечто страшнее боли — понимание того, что уже ничего не изменить. Если ты веришь в чудо — верь. Так будет легче, маленький Вальтер! А сейчас — поспи.

— Не хочу!

— Был трудный день. Ты вел себя как мужчина. Спи!

5

…Пчелиный рой вырвался наружу, загудел, наполнил собой небо. Маленький Уолти попятился, уткнувшись спиной в твердые доски забора, присел, закрыл глаза руками. Но пчелы никуда не исчезли, их стало еще больше, маленьких, ярко-красных, кружащихся в яростном безумном танце. Он видел их даже сквозь ладони, сквозь прикрытые веки. Кружат, кружат, кружат, подбираются все ближе.

Почему пчелы — красные? В Пэлл Мэлле ни у кого нет красных пчел. В округе тоже нет. И пчелы не светятся…

— Просыпайся, Вальтер!

Проснулся, выдернул руки из спальника, протер глаза. Пчелы не исчезли.

— Завидую молодежи! Не услышать команду «Подъем» — это уметь надо. Синьорина Фогель, пните нашего героя. Можно ногой и посильнее.

— Ногой — не надо! — выдохнул молодой человек, узнав голос Строцци. Приподнялся, мотнул головой…

— Н-ничего себе!

Пчелы! Нет, не пчелы — искры, красные точечки-огоньки! Всюду, со всех сторон, беззвучной горящей метелью. В небе, в черном зеве пещеры, перед лицом, между растопыренными пальцами. Кружат, кружат, кружат…

— Хлебни воды! — рука Анны протянула флягу.

— Ага, спасибо.

Выпил, смочил мокрой рукой лицо, огляделся.

Да-а-а…

Белая Луна. Черное небо, горы черные. Красная метель.

— Началось на три минуты раньше, чем вчера, — Строцци подошел, взглянул не без иронии. — Горазды спать, юноша.

Средняя дистанция!

Хук справа!

Уолтер едва ушел, ухо ветерком обдало.

— Это… Это оно?

Вопрос, конечно, глупый, но бывший чемпион пояснил серьезно:

— Как видите. Не совсем свечение, больше похоже на искры от костра. Началось, как только лунный луч коснулся пола пещеры. Приходите в себя, сейчас нам Ларуссо будет сказки рассказывать.

— Почему — сказки? — обиженно прогудело откуда-то справа. — Не сказки, синьор, а результаты следственных действий. Сами же приказали.

Молодой человек свернул спальник, бросил его рядом со всеми прочими. Тело отозвалось ноющей болью. Камни — жесткая постель. Сейчас бы короткий спарринг с чемпионом, чтобы кровь разогнать…

Вытер лицо, огляделся, уже основательно.

Красные искры рождались под белым светом. Лунный луч проник в пещеру, затопив неверным холодным огнем узкую полосу за каменным завалом. Оттуда и вырывался красный рой. Пещера оставалось темной, искры устремлялись наружу, к породившему их светилу. Густой рой распадался в клочья, точки-огоньки теряли друг друга, снова находили, сталкивались, летели дальше.

Камень под ногами был красным. И ладони красные, и рукава куртки.

Анна подошла, коснулась губами щеки:

— Здорово, правда? Я рада, что мы с тобой это увидели.

— Молодые люди, — Строцци многозначительно кашлянул. — Эмоциональная составляющая не должна мешать работе. Внимание, личный состав! Команда «садись!».

Разместились на спальниках, больше, считай, и не на чем. Сержант, где и был, в самом центре площадки, бывший чемпион примостился напротив, Анна и Уолтер как прежде, чуть в стороне, плечом к плечу. Строцци поглядел, улыбнулся:

— Даю вводную — специально для молодежи. Красный луч, Filo di Luna, появится сразу после полуночи, как только лунный свет коснется камня. Как вы его называли, мистер Перри? Да, «киноэкрана». Пока же подумаем, что нам об этом всем известно. Современную науку пока не спросишь. «Термолюминесценция» звучит красиво, но ничего не объясняет. Люминесцентное свечение, как известно, возникает в процессе нагревания, а камень в пещере холодный…

Уолтер невольно восхитился. Силен чемпион!

— Что у нас остается? Знание предков, их наследие. Как выразился бы доктор Отто Ган, «аненербе». Сержант Ларуссо, во искупление своих грехов, получил приказ вопрос изучить и быть готовым к докладу. Можете приступать!

«Байки и страшилки» — тут же вспомнилось Уолтеру. И еще два итальянских слова, почти в рифму: racconti и impotenti.

Усач гулко прокашлялся.

— Так точно! Про всякие байки и страшилки…

Перри не выдержал, хмыкнул в кулак.

—…говорить не буду, это все, извиняюсь, даже не «аненербе», а пустой бабский треп. Gossip di mercato! Но в школьной библиотеке мною обнаружена книжка, научная. Называется «Сборник», а чего именно, у меня в блокноте помечено. Там про Bocca del Lupo много всякого есть.

— Прочитали? — осведомился бывший чемпион. Сержант развел ручищами:

— Но, синьор, там же по-немецки! А я говорить — говорю, а вот читать — извините. Припряг учителя местной школы, он посмотрел и все, как есть, пересказал. Выходит вот что… Преданий про пещеру и про красный свет много, но все они к одному сводятся…

…Рука Анны легла на плечо, обняла, прижала. Уолтер дернулся, хотел отстраниться. Замер. Он не забыл сказанного, но вдруг понял, что кроме слов есть еще целый мир, в котором иногда случаются чудеса.

Красные искры, черная ночь, теплое дыхание… И не нужна ни ученая книжка с названием «Сборник», ни пещера с ее тайнами.

И все-таки вслушался — не хотелось обижать сержанта. Старался же человек!

* * *

Filo di Luna — Лунный путь — вел прямиком на небеса. Ночное светило было лишь первой станцией на долгой дороге. Не побоишься, войдешь в самую гущу красных искр — и вознесешься над ночной землей. Выше, выше, выше… Пока не попадешь в горние чертоги, живой, не познавший смерти. Пути назад не будет, ступивший на лунный луч прощался навеки.

Многие верили, немногие рисковали. Поутру под каменной площадкой находили мертвые тела. Волчья Пасть щерилась недоброй усмешкой.

Отчего так, объясняли просто. Filo di Luna возьмет любого, но не всякий на нем устоит. Грехи утянут вниз, суетные мысли заставят оступиться. Соскользнет нога, разверзнется пропасть-ночь…

—…Вдребезги, значит! В лепешку то есть. A pezzetti![46] Опаснее всего первые минуты, когда только подниматься начинаешь. Там, как в храме, на исповеди. Только не спрашивают, а сразу в лоб: «Peccaminoso!» Грешен! И — бум!

Никола Ларуссо взмахнул крепкими ладонями, вперед подался:

— Ведь чего, синьоры, детишки эти погибли, из-за которых путь к пещере взорвали? Брат и сестра, помещика здешнего наследники? Детишки-то они детишки, только дури уже набраться успели. Не по-родственному общались, уж извините. Spudorato, perdona loro, Madonna!

При этом бравый сержант поглядел отчего-то на Уолтера. Нахмурился, усы подправил.

— На земле, понятно, им бы жизни не было. Incesto vergognoso! Не одна церковь, даже если у турок, не обвенчает. Вот и решили на небо податься.

— И это все? Какая, право, скука! — перебил Антонио Строцци. — Вы, сержант, напомнили мне нашего приходского священника. Я надеялся услышать хоть что-то толковое, не из воскресной проповеди.

— Но синьор! — огорчился усач. — Не я же это все придумал, это наука. Ученым виднее, чего в книжки вписывать. А насчет священников как раз все наоборот.

Покосился на пещеру, двинул небритым подбородком.

— Не одобряли. Упомянешь — церковное покаяние, а упорствовать станешь — суд. La Santa Inquisizione!

Грузно поднялся, поглядел в сторону близкого обрыва.

— История случилась. Вот прямо здесь. Парень в соседнем городке жил, в Эдоло. Поэт, стихами, значит, грешил. Но человек хороший был, честный, церковь не забывал. Не утерпел однажды, написал поэму про Filo di Luna. Там все правильно, и про грешников, и про прочее, но священнику местному не понравилось. Oscurantista! Он народ подговорил, и парня целой толпой сюда притащили как раз в полнолуние. У обрыва поставили, прямо в эти искры, и в спину — лети, мол!

— Полетел? — равнодушно осведомился Строцци.

— Упал он, синьор, — вздохнул усач. — Но не разбился, даже без синяков обошлось. Потом спросили, а он сказал, что падал медленно. Будто бы в воду его кинули. А все оттого, что без вины покарать хотели.

—…И без оформленного по всем правилам приговора.

Антонио Строцци пружинисто встал.

— Filo di Luna! Прошу взглянуть!..

«Уже?» поразился Уолтер.

Ладонь Анны на его плече дрогнула.

* * *

Вначале ничего не увидел. Все, как и было: площадка, привычная красная метель, черный зев пещеры… Разве что кружение искр стало гуще, точки-огоньки уже не разлетались, теряясь в пространстве, а словно жались другу к другу, образуя неровный, клубящийся сгусток. Среди красного мелькнул золотой огонек. Погас, появился снова… Еще один, еще…

— Там!

Рука девушки указала куда-то в небо. Уолтер повернулся, поймал взглядом серебристый лунный огонь. Белый диск, черное небо, еле заметные огоньки-звезды, красные искры, исчезающие в темной бездне… Все? Не все! Тонкая серебристая нить — паутинка между звезд. Еле заметная в лучах ночного светила, она спускалась вниз, постепенно становясь похожей на небрежно брошенную поперек небесного простора ленту, тоже серебряную, тонкую, с острыми краями. Возле площадки, в самой красной гуще, лента-нить исчезала, распадаясь на еле заметные огоньки.

Дорога в Небо была тесна.

— Отсюда не заметно, но из долины то, что мы сейчас видим, действительно напоминает прожекторный луч, — негромко пояснил Строцци. — Возле пещеры — красный, потом чуть светлее, и, наконец, белый, в цвет Луны. Здесь, где мы стоим, безопасно, это уже проверили. А вот что будет в самой гуще, где золотые огоньки, не знаю.

— Рискнете? — улыбнулась Анна.

— Рискну!

Бывший чемпион сбросил куртку, надвинул поглубже кепи.

— Слушай команду!..

Резко обернулся, окинул взглядом каменный простор:

— Сержант Ларуссо! Сидеть возле входа в пещеру, голоса не подавать, ни во что не вмешиваться!..

— Синьор! — воззвал усач. — Неужели не доверяете? Non farmi male, io sono un uomo onesto!

— Lasciare le chiacchiere! Atto!..[47] Синьора Фогель, вы страхуете. Вмешиваетесь только в случае реальной опасности, допустим, если попытаюсь шагнуть вниз. Не раньше. Надеюсь на вас!

Девушка молча кивнула.

— Вы, мистер Перри, ей помогаете. Никакой личной инициативы, ясно? Ну, где тут ярче всего?

Вошел прямо в красный огонь, покрутил головой.

— Там!

Шаг, другой, третий… Остановился невдалеке от края, где из красного марева всплывали яркие золотистые огоньки. Вскинул вверх сжатую в кулак руку.

— Avanti, Italia!

Уолтер завистливо вздохнул. Он и сам так, конечно, сможет, не побоится. Однако не он, героический Капитан Астероид, сюда всех позвал — его позвали.

Секунды текли. Строцци стоял, словно на ринге. Ноги слегка согнуты, левая выдвинута вперед, прочная подошва как будто прилипла к камню, правая чуть сзади, упор на носок. Бывший чемпион терпеливо ждал удара.

— Пока ничего! — крикнул он где-то через минуту. — Только кожу покалывает. Мистер Перри, будете считать раунды.

«Первый!» — хотел было возвестить Уолтер, но не успел. Строцци дернулся, вскинул голову, пытаясь поймать воздух открытым ртом, покачнулся, сложился вдвое… Выпрямился, но не устояв, медленно опустился на колено.

Нокдаун…

Уолтер решительно шагнул вперед, но Анна крепко взяла за локоть, как тогда, у дома с засадой.

— Нет. Будем ждать.

Беззвучно кипел красный огонь, искры уносились в черную высь, недвижной серебристой лентой горел в небесах Filo di Luna. Человек словно оделся твердью — черный силуэт в огненной купели. Но вот дрогнули и распрямились плечи, рука оперлась о камень.

Встал…

Вздохнул, словно сбрасывая невидимую тяжесть, и двинулся вперед, в красный огонь, в лунный свет. До обрыва всего три шага, два… Темная тень посреди красного марева. Уолтер раскрыл рот, пытаясь крикнуть, захлебнулся воздухом.

…Рядом с одной тенью — другая. Промелькнула, замерла, словно сливаясь с первой.

— Вальтер!

Уолтер не сплоховал — успел подхватить обеих. Удержать не смог, спину подставил. Втроем и упали на холодный камень. Перри вскочил, мотнул головой, как после крепкого хука, взвалил тяжелое недвижное тело на плечи. Анна помогла, поддержала. Из темноты вынырнул растерянный Ларуссо…

* * *

— Не надо! — проговорил Антонио Строцци, не открывая глаз. — Не люблю здешней граппы.

Бывшего чемпиона уложили на расстеленный спальник. Ларуссо как раз принялся откручивать крышку с тяжелой фляги, но не успел. Строцци глубоко вздохнул, улыбнулся.

— Время хоть засекали?

Молодой человек готов был уже покаяться. До того ли?

— Засекала, — спокойно ответила Анна. — Потом запишем, я не забуду.

Строцци кивнул, дрогнул бровями. Открыв глаза, оглядел собравшихся, хмыкнул.

— Что?! Команды хоронить не было. Ларуссо, найдите мою куртку.

Встал, поправил кепи, шагнул к девушке, подмигнул.

— Хороший бросок с захватом… Но я отвечу черной неблагодарностью. Ничего не расскажу, даже не просите. Результат очевиден, жив и здоров. А все остальное — тайна следствия.

Анна промолчала, за нее ответил Перри:

— И не надо. Мы сами попробуем. Зря, что ли, сюда поднимались?

— Мы? — прищурился Строцци.

— Я!

Уолтер Квентин Перри прикинул, насколько ему страшно. Выходило нечто в промежутке «очень» и «мороз по коже».

— Инструкций, как я понимаю, не будет?

Глава 6. Дорога в Небеса

Filo di Luna. — Сержант и ангел. — Темный воскресный день. — Ты сошел с ума. — Осколок стекла. — Пассифлора.

1

Где-то через пару минут Уолтер Квентин Перри пришел к выводу, что он попросту болван.

Сначала зачесался кончик носа, потом мочка левого уха, затем между лопатками. Вспомнился нью-йоркский зоопарк, клетка с длиннорукими макаками. Сейчас бы туда — и ногтями в шерсть. Неплохое занятие, если подумать.

А здесь он зачем?

Красные искры, желтые огоньки, черное небо. И он, Капитан Астероид, посреди, словно дурень без штанов на морозе. Пинок под зад — и полетит, полетит, обгоняя собственный визг, прямиком к блондинке Кейт в розовом скафандре.

«Держите удар!» — велел ему бывший чемпион в полусреднем Антонио Строцци. Так ведь не бьют, и самому никуда бить неохота. Чего полез? Пофорсить перед девушкой, героя изобразить? Не выйдет, Анна уже взрослая, а он просто маленький-маленький Вальтер. Маленький-маленький, глупенький-глупенький. Поцелует сероглазая в лобик — и вернется к своему, которого никогда не предаст.

«Так чего ждешь? Два шага вправо, — плеснул в уши его собственный голос. — И все кончится, парень. Всего два шага — и свободен. Слушай команду, Перри! Напра-а-а…»

Очнулся, прижал ладони к вискам. Еще секунда — и вправду бы послушался. Ушел бы, сбежал. Лихо это они!..

— В самом деле туда хочешь? — поразился голос, продираясь сквозь пальцы. — Учти, больно будет!

«Пошел ты!» — беззвучно шевельнул губами Перри. Опустил руки, плечами повел. Первый раунд, значит? Поймал взглядом равнодушный лунный диск, хотел подмигнуть, даже язык показать.

Не успел.

Красные искры, остановив своей вечный полет, слепились в огромный пылающий ком, ударили в лицо, ослепили, сминая пространство и время. Камень и небо исчезли, обернувшись небрежно выкрашенными стенами больничной палаты. Железная койка, серые простыни с синими штампами, недвижное лицо на подушке, пожелтевшие веки, бесцветные губы.

— Томми! Томми! Это я, Уолти! Томми, прости, прости!

Друг не слышит. Друг умирает. Его пустили попрощаться.

— Томми, прости, пожалуйста…

Вместе убегали от ирландцев. Он успел, Томми — нет. Подвернулась нога, друг упал, закричал, позвал… Уолти даже не обернулся. Томми били ногами, потом в ход пошли железные прутья. Помочь было некому.

Трус, трус, трус…

Белое недвижное лицо, грубая рваная рана на правой щеке. Швы так и не сняли.

— Хочешь на небо? — шепнули в ухо. — Твой друг уже там — по твоей милости.

Железный прут вонзился в сердце.

— Назад? — с готовностью подсказал голос. — Еще не поздно. Беги, ты же быстро бегаешь, правда?

— Он не виноват!

Глаза того, кто умирал, не открылись, ожили лишь губы.

— Ты не виноват, Уолти. Я бы тоже не остановился. И никто из наших. Сейчас мы оба доходили бы на соседних койках. Думаешь, мне было бы легче? Ты не виноват — мы оба виноваты. Мы вели себя, как крысы.

Перри хотел возразить, но слова присохли к языку.

— Избили ирландского малолетку и нарвались на взрослых. Да, мы жили, как крысы, и я погиб крысой. А ты ушел из банды, Уолти, и никогда больше не поднимал руку на того, кто слабее. Если цена этому — моя жизнь, пусть так и будет. Прощаю! Иди!..

Уолтер протянул руку, но пальцы ухватили лишь пригоршню горящих искр. На какой-то миг он смог увидеть бледные звезды, недвижный лунный оскал, черную твердь под ногами, но огонь вновь плеснул в глаза, заполнил рот. Он смог выдохнуть, захватить легкими воздух…

…Знакомый папиросный дух, два окурка в пепельнице. Пустая кухня, пустая квартира. Отца нет. И не будет уже никогда.

— Помнишь? — шепнули в ухо. — Ты приехал через два дня после похорон. Отец ждал тебя до последней секунды, даже когда бредил, вспоминал. Где ты был, Уолтер Квентин Перри? Не знал? Разве телеграмма опоздала?

Еще недавно рядовой действительной службы, а ныне сержант Перри отодвинул стул, присел, качнул в руке тяжелую пепельницу. Заслуженный коп курил почти до последнего дня.

Телеграмм было две. Одна от отца: все в порядке, ложусь на обследование, служи спокойно, младший! Вторая от врача, короткая: вам стоит приехать. Уолтер написал заявление на отпуск, хотел отдать по команде, но его внезапно вызвали к командиру части.

—…Парни из Вашингтона просят самого лучшего, но у меня такого нет. Есть только ты, Перри. И учти, для всех ты уедешь ко мне на ранчо чинить генератор, а заодно и «паккард» моей супруги. Твои товарищи будут думать, что ты — бессовестный холуй и карьерист. Это не потому, что я такое дерьмо, рядовой Перри. Испытания засекречены настолько, что даже я не знаю, что за хрень повезут эти парни в пустыню. Им нужна бесперебойная связь. Радиостанция должна работать, даже если этот чертов Конгресс запретит прохождение всех средних и коротких волн в эфире. Ты справишься, Перри, насчет других — не уверен. Вопросы есть?

Когда он вернулся, то первым делом зашел в медицинскую часть — сменить повязку. Благодарили его перед строем под дружные смешки сослуживцев. Кто-то уже успел пустить слух, что супруга полковника запустила в излишне ретивого холуя горячим утюгом.

Именно в этот день хоронили Перри-старшего. Он так и не дождался сына.

—…Не дождался, — эхом отозвалась давняя незабытая боль. — Даже не бросил горсть земли на его гроб. Зато стал сержантом на зависть всем прочим. Ты рад этому, Уолтер?

Он отодвинул подальше осиротевшую навсегда пепельницу.

— Нет.

— А я рад! Так держать, сынок!

Старый полицейский размял папиросу, щелкнул зажигалкой.

— Мой сын получил благодарность перед строем за то, о чем даже нельзя написать в приказе. Лучшего венка на гроб и придумать нельзя. Я горжусь тобой, Уолтер Перри-младший! Но если этим поганым чинушам требуются формальности…

Рассмеялся негромко, стряхнул пепел.

— Эй, вы там! Сержант Перри прощает сержанта Перри. Записали? Иди, сын, задай им всем!

«Есть, сэр!» — попытался ответить Уолтер, но все исчезло, и он вновь увидел звезды. На этот раз они стали заметно ближе и ярче, исчез красный огонь, а впереди неровной извилистой лентой заструилась серебристая тропа. Совсем рядом, осталось только шагнуть.

— Все еще не передумал, поганый фараон?

На этот раз голос был чужим, хотя и знакомым.

— Лучше сдохни!

Слова пощечиной хлестнули по лицу, острые ногти в ярком маникюре царапнули кожу. Девчонка, совсем ребенок — четырнадцать месяц как стукнуло.

Красная помада на губах растеклась кровью.

— На небо? А три наших жизни — не слишком тяжкий груз? Вали вниз, в аду тебя уже заждались! Сдохни, фараон!..

…Он тогда еще удивился. Почему — «фараон»? Такое только в фильмах услышишь, и то английских. Хоть бы «копом» назвала. Но он ведь даже не коп!

Полицейским Уолтер быть не хотел, насмотрелся на отцову жизнь. Потому и пошел в редакцию в компании с фотоаппаратом. Отфутболенный по неизвестному адресу, он все-таки туда наведался. И — судьба. Частное детективное агентство возглавлял отставной лейтенант полиции, кое-что слыхавший о Перри-старшем.

— Говоришь, что ничего не умеешь, сынок? Бегать умеешь? Вот и бегай.

Перри-младший был уверен, что частные детективы главным образом отлавливают неверных супругов обоего пола. Так и оказалось, однако «разводные» дела новичку поручали редко. Неопытен, дров наломает. Зато проклюнулся иной талант. Почти каждый день в огромном Нью-Йорке пропадали дети. И Перри-младший охотно бегал по знакомым с детства улицам, заглядывал в темные мрачные дворы, заводил беседы с такими точно оторви-головами, каким был сам когда-то.

Занятия в секции бокса тоже пришлись очень кстати.

Уставал, нервничал, получал синяки, но службой был доволен. Сначала десять долларов в день, потом пятнадцать. А еще «спасибо» от отцов и матерей, которые теперь смогут спокойно спать ночами.

После пары удачных дел молодого детектива начали узнавать и приглашать персонально. Так случилось и в тот раз. Шеф особо подчеркнул, что дело крайне деликатное, разглашению не подлежит. Для некоторых скандал пуще смерти.

Выплюнул сигару и продиктовал адрес.

Особняк в пригороде, штучный автомобиль у чугунных ворот, надменные лица прислуги.

— Месяц назад, мистер Перри. Нет-нет, в полицию не заявляли. Не дай бог кто узнает!

Четырнадцатилетняя девчонка, единственная дочь, бежала с каким-то аферистом, прихватив мамино колье, серьги и всю найденную в доме наличность. Искали, посылали по следу детективов, но след простыл, и дело казалось безнадежным.

Уолтер оставил в покое «след», зато сумел найти бывшую подругу «афериста». Полсотни долларов и вечер в недорогом ресторане — в обмен на два адреса. По одному из них и жили беглецы.

«Аферист» оказался худым двадцатипятилетним очкариком, который не придумал ничего умнее, чем выхватить из кармана дамский пистолет-хлопушку. Когда подоспевшие родители усаживали зареванное чадо в авто, избитого в хлам очкарика увозила полиция. Выстрелить он все же успел. Рану чуть выше локтя Уолтер перетянул платком.

Тогда-то он и услышал отчаянное:

— Сдохни, фараон! Сдохни, сдохни!..

Взрослые, полные слез и ненависти глаза. Размазанная губная помада, словно кровь.

Через месяц оба покончили с собой — очкарик в тюремной камере, девочка в собственной комнате. О том, что она ждала ребенка, узнали только после вскрытия.

Сдохни, фараон!

Исчезло небо, пропала лента-тропа, зато стала видна земля, призрачно-серебристая, в острых каменных гранях. Воздух, твердый и ломкий, кусочками застревал в легких.

— Нас тут много, фараон, — шепнула ненависть. — Много, очень много! И у каждого — свой счет. Мы не пропустим тебя. Падай!

Острые грани-скалы дрогнули, рванулись навстречу…

— Сэр! Разрешите доложить, сэр!

Плеснула синева, смывая ночь и тьму. Раннее утро, открытое настежь окно, ушастый мальчишка в трусах и майке.

— Телеграмму получил, сэр! В доме все в полном порядке, сэр! Кролик и Нэнси передают вам привет, сэр!..

Джон Рузвельт Перри-младший лихо подбросил ладонь к виску. Опустил руку, взглянул без улыбки.

— Иди спокойно, Уолти. Они не посмеют. Только возвращайся, обязательно возвращайся.

Уолтер заспешил, желая заверить самого младшего, что никуда вообще не собирался, но так уж получилось. Небеса же ему даром не нужны, по крайней мере ближайшие лет шестьдесят, дома дел невпроворот.

И снова не успел. Вместо синевы — серебро. Он стоял на Filo di Luna. Впереди сияла огромная, в полнеба Луна, внизу чернел безвидный провал, а над всем Божьим миром простерся тяжелый звездный полог.

От неожиданности Перри замер. Потом попробовал сделать шаг.

— Я чуть-чуть! — пояснил. — Надо же проверить, как это у них.

У кого именно, решил пока не задумываться. Шаг, еще один… Серебряная лента не шелохнулась, не дрогнула, словно будучи врезана в недвижную небесную твердь. Внезапно захотелось вперед, к лунному огню, в самую сердцевину небосвода. Не идти даже — бежать со всех ног.

— Вальтер!

Теплое пожатие знакомых пальцев. И голос, тоже знакомый.

— Дальше не надо, Вальтер!

Послушался. Открыл глаза.

Красные искры, золотые огоньки, лицо Анны, ее рука, улыбка.

— Пойдем!

И они шагнули прочь из огня.

2

— Тайна следствия! — усмехнулся Уолтер. — Я вас понимаю, синьор Строцци. Но результат тоже очевиден.

На каменной площадке ничего не изменилось. Пещера, развал на месте рухнувшей стены, красные огоньки — и серебристая лента, тянущаяся к Луне. Та самая сказка, о которой когда-то говорила бабушка Доротея.

Поискать — и не спугнуть. Кажется, ему удалось. На душе было тихо и покойно, словно в детстве после воскресной службы в маленькой церквушке Пэлл Мэлла.

Мир совершенен. Люди добры. Небо нас ждет.

— Уверены, юноша?

Бывший чемпион поглядел с немалым сомнением, сжал губы.

— Как-то все легко у вас прошло.

«Легко?!» — хотел было возмутиться молодой человек, но в последний миг передумал.

— Ты просто стоял, — пояснила Анна, набрасывая ему на плечи куртку. — Даже не двигался, словно спал. А потом шагнул.

— И синьорина предпочла вас позвать, а не валить наземь боевым захватом, — подхватил Строцци. — Молодые люди! Мне остается выразить вам искреннюю признательность за оказанную помощь. На том и закончим.

— То есть как? — возмутилась девушка. — А я?

Мужчины переглянулись.

— Я бы не стал на вашем месте рисковать, — заметил Строцци. — Если рассуждать по-шкурному, то материал для доклада у меня уже есть. А рядом с вами стоит любитель в среднем весе, который предпочтет видеть вас живой, здоровой и не сошедшей с ума.

— Я все же рискну, синьор Строцци, — холодно и резко бросила Анна. — У каждого должно быть право на попытку. Уверена, это не труднее, чем подниматься на Эйгер.

Уолтер не знал, что и думать. Анна конечно же права, лунная тропа открыта для всех. Но если и ее пытать станут? И тут же устыдился. Это его, недоумка, по жизни шатало, по уши, считай, замазался. Сероглазая — она как серебро, к ней ничего не пристанет.

И все-таки…

— Это не скала, — проговорил неуверенно. — Это вроде экзамена. Тебя спрашивают — или ты сам себя спрашиваешь…

Рука девушки привычно сжала его локоть. Серые глаза взглянули в упор.

— Вопросы задают таким, как ты, теленок. А я предпочитаю спрашивать сама. И получать ответы. Не мешай!

Он мог возмутиться, удивиться, переспросить.

Но просто растерялся.

* * *

— Страховать буду я, — сказал, как отрезал Строцци. — Без моего приказа ни шагу. Ясно, мистер Перри?

Уолтер не стал спорить, кивнул, не отводя взгляда от темного силуэта среди красной метели. Сколько времени девушка уже там? Минута, больше? Взглянуть на часы он снова забыл.

— Синьор! — прогудело из темноты. — Разрешите занять боевой пост? Я же, можно сказать, отвечаю за безопасность…

Вид у Ларуссо был донельзя обиженный. Находиться в резерве ему определенно надоело.

— В трибунале ответите, — не оборачиваясь, бросил бывший чемпион. — Назад! И чтобы я вас не видел.

Сержант внял, но отступил недалеко, всего на несколько шагов. Уолтер невольно посочувствовал грозному усачу. Тот тоже, считай, упал со своего обрыва. A pezzetti! А ведь орел, не иным чета.

— Синьор Строцци, — внезапно спросил он. — Я очень похож на теленка?

— Временами, — невозмутимо отозвался тот. — Но это можно назвать и более романтично.

Молодой человек попробовал, но не слишком обрадовался результату. Любитель в среднем весе, как и было сказано. «А я предпочитаю спрашивать сама». За Анну он не слишком беспокоился, опасался лишь, что Строцци промедлит. Девушку наверняка пропустят без лишних проволочек, сразу скажут: «Иди!» Таких, как она, не судят, а медалью Конгресса награждают. Без всяких шуток! Спасла его, гражданина США. Мало?

Перри мысленно поправил себя. Судят? На этом каменном пятачке судей нет. Ни жюри присяжных, ни ушлого адвоката.

— Я вот чего подумал, — нерешительно проговорил он, не отводя взгляда от Анны. — Люди сюда приходили не для того, чтобы уйти на Небо прямо в ту же ночь. Если обратно пути нет, это, считай, самоубийство. Но они могли узнать, достойны ли. А если нет, то в чем их вина.

Строцци покосился недоверчиво.

— Испытательный стенд? Увы, мистер Перри, испытание во всех случаях заканчивалось одинаково — шагом вниз, на камни. Эта дорога, скорее, для душ, а не для людей во плоти. Даже праведникам приходилось падать. Закон всемирного тяготения, его не отменишь.

— А они не разбивались, — осенило Уолтера. — Праведники. Может, в обрыве все и дело? Это и в самом деле испытание. Грешник кости поломает, а тот, у кого с душой все в порядке…

— Медленно упадет, — рассмеялся Строцци. — И не преткнется пятою о камень. Любите фантастику, мистер Перри?

Молодой человек вспомнил о книжках, скучающих в чемодане, и затруднился с ответом.

— Три минуты, первый раунд, — бывший чемпион мельком взглянул на светящийся циферблат. — Может, прекратим это дело? Как-то душа не на месте.

Уолтер и сам задумался. Пока ничего не происходило. Девушка по-прежнему стояла недвижно, разве что чуть сгорбилась, словно ей на плечи навалился нежданный груз. Позвать, взять за руку? Но тогда Анна не ступит на серебристую ленту, и ее жизнь станет беднее на целую сказку. Люди, конечно, и без этого живут, но… плохо живут. Вспомнился каменный рыцарь из подземелья, защитник Святой земли. Повернул бы он назад с полпути?

— Ah! — вдруг резко выдохнул Строцци. — Avevo paura di!

Девушка упала. Ее словно ударили сзади, беспощадно, не жалея сил. В последний миг успела выставить руки, приняла вес на ладони. Резким рывком отбросила тело назад.

Встала.

— Держится, — бывший чемпион поморщился. — Синьор Перри, вам не кажется, что мы ставим опыт на живом человеке? Сделаем так: еще раз не устоит на ногах, забираем сразу.

Молодой человек не стал спорить. На душе было скверно.

Анна не падала — стояла, как и прежде. Но вот подогнулись колени, руки бессильно дрогнули… Не упала, присела на камень, уткнулась подбородком в колени, замерла.

— Два раунда, — вздохнул Строцци. — Сколько еще ждем?

Что сказать на это, Уолтер не знал. Анна велела не мешать, может, именно сейчас она задает свои вопросы…

Секунды тянулись, но ничего не менялось. Девушка сидела недвижно, словно став частью горы, неровным выступом на каменной плоскости. Уолтеру почему-то вспомнилось, что за все их короткое знакомство Анна все решала сама, не слишком его слушая. Не обиделся, скорее удивился. Со своими редкими подругами он предпочитал ладить на основе здорового компромисса, уступая в одном и добиваясь иного. Но может, все дело в том, что компромисс — брат расчета. А если не хочется ничего считать?

— Подождем еще немного, — без особой уверенности предложил он. — Может…

Не договорил. Тело девушки мягко завалилось набок.

— Не бежать, — скомандовал Строцци. — Вы слева, я справа, поднимаем, уносим.

Говорил он уже на ходу. Уолтер какой-то миг промедлил, затем сорвался с места, с трудом удержавшись, чтобы не броситься вперед.

В лицо плеснула красная метель. Теперь искры и в самом деле походили на разъяренных пчел, готовых мстить за порушенный улей. Анна лежала на боку, ноги сложены в коленях, левая ладонь закрывала лицо. Хотелось позвать, окликнуть, но итальянец нетерпеливо дернул подбородком. Молодой человек слегка наклонился, прикидывая, как удобнее взяться, успел заметить, что правая рука девушки оперлась о камень…

Удар он пропустил. Острые костяшки пальцев вонзились в грудь — туда, где билось сердце. Задохнулся болью, с трудом устоял на ногах. Краем глаза успел заметить, как отшатнулся Строцци, уходя от верного нокаута. Попытался перехватить взметнувшуюся руку.

— Анна!

Успел поймать взгляд. Не ее — чужой, незнакомый. Девушка вздернула

голову и сделала первый неуверенный шаг, затем второй. Двигалась трудно, словно преодолевая сильный встречный ветер. Еще шаг…

— Анна, стой!

Уолтер успел крикнуть, Строцци — схватить девушку за плечо. Но всех опередил вынырнувший из темноты Ларуссо.

— Синьорина-а-а!..

Бросился наперерез, взмахнул ручищами, словно пытаясь поймать. Не поймал. Анна отшатнулась, подалась влево — и кинулась вперед. Удара Уолтер даже не заметил. Сержанта отбросило вспять, прямо к каменной кромке, он попытался устоять, но левая нога соскользнула, ушла вниз… Ни крика, ни звука удара. Никола Ларуссо исчез. Тьма сомкнулась…

Анна медленно поднесла руку к лицу. Застонала. Упасть не успела, Уолтер сумел подхватить.

— Минус два, — негромко констатировал Строцци. — Доигрались. Va’ fa’ mmocc a chi te’ muort!..[48]

Все, что мог сделать Перри, это уложить Анну на холодный камень, примостив под голову собственную наспех снятую куртку. Память отозвалась привычно: «Сдохни, фараон!» Может, и усатому сержанту довелось слышать такое. Если так, то ей-ей несправедливо.

А ему, Уолтеру Перри, теперь точно не простится.

Он вдруг вспомнил, что даже не сотворил крест, поднес пальцы ко лбу.

— Signori! Signori! Eccomi qui, signori!..

Мир неслышно дрогнул. Над краем провала вознеслась усатая физиономия с выпученными глазами и отвисшей нижней челюстью.

— Guida, signori!..

Гулкий, наполненный ужасом и отчаянием бас ударил в уши. Из-за камня взметнулась ручища, уцепилась за острый край, дрогнула…

— Caduta-а-а![49]

Реакция не подвела, любитель в среднем весе успел сжать пальцы на скользком от пота запястье. Упал на живот, попытался удержать. Во вторую руку усача вцепился Строцци.

— Поднимайтесь, живо! — ударил голосом. — Не то лично расстреляю!

— Si! — проревел сержант, напрягаясь изо всех сил. Перри перехватил руку ближе к локтю, потянул. Ларуссо был тяжел, как слон.

— Ancora! — прохрипел бывший чемпион, наклоняясь над провалом. — Еще раз! Тяните!..

Уолтер собрался с силами, дернул. Слон, внезапно полегчав, резко пошел вверх. И только когда сержант грузно упал животом на камень, молодой человек сообразил, что рядом с ним Анна. Удивиться не успел, обрадоваться тоже. Девушка помогла втащить Ларуссо на площадку, улыбнулась растерянно.

— Н-не понимаю… Я… Полежу еще.

И вновь пришлось пристраивать куртку под голову.

— Минус два, — повторил Строцци, глядя на лежавшие у его ног тела. — Но этот вариант чуть лучше. Когда приведете себя в порядок, Ларуссо, не забудьте рассказать нам про ангела, который придержал вас за штаны. Я вынесу ему благодарность в приказе.

— Но, синьор!..

Сержант поднимался долго, кряхтя и негромко поминая кого-то по-итальянски. Наконец, обретя вертикальный вид, расправил плечи, нахмурился.

— Il coraggio di relazione! Ангела — не было. Уступчик там. Я на него соскользнул — и подтянуться попытался.

* * *

Строцци наклонился над провалом, лег на живот, опустил руку с фонариком.

Свесился вниз.

— Не уроните!

Держали вдвоем. Уолтер слышал, как у Ларуссо громко клацают зубы. От старой сержантской гимнастерки остро пахло по5том, черные волосы стояли дыбом. Молодой человек прикинул, что и сам выглядит не менее живописно. Ничего, главное, все живы.

— Porca diavolo! Тащите!..

Оказавшись на ногах, Антонио Строцци спрятал фонарик в карман куртки, вздохнул устало:

— Гладкая стена. Но в рапорте, сержант, можете писать хоть про уступ, хоть про ангела, все равно никто читать не будет. Лично позабочусь.

Оглянулся, потер ладонью лицо.

— Уходим. Нам еще повезло, могло бы накрыть.

Уолтер понял. Красные искры клубились буквально в двух шагах. Он прикинул, что бы сталось с бывшим чемпионом, если бы он и в самом деле остался здесь один. Ответ слишком очевиден. Выходит, не зря пошли?

Девушку пришлось нести. Втроем справились быстро, уложив Анну на спальник и укрыв еще одним. Строцци пустил по кругу фляжку с граппой, напрочь забыв про свою к ней нелюбовь. Ларуссо, выхлестав почти половину, достал мятую пачку папирос и отошел подальше. Неярко вспыхнул огонек зажигалки.

Анна лежала тихо, даже дыхание было едва заметно. Лицо казалось высеченным из камня, как у статуй в старом храме.

— Не курите? — вздохнул Строцци. — Я, знаете, тоже. А говорят, помогает… Синьор Перри, я доставил вам больше неприятностей, чем планировал. Можете требовать компенсацию.

Молодой человек сразу же вспомнил, что сероглазой нужно как-то устроиться в Италии, но вовремя прикусил язык. Добротой и наивностью бывший чемпион явно не страдал.

Компенсацию, значит?

— Не отдавайте сержанта под трибунал. Если нужен виновный, назначьте кого-нибудь другого.

Строцци дернул костистыми плечами.

— В рыцаря играете? Прямо как у Стивенсона в «Черной стреле».

Книгу Уолтер не читал, зато видел фильм с Дугласом Фэрбенксом и Энид Беннеттт.

— Так точно. Прошу не вешать старого пьяницу-моряка.

Итальянец взглянул угрюмо.

— Из-за таких как вы, Перри, теряешь веру в рациональное устройство мира.

Подумал немного.

— E il diavolo con esso!

* * *

На душе было спокойно. Мухоловка наконец-то могла отдохнуть. За сомкнутыми веками остался беспокойный мир, где даже наедине с собой невозможно забыться, вырваться, пусть и ненадолго, из беспощадной карусели, крутящейся без остановки уже которой год. Лица-маски, маски-лица, живые, но чаще мертвые… Круг за кругом, безостановочно, беспощадно. Не задержаться, дыхания не перевести.

Сейчас было хорошо. Наступила давно желаемая ясность. Три шага, всего три. Один уже сделан.

Она понимала, что рисковала зря. То, что удалось узнать и увидеть, совершенно бесполезно, как бесполезна радуга над рекой и росчерк падающей звезды августовской ночью. Ее, может, и похвалят. Даже наверняка — все исполнено согласно плану, даже с некоторой лихвой.

А пусть и не хвалят! Без малейшей подготовки, с ходу, легким касанием стать частью операции лучшего из лучших — полковника Строцци. Не на подхвате, а в самой-самой сердцевине! Полдня на внедрение, десять минут разговора. Кто таким еще может похвастать, какая Мата Хари и Фрау Доктор? Бенито Муссолини, именуемый также Дуче, и Станислас Дивич, он же Эрц, узнают о Filo di Luna в один и тот же день. Если это не высший класс работы, то где он, высший? Девушка едва сдержала улыбку. Кто таким еще может похвастать? Как кто? Теленок!

Второй шаг, это, конечно, он, теленок ласковый. Потрошение выйдет долгим и трудным, патологоанатому легче, скальпель вонзается в мертвую плоть. Можно не затыкать уши тампонами. Зато плоть живая способна чувствовать боль — и говорить. Она умеет узнавать правду. Всю — до последнего смертного вздоха. Узнает и на этот раз. Второй шаг!

И, наконец, третий, самый желанный.

Пистолет спрятан в сумочке. Стрелять лучше всего в рот, чтобы наверняка. Пусть хоронят, сволочи, в закрытом гробу.

…И коробочка с леденцами от Шарля.

Ее любимая игра — после каждой серьезной операции звать к себе Смерть. Все продумать, найти десяток новых причин, представить, ощутить леденящий холод — и вновь прогнать Костлявую с ее маятником прочь. Пистолет Мухоловка так ни разу и не достала — игра должна оставаться игрой. Когда-нибудь она решится, но — не сейчас. С каждым разом острый маятник проносится все ближе, задевает волосы, касается кожи. Скоро, совсем скоро! Но этот приказ она выполнит. Прости, Квентин, лопоухий парень из неведомого мира, где нормальные люди живут, работают, ни за кем не следят, никого не убивают.

Иисус Христос и генерал Джексон! Угораздило Эрца вытащить недобитую из ямы с трупами!..

3

— По глотку, — распорядился Строцци, пуская термос по кругу. — Синьорине — согласно ее желанию.

Граппа кончилась, зато остался кофе, прихваченный запасливым сержантом. Его и распили возле нескольких трепещущих язычков огня. Костер жечь было не из чего, и в ход пошли чистые листочки из блокнотов. Живое пламя примиряло с холодом.

Filo di Luna погас после двух пополуночи. Еще через час исчезли искры-пчелы. И навалилась тьма.

— Спасибо, я не буду, — Анна передала термос дальше. — Синьоры! Нет, это как-то слишком официально… Мне… Мне стыдно… Я не хотела, не должна была… Из-за меня все вы едва не погибли…

— Не из-за вас, — прервал ее бывший чемпион. — Из-за меня. Иногда следует думать, а не идти на поводу у прекрасных синьорин. Мы все великолепно понимаем, что вы сражались не с нами. Но результат, к счастью, не так и страшен. Молодой человек отделался синяком, я — угрызениями командирской совести, а Ларуссо даже сумел познакомиться с ангелом. Кстати, как его звали?

Сержант насупился.

— Да будет уже вам, синьор! Со страху за голый камень уцепишься. Повезло! Вы, пожалуйста, никому не говорите, а то потянут в эту… La Santa Inquisizione.

Непосредственно перед тем, как загорелись первые бумажные листочки, бывший чемпион намекнул Ларуссо на то, что трибунала не будет. Усач заметно воспрянул.

— А синьорина не виновата, мне самому расторопнее быть следовало. Зато мы дело раскрыли, синьор!

Антонио Строцци недоуменно моргнул.

— Это вы о чем? Отработана одна версия, причем не самая убедительная.

— Почему? — поразился Перри. — Теперь совершенно ясно, что случилось с этими беднягами.

— В самом деле?

Строцци подбросил в огонь два последних листочка, передернул костлявыми плечами.

— Сейчас нам будет темно и плохо… Что вам ясно, мистер Перри? Что под влиянием слуховых и зрительных галлюцинаций три взрослых человека прыгнули с обрыва? Думаю, все было куда проще и страшнее. Но не среди ночи же о таком говорить!.. Ларуссо! Пользы от вас никакой, значит будете петь песни. Всё веселее.

Уолтер заранее содрогнулся, вспомнил разудалое «Giovinezza, Giovinezza, primavera di bellezza!». Усач и сам был слегка смущен.

— Я и не прочь, но здесь синьорина. Ни к чему ей всякое солдатское слушать. Ragazza — e la caserma! Terribile![50] У синьорин песни совсем другие.

— У синьорин сейчас очень грустные песни, — вздохнула Анна.

— Вам не понравится.

— Рискните, — невозмутимо отозвался Строцци. — Вы же любите рисковать. Сейчас костер погаснет — и начинайте. Обстановка самая подходящая.

— Ну, если хотите.

Анна обхватила колени руками, подождала, пока исчезнет последний язычок огня.

    Темный воскресный день, убранный розами.

    Плакала я и молилась без устали.

    Сердцем взволнованным правду я чуяла.

    Жить здесь одной без тебя невозможно мне.

    Слезы дождем заливают уста мои.

    Ветер рыдает прощальными песнями.

    Темный воскресный день…

Уолтер почувствовал как холодеют пальцы. Сунул руки в карманы, сжал кулаки… Не помогло.

    В темный воскресный день ты торопись ко мне.

    Свечи в гробу, догореть вы успеете.

    Бедное сердце не бьется в груди моей,

    Веки, как свечи, ждут ласки руки твоей,

    В мертвых глазах ты прочтешь утешение.

    Я ухожу, и не быть воскресению…

    Темный воскресный день[ 51 ].

Тишина упала на плечи, придавила, согнула. Уолтер попытался вздохнуть…

— Почему-то я вам не очень завидую, мистер Перри, — невозмутимо заметил Антонио Строцци.

— Мне?! — от удивления молодой человек даже забыл о холоде.

— Ваша подруга спела самую известную сейчас в Европе песню. И почти всюду она запрещена. «Szomoru vasarnap», «Мрачное воскресенье», гимн самоубийц.

— Это очень красивая песня, — возразила Анна. — Вальтеру ничего не грозит, пела я.

— Красивая, согласен. Но печальная практика свидетельствует, что гибнут в первую очередь не певцы.

4

— Мистер Перри, это опять я! — проорали за дверью. — Выходите, не то начнем артобстрел!

Уолтер поморщился. Кричать-то зачем? Анна еще не проснулась. Артиллериста тут только не хватало!

В маленьком флигельке, который они сняли, не было кухни, зато имелись две спальни. Иначе, пояснил хозяин, никак нельзя, синьор и синьорина не венчаны.

Сам Перри успел проснуться, умыться и… Кто там, интересно, стрелять собрался?

За дверью, как он и ожидал, ни пушек, ни гаубиц не обнаружилось. Зато имелся знакомый чернявый парень в пиджаке нараспашку, с портфелем и большой матерчатой сумкой. Студент-филолог определенно уже успел возвеселиться духом.

— Где артиллерия? — вопросил Уолтер вместо «здрасьте».

— Докладываю! — переводчик не слишком успешно попытался принять строевую стойку. — В здешний ресторан с утра завезли боеприпасы. В том числе «Терольдего», оно же «Золото Тироля», «Марцемино», воспетое Моцартом в «Дон Жуане», а также знаменитое «Бароло»…

Уолтер взглянул на пустую сумку и оценил ее размер.

— А вообще-то я по делу, — несколько сник чернявый. — Точнее, по вашу душу, мистер Перри. Но это никак не помешает нам произвести дегустацию.

— Так точно, сэр, — не стал спорить бывший сержант.

Студент взглянул с укоризной:

— Ну какой я «сэр»? К тому же я сегодня не следователь, а почтальон. Poste Italiane! Прошу принять и расписаться.

Ничего не понимающий Уолтер кивнул на пустую скамейку у дверей, где оба и расположились. Переводчик клацнул замком, порылся в портфеле.

— Здесь — подпись поставить. А это — вам.

Взглянул на лицо собеседника и соизволил пояснить.

— На время расследования вся местная почта просматривается… Ну, вы понимаете, кем. А вдруг злодеи заказное письмо пришлют? Сегодня утром были получены две телеграммы. Адрес одинаков: «Баргарата-Мармарола, Уолтеру Квентину Перри, до востребования». Начальство востребовало немедленно, потом вызвали меня…

Уолтер недоверчиво поглядел на пару одинаковых желтоватых бланков.

— А о чем там?

— Нам чужое читать не по чину, — гордо сообщил студент. — Расписывайтесь за получение, мистер Перри, и гоните сомнения прочь. Было бы что серьезное, уже бы конвой прислали.

Ничего подобного Уолтер не ожидал. В Мармароле он решил задержаться всего на день, и то из-за Анны. Самому же следовало ехать дальше, а поскольку ближайшая граница оказалась закрыта напрочь, Перри уже начал продумывать обходной маршрут через Верону и Милан. Бешеному койоту семь миль не крюк.

И вот — нашли. Местные следопыты могли дать сто очков вперед самому Соколиному Глазу.

Первая телеграмма едва уместилась на бланке. От заглавной строчки сразу же хотелось стать по стойке «смирно». «Посольство Соединенных Штатов Америки…» Удивленный Уолтер решил было, что им заинтересовались в Риме (а нечего по пещерам шастать!), но удивление вскоре перешло в оторопь. Депешу подписал первый секретарь американского посольства той самой страны, откуда только что довелось смазывать пятки.

Почтенный дипломат извещал гражданина США, что тот пал жертвой очевидного недоразумения, о чем дружно сожалели и посольство, и правительство страны пребывания. Возле дома господина Гауса, которого, к слову, никто и не думал арестовывать, состоялось выяснение отношений местного уголовного элемента. Сотрудник же Фонда адмирала Фаррагута стал опасным свидетелем, за которым и учинилась охота. Обнаглевшие преступники выдавали себя за сотрудников правоохранительных органов, что, без сомнения, усугубляет их вину.

Негодяи арестованы, власти извиняются, посольство бдит.

Добро пожаловать, мистер Перри!

Уолтер перечитал телеграмму три раза и очень захотел немедленно оказаться в Пэлл Мэлле. Впрочем, вторая телеграмма заставила напрочь забыть о политиках, уголовниках и даже о Фонде уважаемого адмирала. Черные буквы на белой ленте складывались в короткие и понятные фразы:

«Срочно приезжайте. Нужна ваша помощь. Отто Ган, Мале».

Перри помотал головой и молча передал депешу итальянцу. Переводчик скользнул взглядом, моргнул.

— Мале? Это совсем недалеко, туда автобус ходит. Деревенька, глушь страшная, рядом какой-то водопад с пещерой… Но… Вы что, и вправду туда собрались? По-моему, не слишком разумно. И кто вам такое разрешит?

* * *

К Антонио Строцци его пустили не сразу. Целых два служивых в светлой форме мертво стояли у дверей знакомой комнаты в станционном здании. Бывший чемпион разговаривал по междугородке с Римом. Уолтер терпеливо ждал, переминаясь с ноги на ногу. Время от времени перечитывал телеграммы, надеясь, что его осенит, и он во всем разберется. Но озарение так и не пришло, не иначе постовой у входа задержал.

Наконец пустили. Строцци оторвал взгляд от груды бумаг, протер красные от бессонницы глаза.

— Как бы вас послать, Перри, чтобы вы не слишком обиделись? Честное слово не до вас.

— Не как, а куда, — невозмутимо поправил молодой человек, кладя на одну из папок бланк телеграммы. — В Мале и прямо сейчас.

Бывший чемпион даже не удивился.

— Уже проверяли. Телеграмму дал какой-то иностранец, по виду немец, в альпинисткой куртке и шляпе с большими полями. Под шляпой вроде бы повязка, на лице царапина, залита йодом. Вид, как доложили, не слишком презентабельный.

Уолтер попытался представить, что могло произойти. Все варианты ему не слишком нравились. Отто один и, кажется, ранен. А Курц с Хинтерштойсером? Где они?

— Ехать собрались? — понял его Строцци. — А на кой дьявол вы там нужны? Вы врач? Священник? Полицейский? Дипломат?

Молодой человек замялся.

— Но… Если зовут, значит нужен.

— Единственное, что приходит на ум, мистер Перри, это ваш американский паспорт. Но тут уж начинается моя компетенция… Ладно, собирайтесь. Через час зайду к вам — и решим. Может, и вправду стоит съездить и привезти синьора Гана сюда. У меня к нему накопилось вопросов на средних размеров телефонный справочник… Кстати, что вы умудрились натворить у наших соседей? Не расскажете?

Бывший сержант сделал вид, что крайне заинтересован качест-

вом здешнего паркета.

— Перестрелка в центре города, перестрелка в кафе, — вздохнул Строцци. — Слушайте, Перри, может, вы шпион?

— Нет! — честно ответил Уолтер.

* * *

Рука Анны коснулась его волос, погладила, пальцы скользнули по виску.

Ухо!

— Нельзя быть таким глупым, Вальтер! Я же не буду все время рядом с тобой!

— Но почему?

К какой именно фразе относится вопрос, молодой человек уточнять не стал. Его не устраивали обе.

В маленькой комнатке у Анны было тесно. Деревянная кровать, тяжелый стул с высокой спинкой, черное распятие на стене. В раскрытое окно заглядывала любопытная яблоня.

Сидели на кровати, на вязаном трехцветном одеяле. Рядом с девушкой лежала пачка сигарет, но она так и не закурила.

— Не понимаешь, маленький Вальтер? И я не все понимаю. Но то, что тобой заинтересовались всерьез, уже ясно. Наши спецслужбы, итальянские, а теперь, кажется, и немецкие. Или ты думаешь, что доктор Ган — романтик, ищущий Грааль, а Строцци — обычный полицейский служака?

— Но я не шпион! — в отчаянии выдохнул Уолтер. — Не шпион!

Девушка грустно улыбнулась.

— Знаешь, сколько людей умирают, повторяя эту фразу? А им почему-то не верят. Я тебе уже говорила: это не твоя война. Тебе на ней нечего делать…

—…теленок, — подсказал он.

Девушка пододвинулась ближе, поцеловала в щеку.

— Обиделся? Извини! Но лучше быть теленком, чем шакалом. Никуда ты не поедешь, маленький Вальтер. Не спеши умирать. Между прочим, ты очень нужен одной пугливой девушке, которой необходимо срочно спрятаться.

Уолтер открыл было рот, но Анна покачала головой.

— Нет, не скажу. Это не только моя тайна, Вальтер. В Италии есть друзья, но лучше тебе не знать ни имен, ни адресов. Завтра сядем на поезд до Тренто, но сойдем на одной из станций, не доезжая. Ты посадишь меня на автобус. И все.

— Все?! — не поверил молодой человек. — Как — все?

Ее ладони легли на плечи, серые глаза оказались совсем рядом.

— Все, рыцарь Квентин. Если хочешь, присылай мне открытки к Рождеству. Цюрих, до востребования. Отвечать, увы, не обещаю.

Уолтер подумал. Встал.

— Нет.

Анна взглянула удивленно.

— Кому ты говоришь «нет», Вальтер? Судьбе?

— Я с этой фрау не знаком, — вздохнул молодой человек. — Я к тому, что все иначе надо устроить.

Подумал, провернул перед глазами жизнь-киноленту.

— Госпожа Анна Фогель. Позвольте сделать вам предложение. Руки, сердца, прав гражданки Соединенных Штатов… В общем, всего, что у меня есть.

Анна закрыла глаза. Еле заметно дрогнули губы.

— Ты сошел с ума.

— Да.

* * *

Мухоловке никогда и в голову не приходило сознательно провалить операцию. Не потому что не простят. Провал — не измена, на первый раз обойдется, да и на второй тоже. Просто не умела. Начатое следует доводить до конца, даже под пулями, даже истекая кровью.

— Ты самая смелая, девочка, и самая умная из всех, кого я знаю, — сказал ей как-то Эрц. — Но если бы не то, что нас связывает, я бы тебя боялся.

