«Дорога через миры»

Дорога через миры (сборник фантастических рассказов)

Дороги, которые мы выбираем

Иван Мроев. Ночной автостоп

Темна трасса, далека дорога, тяжела канистра с бензином. Долго ли, коротко ли, а повстречал шофер Василий человека из таинственного племени Гайии. Племя то, владетели полосатых жезлов, при дороге жило, и дорогой кормилось. Не к добру встреча… ой, не к добру. Скрутил шофер Василий кукиш, да не исчезло чудище дорожное. Засмеялось лишь и молвило Василию человеческим голосом…

Весело тренькнул телефон. Дальнобойщик коротко извинился и снял наигрывающий мобильник с держателя.

— Алло?.. Да, родная… — поздоровался он. Я повернулся к окну, невольно слушая его слегка сонный голос. — Скоро буду… Угу. Поворот скоро,… нет, не засыпаю, я тут попутчика подобрал, болтаем… Да не бойся, автостопщика. У него куртка в светополосах, рюкзак здоровенный, знакомая братия… Не засну, не засну, он такие истории рассказывает — закачаешься…

Ещё бы, мои истории многим нравятся. Когда-то я хотел стать писателем. Богатым и знаменитым… Ладно, горечь прочь — скоро рассвет. Вовремя попутка сворачивает, мне уже пора.

За окном проплывает сосновый лес, в предрассветных осенних сумерках слегка затянутый тонким саваном тумана. Деревья растут на взгорке: земля не затоплена, покрыта толстым слоем мягкого мха. Помню… ночевать в таком — одно удовольствие. Среди молодого сосняка много лежащих деревьев: стащишь несколько брёвнышек, крест-накрест положишь, сложишь небольшой шалашик из веток, чтоб занялось, а потом всех делов — подкармливать голодное пламя скрещёнными поленьями.

Давно у костра не ночевал.

Уже второй год.

Хотя нет — на «Эльбе», фестивале автостопщиков, был пару раз. Кажется, на осенней и летней.

Фары КамАЗа выхватили из темноты знак поворота.

— Ну и всё, здесь я сворачиваю, — сказал водитель. Глянул на меня и предложил: — Может, ко мне заедем, у меня и переночуешь? Тут от дороги всего три километра. Отоспишься хоть.

— Нет, спасибо, командир, — поблагодарил я и похлопал по рюкзаку. — У меня палатка, «черепашка», я за десять минут жильём себя обеспечу. Мне привычней.

— Ну как хочешь… — согласился шофёр, останавливая машину. — Всегда удивлялся вашей братии. Не по билету, на авось, я б ни за что не поехал.

— Командир, многие не понимают как можно вот так, месяцами, в рейсе странствовать. Даже по работе. Ведь страшно: там, за поворотом — уже другой мир, другие народы, лешие, чудища… разница лишь в масштабах. Но для многих и раз в год на природу к озерцу выбраться — уже туристический поход. Так же?

— Так, — согласился шофер, — тесть до сих пор понять не в силах. Хоть и гордится. В своё время, наверное, тоже хотелось поездить-поколесить, да всю жизнь — бухгалтером при заводе. Выходит, у нас обоих — жизнь дорожная… О! Смотри-ка — похоже, из твоей братии кто-то стоит. Вдвоём веселее будет.

Чуть дальше поворота и вправду стоял худощавый парень. Фары высвечивали разноцветные полосы фликеров — должно быть, нашитых на куртку. На голове у парня горел фонарик. Я попрощался с дальнобойщиком и, прихватив рюкзак, выбрался из кабины старенького КамАЗа. Железный трудяга, пыхнув напоследок глушителем, скрылся за поворотом.

Шум двигателя быстро стих, вокруг воцарилась тишина. Тишина не абсолютная, а особая, лесная: с тихим посверкиванием ночных насекомых, шелестом ветра. Сразу окутало густым, но свежим смоловым запахом. Лишь слегка пахло разогретым асфальтом — оно и понятно: сейчас середина июля, днём температура до тридцати градусов в тени, асфальт и за ночь толком не успевает остыть.

Я набросил рюкзак, двинулся к человеку с фонариком.

