«Тень Альбиона»

ТЕНЬ АЛЬБИОНА

Ступай отсюда! Скройся, мертвый призрак!

В. Шекспир. «Макбет» (Перевод Б. Пастернака)

РЕГЕНТСТВО, КОТОРОГО НИКОГДА НЕ БЫЛО

В исторической науке существует своего рода теория, утверждающая, что многие коренные перемены в мировой истории зависели от одного-единственного человека или события. И начиная с этой переломной точки возникали два мира: в одном дела пошли так, в другом — иначе.

В данном конкретном случае за точку расхождения берется дело герцога Монмутского, жившего во времена Карла II. В ту эпоху подавляющее большинство англичан категорически не желали вновь подпасть под власть правителя-католика. К несчастью, жена-португалка так и не смогла подарить Карлу II наследника, но у него было множество незаконных детей от многочисленных любовниц — и он даровал этим детям герцогские титулы и другие крупные привилегии.

Брат и предполагаемый наследник Карла, Яков, был католиком и, мысля весьма узко, твердо намеревался вернуть Англию в лоно католической церкви. Яков был человеком суровым и надменным — в отличие от своего брата, в полной мере наделенного фамильным обаянием Стюартов.

Ходили упорные слухи, будто герцог Монмутский, старший из внебрачных детей Карла, на самом деле был законным ребенком, — якобы Карл, еще находясь в изгнании, женился на госпоже Уотерс, матери герцога.

Монмут в значительной степени унаследовал обаяние своего отца и был убежденным протестантом. В реальном мире после смерти Карла Монмут возглавил восстание против своего дяди, короля Якова II, потерпел поражение и был обезглавлен.

В нашем предполагаемом мире Карл II перед смертью осознал, что переход трона к Якову станет истинным бедствием для всех, и в конце концов признал в присутствии самых доверенных и влиятельных своих советников, что слухи соответствовали действительности, что он вправду женился на госпоже Уотерс (в те дни королевские браки еще не оформлялись особыми актами) и, следовательно, герцог Монмутский является его законным наследником. Таким образом, после смерти Карла II герцог Монмутский был коронован под именем Карла III.

У нового короля возникли трудности с группой твердолобых, но влиятельных дворян-католиков и с Яковом, его дядей, — тот был уверен, что трон Англии по праву должен принадлежать ему. Это наложило свой отпечаток на события последующих лет — и даже веков, — но события, воспоследовавшие непосредственно за смертью Карла II, мало отличаются от тех, что происходили в реальном мире. Сильная протестантская Англия боролась с Францией. Герцог Мальборо возвысился на политическом поприще благодаря своему таланту военачальника — кроме того, он был закадычным другом герцога Кларенсского, вторым по старшинству незаконным сыном покойного короля и сводным братом Карла III. (Стюарты никогда не могли отказаться от славной привычки плодить бастардов и наделять их титулами, так что в результате высшие среди английской знати титулы получили широкое распространение.).

После правления еще трех королей из династии Стюартов (Карла IV, Якова II и Карла V) мы попадаем в 1800-е годы, в мир, похожий — и непохожий — на наш. В английском правительстве господствующее положение принадлежит вигам: король опирается на эту группировку и зависит от нее. Поскольку трон так и не перешел к слабым и непопулярным Ганноверам, политические взаимоотношения с Америкой не деградировали до стадии военного конфликта; в 1805 году Америка — всего лишь западная граница английских владений. Ее жители являются английскими гражданами и имеют представительство в парламенте. Америкой (как и Ирландией) управляет лорд-протектор; в 1805 году пост лорда-протектора Америки занимает Томас Джефферсон, граф Монтичелло. Американские титулы, подобно ирландским, считаются «второсортными», но многие представители знати носят одновременно и английские и американские титулы, а Америка является признанным полем деятельности для безземельных младших сыновей. Узы между метрополией и ее огромной колонией со временем начали слабеть, и политики-теоретики предсказывают, что когда-нибудь в Америке настанет эпоха самоуправления, практически свободного от сколь — либо заметного надзора со стороны метрополии.

Одно из существенных отличий этой истории от нашей заключается в том, что здесь приобретение Луизианы не состоялось и продвижение колонизации на запад остановилось в окрестностях Кентукки (или, как говорят в этом мире, Трансильвании).

Французская революция 1789 года — которая произошла в обоих мирах — стала настоящим потрясением как для Англии, так и для колоний Нового Света. В нашем мире в это время многие предполагали, что Англия вмешается в ход событий, но она этого не сделала — ни там, ни тут. В 1795 году Наполеон начал свое восхождение к вершинам власти, и амбиции Франции приобрели имперский характер. Англия снова оказалась перед лицом войны. Невзирая на беспорядки гражданского и религиозного характера, терзавшие ее изнутри, именно Британия послужила основой Тройственного союза — Англия, Пруссия, Россия, — направленного против Наполеона. Поднимающаяся в стране волна недовольства могла вылиться в полномасштабную гражданскую войну, если бы Англия внезапно осталась без наследника престола.

Здесь — в точности как и в реальном мире — многие европейские страны рассматривали возможность заключения сепаратного мира с Наполеоном. В этом вопросе ведущую роль на политической арене играла Дания, которая как член Балтийского союза колебалась между нейтралитетом и про — французской позицией. А став союзником Франции, Дания вынудила бы Россию выйти из Тройственного союза.

В реальном мире Англия посылала флот в Данию в 1801 и 1806 годах, чтоб сдержать сторонников Франции. В нашем же мире овдовевший английский король Генрих IX надеется добиться того же результата, обручив своего единственного сына, Якова Карла Генриха Давида Роберта Стюарта, принца Уэльского и герцога Глочестерского, с принцессой Стефанией Юлианной, внучкой слабого и порочного короля Христиана VII, чей старший сын, принц Фредерик, в настоящий момент является его регентом. Подобный брачный союз с одним из немногих протестантских королевских домов Европы прочно привязал бы Данию к Тройственному союзу.

Вот с этого момента и начинается наше повествование…

Андрэ Нортон

1 — ЛЕДИ, ВЫКУПЛЕННАЯ МАГИЕЙ (УИЛТШИР, АПРЕЛЬ 1805 ГОДА)

ЭТОТ ДОМ всегда назывался Мункойном, Лунной монетой, хотя успел сменить нескольких владельцев, прежде чем король Карл Третий подарил его первой маркизе Роксбари — а произошло это больше века назад. Никто из ныне живущих уже и не помнил, что были времена, когда семейство Роксбари не властвовало над этим домом и прилегающими к нему землями, — и казалось, что они будут властвовать здесь вечно.

Даже среди представителей уходящего поколения не осталось никого, кто мог бы сказать, как дом получил такое имя, — а если кто и мог, тот в нынешней атмосфере зыбкой, неустойчивой политической и религиозной терпимости предпочитал помалкивать. В то время как Карл Второй, этот веселый монарх, частенько поговаривал, что английских ведьм следует оставить в покое, его сын, бывший граф Монмутский, отличался куда более тяжелым характером — в нем было слишком много от протестанта.

Но к нынешнему времени и весельчак отец, и честолюбец сын давно уже сделались тенями прошлого. Стоял апрельский день, не отмеченный в календарях алхимиков и философов: словом, над уилтширскими холмами разгорался самый обычный день — для всех обитателей большого дома, за одним — единственным исключением.

Комната была обставлена роскошно и старомодно; тяжелая ореховая мебель вполне могла уже стоять на этих самых местах полтора века назад, когда Карл Стюарт скрывался здесь от своих преследователей-«круглоголовых».[1] Дубовые стенные панели так часто и любовно натирали пчелиным воском и скипидаром, что они отливали золотом даже в бледных лучах весеннего солнца; выше панелей стены были покрыты лепными украшениями, и их нежный кружевной узор отчетливо выделялся на фоне побелки. В комнате было жарко, словно в печи: ее обогревал камин и высокие бронзовые жаровни, установленные здесь по требованию врача.

Теперь же этот самый врач с явным неодобрением взирал на окружающую роскошь, хотя осуждение его вызывала отнюдь не сама комната, изящно обставленная в стиле короля Якова. Он повернулся к ожидающему слуге и неохотно произнес то, что должен был произнести:

— Вам следовало позвать меня раньше. Ее светлость находится в очень скверном состоянии. Фактически… — Врач заколебался, соображая, как бы потактичнее сообщить печальную новость.

— Говорите громче, доктор Фальконер. Вас почти не слышно.

Насмешливый молодой голос был хриплым от постоянного кашля и задыхающимся — его хозяйку изнурила болезнь, — но в нем по-прежнему звучала сила, которую нельзя было не заметить.

Доктор Фальконер оторвался от разговора с безукоризненно корректным камердинером леди Роксбари и вернулся к роскошной кровати с балдахином. Отдернув своей ухоженной рукой полог, доктор взглянул на женщину, лежащую на кровати. Пациентка ответила ему недрогнувшим взглядом блестящих глаз.

Сара, маркиза Роксбари, никогда не слыла красавицей. У нее были серые глаза (главное ее украшение); волосы, вместо того чтобы красиво виться, падали прямыми прядями (кроме того, они были светло-русыми, а не золотыми и не цвета воронова крыла — словом, не такими, какие любят воспевать поэты). Кроме того, маркиза была высокой и худощавой — но всегда держалась с надменностью и изяществом истинной Канингхэм. Однако теперь почти звериная жизненная сила, придававшая непритязательной простоте маркизы ауру очарования, исчезла: Сара Роксбари выглядела именно той, кем она являлась. Самой обычной женщиной, и к тому же на грани смерти.

— Все так плохо? — прошептала она. — Лучше скажите мне всё. Нойли — настоящее сокровище, но она только и умеет, что реветь.

Мать нынешней маркизы, вторая маркиза Роксбари и незаконная дочь Якова Второго, деда нынешнего короля, скончалась, когда Саре было два года. Она умерла, рожая ребенка, который стал бы младшим братом Сары и наследником маркизата — если бы остался в живых. Но теперь мать и сын спали вечным сном в маленьком фамильном склепе в Мункойне, и с момента их смерти Сара Мария Элоиза Аркадия Доусбелла Канингхэм сделалась маркизой Роксбари и законной владелицей поместья. И после ее представления ко двору — произошло это вскоре после того, как Саре исполнилось шестнадцать, — молодая маркиза Роксбари открывала сезон приемом в Мункойне. Она устраивала роскошные костюмированные празднества. И в нынешнем году, 1805-м от рождения Господа нашего, во время представления, изображавшего битву на Ниле, — оно происходило на декоративном пруду Мункойна — корабль ее светлости случайно пустили ко дну, хотя он должен был изображать из себя флагманское судно Нельсона, «Викторию». Виконт Сен-Лазар спас тонущий корабль, и его экипаж удалился в дом, приводить в порядок промокшие наряды. Но леди Роксбари осталась и довела сражение до победы англичан — а произошло все это десять дней назад. Всю следующую неделю маркиза, занятая приемом гостей, не обращала внимания на усиливающийся кашель. И лишь сегодня она узнала истинную цену своего потешного морского сражения.

За окнами бледно-желтые апрельские нарциссы пробивались к свету сквозь жирную глину холмов. Прежде чем заговорить, доктор Фальконер несколько мгновений изучающе глядел на леди Роксбари.

— Это скоротечная чахотка, ваша светлость. Вы не доживете до конца месяца.

Лицо леди Роксбари напряглось, из глаз ее исчезли озорные, поддразнивающие искорки. Впрочем, она подозревала, что дело обстоит именно так. С того момента как на ее кружевных платочках начала появляться кровь, лишь тупица не поняла бы, что происходит. Нойли сдавленно всхлипнула.

— А ну, прекрати завывать! — хрипло прикрикнула леди Роксбари. — Что ты скулишь, будто тебя уволили без рекомендательного письма! Это всего лишь простуда, — обратилась она к доктору Фальконеру, с отвращением услышав в собственном голосе нотки мольбы.

— Она поразила легкие.

Голос доктора был мягок, но ее светлость услышала в нем свой смертный приговор. В конце концов, доктор Фальконер был не каким-нибудь коновалом, а личным врачом короля Генриха. Доктор Фальконер был превосходным мастером своего дела, и не много существовало людей, ради которых он покинул бы Лондон, — но маркиза Роксбари входила в их число.

— Я… понимаю, — произнесла маркиза. Каждый вздох давался ей лишь ценой больших усилий. Но еще больше усилий требовалось, чтобы побороть постоянное першение в горле и груди, приводящее к мучительным приступам кровохарканья.

— Спасибо, что наведались ко мне, — промолвила леди Роксбари. Она протянула тонкую руку, унизанную драгоценностями, и доктор Фальконер склонился над ней в изысканном придворном поклоне.

— Пожалуйста, будьте моим гостем сколько вам заблагорассудится. И передайте прочим моим гостям, что я вскоре присоединюсь к ним, — сказала маркиза.

Поколебавшись долю секунды, доктор Фальконер откликнулся:

— Конечно-конечно, ваша светлость. Я выполню все ваши пожелания.

Он задержался еще на миг, склонившись к руке больной, словно хотел еще что-то добавить, затем развернулся и вышел из комнаты. Леди Роксбари повернулась к своей горничной.

— Нойли, — только и сумела вымолвить она. Болезнь, терзавшая ее грудь, подступила к горлу, не давая дышать. Сара потянулась вслепую, и ее ледяные пальцы с поразительной силой вцепились в теплую руку горничной.

— Никому! Никому ни слова! — выдохнула больная. Затем злобное существо, поселившееся у нее в груди, ожило, и хрупкое тело маркизы забилось в конвульсиях. Когда же они прекратились, совершенно обессилевшая Сара, дрожа, сжалась под покрывалом, испачканным ее собственной кровью.

«Это нечестно!» — мысленно произнесла она несколько часов спустя. Щелчки и потрескивание горящего угля да размеренное тиканье напольных часов в туалетной комнате — таковы были самые громкие звуки из числа тех, что наполняли нынешний мир леди Роксбари. Маркиза нимало не сомневалась, что в стенах Мункойна все идет именно так, как она задумывала, но она, сама того не желая, осознавала, что близится время, когда она уже не сможет претворять в жизнь свои желания — точнее, когда у нее больше не останется желаний.

А затем Мункойн и все ее владения, весь маркизат, которые должны были перейти по наследству ее потомкам, снова вернутся к короне, и по источенному временем каменному полу Мункойна будут ходить чужие люди.

Это нечестно! Полог над ее кроватью был опущен, но маркиза приказала раздернуть его со стороны ног, так, чтобы она могла видеть портрет, висящий над камином. Из позолоченной рамы на свою внучку и наследницу с озорством смотрела Пантея, первая маркиза Роксбари, разодетая в атлас и кружева. Унизанные драгоценными перстнями пальцы Пантеи сжимали ключ, кинжал и розу — прозрачный намек на герб семейства Роксбари и их девиз: «Я открываю любую дверь». О, если бы для победы над предательской слабостью тела и сознанием невыполненного долга ей требовалось всего лишь открыть дверь — любую!..

— Госпожа, к вам гость.

Голос Нойли дрожал, и неудивительно — ведь она нарушила строгий приказ своей хозяйки, велевшей не впускать никого. Леди Роксбари с трудом села, опираясь на подушки. От гнева чахоточный румянец на щеках маркизы сделался еще ярче.

— Кто… — начала было она, но неудержимый приступ кашля помешал ей договорить. Прижимая платок к губам, Сара почувствовала на своих плечах чьи-то сильные прохладные руки, поддерживающие ее и прогоняющие боль.

— Кто посмел? — возмущенно выдохнула она, когда приступ наконец миновал.

— Я, — отозвался спокойный голос. — Как известно вашей светлости, на свете мало такого, чего я не смею.

Леди Роксбари лишь сейчас рассмотрела своего гостя — точнее, гостью, — и глаза ее возмущенно расширились. В свое время кавалерственная дама Алекто Кеннет была редкостной красавицей, да и сейчас все еще производила на окружающих неизгладимое впечатление. За свою жизнь она успела побывать актрисой, агентом для конфиденциальных поручений, любовницей двух королей и много кем еще. В последнее время она избрала незаметное место компаньонки при вдовствующей герцогине Уэссекской, которая и сама не любила находиться в центре внимания.

— Я думала, вы сейчас в Бате вместе с ее светлостью герцогиней, — с трудом произнесла леди Роксбари. Она откинулась на груду подушек в кружевных наволочках, изо всех сил стараясь сохранить невозмутимое выражение лица. От этих усилий ее бросило в дрожь.

— И возможно, там я находилась бы и поныне, не нуждайся вы во мне сильнее, чем герцогиня, — отозвалась дама Алекто. Она вынула шпильки из прически, сняла алую шляпку, украшенную перьями, и положила ее на скамеечку в изножье кровати, рядом со слегка помятой шляпной картонкой, перевязанной толстой бечевкой. Волосы дамы Алекто — в ее молодые годы они были рыжими, того оттенка, что называют тициановским, — с возрастом поблекли и сделались почти розовыми. Но они и сейчас были искусно уложены под роскошным кружевным чепцом. Дама Алекто изучающе взглянула на леди Роксбари — неумолимое время придало ее глазам цвет серебра, — расстегнула дорожный плащ и положила его рядом со шляпкой.

Леди Роксбари выдавила из себя холодную улыбку.

— Вскоре я уже ни в чем не буду нуждаться, — сухо произнесла она. — По крайней мере, так мне сказал мой врач. Интересно, кому достанется Мункойн, когда я умру?

— Вы бы лучше поинтересовались, кто сделает то, что должны были сделать вы, раз уж вы сами с этим не справились! — отрезала дама Алекто. — Кто займет ваше место, леди Роксбари?

Ее светлость никогда не любила столь прямых разговоров, и уж тем более такая беседа не радовала ее в данную минуту. Невзирая на усилия, которых это ей стоило, Сара произнесла с лукавым равнодушием:

— Полагаю, герцогиня Уэссекская найдет кого-нибудь. А вы что, явились сюда дразнить меня тем, что моя кончина избавляет внука вашей хозяйки от заключенной помолвки?

И тут до леди Роксбари внезапно дошло, что до Бата день пути, а с того момента, как она услышала от доктора Фальконера свой смертный приговор, миновало всего несколько часов. Даже если бы доктор проболтался, вдовствующая герцогиня никак не могла узнать об этом, а значит, не могла прислать сюда свою приспешницу. Леди Роксбари с трудом выпрямилась и потянулась к витому шнуру, намереваясь вызвать Нойли.

— Ваша помолвка — сущая мелочь по сравнению с тем великим делом, которое вы оставили невыполненным. Или вы позабыли, кому в действительности принадлежат эти земли, леди Роксбари?

Взгляд дамы Алекто был полон серебра и льда; выглядело это весьма устрашающе. Но женщина, на которую был обращен этот взгляд, обладала сильным характером.

— Я владею ими по милости короля. Я, Роксбари, — отозвалась больная. Бледные пальцы, унизанные драгоценными перстнями, разжались и выпустили шнурок колокольчика. Что бы здесь ни затевалось, она справится с этим сама. Нечего давать слугам повод посплетничать.

— И вы не связаны более никакой клятвой? — не унималась дама Алекто. Она по-прежнему стояла в изножье огромной кровати, словно призывая леди Роксбари подняться.

С губ ее светлости уже готовы были сорваться резкие слова, что положили бы конец этому утомительному разговору, как вдруг перед взором Сары пронеслась вереница непрошеных образов: канун летнего солнцестояния и события, произошедшие четыре года назад. Ей шел тогда двадцать первый год, и управляющий Мункойна вызвал ее из Лондона и увез, невзирая на все протесты, к Священным Камням, что на границе ее владений, чтобы показать ей Древний народ и взять с нее слово, что Роксбари и Мункойн всегда будут делать то, что должно быть сделано для блага народа и Страны. Вернувшись мыслями в день сегодняшний, Сара взглянула в глаза даме Алекто. Да, тогда, в лунном сиянии, она дала слово. Но кто позаботится о ее людях и ее владениях, когда она умрет? И впервые леди Роксбари осознала, что ее смерть станет утратой не только для нее самой. Теперь Сара уже не удивлялась тому, что дама Алекто оказалась здесь, и не терялась в догадках, откуда та узнала о происходящем. У Древнего народа существовали свои способы обмена новостями, совершенно непостижимые для обычного мира, — но даже этим людям не под силу было победить смерть.

— Если вы скажете, как я могу выполнить эту клятву, я буду вам чрезвычайно признательна, — сухо произнесла леди Роксбари.

— Вы должны вызвать другую женщину, которая займет ваше место, — ответила дама Алекто.

Она встала рядом с кроватью, откинула тяжелое бархатное покрывало и подняла леди Роксбари со смертного ложа. Та зашаталась и упала бы, если бы не сильные руки дамы Алекто. Хозяйке Мункойна казалось, что комната безудержно кружится; молодая маркиза дрожала, словно под порывами ледяного северного ветра. В глазах у нее потемнело, и все вокруг стало тускнеть и сворачиваться, словно края рисунка, брошенного в огонь. Сара почти не заметила, как дама Алекто наполовину отвела, наполовину отнесла ее к креслу у камина, усадила в него и укутала теплым халатом. Его шелковистые бархатные полы все еще хранили запах кедра и лаванды — он долго провисел в платяном шкафу.

— Но я не могу подарить Мункойн! — попыталась возразить леди Роксбари. Дама Алекто налила ей укрепляющего средства, оставленного доктором Фальконером. Леди Роксбари поднесла чашку к губам и почувствовала запах бренди и настойки опия. Она пригубила лекарство и почувствовала, как утихает боль в груди.

— И тем не менее вы можете выбрать свою преемницу, если у вас хватит на это смелости. Взгляните в огонь, — приказала дама Алекто, — и скажите, что вы там видите.

«Дурацкие цыганские фокусы», — презрительно подумала леди Роксбари, но сила духа старшей женщины была столь велика, что Сара не решилась возражать в открытую. Она послушно уставилась в бледные, просвечивающие язычки огня в камине. Наконец-то она согрелась — нет, не просто согрелась: ей стало жарко, она пылала, она стала духом огня… «Дух огня, вот выбор мой…» Комната заполнилась другими существами. Они окружили Сару со всех сторон. Они пели, и их голоса сливались с музыкой пламени…

— Что вы видите? — настойчиво повторила дама Алекто.

Огонь плясал перед глазами леди Роксбари, и в сознании, измученном горячкой, пламя превратилось в портал, в окно, в занавес над сценой, на которой отплясывали огненные призраки…

…Кренясь и пошатываясь, двуколка медленно продвигалась по улицам Парижа. Вокруг повозки бурлила, свистела и насмешничала толпа — зеваки собрались поглазеть, как маркиза де Рошберре наконец-то склонит свою гордую голову. Сара взирала на них с ледяным пренебрежением, словно была разодета в шелк и драгоценности, а не в эту мерзкую ситцевую сорочку, словно ее голову венчала элегантная прическа, украшенная перьями и кружевами, и волосы ее не были безжалостно срезаны почти под корень…

— Ей мы ничем не сможем помочь. Она горда — даже более горда, чем вы. Смотрите дальше, — приказала дама Алекто.

Танцующая Белая Птица, воительница племени кри, смотрела на селение бледнолицых, откуда отец выкрал ее, когда она была еще младенцем. Справа и слева от нее, затаившись, лежали ее братья-воины. Они ждали сигнала к началу боя…

— Вот дух, который нам нужен. Но мы не сможем дотянуться до нее — и, боюсь, даже если бы смогли, она бы нам не помогла. Дальше.

…Палуба корабля. Деревянные поручни пропитались солью и скользят под ладонью. Она — Сара Канингхэм из Мэриленда, и через несколько мгновений корабль, на котором она плывет, пришвартуется к пристани Бристоля. И во всем этом городе нет ни единого человека, к которому она могла бы обратиться, у которого могла бы попросить помощи…

— Вот эта! — решительно вымолвила дама Алекто, и огненные картины развеялись. Леди Роксбари подслеповато заморгала. Ее переполняла память о полусотне других Сар, что обитали в вероятностных мирах и на краткий срок заполонили ее сознание.

— Что вы со мной сделали?! — возмутилась она наконец. — Вы меня заколдовали! Картинки в огне! У меня нет времени на избитые фокусы!

Жизнь ее двойника тенью легла на сознание маркизы: невообразимое детство в независимой Америке, которая не являлась протекторатом английской короны, личность, столь похожая на нее саму и столь отличная по темпераменту…

— Это такой же избитый фокус, как и клятва, которую вы дали среди Священных Камней, — невозмутимо произнесла дама Алекто. — Вы должны вызвать эту Сару сюда, леди Роксбари. Ее ждет впереди не удача, а смерть — если мы не вмешаемся, — и потому мы можем забрать ее, не нарушая Великого закона. Вы, дитя, примете ее смерть, а она…

— Получит мою жизнь?! Она? Эта пуританская церковная мышь?! — Леди Роксбари была оскорблена до глубины души. Но этот возглас дорого ей обошелся: маркиза принялась хватать воздух ртом и зашлась в новом приступе кашля, так и не сумев совладать с ним. Ей казалось, что жизнь утекает из нее с каждым спазмом, сотрясающим тело, — а вместе с жизнью уходит и все то, что она могла и должна была сделать. То, что непременно нужно было сделать…

— Эта девчонка?! Да она никогда не справится с тем, что могла бы сделать я! — почти беззвучно выдохнула леди Роксбари.

— Она сделает все, что могли сделать вы, — и еще больше. Она спасет Англию — если у вас хватит мужества перенести ее сюда, к нам, — твердо сказала дама Алекто.

Леди Роксбари откинулась на обитую парчой спинку кресла. Комната продолжала вращаться вокруг нее, даже когда она закрывала глаза. Сара чувствовала на себе взгляд Grandmere[2] Пантеи и ощущала, как слабость подхватывает ее и несет на кроваво-тусклой волне в безбрежный океан вечности, осиянный звездным светом. Вечный мир, вечный покой. Но не сейчас, нет, час еще не пробил…

Маркиза горделиво вскинула голову:

— Можете отзываться о моей жизни как вам заблагорассудится, мадам, но никогда не смейте говорить, что мне недостает мужества!

Чистейшей воды безумие — подчиняться этой сумасшедшей, — но судьба не оставила ей другого выхода. Она — Роксбари и не может умереть, оставив обещание неисполненным. Дама Алекто одобрительно кивнула:

— Вы должны идти тотчас, и идти одна. Берите самый быстрый свой экипаж и спешите туда, где вы сможете выполнить свою клятву. Вы должны добраться туда до заката. Сумеете вы снова отыскать это место?

Леди Роксбари была выдающейся наездницей, отчаянно, самоубийственно смелой. Она держала чистокровных лошадей, наилучших, каких только можно было достать в Европе — за деньги или благодаря связям. Но эта скачка наперегонки с солнцем, которую предлагала дама Алекто, была столь безумным предприятием, что заставила заколебаться даже маркизу Роксбари. Ведь чтобы добраться до Священных Камней, нужно было проехать немало миль по скверным проселочным дорогам, а день уже клонился к вечеру.

— Смогу — если у меня хватит сил удержать поводья. — Саре до тошноты не хотелось признаваться в собственной слабости, но деваться было некуда. — Если вы добивались именно этого, мадам, то явились слишком поздно.

— А стали бы вы слушать меня, явись я раньше? — поинтересовалась дама Алекто.

Леди Роксбари промолчала, но в глубине души она знала, что обвинение дамы Алекто справедливо. До утреннего визита доктора Фальконера она все еще надеялась на лучшее и в глубине сердца верила, что провидение поможет ей избежать смерти. Она наблюдала, как дама Алекто повернулась и развязала бечевку на шляпной коробке, которую принесла с собой. Покопавшись в ее содержимом, гостья выбрала маленькую серебряную фляжку. Фляжка заблестела в неярких лучах послеполуденного солнца.

— Это средство вернет вам здоровье на время, пока вы не исполните то, что должны. Но подобные сделки с судьбой имеют свою цену; это питье соберет все часы, что еще остались у вас, и переплавит их в эту краткую вспышку. Когда же его действие закончится, у вас ничего больше не останется. Это ясно?

— Позвольте, — ровным тоном произнесла леди Роксбари и протянула руку. Ее пальцы сомкнулись на узкой высокой фляжке, и Саре показалось, будто сила, содержащаяся в этом сосуде, обжигает ей ладонь. Маркиза снова опустила веки, борясь с завесой тьмы, что начала застилать ей глаза.

— Теперь я покидаю вас. И надеюсь, что ваша светлость приятно проведет вечер. — Голос Алекто Кеннет был совершенно непроницаем.

Леди Роксбари не ответила. Закрыв глаза, она прислушивалась к шуршанию ткани — это дама Алекто надевала плащ и шляпку. Мгновение спустя леди Роксбари услышала, как дверь ее комнаты открылась, потом затворилась: посетительница покинула ее. Чему бы ни суждено было произойти дальше, дама Алекто не собиралась в этом участвовать.

«Она ни капли не беспокоится обо мне». Неожиданное открытие на миг повергло леди Роксбари в оцепенение. Маркиза Роксбари была не из тех людей, кто привык задумываться о чувствах окружающих, и за свою короткую жизнь протяженностью всего в четверть века она не часто об этом размышляла. Но вскоре она перестанет быть леди Роксбари — и титул перейдет к другому человеку, не к ее потомку, а к какой-то чужачке, выхваченной из вероятностного мира. По крайней мере, так утверждает дама Алекто.

«И у меня хватает глупости верить ей».

Да, она верит — или цепляется за малейшую возможность спрятаться от неизбежного. Леди Роксбари взяла со столика графин с бренди и плеснула в бокал немного жидкости цвета темного янтаря. Затем она быстро, чтобы не передумать, откупорила фляжку и вылила ее содержимое в тот же бокал. Зелье оказалось темным и вязким. Оно медленно смешалось с бренди. Получилась кроваво-красная, слегка мерцающая жидкость. Поколебавшись лишь мгновение, леди Роксбари подняла бокал и залпом осушила его. Больше всего это походило на то, словно она напилась огня прямо из камина. Раскаленное добела пламя пульсировало у нее в крови, вытесняя головокружение и болезненный озноб. Сара задохнулась от непривычности напитка — а потом вдохнула полной грудью, впервые с того злополучного вечера. Ее легкие очистились.

«Это средство соберет все часы, что еще остались у вас, и переплавит их в эту краткую вспышку. Когда же его действие закончится, у вас ничего больше не останется».

Леди Роксбари поднялась с кресла. Она почти ожидала возвращения головокружения, но этого не произошло. По крайней мере в этом слова дамы Алекто соответствовали действительности. Интересно, а как насчет всего остального? Маркиза выглянула в окно — проверить, где находится солнце.

«Если это действительно правда, ты никогда об этом не узнаешь».

На губах леди Роксбари заиграла беспечная улыбка. Чтобы перенести другую Сару в Мункойн, ей нужно добраться до Священных Камней прежде, чем зайдет солнце. Если это и вправду ее судьба, значит, так тому и быть — и она пожелает даме Алекто успеха с ее преемницей.

— Нойли! — крикнула маркиза и дернула за шнурок.

Горничная появилась в тот же миг; на лице ее отражалась борьба страха с изумлением.

— Я хочу уехать, — сообщила своей горничной леди Роксбари. — Достань мой дорожный наряд — и вели Рилсому запрячь в мой фаэтон пару гнедых. Что-то неясно? — поинтересовалась маркиза, видя, что Нойли стоит, вытаращив глаза.

Горничная ошеломленно присела в реверансе и исчезла. Леди Роксбари сдернула ставший слишком теплым халат и оставила его валяться на полу лужицей меха и бархата. Она повернулась к камину, и на мгновение ей показалось, будто из огня на нее смотрит лицо другой Сары — юное, безмятежное, не украшенное ни косметикой, ни драгоценностями…

— Размазня! — насмешливо бросила леди Роксбари, отворачиваясь.

2 — МЕЖ СОЛЕНОЙ ВОДОЙ И ПЕСЧАНЫМ БЕРЕГОМ (ФРЕГАТ «ЛЕДИ БРАЙТ», БРИСТОЛЬСКИЙ ПРОЛИВ, АПРЕЛЬ 1805 ГОДА)

МИСС САРА КАНИНГХЭМ, уроженка Балтимора, штат Мэриленд, Соединенные Штаты Америки, стояла у ограждения на верхней палубе прекрасного корабля «Леди Брайт» и потерянно смотрела на море. Утренний ветер, долетающий с океана, обдавал лицо девушки обжигающим холодом и то и дело пытался сорвать скромный темно-серый шелковый чепчик, невзирая на то что его ленты были крепко завязаны у девушки под подбородком. Завтра или послезавтра — смотря какими будут ветер и прилив — судно войдет в бристольскую гавань.

Миссис Кеннет говорила, что Бристоль — большой город, второй по величине после Лондона; здесь Сара наверняка отыщет какой-нибудь способ добраться до столицы. Какой прием ждет ее в Лондоне — даже если предположить, что ее беседа с герцогом Уэссекским пройдет успешно, — этого Сара не знала. Да и станет ли такой большой человек слушать какую-то американку, что сует нос не в свои дела, рассказывает совершенно несусветные истории и даже не может толком их подтвердить? Если бы только миссис Кеннет…

Слезы высыхали на щеках девушки, едва успев пролиться, а ее руки, затянутые в перчатки, судорожно комкали изящный батистовый платочек. Сара огляделась по сторонам, надеясь найти что-нибудь такое, что отвлекло бы ее от безрадостных размышлений.

Позади, немного левее, раскинулось огромное зеленое пространство Ирландии, а впереди в неярком утреннем свете смутно виднелась полоса, — если верить утверждениям капитана Челлонера, побережье Уэльса. С этого места когда-то впервые завидел родной дом святой Давид — а теперь и «Леди Брайт».

Но Англия была родным домом лишь для капитана Челлонера, а отнюдь не для Сары Канингхэм. За каких-нибудь шесть месяцев ее судьба менялась так часто и так внезапно, что девушка начала относиться к несчастьям философски. Но последняя утрата вызвала в душе Сары даже большую опустошенность, чем смерть родителей, скончавшихся несколькими месяцами раньше. Теперь Сара Канингхэм осталась совсем одна в чужом, неприветливом мире.

Впрочем, ту сокрушительную трагедию — гибель родителей — можно было в некотором смысле слова назвать благословением: после нее Сара потеряла способность ощущать удары судьбы. Денег, вырученных за продажу дома вместе со всей обстановкой, едва хватило, чтобы расплатиться за лечение и похороны родителей. Вскоре Сара оказалась в доме своей дальней родственницы по материнской линии и постепенно осознала, что для здешних обитателей она не более чем бесплатная работница. И впереди у нее не было никаких перспектив — у нее, дочери Алисдайра Канингхэма…

Сара Канингхэм появилась на свет двадцать четыре года назад, почти одновременно с новой республикой, у отцов которой имелись весьма веские причины стремиться покончить здесь, на новых землях, со всеми королями и коронами, вместе взятыми. Сара выросла меж двух миров — меж суматошным, устремленным вперед республиканским Балтимором и живущими вне времени холмами и лесами Мэриленда. Там Сара научилась охотиться и ловить рыбу, стрелять и выслеживать дичь и теперь почти не уступала в этих умениях своим приятелям-индейцам. Уже ребенком она знала, что когда-то ей придется распроститься с простой и привольной жизнью, но лишь повзрослев, осознала то, чего не понимала в детстве, — что две войны унесли с собою здоровье отца и теперь именно ей, Саре, нужно трудиться, чтобы прокормить семью.

А потому в том возрасте, когда другие девушки начинают укладывать свои волосы в сложные прически, наряжаться в длинные платья и с интересом поглядывать на бывших товарищей детских игр, Сара Канингхэм привыкла носить замшевый охотничий костюм, а ее постоянным спутником стал не изящный веер, а отцовское ружье. Денег от продажи шкур и мяса хватало, чтобы удовлетворять их насущные нужды, а если кто из соседей и знал, что добывает все это не Алисдайр Канингхэм, а его дочь, он держал это при себе.

Конечно, если бы Саре удалось найти мужа, это сразу решило бы множество проблем, но на такую удачу нечего было и рассчитывать. Ведь Сара была невзрачна, и сама это знала. Правда, у нее были красивые глаза — серые, выразительные, — но от молодых учеников матери Сара знала, что сейчас в моде карие глаза. К тому же волосы ее были прямыми, как пакля, и совершенно не желали виться, а цвет у них был не золотой и не черный, как вороново крыло, а всего лишь русый — такие в песнях не воспевают. Недостаток красоты можно было бы возместить приданым, но приданого у Сары не было.

Даже несмотря на все это, умение держаться могло бы помочь ей завоевать себе место в этой молодой стране — но Сара была девушкой тихой и застенчивой и куда лучше разбиралась в порохе, пулях и разделке дичи, чем в изящных манерах. А потому представлялось маловероятным, чтобы Сара Канингхэм получила такое матримониальное предложение, которое отец позволил бы ей принять.

А годы шли. Шестнадцать лет превратились в двадцать, а там и в двадцать четыре. Потом пришла беда. Холера, а за ней смерть.

А потом, когда Сара уже начала было думать, что ее судьба изменилась к лучшему, снова смерть.

Внезапно изменившийся ветер, окатив девушку брызгами ледяной морской воды, грубо вернул ее к реальности. Боль всех недавних потерь слилась воедино, и Сара принялась ожесточенно тереть глаза скомканным платочком.

— Мисс Канингхэм! — окликнул Сару какой-то матрос, понизив голос из уважения к ее утрате. — Капитан просил выразить вам свое соболезнование и сказать, что все уже готово для службы.

— И да будет Господь милосерден к рабе своей, миссис Алекто Кеннет из Лондона, что спит ныне в ожидании воскрешения в Царствии Господнем… — низкий, басистый голос капитана Челлонера с чувством выговаривал слова, обещающие утешение и надежду. Сара Канингхэм стояла в первом ряду небольшой группы людей, столпившихся вокруг тела, увязанного в парусину и ожидающего упокоения, и изо всех сил гнала прочь ужас, что охватывал ее при мысли о будущем. Наконец короткая заупокойная служба завершилась; парусиновый сверток, обвязанный для веса цепью, перекинули через борт, и он исчез в кильватерной струе.

— Мисс Канингхэм! С вами все в порядке?

Сару снова вернули к окружающей действительности — на этот раз капитан Челлонер. Девушка грустно улыбнулась, надеясь, что ее лицо отражает чувства, соответствующие столь печальному моменту. Среди индейцев кри это считалось верхом неприличия — выражать свои чувства открыто и тем самым вынуждать всех окружающих разделять их. В конце концов, радость и печаль — вещи глубоко личные.

Но индейцы кри и ее свобода давно уже были потеряны для нее, и теперь она должна приложить все усилия, чтобы хоть чего-то добиться в жизни.

— Кончина вашей компаньонки глубоко опечалила нас всех, — почтительно сказал Саре капитан Челлонер. — Миссис Кеннет была такой очаровательной женщиной. Мы скорбим.

— Вы очень добры, капитан Челлонер, — отозвалась Сара. Интересно, к чему он затеял этот разговор?

— Мне бы не хотелось, чтобы вас постигли еще какие-то потери помимо тех, что уже обрушились, и потому я надеюсь, что вы простите мне мою назойливость. Мисс Канингхэм, позвольте поинтересоваться, какие меры предосторожности я могу предпринять для вас, как только мы причалим?

— Меры предосторожности? — озадаченно переспросила Сара. И тут в каком-то уголке ее сознания зародилось ощущение, что она приплыла в Англию, в Старый Свет, где даже ту жизнь под постоянным присмотром, которую она вела последние несколько месяцев, во время пребывания в Балтиморе, могут счесть не просто вопиюще свободной, а просто-таки безнравственной. В Англии молодые дамы из хороших семей никуда не ходят в одиночку; их постоянно сопровождает горничная, компаньонка или какая-нибудь родственница. За девушкой непрерывно присматривают до того самого момента, пока не придет пора вознаградить ее браком с отпрыском какого-нибудь знатного и богатого рода. А жизнь замужней женщины отнимет даже те последние капли свободы, которыми она могла наслаждаться в девичестве.

— Вы же путешествовали вместе с миссис Кеннет, верно? Кто будет сопровождать вас теперь? — не унимался капитан. В его голосе появилась нотка беспокойства.

— Я… меня встретят. Прошу прощения, — быстро произнесла Сара. И прежде, чем капитан Челлонер успел остановить ее, девушка уже укуталась в плащ и поспешно скрылась в своей крохотной каюте.

«Дура! Тупица! Бестолочь!» Сара бранила себя последними словами, какие только знала. Она стояла, дрожа, посреди крохотного пристанища, которое прежде делила со своей благодетельницей. Капитан Челлонер искренне заботился о ее благополучии, и это совершенно не повод пускаться от него наутек, как будто он пытается насильно завербовать ее в армию. Он всего лишь хотел обеспечить ее компаньонкой. Он так много сделал для нее, что имеет право узнать ее историю целиком. Но Сара, которую сейчас терзала тошнотворная уверенность в том, что она пересекла океан, погнавшись за призраком, не могла перенести даже мысли о том, что капитан Челлонер станет свидетелем ее глупости. Постепенно успокаиваясь, Сара присела на узкую жесткую койку и достала свой дорожный баул. Откинув верхнюю крышку, девушка извлекла конверт, плотно заполненный сложенными листами бумаги, и вынула их, чтобы перечитать еще раз. От бумаги исходил солнечный аромат цветущего апельсина, и Сара унеслась на несколько недель назад, к тому моменту, когда она впервые прочла это письмо.

Утреннее солнце припекало спину Сары даже сквозь тонкое миткалевое платье, когда девушка осторожно переходила мощенную булыжником улицу Балтимора, стараясь не наступать на мусор. Большая плетеная корзина, которую несла Сара, была пуста, не считая длинного списка покупок — а пишет кузина Мэшем как курица лапой! Каким бы скучным ни был поход за покупками, Сара обрадовалась и ему. Все же хоть какая-то возможность вырваться из бесконечного круга однообразной, тяжелой работы, свалившейся на нее после того, как она стала жить в этом доме — исключительно по милости кузины Мэшем, как Саре не уставали напоминать. Сара уже поняла, что Мэшемы ни в грош не ставят их родство и относятся к ней как к одной из служанок, которой, благодаря все тем же кровным узам, можно не платить. Сара никогда не умела хорошо шить или прясть, а потому все ее время оказалось поделено между кухней и стиркой. И никаких улучшений не предвиделось. Может, лучше уйти отсюда и на самом деле наняться к кому-нибудь в служанки? Надежд на замужество у Сары было даже меньше, чем восемь лет назад: ведь теперь все ее имущество состояло из небольшого сундучка с одеждой и нескольких долларов, оставшихся после продажи отцовского дома.

Правда, у нее было еще кольцо.

Кольцо принадлежало ее отцу, но оно было не новым уже тогда, когда попало к нему. Остановившись у двери еще не открывшегося магазина, Сара вытащила кольцо, висевшее у нее за пазухой на голубой ленте, и еще раз взглянула на свое сокровище.

Кольцо было золотым, массивным, с плоским черным камнем. Но ценность его определялась не только и не столько количеством золота. Сара привычным движением надавила на камень подушечкой большого пальца. Черный камень перевернулся при помощи хитроумного приспособления, служившего ему оправой, и внутри обнаружился герб. Это была драгоценная эмаль исключительно тонкой работы: на серебряном поле гордо раскинулся величественный дуб во всем великолепии летней листвы. У подножия дуба спал единорог, положив голову на землю, а в ветвях дуба горела корона. Боскобель — Королевский дуб. Сара не знала, что это кольцо значило для ее отца. Она знала лишь, что это было его величайшее сокровище, — и потому теперь кольцо стало и ее главным сокровищем.

Стук колес подъезжающей кареты оторвал Сару от созерцания. Поспешно спрятав кольцо обратно в лиф, девушка перешла улицу, чтоб взглянуть, кто это там приехал.

Сара добралась до здания почты как раз вовремя, чтобы увидеть, как из экипажа вышла женщина, разодетая по последнему слову лондонской моды. Хотя она была, пожалуй, не моложе кузины Мэшем, — ее некогда рыжие, а теперь тронутые сединой волосы были с нарочитой скромностью убраны под элегантную дорожную шляпку и щеголеватый темно-зеленый капор, отделанный перьями белой цапли, — в незнакомке чувствовалась жизненная сила, и благодаря этой силе она отличалась от бесцветной кузины Мэшем, как день от ночи.

Приезжая дама оперлась на изящную трость из черного дерева и огляделась по сторонам. Что бы элегантная незнакомка ни думала обо всех здешних обитателях, лицо ее сохраняло выражение спокойной вежливости. Тем временем возница проворно выгружал из кареты дорожные сундуки, а владелец почтовой станции, почуяв прибыль, уже спешил навстречу новой гостье.

— Я — мадам Алекто Кеннет из Лондона, — объявила женщина с таким видом, будто эти слова должны были что-то значить для собравшихся зевак.

— Да, ваша светлость, мы получили ваше письмо, — сказал хозяин.

Сара заметила, что по лицу женщины промелькнула легкая тень отвращения, как будто ей не понравилось обращение — которое, впрочем, было скорее чрезмерно официальным, чем чрезмерно фамильярным. При виде количества и размеров дорожных сундуков путешественницы Сара невольно вытаращила глаза. Похоже, однако, приезжей даме недоставало горничной или личного слуги, чтобы присматривать за всем этим имуществом.

— Тогда, возможно, вы будете так любезны сообщить мне сведения, которые я просила разузнать, и скажете, как найти мисс Шарлотту Мэшем. Возможно, конечно, она вышла замуж и теперь носит другое имя, — неохотно добавила миссис Кеннет.

Хозяин гостиницы уже набрал было в грудь побольше воздуха, готовясь произнести длинную тираду, но тут Сара шагнула вперед, поражаясь сама себе.

— Если вы хотите поговорить с моей матерью, мэм, то, боюсь, вы приехали слишком поздно. Но я — дочь Шарлотты Мэшем. Мое имя — Сара Канингхэм.

Миссис Кеннет повернулась к девушке, ее глаза сверкнули серебром, и Сара почувствовала, что ее лицо невольно застыло. Но она выдержала осмотр, не моргнув глазом.

— В тебе и вправду есть что-то от Мэшемов, дитя. Если ты действительно дочь Шарлотты Мэшем, то у меня для тебя письмо.

Вскоре Сара сидела в лучшей — и единственной — гостиной «Свечи и колокола» и ожидала приезжую даму, которая удалилась, чтобы привести себя в порядок после дороги. Сара ни капли не сомневалась, что кузине Мэшем уже известно каждое слово из разговора, состоявшегося перед гостиницей, а потому, когда она вернется домой, с нее потребуют подробный отчет о произошедшем. А в таком случае лучше, чтобы ей было, в чем отчитываться. Сара слегка нахмурилась. Она не припоминала, чтобы среди тех немногих людей, с кем переписывалась ее мать, имелись англичане. Шарлотта Мэшем принадлежала уже к третьему поколению их семьи, появившемуся на свет в Америке, так что Саре трудно было поверить в сохранившиеся родственные связи со Старым Светом. Сара пригубила обжигающе горячий черный кофе и взяла с блюда еще теплое ореховое печенье. Хозяин гостиницы просто из шкуры вон лез, стараясь угодить гостье. Кем бы ни была мадам Алекто Кеннет, она явно привыкла, чтобы все вокруг происходило по ее желанию.

Как будто услышав мысли Сары, миссис Кеннет вернулась в гостиную.

Дорожные шляпку и чепец сменил изящный капор из почти прозрачных кружев, который аккуратно поддерживал волосы цвета корицы с сахаром, но вовсе не скрывал их. В ушах у леди покачивались серьги с жемчугом и гранатом, а на шее красовалась закрепленная на черной бархатной ленте камея, обрамленная такими же камнями. Тускло-зеленая дорожная мантилья исчезла. Теперь миссис Кеннет была в темно-синем гроденаплевом платье с длинными узкими рукавами, отороченными светлым кружевом. Таким же кружевом был отделан довольно низкий квадратный вырез платья, а длинную прямую юбку по подолу украшали две черные бархатные полосы. Через руку миссис Кеннет была небрежно переброшена кашемировая шаль с изумительным узором ярких, насыщенных цветов. Причудливые комнатные туфли из темно-синей кожи турецкой выделки — на уличных мостовых они не прослужили бы и часа — дополняли этот безукоризненно элегантный наряд.

Миссис Кеннет извлекла из рукава монокль и принялась изучать Сару — и внезапно девушка осознала, сколь неприглядное зрелище она из себя представляет: муслиновый чепец, под который упрятаны светло-русые волосы, простенькая коленкоровая косынка, заколотая под горлом, и поношенное синее шерстяное платье. Белый ситцевый фартук и простенькая красная шерстяная шаль лишь дополняли образ безвкусной провинциалки. Сара поспешно спрятала ноги под кресло, понимая, что ей все равно не укрыть от взгляда приезжей свои прочные, но грубые и старомодные башмаки. Но миссис Кеннет явно не увидела в открывшейся ее взору картине ничего неприятного. Она осторожно уселась в кресло напротив Сары. На миг ее подвижное лицо исказилось, словно от боли.

— Вам нехорошо? — спросила Сара.

— Наверно, слегка расстроился желудок. Не могу сказать, что путешествие пошло мне не на пользу, но вот дорожная провизия — наверняка. Но вам, я думаю, не терпится узнать — и совершенно справедливо, — что за дело к вам может быть у совершенно незнакомого человека, — оживленно произнесла миссис Кеннет.

Сара по привычке постаралась изобразить вежливый интерес, и миссис Кеннет улыбнулась.

— Не часто можно увидеть в столь молодой особе подобное отсутствие манерности, — заметила она. На этот раз она извлекла из рукава пакет цвета слоновой кости, запечатанный красным воском, и протянула его Саре. Сара взяла пакет и взглянула на рисунок, оттиснутый на воске: коронованная саламандра среди языков пламени, а вокруг вьется лента с девизом на латыни, слишком смазанным, чтобы его можно было разобрать.

— Это печать герцогов Уэссекских — не самых последних людей в Англии, — сообщила дама.

— Тогда оно не может быть адресовано мне, — отозвалась окончательно сбитая с толку Сара.

— И все же оно именно вам, если вы — правнучка Корделии Хэрриард. Она вышла замуж за Ричарда Мэшема, правильно?

Ее сын приходился дедушкой моей матери, так что, полагаю, я действительно ее правнучка. Но…

— Прочтите письмо — а потом, если захотите, можете рассказать мне его содержание, поскольку ее милость мне не рассказала о нем.

Сара сломала печать и быстро просмотрела страницы, исписанные изящным почерком. Неведомый автор письма вел речь о некой старинной несправедливости, допущенной его родственниками по отношению к Хэрриардам, о предательстве и незаконно присвоенном имуществе, и о тяжбе в суде лорда-канцлера, что тянулась больше века, и прежде, чем она завершилась, на престоле сменились больше полудюжины королей.

Но это же глупо! — не выдержала Сара и, не дочитав, вернула письмо миссис Кеннет. — Какое отношение все это может иметь ко мне?

Прежде чем ответить, миссис Кеннет быстро просмотрела исписанные страницы.

— Думаю, прежде всего вам следует узнать, что моя покровительница — вдовствующая герцогиня Уэссекская, и я неплохо знаю это благородное семейство, поскольку моя семья служит их семье еще с тех самых пор, как вашу несчастную прародительницу выслали в этот суровый край. А если Сен-Ивы и Дайеры считают, что должны загладить нанесенную вам обиду, то можете не сомневаться — они изыщут способ выплатить свой долг до последнего пенни.

— Но что они могли мне задолжать? — снова спросила Сара.

Миссис Кеннет улыбнулась:

— Дитя, это совершенно неважно по сравнению с тем фактом, что они готовы платить. Насколько я поняла из письма, вдовствующая герцогиня желает, чтобы вы приехали в Англию. Я собираюсь отплыть отсюда на следующей неделе. Существуют ли причины, способные помешать вам отправиться со мной?

Сара заколебалась лишь на миг. Известное, но безрадостное будущее, ждущее ее дома, не выдержало сравнения с будущим, которое по крайней мере несло в себе возможность перемен.

— Ничто не помешает. Я с радостью отправлюсь с вами, миссис Кеннет, — твердо ответила она.

Сидя в своей крохотной каюте на борту «Леди Брайт», Сара снова сложила и спрятала письмо вдовствующей герцогини Уэссекской. В течение недели после того разговора Сара тысячу раз готова была взять свое обещание обратно. Кузина Мэшем не постеснялась откровенно высказать все, что думает и про Сару Канингхэм, и про «эту английскую авантюристку», норовящую втянуть девушку в непонятную историю. Но миссис Кеннет с удовольствием ринулась в сражение. Она явно принадлежала к числу тех людей, что принимают в расчет лишь первое слово и пропускают мимо ушей все остальное. Сара пообещала, что будет сопровождать миссис Кеннет, когда «Леди Брайт» отплывет из Балтимора в Англию, и ничто уже не могло повлиять на исполнение этого импульсивного решения. Несокрушимая воля миссис Кеннет подхватила Сару, словно девятый вал, и девушка действовала без оглядки. Миссис Кеннет прочла кузине Мэшем такую отповедь, что у той уши должны были завять не менее чем на неделю, и по завершении этой баталии Сара и ее единственный сундучок со скудным имуществом заняли место в быстроходном экипаже миссис Кеннет и бодро покатили по дороге в порт.

Но недомогание, казавшееся поначалу просто расстройством желудка, несколько недель спустя привело пылкую наставницу Сары к кончине, и теперь Сара была даже более одинока, чем прежде. Теперь девушка уже не была так уверена, что письмо, которое передала ей миссис Кеннет, действительно дает ей законное право чего-то требовать от герцога или герцогини Уэссекских. И даже более того: теперь, когда миссис Кеннет покинула ее, девушка сомневалась, что плата этих знатных господ будет такова, чтобы она, Сара Канингхэм из Балтимора, смогла ее принять.

«Ты сама во всем виновата. Ты сама приняла это решение, а значит, сама должна теперь найти выход», — твердо сказала себе Сара и начала с присущей ей практичностью размышлять, как добраться из Бристоля в Лондон и сделать то, что от нее хотела миссис Кеннет.

3 — ДЕСЯТЬ ЛИГ ЗА КРАЕМ СВЕТА (АПРЕЛЬ 1805 ГОДА)

ЭТО БЫЛО ПРЕКРАСНО — снова оказаться под открытым небом, пусть даже ей осталось жить всего-то несколько часов. Свежий апрельский воздух вливался в легкие, а от порывистого ветра на щеках заиграл румянец, вызванный прохладой, а не болезненным жаром. Русые волосы леди Роксбари были собраны в узел и упрятаны под горностаевый кивер с широкими ярко-алыми лентами — точно в тон алого бархата ее мантильи для верховой езды, также отороченной горностаем. Мантилья, украшенная эполетами и золотым шнуром, позволяла леди Роксбари не чувствовать вечернего холода во время этой бешеной скачки по просторам Уилтшира.

Фаэтон на высоких рессорах раскачивался и сотрясался, но маркиза, не обращая на это внимания, все погоняла и погоняла четверку гнедых. Она скакала наперегонки с самим солнцем. Солнце неумолимо двигалось к западу, а леди Роксбари нахлестывала лошадей, выжимая из них все, на что те были способны. Она должна добраться к Камням вовремя, иначе все ее усилия пропадут впустую.

Вдали, на горизонте, среди пологих уилтширских холмов показались изломанные очертания Хоровода Великанов. В тот же миг леди Роксбари ощутила, как каждый удар ее сердца отдается оглушительными раскатами в крови. Внезапно вечернее солнце вспыхнуло ослепительно ярко и запылало, словно драгоценный камень в черепе саламандры, духа огня.

А затем мир изменился, и оказалось, что солнце, за которым гналась леди Роксбари, не садится, а встает. Воздух был по-утреннему холодным и влажным, и над землей висела голубоватая дымка. Вдали все еще кутались в покрывало ночи Священные Камни, но восходящее солнце уже расцвечивало лазурный мир яркими красками.

А потом картина изменилась снова, превратившись из голубой в огненно-алую, словно солнце зачарованно повисло над вечерним горизонтом, и весь мир сделался золотым. Золото…

Синева. Лишь решимость продолжала гнать леди Роксбари вперед, туда, где ночь и день мелькали, ежесекундно переходя друг в друга, где сомкнувшиеся миры плясали во времени: огонь, лед, снова огонь… Тяжесть — не холодная, не горячая, но медлительная, как сама земля, расползалась по телу Сары, подкрадываясь к сердцу. Леди Роксбари снова безжалостно заработала кнутом, подхлестывая лошадей, пока шерсть гнедых не потемнела от пены и они не начали замедлять шаг. Маркиза чуть не пропустила тот момент, когда миновала королевский камень Хоровода, — так поглотила ее отчаянная решимость во что бы то ни стало добраться до назначенного места. Мир сделался дымчато-серым, и теперь леди Роксбари наконец-то расслышала впереди то, что должна была услышать уже давно, — громоподобный грохот восьмиконной упряжки.

И внезапно этот экипаж оказался совсем рядом, перекрывая всю дорогу. Маркиза отчаянно рванула вожжи, пытаясь спасти свою упряжку, но поводья выскользнули из ослабевших пальцев, и Сара еще успела почувствовать, как фаэтон неудержимо заваливается набок, — а потом перестала что-либо чувствовать.

Лишь упрямое стремление самостоятельно отыскать путь и умение ходить незаметно, приобретенное в годы детства в лесах Нового Света, помогли Саре безопасно добраться до своей цели. Пока «Леди Брайт» входила в бристольскую гавань, Сара узнала из разговоров других пассажиров, что ежедневно в полдень из Бристоля отходит фургон, перевозящий почту и пассажиров, и что если сесть на него, на следующее утро уже будешь в Лондоне. Эти известия так вдохновили Сару, что ей уже не составило труда уложить самые необходимые вещи в неприметную картонку, завернуться в серый плащ с капюшоном и, затерявшись в толпе других пассажиров, соскользнуть по сходням «Леди Брайт» прежде, чем капитан Челлонер или еще кто-либо из местных добрых самаритян смогли ее остановить.

Теперь девушку со всех сторон окружали незнакомые звуки и запахи, и Сара постоянно ожидала, что сзади вот-вот раздастся голос капитана Челлонера. Ей ужасно не хотелось обманывать мистера Челлонера — пусть даже всего лишь в том, что касалось места ее назначения, — но Сара была совершенно уверена, что если бы капитан «Леди Брайт» узнал о ее намерении отправиться в Лондон с почтовым экипажем, он ни за что бы ей этого не позволил.

К счастью, благодаря заботам покойной миссис Кеннет Сара теперь владела не только банковским чеком — миссис Кеннет заверила девушку, что любой английский банк сочтет за честь оплатить его, — но и небольшой суммой английских денег. Их хватит, чтобы заплатить одиннадцать шиллингов за проезд, и еще немного останется.

Сара пробиралась вперед настороженно, словно дикое животное. Вскоре бристольские доки остались позади и девушка очутилась среди внушительных кирпичных складов, по сравнению с которыми даже сооружения балтиморского грузового порта, из которого девушка отплыла всего несколько недель назад, казались маленькими и невзрачными. Затем район складов закончился и потянулись улицы, плотно застроенные домами и заполненные самыми разнообразными экипажами и людьми. Сара в полнейшем замешательстве прижала ладони к щекам. Конечно, миссис Кеннет говорила, что Бристоль — большой город, но Саре, уроженке колоний, даже в кошмарном сне не привиделось бы, что город может быть настолько огромным, шумным и грязным. А ведь Лондон еще больше! На мгновение решимость покинула девушку, и Саре ужасно захотелось помчаться назад, на «Леди Брайт», к которой она уже успела привыкнуть, и позволить капитану Челлонеру решать ее судьбу. Но упрямое стремление к независимости — а оно повлияло на жизнь Сары больше, чем все прочие стороны ее характера, — не позволило девушке опуститься до столь трусливого шага. Теперь лишь храбрость могла помочь ей достичь своей цели, а значит, она будет храброй. Сара собрала все свое мужество в кулак и обратилась к одному из прохожих:

— Простите, сэр, вы не скажете, как добраться до гостиницы «Коза и компас»?

Человек, к которому обратилась Сара, обладал довольно респектабельной внешностью, — точнее, иллюзией респектабельности, как становилось ясно при ближайшем рассмотрении. Он был одет в костюм из простой коричневой ткани, отделанной темно-красным бархатом. Рукава костюма были украшены рядом пуговиц, напоминающих большие медные соверены.

— Ну и что же такой хорошенькой провинциальной мисс нужно в «Козе»? Я знаю тут неподалеку одно местечко, где вы получите все, что душе угодно. Лучшего приюта вам не найти — не будь я преподобный Ричард Блейн! — Мужчина заигрывающе улыбнулся и попытался взять Сару за руку.

— А ну, хватит! — громыхнул из-за спины Сары чей-то раскатистый бас. Девушка обернулась и оказалась лицом к лицу с самым огромным чернокожим мужчиной, какого ей только доводилось видеть.

Он был по крайней мере на ладонь выше шести футов — и почти настолько же широк в плечах. Верхнего платья на нем не было, а под рабочей рубахой вырисовывались могучие мускулы. На плече он нес обитый железными обручами бочонок — в такой обычно разливают спиртное.

— Из тебя такой же преподобный, как из меня Дикки Блейн. И ты знаешь, что типов вроде тебя здесь не любят! — многозначительно произнес новый участник беседы.

Если у Сары и оставались какие-то сомнения насчет намерений «преподобного», они сразу же развеялись при виде того, как стремительно он ретировался.

— Полагаю, сэр, мне следует поблагодарить вас, — сказала девушка своему спасителю. Тот примостил бочонок поудобнее и улыбнулся Саре с высоты своего великанского роста. На угольно-черном лице его белозубая улыбка казалась совершенно ослепительной.

— Доки — не место для такой малютки, как вы, мэм. Бегите скорее к своей няньке, пока с вами не случилось чего похуже, — произнес великан, но голос его звучал вполне дружелюбно.

— Но мне нужно добраться до «Козы и компаса»! Они сказали… я слыхала, что оттуда отходит лондонский почтовый, но я не знаю, как найти эту гостиницу, — скороговоркой выпалила Сара.

— Почтовый, говорите? Сбежали из-под венца и собираетесь в монастырь?

Улыбка исчезла, и незнакомец взглянул на Сару уже более строго.

Саре стоило больших трудов сохранить достойный вид, хотя мужчина вроде бы не высказал ни единого неодобрительного слова по поводу ее плана.

— Я не совсем поняла, что вы имели в виду, сэр. Я только что приплыла из Балтимора… и у меня назначена встреча в Лондоне.

Великан еще раз смерил Сару изучающим взглядом, и на его лице снова заиграла улыбка.

— Никак американка? Ну, тогда вам лучше будет пойти со мной. Я знаю, где это. Пойдемте-ка со стариной Цербером, мисс. Он вас доставит до места быстрее, чем кот успеет мордочку умыть, и посадит на почтовый экипаж в целости и сохранности.

Благодаря спутнику-великану Сара добралась до «Козы и компаса» без новых приключений. Там Цербер избавился от своего бочонка, а Сара приобрела билет. Кроме того, она по совету Цербера заказала себе чашечку кофе: это дало ей право воспользоваться общей гостиной и спокойно подождать прибытия экипажа. А потом ее спаситель снова нырнул в людскую толчею и размашистым шагом двинулся обратно в сторону доков — лишь голова и могучие плечи еще долго виднелись над толпой.

Несколько часов спустя Сара вспоминала все это как последние минуты, в которые она еще могла наслаждаться хоть каким-то подобием комфорта. После прибытия экипажа Сару и еще десятерых состоятельных пассажиров, заплативших лишний шиллинг за право ехать внутри, засунули в тесный, душный экипаж со скверными рессорами и жесткими скамьями. Сквозь грохот копыт до Сары доносились хриплые возгласы возницы и щелканье кнута. Лошадей меняли довольно часто, но возница не менялся, и Саре даже стало любопытно: будет ли он так же энергичен наутро, когда они доберутся до Лондона? Сперва в фургоне было жутко шумно: он был плотно забит пакетами, тюками и имуществом пассажиров, — как тех, кто ехал внутри, так и тех, кто из соображений экономии предпочел путешествовать на крыше. Но постепенно все предметы, способные производить шум, либо попадали, либо закатились во всякие щели и намертво там застряли. Все, кроме пассажиров, как с грустью подумала Сара, — пассажиров по-прежнему продолжало швырять из стороны в сторону на каждом ухабе. Время от времени фургон останавливался, чтобы забрать почту и дать передохнуть путникам, но передышки эти были чересчур кратки — даже при смене лошадей они длились всего лишь несколько минут. Наступила ночь. Сара спала плохо, урывками. Все ее тело болело от постоянной тряски.

Завидев слабый утренний свет, пробивающийся через щель в кожаном пологе экипажа, Сара отодвинула соседа и попыталась взглянуть, где они находятся. За окном экипажа раскинулся пейзаж, подобного которому девушке еще не доводилось видеть: безлесная равнина, странно бесцветная в сером утреннем свете. Слева высились какие-то силуэты. Сара сперва приняла их за стволы могучих деревьев, но когда фургон подъехал поближе, она разглядела, что это не деревья, а огромные колонны из грубо отесанного камня: неведомый народ водрузил их посреди этой равнины ради какой-то непонятной цели. Внезапно девушку пронзило леденящее ощущение опасности. В то самое мгновение, когда Сара осознала это чувство и принялась озираться, стараясь понять, что могло его вызвать, в шуме движения фургона появились новые ноты. Сара услышала крики возницы и щелканье кнута и почувствовала, что лошади замедлили бег. Остальные пассажиры тоже начали подниматься со своих мест, и тут фургон резко занесло вбок. Рывок был настолько сильным, что Сара наполовину вывалилась из окна. И за миг до катастрофы девушка увидела ее причину: молодую женщину, что стояла на высоких козлах странного экипажа и нахлестывала четверку бешено несущихся лошадей. На бледном лице женщины застыло напряженное выражение…

…и внезапно Сара осознала, что видит собственное лицо, как будто она заглянула в некое волшебное зеркало. В следующее мгновение незримая тяжелая рука ударила по фургону, и Сара почувствовала, что падает. И последнее, что запечатлелось у нее в памяти, — собственное лицо, на которое она смотрела со стороны.

Сара открыла глаза и обнаружила, что находится в комнате, которой никогда прежде не видела. Сквозь длинный ряд окон, расположенных по правую руку от девушки, лился солнечный свет — судя по оттенку, вечерний. Повернувшись в сторону этого света, Сара увидела бледно-голубое небо и ряд деревьев. Это движение тут же отозвалось тупой пульсирующей болью во всем теле. Теперь Сара вспомнила, что произошло, — несчастный случай на дороге. Ужасный треск и грохот. Она была там. А теперь она здесь. Девушка открыла было рот, чтобы позвать на помощь, и едва не потеряла сознание от сильнейшего приступа головокружения. Она прикусила губу, пытаясь прогнать подступающую тьму, и сосредоточилась на окружающей обстановке в надежде как-то отвлечься — вдруг это поможет ей не упасть в обморок?

Оказалось, что она лежит на роскошной кровати с резными столбиками и с балдахином, украшенным бахромой. По сторонам кровати спускался синий бархатный полог, подбитый белым шелком и вышитый серебром. Сейчас этот полог был подобран и привязан к столбикам посеребренным шнуром с кистями. В резном каменном камине весело потрескивал огонь. Все предметы обстановки, которые Сара могла увидеть со своего места, соперничали в элегантности с гравюрами в тех книжках, из которых кузина Мэшем брала образцы для шитья. Видимо, этот дом находится неподалеку от места происшествия. Но почему она очутилась здесь?

Сара нащупала шнур, висящий в изголовье кровати, и, уцепившись за него, сумела сесть. Лишь сейчас она поняла, что кто-то снял с нее дорожное платье и надел ночную рубашку. Ощутив внезапный укол страха, девушка судорожно принялась искать отцовское кольцо, но тут же нащупала его и успокоилась, поняв, что оно по-прежнему висит на ленте у нее на груди. Девушка снова откинулась на резное кленовое изголовье. Это усилие отняло у нее последние силы.

— Ой!

Услышав чей-то испуганный возглас, Сара повернула голову. Справа от кровати в дверном проеме стояла горничная и с жалостью смотрела на девушку.

— Я отошла всего на минутку, леди, и тут услышала ваш звонок. Хозяйка думала, что вы придете в себя не раньше заката.

Сара успокаивающе улыбнулась, хотя от этого усилия у нее заболели все мышцы лица.

— Ничего страшного. Но скажите мне — где я? Горничная нервно присела в реверансе.

— В Булфорд-холле, леди. Госпожа Булфорд велела мне сидеть при вас, пока вы не придете в себя. Можно, я…

— Пожалуйста, помогите мне встать, — попросила Сара. Ей не хотелось перебивать горничную, но она просто не могла больше лежать здесь в таком беспомощном состоянии. Горничная приблизилась к кровати и помогла откинуть тяжелое парчовое покрывало.

— Как вас зовут? — дружелюбным тоном спросила Сара, надеясь, что служанка станет вести себя чуть поспокойнее.

— Роза, леди.

Вот уже в третий раз после того, как она очнулась в этом странном месте, Сару называли титулом, который ей не принадлежал. Но прежде чем она успела поправить Розу, та взяла со столика большую шерстяную шаль и укутала плечи Сары.

Госпожа просила передать, леди, — она сама бы это сказала, если бы сейчас была здесь, — что она ужасно сожалеет, что вы остались без своих вещей. Но не беспокойтесь, Джейми уже поехал в Мункойн и вот-вот должен вернуться. Сквайр дал ему самого быстрого своего коня…

Сара оперлась на руку Розы и встала. Ее сотрясала дрожь, и это было нечто более серьезное, чем последствия дорожного происшествия. Горничная продолжала щебетать, но все так же нервно, и Саре все больше становилось не по себе. Ночная рубашка, сменившая ее непритязательный дорожный наряд, была сшита из прекрасного индийского батиста и разукрашена лентами и кружевами. Одним словом, она была слишком хороша, чтобы вот так вот просто взять и отдать ее какой-то безымянной жертве дорожного происшествия. Неужели и всех прочих пострадавших пассажиров разместили с такой же роскошью? Роза усадила Сару в кресло перед камином, отбежала к платяному шкафу, вернулась с еще одной шалью и укутала девушке ноги.

— Могу я вам еще чем-нибудь помочь, леди?

— Боюсь, тут какая-то ошибка, — слабым голосом произнесла Сара. Как бы получше объяснить, что она вовсе не знатная леди, за которую принимает ее Роза?

— Вот ты где, Роза! Должна сказать…

Что должна была сказать появившаяся дама, так и осталось навеки загадкой, поскольку, едва завидев Сару, она умолкла и склонилась в реверансе.

— Ваша светлость! Как это ужасно, что вы оказались в нашем скромном поместье из-за столь ужасного происшествия! Но тем не менее ваше присутствие — большая честь для нас, — твердо поправила себя госпожа Булфорд.

— А где экипаж и остальные пассажиры? — спросила Сара. Но, очевидно, хозяйка дома ее не поняла, поскольку ответила:

— Джейми только что вернулся из Мункойна, леди. Доктор Фальконер уже едет сюда в вашем экипаже. Он увезет вас, как только решит, что вы в состоянии перенести дорогу.

— Но… что такое Мункойн? Я — Сара Канингхэм. Боюсь, тут произошла какая-то ошибка.

Хозяйка дома и горничная испуганно переглянулись, чем окончательно повергли Сару в замешательство. Госпожа Булфорд облизнула пересохшие губы, прежде чем ответить:

— Должно быть, пережитое испытание оказалось слишком сильным потрясением. Не хотите ли чаю, ваша светлость?

Повинуясь жесту своей хозяйки, Роза снова присела в реверансе и поспешно скрылась. С уходом Розы госпожа Булфорд, похоже, окончательно перестала понимать, что же ей делать. Она присела на низенькую табуреточку, стоящую рядом с креслом Сары, и робко взглянула на девушку — словно на какую-то диковинку, выставленную на всеобщее обозрение, сердито подумала Сара. В голове у Сары препротивно гудело, а каждый синяк, приобретенный за время столь внезапно прерванного путешествия, горел и пульсировал. Но несмотря на все это, то самое чувство, что предупреждало девушку об опасности в лесах Нового Света, посетило ее и здесь. Нет, дело было явно не в обычной путанице, и Сара — совершенно одна в чужой стране — должна была продвигаться вперед так же осторожно, как и в лесной глуши.

— Я с удовольствием выпью чаю, — осторожно произнесла Сара и тут же была вознаграждена: необъяснимое напряжение, владевшее хозяйкой дома, слегка ослабело.

— Итак, это — Булфорд-холл, — бросила Сара следующий пробный шар. Ее чем дальше, тем сильнее охватывало ощущение нереальности происходящего. Ей всегда было трудно разговаривать даже со знакомыми людьми, а теперь она вынуждена о чем-то беседовать с этой странной англичанкой, которая смотрит на нее как на сумасшедшую.

— Да, ваша светлость.

— А вы, как я понимаю, госпожа Булфорд? — не унималась Сара. Она улыбнулась и сделала неопределенный жест, как бы давая понять, что могла встретить тут и кого-то другого.

— Совершенно верно, ваша светлость, — отозвалась женщина с явственным облегчением. — Разве вы не помните? Вы прислали нам на свадьбу два очаровательных серебряных кубка и передали, что мы можем заглядывать в Роксбари, когда захотим.

Роксбари. Час от часу не легче. На мгновение Саре померещилось, что она и вправду какая-то знакомая госпожи Булфорд и просто сошла с ума. Но лицо другой Сары, промелькнувшее у нее перед глазами за миг до катастрофы, не позволяло перевести все это в шутку. Когда она решилась задать следующий вопрос, сердце у нее забилось быстрее.

— И конечно же, вы знаете, кто я такая? Вопрос был совершенно безобиден, но, похоже, задавать его не следовало. В глазах госпожи Булфорд снова мелькнул страх, но она вежливо ответила:

— Конечно! Вы — леди Роксбари, то есть маркиза Роксбари, ваша светлость.

4 — РЫЦАРЬ ПРИЗРАКОВ И ТЕНЕЙ (ПАРИЖ, ЖЕРМИНАЛЬ, 1805 ГОД)

ВЫСОКИЙ МУЖЧИНА с острым взглядом знал, что сегодня ночью кто-то умрет.

Руперт Сен-Ив Дайер, капитан, его светлость герцог Уэссекский, холодно разглядывал гостиную, заняв удобную наблюдательную позицию у входа… Прибыв сюда три дня назад с помощью подполья, чтобы разыскать где-то здесь, среди новых хозяев положения и успешно переметнувшихся на их сторону представителей старого режима, Эйвери де Моррисси, Уэссекс был вполне уверен, что сумеет сохранить и свою свободу, и свою жизнь. Теперь он начал в этом сомневаться.

Записка, тайком переданная на черной лестнице отеля «Де Сфер», где Уэссекс обосновался на время нынешнего визита в Город Света, давала понять, что Жакерия — Красные Жаки, тайная полиция Талейрана, — очень хочет побеседовать с шевалье де Рейнаром (то есть с самим Уэссексом, действующим в настоящий момент под этим именем). Он не знал, кто вызвал у месье Талейрана столь враждебные чувства — этот верноподданный придурок Рейнар или Руперт, герцог Уэссекский, политический агент короля Генриха, — но в данный момент это было не важно: Жаки отставали от него всего на несколько минут.

Уэссекс ушел из отведенного шевалье де Рейнару гостиничного номера через крышу; но Жаки все равно должны были взять след и разыскать его — это был лишь вопрос времени. В конце концов, пригласительный билет на сегодняшнюю вечеринку до сих пор лежал у него на туалетном столике.

Это было глупо — являться сюда, но без него у де Моррисси не было ни малейшего шанса добраться до Англии. Де Моррисси был англичанином, офицером военно-морского флота, попавшим в плен. Его поместили в Верден, и там он узнал нечто интересное. Решив, что эта информация более ценна, чем его собственная жизнь, де Моррисси как-то умудрился сбежать из этого города-крепости и, случайно выйдя на членов роялистского подполья, добрался с их помощью до самого Парижа. Но он совершенно не знал французского, и если бы подпольщикам не удалось связать его с «Рейнаром», де Моррисси давно уже стал бы покойником. И если Красные Жаки хоть что-то прослышали, он вполне еще может стать таковым.

Рейнар-Уэссекс поднял лорнет и оглядел комнату, старательно напуская на себя томный вид, хоть это и доводило его до безумия. La Belle Paris был нынче не тот, что в дни детства Уэссекса, но случайному наблюдателю могло показаться, что город, словно феникс, возродился после кровавых событий «славного» девяносто третьего года. По крайней мере, так мог бы подумать тот, кто не помнил прежнего великолепия Парижа. В нынешнем Париже приемы были чересчур богаты, разговоры — чересчур громки, а наряды и манеры смешивали в себе стили имперской эпохи и времен Республики.

Уэссекс небрежно уронил лорнет и, стараясь прогнать волнение, стряхнул с лацкана своего приталенного вечернего костюма из серовато-зеленого шелка воображаемые крошки нюхательного табака. Он был одет по последней моде — или даже чуть-чуть опережая ее. На другом человеке этот костюм мог бы выглядеть смехотворно — но только не на лорде Уэссексе. Его рост, осанка и смелые черные глаза позволяли представить любой каприз моды в самом выгодном свете, а несколько холодноватое, но неотразимое обаяние — очаровать любую даму, кроме разве что самой мадам гильотины. Уэссекс спустился на три ступеньки и ступил на черно-белый мозаичный пол гостиной принцессы Евгении. Красные Жаки шли за ним по пятам — а де Моррисси сидел в миниатюрном летнем домике в саду принцессы Евгении. Уэссекс сделал уже почти все, чтобы вывести де Моррисси из сада и отправить по приготовленному для него маршруту. Почти.

Но тут на безукоризненную парчу камзола Уэссекса легла чья-то тяжелая рука.

— Дорогой шевалье, какая удача, что я застал вас здесь!

Уэссекс обернулся и поднял лорнет, чтобы взглянуть на нежданного собеседника, уступавшего ему в росте.

«Ну что ж, теперь я хотя бы знаю, кто навел Талейрана на мой след».

Месье Грийо, кругленький, краснолицый и амбициозный, был частым посетителем теневой половины того мира, в котором протекала жизнь Уэссекса, и на этот раз его неуместная реплика вполне ясно показала, кто послужил источником информации.

— Удача, дорогой Грийо? Удача, как говорится, покровительствует смелым, — лениво откликнулся Уэссекс, старательно изображая Рейнара.

— Но, дражайший шевалье, это действительно очень смело с вашей стороны — приехать к нам сюда! — деланно ухмыльнулся Грийо, радуясь, что ему удалось сказать столь удачную двусмысленность.

— Нет, месье Грийо, — самым сердечным тоном произнес Уэссекс, обращаясь к человеку, который его предал, — если кто храбрец, так это вы: вы рискнули явиться на прием, обещающий стать ужасно скучным. И ваша храбрость мне очень на руку — так давайте же отметим это бокалом вина.

Уэссекс безукоризненно говорил по-французски. В конце концов, совсем недавно, всего лишь поколение назад, знание французского языка было неотъемлемым признаком цивилизованного человека — недавно, до революции и до того, как самозваный император Франции залил кровью половину мира, пытаясь завоевать его.

— Конечно-конечно, дорогой шевалье! — Грийо явно вознамерился в полной мере насладиться своим триумфом. — У принцессы превосходный винный погреб и очень скучные гости, верно?

Он подхватил Уэссекса под руку, и они двинулись прочь. «Рейнар» не раскланялся с хозяйкой дома, но этого никто от него и не ожидал: на вечеринках у Евгении были приняты чрезвычайно вольные манеры — это стало почти такой же притчей во языцех, как и царящая здесь скука.

Уэссекс улыбнулся. Мадам принцесса определенно должна быть ему благодарна — после сегодняшнего вечера никто больше не сможет назвать ее званые вечера тоскливыми. Грийо и Уэссекс миновали по пути несколько небольших групп гостей, преувеличенно оживленно беседовавших обо всем на свете. Мало кто из них отрывался от разговора, чтобы взглянуть на проходящих мимо «Рейнара» и Грийо. Чем был хорош салон Евгении — не считая превосходной кухни, — так это тем, что здесь можно было встретиться с кем угодно и обсудить все что угодно. И все гости, от коротко стриженных Incroyables[3] и их неряшливых девиц до затянутых в корсеты и тщательно завитых haute bourgeois,[4] были воодушевлены одной и той же идеей — о том, что на Франции лежит моральное обязательство поработить половину мира.

Двое мужчин добрались до буфета. Уэссекс откинул кружевные манжеты и налил вина себе и своему спутнику. Грийо тем временем с напускным отвращением разглядывал эксцентричный наряд «Рейнара».

— Но, дорогой друг, чего же вы от меня хотите? — вежливо возразил Уэссекс, перехватив взгляд Грийо. — Ведь всему свету известно, что война — естественное состояние человека, но при этом некоторые не любят грубых военных маневров. Каждый выбирает то поле битвы, на котором он может преуспеть.

Грийо фыркнул и залпом осушил свой бокал. Уэссекс налил ему еще. Над буфетом ярко горели восковые свечи, закрепленные в позолоченных деревянных гирляндах, и их свет отражался в зеркалах, развешанных по стенам.

— Ах, поле битвы… — Почему-то выбранное Уэссексом слово особенно позабавило месье Грийо. — Но битва битве рознь — разве не так, дорогой шевалье?

Притворщик из Грийо был неважный. Даже если бы Уэссекс еще не догадался о его предательстве, сейчас он непременно бы насторожился — такое ликование звучало в голосе Грийо.

— Именно так. Вы совершенно правы, — Уэссекс упорно продолжал играть глуповатого и рассеянного Рейнара.

— Но вы мне не доверяете, дорогой Рейнар. — При этих словах улыбка Грийо стала еще более жестокой. — Может, прогулка по саду оживит ваш ум?

Если Грийо надеялся, что, заслышав это предложение, Уэссекс хоть на йоту выйдет из образа Рейнара, то его ждало жестокое разочарование.

— Конечно, дорогой Грийо, пойдем прогуляемся, если вам так угодно, — вежливо отозвался Уэссекс. Но пальцы его крепко сжали рукоять очень маленького пистолета, лежавшего у него в кармане.

Маленький садик принцессы Евгении был предназначен для того, чтобы им любовались в ночи. Узкие дорожки, вымощенные белым камнем и толчеными раковинами, вились среди декоративных растений, посаженных с таким расчетом, чтобы поощрять любовные свидания. Высокие стены укрывали садик от улицы и от излишне любопытных глаз со стороны соседних домов.

— Дорогой шевалье, а вас не удивляет, что в саду мадам la Prrincesse так тихо?

— Удивляет? — с прежней вежливостью переспросил Уэссекс. Он бросил взгляд через плечо. Их уже нельзя было увидеть из дома. Отлично.

— Тот англичанин, что сидел здесь, ныне ждет Жакерию на кухне — но ему недолго осталось скучать в одиночестве. Поцелуй Madame la Guillotine — вот что он запомнит навеки! И так умрут все враги Франции!

Внезапно из дома донесся крик. Грийо закопошился, пытаясь вытащить из кармана громоздкий пистолет — явно уже заряженный, взведенный и приготовленный специально для этого момента. Уэссекс терпеливо наблюдал за всем этим. Герцог не собирался отбирать у Грийо оружие — по крайней мере пока: он не хотел привлекать к себе внимания стрельбой.

— Дорогой Грийо, теперь, когда вы все обнаружили, мне хотелось бы получить ответ лишь на один вопрос, — произнес Уэссекс по-английски, и голос его сейчас совершенно не был похож на голос «гражданина Рейнара».

Уэссекс заговорил, чтобы замаскировать тихий щелчок, раздавшийся, когда он нажал на потайную кнопку на ручке лорнета. Взмах кисти, и стекла повисли. Теперь их соединял с изукрашенной позолоченной ручкой лишь тонкий шнур из витого шелка. Шнур не был предназначен для той работы, которую намеревался выполнить с его помощью Уэссекс, но ничего, сойдет.

— Скоро вы будете отвечать на вопросы, а не задавать их, английская cochon![5] — напыщенно воскликнул Грийо.

В доме раздался грохот, и Грийо развернулся в ту сторону, на роковую долю секунды выпустив из вида своего спутника. Когда он отвернулся, Уэссекс набросил витой шнурок ему на шею, затянул, едва не опрокинув низкорослого противника на спину, и придержал, чтобы тот не вырвался.

— И все же я спрошу, — тихо шепнул он на ухо Грийо, пока француз умирал. — Вы что, и вправду решили, будто можете безнаказанно приговорить англичанина к смерти? Так не делается, дорогой Грийо. Вам следовало предварительно посоветоваться со мной.

Уэссекс пытался словами заглушить горечь, терзавшую его душу. Благородная смерть на палубе корабля или на поле боя может стать уделом любого мужчины — но эта ведущаяся исподтишка Игра теней, это оружие, среди которого даже не встретишь честного клинка!..

Грийо обмяк, и Уэссекс опустил мертвое тело на землю. Герцог продел шелковый витой шнурок обратно в ручку своего лорнета, оттащил труп под прикрытие зарослей какого-то декоративного кустарника, а затем стянул с себя камзол и жилет шевалье Рейнара. Несколькими проворными движениями он вывернул жилет наизнанку, спрятав ярко-алый расшитый узорами китайский шелк под личиной скучного и респектабельного серовато-бежевого атласа. В доме снова раздался крик — на этот раз более громкий. Затем послышался звон бьющегося стекла и женский визг. Жаки так же легко переходили к грубости, как и их предшественники времен пика Террора; их девиз был известен всему миру: «Чрезмерное рвение при защите Свободы — не порок». Уэссекс искренне пожелал соотечественникам Жаков наслаждаться их обществом.

Прислушиваясь к шуму, Уэссекс вытащил пластины корсета, придававшего его костюму столь эксцентричную форму, зашвырнул их в кусты и натянул на себя камзол из тускло-коричневого бархата, лишь отдаленно напоминающий по фасону его прежний наряд. В каблуках туфель Уэссекса было запрятано по пять золотых наполеондоров. Этого должно хватить, чтобы добраться до гостиницы, стоящей у дороги на Кале, — там герцога ждали новая одежда, другие документы и быстрый конь, — если только Жаки еще не вышли на его укрытие. Но де Моррисси — если, конечно, покойный месье Грийо не соврал — лежит сейчас связанным в доме. Возможно, туда можно пробраться — пока еще можно и освободить его, пока Красные Жаки бьют чашки в гостиной.

Не тратя ни секунды на размышления, Уэссекс легко и неслышно помчался обратно к дому. Он старался не попадать в пятна света, льющегося из окон и дверных проемов, и двигался вдоль дома, пока не добрался до боковой двери, ведущей в комнаты прислуги. Один хороший пинок по двери, — Уэссекс, правда, сильно пожалел, что не мог надеть в этот поход вместо бальных туфель свои охотничьи сапоги, — и проход был свободен. Логично было бы ожидать, что в самый разгар вечеринки в подсобных помещениях будет царить суматоха, — но кухня, на которой оказался Уэссекс, была совершенно пустынна. Перевернутая бутылка вина, из которой все еще падали капля за каплей в бордовую лужицу, растекавшуюся по полу, свидетельствовала, насколько поспешным был исход здешних обитателей. Похоже, догадка подполья была верна: даже если у Красных Жаков и вправду есть свой шпион на каждой французской кухне, у каждой французской кухни есть свой способ загодя узнать о приближении Жакерии.

Затем на лестнице загрохотали пролетарские башмаки. Взгляд Уэссекса упал на дверь, обитую грубой зеленой байкой. Эта дверь отделяла помещения прислуги от обитых изящной, дамасской тканью гостиных мадам принцессы. Ближайшим предметом меблировки оказался огромный дубовый шкаф. Уэссекс подскочил к нему и принялся двигать его, до предела напрягая все мышцы. Массивный шкаф медленно начал отползать от стены. Послышалось дребезжание тарелок. Дубовый шкаф неспешно скользнул вперед — как раз в то самое мгновение, когда кухонная дверь начала открываться внутрь. Уэссекс вложил все силы в последний отчаянный рывок, и шкаф покачнулся, накренился… и изящно рухнул вперед под музыкальный звон бьющейся посуды. За дверью раздался взрыв проклятий. Уэссекс не преминул ответить от всей души, используя еще более грубые образчики уличного жаргона. Из-за забаррикадированной двери донеслись яростные удары. Эти звуки вызвали у Уэссекса легкую улыбку. Теперь оставалось лишь надеяться, что покойный мистер Грийо не солгал, говоря о местонахождении де Моррисси, — ведь Уэссекс только что перекрыл прямой путь, соединявший кухню с прочими частями дома.