Она восприняла эти слова не слишком всерьез. Встречались ей те, что и смелее, и умнее, и уж не Станисласу Дивичу ее бояться. Иногда девушке казалось, что она даже не человек — голем из легенды, слепленный из мертвых тел. Творение никогда не предаст Творца.

Но сегодня Мухоловке впервые захотелось, чтобы ее остановили. Одной ей не под силу.

Телеграмма из посольства — сигнал. Эрц дал отмашку на немедленное потрошение.

Ах, да! Надо что-то ответить. Рука, сердце, права гражданки Соединенных Штатов, сколько всего сразу. Бедный мальчик!

— Вальтер! Если ты серьезно, в самом деле серьезно… Тогда я должна подумать. Это будет не слишком долго. Согласен? А сейчас, пожалуйста, уходи. Хочу побыть одна. Мне еще никто не делал предложения, мой верный Квентин!

5

Антонио Строцци пришел как и обещал — ровно через час. Стучать не стал, дернул дверь, потоптался в маленьком коридоре.

— Перри! Идите сюда!..

О «мистере» напрочь забыл. Не до того чемпиону.

Уолтеру было все равно. Выглянул из комнаты, кивнул.

— Сейчас, только шляпу возьму.

Почему вспомнил о шляпе, и сам не понял. Наверно, подумалось о докторе Гане.

На крыльце Строцци внезапно остановился, взял за плечо.

— Перри! Если вы работаете на разведку, хоть на американскую, хоть на любую другую, признавайтесь сейчас. Ничего вам не сделают, даже высылать из страны не будут. Просто мне легче станет во всем разобраться, а вам придется немедленно связаться со своим начальством.

Хватка бывшего чемпиона была железной. Уолтер едва сдержался, чтобы не поморщиться. В который раз вспомнился мистер Н. Военный пенсионер как в воду глядел, рассказывая о прекрасной Италии. Сейчас принесут воронку, литр касторового масла…

— А если я не шпион? Сильно расстроитесь, синьор Строцци?

Тот не ответил, плечо отпустил, кивнул вперед, в сторону калитки. На улице быстро осмотрелся.

— Туда!

За два дома — пустой перекресток. Возле обочины — мотоцикл. Рядом кто-то очень знакомый. Лица не разглядеть, но шляпу узнать можно.

— На вашем месте я бы все-таки доложился начальству, — негромко проговорил итальянец. — Я, знаете, по натуре не храбрец. Особенно если за вами началась охота.

* * *

Доктор Ган ждать не стал — сорвался вперед, лишь только увидел. Уолтер и сам едва сдержался, чтобы не побежать навстречу.

— Вальтер! Хоть вы-то живы?

Схватил за руку, сжал, мотнул головой.

— Что здесь творится, на этой проклятой горе? Матеи я знал еще с тридцатого года, мы вместе хотели в Монсегюр ехать, прямо сейчас, я даже билеты заказал. До сих пор не могу поверить. Как можно было упасть с обрыва, это ж бред!

— Погодите, Отто.

…Вздернутый нос, узкие губы, светлые волосы выбились из-под шляпы, темные брови, и глаза темные. Все на месте, ни повязки, ни раны.

Немец понял. Положил руки на плечи, взглянул в упор.

— Телеграмму я не посылал. В Мале никогда не был. Узнал, что здесь случилось, и сразу примчался. Обычно в таких случаях говорят: недоразумение. А я скажу: бегите отсюда!

Отто Ган не шутил. Уолтер вновь ощутил холод, словно в ночной темноте погас последний огонек умирающего костра.

— К сожалению, не получится, — скучным голосом проговорил подоспевший Строцци. — Оба вы, синьоры иностранцы, нужны здесь для проведения следственных действий. Это во-первых. А во-вторых, синьор Ган, нашего молодого друга могут достать где угодно, что в дороге, что прямо здесь. Он, видите ли, не шпион.

Немец взглянул угрюмо.

— Намек понял. Вынужден разочаровать, я тоже не из этих. Могу отчитаться о каждом проведенном здесь часе. Привез фотопленки, на них все понятно: пещеры, мы с ребятами, кстати, кое-кто из местных. Курц и Хинтерштойсер уже в Германии, им на службу надо, я их отослал с машиной. Но можете сделать запрос. Андреас и Тони — шпионы? Вот ребята повеселятся! Жаль, мне не до смеха.

— Мне тоже, — согласился бывший чемпион. — На территории Италии готовится похищение иностранного гражданина, причем я не уверен, что те выдумщики из Мале — единственные. Синьор Ган! Прошу не покидать поселок и быть готовым к долгой и очень скучной беседе. С посольством можете связываться, но у меня есть слабая надежда, что вы согласитесь нам помочь.

Отто Ган пожал плечами.

— Куда я денусь. Мой друг погиб, не ваш. Кстати, если это не военная тайна… Filo di Luna. Были там? Разобрались, что к чему?

— Вот, уже теплее, — улыбнулся бывший чемпион. — Не боитесь, доктор, что скоро горячо станет?

Отто Ган усмехнулся в ответ.

— Не верите?

— Абсолютно.

* * *

Теплый весенний день, пустая улица, легкая пыль от мотоциклетных колес.

Двое словно на ринге. Глаза в глаза.

— Мистер Перри! У меня есть основания для вашего немедленного ареста. На посольство можете не кивать, от провалившихся агентов, как правило, отрекаются.

— Все-таки нашли шпиона, синьор Строцци?

— Нашел, но вас это пока не касается. Лично вы можете быть обвинены в активном пособничестве иностранной агентуре. Тоже статья, причем весьма неприятная. Потом покажу вам кодекс.

— А если апперкот в корпус и хук правой?

— Ближняя дистанция? Не выйдет, я вас раньше пристрелю. Здесь, увы, игра без правил. Предлагаю вот что. Вы прямо сейчас отправляетесь на станцию и уезжаете ближайшим поездом. Вещи вам принесут. Никаких вопросов и никаких ответов. До границы вас проводят мои люди.

— Погодите! А как же Анна? Синьорина Фогель? Мы хотели уехать вместе.

— Забудьте. Вы ее никогда не знали.

— Идите к дьяволу, синьор чемпион! Анна и я… Считайте, что нас с ней двое.

— Уверены? Тогда, синьор Перри, сходим в указанном вами направлении вместе. В этом случае ничего обещать не могу, даже возможности дожить до вечера. Если не передумали, протягивайте руки.

— Только наручники? А ножные кандалы с ядром в сорок фунтов?

Легкий щелчок. Солнце лизнуло сталь.

* * *

Анна сидела возле окна, рядом, на трехцветном одеяле, — раскрытая сумочка, в пальцах — незажженная сигарета. Уолтер вошел первый, поднял вверх скованные руки.

Девушка встала, дрогнула горлом. Сигарета упала на крашеные доски пола.

— Садитесь, синьорина, — поморщился Строцци. — Разговор, боюсь, предстоит долгий и не слишком приятный. Предвижу вопрос и отвечаю. Ваш знакомый задержан. Состоится ли арест, во многом зависит от вас.

Присел на стул, расстегнул пиджак. Молодой человек прикинул, что наручниками тоже можно ударить. Лучше всего по затылку. Раз уж игра без правил…

— Анна, ничего ему не говори! С доктором Ганом все в порядке, а я постараюсь связаться с посольством.

— Валяйте! — кивнул бывший чемпион. — Сколько у вас в Штатах дают за незаконный провоз оружия через государственную границу? Я имею в виду ваш пистолет, синьорина. Ночью был обыск, протокол, все честь по чести. Кстати, спрятали вы его хорошо, одобряю. Только что этот молодой человек просил считать вас заодно. Вместе и отвечайте.

Девушка даже не шелохнулась, откликнулся Перри.

— Пистолет мой, я о нем просто забыл заявить. Он был нужен для самообороны. Там, у ваших соседей, в людей прямо на улицах стреляют. Какой-то фашизм!

Строцци негромко рассмеялся.

— Фашизм? Вы хоть представляете, в какой стране находитесь? Надо будет рассказать Дуче… Хотите отсидеть срок в итальянской тюрьме, мистер Перри? Дело ваше, играйте в рыцаря. Но в этом случае вы по крайней мере должны знать имя своей прекрасной дамы.

На колени лег пистолет. Пальцы сжали рукоять, черный ствол дрогнул.

— Я уже говорил, что излишней храбростью не страдаю. Предупреждаю обоих: стреляю сразу и на поражение. Мне следовало догадаться еще вчера, но, увы, ни фамилии, ни особых примет у меня не было. Пришлось посылать запрос в Рим. Год назад в Швейцарии, как раз в те дни, когда кое-кто покорял Эйгер, произошло убийство. На месте преступления удалось зафиксировать отпечатки пальцев. Коллеги из Берна поделились, в таких делах жадничать грех. Я не знал вашего имени, синьорина, но за подвигами Мухоловки следил самым внимательным образом.

— Меня зовут Анна Фогель, — негромко проговорила девушка.

— Очень приятно, — кивнул итальянец. — Полковник Антонио Строцци к вашим услугам. Знаете, как мы вас называем? Sorella Morte — Сестра-Смерть.

Уолтер хотел было возмутиться, но понял, что ничего не докажет. Анна — подпольщица, ее ищут всюду, по обе стороны границы. Но почему — Смерть? Может все-таки сказать?

— Синьорина Фогель, между прочим, мне жизнь спасла! Готов подтвердить под присягой.

Строцци покачал головой:

— Как трогательно! Вынужден вас разочаровать. Агент Мухоловка не из числа борцов с режимом. Ее специализация — вербовка с последующим потрошением. Не знаете, что это? Ну, к примеру, завтра вы сядете в поезд, чтобы проводить девушку хоть до Тренто, хоть до Вероны, и больше вас никто не увидит. На нужной станции вас встретят, увезут в укромное место, и ваша прекрасная дама станет пытать вас до смерти. Я видел фотографии, она это умеет.

— Врете! — крикнул Перри. — Сами вы… фашисты! Да зачем меня пытать?!

— И без этого все расскажете? — подхватил полковник. — Кто это давеча теленка поминал? Расскажете, конечно, — все, что МОЖЕТЕ. Но этого мало. Вы должны рассказать то, что ЗНАЕТЕ. А это большая разница. Кстати, вы настолько популярны, что вами уже заинтересовались немцы. Скоро билеты можно будет продавать.

Уолтер чуть не рассмеялся, настолько нелепым казалось происходящее.

— Да я ничего, понимаете, ничего не знаю! Ничего! Не! Знаю!

Задохнулся воздухом, с трудом сдержал рвущийся из груди кашель. Полковник взглянул сочувственно.

— Плохо бы вам пришлось у Сестры-Смерти!

Рука нырнула в карман пиджака. Пухлый томик в бумажной обложке с легким стуком упал на пол. Рисунок показался знакомым — розовый скафандр, зеленая ракета, осьминог верхом на метеорите.

— У вас таких две, мистер Перри. Почитайте на досуге. Среди персонажей есть ваш полный тезка, частный сыщик из Теннесси, такой же наивный простак, как и вы. Да вас же на смерть послали, неужели до сих пор не поняли?

— Не понял! — выдохнул Перри. — Кто-то из нас явно спятил. Допустим, я простак, теленок… Кто еще?

— Квентин Дорвард, — негромко проговорила Анна.

Достала папиросу, щелкнула зажигалкой. Затянулась жадно.

— Я тоже не сразу поняла, Вальтер. Что в книге главное? Король Людовик посылает честного, красивого и абсолютно наивного парня на верную смерть. Таков сюжет, остальное лирика. Кто-то пытался тебя предупредить…

Уолтер тихо ахнул. «Мой Квентин так и не вернулся». Мисс Виктория!

Анна улыбнулась, стряхнула пепел на подоконник.

— Вторая сигарета за неделю. И все из-за тебя, маленький Вальтер! Этими дурацкими книжками сейчас зачитываются разведчики всей Европы. И тут появляешься ты, однофамилец одного из героев. Это вроде герба на щите.

— Чтобы не спутали, — кивнул Строцци. — Типичная ловля на червячка. Уж, извините, мистер Перри, за еще одно сравнение из области зоологии.

Молодой человек уже в который раз проклял себя за то, что поленился перелистать томики в ярких обложках.

— Пусть так, — вздохнул он. — Теленок, червячок… А убивать зачем? Червяка, между прочим, на крючок цепляют.

Полковник на миг задумался.

— Боюсь, не поймете, мистер Перри. Но если совсем просто… Сейчас некие силы готовят большую войну, новую Мировую. Начаться она должна в Европе. У тех, кто выпускает эти книги, есть способ серьезно повлиять на ход событий.

Улыбнулся, кивнул на наручники.

— Поэтому Италия в моем лице предпочитает начать переговоры с вашими хозяевами. С нами говорить будут, Дуче фигура мирового уровня. А нашим соседям надеяться не на что. Они могут лишь помешать нам — или, допустим, Германии. Как? Убить рыцаря Дорварда и узнать о тех, кто отправил его в город Льеж. А потом торговать этой тайной. Тактика загнанных в угол крыс. Я не ошибаюсь, синьорина Мухоловка?

— Да прекратите же, наконец! — не выдержал Уолтер. — Меня ваша чертова политика совершенно не интересует. Если будет война, дядя Сэм пришлет повестку, и отправлюсь я хоть в Льеж, хоть в Берлин. А сейчас отпустите нас, не то я такой шум подниму, что вашему Дуче в Риме будет слышно!

Строцци согласно кивнул.

— Вас отпущу — под подписку. Можете отправляться в Рим и жаловаться послу, Дуче, кому хотите. А синьорину придется задержать. Она, увы, не американская гражданка. И у меня к ней очень много вопросов.

— Бак с водой, — негромко проговорила Анна. — Прости, Вальтер, дальше тебе лучше не смотреть. Уйди!

— Что-о?!

Пистолет со стуком упал на пол. Мгновеньем позже рухнул стул. Строцци поднял руку, прикрывая лицо…

Наручники врезались в живот.

Нокаут!

— Анна, быстрее!

Девушка взглянула странно, покачала головой.

— Поздно, Вальтер! Всюду полиция, мы и на улицу не выйдем.

Встала, поманила рукой.

— Подойди!

Он послушался, обошел перевернутый стул.

— Ближе!

Стала на цыпочки, словно хотела поцеловать, положила ладонь на плечо, приобняла…

— Эх, ты, теленок!

…Пальцы левой руки вцепились в волосы, правая ушла под подбородок.

— Стреляю! — прохрипел Строцци, приподнимаясь с пола.

— Стреляйте! — улыбнулась девушка. — А ты, Вальтер, не двигайся, больно будет.

Перри даже моргнуть не решился. Осколок стекла, прижатый к горлу, легко надавил на кожу.

— Пат, синьор полковник! — вздохнула Мухоловка. — Стоит мне двинуть рукой, и вы останетесь ни с чем. Меня живой не возьмете, не надейтесь.

Строцци дернул стволом, нахмурился.

— Это вы зря. Предлагаю все же договориться.

Анна негромко рассмеялась.

— Не о чем! У меня приказ. В ваши руки парень не попадет. Но прежде чем все кончится… Ты сделал мне предложение, Вальтер. Я не успела его обдумать, извини. Но у меня есть подарок, считай его свадебным. Я дарю тебе три секунды…

Рука с острым осколком взлетела вверх.

— Считайте, полковник! Один!.. Два!..

Выстрел. Кусок оконного стекла с легким стуком упал на пол.

6

— Madre’ Dio! Madre’ Dio! — повторял Никола Ларуссо, качая головой. — Как же так? Синьорина, такая молодая, такая красивая… Bellezza! Какая нелепость, о Мадонна! Madre’ Dio!

Отто Ган молчал, хмурился, смотрел куда-то под ноги.

На скамейке возле дома сидели втроем. Уолтер в центре, сержант и доктор по бокам, словно конвоиры. Вокруг суетились полицейские в светлой форме, врачи в белых халатах. Появился и пропал старик-священник…

Анна была жива. Пуля пробила голову, но сердце все еще билось. О том, что будет дальше, врач даже не решился предположить.

— Помолитесь, синьор Перри, — вздохнул сержант. — Попросите, может, вас услышат.

Молодой человек не стал спорить, но и молиться не мог. В голове было пусто, только в отдалении, еле слышным эхом звучал знакомый голос.

В темный воскресный день ты торопись ко мне.

Свечи в гробу, догореть вы успеете.

Возле калитки собрались соседи. Весь поселок уже знал, что синьорина иностранка по неосторожности ранила себя, разбирая пистолет. Никто не поверил в случайность. Волчья Пасть, Bocca del Lupo, проглотила очередную жертву.

Об этом рассказал прибежавший Ларуссо. Добавил: слухи велено пресекать, но люди уже собираются у церкви, того и гляди, ударят в колокол…

Уолтеру Перри было все равно. Они сидел и слушал голос памяти.

    Бедное сердце не бьется в груди моей,

    Веки, как свечи, ждут ласки руки твоей,

    В мертвых глазах ты прочтешь утешение.

Наконец вынесли носилки. В дверях вышла заминка. Кто-то крикнул: «Gambe avanti! Non si puo! Non si puo!»[52] Развернулись, долго и бестолково топтались на крыльце.

То, что лежало на носилках, Уолтер увидел лишь мельком. Белая простыня, белая повязка, белое лицо. Попрощаться не подпустили, сразу понесли на улицу, где ждало авто с красным крестом.

Подошел Антонио Строцци, взглянул косо.

— Надеюсь, все помнят, что ничего не произошло. Несчастный случай, и только. Болтать лишнее не в ваших интересах.

Перри даже головы не поднял, зато отозвался доктор Ган. Встал, сплюнул сквозь зубы.

— Вам сейчас не до этого, Вальтер. Но… Вы позволите?

Удар был отличный — классический правый апперкот. Бывший чемпион отдернул голову, кулак только зацепил подбородок.

— Неплохо, — оценил он. — Но в следующий раз отвечу, так что больше не рискуйте. Это все? Если так, то мы поедем. Отвезу девушку в Верону, там есть хорошие врачи…

— Погодите! — Ларуссо вскочил, рассек рукой воздух. — Синьор! Моя жена, она немка, очень верующая дама, знает все здешние обычаи… Она просила обязательно передать. Пусть это будет у синьорины Фогель.

Перекрестился, полез в нагрудный карман.

— Вот!

На огромной ладони — маленькая бронзовая веточка. Листьев нет, только цветок. Венчик, пять тычинок, десять лепестков…

— Пассифлора, — негромко проговорил полковник. — Хорошо, я положу ей на носилки.

Уолтер поглядел на доктора. Отто Ган пожал плечами.

— Цветок страстей Господних, знак Тернового венца. Пять тычинок — пять ран, десять лепестков — десять заповедей. Бросьте, Вальтер, это не поможет.

— Пусть! — Уолтер Перри встал, протянул руку. — Дайте мне, я сам отнесу.

Старая бронза обожгла нежданным холодом.

Глава 7. Гробница Скалолаза

Дюльферяй! — Черное распятие. — Консультант. — Цветок в ладони. — Земля Санникова. — Casta Diva. — Я везде и нигде.

1

…Веревку пропустить между ног, обвести правое бедро, поднять через грудь… Плечо левое? Правое? Левое, конечно. Теперь опустить через спину в правую руку…

— Эй, Теннесси, готов?

— Готов!

…Регулировать правой рукой, только правой! Левая придерживает веревку… Скальный молоток на месте, в заднем кармане куртки, рукавица на левом плече. Схватывающий узел проверен, не подведет.

— Дюльферяй!

Уолтер резко выдохнул.

Вниз!

    Среди туманных гор,

    Среди холодных скал,

    Где на вершинах дремлют облака…

Темный влажный камень исчез, сменившись яркой снежной белизной. Небесная синь ушла вверх, в самый зенит, исчезая за ледяным уступом. Веревка налилась тяжестью, тело же, напротив, словно потеряло вес, уходя прочь от ставшей вертикалью земной тверди.

Правая регулирует, левая держит веревку… Чуть медленнее… Порядок!

    На свете где-то есть

    Мой первый перевал,

    И мне его не позабыть никак.

«Дюльферять» по заветам Ханса Иоханнеса Эмиля Дюльфера оказалось не так и легко. В Пэлл Мэлле спускались с горы без особых затей, не торопясь и особо не рискуя.

    Мы разбивались в дым,

    И поднимались вновь,

    И каждый верил: так и надо жить!..

Не допел — подошвы коснулись неровной скалы.

* * *

— Трудно учить медведя альпинизму, — констатировал Вальтер Первый, он же Линц.

— Особенно американского, который гризли, — добавил Вальтер Второй, он же Инсбрук или Грац. — Я же тебе говорил: ступни должны быть плотно прижаты к скале. Плотно! А колени кто будет сгибать? И еще, Теннесси, ты весь какой-то вымотанный, словно с Монблана жумарил. Силы не экономишь. Таких спусков за маршрут может быть и две дюжины. На котором помрешь, а?

Уолтер Перри, сразу же ставший Вальтером Третьим, а чуть позже Теннесси, покорно кивнул.

— Мне это и Курц говорил.

Первый и Второй переглянулись.

— Курца надо слушаться, малыш. Дядя плохого не посоветует. Перри проглотил и это, хотя ростом оба Вальтера ему заметно уступали. Возрастом тоже, на двоих им хорошо если сорок. Зато ребята кое-что умели, так сказать, в отличие от.

С небритыми худыми австрийцами Перри познакомился в первый же день по прибытии к подножию Бернских Альп. В отеле делать было нечего, и он зашел в маленький лагерь альпинистов. Старые шитые-перешитые палатки живописно расположились прямо напротив главного входа, радуя глаз изысканной местной публики. Везде своя приманка. Четырехэтажная гостиница с невыразительным названием «Des Alpes» имела и другое имя, не для рекламных проспектов — «Гробница Скалолаза»[53].

Поначалу с Уолтером даже не хотели говорить всерьез. Парни в грязных куртках смотрели на чисто одетого янки с откровенным презрением. Пришлось помянуть Хинтерштойсера с Курцем, а для верности и самого Отто Гана. У австрийцев полезли глаза на лоб. Добила их фраза про отрицательную сыпуху. Как выяснилось, у Андреаса это было чем-то вроде пароля для самых-самых.

Так и сошлись. Вечер провели в гостиничном ресторане, стараясь не налегать на Kirsch и Pflumli[54]. А утром вместе пошли на скалы.

— Завтрак! — провозгласил Линц. — Чего у нас там сегодня намечается из деликатесов?

Инсбрук-Грац состроил настолько жуткую мину, что ответ не понадобился. Денег у ребят не было напрочь, пробавлялись голой кашей с примуса. Перри покачал головой.

— Не дурите, парни! Пошли в ресторан, он уже работает.

Австрийцы вновь переглянулись. Линц резко выдохнул:

— Так нельзя, Теннесси! Ты, конечно, очень глупый и очень добрый американский гризли…

Уолтер принялся загибать пальцы. Теленок, червячок…

—…Но мы с Вальтером знали, что нас ждет, когда собирались на Эйгер. Мы, и те, что в гостинице, — разные касты, как в Индии. Ты уж извини.

Улыбнулся, хлопнул по плечу.

— Встречное предложение! Вступай в долю. Вместе тренируемся, вместе идем на Северную стену.

— Мы на стену, ты в боевой резерв, — уточнил Инсбрук-Грац. — Наверх тебе пока нельзя, погибнешь. Зато пройдешь полный и совершенно безжалостный курс подготовки. Хинтерштойсер с Курцем приедут — экзамен примут. А пока с тебя тушенка, сгущенка и хоть немного шоколада.

— Идет! — кивнул гризли. — Немного — это сколько ящиков?

2

Последний раз он видел Анну в госпитале Вероны. В палату его завел Строцци. Дал постоять возле койки пару минут, потом, не говоря ни слова, потянул за плечо.

…На белой подушке — недвижная восковая маска под бинтами. Черное распятие на стене, рядом, на маленькой полочке, маленький бронзовый цветок.

Пассифлора…

Врача даже слушать не стал, достаточно было посмотреть на его лицо. Полицейский пост у палаты выглядел изощренным издевательством. Даже к Смерти сероглазую вели под конвоем.

Он не заметил, что плачет, лишь губам почему-то стало солоно. Полковник отвел к умывальнику, заставил вытереть лицо платком, а потом без всяких церемоний толкнул к холодной кафельной стене. Пальцы сомкнулись на запястье, словно сталь наручников.

— Теперь поняли, мистер Перри, когда человека следует вербовать? Карты, девочки, мальчики — это все ерунда. Вот здесь и сейчас — другое дело.

— Я тебя убью, — спокойно ответил Уолтер.

Строцци отошел на шаг, взглянул удивленно.

— То, что я вам жизнь спас, не считается? Неблагодарный вы человек, Перри! Отбросьте эмоции. У м еня есть то, что вам нужно. Шансов, что синьорина Фогель выживет, практически нет. Но это практически, а мы помечтаем. Если вдруг она вопреки всему выздоровеет, ее ждет ад на земле, и я об этом позабочусь. Кстати, поделом. Но у вас другие мысли, мистер Перри. Так спасите свою девушку от ада!

Перехватил взметнувшуюся руку, сжал до боли.

— Не дурите, юноша. Это игры для взрослых. Я не потребую от вас предавать Соединенные Штаты Америки. Да вы и не сможете, мистер бывший сержант. Не ваш масштаб. Но у вас тоже есть что мне предложить. Отступать поздно, вы уже вступили в клуб.

Из плохо закрытого крана капала вода, и Перри вдруг принялся считать капли. Первая, вторая… пятая…

Кап! Кап! Кап!..

* * *

В Милане, на привокзальном почтамте, Уолтера ждала телеграмма из Нью-Йорка — ответ на его отчет, посланный из Вероны. Молодой человек ожидал грома и молний, но шеф, вероятно, пребывая в добром расположении, дал указание духом не падать и миссию продолжать. Распорядители Фонда адмирала Фаррагута прямо-таки томились в ожидании очередной пачки пожелтевших от времени бумаг.

Значит — Швейцария.

Фонд не ущемлял инициативы. Его посланец мог сам выбрать место

работы, одно из трех предложенных: федеральный город Берн, отель на Женевском озере и «Гробницу Скалолаза» невдалеке от Юнгфрау Великанши и Эйгера-Огра. Почему так, ему доступно растолковал военный пенсионер мистер Н. Сотруднику предлагалась легкая задачка на сообразительность. Швейцария — страна невеликая, подъехать на место встречи — дело нескольких часов. Но в Берне все слишком на виду, Женевское озеро переполнено туристами, к тому же рядом французская граница. Что выберет настоящий шпион?

Уверения в том, что Фонд почтенного адмирала — не филиал военной разведки, пенсионер выслушал со скептической усмешкой.

Против «Гробницы» Вальтер не возражал — горы ему были по душе. Отель очень приличный, четыре «звезды», да еще на высоте в два километра с какой-то мелочью. Мечта!

Номер на четвертом этаже был уже забронирован, одноместный, хоть и не люкс. Молодой человек поставил чемодан в угол, упал на кровать…

Разбудили его в два ночи. Коридорный, не глядя в глаза, сунул бланк телеграммы. От чаевых отказался.

«Синьорина Фогель скончалась. Примите мои искренние соболезнования. Антонио Строцци.»

Наутро администрация отеля прислала букет белых лилий и траурную повязку из крепа. Перри спрятал повязку в шкаф и пошел знакомиться с альпинистами.

3

Ресторан отпал, но Вальтер-Теннесси сумел-таки уговорить тезок заглянуть в местный бар. Там не только наливали все, чему положено гореть, но и подавали гордость местной кухни — запеченные яйца по-швейцарски. Соблазн оказался непреодолим. От кофе Инсбрук-Грац и Линц отказались, выдули по два стакана молочной ривеллы[55] и побежали закупать тушенку со сгущенкой. Оставшись не у дел, Уолтер кофе взял и пристроился в уголке. В этот ранний час бар пустовал. Единственным посетителем оказался не слишком приметный господин, с которым оба Вальтера, убегая, чуть не столкнулись в дверях. Теперь он тоже скучал в компании чашки кофе и пепельницы. Всмотревшись, молодой человек сообразил, что они с ранним посетителем уже знакомы.

…Вечер в ресторане, где три Вальтера отметили встречу, прошел для молодого человека не слишком весело. Пить он пил, альпинистские байки слушал и сам о чем-то рассказывал. А вот улыбаться не мог. В голове все еще стучала страшная капель.

Кап! Кап! Кап!..

Ребята, конечно, заметили. О причине спрашивать не стали, попытались чем-то отвлечь. Линц, одолев очередную рюмку «Кирша», уверенно заявил, что добрая бутылочка развеселит любого, вопрос лишь в качестве и размерах. Инсбрук-Грац его охотно поддержал, предложив поставить опыт in anima vili[56]. Вальтера Третьего решили помиловать, подопытным же избрали господина за соседним столиком. Тот сидел в полном одиночестве, цедя что-то из маленькой рюмки. По этой ли причине, по иной ли, но был он мрачен, словно на собственных поминках.

Уолтер не возражал. Заглянул в винную карту, выбрал бутылку попристойнее, на всякий случай посоветовался с официантом.

Эксперимент оказался неудачен. Мрачный подошел к их столику, вежливо поблагодарил, представился, поинтересовавшись, сейчас ли выставить ответ. Но так и не улыбнулся.

Три Вальтера взглянули друг на друга и, не сговариваясь, решили ответную отложить. Господин, понимающе кивнув, сообщил, что каждый вечер занимает именно этот столик. К следующей встрече пообещал досконально изучить винную карту и выложил на скатерть визитку.

Наутро оказалось, что визитка куда-то исчезла, забылась и фамилия нового знакомца. С ответной тоже не вышло, никто из троицы в ресторане не ужинал.

И вот — встретились. Господин, допив кофе, неторопливо встал, шагнул к угловому столику. Уолтер поднялся навстречу, лихорадочно пытаясь вспомнить позабытую фамилию.

Неизвестный подошел ближе, кивнул.

— Доброе утро, господин Перри! Надеюсь, тренировка была удачной?

И — снова ни следа улыбки. Правда, на этот раз он был не мрачен, скорее ироничен, но ирония отнюдь не отдавала весельем.

…Росту невысокого, в плечах крепок, посреди широкого лица — утиный, слегка искривленный нос, глаза чуть раскосые, японцу под стать, темные волосы зачесаны назад. Пиджак нараспашку, простого кроя, но лучшей ткани. Дорогая черная рубашка, часы на серебряном браслете.

Лет не пойми сколько. За тридцать, но насколько «за» — сказать мудрено.

— Молодые люди — австрийцы, вы — американец. Не ошибся?

Уолтер, поспешив заверить утконосого, что тот во всем прав, пригласил за столик. Гость не отказался, присел. Достал из нагрудного кармана визитную карточку.

— Это лично вам.

И снова не улыбнулся. Уолтер полез за бумажником, извлек собственную визитку.

— Прошу!

Утконосый серьезно кивнул и углубился в изучение. Молодой человек тоже взглянул — и весьма удивился. Адрес знакомый: Швейцарская Конфедерация, кантон Берн, отель «Des Alpes». Указан даже номер.

— Я всегда останавливаюсь в одном и том же, — пояснил неизвестный, даже не обернувшись. — «Фонд адмирала Д. Г. Фаррагута». Интересно!

Неизвестным, впрочем, он уже не был. На карточке значилось: «ЛЕКС». Имя ли это, фамилия, не уточнялось.

— Фонд Фаррагута, — негромко повторил «ЛЕКС». — Стало быть, филиал Совета по международным отношениям. Насколько я помню, Нью-Йорк, угол 68-й стрит и Парк-авеню. Птенцы полковника Эдварда Хауса, его молодая гвардия.

Ни о чем подобном Уолтер и слыхом не слыхал, но предпочел промолчать. Спросил о другом.

— Простите, «Лекс» — ваша фамилия или…

— Просто Лекс. Так и обращайтесь, без всякого «господина». Для симметрии позвольте называть вас «Перри».

Уолтер решил не спорить. «Просто Лекс», спрятав визитку, чуть наклонился вперед, царапнул взглядом.

— Прежде всего, Перри, хочу еще раз поблагодарить вашу компанию за бутылку неплохого «Вильямса». В тот вечер у меня было скверное настроение, и порыв трех веселых скалолазов меня слегка утешил. Впрочем, лично вы, Перри, не выглядели оптимистом. Ни о чем не спрашиваю, просто констатирую… Долг платежом красен. Вашим товарищам ответ доставят прямо в палатку, ну, а мы с вами…

Обернулся, сделал знак бармену.

— Так утро же! — решился возразить молодой человек.

— Так не шнапс же! — парировал Лекс. — Мы выпьем с вами по глотку «Уникума». Всего лишь по одному глотку, но этого хватит, чтобы прояснить разум и слегка успокоить нервы. Знаменитый венгерский горький ликер, его производят уже полтора века, и равного ему нет. А потом, если не возражаете, поговорим о делах.

На столе словно сами собой воздвиглись два глиняных стаканчика. Лекс ободряюще кивнул. Горечь Уолтер восчувствовал сразу. Кривиться все же не стал, дабы не обидеть.

— Отменно, — констатировал новый знакомый, откидываясь на спинку стула. — Теперь о прозе жизни. Вы представляете очень серьезное учреждение, Перри. Значит, и миссия ваша столь же серьезна и важна…

Молодой человек вспомнил столь понравившихся ему белых медведей из рукописи Карла Кольдевея и слегка возгордился.

— Не исключено, что вам могут понадобиться мои услуги. У меня достаточно редкая профессия — я консультант.

— А по каким вопросам? — решился уточнить Уолтер.

— По всем, абсолютно по всем, по крайней мере, в пределах нашего отеля. Вы здесь впервые, Перри, поэтому следует вас слегка просветить. Это — бесплатно, все прочее — по договоренности.

* * *

Одна из нью-йоркских знакомых Уолтера Квентина Перри (отнюдь не официантка) работала в небольшом журнальчике, специализирующемся на оккультизме. Сама она, девушка современная и неглупая, напрочь не верила ни в привидений, ни в верчение столов. Но служба есть служба, и однажды молодой человек был озадачен чтением ее новой статьи, заказанной лично главным редактором. Речь шла о гостиничных призраках.

Бывший сержант прочел, восхитился, а потом, оценив ситуацию с сугубо практической точки зрения, предположил, что история про окровавленный труп, плещущийся в гостиничной ванне, чревата, как и палка, о двух концах. С одной стороны, славы заведению прибавляет, но есть и другая. Многие ли в такой отель поедут? Которые же поедут (и не помрут от страха), могут и в суд подать.

Журналистка согласилась, однако предположила, что дело не только в рекламе. Соединенные Штаты — молодая страна, однако с немалыми амбициями. Если в Старом Свете привидений хоть пруд пруди, то чем Новый хуже? Только где им, бестелесным, обитать за отсутствием старинных замков? Вот и селят бедолаг куда попало — в богатые южные особняки, на заброшенные кладбища — и в отели. Национальная гордость превыше сиюминутных выгод.

В Европе с замками, в которых бродили и трясли цепями фантомы, было все в порядке, однако и отели не пустовали. Гостиница «Des Alpes», она же «Гробница Скалолаза», являла наглядный тому пример. И неспроста! Совсем рядом тянулась к небу мрачная вершина Эйгера. Окна гостиницы выходили на его северный склон — легендарную Северную стену. Неприступная, все еще не покоренная людьми, она, как лампа светлячков, манила альпинистов со всех концов мира.

Приезжали, ставили палатки под гостиничными окнами. Шли на штурм. Возвращались ни с чем.

Гибли.

Призраки сгинувших бродили среди скал, встречаться же и обсуждать дни минувшие предпочитали в гостиничной прачечной. Отчего именно там, постояльцы могли узнать от швейцара или коридорного за невеликие чаевые. Это и была первая категория постояльцев «Гробницы» — искатели острых ощущений. Альпы, покрытый льдом неприступный склон, идущие на смерть гладиаторы-скалолазы… Приезжали и альпинисты, из тех, что побогаче. Имена погибших постояльцев высекались на особой мемориальной доске.

Не всех манила неприступная Стена. «Des Alpes» была хороша и в ином отношении — стояла на отшибе, вдалеке от населенных мест, что вполне устраивало искателей приключений иного плана. Не страдавшие излишней верностью жены и мужья давно уже оценили здешнее уединение. Лишних вопросов администрация старалась не задавать.

«Уранистов» и прочих искателей странного не пускали на порог. Репутация!

Однако «Гробница Скалолаза» едва ли свела бы концы с концами, если бы не еще одна категория постояльцев, достаточно многочисленная и денежная.

Шпионы.

* * *

— Да-да, именно они, — невозмутимо подтвердил Лекс. — А что вас удивляет, Перри? Мы же в Швейцарии!

Молодой человек припомнил читаное и слышанное. Сыр, шоколад, сливки, банкиры, альпинизм, само собой. И еще, кажется, часы с кукушкой[57].

Шпионы?!

Лекс почесал кончик утиного носа, взглянул сочувственно.

— Понимаю, вы из Америки… Ну, хоть Великую войну вспомните. Уолтер постарался. С войной все было понятно. Храбрые американские парни спасли Антанту от верного поражения, генерал Першинг — новый Ганнибал, а сержант Йорк взял в плен 132 немца. То есть трех. Но взял! И еще восемь пулеметов.

— Примите как данность, — рассудил консультант. — Скажем, у них здесь, хм-м, гнездо. Улей, вроде пчелиного.

Уолтеру сразу представились красные искры, вылетающие из Волчьей Пасти.

— Против Швейцарии эта публика не работает, поэтому их не трогают. А здесь, в гостинице, очень удобно. Приехал, встретился, обменялся, продал, купил. Чужих глаз нет, все на виду. Внешне, конечно, все выглядит невинно…

Прищурился, искривил тонкие губы.

— Допустим, приезжает симпатичный американец из географического фонда…

— Уже допустили, — не выдержал Уолтер. — Странные вы тут, в Европе! В четвертую страну попадаю — и все по новой. Вас бы всех в Голливуд сценаристами. В каждой кровати эта… Как ее? Мата Хари. И под кроватью еще одна.

Консультант покивал сочувственно.

— В вас, как я догадываюсь, уже стреляли. Сколько раз?

— Семь, — честно подсчитал молодой человек. — Нет, восемь. Но это по ошибке.

— Само собой, людям вообще свойственно ошибаться… Восемь раз? Вы звук холостого выстрела можете различить? Но не будем о мелочах, успеется. Расчет я произвожу по средам. Чек желательно выписать на один из швейцарских банков.

Молодой человек взглянул грустно и вновь захотел оказаться в Пэлл Мэлле.

— Но если так… А вдруг, Лекс, вы тоже шпион?

Тот взглянул удивленно.

— Даже если и шпион, вам какая беда, Перри? Я же на вас буду работать, а не наоборот. Не обязательно показывать мне шифровки и называть адреса явок в Берне и Женеве. Но если интересно — нет, не шпион. Быть консультантом безопаснее и выгоднее.

Уолтер вспомнил все пережитое за последние дни и решился.

— У меня сегодня в полдень деловая встреча. Человек будет ждать меня в холле. Он русский, эмигрант, фамилия — Сиверс. Посмотрите на него.

Утконосый подался вперед.

— Сиверс? Ой, как интересно. Сейчас я вам объясню, как мы поступим, но сначала…

Оглянулся, окинул взглядом пустой бар.

— Бесплатный совет — в качестве бонуса. Любопытствующие из числа постояльцев знают, какую телеграмму вы получили. Искренне сочувствую, Перри!

Уолтер с трудом выдохнул.

— Спасибо.

— Увы, для здешнего воронья это лишь повод прощупать новичка. Так что ждите, Перри. Скорее всего, вам под одеяло подсунут утешительницу. Исходя из ваших, так сказать, параметров, это будет дама за тридцать, эффектная, доступная — и умеющая слушать. Не смотрите на меня так, молодой человек, тут случаются вещи куда более мерзкие. Вижу, вам очень хочется облегчить душу окопным трехэтажным. Валяйте!

— Va’ fa’ mmocc a chi te’ muort!.. — сказал Уолтер Квентин Перри.

4

Мухоловка шла по серебристой дороге, не останавливаясь, не глядя по сторонам. День, ночь, Солнце, ущербный оскал Луны, огонь звездных россыпей… Дальше, дальше! Смотрела только вперед, на горящий холодным огнем металл, узкой лентой тянущийся в самую сердцевину Небес. Идти было легко и радостно, словно по широкой горной тропе ранним утром. Ничто не мешало, не тянуло вниз — ни имя, ни память. Все это исчезло, оставшись далеко отсюда, в палате с черным распятием на стене.

Бронзовый цветок зажат в руке. Пять тычинок, десять лепестков. Никто не останавливал, не мешал, не попадался навстречу. Словно эта дорога — для нее одной.

Девушка. Небо. Бронзовый цветок в ладони.

Лишь однажды путь преградил острый кладенец-луч. Рассек податливый воздух, полыхнул жарким огнем.

— Кто пустил? — рухнул с небес голос-гром. — Ее путь — в Джудекку, на самое дно.

— Заступники, — шепнул в ответ голос-ветер. — Заступники… Те, чью волю нельзя оспорить.

Громыхнуло над миром, луч обернулся стеной огня. Бронзовый цветок в руке налился горячим свинцом.

— Кто посмел? Кто?!

Ветер не знал страха. Закружил, набирая тугую силу, ударил в уши. Гром — против грома.

— Девушка, замученная и убитая на пороге юности. Рыцарь, которому прислали белые лилии.

Мухоловка слушала спокойно. Жизнь позади, смерть тоже. Лишь удивилась слегка. Рыцари — они в книжках и в старых соборах под каменными плитами.

…А еще рыцарей нельзя убивать. Легче умереть самой, улыбнувшись пуле, летящей в лицо.

И вновь удивилась, почувствовав внезапную и нежданную боль. Это билось ее сердце.

— Пусть идет, — громыхнуло где-то вдалеке. — Долог путь между Адом и Раем.

Стены больше нет, стих огонь. Только небо, только серебряная тропа.

Мухоловка шла дальше.

5

— Список! — Вальтер Первый, он же Линц, грозно потряс в воздухе мятой бумажкой. — А это — счет из магазина. Тушенка, сгущенка, шоколад, чай, кофе…

Бумажка номер два, тоже мятая.

— Треть твоя, Теннесси, две трети наши, — негромко, но твердо добавил Инсбрук-Грац. — Отдадим осенью, когда на работу вернемся, номер твоего счета я уже записал. Ты, гризли, глупый и добрый, а мы — умные и честные. Вечером приходи, какао выпьем. Мы его тоже прикупили.

С тезками Уолтер столкнулся в холле, возле входных дверей. Тореадор-швейцар грудью стал на пути двух небритых оборванцев. При виде постояльца подался назад, хоть и недалеко, всем своим видом демонстрируя недовольство. Выгнать — не выгонит, но дальше не пустит. Снежных людей положено разглядывать в бинокль, а не приводить в приличный отель.

— Приду! — твердо пообещал молодой человек. — Тренировка завтра в семь?

— И не опаздывай, малыш!

Ладонь по плечу — хлоп! Кулак в грудь — тыц!

Ближняя дистанция!

Хук в туловище — Первому, хук в голову — Второму. Без контакта, но очень близко. С ветерком.

— Ну ты и зверь, гризли!

…Гость уже прибыл — предупрежденный портье сразу кивнул на одно из кресел напротив, точно под огромной картиной: Эйгер-Огр во всей красе, масло, массивная золоченая рама. Уолтер взглянул мельком и ничуть не удивился. Из просмотренных фильмов молодой человек усвоил, что русские делятся на две категории, вроде помянутых Линцем индийских каст. Бородатый muzhik пьет мутный виски, играет на babalajka[58] и время от времени с гиканьем пускается в пляс. Bojarin же глядит на мир презрительным взором сквозь монокль, просаживает в рулетку миллионы — или играет в иную рулетку, русскую.

Гость был явно из этих. Монокля не имел, но смотрел кисло, кривил большегубый рот, дымя дешевой сигарой. Худой, узкоплечий, возрастом далеко за сорок, лицом же — точь-в-точь борзая собака, которую не кормили дня четыре. Костюм потертый, ботинки давно не чищены, из нагрудного кармана торчит мятый платок. Вместе сложить — карточный шулер из старой немой комедии.

Шулер звался Александром Н. Сиверсом — по крайней мере так было подписано письмо, которое Уолтеру показал шеф. Русский эмигрант предлагал продать уникальную рукопись, посвященную полярным исследованиям. Подробностями не делился, указал лишь место и время: Таймыр и Новосибирские острова, 1903 год.

Шеф велел рукопись изучить, оценить и приобрести за разумную цену. Но и держать ухо востро. Мало ли что творится в глубинах таинственной русской души?

Телеграмму в Лозанну, до востребования, молодой человек отправил из Милана. Вчера коридорный вручил ответ.

— Мистер Сиверс, как я понимаю?

Русского языка молодой человек не знал, обратился на родном американском. Гость понял, воздвигся во весь свой немалый рост. Вроде как борзую на цыпочки вздернули.

— О-о, да. Я есть. Добрый день. Мистер Перри вы?

Взглянул в упор, моргнул белесыми ресницами.

— Parlez-vous francais?

Теперь настала очередь Уолтера играть в гляделки.

— Может, по-немецки? — без особой надежды поинтересовался он. Гость встрепенулся.

— Слава богу! Я и надеяться не мог. Чтобы дикие американцы… Ох, простите! Я вовсе не вас, господин Перри, имел в виду.

Дикий американец взглянул сочувственно:

— А у меня еще и удар правой неплохой. На «хохе» у вас ничего получается, только гласные глотаете. Вы, пожалуйста, подождите минут десять, господин Сиверс, а я пока сбегаю в тамтам постучу.

Консультант с коротким именем Лекс ждал на втором этаже.

* * *

— Вы точно не шпион, Перри?

Лекс встретил его на лестнице. Руки в карманах, пиджак вразлет, в японских глазах что-то невнятное. То ли обидели, то ли обманули, то ли в человечестве разочаровался.

— Нет, — честно ответил молодой человек. — Но спрашивают об этом регулярно. А что, не с тем встретился?

Консультант вынул руки из карманов.

— Теперь даже не знаю. На террориста вы вроде не похожи… В общем так, Перри. В мае 1923 года в Лозанне, в ресторане гостиницы «Сесиль» был убит советский посол Вацлав Воровский. Судили двоих — Конради и Полунина. Ваш знакомец только чудом не стал третьим в этой компании. В последний момент сумел обеспечить себе алиби, весьма сомнительное, кстати.

— П-посла убили? — поразился Уолтер. — А он мне еще про дикарей говорил!

— Воровский был представителем СССР на конференции по мирному договору с Турцией и вопросу черноморских проливов. Дипломатический иммунитет и все, что полагается. Между прочим, этих типов оправдали, такое вот здесь правосудие. Александр Сиверс на нынешний день один из самых активных деятелей «Лиги Обера»[59]. Что это за контора, вам, Перри, знать не обязательно, но мой совет: будьте осторожны.

Лекс бросил в рот папиросу, достал зажигалку.

От негромкого щелчка Уолтера передернуло.

* * *

— Это на русском, — констатировал Перри, откладывая в сторону очередную машинописную страницу. Судя по блеклым буквам, явно не первый экземпляр.

— Конечно, на русском! — всплеснул руками Сиверс. — Переправлено через границу буквально под пулями. Да-да! Смелые люди, настоящие патриоты, рисковали жизнями…

«А почтой не пробовали?» — хотел поинтересоваться молодой человек, но вовремя вспомнил рассказы всезнающего мистера Н. Со связью в России явно имелись проблемы.

Приглашать русского в номер Уолтер не стал. Расположились там же, в холле, за одним из столов. Уолтер заказал кофе и счел лимит на гостеприимство исчерпанным. Перешли к делу. Таковое обнаружилось в двух больших кожаных папках. Первую, с машинописью, Сиверс передал американцу, вторую лишь показал, спрятав обратно в портфель. Пояснений не последовало.

Страница, еще одна, еще… Плохо различимая машинопись, кое-где правки синим карандашом. Даты «1900», «1901» и «1902» Перри обнаружил сразу, на первом же листе. Заглянув в конец, увидел чью-то размашистую роспись и вполне читаемое «2.03.1935».

— И что? — спросил он, кладя стопку бумаги на полированную столешницу.

Сиверс воззрился изумленно.

— Как — что? Вы же сами видели. Это уникально! Пусть вас не смущает машинопись, экземпляр единственный. Подлинник был конфискован ГПУ!..

Уолтер потер подбородок и представил себя в кресле шефа. Ноги на стол класть не стал, но выражение лица обозначил.

— Майн герр! Политика Фонда состоит в том, чтобы приобретать подлинники исторических документов, в крайнем случае, точные фотографические копии. Иначе самый тупой дьявол не поручится за их достоверность.

Здесь полагалось пыхнуть сигарой, но молодой человек лишь обозначил паузу.

— В противном случае наши издания никому не будут нужны. Я бы первый кинул такое дерьмо в рожу продавцу. А умники из университетов нас попросту распнут, причем счет за гвозди заставят оплатить нас же.

По-немецки вышло даже лучше, чем в оригинале. Молодой человек шевельнул губами, выплевывая невидимую сигару.

— Поищите простаков в штате Северная Каролина, майн герр. Может, и повезет.

Боксировать с этим типом он не собирался. Если полезет драться, достаточно свалить с ног подсечкой и кликнуть тореадора-швейцара.

— О боже! Американец!..

Борзая вновь распрямилась в полный рост.

— Господа! Здесь кто-нибудь может читать по-русски? Господа!..

Сидящие в холле дружно обернулись. Сиверс выждал немного и прокричал то же самое на французском. «Seigneur!» и «russe» молодой человек понял без перевода.

Портье многозначительно переглянулся со швейцаром, тот кивнул и нахмурился. Уолтер замер в предвкушении. А нечего в дипломатов стрелять!

Эмигрант безнадежно оглянулся, закусил губу. Затем набрал в тощую грудь побольше воздуха, вновь отверз рот…

— Je vous aider, messieurs?

Уолтер поспешил встать. Эту женщину он заметил сразу, как только вошел. Стол возле окна, трое молодых людей, две дамы, заметно их постарше. Одна в маленькой смешной шляпке, вторая — с диадемой в темных волосах.

— Или лучше по-немецки? У вас филологическая проблема, господа?

…В шляпке. Невысокая, макушкой как раз Уолтеру по ухо. Скромное серое платье, брошь с синим камнем у самого горла, темные брови, голубые глаза, приятная улыбка на ярких губах, на щеках — ямочки.

Годами далеко за тридцать, но… Хороша!

Молодой человек, сглотнув, поспешил представиться. Женщина кивнула, вновь одарив улыбкой.

…Ямочки!

— Отважный скалолаз из-за океана. О вас в отеле уже все знают. А я — княгиня Марг, по крайней мере, меня так здесь представили. Творческий псевдоним.

Протянула руку — левую, словно скаут. Рукопожатие вышло крепким, мужским.

Забытый всеми Сиверс принялся призывно кашлять. Княгиня и бывший сержант взглянули друг на друга и рассмеялись.

* * *

—…Здесь говорится о каком-то лейтенанте К. У него большая борода и черные турецкие глаза. Страдает, бедняга, от ревматизма и зубной боли. Цинга, причем весьма запущенная. Сочувствую!.. Автор поит лейтенанта настойкой на местных травах. Ага! Он собирает гербарий, причем очень им гордится. Остролодочник путоранский, родиола розовая, мох Hylocomium splendens… Ох, как интересно!

Страницу выбрали наугад. Княгиня (княгиня!) держала лист машинописи на весу, отодвинув подальше от глаз. И снова почему-то левой.

— А еще лейтенант К. постоянно ругается с боцманматом… Это, насколько я помню, младший чин в Русском императорском флоте… С боцманматом по фамилии Бегичев. Но автор уверен, что, несмотря на это, они лучшие друзья. Бегичев Никифор Алексеевич… А лейтенант всюду исключительно «К». Вместе они идут осматривать вельбот…

— Мореходная шлюпка, — без особой нужды пояснил Сиверс. — Господин Перри, думаю, вы уже убедились. Не будем утруждать даму.

— Конечно! — Уолтер встал, попытался нацепить улыбку поприятнее, заранее ужасаясь результату.

— Большое спасибо, княгиня! Я… Я вас провожу.

Между столами — хорошо, если тридцать шагов. Но как не проводить гостью?

Женщина не стала возражать. Кивнув согласно, положила желтоватый лист в общую стопку, как и прежде, левой рукой. Бумага, однако, проявив вредный нрав, скользнула, пытаясь упорхнуть. Не успела — на помощь левой подоспела правая.

— А…

Язык прикушен, но поздно, княгиня Марг услышала. Убрала правую за спину, взглянула строго и спокойно.

— Прошу прощения. Обычно я надеваю перчатку.

…Вместо ладони — большой палец с коротким обрубком возле запястья. Словно саблей наотмашь.

— Мэм! — выдохнул бывший сержант, чувствуя, как холодеет спина. — Не понимаю, о чем вы, мэм! Смотрел на бумагу, мэм, боялся, что упадет. Больше ничего не заметил, виноват, мэм!

То, что по-английски, сообразил уже после. Но женщина поняла.

— Вольно! Не стоит передо мной тянуться, лейтенант.

— Мэм! Сержант Перри, мэм! — отрапортовал Уолтер, чувствуя себя полным болваном.

— Я вас младше по званию, сержант. Бумага не упала, все в порядке.

Улыбнулась.

…Ямочки на щеках.

— Так проводите меня, сержант Перри?

* * *

Недальний путь до соседнего столика проделали молча. На свою спутницу Уолтер старался не смотреть. Та заметила, усмехнулась горько.

— Не вините себя. С непривычки и вправду жутко, я плакала целый год… А сейчас наберитесь бодрости, буду вас знакомить.

Столик встретил гостей не слишком радушно. Трое молодых людей (модные пиджаки в клеточку, тросточки, усики) лениво кивнули, забыв представиться. Перри решил не настаивать. Если господин Сиверс походил на шулера, то эта публика годилась разве что ему в подручные — и то исключительно на экране. Иное дело — дама.

Совсем иное!

…Смуглое восточное лицо, тяжелые брови, чувственный рот, острые стрелки-складки у носа. Высокий лоб, широкая сильная шея. Диадема, колье, белый бриллиантовый блеск. Черное платье, густые темные волосы.

Взгляд… Стена и омут, не подпускает и все равно манит.

— У меня очень длинное имя, юноша. Прочтите его на афише. Друзья зовут меня просто — Кирия.

Протянула руку ладонью вниз, на среднем пальце неярко блеснул большой фиолетовый камень. В фильмах про высший свет такие руки надлежало лобызать, причем непременно с поклоном и расшаркиванием. Уолтер скис, но вовремя вспомнил совет одной своей случайной подруги, отнюдь не официантки. Если не хочешь слюнявить чужое запястье…

…Ладонь к ладони. Слегка пожать кончики пальцев…

Яркие полные губы дрогнули.

— Скромное обаяние провинциала! Сегодня вечером я выступаю, приходите. Кстати, я певица. Об этом, вероятно, знает весь мир, кроме… Вы из какого штата?

Трое молодых людей услужливо хихикнули, и Уолтер понял, что самое время исчезать. Но Кирия внезапно встала, резко, рывком. Шагнула ближе, взяла за руку.

— Приходите, мистер Перри. Я знаю про белые лилии и соболезную. Одна песня — ваша. Какую арию предпочитаете?

Уолтер даже не стал раздумывать.

— Танго «Аргентина», если можно. Все три куплета.

В темном омуте блеснула укоризна.

— Я оперная певица, юноша. Лирико-драматическое сопрано. Но поскольку вам это ни о чем не говорит… «В знойном небе пылает солнце, в бурном море гуляют волны…» Приходите! И обязательно позовите этих веселых небритых самоубийц.

Уолтер охотно кивнул, но тут же вспомнил швейцара-тореадора.

— Здесь можно взять костюмы напрокат, — негромко подсказала княгиня Марг. — Парикмахерская на первом этаже.

Кирия недовольно фыркнула:

— Ни в коем случае! Как говорят у меня на родине, настоящий мужчина должен быть свиреп, волосат и… не пользоваться одеколоном.

Трое с тросточками послушно рассмеялись.

Ха! Хе! Хи!

* * *

— Восхитительные женщины! — уныло молвил Сиверс. — Если бы не дела! Если бы у меня был новый фрак с манишкой! Я помню первый, самый первый концерт госпожи Кирии! Ох, простите за тавтологию, «кирия» — и есть «госпожа». Ах, эти гречанки!..