…Да, стопщик. Наверно, тоже у этого поворота сошел. Когда я приблизился, парень поднял руку к фонарику и посветил на свое лицо, потом мазнул лучом по мне. Протянул руку и представился:

— Привет, я — Каспер, из Питера. Ночным едешь?

— Вечер добрый, я — Имморт, из Витебска, — ответил я и подтвердил, — Ночным, я всегда ночным езжу.

— Припоминаю, слышал про тебя, — кивнул Каспер и махнул в сторону леса, — я там палатку поставил, сейчас напарника жду. Точнее, напарницу. Если хочешь, можешь рядышком расположиться.

— Спасибо, я ещё попробую поймать кого-нибудь. Напарница скоро будет?

— Да, мы недавно разошлись. Она звонила, сказала, что едет на легковушке, ей вёрст десять осталось. Слушай, а почему ты всегда ночью ездишь?

— Года два назад, кстати, на этой трассе, я попал в аварию. На сто семнадцатом километре. Той ночью меня подобрал дальнобойщик. Я уже вторые сутки не спал, ну и закемарил. Водитель тоже заснул… В общем, водитель тогда погиб. С тех пор стараюсь, чтоб это не повторилось. Мне-то и днём можно отдохнуть…

— Хм… ясно…

Помолчали. Тихо, вдалеке, пропел жаворонок. Светало буквально на глазах.

Вдалеке сверкнули фары. К повороту подъехал синий «москвич», притормозил. Из машины вышла девушка, достала небольшой рюкзачок. Хлопнула дверца, и «москвич» свернул вслед за давешним КамАЗом. Присмотревшись, я окаменел.

— Оля! У нас тут гость, — сказал Каспер и кивнул в мою сторону, — Вы, по-моему, знакомы, ты его на «Эльбе» искала.

Ольга, — Она! о боги, Она! — увидев меня, остановилась.

— Здравствуй, — поздоровалась она тихо. Некоторое время мы стояли друг напротив друга. Столько хотелось сказать, слова рвались наружу, но в то же время понимал — нельзя. Да и пора мне уже… за спиной у Неё розовело небо — скоро взойдет солнце.

— Здравствую, — всё, что я смог выговорить. — Как поживаешь?

— Нормально… Ты знаешь, я была там, на сто семнадцатом километре… А потом услышала, что ты на осенний фестиваль приезжал…

— Я знаю, — прервал я. Говорить было нечего. Сумерки заканчивались. — Ладно, счастливо, не поминай лихом!

— Тёплой трассы! — пожелала Она.

— Тёплой и шершавой! — пожелал Каспер.

На секунду мы встретились взглядами, и я понял — он знает.

Ну, что ж… Меня ждет дорога.

* * *

Когда тот, кто назывался Иммортом из Витебска, скрылся за следующим поворотом трассы, Каспер приобнял всхлипнувшую Олю за плечи и проговорил:

— Знаешь, я в него не верил до конца. Слышать доводилось… А вот повстречал впервые. Как думаешь, он ещё долго будет странствовать?

— Не знаю. Помню, когда узнала, что он погиб в автокатастрофе, вместе с водителем, чуть не сошла с ума от горя. Потом услышала, что он был на Эльбе… Говорят, он будет странствовать, пока есть на свете хоть одна дорога, и хотя б один водитель, рядом с которым едет Смерть и ждёт, когда тот заснёт. Тогда, с угасшим закатом, на трассе вновь появится этот не нашедший покоя, чтобы сказать Костлявой: «Не дождёшься!..»

Р. Эйнбоу. Позвони

«Вот же пакость, — подумал Дронов. — Не сон, а издевательство форменное». Сны стали в последние полгода сниться нудные, не оставляющие в памяти ничего, кроме ощущения усталой скуки. Сны выматывали не хуже недосыпа — после них и день проходил, словно ненастоящий, нарисованный в серых тонах бездарным художником-подмастерьем.

Очнувшись, Андрей не успел открыть глаза, как вовсю заиграл мобильный. Тут же стала понятна и причина некоторой необычности ощущений. Буднему утру полагалось начинаться со звуков «Призрака оперы», а тут в квартире стояла полная тишина — впрочем, нарушенная уже звонком. «Видно, первую серию проспал, — догадался Дронов, — кто же это настырный такой?». Он пошарил под кроватью. Сощурился, глядя на яркий экранчик. Сонная одурь мигом растаяла, едва прочёл, двигая от умственной натуги губами, имя «настырного».

Звонила Даша.

Как же можно было не узнать! Он же сам выбрал для её вызовов мелодию. «Нежность». А вот, поди ж ты, не вспомнил — полгода прошло…

— Да, Даш, привет, — прохрипел он, прижимая трубку к уху так, что аппаратик захрустел.

— Приезжай, Андрюш, я… В общем, приезжай, — тихо проговорила Даша, и пошли короткие гудки.

— Еду! Еду, Дашуль! — проорал Дронов, стоя одной ногой на полу.

Вторая нога запуталась в постели, он нетерпеливо дёрнулся: простыня затрещала обиженно, но отпустила. Дронов стоял в тёмной комнате и смотрел на ещё не погасший экран телефона, чувствуя, как частит сердце, а губы сами складываются в улыбку.

Дронов вышел из подъезда, осторожно придержав стальную дверь — но та, как обычно, громыхнула, притянутая могучим магнитом.

Два часа ночи, июль, во дворе непривычная тишина.

Огромная липа пахнет так, что не хочется делать перерыв на выдох, только вдыхать и вдыхать, пока…

Пока — что?

Андрей мотнул головой, надавил кнопку на пульте: старенькая девятка сварливо крякнула и мигнула поворотниками. Усевшись и пристегнувшись, он завёл двигатель и прошептал: «Ну, не подведи, довези только — будет тебе и техобслуживание, и шины новые». Для большей убедительности ещё и погладил осторожно руль. И отдёрнул руку, оглянулся смущённо. «Голову не забудь полечить», — посоветовал некто ехидный, живущий в той же голове.

А ведь был он когда-то главным — этот, что теперь лишь иногда подаёт голос. Нет, не просто главным: это и был он, Андрей Дронов. «Как стальные шарики по полу», — сказала Даша, когда он представился. Он в ответ только слегка приподнял бровь: не понял, мол. «Имя такое… др-р-р», — пояснила она с улыбкой.

Дронову в тот момент было не до улыбок. Дашку к нему в гости притащила расстроенная и нуждающаяся в свободной жилетке Маркиза. Маркизой Анюту он называл исключительно про себя, ни разу не произнеся прозвище вслух. Анька пребывала в крайней степени депрессии и в лёгкой степени опьянения, смотрела жалобно, словно обиженный щенок. Семейная жизнь давалась ей, как обычно, с трудом: снова потребовалась помощь старого друга — записного циника и внимательного слушателя.

Даша весь вечер находилась будто бы вне поля зрения Дронова, впечатления не оставила никакого — фигура как фигура, и голос… тихий такой голос. Запомнилась только улыбка: открытая, беззащитная, детская.

Ближе к полуночи, когда Маркиза перестала капать слезами, а носик её приобрёл нормальные размеры и естественный оттенок, Андрею улыбаться тоже не хотелось. В теле звенела усталость — словно не в кресле сидел, а, как принято сравнивать, мешки ворочал. В голове, кроме звона, помещалась единственная мысль: «спать!». Он вспомнил о новой знакомой, о Даше, даже и не на следующее утро, а только вечером — при очередной попытке понять причину неудобства, какой-то мелкой занозы, весь день мешавшей сосредоточиться.

* * *

— Дронов, ты влюбился, что ли? — радостно осведомилась Маркиза, очевидно, воспрянувшая духом.

— С чего ты взяла? — возмутился было Андрей.

— От, я тебя не знаю! Сколько мы знакомы? Вот. Так что, пропал ты, братец. Пиши телефон, Ромео.

Андрей, вяло отбиваясь, записал номер, выслушал обещание Маркизы «оторвать голову за Дашку». И позвонил.

А потом были встречи, цветы, ожидания.

Были качели настроения от счастливого одурения до чёрной тоски.

А потом всё кончилось.

Даша закончила институт — она была моложе его на тринадцать лет — и получила диплом. И не нашла работы. Её семья, большая и дружная, настояла, убедила…

— Чёрт с ней, с работой, — попытался Дронов в последний раз, — оставайся, найдём что-нибудь.

