«Ной и его сыновья»

А. и С. Абрамовы Ной и его сыновья

Пролог

Около 1600 лет после Сотворения Мира — XXIII век по Р.Х.

Смотритель стоял на скале, опершись спиной на старое раскидистое дерево с кривым стволом и мощными голыми корнями, которые словно пальцы гигантской руки вцепились в неподатливый каменистый грунт. Это дерево уже стало его другом — Смотритель живет рядом с ним четвертый месяц. Иногда он выходит сюда, на край скалы, и любуется акварельными, необычно тонкими и нежными небесными красками, молчаливым великолепием простирающейся перед ним долины, всматривается через вечную, никогда не рассеивающуюся, но все же прозрачную для взгляда дымку тумана в переплетение улочек большого города. Город разлегся внизу, вдоль реки, как странное чешуйчатое животное…

(реликтовое, разумеется)…

прилегшее отдохнуть у бегущей через долину синей воды.

Закаты в этом мире совсем не похожи на те, что Смотритель знает дома, здесь они, как и цвета неба, гораздо мягче, именно что акварельнее…

(сказано уже)…

но Смотритель не сравнивает их с привычными, домашними: и те и другие — хороши.

Красота заката здесь — лишь красота цвета, не более того. Здесь не бывает масштабных небесных баталий, где окрашенные в разные оттенки багрового, сиреневого, голубого и всех прочих цветов облака борются за места в первых рядах, чтобы увидеть, как садится солнце, а человек с земли, с галерки за всем этим наблюдает. Здесь не бывает облаков, и поэтому закаты, увы, все одинаковые.

Странно для Земли, для ее природы, но это — Земля.

Смотритель почти с самого первого дня полюбил этот город, с того дня, когда сам возник на этой скале, у этого дерева, над этой долиной. Полюбил на расстоянии, еще не побывав в нем. Он знает, что где-то там, внизу, его ждет новый дом, новая жизнь, новые люди, а пока…

Он обернулся и с печальной ухмылкой посмотрел на свою пещеру. Некомфортную, надо признать.

А что есть комфорт? Noster, сказали бы древние римляне, у коих Смотритель бывал, однако «noster» — это не только «удобный», «благоприятный», «комфортный», но и — «наш» или «нынешний», «данный нам». Что более соответствовало реальности, в которой существовал Смотритель. Служба Времени диктует реальность, иначе — «дает нам»…

Впрочем, можно привычно утвердить: бог послал. А что есть Служба для ее «подданного»?..

Сто дней он здесь.

Сто дней он существует отшельником в каменном мешке, питается сублиматами, привезенными из дома, и каждый вечер при свете электрического фонарика собирает на свой терминал информацию с многочисленных датчиков, анализирует ее и запоминает тем самым эффективным способом, которому его научили еще в Академии Службы.

А информации — шквал. Ежедневно — новые слова, новые особенности поведения, новые обычаи и привычки. Людей, естественно. Жителей «реликтового животного», лежащего вдоль реки…

Непросто человеку из будущего постигать новый для себя мир с массой чуждых, непонятных, а иногда и ужасающих деталей. Но испугаться и сдаться мог бы кто угодно, только не Смотритель. Любой турист-историк всегда имеет возможность прикоснуться к своей аварийной кнопке-родинке на шее и вернуться в собственное время — комфортное и родное…

(оба значения латинского термина «noster»)…

из того, на которое он пожелал поглазеть — дикого и чужого, за немалую, кстати, цену поглазеть, уплаченную компании «Look past» — монополисту на рынке тайм-туризма. А у Смотрителя работа такая — смотреть, изучать, контролировать, корректировать, если надо, регулярно отсылать в Службу отчеты и не бояться ничего. А коли потребуется — то и сложить голову свою многоумную за правое дело уточнения и без того точной…

(для Службы Времени, но не для ученых мужей, не ведающих о существовании оной службы)…

науки Истории.

К слову, этот самый «Взгляд в прошлое» или «Луковая паста», как именовалась сия мегакорпорация в немногочисленных рядах русскоговорящих сотрудников Службы, имела своих постоянных представителей, занимавших целый этаж в небоскребе Службы Времени и Исторического Контроля. А значит, его, Смотрителя, работа косвенным, а может быть, и очень даже прямым образом влияет на благосостояние и без того богатой компании, предлагающей своим весьма обеспеченным, мягко говоря, клиентам суперэкзотический вид туризма — исторический. Так прямо и представляется свеженький голографический рекламный клип с видами, подобными тем, что сейчас открываются Смотрителю и ласковым закадровым голосом: «Посетите Месопотамию!..

(например. Или любое иное место и время)…

Окунитесь в раннебиблейские времена! Новое предложение от компании «Look past»!

А в качестве иллюстрации зрителю предстанут живописные картинки быта древних шумеров — добрых, незлобивых, душевных людей…

Отступление по сути.

Никто…

(об ученых уже сказано)

ни один житель планеты Земля не ведал о существовании Службы, скрытой под вывеской корпорации time-tours, которая, собственно, и была в конце двадцать второго века создана Службой в качестве мощного прикрытия. И туризм-то и вправду имел законное место, но любой тур стоил столь дорого, что лишь богачи…

(мультибогачи)…

пользовались услугами «Луковой пасты». И если какой-нибудь въедливый аудитор влез бы в реальный годовой баланс корпорации, то его насторожило бы многое. Но кто ж ему, въедливому, покажет реальный баланс? Его и не существует — реального. А официальные даже публиковались, доказывая сверхприбыльность бизнеса.

Но вероятно, он и был для кого-то прибыльным. Смотритель не вдавался в финансовые пересечения Службы и корпорации, да кто бы ему позволил — вдаваться! Спецам Службы оставались безответные (читай: риторические) вопросы типа: кто кого содержит — Служба «Луковую пасту» или «Паста» Службу. Но все жили неплохо.

К слову, эти путешествующие по времени богачи так тщательно велись спецами Службы, что их туры не наносили никакого вреда деятельности последней.

Закон public relations: «не навреди». Как и в медицине.

Впрочем, случалось и по-иному: «навреди». Тоже как в медицине.

Пусть туристы катаются по всем временам, какие им предлагают, но вот сюда, к примеру, они вряд ли когда-нибудь доберутся. Мало иметь простое желание увидеть все это, здесь потребуется нечто большее.

Смотритель вспомнил, как его готовили к этому путешествию… Хорошо, что все позади…

Мучительные недели высиживания в барокамере, оглушительные головные боли, кровь из носа — рядовое явление, сердце стучит так, что мешает спать… Теперь он ко всему привык, из него сделали настоящего допотопного жителя. Вряд ли кто из потенциальных туристов согласится пройти все это, чтобы просто поглазеть на мир — каким он был до Всемирного Потопа. А без подготовки нельзя, обычный человек долго не протянет при здешнем давлении, которое больше привычного в 2,14 раза. Да плюс еще и стопроцентная влажность…

Смотритель улыбнулся. Нет, он вовсе не был против дозированного исторического туризма, как некоторые из его коллег, считавшие, что дилетантам не место в прошлом, даже если путешествия дилетантов — это всего лишь «крыша» Службы, она крепка и протечек не случается. Он понимал, что в конечном итоге он и другие Смотрители, работающие в разных временах, трудятся для всего человечества — беззаветно и не славы ради, но для того, чтобы добытые ими сведения помогли жить лучше в Настоящем и Будущем… Высокопарно, конечно, но в глубине души Смотритель был уверен — каждый сотрудник Службы думает так же. И вовсе не плохо, если некто с толстым кошельком возжелает воочию пронаблюдать битву при Ватерлоо или взятие Бастилии не забавы для, а чтобы соприкоснуться с Историей в самом высоком понимании…

Только — понаблюдать!

А может, и для забавы — какая разница?

Служба настаивает, что вся без исключения История после Уточнения должна быть сохранена в архивах без доступа к ним, ибо любое из Уточнений ломает фундаментальные представления об Истории, ломает Миф, как говорят спецы Службы, а это чревато нестабильностью мира. Вспомнить хотя бы скандал, чуть не переросший в войну между давно помирившимися державами, когда в прессу просочился отчет одного Смотрителя о деталях убийства некоего Президента по фамилии Кеннеди…

У противников тайм-туризма есть еще один весьма твердый аргумент, который оспорить нелегко: безопасность путешествий. Причем безопасность не столько самого туриста, сколько Истории в целом. Речь о пресловутом «не навреди». Увы, редко какое путешествие дилетанта в прошлое обходится без эксцессов — хорошо, если мелких, на этот случай есть несколько сопровождающих, техники, аварийщики и прочий персонал, обеспечивающий всю операцию. А ведь бывали и серьезные неприятности, несколько даже грозили настоящим сломом. Слава богу, до этого не дошло, а то бы никакие деньжищи «Look past» не смогли бы спасти индустрию тайм-туризма от исчезновения.

Хотя… то ли еще будет?

Но корпорация существует и главную роль свою исполняет отменно: о Службе — ни слуха. А цель ее — сохранить Историю мира такой, какой она известна веками, цель эта достигается без проколов. Мифы…

(а что есть История, как не собрание Мифов, начатых одними, продолженных другими, дополненных третьими, перевранных четвертыми?)…

живут такими, какими они дошли до дня нынешнего. А работа Смотрителей — сделать так, чтобы в момент совершения События, легшего в основу Мифа, все Мифу и соответствовало.

А то, что Миф — сказка, а сказка, как утверждает классик, — ложь, так сие и малому ребенку известно. Но верить сказкам — счастье. А знать Истину — тяжкая ноша. Смотрители знают…

Смотритель с удовольствием вдохнул полной грудью тяжелый влажный воздух и произнес тихо:

— Боже мой, как хорошо, что я здесь первый!

Смотритель был в этом времени первым человеком из Будущего, и он знал точно, что так будет еще очень долго. Нужно провести море исследований, составить тонну отчетов, потом настанет время «может».

Может, Служба отправит сюда специальных, подготовленных так же, как и он сам, людей, которые будут Смотрителю беспрекословно подчиняться, пока не освоятся, и только потом… Может, его сочтут незаменимым специалистом по данному отрезку Истории…

(завуалированная отправка на пенсию, как считается в Службе)…

и он поселится здесь до конца дней, и лишь изредка, по рабочей необходимости или в качестве поощрения, будет посещать сумбурные, смутные и смурные родные времена, все чаще путаясь в том, какие же из времен ему в конечном итоге приходятся родственниками и где ему в прямом смысле дышится легче…

Потом, потом, об этом потом…

Сейчас — с удовольствием — о работе.

Так далеко Служба еще никого не забрасывала. И дело не в мощностях и не в технике, просто руки до этого времени не доходили. А когда дошли, то выяснилось, что все здесь не так просто, как с другими периодами, если вообще перемещение во времени можно назвать простым процессом…

Для начала Компьютер Службы в ответ на запрос о допотопной эпохе выдал информацию, которую все в общем-то ждали, но думали, что на самом деле все будет иначе. Ан нет, электронный мозг вопреки затаенным ожиданиям утверждал, что все обстоит гораздо сложнее, чем предполагалось. Эпоха, которую собирались исследовать, оказалась абсолютно не похожей ни на что, с чем Службе приходилось сталкиваться за все время существования.

Да что там эпоха! Главное — сама Земля была другой.

По предположению компьютера, над слоем атмосферы в то время должен был находиться еще один слой — водный. Огромной толщины жидкостная мантия закрывает Землю от жесткого солнечного излучения, обеспечивает равномерный прогрев всей атмосферы, исключая явление климатической поясности. Ровный климат по всей планете, с отклонениями плюс-минус пять градусов от постоянной температуры в тридцать градусов по шкале Цельсия. Нет ни ветров, ни дождей, ни времен года.

Рай…

И в этом раю живут люди.

Позже, когда запустили в то время спутник-разведчик, все сотрудники Службы, имевшие доступ в Центр обработки первичной информации, невзирая на смены, отпуска и выходные, в полном составе являлись на расшифровку данных, присланных спутником. Фантастика становилась реальностью на огромных голографических панно, где демонстрировались видеозаписи, сделанные из космоса. Спутник снимал поочередно пятьдесят контрольных точек планеты, три из которых приходились на крупные города, десять или двенадцать — на мелкие поселения, а все остальные фиксировали лишь природу: непроходимые тропические джунгли, огромной ширины реки, высокие горы без снежных шапок, моря и заливы совсем незнакомых конфигураций. На месте Северного полюса — теплый океан с жуткой магнитной аномалией. Антарктида — зеленый материк, населенный гигантскими рептилиями и млекопитающими. А что до людей, живших в то время на Земле, то они были, в общем, похожи на своих далеких потомков, лишь за одним внешним отличием: взрослых людей ростом ниже ста восьмидесяти сантиметров не было замечено нигде, зато выше, вплоть до двух с половиной метров — сколько угодно. Ученые объяснили это особенностями жизни при высоком атмосферном давлении. Спутник подтвердил предположения компьютера и уточнил, что содержание кислорода в воздухе составляет тридцать два процента. Такие условия порождают только богатырей. Антропологи, биологи, генетики, обсуждая результаты разведки, наперебой наделяли допотопных жителей всевозможными качествами, не присущими жителям третьего тысячелетия Новой эры: высокий иммунитет к болезням вследствие низкой солнечной активности, минимальное распространение вирусных инфекций из-за безветрия на всей планете, огромная продолжительность жизни…

Почему бы и нет? — говорили ученые. Им же нечем болеть и не с чего стареть в таких условиях. Они живут в огромной теплице.

Спутник зафиксировал представителей лишь трех основных рас, расселенных так же, как и сейчас, причем у монголоидов, судя по довольно нечетким снимкам, отсутствовал эпикантус — складка возле глаза, защищающая слезную железу от ветра. Антропологи объяснили это тем, что ей взяться неоткуда — ветра-то нет.

Что до интеллектуального развития и уровня жизни людей, то здесь тоже царила полнейшая фантастика: производство металла, многоэтажные дома, самодвижущиеся экипажи, развитое сельское хозяйство…

Руководство Службы, исходя из полученного материала, быстро приняло ряд стратегических решений, первое из которых было до уныния стандартным: засекретить всю информацию и всех людей, которые с ней соприкасались. А последнее — сформировать отдел, ответственный за изучение допотопного времени, и отправить в указанную эпоху специалиста Службы в ранге Смотрителя. Человек сможет собирать сведения, если не в большем объеме, чем спутник, но по крайней мере более точно и тщательно.

На многочисленных закрытых совещаниях, где присутствовал Смотритель, обсуждались разные варианты проблемы — в какой именно момент прошлого отправлять человека: время-то неизученное, неизвестное, опираться не на что.

Светлая мысль, как водится, пришла случайно. На одном из заседаний выступал некий доктор наук…

(на Службу работали многие ученые — как посвященные в специфику деятельности Службы, так и ведомые вслепую, этот был из посвященных)…

с докладом о Всемирном, или Великом, Потопе. Содержание доклада — гипотезы, построенные на основании полученных из прошлого спутниковых данных:

Мы предполагаем, что разрушение водной оболочки атмосферы произошло вследствие столкновения с Землей метеорита или небольшой кометы. Горячее тело, так сказать, проткнуло эту верхнюю мантию, и в месте повреждения произошел перегрев воды, проще говоря, она вскипела, и оболочка не смогла сомкнуться вновь. Из-за этого атмосферное давление стало падать — избыток воздуха начал улетучиваться в космос.

Вследствие создавшегося разрежения весь водный запас, накопленный в мантии, обрушился на Землю дождем. Мы высчитали, что для того, чтобы такой массе воды пролиться на землю без остатка, потребуется сорок — сорок пять земных суток…

Прошу прощения, Док, — перебил докладчика глава Службы Времени, — ведь именно столько и шел дождь, затопивший Землю. Я имею в виду написанное в Книге Бытия.

Совершенно верно, мистер Стивенс, — продолжил доктор. — Однако не только дождь поспособствовал Потопу. То тело, что пробило оболочку, рухнув на землю, очень глубоко в нее внедрилось и вызвало тектонический сдвиг, который стал причиной обильного истечения подземных вод. Оно усугубило картину наводнения. Мы провели сравнительный анализ данных со спутника, их экстраполяции, согласно нашим предположениям, и библейского текста, а именно — упомянутой господином Стивенсом Книги Бытия, той ее части, где говорится о Потопе. И теперь я готов предоставить вам следующую информацию к размышлению. В частности, это могло бы быть интересно специалистам, занимающимся Библией в целом и Ветхим Заветом в частности, если они, специалисты, — тут он гаденько хмыкнул, — когда-нибудь что-нибудь об этом узнают.

Слушаем внимательно, Док, — кивнул глава Службы.

Так вот, мистер Стивенс, уважаемые собравшиеся… Результаты поистине сенсационные… Впрочем, послушайте. — Доктор потыкал в кнопки на терминале, вызвал на экран нужный текст. — «…И создал Бог твердь; и отделил воду, которая под твердью, от воды, которая над твердью. И стало так. И назвал Бог твердь небом».

Доктор сделал паузу, чтобы оценить впечатление, произведенное на слушателей. Все сидели с ровными лицами, ждали, что будет сказано дальше. В Службе люди вообще не склонны к излишней впечатлительности.

А доктор продолжил:

— Эти строки ранее составляли одно из многих загадочных мест Библии. Строились разные предположения о том, что же такое есть эта самая «отделенная вода». Теперь же становится ясно, что описывается именно водная мантия Земли допотопного периода. Читаем дальше.

Доктор прокашлялся и продекламировал торжественным голосом еще один отрывок:

— «…Но пар поднимался с земли и орошал все лицо земли». Это Книга Бытия, глава вторая, стих шестой. Чуть ранее сказано, что Бог не посылал дождя на землю. Это подтверждает метеорологическую картину того периода, переданную спутником. Высокая влажность, туман, нет дождей как таковых. Из «Послания к Евреям» нам становится ясно, что явление дождя было для Ноя, коренного, так сказать, жителя тех времен, чем-то ранее невиданным. Цитирую: «Верою Ной, получив откровение о том, что еще не было видимо…»

Внимательно слушавший ученого глава Службы кивнул и тихонько стукнул ладонью по столу — отметил что-то для себя.

— Это что касается осадков. — Докладчик вновь потыкал в терминал. — Далее — о временах года. Не секрет, что объект, известный нам как Ноев ковчег, покоящийся на склоне горы Арарат, в Турции, давным-давно досконально изучен, разобран и снова собран. Многочисленные анализы окаменевшего дерева Ковчега дают нам представление о времени постройки этого судна с точностью до ста лет. Возраст обломков — без малого пять тысяч лет. Характерной особенностью дерева, из которого был построен Ковчег, является то, что у него нет годичных колец, которые, как известно, возникают в результате смены времен года. Отсюда вывод — в постоянном климате допотопной эпохи не было ни зимы, ни лета. Подтверждение в Библии находим в Книге Бытия, в главе восьмой. Стих двадцать два. «Впредь во все дни земли сеяние и жатва, холод и зной, лето и зима, день и ночь не прекратятся». Также новые данные из прошлого проливают свет на еще одну библейскую загадку: непомерный возраст праотцов — начиная от Адама и заканчивая Ноем и его сыновьями. Вспомним — Адам прожил девятьсот тридцать лет, Ной — девятьсот пятьдесят. Это можно объяснить благоприятной радиационной и бактериологической обстановкой на планете: водяной щит надежно укрывал Землю от различных видов космического излучения и солнечной радиации, а посему в организмах людей не происходило генных мутаций, приводящих к преждевременному старению, и всевозможные бактерии и вирусы также не видоизменялись, не проверяли на прочность человеческий иммунитет. Вспомним: сейчас продолжительность жизни человека составляет не более ста двадцати лет! То есть мы стали жить почти вдесятеро меньше по сравнению с нашими древними предками. Это тоже отмечено в Священном Писании: «И сказал Господь: не вечно Духу Моему быть пренебрегаемым человеками, потому что они плоть; пусть будут дни их сто двадцать лет». Правда, до исполнения этого пожелания Божьего должно было пройти еще немало времени, человеческая жизнь серьезно сократилась только после Потопа — первым адекватным нам по сроку жизни библейским героем был только Моисей.

Доктор снова прокашлялся, отвел глаза от экрана.

— Правда, есть еще кое-какие необъясненные места… На пример, то, где говорится о каких-то «сынах Божиих»…

— «…Сыны Божий увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал», — безо всякой шпаргалки изрек глава Службы. — Знаю, Док, меня это место самого всегда интересовало. Постараемся разобраться. Есть еще что-нибудь?

— Да, мистер Стивенс, есть. Вот, например: «И сказал Бог: вот, Я дал вам всякую траву, сеющую семя, какая есть на всей земле, и всякое дерево, у которого плод древесный, сеющий семя, — вам сие будет в пищу; а зверям земным, и всем птицам небесным, и всякому пресмыкающемуся по земле, в котором душа живая, дал Я всю зелень травную в пищу. И стало так». Стало быть, по Божьему замыслу все живое на земле должно было вести вегетарианский образ жизни, и человек — не исключение, ибо только после Потопа Бог говорит Ною: «Все движущееся, что живет, будет вам в пищу; как зелень травную даю вам все; только плоти с душою ее, с кровью ее не ешьте». Соответственно, после Потопа, после падения давления, обменные процессы в человеческом организме следовало усилить животными белками, ведь жизненные энергозатраты в разреженной атмосфере возросли и растительной пищи явно не хватало, плюс — должно было пройти время, чтобы хоть что-то выросло, а мяса у Ноя был полный Ковчег! И заметьте, каким предупредительным здесь выступает Бог, веля подвергать мясо термообработке, а не есть в сыром виде, с кровью.

— Да уж, Док, все это крайне интересно. — Глава Службы пощелкал своим терминалом. — А как комментирует Библия тот факт, что скорость вращения Земли и траектория ее движения в пространстве отличаются от тех, что сейчас?

— Библия — никак, — тихо ответил доктор, — но иные источники вполне конкретно указывают на это. Древний календарь майя имел в году двести сорок суток, а долгота этих суток составляла тридцать шесть часов…

— Это не выдумки?

Нет, это документальные сведения, подтвержденные опытами. Если человека поместить в изолированное помещение, лишив его возможности следить за сменой дня и ночи, его внутренние часы через некоторое время перестраиваются на тридцатишестичасовой цикл. Тому много исторических свидетельств, в частности — из времен инквизиции…

— А почему Земля стала вращаться быстрее?

— Не только вращаться быстрее, но и отлетать дальше от Солнца, и ось вращения изменила угол…

— Так почему?

— Мы расследовали и этот момент. Это тоже связано со Всемирным Потопом. Дело вот в чем. Как мы все видели, ледяных шапок у допотопной Земли нет. Их и не могло быть при тех тепличных в прямом смысле условиях. А без водного слоя планета стала прогреваться неравномерно, что и привело к образованию вечных льдов на полюсах, а следовательно, и к изменению центра тяжести и оси вращения. Да еще существенно перераспределились массы подземных вод. Отсюда — новые параметры движения и вращения, и новые сутки, и новый год.

— О как!

— Да. Любопытен тот факт, что охлаждение воды, видимо, происходило не постепенно, а резко, лавинообразно, на что впрямую указывает характер подавляющего большинства археалогических находок: ископаемые животные, не подвергшиеся разложению, принявшие смерть в самых неподобающих для этого позах, часто с непереваренной или недожеванной пищей в желудке и во рту. Также в районах вечной мерзлоты находят хорошо сохранившиеся фруктовые деревья с плодами и листьями. Кстати, загадка, не дававшая покоя археологам — почему холодных районах находятся замерзшие животные и растения, по своей биологии не приспособленные к выживанию в таких условиях, — разгадывается именно благодаря нашей гипотезе о Потопе. Холод пришел внезапно, он застиг все живое врасплох. Захлебывающиеся в водно-грязевом растворе древние животные резко промораживались до минус пятидесяти — семидесяти градусов, и вот вам пожалуйста — вечная мерзлота со всеми археологическими подарками. Такой процесс, называемый глубокой заморозкой, широко применяется уже очень давно, лет как триста, в пищевой промышленности. Да и современные данные геологов относительно образования осадочных пород тоже подходят под нашу гипотезу. Я, с вашего позволения, не буду вдаваться в химические дебри, уж поверьте на слово.

— Сколько же всего сходится, — произнес глава Службы. По нему было видно, что он все-таки впечатлился сказанным. — На сколько вопросов нашелся ответ…

— Да. Подобных прорывов наука не знала давно. Может быть даже никогда.

— А как наука ответит на такой вопрос: неужели в один-единственный Ковчег поместились абсолютно все живые организмы, множество коих мы имеем сейчас на планете? И чем они там все питались все это время?

Размеры судна, лежащего на Арарате, строго соответствуют указанным в Библии, а именно: длина — триста локтей, ширина — пятьдесят, высота — тридцать. Палуб — три. Размеры приличного морского судна. В пересчете на привычные нам метры — это сто пятьдесят на двадцать пять на пятнадцать. Водоизмещение такого корабля составит около двадцати тысяч тонн. Конструкция его идеально подходит для длительных плаваний в дрейфе. Общая площадь палуб — девять тысяч триста квадратных метров. Предполагаемый объем помещений — сорок три тысячи кубических метров. Вместить Ковчег может тридцать пять тысяч особей животных некоего усредненного размера, скажем, взрослых свиней. Понятно, что были отклонения в сторону сусликов и в сторону слонов… Но места хватило всем. И людям и корму, которого, кстати, тоже много не требовалось, так как, возможно, большинство животных впали в спячку или в крайне вялое состояние из-за перепада давления.

— Тридцать пять тысяч? Но на Земле гораздо больше видов живых существ!

— Верно. Один миллион семьдесят пять тысяч сто видов, включая простейших и насекомых. Ковчег для спасения жизни требуется лишь малой части из них. Остальные в состоянии спастись сами.

— Здорово вы все посчитали, Док.

— Уж постарались. Я рассказал вам почти все, за исключением еще одного момента… Но это скорее юмористический бонус…

— Что же это? Нам всем не повредит сейчас рассмеяться.

— Ну не знаю, насколько это может рассмешить… Помните, что было с Ноем после Потопа?

— Он спал, а его сын Хам вошел и увидел его голым… Это?

— Да, совершенно верно. Но соль истории не в этом. В девятой главе Книги Бытия написано: «Ной начал возделывать землю и насадил виноградник; и выпил он вина, и опьянел, и лежал обнаженным в шатре своем».

— И что?

— Еще одна превратность низкого давления, непривычного для организма Ноя. По всему получается, что он сам не ожидал, какой эффект на него произведет вино. Дело в том, что количество кислорода в крови впрямую влияет на всасываемость алкоголя. При прежнем давлении Ной мог пить вино, как простой виноградный сок, без какого-либо хмельного эффекта, а обновленная атмосфера, бедная, по мнению Ноева организма, кислородом, сыграла с ним такую злую шутку.

— Да уж, Док, позабавили вы нас. Это все?

— Да, я закончил.

— Спасибо большое.

Вскоре после этого совещания Смотрителя начали готовить к отправке в допотопное время. Причем конкретика задания отображалась в самом названии операции — «Ной». Историческая опора была определена.

1

Временами такая жизнь…

(жизнь наверху)…

начинала Смотрителю надоедать. Сидишь целый день, как сурок в норе, пялишься в экран, учишь ранее неизвестные тонкости древнешумерского языка, вечером обрабатываешь информацию, подсмотренную камерами, подслушанную микрофонами, унюханную электронными «носами». Раз в неделю можно себе позволить прогулку по окрестностям — не чаще, иначе упустишь что-нибудь важное, потом пробел будет, неизвестно какая информация когда пригодится. В работе Смотрителя мелочей нет. В общем, пока Смотритель занимается, так сказать, неквалифицированным техническим трудом. Одно утешение — для себя. Если он всего этого не будет знать — никто не будет. Тяжело в учении — легко в «поле»: перефразированная на лад сотрудника Службы Времени русская поговорка помогала не вскипеть от скуки и вдохновляла на более вдумчивое изучение эпохи, в которой Смотрителю предстояло прожить еще непонятно сколько недель. Или месяцев. Или лет. Как фишка выпадет. Так что учеником нужно быть прилежным…

Сегодня был как раз такой день, когда по расписанию Смотрителю предстояла разведывательно-профилактическая прогулка. Внешние приборы слежения нуждались в регулярных уходе и настройке, да и собственными глазами иногда осматриваться не мешало.

Логово, где Смотритель обосновался, находилось на небольшой горе. Одна из множества замаскированных деревьями и обжитых летучими мышами пещер приглянулась ему своей глубиной — в случае чего можно будет быстренько эвакуироваться подальше от входа и отсидеться в какой-нибудь нише.

В случае — чего?

В случае — чего угодно…

Расположена на склоне она также была удачно — весь город из нее просматривался замечательно, а самого Смотрителя, если он ничем не будет блестеть, сверкать, шуметь и прочее, заметить невозможно.

Ну разве что своей шикарной улыбкой блеснет… Шутка. Вымученная, но иных не рождается — на горе да в одиночестве.

Смотритель был одет согласно здешней моде: длинная светлая рубаха с поясом и открытые сандалии на кожаной подошве, вот и весь нехитрый гардероб допотопного человека. Больше предметов одежды не требовалось, в местном климате и в этих-то жарковато было… На поясе — фляжка из легкой, но прочной керамики, в ней — вода; через плечо — сумка с парой постных лепешек да пучок какой-то душистой травы, неизвестной ботаникам будущего, но в обилии произрастающей здесь: видимо, Потоп не пережила… Продукты Смотрителю было пока брать неоткуда…

(он еще не вступал в контакт с местными жителями)…

кормил его портативный синтезатор органики, замаскированный под обычный камень. Вообще, вся техника, которую Смотритель привез с собой, была сделана так, чтобы праздный прохожий, забредший в пещеру, не нашел бы ни одного предмета, могущего выдать присутствие человека. Камни как камни, ни цветом, ни фактурой не отличающиеся от своих настоящих собратьев. Специальный отдел в Службе, занимающийся производством оборудования для работы в «поле», уже давным-давно навострился прятать различные устройства в самые неожиданные оболочки.

Смотритель вспомнил одно из своих прошлых заданий…

Обстоятельства сложились так, что пришлось отбиваться от дорожных разбойников первым, что оказалось под рукой. Тогда он схватил длинный мощный посох, под который был замаскирован точнейший и сложнейший оптический прибор, и оказал достойное сопротивление нападавшим, обрушив на их головы и туловища удары этой самой дубиной. В пылу драки Смотритель еще успевал мысленно жалеть дорогое и нужное оборудование, наверняка не рассчитанное на такие нагрузки. Когда все закончилось, он без особой надежды решил проверить работоспособность прибора, и сколь же велико было его удивление, когда выяснилось, что хитрая штуковина с линзами не только работает прекрасно, но и не потеряла ни одной настройки!

Многофункциональность — вот нужное слово.

Выбравшись из пещеры, Смотритель пошел вниз по склону, напрямик к городу. Сегодня он решил, что готов на некие несложные подвиги ради Истории. Он не слишком бодро шагал…

(как бы их, спецов, ни тренировали, а к сверхвысокому атмосферному давлению привыкнуть не просто тяжко — почти невозможно, его вольно лишь терпеть)…

и думал о том, что поступает в общем-то безрассудно, собираясь контактировать с местным населением, еще не до конца вжившись в столь необычную эпоху.

Да и выглядел-то он…

По здешним меркам его вполне нормальные сто восемьдесят два сантиметра были ростом если не лилипутским, то минимально приемлемым, чтобы местные великаны не называли его карликом. А с другой стороны, с ростом ничего не поделаешь — вот такой он, древний шумер… не уродившийся толком… болел, может, в детстве… Краснеть и задыхаться от высокого давления отучился еще дома, в барокамере…

(это у него получалось)…

говорит по-древнешумерски сносно — вполне достаточно, чтобы справиться: «Как пройти?» или «Сколько стоит?», одет тоже вроде как подобает, по крайней мере ничего такого необычного на нем не надето, все как у всех… Так может, и не слишком-то безрассудно он себя ведет?

Просто засиделся в пещере, надоело бездействовать…

А вот и первый неисправный датчик. Маленькая, едва заметная камера на дереве перестала передавать изображение еще вчера. Работать — работала, но ничего не показывала. Теперь Смотритель понял — почему. Какая-то не в меру меткая птица прицельно выстрелила своим пометом аккурат по прибору. Смотритель не без брезгливости вытер белое склизкое вещество с крошечного объектива и отрегулировал камеру заново. Она была очень важна, ее око следило за достаточно интересным для Смотрителя объектом: охранной заставой — одной из нескольких десятков стоящих вокруг города башенок с балкончиками и зоркими стражами на них. Эти башенки не давали Смотрителю покоя — мимо них не пробраться в город незамеченным, все построено так, что каждый прохожий, где бы он ни шел, попадает в поле зрения сразу двух застав. Причем у стражей имеется что-то вроде биноклей — об этом говорят блеск линз и характерные движения человека, время от времени прикладывающего что-то к лицу.

Сев под деревом, пока еще невидный с башенки, Смотритель стал размышлять: вот впервые решил попасть в город, и сразу препятствие — контрольно-пропускной пункт. То, что жители, проходящие по дорогам в город и из него, что-то предъявляют на заставах, несомненно, Смотритель это сам видел. Но что? Ответа нет… А вне дорог никто не ходит — сильно законопослушные все тут. Подтверждением тому также является и то, что все время, пока Смотритель живет здесь и изредка выползает на прогулку по горам и лесочкам, он не встретил ни одного человека, все перемещаются только по дорогам.

Ох неспроста все это! Неспроста такая охрана, неспроста режим…

Пока он праздно размышлял, к ближней башенке со стороны города подъехал один из знакомых по отчету спутника самодвижущихся экипажей — громадная деревянная платформа на колесах, с чадящей трубой, торчащей из ящика на корме…

(видимо, там располагается двигатель)…

и неким подобием кабины спереди. В кабине сидел человек и энергично манипулировал рычагами: судя по количеству оных и по сосредоточенному лицу водителя, управлять такой повозкой — занятие не для ленивых. Дымливый тарантас с пыхтением остановился возле башенки, водитель вышел, и навстречу ему спустился охранник. Они быстро обменялись какими-то белыми карточками, Смотрителю видно было плохо, а оптику он выхватить не успел. Водитель заскочил в кабину, тарантас пыхнул черным дымом и двинулся по дороге прочь от города.

Так, значит, карточки…

Пропуска, ксивы, аусвайсы…

Зачем бы это? Город не похож на находящийся на осадном положении — нет заборов, стен, оружия.

Дисциплина?

Может быть…

Если так — то дисциплина удивительная: Смотритель наблюдает за этим районом долго и пристально и не видел никого, кто бы старался скрыться от соглядатаев на башнях. Все честно ходят, где положено, предъявляют, что надо, на заставах ни разу не возникало конфликтов по поводу того, что кто-то идет без пропуска…

Или это плата? Плата за вход и выход?

Все. К черту пустые гипотезы! Белые карточки — чем бы они ни были! — не единственная и, наверное, далеко не самая интересная загадка города, названия которого Смотритель, к слову, вообще не знает. Его работа — разгадать все загадки. Если он этого не сделает, значит, он профнепригоден, и ему не место не то что в допотопной эпохе, а даже в каких-нибудь ближних временах, о которых давно созданы устойчивые и общеизвестные Мифы.

Об этом нет не только устойчивых — вообще никаких. — Нельзя же всерьез ориентироваться на сюжет из Книги Бытия о Ное и его сыновьях! Он краток и темен, подробностей — кот наплакал, и даже внутри него есть противоречия. Например, в стихе девятнадцатом главы шестой сказано: «Введи также в ковчег из всех животных, и от всякой плоти по паре, чтоб они остались с тобою в живых; мужеского пола и женского пусть они будут…» А уже в стихе втором главы седьмой говорится иное: «И всякого скота чистого возьми по семи, мужеского пола и женского, а из скота нечистого по два, мужеского пола и женского».

Так сколько же он, Ной, загрузил?

Спросить бы того доктора, что так славно знает Книгу Бытия, сочетая ее тексты с действительностью, но — далеко доктор…

И это не единственная нестыковка.

А что до злости, так иногда бывает полезно на себя разозлиться. Мобилизует…

Мобилизованный Смотритель принял как непреложный факт, что сегодняшняя его задумка проникнуть в город и выяснить, как хотя бы он называется, есть цель дня, и не достичь ее — будет — проигрышем самому себе. А он любил у самого себя выигрывать.

Хорошо. Стимул появился. Самобичевание и самосожаление отошли на задний план, мысль закрутилась быстрее и эффективнее. Из сумки, из-под зелени был выкопан портативный терминал, очищен от налипших былинок, развернут, вызвана карта местности, составленная спутником…, Смотритель вгляделся в фотографию города и окрестностей, сделанную как бы с высоты птичьего полета. Регулярно расставленные пятнышки застав окольцовывали город, повторяя его неправильные очертания. Кое-где они стояли на ровной, открытой местности, кое-где — на горе, а некоторые — в лесу. Педантичные проектировщики прорубили между ними просеки, чтобы не было непросматриваемых зон. Все грамотно, не подкопаешься.

Смотритель усмехнулся: вроде древние люди, а вон как голова варит! — на паровиках разъезжают, дозорные пункты строят грамотно.

Он опять задумался, отвлекшись от терминала.

Древние люди…

Что раньше знали об этом времени? Представляли себе заросших полупервобытных прачеловеков, считающих верхом своих возможностей обжигание глиняного горшка и строгание палки с металлическим наконечником? Черт возьми, зря их считали столь уж наивными и неразвитыми! Оно и понятно — никто ведь не предполагал, что возможна жизнь длиной в пятьсот лет и более. За такое время каждый сможет научиться сотне разных умений и пятьдесят из них забыть, а в других пятидесяти достичь совершенства.

Смотритель попытался примерить на себя жизнь шумера-долгожителя…

Хотел бы он жить столько?

Наверное.

Смог бы?

Пришлось бы.

Году на трехсотом, вероятно, понимаешь, что жизнь тебе уже показала все, что могла, развлечения кончились, а смерть еще далеко. Не время ли заняться самосовершенствованием через самопознание? Меняются представления о таких понятиях, как «скучно» и «весело», «долго» и «быстро», «всегда» и «никогда». Или они изначально правильные?.. Просто Смотритель не может с микроскопической высоты своей супернавороченной, но такой короткой жизни понять все сразу и так, как следовало бы? Он не может думать, как шумеры? Не может ощущать жизнь так же, как они? Значит ли это, что он не сможет понять их? Не сможет с ними общаться?

Тьфу, наваждение!

Ну не морочатся же они, эти шумеры, в быту и повседневной жизни такими высокими философскими материями, которые настойчиво сейчас лезут в голову Смотрителю. Выгнать, выкинуть до времени…

(потом пригодятся)…

так что там на карте-то? Лес? Вот и отлично. Пойдем в лес. Этой же ночью.

План вырисовался как-то уж совсем вдруг, будто Смотритель параллельно думал двумя мозгами — одним философски страдал о продолжительности не своей жизни, а другим кумекал, как бы пробраться в город незамеченным и при этом использовать лес как естественное прикрытие. Поздравил себя внутренне: не прожил еще пятисот лет, а уже отрастил себе целых два уровня сознания, способных отдельно друг от друга функционировать. И тут же опустил себя на землю: не надо обольщаться, это совпадение, случайность. Гений не прописан в голове ремесленника от Времени, просто план с лесом и ночью настолько очевидный, что, во-первых, стыдно таким гордиться, а во-вторых, родиться он мог за секунду опять же ввиду своей очевидности.

Кольцо.

К ночи Смотритель дошел до леса.

Огромный, величественный, тяжко дышащий организм обдал Смотрителя волной запахов — пряных, кислых, резко-неприятных, гнилостно-влажных… Звуки леса, слышные еще на подходе, стали явными, близкими, различимыми. Шелест растений, крики неведомых зверей и птиц, гул насекомых…

Допотопная ночь.

Нелегкое время для жизни и работы…

Влажность повышается до каких-то немыслимых процентов, каждый вдох — работа, каждый выдох — не приносит облегчения, мозг соображает с трудом. А впереди еще часа три пешего хода по тропическому лесу…

(термин — не отсюда, а из памяти Смотрителя. А здесь — не тропики)…

размещающемуся в пространстве более чем трехмерно: деревья, кусты, лианы — все сплетено настолько хитро и плотно, что на первый взгляд кажется каким-то зеленым монолитом. Пройти через это взрослому человеку?

Смотритель вздохнул: а что делать? Придется…

Он раздвинул руками листья и погрузился в лес. Один шаг, другой… Третьего не дано. Смотритель оказался замурованным в клети веток: спереди, сзади, сверху, с боков — везде было что-то плотное, буквально — плоть леса, в которую спокойно вторгнуться может лишь хирургически точное в движениях зверье, но не грубый прямолинейный человек. Да и темнота не способствует… Пробуем заново.

Смотритель исхитрился, выпростал руку из извилистой хватки ветвей, сунулся в сумку…

(мокрое, мокрое, все насквозь мокрое!)…

пальцы ощупью проткнули раскисшую лепеху, поблуждали в микродебрях спутавшейся маскировочной зелени, извлекли на тьму божью небольшой брусочек. Нехитрые манипуляции — и на переносице Смотрителя сидит прибор ночного видения. Так-то лучше.

Хотя менее плотными джунгли не стали.

Тем не менее выяснился ряд любопытных деталей: из не скольких мест сразу на Смотрителя неотрывно глядели настороженные зрачки хозяев этого запутанного пространства: кто из них хищный и смелый, а кто пугливый и травоядный, предстояло выяснить на практике. С характером местной фауны.

Смотритель был знаком весьма поверхностно. Далее: толстые стволы деревьев, видевшиеся таковыми в темноте, на поверку оказались лишь пучками вертикально свисающих лиан. Это хорошие новости. И наконец, почва. Взглянув под ноги, Смотритель облегченно вздохнул: хорошо, что есть возможность видеть в темноте — еще пара неосторожных шагов, и он лежал бы на дне вон того овражка в лучшем случае со сломанной ногой, в худшем — со сломанным позвоночником. В обоих случаях его бы доели уже к утру — местные санитары леса лечат все травмы одним и тем же способом.

Еще одно мысленное спасибо экипировке…

Новая экспедиция в сумку, на сей раз за лазерным резаком — без него не ступить и шагу. Более подробно пошуровав рукой в своей спасительной торбе, он понял, что забыл в пещере едва ли не самый важный в «поле» прибор, а именно — маяк для спутника, устройство, позволяющее отслеживать перемещения Смотрителя.

— Растяпа! — посетовал он сам на себя.

Теперь в Службе, глядя на картинку, передаваемую спутником, будут думать, что Смотритель так и сидит в пещере — маяк исправно посылает свои сигналы оттуда, где его оставили. А в случае экстренной ситуации спасательная команда столкнется с невозможностью найти Смотрителя оперативно или вообще найти.

Плохо.

Он оглянулся назад — сомкнувшиеся джунгли красноречиво давали понять: возвращаться не следует. Да и суеверия опять же…

Ладно, будем уповать на профессионализм и благосклонность судьбы. Добро бы ничего не стряслось, и маяк не понадобится.

Идем дальше.

Смотритель задумался было, вытащив резак: яркий красный его свет может быть заметен с вышек, но ведь и без него — никуда. Делать нечего — нажатие кнопки, и из рукоятки появляется алое мерцающее «мачете». Пару раз взмахнув рукой, Смотритель убедился, что прибор помогает великолепно — не встречая никакого сопротивления, свет высокой интенсивности разрубает мешающие растения, оставляя бритвенно ровные, чуть обугленные срезы.

Итак, продвижение вперед началось. Пусть не столь быстро, как хотелось бы, но все же…

Хищные, угрожающе больших размеров насекомые несколько раз пытались атаковать Смотрителя, но отворачивали в самый последний момент — почему? Неясно. Видимо, запах не нравился. Чужой. Нездешний.

Светящиеся глаза разных калибров и цветов преследовали Смотрителя все время, пока он шел. Но то ли ему повезло, то ли на вид он выглядел невкусно, никто из хозяев джунглей не возжелал отведать его плоти.

Кто бы обижался на такое невнимание… хотя и странно.

Вообще-то зря он прежде не делал хотя бы краткие вылазки в здешнюю ночь: хоть какой-то опыт возник бы. Но что теперь сожалеть? Двигаться надо.

Карта на терминале показывала: до вышки осталось совсем немного, каких-то сто метров. Пора гасить резак и идти напролом.

Как бы еще минимизировать шум…

Смотритель постарался шагать так, чтобы не выпадать из общей звуковой картины джунглей: шелест, крики, гудение — все это, несмотря на достаточную громкость, тем не менее было своеобразной тишиной, на фоне которой хруст сломанной ветки казался громом.

Пятьдесят метров…

Тридцать…

Десять…

До просеки, залитой блеклым светом никогда не темнеющего неба, осталось несколько шагов.

Что там, на вышке?

Смотритель взглянул вверх, на деревянную будочку, установленную на исполинских ногах. Света не было видно. Он перевел прибор ночного видения в режим повышенной чувствительности и осмотрелся: у глаз, пристально следивших за ним из чащобы, обрелись хозяева. Лучше бы их не видеть! Изощренная фантазия матушки-природы, оказывается, наплодила такое разнообразие форм! Но сейчас не до них: Смотрителя интересовало, что происходит в будке на ножках.

Еще один взгляд вверх.

Но вместо ожидаемых тепловых силуэтов людей, хотя бы и спящих, Смотритель увидел лишь безжизненную прохладу насквозь промоченного дерева — строительного материала вышки.

И все. Застава была пуста.

Занятно… Уж не явление ли дезертирства здесь наблюдается? Или вышки действуют только на дорогах, а в джунглях построены лишь для отвода глаз? Чьих? В любом случае Смотритель попался на эту уловку — по-честному шел через чащу, не шумя и не отсвечивая, и, оказывается, зря.

Еще раз оглядевшись и убедившись, что, кроме зверей с поражающим воображение внешним видом, в округе никого нет и что часовой, к примеру, не спустился до ветру, к ближайшей секвойе, Смотритель вышел из леса на просеку.

Сюрприз: здесь дорога! Значит, вышка — легитимна.

Неявная на карте, но вполне реальная при ближайшем рассмотрении, по всей длине просеки, покуда хватало глаз, шла неширокая дорожка, сделанная из какого-то асфальтоподобного материала. Удивительная забота о сменах, посещающих…

(как выяснилось, с перебоями)…

эти захолустные объекты дежурства.

Смотритель хмыкнул и…

(на всякий случай не ступая на дорогу, а идя по ее обочине)…

направился к вышке. Не воспользоваться случаем и не обозреть окрестности с точки зрения…

(буквально — точки)…

местных дозорных было бы непростительным упущением.

На одной из исполинских ног вышки имелась лестница — металлические скобы, вбитые в дерево через равные промежутки. Лишь ступив на первую скобу, Смотритель сообразил: расстояние между ними было великовато, явно не для его роста — все же стандарты здесь иные. С грехом пополам он таки забрался на самый верх — в бревенчатую будку с решетчатой крышей: цельная крыша ни к чему, дождей здесь не бывает, а решетка, видно, — защита от хищных птиц.

Смотритель ожидал, что перед ним предстанет великолепие только что покоренных джунглей, укутанных в серую дымку светлой ночи, но эта поэтика осталась чужой: кругом, кроме тумана, не было видно ровным счетом ничего. Внизу, возле теплой земли, туман не ощущался, но здесь, наверху, все было утоплено в молоке: свесившись через край, Смотритель даже не увидел подножия вышки.

Стало понятно, почему по ночам на этих постах никого нет. Самый зоркий дозорный в таком тумане ничего не узрит.

Ну, да и бог с ними, с дозорными, и их расписанием смен. Главное — Смотритель уже практически в городе: карта показывала, что до открытой местности всего каких-то три сотни метров хода по джунглям или три километра в обход — по просеке. Смотритель предпочел второй вариант — торопиться некуда, и снова в джунгли лезть неохота.

По асфальтовой дороге идти было непривычно удобно — за месяцы сидения в пещере и лазания по пересеченке Смотритель уже успел забыть прелесть ходьбы по ровной поверхности. Он шел быстро, но не терял бдительности. Начинало светать, туман постепенно рассеивался, становилось видно все больше деталей окружающей действительности, а значит, и сам Смотритель тоже был заметен для потенциальных наблюдателей.

А они не замедлили появиться.

Пыханье паровой повозки он услышал издалека — лесной коридор был отличным резонатором. Смотритель не только успел соскочить с дороги в чащу, но и с комфортом там устроился на широкой ветке дерева: в отличном обзоре находился большой участок дороги.

Звук приближался, очень скоро показался и сам агрегат — такая же, как была однажды видена, платформа с кабиной, везущая с десяток людей — не иначе смена караульных. Стало быть, они на своих вышках днем сидят.

Он ещё раз посмотрел на карту — идти оставалось совсем мало; Когда платформа скрылась из виду, Смотритель покинул свой наблюдательный пункт и вновь двинулся по дороге.

Перед входом в город он еще раз сошел с дороги в джунгли, чтобы переодеться. Ночное продирание сквозь лес не прошло даром для тонкой одежды, в таком рубище впервые появляться на людях не стоило. Запасная рубаха была с собой в сумке — вместе с другими полезными вещами, взятыми в этот рисковый поход.

Он вошел в город с запада. Вошел походкой уверенного в себе человека, горожанина (делового), немного замкнутого на своих (деловых) мыслях. Такая маска всегда была универсальной для всех времен, в которых Смотритель бывал впервые, он полагал, что и здесь этот номер пройдет удачно. Собственно, пока ничего не говорило о том, что его рассекретили сразу же, — более того, он, похоже, и не очень-то был кому-либо интересен. Зато ему были интересны все и вся. Редкие люди, попадавшиеся ему по дороге, встретившись с ним глазами, приветливо кивали головой, он отвечал им тем же.

Сейчас начинался самый интересный и одновременно опасный период — сбор первичной информации в «поле», но не на расстояния, а изнутри. Предстояло запомнить каждую увиденную и услышанную мелочь, деталь, жесты, характерные движения, позы, вникнуть в образ мыслей…

С приветствиями вроде бы уже ясно — надо легонько кивать любому встречному, видимо, так принято…

Или не любому? Что за люди в одежде иного цвета, чем у всех? Почему некоторые одеты в короткие туники, а некоторые — в длинные? Или это уже придирки? Так нередко случается поначалу — придаешь значение деталям которые впоследствии оказываются совсем незначительными. Бывает даже смешно… Может, и в этот раз будет. Потом. А пока Смотритель двигался по улице, образованной двух-трехэтажными зданиями, и внимательно присматривался ко всем мелочам… Улица покрыта тем же похожим на асфальт веществом, что и лесная дорога. Есть выраженная проезжая часть, по которой тем не менее вольготно и не страшась экипажей ходят люди, и есть тротуары. Неширокие, чуть приподнятые над землей. Загромождены. Ящики с фруктами, мешки с чем-то сыпучим, какие-то механизмы, похожие на… на что?.. вот этот — явно пресс для выжимания сока, вон тот выглядит как увеличенная в размерах мельница для кофе, а тот — ну не точило ли для острых предметов?..

Дома однотипные, с одинаково большими окнами и дверными проемами. На окнах нет ставен и стекол, только занавеси, на дверях — какие-то знаки. Может, номера? Все довольно аккуратное, без трещин и сколов. Строят здесь крепко.

Играют на улице несуразно…

(для взгляда человека далекого будущего)…

крупные, высокие дети. Они — размером с самого Смотрителя, — весело визжа, поливаются водой из цилиндрических сосудов, бегают, толкаются…

Откуда-то слышится музыка.

По соседней улице проехал паровой экипаж — Смотритель заметил его в просвете между домами. На крыше одного из домов стоит труба, исторгающая такой же черный дым, а из самого дома доносятся звуки работы какого-то механизма. С техникой здесь все в порядке. Металлообработка — на уровне. Инженерные знания — тоже.

Смотритель вспомнил карту города, которую учил наизусть еще сидя в пещере…

(дойти до конца, свернуть направо, потом налево, пройти еще квартал… или это не квартал?)…

и пошел к центру, к площади, месту странных, регулярных сборищ народа, цель и суть которых были неясны, как, впрочем, и многое другое в этом мире.

Неясны — с точки зрения Смотрителя, сидевшего на горе. А значит — до поры неясны.

Ждем пору.

Он успокаивался, нервное напряжение первых минут постепенно превращалось в неистовую заинтересованность — без потери, однако, головы: тем-то работник Службы и отличается от тайм-туриста, впадать в удивленное расслабление никак нельзя. Однако кое-что его все-таки беспокоило — не выглядит ли он здесь чужим? Нет ли в черных глазах высоких горожан искорок недоверчивости и подозрительности к этому малорослому человеку?

Нет, он увидел бы…

Есть другое — открытость и приветливость. Это напрягало Смотрителя не меньше. Ему не хотелось бы сейчас вступать в контакт ни с кем, он пока сам в себе не очень уверен…

Но что это?