Встрепенулся, скользнул взглядом по бумагам на столе.

— Увы, какая проза!.. Господин Перри, насколько вы знаете историю России?

— Вероятно, не хуже, чем вы — историю штата Теннесси, — рассудил молодой человек. — В школе мне объяснили, что в России правил жестокий Tzar, который обижал евреев. Но это было давно.

Эмигрант покивал, вздохнул безнадежно.

— Ну естественно! Чего еще ожидать? Но про Колчака вы, надеюсь, слыхали?

На это бывший сержант ответил без запинки.

— Конечно! Колчак — это собака, талисман 27 пехотного полка[60]. Наш капитан был как раз оттуда.

Сиверс открыл рот, захрипел, с трудом выдохнул.

— С-собака? Господин Перри, где тут можно заказать водки? Или коньяку или чего угодно… Стопочку, не больше. А я вам постараюсь рассказать все как можно проще.

Уолтер проникся и сделал знак портье.

* * *

Итак, в России правил Tzar. Он был добрым и хорошим, за что его любили все, кроме горсточки негодяев, в основном поляков и сифилитиков. Мерзавцы бессовестно обманывали простой и наивный народ, пытаясь доказать, что ему, народу, живется очень плохо. Разумеется, все было наоборот, и доброму Tzar’ю приходилось, скрепя сердце, сообразно наказывать негодяев, а заодно и заблудших, что ступили на опасный путь

В апреле 1892 года в Москве был арестован молодой инженер Михаил Бруснев, один из первых социал-демократов России. Мягкосердечный Tzar, изъявив высочайшую милость, не стал его сурово карать. Лишь пожурил слегка, отеческой дланью отправив на несколько лет под замок, чтобы одумался, после чего сослал в Sibirea. Не слишком далеко. Во всяком случае, родиола розовая и остролодочник путоранский там произрастали.

Начало нового века Михаил Бруснев встретил на Новосибирских островах. Севернее были только льды и полюс.

В первых числах августа 1903 года в зимовье к Брусневу наведались нежданные гости. Лейтенант Александр Колчак и несколько матросов спешили на помощь сгинувшему где-то на острове Беннеттта барону Толлю.

В марте 1935 года тяжелобольной пенсионер Бруснев поставил последнюю точку в своих воспоминаниях. Обыск последовал уже на следующий день, но рукопись успели передать верным людям. Из трех машинописных копий через границу удалось переправить одну.

* * *

— Вероятно, я что-то не понял, — рассудил Уолтер. — Господин Бруснев — революционер. Царя свергли, революционеры победили. Почему же его преследует ваше ГПУ?

Эмигранта передернуло.

— ГПУ, извините, не мое. Но сейчас в России и в самом деле бывших революционеров давят, как клопов. Господин Сталин, кажется, взялся за ум… Давайте не углубляться в политику, господин Перри. К концу жизни Бруснев отбросил иллюзии и на очень многое стал смотреть иначе. А главное, он не хочет, чтобы его тайна умерла вместе с ним.

Молодому человеку живо представилась карта тропического острова с большим черным крестом посередине.

— До сих пор не догадались? — поразился Сиверс. — Тогда слушайте… Лейтенант Колчак — тот самый «К» — прибыл на остров Беннеттта и не нашел там барона Толля. Он искал его на юге, между островом и Сибирью. Потом уже решили, что Толль и его спутники погибли во время перехода через льды. Колчак вернулся ни с чем… А через несколько дней на остров Беннеттта пожаловал Бруснев. Интересно?

Перри охотно кивнул. И в самом деле, прямо как в кино.

— Раньше Бруснев попасть туда не мог. Он был на зимовье один, ждал местных охотников. Дождался — и решил догнать Колчака. Опоздал, разминулся и принялся сам обследовать остров. Но в отличие от Колчака, он смотрел на север. Почти всегда там клубится туман, это место называют Великая Сибирская полынья. Но в тот раз тумана не было.

Эмигрант залпом допил остаток из рюмки.

— Неужели не поняли? Михаил Бруснев открыл Землю Санникова!

Если он и рассчитывал на какой-то эффект, то ошибся. Посланец Фонда Фаррагута, откинувшись на спинку мягкого кресла, подавил зевок.

— Правда?

Сиверс даже не вскочил — взлетел.

— Боже, эти американцы!.. Вы что, не услышали? Бруснев увидел землю, добрался до нее, раскрыл тайну исчезновения барона Толля!..

Уолтер Квентин Перри знать не знал никакого Бруснева, равно как лейтенанта Колчака и боцманмата Бегичева. Однако он, как и все, очень не любил, когда его дурили, причем по полной программе.

— Земли Санникова не существует, господин Сиверс, равно как Земли Андреева, Земли Макарова и Земли Бредли. Они — миф. Относительно Земли Санникова мы это можем утверждать совершенно точно. В прошлом году русские летчики по просьбе академика Obrucheff специально обследовали этот район. Там лишь море и лед.

Ежемесячное посещение музея с непременной лекцией было обязательным для сотрудников Фонда адмирала Фаррагута. Бывший сержант Перри всегда соблюдал правила.

Гость, однако, ничуть не был смущен. Вытянулся в кресле, взглянул с интересом.

— Ох, какие фамилии вы знаете, господин Перри! Браво, браво! Между прочим, несколько лет назад Бруснев кое-что рассказал, а главное— показал Обручеву. Тот поступил умно — написал фантастическую повесть. Да-да, про Землю Санникова. Многое, понятно, изменил, но основную канву передал верно. Представьте себе, напечатали. Фантастика, чтиво для детишек, что с нее взять?

При слове «фантастика» Уолтер почувствовал себя не слишком комфортно. Сиверс же, напротив, расцвел нежданной улыбкой на худом собачьем лице.

— Гениально! Большевики издают книгу, где на первой же странице упомянут Александр Васильевич Колчак. И как! Наизусть помню: «Мужественное лицо, обветренное полярными непогодами». Есть на земле справедливость!

Молодой человек решил обязательно узнать, кто таков этот Колчак, который не собака. А то и вправду нехорошо вышло.

— Насчет же помянутых вами летчиков… Не знаю, что они там на самом деле увидели и доложили в Кремль. Все может быть, и Атлантида ушла на дно морское. Тем интереснее узнать, что написано здесь.

Худая костлявая ладонь припечатала папку с машинописью. Намек был ясен, но посланец Фонда не спешил начинать торговлю.

— Во второй папке — что?

Улыбка на лице эмигранта сменилась оскалом. Собаке показали мясо.

— Сообразили, значит? Там самое важное, господин Перри. Рисунки, фотографии и подробные карты. Но о них мы поговорим, только когда рукопись Бруснева будет оценена по достоинству и подготовлена к печати. Вот тогда ваш Фонд предложит настоящую цену. Такова, видите ли, политика «Лиги Обера», которую я здесь представляю. В качестве же первого этапа…

Потрепанная записная книжка, короткий толстый карандаш.

— Это за рукопись.

Ладонь прижала маленький белый листок к столешнице.

Перри, взяв бумажку за край, поднес к глазам. Цифра оказалась даже хуже, чем он предполагал. Вновь вспомнились фильмы про ушлых аферистов в моноклях, которых разоблачали мужественные сыщики. Что мешало загадочной «Лиге Обера» нанять голодного писателя-фантаста? Немного воображения — и готова сказка про лейтенанта К и боцмананта Бегичева. А наглый тип с собачьей мордой не просто шулер, а еще и убийца.

Листок выпорхнул из разжатых пальцев.

— К сожалению, Фонд Фаррагута в этом не заинтересован, господин Сиверс. Прошу прощения за доставленное беспокойство.

Тот явно не ожидал отказа. Привстал, взглянул изумленно, сглотнул, дернув острым кадыком.

— Блефуете? Цену хотите сбить? Это же… Это же открытие века! Одумайтесь!..

Бывший сотрудник детективного агентства отнюдь не блефовал. Уолтер Перри не любил жуликов. А уж убийц был готов давить ногами в любое время суток.

Борзая сорвалась с места, вытянулась, оскалила зубы. Любитель в среднем весе начал не без удовольствия прикидывать рисунок будущего боя. Пару ударов в челюсть — обязательно. Чтобы клыками не светил.

— Ладно…

Из Сиверса словно выпустили воздух. Он махнул рукой, медленно опустился в кресло.

— «Лига Обера» уполномочила меня в самом крайнем случае передать рукопись бесплатно. Но при одном непременном условии.

Ничуть не впечатленный Перри шевельнул губами:

— Слушаю.

Бесцветные глаза гостя внезапно потемнели, налились огнем.

— Вы, Уолтер Перри, дадите честное слово, что переправите вашему руководству некое послание. Вашему настоящему руководству, господин Перри!

Помолчал, а затем принялся чеканить, отрубая слово от слова:

— «Лига Обера» желает принять активное участие в будущей европейской войне. Для победы недостаточно чудо-оружия, нужны люди. Они у нас есть, сотни опытных, подготовленных офицеров, прошедших Великую и Гражданскую войны. Мы готовы сражаться на любой стороне, лишь бы война закончилась в Москве. И еще! Никакой — слышите! — никакой пощады большевикам и их прихвостням, отдайте их в полную нашу волю.

Уолтер прикинул выражение лица шефа, читающего подобное. Рассудил: перетерпит и даже одобрит. Сумасшедшие писали в Фонд регулярно. Рукописи же самое место в музее, на стенде с фальшивками.

— Напишите все это на бумажке, господин Сиверс. Сегодня же отправлю начальству, честное слово!

…Не телеграфом, понятно, в обычном конверте. Средства Фонда надлежит экономить[61].

6

    Casta Diva, che inargenti

    queste sacre antiche piante,

    a noi volgi il bel sembiante

    senza nube e senza vel…[ 62 ]

Уолтер Квентин Перри не знал, что музыка это не только звук, но и цвет.

Радио слушал регулярно, джаз, кантри, блюз, бродвейские постановки. Классикой тоже не пренебрегал, нравилась. Зафиксируешь волну, вытянешь ноги в кресле…

Здесь же в небольшом концертном зале горного отеля вместе с первыми звуками голоса Кирии на него рухнул водопад красок. Красная, желтая, багровая, синяя, как вечернее небо. От арии к арии, от звука к звуку, от белого холода в пальцах до алого пламени в сердце.

    Серебришь ты дивным взором

    Вековой сей бор священный.

    Обрати к нам лик нетленный,

    Ясным светом озари.

И теперь — Casta Diva, поток льющегося с небес серебра. Уносит, погружает в самую глубину, вертит безжалостным водоворотом. Зажмуришься, закроешь лицо ладонью, все равно не уйдешь, не спрячешься от невыносимого сияния. Даже лунный оскал над Волчьей Пастью мерк в серебряном огне.

    Tempra, o Diva,

    tempra tu de’ cori ardenti

    tempra ancora lo zelo audace,

    spargi in terra quella pace

    che regnar tu fai nel ciel…

Рубашка была мокрой, воздух застревал в легких. Краем глаза он видел белые лица сидящих рядом Вальтеров-тезок. Рты приоткрыты, в глазах — серебристый отблеск. Проняло ребят до костей, а еще сомневались: идти ли, не идти.

    Укроти страстей горенье,

    И умерь пыл дерзновенный

    На земле покой блаженный,

    Как на небе, водвори.

Странно, но саму певицу он почти не замечал. Может, потому, что платье Кирии было черным, растворяя силуэт в полумраке сцены. А может, дело совсем в ином. Экстравагантная оперная дива с многобуквенным, в половину афиши, именем, в этот миг была лишь тенью непобедимой Casta Diva, Пречистой богини, волшебством ее голоса призванной в этот мир.

    Fine al rito: e il sacro bosco

    Sia disgombro dai profani.

    Quando il Nume irato e fosco…

И когда после минуты тишины рухнул вал аплодисментов, Уолтер понял, что сил больше нет. Хотелось уйти, убежать, вдохнуть полной грудью ледяной горный воздух, послушать тишину…

Великая Кирия знала силу своего волшебства. Поклонившись, улыбнулась залу:

— Мы закончили, друзья! Благодарю!..

Переждала овацию, провела ладонью по лицу.

— Нет, это вам спасибо. По-настоящему я живу только в такие минуты — и только благодаря тем, кто слушает. Сегодня я сделала, что смогла. Но у меня остался долг. Человек, которому я желаю добра и счастья, просил исполнить танго. Простое, незамысловатое, хотя и очень красивое. Пусть будет так.

Сидевший рядом Вальтер-второй пнул тезку-Теннесси в бок. Перри сам был виноват, хвастанул перед концертом.

— В этом мне поможет моя лучшая подруга, моя сестра — княгиня Марг! Прошу!..

Уолтер ахнул. Рядом с черным платьем — синее. Сверкающая брошь у горла, белые перчатки до локтей. Лицо строгое, ни улыбки, ни привычных ямочек.

Аплодисменты, тишина, первые такты знакомой музыки…

    В знойном небе

      пылает солнце,

    В бурном море

      гуляют волны,

    В женском сердце

      царит насмешка,

    В женском сердце

      ни волн, ни солнца…

Пели по очереди, первый куплет достался Кирии. Исполняла она прекрасно, но молодой человек внезапно ощутил острое чувство разочарования. Всем хорошо танго, но это не песнь, достойная богини. Устыдился, заставил себя слушать, вспомнил, как пела Анна за рулем авто.

    У мужчины

      в душе смятенье,

    Путь мужчины —

      враги и войны,

    Где, скажите,

      найти ему покой?

А потом вперед выступила Марг. Уолтер вздрогнул — голос княгини прозвучал незнакомо. Тяжелый, почти мужской.

    Скачет всадник,

      к горам далеким,

    Плащ взлетает

      ночною тенью,

    Синьорита

      глядит с балкона…

Мелькнула и пропала мысль: почему она сама не выступает? Отогнал подальше, не его это дело. Женщина в белых перчатках до локтя поет сейчас для него, совершенно незнакомого парня. Хорошо, что он догадался купить большой букет чайных роз.

Кирия! Третий куплет, тот самый, заветный. Эх, жаль, рядом нет сероглазой!

    Над могилой

      кружится ворон,

    В тихом склепе

      темно и пыльно,

    Было солнце —

      погасло солнце,

    Были волны —

      теперь пустыня.

    Мышью память

      в углах скребется,

    Подбирает

      сухие крошки,

    Нет покоя,

      покоя в смерти нет.

    Ах, где найти покой?!

Чего-то такого Уолтер и ожидал. Улыбнулся горько, сжал до боли кулаки. Черное распятие на стене, бронзовый цветок с десятью лепестками. «Примите мои искренние соболезнования.» Какой уж тут покой!

   …Летает и смеется,

      и в руки не дается,

    Не взять ее никак!

    О Аргентина, красное вино!

Он уже собрался аплодировать, но внезапно княгиня Марг вновь шагнула вперед. Значит, куплетов не три, четыре? Может, Уолтеру и показалось, но на короткий миг их взгляды встретились. В глазах певицы в синем — печаль и боль.

Танго!

    Пляшут тени,

      безмолвен танец.

    Нас не слышат,

      пойдем, любимый,

    В лунном свете,

      как в пляске Смерти,

    Стыд бесстыден —

      и капля к капле

    Наши души

      сольются вечно

    В лунном свете,

      где шепот ветра,

    В мертвом танце

      ты скажешь: «Да».

    И мы найдем покой!

    Мы ушедших

      слышим сердце

    Шаги умолкшие

      мы слышим

    Пускай их рядом нет,

      Мы вместе, тьма и свет,

    И тень твоя — со мной!

    О, Аргентина, лунное вино![ 63 ]

* * *

— Не простудитесь?

— А?!

Очнулся, взглянул налево. Никого! И сзади никого, только горящие окна отеля и чей-то мотоцикл возле входных дверей. Поздний вечер, ледяной горный воздух, мерцающий звездный полог, черные вершины гор…

И словно с небес — веселый смех, хрустальный колокольчик.

— Боже! Вот она, волшебная сила искусства. Сюда бы Кирию, порадовалась бы. Но так нельзя, господин Перри, по ночам здесь — Арктика. Все-таки два километра над морем.

Наконец догадался, посмотрел направо. И все стало на свои места: княгиня Марг в теплой куртке с меховым капюшоном, длинная дамская сигарета в тонких пальцах левой, на правой — перчатка. Ямочки на щеках, улыбка. И он в одном костюмчике и легких летних туфлях. Без сигареты — некурящий.

Уолтер попытался вспомнить, кому он вручил чайные розы. Не смог и устыдился.

— Я в опере никогда не был, — проговорил он, словно извиняясь. — Звали, а мне лень. Думал, зачем куда-то идти, когда есть радио. Вы… Вы замечательно пели, княгиня! Спасибо!..

Улыбка исчезла, взгляд стал серьезным, очень взрослым.

— Нет, господин Перри. Моего голоса не хватит даже для самой простой арии. Самой жалко. Это раз. И два. Я уже говорила: княгиня — всего лишь псевдоним. Я — Маргарита фон Дервиз. Нет, не немка, русская. «Маргарита» — длинно, зовите просто «Марг», без всяких приставок и титулов. В какой-то детской книжке это имя носила марсианская царица. А вы…

— Вальтер, — привычно откликнулся Перри.

— Вальтер? Смеяться будете, но я немцев не люблю. «Уолтер» — в самый раз. Итак, Уолтер, я вышла сюда покурить, подышать горным воздухом — а заодно пригласить вас в номер к Кирии, где намечается нечто вроде party для узкого круга. Ваши тезки уже там.

Молодой человек представил забитую людьми комнату, алкогольный густой дух, остекленевшие взгляды.

— Нет, не пойду, спасибо. Тишины хочется.

И вновь заиграли ямочки.

— Учтите, Уолтер, это вы сами решили, я вам ничего не подсказывала. Ваши товарищи, увы, оказались не столь осторожны.

— А-а что такое? — растерялся молодой человек.

Недокуренная сигарета, прочертив огненный след, упала на землю.

— Утром увидите. Вообще-то главным объектом для растерзания намечались вы. Как говорится в русской сказке, котлы кипят кипучие, точат ножи булатные… Боже, Уолтер, какое у вас лицо!

Молодому человека и в самом деле на миг представилось пиршество людоедов с барбекю из альпинистов на раскаленной решетке.

— Марг! Что… Что с ними собираются делать?

Женщина отступила на шаг, взглянула изумленно и вдруг захохотала.

— Вы серьезно спрашиваете? В самом деле? Уолтер, не вгоняйте меня в краску! Мне уже стыдно… И вообще, я ничего вам не говорила, а главное ни о чем не предупреждала.

Отсмеялась, вытерла глаза платком.

— Есть же еще такие чистые мальчики! Oy, stydoba! Бить меня надо, Уолтер, только некому.

— Не надо бить! — с трудом выговорил ничего не понимающий Перри. Придумалось лишь одно: его приятелей решили упоить местным «Киршем». Если так, накрылась тренировка!

— Побегу! — женщина улыбнулась. — На таких мероприятиях мое присутствие необходимо. Парни, конечно, бдят, но лишний взгляд не помешает… Уолтер! Завтра с утра сводите меня в горы? Встретимся в полседьмого прямо здесь.

— Конечно! — обрадовался Перри. — Я вам все покажу, на скалу поднимемся…

Умолк. Перчатка! Белая плотная ткань на правой руке!..

— Как выйдет, — очень спокойно ответила Марг. — Вы все равно будете об этом думать, Уолтер, поэтому расскажу. Двадцатый год, Крым, маленький татарский город Джанкой. Разорвался снаряд. Когда я очнулась в госпитале, то узнала, что этот же снаряд убил моего жениха. И жизнь кончилась. По крайней мере, мне так тогда казалось.

Бывший сержант стал по стойке «смирно».

— Мэм! Это не так, мэм! Вы молоды, красивы, у вас замечательная улыбка, вы прекрасно поете и… И я бы пошел с вами в разведку, мэм!

Женщина закусила губу, попыталась улыбнуться:

— Спасибо, Уолтер. Но не надо так. Я всего лишь ефрейтор погибшей армии.

Сержант Перри пристукнул каблуками, взметнул ладонь к виску.

— Офицер в расположении части! Отдать честь офицеру!..

7

Мухоловке почудилось, что она слышит танго. Удивилась. Остановилась, бросив недоуменный взгляд на серебристую тропу, протянувшуюся до самого горизонта, оглянулась.

Вечернее небо, закатное солнце. Танго.

В живом сердце — нежданная острая боль. Словно бы у нее, лишившейся всего, что есть у человека, отнимают нечто, без чего не сделать дальше и шага.

Танго. Третий куплет. У нее забирают ее рыцаря. Бронзовый цветок, зажатый в ладони, стал куском льда.

— Не жалей! — шепнули за левым ухом. — И не обманывай себя.

— Кто? — шевельнула она губами, вспоминая людскую речь. Слева хохотнули.

— Я здесь и не здесь, я везде и нигде. Я тенью скольжу по прозрачной воде; мой голос так сладок в ночной тишине… Фирдоуси — гений![64] Я давно уже с тобой, много лет, но ты смотрела вперед, не замечала. А я даже тут, между небом и землей, тебя не бросил. Не слушай сердце, оно лжет. Не все ли равно сейчас, кто зарежет твоего теленка? Ты его жалела, но не собиралась миловать. У телят такие добрые и глупые глаза, но кого это остановит?

Чужие слова отозвались забытой болью. Красная метель, золотые искры, черная глыба скалы, чья-то рука в ее руке… А танго все не хотело кончаться, за третьим куплетом — четвертый. «Мы ушедших слышим сердце. Шаги умолкшие мы слышим…»

— Не думай! — заспешил голос. — Не было рыцаря, вымерли они, как мамонты…

— Нет, — шевельнулись губы. — Был. Я… Я умерла за него.

— Так и говори на Суде! — подбодрили слева. — Там не солжешь, но на вещи можно взглянуть по-разному. Зачем же признаваться, что ты просто покончила с собой от страха и безнадежности? Смертный грех, нельзя! Но сейчас взгляни правде в глаза. Ты просто выбрала между смертью и смертью, между пытками и пулей-избавительницей. Вот и вся цена твоему благородству.

— Нет, — еле слышно проговорила она. — Уйди.

За левым ухом хихикнули.

— Я здесь и не здесь, я везде и нигде, в сыпучем песке и в текучей воде. Я всюду, где люду от бед не уйти. Не хочешь, а встретишь меня на пути…

Глава 8. Параболоид Квентина Перри

Эйгер. — Меня давно не целовала Смерть. — Между Адом и Адом. — I Love You! — Темный воскресный день. — Оборудование для шести шахт. — Новость, странная очень.

1

Возле первой скалы остановились. Дальше тропа уходила резко вверх, а потом и вовсе терялась в каменном хаосе. Вершина закрывала небо, черная тень спорила с бледной утренней синевой. Серые клочья тумана цеплялись за острые гребни.

— Эйгер! — тихо проговорила Марг. — Огр-великан, пожиратель скалолазов.

— К сожалению, да. Три стены уже взяли, но эта, Северная, не сдается.

Уолтер расчехлил фотоаппарат, оглянулся, пытаясь найти подходящее место для съемки. Темновато, солнце еще невысоко…

— Здесь еще ничего, а чуть дальше придется бить крюки чуть ли не через каждый метр. Ребята думают идти по диагонали, от Бивачной пещеры и Разрушенного Столба, потом ниже Красной скалы. Первое Ледовое поле, Второе…

Перри поглядел наверх и невольно поежился. Легко сказать «по диагонали»! Сейчас, в утренней дымке, Северная стена казалась именно стеной, отвесным неприступным монолитом. Не дойти, не доползти, даже не долететь. Эйгер-Огр только посмеется с ледяной вершины, хоть на каждом сантиметре крючья забивай.

Женщина стала рядом, вздернув голову, словно пыталась разглядеть скрытый за туманом безжалостный лик затаившегося среди скал великана.

— Я читала, что главная трудность — не сам подъем, а погода. Она постоянно меняется, угадать невозможно.

Молодой человек усмехнулся:

— Тони… Тони Курц сказал, что Эйгер — это не спорт, не альпинизм, а рулетка. Выиграет тот, кому выпадет «зеро», но пока шарик скачет исключительно по «черному». Мои тезки хотят вернуться сюда в июле и… И сделать ставки. Курц и Хинтерштойсер тоже мечтают рискнуть, но они в армии, могут и не отпустить…

—…И какой-то фельдфебель с одной извилиной от фуражки, возможно, спасет им жизнь. Безумцы!..

— Ага! — вздохнул Перри, не отводя взгляда от вершины. Ему и самому хотелось туда, в серый туман, но покоритель исполинской горы Семи Пещер прекрасно понимал, что здесь не Теннесси. Эйгер сшибет его щелчком на первом же траверсе.

Ничего! Жизнь — она длинная. «Мы разбивались в дым, и поднимались вновь. И каждый верил: так и надо жить!..»

— На вашем лице все можно прочесть без словаря, — рассмеялась Марг.

…Ямочки!

— Вы такой же сумасшедший, как и ваши друзья… А еще вы очень симпатичный, Уолтер Квентин Перри! Это в ответ на ваш вчерашний комплимент.

Молодой человек пожал плечами.

— Спасибо! Только у меня уши большие. Ну что, кого первого фотографируем?

* * *

Их прогулка к подножию Эйгера началась странно. Уолтер думал забежать в альпинистский лагерь, чтобы попросить у тезок веревку, скальный молоток, рукавицы и прочую «снарягу». На кручи лезть не собирался, но запас карман не тянет. Кроме того, очень хотелось показать Маргарите фон Дервиз, как выглядит заправский скалолаз. Горные ботинки смазал еще перед сном. Пусть сияют!

Возле знакомой палатки было пусто, вместо обязательного утреннего костерка — сырые черные угли. Уолтер лишь головой покачал. Ребята вставали с рассветом и его торопили, дабы бока не отлеживал. Заглянул под полог, крикнул «эй!».

Никого!

Поразился, взглянул на свою спутницу, словно ожидая разгадки…

…Тренировочный костюм, легкий серый свитерок, светлая куртка, берет с помпоном заломлен на ухо, ремень фотокамеры через плечо. Черные перчатки, не до локтей, самые обычные.

Марг, марсианская царица, лишь развела руками. Молодой человек, вспомнив вчерашний разговор, живо представил две бесчувственные тушки на ковре среди груды пустых бутылок. Спортсмены…

Расстроился слегка. Веревку и все прочее взял. Не чужие, сочтемся.

От лагеря до первых скал — чуть больше километра. Пока шли, пока разговаривали, он то и дело поглядывал на свою спутницу. Если бы не берет, и если чуть прищурить глаза… Анна, конечно, немного выше ростом… Подумалось, что между двумя горами — Волком и Эйгером — прошла целая жизнь. Прошла — и закончилась. И почему-то стало стыдно.

Мысли прогнал. Никто не виноват, и ничего не кончилось. Жизнь — вот она. Раннее утро, бледное горное небо, зеленая трава под ногами, серый склон впереди. Два ветерана-отставника идут в разведку.

* * *

— Сегодня же отдам проявить, — Марг, застегнув левой футляр аппарата, перебросила ремень через плечо. — Не понимаю, зачем это делаю, я давно уже не печатаю фотографий. Складываю пленки в коробку из-под сигар и никогда не пересматриваю.

— Буду знать, где лежат мои уши, — рассудил молодой человек, делая последний снимок. — Пленке конец, и… Что дальше?

Женщина прищурилась и решительно кивнула в сторону узкого прохода между камней.

— Туда, на Эйгер! Пройду сколько смогу, пусть даже сотню метров. Ведите, сержант!

Уолтер поправил ремень фотоаппарата, скользнул взглядом по скальному крошеву. Сотню метров — можно. До первой вертикали, до маленькой полянки — последнего зеленого оазиса перед царством холода и льда.

— Мэм! Слушаюсь, мэм! Идите за мной, след в след, мэм!

— Slushayus’, vashe blagorodie!

Молодой человек не понял, но возгордился. Вдохнул поглубже, без всякой нужды поправил молоток на поясе, шагнул вперед. Шаг, еще шаг… Небо исчезло, скрывшись за камнями.

Вверх!

* * *

Старый Огр ухмылялся, скалясь клыками-скалами. Удачный денек! Солнце — вечный враг, еще не успело напечь спину, а эти двое уже спешат на долгожданную встречу. Не первые и не сотые. Не последние. Людишки-букашки с горячей кровью, возомнившие о себе безумцы, мечтающие одолеть неприступный щит Норванда![65]

Кровь превратится в лед. Скоро!

Скрытые за серой пеленой тумана, пропасти-глаза смотрели не мигая на мужчину и женщину, идущих по узкой тропе между камней. На этот раз хитрецы-букашки решили его обмануть — подойти к самой кромке Стены-щита и повернуть назад. Нет, не выйдет!

Склон неслышно взбугрился, смыкаясь за спинами дерзких, тяжелые тучи, оторвавшись от вершины, поползли вниз, клыки-скалы негромко клацнули.

Вот и я, малыши!

Добрый-добрый дедушка Эйгер уже здесь, с вами, совсем рядом. Не хотите рисковать, букашечки? Вы уже рискнули, перешагнув невидимый гибельный кордон. Умереть же можно по-всякому, братья-убийцы Холод и Лед не слишком изобретательны, в такое прекрасное утро следует придумать нечто получше.

На малый миг туман отдернулся, и очи-пропасти взглянули в упор.

…Улыбаются, у женщины смешные ямочки на щеках. Мужчина оборачивается, что-то говорит, указывая наверх. Идущая за ним кивает, но смотрит не куда велено, а на своего спутника. В ее голубых глазах, на самом-самом донышке…

Нет, красивая, не мечтай и не надейся! Поздно!

Эйгер-Огр запахнул полог тумана и кликнул Смерть.

2

…Первая пуля разбила висевший на боку фотоаппарат. Уолтера толкнуло вперед, прямо на камень — острый белесый клык среди редкой травы. Он сумел устоять, повернулся…

Вторая!

Старая пилотка, вспорхнув с головы, упала на землю, что-то резко чиркнуло по волосам — справа, чуть повыше виска. Между камней в узком проходе мелькнула черная тень.

— Padaj! Padaj!..

Что ему кричат, Перри понял без перевода, но уже лежа на земле, носом в траву. Еще две пули сердито прожужжали возле уха. Не став ждать третьей, он перекатился налево, за массивный скальный бок. Смерть, слегка промедлив, осыпала острыми каменными крошками.

И только тогда Уолтер Перри удивился. Не тому, что стреляли — тому, что промахнулись.

Сволочи криворукие!

Еще пуля, на этот раз точно наугад, в твердую скальную грудь.

…Марг по другую сторону полянки-оазиса, тоже за камнем. Присела, осторожно пытается выглянуть. Стрелок-мазила где-то там, между скальных выступов, в проходе. То ли крался за ними на цыпочках, то ли сверху прыгнул, словно Человек-паук. И хоть бы нож за поясом! Перочинный, только что купленный (красный крест на белой эмали), в кармане, но им не навоюешь.

Молоток!

— Держи!

Сорвал с пояса, кинул. Женщина протянула руку, взялась левой ладонью за рукоять, сжала покрепче. Улыбнулась, плеснув голубым взглядом-огнем.

…Ямочки!

— Стрелять по команде, сержант! Приготовиться!..

Молодец! Пусть тот, в проходе, услышит.

— Есть, мэм! — весело проорал Перри, нащупывая камешек поувесистее. Выглянул, подался назад… Давай, криворукий!

Прожужжало перед самым носом, раз, другой. Бывший сержант попытался сообразить, сколько в чертовом пистолете патронов. Стреляли семь? Нет! Восемь раз! А если Человек-паук сейчас как раз перезаряжает?

Эх, не боись ста богов!

— Граната-а-а-а!

Кинул почти не целясь — в середину прохода, по черной тени. Оглядываться не стал, вперед прыгнул, навстречу взгляду-маяку. И только когда откатился подальше, к самому краю скалы, услышал сдавленный хриплый вопль. Неужели достал?

— Уолтер, сюда!

Марг уже стояла, прижимаясь спиной к каменной тверди. На правой щеке — красная полоса, берет сполз на ухо, светлая куртка в травяной зелени.

— Выгляни, только осторожно!

Послушался. Присвистнул удивленно.

— Кажется, и вправду попал.

Между камнями — пусто. Несколько травинок, камешки, мокрая грязь на месте недавней лужи.

Пистолет…

Он помотал головой, все еще не веря. Легкий смех-колокольчик.

— Долго тренировался, сержант?

Рискнул — пробежал несколько метров, наклонился, сжал еще теплую рукоять. Пистолет показался неожиданно легким. Значит, и вправду — пустой. Пятиться не стал, вернулся, не слишком спеша, взглянул в голубые глаза.

— Берет поправь, ефрейтор! А, ладно, сам поправлю.

* * *

— Браунинг 1903 года, дамская хлопушка. Потому и мазал. Кто же такое на дело берет?

— На дело? Ты еще и гангстер, Уолтер?

— Ага.

— Повтори, пожалуйста. У тебя хорошо получается, сержант.

— Ага. Хлопушку потому взял, что маленькая, прятать легко. Думаю, Марг, здесь он и ждал, возле подножия. А если так, значит, представлял…

—…где мы встретимся и куда направимся. А в гору за нами пошел, чтобы выстрелы внизу не услыхали. Значит, свой, а своих не так много. Кирию я еще вчера предупредила, что пойду утром прогуляться. Знала она, знали наши парни… Плохой из меня начальник личной охраны. Стреляли, между прочим, в тебя, географ. Кому-то очень не по душе полярные исследования. Ревность, как мотив, вынуждена отбросить, хоть и не без ущерба для самолюбия.

— Нам еще повезло! Было бы их двое…

— Тогда здесь лежала бы мертвая пожилая женщина. А сейчас она живая, и… Нет, в обморок не упаду, но адреналин скоро кончится, и начнется что-то очень некрасивое. Я совсем не храбрая, Уолтер. И смерти боюсь.

— А еще насморка. И щеку надо будет чем-нибудь смазать… Выходит, мы с тобой на «ты»?

— Ага. Приведи, пожалуйста, в порядок мою куртку и забери, наконец, этот дурацкий молоток. Нет, лучше я его просто брошу… Что-то не по себе. Меня давно не целовала Смерть, сержант Перри. Отвыкла, губы… Они как будто в крови.

— Я дам тебе платок.

— Нет. Поцелуй меня, Уолтер. Просто поцелуй — и забудь об этом.

* * *

Крик они услыхали еще метров за двадцать до первой палатки. Обычно в это время братья-скалолазы уже доедали свою перловку без масла, готовясь к походу на близкий склон. На этот раз завтрак затянулся, причем проходил достаточно бурно.

— Oh, quei pazzi austriaci! — темноволосый парень в рубашке навыпуск взмахнул руками, словно дирижер, у которого украли оркестр. — Вы Перри? Синьор Перри! Синьора! Austriaci! Calmarli, senor!

Исчез…

— Это он чего-то про австрийцев, — догадался Уолтер, чуя недоброе.

К знакомой палатке довелось протискиваться через шеренгу любопытствующих. Когда это удалось, молодой человек невольно присвистнул, второй раз за день.

…Котелок на земле, палатка на боку, возле кострища — туфли-лодочки каблуками вверх. Поверх палатки — небрежно брошенный черный пиджак. Еще один обнаружился на Вальтере-первом, попиравшем истоптанную землю порванными носками. Вальтер-второй был в туфлях, зато без пиджака. Рубашка расстегнута, ворот надорван, под глазом свежий синяк.

Грудь в грудь, небритые физиономии в оскале.

— Willst Du wohl gefalligst den Mund halten!

— Frigging Schwuler! Stricher! Wichser!

До этой секунды Перри был уверен, что очень прилично знает немецкий. Но такому бабушка Доротея его точно не учила.

— Verdammte Scheisse! Fick dich ins Knie!..

Рука на горле. Рывок, с рубашки посыпались пуговицы…

— Leck mich am Arsch! Verpiss dich!..[66]

Дальше слушать не хотелось. Молодой человек сбросил куртку, шагнул ближе.

— Спятили? Сейчас обоих вырублю.

Голоса не повышал, но подействовало. Инсбрук-Грац отступил назад, моргнул красными воспаленными глазами. Линц, внезапно всхлипнув, провел по лицу ладонью, присел прямо на землю.

— Извращенец!..

Вальтер-второй сжал кулаки.

— А кто меня уговорил эту дрянь попробовать? Кто?

Бывший сержант понял, что тренировки не будет. Поглядел грустно.

— Ребята, ну зачем же так пить?

— Мы не пили!!!

* * *

В баре на этот раз было людно, завалилась веселая компания, решившая отметить нечто с утра и пораньше. Свободных столиков не осталось, как и мест. За единственным исключением — Лекс одинокой совой восседал в своем углу и дымил папиросой. Перед ним чернела пепельница, в уголке стола скучала пустая рюмка.

Уолтера заметил сразу. Кивнул коротко, подбородком указав на стул рядом с собой. Молодой человек достоялся в очереди и заказал два стаканчика «Уникума». Нервы определенно требовалось успокоить, а разум — прояснить.

— Идея неплохая, — одобрительно кивнул консультант, беря в руку глиняную стопку. — Бальзам с утра — это хорошо. Но все остальное не столь радужно. Я не ошибся, Перри?

Уолтер даже не пытался спорить. Лекс наклонился вперед, искривил губы.

— И даже совсем не радужно. Вы не пошли на завтрак, а оказались здесь, причем с портфелем. Я не Шерлок Холмс, но могу догадаться, что вы позвонили в номер, потом применили элементарную дедукцию…

— Применил, — согласился молодой человек. — Нуждаюсь в некотором прояснении.

— Так за чем дело стало?

Когда пустые стопки опустились на скатерть, консультант невесело вздохнул.

— У меня плохое предчувствие, Перри. Так и кажется, что вы сейчас скажете: «Меня опять хотели убить!»

— Меня опять хотели убить.

Выслушав подробный рассказ (молодой человек умолчал лишь о поцелуе), Лекс бросил локти на стул, легко пристукнул кулаками.

— И как прикажете работать с клиентом? После всего, что я наговорил, вы, Перри, с первыми лучами солнца отправляетесь на Эйгер с дамой за тридцать, эффектной, доступной — и умеющей слушать…

— Да помню я! — перебил Уолтер. — Помню! Но Марг… Она не такая!

Брови взлетели вверх, японские глаза потемнели:

— А какая? Одеяла еще не было? Сегодня вечером будет, в крайнем случае, завтра. Не захотите — силком потащат.

Молодой человек хотел возмутиться, но тут же вспомнил обезумевших Вальтеров-тезок. Консультант затушил в пепельнице папиросу, закурил новую.

— Силком — это не в наручниках. Вероятнее всего, пришлют гризетку, словно в бульварном романе. Она подробно и в лицах поведает, как ее госпожа умирает от любви. С вами, Перри, срабатывают самые простые схемы… Ладно, постараюсь узнать, не обращался ли кто к врачу. Парень вы крепкий, и получить от вас подарочек в виде каменюки — невеликая радость. О пистолете можете забыть, он наверняка нигде не зарегистрирован. Про Кирию и вашу княгиню сведения нужны?

— Нет! — даже не думая, отрубил Уолтер. Шпионить за Марг? Да кто он после этого?

— Но все-таки выслушайте. У Кирии своеобразная репутация. Великая певица, трагическая судьба. Ее семью убили турки во время резни в Измите. Это правда, но вот все прочее — легенды. Говорят, что она очень любит мужчин. Говорят, что она их ненавидит и мстит, причем весьма изысканно…

Уолтеру вновь увиделись приятели-скалолазы, взявшиеся за грудки. «Frigging Schwuler! Stricher! Wichser!»

— Любовников и любовниц…

Молодой человек чуть не подавился воздухом.

—…меняет каждый год. Расстаются, как правило, на Рождество, Кирия отмечает это событие роскошным приемом. А вот княгиня Марг следует за ней, как тень. Может, и наоборот, я не вникал. Они ссорятся, даже, говорят, дерутся… Не удивлюсь, натуры горячие. Но они всегда вместе… Ждете рассказа, на какую разведку эти дамы работают?

— Да! — брякнул Перри и тут же поправился: — Нет! При чем тут вообще разведка? У вас, Лекс, профессиональное заболевание. Эта, как ее, порно…

— Паранойя, — вежливо подсказал консультант. — Всюду вижу шпионов, даже в сливном бачке. Нет, Перри, до этого еще не дожил. Я наблюдаю броуновское шевеление помянутых не в мировом эфире, а вокруг конкретной точки. Вокруг вас, уж извините. Да вы это, вроде, и не отрицаете.

Молодой человек открутил память-киноленту немного назад. Как только он прилетел в Париж… Нет, раньше, в первый же день на борту «Олимпии»! Гитлеровские усики, сверкающий монокль. «Дайте мне посмотреть на американца, умеющего играть во что-нибудь приличное! Да хоть… Хоть в эльферн!..»

Раньше! «Мой Квентин так и не вернулся…»

— Вы правы, Лекс!

Поднял портфель с пола, щелкнул замком.

— Все из-за этого. Только не смейтесь.

Первый бумажный томик с яркой обложкой. Второй, третий… Четвертый.

…Третий — от полковника Строцци, четвертый куплен на миланском вокзале. И автор тот же, и серия, на обложке знакомый кошмар с астероидами и осьминогами.

— Смеяться не буду, у меня с этим трудно… Разрешите?

Шелест страниц, легкое движение бровей.

— «За иллюминаторами, в ледяном вакууме, надрывно грохотали могучие двигатели планетобуса[67]. — О, возьми меня скорей! — прошептала красавица, расстегивая пуговицы скафандра. — Хочу ощутить в себе твой несравненный бластер!»

Молодой человек почувствовал, как у него краснеют уши. Снова легкий шелест. Утиный нос внезапно дернулся.

— Однако! «— Есть ли у вас план, мистер Перри?[68] — вскричал горе-сыщик, как обычно, обращаясь к самому себе. — Да, у меня есть план, самый гениальный план! Недаром я Уолтер Квентин Перри из Теннесси!»

Консультант аккуратно положил книгу на стол, прищурился.

— У нас с вами тоже есть план, мистер Перри. К среде я это изучу, а вы не забудьте приготовить чек. Это пункт первый. Второй несколько сложнее. Постарайтесь до среды дожить.

3

Вечность конечна. Бесконечен лишь ее сотворивший.

Даже у идущих в Небо иссякают силы.

Мухоловка остановилась, провела ладонью по лицу, словно пытаясь стереть усталость. Присела, обхватила руками колени.

— Не вздумай! — шелестнуло слева. — Не останавливайся. Иди, иди!..—

Катись отсюда! — беззвучно шевельнулись губы.

Легкий смех — еле слышное дребезжащее эхо.

— Куда мне катиться? Я здесь, и не здесь, я везде, и нигде, в сыпучем песке, и прозрачной воде. Я в воздухе, что между пальцев течет, я — птица, чей вам недоступен полет… И еще очень, очень многое, глубокоуважаемая госпожа Анна Фогель.

Она медленно проговорила имя, от буквы к букве. Вспомнила.

— Впрочем, вынужден слегка огорчить. Особа, так именуемая, уже отошла в вечность, как говорится, приложилась к предкам своим, о чем свидетельствует документ, выданный муниципалитетом города Вероны. Подпись, печать, входящий, исходящий… Но это всего лишь бумажка, дунь — улетит. С вами, госпожа Фогель, куда сложнее.

Исчезло небо, пропала бесконечная серебряная тропа, сменившись полумраком палаты с черным распятием на стене. Недвижное тело под серым одеялом, белая повязка, желтое лицо.

— Уникальный случай! — азартно зашептали прямо в ухо. — Ну совершенно уникальный, хоть в святцы вписывай. Такую, извините, грешницу, как вы, полагается доставлять в Джудекку вне очереди и с полицейской сиреной. И вдруг — ап! Осечка!..

Уже не смех — железный тяжелый грохот. Мир скрылся за темным непрозрачным занавесом.

— Жаль, госпожа Фогель, вы не в том состоянии, чтобы это оценить. Каково! Всесильные, всезнающие, вездесущие, с крылышками куриными и бубликом над лысиной… А не учли, что вы уже во всех списках прописаны. Мученица! Невинная дева, претерпевшая нелюдские смертные страдания за ближних своих и за дальних, неведомых. Это же райский венец, немедленно! Не там вы учились, госпожа Фогель, иначе бы знали, что такое Сокровищница Заслуг. И кроме того, за вас молились. Ой, какие люди за вас просили, вспомнить приятно. Пассифлора, Цветок Страстей, как сентиментально! А еще у вас был, так сказать, пропуск сюда, в Небеса. Честно получен в Волчьей Пасти, честно оплачен. И куда вас прикажете девать?

Мухоловка взглянула в глаза тьме.

— Вам-то что? Подсидеть кого-то хотите? Или операцию-многоходовку разрабатываете?

— Умница! — громыхнуло над миром. — А если умница, то не задавайте лишних вопросов. Вы уже в операции. Чтобы легче было идти… Ваш рыцарь и сам жив-здоров, и знает, что вы не умерли. В телеграмме от Строцци было «Синьорина Фогель», а не «Анна», простейший шифр, но какая большая разница! Да, вы без сознания, да, без малейших шансов, да, просто растение. Однако сердце бьется, можете сами убедиться. Это продлится недолго, но пока вы идете по Filo di Luna, можно очень многое успеть. Намекну: вам предстоит суд, а на суде требуется защитник. Пока мы его готовим, извольте слушаться. Идите!

Темная завеса треснула, распадаясь на клочья-лоскутки. И все вернулось. Небо, легкие облака, бесконечная серебряная дорога.

— И что мне сейчас придется выбирать? — прежним живым голосом спросила Анна Фогель. — Снова между смертью и смертью?

— И между Адом и Адом. Поверьте, разница между Джудеккой и, скажем, Третьим Кругом неимоверная. А еще есть Лимб… И цените, мы к вам со всем уважением, даже во множественном числе…

Она внезапно вспомнила, что когда-то умела улыбаться.

— Вы — а сколько вас? Давайте уж сразу: фамилии, адреса, агентурные клички. И заодно представьтесь.

Возле уха хохотнули.

— Как говорится, раз имеешь ум, то и числа сочти. А я? Я здесь и не здесь, я кругом и нигде, я в воздухе птица, я рыба в воде… Про рыбу уже было? Я в снежную бурю — мороз и ветра. В пустыне — песок, а в горах я скала…

4

Телефон зазвонил в тот момент, когда Уолтер уже собирался выходить, даже пиджак застегнул.

— Пригласи меня в ресторан, сержант, — сказала черная трубка.

Перри предпочитал ужинать в баре — там уютнее, и галстук разрешено не повязывать. Но разве можно приводить даму в бар, да еще вечером?

В трубке засмеялись.

— Я бы тебя сама пригласила, но как-то неудобно, я по званию младше.

— Нет-нет! — заспешил он. — То есть да-да! Сейчас спускаюсь. Только, Марг, у меня галстук. То есть у меня три галстука, но с узлами проблема. Как ни стараюсь, все равно получается петля из Синг-Синга.

— Я умею завязывать узлы, — серьезно ответила женщина. — И развязывать тоже. И не забудь траурную повязку, здесь соблюдают приличия.

Черный креп лежал в шкафу. Переспрашивать молодой человек не решился, но Марг пояснила сама:

— Так положено, мы не супруги и не родственники. Кроме того, тебе не придется танцевать. Но если хочешь, все отменим.

Уолтер Квентин Перри конечно же ничего не отменил.

* * *

Папка с меню была тяжелой, словно гаубичный снаряд, винная карта была ей под стать, третьим в арсенале оказался яркий буклет с завлекательной надписью «Особые блюда для скалолазов». Молодой человек тыкнул пальцем наугад: «Перловая каша «Норванд» со льдом». Дальше читать расхотелось.

— Выбор тут большой, но не слишком интересный, — равнодушно бросила Марг. — Лучше возьми здоровенный кусок мяса с кровью. Это больше подходит мужчине, чем всякие суфле. А на меня не обращай внимания.

Уолтер только вздохнул. Легко сказать — не обращай! На верной спутнице Кирии было длинное белое платье в стиле «Чикаго», в волосах — тонкая серебристая лента. Знакомая брошь с синим камнем возле горла, ей в тон — тонкая нитка ожерелья из сапфиров, перчатки до плеч, тоже знакомые. Порез на лице почти исчез под пудрой и смотрелся старым шрамом.

…Ямочек, увы, нет. Лицо строгое, напряженное.

Перри внезапно подумалось, что женщине — этой женщине! — больше бы пошла скромная полевая гимнастерка и летний загар. Потом воображение разыгралось, уйдя за всякие границы, и молодой человек предпочел уткнуться носом в меню в поисках искомого истинно мужского блюда.

— Знаешь, Уолтер, я поняла, что мне трудно с тобой разговаривать.

От неожиданности Перри чуть было не уронил тяжелую кожаную папку.

— П-почему?

— Потому что ты молод, красив и полностью в моем вкусе. Хочется стать двадцатилетней девчонкой, болтать чепуху и не отводить от тебя глаз. Преимущество возраста в том, что девчонка такого сказать не сможет, а я могу. И не смей на это отвечать, мальчик, у тебя еще язык не вырос. Делай заказ, себе — по желанию, а мне стакан воды. Покуда не поешь, разговора не будет.

— Да, мэм! — только и смог выдавить из себя бывший сержант.

Пока он расправлялся с мясом, Марг молча курила, время от времени касаясь губами края стакана. Уолтер почему-то вспомнил бабушкины слова о том, что только преломившие хлеб могут жить в дружбе. Попытался не думать об этом…

— Марг!

Хлебница стояла слева, и под руку попалась маленькая теплая булочка. Уолтер поднял ее над скатертью.

— Оторви половину.

В голубых глазах что-то блеснуло. Женщина наклонилась вперед.

— Ты сам это предложил, сержант. Хорошо! Помоги снять перчатку.

Ее рука была горячей, как вынутый из печи хлеб.

* * *

— Теперь, когда мужчина сыт, женщина может позволить себе поболтать о милых пустяках. Стрелял один из наших парней. Ты их видел в холле, бездельники, но с хорошей реакцией и опытом службы в полиции. Питер Хайнц, бывший инспектор из Гамбурга, сегодня не явился к обеду. Вещи тоже исчезли, так что готовился заранее. Пистолет опознали, Хайнц купил его неделю назад якобы в подарок. В полицию будешь заявлять?

— А-а… А надо?

— Не надо. Представь, его задержали с окровавленной повязкой на голове. Что он скажет в комиссариате? На пистолете — наши с тобой отпечатки. Я все уже сделала, уволила мерзавца, а заодно и его приятеля, тоже немца. Ох, как я их не люблю! Взамен взяла твоих австрийцев, нечего им на Эйгере гробиться.

— Вальтера и… И второго Вальтера? Они же сегодня утром…

— Побежали как миленькие, с визгом и радостным воем. Кирия — великолепный дрессировщик. Тушенку, сгущенку и весь прочий хлам они завещали тебе. Если хочешь, компенсирую упущенную выгоду.

— Я, знаешь, Марг, совсем другого хочу. Для начала, чтобы в нас больше не стреляли.

— Хайнц стрелял в тебя. Меня бы тоже не помиловал, но охота идет не за мной. Уолтер! Я собиралась наговорить тебе кучу гадостей. Ты же не меня в эту историю втянул, а нас с Кирией. Она-то в чем провинилась? Думаешь, немецкая разведка будет разбираться? Положат всех рядком, контрольный в голову — и фотография для отчета.

— Почему — немецкая?

— Тебе виднее, шпион недоделанный. Но гадостей говорить не стану, сама виновата. Нельзя старой голодной бабе смотреть на красивого мускулистого мальчика с таким лицом, как у тебя. И выключи свою паранойю, ты — не мое задание, я не работаю ни на немцев, ни на японцев, а только помогаю своей сестре. Я уже говорила, сержант: у тебя все на физиономии написано. Классический случай, правда? Узнали, что твоя невеста погибла, и тут же подсунули утешительницу. Молчи, Уолтер, не хочу слышать, как ты врешь.

— Не буду. Сейчас оплачу счет, провожу тебя и… Постарайтесь побыстрее уехать. Я пока не могу.

— Оплачивай счет.

* * *

Мужчина с траурной повязкой на рукаве и женщина в платье «Чикаго» идут по неярко освещенному холлу. Друг на друга не смотрят, и на них смотреть некому. Лишь Эйгер-Огр из золоченой рамы провожает их немигающим взглядом пропастей-зрачков. Лицо женщины каменное, только яркие губы еле заметно подрагивают. Взгляд голубых глаз потемнел в тон сапфирам с ожерелья, правая рука недвижна, пальцы левой то и дело сжимаются в кулак.

Лестница, всего семь ступенек, ведущих на первый этаж. Слева — широкий пролет и снова ступени под красным ковром. Справа лифт, чугунная узорная дверь, большая зеленая кнопка.

Лифт не спешит, время тянется невыносимо долго. Минута, другая… Наконец лампочка рядом с кнопкой загорается. Мужчина открывает чугунную дверь.

Входят. Снова кнопка, третий этаж.

Даже в тесной кабине их взгляды не встречаются. Женщина смотрит прямо, глаза-сапфиры пусты, как небо над Эйгером. Мужчина прикрывает веки, смешно дергает носом. Между ними всего шаг. Шаг — пропасть, не перейти, не перепрыгнуть.

Лифт едет медленно, пол то и дело норовит уйти из-под ног, лампочка под толстым белым колпаком еле заметно мигает. Секунды текут, уносясь в беззвучную Вечность.

Кабина вздрагивает за мгновенье до близкой остановки. Лифт уже стар, заклепанный намертво стальной канат медлит, тормозит. Качается пол, лампочка на малый миг гаснет…

Вечности больше нет.

— Ты!.. Не надо, не надо!..

…Пропасть исчезла. Их бросило друга на друга — безжалостно, неотвратимо. Губы врезались в губы, пальцы впились в плоть, разрывая ногтями непрочную ткань. Прежде чем упасть на пол, та, что была в белом платье, успела нажать на кнопку остановки. Лифт снова дрогнул, гул мотора угас.

— Прекрати!..

Женщина впилась зубами в изуродованное запястье, чтобы сдержать крик, пальцы левой пытались расстегнуть пуговицы на рубахе под пиджаком модного американского кроя. Губы, на миг оторвавшись от белого шелка, дрогнули, словно от боли:

— Да помоги же, дурак неумелый!..

Не закричала, его губы спасли.

* * *

—…Нам… Нам с тобой надо будет выйти из лифта, мой номер близко, за углом. Платье… Я его сегодня первый раз надела, специально для тебя, слепой глупый мальчишка. Оставлю клочок на память, вставлю в рамочку.

— Я… Пиджак возьми, набросишь на плечи.

— Голая женщина в пиджаке в гостиничном коридоре. Gosp-podi, kakaja stydoba! Если я буду слишком долго смеяться, врежь мне как следует. И найди это дурацкое ожерелье, оно не мое, а стоит как два таких отеля. Да не смотри на меня, а то мы застрянем здесь до завтрашнего вечера.

— I… I love you!

— Ja tebja ljublju!..

5

…В неимоверной дали на вечной серебряной дороге, врезанной в звездное небо, мертвая девушка с живым сердцем пошатнулась, как от сильного удара, всхлипнула, зажала ладонью рот.

Не упала. Нашлись силы присесть, привычно охватить колени руками. Из горла рвался вой, но она справилась, смахнула слезы, встретилась взглядом с ледяным надмирным сиянием небосвода.

Попыталась вздохнуть, но дыхание осталось где-то далеко, на покинутой земле.

    Темный воскресный день, убранный розами.

    Плакала я и молилась без устали.

    Сердцем взволнованным правду я чуяла.

    Жить здесь одной без тебя невозможно мне.

— Я здесь, и не здесь, я везде, и нигде, — шепнули у левого уха. — В сыпучем песке, и прозрачной воде… Ладно, забудем Фирдоуси, надоел. Больно, да?

Не шевельнулась, только глаза закрыла. Слишком жесток был звездный огонь.

    Слезы дождем заливают уста мои.

    Ветер рыдает прощальными песнями.

    Темный воскресный день…

Умолкла. Но тишину послушать не дали.

— Знаете, госпожа Фогель, мне по должности положено издеваться и глумиться. Профессия, извините, такая. Но сейчас не стану, самому тошно. Есть ли рыцари, нет ли, не так и принципиально. Важно то, что человек, которого вы не забыли даже здесь, предал вас самым подлым образом, не успев снять траурной повязки. И знаете, в чем самая большая мерзость? Вы его не любили, госпожа Фогель. Да, он вам нравился, в глубине души вы даже хотели верить, что встретили рыцаря из сказки. Вашего рыцаря! Но — не любили. Он — другое дело. Сколько дней назад рыцарь Квентин предложил вам руку и сердце? А теперь получите и распишитесь: «I love you!».