— Нет, Андрюш… Я… Мне…

— Позвони мне. В любое время… дня и ночи…

Даша вырвалась. И, глухо хлопнув дверью, её проглотил огромный автобус.

«Поехать туда, за ней? И что там делать, в этой дыре? Не захотела… Ну и я не декабристка! Дура!» — бормотал он под нос, пугая встречных. Не чувствуя мороза, не чувствуя ничего.

* * *

Покрышка лопнула на пятидесятом километре на скорости в сто десять. Чудом не перевернувшуюся девятку помогал доставать из кювета дед на старом москвиче. Дед спешил к утреннему клёву: был неразговорчив и дёрнул так, что едва не порвал трос. Дронов не успел ещё завернуть последний болт на запаске, как на шоссе рухнул ливень. Одежда промокла в первую секунду, молнии били в землю совсем рядом; гром гремел так, что Андрей не слышал собственных матюгов.

Водные потоки сократили видимость до нескольких метров. Андрей, зло ощеряясь, вёл машину на черепашьей скорости и метров через двести едва не въехал в замечательный по объёму информации натюрморт. С десяток знаков украшали вкривь и вкось сколоченный деревянный щит — Дронов разглядел «кирпич», «ремонт дороги» и, венчающую шедевр безопасности, стрелку «объезд».

Объездная дорога почему-то не значилась в атласе и совершенно не внушала оптимизма по поводу… по всем поводам. Ливень кончился, небо украсилось звёздами и зарозовело на востоке. Но было не до красот: выбоины неизвестной глубины, скрытые под ровной поверхностью воды, заставляли водителя покрепче сцепить зубы. «Держись, старушка!». Старушка держалась, скрипела, гремела и даже, кажется, стонала, но ехала.

Когда солнце только показало свой краешек над горизонтом, на границе поселка с веселым названием Ладушкино Дронова остановил сонный гаишник. Вяло взмахнув жезлом, рыцарь дорог отлепился от столба с ржавым указателем и неспешно направился к притормозившей девятке.

— Сержант Спиридонов, предъявите… — что предъявлять, сержант уточнить поленился.

— А в чём дело-то? — зло бросил Дронов через открытое окно.

— Здесь скорость не больше двадцати.

Андрей чертыхнулся, с таким ограничением никакого радара не надо. Пришлось доставать стольник. Сержант наблюдал за суетой нарушителя, не меняя выражения. «Странный какой-то, глаза стеклянные… С перепою, что ли?» — мелькнула мысль.

Увидев в своей руке банкноту, Спиридонов произнес без выражения, как автомат:

— Попытка подкупа при исполнении… Гражданин, прошу пересесть на пассажирское сиденье…

— Да ты что, сержант?!

— Прошу пересесть.

Дальше всё пошло по совсем дурацкому сценарию. Припомнить, как развивались события, Дронов потом не мог, как ни старался. Опомнился он только вечером, обнаружив себя в «обезьяннике». У его ног прямо на полу храпел невзрачный помятый тип, в спёртом воздухе густо воняло хлоркой и перегаром. В памяти мелькали лица, погоны, протоколы — пальцы, черные от краски, мелко дрожали.

«Там же Дашка ждёт…», — вяло подумал он и лёг на нары.

* * *

— Эй, как там вас, Дронов, проснитесь! — разбудил его громкий голос.

Загремела отодвигаемая решётка. Щурясь от яркого света, Дронов хмуро посмотрел на стоящего на пороге камеры милиционера.

— Лейтенант Серёгин, — представился он. — Приношу извинения за неудобства, наши сотрудники погорячились. Вот ваши документы, ключи, деньги. Вы свободны.

Сил качать права не оставалось, Андрей молча взял бумажник и ключи и пошел к выходу. Лейтенант извиняющимся голосом проговорил ему в спину:

— Наш Спиридонов простыл, температура у него, да устал зверски накануне. Как он там оказался, не понимаю. Извините…

Проверив бумажник, Дронов убедился, что главный вещдок, злосчастный стольник, так и не вернулся на место. Солнце уже зашло, а ночь всё не наступала. Спросив у запоздалого прохожего дорогу, Андрей тронулся было в указанном направлении, но, вспомнив, достал телефон и вызвал Дашу.