Один из встречных прохожих направился прямо к нему, широко улыбаясь:

— Здравствуй, новый человек!

Высокий (а низких здесь нет), широкоплечий, среднего возраста (лет триста?) мужчина в такой же, как у Смотрителя, одежде, только без сумки, подошел и протянул ему обе руки, сложенные лодочкой.

Смотритель к этому жесту был готов — спутник показывал «сюжет», где местные жители приветствуют друг друга. Он сложил свои ладони вместе и опустил в предложенную «лодочку», как бы разломив ее надвое, а затем сам сделал такую же фигуру, и незнакомец нырнул своими руками в руки Смотрителя и тоже развел их в стороны.

— Здравствуй, горожанин, — осторожно произнес Смотритель.

Такое обращение не смутило незнакомца. Уже неплохо.

— Меня зовут Лим. А ты, я погляжу, Хранитель Времени?

Хорошо, что пришел, а то нам вас не хватает.

Смотритель не совсем понял, почему его приняли за человека, несущего такую странную, но наверняка ответственную функцию — хранителя времени. Или с прописных букв — как услышалось. Что это? Совпадение? Случайность?.. Человека из будущего, Смотрителя Службы Времени, первый встречный сразу же называет Хранителем Времени…

— Вот я и пришел, — поддержал предлагаемые (или пред полагаемые?) правила Смотритель, — мое имя — Гай.

Имя было заготовлено загодя.

— Так что сейчас за время, Гай?

Отвечать надо быстро. Всегда. И по возможности — туманно, так как неизвестно, какого на самом деле ответа ждет Лим.

— Спокойное.

= Спасибо, — как-то странно сказал Лим.

Удивленно и без доверия.

Кажется, промашку дал… Может, его интересовало время суток? Который час? Ведь что еще спрашивать у Хранителя Времени?

— Скоро полдень! — крикнул Смотритель вдогонку уходящему Лиму.

Но тот даже не обернулся.

Вот и поговорили.

Обескураженный и немного растерянный Смотритель не спеша побрел дальше. Из этого короткого разговора, хоть он и не очень-то получился, можно вынести несколько полезных для дела моментов. Во-первых, Смотритель убедился в том, что его знание древнешумерского языка достаточно для базового бытового общения. Это радует. Во-вторых, если один местный его идентифицировал как некоего Хранителя Времени, то скорей всего и остальные будут считать его оным же. Значит, нужно выяснить, что же это за персонажи такие — Хранители Времени, чем они занимаются в этом мире, почему они столь редко приходят в город, в чем их исключительность и — главное! — что следует отвечать на простой вопрос: «Какое сейчас время?» — чтобы не расстраивать никого неправильными репликами. И не настораживать, что опаснее. А то того и гляди заподозрят, что и не Хранитель он никакой… И кстати, почему Хранитель Времени так узнаваем? Лим подошел к нему и заговорил о времени без тени сомнения, он был полностью уверен, что имеет дело с Хранителем. Что ему на это указало?

Смотритель проиграл в памяти встречу с Лимом во всех подробностях.

Одет горожанин был точно так же, как и Смотритель, это определенно. Не было только сумки. И рост, конечно, существенно больше — сантиметров на двадцать.

Цвет волос, глаз, кожи в расчет не берется — Смотритель такой же темноволосый и кареглазый, как и подавляющее большинство шумеров.

Приветствие?

Ритуал поглаживания ладоней применяется повсеместно, Смотритель видел его многократно. Не оно.

Больше обращать внимание просто не на что. Остается либо сумка, либо рост. Какой из этих признаков выдает в нем Хранителя Времени, нужно узнавать как можно быстрее. Хотя, даже если это и выяснится, толку будет немного — придется оставаться Хранителем, ведь рост не изменишь, а без сумки с массой необходимых вещей в «поле» не жизнь.

Значит, главное знание сейчас: что это за зверь такой — Хранитель Времени с прописных букв.

Впрочем, есть и нечто определенное во всей этой неоднозначной истории — Смотрителю теперь точно не нужно выдумывать себе роль. Она у него уже есть. Не надо притворяться плотником, художником, пастухом. Не надо искать себе место на классовой лестнице, если таковая здесь имеется. Он — Хранитель Времени, нравится это ему или нет. Стало быть, нужно действовать согласно установке. Все просто.

Еще одно…

Первые слова Лима были: «Здравствуй, новый человек». Можно ли из них сделать вывод, что здесь все друг друга знают лично, и то, что в городе появился некто новый, становится понятно всем прохожим на улице? Скорее всего так. Впрочем, за сотню-другую лет оседлой жизни совсем не сложно познакомиться со всеми соседями по городу. Времени хватит.

Время…

Что за отношение у этих людей ко времени? Зачем времени Хранитель? Насколько далекоидущие планы строят здешние жители? Торопятся ли они жить? Думают ли о смерти? Серьезно или легкомысленно относятся к своей утомительно долгой жизни? Или не утомительно?..

Похоже, это все то, в курсе чего должен быть человек, занимающий штатную единицу Хранителя Времени в допотопном отделе кадров…

И у кого бы все это можно узнать?

Не искать же по всему городу человека с похожей сумкой и похожим ростом, обращаясь к нему: «Скажите, коллега, а что должен знать и уметь Хранитель Времени? Это я в порядке обмена опытом, видите ли, интересуюсь…»

Бред.

Значит, нужны условия, которые позволили бы Смотрителю выяснить все интересующее на законных основаниях, без непонимания окружающих и, желательно, без трудностей в получении интересующей информации. То есть пусть сами придут и все расскажут.

Идея-то хорошая, несмотря на некоторую, мягко говори, излишнюю наглость, но как эту наглую идейку воплотить и жизнь?

Ответ всплыл незамедлительно, словно в голове Смотрителя функционировало специальное бюро «Ошеломительные идеи». Впрочем, каков вопрос, таков и ответ. Смотритель аж заулыбался, настолько нестандартной виделась новорожденная мысль. Но эффект должен быть…

… На долгие исследования и наблюдения времени больше нет — в любую минуту к Смотрителю может подойти какой-нибудь очередной интересующийся, и это только все затруднит. Надо действовать немедленно.

Наудачу за спиной послышалось уже знакомое «чух-чух» и «лязг-лязг» — по улице ехал паровик. Он был сейчас как нельзя кстати. Смотритель мысленно поблагодарил Фортуну — оказывается, и до Потопа она, капризная и неверная, обреталась на Земле и также неплохо умела, при желании, организовывать цепочки нужных событий.

Паровик ехал неспешно, чуть быстрее идущего пешехода. Он был загружен какими-то черными ящиками, тряпьем, бухтами толстого каната и еще бог весть чем. Это все не играло ни малейшей роли в постановке, которую задумал срежиссировать Смотритель. Он же намеревался и солировать.

Он быстро осмотрелся. Все спокойно, ничего не происходит такого, что могло бы помешать ему: улица полупустая, близко никого нет, никто за ним не наблюдает… вроде бы. Можно начинать.

«Чух-чух» уже дышало в затылок, уже ощущался терпкий запах угольной пыли, уже были слышны мелкие поскрипывания и покряхтывания невидимых узлов машины — она подобралась совсем близко.

Не поворачивая головы, Смотритель резко изменил направление движения — шел, шел прямо, а тут взял, да и повернул направо. Наперерез повозке.

Она оказалась даже ближе, чем он ожидал. Он рассчитывал, что придется сделать как минимум два шага, а вышел лишь один, да и то незавершенный.

Полшага.

С этой половины шага, с этой доли секунды и началась его настоящая «полевая» работа — контроль Истории.

Это он поймет потом, когда придет в сознание, и станет анализировать произошедшее. А пока — полшага. Половина секунды, в которую уместился громкий трубный звук, механический скрежет, глухой удар, резкая боль, крики — и красная пелена перед глазами.

И темнота.

Хотя она и не планировалась. Но Госпоже Истории не понадобились актерские таланты служаки времени. Она возжелала сделать все bien naturel — по-настоящему, без лицедейских гримас.

2

Сначала возникли звуки — несвязные и неясные. Потом… больно… они сложились в слова, звучащие ниоткуда:

— Кажется, очнулся…

— Пошевелился?

— Нет, стонет.

— Уже ладно. Налей холодной в кувшин.

Холодной…

Речь о воде. Хорошо бы. Сейчас — самое то.

Духота невыносимая. Пот градом. Голова болит.

Смотритель, не открывая глаз, попытался самоидентифицироваться и рекогносцироваться. (Термины казенные, специфические, привычные.)

Положение тела — горизонтальное. Одежда присутствует. Руки-ноги целы вроде. Только вот голова…

— Как, прямо так его и поливать?

— Прямо так и поливай. Тонкой струей. Следи, чтоб не захлебнулся только.

Голова болит!

Струя долгожданно холодной воды на секунду обострила болезненные ощущения до невыносимости, он даже снова застонал, но потом боль стала отпускать. Стекающая вода вбирала ее в себя, оставляя в голове гулкую пустоту, которую, робко осматриваясь, начали заполнять первоначальные простенькие мыслишки.

Голоса мужские.

Говорят на древнешумерском.

Значит, в «поле»?

Значит, в «поле».

Что вспоминается?

Что-то… Почему-то в обратном порядке… кровь, боль, удар, гудок, крик, шаг… не шаг, а полшага.

Все. Картина выстроилась. Смотритель вспомнил. Вспомнил свою «гениальную» мысль: вызнать про это время, про этот город, про себя самого все, что только можно, не ища особо трудных путей.

«Чух-чух» за спиной — тяжелая машина с большой силой инерции и твердыми бортами. Нужно легонько об нее удариться, разбить бровь, лоб или еще что-то (не опасно для здоровья) и симулировать потерю сознания. Дорожно-транспортное происшествие создать. Так, чтобы все суетились, волновались, бегали, поднимали-перекладывали, рискуя, между прочим, повредить шейный отдел позвоночника пострадавшего.

Чтобы водитель горевал: «Да я ехал почти шагом! Да он как метнется! Да я не успел ничего сделать!»…

А пострадавший тут уже и глаза открывает, и головой мотает — жив, значит, цел, только поцарапался немного.

На лицах — улыбки облегчения: «Ну что же ты так, неосторожно-то?» А он тут и начинает: «А где я? А кто я? А кто вы? А что случилось?»…

Память, значит, потерял от удара, бедняга. А раз памяти нет, то и расспросы с его стороны имеют право быть — закономерные в своих подробностях, и замкнутость некая, помогающая переваривать узнанное, и возможное содействие душевных и добросердечных граждан города… который, кстати, как называется?.. забыл… из головы — прочь…

И кто бы знал, что этот чертов грузовик работает тише, чем предполагалось! Или оглох Смотритель в пещере? Или просто не рассчитал шаг? Или план был дурацким изначально?

Этакое умеренное членовредительство во имя просвещения…

Очень хочется верить, что — умеренное.

Так или иначе — все случилось немного «настоящей», чем предполагал Смотритель. Легкого удара не получилось. Машина долбанула его от всей своей механистической души, да еще и непредсказанным местом: Смотритель не разглядывал ее…

(что было в корне ошибочно)…

и не мог видеть выступающий за габарит ящик на грузовой платформе. Он ожидал легкого касательного удара о плоскую поверхность, а заполучил самый что ни на есть прямой — углом этого злополучного ящика.

Было всерьез больно.

За миг до удара, пока Смотритель еще только заносил ногу над дорогой, водитель его видел, кричал ему что-то, даже гуднул во всю мощь своей паровой гуделки, но нерадивый пешеход-раззява пребывал в своем внутреннем мире и не обращал внимания на внешний.

За что и поплатился.

Было фантастически больно!

Смотритель вообще никогда не любил терять сознание. Бывало с ним такое несколько раз, и каждый из этих случаев заканчивался чем-то малоприятным.

В Англии в XVIII веке, в порту одного города, будучи старпомом капитана французского судна, нарвался на недружественных британских моряков… Слово за слово… Очнулся полуголый, заваленный ящиками, почти на помойке. Избили, ограбили и выкинули ценного сотрудника Службы Времени. Знали бы они…

Или вот, к примеру, на той войне…

Он там вообще по ошибке оказался…

В 1854 году в Севастополе, в тяжелом бою, ценный сотрудник наравне с простыми солдатами с бестолковым ружьем, которое подходило больше на роль дубины, нежели стрелкового оружия, сидел в неудобно расположенном блиндаже и не мог высунуть носа из-за шквального огня противника. Закончилось все это попаданием в их укрытие тяжелого разрывного ядра, которое разнесло все в щепки. Смотритель тогда не погиб только по какой-то счастливой случайности — оказался прикрыт широкой доской. Его вместе с этой доской отбросило довольно далеко от места взрыва, он потом еще удивлялся…

Приземлился на мягкий песок. На теле — ни царапины. Пролежал без сознания полсуток, ночью дополз до своих и снова потерял сознание. Контузия. После, когда вернулся с «поля» домой, в Службу, его, конечно, сразу доктора заграбастали и свели на нет все последствия, но приобретать весь этот опыт было весьма неприятно.

И вот теперь тоже…

Но благо древние шумеры оказались людьми порядочными — человека, сбитого паровиком, бережно внесли в ближайшее здание, промыли рану, остановили кровь каким-то снадобьем. Водитель извелся весь — ну как он, как он? — ему сказали, что все нормально, только вот в сознание человек не придет никак. Он ответил, что виноват в этой беде и должен сам позаботиться о пострадавшем, тем более у него дома есть все условия для этого. Бессознательного Смотрителя перенесли на повозку, и он совершил первую в своей жизни поездку на этом удивительном транспортном средстве до дома водителя. Тряска, шум и чад тем не менее в сознание его не привели. Так и лежал он на кушетке в светлой комнате большого дома, в одежде и с сумкой через плечо.

Пока сам не очнулся.

— С возвращением, Хранитель!

Смотритель отфыркнулся и прокашлялся — вода таки попала в нос — открыл глаза, зажмурился от света.

— Где я?

Над ним с кувшином стоял водитель паровика.

— Все в порядке, ты в доме Ноя. Как ты себя чувствуешь?

— Голова болит…

— Пройдет. Ты, конечно, сильно ударился о мой грузовик… Ты узнал меня? Я водитель. Меня зовут Сим.

— Сим… — рассеянно произнес Смотритель. — Я ударился? Ну да, раз голова болит… Обо что?

— О грузовик. Ты не помнишь?

— Грузовик… не помню.

— Ну как же, ты шел по дороге, потом резко свернул, а там я. Ты не заметил меня и стукнулся головой. У тебя шла кровь, но мы ее остановили. Ты был без сознания, я привез тебя сюда.

— Спасибо. А куда это — сюда?

— Я же сказал — в дом Ноя, отца моего.

— Красивый дом. — Смотритель оглядел комнату с высоким сводчатым потолком и стенами, украшенными росписью, изображающей цветущий сад.

— Спасибо на добром слове.

— Но где он находится? Где я? Что за город? Почему я здесь? Я ничего не помню…

На лице Сима последовательно появились разные чувства: нетерпение, недоверие и затем — удивление:

— Как? Совсем не помнишь?

— Совсем. И еще… — Смотритель сделал паузу, потер руками лицо, внимательно взглянул на Сима.

— Что?

— Я… кажется… я не помню, кто я.

Сим на это только и сказал что «о-о!» и больше ничего не успел, так как в комнату вошел еще один человек. Спросил не без беспокойства:

— Как чувствует себя Хранитель?

— Отец, — обратился к нему Сим, — он ничего не помнит. Даже кто он сам.

— Даже так? Ну, дорогой, себя-то забывать совсем нехорошо.

Ной, мощный, мускулистый смуглый человек с короткой стрижкой и по-мужски красивым лицом, был, видимо, склонен смотреть на все сквозь цветное, радостное стеклышко иронии.

— Нельзя себя забывать, никак, — весело басил он. — Можно забыть заплатить в лавке, можно забыть поесть, можно забыть одеться. Жену иногда — тоже неплохо… Но себя! — И уже серьезней: — Что, правда?

— Нет резона вам врать, добрые люди, — печально ответствовал Смотритель, вжившийся в роль окончательно добитого амнезией.

— Дела-а… — протянул Ной.

Ирония на время спряталась. Ной явно был растерян.

— Что же делать, отец? — испуганно спросил Сим.

— Что делать, что делать? Вспоминать вместе будем — вот что делать! Надо же человеку помочь. Надо? — Последний вопрос был обращен к Смотрителю.

— Надо, — понуро кивнул он.

И скривился: голове-то больно…

К кому он попал?

Ной. Сим… Еще должны быть Хам и Иафет.

Таких совпадений просто быть не может!

За все свои выходы в прошлое Смотритель ни разу не был облагодетельствован помянутой выше Фортуной так, чтобы сразу…

(с ходу! с колес! с разбега!)…

напасть на того, кто был главным героем…

(нет — Главным Героем, как положено в Истории!)…

Мифа, который Смотритель и призван либо подтвердить, либо скорректировать, либо…

(вот уж не дай бог!)…

выстроить с нуля.

Хотя он считался в Службе везунчиком.

Но не настолько же!..

Впрочем, не станем торопиться…

И ему помогли.

Добродушный и мудрый весельчак Ной с женой Сарой, сыновья их: Сим — с так и не прошедшим испугом от недавнего происшествия, Хам и Иафет…

(так!)…

их жены — Руфь, Мара и Зелфа как-то сразу — шумно, бурно и многолюдно! — окружили несчастного путника с потерянной памятью заботой и вниманием. Вода, фрукты, хлеб, вино, зелень, сыр, молоко, влажные холодные куски белой материи, громкие слова утешения, мелькание лиц, рук, улыбок… Перебор. При том, что Смотритель и вправду погано себя ощущал.

Но разве допустимо гостю указывать хозяевам, как себя вести? Тем более что хозяева пребывали в состоянии вины.

— Никуда ты не пойдешь! — постановил Ной в ответ на робкое заявление Смотрителя о том, что он уже пришел в себя, голова болит не так сильно и стеснять своим присутствием радушных хозяев он больше не хочет. — Ты же как маленький ребенок сейчас! Уж прости, конечно, за такое сравнение. Пока не начнешь вспоминать или не узнаешь все заново — никуда не отпустим. Мы теперь за тебя в ответе. Кстати, а сколько тебе лет?

Смотритель задумался: а и в самом деле, сколько ему могло бы быть лет, живи он здесь? На сколько он выглядит? Местное понятие о возрасте не имеет совсем ничего общего со знакомым ему… Сто? Триста? Четыреста? Так или иначе…

— Не помню.

— Вот! — значительно молвил Ной, подняв указательный палец.

Похоже, это был его любимый жест, он говорил «вот» и поднимал палец всякий раз, когда хотел поставить невидимую, но очень жирную точку в предложении или подчеркнуть свою правоту.

Это было забавно и даже мило.

Но громко…

Смотритель поселился в доме у Ноя.

Для него нашлась комната — с небогатой, но достаточной обстановкой: мощная деревянная кровать, длинная лавка, табурет да крючки для одежды в стене. Большего, в принципе, и не нужно. После пещерного быта это было даже роскошно.

Предположение Смотрителя о том, что в этом городе все знакомы друг с другом, подтвердилось — в тот же день нашелся человек по имени Лим, который первый заговорил на улице со Смотрителем. Он легко вспомнил встречу, посочувствовал беде, рассказал, что мог.

Ной торжественно провозгласил за общим ужином: Сосед Лим поведал мне кое-что, что могло бы быть интересно не только тебе, уважаемый странник, но и нам всем. А именно — как тебя зовут! А то мы, знаешь ли, в некотором замешательстве пребываем — как тебя называть? Не придумывать же тебе имя, правильно?

— Пожалуй… А я даже не задумывался об этом.

— Вот! — Палец вверх. — Знакомьтесь — это Гай. Как тебе твое имечко?

— Гай… — как бы примерил на себя слово Смотритель. — Ничего. Имя как имя. Похоже на мое.

— Твое и есть. Значит, память возвращается — это хорошо.

— А что еще рассказал Лим? — Смотрителю было интересно, какое впечатление он оставил.

— Рассказал, что шел по улице, увидел тебя, Хранителя Времени, подошел спросить…

— Про что?

— Ну, про что спрашивают Хранителей?

— Про что? — повторил Гай-Смотритель.

— Ах да… ты и этого не помнишь… И кто такие Хранители Времени, тоже забыл?

Знал ли?

— Забыл.

— Хранители Времени — это… — Ной задумался. — Ну как же… Все знают, кто такие Хранители. Вот ты знаешь, кто такой плотник?

— Плотника знаю.

— А Хранителя — нет?

— Нет. Понимаю — должен бы. Но не могу вспомнить. Ной, пойми, у меня сейчас вообще такая мешанина в голове.

— Да уж представляю. Как бы тебе объяснить… даже и не знаю. Хам, помоги, что ли? Хранители Времени… они как бы чувствуют Время, — еще сильнее затуманил все Хам, такой же здоровяк, как и отец, но, по лицу видно, — моложе. — Чувствуют, значит, и… как бы?.. объясняют простым людям, что чувствуют.

Лет на тридцать моложе отца. Или на сто. Как и полагается сыну.

— Объяснил, тоже мне, — расстроился Ной. Но тут же воспрянул духом: — Ладно, найдем другого Хранителя, он тебе расскажет. Хотя странно… мне кажется, этого ты бы не должен забывать. Ты же не забыл, как ходить, как есть, не забыл язык…

— Ной, если бы я понимал, что происходит у меня там, — насколько смог горестно произнес Смотритель, шлепнув себя ладонью по лбу, — я бы не выглядел таким глупцом и не спрашивал бы об очевидных вещах.

— Да, прости, я все забываю, что ты еще не оправился. Вспомнишь, никуда не денешься. А ведь долбанись тот же плотник башкой о Симов грузовик, могу поспорить, он бы тоже забыл, какой стороной гвоздь забивать, а? — разрядил обстановку Ной, захохотав над собственной шуткой и легко заразив смехом присутствующих.

Когда все отсмеялись, Смотритель осторожно спросил:

— А что еще сказал Лим?

— Сказал, что ты начал свои мутные хранительские штучки и он поскорее отстал от тебя. Он вообще парень такой… простецкий, знаешь… ему мудрствования всякие тяжело даются.

— Еще он сказал, что Гай — новый человек в городе, отец, помнишь? — добавил Иафет, старший сын Ноя.

— Верно. Вы поздоровались, перебросились несколькими фразами и — все, разошлись. Так что мы о тебе знаем то, что ты был Хранителем Времени и зовут тебя Гай. Больше ничего не известно.

— Небогато, — опечалился Смотритель.

— Дай время, Хранитель, все узнается.

— Если бы я помнил…

— Вспомнишь. Давайте есть. Без хорошей еды и память не возвратить.

Жизнь в доме Ноя да и, наверное, во многих домах этого города, который, как выяснилось, назывался Ис-Керим, была размеренной, основательной и вдумчивой — иной и не представишь для людей, которые живут не по одной сотне лет. Смотритель с удовольствием отмечал всевозможные детали, указывающие на то, что срок жизни хозяев дома должен быть сопоставим со сроком эксплуатации предметов.

Например, мебель: все в доме, что могло называться мебелью, было сделано из толстенных деревянных брусьев, кое-где усиленных металлом, и скреплено мощными гвоздями или клепками. Каждый стул — на век, как минимум. Да и сам дом, насколько Смотритель понимал в архитектуре, тоже был построен так, чтобы выдержать не одну сотню лет без перестройки и обновления. К тому же здесь отсутствовал один из важнейших факторов износа — перепады влажности и температур. Естественное старение в таких условиях крайне замедлено. Причем по всему было ясно, что, создавая вещи и строя дома, древние шумеры, как их по-прежнему мысленно называл Смотритель, не задумывались специально о продолжительных сроках жизни вещей, они просто делали так — и все. Этот специфический образ мышления нужно было прорастить в себе, чтобы не попадаться на элементарностях. К примеру, впервые гуляя по дому в сопровождении Сима, Смотритель еле удержал на языке восхищение как раз могучей мебелью и толстыми стенами. Вовремя понял, что для Гая, современника Сима, это должно быть само собой разумеющимся.

В доме наличествовал водопровод со всегда теплой водой — она текла непрерывно в большой чаше в отдельной комнате.

Здесь мылись, стирали, набирали воду для приготовления пищи. Холодная вода для питья хранилась в каменной цистерне под домом. Если нужно было набрать ее в кувшин, то приходилось поработать насосом — покачать изогнутый рычаг, торчащий из стены. С водой здесь проблем не было — влажный климат способствовал.

Также имелось и электрическое освещение: в каждой комнате на стене висели дуговые лампы с капризными и разболтанными от частого употребления механизмами сближения угольных электродов. Смотритель потратил около часа на то, чтобы «договориться» с лампой в своей комнате — настолько она не хотела работать. Странный контраст со всеми остальными, излучающими вековую надежность предметами дома. Контрастом же было и то, что лампы эти светили ярко и бодро, не в пример тем, о которых Смотритель узнал еще в детстве, в школе. На уроках физики преподаватели наглядно демонстрировали, насколько сложно и неэффективно это «первобытное» устройство…

(выходит, после Потопа сменились сотни поколений, прежде чем люди вновь додумались до его изобретения)…

пригодное больше для изучения свойств электрических полей, нежели для рассеивания мрака. Но здесь, при высоких давлении и влажности, «вольтовы дуги» работали гораздо лучше, что и понятно и приятно одновременно. Последнее — потому что Смотритель без особой радости вспоминал все свои прежние, испытанные в выходах в прошлое опыты общения со всевозможными древними источниками света: лучинами, коптилками, керосинками и прочая, прочая… Света толком нет, а пожароопасность — ниже всякой критики. В общем, рад он был за допотопных шумеров, которые познали счастье общения с электричеством. Большая станция, вырабатывавшая это самое счастье и гнавшая его в город по толстым медным проводам, стояла на реке неподалеку.

Гостеприимные хозяева, семья Ноя, быстро и без лишних эмоций приняли Гая как своего — никакой отчужденности и никаких «гостевых» поблажек: Гай участвовал в ведении хозяйства наравне со всеми. Потерянная память — это ладно, но ловкость рук и силу он не терял. В первый же вечер он помогал мыть посуду, наутро таскал поленья для печи вместе с Хамом, убирал двор.

Сим показал Смотрителю свой паровой грузовик. Смущенно улыбаясь, ткнул пальцем:

— Вот об это самое место ты и стукнулся.

Не чуждый инженерным тонкостям Смотритель внимательно изучил устройство парового двигателя, работающего на деревянных чурках и воде. Подивился аккуратности, с которой все спроектировано и выполнено — небольшой котел, хитрый теплообменник, система рычагов с малыми механическими потерями. И это черт знает какой век до рождества Христова и до рождения инженера Уатта!.. Но больше всего Смотрителя удивило полное отсутствие резьбовых соединений — ни одной гайки, ни одного винта, все скреплено либо заклепками, либо особыми пистонами с клинышками.

Находчивый народ эти допотопные инженеры…

Но быт бытом, железки железками, а Смотрителя больше интересовало социальное устройство этого мира: кто здесь кто, есть ли правитель, какова иерархия?

Все эти вопросы он осторожно задал Ною несколько дней спустя, когда совсем обжился, предварительно еще раз объяснив ему, что забыл почти все и извиняется за назойливость в расспросах.

— Спрашивай, конечно. Ты же должен знать, — прогудел Ной. — Все просто, как воздух: правитель наш — Царь Небесный. Его никто не знает, и не видел, но общаться с ним можно через Оракулов. Вспоминаешь?

— Что-то такое, смутно… — уклонился от ответа Смотритель.

— Царь Небесный, — терпеливо продолжал Ной, — правитель всей Земли, всех людей. У каждого народа есть Оракул, который рассказывает людям о решениях и приказах Царя.

— С Оракулом можно встретиться? — полюбопытствовал Гай.

— Ну, ты даешь, горемыка стукнутый, — расхохотался Ной, — и впрямь забыл все, что только можно. Нет, конечно. Оракул сам говорит людям все, что передает ему Царь. Увидишь его, когда он пожелает выйти к народу.

— И сколько таких… Оракулов… по всей земле?

— Не знаю… много. У каждого народа — свой, сказал же. А народов — несчитано.

— А если кто-то выдаст себя за Оракула?

— Выдаст? Ты что, Гай? — Ной посерьезнел. — Ты, кажется, слишком сильно ударился головой. Как это вообще возможно — выдать себя за Оракула?

— Невозможно? — коря себя за неаккуратность в вопросах, осторожно переспросил Смотритель.

Коря, но — не расстраиваясь. Он уже столько здесь наговорил и наспрашивал лишнего, что должен был быть разоблачен, связан и выдан… кому?.. Оракулу, к примеру. Так ведь нет. Терпят вопросы, на которые знает ответ любой пятилетний дитенок (метр с лишним ростом). Стоило ли сожалеть о том, что не рассчитал свой шаг под паровую машину Сима? Не стоило, считал Смотритель, хотя удар давал о себе знать. Особенно по ночам.

— Невозможно, — не объясняясь, резанул Ной.

Все-таки именно резанул.

— Спасибо. — Смотритель-Гай виновато улыбнулся. — Ной, я хочу, чтобы ты понял меня и почувствовал — каково мне, взрослому человеку, познавать мир заново, как ребенку. Уж прости за странные вопросы…

Ной еще раз, только уже гораздо суше, убедил Смотрителя в том, что он волен выспрашивать все, что вздумается. Затем, сославшись на занятость, исчез в своей комнате, которую, кстати, Смотрителю не показали во время экскурсии по дому.

Не понравились ему расспросы про Оракула и особенно предположение, будто кто-то может выдать себя за него. За кого выдать — не объяснил, в сущности…

А интересовало Смотрителя еще ох как много всего! Но проблема была в том, что выяснить все это, не выказав своей осведомленности в чем-то другом, не представлялось возможным. К примеру, банальный социалистический вопрос «Есть ли здесь классовое расслоение на богатых и бедных?» невозможно задать просто так, не вызвав подозрений. Как человек, потерявший память обо всем, о простом в первую очередь, может сформулировать столь сложное? Да и вообще следует быть осторожнее в вопросах: реакция Ноя напугала Смотрителя. Значит, многое придется выяснять окольными, косвенными путями, додумывая и строя логические цепочки.

В любом случае образ человека, потерявшего память, — самое удобное, что только можно придумать для безопасного и активного сбора информации. Самостоятельные прогулки по Ис-Кериму, конечно, интересны и познавательны, но не дают представления о главном — о системе ценностей людей, называемых Смотрителем древними шумерами.

Смотритель прикинул, что он знает наверняка об этом мире. Получилось — ничего. Только более-менее верные предположения. Чаще — менее, чем более. По-видимому, ложь здесь считается грехом, который не позволяет себе никто из приличных людей. А их здесь, кажется, большинство. Преступность отсутствует по этой же причине. То, что содержимое сумки Смотрителя сохранилось в нетронутом виде, несмотря на то, что он долго пробыл без сознания, косвенно подтверждает предположение о тотальной честности. В то же время, если нужно что-то скрыть, об этом просто молчат — и не солгал, и правды не сказал, очень удобно. И никто не обижается.

Держать зло на людей здесь тоже — моветон. А дело все в том, что человеческая жизнь является великой ценностью, но не в номинально-показушном смысле, который давно стал привычен людям послепотопиой эры, а по-настоящему.

Людей в этом мире было относительно немного, судя по рассказам Ноя и остальных и, одновременно, несмотря на заявления о «многих народах». Все население земли проживает в городах. Вне городов не живет никто. Города малочисленны, рождаемость не особо интенсивная. Подавляющее большинство — здорово и трудоспособно. Бедных как таковых — нет, есть более и менее зажиточные. Этим людям есть что беречь. От кого? Да от самих себя, по-видимому.

Идеальное общество, в котором Смотрителю, как он ни старался, не удавалось уловить и тени того, что в Библии названо «великим развращением человеков на земле». Пока это было единственным несоответствием узнанного библейскому тексту. Откуда развращение, если люди, созданные по образу и подобию Царя Небесного…

(стоит полагать, что он же — Создатель)…

ведут себя до невозможности прилично?

Смотритель жил с этим вопросом несколько дней, покуда не поинтересовался у Ноя о дозорных башнях, цепью окруживших город.

— Рассказываю, — начал Ной, уже привыкший к вопросам Гая, — башни были построены давным-давно, я еще совсем молодым был, они окружают город для безопасности.

Это никак не вязалось с тем, о чем думал Смотритель ранее. Зачем бояться, если никто никого не убивает и не грабит?

Этот вопрос Гай сформулировал одним лишь вопросительным взглядом.

— Что ты так смотришь? — Ной взгляда не понял.

— Ты говоришь — для безопасности. А есть опасность?

— Ты забыл и про орков… — вздохнул Ной.

Орки…

Мифические антропоморфные существа, постоянные антигерои древнеевропейских легенд и сказок. Значит, они не вымышлены…

Вот уж о ком не ожидал узнать здесь…

— Забыл, — кивнул Гай.

— Очень странно… Ну слушай…

То, что рассказал тогда Ной, несколько прояснило Смотрителю картину жизни этого города, а заодно и помогло понять мотив Бога…

(библейский мотив библейского Бога)…

посчитавшего, что жизнь на земле стоит уничтожить, оставив в живых только самого праведного из всех праведников — Ноя и его семью. То, что Смотритель видел в Ис-Кериме, и то, как жили люди в других городах на Земле…

(если верить рассказам Ноя, а какие основание не верить им?)…

было лишь парадной стороной допотопной жизни. Обратная сторона выглядела существенно мрачнее.

На равнинах, в горах, в пещерах, в лесах — где угодно, кроме городов! — на Земле шла совсем другая жизнь, на человеческий взгляд отвратительная, страшная и низкая. Орки — тупиковая ветвь человеческой эволюции, нелюбимые дети Бога…

(беспризорники природы, жутковатые создания с покрытыми шерстью телами, длинными руками и маленькими злыми глазками, близко посаженными на угрюмых лицах)…

составляли ту часть земного населения, от которой настоящие люди скрылись в городах и отгородились дозорными башнями. У орков нет имен, у них примитивный язык и стайная дикая жизнь. Полулюди-полуживотные живут охотой, их скудные помыслы целиком заняты ограниченным набором желаний — поесть да совокупиться, чтобы произвести на свет еще больше подобных себе тварей. Палка с камнем — самое большое достижение разума орков, если таковой вообще существует, до одежды они не додумались, да и не нужна она им — морали нет, а от ночной прохлады неплохо защищает и шерсть.

Но к оркам у людей могло бы быть отношение такое же, как и к прочим животным, и даже то, что они едят мясо, не так ужасно: подобным образом питаются многие звери. Нет, отвращение и злость возникли после того, как орки принялись нападать на людей.

Впервые это случилось очень давно, но память у местного населения (в силу долгой жизни) отменная, и поэтому живы воспоминания о страшных находках: растерзанные орками люди, с оторванными конечностями, без внутренностей, с выцарапанными глазами, подброшенные на дороги, ведущие в города… А еще — воспоминания о трагических потерях: украденные прямо из домов дети, женщины, унесенные орками в пещеры…

Орков много больше, и они хорошо прячутся в своих убежищах, поэтому планы людей на поголовное истребление этой заразы ни разу не увенчались успехом, пришлось столкнуться только с новыми утратами.

— Они плодятся, Гай. Плодятся с поразительной быстротой. Их во много, много раз больше, чем людей. Когда-нибудь они соберутся с силами и… никакие башни нас тогда не спасут.

Ной погрустнел к завершению своего рассказа.

— Может, оно и хорошо жить без памяти, не зная всего этого, — тихо произнес Смотритель.

— Может, и так, — рассеянно ответил Ной. Помолчал, затем вдруг набрал воздуху в легкие — для новой фразы, но вдруг осекся, только серьезно посмотрел на Гая.

— Что такое? — не понял Смотритель.

— Ничего, — буркнул Ной, уходя. — Мне пора. До вечера. За ужином встретимся.

— Хорошо.

Смотритель провожал взглядом Ноя, пока тот не скрылся за своей потаенной дверью.

Что за ней? Выяснится потом обязательно. Пока стоит подумать о другом — орки, изнанка благополучного мира, не удостоившиеся внимания большеголовых умников из Службы Времени, обнаруживаются едва ли не на главной роли в драме «Кончина допотопного мира». Любопытно, что за все время сидения в пещере Смотрителю ни разу не встретилось ни одно из этих существ.

Впрочем, он не слишком расстраивался. Что, как ни прискорбно, шло вразрез с его профессиональными обязанностями.

Однако, помимо главной коллизии — противостояния орков и людей, — для полного видения сюжета требовалось еще уточнение массы деталей, больших и малых, без которых не вырисовывалась вся пьеса, а значит, нельзя было уверенно заявить самому себе и руководству Службы: я знаю этот мир. В этом «поле» еще работать и работать…

И чего это вдруг на ум полезли театральные аналогии?

3

А Хранитель Времени встретился им уже через пару дней.

В этом мире все происходило как по заказу: быстро, щедро и, полагал Смотритель, не всегда на высоком уровне. Fast food. Вот, к слову, захотел потребитель приобрести некий законный местный статус — и приобрел его немедля. Но побочные явления — налицо или, точнее, на лице: удар по башке оказался куда сильнее, чем потребитель заказывал…

Издержки неприхотливого сервиса.

В тот день Смотритель ехал как раз на долбанувшем его паровичке вместе с Ноем и Симом по хозяйственным делам, в коих он принимал посильное участие…

(поднести, нарубить, уложить, перемешать, нанизать, снять, повесить — какие еще глаголы уместны? Да всякие, характеризующие низкопрофессиональные действия)…

и вдруг Ной закричал: Сим! Останови!

Зачем? — высунул голову из кабины Сим.

Останови быстрей, говорю!

Паровик запыхтел сильнее, заскрипел, загудел и остановился. Ной схватил Смотрителя за руку и спрыгнул вместе с ним с платформы.

— Куда это мы?

Смотритель на внезапный рывок Ноя среагировал адекватно: голова не пострадала, руки-ноги целы.

— Во-о-он, видишь, Хранитель Времени идет. Ну просто везение какое-то. То его неделями не встретишь, а то раз — и вот он. Ты же хотел его видеть?

— Хотел? — Вопрос Смотритель скорее сам себе задал. Сам себе и ответил: — Хотел, конечно. Спасибо за внимание.

За внимание — это буквально: за то, что заметил некоего Хранителя среди идущих по улице.

Пока они спешно догоняли Хранителя Времени, Смотритель пытался понять, что же такого узрел Ной в прохожем человеке…

(а прохожих на улице было — толпа)…

из чего сделал вывод, что он — это он. То есть прохожий Хранитель. И чем этот — Хранитель похож на беспамятного Гая, коль скоро они — люди одной профессии?..

Малый рост?

Сумка через плечо?

И то и другое — не по адресу: этот Хранитель был высок, как и все остальные прохожие горожане, и никакой сумки в руках у него не наблюдалось. Обычный молодой…

(по привычным Смотрителю меркам)…

человек, черноволосый, кудрявый, с благородными чертами чуть вытянутого лица, на подбородке и щеках — короткая щетина, явно ухоженная. Ничего выдающегося. Прохожий.

— Хранитель! — окликнул его Ной.

Тот неторопливо оглянулся, явно узнал Ноя, потому что заулыбался — легко и приветливо.

— Рад видеть тебя, уважаемый Ной. Если я тебе нужен, то не отказывай себе в вопросах.

Странноватая формула приветствия. Но Ноя не удивила.

— Здравствуй, Хранитель. Вопросов к тебе нет, спасибо. Но просьба есть: познакомься с человеком, он — Гай.

— Здравствуй, Гай, — произнес Хранитель, почему-то погасив, приглушив голос.

Показалось или нет: он напрягся, будто к чему-то прислушался — к чему-то, что не слышно.

А Ной тоже это заметил, но не удивился, а спросил радостно:

— Ты тоже чувствуешь, да?

— Чувствую… — сказал Хранитель (прохожий) и осторожно, словно страшась чего-то, спросил Смотрителя: — Гай, ты тоже Хранитель?

— Да-да, он Хранитель, только он не помнит ничего, его Сим по голове повозкой ударил, но не нарочно, а потому что Гай сам оступился, а Сим не виноват, он не хотел… — Набор фраз высыпался из Ноя, но не притормозил, а продлился неостановимо.

В последующие десять минут Ной подробно и, на взгляд Смотрителя, зубодробительно скучно изложил Хранителю всю недлинную…

(в отличие от пересказа)…

историю Гая — от встречи с Лимом до встречи с Хранителем. Хранитель слушал, кивал, изредка взглядывая на Ноя: в основном его взгляд изучающе блуждал по Гаю — нескромно, беззастенчиво, с явным любопытством.

— Вот. — Ной закончил повествование своим любимым жестом.

— Я понял, — утешил его Хранитель и обратился к Смотрителю: — Ты сейчас очень занят, Гай?

— Да, в общем… — начал мяться Смотритель.

Он сам себе напоминал сейчас застоявшуюся девственницу: и хочется потерять невинность, и страшно, и маменька не велела знакомиться с незнакомыми. И сам себя не понимал: с чего бы такая застенчивость? Вот он — шанс, Ной подарил ему этот шанс — так пользуйся. Тем более что и шанс явно не прочь использоваться.

А говорун Ной опять помог.

— Нет-нет, он совсем не занят! — Даже руками замахал. — Если он нужен тебе, Хранитель, то мы и сами с Симом справимся, без него. Говорите спокойно и не спеша, сколько надо, столько и говорите… — И добавил непонятное Смотрителю: — И пусть ваш сосуд никогда не переполнится.

Сосуд чего? Вероятно, сосуд беседы. В смысле — не иссякнут темы для разговора…

Но «не иссякнут» не значит «не переполнится», скорее — наоборот…

Однако к дьяволу лингвистические сомнения!

* * *

— Скорее это я нужен ему, — тихо заметил Хранитель.

И был прав.

— Так или иначе, мешать не вправе. Поеду я, у нас еще дел невпроворот. Гай, ты, пожалуй, проводи Хранителя к нам в дом, там и поговорите. Не на улице ж вам беседовать…

И вернулся к паровику. И укатили они с Симом, оставив на улице дымовую завесу, а Гай и прохожий Хранитель Времени отправились в дом Ноя пешком, благо идти было недалеко.

Шли молча — каждый молчал о своем. Заговорили только когда вошли в дом и удобно расположились на просторной веранде в плетенных из тростниковых стеблей креслах. На столике — прохладное вино, которое не пьянит, но совершенно замечательно утоляет жажду, и легкая закуска: изюм, курага, чернослив и длинные сладкие побеги чего-то хрустящего и немного вяжущего рот. Смотритель пока не удосужился выяснить, как это растение зовется.

Женщины без вопросов встретили гостя с еще одним гостем, более того — поклонились новому гостю: узнали. И безмолвно и споро подали вышеперечисленное.

— Спрашивай, — без предисловий начал Хранитель, — сначала ты, потом я.

Хорошее предложение. Еще бы список возможных вменяемых вопросов к нему — вот счастье-то случилось бы!

— Ну, значит, вот… — вменяемо начал Смотритель, лихорадочно прикидывая, с чего бы начать, вернее — с чего бы начал Гай.

— Не старайся меня обмануть, — Хранитель не уловил растерянности собеседника, — я уже знаю все твои вопросы. Ты только произнеси их. Я не могу отвечать на неспрошенное…

А славно было бы…

Смотритель принял условия игры.

— Первый вопрос такой; как люди узнают Хранителя Времени? Почему каждый из прохожих знает: вот идет Хранитель. И никто не ошибается. Как это происходит?

— А ты забыл?

— А я забыл, — честно соврал Смотритель.

— Ты ведь не местный, да?

Так точно попал, что железный Смотритель даже смутился. Засуетился:

— Ну да, наверное, я не помню точно… Но говорят, что я новый человек в этом городе, значит, пришел откуда-то…

— Я не про место. Я про Время. Ты не отсюда.

Вот тебе и на!

Хотя — что неверного? Все верно: не отсюда он.

— С чего ты взял? — удивился Гай.

Не Смотритель — Гай.

— Из твоего вопроса понял. Дай сюда руку.

Смотритель протянул открытую ладонь Хранителю. Тот положил на нее свою.

— Ты чувствуешь, как я касаюсь тебя?

— Конечно.

Вопрос показался странным. Но странность ушла немедленно.

— Это ощущение ты не потерял вместе с памятью, верно? Так же как и не утратил слух, зрение, вкус и, думаю, обоняние тоже. Так?

— Так, — признался Смотритель.

Не Гай — Смотритель.

А с другой стороны: чего скрывать-то?..

— Сейчас я расскажу тебе про тебя. То, что знаю. То, что почувствовал. А ты будешь слушать и запоминать, если вправду потерял память, или сравнивать с тем, что помнишь и знаешь, если память оставалась с тобой по сей день.

— Думаешь, я обманываю?

Хранитель проигнорировал выпад.

— Слушай, не перебивай. Мне много нужно поведать тебе.

Ты, как я уже сказал, не отсюда. Твое Время — другое. Я удивлен… я не могу сказать, какое именно… я не слышу… как-то все неясно… Но от тебя идет боль Времени. Ты просто лучишься ею! Она — не твоя. Она — Времени. Будто ты умеешь ходить внутри Него, пронзать Его, раздвигая зыбкую плоть, нарушая связи… Нет-нет, ты стараешься ступать по Времени как можно более незаметно, ты искренне веришь, что ничему не мешаешь, а только наблюдаешь сторонне, и не видно тебя, не слышно, нет тебя в Нем… Но ты не можешь остаться незаметным для Времени. Ему больно. Ты — инородное тело, которое Время не может отторгнуть и не в силах принять. На тебе — Его кровь. То, что ты умеешь делать, — противоестественно, но удивительно. И уж прости меня, пришелец, но ты — не наш. Не Хранитель. Это доказывается многим. Тем, например, что ты не в силах чувствовать других людей. Ты пройдешь мимо радостного человека и не увидишь свечения вокруг него. Пройдешь мимо горюющего и не увидишь тьмы. Ты невиданно открыт для Времени и закрыт для мира. Для людей. Тебя удивило, что Лим распознал в тебе Хранителя Времени? Он, конечно, обознался, но ему простительно: он не чувствует Время. Но он чувствует тех, кто несет его в себе и вне себя. От тебя веет Временем, пришелец, как и от меня, как и от других Хранителей, но… по-другому… Лиму разница невдомек, а я ее ощущаю. Ты не знал, что несешь, и это выдало в тебе чужака. Я уважаю, боюсь и ненавижу тебя одновременно. Так кто же ты?

Смотритель перевел дух, как будто рваный монолог этот произнес он сам. Впрочем, слушать монолог было не легче, чем произносить. Чувства, однако, перехлестывали через край. Разные. От испуга — за непросчитанный провал миссии до разочарования — в самом себе и своем профессионализме. Как принято было некогда определять случившееся? Дурацкий термин: раскололи. Ваза он, что ли? Чашка?..

А между тем, по инструкции Службы, которая, впрочем, довольно мутно описывает подобные случаи, Смотрителю, никогда не попадавшему в такие ситуации, следует немедленно воспользоваться очищением памяти собеседника, если позволяют возможности, а если нет, то аварийной эвакуацией себя и собеседника в исходную временную точку. Стоит лишь дать мысленный приказ…

Но раскололи ли?.. Если только чашку.

Интуиция подсказывала, что опять случилось совпадение, очередное совпадение, коими полон этот мир и время это переполнено, что миссию прерывать нельзя, потому что никто…

(и Хранитель — не исключение!)…

не знает о ней, не догадывается, а профессиональному самолюбию, сильно уязвленному речью Хранителя, следует заткнуться.

Он взмахнул рукой (намеренно) и сбил со стола чашку, тонкую легкую чашку, сделанную из глины и обожженную в печи, а после умело раскрашенную художником. Чашка разлетелась на мелкие осколки, и самолюбие, удовлетворенное детским актом вандализма, согласно заткнулось.

— Ты почти все сказал правильно. Я умею ходить по Времени. — Смотритель назвал Время с прописной буквы — как Его называл Хранитель. Жалко разве?.. — Я не отсюда. И я не имею того шестого или десятого чувства, которое доступно тебе и другим твоим современникам. Люди моей эпохи утратили это чувство, наверно — утратили, как и многое другое, хотя, может, обрели иное, тоже полезное, узнав, о чем ты немало удивишься. И знай: я не убийца, не насильник, не тать в ночи. Я прекрасно понимаю, что значит для Времени — чужак не в своей эпохе. Поверь мне, эта рана нанесена Времени не забавы ради, а по необходимости.

Боже правый, знал бы он о тайм-туризме!..

— Что за необходимость такая? Если не секрет…

— Увы, секрет. Постарайся понять меня. Ведь дело касается Времени, а значит, распространяться о деталях не стоит. У нас говорят: что знают двое, знает и…

(спохватился: он не видел здесь свиней. А собак видел: обычных, бесцельно и много лающих)…

знает и собака. Поэтому я попросил бы тебя…

— Можешь не продолжать. Конечно, все останется между нами.

Хранители Времени не выдают своих тайн никому. Время — слишком тонкая материя, как ты сам заметил. Не хочешь — не рассказывай. Но как я понял из твоих слов — ты откуда-то из… будущего?

— Да.

— Больше не спрашиваю ни о чем.

— Спасибо за понимание. А вот тебя, с твоего позволения, я бы помучил вопросами.

— Позволяю. Не каждый день говоришь с человеком из чужого Времени.

— Спасибо за позволение. Я начну. Итак — кто такие Хранители Времени? В чем ваша… — все же поправился: — наша функция?

Хранитель усмехнулся:

— Сложнее всего те вопросы, ответ на которые считаешь очевидным… Но очевидным — для меня. Тебе же придется как-то объяснять… Смотри: если бы воды в доме было мало, то ее следовало бы беречь. Правильно?

— Правильно. Кое-где так и происходит.

— Воздержись, пожалуйста, от таких замечаний походя, если можешь. Они только возбуждают мой интерес, а ты ведь все равно не объяснишь.

— Прости. Пример с водой я понял. При чем тут время?

— В данном случае под временем имеется в виду человеческая жизнь. Хранители Времени интересны людям только своим чутьем. Мы, конечно, знаем о Времени много… — счел нужным добавить: — не больше тебя, наверно… но прикладная наша функция довольно узка: когда мы общаемся с обычными людьми, их интересует только время их жизни, не более того. А впрочем, о чем-то большем мы им сказать и не имеем права — знание о Времени сокровенно. Как ты сказал: что знают двое, знает и собака… Верно, она разнесет узнанное.

— И что же Хранитель говорит простому человеку? К примеру, мне Лим задал довольно абстрактный вопрос: «Что сейчас за время?»

— На самом деле он не абстрактен, а более чем конкретен,

И что ты ему ответил?

— Сказал: «Спокойное!»

— А вот ответ и впрямь абстрактный. Он ему не понравился.

— Точно, не понравился. А почему?

— Когда человек спрашивает Хранителя о времени… а вопрос может прозвучать по-разному… то единственное, что он хочет узнать, это оценка Хранителем состояния его личного времени.

В применении к человеку время звучало со строчной.

— Состояния? Чего? Времени или человека?

— Времени. У этого состояния характеристик много — это и остаток, и целесообразность расхода, и средняя скорость.

— Скорость? Целесообразность? Что это?

— Скорость… Не знаю, замечал ли ты, что в одних ситуациях время идет быстрее, а в других — медленнее?

— Замечал. Но всегда считал, что это мое субъективное восприятие, зависящее от личной занятости в конкретный момент. Просто не обращаешь внимания на время, когда чем-то поглощен безраздельно, и наоборот, слишком пристально за ним следишь, когда бездельничаешь. Разве не в этом дело?

— И в этом тоже, но не только. Личное время каждого из нас может менять скорость течения. Мы, люди, на этот процесс повлиять не в состоянии, он — производная функция самого Времени. Иногда оно ускоряется, иногда замедляется, и дело не в том, занят ты или нет. Твоя занятость либо праздность — не причина, а следствие. Просто, может быть, Времени хочется, чтобы ты поскорее закончил ту работу, которой увлечен, оно любит, когда его тратят с пользой.

— Ты говоришь о нем как о живом…

— Так оно живое и есть! — Хранитель рассмеялся. — А как же иначе?

— Но…

Смотритель уже приготовился озвучить следующую мысль, но вдруг понял, что наткнулся на чисто языковое затруднение. Ему неожиданно стало понятно, что в том языке, на котором они ведут беседу, нет слов, обозначающих единицы измерения времени: нет часов, минут, секунд…

Странно, раньше этого не замечал, надобность не возникала, а в голову не приходило.

— Что «но»? — как-то не очень вежливо (по форме) поинтересовался Хранитель.