Вот и цена всему.

Мухоловка не стала отвечать. Ногти впились в кожу, губы свело болью.

    В темный воскресный день ты торопись ко мне.

    Свечи в гробу, догореть вы успеете…

— Страшная песня, — вздохнули слева. — И реальность страшна. Никто вас не спасет, госпожа Фогель, ни в жизни земной, ни в бытии посмертном. Ваш выбор — между Адом и Адом. Только мы, запомните это, в силах помочь. По-моему, это называется мотивировкой фигуранта. Позади — смерть и измена, внизу — Джудекка. Идите!

Мухоловка попыталась встать. С первого раза не получилось, ладонь скользнула по холодному серебру…

6

— Не торопите меня, молодой человек! — наставительно молвила бабушка-старушка. — Зрение уже не то, а это, извините, денежный документ. Так и ошибиться недолго. Это не значит, что я вам не доверяю, господин Перри, но перепутать цифры может каждый. Кстати, вы очень похожи на моего внука, Зигги, у него, бедняжки, с математикой сплошные проблемы. Пришлось взять репетитора, а это так дорого…

Уолтер не торопил и не спорил — спал с открытыми глазами. Хорошо еще, вовремя вспомнил о намеченной встрече. Успел нырнуть под душ, отыскать в чемодане новую рубашку. Галстуком решил пренебречь.

— Молодой человек, а вашему Фонду не нужен череп эскимоса? Совершенно целый, с зубами, отец его лаком покрыл. Только сбоку, знаете, небольшая трещинка. Мои младшие как-то им в футбол сыграли.

— Нет, — равнодушно молвил Перри. — Фонд не заинтересован.

Очередная «полярная» рукопись. Старая папка, пожелтевшие страницы, неровный, едва читаемый почерк. И множество рисунков: резкие силуэты льдин, шхуна среди черных промоин, само собой, белые медведи. Бабушка-старушка, типичная Мистрис Данделайн[69], отыскала на чердаке отцовский архив.

Торговаться, к счастью, не пришлось. О цене договорились заранее, а телеграмму Уолтер отбил сразу же по приезде в «Des Alpes». Фамилию бабушки-одуванчика забыл напрочь, переспрашивать же не стал. Чек выписан еще в Нью-Йорке, осталось прочитать и подписать.

Старушка была занята делом — разбирала букву за буквой. Уолтер же спал, теперь без всяких оговорок, прикрыв веки и ровно дыша. Седая лохматая шевелюра Мистрис Данделайн медленно растворилась в сером тумане, откуда выпрыгнул эскимосский череп верхом на футбольном мяче. Клацнул зубами, полыхнул красным огнем пустых глазниц, завертелся юлой.

— Сгинь! — попросил Перри.

Череп послушался — исчез, свертывая пространство, и молодой человек увидел самого себя. Спящий смотрел на спящего. Смятые простыни, майка в темных пятнах пота, искалеченная женская ладонь на груди. Лицо неспокойное, уголки губ искривлены, веки неплотно прикрыты. Перед рассветом, когда оба они, наконец, смогли оторваться друг от друга и уснуть, Уолтеру привиделось что-то страшное. К счастью, привиделось — и забылось.

Нет, не забылось! Сон во сне — яркий, словно на киноэкране. Ночь, серебристая дорога в звездном небе, ущербная Луна над горизонтом.

Боль…

Уолтер успел удивиться. Разве может сниться боль? Не своя — чужая…

— Господин Перри! Господин Перри!..

Голос Мистрис Данделайн временно снял все вопросы. Оставалось помотать головой, извиниться.

— Бедный юноша! Понимаю, вас так загружают работой! Я читала, в Америке есть специальная потогонная система, чтобы люди быстрее уставали. Ее изобрел Генри Форд, он, говорят, фашист…

Подписать чек. Вручить. Улыбнуться. Встать.

Попрощался, правда, на английском. Ничего, прокатило. Теперь требовалось собрать остатки сил, чтобы добраться до лифта. Молодой человек пожалел, что не пригласил бабушку в номер. Сейчас бы уже снимал пиджак…

— Здесь принимают старые рукописи про полярников?

Уолтер недоуменно оглянулся. Знакомый холл, швейцар-тореадор, уже не вчерашний, новый. Портье, двое постояльцев берут ключи…

— Добрый день, господин Перри. Я тут!

Не увидел, левее следовало брать. Вот он, совсем рядом, — крепкий парень спортивного вида в сером костюме и черной шляпе чуть набекрень. Сразу же подумалось, что головной убор размера на два больше необходимого. Даже не на брови налезает, на нос.

— Good Afternoon, — брякнул Уолтер. Потом, сообразив, повторил по-немецки. Парень широко улыбнулся.

— Да я на вашем тоже могу, только акцент жуткий. Не узнали?

Молодой человек сразу подумал о докторе Гане — из-за шляпы. Потом всмотрелся, отступил на шаг назад.

Сон сгинул, растворившись в ярком взрыве памяти.

«Я есть протистовайт! Я есть писать жалоба! Я быть гражданин Соединенные Штаты оф Америка!»

Кафе, двое у столика. «Госпожа Анна Фогель! Господин Уолтер Перри. Вы арестованы». И еще раньше, у дома Гауса. Мотоциклист! Только тогда на спортивном была светлая куртка.

Пиджак расстегнут. Средняя дистанция! Пока швейцар спохватится, можно и с челюстью вопрос решить, и с половиной ребер.

…Джеб! Кросс! И хук в голову!..

— Эй! Эй! — спортивный попятился. — Мы же в нейтральной стране!

Полез во внутренний карман, выудил бумажник темной кожи.

Фотография.

В руки дать не решился — на столик бросил.

…Знакомый мотоцикл, парень в светлой куртке. Анна. Букет осенних астр — держат вместе, словно не могут поделить. На обороте размашистая надпись синими чернилами: «Славному парню Руди, который никогда не опаздывает». Подпись, число.

— Специальный агент Мухоловка… Анна Фогель была моим начальником, — пояснил гость. — Была… К сожалению, приходится говорить в прошедшем времени. Позвольте представиться: лейтенант Рудольф Кнопка, можно просто Руди.

Перри взглянул исподлобья.

— А что со шляпой?

— С головой, — уточнил «просто Руди». — Два дня, как из госпиталя, не хочу народ повязкой смущать. Ваша же бутылка, господин Перри!

* * *

С самого детства Уолтер Квентин Перри знал, как не прослыть дураком даже в самой провальной ситуации. Ума не требовалось, следовало лишь молчать. Не кивать, не подмигивать, не крутить головой. Молчать! И не просто, а при этом слушать — и заниматься чем-нибудь полезным.

Ради последнего зашли в бар. Коротко поспорили: шнапс или коньяк. Шнапс победил, после чего Уолтер выбрал столик подальше, кивнул гостю, сел сам.

Умолк.

Слушал, пил, смотрел фотографии, расписался за рукописи полярника Гауса, отложил тяжелые папки подальше. Снова слушал, снова смотрел.

…Фотографии Анны: в форме, в гражданском, с девочками в балетных пачках, на сцене с огромным букетом цветов, с министром господином Дивичем, с каким-то очкастым парнем в дорогом костюме. Вручение наград: короткий строй крепких парней, Анна на левом фланге. На улице: одна, вместе с Руди, с мотоциклом, без мотоцикла.

Похороны. Скромная урна с жестяной табличкой. Люди в плащах и шляпах. Зонтики. Почетный караул в мокрых касках. Надгробие.

«Анна Фогель. 1910–1936».

Уолтеру почудилось, что это он умер. Его похоронили на почетной аллее под проливным дождем. Специальный агент Мухоловка. Sorella Morte — Сестра-Смерть. Полковник Строцци, чемпион в полусреднем, не солгал.

За что, сероглазая?

Иисус Христос и генерал Джексон!

Ночь, желтый свет автомобильных фар, девушка за рулем, улыбка, еле различимый запах ее духов.

Танго…

    Синьорита

      глядит с балкона,

    Черный веер

      в руках порхает,

    Ты скажи мне,

      о синьорита,

    Что за слезы

      твой взор туманят,

    Что за страсти

      тебя забрали в плен?

    Ах, где найти покой?!

Надо было жить дальше.

* * *

— Убирайтесь! — сказал Уолтер Перри.

Вечно слушать и молчать не станешь, когда-нибудь следует подвести итог. Молодой человек так и сделал. Голоса не повышал, только в глаза лейтенанту взглянул. Тот привстал, нервным движением попытавшись поправить шляпу, отчего та сползла на нос.

— Господин Перри! Мы рассчитывали на сотрудничество. Поэтому мне и поручено быть с вами откровенным…

Когда на душе ад, сам становишься адом. Уолтер сдержался, прикусил губу. Не убьешь ведь, даже не искалечишь! Вспомнились любимые герои с киноэкрана. Их бы сюда, подсказали бы, научили уму.

Нет, кино кончилось. Навсегда.

— Руди, вы в армии служили?

— Конечно! — встрепенулся тот. — Действительную, военная полиция.

Бывший сержант кивнул.

— И я служил. Пустыня, а посреди нее что-то ржавое в заклепках — времен войны с Мексикой. Так вот, чтобы меня к этому ржавому подпустили, приходилось в день по семь бумаг подписывать. И не дай Господь, чтобы я в ближайшем салуне про это ржавое языком трепанул. А вы мне, Руди, про что байки плели? У нас бы вам Синг-Синг светил лет на девяносто. И начальству вашему заодно, чтобы мозги иногда включало. И вы хотите, чтобы я всей это лабуде поверил?

Лейтенант, явно успокоившись, улыбнулся.

— Понимаю, господин Перри. Есть две причины. Анну… Специального агента Фогель хотят сделать национальной героиней. Потому и похороны устроили по высшему разряду. Но даже это не главное…

Наклонился, стер улыбку с лица.

— Кое-кто наверху не верит, что госпожа Фогель скончалась. Урна с прахом, бумажки — это не слишком серьезно. Господин Перри, уж извините за вопрос, вы ее мертвой видели?

Уолтера словно ударили. Палата, белые простыни, белая повязка, желтое недвижное лицо, бронзовый цветок на полочке рядом с распятием…

Перетерпел боль, выдохнул.

— Н-нет. Нет!

— Полковник Строцци — изрядный выдумщик. Если госпожа Фогель жива, то есть риск, что ее все-таки приведут в сознание. А это для нас самая настоящая катастрофа. Строцци умеет задавать вопросы. Господин Перри! Операция, во время которой вы чуть не погибли, — исключительно ее инициатива. То, что вы живы, — чистое везение. Можно сказать, она — ваша Смерть, которая случайно промахнулась. Так помогите нам узнать правду! Вы с этим итальянцем знакомы, у вас какие-то общие интересы… Если Анна Фогель мертва — вечная память! Если же нет… Ну, сами понимаете.

— Понимаю, — ответил рыцарь Квентин.

Этой ночью он предал сероглазую. Теперь ему предлагают ее убить.

— Одну минуточку, господин Кнопка.

* * *

Старый одноглазый негр, бывший профессиональный боксер, говаривал Уолтеру так:

— Ты неплох, белый мальчик, но чемпионом тебе не быть. Нет у тебя злости, а с добротой на ринге делать нечего. И кулачина у тебя легкий, в ближнем бою ты никого им не убедишь. Дерешься ты лихо, видел, но бокс — не драка.

Бокс — не драка. Но и драка не бокс. Насчет же кулака негр был абсолютно прав. Ближний бой Перри не любил.

— Прощу прощения, что потревожил…

Даму за соседним столиком Уолтер приметил сразу. Эффектная пожилая брюнетка необъятных размеров при маленьком плюгавом кавалере. Курящая: пачка дамских сигарет, длинный мундштук, как у Ингрид фон Ашберг. Зажигалка — бронзовая, тяжелая и очень неудобная.

— Вы не одолжите на минутку?

Глаза дамы заискрились.

— Oh, quello che un ragazzo carino![70] Конечно, конечно!..

Зажигалка в руке. Сначала в левой, потом в правой. Сжать кулак… Сойдет!

Вернулся к столику, но садиться не стал, подошел прямо к лейтенанту.

— Грустно оно как-то, Руди. Может, выпьем — по-настоящему? Помянем…

Обнял левой за плечи, и пока тот пытался моргать, врезал правой. Не по-спортивному, а куда надо. Прислонил обмякшее тело к стене, оглянулся украдкой. Заметили? Нет, конечно. Пьют, курят, своими делами заняты.

— Руди! Ну зачем же ты смешивал шнапс с коньяком?..

Зажигалку вернул, поблагодарил вежливо.

— О-о, il piacere e tutto mio! — всплеснула руками дама. — Всегда готова помочь такому симпатичному… Un bel giovane uomo cosi!

Где будет потрошить, уже наметил. Прямо за лифтом — закуток, коридорчик малый. Всего одна дверь и та при ржавом замке. Увидят — не слишком удивятся. Отволок пьяного друга подальше от чужих глаз, помочь пытается.

А рот платком заткнуть — и шляпу надвинуть.

* * *

— Будешь орать, оторву ухо и в пасть затолкну. Дошло? Сейчас я вытащу платок и буду задавать вопросы. Отвечаешь коротко и по сути, иначе не доживешь до вечера, урод. Здесь Эйгер, брошу труп у Первого Ледяного поля и снежком присыплю. Если понял, кивни… Молодец! Вопрос первый: зачем я вам нужен?

— Но… Но господин Перри, я сказал правду… Ай-й-й! Не надо! Шарль… Господин старший референт Карел Домучик почему-то уверен, что госпожа Фогель вам не безразлична. Если она жива… Не бейте, не надо!

— Шантаж, значит… А ради чего? Отвечай, Руди, отвечай, ухо твое, а не господина Домучика.

— Три… Три ваши установки, три параболоида, оборудование для шести шахт. Помогите нам их приобрести! Наша страна может заплатить, господин министр сказал, что деньги мы найдем…

— Уверены, что хватит?

— Вы… Ваше руководство продало Чехословакии шесть установок. Четыре — в Судеты, две — в Тешин. Мы не так богаты, но на половину этого средств хватит. Господин Перри, неужели вы за Гитлера?

— Я — нет. Но вы же сами фашисты!

— Только не бейте меня, господин Перри, ладно? Ни хрена вы, американцы, не понимаете. В Германии не фашисты, а наци, это совсем другое. Мне и самому поначалу нравилось: порядок, колонны маршируют, германское единство… Потом присмотрелся… Нет! Дахау, Нюрнбергские законы[71]. Моя бабушка — еврейка…

— И эти… параболоиды вам помогут?

— Военные говорят: да. Техника идет по дорогам, на севере у нас горы. Перекроем основные маршруты, а с авиацией обещал помочь Муссолини. Господин Перри! Вы едва ли знаете, к кому надо обращаться, эти люди далеко. Но ваши донесения читают! Объясните им, что если мы не остановим Гитлера, то следующей будет Чехословакия, потом Польша. У меня отец с Великой войны не вернулся, в Галиции погиб, под Рава-Русской…

— А почему вы со совсем этим — ко мне? Из-за книг?

— Конечно! «Есть ли у вас план, мистер Перри? Да, у меня есть план, самый гениальный план! Недаром я Уолтер Квентин Перри из Теннесси!» Нам что, ждать приезда Капитана Астероида?

— Три установки, три параболоида, оборудование для шести шахт… Руди! Доклад руководству Фонда Фаррагута я написать могу, прямо сегодня отправить. Скорее всего, меня выгонят со службы и посадят в сумасшедший дом к президенту Линкольну и Кристоферу Джонсу, капитану «Мэйфлауэра». Но если вы правы… Зачем был нужен этот цирк? Пригласили бы, все растолковали. Я вообще-то понятливый.

— Нужен был не цирк, а надежно завербованный агент. Теленок… Ай-й! Больно же! Это я так думаю, начальство мне ничего не объясняло. Послали в кафе, я пришел, а вы меня — бутылкой. Агента не требуется упрашивать, достаточно приказать… Господин Перри, со мной — номера счетов, там какая-то сумма, думаю, чтобы купить этот отель, хватит… Не бейте!..

— Не буду. И отель покупать не буду. Доклад напишу сегодня же, пошлю заказным. Но мне нужна почтовая марка.

— Доклад? Вы меня прямо спасаете, господин Перри!.. А какая марка?

— С портретом национальной героини Анны Фогель, героически погибшей при исполнении служебных обязанностей. Никто из ваших ее искать не будет, ни ты, ни твой министр. Понял, сученыш? Иначе — конец всему, следующая станция — Гитлер.

— Шарль прав… Он очень умный, господин старший референт. Смеяться будете, господин Перри, но наш разговор он заранее в лицах пересказал, только про ухо… Ай-й!.. Мы согласны, согласны! А вы, господин Перри, тоже хороши. «Пригласили бы, все растолковали…» А сами?

* * *

В лифте они столкнулись с Вальтером Первым, который Линц. Четвертый этаж, Перри собрался выходить, тезка — наоборот. Увидел, отступил на шаг.

— А-а!..

Уолтер пригляделся, оценил. Костюм новый, серый в полоску, галстук-бабочка, щетина исчезла, съежившись до усиков. Короткая стрижка, под левым глазом — синяк в пудре. Тросточка.

— Ничего, — рассудил. — Хуже бывает.

— А-а! — вновь попытался изъясниться Линц.

— А тренироваться я с итальянцами буду. Им тушенка пригодится.

Взял за плечи, встряхнул, поправил галстук-бабочку.

— Служи!

Оборачиваться не стал. Нужный номер совсем рядом, за углом вторая дверь. Уже сворачивая, вспомнил, что забыл перезвонить. Огорчился, но как-то мельком. Кому сейчас легко?

Медная дверная ручка, на ней — белая висюлька. Черные буквы: «Do not disturb». Стучим!

— Перри! Что, снова стреляли?

В раскосых глазах консультанта — японская грусть.

* * *

— Я когда работаю, всегда принимаю, так сказать, ради разогрева. Вы из дальних краев, Перри, но может, и там слыхали про русского композитора Мусорского?

Молодой человек напрягся… Есть!

— «Ночь на Лысой горе». Ведьмы пляшут, сэр! То есть, Лекс.

Консультант кивнул, одобряя.

— Блестяще! Вам надо памятник ставить, Перри. Главное, чтобы это случилось не сейчас, а лет через шестьдесят… Мусорский во время работы разогревался водкой, по чуть-чуть. А напивался после — шампанским. Я сейчас на первой стадии.

Молодой человек это уже понял. Лекс был в пижаме и тапочках, во рту дымилась папироса, на столе громоздились газетные подшивки, ножницы, клей, несколько самопишущих ручек и, конечно, книги, в том числе знакомые томики в бумажной обложке. Все это под присмотром двух бутылок знакомого «Вильямса». Рюмок было три, две полные, одна пустая.

Консультант, не глядя, плеснул в посуду, передал рюмку гостю.

— Что не стреляли, понял. С кем подрались?

Перри потер подбородок.

— Лейтенант. Не знаю, как это точно называется. Контрразведка, наверное.

— Достойно.

Выцедил рюмку, упал в кресло, затушил папиросу в пепельнице.

— Ну?

— Три установки, три параболоида, оборудование для шести шахт. Обещают оплатить. Тут проблема, Лекс. Чек я вам уже выписал, но если сочтут сумасшедшим, выплату могут приостановить.

Консультант взглянул кисло, дернул утиным носом.

— Кого сочтут? Меня, вас, лейтенанта, которого вы побили? До среды еще есть время, и докладывать я пока не готов. Так что примите эти шахты как данность. В ваших книжках среди прочего говорится о гравитационном оружии.

Уолтер почувствовал себя очень плохо.

— Сэр! То есть Лекс. Гравитация — это Ньютон. Яблоко падает, потому что притягивается Землей!

И опрокинул рюмку.

— Ньютон, вы правы.

Утконосый выплюнул окурок, медленно встал, шагнул ближе.

— А еще — Эйнштейн. А еще физико-математический факультет в Льежском университете, который я окончил. То, что написано в этих книжонках — беспросветная чушь[72]. Но эту чушь вроде бы уже применили в Судетах, на границе Чехословакии и Рейха.

— В Чехословакии находится шесть установок, — оттарабанил бывший сержант. — Четыре — в Судетах, две — в Тешине.

Со стола словно сама собой взлетела большая карта Европы, зашелестела, послушно развернулась.

— Радиус поражения одной шахты — пять-шесть километров. Шахты сдвоены, установка и ее главная часть — параболоид, могут перемещаться по подземной галерее, что обеспечивает безопасность и внезапность удара. Дорог и в Судетах, и у Тешина не так много, значит, танки, кавалерия и пехота будут остановлены и частично уничтожены…

Карта с шорохом упала на пол.

— Лучше идите, Перри. Встретимся в среду, надеюсь, тогда я буду готов объяснить вам все более внятно. И постарайтесь больше ни с кем не драться.

— Погодите! — заспешил Уолтер. — Параболоид, что это?

Консультант, негромко застонав, подошел к столу, выдернул чистый лист бумаги. Резкий взмах карандаша.

— Вот!

То, что увидел Уолтер, очень напоминало пустую рюмку, только с острым дном.

— Не понимаю!!!

Лекс скомкал рисунок, вернулся обратно, взялся за бутыль.

— Катитесь отсюда и не мешайте. Только, пожалуйста, Перри, будьте осторожнее с мужчинами и… И не только с мужчинами.

Это был уже перебор. Не двадцать два, а все двадцать пять.

— Идите вы к дьяволу!!!

Бутылка глухо ударилась о ковер. Уолтер опомнился, провел ладонью по лицу. Заговорил быстро, словно жалуясь:

— Извините, Лекс, не хотел. Но вы неправы, неправы! Никто меня не соблазнял, и гризетки не присылали, и… И если бы вы знали, что она, Марг, сказала мне…

—…утром, — невозмутимо подхватил консультант. — Бить меня не будете, Перри? Очень, знаете, не люблю. Первый раз меня избили немцы — прикладами в 1914-м. До сих пор кости ноют. Она вам сказала: «У тебя есть последний шанс, мальчик». Мы можем забыть эту ночь навсегда, вычеркнуть из памяти. Звонить мне не надо, просто приходи вечером.

Уолтер открыл рот, попытался выдавить нечто связное.

— А-а…

Получилось не хуже, чем у тезки. Лекс покачал головой.

— Скучно с вами, Перри. Почитали бы романы про шпионов, что ли. Или фильм посмотрели с Гретой Гарбо. Интересный очень, «Мата Хари» называется. А гризетка будет, не волнуйтесь.

Бутылку поднял, вернул на стол, подтянул пижамные штаны и плечом вытолкал гостя из номера.

7

Ледяной ветер дул с Эйгера. Черное слилось с черным, горный силуэт исчез, проглоченный навалившейся на мир тьмой. Но даже невидимый за густой непроницаемой завесой великан не позволял о себе забыть, каждым стылым вздохом напоминая людишкам-букашкам: «Здесь я, здесь!» Холодный воздух кусал за пальцы, забирался под воротник, щипал за щеки.

Эйгер-Огр в этот вечер был особенно зол.

Уолтер запахнул пиджак и чуть ли не впервые в жизни пожалел, что не курит. По крайней мере, нашлось бы дело. Вышел из теплого холла на ступеньки, глотнул ветра, достал пачку папирос. А он стоит себе без толку и мерзнет.

Надо идти к Марг.

Нет, к Марг идти нельзя.

Черная тьма внезапно расступилась, из неведомой дали прорезался неясный мерцающий свет, и мир стал огромной шахматной доской. Черные клетки — густая тьма, белые — тусклое сияние. Все как положено, только фигура одна — он сам, Уолтер Перри. То ли всадник на Коне, то ли обычная Пешка. Вокруг столпились игроки, перешептываясь и протягивая руки, но Квентин смотрел только вперед. Кто бы им ни ходил, не подталкивал в спину, сражаться и умирать все равно Рыцарю. И отвечать за все — тоже.

Если он не пойдет, это будет еще одна измена.

Рыцарь взмахнул волшебным плащом, прогоняя видение, но тьма не вернулась. Вместо квадратов-клеток — бесконечная серебряная лента, врезанная в звездный простор. Filo di Luna, путь в Небеса. Дорога — и одинокая тень на ней.

— Я тебя предал, — склонил голову рыцарь.

— Я тебя предала, — откликнулось чуть слышное эхо.

Он собрал все силы и крикнул, надеясь, что услышат Небеса:

— Я тебя спасу!

Эхо молчало, тишина сливалась с темнотой, призрак серебряной дороги медленно гас, но вот послышалось еле-еле различимое:

— Я тебя спасу, мой Квентин…

Порыв злого ветра с вершины Эйгера рассеял колдовскую явь. Продрогший парень в легком костюмчике и летних туфлях, зябко поежившись, пристукнул подошвами и побрел к залитому электрическим огнем входу в отель.

Уолтеру не дано было увидеть, как в бесконечной дали, не на Небесах, не на Земле, девушка упала коленями на холодное серебро и первый раз за много-много лет попыталась выговорить Имя Божье.

Ей не позволили.

* * *

…Букет упал на пол, женщина повисла на шее у мужчины, заплакала в голос, прижалась лицом к его щеке. Потом что-то невнятно шептала, сбиваясь, глотая слова и слизывая слезы с губ. Он пытался утешить, наскоро подбирая фразы, гладил по голове, словно ребенка, целовал в мокрый рот, не понимая, что это совершенно лишнее и эта женщина совершенно счастлива.

— Я ничего не помню, Уолтер, совершенно ничего. Весь день — сплошной туман, помню лишь, как тебя ждала. Что там мир? Еще не рухнул?

— Стоит, куда денется… Но у меня есть новость, странная очень. Не знаю, Марг, как даже сказать… Я и в самом деле этот… Шпион.

Глава 9. Титановая маска

В рабство зулусам. — Fantastichna stvar! — Зовите доктора Фрейда. — Последняя фраза лишняя, сержант. — Сатанаил, Дьяволов сын. — Квадриллион квадриллионов. — Кавалерия.

1

…Девять, десять, одиннадцать, двенадцать!.. Подтянуться! Резче, резче!.. Плечо, предплечье… Шире, еще шире… Подбородком к железу… Фиксируем. Блок! Висим, висим!.. Семь, шесть, пять…

Перекладина — стальной гладкий стержень при двух столбах — была единственной постоянной величиной среди регулярно исчезающих и появляющихся вновь альпинистских палаток. Недвижная молчаливая константа у подножия Эйгера-Огра. Издалека она напоминала дыбу, вблизи — тоже. А уж если на нее попасть!

…Три, два, один. Вниз!.. Ой!..

Уолтер поймал равновесие, выпрямился, резко выдохнул. Украдкой взглянул на ребят. Кажется, плохо.

— Maniglie scimmia! — мрачно бросил здоровяк Чезаре, запуская пальцы в рыжую нечесаную гриву. — Borsa con crusca![73]

Джакомо, маленький и чернявый, даже не стал переводить, лишь взглянул с укоризной.

Нет, не кажется. Плохо и очень.

Итальянцы и не думали тащить новичка на скалы. Угостили кофе, а потом подвели к дыбе. Джакомо-полиглот на хорошем американском растолковал суть самого простого упражнения. Фиксация руки в согнутом положении, она же блок. Ногами по вертикали не побегаешь! Подтянуться, 120 градусов между плечом и предплечьем, уменьшить угол, снова уменьшить, потом все то же, только наоборот.

Хлопнули в две ладони по плечам. Pasticcio!

Перри попробовал — раз, другой. Это — третий. Сейчас будут лупить.

Чезаре грозно нахмурился, сразу же став похожим на сержанта Ларуссо, сложил щепотью большой и указательный пальцы:

— Stupido macaco americano senza testa e coda!..

Дальше можно не слушать, «macaco» и «americano» извергались бурным водопадом, неясным по форме, но совершенно понятным по содержанию.

— Тебе еще рано идти на скалы, Вальтер, — доходчиво перевел полиглот.

Внезапно здоровяк подпрыгнул, сотрясая землю, и взметнул ручищи в некоем подобии боксерской стойки:

— Vivace zuccone americano, il libro non e una roccia!..

Минуты через три Джакомо соизволил растолковать:

— Мой друг говорит, что год назад прочитал книжку «Бокс по переписке» и предлагает тебе матч в двенадцать раундов.

— Понял!

Уолтер махнул рукой, повернулся — и побрел прочь. Тезки-австрийцы с ним нянькались, честняги-итальянцы сразу ткнули мордой в… В перекладину.

Скалолаз…

— Walter! Fermata, sei dove?

Схватили в четыре руки, встряхнули от души.

— Надо учиться, шаг за шагом, постепенно, — зачастил Джакомо. — Это же скалы, Вальтер, скалы! Каждый год сколько ребят гибнет! Мы тебе все покажем, потренируешься, форму наберешь. Думаешь, мы с Чезаре сразу на стенку полезли? Не расстраивайся, все получится!..

— Sei… Ты есть… — Чезаре напрягся, пробивая лингвистический барьер. — Sei una brava persona. Хороший… классный парень. Научим!..

И подвел итог, встряхнув рыжей гривой:

— Colazione! Зав-трак! Ту-ше-нка!..

* * *

За чаем (жестяная кружка, неповторимый привкус костра) Уолтер воспользовался моментом, чтобы разобрать почту. Телеграммы взял у сонного портье, пробегая мимо, сунул в карман куртки. Итальянцы увлеклись беседой, Чезаре вновь сложил щепотью большой и указательный.

— Giacomo! Sei il classico idiota! Idiota completo! E questa rotta per idioti come te. Dovrete salire sopra…[74]

Лучше не мешать. «Classico idiota!» Красив итальянский язык! Молодой человек разложил на коленях мятые телеграфные бланки, прикинул, с которого начать.

«Дядя Уолт! Сэр! Во вверенной мне части полный порядок, сэр!..»

Прочитал, перечитал, улыбнулся. Если «сэр», если самому младшему хватает «никелей» на запятые и восклицательные, и даже на привет от кролика Лайона, значит, в части и в самом деле порядок. Не удержался, снова взглянул.

«…утренний сеанс с Нэнси. Жду, скучаю. Джон Рузвельт Перри».

Сложил бланк, спрятал в нагрудный карман. Хороший подарок в час рассвета! Остальное заранее не радовало. Два дня назад Уолтер послал шефу телеграмму. Без начальственного разрешения снимать деньги с особого, «чрезвычайного» счета было чревато. Вот, кажется, и ответ.

«Уволю! Все до цента вычту из жалованья, не хватит, продам тебя в рабство зулусам…»

Ясно… Последний бланк молодой человек разворачивал уже без всякого интереса.

«Командированному сотруднику Перри. Деньги тратьте. Больше инициативы. Премия в размере месячного оклада переведена на ваш счет. Предыдущий № считать утратившим силу».

Уолтер положил оба бланка рядом и принялся тереть подбородок. И там, и там — подпись шефа, разница между депешами — два часа. Это еще можно как-то понять, но чтобы начальник изрек нечто подобное, да еще такими словами? У него язык склеится!

Бред! Затмение! Параболоид!

— Ребята! Как по-итальянски будет «очуметь»?

2

…Давным-давно, в одной далекой Галактике жило себе, поживало Мировое Зло. Чем занималось от сотворения мира, можно лишь предположить. Таилось во тьме, от звездного блеска прячась, ерзало боками по астероидам, сверхновыми плевалось, истекало ненавистью в черные дыры. Никто это Зло всерьез не воспринимал, даже в упор не видел. Если мимо проходили, отворачивались, от хорошего настроения могли пинком угостить.

Взъярилось Зло, загорелось темным огнем, разбросало на сотни парсеков черные щупальца протуберанцев, возгремело трубным гласом по всем радиоканалам. Уж я вам покажу! Все припомню, за каждый пинок рассчитаюсь! Мировое я — или просто горстка антивещества? Ну, сейчас я вам!.. Сейчас я вас!..

И — воплотилось. Было Зло — стал Зло-дей. Страшный и ужасный — словами не описать, даже радиограмму не составить, точки и тире разбегутся. Ликом настолько мерзок, что в зеркало смотреть противно. Как взглянет — сразу тошнить начинает.

Злодей зеркало выбросил, надел маску из кованого титана, вакуума в грудь набрал.

Грянул:

— А придите ко мне, душегубством страждущие и грехами обремененные! Придите — и вместе мы всю Вселенную упокоим!

Пришли, понятно, никто не отказался. И такое началось!..

Бу-бух! Ба-бах!

…Мчал между звезд космический лайнер-красавец, грохотал двигателями. Не ведал беды. Возле Альфы Проциона сторожил его пиратский планетобус под черным вымпелом с титановым ликом. Абордаж! Резня! Пламя газовых горелок, взрезающих борта! Нет никому пощады, погиб экипаж, пассажиры погибли. Мальчонку, последнего недобитка, сунули в скафандр, пару дырок для верности провертев, и в люк разверстый бросили. Лети, сопляк, всем о злодействе нашем расскажи, если сумеешь!

Повезло последнему. Могучий порыв космического урагана забросил его на маленький астероид, где жили добрые плоскотики, пленники двух измерений. Длина есть, ширина тоже, а с высотою — проблема. Но — душевные во всю свою площадь. Обогрели мальчишку, накормили, вырастили. И даже купили ему новый скафандр у пролетавших мимо торговцев из Звездной Гильдии.

Парень скафандр примерил. Опустил забрало из бронестекла, вскинул руку в тяжелой перчатке к звездам.

— Месть! Месть! Месть! Я — Капитан Астероид!

* * *

— Зачем это они делают? — не понял Уолтер, вертя в руках бумажный лист, густо исписанный с двух сторон. — Передали бы сведения какой-нибудь разведке, все пользы больше. Сказки для чего сочинять?

Лекс подкинул на левой ладони томик в яркой обложке, прищурился, отхлебнул из рюмки, зажатой в правой.

…Среда наступила. Разговор длился уже третий час.

— Они — кто? Автор, редакция, хозяева издательства, ночной сторож? Концов не найдешь, Перри, зато можно догадаться о началах. Рассекречено несколько военных проектов, большинство — германские. Версия первая: кто-то хочет всерьез напугать Гитлера, толкнуть его на поиск шпионов, на новую «ночь длинных ножей» и, в конечном счете, предотвратить германскую агрессию. Но есть версия вторая, куда более вероятная…

У посланца Фонда Фаррагута голова шла кругом, но он честно пытался запоминать, не пропуская ни одной детали. «Мессершмидт», отравляющий газ, испытание ракет на жидком топливе, новые танки — немецкий и французский, портативные передатчики, прибор, использующий радиоволны для поиска скрытых целей…

— Неприятно даже говорить, но кому-то нужна новая большая война, причем здесь, в Европе. Требуется агрессор, он есть — Адольф Гитлер. Но Адди не дурак, воевать не спешит. Куда безопаснее отрезать кусочки у соседей. Плебисцит, народное волеизлияние, единство германской нации… А если ему даже не намекнуть — прямо указать, что его военные программы отслеживаются? Хуже! Если он узнает, что потенциальные жертвы вооружаются чем-то неведомым, но страшным? Если поймет, что с каждым месяцем шансы тают? Что сделает Адди?

Уолтер задумался.

— Прыгнет?

— Именно. Прыгнет!

Зашелестела знакомая карта, развернулась скатертью, опустившись на стол поверх книг и газетных подшивок.

— Чехословакия! Гитлер претендует на Судеты, готовит аннексию. Поляки тянут руки в Тешину, там металлургический комбинат, кусочек лакомый. А вот они ваши шахты с параболоидами, Перри, — перекрывают все основные коммуникации и еще по километру вдоль них. Достать можно только с воздуха, разбомбить. Но шахта с бронеколпаком, а установку нетрудно перебросить в соседнюю или спрятать в подземной галерее.

— Это если книжкам верить, — осторожно вставил Перри. — Про Астероида.

Утконосый уныло кивнул.

— Именно. А еще двум десяткам газет, научным обозревателям и полудюжине генералов. Я же вам показывал.

Сдернул карту, кивнул на подшивки.

— Не знаю, кто там дирижер, но поют, как по нотам.

Уолтер и сам был поражен. Пока он собирал старые рукописи и под пулями бегал, в Европе начало происходить невесть что. Вначале ничего чрезвычайного, всего лишь сообщение о сильном землетрясении в чешских Рудных горах, неподалеку от германской границы. Разрушено небольшое село, жертв по счастливой случайности нет. Вот только сейсмологи со своими сверхчуткими приборами оказались на этот раз не на высоте, ничего не заметив, даже легкой дрожи.

То, что пострадавший район оцеплен военными, поначалу не слишком удивило. Но потом ушлые репортеры (немец и француз) передали в редакции чудом перевезенные через кордон пленки. Мир ахнул. Дома не были разрушены, как случается при подземном толчке. Их раздавило, словно гигантский молот обрушился на них с самых небес.

Через два дня тряхнуло севернее Тешина. Сейсмологи вновь развели руками, чешская армия перекрыла дороги, полиция принялась задерживать иностранцев. Фотография на этот раз была одна-единственная, но сомнений не оставалось. По маленькому хутору — дому, надворным постройкам и даже колодцу вновь ударил невидимый молот.

А потом парижская «Фигаро» опубликовала карту шахт.

Ученые, изрядно поразмыслив, рассудили, что фотографии — явная фальшивка. Иначе следовало допустить, что в указанных местах гравитация, привычное земное тяготение, обезумело, внезапно увеличившись в невероятное количество раз. Постройки из камня и дерева раздавили сами себя. Поскольку же этого не могло быть (не велит Наука!), то и говорить не о чем. Поминать же низкопробную американскую фантастику в приличном обществе не принято.

Военные обозреватели, люди циничные, наложив карту на карту (землетрясения — шахты), единодушно высказались насчет хорошо задуманной чешской дезинформации, призванной слегка попридержать Гитлера. В противном же (кое для кого — просто отвратительном) случае, будущая война приобретет несколько неожиданные формы.

Расшалившийся французский фельетонист озаглавил свое сочинение «Смертоносное яблоко старины Ньютона», сопроводив его соответствующим рисунком: бронированный фрукт в заклепках рушится с небес на маленького усатого человечка.

* * *

— Значит, думаете, что это все спектакль, как на Бродвее?

— Не знаю, как вам ответить, Перри. Есть логика, а есть, знаете, дура-интуиция. Лезет, куда не просят. С точки зрения логики, чехи решили потратить несколько миллионов крон, чтобы сыграть на нервах у Адди. И кстати, зря — кинется, сволочь, даже раньше, чем намечал. А вот интуиция… Плохо спится мне в последние дни из-за ваших книжонок.

— Лекс, а вдруг гравитационное оружие действительно существует?

— Тогда выбросьте в урну учебник физики. Нет, Перри, это невозможно, но я готов поверить, что в этих шахтах действительно спрятана какая-то дрянь. У Злодея, чтоб он пропал, три козырных карты: опыты Теслы, физика ядра и гравитация. Не будь вы сосунком-сержантом из глухого гарнизона, я бы сказал, что нам подкинули реальный факт, только зашифрованный в два каскада. Но вы таких слов, Перри, не знаете. Не обиделись?

— Нет, сэр… Лекс… Все правда, чего обижаться? Я, кстати, знаком с мистером Никола Тесла. Мы с ним еще поспорили, кому первому на перевязку идти, он не хотел, меня в спину подталкивал… Расскажите, пожалуйста, еще раз про эти параболоиды.

— Не сегодня, Перри, я уже сдох, у меня трупное окоченение. Возьмите мои записи, книжку возьмите, там картинки есть. Параболоиды, оливиновый пояс… Нет! Скорее я поверю в то, что кто-то и вправду сорвал с орбиты планету и кинул прямиком нам в лоб.

— Аргентина? «В знойном небе пылает солнце, в бурном море гуляют волны…»

— Именно. Идите, Перри, пойте, пляшите. Вы же не знаете, что такое оккупация и расстрелы заложников. А для ясности название «Аргентина» зачеркните и напишите другое: «Мировая война». Потом добавьте черточку и цифру «2».

* * *

Ему снилась тьма — непроницаемая черная муть, сверху донизу, без границ и просветов. Тьма была неспокойна, она колыхалась, ходила волнами, подергивалась мелкой рябью. За ней что-то пряталось, и Уолтер никак не мог понять, стоит ли страшиться этого, неведомого. Нечто должно было произойти, причем скоро, сейчас, сию минуту.

Он решил не бояться, просто ждать. И когда из бурлящей мути вынырнул знакомый череп верхом на футбольном мяче, Уолтер ему даже подмигнул, как старому знакомому. Тот отозвался, сверкнув красным огнем глазниц, завертелся юлой и обратился ликом, тоже памятным, с книжной обложки.

— Месть! — шевельнул губами доблестный Капитан Астероид. — Штурм начнем на рассвете, ровно в ноль-шесть-ноль-ноль, солдат!

Уолтер хотел переспросить, уточнить боевую задачу. Не успел. Лицо с обложки пошло рябью, почернело… Тьма. Нет, пламя! Невыносимо яркий, сжигающий глаза свет.

— Ничего со мной не случится, парень. Я — дьявол. Профессия такая.

Никола Тесла! Черные волосы, темные глаза, неровно подстриженные усы, оттопыренные уши, почти как у него самого, рядового действительной службы Перри. Резкий, неприятный акцент.

— Чуть было тебя не забрал, помнишь? Плечо до сих пор ноет? Зато как рвануло, красотища! Dusha peva!.. У тебя, вижу, проблемы, парень. Давай помогу. Для начала разорвем Землю пополам, как pomorantsa. Апельсин!

— Не надо пополам! — взмолился рядовой Уолтер Перри. — Это же Земля!

Дьявол-Тесла захохотал, шевельнув ушами, ловко поймал ладонью маленький голубой шарик.

— Imam te!..

Шарик вырос, заполняя простор, покрылся белыми пятнами облаков, неровными знакомыми контурами континентов. Снова хохот — громовой раскат. Молния! Жаркий, всепожирающий огонь среди голой техасской пустыни. Резкая боль в плече, горечь во рту…

— Але оп! Pola! Пополам!

Уолтер облегченно вздохнул. Не Земля пополам, всего лишь черно-белая картинка из книги, перелистанной перед сном. Планета в разрезе: сверху кора, привычная безопасная твердь, в центре недоступное ядро, между ними — кипящий расплав. Мантия, она же оливиновый пояс. Все, как он видел, только между ядром и мантией — узкая черная полоска.

— Fantastichna stvar! — весело прокомментировал Тесла. — Чушь, выдуманная безграмотным писакой. Гравитационный пояс земли, спекшаяся порода, аккумулирующая земное тяготение. Ее фрагменты можно найти рядом с жерлом вулкана.

— Это правда? — перебил Уолтер.

Картинка исчезла. Глаза Теслы-дьявола блеснули белым огнем.

— To ne mozhe biti, јer ona nikada ne mozhe biti![75] Конечно, нет. Stvar! Выдумка! Фантастическое допущение! Маленький кусочек — просто кусочек. Kamen! Но есть критическая масса, способная вызвать гравитационный взрыв. Установка превращает его в луч, параболоид направляет луч к цели. Никого «бум» и «бах». Просто «шлеп» — и prokletstvo! Как это по-вашему? Ле-пьеш-ка!

— Лепешка, — повторил Уолтер. — Но это же выдумка, мистер Тесла?

Белые очи погасли. Лицо ушло в тень, теряя черты.

— Конечно, парень. Можешь не волноваться.

Акцент исчез, Уолтеру показалось, что он слышит собственный голос.

— Миру ничего не угрожает, рядовой Перри. Но если хочешь повеселиться, могу рассказать о чудаках-физиках, мечтающих взорвать атомную бомбу. Очень, очень смешно. Ухо-хо-чешься-ся!.. Фантастика, парень! Чтиво для подростков. Мне ты можешь верить…

Лицо Теслы потекло, одеваясь в белый металл. На Уолтера смотрел Злодей Титановая Маска.

— ПОТОМУ ЧТО Я ВСЕГДА ГОВОРЮ ПРАВДУ!

Взрыв… Нет, просто постучали в дверь.

* * *

Взялся за медную ручку — шатнуло. Сумел устоять, провел ладонью по лицу, стирая холодный пот. Угораздило заснуть на закате! Самое вредное время, кошмар на кошмаре.

Тесла. Параболоид. Stvar. Атомная бомба. Чушь собачья.

— Привет, Теннесси!

В дверном проеме — Вальтер Второй, Инсбрук-Грац. Усики, тонкий пробор, волосы в бриолине, как у клерка с Уолл-стрит. Пиджак в полоску, узкий галстук удавкой.

Тросточка.

Подмигнул, исчез.

— Разрешите, господин Перри?

На порог ступила незнакомая женщина в скромном сером платье. Темный платок на голове, в тонких желтоватых пальцах — четки. Смуглое некрасивое лицо, бледные, почти белые губы. Над левой бровью — старый шрам. Сколько лет, и не догадаешься. Под сорок? За сорок?

— З-заходите, пожалуйста!

Ничего не понимая, он попятился, кивнул на ближайшее кресло.

— Садитесь! Чем могу…

Их взгляды встретились, и молодой человек ахнул.

Кирия!

Casta Diva, Пречистая богиня молча прошествовала к креслу. Села, кивнула на соседнее. Уолтер заспешил, устроился на самом краешке.

Негромко хлопнула дверь. Инсбрук-Грац на посту.

Певица не спешила. Пальцы привычно перебирали четки. Зернышко, еще зернышко, еще одно, еще…

— Мне было восемнадцать лет, — заговорила наконец она. — Я убила турецкого аскера. Ножом в спину — ударила один раз, потом еще дважды.

Помолчала. Ожгла взглядом.

— А сейчас мне хочется убить вас, симпатичный юноша с журнальной обложки.

Уолтер почему-то совершенно не удивился.

— Вы не первая, госпожа Кирия…

Бледные губы еле заметно улыбнулись.

— «Кирия» и есть «госпожа», мистер американец.

— Д-да, вспомнил. Тогда Кирия-Кирия. Я уже, знаете, Кирия-Кирия, привыкать начал. Это как землетрясение в Калифорнии. Падаешь на пол, голову руками закрываешь.

Резкий злой стук четок.

— Убить вас хотят за ваши проделки, Уолтер Перри. Каташкопош… Мелкий агентишка!.. Лучше бы нанялись канавы копать.

Подалась вперед, взглянула прямо в лицо.

— В греческом православном монастыре на маленьком острове в Эгейском море встретились две девушки, две сестры-послушницы. У каждой за спиной не было ничего, кроме смерти и пепла. Им казалось, что жизнь кончена. Они подружились, вместе пели в монастырском хоре.

Кирия помолчала немного, прикрыла веки:

    Pomiluy mya, Bozhe,

    po velitsey milosti Tvoey,

    i po mnozhestvu schedrot Tvoih

    ochisti bezzakonie moe.

    Naipache omyj mya

    ot bezzakoniya moego,

    i ot greha moego ochisti mya[ 76 ].

Уолтера ожгло холодом. Это был голос не Пречистой богини. Так могла петь девушка-тень на серебристой тропе под Небесами. Певица заметила, взглянула строго.

— Сейчас бы я осталась там навсегда и славила бы Творца до последнего своего вздоха. Но мы с Маргаритой были молоды, и нам почудилось, что можно прожить жизнь заново. С тех пор мы вместе, две сестры.

— Но я ничего плохого… — попытался вставить слово он, однако был остановлен резким жестом.

— Вы, господин Перри, — никто, глянцевый мальчик. Более того, мне почему-то кажется, что сейчас ваша жизнь не стоит и медной монетки с изображением Линкольна. Если бы Марг просто развлеклась с вами, куснула молодого мясца, я бы искренне порадовалась…

Выговорить «Убирайтесь!» Уолтер все же не смог.

— Это наше дело. Мое и Марг.

Темные глаза вспыхнули, четки зашевелились, словно кольца гремучей змеи.

— Правда? Тогда расскажите мне, ее сестре, о своих планах. У вас есть особняк? Капитал в швейцарском банке? Знакомства на Бродвее и в Карнеги-холле? Или вы просто бросите немолодую искалеченную женщину, подарив ей прощальный поцелуй в лоб?

Встали одновременно. Молодой человек вскочил, певица поднялась медленно, опираясь рукой о спинку кресла.

— Мне не интересно, что вы сейчас ответите, Уолтер Перри, — холодно и спокойно проговорила она. — Осколок снаряда отрубил моей сестре ладонь. Вы нацелились в ее сердце. Только не вздумайте делать ей предложение, в вашем нынешнем состоянии это пошло и глупо. Предложение делаю я.

Шагнула ближе, окинула взглядом с ног до головы.

— Да, вы симпатичный. У Марг хороший вкус. Я надену на вас приличный костюм, научу некоторому обхождению и возьму к себе в свиту. Слово не нравится? Пусть будет «команда», разницы нет. Станете ездить с нами и выполнять все, что скажут. Только не спрашивайте, придется ли вам прыгать через обруч, молодой человек. Прикажу — прыгните. А все прочее — и в самом деле ваше с Марг дело.

Уолтер Перри, любитель в среднем весе, вспомнил, как во время одного из боев он пропустил удар. Атаковал — свинг правой в лицо, увлекся, подставился… Соперник был готов: нырок, апперкот правой в челюсть и короткий левой — в солнечное сплетение.

Боль перетерпел. Попытался ответить.

— Я могу пожертвовать собой, Кирия-Кирия. Монетка с профилем Линкольна — невеликая ценность. Но я попаду в ад, если брошу двенадцатилетнего мальчика, который ждет меня в Нью-Йорке. В нашей квартире хватит места и для троих. Особняк… Будет особняк, не беспокойтесь. А насчет всего прочего… Не думаю, что Маргарита фон Дервиз способна любить пуделя, который прыгает через обруч.

Кирия ушла молча, не простившись.

3

— Госпожа Фогель! Госпожа Фогель! Погодите! Постойте, прошу вас!..

Мухоловка даже не обернулась. Шла, как прежде, лицом в закат, ступая по темно-красному вечернему серебру.

—…Я в воздухе, что между пальцев течет, я — птица, чей вам недоступен полет… Это я! Я в снежную бурю — мороз и ветра… Я!.. Нам надо поговорить. Стойте же!

Девушка взглянула вверх, в гаснущее небо, и уже в который раз попыталась повторить запретное для нее Имя.

Тщетно…

— Ах, вот вы как? Ну, я хотел по-хорошему.

Удар сбил с ног. Еще один заставил схватиться за грудь. Лицо. Живот. Снова в грудь…

— Встать, с-сука!

Крови не было, зато сполна хватило боли. Мухоловка закусила губу, оперлась на локоть, зацепилась взглядом за красный диск уходящего солнца. Приподнялась.

— Шевелись, шевелись, дрянь! — подбодрили слева. — И не таких гордых об колено ломали.

Встала, выпрямилась, вздернула подбородок.

…Прямой в лицо — по губам, по носу в веснушках.

— Fick dich! — четко и ясно выговорила она.

За ухом добродушно рассмеялись.

— Совсем другое дело! А то взываете, просите, скоро молиться начнете. Нет, специальный агент Фогель. Никто там, наверху, вас слушать не станет. Вы — наша. Так сказать, переданы в руки для исполнения. Сядьте!

На этот раз она повиновалась. Сцепила пальцы на коленях, закрыла глаза.

— Ладно, мир! — шепнули слева. — Вы погорячились, я тоже. И напрасно, тема для разговора намечается весьма для вас приятная. Рыцарь Квентин Дорвард сумел даже сюда достучаться. Какой, однако, молодец! Обнадежил, утешил… Обсудим?

Не ответила, даже не шевельнулось. Лишь веки еле заметно дрогнули.

— Молчите, молчите! — подбодрил голос. — Вы даже не представляете, госпожа Фогель, насколько красноречивым бывает молчание. Я собственно, о чем? Если взглянешь на случившееся со стороны, то сразу увидишь нечто странное. Сначала о вас. Что вы в этом парне нашли? Не Парис и не Сократ, обычный теленок. Вам же не сорок лет, чтобы клевать детишек! Скажу более, уж не обижайтесь. Мы с вами знаем, что написано в вашей медицинской карте, в какую больницу вы каждый год ложитесь на обследование. Если коротко и без соплей, у вас не может быть личной жизни в самом прямом и грубом смысле этого слова. Мужчина, даже любимый, для вас все равно — палач и насильник.

Девушка попыталась вздохнуть, дрогнула горлом.

— Добивайте, чего уж.

— А вы держите удар, — подбодрили слева. — Вон, Мата Хари на что была медуза, а как под пулями стояла! Любо-дорого взглянуть!.. Это я о том, что греха вожделения на вас нет. Вы не пытались ни его искусить, ни сами искуситься. Так в чем дело? Рыцаря встретили — прямиком из романа Вальтера Скотта? Бросьте! Вы, госпожа Фогель, собирались своего верного Квентина пытать до смерти. Вас только пуля остановила.

Всяким силам есть предел. Мухоловка застонала, закрыла уши ладонями.

— Ничего, я и громче могу… Что остается? Ох, доктор Фрейд, доктор Фрейд! Вот уж кого в нашем хозяйстве ждут не дождутся! Все очень просто, можно сказать, на поверхности. Вы смотрели на этого парня, как в зеркало, и видели саму себя — такую, какой могли бы стать. Добрая, искренняя, всегда готовая помочь, без капли подлости в сердце, улыбающаяся не по приказу, а потому что совесть чиста. Уолтер Перри — это вы, несбывшаяся Анна Фогель. Кстати, вы именно такая в Академии со своими ученицами, они в вас души не чают. Но рабочий день кончается, вас ждет лейтенант Кнопка со своим мотоциклом…

Девушка опустила руки, поглядела вперед, где только что умерло Солнце.

— Я знала, что придется отвечать. Можете не стараться.

— Не спешите, не спешите, госпожа Фогель, — мягко возразили слева. — Самое интересное впереди. Он-то что в вас нашел, ваш Квентин? Не такой этот сержант и наивный, от женщин, извините, никогда не бегал, скорее наоборот. Красотой его сразили? Очаровали? Было бы ему двенадцать лет, как его племяннику…

Она смогла улыбнуться. Покосилась налево.

— Зовите доктора Фрейда.

— Не нужно, — прошелестело в ответ. — И так все понятно. Он тоже смотрелся в зеркало и видел не вас — себя. Решительного, смелого, спасающего людей под пулями, умеющего гнать машину по ночной дороге, в общем, занятого настоящим, мужским делом. Парня с железными… Ну, скажем, нервами. Вы для него тоже идеал, госпожа Фогель. Я же говорил, тема для разговора весьма и весьма приятная. Скажу более, этот молодой человек не слишком разделяет себя и вас. Тут уж и вправду хоть Фрейда зови. Предали вы, а мучается и страдает он. Киньте на чаши весов ваши грехи и сравните. Он всего лишь гульнул налево, а вы? Что в итоге? А то, что ваш Квентин готов защищать вас, свою несостоявшуюся Смерть, как самого себя. Оценили, Мухоловка?

Она медленно встала, подняла и сжала в руке бронзовую пассифлору, покачнулась. Выпрямилась.

— Я могу идти?

— Идите. И надейтесь на своего рыцаря. А я вам компанию составлю.

4

— Завтра… Нет, уже сегодня! Уедешь, уедешь… Этого не может быть, Уолтер, этого не может быть, этого не может быть…

Голова женщины лежит у него на груди, левая ладонь прижата к щеке, большой палец искалеченной правой скользит по плечу, как будто пытаясь удержать.

— Этого не может быть, Марг. Но я уезжаю. К десяти утра мне привезут еще одну рукопись какого-то полярного Попая[77], на 12.30 я заказал авто до станции… Поезд в час.

— Выбрось из своего дурацкого чемодана свои дурацкие вещи и увези в нем меня. Иначе… Я знаю, что будет иначе, Уолтер. Я помашу тебе вслед, весело улыбнусь, потом возьму зеркало и увижу в нем старуху.

Скомканная ночная рубашка дорогого черного шелка — на ковре, платье свешивается со спинки стула, на стол небрежно брошено ожерелье с синими сапфирами. Сифон с водой, стаканы, носовой платок в помаде.

— Марг! Мне нужен лишь адрес, куда послать телеграмму. Через две недели из Гавра отплывет корабль, я закажу два места до Нью-Йорка. Второй класс, извини.

