«Смоленское направление. Книга 2»

Борисов Алексей Николаевич Смоленское направление Книга вторая.

Глава 1. Новгородские истории

Почему на Руси так долго не строили больших кораблей? Ведь если прикинуть, чем больше водоизмещение – тем больше груза можно принять. И там, где шесть новгородских ладей везли полторы сотни тонн груза, венецианцы управлялись двумя галерами. Размер Русского флота упирался в логистику речного сообщения. Большой корабль было невозможно эффективно использовать из-за порогов, кои приходилось преодолевать, дабы пересечь огромную сухопутную державу. В Новгороде строили и трёхмачтовые морские суда, которые превосходили по грузоподъёмности кораблики балтийских стран, но рабочими лошадками надолго оставались набойные ладьи, наподобие той, что служила Пахому Ильичу.

Вопрос о втором судне стал тогда, когда до нашего похода в устье Ижоры оставалась две недели. За то короткое время, которое мы провели в Новгороде, Пахом успел обзавестись ватажкой из шестидесяти добровольцев, готовых идти куда скажут и делать всё, что прикажут. Главное, что бы был конечный результат, и желательно сопровождающийся звоном серебра в объёмистых кошелях ушкуйников. Командовал этим отрядом Андрей Бренко, по прозвищу Чело. Бывший католический рыцарь, три года назад перебравшийся на Русь, принял Православие, занимался какими-то непонятными делами в Новгороде и, оставшись без единой куны, предложил свои услуги Пахому Ильичу.

– Людвиг Люнебургский. – Представил мне рыцаря Пахом.

– Так как тебя величать, Людвиг или Андрей? – Переспросил у высоченного немца, одетого в полушубок на голое тело.

– Можно и так и этак, но лучше Андрей. – Великан стоял ко мне немного боком, пряча прореху на штанине.

– Следуй за мной, Андрей. Будем тебе амуницию подбирать. Кстати, а почему Чело прозвали, вроде по-италийски это небо означает? – Уже на ходу спросил у наёмника.

– Выше уже некуда. – Отшутился рыцарь.

Андрей был выше меня на пол головы, где-то под два метра, не меньше. Немудрено, что готового платья на такой рост было не найти. Пришлось воспользоваться помощью Нюры, которая за два часа подогнала по размеру мою запасную рабочую одежду, удлинив рукава и штанину.

– Меч, нож, ремень, кольчуга и каска. Поддоспешник выберешь сам. – Протянул мешок с обмундированием Андрею.

Рыцарь схватил добро, посмотрев на меня странным взглядом, ещё не веря в происходящие. Вытянул из мешка стальную рубаху, встряхнул, примерил по длине и аккуратно отложил в сторону, после чего достал из ножен меч. Выражение его лица можно было сопоставить с взглядом ребёнка, которому только что купили железную дорогу.

– Сколько я буду должен за всё это? – Бренко показал свободной рукой на амуницию.

– Вычтем из твоей доли добычи сорок гривен. – Улыбаясь, ответил Андрею.

Рыцарь щёлкнул ногтём по стали клинка, наслаждаясь звоном, и протянул его мне обратно.

– Я не уверен, что у меня скоро появится так много серебра.

– Думаю, что серебро ещё и останется. – Обнадёжил наёмника. Пусть воображает себе объём предполагаемой добычи, а ещё лучше, если б он поделился своими соображениями с другими джентльменами удачи.

Ваня и Ефрем, приказчики Пахома Ильича, вели записи, кто и сколько получил товара из новобранцев, в счёт будущей добычи. Создавалось впечатление, что медведя, шкуру которого уже успели поделить, давно убили. Оставалось только пойти и забрать её. В узких кругах новгородских бояр поплыл слух, что невероятно удачливый Пахом Ильич, которому серебра девать некуда, что украшает им свой дом, собрал и экипировал по высшему разряду дружину, готовясь в очередной раз удвоить, а то и утроить свой капитал. Переживать было за что. Торговый маршрут к Каспию стал не безопасен. Многие остались без планируемой прибыли, обдумывая, что бы предпринять.

Ситуацию прояснила старшая дочка медового олигарха Сбыслава Якуновича, будучи на выданье, шившая свадебный наряд у Нюры. Вернувшись с очередной примерки, девушка отослала няньку на кухню и поведала отцу про стоимость почти завершённого платья. Получив отказ в указанной сумме, разревелась и в слезах выпалила:

– Нюрка Пахомовна вся в золоте ходит, перстни на пальцах, бусы красного гранату, а батька её за казной свейской идёт … ааа! Сбыслав уловил сквозь рёв дочери слово казна и навострил уши.

– А ну, замолкни! Когда идёт не сказала?

– Она завтра к Александре Брячеславовне в Городец едет, мерки снимать, да торт жрать. – Хныкала Анисья.

– Тьфу ты! Не про то, Пахом когда за казной идёт? – Якунович схватил дочку за плечи и приподнял так, что ноги девушки повисли в воздухе.

– Ой. Не знаю я тятенька. – Истерика закончилась моментально.

– Аниська, бери гривны и дуй завтра к Нюрке, да узнай, когда и куда Пахом Ильич за казной пойдёт. И никому…, окромя меня ни слова, поняла? – Сбыслав опустил девушку на лавку.

К своему сожалению, боярин Якунович так и не смог узнать точную дату похода. Всё, что удалось разведать, так это то, что казна будет находиться недалеко от Новгорода, и дело будет происходить летом. За Пахом Ильичом даже установили слежку, ожидая момента, когда купец закажет большое количество продовольствия для своего воинства. Пока что, им был приобретён только морской корабль, не новый, но ещё в хорошем состоянии. Из той серии, что если утонет – то, не жалко.

Покупку Пахом выбирал со своим кормчим. Полдня лазали по верфи, перепачкались в смоле и дёгте, но в итоге нашли. А когда всё было оговорено с владельцем судна и ударено по рукам, пригласили меня, так сказать, похвастаться.

– Трифон Амосов сие сотворил. – Ильич нежно провел рукой по доске обшивки, словно жену любимую погладил.

– И что с того? – Поинтересовался у Пахома. Имя мастера мне ни о чём не говорило.

– Да то, что если шторм будет, то вон те …. – Новгородец пренебрежительно показал рукой на стоящие рядышком суда. – Утопнут, а Амосовская ладья бурю переживёт.

– Пусть так, нам главное грузоподъёмность, сей флагман далеко в море не пойдёт, максимум по заливу.

По плану предстоящих событий, на большом корабле должны были следовать шесть десятков ушкуйников. Их задача была находиться в устье Невы, и захватывать все кораблики, идущие под свейскими вымпелами, начиная с определённого времени. Понятно, что одно судно не остановит шведскую флотилию, а вот перехватить одиночные суда военного назначения, спешащие к Ижоре и обратно – это вполне.

На купленной ладье установили подъёмные щитовые конструкции. Кои, при боевом столкновении можно было поставить за пару минут на носу и корме. Получались две башенки, из которых, пара арбалетчиков, могли вести прицельную стрельбу, не заботясь о своей защите. Секретным оружием на корабле был струйный огнемёт, самодельной конструкции. Давление в системе создавалось ножным насосом, а в качестве горючей смеси применил бензин и машинное масло. Струя пламени выпускалась на тридцать шагов, и было больше психологическим оружием, нежели боевым. Подпалить парус на корабле неприятеля можно было легко, а на большее и не рассчитывал. Пробные испытания мы проводили ещё на ладье Пахома Ильича, когда шли в Новгород. Тогда выпущенное пламя опалило ветки кустарника на берегу Ловати, так и не сумев его поджечь. Команда купца, с интересом наблюдавшая за этим безобразием перетрусила. Управляемая струя огня – это жуткое зрелище. Видя содеянное, представил, как поведут себя доблестные потомки викингов, если уж видавшие виды новгородцы, чуть не отправились стирать портки, когда сопло случайно развернулось в их сторону.

Четверо суток мы добирались до устья Ижоры, миновав Ладожское озеро, когда утором пятого дня вышли к искомому месту. На левом берегу, почти у реки стоял одинокий сруб, напоминавший готового взлететь ворона. Лес от дома разделяла большая поляна, живых – ни души.

– Видимо тут, Пахом Ильич, и будут свеи острог ставить. Ижорка и Нева защищает с востока и севера, с запада густой лес. – Поделился своими наблюдениями с купцом.

– А по мне, так и на правой стороне строиться надо, как у нас, дома. – Ответил Ильич, вспоминая свой родной город, где Волхов разделял Новгород на две части.

– Думаешь, на двух сторонах строиться будут? Там же пригорок, да и место не удобное. Хотя, полюбопытствовать не мешает. Давай сначала домишко осмотрим, вдруг найдём кого-нибудь. – Предложил Пахому свой план действий.

Купеческая ладья, выгребая против течения, пристала к берегу. Бренко на своём корабле пристроился рядом, пришвартовавшись к борту. Поисковая партия, поднявшись по пологому склону, вышла к строению. Не так давно построенный дом оказался заброшен. Обрубы брёвен ещё не успели потемнеть, а в воздухе витал запах тлена. Запалив факел, мы вошли внутрь, где сквозь дымовое отверстие крыши пробивались лучики солнца, освещая только паутину над кучкой камней.

– В прошлом году люди ушли. Всю утварь унесли, хотя нет…, камни очага остались. – Кирьян показал на камень, где был нацарапан молот.

– Может, в спешке жилище покинули? – Предположил я, осматривая дом.

– Это камень Кулерво[1]. Ижорец низачто бы не оставил его тут. – Пахом Ильич нахмурился. – Этот камень отец передаёт сыну, когда тот собирается жить отдельно.

– Эй! Идите сюда! – Раздался голос Бренко снаружи.

За домом нам открылась страшная картина. У вбитого в землю столбика лежал скелет, судя по размерам и истлевшей одежде принадлежащий мужчине. В десяти метрах, слева от него – женский, а рядышком, три детских. Семью ижорца зверски замучили и бросили на растерзание лесным падальщикам, вот только звери, в отличие от людей не тронули их.

– Свеи. – Со злостью в голосе сказал Пахом. – Их работа. Развлекались нехристи. Хорошо, что Пелгуй этого не увидел, он вроде из этих мест.

Скандинавская шнека со свейским купцом Гротом пристала к берегу, где спустя год и оказался Пахом Ильич. Ижорская семья, жившая за счёт проплывавших мимо по Неве торговых гостей, обрадовалась. Худо-бедно, но на жизнь хватало. Воспользовавшись гостеприимством хозяев, предоставившим ночлег и еду, шведы оставили долги, посчитав, что расплатились сполна – отняв жизни доверчивых ижорцев.

– Бренко! Пленных, с первой захваченной ладьи не брать. Смотри внимательно и запоминай. Их не продали в рабство, они их убили и смаковали над этим деянием. – Я подошел к Андрею и говорил ему, смотря прямо в глаза.

Людвиг Люнебурский кивнул головой, соглашаясь с приказом. Раз добыча обещана серебром, то и возиться с пленными незачем.

– Лексей, ты не горячись. В Новгороде каждый десятый на треть свей. У нас, что не княжна, то с той стороны. – Пахом указал рукой в сторону, где предположительно находилась Швеция.

– Ильич! Война на носу. Ты думаешь, почему они сюда придут? Из-за разницы в вере? Кабы ни так. – Немного отойдя от увиденного, с капелькой раздражения сказал Новгородцу.

– И зачем они, по твоему мнению припрутся сюда? – Пахом удивлённо уставился на меня.

– Торговля. Свеи хотят контролировать русский рынок. Воск, мёд, пушнина, дёготь, лён и пенька. Вопрос любой войны всегда упирается в деньги и рынки сбыта. Так что, проиграем здесь – привольной торговли Новгорода конец. У города нет выхода к морю.

– Как можно торговлю контролировать? – Купец даже рассмеялся. – Хочу – торгую, захочу – нет.

– Пахом Ильич, ты торгуешь, потому, что тебе позволяет закон и правила. Измени их, и всё, ку-ку. А кто устанавливает законы и правила игры? – Мне даже стало немного интересно, что ответит Ильич.

– Тот…, у кого власть. – Новгородец перестал улыбаться.

– Вот и прёт сюда свей, оттого, что дома у них неразбериха, да серебра хочется много. А по Руси, где князья между собой лаются, как назло, степняк прошёлся огнём и мечом. Для них, схизматиков, это единственный шанс. – Со злости, что ничего нельзя сделать для объединения Отечества, пнул ногой по шишке, неизвестно каким образом оказавшейся у дома.

– Пошли на ладью, на ту сторону переберёмся. – Предложил Ильич, видя, что компаньон расстроился от увиденного.

Правый берег был полной противоположностью левого. Холмы чередовались впадинами, редкий кустарник у берега и буквально в ста шагах от воды лес. Ни о каком лагере здесь и думать нельзя было. Единственное подходящее место для стоянки располагалось в пятистах метрах, вверх по реке, куда мы дошли своим шагом. Пятачок в два гектара, относительно ровной поверхности с одним холмиком.

– Андрей, идите к ладье, нам с Пахомом Ильичом тут осмотреться надо. – Показывать запуск воздушного шарика при посторонних, было неуместно.

Как только сопровождающие скрылись из вида, Пахом развязал сидор, доставая контейнер, с привязанным к нему тонким капроновым тросом. Через двадцать минут мы имели неплохое фото местности. Сверяя современную карту с только что полученной картинкой, оставалось развести руками. Ландшафт поменялся, многие ориентиры угадывались с трудом.

– Что скажешь, Лексей? – Новгородец внимательно рассматривал отпечатанный рисунок.

– Да что тут говорить, свеи будут ставить укрепления там, где сейчас находится домишко убитого ижорца. Думаю, что часть отряда может расположиться здесь, на поляне, но это сомнительно. Всё будет зависеть от количества воинов, которые придут с Фаси. Я бы не стал разделять войско. Александр ударит с левого берега, свяжет боем основные силы, а мы – подсобим с правого. Вот только как это сделать по уму, надо покумекать. – Я застегнул рюкзак и направился к берегу.

– Выманить свея, на этот берег надо, да вот только что в качестве наживки предложить? – Пахом Ильич рассуждал на ходу, догоняя меня.

– Давай думать, Ильич. Для строительства укреплённого лагеря, а затем и острога нужно три вещи. – Сказал, немного сбавляя шаг, дожидаясь, пока Новгородец поравняется со мной.

– Серебро, люди и жратва. – Ответил Пахом и протянул мне шишку.

– Спасибо за сувенир, но к чему это? – Недоумевая, поинтересовался у купца. На кой чёрт он собирает шишки на поляне? Зайди в лесок, там этого добра навалом.

– Помнишь, в Долгомостье, ложный склад с продовольствием делали? – Пахом хитровато прищурился.

– Помню, так в Смоленске шпион был, и мы знали о нём. А тут?

– Так в Новгороде почитай каждый ганзеец шпионит, да и среди своих, думаю немало иуд. – Ильич перекрестился.

– Если Фаси точно будет знать, что здесь, его ожидает большой запас провизии, приготовленный к отправке, куда-нибудь в Мухоморск, то … – Теперь уже улыбнулся и я.

– И речку ежами перегородить надо, дабы свеи пешочком пошли. – Внёс последнее предложение Пахом.

После обеда, пока мы с Пахомом Ильичом исследовали фарватер, люди Бренко валили в лесу деревья. Бензопилы не было, но лесорубы и простой двуручной пилой с топорами управились быстро. Сутки ушли на то, чтобы приготовить деревянные ежи и набить мешки камнем. Ещё двое на возведение навеса для зерна, как раз на правом берегу, где была полянка. Оставив Андрея с ушкуйниками в устье Ижоры 'охранять' продовольственный склад мы спешно отплыли в Новгород. Предстояла большая работа, слух о том, что Пахом Ильич будет отправлять громадный караван в Любек, насторожила всех купцов, торгующих озимой рожью.

– А что б заповедь[2] за третной хлеб не платить, он его в устье Ижоры свозит, там склад у него. Шестьдесят дружинников караван охранять будут. Во как. – Иван на пару с Ефремом болтали и пили пиво, заботливо подливаемое Спиридоном.

– Так неудобно там склад держать, неужто поближе не мог? – Как бы сочувствуя недалёкому уму Пахома, поддержал беседу Грот.

– Подальше положишь – поближе возьмёшь. Что-то пиво у меня покончалось, пошли отсель Ваня. – Ефрем попытался приподняться с лавки, но тотчас был ласково усажен обратно.

– Куда спешить? Вот уже новый кувшин несут, уважьте купцы достопочтимые. – Грот показал корчмарю за своей спиной два пальца, мол, срочно пару кувшинчиков пива к столу.

– Ну, коли так, то останемся, только мы не купцы, приказчиками у Пахома Ильича в лавке. – Иван рассеянно посмотрел по сторонам, икнул, и улыбнулся, завидев приближающийся кувшин с пенным напитком.

– Сегодня приказчик, а завтра, глядишь и хозяин своей лавки. Главное с нужными людьми дружбу вести. – Поучал прожженных торгашей Спиридон, не ведая, что приказчики Ильича, только на торговле зеркалами, наварили по сорок гривен на брата. И при желании давно могли заняться собственным бизнесом.

– А где в устье Ижоры склад разместить можно? Бывал я в тех местах, там и пристань то поставить негде. – Грот налил из большого кувшина в свой глиняный стаканчик пива и поднёс ко рту.

– А напротив дома убитого ижорца, на правой стороне, на поляне. – Ефрем сделал большой глоток и погладил себя по животу.

Грот чуть не подавился, услышав сказанное. Ведь почти год назад, именно он вспарывал живот пустившего их на ночлег местного кузнеца, прибивая к столбу его кишки, чтобы мучился казнённый подольше. А потом наблюдал, как муж сестры Спиридон, издевался над обезумевшей от ужаса ижоркой.

– Пора мне, завтра с восходом домой ухожу. – Свей, поднялся из-за стола, подмигнул Спиридону и попрощался с собутыльниками.

Пиво больше никто не приносил и вскоре Иван с Ефремом покинули корчму, напевая похабные песенки, поддерживая, друг дружку. Так и брела парочка до тёмного переулка, где приказчиков словно подменили.

– Правду говорил Лексей. Если перед употреблением маслица съесть, то не опьянеешь. – Ваня смачно сплюнул на землю.

– А я вот масла не ел, хи… – Ефрем прыснул в кулак, и парочка весело поспешила к терему своего хозяина.

В кабинете Пахома Ильича, на стене, висели прикреплённые кнопками листочки от блокнота, на которых были написаны имена купцов, проявивших заинтересованность в рассказах приказчиков. Интерьер кабинета в точности копировал один из рисунков, которые Ильич как-то подсмотрел у дочери, любуясь намалёванными красотками. Вместо большой лавки, которую обычно ставили у стены, способной разместить до шести человек, стояли две софы. Под кожаную обивку сидушки была засунута пакля, немного жестковато, но для этого времени, ни один король, не мог похвастаться подобной мебелью. Кресло у стола, предназначенное для владельца помещения, даже подлокотники имело мягкие, и размещалось таким образом, что вошедший в дверь посетитель встречался взглядом с сидевшим в нём человеком. На стене, сразу над подголовником, была прикреплена фотокарточка в рамке, где купец красовался вместе со своей командой на фоне ладьи.

– На сегодняшний день Новгород покинули два торговых гостя: Спиридон и Грот. – Пахом прохаживался возле стены, заложив руки за спину.

– А что на счёт остальных? – Поинтересовался у Новгородца, попивая квас.

– Гаврила Алексич и Збыслав Якунович участвуют в нашей придумке, этих можно пока не рассматривать. Ушкуйник Меша зело расспрашивал, когда караван в Любек тронется, свои услуги по охране предлагал. У него ватажка в сорок человек, шороху на Балтике наводит – будь здоров. – Пахом открепил листочки со стены с именами свеев.

– Подожди, Спиридон… где-то я слышал это имя. – Попытался вспомнить текст Житье Александра Ярославовича.

– Так нашего епископа зовут, может про него? – Ильич налил из кувшина квас и залпом осушил стакан.

– Не, я про другого Спиридона, тот, что с Гротом. Этот гадёныш будет точно участвовать в свейской затее. – Наконец-то в памяти возник отрывок, где один из воевод Ульфа Фаси, как раз носил подобное имя. Вот только как торговый гость может оказаться воеводой?

– Ну, тогда будем считать, что Грот и есть тот шпион, который нам надобен. – Пахом распахнул окно и высунулся почти наполовину. – Ильюшка, ходь сюды. Беги в лавку, да передай Ефрему, что б на пристань сгонял, пусть разнюхает, с каким товаром свейский торговый гость Грот ушёл.

Свей, загрузил воск в долг, под честное слово свояка, почти не торгуясь. К чему утруждать себя обещаниями, если при удачном стечении обстоятельств, новгородский вощанщик сам будет умолять его забыть про какие-то долги.

– Мы продадим Ульфу хлеб для его ледунга, заберём серебро и отправимся на юг, в Венеции у меня есть друзья, тебе там понравится Спиридон. – Грот начал строить планы, как только шнека отчалила от причала.

– Фаси не безмозглый идиот, пока он не увидит продовольствия, мы не потрогаем ни единой марки. – Спиридон сплюнул за борт, причём неудачно, ветер сыграл злую шутку, и слюна угодила прямиком на бороду свея.

– Что-нибудь придумаем, одно то, что мы ему расскажем, уже требует награды, не будь я хитёр как Локи. – Грот вытер бороду рукавом и захотел плюнуть на свояка в ответ, но передумал. Спиридон, чья мать была свейка, а отец новгородец обладал огромной силой рук. Мог и ударить в ответ, посчитав плевок за оскорбление.

– Не на того мы ставку делаем Грот, не на того. К Ярославу Владимировичу нам надо. Он законный князь Пскова, а у Фаси не будет удачи, нутром чую. – Спиридон поковырялся щепкой в зубах и снова плюнул.

– Тебе что, заняться нечем? Против ветра плюёшь, ты б ещё помочился. – Грот уже не смог вытерпеть издевательства свояка.

– Захочу, так и помочусь. Половина шнеки моя. – Спиридон схватил Грота за грудки, но тут, же отпустил, почувствовав острый кончик ножа на своём животе.

– Князь Герпольт, у коего ты в боярах числишься – просто пешка в руках Дерптского епископа, он ведь уже отписал ему Псков, вместе со всеми землями. Кто ставит на изменников – тот всегда в проигрыше.

– Выходит и я изменник? – Спиридон сжал запястье свея, и нож воткнулся в палубу.

– Да! Ты продал свою Родину под Изборском, но сделал это за серебро, так как ненавидишь Ярослава Всеволодовича на пару с его выкормышем. Но теперь у тебя новая родина, истинный бог и, запомни, тот, у кого полный кошель марок, сам может выбрать себе отчизну. – Грот сбросил руку мужа сестры и оттолкнул от себя Спиридона.

– Чёрт с тобой, идём к Фаси. Но попомни мои слова, не всегда надо вставать на сторону того, кто сильнее. – Спиридон ещё раз плюнул, но в этот раз ветер пощадил свея.

Через четырнадцать дней шнека пристала к шведским берегам. Ульф внимательно выслушал своего шпиона, похвалил за составленный план местности устья Ингрии и назначил Спиридона, как бывшего боярина, ответственным за снабжение воиска продовольствием. Тратить занятые марки на закупку еды Фаси не собирался, он даже в Ижору иди не хотел, обстоятельства вынуждали браться за то, что может принести в будущем славу и богатство. Строительство крепости было подгадано к сбору урожая и дани, иначе в малозаселённой области не выжить. Запас хлеба, о котором рассказал Спиридон – был очень кстати, так как надеяться на помощь извне, было неразумно, а вот отщипнув изрядный кусок побережья от Новгородцев, с последующими угрозами набегов, могли принести существенный достаток в его личную казну. Зная о планах Орденцев развивать успех в сторону Востока, Фаси со своей крепостью становился значительной фигурой, как минимум на пару лет, в перспективе …, кто знает, может и снилась Ульфу корона герцога Новгородских земель.

Тысяча триста воинов и около ста шестидесяти нищих паломников утром стали грузиться на корабли. Бочки с солониной, вяленой рыбой и драгоценным хлебом разместили на купеческих шнеках, они после разгрузки уйдут восвоясие, некоторые – прямиком к Новгороду, успеть поскорее затариться русским товаром. Держать в тайне перемещение воиск не представляло возможным, так, вскользь случайно было обронено, что идут подсобить Орденским немцам. Простачок, может и поверит, но знающие люди лишь качали головами: – С Русью надо дружить, торговать и совместно участвовать в военных походах.

Первого июля Пахом Ильич встретился с Збыславом Якуновичем, боярин с дочерью приехал в терем купца рассчитаться за свадебный наряд Анисьи. Хотя гривны давно уже были отданы, Збыслав сделал вид, что сего не знает, вот и прикатил спозаранку.

Пахом встретил дорогого гостя на крыльце, и после обмена любезностями, предложил пропустить по стаканчику немного сладковатого и терпкого вина, ни какой-нибудь кислятины, подвезённой с немецкого подворья, а настоящего бастардо.

– Не откажусь, Пахом Ильич. Названия даже такого никогда не слышал, не то, что пробовал. – Збыслав от желания испить неизвестного напитка, чуть не позабыл о цели своего визита.

Войдя в кабинет, боярин уловил нисходящий поток воздуха, задрал голову и если б не заботливые руки хозяина, то рухнул бы на пол. На потолке крутились лопасти вентилятора, питаемые от солнечной батареи и ветряка, установленные на крыше дома.

– Душно тут, вот прохладу создаёт. Нравится? – Пахом показал пальцем на вращающуюся конструкцию.

– Эээ…мээ… чудно-то как. – Якунович уселся на софу, одновременно трогая рукой кожаную обивку. – Мягко. Откуда всё это, Пахом Ильич?

– Лавки короткие – это Тимофей сделал, а ветродуй с юга привёз. – Ильич подошёл к шкафчику, достал глиняную бутыль запечатанную сургучом и пару бокалов на тонкой ножке.

– Рассказывала мне Аниська, что много чудес у тебя дома, да все не верилось.

– Это всё мелочи, так сказать антураж. Давай выпьем, ты ж поговорить со мной приехал, а девочки сами разберутся. – Пахом сковырнул сургуч и ловко вонзил штопор в пробку.

– Да уж, эти разберутся. Палец в рот не клади, по локоть откусят. – Боярин повел носом, пытаясь уловить аромат вина, заполнявшего комнату.

– Слушаю тебя, Сбыслав Якунович. – Ильич уселся в кресло и пригубил тёмно-бордовое вино, наблюдая за боярином, который повторил действие за хозяином дома.

– Божественный нектар, в жизнь не пивал ничего лучше. – Сбыслав не выдержал, осушил бокал до дна, перевернул, показывая, что не осталось ни капли. – Слышал я, что история с озимой рожью, не совсем то, что затеял ты делать Пахом Ильич.

– Допустим. А тебе то, какое дело? – Купец сделал ещё один глоток и достал из кармана кителя блокнот с карандашом.

– Тридцать семь человек у меня, воины опытные, не раз в бою были. И немцев били, и свеев и…, в общем, проверенные люди. – Глаза боярина забегали, вино стало пьянить.

– Без Ярославовича дружины не обойтись, казна велика, да только и свеев сотни. – Ильич записал в блокноте тридцать семь человек напротив имени собеседника и долил в бокалы вино.

– Да что нам те сотни, Гаврилу можно позвать, у него двадцать два ушкуйника, ты вон шестьдесят нанял, одолеем. – Якунович отпил вина, пробежал глазами по столу в поисках закуски и утёр рукавом рот.

– Ты, наверное, не понял меня, свеев не сотня – сотни, идём, кое-что покажу. – Пахом встал из-за стола и направился к стене, слева от своего кресла, где находилась потайная дверь в чулан. Отогнув в сторону гобелен с лебедями, купец позвал за собой гостя. Пока Сбыслав вставал с софы, Ильич чиркнул зажигалкой, запалив три свечи на подсвечнике. В чулане находился макет, приблизительно показывающий устье Ижоры. Поверхность была ровная, без холмов и впадин, как буд то птица, пролетающая по небу, запечатлела увиденное. На левобережье, у края реки, закрашенной голубой акварелью стоял домик убитого ижорского кузнеца.

– Вот здесь, через двенадцать дней, Ульф Фаси собирается поставить острог, подмять под себя всю окрестную землю и перекрыть нам торговлю. Теперь понимаешь, почему без дружины Александра нам не совладать? – Пахом указал указкой на место предполагаемого строительства.

– А как же казна? – Спросил Сбыслав. В голосе проявились нотки недовольства.

– Серебро он повезёт с собой, людям надо чем-то платить. Пока он не обосновался, надо его отсюда выбить. Иначе, всем туго придётся.

– Откуда ты всё знаешь? И место, где острог ставить будут и дату точную. Ты ж не воевода, а вон, штуку, какую имеешь, никакая карта с этим не сравнится. – Якунович перекрестился, заподозрив близкое колдовство.

– Знаю, ибо серебра на послухов не жалею и Софийскому храму через Рафаила подношения регулярно передаю. – Ильич расстегнул китель, достал золотой крест на цепочке, поцеловал его и три раза перекрестился.

– А тут, что за флажок? – Боярин аккуратно показал пальцем на правый берег макета, где был, воткнут красный вымпел.

– Тут я со своими людьми ожидать свеев буду. Часть сюда попрёт, жрать захочет, обязательно попрёт.

– Так они на ладьях придут, неужто еды с собой не возьмут? – Сбыслав улыбнулся.

– Ты когда понял, что история с озимой рожью пустой звук? – Ильич хитровато посмотрел на боярина.

– Да на днях, сопоставил цены на хлеб, ажиотаж, который возник, вот и понял, что не сходится. Ладно, чего врать то. Аниська сказала, что за казной свейской ты собираешься.

– Хм…, тот, кто про хлеб узнал, давно уже из Новгорода уплыл, да кому надо доложил. Так что свеи ни сном, ни духом. Ты вот что скажи, ждать тебя в устье Ижоры пятнадцатого числа, али нет? – Пахом Ильич открыл дверь чулана и стал задувать свечи.

– Буду! И не один, Гаврила Алексич и Меша с ушкуйниками своими придёт. Я с их слов говорю. Да только не в казне дело, добыча, конечно, не помешает, биться мы всё равно не за неё будем. Сам понимаешь не хуже меня, дай Бог, одолеем свея. – Сбыслав Якунович выйдя из чулана, подошёл к столу. Взглянул на кивающего Пахома, перевёл взгляд на вентилятор и уселся на софу.

К обеду, Пахом Ильич и боярин стали друзьями – не разлей вода. Вспомнилось, как отцы их, грабили Сигтуну, чуть ли не ворота в Софию привезли. Вот только на какой ладье они, ворота эти везлись – подзабыли. После третьей бутыли, Ильич стал рассказывать про неведомые страны, которые лежат по ту сторону окияна, и если б был бы огромный корабль, то он, непременно бы посетил их и привёз в Новгород живого индейца, а то и двух. Сбыслав мечтал поймать в полон Орденского рыцаря, желательно покрупнее, дабы впрячь схизматика в сани и гнать его на Загородский конец, катаясь вокруг кремля. Вечером, за Якуновичем приехали слуги, в бессознательном состоянии погрузили упившегося вусмерть на телегу, упав в ноги Пахому Ильичу, мол, дома у боярина переживают не на шутку, после чего уехали со своим хозяином. Купец немного расстроился, выпил ещё, поискал глазами собутыльника, позвал его, а когда понял, что остался один, принял решение идти вызволять Сбыслыва из домашнего плена. И если бы не Марфа, то, наверное, пошёл бы. Жена повисла на купце, не давая тому ступить и шагу. Так и уснул Пахом Ильич, стоя на ногах, не дойдя до ворот восьми шагов.

Через пять дней, ладья Бренко бороздила воды Невы, охраняя устье Ижоры. Команда была полураздета, жара стояла неимоверная, ветерок, который был с утра – выдохся, и от вынужденного безделья я закинул удочку, пытаясь наловить на обед рыбы.

– И дёрнул меня чёрт в это патрулирование, ведь звал же Пахом остаться с ним, как чувствовал, купец, что под навесом палатки жару пересидеть легче. – Размышлял я, всматриваясь в неподвижный поплавок. – Рыбе, наверное, то же жарко, на дно ушла.

– Лексей, две шнеки, прямо на нас идут. – Прокричал вперёдсмотрящий, наблюдая за рекой в подзорную трубу.

– Твою …ать, рыбы половить не дают. – Выругался, сматывая катушку спиннинга.

Один из ушкуйников, по прозвищу Филин, за свои округлые глаза, приставив ладонь к бровям, наподобие козырька стал всматриваться в пару тёмных точек, перевёл взгляд к себе под ноги, после чего ещё раз посмотрел вдаль и выдал то, от чего на корабле начался переполох.

– Это не купцы, осадка низкая.

– На, посмотри в это. – Сказал ушкуйнику, протягивая тому бинокль.

– Ух ты, змея даже на носу не сняли, они оружаются! Это свеи! – Филин протянул мне назад оптику, видимо, с его дальнозоркостью он не нуждался в ней.

– Первым тройкам брони вздеть, остальные помогают. – Подал команду Бренко.

Экипаж был разбит на двадцать троек. Если на суше легче оперировать десятками, то судовые работы удобнее вести тройками. Так же поступают и в бою, когда тот идёт на водной глади. Мне, как морскому офицеру, было интересно узнать, что при волнении более трёх баллов, ни о каком морском сражении речи быть не может. Только крайняя необходимость может толкнуть людей на бой, когда малотоннажное судёнышко ходит ходуном, и устоять на палубе очень сложно. Но мы были не на море, даже не на озере – это была река, и боя было не избежать. В принципе, мы и сами были не против, барражируя по Неве, в поисках подходящего трофея.

В боевом расписании моё место было на носу судна, где стояло сопло огнемёта, накрытое брезентом. По виду, мы были крупным торговым кораблём с минимальной охраной и богатым товаром. Только плаката не хватало, с нарисованной толстой уткой, говорящим о том, что мяса и пуха много, а защититься не может. Вот и летели к нам хищные ястребы, используя силу всех своих вёсел, забывая о том, что даже утка, будучи Русской – может заклевать до смерти.

Непродолжительный шторм разбросал караван свеев. Две боевые лодки оказались ближе всех к месту конечной высадке, и вот она – удача. Новгородский торгаш, при полном штиле торчащий на середине реки.

– Мы ещё не дошли до места, а добыча сама идёт к нам в руки. – Капитан свейского корабля оскалился. Добычу, взятую на воде, не придётся делить с ярлом. Если всё пройдёт удачно, можно даже слинять по-тихому, водная гладь всё спишет. – В живых не оставлять никого! Нам не нужны свидетели!

Свеи опомнились, когда на новгородской ладье, словно по взмаху волшебной палочки приподнялись деревянные щиты и два арбалетных болта отбросили кормчего первой лодки на палубу. Купец стал разворачиваться и теперь сам шёл на абордаж. За сто шагов до полного сближения вёсла новгородцев втянулись вовнутрь. Через пару мгновений, струя пламени вылетела с ладьи и залила жаром огня столпившихся на носу воинов. Ещё, через несколько секунд, огонь прошёлся по остальным. Повезло только тем, кто был на корме. До них, дыхание Фафнира не добралось. Ни о каком нападении речи уже не велось, свеи объятые пламенем прыгали за борт, пытаясь в воде найти спасение. Дико заржала лошадь, огонь опалил бедное животное и теперь кобыла, позабыв о спутанных ногах, стала подпрыгивать, внося ещё большую панику. Щедро просмоленное судно вспыхнуло, живые позавидовали мёртвым. Десятки стрел вонзились в тела обезумевших воинов, боевой ладье оставалось жить несколько минут. Настала очередь второго ястреба.

Два ушкуйника прикрывали меня ростовыми щитами с боков. Спереди, меня защищал лист из двухмиллиметровой стали, как на станковом пулемёте 'Максим'.

– Что? Не по нраву? Приходите под Полтаву, там ещё дадут! – Кричал я горящим шведам.

В нас полетело несколько стрел, целились в меня, как наибольшую угрозу. Один из смертоносных подарков попал в каску, другой угодил в щит. Вторая лодка, которая обходила нас с правого борта, пытаясь зажать в клещи, застопорила ход. Видя постигшую участь собрата, свеи попытались сначала развернуться, но затем, видимо решив, что лучше принять смерть в бою, чем быть сожженным заживо, четыре весла с каждого борта вновь ударили по воде. В нашу сторону полетело несколько крючьев на верёвках. Два из них зацепились за борт. По правилам абордажа, нос боевой ладьи должен протаранить борт неприятеля по касательной, сбить защитников на палубу, после чего начинается резня.

Новгородцы присели, ожидая столкновения. Верёвки натянулись, но резкого толчка не последовало. Успев развернуть раструб сопла, я нажал ногой на педаль насоса, затем ещё и ещё. Смесь в бачке закончилась, свеи ухитрились прикрыться щитами, спрятавшись за бортом лодки. От огня досталось тем, кто тянул абордажные крючья. Около десятка викингов, горя свечками побросали верёвки, тем самым лишая себя таранного удара. И тут проявили себя новгородские стрелки. Ох, не зря в летописях постоянно ссылались на грозных славянских лучников, которые даже на поле боя выстраивались перед княжьей дружиной. В каждой тройке один был вооружён луком, второй щитом с секирой, а третий был мечником и одновременно метателем сулиц. Вот этот смертоносный дождь из стрел и сулиц посыпался на свеев. Били в упор, борт торговой ладьи возвышается над боевой на полметра, вроде незначительно, но как порой важны в бою эти сантиметры.

– Sich ergeben![3] – Прокричал Бренко. Так как это была вторая ладья, то уговор про пленных Андрей выполнил.

На секунду обстрел прекратился, оставшиеся в живых свеи зашевелились под щитами и с рёвом бросились на абордаж. Напор длился с минуту, секироносцы плотно сбив щиты не дали ни единого шанса неприятелю. Громадный свей, сумевший на первых порах проломить строй, был зарублен Бренко, который стоял во второй линии. Рыцарь наотмашь махнул мечом, разрубил древко шведского топора, рассёк кольчугу, вслед за ней ключицу. Клинок, добравшись до сердца, застрял в груди умершего. Zweikampf! Zweikampf![4] – Заорал предводитель в золочёном шлеме.

Еinverstanden![5] – Бренко выдернул меч, поправил на поясе кортик и сделал шаг вперёд, приближаясь к борту. Ушкуйники расступились. – Нier la?t sich schon spazieren.[6] Свеи отошли к корме, давая место для боя командиров.

– Тоже мне рыцарство. – Сказал я, вынимая пистолет. Терять Бренко я не собирался, но видимо Андрей был уверен в своих силах.

– Ritter Birger[7]. – Шведский предводитель отсалютовал мечом.

– Людвиг Люнебургский. Для тебя, Андрей Бренко. – Чело приподнял меч к глазам и резко опустил вниз. Капли крови слетели с клинка, и попали на лицо Биргера.

Биргер пошёл в атаку, перехватив меч двумя руками. На палубе нет места пробным выпадам, площадка боя не позволяет. Бренко уклонился от первого удара, второй принял на основание меча, поддержав его левой рукой и сбрасывая вражескую сталь в сторону, ударил рукоятью в лицо свею.

– Ох! – Швед свалился на палубу. Гранёное яблоко рукоятки рассекло верхнюю губу и выбило зубы свейского командира.

В следующее мгновение Бренко эффектно привстал на одно колено. Остриё кортика Андрея упёрлось в шею поверженного рыцаря. Молоденький оруженосец Биргера взвыл, и бросился с коротким кинжалом на помощь своему господину. Резким ударом кулака, седобородый свей, судя по гербу на богато украшенной кольчуге, занимавшем видное положение в отряде, сбил пажа с ног. Sich kaum halten[8]. – Сквозь зубы прорычал старик.

Биргер выпустил меч из руки и показал ладонь, признавая себя побеждённым. Шведы побросали оружие на палубу, заглушая стоны раненых, которые притихли на время поединка. Невосполнимых потерь со стороны новгородцев не было. Пара оглушённых здоровяком с секирой, да четверо легкораненых стрелами. Простой рыцарь Биргер, с отметиной на лице, никакой ни герцог и не ярл угодил в плен, вместе с девятнадцатью свеями к ушкуйникам Пахома Ильича.

Поход Ульфа Фаси, начавшийся со шторма, потерей трёх рыцарей и ста двадцати воинов предстоял очень 'весёлый'. Судно, на котором были загружены инструменты, гвозди, кирки и лопаты, вместе с инженером, специалистом-итальянцем потонуло в пучине, переводя шансы экспедиции из разряда позитивных в нереальные. Оставшиеся два монаха, присланные епископом, говорили на латыни, могли читать написанный текст, но, ни черта не понимали в чертежах фортификационных схем. Повальная безграмотность – бич того времени, давало о себе знать.

Глава 2. Устье Ижоры

На реке пахло гарью и палёной шерстью. Сожженную лодку захватчиков отнесло по течению реки, где она затонула, похоронив напоминание о скоротечном бое. Пленных связали попарно, спина к спине, причём ушкуйники так ловко действовали верёвками, перехватывая локтевые сгибы и запястья, что уверенность в том, что в прошлом, головорезы ни раз занимались данным занятием, у меня, только утвердилась. Данной участи избежал лишь Биргер с оруженосцем и рыцарь Магнус, который, дал честное слово, что не попытается бежать, так как имеет при себе грамоту, и вообще не собирался участвовать в глупом, по его мнению, походе, задуманным упсальским саксом Томасом.

– Андрей, спроси, что у него за грамота? – Мы вели на буксире захваченный приз, и как человек, интересующийся морскими судами, я оказался на борту свейской ладьи.

– Не утруждайся, византиец. Я правнук ярла Рёгнвальда Ульвссона свободно говорю на языке руссов. Грамота составлена для конунга Новгорода. Ему и передам. – Магнус достал из мешка свиток пергамента и покрутил его возле моего носа.

– А ще можеши противитися мне, конунгу, то се уже есмь зде и пленю землю твою. – Процитировал часть текста письма свейских послов к Александру Ярославовичу. – Так там сказано? Можешь не крутить куском кожи с накаляканными буковками. Ценность сего послания – равна стоимости пергамента, на котором оно написано.

– Да как ты, ромей, можешь знать, что там сказано? – Магнус побагровел от возмущения, содержание послания знали всего несколько человек. Ему самому доверили отвезти письмо только потому, что о чесности и благородстве рыцаря ходили легенды.

– То дело десятое, и я не византиец, а самый настоящий русс[9]. Мне интересно другое, как ты, потомок Рёгнвальда, чьи предки верой и правдой, испокон веков служили Новгородской земле, мог оказаться с ними? – Я показал рукой на пленных свеев, которые лежали невдалеке на палубе.

Магнус Ульвссон промолчал, что он мог сказать на мой упёк? Своим поступком он наводил тень на потомство Гюряты Роговича, представителей высшего боярства Новгорода. То, что из всего имущества, у рыцаря осталось только меч да кольчуга, признаться было стыдно – годы не те.

– Почему я тут, а не с вами – то моё дело. Когда закончу свою миссию, тогда и поговорим, а пока, Людвиг, если я сдался тебе в плен, то выполни мою единственную просьбу. – Магнус посмотрел на Бренко и попросил: – Помоги доставить послание конунгу Александру, было дано рыцарское слово, что пергамент будет передан в его руки.

После совещания с Пахомом Ильичом, пленных, под честное слово Магнуса, посадили на их бывшую ладью за вёсла. По прибытию в город, они должны были отправиться на свейское подворье, где будут ждать окончательного решения о выкупе. К моему удивлению, Бренко даже поручился за Ульвссона, мол, наслышан о нем – не обманет. Через пару часов, как только шведы отправились в Новгород, мы заблокировали фарватер подводными ежами. Даже, если кому и пришла бы в голову мысль – волоком, по берегу перенести ладьи, то через сто метров, в узком месте, снова бы напоролись на деревянные мины. Оставалось ждать основную часть шведского десанта. Пока Ильич руководил минированием, огнемёт на ладье Андрея вновь был заправлен. Бренко с интересом испробовал грозное оружие, одно дело слышать и видеть, другое дело пощупать своими руками.

– Значит перед боем надо подпалить огонь вот тут, хм…, как хитро придумано, колёсико и кремень. – Чело больше заинтересовала бензиновая зажигалка, нежели устройство огнемёта.

– Запомни, у каждого оружия есть свой предел. Как по прочности, так и по времени. Всего только десять нажатий на педаль. И ещё, при всех говорить не буду, но если случится так, что ладью будут захватывать. – Я сделал паузу, настал один из неприятных моментов сохранения секретов.

– Ты что такое говоришь, Алексий. Кто нас сможет одолеть?

– Я сказал если. Так вот, почувствуешь, что уже всё, кранты, шансов на спасение нет, то дёрни за это кольцо. – Сказал Бренко, показывая нехитрый механизм гранаты, закреплённой под огнемётом. – У команды будет пара секунд, прыгайте в воду и спасайтесь вплавь.

– Пара секунд это что? Ты как-то странно излагаешь, Алексий. – Людвиг ещё не привык к моему понятию о времени, поэтому переспросил, уточняя.

– Четыре раза вздохнуть, после смерть. Не спрашивай меня о том, что находится там, и не вздумай проверить, если дорога жизнь. Давай ка лучше ещё раз попробуй вон тот кустик подпалить. – На противоположном берегу, у самой воды торчал одинокий кустарник, своим видом напоминавший неприличный жест, с вытянутым средним пальцем.

Сбыслав Якунович не подвёл, вместе со своими дружками организовал приличное по численности войско. Новгородская рать составила почти две сотни человек. Мешко, оставив своих людей на попечение боярина, отправился к Александру, который знал о дате похода, но всё ещё надеялся, что придётся наказывать обнаглевших свейских купцов, решивших обустроить вотчину на его землях. По дороге присоединились четыре десятка ладожан, в основном дальние родственники застрельщиков похода. Как ни странно, озёрные жители прихватили с собой лошадей, дабы сподручнее было увозить награбленное добро. Что им напел Сбыслав, было не ясно, но пошли с радостью, пообещав жёнам скорейшее возвращение. Укомплектовав войско обозниками, всего пятнадцать человек, погрузив брони и продовольствие на лошадок, можно было смело трогаться к точке рандеву. Четырнадцатого числа, князь Александр должен был соединиться с армией новгородцев, перейти реку и ударить в спину ни о чём не подозревавшим свеям. Фаси рассчитывал, что после того, как конунг Новгорода получит послание, ему потребуется время, что бы собрать войско. Раньше, чем через месяц, ни о каком неприятеле можно было не думать. За это время будут возведены укрепления, налажен подвоз провианта, а дальше – дальше он побъёт молодого русса, возможно, постарается взять его в плен, и будет диктовать свои условия торговой столице Северной Руси.

– Господи, как я мог согласиться на эту затею с казной? – Гаврила Алексич сидел в походном шатре с Якуновичем и вздыхал при каждом упоминании о серебре. Поход оторвал от дел насущных, потребовал капитальных вложений и пока не давал никакого дохода.

– Пахом Ильич врать не будет, дело верное. То, что он мне показал, когда мы вино у него в тереме попивали…, многого стоит. Поверь мне, Гаврюша. – Сбыслав не стал рассказывать товарищам, что во время застолья, когда опустела вторая бутыль, а третья ещё не была распечатана, появилось желание повеселиться и послушать пение артистов-скоморохов. Тут то и дал прослушать церковный хор, записанный в памяти плеера Пахом. То, что трезвый человек воспринял бы как чудо или напротив, полное бесовство, пьяному Якуновичу показалось Божьим откровением. После этого случая, доверие всем словам купца было полное.

– А коли побъёт нас этот Фаси, что тогда я домашним скажу? Ох, лучше б я в Корелу пошёл, там хоть бы рухляди насобирал. – Гаврила причитал уже несколько дней, пока длился переход. Сбыслав, который затеял тайный от всех поход за сокровищами свеев, уже жалел, что не был проведён молебен. Идейной составляющей, которая придаёт силу духа воинства – не было. Грабить шли с радостью, но при сильном сопротивлении, грабители, как правило, думают о своём спасении, а не о том, как переборов свой страх, вырвать победу.

– Ладья! Свеи по реке идут! – Прокричал дозорный.

Ополченцы высыпали к берегу, потрясая оружием, требуя немедленно пристать кораблю к берегу. Как-никак за зипунами шли, а не комаров кормить.

– Я рыцарь Магнус Ульвссон, пленный гость Пахома Ильича, иду в Новгород с посланием для конунга! – Свей кричал с борта ладьи, не доходя до берега метром семи-восьми, размахивая куском пергамента, свёрнутого в трубочку.

– Да что ж это твориться, Сбыслав? Покуда мы тут топчемся, Пахом уже полон взял, да наверняка уже казну деребанет. Долго нам ещё идти? – Гаврюша, уже с совершенно другим настроением требовал немедленного действия.

– Конунг Александр Ярославович, завтра будет здесь, на этом месте. Можешь его подождать с нами. – Боярин прокричал в ответ, не обращая внимания на призывы Гаврилы Алексича.

– А кто ты такой? – Магнус спрятал в мешок письмо, попутно пересчитывая столпившийся у реки народ, выходило печально, почти двести пятьдесят душ, вооружённых и готовых сражаться.

– Сбыслав Якунович, боярин Новгородский. – Представился командир ополчения, и тут же поинтересовался, узнавая знакомые черты в лице свея: – А ты не родич Рогодичам?

– Родич! Но это к делу не относится. – Магнус, несколько раз, бывавший в Новгороде, на свадьбах племянников и племянниц вспомнил боярина.

Ладья пристал к берегу, Ульвссон вместе с Биргером и его оруженосцем пошли в шатёр к Сбыславу. Оставшиеся свеи сходить и поразмять ножки на зелёной травке не стали, так и остались в лодке. Тем не менее, через пару часов, общий язык был найден и вскоре, ополченцы узнали о произошедшем сражении на Неве.

– Пахом Ильич плюнул огнём и сжёг цельную шнеку со свеями. Во как. – Делился услышанным со своими товарищами Микула.

– Как сжёг? В рот набрал огня, плюнул и сжёг, так что ли? – Не веря в сказанное, усомнился Путята.

– Снорька так рассказал, он всё сам бачил. Не веришь? Поди, сам спроси. Мы со Снорькой три года назад на одном ушкуе вместе ходили, теперь, вот просит, что б из полона выкупил. – Микула промышлял разбоем под Киевом, затем, когда уяснил, что главными татями являются князья, сбежал в вольный Новгород, где оттачивал своё ремесло в сборных солянках ушкуйников Меши. Там он и познакомился со Снорри, разорившимся бондом из северных фьордов.

– Надо свея побогаче захомутать, да и сменяем на него Снорьку, раз дружок твой. – Путята разломил сваренного селезня пополам и протянул кусок мяса Микуле. – На, сходь отнеси Снорьке, а то не жрамши они, даже костра не распалили.

Бывший киевский разбойник развязал узел на своём мешке, достал оттуда кусок чистой холстины, положил на неё пол тушки селезня, прикрыл сверху краюхой хлеба, быстрое движение пальцев рук и, готов узелок.

Снорри сидел на борту ладьи, свесивши ноги к речке. В руках гибкая ветка, с привязанной тонкой нитью из конского хвоста, на конце которой был бронзовый крючок с прикреплённой блесной. Рыболовную снасть подарил ещё отец, который чудом вернулся тридцать шесть лет назад после службы из далёкой Византии, где охранял Валахернский квартал. Отец передал сыну любовь к оружию и рыбной ловле, а так же ненависть к крестоносцам и особенно италийцам, которые насаждали свои порядки. Через год, после возвращения из Константинополя, глава семейства умер при загадочных обстоятельствах, так и не успев сообщить родичам, куда закопал золотые солиды, судьбой которых всегда интересовался местный священник. Снорри пытался искать, перекопал кучу земли, в результате чуть ли не был обвинён в сговоре с дьяволом. Хозяйство потихоньку зачахло, и после смерти матери, было продано старшему брату. Так и стал Снорри Стурлусон наёмником, любителем сочинять саги и рассказывать короткие смешные истории. Всё было хорошо, пока в одном из набегов, молодого свея чуть не убили. Старушка, не иначе, как финская колдунья выходила Снорьку и отдала его в качестве дани Меши, который каждый год обходил побережье в поисках рыбьего зуба.

– О… Микула, снова хочешь истории послушать? – Снорри с сожалением посмотрел на удочку – рыбы не было. – Присаживайся поудобнее, дай только вспомнить.

– Снорька, мы тебе тута поести собрали. Вот, в узелке, лови. – Микула бросил узелок своему бывшему дружку.

Что для голодного организма пол утки, так – три минуты трапезы. Но свей, управился в полторы, так как отдал половину гостинца остальным.

– Спасибо. Слышь, Микула, а кто такой Пахом Ильич, к которому мы в полон угодили?

– Это богатей в Новгороде, огромный петух из серебра у него во дворе терема, на шесте стоит. – Микула рассказал всё, что знал.

– Да уж, если богат – значит дело плохо. – Снорри горестно вздохнул, надежды выкупиться у толстосума, было мало.

– Ты не переживай Снорька, выкупим тебя, али обменяем. Потерпи чуток. – Микула показал обеими руками размер маленького карася, мол, страдать в полоне осталось совсем немного.

– Мы на свейском подворье жить будем, у гардских[10] купцов. – Уже вдогонку уходящему Микуле прокричал Стурлуссон.

В это время в шатре Сбыслова шёл пир. И если Биргер, окромя варёной рыбы, которую можно было не жевать, ничего не ел, то остальные веселились на полную катушку. Русские и древнескандинавские слова перемешивались друг с дружкой, но никто не переспрашивал, ибо и так всё было понятно. Это потом, через четыреста лет, средиземноморские латиняне представят скандинавский язык на свой манер. Напрочь вычёркивая из истории, что предки шведов самые настоящие представители атланто-балтийской расы. То есть, как ни крути – славяне.

– На Готландском двору жить будете, Магнус знает, он там был. – Якунович рассказывал Биргеру, где надо остановиться, где питаться, и к кому лучше ходить в гости.

– А храм… там… есть? – Верхняя губа рыцаря распухла, два стежка схватывали края раны, и говорить было сложно.

– Есть конечно, церковь святого Олова. Мы уважаем религиозные требы гостей, не то, что в других местах. – Сбыслав вспомнил, как ему доводилось ходить к франкам, и там, ни какого Православного храма и в помине не было, хотя многие ходили в русских шапках.

Оруженосец Биргера смотрел на веселящихся новгородцев и чуть не плакал. Как же так, они пришли покорять их земли, грабить и насаждать свою веру, а русичи встретили их хлебом, напоили мёдом, советуют, как лучше устроиться, да ещё предлагают свою помощь.

– Томас врал, когда говорил в проповеди, что злобных варваров надо искоренять раскалённым железом. – Думал про себя юноша, мечтавший превратиться из оруженосца в рыцаря Хаука, только теперь, он захотел стать похожим на этих руссов.

Дружина Александра Ярославовича прибыла в лагерь Новгородцев к утру, как раз тогда, когда Сбыслав уже потерял всякую надежду на поддержку князя. Из рассказа Магнуса, свеев выходило более тысячи человек, бросаться в бой при соотношении один к пяти было чистым самоубийством.

– Сколько их там, Гаврюша? – Якунович пытался запихнуть ногу в сапог, но портянка постоянно слезала.

– Две сотни всего, правда, конные. – Гаврила Алексич смотрел себе под ноги, видно было – расстроился.

– Ничего, у Пахома Ильича почти сотня, они о нас не знают, а мы…, пошли князя встречать. Да что б тебя… зараза такая. – Сбыслав вновь перемотал портянку на левой ноге и, закрыв глаза, благополучно надел сапог.

В тридцати верстах от русского лагеря в устье Ижоры входил свейский флот. Остатки судов удалось собрать вместе ещё в море, и уже два дня, караван змейкой стремился к реке Ингри, именно так была обозначена Ижора на Готландской карте.

– Бросайте в воду бревно, да аккуратно. – Фаси чётко следовал традициям предков, которые предпочитали строить новый дом только там, куда причалит пущенное в воду бревно с нацарапанными рунами.

– Какое бревно? Господь и так указал место строительства. – Римский монах брюзжал слюной, видя явное языческое действие.

– Не мешай монах, а то я заставлю прокатиться тебя на этом бревне. – Кормчий шнеки, на которой следовал Фаси, просто топнул ногой по палубе и дурно пахнущего итальяшку как ветром сдуло.

Бревно нырнуло в речную гладь, омылось водой, всплыло и вскоре уткнулось в песчаный откос, как раз напротив одинокого дома ижорца. Кормчий задрал голову к небу, что-то тихо прошептал, потом недовольно тряхнул головой.

– Ну что Гунгир? – Фаси уже не терпелось выскочить на землю, которую он уже по праву считал своей.

– Всё будет зависеть от нас. – Кормчий прошёл мимо своего ярла, ещё раз спугнул монаха и занял своё место на корме, еле слышно прошептав: – Боги давно отвернулись от нас, неужели ты не заметил?

Через пару часов лагерь был разбит, последние купеческие ладьи сгружали остатки продовольствия и уцелевших паломников, которые радовались окончанию затянувшегося перехода. Свеи не подозревали, что в двухстах шагах от них, на противоположном берегу, за ними наблюдает парочка странно одетых руссов, периодически прислоняя к глазам предмет, не похожий ни на что в этом мире.

– Лексей, ты посчитал сколько их?

– Тьфу, сбил со счёта Пахом Ильич.

– Вон, с краю, видишь с крестом на брюхе, здоровый такой, на немца похож, в полон бы его взять. – Пахом как-то задвигался и хлопнул себя по шее. Комар, чудом пробравшийся через маскировочную сеть, избежав действия специальной мази, умудрился укусить купца за загривок.

– Почто он тебе взялся? Пленных что ли мало? – Посчитав немного странным желание новгородца.

– Понимаешь, Сбыслав …, в общем, мечта у него тайная есть. – Ильич аж засопел, высматривая пухлого оккупанта.

Вскоре, оставив свой наблюдательный пункт, мы поспешили к лесу, где нас поджидал Кирьян с Семёном. Одиннадцать сотен воинов, среди которых было восемнадцать рыцарей, начали военные действия против Новгородских земель. И начали с банального убийства зайца.

– Позвать ко мне Спиридона. – Распорядился Фаси, устраиваясь на лавке покрытой медвежьей шкурой. – Гунгир, ты не чувствуешь странного запаха тут?

– Мертвечиной пахнет, похоже, сама Хейд[11] побывала здесь. – Кормчий ещё раз принюхался и прикоснулся правой рукой к груди, где в специальном мешочке, надёжно был зашит амулет.

– Надо будет поставить мой походный шатёр, дышать здесь не могу. – Ульф встал с лавки и направился к выходу, где нос к носу столкнулся со Спиридоном.

– Звал ярл? – Глазки у боярина забегали, в памяти всплыла картина годичной давности, когда точно так же он столкнулся с женой ижорского кузнеца, именно в дверях.

– Где хлеб? – Фаси вышел на свежий воздух, где ему сразу же полегчало.

– На той стороне, вверх по течению, с полверсты. Людишек бы мне, одному несподручно. – Спиридон отчётливо помнил, что Пахом Ильич пригласил наёмников для охраны склада.

– Забери с собой весь сброд, который припёрся с монахами. От них всё равно пока толку мало, обустраиваться только завтра начнём. – Ярл нагнулся к земле и поднял старую шишку, на кончике которой блестела серебряная капелька.

– Хотя бы три десятка воинов. – Заскулил Спиридон.

– Два! Те, что были с тобой. – Фаси стал внимательно рассматривать капельку. – Хм… тут даже шишки с серебряными зёрнами, богата земля, ох как богата.

К Ульфу подкрался монах, пытаясь подсмотреть предмет, столь пристально изучаемый ярлом.

– Гунгир! Посмотри, это интересно. Может нам стоит собрать все шишки в окрестном лесу? – Свейский командир впервые улыбнулся за весь поход.

– Если б зёрна у всех шишек были из серебра, то какие бы выросли деревья? – Верный друг вернул шишку своему ярлу и заулыбался в ответ. Мрачным остался только монах, рыская глазами по траве, пытаясь обнаружить драгоценные дары леса.

– Пахом Ильич, пошли готовиться к встрече гостей, заодно посмотрим, как они будут по реке скакать. – Жучок сработал просто великолепно. Все разговоры и приказы командира свеев были нам слышны, не хватало только картинки лагеря, но об этом, я как-то не подумал.

Две шнеки, забитые паломниками под завязку, через час тронулись в свой последний путь. Нищие, обессиленные постом и регулярными молитвами люди, неумело начали выгребать против течения. Лишь чудо спасло суда от столкновения, прямо напротив лагеря. Под неуёмный хохот с берега и рычание Спиридона, раздававшего тумаки направо и налево, лодки начали движение. Никакого вперёдсмотрящего не было и в помине, кормчие шнек, держа стиры[12] в мозолистых руках, молили Ньерда[13] о скорейшем завершении короткого плаванья.

Но разве могли старинные боги помочь своим детям, когда те отказались от них. К полудню жуткий вой тонущих людей разнёсся над рекой. Многих паломников спасло только то, что они были легко одеты. Отряд из двадцати воинов потонул весь, сам Спиридон спасся благодаря тому, что умел хорошо плавать и, не раздумывая, резал ножом цеплявшихся к нему людей. Когда Ульф увидел жалкие остатки мокрого продовольственного отряда, то чуть не зарубил предателя-боярина.

– Безмозглые тупицы! Ты же сам, не раз ходил по этой реке. Как можно было напороться на подводные камни? На тот берег можно вплавь перебраться, прямо отсюда. – Ульф негодовал. – Что б завтра с утра, паломники были на том берегу. Грот поведёт их, а ты Спиридон, будешь сидеть тут, и думать об упущенных марках.

Отправить с паломниками рыцаря было невозможно. Приказы в армии, конечно, не обсуждают, но в войске, в те времена, существовало негласное правило: – обозом руководил самый больной или самый неспособный командир. Назначенный рыцарь мог просто обидеться, а так как в экспедиционном корпусе Фаси все были наёмниками, то после получения подобного приказа, рыцарь, скорее всего, просто бы резко заболел и отправился выздоравливать домой. И самое главное, никто из круга благородных воинов его бы не осудил. Наоборот, приказ бы посчитали глупым. И лишь в одной армии мира, в Венеции, за эту должность шла настоящая резня. Лишь через несколько столетий, когда маршруты движений армий возрастут до нескольких сотен вёрст, полководцы поймут, что отточенная логистика снабжения – залог половины победы.

– Я б осьмушку украл, а Грот сопрёт четверть. – Пробурчал под нос, вымокший до нитки Спиридон.

– Грот! Ты слышал приказ. А чтобы доблестные воины поскорее высохли, отправь их в лес, нам нужно много дерева. – Фаси заржал, что конь перед свиданием, окружающие его рыцари то же хихикнули.

– Лексей, что-то я не пойму. Больше сотни утопло, а они, нехристи – смеются. – Ильич сидел на пеньке, слушая приёмник вместе со мной, переводя на доступный мне язык древнескандинавскую речь.

– Это нервы Пахом, не может человек только одной войной жить, не выдерживает. – Я вспомнил записки аналитиков натовцев, которые писали, что местные жители Афганистана смеются над америкосами, постоянно ходящих в амуниции, не снимая оружия. Обзывают их трусами и сравнивают с храбрыми Шурави. Которые воевали честно, лицом к лицу, а после службы, могли даже без перочинного ножа пойти в духан, где веселились от души, не унижая местных посетителей. Могут ли знать аналитики, что Русский воин, на протяжении тысячелетий, сея хлеб, не знал и одного десятилетия мирной жизни. За этот период в нас выработалось отношение к войне как к труду. Иначе, с ума сошли бы.

Взять хотя бы Велимира, отрубившим пятидесяти кочевникам бошки на льду. Палача-профессионала, и то б стошнило, а он, как пришло время обеда, только руки помыл и кашу сёрбал за двоих. Но, как только трапеза закончилась, сразу стал воином, словно на работу пошёл.

Александр Ярославович спокойно выслушивал текст письма, которое Магнус читал по слогам.

– Достаточно, я уже читал его, не утруждайся. – Князь слез с сундука и приблизился к послу. – Если б вы не напали на ладью Пахома Ильича, то, … в общем, ты свободен, послов у нас в поруб не сажают, а вот с остальными, я так не волен поступить.

– Большего и не прошу мой конунг. У меня ничего нет, что можно было отдать в качестве выкупа из плена. – Пожилой рыцарь склонил голову, слова давались нелегко, но это было правдой.

Магнус вышел из шатра и направился к кораблю. Тяжкие мысли одолевали старого солдата. О содержании послания, которое было запечатано сургучной печатью, знал не только ромей, настаивавший на том, что он самый настоящий рус, но и Сбыслав Якунович, который почти близко к тексту процитировал часть письма. А теперь, оказывается и конунг Руссов знает о нём. Надо беречь Биргера как зеницу ока, он один из всех видел, что печать цела.

– Пелгуй, ты всё слышал, да опусти свой самострел, тут никого нет. – Александр махнул рукой своему оруженосцу, подзывая его поближе.

– Может, и нет, но так спокойнее. – Юноша приблизился к князю.

– Ты вроде из этих мест, Сбыслав расскажет тебе, где найти Пахома Ильича. Передай своему названному отцу, что мы атакуем завтра, в полдень, как и было оговорено. – Александр снял один из перстней со своего пальца и передал его ижорцу.

– Передам, только как обратно то? – Мальчик немного смутился.

– В Новгороде встретимся, оттуда направимся в Торопец, поспеши. – Князь развернулся и пошёл обратно к сундуку, где лежала карта устья Ижоры.

Почти затемно, перебравшись вплавь через речку, Пелгуй отыскал замаскированный лагерь Пахома. Всадника чуть не подстрелил Семён, чудом распознав в гонце бывшего зуйка.

– Дяденька Семён, а я вас и не увидел. – Ижорец так обрадовался, что соскочив с лошади, бросился обниматься с дозорным.

– Полно тебе зуёк, какими судьбами? – Семён по-отцовски похлопал отрока по плечу. – Заматерел, настоящий воин.

– На три вершка подрос. Во. – Пелгуй чуть-чуть привстал на цыпочки.

– Да не, больше. Ты мне по грудь был, а теперь по шею почти. Молодец.

– Мне к Пахому Ильичу надобно, да коня обтереть, чуть не заплутал, ища вас. – Ижорец погладил по шее скакуна, полез свободной рукой в сумку, пошарил там, извлёк морковку и скормил корнеплод лошадке.

Русская рать остановилась в двух верстах от поляны, где вовсю хозяйничали свеи, вбивая колышки в землю под руководством розовощёкого монаха, который для солидности таскал с собой пергамент с планом будущего острога. В это же время, Грот пытался построить паломников, вооружённых кое-как и больше заинтересованных, как бы что украсть, чем выполнять команды.

– Ублюдки! Не дай бог, кто-нибудь из вас попытается прихватить хоть горсть зерна. Лично вспорю живот и спущу кишки в реку. – Кричал Грот стаду фуражиров.

– Гавкай гавкай, нам бы только до скотницы добраться, а там посмотрим, чей ножик острее. – Ворчал кто-то из толпы.

Людская масса двинулась вдоль реки, впереди шёл отряд из пятнадцати воинов, которым было обещано по одному эре[14] на двоих, в случае удачного завершения похода и по две, если будет бой.

Грот был уверен на все сто процентов, что охрана давно разбежалась. Шум от лагеря стоял жуткий, и наверняка, какой-нибудь любопытный решит проверить, что ж там происходит, а обозрев тысячу воинов – пустится наутёк. Вскоре отряд дошёл до места, где затонули шнеки, на берегу лежало несколько трупов, стая ворон вспорхнула, прокричала что-то обидное и немного покружась, уселась на ветки деревьев. За поворотом, насколько Грот помнил, была небольшая отмель, которая вела вглубь леса к полянке.

– Почти пришли. Хальвдан, смотри по сторонам, не хватало ещё стрелу схлопотать. Новгородские стрелки белке в глаз бьют за сто шагов. – Свей пропустил вперёд нанятых охранников.

Через семьдесят шагов показалась небольшая полянка с остывшими кострищами, а ближе к лесу стоял огромный навес забитый мешками. Толпа нищих ринулась вперёд, расталкивая, друг дружку.

– Стоять! – Только и успел прокричать Хальвдан.

Земля перед навесом провалилась, десятки людей рухнули в яму, напарываясь на острые колья, вслед за этим, позади, рухнуло дерево, за ним ещё одно перекрывая выход с поляны смерти. Пятнадцать арбалетных болтов и несколько пуль сразили наёмников одновременно.

– Ааа! Не хочу! – Грот упал на попу и стал сучить ногами, пытаясь отползти назад, к поваленным деревьям.

– Кто хочет остаться в живых – не шевелиться! – Раздался голос из леса.

– Жить, жить. – Грот вскочил и, петляя как заяц, бросился наутёк, за ним побежали оставшиеся в живых паломники.

Свей споткнулся, зашиб колено, но нашёл в себе силы, снова поднялся и побежал. Впереди мчался обезумевший человек в рубище, прокладывая сквозь молодую поросль деревьев дорогу. Вдруг он упал, причём как-то странно, словно что-то ударило его по ногам. Тонкая капроновая верёвка была натянута по всему периметру поляны.

– Тебе же сказали не шевелиться. – Тихий юношеский голос прозвучал за спиной Грота.

Двадцать паломников, во главе со своим командиром попали в плен. Их посадили в землянку, вырытую невдалеке от ложного склада. Дверь подпёрли бревном, бросив предварительно узникам остатки каши, вываленных в корыто, да бочонок с водой.

– Пахом Ильич, надо спешить. Нам, ещё полверсты по лесу пробежать да знак Бренко падать, скоро начнётся. – Напомнил купцу, который старательно потрошил широкий пояс Грота.

– Погодь Лексей, вот! Смотри, как знал. – Ильич вытащил золотую пластинку. – У меня дома точно такая, в чулане схована.

– Покажи ка, … вот это номер. – На моей ладони лежал треугольник с вычеканенным глазом на его вершине.

– Как возвернёмся, мы владельца пояска на муравейник посадим, всё скажет. – Пахом потряс в воздухе поясом, и отшвырнул его в кучу доспехов и оружия, сложенных под ёлкой.

Сбыслав, Меша и Гаврила Алексич стояли перед Александром. Последние наставления перед атакой были даны и, полагаясь на воинское умение своего князя, новгородцы лишь кивнули головами. Русская рать была разделена на четыре отряда.

Конная дружина Ярославовича стала скапливаться на правом фланге, проскочить сквозь лес и ударить единым кулаком – было невозможно. Для этого, был придуман отвлекающий манёвр: – Гаврила Алексич, на тебя вся надежда, как можно больше шума, выскочил из леса, наскочил и сразу назад.

Солнце встало в зенит, протяжный вой волка вспугнул лесных птиц, двое дозорных, расположившись у самого леса, так и остались сидеть в теньке дуба. Столетнее дерево прошуршало листьями, приветствуя детей своей земли.

– Спасибо родной. – Ратмир погладил рукой кору дерева, вытер нож, подмигнул Сааве, который подбирал добрый топор, рядом со вторым убитым.

– Тревога! – Заорал Гунгир. – Старый кормчий, залез на крышу дома ижорца, с целью вырезать защитные руны, как со стороны леса блеснуло железо брони. Никто, кроме дежурного отряда облачён не был, значит – враг.

Лагерь всполошился, все ожидали возвращения паломников с продовольствием, а тут, совершенно с другой стороны, да ещё так не вовремя.

Фаси сидел на походном раскладном стуле в шатре и отбрёхивался от рыцарей, которые тонко намекали о необходимости получения аванса за доблестную службу. По условию найма, четверть была выплачена перед отплытием, вторая четверть должна была осесть в кошелях по прибытию на место, оставшаяся половина отдавалась в конце похода.

– Серебро на моей шнеке, как закончим насыпать вал, сразу рассчитаюсь. – Отдавать марки жутко не хотелось.

– Корыто с лопатами наверно потонуло, у меня течь до сих пор заделать не могут, а моя шнека самая крепкая из всех. – Рыцарь в щёгольской шёлковой рубахе пренебрежительно окинул собравшихся взглядом.

– Рагнар правильно говорит, без лопат ни рва, ни вала в ближайшее время нам не видать. А значит и обещанной платы. Ярл, платить надо сейчас, как обещал. – Голос с сильным швабским акцентом раздался из угла шатра.

Фаси прислушался, зычный голос своего старого друга он не спутал бы ни с чьим, Гунгир мог орать в шторм, да так, что на носу было отчётливо слышно. Однажды, в лесу, на охоте кормчий своим рыком отогнал разярённого медведя, который чуть не прибил неловкого оруженосца. Ульф часто вспоминал тот неприятный момент в своей жизни, и очень гордился своим другом.

– А ну тихо! Вы слышали?

– Тревога! – Гунгир прокричал ещё раз и ловко сполз по крыши домика на землю.

Двадцать два ушкуйника во главе с Гаврилой Алексичем высыпали из леса, крича и размахивая топорами, обрушились на свеев, которые побросав колышки с верёвками, бросились к лагерю. Розовощёкий монах успел ойкнуть и упал на землю, лишившись чувств.

– Господи! Сколько же их тут. – Гаврюша окинул взглядом кишащий людьми свейский лагерь, и внизу живота стало неуютно. Вроде, когда смотрел из леса, неприятеля было в разы меньше.

Свой меч Алексич обнажил, да вот только воспользоваться им не пришлось. Шесть полуголых тел лежали на земле. Гаврила попятился назад, первая часть плана выполнена, внимание привлекли, теперь обратно в лес.

– Мммы. – Новгородец наступил на лежащего ничком на траве монаха, тот пришёл в себя, попытался заорать от боли, но вовремя зажал рот рукой, – притворившись убитым.

– Отходим ребята! – Подал команду Гаврила. – А ты дружок, побежишь со мной. – Алексич перекинул круглый щит за спину, поддал пинка монаху, схватил левой рукой за верёвку рясы и поволок к зарослям.

– Они схватили отца Лоренцо. – Завопил молоденький свей, с коим священник проводил куда больше времени, чем с остальными.

Шведский дежурный отряд в пятьдесят бойцов бросился в догонку за ушкуйниками. Не будь рыцарей на важном совещании по выколачиванию денег, может и обошлось бы. Бежать в малознакомый лесной массив, где за каждым деревом поджидала верная смерть, было безрассудно. Но дать правильный приказ было некому, а нападавших было явное меньшинство, вот и помчались сыны фьордов на выручку римскому монаху.

Стрелки Меши смогли дать по три выстрела, прежде чем оставшиеся в живых свеи сообразили, что их всего семеро. Гаврила Алексич снова повёл своих бойцов в атаку. Короткая стычка, и последний противник, отбросив щитом ушкуйника, крутанул секирой вокруг себя.

– Не подходи! – Почему-то по-русски прорычал швед.

– Где-то я тебя иуда видел? – Гаврюша приблизился к свею, пытаясь рассмотреть черты лица через полумаску шлема.

– Выпустите. Христом Богом клянусь, никого не убью. – Спиридон немного попятился, поигрывая топором.

– По голосу узнал! Ты у моего вощанника воск в долг взял. Ну гнида, плати долги! – Гаврюша рубанул наискось, пытаясь одним ударом закончить дело.

– Я, боярин Ярослава Владимировича … Спиридон, давил вас и буду давить как клопов. – Предатель принял удар на щит, отводя меч в сторону, и ухнул секирой в разрез.

– Вжжик. – Чешуйка с панциря Алексича слетела, словно бритвой срезало. Новгородец еле успел отскочить. Спиридон ещё раз обвёл секирой вокруг себя, что б никто не приближался. И тут, щит с руки Гаврилы слетел, с силой врезаясь в коленную чашечку медной окантовкой.

– Ах! – Нога Спиридона подломилась. Алексич медведя мог заломать, настолько был силён. Щит подобно камню, брошенному из пращи, сломал кость. Предатель осел на траву, опираясь на одну ногу и щит, который уткнулся в землю.

– Поспешай, Гаврила Алексич! – Фёдор, правая рука боярина, заметил, что свеи один за другим стали облачаться, выдвигая деревянные рогатки навстречу предполагаемой атаке.

– Тридцать серебряников, за воск – оставь себе. – Меч описал дугу и снёс голову Спиридону.

Как только голова командира охранения водрузилась на копьё, Збыслав Якунович повёл свой отряд с четырьмя десятками ладожан на свейский лагерь. Стрелки Меши пускали срезни навесом, прямо в толпу суетившихся людей, особо не целясь. Главное скорость и количество, одна из трёх-четырёх стрел обязательно найдёт свою жертву. И вот, вопли, переходящие в стоны оглашают побережье Ижоры.

– Гоните их к шнекам! – Сбыслав орал сидя на коне, размахивая огромным топором. Тем самым, с которым предок посетил Сигтуну. И теперь внук продолжал славные подвиги своего деда, начатые пятьдесят три года назад на берегу озера Меларен.

Пока свеи были наполовину вооружены и одеты, всё шло точно по плану. Новгородское ополчение смяло жидкие ряды шведских воинов, и уже орудовало рядом с палатками, когда нарисовался грозный противник. Фаси на редкость быстро сумел оценить угрозу, не стал спасать избиваемые первые ряды лагеря. Спешно отойдя к кораблям, построил наиболее опытных воинов и повёл их в контратаку.

– Гунгир! Возьми два десятка гребцов и живо отходи от берега. На тебе казна. – Ульф терпеливо ждал, пока застегнут поножи, успевая подавать команды. – Коня! Мне надо всё видеть самому.

Сотня закалённых в боях ветеранов вгрызлась в новгородцев, которые из плотного строя превратились в одиночных грабителей, настолько было велико искушение пошурудить в оставленных палатках. Пятеро ладожан были моментально убиты, трое ранены.

– Строй! Держать строй! – Сбыслав ударил обухом топора по голове подвернувшегося под руку свея, пришпорил подаренную Пахомом Ильичом лошадь и неожиданно оказался в самой гуще врагов. Бывший жеребец Генриха вдохнул ноздрями запах битвы. Теперь он не был беззащитен, как недавно, под жадным ливонцем. Пластинчатый доспех прикрывал грудь, толстая переплетённая кожа – бока, отборный овёс и заботливая рука конюха сделали из коня красавца. Отчего б не послужить новому хозяину? Переднее копыто опустились на чей-то щит, подминая храброго шведского воина, пытавшегося встать на пути Якуновича. Дестриэ почувствовал одновременный лёгкий толчок в свои бока, наездник потянул на себя уздечку.

– Хозяин предлагает поиграть в солдатиков. – Подумал конь, вставая на задние ноги.

Лошадь боярина одним своим видом сеяла ужас в рядах неприятеля. Бронированное чудовище било копытами по головам свеев, почище богатырской палицы. За пять секунд боя, возле Сбыслова образовался островок свободного пространства, куда боялась ступить нога неприятеля.

– Наших бьют! – Яков, видя как пали первые ладожане просто озверел. Бросившись вслед за Сбыславом, сразил двух шведов мечом и встал по левую руку от своего родича. За ним устремились его братья. Контратака свеев захлебнулась, но и новгородцы не смогли продвинуться вперёд. На мгновенье настало шаткое равновесие сил. Резерв, брошенный в центр сражения, мог решить битву в пользу шведов, этим и воспользовался Фаси. Пять рыцарей повели свои отряды, выстраивая новую линию обороны, пропуская сквозь свои ряды деморализованных свейских воинов, стараясь свежими силами опрокинуть новгородцев.

– Вперёд! Бей! – Конная дружина Александра выскочив из леса, склонила чашу весов сражения в сторону Русского воинства. Одновременно с княжьей дружиной, с левого фланга, вперёд пошли ушкуйники Меши и Гаврилы Алексича. Часть кораблей, которые находились со стороны Невы, оказались отрезаны от шведского воиска. Началась страшная сеча, копейный удар конницы прорвал правый фланг. Трое рыцарей, попытавшихся сдержать конную лаву были убиты. Ярославович неумолимо продвигался к центру, шатёр Ульфа был уже в сорока шагах.

Фаси обернулся к реке, верный друг уже отходил от берега, спасая драгоценную казну. Проклятый швабец вместе с Рагнаром, погрузившись на свои корабли, улепётывали вслед за Гунгиром.

– Трусы! – В сердцах воскликнул Ульф. Вот она, помощь союзничков. Как запахло жаренным – сразу в кусты. – Римлянин, выше крест. Стоять насмерть!

– Гривну на шею, кто захватит шатёр! – Звонкий голос Александра разнёсся над рядами дружинников.

– Ратмир, ты слышал? – Савва бился плечо к плечу со своим другом. – Я первый! Две метко пущенные сулицы вонзились в шведских воинов. Друзья бросили своих коней в образовавшуюся брешь. Савве повезло, его лошадь сумела проскочить, конь Ратмира споткнулся и рухнул на траву, поражённый несколькими копьями. Княжий ловчий вылетел из седла, упал на свея, сбив того с ног, и тут же получил удар секирой. Кончик лезвия вспорол кольчугу на спине, нанося глубокую рану.

– Совсем не больно. – Сдавливая стон, прохрипел Ратмир. – Мне не больно. Ловчий выхватил короткий нож и бросился на шведа, чья секира была окрашена его кровью.

– Волк Одина! – Заорал перепугавшийся свей. Он видел, как его топор вонзился в спину русского, но тот, словно не почувствовал смертельной раны. Наёмники прыснули в разные стороны от Ратмира. Троих из них ловчий зарезал ножом, последнее, что увидел герой, отвлекая на себя охрану командирской палатки, как конь Саввы смял шатёр.

– Твоя гривна. – Врагов рядом не было. Ратмир сделал ещё один шаг, качнулся и упал. Бой продолжался.

– Первый! – Савва обернулся, друга детства рядом не оказалось, рубанул трофейным топором зазевавшегося свея, да так удачно, что противник отлетел на шатёр и надломил шест, на котором крепилась верхушка. – Ратмир! Наша взяла! Ратмир … ты что? – Друг стоял весь в крови, улыбался и что-то прошептал, заваливаясь на спину.

Падение шатра ослабило дух шведского войска. Сражение длилось почти час, люди начали уставать. Всё чаще, бойцы первых линий отходили назад, перевести дыхание. Свеев осталось не более пятисот человек. Казалось, ещё один напор, и неприятель не выдержит, побежит искать спасения на своих кораблях.

– Поднажмём! – Сбыслав подбадривал новгородцев. Правая рука уже еле держала топор, рубаха прилипла к спине от пота.

– Якунович, надо что-то придумать. Свеи стеной стали, не пробиться. – Яша уже не столько атаковал шведов, как пытался уберечь своих братьев, от ловких выпадов неприятеля.

Дружина Ярославовича, покрошив львиную долю неприятеля – выдохлась, и стала отходить, пытаясь перестроиться для нового таранного удара.

Пахом Ильич вывел своих людей на правый берег устья реки. До противоположного берега всего двадцать пять саженей – рукой подать. Стоя на невысоком холмике, сражение было видно, почти, как на ладони. Три шнеки спешно отходили в сторону Невы, и если на первой были только гребцы, то две последующих, плотно набиты людьми.

– Лексей! Уйдут ведь. Чего ждёшь? – Пахом видел, как я чиркал зажигалкой, пытаясь поджечь бересту, чтобы бросить её в заранее приготовленный горшок с топливом. Заметив столб чёрного дыма, Бренко должен был спешить к устью, дабы перехватить суда, на которых, по моему мнению, должны были перевозить деньги.

– Да ща! Не кричи под руку, Пахом Ильич. – Бензино-масляная смесь наконец-то полыхнула, обдав меня едким дымом. Сигнал устремился в небо.

– Так ребята, подсобим нашему ушкуйнику. Слишком вольготно свеи на наших речках устроились. – Пахом приложил приклад самострела к плечу, старательно выцеливая загребного.

Команда Ильича изготовила к бою арбалеты. Пелгуй лишь покачал головой, для его малютки, расстояние слишком велико. Шнеке Гунгнира не повезло, выпущенные болты ополовинили её экипаж. Из двадцати гребцов, продолжали работать вёслами только семь человек. Но корабль, подгоняемый течением, уже вышел из устья.

– Гуннар, помоги раненым. – Гунгнир обернулся к враждебному берегу и потряс кулаком. На лодке швабца, этот жест приняли по свою душу.

– Марки на том корыте! – Немец кричал Рагнару, который плыл рядом и даже не удосужился переодеться для боя, так и стоял на корме в своей щёгольской шёлковой рубахе. Для него поход уже закончился. Нет обещанной платы – до свидания, пишите грамоты до востребования. Наёмники пригодятся чуть позже, в сентябре, когда Орден выйдет к Изборску. У Рагнара был полный план укреплений, который ему продал Спиридон, при активном посредничестве Грота.

– Аа. – Раздалось в ответ. Крик Рагнара повторили ещё с десяток наёмников.

– Щиты на борт! Живо! – Швабец моментально среагировал на угрозу, спрятавшись за слугу, который стоял чуть позади него. – Быстрее гребите, чёрт бы вас побрал!

Щиты, конечно, смогли обеспечить небольшую защиту от арбалетных болтов, да только в бреши, от убитых пулями искателей удачи, влетали всё новые посланцы смерти.

– Немца, немца с крестом не убейте! Живой он мне нужен. – Переживал Пахом.

Через пару минут шнеки вышли из-под обстрела. Пулять вдогонку уже было бессмысленно, болт не пробьёт деревянную обшивку, а тратить патроны – не хотелось и вовсе. Если б я знал, что швабец планирует напасть на лодку Гунгнира, как только она отойдёт подальше от устья, то видит Бог, помог бы последнему отбиться. Теперь, Бренко мог полагаться только наудачу. В одном из трёх судов находилась казна, взять одновременно на абордаж все удирающие шнеки – нереально.

– Господин, никто не посмеет сказать, что вы сознательно покинули поле боя. – Амброзат[15] наёмников перетягивал ремнём, чуть повыше локтя, раненую руку Рагнара.

– Поменьше мели языком, Фаси не уплатил ни одного эре, которые мне причитались. Иди, подготовь своих Готландских бродяг к бою. Мы заберём сами, даже сверх того, что было обещано. – Браги обрезал кончик болта с наконечником, заботливо положил в свой кошель на поясе, и выдернул деревяшку из раны.

– Наёмники Гутна славятся тем, что не только всегда верны присяге, мы никому не позволяем себя обманывать. – Староста ухмыльнулся, потрогал свой кошелёк и качающейся походкой побрёл на нос шнеки.

Рагнар выставил по договору[16] с Ульфом шестьдесят пять мечников, полностью экипированных и обеспеченных продовольствием. По одной марке серебром, за каждого бойца и четыре – за рыцаря. И заплати Ульф Фаси вовремя, крепкий отряд был бы хорошим подспорьем.

Корабли встретились на середине Невы. Оставшиеся в живых гребцы Гунгнира начали ставить парус, когда Гуннар обратил внимание кормчего на странное поведение воинов приближающихся шнек.

– Они изготовились к бою, Гунгнир! Может, сможем договориться? – Двоюродный брат кормчего не питал иллюзий, но уж слишком невыгодным было их положение.

– Эй, помощь не нужна? А то, я смотрю вас совсем мало, а шнека явно перегружена. – Рагнар, с раненой рукой на перевязи стоял на носу судна и откровенно издевался.

– Ульф всё узнает. – Гунгнир выложил свой последний козырь, надеясь, что с берега будет всё видно.

– Отдай то, что принадлежит мне, и клянусь, мы уйдём. – В это время, лодка швабца заходила с правой стороны, беря шнеку с казной в клещи.

– Я скорее прорублю дно своего корабля, чем отдам сундук, проклятый ублюдок! – Гунгнир погладил на прощанье стир, выхватил из-за пояса короткий топор и бросился в трюм.

Бренко был в полумиле от сцепившихся крючьями шнек, когда за борт полетели тела убитых. Окровавленного кормчего, почти без сознания вышвырнули последним: – Иди, ха, ха, ха … послужи своему Ньерду, проклятый язычник.

Казна свейского войска досталась швабцу и Рагнару. Сундук с серебром стоял на залитой кровью палубе и ждал дележа. Ещё минуту назад, резавшие вместе гребцов Гунгнира, наёмники были друзьями. Но теперь, их разделяло богатство, и достаточно было маленькой искры, чтобы вспыхнуло пламя вражды.

– Как будем делить марки, Гюнтер? – Рагнар сбил замок и распахнул крышку.

– У меня больше людей, значит, и серебра я заберу соответственно. – Швабец запустил руку в сундук, наслаждаясь холодом металла.

– Предлагаю пополам. Так будет по-честному. – Рагнар незаметно подмигнул своему Амброзату.

– По-честному …, тебе достанется треть. – Это была не искра, слова произнесённые Гюнтером были равносильны зажженному факелу.

Рагнар молча, рубанул топором по своему недавнему другу. Левой рукой действовать было неудобно, и удар вышел корявым. Панцирь под холщёвым налатником защитил швабца, секира прорубила железную пластину, рассекла несколько колец кольчуги, но дальше – не прошла. Гюнтер свалился от удара, рёбра затрещали, грудь опалило огнём боли.

– Браги! Сундук! – Рагнар бросив топор в теле швабца, отступил за строй своих воинов.

Готландцы рванули через шнеку Гунгнира на судно швабца. На кону стоял сундук полный серебра, наёмники бились отчаянно, никакой пощады. Гюнтер блефовал, численного превосходства у него не было. Наоборот, сорок головорезов, собранных с миру по нитке, противостояли пятидесяти морским разбойникам, привыкшим к бою на палубе. В ход пошло всё: мечи, топоры, копья, ножи, обломок весла и даже зубы.

– Они что, не видят нас? – Ладья Бренко подошла к сцепившимся судам настолько близко, что можно было метать крючья. – Начнём, други.

Андрей сдёрнул брезент с огнемёта, чиркнул колёсиком зажигалки и направил сопло прямо по центру шнеки. Новгородские лучники дали залп, стреляли в общую массу ревущих наёмников, не разбирая, кто островитянин, а кто швабец. Две струи пламени прошлись по головам, вопли ужаса и боли обожженных врагов слились со стонами раненых от стрел.

Гюнтер очнулся от дикой боли в груди, дышать было тяжело, на его животе лежала нога Браги. Ушлый староста получил маленький метательный топор точно в затылок, как раз в тот момент, когда своими загребущими руками пытался отнести сундук на свой корабль.

– Молодец бургундец. – Прошептал Гюнтер, вспоминая вечно молчаливого воина, который в свободное время не предавался распитию бражки, а всегда тренировался в метании своего бродекса.

Швабец приподнялся, и увидел руссов. Одинаково одетые воины освобождали от доспехов, как раненых, так и убитых, складывая их на палубу, ближе к корме судна. Сейчас очередь дойдёт и до него. Ловкие руки бородатого ушкуйника расстегнули ремень, задрали холщёвую накидку, и перевернули швабца на живот. – Добрый панцирь, не иначе воевода, Сеня, подсоби стянуть. – Новгородец разрезал ножом ремешки, и с помощью друга стал стягивать бронь. Сознание вновь покинуло Гюнтера, одна только мысль: – откуда здесь могли взяться руссы, – лишила его чувств.

– Вроде дышит, этого на нос. – Сеня сдёрнул сапоги, перевязал их за голенища обрезком кожаного шнура, перекинул через плечо и вместе с Жданом поволок тело швабца к кучке раненых.

Притулив пленного к борту, Ждан и Сеня пошли продолжать увлекательное занятие, за двадцать минут боя ушкуйники стали богачами. По скромным оценкам Якова, который больше врачевал, нежели воевал, от продажи одного оружия и доспехов, на брата выходило по десять гривен. А ведь ещё был целый сундук с серебром.

– Слышь, Ждан, я на будущий год к Пахому Ильичу напрошусь снова, думаю, не откажет. – Сеня высматривал, кого б ещё обыскать на предмет ценных вещей, не обратив внимания, что Гюнтер уже переваливался через борт, стараясь избежать рабства.

– Держи! Уйдёт нехристь! – Но было уже поздно, в одних портках и накидке с крестом, швабец нырнул в Неву. В отличие от своих наёмников, Гюнтер умел плавать. Как ни странны, бывают жизненные обстоятельства, но искусству надолго задерживать дыхание и плыть под водой, его научил русс, долго живший в замке отца. Гюнтер Штауфен плыл под водой, стараясь оказаться как можно дальше от проклятого места, где разбились все смелые мечты авантюриста.

– Ну почему я самый младший в семье? – Пронеслось в голове рыцаря. До берега, где ушкуйники Меши грабили корабли, отбиваясь от наседавших свеев, оставалось двести пятьдесят саженей.

– Отходить надо, Ярославович. Дружину за зря положим. – Яков Полочанин подъехал к князю передал новый щит и протянул флягу с ключевой водой.

– Крепко встали. – Александр утолил жажду, отдал флягу своему ловчему, посмотрел на червленое поле нового щита и задумался. Бой почти прекратился, возле дома ижорца Фаси организовал непробиваемый для конницы строй копейщиков, окружив себя личной дружиной. На левом фланге новгородцы так и не смогли продвинуться вглубь, хотя и оттеснили свеев от берега к устью. Сбыслав Якунович со своими людьми стоял в центре подобно скале, но стоял, а не двигался вперёд.

– Победит не тот, за кем останется поле, а тот – кто выполнил всё задуманное в бою. – Яков процитировал одно из высказываний учителя Александра, Фёдора Даниловича, который наставлял молодого князя несколько лет назад, в Торопце.

Внезапно взревел боевой рог. Со стороны свеев отделился всадник без оружия и поскакал в сторону князя, рядом с которым развивался стяг.

– Герольд. – Тихо высказал вслух своё предположение знаменосец.

– Кто? – Переспросил князь, не расслышав из-за звука рога своего дружинника.

– Переговорщик! Пропустите его! – Яков громко крикнул, что бы все слышали.

– Ярл Ульф Фаси предлагает прекратить кровопролитие. Позвольте нам похоронить павших воинов. На рассвете мы уйдём. Во сколько конунг оценивает нанесённую ему обиду? – Герольд говорил на хорошем русском, очень гордо, но было заметно, что переговорщик волнуется.

Вопрос был задан очень щекотливый. По сути, претензии мог предъявить только владелец земель, на которые высадились свеи, то есть Ярослав, а значит, новгородцы оставались не у дел, хотя и участвовали в бою. Но, с другой стороны, если бы Фаси воплотил мечту шведов, о возведении укрепления на Неве, то Новгород оказался бы в проигрыше, а Александр, как приглашённый князь, по сути, оказал городу неоценимую услугу, выполняя свою работу.

– Хорошо, сначала мы заберём своих и отойдём на три полёта стрелы. Передай Фаси, что мне нужен договор о мире, на десять лет. – Если в этом году свеи подпишут мирный договор, то новгородцы получат козырного туза в противостоянии с Твердилой Иванковичем, который спит и видит свой Псков в католических объятиях Ордена.

Герольд вернулся к дому ижорца, сообщил ответ, крест возле Ульфа несколько раз дёрнулся, и вскоре, переговорщик прискакал снова. Фаси принял все условия, но с одной просьбой: – отдайте отца Лоренцо, монах мол, не воин, гулял, цветы собирал.

– Если он в полоне, то с рассветом, отдадим. Яков, труби отход. – Александр развернул коня и отправился в сторону леса.

Новгородское ополчение отходило с поля боя, унося убитых и раненых. В это время из воды, на четвереньках выполз Гюнтер. Возле полу затопленной шнеки валялись тела убитых, берег был красный от крови.

– Вяжи его, ребята! Как раз на Снорьку сменяю. – Микула подскочил к обессиленному швабцу, ловко связал ему руки, накинул петлю на шею и поволок за собой.

– Господи! Что ж не везёт мне так? – Гюнтер, только что, чудом освободившись из плена, снова оказался у руссов, только теперь весь мокрый и связанный.

– В шнеке, что посерёдке, прорублено дно, вода так и хлещет. Если не законопатить, к утру затонет. Дальняя – не протянет и до конца года, гниль. – Ждан докладывал Бренко, когда тот осматривал собранные трофеи.

– Мёртвых на дальнюю, а эту… с собой. – Андрей показал рукой на судно, к которому была пришвартована ладья.

Девять наёмников, раненых, но живых уложили на развёрнутый парус. Судьба подарила им ещё один шанс. Невская битва была завершена. Пора было подводить итоги.

В шесть часов вечера два корабля пристали к берегу в условленном месте. Пахом Ильич одновременно радовался и немного был опечален. Немца, на которого он так рассчитывал – не было.

