«Кровь у всех красная»

Кровь у всех красная

Наступала зима, и ночи похолодали. Она прижалась поближе к его тёплому телу – выпирающий животик мешал. Совсем скоро малыш появится на свет.

– Ой! – вскрикнула она и прижала его ладонь к своему боку. – Пинается!

Он улыбнулся и нежно погладил её живот.

– Наверно, ему там уже тесновато.

– Мне страшно… – прошептала она ему на ухо.

Его пальцы скользнули вверх и взъерошили её волосы.

– В первый раз всем мамам страшно. Всё будет хорошо, – прошептал он в ответ, целуя её в лоб.

– Нет, я не про это. Я не за себя боюсь, а за малыша… – Её голос задрожал, а в глазах набухли слёзы.

Он замер.

– Тебе нехорошо?

– Да нет же, дело не в этом. Я прекрасно себя чувствую. Просто мне снятся сны. Точнее, один и тот же сон повторяется каждую ночь. Когда он приснился мне в первый раз, я даже ещё не знала, что беременна. Потом он стал сниться мне время от времени. А теперь я вижу его каждую ночь…

Она заколебалась, переполненная суеверным ужасом, как будто рассказанный вслух сон обретёт реальность… Уткнувшись лицом в его тёплую грудь, она заговорила едва слышно, сквозь катившиеся по щекам слёзы.

– Мне снится, что я качаю его на руках. Это наш сын. Только он не младенец, а совсем взрослый. И он мёртв – невидящие глаза смотрят в небо, по лицу бьёт дождь…

Она тихонько зарыдала, и он подтянул её к себе, словно пытаясь укрыть в объятиях.

Теперь и ему стало не по себе. Они оба знали, что мир гораздо сложнее, чем нам кажется, и сны – это окно в подводные течения реальности, которые наше сознание обычно не замечает.

Он крепко прижал её к себе, гладя по щекам и утирая слёзы.

– Ну что ж заранее-то плакать, – ласково прошептал он. – Малыш ведь даже ещё не родился. И по крайней мере, мы знаем, что он вырастет и станет мужчиной. В конце концов, все люди смертны. Жёлудь должен умереть, чтобы родился дуб. К твоим снам наверняка нужно прислушаться, но мы не силах изменить течение Вселенной.

Она отчаянно прильнула к нему, задыхаясь от слёз.

– Я знаю. Я чувствую, что этот сон предвещает нашему сыну великое будущее. Но ведь я же мать. Разве я могу допустить, чтобы мой ребёнок умер?..

Четырнадцать лет спустя

– Садись, сын. – Отец кивает на скамью.

Я сажусь за наш большой обеденный стол.

Отец молча смотрит на меня, поглаживая ухоженную бороду.

Я знаю, зачем он позвал меня. Я знаю, о чём он хочет поговорить. И я знаю, что из этого ничего не выйдет.

Совсем ничего.

И дело вовсе не в моём упрямстве, я просто делаю то, что считаю нужным.

– Иешуа, ты снова учил тех мальчишек? – спрашивает отец, постукивая пальцами по гладкой столешнице. Пальцы у него довольно короткие и толстые, трудно поверить, насколько тонкую работу они могут делать. Я с самого детства видел, как отец работает с деревом, и знаю, что эти короткие пальцы удивительно искусны. Внешность бывает обманчива.

– Да, я учил и буду учить, – отвечаю я, помолчав.

Отец вздыхает.

– Зачем тебе это? Они ведь декхары, и к тому же рабы.

– Зачем? – Что за глупый вопрос! И я ненавижу слова «декхары» и «рабы». – Я учу их читать и писать, потому что каждый должен это уметь. Мы должны делиться нашими знаниями, а не держать их при себе. Разделённое знание, как посеянные семена, приносит богатый урожай. Скрытое знание начинает гнить.

Несколько мгновений отец смотрит на меня с грустью в глазах.

– Иешуа, ты должен осознать, что они неспособны понять высшие истины. Ты ведь уже хорошо знаешь, что люди бывают разные.

Вот теперь я и впрямь разозлился!

– Ничего другого от вас не услышишь! «Люди бывают разные», «мы – избранные» – меня уже тошнит от этого!

Вертикальная морщинка прорезает лоб отца, но голос остаётся ровным.

– Иешуа, в тринадцать лет пора бы научиться не орать, разговаривая со старшими. Ты даёшь слишком много воли эмоциям, и эмоции мешают тебе мыслить здраво. – Он замолчал, и я проглотил рвавшиеся на язык слова. Отец прав, я веду себя как идиот. Крик не прибавляет аргументам весомости.

– Люди действительно отличаются друг от друга, от фактов никуда не денешься, – спокойно продолжает отец. – В некотором смысле, они скорее животные, чем люди. Человек обладает способностью мыслить. А они не хотят мыслить, потому что не могут.

– Да неужели? А вы пробовали их научить? – Огромным усилием воли я сумел удержаться от крика.

– Пробовали, конечно, – кивает он. – Ни разу не получилось. Они не хотят думать своей головой, а предпочитают готовые ответы. Им не нужна наука, они требуют религию. – Он говорит размеренно и негромко.

Ненавижу это их спокойствие! Ненавижу их абсолютную уверенность в своей правоте. Старейшины всегда уверены, что они-то знают лучше. А в самом ли деле знают?

– Значит, поэтому вы и дали им религию? – Внутри меня трясёт, так что я намеренно говорю с подчеркнутой медлительностью.

– Они получили то, что согласны взять. Религия – это то, чего они хотели. Даже когда мы даём им науку, они всё равно ухитряются превратить её в религию, потому что считают полученное знание божественным откровением и молятся на него вместо того, чтобы расширять его.

Я вдыхаю поглубже и скрещиваю руки на груди.

– Ладно. Если им нужна религия, я дам им религию. Только это будет правильная религия. Я покончу с чушью про превосходство, с правилами принесения в жертву коз и указаниями по стрижке волос. Я дам им религию, которая научит их помогать друг другу и стремиться к познанию. Пусть будет Бог, если без него они не могут, но пусть будет один Бог для всех. Потому что мы все – братья.

Отец прикрывает глаза. Мои слова его не убеждают. Скорее всего, он думает, что всё это детский лепет.

– Молодёжь всегда считает тех, кто жил до них, глупцами. Поверь мне, сын, многие мудрецы размышляли над этой проблемой годами. Прежде чем ты попытаешься улучшить что-то, убедись, что разобрался, как это работает. Религия может быть очень опасным оружием в руках фанатиков. Создавая новую религию, ты создаёшь почву для столкновения. Кровопролитного столкновения. Ты об этом подумал?

Я смотрю на сжатые под столом кулаки. Руки у меня костлявые, мальчишеские, ноги длинные и тощие. Босые стопы покрыты грязью, голени исцарапаны колючками. Я обычный подросток, нескладный и неуклюжий, никак не похожий на героя, способного изменить мир. Но внешность бывает обманчива.

Я знаю свои сильные стороны. У меня есть редкая способность вдохновлять людей. Ко мне прислушиваются все: мужчины и женщины, молодые и старые, евреи и не евреи. Меня уважают, потому что я отношусь ко всем справедливо. Я верю, что каждый заслуживает уважения просто за то, что он человек. А если вы относитесь к людям уважительно, то и они ответят вам тем же.

– Я хочу принести мир, а не войну, – тихо говорю я, но голос всё равно надламывается. Терпеть не могу эти внезапные изменения! Иногда кажется, что моё собственное тело ставит мне подножки. – Я хочу найти способ объединить всех людей. Разве не сказано в Торе «Возлюби ближнего своего как самого себя»? Если вместо того, чтобы защищать свои личные интересы, люди станут заботиться об общем благе, то не будет ни войн, ни преступлений, ни жестокости.

– Иешуа, ты пытаешься сделать невозможное, – устало вздыхает отец.

– Разве? Если что-то ещё не было сделано, это вовсе не значит, что оно невозможно!