— Так просто, Уолтер? Вторым классом до Нью-Йорка, потом в твою квартирку в Ист-сайде, а затем мы вместе с кроликом будем строчить на швейной машинке, чтобы заработать на гамбургер. Одна не смогу — руки нет. Я люблю тебя, Уолтер. Я тосковала по тебе всю жизнь, я хочу дышать твоей кожей, ощущать в себе твое семя, я больше не смогу засыпать одна. Я согласна. Но я уеду, а Кирия останется. После разговора с тобой она пришла вся черная и схватилась за шприц, ребята еле успели. Думаешь, зачем мне целая армия? Она не выдержит, сорвется, погибнет. Ты сказал ей, что попадешь в ад, если бросишь племянника. А куда попаду я? Понимаешь, Уолтер, я не могу даже застрелиться, глядя на твою чертову фотографию в военной форме!

Женщина не плачет, лежит тихо. Большой палец правой вдавился в его ладонь, словно гвоздь распятия.

— Я долго не мог понять, Марг, что это такое — стать взрослым. Оторвать листок календаря с очередной датой? Расписаться в документе, который имеет право прочитать только Президент? Научиться считать выстрелы, когда стреляют не в мишень, а в тебя? Нет… Я и сейчас до конца не понимаю, чувствую себя мальчишкой, который убегает подворотнями от ирландской банды. Но пока я здесь, я должен сделать так, чтобы никто из тех, за кого отвечаю, не застрелился, не попал в ад и не плакал. Я сделаю это, не знаю еще как, но — сделаю. Только не бросай меня, Марг.

Ее губы скользят по лицу мужчины, сжимают мочку уха, целуют в закрытые веки.

— Последняя фраза лишняя, сержант. Самое невероятное, что я тебе верю. Верю — и буду ждать… Нет, глупость сказала! Я тоже не из тех, кто сдается. В семнадцать лет я, гимназистка, впервые пошла в штыковую. Страха не чувствовала, только винтовка с каждым шагом становилась все тяжелее… Нью-Йорк еще будет, Уолтер, обязательно будет. Но чтобы попасть туда, надо сделать первый шаг, как в штыковой. Мерзавцы, которые хотят тебя убить, где-то рядом, не достали здесь, станут ждать на станции, в поезде, в тоннеле под горой, на вокзале в Берне… Ничего, я уже вызвала кавалерию!

— Какую кавалерию? Ты о чем, Марг?

Губы впиваются в губы, сплетаются тела, исчезает комната, уходит в небытие весь мир, оставляя их наедине с негромко тикающими часами.

— До утра… Так мало минут, секунд… Так мало… Уолтер!.. Почему нельзя растянуть Время, почему нельзя разорвать его пополам? Уолтер, Уолтер…

5

    Lo stesso primo pass’,

    Come il а prim’ amore,

    Non sar’ dimenticato mai![ 78 ]

Густым басом пропел здоровяк Чезаре, глядя на исписанный блокнотный листок. Кивнул удовлетворенно.

— Va bene!

Блокнот спрятал, тряхнул Уолтера за плечи, усмехнулся весело.

— Stupido piccolo americano deve allenarsi ogni giorno… Каждый дьень! Altrimenti sembrera come una salsiccia… Иначье будьешь коль-ба-са!

— Это он насчет тренировок, — пояснил полиглот Джакомо. — Кое-что мы тебе показали, так что поработай у себя в Америке. Приезжай сюда в июле, Вальтер. Намечается большой штурм Норванда. Решающий! Мы возьмем проклятую Северную стену!

Чезаре, уловив знакомое слово, тряхнул гривой и внезапно погрозил горе кулаком.

— Vi mostreremo un maledetto assassino scalatori eater!.. Мы тебье показать!..

Почудилось Уолтеру, нет ли, но темный силуэт Эйгера еле заметно дрогнул. В разгоряченные лица ударил порыв ледяного ветра.

…Слышу!

Надо было улыбаться — улыбаться, прощаться и уходить. Перри и в самом деле подумывал о том, чтобы приехать сюда летом, поболеть за приятелей. Но сложится ли?

Молодой человек улыбался, хотя в кармане лежала взятая у портье телеграмма из Италии. Знакомая подпись «Антонио Строцци» и всего два слова: «Без изменений».

Черное распятие, бронзовая пассифлора, белый бинт повязки… Храбрые ребята бросили вызов Эйгеру-Огру. А он с кем дерзнул сразиться?

Ладонь на ладонь. Первая, вторая, третья!

— Freundschaft! Amicizia! Дружба!..

* * *

Вначале заволновался швейцар у входа. Бесстрашный тореадор, отступив на шаг, яростно взмахнул руками, словно пытаясь поймать невидимого взору призрака. Потом встрепенулся портье, вытянул шею, прислушался и, с невиданной резвостью выскочив из своего закутка, подбежал к стеклянным дверям.

Поздно!

— Der dette Satanail, Djevelens sоnn?!

С громким ревом в холл ввалился огромного роста старик при фраке и цилиндре. Худые плечи вразлет, седая бородища до пояса, в крепких мосластых пальцах — тяжелая трость. Взгляд… Подскочивший швейцар отвернулся и начал пятиться боком.

— Hvo-о-оr?!

Сообразив, что не понят, старик тряхнул бородой и заговорил на приличном английском — без крика, но тяжелым густом басом:

— Эй, на палубе! Мне нужен Сатанаил, Дьяволов сын, по фамилии Перри. Отведите меня к нему!

Уолтер, смирно сидевший на своем привычным месте, понял, что не убежит.

Встал.

— Вы, вероятно, ко мне? Я — Уолтер Перри.

В давние-давние годы, чуть ли не при Аврааме Линкольне, ходил по полярным морям бесстрашный капитан Кнут Гудместад. Норвежец, шведский подданный. Мерз во льдах, открывал острова, доедал последних собак на зимовке, болел цингой, терял друзей, но шаг за шагом продвигался все дальше на север, проламывая дорогу к недоступному полюсу. Тем и прославился, после чего ушел на покой и тихо, незаметно канул в Лету. Норвегия стала независимой, штурвал капитанской шхуны — музейным экспонатом, газеты писали о новых героях. Сын полярника, известный банкир Ове Гудместад, согласился за приличную сумму уступить бумаги отца Фонду Фаррагута.

Банкира Уолтер и ждал. Чек был выписан еще в Нью-Йорке лично шефом.

— Перри? Кто — Перри? Вы?!

Старик нахмурил седые брови, взглянул недоверчиво:

— Не хочу обидеть, молодой человек, но вы что-то изволите путать.

Теперь и бас исчез. Владелец фрака изъяснялся вежливо, даже изысканно. Чудо, впрочем, длилось недолго. Подскочившие швейцар с портье попытались схватить старика за плечи.

— Что-о? А идите сюда, такие хорошие!

Отель вздрогнул. Тяжелая трость рассекла воздух.

— Я из сумасшедшего дома бежал! Трех санитаров задушил! Я профессора съел, а вами сейчас закушу! Живыми сожру-у-у!..

Понаблюдав за бесславной ретирадой, старик кивнул удовлетворенно, после чего повернулся к Уолтеру.

— Дело в том, молодой человек, что из Фонда Фаррагута мне сообщили, что мистер Перри — известный путешественник, географ, он даже какое-то озеро на Аляске открыл.

— Озеро Utka, — Уолтер решил ничему не удивляться. — Паспорт показать? Вы… Вы садитесь, пожалуйста. Господин Ове Гудместад, как я понимаю?

Громовой хохот. Была бы на Перри шляпа, точно слетела бы.

— А вот и нет. Ошибочка!

Мосластый кулак врезался во фрачную грудь.

— Я — капитан Кнут Гудместад!

* * *

Сбежавшимся на подмогу швейцару добровольцам Уолтер, как мог, разъяснил ситуацию, с улицы приволокли огромный капитанский чемодан, после чего Гудместад громовым басом потребовал рому — ведро. Чуть подумав, изменил заказ, попросив принести зеленый чай.

В «Гробнице Скалолаза» воцарился долгожданный мир.

— Вы не жили в Норвегии, мистер Перри, — горько вздохнул капитан, ставя чашку на столик. — Скука, ханжество, зависть, глаза как пуговицы. За медяк удавятся! Национальная идея — селедка, и чтобы побольше. А уж наши, извините, дамы. Змеюки, я вам скажу! Вы про Амундсена слыхали?

— Так точно, капитан! Руал Амундсен открыл Южный полюс 14 декабря 1911 года.

Ежемесячные посещения географического музея не прошли даром.

Гудместад взглянул укоризненно:

— «Так точно» — не надо, мистер Перри. На корабле это не принято, а я вам не начальник… Полюс-то Амундсен открыл. Но погиб почему? Говорят, Нобиле полетел спасать. На чем, прости господи? «Латам» — гидроплан, поплавки, деревянный корпус. А внизу — сплошной лед. От женщин своих он бежал, допекли беднягу[79]. Сел на первое, что попалось… И меня, мистер Перри, допекли. Только не женщины, а все сразу. Вот и зверею.

— А с-санитаров зачем душить? — осторожно поинтересовался молодой человек. Капитан хмыкнул и внезапно подмигнул.

— Весело получилось, правда? Какие, к дьяволу, санитары? Дома живу, один-одинешенек. Раз в неделю заходит ко мне сыночек, малыш Ове. И недавно прибежал, вежливый такой, ласковый. А не дадите ли мне, папенька, свой полярный архив? Продать хочу, за хорошие денежки. Пороть его не стал, все-таки шестой десяток пошел мальцу, тряхнул за грудки, узнал, что и как. Рукописи в чемодане, мистер Перри, берите. Может, хоть напечатают, у нас в Норвегии они никому даром не нужны.

Допил чай, улыбнулся в седую бороду. Уолтер, слегка осмелев, решил перейти к самой сути.

— А Сатанаил? Который сын Дьявола?

Улыбка исчезла, качнулись густые брови. Молодо блеснули светлые, как небо Севера, глаза.

— Может, не впутывать вас, мистер Перри? Жить вам еще и жить, озера открывать. Дай бог, славную девицу встретите, такую, как Бернт, моя покойная женушка, да возвеселится она в Раю! Считайте, что съехавший с ума старик пошутил, причем очень глупо. Могу извиниться.

Уолтер Квентин взгляда не отвел.

— Я уже во все, что мог, впутался, капитан Гудместад. Говорите!

Столик качнулся — старик облокотился локтями, запустил пальцы в бороду.

— Говорю. Кто-то оптом и в розницу скупает души умерших полярников. По всему миру.

С минуту они смотрели друг на друга. Наконец седая борода дрогнула.

— Да, я сумасшедший. А вот мой малыш, заместитель директора нашего национального банка, Ове Гудместад, нет.

* * *

…Лист машинописи, другой, третий. Газетная вырезка, еще одна, заверенная копия письма с лиловой нотариальной печатью, желтый бланк телеграммы.

— Тут много, — капитан, захлопнув папку, припечатал ее широкой костистой ладонью. — Сынок мой вроде бульдога, цепкий, не оторвать. Если очень коротко… Года полтора назад, мистер Перри, несколько издательств и фондов по всему миру начали искать полярные архивы: дневники, отчеты, воспоминания, альбомы с рисунками и фотографиями. Что это, как не души тех, кто отдал жизнь Северу? Наши души! Десятилетиями документы никому не были нужны, пылились, пропадали, а тут чуть ли не аукционы устраивают. Я поручил мальцу все отслеживать, а заодно проверить, не связаны ли эти благодетели между собой. Нет! Если ими и командуют, то очень издалека, а правды никто не скажет.

Уолтер невольно вспомнил личину под титановой маской. «…Я всегда говорю правду!»

— Хулу возводить не стану, архивы не прячут и не сжигают. Кое-что уже напечатали. Спасибо, конечно, уважили. Но, мистер Перри! Откуда такая филантропия? Научное издание стоит немалых денег, причем никогда не окупается. А еще приобретение самих рукописей, командировки, поездки по всему миру…

Молодой человек согласно кивнул. На «Олимпии». Четыре дизельных двигателя «Даймлер-Бенц», 84 мили в час.

— Мир внезапно возлюбил географию? Тогда почему не ищут рукописи тех, кто исследовал Африку и Тихий океан? Остается либо поверить в нескольких одновременно спятивших на почве любви к арктическому холоду богачей, либо… Либо — что?

Капитан выжидательно поглядел на американца. Перри выдержал взгляд, улыбнулся.

— Ищут какую-то тайну. На это намекаете? Знают, что, но не знают, где именно, вот и шерстят все подряд. Я такое в кино видел, только там то ли стулья скупали, то ли фигурки Наполеонов. Мистер Гудместад! Что может быть в этих рукописях? Неизвестный остров? Пролив? Это все давно на картах.

— Живой мамонт, — шевельнулась седая борода. — Вмерзший в лед марсианин мистера Уэллса на треножнике. Не знаю, мистер Перри. Но самое простое объяснение — самое вероятное. Не убедил?

Уолтер задумался. Тайн навалилось — в чемодан не уместятся. Остается примерить на шефа титановую маску.

— Не убедили, капитан. Сложно оно как-то. И м ало ли что люди напишут? Меня недавно даже Землей Санникова пытались искусить.

Старик махнул ручищей.

— Это как раз не тайна. Вам мемуары Бруснева предлагали? Слыхал, но скорее всего подделка. Бруснев и Колчак были на острове Беннетта почти одновременно, один вроде бы увидел, второй — нет. Поверили Колчаку, тем более, что Бруснев не предъявил никаких доказательств.

Капитан, медленно встав, нащупал трость, улыбнулся виновато, сразу же став похожим не на грозного морского волка, а на доброго дедушку, чем-то не угодившего любимому внуку.

— Извините, что забил вам голову всякой ерундой. Поползу обратно, догрызать медицинский персонал… Озеро ваше, мистер Перри, какое оно? Большое?

Молодой человек честно попытался вспомнить.

— Если с самолета, то не очень. Круглое, почти как тарелка, лес по берегам растет.

— А я вот семь островов открыл. Мог бы и восьмой, но повернул назад, дня пути не хватило. До сих пор сердце, знаете, ноет.

6

Книгу русского писателя с длинной сложной фамилией Мухоловка прочитала исключительно по долгу службы. Предстояла разработка очередной подпольной группы. Среди ее участников хватало образованной публики, и Эрц присоветовал выдать себя за поклонницу странного и таинственного учения — русского космизма. Федоров, Циолковский, Вернадский… От каждого — по паре цитат и факты биографии. Вполне хватило, слушали с открытым ртом.

И, конечно, Достоевский. Мухоловка взяла с библиотечной полки книгу про трех братьев, прочитала, выписала несколько абзацев[80].

История прошла и забылась, но Достоевский зацепился в памяти. Тяжелые слова, липкие, не отпускают.

«Присудили, видишь, его, чтобы прошел во мраке квадриллион километров, и когда кончит этот квадриллион, то тогда ему отворят райские двери и все простят…»

Теперь Мухоловка шла по небесной тропе, разменивая свой квадрильон.

«А какие муки у вас на том свете, кроме-то квадриллиона?»

Девушка остановилась, бросила взгляд на недоступное небо. Во мраке идти было бы легче. Умник из «Братьев Карамазовых» лег поперек дороги — все равно погнали без передыху.

Зато у нее есть еще время. Шепчущий за левым ухом не так и умен. То рыцарей нет, и Квентин плох, то на него вся надежда. Я здесь и не здесь, я везде и нигде… Не вяжется!

Девушка улыбнулась и еле заметно, надеясь, что не услышат, шепнула:

— Прости, Вальтер!

Не за предательство просила, за такое не прощают, а за то, что обиделась на парня по-глупому. Порадоваться бы: жив, полюбил, но все равно ее помнит. Может, и в самом деле Уолтер Перри — зеркало? Значит, не на него обида — на саму себя?

…Я тенью скольжу по прозрачной воде; мой голос так сладок в ночной тишине… Плохо, что и тот, слева, тоже помнит о ее рыцаре. Зачем ему нужен Уолтер Перри? И если она уже в операции — то в какой?

Девушка стиснула зубы.

Раз имеешь ум, то и числа сочти!

Сочтет!

«…Ему отворили в рай, и он вступил, то, не пробыв еще двух секунд воскликнул, что за эти две секунды не только квадриллион, но квадриллион квадриллионов пройти можно».

7

Тело Вальтера Первого внесли в холл в тот самый миг, когда Уолтер, выйдя из лифта, спускался по семи ступенькам. В правой руке чемодан, в левой — портфель. Он уже успел увидеть Марг и удивиться — на женщине был знакомый тренировочный костюм и светлая куртка, как в час их похода на Эйгер. Заметил и консультанта — Лекс устроился в кресле как раз под картиной. Ему даже почудилось, что Огр со своего холста смотрит на человека с японскими глазами не без некоторой опаски. Потом краем глаза зафиксировал какую-то суету у входных дверей, вспомнил славного капитана Гудместада, и тут услышал крик:

— Chiamare il medico!

Повернулся, замер. Поставил вещи на последнюю ступеньку. Портфель упал навзничь, замком вверх.

— Сюда! Сюда! Врача! Кто-нибудь, позовите врача!

…Двое скалолазов, прилично одетый господин в клетчатом костюме. Тело Линца, издалека похожее на старый спальный мешок. Вальтер Второй тут же, поддерживает голову.

— На диван, осторожнее! Подушку, найдите подушку!..

Лицо парня был серым, словно влажный известняк. Глаза закрыты, на подбородке — кровавый потек. Вокруг бестолково суетились, шумели, кто-то частил по-итальянски, громко всхлипывала женщина. Наконец, через набежавшую толпу протолкался высокий мужчина с чемоданчиком.

— Sono un medico! Tutti allontanati! Indietro, indietro!

Слово «medico» Уолтер понял. Отступил назад. Вспомнилось, как тряс тезку за плечи, поправлял галстук-бабочку. «Служи!»

Стыдно…

— Держи пистолет, сержант! — ладонь Марг сжала его локоть. — Я зарядила.

Перри, не став спорить, взял в руки знакомый браунинг 1903 года. С трудом, но втиснув оружие в пиджачный карман, оглянулся, словно в поисках подсказки. Растерянная толпа, швейцар о чем-то толкует с портье, вот и директор отеля, пиджак нараспашку, лицо бледное, почти как у Линца. Возле входных дверей — дюжина хмурых скалолазов, у одного в руках знакомый горный молоток.

— Жди здесь, Уолтер. Сейчас все узнаю.

Женщина казалась спокойной, только исчезли привычные ямочки на щеках. Молодой человек послушно кивнул, пытаясь понять, что он делает не так. Мысли текли медленно, словно вода в Гудзоне. Подошел Лекс, сунул руки в карманы, взглянул снисходительно.

— Перри! Может, вам дать что-нибудь поприличнее дамской хлопушки?

— Пулемет «Томпсон» М1921 модернизированный, — не думая, ответил бывший сержант. — Как я понимаю, Вальтер не со скалы упал.

Консультант дернул крепкими плечами.

— Понимать нечего. На станции какие-то бандиты, они захватили вход в тоннель. А еще в отеле не работает телефон. Такое уже здесь было пятнадцать лет назад. Налет, ограбление, заложники, пятеро убитых. Чем вы им так досадили, Перри? Вся королевская конница, вся королевская рать… Или скажете, это не по вашу душу?

Отвечать Уолтер не стал. Сначала его попытались заманить в Мале, потом не достали на склоне Эйгера. Третья попытка.

Появилась Кирия в знакомом платке и скромном темном платье. Неспешно прошествовав через толпу, резким жестом отогнала врача. Опустилась на колени, поцеловала Линца в серую щеку. Встала, вынула из сумочки пистолет.

— На этот раз заложников не будет, — невозмутимо прокомментировал Лекс. — Решительный народ собрался. А вот трупы… Сейчас бы кавалерия не помешала, как в вашем Голливуде.

Молодой человек невольно вздрогнул. Марг! Сговорились они, что ли? «…Я уже вызвала».

Но кавалерии не было.

* * *

…На станцию приехали втроем на авто — оба Вальтера и шофер из отеля. Сначала удивились: по платформе, обычно пустой в дневное время, лениво гуляли крепкие парни — в штатском, однако с прекрасной выправкой. Инсбрук-Грац успел насчитать восьмерых, но было их явно больше. Еще двое подпирали плечами дверь, за которой находились смотровая площадка с видом на долину и комната дежурного, следящего за порядком в пробитом сквозь толщу горы тоннеле. А потом глазастый Линц узнал одного из бывших охранников Кирии — немца, уволенного вместе с исчезнувшим полицейским инспектором из Гамбурга. Окликать не стал, ума хватило, но встретился взглядом.

Немец усмехнулся и что-то негромко скомандовал, Вальтера Первого скрутили и потащили в сторону тоннеля. Его тезка вынул пистолет, тогда Линца пырнули ножом в бок. Автомобиль стоял рядом, оружие было и у шофера. Отбились и уехали, получив прощальный подарок — продырявленную пулей переднюю дверцу.

Между станцией и отелем — три километра. Транспорта, авто или мотоцикла, возле платформы Вальтер Второй не заметил.

Разведку послала Кирия. Марг, уже поднявшая трубку, чтобы отдать приказ, опоздала ровно на минуту.

* * *

— Госпожа фон Дервиз! Вы и ваша сестра слывете колдуньями, — негромко, но веско заговорил консультант, затягиваясь папиросой. — И я нисколько в этом не сомневаюсь. Судя по боевому наряду, который вам очень идет, вы догадывались обо всем заранее. Я тоже в некотором роде провидец, с утра вычистил свой «Зауэр», пристегнул кобуру и взял три пачки патронов. Мы оба знаем, кого ждали на станции. Совершите чудо! Самое, знаете, подходящее время.

Они смотрели друга на друга — немолодой мужчи на в скромном сером костюме и женщина в светлой куртке. Глаза глядели в глаза: голубое весеннее небо и непроницаемый японский сумрак. Уолтеру внезапно подумалось, что он — третий лишний, котенок с бантиком на шее рядом с двумя тиграми.

— Охотно, — женщина еле заметно улыбнулась. — Извините, что не узнала вас сразу, господин Вансуммерен[81]. На фотографиях вы в форме, она вам тоже очень идет.

Молодой человек почувствовал ее пальцы на своем запястье. Котенка погладили…

— Одно чудо уже произошло, причем без моего вмешательства. В отеле есть рация, полиции сообщили. К сожалению, тоннель перекрыт, а от следующей станции ехать далековато.

Лекс пожевал губами, вынул папиросу изо рта, швырнул, не глядя, в урну.

— Дорогу могут повредить и с другой стороны, с них станется. От платформы до отеля не марафонская дистанция, еще немного — и начнется пальба. Чудо, госпожа фон Дервиз!

Марг взглянула на большие напольные часы с маятником, уютно пристроившиеся между фикусом в глиняной кадке и столиком с рекламными проспектами.

— Минут через двадцать, двадцать пять… Останетесь довольны, господин Вансуммерен.

Помолчала немного и внезапно поцеловала Уолтера в щеку.

— Все будет хорошо, сержант! Воспользуюсь случаем… Мне не трудно догадаться, о чем тебя предупреждали. Я уже говорила, но теперь повторю при свидетеле, причем очень квалифицированном. Я не разведчица, я не сотрудничаю ни с одной из спецслужб мира. Я тебя не соблазняла, Уолтер, я тебя полюбила. Подтвердите, Лекс!

Утиный нос дернулся, взгляд раскосых глаз поскучнел.

— Что именно, госпожа фон Дервиз? Вторая константа для меня излишне сложна. По поводу первой… Подтверждаю, но рискну добавить одно слово. «Государственных спецслужб» — так будет правильно. Вы просто светская дама с нужными знакомствами.

Молодому человеку показалось, что господин Вансуммерен честно попытался улыбнуться. Не получилось.

* * *

— Бумаги твоего полярного Попая отправлю по почте в Нью-Йорк, когда все успокоится, адрес, куда посылать телеграмму, ты записал. Мне будет очень приятно получить от тебя весточку! Но корабль из Гавра… Ничего не выйдет, Уолтер, любовь моя. Из этой каши мне уже не выскочить.

— Соверши еще одно чудо, Марг!

— Если бы… Для господина Вансуммерена чудо — это взорванная железнодорожная станция в тылу врага. Нет, ты уедешь, я последний раз погляжусь в зеркало и выброшу его в форточку. Но знаешь, сделай мне подарок, закажи два билета. Первый класс, каюта с белым роялем и павлином в клетке. Я буду знать, что где-то все это есть, недоступное, но реальное. Наш корабль и наш Нью-Йорк.

— Если хочешь, закажу хоть бассейн с крокодилами. Но я никуда не уеду, Марг, даже не думай. Это же все из-за меня! Я останусь здесь, пока…

— Пока не приедет полиция, а с ней вежливые люди в штатском. Ты решил перезнакомиться со всеми контрразведками Европы, сержант? За нас не волнуйся, кавалерия скоро прибудет и закроет все вопросы. И отпусти меня, а то сейчас заведусь, и начнется такая…

— Sty-do-ba?

— Ага.

* * *

За спиной — отель, непривычный, тихий, почуявший беду. Наскоро сооруженная баррикада у входных дверей, хмурые мужчины с охотничьими ружьями в холле, плотно закрытые окна, «Гробница Скалолаза» готовится к бою. Отважных, но безоружных альпинистов упросили подняться на второй этаж. Лекс сел на диван возле входа, достал пистолет, положил поближе. Рядом с ним устроилась Кирия. Сумочка под правой рукой, в смуглых пальцах — четки.

Впереди — темный силуэт Эйгера. Ве ликан скрылся за серой дымкой, словно уступая поле битвы. Не его час…

Дорога на железнодорожную станцию справа, пока что пустая. Тоннель и платформа скрыты холмом, от его вершины до входа в отель — меньше километра.

Возле приоткрытых дверей — передовой дозор: Уолтер, Марг и швейцар-тореадор с охотничьей двустволкой при патронташе. А еще чемодан и портфель. Зачем их сюда волочь, Перри так и не понял, но женщина настояла.

Молодому человеку вспомнились фильмы про лихих ковбоев. Бандитский налет, замерший в ужасе городок, пустая улица, отважный ганфайтер у дверей салуна. И кавалерия на подходе…

— Идут! — гулко выдохнул швейцар, опуская бинокль. — Уже на холме, толпа целая. Прятаться надо!

Уолтер Перри представил, как будет волочь обратно вещи…

— Досчитай до двадцати, сержант, — негромко попросила княгиня Марг, к чему-то прислушиваясь. — Могу и сама. Odin, dva, tri, chetyre, pyat’…

Гул мотора Перри услыхал при слове «dvenadtsat’».

* * *

Самолет был стар и тихоходен. Он давно уже возил исключительно почту и, даже засыпая в уютном ангаре, видел в своих снах лишь мирное небо, белые облака, мешки с сургучными печатями и редких пассажиров. Никто его не боялся, он же, почтенный ветеран, страшился всего — грозовых туч, сильного ветра, болей в двигателе, а пуще прочего — пилотской ошибки. Рейс, еще рейс, поломка, ремонт, снова рейс. Впереди же — ничего, кроме неизбежной разборки на все составные.

Но чудеса случаются даже с самолетами. С трудом перебравшись через горный хребет, ветеран увидел небольшую долину, четырехэтажное здание отеля, три маленькие фигурки у входа. Эти люди ждали его прилета, но не с почтой, не с надоевшими тяжелыми мешками и пакетами. От него хотели совсем другого.

И ветеран вспомнил свое имя. Вздрогнул всеми плоскостями. Да! «Ньюпор-Деляж-29», серийная модель 1925 года! Не «почтарь», не «пассажир», не «аварийка», не прогулочный челнок.

Он — истребитель!

Самолет грозно зарычал, собираясь с силами, встряхнулся, пошел на первый круг. Горный склон, палатки, дорога, люди на ней. Проснулись давно спавшие инстинкты, и самолет издалека почуял запах страха. Неужели цель? Живая, с горячей кровью, способная умирать! Внезапно истребитель ощутил, что не безоружен. Невероятно, но у него есть пулемет! И не какой-нибудь, а «Виккерс», 7,7 миллиметров! Откуда он взялся у мирного «почтаря», думать было некогда. Сейчас — бой, настоящий, взаправдашний бой!..

Второй круг! Как можно ниже, едва не цепляя белую ткань палаток. Женщина машет рукой. Раз, другой, третий. Дорога? Да! Он не ошибся, цель — там.

Третий круг не понадобился. «Ньюпор-Деляж-29» пролетел над дорогой и убил всех.

* * *

— Кавалерия… Светская дама с нужными знакомствами, — выдохнул Уолтер, вытирая пот со лба. — Н-не знаю, что и сказать, Марг!

Женщина улыбнулась.

…Ямочки!

— То, что мне так нравится от тебя слышать, сержант. Можно по-английски: «I» — и до последней буквы… Пойдем знакомиться!

Самолет, подпрыгнув последний раз, остановился прямо напротив входа. Мотор обиженно чихнул и умолк. Пилот выглянул из кабины, помахал рукой, затем ловко спрыгнул: первая ступенька — нижнее короткое крыло, вторая — земля.

Снял шлем, пригладил светлые волосы.

— Zdravstvuite, Margarita Nikolaevna!

Руку женщине подал левую, предварительно избавившись от перчатки. Затем последовала очередь правой. Летчик повернулся к Уолтеру, улыбнулся белозубо.

— Земляк? У меня одно место свободно. Если вам до Тренто, подброшу.

Уолтер Квентин Перри окаменел. До Тренто! Летное поле на окраине Бергамо, понурая толпа, невысокий крепыш в летном шлеме…

Подвиг молодой человек все-таки совершил — «А-а!», так и рвавшееся наружу, успел вовремя проглотить. Подавился, закусил глотком воздуха.

— Но… Но как? Я же в Бергамо совершенно случайно оказался! Самолет этот проклятый, «Савойя-Маркетти»…

Белозубому тоже пришлось закусывать воздухом, чтобы не подавиться смехом.

— Элементарно, господин Перри. Мы с вами вместе в этом проклятом самолете и летели, я сидел прямо за вами у окна. Когда все выходить собрались, вы карту Италии развернули, а я заглянул через плечо.

— Через левое, — рассудил Уолтер и присел прямо на землю.

— Сержант, успокойся! — Марг наклонилась, погладила по щеке. — Это мой давний хороший знакомый… Очень нужный, как видишь. Его зовут…

— Знаю, — перебил молодой человек. — Его зовут Ник.

Летчик не стал размениваться на «А-а!» Присвистнул бухнулся рядом.

— Здорово! Но… Но как? Я же действительно Ник. Николай! Но не по документам же, chert poberi!..

— Элементарно, — мрачно ответствовал Перри. — Про вас Роберт Бернс писал, мы его в школе проходили[82].

* * *

Для прощания им выпала всего минута и то неполная. Поглядели друг другу в глаза, обнялись, губы коснулись губ.

Все.

Он — к самолету, она — назад, ко входу в отель. Те, что стояли за стеклянной дверью, на них даже не посмотрели. Всех занимал «Ньюпор-Деляж-29», самолет-спаситель, прилетевший из ниоткуда и отправлявшийся в никуда. На их глазах рождалась легенда, которой суждено еще долго жить за сумрачными стенами «Могилы Скалолаза». Его провожали взглядами, самые смелые, выбравшись наружу, кричали, махали вслед шляпами и платками.

Счастливого пути, истребитель!

И только Эйгер, старый Огр-великан думал инако. Что ему самолет, что ему смерть на горной дороге? Было, пройдет, в памяти не застревая, повторится, снова забудется. Но в краткий миг прощания, когда мужчина обнял женщину, перед ним невыносимо яркой искрой сверкнула частичка того, что прочнее гор, долговечнее камня и сильнее его, непобедимого исполина.

Частичка Вечности.

Глава 10. Лето Окситании

Клоун с большими ушами. — Анна загибает пальцы. — Салланш. — Прибежит! — Лето древней страны. — Восклицательный знак! — Рыцарь-Рыболов.

1

Когда осушили фляжку, Уолтер Квентин Перри присел к костерку, устроившись на измазанной в машинном масле холстине, поглядел на огонь — бойкие острые язычки — да и загрустил. Вспомнился далекий Пэлл Мэлл, походы в горы, друзья-приятели, банджо, на котором он учился играть, такие же костры летними ночами. Песни — веселые, грустные… Было — прошло, даже банджо нет.

Ничего, сойдет и так!

— Сейчас спою, — предупредил честно. — Ты не пугайся.

Пилот задумался на миг, подбросил в огонь хворостину.

— Валяй! Только по-английски я не очень. Извини!

Николай-Ник убедительно попросил называть его Робертом, чтобы путаницы не вышло. Уолтер, естественно, не возражал, еще раз поразившись совпадению — тень шотландца Бернса так и маячила за невысоким белозубым крепышом. На «ты» перешли, когда снимали с самолета «Виккерс». Для того и сели в небольшой укромной долине, приютившейся между двух хребтов. Провозились до вечера, измазались в масле, устали.

— Это любимая баллада моего дяди, сержанта Элвина Йорка, у которого медаль Конгресса. Там, Роберт, и понимать нечего. Он ее любил, она нет. В общем, все умерли[83].

Уолтер оторвал взгляд от огня, тронул струну на призрачном банджо.

    Ты меня не любишь, Дженни…

    Это понял я случайно

    В день, когда ты примеряла

    Белый свадебный венец.

    Все прервалось, не начавшись,

    Замолчало, не играя —

    Ты меня не любишь, Дженни,

    И всему теперь конец.

    Ты меня не любишь, Дженни…

    Ты глядела на другого,

    На того, кто даже взгляда

    Твоего ловить не стал.

    Кто же это мог подумать?

    Я случайно обернулся…

    Ты меня не любишь, Дженни,

    И не рад я, что узнал.

Лететь предстояло до Лозанны, где ветерана-«почтаря» ждал родной ангар. Молодого человека это вполне устраивало. Из прилепившегося к берегу Женевского озера города поезда ходили как раз в нужном направлении. Куда именно, он пилоту говорить не стал, а тот и не спрашивал.

    Ты меня не любишь, Дженни…

    Подружились наши мамы,

    И отцы уже считают

    Наш совместный урожай.

    Только что теперь подсчеты?

    Ничего уже не будет —

    Ты меня не любишь, Дженни,

    Хоть считай, хоть не считай…

Пальцы перебирали невидимые струны, на душе было пусто, ни радости, ни боли. Снова, уже в который раз, приходилось жить дальше.

    Ты меня не любишь Дженни…

    Мне вчера ты говорила,

    Как мы дом обставим вместе,

    Как мы славно будем жить.

    Только это все неправда —

    Ты меня не любишь, Дженни!

    Ты меня совсем не любишь.

    Что о счастье говорить?

* * *

— Не хочу лезть в душу, Уолтер, но тебе ли горевать? Как на тебя Маргарита Николаевна смотрела! Ты же, парень, выигрышный билет вытащил, один на миллион!..

— Я впервые из дому уехал, из Штатов. Понимаешь, Роберт, у нас там очень по-разному. Но люди… нормальные они. А здесь, в Европе, какой-то сумасшедший дом, сплошные шпионы! Даже Марг… кавалерию вызывает. Я — шпион, ты — шпион.

— Ой, насмешил! Нет, Уолтер, я не шпион. У них тоже бывают начальники, большие и маленькие. Я где-то посередине. Ты не в сумасшедший дом попал, парень, просто прибыл с разведывательной миссией. Коллеги к тебе и потянулись, чему удивляться?

— Да какая миссия?!

— Хочешь, расскажу? Нет, вербовать тебя не стану, сейчас поймешь почему… Всех целей твоего начальства знать не могу, но одна очевидна. Близится большая война, Уолтер, очень большая, страшная. Те, кто собирается воевать, заблаговременно создают здесь, в Европе, разведывательную сеть. Трудная задача, поверь. Чтобы ее выполнить, следует направить очень опытного сотрудника, резидента, аса разведки. Но все такие люди на виду, за ними присматривают. Поэтому его прячут от чужих глаз, два-три года держат на незаметной должности, готовят, и только потом…

— К-кого готовят? Меня?!

— Не тебя, Уолтер, успокойся. Твоя роль другая. Как в цирке: фокусник собирается показать очередное чудо, а для отвлечения внимания на арену выпускают веселого клоуна…

—…с большими ушами и книжками про Капитана Астероида. Уважил, Роберт, спасибо. Действительно, зачем вербовать клоуна?

— Обиделся, парень? Напрасно. За такие миссии у нас орденами награждают, но чаще всего — посмертно. Для разведчика это не цирк, а круги Дантова Ада… Давай о чем-нибудь повеселее. Маска клоуна тем хороша, что человека под ней не принимают всерьез. Можно состроить глупую мину, подобраться близко-близко…

— Близко, говоришь? Ближняя дистанция, хук ведущей рукой в туловище, затем в голову — и апперкот… Роберт! Я не уеду отсюда, пока не выручу девушку. Она в Италии, у полковника Антонио Строцци. По документам — мертва, полностью в его власти.

— Строцци… Этого не подкупишь, не разжалобишь, не обманешь.

— Что же делать?

— А ты его напугай.

* * *

    Ты меня не любишь, Дженни…

    Это понял я случайно.

    Вот орган играет в церкви

    И горит в окошках свет.

    Что же делать мне, родная?

    Ведь меня же ты не любишь!

    Ты меня не любишь, Дженни,

    И страшнее правды нет.

…Царица Ночь укрыла пеленой людей, машину и костра горенье, дабы сберечь для участи иной, неведомой пока. Ни глас, ни пенье долины не спугнули тишину, гонителей не возведя в сомненье. Так призраки таились в старину, меж склепов и могил давно забытых, гитары мертвой трогая струну, у ветхих стен, плющом седым повитых.

2

Специальный агент Анна Фогель, известная также под кличкой Мухоловка, стояла у самого края Лунной дороги, на пороге Джудекки, и загибала пальцы. Очень хотелось дышать, ледяной ночной воздух дразнил, растекался по рту драгоценным вином…

Раз имеешь ум, то и числа сочти!

Цель операции.

«…Невинная дева, претерпевшая нелюдские смертные страдания за ближних своих и за дальних, неведомых…» «Всесильные, всезнающие, вездесущие, с крылышками куриными и бубликом над лысиной… А не учли… Предстоит суд…»

Первый палец!

Главный фигурант… Фигурантка!

«…Ваш выбор — между Адом и Адом. Только мы, запомните это, в силах помочь…» Вербовка по всем правилам, от удара в живот до ласкового шепота в ухо. Мотивировка… Сперва разуверить во всем, потом дать надежду. Классика!

Второй палец!

Бронзовый цветок, Христова пассифлора, жег руку, словно раскаленные уголья.

Следующий фигурант…

«…Предстоит суд, а на суде требуется защитник…» Значит, никакой вербовки, использование вслепую, игра на лучших чувствах, в решающий момент — жестокий шантаж… «Ваш Квентин готов защищать вас, свою несостоявшуюся Смерть, как самого себя…»

Третий палец!

Девушка поглядела вниз, в густую беспросветную тьму. «…Ему отворили в рай… За эти две секунды не только квадриллион, но квадриллион квадриллионов пройти можно».

Обманут? Конечно! Использованный агент бесполезнее дырявой мужской резинки.

Анна Фогель улыбнулась — как в тот миг, когда поняла, что Строцци выстрелит. «Я здесь и не здесь, я везде и нигде. Я тенью скольжу по прозрачной воде…»

Fick dich!

Жалеть было не о чем — разве что о наивной девочке в юнгштурмовке, не успевшей уйти в вечность тогда, в далеком 1927-м. И о том, что им с ушастым парнем из Нью-Йорка не довелось даже поцеловаться. Но тут же вспомнилось: древний собор, плиты с надписями, шуршащая чуткая тишина…

— Помолись за грешницу, Квентин!

Помолись за грешницу…

3

Доклад назывался «Фольклорные традиции Южной Франции франкофонного населения США (на материале штата Луизиана)». Десять страниц, пятнадцать минут чтения в среднем темпе. Четко, ясно, с должным выражением, не перевирая мудреные термины.

— Хоть актрисулю с Бродвея приглашай, пусть уроки тебе дает, — наставительно заметил шеф, закуривая дешевую гаванскую сигару. — Но чтобы, Перри, все прониклись и вопросов потом не задавали. А станут задавать — улыбайся.

Южная Франция, департамент Савойя, маленький городок Салланш[84]. Посланец Фонда адмирала Фаррагута спешит на фольклорный фестиваль «Лето древней Окситании[85]», в рамках которого проводится научная конференция.

…И снова купе, неяркий свет ночника, редкие огоньки за окном. Попутчики, трое шумных подвыпивших парней, сошли на предыдущей станции. Тихо, спокойно, только привычный стук вагонных колес и резкие свистки встречных паровозов.

С докладом Уолтер разобрался еще в Нью-Йорке. Трижды прочел, разбирая каждый абзац и всяко поминая неведомого автора, после чего оторвал Джона Рузвельта Перри-младшего от беседы с кроликом и поставил по стойке «смирно».

Продекламировал. Вопросов по содержанию задавать не стал, пожалел. И без того племянник весь вечер был задумчив и смотрел странно.

Научная конференция молодого человека совершенно не смущала. Приедет, взойдет на кафедру, сделает строгое лицо, как у полковника перед взводом новобранцев. Фольклорные традиции! Ему бы такие проблемы. Вот напугать Антонио Строцци, чемпиона и полковника…

Как? Чем?!

За окном прогрохотал очередной встречный состав, товарняк, долгий ряд темных теней-вагонов. Приоткрытое окно дохнуло горящим углем. И снова тишина, говор вагонных колес…

Ночь.

Перри запоздало пожалел, что не посоветовался с Лексом, таинственным господином Вансуммереном, губителем железнодорожных станций. Но тут же одернул себя: это его война, без чужих. Странствующему рыцарю Квентину предстоит надеть старый отцовский шлем, препоясаться мечом, освященным на Гробе Господнем…

Он смеялся долго, беззвучно, дергая себя за волосы и мотая головой. Иисус Христос и генерал Джексон! Кончились рыцари, ушли под серый камень надгробий. На его войне иные правила. Планета Аргентина мчит навстречу беззащитной Земле, параболоиды в шахтах давят все в лепешку по полному радиусу, Дьявол-Тесла режет каменную твердь, словно апельсин. А еще стреляют в спину, пытают девушек и лгут на каждом втором слове, включая первое. Не поможет даже скафандр храброго Капитана Астероида. Не позволят надеть, с ходу прикончат.

Уолтер Квентин поглядел в темное окно. Пусто, ни огонька, ни тени. Один в один — обложка последнего, четвертого томика, фон для жуткой личины в маске из блестящего металла. Чем ты силен, Злодей?

«ПОТОМУ ЧТО Я ВСЕГДА ГОВОРЮ ПРАВДУ!»

Квентин, так и не ставший рыцарем, подумал немного, щелкнул пальцами.

— А ну-ка иди сюда, титановый!

* * *

Бу-бух! Ба-бах! Тресь! Дзинь!

Планету — вдребезги, астероид — в пыль, светит Солнце — погасим Солнце. По всей Галактике, на всех каналах и волнах — плач да вой. Пал Сириус, и Альдебаран пал, гибнут последние защитники системы Бетельгейзе. Нигде не найти спасения, немногие уцелевшие грузят на горб пожитки и бредут Млечным Путем куда глаза через стекла скафандров глядят, от смерти подальше.

Бесстрашный Капитан Астероид — в алмазной клетке. Две сотни черных астромагов ему лютую казнь измышляют, придумать не могут.

Но Злодею все мало. На то он и Злодей.

Огляделся титановый, фыркнул недовольно, голосом в мировое пространство ударил:

— Позывные шесть-шесть-шесть! Срочный эфир, без всякой очереди, по льготному тарифу. Внимание! Это я, Злодей, Мирового Зла воплощение, к вам обращаюсь. А мчитесь-ка сюда слуги мои наивернейшие, живые и не живые, негодяи, мерзавцы, убийцы, растлители, душегубы, профсоюзные боссы, пираты и сборщики налогов! Быстр-ро! Сорок галактических секунд, отсчет пошел!..

Примчались, понятно, и не трусцой — собственный визг опережая. Никому неохота в таком деле опаздывать! Злодей оглядел свое воинство, полыхнул черным огнем из глазниц.

Возговорил во гневе:

— А все ли злодейства мы совершили? Все ли взорвали, разрушили, на металлолом перекупщикам сдали? Всех ли обездолили, разорили, сожгли, живьем съели, заставили взять кредит?

Наивернейшие переглянулись, конечностями (у кого какие имелись) развели:

— Как есть, ваше мерзейшество! Все! И всех!

Хотел Злодей слуг своих на электроны и протоны разложить, но в последний момент воздержался. Когда еще такое отребье сыщешь? Вздохнул горько.

— Пользы с вас, недоумков! Учишь, учишь, а все без толку. Где тот лауреат нобелевский, что гравитационный параболоид измыслил? Жив ли мозгляк?

— Жив, ваше мерзейшество, живехонек! — заспешили верные слуги. — Не стали пока казнить лауреата, для мук особых припасли, чтобы не сразу, а по пальчику, по ноготку!..

— Так волоките его ко мне! Но сперва скажите, чем мы, злодеи, сильны, почему побеждали и побеждать будем?

— Потому что правду говорим! — завопила злодейская рать, от усердия на месте подрыгивая. — Правду, правду, одну только правду!..

Громыхнул Злодей тяжелым хохотом, всю Галактику сотрясая.

Маску снял, включил свет в купе, вынул портфель из-под сиденья, достал из него карту Франции, купленную в Лозанне, в привокзальном киоске. Сел за столик, развернул, пристроил поудобнее.

* * *

В первый миг Уолтеру почудилось, что время пошло вспять, и он снова в Южном Тироле на маленькой станции Баргарата-Мармарола. Водокачка, платформа, здание под светлой черепицей, горный хребет вдалеке. Только вместо фуражки сержанта Ларуссо — широкополая шляпа доктора Отто Гана. И людей побольше, за три десятка будет. Кто с корзиной, кто с цветами, два полицейских-ажана, рекламный плакат с белым корабликом посреди бушующих волн…

— Sallanches, mesdames et messieurs!

Салланш! Шляпу на голову, портфель в руку, чемодан в другую. Пора!

Телеграмму доктору Гану он послал без всякого умысла, просто сообщив, куда едет. Ответная начиналась с трех восклицательных знаков. Доклад немецкого фольклориста, посвященный летнему солнечному празднику древних германцев, был запланирован на той же секции, что и «Фольклорные традиции Южной Франции».

Платформа, непонятная галльская речь, резкий запах дамских духов, черная шляпа в качестве ориентира… Уолтер, решив обождать, пока разберут баррикаду из чьих-то чемоданов, возле которой суетились носильщики, поставил собственный на серый асфальт. Снял шляпу, дабы просемафорить доктору…

— Добрый день, альтесс. С благополучным вас прибытием!

Толчок был легкий, но молодой человек едва устоял на ногах.

— Ой! — прогудело слева. — Простите, альтесс, не рассчитал габариты.

Уолтер обмер — рядом с ним возвышалась гора, с неизвестной целью наряженная в строгий черный костюм и шляпу-котелок. Природный объект радушно улыбался, но глаза смотрели очень серьезно, цепко. Молодому человеку почудилось, будто его схватили за шиворот.

— Зовите меня Михелем, альтесс. Фамилия моя, извиняюсь, Вениг[86], самому смешно.

Гора изъяснялась по-немецки, чем Перри немедленно и воспользовался.

— Простите, господин Вениг, но вы обознались. Меня зовут иначе.

Вершина Михель взглянула строго.

— Зовут вас именно так, альтесс. А имя-фамилия ваши — Уолтер Квентин Перри. Нам бы поговорить.

Тон был такой, что молодой человек невольно поежился. Везет ему на горы! Волк, Эйгер, теперь Михель-Котелок.

— Вальтер! Вальтер!..

Посланец Фонда Фаррагута облегченно вздохнул. Доктор Ган спешит на помощь! Черная Шляпа вынырнула из толпы, схватила за руку.

— Приветствую! Что тут у вас?

— Я тут, — сообщил Котелок. — Здравствуйте, доктор Ган.

* * *

Вещи отдали носильщику, дабы отнес к стоянке такси. Фольклорист пообещал обождать — поездка в отель намечалась совместная. Как выяснилось, Отто попросил устроителей конференции разместить их в одном номере.

Платформа быстро опустела, исчезли даже бдительные ажаны. Осталась лишь гора — и молодой человек при ней. Пистолет Перри отдал Роберту-пилоту, чтобы не тащить через границу, но на дворе стоял ясный день, и в случае чего можно просто убежать. Михель, вероятно, о чем-то догадался. Нахмурился, сунул ручищу в карман.

— Вроде пароля, альтесс. Вы эту монетку кое-кому должны остались.

На ладони-сковороде — медный кругляш с цифрой «4» посередине. По ободку надпись: «Рейхсбанк. 1932».

Молодой человек ощутил во рту подзабытый вкус «Кирсшвассера», фирменного напитка германского воздушного флота. «Мой сегодняшний выигрыш — четыре пфеннига, господин Перри». Монета «Бедный Генрих»!

Не обрадовался, почуял.

— Что с бароном, господин Вениг?

Вершина испустила тяжелый вздох.

— Плохо. С господином Виллафридом Этцелем фон Ашберг случился удар. Инсульт, если по-ученому. Не встает, не говорит почти. Пойдемте, альтесс.

Оставалось последовать за горой. Шли недалеко, обогнули здание станции, но не справа, как все прочие, а слева, по узкой аллее, усаженной пальмами-латаниями. Каменная лестница, десяток ступенек, за ними пустая улица, асфальт, голубая «Испано-сюиза» с серебряным аистом на радиаторе[87].

Девушка.

…Невысокая, худая, словно зубная щетка, бежевое «летное» платье, синяя шапочка-чепчик, маленькая сумочка, тоже синяя. На лице — скука, в пальцах — знакомый длинный мундштук. Пустой.

Уолтер снял шляпу.

— Добрый день, госпожа фон Ашберг!

Ингрид Зубная Щетка взглянула неласково.

— Здравствуйте, господин Перри. Говорю сразу: наша встреча — не моя инициатива. Век бы вас не видеть, суслик из Нью-Йорка… Однако имею к вам поручение.

— Слушаю, — покорно отозвался суслик.

— Не здесь! — мундштук резко дернулся. — Поговорим в более удобном месте, вас известят. И оденьтесь как-нибудь поприличнее, нас могут увидеть вдвоем.

Бывший сержант и на этот раз не стал спорить.

— Повинуюсь, баронесса. У м еня в чемодане старая военная форма, я в ней по скалам лазил, а потом пулемет разбирал. И еще пилотка. Устроит?

Мундштук не выдержал. Тресь! Об асфальт — и пополам. Молодой человек поднял останки, хотел вручить.

— Выкиньте, — шевельнулись губы в яркой помаде. — Братец!..

Уолтер Квентин Перри устыдился своего немецкого. «Bruderchen»? Может, диалект какой?

— Же-ни-шок!

Сказала, как сплюнула. Хлопнула дверцей авто.

* * *

Отель с ярким названием «Savoie etoile»[88] больше напоминал дешевый пансионат для пенсионеров где-нибудь рядом с Майями. Уолтер не стал привередничать. Бросив вещи в маленьком номере и оставив там доктора Гана с поручением заказать кофе и пару сэндвичей, он, спустившись со второго этажа на первый, направился прямиком к портье. Доллары на франки разменял еще по дороге, в местном отделении банка.

Вынул из бумажника подходящую купюру, пошелестел, положил на стойку.

— Оля-ля-ля! — откликнулся портье.

Молодой человек помедлил и выложил рядом вторую.

— О-о-о-о!..

Оставалось ждать результата. Заполняя документы и получая ключи, Перри успел убедиться, что коротышка за стойкой прилично говорит по-английски.

— Будьте благонадежны, сейчас устроим в лучшем виде!

В глазах портье полыхало удушливое пламя.

— Все к вашим услугам, месье… Простите, мистер. Чего мистер желает? Женщину? Можно благородную, с родословной. Девочку? Мальчика? Мужчину с хлыстом?

Уолтер чуть было не ответил «козочку», но испугался возможных последствий.

— Вот чего нужно…

Портье слушал внимательно, не перебивая и не пропуская ни единого слова. Наконец подвел итог.

— Мерзкий, гадкий, продажный, чтобы руки не подавали и чтобы, значит, во все щели носом. Будет! Доставим прямо в номер.

Смачно причмокнул, подмигнул.

— У месье изысканный вкус!

* * *

Телеграфные бланки на столе. Один, второй, третий… Фотографии, позаимствованные у лейтенанта Кнопки: Анна Фогель с букетом на сцене, почетный караул в мокрых касках, надгробие с надписью.

Сперва Уолтер решил ничего не рассказывать доктору. Если спросит, показать телеграмму с соболезнованием и закрыть вопрос. Но потом махнул рукой и, сам не понимая почему, выложил все.

— Нелюди! — выдохнул доктор Ган, откладывая в сторону фотографию с памятником. — Изувечили, похоронили, считай, заживо и еще собираются домучивать. Страшная у вас работа, Вальтер!

Молодой человек хотел пояснить, что он, обычный курьер, попал в эту мясорубку случайно, знать ни о чем не знал, ведать не ведал, но внезапно понял, что это ложь. Не обычный, и не случайно, и о горных ботинках еще в Нью-Йорке задумался. И кто его, обычного, отправил бы на «Олимпии», четыреста долларов билет?

— Если хотите, переселюсь в другой номер, Отто. При встрече со мной будете задумчиво смотреть в сторону.

Немец покачал головой.

— Нет, не хочу. Я не знаю ни одной, даже самой паршивой тайны Рейха, так что опасаться мне совершенно нечего. А с точки зрения моральной… Вы просто смелый парень, о котором не расскажут в газетах, а я еще в марте написал заявление о вступлении в СС. Потом спохватился, но поздно, назад не заберешь… Надеетесь выручить эту девушку?

— Не надеюсь, — спокойно ответил командированный сотрудник Фонда. — Выручу.

Отто Ган молча протянул раскрытую ладонь.

* * *

Маленький городок Салланш, приютившийся у подножия одноименной горы, был прославлен разве что тем, что за две тысячи лет своего существования умудрился ничем не отметиться в Истории. Все проносилось мимо: войны, нашествия, даже чума. Знаменитости в его стенах не рождались и не спешили средь них умирать, генералы не давали сражений, императоры и короли не поминали в указах, даже герцог Савойский, прежний властелин, перечисляя свои владения, включал Салланш в категорию «и прочих мест повелитель». Единственный монумент, бронзовый бюст короля Пьемонта Карла-Феликса, украшавший главную площадь, и тот после присоединения к Франции пришлось вежливо препроводить в местный музей. Вылитый из металла монарх с грустью взирал не небогатую экспозицию, собранную по крохам энтузиастами-краеведами.

Фольклорный фестиваль «Лето древней Окситании» решили, однако, провести именно здесь — Истории назло.

* * *

— И в чем же ваш тайный умысел, Отто? — поинтересовался Перри, допивая кофе. — Признавайтесь сразу, у вас все на лице написано.

Доктор отодвинул свою чашку подальше и принялся глядеть в окно, за которым белели наброшенные на веревку мокрые простыни.

— Ничего не написано, — наконец рассудил он. — Я скромный научный работник. На конференцию приехал по предписанию начальства — а заодно, чтобы прокатать на коллегах главу своей будущей монографии.

Оторвался от окна, встал, прошелся по номеру — руки в карманах брюк, подбородок вверх.

— Все равно же не поверите!

Уолтер рассмеялся.

— Ладно, показывайте ваш Грааль!

Отто Ган, дернувшись всем телом, упал в кресло, попытался улыбнуться в ответ.

— Не совсем Грааль, конечно…

Стер улыбку с лица, подался вперед.

— Слушайте! В здешнем музее нет ничего интересного. Но во время прошлой войны сюда эвакуировали фонды из хранилищ центральной Франции. Часть документов потерялась, и кое-что наименее ценное оставили в Салланше. В подвале музея в трех ящиках хранится так называемая «Коллекция Архиепископа». Сопроводительных документов нет, но в одном ящике сохранился листок бумаги, нечто вроде описи. Составлено в 1816 году. После возвращения Бурбонов какой-то архиепископ приказал собрать все церковное имущество, оставшееся после разгрома епархии санкюлотами.

— Вы, Отто, не спешите! — взмолился молодой человек. — Санкюлоты — это Французская революция, я их в кино видел. А чего имущество в ящики класть? Собрали бы — и вернули.

Немец нетерпеливо махнул рукой.