– Утёк гад. Понимаешь, Лексей. Как бы объяснить … Сбыслав, он так хотел, ай, бес с ним. Главное, что все живы. – Ильич в сердцах махнул рукой и направился к сундукам пересчитывать марки. Вторй сундук Сеня случайно нашёл в трюме, когда вытаскивал плотницкие инструменты.

Новгородское войско отошло к своему лагерю, выставив боевое охранение, которое каждый час докладывало, что творят свеи. Убитыми было потеряно двадцать три ополченца, половина из них ладожане. Княжья дружина не досчиталась пятнадцати человек, ранен был каждый пятый.

– Что я дома скажу? – Гаврила Алексич сидел в палатке Якуновича, схватившись за голову. Поход за казной вышел кровавым.

– Новгород отстояли! Честь нам и слава за это. А серебро, Гаврюша, оно приходящее. – Сбыслав успокаивал друга.

– К вам тут гонец от Пахома Ильича. – В палатку заглянул караульный, увидел опечаленных бояр и тут же скрылся, закрыв за собой полог.

– Зови скорее! – Раздалось из шатра.

Пелгуй вошёл, перекрестился на складень, сделал паузу и на одном дыхании выпалил: – Пахом Ильич просил передать, казна захвачена, четыре сотни марок.

– Я же говорил, что всё получится, Сбыслав, а ты мне не верил. – Гаврила Алексич так обрадовался услышанному, что опрокинул кубок с медовухой.

– Эээ … Пахом Ильич больше ничего не просил передать? – Якунович воровато посмотрел по сторонам, вытирая капли со своих сапог.

– Четыреста марок, это Ваша доля. Через пять дней Пахом Ильич будет рад встречи в своём тереме, в Новгороде. – Пелгуй поклонился и вышел.

Фаси был мрачнее тучи. Поход, который должен был принести богатство и славу, обернулся с точностью наоборот. Занятые под безбожный процент марки накрылись медным тазом, армия разгромлена, крепость не выстроена. Одно утешение, Гунгнир остался в живых. Еле живой, он смог продержаться на воде, ухватившись за какую-то корягу. Рассказ о вероломстве Рагнара, сосватанный Томасом, вообще не входил ни в какие рамки.

– Твой епископ сознательно навязал своего прихвостня. Я б ни за что не взял бы его с собой. – Ульф смочил тряпку в воде и приложил её к голове израненного друга.

– Сам в недоумении, но на, то воля Господа. – Священник сложил ладошки лодочкой и стал читать молитву, слова которой ярл не понимал.

– Я забуду об этом, если Томас возместит ущерб, так и передай ему, ничего не было! Никаких упоминаний! Позор скроет это проклятая земля, ноги моей здесь больше не будет.

– Лоренцо, он очень важен. – Пытался напомнить священник.

– Вон отсюда! – Ульф вскочил в бешенстве.

– Побойся Бо… – Священник выскочил за дверь, спасая свою шкуру.

– Там, на шнеке, где Гуннар хранил свои инструменты, я спрятал тысячу марок. Рагнар не нашёл, скорее, Ульф, спаси хоть это. – Гунгнир снова потерял сознание.

Ждан ошибся, шнека не дотянула до утра. Вода уже покрывала палубу и прогнившие борта судна Гюнтера не выдержали, лопнули, отпуская в последнее плаванье мёртвый корабль. Лодка, направленная на спасение остатка казны замерла в ста саженях от места трагедии. Нева сомкнула свои воды, окончательно похоронив надежду Фаси. Это была последняя точка. Четыреста двадцать свеев возвращались восвоясие, оставив за собой братскую могилу и горящий дом ижорского кузнеца.

Глава 3. Боярин Пахом Ильич

Александр Ярославович свернул свой лагерь, как только последняя шнека скрылась из вида. Пошёл дождь, казалось, природа хочет поскорее очистить свою землю от людского безобразия. Князь был в приподнятом настроении, то, что поведал оруженосец Пелгуй, настолько увязывалось с признанием Лоренцо, что можно было провести прекрасную комбинацию, рассчитанную на несколько лет вперёд.

– Надо посоветоваться с отцом, он более умудрён в подобных делах. – Думал про себя Александр.

– Зря ты отпустил этого монаха, новгородские бояре не поверят. – Прервал размышления князя Яков Полочанин.

– Поверят. Как падёт Псков, сразу поверят. А пока, действуем по плану. Торжественный въезд в Новгород, ну а через пару месяцев, позорное бегство. – Ярославович рассмеялся.

– Хихикаешь, а ведь псковчане такие же русские люди. Ведь можем спасти же? – Яков нахмурился.

– Что должно быть – то случится. – Таков ход событий. Если не сейчас, то через десять лет. Только вместо Твердилы, там будет Пердило. Какой интересный человек, этот Пахом Ильич. Яков! Наперегонки, вон до той сосны, пошла! – Князь пришпорил коня стараясь отвлечься от мыслей, которые рисовали грядущее.

Перспективы, туманно обрисованные Ильичом – пророчили голодную зиму. С юга, хлеба можно было не ждать. Пахом предлагал централизованную закупку, которая обрубит хвосты многим новгородским спекулянтам, переправляющим зерно свеям. Озимая рожь и яровая пшеница, с огромным трудом выращенные на подвластных территориях, должны были быть скуплены на корню, то есть, до сбора урожая. Пахом Ильич мог прокрутить операцию и сам, но у него не хватало людского резерва, которым обладал князь. Семь пудов серебра, сто сотен серпов, пятьдесят железных плугов и столько же борон, выставлял Новгородец со своей стороны. От Александра требовался административный ресурс. Пройдёт время, пока недовольные бояре, лишившись своей прибыли, соберут вече. Главное, успеть за эти два месяца, заполнить амбары. Ну а потом, за вырученные гривны, можно утроить дружину, а там, глядишь и Великий князь Александр – правитель Руси. Но то – в будущем, а в настоящем, без сильного войска, нельзя вести своей игры без оглядки на отца. Встанет Ярослав не с той ноги, и уже братец верховодит в Новгороде, а Александр у него на побегушках. То, что Орденцы вскоре подойдут к Изборску, князя ни чуточку не волновало. Юный властитель уже мыслил другими масштабами, может именно тогда, у него зародилась идея использовать монгольскую конницу в своих планах. Проще отдать часть собираемых налогов Орде, и всегда иметь про запас угрозу вторжения кочевников на западные земли, чем положить остатки дружины в оборонительных боях. Кабы все разом, как говорил Пахом, в прошлом году, под единым командованием, и чтоб за неисполнение приказа – смерть, независимо от родовитости провинившегося, тогда, можно было и без Орды. А сейчас, не в том положении Северная Русь.

– Слышишь, Яков! Дела великие нас ожидают. – Александр хлопнул своего ловчего по плечу, который сознательно придержал лошадь, давая князю выиграть короткую гонку.

– У тебя каждый день так начинается, спустись на землю. В поход сходили, половина дружины изранена, пятнадцать душ положили, а за что? – Полочанин знал Александра с отрочества, и мог открыто говорить на неприятные для слуха князя темы.

– Всё ты выгоду ищешь, а слава? Вон свею под зад как дали, улепётывал, аж пятки сверкали. – Рассмеялся Ярославович.

– А толку? Ни пленника знатного, ни серебра звонкого. Так и дружину потерять не долго, разбегутся. Савве, вот, гривну пообещал, а где возьмёшь? – Яков бурчал под нос, но больше для порядка, победа – она всегда в радость для воина.

– Будет тебе полон знатный, но не сейчас, чуть позже. А что до гривен, так ты не переживай, как в Новгород прибудем, пир закатим, никого не забуду. Слово даю. – Александр хотел было перекреститься, но передумал, не тот случай.

Пахом Ильич опередил новгородскую рать на целые сутки, мог бы и раньше прибыть, расчет с ушкуйниками задержал на Неве. В арсенале ладей не оказалось самых банальных весов, без которых ни один уважающий себя купец, и шагу ступить не может. Доли отмеряли почти на глазок, используя обыкновенную доску, положенную на выпуклый камень. В сундуке оказалась новгородская гривна, её положили на одну оконечность доски, а на другую клали монетки и кусочки серебра, попадались и обыкновенные шайбы, пока вес не уравнивался . После этого, в холстину завязывали серебро, общим весом на десять гривен, и процедура повторялась. Таким образом, и узнали размер добычи. После этого Ильич достал блокнот, где были записаны все расходы на обмундирование ушкуйников. В итоге, бойцам Бренко достались лишь доспехи и оружие, снятое с наёмников, доля в продаже пленников, да по паре гривен на брата. Обратно отдавать кольчуги, каски, секиры и мечи, выданные перед походом, никто не стал. Напротив, все наперебой интересовались своей дальнейшей судьбой.

– Хотите и дальше мне служить? Нет проблем, только теперь, служба за оклад. – Пахом Ильич выступал перед строем ушкуйников.

– Это как? – Поинтересовался Ждан.

– Каждый месяц будете получать по десять кун, независимо от того, сидели вы по домам, или ходили в поход. – Начал объяснять Пахом.

– А если поранят, или не дай бог убьют? – Сеня почесал живот, оглядывая стоявших рядом воинов, находя поддержку в своём вопросе.

– Боевые, выплачиваются отдельно, по пять ногат за сражение. За увечье – гривну, ну, а если не повезёт, то три гривны отдадут семье или родичам. – В строю начался гул, люди стали обсуждать предложение. Настал важный момент. До этого, ушкуйники нанимались за долю в добыче, и не всегда, авантюрные мероприятия приносили доход. Бывало, ходоков за зипунами, более не видели, чаще возвращались с жалкими трофеями, и лишь единицы, могли позвенеть серебром в кошелях перед своими соседями, после удачного похода. Заниматься торговлей или ремеслом было гораздо выгоднее, нежели разбойничать, да и ганзейских купцов запрещалось грабить, свои, новгородские могли наказать.

– Тихо! Это не всё. С каждым будет заключён договор, сиречь контракт. – Ильич достал из сумки лист бумаги, где был написан простенький договор о найме.

Люди замолкли. Все знали, что такое договор, но, что такое контракт – не знал никто. В наёмники шли в основном те, кого дома ничто не держало. И кроме как, обращаться с оружием, они ничего не умели. Подобные ватажки слонялись по Европе, в поисках воин и конфликтов, зачастую сражаясь против вчерашних нанимателей. В Северной Руси дело обстояло немного иначе. Почти все ушкуйники имели дома и семьи, а походы расценивали как работу.

– И на какой срок договор? – Раздалось из толпы.

– На год. Кто захочет, сможет продлить. – Пахом выложил перед собой увесистый кошель. Аванс, так сказать.

– А делать что? Свеев бить? – Сеня уже согласился с предложенным, просто любопытно было, за что платить будут.

– Что прикажут, то и делать. Тут, всё написано. Для начала отправляемся в Новгород, оттуда в Смоленск. Будете караван сопровождать с инструментами, чтобы смерды хлеба больше выращивали. Жрать поди все любят? – Ильич улыбнулся. – Ой, чуть не забыл, премии ещё будут, но это, по усмотрению воеводы.

– А добыча? Я вот, к примеру, сапоги с воеводы снял, мне – как раз, а Филин ложку с янтарём нашёл. С этим как быть?

– Всё награб…, тьфу, всё найденное, особенно случайно, направляется в казну войска, то есть в общий котёл. Яков, ты вроде раньше приказчиком у Григория Фёдоровича, царство ему небесное, был? Так вот, всё, что нашли – отдавать Якову, он будет казначеем. Половина вырученных от продажи трофеев кун пойдёт на выплату премий, вторая половина отойдёт мне. А если Яков заметит, что утаил кто-то … тогда, не обижайтесь. – Все вопросы были утрясены, отряд Бренко, конечно, нельзя было сравнить с профессионалами-дружинниками, но теперь, можно было не опасаться, что ушкуйники перебегут к другому атаману, прельстившись на очередной поход за наживой. Синица в руке, она пожирнее будет, чем журавль в небе.

Флотилия из двух ладей и одной шнеки направилась в сторону Новгорода. Теперь у Пахома Ильича было четыре судна, почти сотня людей и огромное желание сделать свою Родину процветающей державой. Оставалось изменить свой статус, из удачливого купца – превратиться в боярина.

Мы сидели в кабинете, рассматривая карту Руси. Большая часть разделённой на княжества огромной территории лежала в руинах. Безумство удельных князьков разоряло землю похуже нашествия кочевников.

– Каждый желает жить в своём доме за забором, и чем длиннее стена, тем лучше. Не понимают они, Лексей, что можно один на всех забор иметь. – Ильич иногда погружался в размышления, из коих выходило, что все знают, как должно быть, но никто не хочет ничего делать.

Что я мог ему ответить, если в моём мире, некогда построенный кровью и потом многих поколений забор Российской империи, вновь поделили, разорвали на куски, и думают, что так будет лучше. Может, это закономерный ход истории, когда империи рушатся, подобно вековым дубам, давая солнце молодой поросли? Но тогда и земля не должна быть единым шаром, а мелкими осколками, планеты только монолитны. А значит, высшая ступень, то, к чему надо стремиться – в единстве.

– Пахом Ильич, ты знаешь, как сбивается масло? Сначала образуется маленький кусочек, затем он увеличивается, вбирая в себя весь жир, и наконец, от сметаны остаётся только само масло и пахта. Так же и Русь, сейчас сбивает масло. Предки создали из молока сметану, дети должны завершить начатое. – Я обвёл рукой границы, некогда принадлежащие моей Родине.

В четвёртом часу пополудни, ровно через пять дней после Невской битвы, к терему Пахома Ильича прибыли бояре: Сбыслав Якунович и Гаврила Алексич. Раненого Мешу не отпустила жена – когда тот принялся одеваться, наорала на посыльного, что мужа и так раз в полгода видит. Вместо него, на телеге приехал Микула, привезя с собой Гюнтера. Ильич встретил бояр, проводил в кабинет и предложил немного обождать, пока будет разбираться с доверенным лицом Меши, пообещав представить уважаемым гостям своего друга из Мурманска.

– Хозяин просил кланяться, раны слишком тяжелы, только лежать и может. – Микула улыбнулся, поклонился и стал ждать, что ответит Пахом Ильич.

– Передай, что свейское серебро, очень способствует заживлению ран. Ваня, Ефрем, несите ларец, что слева стоит. – Ильич обратил свой взор на телегу, из которой торчали босые ноги.

– Тут ещё одно дело, Пахом Ильич. Прослышал я, что седмицу назад, полон изрядный был захвачен, там дружок мой, Снорька. Я его на ладье видел, когда мы лагерем стояли. Может, сменяемся … моего немца на Снорьку, а? – Микула подошёл к телеге, тычком в бок заставил пленника встать и подвёл его к Ильичу.

– Кто таков? – Спросил Пахом, обращаясь не то к немцу, не то к Микуле.

– Гюнтер Штауфен. – Представился пленный.

– Ладно, уважу Мешу. Снорьку своего можешь забрать, он на Готландском дворе, вместе с остальными, только без меня, тебе его не отдадут. Вот что, завтра, к полудню приходи туда, смотри, не опоздай. – Ильич подошёл к сундучку, достал ключик, открыл ларец. – Пересчитывай, потом мне скажешь, сколько гривен насчитал.

Нюрка, втихаря высматривала нового пленника через окошко светлицы. Чем ей приглянулся немец, стоящий в одних портках, было непонятно, но девичье сердце забилось быстрее, а щёки покрылись румянцем.

– Ровно сто пятнадцать гривен. Так я немца тута оставлю? – Микула закрыл сундук, принимая ключик от Пахома.

– Оставляй, Ваня с Ефремом тебя проводят, до завтра. – Ильич подозвал Гюнтера к себе, просто махнув ему рукой, мол, топай, давай. Штауфена заперли в конюшне, оставив ему пару пирогов с вишней.

Стол, накрытый белой скатертью в кабинете, был более чем скромен. В центре стоял похожий на серебро поднос, на котором горкой лежали кусочки белого хлеба с сыром и маслиной, проткнутых почему-то коротенькой обточенной щепкой. Возле подноса сиротливо обосновались маленькие тарелочки с нарезанными лимонами, посыпанными сахарным песком. Напротив четырёх мягких кресел гордо возвышались по два бокала: один широкий, в виде кубка и один пузатый, напоминавший бочонок. Фарфоровые тарелки и крохотная вилочка, по одной, на каждого приглашённого. Сбыслав Якунович уже бывал в гостях у Пахома, и теперь, демонстрировал Гавриле Алексичу прелести мягкой софы, удобство кресел и самое главное, показал пальцем на потолок, где замерли лопасти вентилятора.

– Вот эта штука – ветродуй, когда я в прошлый раз здесь был, она крутилась. На улице жарень была, хоть голым ходи, а тут, прохладно и свежо. – Просвещал своего друга Сбыслав.

– Да наверно, юнец на крыше сидел, колесо крутил, тоже мне, чудо. – Ставя под сомнения слова Якуновича, отвечал Гаврила.

– Юнец говоришь, а ну дёрни за верёвочку. – Боярин показал на кончик шнура, который свисал из центра лопастей.

– Тебе надо – ты и дёргай. Лучше скажи, что это за жёлтое такое на столе? – Лимон наполнял приятным ароматом цитрусовых всю комнату, но что это за фрукт, новгородские бояре не знали. Было дело, в город привозили живую обезьяну, выдавая её за население далёкой страны, рассказывали о пальме, с которой её сняли, но редкие заморские фрукты, просто не доезжали. Торговые гости, ходившие в Византию, наверняка пробовали их на вкус, однако друзья дальше границы княжества носа не высовывали, и посему вынуждены были дожидаться хозяина дома, дабы удовлетворить своё любопытство.

Дверь в кабинет распахнулась и мы вошли с Пахомом Ильичом внутрь, как раз в тот момент, когда гости рассматривали фотографию, царапая ногтём по стеклу, за которым она была спрятана.

– Знакомьтесь, боярин из Мурманска, Алексий Николаевич, мой давнишний друг и компаньон. – Ильич представил меня гостям, по очереди назвав каждого из присутствующих.

Мы пожали руки, после чего уселись за стол, Пахом направился к шкафчику, достал две бутылки без этикеток и торжественно поставил на стол.

– Пахомушка, ты лучше скажи, что это на столе жёлтое, как канарейка, это есть хоть можно? – Сбыслав в прошлый раз настолько подружился с Пахомом, что мог называть его по-простому, превращая официальный визит в дружеские посиделки.

– Енто, хе, лимон называется, мы его опосля попробуем, под коньячок, а пока, угостимся вином. – Ильич разлил белое сухое вино по бокалам. – Закусывать вот так.

Купец взял большим и указательным пальцами канапе за шпажку, ловко отправляя в рот целиком, не откусывая по кусочку. Продемонстрировал окружающим одинокую щепочку и положил её на тарелку.

– Дай ка попробовать. – Гаврила повторил действие за Пахомом. – Хм…, здорово придумано.

Бутылка опустела через двадцать минут, у гостей стал разыгрываться аппетит, хотелось чего-нибудь посолиднее. Хозяин дома и сам проголодался, вследствие чего, подошёл к стене, где висела фотография и нажал на рычажок. Этажом ниже зазвонил колокольчик.

– Звал батюшка? – Ильюша вбежал в кабинет через несколько секунд, после сигнала.

– Сынок, скажи мамке, мы в светлице ужинать будем, пусть накрывает на стол.

– Так это, всё давно… передам батюшка. – Мальчик поклонился отцу и исчез, закрывая за собою дверь.

– Предлагаю выпить за город наш родной, Новгород, за победу над супостатом, за …за тебя Пахомушка, сто лет тебе жизни. – Сбыслав протянул руку к бутылке с коньяком, налил до краёв, передал бутыль по кругу и приподнял пузатый бокал.

Дальнейшее не поддаётся описанию. Глаза боярина вылезли из орбит, потекли слёзы, испарина покрыла лоб.

– Лимончиком, лимончиком скорее закусывай. – Подсказал Пахом.

– Гаврюша, это надо попробовать, это нечто. – Сбыслав попытался встать с кресла и не смог. – Ух, попустило.

Если коньяк не палёная дрянь, которой в наших магазинах каждая шестая бутылка[17], то это – божественный напиток. С каждым годом, после пяти лет выдержки в дубовых бочках, теряется полградуса крепости, придавая коньяку более утончённый вкус. Новгородские бояре, впервые в жизни пили алкоголь, крепость которого превышала двадцать градусов, и оценили его по достоинству.

Ужинали уже без вина, к столу присоединились Марфа, как хозяйка дома, Нюра и Илья. Бояре сидели с набитыми ртами, не зная, какой ещё кусок снеди положить себе на тарелку. Кулинарная книга, отпечатанная старославянским шрифтом, прочно укрепилась на кухне, и теперь, Марфа радовала мужа всё новыми блюдами, аналогов которым, ещё не было придумано.

Когда есть, стало невмоготу, Илья сбегал в отцовский кабинет и заменил свечи. Ваня и Ефрем, занесли два сундука с серебром, причитавшиеся боярам, показав большой палец руки Пахому, мол, всё в порядке.

– Каждому из вас по сундуку, согласно количеству людей, которые были выставлены в походе. – Ильич указал на ларцы и передал каждому по ключику.

– Сбыслав, ик…, так вот почему ты в Ладоге всех родичей с собой взял… ик. – Гаврила немного расстроился.

– А тебе кто мешал? Гаврюша, не печалься. – Боярин обнял друга.

– Полно вам, давайте Лексея послушаем, с предложением он к нам приехал, на свея со мной ходил. – Ильич уселся в кресло, приглашая бояр последовать своему примеру.

– Многоуважаемые Пахом Ильич, Сбыслав Якунович и Гаврила Алексич. Через три дня начинается операция 'Хлеб'. Вы уже принимали участие в походе на Ижору, и смогли убедиться в полезности наших затей. – Я указал на сундуки.

– Да, польза несомненная, за год столько не имею, как там. – Гаврила посмотрел на своё серебро, блестевшее при свете свечей, гривны, которые лежали сверху, были специально начищены.

– Сегодня в полдень, князь Александр подтвердил своё участие. В краце, мы начинаем скупку хлеба по всему княжеству. Если вас это интересует, то я изложу детали операции.

– Ты Лексей, как-то не по-нашему говоришь, скажи, что от нас надо, сколько надо и когда. Всё, что Пахомушка делает, приносит удачу. Я его поддержу, а ты, Гаврюша? – Сбыслав уставился на своего друга, который не мог оторвать глаз от блестящего металла.

– А что я, конечно, с вами, только это …людей у меня мало, а гривны есть. – Гаврила всегда осторожничал, а посему, редко попадал в впросак, особенно, когда дело было сопряжено с риском.

– Ну, раз все согласны, тогда не позднее четверга, необходимо разослать людей по деревням и договориться со старостами смердов о продаже всего собранного зерна.

– Постой, так ещё урожай не убран, о чём договариваться, да и не продадут смерды первым встречным своё зерно? – Сбыслав уже протрезвел, но ещё не уловил всей сути.

– Правильно, не продадут, так как у них есть постоянные покупатели и отлаженный рынок сбыта. Но у нас будет указ князя, об обязательной продаже.

– Верно, князь. Забыл я про него. Только после этого, житья ему в Новгороде не будет, с потрохами сожрут. – Якунович подошёл к столу взял дольку лимона и сунул себе в рот.

– Лексей, ты хоть представляешь, какую надо иметь казну, чтобы скупить весь хлеб? Думаешь, до тебя не пытались подобное сделать? – Гаврила стал вспоминать все махинации спекулянтов, происходивших в Новгороде за последние двадцать лет, припомнил даже Ярослава, который устроил в городе голод, а про события десятилетней давности, когда булка хлеба торговалась по восемь кун, а кадь[18] ржи продавали по двадцать гривен, при цене в три, в самое голодное время, даже прослезился. – Да, Строгана надо придушить, совсем обнаглел. Тридцать ладей в прошлом году продал, на пару с Белозёрцами, но монастырям князь не указ. – Гаврила тоже съел лимон.

– Думаю, попытки были. Только вот в этом году, хлеба извне не будет, Суздаль еле сможет прокормить себя сам, пошлины введут такие, что не будет смысла вывозить его, Владимирское ополье разорено. Задача не скупить зерно, а затем втридорога перепродать. Цель сохранить хлеб на голодное время. Свои гривны, да ещё с хорошей прибылью мы вернём, сейчас надо пострадать за Новгород, дабы дети наши, зимой лебеду не ели. А монастыри, пусть попытаются скупить хлеб, мы должны там оказаться раньше. Предложим общинам новые инструменты, которые позволят поднять урожай в будущем году, где надо, заплатим серебром, а где не получится, то придут княжьи дружинники и объяснят, кому надо продавать.

– Пострадаем за Новгород, вот только где купленное зерно складировать? Таких больших амбаров во всём Новгороде не сыскать. – Пахом Ильич был в курсе наших планов и вставил свой вопрос для проформы.

– Будем строить. Выберем удобное место, например, Ореховый остров. Там и поставим острог с амбарами. Лучшего места и найти трудно, вот карта, смотрите. – Из заранее принесённого тубуса была извлечена карта.

– Лексей, а поближе, это ж в какую даль переться? – Сбыслав подошёл поближе к рисунку местности, цокнул языком, но более подходящего места строительства не указал. Необычность карты состояла в том, что рисовали в то время, привязываясь к определённому ориентиру, считая его нулевым меридианом, от него и плясали. В лучшем случае, на рисунке, могли указать направление течения реки и глубину в сомнительных для судоходства местах, чаще, просто обозначали приметные места, да селение, где переночевать или коня подковать можно. А тут, создавалось впечатление, что существует ещё одна, более гигантская карта, с которой просто скопировали кусок и принесли сюда.

– Устье Невы, бывал я там. Хорошее место. – Гаврила тоже приблизился, но в отличие от Якуновича, больше заинтересовался листом плотной бумаги. – Лексей, а Мурманск далеко, покажи где?

Подобного поворота событий я не ожидал. С виду пьяненькие бояре, оказались совершенно трезвыми. Спокойно выслушали моё предложение, согласились участвовать, но при этом не забыли свои интересы и в карте сразу разобрались.

– Далеко. Тут не указано, бумага кончилась. – Настороженно ответил Гавриле.

– Так мы это, сейчас исправим. Ты пальцем покажи, в какую сторону от реки. – Якунович стал по левую руку от меня, и теперь я оказался почти зажат между двумя боярами.

Резко сделав шаг назад, дал возможность друзьям чуть ли не стукнуться лбами.

– Ой. – Гаврюша и Сбыслав обняли друг дружку.

– Давайте думать о деле, а не о том, где Мурманск найти. Кто знает по чём будет торговаться рожь через месяц? – Заседание продолжалось.

Гюнтер плохо помнил события последнего времени. Толчком в бок его разбудили, заставили выползти с телеги, спросили имя и отвели в конюшню. Всё, что он запомнил, так это то, что новгородец, подлым образом пленивший его, пересчитывал марки в сундуке. Швабец откусил кусок сладкого пирога, стал жевать, одновременно размышляя о своём положении. Отцовское наследство не светило, ни при каком раскладе, тем более, после того, как его выперли из родного дома. А тут, в Новгороде его купили за сундук серебра. Даже если родственники узнают, что он в плену, то при всём желании не смогут собрать таких денег. А скорее всего – не захотят. Старший брат даже обрадуется, как же, грамотей Гюнтер угодил в лапы к руссам, надо было не грамоте учиться, а бою на мечах. А разве я плохо обращаюсь с мечом? Разве я не смог собрать сорок бойцов, каждый из которых в открытом бою стоили двух? Если б не этот священник, который пообещал новый крестовый поход во спасение души, в жизнь бы, не отправился на Балтику. Какой к дьяволу крестовый поход, если только на мне был нашит крест, ни один рыцарь и не думал об этом. Деньги, виной всему этот проклятый металл, вернее его отсутствие. Утро вечера мудренее, так вроде говорил русский купец. Эх, какой был человек, жизни своей не пожалел, защищая юного Гюнтера от разбойников. Сон овладел рыцарем. На зелёной поляне, возле бирюзовой глади озера на коне сидела незнакомка. Девушка улыбалась и приветливо помахала рукой, дразня своей улыбкой.

– Гюнтер! Ты мой король. Помоги слезть с коня. – Попросила незнакомка.

Штауфен рванулся к девушке, но не смог сделать и шага. Корни неизвестного растения обвили его ноги, накрепко приковав к земле. И тут возник новгородский купец, который его купил. В руке он держал меч. Блеск стали перед глазами и … Гюнтер проснулся. Сквозь щели в конюшню пробивался солнечный свет.

Нюра сидела во дворе на лавке и старательно красила ногти. Баночек с бесцветным лаком с блёстками было всего десяток, и мамка страшно ругалась, когда видела, чем занимается дочка, но сегодня был такой день, когда девушка должна выглядеть много лучше, чем есть на самом деле. Как на тех картинках, с девицами в модных нарядах, демонстрирующих искусно сделанные перстни. Ну вот, последний ноготь готов, теперь надо время, чтобы лак высох, и остаётся только ждать, когда понесут еду пленнику.

– Ильюша, снеси немцу кашу на конюшню, да квасу захвати, а то, поди, проголодался он там, как бы овёс не слопал в яслях. – Пахом Ильич вышел из терема, сделал потянушки и поспешил в уборную.

Через некоторое время дверь отворилась и из неё показалась белобрысая голова купеческого сына, затем и сам Илья, державший обеими руками широкий горшок. Мальчик поставил горшок на землю, посмотрел, привязан ли пёс и снова скрылся в тереме, чтобы через минуту явиться вновь, но уже с крынкой кваса, которая была накрыта ломтём хлеба.

– Братец, давай подсоблю. Не мужское это дело, с едой возиться. Ты бы лучше с мечом тренировался, как папенька. Видал, как он им крутит, ты так ни в жизнь не сможешь. – Нюра разговаривала с братом, не вставая с лавки, тем самым ещё больше распалив юношеское самолюбие.

– Много ты понимаешь. Да я…. Да я и не так умею. Жди тута, сейчас покажу. – Илья побежал обратно в дом, на этот раз, задержавшись чуть подольше, и вынес короткий, полуметровый узкий меч, подаренный дядей Лексеем.

– Погодь братец. Потом покажешь. Ты лучше дверь в конюшню отвори и посторожи, пока я пленнику еду снесу. – Нюра встала с лавки, поправила косу, положила на припрятанный заранее поднос льняное полотно. – Ставь горшок и крынку, чего ждёшь?

– По-нашему разумеешь? – Девушка стояла напротив полуголого мужчины, жадно глотающего гречневую кашу.

– Угу. – Ответил Гюнтер с набитым ртом.

– А я тебе нравлюсь? – Нюра выставила напоказ накрашенные ногти рук.

– Угу.

– Да что ты всё угукаешь, слов больше не знаешь? – Девушка разозлилась. Не так она представляла себе их встречу. Слов восхищения её красотой не прозвучало, да и вообще, ничего путного, ласкающего слух молоденькой дамы – сказано не было.

– Ты просто прекрасна, как моя мать, такая же красавица. – Штауфен отпил квас, улыбнулся, приподнял с пола засохший цветок и протянул Нюре. – Возьми, мне нечего больше подарить. Ты очень похожа на незнакомку, из моего сна … моя королева.

Девушка покраснела, протянула руку и приняла цветок. На секунду, их пальцы соприкоснулись. Земля завертелась под ногами Нюры в бешеном ритме, краски стали необыкновенно яркими, чувства обострились, приятная дрожь пробежала по всему телу.

– Нюрка! Мамка кличет, иди скорее! – Брат, стоявший у дверей конюшни, прервал танец зарождающейся любви.

– Ты очень забавный, до встречи. – Девушка убежала. Двери захлопнулись, и стало как-то темно, словно на минуту выглянувшее солнце, вновь спряталось за тучи.

За завтраком Пахом Ильич поведал о новом пленнике, чем-то напоминавшем того немца, коего Новгородец высматривал в бинокль в устье Ижоры.

– Гюнтер Штауфен его зовут. Меша просил сменять на одного свея, ну, с той шнеки, где посол до князя был. – Ильич ел яичницу прямо со сковороды, заботливо собирая хлебом жирок, от растопленного сала.

– Ты сказал Штауфен? Пахом, мне надо срочно увидеть пленного. Ты по-немецки хорошо говоришь? – Фамилия была очень знакома, и если моя догадка подтвердится, то в конюшне находился самый настоящий принц.

– Не-а. Дети ему еду носили, надо у них спросить. – Пахом запил завтрак морсом, намеренно вытер рот салфеткой и громко отрыгнул. – Ильюша, ты по-немецки шпрехаешь?

– Немного, у Филина выучился, батька его, к ним товар возит. – Сын Пахома отложил ложку в сторону, предчувствуя важность задания.

– Сходи с дядей Лексем к пленному, переводить будешь.

– Так он по-нашему может. Нюрка … он всё понимает и говорит. – Ильюша немного сморщился, получив удар ногой под столом от сестры.

Закончив завтрак, Илья проводил меня до конюшни, откинул засов, распахнул двери, пропуская внутрь.

– Guten Morgen! Sprechen Sie russisch?[19]

– Да говорю. У меня был прекрасный русский учитель, мой друг. – Гюнтер привстал, стряхивая с грязных портков прилипшие сено, пытаясь рассмотреть вошедшего.

– Имена Фридрих или Генрих для Вас, что-нибудь значат?

– Первый мой отец, второй сводный брат. – Штауфен сразу понял мой вопрос. Не так давно, пять лет назад, сводный брат попытался возглавить мятеж против отца. Гюнтер его не поддержал, но завистники, считавшие бастарда угрозой для своих делишек, оболгали юношу, представив его чуть не главой восстания горожан и министериалов. После этих событий Гюнтера попытались убить, а после неудачи, выпихнули на вольные хлеба.

Наступила пауза. Моя догадка, относительно знатности пленника подтверждалась. В Германии, после смерти Фридриха II, появилась куча самозванцев, выдававших себя – то за сына императора, то за самого властителя. И если с первыми было сложно разобраться, любил Фридрих женщин; то, со вторыми – было полегче, император знал множество языков и был образован, большинство, не выдерживало проверок. До смерти Фридриха оставалось более десяти лет, следовательно, немец мог и не лгать.

– С какой целью Вы отправились в Ижору? Своего королевства захотелось? – Штауфен, как родственник Фридриха, при удачных для себя обстоятельствах, вполне мог заявить свои права на княжение захваченной земли, и возможно, даже получил бы поддержку.

– Молодость, она идёт рядом с глупостью. Меня пригласили в крестовый поход, деваться было некуда – традиция. – Гюнтер стал пешкой в руках опытных интриганов. Соглашаясь на авантюру, он даже не представлял, как его собираются использовать.

– О каком крестовом походе Вы говорите? Что за чушь? – В устье Ижоры не было ни одного крестоносца, если конечно, не считать Штауфена, а если и были, то я их не заметил.

– Я и сам понял, что всё это враньё, но, увы, слишком поздно. – Немец развёл руками, показывая, что всё, что у него осталось – только на нём.

– Вам принесут одежду и будут достойно обращаться, но не забывайте, Вы в плену. Беседу продолжим позже. – Я попрощался и вышел наружу. Либо немец хитрит, либо на самом деле ничего не знает. Мне показалось, что он был со мной откровенен.

– Ну что? Поговорил? – Пахом уже был одет, явно готовясь куда-то слинять.

– Поговорил. Да только после разговора, вопросов стало больше, чем ответов. Пойдём, посоветуемся.

Мы поднялись в кабинет. Ильич достал початую бутылку коньяка и выставил на стол.

– Пить не будем. Нужна трезвая голова. Знаешь, кто у тебя в конюшне сидит?

– Знаю, я ж тебе сам сказал. – Пахом откинулся на спинку кресла.

– Ильич, у тебя в плену Гюнтер Штауфен, внебрачный сын императора Римской империи Фридриха второго. – Новость ввергла Новгородца в ступор.

– Что ж с ним делать? – Еле вымолвил купец.

– Пока не знаю. Думаю, для начала, его надо переодеть и поселить где-нибудь в доме, но на улицу не выпускать. Тут, что-то не так. Похоже, мы вляпались в какую-то грязную игру, где нашим противником может оказаться Ломбардская лига[20], и дай Бог, чтобы нам хватило сил. Хотя, людям свойственно ошибаться. Наливай Ильич, без ста грамм не разобраться.

В полдень, Пахом Ильич избавился от своего полона, за исключением Грота, которого держали в пыточной избе посадника, слишком велики были его 'заслуги' перед Новгородом, да Гюнтера. На Готландском дворе была целая контора по перепродаже пленников, этакий прообраз Красного креста. Платили немного, но деньги давали сразу. Иноземные купцы, проживающие в Новгороде, помимо добровольного налога на укрепление стен подворья, жертвовали на выкуп соотечественников. И получилось так, что некоторые торговые гости, что везли продовольствие вместе с караваном Фаси, опознали участников похода в доставленных пленниках. Разговоров было много, кое-кто радовался, что не стал задерживаться в устье Ижоры, а кое-кто откровенно подсчитывал убытки, надеясь навариться на доставке сопутствующих материалов для строительства крепости. К последним, и заглянул Пахом Ильич, предложив выкупить двух каменных дел мастеров за треть стоимости. Работники, умеющие строить каменные здания, в Новгороде были, но драли они за своё мастерство – просто безбожно. Основными заказчиками были монастыри, и гильдия в двенадцать человек, в дополнительных приработках не нуждалась. Заказы были расписаны на три года вперёд, а там, как обычно начиналось: доделка, усушка, утряска, отсутствие совести и многое другое, связанное со строительством.

Мастера были иудеи, сбежавшие не то из монгольского плена, не то от долговых обязательств, но, по каким-то своим причинам, отказывались называть место, откуда были родом. По-русски говорили с трудом, свеев – вообще не понимали. Зато, у каждого с собой был отвес, фартук, и что-то наподобие мастерка. Шведу их продал какой-то проныра, запудрив купцу мозги низкой стоимостью рабов.

– Какая встреча! Хлёд, ты ли это? – Ильич увидел старого знакомого по Бирке.

– Пахом! Сколько лет, сколько зим! Как здоровье Марфы? Почему сына с собой не взял? – Свейский купец искренне обрадовался встрече, развязал мешочек на шее и достал небольшой кусочек янтаря с двумя щепочками внутри в виде креста. – Смотри, до сих пор с собой ношу. Удачу приносит.

Пахом Ильич подарил редкий камень на память, о давних событиях, когда Хлёд помогал Новгородцу тайно вывезти медь. Сколько тогда Пахом страху натерпелся – не передать.

Друзья вспомнили былые времена, Хлёд обозвал последними словами Ульфа. Про своё участие в походе, просто развёл руками, мол, ничего личного, торговля – есть торговля, и уступил рабов за маленькое зеркальце.

Снорри и Микула стояли у Фёдоровского ручья, запуская гладкую гальку по водной глади.

-Куда теперь, Снорька? – Спросил ушкуйник у своего освобождённого друга.

– Кому я нужен? Землю обрабатывать уже разучился, наёмник из меня никакой вышел, в монахи пойти, так ты ж знаешь, не люблю я их. Истории буду сочинять, да людям рассказывать. – Снорька присел на корточки, скоро третий десяток пойдёт, а в жизни, ничего путного не сделал.

– Пахом Ильич людей собирает, для чего не говорит, но я с Сенькой с утра разговаривал, говорит, платят хорошо. На купеческом причале, с утра быть надобно, может, к нему? А там, серебра подкопишь, а с гривной, оно определиться полегче будет, нежели без неё. – Микула присел рядом и положил руку на плечо друга.

В Смоленск уходили три ладьи. Ильич отдал мне своё судно с командой, нанял ещё два со своими кормчими и гребцами, усилив их восемью охранниками, нанятыми перед отплытием. Груза практически не брали, только провиант.

– Не задерживайся Лексей. Времени в обрез. Ваня с Ефремом уже отправились к смердам, будут покупать за серебро, но, его мало, сам знаешь. – Напутствовал меня перед отплытием Пахом.

Скорость, вот что решало судьбу нашего мероприятия. Гребцы Пахома Ильича были в курсе, для чего был снаряжён караван.

– Ребятки. Вы идёте в Смоленск, чтобы забрать плуги и бороны для наших кормильцев. Не на князе с его дружиной держится земля наша, а на смердах, что хлеб выращивают. Лихая година ждёт впереди, жёны и дети будут молиться, успейте в срок. – Пахом Ильич собрал свою команду за полчаса до отхода, отвёл в сторонку и воодушевил их своей речью.

Флагман пересёк Ильмень-озеро под парусом за сутки, остальные две ладьи, словно приняв вызов, не отставали ни на кабельтов. Попутный ветер благоприятствовал, двигались без задержек, Ловать поддалась за трое, волок прошли почти влёт, бурлаки чуть ли не на плечах перенесли порожние лодки. Куны с премиальными стимулировали не хуже личного примера, там, где надо, сами помогали, где не надо – стояли в сторонке, наблюдая за работой профессионалов. Ровно двадцать один день длился наш поход. Савелий, встречавший меня в воротах, не поверил, насколько быстро мы добрались.

– А где Елена? Почему не слышно детского голоса? – По всем срокам, ребёнок у них должен был родиться в начале лета.

– Жена в Смоленске, гостит у сестры Рысёнка, там тоже двое новорождённых. – Сотник улыбнулся, и было видно, насколько он доволен своей супругой.

– Назвали-то как? – Нет, чтобы спросить, кто родился?

– Ростиславом. – Мне в Смоленск нельзя, вот и маюсь. То к Свиртилу наведаюсь, поохотиться, то здесь обитаю. Да что встали-то, пошли в терем, баню сейчас приготовят. – Савелий по-хозяйски проводил меня до двери. – Ну, тут всё по-прежнему, я скоро.

Вот и камень, это ж, сколько меня не было дома? С начала весны, время-то как летит, не угнаться. Хотя почему? Угнаться как раз можно, где мой ключик?

Неделю мы провели с Полиной на море. Купались, загорали, навещали родителей и веселились от души. Но с каждым днём отпуска, я стал замечать, что меня постоянно тянет назад, будто всё, что меня окружает – не моё, чужое. И сам я не на своём месте. К концу отдыха меня начали раздражать многие вещи: – хамство официантки, враньё менеджера в банке, набожность гаишника, принявшего взятку от пьяного водителя, и перекрестившегося после отъезда нарушителя. В конце концов, у нас с Полиной произошёл скандал, после которого я плюнул на всё, и вернулся в Хиславичи.

Через два дня привезли первую партию плугов, а вслед за ней, меня навестил налоговый инспектор, поинтересовавшись, куда делась крупа, закупленная мною в огромных количествах. Пришлось проводить его к реке, показать на воду и объяснить: – Рыб хотел разводить, да видно не по вкусу пришлась. Покрутив пальцем у виска, инспектор уехал, но обещал всевозможные кары и санкции, особенно тем, кто не хочет оплатить установку кондиционеров в их здании. Я даже не стал объяснять, что прописан в совершенно другом городе, даже в другой стране. Спас меня от нервного срыва звонок Борис Борисовича.

– Как дела Алёша? – Голос Левина был гипнотическим, каким-то успокаивающим и мне стало немного легче.

– Если честно…, то на букву Х, но русские – не сдаются.

– Адаптация, не переживай, это скоро пройдёт. Главное, ты жив и здоров, береги себя. – Борис прервал разговор.

– К чему адаптация? Что за чушь? Всего неделю в Крыму провёл, блин…, он всё знает, но как? – Мысли молнией промелькнули в моей голове.

После этого разговора прошло пять дней. К этому времени весь мой заказ на сельскохозяйственное оборудование был выполнен и доставлен. Помимо прочего были подготовлены к отправке пятьсот кос и три дюжины мясорубок, две тонны специй, семьсот заготовок для мечей, листовая сталь и проволока. Шесть часов, я не отходил от машины перехода, перетаскивая товар. Восемь охранников получили новую экипировку, взамен примитивной старой, оставалось выяснить прогноз на урожай в княжестве, и можно было отправляться обратно.

На следующее утро, пока крепость видела последние сны, прискакал староста из деревеньки Свиртила, вместе со своим сыном.

– Будем корчевать лес, на той стороне реки. Земля там ровная, холмов почти нет, так что, на будущий год станем продавать рожь. Кузнец в прошлом месяце из-под Владимира пришёл, остаться у нас решил, неспокойно у них, степняк озорничает. – Поведал староста.

Посевная, с его слов прошла на ура. Предприимчивый смерд умудрился вспахать не только поля своей деревеньки, но и помочь двум соседним, когда они прослышали про новый плуг.

– Колбасу делать умеют у вас? – Поинтересовался у крестьянина. Продукцию местного приготовления я видел только один раз, когда Степанида умудрилась изготовить две дюжины из одного кабанчика.

– Серафима умеет, только …, травы специальные нужны, а у неё их нет. Вот мамка её, тёща моя, вот она славно делала, как вспомню…. – Староста поведал, как тёща подчевала его вкусностями, не в пример матери жены сына.

– Сделаем так. Отправь сына домой, пусть, как можно скорее привезёт сюда Серафиму, и несколько девушек, способных к готовке. Будут учиться колбасному делу. А потом, все вместе уедете. – Староста согласился, отправив сына кивком головы.

– Я чего спросить хотел, свадьбы у нас скоро играть будут, а весной ты пообещал…. – Староста немного замялся.

– Помню, инструмент, полотно, зерно и посуда. Сколько свадеб-то будет? – Дружинники Свиртила время даром не теряли.

Староста стал загибать пальцы на руках, что-то подсчитывая в уме. – Дюжина точно, может, ещё один, с тем, пока неясно. – Хитро улыбнулся мужичок.

– Телега есть?

– Сын на телеге приедет, мамку привезёт, а что не поместится…, в руках понесём. – Смерд улыбнулся, обрадовавшись, что все его просьбы выполнены.

Демонстрацию по изготовлению колбасы устроили после обеда. Перед летней кухней поставили стол, на нем закрепил мясорубку, выложил на стол заранее купленное мясо и охлаждённое сало, шприц и эмалированный таз в стороне. Восемь фунтов говядины, столько же свинины и семь с половиной фунтов сала, растёртый сушёный чеснок, чёрный и душистый перец десять золотников, пол стакана сахарного песка. Мясо нарезал кусками и посолил.

– Надо выдержать седьмицу в холодном погребе, но времени у нас нет, буду показывать дальше, как будто оно уже пролежало там. – Объяснил женщинам.

Посоленные куски измельчил на мясорубке. Сало нарезал ножом на маленькие кусочки, размером с пол фаланги мизинца. Мясной фарш смешал с пряностями, добавляя туда кусочки сала.

– Всё это надо на сутки в погреб, пусть постоит. Всем понятно? – Крестьянки кивнули, явно желая что-то сказать, но промолчали.

С помощью шприца начинил оболочку фаршем, плотно, без пустот и завязал шпагатом.

– Теперь, каждая из вас попробует изготовить самостоятельно. Как сделаете, покажу, каким образом разбирается мясорубка, моется и снова собирается. – Дамы принялись по очереди начинять шприцем оболочку.

– Начиненные колбасы подвесить на седьмицу в погребе, смотрите, сухо там должно быть. Ну, а затем коптите холодным копчением трое суток, с 'сухим' дымом. Как сделаете, повесьте в тёмном месте, чтоб кот не упёр, где-то на месяц. Да проветривайте почаще. – Ликбез был завершён, мне оставалось только наглядно продемонстрировать разборку мясорубки.

– Перца у нас нет, да песку этого, как его…, сладкий который. – Серафима оценила механизм, но скептически отнеслась к технологии. Видимо, были какие-то свои, более предпочтительные рецепты.

Пока я ходил за сахаром и специями, со стола всё убрали, поместив почему-то на телегу эмалированный таз с остатками фарша и стакан. Потом, уже в Новгороде, мне рассказали, что крестьяне предпочитали заготовлять мясо впрок, делая банальную тушёнку, используя вместо жестяных банок глиняные горшки.

Утром, догрузившись ходовым товаром, для лавок Пахома Ильича и подарками, мы отплыли в Смоленск. Сутки, проведённые в столице, были насыщены визитами. Помимо Евстафия, который прикупил дом, рядышком с теремом Савелия, навестил боярина Рысёнка, поздравил Елену с первенцем, подарил соску-пустышку, передал привет от мужа и направился на аудиенцию к Ермогену. О состоянии урожая, лучше церкви не знал никто.

– Проходи, присаживайся, сын мой. – Епископ здорово сдал, за последние полгода, но харизма – только возросла.

– Ваше преосвященство, благословите, отче. – Я низко поклонился, коснувшись рукой пола.

– Вижу смирение в тебе, да и загорел изрядно, дома побывал? – Ермоген привстал с лавки и подошёл ко мне, крестя и протягивая крест для поцелуя.

– Пришлось, отче.

– Как там? Скоро ль Царьград возвернут, за грехи наши, латинянам отданный? – Епископ показал рукой, куда можно присесть.

– Преосвященнейший Владыка, есть мнение, что только через двадцать один год. Многие его не разделяют, но всё идёт к тому. – Ермоген лишь поморщился, услышав ответ.

– Рассказывай, что привело, надолго ли, кстати, церковь, в деревне, где литвины живут, так и не начали строить. Плохо это.

– К концу года всё будет готово. Фрол у Евстафия ожидает священника, дабы место выбрать. – Немного слукавил я. Бригадир плотницкой артели действительно находился в лавке Евстафия, и мы обсуждали с ним вопрос строительства, но пока не сошлись в цене.

– Я пошлю кого-нибудь, хотя, пусть Серафим посмотрит, ему там дальше жить, заодно с мирянами познакомится.

В итоге нашей беседы я получил благословение и был отправлен к Иннокентию, который на вопрос о предполагаемом урожае ответил кратко: – Будет как в прошлом году, может чуток лучше. Из-за голода посеяли мало, с хлебом останется Киев. Смоляне закупать на стороне не будут, но и продавать тоже.

В Полоцке была похожая ситуация, только для себя. Надо было спешить. К середине сентября, опоздав к собранному последнему зёрнышку, мы причалили к Новгородской пристани.

Пахома Ильича в городе не было, Марфа подсказала, что муж где-то в районе Ладоги, спупустил все гривны и сидит на коробах с зерном, отгоняя мышей.

– То, что на коробах – это хорошо, раз сам, значит не на кого оставить. Марфа, а где мне найти Сбыслава Якуновича или Гаврилу Алексича? – Ситуация была скверная, без Ильича, не зная никого в городе – полный завал.

– Господи! Эти два оболтуса, вместе с ним. С виду уважаемые люди, а всё туда же. – Марфа была не в духе. Спокойная, всегда вежливая женщина, напоминала котёл с перегретым паром. Ещё чуть-чуть и…

Причину её состояния я узнал позже, когда увидел Гюнтера, щебетавшего с Нюрой во дворе дома. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы понять – молодые были влюблены. Девушка кокетничала, просила Штауфена подержать зеркало, хотя дома висело большое, во весь рост и даже предложила посидеть в крытом возке, что стоял рядом с конюшней. Гюнтер ходил за ней, как нитка за иголкой.

Выручил меня Ильюша. Мальчик отвёл меня на торг, в лавку, где торговал приказчик Ильича – Ваня.

– Пятьдесят сотен кадей скупили. Последний раз, когда я там был, места уже не было, куда короба ставить. Бояре ругают князя, на чём свет стоит, к свеям ни одной ладьи не ушло, цены поднялись в два раза. – Иван сидел в лавке с дубинкой в руках.

– Оружие зачем? – Вооружённый продавец в лавке как-то не увязывался с торговлей.

– Чувствую, бить скоро будут. Ефрем тут неподалёку, с ним Ждан и Сеня, если что – подсобят.

– Неужели так всё серьёзно? – Своей акцией мы, конечно же, перешли границы честной торговли, используя административный ресурс, но угрозы физической расправы я не ожидал.

– На торгу поговаривают, что скоро будут вече собирать. Строган пронюхал, что Пахом Ильич скупил хлеб, а где его хранит, пока не знает. – Ваня вдруг встал, поправил пояс и улыбнулся. За моей спиной стоял покупатель.

Вороватого вида мужичок недобро оскалился, пострелял глазками по сторонам, посмотрел на себя в зеркало и вышел вон. Зачем приходил – непонятно.

– Это уже третий, за сегодня. Глазеет, лыбится и уходит.

– Срочно зови Ефрема. – Сказал Ване, наблюдая за вышедшим мужичком.

Приказчик дёрнул за шнурок и над лавкой купца взметнулся красный флажок. Сигнализация примитивная, но действенная. Через тридцать секунд в лавку вбежали люди.

– О, Лексей. Уже тута, заждался тебя Пахом Ильич. – Ефрем попытался рассказать о переживания Ильича, по поводу моего отсутствия, но сразу умолк, когда увидел, как я прислонил указательный палец руки к губам.

– Из лавки, только что вышел мужичок, видели его?

– Да, вон он стоит, треплется с кем-то. Это Строгана человечек, мразь ещё та. Я ему морду в прошлом году набил, свинчатку он в рукавичке прятал, не по правилам то. – Всё стало ясно. Пахома элементарно выслеживали, надеясь застать в лавке, видимо узнали, что пришли корабли.

– Ефрем, надо возок к князю отправить, прямо сейчас. Поможешь? – Для начала я решил передать взятку Александру в размере пятидесяти мечей.

– Это можно, откуда везти? – Приказчик повернулся к охране. – Сеня, останься в лавке.

– На ладье всё, ещё даже не разгружали, сам знаешь, как груз на причале – плати пошлину. – Мне хотелось скорее отправиться на Ореховй остров, надо было начинать продажу инструментов крестьянам, пока те, не спустили всё серебро, вырученное за урожай.

По дороге к пристани, Ефрем поведал: – Половину ржи продал Юрьев монастырь, Гаврила Алексич туда ездил, Сбыслав договорился с Ладогой, у него там, куда не плюнь – на родича попадёшь, ну а мы с Ванькой, уже тут, по окрестностям шныряли.

– И как успехи? – Приказчик был очень весёлый человек, из разряда тех, кто, наступивши в коровью лепёшку – обратит это в шутку.

– Семь сотен кадей за нами. Огнищанин один помог, странный.

– Чем странный? – Так называли путешественников, или людей, которые не могли подолгу жить на одном месте. Крупный землевладелец и одновременно турист, это было неожиданно.

– Землю всё подходящую ищет, сажает что-то, записывает на бересте, в общем, не по-нашему. Семь сыновей у него, все такие же. Так вот, четыре сотни кадей нам продал, я такой ржи в жизнь не видывал.

– Интересно, а далеко усадьба его? – Местный агроном заинтересовал меня.

– Отсюда три дня пути, только, зачем тебе, Лексей? Он вчера к нам в лавку заходил, зеркало ему понравилось, постой… он сегодня будет маленькое зеркальце для дочки своей покупать. – Ефрем замер у колодца.

– Сделаем так, до причала я дорогу найду, мы у самого края, как обычно лодки поставили, приведи мне его туда, очень прошу. С возком опосля разберёмся. – Приказчик кивнул головой, развернулся и поспешил обратно, в лавку. В пятидесяти шагах от нас, засуетился мужичок, не зная за кем идти.

– Вяйнямёйнен из Корелы. – Представился агроном.

– Алексей. – Ответил я и протянул руку для пожатия.

Ефрем, приведший огнищанина, постоял с минуту и полез на ладью, посмотреть привезённый товар. С лодки раздался восхищённый свист, не то бочонки с вином увидел, не то сложенные мечи без рукоятей.

– Мне сказали, что урожай знатный собрали в этом году, хотите собирать больше? – Начал разговор с карелом.

– Да какой там урожай, так, чуток. – Поскромничал агроном.

Я достал из планшета рисунки с изображение плуга и бороны, показал их корелу, после чего, пригласил на ладью посмотреть и дать оценку. К моему сожалению, огнищанин, восторга Ефрема не разделил. Землю обрабатывали при помощи сохи, она не переворачивала пласт земли, а лишь отваливала его в сторону. И вся загвоздка заключалась в почве – слишком тонкий плодородный слой.

– На этом плуге можно регулировать глубину вспашки. – Возразил агроному.

– Железный плуг тяжёл, лошадь быстро устанет, хотя … я попробую, что ещё есть? – Огнищанин стоял на палубе, ожидая, пока из трюма вынесут серп и косу.

Час мы обсуждали с Вяйнямёйненом тонкости обработки земли. Удобрений не хватало, погодные условия – суровые, но, тем не менее, хлеб растить было можно: – Немного любви и много знаний,– примерно так выразился корел.

– Ефрем рассказал, что ты делаешь записи, если не секрет, для чего? – Мы сидели на лавочке, возле причала, под деревом, потягивая сухое вино. Торговые дела были завершены, и теперь, можно было поговорить по-душам.

– Не секрет, я хочу вырастить вишню, и знаешь, что я обнаружил … если за год до посадки в землю, на склоне, где садится солнце закопать золу, то дерево растёт лучше, а если сразу с золой сажать, то может и погибнуть. – Вяйнямёйнен посмотрел на меня, как будто сделал важное открытие и теперь, обнародовал его.

– Попробуй использовать склон вот под таким углом. – Я нарисовал карелу холмик со склоном в двенадцать градусов.

– Попробую. Приходи в гости на будущий год, вместе посадим.

Огнищанин купил плуг, борону, шесть кос, столько же серпов и меч для старшего сына. Последнее, скорее для повышения статуса, нежели для дела. Затраченное серебро стало возвращаться.

За то время, пока мы беседовали с корелом, Ефрем сбегал к княжьим хоромам и упросил Якова выделить пятерых дружинников с телегой, сославшись на Пахома Ильича.

– Подарки прибыли для князя. На причале дожидаются, сам бы привёз, да больно дорог груз. – Ефрем сэкономил на ввозной пошлине, то, что касалось грузов для князя, налогами не облагалось.

Уже к обеду, Александр оценивал взятку, пригласив к себе новгородского кузнеца, обслуживающего нужды дружинников.

– Я не знаю, из какого железа это сделано, работа ни на что не похожа. – Оружейник внимательно рассматривал клинок, пытаясь проследить шов сварки между железом и сталью.

– Мне всё равно, из чего они выкованы, как думаешь, сколько он может стоить? – Князь держал в руках точную копию клинка, что была на ладонях у оружейника.

– Рукоять надо доделать, кожей … не, тут две дырочки, как раз можно две пластинки из кости или дерева. – Начал размышлять мастер.

– Симеон, сколько стоит вот это? То, что можно сделать, пусть дружинники беспокоятся, у меня только треть с мечами, да и то…, ты ответишь на мой вопрос, или мне другого позвать? – Александр вспылил. Мастера больше интересовал сам клинок, а князя материальная составляющая.

– Надо испробовать, нельзя просто так, сказать, сколько он стоит. – Симеон был непреклонен. Предварительную стоимость он мог бы назвать, только посмотрев на изделие, но точную …, слишком уважал себя оружейник, чтобы бросаться словами.

– Яков! Принеси мой старый щит, с которого умбон сняли. – Потребовал князь.

– Мечом рубить щит? – Удивился Симеон. – Это ж не секира.

Александр надел рукавицу, вытащил из телеги первый попавшийся меч под руку, оценил балансировку и резко рубанул наискось, по краю, приставленного к возку щита.

– Шшхх. – Только ветер пронёсся. Щит развалился окончательно, доски держались только на кожаной обивке, край с медной окантовкой срезало.

– Пятнадцать гривен, а если доделать, по уму, то все двадцать. – Выдал окончательную стоимость подарка мастер.

– Слышал, Яков? А ты Пахома Ильича хаял, я за год столько не имею, сколько в этом возке. – Князь был доволен.

– Сядь в Суздале, и будешь иметь в десять раз больше. – Возразил ловчий.

– Суздаль, что мне один Суздаль, вот стать Великим князем, да чтоб все у меня в кулаке сидели, от Киева до Новгорода. – Подумал про себя Александр, сжимая стальную рукоять меча.

В это время мытарь пытался определить размер пошлины, которую следовало уплатить со стальных листов. В обширном перечне, листовая сталь размером аршин на аршин не значилась. Нисим пытался вспомнить, когда последний раз, за долгое время его службы, подобное привозили в Новгород, но, толи старческая память подводила, толи кислое молоко, выпитое дома, рядом с причалами, не давало сосредоточиться.

– Можно записать, что привезено железо в крицах, только … – Мытарь сделал паузу.

– В расплющенных крицах. – Подсказал Нисиму один из вариантов.

– Точно, как я не догадался. Дом мой, вон там, возле двух яблонь. Разница между оружейным железом и крицами, для ста привезённых пудов будет составлять … семь гривен. Две можно оставить под яблоней, а с тебя, за всё железо, сплющенное … семь да семь, да ещё сбор – Пятнадцать гривен. – Выдал расчёт налогового сбора портовый чиновник.

– Нисим, побойся Бога. – Ефрем не выдержал и встрял в разговор. – Это ладьи Пахома Ильича, и груз – его, когда это новгородские купцы пошлину как торговые гости платили?

– Пахома Ильича хорошо знаю, и отца его знал. Тут, я его не вижу. Не хотите платить – воля ваша. Только разгружать ладью не дам, на моей стороне стража и Закон. – Мытарь гордо приподнял подбородок. Абы кого, на его место не поставят, свою работу он знал досконально. И сколько тысяцкому надо отнести, и сколько стражникам отсыпать. Иначе, когда тяжело станет ходить, своего сына, Яакова, на эту должность не утвердят.

– Три гривны под яблоню и три в казну. – Предложил я.

– Ефрем, ты б объяснил, на досуге, своему дружку, как дела делаются. Четыре под яблоню, а три в казну за три десятка пудов сплющенных криц. – С налоговыми отчислениями было покончено.

Налоги в Новгороде, как и на всей Руси – драли безбожно. Доходило до сумасбродства, требовали оплату за проезд по мосту, этакий прообраз дорожного мыта. Взимался подоходный налог 'с сохи' или 'от дыма', церковная десятина и многое другое. Все договора, составленные после военных действий, включали в себя обязательный пункт:– льготное налогообложение купцов победившей стороны. Средневековым миром правили деньги.

Освободив ладью Ильича от груза, мы немедленно отплыли в сторону Ладоги. Отправившись вечером, вопреки всем правилам и приметам, тем самым спасли свои жизни. На Волхове, в десяти верстах от Новгорода, на нас готовили засаду. Строган считал, что на ладье Пахома вполне нормальные люди, посему и предупредил своих разбойников, чтобы готовились с утра перехватывать ладью, выкрашенную дикой краской[21], мышиного цвета.

Так и проскочили, минуя отдыхающих татей, слишком поздно сообразивших, что добыча ушла, и догнать ладью не представляется возможным. Боярин, когда узнал о провале своей затеи, самолично порол кнутом гонца, принесшего известие. После экзекуции, Строган навестил своего знакомого, Михайло Сытинича, внука знаменитого боярина Сотко, который оплатил строительство каменного Борисоглебского храма.

– Подлый купчишка Пахом Ильич, перебил мне всю торговлю со свеями, по миру пустить захотел. – Жаловался боярин.

– Шутишь? Один купец, пусть зело удачливый, и перебил всю торговлю – не может быть. – Михайло пребывал в прекрасном расположении духа, Сбыслав Якунович давал в приданное, за свою Анисью триста гривен[22].

– Ну, не совсем один. Кабы не Сбыслав с Гаврилой, в жизнь бы ему не управиться, гаду ползучему. – Какой такой Сбыслав? – Сытинич спросил, явно заинтересовавшись именем.

– Сбыслав Якунович, ну ты должен его помнить, здоровый такой, ни одной драки не пропускал, а Гаврила Алексич – сосед его. – Строган, напомнил Михайле, как много лет назад он, будучи совсем молодыми, со своими дружками, ходили стенка на стенку, лупцуя молодцов в Людиного конца. Сам же Строган, всегда стоял в сторонке, считая игрища – бестолковой затеей.

– Знаешь, мои купцы мёдом торгуют, в хлебные дела не лезут. Так что, помощи от меня не жди. Сбыслав с князем на короткой ноге. Мой тебе совет – перетерпи. – Возможность объединить два богатейших боярских рода были слишком заманчивой перспективой. Портить отношения с отцом невесты сына, было некстати.

– Вот как ты заговорил! Щенка Ярославого испугался? Так знай – мне Александр не указ! Жаль, что не с нами ты. Смотри Михайло, как бы локти не пришлось кусать. – Строган выскочил за ворота хором Михайлы Сытинича и со всего размаха ударил по лицу своего холопа, ожидающего хозяина у лошади. – Не стой на дороге, пёс смердячий!

Михайло поразмышлял немного, взвешивая варианты, и отправился к жене. Боярин всегда поступал так, когда шанс успеха в принимаемом решении был равен неудаче. Любушка, так ласково называл он свою жену, обладала невероятной интуицией, помноженной на логическое мышление, не свойственное женжинам. Не подвела она и в этот раз.

– Медвежонок, подумай сам …, Сбыслав сидит на воске, ты на мёде, понял, к чему я веду? – Любушка полулежала на перине, положив голову мужа к себе на колени, не забывая гладить его по голове.

– Ээ …ммм… нет. – Пробормотал боярин.

– Мёд, воск, пчела, Вы должны быть вместе, словно в улье. А Строган, он скользкий, как гадюка болотная. – Женщина игриво пощекотала мужа за ушком.

– А пчела кто? – Михайло стал приподниматься, убирая голову с колен жены.

– Ой, пусти … медведь. Пчела это дочка Сбыслава, ой …– Любушка утонула в объятиях мужа.

– Господи, как хорошо иметь умную жену. – Подумал Сытинич, целуя в сахарные уста любимую.

После жарких объятий, Любушка послала мальца к знакомой свахе, а дабы гонец не бежал с пустыми руками, то был передан горшочек с мёдом, завёрнутый в холстину и завязанный на бабский узел.[23]

Спустя час, сваха вышла через задний двор своего дома, поправила новую поднизь под кикой[24] и неспешным шагом отправилась прогуляться, случайно свернув на улицу, ведущей к терему Сбыслава Якуновича. Степановна, за свою долгую жизнь, успела соединть сердца двух десяток боярских деток, более полусотни купеческих. Что касалось других сословий, то до них руки не доходили. Вернее – ноги. Сваху иногда просили передавать записки, частенько те, кто не найдя счастья в браке, искал его на стороне. И как это бывает, многие из них – были старыми клиентами Степановны. Вот и сейчас, под головным убором женщины лежал кусочек бересты, адресованный Якуновичу.

Трое суток по реке, полдня на волоке, Ладога, со своим шумным торгом и в конце пути перед нами предстал Ореховый остров. Сама природа подсказывала новгородцам закрепиться на этом участке суши. Но, это будет потом, спустя два поколения, когда Новгородский князь Юрий Данилович, внук Александра Невского, в 1323 году построит здесь крепость. Пока что, одинокая вышка, в точности скопированная с крепости у камня под Смоленском, встречала нас, окружённая лесом. Невдалеке от неё, на прибрежных волнах, покачивался корабль Бренко. Через оптику было видно, как из лесочка стали появляться вооружённые люди со знакомыми касками на головах.

Строительство, начатое Пахомом Ильичом – впечатляло. На западной оконечности острова, где земля, подобно острию копья вспарывала реку, возводили каменную башню, высотою в семь аршин. Рядышком, возле вкопанного в землю столба, огромной кучей лежали булыжники и два деревянных корыта с известковым раствором. Возле них суетился мужичок с верёвкой.

– Готово? – Крикнули сверху.

-Принимай! – Мужичок отошёл в сторону и потянул за свободный конец троса, продетого через примитивный блочок. Корыто с раствором медленно поползло вверх.

– Пахом, ты молодец. За такой короткий срок, и столько успеть сделать. – Похвалить Ильича было просто необходимо.

– Всё просто, Лексей. Помнишь, Хлёд мне двух суздальцев продал?

– Так вроде они иудеи были. – Стал припоминать историю покупки рабов на Готландском подворье.

– Кем они только не были. И иудеями, и саксами и даже немцами. Стыдно им было …, год в неволе томились, а когда до дома сбежали …, сам знаешь, в Суздале сейчас ничего из камня не строят. Сказывали, что даже кору ели, вот и продались одному иудею. – Пахом перекрестился. – Тот пообещал к франкам переправить. Мол, замки там каменные возводить будут, мастера на вес золота. Поверили горемычные, да пирог только с виду сладким оказался.

– Ничего в мире не меняется. – Всё, как у нас.

– Они как на рисунок глянули, тот, что в картах лежал, чуть плакать не стали. Для суздальских каменных дел мастеров важно память о себе оставить, чтоб потомки восхищались …. Оно гордыня, конечно, но какой мастер не хочет, чтоб творение его рук помнили? – Ильич обвёл меня вокруг башни, показывая качество кладки. На первом камне положенном в основании башни, втихаря от всех зубилом было выбито: – Никифор и сын Михайло из Суздаля заложи град на усть Невы нарицаемый Орешек месяца иулия в 29 день.

Зерно, разложенное по коробам, хранилось в пяти амбарах. Как объяснил Ильич, подобный метод упаковки подсказал Гаврила, привезший берестяные корзинки, почти за бесценок из Юрьева монастыря.

– Пахом Ильич, мне сказали, что двадцать тысяч пудов скупили, неужели всё уместилось здесь? – На мой взгляд, на острове находилась только половина.

– Нет, столько было не вывезти. В одну корзину все яйца не складывают, вдруг, пожар, али ещё что-нибудь? Большая часть в монастыре, Алексич пообещал настоятелю, что привезёт чудо-плуг в подарок, хотя монахи просили колокол. – Пахом улыбнулся, своей фирменной улыбкой, после которой становилось понятно – сделку провернул удачно.

Палаточный лагерь окружал амбары по кругу, в центре стоял мой бывший походный шатёр, который в прошлом году был подарен Ильичу. Вдруг возле шатра три раза прозвенел колокольчик.

– Незваные гости? – Спросил у Новгородца.

– Чужаки – два звонка, а это Сбыслав с Гаврюшей с охоты возвертаются. Бренко им кабана проспорил, вот они с утра на тот берег и укатили. – Пахом указал пальцем в сторону Лопского погоста. – У Якуновича сокол есть, но он его с собой не взял – побоялся.

– А предмет спора? Из-за чего весь сыр-бор? – Мне стало интересно.

– Сбыслав сказал, что у сапсанов пары на всю жизнь. Людвиг не поверил, побежал у Гаврюши спрашивать, тот и подтвердил. – Ильич поправил фуражку, готовясь встречать друзей. – Одним словом – немец, хоть и крещёный.

Радости от встречи не было предела. Охотники добыли трёх подсвинков и матёрого секача, весом не менее десяти пудов. Четверо ушкуйников с трудом снесли добычу с насада.

– Еле допёрли, Людвиг рогатину сломал, клычища – в пять вершков, Гаврюша портки порвал. – Сбыслав рассказывал результаты охоты, пытаясь короткими фразами пересказать всё приключение.

– Встаньте возле кабана, так нагляднее будет, что за зверюгу вы убили. – Незаметно снимая троицу на камеру, пусть ребятам будет подарок.

Вечером, у костра я поведал о походе в Смоленск, о том, что к Киеву движется орда кочевников и Русь снова умоется кровью, а тысячи жён, вереницами поплетутся в степь, плача по погибшим мужьям и сыновьям, не сумевших их защитить.

– Не сдюжит Киев. Гордые больно, пупом земли себя считают. Нет в них стойкости нашей. – Гаврила отпил вина и проверил ножиком готовность поджаривающегося на вертеле кабана.

– Отчего не сдюжит? Батька сказывал, правда, давно, что стены высоки и храмов каменных – не счесть. Киевлян много, что муравьёв в лесу. – Возразил другу Якунович.

– За последнее время, все кому не лень, Киев на копьё брали. Дай Бог, уберечься ему в этот раз, только чую …, плохо дело будет. – Пахом срезал кусок мяса с туши и уставил свой взгляд на костяной наконечник стрелы, оставленный в теле животного не столь удачливым охотником. – Видите этот наконечник, так и Киев будет костяшкой тыкать, когда крепкое железо рогатины потребно.

– Рогатина и то сломалась. – Подал голос Бренко.

– Сломалась, твоя правда. Ибо силён враг, но её и одной хватило. Кулаком надо бить, а не перстами растопыренными. От нас земля Русская пошла, объединить Новгород её должен. – Ильич покраснел от волнения, впервые, при друзьях он высказал то, что наболело.

– А ты попробуй, Пахом Ильич. Удача у тебя есть, всё, что ни задумал – получается. – Сбыслав привстал с бревна, заменяющего лавку. – Да только Русь за князем пойти может, за купцом – нет. Ты уж извини, Пахом Ильич.

– Разве купец? Остров, а скоро и крепость, Пахому Ильичу принадлежит, значит, земля у него есть. Дружина – вот она, шесть десятков. Князь Новгородский, его любит, ближником своим при мне называл. Уже не купец он – боярин. – Бренко тоже привстал.

– Сбыслав, Людвиг правильно говорит. Пахом Ильич теперь боярин, я своего друга поддержу, если что. – Теперь привстал и Гаврила.

– Пахом мне тоже люб, и друг он мне, ничуть не меньше, как ты мне Гаврюша. И за боярство его я свой голос дам. Князя искать надо, или своё княжество делать – только так. – Возле костра стояли четверо мужчин, сами того не зная, совершив поворот в истории.

Гюнтер спал лёжа на животе, обхватив подушку обеими руками. Ему снова снилась принцесса на коне, только теперь он знал её имя.

– Гюнтер! Ты мой король. Помоги слезть с коня. – Попросила Нюра.

Ноги вновь обвили страшные корни, между ним и любимой появился Пахом Ильич, сверкнула сталь меча. Но что это, клинок пронёсся рядом, разрубив оковы. Корни рассыпались и превратились в маленьких змей, шипящих и отползающих. До Нюры оставался один шаг, как из земли вырос православный крест. Штауфен проснулся.

Глава 4. Орешек

Всё вкусное, в равной степени, как и хорошее, имеет одну отвратительную черту, – быстро заканчивается. Утром, от кабана с подсвинками остались лишь косточки и пара пятивершковых клыков, коими Гаврюша пожелал украсить свой шлем. Мы стали собираться в дорогу, предстояло навестить родичей Якуновича в Ладоге, оттуда, вместе с ними в Новгород, где Сбыслав должен будет решать семейные дела. Дальнейший маршрут пролегал к Юрьеву монастырю, а там, Гаврюша, накоротке будет общаться со своим двоюродным братом, настоятелем обители. Как удалось выяснить, дружки Пахома Ильича особо и не потратились. Где сладким словцом, а где и кулаком, Гаврила и Сбыслав наобещали золотую кучу, оставив в залог наиболее строптивым немного серебра. После скептической оценки моего плуга корелом, я уже не был так уверен, что новшество будет воспринято на ура. Оставалось надеяться на стальные листы, их продажа с лихвой перекрывала стоимость всего зерна, да и на крепостную стену хватило бы.

– Христом Богом прошу, Людвиг! Сбереги хлеб. – Ильич ещё раз напомнил Бренко о своих обязанностях перед отплытием. У самого берега присел, зачерпнул пригоршню земли, аккуратно сложил грунт в платок, завязал его и положил в сумку. – Моя земля.

Ладья на вёслах уходила в сторону Ладоги. Вскоре взметнулся красный парус, поймав попутный ветер и через час, только крохотная точка была видна с берега.

– Вот я и комендант крепости. – Негромко сказал Бренко. – Кто бы мог представить, что пару месяцев назад, у меня был один тулуп и драные портки. Русь – страна невероятных возможностей.

– Что ты там под нос бормочешь, воевода? – К Людвигу подошел Яков, который каждое своё утро начинал с пересчёта оставшейся казны, продовольствия и запасной амуниции. Баталер и казначей в одном лице.

– О смысле жизни Яков. Что там у тебя? – Бренко оторвал взгляд от водной глади и повернулся к ушкуйнику.

– Алексий зимние обновки привёз. Надо б людям раздать, а то у меня не палатка, а лавка торговая, спать уже негде. – Яков держал в руках лист гладкой фанеры с привязанным к ней карандашом.

– Вои шестером в одном шатре спят, а ты в своём один, тебе ли жаловаться? – Удивился Людвиг.

– Я не против, пусть и у меня шестеро будут спать, только … и спрос за всё, с шестерых. – Яков прекрасно понимал, для чего ему одному выделили палатку с сундуком.

– Созови всех, кроме дозорных. Сам-то смотрел, что за обновки?

– А как же, порылся. Надо ж знать, что по описи принял.

– Яков. Ты мне … это … отложи в сторонку, что на меня причетается, хорошо? – Бренко неудобно было просить, но командир должен подавать пример своим бойцам, а значит и обмундирование получить первым.

– Уже отложено и принесено. – Яков сделал шаг влево, и за его спиной оказался здоровый вещевой мешок, поверх которого лежала шинель чёрного цвета.

– Что это? – Людвиг развернул шинель с множеством сверкающих золотом пуговиц, обратил внимание на хлястик и стал прикидывать, как на такую красоту напялить кольчугу.

– Это не для боя. Под бронь – вот. – Яков улыбаясь, вынул из мешка Бренко ватный костюм лесоруба.

– И перед кем вот в этом красоваться? Перед белками? – Шинель вновь была свёрнута.

– Алексий говорил, мол, когда послы приедут или ещё кто важный, слово ещё такое, не наше …ща … парад. Наверное, что-то радостное, я так понял. Вот тогда и надевать это. – Баталер ткнул пальцем в шинель. – Тут и картинка, как всё должно быть. Я её на дереве повешу, чтобы каждый мог посмотреть.

– Повесь. По мне, так лучше девок бы привезли. Ладно, созывай народ. – Людвиг запихнул ватный костюм обратно в мешок, подхватил шинель под мышку и направился в свой шатёр. Вскоре над островом зазвенел колокол, призывая людей собраться.

Бренко отчасти был прав. Новгородцы соскучились по женскому вниманию, однако и обновкам порадовались. Лишняя одёжка не помешает. Ночи уже холодные, а с собой захватить тёплую одежду никто не догадался. Кое-кто попытался узнать, вычтут ли из жалованья стоимость привезённой амуниции, и пока ждали речи воеводы, переговаривались друг с дружкой.

– Нет, доплатят, за всё: что на тебе Пятунька – серебришком плачено. Вот только, какова красная цена этому зипуну? – С ехидцей в голосе ответил Злобко.

– Тебе серебра по ряду положили мало? Чем-то недоволен? – Яков стоял рядом с Бренко, ответа на вопрос не знал, но решил пресечь спор, переводя разговор на другую тему.

– Много серебра не бывает. Мне … хватает. Делать-то что с этим? – Ушкуйник приподнял шинель над головой.

– Положи в свой мешок. Когда скажут облачаться, тогда и наденешь. Яков! Поши людей на рыбалку, да ещё двоих в помощь суздальцам дай, а то, притихли они что-то. Остальные, кто не в дозоре сегодня, бегом оружаться. Жирка смотрю, набрали, совсем обленились. А ну, бегом! Кому сказано. – Бренко понимал, что воины должны быть заняты делом, тогда и мысли глупые в голову не лезут.

Дни пролетали незаметно. Торговые суда, стремившиеся к Волхову, завидя башню, старались обходить остров стороной. Лишь лодки местных рыбаков, вольготно курсировали, иногда причаливая к берегу: новости передать, поинтересоваться как дела, а если повезёт, то и улов продать. Вот с таким рыбаком и прибыл на Ореховый остров Ощепок, соглядатель Строгана.

– Темнеет уже, дозволь православные у вас переночевать? Я и медовушку прихватил. – Пассажир рыбака представился приказчиком, которого хозяин послал разведать настроение и нужды островитян.

– В лодке спи. Не велено никого пускать. – Пятуня дежурил у пристани, мечтая поскорее смениться и завалиться на матрац.

– Дай Бог тебе здоровья, витязь. В лодочке сосну …, придётся одному хмельное пить, не по-христиански это. – Ощепок зевнул и неспешно отправился к рыбацкой долблёнке.

Сменщик Пятуни от предложенной медовухи не отказался, упустив из вида, как добрый приказчик что-то ливанул в бурдюк с питьём. Медовуха была вкусна, пахла травами и приятно согревала, были б на острове коты, то неприменно сбежались бы на запах валерианы. Злобко отпил ещё глоток. Ноги стали ватными, остро захотелось присесть. Вот и овчина заботливо разложена, прямо как дома ….

– Задумался о чём, витязь? – Злобку кто-то пихнул в бок.

– А? Что? – Ушкуйник открыл глаза. Ощепок сидел рядом.

– Светает уже. Пора мне, спасибо что приютили, как дома буду, свечку за тебя посталю. Прощевай … витязь. – Последнее слово верный строгановский пёс сказал сквозь зубы, глумясь.

Спустя седмицу, Строган узнал, где сокрыто зерно. Сроки поставки хлеба свеям подходили к концу, надо было торопиться. Уже был собран отряд из ливонских наёмников, ожидавших команды, и тут, такая удача. Не надо платить за зерно, пять амбаров дожидаются своего нового владельца.

– Жаль, Грот пропал. Он бы подсобил с кноррами на Ладоге. – От чёртова свея не было никаких известий с начала лета.

– Хозяин, в устье Волхва четыре кнорра[25] из Бирки. Это две сотни возов. Они порожние, сам видел. – Ощепок уловил размышления Строгана и решил выслужиться.

Утром, с немецкого подворья стали отходить телеги в сторону причала, припорошенные сверху соломой. По шуму, исходившему от движущихся возков, можно было догадаться – везли железо. Нисим, стоявший рядом, на соседних мостках просто закрыл глаза. Сын Яаков уже проверил тайник под яблоней и подал знак. Не учел Строган одного: после визита Степановны малец Тришка, неусыпно следил за боярином, докладывая жене Сбыслава о всех подозрительных действиях.

– Четыре десятка, рожи злые, а в телегах сбруя. – Докладывал мальчик.

– Строган с ними поплыл? – Мила заметно нервничала. Скоро свадьба у дочери, а мужа до сих пор нет дома. Что там, в Юрьевом монастыре такого, чего нет в Новгороде?

– Не, пузатый боярин дождался пока лодки отойдут, а затем к себе в терем уехал. – Малец теребил шапку в руках, ожидая дальнейших распоряжений.

– Умничка. Всё мужу расскажу, какой ты молодец. На тебе пряник – заслужил. – Боярыня протянула мальчику угощение.

– Благодарствуйте. – Тришка взял лакомство, но не уходил. – Insel[26], это слово несколько раз повторяли немцы, когда в лодки садились.

– Вот как? Значит, они не просто к Ладоге собрались. Ой, чует моё сердце …, да что ж это я сижу тут? – Мила позабыв о мальчике, бросилась в комнату дочери. – Анисюшка, бегом за голубем, что из Юрьевого монастыря привезён был,[27] батька в беду попал.

За этого голубя, Сбыслав отдал золотой крест с самоцветами. Подобная порода ценилась на вес золота. Далеко не каждый боярин Новгорода, мог похвастаться почтовым голубем. У Якуновича их было шесть. И если почтовый середнячок мог лететь со скоростью пятьдесят вёрст в час, то сбыславские – выдавали восемьдесят. Любил птиц боярин, да что там птиц, Сбыслав любил всё, что могло летать.

Юрьевский монастырь просто очаровал меня. Особую выразительность каменным зданиям придавал естественный цвет стен, сложенных из серого и голубовато– розового известняка-ракушечника. А Георгиевская церковь, если смотреть издалека, то создавалось впечатление, что храм слеплен руками. Это как сравнивать фотографию и картину художника, где, безусловно, предпочтение отдаётся последнему. И самое главное – тишина. Людям дают подумать о Боге, помолиться и ощутить себя единым целым с природой. День ушёл на осмотр красоты, второй на знакомство с настоятелем и обширной братией. Гаврила Алексич, по моей просьбе упросил двоюродного брата дать мне в провожатые монаха, который показал каждый закуток, рассказывая о традициях, которым уже более ста лет. Одна из них связана со старинным греческим обрядом – бить в блюдо во время общей трапезы. На край стола ставилось большое блюдо с пищей, старший из братии ударял в него большой ложкой, чтение молитв прекращалось, все вставали и благословляли пищу, а затем начинали трапезу только вслед за игуменом. В наше время, для того, чтобы привлечь внимание за столом стучат ножиком по ножке бокала. Оказывается вот, откуда всё пошло.

На третий день прибыли представители сёл и деревень, закреплённых за монастырём, коим сдавали землю в аренду. Это приносило обители десятую часть дохода. Помимо этого существовали ещё несколько источников обогащения, такой как вклад 'по душе', когда прихожане делали дарения, дабы обеспечить молитвы монастырских монахов по душе умершего вкладчика и его родственников. И разумеется вклад 'для пострижения'. Богоугодным делом считалось отречься от мира через пострижение в монахи даже за несколько минут до смерти. Треть дохода приносила торговля, освобождённая от всех пошлин.

– Каждая община получит один плуг с бороной, десять кос и тридцать серпов. Стыдно сказать, многие пользуются деревянными серпами – железо дорого. – Настоятель монастыря сидел с нами за общим столом, а чуть в стороне, сутулый монах вёл бухгалтерию.

В итоге, после расчёта с ладожанами и монастырём сельскохозяйственной техники у нас не осталось вовсе. Монах с потрясающей точностью назвал количество общин, равное оставшимся плугам с боронами. Как это получилось, не знал даже и Гаврила Алексич, когда на мой вопрос о возможном сговоре просто развёл руками. Лукавить в подобных местах русский человек не может.

После обедни мне пришлось запрячь лошадь и вспахать борозду, наглядно демонстрируя работу плуга. Старосты цокали языками, тихонько переговаривались друг с дружкой, после чего испробовали сами. Сравнивать было с чем. Деревянная соха лежала поблизости. С винтом, регулирующим лемех плуга, разобрались быстро, на сохе пахарь просто изменял усилие, которое оказывал на плечи, определяя нужную глубину борозды, тут же было намного проще.

– Алексий, тебя Сбыслав Якунович зовёт. Случилось что-то, голубь наш с посланием прилетел. – Монах, сопровождающий меня, подошёл как раз, когда я взял в руки косу. Косить толком меня не научили.

– Прошу прщенья православные, как обращаться с косой, вы и без меня знаете, да ещё и поучите. – Среди старост раздался смешок.

Мы снова оказались в кельи настоятеля. Дожидались только меня, Якунович сидел с бледным лицом, остальные были встревожаны.

– Проходи сын мой, присаживайся. Грамоту мне вчера из Смоленска доставили, о тебе там говорится. – Настоятель улыбнулся, тем самым подчёркивая для остальных, что ничего плохого в послании не было. – Но то дело прошлого. Тревожное известие получено сегодня, зачти, Сбыслав.

– Сокол мо… это неважно … вот, Строган змий подколодный отправил воевати на остров четыре десятка римлян злющих. Сбереги живот, …дальше дела не касается. – Якунович отпустил бересту и она снова свернулвсь в трубочку.

– Змеюка пронюхал про Орешек, надо поспешать! На Ладоге перехватим, да утопим. – Высказал свою мысль Гаврила Алексич.

– Тише, Гаврюша. Допустим, успел ты, и что дальше? Ни за что ни про что римлян побьёшь? –Настоятель покачал головой, двоюродный брат предлагал откровенный разбой. Может, и стоило так поступить, не церемонясь с душегубами, однако Закон защищал иноземцев от подобного.

– Римляне подойдут к острову, и если не смогут застать Бренко врасплох, то просто подожгут его. Тогда … вся затея псу под хвост. – Ильич сказал своё слово.

– Я за предложение Гаврюши. Догнать и утопить. Строган, ни перед чем не остановится. Ему не важно – откуда придёт хлеб, не будет русского, он купит на Западе и перепродаст свеям. Прав и Пахомушка, остров предадут огню. – Сбыслав провёл ладонью по лицу, словно старался снять с него усталость.

– Сделайте так, чтобы латиняне напали на вас первыми. Хватит Новгороду голод терпеть! Смерды по городам бегут из-за неурожаев, этак, скоро и сеять будет некому. Впервые, за столько лет запас хлеба на год сделан. Благославляю вас дети мои, на подвиг ратный. Ступайте, пора собираться в дорогу. – Настоятель привстал с лавки, перекрестил каждого по отдельности, подставляя крест для поцелуя. – Исповедуйся перед дорогой, Алексий.

Пахом, Сбыслав и Гаврила вышли за дверь, в кельи остались я и священник. Не успев вымолвить и слова, как настоятель потянул меня за рукав, открывая потайнуюдверь, замаскированную под иконостас. Крохотная лампадка в далеке, тускло освещала узкий проход, ведущий к спрятанной в стене кельи.

– Поговорим здесь. Мы с Ермогеном пятнадцать лет знакомы, Иннокентий его, у меня в этом году жил, так что, кто ты такой, мне известно. Ответь мне, почему ты, никеец, помогаешь нам? – Священник чуть ли не за грудки держал меня.

– Когда-то была создана великая империя, где на одном её конце человек ложился спать, а на другом уже поднимался, так как наступало утро. Внешние враги, при помощи иуд развалили её на куски. Русь скоро станет империей, и чем крепче будет её тело, тем меньше шансов будет у её врагов. Свет и тьма всегда будут бороться друг с другом. Русь – это свет. Господь велел помогать Свету.

– Мы все воины Христовы. Начни с малого и вскоре большое станет подвластно. Ступай за мной, я выведу тебя отсюда. – Настоятель приподнял деревянный люк, и мы вскоре оказались во дворе, опередив новгородцев на пару минут.

Нанятые для похода в Смоленск две ладьи, после того, как разгрузились в Юрьевском монастыре ушли в Новгород. В нашем распоряжении было лишь судно Ильича, к команде которого прибавилось восемь охранников, Сбыслав, Гаврила и я с Пахомом. Согласно плану, разработанному по дороге, бояре оставались в столице. Угроза семьям, во время клановых разборок была существенной. К тому же, через две недели должна была состояться свадьба, а выдавать дочку замуж без присутствия отца было неправильно.

– Ты уж Пахомушка не задерживайся, а мы тут, с Гаврюшей, Строгану хвост прижмём. – Сбыслав соскочил на причал, принял почтового голубя в клетке и вместе с Алексичем отправился по домам.

Как ни спешили мы, но лодки с наёмниками в Ладоге не застали. Ощепок сумел договориться с владельцами кнорров, те приняли отряд и под видом мирных купцов помчались к Ореховому острову. Хозяин харчевни, где происходил разговор владельца судов и Ощепка, рассказал следующее:

– Тощий поначалу не смог договориться, свей ожидает свой товар уже месяц, вот-вот подвезти должны, я тут всё про всех знаю. – Трактирщик сделал паузу, посматривая на чешуйку резаны, опускающуюся из моих пальцев на засаленный стол. – А потом, он показал какой-то кусок кожи.

– Дальше что? – Мои пальцы сжали очередную резану, не давая ей выскользнуть.

– Ну, возки считать стали, сколько и куда, там …, про зерно разговор был. – Информации больше не было, и корчмарь стал нести околесицу, в надеже дополнительного заработка.

– Когда они отплыли? – Пахом понял, что мы опоздали, и теперь надо было узнать какую фору, имел противник.

– С утра, харчей с собой, на три дня взяли. – Мы встали из-за стола и направилтсь к выходу. – Четыре десятка их, не больше. – Прозвучало уже в спину.

Ощепок вывел свейские корабли к 'Орешку' ранним утром. Намереваясь обойти остров слева, как это обычно делали купеческие суда, направляясь к Неве. Дежурный с вышки отметил на фанерке три крестика, прочертил под ними черту, дорисовывая стрелку наконечником вниз. Если бы ладьи шли в обратном направлении, то стрелка указывала бы вверх. Таким нехитрым способом велась статистика, отслеживающая товарный поток во время навигации проходящий возле Орехового острова.

– Как только достигнем середины острова, резко поворачиваем вправо. На берегу один караульный, если не спит – значит, придётся повозиться. – Ощепок инструктировал кормчего свейского кнорра. По плану, остальные суда должны были повторить манёвр за флагманом.

Бренко просыпался в лагере первым. Не потому, что спать не любил, просто большую часть своей жизни он провёл в походах, и безукоризненно соблюдал распорядок дня. Случаев, когда халатное отношение к воинской службе приводило к печальным последствиям, на его памяти было предостаточно. Теперь же, когда стал комендантом строившейся крепости, ответственности – прибавилось. Вот и теперь, он проверит караул, прогуляется возле почти законченной башни, по пути разбудит кашевара, поинтересуется, что будет на завтрак и в конце маршрута навестит дежурного на вышке. Дабы ушкуйники не расслаблялись, Людвиг, по совету Алексия, несколько раз устраивал учебную тревогу. Получалось плохо, но с каждым разом, время, потраченное на облачение – сокращалось, а проснувшиеся бойцы всё меньше выглядели испуганными утятами, потерявшими маму-утку, и не знавшими куда идти.

– Динь-динь! – Прозвенел колокольчик два раза. Через пару секунд сигнал повторился, после чего колокольчик стал звонить, как ненормальный, не переставая.

Злобко спал, будучи уверенным, что ему удастся обмануть Бренко, когда тот будет обходить остров. Перед заступлением на вахту, нерадивый ушкуйник набросал сухих веток возле поста, надеясь проснуться от звука издаваемого ламающимся хворостом под ногой человека.

Всё произошло слишком быстро. Ветка, как ей и положено треснула, спящий караульный проснулся, открыл глаза, и в следующее мгновенье острое железо ножа полоснуло по горлу.

– Аррхх. – Воздух вырвался из разрезанной гортани. – Приказчик с медовухой, но как? – Пронеслось в мозгу умирающего ушкуйника. Захотелось крикнуть, позвать на помощь, но было поздно. Не знал Злобко, что Уставы караульной службы, так безжалостно введенные Алексием, были написаны кровью, таких, как он – любителей въехать в рай на чужом горбу.

– Витязь, какая встреча. Тьфу. – Ощепок сплюнул, вытер лезвие ножа, расстегнул ремень на убитом и перепоясал себя трофейным мечом. Начало было удачным. – Вглубь острова, лагерь там, живее Ральф.

Наёмники высыпали на берег. Свейские гребцы не торопились, если всё будет удачно, то они присоединятся в самом конце, когда опасность будет минимальна. У каждого своя работа.

– Шевелись! Яков, от амбаров ни на шаг. – Бренко не мог сообразить с какой стороны нападение. Караульный, заметивший неприятеля, должен был бежать в лагерь с докладом. Пока что, никого не было. Драгоценные минуты шли и вскоре, с южной стороны послышался шум бегущих людей.

– Строиться в линию! Стрелки на фланги! Первый амбар за спиной! – Скамандовал Людвиг. – Яков, Филин! Пасите тыл!

Разгорячённые предстоящей резнёй спящих, наёмники выскочили на поляну. Десять палаток и пяток амбаров. Всё, как описывал Ощепок. Только вот вместо спящих – строй воинов в броне.

– Бей! – Бренко и Ральф выкрикнули одновременно. Индивидуальная подготовка наёмников была лучше, но русские сражались в строю и все были защищены доспехами.

Стрелки пустили по одной стреле, сразив шестерых, и сразу отступили за спины меченосцев. Волна наёмников разбилась о строй ушкуйников. И тут Ральф проявил хитрость. Четверо наиболее крепких кнехтов, прикрыв себя круглыми щитами, собрались в кулак. За ними стали ещё четверо, спустя несколько секунд был образован клин, который с рёвом вонзился в строй новгородцев. Стрелки, стоявшие сзади, попытались удержать строй, уперевшись в землю, но тщетно. Оборона была разорвана, отряд Бренко поредел. Стоявшие в центре оказались на земле, некоторые просто упали, кто-то навсегда.

Бой стал расподаться на отдельные поединки, чего допустить было нельзя для ушкуйников, и к чему так стремился Ральф. Необходим был нестандартный шаг.

– Waldbrand! Waldbrand![28] – Заорал Бренко.

– Наёмники на секунду замерли, оказаться в горящем лесу, когда вокруг деревья – равносильно мучительной смерти. Человек подсознательно хочет бежать.

– Новгородцы вперёд! – Спустя миг после вопля о пожаре, Людвиг бросился в самую гущу боя. Личный пример был необходим. Полтора десятка ушкуйников лежало на земле, воодушевить воинов мог геройский поступок.

– Бой – не рыцарский турнир. Раненый враг уже наполовину мертвец. Не старайся убить, старайся ранить. – В голове Бренко всплыл совет отца, когда он уходил в свой первый поход, на непонятную войну с ростовщиками-италийцами. И те и другие сражались с нашитыми на флагах крестами, и юный Людвиг не понимал, за что он дерётся.

– Открыта нога? На, получай! – Острый клинок вспарывает икру, кнехт валится на землю, выронив оружие, схватившись за ногу, пытаясь зажать рану обеими руками.