Впрочем, кажется, хоть в этом на Грийо можно было положиться: капитан армии его величества Эйвери Ричард Харриман де Моррисси, лишь недавно выбравшийся из Вердена, лежал ничком на соломенном тюфяке в кладовке дворецкого, упакованный, словно подарочный рождественский гусь. Плачевное состояние одежды капитана красноречиво свидетельствовало, что взять его в плен оказалось весьма и весьма непросто. Когда же де Моррисси завидел герцога, лицо его побагровело.

— Уважаемый, — произнес Уэссекс, растягивая слова, — умоляю: когда я вас освобожу, направьте свой боевой пыл на наших общих врагов. Я — Уэссекс. Мы должны были встретиться с вами сегодня вечером — правда, в несколько иной обстановке.

— Нужно предупредить короля! — выдохнул де Моррисси, как только Уэссекс избавил его от кляпа. — Здесь заговор!

— Тут одни сплошные заговоры, — рассеянно пробормотал Уэссекс. Он трудился над веревками: де Моррисси был связан по рукам и ногам, причем настолько туго, что Уэссекс не решался пустить в ход свой крохотный ножичек, а узлы были затянуты накрепко. А Жакам, несомненно, потребуется не так уж много времени, чтобы сообразить, что у кухни два входа.

— Сен-Лазара собираются убить! — выпалил де Моррисси. — В Англии — и убийца уже в пути!

— Кто? — мгновенно подобравшись, спросил Уэссекс. Виктор Сен-Лазар, француз-изгнанник и способный придворный, являлся, похоже, единственным человеком, кому было под силу удержать от распада погрязшую в бессмысленных дрязгах французскую роялистскую фракцию. Потеря Сен-Лазара, заставляющего многочисленные роялистские группировки объединенными усилиями поддерживать военные усилия Англии нанесла бы сокрушительный удар по надеждам короля Генриха, мечтающего при поддержке контрреволюционеров вернуть на французский трон представителя законной династии Бурбонов. Убийство этого человека явилось бы грандиозным успехом республиканцев; по стране прокатилась бы такая волна террора, какой не бывало с тех самых пор, как стало известно, что Корсиканский Зверь способен теперь дотянуться и до самой Англии.

— Не знаю. Курьер, которого мы перехватили, знал только, что Сен-Лазара собираются убить шестнадцатого жерминаля.

— В «Газетте» писали, что до тех пор, пока не возобновятся заседания парламента, Сен-Лазар будет находиться в гостях у маркизы Роксбари. Значит, туда и направится убийца. Если нам почему-либо придется расстаться, любой ценой доставьте в Англию эти известия, — быстро произнес Уэссекс. Шестнадцатое жерминаля революционного календаря соответствовало двадцатому апреля по календарю, принятому во всем цивилизованном мире. То есть убийство должно произойти через восемь дней. Чтобы добраться до Лондона вовремя и передать предупреждение, понадобится сверхчеловеческая удача и нечеловеческая скорость.

Последний узел ослаб под искусными пальцами Уэссекса в тот самый момент, как кухонная дверь, выходящая в сад, вылетела с громким треском. Де Моррисси скатился с тюфяка и распрямил затекшие руки и ноги: молодой Джон Буль[6] в расцвете мужских сил. Он улыбнулся, сверкнув в полумраке белоснежными зубами:

— Можете положиться на меня, сэр!

А потом им стало не до разговоров. Первый Красный Жак, возникший в дверном проеме, получил пулю в горло из маленького пистолетика Уэссекса и осел на пол, содрогаясь в конвульсиях. Де Моррисси выхватил из рук убитого дубинку — признак должности — и воспользовался ею, чтобы покрепче врезать в челюсть следующему противнику, а затем присоединился к Уэссексу, вооружившись не только дубинкой, но и пистолетом наподобие герцогского.

— Ну, кто еще хочет умереть? — обратился Уэссекс к троим новым противникам. В голосе его звучало самое искреннее любопытство. Похоже, никто из них не горел желанием дать ответ на этот вопрос.

Краем глаза Уэссекс заметил, как де Моррисси выскользнул через кухонную дверь. И это было в общем-то неплохо — не считая того, что в растрепанном виде и при полном отсутствии каких бы то ни было документов его в самое ближайшее время схватит какой-нибудь член Комитета гражданской безопасности: они постоянно рыщут по городу, прочесывая его с неусыпной бдительностью. А де Моррисси не знает ни слова по-французски. Из-за света, исходящего от печи, красные шапки Жаков приобрели еще более кровавый оттенок. Угрожающе помахивая позаимствованным оружием, Уэссекс вынудил противников пятиться, пока они не сбились в беспорядочную толпу около печи. Жаки неуверенно переминались: их гипнотизировала чернота пистолетного дула. Но в действительности преимущество было на их стороне, и вскоре они должны были это осознать.

— Давайте! — сдавленным шепотом скомандовал де Моррисси из-за двери.

Уэссекс вскинул пистолет и выстрелил.

Пуля не задела ни одного из Красных Жаков, но Уэссекс в них и не целился. Его мишенью был некий предмет, приютившийся на полке над печью, и пуля попала точно в цель. Она разнесла вдребезги кувшин, и масло закапало на раскаленную железную поверхность печи.

Закапало…

Задымилось…

Загорелось.

С громким шипением вся железная поверхность плиты вспыхнула жарким пламенем. Стараясь увернуться от огня, один из Жаков толкнул своего товарища в самое пекло, а третий рухнул от удара дубинки Уэссекса. Его милость не стал задерживаться, чтобы досмотреть представление до конца; он в мгновение ока выскользнул за дверь, на ходу схватил де Моррисси за руку и пустился бежать, как лисица, завидевшая гончих. Двое мужчин промчались через сад и выскочили на улицу, которая до самого последнего времени считалась тихим и респектабельным районом Парижа.

Уэссекс хорошо знал Париж; это было его профессией — знать подобные вещи. Вскоре герцог вместе со своим подопечным находились уже в нескольких улицах от дома принцессы и оторвались — по крайней мере на время — от преследователей.

— Что теперь? — тяжело дыша, поинтересовался де Моррисси.

— Хороший конь и дорога на Кале, — отозвался Уэссекс — Похоже, у меня свидание с маркизой Роксбари — не могу же я обманывать ожидания дамы!

5 — LA BELLE DAME SANS MERCI[7] (ДВАДЦАТОЕ АПРЕЛЯ 1805 ГОДА)

ШЕЛ ДВАДЦАТЫЙ ДЕНЬ АПРЕЛЯ. С момента крушения почтового фургона, спешившего в Лондон, миновало четыре дня. Молодая женщина, лежавшая в массивной кровати с балдахином, раздраженно ворочалась, пытаясь сбросить тяжелое бархатное вышитое покрывало, что защищало ее от апрельской прохлады. Но каждый раз, как это ей удавалось, тихая, спокойная женщина, сидевшая в кресле у камина, вставала и снова укрывала мечущуюся больную. Тихую женщину звали Гарднер, и она не так уж давно была няней молодой маркизы Роксбари — а до того вынянчила мать маркизы и мать ее матери. От старости кожа Гарднер приобрела слабый фарфоровый оттенок, но осанка женщины оставалась по-прежнему безукоризненной, а в разноцветных глазах — один был голубым, второй карим — светился живой ум. — Как она?

Дама Алекто вошла в комнату бесшумно, словно кто-нибудь из друзей Сары Канингхэм, индейцев из племени кри. Доверенная посланница вдовствующей герцогини Уэссекской взглянула на кровать, где во сне, навеянном настойкой опиума, лежала женщина, известная миру под именем маркизы Роксбари — маркизы Роксбари, таинственным образом восстановившей пошатнувшееся здоровье. В руках дама Алекто — Алекто Кеннет этого мира — держала резную деревянную шкатулку, инкрустированную серебром. За долгие годы серебро успело потускнеть и сделалось почти черным.

— Хорошо — насколько хорошо может себя чувствовать человек, чья душа все еще бродит меж мирами, — ответила Гарднер. В ее негромком голосе слышалась шотландская картавость, так и не изжитая со времен девичества. — Я молюсь, чтобы нам повезло и мы смогли снова привести ее к нам.

— Одного везения для этого недостаточно, — произнесла дама Алекто, словно разговаривая сама с собой. Сильная магия, отдернувшая завесу меж мирами, позволила одной Саре выйти, а другой — войти. Женщина, родившаяся в этом доме, на этой самой постели, была мертва и осталась в мире, ныне закрытом для здешних обитателей, — но ее двойник уже находился здесь и был облечен всей ее властью. Дама Алекто снова оглядела больную — куда более придирчиво, чем любой из слуг лжемаркизы. Человек, знающий, на что обращать внимание, с легкостью понял бы, что это не урожденная маркиза Роксбари. Обветренная кожа, шрамики от ран, которые Сара Канингхэм, леди Роксбари, не получала никогда, — различия были очевидными, хотя и малозаметными. Даже доктор Фальконер, личный врач ее светлости, которого спешно вызвали второй раз за день, ограничился тем, что вернул Сару в поместье — и пришел в ярость, обнаружив, что его пациентка дышит свободно, а все признаки скоротечной чахотки исчезли. Фальконер приписал улучшение здоровья маркизы какому-нибудь зелью из тех, которыми пользовалась дама Алекто…

«Мне следовало ожидать от вас чего-нибудь в этом духе! — яростно отчитывал он ошеломленную Сару. — Разве ваша светлость не знает, что подобные сделки добром не заканчиваются?»

Дама Алекто улыбнулась своей кошачьей улыбкой — ей вспомнился момент, представший ее глазам в гадательном шаре. Пусть себе молодой Фальконер думает, что Роксбари заключила запретную сделку с Древним народом, — все лучше, чем если он заподозрит правду. Надо позаботиться, чтобы он не возвращался к постели малышки до тех пор, пока уже не сможет заметить никакой разницы между нынешней своей пациенткой и той женщиной, которую он знал до несчастного случая на дороге. Отметины, оставленные работой, солнцем и ветром, поблекнут под воздействием времени и смягчающих лосьонов, а шрамы можно скрыть при помощи косметики, мушек и длинных атласных юбок. Но было одно различие, неподвластное действию «Датского лосьона для дам», внутреннее. Эта Сара ничего не знала о своей двойной жизни и своих обязательствах, и они не смели рассчитывать, что молодая женщина добровольно примет их на себя. Дабы обтесать эту новую Сару так, чтобы она соответствовала их планам, требовались более хитроумные приемы — и более жестокие, нежели те, которыми дама Алекто пользовалась до сих пор. А даме Алекто чрезвычайно хотелось найти другой путь.

— Почитайте ее светлости еще, Гарднер, — сказала дама Алекто. — А я приготовлю ей укрепляющее.

Гарднер принялась читать:

— «Четырнадцатое апреля 1798 года. Сегодня состоялись мамины похороны. Все прошло прекрасно. Катафалк везли шесть черных лошадей с плюмажами. Сам король Генрих передал горячие соболезнования. Собралось все графство, и я даже не знаю, сколько денег Бакленд роздал слугам в память об их верной службе матушке. Теперь Мункойн мой, а я — маркиза! Как странно: все твердили, что мне следует начать выезжать в свет в этом сезоне, не дожидаясь следующего года, хотя, конечно же, до того, как я сниму траур по маме, все должно быть очень прилично. А еще меня должны представить ко двору, и мне необходимо обзавестись полным гардеробом по последнему слову моды — хотя все должно быть черное; какой унылый цвет! Но возможно, я положу начало новой моде. В конце концов, теперь я — Роксбари…»

Пока звучал негромкий голос Гарднер, монотонно читающей вслух дневник леди Роксбари, дама Алекто поставила на столик у кровати больной шкатулку из черного дерева и, откинув крышку, извлекла оттуда небольшой хрустальный флакон с «Настойкой Леты». В неярком пламени свечи жидкость во флаконе отливала зловещим фиолетовым оттенком. Хороший глоток этой настойки — она готовилась по рецепту самой госпожи де Монтеспан, бережно передававшемуся из рук в руки на протяжении столетий, — мог полностью стереть память, так что человек уподобился бы новорожденному младенцу. Но не этого они желали для новой Сары. Эта женщина-подменыш, доставленная сюда с таким трудом, должна будет занять место леди Роксбари в высшем свете. Она должна ради Мункойна выполнить свой долг и выступить против корсиканского тирана, опустошающего Европу по ту сторону Ла-Манша, — и занять место своего двойника, чья жизнь оборвалась столь безвременно из-за ее же собственного безрассудства и глупости.

Дама Алекто осторожно отмерила несколько капель тягучей жидкости в серебряную ложку. Перелив порцию настойки в граненый хрустальный бокал, Алекто добавила туда вина и встряхнула несколько раз, чтобы жидкости хорошенько перемешались.

— Ну, ваша светлость, — обратилась она к дремлющей девушке, — пора заняться вашим лечением.

Всю последнюю неделю Уэссекс провел в пути. Предостережение, которое он доставлял, было слишком щекотливым, чтобы доверить его даже гелиографу, способному связать людей на побережье с английскими кораблями, патрулирующими Ла-Манш. Ему пришлось потратить три драгоценных дня, чтобы добраться вместе с де Моррисси от Парижа до Кале, и еще один бесконечный день он ждал, пока баркас сумеет причалить и забрать их. В Дувре их пути разделились: Уэссекс верхом отправился в Лондон, а де Моррисси должен был, отдохнув немного, добыть или нанять какое-нибудь другое средство передвижения.

На протяжении всего бурного дня, в течение которого они пересекали Ла-Манш, Уэссекс расхаживал по палубе, не находя себе места. Он думал лишь об одном — как побыстрее доставить сведения, добытые де Моррисси, и спасти Сен-Лазара.

Сен-Лазар находился в Мункойне. Уэссекс пораскинул умом. Ему пришлось признать, что он совершенно не знает леди Роксбари, несмотря на то что его бабушка была ее крестной — и более того, он сам был помолвлен с Сарой еще с того времени, когда ей исполнилось шестнадцать, а ему двадцать четыре. Уэссекс работал на короля и свою страну, а потому за прошедшие годы ему не слишком-то часто приходилось видеться с этой девушкой — но вот не слышать о ней было просто невозможно: о ее нашумевших приемах, о ее властных манерах, о ее скандальных друзьях. Эти скандалы были настоящей притчей во языцех с тех самых пор, как маркиза начала выезжать в свет, — но ее помолвка почти не привлекла к себе внимания. А у человека, подвизающегося в Игре теней, не остается времени на тесный мирок высшего света. И в самом деле, сколь возмутительным ни было поведение маркизы Роксбари, сам герцог вел себя еще хуже.

Руперт Сен-Ив Дайер, герцог Уэссекский, был третьим, кто носил этот высокий титул, — впрочем, его дедушка, прежде чем подняться столь высоко, был наследником графского титула Скатах, рода, который уже считался древним, когда Вильгельм Завоеватель еще только направил свои корабли к саксонскому берегу. Герцогство Уэссекское, подобно многим английским владениям, дающим право на титул пэра, было сотворено капризами королей из династии Стюартов — в данном конкретном случае королем Карлом Четвертым в честь столь памятного события, как рождение дедушки нынешнего Уэссекса. Как можно было ожидать, исходя из причины создания титула, на лице Уэссекса явственно читались признаки родства со Стюартами. Хотя светлые пшеничные волосы с золотистым отливом свидетельствовали о примеси крови Плантагенетов, глаза герцога были жгуче-черными, как у настоящего Стюарта. А еще Уэссекс был столь же упрям, столь же непреклонен при достижении цели, столь же страшен для врагов и столь же верен друзьям, как это было свойственно всем потомкам этого королевского рода.

Хотя в глазах всего мира Уэссекс был всего лишь капитаном Одиннадцатого гусарского — «Херувимов» — полка, который в настоящий момент вместе с генералом Уэллесли прилагал все мыслимые усилия, чтобы подорвать господство Наполеона в Европе, — его капитанский чин был почти что пустой формальностью, карт-бланшем, обеспечивавшим ему достойный прием в определенных кругах, где Уэссексу приходилось вращаться. Война Уэссекса велась не на полях сражений, а в неприметных условиях, в загородных домах, при иностранных дворах, в тылу врага.

Организация, на которую в действительности работал Уэссекс, не имела никакого отношения к армии. Орден Белой Башни — наполовину элитный клуб, наполовину рыцарский орден — явился из иного века, не похожего на нынешний.

Этот орден получил свое имя в честь древнейшей цитадели английских королей. Он был основан Карлом Третьим и являлся продолжением той шпионской сети, что основал лорд Уолсингэм во времена Глорианы. Эмблемой ордена служила серебряная башня на красном фоне; нагрудный знак с изображением этой эмблемы лежал где-то на дне платяного шкафа в покоях Уэссекса в Олбани. Герцог выкапывал его оттуда лишь в тех редких случаях, когда от него требовалось явиться ко двору при полном параде.

Членство в «Белой Башне», официальной организации прикрытия английской короны, было высокой честью, даровать которую мог лишь король — негласно, без публичного оповещения. «Белая Башня» действовала в обстановке строжайшей секретности, и об истинном ее назначении знал лишь сам король Генрих и несколько самых доверенных его министров. С самого момента основания орден был предназначен для защиты интересов английской короны в любом уголке света, где этим интересам будут угрожать… и для сбора информации, что помогала бы Англии уберечься от ловушек европейской политики. Ныне же, вот уже свыше десятилетия, внимание «Белой Башни» было приковано к Франции и к ее имперским амбициям.

Уэссекс был официально принят в орден, когда ему исполнился двадцать один год, — сразу после его возвращения из Оксфорда. Члены ордена собирались раз в году на обед, который проводился в самой Белой Башне, и насколько было известно широкой общественности, этот обед был единственным, что объединяло членов ордена. В эпоху, когда все благоговели перед «Доблестными Воинами» и считали офицеров разведки и их еще более засекреченных собратьев трусами и шакалами, известие о том, что король пользуется услугами подобных людей, могло спровоцировать вторую гражданскую войну в Англии. Или, как минимум, привести к отставке правительства.

С того самого момента, как он дал клятву верности, Уэссекса бросало в дрожь при мысли о том, что его семья обнаружит, как именно он служит короне. Уэссекс был уверен: известие о том, что ее обожаемый внук сделался презренным шпионом, убьет бабушку. А если даже и нет, то если правда о его постыдном занятии станет достоянием гласности, это вынудит ее полностью удалиться от общества — судьба, почти столь же ужасная. По множеству причин — в том числе и от стыда — Уэссекс избегал того, чтобы занять в обществе подобающее ему место; но сейчас герцог сожалел, что всегда был столь безразличен к традиционным развлечениям своего класса. Почему Сен-Лазар в ожидании начала заседаний парламента отправился именно в поместье леди Роксбари — по чистой случайности? И что такого имелось в Мункойне, что даже сейчас могло поспособствовать убийце, подосланному французами? А может, Роксбари ведет двойную игру, как и он сам?

Одна лишь мысль об этом заставила Уэссекса в изнеможении прикрыть глаза. Пускай она англичанка, пускай они помолвлены — но если Роксбари служит врагу, она не дождется от него милосердия. Его хозяева хорошо вымуштровали своего пса; так пусть же идет охота — без жалости и снисхождения.

Меньше чем через час после прибытия их корабля в Дувр Уэссекс уже затребовал лошадь, которую держал здесь в конюшне, и поскакал по почтовой дороге в Лондон. Фризский конь только и ожидал момента, чтобы пуститься вскачь; едва почувствовав, что его хозяин уже в седле, Стриж прижал уши и прянул вперед через мощенный булыжником двор конюшни, а за воротами перешел в ровный галоп.

Чтобы добраться от Дувра до Лондона, карете с упряжкой из шести лошадей требовался целый день. Фаэтон, специально построенный с расчетом на быструю езду и запряженный парой жеребцов, делающих двенадцать миль в час, мог преодолеть это расстояние за шесть часов.

Уэссексу со Стрижом хватило четырех.

Когда они выезжали из Дувра, было еще темно; а сейчас день — девятнадцатое апреля — был в разгаре. К тому моменту, когда впереди показались шпили Лондона, Стриж уже был весь взмыленный и начал спотыкаться. Уэссекс придержал лошадь, пытаясь по мере сил щадить измученное животное, но у него не было возможности завернуть домой и передать Стрижа в руки опытного конюха. Сведения, которые вез Уэссекс, были настолько срочными, что не терпели ни малейшей задержки.

Но любому, кто увидел бы этого черноглазого мужчину, когда он въехал на Бонд-стрит и бросил поводья Стрижа одноногому калеке в сильно потрепанном военном мундире, именно для этого устроившемуся рядом со входом в модный магазин верхней одежды, даже в голову не пришло бы, что у Уэссекса может иметься какое-либо дело, более настоятельное, чем выбор ткани на новый камзол. Ни по осанке герцога, ни по его манере держаться невозможно было заподозрить, что Уэссексу уже много суток не доводилось спать в кровати. Правда, заляпанные грязью сапоги и пропыленный камзол намекали на ночь скачки, но высший свет ничего не имел против этой забавы, почти столь же опасной, как и война.

— Прогуляй его, — велел Уэссекс, сунув ветерану золотой. — Я скоро вернусь.

Он пересек полосу брусчатки, отделяющей его от места назначения, толкнул дверь и вошел.

— Лорд Уэссекс!

Хозяин магазина — его звали Флауэрс, и Уэссекс понятия не имел, действительно ли это его настоящее имя и имеет ли он отношение к той одежде, которую герцог время от времени у него приобретал, — заспешил навстречу знатному посетителю. На его лице было написано именно такое выражение, каковое подобало преуспевающему портному, имеющему возможность выбирать себе клиентов из сливок общества.

— Мы слыхали, что вы еще несколько недель назад уехали в поместье.

Уэссекс мрачно усмехнулся. Ведь не мог же Флауэрс сказать, что он думал, будто Уэссекс все еще находится во Франции, не так ли?

— Боюсь, Флауэрс, у меня будет к вам срочное поручение. Возникли некоторые сложности с французским бархатом.

— Не угодно ли будет вашей милости пройти в примерочную? — угодливо произнес Флауэрс. Он провел Уэссекса мимо комнаты закройщиков, где стояли манекены с недошитыми нарядами, в маленькую кабинку, расположенную в дальней части магазина, и оставил его там, задернув боковые стенки шторой из слегка пыльного зеленого бархата.

Уэссекс надавил на определенный участок задней стены кабинки, обшитой деревянными панелями, и подождал несколько мгновений, пока изнутри не раздался щелчок открывшегося замка. Панель отъехала в сторону, и Уэссекс шагнул в вестибюль, не принадлежащий ни одному из домов Пикадилли.

Дворецкий в безупречной ливрее уже поджидал Уэссекса; а по сторонам от входа, как обычно, стояли два рослых лакея, чьи немного архаичные жезлы — атрибут должности — при необходимости легко превращались в грозное оружие.

— Мне нужно повидаться с Мисбоурном, — отрывисто произнес Уэссекс. В его голосе наконец-то послышались нотки усталости.

— Я узнаю, дома ли лорд, — невозмутимо отозвался Чартерис, как будто это тайное убежище было обычнейшим домом, на который так старательно пыталось походить. Уэссекс в который раз подавил неуместный порыв передать с этим безукоризненным дворецким свою визитную карточку. — Не угодно ли будет вашей милости подождать в Синей гостиной?

На первом этаже этого строения располагались четыре маленькие комнаты; за те годы, что он принадлежал к «Белой Башне», Уэссексу приходилось дожидаться приема во всех. Не считая цветов, употребленных в их отделке и меблировке, — красный, желтый, фиолетовый и синий, по которым комнаты и получили свои названия, — помещения были одинаковыми, вплоть до малейших деталей. Уэссексу никогда не удавалось установить ни причин, ни схемы, по которым его отсылали бы в ту или иную комнату. Впрочем, цвет был вещью незначительной по сравнению с содержимым графинов, стоящих в буфете каждой из комнат.

Поскольку Уэссекс уже очень долго не имел возможности выспаться, он, обойдя своим вниманием кларет, до половины наполнил граненый хрустальный бокал контрабандным французским коньяком. Крепкий напиток подстегнул иссякающую энергию, и за время отсутствия Чартериса герцог успел немного привести в порядок свою заляпанную грязью одежду.

— Не угодно ли будет вашей милости следовать за мной? — бесстрастно произнес дворецкий.

Уэссекс поднялся следом за ним по винтовой лестнице на второй этаж. Дверь, расположенная в конце коридора, была обита кожей; Чартерис не стал стучаться, а просто толкнул дверь и пропустил Уэссекса внутрь.

Повинуясь давней привычке, герцог остановился у самого порога, позволяя глазам привыкнуть к полумраку. Комнату освещали лишь несколько фонарей; пламя свечей отражалось от бутылок со спиртным, наполняя комнату теплым, размытым сиянием коньячного оттенка. В этой комнате не было окон, но во всем прочем она в точности походила на библиотеку истинного джентльмена и точно так же была заполнена книжными полками и всяческими редкостями. Задернутые шторы, слева от Уэссекса, придавали помещению вид обычной комнаты, но за ними находилась кирпичная стена.

Лорд Мисбоурн сидел за своим письменным столом. Завидев Уэссекса, он поднялся — незаметный, терпеливый паук, ожидающий, пока в его сети приплывут нужные сведения.

Жизнь Джонатана Милона Ариоха де ла Форте, третьего барона Мисбоурна, с самого начала была омрачена тремя крупными недостатками: он родился католиком, альбиносом и блестящим математиком. Третий недостаток, пожалуй, можно считать самым серьезным, поскольку в дни юности помыслы барона были заняты одними лишь цифрами, и это мешало ему с должным старанием трудиться над компенсацией двойной черной метки: подозрительной иностранной веры и внешности, причудливой до уродства. Вместо этого барон позволил общественному порицанию загнать себя еще глубже в научные занятия и воспользовался научными занятиями, чтобы напрочь позабыть об окружающем мире.

Но время сыграло с лордом Мисбоурном жестокую шутку. Математика, королева чистых наук, — непостоянная владычица: она рано выбирает своих возлюбленных и покидает их, когда они еще молоды. Когда ему было чуть за тридцать, в один прекрасный день барон проснулся и обнаружил, что из имущества у него осталось лишь старинное имя и ветхое разоренное поместье.

Но время его оказалось потрачено не совсем впустую — по крайней мере, в глазах окружающего мира. Побочным продуктом пристрастия барона к числам был его интерес к кодам, причудливая способность к решению головоломок, создавшая Мисбоурну авторитет среди определенной части общества. Мисбоурн уродился альбиносом, и это закрывало ему путь к обычным занятиям — даже неяркое зимнее английское солнце слепило ему глаза. А религия отрезала ему путь к общественной должности. И потому барону непросто было найти новый выход для своей энергии, прежде устремленной исключительно на поиски чистого знания. Но когда рано развившаяся любовь к математике сменилась интересом к более мирским головоломкам, Мисбоурн вместо чисел принялся проверять свои теории на людях и разыгрывать гамбиты на шахматной доске Европы. Именно Мисбоурну Уэссекс докладывал о выполненных заданиях, и именно от него получал приказы.

Уэссекс не мог даже предположить, каков же на самом деле возраст этого человека. За все то время, что герцог был знаком с ним, Мисбоурн ни капли не изменился: фигурой он больше всего напоминал тощее пугало, что приводило в отчаяние его портного, а бесцветные глаза барона поглощали отсветы ламп и сверкали в полумраке, словно раскаленные угли.

— Уэссекс — Приветствие Мисбоурна было, как всегда, предельно кратким. — Мы уже боялись, что вы погибли; наши политики в Париже подозревали, что один из наших агентов попал в ловушку.

Он указал на глубокое кресло рядом со своим столом. Уэссекс с сожалением покачал головой.

— Я слишком много времени провел в седле, — пояснил герцог. Ему не слишком-то хотелось взять и уснуть в присутствии своего непосредственного начальника. Мисбоурн уселся сам и выжидающе взглянул на Уэссекса.

— Да, своего рода ловушка. Боюсь, шевалье Рейнар мертв, — произнес Уэссекс, слегка сожалея, что теперь придется отказаться от столь полезной личины, — а месье Грийо совершенно точно мертв. Но это не ловушка в полном смысле слова — или, даже если так, приманка была самой настоящей. Информация, добытая де Моррисси, звучит вполне убедительно — и, правдива она или нет, мы не смеем бездействовать.

Пропустив сведения, которые Мисбоурн знал не хуже его самого, — о вечной разобщенности и постоянных склоках разных роялистских фракций, — Уэссекс сообщил, что Виктор Сен-Лазар (после казни короля Людовика Шестнадцатого в 1793 году Сен-Лазар отрекся от своих титулов и поклялся, что вновь примет их только после коронации следующего короля из династии Бурбонов) намеревается провести время, оставшееся до начала заседаний парламента, в поместье маркизы Роксбари — и что меньше чем через два дня там его будет разыскивать убийца.

— А наш славный капитан де Моррисси объяснил, как к нему попали эти сведения? — поинтересовался Мисбоурн со вполне простительным скептицизмом.

— Убийца похвастался заказанным ему убийством на одной вечеринке, на которой де Моррисси присутствовал, когда был интернирован. Там, в Вердене, они имели возможность вращаться в обществе.

Уэссекс вздохнул: отчасти от раздражения, отчасти от усталости. В этом не было ничего невозможного. Ну кому могло прийти в голову, что пленный офицер, находящийся в самом сердце республиканской Франции, каким-то чудом сумеет связаться с людьми, водящими знакомство с врагами Франции? Уэссекс сам неоднократно под различными именами совершал тайные паломничества в город-крепость, где французы держали интернированных иностранцев, и знал тамошние порядки по личному опыту.

— По крайней мере, — поправился Уэссекс, — такой разошелся слух.

— Понятно. А может ли капитан Моррисси хоть как-нибудь описать внешность этого предполагаемого убийцы? — тоном человека, смирившегося с неизбежностью, поинтересовался Мисбоурн.

Уэссекс скривил рот в насмешливом сочувствии.

— Он сказал, что этот человек был невысоким, мой лорд. Шатен — или, возможно, в парике такого оттенка. В общем, совершенно заурядная внешность.

— Под это описание подпадает половина Франции и две трети Англии, — вздохнул Мисбоурн. — Я так понимаю, что мы не имеем возможности пойти простейшим путем и попросту спрятать Сен-Лазара?

Мисбоурн явно дразнил Уэссекса, но сейчас герцог находился не в том состоянии духа, чтобы спокойно сносить провокации.

— И упустить возможность допросить одного из доверенных агентов Талейрана? — огрызнулся он. — Или выяснить, кто еще вовлечен в этот заговор?

Шарль-Морис де Талейран-Перигор — мясник с ликом ангела и манерами самого Сатаны — возглавлял тайную полицию Бонапарта. Ему подчинялся даже генерал Савари. Талейран родился полвека назад в знатной французской семье и пострадал от этого сословия не меньше любого обнищавшего крестьянина. Сперва он был искалечен из-за неосторожности кормилицы, а потом бездушные родители лишили его наследства в пользу младшего брата и вынудили сделать церковную карьеру, к которой он не чувствовал ни малейшего призвания, — и потому Талейран сделался ярым поборником революции, освободившей его от обета священника. Он занял весьма высокое положение в кровавых революционных советах и умудрился уговорить Наполеона Бонапарта — тогда всего лишь первого консула — предоставить ему еще большую власть. Теперь же Талейран являлся отравленным шипом в лапе английского льва, и его возможности простирались столь же широко, как и его амбиции.

— Мир, ваша милость, — Мисбоурн вскинул изящные белые руки, показывая, что сдается. — Убийцу следует взять, и взять живым, если кому-нибудь будет по плечу такой подвиг. Остается лишь один вопрос: кого мне послать туда, чтобы он был вхож в эти круги. Лучше без крайней необходимости не прищемлять хвост леди Роксбари — вы ведь с ней как-то связаны, если я правильно припоминаю?

— Маркиза — крестница моей бабушки и моя нареченная невеста. Полагаю, когда-нибудь я должен буду на ней жениться, если мы оба проживем достаточно долго, — коротко сообщил Уэссекс. Он пожал плечами. Вряд ли Мисбоурн не помнил этой небольшой подробности; начальник Уэссекса отличался феноменальной хваткой, когда речь заходила о подробностях, и эта способность не раз помогала ему преодолевать грань, отделяющую победу от поражения, во множестве закулисных состязаний. — Позвольте мне отправиться туда. Думаю, если кто и вправе нанести визит леди Роксбари, так это я.

— Вы должны быть у Роксбари к завтрашнему вечеру — а еще лучше, если б вы попали туда сегодня, — указал Мисбоурн.

Мункойн находился в графстве Уилтшир, почти в дне пути от Лондона, если ехать в карете. Но мысль о том, что имя его семьи может быть скомпрометировано — хоть и косвенно, — не позволяла Уэссексу, как бы ни был он измотан, перепоручить завершение этой охоты кому-либо другому.

— Дайте мне экипаж и кучера, и я буду там завтра к закату, — сказал Уэссекс — Верхом я добрался бы быстрее, но я скакал на Стриже от самого Дувра, и бедолага совсем обессилел.

— Когда-нибудь вы вместо лошади загоните себя, — заметил Мисбоурн. — Ну что ж, отправляйтесь в Уилтшир и поймайте этого француза. А потом посмотрим, какую еще игру мы можем затеять.

Всю дорогу Уэссекса преследовали неприятности, начиная от захромавшего в каких-нибудь десяти милях от Лондона коренного и заканчивая сломавшейся осью, так что герцог прибыл в Мункойн лишь на следующее утро после обещанного срока — на нанятой лошади, намного опередив свой багаж.

Уэссекс задержался в селении Мунфлит, остановившись в гостинице «Зеленая дева» — только для того, чтобы осведомиться о дороге, в чем он на самом деле не нуждался, и собрать слухи, в чем очень даже нуждался. Так он выяснил, что традиционный весенний прием маркизы проходит как обычно, с роскошными дорогостоящими фейерверками и увеселениями. Хотя леди Роксбари приболела, и некоторое время состояние ее здоровья внушало серьезные опасения, и хотя менее недели назад во время прогулки она столкнулась с бристольским почтовым фургоном, потеряв при этом свою знаменитую упряжку гнедых, ныне ее светлость, как утверждали, чувствовала себя прекрасно. На самом деле, вот буквально сегодня вечером ее светлость устраивала бал-маскарад. Это не очень порадовало герцога. На бал-маскарад мог заявиться кто угодно — туда было приглашено почти все графство, должны были приехать и множество гостей из Лондона, — а потому еще один человек вряд ли привлечет чье-либо внимание, даже будь он наемным убийцей, работающим на французов.

Не в этом ли и заключался план Роксбари?

В груди Уэссекса бушевал гнев, и подогревали его не столько теплые чувства, которые герцог испытывал к своей нареченной невесте, сколько верность его своему классу. Он страстно желал схватить убийцу — но еще сильнее он желал решить (по крайней мере, для себя) вопрос вины или невиновности маркизы. Час спустя, въезжая на длинную подъездную аллею Мункойна, Уэссекс лишь об этом и думал.

В лучах утреннего солнца северный фасад Мункойна, облицованный белым камнем, сверкал и искрился. Крыша здания была окаймлена скорчившимися каменными фигурами, выглядящими так, словно они готовы в любое мгновение распахнуть крылья и взлететь, — по крайней мере такими они представлялись ревнивому оку Уэссекса. Три поколения владелиц Роксбари так расширили дом, что теперь он мог соперничать с Бленхеймским дворцом.

Уэссекса впустили в дом, но сообщили, что леди Роксбари сейчас не принимает посетителей, — и настроение герцога испортилось окончательно.

Сара беспокойно ворочалась в полусне, чувствуя горечь во рту. В объятом дремой сознании теснились причудливые картины: странные лошади, украшенные плюмажами, черная лакированная повозка с фонарями. Она… Она…

Она — Сара.

Но это имя сопровождали совершенно не сочетающиеся образы: застенчивая молодая женщина в замшевом костюме и накрашенная леди в шелках и драгоценностях.

Кем из них была она? Кто из них — Сара?

Сара застонала и открыла глаза. Над головой у нее был натянут незнакомого вида шелковый балдахин с золотой бахромой. Воспоминания недавнего прошлого сталкивались у нее в сознании, и это вызывало столь мучительное головокружение, что молодая женщина тихо расплакалась.

Она помнила происшествие на дороге — да, его последствия явственно ощущались до сих пор, — визг покалеченных лошадей и вопли пострадавших пассажиров отзывались мучительной болью в голове. Все, что было раньше, скрылось за завесой беспамятства, но последующие события помнились относительно отчетливо: миссис Булфорд — в ее доме она пришла в себя; человек по имени Фальконер — слова его были полны горечи, а в тоне звучали гнев и досада; возвращение в экипаже к ней — к ней ли? — домой.

«Это не мой дом, — с леденящим страхом подумала Сара. — Я не отсюда». Но нет, она конечно же отсюда. Конечно. Все ей так говорили… по крайней мере, так ей помнилось.

Сара села и потянулась, распрямляя мышцы, протестовавшие против нескольких дней бездействия. Девушка протерла глаза; пышные рукава из прекрасного муслина заставили Сару повнимательнее приглядеться к собственному наряду: тончайший муслин — такая ткань называлась «покрывало монахини» — был искусно вышит и собран в складки. На эту воздушную и очень дорогую ночную рубашку, в которую она была сейчас облачена, ушли десятки ярдов ткани. Сара, словно зачарованная, в оцепенении уставилась на свой рукав. Он казался каким-то неправильным — недурным, но неуместным, словно лягушка в маслобойке…

Подстегиваемая беспокойством, Сара спустила ноги с кровати и встала, но ей тут же пришлось вцепиться в тяжелый полог, чтобы удержаться на ногах, — так сильно у нее закружилась голова. Отдышавшись, девушка принялась оглядывать пустынную комнату.

Висящий над камином портрет неуклонно притягивал ее взгляд; с картины на Сару взирала женщина в исключительно нескромном платье и с лицом, набеленным до такой степени, что оно превратилось в маску, — и во взгляде ее читался тот же вызов, который Сара видела в зеркале каждый раз, когда только удосуживалась туда заглянуть. Кто это — какая-то ее родственница? Накрашенная женщина сжимала в унизанных перстнями пальцах ключ, кинжал и розу; все эти предметы ни о чем не говорили Саре.

Рука молодой женщины словно сама собою скользнула к груди, но пальцы не обнаружили успокаивающей выпуклости отцовского кольца.

Кольцо!

Мгновенно позабыв обо всех прочих тревогах, Сара принялась перерывать комнату. Она успокоилась лишь после того, как отыскала кольцо в ящичке комода, стоявшего рядом с кроватью. Быстро справившись с хитроумной оправой, женщина повернула черный камень и облегченно вздохнула, когда ее взгляду открылись Королевский дуб и единорог на серебристом поле. Что бы там ни скрывали от нее, но это воспоминание было истинным.

Синяя лента, на которой она носила свой талисман, исчезла. Сара нерешительно принялась примерять кольцо; в конце концов оно подошло на указательный палец левой руки. Ну что ж, по крайней мере это сокровище осталось при ней.

Но откуда у нее подобные мысли? При ней все, чем она владеет, и главное — ее дом, Мункойн.

Сара потерла ноющие виски. Чуждая роскошь соблазняюще смотрела на нее со всех сторон, но жадный взгляд женщины был устремлен к окну, за которым в лучах полуденного английского солнца сверкал изумрудом парк Мункойна, искусно имитирующий лесную глушь.

«Это не настоящий лес. Он поддельный, как все в этом… спектакле!» — хмуро подумала Сара.

Вот именно! Все вокруг было поддельным, ненастоящим: пьеска, которую окружающие разыгрывают для ее блага, но ни один из актеров не верит в истинность происходящего. Все вокруг обращаются с ней с невероятной почтительностью, наделяют ее диковинными титулами… и все это игра!

Но кто ведет эту игру и зачем? Сара смотрела в окно и не видела за огромными стеклами никакого ответа. Ее уверенность начала сменяться беспокойством и смятением. Тут женщина осознала, что из-за массивной дубовой двери, отделяющей ее от окружающего мира, уже несколько минут доносится шум, и шум этот постепенно усиливается.

— К черту ее головную боль — я должен ее увидеть! — выкрикнул незнакомый мужской голос, и в то же мгновение дверь распахнулась.

Сара изумленно взирала на происходящее.

В дверном проеме возник незнакомец с полуночно-черными глазами падшего ангела; его светлые волосы были зачесаны назад и перехвачены на затылке черной лентой. Он был одет в хорошо сидящий камзол из тонкой синей шерсти, белые замшевые брюки и сверкающие сапоги с высокими голенищами — наряд для верховой езды. Незнакомец до сих пор не снял рыжевато-коричневые перчатки; в руках он держал хлыст с серебряным набалдашником, а когда он пошевельнулся, в булавке на галстуке ярко сверкнул драгоценный камень. Сара смотрела на него словно зачарованная — в самом древнем смысле этого слова.

Удивительно, но, увидев ее роскошную, ничего не скрывающую ночную рубашку, незнакомец покраснел и поспешно отвел глаза.

— Я… прошу прощения, леди Роксбари. Я не хотел… мне следовало подождать… умоляю простить меня.

И прежде чем Сара успела окончательно осознать сам факт его появления, герцог Уэссекский отступил в гостиную, быстро затворив за собою дверь.

Уэссекс стоял в гостиной леди Роксбари, пытаясь совладать со стыдом, и у него горели щеки. В среде аристократии были приняты довольно вольные манеры поведения, но с весьма строго очерченными границами. И Уэссекс понимал, что нарушил эти границы, вломившись в комнату к незамужней женщине, которая была не одета, и он даже не представлял, что это так подействует на него.

А удивление леди Роксбари лишь усилило его ощущение вины. Когда он вихрем влетел в ее спальню, маркиза Роксбари стояла, цепляясь за бархатный полог кровати, а ее муслиновая ночная рубашка пыталась соскользнуть с узких плеч. Волосы маркизы рассыпались по плечам, а в лице не было ни кровинки. Она казалась куда меньше, чем запомнилось Уэссексу, и выглядела очень уязвимой.

Нетерпеливо ожидая появления маркизы — а что ему еще оставалось делать, опять вламываться к ней в спальню? — Уэссекс услышал, как отворилась наружная дверь гостиной. В комнату вошла хрупкая старушка — впрочем, ее отличал тот властный вид, что бывает присущ лишь очень высокопоставленным слугам.

— Что вы здесь делаете, сэр? — вопросила старушка с яростью курицы, защищающей своего единственного цыпленка. Уэссекс заметил в дверном проеме двух крепких лакеев, явно надеявшихся, что тут понадобится их помощь.

— Я пришел, чтобы засвидетельствовать свое почтение вашей госпоже, — сказал Уэссекс. — Пожалуйста, узнайте, может ли она принять меня, — вежливо добавил он, словно не говорил с леди Роксбари несколько минут назад. — Скажите, что к ней явился с визитом ее нареченный жених.

Уэссексу неприятно было ссылаться на будущий союз — отчасти потому, что герцог не был уверен, действительно ли он намерен заключить этот брак, — но без этого не обойтись, если он желал поговорить с маркизой. Ему оставалось лишь надеяться, что после столь странного и неудачного начала леди Роксбари, известная своей обидчивостью, все же снизойдет до беседы с ним.

— Я… узнаю, ваша милость, — неохотно произнесла старуха и исчезла за дверью, ведущей в спальню маркизы. Дверь захлопнулась с громким стуком: очевидно, старческая хрупкость служанки была обманчива.

Уэссекс повернулся и закрыл другую дверь перед самым носом у лакеев, а затем, нимало не терзаясь угрызениями совести, приблизился к внутренней двери и попытался подслушать, о чем говорят в спальне. Но попытка оказалась тщетной; дверь была настолько толстой, что до Уэссекса не донеслось даже бормотание.

Когда Гарднер увидела, что Сара встала — хоть молодой женщине и приходилось цепляться за столбик кровати, чтобы удержаться на ногах, — она удивилась почти столь же сильно, сколь и сама Сара при ее виде.

— Госпожа, — произнесла Гарднер, машинально присев в неловком реверансе, — я приведу даму Алекто.

Нет! Вспышка тревоги заставила Сару сделать вид, что она прекрасно себя чувствует, — что, увы, не соответствовало действительности.

— Зачем? — холодно спросила она. — Я уже выздоровела. Скажи-ка мне, няня, что это был за мужчина?

— Я сейчас же отошлю его, — пообещала Гарднер. — Госпожа, вам еще далеко до выздоровления. Потрясение от несчастного случая…

— После него прошло уже несколько дней, — перебила старуху Сара. Молодая женщина по-прежнему мало что понимала в происходящем, но иначе она не могла: она привыкла самостоятельно решать свою судьбу. — И мои… — она заколебалась, но потом нащупала нужную идею. — В конце концов, мои гости хотят видеть меня. Принеси мне одежду.

— Но, госпожа!.. — попыталась возразить Гарднер. Сара ничего не сказала, и через несколько мгновений негодование старой служанки утихло; она смирилась с поражением.

— Хорошо, леди Роксбари. Я пришлю Нойли, чтобы она помогла вам одеться.

Сара победила, но не могла позволить себе такой роскоши — насладиться победой.

— И скажи этому человеку, что я увижусь с ним, как только оденусь, — приказала она няне. Кто бы ни был этот незнакомец, он может владеть ключом к тайне, окружающей ее со всех сторон.

6 — МАСКАРАД В ТЕНЯХ

ПОЛУЧИВ ОТ МИССИС ГАРДНЕР заверения, что маркиза примет его сразу же, как только оденется, Уэссекс позволил дворецкому увести себя в спальню, расположенную в гостевом крыле. Слуга забрал его камзол и сапоги, дабы почистить их, и герцог привел себя в порядок, насколько позволяли время и условия. К счастью, к тому моменту, как он закончил, отражение в зеркале уже значительно больше походило на герцога Уэссекского, чем на этого сорвиголову, шевалье де Рейнара, или на его братьев по духу. Слава богу, что он носил свое кольцо с печатью, как надлежит человеку в его положении, — по слухам, его нареченная невеста очень придирчиво относилась к таким вещам, требуя соблюдения всех формальностей. Уэссекс взглянул на собственное отражение, примеряя его к себе, как любую роль, которую ему доводилось играть в жизни. В его настоящей жизни, как могли бы сказать некоторые.

Герцог машинально погладил массивное кольцо, которое носил на левой руке, и улыбнулся: леди Роксбари никогда не оценит истинного значения этой печатки.

Под уверенным прикосновением его пальцев резной сердолик с изображением коронованной саламандры Уэссексов поднялся и выдвинулся из оправы, обнажая гнездо. Повинуясь герцогу, камень повернулся, открывая эмблему, которую во всем королевстве имели право носить лишь двенадцать мужчин и одна женщина.

Это была изысканная работа по эмали: на серебристом фоне красовался дуб во всем великолепии летней листвы. У подножия дерева, положив голову на землю, спал единорог. А в ветвях дуба сияла корона.

Боскобель — Королевский дуб. Символ верности, которая может оказаться востребованной в любой момент.

Основатель этого союза видел, как его отец, Карл Первый, король Англии, был казнен теми, кем некогда правил; и сам он провел долгие годы в унизительных скитаниях по всем королевским дворам Европы, пока страна, принадлежавшая ему по праву рождения, страдала под железной пятой Кромвеля. Когда же Карл Стюарт вновь вернул себе свои владения, ему пришлось на каждом шагу сталкиваться со своеволием лордов и парламента, возомнивших, что отныне король Англии будет плясать под их дудку, вместо того чтобы поступать по собственному усмотрению.

И Карл Стюарт — Карл Второй, король Англии, Шотландии, Ирландии и Уэльса — плясал, улыбался, кланялся и держал язык за зубами, выковывая тем временем меч, который позволил бы ему при необходимости защититься от Англии. Союз Боскобеля: двенадцать мужчин и одна женщина, ни больше и ни меньше. Каждый в должный час выбирал себе преемника, а король утверждал его. Не важно, к высшим или к низшим слоям общества принадлежали эти люди, — всех их объединяло одно: их верность королю (или королеве) была сильнее верности стране.

И царственный основатель этого союза повелел так: число членов союза не должно увеличиваться; его деятельность должна финансироваться из сумм, предназначенных на личные расходы короля; каждому королю при восхождении на трон следует предоставить шанс — единственный шанс — распустить этот орден. Пять королей предпочли сохранить это тайное оружие, но до нынешнего момента меч оставался в ножнах.

Пока что.

То, чем Уэссекс занимался во Франции, делалось по приказу его начальства из ордена Белой Башни. Но еще до того, как принести клятву верности этому ордену, Уэссекс связал себя клятвой с Союзом Боскобеля, и потому, если его король прикажет, Уэссекс предаст Англию ради английской короны.

Или все-таки не предаст?

До сих пор узы этих клятв не тянули Уэссекса в разные стороны. Служить народу означало служить королю, и в своих нечастых молитвах Уэссекс просил, чтобы такое положение вещей сохранилось навечно.

Но подобная возможность все же сохранялась. Уэссекс стоял между «Башней» и «Дубом» — между двумя священными обетами — и не в силах был избавиться от кошмарного ощущения, что когда-нибудь ему придется нарушить одну клятву ради другой. И когда какие-то проблемы казались герцогу слишком сложными или опасными, он находил некое странное утешение в воспоминании об этом неразрешимом противоречии.

Тут раздался негромкий стук в дверь.

— Маркиза готова принять вас, ваша милость.

За то время, что горничная под присмотром Гарднер помогала Саре одеться, дама Алекто так и не появилась. Зато появился доктор Фальконер и тут же насел на Сару, требуя, чтобы ему разрешили провести осмотр. Пока он прослушивал легкие пациентки при помощи стетоскопа, Сара изучала лицо доктора, напрягая всю свою наблюдательность. Этот человек был ее личным врачом. Почему же он совершенно незнаком ей?

Она вообще его не помнила.

Сара старательно сохраняла невозмутимое выражение лица. Она — маркиза Роксбари. Она находится в Мункойне, у себя дома. Саре вспомнились подробности собственной жизни, но как-то странно, словно обрывки некогда услышанной истории: осиротев еще в детстве, она вела себя исключительно деспотично еще с тех пор, как научилась ездить верхом на своем первом пони; а с шестнадцати лет она стала единоличной хозяйкой собственной судьбы.

— Я не нахожу у вашей светлости ни малейших признаков нездоровья, — неохотно признал Фальконер. — При столкновении вы упали исключительно удачно, и я знаю, что во время охоты вам случалось переживать и худшие падения. Хотя не могу не отметить, что ваш четырехдневный сон внушил мне немалые опасения.

Доктор уставился на Сару; его янтарные глаза горели загадочным огнем.

— Но предупреждаю: когда вы пожалеете о своей сделке, то обнаружите, что ее нелегко расторгнуть.

Он уже второй раз упоминал о какой-то сделке, но Сара не имела ни малейшего понятия, на что же он намекает.

— Всякую сделку нелегко расторгнуть, доктор.

— Тогда это падет на вашу голову, — заявил Фальконер с таким видом, словно он был судьей, а не врачом. Собрав инструменты в саквояж, он быстрым шагом удалился.

«Ну вот. Теперь я его обидела, и даже не знаю, чем именно. Но возможно, будет лучше, если он станет беспокоиться, не обидел ли он меня…»

Чужие мысли лежали на поверхности ее сознания, словно каменные плиты, и Сара переворачивала их, разыскивая мысли собственные, пока не осознала, что горничная давно уже щебечет, предлагая ей различные наряды — совершенно незнакомые самой Саре.

Нойли знала ее. И Нойли была ее личной горничной. Почему же она не знала Нойли?

— …и должна заметить, госпожа, что герцог вполне недурен собой, — только вот ведет он себя слишком вызывающе!

— Он застал меня врасплох, — осторожно произнесла Сара.

— Вломиться к вашей светлости, словно какой-то дикарь! — неодобрительно заметила Нойли. — Что о подобном поведении скажет его бабушка — ваша крестная?

Очевидно, от Сары не требовалось отвечать на эту реплику, поскольку Нойли порицающе фыркнула и продолжила свой монолог:

— Если ваш почтенный батюшка помолвил вас, когда вы оба были детьми, это еще не дает ему права…

— Я должна выйти замуж за этого герцога?! — в ужасе вскинулась Сара.

— Ну нужно же вашей светлости за кого-то выйти, — невозмутимо заявила Нойли. — А земли герцога соседствуют с вашими. Где же найдешь партию лучше?

Пока Нойли шнуровала ее корсет, в груди Сары зрел яростный протест. Хотя все это казалось очень неопределенным, Сара была твердо уверена, что никогда не давала согласия выйти замуж за герцога Уэссекского.

Хотя постой… Нойли сказала, что помолвка была заключена в детстве. Может, это обещание не так уж обязательно для исполнения, как ей показалось сначала?

Нойли на мгновение вышла из комнаты — Сара услышала, как та шепотом совещается с горничной, в обязанности которой входило заботиться лишь о нарядах леди Роксбари, но не о ее персоне. Сара повернулась к няне; несмотря на то что в спальне было не по сезону жарко натоплено, Гарднер уже несла шаль, чтобы укутать Сару, стоящую в чулках и нижней юбке.

— Хватит меня баловать, Гарднер! — возмутилась Сара. — Я уже не маленькая.

— Для меня вы всегда будете малышкой, — твердо отозвалась Гарднер. — Это я приняла вас из рук повитухи. Вашей почтенной матушке не следовало позволять ухаживать за собой никому, кроме меня, хоть некоторые и твердили, что я уже сдаю, — мрачно добавила она.

Сара взглянула на старуху — проверить, правду ли та говорит, — и, поняв, что это чистейшая правда, ощутила укол отчаяния. Как такое может быть, что все вокруг так хорошо ее знают, а она не знает никого?

— Вот, госпожа! Это сейчас самый модный фасон, и оно замечательно подчеркнет ваш румянец!

Сара посмотрела на бледно-желтое платье из набивного муслина, которое Нойли гордо держала в руках. Вырез платья и короткие рукава-буф были отделаны зеленой лентой, а подол с оборками и короткий шлейф были усыпаны крохотными шелковыми розочками.

— Какая прелесть! — воскликнула Сара. Платье действительно было красивым — красивым, словно птица или цветок: оно существовало лишь для красоты, а не для пользы.

Сара, не сопротивляясь, позволила Нойли одеть себя и соорудить несложную прическу, а Гарднер тем временем укутала плечи маркизы кашемировой шалью. Когда же они закончили, из большого зеркала на Сару взглянула незнакомка с высоко уложенными волосами, в модном платье, нескромно обнажавшем грудь, — женщина, которую Сара совершенно не знала.

— А теперь, — сказала Нойли, — я только принесу ваши драгоценности…

— Не нужно! — нетерпеливо отрезала Сара, вертя на пальце свое кольцо. Теперь, когда силы вернулись, ей не терпелось увидеть мир за пределами спальни и узнать, что здесь делает герцог Уэссекский и как ей вырваться из тисков их помолвки. — Где герцог?

Дом казался Саре совершенно незнакомым, но Нойли, похоже уверенная, что маркизе понадобится крепкая рука, на которую можно опереться, провела Сару по коридорам до библиотеки. Войдя внутрь, Нойли застыла, словно подражая рыцарским доспехам, что не раз встречались им в коридорах. Сара с интересом оглядела библиотеку, и в уме у нее зазвучало эхо кем-то — кем? — рассказанных историй.

Семейное предание гласило, что во времена мученичества короля Карла Первого — еще до того, как в этот дом вступила первая Роксбари, — это помещение было не библиотекой, а часовней, где молились католические обитатели поместья. Пуританская буря и славная Реставрация уничтожили большую часть доказательств этого предания — если таковые вообще существовали, — но в северной стене библиотеки сохранились три великолепных стрельчатых окна, и над центральным красовалось небольшое, но исключительно красивое окно-«роза» с явно не мирским орнаментом. Сара смотрела сквозь маленькие граненые стекла узких окон, наблюдая, как мир за ними становится то красным, то синим, то делается зеленее травы, то приобретает янтарный оттенок.

Помещение библиотеки было заполнено книгами и всяческими диковинками. «Вот эти древности ваш отец привез из Греции; а картину Каналетто подарил вашему дедушке король Карл…» Сара подошла к полкам и вытащила наугад первый попавшийся фолиант. Здесь находилось больше книг, чем она смогла бы прочесть за всю жизнь, и все они ожидали ее. Почему это так ее удивляет?

— Леди Роксбари!

Заслышав этот голос, Сара обернулась и машинально отложила книгу. Она стиснула руки, нервно поигрывая кольцом. Герцог Уэссекский затворил за собой дверь библиотеки.

— Ваша светлость, — нужный титул словно сам собою сорвался с ее губ. — Что вы здесь делаете?

— Восхитительная прямота. — Уэссекс бросил взгляд на Нойли, потом пересек комнату и подошел вплотную к Саре. — Отошлите вашу горничную.

— Простите? — удивленно переспросила Сара. Уж не ослышалась ли она?

— То, что я хочу сказать, леди Роксбари, предназначено лишь для ваших ушей. Я не желаю, чтобы об этом болтали на кухнях всей… Англии.

Сара посмотрела на Нойли, но не получила от нее никакой подсказки; на лице верной горничной застыло выражение праведного негодования, но по нему нельзя было понять, насколько приемлема просьба Уэссекса. Сара перевела взгляд обратно на Уэссекса, пытаясь определить, что он за человек.

Лицо, подобное клинку меча, а под глазами темные круги от усталости. Изгиб губ герцога выдавал одновременно и сильный характер, и холодную расчетливость, но какой-то инстинкт побудил Сару выполнить просьбу Уэссекса.

— Можешь идти, Нойли.

Горничная задрожала от безмолвного возмущения, но Сара упорно глядела ей в глаза, вынуждая Нойли подчиниться. Мгновение спустя служанка отвела взгляд, присела в реверансе и вышла.

После ухода Нойли Уэссекс мягкой кошачьей походкой обошел библиотеку, отдернул шторы и заглянул за кресла, стоявшие у камина, словно для того, чтобы убедиться, что в помещении больше никого нет. Прежде чем Сара успела возмутиться подобным поведением, герцог снова оказался рядом с ней.

— Среди прочих у вас сейчас гостит Виктор Сен-Лазар, — произнес Уэссекс без какого бы то ни было вступления.

«Виктор Сен-Лазар, роялист», — подсказал Саре призрачный голос.

— Я знаю, — отозвалась она.

— Почему вы пригласили его? — настойчиво спросил герцог.

Поскольку Сара не имела об этом ни малейшего понятия, вопрос лишь усилил ее смятение. Новоявленная маркиза беспокойно заломила руки; чересчур большое кольцо соскользнуло с ее пальца, прокатилось по турецкому ковру и остановилось у начищенного сапога Уэссекса.

Герцог поднял драгоценный перстень, и Сара, к ужасу своему, увидела, что от падения защелка сработала и камень отодвинулся, открыв спрятанное изображение. А герцог Уэссекский, увидев единорога под дубом, окаменел, словно превратившись в соляной столп.

«Она — одна из нас». С души Уэссекса свалилась тяжесть, о которой герцог до этого момента даже не подозревал. Он может не опасаться предательства со стороны леди Роксбари: раз она — член Союза Боскобеля, ее честь и ее верность вне подозрений.

Обычно члены союза не знали друг друга — при избрании и действительные члены, и кандидат были в масках, и никто никогда не вел списков Союза. Уэссекс и сам не знал своих товарищей по клятве. Но хотя связующий обет не подкреплялся связующим знанием, не существовало прямого правила, запрещающего одному члену Союза открыться перед другим, если возникнет такая нужда, и Уэссекс возблагодарил небо за то, что у леди Роксбари хватило смелости на подобный шаг. Эта откровенность не несла с собой особой опасности: ведь эмблема с дубом ничего не говорила человеку неосведомленному — а члену Союза говорила все.

Уэссекс поднял голову и поймал изучающий взгляд больших серых глаз маркизы. Она не могла знать, что он тоже является членом Союза Боскобеля. Должно быть, она ожидала какого-нибудь намека, дабы понять, успешным ли оказался ее ход, но не выказывала при этом ни малейшего беспокойства. На лице маркизы застыло холодное выражение опытного игрока, и Уэссекс воспрял духом. Раз Роксбари играет на его стороне, они спасут Сен-Лазара и возьмут убийцу целым и невредимым.

— Ваше кольцо, леди Роксбари. Прекрасная эмблема, — добавил Уэссекс, поворачивая эмалевую пластину и ставя камень на место. — Я уже видал такую прежде.

— В самом деле? — холодно произнесла маркиза, как будто слова Уэссекса нимало ее не заинтересовали. — Возможно, вы будете теперь столь добры и сообщите, что же такое вы не могли сказать при моей горничной?

— Виктора Сен-Лазара хотят убить — сегодня вечером, здесь, в вашем доме. За ним охотятся агенты Талейрана, который стремится, чтобы деятельность роялистской коалиции не принесла никаких плодов.

— Убить? В моем доме? — Тон маркизы оставался все таким же холодным, но теперь в нем появился отзвук надменного негодования.

— Если мы с вами не помешаем этому. Я не знаю, кто этот убийца, но если мы хотим взять его живьем, нельзя дать ему заподозрить, что нам все известно. Вот почему сюда явился я — потому, что объяснить мой визит к вам нетрудно.

— Поскольку мы помолвлены.

Теперь в голосе леди Роксбари звучало открытое пренебрежение, и Уэссекс с трудом подавил желание встряхнуть эту малявку так, чтобы у нее зубы застучали. У этой женщины что, совсем нет ощущения времени?

— Да, — отрывисто произнес он. — Хотя я не вижу смысла вдаваться в тонкости этой договоренности: мы объявили о помолвке девять лет назад, и, по-моему, можем еще лет шестьдесят не доводить дело до брака. Но к делу. Сегодня вы даете бал-маскарад, как известно всему графству, и я думаю, что именно на нем убийца и попытается нанести удар.

— Его следует остановить, — машинально произнесла Сара, затем нахмурилась и задумалась. — Но как?

— Предоставьте это мне, — сказал Уэссекс. — Все, о чем я прошу вас, это объявить, что я — ваш гость. Остальное я беру на себя.

На мгновение Сара застыла в безмолвии, решая, что же ей делать. В глубине ее души звучал отчаянный крик: все это неправильно, все это чужое для нее! — но внутренний голос был слаб. Его заглушали заверения доктора и слуг и само существование Мункойна. «Я — леди Роксбари, — снова сказала себе Сара, повторяя то, что слышала с первого мгновения пробуждения в новом мире. — Я — хозяйка Мункойна. Я — верноподданная короля». И слабый крик смолк, задавленный этими прописными истинами. Успокоившись, Сара подняла голову и взглянула в полуночно-черные глаза Уэссекса.

— Говорите, что я должна сделать, — твердо произнесла леди Роксбари.

7 — ЗЛОВЕЩАЯ ВСТРЕЧА В ЛУННОМ СВЕТЕ

В ГАРДЕРОБНОЙ КОМНАТЕ своего поместья Уэссекс раздраженно взирал на детали разложенного перед ним придворного наряда. Настоящий маскарадный костюм начинали готовить за недели, если не за месяцы до праздника, и само собой разумеется, что Уэссекс, не ожидавший ничего подобного, этого не сделал. Так что ему оставалось лишь удовольствоваться обычным вечерним костюмом.

Герцог провел несколько часов, непринужденно общаясь с гостями леди Роксбари, и лишь после этого поскакал к себе в поместье, чтобы переодеться — хоть как-нибудь — к вечернему маскараду. Большой дом Роксбари был переполнен гостями, прибывавшими на протяжении последних трех дней — в дополнение к тем, которые уже находились в поместье, — и занявшими все окрестные дома. Даже собственный дом герцога был забит ими. Ни одного из членов семьи Уэссексов сейчас в поместье не было, но герцог полагал, что вполне мог наприглашать всех этих гостей до своего отъезда во Францию: Уэссекс-Корт был чрезвычайно популярен среди молодых холостяков высшего света, и они, воспользовавшись случаем, перебрались в жилище, более просторное, чем Мункойн в нынешнем его состоянии.

Уэссекс смерил недовольным взглядом ни в чем не повинный наряд. Сегодняшний бал-маскарад предоставлял убийце превосходную возможность для исполнения своего задания — а Уэссексу даже нечего было надеть на бал. Обычный вечерний костюм будет смотреться одновременно и подозрительно, и неуместно.

По крайней мере, он может рассчитывать на поддержку маркизы, хоть она и не совсем уверена, что он является ее товарищем по Союзу Боскобеля. Конечно, следовало бы поставить маркизу в известность, но какое-то странное чувство помешало Уэссексу сделать это. Постоянная привычка к секретности оказалась слишком сильной. Но откровенность маркизы заставила Уэссекса задуматься — уже не в первый раз, — действительно ли известные ему тайны хранятся настолько хорошо, как он считает.

Внезапный шорох листвы, донесшийся из открытого окна, заставил герцога вздрогнуть. Он запустил руку в карман жилета и сжал карманные часы — это устройство могло не только отсчитывать время, но и оборвать чью-нибудь жизнь: в часах был спрятан однозарядный пистолет. Двигаясь по-кошачьи бесшумно, Уэссекс отступил к стене, держа в руке часы.

— Ваша милость, могли бы и подать руку старому приятелю, — произнес знакомый голос. Уэссекс улыбнулся и, успокоившись, подошел к окну, чтобы помочь товарищу забраться внутрь.

— Какого черта вы тут делаете? — вполне резонно поинтересовался Уэссекс.

— Привез вам ваш маскарадный костюм, — любезно сообщил Илья Костюшко.

Он прекрасно знал английский, но говорил с акцентом, хотя французским, немецким и родным польским владел безукоризненно. Уэссекс мысленно отметил, что Костюшко одет в мундир, но решил смириться с неизбежностью. Илья пытался забраться в окно, но кивер, сидящий на голове под немыслимым углом, орлиные крылья, расправленные во всю длину и прикрепленные к темно-зеленому мундиру со спины,[8] и форменный ментик цеплялись за раму. Уэссекс поймал свалившийся кивер и отправил его в угол.

— Путешествуете инкогнито, если я верно понимаю, — заметил Уэссекс.

— Ну, этот наряд вполне подойдет для костюмированного праздника. Ну а если он не пригодится там, я всегда смогу пугать им детей, — отозвался Илья.

Темные глаза насмешливо вспыхнули; Илья пригладил каштановые волосы, коротко подстриженные на макушке в соответствии с нынешней модой. Длинные боковые пряди были заплетены в косички, как принято среди польских гусаров.

У себя в Польше Илья Костюшко принадлежал к знатному роду и, как многие старшие сыновья знатных семейств, выбрал для себя карьеру военного и вступил в гвардейский полк легкой кавалерии — чью форму до сих пор и носил. Хотя его страна фактически перестала существовать еще до рождения Ильи — в соответствии с тремя договорами о разделе Польши ее, словно лакомый пирог, разделили между Австрией, Россией и Пруссией, — Илья Костюшко был ярым националистом и мечтал любой ценой вернуть Польше независимость. В отличие от большинства соотечественников, бежавших в 1795 году, после окончательного уничтожения Королевства Польского государства, во Францию, под покровительство французского двора, Костюшко твердо верил, что спасение придет не от корсиканского тирана, а из той части Европы, что сохранила свободу. Костюшко не последовал за своим полком во Францию. Вместо этого встал на путь тайного сопротивления, который привел его сперва к Уэссексу, а там и в «Белую Башню». И вот уже пять лет этот человек был напарником и ближайшим другом Уэссекса.

Это была странная дружба двух весьма несхожих меж собою людей. Польша стала жертвой трех могучих государств, состоящих в союзе с Британией, а Франция, враг Британии, громко заявляла о спасении Польши. Несмотря на капризы судьбы, лишившей его титула и поместья, Костюшко держался настолько же весело и тепло, насколько холоден был Уэссекс, и настолько же непринужденно, насколько герцог был чопорен. Но в конечном итоге Костюшко, как и его компаньон, желал от жизни лишь одного: возможности участвовать в Игре теней и свергнуть тирана, перекроившего карту Европы даже более грубо, чем некогда это сделал царь Александр.

— Мой костюм, — произнес Уэссекс. — Как вам удалось…

— У нас есть свои маленькие хитрости, — бодро заявил Костюшко. — Но я готов поклясться, что если вы его наденете, вам будет гораздо легче наладить отношения с малышкой Роксбари и любимчиком Талейрана.

Уэссекс осторожно — у него уже не раз была возможность познакомиться со своеобразным чувством юмора своего друга — развернул сверток.

Внутри оказался золотистый шлем из папье-маше, с высоким гребнем и плюмажем из алых перьев, шелковый плащ такого же цвета, состоящая из двух частей кираса и еще несколько деталей из раскрашенного и позолоченного дерева и кожи, имитирующих доспехи.

— Превосходное укрытие для пары пистолетов — под обычным сюртуком и бриджами их бы ни за что не удалось спрятать, — подчеркнул Костюшко.

— Так, значит, я буду знатным римлянином? — насмешливо поинтересовался Уэссекс.

— Аве, Цезарь! — пробормотал Костюшко и отвесил низкий поклон. Уэссекс поспешно отскочил назад, уворачиваясь от крыльев, рассекших воздух, словно два оперенных лезвия гильотины. Крылья почти на ярд возвышались над головой Костюшко; при галопе свист ветра в перьях порождал жутковатую стонущую мелодию, что наводила ужас на врагов — по крайней мере, так ощущал Уэссекс.

— Хочется верить, что вам известно, как управляться с этими штуками, — заметил Уэссекс, выразительно глядя на орлиные крылья.

Костюшко ответил безмятежным взглядом бархатистых карих глаз.

— О, я вполне неплохо с ними управляюсь, — загадочным тоном произнес Костюшко. — Я даже берусь весь вечер прятаться в парке леди Роксбари — так, чтобы меня не изловили ее лесники.

— Будем надеяться, что тот, другой, тип будет не настолько удачлив, — отозвался Уэссекс.

«Я не допущу убийства в Мункойне!» На протяжении нескольких часов, последовавших после ее беседы с Уэссексом, решимость придавала Саре сил. Через час должен был начаться ужин — этот промежуток оставили специально, чтобы гости успели переодеться в маскарадные костюмы, — и в главном зале уже был накрыт стол на сорок пять персон. Дама Алекто вернулась после загадочной послеполуденной отлучки и заверила Сару, что сегодня вечером все пройдет как следует — и действительно, так оно и было.

Можно было подумать, что ожидания гостей подбодрили Сару: она непринужденно уселась во главе стола, словно давно уже привыкла к роли остроумной и властной маркизы.

Разговоры за столом вращались вокруг недавней помолвки принца Уэльского и датской принцессы Стефании-Юлианны: отец принца Джейми надеялся, что этот шаг положит конец нейтралитету Дании и лишит Бонапарта северного плацдарма, который можно было бы использовать для нападения на Англию и Шотландию.

— Если только мы ценим нашу независимость, нельзя позволять какой бы то ни было нации проводить столь массовые казни своих граждан — и тем более снимать голову со своего короля. И уж вовсе нельзя допускать, чтобы одна нация превращала всю Европу в собственную империю, вопреки всем природным границам и равновесию, обеспечивающему мир и свободу другим нациям и коронам, — произнес Виктор Сен-Лазар.

После откровений Уэссекса Сара устроила так, чтобы во время ужина Сен-Лазар сидел по правую руку от нее. И теперь она пользовалась удобным случаем, чтобы поближе присмотреться к этому человеку. Светловолосый изящный господин с голубыми глазами, Виктор Сен-Лазар говорил о мире и здравом смысле, пытаясь остановить кровавую бойню, что грозила ввергнуть Европу в пучину гибели.

— Кстати, сэр, а правда, что корсиканский тиран, как называют его некоторые, — атеист? — спросила дама, сидевшая справа от Сен-Лазара,

— Хуже, — отозвался Сен-Лазар. — Это человек, который убежден, что отмечен особой милостью Бога и является Его избранником, а потому никто не должен противоречить ему. В тех землях, что подпали под его власть, он изгоняет ведьм из их кругов и Волшебный народ с их холмов. На самом деле он полностью запретил занятия магическим искусством.

По залу прокатилась волна шепотков, в которых звучали одновременно испуг и недоверие, а одна женщина прикоснулась изящной ручкой к висящей на шее серебряной звезде, словно желая убедиться, что та все еще на месте. Но вскоре разговор принял иное направление: политика не вызывала большого интереса у присутствующих — возможно, за исключением одного лишь Сен-Лазара.

Сара с трудом сдерживалась, чтобы не предупредить Сен-Лазара или не начать вглядываться в лица гостей, выискивая среди них убийцу. Но она должна положиться на Уэссекса — или ей придется в одиночку прокладывать курс среди опасных вод и предательских отмелей того бескрайнего моря неведения, что грозило поглотить ее. А перед такой перспективой даже железная решимость Сары начинала сдавать. Что угодно, только не это! А Уэссекс был так уверен, что его план непременно сработает и что они, спрятавшись среди пирующих, загонят потерявшего бдительность убийцу, словно охотники — жирного оленя…

Теперь, когда она знала, что ей делать, пугающие голоса в памяти утихли — или, по крайней мере, их заглушили болтовня и смех окружающих, и потому Сара чувствовала себя прекрасно, когда, подав пример прочим дамам, встала из-за стола и направилась в туалетную комнату, дабы сменить изящное вечернее платье на более причудливый наряд.

Сара Канингхэм придирчиво изучила свое отражение в зеркале. Ее светло-русые волосы были уложены на затылке; прическу украшали перья и вплетенные в волосы нити жемчуга. Глаза молодой женщины были подкрашены, щеки нарумянены, и рядом в качестве последнего штриха уже лежала позолоченная маска, ярко разрисованная и украшенная бисером, в точности так, как дикари украшают свои наряды из выделанных оленьих шкур.

Костюм, в который собиралась переодеться маркиза, был сшит из тончайшей кожи; верхняя юбка по подолу и вдоль разрезов была отделана бахромой. Длинные узкие рукава были слегка присобраны на плечах, а пришитая на спине длинная шелковая бахрома создавала иллюзию плаща. Нижняя юбка, выглядывавшая из-под подола, была из красного шелка с золотой отделкой, а изящные замшевые туфельки украшала вышивка из разноцветного бисера. Довершала костюм муслиновая накидка, разрисованная дикарскими узорами и отделанная по краям беличьим мехом. Портниха, специально приехавшая из Лондона, чтобы окончательно подогнать костюм по фигуре сиятельной клиентки, заверила Сару, что она выглядит в точности как краснокожая индианка.

— В самом деле? — недоверчиво переспросила Сара, изучая раскрашенную вручную гравюру из «Собрания мод Аккермана», на которой были изображены костюмы коренных жителей Америки, удаленной английской колонии. Индейский вождь и его дама стояли с таким видом, словно собирались отправиться на прогулку в Грин-парк. Наряд дамы в точности совпадал с тем, что красовался сейчас на Саре.

В глубине души Сара подозревала, что с этим костюмом что-то неладно, но ей не в чем было упрекнуть мадам Франсину: костюм полностью соответствовал изображению на гравюре. Кроме того, знаменитая портниха была права: замшевое платье действительно смотрелось чрезвычайно эффектно. Сара отбросила последние сомнения и совсем уж было собралась спуститься к гостям, но тут в дверь туалетной комнаты постучали.

— Посмотри, кто это там, — велела Сара своей горничной. С каждым разом приказы давались ей все легче: она как будто все полнее воспринимала привычки женщины, чье лицо смотрело на нее из зеркала.

Секунду спустя в комнату вошла дама Алекто Кеннет.

— Дама Алекто! — с легким удивлением воскликнула Сара.

— Я пришла, чтобы попросить у вас минуту внимания, леди Роксбари, — сказала дама Алекто, улыбаясь своей невозмутимой кошачьей улыбкой.

— Я всегда рада вас видеть, — медленно произнесла Сара. — А вы не будете переодеваться для бала? Вам, конечно, нет необходимости рядиться в фантастический костюм…

— К сожалению, на подобном балу я буду выглядеть неуместно, — с ноткой неодобрения в голосе отозвалась дама Алекто, — но я благодарна вам за заботу. Нет, я пришла, чтобы поблагодарить вас за любезный прием и извиниться: меня призывают мои обязанности. Я и так уже провела слишком много времени вдали от Бата. С вашего позволения, я отбуду сегодня вечером и избавлю ваших слуг от необходимости и дальше подыскивать для меня место.

— Но я совершенно уверена, что, если бы вы пожелали остаться, разместить вас для меня не составило бы труда, — машинально отозвалась Сара. Что за странное поведение для гостя: покидать дом на ночь глядя. Впрочем, из обрывков подслушанных сплетен и болтовни слуг Сара уже знала, что дама Алекто славилась эксцентричным поведением. Кроме того, вдовствующая герцогиня действительно отправилась на зиму в Бат, и она вполне могла скучать без своей компаньонки. Но почему даме Алекто так необходимо уехать именно сейчас, а не завтра утром?

— Вы очень милы, дитя мое, но ваша крестная не похвалит вас за то, что вы уговариваете меня остаться, в то время когда она желает моего возвращения. Мне просто не хотелось уезжать, не пожелав вам всего наилучшего. Пусть ваш сегодняшний бал пройдет успешно.

Было ли это плодом разгоряченного воображения Сары, или в словах дамы Алекто действительно скрывался некий подтекст?

— По правде говоря, я задержалась здесь, дабы убедиться, что вы полностью оправились от пережитого потрясения, — продолжала дама Алекто. — И я льщу себя надеждой, что мой уход за вами способствовал вашему выздоровлению. Так или иначе, я оставила вашей горничной флакон с укрепляющим средством. Я совершенно уверена, что если вы будете продолжать принимать его, то встретите светский сезон в расцвете сил и здоровья.

— Я тоже на это надеюсь, — отозвалась Сара. Она быстро усвоила, что ее светский сезон будет весьма плотно расписан; маркиза Роксбари слыла весьма деятельной особой.

— В таком случае, мы скоро увидимся, — твердо произнесла дама Алекто и, дождавшись машинального кивка Сары, покинула комнату.

«Как странно…» — подумала Сара, но эта мимолетная мысль исчезла почти мгновенно, вытесненная хлопотами о прилаживании маски, веера и бальной книжечки для записи кавалеров. И когда Сара спустилась в бальный зал Мункойна, она больше не вспоминала о даме Алекто.

Тем вечером все окна огромного дома были ярко освещены; все комнаты первого этажа распахнули двери для гостей маркизы, и ряды факелов заливали парк светом. Сара стояла, обводя взглядом бальный зал, занимающий большую часть западного крыла здания. Шторы из кроваво-красного бархата были отдернуты и обнажали оконные стекла, подобные мозаике из черного льда; за окнами мерцали созвездия факелов, освещающих парк. Повсюду горели восковые ароматические свечи, и блики огня играли на разноцветной, позолоченной китайской бумаге: ею были оклеены стены. По мраморному черно-белому полу вились причудливые узоры, словно струящиеся сами собою, — не один танцор сегодня собьется с шага, заглядевшись на них. С задрапированного бархатом помоста неслась музыка, то плавная, то стремительная. Это играл собственный оркестр маркизы; музыканты, чопорные и слегка старомодные в своих зеленых с серебром ливреях и напудренных париках, работали смычками и дули в трубы, словно сошедшие с ума автоматы.

Для тех, кто не танцевал, были приготовлены соседние комнаты. Там гостей ждали пунш, карточные столики и даже более азартные развлечения.

«Придет ли он?» Этот вопрос не давал Саре покоя. Она ожидала появления убийцы, как другая женщина могла бы ждать прихода любовника. Сара стояла с краю одной из групп гостей, рядом с сестрой Сен-Лазара, Изабель, которая была в костюме французской пастушки. Несмотря на фривольность наряда, мадемуазель Сен-Лазар была тихой, застенчивой молодой женщиной. Она путешествовала вместе с братом по необходимости, а не в силу собственных склонностей, и не перебивала размышления Сары праздной болтовней. Тем временем гости маркизы Роксбари продолжали прибывать. Дирижер, прежде чем взмахнуть палочкой, взглянул на маркизу, и Сара поняла, что ей, кроме всего прочего, придется возглавить первый танец бала.

Эта мысль вызвала у нее слабую головную боль, и Саре захотелось принять лекарство, приготовленное для нее дамой Алекто. Чтобы отвлечься, девушка обвела взглядом бальный зал, оценивая разнообразные костюмы, выбранные ее гостями для сегодняшнего вечера.

Вон красуется разбойник с большой дороги: куртка с широкими манжетами, треуголка и пистолеты. Стефен Прайс, капитан королевских саперов. Он присутствовал еще на обеде. Вот придворный эпохи Короля-Солнца. Сен-Лазар. Сара была совершенно уверена, что этот костюм принадлежит именно ему. Бальный зал заполняли фараоны, принцессы, игральные карты, греки в лавровых венках и знатные римляне; сегодня вечером маркиза Роксбари играла роль хозяйки дома, принимающей у себя солнце, луну и звезды.

Танцы должны были начаться в половине десятого, и время уже почти подошло. Скоро ей придется выбрать себе партнера, с которым они откроют бал, — но Сара продолжала неотрывно смотреть в сторону лестницы, ведущей в бальный зал.

Это было одной из любопытных особенностей дома: чтобы войти в бальный зал, новоприбывшему следовало подняться на половину пролета по лестнице, ведущей на второй этаж, и пройти по сводчатой галерее на лестничную площадку — а уж там все присутствующие могли видеть его, словно на сцене. И уже с этой площадки в зал вели шесть невысоких ступенек. Благодаря такой планировке каждый гость хотя бы раз за вечер оказывался в центре всеобщего внимания. В настоящий же момент по ступеням спускался римский полководец в алой полумаске; он нес на сгибе руки шлем с высоким гребнем. С плеч его ниспадал темно-красный плащ. Римлянин преодолел последнюю ступеньку и направился к Саре.

— Уэссекс!

Сара узнала его лишь в последний момент. Он должен был бы выглядеть смешно в этом диковинном наряде, но суровое выражение его лица напрочь убивало желание повеселиться. Услышав свое имя, герцог остановился и отвесил изящный поклон.

— Как видите, мадам. Смею ли я надеяться быть удостоенным бесценной чести — первого танца?

Сара была всецело поглощена тем фактом, что где-то в зарослях кустарника таится убийца, и потому ей трудно было сопротивляться льстивым уговорам напористых кавалеров, упрашивавших занести их имена в ее бальную книжечку. И теперь манерная медлительность речи Уэссекса вызвала у Сары вспышку раздражения. Этот человек чересчур самоуверен! Хотя Сара не имела ни малейшего желания выходить замуж за Уэссекса, поспешность, с которой он отрекся от их помолвки, бесила ее, равно как и легкость, с которой герцог рассуждал об убийстве…

— Возможно! — огрызнулась Сара, резким движением разворачивая свой веер с индейскими рисунками. Ей хотелось спросить об убийце, но вокруг толпилось слишком много людей, и не было никакой возможности перемолвиться даже словом так, чтобы этого никто не услышал.

— Я буду жить надеждой! — пробормотал Уэссекс. — Леди Роксбари, позвольте поздравить вас с… потрясающе оригинальным костюмом.

Хотя эти слова были произнесены с величайшей серьезностью, в изгибе губ Уэссекса, в блеске черных глаз из-под маски было нечто такое…

— Я очень долго выбирала его, — заявила Сара, хотя, по правде говоря, не припоминала, чтобы ей до сегодняшнего дня приходилось видеть этот костюм. И что-то подсказывало ей, что, несмотря на заверения портнихи, американские туземцы одевались все же не так. — И он мне очень нравится.

— А мое восхищение неизмеримо превосходит мое скромное умение выражать свои чувства, — отозвался Уэссекс. — Но ваш гости, как видите, рвутся танцевать, а потому, если вы соблаговолите оказать мне честь…

Вот так и вышло, что Сара, сама не очень понимая, как это получилось, открыла бал в паре с герцогом Уэссекским.

Сен-Лазар, скользя по черно-белому полу, танцевал с леди Элизабет Перивейл, худой, словно палка, и весьма крикливой особой. В танцах все-таки есть своя хорошая сторона — поняла Сара. Танцующие обретали большую степень уединения, чем те, кто просто стоял рядом. Позже, конечно, последуют вальсы, но благопристойность требовала, чтобы вечер начался с контрданса, сложные величавые фигуры которого не изменились со времен придворных балов Карла Второго.

— Ну так придет он или нет? — требовательно спросила Сара.

— Можете не сомневаться, мэм, — никакой убийца не в силах устоять перед балом-маскарадом, — ответил Уэссекс.

Но по мере того, как время томительно двигалось к полуночи, Сара поймала себя на том, что уже почти желает появления запропавшего убийцы. Она просто представить не могла: неужели кто-то считает подобное времяпрепровождение притягательным? На взгляд Сары, оно было чудовищно скучным. С момента своего первого выезда в свет леди Роксбари успела побывать на великом множестве балов; может, именно поэтому нынешнее празднество казалось ей столь скучным?

Впрочем, неважно. Все равно ей пока что не удастся сбежать в библиотеку и уединиться там с хорошей книгой. Но, протанцевав два часа со всеми претендентами — Уэссекс вскоре после окончания первой кадрили куда-то исчез, — Сара устала и решила, что заслужила право поискать для себя менее утомительное занятие. Когда Сен-Лазар покинул танцующих и отправился в одну из соседних комнат на поиски относительного покоя, Сара скрытно двинулась следом — и застала обрывок какой-то беседы.

— Хотя Англия действительно является христианским королевством, король Генрих, следуя примеру своего прадеда, смотрит сквозь пальцы на белое колдовство в своих владениях. Английские ведьмы немало потрудились, чтобы вернуть Карлу Второму трон, принадлежавший ему по праву, и потомки Карла этого не забыли, — произнес мужской голос.

— Но даже если ваши фермы и вправду процветают с тех пор, как вы стали более свободно заключать договоры с Древним народом, разве это процветание оправдывает ваше нежелание замечать чужие несчастья? — услышала Сара голос Сен-Лазара. Этот салон отвели для курящих, и, невзирая на распахнутые окна, он был полон сизого дыма. В комнате находилось около полудюжины мужчин, включая капитана Прайса и Сен-Лазара. Их роскошные маскарадные костюмы придавали беседе причудливый налет нереальности. Сара остановилась у двери и прислушалась.

— Это вы к тому, что мы не спешим открыть свои границы всякому слизняку, который пытается заявиться сюда с жалостной историей вместо паспорта? — сказал мужчина в костюме Скарамуша. — Сен-Лазар, вы знаете, что мало кто острее меня воспринимает европейские проблемы, но Англия должна в первую очередь заботиться о собственных интересах. И не забывайте: это наше золото удерживает Австрию и Пруссию в строю.

Сен-Лазар что-то ответил, но Сара перестала его слушать; она заметила легкое движение внизу, в парке. Да, конечно, сегодня ночью ее парк открыт для всех, но это движение было таким крадущимся, что в Саре мгновенно ожили охотничьи инстинкты.

Ей потребовалось всего несколько мгновений, чтобы незаметно выскользнуть из дома и добраться до парка. Оказалось, что парка она тоже не помнит, — Сара почти машинально потерла лоб — но на стене одного из салонов висел план, сделанный архитектором, и Сара несколько минут зачарованно изучала его, прежде чем отправиться обедать. Теперь она быстро пробежала по зеленому газону, уходящему вниз по склону, мимо желоба, вымощенного белым камнем, изо всех сил стараясь держать в уме то место, где она засекла незаметное движение.

Но где же Уэссекс? В конце концов, это его убийца, значит, он и должен с ним разбираться! Мимо прошли трое гостей: высокий рыжий мужчина, белокурая женщина в наряде, который уместнее всего было бы назвать «скудным», и черноволосый мужчина с бирюзовыми глазами, одетый пиратом. Сара быстро юркнула в тень, поздравив себя с тем, что ее костюм не состоял из золотого газа и блестящей мишуры. Возможно, это выглядело глупо, но зато нынешний ее наряд позволял с легкостью спрятаться в тени, особенно сейчас, когда было темно. Как только троица завернула за угол — леди явно обуяло неудержимое желание полюбоваться на декоративный пруд, а джентльмены были настроены потакать ее капризам, — Сара двинулась дальше. Она находилась как раз напротив балкона помещения, отведенного для курильщиков, когда до нее донесся очень характерный звук — щелчок взводимого курка.