— Потому что обломки, труха, мусор. Все целое, понятно, отдали в церкви, а это так и лежало без всякой пользы, пока не попало в хранилище. В прошлом году мой французский коллега заехал сюда просто отдохнуть. Зашел в музей, узнал об этих ящиках, сделал несколько фотографий. Ничего сто5ящего не увидел, а фотографии разослал знакомым, в том числе и мне.

Умолк, принялся чесать затылок. Уолтер не торопил, дабы не спугнуть.

— А, ладно! — выдохнул Ган. — Меньше будет соблазна, что украду. Взял под честное слово в музее, с меня даже расписки не потребовали. Вот!

«Вот» появилось прямо из кармана, размером чуть больше спичечного коробка, серое, с неровными краями. Немец дернул рукой, отправив находку в короткий полет. Поймал, вновь подбросил.

Поймал…

Молодой человек подставил ладонь. Кусочек металла, покрытый непонятным узором, уютно устроился как раз посередине.

— Вырезали из чего-то, — рассудил Перри. — Или даже вырубили.

— Биллон, низкопробное серебро, — Отто Ган стал рядом, наклонился. — Граждане санкюлоты разрубили эту вещь на части. «И делили одежды Его, бросая жребий», Матфей, глава 27. Узор мне показался знакомым, искал долго, а результат ошарашил.

Присел, взглянул прямо в глаза.

— По некоторым преданиям, Святой Грааль, хранившийся у катаров в Монсегюре, был спрятан в особом серебряном ковчежце. Сохранились несколько рисунков, и на всех — очень характерный орнамент с изображением Креста Грааля, его ни с чем не спутаешь. Кусочек маленький, но… Уверен, это он.

Уолтер Квентин прикинул, что бы сказать подходящее к случаю. Наверное, «спятить можно». Осторожно прикоснулся пальцем к теплому металлу.

— Спятить можно!

— Совершенно верно, — очень серьезно ответил доктор Ган. — Можно. Я уже спятил.

4

— Эй, вы там! — негромко крикнула Мухоловка. Подождав малый миг, набралась сил и наглости, представила, что вдыхает поглубже, и заорала, глядя прямо в зенит:

— Позовите своего Мефистофеля! «Я здесь и не здесь, я везде и нигде»! Этого Фирдоуси, frigging Schwuler! Быстро! А не то сейчас все его тайны выложу, мне не жалко!..

Замолчала, прислушалась, ответного эха ожидая. Ничего, только легкий, еле слышный хрустальный звон. Пуста серебряная тропа.

— Зовите, пусть на полусогнутых бежит! Мне терять уже нечего, сдам его со всеми потрохами! Бесплатно! Эй, вы, на Небе! Адские секреты, полное досье! Пусть сдохнут, сволочи!.. Не хочу им помогать!

Всю себя вложила в крик. Обессилела, присела на серебро, закрыла лицо ладонью.

— Не хочу им помогать, не хочу, не хочу…

Не кричала уже, губами еле двигала.

— Вас не слышат Небеса, — громыхнул голос-гром. — И не услышат уже никогда. Участь проклятых — взывать и не получать ответа. От крика грешников содрогаются своды Преисподней, но это глас немых. Вы сами выбрали свой путь. Своих же хозяев звать незачем, придут и возьмут, что захотят.

— Здесь не суд, — прошелестел голос-ветер. — Ее не отвергла дорога… Идите по ней, и никто не посмеет вас тронуть. Путь на Небо не бесконечен, когда-нибудь он завершится и для вас. И тогда сможете получить ответы.

— Квадриллион квадриллионов, — проговорила она, уже ни на что не надеясь.

— Больше, — равнодушно громыхнуло в пустоте. — Никто пока не добрался, все рано или поздно предпочитают шагнуть вниз.

— Не слушайте, — подбодрил порыв ветра. — Идите, пока есть силы. Идите же, стоять здесь нельзя!

Девушка приподнялась, устало повела плечами. Встала, сделала первый шаг. Небеса не услышат… Зато отзовутся другие! «Я тенью скольжу по прозрачной воде; мой голос так сладок в ночной тишине…»

Прибежит!

5

— Давайте я заткнусь, — предложил Отто Ган. — О Граале могу говорить сутки подряд. Рекорд — 28 часов. Не выдерживает никто, поверьте опыту.

По предложению доктора, как он выразился, «ради разрядки нервов», был устроен «тихий час», причем немец рухнул на кровать прямо в ботинках. Уолтер обувь снял, но о сне и не думал. Оба глядели в потолок, на пыльную старую люстру.

— Сами начали, значит, терпите, — возразил Перри. — У меня еще один вопрос, Отто. Ковчежец для Грааля — для чего? Чтобы пыль не садилась или просто для красоты?

Ган попробовал пожать плечами в лежачем положении. Получилось со второй попытки.

— Есть толкование, что Чаша может защитить своих хранителей надежнее всякой брони, но сама очень уязвима, как и земная плоть Иисуса. Поэтому Граалю нужен собственный доспех… У меня из головы не выходит одна история. В роялистской газете, которую выпускали в Кобурге французские эмигранты, был напечатан рассказ о том, как некие санкюлоты-святотатцы ворвались в храм и принялись уничтожать реликвии. В ответ сила Господня отправила их в Преисподнюю, причем, если верить автору, не в переносном смысле, а в самом прямом. Случилось сие в декабре 1793 года, а вот где именно, не указывалось… Всё, затыкаюсь. Про что угодно, но не про Грааль.

Уолтер решил было спросить о Михеле Вениге, человеке-горе, но в последний миг передумал.

— Отто, что такое «альтесс»?

— «Высочество», «светлость», — доктор потянулся, зевнул. — Поитальянски — «альтецца»… Нет, лежать не буду. Пройдусь, может, заставлю себя зайти в музей и отдать эту штуку. «Блажен человек, который переносит искушение, потому что, быв испытан, он получит венец жизни, который обещал Господь любящим Его». Иаков, глава 1. Не обращайте на меня внимания, скоро псалмы петь начну.

Молодой человек послушался и продолжил изучение люстры. Доктор долго возился с галстуком, еще дольше стряхивал невидимые пылинки со шляпы. У дверей, уже взявшись за ручку, остановился.

— Чтобы не забыть, Вальтер… Поговорил я с коллегами об известной нам пещере. Легенд о Bocca del Lupo полно. Есть даже поэма XII века про Лунную тропу. Смысл в том, что праведники, не отягощенные грехами, возносятся над нею прямиком в Эмпиреи, все же прочие, паче грешники, вынуждены идти на своих двоих. А поскольку Небеса далеки, идти им предстоит до Страшного суда, как раз к началу поспеют. Надо Лени Рифеншталь рассказать, пусть еще один фильм снимет…

Хлопнул дверью, был таков.

Уолтеру и самому не хотелось пролеживать старый матрац. Покидать номер он не спешил, поэтому, встав и по армейской привычке заправив кровать, взялся за оставленную доктором газету. К его сожалению, она оказалась на французском. Молодой человек отыскал на последней странице спортивный раздел, надеясь увидать там слово «Baseball». Увы! Чуть не застонал от досады. Два дня назад «Нью-Йоркские янки» должны были играть с «Детройтскими Тиграми». Матч года! Ну, Европа, ну, дыра!

Без всякого интереса перевернул газету, взглянул на первую полосу. Взгляд зацепился за знакомое фото. Ямочки на щеках, почти как у Марг, слегка вздернутый нос, серьезный взгляд. «Stanislas Divich, ministre…».

Черная рамка?!

Французский язык не хотел поддаваться, но от названия «La tentative de coup d’etat!»[89] веяло чем-то нехорошим. Окончательную ясность внесли цифры под фотографией. «1888–1936». Сорок восемь лет… Юбилей министру внутренних дел Станисласу Дивичу уже не отпраздновать. Бывшему министру…

Уолтер прикинул, как все это отзовется на судьбе Анны Фогель. Начальника назначат нового, но машина на ходу, приказы отданы… Что тот министр, что этот!

Бросил газету на пол, устыдился, поднял, сложил аккуратно. Хотел положить на стол, но внезапно услыхал веселое «Тук-тук-тук!» Не стук в дверь, а именно это.

* * *

— Тук-тук-тук! — повторил длинный нос, выглядывая из дверной щели. — C’est moi!

Дожидаться ответа не стал и просочился, обернувшись маленьким лысым человечком лет сорока. Рот до ушей, уши — лопухами, в глазах же такое, что хочется немедленно спрятать в шкаф столовое серебро и запереть на висячий замок.

— Entrez! — вздохнул Уолтер, поправляя пиджак. Гость, немедленно последовав приглашению, быстро осмотрелся, шагнул к столу.

— А что у нас тут? Интересно, интересно… А здесь?

Последние слова он произнес уже возле окна, разглядывая висевшие на веревке мокрые простыни. Говорил по-английски, не слишком правильно, но понятно.

— Грязное белье? Это символично! Позвольте отрекомендоваться: Жермен де Синес, журналист. Да-да-да! Я именно ре-пор-тер. У меня сорок восемь псевдонимов, знакомства во всех крупных изданиях и агентствах, сюда же я прибыл, потому что издалека почуял запах. Повеяло, знаете, ветерком, тра-та-та-та-та…

Не став уточнять, сунулся носом в газету, которую Перри попрежнему держал в руках.

— Что изучаем? Это все ерунда, надо читать мои статьи, мистер Перри! Да-да-да! Я пишу чистую правду, одну только правду.

— Вы мне и нужны, — рассудил молодой человек, пытаясь представить, налезет ли на столь выдающийся нос маска из блестящего металла. Жермен де Синес, многообещающе ухмыльнувшись, подался вперед и легко ткнул американца пальцем в грудь.

— Хороший пиджачок! Просто замечательный. Но я возьму больше, чем стоит ваш костюм, мистер Перри. Да-да-да! Зато получите именно то, что хотите. Могу все! Прославить, опозорить, заставить забыть, довести до петли и даже до, извините за откровенность, кульминации чувственного возбуждения. Трам-там-там. Там!.. Вам что нужно?

— Угадайте, — предложил Уолтер, прикидывая, того ли человека прислал ему портье. Носом точно во все щели тычет.

— У-га-дать? — репортер вновь улыбнулся, но на этот раз зловеще. — Сейчас мы поглядим, сейчас мы вас изучим… Ну-ка, покажитесь, симпатичный американский юноша!

В глаза смотреть не стал, просто скользнул взглядом.

— Итак, что хочет от самого, говорю это с гордостью, скандального журналиста Франции, мистер Уолтер Перри из Нью-Йорка? Так-так-так! Прорекламировать образцы товара из его чемодана с очень-очень интересными наклейками? Девальвировать франк? Закрыть фондовую биржу? Написать гадость про конкурента? Про даму, которая его отвергла? Может, наоборот, заманить даму в номер? Или заманить сюда, но не даму? Рассказать нашим читателям про франкофонов штата Луизиана? Нет-нет-нет, молодой человек определенно хочет странного.

Палец убрал, стер усмешку с лица.

— С вас возьму больше. Кого хотите спасти, юноша?

Уолтер окаменел. С трудом разлепил губы.

— Статья будет совсем о другом, мистер де Синес. Мне нужно четкое и аргументированное опровержение. А чего именно, мы сейчас с вами сочиним…

И не выдержал.

— Вам так важно знать?

Журналист взглянул без улыбки.

— Легче работать будет, мистер американец.

Портфель, папка, фотографии… Анна Фогель возле мотоцикла. Светлое платье, сумочка, в руках букетик астр.

Жермен де Синес подержал фото в руках, ничего не сказав, вернул.

Растянул рот до ушей.

— Значит, опровержение? Очень хорошо, даже ве-ли-ко-леп-но! Опровергнем! Распнем! Да-да-да! Они будут, словно лягушка. La Grenouille! Ква-ква-ква! Лягушка, только что побывавшая под катком.

— В яблочко, — согласился Перри, извлекая из портфеля газеты. — Именно что под катком.

* * *

На торжественное открытие «Лета древней Окситании» Уолтер Перри пошел так же, как ходил на службу. Побрился, привел костюм в порядок и приготовился честно потратить несколько часов ни на что. Французского не знал, а потому не имел возможности даже узнать, где находится загадочная Окситания и каковы там времена года. Доктор Ган помочь не мог, его место было в президиуме, среди самых знатных окситанцев.

Собрались в старом соборе, чем-то похожем на тот, куда они заходили с Анной. К алтарю выскочил мэр — бойкий толстячок с трехцветным шарфом через брюхо, заулыбался, затараторил. Молодой человек решил подремать, вспомнив армейский опыт, но трехцветный быстро исчез, уступив место детскому хору. Ярко одетые малыши, выстроившись в ряд, терпеливо переждали аплодисменты. Запели.

Уолтер Квентин понял, что попал именно туда, куда нужно.

О чем пела детвора, никто не объяснял, да это и не было нужно. Перри просто слушал, чувствуя всей кожей, как истончается вокруг него Время. Массивные каменные стены таяли, уступая место мерцающему золотистому туману, тяжелый свод затягивало облаками, и сквозь нестойкое покрывало реальности начинало проступать что-то совсем иное.

Лишь однажды его дернуло, когда звонкими колокольцами зазвенели незнакомые, но очень узнаваемые слова.

    Miserere mei Deus

    Secundum magnam

    Misericordiam tuam

    Et secundum multitudinem…

Кирия… Именно это пели сестры-послушницы в монастыре на маленьком греческом острове. Miserere mei Deus — помилуй меня, Господи!..

После перерыва начались доклады, и бывший сержант честно смежил веки. Ненадолго — третьим выступал доктор Ган, к счастью, на вполне понятном немецком, заставив трудиться девушку-переводчицу. Говорил без всякой бумажки, горячо, увлеченно. О беспощадном Времени, о Памяти, связывающей долгий ряд людских поколений, о том, что все труды ученых — всего лишь попытка ответить на вечный вопрос: Откуда мы? Кто? И куда идем?

Уолтер ждал, что доктор помянет Грааль, но этого не случилось.

Секция начинала работать ближе к вечеру, доктора Гана утащили коллеги, и молодой человек, выйдя из собора, решил пойти куда глаза глядят. Посмотрел прямо перед собой — и увидел гору.

— Добрый день, альтесс! — вежливо поздоровался господин Михель Вениг, не забыв приподнять котелок. — Прошу пройти со мной.

* * *

…Богатый двухэтажный особняк, бронзовые витые решетки на окнах, золоченый герб, скучные лица ливрейных, лестница под красным ковром, портреты в тяжелых рамах.

— Граф разрешил воспользоваться его гостиной, — не слишком внятно пояснил Котелок. — Это не займет много времени, альтесс.

В гостиную вела высокая двустворчатая дверь. Очередной лакей, седой бровастый старик, приоткрыл одну из створок.

— Добрый день! — сказал молодой человек, переступая порог. Подумал и добавил для верности:

— Bonjour!

— Уже виделись, господин Перри, — прозвучало из глубины. — Проходите к столу.

Ингрид Зубная Щетка вновь поменяла наряд. Платье на этот раз было белым, камни — красными. Стол же оказался совершенно пуст, за исключением черной кожаной папки, лежавшей на самом краю.

Стул для Уолтера был отодвинут заранее. Он — на одном конце скатерти, баронесса — на противоположном, словно две команды на стадионе. Котелок садиться не стал, устроившись как раз посередине, для чего пришлось отодвинуть в сторону пару стульев.

Рефери.

Ингрид фон Ашберг равнодушно кивнула:

— Начнем! Прежде всего, сообщаю, что этот разговор — предварительный. Дальше придется общаться в присутствии юриста… Приступайте, господин Вениг!

Котелок, кивнув, взял со стола папку, раскрыл кожаный переплет.

— Господин Перри! Узнаете ли вы кого-нибудь на предъявленном вам фотографическом снимке?

«Предъявленный» оказался наклеен на толстое картонное паспарту с золотым тиснением. Уолтер, взглянув мельком, отдал назад.

— Я такой у бабушки Доротеи видел в Пэлл Мэлле, графство Фентресс, штат Теннесси. На фото моя бабушка, Елизавета Доротея София, и ее братья. Имен уже не помню, извините.

Котелок и Зубная Щетка переглянулись.

— Какую девичью фамилию носила ваша уважаемая бабушка, господин Перри?

Голос рефери прозвучал как-то странно, вкрадчиво, даже с опаской. Но молодой человек ответил честно:

— Понятия не имею. Бабушка не говорила, а я не спрашивал.

— Американец! — презрительно фыркнула баронесса Ингрид.

Уолтер не обиделся и не смутился. В маленьком поселке на Волчьей реке, населенном эмигрантами, были свои традиции. В душу не лезли, лишних вопросов не задавали.

На скатерть легли еще несколько фотографий, на этот раз незнакомых. Перри взял наугад одну, потом другую. Вспомнилось бабушкино: «Мне захотелось жить на свободной земле…»

— Да, это она, Елизавета Доротея София. Могу я, наконец, узнать, какие у вас претензии к моей родне?

Зубная Щетка издала странный звук. Будь она кошкой, Уолтер посчитал бы, что ей отдавили хвост. Котелок, кашлянув не без смущения, достал из папки документ с синими печатями.

— На первой фотографии, альтесс, ваша уважаемая бабушка, баронесса Елизавета Доротея София фон Ашберг-Лаутеншлагер Бернсторф цу Андлау действительно запечатлена с ее не менее уважаемыми братьями. Один из них является дедом присутствующей здесь Ингрид фон Ашберг, другой же — батюшкой барона Виллафрида Этцеля фон Ашберг. Документы, полностью это подтверждающие, получены от нашего поверенного в Соединенных Штатах семь дней назад.

Уолтер Перри если и удивился, то не слишком. Все мы чьи-то родственники!

Встал, одернул пиджак.

— И что такого? Бабушка потому и уехала из Германии, чтобы с «фонами» не знаться. Она вам должна осталась?

— Прекратите!

Ингрид фон Ашберг даже не вскочила, взлетела ракетой. Маленький кулачок врезался в скатерть.

— Безмозглый американский суслик! Убейте его, господин Вениг.

Михель-Котелок и американский суслик переглянулись. Кажется, самое время объявлять перерыв.

Тайм аут!

* * *

—…Когда вы, альтесс, — негромко гудел Михель-гора, грея в ладони-сковороде рюмку с коньяком, — с господином фон Ашбергом на борту «Олимпии» изволили познакомиться, он не знал точно, что вы — это вы. Двоих мы нашли, у обоих бабушки — полные тезки, а фамилии узнать не удалось. Господин фон Ашберг с племянницей потому и в Штаты приехали, чтоб к вам обоим приглядеться…

Тайм-аут проходил мирно. Ингрид убежала курить на балкон, молчаливый лакей принес коньяк, разлил по хрустальным рюмкам.

— С вами, альтесс, господин барон встретиться не успел, вы как раз улетать на «Олимпии» собрались. Он и заказал билет. Потому и не сказал вам ничего, рано было. Только неделю назад мы нужные бумаги получили.

Уолтер отметил про себя некую странность. Барон приехал за океан повидать родственника, а того, ни разу Штаты не покидавшего, спешат услать подальше. Совпадение? Если да, то далеко не первое.

— Помню, господин Вениг… Барон насчет племянника намекал, вроде как воспитывать пытался. А я еще думал, к чему это? Но зачем я вам нужен? Я же не фон Ашберг, я Перри!

Сам он пить не стал. Поставил рюмку на скатерть — и забыл. Михель-гора, напротив, к коньяку отнесся серьезно, потребив, как и полагается, двумя глотками: первым горло прополоснул, вторым довершил дело.

— Никто вашу фамилию не хулит, альтесс. Но вы все равно потомок Ашбергов, пусть и по женской линии. В роду мужчин не осталось, барон Виллафрид Этцель — последний.

— Но я-то чем могу помочь?

Михель-гора гулко вздохнул и пустился в пояснения, из которых молодой человек понял далеко не все. Дело, как оказалось, не в деньгах, единственной наследницей барона была и есть фройляйн Ингрид. Однако на мужчинах рода лежит некая важная и почетная миссия, исполняемая уже не первый век. Именно поэтому барон и начал поиски за океаном. Подробностями Котелок обещал поделиться позже, однако намекнул, что речь идет о давнем рыцарском обряде. Мужчине из рода Ашбергов надлежит прийти в должный день в храм, преклонить колена перед алтарем и помолиться вместе с такими же, избранными. Традиция чуть ли не времен Первого крестового похода, обидно, ежели прервется.

Уолтер Квентин словно воочию увидел древнее надгробие — суровый неулыбчивый лик, шлем, кольчужный панцирь, буквы ровным перекрестьем. «Х» и «Р»… Не возгордился, расстроился.

— Господин Вениг! «Перри» по-английски — грушевый сидр. Какие рыцари, о чем вы? Предки мои из Теннесси, сам я из Нью-Йорка, дед — грузчик, отец — полицейский. Жаль, вы в секрете все держали. Написали бы, спросили прямо, я бы все сразу объяснил. Так что извините, не по адресу обратились.

Михель-гора поставил рюмку на стол, взглянул неулыбчиво.

— Кто я такой, чтобы с вами спорить, альтесс? Но поговорите с госпожой фон Ашберг, прошу вас!

Уолтер покосился в сторону балкона.

Второй тайм?

* * *

— Не помешаю, фройляйн Ингрид?

— Уже помешали, господин Перри. Итак, господин Вениг рассказал вам свою часть истории. Пришли за продолжением? С чего желаете начать, братец троюродный?

— «Альтесс» — «высочество», «светлость». Это же не баронский титул?

— Голливуд просветил? Нет, не баронский. Что еще? Почему я на вас взъелась? Сначала, на «Олимпии», дядя намекает, что суслик в костюме, купленном на нью-йоркской барахолке, мой возможный жених, потом…

— «Потом» не будет, баронесса.

— Нет, иначе. Потом я стану нищей, господин Перри. Приютите сестричку в своем Нью-Йорке? С жильем поможете, с работой?

— Да.

— Румяный, самоуверенный, наглый… Ужас в том, что я даже не могу вас выгнать, Уолтер Квентин Перри.

— А вы попробуйте.

— Не надо хамить. Пришлю к вам адвоката, разбирайтесь с ним. Нет, все равно не поможет! Дело вот в чем, господин Перри. Дяде вы нужны для каких-то обрядов, семейная традиция, рыцари… В общем, полная чепуха. А жизнь ломают мне. Дядя решил, что две ветви Ашбергов обязаны соединиться. Троюродные — дальнее родство, в нашем кругу такое не редкость. Я должна стать миссис Перри, иначе лишусь наследства. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Дошло?

— Вполне, фройляйн Ингрид. Разрешите откланяться?

— Бросаете сестричку в беде, американский братец? Нехорошо! Альтесс, Eques Piscatoris оставляет безутешную деву в слезах. Лето древней Окситании… Можете отвесить на прощанье какую-нибудь гадость, стерплю.

— Простите, фройляйн Ингрид, но того, что вы сказали, на двоих хватит.

— Неуч.

* * *

Переводчица запнулась, и Уолтер с удовольствием повторил:

— Ругару. На болотах живет и воет. Приблизительно вот так: у-у-о-о-о-у-у!..

Аудитория вздрогнула.

— Обычно по ночам, но иногда и при солнце. Я один раз слышал — больше не хочу.

— Ругару? — переводчица, серьезная девушка в больших очках, задумалась. — О-о! Rou-ga-rou!..

Улыбнулась и с удовольствием воспроизвела:

— У-у-о-о-о-у-у!..

— Но ругару — еще ничего, просто воет. А другая тварь, она вроде помеси собаки с леопардом, на плантациях зверствует. По сотне овец за ночь режет! В общем, гиблое оно место, болото Манчак. Сам бы я туда век не совался, но Фонд Фаррагута послал фотографии сделать. Я пять пленок отщелкал, все получилось, только некоторые снимки в экспозицию брать не захотели. На одной — голова аллигатора, а в пасти, уж извините, рука человеческая. Его при мне пристрелили.

Ученые мужи и не менее ученые дамы прониклись.

Доклад о фольклорных традициях Южной Франции в Луизиане имел неожиданный успех. Перри прочитал его бодро, с огоньком, делая перерывы для перевода и очень надеясь, что вопросов не будет. Однако таковой последовал, всего один. Почтенному ученому мужу из предпоследнего ряда захотелось узнать, как живут столь глубоко исследованные луизианские франкофоны.

Уолтеру, а заодно и любопытному ученому, повезло. Молодой человек в Луизиане был, причем занесла его служба прямиком в Манчак. Бесконечные болота, дома на сваях, деревянные лодки, хмурые, неприветливые люди, плохо говорящие по-английски. И, конечно, аллигаторы.

— Манчак еще называют «Болото призраков». Туда негры-рабы бежали, спрятаться думали. Но куда там! Аллигаторы хуже надсмотрщиков на плантациях, до сих пор кости находят. Меня на один островок привезли… Прошу прощения, может, дальше не надо?

Переводчица нахмурилась и перевела вопрос. Сидевшие в первом ряду дамы энергично закивали. Дальше, дальше! Посланец Фонда Фаррагута улыбнулся. Да хоть до ночи, не жалко! Насмотрелся он в Луизиане всякого, на пять докладов хватит. Можно и про «болотный колокольчик», от которого с ума сходят, рассказать, и про блуждающие огоньки — «покойницкие свечи».

Фольклор! Байки и страшилки. Racconti, одним словом.

—…На островке — маленькая крепость, частокол. Бревна уже сгнили, попадали, но понять можно. Так вот, на каждом бревне…

Перед докладом он забежал на местную почту. Три телеграммы отправил, три получил. Сложенные вдвое бланки — в кармане пиджака. Одна из Нью-Йорка, доклад от самого младшего. «Сэр! Все в полном порядке, сэр!». Вторая из Берна, от Марг, несколько сухих строчек. Линц в больнице, выживет, Кирия бывает в палате каждый день, сидит подолгу. Дел много, вырваться нет ни малейшей возможности. В конце — незамысловатая шифрограмма, три буквы «ILY».

—…Нет, зомби — они на Гаити. А это просто скелеты. То есть не просто. Они могут через стены проходить. Ночью, понятно, когда колокол в церкви отзвонит. Подкрадется такой сзади, костомаху свою протянет…

Уолтер до того увлекся, что сам не заметил, как дотронулся до плеча переводчицы.

— Ай-й-й! — радостно взвизгнула девушка. — Cauchemar! Cauchemar!.. Gardez! Продольжайте, пожальюйста!..

Третья телеграмма из Италии. Подпись «Антонио Строцци» и всего два слова. Ответную Перри составлял долго, испортил бланк, зато сумел уложиться в две фразы. Десять слов, не считая точек и запятых.

Получи, фашист, гранату![90]

—…Про аллигаторов-людоедов местные песню сочинили. Я только английский вариант знаю, но если хотите…

Переводчица, прислушавшись к доносящимся из аудитории голосам, кивнула энергично.

— Коньечно! Коньечно! Вас очьень просят. Пожальюйста!..

Отважный исследователь Болота призраков мрачно усмехнулся.

Сейчас спою!

6

Мухоловка успела шагнуть к самому краю серебряной тропы. Повернулась, замерла на пороге бездны.

Оскалилась весело.

— Если что — сразу вниз. Понял, Фирдоуси?

С ответом промедлили. Наконец откуда-то слева послышалось нерешительное:

— Я здесь и не здесь, я везде и нигде. Я тенью скольжу по прозрачной воде… Очень рад, что вам понравились стихи, но, госпожа Фогель, отойдите пожалуйста, от края. И вообще, что вы себе…

— Заткнись, сука!

Она попыталась представить себе чужие глаза — злые, слегка растерянные, но все еще наглые, полные хозяйской спеси. Так всегда бывает, когда начинаешь работать с фигурантом. Ничего, скоро волком завоет!

— Отвечай только на мои вопросы и веди себя тихо. Иначе конец всей вашей операции. Понял, fick dich?! Говори только «да» или «нет»!

Девушка была совершенно спокойна. Обычное потрошение — последнее, точка в биографии. Восклицательный знак!

— Да. Но госпожа Фогель… — неуверенно заговорила пустота.

— Прикуси язык, а то вырву! Можешь вообще молчать, ты даже не представляешь, scheisse, насколько красноречивым бывает молчание. Итак, ваша операция… Высшая воля, воля Небес неоспорима, даже для вас, уродов. Вы решили создать прецедент, вынести на Суд сомнительный случай. Мой случай! Если получится, станете оспаривать все приговоры подряд, пока система не зашатается. Неплохо придумано! Меня давно под колпаком держали, поди, с самого детства? Да, нет?

— Нет-нет, — торопливо шепнули слева. — Не впадайте в гордыню, госпожа Фогель. Просто совпало, один случай на миллион.

Мухоловка дернула плечами:

— Зато совпало удачно. Я ведь там, на земле, умираю. Раненых легко потрошить, сразу видно, в какую точку воткнуть иглу. Танго дали послушать, «I love you». Раненый не думает, ему просто больно. Хотели лишить последней надежды, да?

Пустота вздохнула обиженно:

— Нет же! Нет! Просто желали поставить вас в известность, дать возможность объективно оценить…

— А когда оценила, совсем иное запели. «Надейтесь на своего рыцаря»! Значит, Суд, я — на скамье, а Вальтер — свидетель в мою пользу? Да? Нет?

— Да! Да! — радостно выдохнули слева. — Именно так!

Мухоловка еле сдержала улыбку. Пошла вода по трубам! Пой, птичка, не умолкай!..

— Мы вовсе не хотели втыкать иглы в раны, госпожа Фогель! Вы смогли убедиться, что молодой человек и виноват, и чувствует себя виноватым. Причем как перед вами, так и перед самим собой. А теперь представьте: на Суде мы оспариваем все обвинения, абсолютно все! Вы не предавали, не пытали и не убивали, а выполняли приказ, служили своей стране. Присяга — она перед Кем дается, вспомнили? Но тонкость в том, что ради хорошего парня вы даже Присягу нарушили. «Я дарю тебе три секунды»! Любовь и милосердие победили! Ух, как это можно обыграть!.. Ваш рыцарь все охотно, даже радостно, подтвердит. В Рай не попадете, не тот состав Суда, но отделаетесь чем-то полегче Джудекки. Туда попасть… Ох, не советую, госпожа Фогель! Так чем вы недовольны?

Мухоловка вновь представила, что смотрит в чужие глаза. В них не было страха, напротив, ожидание и легкая насмешка. Почти поймал. Почти!

— Я недовольна свидетелем. На вашем Суде живых не слушают. Не хочу, чтобы Вальтер умирал.

Слева фыркнули, обиженно и сердито:

— Так и знал, что до этого дойдет. Не там вы учились, госпожа Фогель, не там! Ох, что цитировать приходится, даже страшно! «У вас же и волос с головы не упадет без воли Отца Небесного»[91], вспомнили? А еще есть свобода человеческой воли. Ваш рыцарь Квентин с высшего попущения сам загнал себя в западню. Все сейчас как на весах, дунет кто-то…

— Вот и не будете дуть, — перебила девушка. — Без меня его смерть вам без надобности, а за бесцельное расходование средств начальство вам губы оторвет вместе с селезенкой…

— Да вы же сами бы его убили!!!

От яростного вопля содрогнулось нестойкое серебро. Мухоловка не шелохнулась.

— Убила бы. Выполнила приказ, а потом бы застрелилась. Но не допустили, есть Он!

Взметнула вверх руку. Повернулась лицом к бездне.

— Стойте, госпожа Фогель, стойте!..

Она не слушала и не слышала. Из раскрытой ладони беззвучно выпал бронзовый цветок. Девушка попыталась сказать «грешна», но упрямые губы стали камнем.

Анна Фогель закрыла глаза и шагнула вниз.

7

    Пей, старина Билли, последний свой грог —

    Аллигатор появится точно в срок.

    Ты его ужин, ты с мясом пирог.

Уолтер поежился. В исполнении Отто Гана крокодилья песня звучала особо зловеще. Легкий акцент только прибавлял перцу.

    Хоть пляши, хоть пой, хоть рыдай,

    Здесь не Божий, а крокодилий рай.

    Манчак, Манчак!

Доктор предавался вокалу, лежа на кровати, в ботинках и даже в шляпе. Листок со словами держал перед самым носом, время от времени в него заглядывая. То, что песню из Луизианы кто-то успел записать, молодого человека весьма смутило. Как выяснилось, текст уже размножили на гектографе.

    А не хочешь в крокодилий рай,

    Ляг и умирай.

    Пей свой грог, Билли, и нам наливай!

    Манчак, Манчак!

— Отто, прекратите! — наконец не выдержал он. — Жуть берет!

Немец послушно убрал бумагу и надвинул шляпу на глаза. Уолтер подошел ближе, легко постучал по черному фетру.

— Биллон, низкопробное серебро. Отдали?

Шляпа молчала. Молодой человек решил повторить попытку, но черный фетр внезапно исчез, и на него взглянули полные боли глаза.

— Нет! Я подошел к музею, постоял там минут десять, ушел, вернулся… Не могу, Вальтер, не могу!

Вскочил, ударил шляпой об пол.

— Вы не поймете, Вальтер! Меня никто не поймет!..

Доктор порылся в кармане, вытащил серебряный обломок, сжал в кулаке.

— Я уже все узнал! Был особый рыцарский орден — Орден Анфортаса, Короля-Рыболова. Защитники и хранители Грааля, Его стражи. Согласно преданию, они становились неуязвимы, когда заступали на пост. Именно Рыцари-Рыболовы изготовили ковчежец, чтобы уберечь Чашу от любой случайности. Вы понимаете, Вальтер, к чему мы прикоснулись?

Перри подумал и ответил честно:

— Не представляю, Отто. Бог с ней, с этой штукой, себя пожалейте.

Доктор Ган скривился, словно от боли, протянул руку.

— Подержите, пожалуйста. Не могу думать, пока эта… Пока Он со мной.

Молодой человек не стал спорить. «Биллон» был теплым, почти горячим. Уолтер, открыв ладонь, взглянул на странный узор и внезапно вспомнил, как доктор лихо подбрасывал и ловил свою находку.

Подкинул вверх, ладонь подставил.

Не поймал.

— Нет, — хрипло прошептал Отто Ган. — Нет! Нет…

Уолтер и сам понял, что «нет». Серый обломок с неровными краями не вернулся на ладонь и не упал на пол. Протирать глаза не имело смысла, и молодой человек сделал единственно возможное — осторожно, двумя пальцами, взял кусочек потемневшего серебра прямо из воздуха. Ничего не изменилось, такой же теплый, маленький…

— Еще раз! — выдохнул доктор.

Перри перевернул ладонь, отвел руку в сторону, но упрямый «биллон» вновь не захотел падать. Так и висел — узором к потолку. Немец рванул ворот рубахи, протянул руку… «Биллон» с негромким стуком приземлился на паркет. Отто Ган наклонился, схватил, подбросил вверх, поднял с пола, попробовал еще раз. Наконец протянул Уолтеру.

— Давайте вы! Скорее!..

Уолтер Квентин спрятал руки за спину.

— Нет. И вам, Отто, не советую.

Доктор Ган застонал, сжал кулаки… Разжал.

— Вы… Вы правы, Вальтер. Нельзя, нельзя… Это же и есть искушение, самое страшное, какое может быть. Ни я, ни вы не должны касаться того, что окружало Грааль!

Открыл рот, хлебнул воздуха, плеснул безумным взглядом.

— Но ведь у вас он… Он у вас почему-то не падал! Почему, Вальтер, почему?

Уолтер Квентин Перри взял приятеля за плечи, тряхнул от души.

— Не знаю. И никто не знает. Отто! Успокойтесь! Так открытия не делают, так сходят с ума!..

Подождал немного, ослабил хватку. Отпустил. Доктор Ган провел по лицу ладонью, мотнул головой.

— Вы снова правы… Спасибо, Вальтер, без вас я бы точно спятил. Держите эту вещь… Держите Его у себя, мне не отдавайте.

Попытался улыбнуться, легко ударил американца ладонью по рукаву.

— Будем считать, что я коснулся вас мечом и посвятил отважного оруженосца Вальтера в Рыцари-Рыболовы. Отныне вы — Eques Piscatoris.

— Надо же! — поразился Перри. — Меня так уже обзывали!

Глава 11. Стена Нечестивцев

Раз — и под каток. — Я увожу к отверженным селеньям. — Неужели опять война? — Леденцы под левую руку. — «Павлиний хвост». — Белое. — Аой!

1

Уолтер Квентин Перри сбежал вниз по ступенькам и попал прямиком под дождь. Когда он заходил в помпезное здание городской мэрии, тучи только собирались над Салланшем — густели, наливались зловещей чернотой, выстраивались в ряд. И вот — полило. Первый европейский ливень, окропивший посланца адмиральского Фонда. До этого везло, стороной проносило, и Уолтеру даже начинало казаться, что над всей Европой — безоблачное небо.

Молодой человек надвинул шляпу на нос, поднял воротник и приготовился мокнуть. До отеля всего десять минут ходу, но ливень был силен — тридцати секунд хватит, чтобы превратиться в лягушку из пруда.

La Grenouille! Ква-ква-ква!..

Оставалось покориться судьбе. Уолтер осторожно ступил в ближайшую лужу…

— Идите сюда, господин Перри! Да скорее, я уже вся продрогла!..

Не увидел — шляпа помешала, но голос узнал. Взялся за мокрый фетр, приподнял краешек. Так и есть! Баронесса фон Ашберг в знакомом «летном платье» и синем чепчике.

Зонтик. Кислое выражение на физиономии.

— Извольте проводить меня к авто!

Молодой человек вздохнул. Так хорошо день начинался!

* * *

«Лето древней Окситании» завершилось веселым карнавалом и фейерверком. Гости стали разъезжаться, но посланец Фонда адмирала Фаррагута не спешил. Тому имелось несколько причин, и самая очевидная под боком — доктор Ган. Немец вел себя примерно, о «биллоне» даже не заговаривал, зато прикупил в ближайшей лавке пачку бумаги, надел шляпу и сел писать. Уолтер ходил по номеру на цыпочках, стараясь не мешать, заказывал завтраки и обеды, а вечерами снимал с приятеля головной убор и толкал в сторону кровати. Отто Ган обзывал себя гнусным эгоистом, но отказывался покидать и отель, и город, пока не завершит работу.

Шеф в далеком Нью-Йорке отреагировал на задержку спокойно. В ответной телеграмме советовал не слишком зависать в здешнем салуне, но поставил условие: привезти из Салланша чего-нибудь стоящее для музея, а главное, «установить отношения». Уолтер немного подумал — и отправился прямиком в мэрию.

Глава города, уже виденный им бойкий толстячок, воспринял намек насчет «установить» с восторгом, тут же набросав проект договора о сотрудничестве, а заодно и решил вопрос с подарком для музея. Гостю был продемонстрирован украшавший одну из стен кабинета пейзаж — «Луг возле Салланша в лучах заката», исполненный масляными красками. Толстячок предложил заокеанским друзьям несколько работ этого же художника, причем совершенно даром. Молодой человек принялся тереть подбородок. В живописи он ничего не понимал, но догадывался, что вывезти «культурную ценность» из Франции не так просто. Мэр, уловив суть проблемы, шепотом открыл американцу страшную тайну: художник — это он, толстячок, и есть, поэтому проблем с документами не будет.

Ударили по рукам, скрепив отношения рюмкой хорошего коньяка. За разговором художник-любитель попытался защитить родной Салланш от гнусных и совершенно необоснованных обвинений. Это у них-то, в замечательном древнем городе, нет ничего интересного? Кле-ве-та! А уникальная застройка первой половины XVIII века? А фундамент римской триумфальной арки? И для любителей всяческих ужасов кое-что имеется, Стена Нечестивцев, например. Если вечером возле нее постоять — кошмар до утра обеспечен.

Стену со столь страшным названием молодой человек твердо обещал обозреть, причем непременно вечером, чем очень утешил толстячка. Расстались почти друзьями.

И вот — дождь. Дождь и баронесса. После их последней встречи Зубная Щетка куда-то пропала, Перри облегченно вздохнул.

Явилась…

* * *

— Господин Перри, нам следует как-то договориться!

В салоне голубой «Испано-сюизы» было тепло и душно. Шофер отсутствовал, молодые люди устроились на заднем сидении и принялись сохнуть. К сожалению, Зубная Щетка не хотела делать это молча.

— Как? — вздохнул Вальтер. — Поговорите с бароном, пусть завещание изменит. Ну… Давайте я ему напишу.

Чудо помотало головой, скривившись, словно от дольки зеленого лайма.

— «В здравом уме и твердой памяти». Дядя не в том состоянии, ни один юрист не согласится. Это какой-то ужас! Я вам не все рассказала. В завещании предусматривается не просто брак, а совместное проживание в течение минимум двух лет, отсутствие аргументированных доказательств супружеской измены…

Молодой человек тут же вспомнил свою прежнюю работенку.

—…И еще кое-что, о чем даже противно упоминать. Два года мне… нам будут выдавать фиксированную сумму из дядиного капитала, и только потом… Кошмар! Я должна угощать какого-то американца собственным телом, причем каждую ночь!..

Уолтер поразился формулировке, но решил не заострять.

— Успокойтесь, фройляйн Ингрид, у меня нет ни малейшего аппетита. Но почему так? Барон… Он, по-моему, нормальный человек и вас любит.

— Любит, в том-то и дело! — Зубная Щетка оскалилась, продемонстрировав острые зубки. — Дядя уверен, что без него я пропаду. Непрактичная я. А также легкомысленная и увлекающаяся…

Помолчала и заговорила серьезно.

— Дядя считает, что в ближайшие годы в Германии случится что-то страшное. Мне лучше уехать из страны, вы — гражданин США. Дядины капиталы уже в американском банке. Я не знаю, что делать, господин Перри. На моем личном счету — ни пфеннига, неделю назад меня прогнал любовник, предварительно надавав пощечин. Денег, мерзавец, потребовал, сказал, что проигрался, а на самом деле, конечно, на кокаин.

— Вы мне его покажите, — предложил Уолтер. — Всю жизнь будет на аптеку работать. Причем не на кокаин.

Зубная Щетка взглянула странно.

— У меня никогда не было братьев, господин Перри. Но сейчас мне нужен не брат. Вы этак изящно намекнули на отсутствие аппетита. После таких слов хочется повеситься, но… Я догадываюсь о причине. Как эту причину зовут?

— Маргарита фон Дервиз… Марг.

— Это потому что я невезучая, — констатировала фройляйн Ингрид. — Ни отца, ни матери, ни надежного мужчины рядом. Теперь еще и дядя… В кои-то веки выпал шанс соблазнить розовощекого американского провинциала, и тут не фортуна… Я не жалуюсь, братец, и не ищу сочувствия. Просто жизнь — изрядное scheisse!.. Все, разговор окончен, но дождь идет, поэтому сидите и скучайте. Или спросите меня о чем-нибудь, о погоде, например.

С погодой была полная ясность (то есть совсем наоборот), и молодой человек поинтересовался другим.

— Господин Вениг? — Зубная Щетка фыркнула. — Это все дядины игры в рыцарей. Сказала бы «дурацкие», но не хочу его обижать. Какие-то Средние века, подогретые к ужину! Несколько дядиных знакомых, фронтовых друзей, вообразили себя Рыцарями- Рыболовами. Был такой Орден когда-то — Анфортаса, хранителя Грааля…

Уолтер невольно кивнул. Знакомо!

— Может, и не вообразили, может, и в самом деле их кто-то мечом по плечу треснул, но в любом случае это смешно. В Крестовый поход они пойдут, что ли? Михель Вениг там вроде фельдфебеля в роте, хозяйством заведует.

Бывший сержант перевел слышанное на привычные звания. Фельдфебель — сержант и есть, только Первый, First Sergeant.

— Орден какой-то странный, не такой, как в книгах. Посвящение у Рыболовов не главное, имя новичка вырубается на каменной доске, чуть ли не на скрижали, причем буквы должны начать светиться. Фосфором, наверно, натирают. Теперь и вас, кажется, вписали, чтобы дядино место не пустовало… Неужели вам такое интересно, господин Перри?

Ответа дожидаться не стала, отвернулась. Уолтер предпочел промолчать.

Лил дождь. Брат и сестра не смотрели друг на друга.

* * *

В холл «Звезды Савойи» Перри вошел практически сухим. Тучи исчезли, уступив небесный простор беззаботному южному солнцу, древняя каменная брусчатка сохла прямо под подошвами, и о прошедшем ливне напоминали только упрямые темные лужи. Молодой человек прикинул, что самое время вытащить Отто Гана на прогулку. Еще зачахнет за своей писаниной!

Поинтересовался у портье, нет ли свежей почты, поглядел на часы, прикидывая, скоро ли обед.

— Боеприпасы подвезли, мистер Перри!

Уолтер не слишком удивился. Поглядел назад, в сторону одинокой печальной пальмы, рядом с которой стояли кресла для гостей, махнул рукой:

— Что в зарядных ящиках? «Терольдего», «Марцемино» или «Бароло»?

— Память у вас однако! — восхитился чернявый переводчик. — Привез я граппу. В бой вступает тяжелая артиллерия.

Знаток чужих наречий ничуть не изменился. Пиджак, как и прежде, нараспашку, галстука нет, на рубахе оборвана верхняя пуговица. Взгляд веселый, искренний, хоть сейчас за протокол садись.

Приглашать гостя было некуда, в гостинице не имелось даже бара, и молодой человек потащил переводчика в номер, заранее сочувствуя доктору Гану. Тот, однако, отреагировал с невиданной чуткостью. Вежливо поздоровавшись, сдвинул шляпу на ухо и заявил, что идет обедать, а потом — совершать моцион. Без свежего воздуха работа не спорится.

Auf Wiedersehen!

Уолтер подвинул стулья к столу, взял два стакана, взглянул на свет, прикидывая, не стоит ли вымыть еще разок.

— У вас на подоконнике газеты, — негромко проговорил переводчик.

Молодой человек даже не обернулся.

— Искал результаты бейсбольных матчей. К сожалению, здесь даже такого слова не знают… Да вы садитесь!

Рукопись доктора Гана со всеми предосторожностями переложили на кровать, переводчик извлек из портфеля тяжелую темную бутыль, но открывать не спешил.

— Может, сначала пристрелка? Недолет, перелет, вилка… Следствие закончено, мистер Перри. Мы знаем, кто убил Паоло Матеи и Эмилио Сегре.

— Убил? — поразился Уолтер. — Но полковник сам был у пещеры. Это же Filo di Luna!

Чернявый помотал головой.

— Это Джованни Новента, тот самый полицейский. Допросили его невесту, родственников, нашли дневник. Убил якобы из чувства мести — хотел покарать осквернителей Лунной дороги. Типичное помешательство на религиозно-мистической почве. Однако его двоюродный брат — германский подданный, они встречались месяц назад. И действовал Новента скорее всего не один… Но этим пускай полковник занимается.

Бутылку открыл, плеснул в стаканы. Выпили молча. Итальянец вновь покосился в сторону подоконника.

— Огорчу еще больше, мистер Перри. Известного вам Никола Ларуссо уволили со службы и, вероятно, будут судить. Новента — его подчиненный, тут уж и Строцци не поможет.

Бывший сержант Перри промолчал. Закон есть закон, устав есть устав. Жалко усача!

— Пристрелку закончили? — поинтересовался он, когда переводчик вновь взялся за бутылку. Тот немного подумал.

— Пожалуй, да. Сейчас я еще налью, встану, а вы мне двиньте в челюсть. Останусь без пары зубов — не страшно.

— Не хочу, — равнодушно бросил любитель в среднем весе. — Попросите Строцци, он чемпион.

Итальянец налил на донышко, встал, застегнул пиджак.

— Полковник просто сорвет с меня погоны. И поделом! Я еще пытался с ним спорить, дилетант!.. Смотрел на вас, мистер Перри, и думал: бедный парень, янки-коммивояжер, оказавшийся не в то время не в том месте. Строцци сразу сказал: «Мухоловка мух не ловит».

Уолтер вспомнил незадачливого Руди:

— Погоны? Вы тоже лейтенант?

Итальянец улыбнулся.

— Кажется, у вас тут целая очередь. Я вам так и не представился, не хотелось врать. Капитан Кармело Лароза. А на филологическом факультете учится мой младший брат. И точно так же орет.

Убрал с лица улыбку, достал из портфеля папку с медной застежкой.

Легкий щелчок.

— Это позавчера. Сам фотографировал.

Снимки были свежие, глянцованные, с острыми зубчиками по краям. Анна… Голова на подушке, однако повязки уже нет, глаза открыты. Снова Анна, но уже в больничном халате, сидит на краю койки. Лицо незнакомое, странное.

— В телеграмме от Строцци было два слова: «много лучше», — вспомнил он.

Капитан Кармело Лароза кивнул.

— Именно так. Опасности для жизни нет, открыла глаза, может сидеть и даже вставать. Это и в самом деле «много лучше». Однако речь и память, к сожалению, не вернулись. Насчет же перспектив врачи только разводят руками. Когда ее первый раз посадили, синьорита Фогель заволновалась, стала оглядываться, как будто что-то потеряла. Кто-то догадался — дал ей бронзовый цветок пассифлоры. Взяла в руку — и так и не выпускает.

Молодой человек уложил фотографии на стол. Встал, шагнул к подоконнику, взял пачку газет, развернул веером.

— Интересовались? Умные люди называют это «предмет для переговоров».

Капитан подобрался, словно для прыжка. Сжал кулаки.

— Мистер Перри! Вы даже не понимаете, что делаете! О судьбе этой несчастной девушки мы могли бы договориться. Не первый случай, разведчиков обменивают, выкупают… А вы!.. Вы же начинаете войну!..

Уолтер Квентин Перри постарался улыбнуться как можно беззаботнее.

— Да что вы? Я лишь посоветовал полковнику почитать французскую прессу. Здесь такие репортеры, акулы пера! Особенно им удаются опровержения. Берут, знаете, лягушку… La Grenouille! Ква-ква-ква! Раз — и под каток.

* * *

С катка все и началось, однако чтобы понять это (газеты были французские), Уолтеру пришлось взять грех на душу и потревожить доктора Гана. Тот сперва принялся брыкаться, потом стонать, наконец, собравшись с силами, все-таки взялся за перевод. Увлекся, заулыбался, затем начал хохотать, размахивая шляпой. Однако очень скоро вновь стал серьезным, под конец же принялся посматривать на приятеля с некоторой опаской.

Итак, в одной из марсельских газет появилась небольшая заметка при фотографии. На снимке — нечто невнятное: расколотая и разбитая на все, что только возможно, черепичная крыша посреди большой груды камней. Заголовок не оставлял место сомнениям. «Какая чушь!» вещал некто, скрывшийся под псевдонимом «Ж. С». И в самом деле! По газетным редакциям уже не первый день стаями летают самые настоящие утки, нагло крякая о том, что неподалеку от Аржентьера, департамент Савойя, происходит нечто невероятное. Естественно, ничего подобного не было — и случиться не могло. Каток не мог одушевиться, сойти с ума и отправиться плющить ни в чем не повинный крестьянский дом. Каток — это машина! И уж тем более не имеет смысла сплетничать об испытаниях нового оружия. Никаких подобных испытаний возле франко-итальянской границы не проводилось. Точка. Восклицательный знак! Фотография же взята из парижской «Фигаро», где обсасывался не менее нелепый слух о каких-то таинственных шахтах в чешских Судетах.

Французы! Сограждане! Не верьте сплетням, не поддавайтесь на провокацию!

Читатели, проявив завидную солидарность, на провокацию не поддались, однако исполнились законным любопытством. В следующем же номере оное было полностью удовлетворено, даже с избытком, на целый разворот. «Ж. С», открывший забрало и ставший Жерменом де Синесом, взялся за дело серьезно. Большая статья, комментарии экспертов, рисунки, фотографии. Уолтер сразу же узнал виденные им снимки из Судет и Тешина, планету в разрезе и даже таинственный «гравитационный пояс Земли», изображенный с особым тщанием. Имелся и параболоид-убийца, почти такой же, как на эскизе Лекса.

Жермен де Синес не оставил от всей этой ненаучной чуши камня на камне. Гравитационное оружие невозможно в принципе! Шахты в Судетах и Тешине не имеют к нему ни малейшего отношения. Франция не собирается включаться в «гравитационную гонку», параболоидов не имеет и заводить не собирается. У Аржантьера никаких шахт нет, район закрыт исключительно как приграничный, а не по иным фантастическим соображениям.

Возьмите с полки учебник физики, сограждане!

Эксперты в один голос с ним согласились. Высказались даже военные, очень скупо, но веско. На франко-итальянской границе все спокойно, перемещения войск носят плановый характер, как и строительство в районе Аржентьера, где намечено возвести учебный центр.

Никакой паники, дорогие французы! Все это лишь лягушачий концерт после дождя.

Ква-ква-ква!

Остальные газеты Уолтер лишь просмотрел, пересчитал и взвесил в руке. Пачка образовалась увесистая. Были парижские издания, были и швейцарские, франкоязычные. Нынешним утром Перри увидел в киоске мюнхенскую «Suddeutsche Zeitung» с памятным снимком на первой полосе.

Просвещенная Европа антинаучную чушь с презрением отвергала и панике не поддавалась.

* * *

— Не надо по званию! — махнул рукой капитан Лароза. — Потом выяснится, что вы старше, выйдет конфуз, а я и так чувствую себя, словно ваша лягушка под катком. Называйте по имени, оно мне нравится.

Бывший сержант не стал спорить. Имя у парня и вправду красивое.

— Хорошо, Кармело. Какое-то время назад человек, очень прилично знающий физику, меня твердо заверил, что использовать гравитацию в военном деле невозможно. To ne mozhe biti, јer ona nikada ne mozhe biti!

Итальянец невольно вздрогнул.

— Он что, серб?

— Хорват, если не ошибаюсь. Никола Тесла.

Рука капитана, вновь взявшегося за бутылку, дрогнула, граппа плеснула на скатерть. Перри с трудом сдержал усмешку.

— Дурная фантастика. Fantastichna stvar! Никаких шахт у Аржентьера нет.

Итальянец все же справился, разлил остаток по стаканам. Взял свой в руки, взглянул в глаза.

— Их там, конечно, нет, мистер Перри. Я не первый год в разведке. Вся эта газетная истерика — обманка, отвлечение внимания. Настоящие шахты скорее всего южнее, где-нибудь у Сен-Жермен де Бьена, на направлении главного удара. Конкретикой сейчас занимается Генеральный штаб, а у Дуче на столе лежит приказ о переброске войск на границу с Францией. Прекратите все это, мистер Перри! Только не говорите, что вы — рядовой курьер. Не смешно!..

Выпил залпом и подвел итог.

— Cazzo![92]

Молодой человек, не дождавшись перевода, отхлебнул из стакана и решил, что самое время переходить в ближний бой. Комбинация все та же, беспроигрышная. Сначала хук в печень…

— Обратитесь к правительству Соединенных Штатов Америки.

Капитан Лароза покрутил стакан в руке, явно собираясь отправить его прямиком в направлении ближайшей стенки. В последний момент все же раздумал, поставил на стол.

— Мистер Перри! В Белом доме и государственном департаменте никто об этих играх скорее всего не знает. Я имею в виду ваше настоящее руководство. Сообщите ему! Дуче готов пойти на уступки, даже в ущерб некоторым нашим интересам. Мы не хотим, чтобы загорелась Европа.

Схватил бутылку со стола, наклонил горлышко над стаканом… Тщетно! Подняв портфель с пола, выхватил из него новую, такую же тяжелую и темную.

— Война и так на носу, вчера началось восстание в Судетах, немецкое население требует воссоединения с Рейхом. Вот они, ваши шахты! Если сегодня взорвется Тешин, я не удивлюсь. Понимаете, что может быть дальше? Напишите, пошлите телеграмму! Остановите это, мистер Перри!..

Любитель в среднем весе приготовился к следующему хуку, на этот раз в голову, но опоздал.

— Анну Фогель можете забирать в любой момент, — взгляд итальянца был спокоен и трезв. — После гибели министра Дивича специальный агент Мухоловка уже не представляет для нас особого интереса. У нее дома большие перемены, новое правительство взяло курс на воссоединение с Рейхом. Ваша девушка — отработанный материал. Это не оскорбление, мистер Перри, а ее единственный шанс. Увозите синьориту Фогель куда вам угодно, мы подготовим все нужные документы. Только сообщите своему самому-самому главному. Мы согласны на серьезные переговоры. Италия не хочет новой мировой войны!

Матч завершился за явным преимуществом. Но это не ринг и не спорт. Здесь можно и добивать.