– Рука? Почему бы и нет. – За двадцать секунд Чело уложил троих, пока в его поле зрения не появился Ральф.

– Господин Людвиг. Какая встреча. Жаль, что не прирезал тебя тогда. – Лезвие клинка полетело в голову, капитан наёмников метил в лицо. Рослый человек обычно ожидает удара по ногам, так как с большим ростом на длинной дистанции сложнее защищать низ. Удар был весьма коварен.

С момента их последней встречи, когда Людвиг Люнебурский вынужден был избежать поединка, прошло три года. Ральф был мастером клинка, а молодой рыцарь, ещё только учился. Пришлось стерпеть оскорбление от бюргера, а после этого случая, его перестали приглашать на пиры, да и вообще стали сторониться. Бренко считал, что вызвать на поединок можно только равного себе по происхождению, а Ральф был бастардом. Друзья не вняли его объяснению, и вскоре Чело оказался в Русских землях. Обида тлела в груди, и теперь настал момент, когда пережитый позор можно было смыть кровью.

– Молчать. Не слушать противника. Своими разговорами он только отвлекает. – Казалось, что отец стоит рядом и даже помогает правильно держать меч. – Ты сильнее его, но он опытнее, покажи ему свою силу. Бей!

Людвиг не стал уклоняться от следущего рубящего удара, наоборот, шагнул навстеру и отбил клинок Ральфа снизу вверх, вложив в удар всю свою силу.

– Бамм…. – Булатная сталь русского меча выдержала, получила зазубрину, но разрубила немецкий клинок.[29]

Ральф остался безоружным. Правая рука гудела и как будто отсохла. Впервые, за свою долгую жизнь наёмника он столкнулся с подобным блоком. Щенок переиграл его.

– Как же так? У Людвига была возможность отпрыгнуть назад, и тогда бы Ральф, с разворота нанёс удар по ногам, ну а потом, можно и поиздеваться над заносчивым молокососом, который будет упрашивать его сохранить ему жизнь. Пусть безногим калекой, но всё же жизнь. – Мысли пропали. Разум кричал только одно – назад, подобрать любое оружие и снова в бой.

Бренко пнул наёмника сапогом в живот, отбросив того на спину. Бил с радостью, как заправский футболист, заколачивая победный гол в пустые ворота. Новгородцы воодушевились, ещё минуту назад противник побеждал, но их воевода ловко расправился с предводителем немцев, разрубив его меч. Иногда, одно эффектное действие стоит хорошо продуманного плана. Всё стало получаться, как на тренировках, когда два бойца наносят одновременно удар по одному, а третий прикрывает. Наёмники дрогнули, стали пятиться назад, сбиваясь в кучу. Ральф валялся на земле, не подавая признаков жизни, оттащить командира не представлялось возможным. Строй новгородцев перешагнул через него.

– Проклятые свеи. Почему они медлят? – Ощепок испугался. От отряда наёмников осталось не более восьми человек, новгородских ушкуйников – два десятка. Это разгром.

Свейский купец Удо четверть века вёл торговлю с Руссами. Бывало, грабили его шнеки новгородцы, не брезговал и сам морским разбоем, да только в последние годы, всё чаще, как-то обходилось миром. Три дочки удачно выданы замуж, два сына сами ведут торговлю, младшенький, Миленко вообще с ним. Есть, кому передать дело. Если б не печать Эрика Эрикссона, в жизнь бы, не пошёл к этому острову. Ощепок пригрозил предать дело огласке, в случае отказа королевскому шпиону. Договор, по поводу доставки наёмников он выполнил, остальное не его дело.

– Никто не сойдёт на берег без моей команды! Пока мы не ступили на землю Новгорода с оружием в руках – мы торговые гости и находимся под защитой Закона. – Кнорр с Удо стоял посередине, между двумя лодками. Хриплый голос хозяина услышали все.

– Отец, но там богатая добыча. Дозволь, хотя бы десятку пойти туда. – Миленко сгорал от нетерпения. Это был его первый поход, и юноше хотелось проявить себя.

– Я дожил до седых волос, – Удо провёл рукой по своей бороде, – потому, что семь раз подумаю, прежде чем, что-то сделать. Посмотри налево, видишь, руссы уже построили башню. Мне не хочется, что бы на будущий год, когда ты поведёшь мои шнеки в Ладогу, тебя повесили вон на той осине.

– Ты как всегда прав, отец. Ратная удача кратковременна, торговля – вечна. – Миленко поклонился и пошёл прятать топор в свой рундук. Пусть воины разбираются между собой.

Ощепок выскочил на берег, чуть в стороне от кнорров и припустил со всех ног, в надежде, что свеи подсобят. Полсотни на трёх судах – это сила. Ещё не всё потеряно.

– Удо! Выводи людей! Охраны осталось два десятка. – Ощепок попытался залезть на корабль, но был скинут купцом в воду.

– Это не наше дело. Свою службу я исполнил. Проваливай! – Из леса уже стали показываться бегущие наёмники без оружия, всего пять кнехтов, из четырёх десятков высаженных, и это не ускользнуло от острого взгляда Удо. – Ингер, стреляй в каждого, кто попытается влезть на мои кнорры. Отчаливаем.

– Будь ты проклят! Христос покарает тебя! – Ощепок изошёл проклятиями.

– Ты моего Бога не трогай. Прибереги слова для них. – Купец показал пальцем на лес, из которого стали выходить ушкуйники. Наёмники сбились в кучку и лишь строгоновский пёс – Ощепок остался один.

– Аuf die Knie fallen[30]. – Крикнул Бренко наёмникам.

Кнехты подчинились приказу. Спасения не было. Позади вода и смерть, впереди руссы и возможная жизнь. Ноги Ощепка подогнулись, по щекам побежали слёзы, и правая рука боярина Строгана отмерла. К острову неслась ладья Пахома Ильича. Серый корпус и пурпурный парус был в трехстах саженях[31], надежда притвориться одним из наёмников таяла пропорционально приближающемуся судну.

– Эй, на кноррах! Табань! А то…– Ильич кричал в самодельный рупор.

– А то что? – Удо чувствовал себя в безопасности, соотношение выходило один к трём, и купцу даже стало любопытно. Отчего не переброситься парой слов.

Струя пламени вылетела с носа новгородской ладьи, как раз по курсу движения судна, на котором находился Удо. Новгородец произвёл впечатление. О греческом огне свей был наслышан, в действии никогда не видел, однако последствия представил во всех мыслимых красках.

– Табань! Я торговый гость Удо из Бирки. – Прокричал купец, и совсем тихо добавил: – Ингер, опусти лук.

– Ку… боярин Пахом Ильич, Этот остров мой. – Ладья Ильича остановилась в десяи саженях от свеев.

– Наслышан о тебе Пахом Ильич, сын мой старший, Хлёд о тебе сказывал. Помнишь такого? – Удо тогда отругал сына, когда узнал, что тот помогал в контрабанде новгородцу.

– Вот оно как …, будь моим гостем Удо, сын у тебя достойный человек.

– Боюсь, не по нраву тебе придётся такого гостя принимать. Беду я на твою землю привёз. Ты уж извени, семья у меня в Бирке, Эрик казнил бы их, не исполни я воли Ощепка. Мои люди оружия не поднимали и на землю твою не ступали, можешь спросить у своих. – Пахом видел в бинокль, как Ощепка не пустили на кнорр.

– Раз так, то торговому гостю дорога открыта. Удачи тебе, Удо.

– Можешь найти меня в Ладоге, до встречи. – Свеи шустро заработали вёслами, стараясь поскорее уйти от острова, где твёрдо стала нога новгородцев.

Пиррова победа. Так можно было оценить бой на Ореховом острове. Из пятидесяти восьми ушкуйников, двадцать четыре лежали накрытыми холстиной. Винить в этом Бренко было нельзя, слишком опытен, оказался противник.

– Павших похороним в Новгороде. – Пахом был не в себе. Когда узнал о потерях, то чуть не растерзал пленных. Подойдя к мёртвым воинам, он опустился на колени.

– Седьмицу идти, не довезём. – Возразил кормчий.

– Я сказал в Новгороде! – Ильич вскочил с земли. – Они живота не пожалели, чтоб дети с голода зимой не пухли. В Софии отпевать будут. Оставте меня, с ними посижу.

– Людвиг, как ты умудрился потерять стольких людей? – Мы наблюдали за уходящим солнцем, край диска которого уже окунался в воду. Вечером стало необыкновенно холодно и пришлось утепляться, накинув на плечи шинели.

– Не знаю Алексий. Ребята всё делали правильно, но что-то было не то. Когда Ральф прорвал строй, новгородцы перестали верить в победу. Как это правильно сказать … дух пропал. Оно ведь …, ты мельницу на речке видел? – Бренко развернулся ко мне лицом, шинель слетела с плеча, и рыцарь стал больше показывать руками, нежели объяснять. – Дружина, она как шестерёнки. Всё должно быть вымеренно и отлажено, согласен?

– Армия – безусловно, напоминает механизм. Согласен с тобой, и пример хороший привёл: одна шестерёнка связана с другой.

– Так вот, если течение реки слабое и запруда никуда не годится, то, как бы ни были вымерены и обточены шестерни, мельница будет работать плохо.

– Про мельницу понял, про скрытый смысл – нет. Поясни.

– Нужна идея. Что-то, что сплачивает людей, заставляет идти на подвиг. Когда страх толкает к бегству, а душа говорит – нет. Надо стоять до конца. Понял? – Бренко вытащил свой клинок и показал мне зазубрину на лезвии. – Я поверил, и душа подсказала мне: 'Иди вперёд'. Меч Ральфа разлетелся, а мой цел.

– На острове нужен священник. Срочно и желательно толковый, понимающий политику партии и правительства. В замкнутом или ограниченном пространстве люди чувствуют себя подавленными и обречёнными. Остров, как раз из этой серии. А что до меча, так знал бы ты уважаемый, из чего он сделан, не такой бы фортель выкинул. – Вслух я этого не сказал, просто кивнул головой, сослался на холод и побрёл в палатку.

– Алексий, постой. Пленных с собой забери, не жить им здесь, зарежут их новгородцы. Да и мёртвых похоронить надо, последний долг воинский отдать.

– Обязательно заберем. Видоками, вместе с Ощепком будут. Бояре Строгана просто так не отдадут, а с мертвыми наёмниками …, то пусть Пахом Ильич разбирается, это его земля – ему и решать. – Настроение было паршивое, рейтинг удачливой дружины Ильича упал до уровня плинтуса. Сможет ли он набрать новых людей, когда в Новгороде узнают о потерях? Нужны профессиональные воины, плохо обученные ушкуйники вырвали победу, лишь благодоря численному перевесу, да индивидуальному мастерству Бренко.

Утром на ладью перенесли тела павших новгородцев. Связанных немцев засунули в трюм, Ральф не пережил ночи, так и скончался бюргер, не приходя в сознание, видимо внутреннее кровотечение.

– Как дойдём до Ладоги, наймём лодку, на ней и повезём усопших. Немчуру на плот, да на Лопский погост свезите, там, на бережку закопайте. – Пахом отдал последние распоряжения, и ладья отчалила от острова, увозя с собой скорбный груз.

Новгород гудел. По городским улицам бегали мальчишки, сообщая жителям, что собирается вече. Причём сторонники князя собирали своё, а оппозиционные бояре, во главе со Строганом – своё. Повод у каждых, тоже был свой. Ярославович требовал выдать боярина-предателя, направившего наёмных немцев лишить живота Пахома Ильича, лучшего друга и своего ближника. Строгановцы же требовали изгнать самого князя, который мешает торговле со свеями, запретив смердам продавать хлеб честным спекулянтам.

– Мы для чего князя приглашали? Землю нашу оберегать, так пусть оберегает, а в дела наши не суётся. Этак у Новгорода вообще ничего скоро не останется. Не люб нам Александр! Не люб! – Кричал Строган, взобравшись на помост. Рядом с ним стояли его дружки, хлебные олигархи. Бояться нечего, Ощепка удавили в порубе, мол, с собой покончил. Оно и понятно, не выдержала совесть, на такого боярина напраслину возвёл. А что до немцев привезенных, так какой с них спрос? Мы таких же, с десяток, прямо сейчас найдём, и скажут они, что шли вместе, да только Пахом напал подло, пограбить захотел, чудом ушли.

В ста шагах от помоста были расставлены бочки с бражкой и несколько возков с хлебом – бери, пей, сколько душе угодно. Народ подтягивался, халявное угощение понравилось, властью всегда недовольны, был бы повод – причин в избытке.

Бояре поорали на вече, довели простой народ до кипения, а сами собрались в укромном месте, в хоромах посадника, дабы потолковать о делах своих скорбных.

– Ты Сбыслав, на пару с Гаврилой не со своей мисы есть стали. Морды не треснут? – Бояре сидели на лавках, друг напротив друга. Места двано были закреплены и передавались по наследству. Строган, как обвиняющая сторона открыл заседание, оторвав свой зад от насиженного места.

– Ты Строган со свеем снюхался. Супротив православных пошёл, Новгород наш, уморить захотел. – Ответил Якунович, тоже привстав с лавки. Начался гул, посыпались оскорбления и обвинения, совершенно не касающиеся дела. Былаб трибуна – наверняка б заблокировали.

– Тише! Бояре, побойтесь Бога. Не для этого мы здесь собрались. – Посадник попытался навести тишину. Вскоре гам затих и стали высказываться остальные.

Обсуждали сколько потребно средств на приведение в божеский вид западной стены, кто этим будет заниматься и не получится ли как в прошлый раз, с мостовой на Загородском конце, когда постелили гнилую древесину. В общем, парламент Новгорода ничем не отличался от современного, что в России, что на Украине. Сотрясание воздуха и никаких дел. Про высадку свеев в устье Ижоры, или о последних событиях на Ореховом острове никто более не вспомнил. Сбыславу порекомендовали искать тёплое место в Ладоге, напомнив, что теремок молодожёнов сделан из дерева, а пожары настолько частое явление, что …

Партия Строгана победила. Слишком многие были завязаны на торговле с Западными землями. Угроза своим кошелькам перевесила угрозу приближающегося голода и иноземного вторжения. От услуг Александра отказались. Взамен его приняли решение посадить другого Ярославовича, Андрея, который не будет вникать в торговые махинации олигархов, а в случае военной угрозы, попросит своего отца помочь войском. На прощание, Александру напомнили: – Новгородское княжество по наследству не передать. Для деток своих, надо поискать других земель.

После сходки Сбыслав навестил Пахома Ильича. Возвернул крытый возок, на котором катались молодожёны, посетовал на недальновидность бояр и в конце визита чуть не расплакался.

– Прости Пахомушка. Змей пообещал дочку мою заживо спалить. Нет у нас сейчас власти, нечем ответить. – Якунович сидел в кабинете Пахома за столом, отказавшись от коньяка.

– Полно тебе, не горюй. Придёт наше время, будет и на нашей улице праздник. – Ильич хотел добавить присказку про инкассатора, но передумал.

– Бежать тебе надо. Бояре Андрюшку поставить хотят. Он юнец, ни в чём не разбирается. Крутить им будут, что колесом в телеге. Покуда договорились про распри забыть, да только нет у меня веры Строгану.

– Ненадолго. Как орденцы Чудь и Водь разорят, возле Новгорода станут[32], санные поезда начнут щипать, так сразу за Сашкой и побегут. – Пахом был абсолютно спокоен, словно знал будущие наперёд.

– На остров пойдёшь? – Сбыслав просветлел лицом. Предсказаниям друга можно было верить – всё сбывалось.

– На остров. Крепость дострою. Дружину собираю, всех беру: и латинян и православных. Суздальских, только сегодня тридцать воев принял. Лексей в Смоленск подался, амуницию подвезёт. Ты главное тут держись. Ладожанам своим передай, чтоб не мешали. Одно дело делаем, Русь в единый кулак собираем.

– Значит, княжество делать будем? – Якунович плеснул в бокал коньяка.

– Бери выше. Русь делать будем. И Новгород станет сердцем новой Державы. Выпьем за это. – Бояре чокнулись и опустошили бокалы.

Строган в это время строчил письмо. Так сказать отчёт о проделанной работе. Писал в тайне, даже от своих близких. Ибо не сможет жена простить мужа, а дети отца, если б узнали об измене учинённой боярином.

– Вкусно есть, сладко спать – это все любят. Один я знаю, как этого достичь. – Слева от Строгана лежала толстенькая книжица, написанная на латыни.

Через три недели, Хайнрик фон Вида просматривал почту, которую ему доставили утром. Дела в основном касались палестинских событий и ничего существенного не представляли. Всё как обычно: обещания, яростные призывы, просьбы о помощи.

– Глупцы! Отрубленную руку не отрастить. Ульрих, есть вести от руссов? – Хайнрик отложил в сторону бесполезный пергамент.

– Да мой господин. Вас дожидается купец из Любека. Мне отдать послание отказался. – Ульрих пожал плечами. – Думаю, это связано с Псковом, там всегда тайны.

– Странно, почему послание адресовано мне, а не Конраду. Ландграф тюрннгенский пока ещё магистр Ордена. Политика в его компетенции, да и псковскими делами заведует Дитрих Гронингемский. – Фон Виду интересовали события в Новгороде, особенно слухи об удачливых действиях юного князя, однако то, что секретное послание было к нему, весьма польстило.

– Может, стоит принять его? Не отсылать же купца к Конраду. – Сказал Ульрих с улыбкой.

– Князь Александр Ярославович вместе с дружиной изгнан из Новгорода. Дорога открыта. Преданный друг Германа фон Зальца, да упокоит Господь его душу, боярин Строган. – Хайнрик закончил читать послание. Взятие Новгорода – прямой путь на место магистра. Вечный заместитель Дитрих, так и останется замом.

– Ульрих, отыщи братьев Карла и Якоба. Они мне срочно нужны. Надеюсь, Гриммы ещё не разучились готовить? – Бывшие воры, были пойманы Хайнриком пять лет назад. В обмен на помилование, братья оказывали фон Виде некоторые услуги, весьма деликатного свойства, непосредственно связанные с их прошлой профессией.

Спустя час Карл и Якоб выслушивали новый приказ своего 'благодетеля'. Им вменялось отправиться в Венден, устроиться работать на кухню, при резиденции магистра, прорубить лаз на второй этаж, где хранилась казна и потихоньку стащить деньги, спрятанные как неприкосновенный запас.

– Сразу всё не брать. Один фунт в день, взамен положите мешочек с галькой, под низ. Так незаметно будет. – Хайнрик не собирался прикарманивать казну Ордена. Обнаружение пропажи могло весьма болезненно ударить по авторитету Конрада, а уж тогда, он использует всё своё влияние и добьётся похода на Новгородские земли. Казну то надо пополнять.

– Где мы будем хранить серебро? Под шапкой фунт не спрячешь. – Старшему брату Карлу затея понравилась, но детали надо было утрясти до свершения дела.

– Олухи! Вы сначала доберитесь туда и устройтесь. Взятое передадите Ульриху, он будет наведоваться раз в две недели. И смотрите мне, за вами будут наблюдать. – Фон Виде сотворил на лице страшную гримасу, Карл испугался и отшатнулся от рыцаря.

Братья отбыли в Венден, преподнесли повару откормленного гуся и благополучно внедрились на кухню, не то поварятами, не то дровосеками. Это давало возможность шастать по хозяйственным пристройкам и не быть избитыми. По ночам, Гриммы аккуратно разбирали кладку, в углу, на потолке возле арки, замаскировав будущий лаз поленницей из дров. Сложенные под самый вверх буквой 'П' поленья – надёжно прикрывали отверстие. Однако братья на этом не успокоились и подстраховались. Они сделали люк, составив его из гладких дощечек, вымазали поверхность глиной и с помощью кирпичной крошки сымитировали кладку. При неярком освещении, заподозрить подвох было невозможно, настолько чётко был выполнен рисунок.

Две недели упорного труда и лаз был готов. Орден, ещё со времён крестовых походов хранил казну не в подвалах, а на верхних этажах – боялись подкопа. Дверь в хранилище открывалась тремя ключами, а их владельцы находились в удалении друг от друга. Пропажу обнаружили лишь спустя месяц, и то, случайно. Браья не выдержали, воспользовашись украденным серебром. Девица, обслужившая их, сделала пожертвование в церковь, кто мог предположить, что монета редкой чеканки вновь окажется в руках казначея? Разразился скандал, но Гриммы уже были далеко, сбежав сначала в польские земли, а оттуда подались в Смоленск, где были пойманы Бен Барухом, при попытке сбыть ему фальшивое золото[33]. Сплав красной меди, олова и цинка неопытному глазу было невозможно отличить от драгоценного металла, посчитав русских дикарями, ушлые Гриммы не на того напали. Таким образом, я и узнал из первых рук о краже казны Ордена.

Барух определял подлинность золота совершенно простым способом. Правда, при этом надо иметь музыкальный слух.

– Смотри Алексий, вот кольцо из золота. Я брошу его на стол, и …, слышишь хрустальный звон? Так звенит только золото. – Бен Барух подхватил кольцо со стола, положил обратно в шкатулку и стал внимательно рассматривать серьги, лежащие кучкой, купленные мною в ломбарде.

– Что скажешь? – Художественной ценности изделия не представляли, а вот современная манера огранки камней явно должна была заинтересовать ювелира.

– Мёртвое золото, хотя сделано очень качественно. Подожди меня тут, я тебе кое-что покажу. – Барух привстал с лавки, зажёг ещё три свечи, помимо двух горящих, посмотрел по сторонам, что-то ища, и скрылся за дверью.

Через минуту перед моим взором предстала брошь. Молодая самка оленя заигрывала с самцом, и если немного включить воображение, то можно было представить, что они целовались. Листья деревьев окутывали пару и создавали полукруг. Более тонкой работы я ещё не встречал.

– Это подарок моей дочери. Полгода ушло на работу. – Ювелир поближе подвинул свечу, и теперь, блики от полировки образовали ауру. Стало ещё красивее.

– Тут частичка твоей души. Даже не знаю, во сколько это можно оценить. – Брошь притягивала взгляд как магнит.

– Любой подарок бесценен, но я смогу сделать нечто похожее, возможно, даже лучше, вот, например, за твоё золото, что на столе. – Глаза мастера налились влагой, возможно, он вспоминал о бессонных ночах, проведённых эа предметным столом, когда ваялась брошь. Я согласился.

Через два дня, после осмотра броши, я вновь оказался в лавке ювелира, где мы и скрутили братьев Гримм с фальшивым золотом. Кража казны Ордена нисколько не заинтересовала Баруха, а вот то, что венетские мастера смело эксперементируют со сплавами, было для него откровением.

– А я ломаю голову, отчего их изделия дешевле моих. – Мастер даже позабыл про обещание сделать обрезание мошенникам, полез в сундук, отыскал там маленькую шкатулочку, извлёк из неё пергамент и стал внимательно читать про себя, шевеля губами. Беспокоить Бен Баруха по пустякам не стал, оставил на столе большое увеличительное стекло, прихватив взамен братьев.

– Только пикнете или дёрнетесь – останетесь без головы. – Две струны в виде петель были накинуты на шеи Карла и Якоба. Так и повёл их по Смоленску, как собачек на поводке. Шли аккуратно, обходя каждую ямку. Не дай бог подскользнуться – струна разрежет горло.

Дойдя до лавки Евстафия, мы поговорили более предметно, неспешно и с демонстрацией несессера, в котором лежали бритвенные принадлежности, щипчики и ножницы. Гриммы соглашались на всё, решив, что их собрались утончённо пытать. Стоявший напротив пленных Евстафий возбуждённо вздыхал, сверкая глазами, не забывая при этом подтачивать нож точильным бруском. – Господин! Мы сделаем всё, что вы прикажете.

– Конечно, сделаете. А чтоб вы не попытались улизнуть, я заберу вашу кровь. – Шприц оказался в моей руке. – Будете вечными моими рабами.

– Аааа! Господи, спаси. – Евстафий отвернулся, наблюдать за подобным было выше его сил. Братья сломались.

Первым заданием Гриммов было пробраться в хоромы Строгана и вынести все гривны. Если по Закону не получается привлечь боярина к ответственности, то пусть хоть это, скрасит наше поражение. Первый этап битвы за Ореховый остров и Новгород мы проиграли. Боярская верхушка не признала Пахома Ильича, право на владение островом поставила под сомнение, а Александра, нашу военную опору – изгнала.

Глава 5. На страже земель Новгородских

Наступившие холода принесли с собой не только снег, Орден начал полномасштабное наступление на земли, входящие в зону интересов Новгорода. И тут оказалось, что защищать веси и погосты – некому. Версия о кратковременном набеге приказала долго жить, когда выяснилось, что в Изборске и Пскове уже хозяйничает временная администрация из местных, а в помощь им приданы отряды рыцарей. Известие из Копорья, о начале строительства крепости заставило задуматься даже прозападно настроенных бояр. Одно дело Псков, с его вечным недовольством доминированием Новгорода, а вот Копорье – это уже под носом. Сначала острог, там глядишь, и замок уже стал, а если ничего не делать, то через пару лет появится крепость и немцев оттуда будет не выгнать. Почему так рьяно Орден пытался продвигаться на северо-восток? Дело в том, что обширные территории были слабо заселены. Достаточно подчинить себе небольшой городишко, как область превращалась, чуть ли не в княжество, сопоставимое с Сицилийским королевством по площади. С Невой вообще отдельная история. Новгород был удовлетворён своим геополитическим положением вплоть до этого времени, пока свеи не дали ясно понять: перекроем речку – вам капец. Именно попытка возвести военное сооружение в Копорье, стала новой вехой в начавшейся войне. До этого момента финансовым потокам прямой угрозы не было. По идее, следующим шагом должен был стать ультиматум, вернее требование об оплате по защите западных рубежей. Не хотите содержать свою армию – кормите чужую. Прозападные бояре с этим бы согласились, да только никаких грамот не было, а все попытки начать переговоры – провалились. Новгородских послов выслушивали, интересовались, чьи интересы представляют и – просили обождать. Создавалось впечатление, что новгородцев не принимали всерьёз: вы там пока работайте, тешьте себя иллюзиями, а мы тут уже всё давно обсудили. Последней надеждой был Андрей, точнее армия Ярослава, но папаша не спешил на помощь сыночку, когда силы были нужны на южных рубежах. Кочевники подходили к Киеву, и вот-вот будет решена судьба Киевского престола. А кто побеждает в престолонаследии? Правильно, тот, у кого сила больше.

– Вы бояре захотели на двух лодьях устоять. Смотрите, не потоните. Изгнали Александра, Пахома Ильича, что Неву оберегал – заклевали. Немец Водь под себя подмял, на Тесово уже рыбки спокойно не половить, через каждые пять аршин рыцарь с крестом и удой сидит. Опомнитесь, падите в ноги и зовите Александра назад. – Сбыслав Якунович закончил свою речь, и в палатах посадника на минуту воцарилась тишина.

Больше не было смешков и упрёков, мол, дружка своего поддерживает. Всё, о чём предупреждали Сбыслав с Гаврилой – свершилось. А собрался боярский совет, вот по какому поводу. Два дня назад к воротам города подъехал рыцарь с отрядом из восьми кнехтов, почитай целое копьё. В принципе – рядовое событие, да только за въезд платить отказался, и случай был не единственный.

– Стражник! Ты что, ополоумел? Или мёда опился? Новгород принадлежит Ордену, какая-такая плата за проезд с брата-рыцаря? – Тевтонец говорил вполне серьёзно, и чуть было не затоптал конём караульного.

Спустя час к этим же воротам подошла шайка монахов, совсем непотребного вида. Выяснив, что призошла ошибка, латиняне не ушли. Наоборот, стали возле ворот и начали читать проповеди, иногда прерываясь на пение псалмов нестройным хором. В довершении к утренним событиям подкатил ещё один немец, ведя на верёвке пленного жителя окрестностей Новгорода. Его-то стражники чуть не прибили, когда опознали в полонянине смерда, что каждую неделю возил яйцо в столицу. Сумасшедший немец интересовался, где можно выгоднее сбыть раба.

– Если мы не ответим немцу, то решат, что Новгород – трухлявое дерево. Будут нас давить и шпынять во всех местах, пока не изведут совсем. Надо собирать рать и выжечь осиное гнездо, пока не расплодились схизматики. По уму, суздальцев кликнуть в помощь надо, да только Ярослав не придёт, пусть хотя бы сына своего, Лександра пришлёт. Сбыслава пошлём в Переяславль. Падай ему в ноги, моли, упрашивай, обещай всё, что хочешь …, войско только приведи. – Михалко Сытиныч отвязал от пояса кошель и бросил на стол пред посадником. – Серебро, пусть как виру примет, за скудоумие наше.

После этих слов на стол посыпались кошели. Бросали не все, преданные Строгану бояре – отказались, но их было явное меньшинство. Они даже в кучку сбились.

– Строган, когда у тебя немец гривны отымать будет, смотри, не пожалей, что для общего дела не пожертвовал. – Посадник как в воду глядел. Спустя два дня, после отъезда посольского каравана в Переяславль, олигарха ограбили. Вынесли всё: мягкую рухлядь, гривны, долговые расписки, купчие на землю. Оставили только сундук с перепиской, который был спрятан у Строгана под полатями, на которых он почивал. Дворня проснулась с первыми петухами и стала заниматься своими делами. Будить хозяина, спровадившего на днях жену с дочерьми по святым местам – никто не рискнул. Вечером было слишком шумно от девичьего визга, мёд и вино лились рекой, так что все понимали: боярин после праведных дел устал и отдыхает. Сам же Строган, проспал сутки, так и не вспомнив, что он такое пил, отчего его так быстро сморило в сон.

По прибытию в Новгород, братья Гриммы внимательнейшим образом изучили странного вида рисунок, с изображением усадьбы хлебного олигарха. Справа протекал Фёдоровский ручей, напротив крепкого забора в два аршина высотой – Волхов. Маленький деревянный замок, с окованными железом воротами и двумя башенками. Из светлицы хором вид на кремль. Во дворе ухоженный сад с яблонями, даже часовенка личная была в наличии. И если б не подземный ход, прорытый ещё при отце боярина, то попасть внутрь не представляло возможным.

Якоб переоделся рыцарем, представившись братом Ульриха, служившего у фон Виде секретарём. С собой у него было послание в виде небольшого золотого католического креста и несколько слов, сказанные боярину на ухо: – Мы помним о тебе.

За столом Гримм рассказал о Хайнрике, не упустив несколько пикантных историй, которые могло знать только приближённое к будущему магистру лицо, чем и расположил к себе Строгана. Разговор незаметно перешёл на финансовое благополучие. Якоб посетовал, что Устав запрещает личные накопления, и единственное, что ему нравится в Новгороде, так это то, что знатные люди могут иметь собственное серебро, хранить его дома и не сдавать в общую казну.

– Я свои гривны никому не отдам. Вообще-то …, сплю на них. Хе-хе. – Олигарх незаметно для себя выдал тайну.

Якобу потребовалось полчаса, дабы вычислить местоположение скотницы. Она находилась как раз, под покоями Строгана, имела дубовую дверь и два люка: первый на потолке, сообщаясь с опочивальней боярина, а второй прикрывал отверстие лаза, ведущий в подземный ход. В самом подземелье была вырыта волчья яма, и если б не опыт Карла, проверяющего каждый метр пути щупом, то затея закончилась бы плачевно.

Снотворное было всыпано в очередной кубок, девки – изгнаны, а сам Якоб, демонстративно зевая, отправился в свою комнату, чтобы в час ночи предстать перед дверью скотницы. С замками Гриммы дружили, особенно, с немецкими. Имея в наличии набор великолепных отмычек, запоры поддалась за считанные секунды. Остальное был тяжкий физический труд. Награбленное имущество перекладывалось в мешки и скидывалось в подземелье, где Карл перетаскивал их к телеге. Начало светать, когда Снорька закрепил пятую крышку гроба. Скорбный поезд тронулся в сторону городского кладбища, везя гробы, за которыми шли два убитых горем человека.

– Ты крест забрал?

– Конечно, ещё когда за столом сидели. Знаешь, Карл, служить колдуну не так и плохо. Жаль, что из города уезжаем. – Якоб погладил внутренний карман овчинного полушубка, где помимо креста лежал золотой самородок, весом не менее фунта.

– Если не спросят, отдавать не будем. Пусть на память лежит. – Карл немного сбавил шаг, дабы возничий не слышал их разговора.

– Эй! Что вы там бормочете? – Снорька обернулся, потянул на себя возжи, и практически остановил кобылу.

– Молимся святому Христофору[34]. Мы что, уже на месте? – Карл с удивлением посмотрел на свея, ответа не услышал, и троица снова двинулась в путь.

Телега, миновав поворот, ведущий на кладбище, с каждой минутой приближалась к причалам. Нисим был тут как тут. Ранее утро, самое время для отхода. Вскоре Волхов покроется льдом, и мытарь будет считать дни, когда возобновится навигация, а значит, вновь пойдут поступления в казну.

– Бедные яблоньки, как вы переживёте зиму без своего удобрения? – Мысли мытаря прервал стук лошадиных копыт. – Странно, телега совсем не скрипит.

Снорька намотал поводья на оглоблю и, взяв кобылку под уздцы, направился к ладье, где его уже ожидали Лексей с Ефремом. Шапка-ушанка на голове свея была с опущенными отложными ушами. Это был знак, что всё прошло успешно. Телега не стала въезжать на мостки, а остановилась рядом, возле причала.

– Что везём? – Нисим встал между Снорькой и Ефремом.

– Сходи, да сам посмотри. Не до тебя сейчас, Нисим. Горе у нас, в Юрьевский монастырь отправляемся. – Приказчик Ильича, всегда весёлый и радостный, был на этот раз мрачнее тучи.

– Посмотрю, работа у меня такая. Ой, прости Господи. – Мытарь замер, попытался было перекреститься, да в правой руке дощечка восковая. – Это ж сколько людей Богу душу отдало?

– Считай, за это тоже мыто положено? – Ефрем посмотрел на Нисима взглядом полным ненависти.

– Тут лучше до греха не доводить. – Решил чиновник, но руки так и чесались открыть крышку гроба, когда ящик проносили мимо его.

– Постойте! А здесь что?

– Свечи, одежда переодеть. Ты что, не в курсе, что для таких случаев с собой берут?

– Слава Богу, все живы и здоровы. – Самоуверенный Нисим как-то сник. Смерть проходила рядом с ним, было неуютно и немного страшно.

– На, помяни. – Ефрем протянул мытарю кувшин с вином, а кого помянуть так и не сказал. Телегу уводил сынишка смотрителя кладбища, радуясь целой куне и смазанным осям батькиного транспорта.

– Вот так, жил человек – и нету. – Нисим провожал взглядом, уходившую набойную ладью, держа в левой руке глиняную бутыль с ручкой. – С драной овцы – хоть шерсти клок.

Добыча была знатная, особенно свечи. Строган прятал золотые монеты в воске. Кому придёт в голову проверять свечки? Изготовить недолго и везти безопасно. Якоб ещё в скотнице обратил внимание на необычайно тяжёлые изделия, и каким-то шестым чувством понял – надо брать.

Вечером, в преступном мире Новгорода обсуждался лишь один вопрос. Кто обчистил закрома хлебного олигарха? Строган побоялся вести официальное расследование. Из богатейшего боярина города он превратился в нищего. За польский хлеб платить было нечем. Торговая империя – рухнула. Попытка выяснить у местных татей судьбу похищенного имущества – ни к чему не привела. Рыцарь исчез, в галерее подземного хода никаких следов, а ведь, если бы зажигали факелы, то спалили б паутину на потолке, гнилая солома на волчьей яме не тронута.

– Господи, за что? – И тут Строган призадумался. В чудеса он не верил, значит, кто-то из своих, тот, кто знал про лаз и про золото в свечах. – Неужели жена? Убью тварь!

В монастыре всё шло своим чередом. Военное положение введено не было, однако всё чаще можно было заметить вооружённых воинов, присланных состоятельными людьми для оберегания сокровищ, свозимых в обитель как в банк. Официально, процентов за 'депозитные ячейки' не требовали, так, скромное пожертвование, соизмеримое с вкладом. Зато и гарантия давалась весомая – защита свыше, и что не маловажно, крепкие каменные стены. Не каждый предводитель враждебной армии рискнёт грабить храм Господень, тать – так и подавно. Но, в данный момент, вероисповедание противника не препятствовало разбойным действиям. В приграничных областях, православные священники договаривались с католиками о нейтралитете некоторых церквей. Например, как в Пскове. Неофициально, конечно, что давало возможность не только сохранить произведения зодчества, но и скромные накопления властей предержащих. Всё изменилось с момента создания банков. Ростовщики, ссужавшие деньги на содержание войск, требовали погашения долгов, а где взять серебро, чтобы быстро и сразу? Запылали православные храмы, под предлогом искоренения ненавистной веры. В разграбленном Константинополе ослы падали с ног, из-за тяжести вывозимого груза. Вот и не противился настоятель присутствию вооружённых лиц.

Гаврила Алексич привёз своему двоюродному брату три десятка дружинников. За себя и за Сбыслава, с радостью встречая нас, думая, что подвезли подкрепление. Орденские шайки стали замечать в тридцати верстах от монастыря, а сил на ответную вылазку было недостаточно. За час до нашего приезда прибежал смерд из близлежащей деревеньки, поведавший, что жителей вяжут, а домишки – скоро придадут огню.

– Лошадей нет, так бы выбили немца. – Алексич ходил по келье, нервно сжимая кулаки.

– За гребцов говорить не буду, но со мной восемь бойцов. – Ефрем в это время сдавал очищенное от воска золото и взвешивал серебро. Расчитывать можно было только на охранников, нанятых для сопровождения каравана в Смоленск, ещё летом.

– Схизматиков пять десятков, твои восемь, да мои …, одолеем. Пошли, смерда расспросим, должен же он скрытые подходы к деревне знать. – Гаврюша перекрестился на образ и скорым шагом направился во двор, где отпаивали, горячим сбитнем гонца.

Рассказ смерда особо не удивил. Рано утром деревню окружили, жителей согнали к дому старосты, и начался грабёж. Странно было лишь то, что на запястьях гонца ссадины, как будто связан он был.

– А как сумел улизнуть, если деревню окружили? – Вопрос задал Гаврила.

– Сам не знаю, пока бежал всё молитву читал. Господь и подсобил. – Однако креститься гонец не стал.

– Значит, в полоне ты не был? – Сомнения в правдивости смерда начали нарастать.

– Нет. Сказал же, убежал я. – Глазки сельского жителя забегали.

– Гаврила Алексич, ты на руки его посмотри. Ничего не замечаешь? – Сабля выскочила из ножен, и остриё клинка коснулось шеи гонца. Шапка слетела с головы смерда, на макушке был виден отчётливый след запекшейся крови.

– Христом Богом прошу! Простите православные. Заставили меня. Жена и пятеро детишек у них. Убить грозились, если в монастырь за подмогой не побегу. – Смерд упал на колени, сабля лишь чиркнула по бороде, однако раскаявшийся крестьянин не обратил на это внимания.

– Детишки говоришь. А если б мы на засаду напоролись? Ты о детишках моих воев подумал? Мразь! – Гаврила выхватил меч и чуть не снёс голову предателю.

– Стой Гаврила! Не здесь! – Настоятель спустился во двор и слышал всю нашу беседу.

– Простите, простите… – Скулил гонец.

– Как звать тебя? – Священник подошёл вплотную к смерду и опустил на его голову ладонь.

– Ре… Резун, отче.

– Что тебе пообещали схизматики Резун?

– Телушку и назначить старостой … дети у них. – Хотел было напомнить о заложниках гонец.

– Тебя обманули, Резун. На таких, как ты, немец и держится. Великий грех совершил, но то, что покаялся – зачтётся. Поведай воям, где враг лютый их поджидает. – Настоятель убрал ладонь и отошёл в сторону.

– За холмом, где дорога от оврага сворачивает. Простите, всю жизнь о корове мечтал.

Из новых данных выходило, что орденский отряд разбился на две части. Пятьдесят человек находились в засаде, а тридцать непосредственно в самой деревне. Немцы рассчитывали пропустить русскую рать по дороге и ударить в тыл одновременно с выступившим войском из посёлка. Овраг справа и густой лес слева не давали возможности для манёвра. Даже, если бы все русичи были конные, преимущество кавалерии сводилось на нет. Место для засады было идеальным. После истребления воинов монастыря можно было приступать к основной задаче – сама обитель. Нелепо направлять почти сотню кнехтов на разграбление одной деревеньки, справился бы и десяток.

– Гаврила Алексич, я со своими обойду населённый пункт слева и затаюсь, ты подходи к холму, но дальше не иди, жди сигнала.

– Населённый пункт. Странное словечко, а сдюжишь? Орденцев там три десятка, почитай один к трём выходит. – Гаврюша засомневался, но смотрел с улыбкой.

– У меня все стрелки, из лука бьют метко, только Снорька с арбалетом, но он не промахнётся. Не переживай, всё будет тихо и без пыли. – Надежды на меткость стрелков у меня не было, но одна винтовка стоила десятерых.

– Какой сигнал будет? Как я пойму, что всё получилось.

– Трррр! – Звук свистка был очень резким, и спутать его с каким-либо другим было невозможно. – Три раза просвищу, значит, пора в атаку. Мы ударим навстречу.

Через час, девять одетых в бронежилеты человек вышли за стены монастыря. Впереди шёл монах, показывая дорогу. Уверенности в том, что за обителью не следят – не было, посему пошли немного в обход. Деревня в пяти верстах. Если двигаться по дороге, то за полтора часа можно дойти. У нас получилось в два раза дольше, но оно того стоило. Как только мы приблизились к опушке, моя догадка подтвердилась. Крестьянин, одетый в тулуп, с кнутом в руке, по-немецки докладывал об отряде, вышедшим из монастыря. Снорька, спрятавшийся со мной за деревом переводил.

– Руссов столько, сколько веточек, командует рыцарь, все мечники.

– Молодец Ганс. Ты выберешь себе любую девку, если переживёшь бой.

– Снорька, незаметно, проберись к нашим. Я подкрадусь вон к тому дому, как только махну рукой, выбегаете из леса и пускаете стрелы. Ты оберегай монаха, стреляй, по необходимости. Понял?

– Да Алексий. По взмаху руки атакуем, беречь монаха.

– Умничка, действуй.

Осень не лучшее время для скрадывания. Зимой, оделся в белый балахон, и ты слился со снегом. Летом помогает листва, ну а сейчас, ползти и надеяться, что Русская земля поможет. Огород, отделявший меня от стены дома, преодолел без помех. Немчура стоит возле колодца, командиру подводят коня. Всадников больше нет. Ну что ж, с тебя и начнём.

Человек, попавший под внезапный град, старается найти укрытие. Крупные градины лупят будь здоров. Расстреляв магазин, я даже забыл махнуть рукой, а сообразил, когда закончился второй. Как только всадник свалился с лошади, к нему сразу бросилось несколько человек, а как попадали и они, орденцы стали смотреть на небо, но оно было чисто, а смерть всё прилетала. Прятаться никто не стал, наоборот, сбились в кучу, думая, что в строю под щитами безопасней.

– Что там Алексий делает? Почему не подаёт сигнал? – Расспрашивал монах Снорьку.

– Не мешай, святой отец. Сам не знаю.

– Снорри, он дал отмашку! – Монах дёрнул Снорьку за руку и от неожиданности свей выстрелил.

Наблюдавшие за Снорри воины, увидя, что выстрел сделан, высыпали из леса, и побежали к домам. Бой закончился в три минуты. Раненые кнехты выли от боли. В доме старосты послышался шум, стали выбегать женщины.

– Родненькие, немцы к оврагу пошли, тикайте! – Молоденькая девушка в разорванной на груди рубахе, вцепилась в Снорьку и показывала рукой в сторону холма.

– Мужики где? – Спросил у пробегающей возле меня женщины.

– В том доме заперты. Спалить грозились изверги, если весь хлеб не отдадим. А что отдавать-то? Самим еле хватает. Уходите, мало вас. Мы уж как-нибудь сами, перетерпим. – Тётка подхватила валяющийся на земле топор и с размаху вогнала в спину стонущему немцу. Что творили оккупанты с женщинами – я не знал, но видимо сострадания к раненым это не прибавило.

– Все ко мне! – Визг и шум стал разноситься по округе. Бывших насильников лишали жизни.

Гаврила Алексич вывел отряд, чуть ли не под барабанный бой. Подумаешь, идут медленно и не в ногу, зато красиво, хоть песню запевай.

– Как войдём в лес, что б ни звука, у холма остановимся. – Гаврюша потрогал ремень щита, оглянулся на воинов и покачал головой. Всего пятеро имели бронь, остальные так, до первого раза. Внутри раздался голос зависти. – Это ж какие деньжища Ильич имеет, если смог снарядить столько людей?

Со стороны деревни раздались крики, затем вой и женский визг. Кнехты сидели между деревьев в растерянности. Дружина монастыря остановилась у холма и не сделала ни шагу по направлению к своей смерти. Оставшиеся в деревне, наверное, снова принялись за девок. Где справедливость? Зигфрид руководил засадой и кусал губы, всё шло совершенно не по намеченному плану.

Справедливость появилась в виде стрел, сопровождающихся трелью свистка. Восемь войнов, по четыре в ряду, прикрывшись щитами, двигались прямо на полусотенный отряд. За ними следовал ещё один, без щита с кривым мечом на поясе и какой-то дубинкой в руках. Вдруг, последний остановился, прислоняя палку к голове.

– Безумец! Разве можно этим напугать? – Зигфрид почувствовал тупой удар в грудь, внутри что-то разорвалось, стало нестерпимо больно, а затем наступило облегчение. Всё вокруг завертелось, голубое небо и прекрасные берёзы, устремившие свои ветви вверх. Два арбалетчика, так и не успевшими сделать ни одного выстрела рухнули рядом, вместе со своими щитоносцами.

Строй руссов остановился. Первый ряд присел на колено, давая возможность стрелкам второго выпустить стрелы. Сто шагов для стрелы с наконечником на бронь – убойная дистанция. Немцы не выдержали и бросились на смельчаков, нахально бьющих кнехтов как уток. В этот момент отряд Гаврилы обошёл холм и ударил во фланг. Копейщиков в засаде не было, все остались в деревне, противопоставить было нечего. Два арбалетчика и четыре стрелка с луками уже валялись на земле, вместе с командиром. Русская дружина стала окружать немцев как стадо баранов. Бежавшие впереди убиты, стрелы бьют в упор, а со стороны деревни уже тишина. Вырывшие яму в неё же и угодили. Орденцы остановились, спешо выстраиваясь в круг. Кто-то наиболее сообразительный оценил количество нападаюших, сравнил с численностью своего отряда, и понял, что силы равны.

– Вятко, Микола! Толкайте меня. – Гаврюша почувствовал руки своих бронированных воинов за своей спиной и на полном ходу врезался в строй кнехтов. Микола был левша и заслонял щитом правый бок боярина, Вятко – левый. Остановить такой таран могут только копейщики, да и то, не всегда. На таран посыпался град ударов, но в тесном строю размахнуться сложно. Получив пару синяков, Алексич резанул мечом по ближайшему кнехту, вжал голову в плечи и пырнул влево, не глядя. Главное не рассыпаться, выдержать пару секунд, покуда задние, окончательно не разобьют строй. Что значит боевой опыт и тренировки. Новгородцы стали теснить немцев, и противник побежал, кто куда может.

– Wir bitten um Gnade![35]– Кричали выжившие. Их было ровно двадцать один.

Монастырская рать потеряла шестерых, восемь было ранено, но не смертельно. В деревню вошли спустя час после боя – дух переводили, да орденцев вязали. На площади, возле дома старосты валялись раздетые тела, многие изуродованы. Несколько сельчан бродили среди трупов, внимательно осматривая землю в поисках любой железки.

– Православные! Староста где? – Гаврила Алексич спросил у ближнего к нему смерда.

– Аа, защитнички явились. Где ж вы раньше были, когда мою дочку сильничали?

– Тимофей, уймись. Они живота своего не жалели, неужто не видишь? Я староста. – Второй крестьянин подошел к Тимофею, что-то сказал ему на ухо, повернулся к Гавриле лицом, снял шапку и поклонился в ноги. – Спасибо.

– Звать как? Где оружие убитых?

– Никифор. – Староста выпрямился, но продолжал смотреть под ноги. – Боярин, ты не серчай, жёнки сейчас сготовят что-нибудь, накормим вас, напоим, только обождите чуток.

Трофеев в деревне мы больше не увидели. Забрать удалось боевого коня, да доспехи рыцаря. Крестьяне одолжили две телеги для раненых и убитых, после чего деревня словно вымерла. Женщины попрятались по домам, а мужики отправились рыть могилу у холма.

– Напуганы они Гаврила Алексич. Пошли отсюда, монастырь совсем без охраны, не дай Бог ещё один отряд поблизости. – Мне захотелось скорее покинуть это место. Убогость и нищета страшная, как поведал староста: – два топора на пять домов.

– Да Лексей, надо поспешать. – Гаврюша и сам был немного расстроен. Населённый пункт принадлежал монастырю, а качать права в вотчине двоюродного брата было несерьёзно. Полон взяли, кое-какое барахлишко, и то – хорошо.

– У меня тут предложение к тебе есть. Мы как к обители подходить будем, неплохо было б, чтоб впереди воиска полководец на коне ехал. Настоятелю сейчас, помимо веры в Господа, вера в ратников Русских нужна.

– Нет у меня коня. У Сбыслава есть, а у меня – нету. – Бробормотал Алексич.

– Можно на рыцарского сесть. Как раз он белой масти, ещё б накидку красную. – Размышлял вслух, так, чтобы Гаврюше было слышно.

– У меня щит красной кожей обтянут, а налатник цвета вишни. – Обронил боярин еле слышно.

Победители въезжали в монастырь с триумфом. За Гаврилой Алексичем следовали связанные кнехты, за ними остатки рати, телеги плелись чуть позади, с прикреплёнными волокушами, на которые были сложены немногочисленные трофеи. Боярин быстро подружился с конём, подарив тому краюху хлеба, так что, дестриэ вёл себя прилично, не брыкался и не упрямился. Выездке лошадку не обучали, но пиаффе[36] у самых ворот получилось, что вызвало ликование зрителей.

– С победой! – Настоятель приветствовал воиско. – Это ты правильно придумал. Торжественно и величаво в обитель войти.

– Это не я, это…

– Знаю, сам догодался. Не это главное, мирян к нам сбежалось со всей округи, пусть видят, что есть сила, способная их оборонить. – Священник посмотрел на полон, скривился, задумался и сквозь зубы высказал: – Этих, в обитель православную не пущу.

– Мы их на ладью справадим, а завтра Лексей их в Новгород отвезёт. Потери у нас, брат. Шесть воев Богу душу отдали, посечённых целый возок. – Гаврила слез с лошади, торжественная часть закончилась, настало время заняться делами.

– Усопшим воздадим, отпевание с утра будет, а пораненных – выходим. – Настоятель перекрестился и тихонечко, почти в ухо Гаврилы произнёс: – Воеводу немецкого полонили?

– Нет. Лексей его убил.

– Как с полоном разберёшься, зайди ко мне, поговорить надо, и Алексия прихвати. – Священник дал указания лекарям-монахам и направился в свою келью.

На протяжении трёх недель, за стены Юрьевского монастыря свезли утварь и серебро почти со всех окрестных храмов. Приблезительная сумма оценки сокровищ составляла более восьмидесяти тысяч новгородских гривен. За возможность получить подобный куш, орденцы могли устроить бойню. Настоятель был уверен, что информация о богатстве просочилась. Необходим был отвлекающий манёвр, дабы сохранить репутацию и отвести неминуемый удар.

– Думаю, это был передовой отряд какого-то выскочки, что будет дальше – одному Богу известно. Надо что-то придумать. – Настоятель подвёл итог своих размышлений.

– Может в Новгород переправить? – Предложил Гаврила.

– Исключено. Обратно потом вернётся треть, это в лучшем случае, промашку Саввы я допустить не могу[37]. Если б безопасней было хранить в столице, сюда бы – не возили.

– На Ореховом острове, Пахом Ильич почти закончил строительство крепости. Гарнизон две сотни. Если повезём ящики с камнями, так, что б многие видели, то сокровища можно оставить здесь. Кому нужна пустая скотница? И ещё, Резуна отпустите, пусть подсмотрит. Чую, душонка у него подлая. – Не успел я досказать своё предложение, как Настоятель подскочил с лавки.

– Ну и хитрохвостый ты никеец, прости Господи. Быть посему. Каменья сыщем, с коробами неувязка, но, что-нибудь придумаем. А согласится ли Пахом Ильич? Тяжко ему придётся.

– Пахомка удачлив, и не из таких бед выворачивался, дай Бог пронесёт. – Гаврила посмотрел на меня, мол, иного выхода нет.

Пленных пришлось отвозить немедля. Снорька разместил немцев в трюме ладьи и вечером был уже в Новгороде, где сдал кнехтов Ефрему. Корсты[38] пришлось использовать по назначению, два монаха простояли возле усопших всю ночь, читая молитвы и заменяя свечи перед алтарём.

– Резун, ходь сюды, будешь грехи свои отрабатывать. Вот тебе топор, помогай короба сколачивать. И смотри мне, чтоб на совесть делал, глаза мои тебя б не видели. – Алексич протянул плотницкий топор смерду и показал в сторону хозяйственного двора, где четверо монахов готовили доски.

К обедне Снорька с ладьёй был уже в обители. Деревенские телеги еле ползли под тяжестью груза. После пятой ходки, из щели между досок выскочил серебряный прутик. Резун, управлявший второй лошадью, случайно споткнулся, тут же поднялся, кашлянул и незаметно от всех спрятал находку за щекой. При погрузке на ладью, Снорька обмолвился с гребцами, что надо спешить к Неве, на Ореховый остров, пока река не встала.

– И в крепость успеем, и обратно в Новгород. Не переживай, Снорри. – Строгий кормчий рукой показывал куда, какие ящики ставить, болтая одновременно, со свеем и с командой.

Когда последняя телега была разгружена, настало время возвращать крестьянское добро хозяевам. Резун был тут как тут. Умудрился привязать второго коня к первой телеге и тронулся в сторону родной деревни. По прибытию на место, придумал про какое-то указание монахов, оставив жену и пятерых детей, дунул на Запад, в поисках новой жизни. В Пскове, к Дитриху Гронингемскому оборванного смерда с телегой даже близко не подпустили, зато его выслушал Ульрих, а вскоре и Фон Виде.

– Далековато казну отвезли. До начала зимы можно не дёргаться. Ульрих, достань подробную карту местности. Торгаши шастают там круглый год, поспрашивай у местных. Если не выйдет, используй Твердилу, но, в самом крайнем случае. – Хайнрик почувствовал запах денег.

Серебро можно было превратить в замки, новых кнехтов, жадных наёмников. Помимо этого, деньги давали право на власть. Рыцарям, безвозмездно оберегающим паломников, место только в песенках трубадуров, ну, может ещё в пустых головах молоденьких сопляков, мечтающих о славе. Настоящие воины Христа дерутся за нечто другое, более осязаемое. Земли захватили много, теперь нужно серебро. Фон Виде мог привлечь под знамёна Ордена около шестисот воинов и десять братьев-рыцарей. На большее рассчитывать не приходилось. Покорённые язычники бунтовали, поговаривали о широкомасштабном восстании в Пруссии. Вармии, Натангии и Барты подчинили свои области Ордену, однако без вооружённого отряда в местные леса лучше не соваться. Святополк Поморский набирал силу, замки Висенбург, Резель, Брунсберг и Хейльсберг ещё не были достроены, и там приходилось держать крупные отряды. Оплотом оставался Бартенштейн, но из его гарнизона не выдавить и солдата, три сотни кнехтов в Копорье, из которых можно привлечь две, двести пятьдесят собственных, остальные наёмники. В принципе – сил достаточно. Оставалось прояснить серьёзность штурмуемого укрепления, а дальше дело техники. Через полторы недели был составлен план кампании. По рассказам купцов, недавно вернувшихся с Ладоги, на острове возвели несколько башен, обнесли периметр деревянными щитами и заняты внутренними постройками. Больше пятидесяти человек одновременно замечено не было. Способный к рисованию ганзеец, даже намалевал картинку, посмотрев на которую, Хайнрик только усмехнулся: – Русские совсем не разбираются в фортификации. Захватим за день, а потом, всё достроим по уму.

На Юрьевский монастырь более не покушались, а с первым снегом, про него вообще позабыли. Гаврила Алексич просидел там до ноября, после чего, с лёгким сердцем отправился в Новгород, дожидаться возвращения Лексея. В конце месяца, когда можно будет двигаться по льду, была запланирована поездка в Торопец, а оттуда в Смоленск. Компаньон Ильича обещал незабываемую санную прогулку в возке, на котором выезжали из церкви молодожёны. Каким образом Лексей собирался ехать на колёсах, когда зимой используют полозья – Гаврюша не уточнял.

Новый год мы встретили в дороге. Не доехав до Ильмень-озера сорока вёрст. Подобный маршрут выбрали не случайно. Возле Торжка было неспокойно, шайки лихих людишек плодились быстрее, чем их ловили. Рисковать же своими тридцатью санками, нагруженными добром под завязку и купеческим поездом, напросившимся к нам по дороге, не хотелось и вовсе. Всю дорогу Гаврила восхищался домом Савелия. Разубеждать его, что Рязанец просто гостит у меня – не стал, да и некогда было. Сотник устроил Алексичу охоту на медведя, забывшего, что зимой надо спать, забрав боярина с собой, на пару дней в лес. Подарил новые доспехи, взамен посечённых под Юрьевским монастырём, выпил с ним не менее бочонка вина, после чего был зачислен Гаврюшей в лучшие друзья. Хотя мне показалось, что это произошло немного раньше, после тренировочного боя, когда Савелий обучил новгородца ловко выбивать меч из руки.

– Ты печку видел, Лексей? – Гаврила Алексич поправлял шубу, готовясь ко сну. В возке было настолько тепло, что хотелось распахнуть дверцу.

– Конечно, даже наблюдал, как её клали. В Смоленске артель плотницкая есть, так там печник – золотые руки. Игнатом звать. Он весной в Новгород приедет, Пахом Ильич с ним договорился. Поговори, может и тебе сложит. – Уже зевая, ответил боярину. Новый год на Руси отмечали первого сентября, посему требовать банкета не стал, выпил подогретого вина и всё, в люлю.

Под утро началась метель, да такая, что в двух шагах ничего не было видно. Лошадок укрыли попонами, костра не разжечь, к нам стали бегать за углями.

– Гаврила Алексич, что скажете, надолго сие безобразие?

– Думаю, день потерян. Сена на три перехода осталось, овса почти нет, тяжко придётся. – Гаврюша приоткрыл дверь, высунул голову и тяжко вздохнул. – Я скоро, отлучиться надо.

Пять санок, из наших трёх десятков везли продовольствие, к ним привязывали прицепы, на которых хранился корм для лошадок. По мере опустошения, прицепы оставляли на погостах. Особой цены они не представляли и любой нуждающийся купец или путник мог попросить их для себя. Подобную взаимовыручку я наблюдал на протяжении всего маршрута.

К обеду распогодилось, ветер был ещё сильный, но двигаться было можно. Снорька снял с первых саней желобки, скреплённые снизу двумя поперечными досками, нанёс смазку внутрь, подложил преспособление под полозья санок. Возничий подхлестнул лошадку, проехал по смазке и двинулся дальше в путь, освобождая место следующей. Продцедура повторилась тридцать раз, но оно того стоило. Смазанные полозья наших саней прочерчивали дорогу, купцы, немного поворчав, тронулись вслед. За сорок пять суток, время, затраченное на переход от Смоленска до Новгорода, я интересовался новостями и настроением людей на каждой стоянке. Все мои попытки разузнать по дороге, о событиях под Киевом ни к чему не привели. Людям было абсолютно не интересно, что творится в соседнем княжестве, словно всё, что там происходило – было на другом конце света. В Великих Луках дело дошло до драки, когда один из постояльцев двора заявил: – Подумаешь, разорили Киев, меня б позвали, даже подсобил. И это были мысли простых обывателей.

В Новгороде отдыхали целые сутки, главной новостью стало возвращение Александра Ярославовича. Посольство Сбыслава было успешным. Князь привёл с собой триста конных дружинников и сотню степняков. О кочевниках говорили много, ходили на них смотреть, удивляясь, отчего они так похожи на русских. Бата Сухэ всё же вернулся в своё стойбище, забрал всех оставшихся юношей, самых красивых молодых девушек и подался на Русь. Один умелый воин – это хорошо, но когда за тобой сотня умелых стрелков на конях, отношение совсем другое. Ярославович обзавёлся лёгкой конницей, а Бата Сухэ получил новый дом и звание сотника. Были и плохие новости. Строган каким-то образом отыскал серебро. Поговаривали, что занял в долг, не то ограбил кого-то, но в результате – заплатил за польский хлеб и перепродал его свеям. Удачливых в Новгороде любят, их уважают, к мнению прислушиваются. Авторитет боярина снова пополз вверх.

Хлебные запасы, собранные в монастыре, потихоньку отправлялись на рынок города, голода не замечалось и свою задачу в 'Битве за урожай', можно было считать выполненной. Дальнейший мой путь лежал к Ореховому острову. Железо для крепостных орудий требовалось немедленно доставить на место. Ефрем передал казну, выручку за последний месяц, для Пахома, подогнал двух плотников, просил кланяться хозяину и на прощанье помахал рукой. Через двенадцать дней я был в крепости.

Остров преобразился. Восемь каменных башен с крышей из черепицы соединялись деревянной стеной, выбеленной известью. Деревьев почти не осталось. На том месте, где когда-то стояли палатки, вырос настоящий замок, небольшой, всего в два этажа, но из крупных валунов. Возле него длинный сарай, примыкающий к стене, чуть дальше, на островке – забор с подъёмным мостиком, а за ним виднеется маковка церкви, расположенная возле двух башен-близнецов. Канал проходит через арку стены, закрытой деревянной решёткой. За замком несколько изб, построенных по одному проекту, всё в точности, как на плане.

– Пахом Ильич, ты меня удивил. Скажу больше, не ожидал, что всё получится. – Мы обнялись как старые друзья.

– Ой, Лексей, ещё столько делать, стена западная на ладан дышит, сколько не укрепляли …, всё без толку. Камень класть надо, его тут – завались. Корелы подсобили, каждый день возили. У них главарь объявился, Вяйнямёйнен зовут.

– Не тот ли, которому я плуг продал?

– Может и тот, не видел его, Бренко с ним договаривался. Так вот, этот корел привёз артель каменщиков из Чернигова. Видишь, башни разные. Эти, суздальцы возвели. – Пахом показал в сторону Ладоги. – А эти, уже Черниговцы.

– Не переругались мастера? – Спросил у компаньона, пытаясь найти различия в технике кладки.

– Спрашиваешь, чуть до драки не дошло. А потом, так стараться стали, друг перед дружкой мастерство показывать, что стену до сих пор доделать не могут. – Ильич улыбнулся. Начать соревнование между артелями подсказал строителям он сам, беседуя с каждыми по отдельности.

– А замок кто делал, если честно, на базилику он похож. – По проекту, на месте замка должен был стоять каменный дом, без окон на первом этаже, так сказать, последний оплот.

– Хлёд пять южан привёз. Он с отцом в Бирку шёл, отдарился, за тех наёмников, что Бренко побил. Они только так умеют, да ладно, что мы всё про стройку. Сказывй, как в Смоленск съездил, что нового? Савелий второго не заделал ещё?

– Ещё нет, Рязанец всё по лесам бегает, шрам у него на левой руке появился, при каких обстоятельствах – не сказал. Сдаётся мне, в поход он ходил. – С сотником мы общались всего один день, остальное время он провёл с Гаврюшей, правда, по моей просьбе.

– Евстафий как? Судя по караванам, что в Новгород идут, скоро меня переплюнет.

– До тебя, ему ещё далеко. Скучает он, жениться ему надо.

– То да, давно пора.

– Пахом, я ж не просто так приехал. Кое-что для крепости привёз. Да и поговорить нам в тишине надо, а то от этого шума, кричать приходиться. – За время нашей беседы стройка не умолкала. То тут, то там слышались голоса рабочих и всё, что с этим связано.

Мы пошли в замок, двери которого были раскрыты настежь. Не по причине отсутствия замков, внутри, в коридоре шла интенсивная работа по внутренней отделке. В итоге, Ильич завёл меня в подвал, где стояла мёртвая тишина, и было слышно, как капает воск со свечи.

– Ящики с камнем помнишь? – В полголоса, задал вопрос.

– Помню, они тут, в стене уже лежат, а что, гостей надо ожидать?

– Надо. Пока сюда добирался, думал, что не успею. Сбыслав рассказал про фон Виде. Он сейчас в Копорье, сил собрал почти тысячу человек. Неспроста это. На Ладогу или Новгород с тысячей не попрёшь – шапками закидают. А вот на 'Орешек' …

– К бабке не ходи. Немец сюда двинет. – Пахом поковырял пальцем кладку, возможно сложенную из тех самых монастырских камней. – Ты не волнуйся, Лексей. У Бренко две сотни воев. Пороки на льду не устоят, а остальное не страшно. Караульные, после Злобко, глаз не смыкают.

– Ильич, нет крепостей, которые нельзя взять. Я привёз с собой орудия и плотников. Нужны люди, чтобы поставить в башнях тяжёлые арбалеты, они бьют на двести аршин. Их всего пять, на все башни не хватит.

– Это к Людвигу, куда, что ставить он лучше знает. Лексей, об одном тебя попрошу, побудь в крепости с месячишко, домой мне надо. Ноет сердце, с Нюркой беда происходит. Марфушка весточку прислала …, ну так как, выручишь?

– Месяц побуду, не вопрос. Санки тогда с собой забери, здесь они ни к чему. А за Штауфена с Нюрой, одно скажу – любят они друг друга. Решать, конечно, тебе, но смотри, не навреди счастью дочери.

– Вера у них разная, разве я не думал об этом. Ночами уснуть не могу. – С грустью в голосе сказал Ильич.

– Да какая разница, хотя …, а если Гюнтеру намекнуть на возможное княжество? Но, при условии смены веры.

– У тебя княжество лишнее есть? Или так, в качестве примера предложил? – Пахом иронично улыбнулся. – Был бы, он свеем, да лет двадцать назад – вопрос бы даже не стоял.[39]

– Княжества пока нет, но, то дело наживное, полтора года назад у тебя и крепости не было. Гюнтер – сын императора, пусть внебрачный, но при некоторых обстоятельствах, на это могут не обратить внимание.

– А если всё получится, то про эти, как их …, обстоятельства, очень даже будут вспоминать.

– Лев не спрашивает у зайца, что он ел на обед. Всё будет хорошо Пахом Ильич. Езжай в Новгород, я тебе так, для размышления рассказал. Пойдём к Бренко, санки ещё разгрузить надо, а то ты сегодня не успеешь выехать. – Дабы Пахом не мучился со свечкой, я включил фонарик и мы стали подниматься наверх. Странное свечение было замечено одним из рабочих, и о духе замка поползли слухи.

Людвиг уже находился возле саней. Чуть ли не прыгал, так ему было интересно, что находится под брезентом тента, особенно, там, где из-под мешка торчали древки больших стрел. Из тридцати возничих – восемь оставались со мной, остальные были наёмными смолянами. Из Новгорода, они должны были двинуться обратно, к себе домой, получив в качестве оплаты улучшенной конструкции санки и по десять ногат на брата.

– Привет, воевода! Принимай товар. – Мы пожали друг другу руки.

– Здравствуй Алексий. Давненько тебя не было. Насколько к нам в гости? На день-два, или задержишься? – Бренко по случаю встречи нацепил чёрную шинель и форменную шапку-финку. Выглядел немножко комично, но, если нашить погоны, то настоящий морской волк – с бородой и кортиком.

– До конца зимы, если Пахом Ильич раньше не сменит. Баньку сообразишь?

– Уже готово. Вообще-то, у нас по четвергам помывочный день заведён, но с дороги – сам Бог велел. – Людвиг показал рукой в сторону канала, где из трубы избушки поднимался дымок.

– Оружейка у вас где? – Санки стояли в ряд, возничие находились рядом, не отходя от своего будущего имущества, мы же подошли к последним, самым тяжело нагруженным.

– Какая оружейка? – Не понял меня Бренко.

– Арсенал, оружие, где храните?

– Нигде. Каждый со своим, а что про запас – то у Якова в избе. – Смутившиль ответил комендант.

– Понятно, будем исправлять. Зови тогда Якова, пусть он примет амуницию, а я тебе покажу новые орудия. Их на башни надо установить, и чем скорее, тем лучше. Собрать их дня за три можно, а вот обучить пользоваться …, ладно, пятнадцать человек, тех, кто расстояние на глазок определяет хорошо, подыщешь?

– Найдём, у меня два десятка пруссов, на мечах не очень, может, с этим делом справятся? – Людвиг не знал, куда этих пруссов деть. Как охотники, они были незаменимы, а вот к военному делу – сердце у них не лежало, и держались они, как-то обособленно, редко общаясь с остальными.

Вскоре прибежал Яков со своей незаменимой фанеркой. Бывший приказчик обзавёлся помощником, забрав с собой сына из Новгорода. Малец, не только был похож на своего отца, но и унаследовал скрупулёзность в делах, а заодно привычки. Тоже держал фанерку и карандаш, важно шмыгая носом. Квартирмейстер, быстро выяснив, что где лежит, отправил сынишку сгружать остатки продовольствия, зимнюю одежду и разобранные стальные решётки, сам же принялся пересчитывать оружие, особенно арбалеты с вогнутыми дугами. Это было новинкой, как и фальшионы.

В Навратной башне установили огнемёт, немного другой, чем стоял на ладье. Огненная смесь из бензина, бензола и полистирола, именуемая напалмом, выпускалась на шестьдесят шагов, механизм обслуживался двумя бойцами и без долива топлива был рассчитан на пятнадцать выстрелов. То есть, в случае подведения под ворота тарана, он мог гарантированно поджечь его, уничтожив при этои обслугу врага. Температура при горении – под тысячу шестьсот градусов. В Люнебургской и Флажной башнях установили полиболы, а в Пахомовской и Наугольной – двухплечевые торсионные баллисты, прицельно метавшие каменные ядра размером с кулак на двести аршин. Винтовые домкраты позволили сократить артеллеристов до пяти человек на орудие. Одни санки были полностью заполнены чугунными ядрами, так как ждать, пока каменотёс обработает камень до нужного диаметра, времени не было, да и мастерам работы на стройке – выше крыши. Пристрелка орудий производилась в клубе реконструкторов, где имелась потешная башня, после чего была составлена специальная таблица, учитывающая угол наклона и расстояние, на которое ядро летело. Учитывая то, что с пониманием цифер будут проблемы, возле винта домкрата, регулирующего угол станины, прикрепили линейку с нарисованными человечками разной высоты. Сопоставляя размер цели и рисунок можно было отрегулировать механизм для прицельного выстрела. Наводчик подносил свою линейку на расстоянии пятидесяти сантиметров от глаза, зажимал пальцем размер видимой мишени и сверял с ростом нарисованного человечка.[40]

Погрешности, естественно были, но обучить быстро, измерять углы и высчитывать траекторию полёта, людей, не знакомых с основами геометрии – было нереально. В каждой башне имелась подзорная труба, позволяющая наблюдать за окрестностями, единственный минус был в ограниченном секторе поражения. Крыша башен мешала вести стрельбу, пришлось убрать кусок козырька. Пруссы освоились со стрельбой по мишеням на льду за два дня. Ядра выкрасили красной краской, прицепили ленточку, для лучшего визуального наблюдения за траекторией полёта, после чего, расчёты пуляли с утра до полного опустошения боезапаса. Сынишка Якова собирал вылетевшие снаряды после тренировки, складывая их на детские санки, отрабатывая новый нож на поясе.

С полиболами вышла некоторая неувязка. Принцип стрельбы модернизированного скорпиона был прост: крупные стрелы закладывали в специальный ящичек, расположенный над направляющим ложем, цепная передача взводила полибол, натягивала тетиву, одновременно подавая стрелу, после чего производился выстрел. В идеале можно было крутить ворот и стрелять, пока не заканчивались боеприпасы. Но зачем вращать ворот руками, когда ногами можно крутить педали как на велосипеде? Использование подшипников, больших и малых звёздочек, позволило обслуживать стреломёт всего двум человекам. Один работал ногами, а второй закладывал стрелы и вращал винт, изменяя угол наклона, либо поворачивал агрегат влево или вправо на шаровой опоре. При этом, 'велосипедист' должен был слезть с седла. Угол поворота был двадцать пять градусов в каждую сторону, более не позволяли бойницы. И вот когда мы провели первые испытания, выяснилось, что эффективность от данной стрельбы весьма низкая. Если противник будет бежать по направлению к крепости, то второй номер просто не успевает навести орудие на цель. Начальная скорость полёта стрелы равна сорока двум метрам в секунду, получалось, что крепостная артиллерия больше была психологическим оружием, стреляющим, как придётся. Однако, мишень со щитом, большая стрела прошила насквозь с трёхсот шагов.

После всех испытаний мы собрались со строителями в замке Пахома Ильича, где в главном зале находился макет крепости. Предмет разговора был один.

– Нужно переделать башни. – Я достал лист ватмана с чертежом Угольной башни и прикрепил его на стену. – Бойницы слишком узки для привезённой артиллерии.

– Если расширить, то стрелков посекут стрелами. Семь аршин высота, а если осадную башню подведут, чем пруссов прикроешь, а? – Никифор, ведущий строительство с самого начала пользовался огромным авторитетом и высказался первым.

– По льду, башню? Да не выдержит лёд. – Ответил строителю, сдерживая улыбку.

– Это ты так думаешь. Немец только верхушку прикроет. На два бревна поставит, и как на санках подкатит. – Никифор подошёл к печке, подобрал несколько щепок, связал их бечевкой и через три минуты, на макете, поставил свою конструкцию.

– Если хочешь свои придумки на башнях держать – воля твоя. Я бы к внутренней части стены пристроил башенку из дерева, с открытой площадкой, а на неё поместил пороки. С неё супостата разить будет сподручнее. – Федот из Чернигова обрезал ножом толстую ветку и притулил её к стене.

– Может, так и сделаем, а пока, кусок крыши над бойницей надо разобрать. А Пахомовскую башню, к началу навигации придётся оставить только с навесом. Она весь фарватер держать под прицелом сможет. Это потом. Вы мне скажите, уважаемые, осилите ли стены каменные? Самое слабое место сейчас – решётка, что канал перекрывает.

– Так вроде железную привезли, чем она плоха-то? – За арки, и всё, что было связано с каналом – отвечали южане. Илья был у них старшим, вот и возмутился.

– Мне надо, что бы решётка поднималась и опускалась. Если это сложно, то сделайте ворота. – Меня начало раздражать самомнение зодчих. Собственные промахи и ошибки были так туманны и неразличимы, а чужие бросались в глаза, что не высказаться о запруде, которая, по моему мнению, должна будет принести немало бед – не смог.

– А на кой ляд они сейчас нужны? Мы церковь ещё не достроили, эту б решётку туда, я и место присмотрел. – Южанина звали Огрызко. Склочный киевлянин больше ныл, чем работал, но почему-то был в авторитете у своих.

– Шапку сними. Ты что, совсем опух на дармовых харчах? Или думаешь, тебя тут вечно кормить будут? Сказано поставить решётку – будешь ставить, а всё остальное …, вас ещё за это чудо – выдрать надо. Тут крепость, а не музей. – Замок Ильича ни капельки не напоминал оборонительное сооружение, был нефункционален, состоял из многих мелких комнатушек и имел низкие потолки.

– Я Пахому Ильичу пожалуюсь, он нас уважает. – Огрызко не стал снимать своей шапки, так и сидел, с покрытой головой.

– Пошёл вон! В ОБСЕ ещё пожалуйся, там таких слушают.

– И пожалуюсь. – Уже находу буркнул Огрызко, зацепился шапкой за потолок и обнажил ловко зачесанную плешь.

– Считаем, что с аркой и решёткой разобрались. Так Илья?

– Сделаем. С утра начнём, а с той стороны, на лёд мостки положим и камнем засыпем. – После ухода Огрызко, Илья почувствовал себя более уверенно и даже спину выпрямил.

– Теперь о самом главном. За то, что успели столько построить, каждому из вас, кто сидит за столом – жалую по гривне. – Увесистый кошель оказался у меня в руках, оттуда была извлечена одна гривна, а остальное перешло в мозолистые руки зодчих.

Утром строители так и не начали менять решётку – было не до того. Сразу после завтрака, обнаружилось, что исчез Огрызко. Причём шапка и топор так и остались лежать в пристройке домика, где жили киевляне, к ним никто не прикоснулся. Сбежавший, никогда строителем и не был. Полгода назад, мастеровые что-то перемудрили и стена выстраиваемой ими церкви рухнула. Был скандал, а Огрызко, каким-то образом сумел отмазать зодчих, в результате чего, стал их хозяином. Мечты быть поближе к католикам, завели мерзавца в Новгород, откуда он собирался отправиться к свеям, подальше от Руси, да только Удо раскусил нечистого на руку киевлянина, и сплавил Пахому Ильичу.

Ульрих буквально влетел во двор усадьбы в Копорье, где уже три недели обитал фон Виде. Остановившись перед крыльцом, наездник спрыгнул с лошади.

– Коня прими! Да оботри насухо. – Уже открывая дверь, крикнул секретарь конюху. – Совсем обленились тут, один я за всех работаю.

Дом, в котором жил Хайнрик напоминал сарай, разделённый перегородками на несколько комнат. В самой большой на полу располагался очаг. Огонь поддерживали постоянно, на улице мороз. Дым старался улетучиться через отверстие на потолке, но получалось плохо, не хватало тяги, и было трудно дышать. Рыцарь полулежал на полатях, укутавшись в одеяло, сшитое из волчьих шкур. Согреться никак не удавалось, и лишь горячий сбитень давал кратковременное тепло. От безделья с Виде приключилась хандра. Собранная с таким трудом армия, прожирала драгоценные припасы, ожидая выступления в поход к Ладожскому озеру. Если бы будущий магистр самостоятельно не отправился на рекогносцировку, то давно бы уже двинулся к Орешку. И сейчас, скорее всего, лежал бы где-нибудь в окрестных лесах Лопского погоста. То, что Виде обозрел на острове, только укрепило его уверенность в несметных богатствах Юрьевского монастыря. После этого секретарь и помчался в Ригу, нанимать ломбардцев, приглашённых Орденом после осады Каркассона Раймоном Тренкавелем, в распоряжении которых была осадная техника. И если бы Строган, находившийся в этот момент в городе, не заплатил наёмникам, то ещё неизвестно, как бы всё обернулось.

– Обоз прибыл, мой господин. Я опередил его на четверть дня пути. Ломбардцы везут требуше. – Ульрих чуть не закашлялся.

– Медлить нельзя. Завтра выступаем. Я устал сидеть в этой дыре. – Хайнрик поднялся с полатей, сбросил одеяло и вышел на улицу. Морозный воздух взбодрил его, рыцарь закрыл глаза. Впереди мерцали сокровища из разбитых сундуков руссов и сам Папа Римский, пресмыкается перед ним, выпрашивая толику.

– Хайнрик, Хайнрик.. – Секретарь тряс за руку фон Виде,

– А? Что? – Рыцарь очнулся от грёз.

– Я пообещал Строгану, отдать воеводу крепости живьём. Итальяшки запросили тридцать марок.

– Ты всё испортил, Ульрих. Раз пообещал, значит выполнишь. – Виде провёл языком по больному зубу, сплюнул, хлопнул по плечу своего помощника и тут же помочился, не отходя от двери.

Десять рыцарей, восемьсот кнехтов и семьдесят пять ломбардцев выступили из Копорья с рассветом. Армия растянулась на две версты, оставляя за собой грязый снег и пепелища костров на стоянках. Через шестнадцать дней с Угольной башни заметили приближающихся всадников. Не доезжая двухсот шагов, глашатай протрубил в рог несколько раз, и спустя минуту, от парламентёров отделились двое наездников, один из которых держал копьё с вымпелом. Подъехав к Воротной башне, орденцы растерялись. Мало того, что их никто не встречал, так ещё и ворота были распахнуты настежь, всем своим видом приглашая гостей въехать внутрь. Недолго думая, парламентёры направили лошадок в тёмный створ арки, над которой блестел золотом православный крест, украшая огомного вида икону.

– А ну стоять! Совсем офанарели. Плату за проезд кто платить будет? – Снорька показался в проёме, направив короткую палку с вилкой, на которой поблёскивал гранёный наконечник болта, в сторону первого всадника.

– Какую плату? Ты что, ослеп? Кнехт, немедленно позови воеводу. – Ульрих поначалу опешил от столь наглого предложения, но сразу взял себя в руки.

– Я не слепой. Если хочешь проехать – плати. Нет серебра – жди тут. – Снорри вновь исчез в тени.

Ульрих не ответил, пререкаться со стражником, правой руке будущего магистра совсем не подабает. Хотя, под тулупом наглеца явно просматривался доспех, да и меч на поясе со сверкающей золотом бляхой как-то не увязывался с простым воротником. К тому же, перчатки простолюдины не носили, только рукавицы. Время шло, никто не кричал и не звал голосом полным страха воеводу, только стук топоров о дерево нарушал тишину, сообщая, что внутри кто-то есть.

– Кнехт! Если ваш воевода трус, и боится выйти, то передай …. –Ульрих не успел досказать, что надо передать, как был прерван голосом Снорьки, вновь появившимся в проёме.

– Ты, наверное, глухой? Думаешь, у воеводы дел больше нет, как каждого путника в воротах встречать? Плати, проезжай, записывайся на приём и жди своей очереди. – В этот раз в руках свея был солидный бутерброд, зато за ним уже стояли двое ратников с арбалетами.

– Дикари! Я парламентёр! Какая запись на аудиенцию? – Ульрих чуть не слез с коня, что бы проучить наглого стражника.

– Надо было сразу представиться, а то, всё бросай и беги, зови. Нету воеводы, завтра приезжай. – Снорри отхватил приличный кусок от бутерброда и стал демонстративно жевать.

– До полудня, сдать крепость, оружие оставить и бегом в лес. Иначе, мы сравняем с землёй это. – Ульрих показал рукой на стены, развернул лошадь и поскакал назад.

Заехав в лесочек, орденцы спешились. Секретарь зачерпнул рукой снег и отёр лицо. В сорока шагах от него, на холмике стоял фон Виде, что-то объясняя старшине ломбардцев. Наёмник молча слушал, затем кивнул и побежал к опушке, с которой можно было рассмотреть крепость.

– Как успехи? – Хайнрик махнул рукой Ульриху, подзывая того к себе.

– Варвары, они хуже пруссов.

– Ты видел нужного тебе человека? Передал ультиматум?

– Нет. Воевода не стал меня слушать. Кнехт в крепости сказал, что он будет завтра.

Снорька не врал, когда говорил немцу про отсутствие воеводы. Лексей вместе с Бренко поехали на санках к Вяйнямёйнену договариваться о поставках. За старшего в крепости оставался Яков, но решать вопросы с парламентёром было явно не в его компетенции. И Снорри, заранее проинструктированный Лексеем разыграл целый спектакль. Ульрих не заметил, что находился под прицелом сразу шести арбалетов. То, что он принял за вилы – были вогнутые плечи стального лука. Такая конструктивная особенность позволяет применять оружие при более узких бойницах. Изменилось и вооружение гарнизона крепости. Теперь каждый ратник имел фальшион, боевой нож, кольчугу усиленную стальными пластинами, каску с бармицей, топор, щит, арбалет или лук. Наручи и поножи достались только командирам десятков. Кольчужных перчаток – латниц, было без счёта. Любой желающий мог получить пару стальных, надеваемых поверх вязаных. Сложнее обстояло дело с сапогами, многие посчитали их слишком дорогим удовольствием и продолжали носить поршни, перевязанные ремешком. И тут выручил Снорька. На тренировке, он ударом сапога выбил щит у зазевавшегося новгородца, после чего, попросил того повторить трюк, но ногой обутой в кусок шкуры. После этого случая только пруссы не носили сапоги – уж больно им валенки с галошами понравились.

Чиполло вышел на лёд, достал из сумки угольник, осмотрел башни и стены крепости, что-то нарисовал на доске свинцовым карандашом и с довольным видом побрёл к холму, где его ожидал Хайнрик, мило беседовавший с только что вернувшимся Ульрихом.

– Что скажешь? – Фон Виде видел крепостную мощь, и иллюзий быстрой победы не испытывал.

– Дюжину выстрелов полуторапудовыми ядрами, и в брешь сможет проехать всадник. – Итальянец выдержал паузу, и с улыбкой добавил: – Я уложусь в девять.

Каждый выстрел требуше стоил пол марки. В калькуляцию входило: стоимость ядра, ремонт износившегося механизма и оплата обслуживающего персонала. Чиполло был мастером своего дела, грозой крепостей и замков, а также довольно известной личностью среди орд наёмников.

– Сколько тебе потребуется времени, чтобы собрать требуше? – Поинтересовался Хайнрик.

– Два дня, включая этот, при условии, что будут сколочены щиты.

– У меня нет лишних плотников. – Раздражённо ответил Виде.

– Тогда три. И ещё, мой совет начинать штурм со стороны озера. Ветер будет дуть в спину. – Чиполло поклонился, выждал с минуту, не получив больше распоряжений, неспешно побрёл к своим людям. Сначала надо подумать о безопасности. Обоз наёмников находился чуть впереди основного лагеря, и в случае внезапной вылазки первый удар принимали на себя именно они. Подобная практика была повсеместна, поэтому требушетник и поднял вопрос о щитах.

В это время Снорька поднимался по лестнице на Флажную башню. Небольшой ящичек, искусно облицованный костью незнакомого зверя, находился под самой маковкой крыши. Повернув тумблер по часовой стрелке, свей закрыл глаза. Красный мерцающий огонёк волшебного ящичка притягивал к себе, Снорри захотелось остаться.

– Если что-то случится, внезапно растает лёд или судьба крепости будет зависеть только от тебя, ты бросишь всё и прибежишь сюда. – В голове свея пронёсся последний разговор с Лексеем, перед его отъездом к корелам.

В крепости давно отзвенел колокол, извещающий о неприятеле, ратники заняли свои места согласно боевого расписания, однако кроме нескольких пронырливых немцев на льду реки никого более замечено не было. Люди начали скучать, даже облаять противника нельзя, слишком далеко – не услышит. Кто-то приподнял крепостного пса, поднёс к бойнице и показал животному на бродивших вдалеке орденцев.

– Гав, гав! – Раздалось со стены.

– Гы, гы, гы. – Засмеялись ратники, увидев, как после лая двое немцев прыснули обратно в лес. То, что их позвали есть, новгородцы не услышали.

Сделавший своё дело пёсик повилял хвостом, получил косточку, покрутился для вида: может, ещё на что сгожусь? Но идей с использованием 'секретного оружия' более не поступало, и собачка убежала со стены в сторону кухни, там, за стойку на задних лапах переподало поболее.

Первыми нарушили ожидание строители. Работы было много, а за просмотр замёрзшей реки платить никто не будет. Крепость вновь потонула в гуле людских голосов и шуме строительных инструментов.

После обеда произошёл первый бой. Со стороны Ладоги, по направлению к Ореховому острову следовал купеческий поезд, раз в неделю привозивший продукты. В основном доставляли мясо и рыбу, хлеба в крепости было на год. Многочисленная родня Сбыслава практически монополизировала торговлю с гарнизоном. Были предложения построить лавку и таверну, но Пахом Ильич опередил с магазином предприимчивых дельцов, и выданное жалование потихоньку перетекало обратно. А вот харчевня построена была, и те, кто недоедал – мог в любое время подкрепиться, а вечерком пропустить кувшинчик-другой алкогольного напитка, ну а если невтерпёж, то воспользоваться услугами трёх барышень. В эту харчевню и спешили трое санок, нагруженных сопутствующим товаром. Каждый четверг, после полудня, ратники ожидали бочонков с медовухой и деликатесами, посему отряд в два десятка человек был готов встречать поезд.

Немцы выбежали из леса при поддержке трёх всадников, в надежде захватить добычу. Это были наёмники передового отряда, посланные осмотреть окресности. К ним наперерез выехало четверо саней с группой поддержки. Купцы, увидевшие разбойников, нахлёстывали лошадок, стараясь скорее приблизиться к спасительным стенам, всего полверсты – и они в безопасности. Новгородцы остановились в двухстах аршинах от Флажной башни, спрыгнули с транспорта и дали арбалетный залп по наёмникам, а спустя полминуты повторили его. Более не потребовалось. С пятидесяти шагов промахнуться очень сложно, не ожидали тати такой быстрой перезарядки. Пятнадцать любителей лёгкой наживы лежали на льду, трое пустились наутёк. Купцы отделались лёгким испугом, враг посрамлён, а довольные ратники с чувством выполненного долга под приветственные крики со стен возвратились внутрь крепости. Обдирать убитых отправились одни санки, только двух мёртвых лошадок успели было привязать за стойки полозьев, а третью, раненую в ногу споймать, как на помощь поверженному отряду грабителей стали спешить орденцы, и силы были явно не в пользу трофейной команды. Теперь улепётывали новгородцы. Это была первая победа.

– Ты видел, Ульрих?! Они использовали санки, чтобы доставить пехоту к месту боя и быстрого отхода. – Хайнрик наблюдал за происходящим со стороны холма, очищенного от леса лесорубами крепости. – Это надо взять на вооружение. Говоришь, воеводы нет в крепости …, ты уверен?

– Я думаю, мы сможем повторить этот трюк, только купцы будут переодетые мечники, тогда и Чиполло не потребуется. – Ульрих побрёл в командирскую палатку, остальное было не интересно. Кнехты позвенели оружием, покричали обидные слова в сторону оборонявшихся, услышали похабщину в ответ и после звонкого собачьего лая отошли в лагерь.

Полкана почесали за ухом и решили приглашать на стены, для ответственного момента, когда любители подрать глотки соревнуются между собой в оскорблениях. Этот обязательный атрибут осады, был сродни изобретению крепостей. В этот момент наступало перемирие, каким образом, оскорбляющие друг дружку воины понимали сказанное противником – оставалось загадкой. На спектакли собирались зрители, и чем витиеватей было высказывание, тем большего одобрения оно получало. Русские читали свои частушки: Фриц ловил на кошке блох, говорил им: 'Хенде хох! Блохи, руки мыть, цурюк! Кошку кушайт с чистым рук!' Немцы в ответ свои. Ганс руссишку ел и, вдруг, прошептал: 'Майн готт, каюк!' Мне капут! Возможно, я кушал бешеный свинья!..

Тех, кто учавствовал в словестной перепалке – отмечали, и при возможности старались пощадить. Не каждый штурм заканчивается взятием оборонительных сооружений, а развлечений на войне и так мало. Были, конечно, и нецензурные выражения. За подобное могли и наказать. Поэтому похабники стояли всегда на почтительном расстоянии:

– Schisshase, Russ! fick-fick machen, Jaah, fick-fick deine Gebarmutter, komm russ feigling mich auf![41] – Кричал тощий гадёнышь, сопровождая выражения движениями тела.

– Иш как блядословит пёс смердячий! – Яков знал немецкий, чай столько лет в торговле, приподнял арбалет и прицелился.

Сквернослов настолько вошёл в раж, что поскользнулся на льду и упал. Что вызвало гогот не только со стороны гарнизона крепости, но и среди осаждающих. Больше его не видели.

– Людвиг, срочно возвращаемся, в крепости что-то случилось. – Сигнал маячка сработал. Это означало только одно – нападение.

– Но мы ещё не договорились об оплате, Вяйнямёйнен прибудет только завтра, если уедем – будет обида. – Бренко решил вопрос о доставке камней, мяса, рыбы, пушнины и воска, но форма оплаты бартером стала камнем предкновения.

Старейшины согласились отправить своего представителя в крепость, что формально означало заключения союза, мы же в свою очередь пообещали защиту всеми имеющимися у нас силами. Вопросов религии не касались, чем и расположили к себе местных жителей. На следующий день был назначен большой совет и отчасти, Людвиг был прав.

– Придётся объяснить. Время дорого, до Орешка три дня пути. – Я отошёл от санок, где находились наши вещи.

Мы жили в доме главы общины, так что идти, далеко не пришлось. Пожилой корел выслушал, покачал головой и к моему удивлению предложил заменить нашу лошадь на свою, местную. О корелских лошадках ходили легенды. Возле реки Вуоксы, бродили стада полудиких лошадей, напоминающих тарпанов. Местные жители при необходимости приручали их, и часто продавали соседям. Более выносливой породы для севера – было не сыскать. Оставив кольчугу в качестве ответного дара и получив в провожатого четырнадцатилетнего родственника вождя, мы поспешили на Ореховый остров. Пятьдесят вёрст отмахали без остановок. Мальчонка всю дорогу учил русский язык, изредка подстёгивая мохнатую лошадку. За день, проведённый в санках, я узнал не менее пятидесяти слов, корел же, в отличие от меня, вовсю тараторил, путая падежи, но понять его было можно. Оказалось, что отец отправил его учиться. Ибо всякий, кто обошёл дом вокруг – знает больше, чем тот, кто остался внутри.

– Я могу научить тебя писать, читать и считать. Хочешь? – Мы грелись у костра, пока в котелке закипала вода.

– Хочу! Но этого мало. Мне нужно изучить ремесло, которое не знакомо нам. – Валит, так звали подростка, гордо вздёрнул подбородок.

– Чему бы тебя обучить? Что смогло бы пригодиться в твоей жизни. – Подумал я.

– А сколько времени учился ты? Отец сказал, что у тебя много чудесных вещей, и только ты знаешь, как ими пользоваться. – Валит держал во рту кусочек шоколада и вопрос прозвучал очень смешно.

– Семнадцать лет. А вообще, люди учатся всю свою жизнь. В одной далёкой стране, один мудрец сказал: – Я знаю, что ничего не знаю. А кто-то потом добавил: – Но другие, знают и того меньше. Так что, пока остановимся на обучении грамоте.

В котелок посыпалась крупа и мороженая оленина. После ужина Валита отправили спать в санки. Малец немного поупрямился, сказав, что уже взрослый, но стоило ему улечься, как моментально уснул. Мы с Бренко караулили всю ночь, будя, друг дружку по очереди. Отоспаться можно было и днём. До крепости оставалось семьдесят вёрст.

Яков на правах воеводы прогуливался по стенам, обозревая окрестности в подзорную трубу. Сынишка следовал за ним, отмечая на фанерке количество стрел и болтов у воинов.

– Учёт в первую очередь. – Таково было наставление отца.

Кольчуга была тяжела и немного великовата, но батька записал его в воины, а значит и одет, он должен быть подобающе. Дойдя до Флажной башни, парочка остановилась. На льду показались немцы, не менее сотни. Большие деревянные щиты, поставленные на ошкуренные брёвна, скользили впереди. За ними следовало шесть лошадей, запряжённых в какую-то странную конструкцию.

– Андрюшка, ну ка глянь, на что похоже? – Яков протянул сыну подзорную трубу и юноша, посмотрев в оптику, достал из сумки, перекинутой через плечо справочник по осадной технике в картинках.

– Так …, вот на это. Требушет. Ой, батя, тут красным помечено. – Это означало повышенное внимание.

– Бегом к колоколу! Тревога! – Прокричал Яков.

Под непрерывный звон колокола люди побежали на стены. Все интересовались, что случилось, лишь только пруссы оставались невозмутимы. Полибол был заряжен, и теперь 'велосипедист' ждал команды второго номера, когда мишень окажется в зоне поражения.

Щиты остановились в трёхстах шагах от крепости. Лошадок стали распрягать. Чиполло достал угольник, сверил расстояние до цели и закрепил палку с маленьким флажком, показывающим направление ветра. Впереди него, с ростовыми щитами стояли два телохранителя. На войне всякое бывает, лучше перебдеть. Позади осёдланная лошадь. В случае вылазки гарнизона, требушетник покинет поле боя, оставив разбираться специалистов меча и секиры. Требуше можно построить новый, а вот вторую голову приделать нельзя.

В противовес стали закладывать свинцовые плиты. Это было самое дорогое во всей конструкции. Полторы сотни пудов тяжёлого металла занимали объём меньше кубического метра, что давало возможность падать отвесу вертикально, высвобождая чуть большую энергию, чем если б он был приделан намертво к мачте с петелькой на конце. Соотношение к заряду измерялось как один к ста. Ремесленник из Нортумберленда как раз выточил ядра на полтора пуда весом. Дорого брал, зараза, но делал качественно, хоть весы проверяй. Перед выкатыванием требуше, Чиполло проверил толщину льда, получалось рискованно, но снимать колёса с конструкции не стал, опасаясь за амортизацию на льду. После выстрела требуше подпрыгивает, а колёсики смягчают вибрацию.

– Паолло, проверь сетку, а то будет, как в прошлый раз. – Толстенький итальянец побежал к возку, где лежала петля.

– Всё в порядке, маэстро. В эти ячейки я бы положил и своего сына, клянусь Девой Марией.

– Если порвётся, то вслед за ядром полетишь ты. – Усмехнулся Чиполло.

В команде требушетника были 'белки'. На пушистых хвостатых зверьков они не были похожи, разве что чуть-чуть, передними зубами. Просто, орехи очень любили, да в колесе бегали, как лесные создания в неволе, готовя орудие к выстрелу. Когда всё было готово, бегуны залезли в колёса, в этот момент раздался свист.

Второй номер полибола отвёл руку с пятидесятисантиметровой бечевкой на линейке от своих глаз, прикусывая свободный конец зубами. Ещё раз сверил с нарисованным человечком на шкале и кивнул головой.

– Гландо, сыночек, ты уж постарайся. – Дивон отошёл к запасным стрелам и стал молиться, призывая своих богов отомстить завоевателям.

Прусс закрутил педали. Щелчок и звон высвобождающейся тетивы. Стрелы полетели к огромному монстру, растопырившие свои деревянные ноги на льду.

– Ааа! – 'Белка' в левом колесе упала на решётку. Длинная стрела торчала из груди. Правое колесо замерло, противовес остановился посередине.

– Что за …, но как? – Пробормотал Чиполло.

Ещё одна стрела вонзилась в бревенчатый щит, другая упала на лёд и разломилась. Телохранителя сдуло, словно воробья.

– Назад! Все назад! – Чиполло побежал к лошади, но, не успев вдеть ногу в стремя – свалился вместе с конём. Из расколотой головы бедного животного фонтаном брызнула кровь. – Паолло, помоги.

Куда там, пухлый Паолло бежал одним из первых, бросив ядро, как только увидел прибитого к щиту стрелой телохранителя. На такую войну он не подписывался. Кровь, боль, стоны и страдания должны быть только там, в крепости. Требушетников оберегали и лелеяли. Зачастую, именно от них зависела судьба осады. Внезапные действия со стороны руссов ошеломили прислугу.

Один только вид их инженерного монстра сеял страх в рядах защитников крепостей и замков по всей Европе. Тяжела доля поражения, вдвойне она тяжелее, когда тебя переиграли на собственном поле. Чиполло вытащил застрявшую под конём ногу. Дикая боль в сломанной ступне заставила взвыть. Из глаз брызнули слёзы.

– Паолло! Ты сукин сын. Помогите! Помо…. – Требушетник потерял сознание. Очередная стрела сбила шапку с головы Чиполло, срезая знаменитый клок волос, напоминающий прорастающие перья лука.

Посмотреть на первый выстрел собрались многие зрители среди орденского лагеря. Стояли вдалеке, ибо бывали случаи, когда снаряд срывался с пращи и летел в противоположную сторону.

– Ульрих, руссы наверняка попытаются уничтожить требуше, готовь отряд. Постараемся ворваться в крепость. – Хайнрик сплюнул от досады. – Подберите этого несчастного ломбардца, возможно, он ещё жив.

На стенах крепости воцарилось молчание. Ратники своими глазами увидели, как стрелы пронзали людей, опрокидывали их на лёд, а одна, наиболее удачно пущенная, убила сразу двоих.

– Эх, спалить бы эту заразу! – Яков обернулся к сыну. – Андрюша, сбегай к Снорьке, выпроси греческого огня, что в Воротной башне стоит.

– Я ща, мигом. – Юноша побежал к лестнице, примыкающей к стене, и уже спускаясь, спросил: – Бать, а если не даст?

Яков об этом как-то не подумал. Бывшему приказчику пришла в голову мысль, установить на санки 'Змея горыноча', подъехать к требуше и обдать огнём монстра, как давече, на Неве, когда жгли свеев. То, что Лексей запретил доставать огнемёт из башни – новгородец позабыл.

– Покличь Снорьку сюда, посоветоваться надо. – Яков приставил подзорную трубу к глазу и стал осматривать окрестный лес. Сбежавшие немцы стали возвращаться, с опаской поглядывая на башню.

Виде собрал ломбардцев возле себя. Шестьдесят три наёмника стояли понурив головы.

– Кто может произвести выстрел? – Спросил Хайнрик, обводя толпу взглядом.

– Я могу, но за точность не ручаюсь. Маэстро Чиполло вёл все расчёты. – Ответил за всех толстячок.

– Сделать дополнительные щиты. Закройте требуше и развалите эту проклятую стену. Живее! Рубите эти деревья. – Ломбардцы побежали к обозу за топорами.

Через два часа, прикрытый наспех сколоченными щитами камнемёт сделал первый выстрел. Ядро, описав дугу, шмякнулось в двадцати аршинах от стены, пробило лёд и утонуло. Пять стрел, выпущенных из башни, никакого вреда не причинили. Началась пристрелка.

Каждый выстрел сопровождался страшным грохотом. Орудие подпрыгивало, грозясь проломить под собой лёд, и готово было развалиться, но крепкая конструкция держалась, как и стены крепости. Лишь одно ядро достигло цели, проделав узкую брешь. Бревно из стены просто выбило, соседние с ним стали врастопырку, развалив часть настила. Плотники сделали подпорку, всё держалось на честном слове, но держалось. Вдруг наступило затишье, после дюжины выстрелов, ломбардцы отправились на обед. Это был тактический ход. В лесу, замаскировавшись еловыми лапами, прятался отряд тевтонцев, готовых отбить вылазку. Новгородцы не поддались на уловку, и всё благодаря Снорьке. Огнемёт перенесли на санки, закрепили и поставили возле Флажной башни. Напротив бреши, в ста шагах расположился отряд арбалетчиков, по бокам, за санями нагруженными дровами прятались мечники и секирщики. Когда очередное ядро выбило подпорки, обвалив ещё три бревна, немцы возликовали. В стене зияла дыра шириной в шесть аршин, не меньше.

– Ядер больше нет. Это всё, что мы смогли сделать. – Паолло докладывал Хайнрику.

– Молодец, я не ошибся в тебе. Если твои люди согласятся участвовать в штурме, Ульрих укажет место в строю. Если нет …, то охраняйте обоз. – Фон Виде, с удовольствием пустил бы всех ломбардцев под нож, они ему были больше не нужны.

– Господин, мы свою работу сделали, как и договаривались. Охрана обоза, не менее почётная обязанность. – Толстячок откланялся.

Немцы выстроились на льду. Короткая молитва – и ощетинившаяся копьями масса двинулась к бреши в стене. Чуть сзади образовался резерв из рыцарей и конных кнехтов. Под нестройное пение псалмов, за двести шагов от укреплений, орденцы перешли на бег. Полибол больше не стрелял. Весь запас стрел был исчерпан. С уцелевших участков стены полетели болты, всего два залпа. Большинство воткнулось в щиты, нескольких убило, с десяток ранило. Наконец-то сделала выстрел ядром Пахомовская башня. Пруссы чуть не плакали, повернув вправо, до упора баллисту. Враг никак не попадал в зону накрытия. Видимо появился шанс, и ядро снесло кнехта с лошади, посланного проверить северную сторону на предмет засады. Бывает, что выстрел наугад попадает в десяточку.

Ждан стоял позади трубы огнемёта, крутанул колёсико огнива и был готов к выстрелу, ожидая команды Якова. Сеня держал ногу на педали насоса. Санки с 'Горынычем' защищали бывшие ушкуйники Бренко, те, кто начинал строить крепость, так сказать – гвардия гарнизона.

– Давай! – Крикнул Яков, пустил болт из арбалета и сразу передал его сыну, принимая от него уже снаряжённый.

Язык пламени со свистом вырвался из сопла. Пение потонуло в визге горящих заживо людей. Огонь добрался до бреши в стене, где образовалась толкучка. Задние напирали на передних, а те старались вернуться назад, ища спасение за стенами. Очень страшно, стоять в плотной людской массе и наблюдать, как пожирающий огонь движется на тебя. Уцелевшие храбрецы первой волны бросились вперёд и были скошены арбалетным залпом тридцати суздальцев, выстроившихся в линию. После выстрела их сразу прикрыли щитами десяток новгородцев под командой Пятуни, выставив перед собой рогатины. Брешь была окружена полукольцом из санок и со всех сторон прилетала огненно-стальная смерть. Сила крепости не в башнях со стенами – сила в людях, их защищающих. 'Горыныч' потух, последний всплеск огня лишь облизал трупы, наваленные в проломе. Сеня трясущемися руками заливал новую смесь. Людское море хлынуло в крепость, как вода в прорвавшуюся плотину, растекаясь по земле, охватывая стоящие у стены дома. Орденцы по телам своих кнехтов вошли внутрь.

Валит подстёгивал лошадку напевая себе под нос песенку, услышанную ещё от прадеда. Дом воздвиг он на болоте Из лесов его доставил, Он принес стволов еловых, Он принес высоких сосен, Их поставил в лучшем месте, Сколотил их так искусно, Что семье большой дом вышел, Превосходное строенье; Стены из лесу доставил, Балки снес с горы высокой, Из густых кустов стропила, Доски с ягодной поляны, Снял бересту он с березок, Мох из зыбкого болота. Осторожно дом построен И стоит на месте прочно.

Не докончив куплет, малец замолчал, и стал вслушиваться. До крепости было не более двух вёрст, ещё чуть-чуть и будет видна крыша Пахомовской башни.

– Что-то грохочет, словно Илмаринен бьёт своим молотом по наковальне. – Даже лошадка стала беззвучно перебирать ногами.

– Ничего не слышал. Может, показалось? – Людвиг уставился на меня с вопросом. Может, я что услышал? Когда клапаны на шапке-финке завязаны под подбородком, что-то расслышать просто невозможно. А иначе в открытых санях зимой не покатаешься, это даже не кабриолет – много хуже.

– Валит, держись берега. Если что, сворачивай в лес. – Крикнул возничему. – Неужели у врага осадная техника?

Вскоре до нас донёсся шум битвы. Вопли и крики сотен людей, проклятия и стоны, возгласы победивших и хрипы умирающих. Всё слилось в страшную мелодию смерти.

– Тевтонцы! Ну, су … суровые люди. Валит, стой! Людвиг, живо переодевайся, я побегу впереди. – Сложно спутать с чем-либо отличительный знак Ордена, выделяющийся чёрным цветом на грязно-белых накидках. В бинокль были видны бурые пятна крови на льду. – Молодцы пруссы, всё же попали.

Некогда белая от извести стена в месте пролома почернела от копоти. Не менее трёх сотен толпились возле бреши, прижимаясь к стенам, стремясь попасть в мёртвую зону обстрела. А вот и то, что разрушило укрепление – требушет. Чуть правее и позади него отряд всадников, человек двадцать пять.

– Что они стоят как стадо баранов? Герман, это твои бездельники в самом хвосте? – Виде приставил ладонь к бровям, наподобие козырька, лёд отражал солнце и слепил.

– Моё копьё, а что? Была б дыра пошире …, сам не знаю, вроде мясо сегодня ели. – Вслух рассуждал рыцарь.

– Так скачи и разберись, пока руссы не заперлись в башнях. – Хайнрик обернулся к своему герольду и хотел дать команду трубить в рог: – 'Общее наступление', как увидел лошадку, запряжённую в сани и бегущего к ним человека.

– Захватите этих идиотов.

– Магистр! Позвольте мне. – Подобное обращение было явным перебором, но просивший фон Виде рыцарь применил хитрую лесть. Хайнрик знал, что братья-рыцари его круга, втихаря называют его так. Без доносов, конечно, не обошлось, но услышать свою мечту, так открыто, на поле боя – льстило.

– Действуй, мой верный Хельмут.

От отряда всадников отделилось четверо. Один поскакал к стене, а трое других в мою сторону.

– Наверное, время хотят узнать? Не, прикурить. А я как раз в шапке, может, поговорить? – Всадник попал в перекрестие прицела. – Тук, тук, тук. – Гулко застучали три выстрела.

Хельмут свалился первым, за ним полетели с коней кнехты. Падали красиво, как в кино, взмахнув ногами. Со стороны крепости раздался нечеловеческий вой, словно десятки людей, одновременно почувствовали страшную боль. По направлению ко мне уже двигалось не менее десятка, видимо, обозлились на потери.

– Хельмут! – Закричал Виде, видя смерть своего любимца. – Убейте их! Пресвятая Богородица …, убейте всех!

Патроны в магазине закончились, запасные обоймы в санках, а два всадника продолжали нестись, наклонив копья. Пора было убегать, да только куда? До Бренко метров шестьдесят. Пешему от конного не скрыться, тем более на льду. Ни копья, ни бердыша со мной не было.

– Бл…, 'Бердыш', как можно было забыть про пистолет? – За всё время я так ни разу и не воспользовался им.

– Бах! Бах! – Раздались два выстрела. Стрелял почти в упор, лошадь пронеслась мимо, и не отскочи я в сторону – прибила бы. За десять метров до меня тевтонцы разделились. Один скакал чуть правее, в сторону саней, а другой точно хотел наколоть меня на копьё.

То ли от шума выстрелов, хотя рёв из крепости заглушал всё, то ли от впечатления странной смерти конных кнехтов, но всадники с крестами дали дёру. Из пистолета стрелять по ним, что в воздух палить – слишком далеко, даже для винтовки.

– Лексей! Держись, я иду! – Людвиг бежал ко мне с обнажённым мечом, так и не надев кольчугу.

– Обошлось. Спасибо, что пришёл на выручку.

Я чуть не подпрыгивал, адреналин настолько взбудоражил меня, что возвращаясь к санкам, обогнал Бренко метров на десять. Валит держал в дрожащей руке нож, во второй поводья и озирался по сторонам. Корел не струсил, просто сильно волновался.

– Надо обойти крепость с правой стороны, заедем через Воротную башню. Людвиг, давай скорее, залазь. – Мы помчались в обход. В крепости вовсю шла рукопашная схватка.

Чего греха таить, русские и немцы всю жизнь были лучшими солдатами своего времени. Мы их частенько били, да и нас колотили, вот и теперь, судьба свела два воинства в кровавой сече. Бились не за серебро и добычу, бились – за место под солнцем, как два равных по силе льва, где победивший получает весь прайд.

Рядом со стеной стояли дома, где жили ратники. Когда начался штурм, пёс Полкан, прошмыгнув мимо новгородцев, спрятался под лавку в одном из них. Надо же кому-то добро охранять, а то балагур и сочинитель частушек Фёдор, засел на чердаке и больше немцев выцеливает из самострела, нежели вещи стережёт. Тощий кнехт, отметившийся похабными выражениями при словесной перепалке, спрятавшись за широкую спину Ганса, избежал арбалетного болта и теперь пытался вломиться в избу. Ставни окошка треснули и вскоре слетели с петель. Тощий пролез внутрь.

– Гав! Гав! – Залаял Полкан на татя.

– Вот ты где, мерзкая псина. Сейчас я повеселюсь, а потом прибью на дверях. – Немец попытался ударить пёсика шестопёром, но бревенчатая стена за спиной помешала замаху. После падения на льду под общий хохот всей братии всё, за что он ни брался – не ладилось. Словно Бог наказал сквернослова, за грязный язык.

В этот момент, на ступенях лестницы, ведущей на чердак, показался Фёдор, услышавший лай любимца крепости.

– А ну оставь божью тварь в покое! – Негодуя, крикнул новгородец.

– Ты? – Немец узнал голос, певший частушки.

– Бумц! – Болт вошёл чуть ниже живота по самое оперение, отбросив немца к стене, таким образом, что тот ударился головой. Цервельер гулко звякнул.

– Айиви … – Завизжал сквернослов, схватившись за живот.

Фёдор пробежал глазами по комнате, в поисках массивной вещицы, дабы закрыть выбитое окно – ничего подходящего не было. Подобрав шестопёр, ударил немца в лицо, после чего визг прекратился.

– Полкаша, постереги тута. – Новгородец сорвал с крючка старый тулуп и просто всунул его в проём. В комнате сразу стало темно. – Если что, я наверху.

Пёс, выбравшись из-под лавки, грозно задрав хвост, приблизился к скрючившемуся трупу похабника, принюхался, фыркнул, и гордо задрав как флаг, заднюю лапу – отметился на поверженном враге, довольно ворча при этом. Был бы в избе домовой, то умер бы от хохота, видя улыбающийся оскал Полкана.

Храбрых арбалетчиков, защищавщих стену у Флажной башни уже не было в живых. Орденцы рубили дверцу, пытаясь проникнуть внутрь каменной твердыни. Полукруг саней превратился в отдельные очаги сопротивления. Немцы брали вверх. Пятуня с тремя новгородцами уже не в силах был защитить суздальцев, и те отошли к замку Пахома Ильича, где вести стрельбу можно было только из узких окошек под куполом крыши. С таким трудом отстроенная крепость оказалась негодна к обороне. Но и враг понёс огромные потери. Более сотни было сожжено, столько же побито болтами и стрелами, потери в рукопашной один к одному. Возле таверны бой развернулся с особым ожесточением. Из окон был слышен женский крик, и орденцы стремились овладеть зданием любой ценой. Трактирщик Пузан защищал своё добро, вооружившись оглоблей. Кольчужный фартук был забрызган кровью вперемешку с человеческими мозгами. Ни один доспех не налез на раздобревшего ладожанина.

– А ну пшли вон! Неча вама тута делать! – Оглобля совершила полукруг и сшибла на красный от крови снег вылезшего вперёд тевтонца, пытавшегося копьём проткнуть Пузана. – Тише девки, не дам в обиду.

И вдруг, среди немцев началось замешательство. Кто-то за стеной крикнул, что Хайнрик сбежал, что у руссов колдун и дело совсем плохо. А как не поверить? Вон, огнём жгут, что водой льют.

– Бренко! Бренко вернулся! – Закричали с Воротной башни.

Санки влетели через распахнутые ворота и помчались по направлению к замку. Защитники воодушевились. Уж если с Яковом держимся, то с настоящим воеводой – одолеть сможем.

Людвиг облачился в бронь за пять минут. Оценив обстановку, повёл последний резерв из суздальцев и остатка отряда Пятуни в атаку. И всё у него получалось. Не успел приблизиться к первому противнику на расстояние удара, как тевтонец упал, словно меч у русского воеводы не простой, а кладенец, как минимум. Копейщики, бросившиеся на Бренко, тоже свалились. А ведь были в пяти шагах от него. Чудеса, да и только. В пылу сражения, Людвиг и сам не понимал, как это выходит, но уверовавши в свою непобедимость – показал пример остальным. Вылетело из памяти, как Лексей дал испить из своей фляги горьковатого настоя. И взметнулись мечи с секирами, зажужжали стрелы. Пошла Русь вперёд.

Снорька дрался возле санок с огнемётом. Смрад от обгоревших тел стоял жуткий. Дышать было нечем. Сынишку Якова вытошнило уже не один раз, но отдышавшись через шапку, вновь снаряжал самострелы и отдавал отцу, разившему врага без промаха. Ждан и Сеня лежали рядом, за санями. Наспех перевязанные и стонущие. После того, как орденцы поняли, что огня больше не будет, попытались захватить страшное оружие. Тут и нашёл свою смерть Гельмут, в попытке перескочить на лошади через новгородцев. Видя, что рыцарь попал в беду, оруженосцы побежали на выручку. Теперь санки обороняли всего трое. Снорька сменил очередной посечённый щит на новый, подняв его из под ног. Пусть немецкий, главное целый.

– Что Яков, будем умирать? – С северным акцентом произнес свей.

– Ты присмотри за Андрюшкой, если я …, того. Обещаешь?

– Обещаю. Больно-то как. – Кнехт метнул в Снорьку нож и попал в неприкрытую щитом ногу.

Строй из шести тяжеловооружённых орденцев надвигался на сани. Шли осторожно, те, кто потерял бдительность лежали вокруг. Одеты как рыцари, даже ноги прикрыты кольчужными чулками, но что-то в них было не то, стержня не хватало.

– Какие-то половинчатые. – Подумал Яков, глядя на врага, и выстрелил прямо в закрытый шлем, похожий на бочонок. С двадцати шагов болт пробьёт и броню в два слоя.

– Поберегись! – Раздался голос за спиной. – Аааа юроды! Прими-ка православное причащение, нерусь поганая!

Пузан вскочил на санки и приподнял красную от крови оглоблю над головой. Полубратья-рыцари бросились вперёд. В этот момент выстрелил Андрейка, так как отец уже схватил топор, и не промазал. С треском разорвали воздух один за другим два удара.

– Бахх! – Оглобля опустилась на шлем. – Бахх!

Пузан молотил деревяшкой как молотобоец по крице. Развернулась бесшабашная славянская удаль. Оставшиеся в живых орденцы одновременно рубанули по Снорри мечами. Один удар пришёлся в щит, а второй в открытый правый бок. Свей со стоном свалился на санки, а вместе с ним рухнул и его обидчик с застрявшим в разрубленной ключице топором.

– Снорька!

– Жив. Панцирь на мне … под …. – Стурлуссон потерял сознание.

К санкам больше никто не приближался. Немцы побежали. Бренко рычал медведем, Пятуня и суздальцы не поспевали за ним. Щит Людвиг где-то потерял, перехватив меч двумя руками, комендант очищал свою крепость от завоевателей. И тут у тевтонцев возникли сложности с отступлением. Если войти в узкую брешь под постоянным огнём 'горыныча' и арбалетными залпами сложно, то убегать через неё практически невозможно. Проход завален телами с горкой. Кое-кто ещё дымится, кто-то пытается отползти. Река отступающих орденцев хлынула из крепости, спотыкаясь, бросая бесполезное оружие, давя раненых и калеча упавших. То, что не смогло до конца сделать требуше – сделали люди. Два бревна, державшиеся на честном слове, не выдержали натиска толпы и завалились, давя почти вырвывшихся из кровавой мясорубки кнехтов.

Людвиг остановился перед проломом. По льду реки, в сторону леса драпали недавние победители, так и не сумевшие сломить дух русского оружия. Сил преследовать не было, даже сдавшихся в плен не вязали.

Из избы высунул нос Палкан. Важно обойдя дом, наткнулся на Ганса, лизнул его в щёку и присел возле него. Спустя минутку появился и Фёдор. Немцы два раза пытались залезть через окно, и дважды новгородец затыкал его тулупом.

– Полкан! Ты где?

– Гав! Гав!

Фёдор подошёл к псу, почесал за ухом любимца и присмотрелся к лежащему раненому немцу, опознав в нём своего оппонента по частушкам.

– Вот оно как бывает, шёл за шерстью, да сам стриженным оказался. Потерпи, сейчас помогу. – Новгородец взвалил немца на себя и понёс в избу.

Ночью ломбардцы попытались уволочь требуше поближе к лесу, чтобы разобрать на части и умотать подальше из негостеприимных мест. Шесть запряжённых лошадок готовы были уже начать движение, как лёд ожил. Около десятка 'снеговиков' при свете луны приподнялись во весь рост и дали залп из арбалетов.

– Снежные дьяволы! – Заорал Паолло.

Ратники в белых маскировочных халатах, молча, перезарядили оружие и выстрелили ещё раз. Требушетники бросились бежать в разные стороны, вспоминая святых и чёрта, главное, чтобы помогли. Но это был не последний бой за крепость Орешек. Утром, раненный в плечо шальной пулей фон Виде, лёжа на санках, приказал уводить остатки своей армии в Копорье, даже не похоронив павших тевтонцев. Чиполло попытался выпросить помощь с транспортировкой своего детища у Ульриха, на что получил предложение оставаться и договариваться с руссами. Сумма выкупа, назначенная Яковом, превышала стоимость требуше в два раза, а попытка поджечь конструкцию завершилась смертью ещё девяти ломбардцев. После этого, даже самые смелые сникли. Двести пятьдесят кнехтов бредущих по заснеженной дороге представляли собой жалкое зрелище. Впереди полторы сотни вёрст через земли Ижорцев и Водь, где о помощи местного населения можно было и не мечтать. Ночью на спящий у реки лагерь напали корелы, перебили с два десятка кнехтов и, захватив почти половину всех лошадей, исчезли, а через сутки колонну обстреляли ижорцы. До Копорья доползло сто семьдесят человек, включая ломбардцев. Спустя три недели, князь Александр выбьет их оттуда, тем самым дав почувствовать Ордену, что на Востоке немцам делать нечего.

Глава 6. Гюнтер и Нюра

Пахом Ильич плакал в своём кабинете. Только что он разговаривал с дочерью и чуть не прибил её. Хорошо, что Марфуша забежала и заслонила Нюрку собой, держа в руках годовалого сынишку. Прогулки под луной и сидения в крытом возке до добра не довели.

– Стыд-то, какой. – Бормотал Ильич. – Что ж делать? Надо к свадьбе готовиться, не в монастырь же любимую дочку отправлять.

За дверью стояли Гюнтер и ревущая в два ручья Нюра, утешаемая матерью. Во дворе, на лавке сидел Илья, крутя в руках кнут, размышляя, каким образом облегчить инструмент порки. То, что сестру будут лупешать[42], мальчик не сомневался, посему и старался свести к минимуму боль от наказания.

– Не хнычь! – Марфа обняла дочь. – Батька сейчас остынет и всё будет хорошо. Он всегда такой, сколько его помню вот тебе крест.

– Да я то что? Ыыы …, папка Гюнтика убьёт. – На секунду прервавшийся плач начался с новой силой. Дверь в кабинет распахнулась. В проёме стоял Пахом с красными глазами.

– Зайдите …, все! Думать будем. – Ильич развернулся и зашагал к креслу. На столе стояла бутыль с вином и три бокала. Начался семейный совет.

– Дочка! Ты знаешь кто такой Гюнтер Штауфен?

– Да, Гюнтик твой гость полоненный. – Ответила Нюра, утирая нос платком.

– Многого ты не знаешь …, этот Гюнти…, Гюнтер – сын императора всех немцев. Вы хоть представляете, в какой церкви вас венчать? – После слов Пахома Ильича воцарилось молчание.

Штауфен не хвастался перед возлюбленной своим отцом, да и вообще старался не рассказывать об этом. У влюблённых есть более интересные темы для разговора, да и союз с дочерью новгородца он не считал маргинальным.

– Кто я? – Размышлял Гюнтер. – Бастард, хоть отец и признал его сыном, однако о каком-либо наследовании короны речи и не велось. В немецких землях точно ничего не светило, особенно после того, как четыре года назад, Фридрих послал своего побочного сына с вооруженными галерами в Пизу и предложил пизанцам присоединить к нему свои суда, чтобы совместно захватить прелатов, но командовать поставил брата-бастарда Энцо[43]. Серебра, земель, подкреплённого титула, даже свободы – нет. Значит – он пустое место, простой рыцарь, коих пруд пруди. Но здесь, в Новгороде, появилась Она. Все заботы и невзгоды отошли на второй план, и теперь, после слов отца Нюры вновь обрисовались чётко и ясно.

– Гюнтик, так ты княжич? – Удивлённо спросила девушка.

– Не просто княжич, он может стать королём, как это собираются сделать его братья Манфред и Энцо[44]. И если Гюнтер примет нашу веру, то королевства Сицилии и Апулии ему не видать как собственных ушей. – Ильич крутил в руках листочек из блокнота. Читать и писать, как это делает Лексей, он уже выучился.

– Бух! – Марфа свалилась на пол.

– Нюрка, воды мамке! – Пахом бросился к жене.

Девушка, недолго думая схватила бокал с вином и выплеснула матери на лицо. От подобного действия Марфа пришла в себя. Вскоре совет продолжился. Ильич выпил сам, подлил в хрустальные кубки Гюнтеру и жене, подошёл к стене, палкой отгорнул занавеску и продолжил речь, указывая на карту.

– В случае венчания в православном храме я смогу выкупить вот эти земли для вас. – Указка уткнулась в область современного Петербурга. – Если нет, то живите здесь. Дом новый построим, всё как у людей будет, даже лучше.

И тут Штауфен призадумался. Отец всю жизнь противился Риму, ставя под сомнения институт наместника Бога на земле. Одно только отпущение всех грехов Папой, для преступников всех мастей за участие в противостоянии Фридриху, поколебало католическую веру Гюнтера до основания. Ну а после обмана с крестовым походом в Ижору, доверия папистам не осталось и вовсе. Положа руку на сердце, он и молился-то не более раза в неделю, не понимая, отчего руссы разговаривают с Богом на своём языке, а он вынужден вспоминать фразы на латыни. Штауфен был уверен, что раскол в церкви произошёл из-за нежелания делить власть над паствой.

– Какие гарантии будут даны? – Немец привстал с кресла.

– Пока …, никаких. Но замок можно начинать строить уже этой весной. Хочешь собрать урожай – сначала посади в землю зерно. – Ильич улыбнулся. Самый сложный этап, по его мнению, был позади.

– Мне надо подумать. В любом случае, я прошу руки Вашей дочери. – Гюнтер поклонился Пахому Ильичу.

Теперь обморок чуть не случился у Нюры. Выпроводив дам за дверь, мужчины уселись за стол и стали обсуждать политическую обстановку в регионе, оценивая вкус красного и белого вина. Судя по двум опустевшим бутылям, разговор о политике был интересным.

– А Вы знаете Пахом Ильич, почему случилась война между Пизанцами и Флорентийцами? – Гюнтера немного повело от выпитого, но поведать историю считал необходимым.

– Нет, не знаю, но всю жизнь мечтал узнать. – Ильич даже не понял, о какой войне пойдёт речь.

– На коронации отца присутствовали многочисленные посольства всех городов Италии, в том числе немало достойных граждан Флоренции и Пизы. Случилось так, что один кардинал, чтобы почтить послов пригласил на обед флорентийцев. Один из них увидел в доме маленькую собачку и попросил ее у хозяина. Тот пообещал удовлетворить его желание и прислать пёсика с первой оказией. На следующий день кардинал угощал пизанских послов, и как назло, одному из них приглянулась та же самая собачка, которую он захотел получить в подарок. Кардинал запамятовал о своем обещании флорентийскому послу и посулил ее пизанцу. Представляешь, прожженный интриган, помнящий о каждой мелкой монетке, позабыл, что кому обещал. Отец, когда рассказывал, то смеялся до колик в животе. – Штауфен допил вино и поставил бокал рядом с бутылью.

– И как он выкрутился, хотя сдаётся, что собачку нарочно выставляли напоказ. – Пахом долил вино и уселся поудобнее в кресле, продолжая слушать будущего зятя.

– Флорентиец прислал за собачкой слугу и получил ее. Когда за ней пришли от пизанского посла, оказалось, что песика увели к флорентийцам, и пизанец посчитал это за оскорбление. Узнать подробности он не смог, так как кардинал прикинулся больным и никого не принимал. Прошло несколько дней и, встретившись на улице, послы вспомнили про собачку. Дело дошло до драки. Пизанцев было больше, и они победили. Тогда флорентийцы собрали всех земляков в Риме и подкараулили пизанцев вечером. Наутро, избитые пизанцы отправили гонца в свой город. И тут начинается самое интересное. Не успел гонец привезти письмо, как пизанская коммуна немедленно наложила арест на все товары и имущество флорентийцев в Пизе, что составляло немалую сумму. Отец оплатил свои долги, кардинал получил какую-то цацку, а города стали заклятыми врагами. – Гюнтер подошёл к стене с картой, осмотрел рисунок и стал замерять пальцами расстояние до Новгорода от предполагаемых будущих земель.

– К чему ты историю эту поведал? Али думаешь, что тесть совсем неуч, и принципа: разделяй и властвуй – не разумеет? – Ильич усмехнулся. История противостояния Новгорода и Суздаля знала примеры много коварнее.

– Как можно? Пахом Ильич, я к тому, что если есть достаточно средств, для покупки земель, то может, проще выручить небольшой городишко?

– Городишко говоришь, может уже и на примете есть, покажи? – Пахом приблизился к карте, держа в руке трёхрожковый подсвечник.

– Вот, Самолва называется, это здесь, в этих местах. Я там был однажды.

– Там Орден сейчас …, постой. Всё, что по эту сторону Чудского озера закреплено за Новгородом, псковчане не при делах. Значит, продадут за бесценок. Узнать бы кто вотчиной владеет, договориться о купчей, да направить кое-кого порядок навести. – Ильич мысленно представил, как договаривается с князем Александром о защите Смолвинских земель.

– Я смогу договориться с наместником Пскова, чтобы разрешили возводить замок, а затем, охотничий пёсик или ловчая птица …. – Штауфен лукаво улыбнулся.

– Повод придумаем, а ты молодец, Гюнтик. С таким мужем Нюрка не пропадёт. – Ильич похлопал немца по плечу. – Это дело надо обмыть.

То, что русскому хорошо – немцу смерть. Пить Штауфен не умел, и вскоре задремал за столом. Пахом перетащил его на софу, укрыл одеялом и отправился в секретную комнату за гобеленом. Нужен был совет Лексея. Рация, привезённая компаньоном, была тяжела, занимала целый сундук и требовала высокую антенну. Флюгер с оклеенным фольгой петушком был заменён на сверкающий серебряным блеском пустотелый аналог. После чего, переставлен на стальную разборную трубу высотой в пятнадцать аршин и заземлён. Подобные петушки теперь стояли и на домах Сбыслава с Гаврюшей, но исполняли лишь роль громоотвода.

– Лексей, Лексей … это Пахом, приём. – Повторял несколько раз Ильич.

Спустя полчаса радиосеанс состаялся. Компаньон поведал об осаде крепости, срочно просил прислать новобранцев для усиления поредевшего гарнизона, поздравил заочно Гюнтера с Нюрой и пообещал немедленно выехать в Ладогу, сопровождая полон и трофеи, а оттуда двинуться в Новгород.

– Тевтонцы бежали в Копорье. Если Александр соберёт человек триста ополчения, то вместе со своей дружиной сможет выбить их из города, пока есть такая возможность.

– Завтра поеду в Рюриково городище, говорят он там, передам. Ой, чуть не забыл, жена Якова про мужа с сынишкой спрашивала, как они? – Ильич вспомнил, как по дороге к своему терему заезжал в дом бывшего приказчика Григория Фёдоровича, чтобы передать жалование и поклон.

– Живы. Я с собой мешок писем … то есть бересты везу. Всё кто выжил и имеет родственников – отписались. Почти сотню схоронили. С Торжка все полегли, суздальцев пять человек осталось, ростовских двое. Так что тяжко было Пахом Ильич, еле отбились.

– Буду ждать. Конец связи. – Новгородец выключил рацию.

Утром Пахом навестил лавку, после отправился к Сбыславу, там дождались Гаврилу Алексича и все вместе поехали в Рюриково городище. От судьбы этого мероприятия зависело многое. У Новгорода появилась возможность очистить Водь от иноземных захватчиков, кои распылили свои силы по многочисленным замкам, готовясь подавить восстание прибалтов и пруссов. Кочевники с востока были слишком далеко, и можно было воспользоваться частью армии Ярослава. Поход на Копорье был необходим, так как торговый сухопутный маршрут через Псков был временно закрыт. Проехать было можно, но только ганзейским купцам. Новгородских не пускали, предлагая продавать свой товар на месте, что вело к демпингу в торговле. То, что город входил в торговый союз, крестоносцев не волновало. Будь ты трижды католиком, если из Новгорода – гуляй лесом, а там и без зипуна остаться можно.

Возок скользил по укатанному снегу, дымя трубой печки. Сбыслав обглодал гусиную ножку и находился в растерянности. Куда бы выбросить косточку?

– В пепельницу кидай. – Подсказал Гаврюша, знающий крытый возок как свои пять пальцев.

– Это что такое? – Удивился Якунович.

– Да вот, рядом с дверцей, ящищек …, пепельница называется. – Гаврила Алексич откинул крышку мусорного сундучка и показал другу, куда можно положить остатки пищи.

– А почему пепельница? Золы вроде нет. – Не унимался Сбыслав.

– Бес его знает. Я у Лексея тож как-то выяснить пытался, так он мне такую околесицу наплёл, про какой-то табак, в общем, туда кидай. – Крышка сундучка захлопнулась, принимая в своё чрево косточку.

Городище распологалось в двух верстах от Новгорода на берегу озера Ильмень. Центральная часть поселения была укреплена рвом и валом с деревянным кремлём внутри. Там-то и обитал Александр вместе со своей дружиной и ближними боярами. Если не вдаваться в подробности, то Городище и было сердцем столицы, задолго до того, как она была построена. Возле кремля стояли три десятка дворов. Чтобы проехать к резиденции, надо было обогнуть их, после чего дорога вела к укреплённым воротам. Крытые санки остановили стражники, интересуясь целью визита.

– К Александру Ярославовичу! Бояре из Новгорода, али возок не признал? – Возничий сам был одет как боярин, и лишь только кнут в руке выдавал его за слугу.

– Возок признал. Только ты Митяй, отвечай, когда спрашивают. А то, не посмотрю, что у Пахома Ильича служишь, вмиг мордой в снег зароешься. – Стражник перехватил копьё в левую руку и стал всматриваться внутрь возка через стекло двери.

Дверца отворилась, и изнутри раздался голос: – Гришка, князь у себя, али на ловиты ускакал?

– У себя Пахом Ильич. Прихворал он, животом мается. Какие уж тут ловиты, лекарь ромашку только заварил, вон, понёс уже. – Гришаня показал в сторону проёма ворот, через который было видно, как на крыльцо терема по ступенькам поднимается мужичок с ковшиком в руках.

– Дай бог ему здоровья. Однако дело у нас срочное. Пропустишь, али как? – Пахом высунул руку, давая стражнику пару резан.

– Конечно, проезжайте. Сейчас только Якову доложу. Митяй, правее держи, не загораживай проезд. – Стражник юркнул в открытые ворота, направляясь к пристройке с левой стороны от терема.

– Эх, молодёжь. Жрут всякую гадость, а потом пузом страдают. – Буркнул Сбыслав.

Однако Якунович был не прав. Князя пытались отравить, и лишь только обильное питьё во время трапезы уберегло Александра от печальных последствий. Строган и тут приложил свою руку. Да видимо пошатнувшееся финансовое положение не позволило приобрести более надёжный, а значит и дорогой яд. Лекарь поил больного отваром конского щавеля всю ночь, затем ромашкой, а когда не помогло, прибегнул к более радикальному средству – промыванию клизмой. Бурдюк с раствором приподнимался выше уровня больного, после чего через овечью кишку с серебряной насадкой использовался по назначению. Процедура неприятная, но ради здоровья можно и потерпеть. Если б и это не помогло, то оставался камень безоар, который извлекали из кишечника медведя.

Через пару часов, князь, лёжа на лавке, принял новгородских бояр. Сбыслав и Гаврила Алексич уселись напротив. Пахом Ильич развернул карту, закреплённую между двумя рейками, и с помощью крупной кнопки повесил на стену.

– Фон Виде отступает после разгрома под Орешком назад в Копорье. С ним около полутора сотен кнехтов. В самом городке ещё сотня, не более. – Ильич показал указкой маршрут движения немцев.

– Откуда знаете про тевтонцев? – Тихим голосом спросил князь.

– Человечек у меня там. Донесения с купцами регулярно шлёт. – Ответил Сбыслав.

– А надёжный?

– Покуда не обманывал. Рыцарь тот, у него в доме гостил. – Якунович не стал рассказывать, что в письме родственник жены умолял пристроить его в Новгороде, так как вынужден был жить всё это время в землянке, отдав дом оккупантам.

– Понятно. А давно сеча под Орешком была? – Александр приподнялся с лавки, но вставать не стал.

– Три дня назд. Пять сотен немцев посекли, полон изрядный захватили, в Ладогу ведут. – Поведал Пахом.

– Выбить орденцев из Копорья можно, только и вы должны мне помочь. Соберёте ополчение?

– С этим, княже, хуже. Если б город пришлось оборонять, тогда без вопросов. Встали бы все, а так … Охочих людей мало наберётся. Посадник на нашей стороне, но Строган … Гнида недобитая, народ мутит, всё под немца лечь желает. Человек сто наберём, не больше. – Гарвюша поправил кошелёк на поясе. – Если что, заплатим.

– Беда ваша бояре в том, что у семи нянек дитя без глазу. Готовте ополченцев, снаряжайте обоз, через два дня выступаем. – Князь поёрзал и вскочил с лавки, направляясь к двери. Новгородцы сделали вид, что ничего не произошло.

После совещания у Александра, бояр пригласил к себе Яков, где подробно обсудили набор продовольствия и денежную компенсацию за поход. Крытый возок выехал из ворот кремля уже под вечер.

– Сбыслав, ты не в курсе, кто о Псковских вотчинах всё знает? – Ильич разливал из фляжки полюбившийся друзьям коньяк.

– Михайло Сытинич. Он земельку возле Тёплого озера лет пять назад приобрёл. Да только не впрок. Говорил я ему тогда …. Не послушался, борти поставил, а теперь немец его мёд жрёт.

– Ага, помню, всё жаловался, что жена ругает. Купчей даже по голове била, что печатка свинцовая отлетела, до сих пор найти не могут. – Гаврюша захихикал.

– Что, прямо по голове? – Удивился Пахом.

-Ну, может, по голове всего разок, но печать потеряли точно. Любушка у него не только вумная, как вдарит, мало не покажется.

– Ты-то откуда про жену Михайлы знаешь? – Якунович уставился на своего друга.

– Знаю. Мы ж с детства соседями были. – Левая щека Гаврилы Алексича сделалась пунцовой, как двадцать пять лет назад, когда Гаврюша пытался неудачно ухаживать за Любушкой.

– А тебе какой интерес в Псковских землях? – Сбыслав обратился к Ильичу.

– Дочку замуж выдаю, хотел землицы прикупить, подарок сделать.

– Вот оно что… А с немцем как договоришься? Они наши грамоты даже рассматривать не будут, наверняка уже кому-то земли отписаны. Но если интересно, то к Сытиничу заехать можно. У него мёд сорокалетний есть. Что скажете, бояре? – Якунович залпом выпил коньяк и резко выдохнул.

– А поехали! Заодно про ополчение потолкуем. – Ответил за всех Гаврила Алексич.

Некоронованный медовый король Новгорода Михайло Сытинич встретил дорогих гостей на крыльце. Сват навестил его в первый раз после свадьбы детей, и приезд Сбыслава Якуновича с друзьями стал неожиданностью, тем более, что на дворе почти ночь.

– Михайло, ты уж извини, без предупреждения. От князя мы только возвертаемся. – Начал было заводить разговор Сбыслав.

– С каких это пор сват предупреждать должен, что родственников навещать будет? Заходите в дом бояре. Проголодались, небось? – Сытинич проводил гостей до светлицы.

В это время Любушка подгоняла стряпуху, стараясь собрать яства и выставить на стол, дабы не ударить лицом в грязь перед боярами. В ход пошли пироги, половинка гуся с печёными яблоками, ещё не остывшая каша и полный, с горкой поднос жареной рыбы. Как назло, приличного заморского вина в доме не было, а доставать старинные меда без разрешения мужа было нельзя.

– Неспроста приехали. – Думала Любушка. – Эх, была не была. Афонька, дуй в погреб, да неси маленький бочонок с мёдом, тот, что в углу стоит. Он в паутине весь, не ошибёшься.

Вскоре стол был накрыт узорчатой скатертью и на нём стали появляться подносы с едой. Всё было хорошо, но чего-то не хватало. И когда вслед за Любушкой вошёл Афонька с бочонком, гости радостно вздохнули.

– Умничка. – Сытинич подмигнул сообразительной супружнице.

– Мы к тебе не просто так заехали, Михайло. Слышали, что земелька у тебя в Псковских вотчинах имеется. Друг мой, Пахом Ильич дочку замуж выдаёт. Вот решил подарок сделать, землю купить хочет. – Якунович посмотрел на Любушку, внимательно следя за её реакцией. Боярин давно знал кто играет первую скрипку в доме, и теперь по её поведению можно было понять, удачно закончится разговор или нет.

– Есть земля. На Чудском озере, деревенька Самолва. Да только …. – Сытинич запнулся на полуслове. Маленькая ступня Любушки надавила на ногу мужа с такой силой, что у медового короля чуть ли не брызнули слёзы.

– Михайло, ты не темни. Все знают, что Псков под немца лёг. Но коли молвить не хочешь, никто за язык тебя тянуть не станет. Я уже говорил, что только что от князя мы. Через два дня войной идём на Копорье. Посаднику скажем в самый последний момент.

– А что за тайны такие? – Удивился хозяин дома.

– Строган. Что б его пчёлы закусали. Есть мнение …. – Гаврила задумался и досказал свои подозрения до конца. – Зла он желает Новгороду, письма в Орден шлёт.

– А доказательства где? – В разговор мужей встряла Любушка. Сие было неслыханно, но умной женщине многое прощалось, да и знала она присутствующих с самого детства.

– Прямых доказательств пока нет. Только косвенные. Но если мы захватим Хайнрика фон Виде в Копорье, то они будут. Шлёт он грамоты, мне дружок мой Удо поведал, когда мы в последний раз разговаривали на Ореховом острове. – Пахом чуть по столу не стукнул.

– Пока это только слова. Строган посмеётся и будет прав. Вы спровоцируйте его, пусть выкажет свою гнилую сущность. А если не получится – разорите его. – Сказала Любушка, а про себя добавила: – Жаль жёнкам пока нельзя городом управлять, но это пока.

– В общем, ты определись, да ответ завтра дай. С нами на немца пойдёшь, али дома, за стенами крепкими сидеть будешь, да про Псковские земли подумай.

– Про деревеньку опосля поговорим, с наскока такие дела не делаются. А в Копорье пойду, рассчитывайте на меня, тридцать ратников с обозом выставлю, сын поведёт. – Михайло убрал свою ногу под лавку, дабы жена не смогла достать.

– За сына спрятаться хочешь? Всё медвежонок, больше ко мне не подходи. – Любушка стала похожа на тигрицу.

– Эээ …, я хотел сказать, сын помогать будет людей собирать, а поведу их, конечно сам. Как же иначе? Правильно я говорю? – Вовремя исправился Сытинич, чем заслужил поцелуй в нос.

– Да, да, правильно. – В три голоса подтвердили гости.

Задерживаться в гостях далее не имело смысла. Митяй развёз бояр по домам и уже собирался распрягать 'Руссобалт', как возле ворот раздался приглушённый свист.

– Кому там не спится? – Возничий подошёл к створкам ворот.

– Митяй, выйди. Поговорить надо. – Ответили с улицы.

– Вот ещё. Делать мне больше нечего, как на ночь глядя ворота открывать. – Фыркнул возничий.

– Ты подойди ближе, я и так скажу. – Ласково ответил незнакомец.

– Шёл бы ты своей дорогой … – Грозно возразил Митяй, как в этот момент из-за забора перелетел маленький свёрток и шмякнулся в снег, прямо возле полозьев саней.

На возке, по бокам находились два фонаря, так сказать, габаритные огни. Толстые фитили были установлены в стеклянных футлярах наподобие лампадок, и в принципе, походили на керосиновые лампы. Света давали немного, но в темноте, в радиусе пяти аршин можно было разглядеть дорогу и окружающую местность, не хуже, чем от огня факела. Благодоря этому освещению Митяй и смог разглядеть предмет на снегу.

– Это тебе. Завтра утром буду ждать возле колодца. Держи в руках кошель, я сам подойду. – За забором послышался хруст снега, становившийся с каждой секундой более отдалённым. Незнакомец уходил прочь.

Митяй нагнулся, подобрал свёрток и внимательно осмотрел его, не забыв обнюхать. В городе иногда шутили, подбрасывая кошели, предварительно напакостив. Брали пахучую субстанцию жизнедеятельности животных, а иногда и человека, клали её в кошель и оставляли на видном месте, наблюдая за доверчивыми горожанами. Обрадовавшись находке, новгородец запускал руку внутрь, пачкался, после чего осыпал округу проклятиями и старался поскорее ретироваться с места своего позора. Подсматривающие безобразники хихикали и ожидали новую жертву своих развлечений.

– Эээ, да тут и впрямь что-то стоящее. – Возничий развязал узелок, вытряхивая содержимое на ладонь.

Серебрянных кусочков набралось на пять ногат, почти месячная зарплата шофёра. Поразмыслив, Митяй отправился к Пахому Ильичу. Деньги просто так через забор не кидают, значит, взамен потребуют услугу, а предавать хозяина, недавно устроившемуся на работу Митяю не хотелось. И дело было не в бессеребрянности бывшего псковчанина, Митяй до своего обидного увечья был воином. С тугим луком в руках защищал Изборск от орденцев, а когда при штурме ему раздробили левую руку, то обращаться с любимым оружием он уже не мог. Живым выбрался из той мясорубки – чудом. В Пскове инвалиду рады не были. Немного помыкавшись, бывший стрелок отправился искать лучшей доли в Городище, а услышав, что Пахом собирает людей знакомых с воинским делом, пришёл к нему. Новгородец помог, и теперь возничий захотел ответить на добро.

– Тук, тук! – Митяй постучался в дверь кабинета Ильича.

– Ильюшка, ты? Заходь. – Раздался голос внутри.

– Это я, Митяй. Дело у меня …, важное.

Выслушав своего шофёра, Пахом предложил не ходить утром к колодцу. Если Митяй интересен незнакомцу, то наверняка проявит себя ещё как-нибудь. Однако и делать вид, что ничего не произошло, тоже не стоило.

– Ты повесь кошель на пояс, таким образом, чтоб виден был. Утром сходишь в лавку, к бронникам. Попросишь, чтоб нашили кожу на кольчужные перчатки, а пока делать будут, покрутись там, кошелёк засвети.

– А если подойдёт кто? – Спросил Митяй. – Да интересоваться про кошель будет?

– Думаю, вопрос у них будет один …, на кой ляд мы ездили к князю в Городище. Если что, ты краем уха слышал, мол, в поход к Ореховому острову собираемся.

– Добро Пахом Ильич. Если будут спрашивать, то так и отвечу. Если не про это – то промолчу.

Митяй вышел из кабинета, унося с собой кольчужные перчатки, а Ильич со свечой в руке отправился в опочевальню. День выдался на редкость сложным.

Пятница самый шумный день в Новгороде – день большого торга. Городские ворота открываются на час раньше положенного, впуская санные поезда окрестных смердов и не успевших въехать в четверг купцов из других городов. На рынке, в это время не протолкнуться. Зазывалы расхваливают товар, хватают за руки, стараются подвести именно к своему лотку. Людской гам и ржание лошадей сливались в один клубок звуков, столь приятный новгородскому тысяцкому. Чем больше людей на торгу – тем заметнее поступления в казну. Но в эту пятницу тысяцкий предпочёл уединённое и тихое место на Софийской стороне[45]. Боярин Строган Наездинич попросил о встрече в одном из своих теремов на Неревском конце.

Отказать одному из самых влиятельных политиков города тысяцкий не мог. Должность выборная и приходится поддерживать хорошие отношения со всеми, кто держит руку на пульсе управления городом.

– Тпрру! Стой, Савраска. – Возничий потянул возжи на себя. Санки проехали ещё полметра и встали у распахнутых заранее ворот.

– Лука, постой тут, скоро обратно поедем. – Тысяцкий отдал распоряжение, вылез из санок и зашагал по утоптанному снегу внутрь двора, где его ожидал Строган.

Разговор был недолгим. Хлебный олигарх напомнил про щекотливые моменты, когда избирали тысяцкого, мимоходом поинтересовался: давно ли не было пожара в шикарных хоромах чиновника, здорова ли семья, и как поживает внебрачный ребёнок, свезённый два года назад на воспитание в Перынь.

– Пахом Ильич, что б горететь ему синим пламенем, собирается кликать ополчение. Островок свой Ореховый защищать. Так вот, надо сделать так, чтобы ни один новгородец в ополченцы не пошёл.

– Как же так? Всё, что на Неве – Новгороду принадлежит. Сиречь, моя прямая обязанность подсоблять в защите. Не поймут меня. – Тысяцкий чувствовал себя неловко, хотелось поскорее покинуть место встречи, забыть Строгана, и вообще, предаться своему любимому занятию – пересчёту личной казны.

– Захочешь остаться на тёплом месте, видеть детей и близких живыми и здоровыми – сделаешь, как сказано. А не то …. Хрясь! – Наездинич не успел договорить, как тысяцкий схватил его за бороду и ударил головой в нос боярину.

– Паскуда! Тоько тронь моих деток.

Пнуть упавшего Строгана ногой не дали холопы боярина. Тысяцкого скрутили и бросили на снег. Лука упал рядышком, пытаясь помочь своему господину.

– А не то, на совете узнают, как ты мыто с готландских торговых гостей к себе в скотницу положил. – Строган утёр разбитый нос снегом, сплюнул кровавой слюной и пошёл к заднему двору, где его ожидали сани. Не оборачиваясь к своим прихвостням, тихо вымолвил. – Отпустите его.

Слёзы потекли по щекам тысяцкого. Противопоставить Наездиничу было нечего. И если поход на сторону ещё можно было объяснить жене, то скрадывание налогов грозили смертной казнью. В лучшем случае, скинут с моста в Волхов.

– Поднимайся, Вратислав. – Лука приподнял тысяцкого, стряхивая с него налипший снег. – Домой?

– Нет. К посаднику.

По дороге, тысяцкий стал лихородочно перебирать в свой памяти тот случай, когда Спиридон привёл к нему Грота. Торговая пошлина, которую должны были уплатить иноземцы, была внушительна, порядка ста семидесяти гривен. Пятьдесят из них, Вратислав забрал себе, тридцать осели у посадника, десяток перепал Нисиму. В городскую казну не легло ни куны. Свей, тогда попросил у него пергамент с печатью, якобы для отчётности. Если этот документ всплывёт, тогда не отбрехаться.

Посадник принял своего друга незамедлительно. Оказывается, Строган был у него за час до встречи с тысяцким и тоже советовал игнорировать призыв Пахома Ильича о сборе ополчения.

– Наездинич не сможет предъявить нам ничего. Только подпортить репутацию. Все и так знают, что должность хлебная, так что, не переживай. А вот Грота придётся удавить. Хотел я его использовать, но видимо не судьба. – Михалко Степанович позвонил в колокольчик, вызывая к себе Симеона.

Секретарь вошёл, коротким кивком поприветствовал чиновников и замер, ожидая распоряжений.

– Мы сейчас к братцу моему двоюродному, Домашу Твердиславовичу поедем. Бояре, что на совет прибудут, пусть обождут.

– Не надо никуда ехать. Домаш уже тут, в горнице ожидает.

– Вот как? Зови его, Симеон. – Удивлённо ответил посадник.

Твердиславович заведовал порубом, и фактически был министром внутренних дел при правительстве Новгорода. Работы в городе было много, и своими визитами брат редко докучал родственнику. Особенно сейчас, когда столица была наводнена лихими людишками всех мастей, стекавшихся в богатейший город Руси как муравьи на мёд. Приезд силовика был обусловлен чрезвычайным происшествием. Утром, было совершено нападение на городскую тюрьму. Бежало два десятка воров и убийц, среди которых оказался и Грот. Нападавшие действовали дерзко и изобретательно. Переоделись в женские наряды, тати, под предлогом навестить родственников, дабы побаловать гостинцами, проникли в острог, перебили сонную охрану и выпустили душегубов на свободу.

– С десяток уже спаймали, троих порешили на месте, а остальные …, как в воду канули. – Поведал Домаш чиновникам.

– Твою …ать! Твердиславович, я же просил присматривать за Гротом. – Михалко сопоставил утренние события и пришёл к выводу, что за ними стоит Строган.

– Кем присматривать? В сторожах одни деды да калеки. Я сколько раз просил людей мне выделить?

– Просил, не просил – это не важно. Отыщи Грота, живым или мёртвым. Перерой весь город. Он иноземец, укрыться ему негде. Пошли людей на Готландское подворье. Объясни старшине торговых гостей, что за голову сбежавшего свея назначена награда в десять гривен.

После ухода Домаша, тысяцкий и посадник остались одни. Вскоре стали съезжаться на сходку новгородские бояре. Начало совещания оттягивали насколько могли, ссылаясь на отсутствие кворума, а когда в зале заседания не осталось свободных мест, то за созыв ополчения не проголосовали.

Пахом Ильич предвидел подобный результат. Споры в боярской думе ещё не утихли, а возле лавки Ильича уже был выставлен стол, за которым восседал Ефрем. За спиной бывшего приказчика, а теперь полноправного купца, был укреплён плакат с нарисованным новгородцем в кольчуге и шишаке, указывающим пальцем на проходящих мимо горожан.

– Не толпись! Всех примем! Парамоша …, ты-то куда прёшь? Шестой десяток разменял, а всё туда же. – Ефрем только успевал вносить имена в реестр.

– Кормить будут? – Раздавались голоса возле стола. – Говорят, что ещё куны за поход заплатят.

Ильич распорядился набрать не менее сотни. Самые отличившиеся, способные к дальнейшему несению службы будут отправлены в Орешек. А остальным …, как повезёт. Военный набег – это не прогулка в лес за грибами. Немец, хоть и побитый, достаточно серьёзный противник. Слух, что супостат осадил крепость на острове распространилась по Новгороду ещё вчера, но то, что истинная цель похода лежит в Копорье, знали всего лишь несколько человек.

В понедельник, сборный отряд четырёх бояр выдвинулся из города. Двигаясь по Волхову, минуя деревню Антоново, ополченцы остановились. Двести двадцать человек выстроились на льду, ожидая дальнейшего приказа. Новгородское воинство ничем не отличалось от огромного купеческого каравана. На каждый десяток были одни сани, запряжённые лошадкой, на коих было сложено воинское обмундирование и продукты. Пяток конных в арьергарде и по два разведчика по берегам замёрзшей реки.

– Новгородцы! Враг под крепостью Орешек разбит. Немцев побито без числа, и сейчас они драпают в Копорье. Князь Александр повёл свою рать ещё вчера. Мы идём на Тесово[46]. – Пахом Ильич гарцевал на лошади перед ополченцами, произнося речь в рупор.

Остановка не была случайной. Из ворот города новгородское воинство выходило практически безоружным. Кое у кого копьецо, в лучшем случае топор со щитом. Послухи неприятеля могли видеть лишь толпу горожан, спешащих на убой. С этим известием и убыл Грот, везя зашитым в шубу письмом к фон Виде. Однако хитроумный свей решил сыграть в свою игру. Добравшись до первого разъезда орденцев в Тесово, он сообщил о вышедшем из города ополчении мужичков.

– На троих человек всего один топор. Продовольствие везут.

Заночевав в городке, Грот поскакал в Копорье, в надежде уже там передать кому-нибудь грамоту для Хайнрика, а оттуда рвануть подальше из негостеприимной Руси. Семь месяцев, проведённых в порубе, хватило свею с головой.

В Антоново был создан склад с амуницией. Евстафий каждый месяц отправлял трое санок с оружием и бронями и к середине зимы Ильич мог вооружить не менее пяти сотен. После речи, произнесённой перед новгородцами, ополченцы получили в своё распоряжение воинские припасы и, пройдя три версты по льду Волхова, повернули на запад. Мало кто обратил внимание, как к отряду присоединились два всадника.

Теперь в возке ехало пятеро. Новгородские бояре выслушивали присоединившегося к походу Лексея, раскрыв рты. Один только Пахом ухмылялся. Как действует огнемет, он видел сам и уже представлял удивлённые лица друзей, когда это оружие будет применено при захвате острога в Тесово.

Деревянный форт представлял собой трапецию из четырёх срубов в два этажа, соединённых частоколом заострённых двухметровых брёвен и воротами, обращёнными к дороге. Укрепление было возведено на холме, ещё до прихода немцев. Орденцы попытались вырыть ров и сделать подъёмный мостик, но работы были только в начальной стадии. Траншею в двадцать шагов длиной и три шириной перед воротами успели оформить, а остальное – нет. Зимой особо не покопаешь.

Гарнизон в два десятка кнехтов и пятнадцати эстов под командованием рыцаря Йохана заперлись внутри, поглядывая на приближающихся парламентёров. Прихода русского войска никто не ожидал. За день до этого, шпион из Новгорода поведал об ополченцах, но из его рассказа, двигаться они должны были совсем в другом направлении, да и, судя по вооружению, это были явно не они.

– Может, мимо пройдут? – Предположил рыцарь. Но желанию Йохана не суждено было сбыться. Руссы выслали парламентёра.

– Острог сдать! Оружие оставить! С собой можно взять одни сани и убирайтесь прочь. Времени на раздумья до полудня. – Снорька воткнул шест с белым флагом в снег у края рва напротив ворот.

– А если нет? – Раздался голос в ответ.

– Воеводу повесим, остальных продадим.

– Убирайтесь прочь. – Закричал Йохан.

– Дело хозяйское. Время пошло. – Снорри развернул коня и поскакал к новгородцам.

Через час, из русского лагеря выехали странные сани. Лошадка, укрытая попоной везла маленький домик, выкрашенный белой краской. Не доезжая ста аршин до ворот, возок развернулся и остановился. Конь стал пятиться назад, подталкивая санки к укреплению. В этот момент, к домику подбежало десять новгородцев с арбалетами, прикрываясь большими щитами. Остальные ополченцы расположились позади, вне досягаемости стрел.

– Русские думают протаранить этим ворота, не засыпав ров? – Сам себя, удивлённо спросил Йохан.

За пятнадцать шагов до рва возок остановился. Теперь обороняющиеся могли рассмотреть, что за чудо новгородцы подогнали к острогу. На санках, под наклоном был установлен щит с овальной прорезью, из которой торчала труба с наконечником. С боков и сверху конструкция была закрыта гладкими листами похожими на медь, словно черепаха панцирем. Использование другого металла, Йохан не мог представить. Железную конструкцию конь бы не потянул.

– Альберт, твой арбалет самый мощный. Пусти болт, может в домике кто-то сидит. Кнехт высунул оружие в бойницу, прицелился и нажал на скобу спуска.

– Бамц! – Болт стукнул по алюминиевой броне и разлетелся на щепки в разные стороны.

В этот момент из трубы вылетело пламя. Никто и не думал уничтожать ворота. Огонь ворвался в открытые бойницы струга. Раздался вопль горящих людей и вскоре из всех щелей подожженного здания пополз смрадный чёрный дым. Потушить горящий напалм очень сложно, а когда пожар возникает в замкнутом пространстве, то это практически невозможно даже современными средствами.

Снорька обманул. Воеводу не повесили, его сожгли. Оставшиеся без командира орденцы сдались на милость победителей. Лучше оказаться в плену, чем сгореть заживо как Йохан и Альберт.

Жители Тесово наблюдали за штурмом немного в стороне от острога. Никто не помогал освободителям, но и не мешали. Всё ценное давно зарыто, а то, что на виду – не жалко.

– Красные придут – грабят, белые придут – грабят. Куда крестьянину податься? – Приблизительно так размышляли тесовцы.

Сын Михайлы Сытинича Василий, в этот день свой поход закончил. Прихватив мешок с берестяными письмами из Орешка, собрав трофеи и построив связанных пленных, пятеро новгородцев во главе с юным боярином отправились домой, радовать первой победой горожан. Наказ Любушки был выполнен и застрельщики похода с лёгким сердцем двинулись в сторону Копорья, на соединение с основными силами Александра. Ополченцы толком и не поняли, для чего они были нужны, но подобное им понравилось.

Сани с огнемётом вновь накрыли брезентом, с лошадки сняли защитные доспехи и теперь, грозное оружие ничем не отличалось от возков шустро двигающейся колонны. Отряд направлялся к Суйде. Первыми санками управлял Парамон. Рядом с ним сидел четырнадцатилетний внук, читая бересту от своего отца, нацарапанную в далёкой крепости.

– Батюшка, матушка, поклон вам до земли. Живой и здоровый, а Лёнька соседский – изранен. Добычи взял на две коровы и дюжину гусей. Кормят от пуза. – Внучок посмотрел на деда, мол, может уже хватит перечитывать?

– Понятно, какой сын у меня? – Парамон гордо посмотрел на шагающих рядом новгородцев своего десятка.

Ополченцы кивнули головами, подсчитывая в уме, сколько добычи выпадет на их долю, если дела пойдут и дальше в таком же духе.

– Ото ж. Меня во всём слушайтесь. Немца как борова ошмалили. И дальше так будет. – Дедок расправил плечи и подстегнул лошадку, решившую сбавить ход.

– Пёс наш Полкан немца осрамил, и теперь всеми любим. – Продолжал читать мальчик, аккуратно свёртывая бересту с прочитанным текстом.

– А я и не сомневался. Кто его ещё щенком выхаживал? Правильно, Парамон. Полкаша и на охоте хорош, да добро постеречь может. – Дед принялся размышлять вслух о своем уникальном таланте кинолога. Вспомнил про всех собак в Новгороде, и в итоге выходило, что бояре стояли в очереди, дабы заполучить щенка из его рук.

Так, слово за слово, а новгородская рать отмахала за день тридцать вёрст. Ильич изредка высовывался из возка, крутил в руках компас, карандашиком отмечал на карте местоположение и снова прятался в уютное купе. Поход был расписан по часам. И основная цель вояжа была отнюдь не разрушение недостроенного замка немцев, с этим Александр управится и сам. Войной управляет экономика. Между озером Хабаловым и речкой Копоркой располагались места богатые болотной рудой. Местное население даже подать платило крицами. Туда-то и стремился Пахом Ильич. Когда план операции обсуждался с Яковом, было договорено, что часть прибыли от торговли железом пойдёт в скотницу князя, и деньги были не малые. Почти шесть десятков домниц работали в той области. Это только тех, о которых было известно, а с неучтёнными, количество можно было удваивать. Ильич планировал установить госзакупку на местном уровне и контролировать с друзьями железный рынок Новгорода. Это был важнейший шаг в борьбе со Строганом, который как паук создал торговую сеть в княжестве и хлебные дела были лишь верхушкой айсберга.

В это время рыцарь с оруженосцем, минуя замёрзшую речку Мшегу, подбирались к Пскову. За двумя всадниками, понуро брела лошадка гнедой масти, волоча неподъёмные сани. Оруженосец вдруг отсёк изящной сабелькой еловую ветку и несколько раз треснул импровизированным веником своего господина по спине, якобы сметая снег с плаща.

– Нюра, прекрати. Неудобно …, возничий смотрит. – Запротестовал Гюнтер.

– А пусть смотрит. – Оруженосец подстегнул своего коня и вырвался на три корпуса вперёд, игриво махая веткой. – Гюнтик! Догоняй.

Деваться было некуда, кавалер принял условия игры и дважды ударил пятками в бока коня, пуская его в намет, преодолев разделявшее расстояние до любимой в считанные секунды.

– Ой! И в кого ты такой резвый? – Нюра увернулась от объятий и вновь треснула еловой лапой Гюнтера.

– Так не честно! Зимой не растут цветы, мне нечем ответить.

– Гюнтик, ты мой король. – Девушка позволила себя обнять.

Возничий ехал вслед и улыбался старческой улыбкой, поглядывая на молодых. Так беззаботно можно вести себя только в юном возрасте, когда все проблемы кажутся незначительными, а заботы не стоят и выеденного яйца.

Добравшись до Пскова, троица остановилась на постоялом дворе. Одного десятка брокотеаров[47] хватило на лучшие апартаменты, сытный ужин и корма лошадям.

С утра Гюнтер отправился в кремль, где разместились два брата-рыцаря, фактически получившие Псковские земли в своё распоряжение. Фогства ещё не были оформлены в границах и желание сына императора получить крохотный лён с правом построить скромный домик на одном из островов Чудского озера не вызвало нареканий. Небольшое пожертвование в виде двух рогатых шлемов с выгравированным текстом молитвы на фронтальной части, только ускорили процесс подготовки соответствующих грамот. Документ должен был утвердить епископ, но так как духовное начальство было далеко, а подарки совсем рядом, то один из трёх экземпляров был отправлен в Дерпт, второй выдан Гюнтеру Штауфену, а последний попал в архив, где и затерялся. На карте сделали пометку, что остров Городец закреплён за добрым рыцарем, после чего Гюнтер с чистой совестью вернулся на постоялый двор.

Братья-рыцари примерили подарки, обсудили возможность получения дохода с места, где кроме скал и кусочка земли ничего нет, посмеялись над доверчивым швабцем, покрутили пальцем у виска и отправились по своим делам. Несостоявшиеся властители Русских земель, даже предположить не могли, насколько важной окажется эта земля через год.

Корчмарь Макар, которого в семье частенько называли Барух, быстро нашёл общий язык с возничим Федотом. И тот и другой в субботу работать не хотели. Спустя полчаса непродолжительной беседы, выяснилось: Федот, да не тот[48]. И теперь, возничий откликался на имя Натан, а хозяин постоялого двора в свою очередь на Барух. Оба крещённые в православную веру говорили тихо, сетовали на свою судьбу и пообещали помочь друг дружке.

На следующий день Гюнтер обзавёлся двумя десятками слуг. В основном это были голодающие смерды, чьи угодья разорили оккупанты. Макар мог привести и больше, но кошелёк у Штауфена был не резиновый. Скупив необходимый запас продовольствия, пару коров, шесть саней с лошадьми, двадцать кур и десяток коз, переселенцы отбыли к Чудскому озеру.

Деревня Самолва значилась в грамоте как столица лёна. Четыре крестьянских двора стоящих у замёрзшей реки окружали избу старосты с двух сторон. Захар, так звали главу общины рыбаков, встретил новых хозяев с недоверием.

– Сытиничу земля принадлежит. Без его ведома никак нельзя. Сегодня вы, завтра другие …, а как время подать платить, с кого спрос?

– Грамоту разумеешь? – Пришла на выручку Нюра.

– А как же, чай не в лесу живём. – Улыбаясь, ответил Захар.

– Ну, раз разумеешь, тогда читай, что тебе Михайло Сытинич написал. – Девушка протянула лист плотной бумаги старосте.

– Ишь, какая береста гладкая. Умеют же делать в Новгороде, не то, что у нас. – Захар повертел в руках письмо и стал читать по слогам написанный текст.

В грамоте сообщалось, что Михайло уступил права собственности на землю Пахому Ильичу. Однако, всё, что касалось поставленных в округе бортей, к договору никакого отношения не имеет и мёд надо собирать как и прежде, пряча в скальном гроте.

Про тайный склад знали всего два человека: сам Сытинич и Захар, посему письму можно было верить.

– А я тебя помню. – Староста обратился к Гюнтеру. – Ты в прошлом году на ладье у нас гостил. Рыбу покупал.

– Было дело. Помнишь, я обещал вернуться. Места мне ваши понравились. Так что, принимай Захар людей, постарайся их пристроить на время, пока жильё не построят, а завтра мы с тобой на остров поедем.

Переселенцев разместили по дворам рыбаков. Утром, в Кобылье городище, а оттуда в Луги поехал сын старосты созывать народ, дабы подсобили поставить пару срубов для прибывших. Заодно планировалось скупить излишки сена и продовольствия. На всё было выделено две гривны серебра, двуручная пила, да десяток топоров. Сам Гюнтер отправился в сопровождении Захара на остров, так сказать, пощупать всё своими руками и вернулся в Самолву ближе к вечеру.

Годы учёбы не прошли даром, швабец не был ни архитектором, ни горнорудным инженером, но полученных знаний хватило, чтобы сделать вывод: теми силами, которыми он располагал – строительство не потянуть. Три версты, отделяющие Городец от причала деревни были существенным недостатком при строительстве. Преодолеть его можно было только наличием крупнотоннажных лодок, коих тут отродясь не было. С камнем для замка Штауфен определился, сделав несколько сколов скальной породы на южной стороне острова. Фундаментные блоки можно было тесать на месте. С производством извести проблем тоже не должно было быть, подходящего материала – в избытке. Оставалось наметить фронт работы, нанять с полсотни людей и приступать к расчистке строительной площадки.

Нюра встретила любимого в доме старосты, напоила травяным отваром и подвинула чугунок с кашей поближе к Гюнтеру.

– Что приуныл? – Спросила девушка, присев напротив.

– Место для дома нашёл, красота такая, что словами не передать, только … ничего не выйдет. Чтобы построить всего одну главную башню потребуется тридцать каменотёсов. – Штауфен зачерпнул ложкой кашу и подул на исходящую паром еду. – А ведь нужна ещё известь, песок, железо, подъёмные механизмы.

– Надо папеньку попросить. У него в Орешке три артели работают.

– И как ты представляешь себе их привезти сюда? Война идёт.

– Ну и что, мы же доехали, и они как-нибудь доберутся. – С девичьей простотой ответила Нюра.

– Девочка моя, даже если они и смогут приехать, их надо кормить, защищать и обеспечить всем необходимым. Скрытно это не сделать. Рано или поздно сюда нагрянут орденцы, а я для них только крестоносец, хоть и знатного рода.

– Ты умный, что-нибудь придумаешь. Найми дружину. У меня много своего серебра, на это хватит. – Нюра встала из-за стола, подошла к печке и достала оттуда ещё тёплый пирог.

– Думаю, нам придётся возвращаться в Псков. Людей можно найти только в большом городе. Я напишу письмо домой, за деньги – родственники помогут.

– Гюнтик, пока письмо дойдёт, пока соберутся – настанет конец лета. Я с утра тоже без дела не сидела. Погуляла тут, посмотрела и, нашла место, где можно построить дом. – Нюра хитро улыбнулась.

– Деревянный сруб можно возвести за день, а развалят его ещё быстрее. Строить надо только из камня. – С иронией в голосе ответил Штауфен. – Помнишь, сказку про трёх поросят?

– Я разве сказала деревянный? Возведём башню, как на картинке. А потом папенька пришлёт артельщиков и построимся на острове.

– Пойдем, посмотрим, что это за место, пока солнце не зашло. – Гюнтер встал, отломил кусок пирога, накинул шубу на плечи и стал дожидаться, пока оденется Нюра.

Сопроводить молодых вызвался Захар, успев нагнать парочку на выходе из деревни. И не потому, что заплутать можно было. Девушка повела своего мужа в сторону грота, где хранились запасы мёда.

– Я тут, рядышком. Спрашивайте, если что непонятно. – Староста заметно нервничал, ибо не сомневался, что в случае обнаружения тайного склада, тот будет разграблен. Так случилось в Луках и в Кобыльем городище, когда там хозяйничали немцы.

Взобравшись на холм возле причала, Штауфен осмотрелся. Это было одно из двух мест, где присутствовала возвышенность и единственное, с крутым склоном, ведущим к воде.

– Захар, что здесь раньше было? – Крикнул Гюнтер сопровождающему старосте.

– Тут? Да … ничего не было, идол стоял, как раз на том месте, где жёнка твоя снег разгребает.

– Значит, лучше места не найти. Предки абы, где идола не ставили. – Размышлял Штауфен.

– Гюнтик, смотри, что я нашла. – Нюра подняла над головой какой-то предмет.

Есть люди, к которым находки просто липнут. Дочка Пахома Ильича была из этой категории. Её можно было отправить в магазин за хлебом и не давать денег. Всё равно, по дороге найдёт.

– Дорогая, что там у тебя? – Гюнтер подошёл вплотную к любимой, поцеловал в щёку и принял из её рук рукоять ножа без лезвия.

Клинок давно съела ржавчина, а вот золотая пластина на кости с выпуклыми буковками древнерусского алфавита сохранилась. Сколько лет пролежал нож в земле, и почему она извергла его из себя, одному Богу известно.

– Дядя Лексей, за это отдаст с десяток кольчуг. Он мне как-то говорил, что собирает подобные старые вещи. – Нюра забрала находку и сунула её в сумочку, перекинутую через плечо, отдавая взамен Гюнтеру пирожок.

– У твоего дяди, наверное, что-то с головой, раз на такой обмен пойдёт.

– Может быть, да только латы, что тебе так понравились, он привёз. Да и многое другое …. – Нюра прикусила язык. Некоторые тайны, нельзя было рассказывать никому.

Латы Гюнтеру пригодились на следующий день. Старший сын Захара, с таким же именем, что поделать, семейная традиция, возвращался из Чудской рудницы. Решив срезать дорогу, направил сани через замёрзшее болото, и сделал это вовремя. Отряд ливонцев с всадником во главе, двигался по главному тракту в сторону Самолвы. Оккупанты шли без обоза, налегке, с явной целью пограбить. Мысль о том, что новый хозяин земли для ливонцев свой, Захар отбросил сразу. – Гюнтер одет в русскую одежду, говорит по-нашему, обычаи уважает и чтит, жена – вообще новгородка …. Ясное дело – наш, русский. А эти – враги. Надо успеть предупредить. – Захар сбросил сено с саней и подхлестнул лошадку.

Опередив ливонцев на целый час, сын старосты влетел в деревню как стрела, выпущенная из тугого лука.

– Ливонцы идут! Прячьтесь! – Закричал Захар, забегая в дом.

Суматохи не было. Штауфен подробно расспросил у юноши всё, что он видел и дал команду собраться всем мужчинам во дворе дома старосты.

– Их всего пятнадцать человек. В бой без команды не вступать. Попробую договориться. Ежели нет, то резать всех. Никто не должен уйти. – Гюнтер произнёс речь перед самолвянами, в сверкающих латах и на коне.

Подобных доспехов местные жители никогда не видели, казалось, что на лошади покрытой кольчугой сидел железный человек. Рядом со Штауфеном стоял Федот, в броне попроще, держа в левой руке треугольный щит, а во второй трёхцветное знамя с двумя медведями.

– Может, откупимся? – Тихо произнёс кто-то из толпы.

– Кто сказал? – Рыцарь стал всматриваться в лица ополченцев, пытаясь найти человека, давшего слабину.

– Не будем откупаться. Во-первых – нечем, а во-вторых, вспомните, что ливонцы учинили в Кобыльем городище. Как потом, трое жёнок утопились, стыда не выдержав. Кто трусит, может свою жену раздеть и перед домом выставить, чтоб нехристю сподручнее было. А я, свою Ингу – не отдам. – Захар старший выхватил из-за пояса топор и потряс им перед соседями.

– Молодец Захар! Меня Гюнтер тоже никому не отдаст. Жалую тебе кольчугу с каской. – Нюра стояла на крыльце, подобно амазонке. Только вместо лука в руках был маленький арбалет, а вместо туники короткий полушубок, из-под которого эффектно выглядывали кольчужные чулки.

За такую красоту мужчина будет биться до смерти. Самолвяне воодушевились. Мало того, что новый хозяин – железный витязь, так и жёнка у него воительница. Каждый представил свою любимую на месте Нюры, и силы удесятерились. Хана ливонцу.

После взятия Пскова, всем, кто воевал за Орден, были обещаны земли. Католические идеологи бросили клич по Европе, призывая к переселению на Восток. Вследствие этого, Гюнтеру и достались с такой лёгкостью часть заболоченной земли с выходом к озеру. Да только братья-рыцари, давая грамоту на владение, не собирались ждать укрепления пришлого швабца, не имеющего к Ордену никакого отношения. После отъезда Штауфена из Пскова, вслед за ним, был послан отряд под предводительством полубрата.

Англичанин Уинстон присоединился к Ордену полтора года назад. Никто так не ненавидел русских как он. И причиной тому была тайна страсть к азартным играм. Третий сын зажиточного землевладельца Черчиля проигрался в кости новгородскому купцу в пух и прах. Причём, последней ставкой была одежда. Проиграв кон, Уинстон поставил свою долю наследства против торговой ладьи русского, и когда у него выпало одиннадцать очков, возликовал. Новгородец мысленно пообещал пудовую свечу Софийскому храму, потряс стаканчик и выбросил двенадцать. В итоге, Уинстон сбежал, так и не рассчитавшись по долгам. Но с тех пор, в каждом русском видел заклятого врага. И лишь, киевлянин Огрызко, чем-то приглянулся ему. Так и сошлись, на почве ненависти два негодяя. И теперь, тринадцать кнехтов, Огрызко и Уинстон подходили к Самолве с целью отнять у швабца весь его обоз.

Самоуверенные оккупанты миновали дворы рыбаков, вышли на небольшую площадь перед домом старосты. Ворота были распахнуты, приглашая незваных гостей пройти внутрь.

– Огрызко, проверь. – Распорядился Уинстон. Киевлянин вбежал в ворота и замер, уставившись на Нюру.

– Ишь, какя краля. – Мерзавец облизнулся, таращась на девушку. – Иди к папочке.

– Что там? – Раздался голос снаружи.

– Девка на крыльце! С самострелом. – Ответил Огрызко, второе предложение, произнеся шёпотом и, замолчал как рыба, выброшенная на берег, только зенки выпятил.

Нюра приложила палец к губам и навела арбалет на перебежчика. С левой стороны дома выехал Гюнтер, с копьём наизготовку и Федот со знаменем. С другой стороны, появились ополченцы, во главе с Захаром, напяливши поверх тулупа новую кольчугу.

Ничего не подозревающий Уинстон въехал в ворота. Кнехты последовали за ним, потирая грязные лапы, предвкушая грабёж. Если бы киевлянин не распускал свой поганый язык, по поводу очаровательной Нюры, то возможно, Гюнтер и поговорил бы с Черчилем. Но теперь, кровавый туман окутал глаза швабца. Какой-то сморчок возжелал его любимую, и теперь – умрут все. Штауфен пришпорил лошадь и через секунду пронзил англичанина копьем, словно толстую болотную жабу, не проронив ни слова. Одновременно с ударом мужа, в Огрызко выстрелила девушка. Метила в причинное место, но киевлянин успел развернуться, и болт, пробив тазовую кость, торчал оперением, как хвостик.

– Задай им жару, Гюнтик! – Закричала Воительница, выхватывая саблю из ножен.

Услышав слова жены, Гюнтер 'дал стране угля'. Пройдя сквозь толпу кнехтов, железный витязь развернул лошадь, и стал разить неприятеля, не заботясь о своей защите. Кто-то пытался ткнуть его копьём, ранить коня, но броня выдержала.

– К папочке говоришь? Я тебе покажу папочку! – Полуторный меч сверкал на солнце, как лопасти безумно вращающейся мельницы, с каждым витком орошая снег кровью.

Самолвянам практически никого не досталось. Озверевший Штауфен разбросал отряд орденцев, и те бросились в разные стороны, попадая под топоры ополченцев. Захар только и успел прочитать про себя 'Отче наш', как бой закончился.

Гюнтер, тяжело дыша, осмотрел поле боя и слез с коня. Во дворе, держа окольчуженную ножку на голове Огрызко, без шапки стояла Нюра. Сабля была поднята над головой, девушка улыбалась и глазами полными восхищения смотрела на своего любимого.

– Гюнтик! Ты мой король. – Нюра воткнула саблю в снег и побежала к Штауфену, бросаясь в его объятия.

Стоявший рядом Захар чуть не прослезился. Нечасто девушки так открыто демонстрировали свою любовь к избраннику. И тут, он обратил внимание на стекающую кровь с лезвия сабли Воительницы. Хозяйка не просто вогнала болт в задницу Огрызко, она отсекла ему голову.

– Господи! Кого ты послал по наши души? Кем же вырастут их дети? – Подумал Захар, с гордостью посматривая на дверь своего дома, откуда подглядывала за мужем Инга.

На следующий день Гюнтер собрал вече. На месте вчерашнего боя присутствовали все жители деревни. Даже маленькие дети пришли, играя в сторонке, с деревянными мечами, причём у многих девочек в руках были кривоватые палки. Слово взял Гюнтер.

– Отряд вооружённых воинов в любой момент может прийти в деревню и взять всё, что захочет. Вчера мы победили, многие получили оружие, но если ливонцев будет в два раза больше? – Штауфен сделал паузу, давая возможность переварить сказанное.

– Огородиться надо. – Крикнул Игнат, предлагавший недавно откупиться.

– Нам надо построить замок, за стенами которого, в случае опасности можно укрыть женщин и детей. Камня потребуется много, но ещё больше нужно будет дерева. Я не прошу помогать мне, помогите себе сами! – Гюнтер замолчал, взглянул на старосту, ища поддержки.

– Слово! Дайте сказать! – Захар вышел на центр площади, снял шапку и поклонился соседям.

– Говори Захар! – Раздались голоса Самолвян.

– Мы рыбаки …, не вои. Три дня назад к нам пришли новые люди. Что они умеют делать, мы не ведаем. Однако беда за ними сразу пришла.

– Гнать! Гнать чужаков! – Закричали коренные жители.

– Не гнать! Наоборот привечать. Чем нас будет больше – тем лучше. Вспомните, как радовались летом, когда месячный улов заезжему купцу продали. А если острог поставим, то к нам каждую пятницу приезжать будут, торг устраивать. Разве то плохо? – Вече замолчало.

Семьи рыбацкой деревни жили исключительно со своего промысла. Пойманных двухаршинных налимов засовывали в бочку с водой и везли в Псков. Но, рыбаков было много, а купцов, дававших справедливую цену – по пальцам пересчитать. Так что, зажиточной деревню назвать было нельзя. Помимо налима в озере отлично ловились судаки, щуки, лещи и окуни. Иногда попадался жирный сиг, его коптили.

Идею с организацией ярмарок подсказала Нюра. Всё, что касалось торговли и рекламных технологий, девушка выучила назубок. Две дочери плотника Тимофея уже вовсю шили платья в Новгороде, работая по очереди за швейной машинкой, установленной в двухэтажном магазине, рядом с лавкой Ильича. Пахомовна консультировала только самые ответственные заказы, где стоимость готового изделия можно было сравнить с воинским доспехом. Вот и теперь, сидя вечером за столом, Нюра поведала Захару, как устроить торговый центр. Для этого нужны были две вещи: – надёжные склады, в виде стен замка и пара смышленых купцов, рассказывающих о прелестях нового торгового места соратникам по цеху.

– Да кто сюда приедет? В глухомань нашу. – Возразил Игнат.

– Какой же ты непонятливый. Хоть и лодка у тебя самая лучшая. Купчишка, если почувствует лишнюю куну, сорок вёрст отмахнет, дабы её заполучить. А если он будет знать, что тут сила есть, добро его сберегающая, то только сюда ездить и станет. – Захар натянул шапку на голову. Всё, что он хотел сказать – произнесено.

Вече решило оказать помощь в строительстве замка. И если Гюнтер исходил из военных соображений, то самолвяне сугубо из экономических. По существующим законам оккупированной территории Псковских земель, Штауфен был в роли мелкого наместника Ордена и де-юре строить укрепление не мог. Откуда у сержанта деньги на стройку, если по Уставу, денег у него быть не должно? Однако реальной власти на местах тевтонцы не имели. Крестоносцы могли провести карательную акцию, пограбить, но насадить свои порядки – были не в силах. Посему Законом руководствовались старым, и если народному собранию был неугоден наместник, то и решения его не выполнялись. Швабец, вечером, после сражения, многое узнал о самоуправлении, и на вече был просто героем-витязем, обязанным защищать самолвян от неприятеля. За эту защиту ему полагался оброк и бесплатное кормление. То есть, не имея лишних средств, Гюнтер с трудом мог содержать себя, жену и одного слугу. Вот такое поместье ему досталось.

Глава 7. Копорье

Новгородское ополчение без особых проблем подошло к Суйде, где разместилась ставка Александра. Отсюда было запланировано начать движение после двухдневного отдыха. Дружинники выгребли все запасы продовольствия у местных жителей, но те, особо не роптали. Вроде, освободители пришли, как не поделиться? Правда, и радости не выказывали, ибо освобождать было не от кого. Единственный немец, проживающий в деревне – был ливонским дезертиром. Три года уже как состоял в браке с местной вдовой, успел наплодить двух ребятишек и, по мнению сельчан, был прекрасным хозяином, да и просто хорошим человеком.

На совете было принято решение идти двумя колонами. Князь с основным войском должен был двигаться по направлению к Вздылицам, а оттуда к Замошью, после чего по замёрзшему руслу Копорки выйти к замку и начать осаду, перекрывая возможную помощь с Юга. Пахому Ильичу предстояла задача посложнее. После того, как у Вздылиц армия разделялась, Ильич шёл на Дяглино, выбивал оттуда скудный гарнизон из десяти орденцев, захватывал Кипень, за ним Дятлицы, Гостилицы и поворачивал к Копорью, тем самым завершая окружение. Если бы удалось точно установить численность гарнизона неприятеля, то новгородцы сразу бы рванули напрямик. Так как после неудачного похода Хайнрика, немцев осталось с гулькин нос. Но Северная Русь всегда славилась расчётливостью, а упустить возможность обогатиться с освобождённых деревень – не понял бы никто.

– Ну что, Лексей, в путь? – Пахом недавно закончил завтракать и лепил снежок, собираясь запустить его в Гаврилу Алексича, который за минуту до этого обкидал снегом Ильича.

– Мы со Снорькой вперёд пойдём. Мало ли что.

– То да …, разведка завсегда нужна. Парамона с собой возьмите. Хоть и старый хрыч, а немца за версту чует.

– Раз советуешь, то пусть идёт с нами. – Я развернулся и зашагал к лошади, которую уже оседлал Снорри.

– Ой, чуть не забыл. – Бросил Пахом вдогонку. – Там это … кабанчика если повстречаешь, али косулю, но лучше кабанчика.

Пришлось кивнуть головой, от свежего мяса я бы и сам не отказался. За два дня отдыха, в окрестных лесах пропали даже зайцы, не говоря о крупной дичи.

Помимо сложностей с продовольствием, среди ополченцев появилась мода обменивать полученные для похода доспехи на предметы быта. И если воин, ни за какие коврижки не уступит свою кольчугу, то несознательные горожане, решив, что вышли на прогулку отдавали выданное обмундирование за какие-то цацки, в виде золотых височных колец. Кто-то сменял каску на барана, топор на янтарные бусы. Таких набралось семь человек. Ильич приказал прилюдно выставить коммерсантов перед строем, назвал сумму долга и отправил в обоз, без права доли в добыче.

За время, отведённое на отдых, успели сколотить гвардию из тридцати человек. Это были в основном бывшие ушкуйники, или люди, успевшие повоевать. В их задачу входило охрана санок с боярами во время перехода и полицейские функции, когда войско становилась лагерем.

Ополченцы погрузили на санки свои вещи, приватизированное за время похода имущество, после чего, неспешно покинули гостеприимную Суйду. Местные жители возблагодарили Бога, что рать спешила и не стала задерживаться ещё на несколько дней, иначе бы зиму не пережили. Нетронутым осталось только посевное зерно и стадо из шести коров. Однако, деревни дававшие приют во время похода, если они не находились на вражеской территории, освобождались от всех видов податей на будущий год. Так что момент вынужденного разорения был палкой о двух концах.

В Дяглино мы впервые встретились с религиозными фанатиками. Село обороняли садисты и насильники из Польши, под предводительством обезумевшего монаха. За год оккупации, они умудрились ополовинить население деревни, замучить и сжечь почти всех мужчин. В построенной кривоватой часовне, изувер в рясе нёс слово божье, а после проповедей, под страхом смерти, мерзавцы издевались над женщинам и детьми. Большего запустения мне не приходилось видеть ни в одном месте, даже небо было свинцово-серым из-за туч и казалось, что солнце забыло согревать своими лучами эту землю. Когда-то, читая про Жемайтийские сёла Путеники и Юнигенды, где крестоносцы вырезали даже младенцев, я старался представить, что там могло остаться, теперь, это можно было увидеть своими глазами.

Когда к одиннадцати часам наша троица вышла к посёлку, Снорька заметил одинокую женщину, с вязанкой хвороста за спиной и подъехал к ней. Женщина еле передвигала ноги и останавливалась передохнуть через каждые десять шагов. Пронизывающий ветер буквально валил её с ног.

– Красавица! Немцы есть в деревне?

– Господи! Ангел спустился с небес. – Успела произнести женщина и свалилась на снег, потеряв сознание, приняв Снорри, одетого в белую накидку и с такого же цвета попоной на лошади за посланца свыше.

– Вот тебе раз. – Свей соскочил с лошади и растёр лицо упавшей снегом.

Спустя минуту, дяглинка пришла в себя. Снорька отрезал маленький кусочек сала от своего пайка и вложил в рот женщине. Кожа и кости, даже венки видны на исхудавшем лице, и только текущие слёзы из глаз, говорили – в теле ещё теплится жизнь. Хурстут[49] был перепачкан кровью и аккуратно зашит в нескольких местах. Видимо носовое кровотечение было частым, раз заштопать порванную одежду времени хватило, а отстирать – нет.

– Как звать тебя? – Спросил у женщины, давая ей таблетку глюкозы. – Разжуй и проглоти, это предаст сил.

– Suuгot[50].– Прозвучало в ответ на странной смеси финно-угорского языка. Специалист бы опознал явную примесь ижорского диалекта, так что, разговаривать с ней мог только Снорька.

Разжевав сладкую таблетку глюкозы, женщина окончательно пришла в себя. Звали её Лауха какая-то. Снорри так и не смог перевести её полное имя, пояснив, что дано оно по названию зверушки с мягкой шерсткой, о котором свей, только слышал, но никогда не видел, да и понимает он её с пятого на десятое. Девушке было восемнадцать лет, дом, где она жила находился на окраине и кроме матери и старшей сестры никого в живых не осталось. Я начертил на снегу крест и тыкнул в рисунок кончиком сабли, попытался узнать, где обитает неприятель, прося объяснить хотя бы жестами.

– Хрестос. – Произнесла Лауха с ненавистью и показала рукой в сторону деревни.

Збигнев Бжезинский доедал свою похлёбку из сваренного зайца, обмакивая сухарь в варево. По плохо выбритому подбородку текли слюни, но это, ни сколько не беспокоило монаха. Перед ним на коленях стояла маленькая девочка, голодными глазами посматривавшая на еду и просила на своём языке, оставить хотя бы одну косточку.

– Жрать хочешь? Читай молитву, тварь! – Прохрипел Збигнев и закашлялся, супчик попал не в то горло.

Девочка не поняла польскую речь, но решила, что от неё хотят того, что монах совершил с её сестрой. Ребёнок покорно приподнял рубаху и уткнулся головой в земляной пол, посыпанной соломой.

– Кхе! Кхе! Такая молитва тоже пойдёт. – Бжезинский утёр рукавом грязный рот и встал из-за стола, трогая рясу ниже пояса. – Буду отпускать тебе грехи.

Караульных в деревне не было, оккупанты сидели по избам, наслаждаясь своей властью. Лауха проводила нас до своего дома, показала один палец, а затем поднесла второй, изображая крест.

Парамон остался с лошадьми, а мы со Снорькой отправились воздавать по заслугам. Первого поляка свей удавил, пока тот спал на лавке. Гадёныш даже крикнуть не успел, когда Стурлассон схватил его за горло, только ножками короткими засучил, да лужу под себя пустил.

– Не дёргайся. Многое я в своей жизни повидал, сам зло творил, но что б такое …, Лауха, он твой.

Девушка подошла к лавке, пристально посмотрела на труп, зачерпнула земли с пола и с силой затолкнула комок в раскрытый рот насильника.

– Там, – девушка показала пальцем вверх, – он не сможет ничего сказать.

Перед тем, как войти в дом, Лауха показала нам свою голую спину, на которой калёным железом был выжжен крест. Вот так, крестоносцы крестили Водь. Снорри тогда ничего не сказал, только кивнул головой и теперь спокойно смотрел за древним языческим обрядом.[51]

Мать девушки находилась рядом, поглаживала вынутый из схрона амулет и улыбалась. Я показал на мертвеца, сотворил пальцами крестик, провёл ладонью по горлу и изобразил с помощью указательного и безымянного пальцев ходьбу, мол, надо идти к остальным.

Старушка кивнула, подошла к дочери, что-то сказала ей на ухо, потрогала нас за нос и поклонилась. Благословление было получено. Лауха повела к соседним избам, и следующим домом был как раз тот, где осквернял землю своим присутствием Бжезинский.

Монах почти пристроился к ребёнку, но что-то ему мешало. Нужен был страх и мольбы о пощаде. Без этого, мысли путались, и желаемого вожделения не приходило.

– Умоляй! Проси о пощаде, исчадие ада! – Заорал насильник.

– Мамочка! Помоги! – Закричала девочка. Нож негодяя срезал прядь волос и дотронулся до уха.

В этот момент дверь распахнулась, но из-за крика жертвы Збигнев ничего не услышал. Волна удовольствия прокатилась в его безбожной душе. Сатана в рясе почувствовал безграничную власть над крохотным тельцем беззащитного ребёнка.

То, что я увидел, ввергло меня в ступор. На долю секунды сознание помутилось. Мне приходилось убивать, видеть, как это делают другие, но подобное издевательство над ребёнком предстало перед глазами впервые.

– Скотина! Получай! – Вошедший за мной Снорька подтолкнул меня, и я прыгнул на насильника, позабыв о винтовке.

Я не видел лица монаха, только тёмное пятно. Не почувствовал и как нож Бжезинского воткнулся в броню жилета, как Снорри вцепился в мою спину, пытаясь оттащить от избитого растлителя.

– Мразь! Никогда! Не смей! Прикасаться к детям! – Каждый выкрик сопровождался ударами кулаков. Слюна потекла у меня изо рта, слов уже не было, только рычание.

На помощь Стурлассону пришла Лауха. Вдвоём они оттянули меня, при этом Снорьке досталось по рёбрам, но броня и ватник сгладили удар.

– Лексей! Ты ему глаза выбил. Остынь. – Свей посадил меня на землю, прислонив к стене дома. – Лауха, быстро принеси снега.

Дяглинка выбежала во двор, и тут же вернулась, неся в пригоршнях крупный снежок.

– Кому? – Лауха посмотрела на лежавшую девочку с задранной рубахой, потом перевела взгляд на меня и завершила поворот головы, уставившись на Снорьку.

– Лексею лицо разотри. С девочкой всё в порядке. Не успел гад.

– Ага, сейчас, только …, – Лауха подскочила к лежащему монаху и пнула его ногой, со всей силы, на которую была способна.

После снежного умывания я успокоился. Извращенец-монах был ещё жив, но лежал в отключке. Глаза его были целы, а вот лицо походило на отбитый кухонным молотком кусок мяса. Привязав Бжезинского к лавке, используя его разорванную на полоски рясу, мы отправились к следующему дому. На этот раз, первым в дверь вошла Лауха, якобы навестить соседку.

– Смерть к вам пришла. – Сообщила женщина поляку, сделав шаг вправо, уступая место Стурлассону.

– Бумц! – Болт арбалета воткнулся в грудь крестоносца.

Второй оккупант схватился за лежавший на столе нож, и выронил его, заметив ещё одного вошедшего гостя.

– На колени! Живо!

Растерявшийся поляк медленно опустился на колено, поглядывая одним глазом на лежащие в углу доспехи, прикидывая, успеет ли он добраться до топора.

Не успел. Может и был Яцек до знакомства с Бжезинским хорошим человеком, храбрым воином, заботливым отцом и неплохим скорняком, да только с кем поведёшься. Людей среди оккупантов не было, всё человеческое в них давно выгорело, вместе с костром, в котором сгорели двенадцать дяглинцев, запертых в сарайчике напротив кузни. Изуверы-каратели платили по долгам. Как потом платили их потомки, сжигавшие целые деревни во время Великой войны. И не один суд в мире, не сможет обелить их зверства. Ни один порядочный человек не подаст им руки, слушая враньё про освободительное движение. Ибо нет места на земле нелюдям.

Девять из десяти орденцев были убиты прямо в домах. Помогла погода, никто не высовывал нос на улицу. Сильный порывистый ветер стал потихоньку ослабевать и дяглинки вынесли тела убитых, сложив их возле кривой часовни. Полуголый Сбигнев так и остался лежать привязанный к лавке в избе матери Лаухи. Обходя этот дом, случайно наткнулся на козий череп, и тут в голове возникла идея. Пока никто не видел, отсёк кончики рожек и положил их в поясную сумку. Дело оставалось за малым, главное, чтобы клей не подвёл.

Парамон со Снорькой волокли Бжезинского с кляпом во рту к его часовне. На голове насильника была надета шапочка с тесёмками, но пленник всё время мотал головой, пытаясь её сбросить. Возле церквушки росла осина, к ней его и привязали.

– Снорька, переводи. – Попросил стоящего рядом со мой свея.

– Постараюсь. – Ответил Стурлассон.

– Дяглинцы! Сегодня новгородское войско под предводительством храбрейшего боярина Пахома Ильича освободило вашу деревню от ненавистных захватчиков. Голод, смерть и унижения принесли вам враги. С этим покончено. К осине привязан нелюдь, насиловавший детей, сжигавший мужей и вравший, что он посланник Христа. В своих проповедях он не раз упоминал дьявола, указывая, на его рога, растущие из головы. Так знайте, он и есть дьявол. – Я подошёл к привязанному монаху и снял с него шапчонку. На выбритой макушке торчали два костяных нароста.

– Господи, и вправду нечистый. – Прошептал Парамон, несколько раз перекрестившись.

Сбигнев бешено вращал глазами, пытаясь освободиться от верёвки, стал напрягать мышцы тела, но всё было тщетно.

– Как вы поступите с дьяволом?

– Лайла знает! Пусть она решит. – Закричали дяглинки.

Из толпы вышла мать Лаухи, держа в руках короткий серп. Ловким движением она скинула с себя верхнюю одежду, оставаясь в одном хурстуте и рубахе. На груди переливалось янтарное ожерелье, обрамлённое в золотые кольца. Женщины деревни затаили дыхание.

– Хрысс! – Серп вспорол остатки рясы, оголяя живот Бжезинскому.

И тут я заметил на пузе монаха, чуть ниже пупка клеймо. Лоренский крест на знаке бесконечности.

– Епископский крест сатаны! Значит не зря. Бог шельму метит. – Вырвалось у меня.

– Что ты сказал, Лексей? – Переспросил Снорька.

– На брюхо посмотри. Это тайный знак сатанинский.

– Ммда …, так вот отчего ты на него набросился. – Удивлённо пробормотал Снорри.

Когда вязали монаха, рожек на голове Стурлассон не заметил, а вот клеймо было старым, такое за день не появится. Тут и Снорька перекрестил себя, возблагодарил Тора и всех святых, пришедших на память, не каждый может побороть врага человеческого, а ведь он был рядом, он смог.

Бжезинский увидев, что его тайна раскрыта на секунду сник, перестал дёргаться и вдруг выплюнул кляп.

– За меня отомстят! Вы все сгорите в огне. Мы уже царствуем на земле, а скоро будем царствовать на небе.

Это были его последние слова, дальше был только визг. Серп Лайлы вспорол кожу на животе.

Тайная языческая жрица давно подозревала в монахе Перголу[52]. Поделилась она своими соображениями и с сельчанками, и вот теперь, настал момент её торжества. Пришлые новгородцы сумели только поймать, а вот убить перевоплощённого дьявола может только потомственная жрица.

Пахом не стал даже делать привал. Ополченцы протопали через мрачную деревню, показали силу и устремились к посёлку Кипень. Двенадцать вёрст, разделяющие насёлённые пункты прошли на одном дыхании. Вроде бы стихший ветер задул с новой силой и, едва новгородцы успели стать лагерем, как началась метель. Бояре, разумеется, разместились в самом лучшем доме, потеснив старосту с семейством.

Кипень славилась двумя вещами: шикарными лугами, сено с которых везли на продажу и скрытыми домницами, где местные жители, бригадным способом выплавляли крицы. И если дяглинское производство уничтожили орденцы, то кипеньский староста по прозвижу Железняк умудрился каким-то образом договориться с оккупантами. Да не просто, а так, что наезжавшие с Дяглино каратели брали только продуктовый оброк, собранный к условленному сроку. Об этом и поведал дедок в своём рассказе Пахому Ильичу, в надежде, что всё останется по-старому.

– Сено для лошадок дадим, репы два возка, зерно брать нельзя – скоро сев.

– За корм для лошадей спасибо, пригодится. Да только другое меня интересует …, крицы болотные. – Ответил Ильич.

– Какие такие крицы? – Удивлённо переспросил староста.

– Ты верно совсем не понял. Железняк, Водская пятина под Новгородом. Только так, иначе не будет. Если не договоришься с нами, то сюда придут другие. Они будут только брать, я же – платить.

– И чем платить, защитой от ливонцев, али от свеев? – Железняк усмехнулся.

– Вои защищают. Я плачу вот этим. – Пахом выложил на стол серебряную гривну.

В избе воцарилась тишина. Кипеньский староста до прихода ливонцев успешно торговал через посредников. Крицы возились как в Новгород, так и в Псков, но сейчас, было явное перепроизводство. Железо лежало в схронах, купцы-посредники пропали, а скорее всего, просто сгинули на необъятных просторах, попав в плен к рыцарям. Рудная артель, возглавляемая Железняком, затаилась. Робко ища рынки сбыта, а точнее способы доставки, посланцы так и не вернулись.

– Мне надо посоветоваться. – Еле слышно пробормотал староста. – Один, я такое решение не принимаю.

– Советуйся, только время дорого. Мы завтра выступаем в Гостилицы. Если хочешь, отправляйся с нами.

– Да, конечно. Только сыновей в Дудорово и Стрельню пошлю.

– Это ещё зачем? – Внимательно следивший за разговором Сбыслав встревожился.

– Сходку проведём. Тогда и дадим ответ …, устраивает, Сбыслав Якунович? – Железняк, назвавший по имени незнакомого боярина, проявил осведомлённость, не свойственную деревенскому жителю. Он бы назвал и остальных, да только стоит ли раскрывать все карты, ведь игра только началась.

Староста пожелал гостям спокойной ночи, высказал пожелания жёнам сыновей побыстрее убрать со стола и не выказывать носа, после чего отправился за перегородку, отделявшую общий зал от его спальни. Там, при свете лучины ждала жена, держа в руках католический крест.

– Спрячь пока. – Железняк показал рукой на распятие. – Кто знает, может и сгодится ещё.

Женщина усмехнулась, осторожно вынула короткое бревно из ложной стены дома и положила в тайник предмет, недавно висевший над лавками.

Утро началось с общего построения, переклички и приёма пищи. Всё, как было заведено Пахомо Ильичом с начала похода. Кашевары уже были готовы раздавать еду, как ко мне подошёл Парамон. Старик был явно чем-то недоволен, и всё время косился в сторону берёзовой рощицы, на восток, где возле последнего дома деревни начиналась молодая поросль.

– Витёк Рябой сбежал. Всю дорогу бухтел …, пустозвон липовский.

– Кто такой? – Это был первый случай дезертирства, и выяснить причину, отчего ополченец победоносной рати, которую кормили, одевали и давали возможность улучшить своё благосостояние, посредством похода, вдруг покинул её.

– Рябым прозвали оттого, что лицом не чист. Жаловался, мол, колдуны травануть хотели, а он выкарабкался. Только сдаётся мне, лжа всё это. Откуда у них колдуны на Липне? Так, смех, да и только. Все колдуны тут, в этих местах сидят.

– А может, местные липненским подсобить решили, так сказать доделать незавершённое. – Отшутился я, вспоминая своё время. – Вещи его забери, вдруг, объявится.

– Как же, с вещичками убёг. Всё сало нашего десятка спёр, да ещё у внучка моего торбу с безделушками. – Парамон зло спюнул на снег.

Витёк, навострив лыжи, спешил в Новгород, к своему любимому хозяину Строгану, донести подслушанный разговор в доме Железняка. Это был тот случай, когда полученная информация стоила дороже всех сил и затрат, вложенных в попытку втереться в доверие. И самое главное, в тряпицу была замотана стреляная гильза, случайно подобранная внуком Парамона.

В Гостилицах Железняк собрал старост окрестных посёлков. Всех он знал лично, а с тремя из них, даже имел родственные связи. Старшый сын был женат на дочери старосты из Стрельни, младший два года назад породнился с Дудоровцем, хозяин Гостилиц, вообще являлся тестем. До Сицилийской вечерни[53] ещё было сорок лет, а в землях Води уже как столетие существовала клановая группировка с жёсткой дисциплиной и своими ритуалами. Никто не мог выведать местонахождение подпольного производства криц. Все знали, что делают, но никто – где.

Новгородских бояр просили немного обождать, пока шёл совет, а дабы не было скучно, устроили охоту на рысь в соседнем лесочке. Звероловы выследили добычу и ожидали подхода знати на опушке. Ильич согласился, отозвал Железняка в сторонку, подвёл к санкам обоза и развязав узел на верёвке распахнул брезент. Запасное оружие лежало свёртками. Так делали на случай внезапной атаки, когда паника и неразбериха случается обязательно. Воин вынимал свою упаковку и облачался не мешая остальным.

– Выбери любой нож. – Пахом выложил кучку оружия перед старостой. – Хотя …, что тут выбирать, они все одинаковы.

– Вот этот. – Железняк указал пальцем в серединку.

– Это подарок тебе. А теперь, попробуй вот что …. – Пахом Ильич сказал несколько слов старосте на ухо, отчего у последнего округлились постоянно прищуренные глазки.

Оставив Железняка наедине с подарком, Ильич пошёл переодеваться. В длиннополой шубе на охоте можно только греть руки у костра, да травить байки про размеры добытых зверей. Одежда охотника должна быть практичной, тем более что рысь ловить будут.

Старосты деревень восседали на лавках, выложив перед собой молоточек – знак власти. Собрались только главы семейств, старшие сыновья охраняли дом снаружи. В случае чего, дети задержат недругов, пока отцы скроются в подземном лазе.

– Мы опять становимся данниками Новгорода. – Начал вступительную речь Кипеньский староста. – Ливонцы, не сегодня, так завтра будут изгнаны. Снова настают добрые времена, когда наши крицы будут покупать нарасхват. Но …, не всё так хорошо. Я осмотрел железо у простых ополченцев, да и сами вы, наверное, заметили.

Представитель из Дятлиц кивнул головой в знак согласия. Через его посёлок рать проходила.

– Нашу крицу кузнец может сто раз нагревать с углём и охлаждать, но такого качества он не получит. Это какое-то новое железо, и его у новгородцев в избытке, если даже простой ратник имеет кольчугу. Сейчас, я вам кое-что покажу.

Железняка внимательно слушали, не перебивая. Публика собралась уважаемая, авторитетная и цену сказанного слова знала, а посему, когда вороненая сталь ножа выходила из ножен, было слышно тихое шуршание.

– Все знают, сколько стоит мой клинок? – Кипенец вынул свой ножик и положил рядом с новгородским. Костяная рукоять водьского оружия была украшена тонкой резьбой, повторяя мельчайшие складки кожи моржа. В навершии сверкал самоцвет, закреплённый между клыков скульптурки животного, превосходя по красоте своего собрата, как натуральная шуба превосходит китайский пуховик.

Железняк взял нож с самоцветом в левую руку, новгородский в правую и одним движением срезал стружку железа с лезвия своего клинка, после чего, под общий звук: – Ох! Отложил свой ножик и протянул оружие с воронёным клинком тестю.

– Даже царапины нет. Я уже не уверен, купят ли наше железо мастера.

– Если только на гвозди. – Старичок покрутил нож и вдруг резко швырнул его в стену. Сила броска была настолько велика, что из щелей вылетел мох. Клинок вошёл в дерево на полтора вершка. – Что предлагает Пахом Ильич?

– Он хочет покупать всё наше железо, всё до последней крицы, по единой цене. – Ответил Железняк.

Старейшина обвёл взглядом собравшихся. Всё было предельно ясно. В их земли пришёл не просто новгородец, желающий импортировать их продукцию, таких и до него было множество. В этот раз пришла система, причём организованная не хуже, чем тайный клан производителей криц, а видимо, даже на порядок выше. Оставалось подчиниться более сильному, либо сопротивляться, а для правильного решения нужно узнать мнение остальных.

– Так и мы хотим продавать наше железо. Но, если будет только один покупатель, мы потеряем всё. Что скажите, уважаемые?

– Наши болота одарили нас богатством. Но что проку от него, если моим людям нечего есть? Стрельня продаст свои запасы.

В таком же духе высказались и остальные. Раз у Новгорода появилось альтернативное железо, да ещё гораздо лучшего качества, то глупо поворачиваться к покупателю спиной. Свеям крицы не продать, у них своих полно. Ливонцы предпочтут забрать силой, не в первой.

– Оставим про запас по двадцать пудов. Якобы для собственных нужд, а там, кто знает, как оно обернётся. Думаю, на пять лет соглашение заключить можно. – Старейшина принял решение.

Вернувшийся с удачной охоты Пахом Ильич, получив добро на своё предложение от Железняка, попросил везти железо в Орешек. В крепости его будут взвешивать, а раз в месяц, выбранный представитель, сможет получать плату серебром, либо брать нужным товаром.

– Можно и на Ореховый остров, нам всё равно куда везти, только платить лучше сразу, тем более, что раз в месяц и будет приезжать караван.

– Железняк, дело сейчас не в оплате. Мне надо, чтобы возле Орешка городок появился. А это можно сделать только тогда, когда торговля рядом будет. С Ладогой он, конечно, не поспорит, а вот с Торжком, вполне. Так что, ты давай помогай мне. Все в прибытке будем.

– Так ты хочешь, что б кузнецы к тебе за крицами в такую даль из Новгорода ходили? Не получится. – Железняк усмехнулся, представив цепочку стоящих в очереди мастеров.

– Кузнецы мне как раз и не нужны, только купцы. – Пахом не собирался устраивать ярмарки или выносную торговлю. В крепости планировалось открыть оптовый склад. Когда этот вопрос обсуждался на боярском совете, то Якунович вспомнил забытое правило: – Пограничная крепость не платит налогов, так как должна обеспечивать себя сама. Вот это и было положено в основу будущего склада.

Утром ополчение выступило из Гостилиц, и ещё при свете дня соединилось с дружиной Александра. Орденцы заперлись в недостроенном замке, на холме, где речка Копорка охватывала возвышенность двумя рукавами, создавая маленький остров. Лучшего места не найти, но зимой, замёрзшая вода не давала дополнительную защиту. Перед русской ратью были только деревянные стены на валу в два аршина высотой и три башенки. От укреплённых ворот, через речку был проложен настил из брёвен на нескольких опорах. Ломать его немцы не стали. Если штурмующие пойдут по узкому мостику, то численное превосходство не будет играть никакой роли. Это понимал князь, а посему брать замок с наскока, как предлагали самые горячие советники – не стал. Руссы встали в пятистах шагах от укрепления и стали разбивать лагерь. Договариваться о сдаче замка никого не посылали. Новгородцы на своей земле, а то, что ливонцы временно тут обосновались, так это поправимо.

Ульрих проклинал себя, что остался командовать остатком гарнизона. Виде даже дня не задержался в Копорье, пригласив сопровождать свою персону оставшихся рыцарей. Полученная под Орешком рана была предлогом показаться лекарю епископа в Дерпте. Ничего серьёзного там не было, если не считать странного наконечника стрелы, сумевшего пробить доспех на плече, само плечо и вылететь наружу, не оставив древка. Арбалеты, стреляющие пулями – были, Ульрих такие видел, но использовали их только для охоты, утку подбить, или глухаря.

– И на старуху бывает проруха. – Объяснил свою рану Хайнрик, презирающий стрелков всех мастей. В его-то доспехах, их можно было не опасаться.

Сотня немецких кнехтов, семь десятков наёмников, принявших католическую веру больше для вида, нежели из убеждений, да брат-рыцарь. Вот и весь гарнизон, который был под рукой. Русских, было вчетверо больше. В принципе, если подойдёт подкрепление, то можно отбиться. Гонец был отправлен сразу, как только объявился Грот. Свея, постаравшегося улизнуть из замка, после того, как он узнал об отсутствии Хайнрика – никуда не выпустили. Хотя тот рассказывал, что является доверенным лицом Ульфа Фаси, показал письмо, грозился скандалом и громко ругался. Если ополчение шло к Орешку, то им уже известен итог похода фон Виде, следовательно, можно было ожидать ответного визита. А когда из Замошья прибежал сочувствующий новой власти староста, то Ульрих стал готовиться к обороне. Было запасено продовольствие и дрова. Голод и холод не грозил, а там, как бог рассудит.

Рассвет разгонял ночное небо, освещая янтарным светом заснеженное поле перед замком. Караульный на воротах затушил в снегу факел и собирался идти отоспаться после ночной смены, как что-то остановило его. Почти вечность, проведённая в постоянных стычках в Палестине, три года непрекращающейся войны с пруссами создали второго Воинота, который жил в голове своего носителя и всегда предупреждал о грозящей опасности. Второе Я, буквально кричало: – Обернись!

Немец замер, обративши все свои чувства в слух. Ничего подозрительного, только слабый шелест стяга с чёрным крестом, укреплённый над воротами.

– Старею. – Сказал про себя Воинот. – Пора отправляться домой, доживать свой век в тихой родной деревушке. Гроба Господнего здесь нет, и никогда не было.

Ветеран уже было направился к лесенке, как внезапно замер и резко развернувшись, присел, ткнув перед собой копьём наугад. Верёвка со свинцовым шариком, совершив полукруг, поймала лишь пустоту. Молодой лазутчик Бата Сухэ промахнулся, не успев выпустить из руки бесполезную удавку, свалился на мостики, орошая их собственной кровью, бьющей фонтаном из пробитого острой рогатиной горла.

– Тревога! – Закричал Воинот, бросившись под крышу навеса ворот. В воздухе запели стрелы.

Дежурные кнехты выбегали из караульной, на ходу поправляя амуницию. Спали одетыми, но ремешки ослабляли, теперь же тот, кто останавливался, дабы подтянуть слетавшие доспехи создавал толкучку. Длилось это несколько секунд, а на войне это может стоить жизни. Два десятка стрел упали на головы бегущих. Раздались крики, несколько человек, не успевших надеть шлемы, свалились замертво.

– К стене! Быстрее к стене, тупицы. – Прохрипел Воинот, стараясь подсказать наёмникам, пока новая волна летящей смерти не обрушилась с неба.

Идея захватить замок втихаря и преподнести в качестве подарка своему князю, пришла в голову Бата Сухэ перед самым сном. Отец как-то рассказывал, что во время набега в страну, откуда привозят драгоценный шёлк, он сумел с одним десятком нукеров, на рассвете захватить маленькую крепость. Тогда он с помощью ножей взобрался на стену и перебил охрану на воротах, после чего остальные воины смогли занять её почти без потерь. За этот подвиг Шоно получил в подарок табун кобылиц, а вскоре, уже командовал тысячей. Вот и решил закрепить успех предка Бата Сухэ, проявил преступную инициативу. Пока новгородцы спали, трое кочевников сумели незаметно прокрасться к воротам и затаиться под настилом мостика. Когда проходила пересменка стражников, они прильнули к деревянной стене. Перед самым рассветом, самый крепкий из них присел на корточки, а второй забрался на его плечи. Выждав удобный момент, ловкач и перебрался через стену и попытался задушить охранника. Попытка закончилась неудачей, и теперь двое оставшихся в живых сыновей степи бежали к лагерю руссов под прикрытием дождя из стрел.

Однако не всё было так плохо. Прятавшись под мостом, степняки сумели каким-то образом в темноте разглядеть подрубленные стойки. Только за это, можно было простить самовольство Бата Сухэ. Иначе при штурме, санный танк был бы угроблен. Этими новостями поделился со мной Пахом Ильич, вернувшись с военного совета от Александра.

– Крепостицу без потерь не взять. Слишком удачно черти поставили её. Может, всё же попробуешь огнём? – Ильич почесал бороду, ожидая моего согласия.

– А что князь? Он сюда воевать пришёл, али смотреть, как мы за него всё сделаем?

– Да как сказать, Яков идти на штурм не захотел. Конница у них, видите ли. Сказал, пусть новгородцы ворота разобьют, да атаку ложную, на противоположной стороне устроят, а они уж всё остальное доделают.

– Атаку говоришь …, пока новгородцы подбегут к замёрзшей речке, спустятся на лёд, потом поднимутся на вал, поставят лестницу, их три раза успеют убить. А если останутся целы, то сражаться с профессиональными войнами на стенах не смогут. Это же ежу понятно. Как такое Яков мог предложить? – Возмутился я.

– Мне то, душу не трави. Гаврила Алексич до сих пор спорит, только безтолку всё это. Штурм на завтра, после полудня, степняки помогут стрелами, так как на счёт огня?

– Придумаем что-нибудь. Немцу сдаться предложим, иначе …, без крови никак.

Снорька оседлал своего коня, подхватил копьё с белой тряпкой в одну руку, во вторую большой бутерброд и направился к воротам замка. За ним последовали Парамон с внуком, держась чуть позади. Троица миновала караульный костёр, и полукруг из составленных вплотную к друг дружке саней, являвшихся оградой лагеря, остался за спиной. Перед мостом всадники остановились.

– В рог погудеть что ли? Так инструмента нужного нету. – Подумал Снорри и просто крикнул в сторону замка: – Эй, есть кто живой? Послание для воеводы!

Перекинув через ворота тубус с грамотой, троица осталась ждать ответа. Свей ел бутерброд, а Парамон с внуком грызли орехи, прихваченные в Гостилицах. За жующими новгородцами наблюдали стражники, подслушивая, как еле разбирая буквы, Ульрих читает вслух ультиматум. Помимо сдачи замка, предлагалось заплатить выкуп за каждого кнехта, желающего отбыть домой.

– Воинот, где тело лазутчика, что с утра пролезть пытался? – Ульрих скрутил грамоту, пытаясь засунуть её в футляр, но получалось плохо.

– Возле часовни, у поленницы. – Ответил стоявший рядом воин.

Рыцарь хотел было спуститься по лесенке вниз, как что-то передёрнуло его, Ульрих ещё раз посмотрел на новгородских парламентёров. В голове всплыли недавние события под Орешком, когда он сам, пытался сообщить условия капитуляции. И снова, наглый, жрущий какое-то лакомство русский сверкал золотой бляхой на солнце. Это не совпадение, это точно он. Завтра значит приезжай … ну-ну.

– Подвесь труп перед воротами, это и будет ответ дикарям.

Спустя пятнадцать минут, из-под навеса ворот высунулось бревно с верёвкой, а вслед за этим, вылетело тело. Повешенный кочевник раскачивался подобно маятнику, под весёлый гогот ливонцев, почти задевая босыми ногами промёрзшую землю.

– Готовьте доски. – Распорядился Пахом Ильич, в бинокль, наблюдая за ходом переговоров.

После этих слов, обозники, подхватив топоры с клиньями, вооружившись двуручной пилой, отправились в лес. Было б дело где-нибудь в Дерпте али в Варшаве, то разобрали бы по брёвнышку близстоящие домишки. А так, в Копорье, вроде как у себя дома, безобразничать негоже. Спиленную ёлку освобождали от лап, вбивали клинья по всей длине, и раскалывали на грубые доски, после чего, лошадки отвозили готовые изделия к противоположной воротам стене замка.

Новгородцы строили осадную башню. Когда каждый ополченец чуть-чуть плотник, то сколотить грубый сарайчик в два человеческих роста не представляется сложным. На четыре гладких бревна, исполняющие роль полозьев, устанавливается опорная рама. Расколотые пополам брёвна, сбитые крест-накрест, образуют ферму. Сверху, бревенчатая рама поменьше. В итоге получается вытянутая усечённая пирамида, наверху которой могут разместиться четыре человека. С трёх сторон башня обшивается досками, а если зимой её полить водой, то поджечь её невозможно.

Несколько ливонских арбалетчиков попытались помешать строительству, но путного из этого ничего не вышло. Замок лишился двух стрелков, а сборный отряд кочевников Бата Сухэ, так и просидел весь день в засаде, ожидая вылазки неприятеля. Отвлекающий манёвр был готов. Деревянную башню вытащили на лёд реки и поставили в ста шагах от вала. Подвести её непосредственно к стене не смог бы и расчёт силачей. Толкать две тонны дерева на горку – занятие совсем бесперспективное. Осаждённые кнехты посмеивались над руссами и даже давали советы, аккуратно высовываясь в бойницы.

– Облегчиться надо сначала, а уж потом тяжести таскать. – Раздавались голоса.

Командиры ливонцев, напротив, молча, поглядывали за приготовлениями, обдумывая возможные варианты. Если осадную технику построили, значит, есть план по её использованию. Возле северной башни, являющейся одновременно донжоном, откос не такой и пологий. Полил водичкой промёрзшую землю, и через пару часов, двадцать человек смогут поставить её впритык.

Ночью, Ульрих решился на вылазку. Снабдив двенадцать добровольцев горшками с горячей жидкой смолой, немцы разобрали тайный лаз под башней и, вооружив шестерых стрелков зажигательными стрелами, стали ждать, когда серп луны закроет облаками.

– Воинот, запомни, главное облить башню смолой. Дай бог, одна стрела, да попадёт в цель, и задача будет выполнена. – Наставлял командира добровольцев Ульрих.

– Я добегу, господин. Можете не сомневаться. С сарацинами было в сто раз труднее.

– Пусть так. По мне, более свирепых воинов, чем руссы – я не встречал. – Ульрих задрал голову, погода была на стороне орденцев. – Пора.

Кнехты стали спускаться в подземелье. Галерея выходила к реке, в сорока шагах от оставленной на ночь деревянной башни. Воинот держал в одной руке пеньковую верёвку. Как станет совсем темно, наблюдатель из замка потянет трос на себя. Это будет сигналом к началу вылазки. Начались томительные минуты ожидания.

– Господи, как холодно. – Пробормотал Воинот, прижимая к своему телу стремительно остывавший горшок, и чуть не пропустил условленный знак. Верёвка вылетела из ладони. – Вперёд, храбрецы.

Ливонцы шустро выбравшись из подземелья, побежали к никем не охраняемой осадной башне. За десять шагов до цели остановились, бросок горшка, и назад, к спасительному лазу. Всё складывалось как нельзя удачно. Хрупкая керамика лопалась от удара, смола текла по свежеколотым доскам, обволакивая горючей смесью новгородскую башню.

– Фррр, фррр. – В воздухе запели стрелы. Кнехты знали, что шесть чудинцев будут стрелять и не обратили на это внимание. А когда чужие стрелы стали втыкаться в снег, совсем рядом – было поздно. Немцев ждали. Отряд Воинота полёг весь. Кочевники не зря ели свой хлеб и слыли отменными стрелками. Правда, поставленной цели добились обе стороны. Щедро просмоленная башня вспыхнула подобно факелу, ярким пламенем, освещая ночное небо. Со стороны русских раздался шум и крики разбуженного лагеря. В замке тоже зашевелились. Желающих посмотреть на светопреставление собралось немало. Люди повылазили на стены, радостно поздравляя, друг дружку с такой удачей. О двенадцати храбрецах, ценой своей жизни, оградивших остальных от опасности, как-то позабыли. Прошитый двумя стрелами Воинот был ещё жив, кое-как смог перевернуться на бок, посмотреть на творение своих рук и закрыл глаза. Силы оставляли воина.

Семеро кочевников, спустя полчаса, подскакав к догорающей башне, обошли её с двух сторон. Двое спрыгнули с коней и стали оттаскивать убитых ливонцев, не забывая подбирать целые стрелы. Пятеро, с луками наизготовку охраняли спешившихся. Связав за ноги, по двое тела неприятеля, отряд с визгом поспешил к лесу, волоча за собой на арканах скорбный груз.

Утром, одиннадцать виселиц были выставлены на льду, в качестве ответа, за повешенного диверсанта. Защитники замка приуныли. Мало того, что новгородцы к полудню выставили новую башню, поставив её рядышком с обугленными останками первой. Так она казалась ещё выше прежней, а наверху, сидел стрелок сумевший сразить двух ротозеев, неосторожно прогуливающихся по стене. Со стороны ворот, вообще что-то странное. Проезд через мост перегородили наглухо закрытые сани, которые закованная в броню лошадка еле дотащила до места.

В час дня, новгородцы, под рёв рога и рокот барабана начали штурм замка. Две колонны, сверкая сталью доспехов, выдвинулись на исходное положение. Первая штурмовала с севера, вторая с востока. К башне присоединили две оглобли, впрягли четырёх коней и покатили по льду, пытаясь с разбега взобраться на вал. Дабы ничего не препятствовало качению, бревенчатые полозья были загнуты кверху, как на санках. Для этого специально выбрали кривые деревья. Лошадкам помогали два десятка из личной гвардии Пахома Ильича, защищённые железом с головы до пят. Сотня кочевников непрерывно посылала стрелы в сторону обороняющихся, не давая высунуть и носа в бойницы. Толкающих прикрывали щитоносцы, подняв ростовые щиты над головой. В самой штурмовой башне сидел молотобоец с кувалдой в руках. Когда техника подползёт к стене, он вобьет клинья в землю, дабы строение не сползло вниз. Были заготовлены и лестницы, кучкой сложенные невдалеке. Всё говорило, что основной удар будет именно здесь.

В то время, пока башня скользила к донжону замка, с санного танка сбросили укрывавший его брезент. Под соплом огнемёта вспыхнул огонёк, и дуло высунулось из амбразуры лобовой брони. Длина моста почти десять аршин, плюс два метра перед воротами. Расстояние почти предельное для успешного применения огня.

Снорька подправил ствол и нажал на педальку насоса. Подожжённый напалм вылетел из сопла, попав точно по краю парапета, над которым возвышалась крыша укреплённых ворот. Следующая струя прошлась по навесу. Зону обстрела заволокло чёрным дымом, сквозь который высовывались языки пламени. Дерево загорелось. Последний пуск огня был уже наугад. Бронированная лошадка тронулась с места, освобождая проезд. Остался ли кто живой, в этом огненном аду было не разобрать. Когда новгородцы подтаскивали брёвна, чтобы подпереть подрубленный мостик, никто не препятствовал. Ни стрелы, ни камня, ни даже грубого слова не было в ответ.

Как только танк отъехал со своего места, а мост был починен, по дороге, ведущей к воротам замка, стали разгоняться санки с тараном. Подгоревшие доски не выдержали удара тяжёлого бревна и рухнули, вырывая железные петли. Теперь оставалось с помощью верёвок выдернуть таран, дабы освободить проезд, либо дотолкать его внутрь. Но когда всё вокруг горит, ни то, ни другое сделать невозможно. Удачно начавшаяся атака на воротах захлебнулась.

Ливонцы даже не пытались тушить пожар. Защищавшие ворота кнехты отошли к часовне, где Ульрих собрал резервный отряд. Потери были незначительны: два чудинца навсегда остались на своём посту, да шестерым опалило бороды. Брат-рыцарь Карл, отвечавший за оборону южной башни, прислал на подмогу двух арбалетчиков и явился сам с тремя оруженосцами. С его стороны новгородцы не атаковали, а после потери ворот, лучше держаться с крупным соединением.

– Почти сотня со мной, пять десятков на стенах. Надо контратаковать. – Ульрих обратился к Карлу.

– Как ты это сделаешь? Ворота в дыму, мы задохнёмся. – Рыцарь покачал головой, не соглашаясь с мнением командира.

– Забудь про ворота. Через них, ни мы, ни руссы пройти не смогут. Когда горелые брёвна рухнут, там будет завал. Мы поступим иначе, захватим их штурмовую башню.

– Ульрих, ты в своём уме? Проще снова бросить горшки со смолой, да запалить её к чёрту.

– Я то в своём. Руссы на этот раз поступили умнее. Доски блестят на солнце, значит, их полили водой. Карл, ты лучший мечник ордена. Когда на башне опустится мостик, запрыгни на него и освободи верхнюю площадку. У тебя получится. С нами Бог!

Гаврила Алексич, сидя на коне, в окружении своих друзей, заметно нервничал. Скорость, с которой приближалась башня к замку – была черепашья. На восточной стороне повалил чёрный дым.

– Тяжело ползёт. Ну кто ж так толкает? Нельзя было обозников привлекать, ленивы они. Говорил я тебе, Пахомушка, не послушал меня.

– Нечего было доспехи на харчи менять. Пусть отрабатывают. – Огрызнулся Ильич.

Новгородцы почти подвели осадную башню, оставалось всего несколько метров, но в этот момент поскользнулась одна из лошадей. Конструкция, удерживаемая обозниками, не покатилась вниз каким-то чудом. Щитоносцы успели подпереть её своими телами, однако сдвинуть махину с места, сил не хватало.

– Ааа, пропади всё пропадом! – Гаврила хлестнул коня и помчался к замку. За своим боярином устремился отряд из десяти телохранителей, со знаменем войска.

Подскакав к башне, Алексич спешился, перекинул круглый щит за спину, осёк острым ножом ремни упавшей лошади и вцепился в оглоблю, толкая изо всех сил вперёд. Башня словно почувствовала, что ещё пару шагов, и её перестанут мучить, поддалась, сдвинулась с места и замерла, соприкоснувшись с бревенчатой стеной донжона.

– Бах! Бах! – Молотобоец забил в землю кол, фиксируя осадную технику.

– Вперёд православные! За мной! – Гаврила вбежал в чрево башни. Вятко и Микола не отставали от боярина ни на шаг. Так, втроём и оказались они на верхней площадке.

Пару секунд перевести дыхание, поправить амуницию, щиты перед собой. Снизу раздался топот. Наверх втиснулись два телохранителя с взведёнными арбалетами.

– Вятко, выбивай подпорку, с Богом! – Мостик с треском рухнул на стену, разнося в щепки хлипкий навес крыши.

Упавшие доски ещё дрожали, а два вражеских болта впились в крепкие щиты новгородцев. Стрелки Карла разрядили оружие, надеясь очистить место для рыцаря. В ответ выстрелили руссы, сразив кнехтов, оказавшихся на линии огня.

Карл, стоявший прямо по центру, немного замешкался. Два оруженосца, находившиеся по обе стороны от рыцаря, свалились с громким криком, зацепившись за его одежду, потянув его вниз. В это мгновение, клубок из трёх тел, одновременным прыжком сбил ливонца с ног. Лучший мечник ордена оказался на четвереньках. Получив удар мечом по шлему, кое-как отбил второй выпад, чуть не лишившись руки. На помощь пришли несколько наёмников Ульриха, закрыв своими телами поверженного рыцаря, давая ему возможность подняться. Несколько секунд они продержались.

– Назад! – Зарычал кнехтам, разъярённый своей неудачей Карл.

То, что это было сказано уже трупам, ливонца не беспокоило. Перед ним был враг, которого он собирался убить. Руссы перехитрили его, сумев не только защитить свою башню, а даже проникнуть на боевую площадку донжона. Если немедленно что-то не предпринять, то замок падёт.

Гаврила Алексич почувствовал, как хлопнули по нему два щита, прикрывавшие его с боков.

– Молодцы ребята, оберегли. – Пронеслось в голове витязя.

Короткий разбег и прыжок на огромного немца, стоявшего прямо перед Гаврюшей. Лезвие новгородского клинка ударило по шлему. В последний момент, противник неожиданно присел, и вместо рассечённой головы брызнули только искры. От таранного удара троицы немец свалился с ног. Микола успел пырнуть здоровяка остриём своего меча, задел плечо, но большего достигнуть не удалось. На пути встали два кнехта, выставив вперёд маленькие щиты. Вятко сбил меч левого, Алексич, принял коварный удар по ногам второго на щит и сильным, рубящим как топором ударом, рассёк ключицу ливонцу с отбитым в сторону мечом. Микола расправился с последним, поразив того в открытую шею. За пять секунд боя, новгородцы расчистили место для остальных штурмующих. Упавший немец очухался, вскочил на ноги и что-то пролаял. Его меч просвистел перед глазами Гаврилы с такой стремительностью, что боярин даже не успел среагировать.

– Прижимаем его! – Крикнул Алексич своим бойцам. – Матёрый волчара.

Новгородцы сделали одновременный шаг вперёд, окружая рыцаря, и нанесли по удару. Каков бы мастер не был, но отбить три меча одновременно, когда возможности для уворота практически нет – невозможно. Гаврюша бил сверху, наискось, дружинники по бокам.

Рыцарь и не думал защищаться. Полагаясь на крепость доспеха, Карл перехватив меч двумя руками, нанёс страшный удар по центральному воину, стараясь проскочить между двумя остальными, после чего, можно попытаться проникнуть на осадную башню. Шесть наёмников, толкающихся позади, как-нибудь справятся с двумя руссами. Сталь со свистом разрубила окантовку выставленного вперёд щита, развалила его, останавливаясь в меховом налатнике.

Резкая боль в области шеи заставила Карла вскрикнуть. Русский меч разрубил кольчугу, войдя в тело на всю свою ширину, напитываясь кровью. Рыцарь сквозь прорезь шлема видел, как его удар достиг цели, но руки уже не держали оружия, а ноги отказывали идти вперёд. Два воина упали одновременно. Мёртвый Карл и раненый Гаврила Алексич.

Удары Миколы и Вятко пришлись в пустоту. Немец был настолько быстр, что сумел ускользнуть, напав на боярина. Мгновение, и Гаврила выпустил застрявшее в теле рыцаря оружие из руки, завалился на недавно убитого им кнехта.

– Гаврила Алексич! Живой? – Прохрипел Микола, наклоняясь к боярину, пока Вятко прикрывал обоих, отгоняя воодушевившегося было неприятеля.

– Живой, только дюже больно. Задел меня схизматик. Руки не чувствую. Стяг на башне укрепите, слышишь, стяг …. – Алексич потерял сознание.

Вслед за ударным клином командира, полезли Гаврюшины телохранители, растекаясь в разные стороны, размахивая секирами и фальшионами, уничтожая всё на своём пути. Свиреп и беспощаден русский воин в атаке. Напор был настолько стремителен, что высунувшийся с нижнего этажа в люк немец, сразу захлопнул его, не давая спуститься руссам дальше вниз.

– Пахомушка, смотри! Стяг с медведями на башне! Ай, да молодец Гаврюша. Утёр всем нос. – Сбыслав на радостях так хлопнул Ильича по плечу, что тот, чуть не свалился с лошади.

– Дай Бог здоровья Гавриле. Надеюсь, князь не подведёт. Айда к замку, поможем нашим! – Пахом Ильич пришпорил коня, увлекая за собой новгородский резерв. Второстепенное направление превратилось в основное. Русские воины уже сражались на мостиках стен, примыкающих к донжону, и важно было численное превосходство.

Кочевники Бата Сухэ перестали пускать стрелы. Хоть и было у каждого по два колчана, да рано или поздно, всё когда-нибудь заканчивается. Всадники стали обходить стену, концентрируясь у горящих ворот. Дружина Александра стояла в бездействии.

– Пахом Ильич захватил большую башню! – Раздавались выкрики скакавших степняков.

Князь зло сплюнул. На его фронте заметного успеха не намечалось. Санки с бревном дружинники бросили, позабыв привязать к ним верёвки. Жар от огня стоял такой, что в пяти аршинах невозможно было даже дышать. Несколько добровольцев, предварительно облитых водой, так и не сумели приблизиться к тарану. Смельчаки лишившись бород и бровей, растирали опалённые лица медвежьим жиром, постоянно кашляя. Желающих отличиться – больше не нашлось.

– Яков, возьми полсотни, шмелём к Ильичу, и захвати южную башню. Немцы пойдут на прорыв, замок для них уже потерян.

– Сделаю, князь. – Яков сорвался с места.

Прихватив с собой две лестницы у Михайлы Сытинича, дружинники обогнули замок с севера, выходя к недостроенной южной башенке. Яков сообщил Ильичу новый план действий, восхитился мужеством горожан и поспешил к своим воинам. Несколько раз чудинцы пробовали отогнать штурмующих стрелами, но каждый раз, в сторону защитников летело в десять раз больше. Одну лестницу прислонили непосредственно к башне, вторую к стене. Руссы полезли наверх.

Едва Савва перемахнул через стену, как перед ним предстала странная картина. Деморализованные наличием новгородского знамени на донжоне замка, финские наёмники сложили оружие. Южная башня была взята без потерь.

– Яков, наша взяла! – Закричал Савва толпившимся у стены дружинникам.

– Что внутри видно? – Раздался зычный бас ловчего в ответ.

– Немец у церквушки собрался. Много, под сотню. Главарь их на коне, остальные пешцы. Мужички в них из самострелов стреляют, на рожон не лезут, боятся. На стенах почти никого нет.

Ближник князя усмехнулся, от ополченцев большего ожидать и не приходилось. Обернувшись, высмотрел самого молодого и послал гонцом к Александру.

– Передай князю, башню захватили. Ливонцы собрались в кулак. Как станут прорываться, пошлю человечка. Из-за дыма, условленного сигнала не подать. – Яков слез с лошади и направился к лесенке, дабы всё посмотреть самому.

– Катастрофа! – Других слов у Ульриха не было.

Карл провалил задание. Руссы были повсюду. Каждый третий кнехт имеет ранение, чёртовы стрелы дикарей сыпались как град. Держать оборону уже не было смысла. С воротной башни доложили, что новгородцы выстроились для штурма, и вот-вот пойдут на приступ. Пути отступления были отрезаны.

В этот момент, из двери часовни высунулась голова священника. Спустя мгновенье, дверь распахнулась полностью и, святой отец в сопровождении Грота выскочили на улицу. Словно крысы, почувствовав, что борющейся за живучесть корабль скоро пойдёт ко дну, монах и шпион решили дать дёру. Тощий пастырь бежал бы один, только вот, мешок с добром, дотащил бы наврятли. Миновав поленницу дров, беглецы юркнули в пристройку сарая. Под сеном, закопанный в землю лежал сундучок, в котором святой отец хранил серебряные женские украшения, отобранные у местных жительниц силой. Так сказать, дары церкви. Помимо этого, в тайнике хранилась утварь, приватизированная из православных храмов.

– Рой здесь. – Священник указал место, где следовало копать, Гроту.

– Дай нож. Не руками же рыть. – Ответил свей, поддев носком сапога мёрзлую землю.

– Ща, подожди. – Священник поставил котомку на деревянную колоду, порылся в ней и протянул широкий тесак в ножнах сообщнику.

Это было второй ошибкой. Поведав Гроту, каким образом можно ускользнуть из замка, святой отец раскрыл все свои карты, а теперь, отдавал свой единственный козырь. Подельник вытащил оружие и воткнул его прямо в сердце священнику.

– Ааа! – Только и успел произнести священнослужитель, с пустыми ножнами в руках.

– Тише, ты поступил бы так же, как только бы мы выбрались отсюда. – Грот выдернул тесак, вытер лезвие, отодвинув труп в сторону, стал обратно засыпать тайник сеном. – Пусть полежит здесь. Сейчас, главное спастись.

Выбравшись из сарайчика, свей подобрал торчавшую из снега стрелу, осмотрелся, не видит ли кто и вернулся обратно. Аккуратно вдавив наконечник в место, куда была нанесена рана ножом, взвалил труп на плечи и понёс его к часовне. В суматохе, на него даже не обратили внимания, а перед входом, сердобольный кнехт, помог открыть дверь.

– Не уберёг господь своего слугу. Что поделать – война. – Грот указал пальцем на торчавшую из груди стрелу, сложил лапки священника на груди и опустился на колени, якобы молясь, за безгрешную душу.

Помогавший кнехт перекрестился, оставив доброго христианина молиться за своего поводыря. За стенами часовни вовсю гудел боевой рог Ульриха. Немцы решили идти на прорыв.

– Идиоты! – Вслух высказал свою мысль Грот. – Это руссы, их не победить. Сдались, может, и остались бы живы.

Свей прихватил котомку с продуктами, два тулупа и отодвинув алтарь спустился в подземелье. Тут он пересидит несколько дней, а когда новгородцы уйдут, солнечная Венеция с радостью распахнёт свои объятия. Богатым людям, там завсегда рады.

Отряд из сорока кнехтов устремился к донжону, скапливаясь в подземной галерее. Остальные, побросав всё тяжёлое, построились перед воротной башней с Ульрихом во главе. Боевой рог прогудел три раза. Створки узких ворот распахнулись. В это время, из лаза стали появляться немцы, оказавшиеся прямо в тылу новгородских ополченцев. За подземным ходом следили, и неожиданностью появление неприятеля не стало. Сбыслав Якунович с десятком своих ушкуйников практически не дал ливонцам вылезти. Мясорубка была почище, чем в прошлом году в устье Ижоры. Боярин был забрызган кровью с головы до ног. В самом замке, Пахом Ильич развалил препятствующий спуску на нижний этаж донжона люк и оказался у противоположного выхода из подземелья. Два десятка кнехтов оказались запертыми в ловушке. Ефрем, сопровождавший своего патрона, стоял с топором на длинной рукояти, готовый зарубить каждого, кто бы высунулся наружу. Пойманные, как лиса в норе немцы – затихли.

– Эй, наверху! Микола, Вятко. Дуйте сюда. – Приказал Пахом. По лестнице застучали сапоги. Ратники Алексича оказались перед Ильичом.

– Звал боярин?

– Подсобите Ефрему, я с Гаврюшей посижу. Как он там?

– Лексей с ним. Какую-то повязку хитрую наложил. Две стрелы изломал, тряпицей длинной связал и под мышку положил. Гаврила Алексич сказал, что боли совсем не чувствует …, плохо это. Кость у него побита, грудь рассечена несильно, но руды много вытекло, очень больно должно быть. – Вятко покачал головой. – На моей памяти, при подобной ране, воин сильно мучился, а через день Богу душу отдал.

– Типун тебе на язык. Не смей так говорить. Выкарабкается Гаврюша. Лексей сейчас его подлатает, а в Новгороде, к лучшим знахарям поедем, к волхвам пойду на поклон, поставим на ноги. – Ильич поспешил к раненому другу.

Раздетый по пояс Гаврила Алексич лежал в бинтах и как-то по-детски улыбался. Над ним склонился Лексей, а рядом, с медицинской сумкой, с красным крестом на белом круге, перекинутой через плечо стоял Снорька, держа в руках флягу со спиртом.

– Снорри, подержи на вытянутой руке. Сейчас приспособу сделаю – Лексей протянул Стурлассону пакет с физраствором.

Собравшийся было с расспросами Пахом, закрыл рот. Из прозрачного бурдюка через невероятно тонкую кишку капала жидкость и втекала прямо в руку Гаврилы через железную иглу. Ловец голоса и изображения померк перед новым колдовством.

– Ступня правая онемела, да и холодно. Может, ещё коньячку выпить? – Пожаловался Гаврюша.

Вои Михайлы Сытинича, завидев решившегося на вылазку неприятеля, бросились в лес, побросав мешавшие манёвру штурмовые лестницы. Пяток ливонских всадников, с копьями наперевес устремились в сторону дороги, увлекая за собой оставшийся в живых гарнизон. На долю секунды, Ульрих пожалел, что решился на бегство из замка. В голове пронеслась мысль:

– Если, руссы драпают только от одного вида храброго христова воинства, то, может, стоило дать бой? А все неудачи, из-за неумелого действия Карла?

– Бумц! Бумц! – Две стрелы стукнули о доспехи и вернули Ульриха на землю.

Ядро русского войска – княжья дружина, вылетела навстречу, дав предварительный залп из луков. Поворачивать назад было уже поздно. Больше ста аршин до стен замка, не успеть. Конная лава через мгновение опрокинет не успевших выстроиться пехотинцев. О сопротивлении не было и речи. Бросив бесполезное копьё на снег, Ульрих дал шпоры своему коню. За ним поскакали четверо оруженосцев. За спиной раздались вопли ужаса и проклятья. Бешеный галоп лошади выносил командира орденцев из боя.

Лёгкая конница Бата Сухэ готовила арканы. Начиналось самое интересное. Пятёрка всадников, отделившаяся от толпы кнехтов, оказалась в окружении. В воздух взметнулись волосяные змеи. На рыцаря в белом плаще вели охоту сразу пятеро степняков. И как назло, ни одна петля не достигла цели. За то время, пока Ульрих находился в Копорье, единственным развлечением была охота. Крестоносец изучил окрестный лес настолько, что мог передвигаться в нём с завязанными глазами. Пригнувшись к шее коня, бывший комендант замка уносил ноги из своего фоггства по хорошо изведанному маршруту. Посланная вдогонку стрела застряла в кольчуге, войдя в спину лишь на пол вершка. А вскоре, из-за постоянного движения железных колец, и вовсе вылетела. На рану, Ульрих обратил внимание, когда дал отдых спасшему его четвероногому другу. Расценив ранение как пустяшное, и выждав, пока конь начнёт ровно дышать, рыцарь неспешно поехал в сторону Радунино. В деревню заезжать не стал. Местные жители наверняка знали об осаде, и скорее всего, даже предложат напиться, а затем, просто огреют дубиной по голове.

– Заночевать лучше в Льешах. К ночи как раз доберусь. – Подумал Ульрих, и впервые, за много месяцев прикоснулся к поясу, где висел кошелёк. Наместник Водьской земли перестал существовать. На боевом коне ехал незваный гость, вынужденный проситься на ночлег и оплачивать своё пребывание.

Пятьдесят два кнехта попали в плен. В Новгород, живыми добрались лишь четыре десятка. Потери русской рати были ничтожны. Двенадцать убитыми и двадцать один получили ранения. Угроза торговым путям была ликвидирована. Сгоревшие укреплённые ворота замка восстановлению не подлежали. Лишь спустя сорок лет, Русь заинтересуется наличием крепости в этих местах. А пока что, новгородское войско готовилось возвращаться домой. Русичи праздновали победу.

Глава 8. Вперёд, на Запад

Раненого Гаврилу Алексича перенесли в 'Руссобалт'. Печка топилась не переставая. Лишившись много крови, Гаврюша часто терял сознание. Родственник Сбыслава привёл колдуна-лекаря, но тот, осмотрев боярина, только оценил качество перевязки, задержал взгляд на капельнице и пообещал принести в жертву петуха.

– Не жилец. Руды потерял больше, чем осталось. – Выдал резюме колдун-лекарь.

После вердикта медицинского светилы, друзья поникли. Шутивший после оказания первой медицинской помощи Гаврюша, приходил в себя всего два раза, и то, после укола глюкозы. Ночью, температура больного поднялась, и теперь, его периодически обтирали уксусом. Под утро, в лагерь прибежал колдун с медицинским образованием, сообщив, что во сне, ему было видение:

– Сломанная кость неправильно составлена. Если не исправить сейчас, то шансов нет совсем. А так, раненый держится только на его жертвоприношениях.

– Исправить берёшься? – Спросил Сбыслав.

– Берусь. – Не моргнув глазом, ответил колдун-лекарь. – Отвар нужен из грибов. Очень дорого стоит. Из Готланда везут. Иначе, от боли умрёт.

– Сколько надо, столько заплатим. – Не выдержав откровенного вымогательства, встрял в разговор Пахом Ильич.

– Тогда за дело. Оставьте меня наедине с раненым. То, что буду делать, вам лучше не видеть.

Бояре отошли от крытого возка, молясь про себя Богородице, дабы отпустила великий грех.

Водьский колдун вскипятил воду. Чуть ли не кипятком помыл руки. Вытер их белоснежной холстиной и уже собирался залезть в 'Руссобалт', как замер от окрика.

– Далеко собрался? – Спросил я у лекаря.

Пахом всё же решился меня разбудить. Просидевши всю ночь возле Гаврилы, сбивая ему температуру, я проштудировал справочник, составленный в Севастопольском госпитале. Под утро, глаза начали слипаться, и когда Ильич сменил меня, то моментально уснул.

– Не мешай мне! – Завизжал водьский колдун. – Хочешь, что б он умер?

– Не хочу. Но, пока ты не расскажешь, что собираешься делать, туда ты не пойдёшь.

– Вот как?! Тогда лечите его сами. – Обиженный недоверием колдун сплюнул на снег, подобрал меховой мешок и коротким шагом направился в сторону опушки, откуда пришёл. Шашки всё замедлялись, а в спину никто не кричал, с просьбой остаться.

– У Гаврилы Алексича раневая инфекция. Кость не раздроблена. Всё срастётся как надо. – Подождав, пока колдун-лекарь отойдёт шагов на пятьдесят, продолжил. – Я дал ему очень сильное лекарство, но уже вечером его надо кормить. Где хотите, достаньте печень кабана или медведя. И что б повар бульона куриного наварил.

– Так выкарабкается Гаврюша? – Всё ещё смотрящий в удаляющеюся спину колдуна спросил Сбыслав.

– Должен. Хотя каждый прожитый день после вчерашнего – забран у судьбы. Пахом Ильич, будь добр, как Алексич проснётся, разбуди и меня.

После того, как я завернулся в тёплое одеяло и уснул, бояре стали обсуждать добычу печени зверя. Не найдя ничего лучше, порешили купить нескольких гусей, поросёнка и всё, что подвернётся в Гостилицах. Для этого, был отправлен в торговую экспедицию Ефрем в сопровождении Миколы и Вятко. Внук Парамона, назначенный присматривать за Гаврилой переселился в крытый возок, а новгородская рать собиралась покинуть Копорье с восходом солнца.

К утру было подобрано всё, что плохо лежало, или оказалось слабо привязано. Отягощенные добычей ополченцы выстраивались в колонну, пропуская всадников дружины Александра вперёд. Князю, как известно, слава и уважение, а простым ратникам – набитый трофейным добром мешок. Посланные в разведку степняки проходили по двадцать вёрст, оставляли небольшой отряд дожидаться остальных и уходили дальше, в сторону Новгорода. Через несколько дней пути, ополчение основательно подотстало от князя, и теперь, только потухшие кострища на берегах реки указывали, что дружина прошла в этих местах.

Ильич хотел идти через Орешек, чтобы потом вернуться по Волхову. Так бы и поступил, кабы не Гаврила Алексич. Дома, оно и стены помогают, так что, пришлось следовать кратчайшим маршрутом.

– Никуда остров не денется. Обождёт Бренко. – Бурчал под нос Пахом.

– Стойте! Очнулся! – Закричал из возка внук Парамона.

Колонна остановилась. Бояре подскакали к крытому возку, спешились и стали заглядывать внутрь. Гаврюша, проспавший двое суток, раскрыл глаза и изволил поесть горяченького.

– Привал. Ефрем, скачи к Лексею. Сам знаешь, что сказать, да охранение пусть выставят.

– Сделаю, Пахом Ильич. – Бывший приказчик стегнул лошадку, направляясь в авангард рати.

Осмотр больного привёл меня в полный восторг. Шов, под которым скрывалась золотая пластинка, сделанная из шестиконечного креста, скреплявшая кость ключицы, немного нагнаивал, однако, всё было в пределах нормы. Наложенный пластиковый гипс затвердел подобно панцирю жука. Гаврюша чувствовал страшный зуд, жаловался, но иначе, вероятность возникновения ложного сустава была слишком велика. Пришлось объяснить это на словах боярину, и даже показать маленький рисунок, как будет выглядеть кость, если без иммобилизации, всё пустить на самотёк. Алексич согласился с доводами, а потом покраснел.

– Лексей, сил терпеть, боле нету.

– Блин, совсем забыл. Я лукошко под тебя положу. Не переживай, не протечёт. Как дела свои закончишь, позови.

Вложив в глубокий оловянный поднос полиэтиленовый пакет, я подложил самодельное судно под Гаврилу и вылез из возка. Внук Парамона в это время разводил костёр под большим котелком. На снегу лежали три ощипанные курицы и два мешочка: один с сухарями, а второй с крупой.

Что только не услышал я от новгородских бояр, за эти два дня. И то, что колдуну-лекарю дерзить не стоило, и то, что на Гаврюшу наслали порчу. Сбыслав, с чьей подачи и прибыл знахарь, вообще предлагал вернуться, да прихватить дедка с собой, на всякий случай.

– Если бы, он не заикнулся о стоимости снадобья – слова бы не сказал. Шарлатан чистой воды, хотя, и имеющий представление о медицине. Всё берётся излечить, а как сам заболеет, то в аптеку бежит, аж хохол трясётся. – Оправдывался перед друзьями.

– Куда бежит? – Не понял меня Сытинич.

– В аптеку, изба такая, где лекарства хранятся.

– Зачем куда-то бежать? Все травы и мази у знахаря завсегда дома лежат.

До знаменитого путешествия Ганса Шмета, после которого и был привезён в Москву Аренд Классен, считавшийся первым русским аптекарем, было ещё триста лет. Пришлось изворачиваться на ходу.

– У вас, может, и дома они снадобья берегут. А у нас, лекарства продают в аптеках. И к колдунам, никакого отношения они не имеют.

– Скажи ещё, что и пчёлы у вас мёд сами в бочках приносят, а не по бортям сидят. – Подсмеялся надо мной Михайло.

– Самостоятельно сдавать мёд – ещё не научились. Пчёл в ульях, на пасеке держат. Как буду в Смоленске, через Евстафия, передам тебе их. Пчёлок сможешь разводить – не отходя от дома.

Так и завершился наш разговор, плавно перешедший от состояния здоровья Гаврилы Алексича к делам насущным. Война закончилась, и новгородцы думали о проблемах мирной жизни. Только прятать бронь по сундукам было слишком рано. Ослабленный потерями Орден не мог смириться с поражениями. И если бы не восстание покорённых балтов, то ответных действий ливонцев можно было ожидать уже в конце лета этого года. А пока, Псковские земли подставляли незащищённое брюшко под острый меч новгородских дружин. Александр, окрылённый почти бескровными победами, вынашивал планы по возврату утерянных земель. После посевных, можно было продолжить кампанию. Князю оставалось упросить отца помочь суздальскими полками, тем более что братец Андрей рвался в бой, стараясь получить славу.

Спустя десять дней, новгородское ополчение с триумфом вступило в столицу. Переодевшись за две версты до города в сверкающие на солнце кольчуги, развернув знамя и укрепив на санках Парамона большую икону, ратники под стук барабана, в полдень подошли к Софийскому храму. Рафаилу был заказан молебен, во славу Русского оружия, после чего, Пахом Ильич устроил строевой смотр, радуя горожан слаженными действиями воинов. Три отряда промаршировали почти в ногу перед боярами, позвенели оружием и разошлись к своим санкам. После торжественного молебна, Ильич распустил ополчение по домам. Те, кто согласился продолжить ратную службу в крепости, оставляли доспехи себе, остальные – сдавали под роспись Ефрему.

В течение двух недель, мы с Пахомом навещали Гаврилу Алексича. Меч Карла, нанёсший почти смертельную рану, висел над изголовьем больного. Сам боярин, себя таковым уже не считал, совершал пешие прогулки в сопровождении жены и регулярно навещал хозяйственный двор, где плотники, под руководством Тимофея, пытались смастерить крытый возок.

Мебель в хоромах, пока Гаврюша ходил в Копорье на немца, изменилась в лучшую сторону. Появилось кресло, две софы и стулья со спинками, как у Ильича в кабинете. В окнах стояли стёкла, а в горнице висело небольшое зеркало, обрамлённое в резную ореховую раму.

– Гаврила Алексич, я в Смоленск отправляюсь, хочу тебя в гости пригласить. – Мы вели разговор после снятия каркаса повязки.

– Не Лексей, давай, на будущий год. Отдохнуть мне надо.

– Дело в том, что лечение твоё не закончено. Пластинка золотая на твоей ключице, вынуть её надо, а сделать это можно только там. Если хочешь, чтобы рука была как прежде – надо ехать.

– Ну, раз так, тогда поеду, а то, мешает мне что-то. – Боярин показал пальцем на на розовый рубец.

Через два дня, в составе купеческого поезда мы выехали из Новгорода. Семь сотен шкурок соболя, лисицы и несчётное количество беличьих шубок следовали за нашими санями. Гаврюша ехал на рентген. Одновременно, в сторону Запада, к маленькой деревушке Самолва выехал второй караван, под предводительством Федота, приехавшего с посланием от дочери к Пахому Ильичу. Письмо Нюры вмещалось на трёх листах, причём писалось новыми буквами. Несколько строк были написаны для меня.

– Дяденьке Лексею низкий поклон. Передаю с Федотом редкую вещицу, найденную на месте, где стоял старый идол. С Гюнтиком вышел спор, даст ли дядя взамен за это, десять кольчуг? Думаю, муженёк спор проиграет.

Ну как, после этих слов не поддержать юную особу? Рукоять старинного ножа не имела цены. И дело было не в золоте. Сам факт, что древние русичи обучали своих детей грамоте, посредством такого наглядного букваря, привёл меня в восторг. Это ж надо было додуматься, выгравировать алфавит, чтобы ребёнок, играясь с дорогой вещицей, попутно изучал буквы.

– Русская система образования – самая лучшая в мире. Это вам не тесты, с возможными вариантами ответов. – Подумал я, слушая письмо Нюры.

Пахом Ильич, по моей просьбе выделил со склада стальные рубахи. Но это было не единственным подарком от меня. Бата Сухэ уступил пленного немца по имени Воинот за шесть локтей синего бархата. Ветеран, получивший две стрелы в спину, во время поджога штурмовой башни – выжил. Конь кочевника, потрогал его своим копытом, и Бата Сухэ счёл это каким-то знаком свыше, после чего немца перевязали и не повесили с остальными. История этого обмена была весьма занимательна.

За пять дней до моего отъезда в Смоленск, я посетил Городец, сопровождая в поездке Пахома Ильича. Степняки расположились слева, в пол версте от кремля, где были построены новые конюшни, и было место для шатров и юрт. Жить в избах они ещё не привыкли, хотя сам сотник имел большую усадьбу с крепким забором. Пока Пахом был на аудиенции у князя, мы со Снорькой поехали к конюшням, прикупить парочку лошадок для будущей поездки. Проезжая возле свежесрубленного теремка, свей обратил внимание, что за забором ругается немец, точно так, как Гюнтер. Вернее, акцент такой же.

– Teufel fotid[54] – Послышалось из-за частокола.

– Наш Гюнтер из Швабии, может, и этот оттуда? Давай узнаем. – Предложил я Снорри.

– Эй, немец, ты откуда родом? – Крикнул Стурлассон.

– А тебе какое дело? – Раздалось в ответ.

– Да так, просто интересуюсь.

– Ну, раз просто так, то езжай дальше. Из Швабии я.

После покупки трёх кобылиц, мы спросили у конюха про немца, живущего в усадьбе. Кочевник махнул рукой, сплюнул и сообщил, что проку от старика никакого, лошадей не понимает, по хозяйству абсолютно не годен и чего его хан держит у себя – не понятно. Так и выменяли мы пленника, дабы Гюнтеру было приятно поболтать с земляком.

Торговый поезд, к которому мы присоединились, возглавлял Захар Пафнутьевич, знакомый мне ещё со Смоленска. Купец полностью перепрофилировал свой бизнес, став заниматься торговлей специями, кои брал на реализацию у Евстафия. Захар получал по двадцать пудов перца, гвоздики, корицы и имбиря, после чего фасовал пряности по маленьким мешочкам, опломбировал завязки сургучной печатью и вёз их в страны Запада. Каждое наименование имело свой цвет сургуча. От красного до зелёного. И сколько не пытались подделывать недобросовестные фальсификаторы фирменную упаковку, смешивая воск с терпенитом – ничего у них не выходило. Секрет приготовления испанского воска был им недоступен, а Евстафий продавал цветной сургуч только Пафнутьевичу. Младший сын купца Удо, смышленый Миленко, организовал в Бирке торговое представительство, выстроил огромную лавку и распространял специи по Скандинавии, заручившись поддержкой короля. На особо крупных мешочках делалась вышивка, изображавшая трёх слонов. Среди знати, приобрести такой мешочек считалось шиком. И Миленко пошёл дальше. Видя, что дамы стали использовать купленные мешочки с вышивкой в качестве кошельков, хвастаясь своим благосостоянием перед подругами, свей приехал в Новгород и предложил Захару делать новую упаковку. Суть состояла в следующем:

– Не все могут позволить себе купить специи в крупной расфасовке. А если изготовить кошелёчек из бархата с кожаным дном, нанести фирменную вышивку, добавив бисер и вложить в него маленький мешочек с пряностями, то торговля пойдёт намного быстрее. Мужья с более скромными доходами смогут радовать своих дам, делая им такие подарки.

Эту идею и вёз в Смоленск Захар Пафнутьевич, осложняя нелёгкую жизнь девочкам-вышивальщицам. Но с одной идеей в дальний путь не поедешь. Миленко привёз с собой медные бруски, чистая контрабанда. Пятьдесят пудов обмазанных затвердевшей глиной напоминали плинфу. Купцам вновь запретили поставлять медь в Русские земли, и в ответ, правительство города отменило пошлину на ввоз цветного металла. За последние десять лет это повторялось неоднократно, кое-кто страдал, а некоторые – изрядно наживались. Складывалось впечатление, что акция по запрету, чуть ли не проплачена самими новгородскими медными олигархами. Вот и выглядели санки купца в результате этих действий более чем скромными, что нельзя было сказать об охране. Отряд в дюжину викингов, нанятых ещё в Бирке, отпугивал любителей лёгкой наживы одним своим звероподобным видом. Снорька перекинулся с ними несколькими словами и расцвёл широкой улыбкой.

– Йомсвикинги. Вернее, остатки некогда славного воинства.

– И что с того? Йомсборг давно пал. Двести лет уже прошло. Разве можно их так называть?

– Можно, Лексей. Это первые рыцари. До Смоленска будем спать спокойно.

Вечером, когда поезд стал лагерем на ночлег, Стурлассон прихватил с собой десятилитровый кувшин с пивом и отправился в гости к охранникам. До полуночи шло веселье. Снорька ещё два раза возвращался к санкам за добавкой, а когда ячменный напиток закончился, упросил меня выдать фляжку со спиртом. Это был явный перебор, и я отправился вместе с ним к весёлой компании.

Офицер военно-морского флота СССР, ни разу не выпивший спирт, таким считаться не может. Это как у подводников. Если не испил плафон морской воды при первом погружении, то можно считать, что его и не было вовсе. Вигинги спирта в глаза не видели, не говоря о том, что пробовали. После показательного выступления, при попытке повторить действо за мной, храбрые воины прониклись уважением. Снорри на ходу сочинил какие-то стихи, суть которых мне была непонятна из-за невежества в знании языка, после чего я был зачислен в близкие друзья северного народа.

Утром, с помятыми лицами мы стали растираться снегом. Это был единственный способ соблюдения гигиены во время пути. До ближайшего погоста, где можно было попариться в бане – было три перехода.

– Лексей, где ты научился пить эту гадость? – Спросил меня Снорри. – У меня горло дерёт до сих пор.

– В Западной Лице. А что?

– Это где такое место? Надо знать, дабы обходить его стороной.

– Далеко на север отсюда. Ночи там как день, северное сияние освещает горизонт сиренево-изумрудным светом, стылый ветер пронизывает до костей, а когда поёт вьюга, то нечем дышать из-за снежной крошки. Но это самое красивое место на всей земле. В тех местах я родился.

– Понятно. Нет ничего краше Родины. Я тоже мечтаю попасть домой …, только не ждёт меня там никто.

Мы помолчали с минутку. Каждый подумал о чём-то своём, что было близко к сердцу.

– Трюггви сказал, что после Смоленска, он будет наниматься на службу. Но если, его будут заставлять поклоняться кресту, то служить не будет.

– И кто его на работу возьмёт? Времена давно изменились. Все князья христиане и не потерпят язычников.

– Ты возьмёшь. Тебе всё равно, какой веры придерживается человек. Я это давно заметил.

– И что ты ещё заметил? Говори, рядом с нами никого нет, в бою мы сражались вместе, какие могут быть секреты?

– Неправильный ты какой-то. Ничего тебя тут не держит. Ты на всё смотришь со стороны. Наш разговор прервал Захар Пафнутьевич.

– Лексей, соль у вас есть? Мешок где-то потеряли, все санки перерыли – найти не можем.

– Сейчас, обожди. Найдём.

Натянув на себя тельняшку и накинув на плечи шубу, я отправился к нашим возкам. Берестяной короб с солью лежал вместе с продуктами на последних санках. Гаврила Алексич в это время делал заученные упражнения утренней гимнастики, разрабатывая левую руку. Поначалу, к подобным действиям боярина относились с лёгкими усмешками, но узнав истинную причину и рассмотрев свежий рубец на могучем теле, смеяться перестали. Рана, полученная Алексичем, по тем временам была практически смертельна. И если человек выживал, то работать уже не мог, становясь иждивенцем, пополняя ряды просящих милостыню на паперти церкви. Гаврюша закончил приседать с одновременным поднятие рук, покрутил туловищем из стороны в сторону и взяв у Вятко меч, проделал несколько финтов, изображая бой с тенью.

– Как рука, Гаврила Алексич? – Поинтересовался состоянием здоровья у боярина.

– Плохо. Но с каждым днём становится лучше. Что ж ты Лексей меня с собой не позвал, когда к данам в гости ходил? – С укором ответил Гаврюша.

– Помилуйте, Гаврила Алексич, за полночь уже было. Думал, спишь уже давно, будить не стал.

– Ага. Как же, песни орали, что проснулся я. Так что, в следующий раз не забывай друзей.

– Следующий раз будет в Смоленске. Я тебя таким напитком угощу, как звать себя забудешь. – Подумал про себя, но вслух сказал другое. – Как можно? В Смоленске для дорогого друга подарок приготовлен. Какой? Секрет.

Пройдя мимо Гаврюшиного возка, оставив боярина ломать голову что за подарок его ожидает, я приблизился к продуктовым саням. Соли в них не было. Лукошко присутствовало, а внутри пусто.

– Чертовщина какая-то. – Пронеслось в голове. – Ещё вчера тут лежал целый фунт, не меньше.

Факт пропажи соли в обозе я поведал Снорьке. Свей посмотрел на меня удивлёнными глазами и выдал то, от чего мне стало стыдно. Оказывается, после спирта я выдул бутыль вина, после чего рассказал, что из соли можно вырастить кристалл, а если добавить медный купорос, то он будет похож на сапфир. В связи с этим и был собран весь запас соли в обозе.

– Надеюсь, сделать ничего не успел?

– Не знаю. Я спать пошёл.

Соль вскоре вернули, а опыт пришлось пообещать закончить в более приемлемых для химических процессов условиях. То есть, в крепости у камня.

После этого случая, мною был сделан вывод: пить спирт без вина или пива – не всегда деньги на ветер. Каким образом мне удалось разговаривать, не зная языка и понимать сказанное датчанами, как ни напрягал память – вспомнить не удалось. Видимо, действие алкоголя приводит выпивающих в одной компании людей к какому-то состоянию, когда языковой барьер исчезает и собутыльники изъясняются жестами, понимая друг друга по мимике лица, а зачастую, просто говорят одни и те же вещи. Так что изучение языков при активном посредничестве Бахуса – нужного эффекта не приносят.

Через двадцать пять суток мы были в Смоленске. Захар остановился в городе, а мы отправились дальше, к моему дому, проведя в столице одну ночь и треть дня. Трюггви согласился поступить на службу, условившись о встрече через неделю. За это время я планировал закончить дела с Гаврилой Алексичем, подготовить всё необходимое для Пахома Ильича и посетить госпиталь в Севастополе. Одно дело оказать первую помощь на поле боя и совсем другое, когда требуется консультация специалиста.

Ишая согласился помочь при операции, но выделить мог только два дня. Популярность у врача после событий в Долгомостье и возврата полноценной улыбки дочери аптекаря была бешеная. Он даже стал вести записи историй болезни, отмечать свои успехи и неудачи, анализировать их, составляя справочник для будущих поколений медиков. Доверить ассистировать другому лекарю я не мог. Бывший ученик Мойши и так обладал знаниями, коих иметь был не должен. Одно только использование в практике зубных протезов, сделанных Барухом, принесло юноше солидное состояние. Слава стала распространяться за пределами княжества и к Ишае потекли больные. В основном это были весьма состоятельные люди, и что не удивительно, одного с врачом вероисповедания. И каково же было их удивление, когда по приезду в Смоленск, они узнавали о существовании банка, в котором можно было получить кредит и оставить на хранение ценности. Евстафий провожал клиентов в каменное подземное хранилище, показывал дверь, открываемую с помощью гидравлики, давал осмотреть ложные замки, над которыми поработали братья Гримм, а самым сомневающимся демонстрировал грамоту, якобы привезённую из Рима, в которой сообщалось об особом интересе Ватикана на предмет сохранения в целостности данного хранилища. Бумага была подписана кардиналом Синибальдо Фиески. Что рассказали и передали бывшие воры Якоб и Карл будущему понтифику никто не знал, но подпись и печать были настоящие. Пытавшимся навести справки очень быстро доносили, что банк охраняется сотней рыцарей православного ордена Меркурий, Смоленский епископ патронирует заведение, а князь в Евстафии души не чает. То есть, возможность сохранить, а в случае чего показать зубы – банк имел, особенно примечателен был скандал, разгоревшийся в начале года.

В Смоленске стояла католическая ротонда. Безусловно, церковная служба там шла, но основное предназначение подобных сооружений в православных городах было несколько другое. В церкви хранили свои сбережения, а зачастую самый ценный товар иностранные купцы. На ночь, там даже организовывали дежурство, запирая дверь и оставляя внутри куца.

Пришлые воры решили в одну ночь очистить закрома банка Евстафия и ротонды. Была проведена кропотливая подготовительная работа и в ночь с субботы на воскресенье назначена операция. И если с церквью проблем не было, серебро удачно упёрли, то в хранилище банка всё развернулось несколько иначе. Тати проделали подкоп к подземному сейфу, разобрали кирпичную кладку и, наткнувшись на стальной шкаф, не смогли его вынести. Открыть замок, принцип действия которого будет придуман через семьсот лет, не хватило ума. А сдвинуть с места не позволяли намертво зафиксированные болты. Медвежатников взяли на месте преступления, ну а после допроса с пристрастием было выяснено, куда подевалось серебро из ротонды. Меркурьевцы повязали шайку. Украденное добро вернули купцам через Смоленского епископа, а татей отдали в городской поруб.

Людская молва – лучшая реклама. И вскоре, Евстафием заинтересовались представители Ломбардской лиги. Пока, интерес был связан только с возможностью поглощения мелкого конкурента. Слишком незначительным был русский купец в их глазах.

Дом встретил меня теплом солнца и откровенно жаркой погодой. В Смоленске двадцать первого века ничего не поменялось. Во дворе ещё витал в воздухе запах дыма из выхлопной трубы КАМАЗа, а сам грузовик покачивал синими боками тента, преодолевая неровности дороги ведущей к шоссе. Сбросив с головы бобровую шапку, я уселся на ступеньках, распахнул шубу и вдохнул аромат индустриального мира.

– Закурить бы. – Возникла мысль в голове.

С чего это вдруг, такая тяга к табаку. Столько времени обходился без этого и желания даже не было.

– Может, хочешь совсем бросить? – Продолжала развиваться мысль.

– Стоп! Я разговариваю сам с собой.

Кульбиты, происходившие в моём мозгу, мне не понравились. Резко вскочив со ступенек, я направился в хозяйственный отсек дома. Принять ванну, посмотреть телевизор и поспать на мягкой постели. Благами цивилизации надо пользоваться, пока есть такая возможность.

В шесть утра прозвенел будильник. Плотно позавтракав и созвонившись с Левиным я выехал в Севастополь. Предстояло закупить кучу медицинского оборудования, а самое главное, упросить травматолога подежурить в моём доме, на случай, если потребуется срочная консультация. Ход операции планировал снимать на камеру, и если что-то пойдёт не так, то узнать мнение профессионального врача можно предоставив ему запись. Минус в этом был только один: при попытке переместиться в прошлое на несколько минут раньше с начала перехода из средневековья я оказывался в совершенно незнакомом месте. Камень стоял, как и прежде, но вокруг него ничего не было. То есть, исправить ошибку я уже не мог. Всё сделанное будет окончательным и бесповоротным.

Но нет худа без добра. По приезду в город славы русских моряков, меня ждала удача. Матрос из Харькова, проходивший срочную службу в одной из украинских частей получил перелом ключицы. Командир не стал дожидаться приезда кареты скорой помощи, пасущейся на чьей-то генеральской даче, погрузил пострадавшего в свою машину и рванул на Ластовую.[55]

Пока матросу делали снимок, я упросил дежурного врача, не без помощи нескольких звонков от своих друзей, разрешить присутствовать во время операции. Полученный от увиденного опыт – был бесценен. И уже стоя в курилке, решил поговорить с Андреем Васильевичем, который ставил спицу Богданова потерпевшему. Выслушав меня, майор усомнился в предложении.

– Алексей, что это за кино вы снимаете, если нет медицинского консультанта?

– Есть такой, только понимаете, в запой ушёл человек, а время не терпит. Оплата будет достойная. – Слукавил я.

– Достойная говоришь? А с чего это киностудию заинтересовал военный медик?

– Так кино про войну.

– Тогда понятно. Только консультировать я смогу в свободное от службы время.

– Всего один день. Ездить даже особо никуда не нужно. В Балаклаве, на диванчике посидеть, да советом помочь.

– Нет. За советом приезжай сюда. Подскажу, всё, что в моей компетенции. – Андрей Васильевич выкинул окурок, и уже уходя к себе в кабинет, добавил. – Поляну накроешь. У нас Степановна всю жизнь мечтает омара попробовать. Понял?

– Будет омар. Спасибо Андрей Васильевич.

Вскоре, всё необходимое для извлечения из Гаврюши пластины было доставлено и переправлено в крепость у камня. На втором этаже мы с Савелием оборудовали операционную. Теперь можно было не волноваться из-за чрезмерной потери крови или угрозы заражения. Генератор был спрятан в сарае, и различить шум работающего двигателя мог только чуткий слух. Сонному Гавриле Алексичу был сделан рентгеновский снимок, и в десять часов утра пластина была успешно удалена. Гаврюша даже ничего не увидел. А вот Ишая, сидел с трясущимися руками и прикладывался к кружке с вином, немного заикаясь.

– Ле… Лексей, я зн… знаю. Я не сплю. Как это м… может быть? – Вид электрических ламп, незнакомых инструментов и капельницы напугал лекаря, но свои чувства он выразил уже после операции.

– Может. Ты только не переживай. Главное, держать язык за зубами. Мне Евстафий поведал, что зубы ты лечить стал. Так вот, подарок у меня тебе есть, только чтобы им воспользоваться, кое-что знать нужно.

– Не хочу ничего знать. Я боюсь. Он уснул и не чувствовал боли, как только подышал через тряпку. Я отрезал людям руки и бил их по голове, чтобы они могли вынести страдания. Оказывается, можно делать гораздо проще. Я мог бы спасти десятки жизней. Я жалкий неуч. – Слёзы выступили из глаз юноши.

– Научиться никогда не поздно. Отдохни, постарайся выспаться, а завтра поговорим.

Гаврила Алексич проснулся сразу после кварцевания горницы. Тёмная повязка ещё находилась на лбу и, обнаружив её, боярин с удивлением снял со своей головы, внимательно рассматривая материю. После этого он обратил внимание, что лежит на мягкой лавке, покрытой белой необычайно тонкой выделки холстиной, а голое тело прикрывает тёплое одеяло, заправленное в такое же полотно, сшитое по бокам. Рана, полученная при штурме Копорья, немного болела и была залеплена широкой белой полосой. Кожа вокруг пластыря была вымазана жёлтой пахучей краской.

– Доброе утро. Как самочувствие? – Раздался голос Лексея.

– Ооо, Лексей. А где это я? Как уснул вчера, так вот …. – Боярин пощупал пальцами простыню. – Рубаха на мне была. Не помнишь, куда дел?

– Одежда на стульчике лежит. Два дня поживёшь тут. Тебе вчера пластинку вынули. Кость как новенькая, срослась ровно. Так что, скоро сможешь доспех носить. – Сообщил новости Гавриле.

– Ага …, а поесть?

– Микола сейчас принесёт.

На завтрак был кефир и творог. Алексич выдул стакан, посетовал на скудность кормления и, решив, что основной приём пищи он просто проспал, стал молотить ложкой, съев всё, до последней крошки.

– Завтра еда будет нормальной. А пока, кисломолочная диета и фрукты. – Утешил боярина и уже собиравшись уходить, передал альбом с иллюстрациями битв античности и средневековья. – Это как развлечения …, дабы скучно не было.

Микола остался с Гаврилой. Присев на стульчик стал поглядывать на переворачиваемые картинки, изображавшие подвиги Геракла, штурм Трои и многолетнюю Пуническую войну, некогда сотрясавшую величайшую империю древности.

– Смотри, Микола. Мужик на деда моего похож. Ну, прямо вылитый дед. – Гаврюша ткнул пальцем на Одиссея, привязанного к мачте в окружении сирен.

Два часа из горницы доносился шелест страниц и вздохи восхищения. Маленьким буковкам, сообщающим названия и цифрам, извещающим о дате написания произведений, новгородцы не придали значения. Приобщившись к высокому исскуству, Алексич позабыл обо всём на свете.

В это время, дверь перехода только и успевала открываться и закрываться, пополняя новыми вещами сарайчики возле дома. Савелий трудился за троих, перетаскивая мешки, ящики и тюки с ленты транспортёра. В конце концов, оставшись в одной рубахе и штанах, утёр со лба пот и присел отдохнуть, запросив немедленного перерыва.

– Алексий, я вчера к Свиртилу Велимира посылал. Он Елену с сыном из Смоленска привезти должен. Надо бы встретить.

– Извини. Совсем из головы вылетело. Шабаш работе. Пошли переодеваться, а то видок у нас…, испугаются ещё.

Зачехлив транспортёр и омывшись ещё тёплой водой в бане, мы поднялись на второй этаж, где в кабинете, пока светлица была превращена в госпитальную палату лежали наши вещи.

Ишая сидел возле пластикового макета челюсти, поочерёдно вытаскивая муляжи зубов из креплений. Наглядность и простота поразила медика. Он давно хотел сделать нечто подобное, но боялся, как отнесуться к наглядному пособию клиенты. Рядом стояла бормашина с ножным приводом. С виду – обыкновенный велосипед. Лечение в то время сводилось к одному. Причинявший беспокойство зуб вырывали, так как не было технологии его спасения. Теперь она появилась. Понятно, что пульбит он не вылечит, а вот начинающийся кариес был уже вполне по силам. Мысли врача были об одном: передать полученные знания ученикам. Чем больше он сможет обучить, тем больше людей получат радость в своей жизни. Оставалось упросить Лексея разрешить поделиться своими знаниями, и это было самым сложным. Ишая ещё раз вынул зуб из челюсти, покрутил его и поставил обратно. Доктор решился. Отложив подарок в сторону, юноша встал, поправил телогрейку и открыл дверь своей комнатки. Обойдя летнюю кухню, из трубы которой струился сизый дымок, а из открытого окна неслись слова песенки на китайском языке, лекарь направился к дому.

– Вчера ты пообещал поговорить со мной. Я готов к разговору. – Ишая выждал момент, когда Савелий отправится к конюшне, и мы останемся одни.

– Подарки понравились, с картинками разобрался?

– Я не об этом. – Юноша немного замялся, но собрав волю в кулак высказался: – Лексей, я хочу иметь учеников. Знаю …, мне самому надо учиться, но помнишь, ты сам говорил, что даже самые мудрые всего не знают.

– Если ты откроешь школу, это будет здорово. Но запомни, при первой же твоей неудаче, не смей опускать руки. Не ошибается только тот – кто ничего не делает.

– Значит, ты не будешь возражать, что знания, которые я получил от тебя, станут известны другим?

– Ах вот ты о чём. Не буду Ишая. Инструменты рано или поздно скопируют, возможно, у мастера это даже получится, но за это время ты сам улучшишь их, и дай Бог, придумаешь новые. Самое главное, помни о гордыне, не пренебрегай знаниями других. Там в сундучке, на самом дне лежит книга. В ней собрана мудрость сотни медиков за целое тысячелетие, но бывает, что безграмотная бабушка-травница из лесной глуши действует более эффективно, чем врач изучивший сей трактат вдоль и поперёк. – Я протянул юноше упаковку зубных щёток. – Пригодится.

– Алексий! Пора. – Савелий уже сидел на лошади и был готов выехать через раскрытые цыганом ворота.

– Иду.

Оставив Ишаю во дворе, мы тронулись в путь через широкую просеку в лесу, ведущую к подвесному мостику. По укатанной санками дорожке, лошадки резво перебирали ногами, фыркая от удовольствия, получив возможность размяться. И если в прошлом году, зимой в основном двигались по реке, то теперь, когда была построена дорога соединяющая крепость у камня с деревней Свиртила, все предпочитали этот маршрут.

Преодолев мостик, мы углубились в лес. До поляны оставалась треть версты, когда Савелий резко остановил коня. Перед его лошадью из снега выпрыгнула толстая верёвка, перегораживающая просеку. Из-за деревьев выскочили шестеро мужичков и, не говоря ни слова, вцепились в нас, стаскивая на снег. Нападение было столь стремительным, что оказать сопротивления мы не успели. Лошадки оставшиеся без седоков, рванули вперёд, перескакивая через верёвку, сбив с ног разбойника, оказавшегося по ходу движения.

– Савелий! Открой рот и закрой глаза! – Моя рука успела дотянуться до пояса, а когда тать прижал её своей ногой, то было поздно.

Из глаз брызнули искры: получив удар в лицо, я на мгновенье отключился, а потом раздался громкий хлопок.

– Бабах!

Светошумовая граната 'Заря' только с виду безобидный предмет. Эбонитовые осколки корпуса и жёсткой резины не щадят никого. Убить, может и не убьют, но боль причиняют существенную. Тати повалились на землю, прижав руки к глазам. Мой обидчик рухнул на меня, не подавая признаков жизни. Резиновая шрапнель и ударная волна сбили снег с ёлок, и теперь мы оказались в маленьком снежном буране.

Савелий связал последнего разбойника, попытался свистнуть сбежавшим лошадкам и засмеялся, глядя на меня.

– Что смешного?

– Снег к глазу приложи, а то распухнет.

Через полчаса на нас вышел отряд из десяти всадников, сопровождающих санки с брезентовым верхом. За эскортом следовали две лошади, сбежавшие с поля боя. Свиртил восседал на мохнатом низкорослом жеребце, укрывая его белым плащом с золотым православным крестом чуть ли не до самых копыт. Приблизившись к нам, кортеж остановился.

– Мы услышали гром, а когда поймали ваших лошадей, то поняли, что-то случилось. Здравствуй Савелий. Алексий, что у тебя с лицом?

– Привет Свиртил. Мы тут в снежки играли. Вот, неудачно глаз подставил.

Липучки на брезенте разошлись, и сквозь проём показалось лицо Елены. Жена Савелия после рождения сына немного поправилась, но стала выглядеть ещё красивее. Атласные вставки на шубе из соболя переливались изумрудно-лиловым цветом, а короне из страусиных перьев, укреплённых на шапке, могла позавидовать прима карнавала. Мужчины замолчали, затаив дыхание, следя одними глазами, как красавица подошла к мужу и вместо поклона до земли, кокетливо сделала книксен и наклонив голову, обдала Савелия ветерком от перьев.

Праздничное застолье устроили на следующий день. Светлица вновь превратилась в то, чем должна была быть, лишившись больничной ширмы и койки. Гаврила Алексич держал руку на перевязи, сверкая пуговицами новенького кителя, рассказывал Елене про свои подвиги возле деревни при монастыре, сообщил подробности захвата Копорья, не забывая похвалить однополчан.

– Смотрю, в Новгороде не скучают. – Елена поставила бокал с вином на стол и наколола вилкой дольку ананаса.

– Скучать некогда. Немца так пнули под за…, за…, заставили убраться за Лугу. – Алексич прокашлялся. – Псков бы ещё освободить.

– Бьются крепко? – Прервал наступившую заминку в рассказе Савелий.

Гаврюша немного помрачнел лицом, хотел было ляпнуть, что одной левой раскидал бы супостата, но врать не стал.

– Дюже крепко. Особенно рыцари.

– К нам, в Смоленск приехало пяток из Рима, с монахом важным во главе. Рысёнок сказывал, игрища свои устроить хотят. Витязей созывают, силой померяться. – Обмолвился Свиртил.

– И кто за княжество выступать будет? – Мне стало интересно. Рыцарские турниры на Руси как-то не были отражены в летописях.

– Да пока желающих не нашлось. Есть там один латинянин. Кабан здоровый, поболее тебя Алексий будет. Две подковы за раз разогнул, а потом сложил вместе и скрутил как верёвку.

– Подумаешь. У нас в Новгороде, такое любой кожемяка сделает. – Возразил Гаврюша.

– Дело в том, что после этого, вызов он бросил. Мол, вера римская посильнее нашей будет. И никто из смолян ему не ответил. Ермоген сильно опечалился, узнав об этом.

Попытки склонить приграничные с католиками земли, принять римскую веру, после победоносного шествия степняков заметно усилились. Папский престол стал направлять своих посланцев к русским князьям, предлагая всевозможные блага. И самым заманчивым предложением было возможное получение короны, за которым следовало признание королевства европейскими державами. Купцам якобы автоматически открывались рынки сбыта, исследовалась возможность посылки армии для защиты рубежей, и предоставлялось право интегрироваться в светлое будущее христианских народов. Забывали, правда, сообщить истинные цели. Но это такая мелочь, что на них не стоило обращать внимания. Лозунг: – Давайте жить дружно, молясь в одной церкви – был слишком правильным.

– Придётся тряхнуть стариной. – Савелий наполнил бокал и приподнял руку, произнося тост: – За Русь! За славных сынов земли нашей! Все присутствующие встали, прокричали: – За Русь! – Выпивая вино до дна.

Никто не заметил, как в люльке, проснулся младенец, сжал кулачок и выставил большой палец. Карапуз посопел, поёрзал и вскоре уснул безмятежным сном. Желтоватый огонёк лампадки, освещающий иконостас дрогнул, посылая луч света на ладанку, подвешенную над колыбелью мальчика, и отразился на лбу ребёнка. Русь спала, но скоро ей суждено было проснуться. Встать с постели, расправить могучие плечи и сделать шаг, от которого вздрогнет земля, открывая доступы к морям и океанам. И завизжат враги, собирая чёрные армии, и заскулят иуды, прячущие ножи для удара в спину, ибо не найдут они сил, дабы поставить русский народ на колени.

К полудню в крепость у камня приехал Евстафий. Важный купец отдал распоряжения приказчикам начинать погрузку специй, а сам направился размеренной походкой к двери дома, опираясь на посох с золотым набалдашником. Кто научил бывшего приказчика Пахома Ильича так ходить, ещё предстояло узнать, но видимо большие деньги очень способствуют этому. От Евстафия веяло властью. У обитателей дома, которые помнили купца ещё в заштопанных портках, подобное поведение вызвало улыбку, но портить ореол богатея не стали. Дверь распахнулась, на крыльце появилась молоденькая девушка, держащая в руках кубок из жёлтого металла, напоминающий набойную ладью. Вслед за ней вышли Савелий с женой, а за ними можно было рассмотреть Лексея и Гаврилу.

– Мир вашему дому и долгих лет жизни. – Купец выпил горячий сбитень и, поклонившись хозяевам, на сколько позволил животик, зашёл в дом.

Тут произошло чудо. Из пузатого сноба, Евстафий превратился в привычного всем приказчика. Сказав каждому из присутствующих комплемент, купец развязал кошелёк и передал Савелию для Елены маленький мешочек из тонкой кожи.

– Барух просил передать поклон. – Евстафий поклонился, коснувшись рукой пола. – И скромный подарок.

Тонкий браслетик с двумя сердечками на цепочке вскоре красовался на запястье красавицы. И когда возок Елены в сопровождении меркурьевцев, въехал на площадь перед церковью Михаила Архангела, то принимавшие милостыню люди могли увидеть искусную работу мастера по золоту.

– Молитесь за Русь, православные. – Женщина опускала в протянутые ладони чешуйки серебра, продвигаясь к двери. – Дай Бог тебе здоровья княжна – раздавалось в ответ.

– Боярин! Лошадь на заднюю ногу охромела. Подкову потеряла. – Молоденький подмастерье Данилы сообщил воину на чёрном коне, когда Елена скрылась за дверью храма.

– И вправду. Подковать бы надо.

– Так это мы мигом, тут недалеко! – Юноша нарочно говорил громко, привлекая внимание окружающих.

– А может, подковы у тебя – дрянь? Посмотреть бы сначала.

– Как так? Отличные подковы. Вот, посмотрите люди добрые, какие подковы у меня! – Подмастерье вынул три подковы из сумки и стал показывать окружающим. Толпа стала собираться. Кое-кто пытался потрогать их, но ловкий подмастерье ходил по кругу, окружая воина с лошадью людской массой, пока чуть ли не уткнулся в него.

– А ну, дай сюда!

Витязь выхватил изделия из рук юноши, сложил вместе и с лёгкостью разогнул, прямо перед носом подмастерья.

– Ах! – Раздался чей-то голос из толпы.

Но представление было не закончено. Кривоватые куски металла стали завязываться в косичку, и вскоре были возвращены своему владельцу.

– Держи. Ковать надо лучше.

– Да как же? Не может такого быть. Православные! Попробуйте сами. Железо отменное, ночей не спал. – Подмастерье ловко положил испорченные образцы в сумку и тут же вытащил пару новых подков.

Толпа стала смеяться, пока юноша не подошёл к мужчине с дебиловатым выражением на лице. Возле него, на лавочке сидел инвалид, без обеих ног. Бог не дал Степану разума, остановив развитие на десятилетнем возрасте, зато щедро наградил недюжинной силой. Так и жил силач возле юродивых, нося на руках калек к церкви, а заодно колол дрова и помогал священникам перетаскивать тяжести.

– Пусть Степан попробует. Пусть разорвёт! – Раздались крики, предвкушая продолжение веселья.

Подкова оказалась в огромных руках Степана. Раздался треск лопающихся стежков на одежде силача. Мышцы вздулись буграми, лоб покрыла испарина, лицо стало красным и из носа пошла кровь, но результата не было. Сталь не поменяла своей формы.

– Хватит! – Крикнул безногий. – Выбрось!

Толпа замолчала. Смешков больше не было. Степан послушно выронил подкову на снег. По указке инвалида кто-то подобрал её и передал тому в руки.

В этот момент из храма вышла Елена. Эскорт сел на коней и возок двинулся в сторону детинца. Уступающая дорогу всадникам толпа, оттеснила подмастерье кузнеца Данилы в сторону, лишая его возможности забрать подкову назад. Юноша пытался разрыть снег, поискал пропажу, хотел поинтересоваться у Степана, но потом махнул рукой и скрылся из вида. Среди юродивых пробежал слух, что воин, игравший с подковами, не совсем человек. Уж больно он похож на героя Савелия, защитившего Смоленск от кровожадных степняков.

Как бы там ни было, но этот случай был рассказан на княжьем подворье, а вскоре звероподобный латинянин перестал хвастаться своей силой и просил отыскать ему эту подкову.

Вызов был принят. Ермоген в своей проповеди упомянул, что Господь всё видит, и непременно накажет хулигана, портящего по две подковы за раз, ибо любит он число три. Сказано было немного иносказательно, так что, упрекнуть епископа в разжигании вражды было невозможно, а те, кто захотел услышать – намёк поняли.

Через пару дней новая весть облетела город. Латинянский рыцарь всё же разыскал подкову. Инвалид дал возможность испытать тому силу в присутствии православного священника, дабы всё было без обмана и в случае чего, ценная вещь не пропала. В результате проб, рыцарь запустил неподдавшуюся подкову в небо, облаял нищих и ретировался под общий гогот с церковной паперти.

Сразу после этих событий, князь вызвал папского посланника. В ходе беседы, как бы невзначай, поинтересовался:

– Правда ли, что после двести семьдесят шестого папы, которого будут звать Пётр Римлянин – наступит конец света?

– Эээ…, откуда известно сие? – Пролепетал посол.

– Хм…, так святой Малахия об этом писал. Неужели не читал?

– Читал, конечно, читал. Помню, как сейчас. Сидим мы это с Ма….

– Малахия почти как сто лет назад в Клерво умер. – Прервал фантазии посланника Рысёнок, стоявший позади князя.

В разговоре наступила пауза. Посланник почувствовал себя более чем неудобно. Привыкший поучать и вести религиозный диспут монах, не мог сообразить, что ответить.

– С тобой знатные воины приехали. Веру нашу хулят, горожан задирают. Образумь их, а то побьют смоляне и не спросят кто такие. – Продолжил князь, поглядывая одним глазом на боярина.

– Так пусть бьются. Они готовы. Сколько раз предлагали? Рыцарь католической веры – непобедим.

– Что скажешь, Рысёнок? Выставим гридней? – В полоборота к боярину спросил князь.

– Зачем дружину беспокоить? У них и так забот хватает. Горожане сами выберут. Так хоть у римлян шанс будет, а то, скажут потом, что не по чести было.

– Так и порешим. Через пять дней устраиваем игрища. За городской стеной пусть поле расчистят. Остальное посланника не касалось. Монах откланялся и попятился к выходу.

– Лавки в два яруса пусть поставят, а купцы, что торговать вздумают – должны особое мыто заплатить. – Развивал идею Смоленский князь.

– Будет исполнено, княже.

Регламент будущего турнира был прост. Участники соревнуются в стрельбе из лука, после чего проходит конный поединок двух спортсменов, а в завершении – общий бой. Пять на пять. Неразрешённым оставался только один вопрос. Запретить биться насмерть князь не рискнул. Поединщики должны сами выбрать, рисковать или нет.

Римский посол приехал на немецкое подворье и сразу отправился в ротонду Святой Девы. Миссия находилась под угрозой срыва. Кочевые орды вот-вот вторгнутся в Силезию, и судя по данным разведки, руссы будут находиться среди них. Ярослав, а значит и Полоцк с Новгородом, уже готовят свои войска. Тевтонцы не смогли добиться успеха на северо-восточном направлении, наоборот, практически всё потеряли. Даже Псков они уже не смогут оборонить. Оставалось нейтрализовать Смоленское княжество. Хотя бы не допустить совместных действий с Ордой-Еженом. Если не получается привлечь к союзу, то подтверждение нейтралитета – уже будет расценео как успех.

Монах зажёг свечи и стал писать отчёт в Рим, используя шифр. Суть послания состояла в том, что северо-восточная Русь, так удачно раздробленная на княжества, объединилась со степью. Подтверждением тому стали тайные переговоры Ярослава, а прибытие в Смоленск якобы торгового представителя кочевников, только подтвердило полученные с таким трудом сведения.

– Считаю своим долгом сообщить, что полчища язычников, под предводительством Байдара, пусть поглотит его тартар, в апреле сего года соединятся с кровожадными изменниками истинной веры и выдвинутся к Вальштатту. Смоленский герцог не поддержит Генриха Благочестивого. Посол на секунду задумался. Второго гуннского нашествия Рим не переживёт.

– Ладно, пока пусть будет так. Может, после сокрушительного фиаско на ристалище турнира, смоляне поймут, что держаться надо нашей стороны. – Подумал римлянин.

Подписавшись и посыпав чернила песком, монах прочёл молитву, потряс пергаментом, после чего свернул его в трубочку, запечатывая своей печатью. Купец из Гронингема уже готовый следовать домой, дожидался у алтаря. Он передаст послание по назначению, а в случае непредвиденных обстоятельств, без соответствующего ключа, текст не прочесть.

Евстафий выступил спонсором турнира. Напротив Малоховских ворот мальчишки расчистили снег практически до самой земли. Вдоль импровизированного стадиончика стали появляться трибуны. Только не в два яруса, как указывал князь, а в шесть. Цетральная часть с правой стороны, именуемая ложей, имела навес, составленный из досок, и была выкрашена краской. Горожане, ходившие посмотреть на строительство, только удивлялись, насколько быстро всё было установлено. Но ещё большее удивление вызвало то, что право разместиться под крышей, можно было купить. Четверть гривны и ты восседаешь возле князя. Поле ристалища огородили невысоким заборчиком, в аршин высотой. А дабы было мягко сидеть, стружкой и опилками наполнили маленькие подушечки, кои должны были выдаваться счастливчикам, оказавшимся под навесом.

Рысёнок, инспектирующий строительство, пришёл в полный восторг. Места, где должен был разместиться князь со своими ближними боярами, соединялись с домиком для отдыха. Небольшой сруб имел отдельный вход с лестницей, снабжённой перилами, располагал печкой-буржуйкой и столом для закусок. В окошках сверкали стёкла, а на стенах висели гобелены, прославляющие русское оружие. Для Смоленского епископа было привезено отдельное кресло, а пол под ним предпологалось застелить красным ковром.

Участникам турнира поставили два шатра в разных концах поля и палатку лекаря. Торговцам пирожков и напитков повезло меньше. Ожидаемого ажиотажа предложений от трудящихся в сфере быстрого питания не последовало. Уплатить по десять резан, за право торговли на один день решился только один корчмарь. С ним провели беседу, выдали дюжину фартуков, и сделали предложение, после которого владелец увеселительного заведения на торговой площади переосмыслил некоторые аспекты своего бизнеса. До турнира оставалось два дня. Восемьсот горожан и сотня представителей знати ожидали представления, готовя свои лучшие одежды.

Евстафий возвращался из кремля в приподнятом настроении. Богемские иудеи, занимавшие видные посты в товариществе под названием 'Рузарии', предложили обмениваться векселями, дабы упростить торговлю. Приехавшие подлечить зубки у знаменитого стоматолога, финансовые воротилы, просто настояли на встрече. Согласно подписанного час назад договора, в банке Евстафия открывалась кредитная линия для богемцев. Русские купцы, в свою очередь теперь могли набирать товар, рассчитываясь специальными жетонами, полученными у бывшего приказчика Пахома Ильича. Барух с помощью секретного механизма наносил гравировку на пластине установленного образца, где сообщался вес серебра и имя купца. Подделать подобный жетон было практически невозможно. Предупреждённый заранее Ишаей, Евстафий захватил с собой образцы, продемонстрировал их иудеям и теперь, подсчитывал предполагаемую прибыль от процентов, кутаясь в меховое одеяло. Крытый возок, сопровождаемый телохранителями, уже подъезжал к воротам терема.

– Мы ищем дом Евстафия. Не подскажешь, как найти? – Услышал новгородец голос, напомнивший далёкий родной город. Так говорила дочка Пахома Ильича, племянница Нюра.

Юнная амазонка приехала не одна. В Самолве, было откровенно скучно. Готовить блинчики и ожидать носящегося взад-вперёд Гюнтера, можно было неделю, максимум две. А когда прибыл караван из Новгорода, девушка взмолилась и упросила мужа отправиться в путешествие, оставив стройку на попечение Федота. Тем более, что десяток ушкуйников, теперь охраняли покой в деревне.

Связавшись по рации с Лексеем, Евстафий отправил Велимира сопровождать племянницу с мужем к крепости у камня.

– Тут недалеко, дорога накатана. Успеете до заката. У нас игрища послезавтра начинаются. Пяток римских рыцарей будут биться со смолянами. Так что, жду. Смотреть будете с лучших мест. – Уже провожая гостей, сообщил Евстафий.

– Рыцарский турнир …, здесь? – Удивился Гюнтер.

– А что такого? Аль думаешь, только у вас такое возможно? Вы ещё приз не видели. Я б показал, да нельзя. Сам хотел участвовать …, Лексей отговорил, в ноги бросился.

Гюнтер только покачал головой в ответ, и пообещал воспользоваться приглашением. Четвёрка всадников поскакала к городским воротам. Обгоняя многочисленные сани, отряд вскоре добрался до деревни Свиртила, дал отдых лошадям и вечером добрался до конечной цели своего вояжа.

Походив с открытыми ртами по территории усадьбы, гости разделились: Нюра засела в светлице с Еленой, примеряя новые наряды, а Гюнтер, отправив Воинота подкормиться на кухню, составил компанию в бане вместе с Савелием, Свиртилом и Гаврилой.

Мне пришлось снова отправиться домой. Новые доспехи для пятёрки спортсменов требовали примерки. И если имя пятого участника было под вопросом, Гаврила Алексич ещё не оправился после операции, то теперь с уверенностью можно было сказать, что состав готов. Гюнтер настаивал, что бы его зачислили в список. Не смутило его и то, что после боя пять на пять, римляне договорились между собой сделать всё возможное, дабы смоляне бросили вызов сражаться боевым оружием. Уверенные в своей победе, латиняне решили глумиться над поверженными воинами.

Участники турнира выстроились перед ложей, тем самым, подтвердив своё участие в соревнованиях. Доспехов на воинах не было. Смоленская команда облачённая в серебристые плащи с капюшонами выглядела зловеще. Лиц было не разглядеть. Предстояли состязания стрелков, а уже после разогрева начнётся то, из-за чего собралось столько народа. Зрителей оказалось много больше, чем вмещали трибуны. Шум стоял страшный, смоляне ругались за места на лавках, доходило до драк, но ловкие стражники разнимали хулиганов весьма действенным способом. Древко копья стукало по голове неспокойного, а если действо не приводило к результату, то удар повторялся, но уже гораздо сильнее. Обычно, после этого, утихали даже самые буйные, прижимая снег к шишке на голове.

Смоленский епископ немного задержался, но без его присутствия, никто не посмел и пикнуть о начале игрищ. Вскоре полог комнаты отдыха распахнулся и на главной трибуне показался Ермоген в сопровождении Иннокентия и Серафима. Бояре, окружавшие князя, расступились, пропуская вперёд служителей культа. Римский посол недовольно фыркнул, а затем ехидно улыбнулся.

– Странно, я всё время считал, что после буллы Григория IX, дай Бог памяти, тринадцать лет назад это было, турниры запрещены для католиков, видать, Иннокентий, не уважают они решения своего понтифика. – Нарочито громко произнёс Ермоген.

– А Селестин III, вообще запретил хоронить. – Добавил Серафим.

Римские рыцари переглянулись. Сказанное в шести шагах от них было услышано. То, что существует запрет – им было известно. Посол перестал улыбаться, опустил голову, посылая проклятия в адрес православного епископа.

– Пусть не переживают, если кому-то суждено сегодня умереть, у нас заготовлены монашеские католические одеяния. Усопшего облачат и похоронят.[56] – Иннокентий ответил потише, но и его слова были услышаны.

Когда Ермоген уселся в кресло, Серафим заботливо укрыл ноги епископа пледом. На противоположной трибуне стали смолкать голоса, и через минуту установилась тишина.

Боярин Тороп вскочил на трибунку и зычным голосом рассказал правила турнира. Если таланты передаются по наследству, то Майкл Баффер должен считать Торопа своим предком. Хоть и подл был боярин, но талант не пропьёшь.

Стрелки стреляли из луков или других приспособлений метающих стрелы по три раза. Любой свободный горожанин имел право участвовать в турнире, записавшись у судей, до третьего удара в колокол. Те, кто это сделал заранее, должны быть готовы выйти к барьеру, а остальным советовалось поспешить. Стрелять в любую другую сторону, кроме мишений было запрещено. Нарушителей убивали на месте. После соревнований в меткости объявлялся перерыв, необходимый для уборки ристалища, и начинался конный поединок. Так как предполагались командные соревнования, то от каждой группы выставляется по одному поединщику. Бой на копьях с тупым концом. Три заезда. Если кто-то коснётся ногой земли, то ему засчитывается поражение. Попытка руками стянуть всадника с коня – поражение. Всё остальное – разрешается. То есть, если после крепкого словца, противник растерялся и упал, то победа будет засчитана. После последней фразы трибуны заржали. Тороп чуть ли не раскланялся перед публикой, от своего остроумия. Бой пеших пять на пять с затупленным мечом и одним щитом идёт до трёх падений. Трижды упавший, уходит с поля, либо остаётся лежать, пока не закончится поединок. Нарушивший правила будет наказан.

И теперь наступало самое интересное. Боярин выдержал паузу, обвёл взглядом трибуны, глотнул сбитня, заботливо поднесённого девушкой в белом переднике, надетым поверх тулупчика, незаметно отдал назад глиняный стаканчик и произнёс:

– Учитывая взаимные обиды, связанные с крепостью подков, римский рыцарь Федериго из Урбина вызывает на бой до смерти рыцаря из отряда Меркурий.

Сидевший на лошади меркурьевец, приподнял руку и бросил под копыта римских коней три скрученные в косичку куска железа. Лошадка Федериго дёрнулась и стала пятиться назад, словно предмет на снегу мог причинить смерть. Боевой запал зачинщиков турнира стал напоминать сосульку во время жаркого весеннего дня.

– Жаль, на кулачках никто не дерётся. Эй, латинянин! Лужу подотри. – Гаврила Алексич высказался, а вслед за этим пожал плечами, встретившись с немного разочарованным взглядом Елены. – Ну, вырвалось. Извините. Конь не виноват, коли наездник такой.

– Турнир на кубок Смоленского князя объявляется открытым! – Тороп произнёс заключительную фразу, последнее слово растянулось до невозможности от многократного 'о', прибавило задора и вызвало ликование трибун. После чего боярин одним движением сдёрнул материю скрывающую приз, вызваляя на свет чудо, не уступающее перу жар-птицы.

Перед глазами зрителей предстала чаша, сверкающая золотыми линиями, устремившимися от изящной ножки к краям по спирали. Самоцветы украшали кубок, ловя гранями солнечные лучи, щедро отдавая свет назад, создавая вокруг себя неповторимое сияние. Хрустальная основа тонула в блеске золота, где линии сужались, выныривала посередине и вновь погружалась в золотой ободок края.

– Приз достойный короля. – Промолвил римский посол. Монаху захотелось получить чашу любой ценой.

На противоположной трибуне зашушукались. Если приз из золота, то стоимость заоблачная, кому же он достанется? А вдруг, чаша для стрелков? Вот повезло же кому-то.

– Стрелкам что? – Раздались возгласы. – Стрелков чем наградят?

Тороп был одним из немногих, кто видел призы перед соревнованием. Комиссия, состоявшая из князя, Рысёнка и его самого осматривала награды за несколько часов до открытия турнира. Всеволд Мстиславович, тогда чуть не заменил приз, на менее ценный. Но вовремя опомнился, так как вещь была не его.

– Приз самому меткому стрелку будет вручён князем! – Прокричал боярин.

Ну, если рыцарям золотая чаша, то лучшему стрелку не мешок же гречки достанется, рассудили смоляне и успокоились. Над ристалищем прозвенел первый удар колокола. В сторону, где распологался шатёр римлян выкатили бревенчатые щиты. Перед ними установили круглые мишени, на белом поле которых были намалёваны чёрные круги с красной точкой посередине.

Записавшиеся смоляне стреляли по очереди и вскоре, в результате отбора остались три человека. Римский посол отупел от вычислений. На его глазах не менее сотни горожан выстрелили из арбалетов. Мало того, что оружие не самодел, а судя по виду весьма дорогое и сделанное одним мастером, так ещё и стреляли метко. Невдомёк ему было, что недоствшие билеты на трибуны жители Подола решили посмотреть на состязания самым простым для них способом, а именно участвовать в нём.

– Господи! Если Смоленск выставит ополчение, то от одного залпа поляжет вся рыцарская конница. Даже дети у них умеют стрелять. – Посланник смотрел на юношу невысокого роста с лисьей шапкой на голове. Стрелок весьма изящно двигался и столь же метко всаживал болты в центр мишени.

Егорка перенервничал, в результате чего промазал. Болт коснулся оперением края круга, срикошетил и вонзился в бревно щита. Стоявший слева юноша, прибывший с торговым представителем с востока, увидя промах конкурента – оскалился. Стал выцеливать, передержал натянутый лук чуть дольше, чем могла выдержать рука, и то же не попал по центру. Стрела как заговорённая вильнула в бок, зато молчун с лисьим хвостом на голове вновь выстрелил по центру.

– Эх, не судьба. – Егорка погладил ложе арбалета и, дождавшись команды судьи, побрёл к мишени, уже думая про завтрашний день. – Застрявший в бревне болт, без помощи топора не вынуть. Придётся просить Фрола.

Победителя подвели к главной трибуне. Смоляне привстали с лавок, в надежде лучше рассмотреть нграду. Князь, выслушал Рысёнка, сообщившего ему что-то на ухо, слез со своего места, оставив вмятину на подушке и, подойдя к чаше, запустил туда руку.

– Самым метким среди стрелков объявляется … – Тороп вопросительно посмотрел на победителя и недождавшись подсказки продолжил. – Объявляется Лисий Хвост.

Всеволод Мстиславович вынул руку из чаши, зажав между пальцев золотую цепочку с фигуркой белки, держащей стрелу в передних лапках. Покрутив приз перед глазами, князь быстро разобрался с механизмом защёлки и, вот медальон сверкает на груди победителя.

– Молодец. Захочешь ко мне в дружину, приходи в кремль. Вот тебе мой нож, как увидят – сразу пропустят. – Мстиславович отстегнул клинок в дорогих ножнах от пояса и отдал Лисьему Хвосту.

Заневшему второе место достался набор из трёх тетив, необычайно прочных и сложенных в костяном пенале. Бруска с выемкой для полировки древка стрел и двух дюжин стальных наконечников в кожаной сумочке. Егорке прицепили на шапку кокарду. Две перекрещанные стрелы, обвитые лавровым венком. Их награждал уже Тороп, подгоняя писаря, заботливо выводившего имена призёров на пергаменте с печатью и подписью Всеволода Мстиславовича. Призы можно продать, обменять, наконец, они могут закончить свой срок службы, как тетива, а вот грамота …. Такая вещица будет лежать в сундуке, передаваться своим детям, а те, в свою очередь своим, рассказывая о славном предке. Мгновения спустя, рог проревел о начале перерыва. На трибунах засверкали белые передники. Князь и ближние бояре отправились в комнату отдыха, дабы восстановить силы, а заодно подтвердить выигранные или проигранные пари.

Возле Ермогена поставили круглый стол на одной ножке, поднесли горячий травяной чай, оставив заварник на подносе с несколькими сухариками пшеничного хлеба. Епископ решил провести время на свежем воздухе. Может, и отправился бы он в комнату отдыха, но пронырливый римлянин одним из первых забежал туда, а находиться с ним в одном помещении – православный священник не пожелал. Тем боле, самые интересные собеседники тут, рядышком. А Евстафий, так вообще – находка для шпиона. Язык без костей, но говорит всё по делу. Еванглие преподнёс, и теперь делится своими соображениями по поводу победителя.

– Ты точно уверен в словах своих, сын мой?

– Ваше преосвященство, как пить да…, она это. Я ж её с детства помню. Племянница моя.

– А муж то куда смотрит? Слепой что ли, девице такое позволять?

– Мужа вы её видели, перед Вами, в капюшоне стоял. Вот и решила она – не отставать.

– На исповедь ко мне. Немедля.

Евстафий засуетился, хотел, было, чайку подлить, но его опередил Иннокентий. Где ж племянницу сыскать? Лисий Хвост, словно на метле улетел. Елена, с которой приехала Нюра, опустила вуаль на лицо и лишь по колебанию перьев на шапке, можно было понять, что дама хихикает.

– Ну, Нюрка. Всё батьке расскажу. – Решил про себя Евстафий и бочком стал протискиваться к служебному выходу.

Амазонка тем временем подбежала к возку, распахнула полог и влезла внутрь. Полчаса на переодевание, пять минут на посмотреть в зеркало и из крытых саней вышла прекрасная дама. Евстафий поймал её почти у самой трибуны. Нюра готовилась повязать белый передник, дабы под видом разносчиц напитков попасть в ложу.

– Нюрочка! Заждались мы тебя. Где пропадала?

– Дяденька, животиком занедюжила. – Девушка приложила руки к животу, быстро комкая передник.

– Идём со мной. Там у епископа нашего чай с травами лечебными, вмиг поможет. – Евстафий провёл Нюру через пост охраны.

Стоит одному человеку при скоплении большого количества людей на свежем воздухе, когда дел никаких нет, да ещё в разгар веселья начать что-нибудь есть, да причём с аппетитом – окружающих вмиг охватывает чувство голода. Румяные пирожки, блинчики со всевозможной начинкой, горячий сбитень и лесные орешки стали появляться в руках горожан. В ложе торговали сразу лукошками. Корзинка, напоминавшая большой лапоть была прикрыта белым полотенцем, и приобретший её зритель получал готовый обед на полторы персоны. Сделано это было специально. Платить четыре резаны за один обед как-то неувязывалось в голове. А когда еды визуально гораздо больше, чем можно съесть, то вроде бы и не считаешь себя обманутым. К тому же полотенце бесплатно, да и упаковка ещё в хозяйстве сгодится. Корчмарь даже заволновался, что не хватит сбитня. Огромный, на три четверти пустой бидон с напитком стоял на углях, сынишка помешивал половником, а разносчицы уже разобрав вторые сани с продуктами, всё шли и шли, позвякивая серебром в карманах передников.

– А ведь, это только первый перерыв. Пусть на второй съедят в шесть раз меньше, но уже и нет-то ничего. – Размышлял корчмарь.

– Бать, можно мне на бой одним глазком взглянуть? Я быстро. – Попросил мальчик.

– Не сынок. Беги к мамке, скажи, чтоб пироги с рыбой несли. Беда у нас, сани уже пусты. Потом посмотришь.

Мальчик разочарованно крутанул половником и, оставив его плавать в бидоне, побежал к городским воротам. Прав отец, беда. Такой успешной торговли никогда не было.

Над ристалищем проревел рог, а вслед за ним раздался бой барабана. Поле для поединка разделили на две части посредством вбитых в землю колышков и натянутой верёвки с флажками. С разных концов поля к главной трибуне подъезжали два всадника. И тут стало видно огромное различие в доспехах. Конь покрытый бордовой попоной с двумя медведями по бокам был снабжён нагрудным доспехом, налобная пластина закрывала голову и даже защищала торчащие уши. Сам всадник имел глухой шлем, намертво соединённый с ребристой кирасой посредством стального воротника. Поножи переходили в пластинчатый сапог, а наручи в латные рукавицы с шипами. Казалось, что исполин в железе не сможет и повернуться, не то, что руку поднять.

– Гюнтер Штауфен из Самолвы. – Представился рыцарь распорядителям турнира.

Конь после речи хозяина вытянул левую переднюю ногу вперёд, правую согнул и выполнил поклон, изящно изогнув шею. Постояв так несколько секунд, повинуясь команде, лошадь приняла исходное положение, а затем, перебирая ногами, подобралась к трибуне боком. В этот момент в ложе привстала дама, поправила подушечку на лавке и, выпрямившись, подошла к краю перил, за которым начиналось ристалище. В руке женщины появился шёлковый шарф, который она тут же повязала на протянутую правую руку рыцаря. Шуба в этот момент распахнулась и, на груди красавицы золотом засверкал медальон на цепочке.

– Лисий Хвост? – Пробормотал удивлённый Тороп.

– Победи его, Гюнтик. – Нюра чмокнула губами, посылая поцелуй возлюбленному.

Публика на трибунах не могла сказать и слова. Появление совершенно непривычного доспеха, манеры и поведение участника – всё было ново.

– Смотри, платок на руку повязала. Не иначе, жёнка его. Вот молодец, мужа бережёт, вдруг, рана какая? – Перешёптывались горожанки.

Ермоген в этот момент прикрыл глаза. Иногда, на некоторые мирские дела лучше не смотреть. Девушка воспитана, Святое писание знает, пост соблюдает, старших уважает, а то, что мужа любит – так это богоугодно. Пусть так будет.

Латинянин скис. И если поначалу Просперо обрадовался, что неповоротливый рыцарь станет лёгкой мишенью, то после кульбитов лошади и вёрткости соперника, все видимые недостатки тяжёлого доспеха превратились в ощутимые преимущества.

– Просперо Колома. – Назвал своё имя римлянин.

Лошадка не кланялась, исскуство выездки не показывала, а двойная кольчуга с засаленной безрукавкой, усиленной редкими железными пластинами, защищавшими шею, впечатления на смолян не произвели.

Всадники разъехались по своим местам. Сигналом к началу поединка будет звук боевого рога. Оруженосцы поднесли копья с трёхлучевыми наконечниками. Гюнтер ловко свесился с лошади, подбросил копьё в руке и поднял лошадь на дыбы. При этом конь разъярённо заржал, а после тягучего звука рога резко стал набирать скорость, переходя на галоп. Латинянин поскакал навстречу.

Римский посол стал молиться про себя, заклиная всех святых даровать победу. За здоровье Просперо с него спросят в первую очередь.

– Бабах!

Поединщики ударили друг друга одновременно. За первым звуком раздался треск. Древки не выдержали напряжения. Только Гюнтер поскакал дальше, а Просперо вылетел из седла. Удар латинянина был мощным. Копьё угодило в щит, прочертило борозду, скользнуло по стали воротника и разошлось волокнами. Штауфен тоже метил в щит, но наконечник зацепил окантовку и угодил точно в шлем. Турнирное ведро от удара вмялось, а шея …. Подбежавший к лежащему на снегу рыцарю Ишая только развёл руками.

– Спондилолистез. Он скоро умрёт.

– Что ты там сказал, проклятый иудей? – Федериго хотел было схватить лекаря за грудки, но его остановили товарищи.

– Проклятый иудей сказал, что это называется 'перелом палача'. Дуга второго шейного позвонка сломана.

– Спаси его. Просперо сын кардинала.

– Режте кольчугу. Вот. – Ишая достал кусачки, расщепил несколько колец и, протянув инструмент одному из рыцарей, стал готовить бандаж.

Зафиксировав шею, раненого понесли на носилках в медицинскую палатку. Врач шёл за санитарами и выслушивал от Федериго сначала обещания золотых гор, затем угрозы, а перед самым пологом послышались проклятия. Стражник с рогатиной перегородил вход латинянину, а его напарник направил взведённый арбалет на скандалиста. Однако рыцарь не успокоился, обзывательства полились с новой силой. И тут Ишая не выдержал. Выйдя из палатки, он с укором посмотрел на римлянина, после чего зашёл обратно.

– Прости лекарь. Я был неправ. – Раздалось в спину.

Турнир продолжался. Только теперь, в связи с выбывшим бойцом, команда, оставшаяся в меньшинстве, запросила уровнять количество участников. Латиняне жаждали мщения, но драться пять на четыре не хотели. На центральной трибуне находились и немецкие купцы. И хоть побили католика, но Штауфен-то вроде свой, немец. Значит, болеть надо за него. А то италийцы совсем обнаглели. Пусть оруженосца ставят, либо поражение признают.

Растерявшийся Тороп обратился за советом к князю, но тот был не в курсе сложившихся традиций и чуть было не ляпнул, что если римляне боятся выйти против пятерых, то что они скажут, если смолян будет трое? Помог Рысёнок.

Два отряда по пять человек вышли продемонстрировать своё умение в обращении с оружием. Я,Савелий, Свиртил, Гюнтер и Воинот против Федериго с тремя рыцарями и оруженосцем. Мы бросали жребий, кто будет участвовать, как решили этот вопрос римляне – осталось тайной.

– В связи с тем, что не все участники турнира могут продолжить участие, изменены правила боя. –Тороп выдержал паузу, дабы переводчик мог пересказать латинянам его слова. – Меркурьевцы защищают свою хоругвь. Атакуют зачинщики турнира. Если стяг падёт, бой окончен. Драться можно до тех пор, пока весь песок не высыплется. Повторный звук рога и бой барабана известит об окончании.

Публике продемонстрировали песочные часы, а Воиноту вручили копьё с красным флажком, которое он воткнул в землю в указанном месте. Отряды разошлись в стороны к заранее прочерченным линиям.

– Воинот, нас попробуют связать боем, а их оруженосец постарается завалить стяг. Не подведи. – Гюнтер предположил, как будут действовать римляне.

В принципе тактика была оправдана и мы все согласились, добавив, что лучше биться в строю, и сразу идти в атаку, не ожидая неприятеля. Представитель латинян в присутствии Торопа осмотрел затупленность мечей и отсутствие другого оружия, после чего боярин проверил противника.

– Ррумм. – Проревел рог, а песок в часах начал ссыпаться вниз.

Мы побежали вперёд. До флажка было шагов десять, не больше. Римлянам достался путь в полтора раза длинее. Воинот встал у стяга, закрывая его своим телом. И тут стало ясно, что нас переиграли. К Воиноту побежал Федериго.

Сшибка произоша почти одновременно. Мой противник был невысокого роста, в кольчужном капюшоне и шлеме похожем на тарелку. Первое, что он сделал – нанёс удар щитом со всего маха. Окантовка должна была попасть мне в голову. Когда-то, мы проводили тренировки, и мой друг Егор показал мне замечательный приём, рассказав, что увидел его во сне. Все удары наносятся в связке. Если бьют щитом в голову, то почти одновременно наносится удар по ногам. Суть приёма в том, что надо пригнуться, принять удар меча на щит, после чего не наносить ответный, а просунуть свой меч под ногу атакующего и навалиться всем телом. То есть, элементарная подножка с использование подручных средств. В бою, упавший на землю фактически труп. У меня получилось. Выдержать толчок корпуса человека в центнер весом очень сложно, а когда под ногой препятствие, то падение на спину обеспечено. Римлянин плюхнулся на снег, выставив позади себя руку с мечом, пытаясь закрыться щитом, но опоздал. Мой сапог угодил в лицо, и он уже больше не поднимался.

– Лексей! Задержи! – Савелий умудрился каким-то образом увидеть, что к Воиноту прорвался Федериго, и шансов у оруженосца практически нет. Град ударов обрушившихся на немца прижал того к флагу и ещё немного и мы проиграли.

Отбросив своего противника, Савелий в два пыжка очутился рядом с Федериго и ударил того мечом по руке. Прямо по наручу. Аж искры брызнули. Римлянин взвыл от боли и выронил свой клинок. На помощь своему предводителю бросился рыцарь, бившийся до этого с Савелием. Воинот попытался его отвлечь, но видимо удар по шлему, полученный в самом начале схватки, и старая рана, дали о себе знать. Оруженосца сбили на землю, и теперь рыцарь встал против меня, давая возможность отойти потерявшему меч Федериго. Мы обменялись ударами, разок столкнулись щит на щит и разошлись. Стяг был спасён.

Свиртил бился со своим пртивником на равных. Они даже сместились немного в сторону. Начали кружить и обмениваться выпадами. Латинянину стало неинтересно захватывать вымпел, повстречав достойного соперника, он решил провести личный поединок и заслужить свою славу.

Гюнтер в это время играл на публику, гоняя своего оппонента по всему ристалищу. Командного боя не получилось. Римлянин кое-как уворачивался, получал синяки и вскоре лишился шлема. Это означало сдача в плен.

– Руммм! Бум! Бум! Бум! – Прозвучал сигнал окончания боя.

Воинот отказался идти к лекарю, выдернул флаг и, положив древко на плечо, отправился к нашей палатке. Свист и крики поздравлений достались Гюнтеру. Он действовал наиболее эффектно. Причём особо радовались немецкие купцы из Бремена. Как потом удалось выяснить, осенью прошлого года их рыцарям досталось на орехи от веницианцев. Вот и посчитали они, что реванш взят.

Наступил самый ответственный момент. Так сказать, изюминка турнира. Предстоял бой на смерть. Савелий проверял ремешки на доспехе лошади, когда к нему подошёл Рысёнок. Он один из всех распорядителей знал, кто скрывается под личиной шлема.

– Савелий, Федериго сломал руку. Если ты его убьёшь, чести не будет. Он готов драться, но … ситуация такова, что для Смоленска желательно показать, насколько великодушны его рыцари. Князю нужна слава.

– Что ты предлагаешь?

– Римский посол обмолвился, что если вы разъедетесь, то Федериго не уронит своего достоинства. Ведь именно он вызвал тебя на бой.

– Хорошо. Я не буду убивать. Можешь так и передать.

Рыцари встали на исходные позиции. Правая рука Федериго была привязана к туловищу. Повод уздечки намотан на луку седла, копьё – в левой. На трибунах обратили внимание на эту странность, а с мест, где сидели иноземные купцы, послушался гул недовольства.

– Федериго из Урбина против рыцаря дружины 'Меркурий'. – Прокричал Тороп, после чего проревел рог, призывающий к бою.

Савелий легонько стукнул пятками коня и двинулся вперёд. Копьё так и осталось в вертикальном положении. Поравнявшись, латинянин кивнул головой и молча, проехал дальше. Бой состоялся, а то, что соперники не наснесли ни одного удара, так это их личное дело.

После того, как поединщики вернулись к своим палаткам, на трибуну вылез Тороп. Дождавшись, когда смолкнут голоса зрителей, боярин прокричал:

– Победитель не выявлен. Ничья.

Елена, сжавшая в ладошке платок, облегчённо вздохнула. Любимый муж жив, а это самое главное. До её слуха донеслась немецкая речь.

– Нюра, что они говорят? – Елена спросила сидящую рядом с ней подругу.

– Говорят, что таких рыцарей, как этот русс, днём с огнём не отыскать, уже лет как сто назад перевелись. Так великодушно мог поступить только герцог или король. – И добавила. – Их герцог – по-нашему князь.

– Они правы.

Разговор дам прервал грохот барабана. Тороп объявлял новых участников, под одобрительный гул толпы, жаждущих продолжения игрищ.

– Ликарио из Виченцы против Свиртила из … из Свиртила.

Литвин не на шутку завёлся во время пешего поединка. Только вмешательство стражи вынудило их разойтись. Разгорячённые боем, они ещё долго смотрели друг на друга, а потом обменялись интернациональными жестами, сопроводив их крепкими выражениями. Как ни противился римский посланник, видя полное фиаско своей затеи с турниром, будущего пирата и грозу Адриатики отговорить не смог. В свои восемнадцать лет, Ликарио авторитетов не признавал. Всадники сломали уже по два копья и готовились к решающему заезду.

– Держи копьё повыше, покажи, что метишь в голову, он приподнимет щит, а сам ударь в корпус. – Наставлял литвина Гюнтер, как самый опытный в подобных поединках.

– Убью гада. – Свиртил опустил забрало.

– Убить не убьёшь, панцирь у него хороший, а из седла выбьешь. – Уже вдогонку, умчавшемуся вперёд меркурьевцу сказал Гюнтер.

Всё вышло с точностью наоборот. Свиртил попал по щиту и пропустил страшный удар в бок. Кираса выдержала, пластиковый поддоспешник спас от гематомы, а когда всадники разъехались, то выяснилось, что копьё Свиртила треснуло у наконечника, но не сломалось. Так называемое 'копьё мира' с тремя остриями сослужило плохую службу своему хозяину.

– Ликарио победил. Слава Ликарио. – Закричал обрадовавшийся посол.

Рысёнок кивнул головой Торопу. Деваться было некуда. В подобных случаях даже запрещали заменить оружие, считая, что оно пригодно к использованию и лишь частично повреждено.

Ликарио было засчитано три попадания, а Свиртилу два с половиной. Шуметь и доказывать свою правоту, можно было сколько угодно. Турнир объявили законченным. Настало время для определения победителей и вручения призов.

Вынужденная заминка, связанная с переодеванием Торопа, который на радостях от выигранного пари залил кафтан вином, только добавила страсти на трибунах. Боярин, казалось, подрос на полголовы, приподнявшись на цыпочки, заливался соловьём, славя князя Смоленска, самого мудрого и самого сильного. Не пожалевшего ни времени, ни сил, ни серебра, устроившего для своих подданных настоящий праздник. Оттрубивши здравницы князю, Тороп стал зачитывать имена призёров и деяния, за которые им вручались награды.

– Воинот из Швабии, как лучший оруженосец в бою награждается щитом с правом нарисовать свой рисунок по его усмотрению.

– Ого! – Раздалось с лавок, где сидели купцы из Бремена. Подобный приз был равносилен получению рыцарских шпор, ибо рисунок на щите можно было именовать гербом.

Ветеран чуть слезу не пустил, принимая щит. Столько лет жизни отдать военному ремеслу, умирая от жажды в песках Палестины, гния в Прусских болотах и вот, только тут, на Руси его оценили по достоинству.

– Федериго из Урбина. За личное мужество, вышедший на смертный бой со сломанной рукой, награждается булавой.

Тороп вручил шестопёр. Смоленские бояре переглянулись. Приз явно высосан из пальца.

– Рыцарь дружины 'Меркурий', не пожелавший воспользоваться преимуществом в поединке, награждается … фибулой из золота с надписью 'Честь и слава'.

Савелию вручили медаль на цепочке. Отчего Тороп назвал её фибулой – было непонятно. Видимо, боярин позабыл название.

– Ликарио из Винченцы, как сломавшему наибольшее количество копий на турнире, присуждается приз …. – Боярин нагнулся к сундуку, стоявшему возле его ног, и вытащил кольчугу, с наклёпанными внахлёст стальными пластинами, демонстрируя её публике. – Вот ещё шелом.

Ликарио, проведший детство в полной нищете, запрыгал от счастья. Ограбивший соседа, дабы вооружиться и пойти на войну, он получил звание рыцаря на поле боя. Согласился сопровождать посла в Смоленск только из-за обмундирования. Всё, что на нём было надето – с чужого плеча.

– Главный приз турнира, 'Чаша из Назарета' вручается Гюнтеру Штауфену из Самолвы, как обладателю наибольшего числа побед. Император Фридрих должен гордиться своим сыном. – Тороп вручил чашу.

И тут многие раскрыли рты. Участие принца в турнире – это событие. Бременские купцы захлопали в ладоши, выражая свою радость. И лишь римский посол схватился за голову, вспоминая сыновей Фридриха, был ли Гюнтер среди них. В памяти всплыл Уголино Буццакерини, разбивший в пух и прах флот генуэзцев и молоденький рыцарь, стоявший рядом с ним, когда его, Убальдино, с верёвкой на шее вели в трюм.

– Похож. – Подсказывала память.

Зрители левосторонней трибуны ещё долго шумели, обсуждая справедливость решения судей, отдавших победу латинянину. По их мнению, сумевший сохранить оружие Свиртил, и должен был победить, так как, в реальном бою шансов у вооружённого – больше. В процессе спора всплыла мысль, что судьи куплены и, искать правду бесполезно. На правой стороне, события разворачивались несколько иначе.

Князь поздравил призёров, пообещал позвать на пир, забыв уточнить, когда и во сколько, после чего отправился в комнату отдыха и изъявил желание рассматривать гобелены у себя в кремле. Гридни материю со стены сняли, упаковали и вскоре, Всеволд Мстиславович с чистыми руками и спокойным сердцем утаптывал снег копытами своего коня в сопровождении ближников.

Купцы Бремена порешили устроить праздник, сварить пива и отметить, как следует, безоговорочную победу немецкого оружия. Ибо участников было много, а почти земляков всего двое, но они в списке победителей. Смоленские купцы тоже решили не отставать, договорившись собраться в корчме и гудеть там, пока хватит сил.

Ермогена мирские дела интересовали мало, задуманное – удалось, можно и в келью ехать, тем боле, что Серафим привёз смету каменного храма, строительство которого планировали начать весной.

Я же отправился к Ишае, пообещав Савелию присоединиться к празднованию победы в его тереме, как только осмотрю Просперо. Латинянин получил травму, с которой и у нас-то не живут. Тысячи погибли в автомобильных авариях, пока не придумали подголовник. А тут был аналогичный случай.

Возле палатки лекаря стояли римские рыцари. Спорили, и по-моему, больше изъяснялись жестами. Федериго среди них не было. Стражник у полога узнал меня, но не пропустил.

– Велено никого не впускать.

– Понятно, служба. Ишая, ты как там? Мне можно зайти!? – Крикнул через полог.

– Алексий, руки заняты, заходи.

На кушетке, возле жаровни лежал без движения Просперо. Рядом с ним, на табуретке, с деревяшкой в зубах Федериго. Ишая мазал ему руку йодом и явно готовился накладывать гипсовую повязку. Рыцарь терпел и пытался прочесть надпись на бинте.

– Я лекарство от боли принёс. Что с Просперо?

– К утру умрёт. Эти … – Ишая кивнул в сторону Федериго. – Будут дежурить всю ночь. Воротник надо забрать, покойному он ни к чему. А у меня их всего два.

– Может, выживет? Если есть хоть единый шанс – надо использовать.

-Алексий, ты сам-то, в это веришь?

– Верю. Я в последнее время во многое верить стал. Ладно, таблетки на твою сумку положу. С деревяшкой в зубах, дай проглотить две сразу и кляп можно выплюнуть. А морфин Просперо всё же вколи. Удачи.

Я вышел из палатки. Ещё час назад, латиняне были врагами, и мы были готовы искалечить друг друга. Сейчас же, ненависти не было ни капли. Снорри ожидал меня, придерживая осёдланную лошадь, тихо напевая какую-то песенку.

Утром нас разбудил Трюггви, который по договорённости уже два дня ночевал в пристройке терема Савелия со своей командой, заодно охраняя его. Датчанин замучился ожидать во дворе, пока мы выспимся, и стал орать песни во всю глотку. Степанида, пёкшая хлеб, выбежала на крыльцо, нацелившись на певца кочергой.

– Ирод! Куры нестись не будут. Чего разорался?

– Мне скучно. Сколько можно ждать? Ведьма, покличь Снорри. – Трюггви не придал значения предмету в руках женщины, продолжал строгать свистульку, распевая новый куплет ужасным голосом.

– Я сейчас тебе такую ведьму покажу! А ну брысь! – Степанида огрела кочергой дана, да так, что от тулупа на спине пыль поднялась.

– Ай! Ой! За что? – Трюггви от неожиданности выронил ножик со свистулькой.

Поднять руку на кормилицу он не смел, а увернуться уже не получалось. Степанида выбивала пыль из овчины, как из половика. Размашисто и с напором. Дан побежал к сараю, спасаясь от ударов.

– Попросишь ты у меня сегодня пирожков в дорогу. Таких дам, что век вспоминать будешь.

– Хрясь! Хрясь! – Раздовалось возле пристройки.

Гаврюша, проснувшись первым, видел всю эту картину и, схватившись за живот, чуть не покатился по снегу, смеясь, пока не выступили слёзы. Вскоре повылезали и остальные, за исключением семейных пар. Экзекуция закончилась, Степанида с минуту постояла перед закрывшейся у самого носа дверью в сарай и с видом победительницы зашагала на кухню. У такой ключницы не забалуешь.

Как ни торопились мы с отъездом, но раньше полудня выехать из города не получилось. После завтрака пришёл Евстафий. Купец поведал об украденных гобеленах из комнаты отдыха и предложил оставить серебро, вырученное на тотализаторе турнира в его банке.

– Оборотных средств не хватает. Богемцы собираются десять поездов с товаром на днях отправить, а наши когда там будут, ещё неизвестно – жаловался Евстафий.

– Подожди, так товар-то твой будет.

– Если бы. Пока зима, они меха хотят. Воск им подавай. Где я это возьму? Я им свечки готовые хотел втулить, так они сами делают. Лексей … – Купец перешёл на шёпот. – Они оружие хотят купить.

– Так в чём проблема? Разве Данила мало производит? Пятнадцать кузнецов у него в артели.

– Да не то. Они хотят как у Гюнтера. Чтобы лошадь и человек. Ну …, конские доспехи и рыцарские. Пять комплектов просят.

– Евстафий, латы – не рубаха. Подвернуть и ушить не получится. С Гюнтером просто было, там Нюра его всего, вдоль и поперёк обмеряла.

– Я это тоже им говорил. Они чучела привезут. А бардинг подобрать не сложно. Лошадки что у них, что у нас одинаковые. – Не унимался Евстафий, продвигая идею торговли оружием.

– Ничего не выйдет. Если им нужны доспехи, то пять комплектов у меня есть. Пусть покупают и подгоняют под владельцев самостоятельно. А не захотят так, то к Даниле. Я тебе лекала передам, а ты уж сам с кузнецом договоришься. Только сдаётся мне, им один комплект нужен.

– Думаешь, как с мешочками для перца будет? – Купец усмехнулся. – Пафнутьевич зело переживал тогда, всё про сургуч спрашивал, продавал кому ещё, али нет.

– Кишка у них тонка. Повторить доспех не смогут, но к чему надо стремиться – поймут. Влупи им цену в двести гривен. Пусть себя за пейсы дёргают.

Время латного доспеха ещё не пришло. Технологии доступные оружейникам тех лет не позволяли его изготовить. Понимали ли это хитрожо … хитрохвостые Богемцы? Скорее всего – нет. Но то, что новшество надо украсть или купить – осознавали.

После Евстафия притопал Иннокентий. С ним было гораздо проще. Строится новый храм – собираются пожертвования. Раз место строительства в деревне Свиртила, то и основные расходы несёт тот, за кем земелька числится. Четыре сотни гривен вынь, да положь. Это не считая полного набора колоколов и церковной утвари.

– Иннокентий, денег нет. Утварь, иконы, облачения к весне будут. С колоколами давай договоримся так …

Священник поводил перед моим лицом указательным пальцем, как стержнем метронома.

– Что значит договоримся? Лексей, я сказал, что нам надо. Это не обсуждается. Мы денно и ночно возносим молитвы Господу, дабы уберегал рать Меркурьевскую.

– Понял. Неправильно высказал мысль. Колокол на пять пудов, четыре на четверть пуда, три двухпудовых и один пудовый. Серебра сто гривен, остальное ладаном и лампадным маслом.

– Так правильно. И что б к обедне, все были в храме. Сам … – Иннокентий сделал паузу, подчёркивая значимость. – Службу вести будет. А воин, что фалеру в награду получил, пусть не волнуется, Его преосвященство всё знает.

Подвести Ермогена было нельзя. Раз он обещал прихожанам, что хулители веры будут наказаны, значит так и должно быть. Епископ сказал – епископ сделал. А то, что в храме присутствуют непосредственные исполнители его обещания, так и быть иначе не может.

Передав Савелию последние слова Иннокентия, которые он воспринял со вздохом облегчения, мы отправились в церковь Михаила Архангела, отстояли службу, поставили свечи, дождались, пока закончится таинство исповеди Нюры и выехали из города. Кабы не сани, добрались бы засветло, а так …, пришлось освещать дорогу к крепости у камня факелами.

Следующие сутки прошли за обильным столом. Продолжали отмечать победу. Изрядно подвыпив, принялись обсуждать правомочность решения судей, отдавших победу Ликарио.

– Вот помню, у меня дома, есть такая игра, хоккей называется, типа ирландского хёрлинга. Две команды, по пять человек, гоняют по льду на коньках одну шайбу, стараясь забросить её в чужие ворота с помощью клюшки. В воротах стражник стоит. Наши играли с очень сильным противником. Только они могли биться с нами на равных.

– И у нас в похожее играют, только не шайбу, а камень кожей обернут, и вперёд. – Прервал меня Снорри.

– Так вот, клюшки имеют загиб, дабы шайбу бросать было сподручнее. Наши тогда три шайбы забросили, а канадцы одну.

– Постой, Лексей, а кто такие канадцы? – Теперь проявил интерес к рассказу Гаврюша.

– Команда так называлась. Наши – СССР, противник – Канада. На чём я остановился?

– Сколько шайб забросили. – Подсказал Свиртил.

– И тут, Гимаев нарушает правила и его отправляют отдохнуть, молитву там прочитать, водички попить, и в это время командир канадцев усмотрел, что клюшки у наших, загиб имеют другой. А это не по правилам. И давай судья, наших с неправильными клюшками со льда выдёргивать. Втроём-то супротив пяти биться тяжело.

– Во гады! Клюшки то причём? – Гаврила Алексич плеснул винца в бокал, попытался наколоть вилкой дольку яблока, промахнулся пару раз и выпил не закусывая.

– В общем, наши тогда выиграли, но осадок остался. Так и тут. Из-за дурацкого правила, Свиртила победы лишили. Копья, видите ли, не такие. Просто у нас древко – качество, а у них …, давайте выпьем…

Елена с Нюрой покинули стол, ещё задолго до того момента, когда мысли давно путаются, а спать ещё явно рано. Женщины заперлись в кабинете и стали обсуждать свои дела, делясь тайнами и переживаниями.

– Рассказывай, как венчались? – Елена уселась с ногами в кресло, положив подбородок на коленки.

– Давай, лучше о тебе поговорим.

– То есть?

– Не могу я рассказать. Не спрашивай. Хорошо?

Елена прикусила губу. Её венчание с Савелием было тоже весьма странным. Какой-то расстрига обвенчал их в часовне, что стоит во дворе и исчез, так же быстро, как и появился.

– А детки когда будут? Сколько вы уже с Гюнтиком вместе?

– Недавно, если ты хочешь узнать, до венчания или после мы вместе, то …

– Я когда Ростислава носила, от капусты солёной было не оторвать, просто внимание обратила, что разносолы ты любишь, вот и спросила.

– Вот ты о чём. Мы по дням особым. У меня календарь свой есть, супружница Лексея подсказала. Пока Гюнтик замок не построит, деток заводить не будем. Ругаемся иногда из-за этого.

Женщины проболтали до полуночи. Примеряли новые наряды, хвастались украшениями и нюхали духи в красивых флаконах. Но главный, по их мнению, вопрос, как бороться с храпом Савелия и постоянно ворочавшимся во сне Гюнтером, утаскивающим на себя одеяло – остался неразрешённым.

На следующий день мы попробовали сыграть в хоккей, разметив площадку прямо на льду реки. Кататься на коньках не стали, но и без этого важного атрибута игра пошла на ура. Снорри забросил девять шайб. Видимо опыт, приобретённый в детстве, помог, свею со своей командой одержать решительную победу. После товарищеского матча, напарившись в бане и усевшись за стол, не успели зачерпнуть кашу из огромного чугунка, как в светлицу забежал Велимир, прервавший трапезу.

– Боярин Рысёнок приехал. Да не один.

Оказалось, что вчера в Смоленск прибыл гонец от Ярослава. Грамота, зачитанная в режиме полной секретности, гласила следующее:

– Отряд смолян в количестве трёх сотен, каждый с запасной лошадью должен немедленно выступать на соединение с основными силами и двигаться к Кракову.

Рысёнок в краце пересказал приказ, сообщив, что рать поведёт сам, а в заместителях у него Тороп, от которого проку никакого.

– Войско совершенно не готово к длительному переходу. Провианта нет, оружия нет, какого лешего нам там делать? – В сердцах выпалил боярин.

– Владимежа и Пакослав будут разбиты в середине марта. Вы туда не поспеваете, значит, после Кракова вас бросят под Легницу. Будете совместно с Орду рыцарей бить. – Поведал я Рысёнку.

– Ты хочешь сказать, что Сандомир уже пал? Но как же так? Мы и степняки, вместе?

– А что удивительного? В первый раз что ли?

– Да не в первый, но всё же.

– От меня что надо? Говори, чем смогу – помогу.

– Савелий говорил, что карты у тебя шибко хорошие есть. Да и …. – Рысёнок замялся, видно было, что нужно всё, о чём так сокрушался боярин. – Всеволод Мстиславович пообещал целый год мыто с купца твоего не требовать.

– Купец не мой, а родственник Пахома Ильича. В Смоленске он просто торгует, не понравится – уедет в Новгород. Так что, мне от этого налогового счастья ни радостно, ни горько. Что может Всеволод дать ещё? Я так понимаю, казны у князя кот наплакал, значит, серебра не будет.

– Вообще-то, он и тебя в поход может исполчить. Земельки за тобой прилично числится.

– Я не отказываюсь. Родине послужить – это долг каждого. Тем более, что поход этот, сильно Пскову поможет. Карты дам, оружие и провиант будут, завтра присылай обоз.

– Сани уже в деревеньке Свиртила стоят, ждут. Князь в долг просит, а леса, что в двадцати верстах на восход от тебя – можешь считать своими.

– Договорились. Рысёнок, ты знаешь, что такое дымовая завеса?

– Отец рассказывал. Когда от половцев уходил. Их всего два десятка было. Но у них тогда выбора не было. Невесту друга своего он вёз, бабушку Торопа. – Боярин вспомнил свою юность, отца, рискнувшего отправиться в степь, дабы похитить красавицу-дочь одного их половецких ханов и гордо приподнял голову. – Отец ничего не боялся, но тогда …

– Ты устроишь по Легницей нечто похожее. Кочевники бросят русские дружины под главный удар. Это в их стиле.

Смоленский обоз загрузился продовольствием под самую завязку, как не смешно, но польская свинина была именно из тех мест, куда следовала русская рать. Три тонны гречки, двадцать четыре тонны овса, более ста мешков сухарей перекочевали из амбаров Свиртила в возки. На первое время этого должно было хватить, дабы накормить триста ртов. Дружину Рысёнка перевооружили. И если до этого, только каждый шестой имел кольчугу и меч, то сейчас, под рукой боярина оказась двести пятьдесят тяжеловооружённых всадников и полсотни лёгкой конницы. Русские шли вперёд, на запад.

Глава 9. Доброе поле

Отправив Рысёнка в поход, мы ещё два дня провели в крепости у камня, который для меня растянулся на три недели. Гюнтер, Гаврила, Снорька и датчане шастали по лесу, уговаривая диких зверей поделиться шкурой, а заодно и мясом, не забывая отмечать двадцативёрстовую зону от дома. Нам с Савелием пришлось поработать грузчиками, восполняя запасы амбаров, и выслушать Евстафия, примчавшегося в крепость, как только Рысёнок увёл войска. Новости были хорошие, интересные и немного смешные. Богемцы предложили купцу стать чуть ли не бургомистром города Хеб или Литомержиц. Рассказывали, что подати всего один пфеннинг в год, ну, может, чуть больше, главное привезти с собой секрет изготовления дивных хрустальных кубков и латных доспехов. Беньямин пообещал отдать за Евстафия свою дочь, ибо не верит, что такой успешный купец, хотя бы наполовину не иудей.

– Евстафий, ты пока не давай им ничего. Да и вообще, придержи отправку грузов до апреля. До дома они сейчас не доберуться, если только через Ригу и там, в объезд.

– Так затарились они уже. Я за доспехами приехал. – Немного растерявшись, ответил купец.

– Степняки там сейчас гуляют. Поезд пограбят, а их самих без подорожной убьют.

– А где эту подорожную достать? – Заинтересовался Евстафий.

– Хороший вопрос. Попробуй поговорить с торговым представителем, что к Всеволоду приехал. У него наверняка есть полномочия. Не может такого быть, чтобы кочевники об этом не подумали.

– Сегодня же разыщу его. А с бронями как?

– Что, согласились на твою цену? – Тут пришлось удивиться и мне.

– А то, поторговались, конечно, но я не уступил. Вот только серебро можно там, у них забрать. На такую сумму наши купцы товара не наберут.

Это и были интересные новости. Богемцы понимали, что в связи с войной путешествие становится очень опасным, требовалась охрана и желательно такая, которая могла бы гарантировать сохранность груза до конца маршрута. Если Евстафий поедет за деньгами, то обязательно возьмёт с собой людей. А раз так, то платить воинам, сопровождающим купца можно в несколько раз меньше, чем пришлось бы, если нанимать охрану они будут самостоятельно. Был и ещё один момент. Права свободного перемещения у иудеев не было. Оно появится лишь спустя четырнадцать лет, когда опастность бегства и соответственно вывоза капиталов из Богемии сведётся к минимуму[57]. А по состоянию на сорок первый год, любой барон мог задержать их и, обобрав до нитки передать королю, не забыв при этом поделиться добычей. Главное, суметь доказать, что иудеи намеревались бежать из страны. Нанять охрану, сумеющую отбиться от жаждующих серебра феодалов, евреи не могли. Действовал указ, запрещающий христианам наниматься к ним в услужение. Приходилось хитрить, принимать католическую веру и строить замки на пути следования торговых путей. Как, например, замок Подивин, на юге Моравии. И тут, как нельзя лучше, подворачивались воины Руси.

– Евстафий, на какую сумму они набрали товаров?

– Ну и вопросы у тебя Лексей. Шесть возков мягкой рухляди, пять с воском и четыре с мёдом, два с перцем и два со стеклом . – Отвечал купец, загибая пальцы. – Если с доспехами, то два десятка получится. Итого, семнадцать пудов серебра.

– А говорил десять поездов. Я готов забрать серебро у них дома. Но, за сохранность их барохла, отвечать не буду. Только за отдельную плату.

– Вот и славненько. Я шмелём в Смоленск, разузнаю про подорожную, а оттуда … – Евстафий пререшёл на шёпот. – По рации сообщу, как всё получилось.

Санки купца ещё не успели скрыться за воротами, как я уже был в своём времени. Как выглядела ордынская подорожная на право проезда купцов, мне было неизвестно, но сделать фальшивую пайзу от имени Угедея, было необходимо. Уже потом, когда всё было готово, Евстафий сообщил, что деревянную дощечку ему удалось получить, отдав взамен 'паршивую', как он выразился, саблю.

Вечером, перед отъездом, мы собрались на общий совет. Надо было принять решение, кто отправится сопровождать богемцев. Гаврила Алексич готовился отбыть в Новгород, вместе с Захаром Пафнутьевичем. Савелий оставался в крепости и должен был быть готов спешить с литвинами к нам на выручку, на случай, если мы угодим в плен. Свиртил изъявил желание присоедениться, узнав, что маршрут следования проходит рядом с деревушкой, откуда он родом. В результате совещания, ко мне со Снорькой, двенадцатью датчанами, Свиртилом и китайцем в качестве повара-лекаря запросился Гюнтер с Нюрой.

– Я могу ехать как посол. Штауфенов в Богемии боятся и уважают.[58] – Высказал своё предложение Гюнтер.

– Хорошо. Тогда с рассветом складываем всё необходимое в возоки. Нюра отвечает за казну. Трюггви за охрану, остальные свита Гюнтера. Мы следуем до Кракова через Берестье, оттуда на Оломоуц. В Регенсбург, ой …, в Ратисбон богемцы поедут без нас. Если вообще поедут.

В Бресте я планировал пополнить наши запасы путём портала и установить там заимку. Камень стоял на островке, недалеко от слияния рек Западный Буг и Муховец. На пятачке земли, поросшей лесом, кроме полянки и валуна не было ничего. Само Берестье находилось в семи верстах, вниз по течению. Установив маячок и соорудив брезентовый навес перед входом, который после ближайшего снегопада привратится в сугроб ещё раз обошёл остров. Повторный осмотр принёс результат. За камнем, была вырыта землянка, не хуже чем у лесных бандитов. Под землей находился целый дом с бревенчатыми стенами шесть на три метра, снабжённый отверстием для дымохода и потайной дверью. Судя по истлевшей одежде, лоскутами свисающей с костей, лежащими на лавке, последний посетитель здесь был лет десять назад. Предав останки земле, я шмыгнул в дверь перехода, и был в крепости у камня как раз перед началом совещания.

Беньямин только рот раскрыл, выставив золотые зубы на всеобщее обозрение, когда увидел, кто его будет сопровождать. Он ожидал рыцаря из меркурьевского отряда с оруженосцами, ну, может, двух, а тут, целое войско. Да ещё о двух санях с прицепами, запряжёнными тройками лошадей. Евстафий представил нас, уточнив, показывая на меня, с кем необходимо произвести расчёт и удалился, пожелав счастивого пути.

– Я рад, Алексий, что такие славные рыцари будут сопровождать мой скромный обоз. Просьба всего одна, сохраните наши жизни. Всем остальным можно пожертвовать …, ну почти всем. И ещё, трапезу мы принимаем и готовим отдельно от вас. – Иудей опустил голову, ожидая ответа. Приказывать нам он не мог.

– Понимаю. На Руси терпимо относятся к религиозным заветам иноземцев. Есть мы будем отдельно.

– Спасибо, мы отправляемя немедля. – Беньямин поклонился.

– Нет! Пока Трюггви не даст команду, ни одни санки не сдвинутся с места. Это надо уяснить сейчас. Он отвечает за охрану. Все приказы выполняются без расспросов. Кто не согласен, может проваливать. Надеюсь, карту с маршрутом посмотрели?

– Да, да. Посмотрели, всё хорошо. Я понял …, только …. – Богемец хотел было что-то добавить, но видимо передумал.

– Свои пожелания о местах стоянки можешь согласовывать со мной.

– Мы привыкли торговать по пути. – Не выдержал и сказал купец.

– Торгуй. Кто тебе мешает. Но если будет сказано:– В путь! Значит, в путь. И ни каких, пять минуточек.

Беньямин понял смысл латинского слова, малостей позволять не будут, покачал головой, но возражать не стал. В европейских странах, еврей был уважаем лишь в одном случае, когда от него нужны были деньги. Во всех остальных, это был презираемый народ. Перечить – было себе дороже.

Трюггви обошёл караван, расставил своих воинов и дал отмашку рукой возничему первых саней. Поезд тронулся в путь, на запад, где шла война, и человеческая жизнь ничего не стоила.

На вторые сутки мы дошли до Орши. Останавливались два раза днём на приём пищи и на ночь. Заданный темп богемцам не понравился. Кто-то попытался возмутиться, но Беньямин в двух словах объяснил возмутителю спокойствия что можно, а что нельзя, после чего голосов недовольства не было слышно на всём промежутке пути до самого Берестья. А началось всё с того, что за час до обеденной стоянки я сыграл сигнал 'Боевая тревога'.

– Тррр! – Просвистел свисток в течение пяти секунд, не прекращая трели.

Датчанин по этой команде должен был заворачивать первую половину саней полукругом по часовой стрелке, а последние сани спешили соединиться с головными, образуя подобие гуляй-города. Возничие, хоть им и объясняли, как надо действовать – растерялись. Середина поезда смешалась. Санки с воском перевернулись, наскочив полозьями на впередиидущие. Товар вывалился. Возок с Ицхаком вообще рванул вперёд, думая, что напали тати и надо спасаться. Тренировка закончилась полным провалом.

После этого случая, мы отрабатывали слаженность действий ещё несколько раз, пока не добились более-менее чёткости в исполнении. В результате, вместо запланированных сорока пяти вёрст, прошли в тот день всего тридцать. Пришлось сократить время стоянок и нагонять упущенное. Орша осталась за спиной, а вслед за ней и удобный для движения лёд реки Днепр. Участок пути до самой Березины пролегал в основном по лесной дороге, не избалованной укреплёнными городишками и деревнями. За каждым деревом могли поджидать лихие людишки. Впервые мы их увидели на седьмой день пути. Не доезжая тридцати вёрст до городка Борисов. В том месте, которое позднее нарекут Лошницей, Витовту выроют яму, обложат шкурами и устроят постель, сберегая князя от непогоды. Гору, где находилось ложе, так и будут называть Ложницей.

Возле ручья, у подножья горы на нас вышел отряд из семи мужичков, вооружённых дубинками и одним луком, перегораживая дорогу. За деревьями прятались ещё несколько человек, но определить их точное количество не представлялось возможным. Поезд по команде создал гуляй-город, после чего на переговоры выехал Свиртил. Это были его родные места и говор, на котором общались разбойники, только прибавил ему задора.

– Я Свиртил. Кто такие? Жить надоело? – Литвин почти вплотную подъехал к вышедшему вперёд всех мужичку.

– Не Жедевида ли сын? Что-то лицо мне твоё знакомо. – Атаман положил окованную железом палицу на плечо и стал внимательно всматриваться в Свиртила.

– Дядька Прокша, ты? – Литвин соскочил с коня и вцепился в мужичка, чуть не повалив его на снег, обнимая. – Батька где, сёстры где? Я это, Свиртил, Жедевида сын.

По случаю прибытия, убывшего много лет назад в поход сына, в деревеньке готовились устроить праздник. Отец Свиртила был жив, сёстры вышли замуж, заимели деток, но не все. Младшая никак не могла разродиться, и уже второй день лежала в бане под присмотром старух. Её муж Давьят, даже сбегал к старому капищу, навестил волхва и принёс неутешительные известия. Старик ни чем не мог помочь, ибо сам дышал на ладан и вроде даже не слышал, о чём просят. Хромоногая старуха лишь забрала зайца.

Давьят, выйдя из землянки волхва, последним видел его живым. Старик умер во сне, и прислуживавшая ему женщина на костыле уже сожгла тело, когда купеческий поезд въезжал в деревню. На капище её больше ничего не держало. Остаться, было равносильно умереть голодной смертью. Охотиться калеке сложно, врачевать она не умеет, а за просто так, кормить никто не будет. Вот и решила, перед тем, как пойти в городок, попрощаться с матерью. Стать обузой в голодающей семье она бы не смогла.

– Лексей, мне надо осмотреть роженицу. – Пин Янг из обрывков разговоров услышал о проблеме и подошёл ко мне.

– Если сможешь помочь, я тебя отпущу. Прямо отсюда можешь ехать в Китай.

– Я постараюсь, повитухи пусть останутся, мне они не мешают. А домой …, я ещё успею.

Свиртил довёл китайца до бани, а через час уже стал дядей. Давьят чуть ли не на руках носил Пина. Родился первенец и в деревне уже отмечали два события.

Ни один домик не мог вместить сразу такого количества гостей. Рядом с колодцем разложили большой костёр, вокруг огня положили брёвна. Оленя, которого Нюра подстрелила с утра, разделали и насадили на вертел. В сторонке остались только иудеи. До них, дела никому не было, завтра начиналась суббота, а в этот день недели они категорически отказывались тронуться с места. Так и просидели они весь праздник, выслушивая проповеди Ицхака, который раввином не был, но числился в авторитете. Зная язык, на котором шла беседа иудеев, можно было услышать то, после чего посадка на кол, показалась бы самой лёгкой казнью для заговорщиков. Беньямин попытался отговорить сородичей, но вскоре поник головой и замолчал.

Глава деревни, он же по совместительству воевода таможенного поста на дороге, Прокша, примостился на мягких лапах ельника, грыз сухарь, ожидая готовности основного блюда, и вёл задушевную беседу с шурином.

– Сын мой большим человеком стал. Храм в его деревне строят, из камня. Целая сотня воев у него под рукой для охраны. – Хвастался Жедевид, брату своей жены Прокше.

– А одёжу его видел? Весь в паволоке и бархате. Богато живёт, настоящий витязь[59], только вот жены у него нет. С чего бы это? – Отвечал Прокша.

– Была у него невеста, Милка из Заболотья, ты должен помнить. С глазами как озеро. Пропала она. Ушла в лес и не вернулась.

– Ага, помню, зим пять назад. Неужто забыть не смог?

– Думаю, не забыл. На груди у сына талисман её. Раз носит – верит. Может, жива? Беседу прервал Свиртил.

– Бать, я в Заболотье съезжу. Посмотреть хочу, когда ещё в этих местах буду?

– Езжай сынок, Гедко поклон от меня передай. Скажи, что праздник у нас, пусть приезжает.

Шесть вёрст разделяющие деревни, литвин преодолел не останавливаясь. Тайная тропка, ведущая через бурелом, в обход горы и оврага была знакома с детства. Лошадь фыркала, охотно подчиняясь командам наездника, чувствуя, что хозяин здесь дома, а значит, в яму не заведёт и в болоте не окажется.

Назвать деревней три дома, стоящие на крутом пригорке, образуя своим забором защиту от волков со стороны леса было сложно. Но с того момента, как три брата решили отселиться и жить отдельно, хутором это уже не называлось. Гедко был единственным из братьев, вернувшимся из похода на ливонцев. Теперь, ему приходилось содержать три семьи. И если бы не подрастающие сыновья покойного старшего брата и Милка, к которой сватался Свиртил, то было б совсем тяжко. Гордость не позваляла вернуться назад и принять помощь. И как назло, случилось несчастье, племянница пропала, а следом растаяли надежды заполучить крепкие мужские руки в опустевшую деревеньку. Что такое есть досыта, в этих местах уже не помнили. Годы шли, а улучшений так и не намечалось.

Свиртил подъехал к пригорку. В сорока шагах от него знакомые колья покосившегося частокола. Вон у того, расщепленного, Милка оставляла тайный знак – перо ворона. Это означало, что можно увидеться.

– Пять лет прошло, а я всё так же всматриваюсь в эту корягу, в надежде, что пёрышко на месте. – Подумал литвин.

– Стой, где стоишь! А то стрелу пущу! – Раздалось за частоколом.

– Гедко, это я, Свиртил! Опусти лук. Ты из него плохо стрелял, когда ещё все пальцы на левой руке были.

– Свиртил? Ты? А сказывали, что убили тебя смоляне. – Гедко высунулся из-за забора, после чего сдвинул полено, запирающее ворота. – Проходи.

Во дворе трёх домов собрались женщины и двое четырнадцатилетних близнецов с вилами и дубинками в руках. Всадник на коне, да ещё с мечом, в их захолустье, ничего хорошего не сулил. Свиртил привязал коня, расстегнул сумку и стал вынимать гостинцы. Мальчикам досталось по ножу, женщинам отрез тёмно-зелёного бархата, самому хозяину преподнесли ремень с жёлтой бляхой.

– Я ненадолго. Повидать и обратно. Отец в гости зовёт. Праздник сегодня, у Давьята сын родился.

– За подарки спасибо. Передай отцу, приду. Но я вижу, не ко мне ты приехал, и не приглашение передать. Видать шибко любил, раз тут.

– Твоя правда. Хотел, напоследок посмотреть, где жила, чем дышала. Понимаешь …, после неё, ни на кого смотреть не могу …, и не любил, а люблю. Так вот до сих пор и один.

Мать Милки заплакала. Никто из их семейства, кроме неё не знал тайну. Дочку она опознала спустя год, после пропажи. Жрец старого капища случайно наткнулся на окровавленное тело с почти оторванной ступнёй в лесу. Медведь-людоед, нападающий на человека, всегда завершает начатое. Труп жертвы он старается присыпать землёй, а через несколько дней вернуться к схрону, считая, что так вкуснее. Но в этот раз, боги смилостивились над литвинкой. Старик нашёл едва живую девушку первым, сумел ампутировать спупню, зашить рваную рану на голове и выходить. Возвращаться домой, будучи калекой Милка не стала. Так и осталась прислуживать старику в его землянке, передвигаясь на костыле и кутаясь в лохмотья, заботясь о человеке, спасшем ей жизнь.

Тропинка, ведущая к дому, несла следы только что прошедшей по ней лошади. Конь подкован, следы глубоки, всадник тяжёл.

– Стоп! – Сама себе сказала Милка. – Единственная лошадь в округе у Прокши, но её никогда не подковывали.

Прислонившись к берёзе, девушка стала вслушиваться в шум леса. Если всадник одинокий заплутавший путник, то надо обождать, а если пришёл враг, то помочь она уже ничем не сможет. За забором раздались радостные голоса близнецов. Послышался голос Гедко.

– Не может быть, Свиртил. Это его голос. Он жив, он вернулся. Он приехал за мной. – Милка рванулась к дому и сразу же упала на снег. – Ах!

Привязанная к ноге деревяшка подвела. Девушка лежала ничком, лицом в снегу и ей хотелось завыть волчицей. На секунду она забыла, что искалечена. Ей показалось, что крылья любви, смогут донести до самого близкого человека, но жёсткая корка подмёрзшего снега впилась в губы и, стало нестерпимо больно. Больно за уродство, больно за то, что такая она никому не нужна.

– За что? – Прорычала она в снег. Девушка приподнялась и стала отползать к лесу.

– Поеду я. Сердце щемит. Возьмите оберег, Милка мне тайком передала, вы не знали. – Свиртил запустил руку под бронежилет и вытащил крохотный мешочек на шнурке.

– Оставь. Это на память. Она, оттуда – Гедко показал пальцем на небо – всё видит.

Мать промолчала. Что она могла сказать? Что дочь жива, что она без ноги? Полюбит ли он её такой? Пусть лучше так, зачем ворошить прошлое.

Свиртил поклонился, отвязал поводья, вскочил на коня и тронулся в путь. Лошадка упорно не хотела идти. Еле переставляла ноги, и всё время мотала головой.

– Что ты? Что случилось? Мы едем домой.

Литвин въехал на лесную тропу и слез с лошади. Конь напрочь отказывался подчиняться. Надо было осмотреть копыта, пока ещё светло. Погладив скакуна по шее, Свиртил осмотрел его ноги. Подковы на месте, копыта целы, трещин нет.

– В чём дело? Мало овса сегодня кушал?

Конь покачал головой из стороны в сторону, давая отрицательный ответ. Кормили его хорошо.

– Хррыст. – За спиной раздался треск сломанной ветки.

Литвин отскочил в сторону и выхватил меч. Лошадка кивнула вправо, указывая, откуда был звук. Свиртил и сам заметил что-то тёмное, напоминающее медвежью шкуру, старательно скрывающееся за толстым стволом дерева. Если медведь-шатун, то меч не самое лучшее оружие. Клинок вошёл в ножны. Шаг назад, и через секунду в руках полутораметровая рогатина.

С минуту воин постоял на одном месте, вслушиваясь, когда медведь проявит себя и бросится вперёд. Янтарь в мешочке на груди стал, почему-то тёплым.

– Выходи! Ты не зверь. У меня нет настроения, убивать тебя.

– Не выйду. Ступай своей дорогой. – Чуть слышно раздалось в ответ.

Но даже этих слов Свиртилу стало достаточно. Пять лет он мечтал услышать этот голос. Пять долгих лет он не мог свыкнуться с мыслью, что его любимой нет на этом свете. Этот голос он слышал во сне, слышал, когда был ранен, слышал, когда жизнь не была мила.

– Милка! Свиртил бросил рогатину и побежал.

– Милка!

– Нет Свиртил! Не смотри! Не надо. – Девушка закрыла ладонями лицо и стоя на коленях, заплакала, костыль валялся рядом. – Только не смотри.

Прокша демонстрировал свою палицу Лексею, показывая на зазубрины на железных пластинах, сопровождая каждую из них длинным рассказом где, и при каких обстоятельствах они появились. Даже если поделить рассказ пополам, то выходило, что за всю свою жизнь, Прокша участвовал не менее чем в тридцати схватках, и выходил победителем.

– А вот эта, в прошлую зиму. С Кракова торгаши ехали. Мы деревьями дорогу загородили. Путник проедет, а санки нет. Много не просили, так, по мелочи.

– То есть, за то, что вы расчистите дорогу, просили плату?

– Ага, по монетке с человека.

– И чем закончилось?

– Разобрали мы завал. Сено у нас ещё взяли, пообещали возвращаться этой дорогой. Теперь вот жду. Кто с Кракова едет, по две монетки платить будет. – Прокша улыбнулся.

– А князь в городке? Он что, не знает ничего? – Удивился я.

– Мы подать платим исправно. Три десятка снопов каждый год свозим. В дружину раз в три года одного отправляем. Свиртил, кстати, где он? Как раз из них. Кто, княжью грамоту имеет, тот без помех едет.

Наконец-то всё стало на свои места. На лицо, чистой воды коррупция. Княжьи чиновники рекомендуют приобрести подорожную, а те, кто отказывается – платят тут. Только оплата немного возрастает. За труды, так сказать. Чиновники, в итоге всё равно получают свое, да ещё дают возможность подработать Прокше. Связь, скорее всего, гонцами поддерживают. То-то иудеи на них волком смотрят.

– Свиртил! Свиртил едет! – Раздались голоса.

– Вспомнишь хорошего человека, а он, тут как тут. – Подумал я.

В деревню въезжал всадник, обнявши одной рукой, что-то завёрнутое в его плащ. Что он вёз, было не разглядеть, и я вместе с Прокшей и Жедевитом отправились навстречу.

– Отец! Я нашёл её.

Только на следующее утро, мне удалось переговорить со Свиртилом. Литвин поведал историю, после которой дамские романы о любви отправляются на книжную полку без прочтения.

– Тут Милка не останется. Вся обстановка будет напоминать ей о пережитом горе. Как доедем до Берестья, сделаем ей новую ступню.

– Лексей, спасибо за заботу. Без тебя, я бы в жизнь не нашёл бы её. Клянусь, я отдал бы свою ступню, если б было возможно прирастить к её ноге. Серафим однажды сказал мне, что это мой крест. Вот его я и понесу.

– Я не сказал прирастить. Я сказал, сделаем. Это называется протез. Она сможет ходить и бегать. Если будет надет сапожок, ты даже не заметишь разницы.

Нюра переодела Милку в своё платье. Комплекции у девушек были почти похожи, и чтобы сравняться с женой Гюнтера, литвинке надо было просто хорошо кушать. За субботу, по моему рисунку Трюггви выстругал из полена деревянный сапожок и с помощью ремешков и реечек, Пин Янг зафиксировал его на ноге девушки. Сообщив, что подобное делают у них дома. Отмытая, расчёсанная и в новом платье Милка выглядела красавицей. На следующий день, когда мы тронулись к Борисову, девушки сидели в возке и щебетали, под пристальным присмотром Свиртила. Литвин не отходил ни на шаг от своей возлюбленной, так и ехал рядышком с санками, стараясь всмотреться в запотевшее окошко двери.

В городе задержались на целые сутки. Беньямин продал местному боярину кольчугу, собранную Даниловыми подмастерьями. Оружием интересовались многие. С запада пришли неутешительные вести. Тысячи воинов, под предводительством Байдара, двигаясь вдоль Буга, почти разорили Берестье и скоро выйдут к Кракову. Сандомирцы, вроде, как выслали подмогу городу, но никто не знает, отобьются или нет. Богемцы забеспокоились, стали требовать изменить маршрут движения. Оказаться на разорённых войной землях их не прельщало. Только Ицхак, стоял на своём, советуя соплеменникам сохранять спокойствие.

– Любимые друзья! Война есть величайшее горе и одновременно радость для нас. Какая иудею разница, кто кого побьёт? Победитель будет продавать награбленное. Разве вы не хотите увеличить вес своих кошелей?

– Хотим. – Отвечали в ответ. – Только какой смысл кидаться с головой в пекло?

С такими настроениями мы докатили до Менска. Кто-то поговаривал, что город назвали так оттого, что купцы тут товарами обменивались, но название речки Меня, протекавшей рядом, говорило сама за себя. Минску ещё предстояло отстроиться, а пока, городок можно было обойти пешком и не успеть проголодаться. Богемцы обустроились на постоялом дворе, отправив своих представителей рыскать по торгу в поисках сена для лошадей. Мы же засели в корчме, собирая все возможные новости по крупицам. Народа было немного, и обсуждали в основном лошадь, привезённую для продажи из Пешты, каким-то половцем. В представлениях посетителей корчмы, половецкий конь был огромных размеров. За соседней лавкой, мужичок дважды вставал и показывал рукой рост, от земли до холки. Визуально, скакун был под полтора метра. По рассказу имел тонкие ноги, уши длинные, как у зайца, а глаза раскосые.

– Лексей, пошли, посмотрим. – Предложил Снорька. – Что ж там за гигант такой, интересно ж.

– Какого-нибудь мула привезли на продажу. – Буркнул себе под нос. – Пошли.

Выйдя из заведения, мы вскоре оказались на окраине рынка, где торговали скотом. Торг уже заканчивался, и людей было немного. Расспросив у пробегавшего мимо нас сорванца о коне, ничего не поняли из его объяснений и, пообещав резану, предложили довести до места. Оказалось, что на торг лошадку не приводили. Хозяин берёг скакуна в конюшне, поставив его рядом с козлом, отделив перегородкой, и лишь показывал потенциальным покупателям.

Оценив наш внешний со Снорькой вид, продавец согласился продемонстрировать товар, с условием, что за забор выезжать без залога не позволит.

– Лады. Сабля в залог подойдёт?

– Смотря какая. Конь дорого стоит. – Заинтересовавшись оружием, ответил купец.

– Русский булат. – Сказал я, отстёгивая саблю от пояса. – Смотри.

Продавец не обращая внимания на скромные ножны, вытащил клинок, покрутил перед глазами, постукал ногтем, прислушался к звону стали и, оценив баланс оружия, кивнул головой.

– Годится. Кота только не спугните. Таким покупателям всегда рады.

В конюшне стоял настоящий ахалтекинец, практически без гривы. Спутать с другой породой лошадей его практически невозможно.

– Видите, как шерсть блестит? Словно золото. – Хвастался купец. – Со мной рос, спал рядом, из рук кормил.

Продавец напомнил мне одного знакомого, родом из Атамурата. Есть такой городок на берегу Амударьи. Если сбрить жиденькую бородку, и коротко подстричь, то купец будет вылитой его копией.

– А ты ведь не из Пешты. Туркмен?

– Что?

– Арсакид. Какой же ты половец? Сколько за коня просишь?

– Из Саксина я. Да какая теперь разница. – Продавец опустил голову. – Три пуда серебра. Торговаться не буду, это не мерин.

– Сколько!? – Удивлённо переспросил Снорри.

– Согласен не торговаться, если поедешь с нами до Берестья. Столько серебра тут нет ни у кого. В залог могу отдать доспехи.

– Серебро нужно сейчас.Фридрих Бабенберг держит в плену моего сына. Отдавать ему коня я не хочу, эта мразь испортит породу, а издеваться над ним …, рука не поднимается.

– Ты получишь три пуда в Берестье и ешё столько же, если переедешь жить в Смоленск, где сможешь разводить этих лошадей.

– Странные вы какие-то. Думаете, мне не предлагали подобное? Что я буду делать в лесах, когда им нужен простор. У меня остался ещё один жеребец и три кобылицы. Жеребёнка зарезал сын, когда понял, что Бабенберг собрался его обмануть.

– Тебя как звать, уважаемый?

– Тарлан.

– Вот что, беркут. Никто тебя обманывать не будет. Просто прокатись с нами и всё. Уверен, что Фридриха в Пеште[60] ты уже не застанешь.

В итоге непродолжительных переговорв купец согласился принять оплату в Берестье. Пуд серебра, а остальное атласом и бархатом по оптовой цене венецианских ткачей. Тарлан попал в ситуацию, которую можно было сравнить с автомобильным дилером, окажись тот где-нибудь в Джанкое, при попытке продать эксклюзивный автомобиль. Что попроще, наверно бы купили, а это …, могло только красоваться за стеклом в витрине магазина. Ахалтекинца укрыли попоной, козла, отпугивающего ласку, привязали на верёвку, ну а кот …, пушистый зверёк перебрался в перемётную сумку, которую туркмен повесил через плечо.

Первого марта караван выехал из Минска. В последний день зимы подморозило и все радовались этому событию. Месить грязь не придётся, а следовательно, и до Березины доберёмся на день-два раньше намеченного срока. Пара купцов из Моравии, без какой-либо договорённости с нами пристроились вслед и замыкали колонну, радуясь попутчикам. Вечером, на стояке, Войцех, так он представился, подарил Трюггви шкурку куницы. После чего, норвежец перестал косо смотреть в его сторону и останавливаться позади нашего поезда, давая понять, что попутчикам места нет. Второго купца звали Николай. Моравцы останавливались в трёхстах шагах от нашей стоянки, а вскоре и вовсе присоединились, благодаря Пин Янгу. Китаец нашёл общие интересы с Николаем, подолгу болтал с ним, а потом даже нарисовал тому примитивную карту своего путешествия из Китая на Русь. В таком составе мы и вышли к Берестью.

Вопреки полученной информации, городок разграблен не был. Княжеский замок стоял на острове целёхоньким, в предместье кипела жизнь, а жители поведали, что проходили русы, взяв откуп продовольствием.

– Вот с такими мечами были. – Местный смерд показал на фальшион Трюггви. – И шелом такой же.

Под описание вооружения подходил отряд Рысёнка. Именно такой амуницией я его снабдил, но численность воинов была под тысячу, а боярин уходил всего с тремя сотнями.

– И куда направились ратники? – Спросил я.

– А кто его знает, сено уволокли, корову с козами хотели забрать, да только мы люди знающие, сразу всё спрятали. Чай не первый год живём. Князь наш, тому боярину родичем дальним приходится, вот и договорилсь миром.

Зажиточный смерд в конец запутал меня. Единственный боярин, имеющий родственные связи с литвинами у Рысёнка был Тороп. Но насколько далеко простираются эти связи, можно было только предполагать. Оставив ночевать караван в усадьбе приютившего нас смерда, мы разделились. Трюггви и Воинот остался с богемцами, а я, Снорри, Гюнтер и Свиртил вместе с дамами поехали на север, вдоль Западного Буга, захватив с собой трёх лошадей. Берестеньский смерд дал в помощь трёх сыновей. Мальчишки полдороги молчали, а когда узнали, что в конце небольшого путешествия их ждут новые сапоги, вывели нас кратчайшим путём до острова, обойдя болото. В семь вечера мы были на месте.

Пробравшись через берёзовую рощу, подсвечивая фонариком, я вышел к камню. Снорька остался на берегу острова, разжигая костёр. Как только языки пламени заплясали над дровами, оставшийся отряд перешёл реку по льду. Берестеньцы остались на реке, боясь ступить на землю.

– Чего испугались? Я думала вы храбрецы, али зверя лесного боитесь? – Пошутила над мальчиками Нюра, ловко слезая с коня.

– Зверя мы не боимся, у Кругляка нож есть. Капище там старое. Людям хода нет. Мы лучше на том берегу побудем. – ответил старший из сыновей смерда.

– Снорька! Идите на мой голос! Тут поляна, подсоби шатёр поставить. – Раздалось из глубины рощи.

– Волхва разбудили. Теперь хода домой нет. – Пробурчал Кругляк.

– Ха! То не волхв древний, а дядя Лексей зовёт. Только попробуйте драпануть.

Глаза Нюры сверкнули дьявольским блеском. Огонь отражался в её зрачках, меклькая искорками. Мальчишки припухли, испугавшись не то Нюры, не то слухов, ходивших об островке, а может, просто стало стыдно, что девушка оказалась смелее их. Вскоре Кругляк сделал решительный шаг вперёд, а за ним последовали братья.

На полянке поставили две палатки для семейных, одну для Снорьки и мальчишек и одну для меня. Напоив лошадей и наскоро перекусив, мы улеглись спать. Ночью берестеньские мальчишки попытались сбежать. Дождавшись, когда Снорри уснёт, ребята тихонечько выползли из шатра, и уже было подошли к лошадям, как наткнулись на Нюру с Гюнтером.

Штауфен нёс караул, прислонившись спиной к берёзе, и казалось, что немец дремлет. За пять минут до побега, Пахомовне приспичило прогуляться. Отойдя шагов на двадцать от костра, Нюра сделала своё дело и решила скоротать часок возле своего мужа.

– Новые сапожки не жмут?

Беглецы замерли и воровато оглянулись. Выданные перед отбоем обновки были немного велики, так сказать, на вырост, что послужило шутливому замечанию Свиртила, но сейчас, было не до шуток. За спиной ухмыляющейся девушки стоял хмурый воин, направивший самострел прямо на них.

– Мы это …, лошадок проверить. – Ответил Кругляк, подбивший братьев на бегство.

– Ага …, лошадок. А то, я решила, что за мной подглядывать вздумали. А ну, живо спать! Кому сказано.

Мальчишки метнулись в палатку, разбудили Снорьку, получили заслуженного леща и вскоре всё стихло.

Непутёвых беглецов я разбудил раньше всех. Невыспывшиеся берестяне зло поглядывали друг на дружку, расчищая дорогу от поляны к реке с помощью двуручной пилы и топора. Нюра колдовала над огромной сковородой, готовя омлет из двадцати яиц, не забывая проверять готовность каши. Гюнтер отсыпался, а Свиртил ласково поглаживал по голове литвинку, смотря на шипящий в снегу горшок.

– Ой! Горячо. – Запищала Милка.

Культя ноги погрузилась в остывающий воск. Необходимо было сделать макет изувеченной части тела, дабы потом, подобрать нужный протез.

– Терпи. Без этого никак – утешал я девушку.

Когда отпечаток был готов, мне оставалось только передать его в центр реабилитации. Спустя две недели Борис Борисович отправил посылку из Москвы, в которой лежало чудо технологий моего времени. Милка впервые, за пять лет смогла подпрыгнуть.

Из Берестья мы двинулись в сторону Люблина. На Буге начался ледоход буквально за нами следом. Дорога раскисла, так что, двадцать пять вёрст в день считалось хорошей скоростью. Ещё неделя пути и сани нужно будет менять на телеги. С нашим транспортом проблем не было, снять полозья и вставить оси с колёсами в специальныне отверстия, дело нескольких часов, а вот богемцам придётся покупать новый транспорт. Зато теперь у нас была своя маленькая пекарня на колёсах. Милка выпекала потрясающе вкусные булочки и хрустящие корочкой хлебцы, в виде кирпичиков. Полевая кухня вызвала удивлённые взгляды всего каравана, и лишь Пин Янг, уже знакомый с подобным предметом, ловко отвинтив зажимы крышки термоса, посмотрел внутрь, где-то постукал и с довольным видом, с высока поглядывал на глазеющих купцов.

С каждым днём становилось теплее, а нам всё чаще стали встречаться по дороге вереницы голодных людей, спешащих на восток, подальше от войны, где строилась новоя столица Галицко-Волынского княжества Холм. Нюра иногда подкармливала, втихаря от Гюнтера, детей, но всем помочь была не в силах. Во время полуденной остановки какая-то женщина всучила Пахомовне годовалого ребёнка и попыталась убежать. Как выяснилось, из-за голода у молодой матери пропало молоко. Младенец погибал. Несчастная попыталась договориться с Ицхаком, но тот прогнал её, чуть не ударив палкой. И тут, она увидела в караване женщин. Это был последний шанс.

Не успев дослушать рассказ бедолаги до конца, Нюра вскочила на лошадь и помчалась по дороге, догоняя беженцев, прошедших возле нас полчаса назад. За тележкой переселенцев плелись привязанные козы, и девушка это запомнила. Воинот припустил за ней, боясь оставлять госпожу одной. Ничего не понявший Гюнтер держал в руках младенца, оставленного женой, хлопая глазами.

– Ты куда? – Промолвил Штауфен.

– Я скоро! Быстро нагнав беженцев, Пахомовна перегородила им дорогу.

– Кто хозяин козы?

Люди молчали. За нарядно одетой девушкой приближался воин, в полном доспехе и ничего хорошего это не сулило.

– Мои козы. – Беженец выпустил оглобли тележки из рук, поклонился и, не поднимая головы, добавил: – Госпожа, не отнимайте. У нас больше ничего нет.

– Тут гривна! – Нюра достала из кошеля серебряный прутик и бросила к ногам мужичка. – Ты сможешь купить корову-трёхлетку. Козу я забираю.

Из чего я сделал соску, через которую кормили малыша, лучше не говорить. Другого подходящего материала под рукой не было. Шло восемнадцатое марта, и где-то под Хмельником, сандомирский кастелян Якуб Ратиборович пытался перегородить путь на Краков летучему отряду Кайду.

В это время, через разрушенный монголами ещё в феврале Сандомир, проходила колонна русских войск. Более двух тысяч лошадей несли на себе вьюки, тащили за собой волокуши и скрепящие разномастные телеги, реквизированные на правах войны. Двигались быстро, как при воровском набеге. Только в этот раз, не обкраденные хозяева, шли по пятам, стремясь наказать за уведённое добро. Рысёнок всё ещё помнил разговор с Ярославом.

– Смотри боярин, не опаздай к намеченному сроку. Лют союзник наш. Не выполнил наказ – смерть. Никто не поможет, никто не будет слушать объяснений, никто не посмотрит что родовит. Может, так и надо воевать?

Тогда Рысёнок поговорил с князем по-душам. Велики были заслуги его рода перед Русской землёй. Помнил это Ярослав, потому сам и провожал боярина, отдав ему всех свободных лошадей, снабдив опытными проводниками. Девять сотен душ сопровождали продовольственный обоз. Со смолянами получалось ровно тысяча двести человек.

За дни перехода Тороп изменился. Пропала спесь и высокомерие, необдуманные слова больше не вырывались из уст, исчезло лизоблюдство и желание угодить начальству. Тороп становился мужчиной. Однажды вечером, на стоянке в шатре, боярин поведал Рысёнку, как извёл Савелия.

– С той поры камень неподъёмный на моей душе висит. В церковь ходил, исповедовался. Не помогло. Постриг хочу принять, дай Бог, отмолю грех.

– Грех и по-другому отмолить можно. Отчизне службу снести, кровью своей отмыть. – Давал совет Рысёнок. Как-никак, а с отцом Торопа, они сражались вместе, плечом к плечу.

– Не хватит руды моей. Подло я поступил.

После той ночи, Рысёнок стал доверять Торопу ответственные задания. И тот его не подводил. В Берестье, боярин за один день сумел договориться с местным князем и пополнил обоз необходимым сеном. Следуя в авангарде, умудрялся подготовить ночную стоянку и обеспечить охрану. Казалось, что Тороп практически не спит, проверяет караулы и всегда первым оказывается в нужных местах. О лучшем заместителе, Рысёнок мог и не мечтать.

Город пришлось обойти. Сотни незахороненных трупов, сваленных в ров перед сгоревшими городскими стенами, после растаявшего снега собрали возле себя всех падальщиков из окрестных лесов. Стая ворон кружила над братской могилой, периодически приземляясь, присоединяясь к пиршеству и, вскоре вновь взмывалась в небо, наполняя пространство режущим слух криком и хлопаньем крыльев. Стоял жуткий смрад.

В двух верстах от разрушенной столицы Сандомирского княжества русская рать впервые, за три дня встретила местных жителей. Чудом уцелевший священник собрал возле себя три десятка детей, оборудовал несколько землянок и пытался сделать запруду на Висле, в том месте, где находился старый брод. Получалось плохо, вбитые в дно колья с самодельными сетями, из переплетённых веток, разлившияся река сносила течением.

– Отец Юзеф! Бегите, они снова пришли! – Закричал мальчишка на берегу, предупреждая стоящего по пояс в ледяной воде мужчину.

Священник приподнял голову, посмотрел на кричащего мальчика, затем обернулся в сторону другого берега.

– Господь, смилуйся, сохрани нас. Если не меня, то хотя бы убереги детей малых. – Прошептал Юзеф.

Бежать было поздно. Тройка всадников уже подошла к броду, и расстояние, разделявшее их, не превышало двадцати аршин. Лошадь нагонит его ещё до того, когда он выйдет из реки.

– Бог в помощь! Мальцов убери, затопчем. – Раздалась русская речь.

– Спасибо.

Слово благодарности само вылетело из уст священника. Он поймал себя на мысли, что не почувствовал угрозы. От говорившего с ним воина веяло какой-то теплотой, радушием и одновременно строгостью, а самое главное, это была славянская речь.

– Егорка, скачи к Рысёнку. Предай боярину, что брод найден.

От тройки русов отделился всадник и сразу пустил свою лошадь галопом в сторону, откуда они появились. Юзеф оставил в покое размываемую запруду и стал быстро тянуть на себя перемёт с крючками. Потерять драгоценную снасть было равносильно голодной смерти. Вскоре стали слышны голоса и ржание коней движущегося обоза. Колёса телег окончательно похоронили весь дневной труд маленьких сандомирцев по созданию плотины.

Перейдя Вислу, Рысёнок сделал привал. Появилась возможность напоить коней и стадо быков. На берегу задымили костры, застучали десятки топоров, а запах готовящейся каши заставил выползти из землянок голодных сандомирцев. Дети сначала стояли в стороне, а затем, по двое, по трое стали подходить к кострам с огромными казанами, глазами пожирая разварившуюся крупу, иногда поглядывая на священника, разговаривашего с русским воеводой.

– Как звать тебя?

– Юзеф Войтыла.

– Давно здесь?

– Со Сретения господнего[61] на восьмой день.

– Как же вы выжили? Ни единой души в округе нет, – удивлённо спросил Рысёнок.

Войтыла промолчал. Что он мог ответить? Как отлавливал плачущих детей, спасая их души, не давая есть мёртвых, как собирал обгоревшее зерно, как нашёл в лесу задранную волками лошадь и сумел отбиться от разжиревшего на человечине волка?

– Детей накормим. Два пуда овса оставлю тебе, более не могу. Уходили бы вы отсюда.

– Куда? Кругом война. Меня убьют, а малышей обратят в рабов. Нет, лучше уж здесь. Зиму пережили, а дальше …, Господь поможет. Прислал же он вас к нам.

– На всё воля Господа. У Торопа в сотне лошадь охромела, добить жалко, а тебе …, в общем, в самый раз.

К вечеру, возле брода появился небольшой деревянный барак. Наскоро сложенный из брёвен сруб не имел полноценной крыши и дверей, напоминал башню, но в нём можно было жить. Со временем, дети насобирают мох и законопатят щели, из камня сложат очаг, а Юзеф Войтыла установит крест и будет всю оставшуюся жизнь вспоминать русских войнов, накормивших в трудную годину его паству.

Второго апреля Рысёнок вывел обоз к Одеру, пройдя всю Мазовию меньше чем за месяц. За всё время перехода, рать два раза вступала в боевые столкновения. Один раз на разъезд напала какая-то банда местного князька, но заметив подходящее подкрепление, быстро ретировалась в лес, а во второй, биться пришлось с мародёрами союзника. Боярин не испытывал дружеских чувств ни к мазовцам ни к силезцам, для него они были чужаками, но так получалось, что в русской рати местные почему-то видели в них единственную защиту от степняков.

Деревня Бенджин, что на реке Чёрная Пшемпша ещё не была городом, уголь копать не додумались, но дорога от Кракова на Вроцлав проходила как раз возле неё. Туда и зарулила полусотня кочевников ободрать солому с крыш. Завидя дозорных, степняки пустили пару стрел в их сторону и с гиканьем понеслись в деревню, думая, что бенджинцы приютили парочку ратников из Кракова.

За холмом, ведущим к реке, Рысёнок обосновал лагерь, отправив пастись животину на сочные луга, и чтобы обнаружить обоз, надо было пройти сквозь населённый пункт, обогнуть холм, миновать рощицу из трёх дубов, и только потом выйти на русов. Тороп как раз втолковывал старосте, что грабежа не будет, надо лишь немного поделиться имеющимся продовольствием и не противиться вечером ухаживаниям ратников за деревенскими девицами, как над его головой просвистела стрела, чиркнув по каске.

– Совсем ополоумели? Что за …, в избу, живо!

Тороп оттолкнул от себя старосту, а сам бросился в другую сторону, к своему коню, попадая под правую руку от несущегося на него кочевника. Наконечник копья угодил почти ему под лопатку, но не хватило пару сантиметров, дабы напоить его кровью. От удара в спину боярин упал на землю, и перекувыркнулся через руку, как в детстве, когда играл на сеновале. Тело рефлекторно выполнило движение, повторить которое, Тороп бы не согласился и за стадо баранов.

Степняк уже не обращал внимания на акробатические приёмы воина, рука, сжимавшая древко, ощутила толчок и сразу же отпрянула назад. Удар был рассчитан на ранение и кочевник ни ошибся бы, будь на Торопе простая кольчуга. Второй жертвой стал убегающий староста. Ловкости у старика не было, и после толчка Торопа, бенджинец растянулся на траве, а при попытке подняться был оглушён древком копья. Полусотня мародёров втекала в деревню, двигаясь с трёх сторон, трезубцем.

Боярин оказался один в полном окружении. Дозорные, под страхом порки, по его личному указу, не вступали в столкновения.

– Ваше дело смотреть и вовремя донести то, что увидели. – Вспомнил Тороп свои слова.

Значит, совсем скоро тут окажется три десятка охранения и кое-кому не поздоровится. Атаковавший его степняк оставил боярина за спиной и треснув, как дубиной, своим копьём по шапке старосте, поскакал дальше. Ещё пятеро кочевников были в сорока шагах от него, двигаясь рысью. Двое из них держали луки, ожидая, пока чудом уцелевший от удара копья воин, попытается вскочить в седло, дабы подбить на лету, как пухлую утку. Нагрудные доски бриганты из чудесной стали, держали выстрел половецкого лука отца с двадцати аршин. Проверять крепость спины, Торопу как-то не пришло в голову. И так продул тогда на спор Рысёнку, бочонок пива.

– Не дождётесь. Если суждено сегодня умереть, то не так.

Лошадь, с закреплённым на боку щитом стояла на расстоянии вытянутой руки. И вместо того, что бы вцепиться в шею коня и попытаться уже на ходу влезть в седло, боярин одновременно выхватил фальшион с кортиком и, вращая клинок восьмёркой, побежал навстречу степнякам.

– За мной! Уррраа! – Боевой клич вырвался из горла.

Так кричали победившие на смоленском турнире воины. Торопу клич понравился, слишком созвучно было со словом Рай, он даже пару раз, втихаря от всех, потренировался в лесу, а теперь, гортанный звук рычал и звенел, сея страх в неприятеле.

Голос – мощная штука. Торопу и микрофон не нужен был, дабы перекричать дюжину современных певцов. Лошадки мародёров дёрнулись, и стрелы полетели немного выше, попав точно под траекторию движения меча. Со стороны это выглядело фантастически. Сбитые стрелы, обломками отлетели в стороны, ближайший к боярину стрелок лишился руки, так и не успевши дотянуться до колчана. Второму повезло немного больше. Кортик проткнул ногу вместе с костью, оставляя глубокую рану в боку лошади. Степняк, ехавший за стрелками, ткнул копьём и царапнул по спине товарища, нагнувшегося влево, пытавшегося ладонями зажать рану на ноге.

Тороп в это время наносил страшный рубящий удар по ноздрям лошади четвёртого, пропуская кривую саблю, опускающуюся на его голову. Ни момента замаха, ни самого удара Тороп не видел. Вложив все свои силы в один стремительный бросок, боярин надеялся только на скорость и крепость новых досехов.Последний из пятёрки кочевник, не растерялся в отличие от своих воинов. Бросил бесполезное копьё и обнажил оружие ближнего боя. Удар пришёлся по макушке. Лезвие облизало бармицу, треснуло по бронированному плечу, срезая кусок зелёного брезента.

– Собака! Получи! – Боярин стерпел боль в плече и вонзил фальшион прямо в открытое брюхо сабельщику.

Десять секунд, и от пятёрки остались только двое. Верный конь Торопа поспешив на призыв хозяина, сшиб изувеченную лошадку четвёртого степняка вместе с седоком. Останавившись справа от кормильца, жеребец лягнул задними копытами, поднимающегося с земли врага. Полная победа. Везунчик, подранивший своего товарища, бросился вперёд, подальше от смерти. Безрукий стрелок уже валялся на траве, а второго, чьи вопли всполошили весь отряд мародёров, уносила лошадь.

Тороп даже не стал садиться в седло. Везение не может длиться вечно. В десяти шагах дом старосты, старик лежит на земле, вытянув руку, указывая прямо на раскрытую дверь, из которой выглядывает голова его внука.

– Помоги! – Крикнул Тороп мальчику.

Боярин подхватил старосту за пояс и быстро поволок его в дом. Выбежавший навстречу пострелёнок кое-как подсобил занести деда, а когда в дверь втиснулась лошадь, то мальчишку вырвало. Копыта коня были в крови, а к подкове задней ноги прицепился фрагмент человеческого лица.

– Дверь подоприте! Живее! – Распорядился Тороп. – Чуток всего продержаться.

Озверевшие степняки собрались возле избы старосты и уже были готовы подпалить её, как со стороны холма, набирая скорость, двинулась русская дружина. Два заградительных отряда обошли деревню, отрезая возможное отступление кочевникам.

Закон степи прост: – Пустил стрелу – врг. Рысёнок не раз воевал за степняков, бился и против них, был даже на Калке, а потому, на восторженные крики: – Ярослав! Ярослав! – Внимания не обратил, отдав команду на полное уничтожение.

Тороп вышел из убежища, только после того, как услышал голос воеводы. Почти полчаса он удерживал дверь, превратившуюся в решето. Мародёры хотели взять его живым, обещали помиловать, наградить и даже сделать своим командиром взамен убитого. Когда сладкие слова закончились, в ход пошли обещанные угрозы. Сначала разворотили окошко, сорвав с него промасленную тряпку. Попытавшийся влезть внутрь, так и остался торчать, выставив зад на улицу. Затем попытались выбить дверь с разбега. После неудачи, какой-то умник подсказал, что надо зацепить парочкой крючьев за доску и дёрнуть лошадьми. Мол, раз в ту сторону – никак, то в эту пойдёт стопудово. Побежали искать крючья, кто-то под шумок, под видом поиска, стал разорять соседние домишки. Пока шёл поиск, два добровольца рубили дубовую дверь топорами, а время шло.

Отряд мародёров вырезали весь, до единого человека. Оставшись без полусотника, степняки не смогли дать достойного отпора, пытались удрать и на выходе из деревни угодили под русские стрелы. Рысёнок потерял только девять лошадей, а семь ратников получили ранения, без угрозы для жизни.

– Тороп! Да выходи уже, не ломать же дверь.

– Только попробуйте, всех порешу! – Раздалось изнутри дома.

-Боярин, это я, Рысёнок.

Дверь отворилась, шатнулась и рухнула на землю. Из прохода высунулся окровавленный меч, а за ним Тороп вместе со старостой.

– Айй! – Раздался визг из соседнего дома.

Вскоре к воеводе вывели уцелевшего степняка, без штанов и с разбитой в кровь головой. Завидив Торопа, кочевник попытался вырваться из цепких рук бенджинцев, но только усугубил своё положение. Следовавшая за селянами женщина, державшая в одной руке ухватку для горшков, а второй прижимая к себе дочку в разорванном платье, врезала по причинному месту степняка деревяшкой, а потом ещё и добавила. Выжившим оказался везунчик из пятёрки, на которую напал Тороп в самом начале боя.

– Ссильничать хотел. Еле от баб отбили. – Поведал бенджинец, державший скулящего мародёра за волосы.

– Янек!

– Да княже. – Староста поклонился.

– Воин с девками не воюет. Он ваш. – Рысёнок вскочил в седло. – Оружие собрать, мёртвых похронить. Тороп, за харч договорился?

– Эээ …, почти.

– Конечно, договорились, – подал голос Янек, – собрать только не успели, к закату, всё что надо – будет.

Перемётные сумки степняков были забиты всевозможным добром. Особую ценность представляли собой шесть искусно сделанных луков и почти семь десятков лошадей, которых могли опознать союзники. От табуна надо было срочно избавиться. Через два дня Рысёнок должен был выйти на соединение с ордой Байдара в районе Ополья и следовать на Бреславль. Вечером, когда русское войско празднавало победу, воевода вызвал к себе Торопа и, закрывшись в шатре, развернул при свете свечей большую карту.

– Лексей, в разговоре перед походом, когда передавал карты, обмолвился, что Бреславль устоит. Мы обойдём город с юга и выйдем вот сюда. – Рысёнок ткнул пальцем в нарисованную башенку с флажком, над которой было написано Легница.

– А как он мог знать, что город не возьмут?

– Спроси лучше, откуда он знал, что Краков падёт, да ешё то, что городской кремль продержится.

– И откуда?

– Ермоген не простой епископ. Дар у него от Бога, людей одним прикосновением исцеляет, видит то, что простым людям не подвластно. Он Лексею и рассказал.

Тороп задумался. Смоленский епископ и вправду был необычным человеком. Ему одному, из далёкой Никеи, слали сотни икон и благовония, в храмах появились святые писания в таких количествах, словно тысячи писцов, денно и нощно только и занимались тем, что скрипели перьями, выводя буковки. Освящённые Ермогеном доспехи не пробивала стрела, меч разрубал любое железо. А молчун-звонарь, внезапно заговоривший, да и сотни других случаев…

– Обойдём, а что дальше?

– Битва будет. Но не это главное. На помощьк Генриху спешит Вацлав, король Богемии. Он не успевает к девятому чилсу в Легницу. Надо внушить шестипалому, что единственный для него выход, это атаковать Орду согласно этого плана. – Рысёнок достал ещё одну карту, на которой были нарисованы красные и синие прямоугольники.

– Как же за седьмицу успеть-то? От Пшемши до Легницы триста вёрст.

– А спешить и не придётся. Мы аккурат восьмого числа возле реки Нисса будем, пять десятков вёрст в день одолеем.

До двух ночи бояре совещались в шатре. Рысёнок поведал, что будет момент, на который Генрих обязательно обратит внимание. Вроде, как камень из кладки церкви Богородицы, вылетит под ноги проходящего войска. А уж после этого случия, сомнений у короля остаться не должно.

– А как я обратно выберусь? – Уже перед сном поинтересовался Тороп.

– Вижу только два способа, но оба слишком рискованные. Из под Легницы, я без тебя не уйду. Потребуется, город на копьё возьму. Верь мне, вытащу тебя. И ещё, правдивость твоих слов проверить захотят, истязать будут. Вот снадобье, боль уталяющее. – Рысёнок достал свёрток с таблетками и передал Торопу. – День продержишься, а дальше …, упрашивай Господа, молись.

К вечеру четвёртого апреля, русский обоз встретил разъезд кочевников. Передав Байдару продовольствие и тайный знак, полученный от Ярослава, Рысёнок поинтересовался дальнейшей судьбой похода.

– Вовремя ты явился русс, да только поздно уже. Вчера гонец от Бату прибыл, семь дней нам на Легницу дано. Это время под моей рукой будешь, славой себя покроешь, а дальше, к себе поскачешь.

– Седьмицу так седьмицу. – Рысёнок пожал плечами. – Место в войске обозначить бы.

– Мне доложили, что хилая рать у тебя. Вооружены плохо, доспехов практически нет. Так ли это?

– Так. Сотня дружины, остальные обозники. Что приказали, то и выполнил. – Слукавил воевода.

– То да. Договаривались на обоз. Только за спинами вам сидеть не придётся. У меня воюют все. Постой …, ты сказал сотня, что, две потерял пока шёл? – Байдар привстал с войлока, пытаясь заглянуть в глаза Рысёнку.

– Я не у себя дома, а в походе. И ты мне не князь, дабы спрос с меня иметь.

– Да ну?

– У себя в степи будешь нукать, – боярин расстегнул сумку и выставил напоказ, прямо перед самым носом Байдара серебряную пайзу, – ты такой же тысяцкий, как и я.

Байдар прикусил губу. Большая пайза Угедея[62], штампик поставленный стальной печатью он разглядел хорошо. Рысёнок был вправе подчиняться только приказам Орду.

– Мы идём на Легницу, с восходом выступаем. Твои …, идут за нами. Не проспи, тысяцкий. – Байдар криво улыбнулся.

Рысёнок вышел из походной юрты с одним желанием: – помыться в бане. Словно на клубке змей посидел и, казалось, что несколько тварей заползли под кольчугу, прячутся в сапогах, а самая мерзкая проникла под шапку и желает вползти в ухо. Общего языка с монголом боярин не нашёл.

Шестого апреля, русско-монгольская рать уже двигалась вместе. Шли не колонной, как привык Рысёнок, а веером. Поучиться было чему. Отданный приказ не переспрашивался, не уточнялся, а только исполнялся. Если при выполнении распоряжения проявлена смекалка, и всё сделано в срок, то сразу награда. А если инициатива только ухудшила существующее положение, то моментальная смерть, и хорошо, если только провинившигося. На глазах боярина казнили сразу трёх из десятка степняков, что проморгали силезких разведчиков. В принципе, действия десятника можно было понять. Хотел взять живыми противника, дабы допросить. Но, вышло так, что два разведчика, перейдя по только им, известному броду, сумели расстрелять из луков, плывущих через речку монгол. Десятника, за преступную инициативу, лишили жизни показательно и жестоко, сломав спину. А оставшихся, за то, что не смогли отговорить командира, просто придушили. У Рысёнка сложилось впечатление, что казнь продемонстрировали специально для него.

Понравилась и система передачи приказов, флажками. С этим боярин уже был знаком, когда листал картинки у Лексея в крепости, сам ею пользовался, но не ожидал увидеть у монгол. Сотники, переодически подавали команды, перестраивая свои войска, когда им взбредёт в голову, отрабатывая чёткость в выполнении, а завидев команду тысяцкого, подчинялись и дублировали приказ.

– Сколько идут – столько и тренируются, – отметил про себя Рысёнок.

Пять с половиной тысяч кочевников, при поддержке тысячи руссов, утром восьмого чилса были в восьми верстах от Легницы. Лагерь расположился на большой равнине, возле реки, с густым лесом, закрывающий частично правый фланг и тыл. Слева, вязкое болото с полузатопленными землянками, не то рудокопов, не то ещё кого-нибудь. Русским как раз отвели место рядом с болотом, где у подножья небольшого холма било три ключа, чему Рысёнок только обрадывался. Всё сходилось точно по его плану, даже расположение тысяч. Покидая совещание, воевода через каждый шаг молил бога за здоровье Ермогена, предвидевшего весь ход кампании.

За болотцем раскинулся берёзовый лес, прорастающий чуть ли не до города, изобилующий полянками и ручьями. С одной из таких полянок и выехали две сотни, отправленные сопровождать Торопа. Осторожно, стараясь не издавать лишнего шума, всадники переместились на равнину и, двигаясь по краю леса, вышли к своим.

– Воевода! Тороповские сотни тут. – Сообщил дежурный десятник.

– Сотников ко мне, землянки разобрали?

– Так это …, не знаю, – дежурный замялся, – сейчас узнаю.

Десятника как ветром сдуло. За день до этого, Рысёнок собрал всех командиров, где рассказал о системе наказаний, принятой в монгольской армии. А так как в наличии принцип единоначалия, то и кара за проступки, что в русском, что в монгольском войске становится одинаковой. Но больше всего, боярину захотелось утереть нос заносчивому Байдару. И первая возможность появилась при постановке лагеря.

Русскую тысячу умышленно выдвинули вперёд. Если что, первый удар ляжет именно на неё, так размышлял Байдар, советуя Орду. Не знал он, что к девятому числу, монгольской коннице придётся выдвигаться вперёд, оставляя союзников почти в тылу. И вместо планируемой осады, будет сражение.

От обоза остались одни телеги. Уцелело штук пятьдесят, самых крепких. В основном тех, что были взяты ещё в Смоленске. Ими закрыли фронт и тыл. В лесу нарубили берёзок, толщиной с ногу человека и стали вязать ежи, закрыв правый фланг и частично левый, где болото можно было обойти. В этот момент и вызвали Рысёнка на новый совет, где боярин узнал последние данные разведки, удивившись лишь, что про богемский отряд Вацлава, монголы ни сном, ни духом.

– У меня немного другие свединия. Король Вацлав с пятью тысячами в двух переходах от Легницы.

– Ты кое-что не знаешь. – Орду покачал головой из стороны в сторону, как китайская игрушка. – Вацлав не дойдёт до города. Но то, что ты поделился своими знаниями, заслуживает особого внимания.

– Так понимаю, что союзники помогают друг другу, а значит и тайн быть не должно. – Рысёнок выдержал паузу. – Нас завтра атакуют.

– Кхе, кххе! – Байдар подавился кумысом. – Их всего пять тысяч. Генрих, в детстве, с лошади вниз головой не падал?

– Гхы! Гхы! Гхы! – Заржали от шутки нойоны монгол.

– Ага, значит, всю правду вы мне говорить не хотите, воля ваша …, и я вам ничего более не скажу. – Подумал Рысёнок.

– Сегодня отдыхаем, а завтра захватим этот город. Тебе рус, предоставляется почётное право первым войти в Легницу.

Боярин больше не слушал Орду. В случае штурма, союзники бросали русское войско на убой, как стадо быков. Если Вацлав не пойдёт на соединение с силезцами, значит, ему что-то пообещали. То, от чего он не смог отказаться, либо желал заполучить, скорее всего, мирный договор. Демонстрация же богемцами военной силы, не более чем бряцанье оружием. Генрих заведомо был обречён, ещё до начала сражения, проиграв битву на политическом поле. Рысёнок никогда не слышал о монгольских посольствах ни в Моравии, ни в Силезии, не тем более в Богемии. Но успех тайных послов кочевников был налицо.

Совещание закончилось через два часа скромной трапезой. Кусок не лез в горло, а от запаха кислого кумыса просто воротило, но приходилось терпеть. В это время, в подвале церкви, Торопа заставляли клясться на кресте, держа его ноги, обутые в узкие мокрые сапоги над огнём. Боль была нестерпима, скукожившаяся от жара кожа обуви, стискивала ступни как тиски. Очень хотелось пить. Ковшик с водой стоял перед носом, но после каждого ответа, который боярин повторял уже в десятый раз, как заученную молитву, палач только отодвигал его чуть в сторону.

– Плохо говоришь …, врёшь. Я своё дело знаю, вижу, когда правду глаголят. Давай ещё раз попробуем. Зачем тебя послали к Генриху?

– Сколько раз мне надо повторить, дабы мне поверили? Как только начнётся бой, мои сотни ударят в тыл. Неужто я бы ни нашёл, кого послать к вам, если бы лжу хотел донести? Господи! Укрепи, дай мне силы.

– Ну что Игнаци, разговорил его? – В пыточную вошёл Качинский.

– Упёрся гад, – на ухо сообщил палач, – ничего не понимаю, не может человек моих сапожек вынести. Если дальше продолжить, без ног останется.

– Заканчивай, Генрих принял решение. Повезло псу русскому. Ничего, побьём степняков, мы с братцем Смоленск навестим.

Последних слов Тороп не расслышал. Сознание покинуло храброго боярина. Он даже не почувствовал как вспороли шнуровку на пыточных сапогах, как окатили водой. В голове лишь промелькнула картинка, где Тороп, будучи юношей, прогуливался босиком по утренней росе, и ничего прекраснее охлаждающей влаги, в жизни не существовало. Навстречу шёл отец, за ним дед и дальние родичи, которых боярин не помнил, но что-то общее, родственное соединяло их.

– Молодец сынок, ты выполнил свой долг. А теперь …, иди обратно, мы гордимся тобой.

Пелена тумана заструилась по земле змейкой, стала подниматься к небу, скрывая предков от Торопа. Снова захотелось пить, а резкая боль в ногах заставила открыть глаза. Боярин лежал на лавке, лучик солнца пробивался через бойницу окна, освещая сложенные аккуратной кучкой одежду и доспехи. Сумка с болеутоляющим снадобьем лежала в самом низу. Ступить на распухшие ноги было невозможно. Тороп свесился с лавки, и на животе пополз к своим вещам.

Утром девятого апеля, объединённое войско короля Генриха покидало Легницу. Казалось, что Силезия выставила всех своих воинов на решающую битву с кочевниками. Город наполнился лязгом железа, топотом ног, копыт и звуком, издаваемым тысячами людей. В церкви Богородицы зазвонил колокол, как раз, когда возле неё проезжала свита Генриха. Король уставился на стену ограды, внимательно следя за камнями кладки. Вчера вечером, здесь состоялась служба. Священники приняли богатые дары и обещали молиться до тех пор, пока не известят о победе.

– Похоже, смолянину со страха привидился сон, – подумал Генрих, – стена как стояла, так и стоит.

Внезапно на вершине ограды образовалось облачко пыли и верхний булыжник, лишившись связующего раствора, с треском вывалился на крышу навеса, под которым собрались провожающие армию горожане.

– Бах! – Камень отскочил от крыши и рикошетом полетел прямо в голову короля.

Ах! – Раздался восхищённый голос горожан, видивших, как Генрих ловко увернулся от булыжника. – Слава Генриху! Слава нашему князю!

Толпа взревела. Под копыта эскорта полетели цветы. А в это время, Андрейка прятал под рясу маленький самострел. Выстрел удался на славу, крохотная пулька попала точно в цель. Переодетый тевтонский монахом смолянин поправил капюшон и отошёл от окошка. Теперь надо было разыскать келью, в которой прятали Торопа, и по возможности вытащить боярина, пока все были заняты проводами войска. В Легницу съехались священники, чуть ли не со всей Силезии. Оно и понятно, уцелевших от нашествия городов осталось совсем немного. А имеющих крепкие стены – всего три. Хорошо, что в перемётной сумке кочевника, которого Андрейка зарубил под Бенджином, оказалась ряса. Иначе, не смог бы он пробраться в церковь, прикинувшись монахом, давшим обет молчания.

Возле пристройки, слева от ротонды церкви, у двери стоял часовой, отгоняя роющихся вокруг его головы мух. Смолянину уже два раза указывали на выход, когда он пытался проникнуть внутрь, объясняя жестами, что у него, где-то там, лежат его вещи, и их надо забрать. Не помогла и маленькая серебряная монетка. Стражник попался слишком честный. Отчаявшись, Андрейка присел на лежавшее у стены бревно. Удавить караульного возле церкви у смолянина не поднималась рука.

Силезкая армия разбилась на четыре отряда. Воеводой левой руки был назначен опольский князь Мечислав, которого все звали Мешко. Он, в свою очередь разделил полк на две части, отдав Поппо из Остерны его тевтонцев и отряд арбалетчиков. В центре разместились ополченцы, прибывшие в город со всех концов Силезии. Ударной группой стали горняки Золотой горы, вооружённые ростовыми щитами и копьями. Почти все имели шлемы и неплохой доспех. Предводительствовал ими сын моравского маркграфа, Болеслав. Полком правой руки, состоящий из краковских и опольских рыцарей, командовал брат покойного краковского воеводы Владимира, Сулислав. Резерв из шестисот всадников остался при Генрихе. В него входила знать Вроцлава, Легницы и наёмные рыцари из Англии. Вся армия насчитывала чуть более пяти тысяч человек.

Орду доложили о приготовлениях противника ещё утром, когда Генрих только выводил войска из города. Хан уже знал, что смоленский воевода огородил свой лагерь деревянными ежами, полночи копал хитрые ямы, заполняя их какой-то гнилью, закрывая ловушки слоем дёрна. Тогда он только посмеялся, но теперь оценил мудрость Рысёнка, предвидевшего ход событий. Собрав в своей юрте всех темников, Орду отдавал приказы.

– Байдар, когда центр станет отступать, проведёшь отвлекающую атаку на фланг, а основными силами обойди силезцев и ударь в тыл.

– Будет исполнено Орду-Ежен. – Тысяцкий кивнул головой.

– Рысёнок, ты прикрываешь левое крыло, центр выдвинется вперёд на два полёта стрелы. Запомни, для меня не будет разницы, бегущие русы или наступающие силезцы. В этом случае, и те и другие для меня враги. Когда нойоны покинули юрту, внутри остался Орду с Байдаром.

– Краковцы разгромят обозников, оттеснят их к болоту, потеряют треть кавалерии и как раз выйдут на меня. Пока Генрих не пошлёт свой последний резерв в бой, не атакуй. Выжидай, тереби их фланг, можешь потерять всю лёгкую конницу, но сохрани тяжёлую, пастухов в степи много, наберём ещё.

– Ты попросил остаться только поэтому?

– Нет. С рассветом прибыл мой шпион. Конрад Мазовецкий, как и было договорено, через пару дней войдёт в Краков. Завтра Вацлав поворачивает на Лужицы, а тебе придётся идти на Майсен. Это то, что касается похода…

– Давай, о другом, поговорим после боя, а то, плохая примета, загадывать на будущее.

Байдару не нравилось, когда Орду затевал с ним тайные беседы, в которых, по его предположениям, после смерти Угедея, среди правящей верхушки начнётся резня за власть.

– Да, конечно, – Орду прикрыл глаза, – тебя ждут твои воины.

Полог юрты закрылся за Байдаром, а Орду продолжал сидеть на войлоке, размышляя над предложением Бату, захватить власть в свои руки и основать в кипчакских степях новую империю. Все, с кем он начинал вести задушевный разговор, почуяв его направление, старались перевести беседу в другое русло. Положиться можно было только на верных аланов, под командованием Ильи, что составляли большую часть его двухтысячного войска.

Кочевники выдвинулись навстречу армии Генриха, строя свои отряды в форме изогнутого лука, приготовленного к стрельбе. Ставка Орду, подобно оперению стрелы расположилась позади линии фронта, выставив, перед собой полторы тысячи аланской конницы и пять сотен кешиктенов. Джунгар, левое крыло войска, оставался неподвижен, в виде изготовившегося к обороне обоза с тысячей русов под командованием Рысёнка. Бараунгар, правое крыло, Байдар отвёл почти к самой речке Нисса, построев свою тысячу в пять рядов. Хол, центр войска, состоял из двух тысяч всадников лёгкой конницы и пятисот средней, образуя многорядовую линию протяжённостью почти с версту. По плану Орду, они должны были вступить в бой, постепенно начать отход, изматывая и заманивая противника, сокращая линию фронта, после чего обратиться в бегство, подставляя преследователей под удар аланской конницы, которая должна опрокинуть расстроенные ряды Генриха. Силезкий князь наверняка бросит свой резерв на спасение центра, и тогда, Байдар ударит с тыла, оставляя узкий коридор для отхода, бегущего с поля боя противника. Лёгкая конница в это время закончит переформирование и станет преследовать драпающих до полного уничтожения.

Битву начал Болеслав, но не так, как планировал Орду. Не дойдя двухсот шагов до противника, силезцы остановились. За плотным строем щитоносцев прятались арбалетчики. Первая шеренга присела, над головами высунулись арбалеты и, по громкой команде: – Бей! – Болты выкосили лошадей первой линии, внеся сумятицу в левой части монгольского центра.

– Щитами прикрылись. – Скомандовал Пётр Куша, когда в небо взметнулась тысяча стрел со стороны кочевников.

Ответный залп практически не принёс никаких результатов. Силезцы стояли и не двигались вперёд, как это было во всех битвах, через которые прошли степняки. Ровный строй щитов украсился древками впившихся в них стрел, вместо раненых и убитых встали щитоносцы третьей шеренги, а полторы сотни арбалетчиков сделали ещё один выстрел, поражая коней левого фланга. После пятого, по счёту залпа, Болеслав дал команду двигаться вперёд, устремившись со своей дружиной на поредевшие шеренги кочевников, сосредоточив таранный удар в том месте, где степняки не успели перестроиться, начиная отход. В этот момент Мешко, двигавшийся в сторону тысячи Байдара, резко развернул своё войско влево, оставляя тевтонцев прикрывать фланг и, атаковал степняков. В середине силезкого войска образовался прорыв, но вместо того, чтобы воспользоваться этой ситуацией, кочевники стали отходить согласно заранее разработанного плана. И получилось так, как говорил Тороп, когда беседовал с Генрихом. Линия фронта монгол при умышленном отступлении не сократилась, а распалась на три части. Манёвр притворного бегства провалился. Четвертая часть хола кочевников осталась без лошадей, вступив в рукопашную с горняками Золотой горы. Краковцы пошли вперёд одновременно с Мечиславом, в итоге выровнив линию фронта.

Сулислав в это время остановился перед бревенчатыми ежами, за которыми были видны составленные один к одному телеги руссов. Обойти обороняющихся со стороны топкого болота было бессмысленно. Атаковать в лоб стену из повозок – глупо, оставалось принять левее.

– Если бы подхалимы Качинские не пытали смоленского боярина, то сейчас бы, у нас был союзник. – Глоговский воевода Клеменс зло сплюнул на землю, поправляя щит на левой руке, куда вонзилась стрела, прилетевшая со стороны русского обоза.

– Поздно, Генрих верит своим прихлебателям больше чем нам. Эти подонки только и умеют прятаться за спины своих оруженосцев. Вперёд! Отомстим за Краков! – Сулислав пришпорил коня, оставляя справа от себя берёзовые ежи.

Впереди из земли струился дымок, но краковцы не предали этому значения, посчитав, что рядом с болотом торф иногда способен на подобную пакость. А когда большая часть отряда Сулислава преодолела торфяное поле, со стороны русского обоза, по настильной траектории полетели странные шары, извергающие из себя едкий дым.

Два десятка смолян по команде Егорки натягивали большие рогатки, выстреливая по краковцам дымовыми шашками. Лошадь одного из Качинских наступила на еле заметную кочку и, под копытами скакуна раздался хлопок. Конь от испуга дёрнулся, столкнулся с соседней лошадью и сбросил седока. Качинский шмякнулся на землю так, что лязгнули зубы. Рядом с ним, из земли повалил густой белый дым.

– Проклятье! Это проделки дьявола. – Выругался Качинский.

Струящийся из-под дёрна дымок стал набирать силу. Слабый ветерок нехотя относил его в сторону Легницы, но дышать уже было нечем.

Рыцари Болеслава прошли сквозь пастухов-кочевников как нож через холодец. Степняки прыснули в разные стороны раскрывая в центре проход и попали под жёсткий удар полуторатысячного отряда Мешко с левой стороны. Опольский князь разделил отряд на две части, выставив перед Байдаром почти двести тяжеловооружённых пехотинцев, ощетинившихся копьями, прикрыв их лёгкой конницей и отрядом рыцарей Помпо де Гостерно, а сам с тысячей, двинулся вперёд, как и было условленно. Болеслав, вместо того, чтобы пройти по центру, как расчитывал Орду, завернул вправо и стал избивать лёгкую конницу монгольского войска. Приказа отступать не было и кочевники летели на землю как сочный клевер под умелой рукой косаря.

Генрих пошёл по центру. Ударить всем вместе, захватить инициативу и навязать противнику свой бой, как советовал Тороп.

– Эх, зря пытали боярина. Сейчас бы храбрый рыцарь пригодился на поле. – Думал про себя Генрих.

Пока всё получалось и без неоценимой помощи перебежчика. Сумислав почти подошёл вплотную к русским обозникам, сейчас сомнёт их и выйдет в тыл степнякам, перекрывая возможный удар Орду.

Байдар выслушав посыльного, отдал приказ об атаке тевтонского заслона. Сотня конных лучников устремилась к пехотинцам, осыпая их стрелами без какого-либо видимого результата. Немцы выстроили черепаху, прикрывшись щитами. Как только монголы организовали хоровод, с двух сторон к ним устремились конные кнехты. Бросок лёгкой кавалерии был настолько стремителен, что стрелки не упели рассеяться и отойти. Спаслись не более двадцати человек, отходя в беспорядке, пытаясь вывести кнехтов к основным силам. В ответ на уловку убегающих, Помпо приказал отступить и перестроиться. И вовремя. Байдар видя, что затея провалилась, повёл тяжёлую кавалерию в атаку, обходя строй пехоты, намереваясь ударить с тыла. Навстречу атакующей лавы степняков в бой бросилась рыцарская конница, с одновременным наступлением пехоты. Короткая сшибка и, конница Байдара завернула коней, оставляя поле боя за Помпо. Наступил паритет. Немцы потеряли половину, а от монгольского бараунгара осталось шесть сотен.

Армия Генриха ввела в бой все свои силы, создав численный перевес в центре и, прорывалась к ставке Орду. Болеслав потерял практически всю пехоту, состоявшую из горняков Золотой горы, но упорно продвигался вперёд. За спиной уже был виден стяг Генриха, спешащий на помощь со своей дружиной и наёмными рыцарями, как верная лошадь пала. Отступавшие кочевники развернули коней и осыпали стрелами силезкую рать.

– Biegajcie! – Кричал Рысёнок во всё горло.

Едкий дым от тлеющих гнилых брёвен, с разобранной накануне землянки, сдобренной горчичными зёрнами, торфом, сырыми опилками и политых какой-то гадостью застилал поле позади польской рати. Сумлислав оказался в котле. Дышать было нечем, видимости никакой. Справа, на фланге, где смешались ополченцы, сдиравших с себя исподнее и прислонявшие тряпки ко ртам, дабы было возможно глотнуть очищенного от смрадного дыма воздуха, валились от вонзавшихся в незащищённые бока стрел. Связанные в ежи брёвна не пускали коней к стрелкам. Впереди удирающие во всю прыть степняки, а за ними уже грозно стучит барабан.

– Это ловушка! – Пронеслось в голове Сумислава.

– Biegajcie! – Крик раздался почти рядом.

Толстенький шляхтич, завернул коня и помчался влево, где ещё был свободный проход. Братец-близнец припустил за ним.

– Качинский, пёсий выкормыш! Будь проклят твой род. Все вперёд! Поднажмём, Генрих прорвал центр!

Но команда Сулислава запоздала. Качинские повели поредевшую тысячу прямо под удар Орду. Два свежих мингана степняков вмяли в грязь драпающих силезцев. Чаша весов польского войска стала терять гирьки удачи. А прорвись Сумислав немного вперёд, и Орду пришлось бы сдерживать двойной удар. Рыцари Генриха довершили начатое Болеславом и вместо беззащитных спин кочевников и последнего резерва встретились с отсупающим в полной панике правым флангом своей армии. Ряды смешались, сбились в кучу. Центр стал напоминать базар, где каждый идёт в свою сторону. Немцы Поппо стали организованно отходить, но не назад, а влево. Растягивая фронт, опасаясь повторной атаки Байдара.

Огромный красный стяг на высоченном древке с изображением лика Иисуса, привязанный за спину Егорки гордо реял над полем битвы. Боярин Рысёнок извлёк свой рог, поцеловал и что есть силы, дунул в него.

– Ррруумм! – Пронесся над Добрым полем сигнал Смоленского княжества.

Полк левой руки, брошенный, как расчитывал Байдар, под главный удар, не только выстоял, а сумел победить. Две с половиной сотни закованных в броню Смоленских дружинников пошли в атаку. Обойдя дымовую завесу, стальной кулак вклинился в тыл рыцарям Генриха.

– Урра! – Егорка орал и скакал за Рысёнком, вкладывая в петлю рогатки небольшой свёрток, плотно перетянутый синей лентой.

Английские рыцари, поставленные в арьергард, стали разворачиваться и изобразили некое подобие строя. Оруженосцы создали вторую линию, но контратаковать островитяне уже не поспевали. Русские были в пятидесяти шагах и наконечники их копий готовы были вонзиться в свои жертвы. Егорка на ходу запускал самодельные взрывпакеты прямо в центр изготовившихся к обороне рыцарей. Облака сизого дыма и грязно-сиреневые пятна стали украшениями на многих щитах, напрочь замазывая цветные рисунки гербов. Лошди поднимались на дыбы, сбрасывали седоков и старались умчаться в сторону. Оглушённые люди теряли ориентацию в пространстве, хватались за уши и пытались что-то кричать друг другу, поминая нечистую силу. Сами смоляне не успели испугаться, Егорка ещё в Копшивнице хулиганил, оставляя следы своего безобразия на бревенчатой стене избы местного старосты.Скакавший впереди Рысёнок был настолько увлечён атакой, что прижал голову к груди и не заметил яркой вспышки, разлившей мёртвенно-белый свет за плотным первым рядом англичан. Это был последний пакет. Эффект превзошёл все ожидания. Люди и лошади, смотревшие на свет, на минуту ослепли, а когда смоляне прорывали строй в центре, сопротивления не оказали.

– Смоленск, бей! – Боярин продырявил английского рыцаря, выбив того из седла и лишился копья. Следующего противника Рысёнок сшиб на землю ударом щита, выхватил меч и зарубил ещё одного, пытавшегося атаковать сбоку Егорку.

– Хоругвь береги! Куда прёшь?

– Так я это …, за тобой, боярин. – Испуганно пробормотал Егор и сбил своей палицей полосатое копьё, спасая шею коня воеводы.

Смоляне ещё рубили третью линию, а Рысёнок уже готовился выводить из боя свои сотни. Минуты замешательства прошли, резерв Генриха состоял сплошь из профессиональных вояк и сопротивление они оказали ожесточённое. Всё чаще стали падать с коней дружинники. Но это была уже агония силезкого войска. Аланская конница давила по всему центру, а братья Качинские уже были возле Мешко, крича, что всё пропало, Шепёлко убит и надо отступать.

Левый фланг силезкого войска встал. Сил продолжать наступление не было. И вроде, приказ об отходе не прозвучал, но голос Качинского Мечислав слышал отчётливо.

– Отходим! Стефан, вы с Анджеем прикрывайте. Передайте приказ, идём в Легницу, не бежим, держать строй!

Два рыцаря выдвинулись немного вперёд, увлекая за собой своих оруженоцев. Кочевники дали им пять минут передыха, сбились в стаю и атаковали, осыпая стрелами. Заслон выдержал первый натиск, с огромными потерями сумел отбить повторную атаку, но третьей не пережил. Стефан из Вежбной сломал свой меч, израненный конь, лежал рядом. Из оставшихся сил он бросился на добивающего его оруженосца степняка, стащил того с седла и свернул врагу шею. В этот момент на его шлем обрушился страшный удар боевого кистеня. Шишак слетел с головы, в глазах вспыхнул свет, а копьё, украшенное бунчуком из волос, вонзилось прямо в спину, раздирая старую кольчугу. Подоспевший на помощь своему отцу Анджей не успел буквально на одно мгновенье. Меч срубил голову убийце Стефана, но было уже поздно. Кочевники окружили храбреца. Два рыцаря, отец и сын легли на поле брани рядом, почти обнявшись.

Сулислав, воевода глоговский Клеменс, Конрад Конрадович и Ян Иванович прорывались к Генриху, раскидав аланцев, когда стяг князя пал.

– Если выживу, собственными руками разорву Качинских. Трусы! Как земля таких носит? Ян, умри, но спаси Генриха. – Сулислав развернул коня и, один, поскакал на на аланцев, увлекая за собой товарищей.

Конечно, безумная атака не смогла остановить напора кочевников, но у князя появилась возможность бежать. И если бы не две сотни смолян, отрезавших путь к отступлению, то так наверное бы и было. Генрих пересел на свежую лошадь, поданную ему его слугой Ростиславом, и следовал за Яном, прорубавшим дорогу среди степняков. Впереди развивался стяг смоленского княжества.

– Направо! Там не пробиться. За мной! – Крикнул Иванович, давая шпоры верному коню.

Золочёные доспехи Генриха были слишком привлекательной мишенью. Проскакав за Яном не более пятидесяти шагов, князь почувствовал, что лошадь шатается и вот-вот упадёт. Две стрелы застряли в крупе, а на шее коня затянулась предательская петля аркана. Ян уходил вперёд, Ростислав за ним и надежды на спасение не было. Генрих зарубил аланского сотника, убил двух десятников, но и сам, получив удар копья под правую мышку свлился на землю.

Ян обернулся назад, услышав многоголосый рёв сквозь шум битвы. Аланцы радовались смерти предводителя силезкого войска. Голова короля была водружена на длинное копьё и возвышалась над рядами кочевников. Рядом с Ивановичем остановился Лукман, два его оруженосца поддерживали истекающего кровью рыцаря и, смотря на голову поверженного монарха, плакали.

– Надо отбить. – Прорычал Ян, собираясь повернуть коня назад.

– Стой! – Ростислав преградил дорогу. – Ты ранен, Генриху уже не помочь, но в Легнице княжна, кто защитит её?

– Он прав Ян, – поддержал Ростислава Лукман, – почти все рыцари пали, город без защиты.

Пятёрка всадников поскакала дальше. Уже в версте от Легницы, на них напал десяток из передового отряда степняков, разбитых Болеславом. Пастухи мстили за свой пережитый страх, отлавливали бегущих, рубили, отрезали уши и искали новые жертвы. Тут Ян Иванович отвёл душу. За деда, погибшего в Сандомире, за Конрада, за друзей. Из десятка живым остался только один. Связанный и перекинутый через седло, кочевник въехал в город, где был разорван на куски горожанами, когда была досмотрена его сумка с трофеями.

С Доброго поля вернулось не больше тысячи. Братьев Качинских среди них не было. Испугавшись, что город падёт, бояре драпанули в Лужицы, а оттуда в Богемию.

Ян в присутствии Ростислава известил Ядвигу о гибели мужа. Шестидесятисемилетняя княжна, мать семерых детей, выслушала рыцаря и попросила: – Ян Иванович, Генриха надо похоронить. Привезите тело. Ростислав знает, как его опознать.

– Будет исполнено.

– Скажи мне, почему нас разбили?

– Предательство, моя госпожа. К нам прискакал смоленский боярин Тороп, привёл с собой табун лошадей. Рассказал об измене Вацлава. Предложил свою помощь, с ним было две сотни рыцарей. – Ян запнулся, вспоминая закованных в сталь воинов, преградивших путь к отступлению Генриха.

– Продолжай, – сквозь слёзы приказала Ядвига.

– Братья Качинские заточили боярина, стали его пытать, покалечили и не выпустили из города. В результате смоляне сражались против нас. Но это ещё не всё.

– Эти Качинские зимой убили послов, когда те приехали к мужу. Господи, сколько беды они принесли моему народу?

– Я не знал. Так вот, в самый разгар боя они посеяли панику, обманули Мечислава и скрылись.

– Освободи смолянина. Ступай Ян Иванович, мне надо побыть одной.

В это время Рысёнок осматривал обезглавленное тело Генриха. Полураздетый, весь истыканный копьями труп еле отыскал Егорка. Аланцы содрали золочёный доспех, сапоги и даже нательную рубаху.

– Шесть пальцев на левой руке. Это он. Смойте кровь и заверните в холстину князя.

– А класть куда? – Поинтересовался Егорка.

– На телегу мою, где шатёр походный лежал.

Смоляне потеряли в сражении шестьдесят человек. Около сотни были ранены. Обозники почти не пострадали, три десятка ходили с повязками, а пяток лежал на телегах. Хоронить возле болота павших воевода не разрешил.

На следующий день, степняки окружили Легницу, послали вперёд пленных, в надежде вскочить в город на плечах бегущих силезцев и потерпели неудачу. Почти четыре сотни успели проскочить в открытые ворота, когда Мешко заподозрил неладное. Вперемежку с спасающимися людьми бежали переодетые кочевники. Они единственные были вооружены, прятались за спины и подталкивали остальных.

– Закрывай ворота! – Скомандовал Мечислав, и тихо добавил: – Простите.

После этого, отряд аланцев подъехал к городу. Показывая голову князя, потребовали сдачи. В ответ полетели стрелы. Неуспевших вбежать в город силезцев казнили прямо на глазах защитников. Предместья запылали огнём. Пожар не прекращался до самой ночи. В самом городе стоял жуткий вой. Многие жёны лишились мужей, а матери сыновей. Великая скорбь окутала силезию.

Орду вызвал Рысёнка перед самым рассветом. Боярин еле поднялся. От постоянного запаха гари болела голова, глаза слезились. Русский отряд поставили в самом центре, и непонятно кому, больше навредил устроенный монголами пожар. Осаждённые пели боевую песню, а осаждающим нечем было дышать.

– Мы уходим, а ты остаёшься. Город твой, можешь, камня на камне не оставить, срыть с землёй. Мой тебе совет, сделай всё быстро. Трупы врагов здорово пахнут только первые два дня. – Орду доедал холодную козлятину, запивал кислым молоком и на ужасную вонь, вообще не обращал внимания.

– Что-нибудь ещё?

– Я уже отправил послание Ярославу. Тобой очень довольны. У тебя есть сын?

– Есть.

– Пусть приедет ко мне в степь, ему там понравится.

– Ага, – про себя сказал Рысёнок, – Он приедет, да только тебе не понравится.

На третий день после битвы на Добром поле, кочевники покинули русскую рать, разделившись на два отряда. Байдар с тысячей войнов пошёл в сторону Майсена, а Орду поворачивал на юг, на соединение с основными силами Бату. Рысёнку оставили продовольствия на три дня, кучу тяжёлого хлама, в виде поломанного оружия и хромого верблюда, на котором перемещался сдвоенный барабан. Союзников уже не было видно, а из кремля Легницы выехали три всадника. Ян Иванович с Ростиславом и Андрейкой ехали к русским на переговоры. То, что Орду отошёл, силезцы не знали. Ехали на поклон, прося о перемирии и ещё одной просьбе.

Боярин принял послов в большой армейской палатке. На двадцатипяти квадратных метрах, примыкая к брезенту, были выставлены сундуки зелёного цвета, обитые железной фурнитурой. На них и усадили Ян Ивановича с Ростиславом. Андрейка в это время что-то нашептал на ухо Рысёнку и скрылся. Разговор начал Ростислав, протягивая грамоту с королевской печатью.

– Княжна Ядвига просит о перемирии на три дня. Надо отпеть павших и предать их земле по нашему христианскому завету.

– Не возражаю. Надо поторопиться.

– Вторая просьба личного характера …, мы узнали голову нашего князя. Где тело?

– Где Тороп? – Вопросом на вопрос ответил Рысёнок.

– В церкви …, отдыхает. – Ответил Ян.

– Тело Генриха лежит в сундуке, в теньке, у шатра. Приведите боярина – получите сундук.

– Будет ли позволено взглянуть?

– Конечно, Егорка! – Через проём палатки показался воин, – Проводи гостя до сундука, пусть посмотрит.

Ростиславу достаточно было взглянуть на тело одним глазом, дабы опознать бывшего монарха. Приближённые в то время мылись в одной бане с королём, и за десять лет, которые Ростислав прослужил при дворе, многие приметы помнил, не говоря об основной. Руки усопшего были сложены на груди, левая ладонь поверх правой, а под ними лежало распятие.

Торопа привезли спустя час. Босого, и не очень довольного. Ядвига думала, что отправляет боярина на верную смерть, но желания властителей никогда не учитывают судьбы людей. Княжна, пережившая двух мужей, планировала отмолить все грехи незадолго до своей кончины. Время, как она считала, ещё было, и волновали её только государственные дела.

По прошествии трёх дней русская рать, получив выкуп, отошла от Легницы. Полк двигался к деревне Срода, оттуда вдоль Одера до Вроцлава, и миновав Бжег с Опольем к середине апреля должен был оказаться под Краковым. Как пришли, так и уходили. Тысяча гривен золотом, под пристальным присмотром Торопа тряслась в телеге, похрустывая тяжелыми крупинками в маленьких мешочках.

Глава 10. Цена предательства

– Возничим проверить колёса! – Трюггви объезжал возки, выстроившиеся в колонну.

Богемцы кряхтя слезали с телег, дёргали рукой за ободы колёс, шёпотом проклиная дотошного датчанина, искоса поглядывая на охранников. Попробуй не выполнить распоряжения, вмиг отведаешь подковы на каблуке, чёрного как смоль сапога.

– Доложить о поломках!

– Колёса и оси целы, упряжь в порядке, – послышалось с первого возка, после чего ответ повторился по цепочке.

Так повторялось каждое утро. Беньямин пробовал как-то поговорить со мной, что такие меры предосторожности излишни, но не найдя понимания, просто махнул рукой. Сетуя на тысячи испытаний, доставшихся его соплеменникам, утреннюю экзекуцию он считал наименьшим из них. Зато, ни одна повозка не развалилась, а поддерживаемый порядок во время движения был идеален. Купеческий поезд не растягивался, ехал как вагончики за паровозом, с одинаковым интервалом между телегами.

Девятнадцатого апреля мы оказались на широкой дороге, ведущей в Краков. И больше всего бросалось в глаза отсутствие деревьев. Лесов в трёх верстах от города не было вовсе, даже захудалого кустарника не найти. Беньямин показал рукой в сторону реки и сказал: – Когда-то здесь росли яблони.

– Ты думаешь, кочевникам было дело до цветущего сада?

– Но ведь красиво же было. Зачем красоту рубить?

– Стой! – Заорал Трюггви. – Телеги в круг!

– Да сколько можно, до города три версты. – Иудей схватился за тюки, удерживая товар от падения. Возок стал круто заворачивать вправо.

– Всем оружаться!

Навстречу скакал датчанин с красным флажком в руке. Это был разведчик, двигавшийся перед караваном в полверсте от головной телеги. В его сумке были три флажка: красный, означавший серьёзную опасность, жёлтый, говоривший о вооружённых путниках, и зелёный. Последний цвет сигнализировал о простых путешественниках.

Полусотня лёгкой конницы Конрада Мазовецкого перегородила дорогу, практически окружив наши возки. За ней уже отчётливо были видны спешащие пехотинцы, числом около сотни, а на холме в шестистах метрах от нас красовалась пятёрка рыцарей.

Всё оказалось сложнее, чем я думал. Когда Конрад занял полуразрушенный Краков, то первым делом князь стал заботиться о доходах области. А в Величках, рядом с которыми мы проезжали, как раз находились соляные копи, одни из крупнейших в Европе. Отряд, посланный на их охрану, и столкнулся с нами. На краковский престол метил пятнадцатилетний князь Болеслав, прозванный спустя время Стыдливым[63], но мало обладать правом. После событий под Легницей только Конрад Мазовецкий имел боеспособную дружину, насчитавшую полторы тысячи человек. Выждав удобный момент, а может и по особой договорённости с монголами, он принял бразды правления на себя.

Впервые за время путешествия, мы столкнулись с реальной угрозой для своей жизни. Если не брать в расчёт богемцев, а воевать они ясно не будут, то выходило шестнадцать против полутора сотен. И противостояли нам не разбойники с большой дороги.

– Гюнтер, по-моему, сейчас твой выход. Если не договоримся, бой будет жаркий. Штауфену в это время застёгивали кирасу.

– Воинот, расчехли моё знамя. Поедешь со мной.

Нюра подала мужу шлем, а сама юркнула в крытый возок, где спустя минуту раздался удивлённый возглас Милки: – Откуда это у тебя?

Возничий Ицхака развязал узел верёки, связывающий две телеги, и с помощью иудеев оттянул возок немного внутрь, давая проезд. Гюнтер с Воинотом поскакали к холму. Пятёрка рыцарей двинулась им навстречу. Если отбросить приличия, то со стороны это выглядело так, словно два породистых пса, вышли обсудить вопросы территории с пятью дворнягами. В трёхстах шагах от нашего гуляй-города, рыцари остановились.

Все детали вероломного нападения пятёрка рыцарей из Куявского княжества обсудила ещё до переговоров. Конрад покрывал и не такие безобразия своих любимцев.

– Иш, купчишек развелось. Охрана солидная, значит, добыча будет славной. Ты, Владислав, постарайся выкинуть что-нибудь этакое …, – Лешко запнулся, не найдя подходящего слова, – чтобы внимание отвлечь.

– Сделаю …, смотрите, хоругвь с собой потащили, второй не боец, полегче будет.

– Да не спешите вы, в перестрел попадём. Коней не жалко?

Куявцы сбавили ход. Парламентёры купцов были в шестидесяти аршинах от них и тоже соблюдали расстояние, на которое может полететь стрела со стороны возков. Спустя полминуты представители сторон встретились.

– Я Гюнтер Штауфен Швабский, князь Самолвы. Кто вы такие?

– Лешко, – ответил главный из пятёрки рыцарей, – сокольничий Конрада Мазовецкого князя Кракова.

– Ты, Лешко, преградил дорогу посольскому каравану.

– Может, у посла и грамота соответствующая есть? – Немного с издёвкой спросил рыцарь, находящийся по правую руку от Лешко.

– Уж не тебе ли её показать? Поди, и читать не умеешь?

Воинот чуть не засмеялся. У шибко грамотного рыцаря лошадь была увешена бубенцами, к бармице шишака, тоже были прикручены колокольчики. Чуть-чуть воображения, и вместо встрявшего в разговор можно было вообразить шута с пргремушкой. Каждое его движение сопровождалось звоном.

– Зачем, – рука рыцаря с бубенцами потянулась к мечу, – я другое умею.

– Поединок? – Предложил Гюнтер.

– Нет, вас мало. – Лешко повернул голову налево, незаметно подмигнул, перевёл взгляд на немцев, – никто и не узнает. Бей!

Стопор, фиксирующий забрало шлема Гюнтера, отошёл в сторону, решётка опустилась вниз. Воинот в это время ткнул острием копья со стягом, в голову крайней лошади, до наездника было не дотянуться.

Гюнтер словно ждал, что переговоры закончатся нападением. Не успел Лешко опустить шарик кистеня на голову Штауфена, а Владислав выхватить меч из ножен, как конь швабца подался вперёд, а сам он вмазал латной рукавицей левой руки прямо в лицо сокольничему. Правая же рука обхватила туловище соседа Лешко, а так как жеребец Гюнтера двигался вперёд, то куявец свесился с седла и стал заваливаться набок.

– Воинот, назад!

В этот момент кистень, изменив траекторию удара, опустился на круп лошади, защищённой кольчужной попоной. Почувствовав боль, конь дёрнулся, рванул из всех сил вперёд и лягнул правым задним копытом падавшего соседа Лешко. Подкова чиркнула по спине, выбивая сноп искр, и вроде бы удержавшийся в седле куявец, получив новое поступательное движение, хрюкнул и рухнул на траву. Не давая противнику опомниться, Воинот тоже двинулся вперёд. Но от дротика, пущенного почти в упор, увернуться не смог.

Швабцы мчались в сторону возков во весь опор. Воинот зажимал рану на левой стороне груди, придерживая коленом древко стяга. Гранёный наконечник дротика впритирку прошёл с лепестком плечевого доспеха, пробив кольчугу в месте, где бриганта не защищала тело на какой-то сантиметр. Рана была не столько серьёзная, сколь кровавая. Из куявцев в живых осталось трое: Лешко с разбитым носом, Владислав и ушибленный копытом Седзимир. Ловкого метателя сулиц я застрелил в момент броска. Владелец же на подраненной лошади, сам оказался на линии огня. Добить остальных не получилось. Наши немцы заслонили их, да и дел у нас сразу прибавилось. Полсотни всадников пришли в движение. В сторону возков полетело несколько стрел, иудеи попрятались под телегами, но одной лошадке не повезло. Стрела угодила в шею, и мне пришлось выцеливать стрелков. Датчане стали вкруг, прикрылись щитами. Свиртил остался возле крытого возка, защищая дам.

– Трюггви! Твою …ать, телегу на место! Помоги Снорьке.

Едва швабцы вскочили в гуляй-город, как телега встала на своё место, завершая круг обороны. Воинота положили на траву, сняли доспехи и Пин Янг стал промывать рану. Подстёжка нагрудного щитка была вся в крови.

– Я могу биться, просто перевяжи. – Попросил немец.

– Прижечь надо, – возразил Пин, – ранение неглубокое, но как бы потом жалеть не пришлось.

– Не надо. Заливай йодом и перевязывай. Я дам лекарство.

Противостолбнячная сывротка была вколота, грудь перебинтована, а вскоре, Воинот уже натягивал доспехи, бормоча проклятья в адрес куявцев, прущих на наши телеги.

Четверо кавалеристов, имевших луки были убиты, дистанционного оружия со стороны противника можно было не опасаться. Лешко отозвал свою конницу, дав приказ на штурм пехоте. И тут, дверь возка распахнулась, выпуская наружу Нюру. Дочка Ильича успела полностью облачиться в бронь и даже нацепить кольчужные чулки. За ней высунулась Милка, держа в руках поножи.

– Гюнтик, того пса, что напал на тебя, оставь мне …, хорошо?

Мы на секунду раскрыли рты. И если для Штауфена пристрастия к военному делу жёнушки были хорошо знакомы, то для меня стали полным откровением. Теперь мне было понятно, для чего она выспрашивала книги о полководцах, во время нашего пребывания в Смоленске. Тогда я подарил Пахомовне 'Записки о галльской войне' и брошюрку кавалериста. Нюра полученную литературу проштудировала, а на стоянках сыпала цитатами, поучая вояк, в основном Воинота и Свиртила, как надо воевать.

– Хорошо, – скозь зубы ответил Гюнтер, – только, ты это …, держись за мной.

Куявцы перешли на бег. Без какого-либо строя, как саранча полезла на возки, из-под которых прыснули иудеи. Сама телега имеет высоту с аршин, к этому надо прибавить ещё полтора, которые дают сложенные тюки и прочие предметы обихода. Бой можно вести только на стыках, либо пролезать под дном. Девятнадцать возков, связанные верёвками стояли как шестерёнка. Лошади были обращены головой к центру. Два наших фургона с прицепами и полевая кухня – посередине.

Опыт при штурме вагенбурга, у куявцев скорее всего был. Пехота не стала лезть в промежутки под мечи датчан. Сконцентрировавшись на двух направлениях, противник стал рубить колёса возков, состоявших из сбитых впритык досок. Телега Ицхака хрустнула и накренилась, держась только на связывающих её с другими возками канатах.

– Соболя! Там же мех! – Завизжал иудей, – Сделайте же что-нибудь.

– Гюнтер, сейчас раздастся страшный грохот. Прикройте уши лошадям. Ты, Свиртил, Воинот и Снорька, как только южный возок окончательно завалится – атакуйте. Я наступаю с другого конца. Нюра, охраняй фургоны. Если всё закончится плохо, ахалтекинец уйдёт от любой погони. Раскажешь всё Савелию. Удачи!

– Там ещё полсотни всадников, – возразил швабец, – они этого только и ждут.

– Вы успеете. Убейте как можно больше.

– Лексей, сбереги Милку. – Свиртил опустил забрало.

– Внимание! – Заорал я, – Всем зажмуриться, присесть, закрыть уши руками и орите, что есть мочи.

– Ааа!

– Бабах! Бабах! – за периметром гуляй-города взорвались две гранаты.

Наши тяговые лошади рванули в противоположную сторону от взрыва, окончательно разломал второй возок, возле которого столпился отряд куявцев, наступавших с севера. Коники, как боевые слоны проложили себе дорогу и, сбив наземь противника, помчались прочь. В месте взрывов образовалась куча тел, в основном раненых. Сам Лешко перетрусив, пустился наутёк, увлекая за собой лёгкую конницу. Куявцы побежали, вспоминая проповеди римских священников о конце света.

– Спаситель мой! Ты положил за нас душу Свою, чтобы спасти нас, – во весь голос читал на распев молитву, идя по проложенной табуном лошадей дорогой, – Ты заповедал и нам полагать души своя за друзей наших, за близких нам. Радостно иду я исполнить святую волю Твою и положить жизнь свою за Русь родимую. – Тук, тук, – лязгал затвор, выбрасывая гильзы.

– Вооружи меня крепостию и мужеством на одоление врагов наших и даруй мне умереть с твёрдой верою и надеждою вечной блаженной жизни в Твоём царстве. Верую, что по неизреченной милости Твоей Ты простишь прегрешения наши и гнев Твой праведный претворишь в милость и святой вере нашей Христовой не дашь погибнуть от казней антихриста и возвеличишь ее по всей земле. Мати Божия! Сохрани меня под кровом твоим.[64]

Взрывов испугались все. Иудеи пролежали на земле до окончания боя. Датчане радовались помощи Тора, не оставившего своих детей в беде. Воинот на мгновение обозрел светящийся крест, поднимающийся со стороны речки и, неистово крестился. Лишь только Пин Янг, с бледным лицом осматривал неглубокие воронки, принюхиваясь к земле.

– Не то. Не тот запах, – повторял скороговоркой китаец.

Тридцать восемь трупов куявцев мы сложили на левой стороне дороги. Пятеро пленных и четырнадцать раненых. Остальные разбежались. Караван потерял всех тяговых лошадей, за исключением наших, и шесть возничих иудеев получили ушибы, когда обезумевший табун рвался на свободу. Возоки Хаима и Ицхака ремонту не подлежали. Только на дрова.

Мы оставались под Краковом, не имея возможности двигаться вперёд. Куявцы в любую минуту могли вернуться, но уже с подкреплением. Пленные поведали о тысячах латников, квартировавших в городе, но на вопрос, сколько будет, если сложить два двухзначных числа – ответить не могли. Оставалось ориентироваться по количеству сотников, коих назвали аж пятнадцать человек.

Свиртил поскакал искать сбежавший табун. Лошадь – очень умное животное, но есть в ней одно качество, которым можно одновременно восхищаться и сожалеть. Конь способен скакать, пока не упадёт замертво. Сильно испуганные, они могли упереть в такую даль, что литвин будет их искать до следующего утра, и не факт, что найдёт здоровыми. Однако попытаться стоило.

К нашему счастью и вздохам облегчения иудеев, Свиртил пригнал десяток к вечеру.

– Четверо пали, остальных не нашёл.

Переложив рассыпанный груз с разбитых повозок на оставшиеся целыми, ко мне подошёл Беньямин.

– В Краков нельзя. Я слышал, что говорили пленные.

– Сам знаю. Надо обойти город, либо форсировать Вислу. Если ты знаешь, где есть брод, то говори.

– Есть …, тут невдалеке, обитель святого Августина. Якса из Мехова её основал. Лет восемьдесят назад. Там деревушка, Звеженец называется. Вот в ней, на той стороне Вислы, паромщики и обитают. Более нигде реку перейти нельзя.

– Это ж почти под Краковом.

– Тогда только в Тынец.

Оставив раненых куявцев в трёх самых раздолбанных повзках и нагрузив пленных тяжестями, мы сделали крюк в пятнадцать вёрст. Ехали в сумерках, опасаясь ночевать на месте сражения с отрядом Лешко. Уже ночью, при свете луны и факелов караван вышел к деревушке. Беспокоить жителей не стали, разбив лагерь на опушке леса.

Утром, я, Снорька и Беньямин посетили Тынец. Возле лодочной переправы стояла харчевня, рассчитанная человек на десять, не более. За столом, положивши голову на руку, посапывал мужичок, с взлохмаченными седыми волосами. Шаровары с кожаными вставками на ляжках, короткие сапоги без каблуков и грязно-жёлтая рубаха с бурым, вероятно от крови, пятном на спине, с отчётливо видной дыркой. Но мой интерес вызвал другой предмет. На широкой лавке, подле спящего, лежала сабля. И судя по ножнам, обитым сверкающей медью, рукояти в виде головы змеи, представляла немалую ценность. А в этом захолустье, возможно, расценивалась как целое состояние.

– День добрый. Жарко сегодня будет, квасу с ледника хотите? – поприветствовал нас хозяин харчевни, – Меня Родослав звать.

– Можно и квасу. А кто это спит?

– Герой наш. Янек из Бенджинец.

– Что ж такого совершил герой, – Снорька обошёл стол вокруг спящего, – Может, всех мужиков в деревне перепил?

– Не, это он только три дня такой.

Родослав пригласил нас к столу, принёс здоровенную, литра на три, крынку кваса и, поставив деревянные ковшики, принялся рассказывать.

– Янек великий воин. Не так давно, восемнадцать дней назад, перед Страстной пятницей, на их деревню напали проклятые кочевники. Нас Бог миловал, стороной обошли, а вот им, досталось.

Корчмарь отпил кваса, посмотрел, как и мы сделали по глотку, покачав головой в сторону Беньямина. Иудей хоть и присел за стол, но пить не стал.

– Шалят степняки, – поддержал разговор, – Дальше что было?

– Янек собрал сельчан, и перебил целую сотню нехристей. Хотя, я думаю, их было гораздо больше.

– Силён. – Сквозь улыбку сказал Снорри.

– Но это не всё. После боя, Янек, кстати, он староста в Бенджинцах, выследил сбежавшего князя кочевников и собственноручно оторвал уши его телохранителям, после чего, тела утопил.

За соседним столом зашевелился герой, что-то пробормотал спросонья и захрапел.

– После этого подвига он не остановился. С десятком самых храбрых, он преследовал князя до самых Звеженец и, настигнув …, – трактирщик перешёл на шёпот, – сам не видал, но говорят, нехорошо с ним поступили. Иной пастух и с овцой такого не сделает, как эти паромщики. Родослав подлил кваску из крынки и продолжил пафосный рассказ.

– Затем Янек переодел в одежду убитых им кочевников паромщиков и отправился в Краков, попугать народ, да подвигами похвастать. – Корчмарь рассмеялся. – Горожане попрятались, кто куда мог, решив, что степняки вернулись.[65]

Из дальнейшего повествования выходило, что ест и пьёт Янек в долг, так как в Краков пришла новая власть, и каждый должен заниматься своим делом. Кривой меч – последнее, что осталось у проявившего незаурядные способности на геройском поприще старосты.

– Прогнал бы его, да сейчас … народу вера нужна. Везде степняк одолел, а Янек, он как символ. На его примере старосты отряды создают, ополчение собирают. Знать-то под Легницей повырезали, командовать некому. Мы кивнули головами, соглашаясь с Родославом.

– Монахи говорят, Болеслав наш князь, а сунься в Краков …, Конрад сидит. Вот и сбиваются люди в ватажки.

– Свято место пусто не бывает. Было б княжество, властитель завсегда сыщется. – Подал голос Беньямин.

– А вы как, надолго здесь?

– В Оломоуц едем, вот, переправу ищем.

– Зачем? Отсель до Освенцима[66] два дня пути. Вдоль Вислы идите, как только на Солу выйдете, сразу городишко будет. Пожгли его правда …, что б стенякам в аду гореть, – Родослав перекрестился, – а там до Оломоуца рукой подать. На лодке, оно конечно быстрее будет.

– Пива мне! – Пробурчал проснувшийся Янек.

Бендженец посмотрел в нашу сторону, подвинул поближе к себе саблю, попробовал подставить под свой подбородок ладонь и, не выполнив задуманного, снова уснул.

– Сейчас, как раз холодненькое есть. – Корчмарь встал из-за стола, разводя руками в стороны, мол, извините за прерванную беседу, сами понимаете, клиент и, вразвалку отправился на кухню, видимо, выполнять прихоть героя.

Засиживаться у разговорчивого трактирщика не имело смысла. Навряд ли Конрад оставил без внимания разгром одного из своих отрядов. Тем более, что Гюнтер обозначил наш караван как посольский, следовательно, у князя было только два выхода из сложившейся ситуации: с оказией принести извинения, что маловероятно; либо скрыть факт нападения, уничтожив нас всех, до единого человека. Репутация князя в таких делах, если в дальнейшем властитель собирается вести внешнюю политику, играет серьёзную роль.

– Родослав, постой! – трактирщик обернулся, – Где нам лодочников найти? Не пойдём мы в Освенцем, раз городок сгорел, что нам там делать?

– Да не надо искать. У зятя моего лодка есть, недорого возьмёт. А к Тадеушу не ходите, мало того, что дерёт с пассажиров втридорога, так ещё и утопит.

– Зови зятя, да побыстрее.

Вскоре нам представили коренастого, немного сутулившего, среднего роста мужчину, с платком, скрученным в косичку на голове. На ногах лодочника заячьи карбатины, в которые были заправлены чистые, парадные холщёвые штаны. Завязки обуви оканчивались двумя пушистыми хвостиками – пумпонами. Рубахи на нём не было.

– Иван, – лодочник улыбнулся, слегка поклонившись.

Долгое время, Ваня был грозой местных барышень, слыл завидным женихом, пока не был пойман на сеновале Родославом. Молодым досталось на орехи, а вскоре, в Тынце сыграли свадьбу. С тех пор, Иван находился при харчевне, выполнял мелкие поручения, но чаще, оказывал услуги по перевозке людей до Кракова, особенно, во время ярмарок. Его лодка-долблёнка могла вместить десять человек, либо три десятка пудов груза. Парусного оснащения не было. Отойдя в сторонку от корчмы, я поговорил с Иваном.

– Мне нужны две одинаковые лодки и доски. Необходимо сделать паром и переправить на тот берег несколько возков.

– Переправа в Звеженце, тут нельзя, река слишком быстра.

– Вон там, – показал рукой в сторону Кракова, – побочень, где дуб растёт, видишь? Судя по барашкам на воде, в том месте перекаты. Если протянем верёвку по плесу,[67] то паром спокойно может ходить.

– Может, и сможет, да только нельзя, – стоял на своём Иван, – я лодочник, а паромщики в Звеженце. Узнают, голову оторвут.

– Во-первых, никто не узнает. Мы пришлые, а тебе болтать – резона нет. Во-вторых, как переправимся, паром можешь разобрать, ну а в-третьих, – я достал из кошелька четверть гривны, крутя серебряным прутиком у носа лодочника, – оплата будет очень щедрой.

– Плата действительно высока, только всё равно, ничего не выйдет. У меня всего одна лодка.

– Одолжи вторую у Тадеуша, заплати ему. Если до полудня мы будем на другом берегу, получишь ещё столько же.

Местные плотники за час сделали настил из необструганных досок, положив его на две долблёнки. За четыре трофейных топора возвели убогий причал, и когда солнце подходило к зениту, два возка забитые мешками с разнообразным мусором, оказались на правом берегу Вислы.

Основной караван уже давно двигался по направлению к Освенциму, когда связанные пленные куявцы провожали взглядами полными благодарности шестерых охранников Трюггви, разместившихся на пароме.

После переправы, средневековый катамаран вновь разобрали на составляющие. Родослав отвязал канат и, Висла в районе Тынца снова стала доступна только для лодок. Освобождённые пленники со всех ног помчались в Краков, а Иван изъявил желание прокатиться вниз по течению, оставляя Тадеушу две куны серебром.

В это время Лешко был в половине пути до Тынца. Полсотни всадников сопровождал священник вооружённый бурдюками с освящённой водой. Ехал он верхом на осле, отмахивался веткой от надоедливых мух, бурчал и нередко слезал с животного, отходя в кустики, чем изрядно тормозил преследование. Похороны павших заняли слишком много времени, сокольничий нервничал, периодически прикладывая холодную свинчатку к распухшему носу. Бросить служителя церкви и мчаться вдоль чёткого следа, оставленного тяжёлыми телегами, Лешко боялся. С колдовством, а иначе и быть не может, пусть разбираются специально подготовленные люди. Ему одному Конрад бы не поверил, но сокольничий привел побитый отряд, хором заявивший, что врата ада существуют. Для вновь образовавшейся власти, это было весьма некстати. Экономику княжества надо было поднимать, снаряжать соляные караваны, да ещё выставить огромный объём продовольствия для новых союзников, столь щедро отдавших Краков. Так что, в приватной беседе Конрад приказал разобраться с инцендентом в один день, а священника придал для поднятия боевого духа, да павших похронить.

– Святой отец, может, пересядете на лошадь? Мы еле плетёмся.

– Иисус въехал на осле в Иерусалим … Дальнейшее повествование Лешко не интересовало.

– Иисус никуда не торопился, посему и ехал на осле,[68] – размышлял куявец, – а может, просто коня не было.

Как бы там ни было, но именно самое медленное животного, определяло скорость преследователей. К трём часам дня, Лешко столкнулся нос к носу со своими пехотинцами, брошенными им на произвол судьбы во время вчерашнего разбоя. Босые (чтобы медленнее шли), в одних штанах, пятеро куявцев совсем огорчили своего командира.

– Посольский караван переправился через Вислу и по разговору, направился к Легнице, жаловаться на Конрада жене покойного Генриха. – Рассказал старший, из бывших пленных.

– А вы, скоты, наверное, помогали?

– А куда деваться было? Аккурат последние два возка на плот затаскивали.

Впрочем, для Лешко плохие новости не закончились. Выйдя к Тынцу, парома сокольничий уже не застал. Отдыхавший в таверне Тадеуш пропивал одну из двух кун и уже двух слов связать не мог, найдя в Яныке великолепного собутыльника. Лодочник спустил бы на пиво и две, да к несчастью, дочка доложила матери, что у отца завелись деньги. Родослав же, только подтвердил, что послы направлялись в Освенцим, но узнав о его разорении, изменили маршрут. Перебраться на тот берег с пьяным лодочником, когда не умеешь плавать – было опасно. Пришлось поворачивать назад. В итоге бестолковой погони за послами, Лешко оказался на правом берегу Вислы лишь к закату.

Высыпав по дороге мусор из мешков, и спрятав возки в лесу, мы свтретились с Иваном в пяти верстах ниже Тынца.

– Ты Вань, не обижайся, но денёк тебе придется провести с нами. Вот твоя четверть гривны, как и договаривались.

– А может, я тут, на речке пересижу. – Стал упрашивать лодочник.

– Можешь и здесь, только уже в речке, на дне. Сам решай, нельзя тебе сейчас домой …, мало ли кто расспрашивать будет, да так, что рассказать придётся.

От возможной перспективы кормить рыб Иван совсем поник, давая себе слово больше никогда не ввязываться в авантюры с возможностью лёгкого заработка. Окажись на моём месте настоящий посол, лодочника бы убили. Но лишать жизни человека, доверившегося мне, было не в моих правилах. Ваню отпустили утром, подарив на память меховую безрукавку, снятую с пленного куявца. Ночевать в лесу было холодно, так она на нём и осталась.

Через два дня мы оказались в месте слияния устьев речек Сола и Пшемпша. Городок Освенцим напоминал большую деревню, сократившуюся впятеро после пожара. Предместье и центр полностью выгорели. Целыми остались только дома на юго-западе и те, что спускались к самой воде. От пепелища их отделял овраг, что, видимо, и спасло строения от огня. Жители столпились у кузницы, обсуждая какие-то новости. Вдруг, словно по команде, все замолчали, оборачиваясь в нашу сторону.

– Ну наконец-то, хоть кто-то посетил нас. Люди! Видите, нет смысла уходить. Нас не забыли, купцы снова станут возить янтарь, и мы отстроимся. Божидар откроет новую харчевню, не ту, в которой, и продохнуть от дыма нельзя было, – народ захихикал, вспоминая годы мирной жизни,– а побольше, посветлее. Марыська станет печь блины, а Стась, как его отец, приносить свежую рыбу. Верьте, люди, не может быть всё время худо.

Местный кузнец, чудом уцелевший после резни, устроенной Байдаром призывал освенцичан не покидать насиженных мест. Наш караван оказался первым посетивший городок с момента разорения. Горожане обступили нас, жадно вопрошая об известиях.

– Под Легницей была битва. Город устоял, но князя Генриха убили. – Рассказывал я Бронеславу.

– Вот беда-то. А моравцы, они ж помочь обещали.

– Многие обещали, да мало кто пришёл. Конрад Мазовецкий, например, в Кракове княжить сел. Под Легницей его не было.

– А в Сандомире были? Дочка у меня там, Добромила, – с надеждой в голосе, – может, встречали? За Данилой-бронником замужем. Доспехи он знатные куёт, его все знают, только на одном месте усидеться никак не может. Шесть годов, как вестей нет.

– Не встречал. Мы город стороной обошли. А Данилу-бронника я знаю, и жена у него Добромила и сын Пётр. Только в Смоленске они живут.

– Родинка у неё на правой щеке, вот здесь. – Кузнец показал пальцем на своём лице.

– За дочку твою сказать ничего не могу, а про Данилу …, зубы у него передние, как у зайца, длинные и шепелявит немного.

– Он! – Бронеслав всплеснул руками. – Точно он. Данила пояс постоянно трогает, словно кошель там висит. По молодости, мошну у него на ярмарке срезали, с тех пор привычка осталась.

Я вспомнил, как при первой нашей встрече, когда лечил Петра, кузнец действительно хлопал себя по поясу. Об этом ли человеке шла речь, сказать было трудно, но оставить надежду… Бронеславу шёл шестой десятк, но какой родитель не вспоминает с любовью своих детей?

– Летом в Смоленске буду, может, передать что?

Кузнец пригладил опалённую с левой стороны бороду, задумался. Пожелтевшие глаза заполнились влагой.

– Расскажи лучше, как там мой внук, Пётр.

– Подожди, я тебе кое-что покажу. Трюггви! Подойди сюда, дело есть.

Прервав ухаживание молоденькой девушки, строившей ему глазки, к нам подошёл датчанин.

– Эту кольчугу, что на Трюггви, твой внук и ковал. Но, это для него так, мелочи. Шеломы он делает – загляденье. Великий князь Ярослав Всеволдович шишак его работы носит.

Бронеслав потрогал пальцами кольца клёпаного кольчужного полотна и присвистнул.

– Проволока ровненькая, колечки один к одному, тонкая работа. Мастер. А тут что? Не разглядеть, глаза уже не те.

Кузнец стал присматриваться к приделанным медным пластинкам. Начищенный металл шёл по воротнику, словно ожерелье. На каждой из них были выгравированы две или три буковки, составляющие единую надпись. Так сказать, оберег для владельца. Кольчуга на Трюггви тем и отличалась от остальных, носимых датчанами его отряда, что имела подобное украшение.

Вскоре, полторы сотни жителей Освенцима знали, что в караване находятся земляки внука Бронеслава, а от датчан не отходили женщины, стараясь зазвать их в свои дома и землянки, дабы получше рассмотреть кольчуги, выкованные Петром. Мужского населения в городке, после разорения, осталось всего с десяток, четыре старика и шесть юношей.

Обменявшись новостями, кузнец осмотрел подковы на лошадях, и указал на пяток коников, которым требовалась замена железных приспособлений[69]. В горне запылал огонь и вскоре раздался звон молота по наковальне. Запасные подковы у нас были, но берегли мы их только для наших лошадей. Богемцам пришлось раскошелиться. Стоит заметить, что подкову в то время, изготовляли из очень плохого железа, она чаще не стиралась, а трескалась. В результате, с копыта лошади слетала либо отходила в сторону, что причиняло животному массу беспокойства. И если автолюбитель проверяет давление в шинах раз в неделю, то здесь, осмотр производился каждый день.

По окончании работы, Бронеслав поводил лошадей проверяя, сохранилась ли прямолинейность оси пальца и хорошо ли легли подковы. Оставшись довольным, за ужином поведал как пал Освенцим.

– Воскресенье было. С Кракова прискакал гонец, сообщив, что город в осаде. Княжичу нашему шестнадцать годков всего исполнилось, воев три десятка. Что он мог сделать?

Кузнец зачерпнул деревянной ложкой рассыпчатую перловую кашу, сдобренную топлёным маслом, подул и тщательно стал пережёвывать оставшимися зубами. Оценив моё внимание, продолжил: – Гонец тот, вовсе не гонцом оказался. Сказав, что дальше ехать надо, специально застрял в воротах и зарубил сторожа. Тут-то они и налетели. Дружина и сделать ничего не упела, в кремле заперлись, бой приняли. А как подожгли …, там и полегли все, вместе с княжичем. Пожар, сам знаешь, никого не щадит. Сгорел Освенцим. Мужики тушить было, принялись, бабы с детишками воду носят, а эти, шныряют, девок отлавливают, копьями тыкают. А как от жара невмоготу стало, то дёру дали. Выскочил на меня один из них, морда, что у борова. Да только я всю жизнь с кувалдой, не смотри, что стар, силушка ещё есть. Придушил гада.

Бронеслав привстал с колоды, на которой сидел, положил горшок с кашей и сходил в дом, откуда спустя минуту принёс трофейную саблю.

– Перековывать не стал. Пусть будет. Неспокойные времена ныне.

Похожую историю разорения могли поведать и немногие оставшиеся в живых жители русских городов, коварством и обманом лишившиеся, отчего дома.

– Ведь, хитро придумано, – размышлял я, – гонец якобы просит о помощи местного правителя. Зафиксировала же история поддельные грамоты. Если дружина в населённом пункте большая, то при выходе за стены, пападает в засаду, после чего город уже не удержать. А если войска немного, как было в Освенциме, то вырезается стража у ворот и город захватывают с наскока. Для потерпевших поражение, враг – подл, для победителей – военная хитрость.

В самом конце апреля наш караван вышел к Оломоуцу со стороны главных ворот. На овальной плоскости северного склона холма расположился укрепленный замок в романском стиле, состоящий из княжеского дворца, оборонной круглой башни и столетнего храма святого Вацлава. К этим сооружениям прилегали несколько посёлков-кварталов. Немногие, более-менее крупные дома огорожены забором. Общей городской стены, охватывающей строения по периметру, на юге и юго-восточной части, как например, в Новгороде – не было. Северные ворота, вместе с невысокой каменной стеной, полукругом окружали холм, обороняя только Малый град. Всё остальное, защищала река Морава. От старого городища, на правом берегу, осталось два десятка домишек, пестревших зеленью своих огородов. В замке мы планировали остаться, на целую неделю, ожидая привоза денег из Ратисбона.

Оси телег противно поскрипывали, иудеи радовались окончанию пути, поглядывая в сторону большого купеческого дома, чья крыша была еле видна за воротами. Гюнтер и Нюра ехали справа от каравана и, Штауфен рассказывал жене старое предание.

– Две сотни лет назад, Бржетислав влюбился в Йитку, сестру герцога Оттона Белого Бабенбергского, который тогда правил Швабией. Девушка воспитывалась в монастыре, возле города Швейнфрут и подумывала стать монашкой, так как в свои пятнадцать лет, любви ещё не испытала. Бржетислав решил похитить свою возлюбленную, пробравшись в монастырь со своими друзьями под видом путника. В этом монастыре был обычай, что к вечерней службе звонить в колокола выходили девушки. И когда Йитка со служанками пошли выполнять свой ежевечерний долг, Бржетислав схватил девушку, вскочил на коня и умчался прочь, перерубив мечом цепь, запирая за собой решётку ворот. Охрана монастыря бросилась в погоню, но была остановлена сопровождающими Бржетислава, оставшимися запертыми внутри. Их избили, а затем и вовсе казнили.

– Вот придурок! Кто ж так планирует операцию? – Возмутилась Нюра, – этот Бржетислав редкая сволочь, раз бросил своих людей.

– Он полюбил, – пытался оправдать поступок князя Гюнтер, – разве мог он думать о чём-то другом, кроме Йитки.

– Гюнтик, он должен был похитить невесту, сберечь своих людей и сделать это так, чтоб никто не догадался о его участии. Вот тогда, история романтична и поучительна.

Штауфен потерял дар речи. Он предполагал, что Нюра со вздохом закатит глаза, восхищаясь геройским поступком князя, однако всё вышло немного не так.

– И что было дальше?

– Йитка родила ему пятерых сыновей. Я думал, – с обидой в голосе, – тебе будет интересно.

– Конечно, интересно. Ты мой король Гюнтер Штауфен. – Нюра послала мужу воздушный поцелуй. – А ещё мне интересно, как ты ловко выбил из моих рук саблю вчера? Ты обещал научить.

– Ты, тоже много чего вчера обещала.

– Нельзя было, а вот сегодня, – Пахомовна подсчитывала в уме, загибая пальцы руки, – нет, соврала, и вчера можно было. Так как, на счёт финта?

Интимный разговор прервал громкий голос Трюггви. Датчанин созывал охрану, приказывая перестроиться в хвосте колонны, создавая Гюнтеру подобающую для важного посла свиту. Караван подходил к воротам.

Беньямин попытался сэкономить на уплате пошлины, при проезде через городские ворота, ссылаясь на посольство, но был огорчён местным мытарем. С каждого возка, независимо от количества груза взымался сбор, равный одной резане. Два стражника, вооружённых короткими копьями попытались проверить содержимое телег и, почти было запустили свои лапы в мешки с перцем.

– Руку отсеку! А ну, в сторону! – Трюггви направил своего коня в окольчуженной попоне прямо на пронырливых стражников.

– Да мы …, да сейчас, Ющер! На помощь, иудеи совсем нюх потеряли.

Из двери караульной, с правой стороны от ворот выскочил начальник стражников, поправляя спадающие штаны. Засаленная куртка была нараспашку, а выглядывающая из-под неё рубаха, некогда пурпурного цвета, выгоревшая до оранжевого оттенка несла следы чревоугодия в виде тёмных пятен, которые и отстирать уже невозможно. Вслед за ним, из проёма двери показалась женщина, совершенно непотребного вида с заплетённой косой вокруг головы и попавшей в волосы соломы.

– Платить, кто будет? – Завизжала она.

– Потом, бог подаст, мерзкая потас … – командир воротной стражи был уже в половине пути от телеги, возле которой стояли моравцы, как что-то стукнуло его по затылку и, закончить гнусную фразу он не успел, растянувшись на земле, вспарывая брюхом утоптанную землю.

Старая подкова, метко пущенная девицей лёгкого поведения, с глухим звоном отскочила от головы Ющера, закатываясь под копыта набирающего ход отряда рыцарей. Десять датчан проехали через ворота, в колонне по двое. За ними следовал Воинот, держа в руке развевающийся трёхцветный стяг с двумя медведями. За швабцем скакали Свиртил и Снорри, поочерёдно трубя в рог. Гюнтер, в ослепительно сверкающих на солнце доспехах, отставал от них на два корпуса лошади. Следом показалась Нюра с короной из жёлтого металла на голове, покрытой бирюзовым газовым платком. Невероятно длинный, с горностаевой оторочкой и беличьими хвостами плащ Пахомовны закрывал круп лошади, почти касаясь земли. Я замыкал кавалькаду всадников. Наши крытые возки въехали в Оломоуц спустя минуту, под присмотром Астрида, заместителя Трюггви.

Ющера не затоптали каким-то чудом. Глотая пыль, он отполз к возкам иудеев, спрятавшись под брюхо коня. Беньямин, предварительно отскочивший в сторону, скривился, от вида конского продукта жизнедеятельности, прилипшего к волосам командира воротной стражи.

– Кто это? – Просипел испуганным голосом Ющер.

– Гюнтер Штауфен Швабский князь Самолвы с посольством, – добавляя с гордостью в голосе, – а я, с ними.

– Пресвятая Дева, пронесло.

Кортеж ехал по пологой дороге к замку, минуя большой купеческий дом, выходивший фасадом на площадь, как раз, мимо двух кварталов. На звук рога высыпали горожане, глазеющие на богато одетых иноземцев. Обсуждение события начнётся чуть позже, а пока, только смотрины. Датчане сбавили ход, давая возможность бабуле, веткой отогнать корову, вылезшую на проезжую часть в тридцати шагах от головного всадника. Настал момент, когда жители Оломоуца могли всё внимательно рассмотреть.

Десятилетний сорванец в деревянных башмачках, выбежавший из подворотни, чуть не столкнулся с Пахомовной, раскрыв рот от удивления, уставившись на Нюру. В левой руке у него была палка, зажатая между ног с набалдашником в виде конской головы, а в правой, деревянный меч. Мальчик играл со своими товарищами и, следуя хитрому, им разработанному плану, должен был зайти в тыл мальчишкам соседнего квартала, дабы напасть со спины.

– Какой смелый мальчик. – Нюра притормозила лошадь, – как звать?

– Павел.

– Лови, Павлик. – В сторону мальчика полетел пфенниг, – назначаю тебя моим пажом.

Пока монетка летела, Павел лихорадочно думал, как её поймать. Выпустить из рук меч он не мог. Воспитывавшая его бабка, как-то рассказывала, что свой род он ведёт от Олега-варяга[70], много лет назад правившего в этих местах. Потомок славного воина, оружие не уронит ни при каких обстоятельствах, однако и ловкость свою хотелось показать прекрасной даме, пригласившей его в оруженосцы. Сжав коленями тело верного 'скакуна', мальчик поймал подарок левой рукой, учтиво кланяясь наезднице с короной.

Мыча, покачивая распухшим выменем, под хлёсткие удары ветки, корова отошла с дороги. Кортеж снова тронулся в путь, оставляя оломоутцам поводы для пересудов и гордо стоявшего у обочины Павла.

– Вацлав одноглазый совсем стыд потерял. Скоро от швабцев и баварцев продухнуть нельзя будет.

Зажиточный горожанин, владелец кожевенной мастерской, что располагалась на запад, от Северных ворот, делился своим мнением с соседом.

– А мне, без разницы. Силезец, моравец или баварец. Лишь бы монету платил. – Отвечал пивовар.

– Ну да, от твоего пойла все одинаково дохнут.

– Это от твоих сапог ноги кривыми становятся.

– Поучи жену …

Между уважаемыми горожанами завязалась драка. Иржи и Бедержих дрались по каждому поводу ещё с детства. Сколько их помнили, всю жизнь друзья ходили с синяками. Старожилы даже не пытались разнимать драчунов. Зато в лихую годину, пивовар и сапожник прикрывали друг дружку щитами, стоя в строю оломоутского ополчения и более преданных друзей, отыскать в городе было невозможно. Дети их недавно поженились, внуки скоро пойдут, а они всё продолжали своё любимое занятие, радуя развлечением горожан.

Но в этот день, тема для разговора была другая. В город прибыл сын Фридриха, да не один, а с красавицей женой, рыцарями и необычными телегами, плавно покачивающимися, когда колесо попадало в ямку или наскакивало на торчащий из земли булыжник. Женщины оценивали, во сколько коров обошёлся Гюнтеру плащ, чуть ли не подметавший улицы Оломоуца беличьими хвостами. Мужчины спорили о грузе, находившемся в возках, закрытым от посторонних глаз. Знатоки обсуждали достоинства коня, спрятанного под бордовой попоной. Девочки делали из коры короны и носили на голове, как Нюра. Мальчишки же, собрали отряд в количестве семи человек и решили на закате идти к замку, наниматься в пажи, как это сделал Павел, демонстрируя идеально круглый, целый пфенниг.[71]

Бруно Шауенбург представлял власть в Оломоуце как духовную, будучи епископом, так и светскую – исполняя роль советника моравского маркграфа. Приняв дорогие подарки, в виде толстой Библии и чертежей нового кафедрального собора, старый сгорит через четверть века, Бруно беседовал с Гюнтером и мной, единожды прервавшись на вечернюю молитву до самой ночи. По сути, его интересовали только два вопроса: ожидать ли продвижения кочевников на запад и не начнёт ли король Бела экспансию в Моравию. Причём венгерские новости, интересовали епископа особо.

– Не начнёт. Для войны нужно серебро, а его, после событий на Шайо едва ли хватит на собственные нужды. Как бы свои земли не пришлось закладывать.

– Не понял, что за события на Шайо? – Переспросил Бруно Гюнтера.

– Это Алексий лучше знает, – Штауфен перевёл на меня взгляд, – сведения весьма скудные.

– Арпады[72] потерпели поражение от Бату на реке Шайо. У Белы больше нет армии, Пешт пал.

– Старший сын Андраша прирождённый правитель. Он поднимется и рано или поздно окажется здесь. Это вопрос времени. Однако новости требуют детального изучения. Располагайтесь во дворце, я пришлю слуг.

По приказу епископа нас разместили на втором этаже, с противоположной стороны от башни. Лошадей препроводили в конюшню, а возки остались стоять во дворе. Едва мы заняли свои комнаты, как прибежал начльник епископской стражи, сообщив, что у замка стоят мальчишки, рассказывая невероятную историю о приёме на службу женой Гюнтера.

– Никого я на службу не нанимала. – Нюра тренировалась во владении саблей при свете факелов, беря уроки у Воинота, что вызвало удивлённый взгляд стража. – Хотя, подожди …, Павел есть среди них?

– Есть. Именно он и сказал, что уже принял от Вас, достопочтимая госпожа, целый пфенниг.

– Его можно впустить. А на счёт остальных, уговора не было. Спустя десять минут, дверца в воротах замка распахнулась.

– Твоя правда, малец. Заходи. Остальные – живо по домам. – Грозный начальник караула звякнул кольцами кольчуги, – ждете, когда псов спущу?

– Павел, замолви словечко. Мы завтра тут будем ждать. – Раздавались голоса мальчишек, бегущих по направлению к городским кварталам.

Павлик зашёл внутрь, следуя за стражником. Тощая котомка с куском хлеба и новой, ещё ни разу не одёванной рубахой болталась за спиной. Верёвка, заменяющая рыцарский пояс, плотно облегала талию. К ней было приделано кожаное кольцо, в которое был продет деревянный меч.

– Да …, не повезло тебе сынок. К немчуре на службу нанялся. – Стражник освещал дорогу и как бы разговаривал сам с собой. – Не баба, а мужик в юбке.

Павел молчал. Под рубахой, на шнурке висел перстень, отданный бабушкой перед самым его уходом из дома. В голове эхом отдавались последние слова, сказанные ему на прощание: – Не посрами имя!

Вскоре мальчик переступил порог зала и от яркого, по его мнению, света прищурил глаза. На потолке, где было укреплено колесо с подсвечниками, висели три прозрачных бочонка, обрамлённые железными прутьями. Ярко-жёлтый свет, исходивший от них, освещал всю комнату. И лишь по слабо коптящему, поднимающемуся наверх от фонарей дымку, можно было догадаться, что там что-то горит. Дама, нанявшая его днём, сидела на каком-то огромном сиреневом мешке, набитом чем-то мягким и читала вслух книгу. Причём держала её в одной руке, а не воспользовалась помощью огромного воина, сидящего, справа от неё на таком же пузатом мешке. Рядом с незнакомцем, на зелёном сундуке лежал меч в ножнах, поблёскивая золотом перевязи.

– Госпожа, господин, – начальник епископского караула поклонился, подталкивая Павлика сделать аналогичный жест уважения, – вот этот мальчик.

– Да, это именно он, – Нюра вставила закладку между страниц и закрыла книгу, – спасибо …, –щёлкая пальцами руки, – запамятовала как Вас …

– Гостислав, госпожа. Временно исполняю обязанности каштеляна замка.

– Спасибо Гостислав, ты очень мне помог.