Уэссексу понадобилось несколько часов, дабы убедиться, что опасность — когда бы ни пробил ее час — придет не из самого Мункойна. К счастью, на Сен-Лазара охотились уже много лет (за его голову была назначена невероятная цена в десять тысяч золотых наполеондоров). Он знал об этом и не стремился работать мишенью для оппортунистов, мнящих себя патриотами. Весь вечер Сен-Лазар старательно держался в гуще народа, тем самым позволив Уэссексу пустить всю свою энергию на поиски убийцы.

Близилась полночь. На небосклоне висела полная луна, превращая небо из черного в темно-темно-синее. Парк был залит обманчивым лунным светом. Уэссекс в тысячный раз взвешивал вероятность того, что сведения, добытые де Моррисси, не соответствуют действительности, что это ошибка или ловко подброшенная дезинформация. Но какой в этом смысл? Талейран и без того уже знает, что у него есть соперники в Игре теней. Да и зачем тратить столько усилий только ради того, чтобы нейтрализовать одного из тайных агентов короля Генриха, — особенно если учесть, что Талейран не знал, кто этот агент? Нет, проще поверить, что предупреждение, переданное де Моррисси, — чистейшая правда.

Теперь все, что оставалось сделать Уэссексу, — это отыскать человека, явившегося, чтобы убить Сен-Лазара.

Уэссекс стоял на террасе, протянувшейся вдоль всей центральной части огромного дома. Сен-Лазар находился в одной из комнат, расположенных над этой террасой. И почему у него не хватило догадливости нарядиться в такой же наряд, как и Сен-Лазар? — подумал герцог, потом с сожалением покачал головой. Что толку мечтать о несбыточном? Лучше сосредоточиться на текущем задании — тайлерановском убийце.

Бальный зал находился этажом выше, и из открытых окон до Уэссекса доносилась музыка: там играл оркестр. Занавески непрестанно трепетали в потоках нагретого воздуха, и свет, льющийся сквозь них в парк, мерцал так, что могло показаться, будто в Мункойне пожар. Уэссекс услышал женский смех; какой-то счастливый гость в поисках удовольствия храбро ринулся навстречу обильной апрельской росе. Герцог надеялся, что Костюшко не подведет его. Напарник Уэссекса сидел сейчас где-то, вооруженный парой пистолетов, саблей и запасом изобретательной лести. И польский гусар был единственным человеком, способным подстраховать Уэссекса. Редкая глупость — пытаться предотвратить покушение силами двух человек. Но по крайней мере, у них есть свое преимущество: они знают о появлении убийцы.

Взглянув на парк, Уэссекс заметил какое-то движение за декоративной живой изгородью. Кто-то прятался там, и этот человек двигался слишком быстро и осмотрительно, чтобы оказаться просто гуляющим гостем. Не колеблясь ни мгновения, Уэссекс отшвырнул шлем и бросился вниз по ступеням, в погоню. Несколько секунд длинный плащ реял у него за плечами, словно крылья гигантского нетопыря, а потом зацепился за какой-то выступ и оторвался.

Трава под ногами была мокрой и скользкой, и Уэссекс мысленно порадовался, что костюм позволил ему надеть сапоги для верховой езды. Изгибы декоративных насаждений сбили герцога с толку; Уэссекс свернул за угол и оказался в тупике.

К тому моменту, как он вернулся по своим следам, человека, перебегавшего с места на место, уже не было видно; но Уэссекс заметил, в каком направлении тот исчез. Осторожно шагая по газону — он сошел с дорожки, чтобы хруст гравия под сапогами не выдал его, — герцог скрытно двинулся следом за своей добычей. На ходу он начал извлекать пистолет из тайника, сооруженного под кирасой.

Огнестрельное оружие было вещью ненадежной. Идея носить при себе заряженный пистолет нравилась Уэссексу не больше, чем предложение засунуть в карман горящий запальный шнур; но сегодня вечером у него не было выбора: герцогу пришлось зарядить пистолет прежде, чем облачиться в маскарадный костюм. Щелчок взведенного курка показался ему оглушительно громким. Теперь, если курок сорвется, пистолет разрядится, и свинцовый шарик размером с вишню полетит в ближайшую твердую поверхность — и вполне может привести к смертельному исходу.

Уэссекс заметил впереди человеческую фигуру, недвижно стоящую в лунном свете. Когда герцог узнал ее, что-то кольнуло его в сердце.

Сара, маркиза Роксбари.

Она могла временно лишиться воспоминаний, но смертоносный звук взводимого курка Сара Канингхэм узнала бы всегда — даже не разумом, а всем своим естеством. Женщина застыла на месте.

— Одну минутку, мамзель. Стойте где стоите, и я вам ничего не сделаю.

В голосе неизвестного звучал незнакомый акцент, столь же не похожий на интеллигентный выговор Сен-Лазара, сколь черный хлеб не похож на макароны.

Сара взглянула в сторону террасы и, к ужасу своему, увидела, что Сен-Лазар стоит в дверном проеме курительной комнаты, и фигура его отчетливо выделяется на освещенном фоне. Льдисто-голубой атлас, из которого был сшит костюм, в эту лунную ночь превращал Сен-Лазара в прекрасную мишень. Еще мгновение, и Сен-Лазар вместе со своими собеседниками выйдет на террасу — и тогда убийца выстрелит.

— Пожалуйста, не надо! — в отчаянии воскликнула Сара. Ну где же Уэссекс?!

— Не беспокойтесь, мамзель, — сказал убийца. — Я не покушаюсь ни на ваши драгоценности, ни на вашу добродетель. Одна минутка, и я исчезну из вашей жизни — идет?

— Вы не можете убить ни в чем не повинного человека! — заявила Сара. Этот разговор начал казаться ей слегка сюрреалистичным. Конечно, он может убить Сен-Лазара. Каждый день погибает множество невинных людей.

— Я должен, — просто произнес убийца. — Мне заплатили. Но еще я должен спросить себя: как так вышло, что вы так много знаете о моих делах, а?

Сен-Лазар остановился у выхода и оказался в тени. При таком положении появлялся риск промахнуться, но, возможно, это соображение не остановило бы убийцу. Послышался скрип гравия, и Сара почувствовала, как на ее плечо легла чужая рука.

— Наверно, я должен попросить вас рассказать об этом.

Сара повернулась лицом к убийце.

Это оказался вульгарного вида небритый мужчина в молескиновой куртке, с нечесаными волосами, падающими на глаза, но в руке он держал тускло поблескивающий «Бейкера». Это ружье было радостью стрелков и ужасом их врагов; оно было столь же капризным, как «Браун Бесс», но при этом било втрое точнее мушкетов, состоящих на вооружении армии. Если убийца и вправду умеет обращаться с этим ружьем, он не промажет.

— Нам надо поговорить, Гамбиту и вам, ma chère belle.[9]

Улыбнувшись, убийца вскинул ружье к плечу и взглянул Саре в глаза. Еще мгновение, и он выстрелит. Нужно остановить его!

Но прежде, чем Сара успела что-либо предпринять, ее опередили.

— Смею заметить, что я, конечно, не из вашей лиги, но из этой штучки я попадаю в игральную карту с десяти ярдов, а вы куда ближе, — слегка растягивая слова, произнес Уэссекс. Это заявление сопроводил недвусмысленный щелчок взведенного курка.

Хоть ситуация сложилась не в его пользу, убийца все же попытался выстрелить. Почти над самым ухом у Сары раздался ужасающий грохот, — но у стрелка не было возможности как следует прицелиться, и выстрел пропал впустую. Сара вцепилась в ружье и чуть не упала — с такой легкостью оно перешло к ней в руки. Опытный стрелок мог делать из «Бейкера» три выстрела в минуту, но теперь у убийцы не было возможности перезарядить ружье, и оно стало для него бесполезно.

Сара пошатнулась под солидным весом ружья, и тут мимо нее промчалась причудливого вида фигура в темно-алом наряде: Уэссекс бросился в погоню за убийцей. Женщина быстро взглянула на террасу. Терраса была заполнена гостями; они что-то выкрикивали и указывали в сторону парка.

Сара отшвырнула ружье и побежала.

Единственным утешением было то, что Костюшко непременно должен был услышать выстрел. Уэссекс не знал, пострадал ли Сен-Лазар. У убийцы — герцог услышал, как тот называл себя Гамбитом, — не было возможности прицелиться, но Уэссекс в свое время повидал, какие чудеса способна выкидывать мушкетная пуля. Нужно брать Гамбита живым — не зря же они старались.

Несколько минут спустя они миновали английский парк с его факелами и очутились в темноте. Гамбит продолжал мчаться вперед, хотя должен был понимать, что его наверняка схватят. Роксбари поднимет крик — а сегодня вечером у нее наверняка гостят все местные служители правосудия, — и вскоре вся округа будет на ногах. И всадники, и пешие будут прочесывать окрестности, разыскивая убийцу. Гамбиту не уйти.

Если только у него нет здесь сообщников, готовых предоставить беглецу укрытие.

Уэссекс начал выдыхаться, а Гамбит все мчался меж деревьев, стремительный, словно олень, хотя расстояние между ними и сократилось. Уэссекс продолжал держать пистолет в руке, хотя весь порох наверняка уже просыпался с полки. С тем же успехом он мог тащить с собой дубинку.

Дубинка!

Уэссекс остановился. Гамбит начал удаляться. Уэссекс подбросил пистолет, перехватил его за ствол и швырнул, как дубинку. Пистолет врезался убегающему убийце в спину меж лопаток, и сила удара швырнула беглеца на землю.

Когда он вскочил и запустил руку под полу куртки, пытаясь вытащить нож, из тени огромного дуба выступил призрак — чудовищный, неестественно высокий, с уродливыми очертаниями и широко раскинутыми крыльями, которые со скрежетом цеплялись за нависающие ветви, словно пальцы скелета. Гамбит закричал.

Илья Костюшко уставился на него с искренним интересом, а острие его сабли тем временем уткнулось в горло убийцы.

— Где вас черти носили?! — в изнеможении выдохнул Уэссекс. Он рухнул на колени, едва дыша. Проклятые доспехи наставили ему ссадин везде, где только было можно.

— Искал его лошадь, — сообщил Костюшко. Он отвел взгляд от человека, лежащего у самых копыт собственной лошади.

— О, мы не одни! — жизнерадостно объявил он.

Уэссекс, пошатываясь, поднялся на ноги и повернулся — как раз вовремя, чтобы оказаться лицом к лицу с Сарой, которая мчалась, подобрав юбки до самых коленей. Завидев всадника, женщина выпустила подол и приобрела чуть более респектабельный вид. Ее костюм пострадал столь же сильно, как и костюм Уэссекса; прическа сбилась набок вместе с плюмажем и нитями жемчуга, а перья повыпадали. Кроме того, Сара потеряла одну туфельку, веер и накидку.

— Что вы тут делаете? — возмутился Уэссекс.

— Я тут живу! — нелюбезно парировала Сара. — А этот человек пытался застрелить одного из моих гостей!

— А может, оставим этого типа ей? — предложил Костюшко. Уэссекс скривился. Ситуация и без того уже была донельзя абсурдной, а возмущение этой малявки сделало ее еще и смехотворной. Герцог взглянул на Гамбита. По крайней мере, убийца, похоже, воспринял гнев маркизы вполне серьезно.

— Возможно, так мы и сделаем, — произнес Уэссекс, подстраиваясь под тон Костюшко. — Мы наверняка отыщем где-нибудь здесь веревку и найдем судью, который одобрит наши действия.

— Ох, нет, капитан, вы не сделаете этого с бедным Гамбитом! — умоляюще воскликнул убийца.

Уэссекс прищурился. В некоторых кругах он был известен под именем капитана Дайера. Было ли обращение Гамбита чистой случайностью, или истинной мишенью этого заговора был он сам?

— Кто вы такой? — строго спросила Сара, глядя на всадника в фантастическом одеянии.

Костюшко сдернул кивер и поклонился так низко, что его косички, качнувшиеся вперед, задели холку лошади — как будто он находился на Пикадилли-стрит.

— Илья Костюшко, мэм, ваш преданный слуга.

Поляк обаятельно улыбнулся, и, к тайному облегчению Уэссекса, Сара тоже не удержалась от улыбки. Выпрямившись и убрав саблю в ножны, Костюшко соскочил с коня и принялся связывать убийце руки за спиной. Пленник яростно сверкнул глазами, но не стал сопротивляться.

— Так уж вышло, что Костюшко — мой друг. Уверяю вас, он совершенно безвреден, — добавил Уэссекс.

Сара на миг скорчила гримасу, выражающую сомнение, и снова посмотрела в сторону дома. Издалека все еще слышалась негромкая музыка, а гости, наиболее склонные к авантюризму, уже устремились в парк на поиски неизвестного стрелка. Каких-нибудь несколько минут — и они отыщут его здесь, а с ним и всех прочих.

— Нам нужно убрать его отсюда, — сказала она.

— Вы выразили самое горячее наше желание, — заверил ее Уэссекс.

Его лошадь спрятана вон в той рощице, — добавил Костюшко. — Конечно, это не Стриж, но вполне сгодится, чтобы уехать отсюда. — Отлично.

Костюшко сунул Уэссексу свернутый плащ, притороченный до этого к седлу, и герцог набросил его на плечи, прикрывая растерзанный костюм. Он грубо толкнул Гамбита вперед; Костюшко снова вскочил на коня, и мгновение спустя три фигуры исчезли в ночи, словно никогда и не существовали.

«Ну, в самом деле», — непонятно к чему подумала Сара, провожая их взглядом. Женщина не была уверена, как ей сейчас надлежит себя чувствовать. Конечно, арест человека, покушавшегося на Сен-Лазара, это очень важно. Но почему это Уэссекс постоянно обращался с ней как с досадной помехой, от которой следует побыстрее избавиться? В конце концов, если бы не она, убийца сделал бы свое дело, и Сен-Лазар уже был бы мертв…

Погрузившись в задумчивость, Сара не сразу поняла, что она уже не одна. Кто-то стоял прямо перед ней, прислонившись к стволу дуба, стоял настолько неподвижно, что Сара почти поверила, что он был там все время, а она просто не заметила его. Еще одно краткое мгновение — последнее — женщина пыталась убедить себя, будто это просто один из гостей, а потом все-таки сдалась и поверила собственным глазам.

Стоявший перед ней мужчина был ростом с ребенка — Сара, сама отнюдь не великанша, возвышалась над ним на голову. Он был одет в нечто наподобие замшевой тоги, а кожа его была испещрена темными узорами, почти в точности совпадавшими с пятнами лунного света, проникавшего сквозь листву. На шее у него красовалась витая гривна из чистого золота, с янтарными застежками, сделанными в форме желудя. В длинные волосы были ловко вплетены листья, и этот лиственный плащ усиливал маскирующий эффект.

Он был бос, и Сара не заметила при нем никакого оружия. Но одних лишь глаз хватило бы, чтобы всякий предпочел остерегаться его. Эти глаза искрились, как озерный плес в лунную ночь, и под их властным взглядом Сара обнаружила, что не может даже пошевелиться.

— Сара… — его голос напоминал шорох ветра в листве. — Ты не принадлежишь этому месту. Зачем ты пришла?

Сара не могла ответить на этот вопрос, даже если была бы в силах вымолвить хоть слово. Внезапно она отчетливо почувствовала, что не принадлежит Мункойну, — но чему же она тогда принадлежит?

Пока женщина мучительно пыталась найти ответ, незнакомец подошел ближе, и его холодные пальцы коснулись лба Сары. И Сара даже сквозь холод апрельской ночи ощутила странный зеленый запах, исходящий от его кожи, горьковатый и сладковатый одновременно.

— Вызванная, ты можешь занять место той, которая не может больше помогать нам, — решил эльф. — Ты пришла на ее место, чтобы помочь этой земле, хоть и не сможешь получить от нее здоровье, пока на самом деле не свяжешь себя с судьбой этого королевства. Будь осторожна, владычица Мункойна!

Слова неведомого существа породили тысячу вопросов, но едва лишь Сара набрала воздуха в легкие, ее охватило странное ощущение — как будто она только что проснулась, хотя все это время была в полном сознании.

А эльф исчез.

Эльфы… буквально сегодняшним вечером Сара слышала, как о них мимоходом упомянули в разговоре. Но все равно одна лишь мысль об этом народе казалась Саре странной. Действительно ли тот, кого она видела, принадлежал к Волшебному народу? И если да, зачем он явился?

«Ты не принадлежишь этому месту», — сказал он.

И у Сары осталось пугающее ощущение, что он прав.

8 — ПОЗОЛОЧЕННАЯ ЛИСИЦА (КОРНУОЛЛ, АПРЕЛЬ 1805 ГОДА)

ЗА НЕСКОЛЬКО ЧАСОВ до того, как его милость герцог Уэссекский обнаружил интересовавшего его человека, а маркиза Роксбари получила столь огорчительное известие, в другом уголке Англии состоялась довольно важная беседа.

По крайней мере, она была важной для одной из участвовавших сторон. Прочие же, кажется, уделяли ей очень мало внимания.

— Теперь послушайте, девочка моя… — словно почувствовав, что говорит чересчур приказным тоном, граф Рипонский остановился и собрал все свои небогатые запасы очарования.

Ричард Хайклер был графом Рипонским, семнадцатым в роду, и вступил в графское достоинство примерно два года назад, после того, как его старший брат, вдовец Гилдфорд, погиб на охоте. Покойная жена Гилдфорда даровала миру лишь одно дитя, девочку, каковое обстоятельство и послужило причиной внезапного возвышения Ричарда. Вполне естественно было предположить, что новоявленный граф отнесется к невольной причине своего возвышения с безграничной чадолюбивой теплотой.

Однако все обстояло совсем иначе. Новый граф Рипонский, поднявшись столь высоко, не желал останавливаться на достигнутом и планировал дальнейшее возвышение… если удастся устроить нужный брак нужной особе.

— Мириэль, — тоном записного обманщика произнес он. Подобно своему отцу и старшему брату, Рипон был темноволос и отличался грубоватыми чертами лица. Было в нем нечто от мастиффа. Хотя он женился много лет назад, составив наилучшую партию, какую только смогла обеспечить ему семья, у Рипона и его графини не было детей. Так что в девушке, к которой сейчас обращался Рипон, заключались все лучезарные надежды семьи на будущее.

Мириэль Дженанна Грейе Баллейн Хайклер ответила своему дяде и опекуну невозмутимым взглядом голубых глаз. Ей было семнадцать лет, и она была ожившим портретом покойной матери: молочно-белая кожа и полуночно-черные волосы. Хотя ее отец покоился в могиле уже больше двух лет, Мириэль продолжала носить строгий траур, как из-за безразличия, проявляемого новым графом к ее гардеробу, так и в соответствии с собственным желанием.

— Ну же, дитя, не надо так волноваться. Тебе понравится Лондон — и Джейми тебе тоже понравится. Из вас получится прекрасная пара…

— И там будут наряды, и сладости, и место при дворе для твоих дядюшек, — пропел у него из-за спины насмешливый голос.

Семейство Хайклеров было весьма многочисленным: у нынешнего графа насчитывалось еще четыре брата. Двое из них в настоящий момент служили в экспедиционных частях в Испании, а самый младший состоял членом одного из религиозных орденов на севере Англии. Последний же из братьев Хайклеров — следующий по старшинству после нынешнего графа — маячил сейчас в дверном проеме.

Даже в костюме для верховой езды Джеффри Хайклер выглядел так, словно только что сошел с вывески галантерейного магазина на Бонд-стрит. Монохромное совершенство черно-белого наряда портил лишь жилет цвета красного вина, и хотя фигура Джеффри могла служить живым воплощением лени, он постукивал по сапогам хлыстом с оправленной в серебро рукоятью, недвусмысленно выказывая раздражение и нетерпение.

В отличие от брюнета Ричарда, Джеффри был блондином. Он проводил время, проигрывая свое небольшое жалованье, и мгновенно оказывался завален счетами от любого торговца, которому хватало глупости предоставить ему кредит. Несмотря на постоянные намеки старшего брата, утверждавшего, что армия — это непревзойденная возможность обрести одновременно и славу, и добычу, Джеффри оставался глух к этим уговорам… и неразборчив в средствах.

Возможно, именно эта гибкость и заставила графа Рипонского включить младшего брата в свои планы, как только его светлые мечты начали перерождаться в нечто более темное. Для заговора нужны заговорщики, а Джеффри Хайклер был вхож к принцу Джеймсу.

— А, Джеффри! — приветствовал Рипон младшего брата. Джеффри ответил насмешливым поклоном. — Я думал, двор вернулся в Лондон.

— Двор — да, а молодой принц остался в Шотландии. По некоторым причинам он не слишком-то рад помолвке с датчанкой, — при этих словах Джеффри пожал плечами, давая понять, что лично его не интересуют причины, вызвавшие недовольство принца, — и еще менее рад столь внезапно назначенной свадьбе. А как поживает наша маленькая мадонна?

— Не богохульствуй, — рассеянно одернул его Рипон, потом добавил: — Я и не думал, что венчание принца состоится так скоро.

— Наш доблестный король желает заполучить датские порты для своего флота и датскую армию для военного союза. После этого кажется вполне логичным попросить датскую принцессу для наследника престола. Кроме того, если он не возьмет себе жену из Дании, останется не так уж много королевских домов, готовых предоставить невесту принцу-протестанту…

— Принцу-еретику, — поправил брата Рипон и добавил, словно по заученному: — Наследнику королевства язычников, вероотступников, и даже хуже.

— …а король не склонен прислушиваться к нытью своей сестры и в этом поколении еще раз заключать родственные союзы с каким-нибудь из немецких государств, — закончил Джеффри. — И потому, раз уж договор — в смысле брачный контракт, — подписан, следует скрепить его как можно скорее, не дожидаясь, пока Наполеон еще раз перекроит карту Европы.

Джеффри оттолкнулся от дверного косяка и небрежным шагом вошел в кабинет Рипона, стаскивая на ходу черные перчатки для верховой езды. Не спрашивая у брата разрешения, Джеффри подошел к столу и налил себе большой бокал виски. Студеный отсвет корнуоллской весны озарил лицо Джеффри, придавая его неземной красоте черты сходства уже не с архангелом, а с Люцифером.

— Так или иначе, Джейми сейчас в Холируде, и вы можете найти меня там, — по крайней мере, до тех пор, как он решит осчастливить Букингемский дворец и Лондон своим очаровательным присутствием. Мы — я и принц — находимся не в таких отношениях, чтобы он позволял командовать собою как мне заблагорассудится, — он куда больше прислушивается к этому чертову лакею Бруммелю! — добавил Джеффри.

— Вам следовало приложить больше усилий, чтобы завоевать его доверие, — негромко произнес Рипон. Его слова были адресованы Джеффри, но при этом граф не сводил немигающего взгляда с племянницы.

Конечно, на дворе стоял 1805 год, но у многих знатных семейств королевства была долгая память… а те, кто не послушался повеления короля Генриха и не сменил религию, оказались в меньшинстве в той покорной Англии, которую создал Карл Второй после Реставрации. Ныне Англия была терпимым государством, хотя и протестантским, и власть дворян-католиков, которую они ненадолго обрели во времена кровавой Марии Стюарт, давно уже пошла на убыль.

— Принц Джеймс не слишком-то умен, — сказал Рипон, глядя на Мириэль. — Им нетрудно управлять.

— Если ты так говоришь, дорогой брат… — пробормотал Джеффри, обращаясь в основном к своему виски.

Намеренно игнорируя брата, Рипон продолжал увещевать молчащую племянницу, и тон его был знаменательно многозначительным:

— А когда у принца появится молодая жена, она, несомненно, возьмет двор в свои руки, отсекая нежелательное влияние, — и вернет Англию в лоно единственно истинной религии, католической церкви.

Мириэль прилагала все силы, чтобы твердо встретить взгляд дяди Ричарда, но не прошло и секунды, как девушка дрогнула и опустила глаза, уставившись на свои сплетенные пальцы. Мириэль знала, что дядя что-то задумал, — за последние двенадцать месяцев граф не раз намекал на приближение событий чрезвычайной важности, — но ей и в голову не могло прийти, что ее хотят сделать орудием в интриге такого масштаба! Хайклеры всегда неприязненно относились к последователям нового учения, как принято было называть протестантские секты, когда они только-только появились, и Мириэль научили презрению к еретикам и язычникам, точно так же, как научили латыни, греческому и катехизису.

Но во времена старого графа, ее отца, эту неприязнь тактично оставляли для собственного употребления, не выставляя напоказ. И при нормальном ходе событий Мириэль вышла бы замуж за отпрыска какого-нибудь католического семейства и делила бы свое время между детьми и классической литературой.

Но когда отец умер и графом Рипонским и главой семейства стал дядя Ричард, он не унаследовал от старшего брата его безразличия к упадку графства. И теперь красота Мириэль — которой та, как всякая добропорядочная юная леди, приучена была пренебрегать, ибо тщеславие есть тяжкий грех, — внезапно приобрела чрезвычайно важное значение.

Это была приманка, при помощи которой граф Рипонский намеревался поймать в свои сети принца.

— Ведь ты же не подведешь меня, дитя? — строго обратился к племяннице Рипон. — Как только колечко окажется у тебя на пальце, мы положим конец этой бессмысленной войне с Францией. Король стар, а его единственный сын — бесполезный лентяй и вполне созрел для того, чтобы править по указке лучших людей королевства. Католическая Англия — не противник императорской Франции, а, напротив, естественный ее союзник…

— Неужели вы считаете, будто она понимает, что вы ей говорите? Или вы настолько соскучились по слушателям, дорогой брат? — насмешливо поинтересовался Джеффри. — Вы с тем же успехом могли бы беседовать с попугаем — все равно девчонка ничего не смыслит в ваших планах. Верно ведь, племянница? — слащавым тоном спросил он.

— Да, дядя Джеффри, — прошептала Мириэль, не поднимая взгляда.

— Но ты выполнишь свою часть дела? — не унимался Рипон. — Если я привезу тебя в Лондон и предоставлю возможность видеться с принцем, то я не потерплю, чтобы твоя малодушная сентиментальность погубила все мои труды!

— О, она сделает то, что ей скажут, — заявил Джеффри, отворачиваясь от окна и снова принимаясь постукивать рукоятью плети по высокому голенищу черного сапога для верховой езды. Он бросил взгляд на Мириэль и улыбнулся. — Я за этим присмотрю.

Весной лишь человек глупый и отчаянный мог отправиться в путь по дорогам Англии и надеяться, что куда-нибудь прибудет. Даже главные дороги в это время превращались в мешанину камней, о которые ломались оси экипажей, и грязи, в которой вязли колеса, и потому проехать по ним кому-либо, кроме всадника, было делом в высшей степени проблематичным.

Но все же возможным… при наличии терпения, должной подготовки и нескольких прочных карет.

Иокаста Сибилла Гонория Мэшем Дайер, вдовствующая герцогиня Уэссекская и бабушка нынешнего герцога, не интересовалась красотами английской глубинки. Пока ее сын Эндрю был жив, герцогиня ради его блага терпела жизнь в сельской местности, но после того, как тринадцать лет назад Эндрю пропал во Франции, она заперла Уэссекс-Корт и теперь делила время между Лондоном и Батом.

Благодаря многолетней практике вдовствующая герцогиня научилась безошибочно угадывать по весне тот момент, когда дороги уже можно было считать условно проходимыми, и как только ее компаньонка вернулась, выполнив поручение в Уилтшире, ее милость герцогиня Уэссекская отправилась в Лондон. Неделя тяжелого пути, и вдовствующая герцогиня добралась до своего старинного, тесного городского дома, расположенного на Найтрайдер-стрит, где на него падала тень собора Святого Павла и долетал плеск волн Темзы.

Хотя над входной дверью и красовалась потемневшая от времени серебряная надпись «Тенебре», здание называлось Дайер-хаус. Оно принадлежало семейству Дайеров еще до того, как они получили герцогский титул. За эти годы город разросся на запад, и аристократия переселилась из окрестностей Сити на Оксфорд-стрит, в некогда пустынные поля между Сохо и Тайберном. Но Дайер-хаус принадлежал этому семейству с незапамятных времен, а Дайеры меняли свои привычки еще медленнее, чем заводили их. Хотя покойный герцог — Эндрю, отец Уэссекса, — вел дела достаточно предусмотрительно, в результате чего его сын оказался теперь владельцем большей части домов на Пикадилли, вдовствующая герцогиня упорно отвергала все льстивые предложения выстроить ей дом где-нибудь в просторных новых кварталах. И вот теперь, хотя до наступления мая оставалось еще несколько дней, с внушительной мебели в стиле времен короля Якова были сняты голландские чехлы, а у входной двери повесили начищенный до блеска молоточек. Тем самым официально объявлялось: вдовствующая герцогиня Уэссекская въехала в свою резиденцию.

— Где этот мальчишка?! — негодующе спросила герцогиня у своей компаньонки.

Дама Алекто Кеннет ласково улыбнулась своей госпоже. Алекто служила герцогине глазами и ушами с тех самых пор, как ее милость устала от высшего света, — а кроме того, выполняла задачи, за которые герцогине не позволяло взяться ее высокое общественное положение, — и давно уже привыкла к перепадам настроения пожилой женщины.

— Я уверена, что он явится сразу, как только решит, что выглядит достаточно прилично, — с мягкой укоризной произнесла дама Алекто. — Кроме того, он должен явиться в Хосгардз и побеседовать со всеми теми джентльменами, о которых, как он считает, вы и не подозреваете.

Вдовствующая герцогиня Уэссекская коротко рассмеялась.

— Хосгардз, «Белая Башня»… Интересно, я вообще увижу Уэссекса до окончания светского сезона? Однако всегда следует делать хорошую мину. Пожалуй, стоит проявить любезность и позволить ему ознакомиться с нашими планами. Алекто, вы провели много времени в обществе этой девушки. Она справится?

— К тому моменту, как прибыл Уэссекс, я провела с ней не так много времени, как мне хотелось бы, — медленно ответила дама Алекто, собираясь с мыслями, — и мне не понравилось, что он увидел меня. И еще больше мне не понравилось, что он задался вопросом, что я там делаю

— Да. Это непременно вызовет вопросы, — сухо согласилась герцогиня. — Мой внук задает слишком много вопросов, и они непременно возникнут, если ваш визит станет предметом разговоров…

— Или если доктор Фальконер выскажет свои подозрения по поводу столь своевременного выздоровления леди Роксбари. Этот невежа осматривал Роксбари и знал, что она умирает, — сказала дама Алекто. Теперь же доктор Фальконер подозревает, что леди Роксбари ради спасения жизни заключила сделку со сверхъестественными силами.

— Как мог бы сделать любой, окажись он в подобной ситуации и располагай такой возможностью, — сказала герцогиня. — Доктор Фальконер ничем не сможет помешать нам, если только вдруг не заподозрит правду — что та Роксбари, которую он знал, действительно умерла.

Вдовствующая герцогиня вздохнула и бросила письмо, которое сочиняла перед этим, на крохотный китайский письменный столик в одном из углов гостиной, загроможденной самыми разными вещами. Герцогиня, подобно сороке, испытывала неодолимую тягу ко всему яркому и необычному, и гостиная ее была переполнена экзотическими сувенирами, привезенными друзьями герцогини из заграничных поездок.

— Бедное дитя. Она была моей крестницей, и я, надо признаться, не всегда исполняла обязанности крестной. Но сейчас некогда горевать над тем, чего уж не изменишь, — живо добавила герцогиня. — Маркиза Роксбари необходима, и Англия получит ее, неважно, честными средствами или дурными.

— Думаю, это всего лишь вопрос времени: девушка забудет свою прежнюю жизнь в том мире, откуда мы ее забрали, — медленно произнесла дама Алекто. — Составленное мною укрепляющее лекарство сгладит старые воспоминания, а каждый день будет все надежнее приучать ее к жизни маркизы Роксбари. Вскоре она будет знать эту жизнь в мельчайших подробностях и считать, что всегда так жила.

— И она войдет в семью Уэссексов и продолжит род, — закончила вдовствующая герцогиня. Лицо ее было невозмутимо, но в голосе проскользнула нотка беспокойства. — Он должен подчиниться мне — наши семьи договорились об этом браке сразу после рождения девочки; Канингхэмы всегда были тесно связаны со Стюартами, и король Генрих после прибытия принцессы Стефании непременно захочет, чтобы Роксбари поддержала его. Он захочет, чтобы Роксбари помогла принцессе войти в здешнее общество, а Роксбари не сможет стать компаньонкой принцессы, пока сама не превратится в замужнюю даму.

— Значит, у герцога Уэссекского должна появиться герцогиня — и как можно скорее, — заметила дама Алекто. — И давайте молиться, чтобы Древний народ простил нам замену одной Роксбари на другую.

— Должны простить, — сказала вдовствующая герцогиня Уэссекская. — У нас нет другого выхода — если мы хотим сохранить трон.

«Им следовало бы проявить хоть каплю сострадания к несчастному, — еще плохо соображая после сна, подумал Уэссекс, — и не позволять солнцу светить мне прямо в глаза в такой ранний час». На самом деле он вполне успешно вернулся бы в объятия Морфея, если бы Этелинг не выбрал этот самый миг, дабы благопристойно дать знать о своем присутствии.

Этелинг был самым лучшим и самым старым слугой его светлости. Это именно он поддерживал покои его светлости в Олбани именно в том виде, в каком им надлежало находиться, и гардероб его светлости — в таком состоянии, чтобы он соответствовал всем случаям жизни, от приема в королевском дворце до ночной беготни по лондонским крышам.

В дополнение к этим неоценимым талантам Этелинг славился еще и полнейшим отсутствием любопытства.

Но несмотря на столь беспримерные надежность и послушание, Этелинг умел быть настойчивым и строгим, когда того требовал долг. А потому, завидев своего господина в разворошенной кровати, Этелинг кашлянул.

Всякое шевеление под толстыми шерстяными одеялами прекратилось. Приободренный Этелинг попытался слегка прочистить горло.

— Ну ладно, ладно, Этелинг, — отозвалось стеганое покрывало. — Я уже проснулся.

Кровать скрипнула, и из-под одеял показалось виноватое лицо его светлости.

Ночь была долгой, а игра — серьезной; они с Костюшко вернулись в Лондон, привезя с собой убийцу, известного под кличкой Гамбит. После соответствующих расспросов и уточнений выяснилось, что это некий Шарль Корде, уроженец французской колонии Луизианы, и что он, несмотря на внешность оборванца, является доверенным и весьма высокопоставленным агентом Талейрана. Напарники оставили Корде на попечение Мисбоурна и решили отпраздновать успех; в памяти Уэссекса слишком живы были ночи, проведенные в канавах или под живыми изгородями, и потому он оказался чрезвычайно восприимчив к притягательной роскоши притонов и злачных мест Лондона.

Уэссекс провел рукой по волосам, возвращая им подобие порядка, признаваемого нынешней модой. Он взглянул на свою безукоризненную льняную ночную сорочку с таким видом, словно никак не мог вспомнить, при каких обстоятельствах он ее надел, — а потом перевел взгляд на слугу, со спокойствием, которое само по себе было обвинением.

— Чего желает ваша светлость сегодня утром, чай или шоколад? — сурово спросил Этелинг.

Уэссекс скривился.

— Моя светлость желает знать, в результате какого crise de coeur[10] ты, мой добрый Этелинг, вваливаешься ко мне в спальню раньше двух часов пополудни?

Тут его светлость посетило пренеприятное предчувствие.

— Я ни с кем не обещал встретиться сегодня утром?

— Нет, ваша светлость. Как вы неоднократно мне приказывали, я принял меры, дабы помешать вашей светлости назначать на сегодня какие-либо светские встречи ранее чем на вечер. Я сию минуту согрею воду для бритья, а ваша светлость может, если пожелает, перед завтраком просмотреть утреннюю почту.

Добившись своей цели, Этелинг покинул комнату. Неудовлетворенное любопытство довершило миссию слуги: молодой герцог окончательно проснулся. «Что же такого принесли с утренней почтой, чтобы Этелинг решился устроить этот любительский спектакль?» — заинтересовался Уэссекс.

Прежде чем он успел прийти к какому-либо определенному выводу, Этелинг вернулся в спальню, неся таз и ведерко с горячей водой. Под мышкой он держал футляр с бритвенными принадлежностями. Уэссекс спустил длинные ноги с кровати и потянулся за халатом, лежавшим тут же под рукой, на спинке кресла. Поежившись, герцог натянул халат. Он прошел мимо открытой двери, ведущей в туалетную комнату, и в зеркале трюмо заплясало искаженное отражение высокого светловолосого мужчины с лицом заостренным, как клинок.

Этелинг поставил тазик на наклонную крышку дубового буфета и примостил рядом ведерко. Налив воды в небольшую чашу, стоявшую наготове, он добавил мыла и принялся работать помазком, пока чаша не заполнилась пышной пеной. Когда все было готово, Этелинг перелил остатки воды из ведерка в таз. Над тазом поднялись струйки пара, и зеркало ненадолго подернулось дымкой.

— Если вашей светлости будет угодно…

— Моей светлости не угодно, Этелинг. И ты сам это прекрасно знаешь.

Уэссекс открыл футляр и извлек оттуда бритву.

Упорное желание его господина бриться самостоятельно наносило тяжкое оскорбление представлениям Этелинга о приличии. Но все мольбы слуги оставались тщетны. Его светлость лишь заверял Этелинга, что не хочет чрезмерно привыкать к его услугам, потому что так он совершенно разучится бриться сам, и в результате ему придется появляться при иностранных дворах небритым.

Этелинг конечно же не верил в эту неприкрытую чушь. Он просто считал, что его светлость упрям — весь в отца. С другой стороны, подобное упрямство было отличительной чертой Уэссексов и вызывало у Этелинга тайную гордость: ведь лишь безукоризненный слуга может ужиться с таким упрямым господином.

Когда Уэссекс наконец-то явил своему зеркалу и всему миру чисто выбритое лицо, он перешел в туалетную комнату. Этелинг уже стоял наготове, чтобы помочь герцогу справиться со всеми шедеврами портновского искусства, с которыми должен ладить джентльмен, следящий за модой.

Утренней почты пока что не было видно. Уэссекс знал, что ее принесут вместе с завтраком, и да поможет Бог человеку, который попытается нарушить тот порядок вещей, который Этелинг считает правильным.

Что ж, так тому и быть. Его светлость переключил внимание на одежду.

Поскольку Уэссекс собирался после обеда покататься верхом в Грин-парке, он остановил свой выбор на белых замшевых лосинах и сапогах цвета бычьей крови, с высокими голенищами и золотыми кисточками — такие шили лишь в одной-единственной мастерской, у Хоби. Рубашку из ослепительно белого батиста, с кружевными манжетами, затмевал собою жилет из бледно-желтого египетского льна. Жилет был украшен эмалевыми пуговицами русской работы, и на неярком фоне эти пуговицы особенно выразительно горели алым и темно-красным. Выбор галстука был делом нелегким, но его светлость предпочитал простоту и выбрал требуемое с первой попытки.

Этелинг вопросительно взглянул на шкаф с камзолами его светлости, но герцог лишь покачал головой. Его светлость пожелал сперва подобрать все прочие аксессуары. Особо не задумываясь, он выбрал часы, брелок и золотую булавку для галстука; все эти вещи не просто выглядели как обычные украшения, но и являлись таковыми. Затем Уэссекс надел на палец кольцо с герцогской печатью и решительно задвинул ящик.

После этого выбор камзола цвета красного вина был предрешен — и действительно, герцог, почти не размышляя, выбрал именно его. Пребывание в армии сделало Уэссекса, пожалуй, даже более чувствительным к деталям моды, чем это было свойственно большинству его товарищей.

Уэссекс холодно взглянул на шифоньер с бесчисленным множеством отделений, и на краткий миг ему отчаянно захотелось вернуться к своим людям — пусть даже в компании с блохами, скверной водой, постоянными простудами и всем прочим.

Вежливое покашливание Этелинга вернуло его светлость к реальности.

— Теперь, я полагаю, завтрак, — сказал Уэссекс. — И наконец-то утренняя почта.

Как правило, его светлость завтракал без особого аппетита, и если бы это зависело от него, еда — по крайней мере на этот раз — уступила бы первенство утренней корреспонденции.

Вскорости, прихлебывая горький шоколад и ожидая появления сдобных булочек с маслом, его светлость с энтузиазмом гончей, почуявшей зверя, принялся за содержимое нагруженного с горкой серебряного подноса для писем.

Верхнее письмо — бледно-сиреневый конверт из веленевой бумаги, так сильно благоухающий лилиями, что это наводило на мысль о похоронах, — Уэссекс бросил в камин не распечатывая. Он сделал это без малейших угрызений совести; Айвэ писала лишь затем, чтобы попросить денег, а Уэссексу казалось, что он уже и без того достаточно оплачивал ее удовольствия. Видит Бог, Уэссекс никогда не пошел бы на любовную связь с женщиной своего класса, но существовали пределы, ниже которых он не позволил бы себе опуститься. Миссис Арчер оказалась куда вульгарнее, чем представлялась сначала, когда Уэссекс познакомился с ней.

Уэссекс на миг нахмурился, потом выбросил эти мысли из головы. Вручить прощальный дар, дать понять, что им не следует более поддерживать знакомство, — и с этой связью будет покончено, причем без особых хлопот. Окончательно позабыв об этом деле, герцог продолжил перебирать почту.

Счета: от Таттерселла и Вестона, от Эспрея и Тальмаджи, от поставщика вин, от поставщика табака, от перчаточника. Уэссекс отложил их в сторону, чтоб оплатить в ближайшее время. Герцог отличался неаристократической пунктуальностью в оплате своих счетов. Роль игрока в Игре теней влекла за собой определенные последствия: она означала, что жизнь герцога постоянно находится под угрозой. А Уэссекс не хотел обременять нынешнего своего наследника — двоюродного брата, человека ученого и чрезвычайно рассеянного, — своими долгами.

Если бы Уэссекс умер, не оставив потомства, этот наследник не унаследовал бы ни герцогских долгов, ни герцогской короны; при учреждении этого герцогства было особо оговорено, что титул герцогов Уэссекских передается только по прямой линии. Но за семьей сохранялось родовое графство, и новый граф Скатахский вряд ли стал бы особо горько скорбеть об утрате герцогского титула: графство было и древним, и богатым. Родовое гнездо Скатахов, Лаймондхайт, находилось среди диких и прекрасных холмов Чевиота, и двоюродный брат и предполагаемый наследник Уэссекса уже обосновался там, в соответствии с пожеланием самого герцога. Его оттуда не выгонят, даже если Уэссекс каким-нибудь немыслимым образом умудрится произвести на свет наследника титула.

Поймав себя на столь необычном повороте мыслей, Уэссекс покачал головой. Должно быть, пробуждение в неурочный час вызывает у человека чересчур причудливые фантазии; да тут еще и недавняя неожиданная встреча с бывшей нареченной невестой. К счастью, Роксбари явно стремится утратить свою свободу ничуть не более, чем Уэссекс — положить этой свободе конец.

Ну так что же такое прячется в этой груде бумаги, что Этелинг сходит с ума?

Уэссекс принялся безжалостно перекапывать оставшуюся почту: карточки с приглашением на приемы, наверняка беспросветно скучные; две толстые пачки писем, присланные с нарочным, — и путешествовали они отнюдь не в сумках с дипломатической почтой…

Ага! Вот оно. От бумаги исходил едва заметный солнечный запах цветущего апельсина — тот же самый, что и от ее одежд.

Она писала не часто, эта выдающаяся женщина, после смерти матери ставшая для Уэссекса центром всей его жизни. Когда Уэссекс благодаря своим уникальным дарованиям был призван на более широкую сцену деятельности, они по совместной договоренности решили, что писать письма в подобной ситуации практически бессмысленно. Он, исходя из соображений безопасности, не мог даже обиняками рассказывать, как именно проводит время, а то ограниченное пространство, в котором все еще перемещалась она, вряд ли могло представлять интерес для него, после столь дальних путешествий. А потому они решили хранить свои чувства особо: не погребать под грузом перемен, накапливающихся с каждой минутой, а приберегать для тех редких случаев, когда им удавалось пообщаться лично, как это было до того, как отец Уэссекса отправился следом за его матерью в холодное царство Аида.

Уэссекс помедлил немного, прежде чем распечатывать письмо от бабушки.

Почему она написала ему именно сейчас?

Он не приехал в Бат, чтобы отпраздновать с ней Рождество; по правде говоря, в это время он находился весьма далеко отсюда. Они не извещали друг друга о своих приездах и отъездах; фактически до получения этого письма, отправленного из Лондона, у Уэссекса были все основания полагать, что вдовствующая герцогиня все еще находится в Бате, где она имела обыкновение проводить зимние месяцы. В свою очередь, герцогиня, отправляя письмо в Олбани, никоим образом не могла быть уверена, что оно его там застанет; Уэссекс вернулся из Франции всего неделю назад, а до своей городской резиденции добрался лишь вчера вечером.

Любопытно. Достаточно любопытно, чтобы Этелинг решился его разбудить. Уэссекс вскрыл конверт и внимательно прочел бабушкино письмо. Деланное безразличие сменилось полнейшей озадаченностью, а затем откровенным ужасом. Герцог перечитал письмо — раз, потом другой.

Вдовствующая герцогиня желала видеть своего внука за чаем, во вторник, в половине третьего. Просьба — совершенно необычная, если не сказать уникальная, — не сопровождалась никакими объяснениями. Просто повеление явиться, и все.

И вторник, о котором шла речь, наступил сегодня.

— Этелинг! — На миг его светлостью завладела неприкрытая паника. Он вскочил из-за стола, напрочь позабыв о завтраке.

Слуга, все еще в фартуке — он одевался так для выполнения некоторых работ по дому, — мгновенно явился на зов.

— Я ошибся, — сурово произнес герцог. — Этот сюртук мне не подходит. И я не еду сегодня кататься верхом.

Сара Канингхэм, леди Роксбари — то есть, как напомнила она себе, полноправная маркиза Роксбари, — с раздражением и изумлением оглядела гардеробную комнату своего лондонского дома, до предела забитую сундуками. Некоторые из них, как радостно сообщили маркизе слуги, не извлекались с чердака Мункойна еще со времен ее бабушки.

Возможно, подумала Сара, она не совсем точно сообщила Нойли о своих намерениях. Возможно, горничная решила, что должна подготовить свою госпожу к поездке в Тимбукту.

С момента бала-маскарада в Мункойне прошло всего три дня, но, к счастью, Саре не пришлось за этот краткий промежуток времени упаковывать и перевозить на пятьдесят миль севернее все свое хозяйство. Нет, слуги давно уже готовились к ежегодному переезду маркизы Роксбари в Лондон, и как только позволило состояние дорог, великое множество сундуков, ящиков, пакетов и свертков было отослано вперед.

А потому на следующее утро после бала, когда Сара обнаружила, что Уэссекс и его приятель, Костюшко, сдав пленника в суд графства, так и не вернулись обратно, для маркизы не составило ни малейшей проблемы приказать подать карету и отбыть в Лондон a l'instant.[11]

Понадобилось три дня, чтобы добраться по неровным дорогам до Лондона, и у Сары было достаточно времени для обдумывания ситуации. Предположим, она сумеет отыскать Уэссекса. И что она ему скажет? Этот человек, Гамбит, наверняка уже растворился в толпе лондонцев, какую бы судьбу ни уготовил ему Уэссекс. И какое ей, собственно, дело до дальнейшей судьбы этого убийцы?

Но оставалась одна загадка. Ни во время первой их встречи с Уэссексом, ни при последующих — Сара не испытывала по отношению к нему ни малейшей влюбленности, и все же ей хотелось снова увидеть герцога — причем она сама не знала зачем. Она просто ощущала непреодолимое желание находиться рядом с ним.

Это очень странно. В конце концов, она вовсе не влюблена в этого человека, — а маркиза Роксбари вовсе не обязана кого-то ждать, даже ради того, чтобы доставить удовольствие герцогу Уэссекскому!

Возбуждение и страх, владевшие ею в вечер бала, и утомительная поездка в Лондон почти прогнали ощущение неуверенности. Каждый день Сара чувствовала себя все спокойнее и привычнее в роли леди Роксбари и перестала удивляться странным провалам в собственной памяти. Стоило ей что-нибудь забыть, как к ней тут же спешил с подсказкой кто-нибудь из слуг — или какой-нибудь гость еще охотнее подхватывал фразу маркизы и договаривал за нее.

Так что все было прекрасно.

Сара задумчиво смотрела на носок матерчатой туфельки, выглядывающий из-под подола неяркого утреннего наряда. Плотное зеленовато-голубое платье, скромно расшитое по лифу мелкими цветочками, прекрасно подходило для поездки, но в нем нельзя было показаться на глаза ни блистательному лондонскому свету, ни пышному двору короля Генриха Девятого Стюарта.

Ни ее крестной.

Когда Сара добралась до Херриард-хауса, ее там уже ждало послание. Херриард-хаус, почти такой же старый, как и Мункойн, находился довольно далеко от фешенебельной Пикадилли. Его грозный беломраморный фронтон в стиле итальянского архитектора Палладио смотрел на Парк-лейн и Гайд-парк. Позади дома находилась Гросвенор-сквер, а лишь в нескольких минутах езды севернее располагалась Хай-Холборн, дорога, соединяющая Лондон с Оксфордом. Отсюда Сара могла наблюдать за всем обществом и править этим маленьким островным королевством с имперскими владениями — при условии, конечно, что она потрудится сохранить добрые отношения с теми, кто могуществом превосходит даже ее.

И вдовствующая герцогиня Уэссекская, несомненно, входит в их число. Хотя крестная Сары и удалилась от общества после смерти своего единственного сына, она до сих пор оставалась лицом влиятельным, и если она вздумает выступить против Сары…

«Ох, Сара, не будь такой мнительной! Вдовствующая герцогиня — твоя крестная; она всегда относилась к тебе как к родной. Разве не она прислала к тебе даму Алекто, когда твой фаэтон столкнулся с бристольским почтовым?

Разве нет?»

Но самоирония не принесла желаемого результата. Память молодой женщины зияла раздражающими провалами, и, все еще чувствуя усталость после дороги — ее карета достигла Лондона буквально несколько часов назад, — Сара взяла с письменного стола конверт из бежевой веленевой бумаги и заново перечитала письмо:

«Вдовствующая герцогиня Уэссекская приглашает вас к себе на чай во вторник, 25 апреля…»

Сегодня.

В назначенный час Уэссекс прибыл в Дайер-хаус, с непередаваемой грацией сойдя с наемного фаэтона: его милость не держал экипажей, но в то же время не мог явиться к своей бабушке в наряде для верховой езды — это было бы вопиющим нарушением приличий. Герцогу открыл дряхлый дворецкий, состарившийся на службе этому семейству; Уэссексу хотелось бы видеть у входа в Дайер-хаус охрану понадежнее. Тем не менее его светлость вручил Лэнгли пальто и шляпу, взмахнул тростью с янтарным набалдашником и, воздержавшись от комментариев, поднялся на второй этаж, в гостиную.

В Дайер-хаусе даже днем царил полумрак. А потому его светлости понадобилось лишнее мгновение, дабы рассмотреть, что при вдовствующей герцогине находится еще кто-то, кроме дамы Алекто; еще одна женщина.

Затем он узнал гостью, и лишь долгие годы железной самодисциплины позволили герцогу сохранить внешнее спокойствие, какого требовали правила хорошего тона.

— Бабушка, мадам, — произнес Уэссекс, кланяясь обеим дамам.

Даже не стараясь скрыть те чувства, которые испытывала к нему, Сара, маркиза Роксбари, с ужасом уставилась на герцога.

— А, наконец-то вы пришли, Уэссекс, — произнесла вдовствующая герцогиня. — Вы ведь знакомы с леди Роксбари? Ну да, конечно; вы с ней даже помолвлены — сколько уже лет? — Герцогиня сделала паузу, но ни Уэссекс, ни Роксбари ей не ответили. Они словно лишились дара речи.

— Присаживайтесь же, Уэссекс, а я пока велю Лэнгли принести чай, — улыбнулась герцогиня.

Не в силах удержаться, Сара то и дело поглядывала на даму Алекто, компаньонку вдовствующей герцогини, незаметно пристроившуюся в углу гостиной. Но дама Алекто умела не только привлекать к себе внимание, но и, при необходимости, уклоняться от него, и Сара волей-неволей была вынуждена принять участие в беседе.

— Думаю, все мы с нетерпением ожидаем начала нынешнего блестящего сезона, — небрежно произнесла герцогиня. — Особенно если учесть, что на святки должна состояться свадьба принца.

— Принцесса Стефания должна приплыть в Англию где-то через месяц, — вежливо поддержал беседу Уэссекс — Думаю, она высадится в Шотландии и направится в Лондон через Йорк.

За какие-нибудь полчаса, прошедшие с момента прибытия герцога, Сара невзлюбила его еще сильнее — за ту легкость, с которой он откликался на каждую реплику вдовствующей герцогини. Положительно, этот человек не привык лезть за словом в карман.

— Все будут стремиться принять принцессу у себя, — сказала герцогиня. — Даже если принц Джеймс так и не смирился с этим браком, король Генрих всемерно желает его заключения, а это главное. Нам, конечно же, непременно следует пригласить принцессу на ваш свадебный бал; ее появление будет равносильно признанию того, что король одобрил ваш союз.

Беседа сбилась с ритма, и на краткий миг в комнате воцарилась тишина: герцог Уэссекский подыскивал достойный ответ. Сара, убаюканная размеренной беседой, в которой она не принимала особого участия, не сразу поняла, что именно было сказано. Когда же до нее дошел смысл слов герцогини, молодая женщина онемела.

— Простите, бабушка, что вы сказали? — в конце концов переспросил Уэссекс.

— А что такое? — невозмутимо отозвалась вдовствующая герцогиня. — Девяти лет помолвки должно быть довольно для любого мужчины. Тебе уже тридцать три — самое время жениться. У нас как раз хватит времени, чтобы объявить о предстоящем браке. Свадьбу можно сыграть в июне, чтобы не казалось, что она слишком уж явно приурочена к прибытию принцессы.

Уэссекс бросил на Сару бесстрастный взгляд, и молодая женщина, к собственному удивлению, истолковала этот взгляд как безмолвный крик о помощи. Но Сара понятия не имела, чем она могла бы помочь герцогу. И Гарднер, и Нойли говорили о помолвке леди Роксбари с Уэссексом как о чем-то само собой разумеющемся, и на фоне общественных ожиданий какое имело значение, что Сара считает этого человека холодным, бесчувственным уродом?

— Я не принимала решения выходить замуж за его светлость, — услышала Сара свой голос, словно откуда-то издалека.

Это замечание должно бы было порадовать герцога — неблагодарный, он стремился к этому браку ничуть не больше ее самой! — но Уэссекс вдруг ни с того ни с сего сердито взглянул на Сару и вскочил на ноги.

— Бабушка, это несерьезно! — произнес он. — Помолвка, заключенная в детстве, — кто в наше время считается с такими вещами? Всем известно, что я ни в коей мере не связывал свои интересы с маркизой…

— Вы были официально помолвлены, когда Саре исполнилось шестнадцать. Это трудно назвать детством — да и ты уже был отнюдь не ребенком, — перебила его герцогиня и с иронией добавила: — И всем известно, что вы не далее как на прошлой неделе удостоили Мункойн своим присутствием. Уэссекс, мне бы никогда и в голову не пришло, что вы можете быть столь непредусмотрительны — ходить с девушкой в «Альмэкс», появляться с нею повсюду! А ведь у вас не было бы недостатка в приглашениях, стоило лишь дать понять, что вы готовы принимать их.

Сара поняла, что она могла с тем же успехом вовсе здесь не присутствовать: Уэссекс спорил со своей бабушкой, а вовсе не с ней.

— Но, бабушка, я не желаю принимать их. Человеку в моем положении — ведущему определенный образ жизни — есть о чем думать помимо того, чтобы связывать себя по рукам и…

— Да, — парировала герцогиня. — Например, о том, что пора дать герцогству наследника.

Уэссекс вспыхнул и уставился куда-то поверх головы Сары. Сердце девушки забилось быстрее: эти двое обсуждали ее будущее, а на нее обращали внимания не больше, чем на пустое место!

— Я не собираюсь замуж! — громко повторила Сара еще раз. — Ни за герцога Уэссекского, ни за кого-либо другого.

— Но почему же, дитя? — мягко спросила герцогиня. Оказалось, что она вполне способна прислушаться к Саре, когда это совпадает с ее намерениями.

От столь резонного и рассудительного вопроса мысли Сары безнадежно смешались. Она уставилась на герцогиню, едва сдерживаясь, чтобы не вытаращиться самым дурацким образом.

— Потому, что довольно странно будет выглядеть свадьба, на которую не явится жених, — срывающимся голосом произнес Уэссекс.

— Или невеста! — с жаром подхватила Сара.

— Но, дорогие мои, у меня уже готов список гостей для свадебного завтрака, — сказала герцогиня все тем же мягким тоном.

На этот раз Уэссекс ничего не ответил, а просто схватил со столика свои перчатки и трость.

— Бабушка, и вы, ваша светлость, — благодарю за прекрасно проведенное время.

Герцог поклонился с подобающей вежливостью, развернулся и стремительным шагом удалился, прежде чем кто-либо из женщин успел хоть что-то сказать.

— Ах, — произнесла вдовствующая герцогиня, явно довольная подобным исходом, — по-моему, все идет неплохо. Тебе не кажется, дорогая? Мужчины в этом отношении похожи на молодых жеребчиков: нужно показать им упряжь и дать разок-другой удрать от нее. А потом уже можно спокойно их запрягать.

9 — СУМАТОХА ВОКРУГ ПРИНЦА

СЕНТ-ДЖЕЙМССКИЙ ДВОРЕЦ был расположен между Сент-Джеймс-парком и Грин-парком, чуть южнее Вестминстера и здания парламента. К востоку от него находился Букингемский дворец, а к западу расположились казармы Королевской конной гвардии. Его парки и озера на протяжении трех столетий служили пристанищем английскому королевскому дому — с того самого времени, как Генрих Восьмой занял место, где прежде размещалась Сент-Джеймсская лечебница, дабы построить там новый дворец. Красные кирпичные стены Сент-Джеймса видели последнюю ночь короля-мученика, Карла Первого. Суждено им было и увидеть, как потомок дома Стюартов, бросая вызов всему свету, разместил свой двор в тех же самых стенах.

Хотя с тех пор Стюарты, эти вечные бродяги, возвели для себя немало величественных зданий, ни одно из них не могло вытеснить из сердца английских монархов воспоминания о великолепии Сент-Джеймсского дворца. В его парках горделиво выступали лебеди и павлины, прогуливались великосветские модницы, и крестьяне до сих пор гоняли через него свой скот на бойни лондонского Вест Энда. Безумие, охватившее Европу, не затронуло этих мест; напротив, в здешних пределах казалась безумной сама мысль о том, что народ вообще может восстать — снова — и в порыве упрямого, бессмысленного иконоборчества казнить своих законных правителей.

Но во Франции именно это и произошло. И отголоски этой резни ощущались даже здесь, в этом величавом здании под английским небом.

В беспримерных по роскоши покоях, расположенных в восточном крыле Сент-Джеймсского дворца, наследник соединенного королевства Англии, Шотландии, Ирландии и Уэльса одевался для аудиенции у своего отца.

— Ох, нет, Бруммель, не это — это папе совершенно не понравится!

Яков Карл Генрих Давид Роберт Стюарт, принц Уэльский и герцог Глостерский — а для своих многочисленных друзей просто принц Джейми, — был молод: всего-то девятнадцать лет. Каштановые волосы и сверкающие глаза наглядно свидетельствовали, что в нем текла кровь Стюартов и Плантагенетов. Принц был младшим из пяти детей королевской четы, но при этом — единственным сыном, и на него сейчас возлагала свои надежды не только Англия.

Хотя отец принца, король Генрих, человек крепкий и выносливый, мог оставаться на престоле еще не одно десятилетие, принц Джейми был достаточно честолюбив, чтобы стремиться занять собственное место на мировой сцене и наложить отпечаток на новый век. Когда ему того хотелось, принц мог быть обаятелен, как дьявол, — или как Стюарт, — но до нынешнего момента король оставался глух к мольбам и лести своего помешавшегося на армии сыночка.

— Ох, Бруммель, хватит! — взволнованно воскликнул Джейми, обращаясь к своему слуге. — Этот камзол вполне сойдет — я и так уже почти опаздываю на беседу с папой!

Принц подхватил камзол — тот самый, что был строго раскритикован всего лишь несколько мгновений назад, — и принялся натягивать его. Слуга скривился, словно от боли, и приблизился, чтобы помочь принцу.

— «Вполне сойдет» — это не то, что нужно, ваше высочество, особенно в тех случаях, когда вам хочется подтолкнуть его величество к чему-то такому, чего он делать не желает, — назидательно произнес слуга.

Слугу звали Джордж Брайан Бруммель, и ему было двадцать шесть лет — то есть не намного больше, чем принцу. Бруммель обладал весьма выразительными чертами лица, слегка вьющимися темными волосами и серыми глазами и, несмотря на молодость, успел приобрести репутацию диктатора и arbiter elegantarum,[12] достаточно устойчивую, чтобы привести его на королевскую службу.

— Ничего, пожелает, — проворчал Джейми. — Не вижу, с чего вдруг я должен быть единственным в королевстве мужчиной, которому запрещают принять участие в войне в Испании, когда все прочие могут отправляться туда, когда захотят?

— Место корнета в гусарском полку стоит две тысячи фунтов, ваше высочество, — мне это точно известно, — строго произнес Бруммель. Прошлое слуги во многом было загадкой; поговаривали, будто он служил в армии, но проиграл свой офицерский патент и вынужден был вернуться к фамильному делу. — А ваше высочество слишком умны, чтобы не разглядеть, что на самом деле кроется за нежеланием его величества отпустить вас.

Но в данном конкретном случае принц не желал внимать никаким доводам. Вывернувшись из рук слуги и безжалостно сорвав камзол, Джейми подскочил к камину и схватил с каминной полки миниатюру в золотой рамочке: портрет белокурой девушки в горностаевой мантии и жемчугах.

— Как мне надоело это создание! — почти беззвучно выдохнул Джейми, сердито глядя на ни в чем не повинный портрет принцессы Стефании Юлианны, его предполагаемой невесты. Он давно уже знал, что ведутся переговоры по поводу этого брачного союза, — с ним не советовались, но все же его поставили в известность, — однако с беспечностью молодости полагал, что до дня расплаты еще далеко. Но не прошло и двух месяцев после заключения помолвки, как отец объявил ему, что свадьба состоится в сентябре этого года, положив тем самым конец беззаботной холостяцкой жизни Джейми. А что касается мечтаний принца о героических сражениях против врагов Англии…

Джейми повернулся к Бруммелю, не замечая в запале, что потрясает портретом принцессы.

— Конечно, мужчине и принцу подобает жениться — но мне же еще нет двадцати! В этом возрасте еще так много предстоит сделать! Ну почему папа так настаивает, чтобы свадьба состоялась именно сейчас? Помолвка и сама по себе отлично послужила бы политике мистера Питта, а мне бы жилось намного лучше.

— А что, если ваше величество убьют в сражении? — поинтересовался Бруммель с вкрадчивой наглостью, являвшейся одновременно и его личной маркой, и его привилегией. — Если корона перейдет к старшей из ваших сестер?..

— А, этой зануде Марии! — без обиняков выпалил принц, взмахом руки отметая саму мысль о старшей сестре (она вышла замуж за какого-то чрезвычайно неприятного немецкого князька). — Ну а мне-то как быть? Ведь нельзя же замыкать меня, запирать, держать под замком — лишать права на приключения, которое от рождения имеет каждый мужчина!

— Конечно-конечно, ваше высочество, — со вздохом отозвался Бруммель. — Никак нельзя.

Он пересек комнату следом за своим неугомонным подопечным и, сняв с вешалки камзол из бутылочно-зеленой парчи с отделкой из шелка того же цвета, попытался набросить его на плечи принцу.

— Вы опоздаете, ваше высочество, — спокойно сказал Бруммель. — Вам лучше бы пойти и еще раз изложить отцу свои доводы.

Джейми размашистым шагом вышел из комнаты истинный принц с головы до пят. Принц, но очень юный и столь же безрассудный, как и любой из его предков, проживших непростую жизнь. К несчастью, Джейми находился в том возрасте, когда мир становится тесен, а безрассудства любого рода кажутся серьезнейшим на свете делом. Бруммелю оставалось лишь надеяться, что его господин усвоит этот урок… в свое время.

— Но, папа!.. — попытался возразить Джейми.

— Довольно! — рявкнул король Генрих. Генрих стал королем Англии в тридцать лет, после того как его отец, Карл Пятый, — столь же веселый, как и Карл Второй, но куда более безрассудный — погиб на поле боя в Нидерландах. Вместе с короной Генрих унаследовал сеть союзов, меняющих свои цели в зависимости от обстановки, политические связи с Европой, которая, казалось, местами только-только вышла из темных веков, и блестящего, ненасытного, непримиримого врага — Наполеона Бонапарта, Великого Зверя, поселившегося в Европе.

Возвысившись от первого консула до императора, злобный Корсиканский Гений выигрывал битву за битвой, передвигал войска по шахматной доске, в которую он превратил Европу, и претендовал на целые страны, как на шахматные клетки. Бонапарт желал заполучить и Англию, а Генрих намеревался противостоять тирану, даже если ради этого пришлось бы довести до нищеты все королевство и продать в рабство всех своих детей.

Союз с Данией был для Генриха даром Господним: он должен был лишить Бонапарта плацдарма для вторжения в Шотландию, страну, которая исторически больше тяготела к Франции, чем к Англии. Шотландцы так до конца и не признали союза с Англией, заключенного после того, как Яков Шестой, король Шотландии, после смерти великой королевы Елизаветы стал Яковом Первым, королем Англии, и этот неуправляемый народ мог отнестись к французским войскам как к союзникам, а не как к противникам.

Если такое случится, Генрих получит Корсиканского Зверя, притаившегося на его северной границе, — а Север, как, к величайшему прискорбию, всегда было известно их семейству, — это тлеющий трут, и довольно малейшей искры, чтобы вспыхнуло пламя войны, обращенной против короля в Лондоне.

Но если принцесса Стефания станет женой наследника английского престола и будет подписан датско-английский договор — заставляющий Данию присоединиться к борьбе России, Пруссии и Англии против Бонапарта и дающий английским судам свободный доступ в датские порты, — еще одна брешь в броне острова будет заделана, и король Генрих сможет от бесконечной защиты перейти к подготовке наступления.

Но русский царь Александр и прусский король Вильгельм не разделяли оптимизма Генриха. Они подозревали, что союз с Данией сорвется в последнюю минуту или что чересчур нейтральная Дания сумеет извернуться таким образом, что этот союз пойдет на пользу только ей, но никак не Англии. А если вдруг Англия падет и Тройственный союз рассыплется, России и Пруссии придется принять на себя всю тяжесть ответного удара Наполеона.

— Но, папа, я… — предпринял еще одну попытку Джейми, но король оборвал его:

— Я сказал — нет, и не желаю больше об этом говорить…

— Я не прошу у тебя офицерского патента, — с горечью произнес наследник короля. — Я отлично знаю, что ты не дашь мне такого шанса отличиться! Все, чего я прошу, — это позволения поехать туда, чтобы понаблюдать за ходом боевых действий, — ведь дедушка часто так делал…

— Ага, и кончилось это для него просто распрекрасно! — огрызнулся Генрих.

Юный принц в изумлении воззрился на отца; король не часто бывал с ним так резок.

— Я принял решение, Джейми, и я его не изменю. Я запрещаю тебе покидать Англию. Здесь, дома, можешь устраивать со своим полком какие хочешь учения — или найди себе другую забаву. Но я не допущу, чтобы тебя прикончили где-то в чужой стране.

На миг принц застыл в оскорбленном молчании, потом отвесил преувеличенно вежливый поклон и, не проронив ни слова, вышел.

Король вздохнул. Он мог бы вернуть Джейми и потребовать, чтобы тот извинился, но он слишком хорошо знал, как раздражали юношу эти ограничения. Наследники царя и прусского короля — оба они находились в действующей армии — постоянно настаивали, чтобы Генрих прислал своего сына в штаб союзных войск, дабы тот занял подобающее ему место. Но хотя это место располагалось вдали от поля боя, Генриху крайне не хотелось отпускать своего сына и наследника из Англии, обеспечивающей хотя бы относительную безопасность. Французские корабли рыскали по Ла-Маншу, словно голодные акулы, а бонапартовские методы ведения войны на суше не отличались честностью. И уж вовсе неоспоримым доводом оказывался тот факт, что подписание договора с Данией было приурочено ко дню свадьбы Джейми. Не будет принца — не будет и договора.

Но встречи с отцовскими министрами, как бы они ни были важны для управления страной, проигрывали в сравнении с романтикой сражений. Король должен разбираться в дипломатии; она — основа искусства управления государством.

К несчастью, король зачастую должен разбираться и в войне.

Но не сейчас. О Господи, только не сейчас!

За последние две недели Сара узнала многое — в том числе, насколько скандальны все ходящие по Лондону слухи о маркизе Роксбари. Кажется, раньше она этого не замечала — по крайней мере, она не походила на человека, проведшего последние несколько лет в эпицентре скандалов, — но факт был неоспорим. Благовоспитанные девушки не живут в своих городских домах почти что без присмотра старших. Благовоспитанные девушки не держат собственных экипажей. Благовоспитанные девушки не катаются в Грин-парке в не подходящее для светских прогулок время в сопровождении одного-единственного грума.

Благовоспитанные девушки посещали «Альмэкс», закрытый клуб любительниц вальса, на Кингз-стрит. А леди Роксбари не посещала.

Не то чтобы она не удостаивалась приглашений на светские приемы. С самого приезда в Лондон не проходило дня, когда леди Роксбари не казалось бы, что ее жизнь перенасыщена разнообразными визитами. Сара была совершенно уверена, что если бы не укрепляющее лекарство, которое Нойли добросовестно скармливала ей по утрам и вечерам, она бы не выдержала этого бесконечного светского раута.

Но чутье Сары, столь же безошибочное, как у лесного охотника, подсказывало: эти приемы, несмотря на весь их блеск, были «не теми» — не теми, которые давали самые респектабельные дамы высшего света.

Сара не была уверена, что ей так уж хочется бывать на «тех» приемах, — чем благонравнее вечеринка, тем она скучнее, не так ли? — но вдовствующая герцогиня Уэссекская прилагала все усилия, чтобы укрепить репутацию Сары в глазах драконов, стороживших высший свет. Вскоре Сару должны были официально представить королю Генриху во время дворцового приема, и вечером того же дня герцогиня намеревалась дать блестящий бал. Бал должен был состояться в Херриард-хаусе, поскольку в городском доме самой герцогини не имелось достаточно просторного бального зала, и обещал стать чрезвычайно респектабельным; туда наверняка явятся и дамы из «Альмэкса».

Сара могла лишь восхищаться подобной решимостью и энергией — особенно потому, что ей не удавалось найти действенного способа прекратить все это. Молодая женщина послушно заказала платье для представления ко двору и бальный наряд и тихо надеялась, что ей все-таки удастся придумать, как выбраться из этого водоворота, пока не стало слишком поздно.

По крайней мере, Уэссекс не навязывал ей больше знаков внимания, — хотя, если говорить честно, Сара не могла не признать, что чрезмерного внимания он не проявлял к ней никогда. Это, на ее взгляд, было неприятнее всего: мужчина, которого она подозревала в честных намерениях, до сих пор не сделал ей предложения, чтобы она наконец-то могла отказать ему по всем правилам.

А она непременно ему откажет, поскольку у нее нет ни малейших причин принимать это предложение. Подобно самому Уэссексу, Сара никак не могла понять, почему сейчас, в просвещенном тысяча восемьсот пятом году, кого-то должно волновать соглашение между семьями, заключенное тогда, когда объекты этого соглашения были еще детьми. Ну да, конечно, позднее последовала официальная помолвка; предположительно, она, еще когда ей было шестнадцать лет, пообещала выйти замуж за Уэссекса… «Но почему же тогда я не помню ни этой помолвки, ни его самого?»

Но ответа не было. Ну что ж, помнит она это или не помнит, но она откажет Уэссексу, как бы вдовствующая герцогиня ни старалась всучить ей своего внука. А потом, дождавшись окончания светского сезона, она вернется в Мункойн, и…

И что?

Внезапно Сара ощутила леденящее присутствие опасности. Девушке показалось, будто она застыла на краю утеса: любой неверный шаг может оказаться роковым, и размеры бедствия превысят все ее представления. Но что это за бедствие? Сару посетило непрошеное воспоминание о существе, с которым она встретилась в парке Мункойна в ночь бала-маскарада. Девушка была убеждена, что эльфов просто не существует на белом свете, — и так же твердо была уверена, что они существуют. Здесь.

«Но где это „здесь“? И что такое „здесь“ как не то место, где я родилась?» — спросила себя Сара, окончательно потеряв терпение.

— Госпожа! — донесся у нее из-за спины обеспокоенный голос Нойли, и Сара сообразила, что стоит, рассеянно созерцая шумную Лондон-стрит. Это называется — она пошла прогуляться, чтобы развеяться после хитросплетений прошлого вечера!

Сара стояла перед зелено-золотой двустворчатой дверью книжного магазина Хэтчарда на Пикадилли. Пребывание в Лондоне было связано по крайней мере с одним неподдельным удовольствием: она могла часами напролет изучать каталоги и посещать книжные лавки, скупая все книги, какие только душа пожелает. Каждую среду Сара навещала Хэтчарда, чтобы изучить новые поступления; эти часы, проведенные в тишине книжного магазина, были одними из счастливейших на ее нынешней недолгой памяти.

Вообще, она действительно счастлива. Герцогиня Уэссекская была не какой-нибудь людоедкой, а просто старой женщиной, безвременно утратившей мужа и ребенка, и теперь от всего сердца стремилась обеспечить счастье своему единственному внуку — ну, может, прилагая к этому чрезмерно много усилий. Только и всего.

Расправив плечи, Сара толкнула дверь и вошла в магазин. Внутри царили прохлада и безмятежность; сквозь стеклянный потолок лился золотистый свет. В центре находился круглый прилавок, а во все стороны от него протянулись ряды книг; это зрелище подействовало на Сару успокаивающе. Не останавливаясь, чтобы проверить, прибыл ли ее заказ, девушка двинулась меж полок и начала изучать корешки книг в переплетах из телячьей кожи и с разноцветной позолотой.

Сара с головой погрузилась в это приятное занятие, но через несколько минут почувствовала, что в нескольких шагах от нее появилась какая-то молодая женщина, и взглянула на нее из-под полей шляпки, пытаясь сообразить, чем незнакомка привлекла ее внимание.

Девушка была одета с квакерской простотой; на ней было свободное платье из однотонного муслина цвета лаванды — такое обычно носят, только-только сняв траур. Но когда она подняла взгляд, присматриваясь к очередной книге, Сара поняла, что в данном случае любые украшения были бы излишни: незнакомка оказалась потрясающей красавицей; Сара в жизни не видала никого, кто мог бы сравниться с этой девушкой.

Ее светлая кожа оттенка слоновой кости была безукоризненно гладкой, а глянцевитые волосы, волнами ниспадавшие на плечи, — настолько черны, что на щеках девушки играли едва заметные синеватые отсветы. Длинные темные ресницы — явно никогда не знавшие туши — обрамляли поразительно зеленые глаза: такой цвет можно увидеть лишь в коробке с красками или на витрине ювелирного магазина. Одним словом, юная леди была истинным совершенством. Сара даже на миг решила, что такая красавица не может быть респектабельной. Но маркиза сразу же отказалась от этой мысли. В этой девушке все — от скромного наряда до торчащей рядом горничной, особы средних лет, — недвусмысленно свидетельствовало о респектабельности. На самом деле — подумала маркиза Роксбари, решительно возвращаясь к выбору книг, — эта леди куда респектабельнее ее самой.

И это — поняла Сара — всего лишь расплата за те годы, которые маркиза Роксбари потратила на развлечения, совсем позабыв о своем положении и своей ответственности. На мгновение Сара потянулась рукой к груди, где под защитой муслина, шелка и клееного холста корсета покоилось отцовское кольцо. Молодая женщина ощутила странное беспокойство, как будто какая-то часть ее сознания отчаянно пыталась вспомнить нечто такое, что она позабыла в результате несчастного случая. «Кольцо моего отца…»

И, полностью отдавшись ощущению иного, Сара, сама того не заметив, шагнула назад и столкнулась с объектом своего недавнего любопытства.

Раздался испуганный возглас и грохот падающих книг.

Вспыхнув, Сара стремительно развернулась, чтобы поддержать прекрасную незнакомку.

— О, прошу прощения! — выдохнула Сара и принялась собирать рассыпавшиеся тома. — Я была непростительно неуклюжей.

— Ничего страшного! — отозвалась девушка. — Вы просто чересчур увлеклись всеми этими книгами. Должна признать, я и сама к этому склонна; мой дядя часто пеняет мне за это.

— К счастью или к несчастью, но я имею полную возможность потворствовать всем своим недостаткам, не оглядываясь на других людей, — откровенно призналась Сара. — Я — маркиза Роксбари, и клятвенно вас заверяю: я не так уж часто пытаюсь затоптать своих знакомых-книголюбов.

— Знакомство с вашей светлостью — большая часть для меня, — отозвалась девушка. Кажется, ее радость была вполне искренней. — Я — Мириэль… Баллейн из… ну, неважно! Мы приехали в Лондон на светский сезон…

Мисс Баллейн хотела было добавить что-то еще, но прикусила губу и умолкла.

— Тогда мы непременно подружимся! — сказала Сара, повинуясь внезапному импульсу. Она собрала все книги, отобранные ее новой знакомой, и вернула их хозяйке. — И признаюсь честно, я буду очень рада найти друга в Лондоне.

— Вы, леди Роксбари?! — изумилась мисс Баллейн, явно не в силах поверить в подобное.

— Да, я, — с улыбкой отозвалась Сара. — Друзей не бывает так много, чтобы не обрадоваться еще одному.

Сара говорила чистую правду. За последние несколько недель приемов в Херриард-хаусе ее познакомили со множеством людей, но среди всего этого множества не оказалось ни единого человека, с которым Сара чувствовала бы себя непринужденно. Это, несомненно, были люди фешенебельные и более или менее безукоризненные, но среди блестящих особ, составлявших круг общения маркизы Роксбари, не было ни одного друга, а Саре очень хотелось иметь хоть кого-то, кому можно довериться.

— Я буду очень рада, если мы подружимся.

На секунду Саре показалось, что взгляд кошачьих глаз мисс Баллейн сделался холодным и изучающим. Но это, наверное, была какая-то игра света, потому что несколько мгновений спустя мисс Баллейн тепло улыбнулась:

— Тогда я с радостью стану вашим другом, леди Роксбари.

— О, замечательно! — порывисто произнесла Сара. — Ну а раз уж мы друзья, вы должны называть меня Сарой — а я буду звать вас Мириэль. Очаровательное имя, и необычное к тому же.

— Оно корнуоллское, — немного неохотно пояснила мисс Баллейн. Но в следующий миг это выражение исчезло с ее лица, и девушка улыбнулась. — А теперь, если вы уже закончили изучать новые книги, давайте уйдем отсюда, а то я за себя не ручаюсь — я еще что-нибудь куплю.

— Я бы с удовольствием предложила вам прокатиться вместе со мной по парку, — сказала Сара. Открытый экипаж маркизы всегда сопровождал Сару во время ее походов к Хэтчарду и теперь поджидал хозяйку за углом. — Но я договорилась о встрече с мадам Франсиной — она шьет мне придворное платье. Понимаете, через две недели меня должны представить ко двору, и мне сказали, что это дело величайшей важности — правильно подобрать платье для подобного визита.

Сара взяла Мириэль под руку, и две дамы неспешно зашагали по тротуару. Их горничные шли сзади и несли покупки.

При словах Сары на лице Мириэль промелькнула тень зависти.

— Должно быть, это великолепно — иметь такое роскошное платье! Меня тоже должны были представить ко двору. Но потом папа умер, а мой дядя и остальные родственники не одобряют пустых расходов, — произнесла мисс Баллейн. Ее голос звучал ровно, но это явно стоило девушке некоторых усилий.

— Что за безобразие! — мгновенно откликнулась Сара. — Всем известно, что представление ко двору — самый надежный способ войти в высший свет, а мне сказали, что это — вещь первостепенной важности для юной леди. Возможно, ваш дядя еще передумает.

— Нет, — печально произнесла мисс Баллейн тоном человека, смирившегося с неизбежностью. — У дяди Ричарда другие планы относительно меня. Но мне так нравится смотреть на красивые наряды… — и девушка вздохнула.

— Ну что ж, вы можете посмотреть по крайней мере на мой — если пожелаете, — решила Сара. — Не вижу, почему бы вам не сходить вместе со мной к мадам Франсине — ведь дядя не запрещал вам заводить друзей в Лондоне, верно?

— Нет, — отозвалась мисс Баллейн, и лицо ее мгновенно прояснилось. Она улыбнулась, продемонстрировав безукоризненно белые зубы и очаровательные ямочки на щеках. — Думаю, дядя не станет возражать против дружбы с вами.

В молодости мадам Франсине, уроженка небольшого мидлендского села, носила скромное имя Сары Франк, но трудолюбие, талант, решимость и щедрость знатного любовника помогли ей стать одной из самых популярных портних, обшивающих дам высшего света. За последние несколько недель, посещая мадам Франсине — и выяснив при этом, к легкому своему недоумению, что маркиза Роксбари всегда поддерживала отношения с высшими слоями, о которых у нее не сохранилось воспоминаний на осознанном уровне, — Сара обнаружила, что мадам не только знает все сплетни обо всех политических деятелях, от самых влиятельных до самых незначительных, но и что ее журналы мод поступают прямиком из Парижа, проходя сквозь границу с той же легкостью, что и слухи. Мадам Франсине, подобно многим другим, прилагала все усилия, чтобы маркиза Роксбари чувствовала себя в Лондоне как дома, и потому, когда Сара явилась к ней с новой подругой, модистка тут же велела принести чай и пирожные и пустила в ход все свое незаурядное обаяние.

Мисс Баллейн принадлежала к числу тех людей, что непроизвольно внушают к себе доверие, и молодые женщины стали лучшими подругами задолго до окончания примерки. Леди Роксбари пригласила Мириэль заходить к ней в любое время, когда только ей будет удобно. Сара настолько опасалась мужчин — охотников за состоянием, а также надвигающейся перспективы брака с герцогом Уэссекским, что даже не подумала, что и у женщин могут иметься некие тайные причины для знакомства с маркизой Роксбари, и о том, что из подобного знакомства можно извлечь немалую выгоду.

В тот же самый майский день, когда произошло много интересных встреч, в олбанских апартаментах Уэссекса появился гость.

После того случая, когда вдовствующая герцогиня призвала его к себе, молодой герцог все чаще предпочитал уединение. Он одновременно и избегал светских встреч, которые находил утомительными, и пытался выиграть время, дабы обдумать щекотливую проблему, перед которой его поставила дражайшая бабушка.

Проблема заключалась в том, что Уэссекс не мог придумать никакой уважительной причины, которая позволяла бы ему не жениться на маркизе Роксбари, — во всяком случае, не мог придумать причины, которая убедила бы бабушку. В конце концов, они с Роксбари помолвлены уже много лет. Роксбари была вполне подходящей кандидатурой — судя по всему, маркиза не принадлежала к тому разряду женщин, которые требуют, чтобы муж ухаживал за ними с пылом любовника. Он мог и дальше заниматься своими делами, а маркиза занялась бы своими, и до тех пор, пока она воздерживалась бы от украшения герцогского родословного древа чужими побегами, Уэссекс мог бы считать, что легко отделался, как бы там она себя ни вела.

Но несмотря на все эти утешительные размышления, Уэссекс категорически не хотел жениться. Герцог знал, что ведет слишком сомнительный образ жизни и слишком сильно рискует, служа королю и своей стране, скомпрометировать собственное имя, чтобы из него получился порядочный муж для порядочной леди. Он подозревал, что это некий наследственный порок Дайеров; с чего бы иначе два герцога подряд столь безоглядно отдались темному соблазну Игры теней? В мрачный полуночный час Уэссекс поклялся, что герцогский род окончится на нем.

Но представить эти превосходные доводы на рассмотрение его любящей бабушки было совершенно невозможно.

«А если бы я и захотел жениться, то уж точно не на такой беспокойной женщине, как Роксбари…»

«Беспокойной». Уэссекс уже почти осознал, что вызвало у него столь любопытную мысль, но тут раздался стук в дверь.

— Ваша милость, к вам мистер Костюшко, — произнес Этелинг. Во время недолгих визитов в Лондон Илья Костюшко обычно не наряжался в свой роскошный мундир, поскольку тем самым он — не считая риска зацепиться за каждую арку на Пикадилли — привлекал бы внимание к тому факту, что он порвал со своей армией, — ведь его полк предпочел служить заклятому врагу Англии.

Всем своим видом достойный слуга выражал легкое порицание — точнее, оно окутывало Этелинга, словно призрак лондонского тумана. Этелинг не одобрял неугомонного иностранца, имеющего обыкновение заявляться к Уэссексу в любое время суток и втягивающего герцога в эскапады, наносившие сильный урон гардеробу его милости. 

— Проси.

Уэссекс сунул груду счетов и cartes de invitation[13] в ящик стола и выжидающе уставился на дверь.

И он не обманулся в своих ожиданиях. Илья Костюшко, разряженный в штатское по последней лондонской моде, вплыл в гостиную Уэссекса настолько томно, насколько это позволяла его непоседливая натура. Шляпу, перчатки и трость Костюшко оставил при себе, невзирая на попытки Этелинга — впрочем, попытки были не слишком решительные — завладеть ими. Даже когда Костюшко одевался в гражданское, его вкус разительно отличался от сдержанных, умеренных представлений лондонского света. На этот раз мистер Костюшко вырядился в лимонно-желтые обтягивающие панталоны, оттенок их в точности соответствовал цвету его лайковых перчаток. Его гусарские косички были перевязаны ленточками того же цвета и спускались на грудь, касаясь вышитого жилета из фиолетового бархата. Жилет был украшен серебряными пуговицами и повергал всех, кто его видел, в изумление и восторг. Поверх этого поразительного наряда был надет эффектный камзол из ярко-красной парчи. А венчала все произведение портновского искусства касторовая шляпа с загнутыми полями, начищенная до блеска. Отороченный кружевами галстук был скреплен алмазной булавкой. Из карманов жилета свисало множество брелоков. Илья воинственно помахивал тростью-шпагой с эмалевым набалдашником. Серьга в ухе довершала эту лихую и внушающую благоговейный ужас картину.

— Боже милостивый… — только и смог сказать Уэссекс.

Костюшко просиял.

— Красочно, правда? Смею надеяться, что на сегодняшнем приеме у леди Джерси я буду выглядеть достаточно экзотично, как настоящий иностранец.

— Принять вас за кого-либо другого просто невозможно! — с полнейшей искренностью заверил его Уэссекс. — Но что привело вас сюда? Нет, я, конечно, всегда рад вам…

— Но если нас будут слишком часто видеть вместе, люди могут заинтересоваться, что связывает капитана его светлость герцога Уэссекского и незначительного бездельника-эмигранта со скверным вкусом, — невозмутимо произнес Костюшко. Не дожидаясь приглашения, он развалился на мягкой кожаной кушетке, стоявшей рядом со столом Уэссекса, и взял незаряженный пистолет, который герцог использовал вместо пресс-папье.

— Это что, один из иудиной пары? — с интересом спросил он, заглядывая в ствол. Хотя пистолет выглядел точно так же, как и парное ему, совершенно обычное оружие, он был сделан таким образом, что стрелял назад, а не вперед, — и убивал самого дуэлянта вместо его противника.

— Я отнял их у одного человека прошлой весной, в Кале, — сказал Уэссекс. — Во время операции, которую Мэлхайт проводил под чужим именем и которая, если припоминаете, чуть не погубила подпольную организацию Кале.

— По крайней мере, благодаря ей Министерство иностранных дел перестало лезть в дела «Белой Башни», — примирительно произнес Костюшко. — Поскольку если даже они и справляются с каким-нибудь делом хорошо, в половине случаев оказывается, что этого вообще не стоило делать. Что же касается меня, я все утро провел в обществе лорда Мисбоурна, получил новый приказ и теперь просто умираю от жажды.

— Вы знаете, где спиртное, — отозвался Уэссекс, не выказывая ни малейшего сочувствия. Костюшко отложил коварный дуэльный пистолет и пошел за живительной влагой. После недолгих поисков он отыскал графин, наполовину погребенный среди всяческого хлама, типичного для холостяцкого жилья. Завладев большим бокалом коньяка, неугомонный поляк вернулся на кушетку и печально уставился на Уэссекса бархатистыми карими глазами.

— Кроме того, я могу пересказать вам все слухи, поскольку вы все равно, несомненно, их услышите, но не от меня — в пятницу я отплываю в Копенгаген.

Костюшко объявил об этом таким тоном, будто его отправляли не в Данию, а куда-нибудь в Антарктиду.

— Мне поручено развлекать будущую королеву Англии во время плавания — ну, и потом, наверное.

Уэссекс нахмурился. Ведь было решено — еще до того, как он в последний раз отправился во Францию и там ввязался в это дело с де Моррисси, — что членом эскорта принцессы Стефании будет он сам!

— А когда вы об этом узнали?

— Но это же всем известно, — заявил Костюшко. — И вам тоже, если вы давали себе труд просматривать собственную почту.

И, вытащив из-за пазухи свернутый пакет, Костюшко бросил его Уэссексу. Тот поймал пакет на лету. Он был тяжелым — из-за огромной восковой печати, в которой Уэссекс без труда узнал личную печать короля Генриха. Судя по ее виду, послание еще не вскрывали.

Сломав печать, Уэссекс увидел несколько строчек, написанных аккуратным, разборчивым почерком короля. Письмо было вполне определенным, но ничего не объясняло. В нем просто сообщалось, что поскольку король желает в ближайшие два месяца видеть герцога Уэссекского в Лондоне, он отзывает направленное ранее приглашение присоединиться к датской свите принцессы.

Уэссекс осторожно поджег письмо от стоящей на столе свечи. Когда бумага вспыхнула, герцог бросил письмо на каминную решетку, где оно и рассыпалось потоком искр и пепла.

— Думаю, можно не спрашивать, читал ли это Мисбоурн, — сердито произнес Уэссекс. Он очень рассчитывал на эту поездку, надеясь на законных основаниях выбраться из сферы влияния своей бабушки. Теперь он заподозрил, что влияние вдовствующей герцогини распространяется и на королевский дворец и что бабушка не замедлила им воспользоваться, чтобы удержать Уэссекса в Лондоне и в конце концов устроить его брак.

— Читал? — со смехом откликнулся Костюшко. — Да он его писал, как всем нам известно. Ему показалось, что это забавно: заставить меня два месяца разыгрывать из себя простого моряка, — и не говорите мне, что это не так! Но он решил проявить справедливость и припас для вас небольшую головоломку, чтобы вы не скучали, пока я буду наслаждаться роскошью и развратом при иностранных дворах. Итак, Сен-Лазар исчез.

— Исчез? — мгновенно насторожился Уэссекс. — Или умер?

— Если вам так угодно, можете говорить «умер», — послушно согласился Костюшко, — но четыре дня назад он был жив и вместе с какими-то услужливыми джентльменами отправился прогуляться под луной по дороге на Норфолк. Наш человек не получал приказа удерживать Сен-Лазара в лоне матери-Англии и потому позволил ему уйти…

— Но это чрезвычайно странно для такого человека, как он, — заметил Уэссекс. — А контрабандисты равно способны и перевезти пассажира через Ла-Манш, и выбросить его посреди пролива. Адмиралтейство наверняка переправило бы Сен-Лазара на континент, если бы он попросил.

При том условии, конечно, что сочло бы дело Сен-Лазара достойным стольких усилий.

— А значит, мы можем предположить, что дражайший Виктор не обращался с подобной просьбой, — подытожил Костюшко. — Но почему? Верные товарищи, природные союзники… У Англии есть все причины стремиться помочь Сен-Лазару в его увлечениях.

— Полагаю, месье Корде не смог пролить свет на эту загадку? — вежливо поинтересовался Уэссекс.

Костюшко скривился.

— Мы были весьма настойчивы, но наш друг Гамбит, похоже, не слишком рвется отвечать.

Он пожал плечами.

— Думаю, лорду Мисбоурну стоит спросить у Талейрана, не хочет ли тот получить своего парня обратно — или отослать его обратно в колонии; это выведет его из игры на тот срок, какой потребуется на дорогу до Луизианы. В колониях, конечно, господствуют роялистские настроения, и королевский губернатор вряд ли станет сотрудничать с одним из санкюлотов. А молодой господин Гамбит вряд ли будет настолько предан тем, кто ему платит, когда ему придется играть роль бедствующего путешественника.

— А губернатор окажется в незавидном положении мятежника, выступившего против их так называемого императора, но зато сохранит хорошие отношения с Англией, — закончил за собеседника Уэссекс. — Да, это, пожалуй, будет по-своему забавно — заставить Гамбита Корде проделать весь этот путь.

— Но это уже не наше дело, — напомнил ему Костюшко. Но по рассеянному тону друга герцог понял, что Костюшко, как и сам Уэссекс, поглощен загадкой, которая, возможно, оказалась настолько важной, что заставила Сен-Лазара вернуться во Францию — туда, где любой человек мог оказаться его врагом и где его поимка могла стать чрезвычайно прибыльным делом. Что за сведения он мог получить от роялистской группировки, с которой был связан, — и, кстати, даже не поделиться ими — чтобы они толкнули его на тайное бегство?

— Но мне пора вернуться к своим делам — я должен сообщить одной даме, что покидаю ее ради другой, — провокационным тоном объявил Костюшко. — И еще собраться, и заглянуть в любимые притоны, прежде чем отплыть на «Старательном».

Он осушил свой бокал, встал и с ленивой грацией подобрал перчатки, шляпу и трость.

— Во всяком случае, вы можете утешаться сознанием того факта, что за все то время, что я буду страдать, растянувшись под мачтой, и поневоле являть собою образец добродетели, может так и не произойти ничего интересного.

— Верно, — согласился Уэссекс и тоже встал, чтобы проводить товарища. — Веселье начнется после прибытия принцессы Стефании, когда король Генрих примется убеждать Джейми встретить свою невесту надлежащим образом.

Но две недели спустя, когда Уэссекс предстал перед королем Генрихом, ему было не до размышлений о чувствах венценосного родителя.

Уэссекс умудрился напрочь позабыть о том, что он обещал вдовствующей герцогине Уэссекской присутствовать на балу, который она давала этим вечером в Херриард-хаусе в честь несколько запоздалого представления маркизы Роксбари ко двору. Но когда герцог, к несчастью своему, вспомнил об этом интересном факте — с помощью Этелинга, пожелавшего узнать, что его милость изволит надеть, бальный костюм или мундир, — то уже не мог выбросить его из головы ни на минуту. Уэссекс провел утро за своим столом, на Бонд-стрит (членам «Белой Башни» приходилось читать массу всяческих депеш и посланий — не меньше, чем всем прочим политикам, — а Мисбоурн очень не любил, когда столь щекотливые материалы выносились за пределы отведенного помещения), а день — у Уайта; но вечером, когда начали сгущаться сумерки, герцог вернулся в свои апартаменты в Олбани, дабы переодеться, и направился в Сент-Джеймсский дворец.

Герцога сразу же проводили к королю, но это никого не удивило, поскольку все знали, что его величество часто советуется с Уэссексом по вопросам, касающимся военных дел. И это вполне соответствовало действительности; примерно три четверти часа двое мужчин, монарх и его подданный, обсуждали, как лучше наладить снабжение войск, находящихся за морем, с учетом того, что море кишело неугомонными военными кораблями противника; как решать некоторые щекотливые ситуации, возникающие из-за чрезмерного количества королей, эрцгерцогов и принцев, присутствующих в действующей армии, и что делать с печально известной ненадежностью нерегулярных войск, которые скорее мешали, чем помогали армии лорда Уэллесли, действовавшей в Испании.

— Ваш юный друг, Костюшко, успешно добрался до Копенгагена, — сказал король Генрих, — и обнаружил, что там все обстоит именно так, как я и ожидал.

Конечно же, Костюшко поплыл на «Старательном» не в роли матроса — равно как и не под собственным именем, ибо что там было делать Илье Костюшко, бывшему офицеру конной гвардии его величества короля Польского, очаровательному повесе, питающему слабость к неподходящему обществу? Подобная характеристика лишала его возможности примкнуть к свите принцессы Стефании — или, точнее, подобного шалопая вообще не стали бы привлекать к столь важному делу. Уэссекс не сомневался, что Костюшко нацепил на себя какую-либо из полудюжины личин, позволяющих ему находиться на борту военного корабля, а стоит кораблю войти в порт, как эта маска спадет и будет заменена другой, более подходящей для действий в Дании.

— И как же, сир? — вежливо поинтересовался Уэссекс, хотя врожденная осторожность подсказывала ему, что его величество постепенно подводит разговор к той теме, ради которой, собственно, он и вызвал Уэссекса на сегодняшнее совещание.

— О, беспорядок и постоянные проволочки — французский посол, этот ренегат Сен-Жермен, конечно же, делает все, что только в его силах, чтобы удержать принца-регента от заключения договора. Но сэр Джон — прекрасный дипломат. Я абсолютно уверен, что он сумеет обойти все препятствия, и потому полагаю, что конвой выйдет в море лишь с небольшим запозданием. И это напоминает мне о деле, которое я особенно хотел обсудить с вами, Уэссекс.

Тревога до предела обострила все чувства Уэссекса, но герцог приложил все усилия, чтобы не выказать перед королем своих опасений.

— Как вам известно, принц Джейми… возможно, не до конца примирился с прибытием принцессы Стефании, — со странной нерешительностью произнес король.

Уэссекс напрягся. Все знали, что принц Джейми не желает этого брака, но делать это предметом всеобщих пересудов вовсе не стоило.

— Я уверен, что принцесса — само очарование, — несколько натянуто произнес Уэссекс.

Генрих улыбнулся:

— Я рад, что вы так думаете, но вы сами знаете, что не все разделяют ваше мнение. Мистер Фокс уже призывает к умиротворению, а партия принца не может одобрить шаг, в котором они видят лишь привлечение новых группировок к старой войне.

«Если, конечно, предположить, что датчане согласятся плясать под нашу дудку», — подумал Уэссекс. Вслух же он сказал:

— Я уверен, что время покажет им всю глубину их заблуждений. Принц Джейми достиг возраста, подходящего для женитьбы, а Дания…

— Очень далеко, и бедная девочка окажется здесь совсем одна — и я боюсь, что мнение общества по поводу уместности этого брака будет во многом зависеть от того, насколько хорошо примет принцессу высший свет… именно потому я и хотел сегодня побеседовать с вами наедине.

Уэссекс подсознательно напрягся, словно в ожидании удара.

— Я намереваюсь предложить маркизе Роксбари стать главной распорядительницей гардероба…

Теперь Уэссекс понял, к чему клонится эта беседа, и мысленно проклял себя за то, что у него не хватило предусмотрительности уплыть на «Старательном», наведаться на острова каннибалов или застрелиться. Должность распорядительницы гардероба стояла в придворной табели о рангах весьма высоко… но ее не могла занимать незамужняя женщина.

Король Генрих тем временем продолжал:

— …принцесса всегда должна быть одета по последней моде. Я не хочу, чтобы в моем доме состоялась еще одна свадьба наподобие той, что была у Марии и этого ее немчика, Георга, — он даже не потрудился научиться разговаривать по-английски; только и мог, что ходить и шипеть. Принцесса Стефания прибудет в Англию в середине июля, и я был бы очень рад, если бы вы с маркизой к этому времени уже обвенчались. Роксбари много лет была законодательницей мод в городе, да и вас, ваша светлость, трудно назвать человеком незначительным. Вдвоем вы сможете ввести принцессу в английское общество и позаботиться, чтобы все прошло хорошо. Я хочу, чтобы вы сделали это для меня, Руперт. Вы нужны мне.

У Уэссекса упало сердце, но он не мог отказать королю в столь незначительной просьбе после того, от чего он и так уже отказался ради служения Англии. Если герцог и герцогиня Уэссекские будут более полезны королю, чем холостой герцог и незамужняя маркиза Роксбари, — что ж, Уэссекс женится на этой крошке. Король повелел, и Уэссексу не приходило в голову оспаривать его приказание.

Но запятнанный род Дайеров закончится на нем; он не желает плодить новых шпионов себе на смену. Этого зарока он не нарушит.

— Я не подведу ваше величество, — сказал Уэссекс и слегка поклонился. Интересно, а маркиза отнесется к повелению короля с тем же послушанием или нет? Хотя… Он видел ее талисман. Раз Роксбари — член Союза Боскобеля, одна из немногих избранных, поклявшихся служить интересам короля, она подчинится, как только узнает, что приказ исходит от самого короля.

Генрих заметил колебания Уэссекса, но неверно их истолковал.

— Дорогой мой Руперт, — с улыбкой произнес он, — вы, возможно, думаете, что маркиза может отказать вам? Я слыхал, что эта девица весьма высокого мнения о себе, но ее семейство всегда было предано короне, — и чтобы вы не волновались понапрасну, я сам задам ей этот вопрос. С вашего позволения, конечно, — и король улыбнулся.

Сара разглядывала свое отражение в зеркале с золоченой рамой, и ей никак не удавалось совладать с нервной дрожью. Архаический наряд для представления ко двору, — платье, подобных которому сейчас никто уже не носил, с широким кринолином, высокий головной убор, — сверкал белым атласом, серебряной отделкой и драгоценностями неимоверной ценности. Бальное платье, в которое ей предстояло переодеться попозже, хотя и более современного фасона, было сшито из такой же ткани. Саре оставалось надеяться, что у нее хватит нервов, чтобы выдержать все это. К счастью, представление как таковое — чистейшая формальность; Сару вместе с десятком других подающих надежды девиц проведут в одну из дворцовых гостиных, где они дождутся появления короля Генриха. Потом каждая из них будет представлена королю и получит возможность поклониться ему. Все это займет совсем немного времени — так ей сказали.

Саре, в соответствии с ее титулом, отвели для ожидания личные покои, дабы она могла привести в порядок свой наряд. Они с Нойли еле успели закрепить на головном уборе плюмаж из перьев белой цапли — он был чересчур высоким, чтобы без потерь пережить поездку в карете, — расправить все те бесчисленные ярды белого атласа, что пошли на пышную юбку, и прикрепить повсюду, где только можно, фамильные алмазы Роксбари. Сара снова взглянула в зеркало. Она была бледна от напряжения, а ее платье блестело так, словно было сделано не из атласа, а изо льда. Еще несколько минут — она видела это по часам из золоченой бронзы, стоящим на соседнем столике, — и ее позовут к королю.

Согласно традиции, Сару должны были представить королю еще тогда, когда она начала выезжать в свет, то есть восемь лет назад. Она не могла вспомнить, почему представление не состоялось тогда, но, несомненно, именно волнение, связанное с предстоящим визитом во дворец, было причиной тех странных, беспокойных снов, что посещали ее теперь. Возможно, после сегодняшнего вечера эти сны прекратятся. Если же нет, она этого не вынесет. Если бы не мисс Баллейн, с которой можно поговорить по душам, последние несколько недель были бы совершенно непереносимы.

Сара хотела пригласить мисс Баллейн на бал и попыталась поговорить об этом с подругой. Но Мириэль отклонила предложение, сказав лишь, что ее дядя, несомненно, этого не одобрит — и непременно об этом узнает. Сара поймала себя на том, что начинает испытывать сильную неприязнь к мистеру Ричарду Баллейну, что бы он из себя ни представлял. Что хорошего можно сказать о человеке, отказывающем своей племяннице в таком невинном и респектабельном развлечении, как бал, устроенный вдовствующей герцогиней Уэссекской в честь своей крестницы? Раз дядя столь упорно изолирует племянницу от общества, бедную девочку ждет незавидное будущее.

Впрочем, будущее самой Сары казалось не намного более радужным. Молодая женщина вздохнула. Несмотря на все свои успехи, маркиза намеревалась сразу же после бала вернуться к себе в поместье. Ей не нравилось в городе; к чему бы ни стремилась ее душа, здесь ей этого было не обрести.

Стук в дверь прервал меланхолическое течение мыслей маркизы. Нойли тут же бросилась отворять дверь. На пороге появился слуга в дворцовой униформе — костюме с золотыми кружевами и напудренном парике.

— Леди Роксбари? Его величество король Генрих велел мне проводить вас в гостиную.

Гостиная оказалась переполнена. А кроме того, в ней было чересчур жарко. В небе еще мерцали последние отсветы заката, а здесь уже горели свечи, и в воздухе витал запах воска. Сара изо всех сил старалась держаться неподвижно, так, что ее алмазы лишь слегка посверкивали в душном воздухе. Она без возражений встала туда, куда велел слуга, не стараясь заполучить место поудобнее.

Стены салона были задрапированы красным бархатом; ткань перемежалась сверкающими зеркалами в позолоченных рамах. А пол, по которому ступали расшитые алмазами туфельки Сары, напоминал полированную шахматную доску из разноцветного мрамора. Потолок был покрыт позолотой и росписью: пухленькие херувимчики вились вокруг изображений королей древности, а короли занимались своими делами — разыскивали мечи под алтарными камнями, вынимали их из наковален, принимали от дам, появляющихся из озера. Три хрустальные люстры так ярко сверкали в свете бесчисленных свечей, что у Сары заболели глаза. Чтобы дать им отдохнуть, маркиза принялась оглядываться по сторонам, стараясь при этом не сходить с отведенного ей места.

Большинство из присутствующих здесь дам были намного младше Сары, и все они так нервничали — хотя каждую сопровождала какая-нибудь родственница, — что Сара просто из самозащиты начала успокаиваться. Кроме того, в зале присутствовало множество придворных, и, разглядывая их, маркиза поняла, что стоящий у окна блестящий гусарский офицер — не кто иной, как герцог Уэссекский.

Герцог был одет в мундир Одиннадцатого гусарского полка: короткая голубая куртка, расшитая серебряным шнуром, и свисающий с плеча ментик, отделанный медвежьим мехом. Вишнево-красные брюки были заправлены в начищенные до блеска высокие сапоги с золотыми кисточками. На сгибе локтя Уэссекс держал кивер с высоким плюмажем. Без сабли на поясе — ведь Уэссекс не мог находиться при оружии в присутствии короля — картина эта выглядела незавершенной. Но герцог все-таки прицепил к поясу ташку, на которой были вышиты полковые знаки отличия. В мундире Уэссекс производил впечатление блестящего, бравого офицера — ничего общего с тем холодным, томным паяцем, каким он предстал перед Сарой.

Герцог увидел Сару, но не двинулся с места, — словно леопард, почуявший неосторожного охотника. На миг взгляд его черных глаз обжег маркизу…

Потом Уэссекс отвел взгляд, даже не потрудившись поклониться ей.

Глаза Сары вспыхнули опасным огнем. Это что же, он решил ее игнорировать и притворяется, будто не видит? Как он смеет обращаться с ней словно с брошенной любовницей!

Эта ситуация не вызвала бы у молодой женщины такого бешенства, если бы за последние несколько недель Сара не осознала, какой важной фигурой она является, — и если бы с первой же встречи не ощутила, что их с Уэссексом связывают некие странные узы. Ощущение предательства лишь усиливалось оттого, что все инстинкты говорили Саре: они с Уэссексом должны быть друзьями. Но они ими не были.

Сара отвернулась, а когда снова взглянула в ту сторону, Уэссекс исчез. Теперь на том месте стояли двое других офицеров в великолепных мундирах. Сара уже совсем было решила отправиться на поиски герцога, но тут в зал через потайную дверь вошел слуга с длинным жезлом из слоновой кости и стукнул им об пол, призывая к вниманию.

— Его королевское величество, Генрих Карл Яков Артур Христиан, король Англии, Ирландии, Шотландии и Уэльса!

Конечно, изображение короля можно было увидеть на каждой монете, от золотой гинеи до медного полпенни, и на многочисленных картинах, украшающих собою стены Королевской академии, но, насколько помнилось Саре, ей впервые довелось лицезреть своего монарха во плоти. Он оказался не таким высоким, как она ожидала, и его пышные каштановые волосы — наследие рода Стюартов — потускнели от времени, но все же Генрих был настоящим королем, королем с головы до ног, и выглядел бы таковым даже без короны и величественного одеяния. Сара почувствовала глубокое почтение — так сильна была окружавшая этого человека аура королевского достоинства.

Король Генрих двинулся вокруг зала, останавливаясь и здороваясь с каждым присутствующим. Помимо всего прочего, эти встречи в королевской гостиной давали англичанам возможность убедиться, что их монарх жив и здоров. Это помогало пресечь слухи о болезни или даже о смерти короля, что так легко возникают в неспокойные времена.

Короля сопровождали придворные, и Сара снова почувствовала приступ раздражения, увидев, что в их число входит и Уэссекс. Она не знала, что герцог приближен к королю, и по какой-то неизъяснимой причине эта новость еще сильнее разозлила ее.

Наконец король подошел и к ней, и Сара изящно опустилась в придворном реверансе, который репетировала несколько часов подряд. Обручи юбки, соприкоснувшись с мраморным полом, издали глухой стук, а потом сложились один внутрь другого, так что белый атлас и серебряное кружево наряда Сары стали напоминать праздничный торт, украшенный взбитыми сливками. Сара медленно опустила голову и остановилась лишь тогда, когда у нее перед носом закачались кончики перьев, украшавших ее прическу. Потом Сара подняла взгляд и, к изумлению своему, увидела, что король протягивает руку, дабы помочь ей встать. Такой милости он не оказывал еще никому. Вложив свою затянутую в перчатку руку в ладонь короля, Сара послушно поднялась.

— Понравился ли вам Лондон, леди Роксбари? — спросил король Генрих. Глаза его весело блеснули. Сара улыбнулась в ответ. Она не могла позволить себе отвести взгляд от короля, чтобы отыскать Уэссекса, — это было бы вопиющим нарушением правил приличия. Но она знала, что где бы герцог ни находился в это мгновение, он ее видит.

— Это интересное место, ваше величество, — ответила Сара.

— Но не настолько интересное, как Мункойн, — а, ваша светлость? — с пугающей проницательностью поинтересовался король. — Расскажите мне о нем.

И Сара не задумываясь принялась расписывать красоты Уилтшира. Король, кажется, был совершенно очарован ее рассказом, но тут до Сары вдруг дошло, что она болтает, словно несмышленая девчонка.

— Но вашему величеству, наверное, неинтересны такие пустяки, — неубедительно произнесла она.

— Напротив! Ваш рассказ великолепен — но он лишний раз доказывает, что нам надо приложить больше усилий, чтобы вам было интересно и в Лондоне. Может быть, вы проявите сочувствие к принцессе Стефании и покажете ей Лондон?

— Конечно! — быстро отозвалась Сара. Бедственное положение датской принцессы, которую отослали так далеко от дома ради скрепления международного договора и помолвили с принцем, который даже не желал ее видеть, тронуло доброе сердце Сары сразу же, как только маркиза услышала эту историю.

— Значит, договорились! Принцессе будет чрезвычайно полезно общество молодой замужней дамы с широкими связями. Вы непременно должны пригласить меня на ваш свадебный завтрак — я с радостью приму это приглашение.

— Ваше величество так добры, — машинально отозвалась Сара. Лишь длительная тренировка помогла ей сохранить невозмутимое выражение лица до того момента, когда король выпустил ее руку и двинулся дальше.

Замужняя дама?! Сара машинально оглядела зал, разыскивая Уэссекса, но его нигде не было видно.

10 — ПРИНЦ НАШЕГО БЕСПОРЯДКА

— ДОРОГУША, король превзошел все наши ожидания! Он беседовал с тобой целых десять минут — твой успех несомненен, — заверила ее вдовствующая герцогиня Уэссекская.

Сара оторвала взгляд от зеркала. Нойли хлопотала вокруг хозяйки, подправляя второй туалет, приготовленный для сегодняшнего вечера.

— Да, — медленно произнесла Сара. — Полагаю, это и вправду так.

Но почему-то она стала придавать успеху в обществе еще меньше значения, чем раньше. Король Генрих говорил о ее свадьбе как о деле решенном — и что она могла возразить королю?

— Бедное дитя, — сказала герцогиня. — Вы выглядите такой усталой — а вам надо оставаться на балу до рассвета, иначе сразу же поползет столько слухов по поводу вашего отсутствия! Но пойдемте — вам нужно слегка перекусить, пока не настало время встречать гостей.

Бал получился именно таким, как предсказывала герцогиня и какого боялась Сара. Весь Лондон съехался сюда, чтобы приветствовать героиню дня, — весь, за одним — единственным исключением. Герцог Уэссекский пропал бесследно.

Сара танцевала с графом Рипонским; это не доставляло ей особого удовольствия. Она знала о графе лишь то, что успела почерпнуть из застольных разговоров. Хайклеры были католическим семейством, члены которого на протяжении многих поколений имели зуб на Стюартов за отказ от истинной веры и переход в англиканство. Хоть они и продолжали занимать определенное место в обществе, можно было с уверенностью сказать, что Хайклеры неодобрительно воспримут любые действия короля—от продолжения войны в Европе до либеральных тенденций в управлении американскими колониями. Но раз уж вдовствующая герцогиня сочла нужным пригласить Рипона на этот бал, маркиза Роксбари никак не могла отказаться танцевать с ним. По крайней мере, он, похоже, понимал, что это чисто светская вечеринка, и не донимал маркизу разговорами о политике.

Но все-таки что-то в нем не нравилось Саре — то ли жадный, ненасытный взгляд, то ли нечто темное…

«В любом случае, меня это не касается!» — резко оборвала себя Сара. Она все еще кипела гневом из-за отсутствия Уэссекса и понимала, что ей хочется сорвать на ком-нибудь дурное настроение.

Танец подходил к концу, и танцоры, двигавшиеся вдоль края бального зала, машинально начали присматриваться к стоящим, приглядывая себе пару для следующего танца. Но Саре пришлось остановиться прежде, чем смолкла музыка, потому что Рипон застыл в изумлении.

— Джеффри! — пробормотал он.

Однако взгляды смешавшихся в беспорядке танцоров были прикованы не к младшему брату Рипона, а к его спутнику, вошедшему через главный вход с таким видом, словно все это празднество было устроено в его честь.

На бал прибыл Джейми, принц Уэльский, и не один.

Сара и Рипон медленно двинулись к краю зала.

Принца Уэльского на этот бал не приглашали — но члены королевской семьи считались приглашенными на любое празднество, которое они желали удостоить своим присутствием. Правда, круг общения принца Джейми разительно отличался от круга общения вдовствующей герцогини Уэссекской, ведущей затворнический образ жизни, — а список гостей сегодняшнего бала был во многом определен герцогиней.

Сара не знала никого из полудюжины франтов, сопровождавших принца, — разве только по рассказам. Но почти наверняка белокурый молодой мужчина, на которого так уставился Рипон, — это его младший брат, бездельник Джеффри. Человек, стоящий с другой стороны от принца, — по сравнению со златовласым Джеффри он казался темным ангелом, — это пресловутый лорд Друмор; его выходки были настолько скандальны, что даже джентльмены считали неприличным обсуждать их. А вот его спутницу, даму с ярко-желтыми кудрями — Сара была совершенно уверена, что этот цвет обязан своим происхождением не столько природе, сколько парикмахерскому искусству, — она определенно должна знать…

Каролина Трулав была вдовой сэра Артура Трулава, отличившегося (и сложившего голову) на поле чести менее трех лет назад. Молодая и красивая вдовушка побывала почти во всех возможных европейских столицах и спустила все деньги сэра Артура, прежде чем прибыла в Англию и вошла в лоно его любящей семьи. Но это семейство — младший брат сэра Артура унаследовал после него баронский титул и опеку над двумя юными сыновьями сэра Артура — склонно было относиться к леди Трулав с гораздо меньшей снисходительностью, чем ее покойный супруг. Поскольку все ее попытки увеличить свою часть наследства и таскать с собой мальчиков по бесконечным вечеринкам не увенчались успехом, леди Трулав вскоре обнаружила, что природная живость характера увлекла ее, как сорванный с ветки лист, в водоворот фривольных компаний и что она живет в опасном окружении.

На самом деле, как припомнилось Саре, она не так давно видела леди Трулав в Мункойне, хотя, она была совершенно уверена, на бал ее не приглашали. Леди Трулав была в зеленом шелковом платье парижского фасона, с глубоким декольте; на плечах и по вырезу сверкало множество алмазов; в строгом бальном зале Херриард-хауса она выглядела вульгарнее, чем девица из кордебалета на сцене «Ковент-Гардена».

— Пойдите поприветствуйте гостей! — прорычал на ухо Саре Рипон. Маркиза наградила его убийственным взглядом. «Как он смеет говорить со мной таким тоном! Можно подумать, все это безобразие — моих рук дело!»

Когда Сара направилась к компании принца, музыка заиграла снова. Должно быть, это вдовствующая герцогиня велела дирижеру продолжать. Сара очень порадовалась той видимости респектабельности, которую создавала музыка, поскольку, приблизившись, она увидела, что принц Джейми был, мягко выражаясь, сильно навеселе. Щеки его горели лихорадочным румянцем, глаза блестели, и вообще, с точки зрения Сары, он выглядел как источник неприятностей.

— Леди Роксбари! — весело воскликнул принц Уэльский, увидев Сару. — Как приятно видеть вас — и его светлость герцога Уэссекского! Как чертовски здорово вы выглядите со всеми этими шнурами—и как не идет этот мундир человеку, который может в любое мгновение отправиться за море, стоит лишь ему захотеть, — и не делает этого.

Сара рискнула оглянуться. Уэссекс стоял у нее за спиной, облаченный в тот самый блестящий мундир, который был на нем во время королевского приема, — когда же он вошел, что она его не заметила? — и улыбался, словно это не его только что обвинили в трусости.

— Чистая правда, ваше высочество, — дружелюбно произнес Уэссекс, делая шаг вперед. — Но Одиннадцатый полк — личный полк вашего высочества, и если этот мундир чем-то оскорбляет ваше высочество, вы в любое мгновение можете приказать заменить его.

Похоже, эта идея позабавила Джейми; принц рассмеялся и хлопнул Уэссекса по плечу:

— Для человека, который только и знает, что ошиваться под боком у моего отца, вы не такой уж зануда! Кэт, поздоровайся с его светлостью.

Леди Трулав подарила Уэссексу улыбку женщины, сознающей свою полнейшую безнаказанность. Завидев эту улыбку, Сара почувствовала жгучее желание дать пощечину этой особе. Она толком не помнила, почему когда-то находила общество леди Трулав приятным, но мгновенно поклялась навсегда вычеркнуть ее из списка своих гостей.

— Ваше посещение — большая честь для меня, ваше высочество, — сказала Сара, беря контроль над ситуацией в свои руки. Хотя Джеффри Хайклер торчал рядом с принцем как приклеенный, остальные их спутники уже разбрелись в поисках бальных развлечений. — Не желаете ли освежиться?

— Великолепная мысль! — просиял Джейми.

Несколько пар снова принялись танцевать. Сара уже начала надеяться, что ей удастся как-то сгладить неожиданное явление пьяного принца.

Но ее план отвлечь принца — и побыстрее убрать с глаз гостей его малопочтенных спутников — был обречен на провал. Пока Сара вела принца по открытым для гостей комнатам первого этажа, Джейми начал неизбежно привлекать к себе слушателей — а ведь именно этого Сара и хотела избежать.

— Леди Роксбари, а правда, что сегодня вечером мы услышим некое интересное объявление? — со смешком спросила леди Трулав. — Клянусь, ничто в целом мире не доставляет мне такого удовольствия, как возможность пожелать кому-то счастья.

Сара понадеялась, что на ее лице не отразилось слишком уж явное недоверие к этим словам. Леди Трулав куда больше напоминала людей, которые от души радуются несчастьям своих знакомых. И на что она намекает? Что она, вместе с половиной всей Англии ожидает, что Сара объявит сегодня о своей помолвке — или, точнее, назовет дату свадьбы?

— Ну, пожелать счастья мне, ваша светлость, вам не удастся, — произнес Джейми, внезапно остановившись и резко развернувшись. Слуга поднес ему бокал шампанского. Джейми проглотил янтарную жидкость залпом, словно воду, и кивком велел принести еще. Принц огляделся по сторонам и плюхнулся на ближайший диван. Леди Трулав проворно примостилась рядом. Саре и Уэссексу не оставалось ничего другого, кроме как остановиться.

— Но насколько я понимаю, принц Джейми, — вы скоро женитесь, — бросил Джеффри Хайклер, вынырнув из-за спины принца. — На беспросветно тупой датской ломовой лошади — разве не так?

Эти слова возымели такой эффект, какой не смогло произвести даже все поглощенное принцем спиртное: лицо Джейми приобрело оттенок красного дерева.

— Черта с два! — воскликнул он. Бешеный нрав Стюартов вырвался на волю. Принц вскочил, хоть и с трудом, и обвел горящим взором собравшихся гостей, — и далеко не все они были закадычными приятелями Джейми. — Принцесса Стефания может плыть в Англию, или в преисподнюю, или куда ей угодно, но я на ней не женюсь! Никакой принц из дома Стюартов…

— Не согласится, чтобы его продавали ради получения выгод, которые Англия с легкостью может приобрести на бранном поле? — подсказал мистер Хайклер.

— Вот именно, Джеффри! — возликовал Джейми, обрадованный такой сообразительностью своего приятеля. — Пускай Дания сама заботится о своих интересах, а британский лев…

— Не хотите ли еще вина, ваше высочество? — с холодной вежливостью поинтересовался Уэссекс.

Сару охватило отчаяние. Нужно как-то прекратить это безобразие! И вдруг ее осенило.

— Мистер Хайклер, — неожиданно произнесла она, — окажите мне любезность — потанцуйте со мной.

Она устремила взгляд на младшего брата Рипона. Джеффри яростно сверкнул глазами, но в дело вступили светские условности, и теперь у Хайклера было не больше возможности проигнорировать просьбу леди Роксбари, чем отрастить крылья и улететь. Потому он лишь одарил Сару улыбкой наподобие волчьего оскала.

— Как вам будет угодно, леди Роксбари.

Используя все уловки, на которые только хватало ее воображения, Сара умудрилась продержать Джеффри Хайклера рядом с собой еще четверть часа, хотя соседство этого человека вызывало у нее смутное ощущение опасности. А потому, увидев, что Уэссекс вернулся в бальный зал, Сара испытала искреннее облегчение и наконец-то позволила своему нетерпеливому спутнику провести ее к креслу. Едва лишь она уселась, Хайклер с почти неприличной поспешностью устремился прочь из зала. Уэссекс проводил его ледяной усмешкой. Обеспокоенная Сара поднялась с кресла.

— О, пусть он себе идет, леди Роксбари, — чуть растягивая слова, произнес Уэссекс. — Я пришел, дабы с прискорбием сообщить вам, что его высочество уже отбыл на другой прием, так что мистер Хайклер напрасно будет искать свою добычу здесь.

— Слава богу! — с облегчением выдохнула Сара. Она раскрыла веер, свисавший на витом шнурке с ее запястья, и принялась энергично им обмахиваться, чтобы скрыть обуревающие ее чувства. Потом она огляделась, разыскивая лорда Рипона. Старшего брата Джеффри тоже нигде не было видно — еще одна милость судьбы.

— Так что порядок восстановлен — на время, — сказал Уэссекс. — К несчастью, несдержанные высказывания принца к утру станут известны всему Лондону, и это приводит меня к… Леди Роксбари, окажите мне любезность, позвольте переговорить с вами наедине.

Сара медленно поднялась на ноги, лихорадочно соображая, что бы такое сделать, чтобы уклониться от этого разговора. Лишь круглая дура не сообразила бы, какую тему желает обсудить Уэссекс; и как раз этой темы Саре очень хотелось избежать. Сара неохотно взглянула в лицо Уэссексу и, против ожидания, увидела, что он улыбается.

— Да, я понимаю, вам вовсе не хочется оказывать мне эту любезность. Точнее говоря, вам хочется, чтобы я провалился ко всем чертям. Но мы не можем позволить себе такой роскоши — поступать как частные лица. А потому, если ваша светлость окажет мне такую честь…

Он взял Сару под локоть, и Сара, увлекаемая не только силой его характера, но и силой его руки, позволила Уэссексу увести себя из бального зала. Хотя, насколько было ей известно, Уэссекс никогда прежде здесь не бывал, он, похоже, знал дом лучше самой хозяйки. Несколько мгновений спустя они оказались на узкой черной лестнице, которая соединяла маленькую личную гостиную Сары с третьим этажом. Герцог провел ее в комнату чуть более настойчиво, чем того требовала любезность, и запер за ними дверь.

— Вы хотели поговорить со мной, мой… ваша светлость?

Внезапно Сара обнаружила еще один пугающий провал в памяти: она позабыла надлежащие формы обращения, которые леди Роксбари должна была бы знать с колыбели. Но заминка была мимолетной; возможно, Уэссекс ее даже не заметил. Сара пересекла комнату и уселась в большое удобное кресло, стоящее у камина. По ее распоряжению в камине разожгли огонь, и он отгонял прохладу майской ночи, но Сара чувствовала себя неуютно.

Сейчас, когда на него не были обращены взгляды любопытных гостей, лицо Уэссекса прорезали складки, как будто ему предстояло выполнить мучительный долг, и Сара догадывалась, что это за долг.

— Ваша светлость… — начала она.

— Тише! — произнес Уэссекс — Есть некоторые вещи, которых — я в этом уверен! — вы не знаете. И сегодня вечером вам предстоит их узнать, леди Роксбари.

С некоторых пор вокруг принца Джейми, несмотря на все старания короля Генриха, собралась группировка, состоящая в основном из тех, кто доныне сожалеет, что Карлу Второму не наследовал его младший брат, католик Яков. Нынешним вечером вы танцевали с одним из главных ее создателей; граф Рипонский — один из тех, кто считает, что Англия должна присоединиться к остальным католическим королевствам Европы и отвергнуть политику терпимости и эмансипации.

Несколько мгновений Уэссекс задумчиво смотрел на пляшущее в камине пламя, потом заговорил снова:

— Брак принца с девушкой из Шлезвиг-Гольштейн-Сондерберг-Глаксборгского дома нанес бы серьезный удар по их замыслам. Как вы сами видели, сторонники Рипона прилагают все усилия, чтобы поддерживать в Джейми неприязнь к тому браку, на котором настаивает его отец. Мало кто знает, что у Рипона имеется собственная кандидатура на роль принцессы Уэльской — его юная племянница, девушка, которую тщательно вышколили, дабы она сыграла нужную роль в их махинациях. Отсюда следует, что план Рипона опутать принца при помощи этой девушки так хитроумен, что Джейми не имеет возможности освободиться самостоятельно; последует грандиозный скандал, в результате которого датский принц-регент отзовет обратно и свою дочь, и договор о союзе.

— Понимаю.

Сара невольно коснулась небольшой выпуклости — отцовского кольца, надежно укрытого за лифом ее бального платья.

— Я сомневаюсь, что вы понимаете все до конца, леди Роксбари. Если брак с датчанкой сорвется, Англия потеряет важного союзника. А если принц Джейми женится на племяннице Рипона, Рипон приобретет при дворе такое влияние, что начнет добиваться исполнения своего главного желания — чтобы Англия вышла из Тройственного союза и заключила сепаратный мир с Бонапартом.

— Но… Но… — «Но это невозможно!» — пронеслась мысль. — Но ведь племянница Рипона наверняка должна быть католичкой…

— И вам непонятно, как такой брак может быть заключен, если учитывать Акт о престолонаследии, — закончил за нее Уэссекс. — В зависимости от обстоятельств, мадам, если Рипону удастся осуществить свой план, королю придется разрешить этот брак — или увидеть, как вокруг трона разгорится такой скандал, который нелегко будет унять.

— То есть граф в любом случае оказывается в выигрыше, — сказала Сара. Она постепенно постигала все хитросплетения политики, изложенные Уэссексом. — Поскольку он желает положить конец Тройственному союзу, а если в Англии поднимется такой… шум…

— Наши возлюбленные союзники понесутся вскачь, словно перепуганные лошади, — согласился Уэссекс. На секунду его взгляд снова оказался прикован к жаркому пламени, а потом герцог заговорил, словно сам с собою:

— Этого нельзя допустить. Если удастся заставить принца Джейми вспомнить о лежащей на нем ответственности… Если удастся удержать его от помолвки с рипонской ставленницей… но главное — если принцесса Стефания сумеет внушить народу симпатию, то давление общественного мнения вынудит принца вести себя подобающим образом.

Уэссекс перевел дух и добавил:

— В свете неприязненного отношения со стороны принца Джейми, принцессе понадобятся защитники и сторонники — а вы, леди Роксбари, не сможете стать ее покровительницей, если будете оставаться незамужней дамой. Точно так же и я не смогу поддерживать ее без того, чтобы мое внимание не показалось чрезмерным — ведь ситуация чрезвычайно деликатная.

Уэссекс умолк, и Сара, почти вопреки собственной воле, задумалась над его словами. Ее мало интересовал Рипон, но принц Джейми почему-то вызывал у нее чувства, которые могла бы испытывать старшая сестра к младшему брату, упорно стремящемуся навлечь на себя большие неприятности. Принцессу Стефанию она не знала вовсе, но мысль о молодой женщине, отправившейся в чужую страну, навстречу неведомой судьбе, задевала некую глубинную струнку в ее душе. И потому Сара чувствовала, что должна сделать все, что только сможет, чтобы помочь датской принцессе обрести счастье в Англии — и в браке.

Брак. В конечном итоге все снова вернулось к этой теме. Брак и герцог Уэссекский. Сара нимало не сомневалась, что Уэссекс говорит чистую правду — без этого замужества она ничем не сможет помочь ни принцу, ни принцессе. Не это ли имел в виду Древний в ту ночь, в мункойнском саду, когда сказал, что она должна стать частью этого мира — или умереть?

— Так вы хотите, чтобы я вышла за вас замуж? — спросила Сара. Тон Уэссекса подразумевал, что это всего лишь формальность — нечто такое, что следует совершить в интересах дела. И король Генрих желал, чтобы она вышла замуж за герцога, хотя Уэссекс и относился к этой идее без малейшего энтузиазма.

— Да, — бесстрастно произнес Уэссекс.

Он еле заставил себя произнести это слово, делавшее их брак неизбежным, — герцогу пришлось напомнить себе о некоторых грядущих, благодаря усилиям графа Рипонского, событиях, чтобы наглядно представить, насколько это необходимо. В определенном смысле слова, если они с герцогиней возглавят общественную группировку, противостоящую изоляционистским тенденциям Рипона, он просто начнет бороться с врагами Англии более открыто, чем раньше. По крайней мере, ему не поручили такое дело, какое оказалось бы ему не под силу. Это станет еще одним маскарадом, только и всего. Еще один тур игры, а герцогиня Роксбари — еще один напарник в Игре теней. «Выходит, что теперь я совращаю и ее…»

— Что ж, ладно, — сказала маркиза и пожала плечами, словно речь шла о каком-то пустяке.

Уэссекса захлестнуло чувство, весьма напоминающее облегчение. Эта женщина оказалась хладнокровнее его самого: перспектива грядущего брака нимало не взволновала ее светлость. «И возможно, она приобретет вкус к Игре теней…»

Тут Уэссекс вспомнил еще об одной детали. Он стянул с руки перчатку и снял с пальца кольцо. Поскольку блестящий мундир офицера собственного его высочества принца Уэльского гусарского полка не предусматривал карманов, Уэссекс для сохранности надел это кольцо на первую фалангу мизинца.

— Тогда возьмите. Такова традиция. Все. Теперь пути обратно нет.

Тоненькое кольцо поблескивало золотом с чуть розоватым оттенком; Сара взяла его так осторожно, словно ей предложили отравленную конфету.

Это была старинная вещь. Порозовевшее золото свидетельствовало, что кольцо повидало немало рук и прожило долгую жизнь. Изображало оно саламандру в огне. Хвост саламандры обвил палец Сары; среди вырезанных из рубина языков пламени посверкивали желтые бриллиантики искр. Тело саламандры было усеяно крохотными золотыми выпуклостями — чтобы создавалось впечатление шишковатой шкуры. Голову ящерицы усыпали маленькие алмазы. Сара повертела кольцо в пальцах, и камни заискрились в свете свечей.

Обручальное кольцо. Она согласилась выйти замуж, не так ли? Но почему-то Сара никак не могла заставить себя надеть это кольцо.

Внезапно Уэссекс осторожно взял Сару за левую руку, снял с ее пальца надетый по случаю бала большой перстень с плоской ониксовой вставкой, окруженной бриллиантами, и надел на его место кольцо-саламандру.

«Готово! — казалось, крикнул чей-то голосок у нее в сознании. — Сделанного не воротишь!» Сара уставилась на золотую саламандру, обвившую ее палец, с таким видом, будто ожидала, что маленькое существо вот-вот заговорит.

— Что мне теперь делать? — впав в некоторое оцепенение, спросила маркиза.

— Думаю, — мрачно ответил Уэссекс, — что лучше всего будет, если мы объявим об этом радостном событии — и дадим вашим гостям новую тему для разговоров.

11 — ИСТИННАЯ ЛЕДИ

ЕСЛИ НЕ ПРИНИМАТЬ ВО ВНИМАНИЕ сути происшедшего, положение официально помолвленной дамы было менее тягостным, чем просто пребывание в Лондоне. Люди — как с новоприобретенным цинизмом подумала Сара — теперь знали, что думать о маркизе Роксбари. А если кто-то и шептал, что герцогу Уэссекскому достался подпорченный товар, — что ж, Сара не питала столь теплых чувств к этому несносному человеку, чтобы беспокоиться из-за подобной болтовни!

За две недели, прошедшие после объявления о ее свадьбе, Сара больше не испытывала регулярных приступов головной боли и в конце концов вынуждена была признаться себе, что не они были причиной ее «небольших изъянов в памяти».

Как Сара ни старалась, ей не удавалось вспомнить ничего из того, что предшествовало ее пробуждению в гостях у миссис Булфорд — тогда, после столкновения на дороге. Мункойн — место, где как будто бы проходило ее детство, — был ей столь же незнаком, как и Лондон. Саре казалось, что она впервые видит людей, которые составляли круг друзей маркизы Роксбари. Сара перечитала дневник маркизы — у нее в голове не укладывалось, что все это написала она сама.

Не очень-то ей нравилась женщина, встающая перед ней с этих страниц. Тщеславная, заносчивая… Сара даже не могла как следует устыдиться своей прежней манеры поведения, поскольку в глубине сердца не верила, что имеет хоть что-то общее с женщиной, чья личность вырисовывалась в маленьких книжечках в красном переплете. Неужели этот задавака, герцог Уэссекский, полагает, что берет в жены именно такую женщину? Впрочем, это вряд ли имеет значение, — подумала Сара, смирившись с неизбежным. Все равно Уэссекс ясно дал понять, что их брак — не более чем дань светским условностям.

Она не будет об этом размышлять. Хватит и того, что она делает для короны все, что в ее силах. Ее семья всегда верно служила Стюартам…

Кобыла, стоявшая у нее за спиной, переступила с ноги на ногу, и негромкий стук копыт вернул мысли Сары к дню сегодняшнему. Пусть даже ее личная жизнь — безнадежно запутанный узел, но право же, ей есть за что благодарить судьбу!

Май сменился июнем. По-прежнему стояли теплые, солнечные дни, и Сара, пользуясь прекрасной погодой, каждое утро отправлялась прокатиться. Грум ждал ее у ворот парка; здесь, среди ухоженной зелени Грин-парка, странный диссонанс между окружением маркизы и ее ожиданиями словно бы развеивался.

А кроме того, в столь ранний час парк служил превосходным местом для встречи с человеком, не желающим, чтобы его видели.

Несколько минут бодрой рыси — и Сара оказалась на уединенной полянке, в стороне от тропинки. Поляну охраняла статуя Аполлона, и отсюда легко можно было заметить всякого, кто проезжал по дорожке, — но светский Лондон предпочитал послеполуденные прогулки, а сейчас крыши Пикадилли были освещены утренним солнцем. Сара заставила свою тонконогую кобылу свернуть на полянку и принялась ждать.

Почти сразу же раздался приглушенный стук копыт, и на дорожке появилась Мириэль Баллейн.

На мисс Баллейн был аккуратный, сшитый по последней моде наряд «а-ля гусар», с двумя рядами серебряных пуговиц, поблескивавших на тонком шелковистом сукне безукоризненного жакета. К полям блестящей касторовой шляпы была прикреплена вуаль, — ради сохранения анонимности, — но лошадь, на которой ехала девушка, не осталась бы незамеченной: она была такой же черной, как волосы самой мисс Баллейн, а на лбу у нее красовалась серебристая отметина, прозванная «поцелуем феи». Когда Мириэль натянула поводья, конь заплясал на месте, выказывая свое неудовольствие тем, что его заставляют стоять.

Это было выше разумения Сары: почему дядя Мириэль подарил ей коня, равного которому не найти и в королевских конюшнях, но при этом запрещает ей бывать в обществе?

— Доброе утро! — воскликнула мисс Баллейн. Сара знала, что грум самой Мириэль ждет хозяйку за поворотом тропы; то ли он был более предан Мириэль, чем ее опекуну, то ли зловредный дядя Ричард не видел особого вреда в этих утренних встречах.

— Как вы себя сегодня чувствуете? — спросила Мириэль, откидывая вуаль.

— Клянусь, я избегаю всего, что только связано со свадьбой, а вдовствующая герцогиня твердит, что у моего жениха скверный характер, поскольку он собирается купить для нас дом: Дайер-хаус слишком маленький, и герцогиня живет там много лет — и не буду же я просить Уэссекса прогнать ее! А мы без особых усилий можем получить прекрасный дом в Вест-Энде, и он вполне может быть готов ко дню свадьбы.

При этих словах надвигающаяся катастрофа вдруг представилась Саре обычным жизненным кризисом — каковым и являлась. На душе сразу полегчало, и Сара улыбнулась Мириэль.

Та рассмеялась в ответ:

— Ему придется привыкать к разочарованиям — и к короткому поводку, как и надлежит мужьям! Ну так как, вы все-таки получите собственный дом?

— Думаю, да, — отозвалась Сара. — И вы непременно должны посетить его, Мириэль. Клянусь, мне больно смотреть, как моя лучшая подруга вынуждена оставаться в тени, когда на мою долю выпадает столько жизненных благ. Я буду герцогиней Уэссекской, приближенной короля! Неужели ваш дядя посмеет запретить вам визиты ко мне?

— Он… он очень рад нашему знакомству, но… — ох, пожалуйста, не просите меня объяснять! Я бы отдала все на свете, лишь бы побывать на тех празднествах, о которых вы рассказываете, но я не могу! Еще не могу! — воскликнула Мириэль.

— Еще?

Саре часто не удавалось скрывать присущее ей любопытство, но в этот раз, увидев, какая боль отразилась на лице Мириэль, молодая женщина пожалела о своей несдержанности.

— Ну что ж, я буду довольствоваться собственным обществом. Мне не следовало дразнить вас, Мириэль!

— Вы слишком добры ко мне, — тихо произнесла ее подруга. — Если бы вы знали, какая я на самом деле, вы бы не относились ко мне так хорошо.

— Даже бы если вы были самим дьяволом, я не перестала бы вас любить, — решительно заявила Сара. — Пойдемте! Хороший галоп прогонит ваше уныние!

Итак, свадьба герцога Уэссекского близилась. Сам герцог относился к ней с той обреченностью, с которой ожидают приближения казни. Что бы он ни делал, этого неприятного события не избежать. А потому остается лишь развлекаться в ожидании рокового дня.

Придя к этому выводу, Уэссекс зачастил в свои клубы, проводил немало времени в Хосгардзе, посещал боксерский клуб и фехтовальный салон и в светские часы ездил кататься в Гайд-парк. Герцог мало виделся со своей невестой (которая, как он себе говорил, была вполне ему под стать), но много слышал о ней от общих знакомых.

Подобные городские развлечения должны были бы служить источником удовольствий; и Уэссекс позволил себе беспечно наслаждаться лондонской жизнью. Но раз в несколько дней он изыскивал возможность остановиться у здания на Бонд-стрит и войти в какую-нибудь из его многочисленных дверей. И однажды оказалось, что его ждет вызов от лорда Мисбоурна.

Уэссекс смял листок бумаги и вернул его на прежнее место, на серебряный поднос. Дворецкий с поклоном отступил, затем машинально сунул смятое письмо в печь, служившую для уничтожения всех ненужных бумаг «Белой Башни».

Уэссекс встал и оглядел обшитую панелями комнату. На первый взгляд она ничем не отличалась от библиотеки какого-нибудь клуба. Прочие присутствующие даже не подняли головы — настолько они были погружены в чтение. Двух из них Уэссекс знал по имени; третий был ему незнаком. Но в этих стенах все были равны, и все — равно анонимны.

Герцог вздохнул. Он замешкался на мгновение, размышляя, зачем он понадобился Мисбоурну. Затем вышел из комнаты и направился по коридору к обитой красной кожей двери, что вела в кабинет Мисбоурна.

— Она каждый день встречается с племянницей Рипона. В Гайд-парке, — сказал Мисбоурн.

Уэссекс нахмурился. Это весьма необычное приветствие на миг вывело его из равновесия. В полумраке кабинета Мисбоурн мерцал, словно неведомое глубоководное животное, которое сетью подтащили почти к самой поверхности воды.

— Добрый вечер, лорд Мисбоурн, — бесстрастно произнес Уэссекс. Некий смертоносный инстинкт заставил его рискнуть. Он решился уточнить: — Леди Роксбари?

— Стала задушевной приятельницей девчонки Рипона, — сообщил лорд Мисбоурн, вперив в Уэссекса взгляд гибельных блеклых глаз.

— Нечего винить в этом меня! — огрызнулся Уэссекс — Я еще не женился на этой женщине!

— А потому ее поведение вас не касается. Совершенно верно. Но мотивы этого поведения — касаются, — напомнил Мисбоурн.

Уэссекс нахмурился. До него вдруг дошло, что он до сих пор плохо представляет себе характер собственной невесты. С одной стороны, он знал, что маркиза Роксбари — член Союза Боскобеля, но этой тайной он не мог поделиться даже с Мисбоурном, а значит, она сейчас была бесполезна. Впрочем, принадлежность маркизы к этому союзу отнюдь не мешала ей впутаться в какие-то интриги с участием рипонской племянницы, особенно если Роксбари по приказу короля вела какую-то свою игру.

— Мотивов тут может быть великое множество, — заметил Уэссекс. Кстати, это было чистой правдой. — А что делает Рипон?

— Ничего, — с исчерпывающей краткостью отозвался Мисбоурн. — Он держит племянницу при себе и, кажется, совершенно не стремится, чтобы высший свет узнал о ее существовании. Она никуда не ходит и ни с кем не встречается… кроме леди Роксбари.

— Любопытно, — откликнулся Уэссекс со спокойствием, которого на самом деле не испытывал. Внезапно им завладело желание схватить Роксбари и трясти до тех пор, пока не вытрясет из этой лгуньи всю правду. Он думал, что может доверять ей… думал, что может вообще о ней не думать… и что она в результате сделала?! Тут герцог заметил, что Мисбоурн внимательно приглядывается к нему.

— Есть ли новости из Дании? — поинтересовался Уэссекс.

— Не больше, чем можно было бы ожидать, — охотно произнес Мисбоурн. — Костюшко сообщает, что они отложили отплытие на конец июля, когда море будет спокойнее всего. Принц-регент все еще пытается изменить договор таким образом, чтобы он не накладывал на Данию никаких обязательств, но сэр Джон, этот хитрый старый лис, опережает его на каждом повороте.

Уэссекс слабо улыбнулся. В политических кругах сэр Джон заслужил прозвище Маленький Бульдог — именно за эту свою железную хватку.

— Что заставляет нас еще больше позаботиться о приеме, который будет оказан принцессе после прибытия. Принц Джейми с каждым днем становится все несдержаннее, и поговаривают, будто разрыв между принцем и его отцом неизбежен.

А открытый разрыв между королем и принцем даст Джейми возможность сформировать собственную партию — или, что более вероятно, ее для него сформируют люди, подобные Рипону. По крайней мере, Джейми еще не заморочили голову рипонской племянницей. Уэссекс был уверен, что о столь печальном повороте дел Мисбоурн непременно бы упомянул.

Но нет. Очаровательное орудие Рипона мирно проводило время в обществе невесты Уэссекса.

— Возможно, я смогу приструнить маркизу, — медленно произнес Уэссекс, — или, по крайней мере, заставить ее задуматься. Сомневаюсь, что она подчинится моему приказу, но если я стану возражать против ее дружбы с племянницей Рипона, последует ссора, и это придаст делу огласку — которой, похоже, Рипон стремится избежать.

Мисбоурн долго смотрел на Уэссекса. Его серые глаза были прозрачными и тусклыми, как стекло.

— Нет, — сказал он наконец. — Лисица вышла из норы. Мы должны проследить, куда она побежит.

12 — БРАК ПО РАСЧЕТУ

ПЯТНАДЦАТОГО ИЮНЯ 1805 ГОДА в придворной церкви Сент-Джеймсского дворца Руперт Сен-Ив Дайер капитан его светлость герцог Уэссекский связал себя святыми узами брака с Сарой Марией Элоизой Ариадной Доусбеллой Канингхэм, маркизой Роксбари. Жених смотрелся чрезвычайно импозантно в своем серо-голубом жилете, светло-коричневых бриджах и темно-синем камзоле; невеста в серебряном наряде была великолепна. Невесту к жениху подвел сам король, поскольку Сара была сиротой и, в соответствии с юридическими тонкостями, подопечной его величества.

Хотя на венчании присутствовало не так уж много гостей, для свадебного завтрака в Херриард-хаусе, доме маркизы, был накрыт стол на сто пятьдесят персон. Для услаждения гостей были выставлены все деликатесы и новинки, какие только могла приготовить небольшая армия поваров, — в том числе маленькая радуга из желе и сладкий лед со всеми мыслимыми оттенками вкуса.

По мнению общественности, прием был великолепен. Герцогу Уэссекскому очень хотелось, чтобы Илья Костюшко находился сейчас в Англии и смог бы насладиться всем этим великолепием. Точнее, ему очень хотелось, чтобы Костюшко оказался на его месте, а сам он в это время находился где угодно, хоть у черта на рогах.

«Это было ошибкой». Чего бы там ни желала бабушка — или даже сам монарх, — Уэссексу не следовало жениться на Роксбари. Герцог понял это в то самое мгновение, когда вошел в церковь и увидел рядом с алтарем эту девушку, роскошный светящийся призрак. Платье придавало ей вид существа, созданного из стали и льда. Маркиза выглядела так, словно ее вот-вот должны были расстрелять, но держалась хорошо. Ее мужество вызвало сочувствие Уэссекса, и герцог улыбнулся, чтобы подбодрить ее. Впрочем, он так и не понял, заметила ли Роксбари эту улыбку.

Затем началась сама церемония, и каждое слово звучало словно удар молота, подтверждающего, что пути назад нет. Как только они будут обвенчаны, расторгнуть их брак сможет лишь специальный акт парламента.

Но начатую церемонию уже нельзя было остановить, — а когда все закончилось и Уэссекс поцеловал молодую жену, губы Сары были холодны, как лед, на который так походило ее платье. К счастью, у нее не оказалось времени, чтобы высказать все, что она думает о венчании: гости сразу же покинули церковь и расселись по экипажам, чтобы ехать на завтрак. А потом Уэссекс старательно следил, чтобы у Сары не было возможности снова подойти к нему. Сегодняшнюю ночь счастливой паре предстояло провести в Дайер-хаусе, как и многим поколениям герцогов и герцогинь, живших здесь прежде. Ну да ладно. Как частенько говаривал напарник Уэссекса, этот мост мы сожжем, когда дойдем до него. А пока что вокруг лилось столько шампанского, что его хватило бы, чтобы утопить всю королевскую гвардию, и Уэссекс дал себе слово утонуть в нем.

Если герцог и не вполне преуспел в исполнении этого намерения, он все же выпил достаточно, чтобы не реагировать на свадебные тосты, которые вынужден был выслушивать. Возможно, он даже улыбался своей жене. Но хотя на службе королю и стране Уэссексу часто приходилось исполнять роль палача, эта обязанность никогда не доставляла ему удовольствия. А если говорить совсем уж начистоту, он целиком и полностью разрушил жизнь новоявленной герцогини. В конце концов, она вышла замуж за полнейшее отребье — за шпиона. Если его тайная деятельность в рядах «Белой Башни» когда-нибудь станет достоянием гласности, его будет ждать не лавровый венок, а терновый венец. А его семью — вечный позор, поскольку он, ее глава, вел себя столь презренным образом.

Мало того — его несчастная герцогиня вышла замуж за человека, не имеющего ни малейшего желания продолжать свой род и передавать свою отравленную кровь потомкам. Впрочем, зато она сможет добиться аннулирования брака, если сумеет это доказать (и если он умудрится тем временем нажить достаточное количество сильных врагов). Возможно, через несколько лет этот выход окажется наилучшим для обоих — хотя скандал все равно получится убийственный.

Да, кстати, — еще он может умереть.

Уэссекс воспрял духом. До сих пор он не рассматривал эту возможность всерьез, а ведь при его роде занятий она была вполне реальной. Если он умрет, все его постыдные тайны умрут вместе с ним. Его вдова сможет благопристойным образом вступить в новый брак, а его бабушка никогда не узнает, что на самом деле представлял собой ее внук. Чрезмерное количество наилучшего шампанского оказало свое воздействие, и Уэссекс окончательно решил, что смерть при исполнении задания будет наилучшим изо всех возможных вариантов и разрешит все его проблемы. Надо будет это устроить.

Сразу же после того, как Джейми перестанет валять дурака и женится, а этот треклятый договор будет подписан.

Но сначала надо как-то пережить брачную ночь…

Сара — отныне герцогиня Уэссекская — сидела на брачной постели и смотрела, как слегка покачивается тяжелый полог кровати, который только что опустила Нойли. Огонек свечи, оставленной на прикроватном столике, просвечивал сквозь крохотные дырочки в старинной ткани, а там, где Нойли не до конца задернула потускневший алый шелк, пролегла светлая полоса.

Сара слышала удаляющиеся шаги горничной. Через некоторое время шум шагов окончательно стих, но Саре по-прежнему были слышны прочие звуки, свойственные Дайер-хаусу с самого момента его основания. И среди всех этих звуков не было одного: шагов новобрачного, поднимающегося по лестнице, чтобы присоединиться к молодой жене.

Окончательно убедившись, что Нойли уже не вернется и не застанет свою госпожу за неуместным для новобрачной поведением, Сара отодвинула полог и соскользнула с кровати. Ее кашемировая шаль лежала на спинке ближайшего кресла; Сара подобрала шаль и укуталась в нее.

Комнаты Дайер-хаус были крохотными, и хотя эта дальняя спальня была одним из самых больших помещений, которыми мог похвалиться дом, а потолок ее покрывала великолепная роспись — она изображала купол собора Святого Павла, окруженный сонмом херувимов и небесным сиянием, — сейчас этот потолок, наклонно спускающийся к темной стене с проемами окон, вызывал у Сары инстинктивное желание пригнуться, дабы не стукнуться. Окна запирали хитроумные старинные задвижки, но, повозившись несколько мгновений, Сара справилась с ними, распахнула окно и высунулась наружу. Стояла поздняя ночь. Полная луна плыла по небу, словно серебряный чайный поднос. Ее свет пробивался сквозь туман и превращал знакомые окрестности в оцепеневший потусторонний мир, откуда могло прийти все что угодно. Через окна, выходящие в крохотный садик, доносились все звуки ночного Лондона. Сара слышала цокот копыт по булыжным мостовым, отдаленные перекликающиеся голоса лодочников на Темзе, плывущих куда-то по своим торговым делам…

Но где же Уэссекс?

По какой-то неизъяснимой причине Сара почувствовала себя опустошенной. Не то чтобы она испытывала к своему новоявленному мужу какой-то личный интерес — конечно же нет! Ее чувства не были затронуты ни в коей мере. Это было бы просто глупо — ведь Уэссекс каждым своим словом и каждым жестом давал понять, что их брак заключается лишь из соображений выгоды. Выгоды для короля Генриха. Но даже если так, все равно это как-то неловко — в брачную ночь не явиться в супружескую спальню.

Он что, решил вообще не приходить?

Что ж, такой вариант ее устраивает целиком и полностью — сказала себе Сара. Но она предпочла бы знать об этом заранее! Ей вовсе не нравится, ложась спать, гадать, не обнаружит ли она при пробуждении в собственной постели чужого человека! Каковым, несомненно, его милость герцог Уэссекский и являлся для Сары Канингхэм из Балтимора…

Нет. Она была — и остается — Сарой Канингхэм, маркизой Роксбари. Леди Роксбари. Она — хозяйка Мункойна, и Мункойн будет принадлежать ей и ее дочерям, пока исполняется зарок.

«Роксбари поклялась. Но она ни в чем не клялась. И она не связана с этой землей…»

Сара потерла ноющую голову. Неожиданно нахлынувшая усталость накрыла ее, словно волна. Сегодня она встала еще до рассвета, а сейчас было уже далеко за полночь. Сара устала, как никогда прежде, а в суматохе сегодняшнего вечера она к тому же забыла принять укрепляющее лекарство — бутылочка так и осталась стоять в спальне Сары в Херриард-хаусе. Конечно, тут забудешь не только, кто ты такая, но и откуда взялась! Но все-таки Саре было не по себе.

Ночной ветерок, проникающий сквозь распахнутое окно, заставлял пламя свечей плясать и трепетать. Саре казалось, будто нарисованный на потолке Лондон мерцает, как будто в любое мгновение на месте городского пейзажа могло возникнуть совсем другое изображение. Женщина застонала и крепко зажмурилась, прижавшись головой к холодному подоконнику. Она почти ничего не ела во время свадебного завтрака — изумительное название для приема, затянувшегося почти до полуночи! — но зато выпила несколько бокалов контрабандного французского шампанского, специально припасенного для такого случая. Неудивительно, что ей дурно!

Сара тихонько прошла через комнату, уселась в кресло и подобрала ноги под себя, чтобы уберечь их от ночной прохлады. Укутавшись поплотнее в кашемировую шаль, она принялась обдумывать последние события. Раз Уэссекса сейчас здесь нет — вопрос «почему» лучше отложить на потом, — то где же он? Сара потеряла своего мужа из вида еще во время празднества в Херриард-хаусе. Но он знал, что Сара поедет в Дайер-хаус: точнее говоря, он сам на этом настоял. Какая-то беглая вспышка amour propre[14] герцога не позволяла его милости начинать семейную жизнь под крышей жены. К тому времени, когда настала пора зажигать светильники, Сара уже была просто счастлива поддаться уговорам вдовствующей герцогини и уехать в Дайер-хаус. Она, естественно, ожидала, что Уэссекс сразу же последует за ней: герцог был просто-таки ходячим образцом добродетели, и потому Сара полагала, что он будет столь же пунктуален, как и всегда.

Всегда, кроме данного конкретного случая.

Время шло, Сара уже сняла вышитое свадебное платье, а Уэссекс все не появлялся. Но Сара почему-то не могла заставить себя спуститься и спросить у вдовствующей герцогини, куда запропастился ее внук.

Эти мысли перенесли Сару обратно в спальню, к ее ноющей голове и стремительно усиливающемуся ощущению нереальности. Судя по всему, Уэссекс не собирался появиться здесь в ближайшее время — или, возможно, вообще не собирался здесь показываться. Сара была совершенно уверена, что Лэнгли давно уже запер входную дверь, так что если Уэссекс не сумеет забраться по стене в окно ее спальни, расположенной на четвертом этаже, ему придется ночевать на улице. Этого (а может, и чего похуже) и желала ему от всей души молодая жена.

Свеча догорела почти до половины, когда Сара вздохнула и забралась в постель. Почему он не пришел? Он был заинтересован в этом браке. Он сам предложил ей свое кольцо и свое имя. И зачем — чтобы выставить ее полной дурой?

Зачем?

Розовая комната была заполнена свечами и зеркалами и претендовала, наряду со столами под белыми льняными скатертями, на которых лежали колоды безвкусно разрисованных карт и стопки золотых гиней, на право считаться гордостью этого заведения. Здесь, за карточными столами, переходили из рук в руки целые состояния, и отсюда же выбирались украдкой разорившие свои семьи мужчины, чтобы закончить жизнь в водах Темзы или в тиши собственной библиотеки. Но комната оставалась прежней.

Это заведение называлось «Гарвин», а мужчина, сидящий в углу, находился здесь с полуночи. Рядом с его локтем примостился пустой графин из-под виски. Мужчина был одним из немногих постоянных посетителей «Гарвина», кто не пользовался возможностью сменить свой модный камзол на полотняный плащ, предоставляемый заведением для удобства клиентов. Сейчас было уже четыре утра, а мужчина все еще продолжал играть — машинально, но с таким отчаянием, словно игра «фараон» была для него единственной надеждой на спасение. Случайным свидетелям это казалось странным, поскольку его светлость герцог Уэссекский непрерывно выигрывал с того самого момента, как сел за стол.

Воспользовавшись перерывом в игре, зоркий слуга забрал опустевший графин и поставил на его место полный. Его светлость сделал вид, будто ничего не заметил.

«Гарвин» был лишь одним из нескольких клубов, к которым принадлежал его светлость герцог Уэссекский, но отнюдь не первым, который герцог посетил за последние несколько часов, после того как покинул Херриард-хаус. Первоначально молодожен отправился в свои апартаменты в Олбани, счев это разумным компромиссом между компанией доброжелателей и обществом новоявленной супруги. Там Уэссекс сменил свадебный наряд на что-то менее кричащее, но к тому моменту, как он успел переодеться, ему стало казаться, что гораздо проще отправиться сейчас куда-нибудь в клуб, посидеть в обществе незнакомых людей, чем идти и общаться с собственной женой. Вот так и вышло, что он очутился в «Гарвине».

«Гарвин» был уникален по множеству причин, и две из них заключались в том, что сюда допускали женщин и иностранцев. Хозяином клуба считался некий ирландец по фамилии О'Доннел, и многие члены клуба хорошенько бы подумали, прежде чем принять его даже в холостяцкой компании, стремящейся к респектабельности. Поговаривали, будто О'Доннел убил человека голыми руками, хотя никто в точности не знал, где и когда произошло это любопытное событие — никто, кроме его милости герцога Уэссекского, располагающего своими способами узнавать множество интересных вещей. Поговаривали также, что у хозяина имеется партнерша, некая женщина, но о ней никому ничего не было известно — в том числе и Уэссексу.

Кроме того, никто не знал, почему этот клуб называется «Гарвин» и где О'Доннел взял деньги на его создание, а сам О'Доннел не спешил просвещать любопытствующих. Эта аура таинственности отнюдь не уменьшала притягательности клуба; возможно, даже усиливала, поскольку то ли клиентам нравилось тешить себя иллюзией опасности, то ли они полагали, что человек с темным прошлым будет смотреть сквозь пальцы на их неприглядное настоящее. На эту тему О'Доннел тоже не распространялся.

Первый этаж «Гарвина» был разделен на изолированные комнаты, в которых члены клуба могли назначить кому-либо свидание; только сюда допускались те, кто членом клуба не являлся, — да и то лишь если их сопровождал местный завсегдатай. Кроме того, лишь на этом этаже имелись окна, и окна эти были закрыты массивными ставнями, несмотря на то что располагался «Гарвин» неподалеку от самой фешенебельной части города. На втором этаже находились лишенные окон игорные залы — для «фараона», виста, рулетки — и салон, где джентльмены, желающие спокойно выпить, могли предаться этому занятию. На третьем этаже, в фехтовальном зале, желающие могли упражняться в смертоносном искусстве клинка, сражаясь либо друг с другом, либо с опытным мастером дуэлей. Подпольные боксерские матчи, время от времени устраиваемые в «Гарвине» для развлечения завсегдатаев, тоже проводились на третьем этаже.

Кроме того, в «Гарвине» имелись обширные погреба, а в них — стрельбище: для дуэлей между теми членами клуба, которые не могли решить свои разногласия при помощи дипломатии или шпаг. Хотя в «Гарвине» не было своей кухни (желающие могли получить в качестве закусок хлеб, сыр и холодное мясо), он располагал богатой коллекцией вин и спиртных напитков, также хранившихся под землей. Ходили слухи, будто вина поступали в погреба по тем самым подземным туннелям, ведущим к Темзе, по которым якобы скрывались многие победители дуэлей, чтобы втайне перебраться на континент или сесть на корабль, идущий в Америку. Впрочем, большинство членов клуба не были уверены, существуют ли туннели на самом деле; эта неопределенность лишь придавала «Гарвину» загадочности.

Но чем «Гарвин» больше всего привлекал своих клиентов, так это абсолютным уважением к личности и полнейшим невмешательством в дела посетителей. Его территория была столь же священна и неприкосновенна, как средневековая церковь. Ни судебный пристав, ни «краснопузые»,[15] ни частное лицо, движимое местью, — никто, кроме самих членов «Гарвина», не смог бы проникнуть здесь дальше первого этажа. И даже член клуба незамедлительно вылетел бы на улицу, вздумай он раздражать других.

Вот почему тот факт, что очень ранним июньским утром кто-то осмелился побеспокоить его светлость герцога Уэссекского, всецело поглощенного игрой и беспробудным пьянством, был столь поразителен.

Человек, вошедший в игральный зал, был абсолютно неприметен. И его вечерний наряд — темно-синий камзол, бриджи того же цвета, белые шелковые чулки и черные лакированные туфли, — казался выбранным по оплошности. Этот старающийся держаться в тени господин не принадлежал к тому типу людей, которых хозяйки дома приглашают ради украшения своих приемов; он был из тех, кого забывают, едва успев заметить.

Но каким бы он ни был неприметным, он никак не мог пройти мимо слуги, стоящего у двери первого этажа, и уж тем более не мог проникнуть дальше, на священные высоты.

Когда он начал двигаться по залу, незаметного джентльмена все-таки заметили — по крайней мере, сам факт его присутствия, — и тихие разговоры игроков постепенно смолкли. Когда волна тишины добралась до Уэссекса, герцог поднял голову и увидел среди ширящейся полосы молчания непрошеного гостя.

Уэссекс очень осторожно положил свои карты, наполнил бокал и принялся наблюдать за подходящим незаметным господином, но даже после того, как стало ясно, к кому он направляется, Уэссекс никак не дал понять, что заметил это, — лишь не мигая следил за продвижением гостя.

В конце концов тот остановился рядом с Уэссексом.

Как только присутствующие убедились, что на их уединение никто не покушается, они тут же вернулись к своим занятиям. А игроки, сидевшие за тем же столиком, что и Уэссекс, отложили свои карты, дабы подождать, пока герцог устранит возникшее препятствие.

— Ваша милость, с вами желает повидаться одна особа, — произнес неприметный джентльмен.

— Пусть она сама скажет мне об этом.

Не то чтобы Уэссекс так уж сильно разозлился, — просто за последние несколько часов его светлость выпил вполне достаточно, чтобы в нем возобладало безрассудство. В подобном состоянии человек может подраться на дуэли из-за замечания о своем портном — если таковое будет им услышано.

— К сожалению, этот джентльмен — не член клуба, — отозвался неприметный господин.

— Ну так примите его в клуб, — рассудительно посоветовал Уэссекс.

— К несчастью, у него срочное дело к вашей милости, и он не может ждать, пока пройдет процедура принятия.

— Насколько я понимаю, при необходимости О'Доннел может решать этот вопрос лично, без Совета клуба, — подал еще один бесполезный совет Уэссекс.

— Вероятно, мистер О'Доннел не будет приветствовать присоединение этого джентльмена к его клубу, — сказал незнакомец.

Уэссекс, прищурившись, взглянул на него. Он уже начал терять терпение.

— Еще более вероятно, что я вас застрелю, если вы отсюда не уберетесь.

— У этого джентльмена совершенно неотложное дело к вашей милости, — не унимался гость. — Вы к нему выйдете?

Возможно, к этому моменту Уэссексу стало любопытно, как незваный гость умудрился пробраться так далеко, не подняв при этом шума. А возможно, ему просто надоела эта словесная дуэль. Не потрудившись ответить, герцог встал, смахнул лежавшую перед ним на столе груду золотых кругляшей к себе в карман и жестом велел назойливому гостю идти вперед.

Когда Уэссекс шагнул на крыльцо «Гарвина», предрассветный воздух обжег его лицо холодом. Ночной туман достиг сейчас наибольшей непроницаемости, но даже он не мог скрыть фонарей большой кареты, остановившейся в нескольких домах от клуба.

— Не беспокойтесь, ваша милость, — поворачиваясь, сказал неизвестный. — Я пришел сюда по делам дворца.

— Так всякий может сказать.

А кроме того, в Сент-Джеймсском дворце имелось много группировок, и не все они поддерживали короля Генриха.

— Но не всякий может носить вот это.

Посланец извлек из кармана небольшой бумажник. Раскрыв его со щелчком, неприметный господин позволил Уэссексу взглянуть на хранящийся внутри знак. Сверкнула маленькая радуга: это заблестели в свете факелов, закрепленных рядом с зеленой дверью «Гарвина», золото и эмаль герба.

Уэссекс тут же обогнул посланника, быстрым шагом подошел к карете и нырнул внутрь.

— Ваше величество!

Король Генрих был вне себя от гнева. Уэссекс видел это по нехорошему блеску глаз и по горячечным пятнам на скулах.

— Это так, Уэссекс, вы служите вашему королю? — с негодованием спросил Генрих. Уэссекс мгновенно протрезвел. Ощущение было пренеприятное. До него внезапно дошло, что ему, пожалуй, полагалось идти домой. Причем давным-давно.

— Я, кажется, не скрывал от вас, чего хочу от этого брака — чтобы герцог и герцогиня Уэссекс-кие, встав во главе высшего света, помогли принцессе Стефании войти в английское общество. Разрешите поинтересоваться, пойдет ли на пользу репутации герцогини тот факт, что ее муж предпочел провести первую брачную ночь не в супружеской постели, а где-то в клубе?

От слов короля веяло ледяным холодом. Уэссексу не приходило в голову никакого объяснения, которое он решился бы высказать вслух.

— Нет, сир, не пойдет, — едва слышно отозвался Уэссекс.

— Тогда, возможно, это начало некой затеянной вами игры? Возможно, высший свет должен проникнуться сочувствием к бедственному положению герцогини Уэссекской? Ведь если вдуматься, какие чувства, кроме жалости, может вызывать женщина, покинутая мужем в первую брачную ночь? А вы выставили этот факт на всеобщее обозрение.

Именно это он и сделал, — с ужасом осознал Уэссекс. Он, должно быть, совсем выжил из ума, раз вместо того, чтобы залечь на дно, позволил доброй половине политических кругов узнать, что сегодня он не ночевал в Дайер-хаусе. Даже если те, с кем он играл нынче ночью в «Гарвине», предпочтут помалкивать, останутся другие места, где он успел сегодня побывать.

На это нечего было сказать.

Король смотрел на Уэссекса в упор, не отводя взгляда, и Уэссекса охватило тошнотворное ощущение, будто король Генрих понимает все, что произошло сегодня ночью, — даже то, что сам Уэссекс предпочитал не осознавать.

— Как вы полагаете, вы сможете исправить ситуацию? — ровным тоном поинтересовался король.

— Я непременно ее исправлю! — клятвенно пообещал Уэссекс. Сегодняшнюю глупость еще можно загладить, если постараться как следует и если жена ему поможет. Начал он неудачно, но при некоторой доле везения они еще смогут разыграть убедительный спектакль. Он сделается безумно влюбленным и бесконечно заботливым герцогом, а Сара — его прекрасной герцогиней.

По крайней мере, в глазах общества.

— Тогда говорить больше не о чем, — провозгласил король. Он стукнул тростью в потолок, и Уэссекс почувствовал, что карета сдвинулась с места. «Ну конечно же», — понял он.

Обстоятельства требовали понадежнее скрыть истинное время появления молодожена в Дайер-хаусе.

Но путешествие, даже столь короткое, трудно было назвать приятным.

Она была Сарой Канингхэм, и в глубочайших своих снах она шла по лесу, никогда не знавшему ни топора, ни лесника. Она двигалась словно рыба в воде, словно животное в привычной ему среде обитания.

Она больше не носила ни длинных платьев из муслина, парчи или миткаля, ни чулок, ни корсетов, ни нижних юбок. Волосы ее не были уложены в высокую прическу, и их не перевивали ни ленты, ни драгоценности. Она не держала в руках разрисованный веер, и ее атласные бальные туфельки не скользили по мраморному полу.

Нет.

Во сне это была та Сара, которая заплетала свои волосы в косу и украшала их на висках перьями цапли, лицо для усиления охотничьей магии раскрашивала красным, белым и желтым, а из одежды предпочитала расшитую бисером замшевую рубаху и брюки, как истинный воин. В левой руке она сжимала мушкет в чехле, украшенном бисером и бахромой.

Она была Сарой Канингхэм из Балтимора, из страны, которая никогда на памяти Сары не заключала никаких союзов с Георгом, безумным и злобным королем Англии.

«Нет! Король Англии — Генрих Стюарт, а вовсе не Георг Ганноверский!»

Нет. Она могла быть невежественной провинциалкой, уроженкой колоний, ничего не понимающей в политических махинациях Востока, которому ее страна еще недавно подчинялась, но даже она знала…

Ей мешала память, приходящая из-за пределов сна: память о роскошном придворном платье, намного превосходящем своим великолепием любой наряд, который можно было отыскать во всем штате Мэриленд, и о царственном мужчине, который, улыбаясь, помогал леди Роксбари встать из реверанса.

«Но это неправда, это не было реальностью. Этого просто не могло быть».

Она была Сарой Канингхэм из Балтимора. Была! И там не существовало ни Роксбари, ни маркизата.

И если поддаться этой изящной фантазии — ей не будет покоя.

Картина прояснилась. Она была Сарой Канингхэм, дочерью Алисдайра Канингхэма, приемной дочерью воина из племени кри. Вот что было реальностью. Сара стояла не шевелясь, вдыхая резковатый зеленый запах летнего леса. Ветер дул в ее сторону, со стороны добычи, которую она преследовала.

Но внезапно, как будто Сара сглазила его своими мыслями, ветер изменился, и девушка учуяла отвратительный, гнилостный запах. Позади находилось нечто чудовищное и злое.

И оно двигалось в ее сторону.

Сара застыла на месте, не в силах поверить в происходящее. Затем до нее донесся треск ломаемого подлеска: словно нечто могучее, не разбирая дороги, неспешно двигалось в ее сторону. Охотилось за ней.

Сара бросилась бежать.

Шум у нее за спиной постепенно становился громче, а удушающее зловоние чудовища перебивало все прочие запахи. Дикий кот… Вепрь… Сара не знала, кто за ней гонится, но боялась этого существа, как не боялась еще никого в жизни. Если оно схватит ее, жизнь станет хуже смерти.

По мере того как она мчалась вперед, лес постепенно редел, но вместо возделанных полей и беленых домиков, из которых состоял Балтимор в первые годы нового столетия, перед девушкой возникла бесконечная аллея, окаймленная аккуратно подстриженными деревьями. «Мункойн».

Сара остановилась. Она была настолько озадачена, что на миг даже позабыла о своем преследователе. Новые воспоминания мешались со старыми, и как Сара ни старалась, ей не удавалось увязать их между собой. Она отправилась в Англию… Она села на корабль в Балтиморе…

Нет. Она родилась в Мункойне.

Не может быть, чтобы и те, и другие воспоминания были правдой.

— Нет, может.

Сара стремительно обернулась. Голос раздался у нее за спиной, и пока девушка поворачивалась, у нее успела промелькнуть дикая мысль — что это чудовище говорит человеческим голосом. Затем она увидела говорившего и на миг поверила, что это один из ее братьев-кри. Но у незнакомца, хоть и одетого в шкуры и держащего в руке длинное копье, кожа была нежно-розовой, словно у английского младенца.

Волосы его были собраны в гребень и закреплены известью, а хвост падал на спину. Нарисованные вокруг глаз синие круги делали взгляд пронзительным и напряженным, как у совы. На шее у мужчины красовалось сверкающее витое ожерелье из чистого золота. Незнакомец спокойно смотрел на Сару, и девушка поняла, что где-то уже видела его.

«В мункойнском парке, в ночь бала-маскарада».

— Но как? — запинаясь спросила Сара. — Как может быть правдой и то, и другое?

Незнакомец улыбнулся, словно она, просто задав этот вопрос, выдержала какой-то неведомый экзамен, и протянул ей руку.

Сара вложила в нее свою ладонь.

Сон изменился. Теперь они с незнакомцем шли по дорожке французского сада Мункойна, а впереди белый фасад особняка вырисовывался в прохладных весенних сумерках; время как будто сместилось на несколько недель назад. На Саре по-прежнему был ее вышитый бисером замшевый костюм, а вот незнакомец теперь оказался одет в причудливый старинный наряд из зеленого бархата и бронзовую маску, украшенную позолоченными оленьими рогами. Он взмахнул затянутой в перчатку рукой, указывая в сторону дома.

— Это началось здесь. Но где закончится — о, для меня это загадка! И не мне решать ее, Сара Канингхэм, — но тебе.

— Мне? — эхом повторила Сара и удивленно уставилась на своего спутника. Соприкосновение ее подавленной личности и неоспоримой реальности Мункойна высветило глубины памяти: Балтимор, затем корабль, затем почтовый фургон.

«И дама Алекто — сперва в Балтиморе, потом здесь».

— Та же самая женщина, но не тот же самый персонаж, — сказал ее проводник. Теперь на нем оказался черный бархатный костюм в елизаветинском стиле и маска из того же бархата, а на голову и плечи была наброшена шкура леопарда, и из-под сверкающих драгоценными камнями глазниц хищника на Сару смотрели мудрые глаза незнакомца.

— Вы говорите загадками! — сердито произнесла Сара.

Девушка забыла, что она спит, но не забыла отвратительную тварь, которая гналась за ней по лесу. Если чудовище не было ловким фокусом этого улыбающегося элегантного джентльмена, — что не исключалось, — то оно могло объявиться в любое мгновение.

— Загадки — суть моей природы, — ответил незнакомец, — поскольку я — Владыка Ворот из рога и слоновой кости. Но вот ответ, Сара, — смотри.

И Сара взглянула. Они уже находились в тени дома, так что через окна первого этажа девушка увидела роскошную комнату, камин, в котором горело жаркое пламя, а над камином — портрет женщины в бархатном платье и старинных драгоценностях.

— Это моя спальня, — сказала Сара.

«По крайней мере, это спальня маркизы Роксбари, а все говорят, что это я и есть».

— В самом деле? — спросил незнакомец. — Тогда почему не ты лежишь в постели?

Сара взглянула еще раз. На огромной кровати из резного дерева лежала молодая русоволосая женщина; ее хрупкая фигура вырисовывалась среди груды подушек.

— Но это я там лежу, — сказала Сара с возрастающим недоумением. Она совершенно отчетливо видела себя через оконное стекло.

Точно так же, как она видела себя за мгновение до столкновения двух экипажей. Солнце вставало…

…садилось…

…незнакомка правила кабриолетом…

…сидела внутри фургона; и это была…

— Хватит! — простонала Сара, отворачиваясь от окна, — эта сцена сбивала ее с толку. — Как я могу находиться в двух местах сразу?

«Та же самая женщина… но не тот же самый персонаж».

— А! — отозвался незнакомец. — Вот вопрос, на который я могу ответить.

Он дернул Сару за рукав и увлек ее прочь от окна.

Этот декоративный пруд был устроен покойным маркизом Роксбари, дедушкой Сары. Но которой Сары? Следуя за своим проводником, Сара начала смутно осознавать, что всему, что, как ей казалось, она знала о Мункойне — или о лондонском обществе, — ее старательно научили за несколько недель, прошедших после несчастного случая на дороге.

А ее собственные воспоминания были скрыты от нее.

Сара подалась вперед, глядя на неподвижную серебристую поверхность озера. Хоть она и продолжала ощущать присутствие своего спутника, водная гладь отражала лишь ее одну.

Сара инстинктивно попыталась обернуться, дабы собственными глазами убедиться, что незнакомец по-прежнему стоит на коленях рядом с ней, но его рука, коснувшись ее щеки, помешала ей.

— Нет, Сара. Посмотри в воду и узнай правду. Сара снова наклонилась вперед, и зеркальная поверхность воды принялась темнеть — и темнела до тех пор, пока Саре не начало казаться, что под ногами у нее разверзлась бездна. В ее глубинах девушка видела мерцающие огоньки, и по мере того, как Сара вглядывалась в них, это мерцание начало обретать форму и цвет.

Фигуры. Картины. Сцены. И в центре каждой из них — Сара.

Иногда девушке казалось, будто она смотрится в зеркало. Иногда она вообще себя не узнавала. Она видела настоящее — точнее, бесконечное количество настоящих, от почти знакомых до столь чуждых, что Сара едва могла понять, что там происходит. Вот она одета в наряд женщины из племени кри, на руках у нее младенец, а рядом стоит рослый воин. Вот она продолжает влачить жизнь рабыни в доме ее кузины в Балтиморе. А вот другая Сара стоит перед герцогом Уэссекским…

— Я больше не могу на это смотреть! — выкрикнула Сара. Она изо всей силы ударила по воде, и зеркало покрылось рябью. — Что все это значит? Все они — это я, но…

— Но все они находятся на надлежащих местах, Сара Канингхэм из Балтимора, а ты — нет, — сказал ее спутник. — Тебя перенесли сюда из твоего собственного мира, чтобы ты заменила ту, которая не сумела справиться со своим делом, — и все же посмела с ним справиться. Для существа, вступившего в этот мир…

Сара услышала донесшийся издали дикий вой. Хотя сейчас стоял безоблачный день, показалось, будто на солнце наползла туча. Стало пасмурно, и похолодало.

Вой долетел снова. Сара инстинктивно связала его с тем существом, которое гналось за ней.

— Это то, что ты должна помочь уничтожить, — очень серьезно произнес ее спутник. Сара открыла было рот, чтобы возразить, — они как раз поднялись на ноги, и спутник ее, похоже, был встревожен не меньше самой Сары — но завывание раздалось снова, уже ближе, и девушке показалось, будто она опять ощутила зловоние преследователя.

— Уходи! — велел незнакомец и подтолкнул Сару в сторону деревьев. — Беги, Сара. Я задержу эту тварь, насколько смогу, но не моей крови она жаждет. Помни все, что я сказал тебе, — и помни, что ты пока что не принадлежишь этому миру. Если ты не сумеешь сделаться его частью, ты умрешь, Сара, а великий труд останется незавершенным!

— Но… Но…

Сара не знала, что сказать. Полунамеки и невероятная правда — что ей со всем этим делать?

Ее спутник был теперь облачен в серебряные доспехи, а на безукоризненно белой дамасской ткани его одеяния горел рубином красный крест. Он вскинул меч, — и меч этот засверкал столь ярко, что Сара даже не могла сказать, из золота он выкован или из серебра, — и поднял блестящий щит.

— Беги!

Раздался громкий треск, словно кто-то проламывался сквозь живую изгородь с дальней стороны дома, и Сара подчинилась настойчивости, что звучала в голосе незнакомца, и собственному страху.

Она побежала. И на бегу слышала неведомый голос, что звал ее вернуться, вернуться, и резкий, пронзительный звук — словно ветер свистел в верхушках деревьев.

Уэссекс осторожно открыл дверь в спальню. Близилось раннее летнее утро, и сквозь узкие окна пробивалось иллюзорное подобие света, так что герцогу, для того чтобы пробраться по знакомой комнате, не требовался даже потайной фонарь, который он на всякий случай прихватил с собой.

Свеча, стоявшая у кровати, догорела, и оловянный подсвечник заполнила белая лужица воска. Одно из окон зачем-то открывали, да так потом и не закрыли на задвижку; теперь из-за наклона крыши одна из оконных створок отошла в сторону, и комнату заполнял предутренний холод.

Уэссекс запустил руку в карман — достать вещь, которую он с собой принес, — и мягким кошачьим шагом двинулся к кровати, откуда не доносилось ни звука. Фонарь был щедро заправлен маслом; когда Уэссекс слегка отдернул полог и позволил лучу света упасть на спящую женщину, ничто даже не скрипнуло.

Его жена лежала, разметавшись на белоснежных льняных простынях, словно ангел эпохи Возрождения. Заплетенные волосы небрежно спускались вдоль шеи; от ресниц на щеки, свободные от косметики, падала легкая тень. В своей ночной рубашке из вышитого батиста Сара казалась невероятно юной. Она хмурилась — должно быть, увидела неприятный сон. Сейчас, спящей, она представлялась Уэссексу воплощением редкостной чистоты, почти невинности.

И ее жизнь, ее судьба и ее репутация находились сейчас в его руках.

«Я никогда не причиню тебе боли, — поклялся Уэссекс, глядя на Сару. Но пагубная причуда, приступ честности, заставила так же безмолвно поправиться — Я постараюсь причинять тебе как можно меньше боли».

Но герцог пришел сюда с особой целью и хотел справиться со своим делом, не разбудив супругу. Он осторожно опустил потайной фонарь на столик рядом с кроватью и извлек из кармана камзола небольшой пакетик.

Рубины и золото вспыхнули в свете фонаря, попав в паутину мерцающего пламени. Главным украшением ожерелья был рубин, ограненный в форме сердца; цветом и размером он напоминал спелую вишню. Рубин обрамляли алмазы, чистые, как первый зимний лед. С двух сторон к рубиновому сердцу крепилась широкая золотая цепь. Вот уже почти двести лет в семье Дайеров мужья вручали «Сердце пламени» своим женам в качестве утреннего дара.

Уэссекс повернул ожерелье. Тыльная сторона рубинового сердца представляла собой гладкую золотую пластинку, и на ней красовались переплетенные инициалы предков Уэссекса. Теперь же на старом золоте сверкала новая пара инициалов, выгравированная опытной рукой мастера из «Рандел и Бриджес»: причудливо переплетенные «Р» и «С». Руперт и Сара.

Уэссекс осторожно положил сверкающее ожерелье на подушку рядом с Сарой и подобрал фонарь со столика. Мгновение — и он исчез, как будто никогда здесь и не появлялся. Дверь бесшумно закрылась за ним.

Сара не проснулась.

Скользя по собственному дому словно призрак, — точнее, по дому матери, но в данном случае эта деталь роли не играла, — Уэссекс добрался до библиотеки и осторожно запер за собою дверь. Герцог с облегчением перевел дух; здесь он никого не побеспокоит и никто не побеспокоит его.

Во времена его отца здесь располагался кабинет, и помещение до сих пор носило отпечаток мужской строгости. Массивный письменный стол из красного дерева и буфет стояли здесь еще с той поры, дубовые полки по-прежнему были заполнены книгами, но вдовствующая герцогиня и ее дама-компаньонка успели наложить свой отпечаток на обстановку. Перед глубоким креслом, рядом с камином, примостилась скамеечка для ног, а в самом кресле лежала плетеная корзинка с принадлежностями для шитья, и ее содержимое отчасти высыпалось наружу.

Уэссекс поставил фонарь на стол и порылся в ящиках в поисках какого-нибудь листа бумаги. Найдя один и свернув трубкой, герцог поджег его от пламени фонаря, а потом с его помощью зажег свечи: сперва в подсвечниках, стоявших на каминной полке, затем — в причудливом канделябре на длинном столе посреди библиотеки. Помещение заполнилось светом, и налет заброшенности пропал.

В камине уже лежали дрова, приготовленные на утро. Они быстро разгорелись, и приятно повеяло теплом. Уэссекс разыскал графинчик с бренди и щедро плеснул себе в бокал. Лэнгли всегда следил за тем, чтобы графины были полны; вдовствующая герцогиня могла пользоваться этой комнатой, но она не стала бы менять ничего из того, что было заведено ее сыном.

Уэссекс машинально взглянул на портрет, висящий над камином. Лебрюн изобразил его отца молодым мужчиной, разодетым в атлас и кружева по моде ушедшего века, с рапирой на бедре. Этот задиристый денди погиб двенадцать лет назад, при безуспешной попытке спасти французского дофина от террора, но бабушка продолжала терпеливо ждать, что в один прекрасный день Эндрю Дайер снова шагнет через порог этого дома, — хотя не меньше десяти человек объявили, что он погиб во Франции, и канцлерский суд постановил, что титул должен перейти к его сыну.

И все же, вопреки всем доводам и здравому смыслу, бабушка до сих пор думала, что Эндрю может вернуться, и иногда Уэссексу казалось, что она права, как если бы мнимая определенность его жизни была лишь маскарадом и фундамент ее стоял на зыбком песке.

Уэссекс покачал головой, мрачно удивляясь собственным фантазиям. Пожалуй, ему нужно было или не пить вовсе, или выпить еще. Герцог быстро поднес бокал с бренди к губам и наполовину осушил его.

Он вообще не собирался отдавать Саре «Сердце пламени». Ну да, конечно, мелочный жест, — как будто, проиграв сражение за свою свободу, герцог никак не мог примириться с окончательной капитуляцией. «Сердце пламени» было даром влюбленных, а они с Сарой — не любовники и никогда ими не будут. Он женился на ней по приказу короля, и она согласилась выйти за него тоже по приказу.

Но он дал Саре свое имя и титул, а значит, она получала право и на все фамильные драгоценности. У него не было никаких оснований утаивать какую-нибудь из них лишь потому, что ее вручение было обманом.

Бокал опустел, и Уэссекс налил себе еще; он знал, что бренди заменяет крепкие нервы, а завтра ему придется смотреть в лицо своей жене без поддержки спиртного.

Завтра и всю жизнь.

Уэссекс вздохнул и отнес бокал обратно, к камину. Проходя мимо табурета, он зацепился за какой-то предмет, лежащий на ковре. Он остановился и подобрал находку. Альбом для рисования, в кожаном переплете, с золотым тиснением. Герцог вернулся к креслу и уселся, машинально отодвинув корзинку с рукодельем. Насколько ему было известно, ни бабушка, ни дама Алекто не рисовали. Чей же это альбом?

Страницы были заполнены тщательно выполненными замысловатыми набросками, иногда завершенными акварелью или чернилами. Альбом явно принадлежал молодой светской даме; содержимое его было именно таким, какого можно было ожидать: вазы с фруктами, цветы, головы лошадей и долговязые дамы в тщательно прорисованных платьях, явно скопированных из «Собрания мод Аккермана».

Но среди этих рисунков встречались и другие, сами по себе достаточно безобидные — но вызвавшие у Уэссекса смутную тревогу. Палуба корабля, нарисованная очень старательно, но в общих чертах, как будто художница пыталась восстанавливать что-то по памяти. Колониальное поселение; простенькие беленые домики протянулись вдоль незнакомого берега. Женщина сбивает масло. Другая женщина сидит за прялкой.

А потом, страница за страницей, — изображения аборигенов, диких и великолепных с этими их перьями и раскраской. Художница наверняка потратила много времени на эти рисунки; во всяком случае, она воспроизвела каждую деталь этих варварских нарядов и дикого окружения с величайшей аккуратностью… и точностью. У Уэссекса были основания считать эти рисунки точными, поскольку он с легким на подъем мистером Костюшко провел около полугода, путешествуя по землям этих народов в американских колониях.

Но нужно было очень хорошо поискать, чтобы даже среди тех, кто родился и вырос в колониях, найти женщину, знающую индейцев кри настолько хорошо, насколько, похоже, их знала неведомая художница. Кто же она такая?

Между страницами альбома обнаружилось несколько писем, и из них герцог узнал имя его владелицы. Сара, маркиза Роксбари.

Его жена.

Это просто невозможно! Если бы Сара совершила путешествие в американские колонии, Уэссекс непременно знал бы об этом… но если она туда не ездила, просто непостижимо, как она могла нарисовать столь точные и детальные картинки.

И впервые Уэссексу захотелось поточнее узнать, на ком же он женился.

Сара мчалась прочь от ужаса, что гнался за ней по местности, которая становилась все более нереальной, пока сама ее нереальность не вывела Сару к пробуждению.

Она лежала на незнакомой кровати в незнакомой узкой комнате. Золотистый солнечный свет пронизывал лондонский воздух и падал на расписной потолок спальни; роспись ярко блестела.

Она в Дайер-хаусе, и вчера она вышла замуж за герцога Уэссекского.

Сара застонала и повернулась на другой бок. На краткий миг ей показалось, что все это тоже часть сна.

Сон! Но как Сара ни старалась ухватить эти воспоминания, они просочились у нее между пальцами. Она узнала что-то важное… какую-то правду, которую ей следовало запомнить…

Но все исчезло бесследно.

Сара в ярости и отчаянии стукнула кулаком по подушке и взвизгнула: что-то холодное коснулось ее запястья. Она откатилась в сторону, села и окончательно открыла глаза.

Это было ожерелье. Оно лежало на кровати, там, куда упало, соскользнув с подушки. Озадаченная Сара подобрала странную находку. Может, вчера, со всей этой суматохой, она позабыла его снять, когда ложилась в постель?

Нет. Эта вещь была не из числа ее драгоценностей. Сара посмотрела на рубиновое сердце, покоящееся в ее ладони, и постепенно до нее дошло: пока она спала, здесь побывал герцог Уэссекский. Это он оставил ожерелье.

Сара повертела сверкающую вещицу и обнаружила сзади выгравированные переплетенные инициалы. Вполне понятный знак. Роскошная взятка, предназначенная для того, чтобы купить ее молчание — чтобы она угодливо помалкивала насчет отсутствия Уэссекса. Купить… как будто она — торговка, служанка, уличная шлюха. Как будто в их отношениях не было ни чести, ни даже долга, а лишь покорность, которую можно купить.

Сара стиснула зубы. Ее раздражение стремительно перерастало в ярость. Уэссекс зря считает свое герцогство такой уж ценной вещью, раз в нагрузку герцогине достается такой тип, как он. Волна ярости смыла всю двусмысленность и нерешительность последних нескольких недель, а заодно — и последние следы странного сна. Уэссекс нанес ей смертельное оскорбление, и Сара позаботится, чтобы он горько об этом пожалел.

Из желто-белой утренней гостиной, расположенной на втором этаже, открывался прекрасный вид на оживленную улицу. Герцог Уэссекский наблюдал за прохожими с тоскливым безразличием. Вместо обычного утреннего шоколада на этот раз перед герцогом стояла китайская фарфоровая чашка с крепким черным кофе. Несмотря на все усилия Этелинга и большое количество ледяной воды, Уэссекс чувствовал себя столь же хрупким, как и эта тончайшая чашка.

Он спустился к завтраку, делая вид, что все в полном порядке. Он поздоровался с бабушкой (вдовствующая герцогиня была типичным «жаворонком», и внук не удивился, узрев ее на ногах в такой час, когда большинство знатных дам еще нежатся в постелях) и сказал, что Сара еще спит. В его словах не было ни капли лжи; если же выводы, к которым Уэссекс хотел подвести бабушку, и окажутся далеки от истины — что ж, на его и без того не безупречную совесть ляжет еще один грех, только и всего.

Если у вдовствующей герцогини и имелось что сказать насчет чересчур позднего появления Уэссекса в Дайер-хаусе или насчет его выбора утреннего напитка, она предпочла воздержаться от комментариев. Яркий утренний свет играл на льняной скатерти, серебряных приборах и вазе, заполненной апельсинами. Перед вдовствующей герцогиней стоял ее обычный завтрак — мармелад, тосты и чай, — словно сегодня было самое рядовое утро, и Уэссекс понял, что, ввязавшись в это гибельное предприятие, допустил еще один просчет.

Он взял на себя обязательство сыграть роль в маскараде при помощи одного-единственного более или менее усердного напарника — что ж, прекрасно. Но до него только сейчас дошло, что это задание, в отличие от множества предыдущих, неизвестно чем закончится. Как добиться, чтобы в глазах света — и, что еще важнее, в глазах его бабушки, куда более строгого зрителя, — все это выглядело как самый обычный брак?

От дальнейших размышлений его спасло появление герцогини. Сара вплыла в комнату столь царственно, словно готовилась к встрече с членами королевской семьи, остановилась перед бабушкиным креслом и поцеловала новоприобретенную родственницу в щеку.

— Доброе утро, моя дорогая. Вы выглядите просто блестяще, — невозмутимо произнесла вдовствующая герцогиня.

— Спасибо, крестная, — отозвалась Сара. Она была в бледно-розовом утреннем платье, отделанном розовыми лентами более темного оттенка, и на груди ее горело живым огнем «Сердце пламени». Сара взглянула через стол на Уэссекса, который при ее появлении встал.

— Руперт, — спокойно произнесла Сара. Конечно, она имела полное право звать его по имени — они были не просто знакомы — они были женаты! — но столь хладнокровное напоминание о ее новом статусе вызвало у Уэссекса легкое раздражение. И тем не менее он склонился над рукой Сары с тем изяществом, что очаровывало графинь и куртизанок доброй половины европейских столиц, и провел жену на ее место.

— Надеюсь, вам хорошо спалось? — спросила вдовствующая герцогиня, когда слуга покинул свой пост у двери, чтобы налить чаю Саре. — В чужом доме иногда бывает трудно уснуть.

Сара улыбнулась Уэссексу, слегка покраснела и поднесла чашку к губам.

— О да, недурно, — сказала она.

На пальце Сары блеснуло кольцо с замаскированным гербом Союза Боскобеля — сейчас оно держалось вполне надежно, благодаря вложенному внутрь кусочку воска. Присмотревшись к своей новоявленной жене, Уэссекс понемногу расслабился. Сара согласилась с его условиями, а значит, поможет ему провести эту игру. Они поженились по приказу короля, и это будет marriage blanc,[16] который не станет портить ни грязная путаница тел, ни страсть. Сара получит герцогский выкуп драгоценностями.

Но не самого герцога.

13 — ОДИНОКАЯ ГЕРЦОГИНЯ

КАКАЯ ПОТРЯСАЮЩАЯ УДАЧА, — сказала себе герцогиня Уэссекская одним прекрасным июньским утром, через неделю после свадьбы, — что неотложные дела королевской службы вынудили ее мужа уехать из Лондона! Герцогиня считала это удачей, потому что отсутствующий муж никак не мог отчитать ее за то, что она снова перебралась в свой дом, уютный и привычный, — и потому, что само отсутствие супруга служило достаточным оправданием этому переезду, оправданием, которое устроило бы даже самых строгих блюстителей приличий.

Возвращение в собственный дом дало Саре возможность перевести дух и подумать, как жить дальше. Ради блага короля Генриха и датской принцессы Стефании, с которой Сара даже не была знакома, ей следовало создать для общества видимость счастливого брака. А это значило, что ей следует каждый день видеться с Уэссексом. Они должны жить в одном доме.

«Но пока что с этим можно подождать», — сказала себе Сара с трусливым облегчением. Ее муж уехал в глухомань, а она осталась в столице, наслаждаясь всеми преимуществами положения герцогини Уэссекской и не страдая от неудобств, связанных с присутствием герцога.

Эти преимущества были воистину велики, но некое чувство заставляло Сару держаться в стороне от светских удовольствий. Возможно, другие к ним и стремились — но не она.

Озадаченные взгляды слуг и знакомых позволяли Саре понять, как сильно она изменилась по сравнению с той маркизой Роксбари, которую они некогда знали. Но у нее было мало общего с той женщиной, и беспокойными, бессонными ночами Сара иногда начинала сомневаться, что вообще когда-либо была ею. Один лишь Мункойн казался ей настоящим, но не окружавшие его ритуалы и пышность, — и уж конечно, не лондонская жизнь с ее бесконечными празднествами.

Но, по крайней мере, за время пребывания в Лондоне она нашла одного настоящего друга. И Сара, к радости своей, обнаружила, что герцогская корона, похоже, прибавила ей веса в глазах зловредного дяди Мириэль и помогла преодолеть предубеждение, в силу которого он запрещал своей племяннице появляться на людях. Мисс Баллейн было разрешено принять приглашение герцогини Уэссекской и зайти к ней на чай.

Сара, нервничая, носилась по гостиной, невзирая на то, что небольшая армия слуг Херриард-хауса привела комнату в безукоризненный вид, а повар держал наготове лучшие деликатесы, ожидая лишь сигнала госпожи. Сара остановилась у окна и принялась всматриваться в проезжающие мимо экипажи. Взгляда на каминные часы оказалось довольно, чтобы понять, что мисс Баллейн появится здесь не ранее чем через четверть часа, а потому высматривать ее экипаж явно преждевременно.

Это навело Сару на другую мысль: а ведь она, собственно, даже толком не знает, где живет мисс Баллейн. Они всегда встречались в уединенных общественных местах и в конце каждой встречи договаривались о новой. Но с сегодняшнего дня с этими полутайными встречами покончено! — поклялась Сара. Если дядя Мириэль мог позволить себе пренебрегать мнением простой маркизы, то теперь он узнает, что нельзя так просто отмахнуться от пожеланий герцогини Уэссекской!

Но тут показавшаяся на улице знакомая фигура заставила Сару совершенно не по-герцогски взвизгнуть от радости. Впрочем, к тому моменту, как Бакленд объявил о визите юной гостьи, Сара успела взять себя в руки и вспомнить, как должна себя вести истинная леди.

В платье из белого муслина и шляпке с широкими полями мисс Баллейн была хороша, словно цветок. Ленты, украшавшие шляпку и платье, были в точности того же оттенка, что и темно-зеленый короткий жакет, а в ушах у девушки посверкивали крохотные изумрудные капельки. Мириэль была прекрасна той же потусторонней красотой, что и…

Эта мысль исчезла, так и не успев оформиться, и лишь на миг сбила Сару с толка. Сара стряхнула с себя замешательство и радостно обняла подругу.

— Как вы замечательно выглядите! — сказала Мириэль. — Брак пошел вам на пользу!

— Мне пошло на пользу отсутствие моего мужа, — с резковатой прямотой отозвалась Сара, и в зеленых глазах Мириэль появилось вопросительное удивление.

— Тогда я рада за вас — но он вдвойне глупец, что покинул вас, едва лишь отзвонили свадебные колокола.

Мириэль развязала ленты и отложила шляпку в сторону, потом принялась снимать тонкие ажурные перчатки.

— Он это сделал не по своей воле. — Вопреки собственному настроению, Сара почувствовала вдруг потребность защитить своего мужа. — Это приказ короля. Какие-то дела, связанные с армией, — нерешительно закончила она. До нее вдруг дошло, что хотя объяснение Уэссекса показалось ей педантичным и утомительно длинным, на самом деле он так и не сказал ей ничего конкретного.

— А когда король приказывает, что еще остается верным подданным, кроме как подчиняться, верно? — сказала Мириэль.

Конечно же, Мириэль вовсе не стремилась, чтобы эта простая фраза прозвучала столь презрительно; Сара решила, что ей почудилось, — должно быть, бессонные ночи плохо повлияли на нервы. Хотя Сара понятия не имела, каких политических взглядов придерживается Мириэль, она была совершенно уверена, что в ее подруге нет ни капли зла. Сара улыбнулась собственным мыслям и встряхнула головой. Так или иначе, язвительные слова Мириэль были чистейшей правдой: что еще оставалось делать любому подданному, услышавшему повеление короля? В конце концов, именно по такому повелению она и вышла замуж за Уэссекса.

— Но я надеюсь, он не сделает вас чересчур несчастной, — продолжила Мириэль.

— Король? — недоуменно спросила Сара. Мириэль рассмеялась; серебристый раскат преувеличенного веселья.

— Ваш муж, глупышка! Хотя, если вы, вместо того чтобы думать о нем, думаете о короле…

— В самом деле, — отозвалась Сара с напускным благочестием. — Должно быть, это неправильно с моей стороны — думать о короле при каждом удобном случае.

Как она и надеялась, Мириэль снова рассмеялась.

Сперва визит протекал гладко. Женщины болтали, обсуждая общие интересы: книги, покупки, спектакли, на которых побывали. Общих знакомых у них было мало — Сара, хотя и не очень любила светское общество, все же была там заметной фигурой, а Мириэль, насколько герцогиня могла судить, вообще в нем не появлялась. Сара попыталась взять с подруги обещание, что та непременно зайдет к ней еще, но Мириэль повела себя как-то странно: она попыталась уклониться от ответа и, кажется, чувствовала себя виноватой. В конце концов она сказала:

— Вижу, мне нельзя больше оттягивать, — но молю вас, Сара, ради нашей дружбы, не надо ненавидеть меня за то, что я сделала.

Мириэль извлекла из кармана небольшой конверт из веленевой бумаги, в котором угадывалась плотная картонная карточка.

Глубоко озадаченная Сара приняла загадочное послание. Вскрыв конверт, Сара достала карточку и, почти не осознавая смысла, прочла написанное на гладкой белой поверхности приглашение.

«Граф Рипонский просит герцогиню Уэссекскую оказать ему честь и посетить бал в честь первого выезда в свет его племянницы, леди Мириэль Дженанны Грейе Баллейн Хайклер…»

— Так, значит, твой зловредный дядя Ричард — это граф Рипонский? — удивленно спросила Сара. А это означает, как неумолимо подсказал ей разум, что Мириэль — племянница Рипона, и, следовательно, ее дорогая подруга Мириэль — та самая женщина, на которой, по словам Уэссекса, хотят обманом женить принца Джейми ради какого-то зловещего католического заговора.

— Да, — тихо отозвалась Мириэль. — Когда я узнала, кто вы такая, мне захотелось скрыть от вас свои родственные связи, ведь ваш муж и мой дядя — политические враги, но дядя настоял…

Голос девушки задрожал и оборвался.

Сара украдкой взглянула на подругу. Мириэль, вовлеченная в столь мрачный заговор, — большую нелепость трудно и представить! Но Уэссекс сказал, что так оно и есть, а этот человек, что бы там Сара о нем ни думала, не склонен был увлекаться фантазиями. А если Мириэль действительно угодила в подобную западню, то она наверняка нуждается в друге, который помог бы ей освободиться.

— О, Мириэль, только не надо делать такое несчастное лицо, умоляю! Меня не волнует, что там не поделили между собой Рипон и Уэссекс, — сказала Сара слишком пылко, чтобы это было правдой. — Мы с вами подруги или нет? И я надеюсь, что останемся подругами и впредь.

— Так, значит… вы не возражаете? — тихо спросила Мириэль.

Сара заколебалась. Как бы поосторожнее объяснить Мириэль, что «не возражать» — значит дать карт-бланш предательству, которое задумал Рипон, а этого она допустить не может… Даже если собственный муж и внушает ей отвращение, это ничего не меняет: она, Сара, — верноподданная короля и нисколько не сомневается в мудрости союзного договора с Данией и брака, который должен скрепить этот договор. Сара решила, что ей первым делом нужно добиться от Мириэль обещания, что та не станет участвовать ни в каком плане, призванном завлечь принца Уэссекского в ловушку.

Но Сара так и не узнала, суждено ли было ее здравому смыслу достичь хоть какого-то успеха, поскольку в этот самый миг дверь безо всяких предупреждений распахнулась, и в гостиную вошел Уэссекс.

Увидев леди Мириэль, герцог застыл на пороге, но было уже поздно, ибо гостья проскользнула мимо него. Долю секунды спустя Джеймс, принц Уэльский, оказался лицом к лицу с леди Мириэль Хайклер.

Девушка присела в глубоком реверансе, глядя на Джейми из-под длинных ресниц цвета воронова крыла.

— Герцогиня! — запоздало произнес Джейми, не отрывая взгляда от лица Мириэль. Принц поспешно двинулся вперед и помог девушке подняться. — Однако, Уэссекс, вы никогда мне не говорили, что у вашей жены есть столь очаровательные подруги!

— Ваше высочество, разрешите представить вам леди Мириэль Хайклер. Она приходится племянницей графу Рипонскому, — сдержанно произнес Уэссекс.

Сара взглянула на мужа; она была так удивлена, что забыла о своем огорчении. Откуда ему известно, кто такая Мириэль?

— Совершенно верно, — не слишком уверенным тоном проговорила Сара. — Она зашла… зашла ко мне на чай, — закончила она, пряча конверт с приглашением за спину.

Тут, словно в ответ на ее реплику, в гостиную вошел Бакленд с тяжело нагруженным чайным подносом. Сара метнула быстрый взгляд на часы, стоящие на каминной полке. Было ровно четыре, и она действительно просила, чтобы чай подали именно в это время, но — о! — ее чувство времени могло бы быть и точнее…

— Ну что ж, — дружелюбно сказал принц, — чай — это неплохая мысль. Особенно если пить его в таком чудном обществе. Но мне придется пожурить мистера Хайклера; Джефф никогда не говорил мне, что у него такая красивая племянница.

— Ваши комплименты кружат мне голову, ваше высочество, — пробормотала Мириэль. На ее щеках цвета слоновой кости вспыхнул румянец, и девушка уцепилась за руку Джейми, словно не могла сама удержаться на ногах. — Я понимаю, что вы — признанный знаток по множеству вопросов, а значит, ваши похвалы должны быль намного более мудры, чем похвалы менее значительных лиц.

— Ну, человек в моем положении располагает определенными возможностями, — отозвался Джейми. Он не моргнув проглотил эту неприкрытую лесть.

— Но присаживайтесь же, леди Мириэль, — докончил принц, подведя девушку к стулу у чайного столика и усаживаясь рядом.

Сара тем временем опустилась на диван. Ее переполняло чувство, близкое к отчаянию. Она старалась не смотреть в сторону Уэссекса — ну почему он выбрал для возвращения домой именно этот момент и почему вернулся в подобной компании?

И что он должен был подумать, обнаружив в гостях у своей жены племянницу Рипона? Правда, Уэссекс, рассказывая о своих подозрениях касательно планов Рипона, не запрещал Саре общаться с Мириэль — но ведь тогда он не знал, что они знакомы. Или все-таки знал?

Сара решила не думать об этом — по крайней мере пока. Она налила чаю своему будущему повелителю, своей гостье, своему мужу и себе.

А потом она поняла, что Мириэль и принц уже погрузились в оживленнейшую беседу и что приличия требуют, чтобы она завязала хотя бы некоторое подобие беседы с Уэссексом.

В деле Сен-Лазара возникла некая зацепка, и след оказался настолько горячим, что король, даже после яростной выволочки, которую он устроил Уэссексу накануне, все же пожелал, чтобы герцог пошел по этому следу; сведения поступили как раз от одного из людей герцога. Столь многообещающая информация превратила преступное пренебрежение молодой женой в государственную необходимость.

А потому Уэссекс оседлал Стрижа и поскакал в глушь, дабы лично вытрясти из своих информаторов все, что тем было известно. Того, что герцог разузнал, оказалось достаточно, чтобы заставить его пересечь Ла-Манш и три дня провести в французском порту, превратившись на это время в бретонского рыбака, увиливающего от армии. Уэссекса чуть не мобилизовали во французский береговой отряд, но герцог не имел ни малейшего желания сражаться за прекрасную Францию — пусть даже сколь угодно короткий срок, — равно как и не хотел выбирать между палубой военного корабля и каторжной галерой, а потому воспринял это досадное происшествие как знак, что ему пора возвращаться в Англию. Добытые им новости были слишком важны, и ими нельзя было рисковать, а знал их он один.

В трагический январский день, когда двенадцать лет назад французский король взошел на эшафот по приговору кровожадного Конвента, Луи-Шарлю, дофину Франции, было всего семь лет.

Луи-Шарль (с момента казни его отца — король Людовик Семнадцатый) провел еще несколько месяцев в обществе своей матери и старшей сестры, четырнадцатилетней Марии-Тересии, прежде чем его забрали «из соображений безопасности» и увезли в неизвестном направлении. К Рождеству его мать, сестра и тетя были мертвы… но никто не мог точно сказать, жив ли юный Луи-Шарль.

Отец Уэссекса, Эндрю, погиб, пытаясь выяснить это. Эндрю, герцог Уэссекский, пробрался в Францию сразу после казни короля Людовика. Он выполнял приказ «Белой Башни» — попытаться спасти остальных членов французской королевской семьи, и прежде всего — наследника дома Бурбонов. Но Эндрю исчез, не оставив ни малейшего следа, по которому можно было бы понять, насколько близок он был к выполнению своего задания. А потому местонахождение юного короля оставалось тайной, что и поныне не давала покоя Европе.

Группа эмигрантов, которым удалось бежать из Франции несколько лет спустя, рассказала, что мальчик умер в заключении, но высшие круги сочли, что эта история — всего лишь предельно прозрачная попытка сплотить Францию вокруг Наполеона и заставить роялистов вследствие предполагаемой смерти Луи-Шарля признать эмигранта, графа Прованского, королем Людовиком Семнадцатым. Граф был известен своими непробиваемыми пробурбонскими симпатиями, и не приходилось сомневаться, что в результате французы поддержат не своего законного короля, Луи-Шарля, а дьявола, к которому они уже успели привыкнуть, — Наполеона.

Однако граф Прованский отказался принять титул короля на основании одних лишь слухов о смерти Луи-Шарля и потребовал от Франции выдать тело его племянника или представить веские доказательства его смерти. Но найти Луи-Шарля — живого или мертвого не смог никто, и ситуация зашла в тупик.

Это положение вещей сохранялось в течение десяти лет. Постепенно общественное мнение начало склоняться к мысли, что молодой король умер: ведь будь он жив, он наверняка где-нибудь появился бы — хотя бы при императорском дворе, в качестве послушной марионетки. Если бы молодой король и вправду был жив, его появление на политической сцене вдохнуло бы в Тройственный союз новую энергию и заставило бы все роялистские группировки объединиться вокруг единственного короля Франции, которого все признали бы безоговорочно, — вокруг сына Людовика Шестнадцатого.

А пока что, хотя все предполагали, что Луи-Шарль мертв, никто не был в этом полностью уверен. И вот теперь такое.

Сен-Лазар думал, что молодой король жив. Более того, он считал, что знает, где находится Луи-Шарль. Сен-Лазар был человеком циничным и подозрительным, но полученной информации оказалось достаточно, чтобы убедить его. Именно этим и объяснялось столь внезапное исчезновение Сен-Лазара. Поэтому он покинул Францию, не сказав никому ни слова.

Являлась ли эта новость правдой или искусной фальшивкой, она могла привести в смятение всю Европу, и ее следовало как можно скорее донести до участников Игры теней. А потому Уэссекс вернулся в Англию, востребовал обратно свою лошадь и свое имя и поскакал в Сент-Джеймсский дворец.

Уэссексу пришлось повторить свой рапорт дважды: королю Генриху и барону Мисбоурну, и оба засыпали его бесчисленными вопросами. Подобную информацию нельзя было так просто принять на веру — ее следовало как можно тщательнее просеять, взвесить и проверить. Но если она верна — если существует хоть мизерный шанс, что она верна, — кому-то придется отправиться во Францию, пройти по следу Сен-Лазара и отыскать молодого короля, прежде чем Сен-Лазар успеет переправить его в другое укрытие… и принять меры, чтобы король Людовик ожидал, что реставрацию его трона произведет Англия, и никто иной.

Но эту деликатную задачу предстояло выполнить не Уэссексу. Король Генрих крайне недвусмысленно высказал свое мнение по этому вопросу.

Уэссексу надлежало оставаться в Лондоне, увиваться вокруг собственной жены и готовить почву для прибытия датской принцессы, а не пускаться в приключения где-то в Европе.

И потому Уэссекс в конце концов вернулся в Дайер-хаус — лишь затем, чтобы обнаружить, что его жены там нет. Что его жена, как вам это понравится, — давно уже вернулась в Херриард-хаус, словно их венчания вовсе никогда и не было.

Если бы дело касалось лишь его самого, Уэссекс был бы только счастлив оставить ее в Херриард-хаусе — но он только-только расстался с королем, все королевские наставления были еще свежи в памяти, и Уэссекс не сомневался, в чем заключается его долг. Но по пути злая судьба свела его с принцем Джейми.

Уэссекс увидел принца, когда тот вышел из какого-то клуба в сопровождении мистера Джеффри Хайклера. Уэссексу хотелось уберечь молодого принца от ядовитых советов этого джентльмена, и потому он пригласил его в Херриард-хаус. Джейми испытывал определенную симпатию к новоявленной герцогине Уэссекской и потому с легкостью решил, что должен лично поздравить ее. Уэссекс подумал, что это будет только к лучшему: он тем временем успеет перевести дух и придумать, что сказать жене.

Теперь же герцог не испытывал ни малейших сомнений в вопросе о том, что именно он желает сказать жене. К несчастью, ни один воспитанный джентльмен не мог сказать этого особе женского пола.

— Как вам лондонская погода? — спросил герцог Уэссекский свою герцогиню.

Следующие четверть часа Уэссекс с женой любезно беседовали — до приторности любезно; что же касается Джейми и Мириэль, они были совершенно счастливы. Сару переполняли чувства, и самым бурным из них было возмущение предательством. Она считала Мириэль рассудительной, тонко чувствующей девушкой, слишком умной для того, чтобы связываться с честолюбивым и глупым планом ее дяди, Рипона, намеревавшегося привязать Джейми к своей группировке, устроив его брак с католичкой.

Очевидно, она ошиблась. В настоящий момент Мириэль разыгрывала из себя очаровательную пустоголовую резвушку и проделывала это настолько убедительно, что Сара задумалась: а знала ли она настоящую леди Мириэль?

Наконец Джейми встал, собираясь уходить, и конечно же Мириэль тоже вскочила, заявив, что опаздывает на встречу. Недолгая суматоха с дамскими чепцами и мужскими шляпами — и герцогиня Уэссекская осталась наедине с мужем.

Поколебавшись, Сара все же решилась взглянуть ему в лицо. Черные глаза Уэссекса сверкали гневом, а губы были крепко сжаты.

— Я хочу задать вам лишь один вопрос, ваша светлость: вы понимаете, что вы наделали? — спросил Уэссекс.

Ярость подсказала Саре единственно верный ответ:

— Принца Уэльского сюда привела не я! Вы что, именно за этим вернулись, ваша милость? Чтобы втолкнуть его в самую середину католического заговора вашего собственного изобретения?

Уэссекс отшатнулся, словно его ударили. Лицо герцога побелело от гнева.

— Как вы можете? — произнес он сдавленным голосом. — Как вы смеете? Это так вы служите королю и Союзу — устраивая собственные мелкие заговоры, словно избалованный ребенок у себя в детской?

— Нет, это как вы смеете? — с не меньшим пылом парировала Сара. — Вы называете меня ребенком, а сами даже представления не имеете о моем характере! Вы вообще меня не знаете!

— Вот тут вы ошибаетесь, — с убийственным спокойствием произнес Уэссекс. Это было еще хуже, чем неприкрытый гнев. — Я прекрасно представляю себе ваш характер — хотя, видит бог, предпочел бы обойтись без этого! Вы избалованы, расточительны и своенравны, вы предали оказанное вам священное доверие ради пустой забавы…

Теперь Сара перестала понимать, о чем говорит Уэссекс, и это испугало ее.

— Пустая забава?! — возмутилась она, ухватившись за то, что ей удалось понять. — Мириэль — моя подруга! Она не испытывает никаких теплых чувств к своему дяде и уж наверняка не станет ради него делать все то, что вы ей приписываете, — я знаю, вам хочется считать, что она стоит в самом центре заговора Рипона, но она не так глупа, чтобы с этим связываться!

— Не так глупа? — огрызнулся Уэссекс. — Сегодня она просто превосходно разыграла из себя дурочку, мадам! Скажите-ка мне, что это взбрело вам в голову, что вы додумались пригласить ее в этот дом?

— Это мой дом, ваша милость, и спасибо, что вы потрудились напомнить мне об этом!

— Это еще не повод затевать здесь скандал, который Рипон без малейшего зазрения совести раздует, — в результате датский принц-регент не колеблясь потребует вернуть принцессу и откажется от заключения договора…

— А принц Уэльский этого не знает? — с ледяной насмешкой поинтересовалась Сара.

— Джейми просто ветреный мальчишка — отнюдь еще не мужчина, — а его отец, наш король, приказал нам двоим охранять его от дурацких ошибок, одну из которых он теперь готов совершить благодаря вам.

— Тогда он чересчур глуп, чтобы когда-либо унаследовать корону! — воскликнула Сара и застыла в ужасе, поняв, что она сказала.

— Так, значит, вы желаете играть с престолом, мадам? — едва слышно произнес Уэссекс — Если ваши аппетиты ведут вас в этом направлении — берегитесь, ваша милость!

Ссора начала затрагивать столь глубокие и опасные вопросы, что Сара почувствовала, что не готова с ними столкнуться. А Уэссекс напоминал теперь не взбешенного мужа, а опасного врага, одно присутствие которого несло смертельную угрозу.

— Я не понимаю, о чем вы говорите! — крикнула Сара. — Я никогда не хотела выходить за вас замуж, а теперь я вообще жалею, что родилась на свет!

Она схватила первое, что попалось под руку — а попалась фарфоровая сахарница, — и запустила Уэссексу в голову. Герцог почти машинально поймал летящий в него снаряд, а Сара тем временем выскочила из гостиной.

Поставив сахарницу на ближайший столик, Уэссекс очень тихо подошел к двери и запер ее. Никогда еще он не чувствовал у себя под ногами настолько зыбкой почвы, а сейчас эта неопределенность могла стать губительной.

Что за игру вела Сара? Верна ли она Союзу Боскобеля? Или она стремится разрушить Союз и погубить короля? Какую цель она преследовала, завязывая дружбу с леди Мириэль, — расстроить планы Рипона или использовать его орудие в собственных интересах? Уэссекс расхаживал по гостиной и пытался, отрешившись от произошедшего несчастья, представить себе общую картину. Сара ведет собственную политику — это ясно. Но так же ясно, что в настоящий момент леди Мириэль, какие бы планы относительно нее ни строила Сара, действует в соответствии с предписаниями графа Рипонского.

Что же ему делать — держать герцогиню в Лондоне или спровадить в поместье Уэссексов, подальше от Лондона и его искушений? Мужчина может поступать со своей женой, как ему заблагорассудится, — как говорили остряки, именно в этом и заключается одна из главных радостей брака. Но с другой стороны, приходится признать, что роковое знакомство леди Мириэль и принца Джейми уже состоялось. Если леди Мириэль завязала дружеские отношения с женой Уэссекса именно в расчете на такое вот якобы случайное знакомство, то она больше не нуждается в герцогине Уэссекской — потрясающей дуре, но все-таки не предательнице. Но если леди Мириэль — не более чем орудие, а ее светлость — кукловод, действующий из-за ширмы…

К тому моменту, когда Уэссекс окончательно запутался в собственных метафорах, его внимание привлекла белая карточка, засунутая в щель между подушкой и подлокотником дивана. Уэссекс достал карточку — так осторожно, словно это был запал неразорвавшейся бомбы, — и внимательно ее изучил.

Приглашение на бал, которое граф Рипонский дает по случаю первого выезда в свет своей племянницы.

Очаровательно. Во всяком случае, этого хватило, чтобы Уэссекс еще раз пересмотрел свое мнение относительно действий собственной жены. Точнее, он оказался вынужден признать, что теперь совсем уже не понимает, какую игру она затеяла. Почему ей настолько сильно хотелось попасть на бал к Рипону, что она попыталась спрятать приглашение от мужа?

И — что гораздо интереснее — почему Рипон ее пригласил?

Сара мчалась к себе в комнату столь стремительно, словно по пятам за ней гнался ужасный зверь из полузабытого сна. Она полагала, что Уэссекс будет помогать ей играть надлежащую роль в этом фиктивном браке, но сегодня она поняла, что мира между ними не будет. С чувством, очень близким к панике, Сара влетела в свою комнату и захлопнула дверь.

Поскольку Уэссекс не выказал намерения последовать за ней, в привычной обстановке Сара быстро успокоилась. Воин племени никогда не поддается панике. Страх — это Путь Медведя, он заставит тебя сбиться с тропы…

На мгновение две Сары — Сара Канингхэм из Балтимора и лжеледи Роксбари, которой она стала с недавних пор, — сошлись в схватке за обладание телом молодой женщины. А затем самоосознание снова ускользнуло от Сары, ушло за пределы досягаемости. Но на этот раз оно оставило после себя твердую уверенность.

«Они все хотят, чтобы я играла роль герцогини при Уэссексе и радостно вертела высшим светом. Но я не знаю, как это делается. Я вовсе не та женщина, которую они, как им кажется, купили…»

Сара опустилась в кресло и судорожно вцепилась в подлокотники. Зеркало трюмо словно в насмешку отразило невозмутимую, уверенную в себе знатную даму в платье цвета старого золота и небесной синевы; возможно, не блистающую красотой, но с правильными и волевыми чертами лица.

«И я — не герцогиня Роксбари. Возможно, я герцогиня Уэссекская, раз уж я вышла замуж за Уэссекса, но я вовсе не та герцогиня, за которую он меня принимает…»

Запутавшаяся память подвела Сару; она с трудом представляла, какие же подвиги лжи и перевоплощения привели ее на место маркизы, но все же она его заняла. А вот куда делась настоящая маркиза? И кем была Сара до начала этого безумного маскарада? Девушку преследовало ощущение, что она знает ответы на эти вопросы и что они лишь ждут надлежащего момента, чтобы всплыть в памяти.

Сара глубоко вздохнула и постаралась призвать свое неистребимое здравомыслие. Раз уж она знает, кем она не является, все прочее не так существенно.

Но вот что ей теперь делать?

Оставаться в Лондоне она не может. Она не в силах долее выносить этот маскарад. Ей захотелось стать союзницей Уэссекса в тот самый миг, как он попросил ее о помощи, но, похоже, он нуждался лишь в ее сотрудничестве. А теперь он вне себя от ярости… Да, конечно, знакомство Мириэль и принца Джейми — настоящее бедствие, но, как Сара уже указала, устроил это бедствие сам Уэссекс, а вовсе не она. И совместными усилиями они вполне могли бы как-то нейтрализовать прискорбное происшествие, если бы только Уэссекс пожелал с ней сотрудничать.

Она устала постоянно искать компромиссы! Всему когда-нибудь приходит конец. С нее хватит. Она возвращается в Мункойн, а Уэссекс пусть улаживает свои дела без нее.

Вряд ли он будет против.

Уэссекс все еще продолжал сидеть в задумчивости над посланием графа Рипонского, когда в дверях снова появился Бакленд. Старый слуга был чем-то обеспокоен.

— Ваша милость! Вас желает видеть мистер Фаррер. Он говорит, что у него неотложное дело.

Будь на месте Уэссекса кто-нибудь другой, он наверняка посоветовал бы мистеру Фарреру проваливать ко всем чертям, но герцог, в силу рода своих занятий, не мог позволить себе отмахиваться от незнакомых посетителей.

— Зови его сюда, Бакленд. И пришли кого-нибудь, чтоб убрали это, — Уэссекс указал на чайный поднос и сахарницу.

Мистер Фаррер оказался стройным джентльменом в неприметном бутылочно-зеленом камзоле. Выяснилось, что Уэссекс знал этого человека, хотя и не под этим именем.

— Боже милостивый! — воскликнул герцог. — Тоби! Что вы здесь делаете?

— Это очень деликатный вопрос, ваша светлость, — и очень неприятный. Я прошу прощения за это представление, но лорд Мисбоурн не хотел никому доверять свое послание, а потому решил, что лучше всего будет отправить с ним меня.

Человек, которого Уэссекс знал под именем Тоби — хотя оно принадлежало ему не больше, чем фамилия «Фаррер», — не был вхож в высший свет, хотя, несомненно, мог сойти за джентльмена, что не раз и делал. Если бы он принадлежал к числу тех людей, с кем Уэссекс мог встретиться в повседневной жизни, Мисбоурн просто не позволил бы герцогу узнать о его существовании — ибо чего человек не знает, того он и не может выдать, даже под пыткой. Для Уэссекса существование «Тоби Фаррера» ограничивалось исключительно коридорами и библиотеками дома на Бонд-стрит.

И вот теперь Тоби очутился здесь. И раз Мисбоурн не решился прибегнуть к испытанному способу и вызвать Уэссекса при помощи краткой пометки на счете от портного, это со всей очевидностью указывало, что ситуация и вправду очень серьезна.

— Рассказывайте, — приказал Уэссекс.

— Принцесса Стефания исчезла, — бесстрастно сообщил Тоби.

Датские послы должны были отплыть в Англию только в конце июля. А вместо этого отплыли на месяц раньше, в обстановке строжайшей секретности. Вполне разумная мера предосторожности: ведь корабль, везущий члена королевской семьи нейтральной Дании, был чрезвычайно заманчивой добычей. Два корабля — «Королева Кристина» и «Тригве Ли» — вышли в море четыре дня назад. Один из кораблей прибыл в Роскильд. Второй — нет.

— Капитан Костюшко сообщил, что они потеряли «Королеву Кристину» в тумане. Он утверждает, что туман был настолько плотным, что можно было прогнать всю королевскую конницу в десяти футах от борта и они бы ничего не заметили. А когда туман рассеялся, второго корабля уже не было. И в порт он не пришел.

Принцесса Стефания — ключ к жизненно важному договору — пропала!

— Когда это произошло? — спросил Уэссекс.

— Не более тридцати шести часов назад, ваша светлость. Эти сведения переслали по гелиографу в Шотландию, а из Эдинбурга с почтовым голубем переправили сюда, — сказал Тоби.

Уэссекс не стал спрашивать, насколько надежна информация. Этого не знал никто. Следовало предполагать, что все это — чистая правда, и действовать исходя из этого.

— Кто знает о происшествии? — был его следующий вопрос. И сколько времени пройдет, прежде чем это станет известно всем и каждому?

— Команда корабля… почтмейстер в Роскильде… король Генрих… барон Мисбоурн, — последовал краткий ответ. — Костюшко кажется, что «Кристина» не могла ни с чем столкнуться.

А это значит, что ее отсутствие было преднамеренным — по крайней мере, отчасти, — и подозрительным.

— Есть ли какие-то предположения о причинах исчезновения «Королевы Кристины»?

На лице Тоби отразилось искреннее негодование.

— Лорд Мисбоурн сказал: «Отправляйтесь и разберитесь».

14 — ТАНЦЫ С ДЬЯВОЛОМ ПРИ ЛУНЕ

ДВЕ НЕДЕЛИ СПУСТЯ Сара, герцогиня Уэссекская, отправилась на бал, устраиваемый графом Рипонским в честь первого выезда в свет его племянницы, леди Мириэль Хайклер.

Эти две недели были просто ужасны. Когда Сара наконец-то справилась с внутренним смятением настолько, что нашла в себе силы предстать перед супругом и объяснить, почему она собирается вернуться в поместье, ее муж исчез. Уэссекса не было ни в Дайер-хаусе, ни в его апартаментах в Олбани, где герцог обитал до сих пор, как выяснила Сара, ни в клубах, в которых он состоял. Два дня спустя в Дайер-хаус пришло наспех набросанное письмо от Уэссекса, адресованное сразу и Саре, и вдовствующей герцогине. Уэссекс сообщал, что вынужден отлучиться по неотложному делу, связанному с его полком, и выражал надежду, что его внезапный отъезд не причинил им чересчур больших затруднений.

Послание было настолько нелепым, что Сара не знала, смеяться ей или плакать. Но раз Уэссекс уехал, теперь ей не нужно было покидать Лондон, дабы уклониться от встреч с ним, — а Сара предпочитала не оставлять леди Мириэль без присмотра.

Присматривать за леди Мириэль было не слишком трудно, поскольку всякий, с кем встречалась Сара, охотно о ней рассказывал. Ее видели в обществе принца. Они совершали совместные верховые прогулки. Ожидалось, что принц появится на балу в честь выезда мисс Хайклер в свет. Джейми забросил Каролину Трулав и прочие свои увлечения. Он являлся в дом к дяде Мириэль и сидел там по полдня.

Слухи. Сплетни. Шепотки. А Мириэль не отвечала на письма Сары и не являлась в те места, где они прежде встречались. Сара даже как-то сама явилась к ней, но в результате получила лишь лживое заявление, что леди Мириэль нет дома.

И вот, в конце концов, герцогиня Уэссекская отправилась на бал к графу Рипонскому.

Карета Сары — на дверце у нее все еще красовался герб Роксбари, а не Уэссексов, — покачивалась и жалобно поскрипывала. Старомодное транспортное средство было подвешено на кожаных ремнях, а не установлено на современных листовых рессорах и потому изрядно трясло своих пассажиров. Но зато карета была огромной и хорошо сделанной, и при остановках превращалась в удобное место отдыха, — а этим вечером она стояла почти все время.

Позолоченные кожаные занавески были присобраны, чтобы открыть доступ воздуху. Сара отворила окно и выглянула наружу. Они стояли на углу, удачно вклинившись в обширное скопление экипажей; еще каких-нибудь полчаса — и она доберется до двери дома. Она уже видела впереди лондонский особняк графа Рипонского, почти средневековый в своей роскоши. Дом возвышался над соседними, словно огромное животное, выбирающее жертву; готический фасад был облицован темным корнуоллским камнем и освещен факелами. Хотя самый пик летней жары еще не наступил, душная июльская ночь заставила Сару порадоваться, что ее бальное платье сшито по последней моде: вместо парчи и бархата — муслин и шелк. Ее волосы были уложены в простую прическу и украшены плюмажем из перьев белой цапли, закрепленным алмазной розеткой, а на небесно-синее платье ушло множество ярдов полупрозрачного крепа, расшитого блестками и украшенного вставками из тончайшей серебряной ткани. Сара не хотела затмевать Мириэль — этот вечер должен принадлежать ей, — но при этом она вовсе не желала выглядеть как жена, скучающая по уехавшему мужу. Тем более что она по нему и не скучала.

Сара инстинктивно прикоснулась к кольцу, спрятанному на груди. Конечно, она не могла повесить его на шею на ленте — этого не позволил бы низкий вырез платья, — но Сара упросила мадам Франсине сделать в лифе потайной карманчик, куда кольцо превосходно поместилось. Оно успокаивало Сару, хотя и рождало новые вопросы.

Кольцо принадлежало ее отцу. Сара была твердо в этом уверена. Но так же бесспорно было, что кольцо не принадлежало отцу леди Роксбари, — и все же при первой их встрече герцог Уэссекский узнал это кольцо и изображенный на нем герб. Отсюда следовало, что кольцо имеет определенный смысл — возможно, служит ключом к некой загадочной истории, — и Уэссекс знает, что оно означает.

Карета со скрипом двинулась вперед, сбив Сару с мысли. Череда экипажей снова пришла в движение, приближая герцогиню к особняку.

Капитан его светлость герцог Уэссекский — в силу необходимости он путешествовал под собственным именем — стоял у леера на палубе корабля его величества, «Творца вдов», приписанного к самым северным владениям британской короны, а именно — к Оркнейским островам. Этелинг сопровождал своего хозяина; сейчас был тот редчайший случай, когда Уэссекс выступал в качестве представителя короля Генриха, а потому и сам должен был выглядеть представительно.

Оркнейские острова перешли от Дании к Шотландии при королеве, вошедшей в историю под именем леди Макбет. Они были достаточно велики, чтобы служить приютом немногочисленному народу рыбаков, чей образ жизни оставался практически неизменным на протяжении вот уж тысячи лет. Роскильд был самым крупным здешним городом и единственным портом, достаточно глубоководным для того, чтобы сюда могли заходить корабли любой величины. Именно здесь встал на якорь «Тригве Ли», а теперь Уэссекс прошел по его следам. Герцог отплыл из Лондона с приливом, и «Творец вдов» направился на север, держась (к глубокому неудовольствию собственного капитана) английского побережья, дабы не провоцировать французские военные корабли, рыскающие по Ла-Маншу подобно голодным акулам. Путешествие, на которое всаднику потребовалась бы неделя, у опытных моряков заняло четыре дня. На рассвете пятого дня корабль с утренним приливом вошел в рос-кильдский порт.

Здесь, в северных широтах, солнце уже стояло высоко, — хотя в такой ранний час даже самые трудолюбивые торговцы еще мирно спали в своих постелях. А потому Уэссекс с неким безжалостным удовольствием оставил капитана самостоятельно предъявлять верительные грамоты начальнику порта, а сам отправился разыскивать Илью Костюшко.

Польский гусар (который, по чистейшему убеждению местных горожан, не был ни поляком, ни гусаром) снимал комнату в меньшей из двух роскильдских гостиниц. Гостиница располагалась достаточно далеко от порта, чтобы ее даже случайно нельзя было спутать с ночлежкой для простых рыбаков; даже не напрягая воображение, можно было поверить, что это заведение предназначено для обслуживания мелких дворян, которых по неизъяснимой воле провидения могло занести в Роскильд.

Уэссекс никогда не бывал в «Русалке», но ранее посетил множество подобных заведений. Главный вход все еще был заперт на засов — для защиты от ночных опасных гостей, — но зато кухонная дверь была раскрыта нараспашку; там готовили свежую выпечку, и поварам хотелось хоть немного проветрить помещение. Уэссекс быстро прошел через кухню к лестнице, ведущей на второй этаж.

На втором этаже обнаружились две двери, и из-за одной доносился громоподобный храп. Уэссекс отворил вторую.

Илья Костюшко валялся на смятой постели в состоянии полнейшей прострации, засунув руку под взбитую подушку. Усы его были сбриты, экстравагантная прическа гусара сменилась аккуратной стрижкой, а волосы приобрели неописуемый белый цвет. Одет он был в рубашку и панталоны, застегивающиеся под коленями, и на вид ничем не отличался от сотен студентов, беглецов и прочих категорий людей, испытывающих денежные затруднения.

Уэссекс затворил за собою дверь. Щелчок замка почти заглушил щелчок взводимого курка. Уэссекс обернулся.

Костюшко приподнялся на локте, а пистолет в его руке был нацелен точно в голову герцогу. Увидев вошедшего, поляк опустил пистолет.

— Вам следовало бы одеваться получше, друг мой. Из-за этого мерзкого камзола я чуть не принял вас за француза.

Костюшко провел рукой по волосам и слегка скривился, ощутив, какими жесткими они стали из-за обесцвечивания.

— Если вы подозреваете, что на моем месте мог оказаться француз, вам следовало бы запирать дверь, — заметил Уэссекс.

— Видите ли, я более или менее надеялся, что это будет француз, — доверительно сообщил Костюшко. — Какой смысл ожидать от других попыток примирения, если не делаешь их сам?

Костюшко поднялся с постели и принялся рыскать по захламленной комнате в поисках своих сапог и бутылки бренди.

— И что, никто их так и не делал? — спросил Уэссекс.

— Слава богу, здесь вообще отсутствуют враждебно настроенные иностранные граждане, — сказал Костюшко и добавил длинную фразу на родном языке. Уэссекс уже знал, что она означает примерно следующее: «Дьявол посылает покой, когда человек и так уже скучает». Это была одна из любимых поговорок Костюшко. — Лично я этого объяснить не в силах.

Он пожал плечами и уселся, чтобы натянуть свои видавшие виды, разношенные сапоги.

Уэссекс оглядел комнату, но, кроме кровати и стола, другой мебели в ней не обнаружилось. Герцог решил прислониться к стене.

— Кстати, вам полагалось находиться на том же корабле, что и принцесса, — заметил он для поддержания беседы.

— А я там и находился. Я отлично потрудился: перевоплотился в голландского врача и уговорил добрейшего сэра Джона, чтобы тот помог мне получить место на первом же корабле, отплывающем в Англию. Но ее высочество буквально перед самым отплытием выставила меня на второй корабль. Она заявила, что этот ван Гельсинг ей не по нутру, а у меня уже не оставалось времени перевоплотиться в кого-то другого.

Тогда это не вызвало у меня беспокойства; мы проверили команду «Королевы Кристины», еще пока та стояла в порту, и выяснилось, что все ее члены до отвращения верны. Предателя среди них не было. Никаких замен в последнюю минуту не производилось. Мое перемещение на «Тригве Ли» имело единственный недостаток — я оказался вдали от принцессы. Но сэр Джон оставался рядом с ней, а он даже лучше меня способен докладывать во дворец о настроении принцессы. А потом «Кристина», извольте видеть, просто взяла и исчезла, когда нам оставалось каких-нибудь полдня пути до шотландского побережья.

Уэссекс знал, что корабли — как и «Творец вдов» — должны были держаться как можно ближе к английскому побережью, чтобы избежать нападения со стороны французов.

— И это все, что вы знаете? — спросил Уэссекс, начиная злиться.

Костюшко развел руками.

— А что здесь еще знать? — произнес он таким тоном, словно с трудом сдерживал рыдания. — Никто на «Тригве Ли» не ожидал, что корабль принцессы исчезнет, — можете не сомневаться, это я проверил, — и никто понятия не имеет, куда же он делся.

— Следует исходить из предположения, — рассудительно произнес Уэссекс, — что где-то он да находится. И если бы там к нему относились хоть сколько-то доброжелательно, мы бы о нем уже услыхали.

— А значит, он во Франции, — мрачно сказал Костюшко.

— А значит, он, возможно, во Франции, — согласился Уэссекс — Мы не должны скрывать от принца Христиана, что умудрились потерять его дочь, — следует предполагать, что он и сам уже об этом знает, — а потому я отплываю в Копенгаген на «Творце вдов». Принюхаюсь, чем там пахнет при датском дворе, и пригляжусь: может, кто-нибудь знает больше, чем ему полагается.

— Я с вами, — мгновенно предложил Костюшко.

— Нет, — твердо произнес Уэссекс. — Для вас есть дело в Англии. Принц Джейми связался с девчонкой Рипона. Попытайтесь оторвать ее от принца.

— Я? — недоуменно переспросил Костюшко, потом улыбнулся. — Ну что ж, можно попробовать. Она хоть красивая?

— Куда красивее, чем вы заслуживаете, сын мой. Так что прихорашивайтесь и отправляйтесь в путь.

— Ее милость герцогиня Уэссекская! — выкрикнул слуга в парике, когда Сара добралась до верха лестницы.

Бальный зал занимал целый этаж графского особняка. Сара невольно сравнила его с бальным залом Мункойна. Ей стало любопытно, не указывает ли разница в обстановке на разницу в характерах владельцев.

Бальный зал Мункойна был роскошен: величественный, сверкающий, он предназначался для того, чтобы производить впечатление. А зал Брукстона (особняк был назван в соответствии со вторым титулом Рипона — виконт Брукстонский) был предназначен для того, чтобы подавлять, — даже не сам по себе, а как напоминание о семействе, которое его возвело. Здесь повсюду красовался герб Хайклеров, словно трофей, отнятый у врага, а зеркала отражали свет люстр и превращали его в безжалостное сверкание, что било по глазам, словно брошенный вызов.

Сара собиралась прибыть на бал пораньше. Она надеялась отвести Мириэль в сторонку и выспросить девушку об ее истинных намерениях. Но из-за столпотворения экипажей, запрудивших улицу, она попала на бал лишь к десяти вечера. В зале уже было полно народа, и Сара не могла разыскать среди этого арктического сверкания хрусталя и зеркал ни Мириэль, ни принца Джейми. Возможно, принц не придет, — это был бы идеальный вариант…

— Ваша светлость, как прекрасно, что вы навестили нас.

Рядом с Сарой неизвестно откуда возник граф Рипонский.

— В самом деле? — парировала Сара, едва удержавшись от более едкого ответа. Интересно, неужели этот человек действительно надеется сделать из принца Джейми короля-марионетку, который будет плясать под его дудку? А он хоть раз попытался прикинуть, какую цену за это придется заплатить?

— А где же ваш муж? — не унимался Рипон. — Где же герцог?

Можно подумать, Сара могла забыть, за кого она чуть больше месяца назад вышла замуж! Сара покрепче перехватила веер.

— Мой муж не любит находиться в вашем обществе, — дерзко заявила она. Ради такого случая она могла сжечь все мосты; попытки изображать из себя ходячую добродетель закончились провалом. Может, противоположная тактика окажется более успешной?

— Увы! — Похоже, это замечание не слишком уязвило Рипона. — Но быть может, нам удастся добиться, чтобы хотя бы вы были о нас лучшего мнения.

«Сомневаюсь!» — подумала Сара, но этого уже не стала говорить вслух. Вместо этого она позволила Рипону провести ее из бального зала в соседнюю комнату. Там он поднес герцогине бокал ледяного шампанского, раскланялся и наконец-то оставил ее в покое. В течение следующего получаса Сара разыскивала леди Мириэль; с двуличностью, удивляющей ее саму, она болтала со встреченными знакомыми и обещала танцы, не намереваясь выполнять свои обещания. Рипон превзошел самого себя — складывалось впечатление, что сегодня вечером в его доме собралась добрая половина лучших семейств Англии.

Быстрый осмотр помещений, открытых для гостей, показал Саре, что ее подруги здесь нет. Но не может же леди Мириэль не присутствовать на балу, который дается в честь ее первого выезда в свет! И вряд ли она до сих пор сидит у себя в комнате. Впрочем, это можно проверить.

Ей без труда удалось выбраться из бального зала. Очутившись этажом ниже, Сара принялась бродить по чужому дому, пытаясь угадать, где располагаются комнаты Мириэль. Надо продолжать поиски, пока она не найдет то, что ищет. Все приглашенные сейчас собрались на третьем этаже, значит, здесь она не встретится ни с кем, кроме слуг — а их не удивит эксцентричное поведение знатной дамы. Непринужденно врученные небольшие чаевые — и Рипон никогда не узнает об этой небольшой экскурсии. Дойдя до дальней части дома, Сара обнаружила там еще одну лестницу и принялась подниматься по ней.

За первыми несколькими дверями третьего этажа обнаружились лишь неосвещенные гостиные и спальни, — судя по всему, сейчас никем не занятые, — и Сара начала уже думать, что ее идея потерпела крах, как вдруг, завернув за угол, увидела свет, пробивающийся из-за закрытой двери. Возможно, Мириэль там.

Тут Сара внезапно поняла, что она не может просто подойти к двери и постучать. Как она объяснит свое появление?

Но в тот самый момент, когда до Сары дошло, сколь трудно объяснить ее поведение, дверь внезапно распахнулась.

— Здесь никого нет! — поспешно провозгласил граф Рипонский.

— Я знаю, что здесь никого нет! — огрызнулся Джеффри Хайклер. — Только ваша вечно ноющая племянница, вся прислуга, пять сотен гостей…

«И курьер из Франции…»

Сделав над собою усилие, Джеффри подавил вспышку дурного настроения. Не стоило отталкивать от себя брата, который еще мог оказаться полезным — особенно с учетом того, что именно Рипон первым придумал, как прибрать к рукам принца Уэльского.

Но французские хозяева Джеффри примазались к их плану, особенно этот белый паук, Талейран, тайный повелитель Франции, и внезапно оказалось, что Джеффри должен прилагать все усилия, дабы заговор его брата увенчался полным успехом, — и конечно же не допускать, чтобы Рипон узнал, кто в этом заинтересован. Потому что Рипон был предан Англии — на свой лад, — и всю власть, какую намеревался урвать у английской короны, он желал употребить на пользу самого Рипона, и никого иного.

Но когда корабль срывается с якоря и плывет по воле волн, мало ли к какому берегу его прибьет…

— Вы слишком много беспокоитесь, Джеффри! — громыхнул его брат. — Мириэль рыдает на руках у горничной после того урока, который вы ей преподали раньше, а все прочие сейчас на балу.

Да и мне бы следовало быть там же — жена Уэссекса удостоила нас своим присутствием, а пренебрегать ею не стоит.

— Уэссекс! — не сдержавшись, прошипел Джеффри. Курьер привез от его французских хозяев сообщение, что Уэссекс становится куда опаснее, чем полагал Джеффри. — Он на каждом шагу вмешивается в наши планы!

— Каким образом? — резонно поинтересовался Рипон. — Уэссекс опять уехал из страны.

— Он не просто уехал из страны! — сообщил Джеффри. — Он уехал в Данию. Принцесса Стефания исчезла. Ее корабль не добрался до Оркнейских островов.

— Что?! — Рипон подскочил, словно пораженный громом. — Когда вы сказали, что у вас срочные новости, я подумал, что они связаны с нашим делом.

«С твоим делом, дорогой брат», — мысленно поправил его Джеффри.

— Так оно и есть. Ведь Франция заинтересована во всем, что может снова сделать Англию ее естественным союзником против моря безбожных еретиков, — вкрадчиво произнес Джеффри. — И потому она приняла меры, чтобы помочь нам. Принцесса Стефания никогда не доберется до Эдинбурга.

Слухи об исчезновении принцессы Стефании уже витали по дворцу, словно клубы дыма, а явившийся курьер их подтвердил. Хотя, как сказал информатор, вполне можно было допустить, что история об исчезновении принцессы Стефании — всего лишь дымовая завеса, призванная завуалировать истинную цель столь спешной поездки герцога Уэссекского на континент.

— Исчезла! — повторил Рипон. — Так, значит, у нас теперь будет больше времени, чтобы надежно прибрать принца к рукам. И вам не обязательно было сегодня вечером так грубо обращаться с Мириэль.

— Возможно, у нас не так много времени, как вам кажется, — медленно произнес Джеффри. Он заколебался на миг, прикидывая, что можно рассказать брату, набрал побольше воздуху и призвал на помощь всю свою изобретательность и все дипломатические способности.

— Мои… источники полагают, что настоящая миссия Уэссекса никак не связана с принцессой Стефанией. Это лишь удобное объяснение для тех, кто знает, что герцог — агент короля Генриха. На самом деле есть предположение, что Уэссекс разыскивает Людовика Семнадцатого. Похоже, что молодой король может оказаться жив. А если это подтвердится, Уэссекс постарается притащить мальчишку в Англию и поставить его во главе оппозиционного правительства.

Рипон так долго обдумывал новость, что Джеффри уже начал сомневаться, клюнул ли его брат на эту приманку.

— Да, это возможно, — сказал граф. — Ведь еще отец Уэссекса ездил во Францию, чтобы спасти этого ребенка, и потерпел неудачу. Или… Постойте-ка! Действительно ли он потерпел неудачу? А что, если старый герцог сумел спрятать мальчика в какой-нибудь роялистской семье…

— Значит, сын готовится закончить то, что не успел выполнить отец, — сказал Джеффри. — А как только молодой король окажется в руках Англии, императорская Франция ослабеет настолько, что ее ждет неминуемое поражение. В таких условиях Англия ни за что не станет просить сепаратного мира…

— И наше дело обречено. — Рипон нахмурился. — Уэссекса необходимо остановить.

— Он не здесь, брат, чтобы его можно было остановить, — указал Джеффри. — Как вы предлагаете его нейтрализовать?

— У меня есть план, который может позабавить вас, Джеффри, — сказал граф. — Для этого потребуется съездить на континент…

В тот самый миг, как дверь отворилась, Сара отступила за угол. Здравый смысл властно дал о себе знать. Если она желает олицетворять доводы разума, то следует вести себя как-то иначе, а не шастать тайком по чужому дому.

Сара очень обрадовалась этому решению, когда до нее донесся насмешливый голос Джеффри Хайклера. Он, несомненно, выбрал этот момент, чтобы ознакомить брата с очередным списком наиболее назойливых кредиторов, поскольку всему миру было известно, что карманы самого мистера Хайклера безнадежно пусты.

Что же касается отсутствия Мириэль, то по здравом размышлении само собой напрашивалось вполне резонное объяснение. Девушка не привыкла к высшему обществу, а кроме того, пребывала сейчас в самом разгаре скандального романа. Естественно, она нервничала и оттягивала момент выхода к гостям. Разумнее всего будет вернуться в бальный зал и, когда граф Рипонский снова окажется рядом, воспользоваться случаем и спросить его о племяннице.

Но здравый смысл не желал быть ее союзником — ни сегодня, ни когда бы то ни было, — как с раздражением поняла Сара несколько часов спустя.

На ее туалетном столике горела одна-единственная свеча. Сара сидела перед зеркалом в домашнем платье из серого шелка, щедро украшенном серовато-бежевыми кружевами; лицо ее все еще было влажным после умывания. Сара отослала Нойли спать сразу же после того, как горничная расшнуровала ей платье и сняла украшения с прически. После этого Саре понадобился почти час, чтобы самостоятельно закончить приготовления ко сну.

Сара окинула свое отражение критическим взором. Не выходит из нее ни интриганки, ни дамы, возглавляющей светское общество, как того хотелось королю Генриху. Она за весь вечер даже не сумела поговорить наедине с леди Мириэль, зато, кажется, здорово смутила ее.

Что же касается принца Джейми, он, похоже, был не просто ослеплен красотой Мириэль. Молодой принц сходил с ума по Мириэль — опасно — глупо — безрассудно. А Мириэль играла им, словно прекрасная дама из рыцарского романа, требуя, чтобы он при всех самым наглядным образом демонстрировал свою преданность.

Если бы Уэссекс присутствовал здесь, Сара запрятала бы свою гордость куда-нибудь подальше и пошла к нему: это бедствие было слишком велико, чтобы Сара ради уязвленной гордости отказалась воспользоваться помощью — любой, какой только можно.

Вздохнув, Сара положила расческу на туалетный столик. Если у маркизы Роксбари имелись многочисленные союзники, то у простой девушки Сары Канингхэм их не было вовсе. А отсюда следовало, что хоть она и чувствовала ответственность за грозящий срыв договора с Данией, она не имела ни малейшей возможности повлиять на ход событий…

«Нет! Я этого так не оставлю!» Мириэль — подруга Сары, и должен существовать какой-то способ добраться до нее.

Возможно, завтра ей удастся отыскать этот способ.

Она была Роксбари. Она была Мункойном. Древнее обещание и древние узы пульсировали в ее крови, и, проникнув во сне сквозь завесу амнезии, Сара поняла: она была защитником Древнего народа, человеческим воином, призванным охранять их земли от тех, кто стремился ими завладеть. Таков был долг, которым пренебрегла другая Сара и который она — ее двойник — так безрассудно взяла на себя. Она, подобно своей предшественнице, была уверена, что сражаться ей не с кем.

И, подобно своей предшественнице, она ошиблась.

Вокруг возносились ввысь серые махины Священных Камней — колонны города без стен. В мире бодрствования это были грубо обтесанные камни, но здесь, в Иномирье, владениях сна, они выглядели как высокие серебристые столбы, вытесанные из светящегося хрусталя и покрытые рунами. Сара стояла в центре круга, перед большим камнем, в который был вонзен сверкающий, богато изукрашенный меч. Это был церемониальный меч — слишком большой для человеческого существа. Меч для великана.

Но от Сары ожидали, чтобы она взяла этот меч — извлекла его из камня и обратила против врагов Народа. Против Ужаса; против твари, слоняющейся у самых их границ.

Они очень надеялись на нее. Сара видела их боковым зрением: они стояли среди колонн, служивших границами круга. Древний народ — ряды за рядами, призрачные существа, нематериальные, словно туман, — они ждали, что Сара исполнит обещание.

Вот только обещание это дала не она, а другая — и выдернула ее из родного, знакомого мира, дабы Сара сдержала обещание, которого никогда не давала.

Но несмотря на это, Сара не собиралась их подводить. Бой был справедливым, и Сара готова была вступить в него. Но когда девушка собралась с духом и потянулась за мечом, оказалось, что она не может взяться за украшенную драгоценными камнями рукоять. Сара снова и снова пыталась ухватить ее, но каждый раз рукоять проскальзывала у нее меж пальцами.

— Ты не являешься частью этой земли.

Это был тот самый мужчина, который показал Саре ее другие воплощения в зеркале мункойнского озера, но сейчас вместо зеленого бархата и позолоченных оленьих рогов на нем был шитый серебром наряд, сверкавший так, что больно было взглянуть. Лоб его пересекал рубиновый венок, но когда Сара присмотрелась, камни эти набухли и каплями скользнули по его лицу — не рубины, кровь.

— До тех пор, пока ты не станешь частью этой земли, ты не сможешь служить ей. А она не сможет поддерживать тебя. Не подведи нас, Сара…

— Подождите! — крикнула она. — Я не понимаю!..

Сара рывком уселась на постели; сердце ее бешено колотилось. Она ошалело оглядывалась по сторонам, но хотя окна ее комнаты по случаю летней жары были открыты настежь и даже шторы остались незадернутыми, в спальню почти не проникал свет.

— Я не понимаю… — прошептала Сара, но последние обрывки сна уже ускользали прочь, и девушке никак не удавалось их задержать. Тут от окна к кровати скользнула темная фигура, и Сара поняла, что она не одна.

— Тс-с! — настойчиво прошипела фигура в тот самый миг, когда Сара уже набрала побольше воздуха, чтобы завопить.

— Мириэль? — переспросила Сара, не веря своим ушам.

Призрак подошел поближе. Это действительно была леди Мириэль, и поверх ее белого шелкового платья, в котором девушка красовалась на сегодняшнем балу, был наброшен длинный черный плащ.

Сара отшвырнула покрывало и соскочила с кровати.

— Что вы здесь делаете?! — спросила она. Это прозвучало грубее, чем ей хотелось бы. Сара шагнула к столу, намереваясь зажечь стоящую там свечу, но Мириэль ее опередила.

— Нет! — тихо, но очень настойчиво воскликнула она. — Не надо света! Его могут увидеть!

— Кто? — спросила Сара, мгновенно насторожившись. Она закрыла окна и задернула тяжелые парчовые портьеры.

— Дядя Джеффри, — тихо сказала Мириэль. — Если он заметит свет…

— Все в порядке, Мириэль, — теперь никто нас не увидит, — заверила ее Сара. Свет одинокой свечи никак не мог пробиться через плотную дамасскую ткань портьер, так что даже если бы по заднему двору дома Сары и рыскал непрошеный гость, он ничего бы не заметил.

— Но он узнает, что я здесь, — жалобно произнесла девушка. — Дядя Джеффри всегда все знает. Это он сказал, что я должна завязать с вами знакомство, что ваша преданность королю обеспечит хорошее прикрытие для… для того, что он задумал. Он сказал, что вы холодная и заносчивая, — но вы всегда были так добры ко мне… — Мириэль запнулась и не смогла договорить.

— Это сейчас неважно, — поспешно произнесла Сара. Оставив в покое свечу, она подошла к Мириэль и коснулась ее плеча. Даже через тонкий шелк плаща чувствовалось, что плечи у девушки ледяные. — Важно другое: что привело вас сюда среди ночи?

Мириэль выдавила из себя нервный смешок.

— Уже почти утро, и меня должны были найти в одной из отдельных кабинок Воксхолл-гарденс, в обществе принца, — думается, вы понимаете, к чему бы это привело! Когда бал закончился, дядя Джеффри увел принца оттуда и подлил в его фляжку снотворного. А я должна была прийти к принцу, когда он уже будет в бессознательном состоянии, и позволить, чтобы меня там обнаружили…

И, не сдержавшись, девушка разразилась сдавленными рыданиями.

Сара усадила Мириэль на кровать; в душе у нее разгоралось пламя гнева. Этот подлый обман ставил под удар и Джейми, и Мириэль. Возможно, Джейми не запаникует и женится на ней — а возможно, король не даст на это согласия, несмотря на скандал. В любом случае жизнь Мириэль будет разрушена — и все из-за алчности и амбиций ее дяди.

— Но вы не поехали в Воксхолл, — полувопросительно произнесла Сара.

— Дядя Джеффри прислал за мной экипаж, — пояснила Мириэль, и в голосе ее зазвучало мрачное торжество, — но я не стала запирать дверцу. Когда карета остановилась где-то возле доков, чтобы пропустить фургон пивовара, я просто вышла с другой стороны, и карета поехала дальше уже без меня. А потом я поняла, что не знаю, куда мне идти, и вот, пришла сюда.

— Вы прошли весь этот путь пешком? — пришла в ужас Сара. Она слыхала множество историй о группах знатных молодых бездельников — хулиганов, — которые ночи напролет шастали по городу и издевались над всяким, кто имел несчастье встретиться с ними. А район, прилегающий к реке, был еще опаснее: Мириэль воистину повезло, что она добралась до Херриард-хауса, а не осталась лежать где-нибудь с перерезанным горлом. Могло случиться и что-нибудь похуже.

— У меня не оставалось выбора, — сказала Мириэль. Во тьме виден был лишь едва различимый, смутный силуэт, и на мгновение Саре показалось, что она все еще спит. Сейчас, в темноте, все казалось таким нереальным…

Но эти события были реальны. На краткий миг Саре захотелось, чтобы Уэссекс был здесь. Она была уверена, что такой хладнокровный и расчетливый человек, как он, точно знал бы, что делать в подобной ситуации. Возможно, он застрелил бы Рипона и мистера Хайклера. И уж наверняка придумал бы, как вырвать Мириэль из рук ее злонамеренных родственников.

К несчастью, Сара понятия не имела, где разыскивать Уэссекса. Может быть, вдовствующая герцогиня…

— Я знаю, это очень некрасиво с моей стороны — врываться к вам подобным образом, — уныло произнесла Мириэль, словно до нее лишь сейчас дошло, что она сделала. — Но я не буду долго обременять вас. У меня было предостаточно времени, чтобы придумать, как быть дальше, — вот уж год, если не больше, как дядя Ричард посвятил меня в свои планы! — и теперь я должна бежать туда, где он никогда меня не найдет.

— Куда? — спросила Сара, страшась услышать наихудший ответ. — Мириэль, не бойтесь, я увезу вас в мое поместье, в Мункойн…

Но Рипон без труда отыщет ее там. Рипону довольно будет лично явиться к дверям Сары и потребовать вернуть свою племянницу, и Саре — или ее слугам — не останется ничего другого, кроме как выполнить его требование. Как Сара ни старалась, она никак не могла придумать, куда же нужно спрятаться Мириэль, чтобы укрыться от своего опекуна.

— Нет! — сказала Мириэль, в первый раз с момента появления повысив голос. — Я уеду к маминым родственникам, в Испанию. Он не посмеет преследовать меня там, а они примут меня…

— Испания?! Мириэль, вы что, совсем с ума сошли? — задохнулась Сара. Всего лишь полгода назад Англия объявила войну Испании. Испания была теперь вассальным государством Франции, и ее дворяне-изгнанники — как и все прочие честные люди Европы — отчаянно сражались, чтобы освободить свою родину из-под гнета корсиканского тирана.

— Там живет родня моей матери, — сказала Мириэль. — Я очень хорошо знаю тетю Маристелу. Пока дядя Ричард не запретил, я писала ей каждую неделю. Она примет меня — и я навсегда избавлюсь и от моих дядюшек, и от их заговоров.

Сара попыталась отговорить Мириэль от этой безумной затеи — как пробраться через всю Европу, охваченную войной? Но английские корабли все еще продолжали плавать в соседнюю Португалию, в Лиссабон, а там, возможно, Мириэль уже найдет кого-нибудь; кто мог бы отвезти ее к родным. Даже свеча, которую Сара в конце концов умудрилась зажечь, не смогла пролить на этот спор свет здравого смысла.

— Сара, у меня нет выбора! — в конце концов взорвалась Мириэль. — Я не смею вернуться домой! Знаете, что дядя Джеффри со мной сделает? Нет?

Мириэль сбросила плащ и отчаянно рванула вырез платья. Тонкий шелк и кружева порвались, и в результате платье и нижняя сорочка на несколько дюймов соскользнули с плеч девушки. Мириэль повернулась к Саре спиной, и даже в свете свечи Сара увидела уродливые красные полосы, покрывающие спину Мириэль. Леди Мириэль всхлипнула.

— Это сделал ваш дядя? — ошеломленно спросила Сара.

— Дядя Джеффри, — ответила Мириэль. — Я не хотела участвовать в их затее — видеться с принцем, — но если я не слушалась, дядя Джеффри говорил, что он устроит так, что я исчезну и никто и следов не найдет… и я верю, что он на это способен.

— У меня есть деньги, — продолжала девушка, вытащив откуда-то из-под юбки небольшой сверток. Внутри что-то глухо звякнуло. — Деньги и еще драгоценности моей матери. Этого должно хватить на дорогу до Мадрида, — упрямо произнесла Мириэль. — Мне нужно только добраться до Дувра, а там я уже найду людей, которые мне помогут. Я знаю несколько человек, с которыми ведет дела дядя Джеффри: они верны только золоту, а золото у меня есть.

Сара сообразила, что это представляет дело совсем в ином свете. Сама она не сможет как следует спрятать Мириэль — и ничего не сможет сделать, если граф Рипонский и мистер Джеффри Хайклер потребуют сбежавшую племянницу обратно. Но оставить Джейми в той паутине, какую сплел вокруг него Рипон, — об этом и подумать нельзя! Особенно теперь, когда Сара увидела, на что они способны.

Что же делать? Что же делать?..

— Вам нельзя оставаться в этом наряде, — решительно заявила Сара, указывая на разорванное, испачканное бальное платье Мириэль. — Давайте-ка я вызову Нойли, подберу для вас подходящее платье и велю заложить карету…

— Нет! — запротестовала Мириэль.

— Но, Мириэль, как же иначе мы сможем добраться до Дувра? — просто спросила Сара. — Вы сказали, что у вас там есть друзья. Но, думаю, друзья нужны вам и здесь.

До рассвета оставался еще примерно час, когда Сара и Мириэль уселись в дорожную карету Сары, обшитую желтыми панелями. В отличие от того церемониального чудища, в котором Сара вчера ездила на бал к графу Рипонскому, желтая карета была быстроходной, плавной в ходу красоткой с хорошими рессорами, способная доставить своих пассажиров в Дувр всего лишь за день.

Нойли — на ее лице застыло неодобрение — уселась на переднее сиденье, лицом к Саре и Мириэль. По бокам от нее на желтых бархатных сиденьях громоздились картонки с самыми необходимыми вещами. На полу, у ног путешественниц, примостилась большая корзина с крышкой, заполненная холодными закусками: всякий, кому доводилось странствовать по Англии, знал, что кухня английских придорожных гостиниц не заслуживает доверия. Все три женщины кутались в плотные теплые шали — несмотря на хорошее лето, по утрам было холодно — и напоминали со стороны тюки белья.

Дверь кареты закрылась, и Сара услышала, как кучер щелкнул кнутом. Мгновение — и карета покатилась по булыжной мостовой. Рядом раздалось цоканье копыт: верховой, сопровождающий карету, занял свое место рядом с дверцей.

Это трудно было назвать незаметным отъездом, но путешествовать без кучера, лакея и сопровождающего — это значило всю дорогу навлекать на себя неприятности. И Нойли тоже понадобится — и не только для того, чтобы обезопасить репутацию Сары на обратном пути…

«И кроме того, никто не сможет за время моего отсутствия незаконно схватить и допросить ее».

Некое свойство собственного характера, о котором Сара даже не подозревала, позволило ей трезво оценить грозящую опасность и не относиться легкомысленно к той угрозе, что исходила от Рипона. Он знал, что Сара — подруга Мириэль. Как только Рипон узнает, что Мириэль исчезла, он пожелает выяснить, что об этом известно ее подруге. И почему-то Сара не слишком уповала на то…

«…на что, возможно, стала бы рассчитывать настоящая герцогиня Уэссекская…»

…что высокое положение в обществе защитит ее от любопытства Рипона. В конце концов, этот человек уже решился на государственную измену — так что ему какая-то герцогиня? Как только Мириэль благополучно отплывет в Португалию — а Сара намеревалась лично убедиться, что с подругой все в порядке, — она засядет в Мункойне, окружит себя стеной крепких слуг и носа оттуда не высунет, пока не отыщет Уэссекса…

«…и не объяснит ему, как он ошибался насчет характера леди Мириэль. Хотя, надо сказать, во всем, что касается ее родственников, он был совершенно прав, — мрачно признала Сара. — Паршивец! Где его носит?»

Амалиенборгский дворец в Копенгагене представлял собой суровое, грозное здание из серого камня; фасад его выходил на огромную площадь. «Творец вдов» прибыл в Копенгаген позавчера, но понадобилось два дня, чтобы верительные грамоты Уэссекса проследовали через лабиринт протокольных тонкостей, окружающих чопорный датский двор, и обеспечили своему хозяину возможность встретиться с принцем Фредериком, выполняющим роль регента при своем отце, короле Христиане Седьмом. Король Христиан вот уж много лет был подвержен приступам безудержной ярости вперемежку с меланхолией, а потому управление государством давно уже перешло к старшему сыну короля, Фредерику.

Принц Фредерик приходился принцессе Стефании отцом, и Уэссекс отнюдь не был рад своей роли: ведь ему предстояло сообщить принцу, что корабль Стефании исчез где-то в британских водах, не оставив и следа.

Амалиенборг был построен недавно; его облицованный мрамором классический фасад выглядел холодным и внушительным. Так же холодно и внушительно выглядел сейчас Уэссекс: синий форменный мундир и серебристые шнуры на нем сверкали, как эмаль и металл, а черные сапоги с высокими голенищами были начищены до зеркального блеска. Под мышкой герцог держал ларец с дипломатическими документами.

У входа во дворец Уэссекса встретил чиновник в придворной ливрее. Он проверил его документы, прежде чем пропустить герцога. Внутри его ждал другой придворный — разнаряженный, слегка старомодный, в бальных туфлях и напудренном парике; даже не взглянув на Уэссекса, он развернулся и зашагал прочь, торжественно неся перед собой позолоченный жезл, знак должности.