* * *

— О чем вы, мистер Перри? Правительство лишь визирует то, что кладут на стол. Разве вы не помните, как в 1916 году один-единственный человек решил судьбу мира?

— На нем была титановая маска?

— Как в ваших книжках? Нет, он даже очков не носил. Более того, не занимал никакого поста в администрации США, частное лицо, друг президента Вильсона. Но именно этот человек решил, на чьей стороне будет воевать американская армия. Вильсона устраивали оба варианта, он вообще ничего не понимал во внешней политике. А если бы Штаты выступили на стороне Германии?

— Извините, Кармело, но мы с вами здорово выпили и, кажется, заехали не туда. Не верю я в Злодея, который всем миром крутит.

— Он не один, у него есть деньги, влиятельные друзья и целая сеть организаций, в том числе и ваш аполитичный географический фонд. Эдвард Мандел Хаус по прозвищу полковник Хаус. Неужели не слыхали?

— Ага, а мы его птенцы. Эта самая… молодая гвардия. В 1916-м полковнику сколько лет было? А сейчас?

— Мистер Перри! Если мировую войну начнет полковник Хаус Второй, кто-нибудь заметит разницу?

* * *

Открыть глаза Уолтер все же сумел и даже оценить увиденное. Потолок, черная шляпа, доктор Отто Ган… Он принялся вспоминать, помыл ли стаканы, а главное, вернул ли драгоценную докторскую рукопись на стол.

— Вальтер! — Отто наклонился, взглянул с тревогой. — Вам плохо, Вальтер?

Перри задумался.

— Наверное, нет, просто пьян, как свинья. Не спрашивайте ни о чем, Отто! Я и сам не соображаю, чего натворил. Боюсь, и вы не объясните.

Доктор Ган неуверенно оглянулся, сжал губы.

— Все-таки… Все-таки решусь спросить. На столе фотографии вашей девушки, новые, с зубчиками по краям… Что-нибудь получилось?

Ответа ждать не стал, нахмурил брови.

— Не говорите, уже понял. У вас такой взгляд, Вальтер, будто вы подняли на ее защиту все легионы Ада.

Подумал немного и добавил не в лад:

— Помогай вам Бог!

Уолтер хотел поблагодарить, но внезапно сказал то, в чем и самому себе не решался признаться.

— Не понимаю, что со мной, Отто. В Швейцарии я встретил женщину, ее зовут Маргарита, Марг. Я хочу прожить с ней всю жизнь и ради этого сделаю, что угодно. И я хочу помочь Анне, спасти ее, увезти подальше. Но… Мне будет очень больно, если она исчезнет, если мы не сможем хотя бы изредка видеться. Так не должно быть, верно?

Доктор сдвинул шляпу на нос и внезапно рассмеялся.

— Так не должно быть в нашем паршивом бюргерском ХХ веке. А вот Персиваль Галльский, рыцарь Круглого стола, вас бы хорошо понял. Парень оказался точно в такой же ситуации.

— И что… Что он сделал?

— Как что? — удивился Отто Ган. — Нашел Святой Грааль!

2

Я УВОЖУ К ОТВЕРЖЕННЫМ СЕЛЕНЬЯМ, Я УВОЖУ СКВОЗЬ ВЕКОВЕЧНЫЙ СТОН, Я УВОЖУ К ПОГИБШИМ ПОКОЛЕНЬЯМ…[93]

…Там где Джудекки высится оплот, где льдом врата покрыты и решетки, где не огонь, а холод руку жжет, где путь до Искусителя короткий, где не сыскать тропы ведущей вспять, где и следы — случайные находки, где речь людскую, слыша, не понять, где имя Божье гаснет, возникая, где даже Смерть не станет докучать…

На черной ледяной скале — распятая девушка. Беспощадные клинья пронзили запястья, впились в нагие ступни, пригвождая бессильное тело к недвижной стылой тверди. Ледяное острие пробило грудь.

Сердце билось — вопреки всему.

В глаза ударил холодный вихрь, скользнул острыми клыками по коже, закрутился водоворотом.

— Виновна?

— Виновна, — шевельнула губами Мухоловка, удивляясь, что еще способна говорить.

Вихрь загустел, налился тяжелым мерцающим огнем, плюнул в лицо ледяными крошками.

— Вот и получи по полной. Новичкам мы обычно сообщаем три новости, и все очень хорошие…

Водоворот обратился каменной громадой, такой же черной, ледяной. Надвинулся, ударил болью.

— Кое-кто надеется на Страшный суд. Мол, пересмотрят, войдут в положение. Не надейся, приговор окончательный. Почему так, тебе когда-нибудь растолкуют, лет этак через миллион.

Скалу качнуло, накренило назад, тело распятой девушки погрузилось в лед целиком. Замерли удары сердца, чужой голос теперь доносился издалека, словно из иного мира.

— Вторая новость — здесь тоже можно страдать. Некие умники решили, что Ад всего лишь философская абстракция, потому как человек — это и душа, и тело. После смерти тело обращается в прах, душа же нематериальна, а посему неспособна испытывать муки. Какое неверие в наши возможности! В Джудекке даже лучше, чем на Земле, от страданий тут и Смерть не спасет. Оценила?

Лед исчез. Вокруг была пустота, ни верха, ни низа, стылый ветер, шепчущая клочковатая тьма. Никого и ничего, лишь вдали немигающим холодным огнем горела яркая зеленая звезда, изумрудное Око.

— И третья новость, — звезда подмигнула, — муки испытывает тело физическое, материальное, из каких бы элементарных частиц оно не сложено. А значит, нервная система рано или поздно перестанет реагировать. И вместо муки будет скука, прошу прощения за глупую и неточную рифму.

— Придумали? — нашла в себе силы выговорить девушка.

Изумрудное Око вспыхнуло, заполняя собой весь простор.

— Еще как! Очень скоро убедишься. Никакой скуки, сплошная новизна ощущений. Собственно, и… Нет, еще одно. Чисто теоретически ты можешь подать жалобу. Кому? Понятное дело, мне. Не на сам приговор, а на то, что исполнение его преждевременно. Твое тело все еще на Земле, потому и сердце бьется.

Зеленый огонь плеснул, опалил нежданным жаром, зашептал в уши.

— Жалуйся, жалуйся, лично разберусь, времени не пожалею!.. Подобных жалоб, кстати, много. Данте недолго здесь гулял, пару суток всего, но несколько таких случаев отметил. «Я встретил одного из вас, который душой в Коците погружен давно, а телом здесь обманывает взоры». Теперь включаем статистику… И знаешь, со всеми разобрался, жалобщики по сей день ну очень довольны!

Та, которую когда-то звали Анной, закрыла глаза, но зеленое пламя проникало и сквозь веки.

— Молчишь? Тогда подарочек лично от меня — за провал операции. С кем хитрить вздумала, а? Ну, получи, с-сука!

Боль ударила плашмя, разрывая тело на части, впечатывая кровавые ошметья в лед, в огонь, в пустоту…

…ДРЕВНЕЙ МЕНЯ ЛИШЬ ВЕЧНЫЕ СОЗДАНЬЯ, И С ВЕЧНОСТЬЮ ПРЕБУДУ НАРАВНЕ. ВХОДЯЩИЕ, ОСТАВЬТЕ УПОВАНЬЯ.

3

— Бедный, бедный доктор Ган! — вздохнула директор музея, почтенная пожилая дама с прической, весьма напоминающей крепостную башню. — Честное слово, мистер Перри, я бы ему этот пустячок охотно подарила, если бы он принадлежал лично мне. Но данная единица хранения — часть музейной коллекции, она — собственность Франции, как ни высокопарно это звучит.

Уолтеру везло с городским начальством. Мэр знал немецкий, директор же прилично изъяснялась на английском. И договариваться было просто. Художник-любитель пришел в восторг от мысли, что его картины увидит заокеанская публика, а дама-крепостная башня получила редкую возможность — от души, со знанием дела, пожалеть заблудшего немецкого коллегу.

— Доктор — замечательный специалист, мистер Перри, но эти его фантазии… Так ведь можно и нервы себе расстроить. Нельзя всюду видеть Грааль, особенно там, где его нет и быть не может.

Уолтер предпочел не спорить — ученым мужам и не менее ученым дамам виднее. Хорошо, что доктора Гана удалось уговорить, успокоить и даже отчасти привести в хорошее настроение. Искатель Грааля лишь попросил напоследок еще раз прикоснуться к «биллону». Уолтер уложил теплый кусочек металла на докторову ладонь, тот улыбнулся и повелел Рыцарю-Рыболову вернуть реликвию законным владельцам. Самому Гану это оказалось не под силу.

— Мистер Перри! — Крепостная Башня заговорила вполголоса, словно опасаясь невидимого соглядатая. — Я лично разбирала «Коллекцию Архиепископа». Этот фрагмент — от дароносицы первой половины XVIII века. Есть полные аналогии. На ней действительно был изображен Крест Грааля, но именно тогда данный символ вновь стал популярен на юге Франции. И техника изготовления поздняя, не Средних веков.

Улыбнулась победоносно, но тут же скорчила скорбную мину.

— Только, пожалуйста, не говорите доктору Гану, во всяком случае, сейчас. Лучше я сама ему напишу. И хватит об этом!.. Как вам Салланш? У нас не так часто бывают гости из США.

— Замечательный город, — честно ответил молодой человек. — Маленький, конечно, зато можно все осмотреть. Я даже Стену Нечестивцев видел, специально пошел туда вечером…

Крепостная Башня внезапно рассмеялась, помолодев разом на четверть века.

— И ничего из глубины камня не стонало? Не изрекало хулу на Творца? Не гремело ржавым оружием? Ой, как вам не повезло, мистер Перри! Знаете, кто это придумал? Алоизиюс Бертран[94], автор «Гаспара из тьмы», романтик и фантазер почище доктора Гана. Приехал сюда на несколько дней в 1839 году, увидел пролет средневековой городской стены — и вдохновился. Такое написал! Жаль, не могу спеть, как вы про аллигаторов. «Пей, старина Билли, последний свой грог…»!

Посланец адмиральского Фонда изрядно смутился, но виду не подал.

— А вы… А вы попробуйте!

Петь почтенная дама не решилась, но слушать ее было приятно, а временами и страшновато. И в самом деле!

Кайтесь, грешники, кайтесь!

…Принц Конде ведет гугенотов на юг, убивать всех верных Святой католической церкви. В его войске — нечестивые германцы, наемники, кровавая свора. Нет пощады городам и селениям, священникам и монахам, мужам и женам, детям и старикам.

Кайтесь, грешники, кайтесь!

Вот и Салланш — беззащитный городок, для наемников добыча и забава. Не сберечь добра горожанам, не спастись самим, ибо пришла Смерть. Горят дома, и храмы горят, младенцев, оторванных от матерей, вздымают на пики.

Кайтесь, грешники, кайтесь!

Рассмеялся Конде: «Слыхал я про здешний собор, что при самом Шарлемане воздвигнут, много в нем золота и серебра много. Ваш он, ребята!» Заорала яростная свора, в толпу сбилась, заревела, оружием затрясла — и кинулась к собору.

Кайтесь, грешники, кайтесь!

Улица узкая вдоль старой стены крепостной. Бегут наемники, кровавые псы, гремят оружием, хулят Господа, добычу предвкушают. Вот он собор, рядом совсем!..

И пала стена, накрыла нечестивцев.

Кайтесь, грешники, кайтесь!

Когда же уцелевшие горожане решились прийти и взглянуть, стена вновь стояла, нерушима, пуста была улица, и только из глубины камня доносились еле слышные стоны.

— Кайтесь!.. — ладонь с неженской силой врезалась в стол, и молодой человек невольно вздрогнул.

— Зд-дорово! А на самом деле?

Директор снисходительно улыбнулась:

— Здесь не было принца Конде. И гугенотов не было, это же Савойя. Просто остаток средневековой стены, все прочее разобрали два века назад. Но фотографию мы в музее, конечно, разместили — рядом с портретом Алоизиюса Бертрана. Тоже история!.. Мистер Перри, а не организовать ли нам обмен экспозициями, допустим, на полгода? Мы пришлем в ваш Фонд что-нибудь по Средневековью, а вы нам… да хоть про аллигаторов!

— Можно, — рассудил молодой человек. — У нас подобное делается. Я шефу скажу…

— За такое дело надо выпить, — сурово заявила дама. — У меня есть сливовая наливка.

Не довелось. Стук в дверь, растерянное лицо секретарши.

— Je vous demande pardon! Monsieur Perry a demande a une fille…

Директор дослушала до конца, помрачнела.

— Мистер Перри! Вас спрашивает какая-то юная особа. Она в расстроенных чувствах, она плачет.

Ударила голосом:

— Бегите!

* * *

Зубная Щетка на этот раз была без зонтика и на зубную щетку никак не походила. Зареванная восемнадцатилетняя девчонка, потеки туши на лице, сумочка раскрыта, с платья исчезла брошь с синим камнем. Вид такой, словно встряхнули от души и в шкаф на плечики повесили. Уолтер подбежал, взглянул в глаза.

— Что? Дядя?

Ингрид фон Ашберг помотала головой, всхлипнула.

— Нет, дядя… Без изменений, все то же… Господин Вениг! Он заболел, он… Он умирает!

Перри вначале не понял. О ком речь? Не о Михеле-Котелке же, этот здоровяк Монблан переживет.

— У него отек легких. Говорят, отравление, но, господин Перри, разве при отравлении бывает отек легких? Чушь какая-то! Бедный господин Вениг! Я его с самого детства знаю, батюшка Михеля тоже нашей семье служил. Господин Вениг — такой добрый… Его через час повезут в Бонневиль, там хорошая больница, специалисты. Может, еще успеют. Я поеду с ним, нельзя бросать одного.

Уолтер, человек практичный, выгреб все, не глядя, из бумажника.

— Держите! Мне с вами съездить?

Девушка чиниться не став, деньги взяла, бросила в сумочку.

— Справлюсь сама, не маленькая. Просто свалилось все сразу: дядя, теперь еще и это. Спасибо, господин Перри!

Размазала тушь платком, попыталась улыбнуться:

— Дайте погляжу, как выглядит брат. Прежде только читать приходилось…

Ингрид фон Ашберг посмотрела в глаза, нахмурилась.

— Американский ковбой и его непутевая сестрица. Жаль, что все так глупо сложилось!… Несколько минут еще есть, и я должна сказать… Наверняка господин Вениг бредил, но я поклялась передать слово в слово. Господин Перри! Братьев-Рыболовов кто-то убивает. Их нельзя поразить обычным оружием, они охраняют Грааль и сами им защищены, поэтому враги используют яд. Мой дядя… Моего дядю тоже отравили. Сейчас в Ордене Анфортаса, Короля-Рыболова, остались трое: дядя, вы и еще кто-то. Имя я не запомнила.

— Это правда? — осторожно поинтересовался Уолтер Квентин.

— Я уже ничего не понимаю! — Ингрид махнула в воздухе кулачком. — Какое-то безумие! Знаю, что за последние два года умерло несколько дядиных однополчан, он очень по ним горевал. Пожалуйста, разберитесь сами, у меня и так полно проблем. А это вам, господин Вениг просил передать.

Порылась в сумочке, извлекла оттуда коробочку в малиновом бархате.

— Держите! Господин Вениг велел надеть и носить не снимая. Мой Бог! Что же творится? Еще и эта война!

Уолтер почувствовал, как холодеют руки.

— К-какая война?

— Которая вот-вот начнется. Фюрер предъявил ультиматум Чехословакии: вывод войск из Судет в 24 часа и проведение там плебисцита. Поляки тоже чего-то потребовали. В Судетах сейчас резня, в вермахте объявлена мобилизация, Геббельс о чем-то орал в «Спортхалле»… Жизнь — scheisse, я об этом уже говорила и вновь повторюсь.

Ингрид фон Ашберг отступила на шаг, сорвала шапочку-чепчик.

Склонила голову.

— Благословите свою сестру, господин Перри! Мне больше не от кого ждать помощи.

Уолтер Квентин, Рыцарь-Рыболов, понял, что спорить нельзя. Перекрестил, поцеловал в темя.

Проводил до авто.

Коробочку в бархате сунул в карман, даже не взглянув.

* * *

— Как же так, мсье… Мистер… Неужели опять война? — в глазах обычно самоуверенного портье плескался ужас. — У меня сын в армии. Bon Dieu! Проклятые боши! Вот, возьмите, только что пришло…

Уолтер перетасовал телеграфные бланки. Открыл наугад первый — тот, что сверху.

— «Дядя Уолти! Будь, пожалуйста, осторожнее…»

Ни «сэр», ни «так точно!». Игры кончились. Перри прикинул, что написать в ответ, чем и как успокоить испуганного мальчишку, ничего не придумав, сунул телеграмму в карман. Вторая тоже из Нью-Йорка, наверняка от шефа.

«Бросай все, катись в Париж, оттуда в Гавр…»

Молодой человек невольно кивнул. Дела сделаны, поезд завтра утром.

Третий бланк жег ладонь. Бывший сержант отошел подальше, к высокому стрельчатому окну.

«Кирия собирается на гастроли. Япония, Сингапур, Австралия. Сделаю, что смогу. Сожми за меня правый кулак на удачу, сержант. ILY»

Проклятые пальцы словно окаменели. Не слушались, отказывались сгибаться…

* * *

— Была у меня мысль съездить в июле в Швейцарию по вашим, Вальтер, следам, — доктор Отто Ган поправил шляпу, усмехнулся невесело. — Великий штурм Северной стены, скалолазы всей Европы против Огра! Хотелось поболеть за Андреаса и Тони, но теперь… Сами видите!

Станция Салланш, поезд под парами, вещи уже в вагоне. Прощание вышло невеселым. В кармане докторского пиджака — свернутая вчетверо газета. Большие черные буквы кричат «Batailles sanglantes dans les Sudetes!»[95] Ясно без перевода, новости и так на слуху.

…В Судетах — война, восставшие ведут бои за Карлсбад и Теплиц, флаг со свастикой водружен над ратушей Браунау, чешская авиация бомбит жилые кварталы. Польские «добровольцы», не в форме, но при оружии, уже вошли в Тешин, расстреляны попавшие в плен чешские офицеры. Вермахт сосредотачивается на границе, газеты в один голос предрекают отмену Берлинской Олимпиады…

Кому ты нужен, Эйгер-Огр?

— Но вам, Вальтер, огромное спасибо! — доктор протянул ладонь, пожал крепко. — Даже если я ошибся, и вы — фокусник-иллюзионист, а наш «биллон» — всего лишь обломок какой-нибудь дароносицы первой половины XVIII века…

Уолтер сделал вид, что очень заинтересовался пролетной тучкой-невеличкой.

—…Все равно, встряска была полезной. Столько написалось! Жаль, не удалось побывать вместе с вами у Волчьей Пасти в полнолуние. Если верить газетам, теперь там снова стена. Боюсь, Filo di Luna мы увидим не скоро.

Перри почему-то не удивился. Едва ли Дуче решился бы шагнуть на Лунную тропу.

— Мой адрес у вас есть, пишите, трясите, беспокойте. И по вопросу о Граале, и просто так. Второе предпочтительнее.

Прозвенел первый звонок. Молодой человек сунул руку в карман, помедлил немного.

Решился.

— Отто, что это?

Коробочка в малиновом бархате. В таких продают обручальные кольца, разве что размер великоват. Доктор Ган открыл крышечку, взглянул без всякого удивления.

— А разве в магазине вам не сказали? Надо было требовать сертификат. Провинция!

На докторской ладони, там, где когда-то лежал «биллон», — маленькая серебряная рыбка в белой эмали. Витая цепочка, тоже из темного серебра, поверх белого — несколько непонятных букв.

— Но вас не обманули. Вы что у них, Вальтер, попросили? Копию Ордена Анфортаса, Короля-Рыболова? Очень приличная реплика, даже с металлом угадали. Дорого пришлось заплатить?

— Н-не очень, — осторожно ответствовал Перри. — А буквы на рыбке? Что они обозначают?

Доктор взглянул изумленно:

— Даже это не объяснили? Рыба — давний символ Христа. Его апостолы были рыбаками, сам Он тоже рыбачил. В воскресную школу ходили? «Когда же перестал учить, сказал Симону: отплыви на глубину и закиньте сети свои для лова… Сделав это, они поймали великое множество рыбы, и даже сеть у них прорывалась»[96]. Здесь и написано «РЫБА», только по-гречески — «ИХТИС». Если расшифровать: «Иисус Христос Божий Сын Спаситель». Спасибо, что так серьезно отнеслись к посвящению, Eques Piscatoris! Носите — и будете под защитой Грааля.

— Пуля не берет? — ляпнул первое, что пришло в голову, Уолтер, немедленно устыдившись. Отто Ган расхохотался, подмигнул.

— Комиксами в детстве увлекались? Это же не дикарский амулет! Знак Ордена — символ, пусть и очень важный. Настоящему Рыцарю-Рыболову его даже носить не надо, если он действительно служит Граалю…

Второй звонок. Доктор шагнул к вагону, махнул шляпой.

—…Ибо тому, кто охраняет кубок Царя Царей, обещано то же, что и праотцу Адаму: «Тебе служат солнце, и луна, и звезды, и птицы небесные, и рыбы морские, и птицы, и скоты, и гады».[97] Не пропадайте, Вальтер! Если не будет войны, съездим с вами в Монсегюр, Грааль там, я уверен. Мы его обязательно найдем!..

Поезд тронулся, привычно застучали колеса. Татам-татам, скорей-скорей, прощай-прощай…

Бывший сержант Уолтер Квентин Перри приложил ладонь к виску, отдавая честь паладину Чаши Христовой. Подождал, пока исчезнет вдали последний вагон, подумал немного, расстегнул рубашку.

Старое серебро обожгло кожу. Медальон с надписью «ИХТИС» коснулся сердца.

4

— Еще! Еще, чтобы почувствовала, дрянь, как это — умирать!..

Анна Фогель попыталась отвернуть лицо. Тщетно! Удар сапога пришелся в рот. Хрустнули зубы, в горло плеснула кровь, не соленая, горькая. Затем что-то тяжелое, страшное врезалось в сердце.

— Туда не бить! — запоздало распорядился кто-то. — Нельзя, чтобы сразу сдохла. Аккуратнее работайте, с толком…

Спасительное забвение так и не пришло, но боль все же отступила. Удары превратились в легкие толчки, отзывавшиеся еле слышным звоном колокольчика где-то возле самого сердца. В живот, в плечо, снова в живот, по колену.

— Поднимите ее!

Знакомый голос донесся словно из иного мира. Снова проснулась боль, прокатилась волной, растекаясь по телу, живому вопреки всему.

Резкий, режущий ноздри запах. Мухоловка застонала, открыла глаза.

…Ночь, белый свет автомобильных фар, острые силуэты надгробий, люди — черные тени. Один, в легком летнем пальто и шляпе, совсем рядом — протяни руку.

— Анна! Как ты могла? Ты же всех предала — Эрца, меня, страну!..

Шарль… За стеклышками очков — отчаяние, словно не ее, специального агента Мухоловку, сейчас убивают, а его самого.

— Ты же самая лучшая, Анна! Я тебе завидовал, всем в пример ставил. Ты же Эрцу как дочь!

В горле булькала кровь, но девушка все же смогла разлепить губы.—

Н-не предавала. Нет!

Старший референт Карел Домучик дернул губы в злой усмешке.

— Конечно! Просто отпустила этого американца. Вот так взяла — и ручкой помахала. Вся наша операция, все планы, оружие, шахты с параболоидами — коту под хвост. Чем мы теперь ответим Гитлеру? Мы на шаг от переворота, немецкая агентура наглеет на глазах, Эрц уже ничего не может сделать. А теперь еще ты…

Мухоловка подалась вперед, выплюнула кровь изо рта, попыталась вздохнуть.

— Он… Вальтер… Ничего не знает. Убивать… Зачем? Не могу больше! Не могу!..

Шарль дернул плечами.

— Зато предавать можешь. Знаешь, Анна, я что-то чувствовал, недаром тебя сюда приводил, рассказывал о том, кто похоронен рядом с братом. Ты будешь умирать долго, но если бы я мог, то убил бы тебя десять раз подряд.

Отступил на шаг, дернул подбородком.

— Сломайте ей руку — правую. И — в гроб.

Земля рванулась навстречу, противно хрустнули кости, боль уже не плескалась — уносила водоворотом. Мухоловка в который уже раз прокляла свое сердце. Бьется и бьется, сволочь!

Глаза уже не видели, мир тонул в кроваво-черном тумане. Что-то ударило в спину, встряхнуло, потом откуда-то издалека, с самого края Вселенной, послышался голос Шарля:

— Леденцы, как ты и просила. Кладу под левую руку. Прощай, Анна!

Негромкий стук, толчки, туман налился чернотой, воздух загустел, залепил ноздри. Сверху доносились еле слышные удары. То ли забивали гвозди, то ли уже бросали на крышку тяжелую кладбищенскую землю.

— Живи… Вальтер, — дрогнули губы.

Мухоловка ждала, что придет страх, но на душе не было ничего, кроме последней, неподъемной усталости. И вопреки всему — боли, отчаянию и смерти, она заставила себя вспомнить: ночное шоссе, желтый огонь фар, слегка растерянный парень на соседнем сиденье. Рыцарю Квентину очень хотелось взяться за руль самому. Смешной мальчишка!

Ночь наполнилась светом и музыкой, закружила в знакомом ритме, понесла вдаль, прочь от кромешной муки.

…Скачет всадник к горам далеким, плащ взлетает ночною тенью. Синьорита глядит с балкона, черный веер в руках порхает. Ты скажи мне, о синьорита, что за слезы твой взор туманят…

Явь и навь сплелись клубком, подернулись коркой черного льда.

* * *

— Чувствую, оценила!

Ночь исчезла, уступая место вечному сумраку. Никого и ничего, только на горизонте — зеленая звезда, изумрудное Око.

— Теперь поняла? Слегка блокируем память — и каждый раз совершенно свежие ощущения. И во второй раз, и в миллионный, и даже… Какая цифра тебе так понравилась? Ах, да, в квадриллионный.

Она все вспомнила. Все поняла.

— Джудекка! — изумрудное Око подмигнуло. — А чтобы ты не подумала, будто мы тут лишь кости ломаем… Как будет правильно? Aida? Нет! Allez — oop!..

Пространство дрогнуло, суживаясь и обступая со всех сторон. Что-то мягко толкнуло в спину. Зеленый огонь исчез, превратившись в привычный мягкий свет электрической лампы.

Комната, горящий камин. Кресло. Она в кресле, рядом столик темного полированного дерева. Еще одно кресло — напротив. Там — Он. Самый обычный, серый, неприметный, если бы не горящий в глазах зеленый огонек.

Мухоловка, невольно привстав, открыла рот, попыталась вдохнуть. Получилось. Она подавилась воздухом, схватилась за горло и задышала часто-часто, как выброшенная на берег рыба.

— Какой контраст! — из кресла донесся смешок. — Не холодно? Не жарко? Ничего не болит? Пользуйся, с-сучка! Э-э-э… Нет, не годится, иной формат беседы… Чувствуйте себя как дома, уважаемая госпожа Фогель, потому что вы действительно — дома. Джудекка — ваш последний приют! На столике рядом — коньяк двух разных марок, кстати, весьма приличный, сигареты… Желаете чего-нибудь еще?

Она все-таки справилась. Села ровно, положила руки на колени. На коньяки-сигареты даже смотреть не стала. Нельзя, развезет сразу.

Зеленые очи блеснули.

— Гвозди бы из вас делать, госпожа Фогель. И этими бы гвоздиками — к стене Дита приколотить, чтобы всем прочим неповадно… Шучу, шучу! Данная наглядность среди прочего должна подтвердить еще один тезис: муки моральные подчас бывают пострашнее всякой пытки. И поделом! Уж очень вы меня разозлили, госпожа Фогель! А мне нельзя, должность не позволяет.

Девушка вдруг поняла, что может говорить и даже улыбаться.

— Плохо перевариваюсь?

Сидевший в кресле взмахнул длинной желтоватой ладонью.

— Не обольщайтесь, госпожа Фогель! И не таких растворяли. Дело даже не в вас лично. Подумаешь, очередная шпионка с двумя десятками трупов в качестве приданого! Но постояльцы должны прибывать в Джудекку либо незаметно, яко тать в нощи, либо под всеобщий глас одобрения. Тем и стоим, тем и сильны!.. Вы все-таки выпейте, госпожа Фогель. И не спорьте со мной, это небезопасно.

Девушка, не глядя, нащупала рюмку, взяла бутылку, которая поближе, плеснула, облив пальцы. Выпила залпом, ничего не чувствуя. Из кресла одобрили.

— Вот и правильно. Коньяк улучшает аппетит, обменные процессы в организме, помогает бороться с вирусами и инфекциями, а заодно расширяет сосуды. Как раз то, что требуется перед тем, как в очередной раз заколотят живой в гроб… Это я опять шучу. Так вот, по поводу всеобщего одобрения. Никто нас здесь не услышит, уши отпадут, поэтому скажу, как есть. Подложили вы, госпожа Фогель, мне редкую, редчайшую даже, свинью!

Зеленые огоньки посветлели, полыхнули гневом.

— С формальной точки зрения я даже сердиться не имею права. Явились добровольно, отказались от суда, от апелляции. Хоть в рамочку вас вставляй! И гвоздиками, гвоздиками…

Сидевший раздался в плечах, загустел плотью. Дохнул сухим жаром.

— А по сути? А по сути, госпожа Фогель, ваш случай — совершенно неприемлемый прецедент. Как видите, я с вами откровенен, я, кстати, всегда говорю правду, тем и силен…

Голос упал до шепота, слова вливались в уши, словно липкая болотная грязь.

— В Джудекке нет и не может быть ничего святого. Здесь то самое одномерное Дно мира под слоем сверхтяжелых магм, о котором еще напишет господин Даниил Андреев. А вы? Пожертвовали шансом на Спасение ради ближнего! «Нет больше той любви, если кто душу свою положит за други своя»[98]! Душу!.. Такое недопустимо в принципе. Уже сейчас во всех сферах треплют языками о Черном ангеле Белого рыцаря. И мальчишка ваш — кем он себя вообразил? Не трогают — так сиди тихо!

Она мотнула головой, стряхивая чужой шепот. Поймала зрачками зеленые огоньки.

— Мальчишка мой не нравится? Почему? Кого-то из ваших за горло взял? Или сразу за яйца? Крутанет как следует — и выйдет совершенно неприемлемый прецедент.

Зелень вспыхнула огнем. Погасла. Сидевший в кресле вновь стал прежним, неприметным и серым.

— Знаете, я терпелив. И гордыня мне по душе, сам таков. Ну, а вы, госпожа Фогель, держитесь!.. Вашу жалобу я принял к рассмотрению. Не подавали? Странно, у меня зарегистрировано… Не важно! Итак, внимательно изучив дело, нахожу, что в вашем случае имеет место техническая накладка. Сбой! Виной тому — не слишком продуманный эксперимент у Bocca del Lupo. В результате вы, получив тяжелую, но не смертельную травму, оказались на Лунной тропе, а потом попали сюда. Как быть?

Мухоловка сообразила, что до сих пор держит в пальцах пустую рюмку. Спохватилась, поставила на столик. Тихий стук прозвучал, словно удар грома.

— Помиловать тех, кто оказался в Джудекке, не в силах никто, даже Высшая Инстанция. Никто, госпожа Фогель! Но в наших законах столько пунктов, подпунктов… Всякие там «b, c, d, e» — и до бесконечности. Например, возможен отпуск или, допустим, командировка… Вы, госпожа Фогель, коньяка себе все-таки налейте — и выпейте. Врачей здесь нет, лучше озаботиться заранее.

Она послушалась, вновь наполнила рюмку. В горло плеснул жидкий огонь.

— Как заткнуть пасти болтунам? Очень просто, отправить вас, госпожа Фогель, обратно. Оформим командировку — и вперед, на койку, в веронскую больницу. На минутку-другую, не больше. Откроете глаза, миром полюбуетесь… Шучу, шучу! Зачем мелочиться? Лет, допустим, на шестьдесят, до 1996-го. Для меня разницы ни малейшей, обратно все равно сюда вернетесь. Зато политес полностью соблюден. Конечно, грешница из вас уже никакая. Вы полностью выгорели, госпожа Фогель! Станете каяться, поклоны бить, подавать нищим, того и гляди, в монастырь уйдете… Не поможет, говорю сразу. Но это потом, сейчас следует решить главное. Отпустить вас? Не отпустить?

Воздух застыл в горле, руки, перестав слушаться, скользнули вниз, повисли недвижно. Зеленые огоньки надвинулись, задрожали…

— Я же предупреждал, госпожа Фогель, моральные муки куда пострашнее пыток. Ох, как приятно на вас смотреть! «Ты скажи мне, о синьорита, что за слезы твой взор туманят…» Ваш рыцарь, кажется, боксер-любитель? Тогда, как на ринге: один, два, три…

Огоньки слились воедино. Изумрудное Око полыхнуло смехом.

— Не буду, не буду. Просто: нет. Нет! НЕТ!

5

…Двенадцать стопок, восемь тузов, карты — в восходящем в порядке независимо от масти. Ничего сложного, надо лишь разбросать их поверх фундаментов-тузов, выстроив восемь башенок. Трудность одна — колода выкладывается лишь однократно. Единственный шанс, точно как в жизни.

Пасьянс не сходился.

Вернувшись с вокзала, Уолтер сгреб в кучу все газеты, смял, вынес в коридор на поживу урне. Возвращаться в пустой номер не стал, спустился в холл, узнал у портье адрес ближайшего магазина. Идти оказалось всего ничего, только за угол завернуть. Копии Ордена Рыболова там не продавались, зато карты имелись всякие, на любой вкус. Молодой человек купил две колоды, выбрав рубашки в цвет американского флага.

«Павлиний хвост» его научила раскладывать бабушка Доротея. Долгими вечерами в Пэлл Мэлле, когда выключали электричество и зажигались керосиновые лампы, на чисто выскобленном деревянном столе неспешно строились башня за башней — призрачный замок неведомых германских предков. Елизавету Доротею Софию научила пасьянсу ее бабушка, которая маленькому Вальтеру уже не просто бабушка, а пра-пра, а уж ее саму… Страшно представить!

Замок Павлиньего Хвоста манил, заставлял вглядываться в каждую картинку, появляющуюся из-под пальцев. Сойдется, не сойдется?

Не сходилось. Уолтер словно чувствовал, хотел разбросать карты иначе, мало ли пасьянсов но свете. Но все же рискнул. Ничего сложного, как и его поездка в Европу. Дама бубен, десятка треф, двойка пик… Прокатиться по адресам, собрать старые рукописи, прочитать неведомо кем написанный доклад. Семерка червей, тройка червей, валет пик… Все сделано правильно, можно ставить птички-галочки в отчете, и не он, лопоухий сыщик-неудачник из Теннесси, виновен в том, что война на пороге. Просто возил с собой глупые книжки с нелепыми обложками, просто убегал, когда начинали стрелять…

Есть ли у вас план, мистер Перри? Да, у него есть план, самый гениальный план! Предварительный отчет в Париже, потом Гавр, последняя «полярная» рукопись… Четверка бубен, девятка пик, двойка червей… И ничего уже не изменить, как и в этом пасьянсе. Не стоять замку о восьми башнях. Оплошал ты, Рыболов!

Все было понятно, и в картах, и в жизни, однако Уолтер все же решил добить колоду. Дюжина карт осталась, не больше. Девятка треф, дама треф…

Не удалось и это. Вежливый стук в дверь, острый нос коридорного.

— Je vous demande pardon, monsieur! Извиньите, мистер Перри! Вас… dans le hall… ожидать какой-то monsieur. Он очьень, очьень nerveux. Нерь-вни-чать!

Уолтер бросил карты на стол, немного подумав, прихватил шляпу. Сбежал вниз по ступенькам, подошел к лейтенанту Кнопке, взял за воротник, тряхнул покрепче.

— Что на этот раз, Руди, павлиний ты хвост?

* * *

— Добрый день, господин Перри! Почему — павлиний? Не важно, не важно, я пришел сказать, пришел позвать вас… Не бейте меня, господин Перри!

— А ты, Руди, не ори! Сейчас здесь вообще по-немецки лучше не разговаривать. Линчуют, как негра в Алабаме. Что нужно?

— Господин Перри! С вами желает встретиться один очень серьезный человек. Только встретиться и поговорить! Даю слово офицера, вам ничего не угрожает. Слово офицера, оно свято! Это касается того, что сейчас происходит в Судетах. Мы — следующие, только вы и ваше руководство способны помочь. Судеты, наша страна, потом Польша… Это же мировая война! Вы должны выслушать этого человека!

— Пусть приходит.

— Нет, господин Перри, не здесь. Я вас проведу, тут недалеко. Речь идет лишь о беседе, вас никто не тронет. Я слово дал, господин Перри!

— Швы с головы, вижу, сняли? На твоем месте я бы все же надел кастрюлю. К такой физиономии — в самый раз. Пошли!

* * *

Двое идут по пустой вечерней улице, сержант и лейтенант. Очень похожие, одного роста, со спины почти не отличить, только у сержанта костюм слегка темнее. Сержант слева, справа лейтенант, первый движется неспешно, упругим ровным шагом, второй торопится, то и дело забегая вперед и возвращаясь.

Сержант смотрит прямо. Его спутник оглядывается, дергает шеей, прячет руки в карманах, вынимает, сжимает и разжимает кулаки.

…Салланш, древний город. Старые дома, осыпавшаяся лепнина, узорные чугунные решетки на окнах. В светлом летнем небе — беззаботные провансальские ласточки.

Тот, что слева, внезапно останавливается, смотрит вокруг. На лице — беззаботная улыбка.

— Знаешь, где мы, Руди? Это уникальная застройка первой половины XVIII века, представляешь? Мне про нее мэр рассказывал.

Снимает шляпу, тычет ею куда-то вправо.

— Пойдем туда, кое-что покажу. Понравится.

«Туда» — в узкий проем между особняками-ветеранами. Двум голодным кошкам разминуться — в самый раз. Сержант идет первым, уверенно, не оглядываясь, все тем же ровным шагом. Лейтенант некоторое время стоит на месте, потом спохватывается, спешит следом.

Двое между кирпичных стен. Сержант указывает шляпой вверх, на еле заметную в предзакатной синеве ласточку.

— Руди, птичка!

Тот недоуменно моргает, смотрит вверх.

Ближняя дистанция!

Хук в челюсть!

* * *

Кобура нашлась там, где Уолтер и предполагал — слева под лейтенантским пиджаком. Перри достал пистолет, оценил мельком. Борхардт-Люгер, 9 миллиметров, для широкой публики — парабеллум, для прочих — Р-8.

Сойдет!

Проверил патроны, сдвинул вверх флажок предохранителя, пнул ботинком стонущую кучу тряпья у стены.

— Вставай!

Руди поднимался медленно, охая и держась за лицо. С трудом выпрямился, всхлипнул:

— За что, господин Перри? Я же слово дал! Пистолет — служебный, я за него отвечаю, если потеряю — под трибунал отдадут!

Сержант хотел сплюнуть, но сдержался.

— Веди! Я — на шаг сзади, если дернешься — вышибу коленную чашечку.

Взял за воротник, подтолкнул.

— Пош-шел!

Куда его заманивают, Уолтер уже сообразил. За этой улицей еще одна, тянущаяся прямиком к средневековому собору. Справа — все те же старые дома, слева — Стена Нечестивцев.

Спрятал руку с пистолетом под полу пиджака, надел шляпу, сдвинув ее на ухо, точно как доктор Отто Ган, паладин Грааля.

«Тебе служат солнце, и луна, и звезды, и птицы небесные, и рыбы морские, и птицы, и скоты, и гады».

И парабеллум в придачу.

До Стены Нечестивцев дойти не удалось. Уолтер уже видел вдалеке ее ровные тесаные блоки, когда дорогу заступил высокий белокурый нибелунг, синеглазый, с глубокими шрамами на щеках. Ноги на ширине плеч, руки сцеплены за спиной.

…Слева — двухэтажный дом, нежилой, с заколоченными окнами, справа — кирпичный забор.

— Добрый вечер, господин Перри! — на прекрасном «хохе» поздоровался белокурый. — Очень рад встрече!

6

Мухоловка открыла глаза и замерла, не в силах понять и поверить. Белое! Не кладбищенская ночь, не безвидная крышка гроба, не клубящая тьма, не черный лед.

Белое!

Солнечный свет!..

На смену радости пришел страх. «Каждый раз совершенно свежие ощущения…» Вот они, свежие! А то, что память при ней, еще горше. Она попыталась приподняться, упираясь правым локтем в мягкий податливый матрац. Удалось, пусть и не сразу. Девушка оглянулась, раз, другой, вдохнула пропахший лекарствами воздух.

Увидела. Поняла. И закричала — отчаянно, из последних сил, как никогда еще не кричала за всю недолгую жизнь.

— Господи-и-и-и!..

7

Бывший сержант Перри был хорошим учеником. Объяснят, покажут — обязательно повторит. А вот лейтенант Кнопка сплоховал, не рванул вперед, не упал на теплую брусчатку. Напротив, остановился, замер, теряя драгоценные секунды.

…Пальцами левой руки — за волосы, правая, локтем — в грудь. Пистолет к виску лейтенанта Уолтер приставлять не стал, повернул в сторону незнакомца. Тот кивнул, одобряя.

— Очень хорошо, господин Перри! Лучше не шуметь, поэтому придушите этого mischlinge, и дело с концом!

— Вы же слово! — булькнул Руди. — Слово дали! Только поговорить!..

Белесые брови взлетели вверх.

— Заткни свою вонючую пасть, jude, когда разговаривают два арийца. Все в полном порядке, господин Перри. Объясняю ситуацию. Руководство страны, где проживает этот субъект, наконец-то взяло правильный курс. Наши разведывательные структуры теперь активно сотрудничают, в результате чего и состоялась наша встреча, что очень и очень хорошо!

Улыбнулся, легко приударил подошвой о булыжник, точно давя невидимого таракана.

Уолтер хотел объясниться, возразить, но понял, что лучше молчать. Секунды текли, Руди завозился, задергал ногами, сержант перебросил руку ему на горло, надавив от души, и начал медленно отступать, волоча за собой обвисшее тело. Лицом — к старому пустому дому, к забору спиной. Белокурый не препятствовал, наблюдал с улыбкой.

— Зря это вы! — наконец бросил он. — Не тратьте силы, господин Перри! Все, что я хочу сказать, легко уложить в две фразы. Вы нужны Рейху, господин Перри! Возвращайтесь в Фатерланд, на родину своих предков!..

Лопатки коснулись холодного кирпича. Уолтер почувствовал, как под рубахой наливается холодом серебряная рыбка-медальон. Жаль, что он, не-рыцарь, Рыболов-самозванец и в самом деле не служит Граалю! Белокурого Перри не слишком опасался, но понимал, что разговор — лишь начало.

Так и случилось. Немец вытащил руки из-за спины, сдернул с левой перчатку.

— К сожалению, времени мало, поэтому вынужден применить более действенные аргументы. Если станете сопротивляться, стрелять, вас не убьют, но серьезно ранят. В Рейхе вас вылечат, господин Перри, но больница в этом случае будет тюремной.

Махнул перчаткой.

* * *

И тогда опечалился сердцем рыцарь Квентин, молвив себе так: «Не прятался я от боя, и бой не торопил. Но видно, настал мой час!» Когда же из дверей заброшенного дворца выбежали прятавшиеся там вражьи сквайры и слуги подлого звания в числе немалом, звеня оружием и взывая к Бафомету, врагу рода христианского, отбросил рыцарь Квентин тело подлого предателя прочь, ибо негоже защищаться от измены — изменой. Стал ровно, как велит обычай воинский, однако же не поднял оружия, ибо не в нем чуял свою силу. Не стал он молить о помощи Святых заступников и даже сам Святой Грааль, чьим защитником был по праву, ибо ощущал за собой мощь, много превыше той, что дарует Чаша Господня.

И близились к нему вражьи сквайры и подлые слуги. Рыцарь Квентин же стоял недвижно, считая шаги, что от врагов его отделяли. Когда же осталось три шага всего, сам ступил вперед.

И содрогнулась твердь, и взлетели вверх камни и древа, земля же встала выше волн океанских. Ибо служат рыцарю Грааля и солнце, и луна, и звезды, и птицы небесные, и рыбы морские, и птицы, и скоты, и гады, и все, что сотворил Господь. Взметнулся вал из камней, праха земного и древес к самому небу, поглотив злодея, и сквайров его, и слуг подлого звания, и нечестивое оружие их, и мерзкие помыслы, ибо ничто они пред ликом Творца и верных Его слуг.

И успокоилась твердь, сделавшись такой, как прежде.

Не возгордился победой рыцарь Квентин, голову смиренно склонил. «Не моя то сила, — сказал. — Но Сила, коей служу». И засветились под рубахой его греческие литеры на белой эмали.

На том и повесть нашу закончим. Аой!

* * *

Руди пришел в себя после третьей пощечины. Ойкнул, схватился за щеку.

— Не бейте, пожалуйста! Что я вам плохого сделал, господин Перри? Меня тоже обманули. Мне обещали, мне слово дали!..

— Знаю. Слово офицера. Оно свято.

Уолтер помог Руди встать, поднял с булыжника парабеллум, сунул лейтенанту в потную ладонь.

— Держите! А то попадете в трибунал, плачь потом из-за вас.

— Сп-пасибо!

Руди принялся, не глядя, тыкать пистолет в кобуру, но внезапно замер, обведя пустую улицу безумным взглядом.

— Господин Перри! Они все — где? Я видел что-то серое, как будто снаряд упал. Но… Здесь же никаких следов, ничего!

Уолтер не спешил с ответом. Поглядел в темнеющее предзакатное небо, смахнул с лица прилипчивую пыль.

— Они вам очень нужны? И следы, и сами…

— Нет! — заспешил лейтенант. — Мне же начальство приказало, а сам я… Нацисты, век бы их не видеть! Но все-таки, господин Перри, что случилось?

Бывший сержант честно хотел ответить: «Не знаю». Не успел. Небо рухнуло, земля ушла из-под ног.

Мать-Тьма укрыла его.

Последним, что слышал Уолтер, уплывая по водам черной реки, был отчаянный вопль лейтенанта Рудольфа Кнопки:

— Помогите! Помогите! Кто-нибудь, скорее! Человек умирает, умирает!..

Глава 12, она же Эпилог

А. То, что было

Гуси летят в Лапландию. — Анна в Раю. — Набережная туманов.

1

Раз! Раз! Раз! Раз-раз-раз! Раз! Снизу, сбоку, в голову, в корпус! Снова в корпус, в голову! Раз! Раз-раз! В голову! Н-на!

Боксерская груша, вполне приличная «капля», нашлась у мистера Н в сарае. Там ее Уолтер и повесил, отодвинув подальше всякий хлам. Обмотал кисти бинтами — и принялся восстанавливать форму.

Раз-раз! Сбоку, еще раз сбоку! В корпус, в голову, в корпус! Раз-раз-раз! Раз! Раз! Получи!

Начал вчера, отмолотил шесть раундов без всякой жалости, делая перерывы по минуте. Потом, правда, шатало. Сегодня решил ограничиться пятью, темп умеренный, удары акцентированные, основное внимание — на выносливость. Лучше всего представить себе здоровенного плечистого негра.

…А еще лучше — плечистого белокурого нациста!..

Раз! Раз! Ближний бой! Снизу и сбоку! В голову, в корпус, в голову! Раз-раз-раз! Работай, бездельник! В корпус!.. Вот тебе, ариец, вот тебе, вот, вот, вот!

— Стоп! — послышалось сзади. Молодой человек отскочил от груши, обернулся.

— Что, уже?

Мистер Н поднял вверх секундомер.

— Достаточно на этот раз. Держите!

И метнул полотенце. Перри вытер мокрое лицо, провел жесткой тканью по груди. Возмутился.

— Это только четвертый раунд! Сегодня должно быть пять!..

— Не спорьте, мистер П! — военный пенсионер взглянул сурово. — Не то в больницу отправлю. Там у вас найдут все возможные болезни, кроме родильной горячки[99], и запрут на полгода. Хотите?

Уолтер, подобного не желая, предпочел подчиниться. В больницу совершенно не тянуло, тем более, чувствовал он себя прекрасно.

Чуть не умер, да. Но ведь не умер!

* * *

Когда Руди дотащил его до ближайшей аптеки, перепуганный провизор позвонил в полицию и уж потом — в медицинскую помощь. Возмущенно вопящего лейтенанта, обезоружив и надавав плюх, при наручниках и конвое увезли в околоток, недвижного сержанта, у которого и сердце еле прослушивалось, — в реанимацию.

Мать-Тьма не желала отпускать. Она бережно окутала Уолтера драгоценным черным покрывалом и пригласила гостей. Не живых — мертвых.

Сначала к нему пришел убитый им белокурый нибелунг, смотрел с упреком, пытался что-то сказать, но Уолтер прогнал его прочь, в черную тень. Затем Перри увидел подзабытое лицо Джованни Новента, просившего называть его Иоганном. Молодой полицейский стоял, освещенный красный огнем Bocca del Lupo, глядел с испугом, беззвучно шевеля белыми губами. Бывший сержант попытался спросить его, что на самом деле случилось возле Волчьей Пасти, но Иоганн не услышал, исчез в огненном вихре.

А потом Уолтеру стало по-настоящему страшно. Перед ним встали Андреас и Тони, тоже мертвые, в прозрачных ледяных саванах. Перри бросился к ним, попытался закричать, но Мать-Тьма не пустила, приглушила голос. И все же его услышали. Мертвый Хинтерштойсер попытался открыть глаза, с трудом двинул промерзшими губами:

— Это я виноват, Вальтер. Не взял веревку, такая вот беда.

— Оба виноваты, — возразил ему мертвый Курц. — А еще — Эйгер. «Мы разбивались в дым, и поднимались вновь…» На этот раз — не судьба.

Тень поглотила друзей, черное покрывало неслышно колыхнулось, и Уолтер вновь попытался крикнуть, позвать, хотя было ясно, что его не услышат. Доктор Отто Ган… Белое лицо, заиндевевшие волосы, в разжатой ладони — пустой шприц. Вокруг — снег, камень во льду, совсем рядом — темный зев пещеры. Черная шляпа лежит

чуть в стороне.

Паладин не дошел до Грааля…

Уолтер понял, что плачет, но даже не мог смахнуть слезы. Мать-Тьма дышала над самым ухом. Это тянулось долго, невыносимо и страшно, но вот покрывало вновь опустилось, задрожало, поднялось…

— Значит, война, брат? — недобро усмехнулась Ингрид, троюродная сестра. — Я буду защищать Фатерланд, могилы предков, родной дом. А ты? На чьей ты стороне, последний фон Ашберг?

Слова были непонятны, темны, но молодой человек облегченно перевел дух. Девушка жива, он это твердо знал. Баронесса выглядела заметно старше, взрослее, вместо легкомысленного платья — незнакомая черная форма, фуражка с высокой тульей, странные знаки в петлицах, кобура на ремне.

Уолтер не знал, что ответить сестре. Сказал о другом:

— Я понял, Ингрид. Не яд убивает Братьев-Рыболовов. Трудно выдержать силу, которую надо пропустить через собственную душу.

Сестра, кивнув, взглянула в глаза:

— За тобой — Грааль, у меня — меч Зигфрида. Один из нас не вернется с поединка. Я очень люблю тебя, брат!

Мать-Тьма спрятала и ее. Покрывало стало камнем, надвинулось, придавило, не давая вздохнуть… Квентин спал в своей невидимой могиле, и только воды черной реки негромко шумели у его изголовья.

Рассвет победил, Мать-Тьма не смогла удержать добычу. Последний раз плеснула черная вода, обдав холодными брызгами. Уолтер Перри открыл глаза, очень удивился, вскочил с больничной койки и потребовал, чтобы его немедленно выпустили.

* * *

— Сегодня, как обычно, мистер Н? — поинтересовался молодой человек, надевая рубашку. — Почерк крупный, разборчивый, поля стандартные, названия на немецком и итальянском — в оригинале, все исправления — карандашом?

Тот покачал головой.

— От лишних вопросов, мистер П, просил бы воздержаться. Завтракайте — и за работу. И очень бы просил не покидать флигель без согласования со мной. По крайней мере, до обеда.

Перри кивнул, не став спорить. О причине он догадывался: все, им написанное, тут же отправлялось на перепечатку. Кто-то невидимый лупил по клавишам в одной из комнат большого дома, где обитал сам мистер Н. Авто приезжало с рассветом и уезжало в три пополудни. А вот сегодня с первыми лучами солнца к загородному владению отставного разведчика подъехали сразу две легковушки, одна за другой.

Бывшему сержанту никто ничего не стал объяснять, а он и не спрашивал. Конспирация! Его дело простое — писать отчет. Поездка в Европу: день за днем, час за часом. Наследники доблестного адмирала Фаррагута оказались очень любопытны.

Пишите, мистер Перри, пишите! Почерк крупный, разборчивый, поля стандартные…

Гостеприимный Салланш удалось покинуть только следующим утром. До вечера Уолтера продержали в больнице, невзирая на все его протесты. Медицинские процедуры перемежались визитами. Прибежал всполошенный мэр при трехцветной ленте, долго охал и качал головой. Потом в дверях палаты проступил силуэт крепостной башни. Директор музея пришла не с пустыми руками, притащив под мышкой большой альбом с фотографиями города. Снимки были старые, еще прошлого века, но очень красивые, в золотистой дымке. Молодой человек нашел Стену Нечестивцев и долго ее разглядывал.

А после обеда примчался Руди со свежим синяком под глазом. Лейтенанта выпустили, узнав, что он — не подданный Рейха и даже не совсем «бош». Пистолет пообещали вернуть при пересечении границы, с чем его Уолтер и поздравил. Рудольф Кнопка поглядел странно и протянул свежую «Suddeutsche Zeitung».

Вермахт пересек границу Чехословакии. Войско Польское вошло в Тешин.

Остаток дня Перри пролежал на койке, глядя в пустой потолок. Хотел по примеру доктора Гана надеть шляпу, но было лень вставать.

В Париже, на вокзале Аустерлиц его встретил хлопотливый мистер Н, усадил в марнское такси — «Рено» с кузовом «ландоле» — и увез в свой загородный дом с решетчатой антенной и пулеметом «кольт» на треноге у крыльца. Гость был поселен в маленьком флигельке и озадачен отчетом.

Вечером в одном из сараев Уолтер отыскал боксерскую грушу. Серебряную рыбку-медальон снял и спрятал подальше.

* * *

— Что, совсем плохо? — не выдержал Перри, глядя, как мистер Н морщится, просматривая очередную написанную им страницу. Тот вздохнул так, словно ему пришлось глотнуть фосгена.

— Отвратительно! Вы уже пять раз покойник, мистер П! В мои дни молодежь училась быстрее. Или гибла, что, увы, случалось чаще. Я тоже хорош, не смог вас прикрыть ни в Италии, ни…

Пробежал глазами следующий лист, отложил в сторону, оперся кулаками о стол.

— Хорошо хоть в Швейцарии удалось. Как там мой крестник? Не подвел?

— Крестник?! — от удивления Уолтер даже привстал. — Погодите, погодите! Лекс? Господин Вансуммерен?

Военный пенсионер кивнул не без гордости. Отвернулся, поглядел в окно.

— В январе 1915 года ко мне в кабинет вошел мальчишка-бельгиец. Ему чудом удалось бежать из оккупированного немцами Льежа. Попросился в разведчики, в диверсанты. Я дал ему швабру с тряпкой и велел мыть пол в коридоре. Он занимался этим полгода, потом стал мыть полы в аналитическом отделе. В начале 1918-го его забросили в Брюссель, на помощь «Белой даме».

Уолтеру невольно вспомнилось: «Первый раз меня избили немцы — прикладами в 1914-м».

— Он, говорят, железнодорожные станции взрывал?

— Говорят, — мистер Н неопределенно пожал плечами. Повернулся, окинул гостя внимательным взглядом:

— Побрились? Очень хорошо. Костюм, свежая рубашка, галстук — обязательно. И причешитесь. Через пять минут жду вас у крыльца.

— Есть, сэр! — ответствовал бывший сержант, уже стоя возле раскрытого чемодана. Пять минут, время пошло…

Рядом с флигелем, где поселился Перри, располагался еще один, нежилой. Окна намертво закрыты, на крыльце, загораживая вход, — большой старый сундук. Но сегодня все изменилось — окна настежь, сундука-сторожа и след простыл. Молодой человек вспомнил о втором авто, что приехало на рассвете.