Дверь за каштеляном закрылась, и Павел остался один с незнакомыми иноземцами.

– Что скажешь, любимый муж? – Нюра повернула голову в сторону Гюнтера.

– Сколько тебе лет? – Штауфен наслаждался мягкостью надувного кресла и спрашивал, откинув голову на подголовник.

– Завтра исполнится двенадцать.

Гюнтер стал вспоминать себя в этом возрасте. Имея за плечами дюжину прожитых зим, он выглядел крупнее и явно повыше. Ещё бы, голодать пришлось только в шестилетнем возрасте, тогда по всей Швабии был неурожай, и репа считалась деликатесом.

– Сколько языков знаешь, обучен ли грамоте, смотрю, меч у тебя, умеешь пользоваться?

– Вас понимаю, с богемцами могу разговаривать, грамоте не обучен, но имя своё написать смогу, бабушка научила. С мечом, лучше меня во всём Оломоуце никто не сможет.

– Дерзок. Кто отец?

– Погиб батька. – Мальчик опустил голову, своего отца он не видел ни разу.

– Завтра Воинот проверит его умения, а Пин Янг осмотрит на предмет болезней. Гордый отрок, мне понравился, но грамоту надо знать. Неучи мне не нужны.

В этот момент за дверью раздались шаги, сопровождаемые звоном железа. Начальник стражи вновь вошёл в комнату.

– Господин, епископ просит Вас посетить его. Алексия я уже известил.

– Дорогая, – Гюнтер поднялся с кресла, – буду не скоро.

Утром, Нюра с Милкой в сопровождении Воинота и Свиртила отправились на городской рынок. Павел сидел за спиной швабца, поглядывая на большую сумку, в которую предполагалось складывать покупки. Ворота замка распахнулись, и четвёрка лошадей рысью поскакала к городским кварталам. Удивить новгородку обилием предлагаемых товаров было невозможно. Торг уступал её родному городу на порядок: как по количеству, так и по ассортименту. Первым делом был посещён большой купеческий дом, где Беньямин пообещал оплатить все покупки в счёт предстоящих расчетов. Ицхак уже убыл в Ратисбон, поклявшись не позже, чем через две седмицы вернуться с серебром. Так что иудей остался один, успел пристроить три капи воска и теперь оптом продавал перец, следя за купцом из Брно, перебиравшим зёрнышки в мешочке, пытаясь отыскать маленькие чёрные камушки кремния.[73]

Пока Павел ожидал Нюру, присматривая за лошадьми, за его спиной раздался приглушённый свист. Вчерашние соискатели места пажей звали своего товарища.

– Ну что, попросил за нас? – Ребята стайкой окружили друга, обращая внимание на кинжал, висящий на широком поясе с жёлтой бляхой.

– Ничего не выйдет. Берут только знающих грамоту.

Сорванцы поникли. Читать и писать никто не умел. Выучиться можно было только у монахов, либо у очень знатного сверстника, куда путь был закрыт.

– Жаль, удачи тебе, Павел. Не забывай о нас. – Мальчишки побежали по своим делам.

Когда из ворот купеческого дома вышла Нюра, отрок был уже один, занятый расчёсыванием гривы коня.

– Значит, у тебя сегодня день рождения?

– Да, госпожа.

В мастерской Иржи с пажа сняли мерки, пообещав к вечеру готовые сапоги и куртку. Свиртил пожертвовал порванную кольчугу, снятую с малорослого куявца под Краковом, которую местный кузнец должен был укоротить и подогнать по фигуре юноши. Милка подарила вязаную шапочку из овечьей шерсти, а Воинот согласился преподать пару уроков в обращении с холодным оружием. Лучшего дня рождения у Павла ещё не было.

Дни протекали своим чередом. На четвёртые сутки к Бруно прибыл монах от Вацлава, принесший известия о битве под Легницей, с подробным рассказом о похоронах Генриха. В секретном донесении говорилось о необходимости заготовить как можно больше продовольствия и направить волонтёров для наёма воинов. Оставшаяся без армии, с юным королём, соседняя страна нуждалась в крепкой моравской руке. Шауенбург в свою очередь отписал о приёме посольства с Руси, где в районе Псковских земель возникло никому не известное Самолвское княжество, управляемое одним из сыновей Фридриха. А также поделился своими рассуждениями.

– Двадцать седьмого апреля сего года посетил Оломоуц Гюнтер Штауфен Швабский князь Самолвы с женой и сопровождающими его рыцарями, затмивший роскошью и богатством верных слуг твоих. Прибыли с ним из Смоленска иудеи Богемские задолжавшие ему семнадцать пудов серебра. Из разговора стало известно о поражении сыновей Арпада: королей Белы и Коломана на реке Шайо одиннадцатого числа после Пасхи. Волею Господа нашего, Бела уцелел, оставив Пешт на разграбление кочевникам, и бежал к Фридриху Бабенбергу, врагу своему заклятому. Знания, проявленные Гюнтером и сопровождающим его никейцем Алексием, выдавающего себя за смолянина, ужаснули меня. Сообщили они, что Фридрих востребует с Белы области Шопронь, Мошон и Пожонь, а так же десять тысяч марок. Кровожадность же княжны, владеющей мечом наравне с рыцарями, ввергли в полное уныние. Считаю своим долгом сообщить, что новая угроза нашей церкви появилась со стороны востока.

То, что Гюнтер отшил Бруно, когда тот предлагал исповедаться, Шауенбург не написал. Слишком большой промах допустил епископ, пытаясь выяснить секреты таким примитивным способом. Но, идею исповедоваться властителям только Папе Римскому и своему духовному наставнику, оставил в складках своей памяти. А случилось это так.

На третий день пребывания посольства в Оломоуце, епископ решил посетить своих гостей. Предобеденное время было выбрано не случайно. Гостислав ещё с утра доложил, что посольские готовят еду сами, никому не доверяя, покупая продукты в огромных количествах, всегда у разных продавцов. Помощник начальника стражи, в своём рапорте упомянул, что Гостислав неоднократно угощался у гостей, хвалил хрустящие свежеиспечённые хлебцы и прозрачное вино. Разнообразие кухни и решил проверить священник.

Уже при входе во двор замка, до Бруно донёсся стук копыт и громкие крики датчан. Спрятавшись в тени прохода ворот, епископ обозрел действо, именуемое в настоящее время полным беспределом. Во внутреннем дворике, у башни, были установлены чучела на шестах с навешанными на них посечёнными доспехами. Рыцари Гюнтера, по очереди, на скаку выпускали болт из маленького арбалета с вогнутыми внутрь дугами, причём старались попасть в место, где предположительно должна была находиться голова мишени. После этого, разряженный арбалет прятался в сумку у седла, выхватывался искривлённый меч и всадник успевал срубить голову второму чучелу, разворачивая лошадь почти у самой каменной кладки башни. Сам епископ, слывший неплохим наездником, в жизнь бы не решился повторить подобный трюк. Успешные действия вызывали голоса одобрения рыцарей, а разворот коня впритык со стеной, сопровождался радостным гулом. Недавно взятый в услужение паж, уже в кольчуге и при мече устанавливал отрубленную голову на место и отходил в сторону. И вот, на белом коне появилась жена Гюнтера. Шауенберг видел её только мельком, всего несколько раз, но опознать в наезднице Нюру – смог. Девушка пустила коня с места в галоп. Выхватила два маленьких арбалета, всадила болты точно в головы, кинула разряженное оружие в широкие раструбы кобур. Срубленный шарик ещё падал на землю, а епископ только сейчас увидел, как в её руке оказалась сабля. Дальше случилось нечто невероятное. Рыцари поворачивали коней влево, где оставалось немного больше места для разворота, но тем самым давали возможность уцелеть оставшимся двум мишеням. Нюра же повернула лошадь вправо, впритык к стене, разворот, искры из-под подков и с четвёртого чучела слетает голова. Коса с алой лентой лупит по спине, а девушка орёт, несясь на белой лошади, крутя саблей над головой под общий, восхищённый рёв датчан.

Священник перестал дышать. Про таких женщин он читал только в запрещённых церковью книгах, где описывались мифы и предания северных народов, столь удачно окрещённых Римом.

Действие продолжалось. Нюру сменил Штауфен. Только в обеих руках у него были маленькие топоры. Проскакав три четверти пути, за сорок шагов до мишеней, два метательных бродекса со свистом полетели в крайние левые чучела, а оставшиеся лишились голов от длинного, полуторного меча. Причём разворот был сделан вправо. Снова раздался рёв, а когда Трюггви бросал копья, а Свиртил сначала из лука, а потом мечом изничтожил все мишени, датчане чуть ли не плясали от возбуждения.

– Господи, я приютил волков в овчарне. – Совершенно испуганно прошептал Бруно. – Если они вздумают погостить тут столько, сколько захотят, ничего нельзя будет сделать. Стража не продержится и падёт, не успею я прочитать Аве Мария.[74]

Отобедать с посольством не получилось. Епископ выскользнул из воротной ниши и до вечера просидел над размышлениями. С этого момента Бруно стал считать дни, когда посольский караван тронется в обратный путь. Впервые в жизни он помолился за здоровье иудея Ицхака, на всех парах спешащего в Оломоуц с серебром, за его транспортное средство и ровность дороги.

Нехорошее чувство зависти разрывало его душу. Обидно было то, что его личная охрана, которой и платилось исправно, и глаза закрывались на мелкие шалости, и кумовство процветало (что поделать, зато Гануш стучал исправно), с трепетом наблюдала за рыцарями, а особенно за белокурой дьяволицей. И случись что, неизвестно, за кем бы ещё пошла. Впервые в жизни Бруно почувствовал, как его харизма дала трещину, священнику стало холодно. Нет, уважение и почтение осталось. Безусловно, епископа боялись, но рядом, в каких-то трёхстах шагах, были веселье и радость, смех и любовь, что-то светлое. Шауенбергу же казалось, что он олицетворяет тьму. И это противостояние в душе, с каждым часом укреплялось, росло как на дрожжах, ища выхода. Поэтому и писал маркграфу об угрозе с востока, больше полагаясь на чувства, чем на разум.

Запечатав письмо, Бруно передал его монаху, наставляя доставить пергамент как можно скорее. С государственными делами было покончено. Торговый договор между Оломоуцем и Самолвой он подписал сам, без визы Вацлава. То, что в княжестве проживает всего сотня людей, епископ даже не представлял. Тем самым, одним росчерком пера открыв практически безпошлинную торговлю для двадцати купцов, список которых прилагался на отдельном листе. Туда вошли трое рыбаков из самой Самолвы, Евстафий, Иван, Ефрем, купцы Сбыслава, Гаврилы и Михайлы Сытинича, а также представитель оружейного цеха Данилы-бронника. Причём порто-франко[75] значилась крепость Орешек, расположенная на Неве, в двухстах верстах от Самолвы, явно входящая в зону интересов Новгорода. Впервые в истории, княжество стало оффшорной зоной.

Прямого убытка, при подписании договора Моравия не понесла.[76] Оломоуц обеспечивал себя воском, мёдом, изделиями из стекла, специями и оружием. Предварительный объём торговых операций оценивался в сто тысяч гривен. Подобного количества товара город не смог бы переварить и за сто лет, но тем и хорош был Оломоуц, что через него проходили торговые пути ко многим европейским городам. А значит, сюда будут съезжаться со всего мира, ставить свои представительства и расширять город, обходя Краков стороной.

В то время, пока гонец наполнял высушенную, обтянутую кожаными лентами тыкву водой, в комнате Штауфенов шёл урок. Высунув кончик языка, Павел старательно выводил карандашом буквы. На листе блокнота, расчерченном бледно-лиловыми линиями в клетку, появилось слово 'Мама'. Алфавит он выучил ещё вчера, зазубрив перед самым сном, как советовала госпожа. На всякий случай, на закопченной от дыма факелов стене, мелом была нацарапна шпаргалка, в сторону которой, мальчик иногда подглядывал.

– А теперь, – Нюра посмотрела, что написал паж, – ты напишешь своё имя.

От волнения, на лбу мальчика появилась испарина. Строгий муж госпожи поставил условие его пребывания на службе: выучиться писать за семь дней. На это время его освободили от всех работ. Обязательная тренировка с оружием была не в счёт. Но уже после неё, Павел валился с ног, желая поскорее избавиться от тяжеленной кольчуги, свисающей до коленей. Детские игры в рыцарей, не шли ни в какое сравнение с реальностью. Воинот нещадно бил палкой, когда не удавалось точно повторить движения, старательно показанные старым воином. Руки ныли под тяжестью дубового меча, ноги дрожали от постоянных приседаний, а зудящую от пота спину под поддоспешником, хотелось расчесать до крови.

– Не Равел, а Павел. Пиши по-русски. Латынью с тобой Гюнтер займётся, если сумеешь доказать ему, что способен.

На восьмой день был назначен экзамен. Нюра читала диктант под пристальным взглядом экзаменационной комиссии. Спасательная шпаргалга на стене была стёрта, оставалось рассчитывать только на свои силы. Всего только две ошибки можно было допустить, а ведь ещё вчера, при подготовке, их было восемь.

– Готово госпожа. – Павел отложил карандаш в сторону.

– Проверь ещё раз.

Пробежав глазами, но кривоватым буквам, мальчик обнаружил сначала одну, а затем ещё три ошибки. Подтерев резинкой, Павлик заменил 'О' на 'А', добавил вторую 'Н' и стёр целое слово, переписав его заново. Повторная проверка ошибок не выявила.

Дядя госпожи принял написанный диктант, прочитал, усмехнулся, что-то подправил своим карандашом и закрыл блокнот, киавя головой. Наступила вторая часть экзамена.

Во дворе замка, раздетый по пояс Воинот держал обнажённый меч на плече. На Павлика надели поддоспешник, натянули кольчугу и нахлобучили каску, затянув ремешок под подбородком. Астрид подвязал стальную рубаху кожаными ремешками, закрепил на левой руке маленький круглый щит, приказал подпрыгнуть и после этого протянул деревянный меч, сообщая условия экзамена.

– Ты должен не пропустить ни одного удара и добежать до шеста, разбив на нём горшок.

Посмотреть на финальную часть собрались даже стражники епископа. Гостислав принимал пари, ставя один к десяти на Воинота, причём свою ставку сделал на отрока, выложив в шапку шесть пфеннигов.

Короткими шажками Павел пошёл вперёд. Улыбающийся до этого Воинот вдруг изменился в лице, резко сбросил клинок с плеча и прочертил на утоптанной до твёрдости камня земле дворика замка полукруглую линию, прямо перед ногами мальчика. Возвратное движение было ещё более быстрым. Сталь просвистела буквально в вершке перед глазами и приподнятый щит, будь это настоящий удар, не смог бы прикрыть владельца.

Павлик отпрыгнул назад и в этот момент меч рассёк воздух рубящим ударом сверху вниз, замер посередине, отпрянул и ударил плашмя по краю щита, отбрасывая левую руку мальчика в сторону. Паж даже зажмуриться не успел, а Воинот снова держал меч на плече, показывая всем видом, что каждый удар был смертелен.

Но не зря старый воин гонял мальца до седьмого пота, объясняя, что в бою, кроме заученных приёмов необходимо импровизировать, придумывать что-то новое, изумлять противника.

Павел прыгнул на Воинота, занеся деревянный меч над головой и, вместо удара свернулся клубком, кувыркнулся, перекатываясь слева от воина. Острая сталь клинка опускалась вниз, кисть державшая меч немного повернулась, и замерла, удерживая смертельное оружие на расстоянии волоска от кольчуги кувыркающегося отрока. Воинот оценил приём по достоинству, придержав руку. Хлопка стали о кольчугу не последовало, меч мягко коснулся земли, а Павлик уже бежал к шесту с насаженным на нём горшком.

– Я смог! У меня получилось! – Кричал мальчик.

– Хрясь! – Тёмно-коричневый горшок с отколытым горлышком разлетелся вдребезги.

Воинот вновь улыбался. Способный ученик радовал учителя. Незаметно, швабец подмигнул Павлику.

Гостислав даже не выслушивал жидкие протесты стражников, усмотревшие поддавки.

– Вы бы так смогли? То-то. – Шапка с серебром встряхнулась, монетки звякнули, а так как на Павла никто не ставил, то Гостислав забрал выигрыш себе. – Сегодня я угощаю, Бедержих сварил знатное пиво.

Вечером пажа отпустили на побывку домой. На новой вельветовой коте был нашит шеврон с двумя медведями, закрывающий практически всю грудь. Немного странноватые шоссы не крепились шнурками к поясу, а были как обтягивающие портки, облегающие всю нижнию часть тела, не спадая, благодоря чудесному шнурку-резинке, много позже их назовут колготками. Сапоги были прежними, подаренные ещё на день рождения, только с небольшим улучшением. Вместо деревянной подошвы, появилась толстая кожаная подмётка и наборной каблук с крохотной подковой. Иржи, когда выполнял заказ, с трудом подыскал нужные куски кожи, шедшие только на доспехи. А за бронзовыми гвоздиками тексами, Астрид специально возвращался в замок. Тяжёлый шерстяной плащ с капюшоном, прячущий кортик, висевший на поясе, завершал наряд мальчика.

Открывшая дверь дома бабушка поначалу не признала внука, а корова, стоящая за высокой перегородкой, испуганно замычала. При свете лучины старушка осмотрела Павлика, потрогала пальцами материю одежды и расплакалась.

– Попрощаться пришёл?

– Да бабушка. Через три дня я уезжаю на Русь.

Мальчик прошёл в дом, развязал дорожный сидор, вынул толстую свечу и зажёг её от лучины, ставя на центр стола. После этого, на тёмные от времени доски лег свёрток с копчёным окороком и маленький кошелёк.

– Это моё жалование. Мне не нужно.

– Как так? А питаться, за что будешь? – Сквозь слёзы спросила бабушка.

– На службе кормят три раза в день и одевают. Сегодня меня приняли в оруженосцы.

– Тебя там не бьют?

– Бывает, но за дело. Воинот очень строгий учитель. Я научился грамоте, умею читать и писать.

Бабушка обняла внука и присела с ним на лавку. Весь вечер проговорили они, пока огарок свечи освещал стены родного дома. К еде они даже не притронулись. Павел рассказал о людях, с которыми он познакомился. О нравах, царящих в замке, о дне рождении и подарках. И самое главное, о том, что к нему относятся как к взрослому мужчине.

Рано утром, едва солнце забрезжило на Востоке, Павел вернулся в замок. Встречаться со своими друзьями он не стал. Детство и игры закончились. Увидит ли он их когда-нибудь? Навряд ли. Но судьба распорядилась немного иначе. После завтрака, Гюнтер послал Павла в купеческий дом, приказав найти Беньямина и срочно доставить купца в замок. Приказы исполнялись только бегом, и мальчик припустил со всех ног, выполняя своё первое поручение в качестве оруженосца. Через пятнадцать минут он уже стоял перед иудеем. Переводя дыхание, глотая слова, и немного сомневаясь, того ли он нашёл, Павел передал приказ.

– Господин требует Вас немедленно к себе.

– Так и немедленно? Тише, тише, не горячись отрок, – купец ласково улыбнулся, видя, что посыльный хватается рукой за кортик, – скажи мне, грозный воин, кто твой господин?

– Как!? – с возмущением, – Вы не знаете Гюнтера Штауфена?

– Князя Самолвы? Конечно, знаю. Надо было сразу сказать, что ты от него. Обожди меня у ворот, мне надо переодеться, не могу же я предстать перед его очами в таком непрезентабельном виде.

По мнению Павла, вид у купца был, что ни на есть самый подходящий: широкая рубаха до колен была перехвачена узким ремешком, толстым шерстяным штанам с кожаными накладками, не было и года, а щёгольские сапожки с задранными кверху носами, тайная мечта мальчика, блестели от втёртого в них жира. Весь внешний вид портила только шапка, но её Беньямин не менял никогда, считая, что данный атрибут одежды приносит удачу.

– Шапку хочет другую надеть, – решил Павлик, выходя за ворота купеческого дома.

Не успел мальчик сделать и пару шагов, ожидая купца, как с левой стороны его окликнули.

– Зазнался! Даже не здоровается.

Павел повернулся на голос. В пяти шагах от него стояли трое ребят из соседнего квартала, с которыми он постоянно воевал. Мальчики были сверстниками, ничуть не крупнее Павла, ни выше, ни ниже. Все росли в одинаковых условиях. Вкусно ели на пасху, в остальные дни, бывало, голодали, но так, чтоб на ноги встать нельзя было от недоедания – такого не было.

– Ничего я не зазнался. Привет. – Отрок совершенно случайно поправил плащ, таким образом, что стал виден шеврон с гербом.

Шерстяной плащ апрельским утром был не нужен, погода стояла тёплая, но хотелось немного пофорсить. Когда ещё будет возможность показать оломоутцам свои обновки?

– Ишь, распушился, как фазан. Не, как мой пёс, когда в пыли изваляется. – Подростки весело засмеялись над своей шуткой.

– Прикуси язык, Ян. Твой пёс не в пример умнее тебя, он хоть не гадит у себя под забором.

Ребята залились новым смехом, а средний из них, покраснел и сделал шаг вперёд.

– То яблоки неспелые были.

Ян всем своим видом показывал, что готов подраться, но Павел даже не шелохнулся. Что-то стальное было в его глазах, говорившее о явном превосходстве, и забияка это почувствовал. Между мальчиками образовался ров, который с каждой минутой углублялся. Ибо Павел выбрал путь воина, а Ян – городского драчуна. И даже тех, немногих знаний, которые Павлик получил на тренировках от Воинота, хватило бы, чтобы извалять в грязи всех троих, вместе взятых.

– Кхе, кхе. – Раздался приглушённый кашель, переодетого в праздничную одежду Беньямина.

– Прощайте! И никогда не ссорьтесь.

Оруженосец развернулся и пошёл вперёд, указывая путь к замку купцу. Мальчишки с завистью посмотрели ему вслед, немного потоптались на месте, вспомнили что-то весёлое и помчались к Северным воротам, где Ющер в очередной раз ругался со своей сожительницей.

Шауфен целый час беседовал с Беньямином, а когда иудей покинул замок, в комнату к Гюнтеру зашёл Воинот.

– Может, я поеду вместе с ним? До Фоггии[77] путь не близок.

– Нет, он доберётся. Эти иудеи настолько хитры, Воинот, что я даже не представлял. В каждом крупном городе у них есть община. Они держутся друг за дружку, а если кто-то из них отказался помочь соплеменнику, то об этом вскоре становится известно и жизни отказнику уже не будет. Даже если Беньямин заболеет в пути, письмо всё равно дойдёт до адресата. Оказывается, его брат имеет долю в сицилийской торговле солью и шелком.[78]

– Тебе виднее господин. Я жду распоряжений.

– Здесь, – Гюнтер показал рукой на шкатулку размером с коробку из-под утюга, – серебро моей жены. Около тридцати августал.[79] Ты завтра же отправляешься домой, в Аугсбург.

– Я уже стар. Все, кого я мог бы вспомнить, наверное, уже в земле. Что я там буду делать?

– Ты хочешь стать бароном?

– Было бы неплохо. Семьи у меня нет, передавать по наследству некому. – Воинот понимал, что титул не давал никаких владетельных прав, но это обеспечивало старость, так сказать, пенсия. – Что потребует господин взамен?

– К концу июня ты должен привезти в Самолву сотню переселенцев. Особо интересуют ремесленники. Обещай им золотые горы и кисельные берега. Земля у тёплого озера очень богата, много рыбы и дичи, но очень мало людей. – Штауфен на секунду задумался, – первые два года переселенцы не будут платить податей.

– Я приведу людей к назначенному сроку.

– Теперь о главном. В северной Италии, недалеко от Равенны, мой отец, уже восемь месяцев ведёт осаду Фаэнца. Ты передашь ему официальную грамоту и секретный ключ для её правильного прочтения. Если поспешить, две недели он там точно пробудет, то всё успеешь в срок. А если пробиться будет невозможно, то в эльзасском имперском пфальце Гагенау, должен находится Генрих Распе Тюрингский. Передашь документы ему. Смотри сам, но желательно успеть, всё сделать ещё в Италии.

На стол, перед Воинотом легла тоненькая книжица из десяти листов, скреплённых спиральной проволокой. Поверх, тубус с верительными грамотами и зашитый в брезент пухлый пакет, в котором под плотным слоем материи и бумаги находилась картина, где были изображены Гюнтер с Нюрой. Супружеская чета сидела на троне, держа в руках символы королевской власти. Трёхцветное знамя с двумя медведями ниспускалось с потолка, создавая торжественный фон отражающимися лучами яркого солнца на складках тяжёлой ткани. Трон стоял на ступенчатой трибуне, устланной шкурой гигантского белого медведя с изумрудами вместо глаз и позолоченными клыками. Молодожёнов писали по фотографии, стараясь передать портретное сходство. Керченский художник Васильев-Пальм настолько чётко передал все детали, что персонажи казались живыми.

В секретном послании Штауфен сообщал отцу о маршруте движения орд Бату, о предстоящей смерти Грегора IХ в августе этого года, собиравшегося на Пасху организовать всеобщий церковный собор, который должен был низложить императора. О кёльнце Конраде фон Хохштадене, который служа Ватикану, старался создать антиштауфенский союз князей, и регенте, архиепископе Зигфриде Майнцским его важнейшем помощнике. Писал Гюнтер и о архиепископе Трирском также вступившем в заговор. Исходя из этой неоценимой информации, Фридрих мог кроить карту Европы по своему усмотрению, не задумываясь о восточных рубежах империи. А проверивши информацию о своих бывших верных сподвижниках, задушить нарастающую волну гражданской войны. И именно его внебрачный сын, незаслуженно забытый и оклеветанный протягивал ему руку помощи.

Обвинения, выдвигаемые Гюнтером Штауфеном, были бездоказательны. В принципе, он и не стремился никого обвинить, так, делился сведениями. Да и император, наверняка знал о заговорах и лицах их возглавляющих. Но то, что сын, ни о чём не просил, а даже наоборот, говорило о многом.

Взяв с собой заводного коня, Воинот выехал из Оломоуца утром следующего дня. Буквально через пару часов, но в другом направлении тронулись и мы. Ицхак привёз обещанное серебро, транспортируя его в глиняных горшках, без охраны, словно гончар, привезший изделия своего ремесла на продажу к Пасхе. Самордки различной величины, с малым количеством примисей, и выплавленные из руды сплющенные комки, Трюггви переложил в ящики, оставляя горшки иудею, устроившему передачу металла в полуверсте от Северных ворот.

– Вы что, не будете взвешивать? – Ицхак поглядывал на свою головную телегу, где были приготовлены немного облегчённые гирьки, переводя взгляд на то на Трюггви, то на меня.

Трое его помощников, как две капли воды похожие на купца, стояли в сторонке, жавшись к старому мерину, обрадовавшемуся кратковременному отдыху и спокойно щипавшему травку. За время пути, приказчики натерпелись такого страха, что и не передать.

– А зачем? – Ответил я, немного с иронией в голосе, – Если ты вздумал обмануть, то об этом станет известно и путь в Смоленск, для тебя заказан. Твои же соплеменники тебя убьют, когда лишатся прибыли.

– Я настаиваю на взвешивании, – заявил Ицхак, – вдруг, что-то пропадёт или потеряется.

– Ну что ж. Ты сам захотел. Астрид, неси весы.

– У меня свои, в первой телеге лежат, сейчас всё сделают. Не стоит возвращаться в город.

Приказчики по команде купца приволокли две медные чаши, снабжённые верёвками, железный прут с отверстием посередине, и через минуту позади телеги висели плечевые весы. Четыре гирьки, разложенные на холстине, оказались рядышком.

В результате взвешивания не хватило восьми килограмм серебра. Ицхак стоял на своём, ставя под сомнение мой эталон веса. На погрешность в гривну, можно б было и глаза закрыть, но пол пуда – это уже перебор. Не ожидал иудей, что у нас будут свои весы и гирьки.

– Ицхак, ты проявил осмотрительность и скрупулёзность, заслуживающую награды. Скорее всего, тебя обвесили при получении серебра с рудника. Доложи четверть пуда, либо пиши расписку о долге. Трюггви поедет с тобой в Оломоуц, благо недалеко, и в купеческом доме, при свидетелях, всё оформите.

– Не буду я ничего писать. С этими весами и гирями торговал ещё мой дед, и дед его деда. Городишка этого не было, а гири были.

– Ну, если твой предок, стоял здесь, с римским лагерем тысячи лет назад, и гирьки настолько стары, то они, наверное, поистёрлись от времени. Трюггви! Иудея с гирьками и весами на лошадь, скачи в город, обязательно разыщи Беньямина, объясни суть проблемы, а если серебро не отдадут, то к старшине купцов. Похоже, нас хотят обворовать.

Ицхак позеленел от злости. Всё складывалось настолько удачно, что он уже обдумывал, куда вложить серебро. В соседней Венгрии шла война, а значит, пленников будут продавать по две марки за десяток. Он-то и серебро выменял на руднике, как раз за рабов, удачно приобретённых по дороге в Ратисбон. В далёкий Смоленск он ехать больше не собирался.

– Не надо тревожить Беньямина. Меня обвесили. Иудей всегда крайний. Я напишу письмо своему брату, в Краков. Он доложит необходимую сумму.

– Ты предлагаешь мне, рыскать по сгоревшему Кракову в поисках твоего брата, которого я в глаза не видел?

– Нет у меня с собой столько серебра! Клянусь!

Трюггви принял мешок с весами и гирьками, схватил Ицхака за шкирку, приподнял и усадил купца перед седлом. После этого пришпорил лошадь и галопом помчался в Оломоуц. Спустя час датчанин вернулся с мешком, но вместо Ицхака привёз недостающие деньги. Приказчики купца так и остались стоять с горшками, не зная, что делать.

В самом же купеческом доме шли разборки. Беньямин, как только увидел гирьки, которые привёз Трюггви, сразу всё понял, но сор из избы выносить не стал.

– Как ты мог? – Спросил купец у Ицхака, когда Трюггви покинул город.

– А что? Ты бы поступил иначе? Что толку от тех доспехов, когда их невозможно повторить? Кузнец даже дырку не сумел в пластине пробить. Пробойник затупился. А ровную толщину железа? Знаешь, что мне сказали?

– Что?

– Проще из свинца сделать золото, чем выковать такие латы.

– Значит, надо делать фальшивое золото. Но так примитивно, как сделал ты, я бы никогда, слышишь, никогда! Ты со своей необъятной жадностью поставил под угрозу весь наш план. Если торговый путь через Смоленск лопнет, то Венеция станет править в торговом мире. – Беньямин выпил воды, – а мы, пойдём к ним на поклон.

– Твоя ошибка, Беньямин, в том, что ты до сих пор мечтаешь о Земле обетованной. Тешишь себя иллюзиями, думаешь, что евреи смогут купить себе землю и жить как в давние времена.

– Да ты и вовсе дурак. Евреи тем и сильны, что у них есть мечта. О чём с тобой говорить? Вспомни, что сказал пророк Исайя: – 'И случится так в тот день, что раздастся трубный звук из большого рога. И они придут, те, что затерялись в землях Ассирии, и те, что были разбросаны по земле Египта. И они восславят Бога и святую гору в Иерусалиме'.[80]

– И ты думаешь, – с насмешкой спросил Ицхак, – что звук рога раздастся из Руси?

– Да. Я так думаю. Из всех неевреев, которых я знал, только Алексий подарил мне свитки Торы. Только в Смоленске я увидел, как уважают моих соплеменников. Пошёл вон, Ицхак. Проведи остаток дня в молитвах, ибо ты, чуть не зарезал курицу, несущую золотые яйца.

Ицхак вышел из комнатки, где с ним проводили беседу. Следовать советам Беньямина он не собирался. Наоборот, план, созревший у него ещё под Борисовым, жаждал исполнения. В Кракове жил его младший брат Цахи. Его лавка по обмену валюты, была ещё и своеобразным ломбардом. К нему и намеревался отправиться вороватый купец, дабы совместными усилиями уговорить Конрада напасть на посольский караван Гюнтера Штауфена. Серебро, перевозимое путниками, было великолепной приманкой для князя.

О притягательном металле думал и Беньямин. Карта района Кутна-Горы лежала перед ним с обозначенными красными точками предполагаемых шахт. В Йихлаву соваться уже было незачем, там всё поделено и кроме заброшенного рудника, приносящего больше расходов, чем прибыли, купить было нечего. Гюнтер заключил с ним договор, исходя из которого, иудей мог стать богатейшим купцом маркграфства Моравия. А право безпошлинной торговли для двадцати русских, давало лазейку, сопоставимую с шириной Дуная. Десятая часть добытого серебра, в виде налога, по 'горному праву'[81] отдавалась Вацлаву. Но это же Право предоставляло участки размером с город, а за всем уследить на такой территории, просто невозможно.

– Сделаем так: пакет в Италию повезёт Михаэль. Если уж хочет жениться на моей ненаглядной Лее, то пора и делом заняться. Глядишь, вымутит что-нибудь у Фридриха. А я, сегодня же пойду к Бруно, ах …, как десятину отдавать не хочется. – Беньямин свернул карту, поддел ножичком доску в стене и спрятал 'сокровище' в тайнике.

Шауенберг принял иудея в замке, в комнате, где всего несколько часов назад жили Гюнтер и Нюра. В воздухе ещё витал аромат духов, а на столе, перед окном, стоял забытый Павлом фонарь.

– Мне сказали, что ты искал со мной встречи, Беньямин. – Начал разговор Бруно.

Иудей кивнул в ответ, переминаясь с ноги на ногу. Присесть ему не предложили.

– У меня мало времени, говори.

– На Габерской тропе, что ведёт к Праге, есть маленькая деревенька, Градек. Хочу попытать счастья в поисках серебра.

– Хмм …, продолжай. – Епископ попытался вспомнить о деревне, в памяти ничего не всплывало, однако близкое расположение населённого пункта к Праге, давало ясно понять, что селение находится вне его юрисдикции.

– Это всё.

– Правда? А то, что иудеям не позволено иметь землю и копать руду? Это как?

Беньямин молчал. Епископ слыл умным человеком, должен был догадаться сам, что просил у него иудей. Пауза, наступившая в разговоре, продлилась недолго.

– Допустим, я найду нужного человека, который напишет прошение пражскому епископу. Допустим, при удачном стечении обстоятельств, этому человеку разрешат вырыть шахты, а Вацлав назначит своего урбурара.[82] Но, какой мне от этого прок, если даже пятая часть добываемого серебра не пойдёт на нужды церкви?

– Двадцатая часть будет в самый раз. – Вставил своё слово в монолог епископа Беньямин.

– Вот я и говорю, десятина, столь необходимая для строительства храмов, привозимая в Оломоуц, очень существенно поможет продвижению нашего вопроса. Присаживайся на лавку, в ногах правды нет.

Купец присел на краешек и решил обозначить один из самых щекотливых вопросов, от которого и зависила его будущая прибыль.

– Всё зависит от урбурара, он один из немногих, будет знать истинный размер …

– Ап-чхи! – Бруно чихнул, – суть просьбы понятна. Сколько потребуется времени на разведку шахт?

– Неделя, может две. Нужны горняки и охрана.

– Это понятно. А теперь, скажи мне, кого ты представляешь? На моей памяти, иудеи никогда не занимались добычей серебра, вернее, добывали, но немного другим путём.

– Гюнтер Штауфен.

– Я так и знал! Дьявол, – Бруно подпрыгнул, – Везде свой нос всунул. Походив вокруг стола, рассматривая стекло фонаря, епископ остановился.

– Я так понимаю, что вопрос финансирования мероприятия уже решён? Беньямин кивнул головой.

Разговор закончился через два часа. Гостислав, по приказу епископа, передал в распоряжение Беньямина своего кума Гануша, с лёгким сердцем избавившись от доносчика. Сам же иудей, с пергаментом снабжённым печатью отправился в купеческий дом, откуда спустя некоторое время выехал на телеге прикрытой рогожей. Будущий зятёк Михаэль управлял возжами, пытаясь выяснить у купца, куда тот так торопится, учитывая, что добраться до заката в Опаву, куда вела дорога – нереально[83].

Проехавши пяток вёрст, телега свернула к опушке и остановилась. Из-за дерева показался Павел, махнул рукой иудеям, призывая их подъехать поближе. Едва телега тронулась, как на опушку вышли пятеро датчан, контролируя дорогу в обе стороны. Их командир подошёл к возку.

– Лексей просил передать, что в Берестье, у хозяина постоялого двора, где вы жили, будет ждать всё необходимое для шахт оборудование. Серебро для первого этапа здесь, – Трюггви показал на зелённые сундуки, прикрытые лапником елей.

Михаэль только рот раскрыл, когда тяжёлые ящики погрузились на телегу. Будущий тесть отщёлкнул запоры, проверил груз и пожал руку рыцарю на прощанье. Увидеть подобный жест дружбы рыцаря и еврея, ему не удастся больше никогда в жизни. Посему и не расслышал, как на ухо, шёпотом, Трюггви сказал Беньямину: – Бруно слишком громко чихает при упоминании урбурара, а Гануша перекупи.

Датчане догнали нас уже к закату, в двадцати верстах от Опавы, где мы решили заночевать. Павлика сняли с лошади, и отрок еле сумел доковылять до палатки, а ведь ещё предстояло напоить скакуна. Урок верховой езды болью отдавался во всём теле. Признаться в том, что без стона и присесть невозможно, он постеснялся. Два раза Трюггви ловил его коня, когда оруженосец, не сумев справиться с управлением, оказывался на земле. Заметив его страданья, к отроку подошёл Свиртил, протягивая флягу с горьковатым настоем.

– Выпей, станет легче.

– Спасибо, мне совсем не больно.

– Давай поговорим, – литвин поднял с земли лопату, отдавая кожаное ведро мальчику, – меня учил обращаться с конём ещё мой дед, есть некоторые секреты, о которых я тебе расскажу.

– Я…, я в первый раз, не знал, что так получится. В замке подглядывал, думал смогу. До опушки же получилось.

Свиртил выкопал ямку прямо в русле ручья, дабы сподручнее набирать воду в ведро и, дождавшись пока вода заполнит её, а муть осядет, стал рассказывать.

– Падать с лошади, это как свалиться с забора или дерева. Бывало такое?

– Приходилось. У Иржи вкусные яблоки, но …

– Поскольку с седла ты вылетаешь чаще всего в движении, то надо вспомнить кувырки. Помнишь, как с Воинотом, когда ты ловко прошмыгнул.

– Ага, он сам меня учил этому.

– Так вот, запомни, падать всегда лучше на ноги, а не на голову или попу. Если на ноги не получается, то старайся упасть на бок, на спину нельзя. Почувствовал, что удержаться невозможно – напрягись, прижми руки к туловищу, подбородок к груди, а согнутые ноги к животу.

Свиртил показал, как надо сделать и вдруг, словно мячик перекатился по траве и резко встал.

– Падая с лошади, старайся удержать повод. В бою, это редко получается, но выработать эту привычку ты должен сейчас. Со временем – получится. Ходить на своих двоих, ты же не сразу научился?

– Не, – улыбнулся отрок.

Набрав воды, парочка зашагала к лошадкам, среди которых стоял и трёхлетний коник Павлика, купленный Астридом перед самым отъездом.

– Всегда подходи к коню только с головы. – Продолжал Свиртил. – Он друг, а друзей надо видеть в лицо. Перед посадкой на лошадь подгони длину путлищ[84] под свой рост да подпруги проверь, крепления приструг и повод в руке держи. Всё это очень важно, как ритуал. Коню приятнее тебя таскать будет, да и самому удобнее.

– Мы когда через лес ехали, Трюггви сказал, чтобы через уши своей лошади я видел копыта задних ног идущего впереди коня.

– Правильно сказал. А что?

– А то, что как только я стал присматриваться …, в общем, упал.

– Бывает, не огорчайся. Тут чувствовать надо. Я тебе по-секрету скажу. У коников есть свой бог. Так вот, когда он видит, что наездник с его подопечным хорошо обращается, разговаривает, кормит и поит, то он разрешает лошади помогать всаднику. А если он заметит, что человек невнимателен, да ещё делает что-нибудь не так, то приказывает он коню проучить нерадивого.

– А как же дружба?

– Это другое. Тут и конский бог сделать ничего не в силах. Посему, пока ты с конём ещё не подружился, то ухаживай за ним, как за самым близким человеком. – Свиртил протянул ведро с водой Павлику и незаметно для лошади, вложил во вторую руку отрока морковку. – Как попьёт, морковь с открытой ладони дашь, а то укусит.

Утром, сразу после завтрака, состоящего из омлета, и грибов, собранных Милкой с восходом, мы стали готовиться тронуться в путь. По моим расчётам, скорость нашего движения по укатанной дороге от Оломоуца до Опавы была около пятнадцати километров в час. Повторять лихой заезд Асеева[85] даже с улучшенными возками смысла не было, но прокатиться 'с ветерком', очень хотелось.

Чуть в сторонке ото всех, Свиртил сажал Павлика на лошадь, давая наставления ласковым, как отец, голосом.

– Стопа должна обеспечивать ездоку легкий упор в стремя, носок сапога выше пятки. Павел, внимательнее, смотреть надо по направлению движения, а не в сторону, где госпожа переодевается. Выпрямись, поясницу прогни и не напрягайся ты так, ещё не упал. Плечи разверни, во.., то, что надо. Кисти держи на высоте кулака над лукой седла. Теперь вы одно целое.

Лошадка стояла смирно, отражая лучики апрельского солнца лоснящимися, безукоризненно чистыми боками. Надраенная бронзовая фурнитура пускала зайчики при малейшем шевелении, вызывая зависть у всех коней, седлаемых и запрягаемых в этот момент. Кожаные ремешки, смазанные китовым жиром, издавали приятный скрип, а сам Павлик, сиял как начищенный самовар.

– Шаагом! – Скомандовал Трюггви и отряд с возками пришёл в движение.

Через несколько минут колонна перешла на рысь, а вскоре снова пошла шагом. Подобное чередование аллюра давало лошадкам не уставать во время перехода. Павлик ехал замыкающим, под пристальным присмотром скакавшего рядом Свиртила. Отрок практически не управлял конём, лишь изредка потягивал поводья, не давая скакуну вырваться вперёд, бормоча что-то себе под нос.

– Я даже стрелки и бороздки копыт дёгтем смазал, вдруг дождь пойдёт. И сахар свой отдал. Ты уж подскажи ему, чтоб не сбрасывал меня.

Внял ли конский бог рассказу мальчика – неизвестно, но из седла Павлик больше не вылетал.

Проведя короткий отдых в Опаве, двигаясь по 'Янтарному пути' вдоль речки Остравица, вечером, уже ночевали в маленьком городке под названием Острава. Постоялый двор был, наверное, вторым по величине зданием в городе и мог вместить до тридцати путников с лошадьми и телегами. Казалось, что все жители работают только на проезжающих здесь купцов. Правда, на момент нашего прибытия, постояльцев было всего шестеро, но с нашим появлением, в харчевню, где мы ужинали, стали набиваться горожане, предлагая прямо сейчас или с утра посетить их заведения. Услуги были разнообразны. Начиная с бани и заканчивая приходом на дом скупщика краденного. Весь спектор услуг можно было получить и на месте, но каждый зазывала рассказывал об особых привилегиях, настаивая, что только у него и только на этой неделе, всё либо дешевле в два раза, либо наоборот, платят вдвойне. В этом людском хороводе, мы и не заметили, как на постоялый двор прибыли два всадника на взмыленных лошадях. Приехавшие путники вели себя отчуждённо, накинутые капюшоны ряс скрывали лица. Перекинувшись парой слов с владельцем заведения, парочка сходила в конюшню и вскоре, вовсе исчезла из поля зрения.

Наш дальнейший путь лежал к деревне Карвина, откуда оставляя по левую руку речку Ольшу, мы за трое суток должны были выйти к Освенциму. Маршрут движения был составлен ещё в замке, оставалось только не выбиваться из графика. Однако то, что с лёгкостью удалось прочертить на карте, не увязалось с реальностью путешествия. В Тынце мы угодили в ловушку, заранее подготовленную Конрадом.

Путники, нагнавшие нас в Остраве, опередил наш отряд на два дня. Уж больно датчанам понравились блины, приготовленные женщинами Освенцима. Эти два дня отдыха и стали форой, предоставленной куявцам.

Ицхак без труда нашёл заново отстроенную лавку своего брата. Цахи не только сохранил свои богатства, зарыв деньги и улизнув из города перед штурмом. Он умудрился втереться в доверие к новому князю, ссудить ему тысячу марок и получить подряд на соляные разработки. А посему, поздним вечером, в кремль его пропустили без разговоров.

Конрад принял иудеев с неохотой. Подходил срок выплаты процентов, а серебра катастрофически не хватало. Содержание войска обходилось очень дорого, законный князь Болеслав Стыдливый, сбежавший в своё время из Сецехова упорно искал союзников, угрожая отвоевать Краков. Епископ Прандота, вообще отлучил от церкви. И за что? Подумаешь, курию спалил, да деревеньки церковные пограбил. Так ещё Гнезденский архиепископ Пелка, палки в колёса вставляет, поддержал дружка своего Прандоту, подписавшись под отречением. Родственники жены из Владимира – сами в плачевном состоянии, помощи от них не дождёшься. Экономика после монгольского нашествия трещала по швам, население платившие налоги сократилось на треть. Всё это и вертелось в голове князя, когда в полутёмеую залу, освещаемую несколькими масляными светильниками, зашли просители. Ибо у князя можно только просить.

– Цахи, надеюсь, что просьба твоя будет стоящая, иначе вмиг в темнице окажешься. А там знаешь, что с такими как ты делают?

– Зачем сразу в темницу, Великий Князь? – Иудей склонился так, что поясница хрустнула, – Я с добрыми вестями.

– Выкладывай, раз добрыми. Кто это с тобой?

– Это мой старший брат Ицхак, Великий Князь. Он прибыл только что из Оломоуца. Позволь, он расскажет тебе свою просьбу.

Конрад кивнул, удобнее усаживаясь на медвежьей шкуре, которая принадлежала ещё Лешко Белому. По преданию, медведя, поделившегося своей шубкой, Лешко убил знаменитой краковской рогатиной, с которой он никогда не расставался, так сказать, символом власти.

– Не так давно, возле Кракова проезжал Гюнтер Штауфен. Был он возле Величек … – начал излагать Ицхак, но был резко прерван Конрадом.

– Мне плевать, где он проезжал. Говори, по сути.

– Штауфен с десятком рыцарей возращается обратно. Везёт семнадцать пудов серебра и два огромных возка всякого добра, цены не имеющих. Я лично передавал это серебро, в зелёных сундуках оно спрятано.

– Сколько!? – Сухо рявкнул Конрад.

– Семнадцать, – повторил Ицхак испуганным голосом.

– Идиот! Цахи, спроси у своего брата, сколько он хочет получить? – добавив про себя, – Господи, с каким отребьем приходится общаться.

– Половину, – уже смелее ответил Ицхак.

– Треть! И ты должен указать точное место, где он будет проезжать.

– Я думаю, что опередил их на несколько дней. В прошлый раз, мы … они ехали через Тынец. Осмелюсь предположить, в этот раз, они поедут той же дорогой.

Как только иудеи покинули залу, и уже дойдя до ворот, были внезапно схвачены и связаны, Конрад вызвал к себе своего сокольничего.

– Значит так, с рассветом берёшь полсотни своих головорезов и отправишься в Тынец. Там организуешь засаду. Пошли разведчиков по дороге на Освенцем.

– Кого ловить будем?

– Гюнтера Штауфена. Помнишь такого? По носу вижу, что помнишь.

– Нечистая сила его охраняет, – попытался оправдать прошлый промах Лешко, – как бы глаза не отвёл.

– Нечистая сила и серебро? Не, тут что-то другое, нам незнакомое. Под Легницей, тоже нечисто было, однако, сказывали людьми это сделано. Так что, не дрейфь. Пореши их по-тихому, сундуки зелёные сюда доставь. С тобой два иудея поедут, свидетели мне не нужны. Их вроде Штауфен убить хотел, за предательство. Смотри, не подведи.

За шесть вёрст от Тынца, навстречу Астриду вылетел всадник, не то гонец, не то местный крестьянин. Оружия при нём не было, а завидев рыцаря и следующий за ним, в пятистах аршинах вооружённый отряд с возками, со страха шмыгнул в лес, чудом избежав густых кустов ежевики.

– Пуганый какой-то, – подумал Астрид, помахав зелёным флажком.

– Шаагом! – Прозвучала команда Трюггви.

И ехавший в дозоре датчанин позабыл про путника, насвистывал песенку, вспоминая блинчики, которыми его потчевала Ганна. У дородной вдовушки он гостил уже второй раз, так что по прибытии в Освенцем, как только встали на ночлег, сразу направился к ней. Плащ из волчьих шкур, с которым он начинал службу у Лексея, вместе с двумя гривнами так и остался в приветливом городке. Ганна намекала на возможное пополнение, посему и расстался Астрид со своим 'богатством' с лёгким сердцем.

– Никогда не надо ни о чём сожалеть, – размышлял датчанин, – серебро платят исправно, вместо шкуры на мне добротный доспех. Хотел повидать свет – пожалуйста. Хотел обрести верных друзей – так и не сыскать лучше. Жизнь удалась. Осталось подыскать невесту с приличным приданым.[86] Трюггви сказывал, что Гюнтер земли захватывать собрался вокруг Самолвы, вот бы кусок урвать.

Так и ехал Астрид, вспоминая и мечтая, не заметив, как пронырливый напуганный путник, пробрался между деревьев напрямик и оказавшись, за поворотом на дороге припустил в сторону Тынца.

Подъезжая к знакомому нам селению, я со Снорри поскакали вперёд. На часах пять пополудни, скоро станет темнеть, а ещё надо успеть разбить палаточный лагерь, да таким образом, чтобы река была за спиной. Лучшего места, чем у харчевни Родослава просто не придумать, вот и спешили, предупредить хозяина, да заодно про раков договориться. В прошлый раз, когда делали причал для парома, плотники их с полмешка набрали.

Некогда доброжелательного и весёлого трактирщика, я застал на берегу, сидящим на корточках, абсолютно мрачным и неприветливым. Родослав чистил рыбу, сбрасывая чашуйки прямо в реку, иногда споласкивая кухонный нож.

– Доброго здоровья Родослав, погода нынче хорошая, не угостишь ли кваском?

– И тебе не хворать. Квас у меня знатный, со смородовым листом. – Трактирщик привстал, и чуть слышно добавил, – Шли бы вы отсюда, подобру – поздоровому.

Угрюмость хозяина харчевни можно было понять. Над левой бровью виднелась свежая рана с запёкшейся кровью. Бросив дочищенную рыбу в деревянную кадку, Родослав вымыл руки и косясь в сторону леса на горе, побрёл в погреб, оставив нас привязывать лошадок к поперечной жердине у соломенного навеса перед дверью заведения.

Закрепив поводья, мы прошли внутрь, где от запаха давно не стираных портянок было не продохнуть. На центровом месте сидела троица длинноусых мужичков, наголо бритых, с красными, наглыми глазами. Широкие пояса с ножами поддерживали холщёвые штаны грубой ткани с вытертыми на ляжках кожаными вставками. Внутренняя поверхность штанов на икрах грязновато-тёмная. Такие пятна оставляют конские бока, если наездник не имеет краг. Совершенно отталкивающие, неприятные типы, пили пиво, бросая опорожнённые крынки о деревянную стену, гогоча и сквернословя. Дочка трактирщика ползала на четвереньках в углу, собирая в передник черепки. Лицо женщины в слезах, а перед порванного на груди платья – завязан узлом.

У каждого свои нравы, но подобная компания по соседству, меня явно не устраивала. Снорри это понял по моему скривившемуся лицу.

– Вы, трое! Быстро встали, расплатились, и чтоб духа вашего не было! – Свей положил руку на рукоять меча.

– Что? Платить? За это? – Усатый верзила приподнялся с лавки, красноватые глазки забегали по столу и не найдя ничего глиняного швырнул в Снорьку деревянным ковшиком. Видимо, всю бьющуюся посуду мерзавцы переколотили.

Конечно, ковшик в Снорьку не попал, но несколько капель, обидно брызнули на лицо, а это уже было оскорбление, которое мужчина терпеть не должен. Свей вскочил на лавку, одним прыжком перескочил на ближайший к нам стол, вторым оказался на столе хулиганов и носком правого сапога врезал обидчику в лицо. Верзила и ойкнуть не успел, мешком свалившись на пол, предварительно хряснувшись бритой головой об стену. Второй незамедлительно последовал за ним, испробовавши крепость левого сапога Снорри.

От столь стремительной атаки, третий участник безобразия опешил, отшатнулся в сторону и едва успевши схватиться за нож, с хрипом выставил напоказ грязные ладони, роняя оружие на пол. Лезвие моей сабли вошло в его грудь, прямо в сердце. Не схватись он за ножик, возможно, и обошлось бы. Но времена были такие, что взявшись за сталь, надо быть готовым отвечать.

Родослав вбежал в корчму на визг дочери. Видевшая короткую расправу женщина, заголосила, рассыпав все черепки из передника. Спустя мгновенье, она бросилась к распахнутой двери, где и столкнулась с отцом. Квас расплескался, а трактирщик, злорадно усмехнулся, видя поверженных незваных посетителей. Отодвинув хныкавшую дочь в сторону, Родослав подошёл к телам, посмотрел сначала на заколотого саблей, затем приблизился к бритоголовому павшему первым, и облизав палец, прислонил его ко рту лежащего. Подержав пару секунд, покачал головой из стороны в сторону, мол, медицина бессильна и склонился над третьим, с разбитыми губами. Слабенький ветерок дыхания обдул 'определитель жизни', видимо в последний раз, так как нож, давеча чистявший рыбу, вонзился в печень.

– Дочку сильничал, – сопроводил действие Родослав, – Ванька наших на Вознесение Господне[87] в Краков повёз, я один остался, не уберёг. Но Господь всё видит, простит.

– Кто они были? – Спросил я.

– Псы куявские. Вчера приехали. Борова моего, что в конюшне жил, зарубили. Места им не было. Всё вино выпили, а как мало стало, так началось. Да что говорить, – трактирщик взмахнул рукой, показывая на бардак, творящийся в харчевне.

– Понятно. Хотел я Родослав, у тебя раков к ужину заказать, да за ночлег договориться. Много нас, сейчас тут будут, да видимо не судьба.

– Отчего ж не судьба? Мария! Да не стой столбом, ничего Ванька твой не узнает, подсоби мне шваль эту вынести.

Как только тела перенесли к реке, в Тынец въехал весь наш посольский караван. На стук копыт и скрип рессор из двенадцати домов, повылазили старики со старухами и малые дети. Всё трудоспособное население убыло в Краков, праздновать и торговать.

– Князь приехал, – говорили деды, кланяясь проезжающим возкам и рыцарям.

– Беда будет, – отвечали их жёны, – Что в нашем захолустье он забыл? И те и другие были правы.

Пока отряд размещался возле харчевни, Свиртил с Милкой взяли с собой Павла и отправились ставить плетёные из веток ивы раколовки. Причал, построенный плотниками на месте нашей переправы, так и остался стоять. Более удобного места для раколовной снасти и придумать было нельзя.

Притопив корзины с рыбьими головами, Свиртил привязал верёвки к торчащему из воды столбу и обратил внимание на Милку. Литвинка собирала цветы для венка, росшие в изобилии у берега, под дубом, незаметно выложив несколько зёрнышек пшеницы.

– Что ты там делаешь? – Спросил Свиртил.

– День Земли сегодня[88]. Раз пашню не встретила, то и под дубом можно.

Закончив выкладывать зёрна, Милка стала поворачиваться в разные стороны света, тихо читая молитву.

'Гой, Земля еси родная

Земля матёрая

Матерь нам еси родная

Всех нас породила

Вспоила, вскормила

И угодьем наделила

Ради нас, своих детей

Зелий еси народила

И злак всякий напоила

Польгой беса отгоняти

И в болезнях помогати.

Повели с себя урвати

Разных надобьев, угодьев

Ради полый на живот'.

В это время в Звеженец к Лешко прискакал дозорный из Тынца. Сокольничий не стал повторять прошлой ошибки, когда в погоне за посольским караваном метался с одного берега на другой. Выбрав место у паромной переправы для своей ставки, он разослал разведчиков по оба берега реки. Если караван двигался из Ратибора, то перехватывать придется на правобережье, а если из Освенцима, то следовать они должны были через Тынец.

– Десяток рыцарей, два огромных возка с прицепными тележками тянут четверо коней каждую, а третий возок, всего двойка. – Докладывал разведчик.

– Отлично, – подумал про себя Лешко, – Ночью тёпленькими и схватим. В харчевне на ночлег все не поместятся, следовательно – разобьют шатры на берегу. Яцек, Анжей и Барек прирежут спящих в доме, а мы всех остальных.

Подумав ещё с минуту, вспомнив про монастырь бенедиктинцев, сокольничий громко выругался.

– Если эти ублюдки заночуют в монастыре, то оттуда их не выбить и за месяц. Где они остановились?

– Я не видел, сразу сюда поскакал.

– Ладно, на месте разберёмся. По коням! Иудеев не забудте.

Четыре десятка всадников покинули Звеженец на закате, добравшись до окрестностей Тынца за час. Владислав отправился в монастырь к бенедиктинцам разнюхать насчёт путников и в случае их обнаружения, должен был оставаться там.

Необычайно чистое небо открывало обозрению бессчётное количество звёзд, свет от пятнистой луны освещал реку, давая возможность отброшенной от причала тени перекатываться по крохотным волнам реки. На берегу стоял мальчик, вынимающий из мокрых ивовых корзин и складывающий в сетку тёмно-зелёных, шевелящих своими усами раков.

– Тридцать семь. – Закончил подсчёт Павел, гордясь собой, что уже выучился считать до ста.

Заползшей в раколовки вкуснятины было гораздо больше, но самок[89] отрок отпускал в реку.

– Через два-три года, когда выпущенные на свободу ещё не родившиеся раки вырастут и попадутся охотнику, то раколов скажет ему: – спасибо. – Размышлял Павлик.

Оставив корзины сохнуть на берегу, отрок направился в сторону харчевни, возле которой Родослав суетился у большого казана с закипающей водой, подвешенного над костром. Ждали только его. Сделав пару шагов, мальчик остановился. Навстречу, торопясь бежала Милка.

– Павлик! Постой. Помоги мне.

– Конечно, госпожа. Чем помочь?

– Да медальон свой, что Свиртил в Оломоуце подарил, под дубом обронила. Когда цветы собирала, на мне он был. А сейчас, смотрю – нету.

– Так я за факелом схожу, подсветить.

– Я на ощупь, да и луна светит. Ты рядом постой. Не хочу, чтобы Свиртил знал. Подарок всё-же.

– Госпожа Милка, я только раков отнесу и сразу к вам.

Когда Павлик добежал до дуба, то сразу не сообразил, отчего Милка лежит ничком. А подойдя поближе, почувствовал, как что-то со свистом хлестнуло его по ногам, затягиваясь на щиколотках. В следующее мгновенье, из-за ствола дуба выскочил незнакомец и с размаху ударил мальчика по лицу. Отрок без звука рухнул на траву.

– Зварыч, сучий потрох. Не лапай, а вяжи девку. – Раздался приглушённый голос куявца.

– Отстань, когда ещё возможность появится княжну потрогать?

Похоть Зварыча стоила диверсантам полным обнаружением. Милка очнулась и заорала, когда чьи-то грязные лапы залезли к ней под юбку.

– Свииртил! На по…, – куявец зажал рот женщине и сам взвыл от укуса.

Следивший за приготовлением раков Родослав очень болезненно воспринимал женские крики. Ещё днём, его собственная дочь подверглась надругательству подонков, и защитить её он не смог. И вот теперь, всё повторялось снова. Только в этот раз, крик раздавался не из кухни харчевни, а со стороны речки, у ветвистого дуба, куда помчался Павлик.

– Господи, что ж это творится? – Взмолился трактирщик.

Родослав было бросился на крик, но вспомнив, что в доме с десяток воинов, развернулся и побежал к открытой двери, где шумная компания слушала очередной куплет Трюггви.

– Беда! На помощь! – скороговоркой произнёс Родослав, – Там, у дуба, пацана вашего. Женщина кричала.

Гюнтер посмотрел направо, Нюра сидела рядом, а Свиртил подскочил как ужаленный. Вышедшая подышать свежем воздухом Милка – не вернулась. Объяснений больше не требовалось. Двое датчан, Хольгер и Йёрн, готовые заступить на вахту, а посему полностью экипированные, во главе со Свиртилом выскочили из харчевни и побежали в сторону дуба, подпалив от костра факелы. Остальные метнулись к возку, где были сложены доспехи и оружие. Если в событии под деревом виноваты разбойники или работорговцы, коих за этот год развелось немерено, то с ними справятся и двое данов, без помощи литвина, вооружённого одним кортиком. А если на нас напоролся отряд какого-нибудь феодала, любителя острых приключений, то здесь, уже будет каждый меч на счету.

К моему сожалению, через прицел ночного видения я рассмотрел до двух десятков всадников, сконцентрировавшихся у края леса, к которым спешили двое верзил, тащивших на своих плечах тела Милки и Павлика. Стрелять можно было только по ногам. Почти двести метров отделяли меня от похитителей, и я рискнул. Четыре пули попали в землю, и лишь только с пятого выстрела мне удалось задеть одного из мерзавцев, завизжавшего нечеловеческим голосом. Продолжать вести огонь стало невозможно. Свиртил почти добежал до дуба, закрывая своей спиной улепётывающего куявца. Павлика уносили к лесу, а навстречу спасителям уже скакали всадники.

Ночью, конечно, невозможно рассмотреть мелких деталей, но корпус человека при лунном свете виден хорошо. А пешему против конного не устоять. Атаку со стороны леса заметил и Свиртил. Оставив подыхать, практически с оторванной ногой катаюшегося по траве Зварыча, литвин подхватил безчувственную Милку и побежал обратно, к дубу. Двое датчан, с обнажёнными мечами прикрыли его, давая возможность отнести женщину как можно дальше, и готовы были встретить противника.

Пятёрка всадников перешла на галоп, направив копья на рыцарей, пятившихся к дубу. Левый крайний, поравнявшись с куявцем, который нёс отрока, притормозил, принял ношу, перекинув мальчика как свёрнутый ковёр поперёк холки коня, и припустил в сторону леса. Пеший куявец, вцепившись в луку седла, побежал рядом.

Из оставшихся четырёх всадников до датчан доскакали всего двое. Попасть было проще по коню, нежели по наезднику, и я, не раздумывая, нажал на курок, чтоб хоть как-то уравнять шансы.

Хольгер сумел увернуться в самый последний момент, качнувшись как маятник, сначала в одну, а затем в другую сторону, обманув куявца, и рубанул по ноге коня. Йёрну повезло меньше. Лошадь откинула его словно мячик метра на три. Его фальшион отлетел в сторну, а сам он уже не смог подняться на ноги. Жизнь его висела на волоске, поскольку всадник лихо завернул свою лошадь и уже готов был пригвоздить к земле распластавшегося оглушённого рыцаря.

– Ты, дупа пердолёва! – Свиртил громко, во весь голос высказался по поводу части тела всадника, на которой сидят.

Куявец на секунду замер, повернул голову на голос, и в этот момент литвин метнул в него свой кортик.

– Деревенщина, – всадник закрылся щитом, – сейчас и тебе достанется.

Клинок вонзился в доску, чуть выше умбона, не причинив вреда владельцу, но тем самым выиграв пару секунд для Йёрна. Две пули, одна за другой, прошили круглый щит и всадника.

Скоротечный ночной бой закончился. Выжившие враги, потеряв лошадей, убегали к лесу, подгоняемые несколькими арбалетными болтами, пущенными наугад. Хольгер тянул Йёрна, а Свиртил нёс на руках Милку. Похищенного Павлика отбить не удалось. Отрока, связанного его же собственным ремнём, бросили под ноги Лешко.

– С княжной был, – соскакивая с коня, сказал Владислав, – Может, княжич? Рубашка-то шёлковая.

Лешко нагнулся, потрогал материю, скривил губы, чувствуя своей спиной грубоватое домотканое полотно сорочки, прилипшее от пота и собравшееся неприятными складками под поддоспешником.

– А вот, сейчас мы всё и выясним. Владислав, отводи людей. Нечего лезть под стрелы. Где Зварыч? Где этот сукин сын? Пошли дурака богу молиться – он себе лоб и разобьёт.

– Кровью истёк. – Куявец с подстреленной лошади притащил раненого диверсанта с собой, успел наложить жгут повыше раздробленного колена, но было поздно. Подколенная артерия весьма уязвимое место. Зварыч доживал последние минуты. – Пётр и Сивый тоже.

Отойдя метров на триста от полянки, Лешко учинил допрос пришедшему в себя Павлику при свете двух факелов. Ицхак и Цахи, взятые для сопровождения и опознания, больше ни на что не годились, как исполнять роль светильников.

– Слушай сюда, сопляк. Хочешь, чтобы пальцы целы остались?

Павел сначала отвернул голову, но острая сталь ножа, коснувшаяся мизинца, заставила кивнуть.

– Не слышу ответа! – Лешко отвесил болезненный подзатыльник. Причём ударил не ладонью, а рукоятью ножа.

– Хочу, – вымолвил отрок, еле сдерживая слёзы.

– Так-то лучше. Ты говори, не темни. Сколько людей у Гюнтера? – Чуть ли не попросил Лешко.

– Я не грамотный, считать не умею.

– Врёт! – Не выдержал Ицхак, – Я когда серебро передавал, этот змеёныш мешочки считал при мне. Лешко улыбнулся.

– Что ж ты подводишь меня? Тебя как звать?

– Павел.

Сокольничий схватил мальчика за мочку уха, оттянул и резким движением ножа отрезал его и сразу зажал отроку рот.

– Это тебе для начала, Павел. Если уши не жалко, то всё остальное пожалей.

К концу допроса, когда на земле перед Павлом валялся заострённый колышек, а портков на нём уже не было, Лешко узнал страшную тайну, после которой, вся операция замысленная Конрадом не имела смысла.

– Всё серебро отдали Беньямину, в пяти верстах от Оломоуца. – Павел сообразил, из-за чего куявцы устроили засаду, и говорил, чуть ли не насмехаясь, сплёвывая кровь.

– Как отдали? Врёшь! А сундуки зелёные?

– Семнадцать пудов. Все там. Мой господин с лёгкостью расстался с серебром. Оно для него ничего не значит. Он князь огромной земли. Дружина его настолько велика, что если с рассветом спросить имя первого, то последний едва ли успеет сообщить своё на закате. И знает он всех поимённо. А мудрости его нет границ. Сила же его такова …

– Заткнись сопляк! Что ж твой господин не приходит к тебе на выручку?

Лешко взбесился. Гюнтера он возненавидел не только за свой разбитый нос под Величками. Штауфен снова провёл его, лишив долгожданного серебра, за которое уже шесть людей сложили головы. Гнев требовал выхода, окровавленное лезвие ножа уже прижалось к шее мальчика. И быть Павлику убитым, если бы не Ицхак, который стал пятиться назад, к своей лошади, прячась за спину брата. Купец понял, что живым ему из-под Тынца не уйти. Оставалось только бежать.

– Курица, несущая золотые яйца, вот о чём говорил Беньямин, как же я не смог догадаться сразу? – Пронеслось в голове Ицхака.

– Куда? Владислав, держи иудея!

Ицкак выронил факел и бросился к коню, но не смог сделать и двух шагов, как был сбит на землю. Приглушённый хрип смолк, когда подошва сапога передавила горло еврея. Цахи с испугом смотрел на брата и не знал что делать. Одно движение ноги Владислава и шея будет сломана.

– Лешко, надо возвращаться в Краков. Если иудей обещал серебро, то пусть он его и отдаёт.

Предложение Владислава было великолепным компромиссом из сложившейся ситуации. Семнадцать пудов вновь стали реальностью, только с небольшой отсрочкой.

– Садись на коня и скачи в харчевню. Скажи Гюнтеру, что у нас его оруженосец. Я готов обменять его при одном условии. Тебе должны показать зелёные сундуки.

– А если у них их нет? – Поинтересовался Владислав.

– Значит, сопляк не врёт. Я отпущу его просто так. Разойдёмся миром.

В это время, в харчевне шёл совет. Похищение оруженосца Нюры стало головной болью. Седлать лошадей и идти на выручку Павлика ночью, пусть даже при ярком свете луны было смертельно опасно. Похитители могли скрыться, устроить засаду, или ещё того хуже, иметь специально разработанный план, дабы выманить нас и в удобном для себя месте напасть. Два десятка всадников, которые я сумел разглядеть, могли быть только частью хорошо замаскированного отряда врага. Инициатива полностью перешла в руки противника.

– Дождёмся утра, Йёрн поднимется на гору, к монастырю, а оттуда осмотрит через подзорную трубу местность. Должны же они костёр развести, лошадей поить. Лес не такой и густой, два десятка не спрячешь. – Предложил Трюггви.

– Ночью, ни один даже спешащий путник не поедет. Они где-то рядышком, и скорее всего, недалеко от полянки, где мы возки прятали, пока ты Лексей, со Снорькой в харчевню ходили. – Высказал своё предположение Свиртил.

– Мы должны отбить Павлика, а мерзавцев, что напали на нас – повесить. А ещё лучше, закопать живьём. Жаль, что они тела своих с поля прихватили. Прямо тут! Напротив харчевни, кожу бы с них содрала. – Нюра говорила страшные для меня вещи, но датчане лишь согласительно закивали головами.

– Утро вечера мудренее, – Гюнтер воткнул в стол кортик, – Мы сможем победить только в открытом бою. Гоняться по лесам без кнехтов нельзя. Потеряем коней, да и сами сгинем.

– Уррумм. – Стонущий звук рога разрезал ночную тишину Тынца.

Владислав доскакал до дуба, несколько раз дунул в рог, спешился и, держа в поднятой над головой руке полоску белого полотна, видимо перевязочного, направился к костру. Вскоре куявец стоял возле крытых возков в окружении датчан, уточнив на всякий случай, что является представителем Краковского князя.

– Иудей Ицхак рассказал о семнадцати пудах серебра, которые он нам должен. Сказал, что оно у вас, в сундуках зелёного цвета. – Сообщил Владислав Гюнтеру.

Зелёные сундуки ему конечно показали. Их осталось три штуки. Содержимое армейских ящиков, безусловно, заинтересовало воина, ибо там хранилось запасное оружие и доспехи, но никак не серебро. Остальная кладь была в виде сумок из брезента.

– Ицхак обманул. Серебро действительно было, и именно столько, сколько ты назвал. Оно не покинуло Оломоуц. Твоё требование исполнено! Я жду своего оруженосца целого и невредимого, а за причинённый нам вред, отдайте иудея мне.

– Князь, это невозможно. Ицхак обманул Конрада Мазовецкого, властителя этих земель. Купец ответит по закону. Договариваться о чём-либо другом – я не в праве.

– Тогда я сам заберу его.

– Думаю, в Кракове будут рады принять таких высокопоставленных гостей. – Ответил Владислав, скрывая улыбку, – Хотя, если я привезу серебро назад, то про иудея забудут.

– Ты предлагаешь мне, выкупить Ицхака за семнадцать пудов серебра!?

– Я слышал, о Гюнтере Штауфене говорят, что серебро для него ничего не значит, когда он чего-то хочет.

– Это ты правильно слышал, – вмешался в разговор я. – Князь Самолвы только берёт серебро, но никому ничего не даёт. Для этого у него есть слуги. Или ты решил, что перед тобой стоит ростовщик?

– Не …, я не так выразился. Прошу прощенья. Я имел в виду, что мог бы оказать услугу. – Стал юлить Владислав.

– Раз так, то доставь иудея, и тебя отблагодарят.

– Без возврата долга я не смогу.

– Говорить больше не о чем! – Гюнтер захлопнул ящик с оружием. – На заре, возле дуба, мой оруженосец должен стоять один. А ты, Владислав, подумай над предложением Алексия.

Павлика привезли к дубу засветло. Куявец размотал верёвку на руках отрока, оставив путы на ногах и отъехав метра на четыре, бросил на землю ремень с кортиком. Оглянувшись по сторонам, пришпорил лошадь, и поскакал догонять свой отряд, спешащий в Краков. Лешко не рискнул нападать на рыцарей Гюнтера. Качество явно превосходило количество. А будучи не уверенным в положительном для себя исходе боя, в сражение лучше не вступать. Тем более что добыча, на которую он мог рассчитывать, после проверки Владислава сократилась в сотни раз.

– Если Конрад останется недоволен, то пусть даёт больше людей, – рассуждал сокольничий, – Цахи спишет тысячу марок долга, да ещё добавит, дабы выкупить братца-вруна. Ну а если откажется, то про наговор можно и рассказать, тем более что свидетелей хоть отбавляй. Да каких свидетелей. Один Штауфен сотни стоит.

С этими мыслями Лешко и заходил в покои Конрада Мазовецкого, оставив иудеев за дверью.

Короткий пересказ событий не повлиял на аппетит князя. Конрад пережёвывал вчерашнюю оленину и кивал головой, соглашаясь с доводами сокольничего. Дослушав все приключения до конца, князь обизал губы, вытер ладони о скатерть и интригующе весёлым голосом приказал привести Цахи. Связанного иудея ввели, грубо подтолкнув в спину.

– Не понял!? – Князь повысил голос, – Кто посмел связать моего друга? Немедленно развязать! Что за самоуправство, на дыбу захотели?

Верёвки упали на пол, а вместе с ними рухнул и Цахи. То ли от страха, то ли ноги затекли. Иудея тут же подняли и усадили за стол напротив князя, на место, куда пальцем указал Конрад.

– Тут оленина ещё осталась, поешь. Вижу, что проголодался. Эй, там! Вина моему гостю.

Ростовщик потянулся к мясу, миновав жирный кусок который не доел Конрад, схватился за окорок и впился в него зубами. Через минуту отпил из кубка вина и преданными слезящимися глазами уставился на князя, как верный пёс на хозяина.

– Плохо дело Цахи, совсем плохо, – начал беседу Конрад, – знаешь, как тяжело друга терять?

-Нет. – Иудей сказал и даже мотнул головой в подтверждение.

– Был у меня друг, надёжный такой. Я ему помогал, и он мне не отказывал, по мере сил, конечно. И вот, привёл он мне своего старшего брата, а тот об услуге попросил. Конрад отпил вина и продолжил.

– Не мог же я другу отказать, выслушал, поверил словам его. А как не поверить? Брат-то его, друг мой – рядом стоит, под словами его расписывается.

Князь отставил кубок с недопитым вином в сторону и резко стукнул кулаком по столу, отпрокидывая чашу.

– Сукин сын! Ты что удумал? Змею в мой дом приволок! Серебра мне наобещал! Ты ж у меня самое святое отнял, веру в дружбу. Как мне теперь жить, спать, есть, если я в друзей не верю? Иудей чуть не подавился. Конрада в гневе ему ещё видеть не приходилось.

– Значит так, тысячу марок, что ты мне давал, я тебе прощаю. Это плата за твой обман. Добычу соли я могу позволить только другу. Если хочешь и впредь снаряжать караваны из Величек, то сумму с каждого возка будешь платить вдвое от прежней.

– Согласен, – чуть слышно пробормотал Цахи.

– Теперь о твоём брате. Из-за его навета погибли шестеро моих лучших людей. По двадцать марок за каждого заплатишь ты. А он, должен мне две трети от обещанной суммы серебра. Я её уже истратил, так что либо он возвращает её мне, либо ростовщику из Гнезно отдаёт девятьсот марок. А дабы думал быстрее, то посидит он у меня в темнице, и кормить его будут, за твой счёт.

– Не надо мне такого брата! Ой, что это я?

– Сроку даю ему два месяца. После, все иудеи Силезии, Моравии и Богемии, в общем, от моря до моря, узнают о вашем роде. Как вы хотели сына императора немцев извести.

– Я соберу деньги, не калечь брата. Отпусти, я же остаюсь здесь.

– Нет Цахи. Это цена предательства. А предателям веры нет. И только попробуй пустить слух, что с тобой обошлись не честно. В твоих же интересах держать рот на замке.

– Да, я понимаю. Буду молчать.

Братья встретились, когда Цахи покидал покои Конрада. На мгновенье их взгляды пересеклись, они что-то хотели сказать друг другу, но нужных слов не нашли. Ицхака поволокли в подземелье, а Цахи, убитый горем побрёл из кремля к своему дому.

Конец второй части.

Примечания

1

 Великан Кулерво, состоит в слугах у бога-кузнеца Ильмаринена, и совершает те же самые подвиги, что и могучий Балда (молот), побеждающий черта во всех трудных состязаниях

(обратно)

2

налог взымаемый посадником при оптовой операции с оброчного хлеба, обычно такой хлеб продавали монастыри

(обратно)

3

Сдавайтесь в плен 

(обратно)

4

Поединок! Поединок! 

(обратно)

5

Согласен 

(обратно)

6

Здесь хорошо гулять 

(обратно)

7

Рыцарь Биргер 

(обратно)

8

(Держаться на честном слове) Неписанное правило поединка, пока один из участников дуэли не признает себя побеждённым, никто не в праве вмешиваться.

(обратно)

9

В сагах и хрониках Норвегия называется – Норег, норвежцы – нореги. Норег = Норек, нореги = нореки. Здесь мы сразу видим удивительное сходство топонима и этнонима с летописной землей, родиной славян Нориком и самими славянами, русами – нориками. Учитывая, что предки норегов не автохтоны в Скандинавии, а пришли туда, по мнению археологов, с юго-востока в III-II тысячелетиях до н.э., можно предположить, что мы имеем дело не со случайным совпадением.

(обратно)

10

Купцы, плавающие на Русь, носят в сагах прозвище 'Гардский' (gerzkr), образованное от наименования Руси Garar 

(обратно)

11

колдунья, по легендам могла наслать порчу даже на асов 

(обратно)

12

рулевое весло на шнеке

(обратно)

13

 скандинавский бог моря и покровитель мореплавателей

(обратно)

14

ore – скандинавское название весовой единицы в 1/8 марки. Скандинавская марка = 218,3 г 

(обратно)

15

Староста наёмников, являлся представителем рядовых кнехтов перед рыцарем, ходатайствовал за них, предоставлял жалобы. Аналог в современной армии – старшина роты 

(обратно)

16

Образцом договоров – своего рода подрядов на феодальное ополчение является первый из них – договор короля английского Генриха I (сына Вильгельма Завоевателя) с графом Робертом Фландрским (1103 г.). Последний обязался за сумму в 400 марок, уплачиваемую ежегодно, выставлять в случае нужды в распоряжение английского короля 1000 рыцарей, каждого с 3 конями. Договор был недействителен против короля Франции, вассалом коего являлся граф Фландрский. Рыцари должны быть готовы к посадке на суда через 40 дней по предъявлении требования к графу Фландрскому. 

(обратно)

17

к сожалению, таковы данные статистики 

(обратно)

18

полубочка, окованная железом, дабы нельзя было обрезать, вмещавшая в себя 4 пуда зерна, разные регионы применяли свои кади, и мера веса зерна колебалась. 

(обратно)

19

Доброе утро! Вы говорите по-русски? 

(обратно)

20

Попытка императора Фридриха II подчинить Северную Италию своей неограниченной власти побудила ряд городов (Болонью, Брешу, Мантую, Бергамо, Турин, Виченцу, Падую, Тревизо) во главе с Миланом в марте 1226 возродить (на 25 лет) Ломбардскую лигу (так называемая 2-я Ломбардская лига), в которую вскоре вступили и другие итальянские коммуны 

(обратно)

21

'Шара' – дикая краска (у маляров), изготовлялась из белил, мела и сажи. 

(обратно)

22

Для примера, годовой доход в Германии с лена составлял 5 кёльнских марок. 1 марка Кельна =233,855 г. серебра. Грубо, 1,2 кг. серебра в год. Сбыслав даёт 61,2 кг. серебра, т.е. доход за 51 год, что равносильно пожизненному обеспечению невесты. 

(обратно)

23

узел типа 'бантик', с торчащими в разные стороны концами, пародия на морской узел. 

(обратно)

24

Выходя из дома, женщины надевали шапку с высоким челом, ее называли «кика»; в юго-западных областях – повойник. Под кику поддевали еще один платок, называемый «подзатыльник», или «поднизь». Кокошник одевался поверх, только по праздникам, ну, иногда – похвастаться, когда совсем было невтерпёж. 

(обратно)

25

Волховские пороги могли преодолеть корабли с осадкой в 2,5 ф., для кнорров это было затруднительно, поэтому, товары перегружали на суда паромного типа. Оплата регулировалась специальными дополнениями к договорам. 

(обратно)

26

Остров 

(обратно)

27

Голубь, будучи выпущен, немедленно возвращается в привычную ему голубятню, откуда он был увезен в корзине или клетке. Никуда больше голубя послать нельзя 

(обратно)

28

Лес горит! Лесной пожар 

(обратно)

29

Весьма рискованный приём. Шансов спасти свой клинок пятьдесят на пятьдесят. По правилам боя на мечах, от подобного действия рекомендуют воздерживаться. При невозможности уйти с линии атаки, парирование выполняется под максимально острым углом. 

(обратно)

30

Упасть на колени 

(обратно)

31

100 морских саженей = 600 футов = 182,88 метров. 

(обратно)

32

Зимой 1240 г. Орденцы заложат крепость Копорье, захватят Тесово. На севере дойдут до Луги. Передовые отряды станут в 30 верстах от Новгорода. 

(обратно)

33

Бронзовый сплав, нередко использующийся в ювелирных изделиях; состоит из 58,3 % красной меди, 16,7 % олова и 25 % цинка. На рынках в Турции, пользуется спросм у доверчивых туристов, украшающих шеи массивными цепочками, не имеющих к золоту никакого отношения 

(обратно)

34

Образки с его изображением итальянские 'благочестивые' воры носят и в наше время. В качестве талисмана,– на шее или прикрепляют к связкам своих отмычек. 

(обратно)

35

Пощадите! 

(обратно)

36

Одно из основных упражнений высшей школы верховой езды, крайне укороченная, собранная, высокая и ритмичная рысь на месте. При выполнении П. спина лошади мягко колеблется, круп слегка опущен, задние конечности активны и хорошо подведены под корпус, обеспечивая всему переду лошадки очень большую легкость, свободу и подвижность 

(обратно)

37

в 1230 г. Савву лишили игуменства и посадили в келье. Арсений занял его место, не без помощи боярского лобби. 

(обратно)

38

гробы 

(обратно)

39

Свейские купцы, для получения торговой выгоды, нередко представлялись язычниками. Принимали вероисповедание покупателя или продавца, а затем, под предлогом помощи брату по вере, ловко сбывали или покупали товар. За один торговый сезон меняя веру по нескольку раз 

(обратно)

40

Определение расстояний по линейным размерам предметов заключается в следующем. С помощью линейки, расположенной на расстоянии 50 см от глаза, измеряют в миллиметрах высоту (ширину) наблюдаемого предмета. Затем действительную высоту (ширину) предмета в сантиметрах делят на измеренную по линейке в миллиметрах, результат умножают на постоянное число 5 и получают искомое расстояние до предмета в метрах. Например, телеграфный столб высотой 6 м закрывает на линейке отрезок 10 мм. Следовательно, расстояние до него д=(600/10)*5=300 м. 

(обратно)

41

Обосравшиеся зайцы, русских будем фик-фик, Да, фик-фик твою матку, русский трусишка, выходи ко мне! 

(обратно)

42

Лупить – задать кому лупку, высечь кого. 

(обратно)

43

в 1237 г. пизанский флот под командыванием адмирала мессера Уголино Буццакерини разгромил генуэзцев, а кардиналы-легаты и их сопровождающие, спешащие на Вселенский собор – попали в плен. 

(обратно)

44

Побочные сыновья императора Фридриха. Манфред был избран королем Сицилии и Апулии и короновался в Монреале в Сицилии в 1255 г, за пять лет до этого удушив папашу пуховиком. Энцо стал наместником в Ломбардии, однако в 1250 г. потерпел поражение от армии Болоньи, попал в плен и умер в клетке. 

(обратно)

45

Новгород делился на две половины: Торговую, названную так по размещении здесь общегородского торга и иноземных торговых дворов, включавшую в себя Славенский и Плотницкий концы и Софийскую, где располагался кафедральный Софийский собор и двор новгородского владыки. На Софийской стороне находились – Неревский, Загородский и Людин (Гончарский) концы. 

(обратно)

46

В 1256 г. Александр Ярославович повторил хитрость Пахома Ильича, отправляясь в поход на свеев. 

(обратно)

47

Серебряная монета с изображением Тевтонского щита схожая по весу с денарием, чеканилась с 1226 г., вес колебался от 1,5 г. до 1 г. 

(обратно)

48

'Федот' – это перевод с иврита имени 'Натанияху'. Оно встречается в России (в основном у евреев) в первозданной форме 'Натан'. Макар – это перевод на греческий имени Барух – 'благословенный'. В латинском варианте это имя принимает форму Бенедикт (Венедикт). 

(обратно)

49

несшитая юбка, одевалась поверх рубахи 

(обратно)

50

Спасибо 

(обратно)

51

душа умершего должна рассказать предкам о своих славных делах на земле, но с набитым ртом землёй не сможет произнести, ни слова. Таким образом, предки решат, что умерший был никчёмен, и отправят его душу прислуживать в качестве раба. 

(обратно)

52

он родился из слюны Сюойятер, а Принцип Зла, Хизи, одарил его душой. 

(обратно)

53

Во время 'Сицилийской вечерни', народного восстания против анжуйцев в 1282 году, был популярным лозунг 'Смерть Франции, вздохни, Италия' (итал. Morette alla Francia, Italia anela), в котором первые буквы составляющих его слов образовывали 'mafia'. 

(обратно)

54

 чёрт вонючий

(обратно)

55

площадь в г. Севастополь, рядом с которой расположен госпиталь ВМФ России 

(обратно)

56

Рыцари, убитые на турнире, лишались церковного погребения. Эстейс де Калкель прибегнул к такому способу в 1193 г., обойдя запрет на похороны.

(обратно)

57

В 1254 г. Отокар II предоставил евреям жалованную грамоту, которая была основана на аналогичном указе, изданном десятью годами ранее австрийским герцогом Фридрихом II. В грамоте Отокара содержались, в частности, следующие положения: евреи вправе беспрепятственно передвигаться по всей стране. 

(обратно)

58

Титул герцога Богемии Пржемысел I Оттокар получил от императора Генриха VI Жестокого (1192 г.); впоследствии император Филипп Швабский даровал ему королевский титул и практически полную автономию. Титул этот был подтвержден Фридрихом II Гогенштауфеном (1212 г.), что закрепило фактическую независимость Богемского королевства. 

(обратно)

59

Воины, служившие при языческих храмах, в тех местах именовались витязями. Ещё за сотни лет до создания первых католических орденов. Явление было уникальным, так как особых войск при храмах у других народов в дремучей Европе не существовало. Храмовое славянское войско считалось священным, соответственно вооружение и одежда у них были лучшими. Прокша называет Свиртила витязем, исходя из этих соображений. 

(обратно)

60

В марте месяце, Фридрих Бабенберг, вместе со своим войском, покинул короля Белу IV, предварительно рассорив его с ханом Котяном. По одной из версий, Фридрих самолично убил Котяна в его шатре. 

(обратно)

61

В Римско-католической церкви, праздник Очищения Девы Марии (2 февраля), посвященный воспоминанию о принесении младенца Иисуса во храм и очистительном обряде, совершенном его матерью на сороковой день после рождения первенца. 

(обратно)

62

Для ханов, князей и воевод, делали большие, круглые пайзы. На них изображали тигровую голову и имя того человека, которому они выданы, записывая её в реестр. В течение времени, пока они состояли в должности, пайза находилась у них на руках, а после отставки они возвращали ее обратно. На описанный момент, было в обычае, что каждый после отставки считал пайзу своей собственностью. Для средних воевод устанавливалась пайза поменьше той, с особым узором, и на ней писалось имя таких лиц по упомянутому правилу. 

(обратно)

63

В возрасте 13 лет, в 1239 г., Болеслава женили на 5-летней Кунигунде, дочери венгерского короля Белы IV. По официальной версии, Кунигунда воздерживалась от супружеских отношений. Есть версия, что княжна имела нетрадиционную сексуальную ориентацию. Религиозные же убеждения Болеслава не позволяли ему иметь любовниц, так что потомства у него не было. Именно по этой причине Болеслав получил прозвище 'Стыдливый'. Примечание автора.

(обратно)

64

Приведён текст Православной молитвы сибирского казачества перед боем.

(обратно)

65

Одна из живописных традиций Кракова – шествие звежинского конника, так называемого 'лайконика'. От норбертанского монастыря в город отправляется красочный кортеж, возглавляемый одетым по-татарски, с куклой лошади, привязанной к бедрам, и танцующим под громкую музыку. 'Скача' на своей лошадке он бьет булавой зрителей 'на счастье'. За конницей следуют музыканты, танцоры и те, кто рассчитывает дотронуться до лошадок. Если верить преданиям, одно прикосновение к ним гарантирует удачу на весь год. Поход заканчивается у Сукениц; одновременно это является открытием ежегодного фестиваля Дни Кракова Фестиваль 'Lajkonik' 1 мая. По преданию, члены цеха паромщиков, неожиданно напав на отряд оставивших город кочевников, убили их нойона и триумфально вошли в Краков с трофеями, переодевшись в татарское платье. – Примечание автора.

(обратно)

66

В то время, городок назывался Ощфенчим, но для удобства восприятия, использовано современное название. примечание автора.

(обратно)

67

Перекат – устойчивое наносное образование, имеющее вид поперечного вала во всю ширину реки, который пересекает русло под углом к общему направлению течения и вызывает отклонение течения от одного берега к другому. Участок реки между двумя перекатами в лоции называют плесом. Побочень – это подводное массивное песчаное отложение у берега, обычно вогнутого. Побочень сильно вдается в русло, его длина по течению обычно мало превышает ширину. В межень прибрежная часть побочня может обсыхать.

(обратно)

68

Спустя годы, инквизиция при аутодафе будет применять осла для перевозки осуждённых от трибуны до костра. Поездка на животном, воплощавшем собою упрямство и глупость, аллегорически выражала жизненный путь осужденного, бессмысленно прожитые годы и бесцельность бытия.

(обратно)

69

Обычный срок перековки лошади около шести недель. В то время, в основном подковывались только боевые кони. Тяговые лошадки бегали так, неподкованными.  Примечание автора

(обратно)

70

Более полные сведения о русском князе Олеге содержались в генеалогическом труде 'De origine baronum a Zierotin' (ок. 1620 г.) чешского писателя Яна Амоса Коменского, который имел в распоряжении некую древнюю рукопись. Содержание его труда известно по пересказу чешским историком Томашем Пешиной в сочинении на латинском 'Mars Moravicus' (1677 г.). Томаш Пешина сообщает: 'Испытывая отвращение вследствие братоубийства, совершенного Болеславом, Моравия совсем отделилась от Богемской империи, чтобы как и прежде иметь собственного князя, которым стал князь из рода русских князей, по имени Олег (Olgo), племянник Ярополка (Jaropolci), киевского князя, или Ольги брат, которая была женой Игоря (Jori), отца Ярополка'.

(обратно)

71

Умельцы, иногда срезали стружку с рёбер монет. В то время, мастера чеканившие монеты, старались добиться только округлости формы. Правильный круг пфеннига был такой же редкостью, как чиновник, не берущий взяток).

(обратно)

72

Бела IV (1206 – 3.5.1270), король с 1235 г., Коломан, герцог славонский и хорватский сын Андраша II из династии Арпадов. примечание автора.

(обратно)

73

Брно – Бржетиславский град или просто Бржетислав. Так назывался город в то время. Маленькие чёрные камушки действительно подсовывали к зёрнам перца для увеличения массы. Особенно этим славились венецианские купцы, практически монополизировавшие торговлю специями. Однако совершенно случайно (перец часто использовали для лечения) было обнаружено чудодейственное свойство этих камней при промывании кишечника. Таким образом, мошенничество привело к явной пользе.

(обратно)

74

лат. Ave Maria – Радуйся, Мария. Молитва читается приблизительно сорок секунд, тридцать одно слово.

(обратно)

75

Порт, пользующийся правом беспошлинного ввоза и вывоза товаров.

(обратно)

76

Австрийский герцог Леопольд ввел в 1192 г. свое мыто для регенсбургских купцов 'руссариев': 'Купцы, торгующие с Русью, куда бы и в какое бы время они ни шли, платят 2 таланта и по возвращении из Руси – пол-таланта; они дадут 12 денариев.

(обратно)

77

Резиденцией Фридриха с конца двадцатых годов был город Фоггия (на севере Италии). После 1233 года, когда Штауфен усмирял мятежную Мессину, на Сицилии, он уже не появлялся.

(обратно)

78

Сицилийская казна создала в 1231 году монопольную торговую организацию. Государственные владения поставляли огромные излишки вина, хлопка, сахарного тростника и зерна, которое испокон веков было залогом богатства норманнских королей. Экспортировались также скобяные изделия и текстиль, прежде всего шелк. Его производство, наряду с добычей соли, было предоставлено евреям и являлось особо доходной государственной монополией.

(обратно)

79

С 1231 года золотая монета. На них был изображен Фридрих II в императорской мантии и в лавровом венке. Надпись на монетах гласила: IMP(ERATOR) ROM(ANORUM) CESAR AUG(USTUS). На оборотной стороне был изображен римский орел с надписью FRIDERICUS.

(обратно)

80

Исайя 27:13

(обратно)

81

Расцвет добычи серебра до разработки Кутна-Горы был именно в Йихлаве, и здесь впервые в истории, в период правления короля Вацлава II, было разработано и утверждено 'горное право' или 'горное уложение', которое во всей Центральной Европе рассматривалось как образец правовых норм в горном деле. Согласно 'горному праву', нашедший пригодную к плавке руду получал рудничное поле размером 9100 м2 и на нем обязан был заложить не менее трех шахт. Хозяин земли – король или князь – взимал с горняка одну десятую часть добычи полезных ископаемых. На момент описываемых событий, де-юре, 'право' не существовало. Можно лишь предположить, что возникло оно из горной королевской регалии, на основании которой итальянский юрист Гоззиус и составил его в 1300 г.

(обратно)

82

Королевский чиновник – осуществляющий надзор за добычей серебра.

(обратно)

83

Расстояние от Оломоуца до Опавы – 74 км.

(обратно)

84

Средства обеспечивающие удобное положение всадника

(обратно)

85

В 1889 г. офицер драгунского полка М. В. Асеев во время отпуска проехал верхом на лошади из города Лубны бывшей Полтавской губернии в Париж. Он преодолел за 33 дня 2633 км и в Париже был участником Всемирной выставки, где было высказано немало похвальных слов по поводу совершенного им путешествия и высоких качеств русской лошади.

(обратно)

86

Германская система общения имуществ в браке, вено (Mitgabe, Brautschatz) отличается от приданого (Austeuer). К последнему принадлежат всякого рода движимости, которые жена, при вступлении в брак, приносит с собою собственно для себя и для домашнего обзаведения, а вено состоит из тех недвижимых имуществ и капиталов, которые жена приносит мужу не для покрытия одних только расходов при вступлении в брак, но с тою целью, чтобы этим в продолжение супружества облегчать ему издержки, с брачною жизнью сопряженные. Впрочем, вено составляет только то имущество, которое в брачном договоре именно было названо веном. В памятниках польского и литовско-русского права приданое, приносимое невестою называлось посаг, веном же называлась та сумма, которую муж записывал на своем имуществе в обеспечение приданого жены. Здесь Астрид рассуждает о германском Праве.

(обратно)

87

Вознесение, завершающее спасение Христа после смерти и возрождения – переходящий праздник в память вознесения Иисуса Христа на небеса, совершившегося, по преданию, на Масличной горе близ Вифании. Дата его передвигается в пределах мая – начала июня и приходится на сороковой день после Пасхи. В 1241 г. Пасха приходилась на 31 марта.

(обратно)

88

В этот день, десятого мая, славяне празднуют именины Земли. Нельзя производить никаких земляных работ, нельзя пахать, боронить и втыкать в землю колья, ибо Земля отдыхает.

(обратно)

89

Маленькие рачки (личинки) выклевываются из икры чаще всего в третьей декаде мая и первой декаде июля.

(обратно)

Оглавление

Глава 1. Новгородские истории

Глава 2. Устье Ижоры

Глава 3. Боярин Пахом Ильич

Глава 4. Орешек

Глава 5. На страже земель Новгородских

Глава 6. Гюнтер и Нюра

Глава 7. Копорье

Глава 8. Вперёд, на Запад

Глава 9. Доброе поле

Глава 10. Цена предательства

Реклама на сайте