«Пятая книга»

Величко Андрей Феликсович Пятая книга

Пролог

— Дорогой, мне кажется, что твой проект относительно эмбарго Японии пора представлять в Сенате.

— А не рано? — усомнился двадцать седьмой президент САСШ Тафт.

— Не думаю. Ведь нужно, чтобы не только они успели прореагировать и сделать что-либо противоречащее международному праву, но и нам оставалось время для усиления нашего присутствия на Филиппинах. Мы же демократическая страна, и избиратели не поймут, если это будет сделано без видимых причин.

— Хелен, но ты ведь читала доклад Олриджа, — возразил супруге президент. — А там вроде доказано, что мы все равно не успеем сконцентрировать достаточно для убедительной победы сил.

— Уильям, постарайся, пожалуйста, меня понять. Вспомни войну с Испанией — ведь в обществе имелось определенное противодействие! Некоторые даже выражали сомнения относительно того, кто именно устроил взрыв в Гаване. Но ведь сейчас у нас гораздо более серьезный противник, и для победы необходима полная поддержка обществом действий правительства. Мы — демократическое государство, и мы не можем позволить себе нападать на кого-то по незначительному поводу. Но наш противник — по сути тирания, агрессивность у них в крови. И они просто не смогут пропустить такого удобного случая напасть на нашу еще не до конца боеготовую группировку… Причем наверняка нападут внезапно, практически без объявления войны, как они это семь лет назад сделали с Россией.

— Но ведь после разгрома его вменят в вину именно нам?

— Почему же? Еще раз повторяю: мы — мирная, демократическая и ни с кем не собирающаяся воевать страна. Но в силу осложнения международной обстановки мы вынуждены увеличивать наше военное присутствие на Филиппинах, чтобы иметь возможность защищать жизни и собственность находящихся там американских граждан. А когда японская военщина вероломно, без объявления войны нападет на них и уничтожит, это сплотит народ Америки так, как не получится никакими речами. Однако тебе придется аккуратно проследить, чтобы туда не попали действительно ценные корабли и части.

Глава 1

— Мишель, поздравляю вас с рождением третьего сына, — сказал я его высочеству великому князю Михаилу Александровичу, главкому нашей авиации. — И разрешаю вам задержаться в Питере на день. Больше, увы, не могу.

— Понимаю, Георгий Андреевич, спасибо.

Я положил трубку. Ну наконец-то принцесса Масако, то есть уже шесть лет как великая княгиня Марина Владимировна, родила младшему брату императора очередного сына! А то даже неудобно было отправлять его в ставку под Смоленском, при жене-то на сносях. Ну, с этим вроде все, можно вернуться к текущим делам. А текли они явно к войне, это было видно уже совершено невооруженным глазом.

— Как появится японец, сразу запускайте, — велел я дежурному и задумался. Похоже, визитер прибыл ко мне в связи какими-то не очень понятными тенденциями в Корее.

Эта страна представляла собой японский протекторат, чему, естественно, нашлось много недовольных. И они, что тоже естественно, вскоре почувствовали потребность сбиться в кучу, то есть в партию, и начать бороться за свободу. Вот если бы они это раньше сделали, когда мы с японцами воевали! Так ведь нет, даже при поддержке шестого отдела никакого выступления против оккупации своей страны у них не получилось. А сейчас, значит, зашевелились… Увы, слишком поздно, помогать им теперь у нас не было ни малейшего желания. Правда, пара агентов среди них у нас все-таки имелась, так что я был более или менее в курсе.

Так вот, то, что корейское сопротивление существовало на американские деньги, выяснилось довольно быстро. Кроме того, агенты предполагали и наличие в данной партии своих коллег из страны восходящего солнца, но ни по персоналиям, ни даже по количеству сведений у них не было. И еще в последнее время там обострились экстремистские тенденции — в частности, один из наших агентов, изображавший из себя беглого эсера-бомбиста, недавно получил задание организовать подпольную лабораторию и весьма приличные деньги на это.

— Господин Есукэ Мацуока! — сообщил мне селектор.

— Запускайте.

Интересно, это тот самый или просто однофамилец? — подумал я, здороваясь с гостем. — По возрасту вроде подходит… Впрочем, неважно.

— Я вас внимательно слушаю.

— Один наш общий знакомый просил передать вам, что он по-прежнему в восторге от анимэ, — поклонился японец.

— Вот даже как? Тогда садитесь, и я слушаю вас еще более внимательно.

Услышанная мной фраза была нашим с премьер-министром Ито паролем, означавшим, что произнесший ее является личным посланцем с каким-то важным сообщением.

Гость начал. Ну, в общем, чего-то примерно такого я и опасался… В вашей реальности князь Ито был убит каким-то корейцем в девятом году, а у нас одной из причин внедрения мной агентов в Корею было желание не допустить такого. Ну, и самого Ито я предупредил, понятно, и был рад, когда девятый, потом десятый год кончился, а премьер оставался живехонек. Причем, по словам его посланца, он знал о готовящемся покушении, но принял меры всего лишь для его отсрочки. Чтобы, во-первых, данное действие произошло в наиболее подходящее для страны Ямато время, а во-вторых, отсрочка была использована для сбора дополнительных доказательств причастности штатовцев к этому делу.

Нет, у них там никто не рехнулся настолько, чтобы накануне войны заказывать японского премьера. Американцы просто спонсировали корейскую, скажем так, оппозицию. Но вот мозгов подумать, насколько в той Корее не любят именно Ито, штатовцам не хватило. А японцы через своих агентов еще и потихоньку направляли умонастроения подпольщиков в нужную сторону. Позавчера же события вышли на финишную прямую — подпольщикам были слиты сведения о распорядке дня и ближайших маршрутах премьера.

— Мой господин почтительно просит вас не вмешиваться, — закончил посланник.

Да уж… Вопрос типа «а что, помельче фигуры не нашлось?» можно не задавать, только зря людей обижу. Вот, значит, как они решили вопрос с поводом для вступления Японии в войну…

— Я уважаю выбор господина Ито и не буду препятствовать его планам, — кивнул я. — Кроме того, сегодня вечером вам будут переданы все наши материалы по действиям американцев в Корее — в свете только что изложенного можете использовать их по своему усмотрению.

За ужином я рассказал об услышанном Гоше.

— И почему это я микадо не завидую? — флегматично осведомился он, ковыряя вилкой тушеную капусту. — Мне ведь никто ничего подобного предлагать не собирается. И слава Богу, если серьезно. Не так уж много в мире людей масштаба господина Ито, чтобы ими так разбрасываться. У нас-то с поводом на всякий случай все нормально, а то я как-то до сих пор не удосужился проверить?

— Величество, ну совсем-то за раздолбая ты меня не держи. Не то что нормально — практически идеально! Доказательства что по первому, что по второму эпизоду железные.

По первому они были не только железными, но и стопроцентно правдивыми — по результатам допросов Рейли-настоящего была проведена большая работа, и теперь мы могли аргументировано объявить, кто и как организовывал покушения на Мари и Гошу, вылившиеся в убийство Николая II.

А вот второй эпизод, хоть и был снабжен не менее железными доказательствами, все же не являлся примером скрупулезного следования истине. Да, три с лишним года назад англичане профинансировали анархистов и даже намекнули, что на эти деньги неплохо было бы устроить что-нибудь вроде покушения на какого-нибудь чиновника покрупнее — об этом те самые анархисты уже на следующий день наперебой рассказывали в седьмом отделе. Так что им доверили украсть пушку и оснастить ей катер, после чего отправили по камерам зубрить свои показания, а мои люди поплыли стрелять по окнам Зимнего. Кстати, не только получив при этом задуманные политические результаты, но и поспособствовав развитию искусства — написанная по мотивам тех событий картина Сурикова «Покушение» получилась очень даже ничего.

В общем, поводов для вступления в войну первыми, если вдруг такое понадобится, у нас было достаточно. Правда, будь моя воля, я бы в нее вообще вступал на год-полтора позднее, потому как степень нашей готовности была довольно далека от полной. Так что наш план войны предусматривал в основном оборону. Наступать должны были немцы, ну и экспедиционный корпус Богаевского вместе с ними.

Но насчет приближающейся войны у меня было и еще одно соображение, которое пора было, кажется, донести до Гоши, что я и сделал:

— Вот только, величество, ты уж извини, но главнокомандующим придется стать именно тебе.

— Да, — согласился император, — была мысль и это на кого-нибудь свалить, но по некоторому размышлению от нее пришлось отказаться. Ну, а ты будешь моим первым замом и на данной должности — это, надеюсь, понятно? И когда, кстати, японцы собираются начать передислокацию армии Ноги?

— Да в общем уже начали помаленьку, вроде за месяц должны управиться, мы им как раз сейчас готовим летние лагеря под Брестом.

Под словом «мы» я подразумевал трест «Спецстрой», образованный из пленных китайцев. За работу на наших западных границах им было обещано увеличение платы аж до тридцати копеек в день, причем десять из них должны были выдаваться на руки, так что недостатка в добровольцах не ощущалось.

Минут через пять, когда я пожрал, а император закончил с приемом пищи, он предложил:

— Ладно, давай пока маленько отвлечемся. Я тут потихоньку и про после войны думать начал — на тему о том, как бы нам организовать у себя в верхних эшелонах власти какую-нибудь элиту. Потому как то, что там сейчас имеется, этим словом трудно назвать даже из вежливости. Какая-то она не такая должна быть, как мне кажется… Чего молчишь?

— Готовлюсь родить афоризм. Вот, вроде созрело, слушай. Элита должна быть элитной!

— Что? — не понял Гоша.

— Это краткий пересказ твоих прошлых и будущих размышлений на данную тему. А по делу — ты, по-моему, допускаешь системную ошибку. Считаешь, что раз есть элитные щенки, то, чуть поднапрягшись, можно вывести и элитных чиновников. Например, сейчас градоначальник — должность, а будет породой. Так?

— Если отвлечься от твоей манеры все сначала до предела упростить, а потом опошлить, то в общем мне как-то так оно и представляется. Ведь не зря же дворянство было придумано! Это, по-моему, первая попытка искусственного отбора с целью закрепления положительных качеств.

— И что, они закрепились? — ехидно осведомился я. — А ведь времени уже ого-го сколько прошло. Да если у нашей империи хоть полстолько будет, то она по длительности существования переплюнет любые известные нам. Тут ведь вот в чем дело — определяющими качествами чиновника является вовсе не цвет волос, форма носа и ширина пятой точки. Мозги у него должны быть! А желательно — еще и вполне определенные моральные принципы. Я, конечно, не такой уж специалист, но на примере кошек могу сказать — все эти породистые твари ничуть не умнее своих дворовых собратьев, а уж характер и вовсе от цвета шерсти практически не зависит.

— Сам же говорил, что нам нужен механизм воспроизводства элиты!

— То-то и оно, что именно механизм — нечто по отношению к этой элите внешнее и ей чужеродное. Потому как сама она может развиваться только по законам вида — то есть в направлении расширения своей кормовой базы и уменьшения зависимости от окружающей среды. Поэтому любой средний элитчик пусть даже и незаметно для себя, но будет пытаться подгрести под седалище как можно больше благ и при этом как можно меньше зависеть от государства — ибо окружающей средой для него является именно оно.

— Ага, и передо мной сейчас сидит прямо-таки классическое подтверждение этих тезисов? Можешь обижаться, но ни малейшего сходства с нарисованной тобой картиной я не вижу.

— Так ведь я — исключение. Не потому, что такой уж высокоморальный и умный, а по трем другим причинам. Первая — во власть я попал уже полностью сформировавшимся человеком с определенной и совершенно не свойственной элите системой ценностей. Вторая — в эту самую власть я, собственно говоря, и пришел-то не сам, а был притащен тобой на буксире. А если бы сам шел, то наверняка по дороге или сдох бы, или оскотинился до уровня наших слуг народа. И третье, самое главное — государство для меня не окружающая среда! Оно, возвышенно говоря, мое в какой-то мере творение. Чуть ли не дитё, блин. И для тебя тоже, и для Михаила… Но вот бездумно увеличивать количество людей, которые имеют право говорить про государство «мое», нельзя. Вон, в тутошней России попробовали, родственничков твоих, которые страну своей вотчиной считали, развели черт знает сколько. И если бы мы их не того, так ничего бы приличного у нас не получилось… В общем, простого и однозначного решения проблема воспроизводства элиты не имеет. Но вот механизм ее избавления от лишних — он прост, однозначен и, будучи запущен, уже дает неплохие результаты. Помнишь, как у нас в самом начале обстояли дела с подшипниками для моторов? Закупали в десять раз больше, чем нужно, потом отбирали лучшие, да и то в дальнейшем периодически приходилось движки половинить до срока, чтобы вынуть оттуда оказавшиеся скрытым браком. Так что и систему воспроизводства элиты я себе представляю примерно так, а конкретно пока неплохо работает институт комиссаров. Совершенствовать, понятно, мы его еще будем, он не идеален, но в качестве первого шага получилось неплохо, как мне кажется. А твои евгенические идеи… Знаешь, давай-ка мы их нашим наметившимся партнерам из Федерации предложим! Мол, отправляете нам материал. Мы его — в закрытый питомник, и начинаем селекцию. Потом у вас проходит пять лет, у нас — двести пятьдесят, и вы получаете первый помет не ворующих чиновников. Правда, тут просматриваются некоторые трудности, я в свое время читал про такой вот опыт над крысами. Суть его в том, что одну крысу начинали мучить на глазах других, и те по поведению четко делились на две группы. Первой мучения несчастной товарки были глубоко по фигу. Во второй крысы очень переживали, сочувствовали мучимой. Потом подождали потомства, следя, чтобы случки происходили только внутри групп, и, когда оно подросло, повторили опыт уже на нем. Так вот, среди потомков и черствых, и душевных крыс распределение по этому параметру было практически одинаковым и таким же, как и до отбора. То есть моральные качества по наследству не передаются. И интеллект тоже — попытки вывести породу особо умных крыс кончились неудачей. Но, что интересно, потомки особо дурных особей оказались несколько глупее среднего уровня! Я, честно говоря, тоже думаю, что идиотизм передается по наследству, потому как в молодости имел счастье поработать под руководством сына того самого, многократно мной поминаемого Хрущева. Ну точно такой же недоумок, как и его папаша! Наш институт находился, как я уже говорил, напротив Нескучного сада, и как-то раз возникла необходимость в переезде лаборатории, где я работал — из одной комнаты в две других, соседних. Руководил этим процессом как раз сыночек, и получилось один в один как у папаши, хорошо хоть не в масштабах страны. Переезд был организован через другое здание, на Воробьевых Горах! То есть сначала он решил, что, раз в Союзе объявлена перестройка, нам надо не в соседние комнаты, а туда. Только успели перевезти аппаратуру, урод передумал — мол, езжайте обратно, куда и было поначалу задумано. Пока ехали, у него и вовсе возникли мысли насчет закинуть нас на другой конец Москвы, но тут директор из отпуска вернулся.[1] Так что процесс выведения новых пород чиновников обещает быть весьма нелегким…

Гоша улыбнулся.

— Но вообще-то нам сейчас этим заниматься недосуг, — решил сменить тему я, — или, раз уж речь зашла о чиновниках как классе, то и не до сук. Лучше скажи, по вашим с Машей каналам откликов на твою недельной давности речь не поступало? Потому что по моим — молчок, даже газеты и то практически проигнорировали это дело, кроме самых желтых.

— Нет, а почему должна быть реакция? Я же не привел никакой конкретики, так что напрямую не придерешься. А придираться к сказанному намеками они начнут не раньше, чем это им будет выгодно, так что это я тебя должен спросить, когда мне начнут выражать возмущение, плавно переходящее в мобилизацию.

— Думаю, что в середине июля, во всяком случае в Лондоне считают именно так. А в Париже вообще хоть завтра готовы начать, зря, что ли, Пуанкаре дали пролезть в премьеры. Позавчера вон Жореса грохнула какая-то сволочь, совсем лягушатники озверели. Однако мозгов не нападать на Германию в одиночку у них, к сожалению, хватит. И раз уж речь зашла о французах, давай-ка я у тебя насчет одного финансового дельца проконсультируюсь, в смысле ты уточнишь, государственное оно будет или мое личное.

Это я намекал про недавнюю историю, когда на свои деньги начал организовывать музей истории авиации. В частности, выкупил у Израиля уворованный ихними специалистами английский тяжелый бомбардировщик «Либерейтор». Величество тогда заявило, что я, понимаешь, его этим обижаю, и взяло дальнейшее финансирование музея на себя. Ну, а сейчас я заинтересовался последним шедевром французского танкостроения, который был выпущен серией аж в одиннадцать экземпляров. Казалось бы, один вес говорит об этом изделии все — сверхтяжелый танк «Даву» тянул на восемьдесят пять тонн! Но инженерные находки этим отнюдь не исчерпывались. Трансмиссия была с электроприводом, в результате чего запас хода на одной заправке с трудом удалось довести до сорока километров. Пушка имелась всего одна, но зато это была морская шестидюймовка. По-моему, ее вместе с башней взяли от какого-то небольшого дредноута. Перевозился этот шедевр на трех специальных платформах. На одной собственно танк, на другой его башня, на третьей кран для снятия этой башни и постановки ее обратно. Надеяться, что такие монстры уцелеют в процессе боевых действий, было бы идеализмом, и я поинтересовался у своих израильских друзей, сильно ли процесс неправедного заимствования танка отличается от такового для самолета.

— Разумеется, это государственное дело, — с энтузиазмом подтвердил Гоша, — пусть тащат, мы его где-нибудь на площади поставим. Причем хорошо бы успеть до войны, чтобы поставить прямо с ее началом — мол, смотрите, какие чудовища на нас прут.

— И какие у нас союзники, — дополнил я, — что даже такое сумели… хм… ну, мелкие подробности мы опустим.

Глава 2

— Ну вот, — отложил я бумагу, — опять величество на меня бочку покатит. Заранее, что ли, позвонить и сказать, что я тут ни при чем?

Документ представлял собой план-график оснащения радарами кораблей нашего флота. Но так как слову «радар» в этом мире просто неоткуда было взяться, то поначалу они назывались радиолокационными измерителями. Однако, когда дело приблизилось к принятию их на вооружение, мой секретный отдел потребовал заменить раскрывающее принцип работы изделия название на какое-нибудь нейтральное, под каковым они теперь и фигурировали во флотских документах. Все бы ничего, но это нейтральное название было образовано из трех первых букв фамилии главного конструктора с добавкой «скоп» после них. А если кто забыл, то напоминаю — конструктора звали Кристиан Хуельсмайер.

— Зато вышло полное нераскрытие принципа работы прибора вкупе с не менее полным описанием его свойств, — усмехнулся Боря Фишман. — Действительно, довольно-таки фиговатый «скоп» получился… Так что я тут инициативным порядком сделал еще одну разработку, может, и успеем кому поставить к началу войны. Сантиметровый радар ближнего действия, пригодный для артиллерийских расчетов, на базе магнетрона от микроволновки из того мира, у нас они пока для подобных целей не годятся. Это не замена комментируемого тобой метрового, который Крис кое-как домучил, а его дополнение. Дальность всего километров двадцать, но зато не так боится тряски и позволяет довольно точно мерить расстояние. И, раз уж тебя почему-то взволновало название, то ему и другое можно придумать, чуть поприличней.

— Тогда тебе, как автору, и карты в руки.

— В наших внутренних бумагах он фигурировал как «криптовизор».

— Сойдет, пусть им останется, а когда первые экземпляры будут?

— Три комплекта уже сделаны и едут в Питер, а дальше мы можем делать по две-три штуки в месяц, пока магнетроны не кончатся.

— Ладно, — сделал пометку я, — диктуй наиболее подходящую для тебя марку, озадачу народ.

— И еще СВЧ-транзисторы, они у меня тоже потусторонние. В общем, вот тебе спецификация. Можешь не пороть горячку, на десять комплектов у нас пока все есть. Кстати, мой прибор и самолеты видит, правда, только металлические. «Тузики», например, в упор заметить не может… Но это ладно, а вот что ты тут с моей Алечкой сделал? Отказывается в Георгиевск ехать!

— Да мы с ней и не виделись почти, — удивился я, — а чем мотивирует-то?

— Что скоро начнется война, и она будет нужна здесь, а там ей просто нечем заняться. И еще говорит, что все величества не только сами никуда не убегают, но и семьи оставляют в Питере, так что ей сейчас покидать столицу никак нельзя.

— В общем-то она права, — пожал плечами я, — так что пока придется сохранить все как есть.

Надо заметить, что женитьба заметно повлияла на Борю. Нет, разумеется, не в том смысле, что он перестал бегать налево — просто теперь он делал это несколько реже и с соблюдением прямо-таки выдающихся мер конспирации. Причем это просек не только я, но и глава русского отдела МИ-6 Пакс, который начал разработку операции по сбору компромата на Борю с целью последующего шантажа. Естественно, допустить такого я не мог. Но и до столь выдающейся жестокости, как приказное склонение Бори к моногамии, я тоже доходить не собирался, так что пришлось немножко поработать.

— Тут еще вот какая тонкость имеется, — сказал я и вкратце посвятил Борю в коварные планы английской разведки.

— Алечка выше подобных пошлостей! — отреагировал Боря, но как-то не очень уверенно.

— Выше так выше, но зачем ей вообще зря напрягаться на эту тему? Вот, познакомься с интересным человеком, по данному направлению вы будете работать вместе.

Открылась дверь, и в кабинет, сверкая сапогами и серебряными цацками на черном мундире, вошел гауптш… то есть тьфу, генеральный комиссар Фишман.

— Тоже Борис, — представился Боре вошедший, — ну, а вас мне представлять не надо, сами понимаете. Работаю у Алафузова, а на ближайшее обозримое время прикомандирован к вам в качестве двойника. Буду замещать вас на публичных мероприятиях, ну и постараюсь взять на себя общение с английской разведкой, если потребуется. Наконец, если кому-то вздумается шантажировать вас компроматом, всегда можно будет сказать, что на самом деле этот компромат на меня.

— О… очень приятно, — обалдевший Боря пожал руку своему двойнику. Картина была интересная, так и хотелось посмотреть, где же тут зеркало… Впрочем, я заметил, что мундир на двойнике сидит как-то более естественно, хотя является точной копией Бориного. И отглажен получше, если присмотреться.

— Борис Николаевич, — обратился я к двойнику, — вы, кажется, тоже обратили внимание на некоторые тонкости?

— Да, Георгий Андреевич, обратил, уже думаю, что поправить. Вот для этого как раз и нужны регулярные личные контакты.

— Борис Николаевич в Георгиевске будет жить у тебя, — пояснил я Боре.

— Да на здоровье, у меня в доме твоими стараниями еще человек двадцать поселить можно.

Действительно, когда Боря начал строить себе коттедж, я настоял примерно на трехкратном увеличении его размеров, имея в виду как раз ситуации наподобие этой.

— И, кстати, — продолжил я, — ты же после меня в Зимний, к своей Алечке? Так имей в виду, что ты туда прибыл как раз после литургии в Исаакиевском. А то уже кое-кто по углам шепчется о недостаточном твоем рвении в православии, что ни к чему. С меня пример бери — почти что ни единой праздничной службы не пропустил! Мой двойник, я имею в виду. У меня даже записано, где эти службы были, когда и по какому поводу, во избежание.

После ухода Бори я отправился к Танечке, надо было кое-что согласовать. В частности, лица, причастные к убийству Жореса, в общем были уже выявлены, да и прочих, в рассмотрении приближающейся войны явно зажившихся на этом свете, имелось достаточно.

Я еще раз посмотрел список и утвердил его. Новейшие коллоидные иглы для пневматиков были уже на месте, так что оставалось только дать отмашку к началу операции, что я и сделал. Танечка сняла трубку и распорядилась:

— Радиограмму по двенадцатому каналу, цифры — двадцать шесть, пятьдесят один. И продублируйте объявлением в Пари Суар.

— Объявление будет содержать только цифры, не подозрительно ли? — на всякий случай спросил я.

— Ой, да там чего только не объявляют, похлеще, чем у нас, — хмыкнула Татьяна, — и потом, объявление будет самое обычное, со словами — «меняю с доплатой одну любовницу пятидесяти одного года на две по двадцать шесть».

— Ну, а теперь займемся чуть более отдаленными делами, — предложил я. — Список приглашенных уже готов? Давайте, почитаю, может, что-то вызовет вопросы.

Через пару недель должен был состояться небольшой бал в честь дня рождения моей дочери — потому как ей исполняется четыре года, девочка почти уже совсем взрослая, пусть привыкает к великосветским раутам, пригодится. Так, в общем понятно… А эти тут откуда взялись, Мари вставила? И почему последнее имя подчеркнуто?

В списке было четыре незнакомых мне фамилии, скорее всего датских.

— Да, это предложение Марии Федоровны, — подтвердила Танечка, — а графиня Эструп подчеркнута потому, что есть подозрения о ее связи с английской разведкой.

— Ну, тогда уж точно надо пригласить — развел руками я.

— Значит, я внесу еще двух девочек специально для присмотра за ней, а к наружному наблюдению, если вы не против, можно подключить и «шестерку».

Ближе к вечеру я двинулся в Зимний — часок-другой пообщаться с семьей, после чего предполагался длинный ужин с величеством. Впрочем, последнее время все ужины продолжались как минимум часа по полтора. Потому как война скоро, однако… Ну и микропортал мы держали уже не по полчаса, а как минимум по часу, натренировавшись делать его совсем маленьким, миллиметров пять в диаметре, что давало возможность практически не тратить ни сил, ни внимания на его поддержание. Это понадобилось нам для относительного ускорения времени в том мире — теперь соотношение в среднем было чуть меньше одного к тридцати. Потому как иначе наши тамошние партнеры ну вовсе ничего не успевали сделать.

После визита на высшем уровне Никонов посетил нас еще раз, в процессе чего были согласованы взаимные территориальные уступки. Мы выделяли Федерации почти весь остров Николая I в Аральском море, за исключением небольшого прибрежного куска, где будут открываться порталы. Там будут размещаться чисто потусторонние предприятия. Кроме того, территорией Федерации становилась примерно четверть острова Городомля на Селигере. Этот остров предназначался для совместных проектов и главного грузового терминала. Ну, а Вольфшанце становилось посольством РФ в Империи.

Нашим посольством пока считался коттедж на Торбеевом, но в ближайшее время его планировалось перенести в Москву, на Даниловскую площадь, где напротив Гознака имелся довольно симпатичный особняк с огороженной территорией. Нам это место импонировало тем, что в нашем мире тут еще с девятисотого года находилась штаб-квартира московского филиала Машиной финансовой империи.

Покончив с ужином и мельком глянув на слабо светящийся микропортал, Гоша погрузился в изучение привезенных мной бумаг.

— Решили все-таки отказаться от сверхскоростного поезда? — поинтересовался он, просмотрев первые несколько листов.

— Вовсе нет, но это так быстро не получится. Пока их товары пойдут маленьким автопоездом, вот фотографии. Потому что обычный через портал никак не пролезет.

— Да что же это за цирк такой? — удивился император.

— Это не цирк, а то, на чем в советское время возили народ по ВДНХ, они это откопали где-то и даже привели в рабочее состояние.

— А то, что там сейчас ездит, пожалели?

— По-моему, не ездит сейчас ничего подобного. Впрочем, точно не знаю, я там давно не был — потому как никакой главной выставки страны на этом месте уже нет, а есть, блин, какой-то нью-черкизон невысокого пошиба, куда и заходить-то противно тому, кто помнит, что тут было раньше. Кстати, надо попробовать купить кое-что из экспонатов, что еще не до конца растащили… Хотя там почти ничего и не осталось, самолеты — и то порезали в хлам и вывезли на помойку.

— Что-то я у тебя тут природоохранных документов не вижу, — заметил Гоша, — остров на Арале — ладно, но ведь без четкого регламента как бы они нам весь Селигер не угадили.

— Вторую папку открой, она вся про это. Самому пришлось вникать, потому что Никонов, зараза такая, успел поинтересоваться насчет охоты! В Завидово они уже всю живность перестреляли, что ли? И зря ты так пренебрежительно про Арал, там сейчас совершенно уникальная природа. В общем, эти территории мы им предоставляем только на условии непричинения вреда местной флоре и фауне.

— Очень интересно… А это тут как оказалось: «без предварительного согласования в имперских территориальных водах могут находиться только лица в купальных костюмах общей площадью не более десяти квадратных дециметров для мужчин и двадцати для женщин, из техники допускается только наличие очков и наручных часов».

— Так ведь граница их территориальных вод установлена в десять метров, а дальше идут наши. То есть купаться можно и дальше, а вот ловить рыбу — разве что только руками. Ну или трусами, если они заранее сделаны из сетки.

Гоша, почитав еще минут пять, отложил папку.

— Ладно, про сайгаков я слышал, хотя не очень представляю себе, что это за зверь. Но мартышки-то там откуда?

— Не знаю, я все зверье велел выписать из отчета экспедиции Бутакова[2], только на всякий случай добавил в перечень камышовых котов — а вдруг они там есть? И специально пометил, что их уничтожение будет нами рассматриваться как преступление, требующее экстрадиции его совершившего.

— Только котов берешь под защиту, а с остальными что — с теми же сайгаками, например? Их же небось захотят стрелять в первую очередь.

— Вот бумажка для Маши, пусть цифры вставит — штрафные санкции за несогласованное с нами уничтожение фауны острова. И передай ей, что если вставит меньше миллиона за голову — вообще от меня больше ни одной соболиной шкурки не получит. А сайгак… помню, видел в зоопарке такую зверюшку. Козла ты себе представляешь, надеюсь? Ну и еврея наверняка тоже. Так вот, сайгак — это и есть козлиный еврей. Горбоносый, с большими грустными глазами и даже с какими-то пейсами. Бутаков пишет, что они совсем людей не боятся, с рук хлеб едят! А эти уже в первой партии грузов собрались завезти полсотни карабинов «Сайга»… Я так прямо и сказал, что никакого живодерства не допущу, а буде оно все-таки случится — отвечу тем же самым. Так что вот тут отдельно про оружие — на всю колонию разрешен ввоз двадцати «Макаровых», а в качестве гражданского оружия — пневматики с энергией выстрела не более трех джоулей и резинострелы. Не дам перебить наших мартышек, кто бы ни скрывался на Арале под этим наименованием. Все прочитал? Тогда давай, как и договорились, подготовимся к завтрашней тренировке.

Я положил на стол небольшой ларчик, раскрашенный хохломой на библейские темы. Его особенностью являлось то, что, кроме крышки, он имел точно так же открывающееся дно. Его я и открыл, предложив величеству:

— Запоминай внутренний вид. Запомнил? Ну, тогда расширяем микропортал примерно до двадцати сантиметров в диаметре.

Мы расширили, и я закинул туда шкатулку.

— Девочки отнесут ее в дальний угол участка, — пояснил я, — а завтра будем тренироваться открывать большой портал через предварительно созданный маленький внутрь этой коробки. Потому как нет у нас с тобой сейчас ни времени, ни права по тамошней Москве шастать для открытия пилотного портала в наше посольство.

Следующее утро я начал с того, что лично убедился в готовности команды из четырех человек, которая должна была везти ларчик для открытия портала из коттеджа на Торбеевом в Москву, на Даниловскую. Дамы уже неплохо представляли себе тот мир, потому как это были те, что ездили с нами в Уссурийск. Мужская половина команды собиралась в потустороннюю Москву в первый раз, хотя готовилась уже полгода. Подготовка заключалась в том, что из самых крепких в вере иноков Высоцкого монастыря было выбрано два наименее любопытных и, честно говоря, просто туповатых. Все полгода настоятель монастыря отец Пантелеймон усиленно внушал им, что на их долю выпала высочайшая честь — молиться об успехе очень важного дела помазанника божия, коим является Его Величество. После чего они были рукоположены и откомандированы в мое распоряжение.

Смысл этого дела был в том, что, во-первых, никакого вреда от искренней молитвы быть не может, считал я. Относительно пользы я был не уверен, но ее возможности вовсе не отрицал. А во-вторых, показывать людям Федерации какой-нибудь прибор, якобы открывающий портал, было бессмысленно, все равно довольно быстро разберутся, что это муляж. А вот лицезрение усердно молящихся об открытии портала монахов может и сподвигнуть тамошние власти на поиск подобных и у себя. Это будет хорошо еще и тем, что, возможно, хоть как-то поспособствует оздоровлению обстановки с тамошней церковью, а то, насколько я помнил, ситуация там была примерно как в Империи, если не хуже…

Поговорив с дамами, я отослал их и занялся ориентированием монахов. В общем, новость о том, что им придется подвижничать в ином, полном самых что ни на есть дьявольских соблазнов мире, их не особо взволновала, они были готовы и не к таким подвигам. Отослав и их, я прослушал запись беседы и с некоторыми смущением обнаружил, что у меня, кажется, получился вольный пересказ песни Высоцкого про инструктаж кузнеца перед заграничной поездкой. Помните — «Мол, у них пока что лучше бытово. И, чтоб я не отчебучил не того, он мне дал прочесть брошюру, как наказ — чтоб не вздумал жить там сдуру, как у нас». Во всяком случае, я ухитрился упомянуть и про шпионок с крепким телом, и про то, что от тамошних подарков надо сурово отвернуться.

Глава 3

В конце мая я обновил свое недавнее приобретение — личную «Пчелку», пришедшую на смену заслуженной «Кошке». На этом самолетике дорога до Георгиевска заняла два с половиной часа — то есть практически как у персон соответствующего ранга в том мире, если сравнивать с перемещением из Москвы в Питер. Правда, летел я все-таки дольше, но зато от кабинета в Гатчинском дворце до аэродрома я добрался за семь минут, а в Георгиевске от самолета до своей тамошней резиденции — за четыре. Встретивший меня управляющий первым делом показал мне новых обитателей дома — двух полугодовалых котят, только что присланных из недавно образовавшегося Каспийского филиала второй летной школы. В филиале имелась кошка, которая, к удивлению тамошнего народа, однажды вдруг взяла и забеременела — и это при полном отсутствии котов в радиусе по крайней мере ста километров от места дислокации филиала. Узнав про это, я предположил, что она где-то пообщалась с местным донжуаном из камышовых котов, которые человеку просто так не показываются, и попросил прислать пару котят, как только подрастут. Насколько я помнил, потомство камышового кота и обычной кошки сочетает в себе мощь и размеры папы с домашнестью мамы, а то ведь камышовые плохо приручаются.

Но прилетел я все-таки посмотреть не на котят, а на прибавление в семействе «Выхухолей» — дальний высотный разведчик «Страхухоль». Действительно, этот самолет, хоть и с небольшой натяжкой, уже можно было считать стратосферным — он мог подниматься на двенадцать километров, причем не на пике горки, а в горизонтальном полете. Предваряя вопрос — неужели в Российской империи освоили выпуск высотных турбокомпрессоров — сразу скажу, что нет, не освоили, хотя и пытались. В данном случае мы поступили так, как Петляков в вашем мире — то есть просто установили в фюзеляже еще один мотор, который и крутил компрессор, обеспечивающий воздухом все три движка и гермокабину, а заодно и обогревал ее. У Петлякова такое решение привело к тому, что самолет перестал быть бомбардировщиком, потому что дополнительный мотор и запас бензина для него съели почти весь запас грузоподъемности. У нас в общем-то тоже, но зачем нужна грузоподъемность разведчику? Цейссовская фотоаппаратура весит немного, несмотря на высочайшее качество. Еще у самолета имелась возможность быстрой установки двух авиационных 23-мм пушек — правда, при этом уже нельзя было брать полный запас бензина. Это давало возможность при необходимости использовать их как высотные истребители — мало ли, а вдруг у противника появятся настоящие стратегические бомбардировщики? Да и дирижабли, способные преодолеть девятикилометровый рубеж высоты, имелись и у англичан, и у американцев.

Так что я сел изучать документацию. После обеда — два вывозных полета, а завтра слетаю вторым пилотом на предельную высоту. И не говорите мне, что второму лицу империи такие вещи не положены! Потому как я живой человек, а значит, могу невзначай переутомиться, если время от времени не отвлекаться от текучки и не воспарять в горние выси. А от переутомления недолго и озвереть, что при моей должности, да плюс еще с недавно полученными дополнительными полномочиями, может иметь весьма нехорошие последствия.

Высотный полет был совмещен с визитом на авиазавод номер три, то есть московский, где в числе прочего делались и первые тяжелые бомбардировщики «Гриф», сразу серией в десять штук. От предшественника, то есть «Грифона», эта машина отличалась тем, что в названии у нее пропали две последние буквы, с крыльев исчезли два мотора из шести, и вообще это был совершенно другой самолет. Нормальный четырехмоторный бомбардировщик, по своим параметрам примерно соответствующий Пе-8 вашего мира. Вся серия имела узкий бомбардировочный фюзеляж, то есть была непригодна для использования в качестве императорского борта номер один — ничего не поделаешь, придется величеству пока довольствоваться «Кондором» или «Пчелкой». Ну не позволяли наши возможности без ущерба для бомбардировочной программы построить еще и пассажирский лайнер.

Убедившись, что на третьем заводе дела идут вполне терпимо и получив уточненные сроки начала испытаний «Грифов», я вернулся в Георгиевск. Надо было еще заскочить к другу Боре и напомнить ему кое о чем… Впрочем, еще в приемной стало понятно, что напоминаний не требуется.

— Фиговатая у вас звукоизоляция, — попенял я секретарю, — вы уж будьте так добры проследить за исправлением этой недоработки, а я в следующий визит проверю.

После чего я счел возможным прислушаться к доносящимся из-за двери Бориным возмущенным воплям.

— Где экшен? Драйв у вас где, я кого спрашиваю?! Какого черта вы растянули пролог на двенадцать страниц, если в нем всего две с половиной драки, да и то без членовредительства? Это получается не приключенческая литература, а оголтелая пропаганда злостного пацифизма! Ведь дождетесь, что я вас в спортшколу отправлю на ускоренные курсы рукопашной. И тема сисек в вашем опусе не раскрыта совершенно… А вы чего скалитесь — ваш бред я тоже успел прочесть! Правда, всего до пятой страницы, но мне хватило. Вы же пишете исторический роман! Понимаете, ис-то-рический! То есть в нем должен быть колорит эпохи. А у вас герой приезжает в Венецию и за пять страниц встречает всего двух дам. Венеция, чтоб вы знали — это не пустыня Гоби! Ладно, пусть всего две. Но с какой стати вы вообразили себя Вальтером Скоттом? Ваша фамилия Косозадов! Ах, Козосадов? Тогда тем более. И вашего героя зовут не святой Антоний и даже не Айвенго, а Казанова! Где потрясающие воображение постельные сцены? Ах, герой копит силы… Вы, я чувствую, явно их перетратили! В общем, пока не представите приличный роман, ни в «Путаниум», ни к мадам Изабелле вас не пустят, я распоряжусь. Какое еще вдохновение? На серпуховском вокзале будете муз отлавливать!

Да, подумалось мне, Боря не забыл мою просьбу поспособствовать прогрессу англоязычной литературы. И не стал тащить из того мира готовое, потому как оно начало создаваться позже и все равно потребует серьезной правки, а взялся сам — в смысле, набрал негров и теперь явно знакомится с результатами их труда. Однако пора, пожалуй, и обозначить свое присутствие…

— Вот! — обрадовался Боря, — допрыгались? Ей-богу, доведете, что я вашу халтуру дам почитать господину канцлеру! Ладно, на сегодня все свободны.

— Видал? — пожаловался он мне. — Прямо хоть из нашего мира тащи мастеров описывать, как верхняя половина героя мочит врагов, а нижняя в это время трахает все остальное, что шевелится. Правда, тут и моя ошибка есть — я им дал аванс.

— Это ты зря, — покачал головой я, — они же творческие люди, по физиономиям сразу видно. Пока не пропьют, ничего приличного ты не получишь. Кстати, а про художников ты не забыл? К книжкам же обложки придется малевать и иллюстрации — тоже для здешних работа неординарная, наверняка так сразу не получится соответствующая дебильность, без которой оформление книг подобного жанра не обретет должной законченности.

Через день я улетел из Георгиевска под Смоленск, в ставку Верховного Главнокомандования. Как я уже говорил, главнокомандующим вообще-то был Гоша, но он в основном собирался пребывать в Питере. Его первым замом — я, и где я буду, точно еще неизвестно, но скорее всего там, где в данный момент окажусь нужнее. А вторым замом был Кондратенко, ему-то и предстояло осуществлять общее руководство боевыми действиями. Целью моего визита в основном было как следует проверить все виды связи в ставке. Ну, и хотелось своими глазами оценить, так сказать, моральный климат в коллективе — дело в том, что Кондратенко, хоть и получивший недавно генерал-адъютанта, по производству все же был младше своего пребывающего в том же чине начштаба Куропаткина.

В общем, картину я увидел вполне приемлемую. Куропаткин действительно взял на себя всю штабную работу, а Кондратенко мотался по войскам, прилетев в ставку только для встречи со мной. Причем и его, и начштаба, как выяснилось, очень интересовало — а что же происходит в Генштабе? Я успокоил генералов, сказав, что ничего интересного. Действительно, в свое время Генштаб был задуман как место, куда приткнуть Николая Николаевича, а то он одно время порывался командовать гвардией, но после его кончины надобность в этой конторе сильно уменьшилась. В основном мы использовали ее как приманку для заграничных разведслужб поплоше — потому как серьезные на это уже не клевали. То есть там имелась пара румынских шпионов, целых три австрийских, один итальянский, который уже достал Танечку регулярным предложением своих услуг, и один сербский. Начальник Генштаба Янушкевич подрабатывал на англичан, но не на Пакса, а на Форин Офис, и тоже неоднократно порывался покаяться — правда, не Танечке, а Алафузову. Ну, и особняком стоял предмет моей особой гордости — уругвайский агент. Вот, например, в Российской Федерации тоже есть Генштаб, и, думаю, чужих агентов там всяко побольше, чем у нас. Но уругвайского-то небось и нету! А у нас — вот он, и вся история с его вербовкой обошлась нам всего в три с половиной тысячи рублей.

Кроме шпионов, в Генштаб отправлялись офицеры и генералы, которых вроде и гнать-то из армии было не за что, не говоря о большем, но и в частях они были ни к чему. То есть пока сидят спокойно и никому не мешают — пусть сидят. Вздумают возмутиться — тут же разоблачим пару-тройку агентов помельче и инкриминируем возмутившимся связь с врагом вплоть до пособничества.

Вот это я и рассказал генералам, теперь уже можно было раскрывать действительное положение дел. Кондратенко посмеялся, а Куропаткин сообщил, что, по его мнению, в Генштабе все-таки есть несколько толковых офицеров, которых он хотел бы видеть в ставке, раз они в Питере не нужны. Я попросил список и пообещал, что пришлю их сюда сразу по возвращении в столицу.

После ставки я слетал в расположенный неподалеку первый истребительный полк РГК, к Полозову. Он так и не поднялся выше комполка, хоть и стал генерал-майором. В основном, конечно, потому, что командовать чем-то большим он и не стремился… Но тут он действительно был на своем месте. Истребительных полков РГК пока было всего два, и формировался третий. Вооружены они были «Стрижами» — машинами, по всем данным на голову превосходящими любой истребитель в мире, и укомплектованы лучшими асами России. Их назначение — обеспечить на любом выбранном командованием участке полное господство в воздухе. Нельзя быть сильным везде, но в ключевых точках — можно и нужно.

Проведя остаток дня у Полозова, утром я вылетел домой, в Гатчину.

Там мне предстояла еще одна важная встреча, и надо было выделить денек на изучение материалов перед ней. Пожалуй, не помешает небольшое уточнение…

При общении с техническими специалистами любого профиля трудностей у меня не возникало — все же базовое образование позволяло довольно быстро вникнуть почти в любую проблему. Но мне предстоял разговор с медиком, причем далеко не последним — а именно с товарищем министра здравоохранения Евгением Сергеевичем Боткиным. Нужно было познакомить его с недавно возникшим у меня подозрением. Дело в том, что я случайно узнал — первые случаи «испанки», пандемия которой разразилась в восемнадцатом году, были зафиксированы еще в девятисотом году! То есть вирус-мутант тогда уже был, а, значит, сейчас он тем более есть. И что, если определяющим фактором в его развитии является не время, а условия? Например, резкое увеличение количества раненых, просто ослабленных голодом и авитаминозом, плюс связанные с войной перемещения огромных масс людей — вдруг именно это подстегнуло лавинообразное распространение вируса? Тогда мы можем получить пандемию не в восемнадцатом году, а в ближайшее же время. Вот об этом я и хотел поговорить с доктором Боткиным.

— Евгений Сергеевич, — сказал я ему после обмена приветствиями, — в преддверии приближающейся войны я хотел поговорить с вами о гриппе — давайте использовать именно это слово, оно более конкретное, чем исторически сложившееся «инфлюэнца». Может, вы порадуете меня какими-нибудь новостями?

— Кое-какие новости есть, — кивнул Боткин, — в частности, вирусную природу гриппа можно считать доказанной. Но почему вас интересует именно это, далеко не самое опасное заболевание?

— Да потому, дорогой доктор, что в моем образовании хотя и имелся ускоренный медицинский курс, преподанный мне дедом, но он был, в общем, непрофильным. Поэтому многие сведения хранились где-то на задворках памяти, я их почти забыл из-за неиспользования в практической деятельности. Но вот недавно вспомнил одно, и оно меня сильно обеспокоило. Речь идет о способности вирусов мутировать. Дед говорил, что она циклична, и наиболее короткой постоянной времени обладает именно вирус гриппа. Она составляет всего чуть больше десяти лет.

— Однако грипп, он же инфлюэнца, описан довольно давно, и особых изменений не видно, — возразил Боткин.

— Давайте я постараюсь рассказать, как мне это представляется, а вы уж потом прикиньте, есть ли тут зерно истины. Итак, вирусы мутируют. Направления мутаций случайны, большинство просто вредные для этого вируса, так что их носители быстро исчезают, не успев закрепить в потомстве свои свойства. Одним из вредных для вируса направлением мутации является повышение ущерба, наносимого им организму-носителю.

— Это как? — заинтересовался Евгений Сергеевич.

— Возьмем для примера обычный грипп, — предложил я. — Зараженный им человек, особенно если он молод и вообще-то здоров, некоторое время переносит болезнь на ногах, кашляя, чихая и чуть ли не плюясь на окружающих, что создает отличные условия для распространения вируса. Потом на несколько дней ложится в постель, и организм справляется с заразой — иногда при помощи медицины, но чаще, увы, вопреки ее усилиям. Потом выздоравливает, то есть может быть использован повторно… А теперь представьте себе, что появилась мутация, при заражении которой человек через несколько часов сваливается в жесточайшем жару, а через сутки умирает. Понятно, что в таких условиях вирусу существенно труднее распространиться, да и люди гораздо серьезнее относятся к карантинным мероприятиям, если болезнь смертельна.

— Постойте, — наморщил лоб Боткин, — что-то такое было в шестом году, только мне не удалось узнать подробностей… А, смерть Думбадзе, ялтинского градоначальника! Тогда, действительно, болезнь развилась до летального исхода менее чем за сутки, и теперь я понимаю, почему вы этим заинтересовались и зачем принимали жесткие меры — опечатывание особняка, изоляция всех близких… Потом, насколько я в курсе, подобных случаев там больше не было.

Произойди подобный разговор лет на десять пораньше, я бы, пожалуй, покраснел, ибо в те далекие времена был моложе и сентиментальней. Потому как единственное, чего я не очень точно знал про поразивший Думбадзе вирус — это был он калибром семь шестьдесят два или же шесть с половиной миллиметров. Понятно, что после такой инфлюэнцы мне пришлось опечатать особняк и на некоторое время изолировать близкий круг знакомств покойного губернатора. А то, что случай остался единичным, говорило об отсутствии идиотов среди окружения усопшего. М-да, степень идеализма милейшего доктора оказалась даже чуть выше, чем предполагалось.

— Как-то оно примерно так, — не стал я углубляться в скользкие подробности, — но это, к счастью, был единичный случай. Однако война может способствовать и массовому распространению этой заразы…

Далее я кратко пересказал свои соображения и подытожил:

— Вам я предлагаю продумать медицинские аспекты, с организационными отлично справится и ваше очаровательное начальство.

Доктор смутился. Дело было в том, что недавно он развелся со своей женой, и теперь его отношения с министром здравоохранения, то есть вдовой героя японской войны и Алексеевского перехода генерал-адмирала Алексея Александровича, княгиней Ольгой Романовой-Оболенской, уверенно шли к свадьбе. В здешней России не было никаких законодательных ограничений на нахождение близких родственников в подчинении друг у друга, вопросы решались в рабочем порядке. И в данном случае я не видел в грядущей семейственности ничего плохого.

— И вот еще что, — я вытащил из стола аптечную банку с таблетками. — Получено и будет получаться из источника, сведения о котором абсолютно секретны — ну, вы понимаете.

Доктор действительно слышал от Ольги, что, согласно последним данным науки, существуют параллельные миры. И связь с одним из них может устанавливать канцлер — правда, это сопряжено с очень большими трудностями.

— Это ремантадин, — пояснил я, — средство для профилактики гриппа, помогает также и на начальных стадиях заболевания. Вот документы, тут все про применение и кое-что про состав и способ получения. Нагрузите этой темой две исследовательских группы — одна пусть проведет клинические испытания, а другая, даже скорее не группа, а хорошо оснащенная лаборатория, пусть изучит вопрос о возможности и у нас производства чего-нибудь подобного. И, наконец, последнее на сегодня… Скоро будет опубликован мой указ об усилении ответственности за спекуляцию в военное время. Так вот, по поводу ремантадина там будет только одна мера пресечения — расстрел. Потому что продавец, скажем, георгиума или стрептоцида может в принципе и распродавать каким-либо образом оставшиеся у него с мирного времени запасы. Это тоже не очень хорошо, однако на пулю в затылок не тянет. Но с ремантадином такое невозможно, и я заранее ставлю в известность, что исключений из только что озвученного правила не будет. Так что предупредите, пожалуйста, ваших сотрудников. Впрочем, их и госпожа министр тоже предупредит, это ее прямая обязанность.

Глава 4

Первого числа каждого месяца я представлял императору краткий обзор международной обстановки, какой она виделась с моей колокольни. Вот и теперь, тридцать первого мая одиннадцатого года, передо мной лежала очередная бумага, которую следовало в последний раз просмотреть перед отправкой в Зимний. Вообще-то Гошу сейчас интересовало не столько ее содержание, сколько характер — то есть она последняя, предпоследняя или предпредпоследняя из мирных, но это было уже предметом отдельного доклада, а в этом описывалась примерно такое положение дел.

Признаков внутренних противоречий в «Четверке» нет, даже Никола Черногорский на время прекратил свои хулиганские наезды на Сербию, Турцию и Австрию. Болгария тоже, потому как ее испытательный срок подходил к концу, и вскоре в Большой Четверке мог появиться пятый член.

Турция желала лишь одного — чтобы ее не трогали. Лично мне речи ее посла представлялись просто вариациями на тему «господа, ну дайте же помереть спокойно!»… Суть была в том, что Антанта могла в любой момент устроить туркам нешуточные финансовые неприятности, а мы — чисто физические, с бомбардировками городов и вводом войск. И турки склонялись к тому, что, кажется, финансовые проблемы на таком фоне все же предпочтительней.

Италия уже не первый раз заявляла о своем нейтралитете в грядущей войне, но делала это настолько неуверенно, что я рискнул утверждать — действительно, до полного прояснения вопроса «кто кого» в свару макаронники не полезут. Впрочем, только у меня лежало три неофициальных письма ихнего короля, где он умолял не обращать внимание на возможное вступление Италии в войну — мол, оно будет чисто формальным. С Испанией дело обстояло почти аналогично, только несколько наоборот — то есть, будучи вроде как нашим союзником, она всячески убеждала Англию, что это так и останется на бумаге.

Сербия вроде тоже позиционировала себя как нейтрала, но сопровождала это столь наглыми финансовыми просьбами, что даже привыкший ко всему Гоша разводил руками. По сути же вопроса мы решили, что такой союзник нам не то что за деньги — даром не нужен, разве только с доплатой, и по неофициальным каналам познакомили с этим мнением сербское руководство. А англичане вроде бы собирались им что-то подкинуть, так что пока Сербия могла считаться союзником Антанты.

Скандинавы действительно собирались оставаться нейтральными, и Бельгия тоже, но у последней могли возникнуть чисто технические трудности — не так просто сохранить нейтралитет, если на твоей территории воюют, а именно это и планировалось как французским, так и немецким генштабами.

Румыния потихоньку стала верным союзником Антанты, которой он обошелся в семь с чем-то миллионов фунтов, причем расходы продолжались.

Еще одной не до конца определившейся страной была Эфиопия. Антанта слала ей деньги, Четверка — оружие, и негус, похоже, склонялся к мысли деньги взять, а оружие использовать для оттяпывания у англичан Египта.

Сама Антанта представляла собой нерушимый союз Англии, Австрии и Франции. Америка официально в него не входила, но никаких сомнений относительно ее позиции ни у кого уже не было. Причем мало им показалось закулисной дележки Франции — недавно в Канаде прошли неофициальные переговоры с англами, на которых штатовцы подняли вопрос и о послевоенном разделе Австро-Венгрии. Смысл же заключался в понимании Тафтом того простого факта, что предложенные англичанами кайзеру лакомые куски в виде французских колоний совершенно недостаточны для того, чтобы Вильгельм хотя бы задумался о сепаратном мире. И, значит, предлагал скормить ему еще и Австрию, а прочие осколки империи использовать как санитарный кордон против России. Но это пока не встретило должного понимания с английской стороны, потому как для них такая Германская империя получалось ничуть не лучше Российской. Ну, а нам оставалось надеяться, что у Вилли хватит мозгов прибрать эту Австрию по итогам боевых действий в составе Четверки, а не в результате дурно пахнущей сделки с Антантой.

В этой картине несколько особняком стояла Дания. Честно говоря, нас в принципе устроила бы и ее проанглийская позиция, но надо было учитывать все еще имеющиеся патриотические чувства моей супруги. Ну и пользу кое-какую при желании можно было извлечь из союза с этой страной… В общем, она заявила о своем нейтралитете, а Гоша подтвердил, что Россия готова выступить его гарантом, причем задаром, из врожденной симпатии к таким хорошим людям. На самом деле, разумеется, мы предполагали поиметь с этого определенные выгоды, в том числе и финансовые. Я же высказался в том духе, что ежели кто вздумает напасть на родину моей жены — у зачинщиков лично пообрываю с организмов все лишнее, а исполнителей законопачу строить дамбу через Берингов пролив и не отпущу, пока не построят. Дочитав до этого места, я вздохнул, снял трубку и велел:

— Передайте этому, забыл как его махеру, чтобы тащил ко мне свои сосиски.

Мое распоряжение, как всегда, было быстро исполнено, и в кабинет вошел господин Грейсмахер, директор совместного российско-израильского предприятия «Деликатес».

Внимательный читатель наверняка помнит географическое положение Социалистической Республики Израиль — как раз между Манчжурией и Россией, вдоль КВЖД. А Манчжурия, если кто не в курсе — это лучший в мире регион для произрастания соевых культур. Вот они там и произрастали, а евреи ухитрились практически монополизировать поставки этой самой сои для кормежки китайских военнопленных. Однако деловая активность не стоит на месте, и вскоре под Ярославлем начал строиться тот самый завод, который должен был производить сосиски, котлеты и прочие мясные изделия из сои и картона с добавлением небольшого количества коровьих хвостов для запаха. Потому как в преддверии войны надо было озаботиться питанием новых пленных, которые наверняка появятся даже при чисто оборонительной стратегии. Ну, а если дела пойдут совсем плохо — придется и самим жрать эту дрянь, потому как она все-таки лучше, чем вообще ничего.

Но вернемся в мой кабинет, где гость достал из портфеля небольшой судок, в каких мне в кабинет обычно носили второе, и открыл крышку. Моему взору предстали две сосиски неестественного красно-серого цвета. Явственно запахло казеиновым клеем.

— Уберите эту мерзость, — брезгливо отодвинул судок я, — и кому, скажите на милость, мой референт полчаса распинался про ароматизаторы? Судя по запаху вашей продукции, его старания пропали даром. В общем, это не годится. Что у вас там еще?

— Колбасы — краковская, полтавская и фирменная деликатесная! — объявил Грейсмахер, разворачивая из фольги три небольших огрызка. Краковская и полтавская на вид ничем друг от друга не отличались, на запах тоже, то есть просто ничем не пахли. Деликатесная же была потолще, потемнее и пахла чесноком. Решив, что риск, хоть он и есть, все же находится в допустимых пределах, я отгрыз кусочек и задумчиво пожевал его. На вкус это действительно отдаленно напоминало полукопченую колбасу — но не которую иногда подавали мне здесь, а которую в дешевых магазинчиках того мира продавали по сто рублей за кило.

— Сойдет, — вернул я огрызок хозяину, — и что вам сказала госприемка?

— Что сосиски вообще не приняты, краковская и полтавская по третьей категории, деликатесная по второй, — потупился гость.

— А вы смелый человек, — покачал я головой. — Что, если бы мне пришло в голову попробовать ваши сосиски, а вы не успели бы воспрепятствовать?

— Да я их сам готов съесть прямо перед вашим высочеством! — воскликнул Грейсмахер.

— Однако, это уже не просто смелость, а, я бы сказал, переходящая в самоотверженность. Ладно, кушайте, но учтите: наша беседа может продлиться еще минут пятнадцать. И если в процессе нее вы вдруг без разрешения, издавая по дороге неприличные звуки, опрометью кинетесь в туалет, это будет рассматриваться по статье «оскорбление величества». Ну как, рискнете? В случае положительного исхода дегустации я готов поинтересоваться в госприемке, нельзя ли и сосиски принять по третьей категории.

— Георгий Андреевич, — осторожно сказал директор, — мы все с большим уважением относимся к вашему мнению. И раз вы говорите — доработать, то, конечно, мы так и сделаем. Я же просто хотел показать вам, что даже и в таком виде наша продукция при желании может быть употреблена в пищу… Вы же изволили желать ознакомится еще и с производственным и финансовым отчетами завода за первый квартал? Пожалуйста, вот вам бумаги, окажите честь посмотреть.

Гость снова полез в портфель, причем ухитрился сначала убрать туда судок с сосисками, а только потом достать документы.

Я, не глядя, отложил их в папку и пояснил:

— Референты разберутся. Но вы говорили, что у вас есть и впечатления потребителей, записанные по свежим следам?

— Ну конечно!

Через пять секунд у меня на столе появились несколько листков бумаги, исписанные иероглифами.

— Если ваше высочество желает, у меня есть заверенный перевод, — пояснил Грейсмахер, вроде бы даже чуть улыбаясь. В ответ я тоже улыбнулся, причем не чуть, а широко и дружелюбно:

— Ну зачем такое беспокойство? Я уж как-нибудь. Вон, видите, на табло под цифрой триста пятнадцать светится зеленый огонек? Это означает, что обитатель данного кабинета не занят ничем неотложным. Нажимаем кнопочку… Господин Ли? Будьте так добры, зайдите ко мне, прямо сейчас.

— Как-то мне привычнее слушать перевод от знакомого человека, — пояснил я малость побледневшему директору, — а то вдруг у вас там слегка напутали, китайский язык, он же такой сложный. Не хотите, пока мой переводчик идет, кофе выпить или пива?

Директор, поблагодарив, отказался. Судя по всему, он неплохо представлял, что, кроме переводов с китайского, является специальностью господина Ли.

Старший следователь прибыл через четыре минуты.

— Переведите и вообще выскажите свое мнение по этим бумагам, — предложил я ему.

— Так… Первый документ — текст написан малограмотным жителем южной провинции. Содержание — «очень хорошая еда», повторено три раза. Второй… автор чуть более образован. Пишет, что вся их бригада довольна переходом на новый рацион, потому что теперь дают больше и с ним не бывает задержек. Третий… писал недоучка. Можно перевести как пожелание долгих лет жизни придумавшему эту пищу большому русскому начальнику, но только… только если это действительно писал недоучка. Однако некоторые детали наводят на мысль, что на самом деле автор куда образованней, чем хочет казаться. И тогда это можно прочитать как пожелание тому, кто придумал такую еду, только ей и питаться до самой смерти.

— Очень интересно, — хмыкнул я, — а ваши, господин Грейсмахер, переводы — они совпадают с тем, что нам рассказал господин Ли? Прекрасно. Да, господин старший следователь, я вас больше не задерживаю, спасибо за консультацию. Ну, а вы все-таки возьмите кофе, а то мне что-то пива захотелось, и то, что я тут буду пить, а вы смотреть, в принципе можно квалифицировать и как неуважение к вам, а это ни к чему. И не появилось ли у вас каких-нибудь мыслей на тему — а зачем я вообще устроил тут вам этот небольшой спектакль?

— Георгий Андреевич, да мало отчего вам вдруг захотелось слегка развлечься, — осторожно ответил гость, — разве что только вы каким-то образом уже узнали содержание просьбы, которую наше предприятие собирается на днях отправить в ваш секретариат.

— И это тоже, — кивнул я, — но в основном — вот, читайте.

Я протянул ему донесение, где говорилось, что на ярославском рынке уже не первый раз появляются деликатесовские колбасы, причем под видом настоящих. Признаков того, что в этом замешана администрация, не замечено, уточнялось там.

— Прочитали? Вот только потому, что не замечено, господин Ли и пришел в гости к нам, а не мы с вами к нему. Но то, что с вашего завода тащат колбасу, нисколько не украшает его руководство. Неужели трудно принять меры?

— Ваше высочество, мы принимаем! Но все равно нет-нет да и сподобится кто-нибудь… Ну не может народ без воровства! Про это даже один известный поэт писал…

— Какой и что именно?

— Имени не помню, я давно в гимназии учился, да и не отличался особым тщанием к искусству… А писал он про народ что-то такое: «Вынесет все, что господь ни пошлет!». Там дальше еще про железную дорогу было.

Некоторое время я офигевал от такой трактовки Некрасова, а потом прихлопнул кулаком по столу:

— Вы мне тут национализма не разводите! Еще неизвестно, кто там вынес, наши или ваши. И не так уж важно, кстати. А важно, чтобы это больше не повторялось. В общем, я надеюсь, что вы найдете виновных и объясните им, что так поступать нехорошо. Впрочем, если вам это покажется затруднительным, то виновных найду я, а всю глубину их заблуждений им объяснят господа Ли. Про вашу же просьбу разрешить свободную торговлю сверхконтрактной продукцией — присылайте, и побыстрее, а то у меня уже со вчерашнего утра лежит готовый ответ на нее, как бы не потерялся.

Поздним вечером, по приезду с ужина у императора, я выкроил полчаса и собрал чемодан — с утра мне предстояло податься в партизаны. Вообще это был не первый случай, когда меня призывали на сборы — в том мире я партизанил три раза, причем однажды — аж месяц. В этом, в силу должности, я получил повестку впервые, и удовольствие ограничивалось максимум двумя сутками.

Три года назад на третьем авиазаводе был запущен конвейер по производству «Тузиков», с которого уже сошло около трех тысяч этих самолетиков. Они выполняли ту же роль, что и По-2 в СССР, то есть были учебными, связными и санитарными машинами. Но не все, примерно половина была продана в частные руки. Причем самолетик мог иметь две цены. Одна, так называемая стандартная, а на самом деле безбожно задранная — это для тех, кто просто пришел и купил, как велосипед, например. А вторая, почти вдвое меньше и с трехлетней беспроцентной рассрочкой — для тех, кто обязался раз в год-полтора являться на сборы. Вот и мне вчера пришла повестка…

Наверное, вам знакома ситуация, когда приходишь в магазин и видишь хоть и ненужную, но больно уж красивую вещь, а в кармане лежит достаточная для ее покупки сумма. Не спорю, иногда удается превозмочь свои низменные порывы и уйти, не прибарахлившись… Но не всегда и не всем. Вот и я два с чем-то года назад при очередном посещении третьего завода просто не смог удержаться. Самолетик желто-зеленой раскраски показался мне необычайно красивым, а когда я увидел его номер, то был окончательно сражен и полез за деньгами. Правда, нашедшейся в моих карманах суммы немного не хватало для покупки за стандартную цену, но руководство завода оказалось столь любезным, что оформило кредит прямо у конвейера. И вот завтра мне предстояло выкатить из ангара свой личный, на свою трудовую зарплату купленный «Тузик» номер 362 и лететь на нем под Псков, на сборы. Там, кроме всего прочего, я должен был сказать речь, призывающую пилотов записаться добровольцами в преддверии войны. Вообще-то их все равно призвали бы, но надо было обратить внимание людей на то, что вольноопределяющийся авиации после недели участия в боевых действиях автоматически становится сержантом, а призывник — он и есть призывник. Вообще мы придерживались такой линии — если предстоит призвать какой-то контингент, то сначала нужно дать ему возможность проявить свои лучшие качества и записаться добровольцем. Ну, а потом можно и начинать рассылать повестки…

Под Псковом формировался полк ночных бомбардировщиков и примерно с десяток отдельных эскадрилий связи, которые потом будут распределены по дивизиям. Кстати, многие пилоты-любители оказались неплохими ночниками — действительно, далеко ли успеешь улететь за зимний день? Особенно если лететь надо из Архангельска в Найденовск, который у нас был вместо вашего Мурманска. Так что волей-неволей им приходилось, едва научившись летать днем, осваивать и ночные полеты. А вообще по России «Тузики» готовились к войне в четырех местах — кроме Пскова, еще в Крыму, Коломне и Иркутске.

От своего легендарного предка, истребителя-пикировщика-штурмовика времен японской войны, гражданский «Тузик» отличался чуть более широким фюзеляжем, четырехтактной трехцилиндровой звездой вместо двухтактника и несколько облегченным силовым набором, что ограничивало его способность пикировать. Кроме того, новый мотор вообще не имел редуктора, так что пулемет можно было ставить только над центропланом, что снижало точность огня. Понятно, что в теперешних условиях ценность «Тузика» как истребителя была равна нулю. Как штурмовика — даже несколько меньше нуля, потому что тихоходный и абсолютно небронированный самолет с баками в крыльях можно было сбить даже винтовочным залпом, что, кстати, японцы и начали делать в самом конце войны. Пикировать, как уже говорилось, этот самолет почти не мог. Но вот прилететь темной ночью и сбросить на противника двести, а если брать поменьше бензина, то и триста кило бомб — это он мог даже лучше использовавшегося для этой цели в СССР По-2, он же У-2. Хотя бы потому, что его мотор можно было легко оснастить глушителями, а треть самолетов их и так имело. А места для установки трех бомбодержателей были заложены еще при конструировании, в крыльях даже проходили тросы управления сбросом.

Некоторые, особенно кто постарше, могут помнить старый фильм «Небесный тихоход». Так вот, на Георгиевской киностудии мы уже практически сняли этот фильм, причем с минимальными отличиями от оригинала. Понятно, что изменились вид и названия самолетов, офицеры назывались не товарищами, а господами, Кайсаров стал князем, но в общем все осталось как было, в том числе и песня «первым делом, первым делом самолеты». Вместо второй как раз сейчас что-то сочинялось, потому как рефрен «мы выпьем раз, мы выпьем два за наши славные У-2» никак не сочетался с существующим в авиации запретом жрать водку на аэродроме и ближе километра от него. Да и самолет все-таки назывался не У-2. Еще одно радикальное отличие от прототипа состояло в том, что наш фильм был цветной — причем первый не только в российском, но и в мировом прокате.

Глава 5

Увы, отдохнуть в партизанах мне удалось только чуть больше суток — прилетел в субботу утром, улетел в воскресенье вечером, уже на «Пчелке». «Тузик» номер 362 остался под Псковом и сейчас ждал очереди на перекраску. За выходные я полетал как днем, так и ночью, и познакомился с уровнем подготовки пилотов-любителей. В общем она оказалась ничего, можно было ожидать худшего. Правда, в псковском лагере были собраны лучшие, но зато остальным достанется больше времени на подготовку, ибо они будут отправлены на фронт не сразу. Ну, а по прибытии в Гатчину пришлось заняться грядущим переездом сюда части величеств, потому как двадцать два часа — это по моим понятиям не только не ночь, но и не так чтобы вечер.

В связи с приближающейся войной был усилен режим охраны. Взрослым-то оно и ничего, но вот детям сидеть в Зимнем, выходя погулять только во внутренний двор — это тюрьма, хоть и ослабленного режима. Так что Алиса со своими детьми и Мари с моими переезжали в Гатчину, где вокруг дворца имелось три квадратных километра строжайше охраняемой территории с прудом и даже выходом к озеру, и еще примерно пятнадцать, которые тоже охранялись весьма неплохо. Кроме того, сюда же собирались задвинуть и наследника престола Вовочку. Костик, в силу младости, оставался с королевой-мамой в Зимнем.

Вернувшись с учений, я проследовал прямо в свой кабинет. Собрался было разложить бумаги, но прислушался — вроде под диваном что-то зашуршало… Взяв фонарик и встав на четвереньки, я осмотрел поддиванное пространство. Так и есть — сидит, паразитка, вон как глазами сверкает. Вздохнув, я вызвал дежурного по этажу с помощниками и швабрами, чтобы вытащить засевшую в засаде тварюшку из-под дивана.

Присланные мне с каспийского берега котята, а точнее кошечки, прилетели в Георгиевск просто потому, что не было прямой оказии из Михаилова в Питер. Но вскоре они оказались в Гатчине, и началось… Вообще-то кошки мне симпатичны тем, что они обычно не такие шкоды, как коты. Но это обычно, а иногда… Конкретно тут получилось такое «иногда», что дальше просто некуда. Не знаю, в силу родословной или еще чего, но кошки ни минуты не сидели спокойно, а находились в непрерывном поиске — и чего бы еще учудить?

Они были самой плебейской масти, то есть серо-полосатые. Одна чуть потемнее, другая посветлее. Их так и назвали — Темная и Светлая. У каждой были свои любимые пакости. И если Темная обошлась сравнительно безобидным хобби — драть когтями кожу с кресел в моей приемной, то Светлая на такие мелочи почти не разменивалась. Ее любимым развлечением было тайно пробраться в мой кабинет, где затаиться и дождаться, пока я разложу бумаги, а потом отойду хотя бы на несколько шагов. Тогда зараза молнией выскакивала из своего убежища и одним прыжком взлетала на стол, где в темпе гадила на разложенные там документы. Совершив же это деяние, она, задрав хвост, улепетывала с победным мявом. А ночью кошечки сбивались в стаю и носились по дворцу, оглашая его коридоры топотом и истошными воплями.

Ничего, подумал я, глядя, как шипящую и отбивающуюся Светлую вытаскивают из-под дивана. Скоро сюда Рекс с Рыжиком прибудут! Вот они вам, собаки страшные, и покажут, что такое приличное поведение.

Когда животину уволокли, я выслушал доклады о ходе подготовки переезда части величеств, утвердил график и наконец смог заняться бумагами, относящимся к моим американским вложениям. Именно к моим, так как деньги в совместные с Фордом предприятия вкладывала не Российская империя, а один ее подданный, некто Георгий Найденов. И сейчас, как всякая уважающая себя акула капитала, он был обеспокоен возможными финансовыми потерями в связи с грядущей войной. То есть меня волновало, а не слишком ли они будут малы, особенно после Машиных коррекций, уменьшивших итоговую сумму почти в три раза.

Понятно, что после начала войны собственность вражеских подданных будет конфискована, причем как у нас, так и у них. Так что еще месяц назад министр финансов Коковцев был вызван к их величествам и озадачен созданием специального органа, который заранее составит списки подлежащих конфискации счетов и фирм и очередность работы по ним. Судя по всему, министр собирался поначалу что-то вякнуть про то, что такое больше подходит финансовому департаменту Ее Величества, но глянул на Машу и заткнулся на полуслове. Попыток же свалить хоть часть работы на мои службы он даже и не предпринимал, потому как я тоже присутствовал — в мундире, зеркальных очках и со значительным выражением на лице. Так что вскоре была создана Особая комиссия при министерстве финансов, а так как насчет режима секретности там было еще не очень, то к настоящему моменту о ее существовании и назначении знали все заинтересованные лица. Вообще-то именно так оно и было задумано, потому что дело о разглашении гостайны расследуется гораздо проще, когда заранее известно, что, когда, кому и кто собирается разглашать. Так что материалы на болтунов у меня уже были, и вскоре предстояло, согласовав с величеством — кого к стенке, кого под конфискацию, а кого и простить при условии крупного пожертвования — озадачивать специалистов написанием сценариев судебных заседаний. Ну не импровизировать же, в самом деле, в первый-второй день войны! И без того бардака будет до этого самого и больше.

Затем предстоял второй этап этой же самой операции — отлов уже не болтунов, а замешанных во взятках. Здесь меня интересовали не столько те, что будут брать, их в принципе можно будет прищучить и по любому другому поводу. Нет, наибольший интерес представляли собой именно потенциальные даватели, причем не исполнители, а ключевые лица. Потому что американскую долю завода «Зингер», например, мы все равно конфискуем, но если в процессе удастся еще и поймать на взятке кого-нибудь из американцев побогаче — он ведь вряд ли откажется компенсировать свое нехорошее поведение. Жизнь-то всего одна, да и ученики господ Ли уже почти вышли на уровень своих педагогов, так что очередей на убеждение не будет.

А в Штатах некто Альперович тоже озаботился подобной проблемой и сейчас усиленно спонсировал создание сенатской комиссии с аналогичными задачами. Получалось неплохо — судя по всему, его ставленниками там будут как минимум две трети. Поэтому денег мне было не жалко — за Мосей не пропадет, в этом уже были случаи убедиться. Ну, и имелось еще одно соображеньице…

Сценарии развития событий у нас имелись самые разные, от предельно пессимистических до с точностью до наоборот. И в самом оптимистическом из них предусматривалось мое выступление перед американцами примерно с такой речью:

— Господа, в начале войны ваша страна позволила себе нагло зажилить целых пять долларов из моих личных средств. И где, я вас спрашиваю, мои пять миллиардов компенсации?

Я встал и собрался было пройтись по кабинету, но глянул на диван, превозмог желание посмотреть под ним, а вместо этого убрал бумаги в сейф. Нет, пожалуй, Светлая все-таки права — что-то я последнее время многовато документов оставляю на столе, это не дело. Надо будет сказать, чтобы ей дали что-нибудь вкусненькое — мисочку черной икры, например. А потом просто так, без бумаг, подумать, что все-таки делать с Георгиевской киностудией.

Ибо сейчас она представляла собой натуральный гадючник, вроде Голливуда, Мосфильма или даже ЦТ в том мире. А находилась, между прочим, в режимном городе. Специальная комплексная группа от Танечки и Алафузова только тем и занималась, что ограждала тамошних инженеров и ученых от домогательства всяких звездушек. И это несмотря на то, что я вел твердую линию — не может киноартист получать больше, скажем, летчика. Да, среди них теоретически могут быть гении, ну и что? Полозов сейчас со всеми надбавками имел оклад около пяти тысяч в месяц, вот это и было установлено в качестве абсолютного потолка для творческих личностей. Создание же частных киностудий не приветствовалось. Нет, не думайте, никаких запретов, но нашу аппаратуру они могли купить только с дикой наценкой, а импортную — с трехсотпроцентной пошлиной. Опять же, рискнуть создать такое предприятие мог далеко не всякий, а только от рождения кристально чистый перед законом человек. Потому как уж чем-чем, а его биографией органы обязательно поинтересуются, и причем очень вдумчиво. Может, когда-нибудь в отдаленном светлом будущем такой порядок и отомрет, но пока я не собирался выпускать из рук государства столь мощное средство воздействия на массовое сознание, как кинематограф.

Однако, несмотря на свой не такой уж высокий социальный статус (а может, и благодаря ему), звезды, звездочки и просто примазавшиеся к кино девицы так и норовили окрутить кого-нибудь из занятых серьезным делом людей. Так что в ближайшее время художественных киношников ждал переезд в Москву, а в Георгиевске останется только студия учебных и документальных фильмов. Но тут я вспомнил, что вроде Танечка недавно что-то такое говорила и даже дала письменное изложение своего мнения. Немного порывшись в сейфе, я действительно нашел искомую бумажку. И в ней говорилось, что последнее время матримониальные планы актрисулек и ассистенток начали потихоньку сами собой сворачивать в более конструктивное русло. То есть дамы быстро поняли, что пытаться охмурить летчика, инженера или даже рабочего с оборонного предприятия — это чревато. Русского рабочего и инженера, уточняла Татьяна. Потому как в Георгиевске было еще и довольно много иностранцев. И не только немцев, но и американцев, ибо наши с Фордом обменные операции строились по следующей схеме. Я ему — лицензии, опытные образцы и поставки тех деталей, производство которых еще не было налажено в Америке, он мне — станки и квалифицированных рабочих. Причем они не только работали сами, но параллельно и учили наших, так как за это весьма весомо доплачивалось. Но скоро начнется война, и мы получим кучу подданных враждебного государства в самом центре своей оборонки… Так что американцы потихоньку переселялись в Екатеринбург и Иркутск. Вот Татьяна и предлагала киностудию разделить на две части и отправить туда же, чтобы штатовцам было не так тоскливо ждать конца войны во глубине сибирских руд. Опять же, имея подруг, а то и жен с сильно повышенными запросами, они и работать будут лучше.

Вот тут я был полностью согласен с Танечкой — ну не будет толку от квалифицированного рабочего, делающего что-то из-под палки. Мне, конечно, могут возразить — а как же чехи, например, во время гитлеровской оккупации? Ведь их же заставили работать на своих поработителей! Но на самом деле этот пример показывает только то, что немцы смогли-таки создать достаточные стимулы для того, чтобы люди работали не из-под палки. Ну и национальный, так сказать, характер тут тоже сыграл не последнюю роль… Потому что действительно квалифицированный рабочий трудится вдохновенно! Убери вдохновение — и получится обычная халтура. А высочайшее качество чешских пушек и танков отмечалось неоднократно, то есть делали их явно с душой.

Так что мне оставалось надеяться — национальный характер американцев не будет так уж отличаться от чешского. Ну, а работницы искусства в этом помогут, тут Танечка права.

Глянув на часы и увидев, что сейчас полпервого, я решил, что еще успею просмотреть обзорный материал по номенклатуре боевой техники, которую готовилась выставить против нас Антанта. До количественного анализа дело дойдет чуть позже, а пока можно просто посмотреть сведенные в один документ сведения, чем нас будут пытаться убивать на земле и в воздухе. Про флот был отдельный документ, но он как застрял неделю назад в Трех Жопах, так по сейчас там и находился — в него все вносили и вносили очередные дополнения.

Итак, начнем с авиации. Самая многочисленная — явно штатовская. Правда, сколько это в цифрах — «много», мы пока могли сказать только с точностью до тысячи самолетов. А вот номенклатура отличалась крайней убогостью — всего три модели.

Самой распространенной из них был истребитель-штурмовик «Мустанг» — несмотря на архаичность своей конструкции, достаточно серьезная машина. Таковой ее делала огромная по нынешним временам тяговооруженность — даже чуть выше, чем у нашего «Стрижа». И мощное вооружение, состоящее из двух 20-мм пушек и двух 12-мм пулеметов. Недостаток был всего один, но радикальный: этот дикий скакун жрал, как в прорву — бака ему хватало всего на полчаса. И было у него еще одно свойство, которое, насколько я знал, обслуживающий персонал считал огромным достоинством. «Мустанг» потреблял не бензин, а спирт, что было очень к месту в Америке, где в преддверии войны начали тихой сапой вводить сухой закон.

Следующей моделью был «Боинг-17» — нечто вроде нашей «Выхухоли», только побольше, самую малость погрузоподъемнее и не способное пикировать, что якобы компенсировалось введением в экипаж штурмана-бомбардира с механическим вычислителем упреждения наподобие «железного Феликса». Хорошая мысль, нехай пилот под огнем зениток летит строго прямо, пока там штурман будет нажимать рычажки и крутить ручку. Кроме того, этот «Боинг» отличался отвратительными взлетно-посадочными качествами. Ну, а еще у амеров было довольно много сделанных по нашей лицензии «Тузиков».

Основным самолетом королевских ВВС являлся истребитель-штурмовик «Фантом-5» — машина, и внешне, и конструктивно очень похожая на английский же, но из другой реальности истребитель «Харрикейн» Но тут у англов «Харрикейном» назывался иной самолет. Биплан с водяным мотором в восемьсот сил являлся не очень удачной попыткой переделать в штурмовик их первый истребитель «Спитфайр». Кроме того, они уже пробовали использовать этот «Ураган» в качестве торпедоносца, и вроде даже что-то получилось. Такой тип самолета, как фронтовой бомбардировщик, в Англии почему-то вообще не производился — наверное, надеялись на поставки «Боингов». Зато имелось как минимум полтораста тяжелых четырехмоторных «Либерейторов» Один такой самолет стоял в моем музее и сильно напоминал мне туполевский ТБ-3. Все свое старье, от «Спитфайров» до «Голиафа», уцелевшего на черногорской войне по нашему недосмотру, англичане сплавили в Австрию.

Отдельной песней была французская авиация. Вообще-то бардак всегда являлся национальной особенностью родины шампанского и коньяка, но именно в авиации он достиг совершенно невообразимых высот. В восьмом году была принята программа по созданию военно-воздушного флота, и десятки фирм, фирмочек и просто одиночек, нахватав грантов от правительства, ломанулись производить самолеты. И теперь их там было довольно много, тысячи полторы, но как минимум сотни разновидностей. Причем встречались самые дикие конструкции типа бесхвостого истребителя с мотором сзади или ночного бомбардировщика с паровыми двигателями — для бесшумности. Причем весь этот зверинец имел очень интересную организационную структуру — он был сведен в странные образования, которые лягушатники почему-то именовали полками. Каждый «полк» состоял из трех батальонов — истребительного, штурмового и бомбардировочного. И, как будто всего сделанного было мало, эти полки были приданы дивизиям. Обычным стрелковым дивизиям, в качестве средства усиления… Повздыхав о горькой судьбе французских летчиков, которым придется все это расхлебывать, я отложил авиационные бумаги и взялся за танковые.

Там было гораздо меньше текста, потому как танки наши противники начали производить совсем недавно и наклепать их успели немного, да и то в этом отметились только Англия и Франция. Источником вдохновения для обеих стран послужил «Борис Фишман», но использовалось оно по-разному. Французы решили, что для уверенного прорыва долговременных укреплений нужна машина побольше. Мол, «Фишман» даже против китайцев поимел какие-то неприятности… И сделали сверхтяжелый танк. Ну, про него — это отдельная эпопея, время ее исполнения придет чуть позже. Англичане же сделали прямо противоположный вывод, и, кажется, в этом им помог как-то раздобытый доклад Гудериана. Во всяком случае, их «Виккерс-медиум» представлял собой «Фишмана» без боковых спонсонов и оттого весом всего в тридцать шесть тонн. И, в отличие от лягушатников, которые производили своих гигантов в единичных количествах, англичане уже успели наклепать не менее полутора сотен «медиумов», причем фирма «Виккерс» продолжала выпускать их по две-три штуки в день.

Состояние дел в области артиллерии практически не отличалось от того, что было в том мире перед Первой Мировой. Наши минометы и ракеты были посчитаны суррогатом нормальных пушек. Типа русские от бедности наклепали этих жестяных труб, и на вооружении Антанты ничего подобного не было. Ну, и про стрелковку, тут совсем немного… Пистолеты-пулеметы у врага имелись, но в мизерных количествах и у специальных частей типа горных егерей и фельджандармов. Вот насчет пулеметов — да, наш пример был принят во внимание. Но почему-то их посчитали сугубо оборонительным оружием, в результате чего ручных Антанта делала мало, а до единого не додумалась вовсе. Основным типом стал станковый пулемет, причем во Франции и Австрии винтовочного калибра, а в Англии — 12, 7мм. Вся эта техника была сведена в пулеметные полки и предназначалась для усиления обороны там, где оно будет необходимо. В обычной же пехоте имелось по два-три пулемета на батальон.

Времени было уже без пяти два — пора идти спать. Или сожрать что-нибудь, потому как поужинать сегодня не удалось?

Заказывать и ждать, пока принесут, мне не хотелось, поэтому я достал из сейфа бутылку пива, воблу и пошел в свои апартаменты, состоящие из прихожей, совмещенного санузла и спальни. И успел перед сном самую малость почитать…

Боря прислал мне первые экземпляры художественного творчества своей негритянской бригады, причем уже переведенные на английский. Так что я открыл крутой боевик про Джонни Смуглого — первый из планировавшейся многосоттомной эпопеи. И после первой страницы с удивлением убедился, что почему-то хочется посмотреть, что на второй! Но я превозмог это неуместное желание и сел анализировать прочитанное. Итак, на странице две драки, четыре грамматических ошибки, три стилистических и две смысловых. Беспорядочно разбросанные по тексту запятые я не учитывал. А что? Очень и очень неплохо! Ведь в чем ошибка того же, скажем, Драйзера? Да в том, что он пишет так, как будто его средний читатель после Кембриджа окончил еще что-нибудь! А на самом деле этот читатель говорит по-английски даже хуже меня. И он, бедняга, продирается сквозь незнакомые слова, к середине книги начиная подозревать, что над ним издеваются. Ну не любит читатель чувствовать себя глупее автора! А вот наоборот он очень даже не против. И «Джонни» должен был пролиться бальзамом на исстрадавшуюся по простым и знакомым словам душу американского пипла.

После детектива я потянулся было ко второй книге, «Полуденная луна», которая предназначалась для женской половины Америки, но вовремя отдернул руку. Нет, лучше довериться Бориным уверениям, что тут тоже все хорошо… Ибо Боря всегда отличался феноменальной устойчивостью к художественному слову. Он даже дамские романы мог читать, не надевая акваланга! Вот уж чего бы я никогда не рискнул — из опасения утонуть в розовых соплях, кроме которых, по-моему, в этих книжках никогда ничего и не было.

Глава 6

Среди всего прочего имелся один вопрос, довольно сильно интересовавший нас с императором, но я не мог найти ответ на него, как ни напрягал свою разведку. Дело было в том, что в Штатах явно наблюдались признаки подготовки к крупной переброске войск и техники. Причем на атлантическом побережье, а не на тихоокеанском! В принципе правильно, это лучше делать до начала войны, а то после него как бы мы не перетопили половину по дороге… Но под каким соусом они собираются это провернуть? Опять, как с Китаем, озаботятся усилением демократии где-нибудь в Испании, например? Не дураки, должны понимать, что король тут же обратится за помощью к нам и мгновенно ее получит. Так вот, второго июля моя агентура все-таки дала мне ответ на этот вопрос. Правда, она взяла его из американских газет. Оказывается, неделю назад в Эфиопии были убиты и ограблены два каких-то американских ученых, изучавших там не то слонов, не то тушканчиков. Не успела высохнуть краска на буквах возмущенных статей, как толпа патриотов непонятным образом нашла в Вашингтоне эфиопское консульство и разгромила его с учинением человеческих жертв. К обеду этого же дня Эфиопия объявила войну Штатам и арестовала всех находящихся на ее территории американских граждан, коих оказалось ровно четыре штуки — то есть остатки злополучной экспедиции.

Красиво они нас, мрачно думал я. И ведь ничего не возразишь — Штаты действительно подверглись неспровоцированной агрессии. То, что она наверняка проплаченная — пока докажешь, война кончится…

Зазвонил телефон — прямая линия из Зимнего, из императорского кабинета. Я взял трубку и услышал несколько даже растерянное Гошино:

— Ну, негус, вот ведь папуас хитрозадый, эфиоп его мать! В общем, жди, выезжаю, ужинать сегодня будем у тебя.

Надо сказать, что новость, хоть и не самая приятная, все же не испортила Гоше аппетита. Или он просто пользовался случаем поесть хоть и без изысков, но зато и без ограничения по количеству, как практиковалось в Зимнем? В общем, он быстро умял карасей в сметане и поделился подробностями:

— Ко мне в шесть вечера эфиопский посланник заявился. И сказал, между прочим, что его страна не будет возражать, если мы ей предложим купить некоторое количество самолетов, боевых кораблей и подводных лодок. С беспроцентной отсрочкой платежа на десять лет и с экипажами вдобавок.

— Слушай, а можно я его арестую?

— Нельзя, — покачал головой император, — потому что этого эфиопа уже арестовал я. Кстати, его скоро сюда должны привезти, в Зимнем он мне не нужен. То есть, судя по всему, разногласий у нас тут нет — никаких нападений на транспорты под чьим угодно флагом устраивать не надо.

— Не знаю насчет чьих угодно, но под эфиопским точно нельзя. Мало того, что эти дети природы хотят на халяву разжиться флотом и авиацией, так ведь еще и растрезвонят об условиях сделки на следующий же день. Это уж тогда лучше прямо сразу Штатам войну объявлять, и все. Но нельзя — мы же миролюбивые, вот ведь напасть какая. В общем, я еще подумаю, но скорее всего помешать переброске первой партии войск мы не сможем. Но ты не волнуйся, это не так много, у них же армия мирного времени меньше полумиллиона, да и отправят ее в Европу далеко не всю. Ну, а ты лучше побыстрее проведи через Машу покупку японцами эскортного авианосца и легкого крейсера, а то бумаги уже третий день как в ее департаменте увязли. И неважно, что японцам сейчас платить нечем — перебьемся. Зато, глядишь, и сподобятся утопить кого-нибудь, потому как вряд ли американцы успеют переправить все и всех до начала войны с Японией.

— А когда они ее объявят, не знаешь?

— Покушение на Ито будет послезавтра. Потом пару недель на поднятие волны народного гнева и мобилизацию… В общем, где-то в середине июля. Кстати, пора тебе речь писать, какого искреннего друга потеряла Россия в лице злодейски убитого японского премьера. Прямых наездов на амеров не надо, но вот вопрос — а какие силы вложили в руку убийцы оружие и отправили на черное дело — он точно не помешает.

— Да, если сейчас писать, то это только самому, — вздохнул Гоша. — Жалко, что нельзя поручить это Коковцеву, он только что из Токио вернулся. Весь под впечатлением от встреч с Ито.

— Так пусть и изложит их на бумаге, а траурную речь ты по его тезисам за полчаса сочинишь.

Император помолчал и грустно заметил:

— Как все-таки политика уродует людей. Сидим мы тут с тобой и обсуждаем, чего бы еще извлечь полезного из планирующейся смерти симпатичного нам обоим человека.

— Да не политика, — возразил я, — а власть. Точнее, ответственность… Были бы мы просто частными лицами — так ты бы мог спокойно пойти Маше в жилетку поплакаться, а я — сесть и нажраться до полной анестезии. Потому что отговорить его не получится, сам видел — скала, а не человек.

— Ладно, я понимаю. Интересно, кто вместо него будет?

— Генерал Кацура, так что никакой смены курса вроде произойти не должно. Кроме того, Ито уже успел представить Токигаву императору, на предмет введения его в Тайный совет, и просил Кацуру не оставлять без поддержки этого молодого, но многообещающего политика. Вот и посмотрим, насколько хорошо новым премьером будут исполняться заветы предшественника.

— Кстати, — усмехнулся император, — мне Коковцев рассказывал, что в японских правительственных кругах стало модно использовать в речи русские непечатные выражения, и что привнес это туда именно твой Токигава. Зачем ты, старый грубиян, научил этого искренне восхищающегося тобой неискушенного молодого человека ругаться матом?

— Затем, что иначе потери в грядущих воздушных боях были бы выше. Впрочем, Иочиро сам после первых же полетов на радиофицированном истребителе заметил, что японские слова больно уж длинные, а ведь далеко не всегда можно обойтись одним, иногда приходится говорить и несколько слов подряд. Так пока дойдешь до середины, тебя раза два сбить успеют. А в русском устном слова короткие, и их требуется немного. В общем, мы прикинули, что матерный радиообмен повышает плотность передачи информации — по сравнению с русским литературным в два раза, а с японским и вовсе в четыре с половиной. Так что теперь это официальный язык военно-воздушного радиообмена в России, Черногории и Японии. У немцев, правда, свой сленг — вот тут я не уследил, каюсь, недоработка вышла.

— М-да… Кстати, про немцев. Мне Вилли в последнем телефонном разговоре сказал, что французы стали зажимать уже оплаченные грузы. Ну не крохоборы ли? Там же в основном фураж и немного зерна.

— Да слушал я эту запись. И ничего они не крохоборы, а вовсе даже исходят военной хитростью. Сейчас копят эшелоны, а перед началом войны отправят все разом, чтобы забить немцам железку на направлении подвоза подкреплений. Там такие вагоны и паровозы — закачаешься! Со всей Франции старье собирали. Так что, кроме ихнего танка «Даву», который поедет под видом двух платформ с сеном, я получу еще и паровоз образца тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года. Наверняка бардак будет, и перевозимый через границу танк скорее всего не заметят. Но все же прикинь, как я могу не называть избирателей твоей жены жидами? Требуют доплату за антикварный паровоз! И ведь придется согласиться, никуда не денешься.

— Вроде же «Даву» перевозится на трех платформах, — усомнился император.

— Третья везет кран, он нам не нужен. И вот что я еще думаю, возвращаясь к японским делам — а напиши-ка ты все-таки траурную речь всю сам, и не откладывая. Может, это и суеверие, но я неоднократно замечал такую вещь. Если ситуация неоднозначная, а у меня есть готовые наработки только по одному варианту ее развития, то почти наверняка она будет развиваться по другому, на который наработок нет. Вот ты и накарябай именно про убийство, а не про покушение вообще! Может, и обойдется.

Гоша встал и прошелся по кабинету.

— Напишу, — сказал он, отойдя от окна. — Действительно, мало ли что… В общем, напишу. Но тебе не кажется, что назревает и еще одно покушение? В том мире был сараевский выстрел, а в нашем, как мне почему-то кажется, грохнет софийский. Вот только не уговаривай меня еще и про эту сволочь заранее речь писать!

— А, вон ты про что… Не стану я тебя уговаривать, потому как это только австрийская разведка да кое-кто в Сербии думают, что там будет выстрел, но они ошибаются. Вместо выстрела произойдет операция «Анус».

Суть ее была в том, что на следующей неделе планировался визит начальника сербского Геншаба генерала Дмитриевича в Болгарию. Личность это была та еще — во всяком случае, королеву Драгу убил именно он. И, значит, австрийцы, у которых этот персонаж тоже не вызывал особого восторга, решили совместить приятное с полезным, то есть грохнуть гада во время визита в Софию. После чего последует ультиматум, сербы попрут на Болгарию… Не так уж важно, кто кому вломит, но повод для вступления в войну будет железный. И австрияки нашли пару исполнителей, но Вену подвела обстоятельность — слишком уж заранее все было сделано. В результате мы успели без спешки этих самых исполнителей вычислить, в общих чертах вскрыть план покушения и подготовить как методы противодействия их черным замыслам, так и последующий за разоблачением спектакль. В Софии уже находилась группа алафузовских сотрудников, а вчера туда выехал младший Ли с четверкой помощников, ибо схваченные на месте преступления злодеи должны будут выступить с разоблачительными заявлениями вечером того же дня. И они не только расскажут о том, что покушение было подготовлено австрийцами, но и раскроют свои связи с некоторыми высокопоставленными сербами, включая короля — это чтобы Дмитриевичу было не скучно по возвращении на родину. Пусть сербы собачатся не только с Австрией, но еще и между собой!

Вообще-то сначала операция называлась «Апис», но я вовремя вспомнил, что это партийная кличка генерала Дмитриевича, и заменил в наименовании две центральные буквы.

Вот это я вкратце и изложил величеству, успокоив его в конце своей речи:

— А за генерала ты не волнуйся, мы его после победы с соблюдением всех формальностей повесим по приговору Международного трибунала, как поджигателя войны и цареубийцу вдобавок. Не помирать же ему от пули, как порядочному человеку!

Гоша покивал, а потом, проводив сожалеющим взглядом уносимые посыльным пустые тарелки, поинтересовался:

— Мне еще вот что не очень понятно — зачем в Ярославле появился завод по производству поддельного мяса? Китайцы неплохо едят сою и в ее натуральном виде, для них нет нужды придавать ей колбасно-котлетный вид. Да и работает основная масса пленных далековато от завода. Так зачем?

— Скоро другие пленные появятся. Да, может и не сразу, но они, конечно, и за обычные бобы спасибо скажут, это понятно. А соображения мои вот какие… Блицкриг у наших противников не может получиться в принципе. То есть он выйдет либо у нас, либо ни у кого, и война затянется. В этом случае в странах Антанты, ну кроме Штатов, конечно, неизбежны продовольственные трудности. В Англии так дело может и до откровенного голода дойти, если удастся организовать хоть сколько-нибудь качественную морскую блокаду. И вот представь себе самочувствие какого-нибудь шахтера, у которого дети того и гляди начнут помирать от недоедания, когда ушедший на войну сосед вдруг вернется из плена и начнет рассказывать, как его там три раза в день пичкали котлетами, колбасой и макаронами по-флотски! А с неба еще полетят листовки, что населенным пунктам, в которых нет ни воинских частей, ни военной промышленности, скоро будет сброшена гуманитарная продовольственная помощь. И где нам на все это мяса набрать? Кроме того, производство там в основном несложное, на большинстве работ могут быть использованы недавние выходцы из деревни. Подучатся на сосисках — их можно будет приглашать и на производства посерьезнее.

— Ничего так картинка получается, — согласился Гоша, — со сбрасыванием помощи. Если власти не станут вмешиваться, то начнется миграция из промышленных центров в мелкие городишки. Если начнут чинить препятствия этому, обязательно возникнет дополнительная напряженность, что хорошо. Ну, а если дойдут до изъятия сброшенных нами продуктов, так оно и вовсе будет замечательно. Тут не то что напряженность — запросто может организоваться самый настоящий бунт. Тогда мы с Машей, пожалуй, вложим в твой заводик некоторые свои средства, а на гуманитарной помощи будет написано, что она от нас. И церковь, пожалуй, привлечь тоже не помешает. Тебя на этикетку не предлагаю, а то начнут вопить, что все отравлено. Ладно, с колбасными изделиями вроде ясно.

После ужина Гоша уехал в Зимний, а я по недавно укоренившейся привычке глянул под диван — не засело ли во тьме что-нибудь хвостатое? Но там было пусто. И мне припомнилось, что последние три ночи по дворцовым коридорам вроде никто не носился, и кресла в приемной какие-то подозрительно целые… Неужели Рыжик ухитрился за три дня перевоспитать полукамышовых хулиганок? Причем мягко, если бы покалечил, мне донесли бы. И, придя к своей семье, я услышал от Мари и Насти историю, достойную пера Шекспира. Или хотя бы Андерсена, потому как она имела явное сюжетное сходство с «Русалочкой».

Итак, в Гатчинском дворце появились Алиса и Мари с детьми, а, значит, и Рекс с Рыжиком. Увидев этих колоритнейших котов, серо-полосатые бандитки были сражены первой любовью. И если у Темной она получилась в общем-то счастливой, потому как Рыжик был абсолютно не против еще одной пассии, то Светлую ждал облом — Рекс ее совершенно игнорировал.

— Сам посмотри, — показала мне на окно жена.

Я выглянул. По газону гулял Рекс, иногда лениво ковыряя лапой какие-то травинки. Чуть сбоку и сзади, как и положено телохранителю, выступал Рыжик. А метрах в трех позади безнадежно маялась Светлая, не решаясь подойти ближе. Ибо зад Рекса с поднятым хвостом ясно показывал, что никаких достойных внимания кошечек здесь нет и не предвидится.

— Жалко животное, — поделилась со мной Мари, — прямо как человек страдает.

— Рекс, — высунулся в окно я, — давай ко мне в кабинет! Поговорить надо.

— Папа, не наказывай его! — испугалась Настя.

— Да что ты, дочка, это же не банкир и даже не министр. Я просто постараюсь ему объяснить, что Светлая — она на самом деле хорошая.

Я вернулся в свой кабинет, открыл дверь и предложил Рексу заходить. Рыжик остался в приемной, а Светлую и туда не пустили, она вынуждена была волноваться в коридоре. Усадив визитера на стул для посетителей, я начал речь. Спросил, неужели ему совсем не жалко бедную влюбленную — ведь даже мне видно, как она похудела! Прочитал начало Евгения Онегина, потом конец — середина мало того что не была нужна в нашей беседе, так я ее и не помнил. Некоторое время расписывал прелести отцовства…

Кошак сидел на стуле, задумчиво глядя куда-то за сейф и старательно изображая из себя существо с ай-кью меньше единицы. Весь его вид прямо говорил мне что-то вроде:

— Дядя Жора, ну что ты тут распинаешься? Ведь всем известно, что кошки не понимают человеческую речь. Кого угодно спроси — не по-ни-ма-ют! Ну разве что только «кушать подано», да и то если речь идет не об осточертевшей черной икре, а, например, о молоденьких свежих карасиках из пруда за ТЭЦ.

В этом месте наглый котяра облизнулся.

— Будешь строить из себя идиота, — пообещал я, — мало того что разговаривать с тобой перестану, так и через портал больше не возьму.

Кот отвлекся от созерцания сейфа, мельком глянул на меня, потом спрыгнул со стула, прошел под ним и вскочил обратно.

— Хочешь сказать, что можешь пройти у нее под брюхом, не пригибаясь? Во-первых, преувеличиваешь, не настолько уж она крупнее тебя. А во-вторых, когда это подобные мелочи останавливали настоящего мужчину? Ты хоть Борю Фишмана вспомни! В общем, иди и думай. Я ни на чем не настаиваю, но ты сейчас меня просто разочаровываешь. Иди, хвостатый.

Глава 7

В субботу второго июля император завтракал у меня. На сей раз ему явно не лез кусок в горло — впрочем, и я тоже не жаловался на излишний аппетит. Мы ждали вестей из Сеула, куда сегодня в порядке подготовки к визиту в Корею наследного принца Ёсихито прибыл премьер-министр Ито. Причем нам нельзя было сидеть на узле связи или еще каким-либо образом показывать, что мы ожидаем чего-то экстраординарного! О том, что на премьера готовится покушение, документов вообще не было, а знали об этом в России всего несколько человек, включая нас с Гошей. В Японии дела обстояли примерно так же.

— Срочно, секретно из Владивостока! — ожил динамик на терминале узла связи.

Гриф «секретно» допускал передачу по внутренним защищенным линиям, так что я приказал:

— Читайте.

— Из нашего посольства в Корее. В семнадцать сорок по местному времени произошло покушение на Хиробуми Ито. Премьер ранен, состояние крайне тяжелое, находится в японском посольстве. Стрелявший задержан охраной, других сведений нет.

— Срочно докладывать любые новости на эту тему, — велел я и обратился к Гоше:

— Видал? Пока еще жив, так что, может, и не помрет.

— Дай-то Бог, — кивнул Гоша и, сняв трубку прямой связи с Зимним, распорядился послать в Токио телеграмму от своего имени — с выражением возмущения, соболезнования и просьбой держать его в курсе.

— Ждем, — повернулся он ко мне. — Не знаешь, там хоть есть приличные врачи?

— Самые лучшие. Микадо ведь тоже не такой уж бесчувственный пень, вот и послал неделю назад в Корею своих лучших лейб-медиков подлечить тамошнего императора Сунджона, который в очередной раз слег не пойми с чем. Аппаратура и медикаменты у них наши, так что с этой стороны все в порядке, нам можно не дергаться. И вообще, пора, пожалуй, об этом сообщить в Брест.

В Брест-Литовске находился штаб армии генерала Ноги, недавно закончившей свою передислокацию из Манчжурии. И уж японцы-то явно имели право на оперативные и точные сведения о покушении на своего премьера.

— Надеюсь, корейцев в Польше нет? — усмехнулся Гоша.

— Откуда, там и евреев-то меньше половины осталось. И русских мы по возможности эвакуируем, под предлогом неспокойной внутренней обстановки.

Минут через сорок пришла еще одна радиограмма из Владика, где описывалось состояние раненого премьера. Оно характеризовалось как тяжелое, но стабильное. Террорист выпустил в Ито две пули — в грудь и в живот. Стрелял он из российского ПФ, только благодаря чему пули и прошли навылет.

— Хорошо, что «парабеллум» дорогой, — пояснил я, — вот после двух таких ран из него Ито бы точно не выжил. А пули «браунинга» остались бы внутри, тоже не подарок.

— Ладно, — засобирался Гоша, — я к себе, если что — звони.

После отъезда величества я велел соединить себя с домом Ненашевых, что в Кесовой Горе. Его обитатели были уже предупреждены о том, что с ними хочет побеседовать канцлер, так что трубку сняли после первого же звонка.

— Петр Ненашев у аппарата! — бодро доложил мне бывший сержант.

— Здравствуйте, Петя. Ну как, сбылась мечта вашего батюшки о китайских рабочих вместо здешних батраков? В общем, дайте ему трубку, пусть сам расскажет.

Слушая старшего Ненашева, я делал пометки, с кем еще побеседовать на эту тему. А появилась она из самоочевидных соображений — скоро война. И, значит, часть сельхозугодий будет просто выведено из обращения — та, что окажется в зоне боевых действий. Кроме того, призывники — это в основном крестьяне, и с мобилизацией количество земледельцев начнет уменьшаться. Все это приведет к снижению производства, и как конечный результат мы получим трудности с продовольствием. Чтобы их уменьшить, среди китайских военнопленных была начата вербовка в сельхозрабочие.

Разумеется, заменить всех призываемых в армию мужиков китайцами было невозможно — только первая очередь призыва составляла два с половиной миллиона, в то время как количество пленных не дотягивало и до двух, а по деревням можно было отправить не больше половины. Но мы и не собирались заменять всех призываемых. Общины все равно почти не давали хлеба государству, так что им придется выкручиваться своими силами. А вот новым хозяевам вроде Ненашевых намекнули, что можно — разумеется, абсолютно частным порядком — нанимать батраков в лагерях военнопленных. Обхозам я собирался предоставить такую возможность чуть позже, когда будут осмысленны первые результаты у кулаков. Посредником в этом тонком процессе выступал Еврейско-Китайский банк, и через него же вербуемые китайцы могли переводить деньги на родину, потому как работающим в сельском хозяйстве они выплачивались не по окончании срока, а по договоренности с работодателем. Задачей же государства в моем лице было следить, чтобы эти самые «датели» не наглели. И китайцы тоже. Впрочем, судя по докладам пребывающего в Кесовой Горе комиссара, Ненашев-старший оказался отнюдь не дураком и сразу уяснил, что можно, а что не очень. И он был вовсе не один такой в России, операция имела вид множества частных инициатив отдельных хозяев. На самом же деле это была одна из граней подготовки России к войне. К мировой…

Я отложил бумаги по китайским батракам и задумался. Да, лет восемь или даже пять назад я был столь наивен, что надеялся как-то не допустить мировой войны. Но за годы, проведенные практически на вершине власти, я понял всю беспочвенность подобных мечтаний.

Итак, в каждом государстве есть люди двух профессий, с первого взгляда не имеющих между собой ничего общего, кроме того, что они жизненно необходимы тому самому государству. Без них оно не выживет. Первая профессия — это палач. И задача государства состоит в том, чтобы работа палача проходила под тотальным государственным контролем. Никакая отсебятина в этом роде деятельности недопустима. Потому что очень высока вероятность профессиональной деформации, в результате которой человек становится зверем. А зверь на свободе — это страшно. Но еще страшнее звери у власти. Бывали в истории подобные прецеденты, ох как бывали… Так что при малейшей попытке выйти за отведенные ему государством рамки палач должен быть уничтожен.

Вторая необходимая профессия называется «финансист». Государство не может без них обойтись, как и без палачей. Но и здесь тоже должен быть тотальный контроль и строжайшая регламентация, по той же самой причине и с теми же самыми мерами социальной защиты. Человек, постоянно имеющий дело с деньгами, может переродиться в мутанта. Чужого. Для которого смысл жизни состоит в увеличении подконтрольной ему денежной массы. И точно как переродившийся в зверя палач, финансист-мутант сначала будет рваться к свободе, а потом — к власти. Он напишет государству законы, по которым ему будет удобнее всего грести под себя. А дальше начнет сказываться главное различие между зверем и чужим… Зверь, произошедший от палача, по природе своей одиночка, в стаю может сбиваться только при наличии яркого лидера. Финансист же, мутировавший в чужого — существо коллективное. И в силу этого гораздо более приспособленное к захвату власти сначала в отдельных государствах, а потом и во всем мире.

Так вот, к лету одиннадцатого года этот мир был поделен на два лагеря. Первый — страны, где у власти все еще оставались люди. Хорошие или не очень, умные или не блистающие особым интеллектом — но все же люди.

А во втором лагере власть уже захватили чужие.

Сейчас обе стороны практически закончили подготовку к схватке не на жизнь, а на смерть. К схватке, которую люди в покинутом мной мире уже проиграли. И я чувствовал, что проиграть ее еще и здесь мы просто не имеем права.

Но долго удержаться в столь возвышенном состоянии духа у меня не получилось, и, буркнув «совсем тут зашился с этой войной, уже самому себе агитки начинаю рассказывать» я быстренько законспектировал только что посетившие меня мысли. Потому как думал-то я в общем правильно, вот только степень патетики несколько превысила допустимый уровень. Пригодится, однако… Правда, не помешает добавить малость позитива про финансистов. Итак, когда этого существа можно не опасаться? Только если отъем чужих денег для него вынужденное занятие, а не единственная профессия. То есть как у Маши — в первую очередь она императрица, потом королева, и только потом акула капитала. Ну не можем мы реформировать Россию без денег, вот она их и добывает.

Я глянул на часы — первый час, с текучкой пора закругляться. А вот обдумать, куда приспособить то, что я тут поназаписывал, самое время. Хм, чужие, и придет же такое в голову… Кино, что ли, про них снять? А почему нет, спрашивается — очень даже благодатная тема. По Циолковскому уже сняли что-то фантастическое, так что самое время развивать этот прогрессивный жанр. Итак, полетели наши куда-то и встретились с чужими… Куда, зачем, на чем — это без меня придумают, а вот основные идеи будущего фильма надо обозначить мне. Итак, начнем собственно с чужого. Такой, как показан в одноименном фильме того мира, не годится. Монстр монстром, яйца еще в людей откладывает… Нет, надо потоньше. Помню, читал я как-то давно один рассказ, по нему вроде тоже фильм сняли, как он назывался? А, «Кто ты» Кэпмбелла. Вот там чужой уже получше, он метаморф и может принимать облик жертв. И телепат, но в данном случае это лишнее. Значит, телепатию у метаморфа уберем, а способ размножения подкорректируем. Кэмпбелловской твари нужно было сначала сожрать жертву, и только потом она могла приступать к трансформации. Нет, не годится, пусть она заражает людей воздушно-капельным путем. Особым вырабатываемым в организме метаморфа вирусом, который вызывает перестройку организма, начинающуюся с мозга. Причем далеко не каждого, у большинства к этому иммунитет.

Тут я отвлекся от свойств чужих и вернулся к сюжету. Пусть чужие высадились на Землю сто лет назад! А космонавты только сейчас найдут их корабль, ну, а потом действие, прерываемое ретроспективой… Потому что чужим с такими свойствами нужно время на размножение до достаточной численности. И, кстати, я же сам распорядился снять в последней «Ниве» ура-патриотическую статью, и теперь редакция не знает, чем заткнуть дырку? Так пускай сделает подборку по возможным видам инопланетной жизни — уэллсовские марсиане, еще там кто-нибудь, потом пусть пара биологов из информбюро это прокомментирует… Чтобы к моменту выхода фильма в обществе уже малость понимали, о чем идет речь.

Да, так на чем я остановился? А, иммунитет. И он может быть чем-то усилен, а чем-то ослаблен. Есть, например, какое-нибудь хитрое органическое соединение, которое его ослабляет. И в фильме должен быть тонкий намек, что оно входит в состав краски, используемой при печатании неких денег зеленого цвета, причем чем выше номинал, тем больше реактива в краске. А затем обнаружится, что этот иммунитет усиливается от посещения православных храмов, пусть при деталировке сочинят, от чего именно. На всякий случай помечу им, что дело тут не в кагоре — а то ведь народ быстро сообразит, что его можно употреблять и не только в церкви. Следующим шагом логической цепочки будет осознание того, что кагор — не единственный напиток с градусами, после чего мыслитель с облегчением вздохнет и сядет пить водку, благо она уже упоминалась как средство от радиации.

Я прошелся по кабинету. Надо бы еще градации заболевания ввести… Ага, степень поражения может быть разной. Для полной нужно много времени, и только тогда получается полноценный чужой. Поначалу же человеческая сущность еще сохраняется, но в ограниченных масштабах. Название? Да нехай пока так и будет «офисный планктон». На этой стадии зараженного еще можно вылечить, причем самое эффективное средство — трудотерапия в суровых климатических условиях. А если нужен быстрый эффект, то помогает и лечение электротоком, но его результаты все равно лучше закрепить вышеописанным способом.

Два дня пролетели без особых событий. Из Сеула сообщили, что Ито ненадолго пришел в себя и попросил не винить в покушении на него всех корейцев, а как можно тщательнее провести расследование и установить, что за силы стояли за стрелявшим. В общем, хотя медики еще и не гарантировали его стопроцентное выживание, но в бюллетенях о здоровье премьера стали проскальзывать оптимистические нотки. Что касается корейцев, то их почти не трогали, за исключением пары стихийных погромов в первые часы после покушения.

Правда, пришла интересная новость с той стороны Атлантики. Если кто еще не забыл, великий русский классик Лев Толстой около года назад отправился в Штаты, знакомить американцев с русской культурой. Я еще беспокоился, не простудился бы и не помер он по дороге, как в том мире, но обошлось. А неделю назад бородатого графа зачем-то понесло на Аляску — кажется, встретиться с тамошними русскими староверами. И вот тут-то он и слег, простудившись… Не то чтобы он был при смерти, но в его возрасте любая мелкая хворь может стать последней. И, видимо в рассуждении этого, он написал завещание, где просил похоронить себя на русской земле. Ладно, думал я, если он помрет на этой неделе — тогда, может, и успеем, а потом как? А оставишь его там — наверняка найдутся желающие обвинить нас с Гошей в том, что великий русский писатель и похоронен-то черт знает где. Вот ведь вредный старик, и помереть без геморроя для власти не может… Хотя стоп. Если мы войну проиграем, то в любом случае этот вопрос потеряет актуальность. А вот если выиграем — тогда совсем другое дело! Ну как сможет русский император обойти последнюю волю великого писателя, знамени русской интеллигенции, глыбы и матерого человечища? Правильно, никак. А, значит, остается только одни выход — сделать так, чтобы могила Толстого оказалась именно на русской земле. На исконной российской территории, издревле называемой Аляской! И не надо нам приписывать захватнических планов, мы всего лишь выполняем последнюю волю Льва Николаевича. Так что старик молодец, это, наоборот, я не сразу врубился в ситуацию. Надо отбить радиограмму Альперовичу, чтобы отправил к Толстому самолет с лучшими медиками. А то не помер бы классик раньше времени… Да и наоборот тоже ни к чему.

Еще через три дня, седьмого июля, японцы обнародовали первые результаты расследования покушения на Ито. Было доказано, причем без всяких подтасовок, что это дело рук «Партии освобождения Кореи», возникшей после подписания договора о протекторате, по которому Корея практически оказывалась под управлением Японии. Впрочем, арестованные активисты партии и не отрицали, что готовили и провели покушение на человека, лишившего их страну свободы. Далее приводились доказательства, что эта партия была образована в основном на деньги Макса Варбурга, чей безвременно почивший под взрывами мексиканских снарядов брат в компании с там же сыгравшим в ящик Шиффом организовал для Японии займ в двести миллионов долларов. Он был предназначен на русско-японскую войну, и она действительно вскоре началась. Однако кончилась не совсем так, как задумывалось кредиторами, причем во многом стараниями вашего покорного слуги. Шифф со старшим Варбургом озлились и попробовали было ужесточить условия возврата кредитов, но при немалой Машиной помощи это дело волокитилось до осени седьмого года, ну, а там господам стало не до мирских неурядиц… Так что Варбург-младший сильно не любил Страну восходящего солнца.

Японское правительство тут же направило ноту Штатам, где от имени микадо потребовало немедленно выдать Варбурга на суд. Если в течение двух дней не последует положительного ответа, говорилось далее в ноте, то Япония будет расценивать это как объявление войны и оставляет за собой право поступать сообразно обстоятельствам.

Счет до начала Первой Мировой войны пошел на дни.

Глава 8

Наверное, мне еще доведется почитать исследования на тему «когда же все-таки началась Мировая война», размышлял я восьмого июля. Хорошо бы она так и осталась просто Мировой, без слова «Первая»… Ну, а официальной датой ее начала будет вечер десятого июля, когда японцы объявят, что считают себя в состоянии войны со Штатами. Потом, правда, некоторые скажут, что считать надо от выхода в море Первой боевой эскадры под командованием адмирала Того, то есть объявят фактическим началом войны шестое число. Однако это будет только самое начало. Далее пытливая исследовательская мысль обратит внимание на то, что эскадре не так-то просто внезапно выйти в море — нужна кропотливая подготовка. И начнут отсчет с мая этого года, когда была принята программа летних учений японского флота. Но им возразят, что начинать надо с создания базы на Окинаве, а это вообще прошлый ноябрь…

Все это будут попытки разобраться с датами на тактическом уровне. Но скоро явятся исследователи, которые попытаются глянуть на проблему с геополитических позиций. И первый из них заявит, что война стала неизбежной после провала первого наступления китайцев в Манчжурии — потому что именно тогда все заинтересованные лица поняли, что стратегия непрямых действий себя исчерпала. Правда, вскоре последует откровение, что это вообще-то было понято и после черногорской войны… После чего некоторое время будет идти полемика, в середине или в конце Русско-японской стала неизбежной Мировая, но тут подоспеют еще более широко мыслящие комментаторы с вопросом — а почему в четвертом году события пошли именно так? А потому, ответят эти гиганты мысли, что уже тогда наследник русского престола Георгий со своим прихлебателем Найденовым вынашивали агрессивные планы по захвату всего мира! Далее последует пара первых попавшихся цитат из Гошиных и моих статей, выдаваемых за подтверждение озвученных измышлений. Но и это будет еще не конец. Такие, как Найденов, возразит следующий историк, идут к цели прямо с момента появления на свет! И датой начала войны станет мой день рождения. Правда, потом потихоньку возникнет гипотеза, что Найденовы просто так не рождаются, и дата начала войны будет потеряна где-то между четырнадцатым и шестнадцатым веками. Во всяком случае, в покинутом мной мире что-то подобное я читал и про Первую, и про Вторую мировые войны.

Ну, а я, как человек простой и не искушенный в высоких материях, буду считать, что война начнется с первым ее выстрелом, а все остальное определю как словоблудие. А произойдет этот выстрел рано утром тринадцатого числа, когда эскадра Того подойдет к Гавайям. В это время практически весь оставшийся японский флот будет совершать эволюции неподалеку от Филиппин, изображая подготовку к их захвату.

Японский план войны в этом мире предусматривал не только бомбардировку базы американского флота в Пирл-Харборе, но и захват Гавайских островов, с целью лишить амеров операционной базы в Тихом Океане. Ну и свою приобрести, что тоже лишним не будет. Правда, оставалась часть английского флота, которой Гавайи не очень помешают, но вряд ли англы вмешаются в дальневосточную свару в первые же дни. Кроме того, с целью недопущения отправки подкреплений на Сингапур японцы оставили все свои недавно купленные в России и Германии корабли на Балтике, для участия в попытке организовать морскую блокаду британских островов.

Вообще-то и в том мире перед второй мировой войной японцы рассматривали возможность захвата Гавайских островов, но тогда десантная операция на такую дальность была признана неосуществимой. Здесь же она с самого начала планировалась не только и не столько десантной, сколь национально-освободительной. Далеко не все население положительно отнеслось к аннексии архипелага Штатами, произошедшей в тысяча девятисотом году. Причем у этого населения имелся признанный лидер, бывший русский революционер-народник Николай Судзиловский, последние восемнадцать лет обитающий в Гонолулу, где он под именем Каука Лукини целых шесть лет был председателем Сената Гавайских островов, и только недавно потерявшие терпение амеры турнули его с должности и заодно лишили своего гражданства, чем только добавили популярности. Так вот, Судзиловский не забывал и свою историческую родину. Несколько раз он пытался организовать побеги русских политзаключенных с каторги сначала в Штаты, а потом и на Гавайи, но все попытки, кроме последней, кончились неудачей. Ну не с теми людьми он контачил, и не те были в России у власти! Зато последняя была предпринята в конце пятого года, в силу чего мне пришлось поручить Танечке принять непосредственное участие в судьбе томящихся где-то там борцов с царизмом. И вскоре три социал-демократа и девушка-анархистка, поднатужившись и при поддержке Судзиловского, сбежали из Туруханского края прямиком на Гавайи. Правда, двое из эсдеков не выдержали тяжести пути — один помер от чего-то заразного еще в Манчжурии, а второй утонул уже на Гавайях. Третий, в силу крайней недалекости и потому полной безобидности, до сих пор пребывал в живых. Ну, а девушка, кто бы сомневался, вскоре стала правой рукой Судзиловского. Она же открыла ему глаза на то, что Найденов — тайный социалист. Поначалу убеждаемый не поверил, но скорое образование социалистического Израиля, случившееся при явной поддержке канцлера, изменило его мнение. И теперь он при посильной помощи своей Наденьки писал проект конституции будущей Гавайской Социалистической Республики.

Это, так сказать, был мой вклад в проблему. Но и японцы не отстали. Еще в пятом году началось строительство судоремонтного завода на острове Оаху, в бухте Пирл-Харбор, и в качестве чернорабочих туда было завезено много китайцев, ибо из местных рабочие получались только в порядке исключения. Японская разведка не прошла мимо этого процесса, и теперь довольно многочисленная китайская диаспора на Гавайях тоже возжелала независимости и социализма. Если же учесть, что исторически там была еще и японская, пусть немногочисленная, то ясно, что выступление против оккупантов найдется кому поддержать. И не задаром, потому как ни японцы, ни тем более мы не жадничали. А евреи так и вовсе начали вкладываться в развитие местного турбизнеса, то есть купили два новейших океанских лайнера, каждый из которых мог взять на борт дивизию и доставить ее к месту отдыха со скоростью в двадцать пять узлов. Сейчас они шли в составе эскадры Того. Правда, в будущем всем придется мириться с тем, что весь туристический бизнес на Гавайях будет идти через фирму Лукини-Немнихер, но лично я не видел в этом ничего страшного, так как имел там сорок процентов лично своих акций и еще пятнадцать мог контролировать.

Как и предполагалось, поздним вечером десятого было объявлено, что с ноля часов по берлинскому времени Япония находится в состоянии войны с САСШ. Минут через десять после этого Россия и Германия по радио сообщили всему миру, что, согласно требованиям Договора коллективной безопасности, они полностью прекращают всякие торговые сношения с Америкой, а с нарушителями этого эмбарго будут поступать согласно действующему законодательству. В России оно предусматривало от пяти до десяти лет с обязательной конфискацией, а в Германии — либо конфискацию, либо срок. Я, правда, поначалу не очень понял глубинных причин такого неумеренного либерализма, но мне объяснили немецкую специфику. В общем, дело оказалось в том, что, посадив владельца, государству проще было прибрать оставшееся без хозяина имущество. А если дело начиналось с конфискации, то потом уже абсолютного нищего клиента можно было спокойно сажать за что угодно. То есть отдельные уступки демократическим традициям не очень сильно извращали суть ситуации.

Пожалуй, следует напомнить, что члены Большой Четверки были связаны не союзными договорами, а тем самым Договором коллективной безопасности. Который жестко требовал прекращения всяких экономических сношений с государством, оказавшимся в состоянии войны с любым членом Четверки, но не подразумевал обязательной военной помощи — она могла быть оказана только по просьбе подвергнувшейся нападению страны. Так вот, через двадцать минут после первого сообщения из Токио пришло второе, где Япония объявляла финансирование покушавшихся на своего премьера террористов с отказом в выдаче виновного актом агрессии, себя — подвергшейся таковому стороной, и просила военной помощи у Черногории. Уже второй день ждавший этого эпохального события Никола Черногорский, в парадном мундире и при всех орденах, важно изрек в микрофон, что Черногорская Империя не медля протянет руку помощи Империи Восходящего Солнца. И объявил войну Штатам. Это радиосообщение, пройдя несколько ретрансляторов, через несколько секунд было принято в радиорубке флагмана Курильского флота крейсера «Шикотан» — нашего бывшего «Аскольда», прошедшего модернизацию в девятом году. Одуванчик таки дожал и меня, и Гошу, и мы в конце концов продали ему это плавсредство. Вот уж не знаю, чем именно этот корабль так понравился лорду-протектору, скорее всего, своими пятью трубами. Больше, по-моему, ни у кого столько не было!

— Господин адмирал, — сказал старший радист «Шикотана» капитан-лейтенант Северянин, — есть заявление из Цетина.

— Циркулярно передавайте сигнал «Можно», — приказал адмирал Маслачак.

По этому сигналу сразу в нескольких местах Тихого океана, в сотнях и даже тысячах миль друг от друга, крейсера Первой и Второй Курильских эскадр дали полный ход и начали сближаться каждый со своей жертвой — то есть с оказавшимся в это время в пределах досягаемости американским судном. Утро на Тихом океане обещало быть весьма насыщенным — в основном, конечно, сожалениями капитанов и судовладельцев о бывших своих кораблях и грузах.

А эскадра Того прошла уже больше половины пути до Пирл-Харбора. Она состояла из двух ударных авианосцев, трех эскортных, двух линейных крейсеров и трех купленных у нас пятитысячников «птичьей» серии. Кроме боевых кораблей, в ее состав входили два круизных лайнера с войсками. Почти одновременно к Гавайям вышла еще одна эскадра — пять транспортов в сопровождении десяти подлодок, но, двигаясь вдвое медленнее, она должна была достигнуть цели примерно через неделю.

Наш тихоокеанский флот состоял из Первой, Второй и Третьей эскадр. Первая — это было примерно то, что оставалось там с японской войны, то есть устаревшие крейсера и броненосцы. Вторая прошла на дальний Восток Северным морским путем, и это были вполне современные корабли. Два эскортных авианосца, два ракетных крейсера, два пятитысячника и линейный крейсер в качестве флагмана. Третья базировалась в Находке и представляла собой двадцать «Килек», разбитых на два отряда.

Так вот, через полчаса после заявления черногорского императора вся Первая эскадра и первый отряд Третьей получили приказ выдвинуться к Тайваню. У Гоши уже было готовое к обнародованию объяснение о том, что это, в силу усложнения международной обстановки, делается для обеспечения морской блокады Китая. Хотя всякое подобие военных действий там прекратилось еще полгода назад, но ни мира, ни дипломатических отношений между Россией и Китаем пока не было. Просто обе стороны вполне устраивали и сложившиеся, то есть хозрасчетные отношения.

Теперь командованию американской группировки на Филиппинах предстояло чесать репу. Ведь Россия пока еще не была в состоянии войны со Штатами! А захватывать Тайвань, охраняемый нашим флотом, означало немедленно эту войну спровоцировать.

Итак, начало войны почти полностью соответствовало предвоенным планам — как нашим, так и противника. Единственное, чего он не учел — это скорости нашей реакции. То, что Одуванчик начнет грабить все, что плавает в Тихом океане, особых сомнений у Вашингтона не вызывало, они хотели использовать потерю нескольких торговых кораблей для организации возмущения своих деловых кругов. Но захват полутора десятков судов на первое же утро войны в их планы явно не входил… И про Гавайи там ничего не было, но до них Того пока еще и не доплыл. А вот послезавтра утром чьи-то планы затрещат по швам — или наши, или американские, или и те, и другие.

Одиннадцатого июля чуть ли не вся пресса цивилизованного мира обсуждала начавшуюся войну, причем абсолютно все статьи были написаны словно под одну копирку. Правда, вглядевшись, можно было заметить микроскопическое отличие — там, где в одних материалах радовались тому, что скоро наконец-то вломят зажравшимся толстопузым янки, в других с восторгом призывали бить макак. И, кажется, кое-где в Штатах их действительно помаленьку начинали слегка громить… По этому поводу одна финансируемая Альперовичем газетенка напечатала первую из намечавшейся серии статей про политкорректность. Там говорилось, что бить японских эмигрантов — дело, безусловно, нужное. Но зачем же при этом именовать их грязными джапами? Таким образом великий народ Америки унижает в первую очередь себя, писал автор материала. И далее предлагал ввести в оборот слово «косоглазоамериканец». Двенадцатого же образовалась еще одна новость — правда, какая-то странная. Сначала в сербском «Голосе Белграда» появилась заметка, напечатанная огромными буквами и потому занявшая две трети первой полосы, об убийстве в Софии прибывшего туда с официальным визитом Дмитриевича. Эту новость даже успели подхватить в Австрии, но вечером появились растерянные телеграммы и радиосообщения о том, что живехонький генерал Дмитриевич вернулся из Софии, прямо на белградском вокзале набил морду встречавшему его министру иностранных дел и отправился в Генштаб, откуда теперь доносится какая-то стрельба. Софийские же вечерние газеты опубликовали интервью с неудавшимися террористами, которые вдруг резко раскаялись и теперь предавали гласности, что задание они получили из разведывательного управления сербского генштаба, а деньги на его выполнение — от австрийского резидента. Официальная Вена хранила молчание, которое более всего походило на растерянное. Действительно, планировалось-то ведь совсем не то, что получилось!

Но это было уже вечером двенадцатого. А на Тихом океане начиналось утро следующего дня, и, наверное, самолеты Того уже выстроились в очередь перед подъемниками на взлетную палубу… До начала операции оставалось меньше часа. До первых сведений о ее ходе — часа три, и оставалось только ждать. Я глянул на стену кабинета, где под часами висела написанная по моему заказу Васнецовым небольшая картина «Лебедь, рак и щука» — иллюстрация к одноименной басне Крылова. Ибо любой союз всегда имеет в себе элементы этого творческого коллектива, и вопрос только в том, насколько его члены отдают себе отчет в этом. Причем вовсе не обязательно, чтобы ситуация была кристально ясна всем трем — одного будет вполне достаточно, и висящее на стене полотно было неплохим подтверждением этого тезиса. В отличие от большинства виденных мной рисунков, этот был скомпонован правильно, то есть тянущие располагались под углами в сто двадцать градусов, а векторы прилагаемых ими усилий находились примерно в одной плоскости. Потому что равновесие наступит только в этом случае. И что должен делать, например, лебедь, если его не устраивает описанная дедушкой Крыловым ситуация «а воз и ныне там»? Да ровным счетом ничего. В самом прямом смысле, то есть гордая птица должна немедленно прекратить тужиться, выпутаться из упряжки и присесть где-нибудь рядом, изредка комментируя:

— Как тянут, нет, вы только гляньте, как тянут! У меня так не получится, хоть я наизнанку тут из перьев вывернись. А эти даже и не запыхались!

Ну, а в перерывах можно и слетать за чем-нибудь подкрепиться раку и щуке, дабы они не отвлекались от своего занятия.

И ведь воз поедет! Не верите — сами нарисуйте разложение сил и оцените составляющую.

Так вот, в Четверке применительно к данной войне роль лебедя по умолчанию взяла на себя Россия. Она единственная не имела никакой жизненно важной надобности в дополнительных территориях. И главной ее задачей было следить, чтобы векторы военных усилий Германии и Японии не оказались приложенными под углом в сто восемьдесят градусов — ну и подкармливать эти страны, если они вдруг оголодают.

За подобными размышлениями время пролетело незаметно, и скоро я уже слушал приходящие один за одним доклады:

— Первая волна отбомбилась, не встречая вообще никакого сопротивления.

— Из второй исключены торпедоносцы — стоящие в гавани два крейсера решено захватить с минимальными повреждениями.

— Потери второй волны — три самолета и один экипаж. ПВО базы полностью подавлена. До высадки десанта примерно час…

Как там у Высоцкого, — припомнил я. — Кажется, так: «Фильм, часть седьмая. Тут можно поесть, я ж не видал предыдущие шесть». И велел тащить ужин — как раз успею, пока крейсера и лайнеры подойдут к острову Оаху.

Глава 9

Вечером в среду тринадцатого июля, или двадцать шестого по европейскому календарю, его величество Георгий I изволили пребывать в некотором разочаровании. Ну примерно как болельщик, чья любимая команда неожиданно попала в высшую лигу, но никто этого почему-то не заметил…

— Неужели до сих пор нигде никаких сведений? — не то во второй, не то в третий раз удивился он.

— Откуда же им взяться? — задал я встречный вопрос. — Узел связи был уничтожен сразу. Рации кораблей на такое расстояние, как от Оаху до Штатов, устойчивой связи обеспечить не могут, тем более что исправной там оказалась всего одна.

— Да, все правильно… Но все же согласись, что у японцев получилось захватить Гавайи ну просто с удивительно низкими потерями. Может, объяснишь, почему?

— Потому что у американцев нет армии в нашем понимании. И главное не в том, что у них солдаты ходят в ковбойских шляпах и вооружены винчестерами, как какие-нибудь Индианы Джонсы, а в том, что понятие «дисциплина» им вообще незнакомо. Ты сводки их потерь в испанской войне читал? Против едва ли не самой слабой армии Европы? Ладно, что они в официальной истории объявили это блестящей победой, пропаганду пока никто не отменял. Но ведь и в неофициальной, для армейской элиты, написано то же самое! Вот у нас сейчас еще не война, а просто повышенная боеготовность. И что будет с часовым, которого проверяющий застукает спящим на посту? А у амеров — ничего не будет. В первую очередь потому, что нет проверяющих. Ну и традиции демократии никак не позволят без суда загнать урода, каким-то образом пойманного на таком безобразии, в дисбат.

Помните историю с японским оленеводом капитан-полковником Иочиро-Агабеком Худайбердыевым-Токигавой? Как говорится, творите добро, и оно вернется к вам многократно умноженным. И оно таки вернулось — в составе эскадры Того было уже четверо довольно экзотичных летчиков и два радиста. Вроде бы они происходили из айнов. Во всяком случае, именно этим официально объяснялся тот факт, что по-японски они могли говорить только на авиационном сленге, но зато мастерски. Так что у меня уже были и личные впечатления участников операции…

Пост ВНОС,[3] в первые же минуты налета атакованный штурмовым звеном, в состав которого входил и один из «айнов», оказался пустым. Его расчет в это время мирно дрых в туземной деревушке километрах в трех от гавани. Стоящие в ней крейсера «Теннеси» и «Мериленд» имели на борту не более трети штатного состава экипажа — и ни одного офицера! Причем это вовсе не было чем-то из ряд вон выходящим для американского флота. При захвате же одного из миноносцев японцы, офигевая, обнаружили на нем всего лишь мертвецки пьяного механика и двух перепуганных бомбежкой кошек. Я тут же велел отбить радиограмму, что в отношении этих последних надеюсь на скрупулезнейшее соблюдение норм обращения с военнопленными, особенно в вопросах питания. А в отношении остальных — нет, не надеюсь. Далее были переданы сведения о японских погромах в Чикаго, Сан-Франциско и Новом Орлеане.

В общем, американцы забеспокоились — с чего это вдруг замолчала их гавайская база флота — только в пятницу. А точные сведения им пришлось черпать из субботних выпусков русских газет, куда мои службы заранее передали наиболее интересные из принятых нами по радио фотографий. Там было два снимка с бомбящих Пирл-Харбор самолетов, фото «Теннеси» и «Мериленда» под японскими флагами, цветной снимок длиннющей колонны американских пленных и групповое фото, где Токигава и Немнихер поздравляли господина Кауку Лукини. К фото прилагались текст декларации об образовании Гавайской Социалистической Республики, документы об ее признании Японией и Израилем, а также договор о сдаче Японии в аренду сроком на девяносто девять лет бухты Пирл-Харбор, с возможностью уступки части прав России и Германии.

В общем, это надо было видеть, с какими рожами ранним субботним утром носились по Питеру иностранные дипломаты и репортеры, скупая подряд все газеты. И как они приплясывали около общедоступных телеграфных отделений, в субботу открывающихся только с одиннадцати! А уж какой облом ждал их там, они не могли себе представить и в кошмарном сне. Вдруг выяснилось, что чуть ли не все петербуржцы поголовно заранее оставили на телеграфе поздравительные телеграммы множеству своих родственников и знакомых — по случаю дня святого великомученика Афиногена, просто мучеников Павла и Антиоха, а также мученицы Алевтины, с поручением передать их именно сегодня. Так что, разводили руками телеграфисты, придется маленько пообождать. До понедельника, потому как в воскресенье народ будет поминать великомученицу Марину и преподобного Иринарха Соловецкого. Впрочем, войдя в бедственное положение желающих поделиться сногсшибательной новостью иностранных подданных, в двенадцать канцлер личным указом разрешил принимать к отправке внеочередные телеграммы — разумеется, за несколько повышенную оплату, составляющую пятнадцать рублей за знак. Сделал я это после того, как лично убедился — киловаттный передатчик в Зимнем и двухкиловаттный в Гатчине, включенные в режиме глушилок, начисто перекрыли всякую возможность радиосвязи с Питером — во всяком случае, на волнах длиннее двадцати пяти метров. Еще бы не перекрыть, если передатчик английского посольства имел всего пятьдесят ватт мощности! Американский, правда, был раза в два мощнее, но зато совсем древний, искровой, то есть эта мощность была размазана по широченной полосе пропускания. Посмотрев на результат, я сделал еще одно заявление, где сообщил, что в шесть вечера в Гатчинском дворце пройдет пресс-конференция, посвященная столь заинтересовавшему господ дипломатов и корреспондентов событию. Там будут обнародованы сведения, не попавшие в газеты, и, кроме того, там же будут продаваться и фотографии с места событий общим числом около сотни, по цене от трех до тридцати тысяч рублей за штуку, в зависимости от разрешения. Билет же на саму конференцию был объявлен почти бесплатным — пять тысяч рублей с не имеющего дипломатической неприкосновенности лица и пятнадцать с имеющего. Думаю, понятно, отчего образовалась такая разница, но на всякий случай поясню. Я надеялся, что послов задушит жаба и они пошлют секретарей помельче, которых в случае чего будет нетрудно призвать к порядку, просто в силу отсутствия у них дипломатического иммунитета. Сама же цена билета образовалась из моего желания ограничить число собравшихся, потому как иначе их сбежалось бы сотни две, если не три, и моему секретариату все равно пришлось бы как-то фильтровать эту толпу до приемлемой численности. Ну, а при пяти тысячах за вход это произойдет автоматически, да и деньги, хоть и небольшие, в бюджете ГК лишними не окажутся. Правда, на конференцию все же собралось не десять-пятнадцать человек, как я рассчитывал, а три десятка, но это было в общем тоже терпимо.

Первый вопрос был практически единодушным — а откуда у меня вообще взялись все эти снимки? Причем собравшихся интересовала и техническая, и организационная стороны проблемы.

— Господа, — просветил я собравшихся, — надо было внимательнее читать светскую хронику. Ибо еще пятнадцатого января, по вашему двадцать восьмого, в двух русских и трех японских газетах было написано, что канцлер Найденов подарил адмиралу Того на его шестидесятитрехлетие комплект аппаратуры СТФ-5. Какие после этого могут быть вопросы? Или вы не знаете очевидных для любого хоть сколько-нибудь образованного человека фактов — что принцип передачи изображений на расстояние был запатентован еще во втором году немецким изобретателем Артуром Корном, а частотная модуляция сигнала и электронная развертка — четырьмя годами позже вашим покорным слугой? Рекламные же проспекты совместного русско-немецкого предприятия «Саранские Теле-Факсы» лежат вон на том столике, можете ознакомиться и даже взять на память. Что же касается вопросов, кто снимал… Честно скажу — не знаю, сам адмирал Того или кто-то из его ближайшего окружения оказался заядлым фотолюбителем. Но адмирал, будучи благодарен за подарок, любезно разрешил мне принимать передаваемые им изображения. Ну, а почему они до сих пор не появились в японских газетах — вопрос не ко мне. Впрочем, думаю, что завтра эти снимки появятся и там.

— Натаниэль Дарк, «Нью-Йорк Геральд», — вскочил похожий на колобка субъект. — Господин Найденов, как вы можете прокомментировать всю вероломность внезапного нападения японцев на мирное американское поселение?

— А можно, я сначала прокомментирую ваш вопрос? Благодарю вас. Господин сержант, не будете ли так любезны оформить в рыло этому козлу? Нет, прикладом, пожалуй, будет несколько преждевременно, вы уж пока руками. Спасибо. Как вы, господа, наверное, уже догадались, я предлагаю вести разговор в рамках политкорректности, вежливо и с уважением как к собеседнику, так и к стране, которую он представляет. Этому тоже передайте, когда очнется. Насчет же сути вопроса… Рядом с рекламными буклетами СТФ лежат списки трофеев японской армии. Два броненосных крейсера, шесть миноносцев, восемьдесят два истребителя-штурмовика «Мустанг» и до фига прочего военного имущества. Ну никак не получилось у японцев считать место расположения всего этого мирным поселением, и тут я с ними солидарен.

— Какая судьба ждет американских военнопленных? — поинтересовался швейцарец, покосившись на моего сержанта.

— Значительно лучшая, нежели жертв японских погромов, массово произошедших в Америке. Как только от Красного Креста будут получены соответствующие суммы, их тут же начнут кормить по рациону японского солдата. Ну, а пока они могут заработать на свое пропитание, участвуя в постройке концлагеря на острове Кахулави.

— Собирается ли Россия признавать самоз… то есть Гавайскую республику?

— Социалистическую республику, — уточнил я, — нет, не собирается. Сколько можно собираться, она это признание уже сделала целых полчаса назад.

— Каковы, по вашим сведениям, потери японской стороны? — поинтересовался какой-то мелкий секретарь из французского посольства.

— Около тридцати человек убитыми, сотня раненых разной степени тяжести и пять разбитых самолетов. Точных сведений о потерях американцев у меня нет, знаю только, что они тоже небольшие.

— Что вы можете сказать относительно обрушившегося позавчера на Филиппины кошмарного тайфуна? — задал заранее согласованный вопрос испанский репортер из ведомства дона Феди.

— Только одно — я тут совершенно ни причем. Ну кто же просил американскую эскадру пытаться выйти в море, не поинтересовавшись прогнозом погоды? Да и не так уж много у них там утонуло, насколько я в курсе. Господа, ну сами посудите — как я могу вызвать тайфун? Это же не землетрясение, в конце концов. Да и не нужно мне это, мы же не воюем с Соединенными Штатами. Более того, находящаяся вблизи Тайваня Вторая Тихоокеанская эскадра готова оказать попавшим в тяжелое положение американским морякам всю необходимую помощь.

В общем, еще где-то час я удовлетворял любопытство почтеннейшей публики. Теперь действо полностью укладывалось в рамки приличий, караул скучал, и даже очнувшийся американец не возмущался и уж тем более не покинул зал, а только судорожно строчил что-то в своем блокноте, изредка злобно зыркая правым, не заплывшим глазом на меня и мою охрану. Я даже подумывал приказать, чтобы по выходу этот блокнотик у него незаметно исчез, но потом плюнул, ибо заметная часть алафузовских спецов, карманников одесской школы, в данный момент находилась в загранкомандировке, а у оставшихся и без того хватало работы.

Ну, а вечером мы с Гошей, в полном согласии с традицией, обсуждали текущие события.

— Как там, дошли уже сведения до Америки? — первым делом поинтересовался император.

— А как же, сразу после моего указа, то есть в двенадцать ноль три, американский военный атташе оккупировал телеграф и сидел на линии, пока в посольстве не кончились наличные. Так что там уже и экстренные выпуски успели появиться… В общем, в Сан-Франциско паника. Люди Альперовича распустили слухи, что японцам сильно нравится этот город, а Одуванчику — так и еще сильнее. Причем все почему-то боятся только атаки с моря — странный народ, ей-богу.

— А откуда она еще может быть, с неба, что ли?

— Из-за ближайшего угла тоже получается ничуть не хуже, — просветил я императора. — Все билеты на отходящие поезда и корабли скуплены заранее, с автомобилями и всякими бричками аналогичная история. Так что у желающих сбежать возникают некоторое финансовые трудности. Ну и бардак кругом, люди же с деньгами и ценностями бегут, не пустыми! В общем, сплошное раздолье карманникам и просто грабителям. Правда, не всем, алафузовские ребята почему-то очень не любят конкурентов. А с моря туда поплывет только контрабандный спирт, Того уже распорядился передать Одуванчику шестьсот тонн из захваченных на Оаху запасов горючего. Кстати, надо будет посоветовать Паше ввести скидки пострадавшим от грабежей. Хотя, конечно, основные поставки будут морякам флота — главные силы американцев сейчас там. И перед ними дилемма — или выступать в поход, не закончив подготовки, или продолжать ее в условиях расцветших там пышным цветом безобразий. Сведений пока еще нет, но, похоже, принят будет именно второй вариант, так что у Того появляется время для приведения Гавайев в более пригодное для обороны состояние. Да, и завтра к тебе начнет рваться американский посол. Правда, полностью расшифровать данные ему инструкции пока не удалось, но уже ясно, что ему поручено всеми возможными способами, невзирая на расходы, оттянуть вступление России в войну. Похоже, Тафт малость запаниковал… Жалко, что не он там все решает.

— Невзирая — это хорошо, — хмыкнул его величество, разглядывая на просвет стакан с морсом. — Но как к этим инициативам отнесутся англичане?

— Самому интересно. Если быстро придут на помощь, то японцам станет туго. Но это вряд ли, их сингапурская эскадра не имеет решающего преимущества, а перебрасывать силы с Атлантики они, скорее всего, побоятся. И ты, это самое, не очень сильно выдаивай амеров. Нам отсрочка нужна не меньше, чем им, потому как, вопреки всем планам, наша четвертая авиадивизия еще не доплыла до Танжера, а ведь ей там нужно не менее недели для обретения должной готовности.

— Вот как раз если мы с Машей ни с того ни с сего начнем проявлять альтруизм, всякая собака догадается, что у нас тоже ни хрена не готово. Так что сейчас явно не время для неуместного бескорыстия. Как только у тебя расшифруют, какими суммами разрешено оперировать американскому послу, сообщай немедленно, пусть даже это будет и в три часа ночи. А что у нас с Австрией, ведь, по идее, европейская война должна была начаться с предъявления ею ультиматума Болгарии?

— Сам не могу понять, что там у них происходит. Причем ладно я, но ведь и англичане тоже не могут! Австрийский парламент опять собачится с венгерским. Похоже, что планы противника малость изменились и война начнется нападением Франции на Германию. Что будет использовано в качестве предлога — не интересовался, дело десятое. Кстати, завтра мой танк прибывает в Питер! И паровоз тоже. Где ставить будем?

— Пока где-нибудь у тебя, в темном уголке, чтобы никто не видел. А с началом войны — на Дворцовой площади. Доедет он туда своим ходом?

— Он, может, и доедет, в крайнем случае остановится на ремонт, а потом дальше. Вот только кто после него улицы ремонтировать будет? И, кстати, где тут у тебя план Питера?

— Боишься заблудиться?

— Нет, просто по дороге от себя к тебе я проезжаю через два моста. А какой мост выдержит восемьдесят пять тонн?

— Ты же седьмой год живешь в Питере. Неужели до сих пор не знаешь, что на Дворцовую площадь не попадешь, не пересекая Мойки и Обводного канала?

— Во-первых, я живу не в Питере, а в Гатчине. А во-вторых, я как раз и хотел глянуть — вдруг эти водные артерии где-нибудь протекают по трубам, как и положено мелким речкам в черте города.

Глава 10

Думаю, многим приходилось читать или слышать фразы типа «кредитные дефолтные свопы часто используются для хеджирования деривативных рисков» или что-то вроде этого. Причем взявшие на себя труд подумать о смысле подобных откровений вполне могут прийти к выводу, что это есть маскировка того простого факта, что кому-то хочется обуть лоха. Ибо для передачи информации обычно используются общеупотребительные слова, даже там, где речь идет о специфических вещах. Например, в физике полупроводников весьма сложное образование, характеризуемое отсутствием электрона на его месте в решетке, называется дыркой. И ничего, престиж науки не страдает… А сколько заумных синонимов придумано финансистами для слов «отъем денег», «воровство» или «грабеж»? Или почитайте, например, обзорные материалы по квантовой физике. А потом сравните с таковыми же по сравнительной астрологии, исторической антропологии или вирулентной алхимии! То есть для себя уже давно сделал вывод: если в тексте избыток специфичных терминов, без которых прекрасно можно обойтись, то это исключительно для запудривания мозгов.

Так вот, во второй половине июля одиннадцатого года в Гибралтарском проливе стало не протолкнуться от спешащих во все стороны кораблей. Наплевав на международные приличия, французы судорожно довооружали свою алжирскую группировку. Англичане гнали суда с припасами в Дарданеллы и на Крит, американцы им помогали, у нас с немцами тоже имелось полно вовремя не доставленных грузов… В общем, толчея была как на Садовом в час пик. А долго она может обходиться без ДТП? И оно не замедлило последовать — французский сухогруз столкнулся с немецким легким крейсером «Эмден». Естественно, лягушатники тут же объявили виноватыми немцев, причем их претензии содержали столько специфических морских, финансовых и еще черт знает каких терминов, что немцы даже малость подрастерялись. Видя такое дело, я выступил с публичным заявлением. Где произошло столкновение, вопросил я и сам же ответил: в пяти километрах от африканского берега и в десяти от европейского. «Эмден» шел в Средиземное море, француз — из него. И в Германии, и во Франции принято правостороннее движение. То есть француз тупо выскочил на встречку и вмазался в мирно идущего по своей полосе немца! Спешил, блин, как депутат в баню с девками. То есть виноваты лягушатники, ущерб уже оценен, давайте платите, и нечего тут нам засирать мозги.

Кстати, в сумму ущерба я включил и недополученную выгоду. Ведь «Эмден» спешил проскочить к Суэцу до начала войны! А теперь ему придется ползти в Индийский океан вокруг Африки. Это на сколько же меньше вражеских судов он захватит или потопит, даже расстройство берет, как подсчитаешь с карандашом в руках. Разумеется, никому из нас и голову не приходило, что французы заплатят — мой демарш предназначался в основном для внутреннего употребления, слегка поднять настроение народу перед войной.

Однако толи у французов и без того кончился запас терпения, толи их так уж проняло мое красноречие, но они нагло потребовали от Гоши, чтобы Россия извинилась за безобразное поведение своего канцлера, а его самого немедленно отстранила от должности и лишила всякого официального статуса. Его величество вежливо ответил, что данные требования явно выходят за рамки допустимого, в силу чего он, Георгий Первый, вынужден ответить отказом по всем пунктам. В случае же, если господа будут продолжать настаивать, канцлеру будет официально разрешено послать их не только на хрен, но и существенно дальше. В ответ Париж объявил мобилизацию.

— Они что, собираются воевать с нами, начхав на Германию? — не понял всей тонкости ситуации Гоша.

— Да им без разницы, под каким предлогом, лишь бы побыстрее. Найдут к чему прицепиться, ты уж не сомневайся… Просто Тафт просил, чтобы такие действия начинались не раньше середины августа, а его, значит, слегка поправили. Скажут небось, что оно само так получилось, типа непроизвольно. Это вообще-то хорошо, что они там меж собой толком договориться не могут.

Понятно, что Вилли не стал спокойно смотреть, как мобилизуется находящаяся у него под боком Франция, и объявил мобилизацию у себя. Мы же пока ничего подобного не объявляли — по очень простой причине. Авторитарному государству вовсе необязательно писать о призыве сотен тысяч резервистов во всех газетах, наши призывники уже второй месяц потихоньку получали свои повестки и непрерывным потоком вливались под знамена. Однако Австрия вдруг потребовала, чтобы мы убрали свои, а в особенности японские войска от ее границ — мол, это угрожает безопасности триединой империи. Гоша, как истинный образец кротости и миролюбия, ответил и этим, причем тоже вежливо. Он объяснил, что подданные микадо находятся в Польше по программе культурного обмена, в данный момент они изучают архитектурные памятники города Бреста и творчество Адама Мицкевича. Вторая же армия находилась тут всегда, а пополнение ее призывниками связано с отвлечением части постоянного состава на помощь в уборке урожая. Вена, задумчиво помолчав два дня, тоже объявила мобилизацию. А потом какая-то местная венская сволочь взяла и стрельнула в эрцгерцога Франца-Фердинанда! Правда, его всего лишь ранили, да и то не очень тяжело, но было совершено непонятно, зачем это вообще делалось.

Наконец, двадцать седьмого июля, или, если по-европейски, то девятого августа, в шесть часов утра Франция объявила войну Германии. А в шесть тридцать на приграничных аэродромах загудели прогреваемые моторы… Причем по обе стороны границы практически одновременно. Великая война перекинулась и на Европу.

В этот день я встал в десять, что говорило об отсутствии каких-то непредвиденных неприятностей — если бы они были, то меня разбудили бы раньше. Так что я сделал зарядку, умылся и пошел в кабинет, где меня уже ждал дежурный секретарь с докладом о ходе боевых действий, ну и кофе с бутербродами. Кофе был ничего, бутерброды — так себе, новости тоже. Все-таки немцы допустили многовато потерь, даже учетом того, что на подвергшемся нападению участке было мало пилотов с боевым опытом. Но все-таки потеря семидесяти машин и почти полусотни пилотов за утро — это перебор. Правда, Вилли был в восторге — еще бы, противник потерял не менее двухсот пятидесяти самолетов! И его попытка нанести хоть какой-то урон изготовившейся к атаке на Бельгию армии Людендорфа полностью провалилась. Конно-механизированую группу Богаевского, сосредотачивающуюся перед броском через Арденны, французы почему-то не тронули вовсе. Скорее всего, посчитали, что тратить силы на войска, предназначенные для отвлекающей операции, неразумно.

Самое интересное, что немцы тоже считали южную операцию отвлекающей. Каледину с Богаевским так и не удалось убедить их Генштаб перенести туда основные усилия. Но зато практически все танки были сосредоточены именно там — а это сотня «крыс» и сто двадцать «троек», не считая полусотни «двоек» и двух десятков «тигров». Плюс немецкая мотопехотная дивизия, их же кавалерийская бригада и наша конная армия Богаевского. Он же осуществлял общее командование, но при нем имелся представитель немецкого Генштаба генерал-полковник Гаузен с довольно широкими полномочиями, чуть ли не как у комиссара в гражданскую. Так что активнее действия немецкой стороны должны были начаться атакой именно этой группы, ну, а на следующий день основные силы кайзера ударят через Бельгию. Я улыбнулся, вспомнив, как Деникин докладывал императору о немецких планах.

— Итак, — водил указкой по карте Антон Иванович, — на второй день наступления Льеж блокируется Второй армией, после чего она ждет прибытия крепостной артиллерии и установок залпового огня. Первая же армия в это время, совершив обходной маневр, развивает наступление в направлении на…

— Куда-куда? — изумился император, при этом почему-то с возмущением покосившись на меня. Мне пришлось встать и ткнуть пальцем в городок километрах в тридцати юго-западнее Льежа, который совершенно независимо от меня имел название «Huy».

— С шестнадцатого века, — на всякий случай уточнил я.

Но пока еще немцы никуда не наступали. Вообще идея в первый же день войны вводить в дело основную массу войск еще не встретила должного понимания среди высшего командования… Зато некоторые не обремененные погонами индивиды ее приняли интуитивно.

Еще пару дней назад Татьяна сообщила, что в Данциге вроде мелькнул Пилсудский.

— Двойник или просто недостреленыш? — поинтересовался я. Ибо три месяца назад в этого типа стрельнули коллоидной иглой из пневматика, отчего он вроде бы помер. Но детально уточнить результаты выстрела было затруднительно, ибо дело происходило на немецкой территории, и обозначать там нашу активность было ни к чему.

— Выясняем, — вздохнула Танечка.

Но, пожалуй, сейчас выяснять уже поздно. Ибо если человек становится во главе восстания, то уже неважно, настоящий он Пилсудский или поддельный. Народ пошел именно за ним, так что теперь именно его и придется принимать как вождя, а кто он там на самом деле, представит интерес не раньше суда после войны.

Полыхнуло здорово и сразу по всей российской части Польши. Армия Самсонова еще до войны оказалась практически в окружении. У японцев охваченные восстанием районы были с севера, с юга и с запада, восток оставался под нашим контролем. И, в отличие от Александра Васильевича, Ноги сразу отдал приказ стрелять по нападающим из всего, за исключением «Катюш», которые подлежали рассекречиванию только после официального начала войны. Кстати, тяжелые реактивные минометы получили такое название, чтобы сохранить один из ведущих эпизодов фильма «Небесный тихоход». Так что пока по восставшим работали пулеметы, простые минометы и артиллерия вплоть до дивизионной, и им вроде вполне хватило.

Наконец, двадцать девятого июля Австрия объявила войну России, якобы с целью помочь геноцидимым на ее территории единоверным братьям-полякам. Обрадованный Ноги тут же издал приказ, по которому лица, обнаруженные с оружием в руках, но не в военной форме стран-комбатантов, являются бандитами и подлежат расстрелу по месту обнаружения. А его дивизионная артиллерия и «Катюши», подтянутые к самой границе, начали методичный обстрел разведанных мест сосредоточения австрийских войск. Авиация пока массовых ударов по территории противника не предпринимала, ибо задача нанесения максимального вреда приграничным аэродромам противника была возложена на диверсионные группы. Немцы же, будто только сейчас обнаружив на территории Бельгии три аэродрома, с которых взлетали английские и французские истребители, объявили Бельгии войну и тут же перешли в наступление. В общем, к вечеру тридцатого июля Германия, Россия, Черногория и Япония уже официально находились в состоянии войны с Англией, Францией, Австрией и Румынией. Тридцать первого июля в войну вступили Манчжурия и Монголия. Израиль пока оставался нейтральным — из финансовых соображений. Испания, Италия и Турция — тоже, но по невнятным причинам и, судя по всему, ненадолго. До первых явных успехов какой-нибудь стороны.

Льеж был блокирован даже чуть раньше срока, но вот около города с непечатным названием немцы неожиданно наткнулись на ожесточенное сопротивление.

— Одно твое присутствие выворачивает историю черт знает каким образом, — развел руками Гоша. — Ко мне уже главный цензор приходил, интересовался, как же теперь описывать битву на…ю. Или при…е? Причем в печати еще ладно, можно троеточие поставить, а по радио как?

— Пусть говорят «мужской половой орган», — предложил я.

— Да иди ты в выпуклую часть спины! — пожелал мне император. — Я уже дал разрешение произносить и писать это название в его оригинальном виде, с упоминанием, что это город. Но вообще-то в планах, насколько я помню, никакой задержки около этого самого не было.

— Там вообще все было очень красиво, — подтвердил я, — а на практике еще и Богаевский в Арденнах уже почти на сутки отстает от графика.

На следующий день наметилось еще одно отклонение от планов, теперь уже с другой стороны и в противоположном направлении. Несмотря на неудачную попытку авиационной подготовки, французы перли во фланг наступающей немецкой группировке как наскипидаренные и уже взламывали вторую линию обороны. Впрочем, особого беспокойства в немецком Генштабе это не вызывало, потому как даже в самом пессимистичном случае — ну выйдут они к Рейну, потеряв при этом половину армии. Дальше что?

На нашем австрийском фронте ситуация пока еще соответствовала предвоенным планам, но исключительно из-за того, что эти планы были составлены с гораздо большими допусками, чем немецкие. У Самсонова, правда, дела обстояли весьма не очень — в результате потери контроля над Варшавой его армия оказалась рассечена на две части. У Ноги две дивизии, огрызаясь, пятились к Бресту, каждая вдоль своей железки. По сути, это было боевое охранение. Брест, еще за месяц до войны превращенный в мощный укрепрайон, сдаче не подлежал ни в коем случае. Генерал Ноги, как и вся его армия, знали — Брест придется держать до последнего солдата, приказа об отходе не будет. Пока этот железнодорожный узел наш, ни к каким стратегическим последствиям тактические успехи австрийцев не приведут.

А я тем временем тихо радовался, что в свое время не проявил твердости и не настоял на своей программе производства самолетов семейства «Хухоль», а согласился с предлагаемой главкомом авиации великим князем Михаилом. По моим планам основной машиной должен был стать пикировщик «Выхухоль», а его высочество настаивал на массовом производстве бронированного штурмовика «Похухоль». Чтобы убедиться, насколько он оказался прав, хватило трех дней боев.

После Черногорской войны у австрийцев образовалось что-то вроде национального бзика — выходящая за рамки приличий авиабоязнь. Они почти не тратили сил на восстановление флота, несмотря на нажим и даже целевые финансовые вливания англов. Чуть ли весь свой военный бюджет двуединая империя вбухивала в зенитную артиллерию, и теперь, если бы не штурмовики, действия нашей авиации по целям на территории противника были бы практически невозможными. А так звено «Похухолей», маскируясь за складками местности, на минимальной высоте подкрадывалось к подлежащей уничтожению батарее. Когда же их наконец обнаруживали, то развернуться в нужную сторону успевали только малокалиберные установки на базе счетверенных «Шварцлозе». Но самолет потому и имел такое название, что обстрел из винтовочного калибра вреда ему практически не наносил, зато залп эрэсов и двадцатитрехмиллиметровых пушек за один заход приводил батарею в малобоеспособное состояние, что давало возможность работать пикировщикам.

Тем временем Тафт, как уже успел в узком кругу выразиться Черчилль, вел себя как последняя проститутка, всеми силами оттягивая вступление Америки в мировую войну — пока она воевала только с японцами. Ну, насчет дамы легкого поведения он, пожалуй, был неправ по чисто формальному признаку — направлению денежного потока. Проститутка деньги не дает, а принимает! Тафт же давал, и от всей души, так что госбанк Израиля последнюю неделю работал в круглосуточном режиме. Ну не имели права российские банки, пусть даже принадлежащие императорской чете, вести дела с напавшим на Японию агрессором, ведь Гоша неоднократно подчеркивал, что закон один для всех, от царя до последнего босяка.

Кроме банкиров, круглосуточную вахту пришлось нести и американским дипломатам. Мы потребовали, чтобы в Зимнем всегда находился хоть один облеченный официальными полномочиями сотрудник их посольства, якобы для оперативного урегулирования вдруг возникших инцидентов, а то в нынешней обстановке, если с этим тянуть, и до войны недалеко. На самом же деле этот пост нужен был нам для возможности оперативно объявить войну — подлодки и легкие крейсера уже вышли в море. Обнаружив вкусную цель под штатовским флагом, они должны были за двадцать минут до атаки радировать об этом. Ну, а дежурный секретарь добегал до американского дипломатического поста за полторы минуты, это мы уже проверили.

Первого августа в ряды наших союзников влилась еще одна страна. Правда, Маша, узнав об этом, тут же во всеуслышание сослалась на недавнее высочайшее соизволение произносить вслух название некоего города, после чего объявила, что «таких бы друзей — за… да в музей». Сотрудники дипломатического корпуса были слегка шокированы, но Маша, сделав невинные глаза, пояснила:

— Я имею в виду, что после победы наверняка будет запущена программа помощи пострадавшим от войны странам. И почему бы в ее рамках не построить за упомянутым мной городом этнографический музей? Где будет очень к месту экспонат «папуас хитрозадос вульгарис». А вот живьем или в виде чучела, это лучше у канцлера спросить. Ишь, чего этот эфиоп выдумал — в союзники набиваться! Нечего было на мирных американских ученых нападать, за такое судить надо.

Выражение императрицы за полдня облетело Петербург. Если кто еще не догадался, уточняю — это все про Эфиопию, она же Абиссиния, и про ее руководство.

Ну, а на Дворцовой площади появился первый трофей начавшейся войны — французский сверхтяжелый танк. Правда, оказалось, что мы зря считали его «Даву» — это было не название серии, а имя собственное первого танка в ней. А вообще-то все они носили имена наполеоновских маршалов, и нам достался «Мюрат». Ох и намаялись мы с этом гробом-переростком… К Зимнему его доставила специально доработанная баржа, и около Адмиралтейства его с трудом, при помощи двух артиллерийских тягачей, вытащили на берег, поуродовав при этом набережную. Но доехать до места стоянки без происшествий танк не смог. Его трансмиссия была электрической, и где-то на полпути в ней загорелась проводка. Пришлось тушить, потом пробрасывать времянку, после чего танк сумел преодолеть оставшиеся триста метров и встал на предназначенном ему месте. Кстати, при ближайшем рассмотрении он мне не очень понравился — оказался сделан довольно неаккуратно, куда хуже нашего «Фишмана». Но зато шедший в нагрузку к танку антикварный паровоз — вот это вещь! Мне даже стало несколько неудобно, что я сбил цену на него до десяти тысяч — надо было не жадничать и сразу давать просимые евреями пятнадцать. Замечательная игрушка, после войны увезу ее на Канары, на свою дачу. А то плато там большое, почти полтора километра с севера

на юг, так что небольшая железная дорога лишней не будет.

Глава 11

На пятый день войны Брест оказался в окружении. Танковые колонны противника, широкой дугой обойдя его с севера, по охваченной восстанием территории, перерезали железную дорогу, связывающую город с Гродно, а еще через день — ветку Брест-Орел. Причем этих самых танков, то есть английских «Виккерс-медиумов», было на удивление много! По данным авиаразведки, больше двух сотен. И остановился этот прорыв не столько из-за сопротивления наших войск, сколько по организационно-техническим причинам. Англичане скопировали соотношение количества танков и сопровождающих их автомобилей со структуры Первой танковой группы Гудериана, осуществившей прорыв во фланг наступающим китайцам во время Манчжурской войны. Там, если кто забыл, на пять танков имелось пять автомобилей, и для рывка на тридцать восемь километров этого оказалось достаточно. Здесь же англичане явно планировали удар на глубину порядка двухсот километров, но смогли пройти только сто двадцать. И встали. Ремонтных машин катастрофически не хватало, расход бензина по нашим дорогам превысил все мыслимые нормы, да и не поспевали заправщики за танками, несмотря на их максимальную скорость двадцать пять километров в час. У англичан вообще не было трехосных полноприводных грузовиков. Имелось два десятка с двумя ведущими задними осями, а остальные были обычными трехтонками с одной ведущей осью. Да и расход бензина… По техническим характеристикам «Виккерс-медиум» на одной заправке мог пройти сто двадцать километров, но в этом рейде они уже через семьдесят оказывались с пустыми баками. В общем, английская танковая группа, растеряв по дороге более двух третей техники, дошла только до железки Гродно-Орел, где и встала окончательно. Но и этим она натворила немало.

Деморализованная тем, что в нее стреляют со всех сторон, армия Самсонова при виде танков просто побежала. И если северная ее часть еще имела слабое подобие управляемости и отступала в Прибалтику с сохранением хоть какого-то порядка, то оказавшаяся к югу от направления танкового удара просто перестала существовать как организованная сила. Правда, с одним исключением…

Второй отдельный самоходно-артиллерийский дивизион состоял из двадцати четырех «Диарей» и дислоцировался как раз на направлении главного удара. Несмотря на потерю связи с командованием, исчезновение приданной дивизиону пехоты и ночное нападение поляков, при отражении которого погибла почти половина личного состава, командир сумел сохранить свою часть как боевую единицу. Подорвав неисправные и неукомплектованные экипажами самоходки, на оставшихся десяти дивизион занял позицию в километре с небольшим от дороги, по которой двигались «медиумы». Причем позиция эта была отделена от дороги оврагом, кое-где с заболоченным дном, а на ней самой рос довольно густой кустарник. И почти на сутки, пока не кончились снаряды, дивизион прекратил всякое движение противника по обстреливаемому участку.

Два ствола позволяли «Диарее» вести прицельный огонь с больших дистанций — первый выстрел пристрелочный, второй в борт. При таком попадании «Виккерс» загорался гарантировано, а иногда и взрывался. Развернувшиеся же лобовой броней к самоходкам танки этим начисто перегораживали дорогу, превращая находившиеся там машины в идеальные мишени. Впрочем, при удачном попадании трехдюймовый бронебойный снаряд брал «медиума» и в лоб.

Через сутки, слив солярку в четыре остававшиеся исправными машины, остатки дивизиона уже почти без снарядов произвели сорокакилометровый рейд по тылам противника и прорвались в удерживаемый японцами Брест.

«Срочно в печать», — сделал я пометку на донесении о боевом пути второго дивизиона.

Подобная ситуация не выходила за рамки наших планов — правда, там она предполагалась только через две-три недели военных действий. Однако мой указ был уже готов, и теперь я отправил его для обнародования в газетах, передачи по радио и сброса в виде листовок на временно оккупированную территорию. В этом указе с некоторой даже скорбью отмечалась, что, в то время как народы России как один встали на борьбу с напавшими на страну несметными полчищами, отдельные этнические группы повели себя строго наоборот и теперь поголовно сотрудничают с оккупантами. В силу чего после войны польское население будет депортировано в Магаданскую губернию, а при наличии смягчающих обстоятельств — на Сахалин. Однако, лица, с оружием в руках сопротивляющиеся нашему общему врагу, депортироваться, естественно, не будут. Более того, в зависимости от результатов своей борьбы они будут иметь право защитить от депортации еще от одной до трех семей, по их выбору. Снабжение окруженных русских войск приравнивалось к участию в вооруженной борьбе.

Кстати, наиболее активно этот указ распространялся в Финляндии, во избежание. И тут нам, как ни странно, заметно помогли западные средства массовой информации. Ведь в Финляндии была возможность и послушать забугорное радио, и почитать шведские газеты, где красочно описывались зверства японской военщины по отношению к мирным полякам. Врали, конечно, причем даже без попыток соблюсти правдоподобие — чего стоила только обошедшая чуть ли все газеты фотография трех каких-то повешенных. Потому как не вешали японцы никого, это я знал точно, в качестве меры увещевания они практиковали исключительно расстрел. Так что, когда в Финляндию был введен усиленный жандармский полк из маньчжурских добровольцев, там мгновенно воцарились тишина, благолепие и просто невероятный порядок.

Вообще-то меня очень заинтересовал вопрос — откуда у англов столько танков? Ведь они имелись и в составе атакующих французских войск, правда, не в таких количествах. Ответ, как это ни странно, я получил из Машиного ведомства. Там обратили внимание, что финансовые поступления фирмы «Виккерс» никак не соответствуют заявленному в документах количеству выпускаемой техники. То есть Пакс, собака, явно подозревал, что мы раздобудем сведения о выпуске, и придумал какую-то хитрость с отчетами, в результате которой два вышедших с завода «медиума» декларировались как один танк, только по повышенной цене.

Кстати, у этого творения английских инженеров обнаружилась и еще одна довольно неприятная для нас особенность. Четыре его пулеметные башенки имели стволы калибра 12,7 мм, да к тому же могли стрелять вверх, то есть по самолетам. И колона «Виккерсов» имела возможность неплохо защитить себя от налетов авиации на марше, даже при отсутствии специального зенитного прикрытия.

На восьмой день войны мне сообщили, что лейтенант Арцеулов, командир звена штурмовиков, в настоящее время находящийся в гатчинском госпитале в связи с ранением, подал заявление о том, что хочет на прием к канцлеру. Справка от врача, что такие телодвижения пациенту уже позволительны, прилагалась. Я послал за ним лимузин, а сам пока включил монитор и еще раз проверил качество изображения с острова Городомля на Селигере. Связь шла через ретранслятор на дирижабле и имела вполне приемлемое качество. То есть ближе к вечеру можно приглашать величество для попытки открыть портал из того мира на Селигер, не покидая Питера, а то не наездишься тут, да и неприлично это как-то императору. А вскоре вернулась машина, посланная в госпиталь, уже с Арцеуловым.

— Здравствуйте, Костя, решили, значит, навестить старика? — приветствовал его я. — Похвально, а то молодые летчики что-то совсем дорогу ко мне забыли, пока не вызовешь, сами ни за что не зайдут. Вам чай, кофе, лимонад?

— Лимонад, — выбрал несколько смущенный Арцеулов, — и я к вам, Георгий Андреевич, вообще-то по делу…

— Да я уж догадался, так что подставляйте стакан, я вам налью, с одной-то действующей рукой вам неудобно будет, и бутерброд вон с икоркой попробуйте. В госпитале они тоже есть? Это хорошо, ну, и рассказывайте помаленьку.

Оказалось, что Арцеулов пришел ко мне с проектом переоборудования «Похухоли» под конкретные условия австрийского фронта. Он обратил внимание, что австрийские зенитные установки не могут стрелять строго по горизонту, и потери среди наших штурмовиков были только непосредственно над целью или практически вплотную к ней. И предложил… переориентировать все вооружение штурмовика вбок, под углом девяносто градусов к курсу! Броню тоже предполагалось переставить на одну сторону, существенно усилив этим один борт за счет полного лишения брони второго. Получившийся при этом поперечный дисбаланс Константин хотел компенсировать увеличенными триммерами на элеронах.

Я посмотрел его эскизы. А что, явных технических ляпов нет, причем объем работ не так уж велик и не требует переделки силового набора самолета. Дело в том, что от бронекорпуса пришлось отказаться еще на стадии проектирования, мы этого не потянули бы никак. Так что, в отличие от Ил-2, наш штурмовик имел навешивающую на фюзеляж броню, которую Арцеулов и предлагал переставить, причем с изготовлением всего трех новых элементов.

— Понимаете, — жестикулировал здоровой левой рукой лейтенант, — при заходе по прямой мы успевали выпустить хорошо если треть боезапаса. А тут можно будет ходить вокруг батареи кругами, они всегда расположены компактно, и стрелять, пока снаряды не кончатся!

— Руководить переделкой сначала одного самолета, а в случае успеха испытаний… ну, скажем, еще одиннадцати машин, и потом командовать такой эскадрильей вы готовы? — уточнил я. — Вот и замечательно, можете приступать, потребные средства будут вам выделены сегодня же. В случае любых трудностей — сразу ко мне, да и без них тоже заходите, если время будет. Вы вроде уже фронтовые картины начали рисовать? Как закончите хоть что-нибудь, обязательно покажите.

В этот день император ужинал у меня. Послушав новости про Богаевского, который вчера наконец-то полностью перевалил через Арденны и вышел на оперативный простор, Гоша посветлел лицом, но все же поинтересовался, почему это заняло столько времени.

— Потому что в условиях, когда противник не поверил в серьезность предпринимаемого прорыва, — пояснил я, — Африкан Петрович принял самое правильное решение — минимизировать небоевые потери на наиболее сложном участке марша. И потерял всего пять грузовиков и два танка, ты это сравни с английскими результатами! Так что теперь ему есть чем воевать. А учитывая, что под этим самым городом, название которого ты разрешил к произнесению вслух, немцы тоже разбили франко-бельгийцев и теперь повернули налево, война во Франции входит в новую фазу. Значит, допивай чай, и пошли в аппаратную открывать портал, с той стороны Никонов с грузом уже месяц по нашему времени приплясывает от нетерпения.

Микропортал открылся нормально, и мы, не откладывая, развернули его в полноразмерный. Три минуты через дырку между мирами бодро катились укрытые брезентом тележки, после чего мы закрыли портал и с облегчением перевели дух.

— Чего там для нас приехало-то, кроме ретрансляторов? — спросил Гоша.

Ретрансляторы нам были нужны для обеспечения телевизионной связи с островом на Аральском море. Разумеется, никаких спутников у нас не было, но дирижабли имелись, и для этой цели должно было хватить четырех, в крайнем случае пяти. А то ведь на Селигер еще ладно, при необходимости недолго и слетать. Но не мотаться же на Арал для каждого открытия тамошнего портала! Ну, а кроме ретрансляторов, Никонов привез еще и пару сотен армейских приборов ночного видения, в том числе и инфракрасных. Пока у нас имелось только полста купленных Таниными девушками в спорттоварах ночных биноклей «Монарх», для зенитчиков и наблюдателей ВНОС на особо опасных направлениях, ибо противник уже пытался предпринимать ночные налеты. Естественно, эти бинокли были замаскированы под изделия здешнего мира. Ну, а теперь я хотел снабдить полноценными ноктовизорами истребителей-ночников и ударные силы флота. Еще среди груза имелась и сотня миниатюрных телекамер высокого разрешения с аппаратурой передачи, которые я собирался ставить на новые крылатые ракеты.

— А не слетать ли мне завтра с утра на Селигер? — поинтересовался я у императора. — Говорят, там рыбалка хорошая, а то Рекс, собака привередливая, уже и от карасей нос воротит. Да и с Петром Сергеевичем пора познакомиться лично, все-таки мне дела придется вести в основном с ним. А то ведь уже порывался, нахал, нашей Танечке «Гелендваген» подарить! В общем, кроме олицетворения красоты, обаятельности и прочего, в роли которого неплохо выступила графиня Князева, пора вводить в спектакль и персонаж противоположного плана. Мне тут как раз Айзенберг сшил новый мундир, а Федоров подарил к нему инкрустированный серебром и алмазами МПФ, это новейшая модель с двенадцатипатронным магазином.

Никонов уже знал, что человек, которого его аналитики посчитали поддельным Найденовым, посещающим тот мир под видом настоящего, является аналогом прадеда того Найденова в их мире. Но у них этот прадед умер, не дожив до сорока лет, что явилось одной из причин различия наших историй. Ну, а здесь я, значит, живу, здравствую и дослужился до канцлера. Еще до этого одним из важнейших направлений моей деятельности был проект связи с тем миром, ну, а взлетев на самый верх, я не только продолжал его курировать, но и сам неоднократно посещал Российскую Федерацию, что и зафиксировали ее спецслужбы.

Все это Никонову рассказала Татьяна, с которой у него вроде бы сложились доверительные отношения. И даже, приложив палец к губам, дала почитать мою краткую официальную биографию. Разумеется, Танечка играла, Никонов об этом знал, она знала, что он знает, и так далее. Это первые лица государства могут быть дураками, а их находящиеся в тени помощники — никогда. Впрочем, в нашем случае главы государств с обеих сторон тоже недостатком мозгов не страдали.

Так что на следующий день я встал непривычно рано, аж в восемь часов, и уже в без четверти девять поднялся в небо на «Пчелке». Сделал круг над Гатчиной, в процессе которого ко мне присоединились еще два самолета с охраной, и взял курс на юг. В десять с минутами я уже садился на аэродром острова Городомля, про который Гоша меня специально предупредил, чтобы я не трогал букву «м» в его названии — она, мол, там с исторических времен. Никонов был среди встречающих, и я сразу направился к нему.

— Здравствуйте, Петр Сергеевич. Я — государственный канцлер Российской империи, князь-кесарь Найденов. Давно собирался с вами познакомиться, но дела позволили сделать это только сейчас. Пройдемте в мою здешнюю резиденцию, мне доложили, что она уже готова.

Пока мы шли, Никонов время от времени непроизвольно косился на мой мундир. И, видимо, он сыграл не последнюю роль в том, что, когда мы после обсуждения планов дальнейших поставок решили прогуляться перед обедом, гость в процессе светской беседы поинтересовался национальным устройством империи.

— Основа его — полное равноправие всех населяющих Россию наций и народностей, — пояснил я, — и даже имевшиеся до недавнего времени пережитки прошлого в виде черты оседлости для иудеев сейчас отменены.

Дальше беседа плавно перетекла с национального на государственное устройство. Нашу конституцию гость уже читал, так что теперь его заинтересовали частности. А точнее, пятая статья, где говорилось: «Действие настоящей Конституции распространяется на всех подданных Российской империи, включая Его Величество Императора, но за исключением лиц первых четырех классов Табели о рангах, а также приравненных к ним решением Особой Императорской комиссии».

— Вы официально объявляете, что вашей высшей элите закон не писан? — удивился запортальный гость.

— Да, мы считаем, что это честнее, чем объявлять формальное равенство всех перед законом, при том, что возможности правящей верхушки по его обходу многократно превосходят возможности правоохранительных органов по его соблюдению. И потом, знали бы вы, как этим нашим исключенцам хочется под конституцию! Первое время его величеству чуть ли не каждый день петиции приходили. Однако хрен, пока я жив, а на троне Георгий Первый, ничего подобного не будет. Разве дождутся, что мы и пятый класс туда включим…

Видя недоумение собеседника, я пояснил:

— Главное, конечно, в том, что по отношению к высшему чиновничеству и влияющим на государственную политику бизнесменам не действует принцип презумпции невиновности, записанный в конституции. Ну, например, представим себе какого-нибудь генерал-губернатора, неважно, в кепке он ходит или без оной. И если вдруг окажется, что за время нахождения в должности его, скажем, жена разбогатела заметно больше, чем в среднем среди предпринимателей данной отрасли, то у генерал-губернатора будет всего одна возможность остаться на свободе — а именно доказать, что это было оправдано государственными интересами. То есть что именно эта жена может принести России больше пользы, чем любой другой на ее месте, отчего он и создавал для нее привилегии.

— Ну, наверное, это все же после того, как соответствующие органы докажут причинно-следственные связи увеличения состояния жены с конкретными действиями мэ… то есть генерал-губернатора, — предположил Никонов.

— В том-то и дело, что нет! Это считается само самой разумеющимся и не нуждающимся ни в каких доказательствах. Тут у нас законодательно закреплен принцип «после этого — значит, вследствие этого». Разбогатела после вступления мужа в должность — значит, тот факт, что это произошло вследствие использования им административного ресурса, считается железно доказанным. Да, согласен, есть и вероятность случайного совпадения, но какие-то ее десятитысячные процента мы в расчет не принимаем, они всяко меньше вероятности судебной ошибки при обычной практике. Кроме того, у императора есть возможность своим указом повелеть считать какой-то конкретный прецедент именно случайностью, но он пока ни разу этим правом не пользовался. Так вот, если наш генерал не сумеет доказать требуемое, он тут же признаётся виновным в государственном преступлении, а здесь, опять же по личному указу императора или канцлера, допускаются и особые методы ведения следствия. Помните, как у Стругацких орел наш дон Рэба объяснял Румате насчет опытных и хорошо оплачиваемых специалистов из Веселой Башни? Так вот, у нас они тоже есть, оплачиваются наверняка лучше, чем в Арканаре, и, кроме богатейшего опыта, в их распоряжении все достижения научно-технического прогресса. В общем, то, что на супругу генерал-губернатора, в отличие от него самого, распространяются все конституционные нормы, вряд ли послужит ей утешением. Муж про нее столько расскажет, что никакая презумпция ей не поможет, как миленькая огребет свой червонец с конфискацией — ну, разумеется, только в случае искреннего сотрудничества со следствием, а то ведь дело может кончиться и гораздо хуже.

Никонов сделался задумчив, а после обеда спросил, когда планируется открытие обратного портала.

— Недели через полторы, — развел руками я. Действительно, что-то мы с величеством на этом открытии малость утомились, надо сделать перерыв, ничего тут с Петром Сергеевичем на Селигере не случится. Вот только что бы ему сказать? В памяти всплыло объяснение Ходжи Насреддина насчет звезд Сад Аб-Забих.

— Непредвиденные возмущения в межмировом эфире, — объяснил я, — наши возможности тоже не безграничны, к сожалению. А вы, насколько я курсе, захватили с собой около полукубометра рыболовных принадлежностей, так что пользуйтесь возможностью отгулять внеплановый отпуск.

Глава 12

В кают-компании «Вампира», вспомогательного крейсера Курильского флота, было душно и явственно пованивало гальюнными ароматами. А чего еще можно ожидать от подводной лодки, бывшего «Комара», в который вместо пятидесяти человек экипажа набилась чуть ли не сотня? Тем более, что уже пятый час она шла в полностью погруженном состоянии, опустившись ниже перископной глубины. Примерно в миле за ней аналогичным образом следовала еще одна субмарина, бывший «Мангуст», а ныне «Хомяк». Впрочем, наверное, в его нутре было все-таки получше, потому как «Хомяк» в основном вез груз, а людей там имелось почти вдвое меньше.

Начальник отряда бразильских волонтеров дон Хуан Мартинес, он же командир второй отдельной десантной роты капитан Мартынов, с сочувствием смотрел на приткнувшихся в уголке трех маленьких хрупких девушек. Ладно, он и его люди — солдаты, а им-то каково, в этой духоте, да еще под толщей воды, из-под которой в случае чего будет не так просто выбраться… Капитан не знал, что, в отличие от него, для девушек это был далеко не первый рейс в Ирландию на подлодках. И сейчас тут было по крайней мере не холодно, в отличие от позапрошлого похода. Ну, а вонь… Когда после разгрома штаб-квартиры социал-бонапартистов девушки уходили по канализации, причем две по очереди тащили на себе раненую третью, амбре вокруг было куда омерзительней. И ничего, обошлось, все живы и прекрасно себя чувствуют.

Старшей среди них была Фрося Вилкина, она же в недавнем прошлом Жозефина де Вилье, а ныне — Диана Кеннеди. И если ее первое имя не знал никто, кроме четырех человек в ДОМе и канцлера, то второе было не столь секретным. Четверть «Шинн Фейн» и чуть ли не половина «Ирландских волонтеров» были в курсе, что их Неистовая Ди — это на самом деле бонапартистка и известный борец за права угнетенных во всем мире мадемуазель де Вилье. А двух ее подруг в настоящий момент звали Сигрид Бертнер и Герда Паульсен. В этот раз пополнение для интербригад, готовящихся помогать борьбе ирландского народа за свободу, было примерно поровну бразильским и датским.

Диана прислушалась к чуть изменившемуся звуку ходовых электромоторов и взглянула на часы. Все правильно, к бухте подошли минута в минуту, сейчас лодка всплывет на перископную глубину. Хорошо, а то на капитана уже смотреть жалко — весь серый, лоб в поту, дышит, как паровоз… Да, это тебе не тамошних обезьян гонять по бразильским джунглям.

Нынешний рейс готовился в спешке из-за самопроизвольно начавшегося восстания в Дублине. Ведь предупреждала же она Роджера Кейсмента, что нельзя заранее раздавать винтовки! Больно уж тут народ горячий, да еще и озлобленный действиями правительства в связи с начавшейся войной. И вот, пожалуйста — в Дублине полыхнуло почти на две недели раньше срока. Понятно, что неподготовленное выступление привело к большим потерям. Если бы не находящиеся вблизи и вовремя пришедшие на помощь ребята из Первой голландской интербригады, все было бы уже кончено. Но пока восставший Дублин держался, и грозный боевой клич голландцев — ijeb tvojiu mat!!! — пользовался все возрастающей популярностью среди повстанцев.

Послышался шум вентиляторов, и в кают-компании образовался слабенький сквознячок свежего воздуха. Диана встала, протиснулась к двери-переборке и, пройдя узким коридором, оказалась в центральном посту. Командир лодки, капитан второго ранга как курильского, так и российского флотов, русский князь и итурупский барон Трубецкой уступил девушке место у перископа. Привычным движением она взялась за рукоятки и прильнула к окуляру. Так, вот холм справа от входа в бухту, у его подножия приметно искривленное дерево… Среди ветвей замигали вспышки. Диана внимательно всматривалась в них.

— Порядок, — сообщила она минуты через три, — пароль соответствует, почерк тоже, скрытых сигналов тревоги нет. Радиосвязь есть?

Командир протянул ей шипящую гарнитуру. Сказав в микрофон несколько слов на неизвестном Трубецкому языке и, видимо, получив ответ, девушка коротко сообщила князю «ждут, место старое» и вышла из тесного закутка поста, где и без нее было не повернуться.

Через полчаса «Вампир» уже стоял у провонявшего рыбой дощатого пирса, а девушка обнималась с командиром встречающих, высоким рыжебородым человеком лет сорока.

— Вовремя вы, — сказал он ей, — английское командование явно планирует на днях решающий штурм Дублина, с земли и с моря.

— Роджер, разгружайте быстрее, — улыбнулась Диана, — потому что сегодня, кроме «Вампира» и «Хомяка», будет и еще один гость — грузовая «Килька». Привезет самолеты.

— Самолеты — на подводной лодке? — удивился Кейсмент. — «Тузики»?

— Да, и такой там тоже есть, но всего один. Но кроме него — пять «Зеро». Про них ты слышать не мог, это новейшие истребители-штурмовики японской разработки.

Проект «Зеро» являлся реакцией японского командования на проблему Панамского канала. Ведь действительно, как хорошо было бы его немножко побомбить! Однако подгонять авианосец к берегам Панамы означало или практически гарантированно его потерять, или дать там генеральное сражение всей эскадрой, что тоже могло оказаться чревато большими неприятностями. Но, учитывая тот факт, что для нанесения ущерба каналу достаточно всего лишь несколько удачных попаданий бомб-двухсоток, в Токио приняли решение о постройке малой серии подводных авианосцев. Самолет для них был сделан де Хэвилендом при нашем участии на основе истребителя «Элен». Исходная машина получила более эффективную механизацию крыла, что улучшило взлетно-посадочные качества, но главное — самолет был сделан легкосборным. Но за все приходится платить, и отличный истребитель «Элен», превратившись в «Зеро», стал просто средним истребителем, весьма средним, почти не бронированным штурмовиком, и легким пикировщиком малого радиуса действия. Его шасси стало неубирающимся, что несколько снизило скорость, но зато позволяло ставить самолет и на поплавки, и на колеса. Ну, и место пилота… При всех своих достоинствах «Ленка» имела чрезвычайно тесную пилотскую кабину, летчик ростом более метра восьмидесяти там просто не помещался. И это еще ничего, потому как у «Зеро» ограничение по этому параметру было метр шестьдесят, а стандартный вес пилота принимался равным пятидесяти пяти килограммам с одеждой. Так вот, пять таких самолетов с пилотами, механиками и аэродромной командой и были отправлены прогрессивной датской общественностью в помощь сражающейся Ирландии. Ну, почему именно датской — это понятно, если вспомнить, откуда родом жена Найденова и чья она принцесса, кроме того, что русская вдовствующая императрица.

— Про поезд англичане еще не прознали? — поинтересовалась Диана у Кейсмента.

— Пока нет, но пару подозрительных личностей пришлось задержать, — ответил тот, — так что надо спешить.

— Спешим, сам посмотри.

Действительно, бразильцы построились в походную колонну, которая в сопровождении десятка местных подвод уже выдвигалась из деревни. Удар по штурмующим мятежный Дублин войскам был намечен на завтрашнее утро. Причем не только суши и с моря, как у англичан, но еще и с воздуха.

К одиннадцати утра разгрузка «Вампира» закончилась, и он уступил место «Хомяку». Это была более глубокая переделка исходного проекта, чем его кровососущий собрат, который хоть и не мог теперь ставить мин, но все же сохранил торпедные аппараты. «Хомяк» же стал чистым подводным грузовозом, вообще лишенным какого-либо вооружения, но зато берущим как минимум на треть больше груза. И где-то неподалеку ждал своей очереди «Сом» — то есть «Килька», но уже с завода вышедшая не как боевой корабль, а как грузовик. Только он мог перевозить самолеты, хоть и очень хорошо разбирающиеся. Впрочем, как раз в это время обнаружилось, что и «Хомяк» способен к чему-то этакому.

— Это автожиры? — поинтересовался Кейсмент, глядя, как из чрева лодки тащат небольшие трехколесные тележки с мотором и стойкой, явно для винта.

— Почти, — улыбнулась Диана, — это чопперы. В отличие от автожиров, они могут не только садиться и взлетать вертикально, но и висеть на одном месте. Последняя датская разработка.

— Датская? — удивился ирландец.

— Ну, во всяком случае, на них так написано. «Ротакс», королевство Дания. Очень пригодятся нам для разведки и местных операций, ведь у них моторы с глушителями и есть курсовой пулемет — правда, обычный, то есть калибра 7,92.

Утро на баррикаде, перегораживающей Ратминс-роуд, выдалось на удивление тихим, не таким, как четыре предыдущих. Но все равно силы защитников были уже на исходе — от занимавших ее в начале двух сотен добровольцев оставалось человек пятьдесят, причем не меньше трети было хоть и не тяжело, но ранено. Правда, костяк обороны — пятеро голландцев с пулеметами — по прежнему оставался в строю. Сейчас двое из них курили, привалившись спинами к поваленной набок телеге с камнями.

— Как думаешь, Яков Семеныч, чего это они сегодня не лезут? — без особого интереса осведомился молодой конопатый парнишка у своего примерно вдвое больше пожившего на свете собеседника. Причем вопрос почему-то был задан по-русски.

— А и хрен их знает, — лениво ответствовал ветеран на том же языке, — сидят себе потихоньку, и ладно. Вернется командир из штаба, авось и расскажет, если будет что. Может, подмога наконец-то пришла.

— Что-то тогда кругом больно тихо, — усомнился молодой.

— Так если серьезные люди придут, откуда шуму-то взяться? Вот, помню, в Черногории заняла английская рота деревню, и расстреляли там кого-то из местных. Ну, ночью туда наши спецы и наведались… Без всякого шума половину роты вырезали да еще ихнего лейтенанта с собой захватили. И тихо было — как сейчас! Только потом, когда дома загорелись, уцелевшие англы бегать и вопить начали. Так что если подмога правильная, никакого шуму от нее быть не должно. А вон, кстати, и наш командир идет. Нет, даже бежит, то есть туши, Ваня, бычок, сейчас воевать пойдем.

— Семеныч, сколько у тебя бегающих? — спросил, переведя дух, командир, — надо человек двадцать выдвинуть к вокзалу, устроить засаду на пути тех, кто сейчас туда от нашей баррикады топает. Подмога пришла! Наш бронепоезд будет там минут через двадцать. И, кроме того, нам обещана поддержка с воздуха, цели будем обозначать зелеными ракетами, а вообще-то обещали быстро доставить и переносную рацию.

В этот момент из порта, скрытого за домами, раздался глухой взрыв, не похожий на пальбу из главного калибра двух зашедших туда вчера вечером и уже успевших наобум пострелять английских крейсеров. А через минуту — еще два таких же.

— В штабе сказали, чтобы насчет порта мы не беспокоились, — пояснил командир, — давай, Семеныч, шевелись, и в темпе.

В это же время, но примерно десятью километрами южнее с медленно ползущего эрзац-бронепоезда, наскоро слепленного повстанцами из маневрового паровоза, трех платформ и двух вагонов, поднялся летательный аппарат, названный Дианой «чоппером». Потому как не называть же его было по-русски вертолетом! На пилотском месте сидела Герда Паульсен. Она уже и не могла так сразу припомнить, сколько имен пришлось сменить за шесть лет, прошедших с тех пор, как Маруся Козина, семнадцатилетняя девушка из Иваново, закончила Георгиевскую спецшколу ДОМа, по-простому — «монастырь». А полгода назад, когда она последний раз была в России, лично принимавший у нее пилотирование вертолета канцлер уже обращался к ней «фрокен Герда». И теперь ее вертолет летел к Дублину, на помощь руководимым голландскими интербригадовцами восставшим. Так, вот вокзал, облетаем слева, прячемся за этим серым домом… Вертолет шумел меньше, чем обычный мотоцикл, а на земле шел бой, так что его появления никто не заметил. Примерно две роты англичан, спешащие к вокзалу, попали в засаду и теперь метались по широкой и прямой улице, пытаясь найти укрытие от огня трех пулеметов. Нет, пяти — с противоположной стороны подали голос еще два.

«Ну, и мой тут тоже лишним не будет», — подумала Герда, опуская нос машины и нажимая на гашетку. Огонь с неба стал для англичан последней каплей, и у них началась откровенная паника. Девушка, покинув поле боя, уже почти окончательно превратившееся в место избиения, направила свою машину к пакгаузу, за которым укрывались основные силы устроивших засаду. Вскоре она села за этим приземистым каменным сараем и сказала подбежавшему к вертолету пареньку:

— Я от Дианы, старшего ко мне.

— Семеныч, — заорал тот, стараясь перекричать грохот трех продолжающих огонь пулеметов, — это к нам, тебя кличут!

Летчица поморщилась от столь явного пренебрежения конспирацией и с недовольным видом выслушала пожилого мужика в тирольской шляпе, представившегося:

— Здравствуйте, я старший волонтер Якоб Нойманн.

Причем даже эти слова он ухитрился произнести с русским акцентом! Ладно, зато воюют нормально, подумала Герда и назвала пароль.

— Темза.

— Клязьма! — откликнулся Яков.

— Значит, так, — перешла на русский девушка, — забирайте рацию. Эр — ноль девять, надеюсь, умеете пользоваться? Два комплекта батарей. Частоты в планшете. И вот две аптечки первой помощи. Знаю, что мало, но вы тут не одни. И как отсюда попасть в хозяйство Ван Рейна? В вашем штабе мне так и не смогли четко назвать ориентиры.

— Так ведь, — замялся Нойманн-Семеныч, — я и сам не знаю, как объяснить… В общем, за вот этой нашей, как ее, заразу, Роуд — будет еще какая-то вдоль канала, и где она от него отвернет, там церковь, за ней Серега и сидит. Поднимет ваша тарахтелка двоих-то? Тогда могу дать провожатого. Только, если обратно этим же путем полетите, вы уж верните его мне, будьте добры. А то у Сереги и так чуть не сотня народу, а нас вон — раз, два, и обчелся.

К вечеру следующего дня обстановка в Дублине изменилась самым решительным образом. Кое-где еще сохранились очаги сопротивления английских войск, но уже можно было без всяких натяжек утверждать, что в целом город находится в руках восставших. А самое главное — в этих же руках и порт с прилегающей акваторией! Разумеется, скоро он будет блокирован с моря, но, пока этого не произошло, свободная Ирландия успеет получить немало полезнейших вещей. Обо всем этом смертельно уставшая Диана и рассказывала не менее вымотанному Кейсменту. Он, правда, метался по городу на автомобиле, а она — на вертолете, развозя рации, патроны и медикаменты, вывозя наиболее ценных раненых, успевая еще и произносить зажигательные речи, пока ее машину разгружали или грузили. Но кажется, в эту ночь наконец-то удастся поспать хотя бы часа четыре…

В этот же вечер в кабинете на третьем этаже здания Форин Офис в Лондоне глава МИ-6 Робертсон вопил начальнику русского отдела Паксу:

— И что я скажу сэру Уинстону на послезавтрашнем докладе? Как ваша служба могла сесть в такую глубокую лужу? Отвечайте мне, Пакс!

Да говори ты что хочешь, индюк надутый, — брезгливо думал вопрошаемый, — потому что моя аудиенция у премьера назначена на завтрашнее утро. И обсуждаться там будет не твой доклад, где ты писал о возросшей активности голландцев в Ирландии — на основе моих сведений, но не упоминая меня ни словом! А мой, где я однозначно утверждал, что голландцы с датчанами тут — это даже не ширма, а просто наспех намалеванная вывеска для операции русских. Доказательства тебе мои показались надуманными? Так съезди в Дублин и сам посмотри, что там творится! Ну, а пока покричи, покричи, может, и охрипнешь.

Глава 13

Ох уж эти мне горячие ирландские парни, думал я, пытаясь по имеющимся у меня сведениям представить себе картину в целом. Сколько планов полетело кувырком из-за их преждевременного восстания! А все остальные, не полетевшие, требовали корректировки. Причем ладно у противника, это я бы пережил сравнительно спокойно, но ведь и у нас тоже… В общем, судите сами. Одним из ключевых узлов напряженности, вокруг которого должны были развертываться основные действия на море, задумывался Гибралтарский пролив. Танжер пребывал у Вилли, крепость Гибралтар — у англичан, и такая ситуация являлась откровенно патовой. Разве что с небольшим перевесом в нашу сторону, потому как нам был гораздо меньше нужен этот пролив как транспортный путь. Главное, чтобы по нему англы не плавали. Но сами по себе береговые батареи, что танжерские, что гибралтарские, перекрыть пролив не могли и существовали как опорные пункты для выполняющих эту задачу кораблей. Так что и немцы, и англичане еще до войны держали там заметные силы своих флотов, а с ее началом начали их наращивать. И наш красивый план предусматривал, что буквально за день до генерального сражения англы вдруг получают у себя в тылу восставшую Ирландию, в которую морем тут же устремятся караваны транспортов с военными грузами, что сделает весьма вероятным быструю победу восставших со всеми вытекающими из этого неприятностями. Так что англам в темпе пришлось бы решать весьма заковыристую задачу… А вместо этого восстание началось, когда основные силы англов только вышли из Скапа-Флоу. Немецкий Хохзеефлотте в это время готовился выдвигаться к Танжеру. И теперь англичане вынуждены были малость подзадержаться в дороге и подумать, какие силы выделить на обеспечение морской блокады Ирландии и хватит ли оставшихся для одержания победы у Гибралтара. Соответственно по результатам этого решения немцам предстояло принимать свое, так что они тоже малость призадумались.

А пока транспорты в Дублин шли без особых проблем. Причем один прибыл аж из Америки, весьма оригинальным способом и с большим скандалом. Трансатлантический лайнер «Лузитания» вез якобы в Эфиопию американскую дивизию, почти целиком укомплектованную ирландскими эмигрантами и их потомками. Так уж получилось, что среди них нашлись и наши агенты, поэтому о восстании они узнали на следующий день. Ну и, понятно, поделились новостью с окружающими… В общем, дивизия взбунтовалась. Немногочисленные упертые члены экипажа во главе с капитаном полетели за борт, а оставшиеся повели судно в Дублин. На его охрану мы тут же выделили три находящихся в Атлантике легких крейсера — ракетный «Коршун», на котором я плавал в отпуск, и два однотипных с ним артиллерийских, «Сапсан» и «Филин». В стандартное оборудование легкого крейсера входила радарная установка, разработанная Борей на основе магнетрона от микроволновки, это называлось криптовизором. Кроме того, «Филин» имел и метровый радар, то есть Икс-скоп. Такое странное название являлось следствием безуспешной борьбы его величества со своим канцлером за чистоту русского языка. Увидев первоначальное наименование метрового радара, император схватился за голову, но быстро опомнился и нашел лазейку для вмешательства. Как же так, вопросил он в адресованной мне бумаге, в названии раскрывается фамилия разработчика? Это непорядок. И повелел заменить первые три буквы латинской Х с черточкой после нее, чтобы исправления не вылились в переписывание множества документов. Как будто треть нашего флота и пятая часть немецкого к тому времени не знали, кто такой Крис Хуельсмайер! Но нашим морякам эта буква показалась более похожей на русскую «хер», так что Гоша добился только того, что теперь метровый радар все называли хероскопом. Ну, а когда он работал не должным образом, то есть довольно часто, в сердцах употреблялось и старое название. Однако в этот раз он повел себя как положено, и спешащая на перехват «Лузитании» тройка английских крейсеров была замечена за семьдесят километров, несмотря на нелетную погоду. И утоплена, потому как для крылатых ракет понятие «нелетная погода» совсем не такое, как для гидропланов-разведчиков.

Это переполнило чашу терпения англичан, и они в ультимативной форме потребовали от Тафта вступления в общую войну. Так что с пятнадцатого августа в число наших противников входили еще и Штаты…

Ну, а «Лузитания» благополучно прибыла в Дублин, где ее пассажиры были восторженно встречены восставшими. Никто ей не мешал, потому как порядок в порту и в радиусе ста километров от него обеспечивали три подводные лодки типа «Килька» — «Перебор», «Зазноба» и «Ахерон». Вообще-то «Кильки» у нас поначалу шли под номерами, ибо попробуйте-ка найти сто десять наименований маленьких морских рыбок! А ведь лодки продолжали строиться. Но сухие цифры, видимо, не очень импонировали нашим подводникам, и лодки быстро обзавелись неофициальными кличками, которые потом решено было легализовать. Думаю, понятно, почему лодка с номером 22 получила имя «Перебор». Про «Зазнобу» я ничего сказать не мог, как-то это прошло мимо меня, а вот третья лодка… Ее командир смог пробить для своего судна это звучное мифологическое название. Но личный состав подплава, хоть и отличался от средней массы флотских чуть более высоким образовательным уровнем, все же знал древнегреческие язык и мифологию отнюдь не поголовно. В результате некоторые от недостатка образования называли лодку «Охерон», а кое-кто от его избытка — и вовсе «Афедрон».

В следующие два дня планы противника вроде как определились. Сначала передовые силы английского флота сунулись было в Ирландский пролив, но к тому времени наши «Кильки» уже успели его основательно заминировать, так что, потеряв легкий крейсер, подорвавшийся на мине, и два миноносца, торпедированные дежурившим там «Ахероном», английский командующий адмирал Джелико решил не рисковать и двигаться вокруг Ирландии, тем более что в Кардиффе базировались новейшие миноносцы, задуманные в основном как корабли противолодочной обороны. Перед Шеером, командующим объединенной русско-немецкой эскадрой, встала непростая задача. Если бы он по примеру англичан пошел в обход, то оказался бы у Дублина через трое суток после подхода туда основных сил Роял Нави. Понятно, что три наших крейсера и три подлодки противостоять ему не смогут, и Дублин будет превращен в развалины, а дальнейшая судьба восстания окажется под очень большим вопросом. И Шеер решил рискнуть и идти кратчайшим путем, через Ла-Манш. Еще одна смешанная эскадра под командованием Хиппера вышла из Танжера, но она-то всяко опаздывала к месту событий как минимум на сутки.

В составе эскадры Шеера было три ударных авианосца — наши «Сириус» и «Канопус», плюс немецкий «Король Фридрих». Сам адмирал держал флаг на «Арии», и, кроме него, там имелось еще семь хоть и менее мощных, но современных линкоров и пять линейных крейсеров. У Хиппера линкоров не было вообще, основой его эскадры являлись три линейных крейсера и два наших эскортных авианосца. И два ракетных крейсера, реальную боевую ценность которых пока еще никто толком себе не представлял. Кроме того, в Ирландское море спешил дивизион «Килек», до этого пребывавший на Канарах. Основные же силы нашего подводного флота, базировавшиеся в Найденовске и в Исландии, к месту событий никак успеть не могли.

А встретиться всему этому предстояло с двумя суперлинкорами — «Нельсоном» и почти однотипным с ним «Айрон Дюком». Кроме них, в эскадре было двадцать два линкора и девять линейных крейсеров. И один аж сверхударный авианосец на сто двадцать машин! Впрочем, по поводу этого последнего мы не очень волновались, ибо он был укомплектован экипажами менее месяца назад, и за это время базирующейся на нем авиагруппе ни разу не удалось поднять в воздух более пятнадцати самолетов одновременно.

Погода все это время стояла условно летная — сильный ветер, иногда дождь, волнение порядка пяти баллов. То есть взлететь-то с авианосца можно, но вот с посадкой будут большие проблемы. На нашем «Сириусе» имелась шестерка асов, способных летать и не в таких условиях, причем не только днем, но и ночью — у них были приборы ночного видения. В общем, Шеер шел так, чтобы подойти к Ла-Маншу в середине ночи. Никаких крупных кораблей противника он встретить там не мог, разведка это гарантировала. Оставались береговые батареи англичан и их же авиация, потому что французам последние три дня стало совершенно не до Ла-Манша. Их оборона трещала под ударами повернувших из Бельгии после битвы при трехбуквенном городе главных немецких сил, а КМГ Богаевского, вышедшая на оперативный простор, добавила паники в тылу. В общем, Шеер решил — при атаке с воздуха первыми идут в бой шесть наших асов-ночников. Если этого окажется мало — взлетают немецкие летчики, но даже и не пытаются садиться обратно после боя, а выбрасываются на парашютах над Францией, после чего действуют по обстановке, вплоть до сдачи в плен.

Вечером я лег спать пораньше, где-то в полпервого, наказав будить себя в случае любых неприятных вестей от Шеера. И меня таки разбудили… Я глянул на часы — четверть пятого. По идее, эскадра уже должна была пройти Ла-Манш. И что там у неe стряслось?

— «Фридрих» горит, — доложили мне, — эскадра продолжает движение, скорость двадцать узлов, пожар тушат на ходу. Только что замыкающие крейсера «Кенигсберг» и «Орел» прошли узость пролива.

А, то есть пока ничего непоправимого, хотя как это англы ухитрились поджечь именно «Фридриха»? Нет чтобы по «Арию» стрелять или бомбами кидаться. С такими мыслями я оделся и пошел на узел связи. К моему приходу там уже появилась радиограмма с «Сириуса», проясняющая ситуацию. Прочитав ее, я с трудом сдержался от матерного излияния эмоций. Нет уж, мы их лучше прибережем до встречи с Вилли! Русский непечатный он знает уже очень неплохо, поймет, что я захочу ему сказать. Ведь намекал же я, и не раз, что его главком Люфваффе, Вальтер Штар, будучи прекрасным пилотом, организатором является весьма посредственным и значения дисциплины не понимает вовсе! Так нет — герой, мол, манчжурской войны, шестнадцать сбитых, сам ему железный крест вручал… Ну, вручил, так и отправил бы командовать элитным полком! А теперь — вот вам подарочек к сражению, которое, может быть, окажется решающим в этой войне.

Англичане, обнаружив эскадру у входа в пролив, подняли самолеты с двух находящихся поблизости аэродромов. Хорошо еще, что в результате какой-то путаницы к цели первой подошла группа с фугасными бомбами! Понятно, что никуда они в темноте не попали. С «Сириуса» поднялись наши асы и начали показывать англам, где зимуют раки, но тут налетела вторая волна, на сей раз с осветительными бомбами. И успела-таки сбросить десятка два, пока переключившиеся на нее «Стрижи» не прекратили это безобразие. Но береговые батареи открыли огонь, появились первые попадания. Тогда Шеер и отдал приказ «Фридриху» — поднять две эскадрильи для бомбежки батарей. А после нее — лететь во Францию и сигать там с парашютом! Вполне разумный, как показало ближайшее будущее, был приказ. Но один не то шибко гордый, не то еще хрен знает какой ас решил, что это недостойно его возвышенной натуры, и попытался сесть на авианосец. При боковом ветре, порывами до пятнадцати метров в секунду, и при волнении в четыре балла! Да еще и ночью. К общему несчастью, он оказался действительно неплохим пилотом и не промахнулся мимо палубы. Но сел только где-то у середины и, не зацепив трос финишера, со всей дури вмазался в стоящий самолет дежурного звена. Оба загорелись, потом полыхнул еще один, и англичане, обрадованные возникшим костром, открыли по нему огонь. Авианосец вообще-то уже выходил из зоны обстрела, так что ему достался только один снаряд, но он прилично разворотил летную палубу у островной надстройки. В общем, весь следующий день «Фридрих» будет небоеспособен, а ведь главные события, скорее всего, именно тогда и произойдут. Вот вам и немцы, самая дисциплинированная нация, подумал я, глотнул нашедшегося у дежурного холодного чая и пошел досыпать.

Сражение началось около трех часов пополудни, у входа в Ирландское море, примерно в двухстах километрах от английского берега и в ста от ирландского. Волнение уже достигало пяти баллов, ветер тоже усилился, так что англичане поначалу не поднимали свои самолеты. Но, когда шестерка наших «Стрижей» отбомбилась двухсотками по одному из суперлинкоров, с воздуха они были неразличимы, в результате чего на том возник пожар, с английского авианосца поднялась девятка «Фантомов».

Может возникнуть вопрос — а почему наши летчики бомбили линкор, а не авианосец? Да потому, что самым ценным на нем, как их учили, является авиагруппа! И сейчас англичане сами приступили к ее ликвидации. Пока их девятка взлетала, строилась и ложилась на курс, наши успели слетать на «Сириус», дозаправиться и снова взлететь как раз к появлению гостей. Как я уже говорил, «Фантом-5» в чем-то даже превосходил «Ишака», но ни с «Элен», ни тем более со «Стрижом» он на равных драться не мог. То есть вообще никак не мог, потому как из девяти прилетевших семеро были сбиты сразу, а двоих оставшихся взяли в «клещи» и указали им курс обратно — летите, мол, домой, нам вы без надобности. Ладыженский, командир нашей эскадрильи асов, ясно понимал, что нормально сесть англичане не смогут. И ему было интересно — разворотят они при посадке свою палубу, как немцы «Фридриху», или нет? Однако один из прилетевших просто чиркнул колесами по доскам, подпрыгнул и улетел за борт, а второй, видя такое дело, взял курс на ирландский берег.

Тем временем дистанция до англичан сократилась до тридцати миль, и Шеер отдал приказ начинать обстрел противника крылатыми ракетами. Поначалу получалось так себе… Оператор с «Орла» дважды промахнулся в пикировании на поврежденный бомбами суперлинкор, уже опознанный как «Айрон Дюк». После чего, видимо психанув, тупо воткнул три ракеты ему в борт. Попасть-то он попал, а толку? Броня там была чуть ли не полметра. Второй наш крейсер, «Неясыть», выпустил всего две ракеты, но смог ими утопить линейный крейсер «Лайон». Однако Шееру про это не доложили! Наблюдатель на автожире видел только ближайшие к эскадре корабли, а этот находился за отрядом линкоров, милях примерно в сорока от «Ария». И тогда Шеер, решив, что новое оружие русских, ракетные крейсера, себя не оправдало, отдал приказ сближаться на дистанцию артиллерийского огня. Он надеялся на большую, чем у противника, дальнобойность своих орудий, ну и на мастерство немецких артиллеристов… Поначалу это действительно сыграло свою роль, и раненый «Дюк», получив несколько снарядов с «Ария», вышел из боя, после чего огонь был сосредоточен на «Нельсоне». Но затем англичане помаленьку сократили дистанцию, и начала работать простая арифметика — с их стороны стреляло вчетверо больше стволов, чем с нашей. И пусть они попадали вдвое реже, но все равно общий итог был в их пользу. Два из семи немецких линкоров практически прекратили огонь, «Арий» еще держался, хотя и горел уже в нескольких местах. И, оценив обстановку как критическую, командиры сначала «Сириуса», а потом «Канопуса» подняли в воздух все свои самолеты. Только некоторым летчикам было разрешено пытаться садиться обратно, остальные должны были лететь в Ирландию, где повстанцы подготовили два аварийных аэродрома. Это были просто сравнительно ровные участки, при посадке на которые риск поломать самолет не выходил за разумные пределы, а убиться — практически отсутствовал. Ну, и имелись рации для указания курса пилотам. Именно это решение переломило исход боя. Англичане почти сразу потеряли два линкора, потом три линейных крейсера. Апофезом налета стал удар трех эскадрилий «Выхухолей» по «Дюку», после чего тот затонул за пять минут. Ну и опомнившиеся операторы с ракетных крейсеров тоже внесли свою лепту, утопив еще кого-то… Тут с английского берега прилетели два десятка «Фантомов», но от них удалось отбиться. Адмирал Джелико, не зная, сколько у нас оставалось ракет, и опасаясь новых воздушных налетов (которые теперь просто некому было делать), отдал приказ на отход. Шеер, понятное дело, и не пытался его преследовать.

Вечером подошла эскадра Хиппера, и ее ракетный крейсер, на своем тридцатичетырехузловом ходу догнав хвост английской колонны, утопил какого-то подранка, кажется, «Тайгера». После чего вернулся к основным силам.

В общем, мы потеряли четыре корабля, англичане — не то девять, не то десять. У нас были в той или иной степени повреждены все остальные, у Джеллико — тоже. Поля боя вроде бы осталось за нами, но… Еще одна такая победа — и немецкий «Хохзеефлотте» перестанет существовать, от русского ИФ останется не пойми что. А английский флот уменьшится только наполовину. Правда, в ближайшее время англам будет не до плотной морской блокады Ирландии, чем надлежало воспользоваться. Никола Черногорский уже не раз репетировал свою речь, в которой он, будучи движим стремлением защищать слабых и вообще тягой к справедливости, предложит руку помощи свободной Ирландии. Как за четыре недели до этого предложил Японии — и оказал ее! Я уже намекнул ему, что к его стране пора примерять определение «империя добра».

Ну, а у меня утром двадцатого августа должно было состояться интервью для иностранной прессы, посвященное недавнему заявлению испанского короля. В нем он сообщил, что Испания остается нейтральной, и нахождение на ее территории воинских контингентов воюющих сторон отныне недопустимо. И, во избежание кривотолков, я решил обозначить нашу позицию по Канарам перед корреспондентами нейтральных стран, то есть конкретно Испании, Голландии и Швейцарии. Я начал с того, что разъяснил — действительно, там до недавнего времени находилось несколько наших подводных лодок. Ну надо же морякам когда-то отдохнуть! Они и отдыхали в гостях у строителей моей дачи. Однако сразу после заявления его величества Альфонса они покинули остров Гран-Канария.

На самом деле они покинули его даже несколько раньше, потому как спешили в Ирландское море, но я решил не заострять внимание общественности на таких мелочах.

— Но там же остались ваши солдаты и как минимум одна лодка! — заявил голландец с таким видом, будто в чем-то меня уличил.

— Какие еще солдаты? — удивился я. — Да если там найдется хоть один, наш император тут же меня повесит и правильно сделает! На Канарах мой личный земельный участок, и во время войны отвлекать солдат на какие-то тамошние нужды… У нас и в мирное время за такое сажали. Естественно, в свое время эти люди служили, и сейчас, после демобилизации, устроились работать в мою охрану. Доски же приходится аж из России возить! Чуть отвернешься — точно разворуют, поэтому без охраны никак.

— А подводная лодка? — не унимался голландец.

— Спасибо за вопрос, сейчас мы подходим с самому главному, что мне хотелось бы сообщить вашей аудитории. Так вот, я нахожусь на пороге очередного своего открытия. Не эпохального, и многим оно даже может показаться незначительным, но все же. Итак, представьте себе кошку. Представили?

Не знаю, насколько у них получилось именно это, но вот офигели они точно.

— Кошка страстно любит рыбу, — продолжал я, — что вроде бы странно для совершенно сухопутного и даже в какой-то мере боящегося воды зверька. Но если предположить, что ее далекие предки вели прибрежный образ жизни и регулярно занимались подводной охотой, то станет ясно — это всего лишь генетическая память. И я намерен пробудить ее в современных кошках! Вы же в курсе, что на Канарах, помимо всего прочего, строится ферма по их разведению? Так вот, туда уже завезены первые экземпляры. И арендованная мной у флота устаревшая подлодка нужна для организации подводных экскурсий! В процессе которых кошки посмотрят на свою исконную добычу в ее естественной среде обитания. В них проснутся древние инстинкты, и я надеюсь дожить до того дня, когда мои питомицы будут нырять за рыбой не хуже дельфинов.

Я глотнул минералки и обозрел аудиторию. Она потрясенно молчала, так что я продолжил:

— Кстати, мной обнаружены свидетельства, что кошки появились в Южной Америке еще в доколумбовую эпоху. Откуда, спрашивается, они там взялись? Пока это всего лишь гипотеза, но, возможно, мне со временем удастся и найти доказательства. Я подозреваю, что кошки пришли туда из Евразии. Вплавь.

Вот так, подумал я, глядя в спины покидающей мой кабинет прессы, — теперь уж точно никто не усомнится, что на Канарах русские скрывают что-то важное! А иначе с чего бы Найденову нести такую ахинею.

Вообще-то сны меня посещают далеко не каждую ночь. И если уж снится, то обычно что-то давно прошедшее… Но этим вечером, заснув, я увидел Рыжика, размашистым брассом плывущего по волнам Атлантики. На его спине сидел Рекс и осматривал горизонт из-под лапы. Рядом плыли Светлая и Темная, а за ними — кильватерная колонна кошек, длиной в несколько миль.

Глава 14

В конце августа, когда были окончательно подведены итоги малоудачного для обеих сторон боя в Кельтском море, внимание мировой общественности переключилось на Тихий океан. Все ждали — когда же наконец Того решится на генеральное сражение? Мало кто понимал, что оно уже шло, мастерски проводимое умным и осторожным японским адмиралом. Да, думал я, в японскую войну этого мира ему не удалось совершить такого, чтобы навечно остаться в памяти потомков в качестве национального героя. Но, пожалуй, то, что он делает сейчас, по своим последствиям окажется уж никак не слабее Цусимы…

Того держался примерно на расстоянии двухсот пятидесяти километров от американской эскадры, постепенно смещаясь к югу от нее. Такое расстояние позволяло почти ежедневно устраивать налеты «Выхухолей», охраняемых истребителями. Вообще-то бомберы могли летать и на куда большее расстояние, но японцы не выпускали их в воздух без полноценного истребительного прикрытия. И уже вторую неделю подряд, обычно с утра, к американцам прилетали гости и начинали швыряться восьмисоткилограммовыми бомбами. Это был максимум, поднимаемый палубной «Выхухолью», сухопутные же тянули и тонну. В налете обычно участвовало от двенадцати до восемнадцати бомбардировщиков. Они бомбили с высокого пикирования, да им еще и мешали поднимаемые американцами «Мустанги», так что в цель попадал примерно каждый десятый. То есть каждый день один, а пару раз и два корабля принимали на себя удар падающей со скоростью за полтораста метров в секунду бомбы. Последствия были весьма неприятными даже для самых мощных кораблей эскадры, сверхдредноутов типа «Мичиган». Как правило, бомба не пробивала их бронепалубу, но взрыв, кроме того, что корежил все сверху, вызывал еще и смещение броневых плит. Так что, когда «Нью-Йорку» достался второй подарок подряд, палуба все-таки была пробита, и эскадра встала на два дня, за которые удалось хоть как-то реанимировать пострадавшего.

А ответных налетов американцы учинять не могли. Их «Мустанги» имели горючего всего на полчаса полета. Правда, у них имелся и десяток «Б-17», но эти машины без истребительного прикрытия были обречены. Впрочем, даже с ним и даже в отсутствие противника их ждала незавидная судьба, потому как из-за плохих взлетно-посадочных качеств данного самолета посадить его на палубу было очень непросто, и примерно каждая четвертая посадка кончалась аварией.

После объявления Штатами войны России наша Вторая Тихоокеанская эскадра тоже совершила форсированный поход на Гавайи, а оттуда — к месту соединения с японскими силами. Прикрывать Японию, наш Дальний Восток и прилегающие к ним воды осталось старье времен японской войны — как наше, так и Страны восходящего солнца. Из двух дивизионов «Килек», базировавшихся в Находке, на месте остался один, а второй ушел к Гавайям еще до объявления войны. Ну, и как оружие последнего шанса имелось два легких крейсера, на которых базировались ракетопланы-тэйсинтай, то есть камикадзе. Впрочем, амерам на Филиппинах было не до наступательных действий, они ждали подмогу в лице английской эскадры из Сингапура. Однако на конец августа эта эскадра еще телилась, регулярно перенося срок своего выхода с «послезавтра» на «послепослезавтра».

Одуванчик в это время, кроме своей основной деятельности, занимался еще и отловом нейтралов на пути следования русско-японской эскадры. Точнее, на двух путях — действительном и том, который Того хотел показать противнику. Ведь тот не имел дальней авиаразведки! Так что несчастный шведский сухогруз, который теоретически мог видеть корабли нашей эскадры, был арестован и отконвоирован в Пирл-Харбор, до спада напряженности в этом регионе. А еще три нейтрала, пойманных между американской эскадрой и Гавайями, вынуждены были принять на борт курильских уполномоченных с вооруженной охраной. Каковые вежливо, то есть почти без мордобоя объяснили экипажам, что те, сволочи, видели изготовившуюся к решающему бою союзную эскадру. И, значит, надо немножко подождать, пока прибудут люди Найденова и разберутся, много ли среди вас, уважаемые, американских шпионов. После чего шпионов заберут куда надо, а всех остальных поместят в лагерь до конца войны. Да что вы так волнуетесь, утешали уполномоченные моряков — сколько может длиться эта война? Ну, год, ну, два, но ведь никак не больше трех! На робкие возражения, что, мол, они ничего не видели, тут же следовало взятие заявляющих такое на карандаш с разъяснением — ну это-то точно шпионы. Иначе с чего бы им так врать?

Но вскоре лично прибывший к месту событий Одуванчик изобразил приступ альтруизма и заявил, что ладно — за чисто символическую мзду в размере всего трех четвертей от содержимого корабельных касс он готов закрыть глаза на нарушение режима секретности. Платите, а потом валите отсюда к чертям, и побыстрее!

И теперь командующий американской объединенной эскадрой адмирал Дьюи был твердо уверен, что Того находится примерно в сотне миль на запад от него, в то время как наши корабли уже вышли практически на тот же меридиан, только в ста пятидесяти милях южнее.

В общем, американцы, как манны небесной, ждали нелетной погоды. И она таки стала потихоньку портиться… Но в последний день, когда еще можно было хоть как-то летать, не только японцы, но и подошедшие наши устроили большой налет с участием тридцати двух «Выхухолей». На этот раз они несли по две четырехсотки или даже по четыре двухсотки, и их мишенями стали не самые большие корабли американцев, а, наоборот, самые маленькие. За этот налет эскадра лишилась пяти эсминцев и двух легких крейсеров, то есть основных сил противолодочной обороны. И одним прекрасным утром, когда американские моряки с умилением смотрели на низкие, почти касающиеся верхушек волн облака, в носовой оконечности флагманского «Арканзаса» прогремел взрыв. Затем еще один, затем еще два по левому борту…

У трех десятков подводных лодок, атаковавших американцев, было две возможности. Первая — постараться нанести ущерб всем кораблям противника. Вторая — не рисковать с заходом внутрь строя, а сосредоточить все торпедные залпы на флагмане и двух его соседях. Того категорически приказал работать только по второму варианту, так что шедший в середине эскадры авианосец не пострадал. Зато флагманский «Арканзас» и следовавшие за ним «Нью-Йорк» и «Пенсильвания» были утоплены, причем флагман взорвался после четвертого попадания, да так, что затонул примерно за минуту. Спасенных практически не было. Американская эскадра лишилась четверти своих линкоров. И, самое главное, командующего.

В это время по Панамскому каналу уже шли корабли, которые решено было перебросить к месту событий — ну прямо как соединение Рожественского в истории того мира! Но одним прекрасным вечером где-то в сотне километров от панамского берега тихо всплыли четыре подлодки. Через полчаса с каждой стартовало по пять гидропланов, а еще через час Панамский канал перестал существовать как инженерное сооружение. Причем проводимый через него новейший линкор «Невада» застрял как раз посреди разбитого шлюза. То есть теперь транспорты, готовые отправиться с грузами для гавайской эскадры, практически некому было охранять. А что с ними случится без охраны, особых сомнений ни у кого не вызывало.

Кроме морских, регулярно появлялись и сухопутные новости. Так, первого сентября Польша провозгласила себя независимым государством, которое тут же было признано Антантой и почему-то еще Португалией. Пилсудский, назначивший себя всенародно избранным президентом и маршалом Войска Польского, объявил, что его страна, сбросив оковы более чем векового рабства, теперь поворачивается лицом к западу. А что, неплохая метафора, подумалось мне. Я как раз в это время подписывал документы, регламентирующие деление Магаданской губернии на уезды, в преддверии резкого увеличения народонаселения тех краев. Ну, и на паузе задумался, с чем бы мне сравнить осажденный, но не сдающийся Брест в своем завтрашнем выступлении перед экстренным выпуском Гатчинской летной школы. Теперь, после слов Пилсудского про лицо, сомнений уже не оставалось — Брест торчит у них как кол в заднице! И хрен мы позволим им его вытащить. Так, а про что нам еще сообщил маршал-президент? Великая Польша от моря до моря? Надо же, прямо как в воду глядел… Вот она, карта будущих уездов, только что подписал. Сверху там Чукотское море, снизу Берингово, так что все правильно, как раз от одного моря до другого они скоро и поселятся.

В общем-то было понятно, с чего это пан Пилсудский впал в оптимизм — линия фронта проходила чуть восточнее Бреста, перед Гродно и далее по Неману до немецкой границы, которую ни паны, ни австрийцы нарушать пока не решались, хотя она оборонялась всего десятком недоукомплектованных ландверных дивизий. То есть кусок от России был отхвачен немаленький. Но растерянность первых дней войны прошла, и теперь даже те дивизии, что поначалу сломя голову бежали от десятка танков, все глубже зарывались в землю, создавая непробиваемую оборону.

А во Франции Богаевский, выйдя на оперативный простор, дошел уже до Реймса, причем в последнюю неделю темп его наступления заметно увеличился. Впереди двигались подвижные группы из легких танков, то есть немецких «Двоек» и наших «Тигров», и со слабыми очагами сопротивления они прекрасно справлялись сами. Если же передовая часть натыкалась на подготовленную оборону, она вызывала «Катюши», «Диареи» и авиацию. После того, как они обрабатывали противника, на него шли средние «Тройки» или тяжелые «Крысы». Оставшееся после их прохода зачищала пехота, а передовые части в это время уже уходили вперед. Так вот, поначалу в этом довольно сложном взаимодействии постоянно возникали какие-то сбои, но теперь, наконец, оно было отработано до должного автоматизма. И англо-французская группировка, только-только вроде начинавшая создавать новый фронт против немцев взамен прорванного у… ну, в общем у этого самого, вдруг обнаружила у себя в тылу немецкие танки. Из высших соображений, которые я разъясню чуть позднее, вся бронетехника Богаевского имела на бортах и башнях кресты, а не черные звезды, которыми мы, кроме самолетов, маркировали теперь и танки с самоходками. Так что у французских частей уже начинали появляться поползновения срочно бежать на защиту Парижа, а англичане посматривали в сторону Дюнкерка и прикидывали, сколько времени он еще будет в руках французов при сохранении теперешних темпов наступления русско-немецкой КМГ.

Я вспомнил доклады особого отдела про настроения в наших госпиталях. Первое время там царило тоскливое недоумение — ну где же, где ветеранские полки и бригады, про действия которых в Манчжурии ходили легенды? Почему против австрияков с какими-то не то турками, не то гурками приходится стоять обычным дивизиям, наполовину состоящим из только месяц назад получивших винтовку крестьянских парней? По мере стабилизации фронта тоска уходила, но недоумение оставалось.

Понятно, что ветераны, то есть наши контрактные войска, никуда не делись и не отсиживались по тылам. Почти половина была у Богаевского. Вторая половина — в Бессарабии, где пока, несмотря на состояние войны с Румынией, все было спокойно. Потому как не в Польше же нам переходить в наступление, в конце концов! Для этого гораздо лучше подходит стык между Австро-Венгрией и Румынией. Ну, а три особых полка со средствами усиления уже грузились на пароходы для оказания интернациональной помощи борющемуся народу Ирландии. Ибо не только же бразильцам, датчанам и голландцам свойственно чувство справедливости!

Тем временем Боря Фишман, заинтересованный вопросом — а как вообще можно промахнуться, пикируя ракетой на такую огромную цель, как «Айрон Дюк», провел несколько экспериментов и получил интересные результаты. Оказывается, при работе мощного коллекторного генератора возникали помехи для нашего телеуправления, иногда приводящие к ложным командам на горизонтальные рули. Причем если генератор начинал работать на короткое замыкание, помехи существенно усиливались. Так как у «Дюка» большая часть электрохозяйства находилась выше бронепалубы, а сам он к моменту ракетной атаки был уже прилично поврежден и горел в нескольких местах, то уж чего-чего, а недостатка в периодически возникающих замыканиях там, скорее всего, не было. В принципе от оператора требовалось зафиксировать высоту, на которой первая ракета потеряла управление, и при пуске второй заранее перевести ее в неуправляемый режим, но он растерялся. Так что Боря сел придумывать систему перекодировки команд, при которой такое явление будет менее вероятным, а я по быстрому написал дополнение к инструкции операторам и передал его во флот, в первую очередь Второй Тихоокеанской эскадре Эссена, которая сейчас действовала под оперативным командованием Того. Ибо, пока продолжалась нелетная погода, надо было вывести из строя вражеский авианосец, и по возможности не рискуя подлодками. Так что два ракетных крейсера подошли к американцам на сорок миль и начали запускать свои гостинцы. Перед этим рейдом я лично побеседовал с операторами по радио. Нет, сказал я им, этим мазилам из первой АУГ ничего не за их промахи не было. Кроме комментариев от коллег, естественно… И вас никто в случае чего гноить не будет, но мне же теперь просто стыдно смотреть флотским в глаза! (это я, конечно, сильно преувеличивал в воспитательных целях). Так что пожалейте старика, не суетитесь и положите свои изделия куда надо, продолжал я.

И вот теперь два крейсера начали ракетную атаку. Низкие облака не позволяли подходить к цели на высоте и пикировать, но ведь авианосец, в отличие от суперлинкора, практически не имел брони, так что ракеты пошли ему в борт. Вообще-то операторы рассматривали первые две ракеты как пристрелочные, но после первой авианосец загорелся, а после второй там что-то взорвалось, и корабль начал тонуть. Третья и четвертая просто ускорили этот процесс. И операторы, воодушевленные невиданным пока успехом, решили проявить инициативу… Ну, а дальше произошла одна из тех случайностей, которые меняют ход событий.

После гибели Дьюи командование эскадрой принял адмирал Макферсон, который держал флаг на «Мичигане». Но, памятуя о судьбе предшественника, он теперь не лез во флагманы, а держал свой корабль в середине строя. Как раз рядом с авианосцем… И буквально за десять минут до ракетной атаки он передал свой первый приказ — продолжать двигаться в сторону Гавайев. Значительно позже мы узнали, какое впечатление на американцев произвело последовавшее за этим приказом…

На каждом из крейсеров оставалось по тринадцать ракет, и все они были выпущены по «Мичигану». Сначала операторы клали их в слабо бронированные носовую и кормовую оконечности, в результате чего корабль принял воды и начал крениться. После чего операторы наловчились втыкать свои подарки в палубу, прямо перед ней делая резкое движение джойстиком от себя. И, наконец, последние четыре изделия шли уже по практически лежащему на боку кораблю и были уложены под основание башен. Взрыв носового артиллерийского погреба довершил картину, и «Мичиган» исчез в пучине.

По эскадре сразу начали распространяться слухи, что на каждом корабле сидит по русскому шпиону — а может быть, и хуже, вдруг этот Найденов и без шпионов видит все, как на ладони! В общем, боевой дух противника сильно упал. Но мы тогда, ясное дело, этого еще не знали.

Кстати, когда через пару месяцев мне пришлось выступать перед общественностью по поводу тихоокеанской операции, я сказал чистую правду. То есть — не знал я ничего! Это была случайность. Но при этом сделал настолько честное выражение лица, что мне никто не поверил.

Ну, а в тот момент операторы крейсеров просто доложили, что потоплен авианосец и, кроме него, какой-то линкор.

На следующий день погода начала улучшаться, и на почти беззащитную теперь американскую эскадру снова посыпались бомбы. Правда, они уже кончались, причем не только на кораблях, но и в Пирл-Харборе, так что в ход пошли всякие суррогаты. Бросали снаряды главного калибра с линейных крейсеров. За два дня выкинули весь запас зажигалок, после чего в ход пошли бочки с самопальной смесью солярки, спирта и пальмового масла. Наконец, узнав, что лагере американских пленных началась дизентерия, Того распорядился собирать экскременты в бочки и тоже бросать на противника.

Он выдержал всего десять дней. Личный состав непрерывно уменьшался в числе из-за каждодневных пожаров. Мучимые ожогами, поносами и постоянным страхом перед новой подводной или воздушной атакой, заливаемые керосином и забрасываемые дерьмом американцы, лишенные к тому же помощи и даже возможности повернуть назад, спустили флаг, продублировав это истошными воплями на всех частотах. Мир замер в изумлении. Оставшиеся от сорока пяти тридцать два вымпела сдались семнадцати, среди которых было всего три линейных крейсера и вообще не имелось линкоров! Флот могучей державы потерпел сокрушительное поражение от небольшой страны, которая до этого смогла выиграть войну только у Китая.

Глава 15

В начале второй декады сентября я написал статью по поводу операции в Тихом океане. И в самом ее конце обратил внимание на один момент, который пока не получил должного отклика. Но ведь получит, и совсем не тот, что нам нужен, если пустить дело на самотек! И я объявил, что блестящая операция японско-русского соединения была еще и ярким примером военного гуманизма. Ведь после потери авианосца у американцев оставалось одна единственная альтернатива — или гибель, или сдача. Идти назад? Так ведь топлива если и хватит, то впритык и самым экономичным ходом. И кто им это позволил бы? Но поначалу американцы этого еще не понимали. И тут адмирал Того, вместо самого простого решения — перетопить всех на хрен — применил вразумляющий прием, достойный внесения в анналы мирового военного искусства. Вы не обращали внимание, вопросил я далее своих читателей, насколько продуктивно думается в сортире? Причем тут есть и еще одна тонкость — попробуйте, тужась в позе горного орла, подумать о чем-нибудь самопожертвенном, о геройской гибели за какие-то там идеалы демократии… Вряд ли получится, уверяю вас. Вот японский адмирал и изобрел способ сподвигнуть экипажи американских кораблей к взвешенным размышлениям. Они у него этим занимались большую часть суток! И ведь насколько деликатно он поступил — забрасывал американцев не своим дерьмом, а их родным. Щадил, то есть, национальную гордость противника. Так что теперь Америка не потеряла своих сынов, как могло бы случиться при ином развитии событий. Вылечим мы этих дристунов и после войны вернем на родину, на Гавайях они нам и даром не нужны.

Тем временем под контроль восставших переходила все большая часть ирландской территории, и два дня назад был окружен Белфаст. То, что в конце концов его возьмут, особых сомнений ни у кого не вызывало, в том числе и у оборонявших его англичан. В силу чего была предпринята отчаянная попытка — воспользовавшись туманом, из Белфаста вышел «Титаник», вообще-то считавшийся еще недостроенным. Но это не помешало ему под завязку нагрузиться беженцами и на своем двадцатипятиузловом ходу рвануть к берегам Англии.

— Эх, айсберга на него нет! — вздохнул узнавший об этом Гоша.

— То есть как это нет? — удивился я. — Операцией по перехвату руководит командир Афе… то есть тьфу, Ахерона, капитан первого ранга Николай Наумович Айсберг. Вот ближе к утру и узнаем, чем кончится встреча этих двоих в здешнем мире.

— Опять утопнет?

— Окстись, у нас что, всяких Титаников уже девать некуда, чтобы за просто так топить этот замечательный пароход? Если тебе не нужен, я выкуплю, а то, действительно, мне ведь даже не на чем на дачу плавать.

— Да так себе он для океана, — поморщился Гоша, — живучесть совершенно недостаточная. Вот помпезность и роскошь — этого у него не отнимешь.

— Ну вот, а я только губы раскатал… Ладно, тогда перегоним его на Черное море, и пусть народ на нем отдыхает путем совершения вояжей из Одессы в Сухуми, а потом через Турцию обратно. Там-то не утонет, надеюсь? Черное море люди и на надувных матрасах переплывали.

Как я и предполагал, при встрече со вдруг вынырнувшей прямо по его курсу подлодкой капитан «Титаника» проявил благоразумие. Тем более что лодка выставила на его пути несколько плавучих мин с радиоподрывом, ну и взорвала их. Одна грохнула под самым носом лайнера, так что у него даже образовалась небольшая течь. Правда, если бы капитан знал, что Айсбергу категорически запрещено торпедировать его посудину, потому как там гражданских было раза в два больше, чем солдат, может, он и проявил бы побольше решительности… В общем, «Титаник» послушно лег в дрейф, а через час к месту событий прибыл «Коршун», удрать от которого этот пароход уже не мог ни при каких обстоятельствах. После чего арестанта повели в Танжер — пусть постоит там, пока плавание по Средиземному морю не станет безопасным, тогда и перегоним к месту постоянной работы.

Но это, несмотря на впечатляющие размеры ставшего нашим парохода, все-таки была мелочь. А не мелочь заключалась в том, что этим утром мы с Гошей ждали двоих гостей. Первый из них, Вилли, уже подлетал к Гатчине на своем новом самолете «Юнкерс Левиафан», ибо его цеппелин «Дойчланд» в условиях войны становился слишком уж уязвимым. Второй только собирался, в данный момент разглядывая в зеркале, все ли в порядке с его мундиром. Но ехать ему было от силы полчаса, ибо для адмирала Макарова без пятнадцати одиннадцать являлось не утром, а разгаром рабочего дня, и он собирался к нам из адмиралтейства.

Степан Осипович убедился, что мундир сидит безукоризненно, и глянул на ординарца.

— Автомобиль ждет, — доложил тот.

Адмирал кивнул и пошел к лестнице. Как ни хотелось ему убедить себя в обратном, он заметно волновался…

Когда, выздоровев после ранения в Желтом море, Макаров получил императорский приказ заняться северным морским путем, он воспринял это как замаскированную ссылку. Однако, войдя в курс дела, убедился, что и Георгий Первый, и его канцлер Найденов считают создание Северного флота и открытие Севморпути важнейшей задачей. Город Найденовск вырос буквально на пустом месте и всего за два года. Макаров с головой ушел в новые заботы, стараясь не думать о вконец подорванном последним тяжелым ранением здоровье. Но получалось плохо. Ладно, он научился держать руки так, чтобы не видно было трясущихся пальцев, не снимал фуражки на людях, потому что иначе все увидели бы периодическую судорогу, сводящую кожу на лбу. Но приступы головной боли чем дальше, тем становились сильнее и случались чаще. Так что весть о том, что в первый поход по Севморпути эскадру поведет генерал-адмирал, Степан Осипович принял без особого протеста — понимал, что с его здоровьем он будет там только обузой. Ну и кончилось это тем, что во время очередного приступа он потерял сознание прямо на совещании.

Очнулся он в самолете, причем не в «Кошке», а «Кондоре». Рядом был Боткин и еще кто-то незнакомый. Через минуту подошел Найденов, с которым они даже несколько сдружились за последние два года. Во всяком случае, перешли на «ты».

— Георгий Андреевич, больному нельзя волноваться! — видимо, не в первый раз предупредил Боткин канцлера и отошел, чтобы не мешать беседе.

— Слышал? — поинтересовался канцлер у адмирала. — Так что не волнуйся, мы тебя вылечим. От всего, блин, что ты накопил за жизнь, но главное — от дурости! Что тебе мешало сразу сказать, что тебя после японской войны не долечили? Я-то думал, чего это он даже в сортир в этой своей шляпе ходит… Боялся, что в отставку выпрем по состоянию здоровья? Вот я и говорю, от такого лечить надо.

— Да кто ты такой, чтобы я тебе во всем исповедовался? — начал было заводиться Макаров. — Канцлер? Ну и канцлерствуй перед кем хочешь, а передо мной не надо.

— Да, я канцлер, — как-то необычно серьезно подтвердил Найденов, — только ты назвал титул не полностью. Слово «государственный» перед ним мы пока опустим, а вот дальше идет «Российской Империи». Мне ты ничего не должен, а вот ей — очень даже! И себе ты перестал принадлежать уже давно, еще когда стал адмиралом. Так что не рыпайся, твое здоровье — это государственное достояние, и в ближайшее время именно я им и займусь.

Потом последовал месяц в недавно открытой Императорской клинической больнице, откуда его пару раз возили на какие-то процедуры в Гатчину, к Найденову. Макаров ничего про них не мог сказать, ибо они начинались с того, что ему давали две таблетки какого-то сильного снотворного, но именно после этих поездок он начинал чувствовать себя значительно лучше. И, наконец, доктор Боткин заявил ему, что он здоров, причем здоров даже более, чем это положено среднему шестидесятидвухлетнему человеку.

У выхода из клиники адмирала ждал Найденов.

— Садись, подвезу, — раскрыл он дверь своего лимузина перед Степаном Осиповичем.

Кортеж доехал до Адмиралтейства минут за сорок. Но машина канцлера почему-то не остановилась у центрального входа, а обогнула здание и выехала на набережную. Прямо напротив ТЭЦ с держащими трубу тремя атлантами был построен небольшой причал точно под размер стоящего у него катамарана.

— «Герасим», — пояснил канцлер. — Без капремонта в океан его выпускать нельзя, а ремонтировать экономически бессмысленно, никакого военного значения он уже не имеет. Но плавать по Маркизовой луже еще вполне пригоден. Сорок узлов, понятно, он сейчас не выдаст, но тридцать пять — запросто. Второй точно такой же причал — в Кронштадте, у конца Арсенального переулка. То есть от твоего дома — пять минут неспешным шагом. Как ты, наверное, уже догадался, это для того, чтобы некий адмирал Макаров ночевал в кругу семьи, а не в закутке за кабинетом, а то мне твоя Капитолина Николаевна жаловалась на такие привычки своего мужа. Так что сейчас — на «Геру» и домой, а завтра к одиннадцати в Зимний, за новым назначением. Сыну привет передавай! Ну, до завтра.

Аудиенция у императора, на которой присутствовал и канцлер, началась с того, что его величество поздравил Степана Осиповича с присвоением ему звания адмирала, то есть без приставок «вице» и «контр», и сообщил о назначении на должность начальника создаваемого Оперативно-тактического управления Императорского флота.

— Все материалы по новейшим видам вооружения вам предоставит канцлер, — продолжал Георгий Первый, — и, кроме того, вам дается карт-бланш на привлечение нужных офицеров, как с действующего флота, так и из Трех Жо… извините, Степан Осипович, из Адмиралтейства. Постоянно общаясь с Георгием Андреевичем, нетрудно и вовсе русский язык забыть.

— Да с каких же это пор «адмиралтейство» стало русским словом? — возмутился Найденов. — Типичная иноземщина, а вот то, на чем ваше величество запнулись, как раз и есть наше исконное. И, раз уж мне пришлось вмешаться, позвольте еще раз напомнить про режим секретности. Твой, Осипыч, первый заместитель будет как раз по этой части, я его тебе предоставлю.

— Кто бы сомневался, — махнул рукой Макаров, — причем ты ведь наверняка не одного предоставишь, а с целой сворой.

— Главной задачей нового управления, — продолжил Георгий Первый, — будет разработка теории применения новых вооружений флота. И ее практическая проверка, поначалу на учениях, ибо в силу резко возросшей дальности нового оружия все старые тактические схемы стали непригодными. Основная ударная сила нового флота — авианосцы и ракетные крейсера. Радиус действия самолета-истребителя, с учетом времени над целью, составляет примерно двести пятьдесят километров, торпедоносца — столько же. Бомбардировщик имеет радиус в пятьсот километров. Высотный разведчик, неуязвимый ни для зениток, ни для истребителей противника — полторы тысячи. Радиоуправляемые крылатые ракеты летят на семьдесят километров. Каждое из этих вооружений имеет свои ограничения по погоде. И, наконец, что авианосец, что ракетный крейсер — корабли быстроходные, но практически не бронированные. Вот исходя из этого, вам и надлежит разработать тактику действия новых подразделений нашего флота. Причем для разных условий. Одно дело, когда у противника ничего такого нет. Если у него есть авианосец, пусть и с самолетами хуже наших, это будет уже совсем другая ситуация. И, наконец, надо иметь наработки и на тот случай, если противник вдруг станет обладать оружием, которое не хуже, а в чем-то даже и лучше нашего.

И вот уже пошел третий год, как Макаров руководил новым управлением. Делал он это в полном соответствии со своей любимой присказкой «моряк в море дома, а на земле в гостях», благо здоровье это теперь вполне позволяло. Он не пропустил ни одного крупного учения, участвовал в переходе дивизиона подводных лодок на Канары, прошел ускоренный курс оператора управления крылатыми ракетами. С его подачи были отработаны методы постановки заградительного огня не только универсальным, но и главным калибром. Причем за процессом он наблюдал не только с атакуемых кораблей, но и из кабины воздушного стрелка торпедоносца. Перед самой войной он на «Страхухоли» слетал в Шотландию, к Оркнейским островам, где осмотрел Скапа-Флоу, главную базу английского флота. Но, отлично понимая всю важность своей деятельности на данном посту, в преддверии войны адмирал решил все-таки попроситься на командную должность, однако, прежде чем писать рапорт, просто заехал к Найденову.

— Обедать где будем? — встретил его канцлер. — Если не утерпишь и начнешь говорить о делах, то я сейчас распоряжусь, чтобы еду тащили сюда. А если все же вспомнишь рекомендации Боткина не совмещать прием пищи с решением мировых проблем, то двигаем в столовую.

Макаров выбрал столовую и с немалым удивлением услышал от канцлера:

— Брысь из кабинета, зараза! Да это я не тебе, а Светлой. Брысь, пока швабру не взял!

Из-под дивана выскочила крупная серо-полосатая кошка и опрометью сиганула в открытую дверь.

— Теперь пошли, — закрыл дверь на ключ Найденов, — а то ведь, бывало…

По дороге Макаров спросил, что это за стихи появились на стене ТЭЦ, ранее украшенной физическим формулами.

— Да заехал я как-то к вам с Григоровичем пообщаться, — пояснил Георгий Андреевич, — а он у его величества задержался. Ну, я и скрасил процесс ожидания уточнением общеобразовательного уровня сотрудников вашей почтенной конторы. Что они законы Кирхгофа не знают, я еще не очень удивился. То, что только один смог сформулировать закон Ома для полной цепи, я тоже стерпел. Но когда услышал, что некоторые и в законе Архимеда плавают, при том, что его формула торчит прямо напротив их окна, то понял — тут надо что-то делать. Ну и велел приписать к формуле ее словесное описание, а чтоб лучше запоминалось — в стихах.

Действительно, надпись на стене гласила:

Тело, впёрнутое в воду

Выпирает на свободу

Силой выпертой воды

Телом, впёрнутым туды.

— Вот вернешься к себе, — усмехнулся Найденов, — и можешь проверить, что твои сотрудники лучше запомнили — формулу или эту формулировку.

После обеда Макаров рассказал о своем желании подать рапорт.

— Да, обсуждали мы с его величеством такую возможность, — кивнул канцлер, — и вот к какому выводу пришли. Если бы наш флот был основной морской силой будущей войны, то командовал бы им ты. А немцы бы находились у тебя в оперативном подчинении. Но, по крайней мере количественно, их флот заметно больше, так что дело будет обстоять наоборот. Вариант, когда каждый действует сам по себе, еще хуже. Есть, правда, у меня сомнения, что Шеер нормально справится с командованием… Но небольшие, все-таки умный и опытный мужик. Однако есть. И тут вот какая тонкость — если поначалу ты будешь в его подчинении, то твое превращение в начальника будет воспринято как дополнительное унижение. Флотские — они вообще какие-то больно нежные душой, особенно у немцев. А вот если новый командующий, хоть и русский, но придет со стороны — это уже другое дело. Так что хотелось бы нам приберечь тебя как резерв именно на этот случай… Вот такие дела, Степан Осипович.

И, наконец, вчера Найденов позвонил Макарову и сообщил, что решение о сведении всех военно-морских сил Четверки в два объединенных флота — Атлантический и Тихоокеанский — согласовано на высшем уровне. Тихоокеанским будет командовать адмирал Хэйхатиро Того. Атлантическим — бывший адмирал, а с сегодняшнего дня генерал-адмирал Степан Макаров.

В четверть двенадцатого «Руссо-Балт» свежеиспеченного генерал-адмирала подъехал к Гатчинскому дворцу. До официального утверждения Макарова в новой должности, в котором, кроме Георгия Первого, будет участвовать и Вильгельм Второй, оставалось сорок пять минут.

Глава 16

В конце сентября на всех морских и почти на всех сухопутных театрах боевых действий установилось затишье. Активные бои шли только во Франции и в Ирландии. И если в последней до их победного окончания было еще далеко, несмотря на провозглашение независимости Ирландии и ее признание Четверкой, Мексикой и Данией, то во Франции финал был виден невооруженным глазом. Несколько дней назад Богаевский вышел к Дюнкерку и теперь срочно оборудовал аэродромы на занятой территории. Еще месяц назад мы перебросили в его распоряжения 2-й истребительный полк РГК, который уже успел обеспечить в этом районе полное наше господство в воздухе.

Естественно, практически окруженному противнику предложили сдаться. И если среди французов еще замечалось какое-то внимание к этому призыву, то английские войска его злобно игнорировали, надеясь все-таки эвакуироваться морем. Богаевский специально не стал штурмовать Дюнкерк, да и бомбили его хоть и регулярно, но не очень интенсивно. Потому как штурм неизбежно привел бы к потерям, которые мы в данной ситуации считали абсолютно лишними. Пусть себе эвакуируются, мы даже и мешать не будем… почти. Тут, правда, требовались точные разведданные, но они у нас были. И если в сторону Англии отплывала очередная порция колониальных войск, то, как правило, она успешно пересекала Ла-Манш. А вот посудины с войсками метрополии тонули, едва добравшись до середины. Потому как при полном нашем господстве в воздухе никакой противолодочной обороны англичане организовать не смогли, и крупные транспорты беспрепятственно торпедировались, а с мелкими суденышками успешно разбирались «Выхухоли». Противник еще не заметил избирательности наших атак, но объяснение у нас уже было. Типа жалко нам всяких угнетаемых индийцев и непальцев, ну прямо рука не поднимается топить… На самом же деле все было куда прозаичней. В Англии уже имелись заметные продовольственные трудности, и полмиллиона вооруженных едоков из колоний будут там очень кстати, а помешать нам они ничем не смогут, ибо высадку на острова мы не планировали. Пусть посидят на диете, авось поближе к зиме и взбунтуются.

Впрочем, одним только этим наша забота об английском населении не исчерпывалась. Еще в шестом году Танечкины агенты нашли и профинансировали людей, выступающих за ограничения на продажу огнестрельного оружия. Те, конечно, прибавили активности… В результате «огнестрельный закон», вводящий разрешительный порядок приобретения стволов, да еще со многими ограничениями, был принят на одиннадцать лет раньше, чем в том мире, то есть в девятом году. Ибо я твердо знал — если из народа требуется сделать стадо, то первым делом его надо лишить права на самозащиту. Еще римляне установили, что раб, в отличие от свободного, оружия иметь не может. Американцы в свое время, до отмены рабства, писали в своих законах то же самое. И я лично видел, во что превращается некогда гордый и свободный народ, если его разоружить. Не сразу, а поколении во втором-третьем…

За несколько лет до начала своих межмировых приключений я ездил в Голландию на скутерные гонки. И как-то раз задержался в гараже, так что мой знакомый, живущий неподалеку от гостиницы, где я остановился, уехал, а обычно он подвозил меня на своей машине. Ерунда, подумал я, пешком дойду, тут и километра не будет, если идти через парк.

— Да вы что, там наркоманы! — просветили меня местные механики. — Они вас ограбят.

— У них будут пистолеты? — поинтересовался я, и, услышав уверенное «нет», выбрал отрезок цепи, взвесил его в руке и попросил разрешения чуток укоротить.

— Что вы собираетесь делать? — изумились голландцы.

— Как что? Возьму с собой на всякий случай. Вдруг действительно захотят пограбить?

— Вы же нанесете им вред, — ужаснулись местные, — и можете даже покалечить! Вас арестуют и посадят!

— Да? Интересно… А вообще-то что у вас принято делать при встрече с грабителями?

— Отдать им деньги, — объяснили мне, — тогда, может, и не будут бить.

— Так ведь если я их цепью отоварю, тоже не будут, а деньги останутся при мне. Или у вас запрещено носить с собой не только игрушечные пистолеты, но и цепь?

По глазам моих собеседников я понял, что упал в их мнении ниже плинтуса, до уровня какого-то дикого зверя, и, как только я уйду, они тут же позвонят в полицию. Плюнув, я бросил цепь им под ноги и пошел искать трамвайную остановку. Потом я, кстати, узнал, что цепь носить действительно запрещено. Если человек заранее собирается применять какой-то предмет как оружие, то наличие у него этого предмета уже есть уголовно наказуемое преступление! То есть в Голландии и Англии к двадцать первому веку стало не принято защищаться от грабителей и насильников. Ну, а здесь я собирался малость подстегнуть этот процесс… С моей подачи уже развернулась кампания за полный запрет огнестрела — мол, война, в тылу должен быть порядок, так что давайте уменьшим количество соблазнов. Хорошо бы они успели пораньше! Безоружный народ, вооруженные преступники и взбунтовавшиеся колониальные дивизии — просто замечательное сочетание.

Еще один фронт разгорающейся войны был в Африке, где французский Иностранный легион при поддержке местных войск пытался наступать на Марокко. По планам его должны были поддерживать как английская, так и французская эскадры, но англичанам после битвы в Кельтском море стало не до Африки, а от французского флота толку было немного. Ну, и когда начали доходить вести об обстановке в самой Франции, наступление выдохлось окончательно.

А в Париже под влиянием поражения произошло восстание, объявившее о создании Второй Коммуны. Главной движущей силой его были непонятно как возродившиеся социал-бонапартисты, а героиней и знаменем стала Жозефина де Вилье, причем она ухитрялась работать во Франции без отрыва от участия в руководстве ирландской революцией. Ибо ее самолет «Пегас» якобы датского производства, который на самом деле был слегка закамуфлированной «Страхухолью», долетал от Дублина до Парижа за четыре часа.

Правительство Пуанкаре успело сбежать и обосновалось в Лионе — вероятно, из соображений быть поближе к Швейцарии. И оттуда истошно призывало народ Франции подняться на борьбу как с немецкими захватчиками, так и с парижскими мятежниками. Но пока особого отклика не наблюдалось. Наоборот, в Марселе тоже произошло что-то вроде бунта, но его руководство еще не определилось, присоединиться ему ко Второй Коммуне или провозгласить себя Третьей. Наконец, в Орлеане генерал Лаваль, объявив бунтовщиков предателями, Пуанкаре и его кабинет — паникерами, а себя — спасителем Франции, собрал какие-то запасные полки, свел их в две дивизии и двинул на Париж. Однако Жозефина, которую уже чаще называли Богарнэ, чем де Вилье, села на свой «Пегас», улетела куда-то, но через пять часов вернулась и сообщила восставшим, что ей удалось договориться с русскими братьями об интернациональной помощи. И действительно, эти самые братья в составе Первого танкового полка майора Гудериана и Второй Ударной еврейской мотопехотной бригады под командованием полковника Канкрина ночью, пройдя прямо через Париж, отправились в сторону Орлеана. Вместо недавних крестов на грузовиках и танках красовались черные звезды, а агитационный автомобиль, снабженный мощными динамиками, чуть ли не на весь Париж орал «Боже, царя храни». Вслед за русскими интернационалистами с пением «Интернационала» промаршировало два спешно сформированных добровольческих полка, и Жозефина улетела в Ирландию, потому как борьба за народное счастье шла и там. Но обещала через пару-тройку дней вернуться, а если что-то пойдет плохо, то и раньше.

Судя по дальнейшим действиям мадемуазель де Вилье, по прилету в Ирландию снова превратившейся в Неистовую Ди, счастье тамошнего народа состояло в нахождении достаточно большого и ровного поля, его разравнивания до идеального состояния и организации безукоризненной охраны как самого поля, так и потихоньку прибывающих аэродромных служб — и так в трех местах. Ибо буквально завтра туда должен был перебазироваться Второй истребительный полк РГК, а за ним — примерно половина наших «Грифов» и немецких «Левиафанов» общим количеством сорок машин. Еще сорок пять стратегических бомбардировщиков вскоре должны были появиться под Руаном, куда для их охраны уже прибыл Первый истребительный под командованием Полозова. Англичанам предстояло на практике проверить утверждение Черчилля, заявившего, что развитая система ПВО важнейших промышленных объектов способна защитить их от налетов бомберов, несущих эфирные бомбы.

К середине сентября восставшие установили контроль примерно над половиной территории Ирландии, но главное — в их руках был весь север, в том числе и Белфаст. Так что теперь в Ирландском проливе не могла проскочить и байдарка, не говоря уж о чем-нибудь покрупнее. То есть Ирландское море было практически нашим. Кельтское — в общем тоже, но не в такой степени. Однако англичане уже несколько раз пытались высаживать десанты на юге и западе Ирландии. Примерно половина транспортов топилась, однако половина доходила, и сейчас Голуэй был в английских руках, являясь центром сопротивления восстанию. У нас просто не хватало подводных лодок, чтобы намертво блокировать еще и это направление. Но в Ирландию помаленьку подтягивалась авиация, и скоро, по прекращении активных действий во Франции, можно будет перебрасывать на мятежный остров все высвободившиеся самолеты.

А двадцать первого сентября ко мне на прием явился очень интересный человек. Один послужной список чего стоит! Судите сами — второй секретарь российского посольства в Англии, затем — помощник руководителя русской миссии в Ватикане, потом — снова Лондон, где он стал уже советником посольства. Ну, а после всего этого — просьба о переводе в Россию, удовлетворенная его величеством, и назначение… на Дальний Восток, где ему предлагалось создать сначала город Магадан, а затем и Магаданскую губернию! Наверное, вы уже догадались, что речь идет о Сергее Дмитриевиче Сазонове. В Магадан же его отправили с целью посмотреть, на какие связи он будет нажимать, пытаясь отвертеться от столь своеобразного назначения. Так вот, оказалось — ни на какие! Он принял монаршую волю без малейшего неудовольствия и тут же выехал к месту своей будущей службы. Немало удивленный Гоша даже поделился со мной:

— Ты случаем умственные способности Пакса не преувеличиваешь? Иначе почему он так паршиво готовит своих агентов, что они мгновенно соглашаются с назначением в Магадан, не попытавшись хоть для вида пожаловаться на здоровье или еще на что-нибудь — разве нормальный чиновник так себя ведет? Но это ладно. Однако он же там начал работать как лошадь, по двадцать часов в сутки! Надеюсь, хоть ворует при этом?

— Увы, — вынужден был я огорчить императора, — чист аки агнец, лично готов представить его к ордену святого Антония.

— Ну вот, то есть даже мне понятно, что так может себя вести только явный шпион. А к ордену — представляй, я подпишу.

Недавно Сазонов прибыл в Питер, отчитаться о завершении первого этапа работ, ну и получить из рук величества пожалованный ему орден. Кроме Сазонова, такой же орден, и той же самой второй степени получал и Немнихер, находящийся в столице с рабочим визитом. Причем некоторые непонятные ему тонкости я разъяснил, специально пригласив его в гости.

— Чем же вас, дорогой Арон Самуилович, удивляет именно вторая степень? — начал беседу я. — Ведь ровно десять лет назад вы заняли свою первую государственную должность в Бердичевском уезде. Правда, сколько я ни искал, ни малейших подтверждений беспорочности вашей службы обнаружить не удалось. Так что рассматривайте это награждение как аванс, типа пожелания от его величества «да чтоб тебе еще десять лет не иметь ни копейки левых доходов!». Я же со своей стороны надеюсь, что вы отнесетесь к императорским пожеланиям с должной внимательностью. Мысль улавливаете?

По несколько побледневшему лицу собеседника было понятно — улавливает, и еще как. Но на всякий случай я решил добавить:

— Я в эту историю пока не вмешиваюсь, потому что у меня, как вы наверняка в курсе, несколько иные методы убеждения. Но его величество попросил сначала дать ему возможность воззвать к лучшим сторонам вашей души. Мне тоже стало интересно — действительно, а чем может кончиться такое воззвание? И будет интересно еще неделю. Ну, а потом интерес пропадет, и я разрулю ситуацию, как сумею…

Смысл моей беседы с Немнихером был в том, что он ухитрился взять с американцев за отсрочку вступления России в войну несколько больше денег, чем потом передал нам. Хотя свой процент с переданного тоже получил без малейших возражений.

— Вот видишь, — сказал мне Гоша через два дня, когда Маше были переведены четыре с половиной миллиона, — люди прекрасно понимают и доброе к себе отношение. И не надо мне говорить, что этот подлец все-таки зажилил триста тысяч, я в курсе. Ну не может он иначе! Будь немножко терпимее к мелким недостаткам приятных и понятливых людей. Но вот должным образом документально зафиксировать это дело, разумеется, нужно, мало ли когда пригодится. Так что я пришлю в твой комиссариат своего сотрудника, который курирует данное направление.

Ну, а Сазонов на следующий день после награждения записался ко мне на прием, и ему было назначено на двадцать первое число.

— Здравствуйте, — радушно встретил я гостя, — сейчас кошку с дивана сгоню, и садитесь. Светлая, брысь! Чувствуйте себя как дома. Давно хотел с вами познакомиться, но получилось только сейчас. И я льщу себя надеждой — вы пришли, чтобы рассказать мне что-то новое и интересное. Я не ошибся?

— Нет, — улыбнулся гость, — хотя, как мне кажется, вряд ли для вас окажется такой уж новостью тот факт, что я работаю на английскую разведку. Но интерес-то он должен вызвать!

— Да чего же в этом такого интересного? Извините, но вы не первый агент Пакса, с которым я беседую, не второй и даже не десятый. Но вот причины, по которым вы решили явиться сюда и посвятить меня в этакие подробности своей биографии, действительно было бы любопытно услышать.

— Они просты. Так мне рекомендовал сэр Эндрю Нэвил Пакс. Он не сомневался, что в любом случае я вызову ваше подозрение, и решил — лучше будет сделать вид, что я понял, кто в конце концов победит в этой борьбе, и якобы решил переметнуться на сторону победителя. Но у меня было время присмотреться и подумать, как обстоят дела, и я решил принять вашу сторону без всяких «якобы». Понятно, что сразу поверить мне вы не сможете, но я готов ответить на все ваши вопросы.

— Ясненько. То есть вы хотите стать как минимум тройным агентом. Якобы работая на Пакса, вы якобы раскаялись, но на самом деле якобы нет, в то время как в действительности очень даже да… В общем, придется вам познакомиться с одной замечательной женщиной, и пусть она разбирается, где же в конце концов кончатся эти «якобы». И, разумеется, на время выяснения данных подробностей вам придется побыть моим гостем.

Татьяна разбиралась недолго, ей хватило двух дней, после чего она поделилась своими выводами. Кстати, от моих они отличались только деталями.

— Я не могу вам точно сказать, на кого он более искренно собирается работать, потому что клиент сам этого еще не знает. Если наши дела будут продолжаться как сейчас — то на нас, а если пойдут хуже, то на Пакса. Ведь в его положении предать англичан невозможно! Ему заранее разрешили говорить все, что он знает.

— Так уж и невозможно? — усомнился я.

— С точки зрения англичан — да. Но мы, как мне кажется, все-таки должны поработать в данном направлении. Как в этой песенке — «мы рождены, чтоб сказку сделать былью». Есть у меня кое-какие мысли, скорее, пока просто наметки. Ведь кем он может быть для англичан? Агентом-информатором, агентом-вредителем и законсервированным агентом с прицелом на далекое будущее. Но до будущего еще дожить надо, причем и ему, и Паксу. Вредитель из него тоже вряд ли получится — во первых, туда, где нетрудно напакостить, мы его просто не пустим, это понятно всем. Ну и личные его качества не подразумевают самоубийственных подвигов… Остается информация. Пакс не дурак и понимает, что при любом способе связи он с высокой вероятностью получит нашу дезу. И тут есть два варианта. Первый — гнать такую дезинформацию, чтобы, осмыслив ее, англичане делали ложные выводы о действительном положении вещей. Врать так, чтобы после этого вранья англы принимали за правду другое. Сложный и ненадежный путь, но все же. И второй — пусть порция информации будет единственной. Типа он узнает какую-то страшную тайну и сбежит с ней к англичанам. Трудность тут в том, что господин Сазонов сам должен быть убежден в истинности своего знания…

— Самая главная страшная тайна Найденова, — задумался я, — а что, это интересно. Надо подумать, ведь не может же быть, чтобы у меня ее не имелось! Так что, если не помешает склероз, на днях я вам ее вспомню.

Глава 17

Командир четвертой дивизии кайзерслюфтфлотте оберст Макс Прусс положил трубку и победно глянул на старшего штурмана дивизии, майора Лоофа.

— Сегодня наконец-то вылетаем, Генрих, — сообщил он, — русские дали «добро». По всему маршруту на высотах от семи километров и выше — юго-восточный ветер, а ниже четырех — северо-западный. Такое бывает не часто, но нам, похоже, повезло.

— Сплюнь через левое плечо, — посоветовал своему начальнику майор, за полтора месяца совместной службы успевший нахвататься от русских всяких словечек и примет. Он даже место базирования дивизии иногда называл, как они, «klopownik»! И утверждал, что это русский перевод названия городка Клоппенбурга, на окраине которого и находилась база новейших высотных цеппелинов серии LZ-33. Это было дальнейшее развитие гигантского воздушного лайнера LZ-30 «Дойчланд», но чуть побольше размером. Однако главное заключалось не в увеличении длины с двухсот десяти до двухсот сорока пяти метров, а в том, что новые цеппелины изначально строились как высотные бомбардировщики. «Дойчланд» мог поднять в воздух семьдесят тонн, а «драй-драй» всего двадцать, но зато на высоту восемь километров! Правда, почти без топлива, с полным запасом машина не поднималась выше шести.

И вот уже вторую неделю три русских «Страхухоли» утюжили воздух над Северным морем, фиксируя направление и силу ветра на разных высотах. Потому как основное орудие английской ПВО, трехдюймовая зенитка Амстронга, имела вертикальную дальность семь километров, и это означало, что к цели надо подходить, имея высоту как минимум семь с половиной — то есть желательно лететь с минимальным запасом топлива. Правда, англичане перед войной закупили полтора десятка «Бофорсов», стреляющих на девять километров, но не факт, что эти пушки находились в Скапа-Флоу. Впрочем, даже если они и там, то что? Ночью дирижабль не так просто обнаружить. А обнаружив, в него надо еще и попасть.

— Берем по четыре тонны горючего, — принял решение Прусс, — вылет в девятнадцать тридцать. Построение стандартное, вы идете первым, берете две эфирные бомбы и пять тонн осветительных соток. Остальные — по три эфирных. Я иду замыкающим. Вперед, Генрих! Покажем русским, что не только они умеют воевать в небе.

Через два часа четыре гигантские сигары поднялись в воздух и, медленно набирая высоту, взяли курс на северо-запад.

А пятью часами позже с аэродрома под Бирмингемом один за другим начали подниматься «Либерейторы», и вскоре, выстроившись в колонну из восьми треугольников-звеньев, двадцать четыре тяжелых бомбардировщика полетели в сторону Франции, а точнее — города Руана.

Управление дирижаблем не требовало от Прусса ни особых усилий, ни слишком уж пристального внимания. Давно прошли те времена, когда привод на рули был механическим, и командир только кричал что-то вроде «вертикальный — три влево, левый горизонтальный — два вверх!», а дюжие рулевые крутили здоровенные штурвалы. На современных цеппелинах рули приводились в движение электромоторами, электронные приводы для которых поставляли русские. И перед пилотами было по три небольших рукоятки с лимбами, причем имелся и режим автоматического поддержания курса. Правда, приборов по сравнению с первыми цеппелинами прибавилось очень заметно, особенно на рабочем месте бортинженера. Так что экипаж коротал долгие часы ночного полета неспешной беседой, потому как спать не хотелось никому.

— Все-таки умеют русские придумывать всякие технические новинки, — продолжил ранее начатый разговор Прусс, отнимая от глаз ночной бинокль и чуть корректируя курс, — взять этот прибор, например. В самой непроглядной тьме все равно хоть что-то, но видно. А вот делать их потом, причем в нужных количествах и без потери качества — нет, это у них не получается. Ну куда это годится, на каждую машину всего по одному прибору? Над целью они же нужны и пилоту, и штурману! Я про это писал самому Найденову, а в ответ — «наши производственные мощности ограничены и в настоящее время не позволяют заметно увеличить выпуск». Передали бы производство на «Цейс», давно бы уже такие игрушки продавались в каждой лавке!

— А англичане бы их покупали, — усмехнулся бортинженер, — чтобы потом потеплее встречать ночных гостей вроде нас. Нет, этих биноклей, я думаю, специально делают самую малость поменьше, чем требуется. Но вот вспомни, например, единый пулемет. Придуман Найденовым и Федоровым. Делается в Георгиевске, Туле и Берлине. Георгиевский по качеству ничуть не хуже нашего. Тульский, правда, немного им уступает.

— Ну, это пулемет, сравнительно несложное устройство. А вот возьми новейшие авиационные моторы ТН-27, которые стоят на наших «Левиафанах». Разработан русскими, Тринклером и Найденовым. Но делается хоть и в Екатеринбурге, зато руками в основном немецких рабочих и полностью на немецких станках!

— Ага, и Тринклер — это исконно русская фамилия. Да и рабочих наших там не больше трети… Дело не в том, кто лучше умеет придумывать, а кто делать. Просто русские последнее время начали очень ценить людей, которые это умеют, вот и все. Кем был немец Крис Хуельсмайер до того, как на него обратил внимание Найденов?

— Командир, только что прошли над кораблем обеспечения, — перебил беседу доклад штурмана, — идем с небольшим опережением графика. При относительной скорости девяносто абсолютная на последнем отрезке составила сто тридцать. Если ветер не изменится, будем над целью через два часа сорок пять минут.

В это же время почти в тысяче километров южнее прозвучал другой доклад:

— Сэр, мы проходим Дьепп! Время — на восемь минут меньше расчетного. До цели — десять минут.

Командир первой эскадры полковник Роулинг глянул вниз и налево. Как Джеффри ухитрился по полутора еле видимым огонькам определить, что это именно Дьепп? Впрочем, штурманов в ночную авиацию подбирали из людей, хорошо видящих в темноте. И потом усиливали эту их способность специальной диетой и особыми тренировками. От любого пилота или бортмеханика штурмана всегда можно было отличить по черным очкам, снимаемым только с наступлением темноты.

Значит, до сюрприза русским остались считанные минуты, подумал Роулинг, переводя взгляд на приборы. Он еще не знал, что сюрприз не получится. Потому что полминуты назад оперативный дежурный по воинской части 2436 поднял трубку зазвонившего телефона и услышал:

— Докладывает первый хероскопный пост, лейтенант Онуфриев. Видим около десятка воздушных объектов, летят с севера, расстояние сорок, скорость двести двадцать, высота от пяти до пяти с половиной. Каждый объект — это, скорее всего, не один самолет, а компактная группа.

Бомбардировщики подходили к цели на высоте пять с половиной километров, что обеспечивало их неуязвимость от автоматических зенитных орудий русских. Впрочем, имелись еще и немецкие 88-мм пушки, стреляющие на десять километров, но они были не очень скорострельными, и их, по данным разведки, у противника было мало. И потом, ведь перед стрельбой самолет же надо еще и обнаружить!

— Подходим, — сообщил штурман.

— Джек, — скомандовал Роулинг ведущему первого звена, — бросайте осветительные!

Но бомбы не успели пролететь и четверти своего пути вниз, как на земле вспыхнули прожекторы.

Они же нас ждали, мелькнула тревожная мысль у полковника, — лучи были сразу направлены почти точно на самолеты!

Перед первым звеном начали вспухать яркие шары разрывов. Вот отбомбившийся ведущий резким виражом смог вырваться из перекрестья прожекторных лучей, но его левый ведомый вдруг вспыхнул и начал разваливаться в воздухе.

— Боевой курс! — крикнул штурман. Роулинг впился взглядом в приборы. Семь, а может, и десять секунд, в течение которых под огнем противника самолет должен лететь абсолютно прямо и со строго постоянной скоростью… Господи, помилуй нас, грешных!

Самолет вздрогнул и дернулся вверх — бомбы сброшены. Ф-фу, пронесло, теперь ви…

Полковник не успел ни додумать свою мысль, ни приступить к ее исполнению. И он уже не видел рвущихся в кабине его бомбардировщика русских снарядов, потому что был убит первым из них.

«Сорок второй», — сделал заметку в памяти двадцатишестилетний генерал-майор Михаил Полозов, убирая палец с гашетки и сваливая своего «Стрижа» вправо и вниз, где мелькали огоньки выхлопов хитрого англичанина, только что умудрившегося выскочить из прожекторных «клещей».

Через два с небольшим часа последний из вернувшихся с задания «Либерейторов» заглушил моторы на аэродроме около Бирмингема. Вроде бы они это задание выполнили, во всяком случае, бомбы удалось сбросить почти всем… Но из полета к Руану возвратилось всего шесть машин из двадцати четырех. Над целью было сбито шестнадцать, и еще два бомбардировщика пропали без вести, то есть, скорее всего, упали в море на обратном пути.

А в небе над Оркнейскими островами события еще только начинались.

— Я над целью, — раздался в наушниках голос штурмана головного дирижабля майора Лоофа. — Бросаю свои фонарики, любуйтесь.

Ему-то осветительные бомбы не нужны, с долей зависти подумал Прусс. Ибо в головном цеппелине был установлен тепловизор с цветным экраном высокого разрешения — совершенно фантастический прибор, за которым Лооф специально летал в Россию, где и получил его лично от Найденова, перед этим подписав кучу бумаг про секретность. И, надо сказать, он соблюдал ее весьма скрупулезно — таинственное устройство, кроме него, видел только младший штурман лейтенант Мюллер, а даже Пруссу, командиру дивизии, пришлось довольствоваться лишь рассказом, да и то состоящим в основном из восторженных междометий.

— Сбрасываю эфирные бомбы! — продолжал между тем Лооф. Внизу было темно и тихо, ни один из бросаемых сверху подарков еще не достиг цели. Прусс напряженно всматривался в темноту. Вот на земле зажглось несколько ярких точек — первыми ее достигли термитные бомбы без парашютов. Затем возникли два ярко-оранжевых шара эфирных взрывов, и без приборов отлично видимых с более чем семикилометровой высоты. Когда они погасли, над Скапа-Флоу вспыхнули первые из парашютных осветительных бомб. Их скорость снижения была подобрана таким образом, чтобы они подлетали к земле и вспыхивали тремя порциями, отдельно для каждой из следующих за флагманом машин.

— Ложусь на боевой курс! — доложил командир второго дирижабля, потом несколько секунд напряженного молчания, и наконец радостное:

— Есть, все три сбросились нормально, ухожу на высоту!

— Просто прелесть, как сладко спят английские зенитчики, — заметил второй пилот Пруссу.

— Погоди радоваться, к нашему-то прилету они точно проснутся, — буркнул оберст. И, будто в ответ на его слова, на земле один за одним начали вспыхивать прожекторы. Правда, пока они только бестолково шарили лучами по небу, не находя там цеппелинов, но ведь всякое «пока» когда-нибудь да кончается…

— Ложусь на боевой курс! — доложил командир уже третьей машины. И тут по ней чиркнул луч прожектора. Соскользнул было в сторону, но снова уперся в цеппелин, а через несколько секунд к нему присоединилось еще два. Внизу начали вспыхивать облачка зенитных разрывов.

— Из трехдюймовок бьют, сплошные недолеты, — выдохнул второй пилот. Прусс не отвечал, он ждал команд от своего штурмана. Усилиями предыдущих экипажей бухта была уже неплохо освещена, что облегчало работу последней машины и позволяло выполнить ту часть задания, которая при планировании считалась выходящей за рамки обязательной. Ведь что такое база флота? Это вовсе не корабли, стоящие в бухте, иначе таковой становилось бы любое место, куда они зашли на минутку. База — это инфраструктура. Доки, судоремонтные заводы, запасы боеприпасов, горючего и многого другого, необходимого для нормального функционирования флота. А главное — люди, которые и заставляют все это работать. И первые три машины бомбили не саму бухту с кораблями, а берег, ориентируясь на многократно изученные фотографии авиаразведки.

Но есть корабли, которые можно приравнять к докам, складам и прочему, без чего база становится просто бухтой. И это вовсе не линкоры и линейные крейсера, а едва ли не самые маленькие единицы в составе флота! Минные заградители, эсминцы и противолодочные корабли. Ведь почему «Кильки» не могут зайти в бухту и спокойно перетопить там всех? Да потому, что в ближайших ее окрестностях море — это сплошное крепостное минное поле! А по его границам дежурят противолодочники с глубинными бомбами. Почему ракетный крейсер, спокойно в одиночку выходящий против линкора, не может подойти к базе и начать обстрел? Потому что скорость у миноносцев больше, и, набросившись на него сразу десятком, они его утопят, а с берега помогут самолеты.

Так вот, сейчас под замыкающим дирижаблем была часть бухты, выделенная под базирование всякой минной и противолодочной мелочи. Кораблики стояли плотно и занимали такую площадь, что бомбовый удар даже с восьмикилометровой высоты вполне мог оказаться удачным.

— «Бофорсы»! — проинформировал второй пилот. — Два… нет, кажется, три ствола. Бьют по тройке, да что же она на высоту не уходит?

Прусс не отвечал. Он выдерживал курс, заданный ему штурманом, и ждал, когда тот приступит к сбросам. Вот за переборкой, отделяющей герметичную кабину экипажа от бомбоотсека, взвыли электромоторы, открывающие створки люка. Значит, осталось совсем немного… Короткий лязг, и дирижабль, облегчившийся сразу на семь тонн, ощутимо дернулся вверх. Оберст чуть подкорректировал курс, и вовремя — пошла вторая бомба, а за ней, почти без перерыва, третья. Снова вой электромоторов, звучащий теперь как райская музыка — самое опасное позади, теперь вверх — и домой!

— Что там с тройкой? — обернулся получивший возможность оторваться от управления оберст ко второму пилоту.

— Вышла из-под обстрела, но, видимо, повреждена, высоту не набирает. У англов три «Бофорса».

— Я зет-третий, — ожили наушники, — попал под осколки, четыре отсека разгерметизированы полностью, еще десятка полтора текут. Высота семь двести и продолжает уменьшаться. Работаю по второму варианту.

Этот вариант подразумевал отход поврежденного цеппелина в сторону Ирландии, докуда было вдвое ближе, чем до базы. Кроме того, на случай, если раненая машина не дотянет до берега, в море дежурили три подводные лодки и катамаран.

Итак, задание выполнено, высота восемь сто, горящая база постепенно исчезает за кормой… Пора собираться в колонну и ложиться на обратный курс.

— Первый, видишь нас? — поинтересовался в микрофон Прусс.

— Как на ладони. Второй, сбрось метров четыреста высоты, ты что, на Луну собрался? Потом доверни на десять градусов влево. Четвертый, доворачивайте на двадцать два вправо и держите скорость девяносто. Если не заблудитесь, минут через пятнадцать увидите мою корму. Отойдем километров на полтораста от Шотландии и начнем снижаться, там, внизу, ветер хоть и ослаб, но все равно попутный.

Штурман вылез из своего закутка в самом носу гондолы и присел на откидное место рядом с бортинженером. По его довольному лицу было видно, насколько ему не терпится поделиться своими наблюдениями.

— Давай уж, не томи, — подбодрил его Прусс.

— Первой бомбой мы попали в левый край стоянки противолодочников, — торжественно объявил штурман, — три корабля просто исчезли. Остальные явно были в зоне ударной волны, так что, думаю, там не осталось не только ничего живого, но и исправного тоже. Вторая легла в зоне каких-то деревянных сараев. Хочется надеяться, что это были казармы, больно уж между ними дорожки ухоженные и что-то вроде плаца посередине… Сейчас там нет ни сараев, ни дорожек. А третью… (штурман сделал паузу, как заправский актер), — третью мы положили аккурат у складов с какими-то боеприпасами! Судя по силе вторичных взрывов, это были или мины, или глубинные бомбы. Оно небось там до сих пор еще рвется. Как там наша тройка?

— Боюсь, не дотянут они до Ирландии, — вздохнул второй пилот. — Побросали за борт все, что можно, и все равно высота падает. Сейчас договариваются с русской подводной лодкой. Ничего, морские купания полезны молодым организмам, опять же расскажут наконец, что это за зверь такой — «Килька».

— Да тот же самый цеппелин, — пожал плечами штурман, — только раза в три меньше и гондола не снизу, а сверху.

— Интересно, на нас русские не обидятся? — усмехнулся Прусс. — А то прилетят туда завтра их «Грифы», а там уже и бомбить нечего.

— Они найдут, — покачал головой штурман, — вон в гавани сколько всего стоит. А посреди этого скопища — «Нельсон», его и с восьми километров ни с чем не спутаешь.

— Ох, и посбивают их, — вступил в беседу бортинженер, — с их-то потолком в шесть с половиной…

— Не каркай, Найденов никогда не посылает людей на убой. Наверняка уже что-нибудь придумали. Я вот краем уха слышал, что «Грифы» понесут не бомбы, а крылатые ракеты, как на крейсерах, то есть им не нужно будет летать над базой. Ну, а от «Фантомов» русские свои бомберы уж как-нибудь защитят.

Через восемь дней после вышеописанных событий премьер-министр Соединенного королевства Черчилль заслушал доклад главы МИ-6 Пакса.

— Скажите, — устало спросил он после доклада, закуривая чуть ли не десятую за вечер сигару, — как вы можете объяснить убийственную точность русских ракет? Ни одной не прошло мимо! Гордость нашего судостроения, «Нельсон», получил четыре попадания и не утонул только потому, что сел на грунт! Даже если эти ракеты не управлялись по радио, а пилотировались смертниками, как они могли хоть что-то увидеть в кромешной тьме безлунной ночи? Ведь не было никакой предварительной подсветки целей!

— Сегодня утром моя служба получила доклад на эту тему, — отхлебнул кофе Пакс, — правда, от агента, работающего под контролем Найденова.

— То есть явная дезинформация?

— Или то, что Найденов хочет выдать за дезинформацию. Так вот, агент утверждает, что ракеты пилотировали специально обученные кошки, которые, как известно, прекрасно видят в темноте. Поэтому весь вопрос тут вот в чем — Найденов, как он это часто делает, сообщает нам правду, но таким образом, чтобы в нее невозможно было поверить? Или он под видом такой правды все же гонит нам дезинформацию? Я склоняюсь к последнему предположению, потому что Найденов любит кошек. Уж во всяком случае больше, чем людей.

— Вы думаете, что для политика такого масштаба это может иметь хоть какое-то значение? — удивился Черчилль. — Люди там, кошки… Хорошо, Пакс, продолжайте работать.

Глава 18

Сразу после двойного налета на Скапа-Флоу Санкт-Петербург, Берлин, Токио и Цетин опубликовали документ про то, как Большая Четверка представляет себе правила поведения на море. Там говорилось, что любые военные грузы, не предназначенные Четверке, являются военной контрабандой. Потому как если они идут не к нам, то уж к нашим противникам точно. Или к будущим противникам, что несущественно. Например, Италия собралась закупить в Швеции сотню зенитных «Бофорсов». Даже если предположить, что они не окажутся в Англии, то вам-то они зачем? Пока вы нейтральные, никто вас бомбить не собирается. Вступите в войну на стороне Четверки — не нужны вам будут эти пушки, немецкие 88-мм лучше. Значит, остается… В общем, не фиг, подождите до конца войны, а там покупайте что угодно.

Далее в документе уточнялся сам термин «военные грузы». К ним относилось все, что может быть использовано армией противника. Например, любые виды продовольствия. В первую очередь им станут снабжать солдат, потом — рабочих оборонных предприятий, и только оставшееся после этих групп, если оно будет, поступит остальному населению. С текстилем, топливом и сырьем дело обстоит аналогично. То есть вводился разрешительный порядок морской торговли — все, что не входило в прилагаемый к документу перечень, объявлялось военной контрабандой в любой точке земного шара, за исключением территориальных вод стран-нейтралов. И, скажем, теперь для безопасной перевозки чего-нибудь из Бразилии в Португалию требовалось письменное разрешение от специального уполномоченного Четверки, офисы которых в ближайшие же дни будут открыты во всех не участвующих в войне странах. Список же товаров, которые можно было перевозить по морю без всякого разрешения, отнюдь не отличался запредельным объемом. В него входили концертные рояли и арфы, а также иные струнные музыкальные инструменты, но с числом струн не более трех. Из духовых абсолютно мирными признавались только пастушеские свирели. Список обуви ограничивался дамскими туфельками с высотой каблука не менее семи сантиметров, лаптями и резиновыми калошами. Далее шли луковицы голландских тюльпанов. Завершался же данный перечень попугаями весом до ста грамм, крокодилами и собаками породы той-терьер.

Разумеется, пресса подняла жуткий вой. Но почему-то в основном не нейтральных стран, а воюющих! То, что началось в Англии, более всего напоминало истерику. А вот приличные державы вроде Люксембурга, например, отнеслись к нашей инициативе совершенно спокойно. В Швейцарии тоже не очень возмущались. Нейтральная Ирландия, которая ни с кем не воевала, а всего лишь боролась за свою свободу, вообще выступила с полным одобрением. Тем более что тамошние уполномоченные по морским перевозкам отличались несколько расширенными полномочиями. Они имели право не только выдавать разрешение на перевоз чего-либо, причем за смешные деньги, а иногда и вовсе бесплатно, но и принимать добровольцев в курильский флот. Добровольцам дозволялось поднять над своей посудиной флаг с попугаем, получить в кредит вооружение и плыть куда им вздумается, с целью поддержания нового порядка на море. Причем им неофициально объясняли, что правило дележа добычи «пятьдесят на пятьдесят» нужно строго соблюдать только в случае захвата корабля с оружием или большими ценностями на борту, а при отлове всякой мелочи делиться с курильскими властями не обязательно. Кроме того, им еще более неофициально, но куда более строго намекали, кого можно подвергать экспроприации, а кого — ни под каким видом. И в силу этих причин в последнюю неделю среди судовладельцев начал появляться определенный интерес к ирландскому флагу. Так что опасения Вилли — мол, после такой бумаги на нас ополчится весь мир — не оправдались. Тем более что усилиями алафузовских ребят правительство Пуанкаре согласилось официально капитулировать. А то кайзер был в некоторой растерянности — и где, спрашивается, поверженный противник с ключами от городов и прочими изъявлениями покорности победителю? Распался на мелкие части и попрятался! Но, как выяснилось, это просто потому, что с ним не догадались душевно поговорить. Стоило только в зал заседаний зайти полусотне бойцов с автоматами, как министры тут же прекратили пустопорожнюю болтовню и превратились в олицетворенное внимание. А уж когда короткой очередью была сшиблена люстра и на освободившемся крюке начали крепить веревку с петлей, идея капитуляции мгновенно овладела широкими министерскими массами. И хотя Пуанкаре, собака, что-то вопил, а когда к нему двинулись трое бойцов, вообще застрелился, это не повлияло на общее настроение, так что через день была подписана безоговорочная капитуляция. Правда, в ней имелась в виду не вся Франция, а примерно две трети ее территории, юг и юго-восток. Северо-запад же со столицей в Париже остался под контролем Коммуны.

Фрося заранее получила материалы по Брестскому миру 18-го года той реальности, включая и речи Ильича, и смогла таки убедить руководство Коммуны подписать «похабный мир». Но, как говорится, уступи в одном, и дальше начнется путь вниз… Очень скоро коммунары убедились, что и немцы, и русские желают разговаривать именно с мадемуазель де Вилье, а вовсе не с ними. Пришлось изобрести для Фроси чисто декоративный, как они полагали, пост первого консула, в компетенцию которого были переданы всего лишь вопросы подбора и расстановки кадров. Ну, а потом этот первый консул был назначен главой парижской делегации на переговорах с Россией и Германией. Тут уже не шла речь о капитуляции, говорили о подписании мирного договора. И его довольно быстро подписали, что характерно. Вилли галантно целовал Фросе ручку и даже, кажется, намекал на что-то этакое — потому как с чего бы ему при этом так воровато оглядываться? Хотя он прекрасно знал, что Танечки на переговорах нет, у нее и в Питере полно дел.

Так что теперь победившие коммунары увлеченно делили власть. Ну, а что такое правильно подобранные и заранее расставленные на нужные места кадры, они увидят чуть попозже. Небось вопить начнут про новый термидор или еще что-нибудь подобное… Ничего страшного, они не первые, исторический опыт у нас есть.

Однако сказать, что вся Франция признала власть Коммуны или, наоборот, правительства, которое по инерции продолжали называть «кабинетом Пуанкаре», было бы большим преувеличением. На ее территории периодически появлялись какие-то образования, обзывающие себя всякими словами наподобие «фронта национального спасения» и заявляющие о взятии на себя всей полноты власти, причем некоторые, например Марсельская Коммуна, оказались довольно устойчивыми, то есть существовали уже более двух недель. Именно туда сразу по завершении переговоров с немцами и вылетела мадемуазель де Вилье. Поначалу ее встретили несколько настороженно, потому как руководство тамошней Коммуны ложиться под Париж совершено не желало. Однако Фрося сразу сказала, что прибыла она вовсе не за этим. В то время, когда борьба за всеобщее равенство еще не окончена, заявила она, преступно отвлекаться на вопросы дележа власти. Пусть все остается как есть. Правда, в руководстве Парижской Коммуны, как наверняка известно местным товарищам, не все разделяют ее взгляды… Но она, первый консул Жозефина Богарнэ, употребит всю свою власть, чтобы не допустить конфронтации двух только что появившихся на земле прекрасной Франции ростков свободы. И вообще, она прилетела в Марсель, чтобы предупредить о готовящемся злодеянии со стороны не смирившихся с победой трудящихся сил мирового империализма. Английская Средиземноморская эскадра, находящаяся на Мальте, на днях выйдет в море, чтобы принудить к сдаче находящиеся в Тулоне четыре новейших линкора, а в случае отказа — откроет огонь на поражение! Необходимо срочно предупредить наших товарищей на кораблях.

Председатель Революционного конгресса Марсельской Коммуны Фердинанд Лорио с сомнением смотрел на девушку. Да, Тулон, где базируются линкоры, вроде бы признает марсельскую власть, но только город, а не экипажи кораблей! Которые пока еще не решили, чью сторону им принять в сложившейся непростой обстановке, хотя на всякий случай пристрелили адмирала Буа-де-Лаперейра и кое-кого из офицеров.

— Товарищи, неужели вы не понимаете архинеобходимости скорейшего развертывания агитации среди моряков? — ужаснулась Фрося. — Да от их позиции без всякого преувеличения зависит дальнейшая судьба Коммуны! Орудия линкоров могут как сравнять Марсель с землей, так и защитить от любого врага, пришедшего с моря. И не надо прикрываться заявлениями, что там традиционно сильны позиции социал-демократов. Мы, коммунисты, не должны высокомерно отказываться от союза с любыми силами, противостоящими нашим врагам. Борьба за счастье трудящихся не терпит чистоплюйства! Как говорил председатель Коммунистического Интернационала товарищ Ульянов — мы и с чертом вступим в сношения, если это потребуется для победы коммунизма! И я целиком поддерживаю эту его позицию.

Надо сказать, что тут мадемуазель Богарнэ несколько недоговаривала. Кроме озвученного, лично ей для сношения с чертом потребовался бы еще и приказ Татьяны Викторовны. Не будет приказа — черт сосет хвост, а вздумает возмущаться — получит по рогам, дело для тренированного бойца нехитрое.

Ядро английской Средиземноморской эскадры составляли три линкора — наш старый знакомец «Дредноут» и построенные с учетом его боевого опыта почти однотипные с ним «Беллерофон» и «Темерер». И если в истории моего бывшего мира эти корабли отличались от прототипа некоторым усилением противоторпедной защиты, то здесь — резко увеличенным количеством зениток, да к тому же накрытых броневыми колпаками в качестве защиты от осколков, и увеличением толщины бронепалубы. Но отменить закон Архимеда англам не удалось, и за эти новшества дредноуты заплатили полным исчезновением брони с оконечностей. Еще в эскадре имелось четыре додредноутных броненосца типа «Лондон» и десяток крейсеров разного калибра, не считая всякой минной мелочи.

Кроме английского, силы Антанты в Средиземном море были представлены и австрийским флотом. Он был интересен тем, что, говоря про него, первый лорд Адмиралтейства, а потом и премьер Черчилль не мог обойтись без нецензурных слов. Ведь сколько денег дали паразитам! А в результате к началу войны они имели недостроенный линкор «Вирибус Унитис», являющийся хорошим примером того, что можно сделать с «Дредноутом», если экономить на каждой заклепке, а в процессе постройки еще и разворовать половину. И свой, будь он неладен, непобедимый и легендарный крейсер «Зента»!

Если кто помнит, это был единственный корабль австрийского флота, который наши «Кошки» не смогли утопить в черногорской войне. Вышло же так вот почему…

К началу налета крейсер отстал от эскадры из-за какой-то неисправности в машинах, так что под первый удар он не попал. А командир корабля оказался сообразительным и практически сразу понял, чем кончится для его посудины атака русских самолетов, когда те разберутся с ядром эскадры и начнут искать отставших. Так что неисправность была ликвидирована в считанные секунды, и крейсер на полном ходу рванул к берегу. Там он выбрал укромное местечко и затопился, причем, как оказалось, вовремя — не успели еще скрыться под водой верхушки мачт, как в небе показались две «Кошки». Но, к счастью, они, не заметив ни мачт, ни попрятавшейся по кустам команды, полетели дальше, а капитан сел сочинять историю о героическом неравном бое своего корабля с армадами русских бомбардировщиков. Понятно, что после войны команду «Зенты» объявили национальными героями, сам крейсер подняли, подкрасили и так нашпиговали зенитками всех калибров, что на палубе стало не пройти. И, кроме того, обновленная «Зента» не рисковала выходить в море при волнении свыше пяти баллов, потому как в результате модернизации заметно сместилась метацентрическая высота.

Противостоял же всему этому черногорский флот, именуемый некоторыми остряками «подводным». И вовсе не из-за двух десятков «Барракуд», которые в его состав не входили, оставаясь пятой дивизией нашего подводного флота. Просто все черногорские корабли были подняты со дна. Первый — это был наш крейсер «Варяг», который после подъема прошел модернизацию в Николаеве и стал не таким уж плохим ракетным крейсером — правда, вооруженным самыми первыми ракетами, с убогим качеством изображения на пульте оператора, частыми сбоями в управлении и дальностью полета тридцать километров. Кроме него, имелось два бывших австрийских броненосца, «Монарх» и «Габсбург». Этих восстановили практически в первозданном виде, да к тому же халтурно, потому как работы производились в Баре и почти полностью местными силами. Единственным назначением этих ушлепков было — при встрече с хоть сколько-нибудь серьезным противником задержать его на время, необходимое тому для их утопления, чтобы «Варяг» имел хоть какую-то возможность сбежать. Ну, и вдвоем они могли выйти против «Зенты», но только если бы та сама их атаковала, ибо догнать ее старые калоши не могли ни при каких условиях.

Поэтому наш интерес к революционной агитации среди тулонских матросов был вполне понятен. Ведь если англам удастся прибрать к рукам французские линкоры, у нас начнутся очень серьезные трудности. А если, наоборот, в процессе героического сопротивления французских коммунаров количество исправных кораблей уменьшится у обеих сторон, трудности будут у англичан. Ибо пора было заняться Дарданеллами, из-за гарнизона которых наш Черноморский флот не мог попасть на театр боевых действий. Султана в последний раз предупредили, что русские войска в любом случае пройдут по турецкой территории. Но они могут пройти по ней как по дружеской, приветливо улыбаясь туркам и даже как-то материально компенсировав тем неудобства от этого события. А могут — и как по враждебной, и тогда то, что останется после этого прохода, потом будет отдано Николе Черногорскому и Фердинанду Болгарскому, потому что России чужие развалины и пожарища не нужны. Официального ответа султан пока не дал, но ни малейших попыток помешать высадке наших войск на Галлиполийском полуострове не делалось.

Ну, а я использовал образовавшуюся паузу для прочтения и утверждения очередных документов прейскурантного отдела, образованного перед войной в составе конторы Алафузова. Причиной же его создания стало решение о том, что принимавшие участие в сопротивлении оккупантам поляки высылаться не будут. Если бы мы ограничились только этим, то нетрудно представить себе дальнейшее развитие событий. Показав австриякам фигу в кармане или, как максимум, передав японцам в Бресте подохшую от старости курицу, народ тут же начал бы требовать бумаги о своем героическом партизанстве. Так что все возможные способы сопротивления были заранее перечислены и оценены в неких условных единицах, далее именуемых «уе». Для получения полноценной индульгенции на себя, семью и еще три по выбору нужно было насопротивляться на сто уёв. Минимум, при котором вообще мог подниматься разговор о невысылке, составлял сорок. Набравшие двадцать могли выбирать место ссылки — естественно, из предложенных. Ну, а дальше подробно расписывалось, что почем. Убийство австрийского военнослужащего оценивалось в полтинник, поляка-бунтовщика — в тридцатник. Потом описывалось все остальное, включая и ту курицу за половину условной единицы. Кроме того, в механизм учета услуг по сопротивлению была заложена дефляция. То есть чем дальше, тем они будут дешевле, и, например, после Нового года за убитого австрийца можно будет получить всего сорок уе. Но это было уже давно прописано и доведено до населения, а сейчас я читал свежие документы, относящиеся к Чехии и Словакии.

Вилли, воодушевленный нашим примером в Ирландии, решил помочь освободительной борьбе чешского народа. Но для помощи надо было иметь хоть самое слабое подобие этой борьбы, поэтому немецкие эмиссары уже третью неделю безуспешно драли глотки на крайне малочисленных сборищах. Ну это же надо было додуматься — пытаться сподвигнуть чехов на восстание! Чай, сейчас все-таки не времена Яна Гуса. Так что мы действовали в несколько ином ключе.

В самом начале войны наш авиаполк, базировавшийся в Германии, три дня подряд делал по нескольку боевых вылетов в Чехию. Но бомбил он не заводы, плотно прикрытые зенитками, а заранее разведанные продовольственные склады и предприятия пищевой промышленности. Так что с продуктами там стало несколько напряженно, и чем дальше, тем дело становилось хуже. В Австрии и Венгрии тоже были определенные трудности, так что они и не думали помогать чехам, а, наоборот, даже делали попытки выгрести и то немногое, что там оставалось. Но нами еще до войны были установлены связи с местными контрабандистами, ну и созданы запасы продовольствия. Правда, они более чем на две трети состояли из продукции Ярославского мясоколбасного завода, но ведь война же кругом, не время привередничать. И вскоре в Чехию укромными тропами потянулись караваны подвод с сосисками, колбасой трех наименований и прочими вкусными вещами, сделанными из лучших сортов сои и картона. Но вот ведь незадача — торговать этим можно было только за русские рубли или за бабло! Тех, кто пытался работать с какими-либо иными валютами, наши силовые группы, приданные тамошним резидентам, просто отстреливали. Впрочем, чехи все прекрасно поняли после, кажется, третьего случая. Так вот, если рубли там еще как-то можно было найти, хоть и по диким ценам, то с баблом это не проходило, ибо оно обращалось в виде именных чеков. И теперь я читал, сколько стоит просаженный размер затвора производимого пулемета, сколько — надпиленная в труднозаметном месте пружина накатника пушки, и почем там нынче нагадить на ступени дома представителя австрийской администрации.

То есть вместо того, чтобы разбомбить, например, корпуса оружейного завода в Брно, на что полка не хватило бы, а от дивизии не осталось бы и трети из-за сильнейшего зенитного прикрытия, мы создали у противника продовольственные трудности, а теперь сосисочной торговлей потихоньку добивались того, что этот завод вместо продукции начинал гнать чуть ли не сплошной брак. Потому как скоро планировалось наступление от Кишинева на Яссы, а далее — вдоль сначала австро-румынской, а потом австро-сербской границы, где предполагалось соединиться с наступающей из Черногории интернациональной армейской группой.

Разумеется, после войны наверняка будет задан вопрос — а зачем вообще такие сложности? Освободившихся по завершении активных боевых действий частей, как русских, так и немецких, вполне хватит для броска из Германии на Вену. Мол, к чему тянуть? В общем, лучше я поясню наше видение ситуации заранее.

Сейчас, после капитуляции Франции и провала попыток предложить Германии сепаратный мир, кончившихся тем, что Вилли сам набил морду выполнявшему это поручение графу Бернадотту, хотя я просил его доверить такое тонкое дело мне, Англия предпринимала титанические усилия для предотвращения скорейшего поражения Австрии. Грузы шли через Италию, потому как в узком Адриатическом море хозяйничали наши «Барракуды» и «Выхухоли», и себестоимость доставки получалась совершенно дикой, да к тому же не меньше трети попадало в наши руки. Так что пусть себе Австрия стоит, как неприступная скала. По крайней мере до тех пор, пока она работает в качестве насоса, выкачивающего из действительно серьезного противника позарез необходимые ему самому соки. А вот показать, что мы готовим наступление на Вену — дело святое. И распустить там слухи про страшных русских казаков на танках, которые не оставят от родины Штрауса камня на камне, а жителей сначала ограбят, а потом поголовно изнасилуют независимо от пола и возраста. Чтобы к моменту, когда немецкие войска все же перейдут границу, они воспринимались не как завоеватели, а как избавители.

Глава 19

Блин, думал я, и что же там в Российской Федерации теперь отмечается вместо октябрьских праздников седьмого и восьмого ноября? Вот ведь как прижился тут, про те реалии теперь сразу и не вспомнишь… Вроде поначалу был день примирения ограбленных с ограбившими, потом день согласия с тем, что на самом деле никто никого не того, это, типа, вам просто показалось, а теперь, кажется, этот внеочередной выходной и вовсе переобозвали в день единства. Кого с кем — точно не помню, но, наверное, власти с народом, потому как больше вроде некого и не с кем. Кажется, какая-то из этих дат совпадала с днем взятия Москвы поляками — давно, еще в семнадцатом веке. Ну, а у нас сегодня, в воскресенье двадцать второго октября по здешнему стилю, был праздник Казанской иконы Божьей Матери — во всяком случае, так мне сообщил вернувшийся из Исаакиевского собора двойник. Я же в это время читал радиограммы про событие ну никак не меньшего масштаба.

Гарнизон торчащей у нас как кость в горле Гибралтарской крепости наконец-то капитулировал! А то ведь почти три месяца подряд на краю уже практически нашего пролива торчала эта скала, нашпигованная пушками, и всячески мешала нормальному судоходству. Более того, иногда под прикрытием ее огня через пролив ухитрялись проскакивать и английские корабли!

Поначалу крепость пытались прикрывать корабли английской Средиземноморской эскадры, но, понеся потери от нашей авиации, несколько охладели к этому занятию. Когда же при неудачной попытке захватить французские линкоры в Тулоне «Дредноут» и «Беллерофон» были сильно повреждены, а «Принс оф Уэлс» вообще затонул из-за взрыва кормового погреба, крепость полностью лишилась поддержки с моря. С авиацией дело обстояло аналогично — поначалу английские и французские самолеты летали с аэродрома под Ораном на средиземноморском побережье Алжира, но не очень активно. А после капитуляции Франции англичане вынуждены были перебазировать свои самолеты и часть прихваченных французских аж в Александрию, потому как в Алжире началось что-то вроде борьбы за независимость. Правда, мне до сих пор так никто и не смог объяснить, кто с кем там боролся, но обстановка для дислокации самолетов стала, судя по всему, абсолютно неподходящей.

После этого две недели подряд русская и немецкая авиация выбивала очень сильную поначалу зенитную артиллерию крепости. И здесь очень неплохо показала себя специальная противозенитная эскадрилья лейтенанта Арцеулова. Помните, он предложил переоборудовать штурмовик «Похухоль» для стрельбы вбок? Это было сделано на трех машинах. Но, кроме трех так называемых «косых похухолей», в эскадрилье было два нормальных штурмовика, четыре пикировщика «Выхухоль» и четыре «Стрижа». Работала эта группа следующим образом.

Сначала над целью появлялись истребители и занимали свое место на высоте, но чуть в стороне, за пределами досягаемости зениток. После чего, по возможности всякий раз с нового ракурса, цель атаковали нормальные штурмовики. Выпустив по шесть эрэсов и добавив из двадцатитрехмиллиметровых пушек, они отворачивали, а за это время их косые собратья успевали встать в круг. Воздушные стрелки спускались к батарее бортовых пулеметов, и начинался обстрел. Зениткам противника было почти невозможно стрелять по самолетам, летающим чуть ли не ниже их, а вот штурмовики наносили определенный урон почти незащищенным зениткам. В такой обстановке батарея уже не могла нормально отразить атаку сверху, и четверка пикировщиков сбрасывала на нее свои бомбы, обычно каждая машина по пять двухсоток. После чего от батареи мало что оставалось, но на следующий день откуда-то из глубин скалы появлялась новая. В общем, за две недели такой работы, потеряв два пикировщика и один обычный штурмовик, эскадрилья добилась того, что скала перестала отвечать огнем на атаки наших самолетов. И началось…

Два немецких «Левиафана» каждый день делали по четыре, а то и по пять вылетов. Сбрасывали они в основном по две трехтонные фугаски за раз, но иногда день кончался и двумя эфирными бомбами, то есть ОДАБ-ами. И так почти две недели подряд! Но когда ко вроде бы переставшей огрызаться крепости попытались высадить десант, он был отбит огнем крупнокалиберных пулеметов. И снова полетели «Левиафаны»…

Но все на свете имеет свой конец. У англов и кончилось все — боеприпасы, вода, люди… И вчера вечером крепость вывесила белый флаг. Каково же было удивление приплывших принимать сдачу немцев, когда они увидели, кто им противостоял!

На ногах у англичан оставалось всего двадцать пять человек, причем практически все были или ранены, или контужены. И около пятидесяти тяжелораненых, еще не померших к этому дню.

Всех уцелевших англичан отправили в Танжерский госпиталь — здоровых среди них не было. Погибших похоронили с воинскими почестями, и с сегодняшнего дня на Скалу начал потихоньку прибывать новый гарнизон — русский.

Я написал распоряжение — собрать и предоставить мне все материалы об обороне Гибралтарской крепости. Черт возьми, хорошо, что такую силу духа проявил именно ее гарнизон, а, скажем, не американская эскадра у Гавайев! Макаров перед отбытием к новому месту службы познакомил меня со своими выводами, из которых следовало, что шанс у американцев все-таки был. Впрочем, я об этом догадывался и сам, потому как через три дня после капитуляции их эскадры погода сильно испортилась и держалась в таком виде больше недели.

При прощании со Степаном Осиповичем я еще раз напомнил ему — самое главное, про кильватерный строй больше не вспоминай! Никаких генеральных сражений, ты же у нас не Шеер. Утопить кораблик тут, кораблик там, склады с углем потихоньку жечь, а уж нефтехранилища — тем более. Чуть погода начинает портиться — отводишь и перестраиваешь эскадру.

— Девчонок своих воевать учи! — огрызнулся генерал-адмирал, залезая в «Страхухоль». Впрочем, по результатам их деятельности он уже не именовал Таниных сотрудниц «шлюхами», как это бывало в начале войны.

Отлет Макарова состоялся полтора месяца назад, и теперь уже можно было твердо сказать, что он вел войну на море как надо, то есть с большой осторожностью. При попытках англичан выйти из бухты хоть сколько-нибудь крупным соединением на его пути всегда оказывались мины. Причем во второй раз, когда англичане не стали преследовать быстро удаляющиеся корабли Макарова, а повернули на запад, мин оказалось даже больше. Одиночные же корабли топились, так что плавать по одному англичане уже давно не рисковали.

Наши морские силы представляли из себя две ударных группы и пять мобильных. Первая ударная под непосредственным командование самого Степепана Осиповича действовала в Северном море. Там были основные силы русско-немецкого флота, в том числе и все три крупных авианосца, но за исключением наконец-то отремонтированного «Ария». На нем держал флаг командующий второй ударной группой Хиппер. Она была послабее первой и действовала в Кельтском море, где недавно добилась крупного успеха — захватила острова Силли. Сейчас там спешно оборудовалось два аэродрома. Кроме того, несколько раз подвергшиеся обстрелу дальнобойных пушек «Ария» и вооруженного такими же орудиями линейного крейсера «Мольтке» верфи Портсмута практически прекратили работу. В здешнем мире «Мольтке» и его брат-близнец «Гебен» получились как бы половинками «Ария», то есть имели по две башни с теми же пятнадцатидюймовыми пушками. Правда, броня у них была несравненно хуже, но это не мешало стрелять по порту, береговые орудия которого просто не могли отвечать из-за своей меньшей дальности.

Мобильная группа состояла из ракетного крейсера, легкого артиллерийского и эскортного авианосца на десяток самолетов. Все эти корабли могли развивать скорость до тридцати четырех узлов, так что догнать их у англичан могли только миноносцы — если бы им не мешал артиллерийский крейсер. Эти группы нарезали круги вокруг Англии, смотря, чего бы такого по мелочи утопить в море или сжечь на берегу.

Ну, а наша авиация из Дублина и из-под Руана занималась организаций топливного голода. Бомбилось все имеющее отношение к углю и нефти, про что мы знали. Порт Кардифф был буквально превращен в щебень налетами тяжелых бомбардировщиков. Большие нефтехранилища под Бирмингемом горели неделю, давая следующим волнам наших самолетов прекрасный ориентир, отлично видимый ночью за десятки километров без всяких ноктовизоров. В общем, с топливом в Британии становилось все хуже и хуже, благо подвоз нам удалось прекратить.

У англичан была нефть на Ближнем Востоке, были и танкеры для ее перевозки. Но без охраны у танкера нулевые шансы, тем более если он вынужден идти в обход Африки, потому как через Гибралтар его никто не пустит. По данным нашей разведки, в Скапа-флоу угля оставалось примерно на полторы заправки всех имеющих угольные топки кораблей. Да и тем приходилось пользоваться с большой осторожностью, потому как еще за два года до войны Георгиевский химзавод освоил производство угольных мин. Это был обычный кусок тротила с простейшим детонатором внутри, но замаскированный под кусок угля. При внимательном осмотре его, конечно, было нетрудно отличить. Но линкор, например, на полном ходу жрет порядка сорока тон угля в час, попробуйте-ка перебрать такие количества. А закинуть один кусок к миллионам точно таких же, даже если они и лежат в закрытом хранилище, нетрудно. Если же оно открытое, то тут и вовсе делать нечего. Ну, а при попадании угольной мины в топку она гарантированно выходила эту топку из строя — хоть и не радикально, но все же. Иногда повреждался и сам котел.

С нефтью дело обстояло еще хуже. А если вспомнить еще и продовольственные трудности, из-за которых с октября были ведены карточки, то будет понятно, что настроения англичан стали не очень лучезарными.

Я посмотрел донесения с Румынского фронта. Нет, сегодня, пожалуй, Кишиневская и Черногорская группы еще не встретятся… Впрочем, это неважно. Румыния практически выбита из войны, а это значит, что нефти у австрийцев теперь будет еще меньше, чем у англичан. Так, и последняя бумага перед обедом — совместный доклад от информбюро и Алафузова о настроениях на Западном фронте. Ну что же, этого и следовало ожидать…

Моральный подъем первых недель войны, когда наступающих австрийцев удалось остановить, и теперь их атаки приводили только к огромным потерям с их стороны при весьма незначительных с нашей, сменился пока еще небольшими проявлениями неудовольствия. Мол, чего сидим-то? Осень уже, австрияк выдохся, пора к ногтю его — и по домам!

Ну, значит, настало время его величеству прогуляться, засиделся небось в Зимнем.

Мы, естественно, предполагали возникновение подобных настроений, так что в ближайшее время состоится вручение наград фронтовикам лично из рук императора, каковое действо произойдет в Ставке, то есть под Смоленском. И в процессе оного его величество проведет задушевную беседу с солдатами, на которой они его убедят, что потери, неизбежные при наступлении, будут оправданы. Потому как хватит японцам сидеть в Бресте, в окружении изображающих из себя мировую державу пилсудчиков.

После обеда я отвлекся от текучки и поинтересовался погодой на маршруте свого завтрашнего перелета из Питера в Михаилов, город, возникший из поселка Михаиловка при второй летной школе. Сейчас Михаиловское Высшее Военно-Воздушное училище было главной кузницей кадров для авиации, а я там не был аж с шестого года… Пора навестить место, где становились на крыло лучшие наши асы, бывшие тогда шестнадцатилетними мальчишками. Ну, а на следующий день, если погода позволит, лететь дальше, на остров Николая I на Аральском море. Там уже построили нормальный аэродром и даже переправили туда пятерых инженеров-строителей из Федерации, которые привязывали к местности проекты будущих производственных корпусов. Ибо этот остров скоро станет промышленной базой Федерации в нашем мире — то есть в месте, где время течет примерно в пятьдесят раз быстрее, чем у них. Но промышленная база не означала, что остров передается в бесконтрольное распоряжение запортальной России. Так что я в числе прочего хотел посмотреть, не обижают ли в процессе строительства на далеком острове сайгаков или, упаси господь, камышовых котов. Ну и хрен с ним, что там пока еще ни одного не видели! Завезем — увидят. Да, и еще там вроде должны быть какие-то звери, которых первооткрыватель острова Бутаков назвал мартышками, тоже интересно будет посмотреть.

Но, конечно, я собрался туда не только ради котов, сайгаков или мартышек. На острове пора было открывать первый портал, и мы решили, что начнем с полудистанционного метода — то есть Гоша в Питере будет сидеть у экрана и смотреть прямую трансляцию, а я — находиться на месте открытия. Ну, а потом, если получится, будем открывать дырку с острова в Федерацию, не покидая своих кабинетов.

Но вернемся к погоде. Мне сообщили, что она на всем маршруте нормальная, все три «Пчелки», то есть моя и две для охраны, готовы к полету, и поинтересовались, в качестве кого я полечу. Ответив, что как всегда — вторым пилотом, я засобирался в Зимний. На текущем ужине у величества мы собирались еще раз поговорить про аральскую базу Федерации, ну и вообще про наши взаимоотношения с ней.

Гоша начал разговор с Никонова.

— Как он там себя чувствовал, на Селигере, когда узнал про начавшуюся войну? — поинтересовался его величество.

— Поначалу немного заволновался, но, когда ему сообщили радиус действия англо-американской авиации, успокоился и пошел в столовую, продолжать подбивать клинья к одной из официанток.

— Надеюсь, успешно?

— Разумеется, причем запись получилась просто отличного качества. Не сравнить с той, где индивидуум, похожий на генерального прокурора, общался в бане с двумя дамами, похожими на шлюх. А ведь как та запись сработала, несмотря на всю свою сомнительность! В общем, я так подумал, что нам тоже подобный документик не повредит. В первый свой визит Петр Сергеевич был при кольце, это только потом он начал ходить к нам без него. Мелочь, конечно, но одна сегодня, другая завтра… Пригодится.

— Думаешь, он будет вести двойную игру?

— Если совсем дурак, то конечно. Но зачем ему дураком-то быть, его же должность не выборная. Это избирателям надо демонстрировать девственный идиотизм, а такому начальству, как у него — наоборот. Так что, будучи умным, игру он поведет как минимум тройную, если не четверную или более. То есть начнет нам демонстрировать, что он готов к несколько большей степени сотрудничества, чем прописанная ему непосредственным начальником. Кстати, он уже намекнул что-то этакое официантке Свете, правда, пока без всякой конкретики. Мол, ради такой женщины он готов и на некоторое пренебрежение своими служенными обязанностями.

— А вдруг он начнет подозревать, где она действительно работает?

Я с сожалением посмотрел на величество.

— Гоша, — сказал я, — таких идиотов, которые допускают, что официантка в столовой сверхсекретного объекта может не состоять в штате какой-нибудь спецслужбы, в управлении делами премьера не держат. Все он прекрасно понимает! И в данном случае он просто сочетал выполнение данных ему инструкций с удовольствием от тесного общения с действительно эффектной женщиной. Ну, а насколько правдивым в результате окажутся его слова о том, что он к чему-то там готов, зависит от объема и качества предложенного нами. Так что я сейчас пытаюсь понять — в глубине души что его больше привлекает, успешная карьера в аппарате премьера, основанная на успехе курируемого им проекта межмировых связей? Или, может быть, ему покажется более привлекательной тайная власть, которую он получит, опираясь на нашу поддержку в обмен на превышение им своих служебных полномочий? В общем, Света как раз и будет работать над прояснением этих моментов. Она неплохой интуитивный психолог, и к тому же прошла специальный курс.

— А вариант, что Никонов заботится исключительно о благе своей страны, ты даже не рассматриваешь?

— Почему, это тоже идет как возможная, но маловероятная мотивация. Возможная — потому, что он чиновник, а не публичный политик, то есть теоретически может сохранять в глубине души и какое-то подобие порядочности. А маловероятной я ее считаю потому, что он все-таки чиновник из той России. Это тебе не наши комиссары, там сильнейший отрицательный отбор. Кроме того, он сам говорил мне, что в конце восьмидесятых занимался курированием какого-то центра НТТМ по комсомольской линии. Вот уж те-то конторы я помню, все мастера попила бюджета вышли как раз оттуда.

— Ладно, — кивнул император, — будем надеяться, что твоя Света окажется действительно хорошим психологом.

— Какая же она моя? Она — младший прокуратор Службы Имперской Безопасности. А вот насчет моего… Надо, пожалуй, подумать, как показать Никонова Рексу.

Глава 20

С утра слегка подмораживало, день обещал быть ясным. Снег уже выпал, но какими-то пятнами, а на аэродроме, понятно, его и вовсе не было. Мы собирались взлететь еще затемно, и сейчас три «Пчелки», освещенные прожекторами, стояли на рулежной дорожке у начала полосы. Их кили были украшены не черными звездами ИВВФ, как у всех моих предыдущих самолетов, а аэрофлотовскими эмблемами, то есть крылатыми кошками. Раз уж у нас появился гражданский воздушный флот, то и первые лица государства, решили мы, должны летать на его машинах, в целях дополнительного подчеркивания миролюбия. Как их лично, так и всей Российской империи в целом.

Я вылез из автомобиля. Холодновато, однако, явно ниже пяти градусов. Но ничего, у «Пчелок», в отличие от «Кошек», фюзеляж без щелей и с нормальной системой отопления, не замерзну, проверено.

Забравшись в самолет, я выслушал доклад командира, что все готово, потом поздоровался с четверкой охранников, летящих в одной машине со мной, и спросил, что это за ящик в самом хвосте.

— Так гэкаэфы же, вы сами разрешили их взять, — напомнил мне старший группы.

А, вспомнил я, бедные сайгаки… Их на том острове оказалось довольно много. Как мне объяснили, они пришли туда прошлой зимой, по льду. Но Арал в южной части, где находится остров, замерзает не каждый год, и сейчас зима ожидалась достаточно теплая. То есть лед если и будет, то не раньше конца января, да к тому же непрочный. А прокормить такое количество сайгаков зимой остров не сможет. Так что надо или завозить для них корм, что нереально, и для стройки-то мы могли завезти далеко не все, что хотелось. Или мириться с тем, что за зиму передохнет как минимум половина. Или заранее эту половину отстрелять, тогда хоть мясо для рабочих будет. В общем, Никонов таки сможет поохотиться на сайгаков. Для этого и были взяты ГКФы, то есть гражданские карабины Федорова.

И какое можно получить удовольствие, думал я, стреляя по беззащитным козлам с грустными еврейскими мордами? Ладно, англичане там в Африке на львов охотятся — лев, он в случае чего может и постоять за себя. Но нет, Никонов в Африку не хочет, хотя я бы без труда устроил ему командировку в Марокко. Даже на румынский фронт, зараза, не хочет, вот уж где настрелялся бы по самое дальше некуда! Ладно, пусть, раз уж так получилось, в свободное от выполнения служебных обязанностей время заготавливает мясо для рабочих.

С такими мыслями я занял место второго пилота и, повернувшись к первому, сказал:

— Командуйте, Саша.

Теперь до самого конца полета власть переходила к нему, я мог только выражать свое не обязательное к исполнению мнение.

В четвертом часу пополудни «Пчелка» уже заходила на посадку в Михаилове. Ого, как тут все разрослось-то, подумал я, глядя на город сверху. Наш с Гошей домик был в свое время построен почти в километре от поселка, а сейчас он уже внутри городской черты. Впрочем, мне туда не надо, переночую в центральной резиденции, которая теперь действительно стала хоть небольшим, но дворцом, а не полутораэтажным бревенчатым домом с таким названием. Там сейчас живут начальник летной школы и его зам, михаиловский комендант, но несколько свободных комнат на случай прилета гостей есть всегда.

Начальник школы, генерал-майор Кузнецов, ждал меня в конце рулежной дорожки, куда мы свернули после посадки. Я вылез из самолета, поздоровался с генералом и, как на всех предыдущих встречах с ним, демонстративно принюхался.

— Все никак не забудете, — вздохнул он, пожимая мне руку.

— Так мне до маразма еще жить да жить, — возразил я, — а в здравом уме такое никак не забудешь. Подумать только, на втором самолете в мире врезаться в единственный на всю Россию автомобиль! Больше ни у кого ничего подобного не получалось.

Это я намекал на историю одиннадцатилетней давности, когда молодой поручик Кузнецов, откушав водки, учинил это воздушно-дорожное происшествие, за что был выгнан из курсантов и полгода оттирал плоскости «Святогоров» от касторки, но потом все же окончил с отличием и Георгиевскую, и Михаиловскую школы.

— Ну, а сегодня-то, ваше высочество, не откажетесь маленько в честь приезда? — поинтересовался генерал.

— Разжалую, — пообещал я ему. — Ведь знаете же, что завтра мне с самого утра лететь дальше! Разве что пива выпить, да и то немного.

— Так я это и имел в виду, идемте, автомобиль ждет.

На остров Николая Первого мы прилетели в час дня. Потом до вечера я ездил по нему и смотрел, что тут уже успели сделать. Кроме аэродрома, имелась пристань, узел связи, четыре готовых и шесть недостроенных трехэтажных жилых домов плюс какой-то здоровенный фундамент. Ну и построенный чуть ли не самым первым ангар с ровным бетонным полом, где будут открываться порталы. Оглядев все это, я поинтересовался насчет мартышек, и меня просветили, что это, оказывается, птицы. Да вот они, видите, взлетели от тех кустов? Пугливые они тут какие-то.

Облом, подумал я, значит, это птички, а не обезьяны. Тогда хрен с ними, пусть летают. Раз пугливые — значит, на голову гадить точно не будут, да и от аэродрома постараются держаться подальше.

А с утра четыре дирижабля-ретранслятора заняли свои места на воображаемой прямой от Арала до Питера, и после получасовой настройки у нас получился вполне приличный видеоканал, по которому я и поздоровался с его величеством, после чего поинтересовался:

— Готов? Тогда давай прямо сейчас и откроем, а то над Самарой погода портится, как бы тамошний дирижабль не сдуло.

Затем я отвернулся от экрана и уставился на торцовую стену ангара, где уже был нарисован квадрат для удобства открытия в этом месте портала. Так как он был далеко не первым, то еще до начала наших совместных с величеством усилий я почувствовал — откроется. И он таки открылся, несмотря на то, что Гоша находился в двух с половиной тысячах километров от места этого события. С той стороны сразу поехал автопоезд, пока еще не сверхскоростной, но уже и не суррогатный, как раньше, из вагончиков с ВДНХ. Одиннадцать грузовых вагонов грузоподъемностью десять тонн каждый и один пассажирский, в который, если, конечно, хорошо утрамбовать, могло влезть человек семьдесят. Но сегодня народу приехало в десять раз меньше, то есть Никонов и шесть инженеров-строителей — во всяком случае, так они были заявлены.

Первое, что собиралась организовать тут Федерация — это научно-производственный центр электронного профиля. Что-то вроде Кремниевой Долины, только с очень быстро текущим временем… А другие проекты Никонов как раз и должен был согласовать со мной. Начал он с того, что поинтересовался, знакомо ли мне слово «нанотехнологии».

Вот ведь хам, почти как я, подумалось мне. Вслух же я ответил:

— Разумеется! Ставите вы, например, в торпеду «Жигуля» светодиод вместо лампочки, и это уже называется таким словом, сам читал в вашей статистике. Или делаете водяной фильтр, по эффективности примерно равный завернутому в промокашку куску древесного угля, но в пятьсот раз дороже, это тоже они, нанотехнологии.

— Ну, — несколько смутился Петр Сергеевич, — мы же находимся в самом начале пути. И надеемся, что в здешнем исследовательском центре он будет продолжен более… э-э-э… академически.

Интересная манера, начинать новое дело с откровенной профанации, подумал я и пригласил гостя на прием пищи, который для него будет обедом, а для меня — завтраком. В процессе оного разговор зашел о поэзии. Гость, демонстрируя широту интеллекта, наизусть читал Северянина, Гумилева и Брюсова, потом поинтересовался их судьбой здесь.

— Про Брюсова не знаю, вообще-то у нас поэтами в основном их величества занимаются. Гумилев сейчас на румынском фронте, Северянин — на Тихом океане. Пишет, и неплохо, в свободное от службы время.

После чего я прочитал гостю северянинский «Гавайский рассвет», добавив, что я поэзией в основниом интересуюсь по долгу службы, и последнее время больше того мира, чем этого.

— Да, я заметил, — усмехнулся гость, — что вы неплохо знакомы не только с творчеством Высоцкого, но и Вознесенского тоже, и многих других. А вот это, как по вашему, кто написал:

Умереть мое сердце готово,

Разорваться в груди, как снаряд,

За одно твое нежное слово,

За один твой доверчивый взгляд.

— Тоже мне, бином Ньютона, — пожал плечами я, — это написал известный поэт Покойник, причем данное произведение относится к позднему периоду его творчества.[4]

— Вот, — всплеснул руками Никонов, — замечательная иллюстрация! Даже если бы мы вас не вычислили случайно по этой истории с пропавшей на глазах у нашего сотрудника машиной, вы все равно потом прокололись бы сами. Вы же не литературоведа из себя изображали, а дядю Жору из гаража! То есть получилось бы как у Стругацких, помните, с золотом дона Руматы.

Да уж, подумал я, это действительно иллюстрация, только к строчке «вышли мы все из народа». И побыстрее забыли, как страшный сон, каково там было… Впрочем, мой гость происходит из потомственных комсомольских работников, так что выход произошел еще у его родителей. И ведь не считает он, что мужик из гаража обязан знать два десятка матерных слов и десяток обычных, а из поэтов быть в курсе только про существование Собчак. Нет, мой гость не такой дурак, но вот на одну доску с собой он человека из народа поставить никак не может, потому и кажется ему мой культурный уровень несколько чрезмерным для роли простого мотомеханика.

Но вскоре разговор свернул с высот поэзии на несколько более приземленные вещи. Как говорится, у кого что болит… У Никонова болела душа при каждой мысли о тяжкой доле наших чиновников. Все никак не мог успокоиться, переживал, как за родных, аж непрерывно с нашей прошлой встречи, когда я ему рассказал о здешнем положении дел в этой области.

— Как же вы можете, априори считая людей виновными, доверять им дела государственной важности?

— Так мы же их считаем виновными не априорно и не всех, а только тех, у кого благосостояние не соответствует официальному жалованию. Нет превышения — есть доверие. Появилось превышение — доверие тут же пропадает. У нас, как я уже говорил, мониторятся доходы и их ближайших родственников, причем достаточно тщательно.

— Но это же нарушение прав личности!

— Ни в коей мере. Мы же не силком человека в чиновники тащим! Более того, при вступлении в должность он расписывается, что ознакомлен с вызывающими такое ваше возмущение правилами. И про родственников тоже, не только про себя. Ну, а они, если не хотят, чтобы государство лезло в их финансовые дела, могут отговорить своего мужа, отца или там двоюродного брата от принятия должности.

— А если чиновник написал, например, статью — вы что, за гонорар его сразу посадите?

— Прежде чем публиковать эту статью, он должен предоставить ее в комиссариат. И там, во-первых, решат, стоит ли это публиковать вообще, а если да, то какой гонорар заплатить. Это относится не только к статьям, а вообще к любой творческой деятельности госслужащих руководящего звена. Причем мой комиссариат занимается писательскими, изобретательскими и научными вопросами, а поэты, музыканты и художники идут в императорский. А чего вы удивляетесь? Можно подумать, что ваши чиновники не пишут или не изобретают. А уж какие гонорары за это получают — нашим такое и в самом страшном сне не привидится.

— Представляю, как чувствуют себя ваши госслужащие…

— Есть, конечно, такие, что хреново, но их поголовье неуклонно сокращается. Но есть и новые, в большинстве своем из комиссаров, они таким положением дел даже гордятся. Интересно, кстати, мне тут недавно доложили — оказывается, если у человека есть значок о прохождении комиссарской службы, то к такому все чаще обращаются «господин экс-комиссар». И тем нравится, а знаете, почему? Потому что им приятно, что их считают не такими, как прежние, то есть не ворующими. Вот у вас, например, какие ассоциации возникают у простого человека из народа при слове «чиновник»? Вор, взяточник, морду за три дня не обгадишь, да к тому же еще и дурак. То есть что какой-то конкретный чиновник — умный и честный человек, это еще надо доказывать, причем быстро не получится. Ну, года за два, наверное, можно справиться… Нас такое положение дел не устраивало изначально, и мы уже шесть лет работаем в этом направлении. Небезуспешно, как мне кажется. И, кстати, позвольте мне вернуться к изобретательству, как давно курируемой мной лично области. Вот представьте себе такую картину — довольно высокопоставленный чиновник вдруг что-то взял и изобрел.

По лицу собеседника было видно, что представить такое ему затруднительно, но он честно пытается.

— Согласен, не самый частый случай, — продолжил я, — но вы слушайте, что дальше было. Вот, значит, костромской губернатор взял и изобрел гиромобиль. Двухколесный транспорт с гироскопом, который благодаря этому гироскопу и сохраняет устойчивость. За свой счет построил и испытал опытный образец.

Видя легкое сомнение Никонова, я уточнил:

— Именно за свой, никаких попыток привлечь средства со стороны не было, это проверено. Так вот, нам этот гиромобиль сейчас не очень-то нужен, проблемы пробок в крупных городах у нас пока нет. Но к тому моменту, когда будут, будет и один из вариантов решения, доведем мы эту идею до готовности к серийному производству к тому времени. Поучаствовать, кстати, не хотите? У вас ведь дефицита пробок, мягко говоря, не ощущается. Но продолжу. Мне ведь пришлось лично в Кострому лететь и упрашивать этого губернатора, чтобы он не уходил со своей должности! Потому как справлялся он хорошо, а там как раз начался ключевой этап земельной реформы. Вот, значит, прилетел я и начал — мол, дорогой Петр Петрович, я понимаю, что губернаторство отнимает много времени, а работа над изобретением — не меньше, но это можно попытаться как-то урегулировать…

Нет, отвечает он мне, не так уж много времени нужно на губернаторские дела, если все правильно организовать, мне, мол, хватает по пять часов пять дней в неделю. И помощники у меня есть, продолжает он.

Так вот, до этого момента подобная история с примерно равной вероятностью могла произойти и в вашей России. Но вот с ответа, чего именно ему не хватает, начинается то, чего у вас просто не может быть. Денег у него не было для выпуска опытной серии! Помощники работали почти бесплатно. А организовать акционерное общество, так как желающие вложить капиталы уже появились, он, сидя в губернаторском кресле, не считал для себя допустимым. Типа это можно будет рассматривать как злоупотребление служебным положением, когда акционеры находятся у него в подчинении. Я, конечно, решил, что тут кто-то из моих комиссаров малость перестарался, и заявил, что ему такое сказали по ошибке. Нет, отвечает он, никто мне ничего не говорил! То есть он просто считал такой образ действий неэтичным, и все.

— И как же вы вышли из этого положения? — поинтересовался Никонов.

— Очень просто. Объяснил ему, что я у него в подчинении совершенно не нахожусь, и император тоже. Однако деньги у нас есть, и мы хотим вложить в это предприятие по триста тысяч. А чтобы те, кто хотел вложиться в данное дело раньше, не почувствовали себя обиженными, мы объявим, что готовы продать им часть своих паев по себестоимости. Теперь по поводу этичности происходящего пусть болит голова у нас с его величеством, а вы, дорогой господин Шиловский, еще два года посидите, пожалуйста, в губернаторах, а по гиромобилю, кроме финансовой, вам будет оказана и вся необходимая техническая помощь.

— Хм, — задумался Никонов, — вообще-то для решения о том, что Федерация будет принимать участие и в этом проекте, хватит имеющихся у меня полномочий. Так что я в принципе подтверждаю наше участие, а конкретные шаги будут уточнены в процессе работы. Значит, нечто вроде мотоцикла, но при этом устойчивое, как автомобиль? Думаю, у такого транспорта могут быть неплохие перспективы. Ну, а сейчас надо согласовать еще один момент. Кроме совместных технических проектов, было ведь принято и решение о том, что мы размещаем у вас какие-то средства. Так вот, уполномоченный по этому вопросу сегодня прибыл со мной.

— Хорошо, — кивнул я, — полечу обратно, возьму его с собой, потому как этот вопрос относится к компетенции их величеств.

Глава 21

Сколько я себя помнил, Львов всегда был русским городом. Туда после окончания МГУ уехала по распределению двоюродная сестра отца, тетя Маша, да так там и осталась, выйдя замуж. В первый раз я побывал в этом городе, когда мне стукнуло десять лет. А через четыре года, причем опять не без помощи этого города, я научился ругаться матом. Нет, соответствующие слова я, разумеется, выучил задолго до этого, но вот применять по делу, то есть чтобы они украшали речь, добавляя ей точности и эмоциональности, толком не умел. Но после седьмого класса я все лето проработал в деревне, где дед устроил меня пропалывать морковное поле, и заработал там в поте лица аж сорок пять рублей. Родители добавили еще примерно семьдесят, после чего должна была сбыться моя мечта — купить мопед. Но вот ведь беда, как раз в то время прекрасные мопеды «Рига-3» в Москве исчезли, зато в магазины навезли довольно похожих на них львовских. Да, мне говорили, что качеством они малость похуже рижских, но ведь я к тому времени уже приобрел кое-какой опыт возни с моторами во Дворце пионеров и считал, что всякие мелкие недоделки смогу устранить своими руками, потому как сил ждать, когда в Москве снова появятся «Риги», совершенно не было. В общем, купил я это… ну не было у меня цензурных слов, чтобы описать все убожество этого продукта жизнедеятельности древней галичанской земли! Конструктивный дебилизм там гармонично сочетался с отвратным качеством материалов и комплектующих, и все это было помножено на просто фантастическую халтурность сборки. Даже если бы руки росли из задницы, сказал мне сосед дядя Миша, помогая перебирать развалившееся при первом же запуска движка сцепление, то так собрать все равно не получилось бы. После чего он добавил, чем, по его мнению, оперировали львовские рабочие вместо рук.

Ну, а что после развала Союза Львов стал заграницей, причем весьма своеобразной, это уже другая история.

Но пока у нас в Российской империи не было ни Союза, ни его развала, ни Львова. Черновцов, кстати, тоже не было, но про этот город я не мог сказать ничего плохого как раньше, так и сейчас. Но ведь наступать-то нашим войскам предстояло не на Черновцы, а на Львов! В свое время я даже поинтересовался у Гоши — может, обойдемся Черновцами, там живут вполне приличные евреи? Ну его нафиг, этот древний город Львов с его похабными мопедами и распоясавшимися бандеровцами. Но император возразил мне, что, пока во Львове не появилось ни того, ни другого, его и надо взять, чтобы оно там так и не смогло появиться. И вот сегодня войска Юго-западного фронта перешли в наступление. Двигаясь вдоль железной дороги, они должны были занять Львов, а потом повернуть на Варшаву. Такое направление удара было выбрано по двум причинам. Первая — и поляки, и австрийцы ждали прямого удара на Варшаву от Бреста — а иначе, думали они, зачем мы его держим-то? И, как могли, укрепили это направление. Так что нам не хотелось гнать солдат на укрепленные позиции, тем более что около пятидесяти сохранившихся английских «медиумов» тоже были здесь. Так себе танки, конечно, но наступать все-таки лучше там, где нет вообще никаких. Вторая причина заключалась в том, что на этом пути нашим войскам не придется форсировать ни одной хоть сколько-нибудь заметной реки. Более того, они будут идти по междуречью Вислы и Западного Буга, как по коридору, защищенные этими реками от фланговых ударов противника.

Надо сказать, что обстановка там в общем-то сложилась довольно для нас благоприятная. То, что во времена Союза в том мире было Западной Украиной, сейчас представляло собой дремучие задворки Австро-Венгрии. Мало того, что уровень жизни был там едва ли не самым низким в империи, так австрийцы еще и проводили политику принудительного онемечивания украинцев, что никак не добавляло большинству населения верноподданнического энтузиазма. До войны австро-российская граница была довольно прозрачной, и народ потихоньку склонялся к мысли, что в соседней-то России живется лучше. А тут еще поляки… Те, что жили в Российской Польше, теперь под руководством Пилсудского раскатывали губы в основном в сторону Балтики. Но местные тоже хотели своего государства. В общем, ни украинцы, ни поляки львовщины на австрийцев пока не задирались, но меж собой собачились уже всерьез, кое-где так и с использованием пулеметов.

В Штатах же только на прошлой неделе смогли определиться с приоритетами дальнейших действий. После сдачи тихоокеанской эскадры там поднялся жуткий визг во всех газетах, мол, у нас оттяпали кусок территории и мы этого так не оставим. Так что к ноябрю были спешно достроены и с кучей недоделок приняты в строй еще два «Мичигана» и авианосец, а в Панаму было перебазировано около сотни «Мустангов». Но японские верфи тоже продолжали работу, и Тихоокеанский объединенный флот получил еще две авианесущих подлодки, так что теперь их стало шесть. И опять неподалеку от панамских берегов из-под воды тихо появились сначала перископы, а потом и рубки, только теперь это происходило безлунной ночью. В этот раз в небо поднялись уже тридцать «Зеро», так что они бомбили не только ремонтирующийся канал. Два сбросили бомбы на бараки с рабочими, а десяток — на аэродром и прилегающее к нему спиртохранилище. После чего самолеты спешно покинули Панаму, потому как от возникшего пожара тут стало слишком светло. То есть второй аэродром, находящийся в пяти километрах от первого, они не бомбили. Но, что интересно, спирт с тамошнего хранилища тоже куда-то исчез! Наверное, испарился от повышения температуры. Чего же в этом удивительного, если в Штатах свирепствует сухой закон?

В общем, окончание ремонта канала отодвинулось в достаточно далекое будущее, тем более что уцелевшие рабочие разбежались, а набрать новых на месте не представлялось возможным. Да и в самих Штатах народ тоже не выражал особого энтузиазма по этому поводу. Некоторое время циркулировали слухи, что вновь собранная эскадра пойдет в Тихий океан через мыс Горн, но, к нашему сожалению, амеры смогли удержаться от такой авантюры. Чем дальше, тем больше они склонялись к мысли, озвученной Черчиллем — главное, выбить из войны Россию! Без нее немцы удовлетворятся уже полученным, а с японцами и вовсе будет нетрудно справиться общими усилиями. И теперь, по нашим сведениям, основные силы американского флота готовились к броску через Атлантику.

Англичане же во исполнение своей доктрины двинули сингапурскую эскадру — но не на помощь филиппинской группе амеров, а прямо в противоположном направлении! То есть, скорее всего, в Средиземное море.

Видя такое дело, Гоша вызвал к себе турецкого посла и поставил его в известность, что Османской империи дается двадцать четыре часа на предмет определиться, с кем она будет в этой войне. А чтобы туркам лучше думалось, показал петицию от багдадской интеллигенции об образовании Месопотамскоской республики под протекторатом Германии и России. Понадобится — в момент организуем, пообещал русский император. И десятикилометровую зону вокруг железной дороги Берлин-Багдад объявим интернациональной территорией. Что, туда попадает чуть ли не весь Стамбул? Ваше дело, можете его перенести, мы не возражаем. Ну, а если вдруг вы станете нашими союзниками, то Четверка на союзнических землях, понятное дело, никакой чьей-то там гиппопо… то есть тьфу, месопотамской республики не допустит и всяких зон вокруг железной дороги тоже. Но, кроме этих самоочевидных выгод, в этом случае появится еще и союзнический долг. Он потребует, кстати, не так уж много — всего-то выделить места для десятка аэродромов и немедленно начать наступление на Египет, благо противостоять вам там будут две неполные дивизии второй очереди.

Турки вняли голосу рассудка и вступили в войну на нашей стороне. И даже попытались наступать на Каир, в результате чего англичане гнали их километров семьдесят, пока не отстали. Но это было неважно. Суэц теперь находился в зоне действия нашей авиации, Дарданеллы — в окружении, а сингапурской эскадре предстоял долгий путь вокруг Африки.

Ну вот, подумал я, дочитав обзорный доклад до этого места, а Беклемишев все жаловался, что его мадагаскарские боевые пловцы скучают без дела. Оно же само к ним плывет! Может, эскадра по пути зайдет на Мадагаскар, что было бы вовсе замечательно, но это все-таки не очень вероятно. А вот мимо Южной Африки ей никак не пройти, не заскочив на огонек либо в Порт-Элизабет, либо в Кейптаун. Ну, а наше дело — организовать все так, чтобы этот огонек оказался поярче, горел подольше и в процессе горения сопровождался должными звуковыми, обонятельными и осязательными эффектами. Кто там командует, Черкасов? Ну, этому советовать ничего не надо, а приказ у него уже есть. Так что скоро в тех краях появится то ли обшарпанная шхуна, то ли большая прогулочная яхта, то ли вообще антикварный колесный пароход, это уже дело капитана, чем и под каким флагом в каждый момент времени будет являться его корабль-трансформер «Парадокс». То, что его многочисленная команда более чем наполовину состоит из негров, ни малейшего удивления ни у кого не вызовет. Ну, а на всякий случай у Мадагаскарской базы есть две «Барракуды» — лодки хоть и маленькие, но способные защитить и себя, и корабль обеспечения.

Так, глянул я на часы, минуты через три придет Танечка, получить очередную порцию работы — правда, совсем небольшую. Дело было в том, что ее агенты сумели организовать прослушивание защищенной линии, связывающей Лондон со Скапа-Флоу. В общем, пока ничего особо интересного они там не услышали, за исключением беседы Черчилля с адмиралом Джеллико. В данной же беседе премьер просил адмирала по возможности ограничить ущерб, наносимый немецким кораблям, а все силы сосредоточить на русских. Мол, Германия — это вынужденный враг, который еще может и перестать им быть, а Россия — враг давний и смертельный. И теперь предстояло подумать, как сделать так, чтобы сведения об этой беседе кайзеру доложила его разведка. Мне, конечно, тоже нетрудно рассказать Вилли такую историю, но лучше будет, если он ее узнает сам. Впрочем, особых затруднений тут не предвиделось, потому как Россия и Германия — союзники. А это означает, что между руководствами их спецслужб должны быть прямые личные контакты, одобренные на самом верху. Таковые были, я лично подписывал список Танечкиных сотрудниц, которые должны были тесно законтачить с руководящими лицами немецкой разведки. И теперь предстояло просто устроить очередную утечку информации.

После ухода Танечки мне позвонил Алафузов и сказал, что, если я не очень занят, он может показать мне интересный документ, только что полученный им из Москвы. И вскоре я читал обещанный образец эпистолярного искусства, оформленный в виде листовки:

«Господа, товарищи, граждане и гражданки России! Все, кому дороги святые Идеалы Свободы! Настала пора подняться на борьбу с темной найденовской кликой, опутавшей своими щупальцами большую часть мира. Эта клика уже добилась того, что Россия из страны, уверенно идущей по пути развития свободной рыночной экономики, которая только и создает Демократию и Права человека, превратилась в сатрапию по древнеассирийскому образцу. Вместо развития Частной Собственности и Демократии, которые только и могут обеспечить цивилизованное существование, Найдёнов пользуется отринутыми еще при Екатерине Великой варварскими методами, насаждая идею национального превосходства!!! Россия Найдёнова не берёт западные страны за образец, не стремится повторить их успехи, а, наоборот, противостоит им и развязывает успешную мировую войну!!! Вовсю пропагандируются человеконенавистнические идеи, и волчьи уши антисемитизма торчат изо всех щелей! (тут я не выдержал и заржал, представив себе эту картину).

Найденов замахивается на самое святое, что изобрело человечество на своем пути к прогрессу — на право каждого иметь частную жизнь!

Желание иметь частную жизнь — свойство полноценной личности! А появляется оно в результате владения частной собственностью, которая рождает частный интерес!!! То есть люди, не имеющие частной собственности, не имеют и интересов, никогда не осознают своих прав, не создадут Демократии, Прав Человека, Цивилизации!!!

Братья и сестры, поднимем же свои голоса до высокой ноты протеста против преступлений захватившей власть в России кровавой банды!»

— Интересно, — хмыкнул я, — небось первые прочитавшие хохотали так громко, что обратили на себя внимание полиции? Кого это попёрло, Гучкова, Родзянко или Милюкова?

— Родзянко.

— Да, я так и думал, а то откуда бы тут пассажи про священность частной жизни посреди уворованной собственности. Им уже в экономическом отделе Императорского комиссариата занимаются, так что подождите минутку, проконсультируюсь.

— Увы, — сказал я, кладя трубку, — материал еще не полностью собран, просят две недели, а то пока на полноценный червонец немножко не хватает. Так что пусть еще маленько погуляет, повеселит публику, ну а потом уж мы предоставим ему возможность возвысить голос до самой высокой ноты, которую он только и сможет провизжать.

— Я вообще-то хотел предложить использовать его как приманку, — заметил Алафузов.

— Думаете, найдутся дураки, которые воспримут все это всерьез? Хотя, действительно, не стоит недооценивать народ, там, если поискать, кого только не отыщется. В общем, как получите отмашку в экономическом отделе, делайте с этим народным трибуном что хотите.

— Не такой уж это дурацкий текст, — покачал головой Алафузов. — Во всяком случае, тут ясно видна попытка вбить клин между вами и его величеством. Россия, видите ли, найденовская, а Георгий Первый при том Найденове вообще неизвестно кто.

— Плюньте, про это его величеству скоро седьмой год кто только не талдычит, он уже и смеяться перестал. Но и эту линию на всякий случай можете проработать, если считаете нужным.

На традиционном совместном ужине его величество заявил мне:

— Ну вот и кончается последний год той эпохи, когда этот мир был еще похож на тот, из которого ты родом. То есть начало одиннадцатого года еще имело довольно много общих черт, конец их уже почти не имеет, а грядущий двенадцатый пойдет и вовсе по какому-то никому не известному пути.

— Ага, — согласился я, — подумаешь, первый полет первого в мире самолета состоялся не там, не так и не тогда. Мелочь? Или бойня на Ляодунском перешейке, тоже никаких отличий от того мира. И черногорская война там тоже была, это я так плохо историю учил? А вот метеорит, действительно, падал и там, и тут. Так я тебе могу навскидку еще пару землетрясений предсказать и уверен, что сделаю это правильно. В общем, это ты зря, у нас давно уже все пошло совсем не так. Или ваше величество намекает, что все необходимые изменения уже произведены, вот только довыиграть войну, и мне можно собираться на Канары?