Уэссекс последовал за придворным. Они шли по коридору из колонн и зеркал, и сапоги Уэссекса грохотали по полированному мраморному полу. Изредка пространство стен перемежали бронзовые двери, охраняемые дюжими стражниками в богато украшенных мундирах.

Документы, представленные герцогом во дворец еще вчера, — их вернули, чтобы он мог вручить их сам, уже официально, — скорее всего, должны были обеспечить ему аудиенцию у принца Фредерика, но Уэссекс не дожил бы до нынешнего своего возраста, если бы полагался на предположения. Да, сегодня его наверняка кто-то выслушает, но вполне возможно, что с принцем он увидится только через несколько дней. Еще нужно миновать придворного гофмейстера, прикинул Уэссекс, и хотя бы мимоходом встретиться с королевским постельничим: при датском дворе царил куда более запутанный протокол, чем при дворе Стюартов с его относительно вольными порядками. Если бы это не было проявлением чрезвычайно дурного тона — брать пример с Франции, запятнавшей себя цареубийством, Уэссекс даже предположил бы, что ветры Свободы и Равенства, раздувшие пламя бойни во Франции, — в Англии и ее американских колониях превратились в мягкий бриз. Несомненным было одно: с течением времени у Великобритании и ее доминионов, похоже, оставалось все меньше общего с ее европейскими родственниками.

Но эти размышления можно было отложить до более подходящего момента. Еще несколько минут проводник вел Уэссекса в глубь дворца и вверх по лестницам. По прикидкам Уэссекса, выходило, что они уже миновали дворцовые помещения, предназначенные для церемоний.

Значит, это все-таки будет личная беседа.

Придворный остановился перед самой разукрашенной дверью, какая только встречалась им на пути. В центре двери красовался резной позолоченный герб датского королевского семейства. Когда придворный шагнул вперед, стоящие по бокам стражники тут же повернулись и распахнули тяжелые створки. Проводник Уэссекса пристукнул жезлом, призывая к вниманию, и застыл словно статуя. Уэссекс, решив, что ему пора приступать к исполнению своей роли, прошел мимо.

Стены маленькой комнаты без окон были искусно задрапированы бархатом цвета тусклого золота; даже потолок был обит тканью, и от центральной розетки, как от солнца, расходились складки-лучи. Плотная мягкая ткань, покрывающая стены и потолок, глушила звуки и создавала любопытное ощущение: казалось, что обитатели этой комнаты обособлены от всего мира. Хотя Уэссекс знал, что сейчас два часа пополудни, здесь с тем же успехом можно было решить, что сейчас полночь или любое другое время суток… а среди этих все скрывающих складок бархата можно было спрятать что угодно. Обюссонский ковер, закрывающий большую часть пола, имел все тот же мягкий янтарный оттенок. А единственным предметом мебели в комнате были огромный письменный стол с крышкой, высеченной из цельной глыбы зеленого малахита, и кресло, напоминающее трон, — в этом кресле восседал человек, ради встречи с которым Уэссекс и явился сюда.

Принц-регент поджидал посланца не в одиночестве. И когда Уэссекс узнал товарища регента, ему показалось, будто в живот ему вошло лезвие ножа.

Маркиз Донасьен Альфонс Франсуа де Сад был обитателем Шарантонского приюта для умалишенных, пока его не освободила Великая революция. Отвратительные слухи, окружавшие имя маркиза, до некоторой степени объясняли, почему Наполеон отнесся к нему столь терпимо, — в Англии маркиза де Сада считали сатанистом и извращенцем, а при безбожном дворе императора Наполеона подобные черные искусства могли оказаться более чем полезны. Еще со времен Людовика Четырнадцатого и дела маркиза де Монтеспана и Chambre Ardante[17] было известно, что эфирный магнетизм, более известный под вульгаризированным названием Искусства магии, может служить мощным оружием — особенно в руках человека, не связанного, в отличие от последователей викки, иудаизма или христианства, ни этическими, ни религиозными ограничениями. Поклонение Люциферу, падшему ангелу, было особенно распространенным во Франции пороком, а де Сад был эталоном и этого, и множества других пороков — в чем не сомневалось большинство англичан.

Но что де Сад делает здесь, в благочестивой, строгой в вопросах нравственности протестантской Дании? Да, в настоящий момент Дания все еще нейтральна, но в тот же миг, как подпишут договор, с нейтралитетом будет покончено, и тогда де Сада тут же арестуют и, самое меньшее, бесцеремонно выдворят из страны. И де Сад не знает, что одна из составляющих, жизненно важных для подписания договора, — принцесса Стефания — исчезла. Несчастье произошло менее недели назад: новости, распространяющиеся по обычным каналам, просто не могли еще добраться до Датского двора. Так что и де Сад не может ничего знать. Или может?

Придворный прошел следом за Уэссексом — вымуштрован он был не хуже любого служаки из полка герцога — и объявил:

— Его милость герцог Уэссекский просит разрешения обратиться к вашему христианнейшему высочеству!

По чести говоря, Уэссекс никого ни о чем таком не просил, и уж тем паче — иностранного монарха, который даже не являлся — пока что не являлся — союзником Англии. Но герцог предпочел оставить это заявление без комментариев.

— Ваше высочество, — произнес Уэссекс. Он приблизился к столу и поклонился, затем указал на футляр с верительными грамотами, которые слуга уже успел положить на стол. Английские лев и единорог, оттиснутые золотом на клапане футляра, обрамляли королевский герб, что засверкал в свете свечей, когда Фредерик открыл футляр и извлек тяжелое от печатей послание, исписанное характерным наклонным почерком короля Генриха. Подробно излагать детали исчезновения принцессы на бумаге не было времени, и потому Уэссекс, подобно послам минувших времен, держал истинное послание в памяти.

Пока принц изучал документ, Уэссекс изучал принца. Принц Фредерик унаследовал резкие, орлиные, но по-своему привлекательные черты, присущие датскому королевскому роду. Светлые волосы были зачесаны назад, а высокий лоб и острый взгляд голубых глаз наводили на мысль о проницательном разуме. Принц был одет в светло-синий атласный мундир, принадлежавший, как предположил Уэссекс, одному из его личных полков, хотя главной силой Дании был ее военно-морской флот, и именно этого страшился Наполеон — что кроме английского флота в ряды сил Тройственного союза вольется еще и датский.

И король Генрих, интенсивно общавшийся с принцем-регентом в процессе подготовки договора, оказавшегося теперь под угрозой, и Уэссекс, прочитавший все материалы о принце Фредерике, какие только имелись у «Белой Башни», неплохо знали этого человека. На протяжении последних двух десятилетий, задолго до Французской революции, Дания чрезвычайно умело пробиралась по морю договоров и союзов, оказывающих влияние на карту Европы, — и даже сейчас она отнюдь не рвалась встать под английское знамя.

И вот теперь Уэссекс должен был сообщить правителю Дании, что его дочь исчезла, — а француз де Сад, конечно же, сразу воспользуется этим известием, чтобы дискредитировать Англию.

— Так вы есть герцог Уэссекский, — произнес принц Фредерик. По-английски он говорил несколько нескладно и с сильным акцентом.

Уэссекс коротко поклонился. Де Сад едва слышно фыркнул. Глаза француза лихорадочно блестели, отражая пламя свечей, а взгляд то и дело перебегал с Фредерика на Уэссекса и обратно. Сатанист был одет в причудливый черный наряд, а толстый слой пудры делал его лицо таким бледным, что это придавало ему сходство с заключенным… или с трупом. Лицо у де Сада было мясистое и обрюзгшее, да и вообще он отличался нездоровой полнотой, свойственной калекам или пьяницам. Руки у него были длинные и тонкие, но с ними неприятно контрастировали черные, иззубренные ногти (Уэссекс был человеком хладнокровным, но и ему не хотелось думать, к чему привычны эти грязные руки), а пальцы маркиза украшали массивные перстни, и в тусклом свете свечей их камни блестели, как открытые, воспаленные раны.

— Я надеялся, что мы сможем поговорить наедине, ваше высочество, — произнес Уэссекс, делая первый ход в своей партии.

— Не думаю, что вы скажете что-то такое, что я хотел бы скрыть от моего доброго друга маркиза, — осадил его принц Фредерик.

— Тогда я, к глубокому моему сожалению, вынужден публично передать вам глубочайшие сожаления короля Генриха, ваше высочество. Он с прискорбием сообщает, что корабль принцессы Стефании пропал, вместе с принцессой и со всеми, кто был на борту.

Уэссекс избрал столь прямую манеру ведения беседы отчасти и для того, чтобы оценить реакцию слушателей на доставленные новости. И он не разочаровался. Принц-регент побелел, подтвердив тем самым предположение Уэссекса — он действительно ничего не знал.

А вот де Сада весть об исчезновении принцессы явно не удивила. Лицо его слегка порозовело под слоем сероватой пудры, как будто неприкрытое несчастье принца-регента прибавило ему сил.

— Пропал? — переспросил принц Фредерик. Он уже оправился от первого потрясения, вызванного столь сокрушительной новостью, и теперь неотрывно смотрел на Уэссекса. В стылой глубине светлых глаз принца разгорался огонь ледяной ярости.

— Ее корабль исчез в дне пути от Роскильда, в тот момент, когда он еще находился в датских территориальных водах, — объяснил Уэссекс. Роскильд был крайней северо-восточной точкой владений Великобритании, и ее влияние не распространялось далеко за пределы этого порта. Как и сказал Уэссекс, принцесса исчезла в датских водах, что только усугубляло несчастье.

— Очаровательная иллюстрация к вопросу о том, как Англия обращается со своими союзниками, — заметил де Сад. Он произнес это по-французски, как будто весь мир обязан был знать этот язык.

— Помолчите! — прикрикнул принц Фредерик на том же языке, даже не взглянув на француза. Маркиз негромко зашипел, выражая неудовольствие, и принялся раскачиваться на каблуках.

— Вы будьте любезны рассказать, что произошло, — обратился принц к Уэссексу на своем тяжеловесном английском. И где ее высочество моя дочь?

— Ваше высочество! — Уэссекс снова поклонился и принялся чрезвычайно пространно и дипломатично излагать события, доныне неизвестные большинству англичан, — а именно, что «Королева Кристина» отплыла из копенгагенского порта в порт Роскильд (где она должна была встретиться со вторым кораблем, если их разлучат какие-либо непредвиденные обстоятельства) и исчезла в тумане, так и не добравшись до места встречи.

— Это такую безопасность вы обеспечили моей несчастной дочери?

Теперь, под влиянием стресса, принц заговорил с более сильным акцентом, а лицо его потемнело — датский королевский род славился своими вспышками гнева.

— Люди, обеспечивавшие безопасность вашей дочери, исчезли вместе с ней, — напомнил Уэссекс. — Равно как и несколько британских дипломатов. Конечно же, его величество послал свои корабли на розыски «Кристины», и, полагаю, он может рассчитывать, что ваше высочество поступит точно так же. Однако, — Уэссекс кивнул в сторону де Сада, — есть некие силы, которые могут помешать вашему высочеству в проведении этих поисков.

— Меня это не волнует. — Принц неловко поднялся с кресла и попытался смерить Уэссекса уничтожающим взглядом — но, к несчастью, герцог был на несколько дюймов выше. — Вы найдете мою дочь и вернете мне — а потом мы, возможно, продолжим обсуждение договора.

— Я уверен, что ваше высочество не захочет приобрести опасного врага, — доверительно произнес Уэссекс по-французски, словно между делом бросил де Саду какую-то реплику насчет погоды.

Принц Фредерик остановился на полушаге и вздрогнул, словно от удара. Его лицо, и без того уже налившееся кровью, приобрело столь насыщенный оттенок, что Уэссекс испугался — не случится ли сейчас с его высочеством такой же приступ безудержного бешенства, какие были свойственны его отцу?

— Найдите мою дочь! — прорычал принц, стремительно разворачиваясь лицом к Уэссексу. А затем, не ожидая ответа, он размашистым шагом приблизился к потайной двери, скрытой за бархатной драпировкой дальней стены, отдернул драпировку и вышел. Послышался глухой удар — это затворилась потайная дверь, — и внезапно Уэссексу показалось, что комната стала намного меньше.

Уэссекс остался стоять на месте, глядя, как тускло-золотой бархат медленно возвращается на прежнее место. Итак, он доставил послание и кое-что разузнал. Теперь герцог мог с чистой совестью продолжить расследование, но инстинкты подсказывали Уэссексу, что в стенах Амалиенборга ему искать особо нечего.

— О, английский герцог, я бы сказал, что вы отлично справились, — негромко произнес де Сад по-французски. Этот маленький человечек вышел из-за стола, хотя принц не разрешал никому уходить… или, если уж строго придерживаться буквы протокола, вообще не разрешал сдвигаться с места.

— Вы так считаете? — самым дружеским тоном осведомился Уэссекс на том же языке. — Я думал, моему подходу не хватает тонкости… но нет. Склоняюсь перед мнением того, кто намного превосходит меня в этих сферах. Проделано неплохо.

— Отлично! И сказано на цивилизованном языке, — сказал де Сад, старательно скрывая удивление.

— Увы! В последние годы французский лишился этого звания — ведь язык должен опираться на достоинство тех, для кого он является родным, — тоном глубочайшего сожаления произнес Уэссекс. — Но, возможно, в будущем…

И он дружелюбно кивнул.

— Насмехайтесь, если вам угодно, английский герцог! Но Франция будет смеяться последней, когда мы похороним вашу Англию! Такие люди, как император, встречаются один на десять тысяч — они рождаются раз в столетие! Все его желания непременно сбудутся — а он желает, чтобы Франция была хозяйкой Европы. При нем мы перекроим карту Европы! — ликующе заявил де Сад.

— А когда он умрет, мы просто вернем все на свои места, — чуть растягивая слова, произнес Уэссекс. Красноречие де Сада его не впечатлило.

Хотя Уэссекс не был до конца уверен в причастности французов к исчезновению «Кристины», эта встреча с французским чернокнижником могла стать источником ценной информации. Де Сад, должно быть, обосновался в Амалиенборге еще до отплытия корабля… не мог ли он как-то подстроить исчезновение «Кристины»? Или он просто знал, кто его подстроил?

Но, как ни странно, де Сад, при всей его очевидной склонности к хвастовству, не клюнул на эту приманку. Он улыбнулся своей змеиной усмешкой, и драгоценные камни в перстнях влажно сверкнули — француз принялся перебирать пальцами.

— О, давайте будем откровенны друг с другом, английский герцог. Маленькая принцесса далеко не так важна, как подлинная цель ваших поисков. Мы знаем, кто вы такой. Вы — из «Белой Башни». Вы — гончие короля Генриха, и вы думаете, Франции не известно, на какую дичь он вас натравил на этот раз? Интересно, она где-то здесь? Или вы явились сюда, просто чтобы отвлечь на себя внимание, пока другие идут по следу?

Уэссекс, хотя француз воистину его потряс, не позволил себе проявить ни малейшего удивления или неудовольствия по поводу того, что де Саду известно, кто он такой. Что он — шпион.

— Дражайший мой маркиз, — непринужденно произнес Уэссекс. — Вам следовало бы знать, что больше всего на свете англичане любят охоту. Что же касается логова той дичи, которую я преследую, — возможно, вы неплохо позабавитесь, пытаясь отыскать его, месье маркиз.

— Что здесь делает де Сад? — безо всякого вступления спросил Уэссекс, едва перешагнув порог библиотеки маленького, непримечательного дома, расположенного в одном из переулков неподалеку от центра города. В резиденции сэра Гэвина не было ни величественности, ни броского внешнего вида посольства или деловой конторы, — она ничем не выделялась среди соседних домов. В отличие от Лондона, который постоянно обновлялся, словно птица Феникс, после серии пожаров, уничтожавших постройки предыдущих поколений, Копенгаген во многом до сих пор оставался средневековым городом с узкими, мрачными улочками. Августейший размах строительной лихорадки, обуявшей королевское семейство, не затронул города в целом: в большинстве районов высились все те же каменные и деревянные дома, что были возведены здесь еще три века назад.

Сэр Гэвин Макларен несколько мгновений молча изучал Уэссекса. Это был высокий, худощавый шотландец, чьи предки во время великого эксперимента Кромвеля сражались за Стюартов. Его добродушная пресвитерианская добродетельность помогла ему обосноваться среди строгой пылкости датского двора, и много лет Макларен выступал как представитель короля Генриха на самом трудном из дипломатических постов — не посла и не официального представителя, а человека, способного решить разнообразные проблемы, большие и маленькие. А исчезновение принцессы было очень большой проблемой.

— Де Сад находится здесь уже три месяца. Он сменил при дворе прошлого посла, что само по себе довольно странно, — сообщил в конце концов сэр Гэвин. — Я не в состоянии определить, что именно он здесь может делать — не считая, конечно, защиты интересов Франции. К несчастью, у меня нет возможности добраться до этой проклятой твари, — добавил сэр Гэвин, пожимая плечами.

Он указал на буфет, где в свете бледного северного солнца поблескивал ряд графинчиков.

— И он не сделал ничего такого — пока что не сделал, — что дало бы возможность объявить его персоной нон грата. Что тоже странно: ведь Фредерик — ревностный пуританин.

— Ну, если уж вы считаете его таковым, значит, он и в самом деле ревностен, — с мрачной усмешкой произнес Уэссекс. Он подошел к буфету и налил себе виски.

— Как, разве вы не слыхали, ваша милость? Даже добродетель может стать пороком, если следовать ей с чрезмерным рвением, — заверил его сэр Гэвин.

— Но почему он здесь? — не унимался Уэссекс. Герцог прислонился к буфету и расстегнул отделанный серебряным шнуром воротник мундира. — Де Сад — сластолюбец, философ-дилетант и чернокнижник. Он может быть полезен в Париже, в качестве шантажиста и сплетника, — но зачем отправлять его сюда и наносить оскорбление Дании?

Сэр Гэвин пожал плечами, не двигаясь с места. Он явно не желал расставаться с удобным креслом.

— Здесь явно нет никого из подручных де Сада. Вы же знаете, древние расы все еще сильны в глуши, а они никогда не принимали никого из пантеона Белого бога, Христа.

— И точно так же невозможно, чтобы черная ложа действовала непосредственно при датском дворе. Но зачем сюда могли послать де Сада, если не ради его специфических талантов? — принялся размышлять вслух Уэссекс.

— А вы не рассматриваете такую вероятность, что он — не единственный колдун, присланный сюда Францией, а только самый заметный? — спросил сэр Гэвин.

— Естественно, рассматриваю. Но работает он в одиночку или в составе группы, мне все равно нужно знать, что его сюда привело, — сказал Уэссекс.

«И что, по его мнению, привело сюда меня».

15 — ВЫЗОВ НА ТУРНИР

НЕСМОТРЯ НА НАВИСШУЮ УГРОЗУ — ведь граф Рипонский в любую минуту мог настичь беглянок, — часы путешествия тянулись удручающе медленно. И Сара, и Мириэль слишком устали, чтобы болтать о пустяках, а обсуждать свои планы на будущее Мириэль не желала, так что женщины проводили время, молча глядя в окно и созерцая местность, по которой проезжали.

Лошадей меняли через каждые два часа, а в полдень путешественницы на часок остановились в придорожной гостинице, чтобы в уюте и безопасности поближе познакомиться с содержимым плетеной корзины. Гостиница, которую выбрал сопровождающий герцогини, оказалась достаточно чистой и уютной, так что Сара даже слегка пожалела, что они возились и брали провизию из дома. Дамам предоставили отдельную гостиную, а жена хозяина поделилась с ними запасами крепкого сидра и кофе и выделила комнату наверху, так что они смогли немного освежиться после тягот своего опрометчивого путешествия.

Но эта мирная интерлюдия закончилась чересчур быстро, и вскоре они снова пустились в путь.

— Раньше или позже, но вам все равно придется рассказать мне, куда вы направляетесь, — рассудительно заметила Сара. — Если, конечно, вы не хотите, чтобы кучер завез нас прямо в море.

Спутница Сары приглушенно захихикала:

— О, нет, Сара. Просто… я так долго все это планировала, и это мой единственный шанс…

«И потому тебе трудно довериться кому бы то ни было — ведь каждый встречный может оказаться врагом», — сочувственно подумала Сара.

Когда они снова остановились, чтобы сменить лошадей, Мириэль наконец-то рассказала Саре, куда они направляются, — не в сам Дувр, а в маленькую рыбацкую деревушку в нескольких милях от него. К тому времени, как они добрались до Тейлто (теперь они ехали медленно, чтобы не утомлять лошадей — ведь здесь, на проселочной дороге, сменить их было бы трудно), солнце уже село, и с моря начал наползать туман. От фонарей, закрепленных по бокам кареты, — их зажгли во время последней остановки, — исходило приглушенное мягкое сияние.

В маленькой, отрезанной от мира деревушке Тейлто, спрятавшейся в изгибе побережья, казалось, ничего не менялось на протяжении веков. Здесь имелись церковь и постоялый двор — в противоположных концах короткой главной улицы. Карета Сары проехала мимо церкви и остановилась у постоялого двора.

Сара отворила дверь кареты и выглянула наружу, радуясь, что они хоть где-то могут остановиться. Воздух был наполнен солоноватым запахом моря, и Саре отчаянно захотелось выйти, невзирая на моросящий дождик, мелкий, но настойчивый.

Слуга принес подставочку, поставил ее у дверцы, и Сара смогла наконец выйти. За ней последовала Мириэль, растрепанная после целого дня дороги, но все равно сияющая — словно слегка примятая роза.

— Симон, сходи посмотри, есть ли у них отдельная гостиная, — приказала Сара. — Джон, отгони карету за конюшню и распряги лошадей. Они должны быть свежими, — на случай, если нам вдруг понадобится выехать ночью.

Сара не была уверена, стоит ли им заказывать комнаты на ночь, — очень уж маленьким был этот постоялый двор. В любом случае с размещением можно подождать, пока они не придут в себя после дороги.

— Ну что ж, Мириэль, — произнесла Сара, обращаясь к своей спутнице, когда карета отъехала, — мы добрались туда, куда вы хотели, целыми и невредимыми. Что будем делать дальше?

Мириэль слегка пожала плечами. В свете фонарей на лице девушки отчетливо проступили линии, проложенные усталостью. Сара взяла Мириэль за руку, и дамы, сопровождаемые Нойли, двинулись к двери постоялого двора, — но тут им навстречу вышел их же слуга.

— Прошу прощения, ваша милость, но хозяин говорит, что отдельная гостиная уже заказана — для леди Мириэль, ваша милость.

«Кто мог знать, что мы приедем сюда?»

Сара взглянула на Мириэль. Лицо девушки мгновенно осунулось, и на нем проступил испуг. Значит, заказ сделала не она.

Сару охватило предчувствие опасности, и внезапно ей захотелось иметь при себе оружие. Она просто-таки чувствовала в руках тяжесть ружья — и ни капли не сомневалась, что сумеет выстрелить из него, а при необходимости и убить. Последние следы чар, наложенных дамой Алекто и вдовствующей герцогиней Уэссекской после того, как они перенесли Сару в эту чужую Англию, развеялись, и Сара наконец-то осознала, кто она такая.

«Я — мисс Сара Канингхэм из Соединенных Штатов Америки, и этот мир — не мой…»

Но и потрясение, вызванное этим осознанием, и все всплывшие вопросы могли подождать. Сейчас нужно справиться с возникшей опасностью. Все ее инстинкты воина обострились, и Сара поняла: они идут прямиком в ловушку. Она снова схватила Мириэль за руку. Нужно поскорее вернуться в карету и уехать отсюда. Это единственный выход.

— Симон… — начала было она, но слуга уже отступил в сторону, освобождая путь идущему следом человеку.

— Все в порядке, леди Мириэль. Для вас и вашей маленькой подруги уже приготовлена гостиная. Уже поздно, и на улице мокро. Может, вы все-таки зайдете в дом? Особенно если учтете, что в кармане у меня пистолет и я пущу его в ход не задумываясь.

Говоривший стоял спиной к дверному проему, и женщины не могли разглядеть его лица, но голос этот нельзя было не узнать.

Это был Джеффри Хайклер.

Последние десять дней были интересными — для человека, способного счесть интересным состояние полнейшей, непроходимой скуки, а Уэссекс, увы, уже много лет назад вынужден был признать, что он — именно такой человек. Любое абсолютное состояние было явлением не только редким, но и странным, а все странное входило в сферу интересов герцога Уэссекского.

Даже лихорадочные поиски принцессы Стефании — ее исчезновение вскоре стало достоянием гласности, — проводящиеся на море, не могли внести в это состояние элемент напряженного ожидания, поскольку на самом деле никто не верил, что принцессу или «Кристину» удастся обнаружить после столь значительного промежутка времени. Море не возвращает погибших, и несчастье, произошедшее на море, в отличие от происшествия, случившегося на суше, не оставляет после себя следов. А если бы принцессу выбросило на берег где-нибудь на побережье Британских островов, Дании или ее скандинавских соседей, Уэссекс узнал бы об этом… следовательно, оставалось лишь одно побережье, к которому мог пристать корабль принцессы, — Франция.

Поначалу Уэссекс сбросил эту страну со счетов — июль был спокойным и безопасным для навигации, так что пропавший корабль просто не могло унести настолько далеко. Капитан и команда «Кристины» были людьми преданными и заслуживающими доверия, так что мятеж тоже можно было исключить. Если бы в пропаже были замешаны пираты, известия об этом непременно всплыли бы, не из одного источника, так из другого. Не было ни одной причины, способной заставить «Кристину» настолько отклониться от курса.

Ни одной естественной причины…

Но времена царили смутные, и хотя Уэссекс не очень-то верил в искусство магии, он не мог не принимать его во внимание. На острове, что когда-то звался Логрией, Древний народ создавал проходы, ведущие в Иномирье, соединяя между собою совершенно несходные времена и места, — так что ничего невозможного в этом, в принципе, не было. Так не мог ли кто-то использовать то же самое колдовство, которым пользовались христианские волшебники, вызывая демонов из их среды обитания, чтобы уничтожить пространство и время и заставить плывущий корабль исчезнуть из прибрежных вод Шотландии и возникнуть вновь уже у побережья Франции?

Предположим, что мог. Тогда внезапное появление де Сада при датском дворе становится куда легче объяснить — как попытку любыми способами, честными и бесчестными, склонить принца-регента на сторону Франции. Более того, кто-то воспользовался своим искусством и наложил заклинание на «Королеву Кристину», чтобы принцесса оказалась во Франции — в качестве заложницы. Дабы гарантировать, что принц Фредерик не отклонится от нового, профранцузского курса.

Уэссексу отчаянно хотелось, чтобы Костюшко находился сейчас здесь, а не бездельничал в Англии. Польский гусар был мастером на все руки и не раз уже спасал и шкуру Уэссекса, и свою собственную, используя обрывки тайных познаний, которых успел нахвататься за время своего бродяжничества. Возможно, Костюшко смог бы сказать герцогу, действительно ли де Сад обладает теми способностями, которые Уэссекс ему приписывал, — а так на нынешний момент головоломная теория Уэссекса была столь же солидной, как и любое предположение, сделанное наугад, с отчаяния.

Конечно, имелся еще тот обнадеживающий факт, что кто-то пытался убить Уэссекса — не далее как вчера.

Стояло раннее утро, и Уэссекс возвращался в дом Макларена. Утомительный день, посвященный официальному выражению заботы Англии о перспективном союзнике, сменился чуть более интересным вечерним приемом у барона Андерсена, на котором Уэссекс тщательно просеивал слухи, намеки и иносказания. Потом Уэссекс отправился домой — в одиночку; в небе висела полная луна, и улицы датской столицы казались совершенно безопасными. Герцог прихватил с собой фонарь, чтобы пройти по самым темным улицам, самым сердечным образом распрощался с хозяином дома и ушел.

А кто-то пошел за ним следом.

Даже после стольких опустошенных бутылок, — а надо заметить, что общество на этом приеме собралось исключительно мужское, — герцог почти мгновенно обнаружил слежку. Два человека; оба либо слишком нетерпеливые, либо не слишком умелые. За каких-нибудь десять шагов Уэссекс прикинул в уме план дальнейших действий и принялся изображать заплетающуюся походку, притворяясь куда более пьяным, чем был на самом деле.

Через квартал узкая улица вывела его на маленькую площадь, в центре которой красовался фонтанчик. Уэссекс остановился, плеснул холодной водой в лицо и пошел дальше… оставив у фонтана фонарь.

Как он и надеялся, от такого приглашения неизвестные не смогли отказаться. Герцог едва успел добраться до улицы, уходящей от площади, как они перешли в наступление.

— Чем могу быть полезен, господа? — поинтересовался Уэссекс, одним отработанным движением извлекая саблю и разворачиваясь лицом к нападающим. Слава богу, что все это стряслось, когда на нем мундир: сабля была под рукой, и не пришлось доставать ничего из более надежно припрятанного оружия.

Бандитов оказалось двое — и ни один из них, судя по внешности, не являлся датчанином. Один из них, повыше, смахивал на ирландца; он был вооружен крепкой дубинкой и, похоже, рвался пустить ее в ход. Его темноволосый напарник был пониже; у этого за поясом торчал пистолет, а в руках сверкал отточенный кинжал.

Уэссекс узнал его. Это был Шарль Корде — Гамбит — убийца, служащий Талейрану.

— Allons![18] — прикрикнул Гамбит на своего напарника. Ирландец начал продвигаться вперед, помахивая дубинкой, словно примерялся, как половчее нанести удар. Уэссекс благоразумно отступил. Его сабля была из лучшей шеффилдской стали, но дубинка противника могла бы переломить ее одним ударом.

— Это, конечно, ужасно, но нам нужна жизнь вашей светлости, а потому вы лучше и не дергайтесь — так вам скажет О'Брайен.

— А я тебе вот что скажу, О'Брайен, — непринужденно отозвался Уэссекс. — Брось этот сук и скажи, кто тебя послал, а я обещаю, что ты отделаешься хорошей трепкой.

Шон О'Брайен встряхнул огненно-рыжей гривой и разразился хохотом.

— Да ну! Экая жалость, ваш'светлость, что надо вас убить, — произнес он. Но в голосе ирландца не звучало ни малейшего сожаления, одно лишь предвкушение. И без дальнейших проволочек он ринулся в атаку.

Но Уэссекса уже не было на прежнем месте. Герцог скользнул в сторону, словно акробат, уклоняющийся от бешеного быка, и вся сила яростного удара О'Брайена пропала впустую. Клинок сверкнул в лунном свете, и О'Брайен с ревом рухнул на землю, схватившись за рассеченное бедро.

Уэссекс, всматриваясь в темноту, поискал взглядом Гамбита. Герцог уже смирился с мыслью, что только одного человека можно будет допросить, — но, к некоторому его удивлению, Гамбит не сбежал. Он стоял неподалеку и держал двумя руками пистолет, прежде красовавшийся у него за поясом.

— А вы не так пьяны, как кажетесь, cher,[19] — укоризненно произнес Гамбит Корде по-английски, но с сильным акцентом. Даже в неярком свете луны видно было, что дуло пистолета не дрожит; а мундир Одиннадцатого гусарского полка создавался с таким расчетом, чтобы его было видно в любое время суток, и Уэссекс представлял собой прекрасную мишень.

— А вы ничуть не похожи на датчанина, француз, — отозвался Уэссекс. О'Брайен уже начал подниматься на ноги. Еще мгновение, и Гамбит выстрелит.

— А я не француз. Я аккадиец, — гордо заявил Гамбит, а затем одним неуловимым движением вскинул пистолет и выстрелил…

…прямо в грудь О'Брайену.

Ирландец с криком опрокинулся навзничь, и несколько секунд, на протяжении которых его сердце еще продолжало биться, кровь била из раны фонтаном. Шум наверняка должен был привлечь городскую стражу — и Уэссекс намеревался к тому времени, как это произойдет, оказаться как можно дальше отсюда. Он снова перевел взгляд на Гамбита.

Аккадиец — житель Аккадии, одной из колоний Нового Света, что некогда принадлежала Франции, но примерно с век назад перешла к Англии. Ее жители не слишком обрадовались смене правительства и в результате оказались выселены. Большая их часть обосновалась на юге Луизианы, и поныне остающейся французским владением, но Уэссекс знал, что дети и внуки бывших аккадийцев до сих пор тоскуют по утраченной родине.

— Мы раньше были на разных сторонах, но теперь, думаю, на одной, — сказал Гамбит Уэссексу. — Вы что-то ищете — может, лучше вам это найти? Вы вернете это на законное место, и никто не побеспокоит нас за морем.

Уэссекс набрал было воздуху в грудь, чтобы ответить, но Гамбит уже исчез. Герцог слышал стук ставен — это жители улицы открывали окна — и знал, что у него слишком мало времени, чтобы тратить его впустую, — если, конечно, он хотел убраться с места происшествия неузнанным. Он повернулся к недвижному телу, валявшемуся у его ног.

Сперва де Сад, теперь Гамбит. Их присутствие свидетельствовало, что в Дании разворачивается крупномасштабная тайная операция, но Уэссекс даже представить не мог, в чем ее суть, — равно как не мог понять, почему Гамбит вдруг решил спасти его, когда ему явно приказали покончить с Уэссексом.

У О'Брайена не оказалось при себе почти ничего ценного и ни клочка исписанной бумаги. Возможно, он вообще не умел читать. Но считать он явно умел, причем хорошо: покойный носил с собой десять имперских золотых монет с портретом Бонапарта в лавровом венке.

Уэссекс сунул деньги в карман и дал деру. Несколько минут спустя он уже находился в полной безопасности, в доме Макларена, а Этелинг помогал ему снимать мундир, всем своим видом выражая неодобрение.

— Ну имей же совесть! — возмутился Уэссекс — На мне нет ни капли крови!

— Возможно, ваша милость ошибается, — пробормотал Этелинг, указывая на пятно на алых брюках Уэссекса. Пятно начало подсыхать и приобретать характерный бурый оттенок. — Но осмелюсь заявить, что я сумею их спасти, ваша милость.

Уэссекс отмахнулся от этой проблемы. Видит бог, у Этелинга имелась масса возможностей узнать все о способах удаления кровавых пятен с одежды.

— Могу ли я поинтересоваться: какие события, заслуживающие внимания, произошли сегодня? — не унимался слуга.

— Никаких, — коротко отозвался Уэссекс. Не считая того, что сегодня ночью кто-то послал двух человек, чтобы убить его, — и заплатил им французским золотом. Не считая того, что один из них, вместо того чтобы выполнить свое задание, убил другого. И что Гамбит, получая плату от Франции, считает себя аккадийцем… и хочет, чтобы Уэссекс отыскал то, что ищет, и вернул это на законное место.

Уэссекса терзало смутное ощущение, что Гамбит имел в виду отнюдь не принцессу Стефанию, — но что тогда?

Об этом герцог не имел ни малейшего понятия. Все это было слишком загадочно.

Оставалось лишь ждать развития событий.

Выбора особого не было: подчиниться мистеру Хайклеру или быть застреленной на месте. Потому Сара отпустила Симона, и они с Мириэль прошли в гостиную, забронированную мистером Хайклером для своей племянницы. Мириэль побледнела настолько, что даже губы ее утратили розовый цвет; девушку била дрожь. Если бы Сара нуждалась в доказательствах того, что эта хитроумная ловушка не была изобретением ее подруги, ей достаточно было бы взглянуть, в какой ужас повергло Мириэль появление ее дяди.

В гостиной их уже ждал накрытый стол: пирог, сыр и кофейник с горячим кофе. В маленьком камине плясало жаркое пламя, и, несмотря ни на что, Сара приободрилась — и поняла, что хочет есть.

Теперь Сара знала, кто она такая, но ее упорядоченный мир был вывернут наизнанку: из родной Америки ее закинули в зеркальное отражение Англии — странное, едва узнаваемое, населенное духами и лесным народом. Любой дочери племени было известно, что люди делят мир не только с говорящими животными, но и с Перворожденными детьми Великого духа, — но Сара Канингхэм из Балтимора никогда не ожидала, что своими глазами увидит подтверждение этой истины, и уж подавно не ожидала, что ее заставят играть роль собственного двойника в мире, где подобные существа разгуливают в открытую.

Но несмотря на невероятность ситуации, мистер Хайклер представлял собой гораздо более действительную угрозу, чем магические странности. Каким бы странным и нереальным Саре Канингхэм ни казался этот новый мир, пистолет мистера Хайклера был вполне настоящим и осязаемым.

Реальность и маскарад слились воедино. Подхватив Мириэль, Сара проплыла мимо мистера Хайклера, как это сделала бы настоящая герцогиня Уэссекская, и уселась на длинную скамью, тянувшуюся вдоль двух стен. Джеффри тем временем закрыл дверь гостиной, изолировав их таким образом от любопытных глаз.

— Итак, мистер Хайклер, что вы собираетесь с нами делать?

С отстраненным интересом Сара наблюдала, как в ее интонациях борются протяжные гласные балтиморского выговора и отрывистое английское произношение, усвоенное в бытность ее маркизой Роксбари. У нее было такое ощущение, будто она спала последние несколько месяцев и лишь сейчас проснулась… но чем это закончится?

Джеффри пропустил ее вопрос мимо ушей. Он был занят тем, что наливал обеим женщинам кофе, и вообще вел себя словно гостеприимный хозяин дома.

— Не хотите ли кусочек ветчины, ваша светлость? Здешний повар прекрасно готовит пироги, но мне кажется, что после целого дня пути вам не помешает съесть что-нибудь посытнее яблочного пирога. Вот хлеб утренней выпечки, вот несколько видов рыбы — чего еще можно ждать в такой близости от океана? Мириэль, вы выглядите не очень…

— Хватит ходить вокруг да около! — огрызнулась Сара. — Извольте объясниться — чего вы от нас хотите!

Мистер Хайклер, кажется, слегка смутился — как сообразила Сара, английская знать не привыкла к американской прямоте. Но он быстро взял себя в руки и улыбнулся.

— Что ж, я пришел поздравить мою маленькую племянницу с тем, что она наконец-то проявила характер и здравый смысл, ваша светлость. Дик слегка свихнулся на этой своей идее: заставить принца жениться на католичке и вернуть Англию в лоно истинной церкви. Но я знаю Джейми куда лучше, чем он, — наш Джейми мог бы жениться на этой девчонке, но никогда не стал бы с ней считаться. А брак можно и расторгнуть, тем или иным способом.

— Ч-что вы имеете в виду? — запинаясь, пробормотала Мириэль, когда к ней наконец-то вернулся дар речи. — Я ведь по закону не смогу развестись с ним!

Рука девушки метнулась к горлу, словно в поисках отсутствующих четок.

— Нет, — с коварной усмешкой произнес мистер Хайклер. — Но вы можете умереть, моя дорогая. Король об этом позаботится — король и его мясник, Уэссекс.

— Король Генрих никогда не опустится до такой низости! — фыркнула Сара. Она взяла чашку с кофе и осторожно отпила глоток. Теплый напиток придал ей сил. — Пейте кофе, Мириэль. Я уверена, что мистер Хайклер незамедлительно перейдет к изложению своих намерений.

— Ему нужна я, — едва слышно произнесла Мириэль. Девушка сжала чашку обеими руками; вид у нее был самый несчастный.

— Вы ошибаетесь, — добродушно заверил ее дядя. — Как я уже сказал, Дик совершенно свихнулся из-за этой своей идеи. Я поддерживал его, поскольку это могло помочь сорвать договор с Данией, но теперь, после исчезновения принцессы, надобность в этой затее отпала окончательно. Но у нас еще остается Уэссекс — чьи привычки доставляют массу беспокойства окружающим.

Хотя Сара и сама не слишком благосклонно относилась к Уэссексу, она вовсе не собиралась позволять посторонним критиковать ее мужа.

— Я уверена, что никто здесь вас не поймет, — холодно заявила она. — Герцог Уэссекский — человек с безупречным характером.

— Дражайшая моя герцогиня, — произнес мистер Хайклер. — Я не в силах выразить, как меня ранят ваши слова. Разве я упрекаю герцога? Я просто указал на тот факт, что Уэссекс — убийца и шпион, состоящий на королевской службе. Прошу прощения за то, огорчил вас — если и вправду огорчил, — но возможно ли, чтобы вы не знали о тайной жизни вашего супруга?

Уэссекс — агент короля! Мысли Сары лихорадочно заметались. Это объясняло многое — и не объясняло ничего.

— Это…

«Это не ваше дело!» — хотела было сказать Сара, но что-то заставило ее прикусить язык.

— Так я вам больше не нужна? Я могу уехать? — вмешалась Мириэль с отчаянной надеждой в голосе.

Мистер Хайклер расплылся в улыбке:

— Как мило! Неужели я так сказал? Нет, затея Дика провалилась, но для такой девушки, как вы, может найтись множество дел…

Сара попыталась поставить чашку, но та выпала из онемевших пальцев и с дребезжанием покатилась по столу, оставляя за собой темный след.

«Наркотики». Саре захотелось выкрикнуть это во всю силу легких, но слова не шли с губ. Она попыталась встать, но окончательно перестала ощущать собственное тело. Мир превратился в размытое пятно, и Сара даже не заметила, как потеряла сознание.

Илья Костюшко добрался в Эдинбург к первому июля. Там молодой датский художник Ян ван Харменс исчез, едва сойдя с нанятой рыбацкой лодки, а его место занял обаятельный французский эмигрант по имени Жан-Мари — ровно на такой отрезок времени, какой потребовался, чтобы добраться до условленного дома и отправить с голубиной почтой краткое донесение в Лондон. Затем Жан-Мари довел Костюшко до шотландской границы, где польский гусар наконец-то вернул себе собственное имя и очертя голову понесся в Лондон, в некий дом на Бонд-стрит.

Всю следующую неделю он занимался тем, что самым подробным образом излагал все, что успел увидеть и услышать за последний месяц. Костюшко узнал, что датскую принцессу до сих пор не нашли и что Уэссекс, застрявший в Копенгагене, до сих пор не отыскал ключа к этой тайне. Из более легальных каналов он также узнал, что принц Уэльский самым скандальным и неподобающим образом флиртует с племянницей графа Рипонского, а герцогиня Уэссекская, похоже, насмехается над своим супругом, поскольку приняла приглашение на бал в честь первого выезда леди Мириэль в свет.

Костюшко было бы любопытно узнать: что из этого подстроено самим Уэссексом. Поляк хорошо знал, насколько осмотрителен его друг, чтобы понимать, что Уэссекс вовсе не собирался жениться и предпочел бы никогда этого не делать, если бы не прямой приказ короля; но вот зачем Уэссекс выбрал в жены маленькую Роксбари — этого Костюшко не понимал вообще. Ему даже не приходило в голову задуматься, может ли эта женщина сделать Уэссекса счастливым… но зато его очень интересовало, можно ли ей доверять.

Подчиняясь любопытству, Костюшко снова сменил наряд и превратился в Дэйви Воуна, молодого конюха, состоящего на службе у барона Мисбоурна, но ищущего себе другое место из-за ссоры с главным грумом его светлости. Его взяли в Херриард-хаус на испытательный срок, и Дейви получил возможность беспрепятственно слоняться по подворью и прислушиваться к сплетням, ибо здешние слуги, подобно всем прочим, охотно сплетничали о своих хозяевах.

Это Дейви Воун обыскал комнату герцогини вскоре после того, как она отбыла на бал к графу Рипонскому, но не нашел там решительно ничего подозрительного. Это Дейви Воун, глубокой ночью слоняясь по саду, увидел захватывающее представление: молодая девушка из хорошей семьи, в бальном платье и плаще, взбиралась по решетке, чтобы попасть в комнату к герцогине. Несмотря на всю свою сообразительность, Дейви так и не смог подслушать разговор, но благодаря своему привилегированному положению на конюшне он узнал, что герцогиня потребовала еще до рассвета подать ей дорожную карету. Путешествие ожидалось долгое: слуга, едущий на запятках, был вооружен мушкетом, а верховой, сопровождающий карету, прихватил с собой два пистолета и достаточно золота, чтобы его хватило на много дней, даже если путешественники собирались часто менять лошадей.

Вот так и вышло, что после того, как карета герцогини Уэссекской отъехала от парадного крыльца, Дейви Воун навсегда исчез из жизни ее светлости — правда, выяснив перед этим, что ночной гостьей герцогини была не кто иная, как леди Мириэль Хайклер, опасное увлечение принца Джейми.

Час спустя Илья Костюшко вывел своего упрямого серого коня Сполоха из конюшни дома на Бонд-стрит, и еще до того, как солнце позолотило шпили церквей, он уже скакал по Холборнской дороге вслед за супругой Уэссекса.

Дорожная карета — не самое скоростное средство передвижения, и Илья Костюшко с легкостью мог бы нагнать и даже перегнать экипаж ее милости, пожелай он того. Однако ему куда больше хотелось узнать, куда — и зачем — направляются герцогиня и леди Мириэль, а поскольку он был уверен, что не собьется со следа, то он по мере возможности щадил коня. Когда солнце поднялось достаточно высоко, карета свернула с Холборнской дороги на Дуврскую, и Костюшко начал верить, что здесь действительно намечается достаточно длительное путешествие. Ну а когда человек садится на корабль в Дувре, то место назначения напрашивается само собой…

Поляк весь день следовал за каретой, держась в отдалении, и временами ехал напрямую, по полям, чтобы не привлекать внимания путешественниц. Он был настолько уверен, что дамы направляются в Дувр, что едва не упустил их, когда они свернули на запад, в сторону от суматошного портового города. Поскольку уже стемнело и начал моросить мелкий дождь, Костюшко решил сократить расстояние, отделявшее его от кареты. Но вскоре он, к облегчению своему, обнаружил, что карета остановилась в Тейлто. Когда Костюшко убедился, что конечный пункт путешествия располагается именно здесь, он отъехал немного назад и уговорил усталого коня исполнить его излюбленный трюк, а затем явился пред очи хозяина постоялого двора и его супруги в облике мокрого и очень злого путешественника, ведущего под уздцы сильно хромающую лошадь.

Мальчишка-конюх отвел в конюшню серого хитреца — тот, будучи в душе трагическим актером, при каждом шаге тяжело припадал на ногу, — и пообещал поставить некие чудодейственные припарки, которые уже наутро позволят коню пуститься вскачь. Костюшко же переключил внимание на постоялый двор.

— Само собой разумеется, мне нужна отдельная гостиная, — надменно заявил Костюшко. Для такого случая он воспользовался маской, не раз уже сослужившей ему хорошую службу, и превратился в личного секретаря некоего высокопоставленного, но, увы, несуществующего герцога.

— Конечно, сэр, — согласился хозяин постоялого двора и провел уважаемого (и щедрого, поскольку Костюшко, высказывая свое требование, успел сунуть хозяину золотую монету) гостя в отдельную гостиную, расположенную в глубине здания.

Проходя через общий зал, Костюшко украдкой огляделся, проверяя, нет ли здесь слуг в ливреях герцогини, но никого похожего не увидел.

Хозяин гостиницы распахнул перед Костюшко дверь. Огонь в камине уже горел, и в комнате было тепло. Костюшко провел рукой по столу и обнаружил, что тот слегка влажный, словно его только что вытерли. Поляк готов был побиться об заклад, что в этой комнате находились другие постояльцы — и совсем недавно.

— Это что, ваша единственная отдельная гостиная? — недовольно осведомился он. — А получше ничего нет?

Хозяин, заикаясь и запинаясь, разразился речью о достоинствах этой гостиной. Костюшко сунул ему еще один соверен.

— Ба! Схожу-ка я в конюшню, проверю, как там эти лоботрясы, ваши работнички, обращаются с моим конем, — и чтобы к моему возвращению стол уже был накрыт!

Костюшко размашистым шагом прошел через общий зал. Других гостиных на этом постоялом дворе — равно как и других постоялых дворов в этой деревушке — не имелось. Он видел, что карета остановилась здесь. Он выпустил карету и ее пассажиров из виду не более чем на полчаса.

Так куда же они делись?

Выйдя на задний двор и обнаружив там заляпанную грязью желтую карету с гербом Роксбари на дверце, Костюшко воспрял духом. Но ликовать было рано. Да, он по-прежнему знал, где находятся герцогиня и ее подруга, оказывающая столь губительное воздействие. Но ему еще предстояло выяснить, во сколько сегодня начинается прилив и кто собирается отплыть.

В конюшне Костюшко выяснил, что Сполоха уже распрягли, на шее у коня висит торба с отрубями, а вокруг него хлопочет грум. Увидев хозяина, серый мерин начал рыть землю копытом, невзирая на то, что оно якобы болело. Костюшко улыбнулся. На обучение коня этому фокусу ушло несколько месяцев, но дело того стоило. Бывают моменты, когда за наличие под рукой лошади, готовой захромать по команде, человек готов заплатить любые деньги.

Серого коня привязали к двум балкам, поскольку все стойла были уже заняты. В шести из них обосновались великолепные, хорошо объезженные гнедые — упряжка герцогини. Еще одну занимал конь сопровождающего — тоже гнедой, но более светлого оттенка, — и в остальных трех обосновались местные лошади.

— Послушай-ка, добрый человек! — прикрикнул Костюшко. — О чем ты думаешь, если оставил животное стоять на таком сквозняке?

— Вы уж извините, милорд, — отозвался конюх, в силу консервативной почтительности награждая Костюшко более высоким титулом. — Но эт'только на час. На ночь у него будет теплое стойло.

— На час? — Костюшко изобразил приступ праведного гнева. — Выкини сейчас же одну из этих кляч и поставь туда мою лошадь!

И он двинулся к стойлу, которое занимал гнедой сопровождающего.

— Прошу прощения, милорд! — в голосе конюха зазвучала боль. — Но токо эт'лошади герцогини Уэссекской.

Костюшко остановился, словно сраженный силой этого довода.

— Так здесь герцогиня Уэссекская? — спросил он. — Вместе со слугами?

— Должно быть, этот малый, Симон, где-то тут, — сообщил конюх. — А прочие, наверно, все в доме, ужинают. Эй, Джемми! Сходи-ка на сеновал и приведи Симона, слугу ее милости.

Ученик конюха, к которому была обращена эта тирада, оставил коня, которого как раз чистил, и полез по лестнице на сеновал.

— Ты что, рехнулся? — с негодованием поинтересовался Костюшко. — Я что, по-твоему, приперся сюда болтать со слугами? Сейчас же займись делом — и смотри, чтобы утром конь мог отправиться в путь!

И, взмахнув плащом, Костюшко покинул конюшню.

Но на постоялый двор он не вернулся. Вместо этого он вышел на главную улицу Тейлто и огляделся по сторонам. В воздухе витал запах океана, а густая вонь бросовой рыбы, оставленной гнить на берегу, пробивалась даже через завесу мелкого дождика, придававшего окрестному пейзажу какой-то призрачный вид. Дождь ухудшал видимость, и как Костюшко ни напрягал зрение, ему не удалось разглядеть ни огонька, не считая фонарей церкви, расположенной выше по склону холма, и фонарей, висящих у входа на постоялый двор.

Карета была здесь. Лошади были здесь.

А герцогини не было.

Леди Мириэль пришла в себя от сильной качки и навязчивого запаха рыбы. Она открыла глаза и тут же об этом пожалела: даже столь ничтожного движения оказалось достаточно, чтобы голову пронзила сильнейшая боль.

— Никак очнулись?

Раздался звук, как будто с фонаря снимали колпак, а затем внезапная вспышка света озарила покачивающиеся стены, и Мириэль поняла, что находится на корабле, а корабль, должно быть, плывет во Францию.

Но почему? Дядя Ричард был фанатично предан идее восстановления в Англии истинной веры, но ведь Франция уже двадцать лет как не являлась католической страной — с тех самых пор, как Революция запретила всякую религию. Дядя Ричард никогда бы не вступил в союз с Францией.

А вот дядя Джеффри мог бы. Дядя Джеффри способен сделать что угодно, лишь бы причинить боль другим.

Поскольку особого выбора у нее не было, Мириэль осторожно повернулась на узкой койке и села. Вспышка боли в затекшей спине невольно помогла девушке остаться в сознании. Мириэль подняла взгляд.

Дядя Джеффри стоял перед висячим фонарем, который только что зажег, и напоминал озаренного золотым светом Сатану. Увидев у него в руках хлыст для верховой езды, Мириэль невольно содрогнулась.

Дядя Джеффри рассмеялся:

— О, вы заслужили хорошую порку, моя дорогая, но в настоящий момент я намерен обращаться с вами мягко. Сам бы я никогда не сумел так ловко выманить герцогиню Уэссекскую из ее норы, а я вынужден признать, что в настоящий момент она для меня куда полезнее, чем вы.

— Но вы уверены, что позже придумаете, как меня использовать, — с горечью произнесла Мириэль. — Как вы нас нашли? За нами никто не ехал — я в этом совершенно уверена.

Джеффри рассмеялся снова:

— Мне совершенно незачем было ехать за вами, куколка моя: я читал все ваши письма, начиная с того самого момента, как ваш дорогой батюшка скончался и Дикки придумал этот головоломный план по превращению вас в английскую королеву. Знания лишними не бывают — я сам в этом убедился. Но вы, однако, изобретательная маленькая заговорщица! Когда экипаж приехал в Воксхолл пустым, я сразу заподозрил, что вы сбежали к тетушке, и, исходя из этого, представил, куда мне следует ехать. Знаете ли, ваш драгоценный контрабандист согласится перевозить что угодно, лишь бы ему хорошо заплатили. А я уже много лет назад убедился, что золото всегда уместно.

Мириэль понурилась. Все ее усилия окончились впустую, и краткий миг свободы, к которой она так стремилась, оказался всего лишь иллюзией. Но несмотря на всю глубину отчаяния, в сердце ее разгорелась искра неповиновения. Ей захотелось лишить своих мучителей добычи, на которую они охотились, и это желание было даже сильнее стремления к свободе.

— Так, значит, вам нужна была герцогиня, — произнесла Мириэль, постаравшись придать своему голосу оттенок страха и горечи. — Но зачем?

— Затем, что у герцогини есть герцог, — ответил Джеффри. — И в настоящий момент он — крайне неудобный человек.

Около полуночи их доставили на шлюпке на французский берег. Сара по-прежнему пребывала в тяжелом забытьи — во время их недолгого путешествия, занявшего всего несколько часов, Джеффри дал ей еще одну порцию настойки опия, и Мириэль не смогла этому помешать. Теперь Сара лежала на песке, завернутая в свой дорожный плащ, а Джеффри ожидал ответа на сообщение, отправленное им с корабля. Он прихватил с собой потайной фонарь, словно считал, что тот ему еще пригодится.

Мириэль сидела рядом со спящей Сарой. Джеффри не потрудился поить ее настойкой опия — он заявил, что хватит с него возни с одной одурманенной женщиной. Мириэль знала: Джеффри убежден, что его племянница запугана до полусмерти и будет беспрекословно ему подчиняться, и она собиралась принять все меры, чтобы ее дядя и впредь так думал.

Кроме того, она собиралась сбежать при первой же возможности — хотя и знала, что любая явная возможность снова может оказаться иллюзорной. Джеффри снова нагонит и схватит ее.

Значит, надо сбежать туда, где он не сможет ее преследовать. И у нее по-прежнему имелись деньги — золотые монеты, зашитые в нижнюю юбку. Дядя Джеффри их проглядел.

Мириэль встревожило то, что на их сигнал откликнулись люди во французских мундирах. Французский капитан, казалось, ничуть не удивился при виде столь странной, разношерстной компании, появившейся среди ночи на их берегу. Он побеседовал с Джеффри по-французски, слишком тихо и слишком быстро, так что Мириэль ничего не поняла, хоть и хорошо знала этот язык. Затем прибывших переправили в заведение, являвшееся, похоже, местной гостиницей. Хозяин гостиницы, сонный и небритый, принес горячий суп для Мириэль и виски для Джеффри. Впрочем, передышка оказалась краткой; Мириэль едва успела доесть суп, как прибыл экипаж, и они снова пустились в путь.

Миля тянулась за милей. Когда небо на востоке посветлело в преддверии зари, зарядил дождь. Погода выдалась необычная для июля, но Мириэль готова была благословить ее; дождь поможет ей скрыться. По дороге девушка смотрела в окно, пытаясь понять, где она очутилась. Мириэль была слишком юной, чтобы помнить Францию в ее более счастливые дни, а потому никак не могла определить, где же они находятся, но это обстоятельство ни в коей мере не влияло на ее решимость.

Солнце поднялось уже высоко, когда экипаж подкатил по тряской дороге к гостинице того типа, что обслуживают путешественников. Дождь внезапно прекратился, и над влажной землей начал подниматься пар. Вокруг раскинулась красивая холмистая местность, а в отдалении Мириэль заметила шпиль церкви. Значит, где-то поблизости находится село.

Мириэль не стала притворяться спящей: дядя Джеффри мог заметить ее притворство и что-то заподозрить. Вместо этого девушка старательно напускала на себя жалкий, удрученный и перепуганный вид. Это давалось ей без особых усилий — ведь как бы ни обернулись события, Мириэль совершенно не представляла, что ждет ее впереди. Испания и сомнительная поддержка родственников матери оказались теперь невообразимо далеки, а одинокую молодую девушку везде подстерегает множество опасностей.

Но как бы там ни было, она не позволит Джеффри Хайклеру победить.

Экипаж остановился. После некоторой суматохи лошадей выпрягли и увели; французские солдаты, сопровождавшие их карету верхом, воспользовались случаем, дабы поискать пивную — чтобы отдохнуть и освежиться. Джеффри потянулся, потом склонился над спящей пленницей. Руки Сары были ледяными, а дыхание — замедленным, но Мириэль верила, что доза опия не оказалась смертельной.

Убедившись, что Сара не шевелится, Джеффри отворил дверь кареты.

— Пойду позавтракаю. А ты, куколка, жди здесь, или твой дядя очень-очень рассердится.

Мириэль опустила голову и ничего не ответила. Но как только Джеффри ушел, она открыла противоположную дверцу и выскользнула наружу. Позаимствованные у Сары дорожные туфли сразу заскользили по грязи гостиничного двора, и девушке пришлось ухватиться за стенку экипажа, чтобы не упасть.

Ей не хотелось оставлять беспомощную Сару в руках Джеффри, — ведь Мириэль очень хорошо знала его жестокость. Но дядя заявил, что Сара необходима для какого-то заговора, который он устраивает против герцога Уэссекского, а значит, он не причинит вреда герцогине.

Мириэль очень хотелось в это верить.

Она осторожно закрыла за собой дверцу кареты. Проезжая дорога оказалась у Мириэль за спиной, а за гостиницей виднелась живая изгородь, окаймляющая небольшой проулок. Откинув капюшон, — нельзя, чтобы каждый встречный стразу понимал, что она прячется! — Мириэль зашагала к изгороди.

Девушка уже почти добралась до нее, когда ее заметил один из солдат, предпочитающий, несмотря на сырую погоду, пить пиво на свежем воздухе.

— Куда это вы? — спросил солдат по-французски, но не строго, а с любопытством.

— Мне нужно, — ответила Мириэль на том же языке. Когда солдат сообразил, что она имела в виду, он тут же, извинившись, отвернулся и слегка покраснел. Мириэль быстро прошмыгнула мимо него, двигаясь в сторону уборной.

Если дядя Джеффри хорошо знал свою племянницу, то точно так же и леди Мириэль хорошо знала своего дядю. Он не любил ни с кем делиться информацией и старался как можно дольше держать окружающих в неведении — так с чего же вдруг он станет сообщать случайным спутникам, что не доверяет своей племяннице и что ее нужно караулить, чтобы она не сбежала?

Мириэль сделала свой ход и выиграла. Если ее везения хватит еще хотя бы на десять минут…

Теперь угол дома скрывал ее от любопытного солдата. Мириэль подхватила юбки и пустилась бежать. Она добежала до изгороди и перебралась через нее, мысленно благословляя практичную Сару за прочное дорожное платье и крепкие туфли. Плотно закутавшись в плащ и высоко подобрав юбки, девушка побежала в сторону села.

Мириэль знала, что не сможет уйти далеко до того, как ее обнаружат. Но она также знала, что у дяди Джеффри повсюду есть неотложные дела, и надеялась, что сумеет спрятаться и переждать, пока дядя не вынужден будет отказаться от дальнейших поисков. Девушка поспешно прошла через село, пристально вглядываясь в каждый дом — не подойдет ли он? Но она ни на кого не могла положиться — ведь всякий мог выдать ее.

В конце концов, уже почти потеряв надежду найти укрытие, Мириэль добралась до старой церкви на краю села. На миг ей пришла в голову идея искать убежище у алтаря, но она тут же отвергла эту глупую романтическую затею. Этот обычай не соблюдался уже много веков. А даже если бы здесь его и придерживались, все равно: Джеффри Хайклер не чтит ни людей, ни Бога, ни дьявола.

Но к церкви примыкал огороженный сад, явно принадлежащий местному священнику, и в этот час дня сад был пуст. Мириэль открыла маленькую калитку и вошла внутрь, испуганно оглянувшись на дом. Но ее никто не видел.

Пронесшись через сад подобно призраку, в дальнем его углу Мириэль нашла укрытие — сарайчик садовника. Девушка осторожно приоткрыла дверь; она всегда боялась пауков, но даже пауки были не так страшны, как ее дядя. Она проскользнула внутрь и закрыла за собой дверь, а потом принялась на ощупь пробираться в темноте и в конце концов отыскала пустой угол. Там она уселась и приготовилась ждать. Время тянулось медленно, ничего не происходило, и Мириэль сама не заметила, как уснула.

— Знаете, вы уже можете выйти. Он уехал. Судорожно вздохнув, Мириэль резко очнулась ото сна; сердце ее бешено колотилось. В маленькой хибарке теперь было душно и жарко, но от открытой двери тянуло прохладным ветерком, и сквозь дверной проем внутрь лился золотистый предвечерний свет. В дверях виднелся чей-то силуэт, но Мириэль, отвыкнув от света, не могла его рассмотреть. Она попыталась встать, запуталась в плаще и принялась сражаться с ним, словно с живым существом.

— Все в порядке, — сказал незнакомец. Он протянул Мириэль руку и помог ей подняться. — Он уехал. Он ведь вас искал, да, — злой англичанин с золотистыми волосами?

Теперь Мириэль разглядела его. Это был молодой человек, ее ровесник, в скромном наряде сельского жителя, с собранными в короткую косичку каштановыми волосами. Его голубые глаза вопросительно смотрели на девушку.

— Он уехал? — спросила Мириэль, желая первым делом убедиться в самом важном. Говорила она по-французски, поскольку незнакомец обратился к ней на этом языке.

Юноша улыбнулся:

— Он уехал несколько часов назад, мадемуазель. Я ждал, пока вы выйдете. Но потом я начал опасаться, что вы собрались провести ночь в сарайчике Жака, а этого я не мог допустить.

Мириэль поправила юбки и тщетно попыталась стряхнуть с помятого платья пыль и засохшую грязь. Она лихорадочно размышляла, пытаясь сообразить, не является ли это спасение новой ловушкой.

— Если вы знали, что я здесь, почему вы не сказали об этом ему?

Незнакомец рассмеялся.

— Потому что он мне не понравился, мадемуазель! А Реге[20] Анри — наверное, мне следовало бы говорить «отец де Конде», но он живет здесь так долго, что все в Труа-Сент зовут его Реге Анри, — не знал, что вы здесь, и потому ему не пришлось брать на душу грех и лгать, что очень хорошо, — благочестиво произнес юноша. — Но теперь англичанин уехал, и я могу провести вас к Реге Анри, а там мы все вместе решим, что делать. Ведь он очень плохой — этот человек, от которого вы бежите, мадемуазель? Верно?

— Он — сам дьявол! — с чувством произнесла Мириэль. — Если он отыщет меня снова, то убьет.

— Увы! — воскликнул незнакомец. — В нынешнее время во Франции много дьяволов — но Реге Анри замечательно умеет делать так, чтобы они не находили того, кого ищут. И вот теперь я должен привести к нему — ах, бедолага! — еще одного человека, которого нужно спрятать. Только… как мне вас представить?

Мириэль заколебалась. Но ей так отчаянно хотелось довериться хоть кому-нибудь, а этот обаятельный юноша так похож был на союзника… Но все-таки лишь после некоторого размышления девушка произнесла:

— Мириэль… Грей. Да. Так и скажите ему. Но кто вы?

— Вы можете звать меня просто Луи, — произнес незнакомец и улыбнулся, но в улыбке сквозила горечь. — Я знаю, что это преждевременно, но в нашей великолепной республике у меня вот уже двенадцать лет нет другого имени.

16 — ЛЕВ НА ДУБЕ

ЕДВА ВОЙДЯ в этот парижский погребок, Уэссекс сразу понял, что это ловушка. Он не узнал ни одного из членов подпольной ячейки — и он был вынужден для контакта с ними использовать личину месье де Рейнара, невзирая на то что Красные Жаки раскусили этот nom de guerre[21] еще несколько месяцев назад и уже вполне могли разведать, что он — агент Англии. И, похоже, они действительно это узнали.

— Заходите, месье де Рейнар… или как вас там зовут на самом деле, — сказала руководительница группы — брюнетка, явно некогда блиставшая красотой, да и теперь очень миловидная. — Не пытайтесь скрыться — вы умрете прежде, чем сделаете хоть шаг.

— Я пришел сюда за информацией, — спокойно произнес Уэссекс — Я — не ищейка Красных Жаков.

— Какая нам разница, чья вы ищейка, раз вы не наша ищейка? — произнесла женщина. — Вы расскажете нам все, что знаете, а потом… потом посмотрим.

— Если бы я знал что-либо интересное, мне бы не понадобилось идти к вам, — отозвался Уэссекс. Поскольку он находился в облике шевалье Рейнара, на боку у него висела сабля. Кроме того, при нем имелось достаточное количество припрятанных небольших сюрпризов. Но Уэссекс не хотел никого убивать и еще меньше хотел привлекать к себе ненужное внимание. — Почему бы нам не поговорить как разумным людям? Мой народ всегда поддерживал восстановление законного французского правительства — и вы уже работали с нами прежде.

— Времена меняются, — отрезала брюнетка, смерив его строгим взглядом. Она явно собиралась перейти к решительным мерам, но за дверью послышался какой-то приглушенный шум, и в погребок вошел Виктор Сен-Лазар.

Судя по изумлению Сен-Лазара, он явно не ожидал встретить здесь Уэссекса.

— Зетта! Что вы делаете?! — воскликнул он.

— То, что должны, Виктор, — упрямо отозвалась Зетта. — Или, по-вашему, мы можем сейчас безоговорочно доверять нашим так называемым союзникам? Они норовят загребать жар нашими руками…

— Прекратите! — прикрикнул Сен-Лазар. — Как мы можем надеяться спасти Францию, если ведем себя как санкюлоты? Этот человек — друг…

— Это человек без имени, — сухо заметила Зетта. — Он назвался шевалье де Рейнаром — но шевалье де Рейнара не существует; это только маска, под которой прячется английский шпион.

— Я знаю этого человека, — произнес Сен-Лазар, не сводя с Уэссекса недрогнувшего взгляда. — Я готов поручиться за него. Он не желает нам вреда, и он оказал мне большую услугу. Он обратился к Уэссексу:

— Что привело вас сюда… месье?

Так, значит, Сен-Лазар согласен сохранить его тайну! На миг Уэссекс испытал прилив облегчения. Но Сен-Лазар знает, что он — герцог Уэссекский; а теперь ему еще и стало известно, что он — шпион. И как француз ни старался, на лице его невольно проступало выражение отвращения. Заниматься шпионажем было более постыдно, чем попрошайничать на улицах. И обнаружить, что дворянин мог опуститься до такого…

— Я приехал, дабы проверить, соответствуют ли действительности слухи о том, что за исчезновением датской принцессы Стефании действительно стоит Тиран. Ее корабль исчез, но я не верю, что она мертва.

— Маленькая принцесса, которая должна была скрепить договор… — протянул Сен-Лазар. — Так она пропала?

— Ее корабль исчез, — подтвердил Уэссекс. Все равно это уже и так всем известно. — А при датском дворе в качестве посла Тирана появился маркиз де Сад. Чем он может там заниматься — вот вопрос.

— Де Сад — действительно гнусное имя, — согласился Сен-Лазар, с отвращением встряхнув головой. — Но мы ничем не можем вам помочь, месье. Принцессы в Париже нет. И я советую вам возвращаться домой, англичанин. Франция будет решать свою судьбу без помощи Англии.

И Уэссекс покинул Париж. Но домой он не поехал.

Интуиция настойчиво подсказывала Уэссексу, что принцессу Стефанию похитили и что единственная сила, заинтересованная в этом похищении, — императорская Франция. Но принцесса исчезла не в одиночку. На стопушечном линейном корабле одного только экипажа было восемьсот человек; таким образом, вместе со свитой принцессы исчезло свыше тысячи человек, и Уэссексу не верилось, что Бонапарт казнил их всех… Маленький корсиканец был чересчур осторожным игроком, чтобы пойти на такой шаг.

Их должны где-то содержать. Но вести розыски по всей Франции — все равно что искать иголку в стоге сена. А вот искать иголку в стоге иголок — это уже другое дело.

Верден — средневековый город, обнесенный мощными стенами, — раскинулся по обеим сторонам дороги на Париж, подобно какому-то сердитому великану, но этот великан был ручным и состоял на службе у La Belle France.[22] За городскими стенами скапливались сейчас все те, кто не пополнил собою число обитателей французских тюрем: вражеские солдаты, освобожденные под честное слово; представители нейтральных государств, которым не разрешали уехать; все те, кто попал в число заключенных, но не был объявлен врагом государства.

Раз Эйвери де Моррисси смог отсюда сбежать, решил Уэссекс, то он и подавно сумеет сюда пробраться. Но у него не было документов, которые позволили бы ему проехать сквозь охраняемые городские ворота под видом чиновника или законопослушного торговца, а входить в Верден в качестве пленника ему как-то не хотелось. Значит, оставалась единственная возможность: пробраться через потайной ход, которым не пользовались вот уже несколько веков, — и Уэссекс уже начал обдумывать, как бы половчее это сделать, но тут сзади донесся стук копыт.

Спешившись, герцог отвел своего коня с дороги за небольшую рощицу. Надежного укрытия редкие деревья не давали, но все-таки могли защитить от не слишком пристального взгляда.

Несколько секунд спустя на дороге показался одинокий всадник на тонконогом сером мерине. Всадник был в военном мундире, и вид у него был чрезвычайно экзотичный — от притороченной к седлу переметной сумы из шкуры леопарда до устремленных в небо изогнутых орлиных крыльев, рассекающих воздух с негромким, но пронзительным звуком.

Уэссекс не двинулся с места. Он находился слишком далеко и не мог как следует разглядеть верхового — а слишком многие из людей, носящих эту форму, сейчас служили Бонапарту, — но этот серый андалузский конь… Второго такого просто не могло быть!

Илья Костюшко натянул поводья. Сполох остановился и загарцевал.

— Надеюсь, дорогой друг, что это именно вы прячетесь в кустах. Ибо мне уже надоело расстреливать этих французиков, заметая следы, — сказал Костюшко.

Долгое время Сара подходила к грани пробуждения лишь затем, чтобы тошнотворно сладкий вкус настойки опия вновь заставлял ее погрузиться во тьму. И ей уже начало казаться, что это одурманенное состояние тянется с самого происшествия на дороге, с той поры, как ее превратили в подобие маркизы Роксбари.

Но теперь наваждение спало, и, осознав это, Сара уже не могла обманываться дальше. Она — Сара Канингхэм из Америки; и именно своеобразная, упрямая независимость мышления, выкованная в горниле войны, которой этот мир не ведал, в конце концов вынудила ее очнуться.

Наркотик по-прежнему придавливал ее тело к постели, словно чья-то увесистая рука, а голова была тяжелой, как свинец, но по крайней мере Сара смогла открыть глаза и начать думать…

Джеффри Хайклер разыскал их с леди Мириэль в Тэйлто, опоил настойкой опия и увез… куда?

Комната, в которой лежала Сара, вызывала то же самое ощущение давящего камня и сырости, которое ассоциировалось у нее с мункойнской часовней, — но только здесь оно усиливалось тысячекратно. Голая штукатурка стен была покрыта влажными пятнами, а местами отвалилась, обнажив серые камни.

Потолок поддерживали массивные, потемневшие от времени балки, и это лишь укрепляло в Саре ощущение, что она находится в какой-то средневековой крепости. Ухитрившись наконец приподнять голову, девушка увидела окно — единственный источник света в комнате, — глубоко врезанное в противоположную стену. Но этот путь к бегству преграждала решетка.

Застонав, Сара кое-как умудрилась сесть. Из мебели в комнате имелась лишь кровать, на которой, собственно, Сара и лежала — изящное сооружение, украшенное позолотой и эмалью, абсолютно неуместное в этой суровой средневековой башне, — и невзрачный деревянный стол, на котором стояли графин с водой и зловещая синяя бутылочка с настойкой опия.

Сев, Сара поняла, что у нее кружится голова и что ей очень хочется пить. На ней по-прежнему был ее дорожный наряд, включая плащ и туфли. Интересно, как долго она пробыла в забытьи? Волосы на ощупь казались жирными и растрепанными, а ноги затекли от длительного лежания, и теперь их словно иголками кололо. Ухватившись за спинку кровати, Сара поднялась на ноги и невольно скривилась от боли. Комната вокруг нее бешено кружилась, но Сара твердо вознамерилась одержать над ней верх. В конце концов она все-таки сумела добраться до зарешеченного окна.

Она находилась в замке.

Крепостная стена, в которой было прорублено окно ее комнаты, спускалась вниз на шестьдесят футов, а у подножия ее тянулся ров со стоячей водой, почти сплошь заросший кувшинками. Вокруг раскинулась приятная зеленая местность. В отдалении, как показалось Саре, виднелся шпиль деревенской церкви, но в этом она не была уверена.

Англия. Или нет? Мириэль хотела добраться до Лиссабона…

Где Мириэль?

Борясь с головокружением и подкашивающимися ногами, Сара повернулась и оглядела комнату. Мириэль здесь не было. Сара встряхнула головой, пытаясь разогнать дурман. Мистер Хайклер намеревался взять их обеих с собой. Значит ли это, что Мириэль держат где-то в другом месте?

Сара провела рукой по волосам и извлекла из них последние шпильки; спутанные волосы рассыпались по плечам. Может ли она выбраться из комнаты и поискать Мириэль? Сара с недоверием изучила массивную, окованную железом деревянную дверь. Она не была уверена, что ей хватит сил отворить эту дверь, даже если та не заперта, — а если все-таки заперта?

Но выяснять это самостоятельно Саре не пришлось. Послышался звон ключей (значит, все-таки заперта!) и скрип несмазанных петель, а затем тяжелая дверь отворилась.

В комнату вошла молодая женщина в скромном сельском наряде из домотканой материи; она несла на деревянном подносе чашу и кувшин. Следом за женщиной вошел Джеффри Хайклер: подтянутый, безупречно аккуратный, одетый по революционной моде во все черное. Он напоминал элегантного хорька, и на его фоне Сара показалась себе еще более грязной и растрепанной.

При виде стоящей Сары служанка потрясенно взвизгнула и засуетилась вокруг стола, переставляя на него содержимое подноса. Мистер Хайклер улыбнулся:

— А, так вы проснулись, герцогиня? Прекрасно! Мне не придется возиться и будить вас самому.

— Где Мириэль? — с прямотой, присущей янки, спросила Сара. Если мистер Хайклер ожидал, что она устроит истерику или будет ходить вокруг да около, то он не на ту напал.

Джеффри улыбнулся, явно готовясь что-то наплести, и терпение Сары лопнуло.

— И извольте говорить правду! Я не в том настроении, чтобы слушать ваши байки!

— Однако вам придется стать более терпимой, — сухо заметил мистер Хайклер. — В конце концов, вы моя пленница.

В ответ Сара совершенно не по-дамски фыркнула.

— Убирайся отсюда, девчонка! — рявкнул Джеффри по-французски. — И пойди доложи монсеньору, что он может поговорить с ней прямо сейчас!

Перепуганная служанка присела в низком реверансе и поспешно выскочила из комнаты.

Сара осталась наедине с мистером Хайклером. Сердце ее бешено колотилось, но Сара знала, что на ее лице сейчас застыло бесстрастное выражение и что эта маска сфинкса должна нервировать Хайклера. Ее враг был изнеженным горожанином. Ему не довелось бороться за выживание в бескрайних лесах ее родины. Если только ей удастся улизнуть из этой башни, она скроется и во французских лесах, да так, что Джеффри Хайклер ни за что ее не разыщет.

— Вы можете сколько угодно воображать, что взяли верх, — монсеньора это не волнует. Он сломает вас с такой же легкостью, с какой колет орехи; ему достаточно лишь сжать пальцы…

— И он сможет меня съесть, — охотно подсказала ему Сара. — Ну, мистер Хайклер, хоть это и похоже по описанию на весьма искусный фокус, я, однако, не вижу, как он может пригодиться в нынешней ситуации. Вы предали Англию, мистер Хайклер, и хоть я и питаю иногда сентиментальные чувства к предателям и революционерам, я никоим образом не могу одобрить того, как вы обращались с леди Мириэль, — решительно заявила она, возвращая разговор в желательное ей русло.

— Ничего особенного в моем обращении не было! — огрызнулся мистер Хайклер. — И я надеюсь, что крошка умерла где-нибудь в канаве. Она выскочила из кареты на первой же остановке — бросив вас, дражайшая герцогиня, — и я понятия не имею, где она сейчас.

— Какая тяжелая потеря для вас! — соболезнующе произнесла Сара.

Мистер Хайклер побагровел от гнева и двинулся к ней, занося руку для удара. Сара застыла, приготовившись отразить нападение. Она была воином Народа, и если мистер Хайклер ожидал легкой победы, то он просчитался. Сара твердо намеревалась одолеть своего противника, а потом, когда он будет обездвижен, — сбежать.

Но осуществлению ее планов — и планов мистера Хайклера — помешало появление изящного молодого человека в безупречном незнакомом мундире.

— Монсеньор Талейран примет вас сейчас, месье Хайклер. И вас, мадам герцогиня.

Сара не знала, что в определенных кругах Шарль Морис де Талейран-Перигор носил прозвище «Черный жрец» (лишь отчасти он был обязан им своему духовному сану, от которого его отлучил Римский Папа), но по некотором размышлении она и сама могла бы его так назвать; хотя его светлые волосы уже начали отливать серебром и сам он разменял шестой десяток, Талейран по-прежнему сохранял свежее, наивное лицо добродушного сельского священника. Он спасся от террора, сделавшись его орудием, а затем, когда кровавое колесо революции совершило очередной оборот, он продолжил свою деятельность уже в качестве орудия террора императорского.

Талейран был одет в обычный черный костюм чиновника; руки затянуты в тонкие черные перчатки, а на шее красовался черный широкий галстук (некоторые утверждали, будто он носит черное, потому что на нем меньше заметна кровь — но, к счастью, до Сары эти слухи не дошли). Он сидел в простом деревянном кресле за простым деревянным столом в комнате, расположенной на первом этаже этой же самой башни. На столе стояла чернильница, лежали перья и бумаги — словно какой-то адвокат собрался записывать показания свидетеля.

Когда Сару ввели в просторное помещение, которое некогда, очевидно, служило гостиной, она огляделась по сторонам. Когда-то зал явно был роскошным, но сейчас на нем лежал тот же отпечаток неухоженности, как и на всем здании: высветленное пятно на голом деревянном полу свидетельствовало, что когда-то здесь лежал ковер, а многие створки высоких окон были вместо стекла затянуты пергаментом, и в зале царил золотистый полумрак. Искусная лепнина полуосыпалась, а обои были сорваны. Кто-то потрудился не то с молотком, не то с железным ломом над огромным беломраморным камином, и теперь сатиры и купидоны, украшавшие некогда фриз, были лишены глаз и жестоко искалечены. Огонь в камине не горел, и, несмотря на лето, в помещении было холодно.

— Добрый день, мадам герцогиня, — произнес Талейран на безупречном английском, когда Сару подвели к его столу. — Надеюсь, вам понравилось путешествие?

— Ах, прекратите этот дурацкий спектакль! — взорвалась Сара. — Вам прекрасно известно, что оно мне не могло понравиться! Меня похитили, опоили наркотиками — а если вы не знаете, как влияет на голову чрезмерное количество опия, то я счастлива буду вас просветить!

— У мадам сильный характер, — заметил Талейран. — Такой бывал и у других, когда их впервые приводили ко мне. Но не после этого.

— Если вы привезли меня сюда лишь затем, чтобы убить, — резко заметила Сара, — то позвольте указать вам на тот факт, что в пределах вашей досягаемости и так имеется множество людей, пригодных для этого упражнения. Меня же вам было нелегко заполучить.

— Но теперь вы здесь, — бесстрастно произнес Талейран.

— Да, — согласилась Сара. — И я хочу знать, чем это вызвано.

— Вы ей не объяснили? — спросил Талейран у мистера Хайклера.

— Я думал… думал, что это…

Впервые за все время их неприятного знакомства Сара увидела мистера Хайклера, не знающего, что сказать.

— Вы не думали. Ну что ж, месье Хайклер. Я и не прошу, чтобы все мои агенты умели думать. Вы можете идти. Я хочу побеседовать с герцогиней наедине, а затем у меня будет для вас новое поручение.

Боковым зрением Сара заметила, как лицо мистера Хайклера залила краска гнева. Но он явно не имел желания спорить с человеком, которого называл «монсеньор», а потому мгновение спустя Джеффри Хайклер достаточно овладел собою, чтобы натянуто кивнуть и выйти из комнаты.

— Теперь мы можем устроиться поудобнее, мадам, — сказал Талейран, как будто Сару не оставили стоять — а ведь она даже не успела подкрепиться той жидкой кашей, которую принесла служанка. — Я объясню вам суть дела.

Сара очень устала. Ею владел страх, и страх этот усиливался с каждой минутой, поскольку она чувствовала, что Талейран намного опаснее Джеффри Хайклера. Но на лице ее все эти чувства не отражались. Да, ее загнали в угол, и она во власти этого человека, — но Сара твердо вознамерилась действовать так, как действуют в подобной ситуации дикобразы и скунсы.

Она решила блефовать.

— Я не требую от вас сотрудничества, так что можете не волноваться по этому поводу, — сказал Черный жрец, убедившись, что Сара не намерена первой начинать беседу. — Что мне требуется, так это чтобы ваш муж отказался от своего донкихотского предприятия и явился сюда по вашим следам.

Талейран встал из-за стола и принялся расхаживать по комнате, разговаривая на ходу, словно профессор, читающий лекцию студентам.

— Вы, возможно, не в курсе, что вот уже несколько лет герцог Уэссекский является главным агентом короля Генриха, политическим деятелем без портфеля, человеком, который постоянно сует свой нос в дела суверенных наций, — убийцей, шантажистом, вором…

— В конце концов, он англичанин, — с легкой иронией произнесла Сара, как будто это все объясняло. — Но продолжайте, сэр, прошу вас. Насколько я понимаю, вы доставили меня сюда, чтобы исправить характер моего мужа?

Талейран остановился, и на его лице падшего ангела промелькнуло нечто, напоминающее выражение искреннего веселья.

— Можно выразиться и так, моя храбрая леди. Несколько дней назад я узнал, что последняя авантюра Уэссекса может нанести удар в самое сердце Франции. Месье герцог желает исполнить сыновний долг и завершить дело, начатое его отцом, — то самое, которое его и погубило. Обычно люди восхваляют подобные сыновние чувства, мадам герцогиня, но в данном случае я вынужден признать их предосудительными. Французские дела касаются только Франции, и если у герцога Уэссекского не хватит мудрости уразуметь это, то вы, дорогая леди, поплатитесь за это жизнью — как ни прискорбно мне об этом говорить.

Сара почувствовала, как у нее душа уходит в пятки, — но на лице ее это никак не отразилось. Она знала, что в характере ее мужа есть нечто загадочное… и эти его частые отлучки… Но услышать, как кто-то с такой прямотой обсуждает его преступления и его профессию!..

— В таком случае, — недрогнувшим голосом произнесла Сара, — с вашей стороны было бы куда разумнее убить моего мужа. Если, конечно, вы желаете добиться своей цели.

Она заставила себя застыть, как во время охоты. Впрочем, здесь тоже шла своего рода охота… Только вот кто здесь охотник, а кто дичь?

— Я вынужден признать, мадам, что здесь мы столкнулись с некоторыми трудностями, — сообщил Талейран, останавливаясь прямо перед ней. Он оказался спиной к окну, и на фоне золотого и серебристого света, проходящего через стекло и пергамент, его костюм казался черным пятном. Седеющие волосы вспыхнули металлическим отсветом. В этот момент Талейран напоминал не столько человека, сколько бездушное орудие Рока.

— Видите ли, в настоящий момент мы не располагаем способами, которые позволили бы нам решить эту маленькую проблему, связанную с вашим супругом герцогом. Мы пытались пресечь связанные с ним неудобства в Копенгагене, но недавно из Парижа пришло сообщение, что герцог Уэссекский по-прежнему жив, по-прежнему служит источником неприятностей — и, увы, по-прежнему не желает с нами общаться. А до тех пор, пока общение с ним затруднено, нам сложно дать ему знать, что он должен отказаться от своих намерений — или ему пришлют вашу прекрасную голову в ящике.

Даже Сара вздрогнула, представив себе эту картину. Она вызывающе обошла вокруг стола, уселась в кресло, оставленное Талейраном. Устроившись поудобнее, герцогиня сложила руки на коленях и упрямо вздернула подбородок.

— Вам непросто будет убедить его, — заявила она. — Видите ли, он меня не любит.

Но стоило Саре произнести эти слова, как сердце шепнуло ей, что это не имеет значения, потому что она его любит — любит этого мужчину, которого встретила лишь после того, как пересекла целую вселенную…

Талейран обошел стол и остановился напротив Сары, глядя на нее со строгой заботливостью, словно духовник.

— Дорогая моя герцогиня, неудивительно, что вы выглядите так, словно у вас, как выражаются англичане, депрессия. Не понимаю, как мужчина может пренебречь дамой с вашим темпераментом и вашими манерами — не говоря уже о вашем богатстве. Воистину, Уэссекса нельзя назвать цивилизованным человеком. Но не беспокойтесь: Уэссекс определенно попытается спасти вам жизнь — ведь вы его жена. Я бы не решился назвать это вопросом чести, поскольку ее у шпионов нет, но, несомненно, если мне придется убить его герцогиню, гордость Уэссекса будет жестоко уязвлена. Увы, мадам, мы с вами цепляемся за соломинку — но это все, что нам остается.

У Сары болела голова; молодая женщина страдала от усталости и жажды, а теперь ее начал мучить еще и голод. А попытка Талейрана сделать вид, что они с ней в некотором роде союзники, окончательно вывела ее из себя.

— А вы не рассматриваете возможность того, что я сумею выйти из этого замка живой? — насмешливо поинтересовалась Сара.

— Думаю, нет, мадам, но вы надейтесь, — помолчав, сказал Талейран. — Что нам остается, кроме надежды, в наше ужасное, ненадежное время?

И, не дожидаясь ответа, он подошел к двери и постучал. Дверь отворилась, и тот же самый молодой солдат, который привел Сару сюда, вошел, чтобы ее увести.

— Как вы сюда попали? — Уэссекс засыпал вопросами своего напарника-бродягу. — И главное — почему? Вас послал Мисбоурн? Принцесса нашлась?

Костюшко пожал плечами. Судя по виду, ему почему-то было не по себе.

— Нет и нет, но могу вас заверить, что Рипона тоже постигло жестокое разочарование. Леди Мириэль здесь. — После этого известия Костюшко собрался с силами и добавил: — И герцогиня Уэссекская тоже.

Уэссекс ужаснулся: на миг ему показалось, что Костюшко имеет в виду его мать, и только потом он сообразил, что теперь герцогиней Уэссекской стала Роксбари.

— Она во Франции? — ошеломленно переспросил герцог.

Илья Костюшко вкратце изложил Уэссексу ту информацию, которую сам собирал по крохам: бал у графа Рипонского; ночной визит леди Мириэль к герцогине Уэссекской; их бегство в Тейлто; внезапное появление Джеффри Хайклера.

— Я выследил того контрабандиста, которого нанял Хайклер, но не успел помешать отплытию. Можно не сомневаться: все это устроил Хайклер. И я готов побиться об заклад, что герцогиня не планировала этого путешествия — равно как и не собиралась бросать свою карету и слуг. Я нашел ее горничную в комнате на втором этаже — девицу опоили настойкой опия, — и она рассказала, что они бежали от мистера Хайклера. Если это правда, то убежали они не очень далеко.