— Поднимаетесь, стучите в дверь, — шепотом наставлял его бдительный мистер Н. — Входите только после приглашения.

Молодой человек не без опаски покосился на залитое летним солнцем крыльцо.

— А какой пароль?

Военный пенсионер пожевал губами.

— Можете сказать: «Гуси летят в Лапландию». Наша шутка образца 1918 года. Идите, юноша! Что с паролем, что без него… Присылают бойскаутов, мучайся с ними. Вперед!

Уолтер взбежал на крыльцо, постучал, дождался ответа. Вошел, улыбнулся.

— Гуси летят в Лапландию, мисс Виктория! Спасибо вам за книгу, за «Квентина Дорварда». Только я ее так и не прочитал.

* * *

Уолтер Квентин Перри понял, что не быть ему шпионом, после первых же вопросов. Не слишком и хотелось, но все-таки обидно. В детективном агентстве им нахвалиться не могли: молод, но глаз острый, память почти как фотопленка, да и соображалка на месте. А еще бегает быстро, драться мастак, коллег-сыщиков никогда не подводит. Но, как выяснилось, шпионить за блудливыми мужьями — одно, а просто шпионить…

Попросил разрешения отвечать стоя, как в армии. Плечи развернуты, руки по швам. Неудобно, зато мысли быстрее вертятся.

— Перерыв, мистер Перри, — наконец смилостивилась секретарь. — Кофе вреден для здоровья, пьем чай.

Мисс Виктория ничуть не изменилась. То же темное платье с застежкой под горло, ни косметики, ни украшений, хриплый голос, взгляд-огнемет. На стене — знакомое фото в рамочке: будущий секретарь Фонда в военной форме и бомбардировщик Airco, он же De Havilland D.H.4.

— Пить чай с сахаром — дурной тон! — сурово молвила мисс Виктория, и молодой человек отдернул руку от фарфоровой сахарницы. Отхлебнул голимого, отодвинул чашку.

— Мне, как я понял, вопросы задавать не положено?

Секретарь неспешно, с пониманием дела, испила из своей чашки, помедлила немного.

— Не положено. И не советовала бы. Вы в сложном положении, мистер Перри. Огромный перерасход средств при не слишком впечатляющих результатах.

Телеграмма с магическим «Деньги тратьте» лежала в кармане пиджака, но молодой человек предпочел промолчать. Хвастаться нечем. Вот если бы он, к примеру, завербовал Антонио Строцци, полковника и чемпиона!

— Претензии к вам, мистер Перри, Фонд не будет предъявлять исключительно с учетом сложившихся непростых обстоятельств. Но посылать деньги на лечение агента иностранной разведки — это все-таки перебор.

Руки сжались в кулаки, и молодой человек поспешил спрятать их под стол. Вдруг не заметит?

— Не надо нервничать! — взгляд-огнемет не знал преград. — Вы вели себя очень неумно, мистер Перри. Если бы сейчас шла война — настоящая война! — вы бы попали под трибунал.

Уолтер встал, одернул пиджак.

— А мне все равно. Отдавайте под трибунал, мисс Виктория! Закончу отчет — и поеду не в Гавр, а в Италию, на несколько дней. Анна…

Вздохнул, пытаясь справиться с болью.

—…Анна Фогель не в самом лучшем… состоянии. Но я должен ее увидеть! Если будет возможность, отправлю в США. Денег у меня хватит, не хватит — займу. А уволите из Фонда, в порт грузчиком пойду, как мой дед.

Взгляд-огнемет погас. Мисс Виктория пододвинула чашку поближе.

— Во-первых, прошу присесть. Во-вторых, мистер Перри, соображения по будущей операции подаются не в устной, а в письменной форме.

Подождала, пока молодой человек сядет, отхлебнула чаю.

— Поезжайте! Фонд берет расходы на себя. Госпожа Фогель, насколько я знаю, участница восстания 1927 года? Это хорошо, оформим ей вид на жительство как политической беженке. Действуйте, мистер Перри!

Уолтер собственным ушам не поверил.

— Простите?

Мисс Виктория взглянула равнодушно.

— В моем прощении вы, кажется, не нуждаетесь. Хотите делать глупости, Квентин Дорвард? Делайте, руководство не против. А все остальное совершенно вас не касается… Допивайте чай, нам многое еще надо обсудить.

Уолтер Квентин подвинул чашку поближе, взялся… Отодвинул прочь.

— Все-таки, мисс Виктория, спрошу. Ответите, не ответите, дело ваше. Проехал я по Европе, нашумел, книжками этими дурацкими всех перепугал. А что в итоге? Мировая война? Планета Аргентина врезается в Землю? Кто же мы все после этого? Кто?! Нас же всех расстрелять надо!

Не кричал, говорил негромко, последние слова еле из себя выдавил, на шепот перейдя. Секретарь конечно же услыхав, кивнула согласно:

— Трибунал решит — рядом у стенки станем. Мне, мистер Перри, не впервой. Но пока мы делаем свою работу. Мировой войны в ближайшие два года не будет. Гитлер выступил слишком рано…

— Прыгнул! — вырвалось у Перри.

— Именно. Вермахт пока еще слаб, у немцев в Чехословакии огромные потери. По слухам, чехи применили какое-то новое оружие. Немецкая колонна, пехота и бронетехника, погибла полностью — по ней словно катком проехали…

Молодой человек невольно вздрогнул. Секретарь заметила, улыбнулась кончиками губ.

— Исключительно по слухам, мистер Перри! Думаю, через некоторое время объявят о перемирии и созыве международной конференции по вопросу о Судетах. Опять-таки по слухам, она состоится в Мюнхене. Земля и Аргентина разошлись курсами, мистер Перри!

Уолтер задумался. Вроде бы все правильно. Или нет?

— В ближайшие два года, значит? А потом? Аргентина на новый виток пошла?

2

Полковник Антонио Строцци достал из портфеля пакет в плотной бумаге, повертел в руках.

— Как хотите, мистер Перри! Мое дело — предупредить. Я бы не верил госпоже Фогель, даже если бы за нее поручились все двенадцать апостолов разом.

Отдал, брезгливо поморщился:

— Хотите взять с собой собственную Смерть — валяйте. Паспорт, виза, медицинские справки, все подлинное. Только не жалуйтесь потом.

Уолтер почти не слушал — дышал. Слева и справа — цветущий тамариск, зеленые листья-чешуйки, розовые соцветия. Аллея тянулась от монастырских ворот в самое сердце огромного старого сада. Невольно вспомнилось: тамариск — Божье дерево.

Рай! И Змий в Раю.

— Мистер Перри! — Строцци отошел назад, взглянул снисходительно. — Не улетайте в Эмпирей, рано. У меня секретное послание вашему руководству. Отдам потом, а то еще потеряете. Ох, как хочется отвести вас прямиком к Дуче, пусть на вас орет, а не на меня.

Бывший сержант с сожалением отвел взгляд от розового буйства. — Так вам и надо, синьор полковник. А если в ухо даст, вы даже блок поставить побоитесь.

Бывший чемпион внезапно рассмеялся.

— Не побоюсь! Ладно, катитесь, я у ворот подожду.

Уолтер Перри повернулся к полковнику спиной и забыл о нем.

Пора!

Тамарисковая аллея шагнула ему навстречу. В горячем летнем воздухе еле заметно витал запах мускуса. Ветви, зеленые и розовые, провожали, неслышно колеблясь в такт его движений. Уолтер не спешил, шел медленно, по сторонам не смотрел — только вперед, в узкий просвет между аккуратно подстриженными деревьями.

Самое легкое — позади. Дальше — самое трудное, неподъемное.

Зелено-розовый рай, синее итальянское небо, скрип гравия под подошвами. Аллея никак не хотела кончаться, молодой человек невольно ускорил шаг. И Рай отпустил его.

Лужайка. Зеленая подстриженная трава. Девушка в инвалидном кресле. Зеленый, в цвет травы, халат, белая шапочка на голове. Чужое неузнаваемое лицо, незнакомый взгляд серых глаз. Лишь веснушки на носу остались прежними.

Он остановился, не решаясь подойти ближе. Девушка повернулась, взглянула удивленно.

— Добрый… Добрый день! Вы… Вы ко мне? Я еще очень плохо… плохо говорю, извините.

— Здравствуйте, госпожа Фогель!

Надо было улыбнуться — и он улыбнулся.

Анны больше нет…

* * *

— Вы… Вы господин Перри? Очень странно… Мне сказали… Господин Перри — отставной военный, филантроп. Оплатил… Оплатил лечение в этом монастыре. Тут очень-очень хорошо. Думала — старый, полковник или… Или даже генерал. А вы такой молодой!

Уолтер смотрел, как незнакомая девушка пытается улыбаться, кивал в ответ, слушал, не перебивая. «Если ты веришь в чудо — верь», — сказала ему сероглазая. Чудо случилось — она жива. Он просил о большем, но, вероятно, оказался недостоин.

— Врачи… Хорошие, добрые. Я очнулась, кричала очень… очень сильно. Сестра… Сестра в палате сказала, что так кричат только те, кого… кого отпустил Ад. Тогда я стала смеяться. Долго, остановиться не могла… Уколы… Мне вложили в ладонь цветок, бронзовый… Пасси… Пассифлора… Я смогла заснуть. Ничего, уже все в порядке.

Он не выдержал, взял девушку за руку.

— Все в порядке, госпожа Фогель. Нам нужно обсудить с вами…

— С вами? — серые глаза знакомо блеснули. — Или — с тобой? Уже встречались, верно? На «ты», на «вы»?

Перри облегченно вздохнул.

— На «ты», конечно. Я — Вальтер, или маленький Вальтер.

Хотел упомянуть «теленка», но прикусил язык. Потом расскажет.

— Маленький Вальтер! — очень серьезно повторила незнакомка. — А теперь объясни… Объясни, маленький Вальтер, почему помогаешь… Мне помогаешь. Американец, иностранец… Почему?

Взгляды встретились. Уолтеру стало плохо от того, что он сейчас скажет, но пути назад не было.

— Госпожа Фогель! Анна! С первого раза не поверишь, просто выслушай, как сказку. У меня была бабушка, Елизавета Доротея София, эмигрантка. Я решил найти своих родственников в Европе. И нашел тебя, Анна. Ты — моя троюродная сестра.

Незнакомая девушка протянула руку, прикоснулась пальцами к его щеке.

— Это… Это правда, Вальтер? Се-стра… Сестра…

Уолтер Квентин, Рыцарь-Рыболов, рассмеялся.

— Еще бы! И хорошо, что сестра. Тебя нужно срочно увозить из Италии, здесь очень опасно. Но могли бы и не отпустить, ты же, считай, под арестом. А так — родственница американского гражданина, утритесь, фашисты!

Сбросил улыбку с лица, словно маску.

— Слушай еще одну сказку, Анна! Ты — подпольщица, героиня. Мы с тобой под пулями познакомились. Если бы не ты, Анна, меня давно бы землей присыпали. И… Ты здорово машину водишь. Я сюда, в Верону, специально на авто приехал, напрокат взял, чтобы тебе меньше завидовать. А еще ты обещала показать мне, как танцуют танго. Такая вот, сказка, Анна. Пока запомни, а потом все подробно расскажу.

Серые глаза плеснули болью.

— Танго? Я могу, я помню! Я научу, когда… Когда смогу ходить, обязательно. Танго… «В знойном небе пылает солнце, в бурном море гуляют волны. В женском сердце царит насмешка, в женском сердце ни волн, ни солнца…» Правильно?

Он почувствовал, как по спине течет холодный пот.

— Правильно!.. Слушай дальше, Анна! Тебя посадят на корабль, с тобой пошлют сиделку, я уже все оплатил. В Нью-Йорке тебя встретит огромный седой дядька. Ты его не пугайся, это твой и мой родственник Элвин Йорк, он герой, как и ты, у него медаль Конгресса. Вы с ним отправитесь в Теннесси, там очень хорошо, ты сможешь быстро выздороветь. А я приеду, как только смогу.

Задохнулся, попытался глотнуть воздуха. Мускус стал камнем.

— Сказка, — негромко повторила сероглазая. — Подпольщица. Под… Под пулями… У м еня… Шрамы на груди и на животе… Старые… Тоже пули, да? И в голову… Как? Расскажи, маленький Вальтер!

Уолтер Квентин осторожно пожал ее руку.

— Очень просто — ты меня спасла. Потом все расскажу. Обязательно!

Незнакомая девушка привстала и наконец-то улыбнулась по-настоящему. Почти как Анна.

— Бог… Бог есть, брат! Он меня вернул, а ты… Ты Ему помогал. У тебя будет самая лучшая… Самая лучшая сестра на свете, мой маленький Вальтер!

Умолкла — и на Рай обрушилась оглушительная тишина. Надо было что-то сказать в ответ, сейчас же, не теряя ни секунды. Уолтер принялся лихорадочно подыскивать слова…

3

Бродяга пришел вместе с туманом. Стал неподалеку: руки в карманах, вокруг шеи — шарф-удавка, старая шляпа набекрень. Все с чужого плеча, даже в сумерках видно.

Уолтеру было все равно. Он тоже держал руки в карманах, грел пальцы. Вечер выдался неожиданно холодным. Днем над Гавром буйствовало летнее солнце, с Английского канала дул легкий норд-вест, но к вечеру надвинулись тучи, легли плашмя, нависли.

Черная громада лайнера возвышалась совсем рядом, в полусотне шагов. Трап, серьезные, одетые по первому сроку матросы, вереница пассажиров, грузчики, огни подъезжающих авто. Перри уже успел подняться наверх, отдать чемодан стюарду и показать билеты помощнику капитана, получив твердое заверение, что без него от причала не отойдут. Одно условие — с последним гудком сразу наверх.

Гавр. Набережная. Туман[100].

Уолтер Перри смотрел на трап, на идущих по нему незнакомых людей. Вглядывался в каждого, ждал, старался не пропустить. Для того и спустился вниз. Все это не имело ни малейшего смысла, но он упрямо верил в чудо.

Авто… Большая семья, он, она, трое детишек, чемоданы, сумки. Двое в легких летних пальто, один чемодан, за плечами у мужчины — гитара в чехле. Еще двое, заметно постарше, старик с большим сундуком, прямо как из фильма про пиратов.

Он ждал Марг. После всего сбывшегося и несбывшегося хотелось лишь одного — увидеть, обнять, сказать: «Люблю!» Так мало и так невероятно много. Уолтер охотно оставил бы чемодан на борту, кинулся навстречу, хоть до самого подножия Эйгера, но в Нью-Йорке ждал лопоухий мальчишка, который сперва станет по стойке «смирно», отдавая честь старшему по званию, потом повиснет у него на шее…

«Не понимаю, что со мной, Отто», — сказал Уолтер своему немецкому другу доктору Гану. Теперь понял. Он проиграл войну, не сразил острым копьем врага, не прикрыл треугольным рыцарским щитом друга. Не спас Анну, и сероглазая уже не ответит на его «…руки, сердца, прав гражданки Соединенных Штатов». В Судетах и Тешине льется кровь, генералы листают томики с космическими осьминогами на обложках, Аргентина — Фиолетовая Погибель — заходит на новый виток. И никого уже не защитит серебряная рыбка с греческими буквами.

Рыцарей нет. Освистанный клоун собирается восвояси.

Марг! Все, что у него еще осталось… Сейчас, в этот туманный вечер Уолтеру до боли хотелось услышать смех-колокольчик, поцеловать ямочки на щеках. «Не понимаю, что со мной…» Понимает! Понял!..

Снова авто, суетливые пассажиры, грузчики… Женщина в плаще, молодая, красивая. Нет, не она…

Молодой человек вынул руки из карманов, сжал и разжал пальцы, пожалев, что нельзя подвесить боксерскую грушу прямо здесь, среди тумана. Тут и подошел к нему бродяга. Взглянул искоса, погладил небритый подбородок.

— Je m’excuse pour intrusion, messieurs!..

Посмотрел еще раз, уже внимательнее, и заговорил на неплохом английском.

— Вероятно, правильнее будет «мистер». Не помешал?

— Нет, — не думая, ответил молодой человек. — Что дальше? Кошелек или жизнь?

Бродяга усмехнулся, и Уолтер понял, что туманный гость немногим его старше. И еще красив, хоть сейчас на медаль, даже трехдневная щетина — не помеха.

— Если честно, была такая мыслишка, мистер. Но — не могу. В жизни ничего не крал и не отнимал.

Молодой человек вновь стал смотреть на трап, на причал, на тех, кто спешит на корабль. Еще пассажиры, еще… Нет, нет, нет…

— Если вы голодны, я дам денег.

В ответ — хриплый смех. Бродяга стал рядом, затянул шарф потуже.

— А хорошо бы срубить с вас, мистер, полсотни франков на хороший ресторан! Нет, я не голоден. Мне надо побыть здесь, на причале, но так, чтобы не прицепились ажаны. Копы, если по-вашему. А рядом с вами, мистер, меня не тронут.

— Стойте, — согласился Перри, вглядываясь в туман и понимая, что все напрасно, напрасно, напрасно…

— Вы не буржуа, мистер, — рассудил незнакомец, закуривая мятую папиросу. — Не военный, не работяга с фабрики и уж точно не фермер. Вы коп?

Уолтер чуть было не ответил «шпион», однако рассудил, что в шпионы его, похоже, не взяли.

— Географ. Не учитель географии, просто.

Бродяга громко хмыкнул.

— Здорово! И что же вы сегодня открыли, мистер? Какой материк?

Вопрос был не нов, но на этот раз молодому человеку не хотелось поминать озеро на Аляске.

— Сегодня купил рукопись. Дневник капитана Лайона. Бриг «Грайпер».

Туман стал гуще, и Перри пожалел, что отошел так далеко. Вытер платком глаза, стряхнул со шляпы несколько тяжелых капель.

— Надо же, чем богатеи заняты! — бродяга задумался и принялся тереть подбородок, точь-в-точь, как сам Уолтер. — «Грайпер»… Стало быть, экспедиция Уильяма Парри, поиски Северо-Западного прохода, 1819 год. Бомбарда «Хекла» и бриг «Грайпер».

Перри отшатнулся, взглянул изумленно. Туманный гость рассмеялся.

— А вы, мистер, по одежке не судите. Люди — они как бутылки со старым вином. Пока не испробуешь, не поймешь, что внутри: «Год кометы» или просто помои. Вы не на меня смотрите, а на трап. Ждете, правда?

Он хотел отмолчаться, пожать плечами, но внезапно сказал, как есть.

— Жду. Она не придет, но я все равно жду.

Телеграмма в левом кармане. Перечитал несколько раз, скомкал, разгладил, сложил вдвое.

«Не судьба. Прощай, Уолтер. Зеркало выбросила. ILY»

Бродяга взглянул серьезно.

— И правильно, мистер. До конца стоять надо. Я чего здесь прячусь? Девушке своей помочь хочу. Надо из Гавра ее увозить этой же ночью, завтра поздно будет. Жду человека, вдруг не обманет… Нет, мистер, я не намекаю, деньги не помогут, иным — тем, что в жилах, платить придется. Вы смотрите себе, а я вам о чем-нибудь расскажу. Или тайну открою. Хотите?

— Хочу, — тут же откликнулся Перри. — По всему миру собирают полярные архивы, дневники, отчеты, фотографии. Зачем?

Бродяга вновь рассмеялся, вытер шарфом рот.

— Это не тайна, мистер. Кто-то готовит передел полярных владений в Арктике и Антарктике. Полезные ископаемые, военные базы, метеостанции… Поэтому ищут приоритеты: кто первым остров увидел, флаг поднял, проходом прошел. Решать все равно станут силой, но документы тоже пригодятся. Гитлер, уверен, целой библиотекой по Судетам озаботился.

«И это все?» — хотел возмутиться Уолтер, но смолчал. А чего еще было ждать?

— Не слишком романтично, согласен, — понял его тот, кто пришел из тумана. — Но романтика если и осталась, то лишь здесь, у трапа, когда мы ждем любимых…. Идите, мистер, сейчас будет гудок. Вы не дождались, но еще дождетесь. Удачи!

Уолтер Квентин Перри кивнул, сделал первый шаг, но вовремя вспомнил, что забыл поблагодарить.

Обернулся.

Махнул рукой туману.

Пошел к трапу.

В. Хэппи-энд. Исключительно для любителей хэппи-эндов

События даны в обратной последовательности

Где кролика выгуливать. — Семейное дело. — Эрос и Танатос. — Семнадцать мгновений апреля.

4

Пальцы скользнули по клавише выключателя. Уолтер нажал посильнее, дождался, пока загорится светильник под круглым колпаком-иллюминатором, не глядя швырнул шляпу в сторону ближайшего стула. Чемодан и портфель стояли здесь же, при входе, и молодой человек внезапно вспомнил, что так и не избавился от книг про доблестного Капитана Астероида. Хотел отдать мистеру Н, но за делами забылось.

Перри рассудил, что выкинет их прямиком в океан где-нибудь за Азорскими островами. А самому младшему купит Вальтера Скотта.

Каюта была маленькая: слева от входа дверь, ведущая в умывальник, впереди — две кровати, разделенные узким проходом. Второй класс, но одному и того много. Уолтер дернул узел галстука, взглянул направо, в сторону единственного кресла.

Стена сдвинулась с места, ударила в затылок, обдала полярной стужей.

На той, что назвалась княгиней Марг, было знакомое серое платье, брошь с синим камнем у самого горла. И шляпка та же, что в их первую встречу. Темные перчатки, левая снята, лежит на ковре. Рядом сумочка и небольшой чемодан с несколькими яркими наклейками.

Уолтер попытался что-то сказать, оторвать голову от стены. С первого раза не вышло. Он собрался с силами, выдохнул:

— Марг…

Женщина открыла глаза, улыбнулась.

— Кажется, заснула. Только что с самолета, еле жива. Грозовой фронт, воздушные ямы и дымящий правый двигатель. Цени свою женщину, сержант! Только не спрашивай, как я попала в каюту. Ты показал билеты, я — паспорт. Мы оба в списке пассажиров.

— Да-а…

На большее он так и не сподобился. Марг подняла перчатку с пола, бросила на кровать, скинула шляпку. Встала, улыбнулась.

…Ямочки!

— Но я могу быть и привидением, сержант. Самолет упал чуть севернее Парижа, моя нераскаянная душа…

Не договорила, ахнула, прижавшись к его плечу. Они просто стояли рядом, даже не касаясь губами губ. В такой миг им, ставшим единой плотью, и это казалось лишним.

…Густой голос гудка, пол в каюте дрогнул, еле заметно мигнул светильник.

— Нью-Йорк, — шепнула женщина. — Я бы прилетела сюда, даже став призраком.

Отстранилась, смахнула слезы с ресниц.

— Надо тебе сказать, Уолтер. Нет, спросить… Важное.

Помолчала, прикусила губу.

— Ты меня… Ты меня не прогонишь, Уолтер Квентин Перри? Я тебе действительно нужна?

Он хотел возразить, возмутиться, но княгиня Марг подняла руку в черной перчатке.

— Не спеши! Ты молод и красив, сержант. Я ревную тебя ко всем женщинам Европы, схожу с ума по ночам. Обо мне ты знаешь, но не все…

Подняла с пола сумочку, раскрутила, бросила на кровать.

— Там сотня франков и то неполная. Я нищая, Уолтер. Мы насмерть поссорились с Кирией, уехала, в чем была. Могу продать брошь и устроиться на какие-нибудь курсы, где берут одноруких. В твоей квартирке будет тесно, а потом я начну стареть. Это жизнь, Уолтер.

Слова падали, словно камни в пропасть — безнадежно, безвозвратно. Но именно в эту минуту ушастый парень из Нью-Йорка почувствовал себя много взрослее той, что ходила в штыковые с винтовкой образца 1891-го.

— Жизнь совсем другая, Марг. За последний месяц мне все время приходилось выбирать, очень часто — под пулями. Не хвастаюсь, я не храбрец, под пулями очень плохо думается. Но если что решил, то навсегда. Ты никогда не постареешь, Марг! Ты будешь жить и работать только там, где пожелаешь, и я это сделаю. Мы не расстанемся до самой смерти, и ты, моя Марг, никогда не станешь из-за меня плакать. И да помогут нам Иисус Христос и генерал Джексон!

Женщина отшатнулась, поднесла ладонь ко рту.

— Ты… Я тебя таким никогда не видела. Мне даже страшно…

Выпрямилась, плеснула взглядом — синим огнем.

— Да услышит нас Бог! Все будет так, как ты хочешь, Уолтер Квентин Перри.

Шагнула к кровати, вздернула сумочку, раскрыла.

— Я не солгала, сержант, денег у меня и в самом деле нет. У нас с Кирией — общий капитал, и мои миллионы остались ей на поживу. Сейчас я действительно нищая по сравнению с тем, что имела. Но, кажется, завалялось несколько чеков.

Марг усмехнулась, обвела глазами тесную каюту.

— Не вижу бассейна с крокодилами и белого рояля. Чего стоишь, сержант? Бегом к капитану, у них есть свободная каюта-люкс. А к пентхаусу в Нью-Йорке я уже приценилась. С видом на Центральный парк, устроит?

Уолтер, чуть подумав, пожал плечами. Почему бы и нет? Будет где кролика выгуливать.

* * *

— Это из-за Вальтера Цабеля. Да-да, который Линц, твой приятель. Кирия навещала его в больнице, чуть ли не ночевала там. А потом заявила, что выходит за него замуж. Я… Я и не думала возражать, Уолтер! Просто попросила ее подумать, не спешить. У них же разница в возрасте даже больше, чем у нас с тобой! А она… Кирия… Такого никогда еще не было, Уолтер! Надавала пощечин, наговорила страшного… Выгнала — и запретила ей даже писать. Я до сих пор сама не своя. За что? Почему?

— Неужели ты не поняла, Марг? Потому что Кирия очень-очень любит свою сестру.

3

Уолтер захлопнул дверцу серого «Ауди Кабриолета», пошатнулся.

— Еле добрался. Суслик из Нью-Йорка оказался никаким гонщиком.

Ингрид фон Ашберг взяла под локоть, взглянула без улыбки.

— Уже поняла. Крайне неразумно, господин Перри. Зачем было ехать на авто? Рядом железнодорожная станция.

Перри огляделся. Шоссе, синий щит с указующей стрелкой и надписью «Лион. 20 километров», дома под красной черепицей. Один, побольше прочих, совсем рядом. Крыша острым углом, потемневшая от времени труба-дымоход, темно-зеленый плющ, скрывающий старые стены.

— Поездом проще, — согласился он. — Но хотелось кое-что доказать себе самому.

Девушка фыркнула:

— Вы сейчас — настоящий фон Ашберг, вылитый дядя с фронтовой фотографии. Это не комплимент, господин старший брат, а печальная констатация… Ваше парижское начальство, надеюсь, не в курсе?

Молодой человек честно попытался улыбнуться.

— Думаю, нет. Едва ли у мистера Н имеется шпион на веронском почтамте. А вообще-то говоря, катились бы они все!..

— Правильно! — рассудила баронесса. — Это наше семейное дело. Странно, господин Перри, но с тех пор, как вы с презрением отвергли мою грешную плоть, наступила некая гармония. По крайней мере, могу смотреть на вас как на родственника, пусть и не слишком приятного.

Уолтер давно уже понял, что с сестрой лучше не спорить.

— Костюм… И еще танго не умею танцевать.

— И на Монблане не были, — девушка обернулась, кивнула в сторону дома. — Сняла до завтрашнего утра. Ужин нам приготовят, а вот ночевать придется вместе. Одна спальня и огромная, как берлинский аэропорт, кровать. Я слева, справа — вы, посредине — меч, как у Изольды и Тристана.

Молодой человек окинул взглядом стены под зеленым плющом.

— Меча тут не найдешь, положу грабли. А еще лучше, переночую в машине.

Ингрид фон Ашберг покачала головой:

— Никогда не позволю себе выгнать брата из дома. Да и вид у вас, господин Перри, не боевой, за ужином заснете. А не заснете, буду учить вас танго. Здесь есть радиоприемник.

* * *

Горящий камин, уютное потрескивание горящих поленьев, неяркие обои по стенам, фотографии в деревянных рамках, распятие в углу, тяжелые темные кресла.

Ночь за окном. Сестра и брат.

— Мне тоже снилось что-то жуткое, — негромко рассказывала Ингрид. — Вы — мертвый, я — живая, говорим о поединке, о Граале, о мече Зигфрида. Мой бог! Зигфрид?! Я ни одну оперу Вагнера не смогла дослушать до конца! Вернетесь в Нью-Йорк — сразу в клинику на неделю, я проделаю то же в Берлине.

Стряхнула пепел в латунный обрезок гильзы — память о Великой войне.

— Но сейчас о деле, господин Перри. На повестке дня, а еще точнее — ночи, два вопроса.

Резко обернулась, взяла брата за руку.

— Выручайте сестру! Мне очень нужно дядино наследство. Нет-нет, никакого инцеста. Испортим все, я вас возненавижу. Зачем?

Баронесса встала, подошла к горящему камину, протянула ладонь, словно желая погладить яркие живые язычки.

Бросила окурок, обернулась.

— Мой адвокат тщательно изучил дядино завещание. Там говорится о моем браке с гражданином США Уолтером Квентином Перри, проживающим в городе Нью-Йорк. И больше ничего! Уловили?

Молодой человек в очередной раз не пожалел, что регулярно посещает кинотеатры.

— «Большая афера», Джон Бэрримор и Мэриэн Марш, 1931 год. Нужен другой Перри из Нью-Йорка.

Девушка подошла к его креслу, присела прямо на темные доски пола. Взглянула в глаза.

— Я буду очень благодарна, брат! Можете считать, что университет для нашего общего родственника Джона Рузвельта Перри уже у вас в кармане. Найдите тезку, договоритесь, заплачу очень хорошо. Я не стану изменять этому парню, если родится ребенок — не брошу, воспитаю. Только постарайтесь, чтобы Перри-бис был не урод, не старик…

Уолтер, выбравшись из кресла, присел рядом с сестрой, коснулся плечом.

— «Синг-Синг». По-немецки почти как «Пой-пой». Слыхали об этом заведении? Здесь нужен будет настоящий адвокат, американский, чтобы каждый ход продумал… Но если юристам нашего дяди требуется лишь брачное свидетельство с фамилией и два года безупречной жизни, можно поступить куда проще. В США нет внутренних паспортов, изменить имя и фамилию совсем несложно. Приезжайте в Нью-Йорк, Ингрид, найдите хорошего человека, лучше, чтобы на всю жизнь. А настоящую фамилию можно через два года вернуть. Не понравилась, бывает!

Баронесса вцепилась в его запястье, повернулась рывком.

— Правда? У меня есть приятель в Нью-Йорке, немец. Друг детства, влюбился в меня еще в пятом классе. Уехал в Штаты, письма пишет…

Встала, отряхнула платье. Взглянула сурово, без тени улыбки.

— Прошу и дальше наставлять меня, господин старший брат! Когда мы встретились на «Олимпии», я едва не совершила самую большую ошибку в своей жизни. Но сейчас придется быть неблагодарной. У нас впереди плохой разговор.

* * *

Дрова догорели. Красные угли — волчьи глаза в ночи. Брат и сестра смотрят друга на друга. Мать-Тьма, неслышно окружив со всех сторон, переменила их облик. Сестра стала старше, брат словно оделся камнем. Голос никто не повышает, хотя оба готовы перейти на крик.

— Это мое дело, Ингрид. Мое — и госпожи фон Дервиз.

— Нет, брат. Позвольте напомнить, что я говорю по поручению господина Михеля Венига. Кстати, когда он узнал, что именно вы его спасли… Не возражайте, господин Перри, лекарства стоили очень дорого. Господин Вениг сказал, что вы действительно альтесс, и по праву крови, и по чистоте души. Его слова, не мои, я не верю в рыцарей… Но! Но то, что вас очень умело завербовали, вполне допускаю. У господина Венига хорошие информаторы. Он попросил предупредить.

Угли гаснут, Мать-Тьма подступает все ближе, но догоревшие поленья внезапно взрываются снопом ярких горячих огней. Свет падает на лица, отражается в глубине зрачков.

— Меня уже предупреждали, Ингрид, — один очень знающий человек, который начал со швабры, а потом взрывал железнодорожные станции. Марг сказала ему все в лицо. Помню дословно: «Я не разведчица, я не сотрудничаю ни с одной из спецслужб мира». Этот человек подтвердил, только добавил слово «государственных». Марг обеспечивает безопасность Кирии и ее… ее свиты. По сути, частное детективное агентство, сам в таком служил. И что плохого?

— Я ничего не понимаю в мистике, в рыцарских орденах, в масонских ложах и в прочих розенкрейцерах. Не мое. Я, господин Перри, сугубая реалистка. Михель назвал госпожу фон Дервиз «Бегущей с волками». Не знаю, что это, кажется из доктора Юнга. То ли секта, то ли еще один рыцарский орден, не важно… Сейчас, господин старший брат, я задам несколько вопросов. И не смейте обижаться, речь, возможно, идет о вашей жизни.

Огоньки погасли. Мать-Тьма нетерпеливо колыхнулась, однако брат, сам того не ведая, прогнал ее прочь. Еле слышный щелчок, желтая волна электрического света… Теперь он стоял, прислонившись к стене, сестра тоже поднялась, подошла ближе.

— Господин Вениг не ждет ваших ответов, оставьте их при себе. Но выслушайте. Итак… Была ли у вас девушка перед тем, как вы встретились с госпожой фон Дервиз? Нравилась ли она? Объяснились ли вы с нею? Может быть, даже сделали предложение?

Брат сжимает кулаки до боли, до белых костяшек.

— И самое главное. Не случилось ли с ней чего-нибудь плохого как раз перед тем, как вы, господин Перри, совершенно случайно познакомились с Маргаритой фон Дервиз?

Сестра не ждет ответа. Поворачивается, идет обратно к креслу. Слова бьют в спину.

— Передайте господину Венигу, фройляйн, что так больно мне было лишь в ту минуту, когда эту девушку выносили из дома с окровавленной повязкой на голове. Некоторые вещи простить нельзя, и я не желаю иметь с ним больше никаких дел. А вам скажу, Ингрид… Происходит что-то очень подлое. Что именно, пока не понимаю, но если кто-то попытается тронуть Марг, убью сразу, не думая. Мы с вами можем сделать лишь одно — забыть все, что здесь сказано. Я уже забыл.

Тишина подвела черту. Уолтер Квентин Перри поступил согласно обету: выкинул все прочь из памяти.

Ингрид фон Ашберг-Лаутеншлагер Бернсторф цу Андлау ничего не забыла.

2

Мухоловка смотрела вслед Уолтеру Квентину Перри. Знала, что не обернется, поэтому помахала вслед.

Удачи, маленький Вальтер!

Девушка откинулась на спинку неудобного железного кресла и наконец-то смогла расслабиться. Мускулы, выражение лица, и самое трудное — глаза. Экзамен оказался сложным, на грани возможного, но она его выдержала. Медицинские сестры, врачи, потом умный, недоверчивый профессор из Милана, Антонио Строцци. И, наконец, ее рыцарь, ее Квентин.

Молодец, специальный агент Мухоловка! Высший класс работы, благодарность в приказе!..

Симулировать потерю памяти ее учили профессионалы. Месяцы в специальной клинике Министерства внутренних дел были потрачены не зря. Но теория — одно, практика же, со Смертью в обнимку, нечто иное. Поглядеть в глаза наивному теленку из Нью-Йорка…

Нет! Нет! Нет!

Девушка быстро оглянулась и, не заметив никого, крепко припечатала себя ладонью по щеке. На память! Никогда больше она не посмеет даже в мыслях оскорбить Вальтера Перри. Вспомнилось его лицо, знакомый и в то же время иной, изменившийся взгляд.

Глаза — зеркало души? Верно, однако, порой и нечто большее. Досье! Читай — восхищайся!

Квентин убил своего первого врага. Научился лгать, улыбаясь. Обыграл матерого волка — полковника Антонио Строцци. Спас ее саму, обеспечил выезд в США — именно то, о чем она мечтала.

Лопоухий парень из Нью-Йорка стал взрослым.

Иисус Христос и генерал Джексон! Рыцарь и не должен быть шпионом, это ее работа. Помогай тебе Бог, маленький Вальтер.

Очень хотелось пить. Под рукой спрятался крохотный медный колокольчик, палочка-выручалочка. Достаточно позвонить, и появится добрая сестра-монахиня, напоит, успокоит, даст лекарство. Но девушка решила терпеть. Это разве жажда? Вот когда она прикоснулась к его лицу…

Мухоловка не выдержала, застонала, но вовсе не от боли. Чудо не в том, что она вопреки всему осталась жива. В ином совсем — здесь, среди цветущего тамариска, Анна ощутила, как сползает с души грязная накипь. Она уже не боялась, не чувствовала отвращения. Напротив, когда этот красивый парень коснулся ее кожи, захотелось протянуть руку, погладить.

Погладить? Анна Фогель негромко рассмеялась.

Fick dich!

Впиться губами в губы, повалить прямо на траву, дернуть за ворот рубахи, пуговицы — с мясом, затем — брючный ремень. А потом пусть уносит — до изнеможения, до боли, чтобы даже ходить было трудно. Тогда, у черного зева Bocca del Lupo! «Моральная сторона происходящего»! О чем она думала? И зачем вообще было думать?

Следовало успокоиться — и Анна успокоилась. Села поудобнее, скользнув взглядом по цветущим тамарискам. Ничего, и это случится. Скоро! Тебе нужна сестра, маленький Вальтер? У тебя будет очень хорошая сестра, самая лучшая! А потом ты вспомнишь, что сделал ей предложение, — и захочешь услышать ответ.

Услышишь!

Эрос и Танатос — ключ к победе. Над врагами. Над судьбой. Над тобой, ушастый!

Мешало одно. В глазах рыцаря была другая. Любимая. Любящая.

Мухоловка немного подумала, нахмурилась.

— Tristis…[101]

А потом и улыбнулась:

— Soluta![102]

* * *

— Мелко это все, госпожа Фогель, мелко!

Комната, горящий камин. Кресло. Она по-прежнему в кресле, рядом столик темного полированного дерева, но теперь на нем не коньяк — сифон с газированной водой. Капли на мокром холодном стекле… И Он, самый обычный, серый, неприметный, там же, в кресле напротив. Зеленые огоньки глаз еле заметны, словно уйдя на неведомую глубину.

— Дайте мне что-нибудь! Настоящее, серьезное. Только не обещайте убить Папу Римского, без вас добровольцев хватает. Шпионаж, диверсии — чепуха, воробьиные поклевки. Дайте!..

Мухоловка, не выдержав, вцепилась в холодное стекло, набрала воды в стакан. Отхлебнула, прикрыла на миг глаза. Счастье! Даже тут, в сердце Джудекки, такое случается.

Тот, кто сидел в кресле, не торопил.

— Эрц мертв, — внезапно сказала девушка. Не спросила, почувствовала.

— Да, — равнодушно откликнулись из кресла.

Бывший специальный агент Фогель не огорчилась и не обрадовалась, просто приняла к сведению. Станислас Дивич когда-то вытащил из ямы с трупами полумертвую студентку. Спасенная все эти годы была его верной собакой.

Квиты!

Анна открыла глаза, не глядя, поставила недопитый стакан на столик.

— Его план. В случае аншлюса в США создается Национальный комитет из влиятельных эмигрантов-антифашистов. В перспективе — правительство в изгнании. Я помню номера счетов и фамилии тех, к кому следует обратиться в первую очередь. Ждем начала большой войны, начинаем забрасывать группы патриотов в страну, организуем саботаж…

— Ох ты!..

Зеленые огоньки вспыхнули, озарив комнату изумрудным свечением.

— По-ли-тика! Это уже разговор взрослых. Масштаб! Не по одной душонке отслеживать, сачком для бабочек ловить! Легионы выстроятся. Легионы!..

Свечение погасло, спрятавшись в зеленых зрачках. Владыка Джудекки встал, расправил плечи. Кто-то незримый укрыл их черным, словно ад, плащом.

— Если помечтать… Вы перегрызаете горло болтунам-либералам, находите нужных, безжалостных. Сами, конечно, остаетесь до времени в тени. Потом, в самый пик войны, какое-нибудь громкое покушение. Вы, госпожа Фогель, лично руководите устранением гауляйтора или наместника. Бац — и в Историю! После победы вы, национальная героиня, отходите на время в сторону, пусть ломают шеи… В 1960 году Анна Фогель — премьер-министр, через десять лет — президент. С вашим-то опытом, навыками, привычками!.. Ох, какая будет жатва!..

Сбросил плащ на пол, в кресло присел. Убавил голос почти до шепота.

— Увы! Не потянете. Здоровье, госпожа Фогель! Нужно яростно любить жизнь, каждую ее секунду, жаждать славы, поклонения, удовольствий, наслаждений — и рваться к ним, совершая все возможные грехи. Не бояться и не стыдиться, пусть стыдятся слабые. Эрос и Танатос — вот великая тайна успеха! Вы же, к сожалению, выгорели, как мне уже совсем недавно приходилось упоминать.

— Да, — согласилась она, чувствуя ледяное надмирное спокойствие. — Я даже не смогла стать хорошей подругой господину Дивичу, хотя честно пыталась. Яма с трупами меня так и не отпустила.

— Tristis…

Прозвучало негромко, мелким неясным шорохом. И следом, почти неразличимо, на грани слышимости:

— Soluta!

И все пропало — комната, Он, зеленые огоньки. Ни тьмы, ни света. А потом пришла боль, и Анна Фогель открыла глаза.

1

Мотор «Ауди Кабриолета» урчал мощно и ровно. Бело-голубой указатель на автостраде показывал двести сорок семь километров до Вероны[103]. Дорога была пуста, желтый свет фар рассекал темноту, теплый ветер рвался в приоткрытое окно. Все, как в ту ночь, когда они уезжали вместе с Анной.

«Семнадцать мгновений апреля, — транслировали по радио песенку Марики Рокк[104], — останутся в сердце твоем….» Уолтер поморщился — не нравилось. Протянул руку, повернул круглый рычажок. Замер. Есть! В самую точку, в сердце!..

     …Пылает солнце,

    В бурном море

      гуляют волны,

    В женском сердце

      царит насмешка,

    В женском сердце

      ни волн, ни солнца,

    У мужчины

      в душе смятенье,

    Путь мужчины —

      враги и войны,

    Где, скажите,

      найти ему покой?

    Ах, где найти покой?!

Серый асфальт мчался навстречу, желтый огонь манил, звал за собой. Ничего еще не кончено, не решено. Он успеет, доедет, выручит. Если надо, снова вернется в Европу, пройдет по своим следам, заглянет дальше, за черный горизонт.

И, дьявол его раздери, научится танцевать танго!

Иисус Христос и генерал Джексон!

    А любовь

      мелькает в небе,

    Волну венчает

      белым гребнем,

    Летает и смеется,

      и в руки не дается,

    Не взять ее никак!

    О Аргентина, красное вино!

Авторское послесловие

«Квентин» — первая книга из запланированного цикла под общим названием «Аргентина».

Автор не видит необходимости что-либо объяснять сверх того, что уже сказано в тексте. Книга должна говорить и защищать себя сама, и автор приложил для этого все имеющиеся у него силы. Работать пришлось в неимоверно тяжелые недели черного лета 2014 года. Пусть Читатель сам оценит то, что получилось в итоге.

Андрей Валентинов

Благодарности

Автор благодарит

Тех, кто был рядом и не рядом,

помогая и поддерживая

Ирину Владимировну Цурканенко.

Моих друзей Дмитрия Громова и Олега Ладыженского.

Хорошего человека Н. Ф.

Всех, живых и пребывающих

в вечной Ноосфере, чьи образы,

творчество и поступки позволили роману

появиться на свет

Авторов и исполнителей великой «Кумпарситы».

Людвига ван Бетховена, автора 7-й симфонии.

Олега Ладыженского, написавшего слова танго «Аргентина».

Поэтов, писателей и драматургов, чьи произведения довелось прямо или непрямо цитировать в тексте.

Тень великого Данте Алигьери.

Актрису Ингрид Саттес, одухотворившую образ Анны Фогель.

Героическую защитницу Родины ефрейтора Русской армии Маргариту фон Дервиз.

Великую певицу Марию Каллас — Пречистую богиню.

Любимого актера Петера Лорре, без которого не обходится ни одна книга автора.

Луи Жермена Давида де Фюнеса де Галарса, аристократа и величайшего комика.

Итальянского актера Диего Абатантуоно — сержанта Никола Ларуссо.

Храбрых людей Тони Курца и Андреаса Хинтерштойсера, которым автор постарается помочь при штурме Норванда.

И еще очень-очень многих, незримо стоявших возле моего ноутбука.

Конец первой книги

Июль — август 2014 г., Харьков

notes

1

Nictzin Wilstone Dyalhis «When the Green Star Waned».

2

Clumsy (англ.) — неуклюжий, неловкий, неповоротливый, грубый.

3

Здесь и далее персонажи будут использовать обсценную лексику, переводить которую автор не считает возможным. В данном случае — распространенное немецкое ругательство.

4

Цеппелин «Олимпия» в США не летал. «Аргентина» — произведение фантастическое, реальность, в нем описываемая, лишь отчасти совпадает с истинной. Автор сознательно и по собственному усмотрению меняет календарь, географию, судьбы людей, а также физические и прочие законы. Исследование носит художественный, а не исторический характер.

5

Синг-Синг (Sing Sing Correctional Facility) — тюрьма с максимально строгим режимом в городе Оссининг, штат Нью-Йорк, США.

6

Реалии славного поселка Пэлл Мэлл и штата Теннесси заимствованы из художественного фильма «Sergeant York» (1941 г.). Автор искренне благодарит его создателей.

7

Здесь и далее реплики на иностранных языках будут переводиться не всегда. Большинство из них вполне понятны по контексту. Кроме того, автор стремится к тому, чтобы читатели воспринимали их так же, как и герои романа, данными языками не владеющие или владеющие недостаточно. Перевод будет даваться в тех случаях, когда та или иная фраза принципиально важна для сюжета.

8

Автор знает, что данный персонаж появился на страницах комикса Amazing Fantasy № 15 в августе 1962 г.

9

Все адреса в Нью-Йорке вымышлены и подобраны автором исключительно по законам фонетики.

10

Для тех, кто родился после 1991-го: Михаил Булгаков «Белая гвардия».

11

Все упоминаемые в тексте марки мотоциклов и автомобилей не более чем авторский вымысел.

12

Реальный сержант Элвин Йорк был награжден медалью Почета (Medal of Honor).

13

Авторский вымысел. На всякий случай автор приносит свои извинения сержанту Йорку и его сослуживцам.

14

Текст танго «Аргентина» (три первых куплета) написан Олегом Ладыженским, за что автор ему чрезвычайно признателен.

15

Это не фантастика. Дуче также принадлежит сам термин.

16

Здесь и далее будут упоминаться художественные фильмы. Часть из них является авторским вымыслом.

17

Все упоминаемые в тексте самолеты являются плодом авторского воображения.

18

Такое озеро действительно существует.

19

Озеро Утка (нем.).

20

Подлинный рецепт.

21

Подпольная организация бельгийских патриотов в годы Первой мировой войны. Первоначально именовалась «Служба Мишлена».

22

Перевод М. Зенкевича (1946 г.).

23

Географические реалии романа являются плодом авторской фантазии.

24

Перевод И. Миримской.

25

Автор воздает дань замечательному фильму «Mediterraneo» (1991 г.) и одному из его персонажей — сержанту Никола Ларуссо (актер Диего Абатантуоно).

26

Здесь и далее бравый сержант будет цитировать популярные в Италии 1930-х годов лозунги и речевки. Смысл их прост: Италия — великая страна, мы все должны за нее умереть, а Дуче — великий вождь. Переводить эту фашистскую пропаганду автор не считает возможным.

27

«Аненербе (нем. Ahnenerbe — «Наследие предков», полное название — «Немецкое общество по изучению древней германской истории и наследия предков») — организация, существовавшая в Германии в 1935–1945 годах, созданная для изучения традиций, истории и наследия германской расы с целью оккультно-идеологического обеспечения функционирования государственного аппарата Третьего рейха». (Википедия). В описываемое время — скромная группа дилетантов от истории, на которую академическая наука смотрела с откровенным презрением.

28

Здесь и далее будут упоминаться исследователи Арктики и Антарктики. Часть имен подлинная, часть вымышлена.

29

«Юность» («Giovinezza») — гимн итальянской Национальной фашистской партии (первоначально — студенческий гимн). Переводить эту фашистскую мерзость автор не будет.

30

Сленг скалолазов. Взято в готовом виде из произведений Всеволода Колюбакина (Севыча), которому автор выражает свою искреннюю признательность.

31

Эйгер (нем. Eiger) — горная вершина в Бернских Альпах высотой 3970 м над уровнем моря. В русском языке возможна также транскрипция «Айгер».

32

Песня «О, прекрасный Вестервальд». Автор приносит свои искренние извинения переводчику Ромену Нудельману за варварское обращение с его текстом.

33

Автор старался не слишком отступать от реальной геологии, но на всякий случай просит извинения у специалистов.

34

Юнгштурмовка (костюм юнгштурма) — модная в конце 1920—1930-х гг. военизированная форма одежды. В данном случае — гимнастерка с отложным воротником и накладными карманами.

35

Пьянству — бой! (итал.)

36

А. Краснопольский. «Первый перевал». Автор исполняет эту замечательную песню в лирическом ключе, персонажи романа поют нечто, более напоминающее марш.

37

Доктор Калигари — злодей из кинофильма «Das Cabinet des Dr. Caligari» (1920 г.). Фильм очень страшный.

38

Для тех, кто родился после 1991 г. Название романа Ганса Фаллады.

39

Для тех, кто родился после 1991 г. Шутка американского писателя О. Генри.

40

Все упоминаемое в романе оружие является плодом авторского вымысла. В следующих книгах автор обязуется предъявить читателям «люгер» с оптическим прицелом и револьвер «наган» с барабаном на восемь патронов.

41

История, полная истинного драматизма. Для знатоков: речь идет о так называемом «Проклятии Бамбино».

42

Вымышленная латиноамериканская страна из романа О. Генри «Короли и капуста».

43

Джесси Джеймс — знаменитый американский преступник XIX века. Грабил поезда.

44

Сленг скалолазов. См. выше.

45

Автор просит прощения у Эмилио Джино Сегре за то, что угробил его раньше времени. Так уж получилось.

46

Вдребезги (итал.).

47

Сержант обижается на недоверие. Ему велят не размышлять и выполнять приказ.

48

Очень грубое итальянское ругательство.

49

Сержант сообщает, что вот-вот упадет и очень просит его вытащить.

50

Девушка — и казарма! Ужасно! (итал.)

51

За основу взят перевод Петра Лещенко.

52

Ногами вперед! Нельзя! Нельзя! (итал.)

53

Гостиница вполне реальна, но автор расположил ее несколько в ином месте.

54

Читатели, вероятно, уже догадались, что речь идет о популярных в Швейцарии крепких спиртных напитках.

55

Читатели, вероятно, уже догадались, что речь идет о популярном в Швейцарии молочном напитке.

56

На малоценном существе (организме) (лат.).

57

Цитата из фильма-нуар «The Third Man» (1949 г.).

58

Babalajka — «Все русские играют на бабалайках!». Фильм «Корона Российской империи, или Снова неуловимые» (1970 г.)

59

«Лига Обера» («Международная лига борьбы против III Интернационала») — эмигрантская антисоветская организация. Названа по имени одного из основателей — швейцарского адвоката Теодора Обера.

60

Реальный факт. На данный момент эту службу несет Kolchak XVI.

61

Что на самом деле произошло на острове Беннетта в 1903 году, автор обязуется рассказать в следующих книгах.

62

«Casta Diva», каватина Нормы — ария из оперы Винченцо Беллини «Норма» (1831 г.). К сожалению, автор не смог установить авторство русского перевода.

63

Четвертый куплет танго «Аргентина» написан автором.

64

Хаким Абулькасим Мансур Хасан Фирдоуси Туси — персидский поэт, автор эпической поэмы «Шахнаме» (Книга царей). Стихи даются в переводе Ц. Б. Бану-Лахути.

65

Норванд (Nordwand) — Северная стена (нем.).

66

Персонажи препираются с использованием немецкой обсценной лексики. См. примечение выше.

67

Здесь и далее двигатели грохочут в вакууме в честь великого Джорджа Лукаса, создателя «Звездных войн».

68

«Есть ли у вас план, мистер Фикс?» — цитата из замечательного мультфильма «80 дней вокруг света» (Австралия, 1972 г.)

69

Мистрис Данделайн — Бабушка Божий Одуванчик (англ.).

70

Здесь и ниже. Дама безбожно заигрывает с молодым человеком.

71

Тем, кто не знает, о чем идет речь, очень советую заглянуть в учебник.

72

Гравитационное оружие — совершенная фантастика. Параболоид (если кто не догадался) — дань памяти Алексею Николаевичу Толстому, автору «Гиперболоида инженера Гарина».

73

Здесь и ниже. Чезаре не слишком доволен успехами нашего героя.

74

Чезаре высказывает некоторые сомнения относительно маршрута, предложенного его товарищем.

75

Этого не может быть, потому что не может быть никогда (серб. — хорват.).

76

Псалом 50 (покаянный). Кирия поет, естественно, на греческом языке.

77

Моряк Попай (Popeye the Sailor) — герой американских комиксов и мультфильмов.

78

«Но первый перевал, как первая любовь, останется с тобою навсегда» (итал.).

79

Неправда. Однако некоторые основания для подобного суждения все же имелись. См. биографию Амундсена, написанную Туром Буманн-Ларсеном.

80

Для тех, кто родился после 1991-го. Ф. М. Достоевский «Братья Карамазовы».

81

Правильнее, конечно, «Ван Суммерен». Однако бельгийцы пишут эту фамилию именно так.

82

Роберт Бернс «Тэм О’Шентер», перевод С. Я. Маршака:

На этом празднике полночном

На подоконнике восточном

Сидел с волынкой старый Ник

И выдувал бесовский джиг.

83

«И сия пучина поглотила ея в один момент. В общем, все умерли». Художественный

фильм «Формула любви» (1984 г.).

84

Салланш — выдумка автора, на карте его нет.

85

Тем, кто не знает, что такое Окситания и где она находится, автор предоставляет возможность узнать это самостоятельно.

86

Маленький (нем.).

87

В память великого певца Александра Вертинского:

Ах, сегодня весна Ботичелли.

Вы во власти весеннего бриза.

Вас баюкает в мягкой качели

Голубая «Испано-сюиза».

88

«Звезда Савойи» (франц.).

89

Попытка государственного переворота! (франц.)

90

Происхождение этой великой фразы точно неизвестно. Один из возможных вариантов: смесь двух одесских поговорок: «Получи, фашист, кастетом от советского бойца» и «Свет туши, кидай гранату!» (Валерий Смирнов «Таки да большой полутолковый словарь одесского языка».) Вероятно, в полном виде звучала: «Получи, фашист, гранату от советского бойца (солдата)».

91

Мф. 10:28–29.

92

В очень смягченном виде «капец» (итал.).

93

Текст прописными буквами здесь и ниже — Данте Алигьери «Божественная Комедия». Перевод Михаила Лозинского.

94

Алоизиюс Бертран (Луи Жак Наполеон Бертран) (1807–1841) — французский писатель-романтик. Дальнейший текст — попытка стилизации под «Гаспара из тьмы».

95

Кровавые бои в Судетах! (франц.)

96

Лк, 5:4–6.

97

Апокриф «Сказание о том, как сотворил Бог Адама».

98

Ин. 15,13.

99

Для тех, кто родился после 1991 г. Шутка Джерома К. Джерома, автора «Троих в лодке, не считая собаки».

100

Намек на какой-то старый фильм. Знатоки могут попытаться угадать.

101

Печально (лат.).

102

Решаемо (лат.).

103

Здесь и ниже (если кто-то не понял): Юлиан Семенов «Семнадцать мгновений весны».

104

Правильно: Марика Рекк (нем. Marika Rokk).

FB2 document info

Document ID: 50979201-cde0-4cdd-aedc-c753b74c1c52

Document creation date: 20 February 2018

Created using: FictionBook Editor Release 2.6.7 software

Document authors :

DED MOPO3

About

This book was generated by Lord KiRon's FB2EPUB converter version 1.0.30.0.

Эта книга создана при помощи конвертера FB2EPUB версии 1.0.30.0 написанного Lord KiRon

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg