«Первый луч зари»

Первый луч зари

Maiori forsan cum timore sententiam in me fertis quam ego accipiam.

(Возможно, вы выносите мне приговор с большим страхом, чем я его выслушиваю.)

Джордано Бруно

8 февраля 1600

Бухнул тяжёлый засов, и дверь отворилась с протяжным скрипом.

Неужели пора? Сквозь крохотное окошко под потолком я смотрел, как бледнеют звёзды. Занималась заря – последняя заря в моей жизни.

– Ты поторопился, брат Рикардо, – бросил я, не поворачивая головы. – На площади ещё пусто.

– Боюсь, я опоздал, Ноланец.

Я обернулся на знакомый голос. Яркий свет факела больно резанул по глазам, привыкшим к темноте подземелий.

– Анжело? Чем обязан? – Я скрестил руки на груди, и резкая боль в кончиках пальцев на правой руке напомнила, что с них срезали кожу.

– Поговорить с тобой хочу. – Анжело сделал шаг вперед, и мы оказались лицом к лицу в тесной каморке. Стража захлопнула дверь.

Я пожал плечами.

– Ну, присаживайся.

Анжело бросил взгляд на грязный каменный пол. Сидеть здесь, разумеется, не на чем.

– Ты, как всегда, весьма любезен, – ответил он.

– Так зачем пришел? – Моя бесцеремонность проистекала из раздражения: эти лицемеры отняли у меня восемь лет жизни, приговорили к смерти и даже в последние минуты нет от них покоя.

– Хочу дать тебе последний шанс.

Я криво усмехнулся.

– Да ты никак помилование мне принёс!

– Ещё не поздно. Предложение пока в силе. Твоя жизнь в твоих руках.

Я молчал, разглядывая его пухлые, гладко выбритые щёки и чувственные губы, изогнутые в елейной улыбке. Холодный взгляд маленьких чёрных глаз не вязался с дружеским тоном. Впрочем, я слишком хорошо знал Анжело. Мы познакомились тридцать семь лет назад, став послушниками монастыря Святого Доминика в Неаполе. В то время его звали Лоренцо, а меня – Филиппо. Мы оба были подающими надежды юнцами и жаждали вступить в орден доминиканцев. Кто бы мог подумать, что наши путь так разойдутся?

Я посмотрел ему в глаза.

– Моя жизнь в моих руках, говоришь? А я-то думал, что жизнь каждого из нас – в руках Божьих.

Анжело сверкнул глазами, но сдержался. Он всегда ненавидел мои насмешки, потому что не хватало ума ответить тем же.

– Разумеется, всё в руках Божьих, но Господь милосерден к своим созданиям. – Он перекрестился с весьма набожным видом. Правда, вид этот не вязался с обрюзгшим лицом и красным носом. А вот тридцать семь лет назад Анжело и впрямь выглядел невинным ангелочком.

– В таком случае очень странно, что его создания столь немилосердны по отношению друг к другу. – Даже сейчас я не мог удержаться от словесной дуэли. Хоть повеселюсь напоследок. Впервые в жизни мне нечего бояться: худшее, что могло со мной произойти, всё равно неотвратимо произойдёт. Теперь можно говорить всё, что вздумается. О Смерть, ты избавляешь от страха жизни!

Анжело вздохнул.

– Мне очень жаль, что так получилось. Ты ведь не станешь отрицать, что мы были с тобой в высшей степени терпеливы. Восемь лет мы пытались заставить тебя узреть свет истины.

Не удержавшись, я фыркнул от смеха.

– О да! В моём случае ваше терпение казалось безграничным. Простым еретикам не приходится ждать приговор так долго.

– Каждое решение мы тщательно взвешиваем. К тому же, ты ведь не простой еретик. Ты альтхар. Ты один из нас. Поэтому мы даем тебе последний шанс.

Я выпрямился и расправил плечи. Всё тело ныло от боли, но оставалось потерпеть совсем немного.