— Эти женщины! — прорычал взбешенный Уэссекс. Он лихорадочно пытался сообразить, что делать дальше. — Если Хайклер все это время работал на Францию, значит, он не так уж поддерживает своего брата и дело восстановления прежней религии.

— Или заговор провалился — особенно если леди вовсе не так расположена была в нем участвовать, как поначалу изображала, — и Хайклер принялся подыскивать себе новый источник доходов. Он из тех, кто всегда удерживается на плаву.

— Куда он ее упрятал? — с надеждой спросил Уэссекс, но в ответ Костюшко лишь уныло пожал плечами:

— Я дождался возвращения капитана Криспина и подрядил его доставить меня со Сполохом на то же место. Хороший капитан — обычно человек с чрезвычайно гибкими принципами, особенно когда на карту поставлены приличные деньги. Но мы отстали от них на целые сутки, и я окончательно потерял их след в какой-то деревушке, примерно в дне пути отсюда. Потому я решил рискнуть, и поскольку их могут держать здесь, в Вердене, с таким же успехом, как и где-либо в другом месте…

— То вы здесь, — кивнул Уэссекс. — А меня посетила та же самая мысль, но только в применении к принцессе и ее свите. Ну что, испытаем удачу? В том случае, конечно, если у вас есть план, как нам обоим миновать городские ворота.

— Ну, если на то пошло, — скромно сказал Костюшко, — у меня всегда есть план.

Лейтенант недавно сформированного Bataillon Polonais de la Garde Impériale[23] влетел в ворота Вердена со всем неистовством молодого дворянина, потерявшего целый день и опоздавшего на ужин. Когда его попросили предъявить бумаги, он оскорбился. Они с M'cieurle Chevalier прикомандированы к департаменту самого Талейрана — а потому к попытке задать ему хоть какие-то вопросы он отнесся как к неуместной дерзости. Не будет ли угодно господину — это слово лейтенант произнес с явственным сомнением — послать за любым своим офицером, прихватить саблю и вместе с лейтенантом прогуляться в ближайший лесок?

Блеф был беспримерно наглым, но он сработал. Сюда часто присылали офицеров кавалерийских полков на роли курьеров и гонцов; а кроме того, всей Франции было известно, как высоко Бонапарт ценит свои польские войска, добавляющие блеска и энергии тому, что на нынешний момент было самой многонациональной и самой широко рассредоточенной армией мира. В конечном итоге часовые увидели то, что ожидали увидеть, и Костюшко с Уэссексом въехали в Верден.

— Долго мы этим не сможем пользоваться, — сказал Уэссекс своему напарнику, когда они ехали за ордером на постой.

— Не думаю, что вы захотите задерживаться здесь надолго, — с неистребимым простодушием отозвался Костюшко.

На первый взгляд Верден напоминал город, находящийся на осадном положении. Самые богатые особняки превратились в меблированные комнаты со столом для тех, кто был достаточно богат, чтобы сделать свое пребывание в заключении комфортабельным; менее удачливых набивали во все и без того переполненные кварталы средневекового города. Самые необходимые для жизни вещи продавались как предметы роскоши, а тот, кто оставался без денег, опускался на невообразимый уровень нищеты.

Напряжение, охватившее обитателей города, казалось почти осязаемым, а узкие улицы и постоянные патрули, высокие стены и осознание того, что судьбы горожан держит в руках император, лишь усиливали это ощущение. Когда война закончится, интернированные смогут покинуть Верден. Но смогут ли они тогда найти свою родину, чтобы вернуться туда? Этого не знал никто. А многим и не суждено было дожить до того дня, когда они смогут проверить это сами.

Уэссекс и Костюшко разместились согласно полученным ордерам — несмотря на угнетающее перенаселение города-склепа, путешествующих офицеров здесь обслуживали не хуже, чем в любом другом уголке Франции, — поставили лошадей в конюшню и отправились в кафе, чтобы обсудить свои дальнейшие планы.

— Итак? — поинтересовался Костюшко, придвинув к себе кофе и коньяк. Он говорил по-французски, хотя в этом многонациональном городе беженцев любой язык был бы уместен.

— Вы меня удивляете, — негромко сказал Уэссекс. — Мы в Вердене, и мы отчаянно нуждаемся в свежей информации. Куда же, спрашивается, нам следует направиться?

Несколько мгновений Костюшко обдумывал этот вопрос.

— Ага. Ясно. Значит, нам нужно посетить Геликон.

Уэссекс улыбнулся.

Анна Луиза Жермена де Сталь, баронесса де Сталь-Хольстейн, родилась в 1766 году для жизни богатой и знатной дамы. Эта женщина — автор книг, популярных во множестве стран, хозяйка салона и признанная глава интеллектуалов Европы — дважды пережила изгнание: Революция изгнала ее из Франции, а Директория — из Парижа. Когда и это правительство, в свою очередь, пало, мадам де Сталь сразу же вернулась в столь любимый ею Париж и стала одним из самых больших парадоксов Франции: ревностная роялистка, принявшая идеалы Революции.

Во имя этих двух своих привязанностей она выступала против каждого шага Бонапарта, принявшего тем временем золотой лавровый венок императора, и когда два года назад он запретил мадам возвращаться в Париж, она обосновалась в этом городе-крепости лишь затем, чтобы досадить ему. Отсюда, из Вердена, она руководила самыми примечательными подпольными изданиями Европы; по слухам, их памфлеты и эссе доводили Наполеона и его неразборчивого в средствах лакея, Талейрана (мадам де Сталь высмеяла его в романе «Дельфина», что и послужило причиной ее изгнания), до полного отчаяния. Но Бонапарт не желал выставлять себя на всеобщее посмешище, публично выступая против женщины, которая к тому же была дочерью героя Революции, банкира Жака Неккера.

Таким образом, мадам де Сталь воссоздала свой знаменитый парижский салон здесь, в этом покоренном городе, и насмехалась над императором уже одним фактом своего существования.

Уэссексу и Костюшко понадобилось около часа, чтобы, неспешно прогуливаясь, добраться до дома мадам де Сталь. Верден в нынешнем его виде напомнил Уэссексу города Востока: тесные кривые улочки, толпы народа и общее уныние. Дверь им отворил дворецкий в ярко-красной атласной ливрее и напудренном парике из конского волоса. Он даже глазом не моргнул при виде экзотического мундира Костюшко и без единого слова протеста взял у Уэссекса его визитную карточку, дабы передать хозяйке. Минуту спустя он вернулся и сообщил, что мадам желает видеть их обоих.

Уэссекс вошел в расположенный на первом этаже салон мадам де Сталь, Костюшко за ним.

Стены салона были покрыты причудливыми росписями, а вся обстановка выдержана в духе сказок «Тысячи и одной ночи». Росписи воссоздавали виды нежно любимого мадам де Сталь Парижа, в то время как комната была заполнена диванами, множеством подушек и самыми экстравагантными украшениями, в число которых входили огромный зеленый попугай, привязанный цепочкой к жердочке из слоновой кости, и крохотная черная обезьянка, наряженная точно в такую же ливрею, что и слуга, стоящий за спиной мадам.

Хотя мадам де Сталь уже перевалило за сорок, ее можно было назвать весьма красивой женщиной. В блестящих черных кудрях, увенчанных тюрбаном из индийской шали, уже появился налет седины, но мадам все еще сохранила роскошную фигуру и полные белые руки, благодаря которым она славилась не только своим выдающимся умом, но и своей красотой. Она протянула руку Уэссексу.

— Рейнар! — воскликнула она прекрасным грудным голосом. — Так вы не умерли!

Расшаркавшись, Уэссекс склонился над рукой мадам и запечатлел на ней пылкий поцелуй.

— Слухи о моей смерти — как это уж не раз случалось — были сильно преувеличены, мадам. Как видите, я немедля примчался к вам, чтобы опровергнуть их.

— Волей-неволей, — отозвалась мадам, быстро взглянув на спутника Уэссекса.

Уэссекс представил своего друга, и Костюшко тут же разразился речью по-польски. Уэссекс не мог следить за ходом их беседы, но, очевидно, мадам в достаточной мере понимала этот язык, чтобы красноречие молодого гусара заставило ее зардеться. Она со смехом покачала головой.

— Гадкий мальчишка! — заявила она по-французски. — Но приятно знать, что меня все еще читают.

— Мадам знает, что величайшие ее триумфы еще впереди, — галантно отозвался Костюшко. — И ходят слухи, что вы приступили к созданию нового шедевра — кажется, посвященного истории Германии?

— Юный льстец! — воскликнула мадам. — Да, я продолжаю писать — не в последнюю очередь потому, что Этот Человек в Париже желает, чтобы я перестала. Но проходите же! Мы выпьем чаю, и вы расскажете мне все новости из большого мира, которых я лишена.

Целый час беседа вращалась вокруг событий в Париже и войны в Европе. Мадам знала об этом отнюдь не так мало, как хотела изобразить; она вполне заслужила свою репутацию самой осведомленной дамы Европы. Разговор перешел от прав человека к необходимости государственного управления, коснувшись мимоходом несправедливостей, от которых страдают содержащиеся в Вердене интернированные лица. Наконец Уэссекс подвел беседу к цели своего визита.

— Это и вправду немыслимо, — сказал он. — Интересно, как долго Корсиканец намерен присылать сюда людей и никого не выпускать? Ведь ясно же, что несчастный Верден может разместить лишь ограниченное количество народа.

— Да, в самом деле, — согласилась мадам де Сталь, бросив проницательный взгляд на человека, которого она знала под именем шевалье де Рейнаpa. — He далее как три недели назад нам пришлось принять уйму англичан, чей корабль потопили под Кале. И примечательнее всего, что это был датский корабль, — и хотя Дания сейчас беспрепятственно торгует с Францией, офицеров с этого корабля взяли под арест, матросов насильно забрали в армию, а сам корабль конфисковали. Это не просто немыслимо — это позорно!

— Несомненно, — покладисто согласился Уэссекс, хотя сердце его бешено заколотилось: он почуял свежий след. — Но ведь это, конечно, были временные меры? Как только капитан обратится к датскому послу, его освободят вместе с командой — верно?

— Хотелось бы верить, месье шевалье. Но почту, уходящую из Вердена, читает командир гарнизона, и письма частенько задерживают. Ну а если я скажу вам, что это было дипломатическое судно и что члены датской королевской семьи плыли на нем в Англию для подписания договора, который должен был привести Данию в ряды Великого союза, который будет противостоять моей бедной Франции до тех пор, пока она томится в лапах этого безумца?..

— Тогда я не удивлен, что Бонапарт захватил этот корабль и всех, кто на нем плыл. Ведь куда направится Дания, туда вскорости перейдет и вся Лига вооруженного нейтралитета, — сказал Уэссекс. — Россия уже это проделала.

— А Дания не посмеет выступить против России — ведь в таком случае царь может воспользоваться удобным поводом и просто проглотить ее — вот так! — заметила мадам и щелкнула пальцами, наглядно иллюстрируя свою мысль. — Но они захватили не всех, кто плыл на этом корабле. Так говорят.

Закончив свою тираду, мадам взяла с чайного подноса засахаренный грецкий орех и предложила его разнаряженной обезьянке. Крохотная зверушка схватила лакомство, тут же отскочила и взлетела на самый верх высокого зеркала в позолоченной раме, дабы спокойно съесть добычу.

— Если так говорят, мадам, то я не сомневаюсь, что это говорят вам, — галантно произнес Уэссекс. — Всем известно, что вы — глаза, уши и совесть Франции. Думаю, было бы очень любопытно познакомиться с этими людьми. Если, конечно, они здесь приняты. Ах, мадам, вы — как оазис в пустыне! Без вас я умер бы от скуки!

— Бедный мой Рейнар! — проворковала мадам и рассмеялась грудным смехом. — Проведи вы здесь несколько недель, вы бы скукой не отделались.

— Увы! — легкомысленно произнес Уэссекс. — Боюсь, мое пребывание здесь окажется куда более кратким. Клянусь — я приехал лишь ради того, чтобы увидеть вас.

— Но, дорогой мой… — начала было мадам и остановилась на полуслове. — Вы собираетесь покинуть Верден?

— В самом ближайшем будущем, — сказал Уэссекс. — Если, конечно, Жаки не разыщут меня здесь.

Услышав о Красных Жаках, мадам изобразила гримасу отвращения.

— Раз так, то вы, если не возражаете, можете оказать мне пустячную услугу. А я обещаю взамен развеять вашу скуку, если вы окажете мне честь и сегодня вечером отужинаете у меня. И конечно же, прихватите с собой вашего симпатичного друга.

Протянув унизанную драгоценностями руку, хозяйка взяла с желтой бархатной подушки колокольчик и энергично позвонила.

Уэссекс тем временем поднялся со своего места.

— Вы вносите радость в мое сердце, мадам. Можете на меня положиться.

Угощение, поданное этим вечером, можно было по всем меркам — не говоря уже о суровых верденских реалиях — считать обильным. Здесь было все, от простого супа и хереса до немыслимых шедевров кулинарного искусства. За ужином присутствовало восемь человек, и мадам де Сталь не снизошла до общепринятых условностей о требуемом соотношении гостей. На этом приеме присутствовала единственная женщина — она сама.

Костюшко сменил мундир на вечерний костюм — еще более пестрый, чем его гусарская форма, — и даже шевалье де Рейнар счел своим долгом облачиться в шелковый камзол цвета баклажана, жилет из восточной парчи и брюки серо-голубого цвета, украшенные гравированными стальными пуговицами. Этот прием мог бы проходить в любой из столиц — но все же и в его атмосфере чувствовалось подспудное напряжение, витающее над этим городом-крепостью.

Как и обещала мадам, скучать Уэссексу не пришлось.

Кроме Уэссекса и Костюшко, на приеме присутствовало еще четверо гостей: капитан Риттер, бывший владелец «Королевы Кристины»; лорд Валентин Грант, обаятельный рыжеволосый отпрыск одного из самых знатных семейств Англии; бельгийский прорицатель по имени Пуаро; и сэр Джон Адамс, посол короля Генриха при Датском дворе. Разговор за столом велся по-французски.

Уэссекс присматривался к сэру Джону и благодарил свою счастливую звезду за то, что их с сэром Джоном никогда официально не представляли друг другу. Он находился здесь под именем шевалье де Рейнара, и сэру Джону вовсе незачем было знать, что на самом деле он — герцог Уэссекский. Впрочем, даже если сэр Джон и узнал бы Уэссекса, старый лис был слишком хитер, чтобы в такой обстановке бросаться пожимать руку знакомому. Посол короля Генриха достиг почтенного семидесятилетнего возраста, но по-прежнему не уступал живостью оводу. Джон Адамс был уроженцем североамериканских колоний Англии и сделал карьеру в Министерстве иностранных дел благодаря своей честности и упорству. Если столь внезапная перемена судьбы и выбила сэра Джона из колеи, по нему этого не было заметно.

А присутствие капитана Риттера в салоне мадам де Сталь служило наглядным доказательством правоты Уэссекса. «Кристину» действительно каким-то загадочным образом перехватили и загнали к негостеприимному берегу Франции.

Не было ничего удивительного в том, что разговор зашел о столь несправедливой превратности судьбы. В результате Уэссекс узнал, что «Кристина» просто попала в туман, а вышла из него лишь у берега Франции, в сотнях миль от своего предыдущего местонахождения.

— И я боюсь, что французы не поверили ни единому моему слову, — с сожалением произнес капитан Риттер. — В результате нас ссадили с корабля, невзирая на все наши протесты, матросов насильно завербовали во французскую армию, а остальных прислали сюда, в Верден. Боюсь, кронпринцу следует рассматривать это как начало военных действий. Дания — нейтральная страна, и такое насилие над ее флагом равносильно самому отъявленному пиратству.

— Именно так он и поступит, как только узнает о произошедшем, — сказал лорд Валентин. У младшего сына герцога Харлея, лорда Валентина, хватило мужества, чтобы в весьма юном возрасте покинуть дом и никогда не возвращаться туда, поскольку его политические взгляды сильно отличались от взглядов его отца. — Но я уверен, что Бони не желает, чтобы принц об этом узнал. Если что-то и может побудить датского льва присоединиться к британскому, так именно подобное наглое похищение дочери принца-регента.

— Но, к счастью, это Бонапарту не удалось, — заметил капитан Риттер. — Принцесса находилась на борту «Тригве Ли», и, судя по всему, что мы слыхали, она благополучно добралась до порта назначения.

Уэссекс едва удержался, чтобы не взглянуть на Костюшко. Его напарник сам плыл на «Тригве Ли» и клялся, что принцессы Стефании на этом корабле не было. Вместо этого Уэссекс посмотрел на сэра Джона — он один из всех присутствующих должен был знать, что капитан Риттер лжет.

— Да, в самом деле, хотя убедить в этом наших друзей было совершенно невозможно, — невозмутимо произнес сэр Джон. Дипломат бегло говорил по-французски. — На захваченном корабле плыли фрейлины принцессы, ее церемониймейстер и отделение ее личного полка, но вот обнаружить саму принцессу французам не удалось, как они ни старались. Конечно же, капитан Риттер сразу им сказал, что принцессы на борту нет. Сэр Джон пожал плечами.

— Смею сказать, они не отличались особой понятливостью.

— Итак, принцесса Стефания находится в безопасности, — весело произнес Костюшко. — Это просто замечательно!

Когда ужин подошел к концу, мадам де Сталь легко поднялась из-за стола.

— Господа, я вас покину — ненадолго, — чтобы вы смогли отдать должное портвейну. Я знаю, что сэр Джон и лорд Валентин как англичане пришли бы в отчаяние, увидев столь вопиющее нарушение обычаев. Но я вскоре жду вас к себе. А шевалье я прихвачу с собой, он составит мне компанию на это время.

Уэссекс послушно поднялся и вслед за мадам вышел из обеденной залы. Однако хозяйка дома повела его не в салон, а в свой личный кабинет, располагавшийся этажом выше.

— Вы убеждены, месье шевалье, что покинете Верден в течение ближайших нескольких дней? — строго спросила мадам де Сталь.

— Уверяю вас, что уеду отсюда до конца недели. Со временем привязанность к одному месту становится утомительной — вы не находите? — вкрадчиво поинтересовался Уэссекс.

— Тогда я отдам это вам. Это рукопись, которую я желаю видеть опубликованной — здесь, во Франции.

Мадам достала из потайного отделения стола несколько толстых пачек бумаги, исписанной каллиграфическим почерком. Она сложила все листы вместе — получилась стопка почти в фут толщиной — и принялась проворно связывать их красной вощеной бечевкой.

— Это моя последняя работа, основанная на материалах моих поездок по Италии. «Коринна» покажет миру, что меня еще рано забывать!

— Если сможете, получите разрешение цензуры. А то у министра полиции наверняка найдется что сказать по этому поводу, — негромко заметил Уэссекс.

Мадам запрокинула голову и расхохоталась.

— И он конечно же скажет, если узнает, что эта вещь вышла из-под моего пера! Ха! Пожалуй, я извещу об этом Фуше, но только после того, как книга уже разойдется по рукам, — и пусть уповает на милосердие своего хозяина-корсиканца! Но сперва рукопись надо передать издателю и подготовить к публикации.

— Дорогая леди! — запротестовал слегка встревоженный Уэссекс.

— О, не беспокойтесь, месье шевалье, я не собираюсь делать вас своим посредником. Я некоторое время переписывалась с одним священником, человеком незаурядным и благородным. Вам всего лишь нужно доставить этот пакет в село Оксерр и вручить его тамошнему хозяину гостиницы. Pere де Конде заберет его, когда ему будет удобно, — а я избавлюсь от утомительной обязанности снимать копию на тот случай, если непроходимо назойливый комендант нашего очаровательного города потеряет мою посылку, как это уже неоднократно случалось. Ну так как, вы мне поможете, месье шевалье? Вас словно послал мне сам Дух Свободы.

— Когда столь прекрасная и столь уважаемая женщина обращается с просьбой, что еще остается мужчине, кроме как объявить себя ее слугой? — торжественно произнес Уэссекс. Он нуждался в поддержке мадам де Сталь — хотя она и так уже очень помогла ему, устроив встречу с сэром Джоном, — и он с удовольствием готов был воспользоваться случаем и натянуть нос чиновникам-палачам, душившим свободные умы во всей Европе.

— Тогда я сама заверну рукопись и подготовлю для путешествия, — сказала мадам. — Я не решаюсь поручить это служанке — шпионы сейчас повсюду, и даже у меня в доме. Ну а теперь у нас впереди целая ночь, и я пригласила нескольких своих друзей. Так давайте на время позабудем о заботах.

Прием затянулся далеко за полночь — великолепный вечер, полный олимпийского остроумия и блестящих бесед. Около двадцати членов верденского общества — свободомыслящих мужчин и женщин — заполнили салон эпиграммами и смехом, и даже Уэссекс позволил себе ненадолго расслабиться.

Он не был настолько опрометчивым, чтобы пытаться прямо во время приема пообщаться с сэром Джоном, но поскольку разговор часто касался вопросов обеспечения жильем, Уэссекс без проблем узнал, где поселили сэра Джона. Герцог твердо вознамерился при первой же возможности нанести ему визит.

Когда Уэссекс прощался с хозяйкой, та вручила ему большой сверток, завернутый в пергаментную бумагу.

— Ваши книги, шевалье. Постарайтесь побыстрее вернуть их мне, — сказала мадам.

— Можете положиться на меня, дорогая баронесса, — ответил Уэссекс. — По правде говоря, я приложу все силы, чтобы вернуть их в тысячекратном размере.

Когда Уэссекс явился на отведенную квартиру, Костюшко уже был там — валялся на кровати, не сняв рубашки и брюк.

— Я вижу, вы успели что-то купить, — заметил Костюшко, указывая на пакет в руках Уэссекса.

— Это «что-то» в перспективе может причинить Бонапарту не меньше вреда, чем пара полков тяжелой артиллерии, — ответил Уэссекс, положив сверток с книгой мадам де Сталь на свою кровать. — Нам поручили завезти это в местечко под названием Оксерр.

— Я знаю это место, — сообщил Костюшко. — Это село примерно в ста восьмидесяти километрах от Парижа. У мадам там имеются друзья, которые наверняка помогут ей увидеть ее труд напечатанным. А это нам по дороге?

— Узнаю, когда повидаюсь с сэром Джоном Адамсом, — сказал Уэссекс. Разговаривая с Костюшко, герцог переоблачался из вечернего костюма в наряд попроще, который носил днем. Но, взяв камзол, Уэссекс не сразу надел его.

Для начала герцог вывернул камзол наизнанку — оказалось, что его подкладка сделана не из шелка или атласа, а из мягкого черного молескина, поглощающего свет. Кроме того, с изнанки на лацканах были пришиты маленькие черные роговые пуговицы. Когда Уэссекс надел камзол и застегнул воротник, оказалось, это подобие черного кителя с высоким воротником. Он подвернул манжеты, и белая рубашка полностью скрылась под черным кителем; теперь разглядеть Уэссекса в полутьме стало чрезвычайно трудно.

Затем герцог надел сапоги на каучуковой подошве; она обеспечивала бесшумный шаг и помогала перебираться через стены.

Костюшко порылся в своем багаже и извлек любопытную вещь: большой платок из черного газа. Платок был достаточно тонким, чтобы через него все было видно, но позволял замаскировать оставшееся светлое пятно — лицо Уэссекса и его белокурые волосы, так что в результате герцог окончательно стал напоминать ночной призрак. Уэссекс кивком поблагодарил Костюшко и принялся повязывать платок.

— А мне что делать, пока вы будете пугать любезного сэра Джона? — поинтересовался Костюшко.

Уэссекс спрятал в голенище сапога длинный нож, затем осторожно завернул пистолет в носовой платок и засунул его за пазуху.

— А вы, сын мой, придумайте тем временем, как выбраться за пределы городских стен, да еще и вместе с двумя нашими лошадьми, — кстати, не забудьте пакет мадам, — не устроив при этом переполоха. В нескольких милях к западу от города находится постоялый двор — я буду там к рассвету.

— А если не будете?

— Тогда доставьте пакет мадам в Оксерр, а потом как можно быстрее возвращайтесь домой. Нужно сообщить Мисбоурну, что свита принцессы Стефании содержится здесь, в Вердене. Капитан лжет — принцесса плыла на его корабле, — и я надеюсь, что сэр Джон сможет объяснить мне, зачем капитан Риттер это делает. Но это необычайно важная новость — что принцесса где-то здесь.

— А как же насчет герцогини? — спросил Костюшко. — Хайклер похитил вашу жену.

На мгновение лицо Уэссекса застыло, но когда герцог заговорил, тон его ни на йоту не изменился:

— Дружище, доставьте новости в Лондон, а рукопись — в Оксерр. А я присоединюсь к вам сразу же, как только смогу.

Но, пробираясь по крышам Вердена на встречу с послом короля Генриха, Уэссекс, несмотря на все попытки выбросить из головы мысли о судьбе герцогини, никак не мог перестать думать о женщине, на которой женился.

Игра, которую вела его жена, увенчалась успехом — она приручила леди Мириэль и увезла девушку прочь от принца Джейми. Сара, леди Роксбари — теперь герцогиня Уэссекская, — была членом Союза Боскобеля и в качестве таковой поклялась ставить интересы короля выше интересов короны или интересов страны. Она выполнила свою клятву. Теперь королю не грозила опасность стать жертвой убийства, которое лорд Рипон наверняка попытался бы осуществить сразу же после того, как окрутит принца Джейми со своей племянницей.

Но теперь Сара очутилась в плену где-то здесь, во Франции, и ей грозила опасность. Младший брат Рипона, всегда отличавшийся дурными манерами, похитил ее — неужели Джеффри Хайклер каким-то образом пронюхал, кто она такая? — и увез, неведомо зачем.

Сару уже могли убить.

Уэссекс стиснул зубы. Он не имеет права думать об этом сейчас. Если он не отыщет принцессу Стефанию, договор с Данией рассыплется. Дания превратится в плацдарм, который позволит Бонапарту захватить скандинавские страны и начать вторжение в Россию.

Этого нельзя допустить.

За последние несколько лет занятий своим ремеслом Уэссекс успел очень хорошо изучить улицы Вердена и потому без затруднений отыскал дом номер десять на рю де ла Пэ. Даже сейчас, в летнюю жару, крыши города были практически пусты — в основном из-за привычки часовых стрелять во все, что движется. Их мушкеты били не дальше чем на три сотни ярдов, но пуля может убивать даже на излете.

И потому крыши оставались пустынны.

Поскольку сэр Джон оказался одним из последних невольных гостей, которым несчастный город вынужден был подыскивать место, ему отвели комнату на чердаке, а по причине жары ставни на окнах были распахнуты. Уэссекс без труда спустился с крыши и пробрался в открытое окно.

Комната была пуста.

— У меня нечего красть, — философски сообщил сэр Джон Адамс из-за шкафа. Он был одет в ночную рубашку и колпак, а в руке сжимал кочергу. — Ваши соотечественники уже преуспели в этом.

— Это не мои соотечественники, — возразил Уэссекс, выпрямляясь и поворачиваясь лицом к послу.

— Вы англичанин! — воскликнул сэр Джон. Глаза его сперва расширились, а потом сузились, когда он узнал человека, с которым не далее как сегодня вечером сидел за одним столом.

— Король Генрих поручил мне выяснить, что случилось с «Королевой Кристиной» и принцессой Стефанией, — сказал Уэссекс. — К сожалению, я не могу предъявить вам королевское письмо — я оставил его в Дании, у принца Фредерика. Можете себе представить, сколь радушно он меня принял.

— А что, привело вас сюда? — осторожно поинтересовался сэр Джон.

— Мне стало до чрезвычайности любопытно, почему Бонапарт вздумал отправить де Сада послом в самую чопорную страну Европы, — пояснил Уэссекс. — Мне пришло в голову, что он, возможно, недаром пользуется репутацией чародея.

— Да, верно, этот туман был воистину дьявольским, — пробормотал сэр Джон. Взяв со спинки соседнего стула халат, сэр Джон закутался в него и сел. — И вы пришли сюда — но почему? После того маскарада, что вы устроили сегодня вечером, «шевалье Рейнар», я сомневаюсь, что вы явились договариваться с командиром гарнизона о моем освобождении.

— Боюсь, да, — согласился Уэссекс. — Но я, конечно же, сообщу королю, что вы находитесь здесь, в Вердене, и он окажет все необходимое давление. В частности, его святейшество Папа явно не одобрит привычки Бонапарта пользоваться услугами колдунов, а Франция до сих пор во многом остается христианской страной. Но главное, что я хочу узнать: где принцесса?

Сэр Джон вздохнул и словно постарел на глазах.

— Я бы и сам очень хотел это знать, — сказал Джон Адамс.

— Когда мы вышли из тумана, — продолжил сэр Джон, — то сперва никак не могли понять, где находимся. Конечно, штурман принялся за расчеты, но потребовалось некоторое время, прежде чем мы поверили показаниям приборов. А потом нас заметил французский патрульный корабль, после чего закономерный исход стал лишь вопросом времени. «Кристина» сражалась хорошо — надо отдать должное капитану Риттеру, — но противник втрое превосходил ее по огневой мощи.

К тому моменту, как она вынуждена была прекратить сопротивление и остановиться для досмотра, уже начало вечереть. Женщин все это время держали в каюте, приставив к ним для охраны двоих королевских гвардейцев: с нами на корабле плыло целое отделение, шестнадцать человек.

Французы, должно быть, приняли нас то ли за корабль-разведчик, то ли за редкостно безмозглых контрабандистов. Они взобрались на борт, и экипажи схватились врукопашную. Французскому капитану понадобилось около часа, чтобы навести порядок. Он, кажется, решил, что мы пристали к французскому берегу, взяли там каких-то пассажиров, а теперь пытаемся уплыть. Мы пытались его убедить, что мы — дипломатическое судно и сами не знаем, как оказались во французских водах, но он, боюсь, нам не поверил. Но когда он убедился, что дофина на борту нет…

— Дофина?! — не удержался от восклицания Уэссекс. — Короля Людовика? Что за чепуха? Мальчик давно умер.

— Да я-то это понимаю, — сказал сэр Джон, отмахиваясь от этой темы, — но французский капитан был просто-таки одержим идеей, что мы прячем пропавшего короля где-то в багаже. Так или иначе, к тому моменту, когда порядок был восстановлен и я получил возможность пойти и попытаться объяснить принцессе, что происходит… она ушла.

Уэссекс подождал, но продолжения не последовало.

— Ушла? — переспросил он наконец. — Куда ушла?

— Исчезла, молодой человек, — пояснил сэр Джон. — Просто исчезла, да так, что вся ее свита ничего не заметила. Когда мы с капитаном спустились вниз, чтобы проводить принцессу на палубу, ее там не было.

«Так где же мне ее искать?!»

Уэссекс едва не выпалил это вслух, но все-таки удержался — ценой значительного усилия. Интуиция подсказывала ему, что сэр Джон Адамс говорит правду — по крайней мере, то, что сам считает правдой.

— И никто из свиты не смог сказать, куда она ушла? — в конце концов спросил Уэссекс.

— Дорогой мой юноша, — сказал сэр Джон. — Мне удавалось обхитрить королей, царей, тиранов и принцев, но призвать к порядку дюжину рыдающих женщин, которые что-то вопят по-датски и вообще ведут себя так, словно их вот-вот продадут в сераль к турецкому султану, — это выше моих сил! Да, конечно, с тех пор я успел переговорить кое с кем из этих женщин, но все они твердят одно и то же: они не знают, где принцесса, и даже не догадываются, как она могла ускользнуть.

— И они конечно же лгут, — сказал Уэссекс.

— Полагаю, да. Но единственное, в чем я твердо уверен, так это в том, что французы знают о нынешнем местонахождении принцессы Стефании ничуть не больше, чем я сам.

— Ну, это уже хоть что-то. Что ж, сэр Джон, не стану больше беспокоить вас своим присутствием. Я постараюсь как можно скорее известить короля о сложившейся ситуации.

— У меня есть письмо к леди Адамс, и я был бы вам чрезвычайно признателен, если бы вы доставили его по назначению. Милая моя Эбби! Если бы она была со мной, мы наверняка разбили бы этих лягушатников наголову.

«Или, по крайней мере, знали бы, где сейчас принцесса Стефания», — мрачно подумал Уэссекс. Он принял из рук сэра Джона аккуратный конверт с восковой печатью и пристроил его за пазухой, рядом с пистолетом.

— Я передам ваше письмо — и ваши наилучшие пожелания — вашей леди сразу же, как только смогу, — сказал герцог. — Но сейчас я должен попрощаться с вами. Ночь уже на исходе, а мне еще нужно как-то выбраться из этого распроклятого города.

Сэр Джон хмыкнул.

— Тогда счастливого пути, мой безымянный друг. Надеюсь, мы еще встретимся при более приятных обстоятельствах!

17 — КОРОЛЬ БЫЛОГО И ГРЯДУЩЕГО

МАЛЕНЬКАЯ СПАЛЬНЯ примостилась под самой крышей сельского дома, и из открытого окна леди Мириэль видны были буйное изобилие сада отца де Конде и чудесная маленькая церковь из серого камня, дремлющая в золотистом вечернем свете. Маленькое селение Труа-Вьерж выглядело точно так же, как и сто лет назад, словно ни Террор, ни новоявленная империя не смогли причинить ему никакого вреда.

В комнате пахло лавандой и свежим бельем: когда Луи привел Мириэль на кухню, словно потерявшегося котенка, мадам Кармо доброжелательно и сноровисто принялась за дело. Это именно мадам Кармо устроила Мириэль в комнате для гостей, снабдила миской супа и стаканом хереса и твердо заявила, что Луи и отец Анри могут и подождать с расспросами до тех пор, пока малышка не придет в себя.

Сейчас Мириэль была облачена в халат, выданный мадам Кармо; ее собственный наряд экономка забрала, дабы привести в подобающий для женщины вид — насколько он вообще мог вернуться к этому виду после всех пережитых приключений. Мириэль с радостью воспользовалась возможностью привести себя в порядок — умыться, расчесать длинные черные волосы и заново заплести их, А густой, вкусный суп не только помог девушке восстановить силы, но и приободрил ее.

Мириэль отвернулась от окна и посмотрела в зеленоватое, засиженное мухами зеркало в дверце большущего гардероба из красного дерева. Из зеркала на нее взглянуло неземное видение.

Леди Мириэль знала, что она красива: ей говорили об этом с самого детства — сперва как о препятствии на пути к духовному развитию, которое следовало преодолевать, а затем как о приманке, которая должна была завлечь молодого принца Джейми в сети к ее дяде. Теперь же, разглядывая себя в зеркале, Мириэль задумалась: а чем она располагает, кроме этой миловидности, доставшейся ей волею судьбы? Свежесть и красота юности поблекнут со временем, и что же у нее останется?

Кем она тогда будет?

В дверь постучали, и в спаленку вошла мадам Кармо, неся охапку одежды.

— А! Вода и немного мыла быстро приводят все в порядок — верно, мадемуазель? — сказала экономка, сгружая свою ношу на кровать.

— Правда-правда, — радостно согласилась Мириэль. Она улыбнулась мадам Кармо. — Я так вам признательна за ваше гостеприимство!

— Просто невозможно, чтобы вы были шпионкой Черного жреца. Тем более что вы англичанка, — сказала мадам Кармо. — Если, конечно, тот белобрысый англичанин и вправду ваш дядя, как он заявил святому отцу.

Мириэль вздохнула, понимая, что раньше или позже, но ей придется объяснить, кто она такая — а слуги, как правило, гораздо придирчивее в вопросах благопристойности, чем их хозяева.

— Он не солгал, — со вздохом произнесла девушка. — Он и вправду мой дядя, но он — очень нехороший человек. Он непременно вернется и постарается меня разыскать.

— Ну, об этом не беспокойтесь. Он непременно найдет то, что заслуживает, — невозмутимо произнесла мадам Кармо. — Ох! Что это я, дура старая, донимаю вас, когда там ждет ужин? Но я вас хочу предупредить: одежда ваша будет готова только завтра — а некоторые пятна могут так и не сойти, — мрачно добавила экономка. — Я тут принесла вам кое-что из одежды моей дочки, чтобы вам было в чем сегодня ходить.

Мадам рассортировала принесенные вещи, отложила в сторону ночную рубашку и чепчик, потом извлекла из груды одежды немного старомодное муслиновое платье с узором в виде веточек, с глубоким вырезом, гофрированную батистовую косынку и теплую шерстяную шаль.

— Вы очень добры, — снова повторила Мириэль.

— Плохо это, когда человека травят, словно оленя, — сказала женщина. — Ладно, я пришлю Жанетту, чтоб она помогла вам одеться, а потом она проведет вас в кабинет Pere Анри.

Постучавшись и шагнув через порог, Мириэль сперва не увидела отца де Конде. Высокие окна со свинцовыми переплетами была распахнуты в сад. На подоконнике, греясь в последних лучах заходящего солнца, дремал кот. Огромный резной дубовый стол, занимавший большую часть комнаты, был завален книгами и бумагами. На глаза Мириэль навернулись слезы. Вид этого кабинета чем-то напомнил ей об отце и о доме, и о том, как безопасно она когда-то там себя чувствовала. Но девушка взяла себя в руки и совладала со внезапно нахлынувшими чувствами. Леди Мириэль давно уже усвоила, что ей не на кого полагаться, кроме себя самой.

— А, вот и вы, дитя мое. Входите-ка, дайте мне на вас взглянуть.

Отец де Конде оказался высоким, сухощавым пожилым человеком царственного вида. Пышные серебряные волосы позволяли ему не нуждаться ни в парике, ни в пудре. Угадать, сколько ему лет, было совершенно невозможно, но каков бы ни был возраст святого отца, его проницательные голубые глаза сохранили такую зоркость, какой могли позавидовать и более молодые люди. Священник был одет в длиннополую черную сутану, а на груди у него висел большой золотой крест. Кольцо на указательном пальце его правой руки было знаком сана; фиолетовый камень слегка поблескивал в неярком вечернем свете.

— Вы верующая, дитя мое? — спросил старый священник.

— Я… да, отец. Я католичка, — робко отозвалась Мириэль.

— А что привело вас в мой сад? — продолжал де Конде.

Мириэль попыталась привести запутанные нити своей истории в некоторое подобие порядка, когда в дверь постучали.

— Ага! — сказал Pere Анри. — Наверно, это Клод принес свечи.

Но это был не Клод. Это оказался Луи, который нашел Мириэль в сарайчике. Юноша держал в обеих руках по массивному канделябру. Он пристроил их на столе.

— Мари говорит, что вы совсем ослепнете, если будете работать тут в темноте, — сказал Луи. Он сделал бумажный жгут и зажег свечи от единственной лампы, находившейся в комнате. Когда все свечи были зажжены, юноша уселся на край стола, всем своим видом давая понять, что намерен здесь остаться.

— Луи!.. — предостерегающе произнес священник.

— Я нашел ее, — упрямо произнес юноша, — и… и я очень хочу послушать, что скажет мадемуазель.

— Я не возражаю, — сказала Мириэль. — Мне нечего скрывать.

А вот обитателям этого дома, в отличие от нее, было что скрывать. Несколько позже, когда все уселись ужинать, Мириэль поняла, что здесь хранят какую-то серьезную тайну. Выслушав ее историю, Pere Анри согласился, что, конечно же, Мириэль следует остаться с ними до тех пор, пока тетя Мэрисол не сможет забрать ее в Мадрид. Что касается судьбы ее спутницы — Мириэль не хотелось упоминать, что Сара является герцогиней Уэссекской, а Луи и отец де Конде ни разу не попытались надавить на нее, — тут они даже не знали, что и предположить. Но святой отец пообещал осторожно навести справки касательно дальнейшего маршрута Джеффри Хайклера. А вот написать в Англию Мириэль никак не сможет — в этом ее заверил де Конде.

— Мы находимся в состоянии войны с Англией, — мягко сказал Pere Анри. — И здесь, в Пикардии, мы рискуем лишний раз привлекать к себе внимание. Отсюда не так уж далеко до Парижа, а император в любой момент может вспомнить, что он дружественно относится к церкви лишь тогда, когда она приходит к нему с дарами.

Мириэль опустила голову и не стала больше заикаться об этом, хотя про себя решила, что непременно найдет какой-нибудь способ помочь подруге. Но она еще успеет подумать об этом завтра. А пока что ее внимание оказалось приковано к куда более приятной загадке — молодому Луи.

Все в этом юноше говорило об аристократической крови — столь же голубой, как и у де Конде, который был принцем задолго до того, как стать, подобно многим младшим сыновьям знатных семей, князем церкви. Мириэль знала, что именно сан священника спас де Конде жизнь в то время, когда многие члены французской королевской семьи погибли. Хотя немало служителей церкви встретило свой конец в той кровавой бойне, которой ознаменовались девяностые годы, — якобинские толпы не делали особых различий между светскими и церковными князьями, — но тихие, удаленные от двора приходы (в одном из которых и служил де Конде) сумели пережить атеистическую бурю и дождаться того момента, когда Бонапарт, уже ставший первым консулом, решил, что с политической точки зрения ему выгоднее будет примириться с церковью.

Все это, однако, ни в коей мере не помогало решить загадку Луи.

Девушка заметила, что юноша и старый священник очень похожи друг на друга, и подумала: может, Луи — родной сын де Конде? Но она никак не могла выбросить из головы слова Луи, произнесенные там, в саду: «Вот уж двенадцать лет у меня нет имени во Франции».

Нет. Это не внебрачный ребенок. Здесь крылось нечто более значительное и куда более опасное.

Впрочем, Мириэль не собиралась строить столь невероятные воздушные замки, опираясь лишь на свои догадки. Одно дело — признать, что во внешности Луи есть что-то от Бурбонов, и совсем другое — решить, что он и есть Луи-Шарль, мальчик-король, сгинувший в кровавом хаосе Революции.

На самом деле казалось куда более вероятным, что Луи вовсе не настоящий дофин, а просто юноша, которого специально взрастили для того, чтобы он изображал наследника французского трона; орудие французских роялистов, приготовленное для очередной попытки переворота.

Мириэль никогда не предполагала, что может благословить все те скучные и пугающие часы, когда она тихо, словно мышка, забивалась в угол, а ее дядья обсуждали заговоры и контрзаговоры и говорили о католической поддержке, которую они надеялись получить из Шотландии, и о возможности заключить сепаратный мир с Францией. Но именно в эти долгие часы Мириэль научилась понимать, что старушка Европа — это огромная шахматная доска и отдельные ее клеточки могут быть соединены бесчисленным множеством комбинаций. Возвращение пропавшего короля Франции на шахматную доску Европы разрушит все имеющиеся союзы и создаст новые. Людовик Семнадцатый был настолько важен, что существует он на самом деле или нет — это уже не имело особого значения…

И потому все то время, пока на столе последовательно сменяли друг друга суп, рыба, жаркое, острые закуски, десерт и, наконец, сыр, леди Мириэль держала совет сама с собой и мысленно прикидывала, как ей доказать — или опровергнуть — свою теорию.

Когда через некоторое время девушка, извинившись, встала из-за стола и вышла в сад, она не удивилась тому, что Луи быстро присоединился к ней. Красота была ее богатством, и Мириэль пользовалась ею, как солдат мечом.

— Я пришел посмотреть, не надо ли… — начал было Луи.

— Ваше величество, — произнесла Мириэль и присела в глубоком реверансе перед испуганным юношей. Она взглянула на Луи из-под ресниц, прекрасно сознавая, что свет из окна падает сейчас на ее лицо и заставляет сиять ее молочно-белую кожу.

Луи отшатнулся, словно девушка прямо у него на глазах превратилась в ядовитую змею.

— Как… Откуда вы… — заикаясь, пробормотал он.

— Вы очень похожи на своего дядю — если он вправду ваш дядя, — пояснила Мириэль и изящно поднялась.

— Не дядя, кузен, — возразил Луи. — Дальний родственник, навлекающий на себя опасность уже одним тем, что укрывает меня.

Он с несчастным видом взглянул на девушку.

— Возможно, вы все-таки одна из агентов Черного жреца. Так вы пришли, чтоб оборвать мою жизнь?

Внезапно леди Мириэль совершенно расхотелось играть с этим юношей.

— Я не желаю вам никакого вреда… ваше величество. Я не собираюсь связываться ни с какими заговорами и тайнами, и если вы вовлечены во что-то подобное, я не останусь здесь. Дело в том, что я не все объяснила святому отцу, вашему кузену.

И Мириэль, сама не понимая, зачем она это делает, рассказала Луи всю правду: о заговоре, который затеял ее дядя, граф Рипонский, дабы завлечь в ловушку Джейми, наследного принца Англии, о ее побеге вместе с герцогиней Уэссекской…

— Уэссекс! — воскликнул Луи. — Я помню герцога Уэссекского — когда я был совсем еще ребенком, он приходил ко мне, чтобы спасти меня от санкюлотов. Так это его дочь?

— Жена его сына. Насколько я слыхала, отец нынешнего герцога много лет назад пропал без вести где-то во Франции. Дядя Джеффри думает, что нынешний герцог — политический агент короля, и поэтому дядя взял Сару в заложники, чтобы герцог вел себя смирно; но я не знаю, что такого сделал Уэссекс, что дядя Джеффри так разозлился, — еле слышно закончила Мириэль.

Возможность наконец-то рассказать обо всем откровенно оказалась таким облегчением, что Мириэль даже перестало волновать, вправду ли Луи — законный король Франции или нет. Это могло быть правдой. Причины исчезновения прежнего герцога Уэссекского, конечно же, так и не стали достоянием гласности. Но если сын является политическим агентом короля, то вполне возможно, что и отец занимался тем же.

— Так вы думаете, что герцог Уэссекский приедет во Францию, чтобы спасти свою жену? — нетерпеливо спросил Луи.

Мириэль расстроенно взглянула на него:

— Я… не знаю, наверное. Должно быть, у дяди Джеффри есть какая-то возможность известить его, — неуверенно произнесла Мириэль. А есть ли она, эта возможность? Ведь даже Сара не знала, где на самом деле находится ее муж!

— Тогда, возможно, он поможет мне, как пытался помочь его отец, — сказал Луи. — Послушайте, ma petite,[24] вы знаете, кто я такой.

— Я знаю, за кого вам угодно быть принятым, — ответила Мириэль.

Луи небрежно отмахнулся от этого двусмысленного высказывания.

— Так называемый законный король Франции — как будто Франция может когда-либо стать прежней, — с грустной насмешкой произнес Луи. — Даже если бы тиран умер прямо завтра, — как смогу я править людьми, погубившими всю мою семью? Нет. Раз Франция не желает больше видеть над собою королей, то ее король не желает больше иметь ничего общего с Францией.

— Вы не хотите быть королем? — осторожно переспросила Мириэль.

— Я — король, — мягко поправил ее Луи. — Но я не хочу править. Возможно, английский герцог сможет мне помочь.

— Он увезет вас в Англию, где вы сможете жить под покровительством короля Генриха и создать правительство в изгнании, — с горьким цинизмом произнесла Мириэль. — Это такая помощь вам нужна?

— А что, вы на моем месте пожелали бы подобной помощи? Нет, ma petite, я уже сказал, как я отношусь к Франции. Если бы герцог Уэссекский смог вывезти меня из страны, что когда-то была моею, я сел бы на первый же подвернувшийся корабль и уплыл бы в Новый Свет. Там мало интересуются вопросами знатности, и там перед людьми открываются истинные просторы. В конце концов, там я смог бы сам творить свою судьбу.

Мириэль взглянула на молодого короля, ошеломленная дерзостью его затеи. Она робко протянула юноше руку:

— Надеюсь, вам удастся исполнить свою мечту, ваше величество.

— Вы можете звать меня просто Луи, моя храбрая леди. А то император очень рассердится на вас, если вы упорно будете величать меня давно отмененным титулом. — Юноша улыбнулся собственной шутке. — Но первым делом нам нужно спасти вашу подругу — я так полагаю.

— Мог ли де Сад перенести принцессу Стефанию куда-нибудь прочь, как перенес перед этим «Кристину»? — задумчиво спросил Костюшко.

Костюшко и Уэссекс ехали на юго-запад, к Оксерр, подальше от мрачных стен Вердена. Рукопись мадам де Сталь лежала в седельной сумке Уэссекса, а письмо сэра Джона Адамса покоилось у герцога за пазухой. Уэссекс полагал, что прятать бумаги бессмысленно. Если вдруг их с Костюшко задержат, им предъявят обвинения посерьезнее, чем хранение подрывной литературы.

— Куда? Этот тип слишком глуп, чтобы затевать двойную игру, а я готов побиться об заклад, что в Париже принцессы нет. Сэр Джон сказал, что принцесса исчезла в тот момент, когда французы захватили «Королеву Кристину».

— Но куда она делась? Во Франции ее нет, в Англии нет, в Данию она не возвращалась… — Кажется, на мгновение Костюшко всерьез задумался над этой проблемой. — Где же она?

— В том-то и вопрос, — вздохнул Уэссекс.

— Точнее, один из вопросов, — поправил его Костюшко. — Я могу придумать еще с полдюжины.

— На кого на самом деле работает де Сад? Где он приобрел право взывать к подобной силе? Почему Гамбит думал, что если он позволит тому ирландцу убить меня, то тем самым нанесет вред делу независимости Аккадии? — перечислил Уэссекс, поочередно загибая пальцы.

— Почему французский капитан считал, что на борту «Кристины» находится пропавший французский дофин? Работает ли Рипон, наряду с Хайклером, на Францию? Почему Хайклер счел необходимым похитить вашу супругу? — с готовностью подхватил Костюшко.

— Последний вопрос я надеюсь вскорости задать самому мистеру Хайклеру, — задумчиво произнес Уэссекс — Но пока что все следы кажутся равно размытыми. И при чем тут молодой король? Несчастный ребенок умер двенадцать лет назад.

— Ну, значит, кто-то считает, что он жив, — сказал Костюшко. — А если принцесса Стефания так и не найдется, с идеей союза с Данией придется попрощаться. Зато гражданин Бонапарт получит распрекрасный плацдарм для вторжения в Англию.

— В таком случае, — отозвался Уэссекс, — мы просто-таки обязаны предоставить месье императору нечто такое, что отвлечет его от столь привлекательного плана действий. Пропавший дофин отлично годится на эту роль — вам не кажется?

— Вполне. Но в настоящий момент мы и сами находимся в довольно затруднительном положении — а если кое-кто пожелает полюбопытствовать, как мы отдохнули в Вердене, проблем станет еще больше.

Уэссекс обдумал реплику Костюшко.

— Пожалуй, вы правы. У меня не осталось никаких документов, кроме тех, которые выписаны на имя шевалье де Рейнара, а их я предъявлять не решусь. А следовательно, шевалье себя исчерпал и отныне сделался бесполезен. Жаль. Мне будет его не хватать.

— Он был куда более забавным спутником, чем некоторые, — провокационным тоном заявил Костюшко, — но раз уж Рейнар умер, не станем плакать над ним. Вам нужно стать кем-то другим. Итак, друг мой, кто бы это мог быть?

Четыре дня спустя в Амьен прибыл гражданин Орси из Комитета общественной безопасности, в сопровождении посыльного-кавалериста из числа польских гвардейцев. Гражданин Орси направился прямиком в «Золотой петушок», потребовал себе лучшую комнату, побеседовал с хозяином гостиницы — весьма резко, как это зачастую свойственно высокопоставленным лицам, — и заперся у себя в комнате.

Поляк, по свойственной его соплеменникам привычке, тут же принялся развлекаться. Он заявил, что «Золотой петушок» слишком скучен — на его вкус, — и несколько часов спустя его уже можно было видеть играющим в кости на постоялом дворе, устроенном в бывшем помещении сапожной мастерской и потому получившем название «Красный сапог». Поскольку такие постоялые дворы не предоставляли своим постояльцам ничего, кроме кровати и, временами, прескверного кофе, поляк прихватил с собой собственный коньяк и свои игральные кости. Сейчас он играл сам с собой, левая рука против правой, и, похоже, был очень недоволен ходом игры. Поляк казался человеком неприятным, да к тому же, судя по всему, был сильно не в духе, — но бутылка с коньяком стояла на виду, и потому минут через сорок к нему все-таки подсел какой-то человек. Простая блуза и башмаки на деревянной подошве выдавали в нем местного торговца.

Незнакомец уселся и бросил какую-то незначительную реплику насчет погоды. Польский гусар пропустил ее мимо ушей. Торговец продолжал время от времени отпускать подобные ничего не значащие замечания — их постигла та же судьба, — пока прочие обитатели постоялого двора, убедившись, что потасовки не предвидится, не перестали обращать внимание на этот столик.

— Вы — рыбный торговец? — сказал в конце концов незнакомец.

— Нет, но при ветре со стороны Белой Башни я еще отличу сокола от цапли, — отозвался Костюшко.

— Что вам нужно? — спросил торговец, придвигаясь поближе.

— Документы для себя и для друга. Его данные у меня с собой, и бумаги мне нужны как можно скорее. Еще мне понадобится информация, но ее, возможно, придется добывать из-за границы.

— У вас есть что передать Белому человеку? — спросил торговец, используя имя, под которым среди тайных агентов был известен барон Мисбоурн. Амьен был довольно большим городом, и «Белая Башня» держала здесь свой пост (ее связные именовались «епископами»); агенты «Белой Башни» знали, как выйти на контакт, — но конечно же не знали, кто этот человек. Костюшко старался даже не смотреть на замаскированного «епископа» амьенского, предпочитая ничего о нем не знать: так он не сможет выдать связного, даже если его схватят и как следует допросят.

— Решетка сообщает, — начал Костюшко, воспользовавшись кодовым именем, которое у них с Уэссексом было одно на двоих. Такое кодовое имя имелось у каждой команды полевых агентов, равно как и свое у каждого агента. Костюшко был Орлом; Уэссекс — Львом. Но в данном случае для Мисбоурна не имело значения, кто из них двоих передает сообщение; достаточно было того, что оно из надежного источника. — Экипаж «Кристины» интернирован в Вердене. Принцесса исчезла с корабля. Ее местонахождение до сих пор неизвестно. Решетка полагает, что ответственность лежит на Шарантоне (под этим именем фигурировал маркиз де Сад).

— Так вот вы что за птица, — почтительно протянул «епископ». — Тогда вам надо знать следующее: Сен-Люк схвачен Жаками и отдыхает в Тюильри. Говорят, что он как раз ловил дельфинов, когда его прижали к ногтю.

Костюшко глубоко вздохнул, изо всех сил стараясь казаться невозмутимым. Он еще раз бросил кости, потом передал стаканчик соседу.

— Если хотите, можете попробовать. Они без подвоха, можете не сомневаться, — слегка высокомерно произнес он, как и подобало гусару, снизошедшему до общения с торговцем.

Так, значит, Сен-Лазар попал в руки тайной полиции Талейрана и его держат в Париже. Да, это было настоящим бедствием, но то, что Сен-Лазара схватили при попытке разыскать пропавшего Луи-Шарля, вообще с трудом укладывалось в голове. Но хуже всего то, что Талейран, если только у него будет достаточно времени, непременно сломает Сен-Лазара, и тогда всем роялистам, до сих пор действующим во Франции, будет грозить большая опасность.

— Лягушатники ловили в проливе дельфинов, а поймали «Королеву», — пробормотал Костюшко.

«Епископ» изумленно взглянул на Костюшко, потом опомнился и бросил кости. Собеседники дружно изучили результат. Костюшко расхохотался и хлопнул мнимого торговца по плечу. Затем сунул ему бутылку, а когда коньяк вернулся обратно, и сам сделал хороший глоток.

В течение следующей четверти часа торговец играл в кости с гусаром, и среди выигранных денег, переходивших из рук в руки, как-то затесалась свернутая бумажка. Костюшко сунул ее в карман вместе с пригоршней засаленных мелких монет и, пошатываясь, покинул постоялый двор.

Уэссекс предусмотрительно намеревался безвылазно сидеть в своей комнате в «Золотом петушке» до тех самых пор, пока Костюшко не встретится с «епископом» амьенским и не принесет гражданину Орси должным образом оформленные документы; но вскоре после ухода напарника герцог понял, что не в силах сидеть на месте и ничего не делать. Несмотря на все требования дисциплины, он не мог не думать о Саре. Где она? Что с ней?

Это он виноват, что Сара оказалась в опасности. Если бы он на ней не женился, она никогда не стала бы целью мстительных замыслов Рипона. Маркиза Роксбари была птицей недостаточно высокого полета, чтобы привлечь внимание Рипона, и не приближалась слишком близко к трону.

А вот герцогиня Уэссекская приблизилась. И с учетом того, что анонимность герцога с каждым днем оказывалась все более шаткой, можно было сказать, что вскоре для Уэссекса не останется места на шахматной доске Европы.

Эти мысли беспокоили Уэссекса — беспокоили тем сильнее, что он не видел способа бежать от них. А вот бежать из этой маленькой гостиницы можно было без особых проблем, так что Уэссекс сунул пистолет в карман и пошел бродить по городу.

Вскоре ноги сами привели его к церкви. Амьен не был кафедральным городом (хотя, как сардонически отметил про себя Уэссекс, и служил местом обитания «епископа» другого рода), но здешняя католическая церковь была достаточно велика, чтобы использовать ее в каких угодно практических целях. Готические своды возносились ввысь, несмотря на все усилия атеистической Революции повергнуть их, и зубчатые стены по-прежнему были покрыты резьбой с изображениями святых и горгулий.

Более прагматичный Бонапарт реставрировал святую мать-церковь и все ее привилегии — в той самой стране, что так отчаянно сражалась за возможность сбросить ярмо церковников. На словах Бонапарт провозгласил свободу совести, но на деле высшей властью в стране являлся императорский орел, и даже церковь вынуждена была склониться перед ним. Даже Силы самой земли разбегались пред великим зверем Бонапартом, порождая переполох в Незримом мире, и тревога расходилась, словно круги по воде от брошенного камня.

Погрузившись в мрачную задумчивость, Уэссекс не сразу поймал себя на том, что стоит и тупо смотрит на крохотный магазинчик, приткнувшийся почти у самой церкви. Лавчонки такого рода никогда не всплыли бы на поверхность в роялистской Франции, где короли давали обещания, которые должны были дать, и заключали договоры, которые должны были заключить, но в целом препоручали свой народ милосердию церкви. Но сейчас, на заре нового века, власть церкви и ее возможность диктовать свою волю пастве оказались сильно ограничены, и подобные магазинчики процветали.

Чтобы немного отвлечься, Уэссекс пересек площади и подошел к магазинчику. Тот занимал маленькое узкое здание; над входом висел старинный символ — раскрытая ладонь, в которую вписаны гадальные знаки.

Уэссекс осторожно открыл дверь, и где-то в помещении раздался серебристый звон колокольчика. В помещении пахло краденым церковным ладаном, а стены были увешаны крикливыми плакатами с подробными френологическими картами, знаками зодиака, гороскопами, с которых благоразумно были удалены все уточняющие атрибуты, и прочими инструментами прорицательского искусства. Задняя часть помещения была отгорожена занавесом; пока Уэссекс глазел по сторонам, занавес отодвинулся, и из-за него появилась женщина.

Вопреки ожиданиям Уэссекса, на ней не было ни по-цыгански крикливого наряда, ни подобия какой-нибудь древней короны. Женщина — явно лишь на несколько лет старше Уэссекса — спокойно взглянула на посетителя. Она была одета в аккуратное, незатейливое, вполне благопристойное платье; единственной экзотической деталью ее наряда была сердоликовая брошь в виде скарабея, скрепляющая синюю шерстяную шаль.

— Добрый день, месье, — сказала женщина. — Вы желаете получить совет от мадам Фабрикан?

— Так, значит, вы здесь торгуете советами? — спросил Уэссекс.

К удивлению герцога, женщина весело рассмеялась.

— Ох! Месье, вы же знаете подобные магазинчики! Я продаю то, что люди желают купить: но по вам не похоже, что я вам понадобилась затем, чтобы составить прошение к Матери Божьей — о здоровье, богатстве или любви. Значит, вас, должно быть, интересует будущее.

— Я бы предпочел настоящее, — отозвался Уэссекс, — если ваше искусство это позволяет, мадемуазель.

— Ваша милость слишком добры, — сказала женщина, направляясь обратно к занавесу. — Но у меня был муж, хоть он уже и скончался.

Уэссекс застыл как вкопанный. Она назвала его этим титулом из обычной угодливости, или эта женщина действительно обладает Зрением?

Или это просто ищейка Талейрана, которую предупредили, что на дороге к Кале может появиться герцог Уэссекский?

Ответа на этот вопрос не было. Уэссекс пожал плечами и следом за женщиной прошел за занавес. Рука его привычно легла на рукоять пистолета.

За занавесом царила темнота. Ее рассеивал лишь свет единственной толстой свечи, укрепленной в массивном бронзовом подсвечнике в форме обезьянки. Вдоль стен сплошняком тянулись шкафчики из полированного красного дерева, с бесчисленным множеством выдвижных ящиков; все это чем-то напомнило Уэссексу аптеку. Здесь точно так же, как в аптеке, висели связки трав и стояли склянки с разноцветными жидкостями; а вот что было совершенно нехарактерно для аптеки, так это изваяние Святой Девы, а перед ним — маленький столик, на котором среди груды всяких непонятных предметов возвышался красная стеклянная кружка для приношений.

Главенствующее место в помещении занимал стол, на котором, собственно, и стояла единственная свеча. Стол был накрыт зеленой замасленной тканью. Кроме свечи на нем располагались большой хрустальный шар и колода карт таро, завернутая в красный шелковый платок. Расправив юбки, хозяйка магазинчика уселась за дальний край стола и жестом предложила Уэссексу присаживаться напротив.

Ага, и в результате он окажется спиной к занавесу. Уэссекс не сдвинулся с места.

— Почему вы так странно обратились ко мне, гражданка? — спросил он. — Я никакой не аристократ, а добропорядочный французский гражданин.

Женщина взглянула на него из-под полуопущенных ресниц; ее глаза словно притягивали свет свечи и горели, как у дикого зверя.

— Я буду обращаться к вам так, как вам угодно, гражданин, — пожав плечами, сказала мадам Фабрикант. — Но я не стану говорить, что не вижу того, что на самом деле вижу. Я наделена Зрением, как и моя матушка, — мы из Лангедока, а там Древняя кровь все еще сильна — и я за несколько дней знаю, когда ко мне придет человек, для которого у меня имеется послание.

— И я — именно такой человек? — спросил Уэссекс, скептически, но вполне вежливо.

— Вы хотите получить послание или нет? — язвительно поинтересовалась мадам. — Первым делом я должна сказать вам следующее: «Я открываю любую дверь».

Уэссекс застыл. Фамильный девиз Роксбари был известен ему не хуже собственного. Это либо ловушка, либо истинное сообщение. Не отвечая, он выскользнул обратно за занавес и потратил несколько минут на то, чтобы запереть дверь магазинчика на замок и закрыть ставни.

Когда Уэссекс управился с этим делом, в помещении стало так темно, что вырисовалась узкая полоска света, проникающая из-за занавеса. Герцог раздернул занавес и надежно закрепил его.

— Ну что ж, мадам, — сказал Уэссекс. — Вручите мне послание, которое, как вы утверждаете, у вас имеется, а я позабочусь, чтобы вы получили должное вознаграждение за беспокойство.

— Вы очень добры, — насмешливо произнесла колдунья. — Что-то мне кажется, что такой человек, как вы, должен быть привычен к беспокойству. Вы — не тот клиент, которого бы я сама себе выбрала, но я не могу заворачивать прочь слишком многих посетителей моей лавки. Это плохо сказывается на делах, — добавила она и снова пожала плечами. Это получилось у нее как-то очень по-французски.

Уэссекс криво усмехнулся и уселся за стол напротив женщины. Хрустальный шар вбирал в себя свет свечи, и Уэссексу на миг показалось, что комната перевернулась вверх ногами.

Мадам Фабрикант взяла руку Уэссекса и повернула ладонью вверх. Она изучила ладонь столь же тщательно, как другие ее коллеги могли бы вглядываться в чашу с водой или с чернилами.

— Месье женат? — спросила она несколько секунд спустя.

Странно — почему этот вопрос причинил ему такую боль? Такое чувство, словно перед ним открылся путь к бегству, которого Уэссекс прежде не замечал, — и оказался перекрыт в тот самый миг, как только герцог его увидел. К бегству от чего?

— Скажите сами, — предложил Уэссекс. Мадам скривилась.

— Столько предосторожностей! Ну что ж, ваша милость. Я вижу, что ваша жена в опасности, за камнем и водой, но недалеко отсюда. Ее охраняет само Время, но с того момента, как она взяла под опеку Францию, грозящая ей опасность возросла. Она надеется на вашу помощь, а потому вы должны следовать за заходящим солнцем до тех пор, пока не придете к старому режиму.

— Вы не можете не признать, что сообщение получилось несколько расплывчатым, — вежливо заметил Уэссекс.

— Это все, что мне было сказано, месье герцог, — огрызнулась прорицательница. — Спешите на запад — или вы потеряете свою жену… и свое сердце.

Леди Мириэль устроилась в саду. Девушка сидела на маленькой табуреточке и, пользуясь ярким солнечным светом, трудилась над рубашкой, которую она шила для Луи. Прошло уже пять дней с того момента, как она пришла к святому отцу и, запинаясь, рассказала главную свою тайну, и хотя Мириэль постоянно беспокоилась о судьбе Сары, ей казалось, что все эти дни прошли за пределами времени, словно прекрасный сон, от которого ей рано или поздно придется пробудиться. Но в нем она могла быть сама собой, а не актрисой, играющей на зловещем маскараде чужую роль.

И частью этого сна был Луи.

Луи не для нее — твердо сказала себе Мириэль. Он — истинный король Франции, и хотя сам он отказывается от своих законных прав, другие заставят его принять корону, как только Луи заявит о своем существовании.

Мириэль сделала очередной стежок и упрекнула себя за глупость. Ну надо же было отдать сердце мужчине, который никогда на ней не женится, как бы сильно он ее ни любил! Король должен жениться на принцессе, а Мириэль, хоть в ее жилах и течет кровь королей, — не та, которую Луи придется взять в жены.

«Пусть мы проведем хоть немного времени вместе, прежде чем они заберут его. О, Святая Дева, ведь я же не так много прошу у тебя!»

Луи должен скоро вернуться. Он поехал в село — Pere Анри был членом роялистского подполья, и через него Луи мог связываться с людьми, имеющими свои глаза и уши по всей стране. В частности, он уже выяснил, что дядя Мириэль, Джеффри Хайклер, работал на Талейрана. Если бы только им удалось выяснить, куда дядя Джеффри спрятал герцогиню Уэссекскую, возможно, они смогли бы спасти ее, и тогда Мириэль избавилась бы от гнетущей ее вины.

Девушка продолжала шить — она с радостью бралась за любую посильную работу по дому, и сейчас у ее ног стояла корзинка с шитьем, ожидающим своей очереди, — но при этом каждые несколько минут поглядывала на дорогу, не идет ли Луи. Когда же она наконец увидела, как он шагает по дороге — с широкополой шляпой в руке, а воротник блузы расстегнут, как это принято в провинции, — Мириэль поддалась порыву и, отложив рубашку, побежала ему навстречу.

Они встретились у калитки. Луи водрузил свою шляпу на голову Мириэль и громко чмокнул девушку. От него пахло недавно выстиранной одеждой и солнечным светом, и сердце Мириэль заполнилось радостью — и предчувствием печали.

— Выходите за меня замуж, — сказал Луи вместо приветствия.

Мириэль рассмеялась — она уже не в первый раз слышала это предложение.

— Нет, нет и еще раз нет! Я уже говорила, Луи, — такая значительная персона, как вы, не для такой скромной девушки, как я.

— Я отрекся от трона, — напомнил ей Луи, проходя через калитку и закрывая ее свободной рукой. Вторая рука тем временем обвила талию девушки. — Теперь я всего лишь гражданин Капет, и гражданин Капет очень хочет жениться на прекрасной англичанке.

— Луи, не мучайте меня! — взмолилась Мириэль. — Невзирая на отречение, никто, ни Англия, ни Франция, не даст вам жить спокойно. Вы слишком важны для них.

— Слишком важен для их игр, — с горечью поправил ее Луи. — Они — словно дети, которые играют в солдатиков, забывая, что их игрушки истекают кровью и умирают. Но в Новом Свете все иначе. Там мы сможем быть свободными, Мириэль. Уэссекс поможет нам.

— Против воли своего короля? — спросила Мириэль. — О, давайте не будем ссориться, любовь моя. Скажите лучше: что нового вы узнали про ее светлость?

— Я только поговорил со связным, — сказал Луи. — С гуртовщиком, который пригнал сюда скот. Но он сообщил о назначенной встрече — в развалинах поместья, что в пяти милях отсюда. Он сказал, что если я приду туда на встречу с их руководителем, он сообщит мне новости о герцогине.

— Это слишком опасно! — возразила Мириэль.

— И именно поэтому мы ничего не скажем Pere Анри, — твердо заявил Луи. — Мы еще успеем все ему рассказать, когда будем точно знать, где сейчас ваш дядя и ее светлость. Он и так слишком рискует, пряча меня здесь, чтобы причинять ему беспокойство еще и из-за этого.

— Но вы должны… — начала было Мириэль.

— Эти люди — друзья, — мягко оборвал ее Луи. — Они верят во Францию и короля — а не в выскочку, именующего себя императором. Они не предадут меня, хоть и не знают, кто я такой на самом деле. А теперь нам надо идти. Если мы поторопимся, то успеем обвенчаться до того, как мадам Кармо позовет нас обедать.

— Нет, — ответила Мириэль и улыбнулась.

Но она не могла избавиться от своих страхов. В некотором отношении Мириэль была мудрее Луи: хотя ему с самого детства непрестанно грозила опасность, его всегда окружали люди, желающие ему добра. Луи верил в счастливый конец.

А Мириэль не верила.

И потому, когда несколько часов спустя, уже после того, как стемнело, Луи отправился на встречу с подпольщиками, Мириэль последовала за ним.

Полнолуние миновало всего пару дней назад, и луна до сих пор была достаточно яркой, чтобы Мириэль могла найти дорогу. Луи прихватил с собой потайной фонарь, но на самом деле юноша и без него с легкостью пробирался по знакомым местам.

Поместье сгорело много лет назад, во время мятежа, охватившего всю эту местность во время Великой революции. Большой дом разграбили, прежде чем предать огню; теперь лишь несколько стен да обугленные балки отмечали то место, где некогда стоял особняк. Все прочее либо растащили люди, либо замаскировала природа. Будку привратника разобрали целиком: крестьяне растащили камни и пустили их на починку своих домов и амбаров. Даже железные ворота пошли на пушки. Аккуратные газоны превратились теперь в заросшие лужайки, а французский сад — в заросли терна и ежевики.

Теперь Луи зажег фонарь, чтобы разыскать дорогу, и Мириэль — она держалась далеко позади, как из страха быть обнаруженной, так и потому, что юбки не позволяли ей угнаться за Луи, — видела впереди крохотную золотистую искорку. Пытаясь следовать за ней, девушка ступила в колею, поскользнулась и упала.

Она лежала неподвижно, пока Луи, опередивший ее на много ярдов, оглядывался в поисках источника шума. Когда Мириэль растянулась во весь рост, ее рука угодила во вторую колею, рядом с первой.

Следы фургона. Но кому может понадобиться подъезжать на фургоне к разрушенному поместью?

Луи двинулся дальше. Мириэль поднялась на колени и принялась на ощупь исследовать почву вокруг. Девушка нашла еще несколько отметин на влажной земле. Такие глубокие следы могли оставить широкие колеса какого-то тяжелого фургона.

Мириэль встала. Сердце ее бешено колотилось, и отнюдь не от физического усилия. Подобрав юбки, она бросилась бежать вслед за мелькающей искоркой фонаря.

Хоть бы она ошиблась! Боже милостивый и все святые, хоть бы она ошиблась!

Мириэль надеялась перехватить Луи прежде, чем он доберется до развалин, но из-за темноты она неверно оценила разделявшее их расстояние. Когда она остановилась, чтобы перевести дыхание, то увидела, что юноша уже почти рядом с останками особняка.

А что, если она ошиблась? Если Луи и вправду идет на встречу с руководителем подполья, она своим криком только зря спугнет этого человека. И тогда они могут никогда не узнать, что за новости он раздобыл о герцогине Уэссекской.

Но у Мириэль не было времени на раздумья — необходимо было прямо сейчас, на месте выбрать между любовью и дружбой. И хотя сердце ее разрывалось, Мириэль не колебалась ни секунды.

— Луи! — крикнула она изо всех сил. — Это ловушка! Там ловушка!

Луи повернулся. Мириэль увидела, как он поднял фонарь повыше, стараясь разглядеть ее, и золотистый свет скользнул по его лицу. А затем развалины осветились, словно заброшенный особняк снова оказался в огне, и из укрытия с криками стали выскакивать солдаты.

— Беги! — крикнул Луи, когда солдаты схватили его. — Мириэль, беги!

Девушка застыла на миг, потом развернулась и помчалась прочь, стремительно, словно белая лань.

Она летела, не останавливаясь. Пули свистели мимо, но Мириэль даже не замечала их. Она подобрала юбки и мчалась так, словно за спиной у нее разверзся ад, мчалась, пока не добежала до двери церкви и не позвонила в колокольчик, которым вызывали священника среди ночи, если происходило что-то неотложное.

Когда Pere Анри вышел, Мириэль не могла произнести ни слова. Она стояла согнувшись, хватала ртом воздух и боролась с одолевающими ее слабостью и головокружением.

— Луи! — наконец выдавила она, указывая в ту сторону, откуда пришла.

И тут, как если бы слова девушки послужили заклинанием, по улочке прогрохотала черная карета. Она двигалась в сторону Парижа. В тяжелую, сделанную целиком из железа карету были впряжены двенадцать вороных лошадей. Узкие окна кареты были забраны решетками, а висячие замки на дверях грохотали на ходу, словно отдаленные раскаты грома. Шестеро солдат скакали впереди кареты, и шесть позади; еще четверо ехали на крыше, и все они были вооружены мушкетами.

— Нет! — в отчаянии прошептала Мириэль. Отец де Конде помог ей подняться на ноги.

— Мужайтесь, дитя мое, — произнес он.

Ночь тянулась долго. Мириэль стояла на коленях перед изваянием Святой Девы в деревенской церкви и перебирала четки. От бесчисленных молитв девушка впала в оцепенение, но она и подумать не могла о том, чтобы пойти спать. Она не могла думать ни о чем, кроме того, что Луи — ее Луи — оказался в руках врагов.

«Из-за меня. Все это из-за меня…»

Священник поднял на ноги все село и всех расспросил. Гуртовщик, с которым разговаривал Луи, исчез, словно в воду канул, хотя его скот до сих пор стоял в сарае у одного местного крестьянина. Никто не видел, чтобы железная карета и шестнадцать солдат проезжали через село — но к поместью можно было подъехать и другой дорогой.

Луи увезли. Священник сидел у себя в кабинете и писал письма, которые могли чем-то помочь его юному родственнику, — но надежда на это была невелика. А Мириэль стояла на каменном полу церкви и молила Святую Деву о чуде. О совсем маленьком чуде. Мириэль твердила Матери Божьей, что поймет, если та не сможет освободить Луи. Но если Луи умрет, а Мириэль останется жить без него, этого она не вынесет.

— Только позволь мне узнать, где он, Святая Мать. Только позволь мне прийти к нему.

Но ответа не было.

В тот день многие жители села побывали в церкви: некоторые молились за молодого Луи, которого здесь все знали и любили, хотя и считали просто племянником кюре; некоторые молились за себя — ведь если станет известно, что их село укрывало пропавшего короля, император в гневе может стереть его с лица земли. Мириэль не желала уходить из церкви. Она сопротивлялась всем попыткам мадам Кармо увести ее и уложить в постель. В конце концов, когда уже вечерело, за Мириэль явился сам кюре.

За эту ночь отец де Конде постарел на десять лет. Глаза его глубоко запали, а кожа посерела и стала напоминать пергамент. Когда Мириэль взглянула ему в лицо, ей показалось, что она видит череп, обтянутый кожей, живое напоминание о смерти.

— Мириэль! — позвал старый священник. — Дитя, вам надо отдохнуть. Не нужно так себя вести. Этим вы ему не поможете.

— Так, значит, все мои молитвы бесполезны? — презрительно произнесла Мириэль. — Но говорят, что Господь наш больше всего прислушивается к молитвам раскаявшихся грешников, — а я стольких предала в своей жизни, что сейчас Он наверняка слышит меня…

— Не говорите так, — строго произнес священник. — Вы не в себе от горя и усталости, и сами не понимаете, что говорите. Но не насмехайтесь над Богом, дитя.

— Я не насмехаюсь над Богом, святой отец, — отозвалась Мириэль. — Но я не думаю, что Он нас слушает.

Среди ночи Мириэль внезапно проснулась и села; сердце девушки бешено колотилось, как будто кто-то ее окликнул. Окна были закрыты ставнями, чтобы ночная прохлада не проникала в дом, и в комнате стало душно. Мириэль соскользнула с кровати и подошла к окну. Подняв оконную раму и распахнув ставни, она выглянула в сад.

Вокруг царили тишина и покой. Темноту нарушали лишь огоньки лампад в церкви. Из дома не доносилось ни звука, равно как и из сада.

Луи…

На миг в душе девушки поднялась волна горя и встряхнула Мириэль, как терьер встряхивает крысу. Сделав над собой усилие, Мириэль подавила это чувство. Теперь, после пробуждения, она вновь чувствовала решимость. Ей необходимо было кое-что сделать.

Не зажигая света, Мириэль быстро оделась и отыскала шаль и башмаки. Завернув тяжелые башмаки в шаль, девушка босиком, на цыпочках прокралась через безмолвный дом.

Добравшись до кухни, она отодвинула дверной засов и вышла в сад. Мириэль точно не знала, который сейчас час, но явно была глубокая ночь: все местные жители давно уже улеглись спать, а до того момента, когда петухи возвестят рассвет, оставалось еще немало времени. Мириэль осторожно закрыла дверь — она с радостью заперла бы ее обратно на засов, но такой возможности у нее не было — и двинулась в путь.

Она вышла на дорогу и направилась через село; ни одна собака не загавкала на нее. Девушка прошла мимо церкви, но не остановилась, несмотря на колебания. Она уже молила Бога о помощи, и Он не ответил. Теперь она шла за помощью в другое место.

Такое место имелось в каждом французском селе: источник, дерево, камень, посвященные Древнему народу; возле них оставляли приношения и просили о милости. Добрым христианам строго-настрого запрещалось навещать эти места, поскольку все Силы (как говорили священники) исходят от Всесвятого Господа, и почитать какие-либо Его творения превыше Его самого — тяжкий грех. Но крестьяне знали истину: Матерь Божья не всегда могла помочь им, если это шло вразрез с желаниями ее Сына, который относился к грешникам с меньшим пониманием, чем Святая Дева. Что же до самого Господа, то Он был беспристрастен и справедлив, и Его невозможно было подкупить.

А вот подкупить Волшебный народ — можно.

Мириэль слыхала, что они не ценят серебра, но она несла с собой золото — монеты и драгоценности, которые зашила в подол нижней юбки накануне своего побега. Теперь все, что можно было купить за деньги, не имело для девушки никакой ценности: она готова была отдать все свое имущество, лишь бы эльфы услышали ее.

Луи сам указал ей это место несколько дней назад: группа камней на меже, разделяющей два поля. Тогда Мириэль испугалась. Луи предложил зайти внутрь, а она убежала.

Теперь она вернулась.

В общем, в них не было ничего такого уж страшного: просто три светло-серых камня, стоящие треугольником. Они были не очень большими — самый высокий из трех едва доставал Мириэль до подбородка — и напоминали грубо обработанные дорожные столбы. Трава, росшая между ними, выглядела сочной и зеленой (Луи говорил, что она оставалась такой всегда, даже в самую сильную жару), но за этим могла крыться какая-нибудь вполне естественная причина — например, подходящие близко к поверхности подземные воды.

Но когда Мириэль приблизилась к этим камням посреди ночи, ее сердце заколотилось быстрее и девушка исполнилась суеверного страха.

«Все это ради Луи!» — прикрикнула она на себя. При мысли о том, что с ним может происходить сейчас, страх и гнев изгнали из ее сердца всякую нерешительность, и она смело шагнула в центр треугольника. Внутри него было холодно, хотя лишь миг назад Мириэль окутывал жаркий летний воздух.

Это была ее последняя надежда. Если это не поможет, Луи отправят на свидание с мадам Гильотиной. А потом солдаты вернутся и отыщут саму Мириэль, а когда и она исчезнет, никто не узнает, куда делась Сара.

Исполнившись решимости не допустить этих бедствий, Мириэль подобрала подол и неуклюжими, озябшими руками разорвала потайной шов на нижней юбке. Монеты и драгоценности высыпались на траву. Мириэль собрала их и сложила свое приношение в небольшую кучку на носовом платке. Она посмотрела на свои невеликие сокровища…

…а потом, стоя в волшебном кольце, леди Мириэль залилась слезами, потому что внезапно поняла, что последняя ее надежда исчезла. Даже если эльфы и вправду могли спасти жизнь Луи, Мириэль не знала, как их вызвать. Стиснув руки, она медленно опустилась на колени. Может быть, помолиться? Но здесь это казалось святотатством. Да она и не знала, кому здесь можно молиться. Если Луи умер — если ее молитвы остались без ответа, — она не сможет больше верить в Бога. А этого она боялась почти так же сильно, как боялась потерять Луи.

Глаза Мириэль наполнились слезами, и девушка стиснула зубы, чтобы никто не услышал ее рыданий. Но и она, в свою очередь, не услышала, как кто-то подошел к ней.

— Кто звал меня? — произнес чей-то певучий голос.

Мириэль задохнулась и подняла голову. Ее взору предстала столь поразительная картина, что слезы девушки мгновенно высохли.

Меж камней стояла женщина. Она была миниатюрной — ее макушка находилась на одном уровне с вершиной самого высокого камня, — а платье ее было сшито из такого тонкого и сияющего шелка, что его колышущиеся складки напоминали туман над рекой.

— Я… я вызвала, — запинаясь, пробормотала Мириэль. — Мне нужно…

— Король отвернулся от этой земли, — заметила женщина-эльф, — и вместе с ним отвернулись и Холмы. Я пришла издалека, чтобы ответить на твой зов, дочь земли, но ты взывала воистину громко.

— Он ведь не умер! — задохнулась Мириэль. Из всего, что сказала женщина, она поняла только это. — Скажите, что Луи не умер, — умоляю вас, мадам!

— Молодой король жив, но он мертв для нас — ведь он никогда не станет возобновлять древний союз с нами.

Голос женщины звучал холодно и отстранено, словно она не принадлежала этому миру и здешние заботы ее не волновали.

— Он жив! — Радости Мириэль не было предела. Но тут девушка вспомнила, что пришла сюда просить о помощи.

— Помогите мне, мадам, и я отдам вам все это, — сказала Мириэль, указывая на узелок, лежащий у ее ног. — И…

«И все, что вы захотите», — чуть было не сказала она, но тут девушке вспомнились наставления, некогда услышанные от няни. Старая Жаннет была шотландкой, а в тех краях люди до сих пор частенько общались с Древним народом. И Жаннет предупреждала свою маленькую подопечную, чтобы та никогда не заключала сделок с эльфами. А главное — чтобы никогда не давала таких расплывчатых обещаний, в которые можно было вложить любое содержание.

— …и я буду чтить вас всю свою жизнь, — осторожно закончила Мириэль.

Женщина-эльф улыбнулась холодной лунной усмешкой, присела и принялась ворошить драгоценности.

— Этого недостаточно, — сказала она в конце концов.

— Но это все, что у меня есть! — не выдержала Мириэль. На глаза ее снова навернулись слезы.

— Нет, — укоризненно произнесла женщина, и Мириэль вспомнила про свои серьги и цепочку с медальоном.

Девушка медленно сняла коралловые серьги и опустила их в общую кучу. Женщина тут же подобрала их и принялась разглядывать. Кажется, они ей понравились.

Мириэль расстегнула цепочку — еще медленнее. На одной стороне медальона был выложен алмазный крестик, а на другой — выгравирован герб Рипонов. Внутри же хранилась прядь волос давно уже скончавшейся матери Мириэль. Эта прядь была для Мириэль дороже всех драгоценностей.

«Она только хочет посмотреть, действительно ли я готова отдать ей все», — подумала Мириэль. Но она знала, что терзаться угрызениями совести поздно и глупо. Уже просто придя сюда, она рисковала своей бессмертной душой. Но на карту было поставлено несколько жизней. Сейчас не время трястись над пустяками. Мириэль положила медальон поверх остальных драгоценностей.

— Этого достаточно, — сказала женщина-эльф. — Чего же ты просишь у меня, дочь земли?

Мириэль заколебалась. Старая Жаннет говорила, что, даже если эльфы и заключают сделку, делают они это хитро. Чего же ей просить? Чтобы эта женщина освободила Луи? Это может ничего не значить. Чтобы она послала спасение? Но это то же самое.

— Я хочу, чтобы вы дали мне средство освободить Луи и помогли мне добраться к нему, — наконец вымолвила Мириэль. Но едва лишь эти слова сорвались с ее губ, как девушка тут же об этом пожалела: ей сразу представились сотни связанных с этим ловушек.

— Это две просьбы. Какую из них мне следует выполнить? — шутливо спросила женщина.

Мириэль открыла было рот, но не успела она произнести ни слова, как стоящая перед ней фигура начала таять и течь, словно речной туман, на который она так походила, — и Мириэль, не выдержав, моргнула и отвернулась.

Когда же она взглянула снова, женщина-эльф исчезла, а на ее месте стоял серый пони. Он повернул голову и взглянул на девушку, и глаза его вспыхнула красным, словно у хорька. Мириэль посмотрела вниз. Все золото, платок и медальон ее матери исчезли.

Решившись наконец, Мириэль встала и осторожно двинулась к серому пони. Она ездила верхом с раннего детства, но на этом странном животном не было ни седла, ни уздечки.

Но подобные мелочи не могли остановить Мириэль.

Пони не стал шарахаться при ее приближении. Подойдя вплотную, Мириэль ухватилась обеими руками за гриву пони и вскочила ему на спину. Прежде чем она успела усесться поудобнее, пони двинулся прочь — сперва шагом, потом рысью, а потом перешел в галоп. Мириэль никак не могла управлять им — поводьев ведь не было. Все, что ей оставалось, это покрепче цепляться за его гриву и молиться.

18 — ПЕШКА БЕРЕТ ЛАДЬЮ (19 ИЮЛЯ 1805 ГОДА)

САРА ПРИШЛА К ВЫВОДУ, что сидеть в тюрьме очень скучно. Вот уже четыре дня она гостила у месье Талейрана и находила это времяпрепровождение на редкость нудным.

Если бы Сара и вправду была той женщиной, за которую ее принимал Талейран, — изнеженной английской аристократкой, — то она вполне могла бы изрядно пострадать от суровых условий содержания: ее заперли в холодной, скудно обставленной комнате, а весь ее суточный рацион состоял из миски жидкой каши.

Но Саре довелось в свое время пройти куда более суровую школу и довольствоваться гораздо более скудным пропитанием. Она расчесала волосы пальцами, заплела их в две косы и перевязала полосками ткани, оторванными от нижней юбки. Муфту, чепчик и мантилью Сара потеряла еще до того, как очутилась в замке Шато-Руасси, потому она соорудила плащ из одеяла и целыми днями расхаживала по крохотной камере: чтобы согреться и дать нагрузку мышцам. Она сразу же избавилась от корсета — сняла и засунула под матрас, — и теперь ничто не мешало ей двигаться свободно. Правда, ее платье было скроено в соответствии с требованиями моды, с зауженными плечами, но теперь, когда Сара отказалась от корсета, оно сидело достаточно свободно.

Сара предпочла бы иметь в своем распоряжении брюки вроде тех, в которых она отправлялась на охоту, но она решила как-нибудь обойтись без них ее тюремщики не походили на людей, способных из сочувствия к ней выполнить столь странную просьбу. Она никого не видела — не считая служанки, появляющейся дважды в день, — и, пожалуй, была этому только рада: за время их краткого знакомства Джеффри Хайклер произвел на нее впечатление человека, способного на злорадство и прочие неприятные вольности. Особенно если он будет уверен, что все эти вольности сойдут ему с рук.

Однако мистер Хайклер любезно держался где-то вне поля ее зрения, и Сара расхаживала по камере, ела то, что давали, и планировала побег.

