«Гроза 1940»

Чекоданов Сергей Иванович Гроза 1940

Когда нас в бой пошлёт товарищ Сталин

Либерастам и Резуноидам просьба не читать!

Посвящается Тониной Ольге, работы которой подвигли меня на опубликование этого «"опуса"»

Необходимое авторское предисловие.

Это не совсем художественное произведение. Я не пытался подобно Бояну «"излиться мыслью по древу"», или подобно либерастам срубить деньжат по легкому на словоблудии.

Я не уверен, что это когда–либо напечатают. Ибо у меня нет ни связей, ни денег пробивать своё детище.

Это просто протест против МУДАКОВ, обсирающих историю моего народа. Гадящих по крупному как незабвенный Резун. Осиновый кол ему в ЖОПУ, ибо это у данного козла самое чувствительное место в организме. Или трусливо пованивающих при каждом удобном случае, из того же самого главного места в организме, как наша доблестная творческая интеллигенция. Или «"комментариев"» самовлюбленного в своё невежество долбодубового поколения ПЕПСИ.

В то же время это ЛИКБЕЗ для обманутого дерьмократической пропагандой молодого поколения, которое искренне уверенно в том, что Советский Союз («"Проклятая империя зла и тюрьма народов"») победил во Второй Мировой войне совершенно случайно, и только потому что «"Великая Америка"», ну и не такая «"великая Англия"», вкупе с «"активно сопротивляющейся"» немцам Европой, решила помочь этим «"русским недоумкам"», которые и портянки то толком наматывать не умели, разгромить Гитлера.

Заранее предвижу бесконечные комментарии «"знатоков"», пытающихся уязвить автора в том, что он неправильно перечислил штат немецкой батареи, не пересчитал траки на немецком Pz–III, не знает, как правильно называлась военнополитическая разведка в германской армии (хотя на самом деле знаю, что не «гестапо», но не уверен, что об этом слышал хоть кто–нибудь из большинство других людей), да и вообще понятия не имеет какого цвета «"пепифакс"» полагался «"доблестным американским и английским воякам"» в то время. Да и вообще правильно называть немецкие танки полным именем Pz Kpfw III (Sd Kfz 141), как следует из документов, а то и полную расшифровку на каждой строчке писать, хотя самим немецким танкистам подобный маразм в голову вряд ли бы пришёл.

Но если хоть кто–то из прочитавших переменит свою точку зрения и перестанет верить официальной пропаганде, то я не зря рвал душу, пытаясь провести своих героев через войну, которую нам, да и Германии, навязали силы, стремившиеся уничтожить всех возможных противников. И, к великому сожалению, им это удалось!

Если говорить честно, то этому «опусу» более двух лет. Просто я не решался обнародовать его каким–либо образом, ибо писал для своего успокоения. Но, почитав большую часть того, что написано по альтернативной истории ВОВ, я решил его вывесить на СамИздате.

Я не придерживаюсь мнения Ходова, что «альтернативку не тему ВОВ не писал только ленивый», ибо эта работа требует хотя бы элементарного знания истории. (Это вам не фэнтези писать, где требуется только собственная буйнопомешанная фантазия.)

Не собираюсь заранее извиняться за то, что мои взгляды не совпадают с мнением большинства участников военноисторических форумов, не собираюсь «с придыханием» повторять «бредни» немецких генералов. Ибо помню выражение Наполеона, «который Бонопарт»: «Бойтесь побеждённых немцев, ибо если им не удалось утопить Европу в крови, то они утопят её в своих слезах».

Не собираюсь вслед за большинством авторов «альтернативок ВОВ» вопить о неизбежности поражения Красной Армии в 41 году. Ибо хорошо нападать с дубиной на спящего, но совсем другое дело нарваться на такую же дубину готового к неожиданностям противника.

Не собираюсь вслед, за тем же, большинством авторов немедленно причислять Англию и САСШ к числу наших естественных союзников. Ибо, по сути дела, они были нашими такими же, естественными врагами. Что подтвердила вся остальная история развития нашего мира. Ну и многое другое! О чём я не собираюсь спорить!

Тем более, что у каждого есть своё мнение. И по «большому счёту» на мнение других, «большинства людей», НАМ попросту наплевать.

А ПОЧЕМУ Я ДОЛЖЕН СОСТАВЛЯТЬ ИСКЛЮЧЕНИЕ!!!!

НЕ СОБИРАЮСЬ ИЗВИНЯТСЯ НИ ПЕРЕД КЕМ!

Хотелось бы выразить благодарность ВСЕМ авторам СамИздата, которые, подобно мне «рвали душу» в попытке задним числом переиграть «старушку Клио». Не обижайтесь, что не могу перечислить всех поимённо.

Хотелось бы выделить из общего списка Анисимова, как самого знающего в истории воинских соединений и реальных возможностей военной техники. И Конюшевского, как самого способного в создании правдоподобных, в определённой мере, военных приключений.

Я надеюсь, что это не окончательный вариант. Всё зависит только от вас! Если читателям потребуется продолжение, я его вывешу. Но придётся его полностью переделать. Так что вскоре не сумею.

Пролог

Зеленый абажур лампы отбрасывал круг света на стол. Колыхались неясные тени по стенам, вспыхивала трубка, в комнате стояла тишина, нарушаемая иногда скрипом сапогов, когда хозяин поворачивался и шел в другой конец комнаты. Человек под лампой ждал.

Наконец хозяин кабинета остановился напротив лампы, вынул трубку и спросил:

– Как ты думаешь, Лаврентий, это правда?

Человек под лампой весь подобрался, передвинул картонную папку перед собой:

– Коба, здесь только его признания, ничего больше.

– Лаврентий, я не хуже тебя знаю, как твои костоломы умеют выбивать признания, – сказал Сталин и отошел от стола. – На этот раз мне нужна только правда. Слышишь, Лаврентий, полная правда.

Берия передернул плечами, трудно угождать хозяину и приносить правдивые материалы допросов. Хотя на этот раз он не кривил душой, материалы, действительно, были без корректировки и «"силового давления"». Объект с непонятным бесстрашием послал его сотрудников куда подальше и сказал, что он расскажет всё при условии передачи его сведений дальше по инстанции. Прочитав начало его рассказа, все сотрудники НКВД, втихомолку крестились, и передавали протокол допроса выше, пока он не дошел до самого наркома НКВД Лаврентия Берия. Тот, получив сведения от какого–то сержанта, вначале хотел перестрелять всех дураков, посмевших его потревожить, но затем прочитал присланный материал и ужаснулся. И вот он сидит здесь и ждет решения человека, который единственно может что–то решать на шестой части суши. Лаврентию, как и Сталину, не хочется верить в то, что он принёс, но факты прижимают его к воображаемой стене. И вот он решается и говорит:

– Товарищ Сталин, к объекту методы силового давления не применялись.

– Лаврентий, не юли, – Сталин опять остановился перед лампой. – Я тебе сказал – только правда.

– Коба, здесь только то, что он сказал, – сказал Берия погрузински, зная, что хозяин поособому относится к сведениям на родном языке.

Сталин опять пыхнул трубкой, дошел до стены, повернулся, прошел до противоположной стены кабинета. Повернулся к Берии:

– Лаврентий, ты понимаешь, что мы с тобой дураки, если хотя бы слово из этого, – Сталин показал на папку, которую он до этого читал, – попадет к кому–нибудь кроме нас с тобой.

– Коба, я этого не допущу, – сказал Берия и успокоился, гроза прошла. Устранить объект и наиболее информированных из тех, кто читал протокол допроса, большого труда не представляло.

– Лаврентий, ты дурак. – Усмехнулся Сталин и показал на папку, – Я хочу, чтобы этого действительно не было. Кстати, это какой по счету?

И вот тут Берия испугался понастоящему. Никто, кроме него, не мог знать о предыдущих «"проникновениях"». Все протоколы допросов изъяты, все допрашивающие уже ликвидированы. Лаврентий дернул головой от страха и сказал, вопреки своему желанию:

– Это третий, товарищ Сталин. Сталин усмехнулся своей маленькой победе над верным соратником, и сказал:

– И что все обещали нам полный разгром!

– Нет, только двое, включая сегодняшнего. – Ответил Берия. – Один говорил, что мы завоюем всю Европу, так как ударим раньше немцев. Кстати, нынешний тоже обещал нам полную победу, если мы успеем опередить немцев в первом ударе.

– Лаврентий, я хочу его видеть, – Сталин вынул трубку, постучал её о свою ладонь, повернулся к Берии и сказал. – И если у него будут следы от работы «"твоих мальчиков"», ты у меня умрешь «"смотрителем северного полюса"». Кстати, а ты зачем расстрелял тех кто попал раньше? Берия глянул на Сталина и решил, что говорить надо правду:

– Я про них и не знал. После этого, – он показал на папку, – дал команду проверить были ли ещё такие случаи. Оказалось, что было ещё два, семь и пять месяцев назад. Эти дуболомы, к которым они попали, как услышали о войне с Германией сразу их в английские шпионы записали и под расстрел. Сталин кивнул, услышав ответ, сказанное совпадало с его сведениями:

– А что с этими дураками?

– Под расстрел отдал «"за дурость и самомнение"».

– Вот даже как! – Сталин засмеялся. – Что так и написал? Берия кивнул и продолжил:

– Но судя по материалам допроса, большой ценности они не представляли. Кроме общих фраз и даты начала войны ничего не знали. Какие–то спившиеся бродяги. Жалеть о них нечего. А вот этот нам может пригодиться, знает он много и сам идет на контакт.

– Ограничь число посвященных, только не надо сразу расстреливать, они нам ещё могут понадобиться для работы с ним. – Сказал Сталин, прошелся по комнате, вернулся к столу, бросил погасшую трубку на стол и добавил. – Держать его будешь в Кремле. Найдешь толкового оперативника из «"старых"», если не всех уже перестрелял, допросы вести без битья и прочих фокусов, но серьёзно. Всё сказанное записывать и мне, никаких копий не делать.

– Военные понадобятся, – добавил Берия.

– Подключишь Шапошникова. Климу и его ишакам ни слова. Завтра привезешь объект ко мне, ночью. Всё. Можешь идти.

Берия поднялся и вышел, прихватив папку. Сталин сел за стол и достал из ящика книгу. Внимательно посмотрел на незнакомый танк с длинноствольной пушкой на обложке, прочитал название «"Горячий снег"».

Открыл книгу и нашел год издания – 1982.

ВСЁ БЫЛО ПРАВДОЙ.

3 ноября 1940 года Кремль

Пришли за Андреем, как он и ожидал, уже вечером. Два молчаливых лейтенанта НКВД провели его незнакомыми коридорами, пересекли двор. Хотя на экскурсиях в Кремле Андрей пару раз был и приблизительное расположение правительственных помещений представлял, но сориентироваться сразу не сумел. На улице было довольно холодно, лежал снег, что, привыкшему в своем времени к длительному осеннему теплу, Андрею было в диковинку. Вскоре его завели в очередную дверь, провели по коридору и ввели в приемную, которую он узнал по описаниям и по присутствующему в ней Поскребышеву, портрет которого он несколько раз видел. Придирчиво окинув его взглядом, бессменный секретарь «"вождя всех времён и народов"» удовлетворённо кивнул и показал на дверь.

– К товарищу Сталину обращаться только «"товарищ Сталин"». Если предложит сесть, садитесь без возражений. На его вопросы отвечать чётко, по существу и, по возможности, коротко, кроме тех случаев, когда он потребует подробности. – Проинструктировал Андрея Поскребышев и открыл перед ним дверь.

Андрей шагнул в кабинет вождя с внутренней дрожью. Решалась его судьба, но не только его, а и судьба всей страны. Он прошел несколько шагов к столу, оглянулся по сторонам. Сталин стоял в проеме окон, раскуривал трубку. По воспоминаниям знавших вождя людей Андрей помнил, что горящая трубка является знаком хорошего настроения. Да и смотрел на него Сталин довольно приветливо. Андрей опустил руки по швам и повернулся лицом к вождю.

– Здравствуйте товарищ Банев. – Сталин обошёл стол, подошёл к Андрею, посмотрел на него снизу вверх, всё–таки ростом вождь был меньше Андрея с его 184 см, хотя и не таким маленьким, как писали в разного рода мемуарах. Где–то сантиметров сто семьдесят, как прикинул Андрей. Но, насколько было известно Андрею, тот никаких комплексов по поводу своего роста не испытывал, в отличие от последнего императора Николая Второго, который просто панически боялся людей большого роста.

– Здравствуйте товарищ Сталин, – ответил Андрей и повернулся к вождю, который прошёл вдоль стола.

– Расслабьтесь товарищ Банев, вы ведь не военный, чтобы стоять по стойке смирно. Или всё же военный?

– Прапорщик запаса, товарищ Сталин.

– Что за странное звание? – удивился Сталин.

– Введено после войны для старшин сверхсрочной службы, чтобы отличить их от солдат срочной службы дослужившихся до этого звания. – Пояснил Андрей.

Сталин внимательно выслушал его, кивнул каким–то своим мыслям. Подошёл опять к Андрею, сказал:

– Садитесь, товарищ Банев, разговор у нас с вами будет долгий.

Помня инструкции Поскребышева, Андрей прошел к столу и сел на ближайший стул. Сталин обошёл стол, присел напротив, затянулся трубкой, и продолжил:

– Объясните мне, товарищ Банев, некоторые места своего письма. Как получилось, что немецкая армия нанесла нашей такое сокрушительное поражение, как вы описываете? Ведь превосходства у немцев, да и вы это подтверждаете, нет ни в танках, ни в самолётах, ни в артиллерийских орудиях.

– Главной причиной, товарищ Сталин, была внезапность нападения. – Начал свой рассказ Андрей. – Наши войска были эшелонированы на несколько сотен километров в глубину, вторые эшелоны вообще до Днепра. Поэтому немцы громили их по частям по мере подхода. Одной из главных причин было то, что большая часть складов, даже окружного подчинения, была выдвинута к самой границе. И, в первые же дни, они достались фашистам, оставив нашу армию без оружия, боеприпасов и даже обмундирования. В первый день потеряли две трети фронтовой авиации, которую немцы расстреляли на аэродромах, плохо подготовленных и совсем не замаскированных. А затем, используя подавляющее превосходство в воздухе, они диктовали свои условия войны. Наши войска расстреливались на марше, теряли большую часть личного состава, даже не войдя в соприкосновение с противником.

– А как такое могло произойти с нашей авиацией? – спросил Сталин, пока ещё спокойно затягиваясь трубкой.

– По официальным отчётам о начальном периоде войны, аэродромы были поставлены на реконструкцию. Но почему–то сразу 90% всех площадок, а на оставшиеся собрали все самолёты западных округов. Установили их впритык, крыло к крылу, без какой–либо маскировки.

– И кто распоряжался этой «"реконструкцией"»? – в голосе Сталина начали появляться раздраженные нотки.

– Руководство работами осуществлял НКВД, – осторожно ответил Андрей.

– Лаврентий? – удивился Сталин. Встал, прошел вдоль стола, несколькими затяжками раскурил, начавшую погасать трубку. Андрей молчал, ожидая разрешения продолжать. Сталин остановился напротив него, спросил:

– А кто приказал оставить самолёты без маскировки?

– Как следовало из тех источников, которые были мне доступны – это был приказ командующего Западным Округом генерала Павлова. – Ответил Андрей и на удивлённый взгляд Сталина добавил. – Это был не единственный «странный приказ» данного командующего.

– А как получилось, что немцы взяли Минск на пятый день войны? – в голосе Сталина стали появляться отголоски гнева.

– Генерал Павлов в первый же день войны потерял управление войсками, или же не смог наладить управление. – Андрей замялся на секунду, но отбросил интеллигентские сомнения и твёрдым голосом завершил. – Или не захотел этого делать.

– И как же генерал Павлов объяснял свои действия. – Сталин внезапно успокоился.

– Он оправдывался выполнением приказа «не поддаваться на провокации».

– А что такой приказ действительно был?

– Так точно, товарищ Сталин. Такой приказ действительно был отдан накануне войны. – Андрей усмехнулся. – А уж политработники под командованием незабвенного товарища Мехлиса сумели довести его исполнение до полного абсурда.

– А откуда такой сарказм, товарищ Банев? Или вы отрицаете необходимость политической работы в войсках?

– Нет, товарищ Сталин, не отрицаю. Но мне кажется, что нельзя давать им слишком много воли, а то они такого начудят.

– И как же начудили. – Сталина занимал этот разговор. Уж кто-кто, а он достоинства и недостатки своих политбойцов знал великолепно.

– Многие сражения начального периода войны были проиграны из–за этих болтунов. – Андрей почувствовал, как внутри начинает тлеть огонёк злости. – Примчится такой вот деятель в войска и давай отдавать приказы, да ещё пистолетом машет. А приказы всё больше о наступлении на превосходящего противника. Вытолкнет полк, а то и дивизию в открытое поле без поддержки артиллерии и авиации, выстелит его солдатскими телами, а сам в машину и на восток – свою драгоценную шкуру спасать. Потому как обрадованный немец вперёд устремляется. Ибо, неизвестно, сумел бы он позиционную оборону в данном месте прогрызть, а так открытая дорога.

– Неужто так плохо. – Проворчал вождь.

– Куда уж хуже. – Продолжил Андрей. – А кто из командиров начнёт глупые приказы оспаривать, тому и пулю в лоб влепить могут. А чего политработнику бояться. По суду в первую очередь с командира части спросят, а комиссары, особенно если выше званием, в основном как свидетели идут. А чаще всего и спрашивать не с кого, так как командир вместе со своим полком на том же поле остаётся.

– А Мехлис здесь при чём? – Поинтересовался Сталин.

– Стрелять Лев Захарович любил. – Усмехнулся Андрей. – Да всё больше по живым мишеням. И не в сторону противника, а по своим. Чуть что не по его, так он сразу за кобуру. Столько перестрелял, что не каждый снайпер-орденоносец таким счётом похвастаться может.

– И много перестрелял? – Помрачнел вождь.

– Точно не знаю. Как вы понимаете, ни сам Лев Захарович, ни его приближённые подсчётов не вели. – Ответил Андрей. – Но мне достоверно известен ещё один «"подвиг"» товарища Мехлиса. В мае сорок второго года из–за его неумелого вмешательства в руководство войсками потерпел поражение Крымский фронт. – Заметив заинтересованный взгляд Сталина, Андрей продолжил. – Своим личным приказом он запретил строить оборонительные сооружения, даже рыть окопы на переднем крае. Запретил держать резервы, вытянул все войска в одну линию, поэтому немцы одним ударом без труда разрезали и окружили армию. Только пленными в этом «"позоре"» потеряли более восьмидесяти тысяч.

– Как же он мог приказывать, разве он был командующим?

– Нет, товарищ Сталин, он был членом Военного совета фронта, но запугал командующего фронтом генерала Козлова своей дружбой с вами, и творил что хотел.

– И какое наказание он понес за это поражение? – продолжал упорствовать Сталин.

– Никакого, товарищ Сталин. – Андрею надоела эта дипломатия, и он решил говорить откровенно. – Полгода побыл представителем Ставки при одной из армий, а затем снова вернулся в члены Военного совета фронтов. Вот только слабохарактерных и пугливых генералов ему больше не попадалось, поэтому второй раз нигде так крупно нагадить не смог.

– А остальные виновные в поражениях их фронтов? – Сталин, несмотря на жесткий тон Андрея не только не рассердился, но, кажется, даже успокоился.

– За разгром Западного фронта был расстрелян его командующий генерал армии Павлов. – Андрей посмотрел на Сталина, тот продолжал ходить вдоль стола, иногда поглядывая на Андрея, трубка ещё горела. – Командующий Юго-Западным фронтом генерал-полковник Кирпонос погиб в окружении под Киевом. Командующий Северо-Западным фронтом Кузнецов был снят с командования, но под следствие не попал, в дальнейшем командовал армией. Маршалы Тимошенко, Буденный и Ворошилов, пытавшиеся исправить положение на данных фронтах, никакого наказания не понесли, но были отстранены от командования войсками окончательно. Ворошилов за то, что не смог задержать немецкие войска до самого Ленинграда, с превеликим трудом удалось остановить немцев в нескольких километрах от города. Буденный за то, что немцы смогли взять Харьков и Донбасс. Маршал Тимошенко неплохо командовал войсками Западного направления в сорок первом в обороне. Но в сорок втором во время наступления под Харьковом не сумел правильно оценить намерения противника, и его армии попали в окружение. В результате этого поражения немцам удалось дойти до Сталинграда и Кавказа.

Сталин кивнул, с частью этой информации он был знаком из письма, написанного Андреем после ареста. Он поинтересовался:

– А кто же командовал фронтами во время войны?

– На заключительном этапе войны фронтами командовали маршалы Жуков, Рокоссовский, Конев, Толбухин, Малиновский, Василевский, Мерецков, Говоров. Генералы армии Ерёменко и Баграмян. Генерал армии Ватутин погиб в начале сорок четвертого года на Украине. Генерал армии Черняховский погиб в начале сорок пятого в Восточной Пруссии. Командовали фронтами и другие генералы. Маршал Василевский был начальником генерального штаба, но после гибели генерала Черняховского был назначен командовать фронтом вместо него.

– Я не знаю этих маршалов, товарищ Банев.

– Большинство из них сейчас генерал-майоры или генерал-лейтенанты, а некоторые ещё в полковниках ходят. За исключением Жукова и Мерецкова.

– И чем же они заслужили эти звания? – Сталин остановился напротив Андрея и посмотрел ему в глаза.

– Тем, что воевать умели, товарищ Сталин. – Страх у Андрея окончательно прошёл, он решил как можно полнее использовать «"момент истины"». – В отличие от большинства нынешних генералов, умеющих правильно говорить, эти умели правильно воевать. Не сразу, конечно, а со временем, по мере накопления боевого опыта. – Немного поколебавшись Андрей всё же решился. – Не все, конечно, были гениями и великими полководцами, но к сорок третьему научились бить немцев, а к сорок четвёртому превзошли их настолько, что сумели устроить вермахту блицкриг наоборот.

– А кого бы вы, товарищ Банев, выделили как лучшего? – Цепкий взгляд вождя поймал глаза Андрея, пытаясь заставить отвести взгляд. Оценив выдержку собеседника, который от этих «гляделок» уклониться не пытался, Сталин продолжил. – Не бойтесь, что своими словами навредите кому–нибудь. Это ведь всё равно станет известно, но какой ценой…

– Маршалы Толбухин и Малиновский умели воевать там, где противник не уступал им силами, но на второстепенных фронтах. – Начал Андрей, старательно подбирая слова. – Конев, Ватутин и Баграмян умели не только обороняться в первые годы, но и проводить наступательные операции с впечатляющими результатами во второй половине войны. Солдаты больше всего любили генерала Черняховского за умение нести наименьшие потери в живой силе. Но самым результативным, пожалуй, был Рокоссовский. Ходил анекдот. – Андрей запнулся, но, понимая, что раз начал, то теперь останавливаться поздно, продолжил. – Ходил анекдот, что на жалобу некоторого генерала о том, что комфронта Рокоссовский позволил себе в отношении этого генерала несдержанные слова и даже рукоприкладство. Товарищ Сталин сказал: «Это, конечно, плохо. Но снять его с должности нельзя. ДРУГОГО РОКОССОВСКОГО У НАС НЕТ.»

– Хорошо, товарищ Банев, мы учтём ваше мнение. – Сталин попрежнему не проявлял признаков гнева, наоборот, становился спокойнее. – А что случилось с нашими танковыми войсками? Почему и они потерпели поражение?

– Причин, товарищ Сталин, было несколько. Первая причина, большинство наших танков, кроме КВ и Т–34, уступали немецким по боевым характеристикам. Ни БТ, ни Т–26 на дальних дистанциях поражать немецкие панцеры с более толстой бронёй не могли. А те легко пробивали тонкую броню наших лёгких танков. Хотя на близких дистанциях наши танковые 45-миллиметровые пушки брали броню немецких Т–3 и Т–4. БТ и Т–26 нужно было использовать из засад, но делать это запрещает боевой устав танковых войск. Устав поменяли к концу сорок первого, когда 90 процентов наших танков было выбито в атаках на немецкие танки, которые стреляли с места и из засад. Устаревший устав стал второй причиной разгрома. Третьей причиной было неправильное использование танковых соединений. Немцы собирали танки в ударные группы по 800-1000 машин, а наши танковые части были привязаны к пехоте. По цифрам танков столько же, а реально они размазаны по всему фронту. Пока соберешь их для контрнаступления, немцы уже давно в тылу. А горючее и боеприпасы закончились, и танки уже просто куча железа, которое за собой в отступление не утянешь. Вот и остались мы без танков к концу сорок первого года.

– А как проявили себя новые танки? – продолжил разговор Сталин.

– Выше всяких похвал, товарищ Сталин. У немецких танкистов от первых встреч с Т–34 был шок. Ни танковые, ни противотанковые пушки немцев броню тридцать четвёрки не брали. Подбить её могли только из 88-миллиметровой зенитки, как и КВ. В бой с тяжелым КВ немецкие танкисты вообще не вступали, это было бесполезно. Известен случай, когда один КВ старшего лейтенанта Колобанова больше часа вёл бой с танковой колонной немцев и сумел подбить 22 танка. Сам же он подбит не был, хотя на броне насчитали более ста тридцати попаданий. Сталин с недоверием выслушал рассказ Андрея. Подумал и уточнил:

– Как же при таком превосходстве этих танков немцы сумели до Москвы дойти?

– Из–за того же неправильного использования, товарищ Сталин. Новые танки разбросали по всем соединениям по несколько машин, а то вообще по одной. А что может сделать один, даже очень хороший, танк? К тому же у КВ была очень плохая трансмиссия, они чаще выходили из строя от её поломки, чем от попадания немецких снарядов, а остановившийся танк немцы попросту подрывали фугасами. А после того как эти танки свели в танковые корпуса и армии их применение стало намного эффективнее. Но это произошло только к концу сорок второго года, когда промышленность смогла развернуть новые заводы на востоке и выпустить достаточно этих танков.

– А как же механизированные корпуса? Они себя проявили? – Сталин докурил свою трубку, подошёл к столу, выбил пепел в пепельницу. Открыл коробку с папиросами и начал набивать трубку, ломая папиросы. Андрей знал об этой привычке вождя, но почему он делал так, ответа не нашел. Сталин посмотрел на Андрея и тот поспешил продолжить рассказ.

– Механизированные корпуса, товарищ Сталин, хорошо проявили себя в самом начале войны во время приграничных сражений. Но потеряв большую часть танков, со временем были преобразованы в обычные стрелковые. И только в сорок втором они восстановлены снова, но уже на бригадной основе, а не дивизионной. Танковые корпуса тоже имели бригадную основу.

– А почему бригады, а не дивизии, товарищ Банев?

– Наверное потому, что управлять ими легче, товарищ Сталин. – Ответил Андрей, и немного подумав добавил. – Но после войны танковые корпуса преобразовали в дивизии, а бригады – в полки.

– А как вы предложите использовать танки сейчас? – Спросил Сталин у Андрея, остановившись напротив него.

– Я не танкист, товарищ Сталин, но мой дед, а он прошел всю войну, начав её командиром Т–34, а закончил командиром танкового батальона, говорил мне, что лучше всего было бы образовать из новых танков ударные соединения для контрударов по немецким танковым дивизиям. А старые танки использовать для поддержки пехоты. В начале войны немцы ничего нашим новым танкам противопоставить не смогут. А если мы успеем их разгромить за первые два года, то собственных тяжелых танков они сделать не успеют.

– Откуда такая точная цифра, почему именно два года, товарищ Банев? – Сталин уже примял табак в своей трубке и сейчас прикуривал её заново.

– Именно такой срок прошел в моё время, пока немцы сумели спроектировать тяжелые танки, превосходящие наши. И приступили к их массовому выпуску. Первое широкомасштабное применение тяжелых танков «"Тигр"» и средних «"Пантера"» произошло на Курской дуге летом сорок третьего года. И были они очень серьёзным противником. Наша пятая танковая армия генерала Ротмистрова была выбита почти полностью, встретившись с танковым корпусом немцев, но и те потеряли почти всю технику. Соотношение потерь под Прохоровкой было один к двум, на четыреста подбитых немецких танков почти восемьсот наших. Пришлось срочно перевооружать Т–34 новой пушкой калибром 85-миллиметров. А вместо танков КВ в том же сорок третьем году начали выпускать новый тяжелый танк ИС-2 с пушкой в 122-миллиметра. Очень хорошо в боях с «"тиграми"» проявили себя СУ-152.

– А это что? – переспросил Сталин.

– Это, товарищ Сталин, самоходные артиллерийские установки на базе серийных танков. В войну наша промышленность выпускала на базе тяжелых танков КВ и ИС тяжелые самоходки с пушками калибром 152 и 122 миллиметра. На базе тридцать четвёрки средние противотанковые самоходки с пушками калибром 85-миллиметров, а к концу войны 100-миллиметров. Легкую самоходку для поддержки пехоты выпускали с 76-миллиметровой пушкой на базе легкого танка Т–70. – Заметив удивленный взгляд Сталина, Андрей пояснил. – Это лёгкий танк, который создали во время войны для замены БТ. Сталин сел напротив Андрея, отложил свою трубку, сказал глядя на него:

– Очень хорошо, товарищ Банев, что вы владеете информацией. Но я бы попросил вас рассказать всё с самого начала. Со всеми подробностями, которые вы сможете вспомнить.

Андрей сосредоточился и начал рассказ о событиях сорок первого года своего времени, пытаясь вспомнить всё, что знал о боевых столкновениях первых дней и недель войны. Иногда Сталин его останавливал и просил повторить услышанное или же объяснить непонятные ему термины. Андрей повторял с новыми подробностями и комментариями. Рассказал о характеристиках истребителей, использовавшихся в начальный и конечный период войны. Перечислил самых результативных асов нашей авиации, фамилии которых он помнил. Особо впечатлил Сталина рассказ о применении реактивной артиллерии в различных условиях. Когда Андрей дошел до действий расчетов противотанковых ружей, Сталин заставил его вспомнить все характеристики бронебоек. Заинтересовали его и упомянутые Андреем гранатомёты послевоенного времени.

Особенно дотошно он выспрашивал Андрея о действиях союзников СССР в войне. И здесь Андрей не посчитал нужным скрывать своё скептическое отношение к боевым качествам английских и американских войск. Высказал своё отношение к политике Черчилля и Рузвельта в отношении Советского Союза, к их неоднократным попыткам заключить сепаратный мир с немцами, к затягиванию открытия Второго фронта в Европе, к попыткам Черчилля влезть в Европу через Балканы. Рассказал и об известных ему контактах англичан с немцами в тридцать девятом и сороковом году. Сталин внимательно слушал, иногда кивал, когда получал информацию, дополняющую известные ему сведения, достраивал только ему понятную политическую мозаику.

К исходу третьего часа беседы, когда уставший от долгого монолога Андрей с трудом говорил, Сталин прекратил разговор.

– На сегодня, товарищ Банев, достаточно информации. После того как мы проведём анализ полученных сведений, мы продолжим наш разговор, возможно завтра. Будут ли у вас какие-нибудь просьбы?

– Да, товарищ Сталин, я бы хотел попросить, чтобы моим куратором назначили сержанта, который меня арестовал на аэродроме.

– Почему именно его? – Сталин с интересом посмотрел на Андрея.

– Этот человек, товарищ Сталин, не побоялся проявить инициативу, передал информацию, в которую сам вряд ли верил. Следовательно он умен, инициативен, отличается смелостью. К тому же он читал мой отчёт, следовательно сумеет легко воспринять другую информацию. – Высказал свои аргументы Андрей и добавил про себя. – «"К тому же одним покойником будет меньше"».

– Я думаю, товарищ Банев, что эту просьбу можно выполнить. Будут ли другие пожелания?

– Товарищ Сталин, я бы попросил доставлять мне газеты и журналы. И у меня ещё есть просьба дать мне гитару.

– Вы ещё и музыкант, товарищ Банев? – усмехнулся Сталин.

– Немного, товарищ Сталин.

– Ну что же, ваши просьбы не затрагивают интересов нашего государства. Их выполнят. До свиданья, товарищ Банев. – Сталин указал Андрею на одну из дверей. Андрей встал, чётко развернулся и вышел в указанную дверь. За ней оказалась не приемная с Поскребышевым, а другая комната, где Андрея приняли ожидавшие его лейтенанты конвоя.

Спустя некоторое время он оказался в своей комнате. Расстелил кровать. И вскоре спал спокойным сном человека, выполнившего важное и нужное дело.

Лаврентий Берия шел по коридору к кабинету Сталина. Ожидая, что его вызовут он никуда не поехал из Кремля, хотя были неотложные дела. Проходя мимо постов охраны, он искоса оглядывал часовых. Те старательно тянулись, едва только всесильный нарком НКВД показывался в дальнем конце коридора, едва дыша ждали когда он пройдёт мимо, и только когда он скрывался за поворотом облегчённо вздыхали. Вызвать недовольство Берии означало в лучшем случае оказаться надзирателем в каком–нибудь лагере на Колыме, в худшем бесследно исчезнуть. Хотя нарком своих людей без вины не наказывал, но кто знает, что могло оказаться виной в данный момент.

Вошедшему в приемную Сталина Берии, Поскребышев только молча кивнул и показал на дверь. Берия одёрнул китель и шагнул в кабинет. Ему очень хотелось бы знать о чём шел разговор между вождём и этим арестантом, но настолько далеко его возможности не распространялись, да и Сталин не потерпит никакой слежки за собой. И если узнает о попытке прослушать его кабинет сотрёт в пыль, не глядя ни на какие заслуги. К тому же громоздкое оборудование не установишь незаметно.

Берия вошел в кабинет и встал перед столом вождя, тот молча кивнул на стул напротив себя. Берия глянул на трубку, та судя по всему давно погасла. Что же такого узнал Сталин?

– Лаврентий, у меня для тебя есть работа. Нужно последить за одним человечком.

– За кем именно, товарищ Сталин?

– За Мехлисом, – ответил Сталин, и начал вытряхивать пепел из трубки.

– И что он такого сделал, – удивился Берия. Ему было всё равно кого отслеживать и обрабатывать, но никого из когорты столь близких к Сталину людей НКВД ещё не поручали. – А зачем следить, товарищ Сталин, взять его сразу, этот трус всё расскажет на первом же допросе.

– Лаврентий, а ты знаешь о чём спрашивать? Мне нужен не ещё один враг народа, мне нужны все его связи. И в стране, и за границей.

– Какие именно связи, товарищ Сталин, – Берия начал успокаиваться. Коба что–то узнал о делах Мехлиса, ну что же он его сдаст без раздумий. Берия облегчённо вздохнул про себя, как хорошо, что ничего не ответил на предложения сионистов.

– Я думаю, Лаврентий, нужно искать связи с его родственниками. Не может быть, чтобы еврей не поддерживал отношения со своей роднёй.

Берия кивнул, еврею никуда от своих не деться, даже если он захочет спрятаться – всё равно найдут, пусть хоть в Антарктиду убежит.

– А нам какая польза от его родни? – пытался симулировать непонятливость Берия.

– Лаврентий, ты дурака из себя не строй. – Сталин остановился напротив Берии, посмотрел тому в глаза, выдержал паузу и продолжил. – А то мне станет интересно, почему товарищ Берия покрывает товарища Мехлиса? А не договорились ли они между собой? А если договорились, то о чём?

Берия почувствовал, как по спине потекла противная струйка холодного пота. Коба что–то узнал! Если не из того что уже сделано, то что–то, что, возможно, будет сделано в дальнейшем. Нужно срочно ликвидировать все связи с сионистами. И сдать с потрохами этого идиота Лейбу.

– Коба, разве я отказываюсь дело делать. – Берия мучительно искал выход, который бы позволил ему не только выйти из ситуации без потерь, но и получить выгоду. – Но ты же знаешь, стоит только этого еврея прижать, как сионисты по всему миру взвоют.

– Пусть воют. – Сталин опять посмотрел Берии в глаза, повернулся и принялся по своей привычке ходить вдоль стола. – Громче выть чем по «"Иудушке Троцком"» всё равно не смогут. А нам сейчас не до их мнения. – Подошел к стулу напротив Берии, сел и вновь посмотрел на него. – Так значит сионисты?

– Есть некоторые признаки, товарищ Сталин. – Ответил Берия, понимая что невольно проговорился и думая, что же можно сказать уже сейчас, а что оставить для дальнейших докладов. – Наши люди в Испании зафиксировали несколько контактов между Франко и представителями еврейских банков. А после этого Франко встречался с германским послом. А затем из Марселя отошел испанский пароход, на котором ехало несколько богатых германских евреев. А Гитлер так просто их не отпускает.

– Может ему какое–нибудь стратегическое сырьё понадобилось? – спросил Сталин.

– Марганец и хром они ему и так поставляют. Да и всё остальное. Если можно получить хороший «"гешефт"», евреи ни перед чем не остановятся. Скорее всего здесь какая–то игра, но какая именно, я пока не знаю. – Берия мысленно вздохнул, сдав только противоположный конец цепочки, он заинтересовал Сталина, а затем можно сдать и всю сеть, ликвидировав тех кто выходил на контакт с его представителями.

– Хорошо, Лаврентий, так и сделаем. – Сказал Сталин и со свойственным ему тяжелым юмором добавил. – Только поторопись, а то как бы нам новый нарком речного транспорта не понадобился. Можешь идти.

Берия поднялся и пошел к выходу. Намек о речном транспорте ему напомнил судьбу его предшественника Ежова, которого перед ликвидацией тоже ставили наркомом речного транспорта. Сохраняя деловое и спокойное выражение лица, он прошел по кремлёвским коридорам, вызвал свою машину, и только в ней позволил себе расслабиться.

В своем кабинете на Лубянке Берия первым делом налил себе стакан коньяка, медленно выцедил его за один раз, зажевал кусочком сервелата. Посмотрел на бутылку, не добавить ли ещё один, но подумав решительно отвернулся – нужна свежая голова. Он откинулся на спинку стула и стал проводить анализ того, что нужно сделать.

Итак Коба что–то узнал о шашнях Мехлиса, требует проследить за ним. Но следить не к чему. Все контакты этого идиота Лейбы за последние четыре месяца, с самого первого тревожного звонка уловленного Берией, лежат в красной папке с непритязательным названием «"Дело №233"» в его сейфе. И передать их Сталину недолго. Но вот стоит ли это делать? С одной стороны медлить не следует, Коба зря предупреждений не высказывает. С другой стороны – среди этих людишек могут попасться и чересчур информированные. И намного проще убрать их до того, как из них начнут выбивать признания.

Берия опять подумал, что стоило убрать объект сразу, до того как сведения попали к Сталину. Так он и хотел, но что–то его тогда остановило. Как оказалось, правильно сделал, у Кобы даже среди его ближайших соратников есть источник информации. Можно, конечно, было попробовать выбить из него все сведения самому, как из предыдущих «"проникателей"», но без Кобы изменить процессы в стране в нужную сторону не удастся.

Берия вздохнул. Верный, как ему казалось поначалу, шанс взлететь на вершину власти, на поверку оказался миражом. Его попросту пытались обмануть. Вышедшие на него ещё в августе представители сионистов предложили очень заманчивый план, в случае осуществления которого у него был шанс сместить Сталина и занять его место. Ему предлагали поставить Красную Армию в такую ситуацию, в которой она гарантированно проиграла бы приграничные сражения немецким войскам. Со слов вышедших на него людей следовало, что Гитлер удовлетвориться Прибалтикой и правобережной Украиной и Белоруссией. А у него появиться шанс обвинить Сталина в неудачной войне и сместить за это. На вопрос об их личных интересах эти людишки честно ответили, что им принадлежат некоторые заводы, прибыли которых от войны в Европе уже увеличились в несколько раз, а при её продолжении влетят до небес. После этих слов Берия поверил им окончательно. За деньги евреи мать родную продадут.

В то, что Гитлер удовлетворится Заднепровьем он тоже не верил, но надеялся остановить его после смены власти. Но прочитав протокол первого допроса Банева, Берия пришел в ужас. Масштабы поражения перечеркивали всё, что он наметил. В таких условиях сместить Сталина не удастся, более того, эта попытка вызовет такую анархию, что вероятней голову потерять, а не достичь своих целей. Придется идти в одной упряжке с Кобой, пока не подвернётся более подходящий случай.

Берия достал из сейфа папку с материалами слежки за Мехлисом и сел анализировать полученные сведения, прикидывая, что можно доложить сразу, а какие документы придержать до лучших времён. К пяти утра план действий был готов. Осталось привести его в действие.

8 ноября 1940 года Кремль

На этот раз пришли к Андрею намного раньше. Ему уже привыкшему к ночному образу жизни дневной визит показался странным. Всю неделю его каждый вечер доставляли к Сталину, где они с вождём обсуждали, порой до утра, всё, что Андрей знал о грядущей войне. Сталин требовал всех подробностей, какие мог вспомнить Андрей, въедливо выяснял технические характеристики танков и самолётов, тактику действий наших и немецких войск, стратегию немецкого командования в начальный период войны.

Особо его интересовали взаимоотношения советского правительства с американским президентом Рузвельтом и премьером Англии Черчиллем. Причины возникающих разногласий в начале и конце войны. Послевоенной холодной войны они, после краткого экскурса Андрея, старались не касаться, как маловероятного варианта развития событий. Пришлось Андрею рассказать об атомной бомбе, истории её создания и применения. Вначале он хотел промолчать, но, вспомнив, что работы над подобным оружием велись в США с 1939 года, решил сообщить всё, что он знал. Выслушав рассказ, Сталин только кивнул и перешёл к другой теме. Настаивать Андрей не стал, уяснив за эти дни, что вождь ничего не забывает, но и не торопится принимать решение, пока не обдумает ситуацию. Рассказал Андрей и о создании космических ракет и полётах в космос, но Сталин и с этой информацией пока не торопился, хотя уже знал о ракетных работах в Германии.

Заметив входящего лейтенанта, Андрей двинулся было к выходу, но тот остановил его и протянул свёрток, упакованный в прочную коричневую бумагу. Андрей удивился, но свёрток взял.

– Прошу вас ознакомиться с содержимым, и ждать дальнейших указаний. – Сказал лейтенант.

Вернувшись в свою комнату, всё же это была комната, а не камера, ибо её никто не замыкал, да и охраны под дверями после первого разговора со Сталиным не стало, Андрей вскрыл сверток и обнаружил в нём новенькую форму. Вместе с формой лежали документы на батальонного комиссара Банева Андрея Николаевича. Андрей осмотрел форму, две шпалы в петлицах и звездочка на рукаве подтвердили содержимое удостоверения. Развесив форму на спинке одного из стульев, ибо одевать её без сапог было бы несусветной глупостью, Андрей улегся на кровать и взял гитару. Тихонько перебирая струны, он пытался подобрать аккорды к вспомнившейся мелодии. Когда–то он был неплохим гитаристом, одним из лучших в их классе музыкальной школы, которую ему избежать не удалось, как и многим мальчикам из интеллигентных и полуинтеллигентных семей. Впрочем, его миновала самая тяжёлая форма «"музыкалки"» – по классу скрипки.

Большая поклонница классической музыки мать Андрея решила, что её сын должен непременно стать скрипачом. Мнения отца, а тем более самого сына она спрашивать не собиралась. В один не очень прекрасный день, оторвав любимое чадо от весёлой беготни со сверстниками во дворе, она отвела его в музыкальную школу. Пытавшийся возражать отец получил жёсткую отповедь, что мол «"старшего сына она отдала на откуп ему, целыми днями с железками и деревяшками возиться, так хоть из младшего воспитает культурного человека"». Но в самой школе ему несказанно повезло, ибо педагог по классу скрипки Вениамин Иосифович был твёрдо убеждён, что гениальные скрипачи получаются только из его народа. Осмотрев голубоглазого и светловолосого мальчика, пощупав его пальцы, Вениамин Иосифович только вздохнул и отвел Андрея в другой класс. «"Василий, это твой"», – сказал он и оставил несостоявшегося скрипача в классе гитаристов, за что Андрей был ему благодарен всю жизнь, и каждый раз, встречая Вениамина Иосифовича, искренне здоровался с ним. Мать Андрея удовлетворилась объяснением, что её сын уже слишком взрослый для обучения игре на скрипке, а сам Андрей получил в руки инструмент, который ему действительно нравился. Он с удовольствием играл и классические этюды, и дворовые песни, пел в школьном ансамбле вторым голосом. Василий Егорович, педагог гитаристов, уговаривал его учиться дальше, но у Андрея появилось новое увлечение, и на этом его обучение музыке закончилось. Но играть Андрей не бросал ни в школе, ни в армии, ни позднее во время службы по контракту в Чечне.

Когда мелодия всё же вспомнилась, Андрей начал играть громче, прикрыв глаза, как всегда делал, музицируя в одиночестве. Заканчивая мелодию, он услышал, как в комнату кто–то входит, и открыл глаза. И в ту же секунду вскочил с кровати. В дверях стоял сержант, проводивший его арест на аэродроме, впрочем, уже не сержант, а младший лейтенант госбезопасности. В одной руке он держал сапоги, а в другой фуражку. Лейтенант встретился с Андреем взглядом и кивнул.

– Ну, здравствуй лейтенант, – ответил на приветствие Андрей, – давай знакомиться заново. Банев Андрей, кто по статусу пока определить не могу.

– Егорцев Александр, – представился лейтенант, кивнул на форму Андрея и добавил, – личный охранник и адъютант при батальонном комиссаре Баневе, который, как мне известно, является представителем товарища Сталина при каком–то институте.

Андрей даже присвистнул от такой новости. Вспомнилось, что Сталин выяснял у него гражданскую специальность, а, узнав, что Андрей радиоинженер, только кивнул каким–то своим мыслям. Кажется, его решили использовать во всех его ипостасях, подумал Андрей.

– Спасибо, что поверил мне, – сказал он лейтенанту.

– Тебе тоже спасибо, что не забыл про меня, – ответил Егорцев, – одевайся, нам скоро идти.

Андрей быстро надел форму и сапоги, даже портянки намотал правильно, всё вспоминалось само собой, как будто только вчера пришел из армии. Вот только с портупеей пришлось повозиться, сам он её никогда не носил, а как она выглядела на офицерах, вспомнить не мог. Ему на помощь пришёл лейтенант, показал, что и куда надо продевать, и на этом процесс преображения гражданского человека в военного завершился. Андрей осмотрел себя в зеркало, разгладил немногочисленные складки, поправил фуражку. Лейтенант одобрительно кивнул, спросил:

– В армии служил?

– Два года солдатом по призыву, и полтора сверхсрочной по контракту. – Ответил Андрей. – А шинели нам дадут?

– Сегодня шинели не понадобятся, – ответил Егорцев, – сегодня мы должны прибыть на совещание генерального штаба, которое будет проводиться здесь в Кремле.

– И в каком качестве мы должны там быть? – удивился Андрей.

– Товарищ батальонный комиссар, я же не бог, и не начальник генерального штаба, – усмехнулся лейтенант, – откуда мне знать? Дан приказ явиться. А зачем начальство знает, для того у него звёзды в петлицах.

– Да ты, лейтенант, философ, – удивился Андрей.

– Два курса политехнического закончил, до того как призвали, – ответил Егорцев.

Андрей с удивлением посмотрел на своего охранника. А лейтенант то оказывается не так прост! Не из выслужившихся костоломов, а из призванной интеллигенции. И образование не рядовое для энкавэдэшника. Промелькнули в голове у Андрея подобные мысли, но тут же всплыли другие. А почему он решил, что в НКВД работали только тупые громилы?

Из воспоминаний творческой интеллигенции, которая активно и старательно стучала в этот самый НКВД друг на друга, писала доносы километрами, преданно озвучивала любое желание власть предержащих. А чаще всего даже не желания, а прозрачные намеки, которые в устах этой интеллигенции приобретали законченность и стройность. А под старость у них вдруг проснулась совесть и захотелось поговорить об этом. Но вместо того, чтобы покаяться в своих грехах, настоящий интеллигент всегда найдёт виноватых в том, что он совершил подлость. Вот и оказались работники НКВД, все поголовно, кровожадными бессердечными чудовищами.

Андрей не любил интеллигентов, хотя сам и был им, то ли в пятом, то ли в шестом поколении. Жизненный опыт научил его, а война в Чечне подтвердила, что из интеллигентов получаются хорошие собеседники, но хреновые друзья. На второй год этой бессмысленной войны он однажды набил морду одному из своих шапочных знакомых, оказавшемуся в их части в качестве корреспондента какого–то «"демократического"» листка, за что и был досрочно, до окончания контракта, уволен. Этот мудак с чувством превосходства, хорошо поставленным голосом поучал вернувшихся из рейда пацанов, что их служба является уголовным преступлением, что самое лучшее для них немедленно перебежать на сторону врага. Пацаны, притащившие из рейда двух раненых товарищей, скрипели зубами, но под строгим взглядом замполита, которому хотелось перебраться подальше от этих опасных мест, молчали. Случайно забредший на эту лекцию, Андрей узнал в корреспонденте дальнего родственника своей матери, радостно поприветствовал его и тут же получил отповедь «"о недопустимости интеллигентному человеку опускаться до уровня «"тупой боевой гориллы"». Вещал всё это корреспондент с пафосом, с презрительным взглядом осматривая погоны прапорщика на плечах Андрея. За что и получил немедленно в морду, да не один раз. Кинувшийся на помощь московскому гостю замполит «"случайно"» зацепился за чей–то сапог и растянулся на полу, также «"случайно"» на него упала пара стульев. К тому времени, когда он сумел придти на помощь, высокий московский гость, представитель новой российской демократии уже щеголял побитой мордой, наливающимися синевой синяками под глазами и почему–то имел на заднице несколько отпечатков от подошв, хотя Андрей ногам волю не давал. Вой по этому поводу в демократической прессе продолжался несколько дней. С каждым новым репортажем увеличивалось количество «"негодяев избивавших представителя демократической прессы"», для каждого телешоу старательно подрисовывали, сошедшие к тому времени синяки. После каждого такого представления благодарные офицеры их части, и не только их, поили Андрея водкой, «"за храбрость и решительность при защите товарищей от врагов нашей Родины"». Фраза была взята из официального наградного листа, выданного Андрею после этого случая командиром их бригады. Конечно, официально награждение было дано за боестолкновение с бандитами, произошедшее на три дня раньше, но все в бригаде, до последнего кашевара, знали об истинной причине благодарности. Жаль только, что полковники в армии оказались гораздо порядочнее генералов. Получив от полковника орден, приказом вышестоящего генерала прапорщик Банев был уволен в запас.

«"А жизнь, оказывается намного сложнее, чем мы её себе придумали!"» – Думал Андрей двигаясь вслед за лейтенантом сопровождения по коридору. – «"Вот и ещё одно подтверждение, в лице лейтенанта Егорцева, ошибочности представлений позднего времени об карательных органах"». Позади него шёл Егорцев с интересом осматривая кремлёвские коридоры, в которых он оказался впервые. Их провели в большой зал, показали места в последнем ряду. «"Всё правильно"», – подумал Андрей, – «"такая мелкая сошка и должна сидеть последней, странно, что вообще сюда запустили"». Они с Егорцевым с интересом вертели головами. Андрей узнал Жукова, Шапошникова, Ворошилова и Буденного, догадался о личностях ещё некоторых генералов, портреты которых он когда–то видел. Труднее было с несколькими гражданскими, которых он не знал, за исключением Молотова и Калинина. Егорцев, наклонившись к нему, стал объяснять кто есть кто, но и ему были известны только высокопоставленные партийные деятели.

Вскоре приоткрылась дверь, все встали, в зал вошел Сталин с неизменной трубкой в правой руке, левую наполовину парализованную он прижимал к телу. Когда он сел на своё место, была дана команда садиться. Генералы и маршалы расселись вокруг стола, во главе которого был Сталин, сопровождающие их офицеры обосновались во втором ряду стульев. Андрей с Сашкой, как и ещё несколько человек с петлицами попроще, в третьем, но как они успели заметить младше их по званию никого не было. Андрей пытался понять, зачем Сталину понадобилось его присутствие на столь представительном собрании. В голову ничего не приходило и он бросил придумывать объяснение и приготовился слушать.

Докладчиком был Шапошников. Он рассказывал о проведенных в сороковом году реформах в Красной Армии, принятии на вооружение новых типов вооружений. Обрисовал проблему формирования новых частей. Сталин только кивал, выслушивая вновь назначенного на эту должность, на другой день после первого разговора с Андреем, начальника Генерального штаба. Спокойно выслушал он и Жукова, который в своей обычной напористоагрессивной манере докладывал о положении дел в Киевском Особом военном округе. Доклад командующего Западным Особым военным округом генерал-полковника Павлова вызвал у него уже не такую благожелательную реакцию, пару раз он бросил на него недовольный взгляд. Генералы насторожились, хотя Сталин пока молчал. Докладывали также командующие Одесского, Закавказского и Дальневосточного военных округов. Внутренние и другие приграничные округа о состоянии дел на своей территории на этот раз не докладывали.

– А как у нас с введением новых образцов вооружений, товарищ Кулик? – после непродолжительной паузы, позже окончания последнего доклада, спросил Сталин.

– Каких именно, товарищ Сталин? – подскочил со своего места маршал Кулик, курировавший внедрение новых образцов вооружения.

– Нас интересует производство новых танков КВ и Т–34. – Ответил Сталин. – Что предпринято для начала их массового производства.

– Товарищ Сталин, отзывы об этих танках, особенно Т–34, поступившие в наркомат обороны, не очень благоприятные. – Осторожно начал маршал. – Отмечены плохой обзор, теснота в башне, есть и другие недостатки. Поэтому с производством танка Т–34 наркомат решил повременить.

– Товарищ Кулик, почему–то решил, что он может принимать решения за Политбюро. – Сталин раздраженно посмотрел на него, окинул взглядом генералитет, все затихли, ожидая дальнейшего развития событий. – Если у боевой техники есть недостатки, их надо устранять, а не запрещать производство самой техники. Скажите нам, товарищ Кулик, что вы предприняли для устранения названных недостатков?

Маршал Кулик вытянулся по стойке смирно, не сводил взгляда со Сталина, который поднялся со своего места и начал ходить вдоль стола. Генералы напряженно ждали продолжения его слов.

– Товарищ Кулик молчит, потому что он ничего не сделал для исправления недостатков. Товарищ Кулик решил, что проще запретить производство новой техники. Почему до сих пор не начато массовое производство пистолетов-пулемётов? Что вы хотите сказать, товарищ Кулик? Что пистолет–пулемёт Дегтярёва сложен в производстве? Значит надо разработать новый, который будет больше подходить для массового производства. Когда будут закончены испытания новых образцов?

– Испытания будут завершены к концу этого года, товарищ Сталин. – Ответил маршал Кулик.

– А кто вам сказал, товарищ Кулик, что мы можем ждать? – Сталин остановился напротив него, посмотрел внимательно ему в глаза. – А если завтра начнётся война? Чем мы будем воевать, товарищ Кулик? Вашими отчётами и отзывами? Современная война очень быстрая, времени на раскачивание у нас не будет. Готовится к ней нужно уже сейчас, а не когда она начнётся.

Сталин прошелся вдоль стола, раскурил заново погасшую за это время трубку, подошёл к своему месту. Окинув взглядом сидящих генералов он продолжил:

– Если мы не хотим проиграть войну, начинать к ней готовится нужно уже сейчас.

Первое. Нужно начать массовое производство танков Т–34. Даю вам, товарищ Кулик, месяц на развёртывание работ. Танк пока выпускать таким, какой есть, но сразу начинать работы по устранению недостатков. Подключить к его производству все заводы, которые могут это делать. Не только Харьковский, но и Сталинградский и Челябинский тракторные заводы. К началу мая должно быть изготовлено не меньше двух тысяч танков. Увеличить также и производство тяжелого танка КВ.

Второе. Мы поторопились с расформированием танковых корпусов. Как показывает опыт войны в Европе, такие корпуса необходимы. Но нужны и механизированные части. Поэтому, танковые корпуса нам придется создавать заново. Для их формирования использовать танки новых моделей. К тому же сроку необходимо создать не менее десяти танковых корпусов, по три танковых и одной механизированной бригаде в каждом корпусе. У кого–нибудь есть возражения?

За столом стояла мёртвая тишина, желающих возражать вождю не нашлось. Наоборот лица сидящих за столом генералов светлели от радости, наконец–таки Сталин перестал слушать Кулика, от которого вреда для перевооружения армии было намного больше, чем пользы.

– Третье. – Продолжал Сталин. – Начать массовый выпуск пистолетов-пулемётов. По моим сведениям автомат товарища Шпагина вполне подходит для этого. В течение недели завершить испытания, устранить все недостатки и приступать к налаживанию производства. Для этого занимать все подходящие заводы, имеющие соответствующее оборудование. К тому же сроку изготовить не менее полумиллиона пистолетов-пулемётов.

Четвёртое. Нашей пехоте нужно много противотанковых средств. Поручить нашим оружейникам разработать простое в производстве и мощное противотанковое ружьё большого калибра. Работы завершить к концу года, а в январе приступать к выпуску. К маю нужно изготовить не менее пятидесяти тысяч противотанковых ружей.

На лице Кулика стало появляться удивленное выражение, наконец он решился возразить:

– Товарищ Сталин, уложиться в такие сроки будет трудно.

– Товарищ Кулик, партия ставила вас на этот пост, потому что надеялась, что вы не побоитесь никаких трудностей. – Сталин опять остановился напротив него. – Но если вы не можете преодолеть эти трудности, партия найдёт вам замену. Садитесь товарищ Кулик. Мы подумаем о вашем новом назначении.

Побледневший Кулик сел на своё место. Сталин окинул взглядом молчавших генералов и продолжил:

– В связи с тревожной обстановкой на Западной и Дальневосточной границе необходимо работу с перевооружением Красной Армии сосредоточить в одних руках. Для этого политбюро предлагает создать наркомат вооружений. Есть мнение назначить на этот пост товарища Устинова.

Сидящий в третьем ряду Устинов немедленно подскочил. Все оглянулись на него, новоназначенный нарком был самым молодым, тридцатидвухлетним, наркомом в правительстве. Заметив удивлённые взгляды, Сталин пояснил:

– Мы надеемся, что молодость товарища Устинова не будет недостатком, а поможет ему преодолеть трудности, которые другим товарищам кажутся непреодолимыми.

Андрей начинал понимать причины своего присутствия на этом собрании. Сталин решил показать ему выводы, сделанные из рассказов Андрея. Больше всего радовало то, что вождь всё–таки решился заменить Кулика, хотя он и давал старому соратнику возможность исправиться, но тот сделать правильных выводов из его слов не сумел. Не стал Сталин придумывать и новых путей решения проблем, а повторил те, которые выбрал в 1941 году его времени. Не зря Андрей так подробно описывал всё, что было сделано в то время для увеличения производства новых видов вооружения. Не решился пока вождь только на создание танковых заводов в Нижнем Тагиле и Омске, но Андрей был уверен, что дойдёт дело и до этого. Создание оборонного комплекса на Урале и в Сибири было стратегически выгодным и создавать его всё равно придётся, не сейчас, так позднее. Сталин тем временем перешёл к проблемам авиации.

– Пятое. Большая часть наших самолётов уступает по характеристикам самолётам вероятного противника. – Генералы начали переглядываться. Сталин впервые с 1939 года почти открыто назвал главным противником Германию. – Необходимо увеличить производство современных самолётов, а выпуск устаревших моделей прекратить. Армии прежде всего необходимы истребители Як-1, не менее двух тысяч штук, как наиболее подходящие для воздушных боёв с Мессершмиттами. Также нужны штурмовики Ил-2. Нужны как воздух, как хлеб. – Повторил Сталин своё выражение другого времени, о котором ему говорил Андрей. – Их также нужно изготовить не менее двух тысяч, и даже больше. Кроме того увеличить производство бомбардировщиков всех новых типов. Чем больше мы их выпустим, тем лучше.

Шестое. Нам понадобится сильная противотанковая артиллерия. Нужно модернизировать наши противотанковые 45-миллиметровые пушки, чтобы они могли пробивать броню не менее 50-миллиметров с полукилометрового расстояния. Начать массовый выпуск модернизированной 76-миллиметровой дивизионной пушки, разработанной товарищем Грабиным. А также 57-миллиметровой противотанковой пушки, разработанной в этом же КБ.

Седьмое. Нашей армии нужна реактивная артиллерия. Принять меры к началу массового выпуска реактивных миномётов. Нужны и обычные миномёты. Нужно увеличить производство полковых 120-миллиметровых миномётов. Дать поручение конструкторским бюро ускорить работы над 160-миллиметровым миномётом.

Восьмое. Необходимо создание самоходной артиллерии. Пора уже переходить от экспериментов к делу. С тридцать пятого года проводите эксперименты, а самоходные установки в войсках до сих пор не появились. Для ускорения работ приказываю использовать для самоходных орудий серийные танки, на которые ставить серийные орудия. На базе КВ создать тяжёлые самоходные установки с орудиями калибром 122 и 152 миллиметра. На базе Т–34 среднюю противотанковую самоходку с пушкой калибром 85 миллиметров. Также нужно создать самоходное орудие с 76-миллиметровой пушкой на базе лёгкого танка для поддержки стрелковых подразделений. К проектированию приступить немедленно. Начать выпуск данной техники не позднее февраля.

Сталин прошёл вдоль стола, подошёл к своему месту, положил погасшую трубку.

– Конечно, для этой техники понадобятся люди. Поэтому нужно уже сейчас начинать переподготовку специалистов. Командующие округами должны через неделю предоставить в Наркомат обороны планы перевооружения и создания новых частей. Организовать переподготовку танкистов и лётчиков, обучение бойцов использованию новых видов вооружений по мере их поступления в войска. За проведение данных мероприятий командующие округами будут нести личную ответственность.

– Товарищ Сталин, – поднялся со своего места Берия, – все эти мероприятия будет трудно скрыть.

– За секретность, товарищ Берия, будете отвечать вы, лично. – Сталин остановился перед верным соратником, пристально посмотрел на него и добавил. – И если вы не уверены, что сможете её обеспечить, скажите об этом сейчас. Я думаю, что партия сможет найти вам замену.

Берия сел, не решившись больше ничего сказать Сталину. Тот опять прошелся вдоль стола, взял свою трубку, раскурил её заново. Повернулся к генералам и добавил:

– Конечно, я сказал не всё. Задача нашего Генерального штаба, – он посмотрел в сторону Шапошникова и его заместителя Василевского, – составить подробный план действий, в котором указать и то, о чём я забыл упомянуть. Кроме того, каждый командующий округом должен подумать, что необходимо сделать для усиления боеспособности войск его округа, но не за счёт других округов. Гражданским товарищам, – он посмотрел в сторону партийных и хозяйственных деятелей, присутствовавших на заседании, – также необходимо подумать о том, что они могут сделать для усиления обороноспособности нашей Родины.

Сталин вернулся на своё место, сел, посмотрел на присутствующих и добавил:

– Мы думаем, что гражданские товарищи и некоторые приглашенные военные могут быть свободны.

Все гражданские, в том числе и Молотов с Калининым, немедленно поднялись и пошли к выходу. Встал со своего места и Андрей, понимая, что упоминание приглашенных военных товарищей, относилось к нему. Вслед за ним двинулся Егорцев. В коридоре их уже ждал лейтенант сопровождения, чтобы отвести в комнату Андрея.

Через некоторое время они сидели за столом и пили чай, принесённый по их просьбе. Егорцев с интересом посматривал на Андрея, но задавать вопросы пока не торопился. Наконец, он отставил стакан в сторону и спросил:

– А скажите мне, товарищ батальонный комиссар, зачем вы попросили куратором именно меня?

– Затем, чтобы тебя не расстреляли. – Андрей решил отбросить дипломатию и с самого начала выработать между ними откровенный стиль общения. – К тому же мне будет намного легче работать с тобой. Один раз ты уже решился мне поверить, значит и дальше будет проще тебя убедить.

– Убеждать нужно не меня, – усмехнулся Егорцев, – а вышестоящих товарищей.

– Вот ты мне и нужен для убеждения этих товарищей. – Сказал Андрей. – Мало знать о том, что будет. Нужно ещё заставить поверить в это других, причём преподнести это не как готовое знание, а заставить их самих до этого додуматься. А для этого нужно знать много такого, о чём я понятия не имею.

– А что именно?

– Да хотя бы то, как принято обращаться к начальникам разных уровней. Где можно приказать, а где просить нужно. Что известно всем, а что является божьим откровением. И информацию нужно передавать стилем этого времени. – Начал свои объяснения Андрей. – К тому же раз ты у нас в политехническом учился, значит и физику должен знать.

– Учить приходилось, – ответил Сашка, – но, по отзывам преподавателей, больших высот в ней не достиг.

– Ничего, если партия поручит выучить, то куда ты денешься.

– А зачем физику учить? – уже серьёзно спросил Егорцев.

– Нам с тобой придётся в срочном порядке сделать несколько открытий. – Пояснил Андрей. – Но современного научного языка я не знаю. Твоей задачей будет всё это сформулировать так, чтобы ни у кого не вызвало сомнений, что это открытие какого–то гения, безвестно сгинувшего в лагерях НКВД.

– Это сделать будет не сложно, ну а дальше? Ведь всё это нужно будет защищать от нападок других учёных. Ты не представляешь какой «"гадюшник"» представляют собой все эти научноисследовательские институты.

– Почему не представляю, – усмехнулся Андрей, – в наше время нравы в них не намного лучше. Разве что возможности повесить на оппонента ярлык врага народа не получится, и отправить его лес валить, как это принято сейчас. Подожди, скоро товарищ Сталин начнёт воздавать по заслугам всем нашим академикам.

– А что они не так сделали? – поинтересовался Егорцев.

– А что они могли сделать? Отправили самых талантливых и способных в лагеря. Хорошо, если им там дают возможность работать, хотя бы в «"научной шарашке"». А то ведь первые годы попросту расстреливали. Но к этой теме мы ещё вернёмся, и очень скоро, как мне кажется.

Андрей посмотрел на часы. Времени до возможного вызова к Сталину оставалось ещё много. Он достал тетрадку и карандаш, который ему принесли на второй день по его просьбе. Перо Андрей просить не решился, понимая, что, привыкнув к шариковой ручке, писать им вряд ли сможет. Он уже сделал наброски некоторых вопросов, «"открытие"» которых требовалось в первую очередь. К таким он отнёс радиолокацию, жизненно необходимую для борьбы с авиацией противника. Вторым номером у него стояло открытие полупроводникового диода и транзистора. Третьим номером значилось начало работ над электронной вычислительной техникой. Ничего сверхъестественного для данного времени в этих открытиях не было, всё необходимое уже было, оставалось только подтолкнуть научную мысль в нужном направлении, или убрать с её дороги некоторые препятствия, активно мешающие движению.

Здесь же он записал и все сведения, известные ему о создании атомной бомбы и ракетной техники. Но здесь требовались Курчатов и Королёв. Андрей уже говорил о них Сталину, но пока никакой реакции от него не последовало. Но сдаваться он не собирался и обязательно собирался повторить свои пожелания вождю.

– Возьми, почитай пока, – он протянул тетрадь Егорцеву, – и подумай как это всё преподнести нынешним учёным, чтобы они за идею ухватились и стали её реализовывать, а не отмахнулись, как от собачьей чуши. Я думаю, что лучше всего поручить это молодёжи, ещё не нахватавшейся научной спеси и зазнайства. Егорцев согласно кивнул, взял тетрадь и начал чтение.

Ближе к полуночи Андрея вызвали к Сталину. Он прошёл по коридорам уже привычным путём, вошёл в приёмную. Поскребышев, привыкший за эти дни к его визитам, только молча указал на дверь. На его лице не отражалось никаких чувств, Андрею даже стало интересно, способен ли он удивляться хоть чему–либо. Но подумав, сам пришёл к выводу, что способность удивляться на этой должности смертельно опасна.

Сталин читал один из отчётов Андрея. На второй встрече они решили выработать новый стиль работы, когда Андрей писал общий отчёт об интересующей вождя теме, а затем Сталин задавал уточняющие вопросы. Работать стало намного легче. За эту неделю они обработали такой объем информации, который не осилить при обычном рассказе.

Сталин указал Андрею на один из стульев справа от него. Андрей сел и стал ждать, когда вождь дочитает его отчёт. Наконец Сталин отложил последний листок, затянулся трубкой, немного помолчал и спросил:

– Товарищ Банев, а американцы действительно уже ведут работы по атомной бомбе?

– Да, товарищ Сталин, и не только они. Немцы также активно вели разработки этой темы, но с самого начала пошли по неверному пути. А может просто не успели. В Америке же работы ведутся с тридцать девятого года, а за год можно успеть очень много.

– Вы утверждаете, что эти работы стоят очень дорого. Можем ли мы позволить себе такие траты перед началом войны?

– Товарищ Сталин, нам необходимо это сделать. Если мы не начнём сейчас, то потом, догоняя, мы потратим намного больше сил и средств. – Андрей понял, что Сталин уже принял решение, но желает ещё раз выслушать его доказательства. – К тому же в начальный период теоретической разработки больших вложений средств не понадобится. Пусть Курчатов вначале разработает основные принципы работы, а затем уже принимается за практическую часть.

– Почему вы, товарищ Банев, так настойчиво называете именно фамилию Курчатова? – Сталин с интересом посмотрел на Андрея. – По моим сведениям, данными вопросами занимается также товарищ Ландау из института товарища Капицы.

– Я постараюсь объяснить причины выбора, товарищ Сталин. Но, поймите меня правильно, это не мой выбор, а ваш. – Андрей вздохнул, он ожидал этого вопроса, но к его радости их преподаватель физики в институте хорошо знал историю закулисных интриг в науке предвоенного времени, и не считал нужным скрывать своё отношение к некоторым учёным. – Да, товарищ Ландау занимался работой над теорией ядерного взрыва и пришёл к очень интересному выводу о его невозможности. После чего все работы по этой теме в нашей стране были свёрнуты. Из–за этого Советский Союз отстал в создании ядерного оружия на несколько лет. Так как Курчатов активно возражал против этих выводов, то его, как это сейчас принято, объявили лжеучёным, отстранили от работы и отправили в войска заниматься проблемами разминирования неконтактных мин, где он и пробыл до сорок третьего года. Пока не понадобилось делать бомбу, ибо разведка донесла, что американцы уже близки к её созданию. Хорошо, что к тому времени уже шла война и нужны были учёные на фронте, а то могли бы и расстрелять.

– А что же товарищ Ландау? – спросил Сталин.

– Ландау теоретик. Он придумает десять дурацких теорий, но не сможет найти практическое применение ни одному самому простейшему физическому закону. Когда понадобилось создавать бомбу, все наши гении теоретической физики бросились в разные стороны, стали придумывать какие–то моральные препятствия к участию в этом проекте, искать защиты у своих покровителей, лишь бы не показать свою несостоятельность.

– И какое они понесли наказание за нежелание делать эту работу? – Сталин пристально посмотрел на Андрея.

– Никакого, товарищ Сталин. – Андрей усмехнулся и продолжил. – Попрятались по разным углам, а потом ещё гордились тем, что «"мол не участвовали в создании бесчеловечного оружия"».

– Значит Курчатов, – повторил Сталин, встал, прошелся вдоль стола и спросил, – а что с ракетами?

– Ракеты, товарищ Сталин необходимы как средство доставки атомных зарядов. А в перспективе и вывода в космос беспилотных спутников и пилотируемых кораблей.

– А какое назначение у космических аппаратов?

– Их можно применять для самых разных задач, товарищ Сталин. – Андрей подумал как лучше сформулировать, чтобы заинтересовать Сталина, и продолжил. – Военная разведка прежде всего, из космоса можно увидеть многое из того, что невозможно на земле. Космическая связь, предсказание погоды, геологическая разведка и много другого, о чём я просто не знаю.

– Насколько я понимаю, это тоже очень дорого. – Сказал Сталин.

– Если делать не торопясь, то затраты выйдут вполне приемлемыми. Но если нам придётся догонять, то цена вырастет многократно. – Ответил Андрей.

– И здесь тоже только одна кандидатура?

– Да товарищ Сталин, Сергей Павлович Королёв не просто главный конструктор вначале боевых, а затем космических ракет, но и великий конструктор. На его ракетах ещё пятьдесят лет летали, а такой срок много значит. К тому же, я даже не слышал, занимался ли ещё кто–нибудь этими вопросами кроме Королёва.

– Атомные заряды можно доставлять только ракетами? – спросил Сталин.

– Нет товарищ Сталин. – Андрей вытащил из папки новые листки, написанные утром, и положил на столе. – Здесь отчёт о развитии средств доставки атомных боеголовок и бомб за весь послевоенный срок. Естественно, то что я знаю и помню. Поначалу для доставки атомных бомб использовали самолёты. Первые бомбы были очень большие и тяжёлые, поэтому требовали больших самолётов с бомбовой нагрузкой не меньше пяти тонн на дальности доставки в несколько тысяч километров. Но сейчас ни у нас, ни у американцев такого аппарата нет. В США создали такой бомбардировщик только к середине войны, и то бомбу он мог взять на борт только предельно облегчённый, со снятым вооружением и некоторым оборудованием. А полноценный носитель они сделали только через несколько лет после войны. У нас первый самолёт способный это делать тоже появился после войны в КБ Мясищева.

– То есть средств доставки сейчас ни у кого нет? – спросил Сталин.

– Да товарищ Сталин, полноценных средств доставки не было ни у кого ещё долго. Иначе американцы немедленно начали бы войну против Советского Союза. А когда возможность доставить бомбу появилась, то и у нас уже были и бомбы и возможность отправить их в ответ на нападение. Это американцев и образумило. Одно дело ударить дубиной по голове безоружного человека, и совсем другое нападать, рискуя получить в лоб такой же дубиной. Атомная бомба сама по себе представляет великолепный аргумент сдерживания противника, нападать, рискуя превратить свои собственные города в радиоактивные пустыни, могут только полные идиоты. А такие болваны среди правителей государств всё–таки редкость.

– Если не считать Гитлера. – Дополнил ответ Андрея Сталин. Вождь подумал и, наконец, задал вопрос, который Андрей ожидал от него все эти дни. – Скажите, товарищ Банев, почёму Гитлер всё же решился напасть на Советский Союз? Немцы старательно избегали войны на два фронта, заключили с нами договор, более выгодный нам, чем им. Отдали нам Западную Украину и Западную Белоруссию, а это треть территории бывшего Польского государства. Поддержали наши требования к Финляндии и Румынии, дав нам возможность вернуть территории, принадлежавшие России до революции. Поставляли нам образцы своих самолётов и танков, оборудование нужное для военных заводов. И вдруг напали, оставив в тылу ещё одного, совсем не слабого противника. Вам не кажется, что это нелогично?

– Я думаю, товарищ Сталин, что поступки Гитлера надо анализировать психиатрам, а не военным. – Ответил Андрей. – Но всё же здесь скрыта какая–то тайна. С одной стороны, Гитлер всегда демонстрировал маниакальную уверенность в правильности всего, что он делал. С другой стороны, никогда не забывал подстраховаться. Некоторые историки объясняли действия Гитлера тем, что проведя две молниеносные войны с потрясающими успехами, он окончательно потерял чувство реальности. А скоро к ним прибавится и третья. Югославию вермахт разгромил за шесть дней. Как тут не почувствовать себя богом?

– Но Англию они не разгромили и даже не сумели нанести большой урон её экономике. – Сталин сел на своё место, выбил пепел из погасшей трубки, открыл пачку с папиросами и начал набивать трубку табаком.

– Я думаю, товарищ Сталин, что Гитлер был уверен в том, что Англия не нанесёт удар ему в спину, пока он будет расправляться с нами.

– Это только ваше мнение, товарищ Банев?

– Никаких документов о договорённостях Германии и Англии после войны не всплывало. Может их не было вообще, а может они были уничтожены в последние дни войны. Основные немецкие архивы были захвачены американцами, а они, естественно, не могли опубликовать документы компрометирующие Англию. Но, попавший им в руки секретный протокол договора тридцать девятого года между СССР и Германией, они опубликовали немедленно. Хотя по договору между союзниками делать этого не имели права. Сталин кивнул, раскурил трубку, и продолжил следующим вопросом:

– Товарищ Банев, в первый день вы сказали, что мы должны ударить первыми, это единственный вариант выгодного нам развития событий?

– Я всё–таки не профессиональный военный, товарищ Сталин, и не могу дать исчерпывающий ответ. Я знаю, что подобный вариант рассматривали в Генштабе, но дальнейшего развития он не получил. Но его активно использовали после войны те, кто хотел переложить ответственность за начало войны на Советский Союз. Они утверждали, что Гитлер нанёс СССР упреждающий удар, правда никаких доказательств, кроме собственной фантазии, предоставить не смогли. – Андрей уже говорил с вождём об этом, но сейчас решил повторить, понимая, что Сталин уже принял какое–то решение, но ему нужно подтвердить свои выводы его словами. Конечно, это рискованно и если что–то пойдёт не так, то основным виноватым быть ему, но сказав «"А"» нужно говорить и «"Б"». – Но в войну, товарищ Сталин, с наибольшим успехом наша армия проводила наступательные операции, основанные на предварительном изматывании противника в обороне. Так было во всех крупных операциях первых лет войны, то есть пока немцы ещё рисковали проводить крупные наступательные операции. Да и в дальнейшем, если удавалось узнать точные данные о наступлении противника, этот прием с успехом применялся. Надо добавить, что и крупнейшее поражение сорок второго года наша армия понесла, проиграв наступательную операцию на Харьков. То есть в наступлении немцы, да и мы тоже, более уязвимы, чем в обороне, если, конечно, наши генералы сумеют воспользоваться этой слабостью противника.

Сталин встал и опять начал ходить вдоль стола. Андрей молча следил за его передвижениями. Мешать Сталину размышлять было также опасно, как дразнить сытую кобру. Может быть она и не заметит тебя, а может немедленно вцепится. С равной вероятностью могут произойти оба события. Наконец Сталин остановился напротив него.

– Есть мнение назначить вас, товарищ Банев, представителем ЦК при вновь образованном институте радиотехники. Какое мнение у вас по этому поводу?

– Товарищ Сталин, я готов быть там, где принесу стране наибольшую пользу.

– Это правильный ответ, товарищ Банев, мы все должны приносить пользу нашей стране. – Сказал Сталин, другого ответа, повидимому, он не ожидал. – Формирование института уже начато, но вы можете включить в его штаты всех, кого посчитаете нужным для интересов дела. Хоть всю академию наук.

– Товарищ Сталин, мне кажется, что для академиков я не буду авторитетным руководителем. И большая часть моего времени будет уходить на разбор их доносов на меня.

Сталин усмехнулся, покачал головой, но недовольства не высказал. И Андрей продолжил:

– Лучше создавать институт из молодых, но уже имеющих опыт работы инженеров и студентов, заканчивающих обучение. И ещё… Мне могут начать задавать вопросы о том, откуда я такой умный взялся, и каким образом до всего этого додумался.

– Нежелательные вопросы пусть вас не волнуют. Мы можем вас представить как эмигранта, решившего вернуться на родину. Тем более, что вас уже считают испанцем. Андрей с удивлением посмотрел на вождя.

– Вы так хорошо играете испанские мелодии, что все, кто их слышал, посчитали вас испанским интернационалистом.

Андрей кивнул, он, действительно, получив гитару, в первые дни играл в основном испанские мелодии, чтобы восстановить навыки. Но поиспански знал всего лишь пару слов. Придется взять разговорник и подучить язык, чтобы понимать его хотя бы как те, кто там воевал. А то наткнёшься на кого–нибудь из военных бывших там, и вся легенда коту под хвост. А легенда неплохая, не хуже, чем была бы французская или американская.

– Завтра можете приступать к своим обязанностям, товарищ Банев. Квартиру вам предоставят неподалёку от института. Обживайтесь, входите в курс дела. Но мы с вами не прощаемся. Вас будут вызывать, когда возникнет необходимость в ваших консультациях. Андрей понял, что на сегодня беседа закончена, встал и пошёл к выходу.

9 ноября 1940 года Москва

Болела с похмелья голова, кто–то назойливый всё время стучал молоточком внутри неё. Мучительно хотелось опохмелиться, но Виктор прекрасно понимал, что делать этого ни в коем случае нельзя. Дрожащими руками он налил себе из графина стакан воды, залпом выпил его, налил ещё один, этот уже вытянул не торопясь. Поднялся с кровати и начал одеваться. Одежда обнаруживалась в самых неожиданных местах по всей комнате, один сапог валялся в самых дверях, второй выглядывал из под кровати. Одевшись, Виктор рассмотрел себя в зеркале, висящем около двери. Зрелище было отвратное. Тяжёлые мешки под глазами не вызывали никаких сомнений в том, чем он занимался последние дни. Лицо покрывала изрядная щетина, волосы на голове взъерошены и торчат во все стороны, разбита нижняя губа. Виктор поморщился, где он так? В гудящей голове несмотря на все усилия возникали только отдельные эпизоды вчерашнего дня.

С утра в таком же состоянии он отправился к своему корешу, с которым когда–то вместе начинали работать на заводе. Вместе пошли в пивную. Решив, что пиво слабовато (Зинка, гадюка, разбавила) сбегали за «"мерзавчиком"». С водкой пиво уже не казалось таким противным, да и Зинка такой сволочью. Затем был второй мерзавчик… Какая–то компания… Какая–то женщина, которую он целовал в незнакомом подъезде… А дальше?… Дальше он помнил только поцарапанную дверь своей коммуналки, да визгливый голос соседки, встреченной им в коридоре. Виктор вздохнул, небогато… Ладно, Колька расскажет, если, конечно, они с ним в разные стороны не разбрелись.

Он побрёл на кухню, на которой по счастью уже никого не было. Все ушли на работу, дети в школу. Только он один до сих пор дома. С наслаждением засунул голову под кран и долго стоял под холодной струёй, чувствуя как уходит из головы тяжесть, но взамен появляется колющая боль в висках. С трудом оторвавшись, он побрился холодной водой. Вернулся в комнату и растер лицо одеколоном, к великой радости ещё не выпитым по пьяни. Приведя себя в относительный порядок он достал из шкафа форму и оделся, пора было в наркомат. Хотя ему можно и не торопиться. Итак ясно, что это его последний день на этом месте. А куда дальше, известно только одному богу или чёрту. Кто там в небесной канцелярии заведует отделом кадров, распределяющим грешников.

На дребезжащем трамвае он добрался до Лубянской площади. Неторопливо вошёл в здание, и отправился в столовую. Есть пока не хотелось, но другого случая могло и не быть. Неизвестно куда ему сегодня после собрания. Может быть сразу в камеру? Будешь потом жалеть, что была возможность нормально поесть, а ты, дурак, не воспользовался ей. В столовой знакомая повариха, полюбовавшись его лицом, только покачала головой и вскоре принесла ему большую кружку настоящего капустного рассола, который Виктор с наслаждением выпил. Неторопливо, наслаждаясь каждым мгновением, как казалось ему, последних минут свободы, он съел завтрак, дополненный по его просьбе тарелочкой капусты. Выходя из столовой оглянулся и окинул взглядом стены, к которым успел привыкнуть за годы службы. Доведётся ли ещё сюда вернуться он не знал.

В кабинете он занял свой стол, поставил посередине стола пепельницу и, уставившись в потолок, стал ждать дымя папиросой. Делать вид, что занят каким–либо делом он не хотел. Да никто и не ждал от него таких подвигов. Сослуживцы старательно делали вид, что заняты какими–то очень важными делами, перекладывали бумаги на своих столах и старались не смотреть в его сторону. Виктор их не осуждал, сам за эти годы вел себя так неоднократно. Помочь ему они ничем не могли, а вот самим попасть на заметку, это раз плюнуть. Вскоре большинство из них, похватав бумажки, покинули кабинет. Остались только старший лейтенант Ярцев и капитан Гладышев. Ярцев, окинув взглядом капитана, подошёл к Виктору. Минутку поколебавшись Гладышев присоединился к нему.

– Похмелиться хочешь? – Спросил Ярцев, – У меня в заначке есть чекушка.

– Не хочу. – Сказал Виктор. – Спасибо Иван, уже не лезет.

– Ты, Витя, не обижайся на нас, что мы при всех не подошли. – Попытался извиниться Гладышев.

– Да ладно, мужики. Я что не понимаю? Сам в такой ситуации сколько раз был. И правильно сделали. Незачем давать повод для новых дел. Итак в отделе работать уже некому. Одни Рабиновичи, да Айзенберги остались. Они тут такую контрразведку устроят, что шпионы по коридорам толпами бродить будут. Это им не липовые приговоры по 58 штамповать.

Виктор в раздражении махнул рукой. Протянул мужикам пачку Казбека, последнюю оставшуюся у него. Те взяли по папиросе, молча закурили, говорить в общем–то было не о чем. Докурив, Виктор вмял окурок в пепельницу и, посмотрев на дверь, сказал:

– Вот что, мужики. Шли бы вы отсюда, пока какая–нибудь мразь не заглянула. Я бы сам вышел, но боюсь кого–нибудь подставить.

Гладышев с Ярцевым переглянулись, пожали Виктору руку на прощание и, прихватив какие–то папки, вышли из кабинета. Виктор встал, подошёл к окну. За пыльным стеклом по улице шли люди, проезжали автомобили, протренькал на стрелках трамвай. Жизнь шла своим чередом. Даже стало немного обидно. Виктор усмехнулся, а что собственно должно произойти? Небо на землю упасть, конец света наступить? Не он первый и не он последний. Он и так держался столько лет, хотя за это время много народу исчезло бесследно. Кто–то действительно за дело, и Виктор сам готов был за это поручиться. Кого–то подгребли за компанию с друзьями. Некоторых взяли за длинный язык. Сам же он попался на излишнем любопытстве. Ещё в первый день, получив это дело, он каким–то иррациональным чутьём определил, что дело дерьмовое и нужно спустить его на тормозах, не найдя никаких улик и доказательств. И только неуёмное любопытство толкнуло его на то, чтобы копнуть поглубже. А ухватив первую ниточку, он не удержался, чтобы не потянуть за неё как следует. Какая рыба была там на том конце ниточки он понял, только когда и его заметили. Торопливое уничтожение некоторых бумаг ничего спасти уже не могло. Он попался! Как говорит народная мудрость «"пошёл по шерсть, а вернулся стриженный"».

Дальше всё шло по давно отработанной методике. Несколько технических ошибок при проведении дознания. Жалоба подследственного на него и дело у него забрали. Вот ведь анекдот! Невинного человека можно как угодно уродовать, выбивая из него нужные признания, и ничего, а стоит только тронуть настоящего врага, но со связями, как вдруг вспоминают о каких–то правах. А то, что эта мразь – враг, причем настоящий, Виктор был уверен на все сто процентов. Но как оказалось, он также чей–то друг, а то и родственник и, судя по всему, очень близкий. А таких трогать нельзя ни в каком государстве. Вон до революции царицаматушка лично на кайзера шпионила, и ничего. Да и других предателей во дворце хватало, но никто их и пальцем не тронул. Почему сейчас должно быть подругому?

Стрелка возмутительно медленно плелась по циферблату, Виктор поминутно глядел на неё, но до начала собрания оставалось ещё долгих двадцать минут. Он выкурил уже три папиросы, достал было четвёртую, но убрал обратно, и так язык щипало от крепкого табака. Наконец, минутная стрелка дошла до цифры девять, оставалось всего пятнадцать минут до одиннадцати. Виктор встал, вытряхнул пепельницу в урну, как всегда делал уходя из кабинета, поставил её на стол и вышел из кабинета. В ящиках стола он проверил всё ещё неделю назад, как только стало ясно во что он вляпался. В них остались только абсолютно безопасные бумаги, ничего серьёзного на него не смогут найти даже настоящие профессионалы, а тем более эти дилетанты сыска.

В парткоме уже собрались все, в чьи обязанности входило присутствовать на этих судилищах, и некоторые заинтересованные лица. Некоторые смотрели на него со злорадством, но большинство старательно прятало глаза. Виктор равнодушно прошёл мимо них и сел в первом ряду. Он сегодня главный герой собрания, ему и сидеть на почётном месте, которое все остальные старательно избегали. Вскоре парторг объявил о начале собрания. Первым вопросом проходил обычный отчёт за месяц, никто его не слушал, да и что там слушать – все подобные отчёты как близнецы братья, если хоть один слышал, значит знаком со всеми. Парторг старательно бубнил, иногда заглядывая в бумажку. На Виктора он старался не смотреть, все же он был человек совестливый, не то что его заместитель капитан Фельдман, который с победным злорадством часто окидывал Виктора взглядом. Впрочем у них были личные счеты. Несколько раз Виктор довольно чувствительно щелкнул по самолюбию того, показав при всех грубейшие ошибки расследования в делах Фельдмана. А тот отличался редкой злопамятностью. Говорят, что он пересажал всех, с кем в далёком детстве приходилось драться во дворе. В доме, где он жил, от проходящего по двору Фельдмана все разбегались в разные стороны, чтобы ненароком не вызвать его недовольства чем–либо. И сейчас тот предчувствовал минуту торжества и не мог скрыть своих чувств.

На первый ряд вместе с Виктором рискнул сесть только начальник их отдела майор Зенкович. Опытный и умный профессионал, тот всегда старался выделять Виктора за умение расследовать самые сложные и запутанные дела. И сейчас, предчувствуя потерю одного из лучших сотрудников, он только хмурился и нервно кусал губы. Осадить всю эту шайку во главе с Фельдманом у него не было возможности, за ними стоял кто–то настолько значительный, что все его прежние попытки избавиться от этого дилетанта заканчивались только грозными окриками сверху, после которых Фельдман становился ещё наглее и самоувереннее. Зенкович понимал, что сам он до сих пор занимает своё место, только потому, что Фельдман такой болван во всём, что касается контрразведки. Если бы у него был хоть малейший талант, начальником отдела давно был бы он. Об этом говорило хотя бы то, что Фельдман сумел протащить в отдел двух своих родственников, Айзенберга и Рабиновича, несмотря на все протесты майора. Сейчас эти болваны петухами ходили по коридорам, старательно форсили новенькой формой перед машинистками и заваливали самые простейшие дела. Зенкович никогда не упускал случая поставить этих кретинов на место, высмеивал их на каждой планёрке, но с тех всё «"как с гуся вода"». Совести у них не было даже в зачаточном состоянии. В отделе нарастали антиеврейские настроения, и самое удивительное, что майор, сам будучи евреем, был одним из инициаторов их возникновения. Впрочем, нужно сказать, что сотрудники отдела чётко отделяли самого майора и лейтенанта Цукермана, тоже еврея, от этих болванов и никогда не распространяли на них своих шуток и анекдотов.

Доклад, наконец–таки, закончился и парторг облегчённо уступил место своему заместителю. Фельдман осмотрел зал, остановившись взглядом на Викторе, и сказал:

– Вторым вопросом нашего собрания предстоит обсуждение дела капитана Зайцева. Докладчиком по этому вопросу выступит лейтенант Айзенберг.

Лейтенант Айзенберг приходился Фельдману то ли племянником, то ли двоюродным братом по материнской линии, безоговорочно слушал своего родственника во всём и участвовал во всех афёрах того. Вот и сейчас он с радостью взялся за сомнительное удовольствие топить своего сослуживца. Выйдя к трибуне, он достал из папки несколько листков, наверняка написанных Фельдманом, и принялся читать старательно пытаясь сохранить на лице значительность.

Виктор, пропустивший мимо ушей весь доклад парторга, хотя никто из присутствовавших не смог бы доказать этого, настолько серьёзным и внимательным было его лицо, превратился во внимание. На этот раз он запоминал каждый оборот, высказанный Айзенбергом, выискивая слабые стороны в доказательствах Фельдмана. Поначалу он хотел признать всё, что ему пытались приписать. Откровенно говоря, он просто устал. И если бы ему предложили подписать собственный расстрел, вполне возможно он бы смог это сделать. Но поймав торжествующий взгляд Фельдмана, Виктор разозлился. Удовольствия «"сплясать на его могиле"» он не доставит никому, даже если для проведения этого мероприятия пригласят самых лучших исполнителей «"семь сорок"». И сейчас он внимательно слушал, намечая ответные ходы, возможности для которых ему предоставляли в избытке. Будучи обвинителями в уголовном суде, эти деятели не сумели бы осудить даже убийцу, пойманного с поличным. Любой, самый посредственный адвокат разнёс бы их обвинения в пух и прах. Вся проблема была в том, что суд был не уголовный, где нужны доказательства, свидетели, заявление потерпевшего. В этом судилище нужен был только виновный, да желание упечь его как можно дальше, а если повезёт, то и устроить ему встречу с господом богом.

Виктор внимательно анализировал обвинения. Ему инкриминировали, Во–первых, грубость с коллегами. Да было, пару раз послал Фельдмана подальше, когда тот влез со своими «"гениальными"» советами по следствию. Во–вторых, рукоприкладство. Да было, один раз ударил Айзенберга, когда тот вспугнул немецкого агента своими идиотскими методами проведения следствия, то есть опроса всех поголовно на улице «"не видели ли они иностранного шпиона"». В–третьих, пьянство на рабочем месте. Да было, два раза приходил изрядно подшофе, когда не смогли с Колькой вовремя остановиться и пропьянствовали до утра. Но всё это мелочи, за них в тюрьму не отправят и под расстрел не подведут. А вот это уже серьёзно. Не смог довести до конца дело немецкого агента. Кстати, благодаря «"медвежьей помощи"» Айзенберга, навязанного ему Фельдманом для стажировки. Вступал в контакт с этим агентом. А как ещё прикажете ловить агентов Абвера с поличным? За последний год не сумел раскрыть ни одного дела, доверенного ему партией. Так мы же настоящих врагов ловим, а не в коридорах их выискиваем!

Последнее Виктор сказал уже вслух и угадал. Фельдман взорвался и разразился длинной тирадой «"об обострении политической борьбы, о необходимости безжалостно бороться прежде всего с врагами внутренними, как самыми опасными для пролетарского государства…"». Виктор терпеливо слушал его, в некоторых местах серьёзно кивал, в других иронично качал головой, подогревая Фельдмана и ожидая, той самой крупной ошибки, которую этот болван непременно допустит. Ошибки, которую можно будет повернуть против него. Виктор решил если не оправдаться, то хотя бы утянуть за собой этого самоуверенного кретина. Тот совсем ошалел от безнаказанности, потерял страх, перестал контролировать то, что говорит. На этом и нужно ловить.

И вот, наконец–то, Виктор дождался той фразы, которая перечеркивала капитана Фельдмана несмотря на всех покровителей. Разойдясь выше всякой меры, тот с пафосом вещал:

– В тот момент когда партия и лично товарищ Сталин требуют от нас безжалостной борьбы с врагами, не останавливаясь ни перед чем. Пусть лучше пострадают десять невиновных, чем уйдёт один враг!

Виктор усмехнулся, вот ты Мордка и попался. Боковым зрением увидел, как покачал головой майор Зенкович. В президиуме вдруг замолчал Фельдман, кажется до дурака дошло, что он только что ляпнул. Фельдман стремительно бледнел, в глазах появился страх, больше всего ему хотелось оказаться от этого места как можно дальше. Ещё была робкая надежда, что на его слова не обратят внимание, но Виктор вдруг встал и спросил:

– Вы что же, товарищ капитан госбезопасности, хотите сказать, что товарищ Сталин давал вам приказ невиновных сажать? Или вы своё неумение работать пытаетесь оправдать несуществующими приказами о борьбе с невиновными? Хотите переложить ответственность за свои ошибки на Политбюро и лично товарища Сталина? Покажите нам приказ, в котором товарищ Сталин велел вам посадить «"десять невиновных ради одного врага"».

Фельдман пытался что–то сказать, но сумел извлечь из себя только хриплое блеяние. В глазах у него плескался ужас, до него дошло, что его специально подставили. Он уже не рад был устроенному им самим судилищу. Нужно было, как ему предлагали, просто перевести Зайцева с понижением куда–нибудь в провинцию, но ему захотелось насладиться триумфом победы над врагом. Вот и допрыгался. Он с испугом посмотрел на капитана Зайцева. А вдруг тот не просто так сейчас выставил его дураком. А вдруг он что–то знает. Ведь недаром говорили, что он с одного взгляда умеет определить предателя.

Виктор поймал тот особенный взгляд Фельдмана, который сразу отличает настоящего предателя от запутавшегося дурака. А ведь ты, Мордка, что–то знаешь? Виктор почувствовал охотничий азарт гончей собаки при виде добычи. Для него уже не существовало капитана Фельдмана, появился подозреваемый, которого нужно прижать и выпотрошить из него всё, что он знает. Фельдман увидел как неуловимо изменился взгляд капитана Зайцева, сейчас на него смотрел не будущий арестант, не нелюбимый сослуживец, а хищник, увидевший добычу. Ему вдруг стало страшно, что его начнут немедленно допрашивать, он кинул взгляд на майора Зенковича, но обнаружил там точно такой же взгляд хищника, но более осторожного. Кажется ему конец! Положение спас лейтенант Айзенберг, в силу своей глупости он не смог понять, что же произошло и, решив что наступившая пауза команда для него, продолжил свой доклад.

Дослушав доклад, в котором лейтенант словами Фельдмана требовал «"очистить славные органы НКВД от разложившихся сотрудников, применив к ним всю строгость социалистических законов"», собрание зашумело, задвигались стулья, коммунисты начали переходить по комнате. Все ждали заключения из доклада, но Айзенбергу его не дали, а сам Фельдман вряд ли мог сказать что–либо осмысленное. После недолгой паузы парторг объявил перерыв, все потянулись к выходу. Одним из первых выскочил капитан Фельдман со своими родственниками. К Виктору подошёл майор Зенкович и пожал ему руку, молчаливо выражая своё одобрение. Растерянный парторг перекладывал бумажки на столе, не зная как завершать собрание. Ему тоже было ясно, что на собрание Фельдман вряд ли вернётся, и искать выход из тупиковой ситуации придется ему самому. А это значит брать ответственность на себя, а делать этого не хотелось. Парторг был человеком умным и понимал, что рано или поздно с тех, кто решает сейчас судьбы других, могут спросить почему они поступали так. И тогда придётся ответить. Именно поэтому он старался не принимать единоличных решений, а ещё лучше вообще находиться в стороне от всего, что происходило. Он подошёл к майору за советом. Они тихо о чём–то шептались, поглядывали на Виктора, майор начал диктовать парторгу проект заключения.

Виктор понял, что этот бой он выиграл. В отделе, конечно, не оставят, как бы Зенковичу этого не хотелось. Но и не посадят точно. А вот Мордка Фельдман рискует отправиться в места не столь отдалённые, потому что Виктор церемониться с ним не будет, и донос обязательно напишет. Клевета на товарища Сталина дело такое серьёзное, что прощать её ни в коем случае нельзя. Даже если он не сделает этого сам, донос всё равно появится, желающие обязательно будут. Даже если покровители спасут Фельдмана и на этот раз, этот случай научит дурака думать что говоришь. И наверняка собьёт с него спесь.

Фельдман так и не появился. Парторг зачитал решение собрания. Капитану Зайцеву выносился строгий выговор с занесением в личное дело. Столь мягкая формулировка поразила Виктора. Он ожидал, как минимум, исключения из партии. А с таким решением могли и на работе в отделе оставить. А вот к добру ли это Виктор так пока и не решил. Взяв след, он обязательно постарается довести дело до конца. И самое лучшее для них с Фельдманом оказаться как можно дальше друг от друга.

Рабочий день закончился своим чередом. Сослуживцы избегали обсуждать произошедшее на собрании, но по поведению нескольких человек было ясно, что доносы на Фельдмана уже написаны. Написал и Виктор. Ему, начавшему всё это, нужно было идти до конца, нравится ему это или нет.

Рабочий день подходил к концу, когда Виктора вызвали в кабинет к начальнику отдела. Зенкович кивнул вошедшему Виктору и сказал:

– Тебя, Витя, вызывают на самый верх. – Он кивнул головой в направлении, в котором, как было известно всем, находился кабинет наркома.

Зенкович встал, подошёл к шкафу и извлёк оттуда папку. Положил её перед Виктором.

– Здесь, Витя, то, что сумел найти я по делу, на котором ты погорел. Ознакомься и забудь о существовании этой папки. Если понадобится эта информация, можешь ей воспользоваться, но только как найденной тобой. Моё имя не упоминай. Ты не обижайся, но у меня двое маленьких детей. Я не хочу, чтобы они в детдоме выросли.

Виктор согласно кивнул, сам прекрасно всё понимал. Будь у него семья и дети, вполне возможно, и он был бы в десять раз осторожнее. Он вначале бегло просмотрел содержимое папки, а затем начал внимательно читать содержимое каждой страницы. Большую часть из этого он нашёл сам. Но были и сведения, до которых Виктор не успел добраться. А на одном из листков промелькнула и фамилия, которая вызвала у Виктора безграничное удивление. Он взглянул на майора, тот, поняв причину, только кивнул головой. На Виктора вдруг накатила апатия, если на таких вершинах власти попадаются предатели, то имеет ли смысл то, что он пытается делать. Не проще ли застрелиться сразу. Он сумел добраться только до не очень близкого окружения, и то едва не поплатился. А если ЭТОТ ЧЕЛОВЕК просто узнает, что его фамилия находится в каком–то деле, то весь отдел может отправиться валить лес в далёком Магадане. И то это самый оптимистичный вариант развития событий.

– Я дал прочитать это тебе не для того чтобы сократить нашу жизнь. – Сказал Зенкевич. – А на тот случай если нарком спросит, кто, возможно, за этим стоит. Но если разговор об этом не зайдёт, то забудь обо всём, что сейчас прочитал.

Виктор посмотрел на него и, немного поколебавшись, кивнул. Майор прав. Если наркома заинтересует его расследование, то такая информация очень важна. А если его вызывают для расправы, то это знание ничем ему помочь не сможет, только навредить.

– Когда нужно явиться?

– Тебя вызывают к семи часам. Сходи поужинай и к половине седьмого будь в отделе. Я буду здесь. Если не передумаешь разгребать это дерьмо дальше, то я расскажу тебе то, что нельзя доверить даже самому лучшему сейфу. Виктор встал и, отдав честь, вышел из кабинета майора.

Без пяти минут семь Виктор входил в кабинет наркома. Берия что–то писал за столом, мельком глянул на входящего и продолжил работу. Виктор подошёл к столу и остановился, не решаясь прерывать работу наркома. Наконец Берия оторвался от своих бумаг и посмотрел на него.

– Товарищ нарком, капитан госбезопасности Зайцев по вашему приказанию прибыл. – Доложил Виктор.

– Здравствуй капитан Зайцев. – Берия внимательно осматривал Виктора, составляя впечатление о нём. Закончив осмотр, он показал тому на стул, стоящий неподалёку от него. – Садись капитан, разговор у нас будет долгий. Берия помолчал, затем спросил.

– Ну и что ты там накопал, что такой шум из–за тебя подняли?

– Проводил расследование контактов некоторых представителей ГлавПу РККА, товарищ нарком. – Начал свой доклад Виктор. – В результате расследования зафиксированы встречи данных сотрудников с работниками английского и американского посольств. Так как сами они на этот шаг вряд ли бы решились, то решил опросить информаторов из обслуживающего персонала данных посольств. Ну и… при расследовании выплыли некоторые фамилии…

– И что за фамилии? – Спросил Берия, – Здесь можешь говорить всё без боязни.

– Товарища Мехлиса и его заместителей.

Берия откинулся на спинку стула, забарабанил пальцами по столу. Виктор терпеливо ждал, пока нарком обдумает полученные сведения. Берия будто бы забыл о его существовании. Берия рассуждал: «"Да, Лейба полный идиот, и здесь умудрился наследить. Если уж какой–то капитан сумел его выследить, то что же известно самому Сталину. Впрочем и капитан не плох, откопать нужную информацию по нескольким намёкам, и, самое главное, суметь сделать правильные выводы – это надо уметь. Тут нужен талант и собачий нюх. Кажется, нужный человек найден. Теперь вопрос, как его использовать? Можно конечно втёмную, но тогда есть риск, что он собьётся с нужного мне направления. Дать всю информацию? Потом придётся расстрелять, а человек он нужный не только на один раз."»

Берия принял решение. Достал из стола несколько папок, выбрал одну и протянул Виктору.

– Вот, капитан, ознакомься. Здесь дополнение к тому, что ты уже откопал.

Виктор придвинул к себе папку и углубился в чтение. Информация найденная им и сообщённая Зенковичем дополнилась новыми сведениями. В голове что–то щёлкнуло и стала вырисовываться практически полная картина замысла сионистов. Дочитав он отложил в сторону папку и посмотрел на наркома.

– И к каким выводам ты пришел, капитан?

– Я думаю, что задача наших врагов ослабить обороноспособность Красной Армии, чтобы у Гитлера исчезли сомнения в успехе и он решился напасть на нас. В благодарность за это они хотят получить от англичан возможность образовать еврейское государство в Палестине.

Настал черёд удивляться Берии. Сложить из отдельных кусочков мозаики полную картину! Однако у капитана талант. И хотя он уже знает намного больше, чем нарком ему хотел сказать, Берия пришёл к выводу о нужности контрразведчика для дальнейшей работы.

– Молодец капитан. Выводы делаешь правильно. Но, как ты понимаешь, только наших выводов недостаточно для доклада товарищу Сталину. Нужны доказательства, документы, свидетели. А у нас только намёки и догадки. Твоей задачей и будет поиск этих доказательств. Берия достал из стола ещё одну папку, отдал Виктору.

– Вот ещё материал по этой теме. Сведёшь воедино всё, что я тебе дал и что знаешь сам. Постараешься найти людей, которые смогут дать убедительные доказательства. С завтрашнего дня будешь работать лично на меня. Чтобы лишних вопросов не возникало, оформим твоё исчезновение из твоего отдела как арест. Для всех тебя посадят, продержат в тюрьме пару месяцев, а затем разжалуют и отправят подальше от Москвы, в какой–нибудь Собачинск участковым. Тем более, что оправдание такому решению ты уже заработал. Что сегодня на собрании произошло?

Виктор понял, что говорить надо правду и рассказал всё без утайки, в том числе и о своих подозрениях в причастности Фельдмана к расследуемому делу.

– Вот значит как? – Берия подумал и добавил. – И здесь ты молодец, капитан. Клевета на товарища Сталина дело очень серьёзное и отвертеться Фельдману не удастся. Из контрразведки его в любом случае попросят. А вот настаивать на заведении уголовного дела мы не будем. Если он не последний винтик в этом механизме, то его постараются убрать туда, где от него будет реальная польза. А ты за ним проследишь, а когда появится уверенность, что он знает то, что нам необходимо, то как следует поспрашиваешь. А если он просто пешка, то капитан Фельдман покончит жизнь самоубийством под тяжестью собственных преступлений. Это будет ещё одним заданием для тебя.

– Завтра готовься к аресту. – Добавил Берия к уже сказанному. – Брать будем на работе, чтобы побольше шума было. Необходимо Мехлиса успокоить. Приготовь все документы, их реквизируют при аресте. На сегодня всё. Можешь быть свободен. Виктор встал и пошёл к выходу.

27 марта 1941 года Берлин, рейхканцелярия

Когда в зал быстрой походкой, выбрасывая вперёд правую руку, ворвался Гитлер, приглашенные на встречу, генералы вскинули руку в приветствии. Гитлер прошёл вдоль шеренги. Остановился перед Кейтелем.

– Кейтель, скажите мне, что происходит в Югославии?

– Мой фюрер, разведка докладывает, что лояльное нам правительство свергнуто. А новое собирается вести переговоры с англичанами и, возможно, русскими о союзе против нас.

– Как это произошло? Я вас спрашиваю, как это могло произойти. – Гитлер остановился перед Канарисом. – Зачем нам Абвер, который в состоянии только сообщать о том, что уже произошло. Откуда вы берёте свои разведданные? Из английских газет?

Гитлер опять пробежал вдоль шеренги генералов, остановился перед Гальдером.

– А куда смотрит наш генеральный штаб? Почему можно безнаказанно свергать послушные нам правительства. Может быть, завтра английская разведка свергнет и нас с вами.

– Мой фюрер, ничто не предвещало такого развития событий. – Попытался оправдаться Канарис.

– А каких предзнаменований вам надо? Что небо должно упасть на землю? Или Дунай должен потечь обратно? – Гитлер, кажется, не собирался так быстро успокаиваться. – Или англичане забыли прислать вам отчёт о работе своей разведки.

Гитлер опять прошёл вдоль шеренги генералов, но уже медленнее. Остановился перед Кейтелем.

– Почему я должен думать обо всём? Зачем Германии столько генералов, которые только и могут, что бежать вслед событиям? Почему исправлять их оплошности должен только я?

– Но мой фюрер… – Попытался начать Кейтель, но Гитлер не дал ему развить свою мысль.

– Что фюрер? Фюрер не спит ночами, думая о благе рейха. Фюрер работает с утра до глубокой ночи. А его генералы? Они ждут, когда газеты сообщат им о том, что происходит на границах рейха.

– Мой фюрер, такое развитие событий нам даже выгодно. – Пришел на выручку Кейтелю генерал Йодль. – Теперь мы можем ввести в Югославию войска, не считаясь с желаниями их правительства. Мы ведь всё равно собирались это делать.

– Йодль, не учите меня политике. – Вновь взорвался Гитлер. – Если бы это произошло полгода назад, я был бы только рад такому поводу. Но сейчас в разгар подготовки к восточной кампании, мы не можем отвлекать на решение югославской проблемы больших сил. Или нам придётся оставить Югославию в покое, или перенести сроки нападения на Россию, по крайней мере, на месяц.

– Мой фюрер, но мы можем не уложиться в намеченные сроки. – Возразил главнокомандующий сухопутными войсками рейха генерал Браухич.

– Браухич, а что вы будете делать, если в Югославии высадятся англичане? Как тогда пойдёт компания на востоке?

– Вряд ли Черчилль решится на активные действия. – Сказал Гальдер. Гитлер успокоился, и пора было переходить к поиску путей решения возникшей проблемы.

– Даже если англичане будут только загорать на пляжах Адриатики и играть в свой дурацкий гольф, нам всё равно придётся держать против них большую группировку. – Поддержал Гитлера Кейтель. – Данную проблему надо решать сейчас, до нападения на Россию.

– Сколько нужно времени для организации вторжения в Югославию? – Спросил Гитлер у Кейтеля.

– Учитывая, что войска уже находятся вблизи югославских границ, не более недели.

– Да, Югославия нас задержит. – Признал Гитлер. – Сербы очень воинственны. Надо будет сразу натравливать на них усташей Анте Павелича. Если хорваты вцепятся в сербов, вермахту будет легче разгромить югославскую армию. Канарис, ваша задача распространить среди населения Югославии слухи о том, что мы предоставим независимость всем народам, которые нас поддержат. Пусть националисты всего этого сброда, который населяет Югославию, поработают на нас. Успокоившийся Гитлер отошел к столу с картами. За ним подошли и генералы.

– Браухич, успокойтесь. Двух летних месяцев вполне достаточно для уничтожения русской армии и сокрушения России. – Сказал Гитлер, уловивший тихий шёпот главнокомандующего сухопутными силами, обращённый к кому–то из соседей.

– Паулюс, где вы? Подойдите ближе. – Продолжил он. – Вам предстоит, используя свои связи, обеспечить поддержку наших войск со стороны Венгрии и Румынии. Объясните Хорти и Атонеску, что если они хотят получить свой кусок русской территории, да и югославской тоже, они должны нам помочь не только сочувственными возгласами, но и своими войсками.

Как всегда, спокойный и сосредоточенный Паулюс только молча кивнул, уяснив свою задачу. Впрочем, он пытался что–то сказать, но Гитлер уже отвлёкся в сторону.

– Йодль, не хватит ли шептаться с Кейтелем? Я всё слышу. Заверяю вас, что никакой зимней компании в России не будет. Оставшегося времени вполне хватит, чтобы дойти до самого Урала, а не только до Волги, как наметил Паулюс. Вы ещё успеете покормить страшных русских комаров, когда мы выйдем на намеченные рубежи. Я специально выгоню вас на берег Волги, чтобы они вас, как следует, погрызли.

– Мой фюрер, опасность представляет не только югославская и греческая армии, но и английские войска находящиеся в Греции. А их там более пятидесяти тысяч. – Вмешался в разговор начальник генштаба вермахта генерал Гальдер, уже понявший, что предстоит также вторжение в Югославию, кроме ранее намеченного в Грецию.

– Чепуха. – Отмахнулся от него Гитлер. – Англичане, как всегда, будут стоять в стороне и ждать чем всё закончится. А затем, когда мы разгромим их союзников, побегут спасать свои драгоценные шкуры.

– Опасно не только действие английских войск, но и их бездействие. – Продолжил свою мысль Гальдер. – Пока они находятся в Греции, и греки и югославы будут надеяться на их поддержку и сопротивляться. Вот если бы удалось их оттуда убрать, всё завершилось бы намного быстрее.

– Гальдер, вы наверное путаете меня с богом. – Вспылил Гитлер. – Я могу исправить ошибки, допущенные моими генералами, но я не могу вмешиваться в решения командования англичан.

– Мой фюрер, я, кажется, знаю как повлиять на решение этой проблемы. – Решился вмешаться в разговор Паулюс.

Гитлер с интересом повернулся в его сторону. Паулюс проявил себя как хороший исполнитель, способный грамотно переложить на язык военных приказов поставленную перед ним задачу, но до сих пор за ним не замечалось самостоятельной творческой инициативы.

– И какое решение вы хотите нам предложить?

– Мой фюрер, если ударить, хотя бы небольшими силами, в направлении Каира, то англичане сами выведут войска из Греции ради спасения своего положения в Египте. – Сказал Паулюс.

Гитлер повернулся к висящей на стене карте Европы и Средиземноморья. Он вообще питал слабость к географическим картам, в особенности больших размеров. Эта же была просто громадной, занимая всю стену.

– Где сейчас находится Африканский корпус генерала Роммеля? – Спросил он.

Паулюс услужливо показал расположение войск Роммеля и английской армии Уэйвелла. Гитлер близоруко щурясь оценил расстояние до Каира и Александрии, перевёл взгляд на Грецию, опять вернулся к Египту и, наконец, спросил.

– Какова вероятность того, что Черчилль перебросит свои войска из Греции.

– Если угроза будет реальной, то он непременно это сделает. – Продолжил убеждать его Паулюс. – Если Роммель подойдёт к Каиру хотя бы на триста километров, англичане перебросят в Египет не только войска из Греции, но и все свои резервы в пределах тысячи километров.

Гитлер продолжал рассматривать карту, что–то оценивая, но пока хранил молчание.

– Если это произойдёт, то и греки и югославы прекратят сопротивление раньше, чем в присутствии англичан. – Продолжал вколачивать свою мысль в голову фюрера Паулюс. – Это позволит нам завершить компанию раньше намеченных сроков и не переносить сроки нападения на Россию.

– Канарис, что скажет ваша разведка? – Обратился Гитлер к главе Абвера.

– Я не могу прогнозировать реакцию англичан со стопроцентной точностью, но Черчилль всегда относился к африканским делам с повышенным вниманием, так что данный трюк может сработать. – Уверил его глава внешней разведки.

– Но Африканский корпус Роммеля не обладает достаточной пробивной силой. – Попытался возразить Гальдер, не любивший генерала Роммеля и не собирающийся это скрывать. – К тому же, командующий этим корпусом склонен к авантюрам и плохо управляем, кроме того, его невозможно застать в штабе корпуса.

– Гальдер, если генерал не просиживает штанов в штабах, то это не значит, что он плохой генерал. – Взорвался Гитлер, не любивший Гальдера и ждавший только серьёзного повода убрать его с поста начальника генерального штаба. – А если Африканский корпус не имеет достаточной пробивной силы, то его надо усилить. Сколько танков имеет Роммель?

– Около двухсот панцеров. – Поспешил отрапортовать Паулюс. – В корпусе две дивизии, их них только одна танковая. Но кроме немецких частей там также находятся шесть итальянских дивизий, из них одна танковая. Хотя нужно признать, что итальянские танки намного слабее и наших панцеров, и английских танков.

– А сколько у англичан? – Продолжил Гитлер.

– По не уточнённым данным, не менее шестисот. – Ответил ему Паулюс, сколько их в армии Уэйвелла на самом деле не знал точно никто в германском генштабе, но цифра наверняка должна была произвести впечатление на фюрера. – Но большая часть из них лёгкие крейсерские танки, и хорошо бронированные, но слабо вооружённые пехотные «"Матильды"» и «"Валентайны"». Если броня первых легко пробивается нашими пушками, то орудия вторых не в состоянии как–либо навредить нашим панцерам.

– Надо усилить Роммеля полноценной панцердивизией. И передать ему хотя бы одну пехотную дивизию, а лучше две. – Сделал вывод из услышанного Гитлер. – Браухич, выделите для Роммеля танковую дивизию, которая ближе всего к Италии. И подыщите какие пехотные дивизии лучше всего подойдут для действий в пустыне. Их нужно перебросить в Африку не позднее середины апреля.

– Но, фюрер, мы сможем снять их только с восточного направления. На западе у нас ни одной полностью укомплектованной панцердивизии нет, да и пехотные части вряд ли соответствуют предъявленным требованиям. – Пытался возразить Браухич.

– Браухич, у вас почти два месяца для укомплектования войск восточного направления. – Вспыхнул Гитлер. – За это время вы сможете перебросить и пополнить несколько таких дивизий. Немедленно найдите кого можно перебросить в Африку для усиления наших войск, находящихся там.

Внимательно выслушивающий продолжение этого разговора, начальник генштаба Гальдер, давно уяснивший, что Гитлера легче обмануть, чем переубедить только кивнул головой, надеясь потом внести свои коррективы в его решения, но не тут то было.

– И учтите, Гальдер, что я обязательно проверю все ваши распоряжения по Африке. – Мстительно закончил свою тираду Гитлер.

Гальдер недовольно посмотрел на Паулюса, в очередной раз подсунувшего ему своего «"швабского задиру"». Паулюс постарался сделать вид, что не заметил этого взгляда. Ну что же он выполнил обещание, данное Эрвину. А дальнейшее течение событий зависит только от фюрера, который кажется уже воспринял его точку зрения. Хотя нужно признать, что Паулюс с самого начала был уверен, что решение греческой и югославской проблемы не требует такого количества войск, как намечал в своих планах Гальдер. И сейчас он действовал не столько из дружбы, сколько из убеждения в возможности другого решения возникшей проблемы.

– Когда генерал Роммель может начать активные действия? – Спросил Гитлер.

– По моим сведениям через три дня. – Ответил Паулюс, отметив очередной недовольный взгляд Гальдера. Паулюс внутренне усмехнулся, что скажет Гальдер, когда узнает, что на самом деле Африканский корпус уже начал активные действия несколько дней назад.

– Ну что же, наверное, это правильное решение проблемы. – Сделал вывод Гитлер, немного подумал и добавил. – Но даже если мы ошибаемся, у нас достаточно времени исправить допущенные ошибки.

Гитлер отошёл от карты к столу совещаний. Генералы переместились вслед за ним.

– Теперь о восточной кампании. – Продолжил Гитлер. – Канарис, что доносят ваши подчинённые о реакции русских на начало наших приготовлений?

– Мой фюрер, пока никакой реакции Кремля не отмечено. Разведка доносит о полном спокойствии военного и политического руководства русских. Не отмечено никакого перемещения войск к Западной границе. Происходит очередное переформирование танковых и механизированных частей. Большевики очень любят то расформировывать их, то заново создавать.

– Сколько у русских танков? – Спросил Гитлер.

– По нашим данным в Западных округах более восьми тысяч. – Осторожно ответил глава Абвера. Заметив удивление генералов, он продолжил. – Но большая часть из них лёгкие Т–26, русские варианты английского Виккерса. По опыту боёв в Польше мы можем сказать, что серьёзной опасности для наших панцеров они не представляют. Остальные быстроходные БТ, которые хороши на парадах, но имеют слабое бронирование. К тому же русские танковые части эшелонированы до самого Днепра и не смогут быть введены в бой одновременно. Так что у нас будет подавляющее превосходство практически по всему фронту.

– Генерал Кёстринг сообщал о появлении у русских какого–то нового танка. – Подал голос Браухич.

– Сведения о новом танке русских отрывочны и не достоверны. – Вынужден был признать Канарис. – Известно только, что его предположительно вооружили 76-миллиметровой пушкой и он имеет противоснарядное бронирование. Также нам известно, что комиссия обнаружила в нём так много недостатков, что производство этих танков отложено до их устранения. Даже если они появятся на фронте, скорее всего это будут единичные экспериментальные варианты.

Гитлер удовлетворённо кивнул, сообщённые главой Абвера сведения совпадали с тем, что уже было ему известно.

– Как бы мы не секретничали, но апрель станет конечным месяцем, когда произойдёт неизбежная утечка информации. – Напомнил Йодль. – Русские наверняка уже всё знают. Или узнают в ближайшее время.

– Если они знают, то почему держат свои армии на расстоянии триста, а то и четыреста километров от границы. – Высказал свои сомнения Паулюс. – Склады снабжения и аэродромы Красной Армии выдвинуты к самой границе, что позволит нам сразу же уничтожить или захватить их.

– Паулюс более объективен, – поддержал его Гитлер.

– Благодарю, мой фюрер, но это не моя заслуга, а Абвера. – Паулюс сделал лёгкий полупоклон в сторону адмирала Канариса. Тот благодарно кивнул.

– Если большевикам известен точный срок нападения, то они могут и не торопиться с приготовлениями. – Продолжал ворчать Йодль.

– Гальдер, а что с Львовским и Белостокским выступами, убрал Сталин свои армии или нет? – Поинтересовался Гитлер.

– Нет, мой фюрер, – откликнулся тот, – все войска в этих выступах остаются на месте.

– Вот вам Йодль, ещё одно доказательство. Как ни бездарны большевистские маршалы, но даже в Кремле должны понимать, что эти армии сидят в громадных мышеловках, которые нам остаётся только захлопнуть. – Торжествующе подвел Гитлер итог дискуссии.

– Мой фюрер, – продолжил Гальдер, – сегодня мне передали послание русского военного атташе.

– О чём?

– Он сообщает, что на середину мая русские намечают большие манёвры в восточной Белоруссии с участием войск Западного и Киевского округов. Приглашают на них высшее руководство вермахта.

– Ну вот! – Торжествующе воскликнул Гитлер. – Каких доказательств вам ещё нужно, Йодль. Мой кремлёвский коллега Сталин делает всё возможное, чтобы облегчить нам задачу. Когда мы посадим его в клетку в Берлинском зоопарке, я лично повешу ему на шею Железный крест, который он заслужил этим решением.

Генералы заулыбались, фюрер любил проявить чувство юмора. И хотя не всем нравились его остроты, полагалось реагировать на них адекватно. Насладившись произведённым впечатлением, Гитлер продолжил:

– Ну что же господа, пора подвести итоги нашего совещания. В ближайшие дни нужно произвести подготовку наших войск к вторжению в Югославию. Датой нападения определить шестое апреля. Одновременно произвести все намеченные мероприятия по вторжению в Грецию. Африканскому корпусу генерала Роммеля наступать в направлении на Каир. На востоке продолжать все приготовления к вторжению в Россию. Дату начала войны против русских оставляем прежней. Кейтель, оформите это решение в виде приказа и принесите мне на подпись. Совещание закончено. Гитлер повернулся и поспешил к выходу. Вслед нему потянулись генералы.

28 апреля 1941 года Западнее Луцка

Виктор вышел на порог штаба, осмотрелся по сторонам. Весна окончательно вступила в свои права. Заливались в ветвях птицы, перелетали с места на место, радуясь теплу и солнечному свету. Виктор полной грудью втянул воздух. Терпко пахло первыми клейкими листочками, молодой травой, стремительно пробивающейся к солнечному свету, невзрачными весенними цветами. Полюбовавшись окрестностями он спустился вниз. С трудом нашёл предназначенную ему машину. Шофёр явно не новой эмки приветствовал его оттопыренным задом, торчащим из под капота. Судя по виду машины, это было его основным занятием. Виктор закурил и стал ждать. Наконец шофёр выбрался из внутренностей своего «"железного коня"» и увидел его. На вопросительный взгляд сержанта, стали видны петлицы, Виктор только кивнул ему и забросил свои вещи на заднее сиденье.

– Я ваш новый начальник особого отдела капитан Зайцев, – сказал сержанту Виктор.

– Сержант Пащенко, водитель особого отдела, – отрапортовал тот.

– Ехать можем? – спросил Виктор.

– Так точно, товарищ капитан. – Ответил шофёр и кинулся закрывать капот.

Вскоре машина выехала из ворот, повернула налево и неторопливо покатилась на запад. Виктор прибыл к новому месту службы, к четвёртому за полгода. Тот памятный вызов к наркому перевернул всю его жизнь. После эффектного ареста, с отрыванием орденов и петлиц, его две недели продержали в камере внутренней тюрьмы Лубянки. За это время он ознакомился с большим количеством различной документации, которую ему привозили из архивов и библиотек. Виктор старательно изучал историю мирового сионизма, пытаясь понять логику действий будущего противника. Читать приходилось всё. Отчёты царской контрразведки, донесения политической жандармерии, труды революционеров еврейского происхождения, и даже переписку Троцкого, неизвестно как сохранённую в архиве НКВД. Пришлось ему ознакомиться и с протоколами съездов «"сионских мудрецов"». И хотя объявили их по всему миру фальшивками, производили они впечатление самого настоящего документа. Курировавший его подготовку майор на вопрос Виктора о подлинности этих протоколов ответил коротко – «"фальшивок не держим"».

Через две недели Виктор уже ясно представлял, откуда ему нужно начинать своё расследование и попросил доложить об этом Берии. Нарком выслушал его доводы и велел готовить нужные документы. Так Виктор оказался в том сонном литовском городишке, в котором зацепил цепочку, протянувшуюся через половину страны. Берия был им доволен, не проходило и месяца на новом месте, как Виктору удавалось выявить всех фигурантов своего расследования. После этого появлялись чистильщики и подметали всю резидентуру, не глядя на чины и звания. А тихий незаметный капитан, активно злоупотребляющий спиртным, вскоре переводился на другое место службы. И каждый раз с трудом избегал разжалования за то, что не справлялся со своими обязанностями. Все его непосредственные начальники, если не заводили на него дело, то активно старались избавиться от никчемного алкоголика, который каждый день заявлялся на службу с похмелья. Ну а после скандала в ресторане, который Виктор всегда устраивал под занавес своего расследования, его к облегчению начальства переводили куда–то в другое место.

Были конечно и накладки. Первый его руководитель воспринял разжалованного и сосланного из Москвы офицера как главного кандидата в жертвы. И немедленно завёл на него дело, надеясь и выполнить план по врагам народа в рядах НКВД, и сохранить своих людей. Но не тут то было. Все его потуги активно тормозились сверху, а затем непонятливому майору намекнули, что данного капитана лучше оставить в покое, чтобы самому не загреметь по полной программе. На всех остальных местах службы капитана Зайцева вместе с его прибытием распространялись слухи о высоком покровителе, и Виктора не трогали.

Это четвёртое место было очень странным. Намёки о главном центре всплывали на каждом этапе расследования, но любые попытки вытрясти из подследственных какие–либо подробности заканчивались ничем. Они просто не знали ничего конкретного, только слухи, да и то непроверенные. Не давали результатов и допросы на Лубянке, арестованные либо не знали, либо молчали. Когда же один из них всё же согласился рассказать то, что ему было известно, с ним произошёл странный случай. Стоило ему только попытаться сказать название места, где по его сведениям был расположен главный центр, как он начал задыхаться. Прибывший через пять минут врач сумел только зафиксировать смерть. После этого капитану Зайцеву было приказано удвоить осторожность, а вместе с ним по местам его службы начала перемещаться команда «"волкодавов"» из личного резерва наркома. Вот и сейчас мимо их старого ржавого корыта, только по недоразумению до сих пор носящего название автомобиля, проскочил «"Опель"» с двумя молодыми лейтенантами. Это был один из подвижных постов прикрытия, где–то на дороге их должны сменить другие люди, тех в свою очередь третьи. Методика была отработана до мелочей, но пока на его скромную персону никто не покушался. Или не смогли вычислить, или считали за меньшее зло уничтожение некоторых агентов.

Виктор начал тихо клевать носом под мерное урчание двигателя. Всю ночь он старательно изучал документы переданные ему в Киеве. Вначале в штабе аэродрома ПВО, затем в брюхе транспортного самолёта при тусклом свете фонаря аварийного освещения. Из–за срочности наркомат решился на доставку Виктора самолётом, хотя ко всем предыдущим местам службы он добирался поездом. Этих поездок ему хватит ещё надолго. Всю дорогу ему приходилось старательно изображать выпивоху и рубаху парня, нести всякую чушь развлекая случайных собутыльников, приставать к проводницам. Да и пить порой приходилось по настоящему. Виктор не был трезвенником, не был и малопьющим, довольно часто напивался «"до положения риз"». Но всегда это происходило только с одним человеком, старинным другом ещё с далёких заводских времён Колькой. А тут вдруг оказалось, что Виктор не может пить с другими людьми. Нет, понемногу пить то он конечно мог, но вот напиваться не тянуло. А на работе он вообще не пил, вот и приходилось старательно симулировать, полоская рот водкой каждое утро, да и во время рабочего дня. Не забыл он сделать это и сейчас перед тем как выходить из штаба. Шофёр давно уловил этот запах, и сейчас сонливость пассажира объяснил самым естественным в таком состоянии похмельем.

Виктор рывками проваливался в сумбурный сон, в котором ему то вручали орден за проделанную работу, то расстреливали за провал расследования. Иногда он поднимал голову, чтобы увидеть очередной холм, на который старательно и натужно гудя двигателем забиралась их машина, после чего опять проваливался в царство Морфея. Разбудил его раздавшийся впереди выстрел. Виктор крикнул сержанту: «"Стой"». Тот вжал педаль тормоза в пол и оцепенел, уставившись взглядом вперёд. Виктор выдернул из кобуры ТТ и вывалился в приоткрытую дверцу. Метнувшись в сторону, он проломился через кусты и побежал вдоль дороги к месту, откуда ему послышался выстрел. Дорога в этом месте проходила через довольно густой лес, Виктору приходилось огибать деревья, продираться через кусты. Наконец он выскочил на небольшую полянку, на которой лежало три тела и сидел ещё один человек. В сидящем он узнал одного из лейтенантов группы сопровождения, находившегося в недавно обогнавшей их машине. Тот бинтовал руку поверх разорванного рукава гимнастёрки. Виктор убрал ТТ в кобуру, помог забинтовать рану. Вспомнив имя лейтенанта, один раз им уже приходилось работать вместе, он спросил:

– Коля, что произошло?

– Да место это показалось нам подозрительным. Сверкнуло в кустах что–то, мы и решили проверить. Проехали мы немного дальше, загнали «"Опель"» в лес, а сами вкруговую сюда. А здесь засада, вас, судя по всему, ждали. Ну мы двоих сразу положили, а остальных постарались взять. Этот вот гад меня из нагана и зацепил. – Лейтенант кивнул головой в сторону связанного ремнями человека.

– Остальных? – Спросил Виктор.

– Был ещё один. – Ответил лейтенант. – Он сразу в лес побежал как нас увидел. Мишка за ним погнался.

Вскоре в кустах примыкающих к полянке раздался треск ломаемых сучьев и из них вывалился второй лейтенант. За собой он тащил безвольное, явно мёртвое тело.

– Что с ним? – Спросил Виктор.

– Яд у него с собой был, товарищ капитан, в воротнике. Только я его подсёк и к земле прижал, как он, гад, зубами воротник рванул и сдох, сука.

– Проверь у этого, – Виктор показал на связанного диверсанта.

Михаил перевернул находящегося в беспамятстве пленника, быстро ощупал воротник его гимнастёрки.

– Есть, товарищ капитан. – Лейтенант отхватил ножом кусок воротника и перекинул его Виктору.

В воротнике была аккуратно зашита ампула, судя по всему с цианидом. Повертев её в руках, Виктор бросил её в кучу, в которую Михаил собирал вещи диверсантов. Отдельной группкой было сложено оружие. Арсенал впечатлял. Два ППШ, трёхлинейка с оптическим прицелом, вот и блик, который видели с дороги, и автоматическая винтовка АВС. Три нагана и один тяжёлый маузер, откуда только откопали такой раритет. Не меньше десятка гранат, по большей части ребристых «"лимонок"», но с правого края лежали две противотанковые. Отдельно лежало что–то непонятное. Длинная труба с двумя ручками, в которую с одного края был вставлен ромбический заряд. Было это очень похоже на уменьшенное динамореактивное орудие, которое Виктор однажды видел, когда присутствовал на манёврах в горах. Взяв его в руки, он вспомнил рассказы о разрабатываемом устройстве для стрельбы противотанковыми гранатами. Поискал клеймо, так и есть Тульский оружейный завод. Да, придётся кого–то основательно потрусить за пейсы. Новейшая разработка, само существование которой такой страшный секрет, что не всяким генералам известен, используется диверсантами для охоты на сотрудника НКВД. Очень скоро кто–то полетит со своего кресла за халатность, а может и прямое предательство.

Михаил тем временем проверил карманы диверсантов, собрал и передал капитану их документы. Виктор полистал бумаги, талантливо сделанная липа. Похожи, конечно, на настоящие, но не для такого зубра как капитан Зайцев, приходилось ему встречать и получше. Фамилии в документах все русские, но одного взгляда на трупы достаточно, чтобы безошибочно определить расовую принадлежность. Никакими документами не скроешь семитские черты лица. И только оставшийся в живых диверсант отличался от остальных, хотя на славянина и он не был похож. Европеец точно, а кто именно не разберёшь.

Связанный начал приходить в себя, окинул мутным взглядом поляну, трупы лежащие рядом с ним, повернул лицо к Виктору и вздрогнул, видимо узнал. Виктор помрачнел, если он стал такой знаменитостью, что первый попавшийся диверсант узнаёт его с одного взгляда, то всё его расследование летит коту под хвост. Самое время сворачивать деятельность и спешить с докладом к наркому. Тем более есть с чем. Цепочку он размотал почти всю, остался только неуловимый и таинственный центр, про который многие слышали, но никто не знает где именно он находится. Хотя можно сказать с большой уверенностью, что где–то здесь. Если решились на его ликвидацию, значит он подобрался слишком близко.

Михаил рывком посадил пленного спиной к ближайшему дереву, пошлепал его по щекам, окончательно приводя в чувство.

– Ну что, падла, будешь говорить. – Начал он обработку пленного. Его напарник пока не вмешивался, его время подойдёт позже. Виктор тоже знал свою роль. В данный момент он должен наблюдать за реакцией допрашиваемого, определяя когда он врёт, а когда говорит правду. Пленный презрительно скривил губы и отвернулся.

– Да ты посмотри на него? Ему не нравится! – Продолжал лейтенант, и несильно ударил диверсанта ладонью по уху. И тут пленный взорвался:

– Вы не имеете права бить меня. Международные законы запрещают это.

Виктор с Михаилом удивлённо переглянулись. Вот это да! Акцент! Диверсант говорил по русски с сильным акцентом. Причём подобный акцент не мог принадлежать никакому, из давно живущих в СССР, народов. Отличался он и от говора литовцев и латышей, который был хорошо знаком Виктору.

– Да ты кто такой? – удивился Михаил.

– Я гражданин Великобритании, и я требую своего консула. Разговаривать с вами я буду только в его присутствии. – Пытаясь сохранить значительность на лице, сказал им диверсант. Произошедшее после его слов окончательно выбило поданного Британской короны из колеи.

Русские вдруг засмеялись. Покатывался со смеху лейтенант, проводивший допрос. Громко смеялся капитан, на которого они охотились. И даже раненый улыбался, морщась от боли.

– Вы поглядите на него! – Всхлипывал от смеха Михаил. – Его на бандитизме взяли, а он консула требует.

– И откуда только такие идиоты берутся? – Поддержал его Николай. – Наверняка какой–нибудь корреспондент. Только эти дураки преувеличенного мнения о своей персоне.

Виктор смеялся вместе со всеми. Выходка действительно была идиотской в полном смысле этого слова. Сразу видно непрофессионала, знавшего о работе разведок и контрразведок только из дурацких романов.

– Ну всё парни. – Прервал Виктор веселье. – Грузите этого иностранца, документы и оружие к себе и везите на базу, пока его соратники не пожаловали. Я побуду здесь, посторожу трупы. Встретите другие группы, пришлите сюда.

Пока Михаил подгонял Опель к полянке, Виктор вышел на дорогу проведать своего шофёра. Тот попрежнему находился в машине, настороженно поглядывал по сторонам и даже не заглушил двигатель. Подойдя вплотную к машине, капитан увидел, что его геройский сопровождающий держит руку на рычаге переключения скоростей, готовый в любую минуту рвануть с этого места. Подошедшего капитана шофёр встретил умоляющим, испуганным взглядом. Виктор собиравшийся поставить того на пост, только махнул рукой, да велел подогнать автомобиль ближе к полянке. Взяв у шофёра его карабин, он отправился на поляну.

Через двадцать минут, за которые Виктор тщательно изучил форму диверсантов, подъехала ещё одна машина. Из неё выскочили другие два бойца группы сопровождения, пробежали полосу кустарника отделявшую место засады от дороги и через несколько секунд оказались на поляне. Поздоровались с капитаном, осмотрели трупы, а затем принялись за повторный осмотр места засады. Старший лейтенант, звали которого Иван, а интересоваться фамилией Виктору не пришло в голову, наверняка ведь в документах не настоящая, начал обходить полянку по периметру. Его напарник, которого, как помнил капитан, звали Алексеем, принялся прочёсывать зигзагами траву, пытаясь отыскать что–нибудь не замеченное его предшественниками.

Виктор закурил и принялся ждать. Через пять минут осмотр был закончен. Лейтенант Алексей обнаружил только два окурка и обронённый патрон от ППШ. А вот старлей нашёл далеко в кустах отброшенную туда записную книжку. Написанная на непонятном языке она содержала также несколько страниц с колонками цифр, а это могло быть ключом к шифру. Глядя как просветлели лица бойцов при виде этой находки, Виктор понял что сегодняшний день оказался самым удачным за все месяцы расследования. Кто–то из трупов был не тупым исполнителем, а человеком допущенным к очень важным секретам, раз решился носить с собой шифр. Скорее всего это был диверсант, за которым гнался Михаил, и который решился на самоубийство, когда задержание стало неизбежным. Такая находка говорила также о том, что засаду собирали в спешке, иначе такое важное лицо в ней бы не оказалось. Следовательно информация о нём ушла не из Киева, а непосредственно из штаба корпуса. Похоже ему придётся задержаться на этом месте. Вполне вероятно, что пресловутый центр где–то тут.

Вскоре на шоссе загудел грузовик, Алексей побежал к дороге. Вернулся он с десятком бойцов. Развернув большую часть отделения цепью, он начал прочесывать прилежащий лес. Старший лейтенант и оставшиеся два бойца принялись за погрузку трупов на полуторку.

Виктор вернулся к машине. Успокоившийся сержант возился в двигателе своей эмки, похоже это было его любимым занятием. Увидев капитана, он быстро закончил работу и закрыл капот. Вернув бойцу его карабин, Виктор отошёл со старшим лейтенантом в сторону.

– Что вы решили, товарищ капитан? – Спросил его Иван.

– Последую дальше к месту службы. Кажется мы подобрались настолько близко, что начинаем вызывать беспокойство, если, конечно, это не дурацкая инициатива исполнителей.

– Выделить вам бойцов в сопровождение?

– Не нужно. – Виктор объяснил своё решение. – Если бы у них было время тщательно подготовить засаду, я бы с тобой уже не разговаривал. Собирали в спешке, и тех кто оказался под рукой. А раз так, то сегодня повторить они её не смогут.

– Хотя бы подождите третью группу.

Виктор согласно кивнул, меры безопасности находились в ведении старшего лейтенанта, и он просто обязан был слушать его в таких вопросах.

Через полчаса его эмка въезжала в ворота военного городка, расположенного на окраине городка с певучим названием Озютичи. Сам городок, правда, напоминал большую деревню, но расположение шестнадцатой бригады, входящей во второй танковый корпус поражало порядком и чистотой. Сержант остановил свою эмку перед штабом бригады. Виктор посмотрел по сторонам и сказал шофёру.

– Вот что, сержант, мне кажется, что о произошедшем на дороге никому рассказывать не надо. Вообще никому, ты меня понял. Если где–то появятся слухи, то ты у меня будешь белых медведей возить, лет пять, не меньше.

Сержант согласно кивнул. Дождался когда пассажир покинет машину, и рванул в парк. Виктор вошёл в штаб, спросил у первого встреченного офицера, где кабинет командира, и вскоре входил туда.

– Товарищ подполковник, капитан Зайцев прибыл для дальнейшего прохождения службы. Назначен к вам новым начальником особого отдела бригады. – Доложился Виктор.

Командир бригады ознакомился с документами, оставил приказ себе, вернув удостоверение капитану. Просмотрел предписание, спросил:

– Значит из Москвы, капитан Зайцев?

– Так точно, товарищ подполковник.

– А там чем занимался?

– Контрразведчик, товарищ комбриг.

– А к нам за что? Тем более «"с сохранением воинского звания"».

Виктор улыбнулся, данная формулировка моментально превращала его из привилегированного офицера НКВД, приравненного по его званию к армейскому подполковнику, в обычного капитана.

– За пьянство на рабочем месте и рукоприкладство, товарищ подполковник. Командир бригады с интересом посмотрел на него.

– И часто прикладываешься?

– По настроению, товарищ командир. – Осторожно ответил Виктор. Соблюдать легенду алкоголика, конечно желательно, но вряд ли у него будет необходимость в ней. Всё должно решится в ближайшие дни.

– Разрешаю только по выходным. – Прервал его размышления командир. – А сейчас нам предстоит много работы. Тебя инструктировали о возможных событиях на границе?

Виктор согласно кивнул. О возможном развитии событий он знал предостаточно, едва ли в радиусе ста километров был человек, информированный лучше его. Но и показывать это не стоило.

– Так что пьянствовать нам, капитан, некогда будет. Сегодня устраивайся, а завтра в восемь часов ровно приступить к исполнению своих обязанностей. Трезвым, капитан! Виктор козырнул, повернулся и вышел из кабинета.

1 мая 1941 года Москва

Парад подходил к концу. Как и предлагал Сталин, на этот раз никакой новой техники показано не было. Прогремели гусеницами по брусчатке Красной площади красавцы БТ–7, прошли тяжёлые и неповоротливые пятибашенные Т–35, гордость Красной Армии прошлых лет. В небе над площадью проползли громадные и медлительные ТБ3, сопровождаемые юркими «"ишаками"» И-16. Гордо промаршировали по брусчатке стрелковые батальоны, выставив вперёд неизменные трёхлинейки с примкнутыми штыками. Даже конницу показали. Андрею показалось, что на этот раз генералы переусердствовали в выставлении напоказ всего этого старья, но иностранные военные атташе, расположившиеся неподалёку от них, были довольны. Андрей только хмыкнул, если человек хочет обманываться, то он будет верить только в то, что соответствует его представлениям.

Их колоритная группа, состоящая из контрадмирала флота, батальонного комиссара и капитана связиста в окружении нескольких штатских, вызывала поначалу заинтересованные взгляды, но затем интерес утих. Мало ли какая блажь большевикам в голову взбредёт! Захотелось им во флотской форме покрасоваться, вот и одели. Тем более что и вокруг них хватало военных с самыми различными петлицами – от лётчиков и до военных юристов.

Андрей посмотрел на часы, на сегодня ещё было намечено очень важное дело – контрольное тестирование первой пробной партии транзисторов. Конечно, работа уже идёт, сотрудники института приступили к ней с самого утра, но ему хотелось посмотреть на испытание самому. Почти полугодовая напряженная работа лаборатории полупроводников завершилась успехом. От первых пробных экземпляров, созданных ещё в январе, удалось перейти к практически промышленному производству. Работу с диодами завершили уже к марту, и сейчас их вовсю используют при разработке армейских раций. С транзисторами было труднее. Основной трудностью было создание базового слоя, устойчиво работающего на всех режимах. Но все проблемы были решены к началу апреля, а дальше началась разработка технологии промышленного производства.

Смотрел на часы и Сашка. За прошедшее время, он из полуадьютанта, полунадсмоторщика превратился в очень хорошего инженера. И петлицы инженер-капитана носил по праву, а не только для маскировки. Под его руководством разрабатывали полупроводниковые диоды, и только благодаря его энергии и способностям работа была завершена в столь короткий срок. А сейчас директор института, профессор Берг, поручил ему налаживание промышленного производства транзисторов. И надо сказать, что и с ней Сашка управился за короткое время. Сталин, узнав об успехах лейтенанта НКВД на поприще науки, велел наградить его званием инженер-капитана и использовать в дальнейшем на новом месте, не лишая, впрочем, и предыдущего воинского звания.

Андрей уже не единожды присутствовал на различных, бессмысленных с его точки зрения, мероприятиях. Чаще всего по приказу Сталина, иногда об этом просил Берия. Андрей хотя и томился подобным времяпровождением, но всегда безропотно выполнял эти поручения. Он прекрасно понимал, что его используют в качестве живца. Слухи о необычном комиссаре распространялись во все стороны, и немалая часть из них выходила из недр НКВД. На подобную приманку слетались шпионы всех мастей, не подозревая, что их уже ждут старательно раскинутые контрразведкой сети. Иногда в них попадалась очень серьёзная рыба, а один раз улов был такой, что даже Берия выглядел ошарашенным. В тот раз попались два крупных сотрудника НКИДа, сумевшие до этого благополучно пройти все проверки и допущенные к очень большим секретам. А военные атташе Италии и Румынии, проявлявшие излишнее любопытство к персоне батальонного комиссара Банева на одном из дипломатических приемов в Кремле, попались на элементарном воровстве. Желая проверить папку, которую данный комиссар носил с собой, они вместо документов обнаружили в ней несколько пачек английских фунтов стерлингов и поздравление с тем, что их только что сфотографировали за этим неблаговидным делом. Неизвестно какую выгоду получили от этого контрразведчики, но Андрей вволю посмеялся, наблюдая как меняются лица этих горе-карманников. Самой же большой загадкой для него было – как НКВД объясняло его присутствие на этих приемах.

Но сегодня ловля шпионов не задалась. Никто не проявлял к ним открытого интереса, что могло говорить о том, что глупые разведчики в иностранных посольствах попросту перевелись. А может и то, что найден другой путь проникновения в секреты их института.

Наконец, было объявлено об окончании парада. Сотрудники института потянулись к выходу с трибун. Большинство из них на сегодня было свободно и с чувством хорошо выполненного долга они отправились праздновать. Андрей же с Сашкой и директором института пошли к ждавшей их «"эмке"». В машине Сашка, как младший по возрасту, занял сиденье рядом с водителем, а Андрей с профессором Бергом устроились на заднем сиденье.

– А скажите, Аксель Иванович, отличался ли сегодняшний парад от предыдущих? – Спросил Андрей.

– Вы знаете, Андрей Николаевич, парад действительно отличается. – Ответил Берг. – Я, конечно, видел не все, но на этом, как мне кажется, и техники поменьше, да и качеством она хуже. Самое же удивительное, что ни одного нового образца! На всех предыдущих парадах старались удивить, а сегодня… Такое ощущение, что показать нечего.

– Или незачем показывать, товарищ контрадмирал. – Отозвался с первого сиденья Сашка.

– Наверное вы правы, Александр Ильич. – Согласился с ним Берг.

– Аксель Иванович, вы читали отчёты о последних испытаниях радаров? – Спросил Сашка.

– Да, получил сегодня утром как раз перед парадом. Испытатели в восторге! Передвижные локаторы уверенно опознавали цель за тридцать-сорок километров на высоте четыре километра. Стационарные позволяют это делать с расстояния не менее семидесяти километров, а при благоприятных условиях и до ста. Работают и наши блоки помех, до семидесяти процентов ложных целей они отсеивают. Все ваши предложения, Андрей Николаевич, блестяще себя оправдали.

– Кажется, успели, – добавил к его словам Андрей.

– Вы правы, – согласился с ним Берг, – локаторы уже идут в западные округа, к концу месяца будет развёрнут первый рубеж.

– Дадут ли нам этот месяц? – бросил в пустоту Андрей.

– А меня больше беспокоит агентура Абвера. – Сказал Сашка. – Как бы чего–нибудь не разнюхали про локаторы.

– Не должны, Александр Ильич, – успокоил его Берг, – НКВД такой охраной их окружил, что даже меня допустили только после тройной проверки документов.

Эмка подъехала к воротам института, все достали пропуска, подошедшие охранники стали тщательно их проверять. Только удостоверившись в праве прибывших пройти за ворота, охрана открыла их. Выйдя из машины, они сразу отправились в лабораторный корпус, перед входом в который у них опять проверили пропуска.

Работа в корпусе была в самом разгаре. Молодые инженеры тестировали транзисторы, испытывая их на всевозможных режимах. Каждый двадцатый сжигали, определяя ток пробоя. Довольные лица инженеров лучше всяких слов рассказали о результатах. Кажется, и здесь успех. Можно запускать производство и проектировать схемы уже не только для ламп, но и для их продукции. Андрей помнил, как узнав насколько легче станет самолётная рация профессор Берг только недоверчиво покачал головой. Теперь же полгода работы директором института сделали его самым горячим сторонником использования полупроводников в радиотехнике. Хотя главной его страстью были радиолокаторы. Они были его детищем, и даже рекомендации Андрея он старался творчески осмыслить и применять их по своему.

Не понимал он только необходимость в столь сложное время тратить большое количество средств на работу третьей лаборатории, занимавшейся разработкой элементов вычислительной техники. Но как убедила его работа в данном институте, всякое дело проводящееся в нём имело глубокий смысл и практическую пользу, если не сейчас, то в будущем.

Андрей с Сашкой подключились к работе, надеясь к вечеру закончить всю серию испытаний. Но спустя несколько минут в лабораторию вбежал испуганный дежурный по канцелярии. Задыхаясь от быстрого бега, он сообщил, что батальонного комиссара Банева срочно требуют к телефону. Выяснив что звонок из Кремля, Андрей немедленно отправился к телефону. На другом конце провода Поскребышев сообщил ему, что ему будет звонить сам Сталин. Сашка с удивлением услышал эту новость, вождь никогда не беспокоил его днём, тем более не отрывал от работы. Наконец на другом конце провода раздался мягкий голос Сталина, сдобренный уже привычным акцентом.

– Здравствуйте, товарищ Банев, как обстоят дела с производством нужной нам продукции?

– Здравствуйте, товарищ Сталин. Мы уже закончили все испытания, и с завтрашнего дня можем приступать к промышленному выпуску.

– Это хорошо, что вы опережаете график. Мы думаем, что ваш институт можно отметить Ленинской премией за успешную работу.

– Служим Советскому Союзу. – Отрапортовал Андрей.

– Скажите, товарищ Банев, а как у вас в институте обстоят дела с национальным вопросом?

– С национальным вопросом? – Опешил Андрей. – Как и везде. Есть люди разных национальностей. Я точных цифр не помню, но могу предоставить их через несколько минут.

– А сколько у вас в институте лиц еврейской национальности?

– Я могу предоставить полный отчёт, товарищ Сталин.

– Хорошо, товарищ Банев. Мы будем ждать вас вместе с профессором Бергом через полтора часа с полным отчётом по всем работам, и национальному вопросу тоже.

Сталин положил трубку. Но по его голосу Андрей, хорошо изучивший вождя за эти месяцы, понимал, что тот доволен, и даже не пытается скрыть это. Причем вряд ли это касалось завершения работы по радарам, об их ходе он постоянно консультировался у профессора Берга. И, наверняка знал все тонкости гораздо лучше Андрея, основной работой которого была разработка транзисторов.

Андрей сообщил Бергу о вызове в Кремль. Профессор сразу начал отбирать нужные для доклада бумаги. Андрей же отправился в отдел кадров за справкой о национальном составе сотрудников института. Хотя численность евреев в институте он хорошо знал. На настоящий момент их было пятеро, четверо в отделе прикладной математики третьей лаборатории. И один в лаборатории радиолокации. Хотя Сашка, предупреждённый Берией о возможном интересе сионистов к их институту, безжалостно вычеркивал их из списка претендентов, и оставил только тех, за кого лично поручился Аксель Иванович. Впрочем, был ещё один, шестой, но тот на вторую неделю работы стал проявлять излишнее любопытство к работе других сотрудников, за что и был немедленно уволен и переведён куда–то в Среднюю Азию. Начальник охраны института провёл воспитательную беседу с другими сотрудниками и отбил у всех желание не только спрашивать чем занимаются другие, но и даже смотреть на чужие столы.

К четырем часам они уже входили в приёмную Сталина. Ожидавший их Поскребышев велел подождать и вошёл внутрь, но почти сразу вышел и приглашающим жестом открыл перед ними дверь. Андрей постарался сосредоточиться, страха он давно уже не испытывал, убедившись в том, что Сталин прежде всего прагматик и, пока он будет верно служить стране, опасаться ему нечего, но волнение всегда присутствовало. В кабинете вождя они с Бергом обнаружили кроме самого Сталина ещё четверых человек, сидящих за столом. Сам Сталин по своему обыкновению ходил вдоль кабинета. Увидев входящих, он указал им на стулья по другую сторону стола. Андрей с профессором сразу сели, указания вождя нужно было выполнять без задержек. Андрей посмотрел на другую сторону стола, изучая находящихся там посетителей вождя. Одного он узнал сразу, это был известный кинорежиссёр Эйзенштейн, остальные были ему незнакомы. Хотя немного подумав, он сумел узнать ещё одного человека, это был молодой, потому Андрей и не смог его сразу признать, профессор теоретической физики Ландау. Незнакомы были только двое, один с круглыми очками на утомлённом лице, и другой, с длинными волосами, несмотря на лысину на полголовы, и умным взглядом, в котором сквозило превосходство и самоуверенность.

– Знакомьтесь товарищи, – сказал Сталин, – это делегация творческой интеллигенции, прибывшая по поручению Общества Еврейской культуры. Это кинорежиссёр Эйзенштейн, профессор Ландау, поэт Фефер и актёр Михоэлс.

Андрей удивился, делегация действительно была очень представительной. Каждый из них по отдельности имел немалый вес в предвоенном советском обществе, а все вместе представляли немалую силу, с которой необходимо было считаться даже Политбюро и Сталину. Хотя сразу было видно, что Эйзенштейн тяготится этой миссией, он даже отсел от своих товарищей подальше, насколько позволяла длина стола. Хотя про него Андрей и слышал, что он не еврей, но ничего документально подтверждающее или отрицающее эту версию ему найти так и не удалось. Приходилось поступать в соответствии с английской мудростью – «"если что–то выглядит как утка, ведёт себя как утка и крякает как утка, то скорее всего это она и есть"». «"Гениальный и непримиримый"» по отзывам его поклонников (впрочем говорили они всё это намного позже, когда всесильный НКВД потерял свои страшные зубы) Ландау отчаянно трусил, пытаясь скрыть это за рассеянным видом, но получалось у него плохо. Поэт был спокоен, как человек уверенный в своей правоте. Но всё же главным в этой делегации был не он. По властному взору Михоэлса сразу было ясно, кто в ней руководит. Ясно это было и по внимательному взгляду, с которым он рассматривал Андрея. Он что–то знал и даже не пытался это скрывать.

Сталин тем временем представил и Берга с Андреем и перешёл к главному вопросу, ради которого он и пригласил их.

– Вот товарищи из Общества Еврейском культуры жалуются на вас, товарищ Берг. Они утверждают, что в руководимом вами институте занимаются национальной дискриминацией. Что вы можете нам сказать по этому поводу.

– Почему они так решили, – удивился Берг, – и в чём заключается эта дискриминация?

– Они утверждают, – продолжил Сталин, – что в вашем институте очень мало работников еврейской национальности.

Голос Сталина был спокоен и ровен, но хорошо изучивший его за эти месяцы Андрей понимал, что вождь доволен. Понимал и причину. Столь открытое выступление обозначало, что проникнуть в тайны их института сионистам пока не удалось, и они решили использовать последний способ. Хотя нужно быть очень самоуверенным, чтобы пытаться говорить со Сталиным с позиции силы, кажется товарищи никак не могут забыть своё всесилие двадцатыхтридцатых годов. За спиной еврейской делегации приоткрылась дверь и в кабинет тихо вошел Берия. Он присел на стуле, стоящем около стены и прислушался к разговору. Чувствуя, что кто–то вошёл, напрягся Михоэлс, но оглянуться в присутствии Сталина не решился.

Андрей решил взять инициативу в свои руки и решительно поднялся, пока профессор Берг не решился сам отвечать на заданные вопросы.

– Разрешите мне ответить, товарищ Сталин. – Спросил разрешения Андрей, Сталин кивнул ему и Андрей продолжил. – Я являюсь представителем Политбюро при институте и подобные вопросы предназначены прежде всего мне, а не директору института. На данный момент среди сотрудников института, а их сто тридцать три человека без обслуживающего персонала, числятся. Украинцев шестнадцать человек. Белорусов семеро. Немцев пять человек. Один швед. – Он кивнул в сторону профессора Берга.

– Да какой швед! – Отмахнулся рукой Аксель Иванович. – Русский я, Андрей Николаевич.

– Два татарина, один казанский, один сибирский. – Продолжил доклад Андрей. – Один латыш. Поляков трое. Один армянин. Евреев пятеро. Остальные русские. Как видите, товарищи, полный интернационал. Не хватает только представителей Средней Азии.

– Это хорошо, что вы владеете информацией, товарищ Банев. – Сказал Сталин. – Но может быть, представителям еврейского народа досталась грязная, тяжелая, неквалифицированная работа? – В голосе Сталина сквозила откровенная издёвка. – Что вызвало негативную реакцию товарищей из Общества Еврейской культуры?

– Никак нет, товарищ Сталин. – Андрей старательно вытянулся под взглядом вождя. – Все пятеро работают по специальности, инженерами.

– Так чем же вы недовольны. – Обратился Сталин к еврейской делегации.

Ландау испуганно дёрнулся от этих слов, скосил глаза на Михоэлса, но тот молчал. Вместо него поднялся Фефер.

– Товарищ Сталин, мы не жаловались, что представителям нашего народа предоставили работу не по квалификации. Мы вообще не знаем, чем они там занимаются. Все пятеро категорически отказались не только рассказать нам о работе, но и даже встретится с нами. И запретили членам своих семей общаться со своими еврейскими родственниками. Вы заметьте, только с еврейскими. С остальными, у кого они есть, конечно, они общаются.

– В вашей формулировке звучит, что ваших соотечественников «"мало"». – Продолжил беседу Сталин. – Не могли бы вы пояснить эту формулировку.

– Конечно, мало. Мы все слышали, что их только пять человек на весь институт! – Удивился непонятливости вождя Фефер.

Андрей почувствовал, как внутри разгорается злость. Он посмотрел на Сталина и спросил:

– Может быть уважаемые представители объяснят мне: а почему их соотечественников должно быть много?

– Но всей стране известны заслуги еврейских учёных в развитии советской науки! – С пафосом продолжил Фефер. – Мы думаем, что они могли бы принести пользу и в вашем институте. И малое количество наших соотечественников в вашем учреждении говорит о том, что им не доверяют. А что это, как не дискриминация?

– В таком случае, в первую очередь нужно рассматривать жалобы узбеков и киргизов, представителей которых в нашем институте вообще нет. – Усмехнулся Андрей.

Кажется он угадал с фразой. Ибо Фефер обиделся и с не меньшим пафосом продолжил.

– Но мы ведь говорим о представителях культурных народов, а не каких–то дикарей. – Возразил ему Фефер, повернулся к Михоэлсу за поддержкой и поперхнулся своими словами, увидев лицо своего соратника. Выражение праведного гнева медленно сползало с его лица, он краснел, понимая что ляпнул лишнее.

– То есть вы хотите сказать, что есть культурные народы, которые должны иметь преимущество во всём, а есть необразованные дикари, достойные только грязной работы. – Дожимал его Андрей, не давая поэту вывернутся из ловушки, в которую он сам залез из–за своего несдержанного языка. – Так ведь, товарищ Фефер, и до фашизма договорится недолго.

За спиной еврейской делегации ласково улыбался Берия. Андрей даже пожалел их, сегодня кому–то из них, а может и всем сразу, не миновать содержательной беседы с наркомом НКВД. Спасая своего товарища, поднялся Михоэлс.

– Товарищ Фефер неправильно выразился. Он не хотел обидеть представителей других национальностей нашей великой советской родины. Он имел в виду, что представители этих народов не имеют своих научных и инженерных кадров. И хотел сказать, что если дело, которым занимается ваш институт, такое важное, то еврейские учёные и инженеры, несомненно, ускорили бы его выполнение.

– Мы понимаем вашу озабоченность, товарищ Михоэлс. – Ответил ему Сталин. – Но выполнение этого дела в настоящее время не требует участия столь высококвалифицированных кадров. Но мы учтём ваше мнение. И если нам потребуется помощь еврейских учёных, мы их, конечно, привлечём к работе, в той форме, которая принесёт наибольшую пользу делу.

В голосе вождя сквозила откровенная угроза. Понимая, что перегнули палку, Михоэлс с Фефером с самым верноподданническим выражением лица следили за Сталиным. Ландау уже не мог спрятать страха, губы у него мелко дрожали. А Эйзенштейн выглядел разочарованным, он понимал, что его ввергли в авантюру с непредсказуемыми последствиями, но ничего исправить уже не мог. Сталин посмотрел на часы, висящие на стене, и добавил.

– Мы думаем, что представители Общества Еврейской культуры могут быть свободны.

Еврейская делегация поднялась и пошла к выходу. Навстречу им с ласковой улыбкой вышел Берия. Увидев его, испугались все, даже невозмутимый Михоэлс. У Ландау задрожали руки. Эйзенштейн с надеждой оглянулся на Сталина, но тот уже отвернулся от них.

– У меня будет несколько вопросов к товарищу Феферу. – Сказал им Берия. – Попрошу пройти его со мной. Остальные свободны, пока свободны…

И эта недосказанность подействовала сильнее любых угроз. Андрей видел, как дёрнулись плечи у поэта, как поник Ландау, раздражённо глянул на Михоэлса Эйзенштейн.

«"Интересно, чего он им наобещал?"» – подумал Андрей. Но делегация уже вышла и он повернулся к Сталину. Вождь был доволен. Враги проявили себя сами, не сумели добиться своих целей, и, самое главное, наделали ошибок, оправдать которые будет очень нелегко, если вообще возможно.

– Вы очень помогли нам, товарищ Банев, очень точно обозначив ошибки данных товарищей. – Поблагодарил его Сталин. – Но мы сегодня собрались не для того, чтобы разбирать мелкие националистические кляузы. Тем более, что товарищи уже осознали свои ошибки, а если нет, то органы НКВД помогут им это сделать.

Он подошёл к своему столу и взял трубку. Андрей вдруг понял, что всё это время вождь ходил без неё, впервые на его памяти. Раскурив трубку, Сталин повернулся к Бергу.

– А что нам скажет профессор Берг о работах с локаторами?

– Работы завершились полным успехом, товарищ Сталин.

– Таким ли уж полным, нет ли в ваших словах преувеличения, товарищ Берг?

– Товарищ Сталин, мы сравнивали результаты работы своих локаторов с данными разведки. Ни англичанам, ни немцам пока достигнуть таких результатов не удалось. – Ответил ему Берг. – А ведь у нас ещё имеются возможности для модернизации этих образцов. И мы уже начали разработку более совершенных установок.

Берг открыл свою папку и начал читать отчёт о результатах последних испытаний радиолокаторов. Сталин его внимательно слушал, пару раз задал уточняющие вопросы, подтвердив свою хорошую память на цифры. Отчёт его удовлетворил. Обрадовало его и то, что подчинённый лаборатории завод уже начал выпуск радиолокаторов и в ближайшие дни первые расчёты, тренировки которых давно происходили на экспериментальных образцах, будут отправлены в Западный Особый военный округ. Выслушал он и сообщение о работе других лабораторий. О начале выпуска транзисторов он уже слышал. Остался он доволен и работами третьей лаборатории вычислительной техники. Математический аппарат был почти готов, существовали в металле и основные узлы вычислителя. Проблемы были только с магнитной памятью. Конечно, первые машины могли бы обойтись и без неё, но Андрею хотелось сразу сделать если не шедевр, то хотя бы аппарат, на котором было б удобно работать.

Сталин во время доклада ходивший вдоль стола остановился напротив Берга и сказал.

– Мне также хотелось выслушать ваше мнение об использовании учёных еврейской национальности. – Видя как поморщился профессор Берг, Сталин спросил. – Вы не верите в их способности.

Берг, которому за последние годы не единожды приходилось опровергать «"научные"» утверждения этих «"профессоров"», сказал:

– Товарищ Сталин, вы прекрасно знаете мою позицию. Можно придумать и даже математически обосновать любой теоретический бред, но в большинстве случаев эти «"гениальные догадки"» невозможно реализовать практически. К тому же эти товарищи необычайно легко меняют свои «"гениальные труды"», стоит только доходчиво объяснить им их тупость.

– То есть вы против их использования? – Продолжил Сталин.

– Товарищ Сталин, я не возражаю против того, чтобы они работали. – Ответил ему Берг и, после секундного колебания, добавил. – Но как можно дальше от нашего института. Андрей поспешил придти на помощь своему начальнику:

– Товарищ Сталин, разрешите мне сделать предложение. – Сталин благосклонно кивнул и Андрей продолжил. – Присутствовавшие здесь товарищи согласились на использование еврейских учёных на благо нашей Родины на условиях, которые посчитает нужным применить правительство. Вот и нужно этим воспользоваться. Я думаю, что нужно организовать институты укомплектованные исключительно еврейскими учёными и дать им задание, которое будет предусматривать получение практического конечного результата, а не только теоретических разработок. Вот если они сумеют с этим справиться, значит докажут свою профессиональную пригодность. А если не смогут, то пусть пополнят ряды лесорубов, труд которых не менее важен.

– Откуда такой антисемитизм, товарищ Банев? – Сталин едва заметно усмехнулся и принялся выколачивать докуренную трубку, терпеливо дожидаясь ответа.

– Товарищ Сталин. – Андрей решил довести до логического конца, не единожды затрагиваемую тему. – Я не являюсь антисемитом, но я за оценивание пользы, приносимой человеком и в, частности, учёным, не по его национальности, а по реальному вкладу в общее дело. Сумеют еврейские учёные сделать что–либо практически полезное я извинюсь перед ними в вашем присутствии. Но пока никакой пользы от большинства из них я не вижу.

– А что вы думаете о теории Относительности господина Эйнштейна? – Задал очередной провокационный вопрос Сталин.

Андрей, скосив глаза и увидев как скривился профессор Берг, но всё же удержался от комментария, решил продолжить:

– Товарищ Сталин, пока что данная гипотеза никакого практического применения не нашла. И я уверен, – добавил он с нажимом, – не сумеет найти применения и в будущем, так как является голой теорией абсолютно оторванной от действительности.

Аксель Иванович удивлённо посмотрел на Андрея, обнаружив в нём новые для себя грани, и сказал:

– Я могу добавить к сказанному Андреем Николаевичем только такие комментарии, которые в напечатанном виде только в словаре Даля содержаться. И, самое главное, полностью поддерживаю его предложение относительно своих еврейских коллег. Выслушав всё сказанное, Сталин вплотную подошёл к ним и сказал:

– А ведь сегодня праздник, товарищи! Я думаю, что и нам не мешало бы отметить его, если вы не возражаете?

– Сочтём за честь, товарищ Сталин. – Быстро среагировал на его слова Андрей.

– Ну вот и хорошо, товарищ Банев. Сообщите товарищу Поскребышеву, чтобы он проводил вас к месту проведения праздничного концерта. Андрей с профессором повернулись и вышли из кабинета.

3 мая 1941 года Расположение 16 бригады

С утра Виктор заскочил в свой кабинет, кивнул находящемуся на рабочем месте сержанту Иванову.

– Звонки были?

– Так точно, товарищ капитан, звонили из штаба корпуса, предупредили, что сегодня к нам прибудет с проверкой начальник особого отдела корпуса подполковник Фельдман.

Виктор поморщился, не вовремя принесёт начальство. У него хватает сегодня дел и без того, чтобы выслушивать наставления подполковника… Стоп!

– Сержант, а как зовут подполковника Фельдмана?

– Михаил Яковлевич, товарищ капитан.

Виктор даже опешил. Вот это да! Мордка Фельдман здесь! Что же эти дуболомы из отдела обеспечения не предупредили, кто будет у него непосредственным начальством!

– И давно подполковник Фельдман начальник особого отдела корпуса?

– Вторую неделю, товарищ капитан. Это первое посещение нашей бригады. – Ответил сержант.

Виктор сел, достал папиросу, не спеша закурил и задумался. В штабе корпуса принимал его майор Ефремов. Почему же Фельдмана не было? И представился майор «"исполняющим обязанности"», а не заместителем. Но Мордка на должности уже вторую неделю. И кто же тогда навёл на него засаду? Если сам Фельдман, то тогда вряд ли бы он заявился сюда. А если не он, то какую роль играет здесь Мордка? И кто главный?

Виктор докурил папиросу, подошёл к окну и выбросил окурок в приоткрытую форточку.

– К какому времени должен прибыть подполковник Фельдман? – Спросил он сержанта.

– К одиннадцати часам, товарищ капитан.

Виктор кивнул и вышел из кабинета, времени было достаточно чтобы завершить все намеченные на утро дела. Ещё в первый день он профессиональным взглядом контрразведчика заметил вблизи расположения бригады несколько человек с явно изучающими взглядами. Проверив свои подозрения ещё в течение двух дней, он убедился в правильности своих предположений. Пронаблюдать за ними он поставил пару ребят из сапёрной роты, которые неторопливо перебирали забор, заодно фиксируя все перемещения подозрительных лиц. Наблюдатели были явно из местных, так как хорошо знали сапёров и внимания на них не обращали. Известны им были и сотрудники особого отдела, стоило только кому–нибудь из них показаться за ворота, как пост наблюдения немедленно снимался и появлялся обратно только после удаления особистов. Вот и сейчас на другой стороне улицы лениво фланировал парень в городском костюме, но с брюками заправленном в сапоги, и надвинутой на глаза кепке. Он грыз семечки из бумажного кулька, перебрасывался фразами с прохожими, доходил до конца улицы, разворачивался и шёл обратно. Парню было скучно, он часто останавливался около единственной на улице витрины, разглядывал стоящие там манекены. Но вскоре ему прискучивало и это занятие и он шел дальше.

Виктор изучал его передвижения через дыру в заборе, невидимый никем кроме сапёров, докладывавших в этот момент ему о результатах наблюдения. Наблюдатели были дилетантами самого низкого пошиба и работали скорее всего за деньги. Этот походил на прибывшего на заработки обывателя из более мелкого городишки, а может и лишенного своего ремесла мелкого торговца. А вот второй был намного опаснее, по всем замашкам и Виктор и сапёры сразу определили в нём уголовника со стажем. Тот и на улице вел себя не как этот, а чаще всего устраивался в одной из подворотен и, неторопливо куря, следил за воротами.

Вполне возможно, что был ещё и ночной пост, но ночью наблюдали скорее всего из окна. Устроенная Виктором в третью ночь проверка не смогла обнаружить ночного наблюдателя. Впрочем, до недавнего времени вреда от них не было, а, скорее, они даже приносили пользу. Согласно плану маскировки в бригаде «"процветало благодушие и расхлябанность"», солдаты много и громко болтали на улицах, молодые лейтенанты под страшным секретом рассказывали местным барышням «"военные тайны"», часовые «"спали"» на своих постах. Танкисты старательно гоняли на полигоны устаревшие Т–26 и БТ–5. Несколько раз танки ломались на улице вблизи ворот, показывая насколько изношена техника и доставляя зевакам несказанное удовольствие, когда они наблюдали, как танкисты с матами затаскивали поломанные машины внутрь. Прибывавшая новая техника доставлялась в военный городок в единственных экземплярах, а принимавшие её механики старательно описывали все недостатки этой техники, не жалея черной краски.

Настоящая работа шла на полигонах. Там была и вся новая техника, и почти вся боеспособная старая. Танкисты боевых подразделений безвылазно жили там, осваивая новые танки и самоходки. И день и ночь там ревели двигатели, танки утюжили полосы препятствий, отрабатывали боевое перестроение, стрельбу по всевозможным мишеням. Но попасть на полигоны было трудно даже тем, кто имел на это право. Тройное оцепление войск НКВД строго следило за всеми перемещениями в районе полигона. И не один любитель прогулок в зимнем, а потом весеннем лесу отправился пилить лес подальше от родных мест, если у него не хватало ума вовремя остановиться. Объясняли столь серьёзную охрану находящемся в лесу лагерем НКВД. Для большинства этого было достаточно, чтобы держаться от всего находящегося в данном районе как можно дальше.

Впрочем, что–то с наблюдателями нужно было решать. Столь назойливое поведение в конце концов должно привлечь внимание даже самого тупого особиста, и сколько бы не демонстрировались недостатки работы, но могут возникнуть сомнения даже у самого самоуверенного шпиона. Поэтому этих двух «"гавриков"» нужно брать, наверняка ведь, немецкий резидент специально подставил этих дилетантов для сокрытия серьёзной агентуры. Виктор дал указание сапёром продолжать работу и пошёл в южную часть городка.

В парке боевой техники шли приготовления к переброске танков и бронемашин на предстоящие в середине мая учения округа. Учения были объявлены ещё месяц назад как большие манёвры Киевского и Западного военных округов. О том, что это одно из мероприятий того же плана маскировки знало так мало народа, что подготовка к ним шла самым серьёзным образом. Впрочем, план действительно предусматривал переброску в район проведения учений по одному танковому батальону от каждой бригады. То что эти батальоны сверхштатные, четвёртые, также было известно только на самом верху, да и вооружены они были самой старой техникой, какую только удалось найти в округе. Сейчас эти танки, в основном Т–26, старательно приводили в порядок. Сверкала сварка, по всей территории парка двигались танки, проверяя двигатели после ремонта. Часть из них уже сохла после покраски.

В парке Виктор нашёл командира четвертого батальона майора Титкова. Тот в этот момент вместе с зампотехом осматривал отремонтированные бронемашины, эмоционально обсуждая судьбу «"этого ржавого хлама"». Машины действительно были на пределе изношенности, потому их и убирали от мест предстоящих боёв как можно дальше. Виктор прекрасно понимал Титкова, тому просто было обидно, что его поставили на батальон «"старья"», в то время как остальные комбаты осваивают Т–34. Он бы согласился даже на третий батальон БТ, а вынужден реанимировать это хлам. Заметив пришедшего в парк начальника Особого отдела, майор прикусил язык, но Виктору, откровенно говоря, было наплевать на высказывания Титкова. Его интересовало внеплановое перемещение техники за последние месяцы. Проблема была в том, что он не знал что именно искать. То что таинственный главный центр где–то здесь не оставляло никаких сомнений, но вот где именно его искать было главным неопределённым вопросом.

Виктор с умным видом обошёл весь ряд отремонтированных танков, старательно сохраняя заинтересованное выражение лица. Он ждал реакции офицеров, но те делали вид, что посещение особиста – самое обычное явление. Может так и было, к сожалению, Виктор не успел ознакомиться с результатами работы своего предшественника. Он прошёл до самого конца ряда отремонтированных Т–26, бывших не так давно гордостью советских танковых частей. Откровенно говоря, танк не был таким уж плохим, но если начальство посчитало его совсем устаревшим, значит оно имело для этого причины. Осмотрев более тщательно последнюю в ряду машину, он даже забрался на корпус и заглянул в люк башни, Виктор сделал вид, что удовлетворён осмотром и подошёл к командиру батальона. Заочно ознакомившись со всеми офицерами бригады, он впервые видел некоторых из них вблизи. Майор Титков, судя по всему, был предельной для танковых войск комплекции, не верилось, что он со своими габаритами мог поместиться в башню танка. Даже если он со своим немалым ростом помещался в танке, ширина плеч вызывала вопрос, а проходит ли он в люк башни.

Виктор, как «"младший по званию"», что у знающих людей вызвало бы откровенную усмешку, представился по всей форме. Сам он и комбата и его командиров рот видел впервые. Командиры, судя по их реакции, тоже видели начальника особого отдела в парке боевой техники в первый раз. Они лениво откозыряли, представились, доложили о степени готовности танков. В их взглядах так откровенно читалось, что им некогда заниматься всякой ерундой, что Виктор понял – здесь искать нечего. Ещё раз пройдя вдоль танков, он постарался убедить командиров танковых рот, что зашёл сюда не просто так, а по государственной необходимости, развернулся и пошёл в штаб.

Ещё один след отпал. Оставалось ещё пара возможностей найти то, что он искал, но время, отпущенное на это, катастрофически уменьшалось.

Подходило время выбранное начальником Особого отдела корпуса для визита. И Виктор поспешил в штаб, нужно было просмотреть документацию, оставленную ему предшественником по должности. Старательное изучение бумажных залежей сейфа Особого отдела привело Виктора к выводу, что его предшественника капитана Иваночкина нужно немедленно разжаловать за трусость и двурушничество, как минимум, в сержанты и отправить на такую должность, где он не мог принимать никаких решений – вообще никаких. Капитан был отменным трусом, он немедленно заводил уголовное дело по любому самому незначительному поводу, но ни одного из них не пустил в дальнейшее расследование. Судя по всему, подстраховывался на случай, если бы кто–нибудь из вышестоящего начальства заинтересовался его деятельностью. Большую часть этого хлама нужно было немедленно отправлять в ближайшую урну. Виктора среди всей этой бредятины заинтересовал только один документ – о внеплановом расходе 200 (!) машин бетона при строительстве линии укреплений новой границы. Исходя из документов Виктор пришёл к выводу, что капитан Иваночкин был очень хорошим следователем, но настолько нерешительным, что даже явное преступление не решился довести до конца. А может быть знал что–тотакое, что побоялся трогать людишек, творящих это. Виктор отложил несколько листков с материалами расследования отдельно, а все остальное отправил на нижнюю полку сейфа. Выкидывать не решился, сделав вывод, что капитан неглупый мужик, только запуганный до невозможности. Следовало найти его и привлечь к работе, жалко терять явный талант.

За изучением бумаг прошло больше часа. Виктор взглянул на часы и выругался. Было уже пятнадцать минут двенадцатого, он схватил фуражку и побежал вниз. Сержант Иванов при виде выбегающего из кабинета начальника Особого отдела облегчённо вздохнул. Он не решался зайти к нему в кабинет с напоминанием, так как до него дошли слухи о том, что новый начальник «"крепко закладывает"». Но, к его облегчению, тот был абсолютно трезв, серьёзен и зол. Сержант был умным человеком и понимал, что злость начальника о беспамятстве подчиненного пройдёт, а вот если тот некстати застанет начальство за неподобающим занятием…

Виктор поспешил на улицу, там уже стояла новая «"эмка"», явно не их бригады. Значит начальство уже заявилось. Он спросил шофёра, куда пошёл подполковник Фельдман, и, к своему удивлению, получил направление в сторону бригадного узла связи. Виктор поспешил туда, не понимая, что начальнику Особого отдела корпуса могло понадобиться от связистов бригады. Он почти бежал, когда ворвался в коридор узла связи, но остановился чтобы отдышаться в коридоре. Но его немой вопрос два бойца НКВД, признавшие в нём своего, показали на вторую по коридору дверь. Виктор, старательно выровняв шаг, вошёл в комнату и остановился, пытаясь понять, что же в ней происходит.

Представившаяся ему картина вызывала массу вопросов. Во–первых, здесь были командир и начальник штаба бригады. Во–вторых, подполковник Фельдман в данный момент заинтересован был явно не ими, а молоденькой и очень красивой радисткой, стоящей перед ним. Та испуганными глазами смотрела на начальство, переводя взгляд с Фельдмана на комбрига и начштаба и обратно.

– Что же ты, Любонька, покинула нас? – Вещал Фельдман таким слащавым голосом, что Виктор даже засомневался тот ли это Мордка, которого он знал.

– Не предупредила, не сказала, не передала. Не подумала, что я буду волноваться. – Продолжал Фельдман, протягивая руки и хватая радистку за локти. Та в ужасе отпрянула от него, с надеждой глядя на командира бригады.

– Что вы себе позволяете, подполковник? – попытался вразумить Фельдмана подполковник Петров и решительно схватил того за плечо.

– Да пошёл ты на х..! – Мордка сбросил его руку с плеча, он со злостью повернулся к командиру бригады. – На Чукотку захотел, мудак, так я тебе быстро перевод устрою.

Это было слишком, комбриг кинул руку к кобуре, вытащил свой ТТ и направил его в затылок отвернувшегося Фельдмана. Виктор немедленно кинулся вперёд, оттолкнув начштаба со своего пути, и резко дёрнул руку командира бригады вниз. Тот повернул к нему взбешенное лицо, попытался поднять пистолет, но, к счастью, на помощь Виктору пришёл начальник штаба. Виктор кинулся вперёд, жёстким рывком повернул Фельдмана к себе и, старательно сдерживая гнев, сказал:

– Что же вы, товарищ подполковник, ко мне вначале не зашли. Я бы вам объяснил правила поведения в воинских частях.

– Да ты кто такой? – Вскинулся Фельдман, но вдруг узнав говорившего, испуганно отпрянул от него. Правда испуг его длился недолго, увидев петлицы Виктора, он воспрянул духом и кинулся в наступление. – Ты что себе позволяешь, капитан, под трибунал захотел? Да я тебя козла ёб… на Колыме сгною!

Пришло время Виктора рвать клапан кобуры, вытаскивая пистолет. Направив ТТ в лоб Фельдману, Виктор абсолютно спокойным и тихим голосом, что для знающих его людей обозначало приступ крайнего неконтролируемого бешенства, сказал:

– Да ты, Мордка, никак бессмертным себя почувствовал? Хочешь с пулей поспорить? Так я тебе это удовольствие устрою.

Встретив взбешенные глаза своего бывшего сослуживца капитана Зайцева, Фельдман почувствовал, что перегнул палку и что ему пора идти на попятную. Он испуганно вскинул руки и сказал:

– Товарищ Зайцев, вы меня не так поняли.

– А как же тебя ещё понимать? – Ответил ему Виктор, не отрывая дула пистолета ото лба Фельдмана. – Ворвался в расположение бригады, оскорбил командира, нахамил представителю органов НКВД. Ты хочешь сказать, что это в твои обязанности входит?

Подполковник Фельдман понял, что его жизнь зависит от движения пальца лежащего на курке. А вот хозяин этого пальца с трудом сдерживается, чтобы не нажать им на курок. Он с надеждой взглянул на командира бригады, но тот безучастным взглядом смотрел в ближайшее окно. Начштаба вообще отвернулся от всего происходящего. Но и тот и другой держали руки вблизи кобуры, не оставляя сомнений в своих действиях. Мордке впервые в жизни стало смертельно страшно, он скосил глаза на радистку, ради которой и приехал сегодня в эту бригаду, но та испуганно смотрела на пистолет смотрящий ему в лоб, и вряд ли в состоянии была воспринимать всё происходящее.

– Товарищ Зайцев, я приношу свои извинения, вы меня неправильно поняли. – Заюлил Фельдман.

Виктор почувствовал разочарование. Этот трус Мордка не решился идти до конца, а ему так хотелось завершить всё одним движением пальца. Конечно, расстрел своего непосредственного начальника при свидетелях и ему не прошёл бы безнаказанно. Но несколько лет лагеря стоили удовольствия продырявить эту тупую башку. Наверное, на лице Виктора проступило это разочарование, Мордка испугался ещё больше, стал медленно отступать ко второй двери пункта связи. Виктор неотступно сопровождал его дулом пистолета, всё ещё сомневаясь, стоит ли отпускать этого ублюдка. Вдруг ему положили руку на плечо.

– Оставь, капитан, пусть идёт, – услышал он голос комбрига. Вторая рука легла на пистолет и потянула его вниз. Виктор опустил руку с ТТ вниз, но, не сдержавшись, сказал:

– Ну смотри, Мордка, ещё раз ты мне попадёшься – прикончу!

Фельдман выскочил в дверь, с силой захлопнув её за собой. Виктор прислонился к стене, прислушиваясь к происходящему во дворе. Решится ли Фельдман послать бойцов арестовать его. В них Виктор стрелять не будет, не имеет права. Но тогда придётся раньше времени раскрываться. Он уже начинал жалеть, что сорвался, да и нарком вряд ли будет доволен таким развитием событий. Хотя Фельдман уже приговорён, и живой он до сих пор только потому, что выпал из основной линии расследования. Сразу после скандала на собрании его перевели куда–то на Дальний Восток, где он и сидел тихо всё это время. Обнаружив его здесь, Виктор был в недоумении. За Мордкой не тянулось никаких ниточек, всё анализы его поведения и контактов давали однозначный вывод – просто дурак! Потому он его и вычеркнул из списка подозреваемых, хотя поначалу очень хотелось хоть как–нибудь, хоть за уши притянуть этого подлеца под расстрел. Но профессионал возобладал над чувствами и Виктор забыл про своего бывшего сослуживца.

Во дворе раздавался визгливый от пережитого страха голос Фельдмана, он сзывал своих сопровождающих. Вскоре заработал двигатель, хлопнули двери и машина тронулась со двора. Виктор убрал в кобуру пистолет, который до сих пор держал в руке. Щелкнула кнопка – комбриг закрыл свою кобуру. Облегчённо вздохнул начштаба. В углу раздалось истерическое всхлипывание, началась реакция на произошедшее у радистки. Виктор внимательно посмотрел на неё, Любаша, как называл её Фельдман, действительно была очень красива. С такой внешностью в актрисы надо идти, а не в армию. Не мудрено, что даже Мордка с катушек сорвался. Начштаба начал её успокаивать, та уткнулась ему в плечо и ревела уже в полный голос. Виктор вышел в коридор, вслед нему последовал командир бригады.

– Так тебя, капитан, видать за дело турнули. – Сказал подполковник. – Я думал ты его кончишь.

– Никак нет, товарищ подполковник, стрелять я бы не стал. – Ответил ему Виктор, хотя и сам сомневался в своих словах.

– Что–то верится слабо.

– Я его хорошо знаю, трус тот ещё. Он должен был испугаться. – Продолжил Виктор.

– Я бы тоже испугался. Ты бы свои глаза увидел в этот момент. – Усмехнулся подполковник. – У тебя что с ним старые счёты?

– Да, из–за него здесь оказался. – Решил Виктор поддержать эту версию.

– А он за что?

– За то, что для других расстрелом заканчивается – за клевету на товарища Сталина. – Увидев недоверчивый взгляд комбрига, он пояснил. – Родственник у него где–то на самом верху, вот он легко и отделался.

– Да куда уж легче. – Покачал головой подполковник. – Тебя вон «"с сохранением звания"», а его с переаттестацией. В Москве тоже у тебя начальником был?

– Да нет. – Виктор отрицательно покачал головой. – Просто сослуживцы, в одном отделе были.

– А из–за чего вражда?

– Дураков не люблю. – Ответил Виктор. – Особенно когда они в мои дела лезут.

Они вышли во двор, остановились под разлапистой елью, стоящей вблизи здания. Закурили. В молчании прошло несколько минут. Наконец, подполковник решился задать самый главный вопрос.

– Что делать будем, капитан? Когда за нами приедут?

– А ничего не будем. Ваших действий он не видел. Поэтому валите всё на меня.

– А ты как же? Нет, капитан, вместе начудили, вместе и отвечать будем!

– Не волнуйтесь, товарищ подполковник, я сумею оправдаться. – Поймав очередной недоверчивый взгляд, он усмехнулся. – Я действительно сумею выкрутиться. Только вы с начштаба и этой радисткой заранее решите, что говорить будете. Виктор выбросил окурок в урну, спросил, отдавая честь:

– Разрешите идти заниматься своими обязанностями, товарищ командир.

Командир бригады только кивнул. Виктор развернулся и пошёл к себе. Подполковник провожал его взглядом, думая о том, что вот встретился в жизни настоящий мужик, да кажется ненадолго судьба их свела.

15 мая 1941 года

По шоссе Владимир-Волынский-Луцк в сторону Луцка неторопливо двигались две эмки, в некоторых местах останавливались, из машины выходили военные и, осматривая окрестности, что–то решали. Иногда разворачивали на капоте ближайшей эмки карту, сверялись с ней, осматривали в бинокли окрестности, затем сворачивались и двигались дальше. Через несколько километров машины вновь останавливались и всё повторялось.

В первой машине командир вновь созданного, на базе его двадцатой дивизии, второго танкового корпуса полковник Катуков говорил сидящему рядом с ним подполковнику:

– Смотри сам Иван, твоей бригаде основной удар принимать. Причем геройски полечь во встречных атаках вы не имеете права. Ты должен и немцев остановить и по возможности свои батальоны сохранить.

– Да я разве не понимаю, Михаил Ефимович, вот только силёнок у меня для этого маловато, как мне кажется. А как немцы на меня парой танковых дивизий выйдут. Не выдержу я тогда удара, сомнут.

– А вот для того чтобы не смяли, ты их не в чистом поле встречай, а найди хорошее место для засады, да ещё постарайся на дороге их поймать. Пока они в боевые порядки развернуться, ты их уполовинить сможешь.

– Ну, уполовинить вряд ли, товарищ полковник, немцы народ опытный и решительный, не дадут они мне столько времени. Ещё неизвестно как наши танки в бою себя поведут.

– У тебя два полных батальона «"тридцать четверок"» больше шести десятков машин, а ты мандражишь. – Катуков похлопал подполковника по плечу. – Ты же видел, что их пушки броневые плиты такой же толщины как у немецких танков, как картон прошивают. Да и броня у них потолще немецкой.

– А из немецких пушек их обстреливали? – спросил Катукова дотоле молчавший капитан с саперными эмблемами.

– Вот этого не знаю, но там, – ответил тот и показал пальцем наверх, – уверены в нашем превосходстве. Командир бригады посмотрел в окно и сказал шоферу:

– Здесь останови. Командиры вышли из машины, осмотрели прилегающую к дороге местность.

– Ну и что тебе здесь понравилось? – спросил Катуков.

– А ты посмотри, Михаил Ефимович, место как будто из учебника по тактике танковых засад перерисовали. Будь я лейтенантом, непременно здесь бы устроился.

– Так ты же не лейтенант, а комбриг, – резонно возразил полковник.

– А как ты думаешь, товарищ командир, немцы это место пропустят или проверять начнут?

– И, правда, непременно проверят. Они ведь нас за недоучек держат, следовательно, должны ждать самых простых и примитивных действий. – Начал рассуждать Катуков. – Ай да молодец, Иван. Обязательно проверят, а не обнаружив засаду в таком удобном месте, станут осторожнее, а оно нам надо?

– Я думаю здесь надо отвлекающую засаду поставить – третий батальон «"бэтешек"». Выскочат из этого леска, постреляют, подобьют сколько смогут, а когда немцы опомнятся вон той балкой отойдут, конечно кто живой останется. – Начал свои объяснения комбриг.

– Это ты молодец, задумка хорошая. – Ответил командир корпуса. – Только весь батальон сюда ставить я тебе не дам. Роту поставишь, для видимости засады хватит.

– Да что одна рота может сделать? – начал возражать комбриг.

– А ей не нужно много делать. Самое главное себя показать – вот мы мол какие идиоты, даже засаду толком устроить не можем. Да и неоткуда здесь взяться танковому батальону, как бы тогда наоборот не насторожить немцев.

– Ясно, товарищ командир, роту – значит роту. – Ответил подполковник, и повернулся к саперу. – Пусть твои саперы, Сидоров, проверят вон ту балку, если надо подготовят просеку, чтобы мои ребята в ней не застряли, когда побегут. И смотри не перестарайся, чтобы наши танки прошли, а немецкие, если преследовать будут, не смогли. Проходимость у них точно похуже нашей, видел в Польше.

– Ну, ладно, эта отвлекающая, а основную засаду где думаешь устроить, – спросил Катуков.

– Километров через восемь отсюда дорога большую петлю делает, километра четыре, заболоченную старицу обходит. Танковый полк на этой петле поместиться должен.

– Ну поехали посмотрим, что ты там задумал, – сказал Катуков.

Подождав, пока капитан отрядил ехавших во второй эмке подчиненных проверить лесок и балку, они сели в машину и поехали дальше. Молчавший до этого шофер вдруг спросил:

– Значит всё–таки война, товарищ полковник?

– Да, Золотарёв, война. – Ответил на его вопрос Катуков и добавил. – Но если ты хотя бы кому–нибудь об этом скажешь до её начала, я собственноручно тебя в НКВД отволоку.

– Разве я не понимаю, товарищ полковник, – откликнулся тот.

В салоне опять воцарилось молчание, узнавшие не далее как вчера эту новость, офицеры сами ещё не свыклись с мыслью, что мирная жизнь закончилась. Пришла пора выполнить то, к чему их все эти годы готовили – дать отпор агрессору. Катуков вспоминал, как на сообщение о нападении немцев двадцатого мая, поинтересовался о действиях вверенного ему корпуса, если немцы не решаться на эту глупость. Представитель Генштаба в Киевском особом военном округе генерал Василевский, посмотрел на него тяжелым взглядом и ответил, что война всё равно будет, если не начнется в мае, то в июне обязательно. И тогда новоиспеченный командир корпуса понял что всё серьёзно.

Полковник по званию, Катуков до сих пор не понимал, почему его назначили командовать корпусом, конечно, при бригадной организации танковых корпусов, танков в нём ненамного больше, чем числилось по штату в его бывшей дивизии. Вот правда танки другие, мечта а не танки. Две сотни Т–34, и четыре десятка КВ, собранные в одном месте, такой аргумент, что заставит считаться с собой любого противника. Да и легкие танки, а их почти сотня, треть состава танковых бригад корпуса, самые лучшие из их типа – БТ–7М. А две недели назад пригнали в корпус новинку – полк самоходных установок, двадцать одна машина. Катуков со штабом сам лично встречал невиданную технику. Самоходки, конечно, разрабатывали и раньше, но какие то были машины – трактор с пушкой на горбу – ни скорости, ни защиты, всего достоинств что сам ездит. А эти красавицы покорили его сразу. Полностью бронированные, с мощной пушкой в 85 миллиметров в скошенном лобовом листе на ходовой тридцать четверки. Длинноваты, конечно, и при наводке нужно поворачивать всю машину, но мощь пушки такая, что любой танк навылет. Коекто из офицеров штаба пытался критиковать неудачную компоновку, большую длину, мол в стандартный ангар не войдет. Но Катуков сразу оценил важность такой машины, а когда командир полка, молодой майор, обрисовал на совещании тактику применения его машин, сомневающихся не осталось. Были и ещё сюрпризы. Через неделю после первых самоходок пришла ещё одна батарея, теперь уже тяжелых на базе КВ с пушкой калибром в 152 миллиметра. Здесь уже засомневался и он сам, никаких преимуществ перед КВ–2, с такой же артсистемой, она не имела. Услышав такую оценку, командир батареи попросту подогнал свою машину к стоящему в парке КВ–2 и поставил рядом. Лучшего объяснения трудно было придумать. Самоходка была почти на метр ниже танка, а это несколько сотен метров незаметности, а то что пушка только вперёд смотрит, так и из КВ–2 под большими углами к корпусу стрелять не рекомендуется.

Пришли в корпус и другие новинки. Дивизион реактивных установок, действие которых и сам Катуков представлял смутно, но командир дивизиона пообещал, что увидев залп его установок хотя бы один раз, запомнишь на всю жизнь, а если под их обстрел попадешь, то и в аду после смерти не страшно будет. Прибыл и дивизион обычных минометов, но невиданного калибра в 160 миллиметров, и тоже самоходные, на базе старого доброго Т–26, лишенного башни. Два артиллерийских полка обычных пушек никого уже не удивили. Всё это вместе создавало такую мощь, что поставленная перед Катуковым задача остановить немецкую Первую танковую группу, уже не казалась такой невыполнимой как вначале. Четыре сотни стволов вразумят любого противника, если, конечно, их грамотно применить. Взять, к примеру механизированные корпуса, в состав одного из которых входила три месяца назад его дивизия. Девятьсот танков! А толку, если они все к пехоте привязаны. Разбросали по полкам и дивизиям, вот и получились вместо бронированного кулака растопыренные пальцы. Слава богу, пришла кому–то умная мысль преобразовать этих монстров. Вместо одного громоздкого и плохо управляемого корпуса создать три поменьше – один танковый и два механизированных, уже на бригадной основе, а не дивизионной. Конечно в цифрах они смотрятся не так внушительно, но Катуков понимал, что эффективность их действий повысится. Теперь впереди будет танковый кулак из его корпуса, а позади уже железные пальцы механизированной пехоты, которые будут подметать ошметки того, что он разнесёт.

Только бы какому–нибудь «"гению"» из высших штабов не пришла в голову мысль вмешаться и забрать из–за его спины механизированные корпуса, без мощных резервов он не устоит. Ведь против него у немцев два их танковых корпуса, и численность у них не такая, как у нас. Это больше тысячи танков собранных в едином кулаке! И Клейст противник серьёзный, такого шапками не закидаешь, как любили недавно орать на собраниях.

Всё–таки что–то поменялась в стране. Раньше таким крикунам полная воля была, чем более дурацкая идея, тем больше почёта. И комиссар бдительно следил за их благополучием, не дай бог, накажешь такого активиста за провинность, сразу получишь по первое число за придирки к ценному сотруднику. А сейчас те, кто ещё остались в частях из прежних любителей повоевать шапками, сидят тихо как мыши вблизи кота. Впрочем и «"кот"» теперь другой, старого комиссара, большого любителя порассуждать о тактике и стратегии танковых действий, хотя он в них совершенно ничего не понимал, перевели куда–то на Дальний восток, а вместо него прислали в корпус молчаливого дивизионного комиссара Гурова. Этот на первом же собрании одернул самого большого активиста майора Гинзбера, введя этого надутого индюка в крайнюю степень изумления, а всех его последователей в состояние тягостного недоумения. А когда через три дня за Гинзбером приехал «"черный ворон"» с лейтенантом НКВД, это событие вызвало в среде его друзей и последователей такой переполох, что четверо ближайших немедленно прибежали к командиру корпуса проситься в отпуск по состоянию здоровья. Катуков отпуск дал с молчаливого согласия нового комиссара, резонно полагая, что если их будут арестовывать, то желательно подальше от части, незачем людей лишний раз нервировать. Оставшиеся никак себя не проявляли, старательно выполняли свои обязанности и пытались понять куда «"дует новый ветер"», чтобы вовремя сориентироваться. Но комиссар молчал, а газеты старательно шли прежним курсом. Самый храбрый или дурной, что впрочем в данной ситуации одно и то же, написал донос на комиссара. И вскоре отправился за своим другом. Состояние тихой паники, царившее среди «"активистов"», переросло в неконтролируемый ужас, они с собачьей преданностью смотрели в глаза комиссара, ожидая любой команды, но тот молчал. Толку в таком состоянии от них было мало и Катуков решил поговорить с комиссаром.

– Кузьма Акимович, вы бы решали что–нибудь с ними. – Начал он разговор с дивизионным комиссаром. – Никакого от них толка. От всего шарахаются, пить начали, служебные обязанности выполняют с каждым днём всё хуже. Или успокойте их, или…

– Что или, Михаил Ефимович, или арестуйте? Катуков молча кивнул головой. Комиссар усмехнулся и добавил:

– Да никто их не сажает. Просто такие идиоты сейчас нужны в другом месте. Вот мы самых отъявленных вылавливаем и отправляем туда, где они своей глупостью принесут наибольшую пользу.

– Да какая польза от дураков? – удивился Катуков.

– Не скажи Михаил Ефимович, польза от дураков может быть немалая, если этих болванов нашим врагам показать для их же успокоения. – Ответил Гуров.

– Кузьма Акимович, а кто у нас сейчас враги? – Решил прощупать почву комкор.

– Ты, товарищ командир корпуса, газет что ли не читаешь? – Заулыбался Гуров. – Ну и правильно делаешь. А кто враги? А ты на запад посмотри – вот там до самого океана у нас враги. Некоторые явные, большинство пока скрытые, но враги все, уж поверь моему опыту.

– Справимся ли, Кузьма Акимович, – спросил Катуков.

– Должны, комкор, выхода другого у нас нет. – Ответил Гуров и добавил. – А с этими дураками я поговорю. Тех кто поумнее приструним и на месте оставим, ну, а кто неисправим, тех в тыл сплавим. Пусть энкавэдэшники сами с ними разбираются. Нам тут и без них работы хватит.

– А когда начнется, – продолжал интересоваться комкор.

– Сам не знаю, – ответил Гуров, – но должны предупредить. За какое время до начала тоже не знаю. Так что нам с тобой готовиться так, будто уже завтра в бой.

С того разговора прошло два месяца, Катуков сам отдыха не знал и подчиненных гонял как сидоровых коз, ежедневно ожидая приказа о начале, хотя в душе теплилась надежда, что всё же обойдется. Не обошлось! Вчера с утра собрали всех высших командиров и сообщили, что по данным разведки развертывание немецких войск у советской границы завершилось и их командование получило приказ о переходе нашей границы в три часа утра двадцатого мая. После этого всем командирам вплоть до дивизионного звена раздали боевые приказы для ознакомления и выполнения. Прочитав свой приказ, Катуков поначалу просто ошалел. Ему, ни много ни мало, предписывали во встречных арьергардных боях измотать и разгромить танковые дивизии Первой танковой группы немцев.

– Ты полковник не пугайся. – Увидев его ошарашенный вид, сказал ему Василевский, представлявший Генштаб, а следовательно и Сталина. – Не тебе одному это делать. Но тебе стоять насмерть и дальше указанного рубежа отойти ты не имеешь права. В усиление получишь две артиллерийские противотанковые бригады. Вместе с тобой оборону будет держать девятый мехкорпус, а восьмой за вами будет в резерве стоять, на тот случай, если Клейст всё–таки прорвётся. Основные детали плана получишь в штабе округа, а частные детали операции сами разработаете. Твоя задача втянуть танки немцев в бои на изнурение, чтобы Клейст кинул в бой всё вплоть до резервов вторых эшелонов, а когда это произойдет мы его по заднице приголубим ещё парой мехкорпусов. Но, сам понимаешь, танки у них не чета твоим, по тылам погулять они сумеют с большой пользой, а во встречном бою удара немцев не выдержат. Прямой удар держать тебе, для того тебе новую технику дали. Поэтому приказываю: в течение 15 и 16 мая разработать подробный план операции с привязкой всех деталей на местности; 17 мая доложить план операции командиру механизированной группы генерал-майору Рокоссовскому; 18 мая предоставить доклад в штаб округа; 19 вечером и ночью двадцатого мая занять подготовленные позиции и ждать подхода противника.

Катуков всю ночь с офицерами штаба корпуса, командирами бригад и полков превращали предложенный им план штаба округа в законченный план действий. А с утра он отправился осматривать конкретные участки обороны отдельных бригад. Этот, который он проверял сейчас, был последним и самым важным, так как располагался на наиболее вероятном направлении удара. Вскоре эмка выкатилась за крутой поворот и остановилась. Офицеры вышли из нее у невысокого холма, вытянутого вдоль полотна шоссе, пересекли полосу редкого кустарника и поднялись на вершину холма. За холмом дорога делала ещё один поворот и плавно изгибаясь обходила заболоченное озерцо, оставляя его справа. С северной, левой, стороны почти вплотную к ней тянулась полоса кустарника, переходящая в редколесье и приблизительно метров через четыреста становящаяся настоящим лесом.

– И чего ты тут хорошего нашел, – удивился Катуков, осматривая в бинокль прилегающий лес.

– А то и хорошо, что с дороги ничего не видно, – ответил комбриг.

– Так и тебе из–за этого кустарника ничего видно не будет.

– А вот и не так, товарищ полковник, лесок этот на самом деле на таком же холме расположен, только вытянутом вдоль дороги. И с него дорога как на ладони по всей длине дуги. А за холмом грунтовая дорога есть, которую тоже отсюда не видно, да и на карте её нет.

– Почему нет? – заинтересовался командир корпуса.

– Потому что её мои сапёры всего месяц назад проложили, – ответил Катукову, сопровождавший их капитан и вытащил свою карту, – вот так она идёт, огибает лесок с тыла, а выходит на шоссе километров семь восточнее этого места.

– Мы, товарищ командир, можем скрытно подойти к позиции в любом месте и никто с шоссе нас не заметит. – Продолжил командир бригады.

– А что это на карте у тебя отмечено? – спросил Катуков у сапёра.

– Это товарищ полковник позиции для противотанковых батарей, уже приготовленные, – ответил тот.

– И на сколько орудий готовили? – повернулся Катуков к комбригу.

– Основные позиции отрыты для двенадцати батарей, а запасные для шести.

– Вот ведь жук, – восхитился Катуков, – приготовил позиции для половины артиллерии корпуса. А другим я что оставлю?

– Так ведь наше направление наиболее вероятное, Михаил Ефимович, – ответил комбриг, – вот я и хочу первыми залпами выбить у них максимальное количество танков.

– Ладно, получишь два полка соропяток, как раз восемнадцать батарей. – Ответил Катуков, подумал и добавил. – Дам я тебе, Иван, ещё и новые миномёты, позиция для них подходящая.

Вернувшись на дорогу, офицеры сели в машину и шофер медленно повел её вдоль обочины, давая возможность командирам внимательно и не торопясь осмотреть место предстоящего боя. Проехав всю дугу, они остановились у моста через довольно широкую, метров десять, речушку. В очередной раз покинув машину, внимательно осмотрели позицию уже с восточной стороны. Катуков убедился, что лесок действительно стоит на холме, но становится видно это только от самого моста, дорогу же не заметно и отсюда.

– Глубина у речки какая? – спросил он у сапёра.

– На триста метров в обе стороны средняя глубина больше полутора метров, под мостом два метра. Дно илистое и топкое. Танки без понтонов не пройдут.

– Значит мост уже заминировал, – сделал вывод Катуков.

– Так точно, товарищ полковник, сегодня ночью, как только приказ от комбрига получил. Разрешите доложить ещё одно соображение.

– Докладывай что ты ещё придумал, рыцарь пилы и топора. – Катуков был доволен, кажется здесь немцев действительно остановят и морду им набьют как следует.

– Когда пушки ударят, немцы попытаются сойти с дороги. Вправо путь им закрыт, там топкий грунт в нескольких метрах от насыпи. Остаётся только влево. Кювет с этой стороны не очень глубокий, но есть возможность его усовершенствовать. Выше по течению, метров двести, есть очень удобный ручей, который можно в этот кювет пустить. За два дня он землю так напитает, что не только машины, но и танки сядут.

– Ну молодец, капитан, – обрадовался Катуков, – непременно сделай, если твоя ловушка сработает, майора дам и орден.

Они с комбригом спустились под мост, осмотрели ящики с взрывчаткой, замаскированные так, что увидеть их можно было, только если знать куда смотреть. Не видно было и провод, закопанный в землю и прикрытый пластами дёрна.

– А не найдет их кто раньше времени, – забеспокоился командир корпуса.

– У нас здесь охрана. – Ответил капитан и, повернувшись к кустам у обреза воды, сказал. – Федулин, происходило что–нибудь.

Из кустов не торопясь вышел невысокого роста паренёк в гражданской одежде с удочкой в руках.

– Никак нет, товарищ капитан, за время моего дежурства ничего не происходило. По шоссе проехало девятнадцать грузовиков и семь легковушек. У моста никто не останавливался.

– Молодец, кто у тебя вторым номером и где он.

– Рядовой Залепин, товарищ капитан. Как и положено в окопе у пулемёта.

Катуков внимательно посмотрел на кусты и обнаружил в десятке шагов от себя пламегаситель ствола ручного пулемёта. Довольно кивнув, он пошел наверх к машине. Уже в машине он спросил у комбрига:

– Иван, а зачем ты так рано всё это сделал. Есть же риск что взрывчатку или пост обнаружат.

– Это, товарищ полковник, мой особист диверсантов отлавливает. Он не только здесь пост держит.

– Поймал кого–нибудь? – в способности особого отдела поймать кого–нибудь, кроме очередной радистки и то спьяну, Катуков верил слабо.

– Так точно, Михаил Ефимович, полторы недели назад взял двух наблюдателей, а позавчера резидента Абвера.

– Неужто настоящего, – удивился Катуков.

– Так точно, товарищ командир, самого, что ни на есть, настоящего. Я его лично допрашивал. Капитан вермахта, поначалу кочевряжился, а потом признался.

– А почему мне не доложил?

– Докладывал, товарищ командир, – удивился комбриг, – но вас вчера не было, доклад принял начальник особого отдела корпуса.

Катуков недовольно дернул плечом, но от комментария воздержался. Особист корпуса, карьерист и сволочь, наверняка уже в штабе округа с этим немцем и уж точно припишет все заслуги себе. Комкор надеялся, что терпеть эту мразь ему осталось недолго. Ходили слухи, что на «"очень больших верхах"» у него то ли покровитель, то ли родственник и находится он вдали от столиц до первого успеха. «"Вот и успех"», – со злостью подумал Катуков, – «"понятно почему он молча сбежал. Сейчас распишет в округе свои подвиги, попробуй потом докажи, что врёт. Ещё и орденочек за чужую работу получит"».

Машина проскочила по шоссе несколько километров и свернула на грунтовую дорогу, попетляв в леске, дорога обогнула холм и вдоль его подножия повела на запад. Катуков с интересом рассматривал проделанную работу. Не разбитая пока танками дорога вполне годилась для проведения гонок. Хотя после прохождения КВ на ней черти ноги поломают, надо будет их к позиции другим путём перебрасывать. Выехав на небольшую полянку, шофер остановил машину, офицеры вышли из неё и поднялись на гребень холма. Комбриг был прав выбирая эту позицию. Дорога с гребня холма была очень хорошо видна от начала дуги до самого моста через речку. Мёртвым было только пространство за полотном шоссе, но и там могла спрятаться только пехота, для танков места не было. Кустарниковое предполье также не позволит тем танкам, которые сумеют сойти с дороги найти достаточное укрытие. На вопросительный взгляд командира корпуса сапер сказал, что вдоль всего полотна дороги минное поле из противотанковых мин. Катуков довольно кивнул и пошел осматривать позиции ближайшей батареи. Капитан специально повел его по внешней стороне холма и пройдя метров пятьдесят остановился. Катуков старательно рассматривал заросли кустарника перед ним, но ничего не видел, и только обойдя кустарник обнаружил тщательно замаскированный орудийный дворик. Осмотром подготовленного рубежа он остался доволен. Комбриг не даром потратил две недели, которые Катуков, на свой страх и риск, не докладывая начальству о начале работ, дал ему на подготовку. Что с ним было бы, если б наверху узнали о его приготовлениях он, отдавая приказ, старался не думать. Зато теперь у него есть подготовленные рубежи обороны на всех направлениях. Много ли успеешь за четыре дня, да ещё с условием соблюдать режим секретности. Остались только позиции для пехоты, но «"царица полей"» управится с их подготовкой за несколько часов.

Ну что же можно встречать непрошенных гостей, подарки к торжественной встрече приготовлены. Катуков пошел к машине за ним заспешили и комбриг с сапёром. Машина развернувшись покатилась на восток в Луцк, в штаб корпуса. Пора было всю проделанную работу представить в штаб группы.

17 мая 1941 года

В штабе механизированной группы царило оживление необычное для субботнего дня. Бегали с кипами бумаг порученцы. Подъезжали и отъезжали легковушки с офицерами. Машина Катукова остановилась среди десятка таких же эмок на площади перед зданием штаба группы. Они с начальником штаба, не спеша, поднялись на второй этаж, до начала совещания оставалось ещё двадцать минут. В коридоре перед дверью кабинета командующего толпились командиры других корпусов группы, негромко разговаривали, курили. Катуков поздоровался и присоединился к разговору.

– А вот и именинник пожаловал, – приветствовал его новый командир 9 мехкорпуса полковник Лизюков.

– Он, скорее тать с большой дороги, обобрал нас до нитки, – поддержал его командир 8 мехкорпуса, также вновь назначенный, полковник Богданов, – всю новую технику ему.

– Ты, Семён Ильич, не прибедняйся, – прервал его командир 19 мехкорпуса генерал-майор Фекленко, – кто на прошлой неделе 40 КВ получил.

– Да что КВ, – отмахнулся тот, – к нему мы уже привыкли, а ему вообще невиданную технику дают.

– Что вы, мужики, на меня набросились, – начал оборону Катуков, – дадут и вам, когда её побольше будет, сами понимаете по одной-две машины давать смысла никакого.

Разговор перешел на подготовку к войне. Рассказывали о степени готовности, жаловались на начальство и подчиненных, переходили на обсуждение тактики предстоящих столкновений. Наконец открылась дверь, и адъютант командующего щеголеватый капитан пригласил командиров корпусов с их начальниками штабов на совещание. Командир механизированной группы, а фактически армии, хотя официального объявления об этом ещё не было, подразумевалось, что объединение временное, генерал-майор Рокоссовский, как всегда подтянутый, хотя по лицу видно было, что последние дни и ему дались тяжело, начал совещание. Обрисовал обстановку перед фронтом его группы, предполагаемые силы противника, направления возможных ударов, закончив свой доклад словами:

– Как видите, противник перед нами очень серьезный, и справиться с ним будет трудно, но надо. Прошу вопросы, товарищи командиры.

Первым поднялся командир 22 механизированного корпуса генерал-майор Кондусев:

– Товарищ командующий, а почему на встречу ударной группировки Клейста округ выделил так мало сил. Остановить то мы его остановим, а вот уничтожить вряд ли сумеем. Рокоссовский обвёл глазами присутствующих офицеров.

– Клейст не единственный противник нашего фронта, – заметив оживление среди командиров, он повторил, – вот именно фронта, приказом Ставки Верховного Главнокомандования, образованной пять дней назад, наш округ разделён на два фронта Юго-Западный, предназначенный для противодействия находящимся в Румынии немецким и румынским войскам, и Центральный, в состав которого входим мы. Сообщено об этом будет завтра на совещании в округе. Задача нашего фронта противодействие группе армий противника дислоцирующейся в Южной Польше. И группировку эту нужно не только остановить, но и уничтожить. Вот поэтому мы должны Клейста остановить, а уничтожить его нам помогут, отрезав от тылов и баз снабжения в Польше. Кто это будет делать и самое главное как, я пока сказать не могу, но могу вас уверить, что сил для этого достаточно. Как вы понимаете, режим секретности в операциях такого масштаба жизненно необходим, поэтому я не могу вам сообщить некоторые известные мне сведения, кроме того, мне также известна только часть общего замысла.

Катуков удовлетворённо кивнул, именно это он и предполагал, когда получил приказ на оборону, несвойственную мобильному танковому соединению. По плану совещания, объявленному вначале, следующим выступающим был он, поэтому Катуков вышел к занимающей стену карте Западной Украины с прилегающими областями Польши и Словакии. Окинув взглядов присутствующих, он начал доклад:

– Моему корпусу дан приказ встретить передовые танковые дивизии немцев, которые по предположениям разведки могут иметь до 500 танков в первом эшелоне и ещё столько же во вторых эшелонах Первой танковой группы Клейста. Штабом корпуса принято решение организовать на предполагаемых направлениях движения немцев танково–артиллерийские засады. Мы постарались перекрыть все доступные для танков направления. По донесениям разведки основной удар немцы будут наносить в направлении Луцка. Поэтому основная засада силами 16 танковой бригады, усиленной артиллерийской противотанковой бригадой и батальоном тяжёлых танков, расположена на шоссе Владимир-Волынский-Луцк в пятнадцати километрах восточнее Владимира-Волынского. Грунтовые дороги севернее шоссе перекрывают батальоны 17 танковой бригады и южнее шоссе 18 танковой бригады, где они соприкасаются с флангами 9 мехкорпуса. На их усиление пошли полки второй артиллерийской противотанковой бригады. В резерве корпуса остаются самоходноартиллерийский полк, батальон КВ, мотострелковая бригада.

– А как ты планируешь реактивные установки применять, – спросил Рокоссовский.

– Я, товарищ генерал, включил их в подвижную группу из танковой роты и мотострелкового батальона. Планирую использовать для нанесения ударов по скоплениям пехоты противника.

– План, на первый взгляд, разумный. – Оценил его доклад Рокоссовский. – К сожалению, ещё ни один план не пережил начало боя. То, что резервы предусмотрел – молодец. Немец противник серьёзный, это мы с вами ещё с империалистической войны знаем, но бить его можно. Германское командование плохо переносит изменение первоначальных планов, значит, наша задача эти планы им поменять. Вопросы будут?

Вопросы были о взаимодействии танкового корпуса Катукова с 8 и 9 мехкорпусами, с которыми ему предстояло держать оборону. Следующим представлял свой план действий командир девятого мехкорпуса полковник Лизюков, впрочем, ничем он от плана Катукова не отличался, за исключением того, что в его полосе обороны намечались столкновения по большей части с пехотными дивизиями немцев. После Лизюкова слово взял командир восьмого мехкорпуса полковник Богданов, задачей которого было обеспечить второй эшелон обороны их корпусов, сосредоточив мобильные ударные группировки для парирования возможных прорывов немцев. Задачей 19 и 22 мехкорпусов было отрезать немецкие дивизии от границы и нанести удары им в тыл, после того как они завязнут в боях, и обеспечить проход на ту сторону границы передовых частей 5 армии Потапова, усиленной двумя, танковым и механизированным, корпусами. План операции впечатлял, но сомнения всё же были.

– А вдруг Клейст прорвётся, – высказал свои опасения командир 22 мехкорпуса генерал-майор Кондусев.

– Даже если прорвётся, всё равно ничего сделать не сможет, – ответил Рокоссовский, – за нами ещё три армии стоят, и не в чистом поле, а на подготовленных рубежах.

Офицеры удивились, раздался вполне естественный вопрос: «"Откуда армии"». На что командир группы заявил, что ответить на этот вопрос пока не имеет права. Но даже этой информации было достаточно, чтобы командиры корпусов первого рубежа обороны почувствовали себя увереннее. Можно бить врага и не оглядываться назад.

Совещание подошло к концу, большинство волновавших командиров вопросов было решено, оставались такие, которые не могли решить ни они сами, ни командующий группы. Оставалось надеяться, что верховное командование предусмотрело возможность резкого изменения обстановки. Командиры заспешили в свои корпуса, начальники штабов отправились получать новые карты возможных театров военных действий. Катуков, приехавший с начштаба на одной машине, ждал его в коридоре, когда адъютант командующего пригласил его в комнату отдыха. Войдя туда, он обнаружил накрытый для завтрака стол. Командующий приветливо сказал:

– Составь мне компанию, Михаил Ефимович, ждать тебе ещё долго. Мне только что из штаба позвонили, карты ещё сортируют.

– А что за карты, Константин Константинович, польские?

– Скорее всего Люблинское воеводство, а может и подальше. Пока мы здесь управимся, там могут далеко уйти. Да ты проходи, садись.

Катуков не дал командующему труда просить себя дважды. С Рокоссовским они были хорошо знакомы, несколько месяцев полковник Катуков командовал двадцатой танковой дивизией, входящей в девятый мехкорпус генерала Рокоссовского, до реорганизации корпуса и дивизии. Они быстро управились с наваристым борщом и гуляшом, поданным на второе, и перешли к неторопливому чаепитию.

– Как ты думаешь, Михаил Ефимович, сможешь ты выполнить задачу. – Спросил Рокоссовский. – Удар будет сильный.

– Смогу, товарищ командующий, если Клейст направление удара не изменит. А на шоссе я его не только остановлю, я его там похороню.

– Позиция сильная? – поинтересовался Рокоссовский.

– Да, Константин Константинович, позиция очень хорошая, подготовленная и хорошо замаскированная. Первыми же залпами сможем половину танкового полка положить, а потом и оставшихся добьем, деться им всё равно некуда будет.

– Когда ты только успел? – с лукавой усмешкой спросил командующий.

– Две недели готовили, товарищ генерал, – признался Катуков.

– А если бы узнали?

– Вы же знали?

– Я знал. – Ответил Рокоссовский. – Я бы и сам заставил, если бы вы не додумались. Не обо мне речь. Что у тебя с твоим особистом произошло?

– А ничего не произошло. Сбежала эта сволочь из корпуса, и не с пустыми руками. В шестнадцатой бригаде начальник особого отдела захватил агента Абвера. А этот мудозвон со шпионом сразу в штаб округа, пока меня не было. И чувствую, наплетёт там в три короба про свои подвиги. А дальше как водится. Очередной орден на грудь, ещё одну шпалу в петлицы и прямой дорогой в Московский военный округ. Хорошо, если заодно донос на нас не напишет.

– Уже написал! – сказал Рокоссовский и, в сердцах, выругался.

– Ну и что, мне дела сдавать? – спросил Катуков.

– Нет, Михаил. – Успокоил его командующий. – Не знаю, что ты такого совершил, но приказ оставить тебя в покое пришел от самого Берии.

– От кого? – удивлению Катукова не было предела.

– У меня лицо такое же было, – рассмеялся Рокоссовский, разглядывая удивленного полковника, – впрочем, это не только тебя касается. Органам НКВД запрещено рассматривать любые дела военных, в особенности танкистов и лётчиков, кроме связанных с невыполнением боевого приказа. Но не надейся, что они про тебя забудут. Стоит тебе только оступиться, как они припомнят тебе все твои грехи, включая воровство яблок из соседского сада в детстве. – Командующий помолчал и добавил. – А всё ли ты, друг ситцевый, мне рассказал?

– Не всё, товарищ генерал. – Решился Катуков. – Было один раз. Морду я ему набил. Напился, гад, пьяный и к радистке приставать начал. Зажал её прямо в коридоре и раздевать начал. А тут я из кабинета вышел, увидел эту картину, ну и не выдержал, естественно, за шиворот его оттянул. А эта сволочь на меня матом, мол знай своё место, а то в Чукотский военный округ отправишься. Я и приложился от всей души, да не один раз.

– А сколько раз?

– Пока начштаба не оттащил. – Признался Катуков. – Эту мразь на гауптвахту для протрезвления. Наутро я его вызвал для дачи объяснений, так он не соизволил со мной разговаривать, развернулся и ушёл. Радистку, вот, редкостной красоты деваха, пришлось из штаба корпуса в 16 бригаду отправить. Иван человек бесстрашный, даже такой твари спуску не даст. Да и тамошний особист пугает почему–то моего до такой степени, что он ни разу там не был после первого посещения.

– А что за человек этот особист из 16 бригады, – поинтересовался Рокоссовский.

– Бывший контрразведчик, и не малых чинов, переведён к нам в конце апреля, – ответил Катуков.

– А чего это вдруг контрразведку, и не малых чинов, и в танковую бригаду на край страны?

– А как обычно у нас водится. Из полковников в капитаны! Из «"Москвы до самых до окраин"». – Остаток фразы Катуков пропел. – Он ещё легко отделался, могли вообще в распыл пустить.

Рокоссовский кивнул, данная ситуация была ему прекрасно знакома. Самому пришлось лагерную баланду похлебать, пока наверху не опомнились, что скоро воевать, а почти всех способных к этому или расстреляли, или лес валить отправили.

– В общем так, товарищ полковник, – подвёл итоги командующий, – у тебя есть только один способ выбраться из этого дерьма – выиграть схватку с Клейстом. Сумеешь сделать, можешь про этого мудака забыть. Не удержишь немцев, лучше сам застрелись, это я тебе как знающий человек советую.

– Благодарю за совет, товарищ генерал, – ответил Катуков, – я лучше в бою погибну.

– А вот на это, Михаил, я тебе права не даю. – Ожесточился вдруг Рокоссовский. – А воевать я с кем буду? Погибать права не даю! Узнаю, что под пули лезешь, собственной волей на Чукотку отправлю! Мне не «"контуженные герои"» нужны, а командиры, которые до Берлина дойти сумеют, а то и дальше.

В этот момент в двери заглянул адъютант командующего и сообщил, что полковника Катукова ищет его начальник штаба. Командующий и командир корпуса переглянулись, встали и Рокоссовский сказал:

– Удачи тебе, Михаил Ефимович, давай попрощаемся, вдруг завтра не увидимся. Помни наш разговор, проиграть этот бой ты не имеешь права.

Катуков молча отдал честь и вышел. Впереди его ждала целая жизнь, а какой длины – зависело только от него. Выиграет бой с Клейстом – хоть до маршальских звёзд. А проиграет – до первой шальной или прицельной пули – попадать в НКВД он не собирался.

20 мая 1941 года. Н-ская пограничная застава.

Командир погранзаставы капитан Гуляев получил приказ ещё вчера днём, но с категорическим предупреждением сообщить о нём только за час до начала войны. Весь вечер и начало ночи он метался по канцелярии заставы, пил чай, иногда поглядывал на бутылку водки, стоящую в шкафу, но воздерживался, понимая, что ему нужна трезвая голова в ближайшие сутки. Единственное, что он мог себе позволить – это усиление дозоров напротив моста через Западный Буг. Взрывать мост, также категорически, запретили. Когда к началу третьего часа ночи к мосту подошли передовые части немцев, он, согласно приказу, отозвал свои дополнительные посты на заставу. Впрочем, застава давно уже не походила на то, что было видно снаружи. Под всеми сооружениями и внешней стеной ещё месяц назад были оборудованы блиндажи, доты и крытые переходы. В дополнение к штатному вооружению на заставе появились миномётная батарея, два крупнокалиберных пулемёта ДШК и столько же противотанковых ружей Дегтярёва, недавно поступивших на вооружение. К трём часам ночи на заставе сосредоточился весь её состав, были приведены в боевое состояние всё доты и внешние посты. Когда к мосту через Буг кинулись передовые немецкие танки, оставшаяся у моста охрана, согласно тому же приказу, постреляла для порядка и оттянулась к заставе. Капитан, в бессильной злости, наблюдал, как через мост проходили немецкие танки, как напротив его заставы стали сосредоточиваться первые группки немецкой пехоты, лениво пренебрегающей элементарными предосторожностями. Если бы не приказ, он бы показал этим самоуверенным болванам, что такое настоящая война, а не «"лёгкая прогулка по Европе"». Но приказ был категоричен и жесток, запрещалось проявлять любые признаки «"излишней активности"», пока через мост не пройдут танковые дивизии противника. Вот и приходилось смотреть как через мост, который в любую минуту можно было превратить в груду металлолома, рвались танки Вермахта.

Ситуация изменилась к девяти часам утра, когда немецкая пехота попыталась нанести первый удар по заставе. Ленивые и самоуверенные действия немцев вызвали у начальника заставы удивление, и вполне объяснимое желание показать этим дуракам, что воевать умеют не только они. Первые же очереди пулемётов заставили фашистскую пехоту залечь, а залпы ротных миномётов отползти назад, оставив несколько тел на яркозелёной весенней траве. Вторую атаку, спустя полчаса, они уже проводили по всем канонам немецкой военной науки. Вначале короткий артналёт минами по внутреннему дворику заставы, который показался немцам очень эффективным, но на самом деле никакого вреда личному составу не нанёс, а то что стёкла на заставе повылетали и стены осколками посекло, это отремонтировать недолго. Наверху из пограничников были только пулемётчики на вышке, но она обшита изнутри стальными листами, которые легко выдерживают винтовочные пули и осколки снарядов и мин. Весь остальной состав находился в дотах за толстыми бетонными стенами, которые и не всякий снаряд возьмёт. Миномётчики погранзаставы также были в укрытии и, когда пулеметчики с вышки засекли расположение немецкой батареи, быстро вернулись на позицию и с первого же залпа положили мины точно посреди немецких миномётов, надолго выведя их из строя.

Немецкая пехота короткими перебежками устремилась к заставе. Из цепи стали вываливаться отдельные фигурки, это заработали снайперы заставы. Остальные пограничники вооруженные ППД и ППШ ждали когда немцы подойдут на дальность действительного огня. Ободрённые жидким огнём со стороны заставы немцы решили сделать рывок и подойти на дальность броска гранаты. Они по команде вскочили и побежали стреляя на ходу из винтовок. Когда расстояние до них сократилось до трёхсот метров заработали два из четырёх пулемётов этого направления. Капитан не хотел раньше времени показывать всю свою огневую мощь. И только когда немцы подошли на сто пятьдесят метров пограничники ударили из всех стволов. Кинжальный огонь за несколько секунд выкосил большую часть атакующих, оставшиеся в живых счастливчики упали на землю, пытаясь сильнее в неё вжаться и безуспешно ища бугорок за который можно спрятаться. Но бугорков не было, командир заставы велел сровнять все на дальности двести метров от стены ещё в прошлом году. Бойцы постреливали над головами немцев мешая им подняться или отползти, а снайперы прореживали их цепь, выбирая унтерофицеров.

Наблюдающий за атакой немецкий обер–лейтенант был потрясён столь быстрым и эффективным уничтожением целого взвода его роты. Он понимал, что шансов уйти живыми у его солдат практически не было. Лёгкое, как казалось вначале, развлечение превратилось в кровавую бойню. Глядеть как русские безнаказанно добивают его солдат, прошедших вместе с ним Польшу и Францию, было тяжело, но помочь им он ничем не мог. Нужны были пушки, а ещё лучше танки. И хотя танки непрерывным потоком шли за его спиной, власти развернуть их на заставу у него не было. Пришлось сообщать командиру батальона, ждать когда он подъедет, затем ждать когда тот договориться с танкистами. Спустя час к расположению его роты подошел взвод лёгких танков Pz–II. Развернувшись цепью танки двинулись к заставе, за ними прикрываясь танковой бронёй побежали оставшиеся взводы. Обер–лейтенант успокоился, кажется на этот раз русским конец. Даже мины, которые начали взрываться на пути его солдат, танкам не помеха. Заработали 20-миллиметровые танковые пушки, снаряды начали рваться на стенах заставы. Когда остановился первый танк, он ничего не понял, решил что какая–то поломка, но струйка дыма из моторного отсека объяснила всё лучше любых слов. Спустя пару минут остановились ещё два танка. Высунувшиеся из люков танкисты по очереди нелепо взмахивали руками и оставались висеть на башнях. Первый танк уже горел вовсю, из него никто не вылез. Оставшиеся два танка, почуяв неладное, стали отползать назад, но вот лопнула гусеница у одного и он завертелся на месте, танкисты остановили его неудачно повернув бортом к заставе. И тут обер–лейтенант с командиром батальона увидели четкий трассер явно большого калибра вошедший в борт танка. Внутри сдетонировал боезапас, от танка оторвало башню и отбросило на несколько метров. Атака захлебнулась, оставшийся танк на полной скорости задним ходом бежал от заставы, стремясь увеличить расстояние до безопасного. Потрясенные офицеры видели беспорядочное бегство своих солдат, горящие ярким бездымным пламенем танки.

– Что это было, Вилли, – спросил наконец командир батальона.

– Не знаю, господин гауптман, – ответил обер–лейтенант, – ничего подобного не видел. Похоже на противотанковое ружьё, но такого калибра?!

– Если нас каждая застава так встречать будет, то лучше повернуть назад, пока нас всех не перебили, – проворчал гауптман, предварительно убедившись, что его никто кроме Вилли не слышит.

Командир роты только кивнул в ответ. Высказывать подобные мысли было небезопасно и в немецкой армии. Одного агента гестапо среди своих солдат они знали точно, а сколько ещё неизвестных. Обер–лейтенант с запоздалым сожалением подумал, что надо было этого доносчика отправить в атаку с первым взводом, от которого практически ничего не осталось.

Заметив горящие танки, с дороги свернула машина с каким–то генералом. Гауптман побежал докладывать, командир роты постарался убраться от начальства подальше, ушел к солдатам своей потрёпанной роты. Ещё недавно гордые своим превосходством немцы, теперь выглядели неуверенно, убедившись в эффективности русской обороны. Офицер их понимал, погибать в начале победоносной войны обидно и глупо. То что, в конце концов, русских они разобьют, он не сомневался, как и его солдаты. Вот только цена победы сегодня сильно выросла в его представлении. Подошло время обеда, появилась кухня, солдаты получили свои порции и разбрелись по группкам, ели, что–то негромко говорили, оглядываясь на офицеров, обер–лейтенант понимал, что, если он не получит помощь, взять русскую заставу с солдатами только своей роты не сможет. К счастью отдавать приказ о новой атаке пока не спешили. Прибежал связной от командира батальона, передал приказ обойти заставу, блокировать все подступы к ней и ждать подхода артиллерии. Услышав о пушках повеселели солдаты. Фельдфебели начали разводить солдат по постам, огибая заставу на максимально возможном расстоянии. Русские молчали, наверное, экономили патроны. А может, поняли, что сопротивляться бесполезно, с заставы очень хорошо видны войска нескончаемым потоком текущие на восток.

Капитан Гуляев осматривал из бойницы дота как немцы охватывали его заставу. Беспокойства по этому поводу он не испытывал. Бежать с заставы пограничники не собирались, ждать помощи, согласно полученному приказу, раньше ночи нечего. К тому же застава ещё не показала противнику всей своей огневой мощи. Капитан до сих пор не применил ДШК, хотя пулемётчики и смотрели на него умоляющими взглядами. «"Рано ещё"», – неизменно отвечал он, – «"дойдёт и до вас очередь"». Применение ПТРД потрясло своей эффективностью и его. Когда первый номер расчета сержант Рахимов, из казанских татар, с первого же выстрела остановил танк, он не поверил. Но вторым выстрелом был подбит ещё один, одновременно расчёт второй бронебойки из третьего дота остановил третий. Выскакивающих танкистов успокоили снайперы, танки уже горели. Оставшиеся немецкие Т–2 начали бежать. Расчёт третьего дота перебил гусеницу у четвертого танка, а когда тот повернулся, Рахимов всадил ему в борт бронебойнозажигательный, попав в боеукладку. Взрыв танка впечатлил всех, даже самих бронебойщиков. Пехота немцев, увидев столь эффектную расправу, дала драпа даже не подойдя на дальность огня из автоматов. Только снайперы успокоили нескольких.

Пограничники были довольны. Они уже положили фашистов едва ли не больше чем их самих на заставе, не потеряв при этом ни одного человека. И только командиры не спешили радоваться, понимая, что оставить их заставу у себя в тылу немцы не смогут, значит будут наращивать силы пока не возьмут заставу или, что вернее, не сравняют её с землёй подтянув артиллерию. Понимали они и то, что в ближайшее время фашисты активных действий предпринять не смогут, поэтому часть бойцов отправили отдыхать. Прикорнул на кровати в блиндаже и командир, оставив вместо себя политрука Федина. Проснулся он оттого, что его трясли за плечо. «"Началось"», – было первой мыслью. Он побежал по крытым переходам за вестовым в первый дот. Политрук уступил ему место у амбразуры. Метрах в семистах немцы устанавливали на прямую наводку две противотанковые пушки калибром в 37 миллиметров.

– И что они хотят этими пукалками сделать, – пошутил политрук.

– Против наших дотов ничего не смогут, – ответил капитан, – а вот пулемётчики на вышке в опасности. – Он повернулся к расчёту ДШК. – Пришло ваше время, сержант.

Те уже устанавливали свой пулемёт у амбразуры. Без суеты и спешки первый номер сержант Иванов, этот владимирский, выставил прицельную планку, расстояния давно измерены, а некоторые точки даже пристреляны. Немцы начали наводить пушку, но гулко ударила бронебойка и немецкий наводчик отлетел от орудия с развороченной грудью. Командир орудия кинулся на его место, но тут заработал ДШК. Крупнокалиберные пули прошивали орудийный щит, отбрасывая людей назад, вернее то, что остается от человека после попадания такого боеприпаса. Вторая пушка успела сделать один выстрел, но и с ней было покончено совместными усилиями ДШК и бронебоек.

– Вот это да! – восхитился политрук. Капитан только довольно кивнул. Ещё некоторое время они выиграли, пока немцы не подтянут что–нибудь посолиднее. Он глянул на часы – три часа дня. До темноты ещё много, значит по крайней мере ещё одна атака сегодня обязательно будет.

Показательный расстрел орудийных расчетов изумил всех наблюдавших за ним немецких офицеров. А их на наблюдательном пункте за последним уцелевшим танком было уже более десяти. Командир батальона потрясенно смотрел на своих командиров рот и командира дивизии, решившего увидеть уничтожение упрямых русских. Генерал молчал, кажется, впервые за всю свою боевую карьеру он растерялся и не хотел показать это своим подчиненным. «"Да это не Франция"», – думал гауптман, потирая рукой старый шрам на шее, полученный ещё под Варшавой, – «"и даже не Польша"». Польские солдаты храбро сопротивлялись, несмотря на предательство своих генералов, сбежавших подальше от фронта после первых же ударов вермахта, пока ещё надеялись на помощь англичан и французов, но, поняв, что и союзники их предали, сложили оружие. Он, тогда ещё обер–лейтенант, получил ранение осколком польского снаряда за два дня до окончания боев. А во Франции для их полка вообще была прогулка, а не война. За всю французскую компанию его батальон не потерял столько людей, сколько здесь за половину дня, а ведь русскую заставу всё равно придется брать, и брать его батальону. Нужно будет перебросить сюда вторую роту, Вилли один не справится. Краем глаза он наблюдал за командиром дивизии, растерянность у генерала прошла, и он начинал искать виноватого, осматривая стоящих вблизи офицеров. Гауптман тихо вздохнул, виноватым быть только ему, впрочем, нужно признать, что вина действительно есть. Он не принял всерьёз это осиное гнездо с его просто игрушечными домиками, и дурацкой деревянной вышкой. Хотя теперь ясно, что это искусная маскировка. Не оставляло сомнений, что по углам стены оборудованы доты, а наличие у русских крупнокалиберных пулемётов, которые они только что очень эффективно применили, осложняло задачу по взятию заставы. Были, несомненно, и противотанковые ружья «"чудовищного"» калибра, значит лёгкие танки, приданные их дивизии, помочь ничем не смогут, разве что прибавить железных костров перед заставой.

– Кто командир роты, которой поставлена задача взять заставу. – Решился всё–таки генерал. Вилли отрапортовал:

– Обер–лейтенант Енеке, господин генерал.

– К закату взять и доложить, обер–лейтенант. – Жестко заявил генерал, посмотрел на горящие танки и тела солдат лежащих перед русскими дотами и добавил. – Пленных можете не брать.

– Что–то не видно желающих сдаваться. – Проворчал Вилли. На его беду генерал его услышал, вздрогнул как от удара, медленно повернулся к нему. Лицо побелело от бешенства.

– Что вы себе позволяете, обер–лейтенант. – Взъярился командир дивизии. – Офицерские погоны мешают. Приказываю лично возглавить атаку. Если не возьмёте русскую заставу к вечеру, можете спарывать офицерские нашивки.

Генерал развернулся и пошел к своей машине, за ним поспешили сопровождающие, оставив командира батальона с ротными решать поставленную задачу.

– Зря ты так, Вилли, – сказал гауптман.

– Извините, господин гауптман, не выдержал, готов понести наказание.

– Наказание ты уже получил. Как думаешь задачу выполнять?

– Если меня поддержат орудиями, то нанесу удар с противоположной стороны, пока вы будете обрабатывать эту, отвлекая русских. Не может быть, чтобы и с той стороны у них столько же стволов было. Только надо не только обстрелять, но и атаку имитировать, поэтому мне помощь нужна, хотя бы одним взводом.

Командир батальона согласно кивнул, вряд ли в такой патовой ситуации можно придумать что–либо ещё. К тому же Енеке был хорошим командиром, не раз показывал и ум и храбрость. Он отдал приказ о перегруппировке двух взводов второй роты к заставе, предназначенные им для проверки окрестных селений – деревни русских никуда не денутся. Спустя ещё минут сорок подошла батарея 75-миллиметровых пушек, которые он разместил подальше от русских дотов, резонно полагая, что пусть лучше пострадает меткость, чем потерять ещё несколько расчётов. Расстрелянные русскими пушки сиротливо стояли на позициях, желающих вытащить их оттуда не находилось. Не было там и раненых, от таких пуль чаще всего умирают сразу, если не повезло получить её в грудь или живот. Да и оторванные руки и ноги не продляют жизнь, поэтому не стоило терять людей в попытке выносить погибших.

Обер–лейтенант собрал своих солдат с обратной стороны заставы, распределил их по двум атакующим группам, выделил группу огневой поддержки и внимательно осматривал заставу, пытаясь определить огневые точки русских. Стена казалась монолитной, теплилась робкая надежда, что доты русские оборудовали только со стороны шоссе, но проверить это можно было только атакой. В ожидании артподготовки он отдал приказ снайперам прощупать пулеметную вышку заставы. Трассеры, как он видел в бинокль, впивались в доски ограждения, но что с ними происходило дальше, видно не было. То ли они пробивали их насквозь, то ли застревали в них. Русские пулемётчики признаков жизни не подавали, то ли действительно были убиты в предыдущих атаках, то ли ждали, когда его солдаты поднимутся. Наконец ударили пушки, и первые разрывы поднялись за противоположной от него стеной. Второй залп лег точнее, вверх полетели осколки кирпича, взлетели и опали железные листы крыши. Третий залп поднял в воздух казарму заставы.

Обер–лейтенант снял фуражку, заменив её на каску, и оттянул затвор автомата. Атаки он не боялся, генерал решил его наказать тем, что ему приходилось делать по собственной воле и не один раз. Вилли Енеке свои кресты, первый в Польше, а второй во Франции, заработал не задницей в штабе. Пусть командир дивизии своих штабных крыс пугает атаками, а не боевого офицера, прошедшего всю Европу.

После пятого залпа наступила тишина и командир роты поднял своих солдат в атаку. Первую сотню метров они бежали в тревожной тишине, надеясь что русские все погибли, что они не успеют перегруппироваться, что с этой стороны стены нет дотов. А вдруг! Надежда росла, солдаты увеличивали скорость, когда сначала с вышки заработал пулемёт, а затем у нижнего обреза стены расцвели многочисленные огненные цветы и из строя с криками боли стали выпадать те, кому не повезло получить первую пулю. Но солдаты ещё бежали, надеясь что они успеют, что пуля пролетит мимо, что не могут они умереть в первый день. Но когда по их цепи открыли огонь крупнокалиберные пулемёты (сразу два!), атака захлебнулась. Они попытались залечь, но несколько мин легших среди них, и как только русские миномётчики уцелели при обстреле, заставили их вначале отдельными группками, а затем и всем остальным оттянуться на первоначальный рубеж, потеряв при отходе ещё несколько человек. Последний получил крупнокалиберную пулю в спину, когда обер–лейтенант спрыгивал в овражек из которого они начинали атаку. Его тело отлетело вперёд и ударило офицера в спину, опрокинув на дно овражка. Солдаты немедленно вытащили Вилли из под трупа, но сам вид изломанного окровавленного тела вызвал у него приступ животного страха, впервые за день и второй раз за всю войну. Он вдруг понял, что он Вилли Енеке, двадцати четырёх лет от роду, обер–лейтенант и командир роты, кавалер двух железных крестов, может навсегда остаться под стенами этой заставы. Его начала бить дрожь, кто–то из солдат протянул ему флягу, Вилли отхлебнул воду отдающую металлом. Понемногу он успокоился, но глядя на солдата, прикрывшего его от русской пули, вдруг понял что уцелел только по чистой случайности. Впрочем, обер–лейтенант Енеке не зря пользовался в своём батальоне славой «"храброго дурака"». Вилли решительно отбросил все страхи и начал готовить солдат к очередной атаке, у него, вдруг, появилась уверенность, что эта компания для него последняя. Или его убьют, или он подаст в отставку, как только они войдут в Москву.

После второго обстрела длящегося уже полчаса, Вилли опять повёл свою роту в атаку. Рывком преодолев первые двести метров, солдаты залегли и отдельными группами перебежками начали выдвигаться к русским дотам, надеясь дойти на бросок гранаты. Русские вначале нерешительно постреливали в их сторону, но стоило роте подняться для последнего рывка, как начался ад. Воздух наполнился свинцом, каждый преодолённый метр стоил им нескольких человек, но они продвигались вперёд. Солдаты начали готовить гранаты, когда первые вырвавшиеся вперёд выскочили на минное поле. Это было всё. Глядя как подлетают в воздух солдаты первой шеренги, обер–лейтенант дал команду на отход.

Когда перед заставой у дороги замаячили немецкие солдаты, капитан Гуляев оторвался от бинокля и сказал политруку:

– А ведь это другие!

– Почему ты так решил? – спросил Федин, в свою очередь поднося бинокль к глазам.

– Непуганые, те, которые здесь были, в полный рост уже не ходят. Симоняк, – обратился он к снайперу, – сумеешь кого–нибудь снять. Снайпер посмотрел в амбразуру, сверился со своей книжкой, и ответил:

– Далековато, товарищ капитан, но попробовать можно.

Он долго прицеливался, наконец нашел цель и плавно нажал спуск. В толпе немцев упал один, они с удивлением оглядывались по сторонам, ничего не понимая, но когда упал второй, все дружно попадали на землю.

– Вот так и надо, – сказал командир заставы, – привыкайте сволочи ползать, ходить господами по нашей земле мы вам не позволим. Политрук, бери бойцов и переходи к тыловой стороне, атака будет оттуда.

– Почему ты так решил.

– Потому что непуганых баранов, наверняка, отправят в отвлекающую атаку. По крайней мере, я бы поступил так, а почему немцы должны думать подругому. И убери минометчиков со двора, сейчас обстрел начнется.

Политрук кивнул, и, забрав большую часть пограничников, по переходам отправился в доты тыловой стены. Сразу же после их ухода перед дотами поднялись первые султаны разрывов, открыли огонь немецкие батареи. Следующие залпы накрыли территорию заставы. Капитан, кусая губу, считал залпы, на вышке оставались пулемётчики, конечно, можно было их оттуда отозвать, но подняться обратно после обстрела они не сумеют. Приходилось жертвовать ими, так как из дота хорошо оборонятся, но из него очень мало видно. После пятого залпа немцы пошли в атаку, но напуганные снайперским обстрелом, а также видом горящих танков и телами своих однополчан перед русскими дотами, продвигались нерешительно. Нескольких очередей из «"максима"» было достаточно чтобы остановить их, а затем заставить оттянутся на линию начала атаки. Впрочем, капитан другого от отвлекающей атаки не ожидал, он прислушивался к звукам боя у тыловой стены. Но и там немцы не ожидавшие такого отпора, не выдержали и отошли. Очередная, третья уже, атака была отбита.

Следующие часы слились в непрерывные обстрелы, перемежающиеся атаками со всех направлений. Немцы раз за разом поднимались на штурм, но наткнувшись на всё ещё плотный огонь, отходили, чтобы в следующий раз попробовать в другом месте. Появились убитые и раненые. Накрыло минометчиков, когда они обстреливали, обнаруженную наблюдателями с вышки, немецкую батарею. Два расчёта погибли сразу, оставшиеся два, перевязав раны и переждав артналёт, всё–таки накрыли немецкие пушки, судя по уменьшившейся интенсивности огня. Снарядом снесло основание вышки и она упала на землю, оба пулеметчика получили ранения. Во время четвёртого обстрела снаряд попал в амбразуру третьего дота, разворотив стену, из восьми человек, находившихся в этот момент в нём, уцелело трое. Были потери и в других дотах, от влетающих внутрь осколков и от обстрела вражеских снайперов. Два снаряда попали в центральных крытый ход, образовав на его месте большую воронку, перебегать из фронтальных в тыловые доты, можно было только по боковым траншеям, но и их наполовину засыпало землёй и битым кирпичом. Перебрасывать людей для отражения атак стало труднее. После пятой артподготовки гарнизоны дотов изолировало окончательно, перебегать можно было только по воронкам, которые покрывали всю территорию заставы, под непрерывным огнём вражеских пулемётов. Впрочем, смысла в этих рокировках уже не было, немцы непрерывно атаковали заставу со всех сторон. Два раза через развалины третьего дота группы немецких солдат прорывались внутрь двора, вернее того, что от него осталось, но для этого случая были предусмотрены амбразуры, выходящие внутрь. Смертельно уставшие люди вповалку падали на пол, как только захлёбывалась очередная атака. Заканчивалась вода, большая часть которой уходила на охлаждение пулемётов. Перебило телефонные провода и состояние других дотов можно было определять только по пулеметному огню из них.

Капитан Гуляев привалился к прохладной стене дота, пытаясь хоть немного охладится в духоте бетонной коробки. Отбили седьмую атаку. Телами в серой полевой форме были устланы все подходы к доту, догорал последний танк, который немцы все же решились бросить в атаку. Рахимов успокоил его двумя последними патронами и отбросил бесполезное теперь ружье. «"Надо бы его к награде представить"», – думал командир заставы, глядя на невысокого крепыша татарина, – «"если живые останемся"». Сожаления по поводу возможной гибели он не испытывал, тупая усталость вытравила все чувства, в том числе и страх смерти. Жалел он только об одном, что так и не сказал своим бойцам о второй части приказа, где ему сообщалось, что его застава прикрывает сосредоточение наших войск для контратаки. Держаться им осталось полтора часа, вот только доживут ли они до этой минуты. Капитан со стоном поменял позу, болело все тело, ныло натруженное прикладом пулемёта плечо.

– Капитан, последняя лента осталась, – сообщил первый номер ДШК сержант Иванов, – на одну атаку, а потом. – Он махнул рукой.

– Не зря хоть помираем? – спросил ефрейтор Сидорчук первый номер последнего оставшегося «"максима"», у другого распороло осколком рубашку ствола и его заклинило от перегрева, хорошо хоть к концу атаки.

– Не зря. – Решился наконец–то капитан. – Через полтора часа наши начнут атаку на мост. В лесу за нами две дивизии стоят. Вот мы и держали тут немцев, чтобы у них желания проверить лес не возникло.

– А чего же тогда столько фашистов к нам пропустили? – удивился Рахимов. – Да двумя дивизиями мы бы их тут неделю держали.

– А потом? – вопросом ответил ему Иванов. – В лоб их штурмовать? Правильно сделали. Сейчас подпустят эти танки к подготовленным позициям и раскатают в железный блин. Пусть потом Гитлер без танков повоюет. Жаль только мы не увидим.

– Не спеши ты нас хоронить, – ответил ему капитан, – немцы тоже не железные. Сам видел в последнюю атаку еле шли, и залегли сразу, даже на автоматный огонь не подошли.

Гауптман Мильке привалившись спиной к дереву раздраженно смотрел на Солнце, которое чертовски медленно опускалось к горизонту. Гауптман устал от непрерывных атак, беготни и криков. С каждым разом солдат всё труднее было поднимать на русские пулемёты, в глазах у них плескался страх, и то, что они могли его пересиливать и вновь бежать на упрямые русские доты, было просто чудом. Но всему есть предел, и их пределом стала последняя, седьмая, атака. На этот раз они даже не дошли до дальности огня русских автоматов, которых у тех оказалось невероятно много. Ударили пулемёты, упали первые убитые и раненые и солдаты, прихватив тех кто ещё подавал признаки жизни, оттянулись назад. Атака захлебнулась и на этот раз.

Батальон, уже к пятой атаке втянутый в бой почти полностью, за несколько часов боя потерял половину наличного состава убитыми и ранеными. Таких потерь они не несли никогда. Выбыли почти все офицеры, русские снайперы целенаправленно охотились на них, стоило только в цепи появиться офицерской фуражке. Тяжело ранен Вилли, которого удача хранила почти до конца, но и он получил свою долю свинца в грудь. Солдаты не оставили в поле командира, которого они уважали и любили, хотя нужно сказать, что русские не стреляли по раненым и тем, кто их вытаскивал. Они были честным противником, и самое главное – очень грозным противником. Сегодняшний бой окончательно убедил его в том, что нужно оттягиваться назад в Польшу, пока не поздно. Пока они только пощекотали русского медведя за шерстку и он сердито отмахнулся от них лапой. А что будет, когда он всерьёз разозлится? Гауптман поменял позу и посмотрел на своих солдат. Никто не рисковал встречаться с ним взглядом, каждый находил какое–либо срочное дело в стороне. Мильке понимал, что поднять их ещё в одну безнадёжную атаку он не сможет, да и не хочет, признался он сам себе. Генералам легко отдавать приказы, а ему теперь подписывать больше сотни сообщений о смерти за один день!

На шоссе показалась машина командира дивизии, гауптман встал, отряхнул и оправил форму и приготовился рапортовать. Генерал вышел из машины, окинул взглядом солдат, командира батальона приготовившегося рапортовать и пошел сквозь придорожную лесополосу к заставе. Картина, которую он там увидел, потрясла его. Поле устланное телами солдат его дивизии, лениво чадящие танки и груда развалин на месте русской заставы.

– Вы взяли её гауптман, – спросил он.

– Никак нет, господин генерал, – хриплым голосом отрапортовал тот.

– Но почему, – удивился генерал, – там же уже ничего нет, только груда кирпича?

– Доты ещё целые, – ответил Мильке, и увидев удивлённый взгляд генерала, добавил, – три из четырёх.

– Вы хотите сказать, что наши орудия не смогли пробить стены дотов?

– Так точно, господин генерал, разрушен только один, потому что удалось попасть в амбразуру. Попадания в стены и крыши разрушить их не смогли. Как докладывали солдаты побывавшие около разрушенного дота, стены в нем толщиной более полуметра. Наши солдаты пытались в него проникнуть и закрепиться, но остававшиеся внутри русские взорвали его вместе с собой и нашими солдатами.

– Гауптман, я не поверю пока не увижу это собственными глазами, поднимайте солдат в атаку.

– Господин генерал, солдаты устали, они уже предприняли семь атак, мы потеряли половину батальона. У меня не осталось офицеров, погибли почти все унтерофицеры. Я не смогу поднять их ещё раз.

– Что значит не сможете? – Начал распаляться генерал. – Не можете поднять солдат, значит не можете быть командиром батальона. Я найду вам замену! – Он начал осматриваться по сторонам, но не обнаружил ни одного офицера среди солдат батальона, наконец он перевёл взгляд на свою свиту, толпящуюся около машин. – Майор Гюпсо, ко мне. К генералу подбежал подтянутый адъютант, отдал честь.

– Майор, вы должны взять эти развалины, – поставил ему задачу генерал, – ибо некоторые бывшие офицеры, заявляют, что это невозможно.

Адъютант посмотрел на развалины, на генерала, перевёл удивленный взгляд на Мильке, опять на развалины и козырнул. Он развернулся к солдатам и начал энергично формировать их в цепь. Теперь бывший, командир батальона отошел в сторону на несколько метров и прислонился спиной к дереву. Ему было жалко солдат, несколько из них опять погибнет. Жалеть штабного дурака он не собирался, хотя приговор ему уже подписан, такую мишень русские не упустят. Энергичными выкриками подбадривая солдат майор заставил цепь подняться и ленивым шагом двинуться к заставе. Русские молчали, ожидая когда цепь немецкой пехоты сократит расстояние. Мильке закурил сигарету и впервые за день окинул взглядом окрестности. Отстоящий от дороги метров на восемьсот лес уже начал темнеть, солнце почти касалось далёкого горизонта. Темнели вдали крыши ближайшей деревни, которую он так и не успел проверить. По дороге попрежнему двигалась техника, хотя танков уже не было только автомобили, двигались тыловые службы ушедших вперёд танковых дивизий. Хотя появилось и что–то новое – навстречу бензовозам и машинам со снарядами двигалась длинная колонна санитарных машин и наскоро приспособленных для перевозки раненых грузовиков. В них были раненые, много раненых! Мильке даже забыл про сигарету, считая проходящие мимо автомобили со страшным грузом. Если раненых столько, значит досталось не только ему. Где–то там впереди идёт тяжелый бой, русские перемалывают их корпус, ведь судя по длине колонны, здесь более батальона. А убитые! Их вряд ли меньше. Потрясенный Мильке вдруг понял причины нервозности генерала – ему нужен был успех, хоть какой–нибудь но успех.

Он перевёл взгляд на цепь своих солдат. Они уже перешли ту грань, когда ещё можно просто оттянуться назад. Теперь русские непременно начнут огонь. Так и произошло. Мелькнула в амбразуре русского дота еле различимая вспышка и красавец адъютант ухватился руками за грудь и завалился вбок. Мильке закрыл глаза, чтобы не видеть, как русские пулемёты будут выкашивать его солдат, он уже достаточно насмотрелся на это зрелище за сегодняшний день. Застрочил пулемёт, но достаточно быстро умолк. Мильке открыл глаза, солдаты не дожидаясь, когда пули начнут их прореживать упали на землю, раздумывая стоит ли отползать назад под гнев командира дивизии, или лучше полежать здесь, пока он не передумает брать упрямые русские доты.

Мильке перевел взгляд на генерала, окруженного несколькими штабными офицерами и тут русские решили напоследок показать все, на что они способны. В доте засверкало большое пламя и Мильке немедленно упал на землю, понимая, что для русского ДШК, так кажется они его называют, осталась только одна достойная цель – генерал со свитой, прекрасно освещенный заходящим солнцем. Когда очередь замолкла, он поднял голову и обомлел. От генерала и его свиты осталась груда изломанных трупов, горела одна из машин, остальные превратились в груду металлолома продырявленные крупнокалиберными пулями. До потрясенного Мильке дошло, что он весь день ходил в пределах досягаемости русских ДШК, но по нему почему–то не стреляли! Если русские решились показать все свои возможности, значит что–то произошло. Он посмотрел на недалёкую границу леса и похолодел – из леса длинной цепью выезжали русские танки, за ними выбегали густые цепи пехоты. Танки открыли огонь из пушек и пулемётов, на дороге начали взрываться машины. Мильке вскочил и побежал к своим солдатам, собираясь разворачивать их против русских, но из–за кромки леса выскочили русские самолёты, которых не было видно целый день, только свои четким строем проходили на восток, и на дороге начался ад. Русские штурмовики поливали огнём из своих пулемётов всё, что могло двигаться в пределах их досягаемости. Мильке упал на землю, стараясь полностью вжаться в неё, надеясь что солдаты додумаются поступить также. Огненный ад на дороге, казалось, продолжался целую вечность. Оглохший гауптман потерял всякое ощущение времени, когда стрельба вдруг затихла и наступила тишина, прерываемая только рёвом русских танков, которые, разбросав автомобили, въезжали на мост.

Вставать не хотелось, навалилась усталость за весь бесконечный и бессмысленный как оказалось день. Весь день они как глупые мыши грызли такой заманчивый и вкусный сыр, не догадываясь, что рядом облизывается довольная кошка, ожидающая, когда они поглубже вонзят свои мелкие зубки в приманку. Но вставать всё равно пришлось, ибо требовательный пинок в бок других вариантов действий не оставлял. Встав гауптман увидел русского солдата в светлозелёной форме с карабином наперевес. Тот весело кивнул ему в сторону дороги, там уже толпились оставшиеся в живых солдаты его батальона и уцелевшие после налеты водители. Русские торопливо сформировали из них колонну, выделили конвой и погнали в сторону леса. Шагая по лесной дороге, Мильке видел многочисленные колонны русских солдат, выдвигающихся к захваченному их танками мосту. «"Кажется, для меня война закончилась, может так и лучше"», – подумал он, – «"интересно, русские позволять написать матери, что я остался жив"».

Пограничники в доте по очереди забывались коротким и тревожным сном. Пытался задремать и капитан, но провалиться в спасительную темноту сна не давала запредельная усталость. Капитан прикрывал на минуту глаза, но тут же вскидывался ибо ему начинала сниться атака немецкой пехоты. Повторная попытка заканчивалась также. Тогда Гуляев бросил попытки задремать и устроился наблюдателем у амбразуры. Немцы укрылись в кустарниковом предполье лесополосы и тоже не подавали признаков активности. Так продолжалось почти час, давая надежду на то, что на сегодня бой закончился. Но вмешалось начальство немецкой пехоты, подъехали машины, из первой выбрался какой–то крупный чин, судя по числу сопровождающих. Он вышел за пределы кустарника и начал осматривать поле, представляя из себя отличную мишень, но всё же далековато для прицельной стрельбы из винтовки, а тратить последнюю ленту ДШК не хотелось. К тому же оставалась надежда, что немцы на очередную атаку не решаться. Но когда один из сопровождающих начальство офицеров начал готовить немцев к очередной атаке, капитан понял, что придется принимать ещё один бой. Он поднял своих бойцов, они заняли места у амбразур и застыли в тревожном ожидании. Наконец, немецкая пехота не торопясь двинулась вперёд и по её поведению пограничники поняли, что и эту атаку удастся отбить. Так и получилось. Симоняк из своей снайперской винтовки сделал только один выстрел по офицеру, да Сидорчук недлинной очередью прошелся по немцам, как они сразу залегли, не высказывая желания продолжать атаку. Капитан посмотрел на часы и решился показать этому напыщенному болвану у дороги, что значит воевать с советскими пограничниками.

– Иванов, сумеешь достать их, – он кивнул на группку немецких офицеров у дороги.

– Конечно, смогу, – радостно ответил тот, выставил расстояние на прицеле и открыл огонь. Длинная, почти на всю ленту, пятьдесят патронов, очередь выкосила немецкое начальство, не ожидавшее этого, достала машины на дороге, одна из них вспыхнула. Иванов откинулся от пулемёта, вытер пот и с довольным видом окинул своих товарищей.

– Ай да молодец, Иванов, – похвалил его капитан, – буду просить для тебя орден у командования, да и остальные тоже достойны. Теперь будем жить!

От полноты чувств он начал хлопать своих бойцов по плечам. Те тоже заметили выдвигающиеся к дороге танки. Немецкие машины попытались увеличить скорость, чтобы выйти из под удара, но над дорогой пронеслись штурмовики – и начался разгром.

С трудом открыв покорёженную осколками дверь дота, бойцы выбрались наружу. Чистый, по сравнению с духотой дота, воздух пьянил головы, холодил обнаженные тела, гимнастерки пограничники скинули ещё во время первого часа. Капитан побежал проверять другие доты. Через двадцать минут около первого дота капитан выстроил остатки своей заставы. Пятнадцать закопченных, измученных бойцов, покрытых своей и чужой кровью, грязными кое-как замотанными бинтами, по привычке ровняли строй, ожидая подхода начальства. Подбежал Иванов, на немой вопрос командира ответил:

– Лазарет цел, в нем живых двенадцать человек. Всего раненых восемнадцать.

Капитан кивнул, провел расчёты и вздохнул, бой обошелся его заставе очень дорого. Из шестидесяти четырех человек в живых осталось меньше сорока, из них способных держаться на ногах только семнадцать вместе с ним. Утешало то, что немцам он обошелся неизмеримо дороже, только с этой стороны заставы их лежало больше полусотни.

Подъехал бронеавтомобиль, из него вышел незнакомый генерал. Бойцы подтянулись, капитан шагнул навстречу и морщась от боли в плече, всё–таки зацепило осколком, начал доклад:

– Товарищ генерал, личный состав заставы построен. Командир заставы капитан Гуляев.

– Вольно капитан, – ответил генерал, подошел к нему и добавил, – дайка я тебя обниму, герой. Молодцы пограничники, какие же вы молодцы. Всех к наградам представлю и живых и тех кто погиб. Сколько вас капитан?

– Шестьдесят четыре, товарищ генерал, было. В живых осталось тридцать пять. Те кто ещё может двигаться, все перед вами.

Генерал кивнул и, пройдя вдоль строя, по отечески обнял каждого. Смахнул рукой предательскую слезу. Оглядел развалины заставы, усеянное трупами поле перед ней, развернулся и сел в броневик, у него было ещё много дел. К заставе подъехали санитарные машины, санитары кинулись вытаскивать раненых из дотов и блиндажей, две сестрички перевязывать ходячих. Капитан обессилено опустился на землю, он выполнил боевой приказ, но радости от этого не испытывал, мешала запредельная усталость. Он прилег на землю и забылся тревожным сном, который так долго бежал от него. К своему командиру подошел политрук и накрыл его плащпалаткой, сам присел рядом, охраняя его сон.

А мимо них шли колонны солдат, вдали громыхали танки, переходя через мост в Польшу. Красная Армия собиралась железным катком пройтись по тылам группы армий «"Юг"».

20 мая 1941 года. Восточнее Владимира-Волынского.

Когда рассвет осветил верхушки деревьев, на позициях артиллерийского полка стояла тишина. Заняв с вечера позиции, артиллеристы получили приказ отдыхать и, завернувшись в шинели и плащпалатки, устроились прямо у пушек. Даже часовые старались производить меньше шума, чтобы не мешать спать уставшим людям, совершившим за четыре часа стокилометровый бросок. Бригаду до последнего держали в местах основной дислокации, опасаясь немецких шпионов. И только вчера утром подняли по тревоге, объявив учения. Весть о выходе в летние полевые лагеря облетела военный городок, несомненно, достигнув заинтересованных ушей. Для этих же любопытствующих местом проведения учений объявили самый дальний юго-восточный полигон. Но, пройдя в данном направлении более десяти километров по шоссе, машины бригады свернули в лес, развернулись на запад и лесными и проселочными дорогами к вечеру добрались до позиции. Хорошо хоть то, что позиция была заранее подготовлена, и не пришлось в спешке перекидывать кубометры земли.

Здесь личный состав полков построили и зачитали приказ о начале войны. В строю стояла мертвая тишина. Бойцы и командиры осмысливали услышанное, прощаясь с мирной жизнью. Страха не было, только злость на мерзавцев, которые не дают людям спокойно жить, заниматься своими делами, растить детей, просто радоваться всходящему солнцу и чистому небу. Посерьёзневшие красноармейцы быстро установили орудия, выгрузили снаряды, натянули над орудиями маскировочные сети. Прибывшая одновременно с ними мотопехота рыла окопы впереди их позиций. Управившись со своей работой, артиллеристы помогли «"царице полей"», понимая, что их жизни зависят от того, как подготовится пехота. К заходу солнца работа была завершена, позиции приготовлены, возможные цели распределены, определены ориентиры и сектора обстрела. Бойцы устроились на ночлег в максимальной близости от своих орудий, большинство просто между орудийных станин.

Старший лейтенант Казаченко проснулся, когда солнце уже косыми лучами прорезало ветки деревьев. Заливалась в ветвях какая–то птаха. Деловитые муравьи протаптывали новую дорогу в обход станины, перегородившей привычный путь. Скрипели под ветром сучья деревьев, шелестела листва. Благодать, да и только. И не верится, что скоро сюда докатится железная армада фашистских танков, впрочем, произойдет это не раньше середины дня. Командование специально выбрало место засады подальше от границы, чтобы дать немцам полностью втянуть свои танковые дивизии за рубеж границы. Вставать было рано, но и спать не хотелось. Казаченко поднялся, потянулся, разминая затёкшие от лежания на земле мышцы, и поспешил к стоящей внизу бочке с водой – умываться. К его удивлению там уже было довольно много народу. Оба взводных с его батареи, командир второго орудия сержант Усов и весь его расчёт, начальник штаба дивизиона капитан Захаров. Раздавался смех, как всегда балагурил командир второго огневого взвода лейтенант Черных. Поприветствовав комбата, он продолжил:

– А вот скажите мне, товарищ капитан, какие женщины лучше?

– Какие нравятся, те и лучше, – ответил Захаров.

– А вот не скажите, товарищ капитан, – не унимался Черных, – лучше те, которые пока недоступны. Смотришь не неё и облизываешься. А как узнаешь поближе, так она уже и не лучшая.

– Помолчал бы, Дон Жуан, – вмешался в разговор Казаченко, – а то надоешь своей болтовнёй, мы твоей жене все твои разговоры и перескажем.

– Жене не надо, – в притворном ужасе вскинул руки лейтенант, – уж лучше тёще, тогда точно мучиться недолго буду.

На этот раз засмеялись все, даже пытавшийся казаться серьезным начштаба, жена лейтенанта Черных была выше его на полголовы, в своё время занималась пятиборьем, и, возникни у неё такое желание, без труда наставила бы мужу синяков. Знали они и то, что Черных жену любил, и измены ей допускал только языком.

Умывшись, комбат вместе с взводными вернулся в расположение батареи. Сержанты уже подняли бойцов, и повели на физзарядку, война войной, но распорядок должен выполняться, пока это возможно. Вскоре запахло свежим хлебом, подвезли кухню, все поспешили на завтрак. Завтрак был горячий, но обед старшина уже выдал сухим пайком, вместе с продуктами впервые выдали «"наркомовские"» 100 грамм водки на человека. Удивлённые красноармейцы недоверчиво брали свою долю, посматривали на старшину. «"Бери, не сомневайся"» – покрикивал тот на бойцов, – «"на войне положено, согласно приказа главнокомандующего"». И это невиданное в мирное время событие окончательно убеждало красноармейцев, что война уже началась, только до них пока не докатилась.

После завтрака комбат велел проводить учения «"без стрельб"». Расчёты тренировались по занятию позиции, прицеливанию по ориентирам, подноске боеприпасов, действиям по команде «"воздух"». Пару раз над дорогой, действительно прошли какие–то самолёты. В этот момент на батареях всё замирало, расчёты зенитных пулемётов занимали свои места, сопровождая пролетающие самолёты стволами, но огонь не открывали. К десяти часам с запада стали раздаваться первые орудийные выстрелы, но скоро затихли. Спустя некоторое время, километров шесть севернее шоссе, наблюдатели зафиксировали воздушный бой. Серебристые черточки вертели непонятную артиллеристам карусель, потихоньку смещаясь на запад. Из стаи металлических «"мух"» вываливались отдельные машины, большинство, совершив вираж, возвращались обратно, и только две, оставляя за собой полосу дыма, потянули в сторону. Скоротечная свалка закончилась так же быстро, как и возникла. Кто взял верх, неискушенные в воздушных схватках артиллеристы определить не смогли.

Вскоре командир полка дал приказ прекратить учения и отдыхать до особых распоряжений. Артиллеристы расстелили плащпалатки у орудий и легли ждать. Кто–то тихо переговаривался, кто–то чистил карабин, самые хладнокровные пытались заснуть. Старший лейтенант Казаченко отправился в траншеи пехотной роты проведать их командира, с которым познакомился вчера вечером. Пехотинцы тоже отдыхали ожидая боевого приказа, курили собравшись маленькими группками, кто–то травил байки, то и дело над окопами раздавался смех.

Старлей Казаков, командир мотострелковой роты, услышав вчера фамилию соседа-артиллериста, радостно хлопнул того по плечу:

– Да мы ж с тобой, комбат, однофамильцы. Может и земляки вдобавок. Ты откуда? – Узнав что артиллерист кубанский, тот обрадовался ещё больше:

– И вправду земляки. Я ж ростовский, с Шахт. Слышал про такой город. Славный город. Половина города шахтёры, а другая половина их жёны.

– А дети как же? – поддержал Казаченко.

– А дети тоже будущие шахтёры, – не растерялся Казаков.

– А ты как же?

– А я по комсомольскому призыву, как ремесленное закончил, так повестка в училище и пришла. А дальше сам знаешь как. Партия сказала надо – комсомол ответил есть.

– А орден за что? – кивнул Казаченко на грудь пехотинца, украшенную «"Красной звездой"».

– За Финскую. Попал гранатой в амбразуру дота с первого раза. – Увидев недоверчивый взгляд артиллериста, пояснил. – Обошли мы его с моим взводом и успокоили гранатами. А то он гад весь батальон в снегу держал.

Неунывающий комроты балагурил всё время, создавая впечатление несерьёзного человека, но окопы, как отметил Казаченко, бойцы его роты копали строго по науке. Никаких вольностей старший лейтенант Казаков не допускал. Под стать ему были и сержанты, большинство также прошли Финскую, у некоторых были медали. Пройдя по позиции роты, комбат убедился, что поддержка ему будет серьёзная. В общем, командиры остались довольны друг другом, договорившись встретиться ещё, если будет возможность.

Комроты Казаченко обнаружил на наблюдательном пункте роты. Тот проводил последний инструктаж своим командирам и сержантам.

– Запомните мужики, в бою самое страшное не обстрел или бомбёжка. Самое страшное – паника. Для её возникновения достаточно одного перетрусившего засранца. Увидит такой «"герой"» ползущий на него танк, взвоет от страха, и давай по окопам бегать и орать от ужаса, что мол обошли, предали, бросили. А от него зараза и к нормальным бойцам передаётся, глядишь, а вокруг уже не боевое подразделение, а стадо ополоумевших баранов. Так вот, приказываю: трусов и паникёров немедленно успокаивать прикладом по затылку, когда очухаются нормальными людьми станут. Если не получится прикладом, можно и пристрелить, война спишет. Самое главное, чтобы особист не увидел, а то обидится, что его клиентуру убираем. Следующее, на что обратить внимание – расход боеприпасов. Неопытный боец начинает лупить со всей скоростью, не успевая прицеливаться, лишь бы выстрелить. Так вот, автоматические и самозарядные винтовки таким не давать. Пусть у трёхлинейки затвор подергает, пока обойму выпустит, успокаиваться начнёт. Теперь о тех, у кого зуд геройства в заднице горит. Кидать гранаты по танкам разрешаю только из окопа. Бежать на них с геройскими криками запрещаю, по своему опыту знаю – ещё ни один не добежал.

– Для вас, лейтенанты. – Продолжил он, обращаясь к командирам взводов. – Поднимать людей в штыковые атаки по собственной инициативе запрещаю. Рукопашная – крайнее средство, и только в том случае, если враг подошёл вплотную. Вы мне нужны живыми, по возможности, до конца войны. Я не хочу вашим матерям похоронки писать. Слушайте своих помкомвзвода, они все с боевым опытом, дурного не посоветуют. – Он помолчал и добавил. – Ну вот, пожалуй, и всё. Всему остальному только на собственном опыте научиться можно.

Командиры стали расходится по позициям своих подразделений. На НП остались только Казаков с политруком. Комроты убрал с импровизированного стола из патронных ящиков, разложенные там, бумаги, выставил на него буханку ржаного хлеба и три кружки.

– Давай, «"бог войны"», помянем нашу мирную жизнь.

Политрук в это время открывал ножевым штыком от СВТ банку с мясными консервами, пластал хлеб. Комроты, подмигнув глазом, достал флягу, встряхнул её, довольно улыбнулся. Налил в кружки на треть, взял свою, поглядел на Казаченко с политруком и сказал:

– Давайте, мужики, за победу. Не знаю, доживём ли, война штука долгая.

Командиры выцедили свои кружки, зажевали коркой хлеба. Комбат спросил Казакова:

– А не боишься, что содержание твоего инструктажа особисту перескажут.

– Не боюсь, – отмахнулся комроты, – он у нас нормальный мужик. Вместе с нами под финскими дотами лежал, не брезговал.

– Повезло. – Сделал вывод артиллерист. – А наш бригадный, пока в городке были, таким героем ходил, а как на «"учения"» отправились, так он сразу в санчасть. Мы ещё удивлялись – чего это он? А как приказ о войне зачитали, сразу всё понятно стало.

– Тоже повезло, – вмешался в разговор политрук, – а если бы он сейчас под соседним кустом трусился и требовал себе блиндаж в три наката копать? Казаков налил ещё по одной:

– Давай мужики ещё по одной за то, чтобы мы живыми из боя вышли. Не успели командиры выпить чарку, как на НП вбежал боец:

– Товарищ старший лейтенант, кажется, подходят, по шоссе грузовики на всей скорости бегут.

– Вот же сволочи, – высказался политрук, – даже выпить спокойно не дают.

– Прощевайте, мужики, – подскочил Казаченко, – живы будем, свидимся!

Он быстро взбежал на холм, вдоль гребня проскочил на позицию своей батареи. У орудий уже царила лёгкая суета, бойцы убирали лишние вещи, наводчики прокручивали маховики наведения. Заряжающие с подносчиками вскрывали орудийные ящики, чтобы не тратить время на них во время боя. Комбат занял место на своём НП, осмотрел в бинокль дорогу. По шоссе в беспорядке бежали машины, легковые отчаянно сигналя обгоняли грузовики. Наконец, их поток схлынул. Но вот на шоссе из–за поворота выехали мотоциклы. На них, что–то горланя, сидела и лежала немецкая пехота. Мотоциклы, не соблюдая никакого порядка, беспорядочным стадом катились по дороге. Передний выписывал по всей ширине зигзаги, остальные пытались его обойти, когда это удавалось, всё начиналось заново уже с новым лидером. «"Веселятся"», – удивился Казаченко, – «"вот бы снаряд в эту кучу положить"». Но стрелять до взрыва моста категорически запретили, а мост, конечно, будут рвать только под танком.

– Батарея к бою, – дал приказ Казаченко, хотя необходимости в нём не было, все бойцы и командиры давно были у орудий. Оставалось ждать приказа на открытие огня.

Сержант Федулин посмотрел на часы, до смены оставалось двадцать минут, но судя по суете на дороге, сменить их уже не успеют. Действительно, вскоре на шоссе показалось стадо немецких мотоциклистов. Они весело горланили какую–то песню, что–то выкрикивали, некоторые на ходу перепрыгивали с одного мотоцикла на другой. Доехав до моста передний остановился, затормозили и другие. Сержант махнул рукой, бойцы его отделения взяли немцев на прицел, ожидая приказа на открытие огня. Федулин ждал, приказ требовал взрывать мост под танком, мотоциклистов же пропустить. Если только они не станут проверять мост. В случае опасности обнаружения взрывчатки, мост следовало подрывать не дожидаясь подхода танков.

Немцы достали из багажника одного из мотоциклов какой–то ящик, окружили его, быстренько разобрали содержимое. Вот один из них откинулся назад, запрокидывая над головой бутылку. «"Да они же пьяные!"» – вдруг понял Федулин. Немцы, действительно, были изрядно навеселе. Изъятые в одном из продовольственных магазинов, два ящика с водкой сделали своё дело. Русская водка оказалась намного коварнее немецкого шнапса, быстро дурманила головы, толкала на странные поступки. Но солдатам было весело. Эта кампания напоминала им прошлогоднюю. Тогда они вот также весело катились по Франции, снимая пробу со всех винных погребков, которые попадались им по дороге. Солдаты дружно помочились на перила моста, и уселись на обочину ждать подхода передовых танковых батальонов.

Сержант Федулин успокоился, кажется, проверять мост немцы не собирались. Он перевёл взгляд на дорогу, над ней начинал подниматься шлейф пыли, это рвались на восток передовые танковые батальоны немцев. Немцы сели на мотоциклы и тронулись на другую сторону моста, оставив для охраны один. Вот показался передний танк. На башне, свесив ноги в люк, сидел командир танка, увидев мотоциклистов, он радостно закричал и замахал им руками. Танк не сбавляя скорости устремился на мост. Федулин взялся за ручку магнето, дождался когда весь корпус танка оказался на мосту, и крутанул её. Взрывчатки под мост заложили не жалея, но даже бойцы его отделения, лично участвовавшие в минировании, не ожидали взрыва такой силы. Мост буквально подлетел в воздух вместе с танком, которому не повезло на нём оказаться, развалился на части и рухнул вниз кучей металлического лома. Вслед за мостом рухнул в воду и танк. В полете с него сорвало башню и она упала в речку в нескольких метрах от корпуса. Тут же по всей длине засады ударили орудия, взметнулись на шоссе султаны земли, вспыхнули первые танки от более удачных попаданий. Растерявшиеся немецкие танкисты начали останавливать танки, хотя один рухнул в реку, вслед за первым. Из него выпрыгнули танкисты и попытались плыть к берегу. Ударили выстрелы, и они, один за одним, ушли под воду, это отделение Федулина принялось за работу. Застрочил пулемёт, пулемётчик принялся за танкистов, которые пытались покидать танки. Первый из оставшихся на шоссе уже горел, у второго разорвало гусеницу и оторвало два передних катка. Он безуспешно пытался сдать назад, но его только развернуло кормой к засаде, наконец, в него попал ещё один снаряд и он вспыхнул. Поняв откуда ведётся огонь, немецкие танки начали разворачиваться к засаде лобовой бронёй. Они попытались сойти с шоссе. Несколько из них рывком спрыгнули с шоссе в кювет и всей массой ушли в грязь, в которую превратилась земля за два дня обильного полива. Попытки выбраться приводили к тому, что они только глубже погружались. Наконец немцы прекратили попытки выехать и решили открыть огонь с места. Но косо погрузившиеся танки не способствовали меткости стрельбы, а затем артиллеристы, занятые поначалу более опасными целями, перевели огонь на них.

Танки, оставшиеся на шоссе, начали пристрелку позиций противотанковых пушек, с каждым разом снаряды ложились всё точнее, но, вдруг, один из них подпрыгнул от удара снаряда, явно большого калибра, и разлетелся в огненной вспышке. Через несколько секунд, такая же участь постигла другой танк, а после того как подобными снарядами оторвало башни ещё у двух, немецкие танкисты начали выпрыгивать из своих машин и в панике разбегаться. Из близлежащей рощицы выехал невиданный сапёрами танк без башни, с громадной пушкой в скошенном лобовом листе, не торопясь выбрал позицию, и, подворачивая слегка корпус после каждого выстрела, начал огонь по немецким танкам. Вот в него ударил трассер немецкого снаряда и свечкой ушёл вверх, такая же участь ожидала второй, затем третий снаряд, а потом сапёры перестали обращать внимание на эти попадания. После десятого выстрела и девятого разлетевшегося немецкого танка, самоходка продвинулась вперёд, выбрала другую позицию и продолжила избиение первой роты передового танкового батальона немцев. Выпустив ещё пять снарядов, самоходчики опять поменяли позицию, потратили последние пять снарядов и задним ходом, держа всё время машину лобовой бронёй к немцам, вернулись на место своей засады. После её прогулки первые две роты немецкой колонны практически перестали существовать.

Взрыв моста послужил артиллеристам сигналом к открытию огня. Наводчики, давно выцелившие «"свои"» танки, сопровождали их подворачивая маховики горизонтальной наводки, ожидая только команды на открытие огня. Увидев вспышку поднявшую то, что ещё секунду назад было мостом, в воздух, Казаченко дал команду открыть огонь. Тут же ударили все орудия батареи, почти одновременно с ними открыли огонь остальные орудия дивизиона. На шоссе вспыхнули первые танки второго батальона немецкого полка, выделенного в качестве целей их дивизиону. Немедленно ударил второй залп, очередные попадания зажгли ещё несколько танков. А затем выстрелы слились в непрерывный гул, командиры орудий перешли на самостоятельный разбор целей. На шоссе был настоящий ад. Горели танки, метались танкисты, которым посчастливилось выскочить из подбитых машин, пытались развернуться уцелевшие при первых залпах панцеры. Немецкие танки пытались прорваться назад, но убедившись, что позади них шоссе уже забито горящей и потерявшей ход от попаданий в гусеницы техникой, приняли единственно правильное решение – идти в атаку на позиции русских батарей. Несколько танков с ходу спрыгнули в кювет и там остались, погрузившись в мокрую землю по самое брюхо. Но немцы не зря считались покорителями Европы, сдаваться пока они не собирались. Два Pz–3 столкнули в кювет пару, вовсю чадящих, легких Pz–1, и по их корпусам проскочили на твердую землю. За ними стали прорываться остальные уцелевшие танки второго батальона, находящегося в центре и пока менее других пострадавшего, так как по нему вели огонь только противотанковые пушки. Первый же батальон кроме дивизиона сорокопяток обстреливали установленные в засаде танки четвёртой танковой роты бригады. Оттуда были слышны гулкие удары их 76-миллиметровых пушек.

Увидев маневр немецких панцеров, Казаченко метнулся во второй огневой взвод, находящейся ближе всего к его НП. Но лейтенант Черных уже сам приказал сосредоточить огонь на импровизированном мосту. Первый снаряд попал в корпус легкого Т–1 играющего роль моста, но уже вторым остановили Т–3, проходящий по нему. Немцы попытались столкнуть его, толкая сразу двумя танками. Но вот сразу два снаряда угодили в левый из них, а затем снаряд сорвал гусеницу со второго. Первый взвод в это время подбил два танка, подходящих к месту переправы. После этого батарея принялась выбивать танки вблизи созданного немецкими танкистами моста. Через несколько минут боя прорываться в этом месте было уже некому. Успевшие проскочить пять танков в это время развернулись цепью и, стреляя из пушек, устремились к позициям батареи. Близким попаданием накрыло четвертое орудие, упал один из подносчиков, схватился за голову заряжающий. Несколько снарядов упало вокруг пехотных траншей, из которых по немцам вели огонь два противотанковых ружья. Батарея перенесла огонь на атакующие танки, один из которых уже вертелся на месте, бронебойщики перебили ему гусеницу. Остальные маневрируя между разрывами снарядов продвигались вперёд. Но вот остановился один из них, бронебойный снаряд пробил броню, попав в смотровую щель механикаводителя. Оставшиеся три танка увеличили скорость, и выскочили на минное поле. Сразу два взрыва остановили передовые панцеры, а оставшийся начал медленно отползать назад, но далеко уйти ему не удалось. Получив одно за другим два попадания, он начал дымить, внутри сдетонировал боезапас, из всех щелей и люков выплеснулось пламя, выскочивших за секунду до этого танкистов подстрелили пехотинцы. На этом атака захлебнулась.

Оставшиеся на шоссе танки, развернувшись лобовой, самой толстой бронёй к засаде, завязали артиллерийскую дуэль с орудиями полка. Снаряды всё чаще и точнее стали падать на орудийные позиции, но спасти немецкую танковую колонну это уже не могло. Около половины танков было выбито за первые самые напряженные минуты боя, оставшиеся намертво заперты на шоссе, покинуть которое они не могли. Их уничтожение было вопросом времени, если к ним не подойдёт помощь. Но и среди артиллеристов начались потери, немецкие снаряды всё чаще падали вблизи орудий. Началась гонка – кто быстрее и точнее выстрелит, главным призом в которой была жизнь.

Командир бригады подполковник Петров со своего НП наблюдал за развитием боя, пока всё шло по плану. Взрыв моста остановил немецкую колонну, передовые танки были подбиты, надёжно перегородив шоссе. Проскочившие мост мотоциклисты, увидев взрыв, развернулись назад, но открытый по танкам ураганный огонь отрезвил их, и они развернув мотоциклы кинулись убегать. Вдогонку им из леска выскочили два БТ и стреляя из пулемётов устремились в погоню. Даже если немцам удастся уйти, большой роли это не играло, через несколько километров дорогу перекрывали заслоны 8 мехкорпуса. При любом раскладе они были обречены. Петров провел окуляры стереотрубы вдоль дороги. По всей длине дуги танки были надежно остановлены. Артиллеристы и, вкопанные в землю на флангах засады, тридцать четвёрки четвёртой и пятой танковых рот выбили практически все танки авангарда и арьергарда передового танкового полка немцев. Танки второго батальона пострадавшего меньше не могли ни прорваться вперёд, ни отойти назад. Они пытались сойти с шоссе, но все попавшие в кювет немедленно погружались в топкую грязь, в которую превратилась земля в кюветах за два дня полива. Сапёры бригады устроили для немецких панцеров хорошую ловушку.

Он видел отчаянный порыв немецких танкистов, сумевших из легких танков, сброшенных в кювет, устроить себе мост и прорваться в поле. И уже собирался перебросить к этому месту шестую танковую роту Т–34 из своего резерва, но артиллеристы сумели быстро устранить этот прорыв и надёжно его закупорить. Управились они и с прорвавшимися танками.

Успешно шли дела и вблизи моста. Вначале его возмутили действия командира СУ-152 выведшего свою самоходку из засады на открытое место. Задачей его машины было разрушить мост, если бы его не удалось взорвать, но оставшись без дела командир решил поучаствовать в бою. «"Под суд отдам, если живой останется"», – сгоряча решил он. И когда на лобовой броне увидел четкий трассер немецкого снаряда, даже зажмурился, чтобы не видеть как загорится самоходка. Но та, как ни в чём не бывало, продолжала вести огонь. Попадание второго снаряда он видел также чётко, но теперь рассмотрел, как он отлетел от брони, а самоходка следующим снарядом сорвала со стрелявшего по ней Т–4 башню. После семнадцатого подбитого танка, израсходовав все двадцать снарядов боезапаса, СУ-152 задним ходом отошла на место своей засады. Комбриг был поражён, он, конечно, понимал, что орудия этих самоходок превосходят немецкие танковые пушки, но такой эффективности он не ожидал.

Он вновь провел окуляры трубы вдоль полотна шоссе, более половины немецких танков были подбиты за неполных двадцать минут боя. Оставшиеся панцеры развернулись лобовой бронёй к засаде и началась артиллерийская дуэль, хотя исход боя был практически предрешён. Против четырёх дивизионов противотанковых пушек и двух танковых рот, даже семь десятков танков, лишенных своего главного преимущества – маневра, долго не простоят. Но и артиллерия, конечно, понесёт потери. Тогда Петров решил выдвинуть на прямую наводку оставшуюся роту Т–34, находящуюся позади артиллерийских позиций в резерве. По команде взревели моторы танков и тридцать четвёрки взобрались на холм в центре засады. Вскоре к хлопкам противотанковых сорокапяток добавились гулкие удары танковых пушек. Обнаружив нового более опасного противника, немцы немедленно перенесли огонь на него, и это было их ошибкой. Если артиллерии они могли нанести урон и немалый, то пробить лобовую броню Т–34 с такого расстояния ни одна немецкая танковая пушка не могла. Прошло ещё двадцать минут и немецкий танковый полк практически перестал существовать.

– Сто тридцать семь танков, – докладывал Петрову спустя ещё десять минут проводивший подсчёт зампотех бригады.

– А наши потери? – спросил комбриг.

– В шестой роте у трёх танков перебиты гусеницы, в пятой у одного попаданием заклинило башню.

– И всё! – удивился подполковник.

– Да товарищ командир, ни одного поражения танка не зафиксировано, хотя попаданий было много. Вот у артиллеристов намного хуже, выведена из строя четверть орудий – одиннадцать из сорока восьми. Но только пять восстановлению не подлежат, остальные можно отремонтировать. Выведено из строя убитыми и тяжело ранеными более тридцати процентов личного состава. У стрелковой роты потери намного меньше.

– Выводи исправные танки на дорогу и перебрасывай на западный фас позиции, скоро должны оставшиеся полки дивизии немцев подойти, и тех мы так легко не остановим. Оставшиеся пусть ремонтируются, будут поддерживать пехоту. Ей задача прочесать дорогу, выловить уцелевших танкистов. Потом пусть займут запасные позиции и ждут подхода немецкой мотопехоты, странно, что их до сих пор нет. Один дивизион пушек оставишь с пехотой, все остальные орудия перебросишь вместе с танками на новую позицию. И торопись, кажется уже начинается.

На западе действительно стали раздаваться первые орудийные залпы, находящиеся на западном фасе обороны бригады танковые батальоны вступили в бой. Уловив в эфире панические вопли своих танкистов избиваемых русской артиллерией, командование сорок восьмого моторизированного корпуса немцев спешно бросило в бой свою пехоту, не зная пока о том, что помогать уже некому. Не удавалось немцам получить и помощь своей авиации. С самого рассвета та вела тяжелые бои с русской авиацией по всему фронту, и пока нигде завоевать превосходства не смогла. Все ударные группировки немецких бомбардировщиков неизменно натыкались на волны русских истребителей, чаще всего старых «"ишаков"» и «"чаек"». Вызванные на помощь «"мессеры"» вступали в бой с легкой, как им казалось, добычей, но скоро сами попадали под удар новейших «"яков"», карауливших их на километр-два выше. И тогда приходилось вести бой на равных, и не всегда лучшие асы люфтваффе умудрялись вырваться из него без больших потерь. Пользуясь этим русские бомбардировщики, пропустив танковые дивизии, накрыли следующую за ними пехоту сплошным бомбовым ковром. Грозные штурмовики, ставшие самой большой неожиданностью для немецкого командования, выметали с дорог всё, что могло шевелиться. И даже оставшиеся без противника истребители прикрытия, всё те же устаревшие И-15 и И-16, не отказывали себе в удовольствии пройти над дорогой, выпуская оставшийся боезапас по разбежавшейся пехоте. Горели разбитые автомобили и бронетранспортёры, вытянувшись длинной лентой вдоль дорог. Оставшиеся невредимыми машины приходилось срочно приспосабливать для перевозки тысяч раненых, валяющихся вдоль дорог. Убитых складывали у перекрёстков, предполагая похоронить позже, когда русские всё же будут отброшены.

Когда изрядно потрёпанные советской авиацией моторизированные полки одиннадцатой танковой дивизии немцев сумели подойти к засаде шестнадцатой бригады, орудийная канонада на востоке уже стала стихать. Получив от командира бригады сообщение, что «"бабушка осталась на отдых, врач прописал строжайший постельный режим"», начальник штаба шестнадцатой бригады подполковник Герман облегченно вздохнул. Засада немецким танкам удалась полностью. Но теперь предстояло принять бой с фашистской пехотой, а её в немецкой танковой дивизии почти шестнадцать тысяч. И расстрелять её неожиданно из засады, как только что танковый полк, не удастся.

Начштаба прильнул к окулярам стереотрубы – передовые немецкие бронетранспортёры уже разворачивались в цепь, надеясь обойти засаду, поймавшую их танковую колонну. Ну что же, именно это от них и ожидали. Кроме полугусеничных бронетранспортеров в цепи мелькали бронемашины и лёгкие трофейные танки французского производства, входившие в штаты моторизированных полков и потому избежавшие участи своих собратьев. Пологий скат местности понемногу сбивал шеренгу в широкую колонну, которая устремилась в открытый проход между двумя лесками на гребнях холмов. Проход этот выводил немецкую колонну в тыл засаде, ещё ведшей огонь по их танкам. И также ещё на одну засаду, о которой немцам пока известно не было. Передовые машины немецкой колонны почти достигли прохода, когда с покрытых лесом скатов холмов ударили пушки противотанкового полка. Головные транспортеры получили несколько попаданий и остановились. Из них посыпалась уцелевшая после попаданий пехота и начала разворачиваться в цепь. Из невидимых немцами до этого траншей мотострелкового батальона заработали станковые пулемёты, начали падать первые фигурки в серозелёной форме. Транспортёры второго и третьего ряда рванулись из колонны в стороны стремительно увеличивая расстояния между собой, с них также начала спрыгивать пехота. Хорошая выучка немцев позволила им развернуться в цепь за короткое время и с минимальными потерями. Прикрываясь бронёй транспортёров и броневиков немцы пошли в атаку на обнаруживший свои позиции мотострелковый батальон. Из стрелковых траншей огонь по ним вели уже и ручные пулемёты, начали стрельбу бойцы вооруженные винтовками. Среди шеренг фашистской пехоты стали рваться мины ротных и батальонных миномётов. Но пока немцы упорно шли вперёд, надеясь задавить сопротивляющуюся русскую пехоту численным превосходством.

Подполковник Герман посмотрел на часы – четырнадцать сорок семь. Показывать все свои возможности пока рано, с этой атакой мотострелки должны управиться своими силами. Тем более что огонь по немецким бронетранспортёрам и броневикам открыли и закопанные в землю за стрелковыми позициями лёгкие танки БТ. Более десятка немецких машин уже дымились по всему фронту, но оставшиеся, стреляя из пулемётов, продолжали продвигаться вперёд. Рота немецких лёгких танков, забирая вправо устремилась в обход холмов, надеясь обойти и эту засаду. С такого расстояния трудно было определить марку машин, то ли «"Рено"», то ли «"Гочкис"», тем более что похожи эти танки были как близнецы, но спутать характерный силуэт французских машин с чем–либо другим было трудно. Начштаба проводил их взглядом, пусть спешат, там их тоже ждут.

Между тем огонь советских траншей становился всё сильнее, открыли огонь противотанковые ружья, вели огонь все бойцы, вооруженные винтовками и карабинами. И только взводы автоматчиков пока ждали подхода немцев на дистанцию огня из ППШ. Но фашистская пехота неожиданно остановилась и начала отход, кажется её командование решило подождать атаки своих танков, направленных в обход. Начштаба усмехнулся, за правым холмом заработали танковые пушки, немцы наткнулись на роту Т–34 ожидавшую их там. Ну что же и про эти немецкие танки можно забыть, тридцать четвёрки для них слишком опасный противник, даже при двойном численном превосходстве немцев. Немецкая пехота продолжала откатываться от траншей, медленно отползали уцелевшие транспортёры и броневики. Вот ещё один из них получил попадание снаряда из танковой пушки, остановился и задымил. Первая атака была отбита.

Теперь нужно ждать подхода немецкой артиллерии и, возможно, авиации, а потом фашисты попробуют ещё раз. Подполковник Герман был спокоен, он не показал ещё и половины своей огневой мощи, даже артиллерия вела огонь только половиной батарей. Да и бронебойщикам был приказ стрелять только по тем целям, которые недоступны артиллерии. Вскоре к его позициям стали подходить освободившиеся от боя с немецкими танками танковые роты. Подъехал комбриг. Подтянулись сводные дивизионы, уцелевших в бою пушек противотанкового полка. Начштаба доложил о результатах боя, высказал предположения о возможных действиях немцев:

– Должны они ещё раз попробовать в этом месте, вот только подтянут ещё один батальон, а то и два. Сил у них предостаточно. Да и мы здесь не особо шумели, так что наших настоящих возможностей они не знают.

– Ты, Александр Викторович, соседям с севера передай, что возможна попытка прорыва через них, если не сейчас, то после второй атаки. – Сказал комбриг.

– Хорошо, Иван Михайлович, передам. – Ответил Герман и продолжил. – У меня подготовленные позиции для одного дивизиона пушек есть, а второй я думаю перебросить за правый холм, танковую роту усилить. Немцы про неё уже знают, могут попытаться там прорываться. Остальные танки первого батальона в бой пока не вводились, я их передвинул на пару километров западнее, там можно скрытно к дороге выйти и в тыл немцам ударить, если они нас очень сильно прижмут.

– Пожалуй, Александр Викторович, так и сделаем. А второй батальон тридцать четвёрок перебросим к дороге и пройдемся по ней, когда немцы в бой втянутся. Наша с тобой задача не просто удержаться на позиции, а оставить здесь всю танковую дивизию немцев.

– Да мы же, товарищ комбриг, осторожничали, чтобы раньше времени их не спугнуть.

Вскоре немцы подтянули свои батареи, развернули их под прикрытием придорожного кустарника и открыли огонь. Первые снаряды попали с недолётом, но следующий залп лёг вблизи траншей. Обнаружившие себя во время первой атаки батареи противотанкового полка открыли ответный огонь, вскоре сведя все усилия немцев к контрбатарейной борьбе.

С запада донёсся гул. «"Воздух"», – закричали наблюдатели. На позиции бригады заходила девятка немецких пикирующих бомбардировщиков. Навстречу «"лаптёжникам"», прозванным так за неубирающееся шасси с обтекателями, взметнулись огненные трассы зенитных пушек и крупнокалиберных ДШК, приданных бригаде. Немецкие пикировщики устремились к земле, достигли точки сброса, от них отделились бомбы и накрыли траншеи стрелковых рот. Но и немцы не все сумели выйти из атаки, один из них задымил двигателем и теряя высоту ушел на север. Из него выбросился лётчик, раскрылся парашют и его стало сносить ветром в сторону немцев. Немецкие самолёты начали второй заход, когда с востока на них выскочила тройка краснозвёздных истребителей. Два пикировщика были сбиты сразу, остальные сбившись тесной группой полетели на запад, отстреливаясь от заходящих в атаку истребителей из кормовых пулемётов. Вот вспыхнул ещё один «"лаптёжник"», но и один из истребителей задымил и вышел из боя, повернув на восток. Отогнав немцев, уцелевшие в бою истребители развернулись и пошли в сопровождении своего поврежденного товарища.

В это время немецкая пехота пошла в атаку по всему фронту обороны бригады. Густой цепью под прикрытием бронетранспортеров и уцелевших броневиков не менее полка в несколько линий двигались вперёд. Скромничать против такой силищи не стоило и комбриг, принявший руководство боем, отдал приказ о начале огня из всех орудий. Ударили все пушки, теперь полного, артиллерийского полка, заработали орудия закопанных в землю лёгких танков. В немецких цепях появились громадные фонтаны земли, это заработали новые 160-миллиметровые миномёты и тяжелые самоходки батареи СУ-152. Немецкие цепи увеличили скорость, пытаясь выйти из под огня пушек, но попали под огонь обычных миномётов. Заработали пулемёты, отсекая пехоту от вырвавшихся вперёд бронетранспортёров. Открыли огонь все противотанковые ружья батальона, и вскоре, сумевшие прорваться через огонь пушек, транспортеры один за другим стали останавливаться не дойдя до траншей несколько десятков метров. Подошедшая на пару сотен метров пехота была встречена кинжальным огнём пулемётов и автоматов и залегла. Все попытки унтерофицеров поднять солдат в атаку заканчивались ничем. Атака захлебнулась, но оказалось что отойти от русских позиций также трудно, как и подойти к ним. Были подбиты почти все транспортёры и броневики. В передовых цепях не осталось офицеров, на которых целенаправленно охотились русские снайперы. Солдаты перебежками отходили, прикрываясь горящими бронированными машинами, но каждый рывок стоил им убитых и раненых, выкашиваемых русскими пулемётами. От передовых цепей, когда они сумели отойти на расстояние, на котором огонь пулеметов потерял свою эффективность, осталось не более трети первоначального состава. Потери следующих линий были меньше, но всё равно ужасали. Таких потерь немецкая пехота не несла никогда и нигде!

Но это было только началом конца. Не успели уцелевшие в атаке солдаты отойти на первоначальные позиции, как опять ударили русские пушки и со всех сторон стали выезжать танки, много танков. Немецкие солдаты побежали к дороге, к оставленным на ней машинам, ещё не зная о том, что на неё уже выскочили с двух сторон русские танки. Выбежавшим к ней открылась ужасная картина. По дороге сминая машины двигались тяжелые русские танки. Сидящая на них русская пехота вела огонь из автоматов по всем кто пытался оказать сопротивление. Солдаты бросились обратно в поле, но и там волной катились русские БТ. В чистом поле даже легкий танк неодолимый противник, единственный исход схватки с которым, чаще всего, смерть храброго дурака, осмелившегося на это. Когда же и с запада выкатились русские танки, немецкие солдаты стали бросать оружие и сдаваться. Бой закончился.

20 мая 1941 года Восточнее Люблина

Стук колёс вагона стал реже. Павел перевалился на другое плечо, поменял положение рук. Вслед за ним зашевелился второй номер Панкратов. Двинулись и дальше по вагону. Капитан, посветив фонариком, дал команду приготовиться. Павел подтянул вещмешок, пробежал пальцами по корпусу винтовки, ствол был у напарника, проверил футляры с биноклем и прицелом. Всё было под рукой. Приставленный в качестве третьего номера боец придвинул ближе цинк с патронами.

Кажется, томительное ожидание подходило к концу. Поезд двигался всё медленнее. По знаку капитана поднялись бойцы группы десантирования, открыли окна, скользнули на крышу вагона. Движение поезда всё больше замедлялось, встал капитан, стали подниматься остальные бойцы взвода, разбирать оружие и снаряжение. Павел надел лямки вещмешка, пристроил поудобнее бинокль и прицел, перехватил винтовку и подошел к левой двери. В затылок ему пристроился Панкратов, за ним третий номер. Рядом выстраивались другие группы.

Наконец, вагон остановился. Значит, всё идет по плану. Распахнулись двери, дохнуло прохладой весенней ночи, стало ясным насколько спёртым стал воздух в вагоне за время движения. Всё это промелькнуло в голове, в то время, когда тело уже перекидывало себя через открытый проём двери, сказывались тренировки отрабатывавшие эту часть задания до полного автоматизма. Подошвы сапог ударились об насыпь, Павел отбежал влево, освобождая место второму номеру, притянув винтовку к груди, заскользил вниз под насыпь. Оказавшись внизу, заспешил к недалёкому лесу, краем глаза фиксируя движение других бойцов отряда. В затылок ему дышали второй и третий номера расчёта. Десять минут торопливого шага вслепую, а часто и просто на ощупь, несмотря на начинающее светлеть небо, закончились на небольшой поляне. Бойцы быстро нашли остальные номера своих групп, выровняли в темноте некоторое подобие строя. Павел занял своё место на левом фланге, за ним пристроились Панкратов и Долгих, вспомнилась фамилия, прикреплённого к ним бойца.

Вдоль строя, подсвечивая фонариком, прошёл капитан, проверил наличие бойцов. Убедившись, что все на месте махнул рукой. Передавая команду по цепочке, строй развернулся и заспешил вглубь леса на запад. Павел быстро поймал темп, задышал в соответствии с намертво вбитыми в голову инструкциями, прислушался к дыханию других бойцов группы. Всё шло как на тренировке. Мягко скользил за ним второй номер Панкратов, на бесшумное движение которого по лесу, да и в других местах тоже, Павел потратил не одну неделю. Поначалу таёжному охотнику Павлу каждое движение данных ему на обучение бойцов напоминало стадо ломящихся через подлесок медведей, приходилось ему слышать и такое. Но со временем движение становилось всё более бесшумным, так что на выпуске вся группа умудрилась проскользнуть незамеченной в метре за спиной проверяющего. А Панкратов был не самым худшим в группе по бесшумности движения, но зато самым лучшим по определению параметров прицеливания. В паре с ним Павел всегда выдавал наилучшие результаты, даже если цель была скрыта туманом или дымом. Третий номер группы ефрейтор Долгих, приданный им на время для переноски дополнительного боекомплекта, тоже сибиряк как и Павел, двигался настолько тихо, что даже для Павла было проблемой определять, где в данный момент он находится. Капитана же, следовавшего в арьергарде колонны отряда, он вообще не слышал.

Следующая остановка через полчаса маршброска под сенью деревьев привела отряд в дубовую рощу. Столетние, а может и больше, великаны теснили друг друга ветвями, создавая довольно редкую рощу, только на окраинах позволяя глупому молодняку побороться за солнечные лучи, но надёжно прикрывали от любого наблюдения с воздуха. Было уже довольно светло даже под тенью деревьев, солнечные лучи косо прорывались через листву, освещая подстилку из прошлогодних листьев. Капитан объявил привал, бойцы присели к стволам дубов, прикрываясь от возможного наблюдения с воздуха. Предосторожность была не лишней, судя по шуму в воздухе, находился отряд недалеко от аэродрома.

Павел, как старший снайперской группы, обошёл бивак отряда, контролируя подчинённых ему во время подготовки к операции бойцов. Все четыре группы были в порядке. Две группы снайперов обычного калибра, всего четыре человека в двух парах, приданные штурмовым группам взвода, находились в голове колонны. Появление Павла они восприняли как команду к действию, расчехлили прицелы винтовок, переводя их из походного положения в боевое. Находящаяся в центре вторая пара большого калибра, первой был сам Павел со своим напарником, при его появлении коротко отрапортовали о положении дел в паре. Хотя к каждой паре большого калибра был приставлен ещё один боец для переноски дополнительного боекомплекта, они попрежнему считались парами, а не тройками. Собирать своё громоздкое и тяжёлое оружие, чуть менее двадцати килограммов с прицелом и дополнительным оборудованием, они не спешили. Тем более, что сборка и настройка не занимала более двух минут. Да и таскать двухметровую винтовку в собранном состоянии было чрезвычайно неудобно. Для того её и сделали разборной, чтобы сделать расчёты подвижными. В отличие от её родной сестры бронебойки, которую делали неразборной. Хотя внешний вид противотанкового ружья, в просторечии бронебойки, и снайперской винтовки большого калибра отличался очень сильно, внутренне устройство у них было практически одинаковым, разве что отличалось качеством изготовления, которое у снайперских винтовок было, естественно, выше, так как они были изделиями штучной работы. Ну, а бронебойки штамповали на основном конвейере, их то требовалось в тысячи раз больше. Самих противотанковых ружей в отряде не было, командование вполне разумно рассудило, что при необходимости их функции могут выполнить снайперские винтовки большого калибра, по техническому паспорту СВБК, а согласно появившейся недавно моде давать некоторым видам оружия личные имена называлась она «"Гюрза"».

Удовлетворённый осмотром, Павел вернулся к своей группе. Оба бойца его группы пытались спать, наверстывая бессонные ночи предыдущих недель подготовки. Павел с легкой завистью окинул их расслабленные позы. Сам он позволить себе такое не мог, и не потому, что было запрещено. Будь он обычным бойцом, давно уже бы кемарил вполглаза, но обязанности командира требовали быть начеку. Павел взял свою, оставленную на время у дерева винтовку, провел внешний осмотр, оттянул затвор, зафиксировал его в крайнем положении и осмотрел казённик. Состояние оружия было идеальным, как и все предыдущие дни. Хотя у таёжного охотника, и выжившего ветерана зимней финской войны, подругому быть просто не могло.

Павел присел рядом с Панкратовым, прикрыл глаза, попытался сосредоточиться, повторяя основное задание его группы. Выглядело оно, честно говоря, просто невыполнимым. Вывести из строя аэродром силами одного его расчёта! Ни о чём подобном он даже не слышал. Хотя и о таком оружии, как его винтовка, ему, до недавних пор, тоже слышать не приходилось.

Когда вместо приказа об увольнении он получил распоряжение прибыть в штаб округа, Павел ожидал всё, что угодно, вплоть до ареста и отправки на Колыму. Но то, что ему предложили, вызвало такое удивление, что принимавший его капитан даже рассмеялся.

– Сержант, а ты и вправду положил четырёх «"кукушек"», или всё это враки штабных крыс. – Сказал он, разминая папиросу.

Павел даже почувствовал лёгкую обиду. Не особо скрывая злости, он рассказал условия и события каждого поединка с финской «"кукушкой"». Капитан отрешённо пыхтел папиросой, кивал в такт рассказу и молчал, давая Павлу возможность находить всё новые и новые доказательства его доблести. Наконец, и Павел понял, что его просто «"разводят"», что всё, им рассказанное, давно известно его собеседнику, и что «"пыжась и распуская перья"» перед будущим начальством, он просто выставляет себя дураком, и замолчал.

– Молодец сержант, быстро сообразил. – Капитан загасил папиросу в блюдце, выполнявшем роль пепельницы, и продолжил. – Врать я тебе не хочу. Поэтому постараюсь говорить правду, конечно, в том объёме, что мне и тебе позволено должностью. Если отбросить все условности, то нам сержант скоро придётся воевать. И тут твой опыт борьбы со снайперами может пригодиться. Но я хочу предложить тебе борьбу в таких условиях, что тебе покажутся сказочными.

Павел с недоверием посмотрел на капитана. Что ещё можно придумать в давно отработанном деле охоты на другого снайпера. Выходи на рубеж и жди у кого раньше нервы сдадут. Кто первый попытался выстрелить, тот чаще всего и покойник.

– А что ты скажешь о возможности стрелять за километр, а то и полтора? – Сказал капитан.

– Может быть, я и попаду с такого расстояния, – ответил ему Павел, – но не с первого раза, а ждать второго выстрела будет только откровенный дурак.

– А почему с первого невозможно? – Продолжал валять дурака капитан, по крайней мере, так казалось Павлу. Впечатление полного болвана он не производил.

– Рассеивание, товарищ капитан, да и ветром может снести.

– А если пуля тяжелее будет?

– Это с чего же стрелять тогда? – Удивился Павел.

После этих слов капитан отошёл к столу, стоящему за спиной Павла. На столе, прикрытое брезентом, находилось что–то непонятное. Капитан скинул брезент. И Павел даже ахнул. На столе стояла на сошках винтовка, но таких размеров, что он и подумать не мог, что такое может существовать.

– Знакомься, сержант, это снайперская винтовка большого калибра, СВБК. Калибр пули 14,5 миллиметров. Начальная скорость 1000 метров в секунду. Прицельная дальность не менее полутора километров. При благоприятных условиях можно стрелять и с двух. В боекомплекте патроны с обычными пулями, трассирующими и бронебойнозажигательными. Винтовка однозарядная, полуавтоматическая. Масса без прицела и боеприпасов семнадцать килограмм. Длина почти два метра. Таскать, конечно, такое неудобно, поэтому сделана разборной, ствол отделяется.

– А кто меня учить будет? – Спросил Павел заворожено смотря на это чудо.

– Учить? – Капитан рассмеялся. – Мы с тобой и будем учить. А заодно и винтовку модернизировать, если найдём какие–либо недостатки. И времени на это у нас с тобой не более трёх месяцев.

Капитан накинул брезент на место. Подошёл к столу и закурил очередную папиросу, Павлу не предложил, значит знал, что тот не курит.

– Значит так сержант, сегодня даю тебе время на обустройство. А завтра с утра и начнём. И не забудь выспаться сегодня, это у нас с тобой последняя спокойная ночь.

Капитан знал, что говорил. До конца апреля единственным желанием всего личного состава снайперской школы было выспаться хотя бы раз в неделю. Командир сам покоя не знал и другим его не давал. Павел за три года службы, из них четыре месяца войны, чего только не видел, но так, как в первые недели, его не гоняли никогда. А затем он сам уже гонял курсантов, отрабатывая с ними передвижение, маскировку, выбор позиции. Ежедневно своим ходом за три километра добирались на стрельбище. И стреляли, стреляли и стреляли. Из разных позиций, разными боеприпасами, по разным целям. Постепенно отодвигая огневой рубеж, пока все не стали уверенно поражать цели за полтора километра. Ну а лучшие пары, и Павел с Панкратовым в том числе, попадали в центр ростовой мишени за два километра даже при боковом ветре.

Наконец, в начале мая в школе устроили экзамены, а затем разбросали их по частям. Павел с напарником и ещё одна пара из их школы попали на западную границу в взвод Осназа под командованием капитана Синельникова. И здесь вместо долгожданного отдыха опять были тренировки и ежедневная учёба. Теперь по взаимодействию с боевыми группами взвода, десантированию с разных видов транспорта. Учили выпрыгивать с мчащейся по просёлочной дороге полуторки, покидать движущийся вагон и даже прыгать с лошади на скаку. Пришлось им два раза прыгать с парашютом, первый раз просто учебный прыжок налегке, во второй раз уже с полным боевым оснащением и только винтовка опускалась на отдельном парашюте.

Но всё когда–нибудь заканчивается. Утром восемнадцатого мая взвод построили в казарме. Необычайно серьёзный капитан Синельников, нервно поглядывая на часы, ходил вдоль строя. Осназовцы тихо переговаривались, делились предположениями, в большинстве своём состоящими из одного предложения – «"кажется, начинается"». Капитан, знающий больше своих бойцов, хранил молчание. Наконец дневальный подал команду «"смирно"», бойцы вытянулись, краем глаза кося на входную дверь. Ждали, оказывается, незнакомого им подполковника с орденом «"Красного знамени"» на груди. Подполковник не спеша прошёл вдоль строя, оглядывая каждого бойца, оглянулся на сопровождавшего его политрука, тот подал ему красную кожаную папку. Отойдя к середине строя, подполковник раскрыл папку и хорошо поставленным голосом прочёл приказ о приведении вооружённых сил Советского Союза в боевую готовность для отражения нападения со стороны Германии. После чего закрыл папку, развернулся и ушёл.

Павел даже удивился. Зачем было устраивать весь этот балаган. Только самые большие идиоты могли предположить, что тренировки вблизи западной границы предназначены для отработки мер противодействия нападению Японии. Других явных врагов, если исключить Германию, у Советского Союза попросту не было.

Впрочем, разочарование продолжалось недолго. Проводив нежданное начальство, капитан Синельников коротко и ясно, не отвлекаясь на дипломатические тонкости, поставил задачу своему взводу на ближайшее время.

А задача была предельно проста. Выдвинуться в глубокий тыл противника для совершения диверсионных действий на его коммуникациях.

Взводу дали время на подготовку и отдых. К вечеру основные сборы закончились. Собрано и проверено, и перепроверено капитаном Синельниковым, всё, что нужно было взять с собой. Трижды придирчиво взвешен и перетряхнут весь груз, безжалостно отброшено всё, без чего можно обойтись. Только боеприпасы с каждым разом всё прибавлялись. Исключение составляли лишь бойцы вооружённые, добытыми неведомыми для всего взвода путями, немецкими автоматами MP40, пулемётами MG34, да снайперскими карабинами германского производства, боеприпасы к которым была возможность добыть в тылу противника. Но они составляли только четверть состава взвода.

Пришлось решать эту проблему и Павлу. Как ни крути, дополнительного боезапаса необходимо было взять не меньше полновесного цинка. Перегруженные выше всякой меры штатным боезапасом и оборудованием, это не учитывая веса винтовки, Павел с Панкратовым нести дополнительный боезапас просто физически не могли. Вот и проявился в их паре третий боец, приданный до того времени, пока они не израсходуют основный боезапас и не смогут распределить между собой взятый цинк.

А затем была быстрая погрузка в вагоны проходящего в Германию, а вернее бывшую Польшу, поезда на тихом и сонном полустанке, где только ленивые вороны перелетали с одного дерева на другое, да пьяные железнодорожники, пившие наверняка на счёт всесильного НКВД, что–то обсуждали с другой стороны вагона. Скорее всего, кроме водки было им передано и некое предупреждение, ибо никому из них за время стоянки не пришло в голову посмотреть на другую сторону. И только после того как поезд тронулся, вдогонку составу было брошено: «"Удачи вам, мужики!"»

Долгое движение к месту высадки, так как сажали их в поезд за две сотни километров до границы, завершилось удачной выброской диверсионной группы, которая сейчас и решала в какую сторону продолжать движение.

Капитан Синельников мог гордиться тем, насколько незаметно удалось высадить его взвод. Конечно большую роль сыграли польские машинисты, сумевшие организовать незаметную по времени остановку посреди перегона, но и его бойцы, добавившие снотворное в бачок с питьевой водой немецкой охраны, могли гордиться своей работой. Бойцы группы десантирования, в обязанности которых также входило нейтрализовать охрану, если она будет, зафиксировали удивительно громкий храп, доносящийся из вагона охраны. Ну а дальше оставалось только вводить в действие заранее разработанный план.

А, согласно этому плану, задачей снайперской группы старшины Чеканова Павла и шести бойцов сопровождения, включая третьего номера ефрейтора Долгих, была нейтрализация аэродрома, самолёты которого сейчас назойливо жужжали в воздухе.

Недолгий отдых закончился короткой командой командира взвода, определившего по часам, а может получившего по рации, время начала операции. Колонна бойцов взвода быстро разделилась на три группы по назначенным целям.

Первой ушла группа, задачей которой были диверсии на железной дороге, им предстояло выдвинуться к ближайшему мосту и взорвать его, а дальше действовать по обстановке.

Вторая группа, возглавляемая самими капитаном, должна была организовать засады на шоссе. Вместе с ними уходила одна из групп обычного калибра и вторая снайперская группа большого калибра. Её задачей было не выцеливать противника за многие сотни метров, а используя бронебойнозажигательные патроны, вывести из строя как можно больше техники противника. Вот и пригодилось близкое родство с бронебойкой. Если за полтора километра «"Гюрза"» прошибала человека насквозь, отбрасывая изломанные пулей остатки на несколько метров, то на расстоянии в триста метров она спокойно пробивала броню в тридцать миллиметров. Что было вполне достаточно, чтобы вывести из строя все немецкие бронетранспортёры и большинство панцеров вермахта.

Последней должна была уходить группа самого Павла. Благо выдвигаться к цели им нужно было всего лишь несколько сотен метров. В последний момент капитан Синельников всё же решил передать вторую снайперскую группу обычного калибра в подчинение Павлу.

– Смотри старшина, не подведи меня. Почти треть взвода тебе отдаю и половину снайперов. – Напутствовал его на прощание командир взвода.

– Сделаем всё, что сможем, товарищ капитан. – Поспешил отрапортовать Павел.

Капитан, не любивший длинных речей и старавшийся обойтись наименьшим количеством слов, по крайней мере в общении с подчинёнными, пожал ему на прощание руку и вскоре растворился вместе с бойцами в редком подлеске.

Павел собрал выделенных ему бойцов под «"своим"» дубом. Было немного боязно. Впервые ему доверили самостоятельное руководство в бою. Конечно, за эти месяцы подготовки приходилось ему командовать и взводом и ротой, старшиной которой он был. Но это была учебная рота, в которой ошибки командира не означали гибель его подчинённых и невыполнение боевого задания. Старательно сохраняя спокойствие и подсознательно копируя поведение капитана, Павел поставил задачу своим бойцам, выделил группы разведки и прикрытия и дал команду на выдвижение. Несколько минут неторопливого бега привели их к будущей цели – аэродрому, на котором расположились штурмовая и бомбардировочная группы смешанной эскадры Люфтваффе.

Притаившись в довольно густом кустарнике метрах в шестистах от командного пункта аэродрома, расположенного в небольшом домике на окраине лётного поля, окруженного со всех сторон лесом, Павел вместе с Панкратовым наблюдал расположение целей. То что он увидел, вызвало у него крайнее удивление и сомнение в правдивости рассказов о немецком порядке, услышанных им при подготовке. Расслабленность и благодушие царили на всем пространстве аэродрома. Часовые вместо исправного несения службы, которое заключалось в наблюдении за окрестностями, сойдясь вместе на границах постов, что–то эмоционально и весело обсуждали и не обращали никакого внимания на лежащий неподалёку лес. Большинство, не особенно скрываясь, курило, а некоторые даже пили из фляг, и явно не воду. Не отставали от своих подчинённых и офицеры, отличаясь от них только качеством потребляемого спиртного. Даже неискушённому Павлу было понятно, что в бутылке, которые передавали друг другу офицеры, стоящие вблизи командного пункта, содержался коньяк. Правда, при виде старшего офицера, проходящего мимо, они торопливо приняли стойку «"смирно"» и спрятали бутылку за спину. Но тот только махнул рукой на эти попытки соблюдения субординации и заспешил далее.

Впрочем надо признать, что никому из них не пришло в голову уйти со своего поста, что несомненно попытались бы сделать их русские коллеги в аналогичном состоянии. Именно поэтому из всего состава взвода капитана Синельникова коньяк во фляжках был только у двух санитаров. Все остальные, несмотря на звания и должности, наливали в них только воду.

Ещё одним оправданием их поведения было то, что немцы праздновали будущую победу. Не вызывало никакого сомнения, что компания началась так же удачно, как в Польше или Франции. Ушедшие на русскую сторону экипажи самолётов сообщали только об успешном продвижении, правда в последние полчаса, а может и больше, громкая трансляция почему–то отключена, хотя за время победоносного шествия по Европе она уже превратилась в неотъемлемый атрибут боевых действий эскадры. Впрочем, подобные мелочи не могли поколебать железной уверенности офицеров и солдат Германии в скорой и окончательной победе. Большинство из них уже планировало где они проведут вполне заслуженный отпуск после взятия Москвы. Споры были только о том, когда это произойдёт. Оптимисты, а их было намного больше, утверждали, что к концу июля, ну в крайнем случае августа, всё должно закончиться торжественным маршем по Москве. Редкие пессимисты, зануды и нытики, ворчали что раньше октября к намеченному рубежу по Волге не добраться. Их беззлобно высмеивали, напоминая аналогичные разговоры перед вторжением в Польшу и Францию, но даже пессимисты, боявшиеся англичан и французов перед прежними компаниями и убедившиеся в превосходстве вермахта над ними после начала войны, ни в грош не ставили лапотную армия большевиков. Сомнения у них возникали только в надёжности техники, которой предстояло пройти и пролететь несколько тысяч километров до окончательной победы.

Самые преданные фюреру и рейху уже писали рапорты с просьбой предоставить им за боевые заслуги имение, желательно на юге Украины. Хотя и ходили слухи, что эти земли фюрер пообещал своему верному союзнику Антонеску, но, в конце концов, кто собирается выполнять обещания, данные этим «"кукурузникам"». Пессимисты могли бы напомнить, что дать всем истинным арийцам по участку земли, причём уже с послушными и работящими рабами, фюрер обещал ещё в Польше, но что поделаешь, если Польша оказалась слишком мала, чтобы удовлетворить всех желающих. К тому же коварные большевики нагло отхватили почти половину Польши у победившей Германии, объясняя это тем, что на этих землях живут родственные им народы. Если бы рейх хотел объяснить свои завоевания подобным образом, доктор Геббельс сумел бы доказать самое ближайшее родство немцев со всей Европой и половиной Азии, зря что ли немецкие археологи так старательно исследовали весь доступный им мир. Он бы не постеснялся занести в предки и всех беззаботно бегающих по пальмам обезьян, если бы это помогло покорить Африку. И даже в Антарктиде обязательно бы нашлась пара мест, где в незапамятные места высаживались викинги, являющиеся самыми прямыми родственниками германцев, хоть их упрямых потомков и приходится вразумлять силой оружия. Ну что же, пришло время вразумить и обнаглевших жидобольшевистских комиссаров, пусть почувствуют безжалостную силу рейха, а поняв, что их ожидает окончательный и полный разгром, пусть бегут в далёкие северные дали, где только белые медведи смогут выслушивать их пропаганду.

Хорошо, что Павел не слышал разговоры немецких солдат и офицеров на аэродроме. Они бы его непременно разозлили, а снайпер позволивший себе разозлиться почти покойник. «"Эмоции хороши в рукопашной"». – Как любил говорить инструктор Павла в школе снайперов в далёком уже тридцать девятом году. – «"Но для снайпера они означают верную смерть, снайпер, который хочет победить и выжить, должен забыть о существовании у него нервов и сопутствующих им любви и ненависти. Его задача найти цель, прицелиться и произвести выстрел, а уж потом задумываться, так ли необходимо было стрелять"». Впервые услышав эту фразу, Павел подумал, что инструктор шутит, но оказавшись на настоящей войне, понял сколько правды было в этих, сказанных с усмешкой, словах. В противоборстве с финскими «"кукушками"» живым оставался только тот, кто успевал найти цель и выстрелить раньше, чем противник. Того, кто начинал думать перед выстрелом, очень скоро оттаскивали в тыл с простреленной головой.

Вот и сейчас мозг Павла, независимо от сделанных им выводов и пришедших мыслей, фиксировал расположение целей, создавая для них возможную очерёдность. И здесь немцы облегчая себе подготовку самолётов к вылету, одновременно облегчили группе Павла выполнение своей задачи. Павел отметил стоящие компактной группой заправщики и расположенные вблизи них бочки с горючим. Вот это и есть цель номер один. Следующей по очерёдности будет 37-миллиметровая зенитка, расчёт которой ближе всего к его позиции. Это самый опасный для него противник. Другие орудия батареи намного дальше, да и вероятнее всего будут контролировать дальние подступы к аэродрому, а после взрыва горючего они его позицию попросту не увидят. И наконец третья, самая лакомая цель, сложенные вдоль кромки лётного поля авиационные бомбы большого калибра. Правда с этой точки в них не попасть, придётся менять позицию, но Павел и не собирался засиживаться на одном месте. Снайпер, который ленится оборудовать запасные и ложные позиции, долго не живёт, а Павел собирался дожить до ста лет, как его прадед, а тот в девяносто лет ещё на медведя ходил, правда не один, а с внуками.

Все нужные для обстрела аэродрома позиции они с Панкратовым уже приготовили. Эту, основную, и две запасных. Готовить ложные не стали. Павел уже выставил расстояние, вогнал в патронник первый бронебойнозажигательный патрон, снарядил прикрепленную к винтовке обойму такими же и разложил на подстеленном чехле от прицела обычные патроны. Нашёл в прицеле ближний бензовоз, проверил свободный ход спускового крючка и стал ждать.

При подготовке к операции больше всего споров возникло вокруг времени начала операции. Самые горячие головы предлагали начинать сразу же как только будет занята позиция. Но капитан жёстко отмел это предложение и в категорической форме потребовал начинать тогда, когда пойдут на посадку первые вернувшиеся машины, без сомнения потрёпанные в бою. Вот этого и ждали сейчас бойцы группы Павла.

Задачей снайперов обычного калибра было проредить солдат и офицеров на командном пункте. Ну а бойцы прикрытия, получив задачу устроить как можно больше шума, конкретные цели определяли себе сами.

Изменилось и положение на аэродроме. Офицеры, наконец–таки получившие исчерпывающую информацию, разом потеряли свою весёлость. Павел видел, как с тревогой смотрели они на восток, глядели на часы, озабоченно переговаривались друг с другом. Подходило время возвращения самолётов.

Один из офицеров пробежал по позициям зенитчиков и они повернули стволы на восток, напряженно вглядываясь в пока ещё пустое небо. Другой быстро привел в боевое состояние аэродромную обслугу. И только часовые пока не заразились всеобщей озабоченностью, но всё же иногда стали лениво осматривать близлежащий кустарник. Но не обнаружив там никакого движения, быстро теряли интерес к нему.

Павел довольно усмехнулся. Обнаружить бойцов штурмовой группы Осназа не то что в кустарнике, а даже просто в достаточно высокой траве, не взялся бы и он сам. Где уж этим тыловым крысам, обленившимся на спокойной службе в тихой Европе. Ну ничего, скоро они научатся реагировать даже на шевеление безобидной мыши, если конечно умудрятся остаться живыми к тому времени. Эти уж точно покойники. Их пост мешал добраться к штабному домику на бросок гранаты. Следовательно их просто необходимо убрать, а это значит, что неподалёку уже лежит кто–то из осназовцев, дожидаясь только выстрела Павла.

Раздался давно ожидаемый гул самолётов. Из–за кромки леса на очень малой высоте вынырнул первый Юнкерс, оставляя за собой тонкую струйку дыма с одного из моторов. Остальные подошедшие машины кружили в стороне, давая своему повреждённому товарищу возможность сесть первому. Бомбардировщик тяжело плюхнулся на поле и побежал в сторону штабного домика.

Павел внезапно принял решение, которое ещё минуту назад показалось бы ему глупостью. Он заметил подвешенные на внешней подвеске бомбы. Видно сразу потеряв высоту пилот так и не рискнул избавиться от опасного груза. И сейчас сознательно рисковал, рассчитывая скорее всего на свой профессионализм, да надёжность машины.

Самолёт почти завершил пробежку, когда Павел торопливо поменял прицел и, целя по бомбоотсеку, произвёл выстрел. Выбросил гильзу, отработанным движением выдернул из обоймы второй патрон и вогнал в патронник, закрыл затвор. Но второго выстрела не понадобилось, яркая вспышка разломила Юнкерс, разбрасывая то, что ещё секунду назад было боевой машиной дождём бесформенных осколков. Мгновенная гибель почти спасённой машины ввела в ступор наблюдавших за её посадкой немцев. Но Павел уже не смотрел на взорвавшийся самолёт. Второй выстрел по намеченному в качестве первоочередной цели бензовозу взметнул над лётным полем огненное зарево. Третий выстрел превратил в огненный шар ещё одну машину. Вслед за этим взорвались бочки с бензином сложенные на кромке поля.

На аэродроме началась паника. Захлопали зенитки, расчёты которых приняли за вражеские вывернувшиеся из–за леса «"штуки"», пилоты штурмовиков, отчаянно маневрируя, уходили от огненных трас, качая крыльями и демонстрируя зенитчикам свои кресты. Убегали в разные стороны уцелевшие при взрывах горючего солдаты. Резкие хлопки противотанковых гранат выворотили оконные рамы штабного домика, это заработала штурмовая группа. Застучал MG пулемётного расчёта группы прикрытия. Падающие человеческие фигурки скоро отметили весь сектор обстрела. Павел всё это фиксировал краешком сознания, добивая свои цели. После того, как вспыхнул последний вырвавшийся из огненного ада бензовоз, Павел схватил обычный патрон, хотя в прикреплённой сбоку обойме ещё оставалось два, но достойных целей для бронебойных пуль в поле его зрения уже не было. Пришло время цели номер два.

Зенитчики уже поняли, что в небе над ними были только свои самолёты и прекратили огонь, радуясь, что не успели кого–нибудь сбить. Расторопный и умелый командир расчёта отдал команду разворачивать орудие в сторону леса, из которого могло вести огонь вражеское орудие. Но они уже опоздали. Первая пуля отбросила со своего места изломанное тело наводчика. Солдаты в ужасе смотрели как из развороченной груди толчками выплескивалась кровь, покрывая тонкой пленкой торчащие осколки рёбер. Двоих вырвало, один бросился помогать своему другу, не осознавая, что ему уже ничем не поможешь. И только командир, имевший боевой опыт и видевший гибель своих товарищей, не потерял голову. Он бросился к орудию, но только затем, чтобы отлететь назад вторым таким же изломанным трупом. Это было последней каплей ужаса упавшей на испуганных солдат. Как по команде они упали на землю и ползком поспешили убраться как можно дальше от орудия.

Стрелять по ползущим Павел не стал. Не в его правилах это было, да и жалко тратить патроны на столь глупую цель. Выдернув из обоймы ещё один бронебойный, Павел зарядил винтовку и тщательно прицелившись выстрелил по орудию. Всё, теперь из него можно стрелять сколько угодно, выведенный из строя подъёмный механизм не позволит попасть ни в какую цель.

Высоко над головой разорвался в кроне дерева снаряд, к счастью снайперов, стоящего довольно далеко. Следующий снаряд рванул далеко позади. Это открыла огонь по подозрительному месту стоящая на другой стороне летного поля вторая зенитка. Но пламя горящего топлива и стелющийся вдоль аэродрома дым мешал зенитчикам прицелиться. Били наугад, кромсая ни в чём не повинные деревья и кусты ливнем осколков.

Павел рывком сдёрнул винтовку с бруствера неглубокого окопа, пополз вниз на дно небольшого оврага, вблизи которого они с Панкратовым оборудовали себе позицию. Тот уже был там, упаковывал в вещмешок своё оборудование и боезапас. Схватив винтовку за ручку для переноски, Павел устремился по оврагу в сторону, вслед ему спешил Панкратов. Пришло время менять позицию. Глупо гибнуть под осколками, тем более, что все цели, намеченные для этой позиции, уже поражены. Короткая пробежка по оврагу, затем, прикрываясь кустарником, ещё несколько сотен метров по кромке леса, и вот они уже на запасной позиции. Небольшой холмик с отрытым окопом для стрельбы лёжа. Такой же окоп в паре метров для корректировщика. Павел упал на дно окопа, пристроил винтовку, опрокинулся на спину и постарался расслабиться для восстановления дыхания. Панкратов в соседнем окопе возился со своими приборами, определяя расстояние до цели, направление и силу ветра, определял по таблицам необходимые поправки.

Павел взял бинокль и провёл им вдоль аэродрома. Горел весёлым пламенем штабной домик, из развороченной будки радиостанции свисало чьё–то тело. По лётному полю были разбросаны тела немецких солдат и офицеров, попавших под огонь снайпера и пулемётчика группы прикрытия. Гремели взрывы гранат. Это штурмовая группа добивала остатки тех, кто ещё не окончательно потерял присутствия духа и пытался сопротивляться. Павел довольно хмыкнул, чтобы охарактеризовать увиденное больше всего подошли бы слова, «"как Мамай прошёл"».

Он перевёл бинокль на небо. А вверху шёл бой. Большая группа туполобых «"ишаков"» вертела воздушную карусель, наседая на бомберы и пикировщики люфтваффе. Немцы, понёсшие потери от первого неожиданного удара, пытались перестроиться, маневрировали. Но, судя по всему, управление было уже потеряно, каждый стремился спастись согласно своему разумению. Большинство рвануло вверх набирая высоту, некоторые поспешили уйти на малой высоте, прикрываясь неровностями местности. Самые отчаянные пошли на посадку в неизвестность, в полыхающий внизу пожар. Первая «"штука"» уже заканчивала пробежку, стараясь обойти полыхающий бензовоз. Вот она остановилась, лётчик откинул фонарь, приподнялся и безжизненно повис, перевалившись через борт. Та же участь постигла и бортстрелка.

«"Молодец Селиванов"», – отметил чёткие действия снайперов обычного калибра Павел. Но пришло время и ему поработать. Панкратов торопливо выкрикивал ему необходимые поправки. Павел механически подкрутил целик боковых поправок, осмотрел казённик, вогнал в него бронебойнозажигательный патрон и закрыл затвор. Успокоил всё ещё учащённое дыхание и плавно потянул за спусковой крючок.

Ему показалось как он видит бегущую по корпусу бомбы, выбранной им в качестве мишени, змеистую трещину, разламывающую полутонку огненной вспышкой. Взрыв взметнул сложенные пирамидой бомбы, которые начали рваться уже в воздухе. Если ад, обещанный попами, существует, то он наверняка не отличается от того, что творилось в этой части аэродрома. Взрывом разметало догорающие бензовозы. Сложило бесформенной грудой металла две «"штуки"» и бомбер, на свою беду севшие как раз вовремя, чтобы попасть под взрыв. Снесло взрывной волной крышу вовсю полыхавшего штаба. Сдетонировали лежащие неподалёку сотки и более мелкие бомбы. Тучи пыли поднятые многочисленными взрывами окончательно закрыли дальнюю границу лётного поля.

Павел запоздало подумал о своих бойцах. Не попали ли под взрыв, хоть и отдал он строжайший приказ не подходить к бомбам близко, после того как определил их в возможные цели. Но могли увлечься и оказаться ближе чем следовало.

А в небе хоровод охотящихся друг за другом самолётов разделился на несколько групп. Вспыхивали от попаданий в разных сторонах этой чёртовой карусели и, отчаянно дымя, пытались выйти из боя машины тех, кому не повезло. Висело в воздухе несколько парашютов. Всё ещё пытались садиться самые смелые, или же наоборот самые трусливые, кто его разберёт, как правильно вести себя в данной ситуации. Снижаясь они скрывались за поднятым облаком пыли. Учитывая длину взлётной полосы, был у них вполне реальный шанс спастись, остановив машины не доезжая рвущиеся в данный момент бомбы. И они пытались его использовать.

Но вот из–за близкого горизонта показались новые участники драмы. Группа Илов, мгновенно сориентировавшись в обстановке и почти не перестраиваясь, немедленно начала штурмовку аэродрома. Вспыхнула в воздухе, попавшая под огонь штурмовиков, пара бомберов. Метнулась в сторону от огненных трас, и зацепившись за высокое дерево рухнула в лес «"штука"». Илы прошли вдоль взлётного поля, вбивая в него всех, кому не повезло оказаться на их пути. Развернулись, совершили ещё один заход и высыпали на аэродром бомбы, добивая остатки того, что ещё могло жить и двигаться. Пара машин проштурмовала позиции зениток, пытавшихся вести огонь. Совершив над аэродромом круг и не обнаружив достойных целей, штурмовики ушли дальше.

Павел отложил бинокль. Ну что же, им здесь больше делать нечего. К использованию по прямому назначению аэродром более не пригоден.

– Собирайся, Андрюха, пора уходить, тут делать больше нечего. – Повернулся он к Панкратову. Тот кивнул, собрал свои вещи и протянул Павлу ракетницу.

Зелёная ракета взвилась над разгромленным аэродромом, сигнализируя о начале отхода.

К месту сбора вышли все. Было двое легко раненых, но настолько легко, что можно было данные ранения не считать. Командиры штурмовой и группы прикрытия доложили Павлу как старшему о своих действиях. Сделанное просто впечатляло. Даже если немцам удастся подвести горючее и бомбы, обслуживать аэродром просто некому. Весь штаб уничтожен первыми связками гранат. Перебита обслуга обеих радиостанций, а сами машины сожжены. Пулемётный расчёт группы прикрытия расстрелял почти всю аэродромную обслугу. Взорвавшиеся после выстрела Павла бомбы разметали большую часть служебных построек. Уцелеть удалось только зенитным расчётам, позиции которых находились далеко от места боя.

Самые горячие головы предлагали вернуться обратно и завершить работу, добив тех кто ещё жив. Но Павел быстро охладил их. Внезапности, так помогнувшей им, больше не будет. Оправившись от первого испуга солдаты вермахта станут злее и упорнее. Несомненно оставшиеся в живых офицеры уже поняли, что подверглись нападению небольшой диверсионной группы и сумели сделать из этого выводы, и отдать соответствующие команды. И самое главное – приказа на это не было!

Павел даже сам себе удивился, когда сказал это. Душа его не меньше чем у подчинённых рвалась довершить начатое дело, но холодный рассудок опять настойчиво бубнил, что он теперь не просто «"Пашка счастливчик"», как звали его на той, первой, войне, а командир группы. И думать нужно прежде всего о задании, а не о том, как свою лихость проявить.

Уловив вдруг наступившую тишину, Павел начал отдавать приказы. Снайперов и двух раненых, несмотря на их протесты, он расположил вдоль опушки леса, наблюдать за аэродромом и проходящей вдоль опушки дорогой. Себе выбрал позицию на самом возвышенном месте, позволявшем контролировать большую часть округи. Оставшихся четырёх человек отправил проверить ту часть леса, куда по его наблюдениям спускались парашюты сбитых лётчиков. Наверняка, среди них были и свои.

Следующие два часа на разгромленном аэродроме оставшиеся в живых офицеры и солдаты были заняты тушением пожаров и оказанием помощи раненым. Павел в свой мощный десятикратный прицел видел как ошеломлённые лётчики немногих удачно приземлившихся самолётов осматривали разгром, царивший на аэродроме. Как из окружающего леса выходят те, кто выбросился с парашютом во время боя. Страх и уныние были на тех лицах, выражение которых можно было разобрать на таком расстоянии.

Павел усмехнулся. Да, за несколько часов перейти из победителей в побеждённые. Тут нужны железные нервы, или опыт нахождения в такой ситуации. Недаром говорится, что за одного битого двух небитых дают. Сам Павел в роли битого побывал, и не один раз. А вот асам люфтваффе пока не приходилось. Сюда бы несколько штурмовиков проутюжить пока ещё живые остатки, и на доблестных лётчиках Германии можно ставить жирный крест.

Возник было соблазн подстрелить парочку из них, благо расстояние и возможности «"Гюрзы"» это позволяли, но опять трезвый командирский расчёт отмёл эту мальчишескую выходку. Тратить боеприпасы понапрасну не стоило. Новой паники от пары попаданий не возникнет, а вот выдать удачную позицию можно запросто. А предчувствие говорило ему, что повоевать, и именно с этой позиции, им ещё придется.

– Паш, как ты думаешь, а нам по ордену дадут? – Спросил вдруг из соседнего окопчика молчавший до этого Панкратов.

Павел даже опешил. Сам он об этом не думал. Было у него за Финскую две «"Отваги"», обещал комбат дать «"Красную звезду"», даже представление написал, да не дошла Звёздочка до него, где–то в штабах осела.

– Ты, Чеканов, не обижайся. – Пытался оправдаться перед своим сержантом старший лейтенант, вручая ему уже после войны вторую «"Отвагу"». – Какая–то штабная сволочь похерила твой орден. Так что носи медаль и не держи на меня зла.

Павлу непонятно было – за что ему обижаться. Итак, кроме него ни у кого двух медалей нет. Придёт домой, всей родне в округе на месяц разговоров будет. Прадед, как глава рода, лично чарку поднесёт. Девки табунами за ним будут бегать. Ещё бы, «"за героя замуж выйти"». А орден? Хорош, конечно, журавль в небе, да синица в руке всё же понятнее.

– Андрюха, я тебе не командование, обещать ничего не буду. Вот, если бы от меня зависело, обязательно бы дал! Веришь?

– Верю. – Отозвался Панкратов.

– Андрюха, а зачем тебе орден? – Поинтересовался Павел.

– Понимаешь командир. – Панкратов немного посомневался и продолжил. – Есть одна девушка. Так вот она мне сказала, что если с орденом приду, то сразу под венец.

– А без ордена, что никак? – Насмешливо спросил Павел.

– Выходит, что никак. – Ответил Панкратов.

– Ну и плюнь ты на эту стерву. Если ей не ты нужен, а орден, то не стоит о ней и думать. – Отрезал Павел.

– Да я рад бы, но не получается. – Вздохнул Панкратов.

Откровенно говоря удивил Павла его второй номер. С его внешностью сохнуть по какой–то далёкой крале. Высокий красавец Панкратов неизменно вызывал у всей женской части населения воинских частей, в которых им пришлось оказаться, нездоровые вздохи и чересчур заинтересованные взгляды. В отличие от «"рубленного топором"» Павла. Невысокого роста, с чрезмерно широкими для его роста плечами, коренастый и мускулистый Павел не был образцом мужской красоты. Да и квадратное лицо с большим горбатым носом и близко посаженными глазами нельзя было назвать красивым. Вот только яркие губы «"бантиком"» портили эту жёсткую картину, поэтому Павел, а вернее тогда ещё Паша, в шестнадцать лет сделавший окончательный выбор в пользу мужественности, закрыл их вначале редкими, но с каждым годом всё более густыми усами. Носил он их и сейчас, несмотря на все попытки командиров заставить сбрить это украшение.

Честно говоря, были и у него такие мысли в далёком уже тридцать девятом году, когда его часть подняли по тревоге и, добравшиеся до них тревожные слухи чётко обозначили – «"На войну"». Вот только хватило этих романтических бредней до первого боя. Испугался тогда Павел изрядно. Нет, опасность ему приходилось видеть и раньше. Но оказалось, что идущий на тебя, вставший на задние лапы обозлённый медведь, зло намного более понятное и предсказуемое, чем свистящие над головой пули. Медведя можно понять и предсказать его поведение, а вот куда ударит безмозглый кусок свинца рассчитать невозможно. Павел до сих пор с ненавистью вспоминал те пятнадцать минут слабости, которые он себе позволил, прячась от летящих из амбразуры дота пуль. Выручили его тогда осуждающие глаза прадеда, которые он ярко увидел перед собой. Разозлился, приподнялся, навёл винтовку и выстрелил. Передёрнул затвор, задержал дыхание и плавно нажал спуск, вспомнив все наставления прадеда и инструкции школы снайперов. Финского пулемётчика отбросило от амбразуры прямым попаданием в голову, бросившегося на его место второго номера ждала та же участь. Ещё один храбрец, попытавшийся их заменить, получил пулю в шею. После чего оставшиеся в живых финские солдаты выскочили из дота, не ожидая пока в него влетит граната.

Получил он за этот бой первую благодарность и, самое главное, вынес из него уверенность в себе. Поэтому вскоре снял финского снайпера, получил первую медаль и перевод в особую снайперскую группу, задачей которой была охота на финских «"кукушек"».

До Павла вдруг дошло, что Панкратов не имеет боевого опыта. Что сегодняшний бой для него первый. Конечно, они с ним много стреляли по различным мишеням на полигонах, но сегодня он впервые видел в свою многочисленную оптику, как рвало на части его, Павла, пулями тела немецких солдат и офицеров. Такое зрелище лучше воспринимать издалека. Но Андрей молодец. И этот дурацкий вопрос об ордене нужно воспринимать, только как попытку оправдаться перед самим собой. «"Мол если это убийство было нужно, значит за него должны наградить"».

«"А ведь в самом деле, убийство!"» – Подумалось Павлу. – «"С расстояния больше километра, теоретически недосягаемые для ответного огня из большей части оружия. Как на стрельбище, только успевай мишени выбирать! Прадед бы не одобрил. Он и на медведя всегда лицо к лицу, вернее к морде, выходил"». Но вторая, холодная, часть сознания, которая осуществляла жёсткий расчет, властно отбросила эти глупые сомнения. «"Война есть война, и дуэльные правила здесь неприменимы"». – Как любил говорить его первый инструктор. – «"Есть возможность «"подло"» выстрелить в спину, стреляй и не думай. Благородные враги только в дурацких романах встречаются"».

Павел с неудовольствием скосил взгляд на Панкратова. Ну вот стоит только попасться интеллигенту и сразу глупые сомнения возникают. Но холодный рассудок, который окончательно оформился отдельной частью сознания, подсказывал, что второй номер ничего не говорил, и все сомнения и возражения его собственные.

К позиции искусно прикрываясь редким кустарником подбежал один из раненых бойцов, бывших в охранении.

– Командир, там наши лётчиков привели.

Павел, соскользнул со своего места, уступая его Панкратову. Конечно, как стрелку Андрею до него далеко, но за километр и он без труда попадал в ростовую мишень. Вместе с бойцом он заспешил в тыл. На небольшой полянке отдыхали четверо бойцов, бывшие в поиске. Рядом с ними сидело трое незнакомых ему людей. Сержант командовавший поиском неторопливо доложил:

– Товарищ старшина, группа из поиска вернулась в полном составе, раненых и убитых нет. Найдено живыми трое наших лётчиков. Одного обнаружили убитого, в воздухе немцы из пулемётов расстреляли. Оттащили в кусты, потом вернёмся, похороним.

– Я им сволочам теперь покажу приёмы цивилизованной войны. – Сорвался вдруг ближайший к Павлу лётчик с петлицами капитана. – У меня к этим тварям длинный счёт ещё с Испании. За Серёгу я им сегодня отомстил, а за Ивана, которого они над Мадридом вот так же висящего на парашюте кончили, и за Сёмку, точно так же расстрелянного сегодня, расплата ещё впереди. Другие два пилота, лейтенант и старшина, угрюмо молчали.

– Винтовку дашь, старшина. – Спросил капитан.

– Не дам, товарищ капитан. – Ответил ему Павел, сам удивляясь своему жёсткому тону. – Согласно приказу, который мы получили, лётному составу, если позволяют условия, запрещено участвовать в наземных боях. Вы там нужны. – Павел показал пальцем на небо. – А здесь и без вас бойцов хватает.

– У тебя горстка бойцов, а ты от помощи отказываешься. – Попытался качать права капитан. – Может у тебя оружия для нас нет, так и скажи. Сам то вон с пистолетом бегаешь. – Капитан кивнул на кобуру, в которой расчёт «"Гюрзы"» таскал штатные ТТ.

– Неужто вам сверху не видно было, что эта горстка тут натворила? – Усмехнулся Павел и, немного подумав, добавил. – А моей винтовкой вы всё равно воспользоваться не сможете. – Повернулся к сержанту и приказал. – Лётчиков покормить. Потом, Левашов, со своей группой займёшь позицию на опушке. Усманова и Сидоренко отправишь сюда.

Отдав приказ, Павел поспешил на свою позицию, предчувствие приближающейся опасности его не покидало.

Сержант удовлетворённо кивнул, глядя вслед Павлу, он сам бы поступил точно так же, как приказал командир. Абсолютно правильно, что раненым, фамилии которых назвал старшина, место в тылу, даже если ранение лёгкое. Вот если прижмёт, тогда их помощь понадобится. И от огневой поддержки лётчиков никто не откажется. И оружие он для них найдёт. Есть у него вынесенные с аэродрома несколько немецких карабинов.

– Что это он, Левашов, на меня так? – Спросил у сержанта обиженный капитан. – У меня между прочим значок Ворошиловского стрелка. Я и с нагана, и с винтовки из любых положений не меньше восьмидесяти выбиваю.

– Не обижайтесь, товарищ капитан, из его винтовки, действительно, никто кроме него с напарником стрелять не сможет.

– Что ж там за чудо такое? – С недоверием протянул капитан.

– Вот начнётся бой, тогда увидите. – Ответил ему сержант. – Словами это не описать.

Выполняя приказ старшины, Левашов выделил из своего скудного пайка, большую половину груза их группы составляли боеприпасы, часть спасённым пилотам. Те вяло отказались, не прошло ещё напряжение боя, только капитан сделал пару глотков из бутылки коньяка, прихваченной бойцами на аэродроме. Оживились они только, когда по приказу сержанта, им притащили винтовки немецких солдат, взятые его группой в бою. Капитан осмотрел незнакомое оружие, довольно быстро разобрался в нём, и принялся учить своих однополчан, объясняя отличия карабина Маузера от Мосинской трёхлинейки. Со стрелковым оружием он действительно был хорошо знаком.

Сержант вывел свою группу на позицию, подозвал раненых бойцов, собираясь передать им приказание командира, но в этот момент из–за поворота лесной дороги медленно выполз бронетранспортёр, с натугой гудя двигателем. Передние колёса елозили по мокрой, в этом месте, после недавнего дождя дороге, но гусеницы уверенно вели его вперёд. За бронетранспортёром показались грузовики, заметили лужу, подались в сторону, обходя трудный участок.

– К бою! – Крикнул сержант и метнулся к ближайшему бугорку, вскидывая на ходу ППШ.

Хлопнула мина под колесами переднего БТРа. Молодец Усманов, всё–таки успел заминировать дорогу. Ударил пулемёт боевого охранения. Взметнулись в воздух гранаты, сразу две из них попали в открытый сверху бронетранспортёр, огненная вспышка выбросила наружу изломанное тело пулемётчика, раздался из корпуса жуткий вой посечённых осколками солдат. Сержант постарался отключить слух, перенося огонь своего автомата на следующий грузовик, но тот уже стоял, являя на месте водителя громадную дыру в переднем стекле. Сержант запоздало уловил хлопок крупнокалиберной винтовки, молодец командир, включился сразу. Высыпавшие из кузова солдаты попали под фланговый огонь пулемёта и метнулись на другую сторону дороги. Но там тоже оказались мины. Первые двое взлетели на воздух, после чего оставшиеся в живых кинулись под колёса машины. Раздались первые ответные выстрелы со стороны немцев. Включился в работу снайпер Осназа и немецкий пулемётчик, сумевший установить в промежутке между колёсами свой MG, отлетел назад с простреленной головой. Не ожидавшие нападения солдаты вермахта кинулись назад по дороге, теряя людей от огня противника.

За спиной сержанта громко матерясь пристроился капитан-лётчик, грохнул выстрел и один из немецких солдат уронил голову от прицела винтовки. Капитан действительно умел стрелять.

Захлопали другие карабины, застрочили автоматы осназовцев, бой перешёл в шаткое равновесие, когда только секунды решают, кто останется победителем.

Павел успел занять своё место за несколько секунд до появления немцев из–за поворота. Рука дернулась поменять обычный патрон на бронебойный, когда в прицеле показалась морда бронетранспортёра, но вовремя остановилась. Осназовцы должны были заминировать дорогу, да и сам Павел отдавал такую команду. Потекли медленные секунды ожидания, но вот под передними колёсами БТРа рванула мина, тот остановился и Павел немедленно перенёс огонь на следующий за бронетранспортёром грузовик. Брызнуло осколками стекло и водитель упал на руль всем телом, первый грузовик упёрся в корму бронетранспортёра, мешая солдатам покинуть его. В БТР влетели, хорошо видимые в прицел, гранаты и огненная вспышка выключила его экипаж из дальнейшего боя.

Павел немедленно перенёс огонь на второй грузовик. Руки действовали как на тренировках, не требуя никакого участия мозга. Торопливо отыскивали очередную мишень, нажимали на спуск, перезаряжали винтовку и вновь искали следующую жертву. Когда стрелять уже было не в кого, Павел дернул прицел дальше по дороге и обнаружил офицерский Опель и водителя, судорожно пытающегося отвернуть в сторону. Одного выстрела хватило чтобы шофёр откинулся назад, демонстрируя пассажирам громадную дыру в груди. Те дружно кинулись наружу, не осознавая того, что осназовцы наметили их в качестве целей для задержания, едва они показались из–за поворота. Выскочившие из легковушки офицеры немедленно были сбиты с ног, связаны и утащены в кусты. Павел, сам пару раз бывший в роли объекта захвата на тренировках, даже сморщился, вспоминая ощущения полученные им при этом.

Но отдаваться воспоминаниям было некогда. Несомненно, если они не потеряли остатки профессионализма, уцелевшие расчёты зениток должны были должны были заметить его выстрелы. Павел развернул ствол в сторону аэродрома. Конечно, мишени находились на максимальной для его винтовки прицельной дальности, но рискнуть стоило.

Поместившиеся в прицеле зенитчики торопливо разворачивали своё орудие в сторону замеченной вспышки, не зная того, что уже опоздали. Павел тщательно прицелился, всё–таки расстояние больше двух километров, и плавно нажал спусковой крючок. Действуя по уже проверенной схеме, он первым поразил наводчика, следующим был командир. Но на этот раз понадобился третий выстрел, получившие боевое крещение зенитчики оказались более стойкими, чем расчёт первого орудия, но и они, потеряв трёх человек, посчитали за лучшее разбежаться.

Павел оторвался от прицела. Бой на дороге уже закончился. Остатки охраны сопровождавшие неведомого пока ему немецкого офицера, несомненно немалых чинов, если судить по сопровождению, скрылись в прилежащем лесу. На дороге остались трупы и начинавшие потихоньку дымить машины, видно осназавцы уже применили предназначенные для уничтожения техники термитные шашки. В бинокль было видно, как его бойцы торопливо обследуют трупы, пополняя запасы боеприпасов для трофейного оружия. Пару раз мелькнул в поле зрения комбинезон летчика, Павел усмехнулся, капитан оказался упорным. Пытается что–то доказать, скорее всего самому себе, сбили то ведь в первом бою. Тем более он с боевым опытом, в отличие от других. Ладно, лишь бы под пулю не попал.

Пришло время принимать решение. До сих пор он оставался у аэродрома, так как полученный приказ требовал блокировать его работу, хотя бы, до полудня. Но уже сейчас становилось ясным, что восстановить работоспособность аэродромных служб немцам не удастся даже за сутки. Требовалось доставить захваченного бойцами его группы немецкого офицера к капитану. Да и лётчиков нужно убрать из района боя. Павел взял винтовку и, подав знак второму номеру, начал отход. Операция переходила во вторую фазу.

25 мая 1941 года Западнее Луцка

Рассвет только осветил верхушки деревьев, когда солдаты выкатили на поляну спрятанный до этого в кустах самолёт. Пилот, молоденький лейтенант, предпринял последнюю попытку выполнить полученный приказ. Смешно вытягивая тонкую ещё шею, он вытянул руку в нацистском приветствии, которое с недавних пор стало раздражать генерал-полковника Клейста, да и его подчиненных тоже.

– Господин генерал, – обратился лётчик к нему, – но как же приказ? У меня приказ вывезти вас из окружения.

– Оставьте лейтенант. – Отмахнулся от него генерал. – Я ещё вчера сказал вам, что никуда не полечу. Моё место вместе с моей армией. Вы заберёте Гретхен, Германии пользы от неё будет намного больше, чем от десятка обанкротившихся генералов.

Клейст подтолкнул к самолёту стоящую возле него радистку, последнюю из оставшихся при штабе, вернее при его остатках. Всех остальных за эти дни непрерывных боев потеряли, как потеряли и все машины с радиостанциями. Русские самолёты охотились за всем, что хотя бы немного их напоминало, расстреляли даже походный публичный дом. Гретхен уцелела только потому, что её покойный жених, обер–лейтенант танкового батальона, все эти дни прятал её в танке, вытолкнув невесту из него перед последним боем. Теперь танк с её Клаусом остался в десяти километрах севернее, вместе с другими танками его батальона. Их даже похоронить не удалось, впрочем, хоронить после попадания бронебойных снарядов русских танков, чаще всего нечего.

Гретхен всхлипнула, прижалась к генералу, шептала слова благодарности, которые Клейст старался не слушать. Он ещё раз отдал приказ лётчику, и тот, поняв, что всё решено окончательно, побежал готовить свой «"Шторх"» к взлёту. Вскоре самолёт пробежал по поляне набирая скорость, взревел мотором, резко пошёл вверх, скользнул над верхушками деревьев, которых уже коснулось Солнце, и над самыми деревьями ушел на запад. Клейст проводил его взглядом – ну вот родилась ещё одна легенда: о доблестном генерале, который пожертвовал собой ради спасения ещё одной немецкой матери. «"Геббельс даже прослезится от такого сюжета"», – зло подумал генерал, – «"ну да черт с ним, с этим мерзавцем, лишь бы семью не тронули"». Клейст развернулся и под восхищёнными взглядами солдат пошел прочь.

«"Интересно, чтобы сказали они, если бы узнали, что я остался, потому что струсил"», – думал Клейст, скользя взглядом по солдатам, которые вытягивались, заметив его внимание. Нет не смерти, смерти он уже не боялся. От неё никуда не деться. Он испугался позора. Гитлер, наверняка, вызывал его на роль «"козла отпущения"». Нужно же найти виновного за страшное поражение на востоке. И лучше всего искать его как можно дальше от главных штабов, если признать виновными Кейтеля с Йодлем, то виноватым окажется и сам фюрер, а такого быть не может. Клейст уже перегорел своей злостью и обидой, которая буквально кипела в нём первые дни. Обидой на идиота Паулюса, придумавшего этот дурацкий прорыв между механизированными корпусами русских. На бездаря Гальдера, уверявшего их, что советские танки всего лишь склад устаревшего хлама. На обжору Геринга, угробившего не только свои самолёты, но и его танки, оставив их без воздушного прикрытия под ударами русских штурмовиков и пикировщиков. Тогда, в первый день разгрома, наблюдая как русские штурмовики безнаказанно превращают колонны с его войсками в груду покорёженного металлолома, нашпигованного человеческим мясом, ему хотелось только одного – выпустить обойму в эту разжиревшую морду.

Но Гитлеру он ещё верил, пытаясь прорвать русскую оборону и выйти на оперативный простор. Сомнения стали появляться на второй день, когда удары на него посыпались со всех сторон. Он попытался получить приказ на отход в Польшу для перегруппировки, но вместо этого из Берлина пришел истерический меморандум о предназначении германской нации. И приказ, в котором Гитлер в категорической форме приказывал ему направить удар на юг и выйти к Львову для соединения с частями семнадцатой армии, которые успешно развивают наступление. Клейст выполнил приказ, развернув ещё довольно многочисленные дивизии на юг, и угодил в ещё один огненный мешок, в котором оставил очередную часть своих солдат. После чего ему стало окончательно ясно, что в Берлине обстановку на востоке не контролируют, и на третий день он предпринял самостоятельную попытку прорыва в Польшу.

Но было поздно. Его ждали на всех направлениях. Куда бы он ни направил свои дивизии, везде его войска встречали русские танки. Иногда попросту в лоб, если в советской группировке были тяжелые танки, которые, как оказалось, неуязвимы для немецких пушек. Иногда их пропускали вперёд, для того чтобы немедленно ударить в тыл стремительными лёгкими танками. И пока его офицеры разворачивали свои панцеры для контратаки, советские БТ, расстреляв как можно больше автомобилей, сбегали не принимая боя. Вот тогда ему пришлось пожалеть о бессмысленном рывке на юг. Подходило к концу горючее и приходилось бросать всё, без чего можно было обойтись, а на четвёртый день и то, без чего обойтись было нельзя, но бензина всё равно не было.

В бесконечных встречных боях и артиллерийских засадах сгорала его главная ударная сила – танки. Почти четверть группировки было выбито русскими засадами в первый же день. Передовая одиннадцатая танковая дивизия была уничтожена почти полностью, только нескольким панцерам удалось вырваться из бойни. Шестнадцатая дивизия пострадала меньше, но и в ней к концу первого дня не досчитались половины бронетехники. Пришлось срочно вводить в бой танки второго эшелона, но большого значения это уже не имело. Советские танкисты успели почувствовать вкус победы, страх перед грозным поначалу врагом прошёл. Выявилось превосходство русских тяжелых и средних танков, которые немецкие противотанковые пушки не могли пробить в большинстве случаев, как и большинство танковых. И только зенитные «"восемьвосемь"» могли как–то справляться со шкурой этих бронированных зверей.

Не хуже советских танков прореживало ряды его бронетехники отсутствие горючего. Вначале пришлось бросить бесполезные в столкновениях с русской бронетехникой легкие пулеметные Т–1, затем Т–2, эффективность применения 20-миллиметровых пушек которых оставляла желать лучшего даже против легких русских БТ. Бросали автомобили и бронетранспортёры, пришлось его мотопехоте вспомнить как месить дорожную грязь и пыль ногами. До последнего момента тащили с собой бензовозы, но их с каждым часом становилось всё меньше, те, которые не успела расстрелять советская авиация, высосали досуха моторы его панцеров. Пришлось бросить даже штабные фургоны, впрочем, желающих ехать в них, после показательного расстрела русскими самолётами пары таких машин, почти не было. И только автобус походного борделя танкисты тащили за собой на прицепе, даже когда в нём закончился бензин. Но и его вчера к вечеру пара русских истребителей превратила в груду покорёженного металла.

Авиация противника стала ещё одним кошмаром этой войны. Первые дни, пока ей приходилось вести бои с люфтваффе, давление с воздуха на его дивизии было терпимым. Но уже второй день в воздухе над ними не было ни одного немецкого истребителя. А это могло означать только то, что аэродромы отодвинулись от них на такое расстояние, что летать на прикрытие его войск стало бессмысленным. Или то, что немецких самолётов попросту не осталось, но второе предположение генерал старался гнать от себя, ибо это означало конец. Конец не только его солдатам, а конец Германии. И когда вчера он услышал знакомый звук заходящего на посадку штабного самолёта, он обрадовался, хотя и старательно скрывал свою радость от солдат, ловивших каждый отблеск эмоций на его лице.

К великому разочарованию генерал-полковника Клейста в присланном на его имя пакете был очередной меморандум Гитлера о твердости германского духа, геройская речь Геббельса, предназначенная для поднятия духа его солдат, и приказ о награждении его рыцарским крестом. Клейст чуть было не выбросил эти бумажки в сторону, но вовремя опомнился. Нет, он уже не боялся гнева Гитлера, на пороге смерти плевать он хотел на всех фюреров. А то, что она близится, не оставалось никаких сомнений. Он не хотел расстраивать солдат, которые ждали от этого визита облегчения своей участи. Пришлось с серьёзным лицом прочесть приказ о награждении, на остальную макулатуру его терпения попросту не хватило. И вот в конце этого приказа он обнаружил цель прилёта самолёта. Самолёт прилетел за ним, вторым пунктом приказа значилось, что командир Первой танковой группы генерал-полковник Клейст отзывается в распоряжение ОКВ и должен, сдав командование своему заместителю, немедленно вылететь.

Генерал почувствовал как внутри разгорается злость. Оставить заместителя! Все его заместители, как и почти все высшие офицеры остались на той лесной дороге, где его штаб встретился с танковой колонной русских. Большинство даже хоронить не понадобилось, русские тяжелые танки вмяли в мягкую лесную землю легковые, да и грузовые тоже, машины штабной колонны. Командиры корпусов и дивизий ведут бои где–то в стороне, прорваться к ним нет никакой возможности. А вполне возможно, что и их уже нет, а может нет и этих частей. Бесконечная, поначалу, канонада ещё вчера начала прерываться на отдельных направлениях, к вечеру стихнув почти полностью. Из всей его ГРУППЫ осталась группа отчаявшихся солдат при двух десятках танков, которые не сдались до сих пор только потому, что с ними он. И улететь сейчас, бросив солдат бессмысленно погибать, он не сможет, офицерская честь не позволит. Клейст усмехнулся, кажется он начинает придумывать оправдание своему нежеланию лететь. Стоит ли обманывать самого себя. Он не желает лететь, потому что прекрасно понимает – зачем он понадобился Гитлеру! Фюреру нужен виновник страшного поражения и лучшего кандидата, чем генерал потерявший свою армию, не найти.

На генерала навалилось безразличие, развернувшись он пошел в свою палатку, махнув лётчику следовать за собой. В палатке он внимательно осмотрел посланца – совсем ещё мальчишка, наверное, первые дни на фронте. Он терпеливо дождался когда лейтенант допьёт кофе, спешить уже было некуда, и спросил:

– Лейтенант, а не могли бы вы пересказать мне слухи о положении дел на фронтах.

– Слухи? – Удивился лейтенант. – Господин генерал, я сегодня днём читал сводку по группе армий «"Юг"».

– Нет, лейтенант, меня интересуют именно слухи и, желательно, по всем фронтам.

Лейтенант, опять удивлённо посмотрел на него, кивнул каким–то своим мыслям и начал рассказ. Чем больше он говорил, тем мрачнее становился Клейст. Русские не зря охотились за штабными рациями, информация доступная ему с каждым днём становилась всё ограниченнее, пока радиус связи не совпал с возможностями танковых раций. Но даже в первые, относительно благополучные, дни информация пришедшая сверху поражала его излишней бравурностью. Поначалу он предполагал, что неудачи только у него, но, захватив в своём рывке на юг пленных, узнал, что семнадцатая армия, на соединение с которой он стремился, не только не взяла Львов, но и не сумела к нему приблизиться даже на десяток километров.

Пару раз сбитые над его войсками летчики сообщали о жестоких боях по фронту на весь радиус действий их самолётов. Сознавались, что видели уводимые большевиками на восток громадные колонны пленных, что их аэродромы в Польше передислоцированы дальше на запад, так как те, с которых они летали в первый день, захвачены русскими. Информация сообщенная на этот раз была ещё хуже. Нигде немецким войскам не удалось прорвать оборону русских, только счастливчик Гепнер, используя помощь местных националистов, сумел выйти к Каунасу и взять его, и остался в нём, окруженный со всех сторон противником. Не лучше были дела у второй и третьей танковых групп. Их задачей было взять Минск и одновременно окружить и уничтожить группировку русских в Белостокском выступе. Сталин упрямо держал там две армии, хотя любому лейтенанту вермахта было ясно, что выступ этот – громадная мышеловка. Гитлер каждый раз, когда ему сообщали, что информация о подготовке к войне достигла Сталина, интересовался о русских армиях в этом выступе. И узнав, что они остаются на месте, все сообщения разведки о подготовке большевиков к германскому нападению объявлял дезинформацией. И вот теперь эти армии, а на самом деле их там оказалось пять, а не две, нанесли удар по развёрнутым танковым клиньям немцев. Рвущийся к Барановичам Гудериан страшным фланговым ударом был сброшен в Припятские болота, где с тех пор и сидит. Русские заблокировали его дивизии, а сами прорвались в Польшу, где железным катком прошлись по тылам его группы и одновременно окружили большую часть соединений четвёртой полевой армии. Готу с его панцерами почти удалось выйти к Вильно, который литовцы превратили в свою столицу, переименовав на свой манер в Вильнюс, но на его пути обнаружились заблаговременно созданные оборонительные рубежи, об которые он безуспешно бился двое суток. А за это время большевики ударом на север отрезали его, да и Гепнера тоже, от прусской границы.

Ещё хуже дела обстояли в Румынии. Если германские войска держали оборону, даже окруженные и отрезанные, то румыны при первом же появлении русских танков попросту побежали! В результате русские окружили 11 полевую армию, которая и кипит теперь в котле, пытаясь пробиться на Северо-Запад в Словакию. Русские же захватили всю Добруджу, вышли к Болгарской границе и подходят к Бухаресту и Плоешти. О событиях в Финляндии лейтенант, к сожалению, ничего не слышал.

Клейст отпустил лётчика, разложил на столе самую крупномасштабную, из имеющихся, карту и сел анализировать услышанное. Даже неполной, отрывочной и не совсем достоверной информации, полученной им, достаточно, чтобы понять – начальный этап войны проигран. Ситуацию ещё можно было спасти, отозвав хотя бы на второй день войска вторжения обратно в Польшу. Тогда был шанс организовать оборону, сил для отпора большевикам хватило бы. Но в штабе ОКВ не хватило достаточно решительного или смелого человека для того, чтобы заставить Гитлера это сделать. А может просто не хватило информации для правильного анализа. А теперь уже поздно. Танковых дивизий у Германии уже нет. Наверное, для этого им и позволили прорваться так глубоко. Теперь–то Клейсту понятно, что его могли остановить в любой момент и на любом рубеже. Наверняка, не лучше дела и у остальных.

Если бы у Гитлера хватило здравого смысла отвести оставшиеся войска на границу Германии для организации обороны. Может Сталин удовлетворился бы Польшей. А если ему мало, то отдать ему и Румынию с Финляндией, и даже Словакию. Заключить любой договор на любых условиях, лишь остановить большевистские орды на пороге Германии хотя бы на полгода. Заключить мир с Англией, вывести войска из Франции, напугать их вторжением русских. Клейст вздохнул. Он прекрасно понимал, что фюрер на это никогда не пойдёт. Да и англичане с французами вряд ли пойдут на договор с ним. Не потому что они такие моралисты, об моральных качествах западных политиков он придерживался весьма низкого мнения. Просто не поверят Гитлеру после того, как он два раза – в тридцать девятом и сороковом году – обманул их. Клейст знал о переговорах, которые шли между Германией и Англией перед нападением на Польшу, но Гитлер предпочёл взять в друзья Сталина. Доходили до него слухи и о переговорах 40 года о совместной войне Запада с Советами. И опять англичане, а вместе с ними французы, поверили и проиграли. Желающих поверить фюреру в третий раз не найдётся.

Да и Сталин вряд ли пойдёт на переговоры. Не использовать такой повод захватить Европу? К тому же морально оправданный нападением Германии! Большевики обыграли Гитлера, они прекрасно знали о нападении и сумели к нему подготовиться. Заманили танковые дивизии вермахта в ловушки, сейчас Клейст прекрасно видел, что это были специально подготовленные капканы на их танковые группы. А теперь в Европе остановить их нечем! Даже если у них остались только лёгкие танки, они смогут раскатать оставшиеся без поддержки бронетехники войска в Польше и Румынии. Пока ОКВ перебросит оставшиеся во Франции и Бельгии бронетанковые части, русские освободят свои тяжелые танки, занятые его, и остальных танковых групп, уничтожением, и спокойно проломят любую оборону. Или же ударят с юга через Хорватию по Южной Германии, а там никаких рубежей обороны никогда не было.

Клейст нервно взял карандаш, провел по карте две стрелы: через Румынию и Венгрию на Австрию и через Польшу на Данцинг. Окинул взглядом полученную картину, вздохнул и отвернулся. Может быть в Польше большевикам и придется повозиться, а вот, что румыны и венгры будут долго сопротивляться, он не верил. Друзей много в дни побед, а стоит наступить беде и они все про тебя забывают, особенно если победитель предложит свою дружбу. Вряд ли Хорти с Антонеску захотят идти на дно вместе с Гитлером, но даже если они будут упорствовать, всегда найдётся кем их заменить. Похоже проиграна не только первая кампания, а уже вся война.

Клейст посмотрел на пистолет, лежащий на столе, отвернулся. Застрелиться он всегда успеет. Тронул рукой подбородок – надо бы побриться, и переодеться в чистое, если ещё есть во что. Смерть надо встречать как положёно, чтобы черти в аду не кривились при виде небритого и оборванного генерала. Прощальное письмо семье уже отправлено вместе с Гретхен, завещание он составил ещё в начале месяца, когда последний раз был дома. Больше его ничего на этом свете не держит кроме долга перед солдатами, которые ему до сих пор верят. А значит нужно опять делать вид, что знаешь как выбраться из дерьма, в котором они сидят. Отдавать приказы, бессмысленность которых понимаешь и сам, готовить группу к прорыву, хотя ясно, что русские никого не выпустят. И даже если удастся пробиться к границе, за ней уже, как минимум три дня, противник.

Клейст вышел из палатки, велел адъютанту сворачиваться. Хотел отдать приказ сжечь карты, но передумал, скрывать их содержимое уже нет смысла. Майор Фогель – командир танкового батальона, хотя какой батальон из двадцати двух машин, даже если это лучшие танки вермахта Т–4, так, усиленная рота, отрапортовал о готовности к выступлению. Клейст кивнул, забрался в танк выделенный ему в качестве генеральского, махнул рукой давая команду к движению. Колонна лесной дорогой двинулась на запад. Вслед за панцерами двинулись пехотные батальоны, остатки первой танковой группы отправились в свой последний поход.

За стеной сарая оглушительно заорал петух, тихо выругался кто–то внизу, звякнули железом. Сержант Банев сел, осмотрелся вокруг, толкнул командира взвода лейтенанта Игнатова. Тот приоткрыл глаза, посмотрел в светлеющее окошко под самой крышей, потянулся и встал.

– Взвод подъем, – отдал он команду и пошел к лестнице. Начали просыпаться остальные, отряхиваться от сена, которое тонким слоем покрывало чердак сенного сарая. Вскоре скрипнула дверь, загремели ведром, заскрипел колодезный ворот – хутор начал просыпаться. Банев растолкал свой экипаж, пнул по сапогу командира экипажа 132 тридцать четверки сержанта Данилова.

– Да не сплю я, – проворчал тот в ответ, но поднялся, начал расталкивать своих.

Спустившись вниз по лестнице Банев попал из уютного тепла чердака, нагретого за ночь более чем десятком молодых тел, в прохладу сарая. Из–за двери отчетливо тянуло утренним сквозняком, сержант поежился и решительно выскочил во двор. У колодца толпились бойцы второго взвода, умывались из корыта, стоящего на поленьях. Фыркали обливаясь колодезной водой, от которой в утреннем воздухе шел отчетливый парок. Старшина роты Прокопюк распекал уже кого–то за неряшливый вид, отрядил бойцов натаскать хозяевам бочки воды на заднем дворе.

– А ну, бисовы дети, хватай вёдра, тащи воду, це не дило, чтоб таки гарны дивчины цибарками надрывались, – мешая русские и украинские слова, командовал он бойцами, которые с веселым смехом, поглядывая на хозяйских дочек, быстро натаскали все корыта и бочки на скотном дворе.

Владимир подошел к колодцу, стянул гимнастерку и нижнюю рубаху, плеснул в лицо пригоршню воды, ополоснул торс. Подошёл Колька Данилов, плеснул ему пригоршню на спину, стал умываться сам. Вскоре корыто окружили остальные бойцы взвода. Банев отошел в сторону, отряхнулся. Холодная вода студила тело, но идти к танку за полотенцами не хотелось. Поеживаясь от утренней прохлады, он начал энергично помахивать руками, но вдруг услышал:

– Пане офицеже?

Рядом с ним стояла младшая хозяйская дочь, Ванда. Она протягивала ему вышитый рушник, смотря громадными синими глазами прямо на него. Володька почувствовал как по коже побежали громадные, каждая с кулак, мурашки, плеснула в голову горячая кровь. Даже вчера в полутьме он видел какие красивые у пана Збышека, хозяина хутора, дочери, но вблизи лицо Ванды было таким прекрасным, что Володьке с его небогатым опытом ухаживания и сравнить было не с чем. Он взял полотенце, осторожно вытерся, хотя холода уже не чувствовал, горячая молодая кровь бурлила в жилах, будоражила тело близостью красивой девушки.

– Только я не офицер, сержант, – наконец нашелся он с ответом.

– Хорунжий? – спросила Ванда, теребя перекинутую через плечо толстую пшеничного оттенка косу.

Володька посмотрел на её маленькие, но крепкие от крестьянской работы руки, скользнул взглядом по косе, остановил его на высокой груди и почувствовал, что краснеет. Весь его опыт общения с девушками состоял из двух посещений кинотеатра, одной вечерней прогулки и пары неумелых поцелуев, да и тот быстро закончился. Лена даже на вокзал не пришла, когда его провожали в армию. Володька тогда обиделся настолько, что писать ей не стал, хотя она прислала ему одно письмо, но настолько нейтральнодружеское, не оставляющее никаких сомнений и недомолвок в их дальнейших отношениях. И теперь, стоя истуканом рядом с красивой девушкой, он не знал что делать. Он умел командовать танком, не терялся в бою, как показали прошедшие дни, сумел со своим экипажем подбить шесть немецких танков. Но что сказать Ванде, он не знал, молча теребил полотенце, как она косу. Только и сумел кивнуть в ответ.

Командир второй машины их взвода сержант Данилов, который был самым старшим среди них, даже старше лейтенанта, с понимающей улыбкой наблюдал эту картину. Сам он был старше «"этой пацанвы"» на долгих пять лет, имел жену и сына, которые ждали его на далёком Урале. Осенью, после трёх лет службы, должен был отправиться домой, но пришел приказ задержать всех. Уже тогда у него появилось предчувствие войны, но жене он написал, что их оставили для обучения нового пополнения на полгода, и летом он должен вернуться. И теперь он тоже не знал, что написать домой.

Володька мучительно пытался найти способ продолжить разговор, но язык прилип к нёбу, ничего вразумительного в голову не приходило. Но тут его стукнули по плечу, он оглянулся – рядом стоял Колька Данилов. Тот улыбнулся Ванде и сказал:

– Пани Ванда, этот, ужасно смелый с фашистскими танками, но не с девушками, доблестный сержант Красной Армии очень хочет с вами познакомиться. Его зовут Владимир.

Ванда улыбнулась Николаю, но глаза её попрежнему смотрели на Володьку. Николай тихонько подтолкнул его к девушке, Володька сделал шаг вперёд. Шагнула и Ванда, их руки встретились и Володьке показалась, что промелькнула молния. Пальцы их случайно переплелись на полотенце, которое Володька так и держал в руках. Ванда улыбнулась, сказала что–то попольски, Володька ответил по русски. С трудом понимая одно слово из трёхчетырёх они недопонятое пытались объяснить глазами, движением головы, так как руки так и не смогли разорвать.

Лейтенант Игнатов подошел к Данилову, посмотрел на Банева, покачал головой:

– Кажется, приплыл наш герой, от таких болезней в медсанбате не лечат.

– У меня также в первый раз было, – ответил ему сержант Данилов.

– Пора машины готовить, – лейтенант посмотрел на восток, где над горизонтом начал появляться краешек солнечного диска, – да и позавтракать надо, желательно горячего, а то всухомятку нажеваться ещё днем успеем.

– Я займусь завтраком, – ответил ему сержант, посмотрел на Банева, добавил, – не трогайте их, товарищ лейтенант, пусть ещё поворкуют, он всё равно сейчас ни о чём другом думать не сможет.

Лейтенант кивнул, пошел к танкам. Вскоре оттуда стало раздаваться лязганье люков, механикиводители начали проверять двигатели перед запуском. Данилов отправил двоих человек к подъехавшей кухне, старшина свои обязанности знал хорошо. Застучал черпак повара, бойцы разобрали горячую кашу, устроились завтракать. Николай взял Володькину порцию, подошел к нему, тронул за локоть. Володька оторвался от рук Ванды. От дома раздался крик матери, Ванда оглянулась и убежала к дому.

– Бери Ромео, завтракай, – протянул Николай котелок, – а то в бою руки дрожать будут.

Сержант взял кашу, начал торопливо жевать, поминутно оглядываясь на крыльцо дома выискивая взглядом Ванду. Но та не показывалась, зато по двору ходила сердитая пани Ядвига, мать Ванды. Пару раз она наградила сержантов таким взглядом, что Володьке захотелось провалиться сквозь землю. Данилов с улыбкой наблюдал за ним, приканчивая свою порцию.

С дороги к хутору раздался тарахтение двигателя, во двор влетел мотоцикл батальонной разведки. Соскочивший разведчик кинулся к крыльцу, вскоре из дома вылетел командир роты, на ходу застёгивая комбинезон.

– По машинам. – Прозвучала команда, которая за эти дни стала настолько привычной, что уже не вызывала трепета, возникавшего поначалу. Сержанты торопливо проглотили последние ложки каши и побежали к своим танкам. Механики уже прогревали двигатели, башнеры и радисты торопливо заскакивали наверх, прошло две минуты и первый танк, ревя дизелем, двинулся по дороге к темнеющему вдали лесу.

На опушке леса собиралась штурмовая группа. Здесь уже находились танки первой и второй рот их батальона, приданная им батарея СУ-85, накапливалась пехота приданной мотострелковой роты. Сержанты выбрались из своих танков, подошли к взводному, лейтенанту Игнатову.

– Что–то серьёзное обнаружили, – спросил Банев.

– Точно не знаю, но вроде бы разведка обнаружила сильную танковую группу. – Ответил взводный. – Лучше, конечно, их в поле встретить, но вряд ли они нам такой подарок сделают. Учёные уже. Так, что придётся лес прочёсывать.

Данилов только плюнул. В лесу не долго и на засаду напороться. Хотя их взвод не потерял ещё ни одной машины, но в роте потери уже были. Сгорели две тридцать четвёрки, нарвавшись на стоящие в засаде зенитные пушки. Пока поняли откуда огонь, пока развернулись лобовой бронёй, две машины уже дымят – получили в борт по бронебойной болванке. Пушки, конечно, в блин раскатали, но экипажи спасти не удалось, сгорели ребята. Не успокаивало даже то, что немецких танков за эти пять дней боев только их взвод сжег четырнадцать штук, а рота – тридцать три. Только экипаж Банева успокоил шесть панцеров, рекорд роты! Быть Володьке с орденом, если не нарвётся за оставшиеся дни. То, что возиться с окруженными немцами осталось недолго, не сомневался никто. Некуда им деться из котла, в который они так основательно залезли. И прорываться им тоже некуда, наши войска в Польше уже Люблин взяли, к Висле подошли. Западный фронт вообще в предместьях Варшавы бои ведёт.

Командиров взводов и рот собрали на совещание. Сержант Данилов улегся на моторное жалюзи своего танка, подложив под голову шлемофон. Сквозь прищуренные ресницы рассматривал плывущие по небу облака, разведывательный самолёт кружащий над лесом в нескольких километрах южнее. Тот добросовестно зигзагами утюжил пространство над лесом, высматривая под пологом деревьев солдат и технику противника. Пройдя очередной участок, летчики вдруг снизились и сбросили вниз дымовую шашку, а затем отчаянно виляя бросились в сторону, очевидно, спасаясь от пулемётного обстрела. «"Ну вот и нашлись"», – подумал Николай и сел. От штабного броневика разбегались командиры взводов, спеша к своим подразделениям. Вслед за ними побежала пехота, прибывшая к месту сбора на машинах. Один из взводов мотострелковой роты начал посадку в три бронетранспортера, новинку появившуюся в их бригаде совсем недавно. Подбежавший взводный махнул командирам машин, те подошли к нему.

– В общем так, сержанты. Мы на левом фланге, обходим этот лесок и выходим к дороге по которой немцы идут. По данным разведки у них штук двадцать Т–4, для нашего батальона раз плюнуть, но ещё есть и пушки, в том числе и зенитки. Так что смотреть по сторонам на все 360 градусов. Я в центре, Банев слева, Данилов справа. Нам десант дают, объясните им как на броне держаться, если ещё не знают.

Наскоро объяснив пехотинцам как держаться на броне, чтобы под гусеницы не улететь, если танк резко дёрнет, экипажи заняли свои места и вслед за остальными машинами батальона тронулись в путь. На ходу перестраиваясь из походного строя в боевой, танки батальона обтекали опушку леса, за которой начинался довольно обширный луг. Позади танков развернулась батарея СУ-85, в промежутках между самоходками шли три бронетранспортёра мотострелковой роты, остальные пехотинцы распределились десантом на танковой броне.

Сержант Банев высунувшись из башенного люка обозревал окрестности. Танки широкой цепью, сминая яркую весеннюю траву и яркожелтые одуванчики, приближались к лесу, в котором по данным разведки были немцы. Его танк шел крайним левофланговым и вероятность попасть под удар немецких панцеров была настолько мала, что Володька не принимал её в расчет, решив, что этот бой его обойдёт. В десяти метрах правее и впереди двигался танк взводного. Танк был последней модификации, довольно сильно отличался от их машин. Увеличенная башня шестигранной формы, вмещавшая уже трёх человек, венчалась командирской башенкой, которая была намного удобнее их перископов. Пушка была подлиней на несколько калибров, заканчивалась дульным тормозом. Отличалась она и бронепробиваемостью, если их пушки легко пробивали броневые листы немецких панцеров, то командирская даже Т–4 прошибала насквозь. Они всем взводом осматривали немца, которого командир подбил на второй день войны. И хотя у всех танков их взвода уже были бронированные трофеи, то что сотворила с Т–3 пушка командирской машины вызывало восхищение и оторопь. Пробив передний броневой лист, снаряд прошел через боевое отделение, разворотил двигатель и сорвал задний лист брони, отбросив его на несколько метров. Банев тогда почувствовал лёгкую зависть, захотелось такую же машину, но модернизированные тридцать четвёрки пока шли только в качестве командирских. Впрочем, пройдя со своей боевой лошадкой пять долгих дней войны, он проникся к ней любовью и уважением и вряд ли сейчас согласился бы менять её на другую. Ходили слухи, что на уральских заводах начали делать ещё одну модель Т–34, настолько отличающуюся от базовой машины, что, по тем же слухам, товарищ Сталин лично приказал считать её другим танком, а не модернизацией. Что он из себя представляет не знали даже офицеры штаба. Хотя, если этот танк действительно есть, то фронта ему не миновать, следовательно дойдет и до их бригады, вот тогда и видно будет, правдивы слухи или нет.

Шесть бойцов десанта, доставшегося их танку, вольготно расположились под прикрытием башни. Когда мотострелки начали посадку с первого взгляда было ясно, что в этом деле они не новички. Вот и сейчас, выставив стволы автоматов в стороны, они перебрасывались фразами, спокойными взглядами обстрелянных бойцов скользили по сторонам. Командир отделения, младший сержант Даценко, как он представился, положил свой ППШ на крышу башни и спокойно сворачивал самокрутку. Медаль «"За отвагу"» на груди сержанта говорила что он, вероятно, прошел Финскую, вряд ли успел получить награду за эти дни.

«"Расхолодились мы"», – подумал Банев, – «"почуяли превосходство, врага бояться перестали, как бы плохо всё это не закончилось"». Он посмотрел на приближающийся лес, небольшую рощицу остающуюся слева. Ничто не вызывало беспокойства. Он уже начал поворачивать голову вправо, когда боковым зрением уловил вспышку пламени в рощице. «"К бою!"» – закричал он, соскальзывая в башню и захлопывая люк. – «"Вася, влево. Орудие в роще. Осколочным заряжай."» Прильнул к прицелу, закрутил маховики наводки, выискивая немецкую пушку. Поймал что–то в прицеле, дернул за спуск. Заряжающий торопливо затолкнул в казенник следующий снаряд. Танк тряхнуло, загудела броня от снаряда явно большого калибра. «"Попадание"», – отметил Володька, – «"хорошо, что в лобовую, а то бы хана, а выходит не врали, что в лоб тридцать четвёрку даже зенитки не берут"». Механикводитель на небольшой скорости вел танк прямо на рощу, давая командиру возможность стрелять на ходу. Сержант, слегка подворачивая пушку по сторонам, искал цель, второй раз стрелять надо было наверняка. Расстояние до немецкой зенитки уменьшалось, а с близкого расстояния снаряд их броню может и пробить. Вспышку он увидел, когда наконец–то обнаружил немецкую позицию, дёрнул за спуск, понимая что опоздал. От удара танк остановился, его повело влево, но вскоре он стал. «"Значит механик жив"», – отметил про себя Володька, – «"скорее всего гусеницу перебило"». Он подвернул маховики пока опять не поймал в прицеле позицию немецкой зенитки, сделал ещё один выстрел. Немцы молчали. Вскоре справа в рощицу влетел танк с номером 132 на башне. «"Данилов, цел"», – появилась в голове успокоительная мысль, но тут же сменилась беспокойной, – «"а командир?"»

– Сержант, взводный горит, – услышал он в ТПУ голос радиста Михеева.

Банев открыл люк и высунул голову, осматривая окрестности. В остатках рощи утюжил немецкие позиции танк Данилова. Раздавались там короткие очереди ППШ, стрелял танковый пулемёт. Из переломанных стволов деревьев нелепо торчал ствол 88милимитровой зенитки, больше орудий не было. Сзади горела командирская машина, получившая бронебойную болванку в уязвимый борт. От подбитого танка пехотинцы оттаскивали три тела в черных танкистских комбинезонах, ещё двоих членов экипажа видно не было.

Из леса навстречу остальным танкам роты стреляли немецкие 37-миллиметровые противотанковые пушки, не представлявшие для Т–34 никакой опасности, разве что в гусеницу попадут. Исход боя на этом участке предрешён был заранее. В центре построения столкнулись линия тридцать четвёрок их батальона и немецкий танковый ромб. Часть панцеров уже горела. С недосягаемой для танковых пушек Т–4 дистанции их прореживали самоходки приданной батальону батареи СУ-85. Вскоре заработали и орудия Т–34, голова танкового ромба немцев вспыхнула пламенем горящих панцеров, следующие во втором ряду Т–4 остановились и открыли огонь. Остановилась пара тридцать четвёрок, получив попадание в ходовую часть, открыла огонь с места. Оставшиеся машины батальона стремительно сближались с немецкими танками. Вслед танкам разворачивалась цепь спешившейся пехоты, заработали по немецкой пехоте крупнокалиберные ДШК, установленные на бронетранспортёрах.

Разобравшись с немецкой позицией в роще к их, потерявшему ход, танку подошла тридцать четвёрка Данилова. Данилов выбрался из танка, подошёл к Баневу, который вместе со своим механиком осматривал полученные повреждения. Припечатала их зенитка основательно. Снаряд попал в левый ленивец, сорвал его вместе с гусеницей и, разворотив первый каток, ушел в землю. Самостоятельно танк двигаться уже не мог.

– Хорошо тебя приложили, – подвел итог Данилов, – снимай пока гусеницу, после боя оттащу на хутор.

– Может сюда летучку пригнать, – попробовал возразить Банев.

– Тут работы не на один час, – решительно отмел его предложение Данилов.

Банев согласно кивнул, он и сам понимал что танк надо оттащить для ремонта. Да и другие потерявшие ход машины были далеко от него, не метаться же ремонтникам по полю. Хотя не хотелось предстать ему перед Вандой пострадавшим, но Колька был прав. К тому же он был заместителем командира, и после ранения взводного, о возможной гибели лейтенанта Володька старался не думать, должен был исполнять его обязанности. Тем временем Данилов связался с командиром роты, доложив обстановку в первом взводе. Получив указания, он устремился вслед остальным машинам роты охватывающим немецкие позиции с левого фланга.

Выбравшиеся из машины танкисты его экипажа начали стягивать остатки гусеницы, негромкими матами поминая немецких зенитчиков. Володька, оставшись без дела, решил проверить позиции немцев. Взяв автомат он вместе с пехотинцами отправился в рощу. Преодолел отделявшее их от деревьев расстояние, метров триста пятьдесят, прикинул сержант и поежился. Им повезло, что второй снаряд попал в гусеницу, а то, вполне возможно, пробил бы и лобовую броню. Вблизи нелепо вывернутой стволом в небо зенитки лежал расчёт орудия. Большинство было накрыто его снарядом, оставшись лежать вблизи пушки. И только двое находились в стороне, где их настигли пулеметные очереди. Находившиеся вблизи орудия позиции пехотинцев проутюжил своим танком Данилов и расстреляла пехота десанта. Володька попинал пустые гильзы, тех было четыре штуки, все выстрелы которые успели сделать немецкие артиллеристы. Здесь же лежали оставшиеся шесть снарядов. «"Негусто у Гансов со снарядами"», – сказал Сержант-пехотинец, заметив удивлённый взгляд танкиста, пояснил, – «"кличку немцам дали, сколько пленных брали – чуть ли не у половины имя Ганс"».

Красноармейцы деловито проверяли карманы убитых немецких солдат, сваливая в кучу на расстеленную плащпалатку найденные документы и другие бумаги, бросили туда же несколько «"железных крестов"». Отправились в общую кучу и несколько часов похуже, хорошие же бойцы оставляли себе. Протянули одни и танкисту, но Володька от трофея отказался, а вот найденный у офицера Вальтер с согласия пехотинцев оставил себе. Собрали бойцы и оружие немцев, свалив у разбитого орудия, забрать его должна была трофейная команда.

Баневу быстро наскучил осмотр немецких позиций, самое главное, он уяснил принципы маскировки орудия, появилась надежда, что в следующий раз обнаружит такую позицию намного быстрее. Оставив пехоту хозяйничать дальше, он вернулся к танку. Экипаж закончил работу и отдыхал, греясь на нежарком пока весеннем Солнце. Поглядывали в сторону уже завершившегося боя, негромко переговаривались.

– О чём разговор? – поинтересовался сержант.

– Да вот прикидываем, что если бы мы на несколько метров впереди шли, то сейчас горели бы мы, а не взводный, – ответил ему радист Михеев.

Банев согласно кивнул, немецкие зенитчики спешили подбить первый танк, пока ближняя к ним тридцать четвёрка не закрыла его собой. Это их танк и спасло, хотя если бы он не заметил вспышку, немцы успели бы и их сжечь, да и Данилова тоже.

Володька забрался в танк, развернул башню, осмотрел в прицел место завершившегося боя. Уничтожение немецкой группировки обошлось им в пять подбитых машин кроме двух Т–34 их взвода, но только один танк горел, остальные просто потеряли ход. Немецких панцеров на поле осталось по крайней мере в три раза больше. Несколько, повидимому, успели отойти в лес, но и там укрыться им вряд ли удастся. Кажется это был последний бой с танками, даже если где–то они ещё и остались, вряд ли немцы решаться на открытое столкновение.

В лесу ещё раздавались орудийные выстрелы, но всё реже и реже. Вскоре канонада затихла совсем, а вслед за наступившей тишиной, пришло понятие того, что очередной бой закончился, и ему опять повезло остаться в живых. Танковый счёт увеличить сегодня ему не удалось, но и уничтоженная пушка многого стоит. Володька выбрался из башни, присел на её крыше. Вернулись пехотинцы, присели к танкистам, не спеша закурили. Володька прислушался, разговор шёл о разном. Кто–то травил анекдоты и ближайшие к нему тихо смеялись. Сержант-пехотинец негромко рассказывал танкистам о Финской, Володька тоже бы с удовольствием послушал, но не хотелось спускаться вниз.

Из леса стали выезжать танки их батальона, Володька пересчитывал машины, не досчитался ещё двух. Сегодняшний бой обошелся им дороже, чем предыдущие столкновения. Немцы за эти дни научились бороться даже с таким серьёзным противником, как Т–34. Хорошо, что опытом своим поделиться они ни с кем не смогут. Вслед танкам из просвета между деревьями, той лесной дороги, по которой и двигалась на прорыв немецкая танковая колонна, показалась первая колонна пленных. Пленных с каждым днём становилось всё больше. Если в первые дни немцы всячески старались избежать пленения, то последние сдавались целыми взводами. Но эта колонна была уже никак не меньше батальона, а пленные из леса всё шли и шли.

Заметили пленных немцев и его бойцы. После минутного молчания сержант Даценко сплюнул и сказал:

– Всё, мужики, наша работа закончилась. Теперь на пополнение и дальше на Запад.

– Ты думаешь все сдались? – возразил ему механикводитель Костин.

– Да нет конечно. Но держать танковую бригаду для их вылавливания не будут. НКВД и без нас справится. А танки в Европе нужнее.

А пленные всё шли и шли. Глядя на длинную ленту, змеёй вытянувшуюся вдоль дороги, Володька прикинул, что вышло уже не меньше полка. А это могло значить только организованную капитуляцию. Первая танковая группа немцев прекратила своё существование.

25 мая 1941 года Кремль

Уже темнело, когда машина въехала в Кремль через Спасские ворота. Промелькнула фигура часового, отдавшего честь, сидевшему на первом сидении майору НКВД. Андрей удивился – одного присутствия этого майора было достаточно, чтобы их беспрепятственно пропустили внутрь, да и в самом Кремле большинство внешних постов, увидев его, только отдавала честь. Проверять документы у них начали уже внутри, но здесь уже узнавали Андрея и точно так же пропускали без проверки документов.

В большом зале, где проходили расширенные совещания ГКО, уже присутствовало большинство тех, кто имел на это право. С начала войны это стало входить и в обязанности батальонного комиссара Банева, это было уже третье из них. Первое проходившее за пять дней до войны, решало последние организационные вопросы. Андрей тогда впечатлился масштабом приготовлений. Если немецкая разведка не узнала об них, то Гитлера ждал чрезвычайно неприятный сюрприз, да и «"заклятых британских друзей"» тоже.

Второе подводило итоги первого дня войны. По всей западной границе шли тяжелые бои, но в отличие от времени Андрея, здесь к концу дня обороняющейся стороной пришлось стать вермахту. Связав ударные группировки немцев боями с танковыми корпусами, командование двинуло на сопредельную территорию стрелковые армии. Второй, да и третий день шаткие весы успеха качались в неустойчивом равновесии. Оставшиеся без своей основной ударной силы – танковых групп, ведущих тяжелые бои на востоке – немецкие полевые армии первый раз за полтора года войны оказались в ситуации, когда противник превосходил их качественно. У советских генералов оказалось ещё достаточно танковых дивизий и бригад, хотя и вооруженных в большинстве своём лёгкими танками, чтобы резать дивизии и корпуса вермахта по всем направлениям. Избиваемые со всех сторон германские дивизии вначале пытались организовано отходить, но к четвёртому дню их фронт рухнул окончательно, хотя сопротивление в отдельных местах продолжало оставаться отчаянным. Но оно уже не имело никакого значения. Три советских танковых корпуса, прорезав тыловые коммуникации первой и второй танковых групп, устремились вглубь Польши.

Четвёртая армия фон Клюге, оказавшись в окружении, предприняла отчаянную попытку прорыва на север в Пруссию. Вдоль бывшей германопольской границы шли жестокие бои. Потеснив третью советскую армию генерала Кузнецова, Клюге вышел из окружения, хотя и потерял более половины солдат и почти всю технику. Десятая армия Западного фронта генерала Голубева вышла в предместья Варшавы, но остановилась, встретив упорное сопротивление. Четвёртая генерала Коробкова, обогнув польскую столицу с юга, вышла на направление к Лодзи.

В полосе Центрального фронта пятая армия Потапова и шестая Музыченко широким потоком вливались в южную Польшу. Двадцать шестая армия генерала Костенко двигалась вдоль словацкой границы, блокируя перевалы, чтобы не дать находящимся там немецким и венгерским войскам ударить в тыл ударным группировкам советских армий.

Ударная группировка Юго-Западного фронта в составе двенадцатой армии генерала Понеделина и восемнадцатой армии генерала Смирнова ударом на юг отсекла одиннадцатую полевую армию Вермахта от венгерорумынской границы. В скоротечных боях, попавшая под первый удар, румынская третья армия была разгромлена и большей частью попала в плен. Деморализованные остатки румынских войск стремительно убегали на запад, бросая оружие и технику. Введённые в прорыв, танковые корпуса, приданные этим армиям, устремились на юго-запад к Бухаресту и Плоешти. Армии второго эшелона перешли румынскую границу и связали боями немецкие войска, мешая им нанести контрудар на север.

В Южной Румынии войска Южного фронта, используя перенасыщенную войсками девятую армию генерала Петрова как таран, выдавливали Румынскую четвёртую армию в Добруджу и далее к Болгарской границе. Шедшая вторым эшелоном девятнадцатая армия генерала Конева после выхода к Дунаю развернулась фронтом вдоль его берега и обошла Бухарест с юга, отрезав находящиеся в Болгарии немецкие войска. Почувствовав на себе мощь ударов Красной армии, румынские генералы быстро растеряли боевой пыл и при первой же возможности бросали свои войска и бежали на Запад. Оставленные своими офицерами солдаты, побросав винтовки, разбредались по домам, если такая возможность была, или же старались сдаться. Румынская армия к исходу четвёртого дня войны уже не представляла собой серьёзную боевую силу.

Для вразумления Финляндии, которой Советский Союз предъявил в первый же день войны жёсткий ультиматум, потребовалось несколько дивизий бомбардировочной авиации. Трёхдневной бомбардировки финской столицы хватило, чтобы правительство президента Рюти отправило Маннергейма в отставку и попыталось выпроводить немецкие войска с севера страны в Норвегию. Но у немецкого командования была своя точка зрения на данную ситуацию. Проигнорировав жалкие потуги финнов послужить сразу всем господам и урегулировать со всеми сторонами спорные вопросы мирным путём, они ликвидировали финские органы власти на севере страны, фактически оккупировав его. Немецкая армия «"Норвегия"» предприняла попытку прорваться к Мурманску и угодила в ловушку, устроенную ей командованием Северного фронта. После чего советские войска перешли финскую границу.

Только в Прибалтике немецкие войска, используя близость Пруссии и помощь местных националистов, сумели прорваться вглубь страны. Четвёртая танковая группа Гепнера, понёся большие потери, всё же вышла к Каунасу. И хотя её блокировали в нём, уничтожение этой группировки стало большой проблемой, ибо уничтожить её без уничтожения города было просто невозможно. Не сумели далеко прорваться в Пруссию и предназначенные для этого советские восьмая и одиннадцатая армии, хотя и сумели воспрепятствовать развёртыванию шестнадцатой и восемнадцатой полевых армий Вермахта. Несколько дней там шли тяжёлые встречные бои с переменным успехом. Такой была обстановка к вечеру вчерашнего дня.

Совещание началось с доклада Шапошникова. Андрей внимательно слушал его спокойный размеренный голос, но существенное изменение обстановки произошло только в Румынии, где дивизии Конева вышли в предместья Бухареста. А шестой танковый корпус генерала Рыбалко прорвался к Плоештинским нефтепромыслам, где ввязался в бой с немецкими дивизиями прикрытия. Восьмой танковый корпус полковника Баданова обошёл нефтепромыслы с севера, завершая окружение Плоештинской группировки немцев. С подходом к промыслам механизированных корпусов двенадцатой и восемнадцатой армий румынская нефть для немцев была потеряна окончательно. А после ввода утром пятого дня армий второго эшелона Юго-Западного фронта, двадцать восьмой генерала Качалова и двадцать девятой генерала Масленникова, была предрешена судьба всей Румынии. Растекаясь по северу страны, армии подавляли последние очаги сопротивления, брали под контроль стратегические объекты и в некоторых местах уже вышли к венгерской границе.

– А как ведут себя венгерские войска в Словакии? – спросил Сталин.

– Никаких признаков активности не проявляли. – Ответил Шапошников. – Кажется, Хорти решил остаться в стороне.

– Кто ж ему позволит! – усмехнулся Ворошилов. Он постучал карандашом об блокнот и добавил. – Нас то его нейтралитет ещё устроит, а вот Гитлера вряд ли.

– Значит нужно быть убедительнее Гитлера. – Сказал Сталин. – Товарищ Голиков, вы передали адмиралу Хорти наши предложения.

– Так точно, товарищ Сталин. – Подскочил со своего места генерал Голиков, курировавший внешнюю разведку. – Но венгры до сих пор молчат. Выжидают, надеются, что немцы устоят.

– Каких ему ещё доказательств надо? – Удивился Будённый. – Наши войска уже на его границе стоят, а он всё чего–то ждёт?

– Пока на нашей территории есть немецкие дивизии, он будет ждать. – Ответил ему Сталин. – Значит нужно как можно быстрее их разгромить. Товарищ Кузнецов, как у вас дела на Северо-Западном фронте?

– Положение тяжёлое, товарищ Сталин. – Поднялся командующий Северо-Западным фронтом генерал-полковник Кузнецов. – Противник постоянно контратакует, пытаясь прорваться к четвёртой танковой группе Гепнера. В самом Каунасе очень сильная группировка, идут тяжёлые бои на подступах к городу. Немцы хотя и сожгли почти всё горючее, но закопали танки в землю и используют их как доты. Оборудуют городские окраины для обороны. По сведениям моей разведки… с помощью местного населения.

– Вот значит как? – Удивился Ворошилов.

– Так точно, товарищ маршал. – Подтвердил Кузнецов. – Они их и встречали с цветами.

– Товарищ Берия, а что говорят ваши подчинённые? – Сталин посмотрел в сторону наркома НКВД.

– Так точно, товарищ Сталин. – Подтвердил Берия. – И с цветами встречали, и окопы вместе с немцами роют, и на наших солдат нападали в первые дни почти везде, и сейчас продолжают, хотя большинство фашистских прихлебателей уже испугалось и попряталось.

– А эти почему не прячутся?

– Наверное надеются, что Гепнер устоит, или что к нему помощь пробьется.

– Что вы на это скажете, товарищ Кузнецов, пропустите помощь к немцам? – Сталин пристальным взглядом окинул генерала.

– Не пропустим, товарищ Сталин. – Поспешил отрапортовать тот. – Но город взять не смогу или возьму с очень большими потерями, пока не отменят приказ о запрете использования тяжёлой артиллерии и бомбардировщиков.

– Мы думаем, что такой приказ можно отменить. – Ответил Сталин после непродолжительного молчания. – Если население заодно с немцами, значит мы можем рассматривать город как вражеский, а врагов щадить мы не собираемся. – Сталин повернулся к Шапошникову. – Что с другими танковыми группами немцев.

– Остальные танковые группы немцев надёжно блокированы, товарищ Сталин. – Ответил маршал. – Идёт их уничтожение.

В это время в кабинет вошёл опоздавший к началу совещания Жуков, окинув взглядом обстановку, он спросил. – Товарищ Сталин, разрешите сесть на место?

– А что нам скажет товарищ Жуков о положении на его фронте. – Сталин взял трубку и, поднявшись, прошёл вдоль стены с картой.

– Товарищ Сталин войска шестой армии моего фронта два часа назад вышли в предместья Кракова. – Начал Жуков. – По моему приказу войска двадцать шестой армии вошли на территорию Словакии и заняли Дукельский перевал. Словацкие войска сопротивления не оказывали, а немцы к перевалу подойти не успели.

– Не поторопились вы? – Спросил Ворошилов. – Всё–таки со словаками мы пока не воюем.

– Зато с немцами воюем! – Отрезал Жуков. – И если бы я его сегодня не занял, завтра мне пришлось бы его штурмом брать.

– У вас всё, товарищ Жуков? – Сталин остановился около карты, внимательно разглядывая положение на ней Центрального фронта, командующим которым и был Жуков.

– Никак нет, товарищ Сталин. – Поспешил продолжить Жуков. – Механизированная группа генерала Рокоссовского сегодня днём завершила уничтожение Первой танковой группы немцев, генерал-полковника Клейста взяли в плен, правда тяжело раненого, но врачи уверяют, что будет жить.

– Да и помрёт, мы сильно горевать не будем. – Усмехнулся Сталин. – Продолжайте, товарищ Жуков.

– На сегодня взято пленных более сорока тысяч, в том числе двенадцать генералов. Захвачено в исправном состоянии сто девятнадцать танков, более двухсот бронетранспортёров и много автомашин. При уничтожении немецкой группировки отличились второй танковый корпус полковника Катукова, девятый механизированный корпус полковника Лизюкова и восьмой механизированный корпус полковника Богданова.

– Товарищ Жуков, а почему у вас корпусами полковники командуют?

– Товарищ Сталин, действия данных командиров подтвердили их пригодность к управлению корпусами. – Ответил Жуков, то ли не поняв вопроса Сталина, то ли сознательно подыгрывая ему.

– Речь сейчас не о квалификации данных товарищей, которую они блестяще подтвердили в прошедших боях. Речь идёт об их воинском звании. Почему они до сих пор полковники. Есть мнение присвоить им очередные звания генерал-майоров. – Сталин осмотрел присутствующих, генералы одобрительно кивали. – Есть ещё отличившиеся?

– Так точно, товарищ Сталин. – Продолжил Жуков. – В первый день войны шестнадцатая танковая бригада второго танкового корпуса под командованием подполковника Петрова, умело используя танковые и артиллерийские засады, уничтожила около двухсот танков противника и до полка пехоты, взяла много пленных. В последующие дни бойцами этой бригады уничтожены ещё не менее ста танков. Им же пленён генерал Клейст во время уничтожения последней танковой группировки немцев. Я предполагаю наградить командира бригады подполковника Петрова и начальника штаба подполковника Германа орденами Красного знамени.

– Я думаю, что можно найти и другую награду. – Остановил его Сталин и, повернувшись к столу, спросил. – Товарищ Калинин, новые ордена уже готовы.

– Да, Иосиф Виссарионович, готовы. – Отозвался Калинин. – По статуту ордена за подобный подвиг можно наградить руководство шестнадцатой бригады орденами Александра Невского. А командиров корпусов можно наградить орденами Кутузова.

Андрей посмотрел на Калинина. Сталин расспрашивал Андрея о наградной системе его времени, но не ожидалось, что он введёт её в действие с первого дня войны.

– Готовы также ордена Отечественной войны, ордена Славы. – Продолжал Калинин. – Можно награждать отличившихся бойцов и командиров. Описания орденов завтра будут отправлены в штабы фронтов, а послезавтра опубликованы в газетах.

– У вас всё, товарищ Жуков. – Сталин отошёл от карты, прошёл на своё место, повернулся к Павлову. – А как дела на Западном фронте?

– В последний день наступление замедлилось, товарищ Сталин. – Поднялся со своего места командующий Западным фронтом генерал-полковник Павлов.

– А по нашим сведениям ваши войска уже второй день топчутся на одном месте, товарищ Павлов. – Сталин отложил свою трубку. – Чем вы можете объяснить такую задержку?

– Товарищ Сталин, войска подтягивают тылы, выравнивают линию фронта.

– А противник тем временем укрепляет свою оборону. – Сталин начал раздражаться. – Товарищ Шапошников, проведите анализ действий командования Западного фронта.

– Генштаб считает, что командование Западного фронта допустило ряд ошибок при проведении Варшавской операции. Товарищ Павлов слишком увлечён фронтальными ударами и выравниванием линии фронта, что даёт противнику возможность отрываться от его войск и организовать новые рубежи обороны. Потеря темпа наступления привела к тому, что немцам удалось перебросить в район Варшавы несколько дивизий. Командование Западного фронта также не поддерживает взаимодействие с войсками других фронтов. Четвёртая армия Западного фронта после форсирования Вислы остановилась, ожидая пока будет взята Варшава, что привело к образованию разрыва фронта с пятой армией Центрального фронта. Если фон Бок имеет достаточно резервов, то сможет нанести удар во фланг Центрального фронта. Командование Западного фронта упустило инициативу и в Северной Польше, позволив отойти девятой полевой армии немцев в Восточную Пруссию, нерешительные действия по окружению четвёртой армии противника также позволили изрядной части её войск отойти в Пруссию.

Павлов съёживался на глазах, даже части этих упущений было достаточно для снятия с должности, а там и до трибунала недолго.

– В результате нерешительных действий командования Западного фронта, и Северо-Западного тоже, в Восточной Пруссии собралась группировка противника численностью не менее тридцати дивизий. – Продолжал Шапошников. – И хотя они потеряли большую часть тяжелого вооружения, их уничтожение потребует большого количества войск и техники. А учитывая укрепления, созданные в Восточной Пруссии, нам придётся также перенацелить сюда большую часть авиации, действующей на Западном направлении. Придётся вводить в дело армии стратегического резерва или остановить войска на рубеже Вислы. Сталин пристальным взглядом посмотрел на Павлова.

– Какое объяснение, товарищ Павлов, вы можете дать нам?

– Товарищ Сталин, я всегда был верен делу партии. – Начал Павлов. – Я признаю допущенные мною ошибки и постараюсь исправить положение.

– Допущенные вами ошибки, товарищ Павлов. – Сталин выглядел совершенно спокойным, но в голосе сквозила плохо скрытая издёвка. – Допущенные вами ошибки будут исправлять другие товарищи. Вам мы постараемся найти задание, более соответствующее вашим способностям как военачальника. Продолжайте Борис Михайлович.

– Генштаб также отмечает слабое взаимодействие фронтов и на Южном направлении. Отмечены случаи, когда командование Южного и Юго-Западного фронтов планировали наступление на один и тот же участок обороны немцев, оставив соседний без внимания.

Сидящие за столом, командующий Южным фронтом генерал-полковник Черевиченко и командующий Юго-Западным маршал Тимошенко посмотрели друг на друга, вероятно подозревая, что сосед доложил о совместном промахе. Сталин едва заметно усмехнулся, глядя на них. У него были свои, и очень достоверные, источники информации о действиях командующих фронтами и даже армиями.

– Таким образом проанализировав действия фронтов в первые дни боевых действий Генеральный штаб пришел к следующим выводам. – Продолжал Шапошников. – Первое. Необходимо ввести должность представителя Ставки на направлениях, который будет координировать и согласовывать действия фронтов. Представителем Ставки на Южном направлении назначается маршал Тимошенко. Представителем ставки на Западном направлении назначается генерал армии Жуков. В связи с переводом данных товарищей на другую должность Верховный Главнокомандующий приказывает. Командующим Юго-Западным фронтом назначается генерал-лейтенант Конев. Командующим Центральным фронтом назначается генерал-лейтенант Рокоссовский.

Приказ вызвал некоторое замешательство среди членов ГКО. Большинство, конечно, просто приняло его к сведению, хотя и удивилось столь резкому взлёту. Собственное мнение рискнул высказать только Ворошилов.

– А не рано ли в командующие фронтами? Ну ладно, Конев хоть округом и армией командовал. А Рокоссовский даже командармом не был, маловато у него опыта для такой должности.

– А опыта разгрома танковой армии противника, причём всего за шесть дней, повашему недостаточно, Климент Ефремович. – В раздражении возразил ему Сталин. – Или вы знаете ещё кого–нибудь с таким опытом? Тем более, что командармом он был. Товарищ Рокоссовский блестяще проявил себя, командуя механизированной группой, которая вполне соответствует армии.

Столь резкая отповедь со стороны Сталина быстро охладила других желающих поучаствовать в обсуждении.

Андрей тихо радовался. Всё–таки Сталин решился выдвигать военачальников его времени. Дал им проявить себя в боях, чтобы оценить степень их пригодности к более высокой должности, и выдвинул при первой же вакансии. Были и другие выдвижения. Доходили до Андрея слухи, что вновь сформированными армиями стратегического резерва командуют генералы Толбухин, Малиновский, Петровский. Радовало его и то, что танковые корпуса даны под начало командирам, проявившим себя в войне его времени. И как показал первый боевой опыт, отданы не зря.

Конечно, Сталин не решился убирать со своих постов командующих округами и армиями. Вон даже Павлова оставил. Но после январского покушения украинских националистов на командующего Киевским Особым военным округом генерала армии Жукова, обеспечил их всех столь надёжной охраной из бойцов Осназа НКВД, что мог не беспокоиться о выполнении своих приказов.

С этим покушением дело вообще–то тёмное. Откуда националистическому отребью знать – куда поедет советский генерал, тем более, что режим секретности с ноябрьского совещания в Кремле соблюдали неукоснительно. Тем удивительнее, что желающего посетить славный город Львов генерала армии Жукова встретила на дороге полноценная засада с пулемётами и даже австрийской горной пушкой, неизвестно где ожидавшей этого часа. И только долгое время хранения снарядов, на маркировке значился 1916 год, не позволило шрапнели превратить эмку генерала в решето, начиненное высокопоставленными тушками.

Андрей так и не понял – была ли это настоящая засада. Ведь действительно могли ОУНовские «проводы» устроить эту подлянку будущему маршалу Победы. Просто так из вредности и злобы к «клятым москалям». Тем более, что информацию на «западенщине» трудно достать только чужому, а уж свои знают ВСЁ, и даже немного больше…

Но странно поблёскивающее пенсне наркома НКВД товарища Берии, наводило на другие мысли. Андрей всё же рассказал Сталину о Хрущёвском перевороте пятьдесят третьего года и роли в нём маршала Жукова. А уж вождь, возможно, поделился информацией со своим соратником. Хотя, если это действительно так, то почему Жуков до сих пор жив? Да и Хрущ всё ещё бегает по Кремлю, пусть и ходят по тем же коридорам слухи о скором его назначении «наместником» Средней Азии. А там, как следует из самых непроверенных слухов, до сих пор недобитые басмачи бегают.

Андрей усилием воли оторвался от своих мыслей и сосредоточился на докладе начальника генштаба.

– генерал-полковник Павлов назначается командующим Закавказским военным округом. – После непродолжительной паузы продолжил Шапошников. – На должность командующего Западным фронтом назначается его заместитель генерал-лейтенант Ерёменко.

Сталин всё–таки решился убрать Павлова с Западного фронта. Нескольких дней боёв ему хватило, чтобы убедиться – одной личной храбрости недостаточно для управления в бою войсками фронта. Андрей, откровенно говоря, не был уверен, что и на новой должности Павлов долго задержится, если, конечно, Сталин не подопрёт его грамотным начальником штаба.

– Второе. В связи с обострением обстановки в Северной Польше Ставка считает необходимым образование ещё одного, Прибалтийского, фронта, задачей которого совместно с Северо-Западным фронтом будет окружение и уничтожение армий противника в Восточной Пруссии. – Продолжал начальник генштаба. – Представителем Ставки на Прибалтийском направлении назначается генерал армии Мерецков. Командующим Прибалтийским фронтом назначается генерал-лейтенант Ватутин. В состав фронта передаётся третья армия Западного фронта, а также двадцатая армия генерала Ремезова и двадцать первая генерала Герасименко из стратегического резерва Ставки. В состав Западного фронта передаётся двадцать четвёртая армия генерала Калинина.

– Вот видите, товарищ Павлов, во что нам обошлось ваше выравнивание линии фронта. В три армии! – Сталин посмотрел на Павлова. Тот съёжился окончательно под его взглядом, понимая, что хоть уже и получил новое назначение, окончательное прощение ему придётся ещё заслужить. Павлов удивился бы, если бы узнал, что на самом деле Сталин был доволен. Названные армии должны были вводиться в бой по плану операции на третий день, и то, что это приходилось делать на седьмой, уже было большим достижением. Но с другой стороны вождь понимал, что более талантливый полководец на этом месте уже взял бы Варшаву. Тем более что дадено Павлову было намного больше других фронтов, которые пока обходились своими наличными силами.

– Как у нас дела со второй и третьей танковыми группами немцев? – Спросил Сталин у Шапошникова.

– Тринадцатая армия генерала Филатова надёжно блокирует Гудериана в Припятских болотах. Поначалу они пытались вырваться, но потеряли много танков от артиллерийского огня. Очень хорошо проявили себя, действуя из засад, самоходные полки Су-76 и СУ-85, приданные армии. К сожалению рельеф местности не позволил полноценно ввести в бой танковый и механизированный корпуса армии. По сведениям разведки и из допросов пленных известно, что командующий Второй танковой группой генерал-полковник Гудериан покинул свои войска и вылетел в Германию.

– Разрешите, товарищ Сталин. – Спросил генерал Жуков. И после кивка Сталина сказал. – Разведка механизированной группы генерала Рокоссовского докладывает, что подобный приказ был доставлен и генералу Клейсту, но тот отказался покинуть свои войска.

– Получается, что генерал Клейст порядочнее Гудериана? – Спросил Сталин.

– Или у него нет высоких покровителей, которые могут спасти его от гнева Гитлера. – Добавил Ворошилов.

Сталин согласно кивнул на это замечание, и посмотрел на Шапошникова, тот продолжил.

– Третья танковая группа генерала Гота окружена восточнее Немана на подступах к Вильно. – Шапошников по привычке употребил старое название города. – За время боёв при прорыве к городу дивизии Гота потеряли много танков, прорывая оборону шестнадцатой армии генерала Лукина. А также при попытке прорыва после окружения. Сейчас остатки его дивизий пытаются отходить к границе. По сведениям разведки без танков, которые они бросили из–за отсутствия горючего. Таким образом только четвёртая танковая группа Гепнера до сих пор представляет собой боевую единицу, остальные можно не учитывать.

  Товарищ Сталин, а что с захваченными танками делать будем? – Спросил начальник тыловых служб армии генерал-лейтенант Хрулёв. – Уже взято в исправном состоянии более пятисот машин, и отремонтировать в ближайшее время можно будет, по крайней мере, в два раза больше этого. На пять танковых корпусов хватит. Вот только использовать их на западных фронтах проблематично. Как бы свои не подбили!

– Если нельзя использовать на западе, значит нужно отправить их на восток или на юг. – Ответил ему Сталин. – Прикажите перебросить исправные танки в Закавказье на Турецкую и Иранскую границу, вполне возможно, что скоро они нам там понадобятся.

– События в Финляндии развиваются согласно нашему плану. – Продолжил доклад Шапошников. – Как мы и предполагали, финны попытались обмануть нас, только делая вид, что пытаются выдворить немцев из страны, или не смогли сделать этого. Части четырнадцатой армии ударом на Кеми сумели отрезать немецкую армию «"Норвегия"» от южных коммуникаций. Северный флот высадил десанты морской пехоты на севере Финляндии и Норвегии вплоть до Нордкапа. Немцы отходят на запад в Норвегию. Финская армия не решилась выступить против наших войск, хотя провокации на линии соприкосновения наших войск были неоднократно. Согласно приказу наши войска отвечали артиллерийским огнём, не переходя демаркационную линию предложенную Финскому правительству.

– Предложите президенту Рюти выбор, – сказал Сталин, – или потерять весь север страны, или оставить в покое наши войска. Если он не сумеет сделать правильных выводов, высадите десант в районе Хельсинки. Я думаю, что нашему флоту очень понравится военноморская база Гельсинфорс.

Генералы заулыбались, такая трактовка вопроса нравилась им намного больше заигрывания с заведомо более слабым противником.

– Товарищ Жуков, а что за инцидент произошёл у вас на фронте? – Вдруг спросил Сталин, повернувшись к бывшему командующему Центральным фронтом. Жуков, судя по всему, ожидавший этого вопроса с первой минуты, сказал:

– Товарищ Сталин, если вы говорите о событиях в полосе обороны семнадцатой танковой бригады второго танкового корпуса, то должен сообщить, что события развивались не так как написали эти английские журналисты. Капитан Григорьев действительно приказал расстрелять захваченных в плен немецких солдат, потому что они принадлежали к зондеркоманде, зверски уничтожившей наш госпиталь. Я докладывал об этом случае.

– А английские журналисты знали об этом?

– Так точно, товарищ Сталин, знали. – Ответил Жуков, и с яростью в голосе продолжил. – И присутствовали на месте уничтожения госпиталя. Им было показано всё. Но они не пожелали рассказать об этом.

– Товарищ Молотов. – Сталин повернулся к наркому иностранных дел. – Подготовьте всю информацию об этом инциденте и передайте в английское посольство в виде официальной ноты советского правительства. И потребуйте, чтобы данные материалы были опубликованы в тех газетах, которые написали «"о зверствах Красной Армии"». Предупредите их, что если этого не произойдёт, то все, без исключения, английские журналисты будут лишены аккредитации на советско-германском фронте и немедленно высланы из страны.

– Я не уверен, что это на них подействует. – С сомнением в голосе возразил ему Молотов. – Как всегда сошлются на свободу печати и проигнорируют наше требование.

– Я тоже не уверен. – Ответил Сталин. – Но у нас будет повод избавиться от этих шпионов. А свобода печати… Знаем мы цену буржуазным свободам. Что хозяин прикажет, то их «"свобода"» и разрешит прокукарекать.

– Товарищ Сталин, а что с капитаном Григорьевым будем делать? – Решил воспользоваться хорошим настроением вождя Жуков.

– А что вы уже сделали?

– Хотел под трибунал отдать, но увидел, что эти мерзавцы сделали с ранеными и медсёстрами, и не смог. – Ответил Жуков и, немного подумав, добавил. – Если бы мне в тот момент кто–нибудь из немцев попался, пристрелил бы собственноручно ни секунды не раздумывая.

– Капитана Григорьева разжаловать в лейтенанты и отправить командовать штрафной ротой с формулировкой «"За превышение полномочий"». За то, что устроил всё это на виду у журналистов. – Сказал Сталин, подумал и добавил. – Военным прокурорам всех армий отдать приказ о том, что подобные преступления фашистов они могут рассматривать сами с приведением приговора к исполнению немедленно. Приготовить приказ об этом, и в виде листовок разбрасывать над немецкими войсками. Пусть знают, что их ожидает.

– Боюсь, что большинство из них до трибунала попросту не доживёт. – Высказал своё мнение Тимошенко.

– Если это не будет происходить при иностранных журналистах, то можно подобные проявления гнева не замечать. Но если у вас будут погибать пленные не причастные к преступлениям, то командующие фронтами и армиями будут нести за это ответственность вместе с непосредственными виновниками. – Сказал Сталин Тимошенко. – Нам не нужно пугать солдат противника ненужной жестокостью. Это уменьшит и наши потери.

– Товарищ Сталин, что будем делать с Механизированной группой Центрального фронта? – Спросил Жуков.

– Как показал опыт боёв, такие объединения танковых и механизированных корпусов необходимы. – Ответил ему Сталин. – Есть мнение преобразовать её в Первую танковую армию. Командующим назначить генерал-майора Катукова. На переформирование и пополнение армии отвести две недели. После чего перебросить её к границе Силезии. Чем быстрее мы возьмем промышленные районы Силезии и Чехии, тем быстрее сможем сломить противника. Необходимо также подготовить условия для формирования других танковых армий.

Андрей отметил про себя ещё два вывода сделанные вождём из его докладов. Это, Во–первых, формирование танковых армий. Но вначале Сталин убедился в эффективности применения Механизированной группы Рокоссовского. Выводы, конечно, налицо. Полное уничтожение Первой танковой группы Клейста за неполную неделю. Конечно, большую роль играет и роль командующего, вряд ли кто–нибудь ещё сумел бы это сделать столь быстро и эффективно.

Вторым очень важным выводом было формирование штрафных батальонов. Вообще–то, Андрей завёл речь о них для того чтобы толкнуть вождя к мысли вытащить из лагерей НКВД военных, отправленных туда по знаменитой 58 статье. При этом он взывал к рационализму вождя, который, как известно, не гнушался использовать теоретические и практические находки своих противников, творчески осмысливая их при этом. Сталин в тот вечер внимательно выслушал его, попросил уточнить принципы формирования. Услышав, что в лагерях брали только добровольцев, он молча кивнул головой, как всегда делал, получив информацию требующую тщательного и всестороннего обдумывания. И вот оказалось, что выводы он сделал. Хотя ещё раньше было пересмотрено много дел военных, и всех, кого он посчитал нужным выпустить, уже отправили в войска. Большую часть с изрядным понижением в звании, некоторых на прежние должности во вновь формируемых частях, а кое-кого даже с повышением. Почему именно так, и именно этих людей, ответить не смог бы, наверное, и сам Сталин. У него всегда была какая–то нерациональная слабость к понравившимся ему людям. Он их выдвигал наверх, не считаясь с их реальными возможностями и мнением окружающих, давал им звания без очереди, а часто и через одно, производя полковников сразу в генерал-лейтенанты. Поручал им большие посты. Но если они не оправдывали, возложенных им надежд, расправа была короткой и жестокой.

Так было во время Андрея с Павловым. Вознесённый выше всяких способностей за потрясающую личную храбрость, выдающийся танкист Павлов, блестяще проявивший себя в Испании, оказался никудышным военачальником. За что и был расстрелян. Под его бесталанным руководством Западный фронт рассыпался как карточный домик, хотя на других направлениях при таком же соотношении сил советские войска всё–таки держались. Да и в ЭТО время Павлов проявить себя должным образом не сумел, хотя Сталин и давал ему войск больше чем другим фронтам.

Андрей усмехнулся про себя. Как бы клевали его интеллигенты всех мастей, если бы он сказал им, что поставил себе в заслугу формирование штрафных батальонов. Для них гипотетическая свобода личности намного важнее того – будет ли человек жить или нет. Андрей же штрафбаты воспринимал как ещё один шанс человеку, вольно или невольно совершившему преступление, начать жизнь заново. Его всегда поражали возмущения ярых апологетов «"демократии"». А что было бы лучше, если бы человека расстреляли? Без всякой пользы для него и армии. А военные преступления были и будут всегда. Тот, кто считает, что в штрафбате были только «"невинные овечки"», наивный дурак, опасный для общества.

Судя по реакции присутствующих, о формировании штрафных рот и батальонов генералам уже было известно. И вполне возможно, что где–то их уже применили. И наверняка в них уже влилось первое пополнение с фронтов, которое в других условиях попросту бы расстреляли. Законы войны суровы, и не только к врагу, но и к своим собственным солдатам. Кто–то струсил и не поднялся в атаку. Кто–то решил помародёрстовать, считая что ступил на вражескую территорию – а у врага брать можно, у врага не грабёж. Кто–то украл у своих же. Кто–то просто напился и подрался с офицером. Всякое бывает! И что же прикажете с ними делать? Отправлять в тыл прятаться за спины более порядочных и смелых. Расстреливать всех подряд. Или же всё–таки отправить в бой, уже в качестве штрафника. А там как повезёт!

После Шапошникова докладывал о боевых действиях флота адмирал Кузнецов. На юге советскому Черноморскому флоту удалось полностью парализовать действия румын и немцев. Запертые в румынских портах корабли засыпались бомбами и расстреливались авиацией Южного фронта. Подводные лодки сторожили немногих счастливчиков, сумевших прорваться в болгарские порты. Большая группа крейсеров и эсминцев Черноморского флота сосредоточились на траверзе Босфора, являя собой молчаливое предупреждение Турции. Турецкое правительство поспешило заявить о своём полном нейтралитете, в котором ещё больше окрепло, после того как русская подводная лодка торпедировала на входе в пролив немецкий эсминец, пытавшийся вырваться из мышеловки Чёрного моря.

На севере слабый численно и качественно Северный флот Советского Союза всё же с успехом противостоял силам Кригсмарине, сосредоточенным в Норвегии. Кто–то из отчаянных командиров «"щук"», Андрей прослушал фамилию, в Варангерфиорде вошел в бухту Петсамо и торпедировал находящийся там немецкий крейсер. Были также потоплены несколько транспортов с войсками и военными материалами. Торпедные катера Северного флота в жестоком бою у полуострова «"Рыбачий"» сильно потрепали группу эсминцев немцев, заставив тех убраться обратно в Норвегию.

На Балтике, выставленные вовремя, мины не позволили немцам прорваться в Финский залив. Мемельская бухта была буквально засыпана бомбами и минами авиацией Северо-Западного фронта, подошедшие крейсера блокировали остатки немецкого флота, находившегося там. Подводные лодки открыли неограниченную охоту на корабли в западной части Балтики. Выбрались из «"Маркизовой лужи"» и линкоры. Ударная группировка из двух линкоров, крейсеров и эсминцев сопровождения обстреляла бухту Данцинга, поймала в открытом море и отправила ко дну войсковой транспорт в составе десяти транспортных кораблей вместе со всеми эсминцами сопровождения. Гитлер в припадке гнева объявил командующего Балтийским флотом вицеадмирала Трибуца личным врагом фюрера номер один. На что адмирал, под смех офицеров флота и присутствовавших при этом военных журналистов, объявил Гитлера личным врагом Балтийского флота номер один и пообещал утопить его в ближайшей луже при первой же возможности.

Подводные лодки Балтийского флота парализовали перевозки грузов из «"нейтральной"» Швеции, торпедируя транспорты, невзирая на флаги, сразу после выхода из территориальных вод. На панические вопли Шведского министерства иностранных дел Советское правительство объявило, что «"уважает нейтралитет Швеции, но помощь своему врагу воспринимает как участие во вражеской коалиции"». По тем же дипломатическим каналам правительству Швеции намекнули, что ожидали благодарности за защиту страны от угрозы немецкой оккупации, а не помощи бывшему врагу. Не так давно спасённая от угрозы немецкой оккупации, благодаря усилиям Советского Союза, Швеция, кажется, вняла голосу разума и отказалась быть транзитной базой для снабжения Германии стратегическим сырьём. Что перевело эти перевозки в пока недоступные Советскому флоту порты Испании, Португалии и Франции.

На Тихоокеанском флоте царило полное затишье. Япония, всего месяц назад заключившая с СССР «"Пакт о нейтралитете"», с изумлением наблюдала как на Западной границе Советской России уничтожают главные ударные силы её основного союзника. Выдвинутые к Владивостоку японские крейсера спешно оттягивались на юг. А после того как советские истребители за неделю сбили над своей территорией более десяти самолётов-разведчиков японских ВВС, до Генштаба Японии окончательно дошло, что пора искать более слабого противника.

Командующий Авиацией дальнего действия генерал-лейтенант Голованов доложил о результатах налетов на Берлин. Впрочем, громкое название соединения не отражало его реальных возможностей. АДД в составе нескольких дивизий тяжёлых бомбардировщиков ещё могла наносить удары по ближним тылам противника с помощью устаревших ТБ3, но дальние её действия ограничивались малым количеством современных дальних бомбардировщиков. Тем не менее ночные бомбардировки Берлина, носившие скорее политическое чем военное значение, наносились дальней авиацией Советских ВВС каждую ночь. Андрей понимал, что подобные действия Советской авиации были оправданы, так как напоминали Гитлеру о существовании неотвратимого возмездия. Тем более, что английская авиация, получив сообщения об успехах Красной Армии на советско-германском фронте, немедленно прекратила активные действия. Такая её реакция вызывала много вопросов к командованию английских ВВС, а ещё больше к премьер-министру Англии Черчиллю.

Но Уинстон Черчилль, громогласно объявивший о поддержке СССР в первые минуты войны, при получении сообщений с Восточного фронта вдруг замолчал. События развивались совсем не так, как планировали в Германском или Английском Генштабе. Вместо панического бегства Красная Армия вдруг перешла в повсеместное наступление и сумела отбросить своего противника далеко на Запад. При таких темпах наступления, вполне возможно, Красная армия скоро окажется на немецкой границе. И неизвестно сумеет ли Вермахт её там остановить. Перед Черчиллем встал вопрос о дальнейшей политике Англии в Европе.

Андрей удовлетворённо кивнул, когда Голованов сообщил о прекращении действий английской авиации. Именно такой реакции англичан он и ожидал. Англичане не церемонились с русскими союзниками даже когда состояли в официальном военном союзе, а уж теперь, находясь в «"полупротивном"» состоянии, ничего другого от них ожидать и не стоило. И это только начало. Черчилль ещё не оценил всех масштабов происходящего на Восточном фронте. И инцидент с журналистами ещё не вполне оценён англичанами, да и нашими военными тоже. Только Сталин ухватился за возможность избавиться от этих «"легальных шпионов"». Предлагая формулировки, которые англичане в силу своей великодержавной спеси принять попросту не смогут, он правильно рассчитал последствия этой ноты. Ну что же это ещё на несколько недель сможет отодвинуть начало решительных действия англичан, которые будут лишены достоверной информации из первых рук. Не высказал никаких замечаний по поводу английской политики и Сталин.

Следующий докладчик генерал-лейтенант Голиков начал свой доклад с положения в Румынии. Из Бухареста, к которому уже подошли передовые батальоны девятнадцатой армии Конева, началось паническое бегство румынской аристократии и буржуазии. Первыми сбежали, как самые информированные, военные штабы во главе с главнокомандующим Антонеску. Группы Осназа НКВД уже сутки пытаются найти его новое местоположение, пока безрезультатно, так как на связь со своими войсками он не выходит. Румынский король Михай мучительно ищёт контакты с нашим командованием, но пока командование Южного фронта, на который и вышли его эмиссары, молчит, не имея указаний из Москвы.

– Мы думаем, что пока рано вести с ним разговор. – Сказал Сталин. – Пусть наши войска возьмут Бухарест, или хотя бы окружат его. Это позволит нам заключить с Румынией более выгодный Советскому Союзу договор.

Голиков отметил что–то в своих бумагах и продолжил доклад. Из Болгарии разведка докладывала, что после выхода девятой армии Петрова к болгарской границе в Софии активизировались агенты английской разведки. Отмечены неоднократные контакты генералов из окружения царя Бориса с представителями англичан, которые маскируются под турок или греков. Сталин повернулся к командующему Южным фронтом генерал-полковнику Черевиченко и спросил.

– Товарищ Черевиченко, а сколько требуется времени генералу Петрову для перехода болгарской границы.

– Если отдать приказ сейчас, товарищ Сталин, то завтра утром девятая армия сможет начать переправу. – Ответил поднявшийся командующий Южным фронтом. – Передовые дивизии уже всё подготовили, только ждут приказа. Неясно только как поступать с болгарской армией. Открывать моим бойцам огонь перед началом переправы, или так начинать.

– Мы думаем, что нужно дать болгарским солдатам самим сделать выбор. – Ответил Сталин. – Есть сообщения с болгарской стороны, что их войска с нами воевать не будут. Но германские дивизии, находящиеся там должны быть разоружены и интернированы. Если этого не сделают сами болгары, сделать это должны будут войска вашего фронта. Сталин повернулся к Молотову.

– Товарищ Молотов, готово обращение к Болгарскому правительству? Нам очень важно отметить, что Советский Союз не собирается воевать с братским Болгарским народом и Болгарским государством, но считает необходимым очистить его территорию от немецких войск.

– Да, товарищ Сталин, документ полностью готов, осталось только вручить.

– В таком случае пригласите посла на девять часов вечера и вручайте. – Сталин посмотрел на Черевиченко. – Войскам Южного фронта начать переправу не позднее трех часов утра по местному времени.

Генерал кивнул и отметил у себя в блокноте указание вождя. Получив молчаливое разрешение Сталина, Голиков продолжил доклад. В Венгрии представители Советской разведки в очередной раз передали предложения Советского Союза адмиралу Хорти. Тот попрежнему молчит, но венгерские войска в Закарпатье начали перегруппировку к своей границе. Кажется Хорти всё–таки сделал выбор.

Словацкие формирования никаких передислокаций из мест постоянного базирования не предпринимали. Немецкие дивизии семнадцатой полевой армии, прорвавшиеся в Словакию из котла западнее Львова, отходят к словацкой столице не пытаясь закрепляться в восточных областях страны.

– Товарищ Жуков, а что докладывала разведка вашего фронта. – Спросил Сталин, желая получить дополнительную информацию.

– Кроме попыток блокировать перевалы, других активных действий на южном фланге Центрального фронта немцы не предпринимали, товарищ Сталин. – Отрапортовал Жуков.

– Это хорошо, что противник оставляет Словакию, но нужно помочь ему проскочить дальше, не задерживаясь в районе Братиславы. – Сталин задумался и спустя пару минут добавил. – Товарищ Голиков найдите способ тайно сообщить Словацкому правительству, что если они сумеют самостоятельно выпроводить немцев, мы не будем вводить свои войска в Словакию.

– Вряд ли они это смогут. – Засомневался Буденный. – Для них и несколько потрёпанных дивизий большая сила.

– Но будут стараться изо всех сил. – Усмехнулся Ворошилов, который разбирался в политике намного лучше своего собрата по Первой конной. – А нам это и нужно. Даже если они всего пару батальонов разоружить сумеют, и на том спасибо. А когда немцы их потрепят, то они сами нас попросят войти.

– А каково положение в Чехии? – Спросил Сталин у Голикова.

– Наша разведка докладывает, что немцы полностью контролируют положение. Никаких попыток вести вооружённую борьбу чехи не предпринимали. Чешские заводы исправно гонят танки, пушки и другое вооружение для Вермахта. Сталин кивнул. Было видно, что другого ответа он не ожидал.

– А какое настроение у поляков, товарищ Голиков? – Сталин в очередной раз начал раскуривать свою трубку, кажется вся полученная информация вполне его утраивала.

– Замечена активизация вооруженных отрядов, контролируемых польским эмигрантским правительством Сикорского. Но отряды эти малочисленны, плохо вооружены, за редким исключением не имеют боевого опыта. Основная их часть стягивается в район Варшавы. По агентурным сведениям командующим этими формированиями генералом Ровецким, действующим под псевдонимом Грот, им поставлена задача захватить центр Варшавы в момент отхода немцев, для того чтобы провозгласить власть бывшего правительства.

– Которое показало, что оно плохо правит, но зато хорошо бегает от противника. – Усмехнулся Сталин. – Товарищ Жуков, не препятствуйте их проникновению в город, но сделайте всё возможное, чтобы немцы не ушли из Варшавы без боя. Пусть эти падальщики, которые прибежали к лёгкой добыче, тоже поучаствуют в бою.

– Товарищ Сталин, есть вероятность того, что эти формирования выступят против наших войск совместно с немцами, – добавил к сказанному Голиков.

– Ну что же, это поможет нам разъяснить их истинные цели. В случае если они будут поддерживать войска противника, их нужно уничтожать без жалости. Тех же, кто будет вести подрывную деятельность у нас в тылу, захватить, по возможности без боя, и отправить в Англию. Со всеми полагающимися протестами. Господин Черчилль считает, что он самый хитрый. Так вот нужно его на этой хитрости и ловить. Товарищ Жуков, а как показал себя в бою Первый Польский корпус генерала Берлинга?

– Первая и вторая польские дивизии отличились при взятии Люблина. – Ответил Жуков, в полосе фронта которого действовал Польский корпус. – Неплохо показала себя и танковая бригада, сформированная из поляков. Но нужно также отметить плохое взаимодействие польских дивизий с другими войсками, да и между собой тоже. Командиры увлекаются в атаке, забывают о флангах.

– Так что ж ты, генерал, от них хотел. – Удивился Буденный. – Поляки они всегда такими были. Давно известно, что в удальстве и хвастовстве ляхов никто не переплюнет.

Жуков поморщился на замечание Буденного, но от ответа воздержался. Сам он на Польском фронте в Гражданскую войну не был, но хорошо знал, по отзывам командиров бывших там, и сильные и слабые стороны польских солдат. Нужно также было признать, что и советские генералы часто допускали такие же ошибки.

– Товарищ Банев. – Обратился Сталин к Андрею. – Доложите нам о деятельности вашего института.

Андрей предупреждённый ещё за сутки о том, что он будет докладывать на ГКО, поднялся, открыл папку и начал доклад, стараясь не отклонятся от текста, предоставленного ему профессором Бергом. Речь, в основном, шла о боевом применении радиолокаторов на Западном направлении, где противник применял большинство своих бомбардировочных соединений. Цифры, приведённые в докладе, впечатляли даже Андрея. Ни одному из авиационных соединений Люфтваффе не удалось прорваться к цели не замеченным. Радары уверенно опознавали их на дальних подходах к цели, давая возможность истребителям подготовиться к встрече противника. Всё это дало возможность ВВС Западных фронтов за неполную неделю завоевать почти полное превосходство в воздухе. Прячущиеся в облаках немецкие асы за много километров до цели неизменно натыкались на русские истребители. Не помогали ни смена высоты, ни порядок сосредоточения, ни ужесточение режима секретности. В конце концов, потеряв половину бомбардировщиков и более трети истребителей немцы перестали летать большими группами самолётов, что и было верным решением в данном случае, но уже было поздно.

Если первая часть доклада вызвала у генералов живейший интерес, то когда Андрей перешёл к освещению других направлений деятельности их института, аудитория поскучнела. Пришлось на примерах действия зенитных орудий объяснять им насколько будет эффективнее огонь при использовании вычислительных машин. Если бы у него была возможность продемонстрировать им хотя бы одну «"Шилку"», генералы вынесли бы его из зала заседаний на руках. Но её экспериментальный вариант ещё дорабатывался на полигоне. И хотя основные проблемы уже были решены, до практического испытания в боевых условиях было ещё не меньше месяца. Конечно, и Андрей это понимал, это был первый вариант, не идущий ни в какое сравнение с тем, что имела Советская армия в ЕГО время, но тем не менее появление, хотя бы, сотни таких машин на фронте позволило бы ссадить с неба любого противника. Но даже то, что уже сделал их институт было немало для приближения будущей победы. Убеждала Андрея в этом благодарность командующего ВВС генерала Рычагова за новые рации для самолётов, которые тому пришлось принимать. Если бы генерал «"Паша"», как его звали в ВВС за молодость, знал, что Андрей спас того от неминуемого расстрела! Но об этом сам Андрей старался не думать. С той самой минуты, когда он сел писать свой доклад, а вернее с той минуты, когда Сталин его прочитал, этот мир изменился и пошёл совсем по другому пути. И то, что Андрей знал ТАМ, ЗДЕСЬ по истечении полугода уже перестало быть абсолютной правдой.

После Андрея выступал с докладом нарком вооружений Устинов. Производство вооружений, увеличивавшееся все последние полгода, достигло пика, увеличить который без подключения дополнительных мощностей было невозможно. Для этого нужно было или переводить на военную продукцию ещё не задействованные, немногочисленные предприятия. Или же создавать новые производства. Главной проблемой в этом случае было оборудование. То, что выпустили и должны были выпустить в ближайшие месяцы свои заводы, давно распределено по уже существующим предприятиям. Полученное от немцев до начала войны уже было использовано. Закупленные у американцев станки ещё разгружались во Владивостоке. Их ещё везти через всю страну за Урал.

– Товарищ Устинов, а зачем за Урал. Почему бы не строить новые заводы на Урале или в Сибири. – Спросил Сталин.

– Товарищ Сталин, нам кажется, что заводы лучше держать ближе к линии фронта, чтобы быстрее перебрасывать продукцию. – Попытался возразить нарком оборонной промышленности Ванников.

– А если противник прорвётся вглубь страны? – Спросил Сталин у всех присутствующих. Генералы в ответ на его предположение скептически заулыбались.

– Пусть попробуют! – Сказал маршал Тимошенко. – Это им не по Франциям гулять. Надаём по зубам так, что до самого Берлина собирать будут.

– Есть мнение всё же новые заводы создавать в Сибири. – Ответил Сталин. – Наши противники есть не только в Европе. Вспомните каких трудностей нам стоила переброска войск и техники на ХалхинГол. А для уменьшения времени переброски войск нужно создавать заводы вблизи железной дороги. А также вблизи источников сырья. Нужно создать новые авиационные заводы в Красноярске и Новосибирске, ближе к разведанным запасам алюминия. Новый танковый завод необходимо построить в Нижнем Тагиле, поближе к броневой стали. – Сталин повернулся к Устинову. – А как у нас дела на Челябинском заводе?

– Товарищ Сталин, продолжается модернизация танка Т–34. На Челябинском тракторном заводе, как мы уже докладывали месяц назад, создана новая модификация танка с усиленной до шестидесяти миллиметров бронёй, 85-миллиметровой пушкой и трёхместной башней, которая позволяет разместить в танке экипаж из пяти человек. На Харьковском и Сталинградском заводе подобный танк выпускают с более мощной пушкой того же калибра, 76-миллиметров. Разрабатывается новый танк с центральным расположением башни, что позволит использовать на нём пушку калибром не менее ста миллиметров, а также усилить не только лобовое, но и круговое бронирование. – Устинов, увидев довольный кивок Сталина, продолжил. – На Ленинградском Кировском заводе, основном производителе тяжелых танков, запущена в производство новая модификация КВ – с 85-миллиметровой пушкой, и с улучшенной трансмиссией. Предложен проект нового танка со 100-миллиметровой бронёй и пушкой калибром 122-миллиметра.

– С кем вы воевать собираетесь таким калибром? – Удивился Ворошилов.

– Мы исходим из того, что развитие броневой техники не будет стоять на месте. – Постарался ответить на его вопрос Устинов. – И если у противника будет достаточно времени, то он успеет создать танки с бронированием, требующим применения такого калибра. К тому же опыт применения орудий большого калибра полностью оправдал себя при борьбе с танками противника, если исходить из опыта применения самоходных орудий СУ-152 на Западных направлениях. Отмечены неоднократные взрывы танков противника при попадании в них снарядов СУ-152. А при попадании снаряда в башню, ту просто отрывало.

– А как у нас обстоят дела с ракетным оружием? – Поинтересовался Сталин. – Применение реактивных миномётов на Западном направлении подтвердило их эффективность против скоплений живой силы и слабо бронированной техники. Принято решение приступить к формированию не только отдельных полков, но и бригад, а в дальнейшем и дивизий реактивных миномётов.

– Мы продолжаем наращивание производства и установок, и боеприпасов. Продолжается модернизация. Сейчас представители заводов находятся на фронтах, изучают опыт боевого применения и выясняют какие недостатки обнаружены при эксплуатации. Созданы новые боеприпасы с увеличенной дальностью. Разрабатываются установки с боеприпасами увеличенного до 300-миллиметров калибра.

– А как обстоят дела с производством гранатометов. – Продолжал Сталин. – Отзывы с фронта об этом оружии самые благоприятные.

– На сегодняшний день, товарищ Сталин, выпущено более восьми тысяч ручных противотанковых гранатомётов. – Продолжил Устинов. – Наращивается производство выстрелов к ним. Разработан и отправлен на фронтовые испытания станковый противотанковый гранатомёт вдвое большёго калибра. При испытаниях на полигоне получены очень хорошие результаты. При стрельбе по всем моделям танков противника гарантировано поражение на расстояниях до трёхсот метров. То есть подобное оружие может, в какой–то степени, заменить противотанковое орудие.

– Очень хорошо, товарищ Устинов. Есть мнение за успешное развёртывание производства вооружений наградить вас орденом Ленина.

– Служу Советскому Союзу. – Отрапортовал нарком вооружений и сел.

– Товарищ Берия, а что вы можете доложить? – Спросил Сталин у наркома НКВД.

Берия поднялся, раскрыл папку и начал читать, то что они с вождём посчитали нужным довести до сведения всех членов ГКО. То, что это только часть всей информации было хорошо известно генералам и наркомам, но все прекрасно понимали необходимость такой секретности. Да и предложи Берия им ознакомиться с полной информацией, вряд ли нашёлся бы желающий влезать в дела всесильного НКВД. Сам Андрей вряд ли бы на это решился.

Доклад в основном шёл о действиях диверсантов из полка Бранденбург, само существование которого пытались отрицать некоторые «"ревнители"» истории во времена Андрея. Большую часть диверсантов удалось «"нейтрализовать"» в первые же минуты их появления. С некоторыми пришлось вести упорные бои. Но никому из них не удалось выполнить те задания, с которыми их забрасывали. Диверсанты, которые решили сопротивляться, были уничтожены почти полностью. Только некоторых взяли в плен.

Подругому шли дела у Советского Осназа, практически аналога немецких диверсантов. Не ожидавшие от русских такой «"наглости"», немцы оказались совершенно не готовы вести борьбу с диверсионными группами противника, которые только в первый день совершили несколько десятков нападений на штабные колонны в глубоком, по представлениям немцев, тылу их подразделений. Группа капитана Быкова даже, захватив на какое–то время аэродром, переправила на самолёте через линию фронта нескольких офицеров из штаба двадцать четвёртого моторизованного корпуса немцев вместе со всеми документами оперативного отдела штаба корпуса. Ещё больших успехов достиг Осназ в Румынии, где система управления войсками противника рухнула с первого же дня. И если осназовцы до сих пор не привезли Антонеску в мешке в Москву, то только потому, что командование запретило им это. Андрей едва усмехнулся на это хвастливое заявление Берии, но нужно признать, что доля правды в нём была.

Успела проявить себя и военная контрразведка, получившая с первого дня войны новое название «"Смерш"», под командованием генерала Абакумова. Смершевцы провели несколько дерзких операций по ликвидации агентуры противника в прифронтовой полосе, выявили и взяли несколько агентов врага в воинских подразделениях и даже штабах некоторых соединений. Нужно признать, что НКВД было чем похвастаться.

Выступлением Берии совещание ГКО заканчивалось. Генералы и наркомы потянулись к выходу. Андрей, подождав пока выйдут старшие по званию, тоже стал собираться. Но почувствовав, что на него смотрят, поднял глаза.

– Товарищ Банев, – сказал ему Сталин, – вам необходимо завтра вечером прибыть на совещание по вопросам нового оружия. Когда именно, вам сообщат дополнительно.

Андрей откозырял, показывая, что принял приказание к сведению и двинулся к выходу.

26 мая 1941 года Западнее Луцка

Утро началось с суетливой беготни ремонтников вокруг эвакуированных вчера вечером и ночью танков. Командир ремонтной роты капитан Захаркин вместе с прибывшим утром зампотехом бригады осматривал повреждённые танки определяя очерёдность ремонта. У всех семи подбитых танков была повреждена ходовая, но два из них, с самыми незначительными повреждениями, экипажи уже успели восстановить перетянув гусеницы. У двух сгоревших, стоявших в стороне, снаряды пробили боковую броню в районе силового отделения, ремонту в полевых условиях они уже не подлежали, если вообще их можно было отремонтировать. А вот другие подбитые танки можно было восстановить. У большинства из них разрывами перебило гусеницы и оторвало катки. У одного разворотило амортизаторы и его капитан отметил как последний в очереди на ремонт. Танк Банева по серьёзности повреждений был вторым, но экипаж ещё вчера успел снять повреждённый каток и разбитый ленивец. Немного подумав, Захаркин записал его первым и махнул ремонтникам.

Вскоре к их танку подтянули сварочный аппарат, засверкали вспышки, застучали кувалды выгибая деформированный вал. Володька отошёл от танка, присел вместе с экипажем на бревно лежащее у стены сарая. Танкисты наблюдали за действиями ремонтников, ожидая своей очереди. После того, как будут установлены каток и ленивец, наступит их время натягивать гусеницу. Подошёл к ним сержант Данилов, присел рядом с Баневым. Благодаря Колькиной помощи, который притащил их с поле боя на хутор, экипажу Банева удалось успеть приготовить танк к ремонту.

Хотя Володька уже жалел о том, что поторопился. Сладкие губы Ванды, которые ему всё же удалось вчера поцеловать, тянули его остаться на хуторе как можно дольше. Он поминутно окидывал взглядом двор, хотя для этого и приходилось поворачивать голову в сторону. Экипаж старательно делал вид, что ничего не замечает. И только Колька Данилов на правах старшего иногда толкал Володьку в бок и взглядом показывал, где в данный момент находился предмет Володькина обожания. Банев краснел, но устремлялся взглядом и мыслями в ту сторону. На большее он не решался, так как Ванду неотступно сопровождала по двору её мать, пани Ядвига.

Довольный пан Збышек, хозяин хутора, уже успевший переговорить с ремонтниками о выполнении нужных ему работ, только щурился и усмехался в пшеничные усы. Хозяин был доволен. Беспокойные, по мнению его жены, постояльцы принесли ощутимую пользу. Они уже помогли ему переделать много такой работы, для выполнения которой в другое время пришлось бы кого–нибудь нанимать. Даже помогли выправить покосившийся сарай. Он уже совсем собрался разбирать его и строить заново. А тут подперли танком, вкопали несколько столбов и установили распорки, и всё. Он теперь ещё лет десять простоит, а то и больше. Да и за угощение, которое жена готовит, паны офицеры платят сполна, не скупясь.

А защита какая! Вот говорят, что южнее нимаки разорили много хуторов, а сюда никто и не пытался соваться. Хотя в лесах вокруг они бродят. Сам вчера видел как из леса вышла группка немцев, человек десять, но увидев танки немедленно повернула обратно. Вслед за ними кинулись на мотоциклах русские жолнежи и вскоре привели всех. Испуганные немцы жались в кучу, ожидая, что страшные русские начнут их немедленно пытать. И поражённые не могли понять, почему их ведут мимо виселицы, за которую они приняли перекладину его ворот, к кухне, где повар, весело матерясь для порядка, наложил им по котелку каши. И испуганно оглядываясь на страшных русских, которым не было до них никакого дела, ибо за прошедшие дни они уже насмотрелись на подобных им, они ели вкусную кашу, начиная понимать, что «"этот ад"» закончился, и они остались живыми и, наверное, будут жить, хоть и в плену.

И даже то, что его младшая положила глаз на этого русского сержанта, не вызывало в нём недовольства. Это Ядвига пообещала своей подруге выдать Ванду за её Войцеха. Он же ничего не обещал. Да и что за жизнь ждёт дочку за этим голодранцем. Всего и достоинств, что глотку знатно дерёт, на свадьбы его приглашают. Что это за заработок, а вдруг кто–то другой завтра лучше петь станет. Вот и получит он на старости лет вместо помощи ещё одного нахлебника. А этот сержант говорят из самой Москвы. Глядишь, дочка городской пани станет. Будет жить не хуже чем в Варшаве до войны.

Збышек раскурил трубку, задумался. Конечно беспокойные настали времена. Всё меняется, не знаешь, чего завтра от тебя потребуют. Суматошные прибегают люди и всё чего–то говорят, да такое, что не сразу и разберёшь. Куда–то торопят, а чего спешить. Привыкли в своих городах всё галопом делать, и не могут никак понять, что крестьянину трижды подумать надо, прежде чем на что–то решиться. Слава богу, что в колхоз его загонять не стали, уж больно далеко он со своим хутором в лес забрался, вернее не он, а его дед. А с другой стороны, и в колхозе жить можно. Вон его родственники по матери рассказывают, что жить стало намного легче, и урожаи больше, и есть у них в колхозе невиданное чудо – трактор, что раньше только у самых богатых помещиков было.

От раздумий его отвлекло появление на дороге к его хутору колонны из трёх грузовиков и одной легковушки. Неторопливо выбив докуренную трубку, он смотрел как остановились перед его воротами грузовики, как стали выпрыгивать их них вооружённые автоматами русские жолнежи. Как въехала во двор легковушка и из неё вышел офицер в фуражке с синим околышем. И почувствовал, как его бросает в холодный пот. Об НКВД не слышали только глухие, а не надеются увидеть только дураки. Вдруг отнялись ноги и вместо того, чтобы торопливо убежать на задний двор, как хотелось с первой минуты, он остался сидеть на месте заворожено следя за действиями непрошенного гостя.

Но тому, похоже, не было никакого дела до хозяина хутора. Он остановился около ремонтников, что–то спросил, кинул взгляд по сторонам. Увидел около сарая сидевших танкистов и подошёл к ним.

Данилов почувствовал беспокойство, едва увидев выезжающие из леса машины. Было в их торопливом движении что–то настораживающее. А когда из легковушки выбрался офицер в фуражке с синим околышем, он тревожно оглянулся. За последние дни они не совершили ничего такого, что могло заинтересовать всесильное НКВД. Даже узнав в энкавэдэшнике начальника особого отдела их бригады, он не успокоился, так как тот почему–то направился к ним. Тем более, что смотрел тот на сидевшего рядом Володьку Банева. А вот у самого Банева интерес особиста почему–то не вызвал опасения. Он только вскочил, когда тот подошёл на несколько шагов, вслед за ним поторопились подняться и остальные танкисты.

– Здравствуй Банев. – Сказал особист.

– Здравия желаю, товарищ капитан. – Ответил Володька.

– Твой танк на ходу? – Спросил капитан.

Володька окинул взглядом работу ремонтников, а те уже завершали свою часть работ, прикинул ход дальнейшей деятельности и ответил.

– Сейчас нет, товарищ капитан, но через полчаса будет готов. Капитан посмотрел на часы, кивнул своим мыслям, и продолжил.

– Хорошо, но мне нужна ещё одна машина. Он глянул на Данилова и тот поспешил отрапортовать.

– Исполняющий обязанности командира первого взвода третьей роты сержант Данилов.

– А что с Игнатовым? – Спросил особист, проявивший хорошее знание состава их взвода.

– Лейтенант Игнатов тяжело ранен во вчерашнем бою и находится в госпитале. – Отрапортовал Данилов.

– Хорошо сержант, а ваш танк на ходу?

– Так точно, товарищ капитан. – Ответил Колька.

– Значит поступаете оба в моё распоряжение. Командира батальона я предупрежу. Будьте готовы к выступлению через сорок минут. – Сказал капитан, повернулся и пошёл к дому.

– Не успеешь же за полчаса. – Пробурчал Данилов на Банева.

– А ты, что предлагал ответить. – С усмешкой поинтересовался Володька у своего товарища. Тот только сплюнул и пошёл за своим экипажем.

В два экипажа быстро завершили работу с помощью ремонтников, которые узнав, что танк нужен особому отделу, не валандались с танком, а приподняли его домкратами и, не ставя на козлы, быстро протянули гусеницу. Вскоре заклепали палец и танк был готов. Горючего было почти под завязку, за вчерашний день не израсходовали и десятой части. Цел был и почти весь боекомплект. У Данилова расход был больше, но вполне терпимо. Вскоре оба танка стояли на дороге с хутора замыкающими в небольшой колонне. Ждали только капитана. Наконец–таки показался и он, на ходу разговаривая с хозяином хутора, который что–то торопливо рассказывал, кивал головой, показывал рукой в направлении леса, явно довольный тем, что страшный гость покидает его дом.

Володька с Николаем ждали указаний у своих танков, торопливо докуривая, полученные вчера от комбата, папиросы. Комбат лично поблагодарил их за уничтожение немецкой зенитки, как оказалось, самого опасного противника наших танков, и вручил по пачке папирос, не положенных сержантам по довольствию. Володька поминутно поглядывал на дом, выискивая Ванду, но она вдруг выскочила из–за танка, подскочила к нему и, обняв за шею, сама поцеловала его в губы. После чего, покраснев от смущения, убежала за сарай. Увидев эту сцену, особист только с усмешкой покачал головой.

– Ай да молодец, сержант. И здесь успел. То–то ротный тебя расхваливает. Ты у нас герой оказывается – шесть танков подбил, в первых рядах в роте. Плюс ещё одна «"прекрасная полячка"».

Володька смущенно кивнул, непроизвольно косым взглядом провожая Ванду, которая скрылась за сарай.

– Смотри только не зазнайся. – Продолжил особист, заметив взгляд сержанта. – Ротный рассказывает, что за вчерашний день ещё двое тебя догнали по количеству подбитых танков. А в бригаде есть такие, что и по девять, и по десять немцев подбили. А чуть позже я тебя с одним самоходчиком познакомлю, так он только в первый день семнадцать танков подбил, мог бы и больше, да снаряды у него закончились.

Танкисты удивлённо посмотрели на него, хотя и доходили до них слухи, что во втором батальоне, участвовавшем в засаде на немецкий танковый полк, подбитые танки десятками считают. Но одно дело слухи, и другое утверждение информированного офицера.

– Вот только не знаю, числятся ли за ним трофеи в виде «"прекрасных полячек"». – Закончил начальник особого отдела, и перешёл на серьёзный тон. – Поступаете оба в моё распоряжение до завершения операции. После окончания вернётесь на основной пункт базирования батальона, отсюда к вечеру рота и ремонтники уйдут. – Заметив как вытянулось лицо Банева, он добавил. – Не расстраивайся сержант, ещё увидишь свою кралю.

Капитан развернулся и пошёл к своей эмке. Восприняв это как приказ танкисты начали посадку в танки. Спустя пару минут тронулась первая полуторка, вслед за ней эмка капитана, затем остальные машины, а за ними и танки.

Полчаса неторопливого движения по лесной дороге закончилось на большой поляне. На ней уже стояли три бронетранспортёра, два лёгких плавающих танка и одно самоходное орудие СУ-152. Прикинув собранные силы, Данилов даже присвистнул – враг, судя по всему, ожидался очень серьёзный. Выровняв свои танки со стоящей самоходкой, сержанты выбрались из машин в ожидании дальнейших указаний, подошли к СУ-152. Внешний вид брони ясно показывал, что самоходчики уже побывали в бою. Володька начал считать на лобовой плите следы попаданий, но, досчитав до двадцати, сбился и бросил бесполезное занятие. Он и на своём танке мог насчитать столько же, а то и больше. А у СУ-152 броня почти в два раза толще. Какая удача, что немцы не додумались до таких машин. Встречаться с таким противником сержант Банев не хотел бы ни при каких условиях.

От штабной машины, которой в данном случае выступала эмка капитана, прибежал боец с приказанием командирам танков прибыть на совещание. Около эмки собрались кроме капитана Зайцева несколько незнакомых танкистам лейтенантов. Все они отличались от привычной пехоты какой–то едва уловимой свободой в осанке, да и поведении тоже. Да и находящиеся около машин и бронетранспортёров бойцы поражали необычной формой одежды, что–то вроде мешковатых комбинезонов неопределенного цвета, и разнобоем в вооружении. Были у них, кроме привычных ППШ, ещё мало известные автоматы Судаева, о которых танкисты уже слышали, но видеть ещё не приходилось. У некоторых мелькали карабины, но в основном снайперского варианта. Были и ручные пулемёты – поровну «"Дегтяри"» и немецкие МГ. Но самое главное расслабленная осанка обстрелянных, и не один раз, бойцов. Никакой новичок, как бы он не пыжился и не старался скрыть волнение, так вести себя не сможет. Володька слышал об Осназе, но видеть его бойцов до сих пор не приходилось. И сейчас, поняв с кем придётся взаимодействовать, он почувствовал лёгкую дрожь. С кем же им придётся столкнуться, если для боя собрали не менее семи десятков таких бойцов.

– Товарищи командиры. – Начал капитан Зайцев. Все затихли и посмотрели на него. – Нам предстоит столкнуться с опасным и очень коварным противником. По нашим сведениям, противостоящая нам группа диверсантов в совершенстве владеет русским языком, вероятнее всего будет одета в нашу форму и вооружена нашим оружием, в том числе и самым новейшим.

Данилов заметил, что большинство командиров восприняли эту информацию как само собой разумеющееся, из чего сделал вывод, что данная демонстрация предназначалась для них, всех танкистов и самоходчика. Он посмотрел на Володьку, но тот похоже до сих пор не воспринимал действительность, вспоминая поцелуй Ванды.

– Отсюда нужно сделать вывод, что своими нужно считать только тех, кто сейчас состоит в нашей группе. – Продолжил особист. – По всем остальным, чтобы они не говорили, нужно вести огонь на поражение. Всем ясно?

Командиры дружно кивнули. Данилов посмотрел на Банева, кажется тот до сих пор не понял серьёзности ситуации. Колька вздохнул – влюбленный и дурак одно и то же. Вот теперь ещё следить за Володькой, чтобы его не сожгли в мечтаниях.

Но все же Данилов был не прав. Как бы ни занимали Володьку мысли о Ванде, он всё прекрасно слышал и понимал, что этот бой будет самым необычным. Прежде всего потому, что враг будет таким же как и свои бойцы. Придётся смотреть не только вперёд и по сторонам, но и назад. И стрелять по всему, что вызывает подозрение, даже с риском ошибиться. Может быть и хорошо, что форма бойцов Осназа отличается от обычной, меньше шансов ошибиться и выстрелить в своих.

После общего инструктажа капитан Зайцев перешёл к постановке задачи каждому командиру. Получив свой участок наступления, лейтенанты кивали и внимательно выслушивали, что должен делать сосед, чтобы не принять его за противника. Получили свои приказы и танкисты на поддержку стрелковых цепей, которые должны были развернуться впереди их танков, а не позади как в обычном бою. СУ-152 должна была держаться позади них, вступая в бой только по приказу самого капитана. Лёгкие плавающие танки оставались в резерве, их задачей было догнать и расстрелять противника, если он попытается бежать по реке.

Инструктаж закончился. Для каждого танка выделили бойца, который двигался впереди, сообщая когда нужно остановиться, а когда двигаться вперёд.

Танки двигались вперёд, подминая под себя редкий подлесок и обходя большие деревья. Данилов осматривал в перископ окружающий пейзаж, хотя, нужно признать, кроме деревьев ничего видно не было, когда услышал первые пулемётные, а затем и автоматные очереди. Мгновенно сопровождающий танк боец дал отмашку рукой в направлении огня, Колька повернул башню и обнаружил самый настоящий дот, стоящий от него метрах в шестистах. «"Когда же немцы успели занять дот?"» – удивился Данилов, но, вспомнив наставления капитана, отбросил сомнения и начал огонь в направлении амбразур. Первый снаряд взрыл землю вблизи дота, но уже второй попал в бетонное перекрытие, хотя пробить его не смог. Тут же боец дал команду о прекращении огня. Из–за его танка выдвинулась самоходка, жахнул тяжёлый удар выстрела и громадный фонтан взрыва поднял то, что ещё несколько секунд назад было бетонным перекрытием. Ещё пара выстрелов окончательно перемешала с землёй вражескую позицию и бойцы Озназа, убедившись в уничтожении противника, двинулись вперёд.

Услышав выстрелы слева от себя, сержант Банев повернул башню за мгновение до того, как команду на это ему выдал приставленный к танку боец. Команду на выстрел он подал едва увидев, как из дота выскочили солдаты противника. Разорвавшись перед дверью дота, осколочный снаряд положил большую часть из них, лишь только двое, петляя среди подлеска, кинулись вглубь леса. Вслед ним ударил курсовой пулемёт и они упали среди редких кустов подлеска. Быстро проверив направление движения, дали команду «"вперёд"» сапёры и Володька двинул вперёд свою тридцать четвёрку, стараясь следовать строго по маршруту, указанному сапёрами. Ещё несколько сотен метров относительно безопасного движения закончились фонтаном земли перед танком, после которого Володька дал команду на отход. Нырнув за кустарник, обойденный за мгновение до этого, танкисты остановились.

– Кто–нибудь его видит? – Прокричал сержант в ТПУ.

– Кажется слева! – Ответил радист.

Подвернув башню в сторону, слева действительно обнаружили такое, что захотелось немедленно рвануть назад в глубину леса. Самый настоящий артиллерийский дот.

– Вася назад и вправо! – Закричал Володька водителю.

Подтверждая свою высокую квалификацию, не раз спасшую их за эти дни, Костин рывком выдернул танк назад за мгновение до того, как на прежнем месте влетел новый фонтан земли вперемешку с переломанными кустами. Короткий рывок назад – остановка и выстрел. И хотя надежды повредить дот не было, попадание было удачным, взрыв землю перед самой амбразурой. Ещё один рывок в сторону – опять остановка и выстрел. Второй фонтан перед амбразурой. Володька плясал перед дотом, давая время самоходке выйти на огневую позицию. Наконец жахнул тяжелый удар, взметнулись куски бетона на месте амбразуры. Второй снаряд разворотил пулемётную амбразуру этого дота, и наступила тишина.

– Теперь верю, что он семнадцать танков подбил. – Послышался голос механикаводителя. – Двумя снарядами сразу две амбразуры.

В чаще леса захлопали взрывы гранат, застрочили пулемёты. Осназ приступил к своей работе. Бойцы сопровождения остановили танки на месте, продолжая настороженно поглядывать вперёд. В зарослях лещины замелькали люди в обычной полевой форме Красной Армии. Володька испытал секундное сомнение, но боец сопровождения дал очередь из автомата в том направлении, и сержант отдал приказ радисту открыть огонь из курсового пулемёта. Слева работал пулемёт Колькиного танка. Диверсанты два раза откатывались назад, но поджимаемые с тыла Осназом, снова бросались вперёд, но опять отходили, оставляя между кустами скорченные тела. В третий раз вперёд выскочили два диверсанта с непонятными трубами на плече, упали на колено, стали выцеливать их танки.

– С чем это они? – Удивился радист.

– Стреляй! – Подстегнул выкриком того Володька.

Тот опомнившись дал длинную очередь, срезав обоих. Но все же один, уже падая, успел сделать выстрел. К счастью снаряд прошел выше их танка, слегка чиркнув по башне и разорвался уже позади.

Ёще пара очередей окончательно отбросила желающих прорваться с этой стороны и они отошли в лес. Несколько минут гремели очереди и отдельные выстрелы в отдалении, но, наконец, затихли и они. Бой прекратился.

26 мая 1941 года Штаб Первой танковой армии

Получив приказ прибыть на совещание к четырнадцати нольноль, полковник Катуков постарался прибыть намного раньше для решения хозяйственных дел своего корпуса. Необходимо было решить вопросы с пополнением. Нужно было получить новые танки для замены потерянных во время боёв. Удивило его то, что прибыло их намного больше того, что он ожидал. Судя по всему, третьи батальоны танковых бригад тоже решили укомплектовать тридцать четвёрками. Это радовало, так как повышало ударную мощь его корпуса. Намного больше командира корпуса удивило прибытие в его распоряжение ещё двух самоходных полков СУ-85, кажется, их решили придать каждой танковой бригаде. Катуков начал чувствовать такую мощь, что даже забеспокоился – не зазнаться бы. Тем более, что ещё до окончания боёв ему сообщили, что приданные ему противотанковые артиллерийские бригады остаются в его подчинении. С такой силищей можно было смело выходить против любого противника, не опасаясь за исход столкновения. Кажется, наверху оценили успешные действия его корпуса и сделали соответствующие выводы. Что не могло не радовать.

К началу совещания в леске, месте расположения штаба механизированной группы, собрались все командиры корпусов. Недовольных среди них не было, из чего Катуков сделал вывод, что пополнение получили все, причём такое, что могло вызвать только радостное удивление. Вскоре в большой палатке штаба Механизированной группы началось совещание.

Командующий группы генерал Рокоссовский прибыл на совещание с петлицами генерал-лейтенанта, что вызвало среди командиров радостное оживление. Поздоровавшись с командирами, он начал совещание. Он подвёл итоги шестидневных боёв, сделав вывод, что объединение танковых и механизированных соединений было правильным, так как позволило разгромить противника, который был изначально сильнее их группировки, но, не ожидая такого сопротивления, потерял инициативу и был уничтожен. Причём не только физически, но и морально. Сорок тысяч пленных блестяще это подтверждали. Взято было много и вполне исправной бронированной техники, в том числе и танков, что было немалой заслугой танкового корпуса Катукова.

– Радует, что соответствующие выводы сделала и Ставка Верховного главнокомандования. – Продолжил Рокоссовский. – С сегодняшнего дня наша группировка преобразуется в Первую танковую армию.

Радостное оживление среди командиров корпусов подтвердило, что мнение о необходимости образования подобного объединения танков и мотопехоты давно существовало среди них. Тут же возникли краткие обмены мнениями среди командиров о способах применения танковой армии. Дождавшись, когда первый всплеск эмоций пройдёт, генерал Рокоссовский продолжил.

– На переформирование и пополнение нашей армии командование выделило две недели. Я, конечно, понимаю, что это очень мало, в другое время я бы просил увеличения этого срока. Но идёт война и каждый час промедления ведёт к усилению нашего противника.

Командиры, удивившись поначалу столь малому сроку, вскоре пришли к выводу, что всё правильно. Ещё один короткий обмен мнениями закончился и все вновь обратились во внимание, приготовившись получить указания для дальнейшей деятельности. Генерал Рокоссовский продолжил.

– Рад вам сообщить, что командующим Первой танковой армией назначен генерал-майор Катуков.

Удивлённое молчание было ответом ему. Командиры корпусов посмотрели на Катукова, который удивлён был, пожалуй, даже больше их. Поразило его и новая должность, и неожиданное производство в генералы. Рокоссовский улыбнулся и продолжил.

– В состав Первой танковой армии включены Второй танковый корпус, а также Восьмой, Девятый и Девятнадцатый механизированные корпуса. Кстати, командиры Восьмого и Девятого мехкорпусов также произведены приказом Ставки в следующее звание генерал-майоров. Двадцать второй механизированный корпус отводится в резерв Ставки для переформирования.

Этот приказ объяснялся потерями, которые Двадцать второй механизированный корпус понёс в прошедших боях. На него пришелся основной удар группировки Клейста на третий день войны, когда немцы предприняли первую попытку прорваться назад в Польшу.

– А вы куда, товарищ генерал. – Решился наконец спросить командир Девятого мехкорпуса полковник, а вернее уже генерал Лизюков.

– Меня, Александр Ильич, назначают командующим Центральным фронтом. – Ответил ему Рокоссовский.

– А как же Жуков? – Спросил командир Восьмого мехкорпуса Богданов.

– Генерал армии Жуков назначен представителем Ставки ГКО на Западном направлении. – Ответил Рокоссовский.

– Когда в бой? – Высказал главный вопрос новый командующий Первой танковой армией генерал Катуков.

– Через две недели, Михаил Ефимович, как и было приказано Ставкой. – Утвердил Рокоссовский. – Нужно брать Силезию, и никто менять этот приказ не собирается.

Катуков кивнул головой, получив подтверждение своим мыслям, и сел на место. Он и сам понимал, что без взятия Силезии и Чехии на юге, и Восточной Померании на севере наступление на Центральном участке фронта лишено всякого смысла. Хотя если ему не помогут ударом из Румынии, он вряд ли сможет сломить сопротивление немцев в центре Европы. Впрочем, опыт прошедших боёв давал надежду, что командование продумало эти вопросы.

Радовало то, что армию не стали собирать из новых частей, а оставили в ней уже спаянные боем корпуса Механизированной группы Центрального фронта. Жуков и Рокоссовский, согласившиеся с предложением Ставки создать такое объединение в полосе своего фронта, не прогадали. Несомненно, танковые армии будут создавать и на других фронтах, где заново, а где объединяя уже существующие танковые и механизированные корпуса. Но их армия Первая, ей и все лавры, и все шишки, пока будут обкатывать процесс формирования. Основные способы применения уже практически отработаны за прошедшую неделю, когда его танковые бригады резали корпуса немцев на отдельные части, а бригады механизированных корпусов вгрызались в оторванные дивизии и полки противника. Перебрасывая артиллерию, командиры корпусов парировали ответные контрудары немцев. Уже на четвёртый день вместо частей противника стала образовываться «"каша"» из обрывков полков и дивизий, командиры которых зачастую не знали даже, что происходит в их собственных батальонах и ротах. На пятый день такой «"кинжальной"» обработки немецких дивизий большая часть из них превратилась в толпу потенциальных военнопленных, которые готовы были поднять руки при первой возможности, лишь бы избежать продолжения этого ада.

Катуков вспомнил, как на третий день к нему привели на допрос оборванного и обожженного немецкого полковника. Его полк, накапливавшийся для атаки на большой лесной поляне, попал под удар дивизиона реактивных миномётов. Двух залпов этих «"чудовищ"», как называли их немцы, оказалось достаточно, чтобы похоронить большую часть полка на поляне, превратившейся в огненную ловушку. Но даже те, кто сумел вырваться с неё, попали в полосу сильнейшего пожара – горели лес, трава, земля и даже железо оружия.

– Я солдат, я не боюсь смерти. – Кричал оглохший и наполовину ослепший офицер. – Но я не могу умереть, не увидев ЭТО. Покажите мне ЭТО «"чудовище"» и можете сразу расстреливать.

Полковника вместе с остатками его полка, а осталось их так мало, что едва хватило на две сводные роты, отправили в тыл. К другим таким же потерянным воякам, которые никак не могли понять, почему их разгромили всего за несколько дней. Их прошедших всю Европу!

Не меньшее впечатление на противника оказали штурмовики. Если в первый день расчёты зенитных орудий ещё пытались вести по ним огонь, то после первого знакомства все солдаты противника разбегались с дороги, стоило только над ней показаться хотя бы паре Илов. Расчёты зениток, те, кто к тому времени ещё был жив, бежали вместе со всеми. И даже танкисты выскакивали из танков и спасались под прикрытием кустарника и деревьев, убедившись, что бомбы, да и снаряды, этих летающих монстров легко пробивают верхнюю броню танков. Приданная Механизированной группе Штурмовая авиадивизия полностью выполнила поставленную перед ней задачу – к исходу третьего дня по дорогам рисковали двигаться только откровенные самоубийцы. Все остальные переместились под полог леса, но и там их отыскивали смешные и неуклюжие «"русфанер"» разведывательных эскадрилий. Неутомимые У-2 отыскивали противника в любой чаще и тогда по скоплению противника наносили удар реактивные установки, оставляя после себя обгорелые головёшки деревьев и человеческих тел. Катуков осмотрел одно из таких мест и потом в течение всего дня, преследуемый тошнотворным запахом, не смог проглотить ничего, кроме стакана холодного чая. Может быть, и прав был тот из древних, кто изрек что «"труп врага пахнет хорошо"». Но он не был на месте этого грандиозного кладбища.

Авиация была одной из основных составляющих победы. Основательно потрепав за первые два дня соединения четвёртого и второго воздушных флотов немцев, не ожидавших от советской авиации такого «"хамского"» сопротивления, авиадивизии третьей воздушной армии Центрального фронта прочно завоевали господство в воздухе. С третьего дня они буквально «"ходили по головам"» немецких войск, не давая тем ни минуты покоя. И даже ночью те же самые смешные У-2 засыпали немцев мелкими осколочными бомбами, с дьявольской точностью укладывая их прямо в разожжённые костры.

Но нужно отдать врагу должное. Немцы серьёзный и опасный противник, к которому нужно относиться с осторожностью, даже когда он прижат к стенке.

В Румынии румынские войска начали разбегаться на второй день такой обработки, бросая оружие и технику. Сдавались в плен целыми батальонами и полками. Был даже анекдотичный случай, когда рота тридцать четвёрок шестого танкового корпуса привела в плен целую дивизию во главе с генералом. Причем шествовали румыны с развёрнутыми знамёнами парадным строем и под духовой оркестр. По последним слухам румынские дивизии даже перестали распускать, просто развели в места постоянной дислокации и поселили по казармам.

Немцы же сопротивлялись отчаянно, что в Румынии, что здесь. Этих удалось сломать только на шестой день, перебив более половины личного состава их войск. И то организованная сдача происходила только по приказу командования.

Наибольшим шоком, конечно, для немцев явилось появление на фронте тяжёлых и средних русских танков. Немецкие танкисты сходили с ума пытаясь подбить тяжёлые КВ, всаживая в них раз за разом бронебойные болванки, ясно видя четкие трассеры попаданий, они с ужасом наблюдали как те продолжают двигаться, отхаркиваясь своим огнём от немецких панцеров, как от назойливых насекомых. Как юркие тридцать четвёрки раскатывали в блин их противотанковые пушки, с недосягаемой, даже для пушек Т–4, дистанции расстреливали панцеры, не неся при этом никаких потерь.

Когда же на поле боя показывались русские самоходки, в панцерах оставались только те танкисты, кто решил закончить свою жизнь самым достойным образом, сгорев в танке. Все остальные, кому ещё не надоела эта глупая штука под названием жизнь, немедленно выскакивали из башен и разбегались в разные стороны. А что ещё прикажете делать, встретившись с противником, который за километр прошибает тебя насквозь, как русские СУ-85, или обыкновенным фугасным снарядом отрывает башню танка, как тяжелые СУ-152.

Именно благодаря техническому превосходству, Катуков сумел уничтожить гораздо более многочисленного противника. Имея в своей группе тысячу машин, Клейст ничего не сумел противопоставить его танковому корпусу с чуть более чем двумястами танками. Правда в каждом механизированном корпусе были также полки КВ по сорок машин, да батальоны тридцать четвёрок по двадцать машин, но всё же главной ударной силой был его корпус. Конечно было в их механизированной группе и почти три с половиной сотни БТ, но в открытых столкновениях с немецкими панцерами их старались не применять, только из засад. Впрочем, быстро прикинув соотношение машин, Катуков всё же признал что Механизированная группа имела почти столько же танков, около восьмисот против тысячи, но сильно проигрывала в численности пехоты. И только быстрое маневрирование подразделениями позволяло создавать иллюзию превосходства, в которую немцы поверили и, в конце концов, проиграли. От размышлений его отвлек толчок командира Восьмого мехкорпуса Богданов.

– О чем задумался Михаил Ефимович? – Спросил тот.

– Да вот прикидываю, как нам в две недели уложиться. – Решил сказать Катуков.

– Уж как–нибудь постараемся. Надо, значит надо! – Сделал вывод Богданов.

Катуков одёрнул себя и сосредоточился. Доклад продолжал начальник штаба Первой танковой армии генерал-майор Ротмистров. Он отдавал чёткий приказ, судя по всему разработанный ещё в штабе Механизированной группы, о дислокации и порядке пополнения всех бригад танкового и механизированных корпусов. Катуков начал записывать цифры, но вспомнив, что является теперь командармом, остановился и постарался внимательно вслушаться в произнесённые цифры. Бригады раскидывали как можно ближе к железнодорожным станциям, но с таким расчётом, чтобы они не мешали друг другу при получении техники и маршевого пополнения. Чёткий график давал возможность надеяться, что всё будет выполнено в срок и с минимальными потерями. Судя по всему, начштаба знал своё дело очень хорошо.

Получив необходимые указания, командиры корпусов отправились их выполнять. Оставшись в палатке штаба армии втроём с Рокоссовским и Ротмистровым, Катуков окончательно осознал, что очередной этап военной службы остался позади, и пора привыкать к новому положению. Он пересел на место командующего, которое ему тактично освободил Рокоссовский, и спросил.

– Константин Константинович, а кого прочат на моё место?

– А кого бы ты хотел? – Ответил ему вопросом на вопрос бывший командир Механизированной группы.

– Я бы, товарищ командующий, хотел командира шестнадцатой танковой бригады Петрова. – Сказал Катуков и уточнил. – Но он только подполковник.

– Пусть тебя его звание не волнует. – Сказал Рокоссовский. – Приказом командующего Центральным фронтом сегодня утром подполковнику Петрову за образцовое выполнение своих обязанностей при уничтожении противника присвоено следующее звание полковника. Тем же приказом он назначается командиром Второго танкового корпуса. Тебе осталось только завизировать этот приказ.

Катуков довольно кивнул. Кажется на его бывшую должность назначен самый достойный. Всё–таки война даёт возможность выдвинуть того, кто действительно может выполнять свои обязанности наилучшим образом, а не того, кто лучше всего улавливает желания своего начальства.

– Ну удачи вам генералы. – Поднялся со своего места Рокоссовский. – Работайте. А мне пора ехать.

– Константин Константинович, а ужин? – Спросил Ротмистров уже на правах хозяина.

– Некогда Павел Александрович. Мне ещё у Жукова дела принимать. Как–нибудь в следующий раз поужинаем, когда приведёте армию. Провожать меня не надо, не заблужусь.

Рокоссовский попрощался с командиром и начштаба создаваемой армии и вышел из палатки. Вскоре раздался гул двигателей. Эмка командующего и бронетранспортёры сопровождения тронулись в путь.

Катуков и Ротмистров переглянулись и сели за стол. В следующие две недели у них будет чрезвычайно много работы, которую необходимо обязательно выполнить, и выполнить хорошо. Чтобы потом не жалеть о том, что мог сделать, а не сделал из–за лени или самоуверенности.

27 мая 1941 года Северная Африка

Знойный южный ветер перегонял песок пустыни через приморскую дорогу ВиаБальбоа исполосованную гусеницами танков и бронетранспортёров. Обтекал наполовину засыпанные тем же песком брошенные британские автомобили. Коегде горки того же песка обозначали не убранные, высохшие под знойным пустынным солнцем, трупы, скорее всего англичане, или кто там у них держал оборону на этом участке. Порой Роммель и сам не знал: с кем ему придётся столкнуться в очередной раз. Кого только не нагнало в эти богом проклятые места английское командование. Весь многолюдный и многоцветный колониальный сброд со всех концов пока ещё необъятной империи, в которой как хвастались англичане, «"никогда не заходит солнце"». С кем только не приходилось сталкиваться за эти недели его солдатам. Южноафриканцы, австралийцы и новозеландцы, как самые стойкие войска использовались против него чаще всего, но попадались и сипаи и гуркхи из Индии, поляки и чехи, сбежавшие в своё время в Англию от победоносного вермахта. А теперь пытающиеся свести с Германией счёты в этих никому не нужных песках. Были среди солдат противника и французы, и бельгийцы, и голландцы, и, даже немцы, из антифашистов, побоявшихся отправиться к русским. Говорят, что где–то в пустыне в одном из оазисов у англичан есть даже еврейский батальон. Это сообщение доставило офицерам его штаба несколько минут искреннего веселья.

– Эрвин, а почему вы не используете трофейную технику? – Паулюс сидящий рядом с Роммелем указал на, стоящие вдоль дороги коегде впритык друг к другу, английские машины.

– У нас это барахла столько, что не знаем куда их девать. – Отмахнулся рукой Роммель. – Когда Уэйвелл «"победоносно выравнивал линию фронта"», как утверждали английские газеты с подсказки Черчилля, он нам оставил столько техники, что хватило переформировать в моторизованные все мои пехотные части. Одних танков мы захватили почти пять сотен. А уж автомобили и не считал никто. Вот и выбирали из них самые лучшие и пригодные для нас. А потом когда подошло к концу топливо и их брать перестали. Слили бензин и бросили за ненадобностью. Даже если бы я захотел их использовать, всё равно сдвинуть их с места нечем. Бензина с трудом хватает для танков – парировать удары англичан, которые здесь напоминают сказочную гидру. Чем больше мы их тут бьём, тем больше у них техники и солдат. Черчилль перебросил сюда все войска из Азии и Африки с расстояния в две тысячи километров.

Паулюс удовлетворённо кивнул. Именно это он и предполагал, когда предлагал Гитлеру нанести удар в Африке. Надо признать, что Роммель оказался на высоте, прекрасно проведя всю операцию. Искусно обходя англичан, нанося им удары со всех, даже самых неожиданных сторон, он создал у английских генералов иллюзию превосходства, в которую они свято верили эти два месяца, да и верят до сих пор. Чем же объяснить, что имея более чем трёхкратное превосходство, они решаются только на то, чтобы иногда проводить разведку боем.

– Самым моим опасным противником является отсутствие горючего. – Продолжил развивать тему командующий Африканским корпусом. – Если бы у меня были хоть полторы заправки на танк, я бы уже вкатился в Каир. И никакие Уэйвеллы и Окинлеки меня бы не остановили. Хотя надо признать, что мои «"ролики"» уже отработали ресурс, моторы надо заменять новыми. Мы ещё можем передвигать их вдоль линии соприкосновения с британцами, но серьёзного броска вперёд мои панцеры не выдержат.

– Боюсь Эрвин, что о моторах придётся забыть, да и обо всём остальном тоже. – Паулюс окинул взглядом придорожные пески и продолжил. – Нам пора думать как выбираться из этого никому не нужного места.

– Почему не нужного? – Усмехнулся Роммель. – Черчиллю эта проклятая пустыня очень нужна. Да и наш союзник дуче тоже от неё не откажется, хотя без нас он уже давно бы сидел на Сицилии.

Роммель понимал, что время серьёзного разговора ещё не пришло. Срочный прилёт Паулюса мог обозначать только одно, что дела в Европе пошли скверно и его, не такой уж сильный, корпус понадобился там. А то что дела у вермахта неважные ясно было уже на второй день вторжения в Россию. Вдруг заткнулся Ганс Фриче, весь первый день пропевший об стремительных ударах «"танковых богов"» Германии, как гнилую мешковину рвущих сопротивление русских войск. Зато выступил Геббельс со странной речью о величии германского духа, который остаётся твёрдым даже в дни тяжких испытаний. На третий день небо над его позициями очистилось от немецких самолётов, которые по словам лётчиков срочно перебрасывали в Румынию. Заткнулись в эфире вечно говорливые итальянцы. Офицеры итальянских частей пытались выяснить у немцев положение на востоке и, не получив вразумительно ответа, теряли доверие к союзникам.

Первые исчерпывающие ответы были получены от пленных британских офицеров. Не скрывая сарказма они рассказывали, что дивизии «"непобедимого вермахта"» разгромлены русскими уже на границе. Как все «"танковые боги"» въехали на своих «"роликах"» прямо в заботливо приготовленные для них котлы, где их танковые группы и перемалываются русскими. Как лучшая в мире германская авиация добивается в небе и на аэродромах русскими истребителями. Что Красная Армия захватила столько пленных, что русские потеряли им счёт.

– Мне непонятно, как вы умудряетесь держаться против наших войск, если какие–то русские колотят вас как хотят. – Закончил свой рассказ пленный британский майор, со сквозящим в голосе презрением к противнику. Сам он совершенно случайно въехал на своём джипе в расположение передовых частей вермахта. А судя по внешнему виду и на фронте оказался так же случайно. Холёная морда истинного прожигателя жизни дополнялась идеально отглаженным кителем и членским билетом аристократического клуба Каира.

Роммель критически окинул взглядом свои мятые шорты в масляных разводах, разбитые африканскими дорогами ботинки, свои руки в ссадинах и заусеницах. Его вдруг одолела злость. Выслушивать замечания от этого напыщенного ничтожества было просто унизительно.

– Пока что майор, это вы «"умудряетесь держаться против"» меня, а не я против вас. – Со злой усмешкой поставил он британца на место. – А что касается «"каких–то русских"», то я уверен, что и вам скоро придётся проверить на своей шкуре силу их ударов.

– Но Британия не собирается воевать с ними. – Заявил майор.

– Вы, как всегда, собираетесь отсидеться за чужой спиной? – Поинтересовался Роммель. – Не надейтесь. Если всё, что вы тут мне рассказали, является правдой, то и вашей Англии придётся вступить в войну с нашим общим врагом. И чем быстрее вы это поймёте, тем больше шансов у вашей Британии уцелеть. – Видя, что майор пытается ещё что–то сказать, Роммель махнул рукой. – Уведите этого болвана.

Был этот разговор вчера днём. А вечером его предупредили, что в расположение Африканского корпуса вылетает его давний друг Паулюс, который не так давно и устроил ему командование им. И вот тогда Роммель понял, что всё рассказанное британцем – правда. Только большая беда могла в самый разгар компании отвлечь одного из высших офицеров генерального штаба на второстепенный участок фронта. Роммель был умным человеком и прекрасно понимал значение Африканской компании в общих задачах вермахта.

Даже когда его танки только ворвались в Бенгази, он уже понял, что удар его корпуса всего лишь отвлекающий манёвр, главное предназначение которого испугать английское командование. Но Роммель не стал бы «"лисом пустыни"» если бы не использовал до конца самый завалящий шанс. Стремительно обтекая укрепления англичан, которые они пока не собирались сдавать, он устремился на восток.

Жара, пыль, скрипящий на зубах песок, взметаемый сотнями гусениц танков и бронемашин, пытающихся обойти друг друга в этой необозримой дали. Кипящее масло на раскалённых двигателях. Мгновенно исчезающий бензин из повреждённых емкостей. Кипящая вода в радиаторах. Раскалённые пушки на только что захваченных английских позициях. Жаркое пламя сгорающих танков. Растрескавшиеся губы и жуткая постоянная жажда. Далёкие миражи оазисов и дворцов, исчезающие стоило только подойти поближе. И невозмутимые верблюды наблюдающие за его бронированными колоннами. Душные дни сменялись холодными ночами, когда без шинели можно было замёрзнуть. А на смену холоду ночи опять приходила удушающая жара полдня. И так день за днём, пока его войска рвались на восток, через эти проклятые пески.

Через неделю, обойдя блокированный Тобрук, Африканский корпус выполнил поставленную перед ним первоначальную задачу. На этом его возможности и заканчивались. Но тут на Роммеля пролились дары фюрера. К новой, полностью укомплектованной, панцердивизии фюрер добавил поддержку ещё одного воздушного корпуса, затем были переброшены ещё две пехотные дивизии, а самое главное итальянцы всё–таки притащили танкеры с горючим. Всё это свалилось на его голову настолько вовремя, что впору было поверить в свою счастливую звезду.

И он ударил! Ударил так, что британцы, бросая танки и пушки, выбрасывая из перегруженных автомобилей оружие и боеприпасы, побежали во всю мощь моторов. Сталкивая с шоссе брошенные англичанами автомобили, его танки рвались к Каиру. Панические вопли эфира сопровождали каждый оазис занятый его войсками, каждый бархан, оставленный позади его мотопехотой. Почти не встречая сопротивления он к началу мая вышел на рубеж ЭльАламейна и… остановился.

Не потому, что британцы сумели организовать оборону. И не потому, что Черчилль перебросил в Египет всё, что сумел найти в пределах пары тысяч километров. Просто у его танков закончилось горючее! И взять его было негде!

Фюреру было уже не до африканских чудес. Роммель выполнил свою задачу, оттянув на себя все английские войска Средиземноморья. Да, его действия позволили сократить сроки югославской и греческой операции. Стремительно убегающие англичане не способствовали поднятию боевого духа союзников. Греческие генералы предпочли быстрый мир позорной капитуляции. Через неделю после начала операции вермахт парадным строем прошёл через Афины.

Столь же быстро была разгромлена и Югославия. И хотя войска ещё могли сражаться, генералы предпочли сдаться на милость победителя. Просидев в министерских креслах всего две недели, поспешили удрать вслед за убегающими англичанами и их ставленники. Победоносный вермахт растекался по Балканам.

А Роммель остановился в шести десятках миль от желанной, но пока недосягаемой, Александрии.

Нет, фюрер не забыл его лично. Не забыл и его солдат. Награды на его корпус посыпались как из рога изобилия. Дождь Железных крестов всех степеней пролился на солдат и офицеров Африканского корпуса. Вот только бензинового дождя, который ему был так нужен, Роммель не дождался. Рейху было не до никчемных пирамид. Фюрер посоветовал попросить горючее у итальянцев. Но дуче сам сидел на голодном пайке и того, что он сумел наскрести с трудом хватало для парирования контрударов англичан, которые они наносили с периодичностью говорящей о том, что делали они это не из стремления отбросить его назад. Просто это была реакция британских генералов на назойливые понукания Черчилля.

Наступило тягостное равновесие. У Роммеля не было сил отбросить англичан, а британские генералы не испытывали большого желания отбросить его. Больше трёх недель продолжались взаимные прощупывания противника, которые пока не привели ни к какому результату. Ставя себя на место англичан, Роммель находил десятки способов нанести поражение если не его дивизиям, то хотя бы итальянцам, старательно готовился к предполагаемому удару, но всё заканчивалось ложной тревогой. В конце концов и у него возникло ощущение несерьёзности сложившегося положения. Его солдаты плескались на пляжах Аравийского залива, по другую сторону которого шумела пока недоступная Александрия. В нескольких километрах от него принимали солнечные ванны англичане. Иногда над его позициями пролетали английские Харикейны, его зенитчики отвечали ленивым огнём, которым всё и заканчивалось. Почти все самолёты прикрытия его корпуса были перебазированы на будущий Восточный фронт, а те, которые остались, были ограничены жестким лимитом горючего.

А с началом компании на востоке поведение британских генералов стало настолько вызывающим и беспечным, что возникало сильное желание наказать их за самонадеянность. Вот только сил на это не было.

Визит Паулюса давал надежду, что возникшая неопределённость должна разрешиться каким–либо образом. Или он должен окончательно разгромить англичан, но вероятность такого решения проблемы всё–таки была очень маленькой. Или же, что более ожидаемо, его заставят отойти на более выгодные для обороны рубежи, для консервации сложившейся ситуации. Что неприемлемо для него лично, но выгодно для Германии, которой ещё один активный фронт в данной ситуации попросту не нужен.

Наконец томительная дорога закончилась. В сомнительном уюте штабной палатки, к которому командующий Африканским корпусом привык за эти месяцы, но который вызывал у, привыкшего к уюту генерального штаба, Паулюса брезгливое выражение лица, наступило время серьёзного разговора. Оставшись вдвоём, генералы посмотрели друг на друга, после чего Паулюс извлёк из своёго портфеля несколько листков бумаги и подал Роммелю.

– Тебе надо ознакомиться с этим, Эрвин.

Гриф в правом углу документа «"Совершенно секретно. Только для командования"» сообщал о серьёзности документа, а уточнение, сообщавшее, что это всего лишь пятнадцатый экземпляр документа, говорило о значимости его, командира Африканского корпуса, в нынешней иерархии вермахта. А вот само содержание вызывало столько вопросов, что Роммель пытался несколько раз оторваться от него, но каждый раз Паулюс, останавливал его, требуя дочитать до конца.

Документ был очень занятным. Ибо обобщал первые впечатления от столкновений с русскими войсками. И, хотя в нём было очень много фраз «"предположительно"» и «"возможно"», вызывал удивление названными в нём цифрами.

– Фридди, надеюсь это преувеличение предназначенное для того, чтобы пугать фюрера. – Роммель попытался сохранить критическое суждение о ситуации, но Паулюс охладил его.

– К сожалению, Эрвин, это не преувеличение, а преуменьшение, чтобы не пугать фюрера.

– Что ситуация настолько плохая? – Продолжил прощупывание Роммель.

– Ситуация просто катастрофическая! – Ответил ему Паулюс. – Со времён Фридриха Великого, которого так любит наш фюрер, рейх не был в столь сложном положении. То, что посчитали нужным сообщить тебе в этом документе эти бюрократы Кейтель и Йодль, не отражает и наполовину реальной ситуации.

– Так что нас ожидает? – Спросил Роммель.

– Нас ожидает крах! – Ответил ему, обычно спокойный и уравновешенный, Паулюс. – Все эти новинки военной техники, о которых ты сейчас прочитал, сводят все преимущества вермахта даже не на ноль, а на какую–то отрицательную величину, которую я назвать не решусь.

– Фридрих, мне кажется ты драматизируешь ситуацию. – Сказал Роммель.

– Эрвин, я сам видел атаку русского танкового корпуса день назад под Краковом. Наша артиллерия потратила, наверное, весь запас снарядов, чтобы остановить всего лишь несколько танков. А остальные спокойно въехали на позиции наших батарей и втоптали в землю пушки вместе с расчётами. Эрвин, снаряды противотанковых пушек отлетали от брони этих монстров, не причиняя им никакого вреда! А эти, с позволения сказать, танки пробивали броню наших панцеров за километр!

– Но ведь у русских не было танковых корпусов?

– На Восточном фронте зафиксированы действия, по крайней мере, восьми русских танковых корпусов. – Охладил своего товарища Паулюс. – Правда у них другая организация, они состоят всего лишь из бригад, а не дивизий как у нас, но по три сотни танков в них есть. Причем большая часть из них – новейшие тридцатитонные тяжёлые танки, не имеющие аналогов в остальном мире. Хотя сами русские называют их средними.

– Почему? – Удивился Роммель.

– Потому что у них есть ещё более тяжёлые – пятидесятитонные! – Усмехнулся Паулюс. – Причём вооружены эти монстры пушками в сто пятьдесят миллиметров.

– Фридди, у меня возникают сомнения в правдивости этой информации? – Удивился командующий Африканским корпусом. – Зачем вооружать танки таким калибром, если все задачи, стоящие перед ними, можно решить пушками намного меньшими по калибру?

– Этот вопрос, Эрвин, ты задашь Сталину, когда он окажется у нас в плену. – Сказал Паулюс. – Или, когда мы окажемся в плену у русских. Что, как мне кажется, в нынешней ситуации намного более вероятно. Ты прочитал про самоходные орудия?

– Да, и опять у меня возникают сомнения. Зачем они нужны, если есть такие танки?

– При той же массе они вооружены более мощным орудием. Самоходная установка на шасси русского среднего танка вооружена пушкой калибром 85 миллиметров. Пробивает наши панцеры насквозь с любой дистанции. Я сам видел Т–4 после такого попадания. Он был пригоден только в переплавку. Но это не всё. У русских несколько типов новых самолётов, в том числе бронированный штурмовик.

– Как бронированный? – Оторопел Роммель.

– Двигатель и кабина пилота прикрыты бронёй, которая легко выдерживает попадания крупнокалиберных пуль и даже снарядов авиационных пушек. Командующий Африканским корпусом только покачал головой.

– У пехоты очень много автоматического оружия. – Продолжил Паулюс. – Причём как винтовки, так и пистолеты-пулемёты. Много крупнокалиберных пулемётов, которые пробивают броню наших бронетранспортёров. Много противотанковых ружей большого калибра, попадания пуль которых с большого расстояния выдерживает только лобовая броня Т–3 и Т–4. А вблизи они пробивают броню любых наших танков. В пехотных подразделениях много снайперов, очень эффективно применяемых, в некоторых случаях за первые минуты боя наши части оставались без офицеров. Есть ещё какое–то новое оружие, про которое можно сказать только то, что после него остаётся выжженная земля. Что это – огнемёт, пушка или миномёт новой конструкции – мы ничего определённого сказать не можем. Тот кто видел работу этого оружия или в раю, или в плену у русских, если, конечно, они их не расстреливают на месте.

– Фридди, как же можно воевать при таком превосходстве противника? – После непродолжительного молчания спросил Роммель.

– Не знаю, Эрвин. Пока что мы только пятимся всё дальше и дальше, и скоро упрёмся в границы рейха. Если русские до этого времени не перебьют всех наших солдат.

– И что же мы будем делать?

– Нам нужно заключить мир с англичанами, чтобы хотя бы развязать руки на западе и юге. В идеале возможно совместное выступление вместе с ними и французами против русских. – Начал излагать причины своего прилёта Паулюс. – Твоей задачей будет передать английским генералам копию этого документа. Каким образом это сделать, решишь сам. Самое главное, чтобы они испугались и прислушались к нашим словам.

– Я сомневаюсь, что это возможно. – Сказал Роммель, в последних боях поражённой британской армией, в которой прекрасные солдаты сочетались с бездарными генералами. – Самоуверенность английских генералов превосходит их же собственное тупоумие. Они мне попросту не поверят. Они искренне верят, что их армия лучшая в мире. А наши поражения на востоке отнесут на счёт слабости наших войск, а не силы русских.

– Значит нужно их убедить, что русские действительно сильны. – Паулюс брезгливо стряхнул с рукава влетевшего в палатку пустынного мотылька.

– Они всё равно в это не поверят, пока русские танки не пройдут через их позиции.

– Вот и пусть не верят, лишь бы они оказались на пути русских танков. Неважно каким способом мы их туда заманим. Но если они окажутся на Восточном фронте, мы с тобой свою задачу выполним.

– Боюсь, что пока мы сумеем это сделать, Восточный фронт будет проходить западнее Берлина, а то и всей Германии. – Проворчал Роммель, не испытывавший никаких иллюзий по поводу сообразительности британских генералов.

– Эрвин, ты стал излишне пессимистичен. – Сделал вывод Паулюс.

– Я просто стал более информированным. – Уточнил Роммель выводы своего товарища. – Кстати, Фридрих, а фюрер знает о дополнительной цели твоего визита?

– Тебя стало беспокоить мнение Гитлера о твоих действиях? – Съязвил Паулюс.

– Я немного благодарен ему за то, что из командира полка стал командующим корпусом, пусть и на второстепенном направлении. – С не меньшей язвительностью ответил Роммель.

– Интересы Германии не всегда совпадают с интересами фюрера. – Сказал Паулюс, пытаясь смягчить высказанные ранее мысли.

– Фридди, я не хотел обидеть тебя. – Пошёл на попятную командующий Африканским корпусом. – Мне просто хотелось уточнить – является ли твоя просьба официальным приказом ОКВ, или же это пожелание некоторых генералов. Паулюс улыбнулся и достал из своего портфеля ещё одну бумагу.

– Знаешь Эрвин, но Гальдер предвидел твою реакцию и просил передать тебе один образчик большевистской пропаганды.

Роммель быстро пробежал текст листовки. Стандартный пропагандистский листок. Он сам может накропать таких сколько угодно. Но всё же что–то в нём было. Просмотрев второй раз он понял что это. Фраза, слегка выделенная из основного текста, говорила: «"Гитлеры приходят и уходят, а Германия остаётся"».

– Вообще–то это перефразированная фраза Мольтке о кайзерах, но впечатляет. – Уточнил Паулюс насладившись впечатлением, оказанным на своего товарища данной цитатой. – Тебе не кажется, что в данной ситуации, она как нельзя лучше отражает сложившиеся положение.

– Хорошо, Фридди, я выполню пожелание Гальдера, или кто там стоит за этим заговором. – Видя, что Паулюс пытается возмутиться, Роммель остановил его. – Не нужно возмущений. Я люблю Германию не меньше тебя. И если для её блага нужно не считаться с мнением Гитлера, я это приму.

Генералы замолчали, вслушиваясь в шум пустынного ветра за тонким полотном палатки, перегоняющего глупые песчинки с одного места на другое. Паулюс невольно прислушался к его шуму, возникли неизвестно откуда пришедшие мысли о том, что эти же самые пески видели непобедимые римские легионы. Теперь вот их топчут дивизии вермахта вместе с бесталанными наследниками некогда могущественных римлян. История идёт по кругу, всё возвращается на прежние места. Вот только, нужно признать, что его далёкие предки могли попасть в эти обжигающие пески только в качестве рабов и гладиаторов. Но это не умаляет заслуг их потомков.

Роммель же задумался о практической стороне вопроса. Передать справку ОКВ о действиях на Восточном фронте британским генералам недолго. Главная проблема – как заставить этих идиотов принять её к сведению и сделать правильные выводы. Возникали намётки плана будущих действий, о котором он пока не собирался говорить никому, пока представитель генштаба, каким бы другом он не был, не покинет территорию подвластную его войскам. Желая отвлечь Паулюса от мыслей о его возможных действиях, он спросил:

– Что мне делать, если англичане не сделают правильных выводов из наших сведений?

– Командование считает, что тебе нужно оттянуться к ближайшему порту, который позволит эвакуировать твой корпус в Италию. При неблагоприятном варианте развития событий, а он не исключён, твои дивизии более нужны в Европе. Если в Италии связаться с тобой для получения указаний Генштаба будет невозможно, то ты должен прорываться в Австрию. Ну а если тебе не удастся эвакуироваться, то ты должен отойти хотя бы в Триполи, а ещё лучше в Тунис, чтобы контролировать эти ключевые позиции. Если ничего этого сделать будет невозможно, то и все указания ничего не стоят. Поступай тогда сам, как посчитаешь нужным в сложившейся ситуации.

Роммель согласно кивнул и глянул на часы. Был уже первый час ночи. Из–за полога палатки ощутимо тянуло прохладой, которая к утру превратится в самый настоящий холод, заставляющий часовых на постах кутаться в шинели и ругать эту чёртову пустыню, которая зачём–то понадобилась рейху. Пришло время отдыха. Он вызвал адъютанта, который показал Паулюсу его место в штабном фургоне. Сам же командующий Африканским корпусом предпочёл остаться в палатке, чтобы без помех ещё раз обдумать возникшие у него мысли.

Подпрыгивая на неровностях плохо засыпанных воронок, Юнкерс Паулюса оторвался от земли и, набирая высоту, потянул к северу. Вслед нему заспешила четвёрка истребителей прикрытия. Под брюхом самолёта колебался мираж несуществующего озера, сдобренный пальмами далёкого оазиса. Набирающая силу жара уже прокалила броню бронетранспортёра так, что к ней опасно прикасаться – можно получить ожог. Внутри железной коробки ненамного прохладнее, но стены, хотя бы, защищают от обжигающих солнечных лучей.

Кавалькада из двух бронетранспортёров повернула в пустыню, срезая петлю приморского шоссе. Взрывая носом небольшие барханы они устремились в песчаную даль. Роммель не хотел рисковать, если английская разведка узнала о его поездке, то сейчас вдоль всего шоссе английские истребители откроют охоту на всё, что движется. Хорошо изучив режим работы британской авиации командир Африканского корпуса использовал для отправки Паулюса относительно безопасные утренние часы, когда выгнать чопорных англичан на войну можно было только самым жёстким приказом. Конечно, вылет они всё равно совершат позднее и, не обнаружив желанной цели, сбросят бомбы на безответный аэродром, который ежедневно приходится приводить в порядок, засыпая песком многочисленные воронки. Да истребители проутюжат на дороге неудачников, занесённых на неё отвернувшейся от них фортуной.

Мотаясь на жёсткой лавке в такт броскам машины, Роммель шлифовал свой замысел, над которым просидел практически всю ночь. В нём нашлось место и трезвому расчёту, и банальному безрассудству и переменчивой удаче. Но если он удастся, то у него будет шанс взлететь на самую вершину в сложной иерархии вермахта. Хотя у него были сомнения – стоит ли туда стремиться в данной обстановке.

Второй задачей этого плана было заставить англичан считаться с его мнением. Он прекрасно понимал, что со слабым противником британские генералы разговаривать не будут. Сколько бы не покрикивал на них Черчилль из далёкой метрополии, сколько бы не понукал их, реальной власти над этим аристократическим клубом у него не было. Он не мог как Сталин расстрелять провинившегося генерала, или как Гитлер отправить того в отставку. Всё, что он мог сделать – переместить бесталанного полководца на другое, не менее тёплое, место, чаще всего подальше от войны. А такое решение вопроса большинство этих «"джентльменов войны"» вполне устраивало.

Чтобы заставить их поступить как нужно ему, Роммелю, нужно загнать их в самый дальний угол ринга, из которого они не смогут вырваться, и вот только тогда начинать договариваться.

На этот раз в штабной палатке он собрал всех, кто нужен был ему в решении этой проблемы. Первым делом он раздал офицерам и генералам, размноженный к этому времени документ ОКВ, доставленный Паулюсом. Какой смысл скрывать от своих подчинённых то, что скоро будет напечатано во всех английских газетах и комментироваться на всех радиостанциях от Дели до Каира. Если бы данную информацию удалось вручить лично самому Черчиллю, то, может быть, её сохранили бы в тайне. Но в этом вселенском борделе под названием Каир, самое большее, через сутки не будет иметь копию этого документа только самый ленивый или самый жадный.

Офицеры, ознакомившись с содержимым, мрачнели, тихо переговаривались между собой, ждали его указаний.

– Итак господа, я должен сообщить вам неприятнейшее известие – всё, что мы с вами здесь до сегодняшнего дня делали не имеет никакого смысла.

Офицеры мрачно молчали, они и сами сделали такой же вывод. Кто–то тихо выругался.

– Командование поставило нам задачу приготовиться к эвакуации. Но, как вы понимаете, удачная эвакуация возможна только при непротиводействии противника. Предоставит ли он нам в данной ситуации такой шанс?

Роммель высказал общие мысли и теперь внимательно всматривался в лица подчинённых. В них он выискивал недовольство, мрачную решимость, но не видел обречённости. Это ему и было нужно. Пока его корпус не утратил боевого духа, он ещё покажет всем на что именно способен генерал Роммель.

– Второй задачей является ознакомление британских генералов с данным документом. – На лицах некоторых мелькнуло удивление, но вскоре сменилось пониманием. Роммель продолжил. – Вот только сумеют ли они сделать из него правильные выводы?

Генералы с сомнением покачали головами. Кто–то усмехнулся. Начальник разведки корпуса тихо рассмеялся.

– Вам майор, – обратился Роммель к нему, – и предстоит это сделать. Тот только кивнул в ответ.

– Но как вы понимаете, господа. – Продолжил Роммель. – Убедить англичан можно только силой. Со слабым противником разговаривать они не будут. Значит наша третья задача – доказать им, что мы сильнее их, чего бы они о себе не воображали. Роммель подошёл к карте лежащей на соседнем столе.

– Майор, подтвердились ли ваши сведения, сообщённые позавчера.

– Да, мой генерал. – Поднялся начальник разведки корпуса. – Англичане действительно накапливают горючее в указанном месте. От наших позиций до склада всего лишь пятнадцать километров.

– Обнаглел Окинлек. С нами совсем не считается. – Заметил генерал Штрайх, командир пятой лёгкой дивизии. – Насколько велики запасы?

– Нам хватит до самого Каира. – Подвёл итоги разговора Роммель.

Генералы заулыбались. Если уж придётся заключать мир с англичанами, то лучше сделать это в Каире. Это с британских генералов собьёт их спесь, и заставит задуматься о событиях на востоке.

– Я чувствую себя как гость по ошибке приглашённый на светский раут. – Начал постановку задачи Роммель. – Только он вошёл во вкус, как вдруг обнаруживается, что он лишний и его начинают выкидывать за дверь. И как–то хочется напоследок очень невежливо хлопнуть дверью.

– Когда будем «"хлопать дверью"»? – Поинтересовался генерал фон Тома.

– На подготовку операции достаточно трёх дней, но исходить будем не только из этого срока. Нужно чтобы британцы старательно изучили «"эту бумажку"». – Роммель кивнул на справку ОКВ. – И окончательно расслабились. А вот тогда мы ударим.

– Предлагаю назвать операцию «"Случайный гость"». – Сказал командир пятнадцатой танковой дивизии генерал фон Приттвиц.

Засмеялись присутствующие, Роммель согласно кивнул. Генералы придвинулись к карте и началась разработка последнего прощального «"хлопка дверью"» на Африканском театре военных действий.

29 мая 1941 года Прибалтика

Противный свист тяжёлой мины резал слух, заставляя прижиматься к земле, хотя по звуку Гюнтер уже определил, что она пролетит дальше. Усилием воли он заставил себя подняться и совершить очередной бросок к спасительным развалинам многоэтажки, за которой находился командный пункт его батальона. Приглушённый расстоянием взрыв оповестил округу, что мина наконец–таки нашла цель. Гюнтер оглянулся. Взрывом разнесло относительно целый, по сравнению с остальными постройками района, двухэтажный особняк в котором у русских находилась какая–то из их многочисленных контор, а в настоящее время держал оборону взвод соседнего батальона.

Гюнтер только что пробегал мимо них и услужливая память вывела перед мысленным взором усталые лица солдат. Особенно запомнился молоденький солдат с испуганным взглядом. Запомнился именно испугом. За десять дней непрерывных боёв всех пугливых уже успели похоронить, а у остальных страх прочно уступил место упрямой решимости и отрешённости. Большинство уже окончательно мысленно похоронила себя. После того как русские три дня назад прекратили бессмысленные атаки, появилась надежда, что скоро к ним пробьётся помощь. Но вместо этого начались бесконечные изматывающие обстрелы и налёты. Большевики не жалели снарядов и бомб, превращая красивый когда–то город в груду развалин. Тем более удивительно, что первые дни авиацию они не использовали вообще, а артиллерия вела огонь только из небольших калибров.

Видимо кто–то там наверху, в Москве, имеющий право решать судьбы не только отдельных людей, но и целых народов, вынес городу смертный приговор. И вот теперь этот приговор приводили в исполнение, не жалея смертоносного железа.

Шестнадцатисантиметровая русская мина была самым жутким подарком, падающим на головы его солдат из затянутого пылью и дымом неба. Если от настильной траектории снарядов можно было укрыться за тыловой стороной домов, впрочем, успешно превращаемых этими снарядами в груды битого кирпича. То от мин, с жутким свистом и воем влетающих в укрытия, а то и прямо в окопы, спасали только подвалы. Эти же посланцы ада, ибо только дьявол мог додуматься до мин такого калибра и мощи, с лёгкостью разносили любые перекрытия, заживо хороня отчаявшихся людей под обломками. Из двух взводов его батальона попавших в такие ловушки откопать удалось чуть более трети. И то половина была ранена осколками мины и разорванных страшной силой кирпичей.

Вот и сейчас соседний батальон лишился левофлангового взвода. Даже если кто–то и остался жив после взрыва, вряд ли он будет боеспособен. Чаще всего остаются в живых те, кого отшвырнуло страшной силой в сторону. В результате – контузии и переломы, которые уменьшают количество солдат не хуже классических ран.

Мелькнула мысль, что правый фланг батальона теперь нужно усилить ещё одним пулемётом, но тут же погасла. Отправлять солдат из относительно безопасных укрытий на верную смерть не хотелось. Вряд ли русские перейдут в наступление. Зачем им ложить головы под пулями, если можно смешать врага с землёй с безопасного расстояния.

Хлопнула где–то далеко четвёртая мина. Гюнтер облегчённо вздохнул. Обстрел закончился. Какое счастье, что у русских не так много боеприпасов для этих чудовищ, а то бы от солдат доблестного вермахта уже ничего не осталось. Если бы русские ещё умели соблюдать график ведения огня, потери немецких войск были бы намного меньше. Но эти азиаты никакого понятия не имеют о пунктуальности. Никогда неизвестно, на сколько именно начнут раньше или же, что более вероятно, опоздают начать обстрел артиллеристы противника. Вот и приходится быть всё время настороже.

Гюнтер сделал ещё один рывок и добрался до подбитого в один из первых дней панцера. Тогда они ещё наступали и какая–то русская батарея, подпустив их ближе, практически в упор расстреляла наступающие панцеры в подставленные борта. Часть повреждённых машин вскоре утащили ремонтники. А эти три так и остались молчаливым напоминанием о днях относительной удачи. Русские тогда сожгли семь машин, и только вмешательство литовцев, выступивших на стороне вермахта, помешало им перестрелять всю танковую роту. Хорошо замаскированные орудия удалось обнаружить только, когда в их расположении стали рваться гранаты. Это литовцы ударили в тыл советской батарее.

Остатки литовского отряда добровольцев держали оборону на его левом фланге. Правда, с каждым днём их становилось всё меньше и меньше. И не только из–за боевых потерь. Смело вступившие в бой в первые дни, когда победа вермахта казалась несомненной, теперь, когда танковая группа Гепнера сидела в котле, они быстро растеряли боевой пыл и начали разбегаться, страшась русского возмездия. Среди них, да и немецких солдат тоже, ходили жуткие слухи о расправах, утраиваемых русскими над добровольцами литовских отрядов и их семьями.

Сам Гюнтер этим россказням не верил. Как могли сведения об этом попасть в блокированный со всех сторон город. Сами литовцы при этом ссылались на каких–то знакомых своих дальних родственников, с риском для жизни пробравшихся через линию окружения. Зачем? Зачем здравомыслящему человеку спешить на верную смерть? Тем более, что обстоятельные неторопливые литовцы не производили впечатления сорвиголов. Они и в драку то ввязались только потому, что посчитали абсолютно безопасным для себя выступить на стороне победителя. Да ещё в надежде, что на этом их участие и закончиться. Не получилось!

Гюнтер переместился за третий панцер. Закопчённые останки некогда грозной боевой машины, распахнувшие от внутреннего взрыва многочисленные люки, являли собой жалкое зрелище. Красавец Pz–3, гордость танковых дивизий вермахта, несомненно, лучший танк Европы, оказался просто беспородной шавкой по сравнению с породистыми бульдогами Восточного фронта. Никогда он не забудет растерянные лица танкистов после первого столкновения с русскими Т–50, которые оказались ничуть не хуже их прекрасных машин. И дикий ужас в глазах уцелевших после столкновения с ротой тяжёлых КВ. Нет, танкистам вермахта приходилось нести потери и раньше. Чаще от артиллерии, реже при столкновениях с очень даже неплохими французскими танками. Но никогда эти столкновения не заканчивались с таким диким счётом: один – к десяти. Потеряв во встречном бою двадцать машин, большую часть безвозвратно, танковый батальон вермахта с трудом остановил продвижение пяти тяжелых русских танков, подбив всего лишь два! Причём эти монстры не горели. Они всего лишь остановились, а один из них даже продолжал стрелять.

Гюнтер выглянул из–за гусеницы. Предстоял самый опасный рывок через открытое пространство, простреливаемое русскими пулемётами. Шевельнулось сожаление о том, что не послушал приказа оберст-лейтенанта и не пошёл кружным путём через тылы. Правда, путь при этом был, по крайней мере, в три раза длиннее, а насчёт безопасности – мины со снарядами там падают даже чаще, чем на передке. Ну, а русская авиация, не трогающая траншеи переднего края из–за боязни накрыть своих, в тылах просто зверствует, расстреливая всё, что имеет глупость пошевелиться.

Гюнтер внимательно всматривался в линию русских позиций, без особой надежды что–либо заметить в этом нагромождении строительного мусора из битого кирпича, остатков дверных и оконных проёмов и искорёженного взрывами железа. Вчера утром на этом месте он потерял своего ординарца, убитого очередью из пулемёта, а ближе к вечеру снайпер подстрелил связного из соседнего батальона.

Время шло и пора было принимать решение. Если снайпер попрежнему на этом участке, то он давно присмотрел его и ждёт только, когда мишень покажет себя. Спасти может только скорость, да удача. Эх, если бы что–то отвлекло русских. Гюнтер уже не боялся смерти, но умереть именно сейчас был не готов. Одно дело, когда тебя рвёт пулями или осколками в горячке боя, когда и ты стреляешь в неприятеля, и совсем другое, когда невидимый тобой враг уподобляет тебя охотничьему трофею.

Раздался близкий гул. На относительно небольшой высоте показались русские бомбардировщики, очередной волной наплывающие на обречённый город. Вокруг них роились истребители прикрытия. Непонятно было зачем они летают, немецкой авиации над головами танковой группы Гепнера нет уже почти неделю. Хотя у русских хватает самолётов и горючего для совершения нелогичных поступков. Оставшиеся без противника истребители прикрытия развлекались расстрелом немногочисленных зениток, ещё оставшихся после трёхдневных налётов, да охотой на пулёметчиков, ведущих по ним огонь несмотря на смертельный риск.

Кажется удача его не покинула. Гюнтер терпеливо дождался когда волна бомбардировщиков наползёт на линию передовой и рванулся вперёд. Расчёт оказался правильным. Русские, конечно же, не отказали себе в удовольствии разглядеть свои самолеты, и пока они пялились на небо, он успел проскочить простреливаемое пространство и перевалится в окоп. Вдогонку засвистели пули, взмётывая фонтанчиками землю на бруствере – опомнился русский пулемётчик. Но Гюнтер уже пригнувшись бежал по неглубокому переходу в сторону ближайшего блиндажа.

Первым, что его встретило в блиндаже первого взвода, был осуждающий взгляд фельдфебеля Мюллера, принявшего командование взводом после гибели лейтенанта Замке.

– Господин гауптман, стоило ли так рисковать. – Мюллер не старался скрыть своего неодобрения поведением командира батальона. – Не лучше ли было обойти по тылам.

– Мюллер, вы уверены, что там безопаснее? – Насмешливо поинтересовался у него Гюнтер, кивая в сторону недалёких бомбовых взрывов, русские бомбардировщики начали свою работу.

Фельдфебель промолчал, но своего отношения к мальчишескому, с его точки зрения, поведению офицера не поменял. Гюнтер вдруг подумал, что из Мюллера вышел бы прекрасный офицер – серьёзный, исполнительный, старательный, а самое главное для фронтового командира взвода или роты, бесстрашный. Но поздно.

Дня через два, самое позднее три, русские перейдут в наступление и все они превратятся или в трупы, или в пленных. Третьего не дано. До сегодняшнего посещения штаба полка была у него надежда на другой исход. Но улетучилась, как только начальник штаба, исполняющий обязанности командира полка раненого день назад, холодным до безжизненности тоном прочитал обращение фюрера, окончательно переводя дивизии их группы, застрявшие в этом дурацком городе, из разряда попавших в сложное положение войсковых подразделений, в разряд ещё живых по нелепой случайности смертников. По мере прочтения этого документа менялось выражение лиц офицеров. От смутной надежды к полному безразличию. Затихали всякие разговоры, ещё имевшие место в тёмных углах подвала, служившего пристанищем штабу. Мертвели глаза, наливались тяжестью руки, опускаясь к кобуре, появилась мысль о том, что намного проще застрелиться, чем пересказывать всё это своим солдатам.

Фюрер решил принести их в жертву. Вместо ещё возможного прорыва на запад, при условии что им помогут ударом из Пруссии, Четвёртой танковой группе Гепнера было приказано вести бои, связывая как можно больше войск противника.

Гюнтеру стало плохо при этих словах. Все эти бесконечные дни он убеждал своих солдат, что они удерживают плацдарм, необходимый Германии для стремительного рывка в глубь варварской России. Что неудачи у них временные, что нужно дождаться помощи, которая вот–вот придёт из недалёкой Пруссии. А что говорить теперь?

Наверное, потому он и пошёл вдоль переднего края, что жизнь теперь не имела никакой ценности. Хотя помирать в двадцать восемь лет было страшно, но и смотреть в глаза боевых товарищей, которых ты, хоть и неосознанно, обманывал все эти дни, представлялось мерзким занятием.

Майор Хенне командир второго батальона их моторизованного полка, выйдя из штабного подвала, витиевато выругался. Хенне был родом из Гамбурга, в молодости ходил матросом на торговом пароходе, где и научился неподражаемо материться на нескольких языках. Даже за недолгое пребывание на Восточном фронте он умудрился пополнить свою коллекцию несколькими русскими выражениями. Гюнтер слышал его тирады и раньше, но никогда до этого майор не вплетал в них верховное командование вермахта и самого фюрера. Один из штабных офицеров попытался сделать ему замечание, но наткнувшись на злой взгляд, предпочёл за лучшее ретироваться. А из боевых офицеров полка никто не высказал недовольства его поведением.

Хотя упоминание фюрера в сексуальной компании с целым набором животных, свести которых вместе могло только чрезвычайно извращенное сознание, неприятно резануло слух, Гюнтер понимал майора. В 56 танковом корпусе у него в одной из панцердивизий воевал младший брат. Брат остался в сгоревшем панцере где–то севернее Ковно, когда русские армии таранными ударами загоняли их части в котёл. Не имевший детей Хенне любил своего намного, на пятнадцать или около этого лет, младшего брата отеческой любовью. И необычайно тяжело для боевого офицера прошедшего полЕвропы переживал его гибель. В тот день Гюнтер впервые видел его пьяным, и впервые услышал знаменитые словесные пассажи майора. Правда тогда в них ещё не упоминалось непосредственное начальство поимённо, а по большей части доставалось русским. Но сегодня майор, похоже, сломался окончательно.

Продолжение сексуальных похождений верховного командования вермахта в не менее экзотической компании, майор не повторялся, Гюнтеру удалось выслушать в штабном подвале второго батальона, его правофлангового соседа. Впрочем ему уже было всё равно. Трофейная русская водка прекрасно притупляла патриотические порывы, веселила, требовала совершения необдуманных и нелогичных поступков. Гюнтер впервые стал понимать русских, хлебнув этой огненной жидкости, можно было вести себя только так, как поступал противник.

– Вот чему нужно поучиться у русских, – бубнил уже изрядно пьяный майор Хенне, – так это изготовлению водки, с которой нашему шнапсу не сравниться.

– Если бы только этому. – Включился в разговор начальник штаба батальона обер–лейтенант Рейхельт, который не выходил из пьяного состояния с тех пор, как их батальон захватил склад с водкой. – А русские танки, а их штурмовики, а, наконец, эти проклятые миномёты с калибром в двенадцать и шестнадцать сантиметров.

Гюнтер согласно кивал. Сюда можно было добавить и крупнокалиберные пулемёты, под огонь которого на второй день войны попала его рота, и противотанковые ружья, которые жгли лёгкие панцеры как спичечные коробки, и даже подбивали Pz–3 и Pz–4 на малых дистанциях. Ходили слухи и о каком–то новом оружии, под огонь которого ему пока не приходилось попадать. Но слухи настолько ужасные, что становилось страшно заранее.

Только русская водка могла объяснить его желание прорываться в свой батальон вдоль передовой. Трезветь Гюнтер начал после первого обстрела, окончательно придя в норму, когда в относительной близости рванула тяжёлая мина шестнадцатисантиметрового калибра. Впрочем он прихватил с собой пару бутылок, опытный в деле потребления данного напитка Рейхельт настоятельно советовал принять пару рюмок после прорыва в свою часть. Если конечно повезёт остаться в живых.

Гюнтеру повезло. И даже бутылки с водкой остались целы. Возникло искушение выпить рюмку сразу, появилась мелкая дрожь в пальцах, организм избавлялся от избытка адреналина, впрыснутого в кровь при прорыве вдоль передовой. Но не хотелось разочаровывать фельдфебеля Мюллера.

Гюнтер торопливо извилистыми ходами сообщения, повторяющими изгибы разрушенных улиц, пошёл к своему командному пункту. Возникло искушение заглянуть в свою бывшую роту, но Гюнтер сразу отмёл его. Там придётся отвечать на вопросы, и отвечать правдиво. Врать старым боевым товарищам, с которыми прошёл Польшу и Францию, мерзко и противно. Пусть врёт им Курт, который сменил его на должности командира роты. Кстати, нужно вызвать его самым первым, не помешает посоветоваться.

В подвале командного пункта батальона его встретила тишина. Начальник штаба ушёл инспектировать свою бывшую роту. Не было и всех остальных офицеров. Гюнтеру вдруг стало понятно, что они так и не стали полноценным командованием. Каждого из них тянет в свою бывшую роту. Конечно, если бы повышение в должности происходило как обычно, многих проблем удалось бы избежать, попросту посоветовавшись с предыдущим командиром. Но предшествующий ему командир батальона, да и весь штаб тоже, сгорел в бронетранспортёре, попавшем под удар русской артиллерии.

Оставшись один, пришлось для этого выпроводить нового ординарца под предлогом сбора офицеров, Гюнтер последовал совету обер–лейтенанта Рейхельта и выпил рюмку огненного напитка, который русские вполне успешно выдавали за обычное спиртное. Подождал несколько минут и добавил ещё одну, ведь Рейхельт рекомендовал именно две рюмки. Чувствуя как потёк по жилам жидкий огонь, Гюнтер начал понемногу успокаиваться, и даже приказ фюрера перестал казаться предательством по отношению к нему и его солдатам. Тянуло добавить ещё, но Рейхельт предупреждал его, что нужно подождать и Гюнтер последовал совету более опытного в этом деле товарища.

Иван заметил немца, пробирающегося прикрываясь линией развалин, которые когда–то гордо назывались улицей, стоило тому только показаться в пределах досягаемости. Он не торопясь навёл пулемёт на место предполагаемого появления своей цели, но тот оказался очень умелым противником, ни разу не позволив полноценно прицелиться. Иван переводил ствол вслед чересчур прыткому «"гансу"», ожидая когда он приблизится к подбитым немецким танкам. За ними было сразу метров двадцать совершенно открытого пространства, на котором он и собирался остановить своего противника. Наконец немец переместился за крайний сожжённый танк и остановился. Иван нашёл прицелом край брони танка, ожидая появления немца. Выбрал слабину курка, успокоил дыхание.

Немец не спешил, понимая всю свою уязвимость на последнем участке. Иван тоже не торопился. Этот «"ганс"» уже был трупом, несколько секунд ожидания ничего не решали. Вдруг его плеча коснулась рука взводного.

– Пусть дальше бежит, Ковалёв, нам незачем тревожить немцев раньше времени. – Взводный посмотрел на часы, на Солнце неторопливо перемещающееся над горизонтом, и добавил. – Попугай, конечно, но отпусти живым.

Иван недовольно кивнул головой. Если начальство велит отпускать врага, то оно имеет на это какие–то причины. Впрочем причины уже были видимы невооружённым глазом, накапливавшаяся за его спиной пехота ясно говорила, что трёхдневная передышка закончилась, и скоро опять придётся идти в атаку.

Наплывающий со спины гул заставил повернуть голову. Из–за далёкой линии горизонта выплывал ровный строй бомбардировщиков. Последующий за артподготовкой налёт авиации должен был вызвать у немцев ощущение, что на сегодня всё уже закончилось. Все предыдущие дни командование обработку немецких позиций строило всегда по одному плану: артиллерийский обстрел из постепенно увеличивающихся калибров, накрытие минами большого калибра и, напоследок, бомбардировка несколькими волнами авиационных налётов. Такой шаблонный подход вызывал недоумение у бойцов, но теперь всем стало понятно. Привыкшие к порядку немцы непременно должны расслабиться.

Иван бросил короткий взгляд на танки. Немец пока не торопился, ожидал когда подползут бомбардировщики. Иван передвинул прицел на бруствер немецкого окопа. Вот уже первая линия самолётов проскочила линию передовой. Наконец и немец сделал рывок, проскочил открытое пространство и перевалился через бруствер. Как только он скрылся в окопе, Иван рубанул длинной очередью по брустверу, провожая своего врага. И мгновенно скрылся за стеной, ожидая ответной очереди. Но её не было, не то что в первые дни. Тогда немцы поливали огнём всё, что считали опасным. Но теперь экономили патроны. Да и непрерывные обстрелы трёх прошедших дней приучили немецкую пехоту сидеть в укрытиях.

Иван снял пулемёт с подоконника, отсоединил диск, стал неторопливо набивать расстрелянные патроны. Закончив работу защёлкнул диск на место, достал кисет и стал сворачивать самокрутку. Похлопал себя по карманам и недовольно сморщился, спички остались в подвале. Посмотрел по сторонам, увидел своего командира отделения.

– Сержант, спички есть?

Тот кинул ему коробок. Иван прикурил, вернул спички хозяину и привалившись спиной к стене с наслаждением втянул дым. В комнате, в которой обычно держали оборону он и ещё один боец, собралось всё его отделение. Заскочил в очередной раз взводный, переговорил с сержантом и побежал через пролом в соседнюю комнату. Та была побольше размерами и через развороченную противотанковой гранатой стену было видно, что в ней сидели бойцы второго и третьего отделения. Значит кто–то сменил их в соседнем здании. Подсел сержант, спросил:

– Куревом угостишь?

Иван протянул ему кисет, сержант свернул цигарку, прикурил от Ивановой самокрутки, по примеру своего пулемётчика откинулся к стене.

– Уплотнили нас? – Спросил Иван, кивая на соседнюю комнату.

– Прислали на наш участок ещё один батальон. – Ответил сержант, поёрзал устраиваясь поудобнее. – Спать охота. Я покемарю, ты толкни меня, если начальство покажется.

Сержант прикрыл глаза и мгновенно провалился в сон. Забытая им самокрутка дымилась в откинутой правой руке, левая же по привычке прижимала к себе приклад ППШ. Дремали и остальные бойцы отделения, иногда вскидываясь от громкого звука. Отделение вместе с сапёрами ходило ночью в разведку, изучать подходы к немецким позициям. Только Ивана отставили, и сейчас он отрабатывал свой ночной отдых, сторожа покой отделения.

Заскочил взводный, окинул взглядом спящих бойцов, подошёл к Ивану. Видя, что тот собирается толкнуть сержанта, сказал:

– Не надо, пусть спит. Успеет приготовиться когда концерт начнётся.

Иван понятно кивнул, подремать под артподготовку не получится. Тем более немецкие позиции в ста пятидесяти метрах.

– Вот, что Ковалёв, я вам в отделение ещё одного бойца привёл. Хочу тебе поручить за ним присматривать. – Лейтенант непонятно вздохнул. – Лучше бы его вообще взашей отсюда гнать, да нет у меня такой власти.

Иван с удивлением посмотрел на командира взвода. Что же это за боец, которого гнать надо?

В пролом бывшей двери проскользнула ещё одна фигура такого вида, что Иван поначалу чуть за пулемёт не схватился. Мешковатый комбинезон обшитый странного вида тряпочками в основном черного и коричневого цвета, попадались правда и серые, и зеленые и даже белые, полностью скрадывал фигуру, но даже он не мог скрыть, что боец вызвавший беспокойство взводного строен и хрупок, что длинная винтовка с прицелом ростом почти с него. Снайпер догадался Иван. Вот только непонятно зачем его гнать. Снайпер в бою ох как пригодится. Тем более этот какой–то особенный. Есть и у них во взводе свой снайпер, вообще–то по новому штату положено иметь его в каждом отделении, но то ли не успели их подготовить, то ли в другом месте они больше понадобились, но рота вместо девяти снайперов, получила только двух. Но даже два снайпера приучили немцев десять раз подумать прежде чем высовывать голову из–за укрытия.

Только за последние два дня Чумаков, снайпер их взвода, подстрелил двоих гансов. А сколько у него было удачных выстрелов за десять дней боёв, Иван просто не знал.

Вошедший снайпер повернул голову, отыскивая командира, качнулись короткие, по плечо, светлые волосы. Иван обомлел.

– Да это же девка! – Только и смог сказать он.

– Вот именно, – отозвался лейтенант.

– Товарищ лейтенант, да как же это? – Иван пытался подобрать слова, но в голову приходили только матерные. – Зачем это! Ведь девка же! Ну ладно санитарки или связистки. Но в снайперы зачем?

– Говорят, товарищ Сталин разрешил. Добровольцами. Тем кто стреляет хорошо.

– А она что стрелять умеет? – В очередной раз удивился Иван. – Да она же чуть больше винтовки?

– На чемпионате Союза три раза призовые места занимала. – Ответил взводный.

Окончательно определив, кто в комнате является командиром, снайперша подошла к ним. Иван с недоверием смотрел на неё, пытаясь выискать в лице что–то особенное, чтобы отличало её от других женщин. Но ничего не находил. Девчонка как девчонка. Самая обычная, не дурнушка и не красавица. У них в Сталинграде таких на каждом углу по десятку.

– Знакомьтесь. – Лейтенант, переводя взгляд с пулемётчика на снайпершу, сказал. – Красноармеец Ковалёв будет вам помогать. Он правда со спецификой вашей работы не знаком, но стреляет тоже метко.

– Товарищ лейтенант, а пулемёт кому? – Спросил Иван.

– Агафонову отдашь, а сам его винтовку возьмешь. – Сказал взводный. – Иди, меняйся, отделённому я сам скажу.

Иван согласно кивнул. Нашёл в дальнем углу ефрейтора Агафонова, растолковал ему приказ командира взвода, обменял оружие и заспешил к своей новой напарнице. Агафонов, зевая так, что возникала опасность вывихнуть челюсть, пристроил «"дегтярь"» рядом и снова заснул. Приказ взводного, переводивший его в пулемётчики, никаких эмоций у него не вызвал. Последние полгода учили их так, что каждый боец взвода с лёгкостью управлялся с любым оружием имеющимся у них в наличии.

– Меня Ольга зовут, Ольга Краснова. – Сказала снайперша подошедшему Ивану. – А тебя?

– Иваном мать называла. – Пробурчал тот в ответ, с высоты своего немалого роста, Ольга едва доставала макушкой ему до плеча, осматривая свою напарницу.

– Что не нравлюсь? – С вызовом протянула та.

– Не женское это дело с винтовкой бегать. Мужиков, слава богу, пока хватает. – Отпарировал Иван.

– Прикажешь нам ждать, пока мужиков перебьют? – Ольга откровенно нарывалась на ссору, наслушавшись таких высказываний от всех встреченных ранее мужчин, начиная с командарма, она не собиралась терпеть замечания от своего подчинённого.

Иван вдруг оробел, разглядев вблизи злые, и такие красивые, зелёные глаза. Забилось учащённо сердце, не подводившее его даже в самых жутких драках стенка на стенку на волжской пристани, случались в его прежней жизни такие ситуации. Он скользнул взглядом по её лицу, в вырезе комбинезона заметил петлицы старшего сержанта. Втянул воздух и, перебарывая вдруг возникшее желание прижать её к себе, отрапортовал:

– Какие будут приказания, товарищ старший сержант. Ольга отвернулась от него.

– Чердак ещё цел? – Спросила она.

– Не везде, но место для позиции найти можно. – Ответил Иван, ловя себя на том, что пытается смотреть в сторону. – Вот там можно забраться.

Он отвёл Ольгу к дальней стене, где в пробитой крыше проглядывало небо, но здесь же по грудам кирпича проще всего было подняться на чердак. Впрочем, вскоре стало ясно, что препятствие, не представлявшее для Ивана никакого труда, для его командирши было серьёзной проблемой, так как она с трудом доставала руками до полуразрушенного перекрытия чердака. Торопливо оглянувшись на бойцов своего отделения, но они все спали, навёрстывая бессонную ночь, Иван быстро подхватил Ольгу за талию и подкинул её вверх, чувствуя как от прикосновения к её телу по рукам пробежала жаркая волна. Ольга мгновенно, будто только этого от него и ждала, ухватилась за рваные доски перекрытия, перекинула своё тело наверх и скользнула в сторону, освобождая место своему напарнику. Иван подпрыгнул, вскочил на чердак и сразу откатился в противоположную от Ольги сторону. Но та уже через полуразрушенный скат крыши осматривала в прицел своей винтовки, расположенные перед ними, немецкие позиции. Иван пристроил свою СВТ на упавшей сверху черепице, бегло осмотрел немецкие позиции. Расстояние до них позволяло уверенно вести огонь даже без оптики, по крайней мере он сам на стрельбище с такой дистанции никогда не промахивался.

На позициях противника было тихо. Приученные к осторожности непрерывными десятидневными боями немцы сидели по укрытиям, лишь иногда постреливая в сторону их позиций. А за эти три дня обстрелов и бомбёжек они понесли большие потери и сейчас держали в передовых траншеях только наблюдателей, задачей которых было поднять тревогу, если противник всё–таки решится пойти в атаку.

Ольга старательно изучала лежащие перед ними развалины, определяя расположение возможных целей. Достала откуда–то блокнотик, что–то торопливо в нём писала, наконец оторвалась и повернулась к Ивану.

– Слушай, Ковалёв, ты расстояния здесь пристреливал?

Иван передвинулся к ней и, читая намеченные в её блокноте ориентиры, стал перечислять расстояния до них. Ольга проставляла напротив ориентиров сказанные им цифры, пару раз глянула в прицел, словно, проверяя его сведения. Иван видел совсем рядом её слегка курносый нос, прикушенную губу, колышущиеся от его дыхания волосы. Почувствовав снова желание притянуть её к себе, Иван торопливо вернулся на свою прежнюю позицию.

Израсходовав свой смертоносный груз, первая волна бомбардировщиков повернула назад. Но долгожданная передышка, которую так ждали немцы, завершилась, не успев толком начаться, протяжным свистом сотен снарядов. Вздымая новые тучи пыли и дыма, на немецкие позиции обрушились снаряды дивизионной и корпусной артиллерии, перемешивая с землёй развалины домов, подбрасывая вверх кирпичи, черепицу, остатки перекрытий и кровавые ошмётки человеческих тел. Огненный ад гулял по переднему краю, наконец после пятнадцати минут обработки двинулся в тыл. Раздались снизу крики «"ура"» и из пыльного хаоса, в котором, как казалось не осталось ничего живого, показались первые солдаты противника, спешащие занять огневые позиции. Везунчики, сумевшие уцелеть при обстреле, торопились выполнить свой долг, ещё не зная того, что долг их заключается в том, чтобы умереть посреди этих развалин.

Ударила винтовка Ольги и бегущий по траншее впереди всех пулемётчик схватился за голову и исчез в окопе. Иван опомнился и открыл огонь, стараясь не перекрывать сектор обстрела своей напарницы. Стреляла она великолепно. Иван умудрился зацепить двоих и один раз промахнуться. Ольга же за это время сделала пять выстрелов и Иван мог поспорить на что угодно, что промахов у неё не было.

Кто–то быстро навёл порядок среди солдат противника и теперь немцы старательно пригибались за бруствер, не позволяя снайперам прицелиться. Именно этого от них и добивались. Ибо в атаку никто не шёл, бойцы батальона старательно кричали «"ура"», оставаясь в укрытии. Хитрость, конечно, была примитивная, но противник поверил и теперь торопливо занимал свои огневые. Всё–таки, немцы заподозрили неладное, в нескольких местах из окопа одновременно выглянули головы в касках, обозревая окрестности. Для двоих из них это было последнее осмысленное действие в жизни. На этот раз Иван не сплоховал, всадив пулю своему точно в голову, краем глаза замечая как откидывается назад ещё один солдат противника. Немцы на мгновение замерли в нерешительности, но тут же попадали на дно траншеи. Самое главное они увидели – противник в атаку не пошёл. Что это значит, пока не понятно. Но командир у немцев был решительный и опытный. Солдаты попытались вернуться в укрытия, но было уже поздно.

На позициях немецкого батальона вновь стали подниматься султаны разрывов. Начался второй этап артподготовки. Ещё десять минут огненного ада и разрывы снарядов большого калибра рывком переместились в глубь немецких позиций. Из траншей, укрытий, ещё относительно целых зданий начали выскакивать бойцы их полка, на этот раз молча устремляясь в атаку. Они пробежали половину расстояния, когда перенесла огонь вглубь позиций противника и полковая артиллерия.

Иван видел как пытаются организовать оборону уцелевшие во время второго налёта немногочисленные защитники позиций противника, как отлетает назад немецкий пулемётчик, получивший в грудь очередь из Дегтяря, это Агафонов прорвался к самым окопам. Как в первой траншее немецких позиций вспыхивает скоротечная рукопашная схватка, мечутся фигурки бойцов его взвода и солдат противника. Как немцы пытаются отойти по траншее, но Агафонов выпускает длинную, на весь остаток диска, очередь вдоль траншеи и солдаты противника падают, устилая путь бойцов его взвода трупами. Но видно, как они успевают выдернуть за поворот траншеи чьё–то безвольно висящее тело. Не оставаясь сторонним наблюдателем, Иван успел выпустить оставшиеся шесть патронов, зафиксировав по крайней мере четыре попадания. Перевернулся на бок, меняя магазин СВТ, и увидел, как передёрнув затвор своей винтовки, откинулась вбок Ольга. Взгляды их встретились и Иван почувствовал, как забурлила в венах кровь, спеша выбросить напряжение боя. Сколько они не отрываясь смотрели друг на друга не смог бы сказать ни он сам, ни его напарница. Когда Иван, переборов наваждение, смог посмотреть в сторону немецких траншей – бой клубился выбросами пыли от разрывов гранат где–то далеко в глуби улиц, бывших совсем недавно тылом немецких позиций. Никаких целей в переделах видимости не было. Иван понял, что пора менять позицию. Он перекатился к пролому, который позволил им не так давно забраться наверх, скользнул вниз. Оказавшись на груде кирпича, раскинул руки и поймал свою напарницу, соскочившую с чердака. Ольга с размаху ударилась об его грудь, ткнулась губами ему в лоб, откинулась назад. Иван увидел в нескольких сантиметрах от себя зелёные глаза, в которых на этот раз не было злости, а только растерянность и смущение.

– Отпусти! – Сказала Ольга, и Иван торопливо разжал руки, впрочем не слишком широко, давая почувствовать себе, как скользят по его гимнастёрке, выставленные вперёд, руки напарницы.

Оказавшись внизу, Ольга остановилась, попыталась оттолкнуться от широкой груди своего подчинённого, но вдруг поняла, что не может этого сделать. Она подняла взгляд. На неё смотрели голубые глаза, в которых читалось такое, что с трудом верилось. Вдруг захотелось прижаться к этому громадному телу, затеряться лицом в гимнастёрке и даже поплакать, чего Ольга не позволяла себе с далёкого уже тринадцатилетнего возраста.

Сколько они так простояли, до того как Ольга сумела оторваться, переборов себя, Иван просто не помнил.

– Там бой идёт, а мы тут! – Сказала Ольга, отрезвляя не столько своего напарника, сколько себя. – Боец Ковалёв вперёд.

Иван разжал руки, перекинул за спину висящую на руке СВТ и, оттолкнув за свою спину Ольгу, метнулся к пролому. Перебрасывая своё громадное тело, два метра без малого, от одного укрытия к другому, Иван перемещался к бывшим позициям немцев. Осторожничая сверх меры, он злился на себя, но всякая попытка проскочить всё пространство одним махом, натыкалась на мысль, что Ольга останется позади без прикрытия. И Иван ежесекундно оглядываясь назад, понимая, что позади его передвигается нечто большее, чем просто ещё один командир, пусть и другого пола, в конце концов не выдержал, схватил свою командиршу под руки и одним броском проскочил бывшую нейтралку.

Дождаться Курта Гюнтеру не удалось. Рвануло за стеной подвала, посыпалась со стен и сводов штукатурка. Вслед первому разрыву жахнул второй и началось. Гудела под ногами земля, ходили ходуном стены, непрерывно дребезжала оставленная на столе ложка. Гюнтер вжался в стену, радуясь тому, что никого нет рядом из подчинённых и не нужно прятать свой страх. Губы шептали что–то бессвязное, то ли молитву, то ли проклятья, а может и то, и другое одновременно. Гюнтеру ещё никогда не приходилось быть под артобстрелом такой мощности. Бесконечный, как казалось, грохот внезапно стих и Гюнтер каким–то краешком сознания начал осознавать, что удалось остаться живым и на этот раз. Внезапно огненной вспышкой голову разорвала мысль, что сейчас противник перейдёт в атаку.

Выскочив из подвала Гюнтер не узнал позиции своего батальона. Перепаханная снарядами улица и раньше представляла собой нагромождение строительного мусора. Теперь же даже привычные за долгие дни обороны развалины превратились по большей части в равнину битого кирпича, разбавленного кусками досок, балок, дверей и оконных рам. Но даже из этого безжизненного пейзажа коегде появлялись головы его солдат. Из–за поворота траншеи вывернулся Курт.

– Господин гауптман, вы не ранены?

Гюнтер только мотнул головой, пытаясь пересчитать своих солдат. Живых оказалось довольно много, по крайней мере он ожидал, что уцелеет намного меньше. Русские допустили ошибку, давая возможность окружённым приобрести опыт ведения боёв в таких условиях. Растерянность отходила куда–то на задворки сознания, вытесняясь мрачной решимостью умереть, но не пропустить врага. Гюнтер начал отдавать торопливые приказания. Большинство солдат торопливо побежали занимать передовые позиции. Парочку впавших в ступор пришлось подтолкнуть в спину стволом парабеллума. Рядом ругался Курт, помогая ему организовать оборону. Наконец всё пришло в движение, и Гюнтер занял своё место в цепочке солдат, спешащей по траншее к своим позициям.

Им почти удалось это сделать. Русские явственно показали, что у них другие планы на сегодняшний бой. Схватился за прострелянную голову, бежавший впереди всех пулемётчик Оттенхайм, начал неторопливо заваливаться вбок, скользя по стене траншеи. Замешательством в траншее мгновенно воспользовались русские снайперы, прореживая и без того довольно редкую цепь его солдат. Пока охрипшему Гюнтеру удалось уложить уцелевших на дно неглубокой траншеи, он потерял двоих убитыми и ещё пятеро получили разной степени тяжести ранения. От прострелянного уха у ефрейтора Шварцмана до пробитого пулей лёгкого у солдата из четвёртого взвода, фамилия которого вылетела у Гюнтера из головы, как он ни пытался её вспомнить.

Гюнтер тяжело дыша привалился к стенке траншеи, насыщенный дымом и пылью воздух рвал лёгкие, драл как наждаком горло. Кто–то из солдат кашлял. Гюнтер повернул голову и увидел, что кашляет, выбрасывая из горла куски уже свернувшейся крови, раненый в грудь Хендель, вспомнилось наконец–то имя солдата. «"Скоро умрёт"», – отметило сознание и Гюнтер торопливо отвернулся в сторону. Не хотелось утешать раненого, Гюнтер вообще не любил врать, даже в такой ситуации. Эта его привычка сыскала ему уважение подчинённых, но одновременно создала множество проблем в общении с начальством. Никакое начальство не любит правду, чтобы оно не говорило по этому поводу.

– Господин гауптман, русские кричат, но крик не приближается. – Оторвал его от раздумий Курт.

Гюнтер прислушался в доносящийся с той стороны шум. А Курт прав. Чёртовы снайперы. Так нужно посмотреть, что там происходит, но поднимать голову над бруствером просто страшно. В одинокую цель снайпер не промахнётся. Вот если бы… Да действительно это выход. Гюнтер отдал команду и все солдаты одновременно выглянули из окопа.

Этот манёвр стоил им ещё двоих, убитых в голову, снайперы у русских были выше всяких похвал. Но самое главное он увидел. В атаку никто не шёл! А это могло значить лишь то, что их выманили из укрытий, заставив поверить в атаку, и что сейчас русские нанесут ещё один налёт по его позициям. Гюнтер стал выкрикивать торопливые команды, спеша вернуть солдат обратно, но было поздно. Рванул рядом снаряд большого калибра и сознание Гюнтера медленно погасло.

В бывшей немецкой траншее сиротливо торчал задранным вверх стволом пулемёт. Иван, больше по привычке к такому оружию, чем необходимости, взял MG в руки и, обнаружив пропоротую осколком ствольную коробку, отбросил его в сторону. Ольга, выскользнув из–за его спины, поспешила вдоль траншеи, торопясь настигнуть передовую цепь батальона. Иван широкими шагами шёл за ней, внимательно оглядывая прилежащую местность, иногда реагируя на громкие звуки. Но каждый раз это были рушившиеся стены, каким–то чудом державшиеся до сих пор. Встречавшиеся на пути солдаты противника по большей части представляли собой, выглядывающие из под завалов кирпича руки и ноги. Пару раз попались не засыпанные тела, но в первых трупах Иван опознал результаты их собственной работы, а следующая группа осталась от очереди пулемёта Агафонова.

Догнать взвод удалось только через сотню метров, где траншея делала резкий поворот, давая возможность вражескому пулемётчику остановить противника. Ругался раненый в руку командир второго отделения сержант Иванов, хрипел что–то сорванным горлом взводный, но каждая попытка высунуться за поворот траншеи заканчивалась новой очередью. Желающих поймать в грудь порцию свинца не находилось. Иван осмотрел окрестности, но никакой возможности урезонить вражеский пулемёт не находилось. Не было и возможности докинуть гранату. Нужно было отходить и искать возможность обойти эту позицию. Лейтенант повернулся к своим бойцам, чтобы отдать команду на отход, когда из–за предыдущего поворота вывернулся боец с непонятной трубой в руках. Вслед ему показались ещё несколько человек, в том числе командир с петлицами старшего лейтенанта.

– Чего стоим лейтенант, – голосом неисправимого оптимиста поинтересовался командир пришедшей группы.

– Пулемётчик, зараза, не даёт голову высунуть. – Ответил взводный. – Надо искать обход, а то всех здесь положим.

– А гранатой? – Продолжал старший лейтенант.

– Да тут расстояние не меньше ста метров! – Возмутился взводный, слегка преувеличивая расстояние.

– Эх пехота, учитесь у разведки как надо работать. – Старлей махнул рукой, вперёд выскочил боец с петлицами сержанта, высунулся из–за бруствера и резко выбросил руку с гранатой. В окопе рвануло, взвизгнули уходя вверх осколки, поднялась пыль. За сержантом в проход, прикрываясь взметнувшейся пылью, выскочил боец с непонятной трубой, мгновенно вскинул её на плечо. Ударило из обращенного к взводу обреза трубы пламенем и вперёд умчалась ромбическая насадка, которой заканчивался ствол.

«"Какое–то новое оружие"», – подумал Иван. В последние предвоенные месяцы на полигоны часто привозили такое, что командиры немедленно выводили свои подразделения, уже приготовившееся к стрельбе, как можно дальше в лес. Бойцам приходилось довольствоваться гулкими ударами с огневого рубежа, да слухами, один другого удивительнее, расползавшимися по дивизии как тараканы. Был среди них и разговор об устройстве, способном гранату на пару сотен метров забросить. И вот пришлось увидеть его в действии.

В дальнем конце траншеи, где находился немецкий пулемёт, возникла вспышка пламени, ударил по ушам гулкий удар взрыва, тотчас сменившийся воплем боли, накрыло немецких пулемётчиков. Впереди в окопе мелькнули спины разведчиков, вслед за ними поспешил Агафонов со своим пулемётом, рванулся вперёд взводный подбадривая своих бойцов собственным примером. Затрещали впереди автоматы разведчиков, хлопнула лимонка, бойцы прошли опасный поворот и устремились вглубь немецких позиций.

Уловив желание Ольги выскочить в траншею, Иван слегка сместился в сторону и та с размаху стукнулась о его спину. Раздраженно зашипев, она вскинула взгляд на своего напарника. «"Ну чисто кошка"», – мысленно усмехнулся Иван, выдвигаясь вперёд. Он торопливым шагом перемещался по траншее, преграждая своей напарнице путь каждый раз, когда она пыталась вырваться вперёд. Ольга уже начала ругаться, но Иван старался не обращать внимания на проклятия, доносившиеся из–за спины.

– Боец Ковалёв, я приказывая вам пропустить меня! – Напарница попыталась перейти на официальный тон, но Иван в ответ только неуклюже раскинул руки, мешая ей проскочить мимо.

– Ковалёв, но ведь это смешно. – В голосе Ольги послышались всхлипывания. – Мне сам командарм разрешил.

– А я не хочу чтобы тебя убило! – Иван решился повернуться к ней. – Ты можешь понять, я не хочу тебя терять!

Ольга растерянно посмотрела по сторонам, но благодаря стараниям Ивана все остальные давно были далеко впереди.

– Ваня, ты чего? – Удивлённые глаза напарницы упёрлись ему в лицо.

Иван, чувствуя как горячая кровь бросилась в голову, притянул Ольгу к себе, зашептал в прикрывающий голову капюшон маскхалата:

– Я не хочу, чтобы тебя убило, или ранило, или просто зацепило. Пусть уж лучше меня на куски разорвёт, лишь бы не видеть это.

– Ваня, но ведь война? – Ольга непроизвольно стала гладить его руки. По телу разливалась приятная истома, вытесняя из сознания мысль, что знает она бойца Ковалёва всего лишь неполный час. – А вдруг нас кто увидит?

Противный свист мины прервал возражения Ивана, он толкнул свою напарницу в нишу окопа, понимая что уже не успевает, раскинул руки, прикрывая её от разрыва. Рвануло где–то за спиной, взвизгнули над головой осколки, Иван сжался, ожидая резкого удара в спину. Но время шло, а боль не приходила, Иван расслабился, понимая, что пронесло, когда уха коснулся приглушенный стон. Откинувшись назад он увидел как на ноге Ольги расплывается кровавое пятно, как бледнеет её лицо, пряча муку боли за прикушенной губой. Иван рванул клапан кармана, вытаскивая индивидуальный пакет, наклонился над раной, торопливыми руками накладывал повязку, останавливал кровь, что–то шептал, успокаивая не столько Ольгу, сколько самого себя. Остановил пробегающего мимо санитара, заставил того поверх своих неумело намотанных бинтов наложить ещё одну повязку, и только тогда стал понимать смысл, обращённых к нему слов.

– Да успокойся ты! – Почти кричал ему санитар. – Ничего страшного нет! Легкая рана. Осколок вскользь рубанул! Ходить сейчас, конечно, не сможет, но за пару недель затянет! Уж поверь мне, я такие раны не один раз видел.

Иван пришёл в себя, когда санитар скрылся за очередным поворотом траншеи. Окинул взглядом окрестности. Где–то в глубине немецких позиций гремели взрывы, трещали очереди автоматов и пулемётов, хлопали выстрелы винтовок – бой смещался в глубину квартала. Кажется атака удалась и батальоны их полка прогрызали оборону противника, устремляясь навстречу звукам боя, доносящимся с противоположной стороны кольца окружения. Иван легонько, как пушинку, поднял Ольгу на руки, двинулся в тыл позиций своего батальона, стараясь обходить завалы кирпича и торчащие из него куски дерева и железа. Ольга доверчиво прижалась головой к его плечу, закинула руку ему за шею, не обращая внимания на толчки двух винтовок, висящих за спиной напарника.

– Тебе не тяжело? – Прошептала она.

– Да что ты! – Ответил ей Иван. – Я тебя всю жизнь на руках носить буду.

Ольга притянула его к себе, впилась губами в его губы, чувствуя как разливается по жилам жар, дурманит голову.

– И что здесь происходит? – Раздался неподалёку от них насмешливый голос.

Оторвавшись от Ольги Иван с изумлением увидел в паре метров от себя генерала в сопровождении довольно многочисленной свиты. Все они с улыбками рассматривали их. Не было гнева и в генеральском лице.

– Товарищ генерал, разрешите доложить. – Иван поторопился ответить, так как Ольга вжалась лицом в его грудь, стесняясь посмотреть на командира дивизии, вопреки желанию которого она с таким трудом прорывалась на передовую. – Боец Ковалёв из снайперской пары, выношу с поля боя раненого напарника.

– Напарника значит? – Комдив откровенно веселился. – Ну ладно, боец Ковалёв, неси напарника дальше. Не забудь только на свадьбу пригласить!

Свита жизнерадостно грохнула смехом. Обтекая застывшего столбом снайпера, генерал со свитой заспешил вперёд, где звуки боя всё дальше отдалялись в глубину немецких позиций.

– Ваня, что теперь будет? – Прошептала Ольга, когда комдив скрылся за развалинами ближайшего дома.

– Что, что? – Пробурчал Иван. – Сама слышала, что генерал сказал. Свадьба будет. Считай это приказом командования.

Ольга молча уткнулась лицом в его плечо. Иван передвинул руки так, чтобы они были как можно дальше от раны и двинулся в тыл, отдаляясь от гремящего вдалеке боя.

Гюнтер судорожно боролся с накатывающей тошнотой, голова пульсировала острой болью, отдаваясь на каждый удар сердца по привычке гнавшего тяжелую как ртуть кровь в мозг. Пересохшее горло хрипело что–то нечленораздельное, хотя остатки сознания пытались протолкнуть через него просьбу о глотке воды. Наконец кто–то намочил ему спекшиеся губы, помогая им раскрыться и в горло потекла живительная струя. Гюнтер судорожно глотнул, вода заскользила внутрь, возвращая тело к жизни. Гюнтер глотал воду, боясь что не успеет утолить жажду до того как она закончится. Напившись он попытался открыть глаза, с третьей попытки ему удалось это сделать. «"Почему небо зелёное?"» – сверлила гудящую голову непрошенная мысль, пока мутный взгляд скользил по нависшему над ним пологу палатки. Гюнтер попытался сосредоточиться – что же с ним произошло. Память вдруг вернула искаженное лицо Курта, пытавшегося что–то ему крикнуть, грохот снаряда и острую боль в затылке.

Перед глазами появилось чьё–то лицо, Гюнтер попытался сосредоточиться, но лицо всё время ускользало, то расплываясь белесым пятном, то затягиваясь кровавым туманом.

– Господин гауптманн, вы меня слышите? – Раздался из этого тумана голос фельдфебеля Мюллера.

– Где я? – Прохрипел Гюнтер.

– В плену мы у русских, господин гауптанн, в госпитале для раненых. – Мюллер торопился высказать ему все новости, пока Гюнтер был в состоянии понимать его. – Операцию вам уже сделали, вытащили из головы осколок. Теперь вот сюда положили. А я в палатке за дежурного назначен, так как у меня ранение самое лёгкое. Перелом руки у меня. – Перед лицом Гюнтера проплыло что–то белое, кажется фельдфебель попытался продемонстрировать ему свой гипс.

– А Курт где? – Собрался с силами для второго вопроса Гюнтер.

– Обер–лейтенант жив. – Донеслось до него из тумана, который никак не желал рассеиваться. – Он вас и притащил сюда. А самого его вместе с остальными солдатами дальше увели…

Фельдфебель рассказывал что–то ещё, но Гюнтер уже проваливался в спасительную темноту, отгораживающую его от терзающей затылок боли.

30 мая 1941 года Прибалтика

Прорваться удалось относительно легко. Не ожидавшие удара на этом направлении русские откатывались в сторону, освобождая путь для гремящих гусеницами панцеров и бронетранспортёров, спешащих в пробитую брешь на восток.

Генерал Манштейн провёл биноклем над местом прорыва, в пыли и пламени мелькали спины его солдат, подчищавших оставленные русскими позиции. Генерал довольно усмехнулся – приятно сознавать, что ты, как всегда, прав. Нет, не зря он приложил столько усилий, убеждая командующего и его штаб в необходимости нанести удар именно на этом направлении. Тем более приятно, что эти бездарности, неизвестно по какому признаку вознесённые Гитлером в его командиры, приходили в ужас от его предложения, и старательно доказывали, что на предложенный им маневр попросту не хватит горючего.

Идиоты, не способные сделать выводы из событий последней недели! Дураки, старательно цепляющиеся за цифры, и думающие, что на русских подействует количество железных коробок, которые они потащат за собой. Какой смысл тратить бесценный, в данной ситуации, бензин на бесполезные в боях с русскими легкие панцеры. И «"двойки"» с их малокалиберными (всего 2 см) автоматическими пушками, и чешские 35t с их калибром в 3,7 см хороши были против пехоты, или, в крайнем случае, против лёгких танков БТ и Т–26, но здесь им пришлось столкнуться с противником, который превосходил их не только количественно, как во Франции и Бельгии, но и качественно. Этого врага нужно брать манёвром и хитростью. Конечно, он не предлагает бросить лёгкие панцеры. Они ещё должны послужить. Залить им горючего по минимуму, чтобы хватило прорвать оборону. Вероятнее всего большинство из них из этого боя не выйдет, но они хотя бы принесут пользу. А в прорыв пойдут более совершенные «"тройки"» и «"четвёрки"».

Пусть русские сильнее, но они не могут быть сильнее везде. Обязательно найдётся несколько мест, где они не ожидают удара – вот туда и надо бить. Он согласен, что с тактической точки зрения выбранное им место прорыва не самое удачное. Так и противник думает точно также, что только что подтвердили солдаты его корпуса. Удара на северовосток сталинские генералы конечно не ожидали.

Дорогу на Укмерге прикрывал пехотный батальон и батарея 45-миллиметровых пушек. Единственно, что настораживало – солдаты противника даже не пытались отходить. С мрачной решимостью фанатиков они держались в своих окопах, даже когда его панцеры проходили у них над головами. Впрочем, оказалось, что для его танкистов это был последний подвиг. Русские закидали их бутылками с зажигательной смесью, превратив грозные боевые машины в чадящие железные костры. С не меньшим бесстрашием действовала артиллерия. Обнаружить батарею удалось, только когда она открыла огонь в упор – метров с четырёхсот. И подавить её смогли, только проутюжив гусеницами позиции. Правда, до этого русские пушки успели сжечь не меньше десятка панцеров, и ещё три были подбиты на самой батарее.

Откровенно говоря, размеры потерь пугали. И хотя лёгкие панцеры были всего лишь разменной картой, никто не думал, что придётся оставить их так много – двадцать восемь, прорывая позиции одного батальона. Тем более что и пехотный полк шедший первым эшелоном потерял не менее батальона убитыми и ранеными. Русские, в конце концов, отошли, прикрываясь опушкой леса, но, похоже, сделали это по приказу, что не радовало генерала Манштейна.

Но дело сделано! Несомненно, что командир русского батальона, если он остался жив, поторопится доложить своему начальству о прорыве. «"Гениальные"» сталинские стратеги проведут прямую линию по карте, упрутся в Санкт–Петербург и немедленно поднимут панику, перебрасывая к Даугаве все наличные резервы. У Манштейна не возникало и тени сомнения, что эти кретины будут вести себя именно так. Со временем, естественно, найдётся и там умная голова, но он уже будет спешить на север, а потом на запад, опережая своих противников на несколько шагов. Ему бы только добраться до первых, пригодных для его панцеров, дорог и мостов.

Генерал прислушался. Далеко на юго-западе гремела канонада. Эсэсовцы Эйхе отрабатывали свой пропуск в Валгаллу, связывая боем русские части в развалинах Ковно. Манштейн поморщился. Он терпеть не мог всё это чёрномундирное быдло, выслужившееся из тюремщиков в генералы. Все эти группенфюреры, вознесённые волей чокнутого ефрейтора из пыли и безвестности в элиту армии, не стоили последнего лейтенанта его корпуса. Но солдаты их дивизий были просто великолепны. Манштейн не любил их генералов, но никогда не отказывался иметь на правом фланге дивизию СС «"Мёртвая голова"». И сейчас его терзали двойственные чувства. Ему было жаль, что в атакующих порядках его корпуса не было солдат дивизии «"ТотенКопф"», и он радовался, что не видит опротивевшую морду их командира.

«"Не стоит складывать все яйца в одну корзину"», – успокоил себя генерал старой и мудрой пословицей. Эйхе предлагали возглавить прорыв, надеясь что там он и найдёт свою смерть, но этот фанатик не посмел нарушить волю своего придурковатого фюрера. Манштейн вспомнил скандал устроенный командиром дивизии «"Мёртвая голова"». Как же так – они нарушили указание «"великого фюрера"»! Ведь «"гений стратегии битвы пивными кружками"» приказал сдохнуть им именно в этом месте!

Пусть «"великий фюрер"» засунет свои «"гениальные озарения"» в одно, весьма подходящее для этого, место. Он, Эрих Манштейн фон Левински, будет делать только то, что считает в данной ситуации нужным. Ему гению манёвренной войны сидеть в мышеловке, устроенной русскими этому надутому индюку Гепнеру? Кстати, как он там со своим планом прорыва по кратчайшему расстоянию?

Канонада не смолкала и на западе. Уже более часа 41 танковый корпус Рейнгардта, вернее его остатки, дополненные солдатами других частей, пытались прорвать кольцо окружения на западе. Судя по интенсивности канонады пока безуспешно. Что ещё раз подтверждает его, Манштейна, правоту.

Артиллерийские разрывы, гремевшие по всей юго-западной дуге кольца окружения, давали его солдатам возможность вырваться из котла. Жаль только что Гепнер так и не поверил в успех предложенного им плана, и не усилил остатки его корпуса другими частями. Все они пошли на усиление Рейнгардта и сейчас безо всякой пользы гибнут в безуспешных попытках пробиться в Пруссию по кратчайшему пути. Но с другой стороны, если бы не атаки Рейнгардта удалось бы ему так легко прорваться?

С затянутого облаками неба вновь посыпался холодный мелкий дождик. Манштейн покинул свой наблюдательный пункт на вершине придорожного холмика и поспешил в машину. Водитель захлопнул за ним дверь и торопливо заскочил на своё место. На соседнем с водителем сиденье сонно заворочался обер–лейтенант Шпехт, наверстывавший бессонную ночь. Любимый адъютант генерала всё недолгое тёмное время собирал остатки частей не так давно полнокровного 56 танкового корпуса к месту прорыва. С рассветом сосредоточение было закончено. К великой радости Манштейна новый день встретил его нахмуренными облаками и мелким противным дождём, лишившим противника одного из главных преимуществ – поддержки авиации.

Генерал горько усмехнулся – кто бы мог подумать две недели назад, что нелётная погода будет так радовать немецких генералов. Где они герои люфтваффе? Ими гордилась и их любила вся Германия. Их ненавидели и боялись враги рейха. А теперь? Наблюдая как давно устаревшие тихоходные русские ТБ безнаказанно сбрасывают на головы его солдат тонны бомб, генерал поначалу злился и ругал нерасторопное командование люфтваффе, не успевающее перебросить истребители на его поддержку. Ругался первый раз, удивлялся второй, а на третий пришлось задуматься. И внимательно посмотреть не только на небо, но и по сторонам. И увиденное не понравилось ему ещё больше. Да, он уже второй день, встречая только лёгкое сопротивление разрозненных частей, двигался вперёд. Да он взял Айреголу к концу первого дня как и собирался. Да он форсировал Дубиссу по неповреждённому мосту, как и предполагал план операции. Но где тылы противостоящих частей, где сопутствующие им склады, где паника, сопровождающая неожиданный прорыв противника? Где, в конце концов, пленные?

Манштейн не зря считал себя лучшим полководцем вермахта. Он почувствовал неладное в то время, когда другие генералы бодро докладывали в Берлин об окончательной победе над лапотной армией большевиков. Почувствовал и начал оглядываться назад. Но уже было поздно. Страшный фланговый удар танкового корпуса русских смял его передовую 8 танковую дивизию как картонную коробку. Перебросив резерв он только смог спасти её от окончательного разгрома, но не сумел остановить русские танки. Неповоротливые чудища КВ, пользуясь своим превосходством в броне теснили его панцеры лобовыми атаками, в то время как, лёгкие по русской квалификации, но аналогичные средним Pz–III вермахта, Т–50 терзали его фланги. Тогда ему впервые пришлось поступиться своей гордостью и попросить помощи у соседей. Но оказалось, что 41 танковый корпус Рейнгарда опрокинут другим танковым корпусом русских и стремительно откатывается на юг, теряя солдат и бросая технику. В результате, после тяжёлых трёхдневных боёв все части их танковой группы оказались заперты в котле размером примерно в четыре сотни квадратных километров, где и варились всё это время.

К машине командира корпуса подбежал офицер штаба корпуса. Оборона противника прорвана, можно следовать дальше. Генерал отдал команду своему водителю Нагелю и машина двинулась вперёд обходя препятствия, встречающиеся на пути. Манштейн вдруг почувствовал усталость. Да предыдущие дни были нелёгкими, но большая часть того, что он считал необходимым, всё же произошло. Генерал понял, что он имеет право на отдых, откинулся на спинку сиденья и забылся тревожным сном.

Острая игла боли пронзила тело, когда санитары, прижав его к земле, дёрнули за ногу. Иван заскрипел зубами, с трудом сдерживая крик, выдохнул распирающий лёгкие воздух и сплюнул, скопившуюся во рту слюну.

– Командир, ты как? – Донёсся откуда–то сбоку голос фельдшера.

– Нормально, старшина, – ответил Иван, стараясь не обращать внимание на нарушение субординации, не та обстановка, чтобы разводить хай по пустякам.

– Товарищ майор, – поспешил исправиться санинструктор, неизвестно за какие грехи не получивший заслуженного звания военфельдшера, то есть лейтенанта по армейской «"табели о рангах"», – у вас вывих ступни, мы поставили суставы на место, но нужно некоторое время полежать.

Иван только молча кивнул. В повреждённом суставе постоянно дёргало, отдавало вверх по ноге так, что хотелось только скрипеть зубами от боли. Угораздило же его провалиться в эту канаву. Иван прикрыл глаза, боль в ноге постепенно стихала, но на смену ей пришла боль душевная.

Всё–таки они не удержались. Хотя, надо признать, что шансов у них не было никаких. Остановить танковую дивизию с одной батареей сорокапяток и взводом противотанковых ружей невозможно. Он и так сделал невозможное, задержав их почти на час. Поначалу, конечно, была надежда устоять. Первую роту танков пожгли даже не допустив к окопам, положили и пехоту не дошедшую до первой траншеи каких–то сто метров. Немцы упорно лезли вперёд, не обращая внимание на падающие тела, под секущим огнём пулемётов. Падали, поднимались, бежали вслед за танками. Но тех с каждой минутой становилось всё меньше. Первые из них застыли ещё в полукилометре, завертелись на месте, разматывая перебитые бронебойками гусеницы. Затем подключились ожидавшие своего часа артиллеристы. Вспыхнули ярким пламенем панцеры передовой цепи. Но немцы ещё не теряли надежды, безостановочно перебегая за ещё целыми танками. И только когда в метрах пятидесяти от траншеи остановились последние два, из пятнадцати участвовавших в атаке, панцера немецкой танковой роты, оставшиеся в живых солдаты залегли и начали отход.

Вот только порадоваться этому его бойцам не удалось. Потому что немедленно начали атаку оставшиеся танки немецкого батальона, вслед за ними разворачивалась в цепь свежая пехота. Иван понял, что не устоять. Пересчитывая ползущие по полю железные коробки он дошёл до тридцати шести.

– Танковый батальон. – Выдохнул стоящий рядом начальник штаба.

– И пехоты не меньше полка, – продолжил его слова командир первой роты, – считая тех что уже положили.

– Сомнут. – Начштаба сплюнул и добавил. – Надо отходить, а то всех здесь положим.

– Без приказа нельзя. – Иван ещё раз окинул взглядом надвигающегося неприятеля, повернулся к начальнику штаба. – Семён на тебе связь, звони в полк и требуй приказа на отход. Хотя пока они там прочухаются, нам отводить уже некого будет.

Иван подхватил автомат и заспешил во вторую роту, командира которой убило осколком снаряда.

Следующие полчаса слились в непрерывный грохот разрывов, стрекот пулемётов, гулкие хлопки противотанковых ружей. Но на этот раз немцы были осмотрительнее и открыли огонь издалека, торопясь вывести бронебойки до того, как те смогут пробить броню танков. К танковым пушкам добавились выстрелы гаубиц, которые немцы подтянули после первой неудачной атаки. Тяжёлые снаряды поднимали фонтаны земли, перепахивали окопы, взмётывали брёвна блиндажей при удачном попадании. Несколько снарядов накрыли позицию противотанковой батареи, полетели вверх колёса орудия, ошмётки человеческих тел.

Осмелевший противник устремился вперёд и получил ещё один урок. Со стороны русских позиций, из пыли и дыма, из хаоса, в котором как казалось не осталось ничего живого, ударили хлёсткие огненные струи пулемётных трасс, захлопали винтовки, изредка огрызались уцелевшие в огненном аду бронебойки. Мертвая, как виделось атакующим, батарея открыла огонь, подпустив танки на расстояние метров в двести, вызвав у немецких танкистов шок своим внезапным воскрешением. Два оставшихся орудия вели бешеный огонь, торопясь подороже продать свои жизни. Натыкаясь на железные болванки снарядов замирали панцеры не дошедшие до своего противника двести…, сто…, пятьдесят метров… Последние из них вспыхнули уже на самой батарее.

Потратив последний патрон отбросил бесполезное теперь ружьё бронебойщик в соседнем с Иваном окопе, пригнувшись схватил заготовленную связку гранат. Гремя гусеницами на его окоп накатывался танк. Немецкие танкисты спешили отомстить за свой страх, торопясь раздавить позицию противотанкового ружья. Зло ощерившись, немолодой уже, лет за тридцать – было в последнем пополнении несколько таких человек – мужик подпустил танк на десяток метров и извернувшись всем телом метнул тяжёлую связку прямо под гусеницу. Бросок был удачным, взрывом сорвало несколько траков гусеницы, танк повернуло в сторону. Открылся люк и танкисты попытались покинуть подбитую машину. Иван короткими очередями снимал их с брони, стоило только им выскочить из железной коробки танка.

– Эй боец, живой? – Спросил Иван.

– Живой. – Отозвался тот. – А второй номер убит. – Добавил бронебойщик, вытаскивая тело своего напарника в ход сообщения.

– Оставь его, потом вернемся, похороним по человечески. – Иван дал короткую очередь в сторону танка, останавливая третьего немца, покинувшего свою машину. – Беги вдоль траншеи, говори всем, кого встретишь, что комбат приказал к лесу отходить.

– А вы, товарищ майор, – поинтересовался бронебойщик.

– Беги, я за тобой, прикрывать буду.

Ещё несколько минут огненного ада и хаоса, когда перебегая по ходам сообщения они прорывались к недалёкому лесу. Вначале вдвоём, затем прихватив расчёт разбитого пулемёта, впятером, но постепенно обрастая бойцами, умудрившимися остаться в живых. Иван стрелял пока в диске ППШ не закончились патроны, перекинул автомат в левую руку, вытащил ТТ и положил ещё одного немца, выскочившего из–за поворота траншеи. Но кто–то дернул его за ремень портупеи, отбрасывая в глубь группы. В арьергарде Ивана заменил сержант с «"дегтярём"», длинной очередью вдоль траншеи отбросил противника. Немецкие солдаты предприняли ещё несколько вялых попыток преследования, но скоро отстали. Помирать, выиграв бой, не хотелось никому.

К опушке леса выскочили довольно большой группой, не менее тридцати человек. Осмотревшись Иван увидел как одновременно с ними от окопов к лесу отходили, где беспрепятственно, а где отстреливаясь от преследующих немцев, ещё несколько групп бойцов его батальона. В этот самый момент он и оступился в эту проклятую канаву. Щелкнуло что–то в ноге, дёрнуло резкой болью, Иван сгоряча попытался на неё наступить и упал. Дальше его уже тащили, поддерживая под плечи, бронебойщик с которым он начинал прорыв и фельдшер исполнявший обязанности командира санвзвода.

– Товарищ майор, – позвали из темноты. Иван открыл глаза, отыскивая говорившего, узнал командира первой роты, обрадовался.

– Живой, капитан! – Иван радостно хлопнул по плечу присевшего рядом комроты. – Докладывай как у нас дела.

– Дела… – Протянул капитан. – Дела, как сажа бела. В общем, на этой стороне на настоящий момент 104 человека личного состава батальона, считая нас с вами. Бойцы видели, как третья рота отходила к противоположному леску, но сколько их смогло уйти – неизвестно.

Иван насупился. Повоевали, твою мать. От батальона пятая часть осталась, ну третья, если Аникушин сумел увести своих вовремя.

– Из штаба батальона кто–нибудь есть? – Спросил он.

– Бойцы говорят что штабной блиндаж прямым попаданием накрыло, только брёвна в разные стороны полетели.

Иван сел, привалился спиной к дереву, устраивая повреждённую ногу поудобнее. Окинул взглядом прислушивающихся бойцов. Зашелестели кусты подлеска, к командирскому дереву вышли два бойца, таща кого–то за шиворот.

– Товарищ командир, пленного взяли. – Отрапортовал боец с петлицами младшего сержанта. Иван признал в нём пулемётчика, заменившего его в прикрывающей группе. – Подбирался к нам со стороны дороги. Иван мрачно окинул немца взглядом.

– Немецкий кто–нибудь знает? – Спросил окружающих его бойцов.

– Я Шнайдера из взвода связи видел. – Отозвался капитан, подозвал своего ординарца, дал приказание.

Пока искали связиста Иван рассматривал пленного. Молодой, крепкий, большие крестьянские руки – мозоли ещё не сошли, значит призван недавно. Держится без вызова, не то что его собратья в первые дни войны, но трусости не показывает. Солдат явно хороший. На перебежчика не похож. Скорее всего разведчик.

Прибежал Шнайдер, бодро отрапортовался, увидев пленного уяснил свою задачу.

– Спроси у него – из какой он части? – Иван поменял позу, дёрнул повреждённую ногу, поморщился от боли.

Шнайдер обменялся с немцем несколькими репликами, что–то резко отчитал ему.

– Он говорит, что он – рядовой саперного батальона 8 танковой дивизии 56 танкового корпуса.

– Так что, через нас весь корпус прошёл? – Удивился командир первой роты. – А я думал не больше дивизии.

– После таких боёв от него вряд ли больше дивизии осталось. – Ответил ему Иван.

– А то что – сапёр – врёт. – Уточнил сержант, притащивший пленного. – Нож у него десантный был, сапёры такими не балуются. Разведчик он.

– Уточни у него про корпус, точно ли весь здесь прорывался? – Обратился Иван к переводчику. Тот опять задал вопрос, выслушал ответ, что–то уточнил.

– Так точно, в прорыв пошёл весь корпус, он сам лично видел командира корпуса генерала Манштейна.

– Слушай Шнайдер, а что ты ему отчитывал? – Поинтересовался Иван.

– Да он, товарищ майор, начал возмущаться тем, что немец против немецкой армии воюет. – Ответил переводчик, после секундной заминки. – Ну а я ему ответил, что мои предки в России двести лет живут и другой родины не знают. И я свою родину от любого врага защищать буду, кто бы он не был.

Иван только хмыкнул, похоже не зря он спорил с парторгом батальона по поводу этого немца. Хотя главной причиной его желания оставить немца в батальоне было не знание языка, а то что Шнайдер был великолепным связистом, разбирающимся не только в проводной связи, но и умеющим работать с рацией. Вот и ответ парторгу. Мог бы Шнайдер остаться в траншее и сдаться в плен? Мог! А прорывался вместе со всеми.

– Командир, куда будем отходить? – Спросил командир первой роты.

– Никуда! – Ответил Иван. – Сейчас организованные части немцев пройдут и будем занимать свои окопы. Нельзя пропустить тех, кто за ними попытается прорваться.

– Командир, стоит ли так рисковать! А вдруг немцы к Западной Двине рванут, переправы захватывать.

– Ну и на кой хрен они им нужны? – Весело сощурился Иван, глядя на своего ротного. – Докладывать Гитлеру об очередной победе! После чего геройски подохнуть на этой переправе. Слушай, Костя, ты что бы стал делать, выйдя из окружения.

– К своим стал бы прорываться, – ответил ротный.

– А почему ты решил, что немецкие генералы станут вести себя подругому. Да и горючего у них может хватить только на прорыв в Пруссию. – Иван подумал и добавил. – Или же на захват переправ на Даугаве. Но я твёрдо убеждён, что делать им там нечего.

Иван взмахом руки пресёк возражения своего ротного и стал отдавать приказания, оставшимся в живых после прорыва бойцам. Нужно было выйти к дороге и занять свои траншеи до того, как немцы окончательно выйдут из котла. Надо, пока цела рация, вытащил которую тот же самый Шнайдер, доложить командиру полка о прорыве. Надо сообщить командиру третьей роты старшему лейтенанту Аникушину, что нужно занять брошенные позиции. Отдав все приказания, Иван приподнялся, скользя спиной по стволу дерева, подтянул повреждённую ногу, отсоединил диск ППШ и начал набивать его патронами.

Манштейн мрачно смотрел на последствия встречи его передового батальона с зенитной батареей русских. Эта чертова батарея прикрывала мост через Нярис, который так был нужен его панцерам. Не обнаруженная вовремя, она открыла огонь по голове колонны, за несколько залпов уполовинив личный состав передового батальона моторизованного полка.

Вот такие бывают последствия пренебрежения разведкой. Командир батальона допустивший это заслуживает самого строгого наказания, впрочем, его извиняет то, что первым же снарядом русские сожгли его бронетранспортёр вместе с ним. Вполне заслуженная кара для дурака! Плохо, что его головотяпство стоило корпусу потери двух бронетранспортёров и пяти машин. Да ещё задержки по времени. Пока спешенная пехота обходила эту батарею, пока подошедшие панцеры отвлекали внимание зенитчиков, прошло не менее получаса. А эти чёртовы зенитки за это время подбили ещё три панцера.

Генерал обошёл оторванную от танка башню. Кажется на русской батарее не было бронебойных снарядов, стреляли фугасными. Но от прямого попадания калибром 8,5 сантиметров броня, даже у Pz–IV, защита не очень надёжная. Разведка утверждает, что такую же пушку русские умудрились поставить на самоходное орудие. Какое счастье, что его корпусу не встретилась ни одна батарея таких самоходок.

Манштейн размышлял. Эта война с самого начала пошла не так, как должна была. Упорство противника удивляет. Ни французы, ни англичане никогда бы не пошли на подобный риск – встретить одной батареей такую колонну войск. А то, что русским было прекрасно видно, какая сила на них накатывается, он не сомневался. На западе в таких ситуациях или сдавались, или уходили, взорвав пушки, а то и бросив их на позициях неповреждёнными. Эти же фанатики предпочитают умереть.

Солдаты его дивизий начинают бояться идти в атаку на русские позиции. Рациональным немецким умом трудно понять такое упорство. Можно, конечно, вспомнить разглагольствования Геббельса о страшных еврейских комиссарах, которые своими любимыми маузерами толкают в спину красноармейцев и расстреливают всех, кто пытается отступить. Но ни один из этих злодеев за десять дней войны ему так и не встретился. Он уверен, что и на этой батарее их не было.

Генерал прошёл по разгромленной позиции русских зенитчиков. Как он и ожидал, ни одного комиссара на позиции не было. Ни в красных галифе с балалайкой в руках, как рисуют их пропагандисты Геббельса. Ни в военной форме со знаками отличия политработников, как выглядят они на самом деле. Не было среди погибших красноармейцев и ни одного курчавого брюнета с выпуклыми глазами и вывернутыми еврейскими губами, которого можно было бы объявить переодетым комиссаром. Все солдаты противника были светловолосыми с правильными европейскими чертами лица. Брюнет был только один, но явного монгольского типа.

Манштейн раздраженно дёрнул плечом и поспешил покинуть позицию уничтоженной батареи. Он увидел всё, что хотел.

Батарея вступила в бой с ходу, как только обнаружила накатывающиеся на их позиции транспортёры передового батальона его колонны. Русским даже не пришла в голову мысль сбежать или сдаться. Чёртовы фанатики стреляли даже тогда, когда большая часть расчётов была убита осколками от разрывов снарядов, выпущенных его панцерами. Больше всего его поразил труп офицера, явно командира батареи, повисшего на маховиках наводки орудия. Невероятно, но он стрелял, даже оставшись единственным живым человеком на всей батарее!

Если ему каждый мост придётся брать с такими потерями, то лучше было бы вообще не выходить из котла. Там хотя бы соотношение потерь могло быть обратным.

Генерал сел в свою машину, дал команду своему шофёру Нагелю двигаться вперёд. Обер–лейтенант Шпехт, пользуясь своими правами любимого адъютанта, попытался вставить замечание, но отрезвлённый холодным тоном командира корпуса счёл за лучшее замолчать. В полном молчании генеральский «"Опель"», вместе с остальными машинами колонны, втягивался в очередной островок леса. Генерал понемногу успокаивался. Пока ничего непоправимого не произошло. Потери в пределах допустимой нормы. Правда планом операции предусматривалось, что погибнут они намного позже – уже при смене северного направления движения корпуса на западное. Ну что же, придётся увеличить процент потерь, но русские его всё равно не остановят. Манштейн вновь откинулся на спинку сиденья и попытался забыться тревожным сном, столь нелепо прерванным этой батареей противника.

Подминая подлесок КВ выходил на позицию. Высунувшись из своего люка механикводитель вглядывался в землю, определяя самый лучший путь. Зиновий боковым зрением фиксировал движение ещё одного КВ, позицию которого он назначил в полукилометре от себя.

Пока всё шло согласно разработанному плану. Получив сигнал о прорыве противника старший лейтенант Колобанов выдвинул свою группу к развилке дорог, стараясь перекрыть все возможные пути прорыва. Пять КВ его роты, вытянувшись широкой дугой, надёжно блокировали все три расходящиеся в разные стороны дороги. Торопились врыться в землю бойцы стрелковой роты, приданной его группе. Где–то на флангах, неслышимые из–за дальности расстояния, должны были занимать позиции самоходки CУ-76, пришедшие под его командование в самый последний момент.

Молодой комбат самоходчиков, узнав о прорыве, немедленно предложил ударить в лоб немецкой группировке. Горячился, кричал о превосходстве классовой теории, а значит и техники над противником.

– Комбат, ты в настоящем бою когда–нибудь был? – Спросил Зиновий, охолаживая не в меру разошедшегося лейтенанта.

– Нет, – немного замешкавшись ответил тот, – а разве это имеет значение?

– Твою, героя, мать. – Скривился от его слов капитан, командир стрелковой роты. – Слышь, лейтенант, у твоей самоходки лобовая броня какая?

– Двадцать миллиметров. – Ответил растерянный комбат. – А что?

– А у немцев не меньше тридцати. – Ответил капитан. – А теперь посчитай с какого расстояния ты их сумеешь пробить? А с какого они тебя? – И разгораясь злостью на сосунка из которого война ещё не выбила геройскую дурь, он продолжил. – А ещё посчитай количество похоронок, которые тебе писать придётся после этого геройского удара. Если, конечно, останешься живым. А ещё заранее напиши похоронку своей матери, чтобы старлей не мучился, сочиняя её.

Далее капитан перешёл на откровенный мат, высказывая всё, что он думает о припадочных героях, способных положить своих бойцов ради желания покрасоваться орденами. Зиновий не прерывал его. Капитан был прав. И если бы он не сказал это, пришлось бы это делать самому старшему лейтенанту Колобанову.

Растерянный лейтенант, совсем ещё пацан, получивший под командование батарею всего месяц назад, был лучшим по подготовке в училище, из которого их досрочно выпустили в конце апреля. Боевого опыта у него, конечно, не было. Их самоходный полк перебрасывали с одного участка фронта на другой, сохраняли как последний резерв на крайний случай. И вот он настал. Полк раздёргали по батареям, разбросали по всем маломальски пригодным для движения танков дорогам в усиление ротам сороковой танковой бригады седьмого танкового корпуса.

Лейтенант не знал, что ему делать – то ли краснеть, то ли возмущаться. Умом он понимал, что капитан прав и сморозил он несусветную глупость, но ведь их в училище так воспитывали. Танковый бой должен быть наступательным, только в атаке можно победить врага. Не сдержавшись он высказал всё это одним духом, обращаясь не столько к капитану-пехотинцу, сколько к молчавшему до сих пор танкисту.

– Можно, конечно, и так. Прямо в лоб! – Ответил ему командир танковой роты. – Но только если другого выхода не останется. Запомни, лейтенант, мы сюда не геройски помирать пришли, а нанести противнику как можно больше вреда. И делать это лучше из засады. Поэтому ты свои самоходки получше спрячешь, а если время будет, то и в землю закопаешь.

Лейтенант только кивал головой, мял руками шлемофон. Наконец, четко повернулся и пошел исполнять приказанное ему командиром.

– Что ты так на него набросился? – Спросил Зиновий пехотинца, когда они остались одни.

– Да был у меня на финской такой вот герой. Поднял взвод в штыковую прямо на пулемёт. – Капитан поморщился от воспоминаний и даже сплюнул. – Ну их, естественно, всех сразу и положили в снег, кого уже мёртвым, а кого только раненым. А пулемёт поливает так, что не подползти. Пока орудие подтащили и законопатили ему амбразуру, взвода считай уже нет. Одного этого героя живым и невредимым вытащили. Я его сгоряча пристрелить хотел, мол погиб вместе со всеми. Да тут на беду журналист какой–то в окопы припёрся. Ты же знаешь, они шпалами пообвешаются, а сами в военном деле ни черта не соображают.

Колобанов в свою очередь поморщился, приходилось и ему в похожей ситуации быть.

– Вот и этот ко мне сразу с вопросами: «"Что этому герою за такой подвиг полагается?"» – Продолжил свой рассказ капитан. – Ну а я и ответил, что неплохо бы расстрелять перед строем за дурость. Зиновий даже рассмеялся от такого поворота.

– Ну хай, конечно, до небес. Меня из капитанов в лейтенанты, из ротного в взводные. Этому герою медаль за «"подвиг"». Правда, потом, когда военкор убрался, командир батальона заставил этого деятеля на каждого погибшего похоронку лично писать. А потом убрали его из полка куда то.

– Как обычно с повышением. – Съязвил танкист. – Глядишь ещё нами командовать будет.

– Всё может быть. – Пожал плечами капитан. – А я после того случая, таких вот героев не выношу.

– Ты присмотри за ним на всякий случай. – Попросил пехотинца Зиновий. – Держи его около своего КП, вдруг опять на геройство потянет.

– Ладно танкист, присмотрю. – Капитан пожал ему руку и поспешил распределять позиции своим взводам.

Выйдя к месту засады танкисты взялись за лопаты, торопясь закопать КВ в землю. Это, пожалуй, единственная ситуация, когда жалеешь, что танк такой большой. Но земля на этот раз попалась мягкая песчаная, работа спорилась и к моменту, когда на дороге появились мотоциклисты немецкой разведки, танк уже стоял, врытый в землю по самую башню.

Немецкая разведка проскочила по дороге дальше. Зиновий отдал своим танкистам, а капитан продублировал для пехоты, строжайший приказ стрелять только по основной колонне, пропуская мотоциклы и прочую разведывательную мелочь. Дорогу предстояло прочно закупорить, а не устраивать показательные стрельбы. Тем более, что данный участок грейдера позволял устроить немцам полноценную засаду. Высокая насыпь проходящая по болотистой низине полого поднималась вверх, чтобы развернуться на небольшом холме с северного направления почти строго на запад. Со своей позиции КВ контролировал всю насыпь. Только бы немецкая колонна не выбрала другую дорогу, хотя и там их тоже ждут.

– Приготовиться. – Отдал команду Зиновий, уловив в свой перископ движение на далёкой развилке.

Потянулись минуты ожидания. Немецкая колонна притормозила на перекрёстке. Протарахтел обратно мотоцикл разведки, не обнаруживший ничего опасного. Наконец передовой танк повернул на правую дорогу, как самую удобную для движения бронетехники.

– Бронебойным. – Отдал команду Зиновий. Клацнул затвор, принимая снаряд. Наводчик приник к окуляру, слегка дорабатывая маховики наводки.

Немецкая колонна шла плотно на сокращённых дистанциях, торопясь проскочить неудобный участок. Передовой танк, выкрашенный в грязносерый цвет вздымая гусеницами лёгкую пыль, которая к подходу хвоста колонны превратится в непроницаемое облако, выползал на холм, закрывая берёзу, назначенную первым ориентиром.

– Огонь. – Скомандовал Зиновий. Старший сержант Усов нажал на спуск, и почти сразу в борту передовой «"тройки"» расцвел огненный цветок разрыва.

Заражающий кинул в казённик второй снаряд. Довернув башню Усов всадил болванку в борт второго танка. Уловив команду командира, развернул орудие и, промахнувшись третьим, четвёртым снарядом подбил танк, шедший замыкающим в колонне.

– Командир, двадцать два танка. – Раздался голос радиста Киселькова. – Хороший улов.

«"Больше похоже на охоту, на стаю волков"», – подумал Зиновий, отдавая команду вести огонь по хвосту колонны, – «"и пока не ясно, чем эта охота закончится"». А на шоссе попаданием накрыло пятый танк. От трёх тянулся дым, два других пока не горели, но накрытие не оставляло никаких сомнений. Немцы пытались маневрировать, но высокая насыпь не давала им сойти с дороги. Пока ещё не определив откуда по ним стреляют, немецкие танкисты открыли огонь по стоящему левее на поле стогу сена, неизвестно почему оставшемуся с зимы. Вскоре от стога ничего не осталось. Наконец кто–то из немцев засёк их положение и первая болванка гулко ударила по башне.

«"Метко стреляют сволочи"», – Зиновий потряс головой, освобождая уши от пробок, возникших после удара, – «"но попасть, господа Гансы, мало, надо ещё пробить"».

– Семь – один в нашу пользу, – кричал радостный Кисельков.

Кто–то сумел организовать, попавшие в засаду немецкие танки, на КВ обрушился целый град бронебойных снарядов. Один за другим они долбили по 25-миллиметровой броне дополнительных экранов, установленных на башне КВ. От маскировки, над которой так старательно работал экипаж, уже не осталось и следа. В пороховом дыму трудно было дышать, бойцы оглохли от непрекращающихся ударов бронебойных болванок о броню танка. Заряжающий работал в бешеном темпе, загоняя в казенник пушки снаряд за снарядом. Усов, не отрываясь от прицела, продолжал вести огонь по вражеской колонне, выцеливая тех, кто ещё вёл ответный огонь.

Перекрикивая грохот выстрелов и удары попаданий, Зиновий доложил о начавшемся столкновении комбату. Связался с остальными танками роты. Все вели бой.

Командир сводного танкового полка 56 танкового корпуса оберст–лейтенант Мюллер устало откинулся на жёсткое сиденье бронетранспортёра. Голос командира первого батальона майора Хофмана, доносящийся из наушников рации, только что перечеркнул радостные мечты командира полка о будущей карьере. Вместо лёгкого прорыва через тылы русских армий, он предрекал тяжёлые бои и грядущее поражение.

– Вайс, они точно натолкнулись на танковую засаду, или ему показалось со страху?

– Никак нет, господин оберст–лейтенант, они действительно натолкнулись на засаду. Майор Хофман сообщает, что их батальон блокирован на шоссе русскими, и они не могут прорваться ни вперёд, ни назад.

– Сколько танков их блокировало? – Спросил Мюллер, составляя в уме рапорт командиру корпуса. Генерал Манштейн не отличался терпимостью к чужому мнению и, составляя доклад, нужно было предугадать его настроение, и постараться найти формулировки, устраивающие командира корпуса, не только сейчас, но и в будущем, когда ему придётся составлять доклад вышестоящему командованию.

– Они говорят, что ведёт огонь только один танк! – После небольшой паузы сообщил радист.

– Как один? – Удивился командир полка.

– Это КВ! – Ответил Вайс.

Оберст–лейтенант в раздражении отбросил наушники рации. Опять эти КВ! Кто мог предугадать наличие у русских такого количества этих монстров. Когда в нескольких километрах от границы им впервые пришлось столкнуться с этим чудом русской танковой техники, ему, тогда командиру танкового батальона, пришлось позорно бежать, чтобы спасти свои панцеры от тотального уничтожения. И только обстрел батареей крупнокалиберных гаубиц смог вывести из строя тяжёлый танк русских. И то, понадобилось три прямых попадания снарядов калибром 10,5 см, чтобы вывести его из строя.

С тех пор любое присутствие тяжелых танков большевиков принуждало его немедленно отходить и искать другие пути продвижения вперёд. Наверное, поэтому он и сумел остаться в живых до настоящего времени. Но сейчас отходить было некуда! И тогда он отдал приказ прорываться по соседним дорогам.

Несколько минут томительного ожидания закончились паническими воплями командиров второго и третьего танковых батальонов. На других дорогах их тоже ждали. На этот раз в бой вступили уже по два русских тяжёлых танка. Оберст–лейтенант Мюллер дал приказ на немедленный отход.

Как ни старался оттянуть командир танкового полка этот момент, но всё же пришло время докладывать командиру корпуса, которому он непосредственно был подчинён, согласно новому штатному расписанию.

Подполковник тоскливо посмотрел на небо. Надёжно прикрывавшая их большую часть дня низкая облачность стала рассеиваться. В плотном пологе туч стали появляться всё увеличивающиеся разрывы. А это значит что скоро пожалует авиация противника. И тогда на планах организованного прорыва можно ставить крест. Оберст–лейтенант ещё раз вздохнул и потянулся к микрофону рации.

Оставшиеся четыре танка Зиновию пришлось расстреливать маневрируя всем корпусом. Всё–таки один из немецких снарядов попал в башенный погон и заклинил башню. Выбравшись из укрытия, КВ подмял под себя окружающие кусты, сминая последнюю маскировку. Усов давая команды водителю, торопился подбить ещё сопротивляющиеся немецкие панцеры, пока кто–нибудь более удачливый не перебил им гусеницы. Но то ли немцам не везло, то ли они не додумались до столь очевидного шага, но последней бронебойной болванкой ему удалось успокоить до сих пор уцелевшую «"тройку"». Впрочем, им тут же пришлось удирать во все гусеницы. На позиции их танка стали рваться снаряды тяжелых гаубиц, а с этим противником стоило быть поосторожнее.

Петляя между воронками КВ отходил к близлежащему лесу. И только оказавшись в относительной безопасности, Зиновий взял ракетницу и выстрелил в светлеющее небо две красные ракеты – сигнал общего отхода. Свою задачу они выполнили. Потрепали немецкую колонну насколько это было возможно. Теперь нужно было дать немцам возможность прорваться до следующей засады, которая их непременно ждала через несколько относительно безопасных километров.

На очистку дороги ушло более получаса. Генерал Манштейн тихо злился в своей машине. Эта непредвиденная засада ломала весь график продвижения. Жаль, конечно, сорок панцеров, оставшихся на этих дорогах, но их гибель ничто по сравнению с потерей внезапности.

ЕГО ждали! Невероятно, но ЕГО ждали! Для организации такой засады нужно несколько часов. А это значит, что ЕГО ждали!

Неужели русские генералы сумели предугадать ЕГО манёвр! Генерал сразу отмёл это предположение, как невероятное. Кто из этих недоучившихся лейтенантов, только волею случая вознесённых в нынешние чины, может понять ЕГО логику. Как можно сравнивать ЕГО – гения манёвренной войны, показавшего свою гениальность в польской и французской компаниях – и этих диких, толком не научившихся наматывать портянки на свои лапти, «"командиров"»!

После непродолжительного размышления генерал нашёл вполне логичное объяснение этому событию. У русских попросту ОЧЕНЬ МНОГО ВОЙСК! Настолько много, что они могут прикрывать не только переправы через Даугаву, но и выделить часть батальонов, для организации засад. Это всё объясняло! Конечно, только МНОГОКРАТНЫМ ПРЕВОСХОДСТВОМ можно объяснить появление танков на пути следования его корпуса. Ему ещё неизвестно насколько противник превосходит его численно, но это превосходство не вызывает никакого сомнения. Генерал начал формулировать тезисы своего доклада Гитлеру, делая основной упор именно на численное превосходство противника.

Очень скоро разведка подтвердила его предположения. Встретившие его колонну танки принадлежали сороковой танковой бригаде седьмого танкового корпуса русских. Ну, конечно, русские бросили против него целый танковый корпус! Это всё объясняет! Манштейн успокоился, даже если он потерпит поражение, хотя это событие настолько невероятно, что и рассматривать его не стоит, то у него есть объяснение. ГРОМАДНОЕ ЧИСЛЕННОЕ ПРЕВОСХОДСТВО ПРОТИВНИКА! Тем более, что передовые батальоны, отходящие под давлением танков русских, подтвердили – противник превосходит их в несколько раз.

Тем более приятно, что русские вскоре отошли. Генерал Манштейн удовлетворился докладом подчинённых о громадных потерях противника. Иначе и быть не могло! Как могли эти «"недочеловеки"» – генерал не слишком поддерживал рассовую теорию Розенберга, но был уверен, что немцы, всё же намного выше этих «"диких славян"» – противостоять его войскам «"на равных"». Генерал дал команду на дальнейшее продвижение, посмотрел на часы – времени было более, чем достаточно, согласно его собственного плана, предусматривающего прорыв в Рейх самого генерала Манштейна в любом случае, даже если сопровождающие его дивизии понесут стопроцентные потери. Впрочем такие мелочи главного стратега Вермахта остановить не могли.

1 июня 1941 года Берлин

На танковом полигоне в Куммерсдорфе было непривычно много высших офицеров. Они перемещались между приготовленными к сегодняшнему показу панцерами, разговаривали между собой, терпеливо ожидая приезда главного лица – участие в совещании должен был принять сам фюрер. Большинство из них осматривало недавно доставленный из Польши новый русский танк. Посечённый осколками снарядов, с несколькими отметинами прямых попаданий, выглядел он довольно грозно. Генералы осматривали его корпус с сильно наклонённой лобовой броневой плитой, широкие гусеницы, уменьшающие давление на почву, длинноствольную пушку большого для танка калибра, отмечали другие новшества. Некоторые даже залезали внутрь, стараясь как можно полнее ознакомиться с этим русским чудом, мгновенно завоевавшим почитателей в виде танковых генералов вермахта. Самым ярым поклонником конечно же являлся «"быстроходный Гейнц"», сбежавший из России от этих самых танков, но прощённый Гитлером за былые заслуги. Расхаживая вокруг танка Гудериан что–то объяснял Порше и Адерсу, двум самым главным конструкторам бронетехники рейха, то демонстрируя ширину гусениц, то залезая на корпус, то демонстрируя калибр и длину орудия. Подошедший поближе Паулюс услышал как тот с жаром доказывает Порше преимущества этого русского танка перед немецкими панцерами. Конструкторы в большинстве случаев соглашались с ним, но по некоторым вопросам начинали спорить.

– Генерал, вы не представляете себе трудность копирования чужой техники. – Убеждал Гудериана Порше. – Для этого придётся переделывать весь производственный цикл. К тому же мы не знакомы со способами отливки цельнолитых башен, наши заводы не выпускают подобных дизелей.

– Намного проще создать новый танк, используя похожие элементы конструкции. – Поддержал Порше Адерс. – К тому же наша компоновка с передним расположением трансмиссии позволит сделать боевое отделение просторнее и сдвинуть башню в центр. А то в этом русском шедевре, на мой взгляд, очень тесно.

– Если по боевым качествам, прежде всего по скорости и бронированию, ваш новый панцер не будет отличаться от этого, то я не возражаю. – Сделал вывод Гудериан. – Хотя я попрежнему убеждён, что лучше этого танка сделать вряд ли возможно.

– В какой–то степени можно модернизировать наши панцеры. – Продолжил свою мысль Адерс. – Наварить дополнительные броневые плиты, поставить более длинноствольные орудия, сделать шире гусеницы.

– Это всего лишь полумеры. – Возразил Гудериан.

– Согласен, но всё это можно сделать очень быстро, а разработка нового танка затянется, как минимум, на несколько месяцев. – Добавил Порше.

– Надеюсь русские не успели поставить их на поток. – Высказал предположение Адерс.

– Могу вам сообщить только то, что против моей танковой группы их действовало более сотни. – Ответил ему Гудериан. – А всего по данным разведки на Восточном фронте зафиксированы действия восьми танковых корпусов русских, и в каждом около двух сотен таких вот «"подарков"» нашим панцерваффе.

Паулюс поморщился. С такой лёгкостью сообщать секретные пока сведения. Хотя какие они секретные? Главный радиоразведчик вермахта генерал Фелльгибель уже сообщил ему «"под страшным секретом"», что радиостанции Каира с садистским наслаждением цитируют этот документ, с многочисленными комментариями, уже в течение суток. Это означало, что Роммелю удалось его передать англичанам, а также то, что английские генералы оказались ещё большими болванами, чем предполагал Паулюс, хотя надо признать, что Эрвин его предупреждал. Нужно быть совершенным идиотом, чтобы разнести в эфире такие данные. Интересно, как в данной ситуации отреагирует Черчилль? Да и реакция Гитлера интересна, хотя её они увидят и очень скоро. Из–за плеча Паулюса совершенно бесшумно возник фельдмаршал Витцлебен.

– О чём задумались генерал? – Фельдмаршал смахнул со своего рукава неизвестно откуда прилетевшую пушинку. И тут же продолжил, не дожидаясь ответа. – Как вы думаете, успеют наши гении создать достойного противника этому русскому чуду.

– Не хочу ничего предрекать, господин фельдмаршал, роль Кассандры всегда была неблагодарной и бесполезной. – Паулюс невольно посмотрел по сторонам, но в опасной близости от них никого не было. – Но если наступление русских будет продолжаться в таком же темпе, то новый панцер нам попросту не понадобится.

– Я только что узнал, что русские сегодня ночью взяли Краков. – Сказал Витцлебен. – Кстати у них новый командующий на Центральном фронте. – Поймав заинтересованный взгляд Паулюса, он продолжил. – Некий генерал Рокоссовский, нам совершенно неизвестный до этого.

– Надо спросить Хойзингера, он прекрасно знает большинство русских генералов. – Посоветовал Паулюс.

Они посмотрели по сторонам в поисках «"ходячей энциклопедии"» генерального штаба. Оказалось, что Хойзингер неподалёку о чём–то увлечённо разговаривает с Кёстрингом.

– А вот и второй знаток. – Констатировал Витцлебен и, слегка повысив голос, сказал. – Полковник и вы, генерал, подойдите к нам. Хойзингер с Кёстрингом поспешили на зов фельдмаршала.

– Скажите полковник, кто такой генерал Рокоссовский? – Спросил Витцлебен.

– Не могу сказать ничего конкретного. – Смутился Хойзингер. – До начала войны всего лишь один из командиров мехкорпусов, которых у русских столько, что уследить за всеми попросту невозможно.

– Участвовал в Гражданской войне, имеет несколько орденов, сидел в тюрьме по подозрению в поддержке Троцкого, но выпущен Сталиным за год до начала войны. – Продолжил Кёстринг. – Ничем не прославился, если не считать разгром Первой танковой группы Клейста. – Уточнил бывший военный атташе в России и желчно добавил. – Причём всего за неделю.

– Можно ещё добавить, что по нормам вермахта он слишком молод для такой должности. – Уточнил Хойзингер. – Ему ещё нет и пятидесяти. К тому же он по национальности поляк, но вряд ли нам это поможет в данной ситуации.

– Если он будет воевать как польские генералы в тридцать девятом, то не доставит нам больших проблем. – Попробовал сгладить напряжённость Паулюс.

– Не забывайте Паулюс, что это советский генерал, а не польский, – охладил его Кёстринг.

– Сталин назначил ещё, по крайней мере, троих новых командующих фронтами. – После непродолжительного раздумья продолжил Витцлебен. – И все такие же как этот Рокоссовский – одно большое неизвестное. Мы столько лет изучали достоинства, недостатки и привычки его маршалов, искали что им противопоставить, а он взял и в одночасье назначил на такие должности никому не известных генералов. Рокоссовский, Конев, Ватутин, Ерёменко. Вам что–нибудь говорят эти фамилии? – Генералы покачали головами. – А командовать танковыми и механизированными корпусами он вообще назначил полковников, о которых мы даже не слышали. – Он повернулся к Кёстрингу. – Вам что–нибудь говорит фамилия Катуков? Бывший атташе только удивлённо пожал плечами.

– Вот видите, – сделал вывод Витцлебен, – а ведь он командовал танковым корпусом, который был основной ударной силой русских при разгроме Клейста.

– И какой вывод мы должны сделать из всего этого? – Поинтересовался Хойзингер.

– Не знаю полковник. – Фельдмаршал отвернулся, делая вид что рассматривает дорогу к полигону. – Спросите у Кейтеля, а лучше всего у фюрера. Кстати, вот и его кортеж.

Хойзингер поспешил к предполагаемому месту остановки кортежа Гитлера, после секундного колебания за ним поспешил Кёстринг. Дёрнувшегося было Паулюса Витцлебен задержал за рукав кителя.

– Не спешите генерал. – Фельдмаршал сделал многозначительную паузу и продолжил. – Не спешите высказывать верноподнические чувства этому политическому трупу. Паулюс удивлённо вздёрнул брови. Витцлебен сделал изумленное лицо:

– А я думал, Паулюс, что вы убеждённый наш сторонник. А вы, кажется, пытаетесь усидеть на двух стульях. Похвальное желание, но ещё никому это не удалось, особенно если стулья начинают разъезжаться в стороны.

Паулюс уже с интересом посмотрел на фельдмаршала. Ну что же когда–то он должен был узнать, кто стоит за этим заговором. Ибо Гальдер не очень подходит на роль главы. Значит Витцлебен? Единолично, или же один из предводителей. Не самый плохой вариант для Германии, ибо удовлетворит и немцев и англичан, которые вряд ли пойдут на договор с Гитлером. Фельдмаршал уловил смену мыслей на лице Пулюса, удовлетворённо кивнул головой и продолжил:

– Я рад, что вы сумели передать нужную нам информацию британцам, но чем вы объясните действия вашего протеже Роммеля?

– А что случилось? – Удивился Паулюс.

– Значит вас он тоже не поставил в известность. – Сделал вывод Витцлебен. – Вчера вечером Африканский корпус начал наступление на англичан. По сведениям авиационной разведки, если вообще можно верить Герингу, хотя Кесельрингу я бы поверил, его панцеры уже подходят к Александрии. А учитывая, что после последнего донесения прошло более пяти часов, Роммель, наверняка, уже взял этот порт.

Паулюс задумался. Ай да, Эрвин. И ведь ни одним словом не выдал своих замыслов. Перестал доверять? Или не захотел волокиты с утверждением его планов в ОКВ. Нужно признать, что он прав. Его бы неделю терзали различными согласованиями, обязательно прислали бы проверяющего, а затем Гитлер всё равно поменял бы или дату начала операции, или направление главного удара. А так, все поставлены перед свершившимся фактом. Фюрер в восторге оттого, что его армии могут не только терпеть поражения от явно недооценённой Красной армии, но и захватывать города, пусть и у другого противника. Да и политический эффект какой. Наверняка Ганс Фриче уже набрасывает очередную победную речь, к которым так привыкли в Германии за годы побед в Европе.

А Эрвин молодец! Опять начал операцию в своё излюбленное время – ночью. Пока британские генералы сумели проснуться и разобраться в обстановке, он уже обошёл их и ударил по самому чувствительному месту англичан – по штабам. Теперь достаточно блокировать дивизии и бригады переднего края и двигаться вперёд к Александрии. Вот только откуда он взял горючее? Наверняка захватил у англичан. А ведь такую операцию не приготовишь за три дня. Значит намётки предстоящих действий у него уже были во время его, Паулюса, визита.

– Я думаю, фельдмаршал, – начал Паулюс, опасаясь, что пауза затянулась слишком долго, – что он выполнял наши указания.

– Это как? – Удивился Витцлебен.

– Мы дали ему команду эвакуироваться из ближайшего порта. – Паулюс насладился впечатлением оказанным этой фразой и продолжил. – А ближайшим к нему портом была Александрия! К тому же мы предоставили ему свободу действий.

Витцлебен рассмеялся, на них начали оглядываться и он быстро прервал веселье.

– Благодарю вас, Паулюс, за предоставленное объяснение. Я думаю, что оно очень понравиться фюреру. Но как быть с нашим планом?

– Мне кажется, что он поступил правильно. Заставить англичан сесть за переговоры можно только с сильным противником, слабого они попросту проигнорируют. – Паулюс задумался и продолжил. – Хотя риск, конечно, есть. Британские генералы могут элементарно обидеться, и упереться. Я с самого начала говорил, что воздействовать нужно прежде всего на Черчилля.

– Я тоже так думаю. – Ответил Витцлебен. – Но если оставить всё как есть, то британцы начнут волноваться только тогда, когда русские выйдут на побережье ПадеКале. – Фельдмаршал не выпускал из внимания автомобиль Гитлера. – А вот теперь нам нужно поторопиться, кажется, фюрер всё же решил выйти. – Сказал он и поспешил к месту остановки кортежа. Паулюс двинулся вслед за ним.

Гитлер был зол. Нет, он был просто взбешён. Это недоумки генералы в очередной раз испортили его гениальные решения. Потерпеть такое страшное поражение от большевиков! Наислабейшего, по его мнению, противника! И это после разгрома великолепной французской армии, оснащённой так, что даже у него возникали сомнения в успехе, не говоря о трусливых генералах, которые только и думают о том, как усидеть в своих креслах, а не о величии рейха, о котором он должен думать один. Он обеспечил им свободу действий на континенте, связав тайными и явными договорами большинство, сколько–нибудь значительных, стран Европы. Сумел даже свести к минимуму противодействие Англии, до сих пор не смирившейся с тем, что времена Британской империи клонятся к упадку, уступая место тысячелетиям Третьего рейха.

И вот эти недоумки, только по недоразумению и его ошибке, носящие звания генералов и фельдмаршалов, угробили его блестящий план. Он на короткое время почувствовал зависть к Сталину, который взял и перестрелял, предавших его маршалов и командармов. Он сам такой власти пока не имел, но собирался её достигнуть, используя сложности военного времени.

Гитлер посмотрел через толстое, пуленепробиваемое стекло двери на, стоящих вдоль дороги, генералов. Подкатила новая волна раздражения. Он, фюрер немецкого народа, любимый всеми в рейхе, должен прятаться за бронёй от собственного народа, как эти жалкие еврейские плутократы и комиссары. Кто–нибудь за это обязательно ответит! Наконец он взял себя в руки, время гнева ещё не пришло. Конечно, он не забудет никому эти минуты собственной слабости. Но сейчас ещё не время!

Он подал знак, колеблющемуся с другой стороны двери, офицеру и тот открыл дверь автомобиля. Фюрер сделал глубокий вдох, окончательно успокоивший его, и вышел к встречающим его генералам.

Времени оказалось достаточно, что не только дойти до места встречи, но и ждать когда же фюрер решится выйти. Гитлер медлил, через стекло видно было, как постепенно менялось выражение его лица, от крайней степени бешенства до, с трудом сдерживаемого, умиротворения. Так же менялись и лица встречающих генералов – от заинтересованности до равнодушия, правда не у всех. Безусловно преданные Кейтель и Йодль, следили за всеми изменениями настроения Гитлера, спеша следовать ему. Большинство генералов и офицеров сохраняли нейтральное выражение лица. И только некоторые, стоящие на краях шеренги, как Витцлебен и Паулюс, позволили себе слегка усмехнуться, но и то так, чтобы не увидели эсэсовцы охраны, которым Гитлер с каждым днём доверял всё больше и больше, заменяя ими армейскую охрану, везде где это возможно.

Паулюсу временами становилось страшно от своего вольнодумства. Привыкший только выполнять распоряжения начальства, он впервые оказался в ситуации, когда нужно было самому принимать какое–то решение. Если бы заговорщики, прямо предложившие ему предать фюрера, не принадлежали к его прямому или косвенному начальству, он бы никогда не поддержал их. Хотя он прекрасно понимал, что предпринятый Гитлером курс попросту губителен для Германии. Ещё Мольтке говорил, что война на два фронта закончится для Германии неминуемым поражением. Тем более, если противниками являются Английская империя, включающая восьмую часть населения мира, и Россия, настолько необъятная, что даже скоростной экспресс пересекает её более недели, а уж сколько времени понадобится пехоте, можно только гадать.

Конечно, если бы удался намеченный по плану Барбаросса прорыв танковых групп, то сейчас русским пришлось бы пятиться на восток. Но шедевр стратегической мысли, которым несомненно был разработанным им план, похоронен под гусеницами русских танковых корпусов. Панцеры выбиты русской артиллерией и танками, а те которые остались, были брошены экипажами из–за отсутствия горючего. Если бы у Гитлера хватило разума, хотя бы на второй или даже третий день, дать приказ об отступлении, то ситуация не была бы такой критической. А вместо этого в бой были брошены танковые дивизии вторых эшелонов, что привело к катастрофе. Оставшаяся без поддержки панцеров пехота была обречена на разгром, и только умение генералов и фельдмаршалов вермахта позволило спасти хотя бы часть её от полного уничтожения. Паулюс покосился на фюрера, наконец–то покинувшего автомобиль, но пока не отходившего от него. Если бы не вмешательство этого «"ефрейтора от стратегии"», то ситуация не была бы столь критической. Но фюрер вмешивался в действия командования то, утверждая, то отменяя, нередко через несколько часов, их приказы. Отдавал свои указания через головы фронтового командования армиям, корпусам, а то и непосредственно дивизиям, внося в руководство войсками невероятную путаницу.

Фюрер всё–таки решился остаться, хотя было желание всё отменить и уехать обратно в Берлин. Он неторопливо прошёл вдоль шеренги генералов, иногда останавливаясь и внимательно всматриваясь в лица. Пройдя всю шеренгу, он вернулся к Гудериану и спросил:

– Ну и где этот шедевр большевиков, который вы хотели показать?

Гудериан поспешил к русскому танку, за ним двинулись и все остальные во главе с Гитлером. Расположившись возле танка широкой дугой, генералы ещё раз выслушали объяснения Гудериана. Гитлер в раздражении щурил близорукие глаза, осматривая русский танк и стоящих вокруг генералов, но пока молчал, давая «"быстроходному Гейнцу"» высказаться.

– Вы хотите сказать, Гудериан, что пушки наших панцеров не пробивают его броню? – Не выдержал Гитлер спустя минут десять объяснений.

– Пробивают, мой фюрер, но с расстояния менее пятисот метров. – Ответил Гудериан, немного преувеличивая возможности немецких танков.

– Так в чём же дело! – Гитлер дал волю своему раздражению. – Подходите ближе и расстреливайте его.

– Мой фюрер, противник тоже стреляет! – С сарказмом прокомментировал пожелание Гитлера Гудериан. – Причем его пушки пробивают наши панцеры с расстояния более километра. Хотя по калибру русская пушка почти такая же как на Pz–4, у русских 7,6 см, а на наших панцерах 7,5 см, но у них пушка длинноствольная и, следовательно, более мощная.

– Почему же на наших панцерах пушки хуже, чем у большевиков? – Голос Гитлера начал срываться на высокие ноты от, с большим трудом сдерживаемого, гнева. – Какой идиот дал указание ставить на панцеры маломощные пушки?

– Мой фюрер, мне кажется, это было ваше указание. – Среди всеобщего молчания раздался голос главнокомандующего сухопутными войсками генерала Браухича.

Гитлер взорвался, столь долго сдерживаемое раздражение выплеснулось наружу.

– Браухич, я ещё не настолько выжил из ума, чтобы не помнить собственных указаний.

Паулюс вспомнил, что после столкновения с французскими танками Гитлер действительно давал указание перевооружить Pz–3 длинноствольными пушками, но было ли дано указание сделать то же самое с Pz–4 он не знал. К тому же фюрер очень часто менял свои решения, поэтому уверенно сказать, кто был прав в данном случае, просто невозможно. Гитлер между тем продолжал выплёскивать свои эмоции.

– Я не позволю никому оправдывать свои ошибки моими решениями! Я уверен, что я не мог отдавать столь дурацкого приказа! Вы, Браухич, лжец!

Гитлер продолжал неиствовать, обрушивая потоки обвинений на всех, кому не посчастливилось оказаться вблизи него.

– Вы кабинетные крысы, просидевшие всю прошлую войну в штабах, пытаетесь списать на мои решения свои ошибки и просчёты. – Кричал он в лица стоящих вблизи генералов. – Может кто–нибудь из вас пролил кровь за величие Германии? – Фюрер очень гордился полученным на той войне тяжелым ранением и не отказывался от случая напомнить о нём своим генералам. – Нет вы можете проливать только чернила! И обвинять меня в своей глупости.

Генералы неодобрительно молчали. Распаляясь от этого молчаливого сопротивления, Гитлер продолжал свой поток обвинений. Постепенно он начал остывать, на остатках эмоций доведя разговор до логического конца:

– С сегодняшнего дня я требую стенографировать все заседания с моим участием. Чтобы никому не было позволительно перекладывать на меня свои промахи.

Во время выступления фюрера никто не решался двигаться, но стоило ему успокоиться к Кейтелю подбежал офицер связи и передал папку с документами. Быстро просмотрев содержимое начштаба ОКВ повернулся к Гитлеру:

– Мой фюрер, разрешите доложить?

– Что там произошло? – Попрежнему в раздражении ответил ему Гитлер.

– Донесение из Северной Африки. Два часа назад Африканский корпус генерала Роммеля взял Александрию! Захвачено большое количество техники и пленных. К сожалению военные корабли англичан успели уйти, но он сумел захватить несколько транспортов и даже подводные лодки. По донесениям воздушной разведки англичане в панике покидают Каир.

– Что этот идиот себе позволяет! – Опять взорвался фюрер. – Без согласования со мной. Паулюс где вы? Какой приказ вы ему передали?

– Мой фюрер, я передал ему ваш приказ эвакуироваться из ближайшего порта. – Паулюс решил воспользоваться ответом данным им Витцлебену. – А ближайшим к нему портом является именно Александрия. К тому же вы предоставили ему возможность в случае изменения обстановки самостоятельно принимать решения.

Гитлер замолчал, отвернувшись от генералов, он начал рассматривать русский танк, пытаясь найти нужное решение. Успех Роммеля имел бы большое значение, если бы на востоке удалось разгромить русские армии. Тогда усилив Африканский корпус ещё несколькими дивизиями можно было бы захватить Палестину, Сирию и даже Ирак. А там недалеко и до дружественного Ирана. И великолепной Бакинской нефти. Если бы, конечно, армии восточного фронта не вышли к Баку раньше. Но эти идиоты генералы сумели проиграть русским приграничные бои. И теперь придётся громить орды большевиков на границах рейха.

У Гитлера не возникало и тени сомнения, что он сумеет разгромить русских. Но для этого ему придётся навести порядок в штабах и привести своих генералов в чувство жёсткими приказами. Иначе они будут «"выравнивать"» линию фронта до самого Берлина.

Но что же делать в Африке? Жаль нет на совещании Геббельса. Йозеф всегда умел находить практическую пользу даже в самых идиотских ситуациях. Может действительно использовать этот успех для пропаганды. В военном отношении цена ему небольшая, вот если бы его генералы сумели отбросить русских от предместий Кракова. (О том, что Краков уже оставлен – доложить фюреру пока не решились.)

Можно, конечно, бросить танки Роммеля на Каир, это приведёт этих зазнаек английских генералов в чувство. А если ещё провести несколько мощных налётов на Лондон, то и Черчиллю придётся задуматься, так ли он силён, как ему кажется. Может быть, ещё раз напомнить ему о предложениях Гесса. Жаль, что его полёт сложился так неудачно. Сейчас рейху не помешал бы союзник в виде Англии. Впрочем, Гитлера устроил бы и нейтралитет Британии.

А ведь это может сработать. Гитлер впервые за эти дни начал приходить в хорошее настроение. Да, именно так он и поступит. Но не сейчас, а на вечернем заседании. И уже в присутствии стенографистов. Отныне он не даст этим мерзавцам ссылаться на, якобы, его решения. Приняв решение, фюрер повернулся к генералам и сказал:

– Обсуждать возможные пути решения этой проблемы будем на вечернем совещании. – Генералы вздохнули, начали что–то тихо обсуждать. Гитлер недовольно дёрнул головой и добавил. – Кейтель, распорядитесь, чтобы к вечернему совещанию в моём распоряжении было несколько стенографистов. С сегодняшнего дня все мои слова будут записываться, чтобы никто, – Гитлер с ненавистью посмотрел в сторону Браухича, – не мог обвинить меня в своих ошибках.

Фюрер резко повернулся и поспешил к своей машине. Вышедший размяться шофер Гитлера Кемпфка кинулся на своё место и начал заводить двигатель. Вскоре кортеж фюрера развернулся и поспешил в Берлин. Вслед за ним поспешили покинуть полигон и остальные.

– Как вы думаете, генерал, какое решение он принял? – Спросил Паулюса Витцлебен.

– Мне, кажется, что он бросит Роммеля на Каир, господин фельдмаршал. – Ответил Паулюс. – Тем более, хорошо зная Эрвина, я уверен, что его панцеры уже движутся туда, не дожидаясь никаких указаний.

– Ну что же, может это и к лучшему. – Сделал вывод Витцлебен. – Нам нужно ещё кое что обсудить, генерал, поэтому предлагаю вам пересесть в мою машину. Паулюс кивнул и двинулся к Опелю фельдмаршала.

5 июня 1941 года Северная Африка

Роммель торопливо шёл вдоль берега Нила. Вблизи великая река не производила впечатления. Широкая, конечно, но Дунай перед впадением в Чёрное море, вернее перед разветвлением на рукава, вряд ли уже. Впрочем, и Нил превращается во множество больших и малых рек и речушек, скрытых зарослями папируса и населённых бесчисленным скопищем змей и комаров. Мутная же вода великой реки вызывала тоску по прозрачным горным ручьям Баварии, стекающим с кристально чистых ледников Альп.

Роммелю было тоскливо. Тяжело чувствовать себя обманутым победителем. Да он победил. Вот он Каир в нескольких шагах перед ним раскинулся извилистыми улочками окраин, нагромождением бесформенных хижин, постепенно переходящими в стройные улицы делового центра. Вот у его ног великая река Африки, к которой он стремился все эти недели. Вот, где–то вдали за горизонтом, великие пирамиды, увидеть которые, согласно традиции, должен каждый добравшийся до столицы Египта. Пришлось посетить их и командующему Африканским корпусом. Мрачные нагромождения каменных блоков удивляли только размерами. Это какое нужно терпение, чтобы в течение десятков лет ждать, наблюдая как растёт главная цель всей твоей жизни – грандиозное надгробие.

Командующий Африканским корпусом такого терпения не имел. Если быть точным, то он вообще не имел никакого терпения. Потому и метался сейчас по берегу, вымещая злость на безответном прибрежном песке.

Блестящая операция закончилась грандиозным провалом! На последних каплях бензина его панцеры выкатились на берег Суэцкого канала, чтобы последними снарядами запоздало отсалютовать отплывающим вдаль английским кораблям.

Развить успех было нечем. Тяжелый чёрный дым, стелющийся вдоль берега, ставил жирный крест на дальнейшем продвижении. Англичане всё–таки решились взорвать свои стратегические склады. Вернее завязнувшие в обороне последних английских батальонов панцеры передовой пятнадцатой танковой дивизии не сумели прорваться в город, давая возможность британским генералам отправить в воздух его надежды продвинуться дальше.

Прислонившись к не очень горячему теневому листу брони бронетранспортёра обер–лейтенант, командир охраны командующего, лениво наблюдал за его перемещениями по берегу. Обер–лейтенанту было скучно. Метания генерала вызывали у боевого офицера, случайно попавшего в «"штабные крысы"», как охарактеризовали бы его редкие друзья из недавних сослуживцев, всего лишь ленивый интерес. Он охотно заключил бы пари, по примеру врагов англосаксов, на каком именно шаге командующий наконец–таки упадёт. Подходящие ситуации возникали уже несколько раз, но каждый раз генерал в последний момент изворачивался, в очередной раз подтверждая свою репутацию счастливчика, способного выкрутится из самой безвыходной ситуации. Вот только спорить было не с кем. А если откровенно, то было попросту опасно. Это в своём, трижды проклятым всеми богами и чертями в придачу, разведвзводе он мог позволить себе удовольствие высказывать мысли «"без цензуры"». Здесь же просто желая «"доброго утра"» и «"приятного аппетита"» стоило контролировать свои слова и даже мысли. Ибо желающие взлететь как можно выше по служебной лестнице, в отличие от его бывшей дивизии, предпочитали проливать не кровь, а чернила. Впрочем, от крови они тоже не отказывались, но предпочитали, чтобы лилась чужая. Неплохо, если в бою, ну а если в подвалах родного гестапо, то вообще великолепно.

Обер–лейтенант в очередной раз окинул взглядом своих подчинённых. Все несли службу, или старательно это демонстрировали, в соответствии с его приказом и требованиями устава. Обер–лейтенант достал пачку сигарет, прикурил одну из них и вышел из тени. Солнце с яростью набросилось на новую жертву. Жара с трудом переносимая в тени, на солнцепёке была просто невыносимой. Выросшему среди альпийских лугов в прохладных горных долинах, обер–лейтенанту она казалась самым страшным наказанием за всю его недолгую жизнь. Не спасала и близость реки. Каждое живое существо старалось найти хоть какую–нибудь тень, не были исключением и его солдаты. Стоило только кому–нибудь из них выпасть из поля зрения офицера, как он немедленно смещался в сторону ближайшей тени. Офицер прекрасно понимал солдат. Если даже прокалённые зноем своего нищего острова сицилийцы старались в полуденные часы забиться в какую–либо нору и блаженно продремать время сиесты, то немцам было намного тяжелее. Даже ветераны Африканского корпуса из пятой лёгкой дивизии, переброшенные сюда ещё в феврале, с наступлением большой жары плохо себя чувствовали, то солдатам его дивизии, оказавшимся в этой пустынной печке самыми последними, было тяжелее вдвойне.

Обер–лейтенант перебарывая желание вернуться обратно в тень двинулся проверить посты. Неторопливо обходя место стоянки он анализировал ситуацию. И хотя от него сейчас не требовалось принимать самостоятельных решений, прошлое войскового разведчика брало своё. Роммель, конечно, славился своей эксцентричностью и выйти в самую жару на солнцепёк для него не было чем–то удивительным и необычным. Но все свои безумства он совершал неизменными только один раз. Второй раз уже было что–то другое. Но вот уже третий день, отбросив другие дела, он мечется по берегу в нетерпении поглядывая на часы. Явно кого–то ждёт. Это не могут быть немцы или итальянцы, их можно вызвать в штаб. Вряд ли это кто–то из арабской резидентуры, с ними намного удобнее встречаться в кривых улочках окраин Каира. Да и не генеральское это дело, тем более генерала такого ранга, встречаться со шпионами, какие бы важные сведения они не доставляли. Наверняка, этот кто–то будет англичанином, и англичанином имеющим право принимать решения.

Обер–лейтенант посмотрел по сторонам. Теперь только упёртые идиоты, а обер–лейтенант к ним не относился, не понимали, что война в Африке зашла в тупик. По сути дела последний рывок на Каир быль всего лишь данью самолюбию их командующего. Никакого практического смысла в сложившейся обстановке в этом не было, с военной точки зрения, но от этого дела изрядно несло политикой, по мнению обер–лейтенанта, самым мерзким и подлым занятием на Земле. Поэтому, когда на берегу в километре от них показалась группа всадников, обер–лейтенант понял, что они наконец–то дождались.

Он оглянулся на бронетранспортёр и пулемётчик быстро повернул ствол в сторону приближающейся группы. Ещё один жест рукой и все часовые повернули оружие в сторону гостей. Остановился и Роммель, ожидая дальнейших действий всадников. Те не доезжая той незримой черты, за которой пулемётчик должен был открыть огонь, остановились. От группы отделилось трое, соскочили с лошадей и двинулись в сторону командующего Африканским корпусом. Роммель двинулся к ним, обер–лейтенант ощутил смутное беспокойство и уже приготовился дать команду на выдвижение, когда генерал остановился. Пройдя несколько шагов, явно из вежливости, он стал ждать приближения своих гостей. Не различимые издалека детали, делавшие их всех похожими из–за одинаковых одеяний пустынных жителей, по мере приближения могли многое сообщить знающему человеку. Из троих только один наверняка был арабом, но ни в коем случае не высушенным солнцем бедуином. Холёная бородка, менее смуглый цвет лица, а самое главное сверкающие на солнечном свету драгоценные камни колец, унизывающих пальцы, говорили о высоком положении этого человека. Двое других были европейцами. И обер–лейтенант мог поспорить на что угодно, что один из них был англичанином, а вот второй его соотечественником. Не составляла сомнений и военная выправка немца, хоть и пытался он маскировать её просторным халатом бедуина. Англичанин был более мешковат, но и он явно когда–то походил в мундире, а может и ходит сейчас, просто лучше маскируется.

Оторвавшись от наблюдения за гостями командующего, обер–лейтенант несколькими жестами перенацелил своих подчинённых. За сопровождающими гостей всадниками следили пулемётчики обоих транспортёров, остальные вернулись к наблюдению своих секторов. Сам командир разведчиков переместился в тень ближайшего к Роммелю бронетранспортёра, откуда ему всё было прекрасно видно, но расстояние не позволяло ничего слышать. Обер–лейтенанту не хотелось касаться секретов вышестоящих никоим образом. Нельзя сказать что он не обладал честолюбием и желанием подняться выше по служебной лестнице. Но здравомыслие жителя маленького баварского городка шептало, что носители больших секретов, не обладающие соответствующими званиями, обычно плохо кончают. Будь у него право выбора, он предпочёл бы находиться на другом берегу Нила, чтобы не только не слышать, но и не видеть встретившихся здесь людей.

Роммель с любопытством рассматривал своих гостей. Он сразу узнал командира разведки своего корпуса. Подполковник, получивший это звание по приказу самого Роммеля всего три дня назад за успешную подготовку операции «"Случайный гость"», так и не научился скрывать свою выправку. Узнал он и араба, когда тот подошёл достаточно близко, всё–таки он занимал слишком значительный пост в формально «"независимом"» Египте, но решил пока не показывать своей осведомленности. И только личность англичанина оставалась для генерала пока неизвестной. Оставалось надеяться, что его гостем будет человек, имеющий право принимать решения не тратя время на многочисленные согласования всяких мелочей.

Наконец они подошли вплотную, Роммель отдал честь. Подполковник вытянулся в струнку, пытаясь щёлкнуть каблуками, что на рыхлом песке было явно неуместным. Араб продемонстрировал лёгкий поклон, вслед за ним повторил этот жест англичанин.

– Командующий Африканским экспедиционным корпусом генерал Роммель. – Представил своего командира подполковник. – А это…

– Не надо имён, подполковник, – остановил его англичанин, говорящий понемецки всего лишь с лёгким акцентом, – они могут вызвать неуместное любопытство. Роммель согласно кивнул. Получив согласие генерала, англичанин продолжил:

– Я думаю, что меня можно называть сэр Джон, а нашего арабского друга господин Абдула.

Роммель усмехнулся, иметь такие имена – значило не иметь вообще никаких. Что же его это устраивало как нельзя лучше. Генерал повернулся к своей охране и подал её командиру знак. Тотчас из–за дальнего транспортёра показался штабной автобус и, натужно гудя двигателем по песку, поехал вперёд пока не остановился неподалёку от них. Выполняя полученный заранее приказ шофёр покинул кабину и вернулся назад. Роммель открыл дверь, расценив это как приглашение, гости двинулись внутрь фургона.

Расположившись вокруг столика генерал и его гости внимательно изучали друг друга потягивая из стаканов холодную минеральную воду, самолично разлитую Роммелем. Обменявшись с англичанином несколькими ничего не значащими фразами о погоде, генерал торопливо оценивал сложившуюся ситуацию. То что британец говорил понемецки было просто великолепно. Нет необходимости посвящать в тонкости дела переводчика. Знает ли немецкий язык араб, никакой роли не играло. Марионетка, даже коронованная, будет делать только то, что прикажут те, кто дёргает за верёвочки, а уж тем более представитель менее знатного рода, пусть и занимающий довольно значительный пост. Намного больше его интересовал статус англичанина. Имеет ли он право принимать решения, если имеет, то до каких пределов распространяется это право. Молчание затягивалось, понимая это англичанин решился первый начать трудный разговор.

– Господин генерал, может быть вы объясните нам – зачем вам понадобилось брать Каир.

– Вы знаете, сэр Джон, всегда хотелось побывать в этом славном городе. Вот и решил осуществить свою мечту. – С едким сарказмом ответил ему Роммель.

– Так ли необходимо для этого брать в сопровождение пять дивизий? – С ироничной улыбкой вернул Роммелю его колкость британец.

– Вы знаете, сэр Джон, на дороге стояли какие–то странные люди с пушками, и почему–то не хотели меня пускать.

Араб улыбался, начавшийся спор его забавлял. Знал ли он язык, или догадывался о сути разговора, но ему явно нравилось что переговоры начались с взаимных обвинений. Он, наверняка, следуя давней восточной традиции собирался получить свою долю бакшиша с обеих сторон.

– А вы не пробовали договориться с этими людьми? – Продолжал иронизировать британец.

– А вы уверены, что они стали бы со мной разговаривать? – Ответил Роммель с не меньшей иронией.

Англичанин замолчал, отпил из своего стакана, окинул взглядом внутренности автобуса. С его лица сошла улыбка, время иронии закончилось. Сэр Джон вынужден был признать, что немец прав. Если бы не удачный демарш Роммеля, никто в Британии не сел бы с ним за стол переговоров. Благодушие царившее в штабах всех уровней поражало его, единственного, по его мнению, здравомыслящего человека в округе. Все остальные вели себя как полные идиоты. Дошло даже до тотализатора, главной ставкой в котором было время начала отступления немцев. Стремительное крушение восточного фронта, как казалось, не оставляло африканскому корпусу никаких других путей решения проблемы – кроме отступления и эвакуации. Даже он ожидал, что в конце концов так и произойдёт. Конечно, Роммель известный сорвиголова, но любому безумию сопутствуют определённые границы. Наносить удар по противнику, который превосходит тебя в несколько раз просто самоубийственно. Так думали все, кроме самого сэра Джона, который, как ему казалось, сумел понять командира Африканского корпуса немцев. Нет, такой человек, как генерал Роммель, не мог уйти просто так, не напомнив противнику о своем существовании. Сэр Джон ожидал очередного безумства «"швабского задиры"» с нетерпением, предполагая возможный удар по Александрии. И когда панцеры Африканского корпуса вышли на её окраины, он с удовлетворением поставил галочку напротив одного из пунктов своего плана, который в конце концов должен был заставить немцев служить на благо Британии. Но дерзкий бросок германских танковых дивизий на Каир не входил в его планы и доставил ему несколько неприятных часов, когда ему казалось, что все намеченные им планы рушатся.

Визит немецкого подполковника всё поставил на свои места. Сэр Джон почувствовал себя в роли незадачливого любовника, который мучительно ищет способы овладения предметом своей страсти, не замечая того, что и сам предмет предпринимает такие же шаги. Но теперь все намерения выяснены, обе стороны сидят напротив друг и друга и предстоит долгий и нудный торг. Сэр Джон ни минуты не сомневался, что потомок торговцев, а он хотя и числился природным аристократом среди людей своего круга, прекрасно помнил, что его прадед какую–то сотню лет назад торговал солониной в Шотландии, легко сумеет обмануть тупого швабского солдафона.

В свою очередь Роммель, разглядывая партнёра по переговорам, составлял план действий. Неплохо зная англичан как солдат, он впервые сталкивался с торгашом, в душе появился лёгкая брезгливость, но генерал постарался перебороть себя. Германии нужна эта жертва и он её принесёт. К тому же имея дело с беспринципной личностью, можно и самому освободится от мешающих принципов.

– Я должен признать что вы абсолютно правы. – Решился продолжить прерванный разговор англичанин. – Желающих с вами разговаривать немного. Большинство наших генералов предпочли бы утопить вас в море. Мне и моим соратникам с трудом удаётся удерживать их от опрометчивых шагов, которые, по моему мнению, больше навредят Британии, чем помогут. Я считаю, что мы можем и должны договориться, что две культурные европейские державы просто обязаны найти общие интересы перед страшной угрозой европейской культуре, которая накатывается с востока…

Роммель внимательно слушал англичанина, который выплетал словесные кружева, старательно обходя главный вопрос. Да, лицемерие демократических политиков не знает границ. Они будут потчевать вас дерьмом, не забывая при этом твердить о полезности данного продукта именно для вашего организма. С радостью вложат вам в руки нож для убийства, не забывая при этом стенать на весь мир о своём человеколюбии и миролюбии. Не моргнув глазом отправят «"ближнего своего"» на смерть, лицемерно твердя, что этого требовали высшие интересы. Вот и сейчас британец юлит, давая возможность немцу первому сказать грубую правду сегодняшней встречи. Вообще–то Роммель собирался сделать это с самого начала, но наблюдая за своим партнёром пришёл к решению немного понервировать его. Он старательно кивал в тех местах где красноречие его собеседника требовало этого, делал озабоченное лицо, разводил руками, но… молчал.

Британец начал нервничать, стал повторяться, но «"тупой солдафон"» продолжал молчать. Сэр Джон уже перешёл на примеры из истории, старательно цитировал, столь любимого этим «"идиотом Гитлером"», Фридриха Великого, но немец не делал никаких попыток сделать правильный вывод из его речей. Наконец, исчерпав все заготовленные заранее доводы англичанин замолчал, возникло ощущение, что он просчитался и вместо прибыльного контракта заключил заведомо проигрышную сделку.

Убедившись, что британец умолк окончательно, Роммель налил себе очередной стакан минеральной воды, неторопливо выпил его и, наконец–таки, начал говорить.

– Сэр Джон, я благодарен вам за великолепный спич, который вы подготовили для меня, но должен вам напомнить, что мы не в парламенте, а я не ваш потенциальный избиратель. – Генерал позволил себе жесткую усмешку, которая должна была показать партнёру, что здесь придётся играть по его, Роммеля, правилам и продолжил. – Мне, кажется, что вы не совсем правильно поняли зачем мы здесь собрались. Речь идёт не о генерале Роммеле и даже не о его солдатах. Как вы заметили, я сумею позаботиться о них без вашего вмешательства. И не нужно меня пугать воинственностью ваших генералов. Если они обещают сбросить меня в море, то я, в свою очередь, обещаю устроить им заплыв в Суэцком канале, до которого моим дивизиям намного ближе, чем вашим доблестным генералам до Александрии. Речь идёт о существовании Британии как империи. Как вы думаете, что сделают русские после уничтожения рейха?

– Я должен так понимать, что вы не исключаете такого варианта событий? – Решился прервать молчание англичанин.

– Мой дорогой друг! – Роммель откинулся на спинку сиденья, разглядывая через стакан далёкий противоположный берег реки. – Я не исключаю ничего! Особенно если вы, англичане, по своей давней привычке попытаетесь отсидеться в стороне, ожидая чем эта драка закончится. – Сэр Джон попытался возмутиться, но Роммель прервал его властным жестом, и, в корне пресекая попытку англичанина изобразить обиду и возмущение, продолжил. – Я понимаю желание вашего правительства воевать чужими руками. Но вам не кажется, что эта ваша доктрина слишком часто стала давать сбои?

– Поясните, – возразил ему удивлённый англичанин.

– Могу вам привести два примера из недавнего прошлого. – Роммель перешёл на академический тон, старательно пародируя спич, который ему только что пришлось выслушать. – Во–первых, ваше поведение в Польской войне. Ваше правительство надеялось, что вермахт надолго увязнет в Польше, но мы решили эту проблему практически за неполный месяц. В результате Англии пришлось впрягаться в войну самой, а не воевать руками поляков.

– Мы и не надеялись, что Польша сумеет долго продержаться. – Лениво и высокомерно просветил англичанин швабского солдафона.

– Правильно! Вы её сдали нам с самого начала, на блюдечке преподнесли. – Поддержал его командующий Африканским корпусом. – Надеялись, что война сразу в Россию перекинется. И просчитались! Не учли, что ни Гитлер, ни Сталин в тот момент воевать друг с дружкой не хотели.

– Хотелось бы мне знать из каких предпосылок вы сделали такие выводы! – Сэр Джон начал проявлять эмоции.

– Не нужно считать окружающих полными идиотами! – Роммель устало рассмеялся. – Ваше поведение в «"странной войне"» ничем другим, кроме желания подтолкнуть нас на восток объяснить невозможно!

Британец поднял бокал с минералкой, объявляя вынужденный таймаут. Нужно было признать, что генерал оказался более сложным противником, чем хотелось бы. Ну что же придётся просто перейти ко второму варианту действий, но для начала всё–таки нужно выслушать немца, давая тому возможность выболтать как можно больше.

– И какое завершение этой, по вашему мнению, ошибки?

– Вам пришлось самим выступить против нас, хотя и не по своей воле, а желая остановить наше наступление в Бельгии. – Пояснил Роммель, уточняя. – Впрочем безуспешно.

– Но нам удалось эвакуировать большую часть своих войск! – Возразил ему британец.

– Вам позволили это сделать. – Роммель вдруг почувствовал себя смертельно уставшим человеком. Кажется он прогадал. Вместо делового партнёра ему достался самовлюблённый идиот, который может слышать только самого себя. Оставалось надеяться, что за его спиной скрываются действительно серьёзные люди. – Это был очередной каприз Гитлера. Он посчитал, что это наилучший способ подтолкнуть ваше правительство к переговорам. Но в этом случае он просчитался.

– А какова вторая ошибка? – Продолжал упорствовать британец.

– А вторая ошибка случилась не так давно. – Роммель немного помолчал, старательно подбирая слова, и продолжил. – Второй ошибкой было нападение Германии на Россию.

– Но при чём тут Британия? – Удивился сэр Джон.

– Вы можете дать клятву, что ваше правительство не проложило руку к этому событию? – Деланно удивился Роммель.

– Генерал, ваши предположения оскорбляют не только правительство Британской империи, но и меня лично. Предположить что мы могли … – Англичан завёлся всерьёз и надолго, приводя в подтверждение своего мнения выдержки из газет, на память он, судя по всему, пожаловаться не мог, так как цитировал чуть ли не целые страницы.

Роммель заскучал окончательно. Этот идиот столь старательно излагал передовицы «"Таймс"», что складывалось впечатление, будто все свои познания о политике родной империи он черпал только оттуда. Генерал отвлёкся на красоты великого Нила, оценил работу своей охраны, провёл взглядом по салону и наткнулся на насмешливый взгляд араба. Скользнул дальше, но вернулся и уже внимательно оглядел «"господина Абдулу"». Заметив заинтересованный взгляд, араб едва заметно кивнул. Генерал несколько раз перевёл взгляд с араба на англичанина, пока окончательно не убедился, что «"дрессированной обезьяной"» в этом дуэте является именно представитель метрополии Великой Британской империи, а не один из министров её доминиона.

Игра прояснилась окончательно, все козыри брошены на стол. Тузы и шестёрки заняли подобающие им места. Англичане как всегда трижды перестраховались, боясь уронить свою великодержавность ниже только им одним известного уровня. Можно, конечно, обидеться, что к нему прислали пешек вместо ферзя, только какой в этом смысл. Главное, что он ждал от этой встречи, а именно, чтобы его предложения ушли дальше вверх, к людям которые действительно могут принимать решения, свершилось. Независимо от реакции «"сэра Джона"», который, надо признать, свою роль самодостаточного идиота исполнил очень хорошо. «"Господин Абдула"» недаром обозначил своё согласие. Нужно теперь сформулировать предварительные тезисы соглашения, а уж потом приступать к поиску компромисса с людьми, которые стоят за спиной этой делегации.

– Сэр Джон, я думаю, что достаточно излагать парадную витрину политики вашего кабинета. – Роммель прервал словоизлияния возмущенного англичанина. – Если вы, по прежнему, считаете что я оскорбил ваше правительство, то советую вам обратиться за разъяснениями к господину Черчиллю. А я слишком занятый человек, и не могу тратить своё время на бессмысленные споры.

Араб вновь едва заметно кивнул. Англичанин замолчал. Роммель достал свою записную книжку, где он конспективно записал предложения Паулюса и свои выводы, и ознакомил собеседников со своим видением проблем Африканской компании.

– Признавая что война между Рейхом и Британией зашла в тупик и потеряла свой смысл в связи с событиями на Восточном фронте, я предлагаю. Первое, объявить прекращение огня на Африканском театре боевых действий, что фактически уже произошло.

Британец достал свою записную книжку и начал записывать предложения командующего Африканским корпусом. Роммель подождал пока он закончит и продолжил.

– Второе, войска Африканского корпуса и их союзники оставляют Каир и передислоцируются в Александрию для последующей эвакуации в Европу. Третье, британская сторона предоставляет мне горючее для этой операции. – Глаза англичанина торжествующе заблестели, но Роммелю было безразлично, что он думает по этому поводу. – А также запасные части для ремонта техники.

– Послушайте генерал! – Подал голос британец. – Но где мы возьмём детали германского производства.

– Не представляйте себя большим идиотом, чем вы являетесь. – Рассмеялся Роммель, ему надоело щадить самолюбие англичанина. – И не делайте вид, будто вам неизвестно, что большая часть нашей техники – английская и американская, доставшаяся нам в качестве трофеев от ваших воинственных генералов.

Араб усмехался уже в открытую, не скрывая своего отношения к происходящему диалогу.

– И наконец четвёртое. – Роммель отложил блокнот. – Британская сторона обеспечивает нашу эвакуацию из северной Африки в Италию, желательно в Геную или Триест, или в Хорватию, например в Риеку, что для нас предпочтительнее.

– А если наше правительство не согласится с вашими предложениями? – Сэр Джон решил оставить последнее слово за собой.

– Тогда мы немного повоюем здесь. – Ответил ему командующий Африканским корпусом. – И я уверен, что вашему правительству это очень не понравится.

Роммель встал, давая понять, что разговор закончен. Тотчас из–за ближайшего бронетранспортёра выскочил командир охраны, судя по всему ожидавший этого движения командующего. Роммель оправил китель и решительно шагнул к двери. Он сделал всё от него зависящее, оставалось ждать реакции британского правительства.

20 июня окрестности Варшавы

Даже самая лучшая цейсовская оптика не может сократить расстояния. Может только создать видимость близости. Вот и сейчас оставшиеся полтора километра до окраин Варшавы легко уменьшить с помощью линз, но невероятно трудно пройти под огнём русской артиллерии. Вжимающихся в неровности почвы солдат легко понять. Когда по тебе гвоздят несколько артиллерийских полков, почему–то не думается о величии рейха, а всё больше о своей ничтожной жизни.

Генерал Зейдлиц оторвался от бинокля. Кажется, эта авантюра пришла к своему логическому концу. Впрочем, ничего другого он и не ожидал с самого начала этого прорыва. Выступать против кадровых советских дивизий со всяким сбродом, гордо носящим название корпусной группы, несомненно, почётно для славы Рейха, но смертельно опасно для всех в нём участвующих. Только желающий оправдаться после разгрома в Прибалтике Манштейн смог согласится возглавить этот рейд.

Хотя, где он этот Манштейн? Командующий корпусной группой «"Манштейн"» не отзывается уже со вчерашнего вечера, когда он отдал этот смертоубийственный приказ на прорыв к бывшей польской столице.

Зейдлиц повернулся и пошёл вниз к подножию холма. Он увидел всё, что хотел. Их, несомненно, ждали. Приготовить такую оборону даже за пару дней, попросту, невозможно. Значит русские ожидали их прорыв и успели великолепно приготовиться. Что в очередной раз подтверждает предупреждение командиру об абсурдности его, Манштейна, плана. Он хорошо помнит скандал, который командир корпуса закатил командиру своей самой боеспособной дивизии, после оглашения плана операции.

Тогда Зейдлиц заметил, что наступать с необеспеченным северным флангом «"смерти подобно"», не считать же прикрытием только воды реки, даже если это Висла. Все эти местные ополчения и полицейские батальоны хороши при охране тылов, но совершенно не пригодны при атаке любой кадровой части, которая их пройдёт насквозь и не заметит. Тогда в жёстком споре с назначенным командиром корпуса генералом Манштейном он позволил себе разозлиться. И его вопрос о том, что они будут делать, когда русские ударят им в открытый левый фланг, вызвал у командира корпуса откровенную злость. А получив ответ на свой вопрос генерал Зейдлиц вначале удивился, потом разозлился, а вслед этим чувствам ему стало просто страшно. И он, уже не считая себя обязанным сдерживаться требованиями субординации, задал вопрос, который терзал всех офицеров вновь созданного корпуса:

– А что мы будем делать когда русские, всё–таки, ударят нам во фланг? Придумывать ещё одну танковую армию?

Столь жестокий намёк на обстоятельства прощения Гитлером опального генерала и вызвал у Манштейна ненависть к своему подчинённому, неконтролируемую и плохо скрываемую. Впрочем самому Зейдлицу было абсолютно безразлично, что о нём думает его командование. Он хорошо помнил, как в былые времена, многие из его доблестных предков оказывались правы, отстаивая своё мнение, не совпадающие с приказами не только генералов, но и королей и императоров.

«"Фюреры приходят и уходят, а Германия остаётся"», – к месту вспомнилась цитата из русской листовки. Может быть они и правы? Может Германии стоило искать на востоке союзников, а не врагов? Зейдлиц не успел забыть ту Великую войну, когда ему пришлось гнить в окопах и на Западе и на Востоке. Тогда наступление армии Самсонова в Пруссии, явно неподготовленное и обречённое на провал, вызвало у немецкого командования удивление, не столько своим безрассудством, сколько желанием спасти союзную Францию от неминуемого разгрома. Тогда кайзеру Вильгельму пришлось выбирать – разгромить Францию или спасти Пруссию. К чести государя Германии, он решил что спасение своих подданных намного важнее военных триумфов. Немецкие дивизии повернули на восток. Франция была спасена, а лейтенант Зейдлиц получил своё первое ранение.

А затем были четыре долгих года бессмысленного сидения в окопах, многочисленных жертв за несколько километров прорыва, столь же многочисленных потерь при отражении атак противника. И непрошенная мысль, вынесенная с восточного фронта – а стоило ли враждовать с русскими?

Мысли эти вернулись, после более чем двадцати лет забвения. А в самом деле, был ли другой вариант развития событий месяц назад? Ведь «"советы"» предлагали, если не «"обоюдную любовь"», то по крайней мере взаимовыгодное сотрудничество. Возникал, вполне естественный вопрос, что толкнуло Гитлера на восток, а, вернее, что ЕМУ ПООБЕЩАЛИ НА ЗАПАДЕ, ЧТО ОН ПРЕЗРЕЛ ВСЕ ВЫГОДЫ СОТРУДНИЧЕСТВА С РОССИЕЙ.

Впрочем, все эти мысли были актуальными пять дней назад, когда его «"Мекленбургская пехотная"» дивизия устремилась на прорыв.

А как хорошо он начинался! Конечно, профессиональное чутьё генерала Зейдлица не могло обмануть вялое сопротивление советских армий. Били ведь по самому слабому месту – стыку двух русских фронтов. Поэтому, и откат противника, и легкое проникновение на несколько десятков километров не могли обмануть командира, участвующего в прорыве «"линии Мажино"».

Сомнения возникли, буквально, на первых километрах! Где тыловые подразделения? Где склады? Где госпитали с ранеными?

Правда, когда появились первые госпитали, намного дальше от линии фронта, чем следовало ожидать при неожиданном прорыве, пришлось пожалеть об их захвате.

В тот день он совершенно случайно свернул в это польское местечко, хотя будет помнить этот случай всю оставшуюся жизнь. На самой окраине поселения, выстроив вдоль, только что выкопанного с помощью местных поляков, рва, эссасманы, приданной его дивизии зондеркоманды, деловито расстреливали русских пленных. Большинство из них было тяжело ранеными, и поляки, из добровольного ополчения, подтягивали их ко рву, чтобы немцам было легче стрелять в затылок своим жертвам.

Генерал хорошо помнит, что он велел расстрелять всех, участвующих в этом судилище, поляков! И отдать под суд, на большее просто не хватило власти командира дивизии, всех немцев из СС, которых служебные дела принесли в его зону ответственности.

Было это только на третий день наступления. Но с тех пор что–то сломалось в душе генерала Зейдлица. Ему становилось страшно, когда он представлял, как на захваченных им территориях бездушные болванчики из «"птенцов Гимлера"» деловито расстреливают всех встреченных людей. Но ещё страшнее ему становилось, когда он представлял, как обозленные этими бессмысленными злодействами русские в отместку уничтожают всю его дивизию. ДО ПОСЛЕДНЕГО ЧЕЛОВЕКА! И сейчас чувство опасности, которое со временем появляется у каждого хорошего солдата, желающего выжить в этой бойне, просто кричало о неизбежности такого исхода.

Зейдлиц ещё раз осмотрел окраины польской столицы, оборудованные русскими для обороны. Где–то в глубине их позиций взметались фонтаны огня и пыли, наверное, окруженный гарнизон Варшавы выполнял приказ Манштейна о прорыве навстречу его дивизии. А может русские приступили к окончательному уничтожению остатков немецких частей и их польских союзников. Генерал усмехнулся – сыр выполнил свою роль и может быть съеден! Глупая мышь прибежала на его запах и сейчас вокруг неё смыкается железный капкан.

Генералу было жаль остатки гарнизона, но ещё больше он жалел солдат своей дивизии. Можно, конечно, пробить коридор в русском кольце окружения. Но какой в этом смысл? Добавить подчинённые ему части к окруженцам! То–то русские генералы будут рады! Сомкнут колечко заново, да покрепче, и отправятся на запад, оставив их тут дохнуть под огнём артиллерии и бомбами, которые они, судя по Ковно, жалеть не собираются. То что гарнизон Варшавы всё это время держался – было не столько заслугой его доблести и храбрости, сколь хитрым планом большевиков. Их корпус принёс бы намного больше пользы в траншеях укрепрайона под Лодзью, для обороны которого первоначально и предназначался. Там даже «"местные ополчения"» смогли бы противостоять если не танкам, то хотя бы пехоте. А их кинули в открытое поле – и что творится на его флангах известно только господу богу и его ангелам. А лучше всего это известно «"большевистскому чёрту"», который ему противостоит. А ещё, как ему хочется верить, его разведчикам. Генерал повернулся к подходящёму командиру разведки дивизии.

– Ну что, гауптман, мышеловка захлопнулась?

– Так точно, господин генерал, на всех направлениях мои разведчики наталкивались на конные разъезды русских.

Кто–то из молодых офицеров захихикал при упоминании конницы. В ответ на их веселье майор из оперативного отдела штаба дивизии, хорошо помнивший ещё ту, «"великую"», войну пробурчал, что смеяться над кавалерией может только тот, кто не бывал под её ударами. Генерал был абсолютно согласен с ним. Тем более, что в русской кавалерийской дивизии, если, конечно, это не суррогат военного времени, должен быть танковый полк. Пусть из лёгких танков, но его тылам хватит и атаки лёгких Т–26, а тем более быстроходных БТ. Вся его артиллерия на переднем крае. И снять её оттуда невозможно.

Зейдлиц задумался. Около двух дивизий немецких солдат, находящихся в котле, после продолжительных боёв больше, попросту, не наберётся, не стоят такой жертвы, как его Первая дивизия с частями усиления. Конечно там ещё, по крайней мере, в три раза больше поляков, выступивших на стороне Вермахта после приказа из Лондона, но их он в расчёт принимать не собирается. Верить столь неожиданному, к тому же столь несамостоятельному союзнику он не желает. Сегодня они пришли на помощь Германии только потому, что Черчилль, ещё опасающийся перейти в открытые союзники Рейха, велел всем своим сателлитам открыть войну против «"советов"». Вот отряды генерала Ровецкого и воюют вместе с доблестными частями Вермахта против «"советов"», как «"более опасного врага"», по утверждению главы Польского правительства Сикорского, кстати тоже генерала. Но что придёт в голову «"старому борову"» Черчиллю завтра?

Прошло уже более трёх недель после того, как британцам был отправлен первый призыв о помощи, Зейдлиц знал о попытках верхушки Вермахта завязать переговоры с западным «"противником"», но Лондон до сих пор молчит. И будет молчать, пока не убедится что война Германией проиграна окончательно и бесповоротно. Англосаксы не зря развязывали эту войну, а то, что это – их идея, Зейдлиц, проанализировав ход развития политических событий, не сомневался ни минуты. Германию в очередной раз выставили в качестве жертвы каких–то планов «"мирового еврейства"», то есть банкиров, для которых существует только прибыль, ради которой они принесут в жертву те только «"гоев"», но и многие тысячи своих «"соплеменников"». И в конце концов – «"Деньги не пахнут"»! И если ради этого должны сдохнуть миллионы людей – то «"туда им и дорога"»!

Генерал повернулся к командиру танкового полка «"корпусной группы"», с недавних пор создавать танковые дивизии для Германии стало непозволительной роскошью. И так, ради создания новых танковых полков пришлось перебросить все панцеры, находящиеся в Рейхе или на Западном фронте. Командир, нужно признать, остатков танкового полка – от трёх полноценных батальонов осталось едва ли два, всё–таки русские не зря рыли свои траншеи, после прорыва каждого рубежа обороны приходилось спешно копать могилы для останков экипажей, рискнувших нарываться на трассеры бронебойных болванок или выстрелы бронебойщиков, постарался сосредоточить внимание на рельефе местности предполагаемого прорыва.

Раскинувшееся перед ним открытое поле оберста Неймгена совершенно не радовало. Пройти его под таким огнём артиллерии, который он наблюдал сейчас – значит выписать себе билет в рай или в ад, это уж как повезёт. Хотя за эти дни пять дней боёв живыми в его полку остались только самые отчаянные и везучие, но даже они вряд ли сумеют пройти это поле живыми. Если бы принимал решение он сам, то лучше бы обошёл этот участок, поискав более подходящий. А ещё лучше повернул бы назад, пока не поздно, пока ещё есть возможность прорваться через слабые заслоны русского окружения, в реальности которого он не сомневался. Кавалерия его панцерам не противник. Тем более что подготовить траншеи и подтянуть противотанковые пушки русские вряд ли сумели. Но вполне могут успеть если они будут торчать у этого проклятого города.

Оберст не любил Варшаву – именно здесь он получил самое тяжёлое своё ранение. Левая рука, сгоревшая тогда почти до кости, до сих пор не восстановилась. А изуродованную ладонь приходится прятать под перчаткой. Эту руку он не простит полякам никогда, чтобы не кричал доктор Геббельс «"о единении против общего врага"». Вместо того чтобы спасать польскую столицу от большевиков, он с удовольствием поджёг бы её и любовался бы пожаром, как в своё время Нерон, спаливший Рим. Далёкие разрывы превращавшие улицы города в развалины доставляли бы ему удовольствие, если бы вместе с этим польским быдлом там не гибли немцы.

Генерал Зейдлиц всё ещё колебался. Лезть в пасть тигра не хотелось, но и невыполнение приказа грозило в лучшем случая отставкой, а в худшем трибуналом. Несколько командиров полков, вышедших из боя по собственной инициативе, и один генерал, своей властью отменивший дурацкий приказ Гитлера, были расстреляны после скоротечного венного суда. Зейдлица в этом судилище возмутило то, что командир дивизии в данной ситуации был абсолютно прав, ибо задачу он выполнил и с намного меньшими потерями, чем было бы следуя он указаниям фюрера. Впрочем, он очень хорошо понимал, что Гитлера возмутил сам факт того, что кто–то смеет ставить под сомнения его приказы.

Вот и сейчас он колебался потому что прекрасно знал – все свои приказы Манштейн верноподданнически передавал Гитлеру на утверждение. Наверняка и к этому приложил руку сам «"гений битвы пивными кружками"», как с горькими усмешками величали фюрера боевые офицеры, но только шёпотом и только тем кому они безоглядно доверяли. Глядя на нервничающего командира танкового полка генерал прекрасно понимал его сомнения. Он бы и сам с удовольствием отдал приказ на отход, мысли о котором у оберста были написаны на лице, так часто он оглядывался на запад. Но для оправдания им нужно предпринять хотя бы одну атаку.

Генерал посмотрел на часы и отдал приказ начинать. Тут же все командиры полков продублировали его приказ своим офицерам. Время сомнений закончилось. Приказ – есть приказ. У дисциплинированного немца не может возникнуть сомнения в необходимости его выполнять. Глядя на штабную суету Зейдлиц вдруг подумал, что в какой–то степени трибунал прав – сомнений в магической силе приказа быть не должно. Ему бы тоже не понравилось, если бы командиры батальонов и рот начали отменять его указания. Впрочем, если бы они сумели выполнить задачу по своему, он бы понял.

Открыли свой, жидкий по сравнению с русским, огонь батареи дивизии и приданного артиллерийского дивизиона, тронулись вперёд панцеры, заспешили вслед ним цепи пехоты. Время пошло.

Фельдфебель Шнитке осторожно отодвинул ветку орешника перекрывающую обзор. По дороге пылила очередная колонна русских. Более десятка грузовиков под прикрытием двух броневиков и одного лёгкого танка. Вздохнув он отпустил маскировку. Эти им не по зубам. Его группа безрезультатно торчала у этой дороги уже три часа, но осторожные русские не давали им ни одного шанса. Ни разу не показалась одиночная машина или мотоцикл, тем более не было ни одного пешего. Недопустимый для русских порядок объяснялся очень просто. После приказа из Лондона польские националисты начали войну против «"советов"». И русским поневоле пришлось ужесточить порядок движения по дорогам.

Фельдфебель не понимал поляков. Зачем было воевать с Рейхом, если всё равно оказались по одну сторону фронта. Что им мешало перейти на сторону Германии ещё в тридцать девятом году. Тогда глядишь и война пошла бы подругому. Конечно ротный пропагандист не упустил случая поговорить на эту тему. Распинался часа полтора, даже в сон потянуло от его занудной болтовни. Тем более, что считая себя выше «"этой солдатни"», старался он изъясняться такими словами, которые большинство солдат, выходцев с рабочих окраин, никогда в жизни не слышали и не понимали. Всё что запомнил Шнитке из его завываний, а пропагандист изо всех сил подражал доктору Геббельсу, это крики об «"жидократии"» и происках империализма. Хорошо хоть ефрейтор Гофман, успевший отучится целый год в каком–то институте, пересказал ему весь этот бред своими словами.

Из объяснений Гофмана выходило, что всему виной англичане, а вернее английские и американские евреи – хозяева банков и газет, которые там на самом деле правят. Они пообещали полякам помощь, а потом, как всегда делали в таких случаях, обманули. Вот поляки и выступили против Рейха, а после начала войны было поздно. Даже те, кто понял, что их подставили – ничего сделать не могли. А Рейху ничего не оставалось как вразумить поляков с помощью силы, ибо никакого другого языка они не понимают. Сразу всё стало ясно и понятно. Настораживало только то, что приказ выступить на стороне Германии поляки опять получили от англичан. Если их обманули один раз – почему они верят второй? На этот вопрос Гофман только махнул рукой и пробурчал что–то про «"глупость, которая родилась первой"».

Фельдфебель покосился на проводника Марека. Хоть и поляк, но из силезских, говорил он на хохдойче не хуже любого из немцев. Внешность имел чисто нордическую – любой специалист из СС признал бы в нём чистокровного арийца. Шнитке со злостью вспоминал появление этого проводника в своём взводе. Тогда оглядев высокого, светловолосого и голубоглазого, отвечающего всем признакам нордической расы, поляка фельдфебель, сам с трудом прошедший расовый анализ, но в СС так не принятый, поинтересовался: «"А не приезжала ли мать Марека в Германию месяцев за девять до его рождения"». На что этот мерзавец, весело скалясь, ответил, что мать в Рейхе никогда не была, а вот папаня Марека неоднократно его посещал, так что доктор Геббельс может быть абсолютно спокоен за чистоту крови его народа. Больше всего фельдфебеля тогда задел смех Гофмана, хотя и остальные солдаты его взвода не отказали себе в удовольствии поржать над своим командиром.

И Шнитке не удержался от того, чтобы высказать свою обиду. Необычайно серьёзный Гофман, который, оказывается, изучал какую–то хитрую науку «"антропологию"», сказал, что когда фельдфебель увидит поближе русских, тогда всё сам поймёт.

Шнитке, старательно изучавший в бинокль, и без него, всех увиденных им за эти дни русских, наконец–таки стал понимать своего подчинённого. Действительно, большинство из них без проблем прошли бы расовый контроль СС, который не сумел преодолеть он – чистокровный немец. Закралось сомнение – не обманули ли фюрера его советники. На что тот же Гофман сплюнул и сказал, что не пора ли бросить верить во всякую чушь.

Был этот разговор вчера и до сих пор фельдфебель злился на своего подчинённого. Недаром его отец не любил образованных. «"Запомни Ганс"», – любил пофилософствовать он за кружечкой пива, – «"все беды от образования – наслушается человек всякой зауми и вообразит о себе невесть чего, а нам, простым людям, весь этот учёный бред расхлёбывать"». Так оно и было, когда в проклятые двадцатые годы разные учёные пустобрёхи заливались соловьями с трибун – а народ нищал и голодал. Первым человеком заговорившим с ними, уличными сорванцами, на понятном простом языке был пропагандист НСДПА.

Эта беседа и повернула всю жизнь молодого Ганса Шнитке, родившегося в проклятый год позора Германии – заключения Версальского мира. Дальше у него и его друзей всё было предрешено. Гитлерюгенд. Армия. Курсы унтерофицеров. Война в Польше. Война во Франции. Югославская и другие компании. Вот только его более удачливых друзей, обладавших нордической внешностью отправили в СС, а он оказался в обычной пехоте, потому что с трудом преодолел расовый анализ. С таким трудом, что только долгий и безупречный послужной список спас его от увольнения из армии, как имеющего сомнительное происхождение. Как он проклинал тогда далёких и неведомых ему предков, которые наградили его чёрными волосами и невысокой коренастой фигурой. Впрочем в разведывательной роте пехотной дивизии, ставшей ему новой семьёй, большинство солдат только тихо посмеивались над его страданиями. И со временем он успокоился. Здесь никому не было дела до его «"сомнительного происхождения"», здесь оценивали человека не по цвету волос, или параметрам черепа, а по тому, что он реально может делать. Так что скоро унтерофицер Шнитке получил следующее звание, а спустя два года безупречной службы – звание фельдфебеля и разведывательный взвод под свою команду.

И только появление этого проклятого поляка вернуло прежние чувства и обиды.

Толчок в плечо вывел фельдфебеля из раздумий. Вдали на дороге показался одиночный грузовик, отчаянно завывая двигателем он старался догнать ушедшую вперёд колонну, но та уже свернула за поворот, надёжно прикрытый опушкой леса. Нужно было принимать решение. Шнитке дал команду на выдвижение, заранее жалея, что это не легковушка с более важной добычей. Торопливо сфокусировав бинокль, он вдруг понял, что удача не оставила его и на этот раз. Рядом с шофёром угадывался ещё один силуэт, вполне вероятно из офицеров, хотя сами русские называют их командирами. Фельдфебель отдал подтверждение свой команды. Группа захвата пересекла неширокую полосу кустарника, залегла у обочины. Выдвинувшись вперёд, самый лучший специалист взвода по метанию гранат унтерофицер Рике неторопливо размахнулся и бросил смертоносный подарок точно под задние колеса грузовика. Тот подбросило взрывом и скинуло с дороги. Из кабины русской полуторки немедленно выскочил шофёр и торопливо дёргая затвор карабина открыл огонь в сторону их засады, и когда только успел заметить, мерзавец. Ему удалось зацепить одного из выскочивших на дорогу солдат и заставить остальных торопливо упасть на землю. И тогда Шнитке, заранее жалея о своём решении, срезал его из автомата. Замешкавшиеся солдаты метнулись вперёд, добежали до автомобиля, выдернули из кабины пассажира, спеленали его приготовленной верёвкой и оглядываясь по сторонам оттянулись в кустарник, служивший им прикрытием.

Оглядев петлицы командира Шнитке испытал облегчение – две шпалы – целый майор. И немедленно отдал приказ на отход.

Полчаса торопливого бега, сдерживаемого только задыхающимся от такого темпа пленным, привели их на поляну, присмотренную в качестве базы ещё утром. Шнитке выдернул из нагрудного кармана документы пленного, бросил Мареку. Тот кое-как мог читать и говорить по русски. Полистав данные ему бумаги поляк передал их обратно и сказал: «"Майор, интендант"». Выдержал паузу и с плохо скрываемым злорадством добавил: «"Механизированная бригада"».

Фельдфебелю на мгновение стало плохо. Если русские на их флангах разгуливают целыми механизированными бригадами, то их дивизии конец. Ему уже довелось услышать рассказы о действиях русских танковых и механизированных бригад, как правило, входящих в танковые корпуса Красной армии. С трудом скрыв, рвущиеся наружу эмоции, он отдал приказ на возвращение. Солдаты выстроились в цепочку. Пленный был отправлен в центр колонны. Проводник вместе с Гофманом побежали вперёд. И началась гонка. Данные о появлении русской механизированной бригады следовало доставить как можно скорее.

Атака, конечно, захлебнулась. Оставив на поле восемь панцеров и около сотни солдат, атакующие части оттянулись назад. Впрочем, ничего другого ни генерал Зейдлиц, ни его штаб не ожидали. Надежды на другой исход были только у солдат атакующих батальонов, но их мнения никто спрашивать не собирался.

Генерал размышлял. Достаточно ли этого неудачного рывка для оправдания, или нужно предпринять ещё одну попытку. Он, без всяких сомнений, отправил бы солдат в очередную атаку и не один раз, но угроза окружения требовала принятия другого решения. Правда, пока ему неизвестно насколько это окружение реально. Не придумали ли они его с перепугу. Что, кроме кавалерии смогут противопоставить ему советские генералы. Конницы, не поддержанной другими частями, он не боялся. Ну потревожат фланги, ну уничтожат кое-какие тыловые части, но остановить его прорыв всё равно не смогут. А вот если кроме кавалерии русские сумели сосредоточить на его флангах артиллерию или, даже думать об этом не хочется, танки – тогда конец! Вкатают гусеницами в землю, сомнут редкие очаги сопротивления, передавят немногочисленные орудия. И всё! Нет ни его дивизии, ни частей усиления!

Срочно требовалась достоверная информация, но пока его разведчики ею не располагали. Он оглянулся на начальника штаба, но тот только отрицательно покачал головой.

Генерал дал команду провести перегруппировку и попробовать на прочность русскую оборону в другом месте. Но отдать окончательный приказ не успел. К нему с чрезвычайно мрачным лицом спешил начальник разведки дивизии в сопровождении двух солдат, тащивших пленного русского.

Перепуганный русский майор, поддерживаемый с двух сторон коренастым фельдфебелем и высоким худощавым ефрейтором, тяжело дышал. Трёхчасовой маршбросок выжал его как лимон. Ему уже не было так страшно как поначалу, когда он ожидал, что его в любую минуту пристрелят. Но всё равно дико хотелось жить. Он понимал, что его оберегали и даже тащили на себе только для того, чтобы он рассказал стоящему перед ним немецкому генералу, всё что знает о происходящем в расположении его бригады. Но что с ним будет после допроса? Отведут за ближайшие кусты и шлёпнут? Что же делать? Рассказать этому немцу правду или постараться соврать? И что из его слов они смогут проверить, а что нет?

Зейдлиц въедливо разглядывал русского. Все мысли пленного галопом проносились по лицу. Явственней всего там отражался страх и жажда жизни. Но иногда сквозь них проглядывала суровая решимость. Генерал поморщился – чёрт бы побрал этих дикарей. Никогда не известно, что они выкинут в следующий момент. Зейдлиц вспомнил того лейтенанта, который три дня назад, решив по русской привычке «"помирать с музыкой"», виртуозно, по заверениям переводчика, обматерил немецкое командование во главе с Гитлером, помянул всех немецких матерей, нарожавших таких ублюдков, досталось и самому Зейдлицу. Генерал потребовал тогда дословного перевода, на что покрасневший переводчик, из прибалтийских немцев, заверил его, что русский мат переводу не подлежит и что воспринимать его можно только на родном языке. Пленного тогда отправили в тыл, была мысль отдать его костоломам из зондеркоманды, но вовремя отброшена. Ничего важного пехотный лейтенант знать не мог.

Но этот наверняка мог быть посвящен во что–то серьёзное. Интендантам бывает известно то, во что не будут посвящать майора из пехоты или кавалерии. Наконец, появился переводчик.

– Скажите ему, что расстреливать его не собираются. – Потребовал Зейдлиц от переводчика. – И выясните подробнее из какой он части и что они должны делать на нашем фланге.

Генерал отвернулся от них, на этот вопрос ответ он знал сам. Что должна делать механизированная часть на его фланге? Хотелось бы, конечно, знать подробнее состав его части, есть ли в ней танки, какие это танки.

Русский решил не геройствовать. Опасливо оглядываясь на генерала, он торопливо выкладывал переводчику то, что посчитал возможным рассказать, не понимая пока того, что из него всё равно вытрясут всё ему известное и даже плохо известное. Переводчик переспрашивал, уточнял, протягивал пленному карту. Был он великолепным специалистом, очень хорошо знал язык – так что генерал в его работу не вмешивался.

– Господин генерал. – Обратился к Зейдлицу переводчик спустя минут десять. – Пленный утверждает, что является интендантом семьдесят шестой механизированной бригады.

Генерал удивлённо поднял брови, если русские дают номера своим частям по порядку, то Германии придётся пересмотреть свои представления о России.

– В их бригаде около трёх тысяч солдат, сорок танков, более тридцати орудий и миномётов. – Продолжил переводчик. – Утверждает, что их бригада отдельная, но мне кажется, что врёт.

Генерал кивнул головой, хотя не поддерживал мнения своего переводчика. Действительно, даже этой бригады вполне хватит для того, чтобы остановить их рывок вперёд, особенно если танки из новых русских новинок.

– Спроси у него – какие у них танки? – Уточнил Зейдлиц.

Переводчик минут пять тормошил пленного, задавая ему различные вопросы, после чего мрачно ответил:

– По его утверждению, все танки из самых новейших – Т–34 последней модификации.

Зейдлиц помрачнел. Если пленный не врёт, то его танковый полк, собранный, в основном, из французских Рено и Гочкисов, не попавших в первую волну вторжения, не выдержит удара этого танкового батальона русских ни при каких, даже самых благоприятных для него, условиях. Даже с учётом первого батальона состоящего из настоящих, немецких, панцеров, а не этого трофейного хлама, хотя нужно признать, что при грамотном использовании, чего французские и английские генералы попросту не умели, и они являются грозной силой. Но не против этих бронированных монстров Восточного фронта.

Хорошо хотя бы то, что у русских на его участке фронта нет этого страшного оружия, о котором до сих пор известно только то, что после него остаётся выжженная земля и обугленные трупы – трупы доблестных солдат вермахта. Командир их корпуса генерал Манштейн утверждал, что его солдаты захватили одну такую установку. Хотя, как всегда, беззастенчиво врал. Если бы она ему, действительно, досталась – притащил бы в Рейх на собственной спине. Хотя бы для того, чтобы умилостивить фюрера за потерю всей секретной документации по химическим минам. Это кроме потери девяносто процентов численного состава своего корпуса и ста процентов всех танков и бронетранспортёров.

И это на фоне его соперника Рейнгардта, сумевшего протащить через русское кольцо окружения почти половину своих войск и четверть бронетехники.

Зейдлиц в очередной раз поморщился. Любое упоминание их бывшего, как он был уверен, командира корпуса генерала Манштейна вызывало у него плохо контролируемую ярость. Этот «"паркетный полководец"» ввергнул его солдат в самую глупейшую авантюру последних дней.

С самого начала те, кто хоть немного понимали в тактике и стратегии, но не генерал Манштейн, предрекали этому «"прорыву"» к бывшей польской столице «"неминуемое поражение"». Достаточно было трезвой оценки боеспособности войск вновь созданной «"корпусной группы Манштейн"». Из всех входящих в неё частей только дивизия Зейдлица представляла собой полноценное боевое соединение. Имели боевой опыт полки правого фланга, наскоро сведённые из ошмётков разгромленных в Польше частей, но и они не получили столь необходимого времени на «"притирку"» своих батальонов друг к другу. К тому же Манштейн решил не создавать из них отдельной дивизии, а подчинил эти части непосредственно себе. Ибо по его утверждению – никто не сможет использовать их боевой потенциал лучше него, так же как и танковый полк корпуса, который он тоже подчинил непосредственно себе.

Зейдлиц усмехнулся. Проклятый хвастун. Стоило обстановке немного отклониться от предсказанной этим «"гением"» тактики и стратегии, как он в панике сбежал к, недавно оставленным, границам Рейха, бросив подчинённые ему части без его «"гениальных"» указаний. И теперь части, которые могли бы как–то помочь его дивизии предоставлены самим себе. Даже приданный ему для прорыва танковый полк, ему не подчинён. И теперь вместо того, чтобы просто отдать приказ, ему придётся уговаривать полковника Неймгена, поступить так как нужно для блага дела.

– Господин генерал! – оторвал его от раздумий переводчик. – Пленный утверждает, что на левом фланге у нас не только их бригада. Вернее их бригада входит в конномеханизированную группу генерала Белова. – Дословно перевёл он русский термин. – Ещё две кавалерийские дивизии и несколько артиллерийских дивизионов.

Ну вот и всё! Это как раз то, чего он опасался. Подвижные части подкреплённые артиллерией, легко перекроют ему все возможные пути прорыва на Северо-Запад. Вернуться назад к Плоцку, из под которого наносили удар, уже не удастся. Все заверения Манштейна о том, что Висла надёжно прикроет их при движении к Варшаве, оказались блефом. Да она прикрывала их во время наступления, но стоило только подвижным частям пройти вперёд, как русские смели ненадёжные заслоны, оставленные Манштейном, и спокойно форсировали реку, отрезая ему путь назад.

Не покидала его уверенность, что и западное направление перекрыто также надёжно. Нет возможности прорваться и на север в Пруссию, где фельдмаршал фон Клюге, собрав все отошедшие туда дивизии, пока успешно отбивался от советских войск.

Оставался только путь на юг, который может стать спасением, а может превратиться в новый капкан. Нужно прорываться на юг, а потом поворачивать на запад к Лодзи, где есть сильная немецкая группировка. К Лодзи, которая и была пунктом назначения его дивизии. Если бы Гитлеру, не пришла в голову мысль вторично брать Варшаву.

Покорителю столиц непременно нужен был громкий успех. А болвану Манштейну шанс оправдаться. А козлом отпущения за все эти глупости быть ему – генералу Зейдлицу.

Стоящий около пленного ефрейтор Гофман наблюдал за сменой настроения командира дивизии. Если в начале допроса его лицо было мрачнее тучи, то к концу оно тянуло на пару ураганов. Хотя и настроение самого ефрейтора, прекрасно слышавшего всё, что докладывал генералу лейтенант–переводчик, стремительно падало вниз, собираясь остановиться где–то в районе пяток. Похоже, капкан за ними захлопнут надёжно, и если Зейдлиц не найдёт пути прорыва, то им останется или умереть, или попасть в плен. Если русские захотят их брать!

Говорят, что после приказа Сталина о борьбе со зверствами СС, большевики не сильно церемонятся. И пускают в расход целые роты, если обнаруживают расстрелянных пленных. А под Краковом уничтожили целиком весь батальон, в полосе которого какие–то недоумки убили и изуродовали русскую медсестру. Вот и в полосе их дивизии вояки СС расстреляли два госпиталя до того, как генерал разоружил их и выдворил за пределы своей зоны ответственности. Хорошо хоть врачей с медсёстрами убить не успели.

Гофман скосил глаза на пленного. Тот всё ещё боялся, не зная того, что в «"первой Мекленбургской дивизии"» приказы командира всегда выполняют. И если Зейдлиц дал слово, что он останется живым, то так и будет. По крайней мере сегодня. А вот что будет завтра, в том числе и с ними самими, никому не известно. Снаряды с бомбами не видят чужой ты или свой, солдат противника или пленный.

Повернув глаза ещё дальше, ефрейтор глянул на радостное лицо своего фельдфебеля. Хорошо дураку! Наверное, уже железный крест примеряет, а может и отпуск по случаю получения креста уже планирует. Гофман отвернулся. Нет, Шнитке неплохой парень, пока из него нацистская дурь лезть не начинает. Крепко эти бредни ему в голову вдолбили. Если бы не внешность, был бы Ганс сейчас в одной из зондеркоманд, и, ни секунды не сомневаясь в своём праве делать это, стрелял бы тех, кого его руководство посчитало расово неполноценными. Вот бы почитать ему статьи по антропологии из донацистской науки. Гофману стало весело, как только он представил выражение лица фельдфебеля при сообщении о том, что все народы севера Европы от русских до шведов и немцев имеют одинаковые параметры черепов, по которым германская наука и определяет чистоту расы. Ну а сообщение о том, что у русских процент нордических признаков никак не меньше, а то и больше чем у немцев, должно было бы заставить Шнитке уронить свою челюсть до самого пола.

Гофман едва не улыбнулся, когда представил своего командира взвода в таком виде, но вовремя спохватился. Неуместное веселье в такое время может дорого стоить. В лучшем случае можно отделаться разжалованием, а в худшем оказаться в составе одной из штурмовых рот, появившихся недавно с благословения фюрера.

Гофман за размышлениями едва не пропустил приказ генерала. А приказ был такой, что удивил не только ефрейтора, но и большинство окружающих. Больше всего поразило беднягу фельдфебеля. Он с выражением крайнего изумления смотрел то на генерала, то на пленного, наконец повернулся к Гофману за подтверждением того, что по его представлениям не могло быть. Хорошо, что командир дивизии отдав приказ поспешил уйти.

А приказ действительно был необычен. Ибо разведчикам велели отвести русского за линию переднего края и … отпустить!

Всю дорогу к кустам, обозначавшим передовую, фельдфебель молчал. Наверное, прощался со своим железным крестом и отпуском. Ефрейтор несколько раз собирался успокоить его, но каждый раз останавливался.

– Слушай, Гофман, – остановился Шнитке не дойдя до передовой несколько десятков метров, – а давай его пристрелим, никто ведь не увидит.

Кажется обида фельдфебеля достигла своего предела, если он решился сомневаться в приказе генерала. Гофман вздохнул и приготовился к долгому поучающему спору, такому же, как и те которые ему постоянно приходилось проводить со своим младшим братом.

Пять минут монолога, который изредка прерывался восклицаниями фельдфебеля так и не нашедшего ни одного способа опровергнуть своего подчинённого, завершился окончательной победой ефрейтора. Фельдфебель безоговорочно согласился с тем, что генерал может проверить исполнение своего приказа, что в последнее время никто из их дивизии не получал отпуска, даже за более важные дела, что, если русские найдут ещё одного убитого пленного, то их дивизии грозит полное уничтожение. Последний аргумент стал самым действенным, особенно после напоминания о том, что и они сами в одном шаге от плена.

Немного меньше пришлось объяснять ситуацию русскому майору. Услышав в третий раз «"Ком"» и не видя приготавливаемого оружия, он наконец решился и побежал в сторону русских траншей, но, пробежав метров сто, метнулся в ближайший овраг и исчез.

Гофман удовлетворённо отметил, что он поступил бы также. Бежать сейчас смертельно опасно. Ещё не отошедшие от боевого азарта солдаты пристрелят любого, кто движется в их сторону. И только потом будут разбираться правильно ли они сделали.

Солдаты проводили взглядом бывшего пленного и поспешили в свою роту. Всё ими увиденное говорило, что скоро опять придётся двигаться вперёд. Пока неясно куда, но сам факт смены обстановки никакого сомнения не вызывал.

22 июня 1941 года восточнее Лодзи

Разгрузка не заняла много времени. Опытные в разгрузке бронетехники железнодорожники часто поглядывали в светлеющее небо. Немцы, немного оправившись от майского разгрома, тревожили железнодорожные станции и разъезды, выбирая для этого предутренние часы. Но низкая облачность, срывающаяся мелким противным дождиком, надёжно укрывала их состав от любого любопытства с воздуха. А окружавший разъезд густой лес гарантировал от любопытства праздношатающихся поляков, которым вдруг стало интересно всё, что было связано с войсками Красной армии. Особенно если учесть, что любопытство это поддерживалось английскими фунтами, которые британское правительство, всё ещё не меняющее официальную антигерманскую риторику, но делающее всё возможное для поддержки Гитлера, щедро проливало над Польшей.

Самолётов Андрей не боялся. Две самоходные зенитки сопровождения могли вести огонь откуда угодно, в том числе и с железнодорожных платформ. Ну а после спуска на грешную землю, где к своей огневой мощи они могли добавить неплохую манёвренность и, самое главное умение вести прицельный огонь на ходу, ни один самолёт «"люфтваффе"» в соперники им не годился.

Глядя на них, Андрей испытывал гордость за свою работу. Ведь ЗСУ-234 были всего лишь упрощённым вариантом его «"Шилки"», лишенной электронной аппаратуры управления огнём, но с большим боезапасом. Тем более приятно, что Сталинградский тракторный завод уже начал серийное производство этих машин. И очень скоро германских асов, ждёт очень неприятный сюрприз. Вдвойне приятно было и то, что все эти хваленые «"эксперты"», так и не подтвердившие своих непревзойдённых характеристик, горели десятками, несмотря на все свои дутые «"победы"». Чем опровергали все похвальбы «"апологетов демократии"», доставших во времена Андрея всех, кто умел думать головой, а не задницей, главным мыслительным органом российского «"демократа"»,

Намного больше внимания отвлекла разгрузка ЗСУ-234Э, той самой «"Шилки"», которая и была главной задачей экспериментальной лаборатории, возглавляемой самим Андреем. Две огневые машины, командный пункт управления и локатор дальнего наведения сгружались следующими. Вслед за ними сошли бронетранспортёры и машины роты сопровождения, на их присутствии настоял сам Главнокомандующий, когда давал разрешение на эту командировку. Удивительно, что их с Сашкой вообще отпустили на фронт.

Всему виной была обнаруженная нашими наступающими войсками непонятная установка, в которой Андрей после недолгого анализа вынужден был признать в некоторой степени мифологическую, так как никто не видел действующего образца, механическую ЭВМ Конрада Цузе. Второй причиной была, найденная неподалёку радиолокационная станция немцев. Расположение не очень далеко друг от друга этих устройств и породило цепочку событий, которые привели к его появлению в этом месте.

После разгрузки машин боевого расчёта, торопливо отогнанных под защиту деревьев, сгрузили автомашины колонны сопровождения. Поезд тронулся, покидая разъезд. Командир охраны майор Ситников выстроил колонну в походный ордер и дал команду на движение. Андрей, едущий вместе с Сашкой в своей эмке в самом центре колонны, с некоторым удивлением рассматривал окружающий пейзаж. Сам он в Польше, ни в социалистической, ни в буржуазной никогда не был, но, оценивая вопли обиженных на «"пшеклентных москалей"» поляков, ожидал увидеть, если не преддверие рая, то, по крайней мере, развитую страну. То, что он увидел, опровергало ещё одну легенду «"демократии"». О «"нищей России"» пришедшей в «"богатую Европу"» грабить бедных поляков.

Конечно в России, вернее Советском Союзе, этого времени жили небогато, но не было той потрясающей нищеты, которая вскоре ему встретилась. Такого убожества ему не приходилось видеть даже во времена расцвета «"демократии"» на городских помойках.

Проследив за удивлённым взглядом напарника, Сашка хмыкнул, а затем пояснил:

– Не пугайся, тут можно и не такое увидеть. Польша и раньше особым богатством не блистала, а после того как здесь полтора года немцы похозяйничали вообще в нищету провалилась. Посмотрел ещё раз на индивида, так удивившего Андрея и добавил:

– Хотя вот этому я бы не поверил. Уж очень лохмотья показательные. А вот морда одежонке не соответствует – слишком чистая и сытая. И глаза чересчур внимательные.

По его команде машина свернула к обочине и притормозила. Тут же из следовавшей позади них полуторки выскочил лейтенант, подбежал к Сашке, выслушал его и, отдав приказ бойцам, направился к «"нищему"».

Пришлось Андрею ещё раз, а случаи были и не единожды, удивиться наблюдательности своего куратора. Ибо «"нищий калека"» резво отбросил свои костыли и со всех ног кинулся удирать. Но вскоре был настигнут, сбит с ног и связан. После обыска мнимого калеку закинули в кузов полуторки и колонна двинулась дальше.

– Неужели что–то пронюхали? – Встревожился Андрей.

– Вряд ли. – Успокоил его Сашка. – Уж очень работа не профессиональная. Какой–то местный придурок, решивший заработать марок, а может и фунтов. Англичане денег на противодействие нашей армии не жалеют. Наш МИД каждую неделю им протесты отсылает. А те только вежливо кланяются и отписки нам шлют. Мол правительству Британской империи об этих прискорбных случаях ничего не известно. А если «"подобное имело место быть"», то это всего лишь частная инициатива отдельных лиц.

– Следует ожидать, что следующим этапом «"частной инициативы"» будет массовая демобилизация английской армии, и столь же массовая отправка добровольцев в Европу для борьбы с «"красной угрозой"». – Прокомментировал Андрей.

Сашка согласно кивнул. Все эти дела были столь грубо сляпаны, что не оставляли никакого сомнения в истинных намерениях британского правительства. Опасаясь пока открыто выступить на стороне недавнего врага, англичане делали всё возможное для его тайной поддержки. Долго это, естественно, продолжаться не могло. Но немцы ещё держались, наступление Красной армии приостановилось и Черчилль оттягивал принятие окончательного решения, желая дождаться более решительных успехов одной из сторон.

Андрей не знал – была ли задержка наступления в Польше стратегическим манёвром Генштаба, или же наши войска действительно выдохлись. Нужно признать что армия пока не имеет серьёзного боевого опыта, генералы не могут проводить операции без ошибок и накладок. Это в его времени войска Жукова и Конева за три недели от Вислы до Одера прыгнули. Здесь же такие темпы пока не доступны. Хорошо хоть большую часть Польши взяли с обеими столицами. Хотя и в районе Кракова и вокруг Варшавы до сих пор идут жестокие бои.

Ну, с Краковом всё понятно. Потерянный немцами по глупости, и с такой же глупостью штурмуемый фашистскими войсками, один из красивейших в Европе, город постепенно превращается в груду развалин. Волны контрнаступлений обеих сторон прокатываются по его улицам и площадям с увеличивающейся с каждым разом ожесточённостью. Это, конечно, ещё не Сталинград – не дошли люди до той степени злобы – но уже что–то его напоминающее.

Однако, сомнения есть. Почему Рокоссовский, без труда отшвырнувший немцев при первой попытке штурма, позволил им войти на улицы города. От этой ситуации сильно смердело политикой, а именно желанием убедить англичан, что Германия ещё сильна. Жалко только город.

Но жалеть самих поляков Андрей не собирается. Столь быстрый переход на сторону бывшего врага вызвал такое удивление во всем мире, что немедленно был окрещён «"польским феноменом"». Из–за этого была даже попытка расформировать польские части, подчиняющиеся Красной армии. И только энергия генерала Берлинга спасла их от этого позора. Вот только чести освобождать свою страну их лишили, перебросив польский корпус в Литву на границу Восточной Пруссии.

А вот Варшавская операция никаких сомнений в политической подоплёке решения не вызывает. Жуков дал возможность польским отрядам войти в город, а затем стремительными фланговыми ударами замкнул его в кольцо, предоставляя гордым панам возможность принимать решение – или они пытаются отбить свою столицу у немцев самостоятельно, или идут на союз с Красной Армией. Суетные поляки, как всегда выбрали самое неожиданное, самое глупое и нелогичное решение. Они в полном составе перешли на сторону немцев. Исключение составили только немногочисленные сторонники коммунистов. Но с ними быстро и жестоко расправились их же соотечественники, развесив на столбах и деревьях вдоль центральных улиц. Такое развитие событий вызвало у советских генералов сначала шок, а затем вполне оправданную ярость. После этого Варшава и все дураки, вошедшие в неё, были обречены.

А поведение населения Польши окончательно и бесповоротно убедило всех бойцов Красной Армии, что они во вражеской стране.

«"А с врагами мы церемониться не собираемся!"» – сообщали на немецком и польском языках в рассыпаемых над Варшавой листовках окруженным остаткам немецкого гарнизона и отрядам генерала Ровецкого.

Но поляки ещё не поняли – какую они совершили глупость! Немцы держались, к Варшаве стремительно продвигался корпус Манштейна. Из далёкого Лондона доносились приветственные возгласы и заверения в несомненной поддержке. Радостные толпы орали польский гимн на улицах, которые глупые русские почему–то не обстреливали. Восторженные панёнки дарили поцелуи героям Польши и солдатам доблестного Вермахта. До позавчерашнего дня!

Когда стало ясно, что ловушка удалась, операция перешла в завершающую стадию. Остановив рвущиеся к Варшаве немецкие части корпуса Манштейна, Жуков приступил к заранее разработанному плану уничтожения вражеского гарнизона. Тысячи ракет и снарядов обрушились на обречённый город. Волны бомбардировщиков накатывались на него, сваливая свой смертоносный груз над всем, что хоть немного напоминало оборонительные позиции. Истребители сопровождения, разогнав немногочисленную авиацию Люфтваффе, штурмовали траншеи немецкого гарнизона и наспех наваленные из всякого хлама в первые дни мятежа баррикады польских ополченцев. Построить полноценную оборону великопольское воинство так и не собралось, несмотря на многочисленные требования немецкого командования.

Когда же на улицы двинулись танки и штурмовые группы десятой армии, началась агония. Из Лондона пришёл очередной приказ и Варшава запылала с разных концов. «"Не оставим «"москалям"» ничего!"» – вопили жолнежи и жгли всё, что могло гореть. Группы сапёров польского гарнизона взрывали здания, составлявшие гордость польского народа, пока хватало взрывчатки. Даже немцы взирали на это сумасшествие с удивлением.

Протрезвление у панов началось, когда они поняли, что им никто не препятствует в их вандализме. Пленные русские только смеялись и говорили одно и то же: «"Ваш город – вам и восстанавливать"». Безумство стало стихать к вечеру вчерашнего дня.

А сегодня утром, как сообщил им начальник станции разгрузки, в Варшаве начали сдаваться первые отряды поляков. Дисциплинированные немцы ждали приказа, но активное сопротивление тоже прекратили. Варшавская операция подошла к логическому концу.

Следовало ожидать, что и на других участках фронта должно произойти резкое изменение обстановки.

Хотя, куда дальше и резче. Ведь только в Польше советское командование сохраняло какую–то видимость паритета с противником.

Румыния полностью захвачена. Остатки румынской армии сейчас старательно разучивают «"Катюшу"» и готовятся к походам в качестве союзника русских войск. Прежде всего в Венгрию, к которой у «"кукурузников"» очень серьёзные претензии тысячелетней давности.

Венгрия, в свою очередь, столь же старательно стремится снискать расположение победителя, хоть и не успела открыто перебежать в его лагерь. Но Хорти можно понять. Гитлер тоже не собирается церемониться. И если Будапешт до сих пор не оккупирован немцами, то только потому, что русские не дают Германии возможности выделить для этого войска.

Болгария восторженно приветствует своих «"братушек"». Правда, это можно сказать только про простой народ. А вот вся элита, прикормленная в своё время немцами, старательно скрипит зубами и смотрит на запад. Но Черчиллю сейчас не до них. Попытка высадки десанта на Крите, идиотски потерянного полтора месяца назад, закончилась не то что поражением, лучше всего для этого подойдёт слово разгром. Но в «"демократической прессе"» не принято использовать столь крайние оценки, поэтому она скромно написала, что «"британские войска вынуждены были отступить"». Англичане храбро попытались повторить парашютный десант, проведённый немцами в начале мая, но не смогли достигнуть даже тех сомнительных успехов, которые достались на долю питомцев Штудента. Если, понёсшие потери, парашютисты 7 авиадивизии люфтваффе всё же сумели взять под контроль пару аэродромов, а немецкое командование перебросить горнострелковые дивизии, составлявшие основную ударную часть группы и завершить операцию, то английское командование свернуло свои действия сразу, как только стало ясно, что сброшенные на остров польские парашютные части угодили в ловушку. Оставив своего союзника на верную смерть, ибо немцы объявили польских солдат, воюющих после победного завершения компании тридцать девятого года, партизанами, и в плен их не брали. Немного больше повезло канадским и австралийским морским пехотинцам. Продержавшись почти трое суток они сложили оружие, потеряв более половины личного состава убитыми и ранеными.

Бои идут в Югославии, хотя Европа, контролируемая немцами, уже успела признать окончательный распад этой страны. Вот только не собираются признавать это решение цивилизованных народов «"дикие сербы"» и не менее дикие, с точки зрения просвещённого европейца, другие сторонники единства славянских народов, прежде всего русские.

Андрея всегда бесила эта мессианская уверенность европейцев, всех направлений и убеждений, в несомненном превосходстве над «"дикими русскими"».

Когда в его времени такой вот, очередной, мудак принимался просвещать его, «"дикого азиата"», о превосходстве «"европейской расы"», он зверел и ставил этого козла на место, не отказывая себе в развлечении продемонстрировать своё советское образование, до которого всем иностранным институтам ещё ползти и ползти. Удовольствие лицезреть как вытягивается морда обиженного в самых лучших чувствах «"просветителя"» того стоило.

Грешным делом он думал, что подобное поведение есть результат развала Советского Союза, да рабского поведения новой российской элиты, готовой пресмыкаться и предавать интересы родины за сомнительные права членства в многочисленных комиссиях и ассамблеях. Но оказалось, что Европа так относилась к России всегда! И в своё первое же посещение приёма иностранных послов в Кремле Андрей в очередной раз наткнулся на подобного индивида.

Знающий русский язык англосакс большая редкость. Чаще всего он специально подготовленный шпион и иногда экстравагантный чудак, который подобным образом пытается удивить людей своего круга. Мистер Джексон, как он представился при знакомстве, принадлежал именно ко второй группе, хотя честно пытался выполнять обязанности первой. Впрочем обязанности разведчика он, судя по всему, взвалил на себя только из желания развлечься. Конспиратор из него был никудышный. Даже Андрей с его малым опытом мгновенно идентифицировал его как представителя МИ-6.

Впрочем, через десять минут общения он столь же уверенно перенёс его в группу прикрытия настоящих агентов. Своим поведением мистер Джексон сильно напоминал экранного Джеймса Бонда. Такой же показной и ненастоящий. Так же пытался привлечь внимание к своей особе. Столь же картинно совершал непозволительные для настоящего разведчика глупости. И нёс всякую чушь. Но на довольно хорошем русском языке.

А ещё через десять минут ничего не значащего разговора, обо всём и ни о чём, Андрей столь же кардинально поменял мнение о собеседнике, и решил, что он и является настоящим агентом. Но настроенным на ловлю определённого вида носителей информации – светских бездельников и скучающих высокопоставленных жён и любовниц.

Обиделся тогда Андрей именно на то, что его отнесли к этой группе паразитов. И за свою обиду отомстил такой же поучающей как у англичанина речью, язвительной и приправленной всякими историческими фактами и аналогиями, опровергнуть и игнорировать которые подданный британской короны попросту не мог. Ибо речь в который раз пошла об истории, а вернее о личностях эту историю творящих. Не встретив от русского правоверной марксистской реакции о главенстве толпы в историческом процессе, британец решил зацепить его европейским представлением о знаковых фигурах русской истории. И начал с высказывания о кровожадности царя Ивана Грозного. На это Андрей с совершенно серьёзным и глубокомысленным видом подтвердил, что «"царь Иван, конечно, страшен, но куда ему «"мелкому пакостнику"» до настоящих злодеев того времени"». Удивлённый британец ждал продолжения. И Андрея понесло. Он доходчиво объяснил англичанину, что по количеству убиенных великий злодей Иван (около двух тысяч по панегирикам) не идёт ни в какое сравнение с просвещёнными владыками культурной Европы того времени. К примеру Генрихом Восьмым Английским – в правление которого в Англии было повешено, сожжено, четвертовано и просто закопано в землю около семидесяти тысяч человек. Или Карлом Пятым Испанским – который только в Нидерландах отправил в лучший мир больше ста тысяч своих подданных, это не считая многочисленных испанских аутодафе. Англичанин выпучивал глаза, возмущённо хватал воздух, но на каждую попытку возразить Андрей методично переходил к другой европейской державе того времени, чтобы опять найти «"вопиющие факты человеколюбия и добродетельности"» императоров, королей, герцогов и прочей правящей швали той эпохи.

Через полчаса этой отповеди едва не задыхающийся от смеха Сашка оттащил Андрея от своей жертвы. Красного же как рак англичанина увели сотрудники МИДа.

А батальонному комиссару Баневу после этого случая приказом самого наркома НКВД Берии было «"запрещено издеваться над иностранными дипломатами, даже если они откровенные идиоты"». Формулировка была именно такая!

Андрей повернулся к Сашке, но тот вовсю клевал носом. Сказывалась бессонная ночь разгрузки и скорого перехода дальше от ветки железной дороги, перешитой на российскую колею. Как ни мало у немцев самолётов, но они попрежнему стараются контролировать все стратегические объекты. И если не штурмовики, то разведчики с рассветом появятся обязательно. В их положении штурмовики или бомбардировщики даже предпочтительнее разведчика. Ни Юнкерсы, ни «"штуки"» от новых зениток не уйдут, а вот «"рама"» нагадить сможет очень сильно.

Андрей посмотрел на часы. Шесть тридцать утра. В его времени в этот час немецкие панцеры уже выкатывались на стратегические шоссе, чтобы устремиться по расходящимся направлениям в глубь Украины, Белоруссии и Литвы.

И то, что этого не произошло здесь наполняло Андрея гордостью. «"Накося выкуси"» всемирное буржуинство. Не будут «"советы"» вашим пушечным мясом. Не будет Советский Союз своё будущее укладывать в землю миллионами ради ваших прибылей. Не выйдет у вас делать бизнес на крови русских. Да и с немцев много не перепадёт. Ибо не будет затяжной войны на истощение. Год, максимум два, и вся Европа будет наша. И даже Англия за своим проливом не отсидится, если Красной армии понадобятся военные базы в Шотландии или Уэльсе. По крайней мере, он, Банев Андрей, приложит все усилия, чтобы всё закончилось именно так.

Андрей откинулся назад, закрыл глаза и постарался забыться, чувствуя как медленно проваливается в зыбкое марево сна.

Подполковник Зайцев в раздражении вышагивал вдоль борта бронетранспортера. Угораздило же этого водилу так распороть шину, что никакая подкачка не помогает. Сколько времени потеряли пока колесо меняли. А теперь оказывается, что у этого раздолбая запаска не накачана. Полчаса коту под хвост. Был соблазн бросить этот БТР на хрен и рвануть на машине, благо ехать всего ничего. Минут двадцать до этого городишки. Как его там, РаваМазовецка кажется. И только категорический запрет командному составу перемещаться по Польше без охраны удерживал его от этого опрометчивого шага. Надо было, как прежде, одеть форму капитана и ехать на свой страх и риск. Вот только надо признать, что риск всё–таки очень большой.

Поляки всё ещё не поймут, что немцы войну, по крайней мере в Польше, уже проиграли. И то что они ещё удерживают западные районы страны, всего лишь прихоть советского командования. Впрочем начавшееся три часа назад наступление скоро всё поставит на свои места. Проходящие над головой в сторону Лодзи армады самолётов впечатляли даже видавших всякое солдат его охраны. Вразумились и поляки окрестных хуторов. Всё время нахождения их отряда на этой дороге не было ни одного любопытствующего. Даже мальчишки не примчались посмотреть, что делают вблизи их домов русские жолнежи.

А самое большое удивление выпало на долю немецких лётчиков. Привыкнув за эти две недели относительного затишья к слабому противодействию советской авиации, они решили что русские выдохлись и сегодня храбро поднялись в воздух показать этим недочеловекам кто истинный хозяин неба. Как оказалось в последний раз! Ибо сегодня командование воздушных армий, не пускавшее до этого свои истребители в дело для сбережения моторесурса двигателей, наконец–то дало добро на взлёт всем полкам.

Час назад он был свидетелем того, как краснозвёздные «"ишаки"» и «"чайки"» рвали на части ровный, как на параде, строй немецких бомбардировщиков. А выше клубилось облако железных «"шмелей"» – это более современные истребители противоборствующих сторон выясняли кто из них лучше. И во все стороны из этой «"собачьей свалки"», как просторечиво называют свой бой лётчикиистребители, сыпались дымящие мессеры и яки. Выпрыгивали из занимающихся жарким бензиновым пламенем машин желающие уцелеть. Висели на куполах парашютов, зажмуривая глаза каждый раз когда мимо проскальзывал самолёт. И вздыхали облегчённо если тот не давал очередь по пытающемуся спастись лётчику. В небесах не было жалости к поверженному противнику. Убей его сегодня, или завтра он убьет тебя. Немцы обильно пожинали посеянный ими в первые дни войны ветер, который вернулся к ним назад ураганом. Гордые своим презрением к «"унтерменшам"» в первые дни войны, когда люфтваффе ещё считали себя сильнее, они безо всякой жалости палили по всем увиденным парашютам, гордясь своей арийской избранностью.

Протрезвление пришло поздно. Русские оказались не так слабы как хотелось. «"Избранная раса"» горела не хуже чем все другие. А самое главное, противник перенял методы германских асов. Отныне только один из трёх выбросившихся из горящей машины немецких лётчиков долетал до земли. Всех остальных безжалостно расстреливали в воздухе.

Эта статистика Виктору была очень хорошо известна. Не один раз ему приходилось присутствовать на беседах с приглашенными в особый отдел летунами. Каждый раз на требования особиста прекратить порочную практику уничтожения сбитого противника, лётчик, вне зависимости от звания и должности, надувался гневом и начинал перечислять кто из его звена, эскадрильи, полка не долетел до земли, потому что этим сверхчеловекам захотелось поупражняться в стрельбе. А почему он не имеет на это права?

Лётчики весело ухмылялись в глаза следователя, так как знали – завтра боевой вылет – а особиста вместо них в кабину не посадишь. А также они знали, что и их никто жалеть не будет. И следующий вылет может стать для него последним. Так стоит ли бояться штрафного батальона, в котором шанс выжить едва ли не выше чем в его полку.

К великому облегчению Виктора колесо бронетранспортёра было накачено и лейтенант, командир охраны, поспешил отрапортовать о готовности его подразделения. Но тут на дороге показалась отчаянно виляющая полуторка с бойцами в кузове. «"Нажрались пьяные"», – мелькнула в голове мысль, но была отброшена как только машина подъехала поближе. Левое колесо явно было вывернуто в сторону и то, что это транспортное средство ещё могло двигаться было несомненной заслугой водителя. Через несколько минут повреждённая машина поравнялась с их колонной, состоящей из «"эмки"» Виктора, бронетранспортёра сопровождения и грузовика с какими–то боеприпасами, который ему навязали на последней ночёвке. Из полуторки, увидев начальство, которому наконец–таки можно отрапортовать и, самое главное, переложить ответственность, выскочил старшина с петлицами артиллериста.

– Товарищ подполковник разрешите доложить. – Бойко затараторил старшина, опасаясь что его могут прервать. – В пяти километрах отсюда нами встречена колонна немецких танков, движущихся на запад.

– Старшина, Во–первых, надо представляться. – Виктор не один раз за этот месяц войны слышал всякие доклады. – А Во–вторых, доложите известные вам факты, а не предположения.

– Старшина Щедрин, командир взвода управления третьей батареи второго дивизиона 37 противотанкового полка 16 танковой бригады Второго танкового корпуса. – Бодро отрапортовал боец. – Откомандирован в расположение тыловых складов армии для получения запасных частей для орудий полка. Вчера встретил первых бойцов, которые сообщали мне о появлении частей противника, но не поверил им. – Старшина нехорошо ухмыльнулся, показывая своё отношение к рассказам тыловых вояк и продолжил. – В ходе проведённой утром разведки столкнулся с танками противника, в результате чего вынужден был отойти, так как противотанковых средств не имею.

– И что – все бойцы твои. – Поинтересовался Виктор.

– Никак нет, товарищ подполковник. – Старшина приобрёл нормальный вид. – Все бойцы подобраны мною на дороге. Большинство добровольно, некоторых пришлось останавливать силой. – Старшина вдруг остановился, не ляпнул ли он чего лишнего, и тут же продолжил. – Но все готовы идти в бой, если этого потребует обстановка.

– Вот и прекрасно, старшина. – Виктор поверил ему с самого начала, но окончательно убедила его разношерстность встреченного им отряда. Даже самым изощрённым диверсантам не придёт в голову объединять в своей диверсионной группе сапёров, связистов, медицинских работников и музыкантов. – Пересаживайтесь на наш грузовик. На вашем, как я вижу, далеко не уедешь.

Старшина козырнул, и быстро организовал перегрузку своего имущества на указанную машину, распределил своих бойцов. С разрешения лейтенанта отправил двух музыкантов и санитара в бронетранспортёр. Всё равно от них в предстоящем бою толка никакого, а то что бой будет он ничуть не сомневался. Женщинувоенврача посадили в эмку подполковника. Повреждённую полуторку согнали с дороги в поле в надежде потом вернуться и забрать.

Виктор в это время осматривал окрестности, выглядывая подходящее для засады место. Нужен был язык. Откуда взялись эти чёртовы танки? Сколько их? Куда движутся? Какие меры нужно предпринять?

Подходящее место обнаружилось не так далеко. Поворот дороги, узкой как и все в Польше, надёжно закрывался подходящим вплотную кустарником, постепенно переходящим в редколесье, за которым маячил самый настоящий лес.

Пять минут неторопливого движения и обе машины загнаны в лес. Бронетранспортёр выдвинут в кустарник, несколько срубленных берёзок и маскировочная сеть надёжно скрыли его от небрежного взгляда с дороги. Конечно, если присмотреться внимательно, то увидеть его не так уж сложно. Но кто сумеет внимательно смотреть с движущегося мотоцикла, а разведка танковой части непременно будет двигаться на них. Уставы в немецкой армии соблюдались свято. Можно было и не рисковать с БТРом, но его крупнокалиберный ДШК мог понадобиться в случае появления вместо мотоциклистов немецкого бронетранспортёра или броневика. Бойцы засады распределены по обе стороны от дороги. Огневая группа около бронетранспортёра, а группа захвата с противоположной стороны в непосредственной близости от кювета. Расторопный старшина Щедрин, нравившийся Виктору всё больше и больше, извлёк из своих запасов кусок прочного провода. Провод привязали к БТРу, протянули второй конец на другую сторону и поручили натягивать его двум самым крепким бойцам отряда. Осталось ждать гостей.

Немецкая разведка появилась через двадцать минут. На дороге показался одиночный мотоцикл, неторопливо двигавшийся в сторону их засады. Водитель и пулемётчик в коляске внимательно осматривали окрестности. Досадливо оглянувшись на подполковника лейтенант дал отмашку своим бойцам, если немцы заметят засаду придётся их убить. Пулемётчик с «"дегтярём"» поймал немцев на мушку, ожидая команды, но подполковник молчал, не торопился и лейтенант. Немцы всё ближе выкатывались к месту засады, нарастало напряжение. Заметят или нет?

Немецкий пулемётчик что–то сказал своему напарнику, тот кивнул и увеличил скорость. Судя по всему решили проскочить опасный участок. Именно этого от них и ждали. Мелькнула в воздухе натягиваемая проволока и немецводитель был отброшен назад, пулемётчик чудом извернувшийся в последний момент вылетел из коляски опрокинувшегося мотоцикла, и тут же был надёжно связан группой захвата. Не миновал этой участи и оглушённый водитель.

Допрос взятых немцев осложнился тем, что захваченный унтерофицер, водитель так и не смог отойти от удара об дорогу, старательно демонстрировал незнание любых других языков, кроме немецкого, который сам подполковник немного знал, но не в том объёме, что ему продемонстрировал пленный. Но тут ему на помощь пришёл старшина Щедрин.

– Товарищ подполковник, врёт собака. Врёт, как сивый мерин. – Поторопился высказать ему свои подозрения Щедрин. – Не немец он! Немецкий знает очень хорошо, лучше чем я, но не немец! Можете мне поверить!

– Да ты сам откуда немецкий знаешь? – Удивился подполковник Зайцев.

– Я, товарищ подполковник, под Саратовом родился. – Отмёл его сомнения старшина. – С немцами с детства встречаюсь. Отличить настоящего немца от любого, кто под него маскируется, сумею очень просто. Акцент скрыть трудно.

Старшина торопливо пролистал свою записную книжку, немного подумал и добавил:

– Скорее всего, он прибалт, а точнее литовец или латыш. У эстонцев акцент не такой.

– Откуда такая уверенность? – В очередной раз поразился старшине Виктор.

– Я, товарищ подполковник, перед войной в Прибалтике служил. – Пояснил ему Щедрин. – Приходилось с местным населением разговаривать. Русский язык редко кто знал, а вот немецкий очень многие хорошо понимали, вот и приходилось на нём договариваться.

Виктор всё это время искоса смотрел на пленного. А ведь тот напрягся! Значит старшина прав! Но тогда он и по русски понимает! Виктор демонстративно закрыл свой блокнот.

– А если он литовец, то подданный Советского Союза, а значит попадает под закон о предательстве. – Виктор повернулся к пленному унтерофицеру. – И должен быть расстрелян как изменник. Уведите его. – Закончил свою речь подполковник. Пленный унтерофицер тут же упал на колени:

– Господин офицер! – Взвыл он почти на чистом русском, чем несказанно порадовал всех, кто его допрашивал. – Не убивайте! Я расскажу всё!

Следующие пятнадцать минут прошли в приятной для Виктора беседе о составе прорывающихся немецких войск. Литовец, звали которого Видас, торопливо выкладывал всё, что знал о составе немецкой части. Сам он, по его клятвенным утверждениям, в неё попал совершенно случайно. Хотя как и все его соотечественники безбожно врал. Оглядываясь на солдат охраны, он старательно вспоминал всё, что по его мнению было интересно русским. Захлёбываясь словами, мешая русские слова с немецкими, литовскими и даже польскими, он спасал свою жизнь от расстрела, не догадываясь о том, что страшный «"приказ о предателях"» – выдумка ведомства Геббельса, предназначенный для удержания в рядах Вермахта тех подданных Советского Союза, которым не хватило ума не попадать в них.

А вести выложенные литовцем не радовали. Вырвавшись из Варшавского котла остатки немецких частей под командованием генерала Зейдлица шли к Лодзи. Хитрый лис Зейдлиц старательно путал следы, каждый день изменяя направление движения. И то что он повернёт сюда никто не ожидал. По крайней мере прорыв ожидался севернее, и именно там перекрывали дороги батальоны механизированных частей, участвующих в ликвидации Варшавского котла. Генерал он, судя по тому, что сумел сохранить даже танки, очень хороший. Если у немцев, действительно, до батальона танков, как сообщает пленный, то остановить их будет невероятно трудно. Но и пропускать на запад, в тылы развернувшихся для броска армий, нельзя.

Подполковник посмотрел на карту. Самый подходящий рубеж, на котором немцев можно попытаться остановить, как раз этот злополучный городок РаваМазовецка. И единственное место где можно найти бойцов для этого – тоже этот городок. Не перекрывать же дорогу десятком охраны, да сборным отделением старшины. Зайцев отдал команду. Машины выгнали на дорогу, один из бойцов охраны оседлал не слишком повреждённый, как выяснилось, мотоцикл. И колонна двинулась в прежнем направлении, прикрываясь с тыла переставленным на заднюю огневую точку бронетранспортёра пулемётом.

Подполковник размышлял, благо утомившаяся докторша старательно клевала носом и не мешала думать. Хоть и хороша была военврач третьего ранга, но никакого желания кадрить её у Виктора не возникло. Хватало других проблем. Один, пока не встреченный, представитель ставки чего стоил. Недаром ведь Виктору пришлось бросить все дела и мчаться ему навстречу. Личный приказ наркома требовал присутствия подполковника Зайцева в группе батальонного комиссара Банева. Виктор невольно покачал головой. На верхах, как всегда мудрят со званиями. Этот батальонный наверняка из тех, перед которыми и дивизионные комиссары навытяжку стоят. Ещё бы – личный представитель ставки. За что интересно такие звания дают, постарался удивиться подполковник, но тут же одёрнул себя. За то же, за что и звание личного представителя наркома НКВД.

Думать стоило о том, где этот батальонный комиссар сейчас, и как его из опасной зоны побыстрее выпроводить. Встреча должна была произойти в этом самом треклятом городке, оставалось надеяться, что комиссар со своим сопровождением успел туда проскочить до того, как немцы перекрыли дорогу. В противном случае можно сразу стреляться, или храбро бросаться под танк со связкой гранат. Что в принципе одно и то же.

Томительные минуты дороги закончились шлагбаумом и долговязым бойцом с винтовкой. Тот ошарашено смотрел на подлетевший к посту мотоцикл и колонну подтягивающихся машин, бронетранспортёра он пока не видел. Ещё больше его поразил спешащий к посту командир с петлицами старшего комсостава. Он уже хотел отдать честь и открыть шлагбаум, но вспомнив утренний нагоняй сержанта, дернул за верёвку протянутую в будку караула и перекинул винтовку.

– Стой, кто идёт. – Проорал он для порядка, косясь на проём двери. Наконец показался сержант и боец облегчённо вздохнул.

Подошедший командир оказался подполковником. Боец вытянулся во весь свой немалый рост и больше всего сейчас походил на журавля, оглядывающего своё болото. Рассмотрел петлицы и сержант и поторопился с докладом. Выслушав стандартный доклад об отсутствии происшествий, ну а когда они происходили, если, конечно, начальство их собственными глазами не увидело, Виктор отмахнулся. Ему сейчас не соблюдения уставных норм, которые уже были нарушены докладом незнакомому начальнику, видно сержант впечатлился величиной конвоя.

Его интересовало совсем другое. Несколько минут торопливых вопросов позволили вздохнуть спокойно. Конвой какого–то большого начальника в город проходил. Почему большого? Так одних машин в колонне полтора десятка. И три БТРа, а ещё какие–то новые танки. Почему новые? Так брезентами закрытые, кто же старую технику прятать будет. Наблюдательность сержанта стоила поощрения. В другой обстановке Виктор немедленно влепил бы ему несколько суток ареста за болтливость, но сейчас обрадованный новостями, только хлопнул удивленного сержанта по плечу и заспешил в свою машину. Спустя пару минут колонна втягивалась в ближайшую улицу, оставляя позади обескураженного сержанта и довольного бойца, уяснившего, что на этот раз он сделал всё как надо.

Искомая установка обнаружилась в здании местной гимназии. В одном из классов, где местные ученики постигали, судя по надписям на партах, трудности математики, и стояло то устройство, которое в конце двадцатого века в очередной раз подняло вопрос о приоритете в изобретении первого компьютера. Большой шкаф и ящик с встроенными цифровыми клавишами не оставляли никаких сомнений в предназначении этого аппарата. Андрей довольно потирал руки, «"кажется на этот раз действительно попалась крупная рыба"», вспомнилось присловье из знаменитого в его годы фильма. Осталось выяснить подробности обнаружения.

К великому счастью местное начальство не додумалось отправить дальше бойца, который всё это обнаружил. Его оставили при гарнизоне и уже скоро он весьма косноязычно рассказывал об истории нахождения этой комнаты. Выходило, что их рота прочесывала улицу города, брошенного немцами настолько стремительно, что в нём остались практически все тыловые подразделения, которые никто не посчитал нужным информировать об отступлении. «"Какое тут отступление, скорее уж бегство"», – самодовольно усмехнулся Андрей. Боец подробно перечисляя все события того дня, видать особисты старательно вытрясали из него душу все эти дни, не понимая, чего же именно с ним делать? То ли отпустить, то ли в штрафную роту отправить? И только приказ, пришедший с таких верхов, что и думать об этом страшно, разрешил все проблемы. Приказ гласил, что нашедших всё необычное нужно немедленно изолировать, но содержать в самом мягком варианте, до прибытия ответственных лиц. Наконец, ответственное лицо прибыло и обрадованный старлейособист поспешил догонять свой полк, правда, до этого пришлось пересказать все свои впечатления в непонятную штуку, названную какими–то гражданскими магнитофоном.

Боец не умел красиво говорить, но обладал очень хорошей памятью. Он старательно перечислил все заведения и жилые дома, пройденные им на этой улице. Андрей слушал всё это вполуха, спрятанный в столе диктофон запишет всё, потом и познакомимся с несущественными деталями. Внимательным он стал только когда речь зашла об осмотре гимназии.

– Дык, ничего здеся, товарищ батальонный комиссар, окромя этой железяки не было. – Поспешил его уверить боец. Немного подумал и добавил. – Ну рази, сторож тут ошивался.

– Какой сторож? – Поспешил зацепиться за вновь появившуюся ниточку Сашка, игравший на этом допросе роль второго следователя, хотя им до сих пор было непонятно, кто из них «"злой"», а кто «"добрый"» следователь, да и нужен ли в данном случае «"злой"». Но вот необходимость Сашки отвергать не стоило, так как он умел видеть те мелочи, которые Андрей в силу своего незнания реалий этого мира с лёгкостью пропускал.

– Дык, немецкий, какой же ишо? – удивился непонятливости командиров боец.

– А где этот сторож? – поспешил прервать его Сашка.

– А кажись, со мной в одном доме был. Видал я его один раз. – Огорошил их боец.

Пришлось мысленно извиниться перед особым отделом прошедшей вперёд стрелковой дивизии. Через несколько минут озадаченный боец охраны торопливо проталкивал в дверной проёма человека в замызганном рабочем комбинезоне. Был немец долговяз, сутул и подавлен, старательно опускал взгляд, пряча глаза и лицо от встречающих его командиров Красной армии. Нервно теребил руки, хотя их ему следовало бы спрятать подальше от всех любопытных взглядов, ибо его руки никак не могли принадлежать работяге, добывающему своё пропитание физическим трудом.

Андрей старательно вглядывался в лицо «"сторожа"», пытаясь вспомнить ту единственную фотографию Конрада Цузе, которую ему удалось однажды выдернуть из «"интернетовских дебрей"». Но никаких подробностей не вспоминалось. И тогда Андрей, усердно сохраняя спокойное выражение лица, сказал:

– Добрый день, господин Цузе, как вам условия содержания.

Немец вздрогнул, вычленив из фразы на незнакомом языке свою фамилию, но всё ещё на что–то надеясь повернулся к переводчику, ожидая что тот скажет совсем другое. Но чуда не произошло. И тогда понимая, что его раскрыли он выпрямился, расправил плечи и посмотрел на Андрея взглядом человека, осознающего цену себе.

– Ну вот и прекрасно, господин Цузе. – Расслабился Андрей. – Я думаю, что нам найдётся о чём с вами поговорить. Если, конечно, вы опять не начнёте изображать из себя сторожа. – Выдержав многозначительную паузу, которая должна была проявить реакцию собеседника, он убедился, что тот не собирается запираться, и продолжил. – Я хочу вам предложить быть с нами откровенными. Вы должны понять, что никто не считает вас военнопленным, а тем более не собирается применять к вам какие–либо меры репрессивного характера.

Заметив, что лейтенант–переводчик, подготовка которого предусматривала допросы военнослужащих, начинает спотыкаться на переводе интеллигентных пассажей Андрея инициативу в свои руки перехватил Сашка.

– Ты ему просто скажи, что пусть не боится. Никто его бить, а тем более расстреливать не будет. – Направил деятельность переводчика в новое русло куратор Андрея. – Поясни, что его машина по достоинству оценена руководством Советского Союза и предложи работу по той же специальности, но в Москве. Оценив Сашкины пояснения, Андрей добавил от себя:

– И скажи ему, что его деятельность не принесёт вреда Германии. Мы воюем с Гитлером, а не с немецким народом.

Так и не поняв, кто из этих двоих является большим начальством, переводчик старательно объяснил немцу всё, что от него хотят. К великой радости лейтенанта пленный и сам не собирался изображать из себя героя и с легкостью согласился на все предложенные ему условия.

Дальнейший разговор состоял из мало понятных переводчику, но вполне переводимых предложений о принципах работы установленной в комнате машины. Лейтенант волновался, выдавал несколько вариантов перевода услышанных фраз, но к его удивлению батальонный комиссар понимал всё с полуслова, даже сам предлагал различные версии непонятных переводчику слов, как будто знал их смысл заранее.

Глядя в удивлённые глаза немца и переводчика, ибо ему приходилось пополнять их речь многими очевидными для инженера Цузе, но совершенно неясными для армейского переводчика понятиями, Андрей добился того, что немец поверил ему окончательно. И вдобавок, как ему кажется, совершенно изменил своё мнение о советских комиссарах.

Содержательная беседа была прервана самим майором Ситниковым. Удивление Андрея с Сашкой тем, что командир охраны собственной персоной примчался сообщать свежие новости, усилилось после сообщения о подполковнике НКВД, разыскивающем старшего батальонного комиссара Банева. Это уже было серьёзно. Знать, кто на самом деле командует конвоем могли только в Москве.

Был представитель Ставки высок, худощав и даже красив, по крайней мере докторша, оставшаяся в машине встреченного ею подполковника, так как непонятно было куда ей идти, и теперь сопровождавшая его, засмотрелась на батальонного комиссара с явным интересом. Но самое главное, с точки зрения Виктора, был он для этой должности непозволительно молод. Ему свои три шпалы достались тяжёлым трудом и почти восемнадцатью годами службы. Как пришёл восемнадцатилетним оболтусом в далёком уже двадцать третьем году в роту ЧОНа, так и служил «"верой и правдой"» как «"медный чайник"». А этот красавчик едва тридцати лет от роду уже «"личный представитель Ставки"». Наверняка, чей–то высокопоставленный сынок.

С трудом скрывая раздражение, Виктор сообщил батальонному комиссару о прорыве немецкой части из Варшавского котла и предложил тому немедленно убираться из города пока на его окраины не вышли танки противника.

– Вынужден вас огорчить, подполковник, но покинуть город немедленно не имею никакой возможности. – Ответил тот с какой–то ленцой, и даже, как показалось Виктору, с усмешкой. – К тому же мне хотелось бы знать с кем я в данный момент разговариваю.

– Хочу вам напомнить, что вы разговариваете со старшим по званию! – Начал закипать Виктор, краем глаза улавливая, как отвернулся, пытаясь скрыть свою усмешку, сопровождающий представителя Ставки инженер-капитан.

– Ладно подполковник, не кипятись! – Миролюбиво ответил батальонный комиссар и протянул Виктору свои бумаги. – Немедленно сбежать я не имею никакой возможности. Мне надо здесь одну железяку со всей осторожностью демонтировать и погрузить, да так, чтобы мои инженеры в Москве смогли её обратно свинтить без ошибок. – Представитель Ставки выдержал паузу и добавил. – Надеюсь, ты понимаешь, что это требует времени.

Бумаги впечатляли. Кроме подтверждения личности стоящего перед ним батальонного комиссара и приказа исследовать и вывезти обнаруженное устройство, была там ещё одна бумага, от которой даже у видавшего виды подполковника Зайцева зашевелились волосы на голове. Она давала право личному представителю Ставки батальонному комиссару Баневу подчинять себе воинские части вплоть до дивизионного звена. Хотя подобная индульгенция была и у Виктора, но она не поднимала его власть выше уровня батальона.

Виктор неопределённо хмыкнул и протянул свои документы, в том числе и удостоверение личного представителя наркома НКВД. Пришёл черёд удивляться Баневу. Вернув бумаги, тот без прежней барственной лени извинился:

– Прости подполковник за представление, но я действительно не могу немедленно уехать. И не думаю, что это надо делать без разведки. Сейчас отправим бойцов прочесать дороги, а потом будем решать что делать.

Он развернулся к командиру своего конвоя, майор достал карту, батальонный комиссар начал уточнять по каким дорогам можно уйти из города.

Виктор тем временем рассматривал устройство, из–за которого затеян весь этот шум. Железный шкаф больше всего походил на телефонную АТС, ничего другого Виктору на ум не приходило. Но вряд ли из–за нового способа соединять телефоны прислали личного представителя Ставки. Ясно, что эта хрень представляет собой какое–то новое оружие. Но какое?

– Извини подполковник. – Прервал его размышления батальонный комиссар. – А где части прикрытия города? Здесь три госпиталя, раненых больше тысячи.

– Я и есть части прикрытия. – Ответил Виктор, решивший всё ещё на подъезде.

– И сколько у тебя людей? – Упорствовал Банев.

– Столько, сколько сумею собрать. – Огрызнулся Виктор.

– Майор отставить разведку дорог. – Повернулся батальонный комиссар к Ситникову. – Проведите осмотр местности на предмет организации обороны города, отправьте своего заместителя выяснить какие части есть в городе и переподчините их себе, если нет никого старше вас по званию. Если такие будут, направьте их ко мне. Майор козырнул и умчался исполнять.

Виктор медленно втянул в себя воздух, задержал дыхание и так же медленно выдохнул. Успокоиться почти удалось, по крайней мере он удержался от того, чтобы немедленно сорваться на мат.

– Товарищ батальонный комиссар, надеюсь вы понимаете что делаете. – Начал он с плохо скрываемой яростью. – Насколько я понимаю в ваши задачи не входит останавливать немецкие танки. И если вам поручено демонтировать и вывезти это устройство, значит вы должны это сделать.

– Товарищ подполковник, – ответил тот не менее официальным тоном, – у нашей группы также есть несколько других задач, выполнение которых требует моего личного присутствия.

Виктор резко развернулся и поспешил к выходу. У него есть и другие дела, кроме попыток поставить на место этого мудака. Оглянувшись на представителя Ставки, вслед нему поспешила и докторша.

– Зря ты с ним так. – Сказал Сашка как только подполковник вышел. – Вроде нормальный мужик.

– Да понимаю я. – Отмахнулся Андрей. – Но не можем мы удрать отсюда. Мы на данный момент в этом паршивом городишке самая боеспособная часть. Как мы в глаза тем мужикам смотреть будем, что тут полягут.

– Кто ж возражает. – Продолжил Сашка. – Вот только если ты погибнешь или в плен попадёшь, Верховный всех генералов в округе под трибунал отправит.

– Дорогой инженер-капитан, вы тоже представляете не меньшую ценность. – Съязвил Андрей. – Но хочу тебе напомнить, что нам ещё нужно зенитки в бою проверить.

– Да вряд ли немецкая авиация сюда доберётся.

– «"Шилка"» и по наземным целям неплохо в моё время работала. – Возразил ему Андрей. – Хоть неэлектронный вариант испробуем.

Прервав недолгое молчание в помещение ввалились инженеры научной группы, перебросились несколькими фразами с Андреем и Сашкой и приступили к исследованию машины Цузе, которую нужно было разобрать для погрузки. Озадаченный переводчик принялся переводить вопросы советских учёных немцу. Работа закипела. Андрей надел фуражку и заспешил к выходу.

Подъезжая к зданию комендатуры, Виктор с удивлением обнаружил в одном из дворов танк со знакомым номером. «"Неужели Банев, как он мог тут оказаться?"» – удивился Виктор и следом за этой мыслью пришла ещё одна о том, что представитель Ставки имеет такую же фамилию, как и этот знакомый ему танкист. Неужто родственники? Танкист ведь говорил, что тоже из Москвы.

Эмка Виктора свернула во двор комендатуры. Увидев начальство поспешил к нему с докладом дежурный сержант. Виктор отмахнулся от него и заспешил к коменданту.

Немолодой майор с рваным шрамом на правой щеке и значком за ХалхинГол выслушал внезапно свалившееся начальство спокойно, не торопясь с ответом, прошёлся по кабинету, поглаживая шрам. Наконец остановился напротив Виктора.

– В настоящий момент во вверенном мне населённом пункте находятся следующие подразделения. – Майор взял со стола свой планшет и продолжил. – Комендантская рота неполного состава. Сапёрный взвод. Зенитная батарея. Противотанковая батарея на переформировании. Другие мелкие тыловые и хозяйственные подразделения второго танкового корпуса.

– А танки? – спросил Виктор.

– Танков нет, по крайней мере на ходу. – Ответил майор и, подумав пару секунд, добавил. – В ремонтных мастерских есть несколько штук без двигателей.

– А в соседнем дворе танк стоит? – удивился Виктор.

– А этот! – Протянул майор. – Танк есть, но экипаж под следствием, на гауптвахте сидит.

– Где гауптвахта?

– Да здесь же в боковой пристройке. – Ответил майор.

Через пять минут, оставив озадаченного майора собирать своё немногочисленное воинство, Виктор заспешил на гауптвахту. Дежурный сержант, проводивший его до самых дверей, торопился объяснить вину проштрафившихся. Получалось, что танкисты оказались под арестом за драку учинённую в паре домов отсюда. Были изрядно навеселе, а потому, когда прибыл патруль, вместе со своими противниками принялись бить его. Всё бы ничего, но лейтенант, командир патруля, где–то в штабе корпуса родственника имеет. Раздул это дело до небес, пару синяков на лице превратились «"в нападение на командира при исполнении"», а это уже штрафной батальон. Вот и маются ребята под арестом. Майор, умный мужик – не то что некоторые, тормозит это дело как может, а вот замять не получается – сверху не дают.

В большой камере гауптвахты томилось бездельем шесть человек. Четверо танкистов и двое в мешковатой форме Осназа. Виктор даже присвистнул от такой удачи.

Сержант Банев, кемаривший вполглаза при виде знакомого ему начальства подскочил с докладом.

– Товарищ … подполковник. – Володька с трудом подавил своё удивление, обнаружив недавнего капитана с петлицами подполковника, и продолжил. – Вверенный мне экипаж находится под следствием за … драку.

– Дурак ты сержант. Нашёл время для драки. – Отреагировал Виктор, повернулся к начальнику караула. – Я забираю всех.

– А как же лейтенант Гринштейн? – Попытался возразить дежурный сержант.

– Передай лейтенанту, что свои обиды он может засунуть себе в задницу. – Ответил Виктор. – А если ему этого мало, то пусть ко мне придёт, я ему всё остальное объясню.

– Есть передать! – Взревел обрадованный сержант. Похоже лейтенант Гринштейн большой любовью среди своих подчинённых не пользовался. Во дворе Виктор ещё раз внимательно осмотрел освобождённых.

– По какому случаю пьянка была? – Спросил он у Банева.

– Ордена обмывали, товарищ подполковник. – Ответил тот виновато.

– Что у всего экипажа? – Удивился подполковник.

– Так точно, товарищ подполковник. – Подтвердил младший сержант стоящий рядом с Баневым. – У командира «"Красная звезда"», а у нас всех «"Слава"» третьей степени. Ещё за май.

– Ну этих–то я знаю. – Повернулся Виктор к осназовцам. – А вы кто такие?

– Старшина Чеканов и ефрейтор Панкратов. – Представился за двоих старшина. – Бойцы группы Осназа. Снайперская пара СВБК. Тоже ордена обмывали.

Держался старшина излишне спокойно, осознавая себе цену. В общем–то был прав. Его с напарником в любом случае отправят обратно в Осназ. Такими бойцами не разбрасываются. Тем более с такой специальностью. Снайперов большого калибра в пределах фронта можно по пальцам пересчитать. А вот у танкистов есть серьёзный шанс угодить в штрафную роту.

– Почему драку устроили? – спросил Виктор.

– Да не дрались мы, товарищ подполковник. – Ответил Банев. – Боролись вот со старшиной. А тут патруль.

– А в докладной начальника патруля написано, что вы устроили драку, а потом начали бить патруль.

– Мало ли чего там этот хмырь написал. – Пробурчал старшина. – Никого мы не били. Разве что ему по морде съездили… пару раз. Я слева, а сержант справа.

– За что? – Поинтересовался Виктор.

– А он с нас ордена полез срывать, штабная крыса. – Ответил старшина. – За это и получил.

– Есть кому подтвердить? – Виктор посмотрел на остальных.

– Всё так и было. – Ответил ему напарник снайпера, танкисты утвердительно закивали.

– Можно у патруля спросить. – Предложил Банев. – Не все ж там гниды, кто–нибудь правду и скажет.

– Спрошу, если живые останемся. – Пообещал Виктор. – В общем так бойцы. – Виктор провёл взглядом по строю, все невольно подтянулись. – Придётся нам повоевать. К городу идут немцы, порвавшиеся из под Варшавы. Не меньше полка, с танками и бронетранспортёрами. В город их пустить нельзя. Лица бойцов посуровели.

– Твоя задача Банев. Найдёшь несколько подходящих для засады мест и оттащишь туда из ремонтного батальона танки. Они в порядке, только двигателей на них нет. Передашь мой приказ командиру рембата, чтобы экипажи для них нашёл. Сам же у меня танковым резервом будешь – кроме тебя больше никого нет.

– Сколько у нас времени? – Спросил помрачневший сержант.

– Часа два, максимум три. – Ответил ему Виктор.

– Разрешите выполнять? – Спросил танкист, отдал честь и помчался со своим экипажем к танку.

– Старшина, твоя винтовка с тобой? – Повернулся Виктор к снайперу.

– Должна быть в комендатуре. – Ответил тот. – Я их предупредил, что оружие секретное. И если с ним что–нибудь произойдёт, то штрафным батальоном они не отделаются.

Виктор с уважением посмотрел на старшину. Пожалуй стоит переманить его в свою команду, если, конечно, повезёт выжить.

– Заберёте оборудование, найдёте себе позицию и работайте. Не мне вас учить, как это делается. Старшина молча козырнул и направился в комендатуру за своим оружием.

Виктор посмотрел на часы. Время неумолимо шло вперёд, приближаясь к тому роковому часу, когда на окраины города выкатятся немецкие панцеры. Если, конечно, Зейдлиц в очередной раз не поменяет направление движения.

Майор уже должен был собрать командиров подразделений на совещание. Пришло время для постановки задачи и им. Виктор поспешил в комендатуру.

Немецкий радиолокатор являл собой относительно жалкое зрелище и лично для Андрея не представлял никакой ценности, кроме музейной. Тем не менее был старательно изучен и разобран группой инженеров по радиолокаторам. Его соседство с вычислительной машиной оказалось чисто случайным, что окончательно успокоило Андрея и насторожило Сашку, которому по долгу службы следовало искать происки врага даже в самых невероятных случайностях.

Вычислительная машина Цузе уже была погружена на автомобиль вместе со всей сохранившейся документацией. Теперь бойцы торопливо закидывали в крытый кунг, на которых настоял Андрей, части радиолокатора и бумаги, бывшие при нём. Заполнив очередной грузовик его опломбировали и отогнали в Северо-Западную часть города, из которой ещё оставалась возможность прорваться, если немцы не поменяли основное направление удара. По крайней мере мотоцикл разведки сумел проскочить в этом направлении не меньше пятнадцати километров. Если бы не остающиеся в городе госпитали, Сашка заставил бы Андрея уйти отсюда. Но бросать на милость немецкого командования тысячу беспомощных людей! До самой смерти от такого позора не отмыться!

Понимал это Андрей, понимал и Сашка. Понимали все бойцы, сопровождавшего их конвоя. Молча занимали выделенный им майором Платовым, комендантом города, участок обороны на окраине города. Оборудовали очаги обороны, на сплошную линию траншей не было ни времени, ни людей. На самых удобных местах торопливо вгрызались в щебенистую городскую землю пулемётчики и расчёты трёх бронебоек, которые оказываются положены по штату их роте охраны. Нашлись у запасливого Ситникова и несколько гранатометов. Хоть и усовершенствованные РПГ-2 не чета первым пукалкам, из которых можно было только в упор бить, но и из них реальный шанс поджечь движущийся панцер есть метров с восьмидесяти. Если немцы подойдут к городским окраинам на такое расстояние, не дураки уже. После того, как в Люблине целый батальон остался дымить на городских улицах, куда бравые немецкие танкисты сдуру сунулись без поддержки пехоты.

Обнаружился в одном из бронетранспортёров даже станковый СПГ-16, но бойцы расчёта честно признались, что стреляли из него всего два раза.

Ревя дизелем протащилась мимо Андрея с Сашкой тридцать четвёрка ведя на тросах ещё одну, явно не ходовую. Ловко затащила ту в проём между домами, организуя танковую засаду. Отсоединив тросы танк двинулся в обратный путь, а экипаж засады начал маскировать свою машину.

Проезжая мимо них танк остановился, из башни выбрался, судя по всему, командир и соскочил на землю.

– Товарищ батальонный комиссар, разрешите обратиться. – Козырнул им сержант, как удалось разобрать из петлиц. И получив утвердительный кивок, продолжил. – Закурить не найдётся, три дня без курева. Сашка вынул из кармана свой «"Казбек"» и протянул танкисту:

– Как зовут тебя боец?

– Сержант Банев. – Радостно отрапортовал тот. – А родители Владимиром называли.

Сержант ловко взобрался на своего бронированного коня. Хлопнул по броне и танк тронулся. Из железного чрева на башню выбрались ещё два человека и танкисты с наслаждением закурили.

Сашка проводил взглядом тридцать четвёрку и повернулся к Андрею, обнаружив впавшего в ступор друга.

– Ты чего? – Толкнул он в бок Банева.

– Это мой дед! – Только и сумел выдохнуть тот.

Сашка ошарашено кинул взгляд на удаляющийся танк, на Андрея, почти прокричал:

– Так чего же ты?

– А что мы ему скажем? – Ответил Андрей странно спокойным голосом. – Здравствуй дедушка! Принимай внучка, который в полтора раза старше тебя. Как потвоему должен отреагировать на это заявление абсолютно нормальный человек?

– Зачем же сразу дед? – Проворчал Сашка. – Можно просто однофамильцем представиться. – Но понимая бесперспективность спора, только махнул рукой.

– Живы будем – тогда и поговорим. – Завершил едва начавшийся спор Андрей. – Пошли зенитки распределять.

Томительно текли минуты ожидания. Виктор, которому по негласному уговору передали верховенство в предстоящем бою, наблюдал в бинокль кромку недалёких зарослей, из которых выныривала ближайшая дорога. То что немцы не свернули уже было известно от вернувшейся разведки. Как и то, что отказавшийся прорываться из города батальонный комиссар тоже оказался прав. Остатки дивизии Зейдлица накатывались на город по трём дорогам, блокируя все возможности прорыва.

Торопливо отдавал последние приказания майор Платов, возглавляющий оборону данного участка, привычным жестом поглаживал шрам. Что–то обсуждал со старлеем артиллеристом. Комбат сводной батареи старший лейтенант Казаченко нервно кусал губы – два орудия из пяти выдвинуты на несколько сот метров вперёд и сейчас затаились – одно на окраинах ближайшего хутора, а второе у подножия поросшего диким кустарником холма. Бойцам отдан приказ бить только в упор и только по танкам. А там как бог даст. Стрелять или до расхода боеприпасов, или до первого танка добравшегося до позиции. Кто живой останется – отходить, ну а остальным вечная память.

Виктор вдруг подумал о том, как быстро они привыкли «"стоять насмерть"». Впрочем и немцы тоже. Столкнулись противники, стОящие друг друга. Сошлись сила на силу, стойкость на стойкость, дух на дух.

И режут друг друга без всякой жалости последние носители «"божественный искры Ария"», как бормотал полубезумный волхв полузабытых богов в исчезающем мареве прошлого трёхмесячной давности.

Тогда в уральской глуши Виктор выслеживал очередное звено бесконечной цепи сионистского заговора, раскинувшегося на всю необъятную Россию, протянувшего свои щупальца в сопредельные страны и в, вовсе уж экзотические для русского уха, заграничные государства и их колонии. Именно тогда к нему и пришёл этот кряжистый, как старый дуб, дед со спутанной седой бородой.

– Ты что ли тут за русских богов стоишь? – Спросил старик, окидывая капитана Зайцева пронзительным взглядом.

Виктор ненавидел всё «"длинногривое племя"» лютой ненавистью с того самого времени, как наглый поп отказался отпевать его отца, задавленного сорвавшейся с креплений чугунной болванкой, из–за того, что у них не хватило несколько копеек до требуемой им суммы.

– Шёл бы ты отсюда, покуда я караул не вызвал. – Выдохнул сквозь зубы Виктор.

– Ты капитан, или правильнее подполковник, не торопись. – Остановил его старец. – К служителям Чернобога, которых ты под именем христовых слуг знаешь, я никакого отношения не имею. Я служу истинным богам нашего народа.

– Это какие же у нас боги? – Удивился Виктор.

– Тяжко, что даже наследники истинного духа не помнят его предназначения. – Проворчал старик и махнул перед Виктором рукой.

Рука вспыхнула перед ним тысячами галактик, рванула вперёд миллионами звёздных ручейков, которые отразились в тёмном зеркале омута.

– Что ты там, Будята, видишь? – Проскрипел сзади голос Велимудра.

– Осилит нас Чернобог, нашлёт своих слуг, что крестом прикрываются, опутает князей земли нашей, наведёт порчу на потомков Ария, поднимет их друг на друга.

Спасительная рука отдёрнула его назад, давая время вдохнуть полную грудь воздуха. Виктор, который был и Будятой, окинул взглядом мрачную пещеру, освещённую только колышемся пламенем факелов. Взгляд поневоле скосился на омут, в котором сейчас отражался только ближайший факел, хотя только что он пронзал мироздание на тысячи лет вперёд.

– Так, что нам делать, Велимудр? – В очередной раз прокричал Будята, и Виктор очнулся.

– Ты Велимидр? – Спросил он, с опаской поглядывая на волхва.

– Светозар я. – Ответил тот, и, пододвинув к себе ближайший стул, сел напротив Виктора. – Потомок Велимудра и волхв в двести тридцатом поколении. А по документам Акуньшин Прохор Кузьмич – лесник в соседнем леспромхозе.

– Как в двести тридцатом? – Вздохнул Виктор, уяснив невероятную древность сказанного. – Это же почти шесть тысяч лет?

– А ты, поди, историю нашего народа только с Владимира-бастарда, которого сейчас как «"святого"» знают, считаешь? – Его посетитель усмехнулся. – Так то немцы триста лет назад придумали, чтобы себя выгородить. – Светозар помрачнел и добавил. – Если бы сами этот бред придумали – не так обидно было бы – чернобоговы слуги подсказали.

– А кто такой Будята? – Выдал Виктор выплывший из глубины сознания вопрос.

– Предок то твой, и ведун великий, на тысячу лет вперёд провидеть мог! – Ответствовал ему волхв. – Ты то тоже «"ведать"» можешь, хоть и не понимаешь дара своего. Оттого и находишь решения своих расследований, хотя другие это просто за удачу считают.

Хоть и не сразу поверил Виктор тогда этому странному старику, путающему современные и древние стили речи, вставляющему иногда слова, смысла которых он не понимал, но всё же к концу разговора сумели они уяснить главное – они нужны друг другу.

Вывел подполковника Зайцева из раздумий звук недалёкого разрыва. Кажется немцы, наконец–таки, вышли к окраинам города. Виктор взглянул на часы и невольно поморщился, три часа пополудни, слишком много светлого времени. Противник тоже не дурак, попытается прорваться до темноты. А наша задача – не допустить этого прорыва.

Виктор невольно взглянул по сторонам, но никого, кто мог бы претендовать на сторонне наблюдение в ближайшем окружении не наблюдалось.

Протрещал вдали пулемёт и из ближайшего леска вывернулись мотоциклы разведки немецкой дивизии. Вслед за ними высунулась морда бронетранспортёра. Остатки дивизии Зейдлица пошли на прорыв.

Оглавление

Необходимое авторское предисловие.

Пролог

3 ноября 1940 года . Кремль

8 ноября 1940 года . Кремль

9 ноября 1940 года . Москва

27 марта 1941 года . Берлин, рейхканцелярия

28 апреля 1941 года . Западнее Луцка

1 мая 1941 года . Москва

3 мая 1941 года . Расположение 16 бригады

15 мая 1941 года

17 мая 1941 года

20 мая 1941 года. . Н-ская пограничная застава.

20 мая 1941 года. . Восточнее Владимира-Волынского.

20 мая 1941 года . Восточнее Люблина

25 мая 1941 года . Западнее Луцка

25 мая 1941 года . Кремль

26 мая 1941 года . Западнее Луцка

26 мая 1941 года . Штаб Первой танковой армии

27 мая 1941 года . Северная Африка

29 мая 1941 года . Прибалтика

30 мая 1941 года . Прибалтика

1 июня 1941 года . Берлин

5 июня 1941 года . Северная Африка

20 июня . окрестности Варшавы

22 июня 1941 года . восточнее Лодзи

Реклама на сайте