– Приберегите свой последний шанс для себя. Никогда я не был одним из вас. И никогда не буду. Вы считаете себя самыми умными на свете, не такими как все, избранными, имеющими право решать судьбу всего мира. А на самом деле вы просто кучка самовлюблённых ослов! – злорадно выплюнул я.

Маски сброшены – наконец-то можно поговорить начистоту!

Анжело молча смотрел на меня несколько мгновений.

– Может, мы не так уж непогрешимы, как нам хотелось бы, но мы делаем то, что можем, – наконец сказал он. – Мы несём свет знаний дикарям. Без нас они бы до сих пор ходили в шкурах и убивали друг друга дубинками. Они немногим лучше зверей, а иногда и хуже. Мы – пастухи и делаем всё, что в наших силах, чтобы защищать и направлять наше стадо. Даже если иногда вынуждены уничтожать паршивую овцу.

Паршивую овцу… Им и в голову не приходит, что они-то и есть паршивые овцы человечества. Точнее, волки в овечьей шкуре. Их льстивые улыбки обнажают окровавленные клыки. Они убивают, пытают, обманывают. Они говорят о Боге, а служат Дьяволу…

Как же я от всего этого устал! Сколько ни повторяй одно и то же, они ничего не понимают. И даже слушать не хотят…

Что ж, сегодня у меня действительно есть последний шанс – шанс высказать то, что думаю.

– Нет никаких «нас» и «их». Альтхары, декхары, евреи, гои, христиане, магометане, негры, белые – всё это не имеет значения. Все люди разные, но кровь у всех красная. Мы все едины, вся Вселенная – одно целое. Убивая другого, ты на самом деле убиваешь часть себя. Мы все – части единого тела, и только безумец станет калечить себя самого. Неужели так трудно это понять? Ваша ненасытная жажда власти и денег – это глупость...

– Твое упрямство – вот настоящая глупость! – неожиданно взорвался Анжело. – Одно дело – быть наивным идеалистом в пятнадцать лет, и совсем другое – цепляться за свои заблуждения в пятьдесят! Одно дело – быть безобидным мечтателем, и совсем другое – раздувать недовольство и сбивать невинные души с пути истинного! Люди и в самом деле разные, и у каждого есть своё место! Одни должны отдавать приказы, а другие – их исполнять. И если ты не понимаешь очевидных вещей, то вовсе не так умён, как о тебе говорят.

Его вспышка меня позабавила. Анжело всегда пытался быть со мной на равных и всегда проигрывал. Может, я и не так умён, как обо мне говорят, но равного себе пока не встречал. Я побывал повсюду, от Италии до Англии, и никому никогда не удалось победить меня в диспуте. Что невероятно бесило многих почтенных профессоров.

Пожалуй, я нажил себе больше врагов, чем друзей.

– Анжело, нам не о чем разговаривать, – сухо улыбнулся я. – Ты сделал свой выбор, а я – свой. А теперь не соблаговолишь ли ты удалиться? У меня слишком мало времени, чтобы его терять.

– Значит, ты отказываешься? – спросил он.

– А ты ожидал чего-то другого?

Анжело пожал плечами.

– Некоторые храбрятся, пока не заглянут в лицо смерти. А потом вдруг понимают, как им дорога жизнь. И идут на попятную.

– Для меня есть кое-что дороже жизни.

Анжело покачал головой.

– Упрямство у тебя в крови.

– А у меня нет оснований стыдиться своих предков.

Намёк попал не в бровь, а в глаз.

Глаза Анжело сверкнули, обвисшие щеки вспыхнули. Он развернулся и вышел, не говоря ни слова. Я наконец-то остался наедине с самим собой. Впрочем, это ненадолго.

Я прислонился к холодной стене и закрыл глаза.