— Ты знаешь… там, откуда я прибыл, есть такие механизмы… чтобы измерять время. У нас оно делится на отрезки. В большом отрезке — определенное количество мелких. В них — еще мельче. И так далее…

— Какой вздор — измерять время! Его невозможно измерить. Его можно только почувствовать.

— Ну отчего же? Не только. Эти отрезки высчитаны по движению звезд на небе… э-э… — Тут он сообразил, что постоянная «крыша» над землей, неизменно плотная облачность звездное небо видеть не позволяет. Поэтому уточнил: — Я имею в виду солнце… движение которого, как ты, надеюсь, знаешь, — всегда неизменно стабильное.

Смотритель, говоря это, выдавал жителю допотопной эпохи немалый кредит знаний — он не был уверен в том, что древние шумеры затрудняли себя поднятием голов к небу и наблюдением за движением солнца.

К счастью, это оправдалось.

— Солнце, ночи, дни… а еще механизмы для измерения… Как ты не понимаешь, что все это не может быть опорой для Времени. Все это само подвержено изменениям — тем, какие пожелает учинить Время… Когда ты говорил, что обращаешь внимание на Время, что ты имел в виду? Показания механизма?

— Мы привыкли считать, что они точны…

— Глупости! Сам механизм крутится быстрее или медленнее — и вместе с твоим ощущением, и вместе со Временем. Он — такой же раб великого Времени, как и все, что окружает нас. Как и мы сами.

Кредит знаний следовало закрыть. Перебор.

— Тогда я тебя разочарую. Наше представление о Времени, увы, опирается только на показания механизмов. Мы не обладаем тем, что ты называешь «ощущением Времени». Вернее, обладаем, наверное, обладаем, но — на каком-то совсем глубоком уровне сознания. Ничего четкого и конкретного я не могу сказать…

— Ты сам говорил, что вы утратили многое из того, что имеем мы. Жаль.

— Давай вернемся к моим вопросам. Про скорость Времени ты мне объяснил, хотя как-то не очень ясно, как оно само способно менять быстроту бега, да еще, как я понял, для всех по-разному?

— Уровень ощущений. Если один чувствует, что Время бежит, то другой вполне может думать, что оно — наоборот — замедлилось. И это будет правильно для обоих.

— Оно же едино для всех!

— Ни в коем случае. У каждого из людей, у каждого предмета, у каждой пылинки — Время свое. Личное.

— Поясняй.

— С удовольствием. Если на что и стоит Время подразделять, то не на отрезки, а на другие времена. У тебя — свое время, у меня — свое. Они идут вроде бы в ногу, а вроде бы и вразнобой.

Одно отстает, другое торопится. У кого-то остановится — он умрет. У кого-то начнется — он родится. Представь себе реку — это Время. По ней плывут люди — кто на лодке, кто на бревне, кто сам. Кто гребет большим веслом, а кто ладонями. Кто — посередине реки, в сильном течении, кто — у берега, в медленном. А кто вообще — в заводи. Кто-то напрямик движется, а кто-то — галсами. Вроде бы все вместе, в одной реке, но — каждый сам по себе. Вот тебе картина личных Времен.

— А против течения нельзя?

— Раньше я думал, что река слишком мощна для того, чтобы плыть против течения. Встретил тебя, понял — можно и против… — Подумал, сказал осуждающе: — Но это неправильно.

— Опустим. О чем ты еще говорил? Расход Времени?

— Да, и расход тоже.

— Это-то как?

— Я вижу, как наполнено Время человека. Вижу соотношение Времени и событий, которые в это время произошли.

Если продолжать аналогии с рекой, то наполненность — это глубина под плывущим. Плывешь неглубоко — живешь неполно. Мало событий в личном Времени — движение тратится впустую. Время этого не любит.

Своеобразная трактовка понятия «КПД» — коэффициента полезного действия.

— Оно же может замедлиться для этого человека.

— Может. А может — и нет. Мы слишком просты, чтобы понять мотивы Времени для осуществления им перемен. Мы можем только наблюдать и повиноваться. Время мудрее нас.

— Но ты способен предсказать, сколько кому осталось жить?

— Сколько — нет. Мы же не измеряем Время, как странно делаете вы. Но как — могу. Вижу отношение Времени к каждому конкретному человеку. Вижу состояние его личного Времени. Опять же — река. Вижу, где он плывет — близко к берегу, цепляется за коряги, или в фарватере — обгоняет всех.

— Хорошо. Теория ясна. Но как ты все это видишь? Как чувствуешь? И почему только Хранители могут чувствовать Время? А все остальные — нет?

— Кому-то дан тонкий слух — он музыкант. Кому-то сильные руки — он каменщик. Кто-то видит суть вещей и может ее изменять — он строитель машин. Кто-то чувствует Время — он Хранитель. А как… Опять про реку: ты суешь руку в воду и сразу понимаешь — теплая она или холодная, видишь — чистая или с песчаной взвесью, чувствуешь — быстро ли течение. Я подхожу к человеку и знаю все о его Времени.

— А он понимает, что к нему подошел Хранитель.

— Верно. Мне непонятно, как это можно не чувствовать, но раз ты утверждаешь…

— Да, уж поверь… Еще один вопрос, Хранитель. Он может показаться тебе странным, но я его все-таки задам.

— Задавай, послушаю.

— Ты не чувствуешь грядущих грандиозных изменений Времени? Не ощущаешь ничего необычного рядом, близко?

— Ты о чем-то знаешь и хочешь у меня проверить свое знание?

— А хотя бы и так.

— Тебе, коллега по Времени, я скажу. Скажу то, что ни один Хранитель не скажет никому на свете. Даже Оракулу. Да, мы все чувствуем это. Чувствуем приближение реки к водопаду. После него тоже будет река, но уже другая, и без многих из нас.

— Ты говоришь это только мне?

— Да. Никто другой не воспримет сказанное спокойно — как воспринял ты. Тебе все равно, ведь ты явился в мир уже после этого.

— Ты не знаешь, что именно случится?

— Даже Оракул не в состоянии предсказывать будущее. Я чувствую изменение Времени, как ты слышал бы шум водопада, плывя по еще спокойной реке. Ты не знаешь — сразу за поворотом водопад или еще плыть и плыть. Ты просто знаешь, что он есть. И что рано или поздно ты до него доплывешь.

События во Времени — не наше дело, пришелец. Мы всего лишь — Хранители Времени.

Они проговорили до вечера. О разном. Смеялись, пили вино, вежливо обходили неудобную тему будущего, подробно вникали в мелочи бытия Хранителей Времени…

Вернулись Ной и Сим, женщины приготовили ужин, за которым всем тоже было весело, и не нашлось места больше ни одной серьезной теме. Но Хранитель и Смотритель понимающе переглядывались, как бы продолжая безмолвный диалог о Времени — самой великой и бесконечной среде, в которой обитает столько всего — большого и малого, масштабного и ничтожного, что и разговоры эти заумные, и непомерно длинные шумерские жизни, и даже всемирный потоп…

(о котором знал Смотритель и догадывался Хранитель)…

не что иное, как просто щепки, плывущие по реке с разной скоростью.

А утром в комнату Смотрителя постучался Ной:

— Проснулся? Можно к тебе?

Смотритель только встал и, как часто поутру после долгого застолья, пока еще был маловнятен и рассеян.

— Я вот что… — Ной тоже был маловнятен, — знаешь… решил тебе рассказать…

— О чем? — поинтересовался Смотритель, смутно догадываясь.

— Мне Хранитель вчера сказал, что ты уже все вспомнил и теперь снова вроде как полноценный Хранитель Времени.

— Да. Спасибо ему. Он сильно помог.

— Еще он сказал, что ты много чего знаешь, даже больше, чем он.

— Каждый из нас знает что-то такое, что неведомо другим.

— А ты не уйдешь? — вдруг выпалил Ной.

— С чего это ты? И куда мне идти?

— Вы же, Хранители, никогда на одном месте подолгу не остаетесь. Теперь, когда ты все вспомнил, ты, конечно, можешь идти, если тебе нужно, но…

— Ной, дорогой друг, я вспомнил далеко не все из того, что должен вспомнить. Мне тебя еще мучить и мучить расспросами, если ты не возражаешь.

— Я? Нет! Ты что! Оставайся, конечно. Я за этим и пришел — попросить тебя остаться.

— Спасибо, Ной. Я останусь. Настолько, насколько пожелаешь.

— Хорошо. — Ной удовлетворился результатом короткого разговора, и его мысль тотчас перескочила на другую тему. — Хранителям можно доверять секреты. Вы — самые надежные люди. А творческому человеку, сам понимаешь, охота похвастаться своими творениями, пусть даже незавершенными.

— Это ты к чему?

— Я вчера, когда ты после ужина ушел, еще поговорил с тем Хранителем о том, о сем, и он мне сказал… ну, ты знаешь, как это обычно у вас принято — ничего не говорить прямо, все околичностями, так вот, он сказал, что мое время наполнено чем-то очень занимательным и интересным. И это интересное заполняет все мои мысли и является целью жизни.

— Это хорошо, — максимально нейтрально прокомментировал Смотритель.

Ему стало любопытно. Показалось: он — где-то рядом с тем, ради чего торчит здесь, — пусть даже в почетной роли Хранителя Времени.

— Хорошо, правда. Но я никак не отреагировал на его слова. Спасибо, говорю, Хранитель, уже поздно, может, останешься переночевать? А он говорит: нет, пойду, пора мне, у тебя есть другой. То есть ты, Гай. И ушел.

— Жаль. Мне было легко с ним.

— Но я тогда подумал: раз у меня дома уже живет один Хранитель… давно живет… а другой только зашел и сразу сказал такое… значит, ты уже знаешь то же самое, что он сказал, только не говоришь вслух. Так?

— Чего не говорю? — Смотритель искренне не понимал спотыкающегося о слова Ноя.

— Нехорошо это, думаю, — решился Ной, — не буду больше скрывать от тебя ничего. Пойдем покажу.

Как Смотритель и предполагал, они дошли до той самой двери, за которую его вежливо не звали, но именно за ней Ной часто и подолгу пропадал, когда бывал дома.

Ной взялся за ручку и, прежде чем открыть, сказал:

— Еще раз извини. Мне следовало показать тебе это раньше. Но лучше поздно, чем никогда, ведь правда?

— Правда, — согласился Смотритель, потому что со сказанным трудно было спорить.

Оказывается, не англичане придумали эту пословицу.

Дверь оказалась тяжелее, чем выглядела — широкая, деревянная, с тяжелым и сложным запором, на мощных петлях, она открылась солидно, без скрипа, и захлопнулась за вошедшими так же — серьезно и грузно, Смотритель и Ной оказались в темном просторном помещении с низким потолком и обитыми деревом стенами. На потолке горела висячая тусклая лампа, ничего не освещавшая, а скорее, просто обозначавшая светом свое присутствие. Справа проглядывалась лестница, уводящая вверх и вниз — в люки, в еще большую темноту.

— Что это? — почему-то шепотом спросил Смотритель.

— Пойдем покажу, — с хитринкой в голосе ответил Нон. — Может, сам догадаешься.

— А если не догадаюсь?

— Тогда объясню. Ты только внимательней смотри. А я буду тебе рассказывать.

Он снял с крюка лампу, что-то в ней подкрутил, она разгорелась ярче. Стало видно, что все вокруг в этом странном помещении — деревянное: потолок, пол, какие-то ниши в стенах.

— Пошли туда, — Ной показал на лестницу, — там все поймешь.

Смотритель подошел к люку в полу:

— Спускаться или подниматься?

— Спускайся. Поднимемся потом… Знаешь, я очень доволен, что мой дом стоит так удачно. Когда-то давно я начал выдалбливать вторую цистерну для воды и наткнулся на огромную полость в земле. Прямо пещера. Ну, думаю, так это дело оставлять нельзя, надо приспособить подо что-то. Для цистерны — великовато, для расширения дома — темновато, да и не надо столько места нам…

— Ну что? Не догадываешься — что это?

Смотритель давно догадался. Потому что знал и потому что узнал.

Сложно было не узнать дно огромной лодки с сужающимся и поднимающимся вверх носом, шпангоуты, центральный брус и прочие крепежные и силовые элементы, названий которых Смотритель не знал, ибо в судостроении силен не был. Он на секунду задумался — что ответить? Может такое быть, что амнезия от удара о грузовик стерла из памяти образ, обозначаемый словами «лодка» или «судно»? Может. Хотя, с другой стороны — не забыл же он, что такое «стул» и «стол»?

— Это лодка. Но что она здесь делает?

— Лодка! Ха! Это не лодка, это корабль, дружище. А что он здесь делает — это отдельная история…

4

«Отдельная история» была рассказана Ноем Смотрителю днем, после обеда и после того, как они вдвоем излазили вдоль и поперек весь корабль…

(читай: Ковчег. Так будет исторически корректно)…

который оказался точь-в-точь таким, как его представляли в Службе. И каким он был описан в Книге Бытия.

Полноценное трехпалубное судно длиной около ста пятидесяти метров и шириной около двадцати пяти было замуровано…

(видавший виды Смотритель ожидал все, что угодно, но только не это!)…

в подземной скальной полости, а проще говоря — в пещере. Десятки лет…

(точный срок потерялся в толще времен, и это не банальный образ, а некая пугающая буквальность — толща)…

Ной с помощью своих сыновей и в тайне от всего города строит этот корабль, от которого до ближайших водных просторов — немерено пути!

Легко вспомнить винные бутылки, в которых умельцы из куда более поздних времен собирали модели парусных и иных судов. Модели смотрелись красиво и похоже, бутылки годами пылились на полках в тесных домах, и водные просторы им даже не снились.

Бутылка в виде пещеры посреди пустыни и двести лет за кормой. А песок на стенах — чем не вариант пыли?

Чудны дела твои, Господи! Опять буквально.

— Осталось немного — осмолить его изнутри, достроить перегородки и насыпать балласт. Шлака у нас много скопилось — отходы нашей кузницы, где мы заклепки плавили. А потом раскопаем корабль сверху…

Здесь Ной замолчал, задумался, почужел взглядом.

— И что? — тихо поинтересовался Смотритель.

— И не знаю что, — Ной стал тих и грустен, — это меня морочит все последние годы. Да что там последние — с самого начала! Моря-то нет рядом. А к ближайшему водоему эту махину дотащить — никаких сил не хватит. И из ямы ее не поднять… Да и не хочу я плавать, не умею, не знаю, как это делается.

— А зачем тогда строишь? Зачем вообще заварил кашу?

— Да было… — Ной как будто искал, с чего начать скорбный (уж явно!) рассказ. — Однажды, когда еще я и думать не думал ни о каком строительстве, мне встретился один… ну, из вашей братии — Хранитель Времени. Я его, как водится, спросил, мол, что за время… себя имел в виду… и так далее. А он, представь себе, стал толковать мне про какое-то время удивительных находок. Это для меня-то! Понимаешь?

— Не очень.

— А я тогда вообще не понял ничего. Сделал умный вид, поблагодарил, а потом долго прикидывал: о чем это он? Так прикидывал-прикидывал, а потом… через какой-то срок… взял да и наткнулся на пещеру. Представляешь: прямо под домом! Под носом… Обошел ее всю с лампой и только тогда понял, что мне говорил Хранитель. Находка-то действительно удивительная: пещера в форме корабля. Все как надо: нос, киль, корма… Я тогда загорелся идеей: это все неспроста, это знак, который нужно понять правильно. Раз подсказывают и я к тому же понял подсказку, то буду дураком, если не сделаю все, как нужно. А как нужно?

Заполнить пещеру кораблем! Как форму для литья… Показал сыновьям — те наверняка подумали, что отец с ума съехал, но виду не подали, воспитанные. Обещали помогать. Иафет, правда, сомневался, говорил вроде дельное: зачем строить корабль под землей, он ведь все равно никуда не поплывет. А я уверен был, что строить надо. Не зная — зачем, не задумываясь — почему. Надо, и все. Поплывет или не поплывет — потом разберемся… Ты бы на моем месте как поступил?

— Сложно сказать. Я — Хранитель. Я знаю многое о Времени и не могу говорить объективно. Но если бы я был простым человеком и у меня имелись более-менее свободные несколько десятков лет, то, возможно, я бы тоже занялся строительством. А может, и нет… По-человечески это, прямо скажем, малоосмысленное предприятие. По-человечески Иафет прав.

— А как Хранитель ты меня понимаешь?

— Как Хранитель — да. И более того, могу сказать, что тебе следует продолжать строительство. У этого корабля большое будущее. Он проплывет по Времени очень долго. И заплывет очень далеко. Как и почему — не спрашивай: не знаю. Только чувствую: его нужно доделать обязательно… Я останусь с тобой, если ты не против, и помогу тебе. Ведь лишние руки не помешают, верно?

— Спасибо, Хранитель. — Расчувствовавшийся Ной обнял Смотрителя за плечи и мощно притянул к себе.

Последовали два сокрушительных хлопка по спине, не раз уже символизировавшие безмерное расположение хозяина к гостю. Сдерживая кашель и стараясь не морщиться, Смотритель попытался ответить тем же. Получилось несколько более вяло, но тоже убедительно.

Отстранившись, Ной долго и радостно смотрел в глаза чуть покрасневшего Смотрителя, не скрывая эмоций.

— За что я вас, Хранителей, люблю и одновременно недолюбливаю, так это за вашу вечную двусмысленность. Никогда не скажете ничего напрямую. Все вокруг да около, рядом да мимо.

— Мы ведь не предсказатели, Ной, — попытался оправдаться Смотритель, — мы в силах ощутить лишь течение Времени, его силу, реже — его направление…

— И говорят-то они общими фразами, — Ной не услышал Смотрителя, не захотел, — и от ответов-то вечно уходят. И как вам это удается?

— Просто, — попытался отделаться Смотритель.

Не удалось.

— Просто! Именно, что просто. Простые люди как раз и мучаются: что имел в виду Хранитель? что хотел сказать? как жить теперь? как поступать?

— А вы не задавайте дурацких вопросов, — склочно заявил Смотритель, — и мучиться не станете.

Однако Ной, раз начав, с выбранного пути не сворачивал. Как, к слову, и в истории с кораблем.

— Я же сказал: и люблю и недолюбливаю одновременно.

— Продолжай, — обреченно разрешил Смотритель.

Эту песню задушить невозможно,

— Про то, что меня раздражает, я уже рассказал. Но, представь себе, это же меня и радует.

— Дуализм, — мимоходом объяснил Смотритель, но что Ною его туманные слова.

— Вот ходишь, мучаешься, думаешь: что же сказал Хранитель, что подразумевал, что в виду имел? А потом — бац! — происходит нечто, что сразу все объясняет! И такая радость накатывает, знаешь? Все понятно становится, кристально ясно.

Никаких загадок и секретов. Все, что Хранитель говорил — слово в слово! — случается, как и предсказывалось.

— Еще раз тебе объясняю, мы не предсказываем, — Смотритель в общем-то вжился в роль и говорил с должным чувством, — мы только видим, как меняется Время, и оно рождает у нас ощущение грядущих событий. Повторяю: о-щу-ще-ние. Смотри, я касаюсь тебя рукой через одежду, — он положил ладонь на спину Ною, — ты чувствуешь?

— Конечно.

— Но это я сказал, что рукой. А мог бы, к примеру, ложкой. Ты бы почувствовал прикосновение, давление, касание одежды, но не смог бы знать, чем я тебя коснулся. Так же и мы — Хранители Времени: ощущение приходит неизменно, а понимание — не всегда. Впрочем, даже когда понимание есть, никто из нас все равно ничего не скажет…

— Понятно… — Ной задумался, посерьезнел. Переваривал услышанное. Недолго. Опять заулыбался. — А не зря, выходит, ты с тем… ну, которого мы встретили, которого ты домой привел… с тем, значит, Хранителем побеседовал. На пользу беседа пошла, вижу, ох на пользу. Может, ты еще и не вспомнил чего, зато Время чувствуешь — будто и не попадал под паровик.

Прямо как новенький! — Хлопнул Смотрителя каменной ладонью, засмеялся: — Это я тебя тоже рукой, а не ложкой. Сообразил?

— Трудно не сообразить, — честно сказал Смотритель, Рука у Ноя на ложку мало походила, скорей — на лопату.

Смотрителю понравилась реакция Ноя на весьма туманное объяснение возможностей (и слабостей) профессии Хранителя. Ему вообще нравилось жить в шкуре Хранителя Времени. Для его миссии эта шкура, а точнее все-таки, роль — лучшее, что могло подвернуться в этом мире и в этом времени. В мире и времени, которые доверчивы к словам. Или все-таки с прописной: к Словам. Так вернее. Всегда можно закрыться завесой из Слов и при этом не потерять уважительного к себе отношения. Хранители Времени — иные, это все знают.

Очень удобно.

Зажили дальше.

Раз в день — обязательное посещение потайной пещеры и — тяжкая работа внутри чрева корабля: заколачивание гвоздей, клепание, смоление, строгание, пиление и — Царь Небесный знает, какое еще «ение». Было, было, негодовал внутренний голос: как это так? человек, каких — наперечет, тонко настроенный инструмент, и вдруг — вот вам, пожалуйста: разнорабочий на какой-то подземной верфи! Но возгласы эти безмолвные никогда не озвучивались — сам напросился. И рад, что напросился, ибо того и хотел. К тому и шел. За тем и посылали. Да и приобретение некоторых плотницко-слесарных навыков в его, Смотрителя, пестрящей самыми неожиданными задачами работе не повредит. Плюс ко всему.

Организм Смотрителя, хоть и натренированный, но все же привычный к куда меньшему атмосферному давлению, на тяжелый физический труд реагировал неоднозначно: с одной стороны — периодические головокружение и слабость, с другой — рост мышечной массы и явное увеличение выносливости. Он представил себе, с каким смаком изучали бы его врачи из Службы, с каким удовольствием опутали бы проводами, заклеили бы датчиками и как долго держали бы в своих клаустрофобных аппаратах. Нет уж, эскулапы дорогие, погодите еще, вот превратится Смотритель в этом климате в настоящего допотопного шумера, и возвращаться к вам не захочет.

Или захочет?..

Всякий раз, когда приходили такие думы…

(праздные, надо отмстить)…

Смотритель их не прогонял, но откладывал на самую дальнюю полочку сознания, на потом, на далекое, неясное пока «потом». Сейчас — не время думать о праздном. Сейчас — работа в «поле». Сейчас — корабль. Ковчег.

Да, кстати. А как это вообще может получиться — не возвращаться»? А Потоп? Он не пощадит никого, как известно из Книги Книг. Разве что Ной возьмет Смотрителя в Ковчег, о чем, опять кстати, в Книге Книг — ни слова. Значит — вывод: придется возвращаться в Службу. Как всегда было. Как всегда будет.

Или возможен иной выбор?..

И снова стучал молоток, снова разогревалась на костерке смола в металлическом ведерке, снова буравились отверстия в древесине.

Смотритель сильно сожалел, что такое великое изобретение человечества, как винт, в допотопной эре неизвестно. Его изобретет Архимед многими годами позже. А ведь насколько мощнее могла развиться эта цивилизация, знай она сию нехитрую вещь! И тогда уж наверняка не пришлось бы пробивать в толстенных досках дыры по-настоящему допотопным инструментом с неизвестным в этих палестинах названием — шлямбур, а можно было бы применить обычное, банальное, но, увы, недоступное пока сверло.

Смотритель, потевший в пещерной духоте, сжимавший в одной измозоленной руке идиотскую, зубастую трубочку…

(эка ж давно, оказывается, изобретенную!)…

а в другой — молоток, трудно боролся с искушением одним простым чертежом толкнуть допотопную инженерную мысль на несколько веков вперед, взяв на себя роль Архимеда. Но — нельзя, нельзя, всему свое Время — именно так, снова с прописной буквы.

И все же червяк сомнения: почему нельзя? Ведь нее смоет Великий Потоп, ничего от цивилизации не останется, ни сверла, ни шлямбура. Все придется по новой сочинять…

Руководитель Службы любил говорить: «Если ты усомнился в правоте устава Службы или просто приказа свыше, забирай вещички и — забыли друг друга».

Множественное число здесь — фигура речи. Забывает в таком случае лишь усомнившийся: его лишают памяти о Службе вообще, о его службе в Службе, в частности.

Смотритель думал, что Ной, скрывающий свой суперпроект от постороннего внимания, конспирируется очень плохо, точнее сказать, не конспирируется вовсе: паровик Сима регулярно курсировал между лесопилкой…

(располагавшейся, кстати, неподалеку от того места, где Смотритель пересек «границу»)…

и домом — возил доски и бревна, бочки со смолой, крепкие канаты, сплетенные из высушенных лиан, и прочие дары леса, нужные для постройки корабля. Это было единственное, что ввозилось в дом извне и могло навести жителей города на какое-либо подозрение. Остальное — металлические изделия, инструменты и крепеж — производилось своими силами, в кузнице, толково оборудованной во внутреннем дворе.

Когда Смотритель поделился с Ноем своими сомнениями по поводу конспирации, тот рассмеялся:

— Да от кого что прятать? Никому нет дела до того, что у меня в доме происходит. К тому же здесь все строятся, заметь, непрерывно и подолгу, возят те же доски, те же камни. И никто никого ни о чем ни спрашивает. Кто захочет — сам все расскажет и покажет. Как я тебе. А другим не хочу ничего раскрывать — это да, но это ведь понятно, верно? Ну не поймут люди…

А загруженный паровик ни у кого подозрения не вызовет, не волнуйся. Гонял бы его пустым — может, кто и удивился бы моей непрактичности, а так…

Однажды, когда Смотритель вместе с Ноем и его сыновьями, усталые и испачканные с ног до головы в смоле, выходили после очередного «рабочего дня» из пещеры, на полу перед дверью увидели записку, оставленную кем-то из женщин.

— «Идите на Каалма, там будет говорить Оракул», — прочел Ной. — Это, значит, нам вместо обеда…

— Нет, обед, наверное, оставили, — рассудил Иафет, — но есть будем после. Сейчас надо умываться и — бегом на площадь.

На вопросительный взгляд Смотрителя Ной ответил уже на ходу:

— Сам все поймешь. Переодевайся быстрее. Опаздывать нельзя. Все. Встречаемся у входа.

А Смотритель понял, потому что вспомнил. В Службе гадали: что за людские сборища происходят периодически в Ис-Кериме? Скоро придет ответ: в одном из таких он примет участие.

На площади Каалма было очень людно. Но Смотритель немедленно удивился странному молчанию толпы. Везде, на любой многолюдной сходке всегда легко существует звуковой фон, который складывается из множества одновременных разговоров — пусть даже вполголоса, даже шепотом. Жители города, стоявшие на главной площади Ис-Керима, не галдели, не кричали и даже не шептались — над толпой витал лишь тихий шелест дыханья сотен людей, молча ожидавших чего-то.

Смотритель поборол искушение спросить у Ноя, что здесь происходит, и тем самым нарушить благоговейную тишину. Подождем, потерпим. Раз все молчат — значит, так надо. А уподобляться хамоватым тайм-туристам, которые отродясь не уважали всерьез ни одно из «времен пребывания», профессионалу негоже.

Он послушно шел за Ноем, который протискивался поближе к центру площади, делал извинительные гримасы, если случайно задевал кого-то плечом, честно пытался проникнуться атмосферой серьезного ожидания чего-то явно существенного. Получалось плохо. Не проникался. Потому что не понимал. Но, пробираясь через толпу в кильватере Ноя, Смотритель попутно изучал окружающую действительность. Эту площадь он уже неплохо узнал, живя в городе. Почти геометрический центр Ис-Керима носил название Каалма, что ничего не означало в древнешумерском языке, — просто красивая фонема, не более того. Площадь являла собой неправильный пятиугольник, стороны которого были образованы довольно высокими домами — с лавками и мастерскими на первых этажах, а от углов, в глубь города уходили пять улиц — главные «авеню» Ис-Керима.

На одной из них, на улице Со, и располагался дом Ноя.

Смотритель не заметил, откуда появился Оракул. Он как-то вдруг образовался в самом центре площади — на возвышении. Краем глаза, в просвете, на мгновение возникшем между спин и голов. Смотритель узрел человека в закрытом белом плаще, на голове — высокий остроконечный капюшон или колпак. Большего увидеть не удалось: спины впереди сомкнулись, просвет исчез.

Но ничего не произошло такого, что могло бы отметить появление Оракула, — народ не загалдел, не зашептался, все как стояли, так и продолжали стоять. Молча. Смотрителю с его совершенно не шумерским ростом ничего не было видно. Похоже, Ной думал именно об этом, почему по-прежнему тащил своего неудавшегося ростом друга и помощника поближе к центру события. Идти сквозь неподатливую толпу молчащих гигантов становилось жутковато.

Вдруг он услышал:

— Приветствую вас, жители Ис-Керима!

Это, несомненно, говорил Оракул, но до него было еще достаточно далеко, чтобы так отчетливо слышать речь.

Тогда как же?..

Смотритель уткнулся в спину резко остановившегося Ноя. Виднее не стало, но хоть толкотня прекратилась.

— Все, что я скажу сейчас, передайте тем, кто не услышал Зова и не пришел. Это должен знать всякий — от малых детей до глубоких старцев… — Оракул говорил, как человек, бормочущий себе под нос: тихо, монотонно, без всякого даже намека на публичность.

Так по крайней мере слышал его Смотритель. Но складывалось ощущение, будто это тихое и монотонное звучит прямо над ухом — так отчетливо слышался каждый звук, каждое слово.

Чудеса акустики? Неспроста на площади создали полную тишину.

Или телепатия?

— Я принес вам известие от Небесного Царя…

Прямо вот так и известие? Царь просил передать?

Смотритель вдруг испытал совершенно не приличествующий моменту прилив ироничного отношения к действительности. И рад был бы проникнуться важностью момента…

(не сомневался, что для жителей Ис-Керима момент был действительно важным)…

но казенный термин «известие», но тон Оракула, но унылая будничность происходящего мешали донельзя. Разум протестовал и не позволял чувствам разгуляться приличественно моменту.

— Землю ждет очищение, — нудил невидный Смотрителю Оракул. — Великое и безжалостное. Виной тому не в меру расплодившиеся орки, все сильнее и сильнее притесняющие людей. Как мы узнали недавно, еще двое наших братьев, жителей Ис-Керима, погибли от их лап. Царь рассержен.

Вот и он — долгожданный, предсказанный или постфактум описанный в Библии гнев Небесного Царя! Очень эмоционально описанный, даже скупая лаконичность Книги Книг не скрывает эмоций. А тут — как о рядовом, плановом событии…

— Помните, жители: Царь Небесный видит все. Обращая свой гнев на орков, Он не безразличен к тому, как живут люди.

Если жизнь кого-то из вас неправедна, гневный взор Его падет и на вас. И никому из грешников не снести кары. Не забывай те об этом. А теперь идите и живите праведно.

* * *

Финита. Гасим свет.

Негусто. Красноречием Оракул не балует. Да и смыслом — тоже. Сейчас все бросим и пойдем жить праведно. Цирк какой-то…

Вероятно, Оракул закончил «нести известие» и сошел со своего возвышения, но Смотритель этого не видел. Ему вообще, кроме могучих спин и мудрых голов, ничего видно не было. Ну, разве что небо и верхние этажи домов. Тяжко Гулливеру среди гуингмов… А в толпе продолжала сохраняться та же самая благоговейная тишина, но в нее уже ворвался звук шагов, шарканье подошв по песку: народ потихоньку расходился согласно велению Оракула — жить праведно.

Ной тоже развернулся и с серьезным видом двинулся в сторону улицы Со. Сим, Хам и Иафет гуськом пошли следом. Предполагалось, естественно, что и Гай не задержится, а вот не сложилось. Другое сложилось: Гулливер потерялся в толпе гуингмов, а потери этой никто в суете не заметил…

Он шустро протискивался сквозь деловито и споро растекающуюся толпу в направлении, которое сам интуитивно вычислил: он хотел догнать Оракула и проследить, если получится, куда он пойдет. Он не анализировал, зачем ему знать «гнездо» Оракула. Он просто работал, а работа требовала знать все. В том числе и «гнездо», раз уж такая удачная фишка выпала. А вело его особое чувство, которое он считал этаким специфическим придатком профессии: внезапно рождающаяся уверенность в каждом шаге. Иными словами: все, что сейчас ни получится, все будет правильным и нужным. Такое чувство, правда, возникало нечасто, но уж когда возникало…

И ни разу не подводило. И сейчас не подвело.

Все еще безмолвная толпа становилась прозрачнее, и вот уже замелькал впереди знакомый колпак. Однако Оракул шел не один, да и не шел он вовсе, а ехал на тележке с большими колесами, которую катили плечистые ребята — видать, охранники, да еще с дюжину таких же шло поодаль, окружая тележку и оттесняя простых граждан — не грубо, а, наоборот, интеллигентно, вежливо. Охранники…

(а как еще их назвать?)…

были облачены в ослепительно белые плащи до земли, оружия в руках не наблюдалось. Смотритель опытным глазом углядел, что, помимо видимых охранников, тележку сопровождали и невидимые: еще несколько — под прикрытием. Как бы простые граждане, одетые по-простому, они внимательно контролировали обстановку на улице, у стен домов, далеко позади основной процессии, чуть впереди. Один из них шел неподалеку от Смотрителя, и, видно, чем-то ему не понравился Гулливер, подозрительным показался. Скорее всего он узнал Хранителя Времени…

(Смотритель уже не сомневался, что его здешняя профессия всегда узнаваема)…

засек его чересчур энергичный преследовательский порыв.

Заметив это, Смотритель тотчас потерял интерес к кортежу Оракула и свернул в ближайшую лавку, которая удачно оказалась винной. Тот, кто его заподозрил, задержался у входа…

(в общем-то не особо скрываясь)…

убедился, что подозрительный Хранитель Времени всерьез выбирает вино, складывает отобранные бутылки в корзину, поданную хозяином лавки, потерял к винолюбу интерес и поспешил догонять своих.

Смотритель немедленно обнаружил, что вино ему не по карману да и не особо-то и хотелось, поблагодарил хозяина лавки, вышел на улицу и оценил ситуацию. Кортеж исчез за поворотом…

(только за каким?)…

а арьергард наружного наблюдения еще маячил поблизости.

Прекрасно. Большего и не надо.

Теперь пришла пора выяснить, у кого спецподготовка лучше: у Смотрителя Службы Времени, окончившего соответствующую академию, или у допотопного шумера, чьи университеты Смотрителю не известны, но уважаемы заочно. Если повезет, то охранники сами приведут Смотрителя к резиденции Оракула, а уж остаться незамеченным — дело техники. Техника Смотрителем была отработана отменно. Опыт.

Окропил водой из близлежащей колонки волосы, завязал веревочкой, найденной в сумке, хвостик на затылке, подвернул и без того короткие рукава туники, запихнул за щеки по половинке уместно завалявшегося в той же сумке абрикоса, насупил брови и превратился в нового человека. На прототип, конечно, похож, но не настолько, чтобы быть узнанным. Теперь оставалось еще держаться от охраны на таком расстоянии, чтобы они не почувствовали близость Хранителя Времени и одновременно не пропали из поля зрения.

Первые несколько минут прогулки позади охранных топтунов Оракула дали Смотрителю более-менее ясное представление о методе их работы. А если известен яд, то можно подобрать и противоядие. Разведывательно-конспиративные навыки, до поры дремавшие, рефлекторно ожили, и Смотритель быстро сообразил, что делать, чтобы сопровождать Оракула и его бойцов сколь угодно долго.

Непросто, конечно, заниматься этим в одиночку, но при желании можно.

С этим желанием наперевес Смотритель дошел до границы города. Охрана, все более и более плотно сжимавшая кольцо вокруг повозки с Оракулом, привычно (да, так!) ослабила бдительность: на окраине людей мало, напрягаться особых поводов не видно. Да и, похоже, они никогда не сталкивались с реальной угрозой Оракулу, тем более — исходящей от примерных жителей Ис-Керима, иначе наружное наблюдение работало бы лучше…

(тоньше, аккуратнее, быстрее, сообразительней)…

а не спустя рукава, как сейчас. Основная функция охраны…

(судя по тому, что процессия вышла из города)…

заключалась в оберегании Оракула от орков, а не от людей. Отпустив объект слежки на приличное расстояние, по прямой, хорошо просматривающейся дороге, Смотритель тоже вышел из города. Застава…

(контрольно-пропускной пункт, пограничный пост, дозор etc.)…

не заинтересовалась им, как несколькими минутами ранее — командой Оракула. То есть им-то как раз заинтересовалась, услышала Хранителя Времени. Дозорные проводили его внимательными, заинтересованными взглядами, но ни о чем спрашивали. Даже о своем Времени. Смотритель уже понял преимущества выпавшей ему профессии…

(действительно выпавшей, как в игровом автомате, ведь не знал о ней, когда бросался под паровик)…

и пользовался ими вовсю и беззастенчиво.

Следуя за Оракулом сотоварищи на весьма приличном расстоянии, он думал о том, как ему повезло. Впрочем, общеизвестно: дуракам везет. И в картах и в жизни. Блаженное неведение позволило ему спокойно существовать в экстремальных, как теперь понятно, внегородских условиях! Благосклонная к Смотрителю (к дуракам) судьба не свела его нос к носу с отвратительными даже по описанию орками. Продолжительное существование в пещере и беспечная прогулка в город по ночным джунглям — вполне достаточные вольности, которые можно себе позволить, большего судьба не простит. Именно поэтому Смотритель сейчас шел и волновался: во-первых, вокруг нет города, чтобы спрятаться от внимательных глаз охраны, которая его наверняка уже заметила, а во-вторых…

(опять же потому что нет города)…

вероятна опасность встретиться с этими самыми орками, противостоять коим без применения спецсредств будет равно самоубийству, а спецсредства с собой не взяты, да и обнаруживать их на глазах у местного населения было бы нескромно. Оставалось уповать на то, что судьба еще разок снизойдет.

А дорога потихоньку подводила идущих к издалека видному большому дому или даже замку. Последнее — вернее, ибо в строении имелись такие характерные «замковые» элементы, как башни по углам каре, высокий забор и ров с мостом, явно подъемным, упирающимся одним концом в Дорогу, а другим — в массивные ворота.

Охранники Оракула стали все чаще подозрительно оглядываться на Смотрителя.

По счастью, дорога не заканчивалась у замка, а шла и дальше, поэтому Смотритель чинно прошел мимо торопливо поднятого моста…

(Оракул в тележке и свита скрылись за высокими деревянными воротами в замок)…

и красноречиво негостеприимного охранника на обочине, остановился чуть поодаль — вытрясти камешек из сандалии, а затем пошел вперед с прежней неторопливостью, в прежнем направлении, ни дать ни взять — знает человек, куда путь держит.

Манипуляции с камешком, помимо чисто практической стороны, дали еще и возможность быстро, но подробно осмотреть замок — с точки зрения несанкционированного проникновения. В смысле: возможно ли такое. Несанкционированно проникнуть туда Смотрителю хотелось сильно; вопросы к Оракулу имели законное место. Но столь же законное имела и осторожность: в начале миссии, когда все только-только стало складываться, как говорится в Службе, «согласно Мифу», то есть мифу о Ное и Всемирном Потопе, рисковать было стремно.

Качаемый такими противоречивыми мыслями, Смотритель, не таясь, обошел замок по большой окружности, оглядел его со всех сторон, несколько раз отметил блеск линз подзорных труб в окнах. Следят?

Ну и пусть следят.

Их подозрительность — их проблема. Уж наверное, вокруг замка гулять не запрещено. А то, что какой-то сумасшедший прохожий не боится орков…

(хотя на самом деле совсем не так)…

так это его личное дело. Он вообще, после столкновения с грузовиком, странным стал…

Так себя залегендировав, Смотритель сел на камень возле дороги.

Что делать теперь? Проникнуть в замок? Подвиг, конечно, но — не проблема. Но для подвига необходимо оборудование, частично спрятанное в пещере, частично хранящееся в доме Ноя…

(где, кстати, заблудившегося Гая, наверное, уже обыскались)…

для подвига также нужна ночь, поскольку среди бела дня ломиться на штурм замка — бред. Не помешали бы и помощники, хотя бы двое, а лучше трое — такую операцию одному будет провернуть непросто. Вот если первый и второй пункт плана — выполнимы, то с третьим — облом, единомышленника для штурма Смотритель себе не найдет. Придется действовать соло.

А придется ли? Нужно ли вообще? Вернуться восвояси, забыть о штурмах, продолжить помогать Ною строить корабль, делать вид, что возвращается память, жить полной шумерской ЖИЗНЬЮ…

Скучно.

Зато профессионально. Смотритель есть Смотритель. Но сколько можно смотреть? Когда же дело делать? Смотреть — и есть дело. И подростковая максималистская горячность в деле — не помощник…

* * *

Впрочем, он сам знал, что просто-напросто тянул время. И вытянул.

Внутренний диалог Смотрителя с самим собой прервался. Залязгал опускаемый мост, через высокую траву от замка шел человек. Один из охраны Оракула.

Смотритель…

(он давно съел обе половинки абрикоса, а волосы высохли и нахально выбивались из-под веревочки)…

нацепил на физиономию максимально нейтральное выражение лица: дышать воздухом не возбраняется никому.

Охранник подошел и вежливо (охранник! вежливо!) поинтересовался:

— А не боязно одному так прогуливаться? Места здесь опасные.

— Не боязно, — тоже вежливо ответил Смотритель.

— Хочу предложить вам пройти в дом. Для вашей же безопасности.

— Спасибо. Я и так в безопасности.

— Но здесь есть реальная угроза для жизни…

— Я хозяин своей жизни.

Охранник понял, что политесами дело не решить, и применил тяжелую артиллерию:

— Пойдемте в дом. Оракул зовет вас.

Немая сцена.

И поговорка к месту — про нечаянное везение: не было ни гроша, да вдруг алтын. Или это откуда-то из русской классики?.. Да какая разница! Все равно Смотритель не знал, что за штука такая — алтын.

5

Упираться, ломать комедию…

(мол, кто такой Оракул? мол, никуда я не пойду! мол, я только отдохнуть присел)…

смысла не было. Что хотел, то и вышло.

Смотритель поднялся и пошел вместе с вежливым охранником к замку. Именно вместе, по левую его руку, а не за ним, демонстрируя таким образом свое равенство и гордое нежелание идти за чьей-либо спиной.

Громкое молчание тяготило, и Смотритель решил разбавить тишину:

— А зачем он меня позвал?

— Скажет, если сочтет нужным. Я не знаю.

Вежливая уклончивость хорошего слуги. Другого и не ожидалось.

По массивному мосту, через массивные ворота…

(все здесь строено на долгие века)…

вошли в замок. Первое, что бросилось в глаза, — стоящая во внутреннем дворе большая ажурная деревянная пирамида. Огромное сооружение, невидное, однако, снаружи, занимало все пространство двора. Четыре ее угла соответствовали его углам, жесткость конструкции обеспечивалась изящными жгутовыми растяжками, свернутыми из листьев какого-то растения.

— Красиво. — Смотритель, не чуждый технократической эстетике, не сдержался, проявил эмоцию.

Чтоб не молчать.

Но охранник промолчал.

Они направились в галерею, опоясывающую внутренний двор, прошли полукругом и остановились у двери, возле которой мертво застыли двое часовых — шумеры-гиганты с каменными лицами, облаченные в отличие от остальной охраны не в белые, а в черные блестящие плащи.

— Оракул здесь, — показал на дверь охранник. — Я должен предупредить кое о чем. Любой разговор с ним строится так: он задаст вопросы — вы отвечаете, Самому спрашивать запрещено. Начинать разговор запрещено. Игнорировать вопросы запрещено. Вам следует знать, что честь личного общения с Оракулом оказывается очень немногим, воспользуйтесь возможностью разумно. И еще… посещение этого места и, конечно, сам разговор… о чем он пойдет — все должно оставаться в тайне. Надеюсь, вы понимаете…

— Я же Хранитель Времени, — как можно более куртуазно…

(чужое здесь слово)…

улыбнувшись, промолвил Смотритель, — про тайну меня можете не предупреждать.

— Всякое бывает, — пробурчал охранник, открывая дверь.

За нею обнаружился коридор, залитый синим светом, идущим от прозрачных цветных вставок на потолке. Позади хлопнула закрывшаяся дверь — охранник остался снаружи.

Тем лучше.

Смотритель неспешно двинулся вперед, раздумывая, о чем же ему придется говорить с Оракулом.

Спрашивать нельзя, задавать темы для разговора, видимо, тоже. Тогда как получить ответы на все вопросы, которые он к Оракулу накопил? Собственно, накопил-то — не к Оракулу, а вообще — к любому, кто мог бы ответить. Оракул просто подвернулся…

(да простится Смотрителю столь вольный глагол!)…

к месту и ко времени, оказался живым (надо надеяться) человеком, а не виртуальной фигурой, общающейся (якобы) со столь же виртуальным Царем Небесным, то есть — частью Мифа, который Смотритель должен сохранить. Другой вопрос, что никаких Оракулов в Мифе о Великом (или Всемирном) Потопе не наличествовало…

(смотрите Книгу Бытия, главы шестая тире десятая)…

а вот Царь Небесный фигурировал всюду. Под разными именами, но суть — не в имени.

Коридор закончился еще одной дверью — двустворчатой, плотно закрытой, без намека на какие-либо ручки. Смотритель ее легонько толкнул — не поддалась. Толкнул посильнее — тот же результат.

Ну не ломиться же?

Если следовать заданному правилу о «незадавании вопросов», то можно предположить, что Оракул сам должен решить, когда впустить человека, пришедшего на аудиенцию. То есть открыть дверь.

Ждать под дверью не хотелось: унизительно.

Камера, что ли, следит за нею?..

Может, просто постучать?..

Только он занес руку для вежливого «тук-тук», как дверь…

(высокая, резная, тяжелая — наверняка)…

сама распахнулась — медленно и вальяжно, словно подчеркивая достоинство хозяина замка.

Взору открылся большой, освещенный таким же, как в коридоре, синим светом, зал с троном…

(с натуральным! как у королей, царей и прочих владык из курса истории цивилизации)…

посередине. На троне…

(деревянном, резном, отделанном золотом обильно и оттого безвкусно, с прямой высокой спинкой)…

сидел Оракул — тот самый человек в высоком капюшоне-колпаке, что совсем недавно удивительным способом вещал на площади.

Смотритель почувствовал, что вступил в некое поле неизвестной природы. Он явственно ощущал, что Оракул — это не просто Homo Sapiens Ad Diluvium из плоти и крови, но и какая-то сумасшедшая всепроникающая энергетика.

Устройство? Субстанция? Комбинация полей?..

Нечто подобное он испытывал в славном, смутном двадцатом веке, когда еще не знали о сверхпроводимости и передавали электрический ток высокого напряжения по проводам, протянутым в воздухе от вышки к вышке. Однажды он оказался возле такой вышки сразу после грозы… Тогда-то и стало понятно, что выражение «волосы дыбом» — не простая фигура речи.

Сейчас происходило нечто подобное: огромная энергетическая сила этого человека (человека?) окружила Смотрителя, проникла во все его ткани, заставила шевелиться (буквально) волосы на голове.

А он еще предполагал, в разговоре с Ноем, что Оракулом можно прикинуться: надел плащ с капюшоном — и вещай… Нет уж! Такую визитную карточку не подделать.

Там, на площади, Смотритель стоял далеко от Оракула и кроме собственно колпака ничего и не разглядел. А теперь, когда колпак был чуть сдвинут с лица, Смотритель явственно увидел глубокие морщины на старческих дряблых щеках, на тоже дряблой шее. Больше ничего не увидел — остальное закрыто. Глаз тоже не видно. Белые, сухие руки возлежали на подлокотниках, тонкие кисти на полированном дереве выглядели как изощренное украшение мебели.

Кость и дерево, извините за бестактную вольность образа.

* * *

Перед троном стоял низкий столик, с маленькой пирамидкой — копией той, что находилась во дворе.

Смотритель медленно пошел к трону, за спиной захлопнулись двери…

(они все здесь нещадно хлопали, и, по мгновенному выводу, звуки эти несли некую психологическую функцию)…

огласив зал гулким грохотом. Не доходя десяти шагов до трона, Смотритель остановился, и, как оказалось, вовремя — на полу, перед его ступнями пролегала тонкая красная линия. Проследив, куда она идет, Смотритель обнаружил, что эта линия образует окружность, очерченную вокруг трона.

Надо полагать — дальше, внутрь нее, двигаться не положено.

— Это круг Силы, — возник голос.

Тот же самый, что и на площади — тихий, невыразительный, звучит как бы на ухо слушающему или вообще в голове, колебания воздуха, кажется, ни при чем…

Кажется?

Если бы не запрет на вопросы, Смотритель сейчас наверняка глупо переспросил бы: «Круг Силы?» Но глупость через запрет не продралась, уже славно.

— Дальше заходить нельзя. Оглохнешь. Сойдешь с ума. Потеряешь дар.

Оракул говорил, ни на йоту не двигаясь, только губы чуть шевелились, доказывая, что вопрос «Кажется?» имеет отрицательный ответ и процесс «говорения» таки наличествует.

Молчать не следовало.

— Да, — не нашел ничего лучшего Смотритель.

— Да… — неожиданно ворчливо скрипнул Оракул. — Все говорят «да», когда не знают, что сказать… Да… Вот ты зачем сказал «да»?

Оракул откинул свой высокий капюшон, потер ладонями лицо…

(светло-желтое печеное яблоко)…

медленно, опираясь на руки, сполз (именно так) с кресла-трона, встал, покачиваясь.

Смотритель малость опешил от такого его поведения: неужто так немощен?

— Я сказал «да», потому что… — Смотритель торопливо придумывал объяснение.

— Вот то-то и оно! Не можешь объяснить. Ты же не просто смертный, а Хранитель Времени, ты-то почему онемел?

— Я…

Смотритель всерьез не понимал, что с ним случилось. Не было такого никогда, не могло быть, мистика, бред, навязанная реальность.

— Я-а-а… — передразнил Оракул. — Не ожидал? Думал, что Оракул — фигура мистическая, осененная сиянием с небес?

— Да…

— Опять «да»! Ты другие слова знаешь?

— Да… — Смотритель как-то вдруг пришел в себя. Или обрел себя. И уже малость развлекался. Самую малость. — Знаю, конечно, знаю другие слова. Много слов знаю, быть может и лишних. Но я действительно удивился: не ожидал…

— Не ожидал, что Оракул — обыкновенный человек, у которого есть глаза, уши, руки-ноги… трясущиеся, к сожалению, руки, да и ноги ходят плоховато… это удивило?

— Простите… — Смотритель понятия не имел, как обращаться к Оракулу, кем величать, поэтому обошелся без величания. — Игнорировать вопросы мне запретили, но я бы хотел сейчас нарушить этот запрет.

— Понимаю тебя. Нарушай. Да и спрашивай, что хочешь. На что смогу — отвечу. — Оракул, похоже, устал. Так же трудно, как слезал, опять взобрался на трон. — Я все про тебя знаю, хоть ты и таинственное существо. Откуда взялся — не известно. Какого роду-племени — тоже. Головой ударился — знаю. Из Хранителей Времени самый сильный — тоже знаю. Потому-то и позвал тебя. Хотел своим людям сказать, чтобы тебя нашли и привели, а ты сам явился.

— Зачем я вам?

— А зачем ты шел за нами? Зачем хотел встретиться?

— Да, пожалуй, интерес у нас обоюдный, — согласился Смотритель. — А почему вы решили, что я хотел встретиться с вами?

— Потому что все хотят. И очень немногие готовы без оружия и без маленькой сильной армии разгуливать по местности, кишмя кишащей орками. А ты — не просто гулял, ты очень целенаправленно шел. Я заметил тебя, когда ты еще прятался в улицах города.

Заметил? Сквозь плотную ткань капюшона? Он же головы даже не повернул…

— После удара паровиком я был как младенец: мир с нуля узнавал. Про Оракула узнал — так интересно стало. Спросил у Ноя… это горожанин, я пока живу у него… можно ли встретиться, а он страшные глаза сделал: невозможно, сказал.

— Верно сказал. Невозможно — если по собственному желанию. Но если Оракул захочет, тогда не встретиться не получится.

Смотритель был внутренне рад: желания у обоих совпали, приличия соблюдены, достоинство не пострадало, интерес — в процессе удовлетворения. То есть процесс начался.

— Не будем терять Времени. — Оракул вновь посерьезнел.

Слово «Время», четко услышал Смотритель, он произнес с прописной буквы. Как принято здесь. — С чем пришел?

— С вопросом пришел, хоть и запрещено это. Вопрос такой: я чувствую сильное изменение во Времени. Очень сильное. Сегодня на площади услышал косвенное подтверждение своих ощущений. Ты знаешь, Оракул, — рискнул обратиться по… званию? по должности?.. — что я могу только ощущать изменения, но не умею объяснить их суть и причины. — Поправился: — Не всегда могу… Что происходит? Что должно произойти?.. Могу ли я знать и можешь ли ты объяснить это?

Он же — Хранитель. Он и говорит с Оракулом, как Хранитель. А как иначе?..

Оракул беззвучно пошевелил тонкими губами — как пожевал их, сказал:

— Я бы мог прогнать тебя, но ты мне пока интересен. Придется ответить. Видишь ли, Хранитель… Гай, так тебя зовут?.. видишь ли, Гай, я чувствую… нет, это твое умение — чувствовать!.. я знаю, что ты лучший из Хранителей, поэтому можешь помочь мне прояснить тайное.

— Я?.. Как? Я не ведаю тайного. Я пришел узнать о нем у тебя…

Оракул молчал. Долго. Складывалось впечатление, что он не спешит отвечать, не спешит говорить, а думает над тем, что сказать человеку…

(пусть особому, Хранителю, человеку чувствующему, но все же человеку)…

о себе. Да, сказать о себе! Потому что Оракул для всех в этом мире — не совсем человек…

(так уж случилось, что Смотритель узнал иное, но и у него не все сомнения рассеялись: да, человек, да, очень старый, фактически — древний, древнее всех в этом долгожительском мире, но ведь откуда-то, как-то он знает о нем, об этом мире Нечто, а знающий сильнее чувствующего)…

он существует где-то совсем рядом с богом. Или с Царем небесным — по здешней терминологии.

— Должен тебе рассказать кое-что. — Оракул наконец прервал молчание. — Тебе известно, что функция Оракула — передавать людям то, что хочет донести до них Царь Небесный?

— Мне известно это теперь, Оракул, и, уверен, что мне было известно это и прежде — до потери мною памяти.

— А кто такой Царь Небесный?

— Мне неведомо это, Оракул. Полагаю, он непознаваем по определению.

— По определению? Пожалуй. Я не познал… Не удивляйся, я ничего не ведаю о Царе. Представь себе — ничего! Моя работа только со стороны величава и необъяснима… Хотя нет, необъяснима — на самом деле. Нет объяснений. А величава…

Да она проста до скукоты: узнал — запомнил — сказал. Ничего более. Я не могу понять и уж тем более объяснить, кто мне сообщает слова Царя. Я даже не понимаю, как это происходит.

— Но ведь вы как-то общаетесь с Царем?

— Общаюсь? Допустим. Если этот процесс можно назвать общением. Пирамиду видел во дворе? С ее помощью и общаюсь. Выхожу, встаю вот сюда, — Оракул ткнул пальцем в макет пирамиды на столе, — внутрь захожу, под самую вершину, и…

Оракул опять замолчал, опять задумался. С чем сравнить его поведение? Так вращается в прозрачном держателе…

(в каком-то музее видел Смотритель)…

лазерный звуковой диск и вдруг останавливается, исчерпав звуки.

Смотритель решил чуть-чуть подтолкнуть диск:

— И?..

Получилось.

— И все знаю сразу. Мгновение назад — ничего, пусто, и вдруг — знаю. Это пирамида. Их много в мире. И при каждой — свой Оракул. И с каждым — то же самое, знаю. Заходит под вершину пирамиды, постоит-постоит…

— Откуда узнали… про других?

— Ниоткуда.

— Царь Небесный рассказал?.. Он с разными Оракулами на разных языках говорит?

— Нет же! — закричал старик. — Язык один! Да и не язык никакой!

— Мысли?

Телепатия. Явление ординарное.

— Никаких мыслей. Сказал же: встал и через мгновение — знание.

— Тогда почему — вы? Почему вы и другие — Оракулы?

Почему Царь Небесный выбрал именно вас всех для передачи… ну не мыслей, пусть, но — Знания?

— Так повелось исстари. Оракул предчувствует, когда он должен покинуть этот мир. Заранее предчувствует. Но срока его предчувствий хватает, чтобы он нашел себе преемника — такого, который сможет воспринимать Знание. Это не простой поиск. Умеющих воспринять Знание — единицы. Впрочем, и Хранителей — не тьма…

Смотритель поймал следующий вопрос на вылете, поймал, придушил его, чтоб не ожил, но Оракул догадался. И не в его умении воспринимать дело было, а просто — в старости его. В опыте. В понимании мира и людей.

— Обо мне спросить хотел? Ищу я преемника, уже ищу. Пора…

Смотрителю стало стыдно.

— И Царь Небесный… — поспешно начал он о чем-то, о чем пока не ведал — лишь бы не молчать, но Оракул перебил непридуманное:

— Нет никакого Царя Небесного! Нет… Выдумка это, сказка, неведомо когда сложенная, чтобы упростить отношения с… не знаю, как назвать… ну, в общем, с кем-то… или все же чем-то?.. кто внушает Знание. А Царь — это всего лишь слово, за ним — неизвестность, но зато простым людям легко понять, от кого приходят приказы. Торговцам, крестьянам, строителям… да всем!.. легко и счастливо знать, что над ними, где-то на небе… вон оно, совсем рядом!.. есть Невидимый, но Вездесущий, Суровый, но Справедливый. Тот, на кого всегда можно сослаться, кого всегда можно обвинить, поблагодарить, возненавидеть, полюбить. Так было исстари в этом мире. Так будет вечно, пока жив этот мир. И были Оракулы, и будут Оракулы, которые воспринимают Знание.

Как будут и те, кто выдаст себя за Оракула, и за ними тоже пойдут люди. Потому что людям все равно — настоящий у них Поводырь, знающий или нет. Людям лишь бы идти — за кем-то, кто знает… — Поправился: — Говорит, что знает.

* * *

Мир, который был на Земле до Великого Потопа, — монотеистичен. После Потопа в новый мир придет политеизм, и понадобится многое множество лет, чтобы на смену десяткам богов…

(а может, и сотням, тысячам — если по всей Земле пройтись)…

снова пришел единый бог.

И он снова станет говорить с избранными людьми, только уже не с Оракулами, а с Патриархами или Мессиями. Впрочем, их тоже окажется немало, воспринимающих бога или Царя Небесного…

(это имя переживет Потоп)…

а по сути, тоже воспринимающих Знание — как жить.

И это тоже будет сказкой, которая, прав Оракул, вечна.

— Понял, — ответил Смотритель. Удивление ему изображать не пришлось — само возникло. — Но если Царя нет, то что или кто есть? От кого поступает информация через пирамиду?

— Не знаю я. Поступает…

— А как ты узнаешь, что она есть?

— Каждый день прихожу в пирамиду — стою, жду. Иногда Знание появляется, иногда — нет. Когда появляется — иду и передаю его народу. Как понял, так и передаю.

— И для того, чтобы воспринять Знание, нужен особый человек, так? Я, например, не восприму?. Не услышу?

— Дурак ты, Хранитель! Я же говорил: мы ищем… очень долго… преемника. Если бы так мог каждый, то зачем нужен именно Оракул? Как если бы каждый мог чувствовать Время, зачем Хранители?

— А зачем Хранители? — повторил чужой вопрос Смотритель.

— Не спрашивай глупого. Расскажи мне лучше: что ты чувствуешь про Время? Подробно расскажи. Мне это важно.

Теперь пришла пора молчать Смотрителю. Думать, как объяснить то, что будет с миром, если учесть правило выбранной игры: он, Хранитель, только чувствует, но — не знает.

— Нечто страшное, — наконец сказал он. — Что-то подобное я чувствую, когда говорю с человеком, который завершает свой путь на этом свете. Мирная тишина… черный цвет… темнота. Теперь — все то же самое, только во много-много раз сильнее. И не для одного человека, а для целого мира. Это нечто… оно надвигается неотвратимо. Оно уже близко, но некий срок выжидания пока есть. Только зачем нам этот срок? Мне он ни к чему, если я знаю о конце. А тебе?

— А ты рядом со мной не ошущаешь мирной тишины, черного цвета, темноты? Нет?.. В моем возрасте, Хранитель, любой сам все это ощущает, но есть ответственность перед людьми. Я — их надежда. Пусть призрачная, но — надежда. Я уже очень долго живу с этим, мне не все равно. А тебя я могу понять, Хранитель. Ты живешь легко, у тебя отношение к жизни и смерти простое, ты знаешь, что это все лишь игры Времени. Ты как рыба, которой не нужно учиться плавать…

Старик так тяжело вздохнул, что Смотрителю стало неприятно, что приходится обманывать человека, для которого каждое слово, произнесенное Хранителем, — святая правда.

Сучья все же работа…

— Так что все наши телодвижения, — решил тем не менее усилить впечатление Смотритель, — есть суета, незаметная на фоне Времени, как незаметен и незначителен полет мухи, если она летит высоко. Близко летает — видна. Поднимется выше — станет точкой. Еще выше — исчезает. В мире от этого меняется что-нибудь? Нет. Вот и Время не почувствует ничего — будет идти себе дальше, но уже без нас. И все эти рассуждения — тоже суета.

Рубить — так наотмашь.

— Печально, — вздохнул Оракул, — мне этот мир очень нравился… нравится.

— Эмоции — то немногое, что может себе позволить человек, плывущий по реке Времени. Только для того позволить, чтобы не было скучно плыть. Сами себе изобретаем радости и печали, возводим их в степень и считаем значимыми. Иначе существование наше было бы вообще бессмысленным и стоило бы умирать сразу после рождения или не рождаться вовсе.

— Не рождаться? Но разве не из личных времен каждого из нас соткано Время? Да, мы живем ради процесса жизни, без цели, насыщаем жизнь действиями, направленными на утешение самих себя и удовлетворение собственных инстинктов и амбиций. Но все это и есть Время. Как может быть река без воды?

— Река без воды существовать не может, это верно. Но людям не надо брать на себя больше ответственности, чем они заслуживают. Исчезновение одного мира для Времени — даже не чих. Представь масштабы; если зачерпнуть ведром воды из реки, она обмелеет?

Оракул отрицательно покачал головой:

— Не обмелеет. Тогда почему нам, и без того смертным, заботиться о Времени и сожалеть, что оно без нас опустеет?

Наш мир далеко не единственный во Времени, я давно это чувствую, а своим рассказом о… ну, о Царе Небесном все же, пусть слово останется таким… ты утвердил меня в моем чувстве еще более. Не стоит переоценивать себя, не стоит присваивать себе уникальность, которая нам не принадлежит.

— Да, но наш мир все же что-то значит для Времени?

— Значит не более, чем значит одна капля в реке.

Оракул окончательно погрустнел.

— Тогда почему именно к нам такое внимание? Откуда приходят сообщения, получаемые через пирамиду? С чего вдруг нас предупреждают?

— Представь себе человеческое тело… Да что там представлять — посмотри на меня, на себя, на кого угодно: сердце — в груди, а кровь поступает везде, в каждую клеточку, в самые отдаленные от сердца уголки.

Про «клеточки» — не дал ли лишку?

— Сравнение понятное, но не точное, — вяло улыбнулся Оракул, — в человеческом теле не все снабжается кровью равномерно. Мозгу сердце дает больше, чем мизинцу на ноге. Отсюда следует, что где-то должны быть миры, обласканные Временем больше, чем наш.

— Или получающие еще меньше информации. Очень хотелось бы думать, что мы — не мизинец…

Странное ощущение осталось от разговора.

Два человека, знающие о мире больше остальных, показали друг другу самый краешек своих знаний. О Смотрителе и говорить не стоит, он здесь — в роли Хранителя, велики ль его знания! Но и Оракул знает куда больше, чем показал. И скупо показанное…

(тот самый краешек)…

наводит на мысль…

(в данном случае Смотрителя наводит)…

что допотопный мир знал о себе куда больше, чем послепотопный, и воды Потопа унесут многие знания, до которых завтрашним людям карабкаться веками.

Красиво сформулировано! Вполне в стиле Хранителя Времени.

Смотритель возвращался от Оракула в бодром расположении духа и хорошем настроении. Старик оказался на редкость славным — жаль, это никому нельзя рассказать, обязательства Хранителя не позволяют. Ну да и ладно… Жаль и другого: что нельзя, невозможно было рассказать Оракулу чуть больше названного краешка. Скажем, о современном родному веку Смотрителя видении мира. О том, что Вселенная есть не что иное, как огромное информационное поле. Сгустки энергии в нем — это сгустки информации, накапливаемой индуктивным методом: опыт жизни каждого человека приплюсовывается к опыту всех людей планеты, опыты планет суммируются в опыте звездных систем и так далее — больше и больше.

Постоянно накапливаемый опыт потребен для воспроизводства новых миров, взамен умирающих: суть существования Вселенной не в достижении какой-либо цели, а, собственно, в постоянной регенерации. Небесспорная теория, но очень удобная, так как позволяет вместить в себя многое из того, чему не находилось объяснения ранее. К примеру, отпадает вопрос о конечном смысле жизни: согласно Вселенским установкам, смысл жизни — в ее процессе. Набор опыта, большого или маленького (не важно!), и есть смысл.

После смерти вместе с энергетической составляющей тела человека, романтично зовущейся душой, опыт уходит во Вселенскую Копилку. Ученые, поймавшие «душу» за хвост, измерившие все ее параметры и почти научившиеся ее воспроизводить в лабораторных условиях, очень довольны, так как получили объяснение сути ее существования. Их можно понять: по мнению ученого человека, бессмыслен тот носитель, на который нельзя записать информацию.

Кстати, рассказ Оракула о пирамидах, расставленных по всему земному шару, наводит на соображения о том, что эти пирамиды суть не что иное, как принимающие антенны, отвечающие за одностороннюю связь с тем самым Информационным полем. То, чем во времени Смотрителя, да и многими веками раньше, занимались йоги, медиумы и прочие иные паранормы, здесь делают Оракулы с помощью пирамид — получают информацию из Самой Большой Сети, расшифровывают, что могут, и доносят до публики. Информация — она везде, как радиоволны. Надо только подойти к ним с нужным устройством и декодировать. Нет декодера — ты глух к зову Космоса. Есть — считаешься Оракулом, и всеобщий почет тебе и уважение безмерное.

Смотритель спешил. Ему хотелось вернуться в дом Ноя побыстрее, чтобы волнение из-за пропажи Гая не приняло критических форм. А то чего доброго еще посчитают его очередной жертвой орков — кому охота быть «похороненным заживо»?

Орки…

Легки на помине.

Смотритель явственно ощутил холод внутри: почти паническое состояние от осознания того, что ты, безоружный и одинокий, абсолютно беспомощен при встрече с самым ужасным созданием, которое знает допотопный мир, — орки, темнокожие, кривоногие, волосатые недолюди, с обеих сторон дороги, не таясь, стояли и ждали Смотрителя.

Как невесело возвращаться в грубую, приземленную реальность из горних высей философских рассуждений…

Нужно было что-то предпринимать. Смотритель посчитал — тех, кого он видел, было семеро. Сколько еще скрывается в кустах — неизвестно. Оружия у них нет, но и без оружия орки способны справиться с тщедушным но местным меркам Смотрителем. В паническом беге тоже спасения не виделось — наверняка, воспитанные суровым природным бытием, эти брутальные Homo Erectus, нелюбимые дети эволюции, выносливее хоть и натренированного, но все же городского жителя Смотрителя, и долго он от них убегать не сможет.

Положение выглядело безнадежным.

Смотритель остановился.

Орки ждали.

Он оглянулся — чуда не произошло, взвод охраны Оракула не выпрыгнул из-за деревьев, чтобы спасти дорогого гостя шефа. Не их зона ответственности. Он еще раз взглянул на орков. Каменное спокойствие, непроницаемые уродливые лица плюс явное выражение ненависти к горожанину. Смертельный коктейль.

Смотритель несвоевременно и бессмысленно укорил себя за беспечность: отправляться в такой переход без обычного легкого оружия — самоубийственное безумие. Но какой смысл в пустой трате эмоций? Нужно думать, как выйти из ситуации, которую смело можно классифицировать как совершенно безвыходную. Девяносто девять процентов. Один процент — на чудо.

Вариантов действия видится немного. Всего три.

Остаться стоять на месте — раз. Бежать назад — два. Продолжить движение вперед — три.

Смотритель выбрал последний. Хоть он и самый безрассудный, но по степени смены событий, а стало быть, и непредсказуемости, обещает быть перспективным…

Шаг, другой…

Орки напряглись.

Но они же больше животные, чем люди… Стоит предположить, что у них еще имеется такой полезный атавизм, как чутье на жертву. Собаки всегда чувствуют, когда их боятся.

Слышат запах адреналина в крови?

Возможно.

Значит, его не должно там быть.

Смотритель вспомнил академические занятия по УПиКЭ — по управлению психикой и контролю эмоций. Один из любимых предметов вел старый, абсолютно лысый преподаватель, поговаривали, будто некогда он работал в разведке, на переднем крае. Уж кому-кому, а ему хорошо была известна цена не вовремя проявленных эмоций. Он учил подопечных подавлять в себе инстинктивные проявления базовых переживаний — страха, веселья, заинтересованности в чем-то или в ком-то… «Научитесь сгонять улыбку с лица, и организм сам нейтрализует эндорфины в крови», — говорил он.

Помнится, тест с собаками тоже был на зачете по УПиКЭ… Пройдет ли его Смотритель сейчас?

Он максимально собрался, ввел себя в «стабильное состояние» — исходное для работы над эмоциями, приказал себе не бояться.

Приказ — не бояться! Приказ!

И двинулся вперед по дороге — голова поднята, взгляд скользит по лицам орков, не останавливаясь: животные не терпят, когда им смотрят прямо в глаза, это сигнал к агрессии. Поравнявшись с ними, он услышал нестройное хоровое сопение: орки принюхивались к странному прохожему. Принюхивались и — ни шагу вперед. Как стояли, так и стояли…

От него не пахло страхом!

Не стать ли дрессировщиком орков?..

Хорошенько обдумать эту идею ему не удалось: знакомое «чух-чух», послышавшееся вдалеке, оттянуло все внимание на себя. Через минуту стал виден паровик Сима, буквально на всех парах летящий навстречу Смотрителю.

Он обернулся — орков не было.

6

Смотритель был благодарен Ною за молчание. Ни во время возвращения домой, ни дома, ни много дней спустя, когда страсти вокруг пропажи бестолкового Хранителя улеглись, он ни разу не поинтересовался, какая нелегкая понесла Гая — одного, с пустыми руками! — за город. Сказал только: «Я рад, что ты нашелся!» — и все. Больше — ни слова об этом. Еще одно подтверждение древнешумерской мудрости: не хочешь, чтобы тебя обманули, — не задавай вопросов. Твой интерес — твое личное дело. Захотят — скажут сами. Не захотят — ничего страшного, жил же без этой информации…

Окунувшись в знакомую рутину дней, наполненных в основном ударным трудом над суперпроектом Ноя да нечастыми вылазками на лесопилку за стройматериалами, Смотритель все реже и реже вспоминал беседу с Оракулом — будто старик какое-то заклятье на него наложил, чтобы поскорее стерлись из памяти все подробности их встречи. Со Смотрителем никогда такого не было, на забывчивость отродясь не жаловался. Да и сейчас из головы выветривалась только одна, отдельно взятая история, все же остальное, что узнал здесь и помнил ранее, по-прежнему крепко держалось в памяти. Этакий приступ странно выборочной амнезии: вот здесь еще помню… а вот тут уже не помню… а здесь снова помню.

Странно…

Вовремя уловив эту действительно странную тенденцию, Смотритель решил зафиксировать хотя бы те остатки воспоминаний, что еще не успели раствориться, Однажды ночью он надиктовал на свой терминал все, что смог вспомнить, стараясь не додумывать и не фантазировать — для объективности. Получилось общо и малоконкретное, но это все же лучше, чем ничего.

Такое «хирургическое» забывание Смотритель напрямую связал с тем странным энергетическим полем, которое он ощущал в зале Оракула…

(это он не успел забыть)…

наверняка старик, сильный паранорм, во время разговора кодировал своего собеседника на очистку памяти от этого эпизода — так, на всякий случай. А забывать было что. Одно сенсационное признание в том, что никакого Царя Небесного не существует, чего стоит!

Окончательно забыв весь кусок своей жизни после выступления Оракула на городской площади и до встречи с орками, Смотритель как-то прослушал запись на терминале. Удивился услышанному, посмотрел поясняющую пометку, в которой он сам себя предупреждал о возможном эффекте и убедительно писал, что все услышанное — чистая правда.

Понял, рассмеялся.

В конце пометки Смотритель из двухнедельного прошлого ввернул афоризм: «Склероз — отличная болезнь. Ничего не болит, и все время новости».

Итак, толика нового знания о допотопном мире, полученная в беседе с Оракулом, более-менее восстановилась.

Очень интересная толика…

Пригодится ли?

Работы по внутренней отделке корабля становилось все меньше и меньше. Ною, его сыновьям и Смотрителю уже приходилось придумывать себе занятия. Художественная резьба по брусьям, шлифовка и натирка до блеска металлических частей, многократное промазывание смолой и так уже хорошо промазанных соединений — все это для того, чтоб хоть чем-то себя занять во время регулярных и обязательных…

(Ной ввел сие в правило)…

визитов в пещеру.

Впрочем, сам Ной здраво видел, что правило становится самопальным, и однажды утром, когда все в очередной раз собрались перед заветной дверью, торжественно сказал:

— Сегодня мы туда не пойдем. Там работы больше нет. Вы все понимаете, да и я тоже, что наш труд завершен. Это непросто признать, помня, какую часть жизни мы на него потратили, но не признавать — глупо.

Он сделал паузу, оценивая произведенное впечатление.

Впечатление произвелось.

Сим гордо заулыбался.

Хам с облегчением вздохнул.

Иафет и Смотритель почти в один голос спросили;

— А что дальше делать будем?

— Я предполагал этот вопрос, — серьезно заявил Ной. — Будем копать.

— Копать? Зачем? — Хаму явно больше не хотелось заниматься физическим трудом.

— Копать, в смысле выкапывать? — осторожно полюбопытствовал Смотритель.

— В смысле, — подтвердил Ной. — Корабль должен увидеть свет. Иначе зачем мы его строили?

Молчание было ответом. Но другого Ною не требовалось.

— Вот то-то и оно, — удовлетворенно сказал он. — Не наш это вопрос, не нам его задавать и не нам на него отвечать. Так что будем копать. Лопаты в мастерской, тачки там же. Жду всех во дворе.

И пошел прочь.

Оставшиеся переглянулись: «не их» вопрос явственно светился в глазах каждого.

— Сколько же мы будем выкапывать эту махину? — с печалью в голосе спросил Хам.

— Сколько потребуется, столько и будем, — безнадежно объяснил Сим. — Пошли за инструментом.

Через некоторое время все они, вооруженные лопатами, кирками и тачками, стояли посередине двора и озадаченно наблюдали за хозяином, который ползал по земле с мерной веревочкой.

— Так… двенадцать шагов от этой стены… — бормотал он, — двадцать пять от той… здесь труба проходит, здесь нельзя…

Наконец, излазив и измерив весь двор, Ной, пыльный и довольный, топнул ногой:

— Начинать надо здесь. Он — точно подо мной.

Эта будничная фраза открыла многодневную эпопею Великого Копания — тяжелого, неквалифицированного труда, в результате которого у Смотрителя на руках появились мозоли, еще более укрепилась мускулатура, практически исчез подкожный жир, а аппетит и сон стали стабильными, как атомные часы…

(хотя в свете недавно узнанного это сравнение и некорректно)…

и все подтверждало вечную истину о том, что здоровый труд на свежем воздухе под давлением в две с половиной атмосферы благотворно влияет на организм. Он даже привык, если уместно так заметить, к этим проклятым двум с половиной…

Хорошую научную работу можно написать.

Кстати, о научной работе.

Оказалось, что рутинная деятельность, при правильном к ней подходе, стимулирует мыслительный процесс, распространяющийся в самых разнообразных направлениях, в частности, в том, которое касается рационализации этой самой деятельности и организации труда.

Совершая тысячный, наверно, рейс с тачкой от места уже довольно глубокого раскопа к паровику с прицепом, который увозил изъятый грунт за город, Смотритель вдруг ясно представил нечто, способное существенно облегчить и ускорить «добычу» корабля из-под земли и высвободить человеческие ресурсы, занятые малопродуктивным катанием тачек, чтоб они сгорели! В смысле, тачки чтоб сгорели…

Транспортер!

Да, простая, широкая лента, в местных условиях, сплетенная из листьев не пережившего Потоп, а посему неизвестного ботанике будущего растения…

(Смотритель не был в том уверен, поскольку считал себя в ботанике не докой)…

плюс несколько опорных роликов.

Он поделился идеей с Ноем, и через три дня никому больше не нужно было бегать с тачками: ролики крутятся, лента движется, работа пошла быстрее, все благодарны смекалистому Гаю за изобретательность.

Но чему удивляться? На то он и Хранитель Времени, чтоб знать больше других.

Вдохновленный, он задумался об экскаваторе, но эта идея в допотопных реалиях оставалась утопичной.

После нескольких месяцев копошения в яме…

(не украсившей двор)…

был наконец полностью отрыт верх надстройки судна. Копать приходилось осторожно, чтобы падающими в яму камнями не повредить результат многолетнего труда. Для безопасности пришлось даже соорудить над кораблем некое подобие щита из досок.

Смотритель, опять забывая благоприобретенный опыт, по-прежнему удивлялся непробиваемому равнодушию горожан. Что происходит у Ноя? Копают, видимо. Зачем копают, что копают — нет вопросов! Захочет Ной — сам позовет всех и все объяснит. А коли не зовет — значит не хочет. Его право.

Удивлялся Смотритель все же по инерции. И вспоминал, удивляясь в очередной раз: Ной же его ни о чем не спрашивал — тогда, после встречи с Оракулом. Это равнодушие Смотрителю оказалось по сердцу, а иное, значит, нет?.. Глупо. Да и не равнодушие это. Точно определить: тактичность. Замечательное общее качество, которое после Потопа станет частным, то есть редким. Просто слаб человек, и деление информации на «свою» и «чужую», обнаруживавшее полное отсутствие в этом мире любопытства как явления, казалось ему, человеку этому, немыслимым, поскольку родное его время было насквозь прошито завистью, подглядыванием, стукачеством, предательством и прочим, прочим, что (вот поразительно!) вообще не было присуще древним шумерам.

* * *

Поистине идеальные люди! Хотя, может, это и громковато сказано… Но уж по сравнению с жителями мира-времени, откуда прибыл Смотритель, — точно.

Как-то, бесцельно прогуливаясь по Ис-Кериму…

(были и у него краткие часы отдыха, выделял их работникам нещедрый Ной)…

Смотритель встретил того самого Хранителя Времени, который был его первым и фактическим… кем?.. да учителем, пожалуй. Он был занят довольно странным делом: быстро ходил от дома к дому, прикладывал ладони к стенам, закрывал глаза, иногда касался стен щекой, иногда лбом.

— Хранитель! — окликнул его Смотритель.

— Здравствуй… Гай. — Хранитель нехотя отвлекся от своего занятия. Взгляд его был туманен и рассеян. — Как поживаешь? Как дается работа? Пришла ли к тебе память?

— Спасибо, все хорошо. А ты как?

Очень хотелось спросить: «Что ты делаешь?», но это было бы вовсе не пошумерски.

— Как я? Как я? — В глазах Хранителя заискрилось бешенство. — При чем здесь я или ты? Как мы все? Вот что надо спрашивать! Как весь мир? Ты — человек Времени, но не Хранитель… не совсем Хранитель… Ты не чувствуешь, как я… Хотя, может быть, знаешь… — Все это он бормотал маловнятно, но вдруг осекся и четко сказал: — Пойдем со мной.

Он схватил Смотрителя за руку и потянул к ближайшему дому. Приложился ухом к стене:

— Послушай.

— Что?

— Послушай!

Смотритель счел разумным выполнить просьбу явно находящегося не в себе Хранителя и тоже прильнул ухом к стене рядом с ним.

— Ты слышишь? — почему-то шепотом спросил Хранитель.

— Нет, — честно прошептал Смотритель.

— Время журчит… тихо-тихо. В десятки раз тише, чем раньше… Послушаем тот дом.

Смотритель очень хотел хоть что-нибудь услышать, но — тщетно. Стена и стена. Теплая. Каменная. Шероховатая. Ничего не слышно.

А Хранитель Времени опять схватил Смотрителя за руку и поволок к соседнему зданию. Прижавшись к стене, они снова прислушались.

— То же самое… все дома так… все деревья… люди, звери, предметы… всех Время омывает едва слышно.

— Что это значит?

— Что значит? Горе-Хранитель! Это значит, что все умрет! Понимаешь, Время заканчивается! У всего!

Хранитель с шепота перешел на крик. Прохожие стали оборачиваться. Не из любопытства, естественно, но вдруг человеку плохо и нужно помочь.

— Тише ты, — одернул его Смотритель, — не кричи.

— Кричи не кричи, какая разница? Думаешь, смерть не заметит молчащего? Думаешь, ее можно обмануть? Если бы ты мог слышать… Это самый страшный звук — звук заканчивающегося времени. — Казалось, Хранитель был готов заплакать. — Ты не слышишь… Ты не понимаешь… Это ужасно осознавать… Хотя подожди.

Он опять изменился в лице.

— Ты не чувствуешь, но ты можешь знать. Ты же человек Времени. Из будущего. И в тебе не слышно смерти Времени… — Он уже смотрел на «коллегу» с сердитой завистью. — Ты выживешь, Гай. Ты не умрешь, я слышу. Все умрет, и все умрут, а ты — нет! Как это?

— Хранитель, ты не в себе, успокойся… — Смотритель попытался отвлечь страдальца.

Но тот отшатнулся от Смотрителя и попятился, продолжая кричать на всю улицу:

— Это все из-за тебя! Признайся! Я не слышу ничего, кроме боли! От тебя идет боль Времени! Уйди! Покинь нас!

Даже никогда ни во что не вмешивающиеся шумеры…

(сто раз говорилось, надоело уже)…

на мгновенье замедляли шаги, чтоб запомнить ссору двух Хранителей Времени: одного — нормального, спокойного и другого — явно безумного, которому вряд ли можно помочь…

(странные они, эти Хранители, — иные)…

и шли по своим делам.

А профессиональное чутье не подвело обезумевшего Хранителя — Время шло к концу…

Яму раскопали огромную. Даже одну стену дома пришлось разобрать, чтобы продолжить раскопки. Оставалось совсем немного: под землей скрывался только самый «кончик» носа корабля, остальное, как того и желал Ной, уже «увидело свет».

Над носом находился скальный уступ, висящий довольно угрожающе, и работы были приостановлены, чтобы придумать, как бы его обрыть, расколоть и при этом не уронить на корабль. Попутно Сима отправили на лесопилку за бревнами: требовались подпорки.

Ной и Иафет находились в яме, когда за воротами послышался звук приехавшего паровика. Смотритель и Хам переглянулись:

— Что-то он слишком быстро обернулся.

— Может, забыл чего?

Во двор вылетел Сим с ошалевшими глазами и срывающимся от напряжения голосом прокричал:

— Лесопилка горит!

— Чего там у вас? — подал голос из-под земли Ной.

— Сим примчался весь в мыле, говорит, лесопилка сгорела.

— Ну и где мы теперь возьмем бревна? — пробурчал Иафет.

— Дурак ты! — взвился Ной. — О бревнах подумал! Люди целы? Не погиб никто? Сим!

Сим присел над раскопом.

— Не знаю, отец. Я приехал… я еще издалека видел огонь — думал, опилки жгут, как обычно. Только пламя выше… А подъехал поближе, смотрю — все горит. Бревна на складе, само здание, пила, паровики… все горит. Все бегают, кричат… я ничего не понял, уехал поскорее.

— А ты не подумал, что, может быть, помощь нужна?.. Ну-ка, вынимайте меня отсюда!

Паровик не успел остыть и завелся почти сразу. Пригромыхал с ведрами Иафет, все разместились в кузове и всю дорогу цепко держались кто за что мог: Сим гнал, выжимая из паровой машины невозможное.

Невозможное не помогло: приехали поздно. Лесопилка представляла собой весьма печальное зрелище: обугленный домик, стоящий посреди выжженной зелени, ряком — догорающие бревна. Кругом все дымилось, кое-где тлено, везде раскидан обугленный мусор, грязная мокрая каша хлюпала под ногами… Но не это приковало испуганные взгляды Ноя и всех, кто был в паровике: они смотрели дальше — в глубь леса.

Горящего леса.

Поляна, где стояла лесопилка, и мелколесье вокруг нее уже сгорели, и поэтому большое пламя было сразу незаметно: оно гудело в чаще — там, где раньше высились огромные широколиственные деревья, а теперь торчали черные голые шесты, подсвеченные оранжевыми языками огня.

Смотритель машинально отмстил, как ведет себя здесь огонь: и горит ярче и веселее, чем привычно, причиной тому — высокое давление и больший процент кислорода в воздухе.

Полнеба было затянуто серо-черной пеленой дыма. Лес полыхал уже на довольно большой площади, одной лесопилкой беда не ограничилась.

Смотритель нарушил молчание:

— Там ведь просека, широкая. Для башен. Может, пламя не перекинется на остальной массив?

— Может быть, — рассеянно ответил Ной, — может быть…

Приехали они сюда и впрямь поздно: помогать было нечему.

Потушить лесопилку не удалось, паровики тоже не спасли, пламя не отрезали — ушло в лес. Хорошо, никто не погиб. Помпа, специально сооруженная для того, чтобы гасить костры из опилок, как на грех, не работала, что-то там отвалилось-отломалось. А с ведрами много не набегаешься. Печально…

Печально ехали домой, думая каждый о своем. В тот день уже никому не работалось: запах горящего леса дошел до города. Ночью было видно зарево, и еще сильнее запахло дымом.

Смотритель спал с трудом: то и дело просыпался, ворочался, кашлял и тер слезящиеся глаза. Не он один — весь дом. Да что там: весь город в ту ночь не спал.

День принес новости: пожар изменил направление, теперь он движется в сторону реки. Скорее всего река его остановит. А может, и нет… Может, он начнет обратное движение — к городу…

Весь день Ис-Керим только и обсуждал: может — не может, свернет — не свернет…

А к вечеру пришли обезьяны.

С визгом и криками они вбежали в город — со стороны леса, который выходил к реке. По опаленной шерсти некоторых из них было ясно, что пожар все-таки повернул к городу и теперь вытесняет в сторону Ис-Керима зверей, зажатых между рекой и огнем.

Обезьяны прыгали по улицам, воровали еду с лотков, задирали испуганных горожан, проникали в дома, чинили там погромы, ложились на кровати, в постели, били посуду, скакали по мебели. Они были испуганы и возбуждены, равно как и их эволюционировавшие потомки — люди, никогда не сталкивавшиеся с дикой природой в таких масштабах. Одно дело — подкармливать зверей на опушке леса, гуляя с детьми, другое — отбиваться от обезумевших от страха и боли животных. Кое-кто сопротивлялся обезьяньему террору палками и камнями, кое-кто — ножами и кольями, иные просто закрывались в домах и не знали, что делать — как позвать на помощь, да и кого?

Да и как тут помочь?

Только ждать…

Вторая ночь шла так же тяжело и бессонно.

К рассвету к обезьянам присоединились и другие животные: всех, кто населял стремительно сгорающий лес, огонь гнал в город. Просто обезьяны успели первыми.

Зверье…

(от мелких грызунов до тигров и диких лошадей)…

позабыв об исконном противостоянии, в смятении и страхе блуждало по Ис-Кериму, потихоньку вытесняя людей с улиц в дома.

Кому приятно столкнуться нос к носу со стаей гиен или с мрачным тигром? Риторический вопрос…

Впрочем, мир оказался недолгим, крупные хищники довольно быстро сориентировались в ситуации и учиняли кровавые расправы над «живой пищей» прямо на улицах. Мелким некуда было бежать и прятаться.

Люди невесело наблюдали за всем этим из окон домов и думали об одном: когда же все закончится и звери уйдут? Не хотелось думать, что это — надолго…

Но животные все прибывали… Пожар все приближался… Дышать становилось все труднее…

Дом Ноя был построен мудро — как будто с учетом возможного звериного вторжения: высокие, гладкие стены, наглухо задраивающиеся окна, крепкие ворота. Сидя в доме, на осадном положении, меняя мокрые тряпки, через которые было легче дышать, все члены семьи Ноя плюс Смотритель нервно ждали развития событий. То, что оно, это развитие, последует, никто не сомневался. Либо случится чудо и подует неведомый в этих краях ветер…

(хотя у такого чуда может оказаться вторая сторона: ветер разнесет огонь по большей площади)…

либо концентрация продуктов горения в воздухе еще увеличится и все жители Ис-Керима благополучно задохнутся…

Глупый, бесславный конец.

Даже Смотритель, знающий Миф и понимающий (до сих пор), что Миф развивается по канону…

(Ной и его сыновья, повеление свыше — построить Ковчег, удачно завершенное строительство)…

сегодня (и вчера, и позавчера) уже дергался: слишком много неканонических (и опасных для Мифа) вводных. Мир (по Мифу) должен рухнуть. Но не под огнем, нет…

А тут еще этот безумец…

Из-за закрытых ставен послышался знакомый голос:

— Можно ничего не бояться!

Кричал давешний Хранитель Времени, знакомый Смотрителя.

— Горожане! — кричал он. — Не бойтесь ничего! Нет смысла! Ведь ребенок не боится рождения? Мать не боится рожать? Трава не боится расти? Камни не боятся падать? Тогда почему вы боитесь своего предназначения?

Смотритель с Ноем выглянули из окна. По улице, шатаясь, шел совершенно изможденный Хранитель, в порванной рубахе, волосы всклокочены, лицо измазано грязью. Он увидел Смотрителя и, резко остановившись под окном, вновь закричал:

— Помнишь, я говорил тебе про Время? Оно завершилось.

Кто-то меня спрашивал: что такое миг? Кто это был?

Он осмотрелся: на улице никого, только звери. Окна закрыты, слушателей, кроме Ноя и Смотрителя, нет.

— Молчат… — расстроился Хранитель. — Ну и ладно. Так вот, миг — это все, что нам осталось… Он с нами. Последний наш миг! Наслаждайтесь им! Что ж вы попрятались по углам, как тараканы от света? Живите, дышите, радуйтесь! Времени больше нет!

Из-за угла дома вышел тигр.

Чинно ступая мягкими широкими лапами, из-под которых, при каждом касании земли, выбивались облачка пыли, он шел… или плыл?.. прямиком к безумному Хранителю Времени. По неподвижному взгляду кошки не было понятно, что у нее на уме, но любая встреча с тигром — опасность, нет разницы — голоден он или сыт, в хорошем расположении духа или в дурном.

Ной закричал Хранителю:

— Иди к воротам! Медленно иди! Я сейчас открою! — и кубарем помчался вниз, отпирать калитку.

Смотритель продолжал наблюдать.

Хранитель увидал тигра, усмехнулся и остался стоять.

— Спасаться от смерти? Зачем, Ной? Разве ты можешь отличить полмига от его четверти, а четверть от целого? Я-то могу, но разве не лучше самому выбрать себе смерть, если она неизбежна? Так веселее…

Ной загремел засовом, приоткрыл калитку, крикнул в щель:

— Иди сюда! Не делай резких движений!

Тигр приближался к Хранителю, стеклянно глядя ему в глаза, только мягкие, меховые уши дернулись, когда Ной закричал.

— Кошка, — улыбнулся Хранитель, — ты хочешь съесть меня? Не отказывай себе в этом. Только, знаешь, ты даже не успеешь меня переварить. Не хватит времени. Ты задержишься здесь на те самые полмига. А он, — Хранитель показал тигру на окно, из которого торчала голова Смотрителя, — он все увидит. Ему жить еще долго.

Тигр подошел вплотную к Хранителю, обнюхал его, лизнул ногу.

— Видите? Я ей нравлюсь! — засмеялся Хранитель.

Он потрепал тигра по голове…

(и вправду как простую кошку)…

и улыбка исчезла с его лица.

— Это что? — В голосе Хранителя звенел ужас. — Я чувствую… он тоже переживет… у него много Времени… — Он взглянул вверх, на Смотрителя. — Гай… у кошки тоже есть Время. Не столько, сколько у тебя, но есть. Ни у кого и ни у чего нет, а у вас есть! У тебя и у тигра! Что это? Объясни мне!

Тигру надоело слушать вопли. Тигр лег рядом, перевернулся на спину и легко махнул лапой.

Хранитель упал.

На ноге осталась красная полоса.

Он закричал — страшно и отчаянно.

Закричал Ной.

Закричал Смотритель.

Ной выскочил на улицу, схватил раненого безумца за кисти рук и потащил в дом, но тигр не желал расставаться с игрушкой. Молниеносно опустил лапу, вонзив в грудь Хранителю пятерню кинжалов-когтей. Поднял морду и уже не безразлично, а злобно посмотрел на Ноя.

Тот продолжал бессмысленно тянуть уже не кричащего (силы ушли), а стонущего от боли Хранителя.

Тигру это не понравилось.

Коротким прыжком он настиг Ноя, толкнул его, сбив с ног, но больше не нападал, видимо, решив оставить на потом. У него был миг — доиграть с первой жертвой. Схватив обмякшее тело зубами…

.. (Смотритель ощутил, что мертвое; Хранитель умер не от раны, но от шока)…

он стал мотать головой, и тело послушно моталось следом, а тигр отпускал его, катал по земле, хватал снова, бил передними лапами, отталкивал задними…

Тигр не заметил, как Ной исчез.

Смотритель не заметил, как Ной появился… Он встал рядом, взглянул поверх головы Смотрителя в окно, на разодранный труп Хранителя, тихо произнес:

— Я не смог ничем ему помочь.

— Я видел, — кивнул Смотритель.

— Что происходит, Гай? Ты же — Хранитель, скажи мне.

— Время и верно заканчивается, Ной. У всех и у всего. Но не у нас. Нам будет страшно. Нам будет трудно. Но это не наша доля — умирать сейчас. Мы пока погодим.

Остаток дня, вечер и начало ночи прошли за самым, как неожиданно выяснилось, трудоемким в жизни занятием — сохранением этой самой жизни. И относительной безопасности ее. Кто бы когда мог подумать, что лежать ничком на полу и дышать через мокрую тряпку — утомительное и тяжкое занятие? Смог только густел, все и вся покрылось серым налетом…

(род плесени?)…

тряпки на лицах оказались скверными фильтрами — высыхали и пропускали едкий горький воздух.

Люди надрывались в кашле, теряли сознание.

Положение выглядело критическим…

Ох уж эти относительности и неточности во временных расчетах! Ох уж это несладкое бремя «первопроходства» и «первооткрытий»!

Вернись Смотритель в Службу со своими нынешними…

(а не полученными при выходе в прошлое)…

знаниями о допотопной эпохе, тотчас принесенная им картинка будет расписана по минутам, зарешечена координатной сеткой, и не останется в ней ни одного «загадочного» момента. Загадочного для Службы, разумеется. Отработанный материал — в архив. Техникам — директива: налаживайте аппаратуру для еще более глубоких бросков. Грядущим Смотрителям…

(если кому-то зачем-то придется вновь выйти в допотопное время)…

будут вручены наиполнейшие знания и подробнейшее руководство к действиям. Ура!

Сладостные мечты отравленного угарным газом мозга.

Идущий ощупью…

(в переносном смысле)…

в кромешной тьме…

(без всякого переносного смысла, увы: света никто не зажигал, берегли воздух)…

Смотритель, не уверенный в следующей минуте, начал всерьез думать об аварийной эвакуации из этого опасного для жизни времени. Логика имела место; если эта — финал, если финал — не странствия Ковчега под ливнями Потопа…

(то есть точно — по Мифу)…

то на кой черт Смотрителю дожидаться такого финала? Нужен ли он Службе — задохнувшимся?..

Впрочем, мысли эти несли все же теоретический флер, потому что Смотритель — не только и не просто смотрящий, но, главное, — действующий персонаж любого Мифа Истории…

(действующий за кулисами его)…

а значит, не только имеет право, но и обязан вмешаться в ход Мифа, дабы он (ход) точно соответствовал ему (Мифу). Но вмешиваться, знал Смотритель, можно лишь тогда, когда понимаешь абсолютно точно: он (ход) ведет к слому, который изменит Миф. А до абсолютного понимания — ждать и гнать от себя вредные мысли, пусть даже и с теоретическим флером.

Минута…

Еще одна…

Дышать невозможно!

Не дышать — тоже.

Глаза не открыть — дымно…

Да и зачем открывать — что нового увидишь?

Если бы это время было кем-то уже исследовано…

(расписание по минутам, координатная сетка, ничего загадочного)…

то Смотритель знал бы точно, что и когда должно произойти. Для минимизации риска. Хотя смерть даже в насквозь изученном времени — явление крайне прискорбное, история Службы знает такие прецеденты. И со Смотрителями, и с техниками, и даже с туристами. Погибает человек по незапланированной нечаянности или по собственной глупости — это полбеды. Можно спасти, «отмотав» события на несколько минут назад и предупредив гибель. А если он был один и погиб без свидетелей? Приходится его искать в полной бескрайности, начиная с той точки в пространстве-времени, откуда он последний раз выходил на связь, или того хуже — с момента прибытия в «поле». А где искать Смотрителя? В районе пожара, о котором Истории пока неизвестно?..

На улице давно было тихо. Ни криков, ни стонов, ни кашля. Все живое берегло дыхание. Казалось, что мир за окном уже умер, как и положено сюжетом Мифа. Удивительно — жалко не было. Пропади все пропадом!

Как забавно (тот ли это термин?) начинает относиться к действительности человек, сражающийся с ней (с действительностью) за свою жизнь…

И все же слушал, слушал, слушал… (сквозь кашель собственный и всех членов немалой семьи Ноя)…

тишину за окном: а вдруг…

И вдруг…

Все-таки интуиция, шестое из десятка чувств, которыми должен обладать Смотритель, не подвела. Не зря он сконцентрировал все внимание на слухе. Тишина была нарушена какой-то низкочастотной вибрацией, усиливающейся с каждой секундой. Звук доносился откуда-то сверху. Смотритель собрался с силами, поднялся с пола, подошел, пошатываясь, к окну и распахнул его, не обращая внимания на протестующее мычание Ноя: он был странно уверен в правильности своих действий. Вибрация превратилась в низкий гул, это уже услышали все, подняли головы, заинтересованно смотрели поверх тряпок сощуренными слезящимися красными глазами. Смотритель взглянул на небо — оно было привычно серым, чуть темнее, чем всегда, из-за смога. Везде, кроме одного фрагмента, окрашенного в неожиданно розовый цвет.

— Что это? — просипел Ной, у которого еще остались силы на удивление.

— Это спасение. Спасение и гибель. — Смотрителю изо всех сил хотелось верить в то, что все именно так, как он и предполагает, иначе не имело смысла вообще верить во что бы то ни было.

— Хранитель… ты даже сейчас говоришь загадками… — Ной закашлялся.

— Тише. Береги дыхание. Уже скоро.

Он неотрывно следил за тем, как кусочек неба все розовеет и розовеет и эта розовость разрастается, увеличивается в размерах, дышит, пульсирует, живет. Он смотрел на этот свет и понимал, с какими чувствами моряки ловят глазами пляшущее пятнышко маяка во время бури.

Розовое пятно расплывалось все быстрее. Уже красное в середине, с начинающей проглядывать яркой белой точкой в самом центре красного и с серой рваной каймой по краям, оно занимало добрую половину неба. Ничего подобного никто из шумеров никогда не видел, и поэтому, позабыв про удушье, члены семьи Ноя сумели подняться, подойти к окнам и во все глаза следили за разворачивающимся в небе праздничным…

(ах, какое неуместное слово!)…

цветовым танцем.

Белая точка тоже росла, не было сомнений, что именно она — причина танца.

Гул перерос в грохот, грохот в шипение, шипение в свист.

Увлеченные нежданным…

(и уже казавшимся вполне уместным — праздничным)…

спектаклем люди даже не заметили, что стало легче дышать.

Только Сим вдруг тронул за плечо Смотрителя и молча показал пальцем на его волосы.

Ну шевелятся от ветра. Что удивительного-то?

От ветра!

Это потом, когда он вспоминал поэтапно, посекундное весь этот «перелом сюжета», ему было ясно, что громадный метеорит, столкнувшийся в тот день с Землей, падая, проходя сквозь водную мантию атмосферы под неблагополучным с кинематической точки зрения углом, сильно разогрелся, вскипятил огромную массу воды. А уж эта вскипевшая вода, которая, как и полагается теплоемкому веществу, передала его красное свечение на экран неба, и нагрела прилегающие воздушные слои до нестандартных по тогдашним метеорологическим меркам величин.

Как следствие — разница давлений и — ветер.

Впервые в истории Земли!

Ветер усилился, позволяя свободно, с облегчением дышать. Люди с изумлением рассматривали качающиеся деревья, трепещущую одежду, путающиеся волосы. Было страшно и весело — одновременно.

Сквозь шум (шум!) ветра (ветра!) донеслись истошные крики обезьян — животные предчувствовали что-то, что человеку, умеющему воспринимать только поверхностные впечатления, было невдомек.

А белая яркая точка в центре бури все увеличивалась в размерах, и становилось понятно, что она приближается. Не только Смотрителю, который знал. Но и всем жителям Ис-Керима, высыпавшим на балконы домов, выглянувшим в окна.

Белая точка, достигнув апогея яркости, начала вытягиваться в горизонтальной плоскости и менять цвет. Скоро стали различимы две части — ядро и хвост. Ядро — собственно камень, заблудившийся на космических тропинках, а хвост — шлейф перегретого пара, следствие повреждения защитной водяной оболочки.

Как далек тогда был Смотритель от научных толкований происходящего! Он, как и все шумеры, как и все жители полушария, из первого ряда наблюдал одно из самых впечатляющих и трагических событий в истории Земли. Он знал его исход. Но — се человек! — ему в эти мгновения было просто чертовски интересно…

Наступил пиковый момент. Водная мантия устала сопротивляться разрушительному движению метеорита и лопнула.

На небе растекся огромный круг, подобный тому, что возникает на воде из-за брошенного камня, только здесь камень не утонул, а — наоборот — вылетел из воды. В проеме, проделанном камнем, показался черный космос с искрами звезд — еще одно не виданное никем из землян диво. Разверзшееся небо, еще почему-то продолжавшее светиться остатками розового, не сомкнулось обратно, а, напротив, — прореха стала расширяться, величественно бурля облаками и обнажая все новые и новые подробности устройства Солнечной системы в частности и галактики в целом.

А что же камень?

А он, сокрытый внезапно сгустившейся ночной темнотой, с воем пролетел высоко в небе и через бесконечно…

(показалось)…

долгое время где-то упал, заставив землю содрогнуться.

Неведомое количество баллов по малопонятной Смотрителю шкале Рихтера тряхнуло дом Ноя так, что на толстых стенах образовались широкие трещины. Но дом выдержал. Пока.

— Бежим отсюда! — крикнул Смотритель.

Не ему одному пришла в голову идея выбраться под открытое, пугающее своей яркостью небо — из дома, грозящего развалиться, даже несмотря на изрядный запас шумерской прочности. На улицы выбежали практически все жители города. Кроме тех, чьи жилища оказались чуть слабее, чем дом Ноя. Увы, но таких было слишком много. Больше половины домов только на улице Со разрушены до основания. Из-под каменных груд доносились крики еще живых людей…

Тысячелетия спустя один великий англичанин скажет точно: «Распалась связь времен!» Он скажет это совсем о другом событии, несопоставимым с гибелью мира, но — о гибели души скажет. А разве это не одно и то же? Душа и мир… И при чем здесь сопоставимость масштабов!

Так думал Смотритель, и он был прав.

— Там люди! — кричал Смотритель людям…

(тоже людям…),

растерянным, не понимающим, что происходит, не ведающим страха перед природой, выросшим в тепличных (буквально) условиях. — Надо растащить камни! — кричал он. — Что вы стоите? Скорее!

Шумеры, чья жизнь за пару мгновений потеряла всю свою основательность и фундаментальность, медлили, стараясь уложить в себя новую реальность.

— Что с небом? — спрашивали они. — Что это на нем? Почему другой цвет? Почему так трясло? Что это было? — И еще десятки вопросов.

И стояли. И смотрели на небо. И на город, который умирал. И даже не плакали, потому что не понимали, что надо плакать. Крики заваленных, погребенных заживо соседей никого не мобилизовали, а скорее наоборот — заставляли тушеваться и уходить в себя. Стресс плюс обратная сторона прекрасной шумерской независимости. И нежелания вмешиваться в жизнь ближнего.

Но не до такой же степени?..

Смотрителю страшно было видеть, как люди обнимают и успокаивают своих жен или детей, стоя на камнях, из-под которых виднеется еще живая рука Человека, совсем недавно, быть может, касавшаяся их в трогательном приветствии «лодочкой»…

Неужели до такой?

Сам же обозначил: тактичность. Неужто все же равнодушие?..

И все же сумел растолкать, докричаться, достучаться — заставил работать.

Именно так: работать. Ибо это во все времена было работой из самых трудных — спасение людей.

Разгребая завалы, оттаскивая вместе со всеми камни и доски, Смотритель думал о том, что полгорода наверняка лежит в руинах, но такой организатор-затейник, как он сам, живет только на улице Со…

Или все-таки есть другие? Может, не он один?..

Сперва спасли шестерых. От травм и увечий сразу после спасения умерли двое. Четверо отделались царапинами и синяками, у одного была сломана рука. Работали так быстро, как вообще могут работать шумеры, — идея спасения пробилась сквозь броню самозащиты…

(докричался Смотритель!)…

и как-то прижилась. А прижившись, стала жить автоматически. Постепенно приходящие в себя горожане все активнее швыряли обломки, все четче организовывали друг друга, все меньше причитали и ужасались.

Вскоре спасенных прибавилось: еще десятеро, постанывая от боли, искалеченные, но счастливые тем, что выбрались из каменного плена, лежали поодаль на одеялах, принесенных из неповрежденных домов.

Работа пошла так споро, что люди даже не замечали близкого соседства с дикими зверями, тоже немало оглушенными Событием и поэтому, мягко сказать, неадекватными. Обезьяны с воплями скакали по деревьям и развалинам, пугали и без того напутанных женщин и детей, дрались друг с другом, птицы кружили над городом, галдели мерзко, мелкие зверьки шныряли под ногами, копытные носились… Хорошо, хищников нигде не было видно — ушли от суеты.

Один из мужчин, перекидывавших камни, вдруг остановился, выпрямился, посмотрел на небо.

— Не понял… — произнес он.

— Что такое? — спросил его сосед по живой цепочке.

— На меня капнуло.

— Птица, наверное, — улыбнулся сосед, — слышишь, сколько их там? Ой, и на меня тоже! — Он стер со лба каплю, рас смотрел ладонь в свете факела. — А ведь это не помет.

— И на меня капает, — подал голос сосед с другой стороны.

Люди задирали головы в небо, жмурились, когда капли попадали им прямо в глаза, недоумевали, переглядывались. И вскоре человеческий муравейник, копошившийся на руинах, был охвачен новым волнением: с неба капает вода! Совершенно чистая, прохладная, обычная вода — никакой не помет. Работы приостановились. А капли стали чаще и сильней. Это испугало людей. Поднялась всеобщая паника, началось бегство. Те, кого не успели спасти из-под развалин, были забыты. Теперь уже навсегда, понял Смотритель. Шумеры накрывались чем попало, забегали в дома, прятались под деревьями.

Смотритель даже не попытался вразумить людей, его бы все равно никто не слушал, да и не успел он; на него налетел Ной, сгреб в охапку и бегом потащил к дому.

— Ной, ты куда?

— Прятаться!

— Зачем? Это всего лишь… вода с неба. — Смотритель неожиданно споткнулся: в древнешумерском языке не нашлось слова «дождь». Но и «вода с неба» звучало уместно: точно. — Она не причинит нам зла!

Ной не отреагировал. Он толкал Смотрителя перед собой, силой гнал к дому, а силы у него — избыток. Он сейчас был крайне занят спасением неразумного рассеянного Хранителя от незнакомой, грозной беды, и мало ли что там кричит Хранитель: не до него.

Смотритель почел за благо подчиниться. Он уже отлично знал, что истинного шумера Ноя очень трудно в чем-либо убедить, но уж коли тот «убедился», то будет стоять на своем, как скала.

Ной затолкал Смотрителя в дом, запер за собой дверь. Все остальные уже ждали их. Ной прислонил его к стене, прижал, заорал:

— Что происходит? Хранитель ты или не Хранитель?

— Чуть что — сразу Хранитель, — проворчал Смотритель. — Все, что я хотел сказать, я уже сказал. Время меняется. Это болезненно и страшно. Но через это надо пройти. Получится далеко не у всех, многим суждена смерть. Как тем, кто остался под руинами. Будет еще много смертей, смиритесь…

— От воды с неба?

— И от нее тоже.

— Но почему? Ведь все было так хорошо…

Что на такое ответишь?.. Смотритель взглянул в окно: дождь усиливался. Слышался такой родной и приятный шелест листвы, по которой колотят маленькие кулачки капель. Этот звук на мгновение вогнал Смотрителя в какую-то ностальгическую истому, причем — сразу по двум временам: и по родному, в которое он вернется… когда-то… и по допотопному, которое ушло навеки. Допотопного было жаль, очень жаль. Даже глаза повлажнели. Или показалось?..

Как, однако, банально: плакать в дождь.

А дождь зашумел сильнее. Возникли привычные, милые сердцу барабанные звуки, на земле заблестели лужи, а на них — пузыри.

— Ной, — испуганно прошептала Руфь, жена Сима, — здесь тоже льет.

Она сидела у стены, задрав голову: с потолка бежала тоненькая, но быстрая струйка.

— И тут тоже, — из другого угла подал голос Иафет. — Отец, наш дом протекает.

Дом действительно протекал.

И причиной тому были даже не трещины в стенах, образовавшиеся от падения метеорита, а всего лишь привычная и проверенная поколениями технология строительства, не предполагавшая защиты от атмосферных осадков: швы и стыки не герметизировались и не шпаклевались. Зачем? Нет ветров, нет сквозняков, крыши возводились символические, а в некоторых домах и не возводились вовсе: здесь никогда не знали нужды защищаться ни от палящего солнца, ни от дождя.

— Хранитель, объясняй. — Ной спросил спокойно, будто был уверен в том, что Гай сейчас расскажет, как действовать.

Смотритель задумался.

Можно, конечно, сказать, что пришла пора эвакуироваться в корабль, так как он — единственное герметичное строение в округе, но хотелось, чтобы Ной сам принял такое решение. Так нужно для Мифа. Он, вестимо дело, не сильно пострадает, если не Ной, а кто-нибудь другой произнесет «правильные» слова, но Смотритель упрямо…

(хотя понимал, что бессмысленно)…

хотел соблюсти историческую справедливость — в конце концов, в этой игре он должен быть абсолютно честен.

Позиция.

— Эта вода с неба — надолго. Дом пропитается ею и может не выдержать, — Смотритель приложил руку к мокрой стене, — у дома мало Времени, я слышу…

Ной согласно кивнул. Понял или нет — какая разница. Просто кивнул, потому что Времени мало у всех и выяснять подробности — последнее дело. Поднялся во весь свой могучий рост, оглядел рассевшееся по разным углам семейство, изрек:

— Собираем вещи. Берем самое необходимое, запасы пиши — все, какие есть, и, стараясь не намочить, несем в корабль. Там наверняка будет сухо.

— Мы станем там жить? — с неподдельным ужасом спросил Хам.

— А ты можешь предложить что-то другое?

— Не могу.

— Тогда не болтай попусту, а делай, что сказано.

И в умирающем доме началась суета — как всегда, перед большим отъездом, как в любое Время, а не только — в заканчивающееся. Бегали как заведенные, таскали, роняли, подбирали, откладывали все, что только попадалось на глаза. Куда там — самое необходимое: весь дом был собран подчистую в темных, пахнущих смолой помещениях корабля, который наконец-то обрел практическое применение. Курсируя между домом и ямой во дворе…

(корабль загружали сверху — так удобнее)…

Смотритель отметил, что погода ухудшается по всем параметрам — дождь уже превратился в ливень, поднялся сильный ветер, раскачивающий и грозящий повалить деревья: это будет просто — грунт рыхлый. Двор-колодец сдерживает ветер, значит, на улице он бушует круче.

Атмосфера теряет воздух. Давление падает. Скоро это начнет чувствоваться.

Смотритель взглянул на дырку в небесах — бурление облаков там продолжалось, но размеры самого отверстия не изменились…

Или изменились? Глазомер подводит? Непонятно… Да и не особо-то это важно, процесс пошел — вот Что главное. Лужи во дворе стали походить на маленькие озера, земля под ногами раскисла окончательно — с каждым шагом ноги по щиколотку погружались в грязь, которая смачно чмокала. Края ямы, где покоился корабль, стали скользкими, грунт кусками падал внутрь, на крышу надстройки, и тут же смывался дождем. Возле бортов плескалась грязная водичка — со временем судно само всплывет из этой своеобразной верфи, вопрос подъема, который так заботил Ноя, решится силами природы.

Мимо Смотрителя, чавкая подошвами сандалий, пробежал Сим с ящиком, наполненным каким-то барахлом. Притормозил, обернулся, крикнул сквозь дождь:

— Гай, иди в дом, помоги Иафету притащить паровую машину. Он не справится сам.

— Хорошо, — кивнул Смотритель.

Хорошо-то хорошо, только паровой машины на борту корабля, отправляющегося в Новую эру, оказаться не должно — это будет непозволительно резким скачком технической эволюции нового человечества. Самостоятельно, по памяти, никто из семьи Ноя такой агрегат соорудить не сможет, поэтому отсутствие паровой машины в новой жизни гарантирует «правильный» ход исторических событий, то есть — точное соответствие Мифу.

Иафет суетился вокруг машины, примеряясь, за что бы ухватиться. Увидев Смотрителя, обрадовался:

— Бери за тот край. Потащили.

Смотритель нехотя взялся за деревянную перекладину, и они вдвоем подняли тяжеленное устройство.

— Не тяжело? — поинтересовался Иафет.

— Тяжело, — буркнул Смотритель. — Из нее что, воду забыли вылить?

— Нет, я вылил, она пустая. Больше ее не облегчить. Дотащишь?

Маленький он, Смотритель-Хранитель, для гигантов-шумеров, маленький и слабосильный. Как не озаботиться: справится ли с такой тяжестью, что и самим шумерам — тяжесть…

— Постараюсь.

Пыхтя и мелко семеня, двое покрасневших от натуги мужчин вынесли машину во двор. Только сойдя с каменного пола террасы, Иафет немедленно почти по щиколотки врос в совсем уже раскисшую землю.

— Все нормально? — поинтересовался Смотритель, к которому неожиданно пришла хорошая вредительская идея.

— Да… — прокряхтел Иафет, высвобождая ногу для нового шага.

В следующую минуту оба брели в грязной жиже, нащупывая ступнями остатки тверди. До ямы с кораблем оставалось совсем немного, когда Смотритель вдруг застонал:

— Не могу больше. Тяжело.

— Потерпи. Чуть-чуть осталось.

— Не могу-у! — провыл Смотритель и отпустил свой край.

Иафету ничего не оставалось сделать, как отпустить и свой тоже.

Машина плюхнулась в грязь и, радостно булькая, затонула в ней до половины.

— Что ты наделал, — заорал Иафет, — мы ж ее отсюда не вытащим!

— Давай попробуем.

Смотритель сделал честную попытку потянуть агрегат на себя, но тот плотно сидел в грунте и не поддавался.

— Все! Мы потеряли ее, — с неподдельным трагизмом в голосе произнес Иафет. — Ты что, не мог дотерпеть? Осталось всего десять шагов…

Трагизм объясним: машина для семьи была великим подспорьем в их трудолюбивой жизни.

— Она выскользнула… — попытался оправдаться внутренне обрадованный Смотритель.

— Выскользнула… — передразнил его Иафет. — Слабак!

Развернулся и почавкал в сторону дома за новой порцией вещей, которые — Смотритель знал — уж точно не смогут навредить Истории.

В колышущемся полумраке помещения, которое Смотритель вольно определил бы как кают-компанию, освещенном парой масляных ламп, среди вповалку брошенных вещей молча сидели восемь человек. Девятый, Ной, стоял и молча на них смотрел.

— Можно начинать привыкать к новому жилью, — мрачно пошутил он, — я уже начал.

— Получается? — так же мрачно спросил Иафет.

— Плоховато, — вздохнул Ной. — Но, надеюсь, мы здесь ненадолго. Должен же этот всемирный потоп когда-нибудь кончиться?

Вот и название определено. Пока — со строчных букв. Но на то он и Миф, чтобы все в нем с прописных звучало.

— Кончится, — подал голос Смотритель.

— А мы доживем? — опять мрачно, но все же пошутил Ной.

— Мы-то доживем, — вздохнул Смотритель.

Полагал, что сейчас последует вопрос: «Кто не доживет?», но не дождался. Молчали все, со страхом ощущая невиданное: корабль ощутимо раскачивало. Он по-прежнему стоял в яме, разве что вода подняла его… ну, может, на метр, вряд ли пока выше… но держался-то он уже не на скальной породе, а на водной подушке.

— Нас поднимает. — Ной тоже понял, что произошло. — Эдак мы рядом с домом стоять будем.

— Будем, — подтвердил Смотритель. — И дальше, дальше, дальше…

8

Дождь не усиливался: некуда было, таких дождей Смотритель…

(он бывал в разных, скажем так, периодах времени Земли, в тех периодах, когда еще не знали слова «экология», и в тех, когда только о ней и пеклись)…

не видел за всю свою хитрую жизнь. Собственно, термин «потоп»…

(поклон Мифу)…

был снайперски точен: дождь не шел, а висел, беспросветно плотно закрыв серой пеленой окружающую действительность.

Ни Ной, ни его сыновья, ни их жены не проявляли никакого желания оценить обстановку за бортом собственными глазами, наоборот — прятали их, отворачиваясь: к льющейся с неба воде не привыкли, не успели, да и не желали привыкать, дождь им казался чем-то противоестественным, свыше посланным…

(а так оно и было, если верить Мифу)…

как наказание за… а за что? а за все. Они потом, когда придут в себя, подумают, за что им такое выпало, а пока… Пока лишь Смотритель, наиболее лояльно, выражаясь высокопарно, относящийся к новому для местных реалий атмосферному явлению, в одиночку выбирался несколько раз наружу, чтобы воочию увидеть, что сталось с миром.

Что с миром — видно не было: стена дождя (потопа!) загораживала мир. Но дом Ноя покосился: фундамент не выдержал. Двор превратился в болото. Возможный для Истории компромат — паровая машина, удачно оброненная накануне, — сгинул бесследно. Деревья тоже отказались стоять вертикально в том киселе, который остался от некогда твердой земли.

Известие о кончине дома, принесенное насквозь промокшим Смотрителем, повергло семейство в траур, будто умер кто-то из ближайших родственников. Впрочем, вполне объяснимая реакция… Презрев страх перед «водой с неба», все по очереди выбирались на свет, чтобы печально посмотреть на покосившееся строение с одной обвалившейся стеной.

— Теперь нам некуда возвращаться… — тихо промолвил Ной, когда все вновь собрались в кают-компании, а точнее, в длинном низеньком одноэтажном доме, выстроенном на палубе и разделенном на большие и малые отсеки.

Он (вдруг!) постарел, как-то сразу, сидел на ящике у стены, согнулся, умостил голову на кулаки, сложенные на коленях.

— И не пришлось бы… — так же тихо сказал Смотритель.

— Что ты имеешь в виду?

— Жизнь семьи в том доме окончена. Время вышло.

— Так, значит, мы зря надеемся на возвращение?

— Зря.

— А почему ты раньше не сказал?

— А что бы это изменило? — Смотритель произнес ЭТО неожиданно громко.

Получилось вызывающе.

Ной, в принципе не склонный к разжиганию скандалов, сейчас особо терпеливо отнесся к резкой реплике Гая — он понимал, что в таких стесненных обстоятельствах лишние обиды и ссоры ни к чему.

— Ты прав, Гай, ничего бы не изменило, но знать-то все же хотелось… Тем более что ты — знал.

— Узнал, — поправил Смотритель. — Только сейчас узнал. — Он костерил себя за выпущенные из-под контроля эмоции. — Понимаешь, Ной, Время открывается мне не тогда, когда я прошу, а когда оно само захочет. Я же не пророк, не Оракул. Я всего лишь — Хранитель… Прости за резкость. Вырвалось.

— Понимаю, Гай. Нам всем сейчас непросто.

— И так еще будет до-о-олго… — Смотритель помолчал, добавил: — Сказал все, что знаю.

Ной кивнул, поднялся во весь рост, и как только что внезапно и сразу постарел, так внезапно и сразу принял привычный облик сильного и, главное, уверенного в собственных силах человека.

— Я бы хотел призвать всех к сдержанности и благоразумию, — изрек (именно так) он громко и не без приказных интонаций. — Мы не знаем, сколько именно нам жить в Ковчеге…

(и опять нежданно, но ко времени выпало на свет нужное словечко — из Мифа)…

вот так жить — тесно, бок о бок, но Хранитель уверен, что долго. Поэтому мы не имеем права ругаться, ссориться, скандалить, таить обиды. Мы теперь друг друга должны беречь… еще больше, чем раньше.

Здесь Ной мог бы выразительно взглянуть на Иафета — самого вспыльчивого и несдержанного из сыновей, но не сделал этого.

И правильно. Сообразно вышесказанному.

Он еще говорил о предках, о традициях народа вообще и их рода в частности, вспоминал своего отца, вспоминал детство сыновей… Короче, ни о чем вроде бы говорил, а психологическая атмосфера на корабле… на Ковчеге… и впрямь смягчилась, Смотритель ощутил это.

Чего не скажешь о физической атмосфере.

Давление начало падать. Что естественно, чего следовало ждать.

Первыми на недомогание пожаловались женщины.

Несмотря на то что по сравнению со Смотрителем самая хрупкая допотопная женщина — сущий богатырь, все же мужчины в этом мире…

(как и в любом)…

были крепче.

Может, что и чувствовали, наверняка чувствовали, но не придавали пока значения чувствам.

А Мара даже расплакалась:

— Как голова болит! Я вся горю…

— Что с тобой? — Хам явно растерялся.

Болезни в допотопном мире, знал Смотритель, были крайней редкостью. И не потому, что люди здесь нестандартно здоровые, а потому, что условия нестандартно тепличные.

(Хотя что считать стандартом? Эпоху самого Смотрителя?.. А может, она-то и нестандартна, вообще — из ряда вон, а стандарты обретались как раз здесь — до Потопа…)

Так что заявление Мары о головной боли повергло Хама, да и не его одного, буквально в заторможенное состояние: что же с этим делать? Если арсенал знаний и умений для лечения, например, травм кое-какой имелся, то такой малопонятный недуг, как «голова болит», явился для всех чем-то зловеще пугающим. Тем более что уже и каждый сам начинал улавливать в себе отголоски похожих симптомов: и сердце бьется как-то не так (слишком заметно), и в голове в самом деле будто ковыряется кто-то. Сначала легонько, иголочкой, а потом все сильнее и сильнее — вот уже толстые гвозди в ход пошли, а вот и зубило, а вот и лом…

Через некоторое время и мужчины, терпевшие доселе, начали жаловаться: каким бы суровым и сильным ты ни был, игнорировать головную боль трудно. Непонятное всегда страшно. А общность проблемы стимулирует оживленное обсуждение.

— Такое ощущение, что голова надута горячим воздухом, — закинул затравку Сим.

— А мне кажется — наоборот: что-то снаружи давит на голову. Как пресс на маслину, — предложил свой вариант Хам.

Иафет мрачно смолчал, а Смотритель-Хранитель-Гай, наименее остро переживавший перемену давления…

(как-никак — возврат к привычным для него значениям атмосферного давления)…

желая поддержать общую «симптоматическую» беседу, почти бодро сказал:

— А у меня однажды уже болела голова, почти так же. После удара о кузов паровика. Дня два болела.

Глупость сказал. Намеренно. И ведь помогло.

— Два дня? Это немного. — Сим повеселел: решил, что и у него через два дня все пройдет.

Не прошло.

Через два дня произошло иное, отвлекшее всех девятерых от недомоганий и в каком-то смысле облегчившее страдания. Корабль всплыл.

До сего момента он покачивался, чуть приподнявшись с каменного ложа, зажатый с одной стороны куском грунта, который не успели срыть до той достопамятной ночи. Вода давно затопила все полости пещеры, где Ной развернул строительство, и постепенно поднималась все выше и выше, к краям бортов, к верхней палубе, заставляя волноваться всех обитателей: а не затопит ли их?

А одним не самым прекрасным утром раздался оглушительный «чмок», и корма корабля, освободившаяся от плена липкой жидкой, колышущейся, как студень, грязи, на которой лежал Ковчег, взметнулась вверх, позволив всему незакрепленному скарбу (и людям заодно) возможность свободно скатиться кубарем к носу. Нос тоже не заставил себя долго ждать. Едва все пришли в себя, поднялись, потирая ушибы и морщась от резко усилившейся (естественно!) головной боли, как полетели назад: с «чмоком», похожим на первый, вырвался из грязевого плена и нос судна.

Это Смотритель понял сразу, что вырвался, а Ною требовалось время, чтобы обрести для себя некое (новое!) понимание.

Он бесстрашно выбрался наружу, чтобы оценить возможный ущерб своему детищу, и вернулся очень скоро весьма возбужденным:

— Мы всплыли! Всплыли!

Было непонятно — рад он или раздосадован.

— Высоко? — лениво спросил Смотритель, которому уже надоело мокнуть под дождем и трудно высыхать, мокнуть и высыхать, и поэтому абсолютно не хотелось выходить наружу.

— На человеческий рост, не меньше.

Значит, метра на два, а то и на два с половиной, принимая во внимание шумерскую рослость. Новое плавучее состояние корабля ощущалось внутри неслабой бортовой качкой…

(пока сидели в жидком студне, качка была килевой и куда менее сильной)…

и скрежещущими звуками — корпус терся о стенки ямы.

Ясно понимая, что всплытие будет только продолжаться, Ной счел необходимым проинспектировать нижние трюмы: не пробило ли где борт, нет ли протечек. Смотритель слегка удивился его фразе, сказанной по-будничному уверенно:

— Нам еще плавать и плавать.

Откуда бы такая уверенность?..

Пятеро мужчин за полдня облазили все трюмы, вымазались в смоле, надышались копоти от ламп и успокоились наконец: корабль не подведет. Ни капли забортной воды не просочилось внутрь.

А дождь все лил и лил. А корабль — Ковчег потихоньку всплывал. А жизнь внутри утрясалась, приобретала даже какие-то черты комфортной. Из вещей, наспех взятых из дому, пригодилось абсолютно все — даже невесть зачем оторванные от стен Хамом и принесенные на корабль корпуса безжизненных электрических ламп. Повалявшись несколько дней в углу простым хламом, они обрели новое предназначение: стали крючками для просушки одежды возвращавшихся снаружи — из дождя. (Термин, названный Смотрителем вместо зыбкого «вода с неба», прижился.) К слову, сушить приходилось не только верхнее одеяние, но практически все, что было матерчатым — влажность воздуха, и так немалая, из-за дождя достигла каких-то поразительных значений, и поэтому на корабле не было ни одной абсолютно сухой вещи. Все влажное. Обычное просушивание помогало мало, вернее сказать, не помогало совсем. Над огнем Ной сушить ничего не разрешал — слишком много смолы кругом, есть риск спалить весь корабль. Грелись сами кое-как над маленькими костерками, разведенными на металлических плитках, служивших некогда подставками для горячей посуды. Их тоже приволок Хам, не разумея, для чего они могут пригодиться. Однажды промокший в очередной раз Смотритель предложил соорудить постоянный, защищенный очаг, с дымоходом, чтобы впредь не бояться огня и не тесниться у костров. Ной молча кивнул и ушел в трюм подыскивать подходящие материалы. Вскорости можно стало не только сушиться, но и полноценно готовить горячую пищу из запасов, собранных также впопыхах, а поэтому весьма однообразных: пшено, рис да бобы, вот и весь ассортимент.

К головной боли постепенно привыкли, научились жить, не замечая ее. Появилась, правда, одышка, а еще небольшая вялость, но и это было воспринято философски: ничто никого уже не удивляло. В принципе. Смотритель, правда, вспомнил, что апатия и потеря интереса к жизни суть побочные явления стресса, который возникает у человека от понижения давления. Но что стоят знания, коли невозможно их применить? Ничего не стоят: давление уже не повысится…

Хотя кое-какие крупицы небезразличного отношения к жизни еще остались.

— А где все люди? Где наши соседи? Где жители Ис-Керима? — однажды спросил Ной.

Ни у кого спросил, просто так, в воздух.

— Прячутся, — неопределенно ответил Смотритель.

Он был единственный, кто слышал Ноя, так что вопрос скорее всего относился к нему. Они с Ноем стояли на палубе под маленьким козырьком палубной надстройки и смотрели на останки разрушенного дождем дома. С привычной уже горечью, к сожалению. Ко всему привыкаешь…

— Где им прятаться? — продолжал Ной. — Если наш дом развалился, то и все остальные вряд ли сохранились. А Ковчег есть только у нас.

— Может, в пещерах? Их много в округе.

— Там орки. Туда никто не пойдет.

Смотритель смолчал. Не рассказывать же, что он сам довольно долго жил в пещере и ему не приходилось ее ни с кем делить. Но вопрос Ноя уместен: в самом деле — где люди? Если не в пещерах, то где? Какому количеству пострадавших от наводнения и дождя вышла боком эта странная шумерская незаинтересованность ни в чем? Сколько людей могли бы найти спасение на корабле Ноя? Едва ли не весь город, да еще и Оракул со своим раздутым штатом охраны. Может быть, и для животных место нашлось…

Смотритель в очередной раз запнулся в своих рассуждениях. Отсутствие людей соответствует Мифу. А отсутствие животных на борту — никак!..

Судно всплывает. До начала дрейфа осталось не так много времени, а мысль о спасении зверей Ноя никак не посещает. Посетит ли? Или нарушение канона…

(присутствие в Ковчеге несанкционированного — девятого! — пассажира)…

разломало весь ход Истории? Если так, то пора задумываться о самых нелюбимых Смотрителем издержках профессии — о хирургическом вмешательстве в события. О ментокоррекции, например. О направленном ведении персонажей Мифа — по Мифу и ведения.

На эти меры Смотритель идти не любил, старался все решать простыми, человеческими, естественными путями. Получалось, правда, не всегда…

И потом — что внушать Ною? Любовь к животным? Сострадание к боли живого существа?..

Куда легче и логичнее внушить ему заинтересованность в судьбах соседей по Ис-Кериму. Но логичней для чего? Для Ноя? Да. Но не для Мифа…

Или мысль о том, что мясо животных можно употреблять в пищу?..

Вряд ли. Шумерам никогда не приходило в голову, что плоть животных можно поедать, эта мысль для семьи будет отвратительной.

Впрочем, полагал Смотритель, до поры отвратительной. А придет пора, столкнутся шумеры в новой жизни с белковой недостаточностью…

(из-за слишком, по сравнению с привычным, разреженного воздуха)…

так легко предположить, к каким «низостям» приведет их желание жить. И ведь приведет. История земных цивилизаций после Потопа не знает народов, массово придерживающихся вегетарианства…

Но вот еще вопрос — как отыскать «каждой твари по паре», если на берег сойти невозможно: не на чем — раз, и два — берег размыт так, что вряд ли на нем сохранились какие-то «твари». Разве — где-то в глубине. Но как туда добраться?..

— Гай, взгляни. — Ной легонько толкнул ушедшего в раз мышления Смотрителя. — Вон там…

Вон там имел место ответ на вопрос Смотрителя про животных.

В руины дома и двора, прямым курсом к кораблю, вплыло бревно, на котором, съежившись и прижавшись друг к другу боками, боясь пошевелиться, чтобы бревно не повернулось, сидели две обезьяны. Если в выражении их морд искать человеческие эмоции…

(во все времена люди любили делать именно это, очеловечивая животных)…

то обезьяны были явно в отчаянии.

— Бедняги… — сочувственно произнес Ной, заставив Смотрителя напрячься: а ну как не придется прибегать к «экстренным методам»? А ну как само все состыкуется?

Пока стыковалось.

— Как бы их отловить? — Ной оглядывался, ища что-нибудь, чем можно было бы подтащить бревно к корпусу корабля.

— Само плывет, смотри. Прямо сюда.

Бревно, влекомое неведомым «внутридворовым» течением, направлялось прямо к ним. Обезьяны с надеждой и без опаски смотрели на людей.

— Гай, принеси-ка веревку.

Крепкий льняной канат спустили к причалившему уже бревну, и обезьяны резво взобрались наверх. Стремглав промчавшись мимо Смотрителя и Ноя, они прошмыгнули в полуоткрытый дверной проем. Через миг оттуда послышался женский визг.

Ной и Смотритель рванулись вслед.

Прямо у выхода стояла Руфь — самая молоденькая в семье — и, тяжело дыша, держалась за сердце.

— Это… это что было? Что-то пробежало…

— Это обезьяны, Руфь, всего лишь обезьяны. Они тебя не укусили, не оцарапали?

— Обезьяны… они просто убежали… куда-то.

В тамбуре было достаточно темно, что объясняло испуг женщины.

— И где их теперь искать? — Ной с сомнением смотрел в темноту.

— А зачем их искать? — спросил Смотритель. — Сами найдутся, если захотят.

— А ну как еще кого напугают?

— Могут. Предупредим всех. А испуганное личико Руфи предъявим как доказательство… — Смотритель не выдержал и рассмеялся. — Ной, они же тоже хотят спастись.

— Да я и не собираюсь их выгонять. Просто надо бы им помещение какое-то отвести. Чтобы не носились где ни попадя. Ворочать будут, вещи портить… Я этих тварей знаю!

Так возникло первое за минувшие грустные дни развлечение для девятерых человек, волею стихий (или Мифа) заточенных в чреве деревянного гиганта.

На поиск и отлов обезьян были мобилизованы все. Каждый вооружен одеялом или пледом — для безопасной транспортировки пойманного животного в специальную комнату, обозначенную Ноем как «зверинец».

Несмотря на большие размеры судна, прочесать все помещения удалось довольно быстро, и обезьян нашли мирно спящими на куче опилок в самом крайнем — носовом — трюме.

Иафет и Смотритель перенесли обмякших и вялых зверей в названное Ноем помещение. Обезьяны были до странности сонливы. Как тряпичные куклы. Ной прокомментировал это по-своему, но с научной точки зрения верно:

— У нас головы болят, а их в сон клонит. Представляешь, сколько они ждали, пока смогли слезть со своего бревна. На нем ведь не заснешь…

Появление обезьян заставило Смотрителя еще сильнее задуматься о людях, которым нигде не удалось укрыться и спастись от стихии. О тех, кто принял мученическую смерть, захлебнувшись под обломками своих домов, о тех, кто стал жертвой нападения диких зверей, о тех, кто наверняка пытался отвоевать у орков их пещеры или хотя бы разделить с ними этот нехитрый кров. Сколько людей еще остаются живыми сейчас? И сколько останется к завершению дождя? Где еще есть незатопленные возвышенности и неразрешенные дома? Сколько у этой катастрофы нелепых жертв и сколько счастливых спасений?

Смотритель за свою карьеру наблюдал множество смертей — массовых и индивидуальных, осознанных и нечаянных, кровавых и спокойных… Он в общем-то благодарен судьбе за то, что она его сейчас избавила от необходимости быть бесстрастным и ни к чему не причастным…

(увы, но это — составляющие профессии Смотрителя)…

и самая грандиозная катастрофа в истории человечества предстает его глазам обычным дождем…

А если бы ее не случилось?

Если бы современные Смотрителю ученые, рассчитав траекторию полета злополучного космического булыжника, сбили бы его с пути «истинного» и он пролетел бы мимо «теплицы» — Земли? Что за цивилизация населяла бы эту планету спустя пять тысяч лет? Не насквозь больные, уставшие от жизни, вечно испуганные всем человеки со средним сроком существования в шестьдесят лет, а красивые, сильные, мудрые долгожители, знающие и умеющие столько, сколько цивилизации-мутанту, полномочным представителем которой является Смотритель, не постичь и за три жизни.

Или орки? Мощнотелые, недалекие дикари, живущие по простым законам силы и естественного отбора…

Неведомо.

В любом случае эти ученые…

(и все предшествующие им поколения землян — за пять минувших после Потопа лет)…

не родились бы, не жили бы, а значит, и не могли бы остановить космическое шальное тело.

Парадокс.

Служба Времени не может допустить временного парадокса, поэтому Смотритель — здесь. Только — он. Он один. А ученые отдыхают.

* * *

А матушка-Земля, между прочим, сама потихоньку возвращает себя в исходное состояние «парникового эффекта», неясными, подспудными силами возвращает, заставляя малоразумных детишек своих сочинять все новые и новые машины и агрегаты, лишь побочным производством которых становятся «социально значимые товары и услуги», а основное, конечно, выработка тепла. И нагревают атмосферу в разных точках планеты заводы, электростанции, ядерные устройства, взрывы бомб…

Что это? Возврат к естеству? Или экологический СПИД Земли?

Неведомо.

Так или иначе, но Смотрителю по долгу службы довелось пронаблюдать некий мир, отличный от того, к которому он привык, а истинный он или ошибочный, этот мир допотопной Земли, — не его забота.

К сороковому дню дождя корабль всплыл окончательно.

Вода скрыла все напоминания о существовании города Ис-Керим и его ближайших окрестностей. Девять человек — последние, кто помнил, что здесь еще недавно находился благополучный город, — уже успели привыкнуть и к дождю, и к головной боли, и к своей исключительной судьбе, и к двум беспробудно спящим в трюме обезьянам.

А тут дождь возьми да прекратись.

Проснулись ночью все разом. Проснулись от тишины. От отсутствия привычного «барабанно-шелестящего» звукового фона. Не сговариваясь, вышли наружу. Стояли, смотрели, молчали. Все то же самое, только без шума дождя. Оказалось — есть тихий плеск воды, есть поскрипывание досок под ногами, есть крики птиц, невидимых в ночном мраке…

До рассвета не засыпали. Каждый думал о своем варианте развития дальнейших событий. И лишь Смотритель точно знал, что им предстоит.

Утро прояснило многое. Кое-что — в буквальном смысле:

— Голубое! — заорал Сим, первым вышедший наружу — справить нужду.

— Что там у него голубое? — ернически поинтересовался Иафет. — Неужто бобы?

— Оно голубое! — продолжал орать Сим.

В голосе — страх и удивление.

Обеспокоенные криками родственника, члены команды вышли наружу, и каждый из них при выходе столбенел и произносил одинаковое:

— И вправду голубое!

Шумеры впервые увидели настоящий цвет неба.

Природа сменила гнев на милость, и после сорокадневного дождя соизволила порадовать людей сказочно хорошей погодой: чистый до самого горизонта небосвод, картинно кудрявые немногочисленные облака, безветрие и незлое поутру, желтое солнце.

Весь день был посвящен изучению мира без традиционной маскировочной пелены дождя, высказыванию наперебой предположений о цвете неба, о природе загадочных белых образований, парящих в воздухе без опоры, о таком ярком, что невозможно смотреть, солнце. Смотритель тоже участвовал в этих наивных разговорах, своими «гипотезами» стараясь преподать Ною и его семье более-менее правильное знание, но без ухода в глубокие умствования о физике атмосферы.

А ведь впереди еще была ночь и звездное небо. То-то потрясение будет.

Вода, однако, закрыла не всю близлежащую землю. Вдалеке виднелась та самая гора, в одной из пещер которой жил Смотритель — до прихода в Ис-Керим. Подзорной трубы на корабле не нашлось (забыли впопыхах), и поэтому разглядеть, выжил ли кто на этой частичке суши, не представлялось возможным.

На мутной глади новообразованного моря качалось великое изобилие всевозможного плавучего хлама: деревянная мебель и ее обломки, какие-то ящики, доски, щепки… Всплывшие деревья образовали несколько больших зеленых островов, на которых нашли спасение многие животные: взъерошенный мокрый тигр, обнявший толстый ствол лапами, дикая козочка, запутавшаяся своими длинными ногами в ветках, еще несколько обезьян, манул, и еще коза, и еще кто-то, и еще, и еще…

Оставив семью по-ребячьи удивляться ярким краскам нового мира, Ной отвел Смотрителя в сторону и серьезно сказал:

— У меня имеются кое-какие соображения насчет нашего будущего, но… ты, Хранитель, для меня человек авторитетный, и я хочу прислушиваться к тому, что ты говоришь.

— Прислушивайся, — разрешил Смотритель.

— Но ты ничего не говоришь! Будто и не представляешь, что нас ожидает.

— Я же не пророк.

— Слышал, слышал. Но ты же Хранитель Времени. У вас всегда находится что ответить.

— Отвечу. Спроси. — Смотритель и впрямь подзабыл слегка о своих «штатных» обязанностях — пускать маловразумительный туман, за которым, впрочем, — часть правды. Иногда — немалая.

— Спрашиваю. Вода спадет?

— Отвечаю. Спадет. Но не скоро. Она еще не вся прибыла.

— Как не вся? С неба же не льется больше. Откуда ей прибывать?

Ну как тут ему расскажешь о метеорите, грохнувшемся оземь так, что кора дала трещину величиной в полпланеты? Как расскажешь о подземных водах, где-то далеко бьющих огромными горячими фонтанами?..

— Не знаю. Прибывать будет.

— А потом?

— Потом встретим сушу и высадимся на ней. И начнем новую жизнь.

— Значит, нам здесь еще долго…

— Довольно долго.

— Значит, надо делать запасы…

— Значит, надо. Мои ответы совпадают с твоими соображениями?

— Спасибо тебе, Хранитель.

— За что?

— За все, — хитро улыбнулся Ной. — Раз надо делать запасы, значит, начнем вот с чего… Хам! Сим! Иафет!

Призванным «к ответу» сыновьям была вкратце изложена программа на близкое и далекое будущее и предложено высказывать свои мнения. Там, откуда прибыл Смотритель, такой разговор называется «мозговым штурмом» и практикуется повсеместно — когда ситуация требует. Сейчас — требовала. Он с удовольствием смотрел на разом ожившие лица шумеров, измученных более чем месячным заточением в темных помещениях корабля, отсутствием ясных перспектив и непрекращающейся головной болью. И если последнее может изменить только время…

(для привыкания к бытию в мире с иным атмосферным давлением потребуется долгое время)…

о первом позаботилась природа, «выключив» дождь, то второе — перспективы! — Смотритель им обрисовал, и хоть особо светлыми их не назовешь, люди с радостью ухватились за некое подобие определенности: все-таки — точка опоры.

— Мы сплетем из веревок сети и будем вылавливать деревяшки, — кинул идею Сим. — Солнце очень горячее стало, они будут быстро высыхать. Так что топливо нам обеспечено.

— Годится, — одобрил Ной.

— Пока все это не сгнило, — Хам указал на плавучую груду деревьев, — надо обобрать с них все плоды и листья. Чего добру зря пропадать?

— Следует вообще повнимательней понаблюдать за тем, что там плавает, — подал голос хозяйственный Иафет, — мало ли какая ерунда может пригодиться.

— Отлично! — радовался Ной. — А как мы будем проводить свободное время?

— Свободное время? — Иафет нахмурился. — Отец, мы ведем речь о выживании. Откуда взяться свободному времени?

— Зачахнуть, Иафет, можно не только от недостатка пищи, но и от непосильной и однообразной работы. Но не думай, что в свободное время, о чем я толкую, мы станем лежать на палубе и смотреть в голубое небо.

— А что мы станем делать?

— Собирать пассажиров в Ковчег.

— Каких? Откуда?

— Зверей. Из воды, — буднично заявил Ной.

— Зачем? — буквально простонал ничего не понимающий Иафет.

— Чтобы занять себя чем-нибудь — раз, и чтобы спасти живые души — два. Посмотри, — он показал на тигра, слившегося со спасительным бревном, — дерево набухнет и перестанет держать его, Он утонет. А до этого будет мучиться от жары, сам видишь, какое солнце стало. А тени нет. Тебе его не жалко?

— Отец…

Иафет хотел было поинтересоваться душевным здоровьем Ноя, но осекся — уважение все-таки превыше всего. Хотя и смолчал он довольно красноречиво.

— Да, я твой отец. И если ты не хочешь, чтобы я сошел с ума от тоски, ты мне будешь помогать. И вы все! Поймите же, мы — одни в новом мире! Пусть хоть кто-то… хоть звери придут в него с нами…

— Хорошо, но это же самоубийство — тащить на корабль тигра!

— Ты погляди на него повнимательней.

— И что?

— Что ты видишь?

— Ну, тигр…

— Какой?

— Какой? Полосатый. Отец…

— Отец, отец, кто спорит. — Ной ликовал. — Он — спящий! Обезьян наших видел? Спят беспробудно. Нам их даже кормить не надо.

— Но когда-то ведь он проснется.

— Проснется — мы его на волю выпустим.

— В воду?

— Нет. На сушу. — Ной сказал это тихо, но четко и уверен но, мельком глянув на Смотрителя.

9

Хорошая погода, однако, долго не продержалась.

На следующий день находящаяся в глубоком стрессе природа снова занервничала, зашумела, задула ветрами, забурлила водами молодого моря, загрохотала громом и продемонстрировала ничтожному населению Земли все имеющиеся в ее палитре оттенки серого. Напрочь исключив голубое.

Вкусившие радости штиля и хорошей видимости, члены команды Ковчега, по общему решению названного «Ис-Керим», приуныли: вместе с погодой испортилось и самочувствие. В трюме громогласно храпел вытянувшийся во всю свою недюжинную длину тигр, к его животу прижался маленький кот манул, наловленные в товарных количествах барсуки; куницы, суслики и прочая меховая мелочь теплой грудой дружно сопели у стены. Смотритель безбоязненно гладил спящего тигра и вглядывался в его морду: он или не он сейчас переваривает настоящего Хранителя Времени? Может, то был другой тигр, который тоже спасся? А может, именно прошлый — ведь погибший Хранитель почувствовал, что Время его не заканчивалось, и крикнул о том…

Впрочем, какая теперь разница!

Главное — процесс вылавливания животных начался. И продолжится, если Ковчег сумеет, дрейфуя по воле ветра и волн, добраться до островка-горы. Пусть не так продолжится, как хотелось бы и как было бы значительно легче контролировать, выражаясь номенклатурно, поголовье, парность и ассортимент: выезжать на паровике Сима с сетями в лес, выкапывать ямы-ловушки, налаживать петли-капканы… Увы, ушел поезд. Ни сетей, ни паровика. Рыть что-либо негде. Хотя как знать: возможно, тогда бы этот (или другой) тигр не был бы таким покладистым, без увечий не обошлось бы…

Опять История, следуя сюжету и канве своего Мифа, проявляет оригинальность и обставляет жизнь так, что человек…

(Ной в данном случае)…

даже в самых смелых своих предположениях не может и приблизиться к Истине.

«Ис-Керим» дрейфовал, качаясь на волнах, тренировал выносливость желудков своей команды и обучал хитростям морского дела — в частности, закреплению всего и вся в неподвижности. Ранее бездушные вещи вдруг ожили и принялись мотаться из стороны в сторону — в зависимости от наклона пола. Похлебки разливались, очаг угрожающе рассыпался на тысячи опасных искр, мелкие предметы раскатывались по темным углам до лучших времен. Но лучшие времена пока маячили в солидном отдалении, и поэтому фиксацией всего внутрикорабельного скарба пришлось заниматься фундаментально. Стулья и столы прибивались к полу намертво, полки обретали перегородки и бортики, вокруг очага вырос защитный барьер из металлической ленты. Всякую мелочь собрали в ящики, снабженные запирающимися крышками, для одежды и одеял Ной и Хам сколотили несколько шкафов.

Полутьму, неизвестно зачем придуманную Ноем во всех внутрикорабельных помещениях, разбавили естественным светом из свежепрорубленных окон: стало существенно удобней жить. И к тому же экономилось осветительное масло — днем внутри корабля наконец стало светло.

В общем, обживали Ной и его команда свой плавучий дом, как могли.

То, что вода прибывает и без дождя, было заметно по все уменьшающемуся клочку суши, бывшему некогда самой высокой точкой в округе Ис-Керима. Одноименный корабль, по воле новорожденных шаловливых ветров, потихоньку дрейфовал к этому островку, желтеющему среди зелено-серого мусорного моря. Уже можно было разглядеть отдельные камни на берегу, деревья и хлам, на время отторгнутый противоречивой акваторией. Смотритель ловил в себе отголоски совести и пытался понять — хочется ему встретить здесь спасшихся людей или нет? Человеколюбие бубнило, что спасать нужно всякую живую Душу, встречаемую на пути, а лояльный сотрудник Службы Времени невнятно отбрехивался общими фразами о Мифе, о «приказе», о «задании» и прочая. Этот сотрудник и сам себя ощущал немного лишним на корабле — девятым! — где тем же Мифом предусмотрено только восемь человек команды, а уж о десятом и всех дальнейших думал с ужасом.

Хотя — почему бы и нет? Уж обманывать Миф, так по полной программе…

Смотритель внутренне смирился с возможным появлением на корабле новых людей — в конце концов, человеколюбие важнее.

Он и не представлял, что успокоенное им человеколюбие подвергнется серьезному испытанию — и очень скоро подвергнется…

К вечеру «Ис-Керим» оказался на расстоянии десяти — пятнадцати минут ходьбы от каменного острова, если бы по воде можно было ходить пешком. Для Ковчега — пустое расстояние. Ноя это радовало: он намеревался поискать на острове какую-нибудь спасшуюся живность и набрать камней, деревяшек, растений (если выжили) — для хозяйственных нужд. Ветер медленно, но верно подносил корабль к берегу, и ВСЯ команда стояла у бортика в нетерпеливом предвкушении высадки и прогулки. Ной даже присмотрел большой камень у обреза воды, за который можно было бы зачалиться.

Но улыбки и воодушевление быстро исчезли, как только из-за этого камня выскочил орк. Он был обнажен, ужасающе грязен и впечатляюще мускулист. Размахивая руками и горланя что-то невнятное, он суетливо бегал туда-сюда по самой кромке воды, явно прося о помощи.

— Орк, — прокомментировал очевидное Сим.

— Орк, — находчиво подтвердил Ной.

— Что делать будем?

— Ничего.

— Но он же тоже живая душа, — сам не зная зачем, сказал Смотритель.

— Он — орк, — отрезал Ной, взглянув сердито.

Ему не понравилось неоправданно гуманное отношение Гая к представителю враждебного людям племени. Однако Смотритель решил дожать:

— Ведь он один, а значит, не опасен. Почему нам его не взять? Умрет же в мучениях…

Эх, не надо было так говорить, разрушая собственную легенду! Настоящий шумер…

(а Хранитель Времени — самый что ни на есть настоящий, несмотря на свой маленький по шумерским понятиям рост)…

должен быть непреклонен по отношению к оркам. У него и в голове не может укладываться, как к этим созданиям относиться… даже не с симпатией, даже только снисходительно — в какой бы ситуации они ни оказались. Орк — единственное живое существо, которое шумер может себе позволить убить. Не просто без зазрения совести, но даже с энтузиазмом. А Смотритель подставился, вернее — подставил Хранителя…

— Почему ты так говоришь, Гай? — Ной смешал в голосе сердитость и искреннее удивление. — Это же орк, я повторяю. Ты удивляешь меня, Гай.

— Да… — увял Смотритель, — он — орк. Я не прав. Прости, Ной.

Возникшее напряжение понизил не на шутку разволновавшийся Сим:

— А если эта тварь попытается к нам залезть? Вон — веревки висят…

— Веревки убрать! — мгновенно приказал Ной.

Хам и Иафет метнулись выполнять приказ.

Орк, в общем-то и не предпринимавший попыток самостоятельно попасть на корабль, тем не менее расстроенно взвыл, когда увидел, что люди затащили наверх два так соблазнительно болтавшихся каната.

Но корабль по-прежнему несло к высокому камню. Это явно очень нервировало Ноя, так как он отчетливо видел: если орк сумеет забраться на камень, то до бортика корабля рукой будет подать, В буквальном смысле. А рука у орка сильная и хваткая.

Орк, видимо, подумал о том же. Он сообразил, что если веревки убрали, значит, его не ждут. Но он сообразил и другое: на этой плавучей штуке обязательно нужно и можно спастись. Во что бы то ни стало. Перехватив озабоченный взгляд Ноя, он шустро вскарабкался на камень и, коверкая и без того уродливое лицо в подобии человеческой улыбки, принялся нетерпеливо приплясывать на самой верхушке, ожидая, когда же судно к нему подплывет.

А ветер и не думал менять направление. Да и инерция у тяжелого «Ис-Керима» была немалая. Глухой стук — и корабль причалил к суше рядом с камнем.

Орк, не медля, приступил к абордажным действиям: оттолкнувшись, с места мощно прыгнул на борт корабля. Уцепился могучими руками за край, начал подтягиваться, помогая себе цепкими пальцами на ногах, и очутился бы на корабле, не сориентируйся Ной вовремя и не оглоушь орка по голове первой попавшейся палкой. Орк сдавленно рыкнул, но стараний не остановил. Видно, головы у этих существ крепче, чем у людей: человека Ной просто убил бы. Следующий удар Ной нанес по пальцам орка, вцепившимся в переборку. Кожа лопнула, брызнула кровь, но орк и тут продолжал держаться. Ной заколотил по всему, что попадалось — по рукам, плечам, голове, даже пытался ткнуть в лицо, но орк предусмотрительно подставил агрессии буквально-таки каменный затылок.

— Да из чего ж вы сделаны, звери? — в сердцах воскликнул Ной, отбрасывая измочаленную палку.

Вовремя подбежавший Хам протянул отцу другую — толще и крепче. Смотритель оглянулся — вокруг, как назло, не было больше ничего подходящего, чтобы помочь Ною, а колотить монстра голыми руками — пустое, как уже видно, занятие.

«Ис-Керима», все это время тершийся боком о камень, вдруг начал по прихоти волн отчаливать, и опора из-под ног орка ушла. Теперь он висел прямо над водой, но попрежнему оставался невосприимчив к весьма энергичному внешнему воздействию начавшего уже уставать Ноя.

— Да как же его отлепить-то? — Ной даже повеселел, так его удивляла выносливость орка.

— Может, багром? — предложил Сим. — Я сейчас принесу.

Женщины отошли в сторонку и с ровным интересом наблюдали за происходящим. Испуга не было: они пребывали в уверенности, что Ной не допустит появления орка на корабле. А зрелище увлекательное…

Сим приволок багор, но Ной не стал сразу же тыкать острием в прикипевшего к борту корабля орка, Он выразительно помахал блестящим наконечником перед его глазами и вежливо спросил:

— Может, сам отлипнешь?

— Ы-ы! — ответил орк и, вжав голову в плечи, зажмурился, не отпуская, однако, рук.

— Как хочешь, — сказал Ной и легонько ткнул орка в плечо.

Орк взвыл, метнулся в сторону, быстро перебирая разбитыми руками по борту, и вдруг изловчился и закинул ногу на его край. Еще одно движение — и он на палубе.

Ной заорал: «Не-ет!», и кинулся к орку с багром наперевес. Уже не предупреждая и не жался, он вонзил в грязное, бугрящееся мускулами тело полированное острие. Удивительно, но, несмотря на все углубляющуюся рану в плече, орк крепко держался за борт. Орал от боли, но держался. Смотритель отвернулся. Ему неприятно было наблюдать гуляющую на лице Ноя улыбку.

— Что, ублюдок, непонятно тебе? — Ной напирал на багор всем телом, загоняя его в рану, — Тебя здесь не ждут, не хотят. Пытались по-человечески объяснить — не понял. Объясняем на понятном тебе языке — тоже не понимаешь. Ты какой-то непонятливый орк…

— Хватит уже! — Смотритель не желал более быть соучастником и свидетелем измывательств над пусть каким угодно, но все же живым существом.

Он шагнул к Ною и выхватил у него багор.

— Ты что? — огрызнулся Ной.

— Не мучь его. Или убей, или…

— Что «или*?

— Ничего.

Смотритель чуть было не выпалил: «…или пусти на корабль», но остановился. Не ровен час еще и сам багром под ребро от распаленного Ноя схлопочешь: тогда Миф о восьмерых обитателях Ковчега обретет законное основание.

Орк же, почуяв разлад среди людей, продолжил попытки попасть на корабль — не таясь и не стараясь сделать это внезапно. Да и не мог уже — внезапно. Видно было: ослаб.

— Он же лезет, Гай! — заорал Ной. — Бей его!

Смотритель медлил. Остановить это существо болью не представлялось возможным: порог чувствительности у орков, очевидно, занижен, а убивать…

И зачем только он выхватил у Ноя багор?..

— Бей же! — кричал Ной, но оружие отнимать не спешил.

Очень своевременная проверка на лояльность и верность идее. И условия подходящие.

Смотритель сделал короткий замах и точно вонзил острие багра орку в глаз, Тот коротко взвыл и обмяк, рухнув в воду.

Настроение на остаток дня у всех было испорчено. Волны и ветер никак не хотели разлучать дрейфующий корабль и плавающий вверх спиной труп орка, и он качался на волнах, пока ночь не скрыла его.

А ночью не давал заснуть протяжный плач какого-то зверя, выжившего на каком-то из островков. Ной весь испереживался из-за того, что темнота не позволит найти и спасти его…

Все это мощно «накручивало» Смотрителя, и утром, после того как охрипшего за ночь зверя все-таки нашли и вытащили из воды, он не выдержал и, фигурально выражаясь, припер Ноя к стенке, спросив:

— Скажи, в чем разница между шакалом, которого мы только что спасли, и орком, убитым нами вчера?

— Убитым тобой… — поправил его Ной.

Это не было уходом от ответственности за содеянное, но — только констатацией факта.

— Не важно, — не стал возражать Смотритель. Да и в чем возражать-то?.. — Я, ты, Сим или Хам — его мог убить кто угодно. Я лишь выполнял твою просьбу.

— Просьбу? То есть, не будь меня, ты бы позволил этому… существу забраться на корабль?

— Ты не ответил мне: в чем разница между желанием жить у орка и у нас с тобой? Почему мы спасаем зверей и убиваем орка?

— Орк — зло. Это очевидно. Не понимаю, о чем тут говорить.

— Скажи, Ной… может быть, мне тем ударом отбило на прочь какое-то важное знание… скажи, почему шумеры никогда никого не лишают жизни?

— Никого, кроме орков? Потому что не я раздавал жизнь и не мне ее отнимать.

— Но и орку не ты дал жизнь…

— Он — из тех тварей, что отнимали жизни у людей. У нас! Видел бы ты…

— Не видел. Но догадываюсь. Думаешь, это дает нам право обходиться со зверями по-звериному? Тигр, спящий в трюме, тоже за свою жизнь поубивал вдосталь. И Хранителя, кстати, задрал он или его собрат. Мы же ему не мстим.

— Тигр — зверь.

— А орка ты считаешь человеком? Тогда почему мы его не спасли?

— Орк — не человек.

— Зверь? Тогда почему бы нам его не простить?

— И не зверь.

— А кто же? — Смотритель искренне удивился отсутствию логики в словах Ноя.

— Орк — это орк. К нему — особое отношение. Орков вообще не должно быть на Земле, они — ошибка. И Царь Небесный, наславший все эти бедствия… — Ной повел рукой вокруг, — просто очистил Землю от скверны и гнили.

— От скверны и гнили? А этот орк, видимо, был не самым скверным и уж вовсе не гнилым, если выжил, а, Ной, как думаешь? А все погибшие люди, твои благопристойные соседи, настоящие шумеры, — они что, тоже скверна?

— Гибель соседей и наше спасение — воля Царя Небесного.

— А орк?.. Ной, не уходи от ответа. Если следовать твоей логике, то орку мы явно были посланы для спасения. Но мы не спасли, а убили его. Решили, что вправе корректировать замысел Царя Небесного.

— А что же ты вчера об этом не вспомнил, когда втыкал багор ему в глаз, а?

— Нечестно ты споришь. Ной. Речь-то не обо мне или тебе. Я всего лишь хочу узнать, чем люди руководствуются, относясь к оркам так, как относятся. Если у тебя нет ответа — скажи. Не пытайся выкручиваться. Я же вижу…

— Что ты видишь? Мою ненависть к оркам видишь? Постоянный страх женщин и детей видишь? Истерзанные трупы соседей, подброшенные на дорогу, видишь?

Ной начал закипать, но Смотритель его остудил:

— А истерзанное… раз уж мы заговорили в таком стиле… истерзанное тело Хранителя Времени ты хорошо видел? А кровь на лапах нашего тигра?

Ной замолчал надолго. Вздыхал, отворачивался, жестко тер руками лицо.

Наконец вымолвил:

— Я сам не всегда понимаю…

— Что?

— Почему все так… Одних бережем, других убиваем. У всех ведь внутри течет кровь, бьется сердце. Сложно достучаться до самого себя и попытаться рассудить, почему к людям и зверям — одно отношение, а к оркам — другое. Убив однажды орка, начинаешь понимать, что пика так же легко войдет и в человеческую плоть… Ты прав… Странно все это… — Последнюю фразу Ной произнес совсем тихо.

— Странно — не то слово… — неясно и мимо дела сказал Смотритель, потому что пришло время его реплике.

— Но у нас есть Царь Небесный, руководящий нашими действиями. — Ной как очнулся, заговорил бодро и высокопарно. — Он видит все и решает, кому кого убить, а кому кого спасти. И наверно, он знал о наших соседях… хороших в общем-то людях… знал что-то такое, что позволило ему приравнять их к оркам.

— Ничего себе! Что же они за грешники-то такие?

— Не ведаю. Не мое это дело.

Хваленая Шумерская «хата с краю»…

— Легко так жить, Ной?

— Как жить? О чем ты?

— Очень легко возлагать всю ответственность на Царя Небесного, а с себя, в свою очередь, все снимать, прикрываясь неосведомленностью и незаинтересованностью.

— Не понял.

— Ной, ты даже не даешь себе труда — понять… Да вы… мы все, шумеры, люди, как что ни случись, вечно указываем на небо… каждый раз, как только сталкиваемся с проблемой, требующей минимального умственного напряжения. Говорим: «Вон — Царь, он рассудит, он решит, он помилует, он накажет!» И в то же время позволяем себе решать то, что тоже, по логике, должно решаться не нами. Как думаешь, это идея Царя — расплодить орков, чтобы те истребляли людей? Или, может, тигр, нами спасенный, был наказан за какие-то тигриные грехи и ему следовало медленно умирать от жары и голода на бревне? Почему тогда мы вмешались и нарушили волю Царя?

— К чему ты ведешь, Гай?

— К тому, что роль Царя Небесного не стоит перегружать лишней ответственностью.

— Или к тому, что никакого Царя Небесного нет?

— Твое предположение, — на всякий случай открестился Смотритель.

— Не юли. Не только мое. Вы, Хранители, всегда говорите о Царе Небесном не как о живом… а как-то отстраненно… как о несуществующем.

Смотритель почувствовал, что сейчас начнется нечто, именующееся «разговором начистоту».

— А тебе и остальным это не нравится. Так?

— За остальных не скажу, хотя и знаю, что среди них доставало таких, вроде тебя… без высокого уважения относящихся к Царю… я же всегда чтил, чту и буду чтить его. Как живого.

— Я вот о чем тебя сейчас спрошу… пойми меня правильно, я не для того, чтобы тебя оскорбить или…

— Давай уже, хватит предисловий!

— Скажи, когда и откуда ты впервые узнал о Царе Небесном?

— Уже не помню… давно… Ребенком еще был. От родителей. От Оракула. Наверно, так.

— А какие-либо явные проявления его заботы о людях или гнева на людей… да хоть на тебя или на твоих родителей ты встречал?

— И ты встречал. Сам видишь: мир скрыт под водой, как и обещал Царь.

— А если это обещал не Царь?

— А кто же?

— Ну, допустим, Оракул просто предсказал события. Может такое быть?

— Но событие-то произошло по воле Царя!.. Гай, ты меня удивляешь.

— Я сам себя удивляю. Ной…

Смотритель запнулся. Стоп, хватит! Нельзя идти дальше, разговор уводит персонаж Мифа по абсолютно неведомой…

(и запрещенной, вредяшей Мифу!)…

дороге. Как это вообще в голову пришло: разубеждать шумера в существовании Царя Небесного? Даже если этот шумер осведомлен о странных сомнениях Хранителей Времени… Да и зачем? Есть Миф, Миф прекрасен. Все идет так, как задумано.

Но — вопрос: кем задумано?

А ведь ответа нет, а, Смотритель? Нет ответа на вполне детский вопросик: откуда берутся Мифы? Типа: откуда берутся дети… Но дети вырастают и легко находят ответ на второй вопрос. Сами. Опытным путем. А здесь опытный путь выпал Смотрителю, и он узнает про Миф все: как, когда, где, даже — зачем. Кроме одного: кто…

— Ной, прости, я не хотел заводить этот разговор, просто так получилось. Похоже, мы с тобой встретили больше вопросов, чем можем дать ответов. На то сей мир и существует, что бы мы пробыли в нем жизнь и не знали — что было прежде нас и что придет после.

— Вот! — Палец ввысь. — Я всегда говорю в таких случаях: не можешь понять Царя Небесного? И не пытайся.

Вот — позиция. Пункт первый: начальник всегда прав. Пункт второй: если начальник не прав, смотри пункт первый. Слаб человек, слаб, даже допотопный…

А счет-то в пользу Ноя. И нечего утешаться, что сам сдался.

Смотритель вздохнул, улыбнулся виновато:

— Ной, ты прав. Давай не будем об этом больше,

— Не будем, — пожал плечами Ной.

— И еще… Знаешь, я не из тех, о которых ты говорил… ну, что они относятся к Царю без уважения.

— Это приятно слышать, Гай.

День раздробился на мелкие и крупные бытовые заботы: приготовление пищи, плетение сетей, спасение очередной партии сонных животных, обустройство жилых помещений, — девятеро шумеров трудились одинаково усердно — наблюдай за ними неведомый глаз, он не мог бы выявить среди них одного, ненастоящего.

Да и был ли ненастоящий?

Смотритель думал о себе как о коренном жителе местных палестин, примерял на себя свою же историю, пробовал понять отношение Хранителя Времени ко всему, с чем пришлось столкнуться Смотрителю. Качественно-количественный переход: либо здесь нужно прожить триста лет, и тогда в голове все уложится как надо, либо быть человеком из двадцать-не-важ-но-какого века с соответствующим интеллектуальным багажом. И вот в этом самом багаже па видном месте лежала информация, полученная от Оракула. Лежала и мозолила глаза.

Пирамиды.

Периферийные, сетеобразующие устройства — информаторы, приемники-передатчики, работающие на икс-частоте игрек-волн. Высокие технологии… даже, нет, не высокие, а высоченные, такие, о которых и не помышляли инженеры далекого, весьма продвинутого в техническом смысле времени, также сумевшие запихнуть матушку-Землю в глобальную информационную сеть. Но в том времени все более-менее ясно — вот сенсор, вот контакт, вот терминал, вот монитор. А здесь? Ажурная пространственная конструкция не то что без единой радиодетали, но даже в элементарную розетку не включенная! И, что важно, не умеющая работать без специального человека, который вовсе и не оператор… как в еще не пришедшем времени… а, собственно, важнейший элемент означенной конструкции.

Опять вопросов больше, чем ответов…

Кто это построил?

Давно ли, задолго ли до возникновения шумерской цивилизации?

Была ли до шумеров цивилизация, обладающая воистину галактическим потенциалом знаний и возможностей?

Где она была: на Земле или вне оной?

Если была, то что с ней сталось?

Если что-то трагическое, то откуда берется информация?

Как находятся «нужные» люди — Оракулы?

Как станет жить Земля без этой системы?

Последний вопрос могли бы задать с галерки далекого будущего, где обитают обиженные своей самостоятельностью люди, привыкшие полагаться на самих себя и до времени не ведавшие, что существует система оповещения обо всем, что ни пожелаешь.

И еще вопрос — совсем последний: что все-таки означают многочисленные пирамидальные сооружения, спустя много веков после Потопа ставшие культурно-экскурсионными объектами?

Зеваки-туристы попирают их своими шлепанцами, пытаются отковырнуть кусочек на память, обсуждают по пути домой величие и грандиозность увиденного…

Пирамиды найдены все, какие только возможно было найти. Они разбросаны по всей Земле. Есть даже подземные — перевернутые, смотрящие острием вниз. Все до одной задействованы в туристическом бизнесе. Рядом с каждой — магазинчик с сувенирными голограммами и табличка с ценой: экскурсия стоит столько-то. Безмолвные памятники прапрапраинтернета терпеливо сносят глуповатый разноязыкий гул туристских голосов и монотонный бубнеж автоматических гидов. Получается, что человечество в массе своей — свора необразованных туземцев, восхищающихся красотой корпуса компьютера и не представляющих, что еще эта штука на самом деле умеет.

Отдельные индивидуумы, объединяющиеся в секты «пирамидалов», кажется, догадываются о магическом значении сооружений. Они строят свои пирамиды, проводят собственные исследования. У них в пирамидах вода летом замерзает, а зимой кипит, больные исцеляются, железо гнется, как резина. Их приборы показывают электромагнитные аномалии под сводами пирамид, они публикуют серьезные отчеты в дешевых бульварных газетках под рубрикой «Отголоски иной реальности»… Они что-то такое нащупали… Как тот же туземец, догадавшийся включить компьютер, но по-прежнему не ведающий — что же делать с картинкой, появившейся на мониторе?

Смотритель оглядел грязно-зеленое новорожденное море. Где-то под ним по-прежнему стоят десятки, а может, и сотни загадочных сооружений, И если отбросить ненужный флер околорелигиозной, бессмысленной, дидактичной, мрачной недосказанности, из-за которой погиб в Ис-Кериме весь шумерский народ…

(без восьми человек плюс Смотритель, он же — Хранитель Времени)…

то эта сеть пирамид-информеров могла бы сослужить человечеству добрую службу.

История перегружена сослагательным наклонением…

10

Погода более не радовала солнцем и чистым небом — все больше мелкие моросящие дождички, умеренное, но противное, надоедливое волнение на воде, буйнопомешанные…

(на резкой перемене направлений)…

молодые ветры. Да плюс еще первые стычки неба и земли — из-за разницы электрических потенциалов: ярчайшие, вполнеба, молнии с громом, вызывавшие почти первобытный ужас у шумеров. Хотя видали они и не такое. Вон метеорит перед носом пролетел — и ничего, вон уже и к звездному небу худо-бедно привыкли, перестали торчать на палубе без сна, а молния, видите ли, пугает до дрожи. Женщины плачут, мужчины бледнеют и заводят разговоры «о вечном». Лишь Смотритель да беспробудно спящие животные относятся ко всему происходящему сдержанно, без лишних эмоций. Впрочем, и люди никуда не денутся — привыкнут. А пока — знакомьтесь: это ваша новая родина, это ваша послепотопная Земля с капризной, злой погодой и вечно нестабильным давлением. Одно, впрочем, вытекает из другого.

О давлении.

Смотрителю с новым атмосферным давлением было уютно. То есть он и до Потопа не испытывал великих неудобств — специалисты Службы кого хочешь натренируют, для каких угодно условий, но возврат воображаемого барометра из мощного «зашкала» к пусть не особо благоприятным, но таким родным «буря», «дождь» и «пасмурно» все-таки радовал, ибо натренированность не значит привычка. Сравнимо с радостью человека, возвращающегося домой: головная боль не мучает, дышится легко и никаких головокружений нет. А вот шумеры никак не могли приспособиться к пониженному давлению и явно уменьшившемуся проценту кислорода в воздухе. Они, конечно, не оперировали такими понятиями, их жалобы сводились к «тяжело дышать» и «голова разрывается изнутри». Смотритель вспомнил умное словечко «гипоксия», как раз из лексикона врачей, мариновавших его в барокамере перед броском в «поле». Эти же врачи и предсказывали Смотрителю небольшое расстройство здоровья, а гипотетическим тогда для всех «службистов» шумерам — неслабые мучения во время переходного периода. Но эскулапы из Службы Времени не были знакомы лично ни с одним из представителей допотопного населения и потому ошиблись: шумеры отделались лишь гудящими головами, бурчащими животами и оглушительным храпом по ночам. Могучие организмы, выращенные в буквально тепличных условиях допотопной земли, с честью вынесли все. А слегка распухшие конечности и чуть выпученные глаза даже забавляли. Правда, когда всей семьей пытались снять кольцо, сдавившее до отека палец Зелфы, веселиться не приходилось, но это было скорее исключением из правила.

Еще из непривычного. Семью Ноя удивлял огонь, который разжигался не так охотно, как раньше, и горел куда менее весело, чем в их домашнем очаге. Ной высказал сразившее Смотрителя своей поэтичностью предположение о том, что «огонь скорбит по прежним временам». О кислороде воздуха, однако, Смотритель Ною рассказывать не стал: во-первых — Хранителю Времени физику и химию знать не полагается, а во-вторых — зачем нужна проза, если налицо — скорбь огня!

Впрочем, со скорбящим огнем тоже сжились. Смотрителю казалось, что Ной и его семья встречают все превратности новой жизни с каким-то сдержанным героизмом, будто осознавая, что за предназначение им уготовано — как-никак праотцы и праматери. Но позже, присмотревшись, он понял, что никакого героизма-то и нет, а есть обычное человеческое принятие неизбежного — по-деревенски просто, без лишних эмоций, с холодной головой, мыслящей рассудительно и прагматично. Это, конечно, убавляло романтики, но да и бог с ней — ею обильно наполнят все последующие многочисленные летописи и сказания о Потопе, не исключая и самого известного, носящего codename — Миф…

* * *

Кстати, о сказаниях.

Смотритель отправлялся в это «поле» с намерением обнаружить ответы на ряд загадок, мучивших исследователей Потопа не один век.

Готовясь к броску, он изучил все, что только было возможно, и не без удивления обнаружил, что легенд о Потопе, практически слово в слово повторяющих друг друга, — больше десятка! И еще столько же — с похожим сюжетом, но написанных по-другому. Причем территориальный разброс огромен — от Австралии до Южной Америки, не минуя ни Европы, ни даже севера России. Стоит вспомнить, что не только на горе Арарат обнаружены останки огромной лодки, по габаритам в точности соответствующей Ноевой. Еще и в пяти других горных массивах, опять же в разных частях света, востроглазые спутники углядели то же самое, подобное, похожее. Складывалась более-менее четкая картина, поражающая, однако, своей масштабностью. Получалось так, что Потоп действительно был всемирным и Ной оказался не единственным сообразительным, на каждом континенте должен был возникнуть…

(точнее — всплыть)…

как минимум один его коллега, учинивший точно такое же мероприятие.

Смотритель, закопавшийся в распечатках файлов, был немало удивлен, обнаружив эти сведения. К его рабочему плану автоматически прибавлялась задача доказать их или опровергнуть. Он сделал запрос генетикам, которые с радостью поведали, что уже задумывались над «потопной» теорией обновления человеческого генофонда и нынче готовы предоставить следующие данные: все человечество, по их утверждению, ведет свой род от двадцати восьми прародителей. Именно столько изначальных генных наборов удалось обнаружить за довольно продолжительный период исследований — с конца двадцатого века. Причем только в Европе этих прародителей было четырнадцать. Но и полностью полагаться на эти данные генетики не советовали — уж больно велика вероятность того, что какие-то наборы либо еще не найдены, либо потерялись безвозвратно в ходе войн, эпидемий и геноцидов. Ни у кого из ученых, с которыми допелось общаться Смотрителю, не было ни одной гипотезы о ТОМ, как информация о надвигающемся Потопе и возможном (однотипном) способе спасения могла быть распространена по всему миру. Совпадения — под большим вопросом, ибо маловероятно, что в разных точках планеты одновременно начали плавание несколько совершенно идентичных по размерам и конструкции кораблей. Церковники, беззастенчиво глядя на ученых, утверждали, что все просто — Бог подсказал людям наиболее правильный вариант, и люди, последовав Его совету, спаслись. Ну а то, что в Библии описан подвиг одного Ноя, так это тоже объясняется до слез элементарно: зачем марать бумагу, излагая идентичные повествования? И так ясно, что произошло. Имеющий голову — да сообразит.

Но ученые и примкнувший к ним Смотритель по определению не умели искать легких, бездоказательных путей и потому, поблагодарив представителей религий за помощь, продолжили ломать мозги над проблемой… назовем ее проблемой «множественности Ноев». Однако по всему выходило, что, кроме Бога, никто или ничто не могло оповестить ни Ноя, ни других «ковчегостроителей» о надвигающемся катаклизме и подкинуть идею проекта судна. Тупик.

Но похоже, выход из него найден.

После того, как довелось и с Оракулом поговорить, и на космический фейерверк полюбоваться, и на Ковчеге начать плавание, картина более или менее прояснилась. Пирамиды и приставленные к ним Оракулы — вот ключ к разгадке, но не сама разгадка. Успокоиться и сказать самому себе: «Тайна Потопа раскрыта», — мешает история Ноя…

(реального, а не из Мифа)…

которому никто ничего не подсказывал. Он сам нашел пещеру, точь-в-точь соответствующую размерам корабля. Для него Потоп был такой же неожиданностью, как и для всех остальных шумеров. И, в конце концов, ему никто не приказывал спасать животных: он тоже это сам придумал. Тем более что в трюмах хоть и скопилось немало всякого зверья, этого все же недостаточно, чтобы полностью восстановить всю земную фауну. Стало быть, не он один спасает животных: кенгуру и коал спас австралийский коллега, бурых медведей и уссурийских тигров — сибиряк, слонов и жирафов — африканец…

Получается, так? Получается, и другие «Нои» оказались такими же добросердечными?

Вот совпадение!

Или не совпадение, а точная установка? Только данная не Оракулом — вербально, а кем-то или, скорее, чем-то иным — подспудно. Значит, пирамиды, коль скоро они пока что — единственное выявленное общее звено в запутанной цепи измышлений, могут влиять на людей и на события как-то мощнее и иным способом, нежели просто диктовать Оракулам предсказания на ближайший месяц.

А может быть, дело в Хранителях Времени?.. Вряд ли Хранители — локальное явление, имевшее место лишь в ареале обитания шумеров. Скорее всего люди со способностью чувствовать Время были расселены по всему миру.

Смотритель вдумался: а и верно, если уж кто и повлиял хоть как-то на решение Ноя, то это были именно Хранители Времени. Один — рассказавший Ною про «время находок». Другой — до сумасшествия накаливший обстановку своими громогласными и истеричными прорицаниями… Оба, по сути, предваряли масштабные или, как принято писать, еехообразующие события в жизни Ноя.

Или просто так совпало, что они появились в нужном месте в нужное время? Всего лишь — появились. Ведь первый не показал Ною на его пещеру и не приказал: «Строй корабль», а второй ни словом не обмолвился про Потоп и про метод спасения…

Значит, Хранители ни при чем?

Можно гадать, а можно и не гадать, но, похоже, человеческий разум просто не в силах постичь все многоходовые комбинации Истории. Именно потому, что они — многоходовые. На тысячи лет. Большое видится на расстоянии, а отойти на такое расстояние у Смотрителя — да и у любого другого человека на Земле! — возможности нет. Даже огромные по продолжительности жизни шумеров — не дистанция для обзора этого «большого».

К месту еще разок подумать…

(украдкой, воровато, ибо даже намеков — ноль)…

о дошумерской цивилизации.

И можно долго и пафосно рассуждать о совпадениях и предопределенностях, о судьбе и человеческой инициативе — виднее ничего не станет. Значит, надо расслабиться и, получая удовольствие, плыть по Реке Времени, ожидая своей тихой заводи или бурного водопада. И не важно — сильная ты личность, активная или пассивный лентяй, но что бы ты ни делал, все равно никогда не увидишь ее целиком.

Удручает? Не без того.

Но есть ли смысл обижаться? Это все равно что обидеться на космос, потому что там нет воздуха и очень холодно.

Смотритель любил спуститься в «звериный» трюм и, усевшись у стены, возле морды безмятежно дрыхнущего тигра, разглядывать умильное сонное царство. Здесь хорошо думалось…

Дрейфует «Ис-Керим» уже довольно долго, скопления всплывших деревьев встречаются все реже, и животных на них все меньше. Понизившееся давление отразилось на всех без исключения спасенных зверях: они впали в крепчайшую спячку, во время которой…

(как Смотритель предполагал, исходя из своих небогатых биологических познаний)…

шла активная перестройка метаболизма для жизни в новых условиях. И вот теперь весь трюм вразнобой сопел, храпел, повизгивал, порыкивал, вздрагивал и пихался лапами во сне.

Еще одно историческое совпадение или рассчитанная предопределенность — сонные звери? В Библии про это ничего нет, будто автор…

(или авторы — многие)…

не запомнил или не знал важной подробности. Да разве только одной! Он, автор, задумался о том, как можно найти, собрать, погрузить на Ковчег и черт-те сколько возить на нем огромное количество животных? Ни про кормежку, ни про уход за ними не написано. Миф не подробен. Но Миф и не должен быть подробным. Он — Миф, этим все сказано. Бессмысленно относиться к нему как к разделу учебника Истории. Любой Миф. И рассказ о подвиге Ноя — не исключение. Прежде чем лечь на страницы Книги Бытия, он долго и вольно шел от уст к устам, теряя подробности факта…

(а факт — вот он, плывет себе)…

и приобретая монументальность как раз Мифа.

Любопытно, доведется ли Смотрителю узнать, когда факт начнет превращаться в Миф? Было бы славно…

Размышления Смотрителя прервал тигр, вздумавший потянуться во сне. С раскатистым мурлыканьем он расправил большие меховые лапы, растопырил пальцы и легонько вонзил когти в доски палубы.

Смотритель отодвинулся — не попасть бы под горячую сонную лапу.

Тигр совершенно по-кошачьи, не открывая глаз, повернул голову, замял ухо, выдохнул аккуратными ноздрями воздух и всем своим видом продемонстрировал дальнейшее нежелание интересоваться окружающей действительностью.

Вот и ладненько. Спи, кошка, пока не просыпайся, не пришло еще время. Негде пока бегать и ловить мышей, тем более что мыши тоже покуда спят…

— Гай, ты здесь? — В дверном проеме показалась голова Ноя. — Пойдем-ка наверх, что покажу.

Смотритель аккуратно переступил через тигра и последовал за Ноем. Они дошли до самого носа корабля, где уже стояли все члены семьи.

— Что стряслось? — спросил Смотритель.

— Земля, — просто ответил Ной.

На горизонте в сером мареве и впрямь маячило темное пятнышко суши. Крохотный, явно каменистый и наверняка малопригодный для жизни клочок земли… Его вид почему-то вызвал в душе Смотрителя какую-то непонятную светлую грусть: то ли радость от предвкушения скорой высадки, то ли печаль от осознания того, что миссия, которую он уже успел полюбить, должна будет закончиться. Пусть не сейчас, пусть гораздо позже, но все же, все же…

— Но есть и плохая новость, — вмешался в его самокопания Ной.

— Какая?

— Нас, кажется, несет в другую сторону.

Ага, значит, еще поработаем…

«Ис-Керим» в тот день продрейфовал мимо увиденной земли. Надежда, поселившаяся на корабле новым членом экипажа, теперь заставляла людей по своей воле, безо всяких назначаемых дежурств, подолгу стоять у борта и гипнотизировать горизонт: а ну как снова покажется что-нибудь?

Но горизонт сам гипнотизировал неплохо: людям мерещилась земля, они поднимали радостный шум, на который сбегались все, чем бы кто ни занимался, вглядывались туда, куда показывал возбужденный, но уже не очень уверенный в себе «впередсмотрящий». На всеобщее разочарованное: «Там же ничего нет!» — он вяло отвечал: «Как же? Я же видел…» Его хлопали по плечу, улыбались, советовали отдохнуть, он уходил, посмеиваясь сам над собой, а на его месте оставался еще кто-нибудь — просто так, на море поглазеть. А через некоторое время — снова: «Земля-а!»

Настоящую землю экипаж «Ис-Керима» просмотрел. Проспал.

Громкий скрежет под днищем заставил всех вскочить среди ночи. Женщины, как обычно, перепугались, встали в темноте, прижавшись к друг другу — в ожидании очередной беды. Мужчины — все пятеро! — стремглав понеслись в трюм: скрежет — значит напоролись на что-то, не дай Царь Небесный — течь образуется…

Все оказалось в порядке: чисто, сухо и уже тихо.

В сонные головы не сразу пришла мысль подняться наверх и взглянуть: на что же все-таки напоролся Ковчег? Сперва посидели в трюме, восстановили дыхание, помолчали, затем, будто и впрямь проснувшись, также скопом рванули на палубу.

Луна, новая небесная знакомая шумеров, освещала теперь уже полагающийся ей подлунный мир ровным светом, и поэтому темный скальный массив, в который «Ис-Керим» уперся носом, был виден довольно четко. Нагромождение камней простиралось направо и налево до полной растворенности в темноте. Это была настоящая, большая суша. Наконец-то…

— И что теперь делать? — неожиданно для всех спросил Ной.

Ответа ни у кого с ходу не нашлось: а и впрямь — что делать?

Высаживаться? Ночью это делать несподручно, да и без разведки нельзя.

Идти на разведку? Опять же — ночь.

Дожидаться утра? А если корабль снова ляжет в дрейф и этой земли не видать, как своих ушей?

Значит, несмотря ни на что — высаживаться? А если здесь, кроме голых камней, ничего нет? А если «Ис-Керим» уплывет без них?..

Вероятно, каждый задал себе эти вопросы, и все сошлись в одном. Общую мысль озвучил Иафет:

— Ничего не делать. Спать идти.

Возражений не последовало.

— Да, пожалуй, — поддержал его Ной, — завтра, если «Ис-Керим» не пожелает отплыть, разведаем, что тут и как.

— А может, привязать его вон к тому камню? — дивясь общей несообразительности…

(все-таки не до конца проснулись плюс — ночь. Темно)…

предложил Смотритель.

— И то правда… — почесал в затылке Ной. Похоже, он удивился тому же самому. — Пошли-ка принесем самый длинный и крепкий канат.

В потемках, спотыкаясь о камни и поминутно оглядываясь…

(не отчалил ли корабль?)…

Сим, Гай и Ной добрались с причальным канатом до самого надежного, по их мнению, камня. Иафет и Хам стояли на носу и отслеживали возможные движения «Ис-Керима»: предупредить, если волна понесет судно. Но волна не нападала, а Ковчег будто и сам не хотел никуда уплывать. Уткнувшись в берег, он словно отдыхал от надоевшей качки и неопределенного дрейфа.

— Теперь можно спокойно засыпать, — удовлетворенно сказал поднявшийся на борт Ной, подергав канат и проверив узел, — завтра осмотримся.

«Завтра» показало людям довольно неплохой вид.

Скалистый ступенчатый склон с сохранившимися кое-где деревьями и кустами, несколько небольших полян в обрамлении острых камней, остатки какого-то домика и много мусора, нанесенного сюда ветрами и волнами.

— Неплохо для начала, — оптимистично заявил Ной после того, как они с Хамом и Симом вернулись из разведки, — простора, конечно, маловато, но там, повыше, есть парочка мест, где можно было бы славно разместиться.

— Разместиться? — удивилась Сара, жена Ноя. — Разве мы собираемся здесь остаться?

— А тебе не надоело плавать? — в свою очередь удивился Ной.

— Надоело. Но лучше, мне кажется, жить в корабле, чем начинать строить дом в этом ужасном месте.

— Почему ужасном? — продолжал удивляться Ной. — А ты что скажешь, Хранитель Времени? — Он неожиданно перевел всеобщее внимание на Гая.

И все разом уставились на Смотрителя. С надеждой, естественно. Для них слово Хранителя если и не закон, то но крайней мере убедительный повод для раздумий, а то и руководство к действию.

Но что можно сказать? Ничего конкретного, как обычно, как принято у Хранителей. Ведь это должен быть самостоятельный выбор Ноя, как, к слову, было и ранее… Да и неизвестно даже, что это за земля. Может, и не Арарат вовсе? Хотя на горную вершину похоже… Сейчас хорошо бы, конечно, свериться по спутнику и выяснить местоположение корабля поточнее, но потребная для этого аппаратура давно самоуничтожилась.

— А что ты хочешь спросить, Ной?

Смотритель решил потянуть время. В конце концов, он же Хранитель.

— Стоит нам здесь оставаться или плыть дальше? Как там наше Время — предназначено для плаванья или нет? И вообще, что ты про все это думаешь?

— Я думаю, что земля эта… — Смотритель, сощурившись, оглядел скалистый остров, — не покроется водой. Здесь будет сухо. А оставаться нам здесь или плыть дальше, искать земли красивее и удобнее — это уж твое решение, Ной. Я не могу на него влиять.

— Маловато, конечно, — скептически сказал Ной, — но все же больше, чем ничего… Ох, Хранители…

— Могу сказать еще кое-что, — улыбнулся Смотритель.

— Что? — воспрянул Ной.

— Вода теперь будет только убывать. Причем довольно быстро. Поэтому надо решать, уплываем мы или нет, иначе еще день-другой — и наш корабль окажется на суше.

— Это ты почувствовал во Времени? — с уважением к таинственному умению Хранителя спросил Сим.

— Нет, это я увидел на тех камнях, — рассмеялся Смотритель в ответ. — Взгляните: вон полоска от воды, камни потемнели. А сама вода уже ниже. И так везде.

— И то правда, — Ной вгляделся в темную полосу, — как же я не заметил-то?

— Твоя голова была занята другими мыслями, да? — подначил Ноя Смотритель.

— Знаешь, Гай… мне почему-то приглянулась эта земля.

Неприветливая, верно, камни одни, похожа на вершину какой-то горы… Но это первая настоящая суша за все время нашего плаванья.

— И что с того? — перебила мужа Сара. — Здесь же ужасно!

Не посадишь ничего, козам пастись негде… Нет, я предлагаю плыть дальше. Гай сказал, что вода начинает убывать, значит,

нам будут встречаться новые земли. У нас появится выбор. Мы обязательно найдем что-то получше, чем это… — В последнее слово она вложила всю брезгливость, на какую была способна.

— Дело говоришь. — Ной с уважением смотрел на жену. — И верно, это место кажется малопригодным для жизни. Видно, я просто расчувствовался. Давайте отвязывать «Ис-Керим» и — на борт, все на борт!

Смотритель облегченно вздохнул: наконец-то появилась какая-то определенность. Раз Ной решил плыть, то, выходит, это не Арарат. Вернее, не та гора, которая получит такое имя. Ной сам строит Миф. Пусть. Смотритель не вмешивался и вмешиваться не будет — пока. Историю должны делать ее герои, а не обслуживающий персонал из Службы Времени. А забота обслуживающего персонала в том, чтобы любая земля, которую выберет Ной, обрела в Мифе известное о веках название. Дело техники.

Погрузились на борт «Ис-Керима», отцепились от камня, стали терпеливо ждать отплытия: плавание по воле волн и ветра — дело ненадежное… Всем было жаль покидать долгожданную сушу, но хотелось найти место поприятней. Вечное противоречие между синицей в руке и журавлем в небе. Большекрылая птица притягательно парила в иллюзорной близости, а мелочь из отряда воробьиных все никак не желала улетать с раскрытой ладони.

«Ис-Керим» стоял у острова, как приклеенный.

— Он не движется, — прокомментировал очевидное Сим, свесившись через борт.

— Погода слишком тихая, — предположил Ной, стоявший рядом. — Ночью, может, ветер подует, тогда отойдем.

На корабле поселилось состояние затаенного ожидания. Ужинали молча, думая о мрачном каменистом острове и мысленно сравнивая его с рожденными фантазией сказочными цветущими садами на зеленых равнинах, хотя каждый отчетливо сознавал, что после Потопа такое зрелище можно будет увидеть не скоро.

Пришла ночь. Ной спать не ложился, ждал ветра.

Ветер не дул.

Утро новостей не принесло.

— Может, оттолкнуть его? — предложил Хам, но, встретив хмурый взгляд отцовских невыспавшихся глаз, стушевался: — Извини, глупость сказал.

И вправду глупость: откуда у них силы — оттолкнуть такую махину…

— Подождем еще денек, — мрачно произнес Ной, — там видно будет.

Видно стало очень скоро. Сразу после того, как востроглазый Сим углядел полоску от воды, которая была уже не только на камнях, но и на корпусе корабля. Это означало, что «Ис-Керим» сидит на мели.

Ной помрачнел еще сильнее и надолго скрылся в доме, построенном на палубе, уединился в одной из крохотных комнаток-кают.

Атмосфера на судне стала совсем похоронной. Женщины — те вообще предпочли не попадаться на глаза никому, тоже потерялись где-то в недрах Ковчега.

Возникла здравая мысль нырнуть под корпус и выяснить достоверно, что держит Ковчег. Оживились, бросили жребий, Судьба выбрала в водолазы Сима. Бурча что-то о вечной доле младшего брата, он неохотно разделся и по веревке спустился к воде. Набрав полные легкие воздуха и зажмурив глаза, Сим нырнул и долго не появлялся на поверхности. Братья даже заволновались:

— Может, нырнуть за ним? Что-то и пузырей не видно…

Сразу после этих слов появились и пузыри, и Сим.

— Вода опустилась меньше чем на пол-локтя, — крикнул он, продышавшись и отфыркавшись, — подробностей не рассмотрел, там мутно, много мусора плавает.

— Так мы на мели или нет? — спросил Хам.

— Непонятно. Не видно ничего, говорю. Поднимайте меня, ато холодно туг.

Обтирая Сима и помогая ему одеться, братья выспрашивали подробности увиденного:

— Что там? Как там?

— Неинтересно. Грязно, — стуча зубами, отвечал Сим. — Я бы проплыл под кораблем, но совсем мутно там и темно к тому же. Страшно. Уровень понизился совсем на немного, если мы и на мели, то неплотно. Думаю, первая же крупная волна сдвинет корабль.

С этим отчетом решили идти к Ною.

Он выслушал спокойно, покивал головой.

— Будем ждать волны, — только и сказал.

В ожидании прошел еще один день.

А погода так и не изменилась — ни ветра, ни волн.

Очередным утром Иафет пошел в нижний трюм, чтобы принести бобов для завтрака, а вернулся с пустыми руками и испуганным лицом.

— Что такое? — тут же насторожился Ной.

— Там, в трюме… кажется, нам пора разгружаться.

— Да что случилось?

— Мы на мели. Камни проломили дно. В трюме — течь.

Другую гору Араратом уже не назовут.

11

Вода уходила, уровень ее заметно даже глазу понижался. «Ис-Керим» сел на камни, проломил своей тяжестью днище. Трюм залило водой, но благо там ничего, кроме балласта, не было, все запасы хранились выше. Однако судно напрочь лишилось плавучести, и даже заделав пробоину, сдвинуть его с мели не представлялось возможным.

— Вот и прекратились все наши терзания и сомнения, — печально произнес Ной, стоя в трюме по колено в воде и глядя на торчащие из пролома мокрые острые булыжники. — Суждено нам все-таки здесь оставаться. Хранитель, неужели ты не чувствовал этого?

Смотритель, стоявший рядом, по очереди поднимал ноги — вода холодная, пока одна нога мокнет и мерзнет, другая хоть чуть отойдет.

— Чувствовал. Но сказать тебе не имел права.

— А что за интерес вам, Хранителям, держать простых людей в подвешенном состоянии, а? — Ной рассердился как-то вдруг и сразу. — Нет, ты скажи мне, что изменилось, если я б чуть раньше узнал о том, что мы отсюда никогда и никуда не уплывем?

— Хранители не предсказывают будущее.

— Но ты же знал его!

— Догадывался. Но… Ной, можно я не буду посвящать тебя в некоторые тонкости моего дела? — Смотритель решил наскоро отделаться туманной отговоркой, потому что именно туманные отговорки были вполне уместны для общения Хранителей с простыми смертными.

Хотя можно было придумать и кое-что правдоподобное. Или вообще не морочить голову и сказать правду, то есть предупредить. От Мифа бы не убыло. И верно: зря поспешил.

— Какие тонкости, Гай? — зло спросил Ной. — Кому ты хранишь верность? Перед кем блюдешь себя? Мы одни здесь.

Все, кроме нас, погибли, и мы тоже балансируем на грани…

Представь, что мы отплыли, сумели сняться с камней и так и не нашли земли. Умирая от голода… сам, сам умирая… ты но пожалел бы, что не остановил нас?

— Если бы отплыли, значит, отплыли бы. Но мы не отплыли, и я догадывался заранее об этом. Не о том, что мы отплывем и не найдем земли, а всего лишь о том, что сняться с камней нам не удастся. Ну не сказал, и что? Ничего же не произошло плохого. Только то, чего ожидали. Все ожидали. И я тоже… А верность я храню только Времени, ибо все мы — его дети. Послушные, непослушные, плохие, хорошие — дети. Оно, как строгий родитель, все равно заставит детей поступить так, как они должны поступить. Разве а шумерских семьях иначе? Разве твои дети вправе своевольничать?..

— Дети Времени… — проворчал Ной, умеющий удивительно быстро как распаляться, так и остывать. — Всегда-то ты, Гай, в форме… ты вообще хоть иногда расслабляешься?

— Я просто не напрягаюсь, Ной, — ответил Смотритель и пошлепал по воде к выходу из трюма.

Простужаться и отмечать этим событием начало новой жизни человечества…

(а это и есть напрягаться)…

не хотелось.

Очередной «сухопутный» день прошел скучно и мрачно. Никто не понимал толком, что делать, вообще плохо думалось. Суша сушей, а слишком много в бытии семьи Ноя связано с Ковчегом. Он всегда был для них живым, а теперь… С берега его темная, чуть покосившаяся конструкция походила на тушу умирающего слона — величественное, но печальное зрелище.

А быт тек по накатанной — как в море, так и на суше. Разве что дел поубавилось: не надо теперь ничего ниоткуда вылавливать и никого спасать. Женщины молча готовили еду из все скудеющих запасов продовольствия, мужчины по инерции плели веревки, не представляя, зачем они теперь могут пригодиться.

Вечером вспоминали Ис-Керим, родной город, давший название родному же кораблю, вспоминали соседей, друзей, Оракула, переживали заново землетрясение и ливень.

Непривычно не устав за целый день, разбрелись по разным углам — спать, вернее, пытаться заснуть. Новая жизнь как-то не вдохновляла.

Смотритель, скучая, шатался один по гулким проходам судна, забрел в «зверинец», улыбнулся спящему тигру…

(ну кошка и кошка! Когда спит)…

разгреб скатившуюся в один угол шерстяную звериную мелочь, попискивающую, но не просыпающуюся от прикосновения…

(ни оптом, ни по отдельности)…

расплел запутавшиеся во сне ноги двух маленьких стройных газелей. Больше дел никаких не было — ни существенных, ни мелочных. Разве что погулять выйти.

Луна добросовестно освещала вверенный ей кусок земного шара: облака разошлись, завтра будет хорошая погода. Лунные отблески плясали на воде, навевая воспоминания о морских курортах…

(мало их в сумме — таких воспоминаний)…

и нагоняя романтическое настроение.

Романтика романтикой, а за природой после стресса наблюдать надо. Смотритель спустился к воде, взял острый камень и сделал отметку на скале. Такую же отметку он процарапал на корпусе «Ис-Керима». Утром станет ясно, с какой скоростью вода убывает.

Выбравшись на сушу, он еще раз взглянул в голубую темноту острова: нет, хоть луна и старается во все свои лунные силенки, все же лучше идти спать, ночью много не нагуляешь на незнакомой каменистой местности, хочется руки-ноги целыми сохранить. И для дела полезнее.

А утром стало ясно, что вода убывает со скоростью два локтя за половину суток и корабль кренится сильнее и сильнее: затруднительно стало даже ходить по палубам.

Ной, выйдя поутру на свежий воздух, нежданно потерял равновесие и на пятой точке с хохотом доехал до борта.

— Видали? Корабль нас уже сам выгоняет. И начал с меня. — Поднялся, потирая ушибленное место, сказал выглянувшим на шум членам семьи: — Чего уставились? Отец покататься решил… — Добавил серьезнее: — Завтракаем и выгружаемся от сюда. Здесь жить ужо неудобно,

— А где же тогда жить? — спросил Сим, осторожно, чтобы не повторить отцовский полет, ступивший на палубу.

— На берегу. Найдем ровное место, построим дом, будем жить.

— А пока будем строить, где… а-а!.. — Сим поскользнулся на том же месте и тем же способом съехал к отцу. Но мысли не обронил: — Где жить будем, пока не построим?

— На открытом воздухе, Сим. Или пещеру какую найдем.

Не знаю. Позавтракаем да и отправимся на разведку, а женщины наши пускай вещички собирают, да вот тут, на палубе, складывают. Даже таскать не надо: все само скатится.

— А звери?

— А что звери? Открыто все будет. Проснутся — уйдут.

Если захотят…

— Хорошо бы с тигром разминуться, — мрачно заметил Иафет, стоящий в дверях и не рискующий выходить на палубу и повторять спортивные подвиги отца и брата. — Спасли людоеда на свою голову…

— Чему быть — того не миновать, — поделился мудростью Ной, а Смотритель заметил про себя, что с допотопных времен мудрость особо не изменилась.

* * *

После завтрака пятеро мужчин отправились в глубь острова.

Шагая по камням, обходя острые кустарники, спотыкаясь о торчащие из земли коряги, они поднялись на естественный горный балкон, с которого открывался великолепный вид на новообразованную бухту, где стоял «Ис-Керим». А вернее, уже лежал,

— Красиво тут, оказывается. А снизу — тоска… — тяжело дыша, сказал Хам.

— Красиво, — тоже пыхтя, согласился Сим. — Давайте передохнем, а то уж очень тяжко.

Первый привал после пятнадцати минут ходьбы… Что ж, естественное дело для непривычных к разреженному воздуху людей. Даже для Смотрителя этот воздух — «горный», а уж для шумеров-то…

— А вон там есть поляна. — Ной не рассматривал морские виды, а искал место для дома, — Пошли туда. Тем более что она — внизу. Не вверх карабкаться, а спускаться. Пошли, по шли, нечего рассиживаться.

— Отец, а может, восстановим тот домик, что стоит внизу? — предложил Хам.

— Я думал о нем. Маловат, да и восстанавливать там… Проще новый построить.

Смотритель, в очередной раз подивившись недальновидности Ноя, счел нужным вмешаться:

— А поляна, к которой мы Идем, далековато от корабля…

— Далековато, — не стал спорить с очевидным Ной. — Но времени у нас много, постепенно все притащим.

— Я не об этом. Деревьев тут не хватит, чтоб нормальный дом возвести. Да и грунт каменистый, копать трудно будет…

— И что ты предлагаешь?

— Дождаться, когда вола спадет еще ниже, совсем низко, и не подниматься вверх, а спускаться вниз. Туда, где сейчас вода. Там и найдем место для дома.

— А если не спадет? — усомнился Ной.

— Спадет, никуда не денется. Это тебе пророчество Хранителя.

— А еще говорил, что Хранители не предсказывают будущее… — улыбнулся Ной.

— Просто я наблюдательный, — отговорился Смотритель.

— Ладно, пошли назад, организуем жилье поближе к «Ис-Кериму». Пока. Временно.

Ну, что ж, Ноя удалось убедить малыми средствами. Даже не потребовался рассказ о горном похолодании, которое уже ощущалось, и о пресловутом атмосферном давлении — внизу будет дышаться гораздо легче.

К возвращению мужчин жены собрали почти все вещи, сложив их у борта, как и велел Ной.

— Нашли что-нибудь? — крикнула Сара, едва мужчины приблизились к кораблю.

— Нашли. Искать долго не пришлось. Сама видишь, что мы нашли. — Ной повел рукой вокруг.

— Что ты имеешь в виду? — не поняла Сара.

— Все собрали? — Ной явно не хотел объясняться с женой.

— Почти все. Немного осталось. А далеко тащить-то? — не унималась Сара.

— Близко! — рявкнул Ной. — До носа дотащить да вниз сбросить. Вот и весь путь.

— Мы что, будем жить здесь? Тут же одни скалы.

— Как же я иногда от нее устаю, — тихо вздохнул Ной, — если бы ты только знал, Гай.

Смотритель промолчал. Да и не нужна была Ною его реплика. Обычная семейная перепалка, перебранка, перекидывание слов людьми, живущими бок о бок столько лет… а сколько, кстати?., да в любом случае столько уже никто жить не будет. Не сможет. Жизнь человеческая станет куда короче…

Покуда шла разгрузка, Сара все нудела и нудела: мол, жить под открытым небом не хочет, спокойнее остаться на корабле, пускай он и покосился. И что с того, что покосился? Стоит же! А на корабле — надежно, и это лучше, чем не иметь стен и крыши вообще, и куда без крыши, когда с неба — вода, когда ветер… К ней присоединились и остальные женщины.

Ной не выдержал и опять сорвался:

— Ну-ка быстро все вниз! Кому сказал?.. Не ровен час эта посудина перевернется и погребет вас, дур набитых, под собой.

И поделом бы вам, да кто готовить еду-то будет?.. Спускайтесь без разговоров, иначе мы поднимемся и поскидываем вас, как эти тюки.

— Куда спускаться? Где еду готовить?..

Негодующая Сара приготовилась продолжить семейную разборку новыми аргументами, но не успела — «Ис-Керим» вздрогнул и с душераздирающим (буквально) треском наклонился еще сильнее. Женщины с испуганным оханьем попадали с ног, а Ной, вместо того чтобы обеспокоиться и кинуться спасать жену и невесток, злорадно проорал:

— Так-то! Мало вам? Будете ждать еще или все-таки спуститесь?

Женщины, ни слова не говоря, кинулись к веревочной лестнице и через мгновение стояли на земле. Когда шок у них прошел, они возобновили свои причитания, но у Ноя уже была готова идея, которой он поделился с сыновьями и Гаем:

— Пока «Ис-Керим* не перевернулся и не рассыпался на щепки, надо разобрать надстройку — она же, считайте, готовый дом. И не такой уж скверный. Только разметим все доски и брусья, чтобы собирать легче было, и костыли постараемся не гнуть сильно, у нас их маловато. Скинем все вниз и соберем — как было. Надо только придумать, чем землю устелить.

— Можно настил палубы отодрать, — предложил Сим.

— Разумно. Разыщите инструменты, и начнем.

Поиск инструментов затянулся: оказалось, что женщины в спешке не догадались собрать их и оставили на судне. Сара (все же старшая) получила красноречивый взгляд Ноя, да и остальных мужья не обошли.

Смотритель решил разрядить обстановку наивным вопросом:

— Интересно, а как там наши звери? Неужели не проснулись? Не передушили бы друг друга…

Смолчать бы ему!

— Зверей мы тоже должны были вытащить? — Сара вдруг обрела новый объект раздражения и немедленно накинулась на Смотрителя: — И тигра разбудить, да? Мужиков у нас уже не осталось, они… или кто тут за них… могут только советы давать, а работать — женщины…

— Да я просто спросил… — оправдывался Смотритель.

— Вот и тебе досталось, — улыбнулся Ной, увесисто хлопая по плечу действительно изумленного внезапной атакой Смотрителя, — не обращай внимания, пойдем.

Впятером они до темноты разобрали надпалубную надстройку и спустили размеченные доски на землю.

— Хорошо бы не перевернулся за ночь или вообще не потонул. Жалко будет, — сказал Ной, старательно вытаскивая из ладони занозу. — Неплохо было бы попытаться разобрать его на доски. Полностью. Все одно — пригодятся.

— Не перевернется, — заверил его Смотритель.

Он помнил, что останки Ковчега на Арарате расположены так, будто Ковчег стоит, как кораблю и положено. Хотя бог его знает, сколько раз он успел перекатиться «через голову», пока не окаменел и не врос в землю.

И еще. Поскольку он не врос и окаменел, разобрать его на доски полностью Ною не удалось.

Но о том Смотритель говорить не стал.

Прошло много дней, они сложились в недели, недели в месяц. Вода отступила к подножию горы, на которой обосновалась семья Ноя, оставив после себя малоприятную на ощупь и откровенно противную по запаху гнилостную массу. Останки животных, мусор, мертвые деревья — все смешалось в густом и вязком коктейле Потопа. Этот коктейль не позволял спуститься ниже, уйти подальше от вершины, а значит, спастись от холода, который все настойчивое донимал людей. Положение усугубляла влажная и прохладная погода: редкие лучи солнца подсушивали эту гниль, вроде бы даже корочка возникала, но — ненадолго: когда тучи вновь закрывали светило, гниль возвращалась в обычное состояние.

Звери в корабле давно пробудились от сна, с голодухи многие погрызлись, большинство разбежалось, некоторые — самые маленькие и самые сообразительные — остались жить в чреве «Ис-Керима». Тигр, которого так опасался Иафет, ожил, из трюма незаметно для всех исчез и больше не появлялся, однако люди осторожничали, помнили о нем. Обезьяны облюбовали пещеры. Длинноногие копытные оскальзывались на камнях и заново учились ходить. Грызуны и прочие мелкие животные…

(не считая тех, что остались на судне)…

расселились по всей округе, удивляя невероятной скоростью размножения. Кроме всего прочего, выяснилось, что Потоп до вершины горы так и не добрался и там выжили и вполне хорошо себя чувствовали местные животные-аборигены — горные козлы и большие, медленные волосатые коровы: Смотритель определил их как зубров, хотя мог и ошибаться, познания его в биологии хоть и широки, но все-таки ограничены. В пещерах от дождя укрылось много птиц, разлетевшихся сразу после того, как на острове появились шустрые обезьяны…

(они легко приноровились ловить птиц за хвосты)…

змеи, как только начало холодать, спешно эвакуировались вниз — к теплу: они оказались единственными живыми существами, которым холодный послепотопный коктейль был нипочем.

Быт семьи Ноя постепенно приобретал черты более-менее устоявшегося. Дом — чуть видоизмененную надстройку «Ис-Керима» — женщины сделали уютным и теплым, развесили по стенам куски плотной материи…

(как раньше всем казалось, совершенно зря взятой на судно, а теперь сгодившейся в дело)…

аккуратно расставили по полкам посуду и даже украсили потолочные балки ветками какого-то хвойного дерева. Восстанавливать внутренние стены не стали: в одном, пусть и большом, помещении легче удержать тепло. Мужчинам, устающим за день и всегда голодным, было приятно и радостно возвращаться после многочисленных дел в добрый дом. Именно добрый, всерьез считал Смотритель, ибо климат в доме создается не достатком…

(нет, коли он есть, это славно!)…

а заботой, тут и хвоя с занавесками слезу вышибает. Много ли мужику надо?..

А дел у мужиков было — не переделать. Во-первых, продолжалась планомерная разборка «Ис-Керима» на стройматериалы…

(до состояния скелета было еще далеко, но Смотритель уже начал беспокоиться)…

Ной намеревался расширить жилплощадь и построить загон для диких коз, которые, на радость Саре, давали неплохое молоко, хоть и со странным привкусом. Во-вторых, приходилось ежедневно приносить несколько охапок дров для медленного, но все же эффективного огня, обогревавшего дом круглые сутки: погода по-прежнему не радовала. За дровами ходили высоко — достойные рубки деревья росли в получасе ходьбы вверх по горной тропе, по нелегкой тропе, а стройматериалы, то есть составные части Ковчега, Ной справедливо не разрешал жечь. В-третьих, обнаружилось, что тяжелые валуны, скатывающиеся вниз по грязи, оставляют за собой укатанную и вполне пригодную для прохода колею — в ней человек не увязает и не скользит. За день колея подсыхает и превращается в почти полноценную дорожку, ведущую к подножию горы. Таким образом, в ежедневные хозяйственные хлопоты плавно вошла тяжкая работенка по поиску, транспортировке и сбрасыванию камней; Ной упрямо желал спуститься вниз, в долину, и поселиться там.

Естественно, что после такого дневного «джентльменского» набора упражнений мужчины вваливались домой совершенно никакими и хотели только одного: поесть и сразу после еды вырубиться.

Но однажды произошло странное…

Вечером трудного дня, всецело посвященного строительству «дороги вниз», Ной с сыновьями и Смотритель-Гай, полулежа на мягких тюфяках…

(остатки роскоши прежнего дома)…

жадно поглощали безвкусную скудную снедь, изо дня в день приготавливаемую женщинами: вареные бобы, козье молоко да зеленый салат, если так можно назвать растолченные листья и хвойные иголки, приправленные маслом, остатки которого по капле сцеживались из последней бочки.

— Что у нас с запасами, Сара? — не без усилий пережевывая зеленую массу, спросил Ной.

Сара вздохнула:

— Бобов один мешок… даже полмешка… рис закончился…

— Знаю. Он закончился еще в дни плавания.

— Да какая разница! — Опять вспыхнуло раздражение. — Что нам делать, Ной? Вот все подберем — будем сидеть на траве да на молоке. Выживем ли?

— Ничего… — в голосе Ноя Смотритель услышал сомнение, — высохнет колея, которую мы сегодня наконец пробили, тогда и спустимся вниз. Внизу теплее и почва лучше, можно будет посеять что-нибудь. А что посеять — найдем. Земля отдаст. Сами видите: кусты уже какие-то зеленеют, деревья…

Добраться бы только.

— А у меня больше нет сил! — вдруг крикнул Иафет, от бросив от себя миску с «салатом». — Не могу больше!

— Ты что себе позволяешь? — нахмурился Ной. — Ну-ка, спокойнее. Нам всем нелегко, не одному тебе.

— Нелегко? — Иафет вскочил на ноги. — Нелегко — не то слово, отец. Невыносимо — вот как! Отец, я ем и не наедаюсь, сплю и не высыпаюсь, я — как живой мертвец. Да на себя посмотрите: вы что, лучше, что ли? Мы скоро будем с ног валиться, даже самого маленького камешка поднять не сможем…

Лучше бы мы утонули, только б не мучиться так…

— Ты что говоришь, дурак? — рассвирепел Ной. — Мы выжили, слышишь, выжили, и за это должны благодарить Царя Небесного. Мы станем жить дальше, как бы трудно нам ни было. Станем, Иафет, потому что мы — люди. Шумеры. Может быть, последние на земле. Единственные. И ты будешь терпеть вместе со всеми, потому что нам выпало сохранить род человеческий…

— Не буду! Сил нет! Этот воздух здесь… я им даже надышаться не могу…

— Мы все чувствуем себя одинаково, Иафет. Одинаково трудно. Одинаково скверно. Но никто же не орет, как женщина…

— Женщины-то как раз молчат, — тихо, как бы про себя сказала Сара.

А так и вышло — про себя. Никто не услышал. Или не захотели услышать.

— Да плевать я хотел! Все… — Иафет не договорил, ушел в дальний угол дома, упал на топчан, завернулся в плед и затих.

— Не сдержался… — корректно прокомментировал случившееся Хам.

— Я его понимаю, — очень сочувственно заметил Сим.

Ясно было, что оба — на стороне брата. Только у того смелости оказалось поболею и нервы послабее.

— Молчать! — осадил их Ной. — Теперь вы еще устройте истерику. Устройте, устройте. По шеям настучу, не поморщусь.

— А Иафету чего не настучал? — подначил отца Сим.

— Не успел, — улыбнулся Ной, — завтра настучу, если не остынет.

Трапезу завершили, не обращая внимания на красноречиво напряженную, каменную спину Иафета — как бы спящего. А скорее всего — спящего. Спали-то мертвецки крепко, проблем со сном ни у кого не было. Но Иафет был прав по сути: никто не чувствовал себя после мертвого сна отдохнувшим.

Причина — не сложна. Люди страдали от недостатка буквально всего — витаминов, углеводов, белков, да что там — банального кислорода. А трудиться приходилось много, энергетические затраты немаленькие. Вот и причина срыва Иафета. Остальные пока держатся, но тоже — до поры. Нужно искать выход, причем — кардинальный…

Ночью никто не заметил, как Иафет встал и вышел; все спали. Шума снаружи тоже не услышали. Но свет от разгоревшегося очага и странный запах, распространившийся по дому, разбудили всех.

Первым открыл глаза Смотритель. Одного взгляда ему хватило, чтобы понять: вот выход и нашелся. Но смолчал, не хотел первым реагировать на происшедшее.

Зато среагировал Ной.

— Иафет? — Он, сощурясь, привыкшими к темноте глазами всмотрелся в огонь и в сгорбленную фигуру сына возле очага.

Сын не ответил.

— Иафет, что ты делаешь? — Ной задал конкретный вопрос.

И получил конкретный ответ:

— Ужинаю. Хочешь — присоединяйся.

— Ну, ты нашел время… А чем пахнет? — Ной вылез изпод покрывала и направился к очагу.

— Жареной ляжкой козы. — Иафет был точен и лаконичен.

— Чем? — не понял Ной.

Он заглянул через плечо Иафета и увидел, что тот держит в руке прутик, на который нанизан кусок мяса. Иафет держал прутик над огнем и медленно его поворачивал, давая прожариться всему куску равномерно.

— Что… — Ной захлебнулся своим возгласом. — Что это? Иафет!

— Это вкусно.

— Ты это ешь? — Ной даже не кричал от ужаса, он шептал. — Ты убил козу?

— Да, отец, я убил козу. Освежевал, отрезал кусок ее ноги и вот — жарю. Это вкусно и сытно. Попробуй.

— Иафет! — Ной выбил из рук сына прутик. — Ты спятил!

Ты убил животное! Ты… ты зверь, ты хуже зверя… хуже орка…

Ною с трудом давались слова, он все больше просто пыхтел и краснел. В его многомудрой голове не укладывалось: как это можно — убить живое существо и тем более поедать его плоть.

Иафет спокойно подобрал упавший кусок мяса, отряхнул и отправил его в рот.

Повторил:

— Это вкусно.

Смотритель наблюдал за всем с тщательно скрываемым интересом. Хранитель Времени Гай, шумер, сын шумеров, не мог не разделить ужас шумера Ноя: воспитание, привычки, стойкий менталитет — все должно было противиться случившемуся. Что ж, выражение скорби на лице Гая вполне тому соответствовало. Но Смотритель-то знал, что случившееся должно было случиться — рано или поздно. Случилось рано. Вовремя. Изменившийся человеческий метаболизм, требовавший интенсивной белковой подпитки, проявил себя…

(не по Мифу, но по логичной истории развития человечества — после Потопа. А что там было до Потопа — никто, кроме Смотрителя, не ведает)…

не отдающий себе отчета в собственных действиях Иафет, ведомый инстинктом выживания, преступил незыблемые шумерские моральные нормы и сделал то, о чем никто из его соплеменников не помышлял даже в самых грешных и мрачных раздумьях: убить кого-либо, кроме орка, было немыслимо. Но разум, ведомый инстинктом, сильнее любой морали. Как беременная женщина, сама себе удивляясь, грызет кусок мела, заедает его соленым огурцом, а потом выпивает апельсиновый сок, восполняя таким образом пробелы во внутренней периодической таблице элементов, так же и Иафет сделал то, что приказал ему его организм, вставший перед выбором: либо употребить белок и нарушить нравственные законы, либо умереть от истощения.

Выбор не просто логичен, но — разумен.

Вегетарианство, доставшееся послепотопному человечеству как рудимент допотопного…

(опять-таки лишь Смотрителю это известно)…

вот уже несколько тысячелетий держит свою невеликую нишу, которая не уменьшается, но и не растет.

По аналогии с иными понятиями: вегетарианское меньшинство…

Да простят Смотрителя за терминологию остальные меньшинства.

* * *

Шум поднялся неслабый.

Все семейство накинулось на Иафета…

(старавшегося быть хладнокровным, надо отдать ему, вообще-то склонному к истерике, должное)…

с бессмысленными криками и конкретно сформулированными обвинениями. «Мясоед» защищался, как мог, тихо и с достоинством гонимого отвечая, что совершил свой поступок обдуманно, что тот принес ему облегчение и что ничья смерть во имя принципов не поможет той великой миссии (именно так!), которая выпала (и не иначе!) на долю Ноя и его семьи. А поэтому каждый должен суметь переступить через себя и присоединиться к трапезе. Немедленно. Ибо, взявши оружие, шумер должен применить его, а не бездарно раздумывать. Это — традиция.

Но толковые и, главное, спокойные аргументы Иафета заводили всех еще больше. Когда дело дошло до предложений насильственного изгнания «безумца» из дома, вмешался доселе молчавший Смотритель:

— Постойте!

Историю нужно было спасать: Иафета могли запросто убить — не прямо, так косвенно: долго ли протянет он один, вне семьи? Ирония в том, что так или иначе, но всем придется отведать мяса и впоследствии поедать его регулярно и помногу, и Иафет, конечно, будет понят и прощен. Но доживет ли он до понимания и прощения?..

— Ты с ним заодно? — Ной со злым интересом смотрел на Хранителя Времени.

— Мы все с ним будем заодно. Скоро. Одни раньше, другие позже. Не горячитесь. Просто поймите и примите содеянное Иафетом, хотя, понимаю, сказать легче, чем совершить поступок.

— Принять? — усмехнулся Ной. — Но как это можно сделать?

— Как я. Иафет, дай-ка попробовать мясо. Ты говорил: это вкусно…

Смотритель принял из его рук плохо прожаренный кусок мяса, откусил немного, пожевал, проглотил.

— Ты прав. Неплохо. Только надо бы посолить.

— Вы оба сошли с ума, — спокойно сказал Ной.

— Ты меня спрашивал. Ной, что я чувствую во Времени. Отвечаю: мы скоро перестанем ужасаться тому, что убиваем и едим животных. Наши тела требуют плоти, и мы ничего не сможем с этим поделать. Таков новый мир. И он — наш.

— Вы оба сошли с ума… — только и повторил Ной.

В ту ночь страсти улеглись.

Еще несколько дней на Гая и Иафета все смотрели как на больных, и даже питались отдельно от них. Тем не менее нормально общаясь в быту.

Потом не выдержал Сим и тайком попробовал жареного мяса — тоже ночью.

Ной уже даже ничего не сказал. Видно, сам был близок к тому же, но пока держался. За Симом «согрешили» женщины: они к тому же нашли способ, как на огне приготовить мясо — мяте, сочнее, вкуснее. Хам и Ной продолжали крепиться, но однажды и Хам, сказав: «Извини, отец», — отведал «запретное». Ему понравилось, и Ной остался в одиночестве.

Так было до тех пор, пока он, как-то раз, подняв нетяжелое бревнышко, просто-напросто не грохнулся в обморок — от истощения. Пришлось подчиниться здравому смыслу. И, громогласно клянясь, что поступает так только ради здоровья и что никогда не будет впредь даже близко подходить к мясу, Ной таки присоединился к рядам «мясоедов». Естественно, что потом он из этих рядов и не выпадал, потому что стало очевидным: хроническое утомление потихоньку сменялось привычной выносливостью.

Смотритель спрашивал себя: нужен ли он здесь? Не пора ли уходить?

И отвечал себе: нет, еще не пора.

Хотя жизнь шумеров развивалась сама по себе, Смотритель оставался рядом — свидетелем.

12

Со временем «дорога*, которую все же проложили до самого подножия горы…

(точнее, прокатали — камнями)…

высохла, и по ней стало можно безопасно и даже довольно комфортно спускаться вниз, в долину, продолжавшую потихоньку «озеленяться».

Природа оживала после шока, причиненного ей Потопом, восстанавливалась, как могла…

(а могла, как очевидно, активно и зримо)…

используя все свои хитрости. Обилие влажного перегноя стало мощной подкормкой для новых деревьев, кустарников и травы. Кое-где появились даже цветы.

Смотритель не очень понимал, какое время года образовалось на обновленной Земле, да и она сама, похоже, не разобралась толком. Всезнающий сотрудник Службы Времени, к своему стыду, столкнулся с тем, что не ведает, как по Солнцу, по луне, по звездам, по насекомым, летающим в обилии, по чему там еще — определить сезон. По всему выходило, что первой в очередь вечносменяющихся времен года встала весна: уж больно весело все вокруг зацветало и распускалось. О насекомых над головой уже сказано, а еще и под ногами шустро ползали какие-то жуки, в небе щебетали птицы — словом, жизнь именно началась. Как и положено весной. Смотритель, выражаясь просто, радовался. Но радовался в нем лишь простой человек…

(шумер или не шумер — происхождение рода к радости отношения не имеет)…

наслаждающийся чистотой…

(в буквальном смысле слова)…

первозданной природы, а «сложноподчиненный» работник «сложносочиненной» структуры, наоборот, не находил себе места, ибо все ближе подступала пора решать: когда же и впрямь заканчивать миссию?

Материал для отчета имелся в изобилии, правда, весь — в голове, но не впервой было работать без запоминающих устройств. Объекты наблюдения…

(читай: Ной и его семья, а также звери, насекомые, пресмыкающиеся и проч.)…

вступают в стабильную стадию существования, больше никаких кардинальных перемен в их жизни не предвидится — ну, по крайней мере таких, для которых потребен Смотритель. Это уже не Миф, это — история Земли и ее человечества.

Все было за то, чтобы начинать потихоньку сворачиваться. Хотя что сворачивать-то? Все «свернул» Потоп, Смотритель уйдет налегке, нужно только понять — как и когда.

Однажды ночью — по-тихому?

Не дело. Пятно (или пятнышко) в Мифе остаться может; слишком много свидетелей, Хранителя Времени просто так не забудут.

Несчастный случай?

Тоже не подходит. По той же причине. О нем будут долго скорбеть и еще, чего доброго, увековечат как-нибудь. Да Я хватит с него «правдоподобных» ударов головой о самодвижущиеся предметы, на сей раз удача может и не улыбнуться — переборщит еще чего доброго с натурализмом и помрет взаправду. Не хотелось бы.

Ментокоррекции? Хороший метод, варварский немного, но эффективный, в Службе его любят с тех самых пор…

(а лет тому уже — более ста)…

как он был разработан и отработан…

(один из хрестоматийных примеров его применения — проект «Миф о Шекспире», осуществленный как раз лет сто назад, когда Служба Времени была именно службой, и никакие коммерческие интересы вроде «Look past» над ней еще не довлели. Ментокоррекция объекта коллегой Смотрителя была проведена тогда безукоризненно и без каких-либо последствий для Мифа)…

любят и корректируют часто и (тоже часто) бездумно… Можно было бы и его использовать, но и здесь сеть сложности непреодолимые. Во-первых, Смотритель сам — не большой мастак творить такие штуки, что-то он сам может, но по-серьезному нужна помощь более продвинутых сотрудников, а во-вторых, нет никакой возможности вызвать этих сотрудников в «поле»: аппаратуры-то не осталось. Есть только аварийный эвакуатор, вживленный в тело, и — больше ничего.

Да и была бы возможность, а толку-то?.. Ну пришлют из Службы человека, ну сработает он… незаметно для Ноя и семьи… Только как скорректируешь в сознании восьмерых человек достаточно продолжительное воспоминание о девятом, причем не самом незаметном и рядовом? Ментокорректор просто физически не сможет так филигранно почистить память шумерам, чтобы не было несогласовок и все ниточки сплелись в один клубок. Наверняка одни будут помнить это, другие то… и картина рано или поздно восстановится. Рано или поздно, более или менее полно…

Нет, не возьмутся в Службе за это: восемь человек — многовато для точной ментокоррекции. А частичная, так сказать, собственноручная — это не гарантия…

Что же остается? На Службу надейся, а сам не плошай, Смотритель. Выкарабкивайся, как можешь, это — твое дело и твоя обязанность, только в Истории должно остаться лишь восьмеро переживших Потоп — ни больше ни, разумеется, меньше. Сам-то он не оплошает, Смотритель был уверен. Только пока не знал, что же именно он такого сделает, за что потом не будет стыдно.

Такой вот кредит доверия самому себе…

Ной как-то сказал:

— От нашего «Ис-Керим» почти ничего не осталось — скелет один. Жалко…

— Зато он дал нам все, что только мог дать, — ответил ему Иафет. — И спас нас, и кров нам дал, и самого себя — чтоб мы остались в нем и на суше. Я имею в виду доски, брусья, гвозди…

«Ис-Керим» — некогда гордый корабль, рожденный на самой странной верфи, какую можно было сыскать до Потопа…

(да и после Потопа никто не ладил корабли в подвалах жилых домов)…

судно, придуманное природой, теперь в природу же и возвращалось.

Остов, прорастающий травой и покрывающийся мхом, величественно возлежал на горной поляне, напоминая девятерым людям — немногочисленному населению огромной части Земли — об эпохальных событиях, в буквальном смысле слова перевернувших мир. Главный проектировщик судна и вправду — матушка-природа…

(или Царь Небесный, кто, по разумению Смотрителя, и есть природа. В наиширочайшем смысле слова)…

некогда организовавшая все для рождения на свет этого дива, позаботится и о его сохранности: бережно накроет останки «Ис-Керима» вулканическим одеялом — лавой, под которой не оставит ни капли кислорода. Поэтому гниение не тронет древесину, и окаменевший в такой консервации скелет корабля будет удивлять праздных туристов, ищущих единения с истоками в «профильных» кафешках, разбросанных у подножия горы, а ученым — давать пищу для исследований и многочисленных гипотез. Смотритель и сам некогда…

(в будущем!)…

хаживал по заповеднику «Ноев Ковчег», который организуют здесь спустя тысячи лет некие предприимчивые потомки шумеров. Слушал лекции экскурсоводов о «магической живительной силе» Ковчега, о том, что «каждый, кто коснется этих окаменевших, некогда бывших деревянными брусьев, почувствует зов столетий, осознает весь героизм подвижника Ноя и его семейства.» (цитата из путеводителя по заповеднику). Да, теперь можно авторитетно заявить, безо всяких предположений, гипотез и домыслов, отбросив карамельный флер «историчности», столь любимый тружениками туристической индустрии, — героизм был. Ной — подвижник, члены семьи его — замечательные, мужественные люди, справившиеся со всеми, прямо сказать, непростыми, а местами даже извращенными задачами, что ставила перед ними любительница острых ощущений — судьба. Она же — природа…

Опять не получилось без высокопарных слов… А иначе и не хочется думать: Смотритель сам проникся ощущением и собственной героической избранности…

(был, был девятый!)…

особенно теперь, когда ни с чем бороться не надо, быт более-менее налажен, личный авторитет, заработанный раньше, подкреплен.

Все так, все распрекрасно, только о том нужно забыть, в особенности — Ною и его семье. Да и начальству в Службе тоже не до повседневного героизма своего спеца: Проект исполнен, Миф сохранен — молодец, приступай к следующему проекту.

А что делать с душой?..

Смотритель прислушался к себе… интересное явление… такого за всю карьеру еще не бывало… Да, конечно, он проникался уважением и, может, даже легкой формой любви к некоторым из своих подопечных по «полю», но чтобы так… И дело сейчас даже не в людях, хотя семья Ноя ему крайне симпатична. Нет, он полюбил… Время., само «поле» эту изначальную, переписанную заново, набело, Историю. Новую Землю, пусть и неправильную, как оказалось, не с тем климатом, что был когда-то, не с тем атмосферным давлением, какое имело место изначально, совсем не такую, какую задумывала госпожа Эволюция…

(природа, судьба, Царь Небесный, продолжение — по желанию)…

но очень родную, домашнюю Землю. Здесь безлюдно, грязно, неустроенно, неприветливо, скоро тут появится много людей небольшого (по сравнению с шумерскими стандартами) роста, с хилым здоровьем и короткой жизнью — но это будет (наступит, настанет) его мир, собственный, какой-никакой, но — свой, родной. В котором он родился, вырос, выучился, стал Смотрителем и попал волею судьбы…

(эволюции, природы, начальства, Царя Небесного)…

в допотопный и абсолютно иной (по условиям жизни) мир.

Его жильцы были выселены хладнокровным «судебным исполнителем» — залетным небесным телом, изгнаны вместе со всеми соседскими дрязгами, правилами, уставами и законами, чадами и домочадцами. Кто выселен в небытие, а кто…

(раз, два… восемь плюс девятый, виртуальный, — и обчелся)…

в мир иной. В смысле — новый.

Смотритель видывал куда более комфортные места и времена, но нигде (даже дома!) он не чувствовал себя настолько спокойно и умиротворенно…

Он оборвал свой собственный мысленный поток, убаюкивающе приятно несший его фантазию совсем не в те степи. Спросил: а что ты можешь дать этому — новому — времени, самому началу его? Грубую мужскую силу, уступающую силе шумеров, для перетаскивания тяжестей с места на место? Инженерную смекалку, которая поможет построить новый деревянный дом? Сдерживаемые, высказываемые исподволь, дозированные сведения об основных законах физики и химии?

Да-а… Конечно, микроскопом тоже можно забивать гвозди, у него же такая массивная станина…

А родное время, которое есть далекое… бесконечно!., продолжение этого? Зачем оно тебе и ты ему?.. Дурацкий вопрос! Сколько Смотрителей трудится в Службе Времени? Меньше ста? Хочешь убавить это количество и сбежать в прошлое?.. Но Смотритель для Истории куда полезнее, чем неумелый Хранитель и его сомнительная помощь в строительстве нового мира. Где ни Хранителя, ни Смотрителя все одно быть не должно.

Внутренний диалог споткнулся о железную логику. И впрямь — разведение первопроходческой романтики не только не входит в штатные обязанности Смотрителя Службы Времени и Исторического Контроля, но — более того! — идет вразрез с основной линией Истории, которую, ему, Смотрителю, собственно-то и положено охранять.

* * *

А сравнение самого себя с микроскопом впечатлило. Сию убедительную присказку Смотритель услышал в «поле», в двадцатом веке третьего тысячелетия Новой эры. Тогдашние приборы для рассматривания сверхмалых объектов базировались целиком на оптике, и для стабильности им требовалась мощная опора. Настольный микроскоп весил от пяти до двадцати килограммов, и при парадоксальном желании им действительно можно было заколачивать гвозди…

Гвозди…

Уникальный крепежный элемент для конструкций из древесины и некоторых видов пластиков по значимости для человечества не уступает колесу и парусу, а такого же уважения к себе не снискал. И вот что интересно — использовали его и в допотопной эре, и в жутко далеком будущем не перестанут колотить по шляпкам стойких металлических «солдатиков», несмотря на внедрение шурупов, саморезов, винтов, суперпрочных клеев и разных энергетических полей…

Но это — вредное и пустое отступление. Вернемся к основной теме. Как свернуть миссию? Когда это сделать?

Пора ли это делать вообще?

На последний вопрос вырисовывался более-менее утвердительный ответ: да, пора. А на первые два — ничего. Туман.

Итак, кого он должен оставить — без себя? Как писал древний поэт: «Я не спеша собрал бесстрастно воспоминанья и дела»…

Ной — мудрый, веселый, добрый, более чем эмоциональный — порой на грани мальчишества! — человек, излучающий заразную житейскую уверенность в следующем дне. Смотритель, привыкший оперировать краткосрочными категориями…

(минута, час, максимум полдня)…

даже за исторически…

(а какие иные категории здесь пригодны?)…

обозримое время жизни рядом научился у Ноя этой размеренности, основательности, спокойствию за то, что солнце на утро обязательно встанет, а вечером непременно сядет, что будет день — будет и пища. Для Смотрителя, как профессионала Службы, такое отношение к жизни является непозволительной роскошью — нельзя расслабляться, следует быть собранным и готовым к глобальным изменениям в следующую секунду… Да, это все так, но в нынешнем «поле» можно позволить себе передохнуть от состояния «быть начеку» и насладиться ощущением стабильности мира — хотя бы в масштабах нескольких суток, особенно теперь, когда новых катаклизмов не ожидается. И сколько раз судьба ни пыталась убедить Ноя в своем могуществе, он все равно оставался невозмутимым оптимистом. Хладнокровный и дальновидный, если дело касается чего-то серьезного, и «взрывчатый» по незначительным мелочам — таков парадоксальный характер очень «разного» Ноя.

Сыновья его — будто и не братья вовсе. О каждом из них отец мог бы смело сказать: «И в кого ты такой пошел?» — и сказал бы, если бы древнешумерская мораль не исключала возможность иронии на подобную тему. Видимо, только с последующим развитием нового человечества ему, человечеству то есть, придется столкнуться с понятиями «адюльтер» и «дети от другого отца». Но суть не в этом. Она в том, что стопроцентно одинаковые по роду, по крови и по жизненной уверенности сыновья Ноя не похожи на отца во всем остальном, включая физиономии, а уж друг от друга отличаются вообще как люди из разных семей.

Младший — Сим, самый шебутной, технически смекалистый, временами неумеренно болтливый добряк. На своем паровике он был готов возить кого и сколько угодно, по каким угодно делам. Абсолютно нешумерский альтруизм, ярко проявлявшийся на общем фоне абсолютно всенародного равнодушия и замкнутости на самих себе, любимых, удивлял Смотрителя еще до Потопа. После катаклизма Сим ничуть не изменился и направил всю свою доброту и готовность помогать всего на восьмерых, пока на восьмерых, а потом — даст Царь Небесный! — число умножится многократно. Сим помогает там и здесь, носит бревна и штопает одеяла, катает камни и режет салаты. И это не поза и не работа на публику, а особое человеческое устройство. Такие люди редки во все времена — увы, между шумерской цивилизацией и послепотопным миром в этом аспекте особой разницы нет.

* * *

Хам — средний сын, напротив — немногословный, этакий тихий силач, все больше наблюдающий, чем участвующий, если во что и вовлекается, то в последнюю очередь, после безмолвных раздумий. Смотрителю с ним так и не удалось наладить полного контакта, хотя и отчужденности тоже нет. Односложные ответы, отсутствие искрометной инициативности Сима, вечный взгляд «в себя» — вот характерные черты характера Хама. Порой Смотрителю начинало казаться, что Хама его персона чем-то не устраивает, но внимательные наблюдения за взаимодействием с братьями, женщинами и отцом развеивали эти сомнения — Хам такой со всеми. Прямо-таки азбучная модель настоящего шумера: моя хата с краю, ничего не знаю и знать не желаю, но если попросите — помогу, может быть даже и с охотой.

Потоп и последующие изменения в жизни семьи задели Хама больше других. Он еще сильнее замкнулся, помрачнел и даже слегка озлобился. Оно и понятно: его фермерская душа спланировала жизнь на ближайшие триста лет, а тут, понимаешь, кометы, наводнения, землетрясения… Стабильность в его системе ценностей занимала еще большее место, чем у Ноя. Поэтому он хотел побыстрее спуститься с горы в долину и поселиться там уже не во временном, а в постоянном доме. И, надо отдать ему должное, делал все для ускорения процесса переселения.

А вот уж кого Хам любит безоглядно, так это свою жену. Записная бука и молчун, по ночам, в тишине общего дома он шепчет Маре такие красноречивые приятности, что у невольно слышавшего все это Смотрителя теплело на душе — ну хоть с кем-то Хам добр, мягок и ласков…

Хотя подслушивать стыдно. Но это уж издержки тесного общежития.

Старший сын Ноя — Иафет отличается от братьев живым умом, почти отцовской мудростью и рассудительностью, но только все это основательно замешено на неимоверной саркастичности и даже, временами, склочности. Ни одно неосторожное слово, хоть кем оброненное, не останется без едких комментариев и порой совсем не той трактовки, что вложена в слово. Иафет любит поворчать, поискать правду, попенять на окружающих, но не переходит в этом грань здравого смысла. Похоже, ему самому нравится его «милый недостаток», он умело им пользуется, делая это иронично, остро и въедливо, не перегибая, однако, палку, Иафет — хороший собеседник, глубокий и вдумчивый, но не дающий расслабляться — острый язык всегда наготове. Хитрюга Иафет — единственный из девятерых, кто всегда старается как бы случайно и вдруг оказаться не там, где требуется помощь. Одни это назовут ленью, сам же Иафет скажет, что он «хорошо умеет себя экономить». Это характерное отлынивание от сложных забот и самостоятельных решений на время исчезло в критической ситуации плаванья «Ис-Керима». Иафет наравне со всеми трудился и даже поумерил свой сарказм. Но лишь ситуация немного стабилизировалась — сразу же в семью вернулся капризный и хитрый старший брат.

Но вот вам исключение из правил. Когда надо было принять поистине судьбоносное и революционное для шумера решение…

(имеется в виду великий подвиг прощания с вегетарианством)…

именно Иафет был первым революционером.

Довольно нетерпимо он относится к вспышкам эмоций у Ноя…

(хотя и сам грешит несдержанностью)…

всегда готов вступить в препирательства. Не отдавая себе отчета в том, что своими едкими репликами только больше распаляет отца. Но благо Ною хватает мудрости не «принимать бой» — он знает свой характер, и сыновний тоже, и понимает, что уж с кем, с кем, а с Иафетом можно пикироваться бесконечно. А смысл?.. То-то и оно.

Женщины семьи — очаровательные создания. Очарование их в том, что они удивительно хорошо умеют быть уместными и своевременными. Это вовсе не «второстепенная роль» женщины как мужниного дополнения, а, напротив, самостоятельная, вполне идейная позиция, немного даже феминистская, как бы сказали современники Смотрителя. Женщины-шумерки очень четко разграничивают функции свои и мужские, не допуская перемешивания и взаимопроникновения. Именно поэтому в хозяйстве и быту у шумеров все на своих местах: каждый знает, за что он отвечает. Умение взаимодействовать, не переходя дорогу интересам друг друга, — залог мирного сосуществования без взаимных претензий. Смотритель искренне завидовал шумерскому устройству женско-мужских отношений, сожалея о том, что со временем эта допотопная идиллия зачахнет и умрет.

Сара — жена Ноя, главная по «женской» части семейного хозяйства, если так можно выразиться, начальница Руфи, Мары и Зелфы, самая старшая из женщин семьи. Но это имело значение только для прибывшего из будущего Смотрителя и только первое время. Возраст шумеров проявляется в своих «крайних» формах лишь дважды — в младенчестве и в глубочайшей старости. Все остальное время он (возраст) остается «средним». Анатомия шумеров такова, что разницу между сорокалетним человеком и трехсотлетним заметить сложно, поэтому у шумерских женщин нет трепетного отношения к количеству прожитых лет. Смотрителю очень скоро стало все равно — кто из женщин старше, а кто младше: выглядят они все одинаково молодо. Качество житейского опыта — тоже примерно сходное. Так что бессмысленность возрастного деления на «старше» и «младше» налицо. Сара является главой в женской половине семьи только потому, что глава мужской половины — ее муж. Эмоциональная, шумная, местами бескомпромиссная, но очень обаятельная Сара сразу понравилась Смотрителю. Она помогала ему вживаться в мир после «травмы» — терпеливо, как маленькому ребенку, за что он ей безмерно благодарен.

Категоричность ее суждений и заявлений, правда, бывает часто не по-женски излишней, но у шумеров свои взгляды на женственность и сдержанность, поэтому Смотритель, умеющий абстрагироваться от привычных стереотипов, принимает ее такой, какой она есть.

Супруга Иафета — Зелфа, почти полная копия своего мужа. Острый язык, быстрый ум, умение не делать лишних движений — уж неизвестно, врожденные это качества или приобретенные, да и не важно. Смотрителю с ней общаться не очень комфортно: расслабиться не получается. Все время-то она начеку, будто в ожидании неловкого слова или действия — своего или чужого, без разницы, готова с улыбкой жалить — не больно, но и не приятно. Правда, иногда это качество у нее выключается, и тогда она — просто душка. Но редко.

Другое дело — Руфь, жена Сима. Добрячка, веселушка, умеющая сочувствовать и слушать, всегда располагает к разговору.

И третий тип темперамента — тихая и нежная Мара, жена молчуна Хама. Она склонна к созерцанию действительности без комментариев, с полуулыбкой и теплым светом в глазах…

В общем, компания подобралась неплохая.

Важно также и то, что Смотритель, хоть он и был «девятым лишним», не ощущал практически никакого дискомфорта от своей ноши «лишнего*, хотя прецеденты, признаться, бывали… Иной раз после очередного тяжкого трудового дня все как рассядутся со своими женами по углам, как начнут шушукаться да хихикать. И не только, не только. А помещение, как говорилось, тесное… Прямо девать себя некуда! Только вздохнуть тихонько да выйти во двор тактично — людей не смущать и себе душу не бередить. Прохладный горный воздух неплохо освежает, бодрит и возвращает в мозги воспоминание о том, что в Службе на самом деле готовят к любым ситуациям в «поле» — не только удвоенное давление надо уметь выносить, но и отсутствие женщины в досягаемости протянутой руки. Правда, навык этот как-то с трудом прививался… И каждый раз, как случалось очередное «поле», Смотритель старался обставить все так, чтобы не особенно страдать от одиночества по вечерам и ночам. Но в данном случае как-то не сложилось…

Нет, не получается отвлечь себя от мыслей о завершении миссии. То, что ее надо сворачивать, — уже очевидно, но как? В иных «полях», где со Смотрителем вместе работали многочисленные подручные люди — техники, статисты, консультанты и прочие сотрудники Службы, никогда не возникало подобных проблем. Всегда имелся разработанный заранее сценарий «ухода»: либо инсценировка убийства или несчастного случая, либо эффектный таинственный уход в туманную ночь, либо, увы, грубая зачистка памяти свидетелей, либо… Много сценариев, короче! В случае же с отправкой Смотрителя в допотопную Месопотамию Служба так торопилась, что успела подготовить только его одного. На вопрос же Смотрителя о том, как, собственно, ему работать в одиночестве, без помощников, последовали разговоры о его профессионализме, об умении нестандартно мыслить, о возлагаемых на нею надеждах, о долге и о прочей пропагандистской ерунде. Процедив всю полученную информацию, Смотритель выкристаллизовал главную мысль: проект «Ной» сильно торопят деятели из «Look pasts, уж очень им не терпится выяснить: как там — до Потопа? Само плаванье Ковчега, обустройство семьи после Потопа, жизнь пралюдей в допотопном и послепотопном мирах — все может стать доходным бизнесом. Во имя этого, понимал Смотритель, и затеялась вся спешка.

А руководство знало, кого посылать сюда. Из двух десяткой незанятых в «полях» Смотрителей выбрали именно его — упорного, честолюбивого, упрямого, склонного к самопожертвованию…

(добровольный удар башкой о кузов грузовика — чем не жертва?)…

знали ведь, умники, что ему будет в удовольствие побывать в неразведанном «поле» первым и без группы поддержки. Использовали слабую (или сильную?) сторону характера.

А он и воспользовался. С радостью и энтузиазмом. Ни разу не пожалев о своем «сольном исполнении». Такой глубокой проработки объектов, такого подробного анализа ситуации изнутри, такого реалистичного вживания в роль не произошло бы, роись вокруг него стая настороженных подручных.

Да и никакие они не объекты — Ной и его родня! Они — друзья, спасшие его от дурацкой гибели, почти родственники, делившие с ним последнюю горсть риса, просто очень хорошие люди, не без заморочек, конечно, но кто без них? И именно отношение к этим людям не как к объектам, а как к родным, и позволило Смотрителю вникнуть в понимание их мироощущения глубже, чем это требуется для разработки туристического маршрута во Времени. Всего лишь. И именно посему ему трудно будет от них уйти. И именно посему он не хочет, чтобы в это время ступала нога тайм-туриста.

И сделает все, чтобы этого не случилось.

Вопрос: как?..

13

Страдания Смотрителя все же затянулись: завершить Проект никак не получалось. Может, потому, что Смотритель сам тянул время, не признаваясь себе в нежелании прощаться. Но и объективных причин было — до крыши. Дела здесь находились всегда. Одно переселение на равнину чего стоило! Две недели как заведенные бродили вверх-вниз, таскали пожитки, волоком двигали бревна, вынутые из Ковчега, доски из него же несли, перегоняли прирученных животных. Плюс — строительство нового дома: надпалубная надстройка «Ис-Керима» обрела третье рождение на живописном холмике у подножия величественной двуглавой горы.

Как тут уйти?

Вот и оставался Смотритель в своем «поле», откладывая возвращение домой на неопределенный срок. Им самим не определенный. Да и само понятие «домой» потихоньку, вкрадчиво обрело для него новый — другой, добавочный — смысл. Домом теперь была деревянная постройка, заполучившая второй этаж, множество окон, кривой, приткнувшийся к стене, сарайчик, и даже крыльцо с лестницей и перилами. А далекое время, откуда Смотритель прибыл, нынче прозывалось им просто «будущее», но никак не «дом». Он знал, что подобное состояние некой личной виртуальности…

(да простится столь хитрый термин!)…

пройдет, оно — ненадолго, но сейчас наслаждался каждым днем, как прощальным, — этакая растянутая прелюдия ухода.

Когда разобрали дом для переноса вниз, случилась нечаянная радость: в завале досок обнаружилась забытая непочатая бочка вина. Отрыл ее Хам.

— Чего я нашел! Все сюда! Смотрите! — возопил он с нехарактерной для себя эмоциональностью.

Последующие возгласы радости и удивления были столь же громки и энергичны: вся семья ликовала, будто и не взрослые вовсе, а дети малые, будто не вино обнаружили…

(выпил и забыл)…

а некую непреходящую ценность, которая (единственно!) поможет семье не просто выжить, но и…

(читай Книгу Бытия)…

начать историю человечества. А они называли находку именно «ценностью», всерьез поражались тому, как случилось, что впопыхах забыли про такую ценность, гордились тем, что без вина перенесли с честью голодное время, сокрушались, что не нашли бочку раньше.

Глаголы можно множить, но суть от этого не меняется: причина оголтелого счастья Смотрителю была не очень понятна.

Хотя…

Впрочем, пойдем дальше.

— Раз уж столько ждала она нас, — торжественно сказал Ной, имея в виду бочку, — то пускай подождет еще немного. Построим дом — распечатаем. Лично я жутко соскучился по вину.

— Да уж, — поддержал его Сим, — родниковая вода и молоко — это, конечно, хорошо, но вина отведать в самом деле хочется очень.

— А кто ее в Ковчег погрузил? — спросил Смотритель.

— Да я и погрузил, — сконфуженно сказал Ной. — Давно.

Ковчег еще строился.

— И забыл?

— И забыл.

— А почему только одну? — возмутился Хам.

— Почему, почему… — потянул ответ Ной и пошел сам в атаку: — А почему никто из вас, дураков, не вспомнил о вине, когда начался Потоп? Что у нас, мало его хранилось? Да весь прошлогодний урожай потонул… там… — Неопределенно по махал рукой, обозначая в пространстве место погибшего дома и города.

Отвечать было нечего.

— Думали ли мы когда-нибудь, — тактично сменил тему Иафет, — что будем так радоваться простому вину? И пить его не для утоления жажды, а в честь события?

Смотритель его понимал: вино для шумеров всегда было простым плодово-ягодным напитком, хорошо утоляющим жажду, хотя и хмельным, и дефицита его в прежние времена никогда не наблюдалось. Теперь же, после вынужденной водно-молочной «диеты», маленький бочонок вина обретал статус роскоши, которую нужно расходовать экономно и со смыслом.

По времени — и решения…

А вот, кстати, об оброненном выше «хотя».

Обнаружение бочонка давало Смотрителю повод похвалить себя за неторопливость. Хорошо, что не завершил Проект раньше, а дождался счастливого момента находки; коли намечается исторически обоснованное винопитие в честь грядущего переселения в новый дом, будет шанс проверить на деле подзабытую уже гипотезу о связи ветхозаветной истории об опьянении Ноя с разницей в атмосферном давлении до и после Потопа.

В Книге Книг сказано: «Ной начал возделывать землю и насадил виноградник: И выпил он вина, и опьянел, и лежал обнаженным в шатре своем».

Но никаких виноградников здесь не будет еще долго, а значит, пьянеть Ною придется от того вина, что нашлось, — других вариантов не имеется.

Опьянение и последующие санкции против Хама — часть Мифа. Любопытно проверить…

После того, как в дом…

(в стену, или в крышу, или в косяк — не суть важно)…

был забит последний гвоздь и Ной счел строительство законченным, семья, как и намечалось, решила устроить новоселье…

(такого понятия в шумерском языке не было, но не грех к случаю позаимствовать из другого языка)…

и отметить его хорошей едой. С мясом, с мясом. Оно прочно вошло в быт шумеров, и женщины почти каждый день изобретали все новые и новые рецепты его приготовления. Зелени вокруг повыросло много: коренья, листья, похожие по вкусу на щавель, какие-то зеленые плоды — то ли яблоки, то ли груши…

(но не яблоки и не груши)…

орехи, внешне напоминающие миндаль, но с кисловатым вкусом…

В общем, стол получился не таким уж и скудным.

Приберегаемая до сей поры бочечка дождалась своего часа. Перед началом празднества Ной с торжественным чпоком вынул из нее пробку и принюхался к вырвавшемуся наружу винному духу:

— М-м! Как давно я такого не чувствовал…

— А не прокисло? — озабоченно полюбопытствовал Смотритель.

Вдруг да случится, что Ной не опьянел, как утверждается, а элементарно отравился перележавшим вином. Ной засунул в отверстие указательный палец…

(негигиенично, но кто считает)…

и, облизав его, сообщил:

— Отменное качество.

— Отец, не томи! — Сим уже протягивал чашку.

— Куда ты торопишься? Выхлебаешь залпом все и вкуса не почувствуешь. Теперь вино для нас большая ценность, его надо не просто пить, но наслаждаться им. Поняли?.. Сами так станем делать и потомкам, когда те появятся и подрастут… накажем.

— Оте-ец!.. — Чашки уже тянули все.

— Давайте, давайте, нетерпеливые вы мои…

И пир начался.

Извечные любители стабильности — шумеры искренне радовались тому, что наконец-то осели в построенном надолго доме. Из застольных речей вмиг исчезли привычные обороты: «после того как спустимся», «после переселения», зато появился новый, не игранный доселе: «когда обживемся». Строились грандиозные аграрные планы — посеять рис, пшеницу и бобы, посадить фруктовые деревья, растить виноград, раз вино так славно пошло. Запасливая Сара сообщила, что не забыла в спешке эвакуации прихватить и мешочки с семенами, и срезанные заранее виноградные лозы. И все это спасено и ждет своего часа. Или дня, так точнее.

Смотрителю было радостно видеть, как исчезало напряжение с усталых лиц усталых людей и поселялись на них умиротворенность и спокойствие…

Вина, разумеется, оказалось мало. Бочонок сделал всего три круга по столу, и на четвертом из него выпадали лишь неспешные тягучие капли.

— Недолго радовались, — протянул Сим.

Его лицо раскраснелось, глаза помутнели.

— А может, отец забыл, что спрятал не один, а, например, два бочонка? — спросила Зелфа.

Речь ее была нетверда.

— К сожалению, Зелфа, только один. К сожалению… — серьезно ответил Ной, пытавшийся держаться молодцом, хотя Смотрителю было отчетливо видно, что и он «поплыл».

Шумеры весело захмелели, и это незнакомое им до сего момента состояние (души и тела) настолько понравилось, что они даже не понимали, не хотели понимать, что оно — незнакомое. Небывалое. Их разумом не объяснимое. Хотя и верно: свою неуправляемую веселость они вполне могли списать на… на что?.. да на хорошее настроение, к слову. А что? Дом построен, погода не огорчает, еды хватает, все живы — отчего ж не расслабиться после трудов воистину праведных.

Но тут Сим решил встать из-за стола.

— О-ох… — только и успел выдохнуть он, с грохотом падая на пол.

— Что с тобой стряслось, Сим? — прямо-таки зашлась в хохоте тоже явно «готовая» Руфь.

— Я не… не знаю.

Попытка привести себя в вертикальное положение не увенчалась успехом.

— А ну-ка, я попробую, — объявил Хам и рывком поднялся.

Простоял с секунду, начал заваливаться вбок с выражением веселого удивления на лице. Еще одним пьяным шумером на полу стало больше.

Все начали вылезать из-за стола, чтобы проверить свою стойкость…

(в данном случае — от слова «стоять»)…

но не получилось ни у кого. Только Ной в соревновании не участвовал, сидел тихонько и мирно улыбался. Он не желал экспериментировать. Смотритель тоже не стал рисковать: вино и ему ощутимо ударило в голову, что было для него непривычным. Специалисты Службы умели пить, если позволено так выразиться. Их учили этому умению. А тут оно дало сбой. И не от качества напитка…

(отличное качество, прав Ной)…

и не от разницы в атмосферном давлении до и после Потопа…

(Смотритель скорее некомфортно себя чувствовал в допотопной атмосфере — чужой ему и трудной)…

а оттого, что долго не пробовал ничего хмельного. Отвык.

— Видал, какое… безобразие? — Ной произносил слова нарочито медленно и раздельно, с паузами.

— Почему же безобразие? — удивился Смотритель. — Весело людям. Что в том плохого?

— На обезьян больше похожи…

— Ты сам-то как?

— Я?.. Что-то вино какое-то странное… Не случалось со мной такого никогда… И ни с кем не случалось… Что происходит, Хранитель?

— Потом расскажу, Ной. Не думай сейчас об этом.

— Пойду воздухом подышу… Как-то душно… Поможешь дойти до двери?

Смотритель подхватил Ноя под мышки и фактически доволок его до выхода. Ночная прохлада немного отрезвила почтенного отца семейства. Обретя способность более-менее стройно говорить, он начал оправдываться:

— Так неожиданно все… Я даже испугался. Со мной такого действительно никогда не случалось, и я не видел, не припомню, чтобы с кем-нибудь…

— Верю, верю, Ной, не говори ничего. Молчи. Дыши глубже.

— Ага, — кивнул Ной и послушно запыхтел.

Сзади раздалось:

— А что это вы тут?

В проеме двери стоял, опираясь обеими руками о косяки, колеблющийся (этакая тростинка на ветру) Иафет.

— Сидим, отдыхаем, — благостно ответил Ной. — Садись и ты, сынок, подыши воздухом.

— Воздухом! — почему-то зло произнес Иафет и кубарем скатился по ступенькам.

Смотритель кинулся его подбирать. Иафет, лежа лицом в землю, что-то рычал в ответ невнятное и отмахивался…

(даже скорее отбивался)…

от помощи.

Так началось то, что Смотритель впоследствии окрестил «Великим Послепотопным Свинством». Потерявшие контроль над собой и своими эмоциями шумеры как мужеского, так и женского пола…

(было их всего семеро, а ощущение у Смотрителя осталось — как от толпы алкоголиков)…

дрались, ругались, плакали, безумно хохотали, засыпали, пробуждались, выпадали на некоторое время из реальности. Хорошо, Ной…

(восьмой)…

не видел всего этого. Он как заснул на крылечке, привалившись к перилам, так и проспал почти до утра, пока Смотритель, вымотавшийся от борьбы с распоясавшимся семейством, не додумался затащить его, дрожащего во сне от холода, в дом.

Кстати, о борьбе. Выполняя роль медсестры или медбрата, Смотритель сам валился с ног, но не от опьянения, а от усталости. Мужчины и женщины семьи выдали невероятное количество энергии, которая проявлялась крайне своеобразно.

Сим зачем-то полез на крышу дома, пришлось его оттуда снимать, чтобы он не грохнулся вниз и не сломал себе шею.

Хам и Мара, в обычном состоянии мило сюсюкающие друг с другом, решили вдруг заострить внимание друг друга на каких-то не проясненных фактах собственных биографий: у каждого нашлись в прошлом темные пятна, что и стало поводом для истошных криков и взаимных тасканий за волосы.

Иафет и Зелфа, наоборот, впали в романтику и бегали друг за другом, играя в салочки, спотыкались о невидимые в темноте кочки и камни, падали, поднимались, не обращая внимания на ушибы, бегали снова, а в итоге где-то затихли. Не в доме.

Руфь с Сарой делали тщетные попытки соблазнить Смотрителя, демонстрируя ему интересные части тел…

(вот уж чего не ожидал от шумерских женщин, всегда и во всем являющих собой образец высокой нравственности)…

и привлекая его непристойными откровенностями. Смотритель и рад был бы обратить на все это внимание, но не имел физической возможности — слишком за многими нужно было следить…

К рассвету первичные опьяневшие выбились из сил и заснули мертвецким сном — кого где оный застал. Смотритель кое-как растащил их по законным местам, лег сам передохнуть. Но сон не шел.

Начинался рассвет. Солнце, еще прятавшееся за вершинами, окрасило край голубого неба в розовый цвет, с гор подул мягкий и теплый ветерок, облака разошлись, и день впереди не предвещал непогоды. Было красиво и удивительно спокойно. Если б только не храп с четырех сторон — слава Царю Небесному, что хоть женщины спали бесшумно.

Вдруг в нестройном, но громком хоре храпящих образовалась звуковая лакуна…

(говоря просто, один умолк)…

и проснувшийся Ной хрипло сообщил:

— Ну и винцо… Видать, все же перебродило…

Смотритель обернулся к нему, не забыв «включить» улыбку:

— Ты как?

— Чувствую себя… рассыпавшимся на куски,

— Бывает. Пройдет. Съешь что-нибудь кисленькое.

— Бывает? — Ной нашел в себе силы удивиться неаккуратной реплике Гая.

— Ну… в смысле, сочувствую, — поправился Смотритель, уповая на то, что Ной в своем нынешнем состоянии не станет заострять внимание на его «бывает».

Как это может «бывать», если раньше вино никогда никого не пьянило? Хранители Времени — они что, особенные?..

— А ты почему такой бодряк?

— Я… — Смотритель только успел открыть рот, еще ничего не придумав в объяснение, как Ной его перебил:

— Ну да, верно… ты же Хранитель Времени.

Смотритель не стал уточнять, где Ной узрел связь между уникальным даром Хранителя и восприимчивостью к спиртному. Сказал — и ладно.

Немного побродив по дому, Ной так и не нашел, чего бы кислого ему выпить, и подсел к окну рядом со Смотрителем. Его еще чуть-чуть пошатывало, но взгляд стал ясен: опьянение прошло, осталась лишь слабость.

Смотритель решил: говорить нужно сейчас, Или не говорить вовсе.

— Ной, я хочу тебе кое-что сообщить. Ты в состоянии воспринимать длинные фразы?

— Да, вполне. У меня даже голова как-то чище внутри стала, так забавно… Только вот подташнивает малость. А о чем ты хотел поговорить?

— Скажи, ты помнишь, как мы начали пить вино?

— Да. Отчетливо. А не должен?

— Погоди. Как дуреть начали, помнишь?

— Еще бы!..

— А что было дальше?

— Дальше… э-э… да смутновато как-то…

— То-то и оно… — назидательно сказал Смотритель, — не помнишь, как будто не было ничего.

— Да нет, было, конечно, было, но… — виновато возразил Ной. — А что?

— Так, пустячок. Ты напрочь забыл кусочек своей жизни.

Небольшой, малозначимый кусочек, но все же, все же. И это славно. Вчерашний вечер — не из тех, который стоит вспоминать и о котором можно рассказывать детям и внукам. Ты чувствуешь сейчас некий смутный стыд, но он пройдет, и жизнь твою… и всей семьи… не будут омрачать ненужные воспоминания. Теперь не удивляйся тому, что я скажу… Готов?