Она должна бежать отсюда… и поскорее.

Сара не знала, намеревается ли Уэссекс выкупить ее — хотя от герцога вполне можно было ожидать чего-то в этом духе, с его-то гордостью, — но знала, что ей не следует особенно полагаться на его помощь. Ведь Талейран признался, что не знает, где сейчас можно найти герцога Уэссекского. А раз уж его местонахождение не смогла обнаружить вся французская шпионская сеть, вряд ли это удалось бы Саре Канингхэм, даже если бы она и не сидела в плену. Следовательно, на помощь Уэссекса надеяться не следует.

Но надежда не покидала Сару, поскольку и Джеффри Хайклер, и месье Талейран отнеслись к ней как к обычной женщине, к пешке. Они даже не потрудились обыскать ее — а Сара, когда ее схватили, была с головы до ног одета по последнему слову моды. Корсет из клееного холста, каковой сейчас предписывала мода, был укреплен гибкой проволокой и пластинами из китового уса. Кроме того, при ней остались серебряные шпильки, прежде скреплявшие высокую модную прическу. Этих нехитрых орудий вполне хватит, чтобы справиться с замком. Когда Сару доставили в замок, как раз миновало полнолуние; как только ночи станут достаточно темными, нужно будет начинать действовать.

Осмотрительность Сары была продиктована и другим обстоятельством: чем дольше она будет изображать трусливую, робкую пленницу, тем меньше ее тюремщики будут ожидать сопротивления. Но ей нелегко было переносить томительно долгие дни, лишенные как общества, так и возможности чем-либо заняться. Лишь дисциплина, которой Сара научилась дома, в Америке, среди племени, не позволяла ей доводить себя до изнурения размышлениями о всяческих мучительных вопросах, ответить на которые она не могла, — от местопребывания Уэссекса до судьбы Мириэль.

Погрузившись в грустные мысли, Сара машинально мерила шагами свою небольшую камеру. Внезапно женщина насторожилась. Сара не знала, что именно вырвало ее из размышлений, но когда она застыла, прислушиваясь, то услышала скрежет замка. Сара мгновенно метнулась к кровати, уселась на краешек и понурилась, старательно изображая запуганную пленницу.

Когда дверь отворилась, Сара подняла голову. В коридоре стояло несколько chasseurs,[25] а между ними — белокурый юноша в грязной блузе и брюках. Руки юноши были связаны за спиной, а на окровавленном лице темнело несколько синяков. Но несмотря на все это, юноша продолжал сопротивляться до тех пор, пока тюремщики не швырнули его в камеру и не заперли за ним дверь.

Сара подбежала к нему, но юноша уже и сам попытался подняться на ноги. Веревки на его запястьях были затянуты настолько туго, что кисти рук потемнели от застоявшейся крови. Сара попыталась развязать узлы, но безуспешно; их слишком сильно затянули.

— Подождите, — сказала она. — Я сейчас перережу веревку.

Сара сказала это по-английски; ее матушка, помимо всего прочего, преподавала юным балтиморским леди и французский язык, но Сара была неважной ученицей, и в ее памяти не осталось ничего из этих уроков. Впрочем, похоже было, что незнакомец знает английский: он бросил свои попытки разорвать путы и стоял на коленях на холодном каменном полу, внимательно глядя на Сару.

Еще в первые дни плена Сара украла ложку, которую ей принесли вместе с кашей. Ложка была оловянной (после этой кражи Саре подавали исключительно деревянные ложки), и женщина сразу сообразила, что ее можно будет использовать в качестве орудия или оружия. Отчасти по этой причине, а отчасти потому, что делать было все равно нечего и хотелось как-то развеять скуку, она заточила край ложки до остроты ножа. Теперь же Сара осторожно извлекла наточенную ложку из тайника в матрасе и опустилась на колени рядом с юным пленником.

— Так вы англичанка? — спросил он по-английски. Лишь легкий, едва заметный акцент свидетельствовал, что этот язык не родной ему.

— Американка, — машинально ответила Сара, прежде чем сообразила, что в здешнем странном мире это слово не имеет смысла.

— Вы из Нового Света! — юноша просиял от радости. На миг он даже словно позабыл про плен. — Пожалуйста, расскажите мне о нем, мадемуазель!

— С удовольствием, — отозвалась Сара, примеряясь, как бы половчее перерезать путы. — Но я думаю, нам стоит сперва освободить ваши руки от веревок, — если циркуляция крови не восстановится, вам может прийтись очень плохо.

— Эти трусливые свиньи! — с жаром произнес юноша. — Они боятся одного-единственного человека, словно старые бабы, — а что я могу им сделать, если с детства живу изгнанником в собственной стране? А, ладно! Со мной и так все ясно! Если бы я только знал, что ma petite в безопасности… Она пошла следом за мной на ту встречу, во время которой меня схватили. Как я сразу не догадался, что она последует за мной?

— Да, конечно, — рассеянно произнесла Сара. Она наконец выбрала подходящее место и принялась пилить веревку. Ложка была острой, но при этом мягкой, и Сара не решалась надавить посильнее, поскольку боялась сломать свое непрочное орудие.

— Может, вы что-нибудь слышали о другой пленнице? — продолжал тем временем юноша. — Ее зовут Мириэль. Она англичанка, как и вы, хотя вполне могла бы сойти за мою соотечественницу…

— Мириэль?! — Сара оторвалась от своего занятия и изумленно уставилась на юношу. — Где она? С ней все в порядке?

— Вы ее знаете? — Юноша был удивлен ничуть не меньше Сары. — О, прошу прощения, мадемуазель. Я забыл представиться. Меня зовут Луи. О прочем, я думаю, лучше будет умолчать, если учесть необычные обстоятельства нашего знакомства.

— Меня зовут Сара, — отозвалась молодая женщина.

К ее удивлению, услышав это, Луи рассмеялся, но смех перешел в невольный стон — избитое тело отозвалось болью даже на такое ничтожное движение.

— Тогда вы, должно быть, та самая Сара, о которой беспокоилась моя Мириэль. Я очень рад, что месье Джеффри не расправился с вами.

Они вкратце изложили друг другу свои истории, — хотя Сара чувствовала, что Луи что-то скрывает, — и к тому времени, как они завершили рассказы, Сара справилась с веревкой. Она осторожно распутала ее, а потом принялась растирать затекшие руки юноши, и продолжала до тех пор, пока не убедилась, что в кистях восстановился нормальный ток крови.

Тарелка с едой все еще стояла на столе, а в кувшине осталось немного воды. Сара оторвала лоскут от нижней юбки, смочила водой и стерла кровь с лица Луи. Когда она справилась с этим, юноша добрался до кувшина и жадно осушил его. Потом Сара помогла ему подняться на ноги и стала водить по камере, помогая привести в порядок мышцы, затекшие от неподвижности.

— Так, значит, они собираются казнить вас? — спросила Сара, подводя итог его рассказу. Она знала, что Талейран собирается убить и ее, но почему-то ей показалось, что над Луи нависла более грозная опасность.

— Для этого им придется отвезти меня в Париж, — отозвался Луи. — Им недостаточно просто убить меня — я должен умереть на глазах у всего мира. Но до этого Черный жрец пожелает вытянуть из меня все, что мне известно, и воспользоваться этим в своих целях.

— А, так вы — важный человек. Понятно, — мягко поддразнила его Сара, надеясь отвлечь юношу от печальных мыслей. Несмотря на простонародную одежду, Луи казался образованным юношей. Но Сара ничего о нем не знала, кроме того, что жил он в той самой деревушке, возле которой Мириэль удалось бежать от своего дяди.

— Только в сумасшедшем воображении императора Наполеона и его шакалов, — устало ответил Луи. — Возможно, герцогиня, нам стоит надеяться, что вашему мужу удастся спасти нас. Потому что другой надежды на спасение я не вижу.

— Это мы еще посмотрим, — отозвалась Сара.

Сара не стала делиться с Луи своими планами побега, отчасти из врожденной осторожности, отчасти потому, что ей не хотелось расстраивать юношу. Несколько часов спустя служанка принесла другой кувшин с водой и тарелку с хлебом, и Сара заставила Луи поесть и напиться. Потом она отправила юношу полежать, чтобы он хоть немного отдохнул. Хотя Луи мог значительно осложнить побег, Саре даже в голову не пришло бросить юношу здесь. Его появление придало цель ее побегу — они вернутся в деревушку, где жил Луи, и там Сара сможет отыскать Мириэль. Мириэль отлично знала французский, и Сара ничуть не сомневалась, что вместе они смогут подкупить какого-нибудь контрабандиста, чтобы тот увез их обратно в Англию или хотя бы передал послание.

Но чтобы проделать все это, Саре и Луи нужно было сперва бежать из замка, а Луи был избит и здорово устал после двух дней пути. Хоть он и возражал из вежливости, но крепко уснул почти в тот же миг, как голова его коснулась подушки.

Сара отошла в дальний угол, присела на корточки и принялась ждать. Ей не дали ни лампы, ни свечей, и потому Сара уже привыкла засыпать и просыпаться вместе с солнцем. Но сегодня ночью она не сможет позволить себе такой роскоши. Даже если их тюремщики сегодня и оставят Луи в покое, завтра они наверняка придут за юношей и постараются вытянуть из него все его тайны. Значит, нужно бежать сегодня ночью.

Сара велела себе проснуться в полночь и задремала.

Она проснулась несколько часов спустя и принялась настороженно вглядываться во тьму. Окно казалось чуть более бледным пятном на фоне темной стены, но через него не проникало ни лучика света. В камере стояла тишина; слышалось лишь тихое дыхание Луи.

Сара не нуждалась в освещении. Она пять дней изучала свою камеру и теперь могла двигаться по ней даже с закрытыми глазами. Вытащив из кармана свои импровизированные инструменты и сняв туфли, она неслышно прокралась к двери.

Сквозь замочную скважину пробивался слабый свет. Как Сара разузнала раньше, где-то в коридоре, неподалеку от камеры, всю ночь горел фонарь. Сара сомневалась, чтобы часовой стоял прямо у двери, но на всякий случай она приникла ухом к замочной скважине и несколько минут прислушивалась. Было тихо. Если за дверью кто-то и стоял, то совершенно неподвижно, словно человек из племени; Сара не услышала ни звука.

В конце концов женщина принялась за работу. Пластина корсета служила ей щупом, а согнутая шпилька — рычагом. Замок был старый, большой и тяжелый, но хорошо смазанный, а значит, защелка непременно сдвинется, как только Сара сумеет правильно к ней подступиться.

Она упорно орудовала своими инструментами, а штифт замка точно так же упорно выскальзывал из захвата. Но спешить, несмотря лихорадочное нетерпение, было нельзя. Через некоторое время — Саре показалось, что прошла целая вечность, но на самом деле вряд ли эта операция заняла более получаса, — защелка наконец-то отошла в сторону. Замок щелкнул, словно взводящийся курок.

Луи пошевелился во сне, потом застыл, медленно переходя ото сна к мрачной действительности. Сара мучительно колебалась: то ли подойти к Луи, чтобы удержать его от шума, то ли остаться на месте и придерживать дверь, чтобы та не открылась.

Эту дилемму разрешил сам Луи. Он сел — Сара поняла это по звукам — и спустил ноги на пол.

Саре представилось, как он напряженно вглядывается во тьму, пытаясь разыскать ее.

— Мадемуазель герцогиня! — шепотом позвал он.

— Тс-с! — прошипела Сара.

Луи умолк, и Сара осторожно приоткрыла дверь. В щель проникла полоска света — по сравнению с царившей в камере темнотой он показался ослепительно ярким, — и Сара медленно, едва дыша отворила дверь пошире.

Коридор был пуст.

Луи подошел к Саре — двигался он гораздо тише, чем горожане, — и вопросительно взглянул на женщину. Сара дернула его за руку, жестом велев оставаться на месте, и выскользнула в коридор.

Никого. В нескольких шагах от двери стоял обшарпанный стол, а на нем — лампа со свечой. Сара принялась крадучись пробираться по коридору в ту сторону, куда ее водили на встречу с Талейраном, — двигалась она очень осторожно, чтобы доски пола не скрипнули, — и в конце концов оказалась у лестничной площадки. Лестница была погружена в темноту и тишину; если этажом ниже на ней кто-нибудь и стоял, разглядеть его было невозможно. Сара все так же бесшумно вернулась к Луи и знаком велела юноше следовать за ней. Хотя Луи, судя по выражению лица, умирал от любопытства, у него, — слава тебе, Господи! — хватило ума не задавать сейчас никаких вопросов. Он двинулся вслед за своей спасительницей, настолько тихо, насколько у него получалось.

За время спуска по лестнице Сара сотни раз прощалась с жизнью — в темноте они с Луи двигались довольно неловко, а малейший шум казался тысячекратно усиленным. Когда же беглецы в конце концов добрались до второго этажа, Сара так вымоталась, что с трудом могла продолжать путь.

И куда же теперь? Комната, в которой проходила беседа с Талейраном, располагалась не в том старом каменном крыле, в котором содержали пленницу, а в противоположном конце замка, и этажом ниже. Замок стоял на склоне, и Сара подумала, что им, возможно, удастся выбраться через какое-нибудь из окон этой стороны; отсюда не видно было заросшего кувшинками рва, располагавшегося под окном ее камеры. Ну ведь не могут же chasseurs охранять каждое окно!

Как бы там ни было, попытаться стоило. До рассвета оставалось не так уж много времени, а к восходу солнца им лучше оказаться в нескольких милях от этого места.

На этом этаже, в противоположных концах коридора, обнаружились две лестницы; обе вели вверх. В просторном вестибюле с мраморным мозаичным полом еще одна лестница, наоборот, спускалась на первый этаж. Шириной она не уступала обеим боковым лестницам, вместе взятым, и, украшенная резьбой и позолотой, составляла разительный контраст с окружающими обветшалостью и запустением.

Сара взяла Луи за руку (на миг у нее возникло ощущение, будто они — двое детей, крадущихся по темному лесу) и повела к лестнице. Рука юноши была холодной, и Сара чувствовала, что он дрожит. Да ей и самой трудно было дышать, так теснило грудь яростное стремление к свободе. Выбраться отсюда — как можно дальше, — снова стать самой собой…

Они добрались до низа лестницы. Сара остановилась, пытаясь сориентироваться в темноте.

— Подождите! — выдохнул Луи, вцепившись в ее руку.

Но Сара и сама уже услышала шум. Шарканье сапог по каменному полу. Скрип потайного фонаря, с которого снимают колпак.

Сара невольно вскинула руку, защищая отвыкшие от света глаза.

— О, дорогая моя герцогиня! Как это волнующе — увидеть вас вновь, — грубо произнес Джеффри Хайклер. Он поставил фонарь и шагнул вперед.

Мистер Хайклер был одет в незнакомый Саре пышно разукрашенный мундир, отделанный серебряным шнуром и какими-то красными эмблемами. На поясе у него висела сабля. Белокурые волосы блестели в свете фонаря. В руке мистер Хайклер держал пистолет.

— И вы, ваше величество. Нежданный подарок.

— Мне никогда не нравилось общество предателей, — небрежно бросил Луи.

Сара удивленно уставилась на своего спутника. Все то время, что она провела в Англии, Французская революция продолжала оставаться излюбленной темой для бесед, и потому Сара слыхала, что Людовика Шестнадцатого казнили. А его сын давно уже считался мертвым. Неужели мистер Хайклер имел в виду?..

— Но, ваше величество, вас ведь наверняка не станут заставлять слишком долго терпеть подобное общество, — радушно произнес мистер Хайклер. — Как только Талейран вернется из Парижа, вас сразу же казнят. Но, боюсь, герцогиня покинет нас прямо сейчас.

Илья Костюшко и герцог Уэссекский покинули Амьен в тот же день и направились на запад, в сторону побережья. Уэссекс не стал отправлять через амьенского «епископа» сообщение в Англию и просить, чтобы за ними прислали корабль. На самом деле герцогом владела такая неистовая и необъяснимая буря чувств, что даже его напарник предпочитал обращаться с Уэссексом поосторожнее. Это было глупо — покидать город нынешним вечером; они уже заплатили за ночевку, а их документы, на которых еще не просохли чернила, не выдержали бы дотошной проверки и неизбежно вызвали подозрения.

Но еще глупее было то, что Уэссекс, похоже, даже не желал придерживаться удобных, проторенных путей. Он то и дело перемахивал через живые изгороди, сворачивал куда-то на узкие проселочные дороги, а пару раз даже вернулся обратно по собственным следам.

Он словно что-то разыскивал.

В конце концов Костюшко не выдержал.

— Послушайте, — сказал он, — мне не хотелось бы показаться любопытным, но куда, собственно, мы едем и что мы делаем? Принцессы Стефании здесь нет, и…

— Чихать я хотел на принцессу Стефанию, — самым любезным тоном отозвался Уэссекс.

Костюшко терпеливо ждал продолжения.

— Мне нужно получить обратно мою жену, — сказал Уэссекс. Эти слова как будто причинили ему боль. — И мне даже сказали, где ее искать: «за камнем и водой, но недалеко отсюда». И потому я должен следовать за заходящим солнцем, пока не приду к какому-то «старому режиму».

— И нам следует считать эту информацию надежной? — осторожно поинтересовался Костюшко. — Мне только хотелось бы указать на тот факт, что солнце уже зашло, а потому следовать за ним несколько затруднительно.

— Я считаю, что все это — полнейшая чушь, — без обиняков заявил Уэссекс — Какая-то цыганская белиберда. Сам не понимаю, зачем я к ней прислушиваюсь, — добавил он, и в голосе его прозвучало беспокойство.

Костюшко пожал плечами.

— За камнем и водой, недалеко от Амьена. Конечно, это может значить — за городом и рекой, но при чем тут старый режим?

— Более того, на этом пророчество не закончилось, — добавил Уэссекс — Мне сказали, что герцогиню Уэссекскую охраняет само Время и что она взяла под опеку Францию, и потому я должен срочно ее спасти.

— Легче сказать, чем сделать, — заметил Костюшко. — Что значит — она взяла под опеку Францию? Она что, ощипала одного из орлов Бонн? Другой Франции вроде бы нет.

— Есть, — странным тоном отозвался Уэссекс. — Если молодой король жив, как, похоже, кое-кто считает. Если это так, то король Людовик Семнадцатый и есть сама Франция.

— Ну, тогда дело проясняется, — насмешливо произнес Костюшко. — Джеффри Хайклер работает не на Наполеона, а на короля Людовика, к которому он и отвез герцогиню. Значит, нам остается лишь выяснить, что такое Время и старый режим.

Уэссекс привстал на стременах и задумчиво огляделся по сторонам, словно надеялся, что в окрестностях внезапно возникнет некая подсказка.

— Костюшко, — поинтересовался Уэссекс, — как по-вашему, кто настоящий хозяин Джеффри — и где он может находиться?

Серый пони, на котором ехала Мириэль, мчался быстрее любого смертного животного — словно стрела, сорвавшаяся с тетивы. Городок Труа-Вьерж остался позади за считанные секунды, а маленький скакун с одинаковой легкостью перемахивал через канавы, стены и живые изгороди. Топот его копыт походил на барабанную дробь, настолько быструю, что невозможно было различить в ней отдельные удары.

Леди Мириэль мертвой хваткой вцепилась в гриву пони. Ей некогда было размышлять, какую часть ее просьбы согласилась выполнить эльфийка — помочь Мириэль найти Луи или помочь спасти его, — или хотя бы задуматься, где может находиться конечный пункт ее путешествия. Девушка уткнулась лицом в шею пони; она чувствовала, как ее тугие косы постепенно расплетались под напором бьющего в лицо воздуха, и через некоторое время полураспущенные волосы взметнулись у нее за спиной. Башмаки она потеряла еще при первом прыжке пони, а ветер унес прочь ее шаль, так что теперь от ночного холода Мириэль защищало лишь тонкое ситцевое платье.

Но пони должен привезти ее к Луи. Все прочее не имело значения. Они неслись быстрее летящей птицы; вот впереди показалась колокольня, а вот уже исчезла где-то позади. Мириэль поискала взглядом убывающую луну, но не нашла, хотя ночь была такой ясной, словно в небе сияла полная луна. Девушка даже не смела молиться: а вдруг волшебный конь, заслышав святые имена, растает, как утренний туман?

Новые километровые столбы, расставленные по приказу императора, мелькали, словно беленые столбики какой-то гигантской ограды. От необычайного холода у Мириэль заболели пальцы на руках и ногах. Но она твердо решила не обращать на это внимания и не заставлять животное останавливаться. Она должна спасти Луи. Если она этого не сделает, все прочее не будет иметь никакого смысла.

Мириэль не знала, как долго пони без устали мчался вперед, прежде чем начал замедлять бег. Девушка сморгнула слезы, выступившие на глазах от встречного ветра, и огляделась по сторонам.

Когда пони пошел помедленнее, яркий лунный свет померк, и теперь вокруг царила темнота. Примерно в миле отсюда виднелись разрушенные башни какого-то замка, огромного, но пребывающего в плачевном состоянии. Откуда-то издалека донесся собачий лай. Часы пробили один раз. На горизонте появился бледно-розовый отсвет, предвестник зари. Волшебный конь пошел шагом; шерсть его была прохладной и сухой, как будто это не он только что промчался бессчетное количество лиг без остановки.

— Куда ты меня привез? — неуверенно спросила Мириэль. Пони должен был привезти ее к Луи. Таково было условие сделки. Или нет? — Где Луи?

Пони встряхнул головой, словно отмахиваясь от ее вопросов, и снова перешел на рысь. Но окружающий мир больше не был залит сверкающим голубым светом, и с каждой секундой Мириэль все больше утверждалась во мнении, что совершила глупость.

Что это такое на нее нашло, что она рискнула своей бессмертной душой? А ее внезапное исчезновение наверняка опечалит отца де Конде — ему ведь неоткуда будет узнать, что с ней случилось. Чем ярче разгорался рассвет, тем более странным казался девушке заключенный ею договор — странным и тщетным. Даже если Луи и вправду держат где-то поблизости — хотя бы даже в ближайшем замке, — как она сможет добраться до него?

«Я совершенно ничего этим не добилась!»

Последние несколько минут пони шел по проезжей дороге; теперь же Мириэль заметила, что навстречу ей едут двое всадников. Девушка потянула пони за гриву, пытаясь заставить его свернуть с дороги, поскольку знала, что выглядит сейчас очень странно — босая, с расплетенными волосами, — и ей вовсе не хотелось попадаться на глаза путникам.

Но пони никак не отреагировал на ее усилия. Точнее говоря, пальцы девушки прошли через жесткую гриву, словно через туман, а плотно сбитое, тугое конское тело, на котором она сидела, растаяло, как сахар в горячем чае. И Мириэль шлепнулась на дорогу, почти что под ноги подъехавшим всадникам.

Двое путников ехали всю ночь, и Уэссекс ломал голову, пытаясь отыскать ключ к загадке колдуньи. Установить личность хозяина Джеффри было нетрудно: сетью агентов и провокаторов, тайно работавших на имперскую Францию, руководил Черный жрец. Если Джеффри Хайклер работал на французов, приказы ему отдавал Талейран, и именно к нему Хайклер и должен был привезти Сару.

Но где находится Талейран? В Париже Сары нет — иначе Сен-Лазар непременно бы о ней упомянул. Ведь Сара спасла ему жизнь, когда Сен-Лазар гостил в Мункойне, и виконт охотно воспользовался бы случаем отплатить ей равной монетой.

Предположим, однако, что Талейран захватил не только герцогиню Уэссекскую, но и короля Франции — или, по крайней мере, считает, что захватил его. Глава шпионской службы не стеснялся интриговать против своего господина-императора, но даже у Талейрана не хватило бы храбрости плести интригу против Корсиканца в самом Городе Света. Он наверняка подыскал себе какое-нибудь отдаленное убежище, где можно на досуге поразмыслить о том, стоит ли игра свеч.

Некоторое время назад «Белой Башне» стало известно, что в здешних краях у Талейрана имеется как раз такое убежище. На протяжении многих веков Шато-Руасси был укрепленным замком, и в наследство от тех времен у него сохранились башни и ров. Позднее замок стал скорее жильем, чем укреплением, а потом превратился в бойню для обитавшей в нем семьи и ее слуг. После того как кровавая волна революции схлынула, Шато-Руасси некоторое время оставался заброшенным — до тех пор, пока в нем не обосновался Черный жрец. Агенты барона Мисбоурна не знали, каким удовольствиям предавался Талейран за пропитанными кровью стенами этого замка, но предполагать можно было самое худшее.

Идею о том, что Сару привезли в Шато-Руасси, можно было считать в лучшем случае предположением — основанным к тому же на цепочке чрезвычайно ненадежных допущений. Если Хайклер французский агент… Если он работает на Талейрана… Если Хайклер привез Сару к Талейрану… Если Талейран держит ее в этом замке…

Если, если и еще раз если. Но Уэссекс знал, что у него нет другого выхода; времени мало, и он успеет проверить лишь одно предположение. Так почему бы не это? Значит, надо пробраться в Шато-Руасси и обыскать старинный замок.

Герцог не стал обсуждать этот план с Костюшко, поскольку он явно не понравился бы неугомонному поляку, а у Уэссекса не было времени на споры. К настоящему моменту Костюшко знал все, что герцог успел узнать со времени отъезда в Копенгаген, и Уэссекс намеревался отослать своего напарника в Англию, дабы тот как можно быстрее доставил собранные сведения Мисбоурну.

А пока что они скакали по дороге, и вокруг расстилалась летняя ночь. Когда они добрались до того поворота на Руасси, герцог придержал коня.

— Здесь мы разделимся, друг мой. Вы доберетесь до побережья самое большее за пару дней. «Епископ» Кале переправит вас через пролив, а потом…

— А потом мне на долю выпадет неизбежная радость: сообщить Белому человеку, что вы, во всем своем великолепии, в одиночку бродите по Франции. Нет уж, ваша светлость, я лучше столкнусь нос к носу с французской артиллерийской батареей.

— Вас скорее достанет английская артиллерия, — негромко заметил Уэссекс — Послушайте, Костюшко…

— Нет, это вы послушайте, ваша светлость, — оборвал его напарник. — Вы собираетесь действовать, опираясь на эту цыганскую загадку — верно? Не думаю, что вы всерьез решили лишить меня такого развлечения. Что же касается вашего донесения, его с таким же успехом передаст амьенский «епископ», так что этот довод не годится, — весело добавил Костюшко.

— Я собираюсь пробраться в замок Руасси, — терпеливо пояснил Уэссекс. — Я полагаю, что месье le Pape Noir есть что сказать по этому вопросу.

— Значит, мы его об этом спросим в нашей обычной манере, — отозвался Костюшко. — Предприятие обещает быть чрезвычайно забавным. И неужели вы думаете, что сумеете добиться успеха без меня?

— Вы никогда не умели подчиняться приказам, — проворчал Уэссекс, но смирился с неизбежностью и снова пришпорил коня.

Когда они добрались до окрестностей замка, уже начинало светать, и друзья держались настороже. Уэссекс знал, что не сумеет проникнуть в замок незамеченным — успех или неудача зависели от того, здесь ли сейчас Талейран. Если его нет в Шато-Руасси, то можно пустить в ход старый трюк, который они уже использовали в Вердене, и проникнуть в замок под видом посланцев из Парижа.

Но если Талейран в замке…

Уэссексу доводилось сталкиваться с Талейраном лицом к лицу, причем не так уж давно и при весьма примечательных обстоятельствах. Талейран наверняка узнает герцога Уэссекского под ненадежной маской гражданина Орси. Костюшко, изображая офицера польской гвардии, сможет дурачить Талейрана чуть дольше, но не намного. А после разоблачения их казнят вместе с тем несчастным дурнем, которого Талейран решил выдать за молодого короля…

Уэссекс решительно запретил себе обдумывать эту тему. Чему быть, того не миновать. Ему же остается лишь сделать все, что в его силах.

Когда они подъехали к Реаже, Уэссекс начал размышлять, что делать, если им вообще не удастся пробраться внутрь. Огромное здание было погружено во тьму, хотя в этот час слуги уже должны были встать и приступить к исполнению своих обязанностей. Окрестные дороги не патрулировались солдатами. Даже собак, которые могли бы лаем поднять тревогу, и тех не было. Возможно, Талейран и вправду находился в отъезде.

А потом друзья услышали стук копыт.

Звук этот доносился с запада. Взглянув в том направлении, Уэссекс увидел приближающийся лунный отсвет, словно в их сторону двигался блуждающий огонек. Но почти в тот же миг, как герцог заметил его, существо преодолело половину разделявшего их расстояния, и теперь Уэссекс хорошо его видел. Это был лунно-серый пони, сияющий в неярком свете зари.

Уэссекс услышал изумленный возглас спутника и заметил, как Костюшко перекрестил приближающееся видение.

В тот же самый миг призрачный конь исчез, словно и вправду был лишь клочком тумана, на который он так походил. Стук копыт прекратился, но вместо него послышался глухой удар и негромкий женский вскрик. На том месте, где только что находилась лошадь, лежала темная фигура.

Уэссекс двинул коня вперед. Костюшко, прежде чем последовать его примеру, что-то пробормотал — неразборчиво, но с явственным отвращением. Но хотя Уэссекс и верил в демонов, он по своему опыту мог сказать, что все они носили человеческий облик. Человеку его профессии вообще стоило принимать необъяснимые явления, но бояться их не больше, чем человека с заряженным пистолетом. Во вселенной герцога Уэссекского не существовало иррациональных явлений — лишь не до конца понятые.

В данном случае призрачный конь превратился в женщину в потрепанном ситцевом платье, со взлохмаченными и спутанными черными волосами. Когда женщина отбросила волосы с лица и со страхом уставилась на него, Уэссекс с удивлением понял, что знает ее.

— Леди Мириэль! — воскликнул он, не веря своим глазам.

— О Святая Дева, это вы! — Мириэль подбежала к нему и вцепилась в его сапог, чтобы не упасть. — Ваша светлость, вы должны мне помочь! Не знаю, откуда вы здесь взялись, но вашей жене и… и Луи грозит ужасная опасность. Мистер Хайклер шпионил на Францию, и…

— Куда он ее увез? — требовательно спросил Уэссекс, вычленив из сбивчивых объяснений девушки главное.

Но тут Мириэль увидела Костюшко в его фантастическом наряде и, вскрикнув от страха, попятилась. Уэссекс наклонился и схватил девушку за руки, чтобы не дать ей убежать.

— Куда он ее увез? — повторил он свой вопрос.

— Я не знаю… не знаю… — Мириэль была близка к истерике. — Она… Дама в Круге… она сказала, что отправит меня к Луи, но я не знаю, где я…

— Вы рядом с замком Шато-Руасси, мадемуазель, — сказал Костюшко. Он снял свой китель с прикрепленными крыльями, спрыгнул со Сполоха и повесил кивер на седло. Отлично выезженный конь остался стоять неподвижно, а его хозяин двинулся к девушке, сбрасывая на ходу свой ментик. — Да простит меня мадемуазель за нескромное замечание, но вы, кажется, промерзли до костей — а отправляться в путь без обуви не слишком благоразумно, даже летом.

Продолжая болтать всякую чепуху, Костюшко подошел к девушке и набросил ей на плечи свой ментик, подбитый волчьим мехом.

— В самом деле, Уэссекс, у вас сейчас такое лицо, что горгулья и та испугается, — с упреком произнес он. — Я уверен, что леди Мириэль собиралась отыскать нас при первой же возможности.

Веселое обаяние польского гусара, как обычно, привело ко вполне предсказуемому результату. Леди Мириэль понемногу успокоилась, приободрилась подкрепилась крепким бренди из карманной фляжки Костюшко — и рассказала обо всем, начиная со своего прибытия в Труа-Вьерж и заканчивая тем, как Луи был похищен людьми в железной карете в тот самый момент, когда он отправился на встречу с представителями роялистского подполья, дабы разузнать о судьбе ее светлости герцогини Уэссекской.

— И я не знала, что делать. Потому я отправилась в круг, и туда явилась Белая Дама, и она сказала, что пошлет меня к Луи — или спасет его. Я не знаю, как так получилось, лорд Костюшко, — но теперь пони исчез. И что же мне делать? Почему я приношу всем, кого люблю, одни страдания?

— Успокойтесь, — резко произнес Уэссекс. — Эта ваша сделка с эльфами вряд ли имеет значение. Мы собираемся пробраться в замок — и вы можете нам в этом помочь. Что же касается вашего Луи, леди Мириэль, то заверяю вас: если он там, я его спасу. Я не стану оставлять человека, неважно, король он или самозванец, на милость Черного жреца.

Сара, глядя в дуло пистолета, в ужасе застыла. Джеффри Хайклер улыбнулся.

Луи шагнул вперед, заслоняя собой женщину:

— За свою жизнь я слишком хорошо узнал, что значит быть ценным инструментом. Думаю, месье Талейран вас не поблагодарит, если вы меня застрелите. Сара, бегите.

Юноша произнес последние слова столь небрежно, что оба слушателя едва не пропустили их мимо ушей. Но Сара отреагировала первой. Она развернулась и побежала.

Все ее существо протестовало, но бегство оставалось сейчас единственным выходом. Луи прав — мистер Хайклер не посмеет убить его. А если Сара останется жива и выберется на свободу, у нее может появиться шанс освободить юношу.

Сзади донеслись крики мистера Хайклера, призывающего кого-то на помощь. Коридор, по которому бежала Сара, был ей незнаком и вел прочь от лестницы, уходящей на второй этаж. Здание заполнилось воплями и топотом; на поиски укрытия у беглянки оставались считанные секунды.

Сара рывком отворила какую-то дверь и обнаружила за ней узкую лестницу, идущую и вниз, и вверх. Лестница для слуг. Закрыв дверь, Сара отрезала себя даже от тех слабых отблесков света, что попадали сюда из вестибюля. На миг она заколебалась, затем двинулась по лестнице вниз.

Но когда она добралась до следующей площадки, оказалось, что выход с нее замурован. Сара нащупала грубую кладку, более холодную, чем покрытые штукатуркой окружающие стены. С этой лестницы на первый этаж выхода не было.

А сверху тем временем показалось пятно света. Кто-то открыл дверь в коридор.

Сара бесшумно скользнула дальше, в темноту.

Илья Костюшко весело отсалютовал и повернул своего серого коня. Небо уже посветлело достаточно, чтобы казалось, что лошадь поляка слегка светится, но не тем сверхъестественным светом, какой исходил от пони.

— Куда он едет? — спросила Мириэль. Она до сих пор куталась в гусарский ментик. Уэссекс посадил девушку перед собой.

— Устроить диверсию, поискать другой способ проникнуть в замок, обеспечить нам отступление, — пояснил Уэссекс. — Или схлопотать пулю, если в представления нашего друга Талейрана о порядке входят часовые.

— Мне очень жаль, что я причинила вам столько неприятностей… — робко произнесла Мириэль.

— Вы успеете извиниться попозже, если мы оба переживем ближайшие несколько часов. Я не намерен оставлять мою жену в лапах у Талейрана.

— Так, значит, вы беспокоитесь о ней? — спросила Мириэль. — А Сара думала, что нет, — а когда Хайклер сказал, что берет ее в заложники, чтобы заставить вас вести себя хорошо, она думала, что это не сработает.

— Женщины! — выразительно простонал Уэссекс— Послушайте, маленькая авантюристка: я собираюсь явиться в Шато-Реаже под видом Красного Жака, который ездил улаживать проблему в Шато-Руасси. Собственно, эта проблема — вы. Вполне вероятно, что нас застрелят прямо на входе. Если этого не произойдет, мы попытаемся найти какой-нибудь способ освободить пленников. Все это чрезвычайно заботит меня — заботит так сильно, что сейчас у меня нет времени и сил, чтобы обсуждать проблемы моей семейной жизни. Вы поняли, что я хочу сказать?

Мириэль повернулась к нему спиной, насколько это было возможно в ее положении, и уселась так неестественно прямо, словно кочергу проглотила.

Идущие вниз ступеньки круто изгибались, а узкая лестничная клетка становилась все теснее, так что в конце концов Сара с трудом могла в нее протиснуться. И штукатурка, и кирпичная кладка осталась позади. Теперь беглянку окружали плотно подогнанные каменные глыбы, сквозь которые проступали капли ледяной влаги. Даже ступеньки были мокрыми и скользкими, так что если бы Сара не была босиком, она уже добрый десяток раз успела бы поскользнуться и шлепнуться.

Сара остановилась и прислушалась. Кто бы там ни выглянул на лестницу, спуститься до самого низа он не удосужился. Подождав еще несколько минут, она медленно принялась выбираться из тьмы обратно к двери второго этажа. Полоска света, пробивающаяся из-под двери, заставила Сару заколебаться. Не исключено, что, открыв дверь, она выйдет прямиком на засаду. Женщина осторожно отступила и двинулась наверх.

Из-за двери третьего этажа не пробивалось ни лучика. Сара медленно приоткрыла дверь. Темнота, и еще один незнакомый коридор. Ну что ж, на какое-то время ей удалось улизнуть от преследователей.

Сара подошла к окну и отодвинула штору. Только что рассвело; свет еще был серым, а трава серебрилась от утренней росы. Спуститься через это окно было совершенно невозможно: оно находилось слишком высоко, а внизу раскинулись каменные плиты двора.

Кто-то ехал по подъездной аллее. Сара мельком взглянула в ту сторону — и вытаращила глаза.

Это был герцог Уэссекский. И он вез с собой Мириэль.

Она должна, должна привлечь их внимание! Сара постучала по окну, но тут же поняла, что Уэссекс не услышит этот тихий звук. После секундного размышления Сара обернула руку подолом платья и изо всех сил ударила по стеклу. Окно со звоном разлетелось, и осколки хлынули навстречу холодному утреннему воздуху.

Уэссекс поднял голову. Сара прижалась лицом к уцелевшей створке, надеясь, что он ее заметит.

Герцог остановился — а потом пригнулся к шее лошади, заставив пригнуться и Мириэль, и они скрылись за декоративным кустарником, рассаженным вокруг замка. Он увидел ее.

И что же теперь делать? Сара лихорадочно принялась озираться. Нужно придумать, как впустить Уэссекса в замок, — но нижние этажи заполнены вооруженными солдатами.

«Значит, мне нужно двигаться наверх».

Через несколько минут Сара отыскала лестницу, ведущую вверх, и, поднявшись еще на этаж, через окно выбралась на крышу.

Черепица была холодной и мокрой. И скользкой, как стекло. В поисках опоры Сара уцепилась за дымовую трубу. Раскинувшийся внизу пейзаж казался крохотным, словно игрушечным. Где же Уэссекс?

Но Сара была не одна; она услышала, как кто-то карабкается по скользкой черепице. Временно отказавшись от попыток отыскать Уэссекса, Сара принялась рассматривать непрошеного гостя.

Гость оказался чисто выбритым молодым мужчиной в незнакомом зеленом мундире, с волосами, выкрашенными в неестественно желтый цвет. Платье Сары зашуршало под порывом утреннего ветра, и гость поднял голову.

— Э-э… герцогиня Уэссекская, если не ошибаюсь? — спросил Илья Костюшко.

Вскоре после этого все они собрались в маленькой комнате, откуда Сара выбиралась на крышу. Она обняла Мириэль и заверила девушку, что Луи и вправду здесь, что он жив и здоров — хоть и является сейчас пленником Джеффри Хайклера.

— Но я не думаю, чтобы мистер Хайклер посмел застрелить его. Он ждет, пока Талейран вернется из Парижа, — а вот что случится после этого, я не знаю.

— Потому что мы скроемся до того, — заявил Уэссекс. — Сара, вы с Мириэль пойдете с Костюшко, а я

— Нет, — спокойно и лаконично заявила Сара. — Я не собираюсь бежать отсюда сломя голову и бросать вас тут на верную смерть. Чтобы спасти Луи, потребуются наши объединенные усилия. И кроме того, ваша милость, мне нужно кое-что вам сказать — но не сию минуту.

— Счастлив это слышать, — угрюмо произнес Уэссекс. Он взглянул на Костюшко и пожал плечами. — Как вам будет угодно, герцогиня. Мы разрушим планы врага соединенными усилиями. В таком случае, леди и джентльмены, — занимайте места. Представление начинается.

— Надеюсь, ваше величество, вы найдете ваше нынешнее пристанище… подходящим, — с насмешкой произнес Джеффри Хайклер. Он захлопнул решетчатую дверь и задвинул железный засов.

Хайклер не посмел стрелять в герцогиню, пока Луи преграждал ему путь; если Черный жрец, вернувшись, обнаружит, что Джеффри казнил короля Франции, его жизнь не будет стоить и ломаного гроша. Впрочем, на его крики прибежало подкрепление, и он послал chaussers в погоню за чертовой герцогиней, велев им хоть вывернуть замок наизнанку, но без нее не возвращаться. Джеффри толком не понимал, как ей удалось сбежать из камеры, но он не собирался предоставлять Луи возможность повторить трюк герцогини.

Он отвел Луи в самую нижнюю часть старинного здания. В средние века владелец замка держал здесь пленников, а его потомки предпочли устроить винный погреб. Но в этой части подземелья было слишком сыро, чтоб хранить бочонки и сооружать стеллажи для бутылок с хорошим вином. А потому подвал давно уже забросили, к радости нынешнего его владельца. Время от времени Талейран использовал это нездоровое место; а сейчас, в его отсутствие, Джеффри Хайклер счел его самым подходящим — и самым надежным — для непокорного пленника.

— Во всяком случае, я нахожу его знакомым, — парировал Луи. — Позаботьтесь, чтобы я не подхватил воспаление легких и не умер прежде, чем вам удастся использовать меня.

Луи отступил в дальний угол и с отвращением пнул заплесневелую солому, зловонной склизкой грудой лежащую на сыром каменном полу.

— Меня утешает тот факт, что, какова бы ни была моя судьба, герцогиня вырвалась на свободу.

— Ненадолго! — огрызнулся Джеффри. — А когда она будет в моих руках, я проверю, что из этого антиквариата еще годится в дело.

На этом можно было бы и закончить, но Джеффри принял слова Луи близко к сердцу, а потому потратил несколько минут, чтобы зажечь факелы, закрепленные в железных гнездах, и раздуть угли в жаровнях.

Луи оставался в дальнем углу до тех пор, пока шаги Хайклера не стихли, а потом подошел к двери, чтобы осмотреть ее. Нижняя ее половина была из дерева, обитого железом; в ней имелась щель, куда, видимо, просовывали поднос с едой. Верхняя половина представляла из себя решетку с прутьями в палец толщиной. Прижавшись к решетке, Луи выглянул наружу, но увидел лишь расположенный напротив ряд таких же камер. В воздухе пахло сыростью, горящим углем и прелой соломой. В приступе черного юмора Луи подумал: а может, ему и вправду удастся заболеть и умереть, прежде чем первый министр Бонапарта вернется и примется его допрашивать?

Юноша искренне надеялся, что герцогиня действительно вырвалась на свободу.

Вдруг до его слуха донесся какой-то звук, но исходил он не со стороны лестницы, по которой совсем недавно удалился Хайклер.

«О Господи, только бы не крысы!..»

То, что им удалось подслушать, куда мистер Хайклер поместил Луи, было чистейшей воды везением, поскольку в результате Сару озарила идея: герцогиня предположила, что та винтовая лестница, на которой она пряталась, служит запасным ходом в подземелье. Она попыталась провести туда Уэссекса и Мириэль, но проход вскоре сделался настолько узким, что Уэссекс просто не мог в него протиснуться. Герцог велел женщинам двигаться дальше и сказал, что сам пока поищет другой путь. И ушел, оставив Саре и Мириэль свечу, чтоб они могли видеть дорогу.

Через некоторое время проход стал еще уже, так что женщинам пришлось пробираться очень медленно, дюйм за дюймом. Сара даже начала бояться, что стены и вовсе сомкнутся и они с Мириэль окажутся в ловушке. Пламя свечи лихорадочно плясало от идущего снизу потока холодного воздуха, и Сара, хоть ей этого и не хотелось, для пущей сохранности передала свечу Мириэль, которая шла второй, — ведь если бы огонь погас, им уже не удалось бы его зажечь.

Проход был настолько узким, что Сара даже не могла обернуться, чтобы передать свечу назад; вместо этого она подняла руки. Мириэль последовала ее примеру. Сара почувствовала, как пальцы девушки скользнули по ее пальцам и крепко сжали свечу.

И тут, прежде чем Мириэль успела опустить руки с драгоценным светильником, резкий порыв сквозняка задул пламя.

— Пожалуйста, не волнуйтесь, — мягко, как только могла, произнесла Сара во внезапно наступившей тьме. — Похоже, тут мы все равно с дороги не собьемся.

У Мириэль вырвался нервный смешок, хотя Сара чувствовала, что девушка дрожит от холода и страха.

— Наверно, это мне наука, — сказала Мириэль. — Впредь буду знать, как заключать договор с эльфами.

— Ну, по крайней мере, вы здесь, — заметила Сара. Хотя, по чести говоря, она не могла придумать ни одной стоящей причины, по которой человек в здравом уме и трезвой памяти мог бы пожелать здесь находиться. Темнота была такой непроницаемой, что казалось, будто она мерцает какими-то неестественными цветами. И внезапно Сара ощутила приступ клаустрофобии. Женщине казалось, будто она замурована в какой-то пещере, глубоко под землей, и останется здесь навеки, и никто даже не узнает об ее судьбе…

— Сара! — выдохнула Мириэль. — Я вижу свет!

К изумлению Луи, оказалось, что скребущие звуки издавала не кто иная, как герцогиня Уэссекская. А сопровождала ее леди Мириэль. Едва завидев Луи, Мириэль бросилась к юноше, позабыв обо всех опасностях, что могли таиться здесь, и, просунув руки сквозь решетку, схватила его за руки.

— Ох, Луи… я думала, что потеряла вас! — выпалила Мириэль и начала всхлипывать.

Дальнейшую их беседу Сара слушать не стала — все равно влюбленные говорили по-французски, а Сара не знала этого языка. Она предпочла вступить в сражение с решеткой. Возможно, мистер Хайклер был неважным охотником, но теперь его добыча настолько увеличилась, что рано или поздно он должен был кого-то из них обнаружить. Необходимо вывести Луи отсюда — но Сара боялась, что провести юношу по лестнице для слуг не удастся, даже если от этого будет зависеть его жизнь.

Сара надеялась лишь на то, что Уэссекс примет по отношению к Джеффри Хайклеру достаточно радикальные меры.

Джеффри зашел в большую гостиную, чтобы налить себе чего-нибудь покрепче. На поясе у него висела сабля, позвякивавшая при каждом шаге: символ высокого положения, которое развеется как дым, если он не сумеет удержать в своей власти и Луи, и герцогиню.

Собственно, сейчас это помещение трудно было назвать гостиной: вся обстановка состояла из стола, буфета и кресла. Но здесь имелась бутылка коньяка, к которой Джеффри и стремился. Уже было достаточно светло, чтобы обходиться без свечи; холодный серый свет зари придавал помещению какую-то болезненную ясность, но Джеффри сейчас интересовал лишь коньяк. Замок даже в лучшие времена отапливался не очень-то хорошо, и потому мистер Хайклер не сразу заметил, что одно из окон открыто настежь и сквозь него струится холодный утренний воздух.

— Я пришел убить вас, — раздался любезный голос герцога Уэссекского. — Извольте обнажить саблю.

В каком-нибудь десятке футов от мистера Хайклера стоял его светлость герцог Уэссекский, высокородный палач на службе короля Генриха, одетый как французский чиновник, и в руках у него сверкала дуэльная сабля.

— Вы вызываете меня на дуэль? — спросил Джеффри, отчаянно пытаясь оттянуть время. Уэссекс здесь, следовательно, он знает все. Должно быть, он пришел за молодым королем. Если Джеффри сумеет захватить Уэссекса — живым или мертвым, — это прибавит ему веса.

А потом он сможет поступить с этой герцогиней, от которой столько хлопот, как ему заблагорассудится…

— На самом деле нет, — извиняющимся тоном произнес Уэссекс. — Я пришел, чтобы убить вас, а пистолет может привлечь нежелательное внимание.

«У меня-то как раз есть пистолет, ваша докучливая светлость, — а у вас нет».

Джеффри боялся преждевременно привлечь внимание противника к этой своей козырной карте, но он чувствовал тяжесть пистолета в кармане мундира. Левой рукой он медленно извлек саблю из ножен. Большинство фехтовальщиков испытывали трудности, когда им приходилось драться с левшой, и потому Джеффри давно уже приучился владеть обеими руками. Он опустил клинок острием вниз, лезвием наружу, в соответствии с требованиями немецкой школы.

Уэссекс, как заметил Джеффри, предпочитал итальянскую школу. Его светлость встал в позицию en garde[26] и быстро атаковал, прижимая кулак свободной руки к боку.

Сабли скрестились с пронзительным звоном. Оба противника были отличными фехтовальщиками. Каждому уже не раз доводилось убивать. Но Уэссекс дрался за жизни других, а Джеффри — за собственную шкуру. Он снова и снова оттеснял герцога, пока они не пересекли всю гостиную. В утренней тишине топот их сапог казался очень громким, но уж конечно он был не громче пистолетного выстрела. Джеффри бешено полосовал воздух. Единственное, к чему он стремился, — это уберечься от вражеского клинка и вытащить пистолет. Хотя для этого ему понадобилось всего несколько секунд, оба противника успели вспотеть.

— А теперь, Уэссекс, пора пересмотреть итог состязаний.

— А стоит ли, Хайклер? Конечно, это закончится скандалом, но так ваша семья по крайней мере узнает, что вы умерли как джентльмен.

— Да вы с ума сошли, ваша милость! Это вы мне будете говорить о джентльменстве и чести? Но я отклонился от темы. Думаю, победа принадлежит мне. Бросайте саблю.

Уэссекс подчинился, и Джеффри, приблизившись, пинком отшвырнул саблю в сторону.

После этого его светлость извлек карманные часы и открыл их, явно позабыв про пистолет в руках Джеффри.

— Солнце встает в шесть, как я и думал, — заметил его светлость и выстрелил Джеффри Хайклеру в горло.

Сила отдачи вырвала часы из руки Уэссекса, и они со звоном разбились об стену над его головой. Грохот выстрела эхом отразился от каменных стен. Герцог схватился за ушибленную руку. Замаскированный пистолет был воистину грозным оружием, но за пользование им приходилось платить свою цену.

Уэссекс быстро подхватил саблю и раздавил останки часов; нечего секретам «Белой Башни» попадать в руки врага.

Дверь распахнулась.

— Тут был англичанин! — крикнул Уэссекс удивленным chausseur. — Он выскочил в окно! За ним! Скорее!

Верхние этажи старого замка были по большей части необитаемы, как выяснил Илья Костюшко, выдавив одно из чердачных окон, но назвать их пустыми было трудно. Уэссекс велел ему устроить диверсию, и он ее устроит. Замок уже однажды горел, так почему бы ему не погореть еще?

Несколько минут Костюшко занимался тем, что стаскивал в одно из заброшенных чердачных помещений набитые соломой тюфяки и ветхую мебель. Конечно, пожар лучше устраивать на нижнем этаже, а не на крыше, но Костюшко вынужден был исходить из сложившейся ситуации. Собрав изрядную кучу потенциального горючего, Костюшко отправился в помещение для слуг, а оттуда — на дальний чердак, где и обнаружил предмет, вызвавший у него искреннее недоумение: плетеную корзину высотой в человеческий рост, по краям которой висели мешки с песком.

— Интересненько… — пробормотал он себе под нос.

Еще любопытнее был тот факт, что здесь же наличествовали и прочие части конструкции, аккуратно сложенные в упаковочные деревянные клети. Костюшко подошел к окну и выглянул наружу. Скаты крыши были крутыми, а прямо под отвесной стеной протянулся ров, но слева от Костюшко, там, где крыша примыкала к старой каменной башне, самой древней части замка, небольшой ее участок был плоским.

Следующий вопрос: сумеет ли он переправить туда эту штуковину?

Негромко насвистывая, Костюшко принялся за работу.

Подземелье оказалось настоящим лабиринтом. Когда беглецы выбрались из винного погреба, то поняли, что наверху творится форменный хаос: слуги вопили, солдаты ругались, и все орали друг на друга. Пройти через кухню не представлялось возможным. Потому Мириэль, Сара и Луи повернули обратно и попытались отыскать ту дорогу, по которой Джеффри привел юношу в подземелье, но в результате лишь вернулись к ряду камер.

— Это ужасно! — простонал Луи. — Здесь нет ни одного выхода, который не сторожили бы шакалы Талейрана. Возвращайтесь тем путем, которым вы пришли, а я останусь здесь.

— Нет! — крикнула Мириэль.

— Думаю, должен быть другой путь, — сказала Сара. — Мириэль, дайте-ка мне вашу свечу. А вы, Луи, принесите немного мокрой соломы.

Прежде чем Сара Канингхэм оказалась вовлечена в дела иноземных народов, ей пришлось пройти суровую школу выживания и научиться обходиться самыми простыми подручными средствами. Спутники Сары недоуменно уставились на тоненькую струйку дыма, уходящую от крохотного костерка куда-то вверх.

— Прошу прощения, мадам герцогиня, — произнес Луи, — но зачем это? Пожар нам не поможет.

— Огонь покажет нам путь наружу, — пояснила Сара. И, словно заслышав ее слова, струйка дыма устремилась вбок, в сторону выхода.

Трижды Сара останавливалась и разводила маленький костерок при помощи свечи и нескольких пучков прелой соломы. Каждый раз дым двигался вслед за сквозняком, указывая беглецам путь к свободе. Подобным образом Сара исследовала пещеры, находившиеся неподалеку от ее дома; если нужно было отыскать выход из-под земли, этот способ действовал почти безукоризненно.

И снова — в рукотворном лабиринте, вдали от дома — нехитрый фокус сработал все так же надежно. Беглецы добрались до двери, которую никто из них прежде не видел. Она располагалась на верхней площадке длинной прямой лестницы, и из-за двери пробивался свет.

— Опять тупик, — мрачно произнесла Мириэль. — Наверняка она заперта… или ее стерегут.

— Но мы же еще не проверили, — с надеждой произнес Луи и взглянул на Сару.

— Не думаю, — медленно произнесла она. Сара постаралась мысленно восстановить план замка, и у нее сложилось впечатление, что сейчас они находятся в противоположном конце от той узкой лестницы, по которой они с Мириэль первый раз спустились в подземелье. А значит, прямо над ними — старая башня, в которой держали их с Луи.

— Не думаю, что ее стерегут, — уточнила Сара. — Я полагаю, что нас сейчас ищут не здесь, а с другой стороны погреба.

— А если даже здесь кто-нибудь есть, мы просто быстренько проскочим мимо, правда? — спросил Луи. Он обнял Мириэль за плечи. — Не можем ведь мы оставаться здесь вечно.

— Нет, — согласилась Сара. Она глубоко вздохнула и принялась подниматься по лестнице.

«Дверь наверняка заперта», — с надеждой подумала она. Если это так, ей, по крайней мере, не придется решать, безопасно ли будет отворить ее. Выглянув через металлическую решетку на двери, Сара увидела, что свет исходит из узкой бойницы в левой стене башни. Солнце взошло. Настало утро.

Сара нажала на дверную ручку. Дверь не шелохнулась. Но она скрипнула, и Сара заметила, что дверь закрыта на щеколду — причем с этой стороны, а не с противоположной. Герцогиня осторожно отодвинула ее. Теперь оставалось лишь посмотреть, что находится за дверью. Собрав остатки мужества, Сара отворила дверь.

Обнаружившаяся за порогом полукруглая комната была пуста. Сара распахнула дверь настежь и обернулась к спутникам:

— Сюда! Скорее!

У герцога Уэссекского выдалось чрезвычайно хлопотное утро. Его уловка действовала примерно столько, сколько и требовалось — где-то около трех минут, — но зато он получил три минуты форы, — и его милость поспешил воспользоваться сложившимся преимуществом. Поскольку Талейран отсутствовал, а сверхзанятый мистер Хайклер ныне отправился к ангелам, оказалось, что командовать солдатами и слугами некому. В результате возникла неразбериха, идущая лишь на благо Англии.

Впрочем, это не отменяло необходимости побыстрее убраться отсюда.

Уэссекс ухитрился отнять у какого-то солдата ружье и сумку с патронами и удерживать своих преследователей на расстоянии. Герцог хотел пробиться к подземелью, но на пути постоянно сталкивался с препятствиями, — впрочем, благодаря объяснениям Сары и собственной предварительной разведке, Уэссекс неплохо представлял, куда нужно идти и что нужно сделать, чтобы туда добраться.

Добравшись до верха лестницы, он нырнул в укрытие, вскинул ружье и изготовился стрелять.

Хорошо вымуштрованный пехотинец мог в боевых условиях делать три выстрела в минуту. Уэссексу не хватало навыка, но два выстрела он сделал. Первая пуля попала в стену. Оттуда брызнула штукатурка и осколки камня. Лестничную клетку заволокло едким белым дымом. Герцог перезарядил ружье и выстрелил еще раз, а потом, пока его преследователи ожидали следующего выстрела, бросился прочь.

Как он и надеялся, проход между башней и более новой частью здания перекрывала толстая дверь, открывающаяся внутрь. Уэссекс захлопнул за собой дверь и засунул в железные скобы, предназначенные для засова, ножку сломанного стула. Но эта преграда задержит преследователей не навечно — надо подыскать что-нибудь понадежнее.

Тут Уэссекс услышал какой-то шорох на лестнице внизу и понял, что, возможно, его плану не суждено исполниться.

— Кто там? — испуганно крикнула Мириэль, прежде чем Сара успела шикнуть на нее. Герцогине отчаянно захотелось, чтобы у нее под рукой было оружие — ну хоть какое-нибудь, хоть нож.

По лестнице застучали сапоги.

— Сара? — послышался голос Уэссекса. Лицо его почернело от порохового дыма, но он был жив и невредим, и от радости сердце Сары предательски екнуло. А потом она вцепилась в ружье, которое нес Уэссекс. Когда Сара почувствовала в руках знакомую тяжесть, ее захлестнула волна облегчения — чем бы ни отличался этот мир от ее собственного, легкое одноствольное ружье, которым Сара пользовалась всю жизнь, осталось неизменным. Женщина перекинула подсумок через плечо, быстро проверила содержимое, потом машинально прочистила ствол и принялась заряжать ружье.

Уэссекс озадаченно уставился на жену.

— Сара! — снова позвал он.

Сара на миг оторвала взгляд от ружья и только сейчас сообразила, что за причудливое зрелище она сейчас представляет, особенно в глазах англичанина. А что поделаешь? Она ответила извиняющейся улыбкой.

— Я вывела Луи из подземелья, — сообщила она в надежде, что это несколько утешит герцога. Она утрамбовала заряд и вернула шомпол на его законное место под дулом мушкета.

— Ага. Ясно.

Сара видела, что Уэссексу самому стоит больших трудов удержаться от улыбки, хотя положение у них было — хуже не придумаешь.

— Что нам теперь делать? — спросил Луи. Сара увидела, как изменилось лицо Уэссекса, когда тот разглядел юношу, и ее пронзила мгновенная догадка: вся эта невероятная история была правдой. Спасенный ею юноша — действительно законный король Франции, которого двенадцать лет назад спас от казни отец Уэссекса.

— Идем, — коротко отозвался Уэссекс и первым двинулся вверх по лестнице.

Герцог намеревался бежать через крышу — или хотя бы проверить, возможно ли это, — но когда добрался до башенной комнаты, его встретил там сияющий Илья Костюшко.

Польский гусар был без кителя; крашеные волосы падали ему на глаза. Но он казался настолько довольным собой, что его новости просто не могли быть плохими.

— Ваш экипаж подан! — с поклоном провозгласил Костюшко и указал в сторону лестницы, ведущей на чердак.

— Что это?! — изумленно спросила Сара, когда все пятеро беглецов оказались на крыше. Утро уже было в разгаре — прекрасное ясное утро, — и черепица под ногами была теплой. В воздухе пахло дымом.

— Полагаю, это воздушный шар, — произнес Луи. — Такой шар демонстрировали в Париже несколько лет назад. Они позволяют человеку летать.

Мириэль перекрестилась. Она была испугана не меньше Сары.

— Это противоестественно, — сказала девушка. Перед ними стояла плетеная корзина размером с небольшую двуколку, привязанная толстыми веревками к огромному яркому шару из шелка. Шар был прикреплен к железному кольцу, поднимающемуся над корзиной на железных же прутьях. Под кольцом висела жаровня, наполненная горящими углями, и горячий воздух медленно наполнял баллон.

— Это что, ваш план побега? — поинтересовался Уэссекс у напарника.

— Его преимущество в оригинальности, — пояснил Костюшко. — Примерно с час назад я развел огонь в западном крыле замка — думаю, они вскоре обнаружат пламя, — и надеюсь, что это их отвлечет и поможет скрыть наше отступление.

— В этой штуке? — Уэссекс скептически разглядывал шелковый шар. Он подошел к краю крыши и посмотрел вниз. — Что ж, по крайней мере огонь разгорелся неплохо.

Мимо башни вместе с порывом ветра проплыло облако дыма, и Саре почудилось, что она слышит отдаленное потрескивание пламени.

— Ну, — скромно произнес Костюшко, — если выбирать между этой штукой и порохом…

Раздался оглушительный грохот, и башня содрогнулась. Мириэль вскрикнула.

— Ага! — удовлетворенно заметил Костюшко. — Я немного сомневался, правильно ли я рассчитал время. Кажется, получилось неплохо.

— Вы с ума сошли, — понимающе произнес Уэссекс.

Костюшко кротко пожал плечами:

— Думаю, нам стоит забраться в корзину. Я не уверен, что мне удалось привязать ее достаточно крепко, и если эта штука вдруг решит вспорхнуть, лучше, если мы к этому моменту уже будем там.

— Ну… — сказала Сара, когда к ней вернулся дар речи. — Что ж. Если это не сработает, мы почти наверняка разобьемся, что, я полагаю, в нынешней ситуации будет только к лучшему.

Когда все забрались внутрь, Костюшко отвязал веревки, удерживавшие шар у зубчатой стены. Поляк подбавил угля в жаровню — мешок с углем лежал у его ног, — и опавшие бока баллона начали надуваться, словно паруса быстроходного корабля.

— Неужели это и вправду может работать? — поинтересовалась Сара, крепко держа мушкет за ствол. Теперь, когда к ней в руки наконец-то попало оружие, женщина не имела ни малейшего желания с ним расставаться.

— Вот вопрос, что интересует всех, — пробормотал Уэссекс.

Мириэль просто вцепилась в Луи. Воздухоплавательное приспособление страшило ее больше, чем Белая Дама, подземелье и все солдаты Талейрана, вместе взятые.

Беглецам казалось, что на это ушла целая вечность, но на самом деле не прошло и пятнадцати минут, как корзина принялась слегка подпрыгивать — сила нагретого воздуха начала отрывать ее от крыши. Что же произойдет раньше: шар унесет их прочь или солдаты обнаружат, где они прячутся, и выломают ведущий на крышу люк?

Шар постепенно начал подниматься, увлекаемый ветром. Он взлетел над башней и остановился — дальше не пускали зубцы на стене.

— Мешки с песком, — сказал Костюшко. — Думаю, пора их сбросить.

— Смотрите! — взвизгнула Мириэль, которая все это время взирала на чердачный люк с таким видом, словно тот сулил вечное спасение.

Какой-то chausseur выглянул из люка и увидел беглецов. Он высунулся из люка лишь наполовину, но в следующее мгновение он должен был выбраться на крышу, а нескольких ударов саблей вполне хватило бы, чтобы отсечь шар от корзины и лишить их надежды на побег.

Луи и Костюшко принялись лихорадочно сбрасывать мешки с песком, а Уэссекс потянулся за саблей.

— Костюшко, увозите их отсюда, — приказал герцог, готовясь выбраться из корзины. — Я присоединюсь к вам позднее.

— Никуда вы не пойдете, — заявила Сара, вскидывая мушкет и прицеливаясь. — Мне уже надоело гоняться за вами по всей Франции, ваша светлость.

Она нажала на спусковой крючок. Последовала вспышка, и beau sabreur[27] с удивленным возгласом рухнул обратно в люк.

Сара спокойно принялась перезаряжать ружье. Наконец последний мешок был сброшен — и шар взмыл ввысь и поплыл на крыльях утра.

19 — ДОРОГИ, КОТОРЫЕ МЫ НЕ ВЫБИРАЕМ

БЕГЛЕЦЫ ДОБРАЛИСЬ до Труа-Вьерж глухой ночью, но Сара не позволила им подойти к дому отца де Конде. Вместо этого она велела своему маленькому отряду расположиться под прикрытием живой изгороди и до рассвета наблюдать за домом.

Если бы не следопытские навыки Сары, им ни за что не удалось бы сюда добраться. На пятерых у них был всего лишь один конь — Сполох, который несколько часов скакал вслед за воздушным шаром, пока тот наконец не приземлился, — а потому обогнать преследователей было невозможно.

Беглецам приходилось прятаться. Оборванные, словно бродяги, они шли по ночам и затаивались днем. Питались тем, что им удавалось найти или украсть. Им понадобилось трое суток, чтобы преодолеть расстояние, которое Мириэль верхом на пони проскакала за ночь. Больше всего хлопот Саре доставлял серый андалузский конь: ведь случайный наблюдатель непременно решил бы, что эта разношерстная компания попросту где-то украла столь благородное животное. Но Костюшко наотрез отказался расставаться со Сполохом, и Уэссекс его поддержал — если бы они все-таки столкнулись с противником, по крайней мере кому-то одному удалось бы спастись.

Они не были уверены, что найдут убежище в Труа-Вьерж, но Луи и Мириэль не хотели бросать отца де Конде. Да и Уэссекс подозревал, что старый священник может оказаться полезным союзником… если, конечно, еще жив.

Прижимаясь к холодной, сырой французской земле, Уэссекс смотрел на свою жену.

Лицо ее было испачкано грязью и жиром, немытые волосы заплетены в косу. Дорожное платье — должно быть, сшитое из серого гроденапля — приобрело неопределенно-грязный цвет, а через прореху на плече проглядывало столь же грязное нижнее платье. Туфли Сара потеряла уже давно, а своими фильдеперсовыми чулками она обернула драгоценный мушкет, чтобы уберечь его от грязи и пыли. Она была бесстрастна и неподвижна, словно резная фигура, украшающая нос корабля.

Уэссекс понял, что совсем не знает жену. Теперь он наконец-то видел перед собой ту женщину, которую, как ему казалось, он встретил тогда в Мункойне, — умелая и беспощадная воительница, товарищ по оружию. Но та женщина исчезла, когда король Генрих настоял на их свадьбе. И осталось лишь воспоминание о капризной, бессердечной светской даме, женщине того типа, который никогда не интересовал Уэссекса.

Им нужно поговорить. Теперь она знает, что он собой представляет. Он обязан предоставить ей возможность благопристойным образом избавиться от этого брака. Но с момента их побега из Реаже они боролись за свою жизнь, и эта борьба отнимала все их время без остатка. Да и нынешний момент тоже не годился для разговора: в ночной тишине голоса — даже если говорить шепотом — разносились чертовски далеко. Вместо этого Уэссекс, как и Сара, — и с не меньшей подозрительностью, чем она, — наблюдал за домом. Луи увезли отсюда. Со стороны Талейрана было бы вполне разумно искать его здесь же.

Луи. Давно пропавший король Франции, вернись он на политическую арену, привел бы в замешательство и друзей, и врагов. Его возвращение в мир живых изменило бы всю политическую ситуацию в Европе. Королевская кровь и законное право на престол — могущественная приманка.

Но юный Луи не желал править. Он сказал Уэссексу, что ему хочется лишь одного: уехать в Луизиану и жить там как обычный человек… вместе с женой.

Леди Мириэль по-прежнему не соглашалась выходить замуж за Луи — что значительно восстановило ее репутацию в глазах Уэссекса, — но лишь слепой не заметил бы, что малышка влюблена в него до беспамятства. Кроме того, хоть мистер Хайклер и скончался, оставался еще лорд Рипон, и с этим фактом приходилось считаться. Значит, девушку так или иначе надо куда-то пристроить.

Впрочем, Уэссексу и самому придется куда-нибудь пристраиваться. Пока «Белая Башня» выяснит, узнали ли во Франции его подлинное имя, пройдет не один месяц, и все это время Уэссекс не сможет выезжать за границу — слишком велик будет риск. Впрочем, если датская принцесса вернется, ему хватит дел и в Лондоне.

Если, конечно, у него все еще есть герцогиня.

И вот теперь, лежа посреди ночи под кустом и глядя на спокойное, внимательное лицо своей жены (наотрез отказавшейся отдать ружье кому бы то ни было), Уэссекс понял, что он очень на это надеется.

Взошло солнце. Отец де Конде отслужил раннюю мессу и вернулся в маленький домик в саду. За несколько часов до того, когда небо еще только начинало светлеть, Сара перевела компанию беглецов из-за живой изгороди в новое укрытие, в дальний угол сада. Теперь настала пора действовать.

— Луи! — позвала Сара столь любезным тоном, словно они находились в ее лондонском особняке. — Не могли бы вы зайти в дом через черный ход и поинтересоваться, согласится ли ваш дядя нас принять?

— Нет! — мгновенно вскинулась Мириэль, вцепившись в руку Луи.

— Но так нужно, ma petite, — сказал Луи. — Меня мадам Кармо впустит, а месье герцога и мадам герцогиню она просто не знает, равно как и блистательного месье Костюшко. И я боюсь, мы сейчас выглядим так, что всякая осмотрительная домохозяйка просто отскочит в ужасе.

— А вдруг там Красные Жаки? — не унималась Мириэль. Хотя они уже долго наблюдали за домом, это не развеяло ее опасений.

— Тогда мадам герцогиня застрелит их из своего ружья, — сказал Луи. — Но я не думаю, чтобы они там были.

С этими словами юноша выбрался из укрытия и зашагал через сад с самым беспечным видом. Он дошел до черного хода, открыл дверь и исчез в доме.

Тишина.

— He то чтобы я чего-то боялся… — извиняющимся тоном произнес Костюшко. — Просто мне хотелось бы знать, сколько еще мы будем здесь сидеть.

Мириэль принялась выкарабкиваться из своего тайника под стеной.

Дверь кухни отворилась. На пороге появился Луи и замахал рукой, приглашая своих товарищей в дом.

К тому моменту, как отнюдь еще не успокоившаяся мадам Кармо постелила на стол белоснежную льняную скатерть и подала завтрак, пятеро беглецов успели хотя бы относительно привести себя в порядок. Отец де Конде заверил Уэссекса, что может устроить так, чтобы их тайно отвезли к побережью — а там уже герцог подаст сигнал патрульному английскому кораблю, который заберет беглецов.

Люди Талейрана в деревушке так и не появились. Возможно, Талейран решил, что все его пленники погибли в огне, — хотя Уэссексу не верилось, чтобы глава шпионской службы мог оказаться столь простодушен. Но, так или иначе, через несколько часов они все равно покинут этот дом, чтобы не подвергать жителей деревушки излишней опасности.

Оставалось лишь решить, кто отсюда уйдет… а кто останется.

— Я был бы очень рад, если бы мне удалось убедить ваше величество отправиться с нами в Англию, — сказал Уэссекс, когда слуги убрали со стола и вышли, оставив их одних. — Конечно же, я не могу вас заставлять…

Илья Костюшко кашлянул, и Уэссекс дернул уголком рта.

— Скажем лучше, я не стану вас заставлять, ваше величество, — хотя вынужден буду сообщить — определенным людям, — что вы живы. Вы меня понимаете?

— А что будет с леди Мириэль? — спросил Луи. В голосе его проскользнула нотка гнева, но он был настоящим мужчиной — и настоящим королем, — а потому не позволял себе столь бурного проявления чувств.

— Я возьму ее под свое покровительство, — пообещал Уэссекс. — Ей не придется больше опасаться ни графа Рипонского, ни его заговоров.

— Понятно. Значит, вы уже все за нас решили, месье герцог. Но я не желаю, чтобы кто-то решал за меня, будь то во Франции или в Англии. И я не желаю быть королем.

— Сын мой… — начал было священник, но Луи вскинул руку, призывая к молчанию.

— Простите меня, mon oncle,[28] — я знаю, сколь многим вы пожертвовали ради этой мечты и сколько достойных людей погибли, спасая мне жизнь. Но это не моя мечта. И я объявляю об этом во всеуслышанье, здесь и сейчас.

Священник потрясенно уставился на своего царственного подопечного.

— Так будет лучше, отец, — сказал Луи. — Пусть будет так.

— Надеюсь, ваше величество в полной мере осознает, что означает ваше отречение от короны? — спросил Уэссекс. — Вы последний в ряду законных властителей. Если вы не станете королем, кто же заключит Великий Брак с душой этой земли?

— Никто, — коротко отозвался Луи. — Оставьте меня в покое, месье герцог.

— Неужели вы хотите такой судьбы для Франции? — не унимался Уэссекс. — Чтобы магия ушла из la belle France и она в конце концов стала всего лишь смертным королевством?

Луи пожал плечами и взглянул Уэссексу в глаза:

— Это случилось в тот самый день, ваша милость, когда убили моего отца. Я был слишком мал, чтобы меня успели обучить хоть одному из древних ритуалов, а все те, кто мог что-то знать о Договоре, теперь мертвы. Даже если во Франции вновь появится король, ему будет не под силу восстановить старинные порядки.

— Но, ваше величество!.. — запротестовал было Уэссекс, но Луи жестом остановил его:

— Не называйте меня так. Разве я знаю, как быть королем? Нет. — Луи покачал головой. — Если бы вдруг у меня хватило безумия взойти на трон, кем бы я стал? Марионеткой, которую другие дергают за веревочки?

Луи произнес это со спокойным достоинством, с той решимостью, которая свидетельствовала, что спорить с ним бесполезно.

— Оставьте меня в покое, ваша светлость. Моя судьба более не связана с судьбой Франции, и… и я начну новую жизнь, вместе с женщиной, которую люблю, вдали от корон и тронов.

Луи взглянул на Мириэль. Девушка улыбнулась ему, потом перевела взгляд на Уэссекса. Невзирая на многолетнюю привычку притворяться, Мириэль не смогла скрыть вспыхнувшей надежды.

— Ну что ж, — после минутного колебания отозвался Уэссекс. — Пусть будет как вы хотите. Поедем со мной в Англию, и я позабочусь, чтобы вы с вашей невестой без хлопот уплыли на любом корабле, идущем в американские колонии. Но я надеюсь, ваше величество, что при необходимости смогу обратиться к вам?

— Все что угодно — только не просите меня править Францией, — пообещал Луи и с облегчением рассмеялся. — А теперь, господа мои — и вы, мадам герцогиня, — разрешите пригласить вас на мою свадьбу.

— Мне нужно поговорить с вами, — сказала Сара Уэссексу.

Герцог обернулся к жене. Все остальные уже вышли из церкви и отправились в монастырь на маленькое празднество, но Уэссекс задержался, и Сара вернулась за ним.

— Не сомневаюсь, — спокойно произнес Уэссекс. — Уверяю вас, как только мы вернемся в Англию, я перестану стоять у вас на пути. Может быть, вас устроит, если мы будем просто жить раздельно? Я веду опасную жизнь, и вполне вероятно, что вы вскорости сделаетесь вдовой. Это менее скандальное завершение брака, чем развод.

— О чем вы? — недоуменно спросила Сара. — Я пришла рассказать вам, кто я такая на самом деле.

Это она и сделала, быстро изложив самую суть странной истории. Уэссексу оказалось труднее всего поверить, что американцы восстали против своего короля — и что англичане не пожелали, чтобы ими и впредь правили Стюарты.

— Но это кольцо, которое вы носите — ну, которое принадлежало вашему отцу, — что оно означает? — спросил Уэссекс. Неужели Союз Боскобеля существует в обоих мирах? Но если это так, почему же в мире Сары законный король Англии закончил свою жизнь как преследуемый, отверженный изгнанник?

— Я никогда не знала истории этого кольца, — сказала Сара, — и теперь уже и не узнаю. Но что же мне делать, Уэссекс? Я ведь не могу вернуться домой.

— Не сможете, пока у бабушки останется хоть одна стрела в колчане, — согласился Уэссекс — А ее стоит принимать в расчет, моя маленькая провинциалка. Но вас перенесли в этот мир с какой-то определенной целью. Как вы полагаете, вы уже выполнили свою задачу?

— Не знаю, — честно призналась Сара. — Что такого важного обязана была сделать и не сделала маркиза Роксбари, что ей потребовалось вызывать меня из другого мира, лишь бы только довершить несделанное? Я только знаю, что странное существо — эльф, весь в листве, — сказал, что я должна стать одним целым с этой землей. Но я не понимаю, что это значит, и уж подавно не знаю, как это сделать.

— Вот на этот счет, — сказал Уэссекс, — у меня есть кое-какие предположения.

Он мягко привлек Сару к себе — а она и не сопротивлялась — и осторожно коснулся губами ее губ.

Эпилог — АНГЛИЙСКАЯ ЛЬВИЦА

ТЯЖЕЛО ГРУЖЕННАЯ ФУРА для перевозки сена грохоча катила по дороге к побережью. День угасал. Время страды еще не наступило, и такой фуре просто незачем было пускаться в путь, но среди кавалеристов, патрулирующих прибрежные районы, насчитывалось очень немного крестьян, а потому Уэссекс и отец де Конде единодушно решили, что подобная маскировка вполне сгодится.

Сару, Луи и Мириэль спрятали в двойном дне фуры, а Уэссекс и Костюшко, одевшись сельскими жителями, сели на козлы. Костюшко пришлось-таки расстаться со своим конем; Сполоха оставили на попечение священника, до тех пор, пока у хозяина не появится возможность за ним прислать. Конь был слишком ценным, чтобы бросать его где-нибудь по пути, если вдруг возникнет такая необходимость, — а отсюда его все-таки можно будет забрать.

На подъезде к проливу их уже ждали, благодаря амьенскому «епископу». К морю беглецы не приближались. Они должны были добраться до указанной отцом де Конде фермы и оставить там повозку. После этого им останется лишь пройти милю до берега, дождаться темноты и подать сигнал при помощи потайного фонаря и зеркала, которыми их снабдил старый священник.

План казался чрезвычайно простым. Но за годы, прошедшие после революции, Уэссексу столько раз приходилось пробираться во Францию и выбираться из нее, что он уже и со счета сбился. И каждый раз что-то да было не так, даже когда ситуация граничила со скукой.

Вот и на этот раз так получилось. Ну что может быть проще поездки по сельской местности?

Примерно с час назад им попался курьер, направлявшийся на восток. С тех пор они никого не встретили, да и не ожидали встретить; в такое время дня это ответвление дороги, связывавшей Париж и Кале, обычно было пустынным.

Но вдали послышался топот копыт. Костюшко указал в сторону облака пыли и, взглянув на своего напарника, вопросительно пожал плечами.

Если это французский патруль, то он, скорее всего, ищет их. Вот только узнают ли их патрульные, когда найдут? Они могут постараться одурачить солдат, а могут оказать сопротивление. Сам Уэссекс, будь у него выбор, предпочел бы их дурачить. Он покачал головой в ответ на безмолвный вопрос Костюшко и придержал лошадей.

На дороге показались шестеро верховых в форме французских стрелков. Эту легкую кавалерию в условиях боевых действий обычно использовали для разведки и мелких стычек. Кроме того, они патрулировали подозрительные районы — например, побережье вокруг Кале. Похоже было, что последний их рейд увенчался успехом: в центре группы ехал связанный пленник. Среди черных мундиров французских кавалеристов мелькало горчичного цвета пятно, в котором Уэссекс узнал мундир датской Королевской гвардии.

— Датчанин, — тихо произнес Уэссекс — Один из тех, кто плыл на «Королеве Кристине». Возможно, он знает что-нибудь о принцессе.

Гвардеец, похоже, не давал французам слова не бежать, — иначе оружие осталось бы при нем, — а значит, готов был драться за свободу, если такая возможность представится.

— Это наш долг, — благочестиво произнес Костюшко, доставая саблю и пистолеты. — Дания — союзник Англии. Или скоро им будет.

Фура благоразумно свернула к обочине, пропуская солдат. Но когда кавалеристы оказались в нескольких ярдах от повозки, внезапно грянули выстрелы.

Капитан и лейтенант упали. Костюшко схватил первую лошадь за поводья и сдернул раненого всадника с седла. В следующее мгновение он уже вскочил на коня, развернул испуганное животное и погнал его навстречу оставшимся кавалеристам.

Уэссекс разрядил оба пистолета — подарок предусмотрительного отца де Конде, — а затем бросился вперед с саблей в руках. Конечно, при сражении с всадником пеший боец оказывается в невыгодном положении, но сейчас было не до прикидок.

Над ухом у герцога свистнула пуля. Это Сара высунулась из укрытия и внесла посильный вклад в схватку.

Датчанин, оказавшийся в центре сражения, не замедлил воспользоваться подвернувшейся возможностью. Едва раздался первый выстрел, как он кинулся на ближайшего стрелка и вышиб его из седла. Они покатились по земле. Преимущество явно было на стороне датчанина, хоть у него и были связаны руки — к счастью, спереди, а не сзади.

Все закончилось в считанные секунды.

Гвардеец поднялся на ноги. Он освободился от веревки, воспользовавшись штыком, и оглядел поле боя. На губах его заиграла нахальная улыбка.

— Отлично рассчитанное освобождение, месье, — сказал он по-французски подошедшему Уэссексу. Сара и все прочие уже стояли рядом с фурой — встревоженные, но, к счастью, целые и невредимые.

Голос датчанина оказался высоким и хрипловатым. Судя по лицу, он еще не нуждался в бритве — столь любимые среди королевских гвардейцев пышные усы и бакенбарды подозрительно отсутствовали.

— Отчасти оно было продиктовано нашими собственными интересами, — сказал Уэссекс. Костюшко встал рядом с ним. — Вы ведь с «Королевы Кристины», верно?

— Думаю, да, — заметил Костюшко и быстрым движением сбил с гвардейца его кивер.

— Черт! — с сожалением воскликнул гвардеец, когда его — ее — белокурые волосы рассыпались по плечам.

— А здорово я вас одурачила? — сказала Стефания, принцесса Дании.

Стефания успела рассказать свою историю Уэссексу и всем прочим, пока они стаскивали в кучу бывших конвоиров принцессы. Их вовсе не собирались убивать без особой необходимости. Тех, кто пережил схватку, связали, заткнули им рты кляпами и засунули под сено. Там им и предстояло оставаться до следующего дня, когда пятеро — нет, уже шестеро — беглецов доберутся до Англии, куда они так стремились.

А лошади, столь своевременно предоставленные французами, давали маленькому отряду возможность быстро добраться до побережья.

— Должен сказать, ваше высочество, что подобный маскарад свидетельствует о незаурядной изобретательности, — с уважением заметил Костюшко, когда отряд двинулся на запад.

— А, мелочи! — отозвалась принцесса. — Никто даже и не взглянул на солдата — они думали увидеть принцессу в платье и короне, потому ничего и не замечали. А мои парни ни за что бы меня не выдали. Они из полка моего деда, но это я ношу их мундир и езжу с ними на учения. Но вы же англичанин, да? Вас небось шокирует, что я вырядилась в мужскую одежду? — добавила она, улыбнувшись Костюшко.

— Я поляк, — поправил ее Костюшко. — А вон тот неодобрительно поглядывающий джентльмен в ужасной шляпе, что едет слева от вас, действительно англичанин. Разрешите представить вам герцога Уэссекского, одного из самых верных слуг вашего высочества.

Принцесса Стефания запрокинула голову и расхохоталась:

— Вот так компания подобралась: герцоги и герцогини, принцы и принцессы! Какой бы переполох мы могли устроить во Франции, если бы остались тут!

— Увы! — заметил Уэссекс. — Надеюсь, мне не нужно напоминать вашему высочеству, что вас ждут иные обязанности?

Принцесса с глубоким вздохом уныло взглянула на Уэссекса:

— Какая жалость, что я должна выйти замуж за этого зануду принца! У нас могло бы быть немало забавных приключений!

Уэссекс и Костюшко переглянулись.

— Не думаю, ваше высочество, чтобы вам показалось, что принц Джеймс недостаточно любит приключения, — очень серьезно произнес Костюшко.

Принцесса недоверчиво фыркнула.

— А мне почему-то кажется, что принц вряд ли разочаруется, познакомившись со своей будущей женой, — заметил Уэссекс по-английски.

Примечания

1

* Прозвище пуритан. (Здесь и далее — примечания переводчика.)

(обратно)

2

* Grandmere — бабушка (фр.).

(обратно)

3

* «Немыслимые» (фр.), прозвище щеголей времен Директории.

(обратно)

4

** Дам из высшей буржуазии (фр.).

(обратно)

5

* Свинья (фр.).

(обратно)

6

* Прозвище типичного англичанина.

(обратно)

7

* Безжалостная красавица (фр.). Строчка из известной баллады.

(обратно)

8

* На самом деле крылья так называемых крылатых гусаров представляли собой две рамы (наподобие изогнутых лыж), утыканные перьями, и физически не могли бы удержаться на мундире. Их крепили к кирасе.

(обратно)

9

* Моя любезная красотка (фр.).

(обратно)

10

* Душевного кризиса (фр.).

(обратно)

11

* Немедленно (фр.).

(обратно)

12

* Законодателя мод (лат.).

(обратно)

13

* Визитных карточек (фр.).

(обратно)

14

* Самолюбия (фр.).

(обратно)

15

* Прозвище лондонских полицейских, по отличительному признаку — красному жилету.

(обратно)

16

* Фиктивный брак (фр.).

(обратно)

17

* «Пылающей комнаты» (фр.).

(обратно)

18

* Вперед! (фр.)

(обратно)

19

* Дорогой (фр.).

(обратно)

20

* Отец (фр.).

(обратно)

21

* Псевдоним (фр.).

(обратно)

22

* Прекрасной Франции (фр.).

(обратно)

23

* Польский батальон императорской гвардии (фр.).

(обратно)

24

* Маленькая моя (фр.).

(обратно)

25

* Стрелков (фр.).

(обратно)

26

* «К бою» (фр.).

(обратно)

27

* Отважный рубака (фр.).

(обратно)

28

* Дядя (фр.).

(обратно)

Оглавление

РЕГЕНТСТВО, КОТОРОГО НИКОГДА НЕ БЫЛО

1 — ЛЕДИ, ВЫКУПЛЕННАЯ МАГИЕЙ (УИЛТШИР, АПРЕЛЬ 1805 ГОДА)

2 — МЕЖ СОЛЕНОЙ ВОДОЙ И ПЕСЧАНЫМ БЕРЕГОМ (ФРЕГАТ «ЛЕДИ БРАЙТ», БРИСТОЛЬСКИЙ ПРОЛИВ, АПРЕЛЬ 1805 ГОДА)

3 — ДЕСЯТЬ ЛИГ ЗА КРАЕМ СВЕТА (АПРЕЛЬ 1805 ГОДА)

4 — РЫЦАРЬ ПРИЗРАКОВ И ТЕНЕЙ (ПАРИЖ, ЖЕРМИНАЛЬ, 1805 ГОД)

5 — LA BELLE DAME SANS MERCI[7] (ДВАДЦАТОЕ АПРЕЛЯ 1805 ГОДА)

6 — МАСКАРАД В ТЕНЯХ

7 — ЗЛОВЕЩАЯ ВСТРЕЧА В ЛУННОМ СВЕТЕ

8 — ПОЗОЛОЧЕННАЯ ЛИСИЦА (КОРНУОЛЛ, АПРЕЛЬ 1805 ГОДА)

9 — СУМАТОХА ВОКРУГ ПРИНЦА

10 — ПРИНЦ НАШЕГО БЕСПОРЯДКА

11 — ИСТИННАЯ ЛЕДИ

12 — БРАК ПО РАСЧЕТУ

13 — ОДИНОКАЯ ГЕРЦОГИНЯ

14 — ТАНЦЫ С ДЬЯВОЛОМ ПРИ ЛУНЕ

15 — ВЫЗОВ НА ТУРНИР

16 — ЛЕВ НА ДУБЕ

17 — КОРОЛЬ БЫЛОГО И ГРЯДУЩЕГО

18 — ПЕШКА БЕРЕТ ЛАДЬЮ (19 ИЮЛЯ 1805 ГОДА)

19 — ДОРОГИ, КОТОРЫЕ МЫ НЕ ВЫБИРАЕМ

Эпилог — АНГЛИЙСКАЯ ЛЬВИЦА

Реклама на сайте