Мир за стенами моей крохотной клетки пробуждался. Внутри замка Торре дель Аннона тяжело топали стражники, скрипели двери, кто-то разговаривал, кричал, смеялся, кто-то зычным голосом отдавал приказы. Со двора доносился приглушенный стук копыт по камням, ржание лошадей, беготня солдат. Еще дальше, на пределе слышимости, пробуждался к жизни великий город Рим: римляне спешили по своим делам, толпы сновали по узким улочкам, на площади Цветов собирались зрители…

С каждым ударом сердца моя жизнь становилась короче. Миг, о котором я не хотел думать, неотвратимо приближался.

Меня вдруг охватило беспросветное отчаяние.

Ведь я же мог принять предложение Анжело, и тогда не пришлось бы считать мгновения, ожидая шагов за дверью… Может, и сейчас ещё не поздно…

Трусливый голосок снова принялся нашептывать мне на ухо. Сердце бешено заколотилось, я покрылся холодным потом.

Зачем я упорствую?

Почему отказываюсь покаяться, склониться, солгать?

Ведь я же умру медленной и очень мучительной смертью – ради чего?

В душе воцарилась оглушительная тишина, чёрная и угрюмая, как грозовое облако, а потом я отчётливо услышал ответ: Ради тех, кто придет после тебя.

Этот звонкий голос зазвенел в ушах, и все тело отозвалось дрожью, как натянутая струна:

Гореть

Сиять

Разгоняя тьму

Освещая дорогу другим

Давая каждому смелость быть

Собою самим.

Голос, невозмутимый и сильный, как скала посреди шторма, шёл из самой глубины души, от корней, которые соединяют её с другими душами, со всеми людьми, животными, растениями и даже с камнями. Ведь мы все, словно грибы: вроде бы каждый сам по себе, а на самом деле корни у нас одни.

Как я могу умереть, если я есть во всём и всё есть во мне?

Ничто не умирает, всё только меняет форму, вечно перетекает, преображается, превращается во что-то другое.

Это тело всё равно погибнет – не сегодня, так в другой день. Для меня придёт время уйти, стать кем-то или чем-то ещё. Смерть тела не имеет значения.

А вот если я уступлю, склонюсь, предам свои убеждения, вот это и будет настоящая смерть – смерть души.

Никогда ни за что нельзя предавать то, во что веришь. За свои убеждения нужно стоять до конца.

А я убеждён, что Вселенная бесконечна, в ней существуют бесчисленные солнца, бесчисленные земли. Разумному и живому уму невозможно вообразить себе, чтобы все эти бесчисленные миры, которые столь же великолепны, как наш, или даже лучше него, были лишены обитателей, подобных нашим или даже лучше. Мы вовсе не центр Вселенной, ибо у Вселенной нет центра. Хотя можно сказать и наоборот, что центр Вселенной повсюду и во всем. Всё в мире взаимосвязано, всё – часть единого целого. Всё, что мы делаем другим, мы делаем самим себе. Всё, чего мы желаем, мы получим. Всё, во что мы верим, воплощается в жизнь. Невежественные люди называют это магией или колдовством, а на самом деле таково устройство мира, в котором всё взаимосвязано и всякая вещь имеется во всякой вещи.

Эта истина проста и прекрасна — почему же её упорно никто не видит? Почему наш мир стоит на жадности, тонет в крови, переполнен страданиями? Почему немногие присвоили себе слишко много, а большинство вынуждено едва сводить концы с концами? Почему мы убиваем друг друга вместо того, чтобы помогать друг другу? Почему мир так неправильно устроен? И как нам сделать его лучше?

Мне говорят, что своими утверждениями я хочу перевернуть мир вверх дном. Но разве было бы плохо перевернуть перевернутый мир? Разве плохо стремиться сделать людей счастливыми, свободными от страха и угнетения?

Если бы я только мог дать людям крылья, чтобы они последовали за мной в бесконечность! Ведь то, что другие видят лишь издали, я оставляю далеко позади. Моё тело заперто в крохотной камере, но дух мой блуждает в самых дальних далях. Я отчётливо вижу мириады звёзд, каждая из которых – солнце, дающее свет другим землям. В тех мирах живут другие существа. Быть может, они похожи на нас, а может, совсем не похожи. Но я уверен, что есть миры, где люди могут свободно мыслить и познавать истину. Может, они даже научились путешествовать от звезды к звезде. И может быть, однажды мы тоже этому научимся.

Возможно, уже бы научились, не будь мы связаны по рукам и ногам алчностью и невежеством. Мы даром потратили тысячи лет! Мудрость Древних позабыта, их достижения утеряны. Анжело и ему подобные утверждают, что несут свет знаний дикарям, а на самом деле сами превратились в дикарей. Уверенные в том, что они – другой крови и потому стоят выше обычных людей, они присвоили себе право властвовать над всеми остальными. В жестокой борьбе за власть церковь стала орудием угнетения. Все папы римские твердят о добродетелях, а сами с головой погрязли в самых чудовищных грехах. И служители церкви, как один, следуют примеру наместников Петра. Они безумно боятся потерять власть над умами, душами, а главное – над кошельками своей паствы, и потому не остановятся ни перед чем. Они лгут, пытают, убивают – и всё во имя Бога. Да что же это за Бог, который требует сжигать людей на костре только за то, что они высказывают свои мысли? Если церковь так уверена, что знает абсолютную Истину, то почему бы не позволить скептикам выражать свои сомнения вслух? Почему нужно затыкать им рот и убивать их, дабы другим неповадно было?

А всё потому, что Истина – это самое мощное оружие: она освобождает ум, а свободный ум никогда не склонится перед властью тиранов.

В глубине души я уверен, что наступит день, когда люди разорвут цепи религии, оставят позади алчность и страх. Гордые, сильные, они встанут с колен и устремятся к звёздам.

И если моя смерть может хоть немного приблизить этот день, то мне не о чем жалеть…

По коридору протопали тяжелые шаги, и дверь распахнулась.

За мной пришли…

Я поднялся, заставив ноющее тело гордо выпрямиться.

Вошел брат Рикардо и с ним двое стражников.

– Выводите его, – велел он. – Но сначала заткните ему пасть, чтоб не болтал лишнего.

Даже сейчас они меня боятся. Они всегда мечтали вырвать мне язык, потому что Истина и впрямь самое смертоносное оружие.

Улыбнуться я не успел: стражники схватили меня, силой поставили на колени, и один из них грубо взял меня за подбородок. Я не сопротивлялся.

Чем отчаяннее их попытки заставить меня замолчать, тем громче будет звучать мой голос.

В язык воткнули раскаленный прут, и всё тело пронзила боль. Я поднял взгляд, смаргивая невольные слезы.

Первые лучи зари сияли сквозь решётку крохотного оконца.

Хотим мы того или нет, а новый день непременно наступит. Даже его святейшество не в силах остановить движение Земли по орбите. Они думают, что победили, но придёт день, когда займётся заря новой эры. Человечество разорвёт цепи страха и невежества и устремится к звёздам.

Вот за это я и отдал свою жизнь.

Неистовый Ноланец

I

Как душно мне, как давят эти своды!

Тисками стены мне сжимают грудь,

И никогда мне больше не вдохнуть

Пьянящий ветер с запахом свободы.

И ярость дикую бушующей Природы

Мне не увидеть и не заглянуть

В ее глубины – мой окончен путь,

Мне больше не встречать восходы.

Как мало лет ты мне отмерил, Рок!

Как рано я умолкнуть принужден!

Ах, сколько бы еще свершить я мог!

Я для другого века был рожден,

А здесь чужой я – жребий мой жесток:

Я словно заживо в могиле погребен.

II

Я словно заживо в могиле погребен

На дне глубокой каменной темницы,

И, будто в клетку пойманная птица,

Я умереть в неволе обречен.

А может, это только страшный сон:

Открою веки, разомкну ресницы,

И распахнутся мнимые границы

Постылых стен тюремных – я спасен!

Вспорхну легко, вдыхая запах моря,

Стрелой пронзая хрупкий небосклон,

И запою, своим собратьям вторя...

Но нет, не песня, а тяжелый стон,

Слетает с губ. Со мной Фортуна в ссоре:

В неволе умереть я обречен.

III

В неволе умереть я обречен:

Мой прах развеет ветром над волнами,

Я стану ветром, морем, валунами,

Я буду в бесконечность унесен.

Ничто не умирает – вот закон,

Что испокон веков царит над нами:

Нас назовут другими именами,

И будет каждый снова возрожден.

Нет страха, хоть и жаль мне потерять

Жизнь эту: несмотря на все невзгоды,

Бывал я счастлив – мне ли укорять

Судьбу за неотмеренные годы?..

Ведь в жизни этой цепи мне не снять

И не увидеть никогда свободы.

IV

Мне не увидеть никогда свободы

И не вернуться больше в край родной:

Не вспыхнет солнце Нолы надо мной,

Не загорятся пламенем восходы.

Я помню, как созвездий хороводы

Кружили в небе, и порой ночной,

Укутана прозрачной тишиной,

Спала земля в объятьях небосвода.

Здесь каждый камень мне в лицо знаком,

Я знаю тропы все, ручьи и броды...

Ах, Нола! Край любимый, отчий дом!

Скитался я вдали все эти годы;

В чужих краях остался чужаком:

Вся жизнь моя – гоненья и невзгоды.

V

Вся жизнь моя – гоненья и невзгоды:

Я пред невеждами не стал молчать,

Дерзнул я их пороки обличать –

И вот лишился навсегда свободы.

В темницу брошен, я провел здесь годы,

Но вам не удалось меня сломать,

И на уста мне наложить печать

Не смогут эти каменные своды.

Пред подлецами голову склонять

Не стану я – свободным я рожден!

Душе своей не стану изменять:

Пусть здесь умру, к костру приговорен,

Но будет голос мой в веках звучать:

Судьбой повержен, но не побежден!

VI

Судьбой повержен, но не побежден,

Я знаю, что боролся не напрасно:

Огням костров идеи неподвластны,

Пусть даже их создатель был сожжен.

Я знаю, что недаром был рожден:

Ведь каждому назначен беспристрастно

Свой жребий – путь мой, горький и опасный,

На Campo de’Fiorri завершен.

Своей судьбе я должен покориться,

Но в глубине души я убежден:

За мужество воздастся мне сторицей –

В грядущем буду я вознагражден

Как раз за то, что, брошенный в темницу,

На смерть бескровную был осужден.

VII

На смерть бескровную я осужден,

Но смерть такая жизни мне милее:

Коль в мире этом подлецы сильнее,

Пусть буду кандалами награжден!

Коль дух свободы мысли угнетен,

Коль сами мысли черноты чернее,

А дураки всех мудрецов умнее –

Заранее мой жребий предрешен.

Ведь я не стану спину гнуть в поклоне,

Пережидать в укрытьи непогоду,

Плести интриги, сплетничать в салоне

И лить речей пустопорожних воду:

Здесь Истина, Любовь и Честь в загоне

Невежеству презренному в угоду.

VIII

Невежеству презренному в угоду

Вы непокорных бросите в костер:

Тех, кто умен и на язык остер,

Ждут в жизни лишь гоненья и невзгоды.

В безумном мире вот закон природы:

В почете не поэт, а щелкопер,

Умнее не мудрец, а горлодер,

Милее не красавцы, а уроды.

Коль кучка подлецов стоит у власти,

Лишь подлецам местечко есть в раю,

А остальным – невзгоды и напасти.

Но твердо встречу я судьбу свою:

Судилищу невежд я неподвластен,

Хоть и стою у смерти на краю!

IX

Хоть я стою у смерти на краю,

В грядущие века смотрю я смело:

Пытайте, жгите, убивайте тело,

Но Песню вам не заглушить мою!

Как Феникс я из пепла восстаю,

Хоть кажется, что все уже сгорело –

Душа моя ничуть не постарела,

И сквозь века все так же я пою!