— Гай, ты чего темнишь? Не путай меня.

— Не пугаю. Слушай. Это очень, очень серьезно. Ты должен забыть меня. Вычеркнуть из памяти. Совсем. Будто и не было такого Гая Хранителя Времени. Ты и вся семья твоя, Ной,

все должны меня забыть.

— Что? — только и спросил Ной.

Как начать?

Глупый вопрос! Он уже начал. И начал не лучшим образом. Что значит «забыть Хранителя»? Человеческая память прочна, и для того, чтобы выбросить из нее кусок (или даже кусочек) жизни, нужно не убеждение извне и не собственное решение…

(мол, забуду и — точка!)…

а нечто более сильное. Точнее, нечто очень сильное. Опьянение и легкая забывчивость Ноя — связанные между собой действие и факт. Но как же, извините, надо будет (гипотеза, гипотеза!) нажраться, чтобы выкинуть из башки долгий период совместной жизни, долгий и трудный, долгий и до горлышка набитый событиями, долгий и радостный, потому что именно здесь торжествует философская формула…

(а может, здесь она и родилась?)…

звучащая примерно так: жизнь закончилась — да здравствует жизнь!

Жизнь народа шумеров закончил Великий Потоп. Жизнь народа…

(какого, кстати?.. халдейского?.. арамейского?.. вавилонского?.. израильского?.. Долго перечислять!)…

начал Великий Потоп. Народа Земли — и пусть Смотрителя обвинят в высокопарности и, значит, банальности, но иначе не скажешь. Если Книгу Бытия считать все же не только собранием Мифов, но и…

(в самой малой степени)…

исторической хроникой.

А почему бы и не считать?

Как написано, так и было — в жизни. Смотритель, считай, проверил.

Ну не без вранья написано, но писался-то именно Миф, а не История, хотя, как показывает опыт работы Смотрителя и десятков его коллег, нынешних и прошлых, в каждом Мифе есть доля Истории. Как там у классика: «Сказка — ложь, но в ней намек»… Намеков в Мифе о Потопе.

(или все же в Мифе о Ное и его семье? Как кому нравится)…

навалом. А что до вранья или, если помягче, до неточностей, так их тоже хватает. Например, никаких звериных пар Ной для путешествия не отбирал. Тем более — чистых и нечистых. Кто успел, тот и спасся. Тигр вон вообще один на корабле был, без пары. Как теперь бедняге потомство наделать?.. Получается, что вымрет — как конкретный зверь и как вид. А тигры между тем выжили и существуют, несмотря на их последующее планомерное и бесплановое истребление любителями охоты. Значит, Миф врет, а популяция тигров возродилась после Потопа не с помощью Ноя и Ковчега.

Это только один пример, но — вопиющий. В смысле, вопиет о возможности корректировать… нет, не Миф, но его исходные данные. То есть жизнь. И если в жизни, знаемой Смотрителем лично, не было второго тигра (к примеру), а в Мифе он появился, то почему бы не поменять причину и следствие? Так, например: в жизни был Хранитель Времени, то есть — девятый, а в Мифе — нет.

Как это сделать?..

Ной, пользуясь паузой в разговоре, дремал, клюя носом.

Смотритель знал, как это сделать.

— Ной, проснись, день на дворе, — окликнул он главного героя Мифа. Да и Истории тоже, чего уж мелочиться.

— Я и не сплю, — немедленно возразил Ной и сильно потер кулаками глаза.

— Я ухожу, Ной.

Бессмысленно рубить кошке хвост по частям. И в общем-то жестоко.

— Куда?

Ной был все еще спокоен, потому что не понимал Хранителя, не влезала ему в голову мысль о том, что не пустая идет болтовня, что Хранитель и впрямь уходит. И хочет (почему-то), чтоб его забыли.

Придется вбить Ною в голову эту мысль, какой бы странной, страшной, необъяснимой она ему ни казалась. Окольными, правда, путями вбить.

— Ной, ты знаешь, я Хранитель Времени.

— Слава Царю Небесному, памяти еще не лишился. Хотя ты настаиваешь, чтоб я забывал…

— Я не настаиваю, Ной, я просто пытаюсь объяснить тебе ситуацию, которая — хочется мне или не хочется! — существует сегодня.

— Объясни. Разве я против?

— Мир изменился, Ной, ты знаешь. Но и Время изменилось, этого ты почувствовать не в силах. А я чувствую Время, оно течет здесь, в новом мире, иначе, по-другому и…

— Что «и»? Не тяни.

— И я здесь не нужен. Этому Времени Хранитель не нужен. К тому же я теперь один Хранитель — на всем белом свете.

— Один? — Ной решил побить рекорд по бессмысленным вопросам.

— Ной, ты меня вообще понимаешь? — взмолился Смотритель.

— Я тебя понимаю очень хорошо, — обиделся Ной. — Я только не понимаю, что ты хочешь сказать… — Очень изящную формулу сложил! — Ты говоришь, что остался один, больше Хранителей нет. Ладно, допустим. Но почему мы должны тебя забывать? Как это? И куда это ты денешься?

— Я же внятно сказал: уйду.

— Куда ты уйдешь? Вода хоть и спала, но все равно мы — на острове…

— Не спрашивай Хранителя о том, о чем он не имеет права тебе ответить, — уклончиво объяснил Смотритель.

— Хорошо, не буду, — мирно согласился Ной. — Но почему ты вообще должен уходить?

— Потому что Времени я не нужен здесь, — интонацией слово выделил.

— А где нужен?

— Далеко отсюда.

— Вода же кругом, повторяю.

— Во-первых, вода и здесь скоро уйдет вовсе и оставит вам огромную и плодородную землю, а во-вторых, в мире полно мест, где воды уже нет.

Хотел добавить: и не было, но не стал дискредитировать идею всемирности Потопа, принадлежащую Мифу.

— Хранитель… эти ваши штучки… как это — уйти, если уходить некуда?

— Не знаю, — честно ответил Смотритель, поскольку и вправду не знал, «как» он перемещается во времени.

Житейски объяснимое незнание. До сих пор, к примеру, никто не понимает…

(представить не может!)…

как пересекаются в бесконечности параллельные линии, но все точно знают: пересекаются. А бесконечность — она бесконечна, извините за тавтологию, и посему тоже необъяснима на уровне здравого смысла.

— Я чужой здесь, Ной. Как, впрочем, везде. Нет своего дома у Хранителей, а есть лишь Время, которому мы принадлежим и которое нами руководит. Я, в общем, подневольный человек. Я чувствую… ты же знаешь, что я умею чувствовать так, как тебе и другим людям не дано… я чувствую: пора. А как это произойдет… Мне неведомо, Ной. Но — произойдет, знаю.

— Такое уже было в твоей жизни?

— Было, — лаконично ответил Смотритель.

По сути, не соврал: он много раз уходил от тех, с кем работал в «поле*. Уходил неожиданно и сразу или постепенно, приучая к мысли о своем отсутствии в чьей-то жизни (объекта Мифа, разумеется).

— Но как же мы без тебя? Что я скажу семье? — Ной взглянул на спящих вповалку сыновей и жен. Тут же возмутился: —

Стыд какой! Не люди, а животные…

— Не суди их строго, Ной, они не виноваты. Теперь вино всегда будет так действовать.

— Да что же это за мир такой! — воскликнул Ной. — Родные люди в нем жить не могут, поэтому уходят непонятно как и куда. Вино сбивает человека с ног и превращает невесть в кого. Небо здесь голубого… красивого, конечно, но ведь со всем чужого цвета. Ночами холодно…

— Ну, ты и смешал все в одну кучу… А за «родного человека» — спасибо.

— А что? И вправду родной. Близкий, как сын. И вот — уходишь… Что ж за мир такой поганый?

— Мир как мир. Разный. Хороший в общем-то, а главное — ваш. Да, здесь едят плоть животных. Да, дети теперь будут рождаться слабее, чем раньше. Жизнь людей станет много короче. Со временем… очень скоро по меркам шумерской жизни… люди начнут здесь убивать не только животных, но и друг друга. По пустячным поводам: из-за земли, которую не поделили, из-за еды, которой не хватило, из-за женщины, которая желанна, да не тебе принадлежит…

— Люди? Друг друга? Из-за таких пустяков?

— Увы, но скоро все это не будет казаться пустяками… А потом, здесь нет орков, а человеку нужны враги. Их придется искать среди себе подобных.

— И это ты называешь хорошим миром?

— Разве можно не любить свой дом? Свою землю? Своих родных? А значит — свой мир?..

— А почему мы должны забывать тебя? Ты нам помогал, мы тебя любим… Как ты представляешь это? Помнили, помнили и — раз! — забыли?

Смотритель усмехнулся: Ной высказал то, о чем он сам думал. Как забыть — технически? Хороший вопрос… Или все же — ментокоррекция? Пусть даже, как он ее сам определил, собственноручная. Не гарантия, да, но все же, все же…

— Мне тоже трудно, — сказал он. — Но в этом мире не должно быть ни Хранителя Времени, ни воспоминаний о нем.

Уж постарайтесь как-нибудь.

— Легко сказать — постарайтесь. Советовать — самое простое, а вот сделать…

— У вас… у тебя, у сыновей, у их жен… не получится, согласен. Слишком многое нас связывает. Но ни детям твоих детей, ни их будущим детям, ни другим людям, с которыми вы обязательно встретитесь… и скоро, наверно… не надо обо мне рассказывать. Согласись, мое присутствие ставит вас в неравное положение с остальными. Получается, что с вами рядом был некто, кто умел чувствовать Время и, значит, предсказывать возможные беды. А у других такого рядом не оказалось, и пришлось выкарабкиваться без помощи.

— И что ж в том плохого?

— Плохо, что не предсказал. Плохо, что родоначальник нового мира… ты, Ной… можешь кому-то в будущем показаться не самостоятельным, а ведомым. Не к лицу такое родоначальнику. Первому из бесконечного числа идущих следом.

— Ты ж ничего и не предсказывал, верно? Ты сам говорил, что не владеешь таким даром.

— А кто поверит, что не владею? Хранитель Времени — как мощно звучит! Вот он вас и охранил… То есть я.

— Это же не так!

— Люди недоверчивы, Ной, тебе ли не знать.

— Какие люди? Где ты видел людей, кроме нас?

— Потоп пережили не мы одни. Спасшихся много. Они тоже плыли на кораблях, тоже выручали животных, тоже боролись с водой, с непогодой, с голодом. Сейчас они тоже обживаются на новых местах и придут к вам. Или вы — к ним. Нормальное бытие, Ной, с законами жизни спорить трудно…

— Откуда знаешь?

— Про законы?

— Да при чем здесь законы! Про законы я и сам все знаю…

Про других людей откуда известно?

— Откуда-откуда… Царь Небесный. Оракул. Всесильное Время… Выбирай на вкус, Ной. А если честно, то не понимаю — откуда. Знаю — и все тут.

— Кстати, об Оракуле. Как этот мир будет существовать без него?

Смотритель даже рассмеялся — несмотря на им самим нагнетаемую атмосферу прощальной грусти.

— Уж выживет как-нибудь!

Посидели, помолчали. Все-таки погрустили.

Солнце из красного, рассветного превратилось в желтое, дневное, забралось повыше. Облака — статисты небесного театра — поблекли, смыли грим, расслабились, разбрелись с авансцены кто куда.

«Небо работает в штатном режиме…»

Откуда фраза всплыла?..

— Я на тебя надеюсь, Ной. Ты ведь все понял?

— Все понял, — кивнул Ной буднично. Улыбнулся. — Я хочу, чтобы ты знал, Гай: ты — лучший из людей, кого я встречал за всю жизнь, а она у меня дли-и-инная… Лучший. Небезразличный, участливый, мудрый. Ты не похож ни на кого.

Экий, однако, комплимент! Ни на кого не похож… Старался ассимилироваться среди шумеров, стать одним из них, думал — получилось, и тут на тебе — не похож…

— Спасибо, Ной. Не захваливай меня.

— Это не похвала, это — правда. Ты научил нас мыслить иначе. Ты заметил? Сейчас я понимаю, что мои соотечественники были медлительными, чересчур спокойными, даже безучастными — к соседям, к близким, к родным… Как же они жили?

— Спокойно они жили, Ной. У них все было ровно в жизни, без катастроф — без камней с неба, без дождей и потопов. Вот они и не торопились никуда. Другая жизнь — другие люди. Уверен, поживи они здесь, раскачались бы как миленькие. Вон Хам — уж на что само спокойствие раньше был, а теперь носится как угорелый, таскает, строит, мастерит. Жизнь заставила.

— Это новый мир, и для него нужны новые люди — активные, живые.

— Такие и будут. Активные. Даже иногда слишком. Разные будут люди, поэтому приготовь себе другие мерки — отличные от шумерских. Еще пожалеешь о том, что осуждал своих соотечественников за невнимание к ближним и дальним…

— Ну, ты и картинку рисуешь, Гай, — хоть жалей о том, что выжил.

— Не все так плохо. Хороших людей всегда больше. Но предупредить хотелось.

— Спасибо, учту.

Помолчали. Прощание — тяжелая процедура. Тяжелая и для уходящего и для остающихся.

— Когда ты уйдешь? — задал очередной вопрос Ной. Тут же оговорился: — Заметь: я не спрашиваю — как и куда, я интересуюсь — когда.

А и в самом деле: когда?

Через мгновенье? Через час? Через неделю?

Странно, но Смотритель не мог ответить и на этот куда как простенький вопросик. Он не знал — когда, тоже не знал. Понимал: сказав «а», нет смысла молчать и не договаривать алфавит до «я». И ведь ничего вроде не держит… Ничего!

Вроде…

— Ты не хочешь проститься с остальными? — спросил Ной.

Очень по делу спросил.

— Наверно… — неопределенно ответил Смотритель.

И опять сам не понял, что имел в виду. Наверно — да? Или наверно — нет?

А Ной постеснялся переспросить. Он, похоже, боялся тревожить уходящего Гая вопросами. И то получалось: какой ни задаст, все — мимо…

И все же рискнул:

— Ты оговорился… или проговорился… будто я — родоначальник и идущие следом будут знать о том. То есть обо мне. Так?

— Так, Ной.

— Откуда они узнают?.. Ну, дети, внуки, правнуки… ну, десятое поколение, двадцатое… Тут все понятно. Но есть у людей… я о шумерах говорю… свойство — забывать пращуров.

Чем дальше люди уходят по дороге Времени, тем туманнее становятся очертания предков. Веришь, я не помню… просто не ведаю ничего о тех, кто стоял у истоков шумерского народа,

— Человеческая память не всесильна. У нее есть пределы.

Мы помним лишь тех, кто смог уложить камень… или поставить веху, как больше нравится… в здание Истории. Твоя веха… или камень… самая первая.

— Но откуда это станет известно идущим следом?

— О первых слагают Мифы, — машинально обронил Смотритель и понял, что проговорился.

Подумал: ну и что с того? Будет человек жить-поживать и знать (не больше!), что о нем сложат Миф. Но человек был пытлив и не успокоился:

— Кто сложит?

Хороший вопрос! И, как уже пошло в их прощальном разговоре, у Смотрителя ответа не имелось.

— Люди, Ной. Ты говоришь: внуки-правнуки будут сами помнить. Верно. Они расскажут своим внукам-правнукам. Что-то приврут. Что-то добавят. Их правнуки добавят свое. А правнуки правнуков — еще. А кто-то когда-то положит Миф… тот, что дойдет до этого «кто-то»… на бумагу. И Миф станет каноническим… — чужое для шумеров слово. Поправился: — Всеми признанным. Единственно верным.

— Как я себе представляю, в нем… в многажды перевранном, тут ты прав… ничего не останется от истины. От того, каким я был на самом деле. Как я строил Ковчег. Как погиб Ис-Керим. Как мы нашли эту землю. Или даже — как вино мы пили и что с нами случилось…

Смотритель усмехнулся:

— Вот это-то как раз останется — черным по белому… — Повторил, будто сам вдруг услышал: — Черным по белому… —

И понял вдруг, что его тормозило. И сказал об этом: — Кто напишет? Да я и напишу. Черным по белому. — И, не объясняя ничего, встал: — Буди людей, Ной. Хватит им прохлаждаться! Дел полно…

— А ты… — Ной тоже встал. Стоял куда уверенней, чем прежде. А и то объяснимо: хмель рано или поздно испаряется. При любом атмосферном давлении. Аксиома. — Ты не уходишь?

— Пока обожду, — сказал Смотритель. — Тут, видишь ли, еще одно дело возникло…

— Твое? Или наше, общее?

Разумное уточнение.

— Мое. И общее.

— Помочь? Чем?

— Не надо. Лучшая помощь мне — не мешать.

— Тогда я пошел, мешать не стану…

Откровенно обрадованный Ной отправился поднимать своих домочадцев. Дел и вправду было сверх меры. Новоселье — этап, а этих этапов впереди… Короче, появление Мифа надо сначала обосновать, сие Ной понимал отлично. А в Миф он поверил, поверил.

Смотритель в обоснованиях не нуждался.

Ни чернил, ни туши никто не догадался захватить в Ковчег. Шумеры знали книгописание, остро отточенными палочками заполняли толстые папирусные страницы, сшивали их крепкими нитями и переплетали простыми веревками…

(потом, после Потопа, много позже все это изобретут еще раз)…

но ни одной из шумерских книг…

(в доме Ноя их было несколько, сие считалось в обществе престижным — держать дома книги)…

спасти не удалось. А значит, вообще ни одной книги допотопных шумеров спасти не удалось, ни одна не пережила Потопа. Что соответствовало исторической реальности.

А вот писчие листы Ной держал в Ковчеге — еще в ту пору, когда строил его. Что-то чертил на них, что-то считал. Да и совсем чистые остались и теперь перекочевали на берег, в новый дом.

Смотритель состругал себе несколько палочек, заострил их, невесело соображая: уж не кровью ли писать?.. Но к месту вспомнил о том, как пару недель назад Сим выловил из воды нечто, похожее не то на кальмара, не то на каракатицу, нечто, доплывшее до араратских вершин непонятно какими течениями из морских, далеких просторов. А может, и не доплывшее вовсе, а срочно мутировавшее из… из чего?., из жука-плавунца, например… Экий бред, однако!.. Но Смотритель был несилен в биологии вообще и в вопросах миграции водоплавающих, в частности. Он просто вспомнил, что выловленное «нечто» выпустило…

(чем не каракатица?)…

в корытце, куда его поместил Сим, мощную струю черной жирной жидкости…

(и где она помещалась только? «Нечто» большими размерами не отличалось)…

которую Сим собрал в козий пузырь и веревочкой затянул.

Прежде чем резать вены и пускать кровь, следовало проверить: цел ли пузырь и нельзя ли применить его содержимое в качестве сепии…

(для ее приготовления, что Смотритель знал, использовали как раз моллюсков)…

с помощью коей в прошлом Смотрителя и будущем Ноя написано было немало — художниками чаще всего.

Сим долго вспоминал…

(это с похмелья-то)…

куда он задевал пузырь с жидкостью, вспомнил в итоге, сам отыскал в доме, выдал Гаю, спросил заинтересованно:

— Зачем тебе?

— Письмо стану писать.

— Кому?

— Кому дойдет, — туманно отговорился Смотритель.

— А кому дойдет? — не отставал Сим.

— Кому донесете.

— Кто донесет?

Люди с похмелья занудны и неотвязны.

— Ты и донесешь, — отрезал Смотритель. — Отвяжись от меня, Сим, займись чем-нибудь. А мне надо подумать о Времени и записать все, что я о нем надумаю…

Сказано было красиво. И главное, убедительно. Сим немедленно отвязался и ушел, а Смотритель разложил на плоском камне писчий лист, придавил его углы маленькими камешками, обмакнул острую палочку в мешочек с сепией и начал:

«Вот житие Ноя: Ной был человек праведный и непорочный в роде своем: Ной ходил пред Богом…»

Он писал на арамейском, на языке, который пока не родился, но на котором и дошла Книга Бытия до людей Ветхого Завета. И до людей Нового — тоже. Лишь потом ее перевели на греческий, назвали «Септуагинтой», и уж с греческого-то (с древнегреческого, вестимо) она пошла по земному шарику.

Смотритель читал ее на арамейском…

(в хранилище Службы имелся экземпляр, принесенный кем-то из броска в «поле»)…

и запомнил дословно. Он писал долго, потому что палочка оказалась скверным инструментом для письма, да и макать в мешочек-бурдючок приходилось часто. Он лишь опасался, что сепии не хватит.

Но хватило.

Наконец он завершил работу, написав последние…

(как он решил для себя)…

строки:

«Вот племена сынов Ноевых, по родословию их, в народах их. От них распространились народы по земле после Потопа».

Хватит. Остальное допишут…

(а сначала — доскажут)

следующие за Ноем. И следующие за ним, за Хранителем Времени, потому что начало — здесь, на этом листе. Начало — без авторства. Ибо у Мифов нет авторов…

Подождал, пока лист просохнет, свернул его в трубку, перевязал веревкой накрепко. Положил около камня.

И начал новый.

И так — трижды.

Почему трижды? Бог знает, то есть Царь Небесный! Может быть, потому, что сынов у Ноя — трое…

Был вечер, когда он завершил странный для Ноя и его семьи труд. Они проходили поодаль, поглядывали с любопытством, но молчали: Хранитель думал о времени. Это непонятно, но важно, мешать нельзя.

Смотритель взял три свитка и пошел в дом. Семейство ужинало.

Ной обрадовался:

— Закончил? Садись скорее, мясо остывает.

Смотритель присел. Не отказался от трапезы.

Ной ел и поглядывал на него: мол, сам скажешь о споем уходе или мне начать? Смотритель помалкивал и никаких сигналов Ною не подавал. Вообще трапеза проходила в непривычной для семьи атмосфере угрюмого молчания. То ли Ной все же сообщил о скором уходе Гая…

(хотя вряд ли, Ной — мужик не трепливый, как знал Смотритель, проведший с ним бок о бок немалый и нелегкий кусок жизни)…

то ли усталость, скверный и тяжкий сон, остатки похмелья (все вместе!) — все это не способствовало в данный конкретный момент легкости бытия.

Доели. Женщины стали убирать остатки трапезы.

Смотритель поднялся и неторопливо, будто гуляя после не слишком плотной еды, пошел в гору. Ной догнал его;

— Ты намеренно не попрощался?

— Намеренно. Сам скажешь.

— Они не поймут.

— А надо, чтоб поняли?

— Хорошо бы.

— Разве ты понял? А я с тобой говорил… Не тяни душу, Ной. Думаешь, мне легко уходить? — Смотритель не лгал: скверно себя ощущал. — Есть такое железное слово: «надо»…

— Ну, раз надо… — разочарованно и горько произнес Ной,

— У меня к тебе просьба.

— Слушаю, Гай.

— Вот три свитка. — Смотритель достал из-под туники три свернутых и перевязанных бечевой листа с написанной сепией историей Потопа. — Сохрани их. В тайне сохрани. Пусть, кроме тебя, о них никто не знает. А когда вода уйдет совсем, когда придет пора переселяться на более плодородные земли, когда сыновья или внуки твои соберутся в дорогу, отдай свитки тем, кого сочтешь самым достойным…

— Достойным для чего?

— Для того, чтобы донести написанное мною до… — И осекся, не договорив.

В самом деле, до кого?

Как можно понять: вот человек, который способен оценить историю Потопа и людей, спасшихся от него, и который может эту историю продолжить? Смотритель не знал ответа. Зато он знал, что история Потопа и Ноя не имела четкого продолжения в Библии. Следующая история — о Вавилонской башне — не связана с Потопом никак. Даже хронологически. Тогда для кого хранить свитки?..

— Я не то хотел сказать, — поправился Смотритель. — Я хотел сказать: просто достойного. Который сохранит свиток, не потеряет его, сумеет передать другому — тоже самому толковому и надежному. И так далее. Пока не придет Некто, который захочет положить на листы жизнь людей на Земле — от начала мира.

— И до чего?

Тоже неплохой вопрос!

— У жизни нет конца. У нас есть только этапы. Вот Потоп — этап. Верно?

— А кто написал о том, что было с нами от начала мира и до Потопа?

— Полагаю, были такие и есть записи.

— Почему я о них не ведаю?

— Потому же, почему многие не узнают о том, что написал я. Придет время — написанное разными ляжет в одно ложе.

— Ты это чувствуешь, да?

— А что я еще умею? — усмехнулся Смотритель.

— Так это — о нас? То, что ты написан…

— О вас.

— И я могу прочесть? Я никому не расскажу, что прочел.

— Ты не поймешь. Я написал историю на языке, который появится на земле через много столетий.

— Зачем?

— Потому что тот, кто уложит нее истории в одно ложе, придет не скоро.

— Он будет знать язык, на котором ты написал?

— Надеюсь.

— Я сохраню, — твердо произнес Ной. — И передам самым достойным. Я выберу.

— Тогда прощай…

Смотритель обнял Ноя, потерявшись в его объятиях, прижался к нему где-то в районе подмышки, задохнулся на миг от острого запаха пота и потерся лицом о тунику, чтобы убрать с глаз и щек незваные слезы.

Отстранился:

— Береги себя и семью.

— А что мне остается делать? — спросил в ответ Ной.

То ли всерьез, а то ли пошутил.

А Смотритель быстро, как получалось, пошел к одной из двух вершин. Они только казались недоступными, а на самом деле — полдня перехода. Почему-то хотелось уйти именно там. Прихоть…

Эпилог

Вот и все.

История про Ноя я его семью, переживших Потоп и основавших маленькую колонию, которая…

(одна из многих, как очевидно)…

стала зернышком, давшим начало родословному древу человечества, здесь заканчивается…

Каждая новая секунда ложится в Историю…

(или становится ее составной частью)…

сразу после того, как эту секунду оттикали часы — несовершенное устройство, паразитирующее на Времени и обманывающее людей иллюзорным умением измерять неизмеримое.

Смотритель следил за секундной стрелкой — тонкой стальной иглой, совершающей шестьдесят дерганых движений в минуту.

Механические или электронные часы, анахронизм для оригиналов, Смотрителю нравились, он любил наблюдать за стрелками, проходящими свой привычный маршрут по циферблату: секундная бежит энергично, живенько, очень отчетливо демонстрируя скорость убывания жизни — понемножку, но быстро. Минутная — движущаяся со скоростью Солнца в небе, вращающаяся вместе с Землей, шевелится едва заметно — на грани восприятия. Отследить ее движение трудно, но стоит лишь отвести взгляд — и вот она уже на другом делении…

Измерение Времени? Смешно, если честно…

Смотрителя научил правильно относиться к измерению Времени человек действительно авторитетный и знающий — еще бы Хранителю Времени не быть «в теме»! Это только Смотритель — вечный пилигрим координаты «t» — прикидывался если и не знаюшим, то чувствующим, ибо звание Хранителя он присвоил нагло, а настоящий Хранитель по-настоящему таковым и был, то есть вправду чувствовал Время, ощущал его ток.

Интересно, что бы он сказал, узнав о тайм-туризме?

В обморок упал бы? Руки на себя наложил?

Неведомо.

Также Смотритель не знал, что делать ему сейчас.

Зайдя в реабилитационный блок, где Смотритель отдыхал после возвращения из «поля», Стивенс, руководитель Службы Времени, пожал ему руку и, картонно улыбнувшись, воскликнул:

— С возвращением, Смотритель! Мы так ждали вас! Ваша миссия приковала к себе внимание всех подразделений Службы, мы приостановили многие проекты, чтобы — упаси Время! — не помешать хоть чем-то вашей работе. Те проекты, как вы понимаете, что так или иначе касаются раннебиблейских периодов. Мы даже туристские проекты в те времена свернули, наши друзья из «Look past» нас поняли, а ведь они пошли на немалые убытки…

Жаль, конечно, что с полевой аппаратурой так получилось, данные ужасно скудны… кроме, естественно, отрезка вашей жизни в лесу… но, я надеюсь, вы восполните все информационные лакуны своим отчетом.

Смотритель вяло кивнул в ответ, а Стивенс наклонился к нему поближе и зашептал так, чтобы врачи не слышали:

— Наши друзья тоже сильно заинтересованы в вашем отчете.

Эта фраза заставила Смотрителя внутренне встрепенуться, однако вида он не показал, а кивнул еще раз.

— Вот и славно. Жду с нетерпением отчета сразу после вашей реабилитации. Отдыхайте спокойно. Вы молодец.

Он похлопал Смотрителя по плечу, пожал и вышел. В отражении стекла Смотритель заметил, что улыбка с лица Стивенса пропала тотчас, как он отвернулся.

Хорошая мина, как говорится…

Смотритель не открыл для себя ничего нового в характере шефа, что объяснимо…

(давно вместе работали, неплохо друг друга знали, взаимной любви не испытывали, но последнее делу не мешало — пока)…

но вспомнил то, о чем предпочел бы забыть: нескрываемый интерес провайдеров тайм-туризма, компании «Look past» к допотопному времени. Меркантильное отношение к Истории — непреложный, увы, факт. Но что искать в непреложности? Помехи в работе Службы? Неисправимый вред для Истории?.. Да нет же, нет!.. Постоянное раздражение профессионалов Службы от проплаченного внимания к их деятельности?.. Но в любое научное учреждение, на любой промышленный объект…

(всюду, где люди занимаются делом и не любят зевак рядом с этим делом)…

толпами ходят туристы, платят за собственное любопытство денежки, кои становятся хорошим подспорьем в работе оных учреждений и объектов. И Служба Времени — не исключение. Тайм-туризм — щедрый источник инвестиций в ее развитие. Плохо ли?..

Требуется дуализм, а Смотритель им не обладал. В данном случае.

Вообще, он вернулся из «поля» в стены головного офиса Службы сильно изменившимся человеком. Уходил одним — вернулся другим. Так случается. Прошлое умеет влиять на пришельца. Это называется «синдром поля». Вообще-то он проходит, этот синдром. Рано или поздно. В девяноста шести процентах случаев. Четыре процента — неизлечимы. А в первые дни по возвращении синдром прямо-таки рулит человеком, сопротивляться — почти невозможно. Но — хочется. Это тоже — правило. А Смотритель, лежа в реабилитационном блоке, поймал себя на странной мысли: ему вдруг показалось, что он не имеет права на пристальное внимание врачей, уход и заботу сестер, ведь он теперь не тот.

Ему не хотелось сопротивляться синдрому. Осознанно не хотелось…

Самоедческие мысли были все же изгнаны из головы, но ощущение себя «не того» осталось.

Не тот.

Сотрудник Службы Времени с отношением к предмету работы, как у допотопного Хранителя. Нонсенс.

Однако факт имеет место. Во время перехода из «ноля» в настоящее время Смотритель почувствовал нечто, ранее не ощущавшееся — что-то некомфортное, неправильное. Будто он рвал какую-то ткань, продираясь сквозь времена домой, и при этом был не уверен, что то, куда он стремится, — дом. Скорее, просто хорошо знакомое время. Одно из многих знакомых. Раньше такие переходы протекали легко и незаметно: вспышка, короткая смена холода и жары, какой-то писк на высоченных нотах, все это укладывалось в доли секунды — и все. Финиш. Да, болезненная тоска по оставленному позади времени — тот самый синдром. Но и желание (неистовое) избавиться от него. А нынешний, последний переход был иным, странным — гораздо медленнее, тяжелее, болезненнее. Смотрителю даже показалось, что он может углядеть срез времен, через которые пробирается с таким трудом. Вот: поверни голову — и увидишь всю эволюцию Земли в ускоренном темпе…

И после финиша не было того ощущения радости и всемогущества, которое так любят и ценят все полевые работники Службы и которое…

(утверждают психологи)…

мощный стимул стать тем, каким ты уходил. Тем же самым. Без груза пережитого.

А у Смотрителя ныне — наоборот: опустошение, кипа и странный отголосок боли — то ли своей, то ли… Боли Времени? О ней ведь говорил Хранитель. Говорил, что от Смотрителя ею веет. Значит, оно, Время, все-таки испытывает боль.

Как это?

Не было ответа. Смотритель всего лишь осознал (но не объяснил, не понял) факт: есть боль. Пожалуй, он даже понимал механизм ее возникновения, в работе которого принимал непосредственное участие. Огромное количество перемещений в различные «поля» — работа каждого из Смотрителей. Помимо них еще есть техники, ассистенты, охрана. Мастера, наконец. И туристы, черт бы их побрал! Муравьи, жуки… Время издырявлено, как…

А как?

Смотритель задумался: сможет ли он подобрать небанальное литературное сравнение? Вряд ли. Да и к чему? Придумывать сравнения — дело всяких там писателей. А его дело — Время.

А Время страдает. Болеет, пронизываемое нитями…

(иглами, туннелями, стрелами… Опять вторжение в писательские прерогативы)…

перемещений туда-сюда, зачастую — по пустячным поводам. Смотритель вспомнил, как во время работы над одним из проектов техник трижды за один день мотался из «поля» в Службу за запчастями для сломавшегося агрегата. Забывчивость, видите ли, его подвела… Штраф и выговор от своего начальства он получил — «за непрактичное расходование энергии и ресурсов», а какой вред Времени принес? Как заставил его страдать?

Два вопроса, смысл которых абсолютно ясен Хранителю, но по определению непонятен Смотрителю.

Спрашивается: что делать?..

(Еще один безответный, но всегда не лишенный смысла вопрос. Для задающего его — не лишенный…)

Допустим, возможно разделить Время на «допотопное» и «послепотопное» не по вполне логичному признаку «катастрофичности» и «переломности», но хотя бы потому, что до Потопа существовали Хранители Времени, а после Потопа — нет. Что же тогда получается?

А получается, что «травмировано» только «послепотопное» Время. Только здесь налажено регулярное сообщение с различными историческими эпохами, туда-сюда перемешаются люди, грузы, товары всякие. А до Потопа — чисто, если не считать возможных изменений, привнесенных в ткань Времени однократным визитом Смотрителя «в один конец». Но эти изменения лишь теоретически возможны, а на деле вмешательство Смотрителя в девственную ткань Времени сродни вмешательству хирургическому: больно, но на пользу. Для сохранения здоровья в конечном итоге.

Что он, Смотритель, помимо одного уверенного разреза, может сделать для пациента по имени Время? И может ли?

Может.

Он вдруг ощутил себя исключительно нужным, своевременным и уместным человеком. Буквально: человеком в нужном месте и нужном времени. Уверенно подтянул к себе терминал и вызвал программу для создания нового файла.

Хотите отчет? Будет вам отчет.

***

Через два дня Смотритель, полностью реабилитировавшийся, отдохнувший и даже поправившийся на пару килограммов, сидел в огромном, уничижительно мягком и глубоком, обволакивающе-расслабляющем кресле для посетителей в непристойно огромном кабинете Стивена. Тонкий психологический расчет: всяк здесь сидящий должен был утрачивать какое бы то ни было ощущение уверенности в себе, будучи утопленным в кожаных подушках и одновременно потерявшимся в просторах. Кресло сильнее человека. Сколько раз Смотритель ни присаживался в него, столько же раз сразу же порывался встать. Но других гостевых посадочных мест в кабинете Стивенса не было, посему приходилось вежливо стоять, а это нервировало босса, и он с настойчивостью, достойной лучшего применения, предлагал сесть. И кресло вновь со вздохом сдуваемых подушек принимало утопленника.

Сегодня Смотрителю было наплевать на то, как он выглядит. Он чувствовал себя хозяином ситуации.

А ситуация была интересной…

Стивенс ходил по своему кабинету взад-вперед и шумно дышал. Взгляд сосредоточен, брови нахмурены, на лбу — борозды.

— Так, значит, эти несчастные три страницы отчета суть все, что вы мне можете предоставить по итогам Проекта «Ной»?

— Увы.

Короткие никчемушные слова, оказывается, очень легко произносились из глубины кресла.

— Масштабнейший Проект! Едва ли не самый значимый для Службы за последнее время! А вы мне — три страницы?

— Увы.

Нехорошо, конечно, дразнить директора, никогда не ждущего ответов на свои вопросы, но как же хочется…

— Объяснитесь, Смотритель.

— Там все написано.

— Что написано? Где? — Стивенс метнулся к столу, ткнул пальцем в терминал: — Это? «Считаю нецелесообразным использовать указанную эпоху для разработки по всем направлениям».

— Это.

— И как это вы так «целесообразили», что сочли огромную, богатейшую эпоху непригодной для планомерной разработки?

— Я там был.

— Выводы… Вы пользуетесь тем, что в Службе нет материалов слежения. Приборы уничтожены, спутник передавал скудно. А отчет Смотрителя — на трех страницах. Всего лишь… Чему мне верить?

— Отчету.

— Смотритель, дорогой, — Стивенс приблизился к креслу, — объясните мне толком, с чего вы решили, что нам туда путь заказан? Своими словами объясните.

— Там Время — другое.

— Что за бред? Время непрерывно и едино. Откуда ваше «другое»?

— До Потопа… уж не знаю, в силу каких причин… может быть, из-за иной скорости вращения Земли или еще почему-нибудь… до Потопа само Время было действительно другим.

Вы не правы, оно не едино. Оно текло иначе, структурировано было по-иному… Ладно, это мое убеждение, пока не подкрепленное жесткими доказательствами. Но главное — вот в чем.

Если в близких исторических отрезках мы можем плодить сколь угодно много временных параллелей… для каждого туриста — оригинальный, не тронутый исследовательской рукой сюжет… то до Потопа мы не сможем этого сделать.

— Почему?

— Потому что риск слишком велик. Потоп оставил в живых жалкую горстку людей на планете, и я видел, насколько близок был Ной к тому, чтобы попасть в компанию покойников. Иначе — неспасшихся. А сие — уже трагедия.

— Подробнее.

— Да сколько угодно! Мы не сумеем обезопасить допотопную историю так же тщательно, как отработали и обезопасили наши самые популярные тайм-маршруты. Заметьте; там — все под контролем. А здесь — одно неверное движение, одно не правильное слово, и Ковчег не поплыл. Или не достроился.

Или утонул. Или приплыл не к Арарату… не к тому, что будет названо так, а к другому клочку суши. Или…

— Прекратите ваши фантазии!

— …или высадилось с Ковчега на вершине будущего Арарата не восемь человек, а девять или двадцать пять, закончил предложение Смотритель. — А вам охота жить в мире с абсолютно иным текстом Библии? Или без Библии? Или вообще не жить, потому что утонувший Ной — это не возникший новый мир.

— Почему вы считаете, что разработать это время невозможно?

— Я единственный, кто знает эту эпоху. И неплохо знает.

— Не забывайте, Смотритель, где вы работаете. Что знаете вы, то должны знать и другие.

— Мои знания и убеждения — личная профессиональная заслуга. К тайм-туризму она не имеет никакого отношения.

— Не вам судить, что к чему в Службе имеет отношение, а что нет, — еще сильнее нахмурился Стивенс. — А почему мы не можем разработать параллельные временные линии?

— Стивенс, вам было нужно резюме Смотрителя? Оно у вас на терминале.

— Смотритель, вы слишком много себе позволяете! — загремел Стивенс. — Я ваш босс и имею право знать все!

— Хорошо, — улыбнулся Смотритель, — я скажу. Только проверить мои слова возможности нет и не будет. Я первый и последний, кто побывал во времени Ноя.

Здесь Смотритель сделал паузу, чтобы оценить реакцию Стивенса. Стивенс не отреагировал — не доставил удовольствия собеседнику.

— Для начала, — продолжил Смотритель, — мое резюме в отчете, каким бы коротким он ни был, — официальное. В конце концов, я для того туда и был послан, чтобы сделать некое, максимально точное заключение. А то, что оно идет вразрез с вашими планами на сотрудничество с «Look past», меня не касается. Я выполнил свою работу. Это раз. Два — я профессионал. Я работаю в разных «полях» уже много лет. Я досконально знаю тонкости работы в «поле», знаю ее специфику. Такую, какая не отображена ни в одной официальной инструкции, уважаемый мистер Стивенс, ибо инструкция — какой бы полной она ни была! — не в силах учесть все, что приносит выход в «поле». Особенно — в новое. Не открою для вас секрета: если о чем и думают люди в «поле», то уж не об этой писанине. Мы поступаем так, как считаем нужным поступить, ибо три составляющих наших действий — этичное отношение ко Времени, безопасность прошлого, настоящего и будущего, а также желание сохранить свою шкуру в целости — эти три составляющих порой смешиваются в таких диковинных пропорциях, что ни одна инструкция не выдержит. Так что позвольте мне счесть мой профессионализм истиной в последней инстанции. Все равно ни один, даже самый высоколобый аналитик и ни один, даже самый подробный отчет не дадут вам такой картины, какую видит человек, находящийся в «поле».

Смотритель сделал еще одну рекогносцировочную паузу. Стивенс внимал без эмоций.

— А теперь — о времени до Потопа. Кратко. Давление в два раза выше привычного. Влажность огромная. Людей очень мало, практически все друг с другом знакомы. Не всякий тайм-турист подойдет по антропометрическим данным под стандарт допотопного человека. И все это в конечном итоге упирается в последнюю проблему, именуемую Хранителями Времени.

— Что еще за шаманизм? Я читал о них в вашем отчете, но вы не взяли на себя труд написать про этих людей больше двух строчек самого общего содержания.

— Это не шаманизм, это реальная сила. Еще раз повторяю: допотопные люди радикально отличаются от современных.

Физиологически, морально, психологически… Да как угодно!

Не стану описывать их ментальные способности, не это интересно. Интересно то, что они умеют чувствовать Время.

— С точностью до секунды могут отмерить минуту? Это и я смогу.

— Не стоит иронизировать. Они не знают часов. Их чувство Времени в другом. Долго перечислять, да я и сам не до конца понял возможности шумеров. Но главное в том, что все они… а уж Хранители Времени и подавно!.. с легкостью могут вычислить человека из будущего.

— На своем примере узнали?

— Так точно.

— Значит, вас раскрыли, а вы не написали об этом в отчете? — Стивенс оживился.

— Раскрыли, да не совсем. Скорее приняли за своего. Но своего — особенного даже для шумеров. Я был там Хранителем Времени.

— И в чем же заключались ваши функции?

— Да примерно в том же, что и у меня как Смотрителя: охранять правильный ход Истории.

— Это, конечно, красивая сказка, но давайте — вернемся к реальности. Почему вы… подчеркиваю: вы, вы, именно только вы… и не вешайте мне на уши всякую ерунду про нежное и ранимое Время… почему вы так не хотите, чтобы оно испытывалось? Что вы скрываете? — Стивенс говорил как «добрый следователь» — спокойно, доверительно, мягко, но в голосе его жила угроза.

И Смотритель услышал ее. Но с выбранного пути сворачивать не стал. Не планировал он — сворачивать. А угрозы… Да что угрозы? Ждал он их, зная любимого начальника.

— Время не ранимое или нежное, а иное. Не хотите верить — ваше право. Но я сказал и о другом: об отличии шумеров от нас.

И это — вполне реальная, материальная даже причина, которая делает допотопный период небезопасным для туристов. И для профессионалов, кстати, тоже небезопасным. Любой, кто проникнет туда, будет либо раскрыт, если покажется в городе, либо убит и съеден, если останется вне города. Там, знаете ли, живут такие милые существа, называемые орками… Да я написал о них.

Орки Стивенса не интересовали.

— Как можно распознать человека из будущего, если он подготовлен должным образом? — Стивенс не удержался в образе «доброго» дяди, легко повысил голос.

— Можно, шеф. Не знаю как, я не шумер, но они сделают это легко. Зря не верите.

— А знаете, почему не верю? Доказательств ноль и ноль в периоде. Аппаратура, видите ли, из строя вышла! Что ж не сберегли, а?.. Термин такой есть: саботаж. Слышали?

— Не понимаю, почему вы не обращаете внимания на очевидные вещи, — на контрасте со ставшим опять громогласным Стивенсом тихо проговорил Смотритель. На обвинение в саботаже реагировать не стал. — Вы хотите послать человека к зеленым ушастым марсианам, и он должен там остаться неузнанным. Считаете, получится?

— У вас же получилось!

— Я — это я. Больше ни у кого не получится. — Смотритель внутренне содрогнулся от собственной запредельной наглости, но тона не изменил. — И проверять это я вам не рекомендую. И никому из моих коллег не порекомендую. Хотите слом? На раз! Там он может возникнуть легче, чем где бы то ни было: слишком мало людей, и все на виду.

— От скромности вы не умрете, Незаменимый наш, — усмехнулся Стивенс. — И чем же таким, скажите, пожалуйста, вы отличаетесь от других Смотрителей? Откуда такой пиетет по отношению к собственной персоне?

— Я умнее остальных — раз, и два — склонен к несчитанному риску, — скромно сказал Смотритель. Решил: пора открывать карты. — Я нарушил инструкцию и поменял ход операции. Вы не обратили внимание на отчет техников приемного створа?

— А стоило? — Стивенс чуть напрягся.

— Разумеется. Я думал, вы все поймете, как только я вернусь. Оказывается — нет. Вы, профессионал, даже не удосужились поинтересоваться, откуда прибыл ваш сотрудник.

— Не понимаю, о чем вы?

— Вызовите на терминал данные о приеме. Помните, когда я вернулся?

Стивенс потыкал пальцем в экран. Там возникли столбцы цифр, спецсимволов, буквенных кодов. Техники в Службе говорили на своем техническом языке, и, чтобы их понять, каждый желающий должен был освоить не самые легкие премудрости декодирования. Стивенс явно не был силен в этом и сейчас довольно тупо смотрел на значки, бегущие по экрану.

— Непонятно? — участливо спросил Смотритель.

Он царил в кабинете шефа и знал, что царит.

И Стивенс, похоже, на миг заподозрил нечто.

— Мне всегда приносят расшифровки, — ни с того ни с сего попытался он оправдаться.

— Отчего же в этот раз не принесли?

— Потому что не принесли, — огрызнулся. Секундная слабость прошла. Стивенс снова стал шефом — всесильным и решительным. Он царит здесь! — Что я должен увидеть?

— А вот что… — Смотритель поднялся (с тяжким кресельным вздохом), подошел к терминалу, показал на строчку. — Это значит, уважаемый шеф, что ваш подчиненный вернулся из «поля* уже после Потопа. И Объект, то есть Ной, знает, что я — ушел. Понимаете? Знает…

Смиренно улыбающемуся Смотрителю было приятно наблюдать, как Стивенс меняется в лице.

— То есть как знает?.. Вы не провели ментокоррекцию Объекта?

— Совершенно верно, шеф. Я не провел ментокоррекцию.

Я объяснил Объекту, что должен уйти в другое время, попрощался с ним и… — Смотритель развел руками, как бы объясняя: нет слов, поймите правильно.

Стивенс потер шею, стеклянно посмотрел в пол, медленно прошел к своему креслу, тяжело сел в него.

— И что теперь? — В его голосе звучала растерянность.

— Теперь? Ничего. Можно закрывать операцию.

— Но вы же сломали Историю! — взорвался Стивенс. —

Это же слом!

— Никакого слома. Вы читали Библию?

— При чем тут это?

— При том. Конечно же читали. Только наверняка не в последние несколько дней, Давайте посмотрим вместе. Вдруг что-то изменилось? Слом не может не отразиться в Мифе.

Смотритель по-хозяйски развернул к себе терминал и вызвал нужный файл.

— Вот вам и доказательство того, что слома нет. Прошу.

— …«И вышел Ной и сыновья его, и жена его, и жены сынов его с ним», — монотонно прочел Стивенс.

— Про Хранителя Времени здесь не написано? Про девятого человека? А ведь он… то есть я… имел там законное место.

И вышел из Ковчега. И сошел на землю, И пил, и ел, и работал вместе со всеми как заведенный… А когда пришла пора уходить, то сказал о том Ною. И ушел. Вот он — я. Живой и здоровый. И никакого слома.

— Как это могло получиться? — Стивенс выглядел ошарашенным.

— А какая разница — как? Главное — все в норме… Предлагаю обмен: я пишу подробный отчет о подготовке к плаванью, о Потопе, о самом плаванье, о первых днях жизни после Потопа. Как говорится, обогащаю Историю новыми данными о допотопном времени. А вы ставите на деле атрибут: «Без дальнейшей разработки». Идет?

— Ты, скотина, решил, что все продумал! — Вся внезапная ошарашенность Стивенса исчезла. Он знал, что предпринять. — Ты решил, что теперь любое появление любого пришельца будет атрибутировано Ноем однозначно: очередной гость из другого времени. Так?.. И дальше — «закон снежного кома», который рано или поздно приведет к слому. Так?.. Дурак ты, Смотритель!

Защитник Времени нашелся. Думал, что сильнее и умнее Службы. Время тебе допотопное по сердцу пришлось, да, Смотритель? Охранить его от незваных гостей вздумал? Я даже не любопытствую, на кой черт это тебе, потому что мне все равно. Ты нам не помешаешь, Смотритель. Ну-ка, угадай, что я сделаю…

— Легко! Вы пошлете кого-то в то «поле», но — прежде меня, до моего там появления. Он дождется моего прибытия и «хлопнет» меня тепленьким — до того, как я успею познакомиться с Ноем. Так?

— А как еще? Ты ведь еще считаешь, что сам все придумал, что ты — первый такой. Должен тебя разочаровать: не первый.

Привыкание к времени — штука, знаешь ли, прилипчивая. А лечение — одно. Ты угадал…

И Время остановилось.

Смотритель не знал: только ли для него или для всей Вселенной. Но факт был зримым и страшноватым. Стивенс с полуоткрытым ртом и занесенной в каком-то незавершенном жесте рукой, согнутые порывом ветра деревья за окном, так и не распрямившиеся, немигающий курсор на терминале, вода, нечаянно выплеснутая из стакана порывистым движением руки Стивенса и не пролившаяся на стол…

Смотритель жил вне времени.

Или все же Хранитель?..

Он даже видел больше, чем мог видеть раньше.

Кто сказал? Время движется, как капля воды, выпитая корнями дерева из земли. Но кто ведает, в какую ветку она прольется!..

Смотритель был каплей, как бы некорректно это ни звучало.

— …не препятствие! — Стивенс хлопнул по столу рукой, прижав кнопку интеркома. Вода в стакане взлетела бурным фонтанчиком и выплеснулась на стол. — Охрана! Заберите этого…

В дверях возникли два широкоплечих (одинаковых с лица) клона-охранника, решительно направились к Смотрителю. Еще секунда — и руки заломлены, он лежит прижатый к полу одним из клонов, а другой надевает ему на запястья наручники.

Грубо, кожа сорвана, кровь показалась…

***

В другой ветви Времени ему не было больно,

— …не препятствие! — Стивенс хлопнул по столу рукой.

Вода в стакане взлетела бурным фонтанчиком и выплеснулась на стол. — Но я бы не хотел терять тебя, хотя ты приносишь проблемы. Ты меня шантажировал — у тебя получилось. Добро, будь по-твоему. Сколько ты хочешь? Люди из «Look past» посчитали предполагаемую прибыль, получается около тридцати миллионов чистыми — только в первый год работы. И это — учитывая, что клиентов надо будет готовить не менее трех месяцев… Два про цента от прибыли, идет?

И третья ветвь приняла каплю.

— …не препятствие! — Стивенс хлопнул по столу рукой.

Вода в стакане взлетела бурным фонтанчиком и выплеснулась на стол. — Ты понял?

Он вдруг покраснел, закашлялся, схватился за грудь, навалился на стол.

— Там, там… — прохрипел он, — сердце…

Что он имел в виду под словом «там»?

Некогда угадывать!

Смотритель подскочил к дверям, крикнул секретарше:

— Стивенсу плохо!

Пока секретарша судорожно набирала код медицинской службы, влетевшие в кабинет на крик охранники-клоны и Смотритель положили Стивенса на пол, расстегнули ему ворот.

— Где ваше лекарство, шеф? Где лекарство? — Смотритель трепал Стивенса по щекам, но тот, кроме хрипа, ничего не мог произвести. Только глядел бешено на Смотрителя.

«Там» относилось к месту, где он хранил лекарство. Смотритель лихорадочно потянул на себя ящики стола — один, второй, третий… Увидел плоскую коробочку,

— Он умер, — сказал один из охранников. — Поздно…

Просто констатировал факт. Ноль эмоций.

Какой вариант настоящий?

Все настоящие, понял Смотритель.

В каком варианте он, Смотритель, настоящий?

Во всех.

Кому выбирать?

Ему.

Он — Хранитель Времени. Человек, который чувствует время и по возможности охраняет сто неприкосновенность. Не в данный момент существования капли, но — на всем ее пути.

Не очень подходящая метафора?

Да Царь Небесный с ней! Уж какая подвернулась. Но зато понятно: на всем пути. Капли или Истории — суть близка. все зависит от Времени. И История — лишь следствие его хода.

Долго же пришлось плыть…

(капле? Ковчегу? Смотрителю?)…

чтобы у Времени вновь появился Хранитель.

Оглавление

Пролог

1

2

3

4

5

6

8

9

10

11

12

13

Эпилог

Реклама на сайте