— Ты лучше поменьше всяких бумаг читай, раз тебе такое в голову лезет, — даже чуть испугалось величество, — а побольше времени с семьей, что ли, проводи — твоему сыну, между прочим, скоро год будет. На Канары он собрался… Я ведь к чему веду? Начинается период, на котором у нас не будет уже никакой привязки к твоему прошлому, историю которого я знаю, кстати, если и хуже, чем ты, то ненамного. А кое в чем и получше. Так что забудь, пожалуйста, про отставку, к своим кошкам будешь в отпуск ездить. Каждый год на две недели, как порядочный государственный муж!

Да, подумал я, потягивая пиво, в чем-то Гоша прав. А именно — Россия бесповоротно свернула с того пути, который и привел к образованию мира, в котором я родился, со всеми его особенностями. И потянула за собой Германию с Японией, а почти все остальные страны поставила перед лицом серьезных перемен. И если бы я видел свою задачу только в этом, то, действительно, сразу после окончания войны можно было бы начинать думать о пенсии. Но ведь дело-то в том, что действительно предстоит совершенно новый и никому не известный путь! И, выходит, оставить Гошу одного — это значит ровно вдвое увеличить количество совершенных на этом пути ошибок. Так что увы мне и еще раз увы… Тут и вместе-то как бы не наколбасить чего-нибудь совсем неудобоваримого.

Глава 22

— Я тут недавно твоих любимых Стругацких перечитала, — сообщила мне ее величество Мария Первая, когда я заехал к ней утрясти один финансовый вопрос. — Действительно, классики. Ладно, будущее кто только не предвидел, тут они не монополисты. Но вот предвидеть прошлое — это сильно! Помнишь, что Румата подумал про Вагу? «Кажется, он кошек любит. В берлоге у него, говорят, целое стадо, и специальный человек к ним приставлен. И он этому человеку даже платит, хотя скуп и мог бы просто пригрозить». Откуда они так точно все про тебя знали? Причем ладно там кошки, о них уже полмира в курсе, но вот как они про скупость-то твою догадались? Вроде раньше в глаза не бросалось. Но тут…

Маша сделала трагическую паузу и продолжила:

— Приближается важнейшая операция, исход которой окажет сильное влияние на сроки окончания войны, а главное — станет одним из решающих факторов послевоенного мироустройства. Понимая это, мы с Гошей напрягаем все возможности моего департамента, прикидываем, что еще можно выжать из бюджета, оцениваем наши кредитные перспективы… И вот ко мне приходит твоя бумаженция, где ты объявляешь потребную тебе на эту операцию сумму. С душевным трепетом, мучаясь гамлетовским вопросом «хватит или не хватит», я ее открываю, и что, скажи мне на милость, я там вижу? Шесть с половиной миллионов! Ты издеваешься, да? Такую мелочь Гоша тебе и сам в любой момент даст, причем между делом и не спрашивая, на что она тебе понадобилась!

— У меня же там так прямо и написано, что сумма предварительная, и в процессе развития операции могут потребоваться дополнительные средства, — пожал плечами я.

— А могут, значит, и не потребоваться? Вот я и говорю — скряга. Надо было написать максимальную сумму, а в конце добавить, что при благоприятном стечении обстоятельств она может быть немного уменьшена. Или это у тебя опять моральные принципы разыгрались? Мол, свою же супругу на трон сажаю, не чужую, тут нужна особая щепетильность. Неужели угадала? Ну, блин, до чего же людей борьба с коррупцией-то доводит… Надо будет тебе в жалованье ввести надбавку за вредность и в меню ваших с Гошей ужинов добавить специальный стакан молока для тебя. В общем, забирай чек на твои копейки, я своей властью округлила сумму до десяти лимонов. И в ближайшее время все-таки пришли мне настоящую цифру, исходя из только что высказанных тут соображений. Вот специально не скажу, сколько мы с Гошей на это надыбали, чтобы ты свою цифру под нашу не подгонял. И Гоша не скажет, я его уже предупредила.

Деньги нужны были мне для подготовки референдума, на первом этапе которого народ свободной Ирландии выберет государственное устройство своей страны — будет ли это республика, монархия конституционная или монархия самодержавная. После чего на втором этапе подавляющим большинством голосов изберет себе в королевы датскую принцессу Дагмару, то есть ее величество Марию Федоровну Найденову-Романову.

В преддверии занятия новой должности Мари выучила ирландский язык, причем как-то походя, без напряжения, и теперь помаленьку обучала Настю. Понятно, что когда свободно говоришь на пяти, то добавить к ним шестой уже не очень трудно, причем это относилось как к дочери, так и к жене. Мне же это было не обязательно, потому как стану я в той Ирландии всего лишь принцем-консортом. Да и вообще, надо будет — они меня не только на английском поймут, но и на русском устном! Тем более что найти в Ирландии человека, свободно говорящего по-ирландски, было не проще, чем, скажем, в двадцать первом веке отыскать в древнем украинском городе Ялте человека, владеющего языком Тараса Шевченко. Можно, конечно, но трудно, придется перебрать всех отдыхающих из Полтавы и Чернигова.

Черновик конституции был уже не только написан, но и показан Роджеру Кейсменту. Причем если поначалу он относился к идее посадить на трон Мари с некоторым предубеждением, то, почитав творение моего информбюро, стал горячим сторонником восшествия на престол королевы Дагмары Первой. Ибо при первом чтении казалось, что эта королева будет самым бесправным существом в Ирландии. Даже права Эдика по сравнению с предполагаемыми для Мари казались безграничными! Она не могла назначать премьера, объявлять или прекращать войну и не имела никаких рычагов воздействия на бюджет. Даже право вето у нее было каким-то игрушечным, то есть для его преодоления требовалось всего-то две трети голосов в верхней палате парламента. Ей оставили только право объявлять амнистию, помилование и, на что простодушный Кейсмент не обратил совершенно никакого внимания, право получать деньги, не отчитываясь об источниках, и право тратить их по своему усмотрению. Ну и финансируемые на собственные средства королевы гвардия и секретариат…

Тут я вовсю использовал великое изобретение демократии — конституцию непрямого действия, то есть без вторичных законов и подзаконных актов не работающую. В такой бумаге можно писать все что угодно, вплоть до права гражданина на личную безопасность, например. Пока там не будет четко прописано, сколько лет давать за лишение этого гражданина возможности нормально защитить себя, и так по каждой статье, ничего работать не будет. То есть каждая статья должна выглядеть так: народ имеет право на что-то. Воспрепятствование этому праву со стороны должностных лиц карается тюремным заключением на срок от и до. Видели вы где-нибудь такую конституцию? И не увидите, потому что их пишут не дураки. Даже подаваемая как образец американская тоже, если к ней приглядеться, окажется из этого же непрямого ряда.

Так что проект ирландской конституции представлял собой просто красивую бумагу — даже, пожалуй, малость покрасивее российской.

Ну, а зарплата королевы была установлена в две тысячи ирландских фунтов, что соответствовало примерно девяти тысячам рублей. Думаете, в месяц? Как же, держите карман шире. В год! Принц-консорт должен был получать пятьдесят фунтов в месяц, и на этом траты ирландцев на королевскую фамилию исчерпывались.

Думаю, понятно, почему мы решили сделать именно так. Ну на кой черт нам с Мари еще и заморочки с ирландским бюджетом? Там все равно ничего нет, и вряд ли в ближайшее время картина радикально изменится. Общая же ситуация очень располагала к вложениям, потому как дешевизна всего там просто потрясала. Основание общеирландской газеты обошлось всего в две с половиной тысячи рублей! И она уже начинала давать прибыль. Революционеры увлеченно собачились на тему своего будущего государственного устройства, совершенно не обращая внимания на то, что, например, сорок процентов акций судостроительного комплекса в Белфасте уже были в нужных руках. Причем процесс все еще продолжался, а суммы, которые приходилось тратить, я называть не буду во избежание сравнения с Абрамовичем и Потаниным. Так что предстояло еще подумать, куда бы приткнуть всученные мне курильской королевой дополнительные деньги. Наверное, лучше всего будет учинить университет, как это сделали в аналогичной ситуации Джефф Питерс с Энди Таккером. Ах, да, и пару православных храмов не забыть, пропиарив их как символ примирения католиков с протестантами.

На очередном ужине Гоша поинтересовался моими ирландскими делами, в частности тем самым проектом конституции.

— Бумага как бумага, — хмыкнул я, — не хуже нашей. До эрэфовской, правда, маленько недотягивает… А что?

— Да вот возникла у меня тут мысль, причем как раз по поводу нашего, так сказать, основного закона. Именно что так сказать, потому что ты прав на все сто — какой же это закон, если за его нарушение прямо в нем не прописано сроков? Это набор благих пожеланий, и не более того. Не спорю, мы именно такой и заказывали, его и получили. Но не было ли это ошибкой? Ведь, по сути, конституция — это перечень того, чего запрещается делать элите по отношению к своему народу. Естественно, раз такую бумагу элита и писала, то откуда в ней возьмутся санкции за ее нарушения? Унтер-офицерские вдовы на самом верху не встречаются. Но мы-то на что? То есть я предлагаю дополнить наш чрезвычайно демократический основной закон статьей «Воспрепятствование должностными лицами осуществлению конституционных прав и свобод граждан». Сроки — от десяти до двадцати пяти лет, при наличии отягчающих обстоятельств и высшая мера. А заниматься квалификацией содеянного будет Конституционный суд! То есть в его компетенции будет не только признание какого-нибудь нормативного акта неконституционным, но и раздача сроков всем подписавшим этот акт. Потому как сейчас война, в силу чего Дума на каникулах, но ведь сразу по окончании они снова соберутся. Пока наше взаимодействие с этим органом народовластия, скажем прямо, балансирует на грани произвола… Но проведем мы вот такую правовую реформу, и все станет по закону!

— А вдруг они не станут принимать ничего антиконституционного? — поинтересовался я.

— И воровать перестанут, и служебным положением злоупотреблять, жить будут на одну зарплату… Тогда это будут сущие ангелы, а не люди, за что же их сажать-то? Пусть работают на благо России. Правда, сейчас в такую благодать поверить не очень-то получается, но будем надеяться на светлое будущее. А пока, значит, надо продумать организацию Конституционного суда. Одно мне ясно уже сейчас — его председатель должен назначаться императором. А вот для снятия с должности пусть нужно будет и решение Думы, причем принятое квалифицированным большинством.

— Зачем? Ты что, думаешь, они будут питать к этому председателю хоть сколько-нибудь теплые чувства?

— Нет, они просто раскинут мозгами примерно так. Мол, этот, само собой, зверь. Но с чего бы тогда императору его заменять? Небось нашел кого-то еще хуже, такого, по сравнению с которым нынешний покажется образцом всепрощения! И упрутся.

Меня начали потихоньку терзать смутные догадки по поводу личности предполагаемого первого председателя.

— Правильно думаешь, — кивнул Гоша, — и вот почему. Дело новое, прямо с ходу кого угодно в такое кресло не посадишь. Но ты будешь потихоньку готовить преемника на этот пост. И, как только подготовишь, я тебя освобожу. Дума же это поддержит, потому как будет считать, что кандидатуры хуже Найденова не может быть по определению.

— А если вдруг окажется, что я малость напортачил с преемником, и он впадет в неуместный либерализм? Думцы же тогда ни за что не подтвердят его отставку.

— Так ведь канцлером-то ты все равно останешься! Не спорю, придется, конечно, малость напрячься, поработать с людьми, и тогда подтвердят как миленькие.

И вот во исполнение новой просьбы величества после ужина с ним я не сразу отправился к ждущему меня во внутреннем дворе лимузину, а спустился этажом ниже и немного прошел по коридору правительственного крыла Зимнего. В отличие от большинства высших чиновников министра народного контроля в десятом часу вечера следовало искать в его кабинете. Он действительно находился там, и вскоре я здоровался с генеральным комиссаром Иосифом Виссарионовичем Сталиным.

— Я и сам думал на эту тему, — кивнул Сталин, — потому что заметное количество сигналов от народных контролеров касается именно нарушения конституционных прав граждан.

— Но вы, надеюсь, понимаете, что реагировать новому органу придется далеко не на все нарушения?

— Да, я это не только понимаю, но и поддерживаю. И навскидку могу предложить четыре возможных варианта вердикта этого суда по каждому конкретному случаю. Первый — нарушены и буква, и дух конституции. Второй — нарушен дух, но соблюдена буква. Третий — нарушена буква, но соблюден дух. Ну, и четвертый, где все соблюдено. Я так понимаю, вы хотите, чтобы я составил предварительный пакет документов по этому Конституционному суду?

— Как первый этап. Потом вам придется проследить за прохождением ваших бумаг в юридическом отделе Императорского комиссариата, ну, а затем стать секретарем того суда. Имея в виду, что через некоторое время вполне возможна смена поста на председательский.

— Хорошо, — кивнул Сталин, набивая трубку, — к завтрашнему вечеру проект будет готов. Зайдете?

— Обязательно. Ну, тогда до завтра.

Интересно, думал я, выезжая из заснеженного рождественского Питера. То, что Сталин предоставит проект завтра, означает, что он у него уже готов. Только прочитать еще разок и, может, что-нибудь поправить по мелочи.

На следующий день после ужина с Гошей я зашел к Сталину, поздравил его с наступающим Новым годом и забрал приготовленную для меня папку с документами. Пожалуй, еще успею прочитать в этом году…

Итак, начнем с состава суда. Что это тут за такие Конституционные Присяжные? А, их выбирают из народных контролеров со стажем не мене трех лет. Выборщики — те же контролеры, но уже все. Избирается двенадцать присяжных сроком на пять лет, но в каждом заседании участвуют только четыре. Ротация происходит в алфавитном порядке, но в исключительном случае председатель или секретарь могут и заявить отвод.

Дальше пошло про действия суда в случае частичных нарушений. Тут он не мог навесить обвиняемому реального срока. Но мог снять с должности и, как исключение, влепить условный срок, это если рассматриваемое деяние было совершено или повторно, или с особым цинизмом, или нанесло существенный вред Российской империи. В случае осуждения имеющего условный срок от КС по любой другой статье этот срок автоматически прибавлялся к наказанию, причем без ограничения давности.

Я откинулся на спинку стула. Как-то тут что-то немножко не очень… Это про случай с нарушением буквы при соблюдении духа. Хотя, конечно, суд не обязан давать сразу на всю катушку, тут как вариант прописано и устное порицание… А, так я вкладку пропустил, как раз про это самое. В случае, если зафиксировано нарушение буквы конституции при сохранении ее духа, суд обязан рассмотреть вопрос — а можно ли было достичь того же результата, но без нарушений? И только если он ответит на этот вопрос положительно, разрешался переход к следующему пункту повестки. Если же нет, писалось далее в бумаге, то на нет и суда нет. Но есть Особое Конституционное Совещание, которое по результатам таких случаев будет вносить предложения о поправках в конституцию.

Дальше шло про порядок принятию дел к рассмотрению и про соревновательность сторон. Итак, суд мог завести дело по представлению народного контроля, а также императорского либо государственного комиссариата, и далее обвинение должен был поддерживать представитель этой конторы. Защитника же обвиняемый выбирал себе сам, причем накладывалось единственное ограничение — этот защитник должен был иметь российское подданство. Ни от обвинителя, ни от защитника не требовалось наличия юридического образования. Правда, председатель или секретарь суда могли отвести кандидатуру представителя обвинения по причине выдающейся некомпетентности, и тогда инициировавшая процесс сторона должна была представить другого. На адвокатов подобное право не распространялось, тут все решал сам обвиняемый.

— Георгий Андреевич, — отвлек меня от раздумий голос секретаря из динамика, — Мария Федоровна напоминает, что уже без пятнадцати двенадцать.

Да, меня же ждут, Рождество я с семьей провести не смог, так хотя бы новый год. Ладно, а то, действительно, и свою-то дочку уже два дня не видел, а Алисиных дочерей и вообще не помню когда. Алеша, правда, сегодня днем чуть не сбил меня с ног в коридоре, когда я шел в столовую. А он мчался туда же в сопровождении Рекса с Рыжиком. Добился таки права для котов обедать там на общих основаниях, и вот сейчас бежал присмотреть за его реализацией. Вообще-то тут Алиса молодец, хорошо придумала…

Месяц назад Алешу с Настей заинтересовала проблема — почему, когда они идут в столовую (такое случалось, хоть и не каждый день), котов туда не пускают? Настя пообещала набраться смелости и попросить меня распорядится про прекращение дискриминации, но Алиса посоветовала детям действовать как положено. И они написали прошение в мой секретариат. На следующий день оттуда пришел ответ, что данный вопрос находится в компетенции коменданта дворца и прошение отправлено в его канцелярию, после чего дети начали беготню по инстанциям. Сначала потребовалась бумага о признании котов подданными российской короны — эту они получили в министерстве двора, которым заправляла Алиса. Справки о благонадежности им выдала Татьяна, ДОМ имел такое право. Затем котам было предложено подписать обязательство о неразглашении гостайны, что представляло собой общую для всех обитателей Гатчины процедуру, и специально для них составленную бумагу, где они обязались в столовой не царапаться, не кусаться и не издавать воплей интенсивностью более восьмидесяти пяти децибел. Пункт про не гадить из бумаги был вымаран по письменной просьбе Насти, которая заявила, что для Рекса он оскорбителен. После чего кошаки приложили лапы к документам и теперь мчались пользоваться обретенными правами.

Все правильно, подумал я, уступая дорогу процессии, пусть наши наследники с детства посмотрят, что такое круговорот бумаг в природе.

Боря тоже обещал приехать, но только послезавтра, так что, действительно, пора идти, должен же быть хоть один взрослый мужчина на празднике в этом дамском царстве.

Я убрал бумаги в сейф и пошел к семьям, своей и Бориной, встречать новый, тысяча девятьсот двенадцатый год.

Глава 23

В середине своего января, то есть в начале нашего, американцы наконец договорились с англичанами относительно того, какая погода более всего подходит силам Антанты для успешных действий на море. Смысл же данной дискуссии был в том, что британцев уже основательно припекло. Каждый день они теряли корабли, а новые почти не вступали в строй. С топливом становилось все хуже и хуже. Даже те промышленные предприятия, которые не подвергались бомбардировкам, работали вполсилы из-за недостатка сырья. Ну и с продовольствием было не очень, нормы выдачи по карточкам урезались уже два раза. Поэтому английские военные теоретики считали, что наилучшей погодой является самая плохая, когда абсолютно невозможны действия авиации, главного козыря Четверки. То есть сражение надо давать прямо сейчас.

Американцы же разъясняли, что, кроме авиации, у противника есть и ракетные крейсера, которым годится любая погода. А во время нелетной они, никем не обнаруженные, могут подойти на дальность пуска и учинить такое, что мало не покажется. Эти настроения особенно усилились после того, как одной прекрасной декабрьской ночью «Коршун» незамеченным подошел на пятьдесят километров к Нью-Йорку и выпустил четыре ракеты по броненосцу «Миссисипи», который от этого эффектно взорвался прямо напротив статуи Свободы, а остальные одиннадцать — по порту. Горело там потом еще два дня, несмотря на дождь со снегом. Две страховые компании разорились в дым, и их бренные останки были по дешевке приобретены Альперовичем.

Англичане пытались возражать, что прекрасная погода почему-то никак не помешала противнику непонятным способом взорвать на рейде Кейптауна транспорт с боеприпасами для идущей в метрополию эскадры, но как-то вяло, потому что, действительно, та эскадра прямо сейчас продолжить путь не могла.

И вот наконец союзники пришли к выводу, что активные боевые действия лучше отложить до весны, тем более что американцы теперь выпускали по пятнадцать-восемнадцать самолетов в сутки и надеялись просто задавить нас числом. То, что воюют не самолеты, а летчики, и для подготовки нормального пилота требуется не менее трех лет, в этом мире пока понимали только мы и японцы. А вот немцев в этом полноценно убедить не удалось. Они не испытывали на собственной шкуре ничего, напоминающего последний воздушный бой Русско-японской войны, когда Полозов с ведомым встретили шестерку «Хаябус», то есть истребителей, ничуть не уступающих их «Бобикам». Сбив пять машин и не обращая внимания на растратившую весь боезапас шестую, «Бобики» направились к оставшейся без прикрытия эскадрилье бомбардировщиков и вогнали их в землю Ляодунского перешейка.

Ну, а я, узнав такие новости, с облегчением занялся уходом за ростками демократии в свободной Ирландии. Любой дачник подтвердит — главное, не лениться пропалывать огород! А то там вместо редиски такое вырастет…

Понятно, что народно-освободительная революция подняла наверх массу всяких лидеров, вождей и просто авторитетов. И поэтому совсем не зря Танечка направила туда свою, пожалуй, лучшую полевую агентессу Козину. Она не могла, подобно Фросе Богарнэ, яркими речами увлечь за собой народные массы, а личным обаянием — их вождей. Маруся умела совсем другое, зато очень хорошо.

Ведь вожди-то наверх полезли самые разные! Некоторые могли принести большую пользу на будущем светлом пути обретшей свободу страны, а некоторые, не только имеющие несколько реакционные или, наоборот, слишком уж левацкие взгляды, но и способные донести их до народа — наоборот. А ведь вокруг гремели бои, и в воздухе летали пули, снаряды, осколки, кирпичи и много чего еще. Так что задачей Герды Паульсен с подругами было проследить, чтобы эти предметы пореже задевали вождей из первой группы и почаще — из второй. Судя по обстановке вокруг подготовки референдума, они с ней блестяще справились, и я санкционировал отзыв группы в Гатчину для награждения и подготовки к новому заданию.

Вечером я подписал приказ об оплачиваемом отпуске младшего Ли, для сдачи очередной сессии в Московском Промышленном училище, то есть будущем химико-технологическом институте имени Менделеева. Наш следователь уже второй год заочно учился там на фармацевтическом факультете, так как был уверен, что в его профессии будущее принадлежит именно фармацевтике. Старший же Ли считал, что наука — она, конечно, наукой, но кто-то должен хранить и преумножать также и доставшиеся от дедов секреты мастерства. Кроме того, продолжал старший следователь, людям нашей профессии приходится решать не только познавательные, но и воспитательные задачи, а в столь тонких вопросах всякая химия может быть только одним из дополнительных средств, и не более.

Следующим в повестке и последним на этот день было, так сказать, натурное изучение коррупции. Ведь как же можно с ней успешно бороться, если на личном опыте не представляешь всех тонкостей данного процесса? Так что я внимательно выслушал свою посетительницу, датскую принцессу Дагмару Глюксбургскую, в России более известную под именем Мария Федоровна Найденова-Романова.

Дело было в том, что организованная ее стараниями китопромышленная фирма «Эмборг Данишпродактс» не только обеспечила прикрытие базы наших «Килек» в Исландии, но и начала давать неплохую прибыль, потому как война способствовала росту спроса на китовый жир, печень и уж не знаю что там еще обдирали с несчастных водоплавающих. И фирме для повышения эффективности промысла захотелось поиметь дальний дирижабль-разведчик. Однако немцы их не продавали ни за какие деньги, и тогда датчане обратились к русским с просьбой продать сохранившийся еще с японской войны «Серафим». Этот вопрос находился в компетенции канцлера, который, естественно, тут же заломил цену за ветерана почти как за новейший LZ-30. Датчане в панике кинулись к жене канцлера, чтобы та повлияла на своего мужа. После недолгого торга, в результате которого ей была обещана четверть от сэкономленных средств, ее величество изволили согласиться и вот сейчас сидели у меня в кабинете, расчесывая разлегшуюся на диване Светлую, пока я убирал бумаги в сейф, прежде чем покинуть кабинет и идти спать.

Вообще-то я бы даже приплатил датчанам за то, что они наконец заберут у нас это старое летающее ушлепище. Никакого военного значения «Серафим» не имел из-за малой высотности, а гражданского — из-за малой грузоподъемности. А деньги на поддержание себя в исправности жрал, как новый! Но нужно было, во-первых, соблюсти приличия, а во-вторых — показать, что не больно-то оно мне и надо, продавать такую замечательную вещь.

И вот, значит, я так и не смог устоять против напора датской эмиссарши, и, вздохнув, подписал документы о продаже «Серафима» всего за три тысячи рублей вместе с заправочным оборудованием. После чего отправился принимать вознаграждение — правда, не деньгами, Мари они и самой пригодятся, а натурой.

Причем датчанам еще предстоит убедиться, как быстро и качественно русская сторона выполняет свои обязательства. Потому как до планируемого налета дальних высотных дирижаблей кайзера на Вашингтон оставалось два месяца, а в Исландии их должен был ждать готовый промежуточный аэродром.

Утро следующего дня началось для меня со звонка Татьяны.

— Шеф, — проинформировала она, — к вам сейчас начнет набиваться на прием наш популизатор, Костя. У него в третьем отделе родилась интересная идейка. Будучи, как вы говорили, осторожным человеком, Костя не решился ни прибить сам ее автора, ни, тем более, похерить эту бумагу. Если хотите, могу вкратце изложить ее содержание. Вы ко мне зайдете или мне к вам?

— А как скоро Константин Аркадьевич изволят оказаться в Гатчине?

— Через полчаса после разрешения от вашего секретариата.

— Ладно, распорядитесь, чтобы он его получил, а потом жду в гости. Вам чего сегодня к кофе?

— Мне-то ладно, на ваше усмотрение, а вот вам я пока посоветовала бы ничего не пить и не есть до моего прихода. Чтоб, значит, случайно не вырвало от инициатив информбюро. Расскажу, потом минут за пять организм придет в норму, тогда, наверное, можно будет и кофе попить.

— Даже так? Интересно, вы меня прямо заинтриговали… В общем, жду.

Итак, по рассказу Татьяны выходило следующее. Информбюро зафиксировало некоторое усиление недовольства затягиванием войны и спрогнозировало, что к весне оно может заметно усилиться. Более того, среди столичной интеллигенции появились настроения, что цели войны уже достигнуты, дальнейшее ее затягивание приведет только к ненужным жертвам и надо предлагать противникам мир. В силу чего информбюро считает, что нужно какое-нибудь весомое доказательство — с таким противником мир невозможен. Это преамбула.

— И в общем-то пока вполне разумная, — кивнул я.

— Да, и вот, значит, какая далее следует амбула. В Польше базируется дивизия американских Б-17, они уже несколько раз пытались устроить ночные налеты на Смоленск. Результат — десятки сбитых машин и больше ничего, ну, это вы и без меня знаете в подробностях. Так вот, наши доблестные информбюристы предлагают подбросить противнику информацию, что плотное зенитное и истребительное прикрытие есть только у Смоленска, потому что там Ставка. А на всем пути до Питера и в самом Питере их нет. А в Питере якобы находится секретный завод по производству ночных прицелов для ракет, благодаря чему они и наносят Антанте такой урон.

— Этим идиотам трудно было снять трубку и позвонить в главное управление ИВВФ? — удивился я. — Им бы там сразу сказали, что «семнадцатый» может пролететь тысячу километров и вернуться обратно только без бомб, а «Либерейторы» все в Англии, и их там осталось десятка три, не больше. Ладно, так что там предлагается в качестве якобы секретного завода — бордель мадам Луизы, ресторан «Крокодил» или салон Зиночки Гиппиус? Больше вроде интеллигенция нигде не собирается.

— Вот мы и подошли к кульминации этой истории. В качестве цели предлагается указать Стрельну, а точнее — казармы нахимовского училища. Кстати, не такие уж идиоты писали эту бумагу, с опытным экипажем «Боинг» вполне сможет донести туда стокилограммовую бомбу. А несколько соток на те казармы… В общем, будет чем глубоко возмутиться.

— Та-ак…

Я встал и прошелся по кабинету. Блевать меня не тянуло, но хотелось кое-кого повесить.

— Ваши предложения? — спросил я у Танечки минуты через две, садясь и пододвигая к себе чашку с кофе.

— Ликвидировать автора, — пожала плечами дама, — а лично Костику поручить сделать вокруг этого мощную пропагандистскую кампанию про зверства Антанты. И предупредить, что если общественный резонанс будет недостаточным, то Антанта только этим зверством никак не ограничится.

— Меня, честно говоря, как-то совершенно не тянет с вами спорить… Но давайте все-таки подождем господина директора. Вместе подождем, в вашем присутствии, я думаю, он быстрее и глубже вникнет в суть наших претензий. Кстати, по-моему, будет лучше, если их изложите именно вы.

Минут через десять у меня в кабинете образовался несколько запыхавшийся директор информбюро и, время от времени непроизвольно косясь на Татьяну, доложил, что в недрах его третьего отдела родилась вот такая инициатива и он лично считает, что поднятые там вопросы выходят за рамки его директорской компетенции. После чего попытался всучить мне свою бумагу.

— Давайте сюда, — прервала его излияния Татьяна, — канцлер уже знаком с содержанием этого документа. А теперь выразите, пожалуйста, ваше отношение к поднятой в нем проблеме. Да, решения по таким вопросам действительно принимаются не на вашем уровне, но иметь свое мнение вы обязаны. Так что будьте добры нам его изложить, господин Бешкеревич.

Упомянутый господин затравленно глянул на меня, прокашлялся и начал:

— Ситуация действительно требует принятия мер, но, с моей точки зрения, она не настолько катастрофична, чтобы эти меры были именно такими.

— Поточнее, пожалуйста, — улыбнулась ему Танечка, от чего Константин явно потерял последние остатки самообладания, — в чем недостаточная катастрофичность ситуации? Чего не хватает, чтобы предложенный в данном документе образ действий стал допустимым?

— Ну… — растерянно промямлил директор, — моральный дух наших войск и работников тыла все еще достаточно высок…

— Понятно. Каким пунктом вашей служебной инструкции идет требование, что при разработке каждой операции необходимо иметь вариант на случай ее провала? Третьим? Так расскажи нам, скотина, как ты собирался оправдываться и перед кем, когда всплыла бы правда о том, кто именно подставил детей под бомбы! Георгий Андреевич, этот герой сейчас обгадится прямо у вас в кабинете, хотя такие действия допустимы только в подвалах под триста пятнадцатым. Может, заранее переместить господина туда?

— Да уж, — поморщился я, — вы, Константин Аркадьевич, как-нибудь соберите в кулак свою… волю, скажем так. И, кажется мне, у вас начало проявляться опасное недопонимание наших стратегических целей. Поэтому позвольте напомнить — они в том, чтобы сделать Российскую империю великой страной, которой по праву гордятся ее граждане. Так вот, предложенное в вашем документе с этими целями вступает в абсолютное и непримиримое противоречие. Да, нам часто приходится несколько выходить за рамки закона и заповедей Христовых, но всегда для предотвращения чего-то гораздо более страшного. Однако представить себе что-то страшнее, чем Россия, ради достижения каких-то политических целей тупо убивающая лучших своих детей, я не могу. И, раз уж так вышло, что я у вас начальник, извольте крепко запомнить мое мнение по данному вопросу. Не получится — Татьяна Викторовна вам обязательно поможет. Мне почему-то кажется, что для этого ей даже не придется беспокоить господ Ли. А теперь, пожалуйста, кратко охарактеризуйте нам автора обсуждаемого документа.

Константин с облегчением перевел дух и затараторил:

— Илья Сергеевич Васильев, тысяча восемьсот девяностого года рождения, бывший студент юридического факультета Императорского Московского университета, отчислен со второго курса за неуспеваемость, в информбюро работает с декабря десятого года.

Хотя Татьяна и сохраняла невозмутимое выражение лица, но я все-таки заметил, что для нее это новость.

Она положила перед Константином его бумагу и попросила:

— Будьте так добры показать мне его подпись.

— Э-ээ… — проблеял директор информбюро, — видите ли, документ был официально зарегистрирован за подписью замначальника отдела господина Варшавского…

— И в чем заключался его вклад в совместное творчество?

— Понимаете, Яков Гершевич почему-то счел этот проект перспективным и, так сказать, для придания ему дополнительного веса…

— Не то что примазался в соавторы, а просто присвоил идею вместе с текстом. Так? Ну и порядочки же ты там у себя устроил… Георгий Андреевич, нам еще нужно это трясущееся недоразумение?

Константин побледнел, а потом посерел — кажется, он воспринял Танечкины слова несколько расширительно.

— Да, Константин Аркадьевич, — подтвердил я, — подождите в гостевой комнате, секретарь вам покажет, где это. Ближе к обеду мы с вами продолжим нашу беседу.

И, когда он вышел, просто кивнул Татьяне, которая взяла трубку и распорядилась немедленно доставить в мой кабинет сотрудников информбюро Варшавского и Васильева.

Надо сказать, что эта история пошла директору информбюро на пользу — он, кажется, понял, что в некоторых вопросах излишняя осторожность может обернуться нешуточной опасностью.

Илью Васильева уволили из информбюро, и он, не дожидаясь повестки, пошел в армию вольноопределяющимся и погиб в мае двенадцатого года где-то под Краковом.

А у присвоившего его проект замначальника третьего отдела нашлись и другие грешки, так что заключенный Яков Варшавский сгинул на Вилюе годом позже.

Глава 24

В конце января почти одновременно произошли три события: капитуляция гарнизона Дарданелл, выход из войны Румынии и вступление в нее (понятное дело, на нашей стороне) Испании — как говорится, лучше поздно, чем никогда. Правда, Крит с военно-морской базой пока оставался в руках англичан, но немцы уже начали готовить десантную операцию по его захвату.

В результате нашего декабрьского наступления Польша оказалась отрезанной от Австрии, то есть в окружении. Но бросок на Варшаву пришлось отменить, потому как поляки успели-таки прилично укрепить и это направление. Зато удалось прорвать блокаду Бреста, и теперь он находился не в окружении, а на вершине выступа.

Примерно в таком положении обстановка продержалась весь февраль. Война шла только в небе, причем в основном над Англией, и на море, где продолжался отлов одиночных кораблей противника или что-то ему везущих нейтралов. Но прямо с первого марта начались новости.

Как всегда, если не случалось ничего экстренного, я проснулся в девять, быстро выпил чая с бутербродом и отправился к себе в кабинет. На вопрос «есть ли новости» секретарь не стал, как весь последний месяц, отвечать «интересных нет, обзор остальных в папке», а выпалил:

— По сообщениям из Бреста, в Варшаве восстание!

— Опять? — удивился я. — Сколько можно восставать, блин, на одном и том же месте… Сейчас-то там кто против кого?

— Восстание подняли евреи, — пояснил секретарь, — а вот против кого — ни в одной радиограмме не говорится. Надо думать, или против поляков, или против австрийцев, больше там вроде никого и нет.

Я взял тексты двух радиограмм и прошел в кабинет. Прочитал сам, отложил… Да, дело ясное, что дело темное. И, главное, ведь только вчера говорил по телефону с Немнихером, и тот ни полусловом не обмолвился ни о каких восстаниях! Это, конечно, могло означать, что данный господин ведет двойную игру, но подобное мне представлялось маловероятным. Вариант, что восстание готовилось в Израиле, а Арон Самуилович об этом не знал, я даже не стал рассматривать, потому как быть не в курсе таких вещей этот пройдоха ну никак не мог. Я уже совсем было собрался приказать дать прямую связь с израильским МИДом, но оттуда меня опередили. И вскоре я слушал взволнованный голос еврейского министра иностранных дел:

— Георгий Андреевич, вы, наверное, в курсе последних новостей из Варшавы…

— А как же, — буркнул я, — довольно интересные новости, между прочим. Как это вас угораздило?

Несмотря на то, что разговор шел по телефону, четко понял, что в данный момент собеседник прижал лапки к груди, причем ухитрился сделать это не отрывая трубки от уха.

— Ваше высочество, для нас это даже большая неожиданность, чем для вас! — клятвенно заверил маня Немнихер.

— Тогда мне не очень понятно, почему вы до сих пор находитесь в Тель-Авиве. Вы же министр иностранных дел, и какие такие иностранные дела могут быть в самом центре израильской территории, тогда как в Польше, которая, как ее ни считай, по отношению к Израилю самая что ни на есть иная страна, творятся столь интересные вещи?

В общем, мы договорились, что к вечеру Арон Самуилович на своей «Кошке» прилетит в Иркутск, где его уже будет ждать «Пчелка», на которой он тут же вылетит в Питер.

Пока дипломат летел, ситуация начала помаленьку проясняться. Утром второго марта в Варшаве заработала мощная радиостанция, которая огласила обращения штаба восстания ко всей Польше, где содержался призыв поддержать варшавян, и к русскому императору. В этой части объяснялось, что власть находится в руках патриотов, верных подданных Российской империи, которые таким образом принимают посильное участие в борьбе этой самой империи против мировой финансовой олигархии. Ну, а дальше там шло то, что лично у меня ассоциировалось только с истошным воплем «помогите!!!». В общем, было понятно, что через день-другой австрийцы с еще оставшимися в Польше англичанами опомнятся и раскатают это восстание в блин, причем, скорее всего, вместе с Варшавой.

Кстати, эти патриоты вообще-то хотели арестовать Пилсудского, но у них не получилось. И хорошо, подумал я, а то ведь наверняка повесили бы, а мы разбирайся потом, настоящий он был или поддельный. Нет уж, это мы сделаем сами, после войны и с соблюдением всех формальностей.

Причиной же заварушки стало понимание тамошним населением двух простых фактов — дни независимой Польши сочтены, это раз, и двери Магаданской губернии гостеприимно распахнуты, это два. Получать индульгенции индивидуальным порядком было уже поздно, и вот, значит, некая инициативная группа вдруг ощутила мощный порыв патриотизма.

Генерал Ноги уже прислал шифрограмму, в которой он утверждал, что прямой удар от Бреста на Варшаву вполне по силам его армии, в ответ на что ему пришел мой (как заместителя главнокомандующего) приказ быть готовым к наступлению, начиная с пятого марта. Но все-таки не очень мне нравилась мысль, что для спасения непонятно откуда вылезших инсургентов придется штурмовать построенный по всем правилам укрепрайон. Правда, на штурм пойдут японцы, а у них на островах уже вроде наблюдаются признаки перенаселения, но все равно нехорошо.

Так что я приказал рассмотреть возможность и одновременного удара с другой стороны, то есть из Германии, где сейчас находилась отведенная из Франции часть КМГ Богаевского. Примерно треть, потому что совсем убирать наши войска было рано, без них Вторую Коммуну очень быстро придавили бы.

Вечером второго марта, когда самолет с Немнихером был уже в полутора часах лета от Гатчины, мне принесли на прослушивание пленку с гимном Социалистической Республики Израиль. Его написанием занималась госпожа президент, то есть Маша, а для сочинения слов в Зимний было прикомандировано два поэта. Вроде работа была закончена, но я попросил дать послушать это произведение мне, прежде чем оно будет во всеуслышание озвучено на аэродроме в честь прилета Немнихера.

А ничего так, подумал я, выключая магнитофон. Племянница не стала сочинять какую-то отсебятину, а просто переложила «Дом восходящего солнца» для духового оркестра. Про текст же гимна я так и не мог понять, на идиш он или на иврите, но звучало красиво. Там даже имелось два знакомых слова — «социализм» и «паровоз».

В общем, получилось заметно лучше, чем в первый раз, мысленно усмехнулся я. Ибо это была не первая попытка ее величества Маши сочинить государственный гимн. Еще в конце четвертого года состоялся ее дебют на этом поприще, когда она написала его для своего Курильского королевства. Но ноты с текстом передавались на Шикотан по радио, а тогда мы еще только учились обеспечивать связь на такие расстояния. В общем, в результате всяких накладок и помех гимн дошел до Шикотана не полностью. Очень не полностью, ибо слова вообще потерялись, а из нот там приняли только одну. Королеве же стало не до всяких там гимнов, потому как началась подготовка к ее свадьбе… В общем, когда мы спохватились, то оказалось, что курильский гимн уже широко известен в мире, и его популярности вовсе не мешает то факт, что он состоит из одной-единственной ноты «ля».

Оставшееся до прилета Немнихера время я употребил на чтение обзора материалов разведки по польскому вопросу — как агентурной, так и авиационной. Вообще-то что восстание не липовое, мне подтвердили еще вчера днем, а сейчас уже появились кое-какие подробности.

Арон Самуилович, несмотря на усталость после полуторасуточного перелета, отдыхать отказался и попросил принять его сразу, что я и сделал. Мне было просто интересно — ну какие сейчас деньги могут быть в Варшаве? Или что, кроме них, могло так повлиять на министра иностранных дел? После просмотра разведывательных материалов у меня появились кое-какие предположения, но их еще предстояло проверить.

Первое, что спросил у меня Немнихер после взаимных приветствий — это есть ли у меня возможность как можно быстрее переправить его в Варшаву.

— Ну вы меня прямо обижаете, — пожурил я его, — у меня вообще много чего есть, а тут такая мелочь. «Страхухоль» я вам дам, истребительное прикрытие обеспечит Ставка, аэродром на контролируемой восставшими территории есть. Единственно, я бы не советовал лететь прямо сейчас, потому как этот аэродром, судя по докладу, весьма хреноватый, и ночью велик риск поломаться при посадке.

И, хотя мне по-прежнему были не очень ясны мотивы, подвигнувшие моего вообще-то довольно осторожного гостя на не такое уж безопасное путешествие, я решил немного блефануть:

— Кроме поганой полосы тамошнего аэродрома, есть и еще одна причина, по которой ваш немедленный вылет сопряжен с некоторой опасностью. Понимаете, моя богатая событиями жизнь давно привела меня к выводу, что нарушать божьи заповеди чревато. А ведь господь завещал нам делиться с ближним! То есть в данном случае — вам со мной, это я уточняю во избежание неясностей. Неужели вы так и улетите, оставив меня в тягостном недоумении, граничащем с разочарованием? У меня же от этого характер может окончательно испортиться, вы уж пожалейте пожилого человека.

Арон Самуилович отставил чашку с кофе, тяжко вздохнул и начал свой нелегкий рассказ. В общем, он объяснил, что после отступления российских войск из Польши там осталось много достойнейших людей, по разным причинам не успевших эвакуироваться…

Например, припомнилось мне, некто Робинзон, имеющий в Варшаве несколько крупных домовладений. Предлагали ему уехать и даже грузовик давали для вывоза кой-какого барахла. Так он, зараза, грузовик взял, а уехать даже и не пытался! Если окажется, что Пилсудский успел что-то конфисковать у этого тезки одного из моих любимых литературных героев, то надо будет на суде зачесть это пану президенту как смягчающее обстоятельство, подумал я, прислушиваясь к дальнейшей речи своего гостя.

— Однако от этого они не перестали быть верными подданными его величества Георгия Первого и патриотами Российской империи! — продолжал Немнихер. — Я это могу сказать совершенно точно, потому как война не помешала нам продолжать переписываться с ними. Но в силу различных причин они пока не имели возможности подтвердить свою лояльность теми способами, которые вы, Георгий Андреевич, изволили указать в соответствующих документах. Ну не было в Варшаве представителей сопротивления, которых они могли снабдить продовольствием! А вступать в вооруженную борьбу — поймите, совершенно мирному, в жизни не обидевшему и мухи человеку очень непросто! Но теперь они наконец преодолели робость и…

— Арон Самуилович, — перебил его я, — про всякие душевные терзания я и сам вам могу куда больше и красочней рассказать. А вы уж как-нибудь попроще, скажем, примерно так. Пишете вы мне список терзающихся патриотов, а против каждой фамилии — циферка, которую этот господин готов пожертвовать на победу. Я его сравниваю со своим, где зафиксированы лица, совершавшие всякие пошедшие на пользу оккупантам или мятежникам деяния. Если указанное лицо окажется в обоих списках, а стоящая рядом с фамилией сумма будет представлять из себя менее двух третей от его реального состояния, то извините. Магаданская губерния — она большая, а оставшееся без хозяев имущество мы и сами как-нибудь приберем. Разумеется, это касается только тех, на ком нет крови. На ком же она есть, те до Магадана не доедут ни при каких условиях, стенка или веревка всегда найдется по месту.

— А если какого-то лица не окажется в ваших списках?

— Тогда кто-то, скорее всего, получит выговор за недостаточную тщательность в работе. Лицо же, никуда не денешься, придется признать участвовавшим в сопротивлении — разумеется, если цифра действительно будет цифрой, а не какой-нибудь издевательской мелочью. Ну и мои службы, естественно, заинтересуются упомянутым человеком.

— Неужели без этого никак нельзя? — горестно вопросил меня министр.

— Разве я сказал «нельзя»? Нет, я вам такого не говорил. Очень даже можно, но только это обойдется весьма недешево. Жадничать не надо, и все будет хорошо. Давайте прямо назовем вещи своими именами. Вы ведь прилетели именно затем, чтобы способствовать претворению в жизнь планов устроить в послевоенной российской Польше что-то вроде еврейской автономной области? Ну таки я готов услышать, о каких суммах тут может идти речь.

В общем, за интересной беседой мы с Ароном Самуиловичем засиделись до часу ночи. Под конец он даже спросил меня:

— Георгий Андреевич, неужели вам не жалко будет тратить драгоценное время ваших спецслужб на выяснение биографических подробностей каких-то личностей ну совершенно не государственного уровня?

— Уровень дело наживное, — возразил я, — при первой нашей с вами встрече вы тоже были далеко не министром. А усилия спецслужб понадобятся только поначалу, дальше все пойдет само собой, на энтузиазме народных масс. Знали бы вы, сколько мне теперь про вас всего пишут! Скоро оно уже и в сейф перестанет помещаться, придется рядом второй ставить. Причем пишут не только ваши или наши, но и вроде бы даже совсем посторонние люди. Вот недавно пришло письмо аж из Швеции — правда, там рассказывается какая-то ну просто фантастическая история.

По тому, как скромно потупил глаза мой собеседник, я понял, что это, скорее всего, никакая не фантастика, а самая что ни на есть обычная реальность. Но с этим можно будет разобраться и чуть погодя — то есть решить, дать ли Немнихеру орден за то, что закупаемые Италией в Швеции зенитные «Бофорсы» в конце концов оказались у нас, или поступить наоборот, потому как ведь они вполне могли и не оказаться. Но перед этим надо было все же внести окончательную ясность в польско-еврейский вопрос.

Даже после образования Израиля число евреев в той же Варшаве составляло от десяти до тридцати процентов населения, в зависимости от методики подсчета. Причем лично мне и последняя цифра представлялась несколько заниженной. А настроения еврейских народных масс перед войной охватывали достаточно широкий спектр. Наиболее упертые считали образование Израиля профанацией и резко критиковали молодое государство за покорное следование в фарватере российской политики. Этим хотелось, как они говорили, настоящей независимости и истинной государственности. Разумеется, среди них не было идиотов, так что они прекрасно понимали — такая благостная картина может получиться только при соблюдении двух условий. Это гипотетическое государство будет полностью зависимо от Антанты и может находиться только где-нибудь у черта на куличиках, а не вплотную к российским границам. И если первый пункт никого особенно не пугал, то со вторым дело обстояло с точностью до наоборот — ни на какие куличики господам совершенно не хотелось. Однако с началом войны они воспрянули духом и решили, что вот теперь-то России станет не до них, и, пока так будет продолжаться, Польша при поддержке Антанты и финансовой подпитке их соплеменников со всего мира твердо встанет на ноги и под мудрым руководством устремится в светлое будущее. Они явно поддерживали Пилсудского и, скорее всего, от него и заразились странным убеждением, что все цивилизованное человечество только и мечтает восстановить великую Польшу в границах от тысяча шестьсот какого-нибудь года, а больше ему ничего и не нужно.

Понятно, что этих господ в самом ближайшем будущем ждал облом, а в чуть более отдаленном — солнечный город Магадан. Поэтому первая часть моего обращения к Немнихеру состояла в предложении данным господам как следует раскошелиться, что, возможно, подвигнет меня на внеочередной приступ человеколюбия. Даже интересно, какие комиссионные сдерет себе этот жук?

Но среди польских евреев имелась и вторая, гораздо более многочисленная группа. Им хотелось национальной автономии в составе Российской Империи, даже не обязательно такой, как у Финляндии. И поведение поляков с началом войны открыло им в этом неплохие перспективы. Видимо, оценив их, лидеры этого течения и подняли восстание. Теперь, значит, после войны уцелевшие поляки отправятся на Колыму, уехавшие в эвакуацию русские вернутся не сразу, то есть появляется неплохой шанс малость приподняться на временно оставшемся бесхозном имуществе…

Кстати, Немнихер пытался втереть мне очки про то, что, мол, вместо поляков там все равно пришлось бы кого-нибудь селить, и евреи хороши уже тем, что они народ законопослушный и дисциплинированный… По справедливости им вообще надо оказывать в этом всяческую поддержку, вплоть до финансовой.

То есть милейший Арон Самуилович явно хотел под шумок организовать в России компактный филиал Израиля.

В ответ на это я поведал ему, что мне известна как минимум одна нация, которая по дисциплинированности и законопослушности оставит евреев далеко позади — а именно японцы. Зря, что ли, армия генерала Ноги демонстрировала чудеса героизма в осажденном Бресте? А у них на островах перенаселение, и многие будут рады осесть на благодатной польской земле. Так что, во-первых, не надо жадничать, напутствовал я министра, а во-вторых, передайте патриотам, что послевоенное распределение земель будет не только исходя из вложенных сумм, но и учитывая чисто военный вклад в освобождение Польши. Грубо говоря, если армия Ноги пройдет весь путь от Бреста до Варшавы, то я после войны пойду навстречу евреям примерно так, как сейчас они пойдут навстречу японцам.

Вот на такой оптимистической ноте и закончилась наша встреча. Завтра Немнихеру предстоял полет в Варшаву, а мне пора было вплотную заняться подготовкой первого свидания свободной Ирландии со своей будущей королевой.

Примечания

1

Реальный случай.

(обратно)

2

Алексей Иванович Бутаков — российский военный моряк, контр-адмирал, один из первых исследователей Аральского моря.

(обратно)

3

ВНОС — пост воздушного наблюдения, оповещения и связи.

(обратно)

4

Покойник — персонаж из повести А.Алексина «Очень страшная история».

(обратно)

Оглавление

Пролог

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Реклама на сайте