Костер мой искры разбросал по свету,

Его огонь ваш предвещает крах:

Огнем объята, вспыхнет вся планета,

И возгорятся искры те в сердцах,

Мир освещая заревом рассвета –

Нет, не меня, а вас терзает страх!

X

Нет, не меня, а вас терзает страх:

Вы знаете, как гнусно ваше дело,

И вам не избежать того удела,

Что ныне снится лишь в кошмарных снах.

Есть суд другой – и вы в его руках:

Наступит час – душа покинет тело,

Черту переступив того предела,

Где власть и золото – всего лишь прах.

Спасет ли вас богатство и корона,

И даст ли ханжество покой в раю?

Смерть скосит всех – на троне и без трона,

Но я без страха перед ней стою:

Поэту Смерть не нанесет урона –

Живой мертвец, я все-таки пою!

XI

Живой мертвец, я все-таки пою:

Невластна Смерть над голосом Поэта,

И вечно будет литься песня эта,

Когда палач отнимет жизнь мою.

Я Песне жизнь и душу отдаю –

Пусть долетит она до края света

И, может, эхом отзовется где-то,

И кто-то песню запоет свою.

Я не умру, но буду вечно литься,

Звенеть струной натянутой в сердцах,

Бежать строкой небрежной по странице,

К вам приходить ночами в теплых снах...

Сгорит лишь тело – Песня сменит лица,

И свежий ветер мой развеет прах.

XII

Пусть свежий ветер мой развеет прах,

Пусть Смерть подарит наконец свободу,

И я вернусь в огонь, ветра и воду,

Жизнь обрету в лесах, полях, горах.

Я стану речкою в зеленых берегах,

Стеку дождинкою по небосводу,

Вспорхну воробышком навстречь восходу,

Взойду травинкой в заливных лугах.

Я стану всем – твоей частичкой тоже,

В хор голосов я голос свой волью.

Потомок, мы с тобою так похожи,

Тебе свои мечты я отдаю:

Пусть свежий ветер проберет до дрожи

И разнесет по свету песнь мою.

XIII

Пусть разнесет по свету песнь мою –

Поэзии неведомы границы,

Ее не сдержат мрачные темницы:

Нельзя сковать свободную струю.

Я Песню летним дождиком пролью,

Ее подхватят звонкие синицы,

И прогремят далекие зарницы,

И ветер напоет ее ручью.

Поэт пропел – свое он сделал дело:

Песнь будет жить в пушистых облаках,

В травинках будет шелестеть несмело,

Журчать в прозрачных горных ручейках...

Так что мне Смерть? В глаза смотрю ей смело:

Я умер здесь, но буду жить в веках!

XIV

Я умер здесь, но буду жить в веках:

Я выполнил свое предназначенье –

Смерть на костре несет мне воскрешенье,

И я умру с улыбкой на устах.

Огонь костра зажжет огонь в сердцах

И жажду распалит освобожденья,

Заронит в души искру вдохновенья

И свет познанья затеплит в умах.

Я – только искра, что зажжет пожар,

Зарница первая в предвестии восхода.

Гореть в веках – вот мой удел и дар,

И смерть моя дарует вам свободу...

Что мне костер, коль изнутри сжигает жар...

Как душно мне, как давят эти своды!

XV

Как душно мне, как давят эти своды!

Я словно заживо в могиле погребен,

В неволе умереть я обречен:

Мне не увидеть никогда свободы.

Вся жизнь моя – гоненья и невзгоды:

Судьбой повержен, но не побежден,

На смерть бескровную я осужден

Невежеству презренному в угоду.

Хоть я стою у смерти на краю –

Нет, не меня, а вас терзает страх:

Живой мертвец, я все-таки пою!

Пусть свежий ветер мой развеет прах

И разнесет по свету песнь мою –

Я умер здесь, но буду жить в веках!

Из цикла “Из недопетого. Голоса из тьмы веков”.

Цикл целиком здесь