– Сын, правила ведь не просто так придуманы, – отец заговорил со мной медленно и терпеливо, словно объясняя азбучные истины трёхлетнему малышу. – Твои необдуманные поступки и открытое презрение к традициям могут иметь серьёзные последствия. Некоторые знания держат в секрете, потому что не все способны их понять. Когда мы прячем опасную вещь от детей, то делаем это не в качестве наказания, а чтобы уберечь их. Наполовину понятая правда хуже, чем ложь.

– Правда всегда правда. А ложь всегда ложь. Середины здесь быть не может! – Мой голос слегка дрожит: нелегко сохранять равновесие!

Как я ненавижу их уверенность в собственной правоте! «Только мы знаем истину! Только мы имеем право решать, кому позволено узнать истину. Потому что мы – избранные, а все остальные слишком глупы и недостойны нашего священного знания».

Бред!

Мои щёки заливаются краской. Отец, явно заметив моё возбуждение, неодобрительно качает головой.

– Ты слишком молод, тебе не хватает опыта. Твои суждения ошибочны, и чувства берут верх над способностью мыслить. Мудрость приходит с годами. – Слова отца звучат по-прежнему ровно и негромко.

Ладно, пускай я слишком молод, зато хотя бы искренен!

– Если мудрость означает камень вместо сердца, то лучше уж я останусь глупцом!

Отец снова качает головой.

– Иешуа, глупости доведут тебя до беды. Синедриону не понравятся твои выходки, их не станут терпеть. Слишком многое поставлено на карту.

Ну ещё бы! На карту поставлена самая ценная часть их организма – задница.

– Синедрион – это сборище лжецов и лицемеров! – Моё самообладание тоже имеет пределы, и сдерживаться я больше не намерен. Тем более, что от Синедриона меня тошнит. – Да им на всех наплевать, кроме себя. А мне наплевать на то, что они обо мне думают!

Отец все жё потерял терпение и повысил голос:

– Сын, если они решат, что ты для них опасен, то без лишних размышлений свернут тебе голову!

Они думают меня можно испугать и заставить отступиться? Слишком плохо они меня знают!

– Если за достижение своих целей мне придётся заплатить собственной головой, то я согласен!

Я вскочил с места. Как я и ожидал, толку от этого разговора не будет.

Я развернулся и вышел за дверь.

За дверью стояла мама. Она наверняка слышала нашу перепалку, и по её бледным щекам текли слёзы. Я невольно остановился. В потемневших глазах мамы было предчувствие, словно она знала, что моя затея обречена. Тонкие длинные пальцы дрожали, сжимая край синего платка, прикрывавшего лицо. От мамы я унаследовал такие же тонкие пальцы. От мамы я унаследовал жизнь. А теперь я причиняю ей боль. Мама молчит, но лучше бы она меня отругала. Её молчаливое страдание рвёт мне сердце.

– Мама, прости... – прошептал я, опустив глаза. – Мама, прости, но у меня нет выбора. Я должен бороться за свои убеждения. А я убеждён, что все мы – люди, и с каждым нужно обращаться как с человеком, а не как с собакой. Даже к собакам нужно относиться по-доброму, так насколько же добрее мы должны быть к людям?

Я поднимаю глаза: в дверях стоит отец. Он хмуро смотрит на плачущую мать, потом переводит взгляд на меня. Его широкие плечи ссутулились, обычно гордо поднятая голова склонилась. Впервые в жизни я замечаю морщинки вокруг его глаз и серебряные нити в чёрных волосах…

В долю секунды что-то переворачивается внутри меня, и я вдруг смотрю на мир совсем другими глазами.

Мои родители защищали и утешали меня. Я думал, что они всё знают и всё могут. А теперь это в прошлом. Теперь я должен следовать своим путём, и родители не в силах ни остановить меня, ни помочь мне. Это мой путь, и я должен его пройти – куда бы он ни завёл меня. Моя чаша наполнена, и я должен её испить.

У меня нет другого выбора.

Глядя отцу в глаза, я медленно выговариваю каждое слово в надежде, что он всё же меня поймёт:

– Да, все люди разные, но кровь у всех красная!