«…Абонент временно недоступен».

Освещение на улицах городка было. Просто очень редкое: одна лампочка на улицу, максимум. Но плутал Дронов недолго, да и городок-то невелик.

От усталости чувствуя себя деревянным, он подошёл к подъезду, потянул скрипучую дверь.

— Андрей Иваныч, не спешите, — раздался за спиной тихий уверенный голос.

Андрей обернулся. Фигура человека, слабо различимая на фоне кустов, медленно двинулась в его сторону.

Проклиная всё на свете, Дронов спросил сухо:

— Кто вы? Мы знакомы?

— И да, и нет, — в голосе мужчины послышалась усмешка.

Он вышел на сравнительно хорошо освещенную дорожку и оказался пожилым мужчиной лет пятидесяти. Строгий чёрный костюм, трость и шляпа никак не соответствовали месту и времени.

— Я… Как бы это сказать точнее… Я — чёрт. Дьявол, прямо скажем, — внятно произнёс собеседник и улыбнулся, чуть склонив голову.

Дронов отпустил дверную ручку, сделал несколько шагов и почти рухнул на скамейку. «Только психов среди ночи мне не хватало», — очень неуверенно подумал он. Спросил, не скрывая сарказма:

— Будем душу торговать?

— Да боже меня упаси! — воскликнул псих. — А вот сомневаетесь вы зря.

После этих слов тело мужчины словно подёрнулось рябью, мигнуло, а через мгновенье перед Дроновым стоял настоящий, с рогами и хвостом, чёрт — как на картинке кузнеца Вакулы. Нечистый сморщил пятачок и спросил скрипучим тенорком:

— Так лучше?

«Голову придётся-таки лечить», — хихикнул внутренний голос. «Да пошёл ты», — ответил ему Дронов и расхохотался. А, отсмеявшись, спросил, шалея от нахлынувшей бесшабашности:

— Так что же вам надо, господин Люцифер?

— Как бы это… — черт сморщил лоб и даже тихонько хрюкнул — от, натуги, видать. — Тут, видите ли, какое дело… В общем, это я звонил вам, — он кашлянул и продолжил знакомым до дрожи голосом: — Извини меня, Андрюша, так получилось.

— Ты… — Андрей не нашёл, что сказать.

— Я могу исправить ситуацию, — произнес черт, мгновенно вернув себе облик приличного господина. — Достаточно вам пожелать — и Дарья ваша выйдет вот из этой двери, расточая заслуженные упрёки за опоздание. Но тут же вас и простит, добрая душа. Учитывая, что вы добрались сюда, невзирая на все чинимые не без моего ведома препятствия, думаю, такое развитие событий стало бы справедливым завершением не слишком весёлого путешествия. Ибо я, оставаясь, несомненно…

Договорить дьявол не успел. Дронов, задавив рвущийся крик, подскочил к витийствующему черту и вложил в удар столько сил, что здоровому мужику вполне хватило бы на полноценный нокаут: возможно, и с переломом челюсти. Но противник достался Андрею шустрый и нечестный. Кулак, не встретив цели, рассёк воздух, тело Андрея по инерции пролетело вперёд и с треском врезалось в куст.

* * *

Потирая свежую царапину на щеке, Андрей осмотрелся, бросил злое «коз-зёл», и побрёл к оставленной неподалёку машине.

Единственная свидетельница, седая, дрожащая от страха старушка, задёрнула щель в занавесках, перекрестилась и принялась повторять слова древней молитвы.

* * *

— Ну, проиграл, проиграл… — с усмешкой произнёс пожилой мужчина, рассеянно наблюдая, как мимо придорожного кафе проносятся машины. — Но вот почему? Ты мне скажи!

Второй посетитель кафе, похожий на собеседника, словно старший брат на младшего, тоже улыбнулся, расстегнул пуговицу белоснежного пиджака и обмахнулся шляпой. Ответил он не сразу. Пригубил рубиново искрящееся на солнце вино, и лишь после промолвил:

— Что-то ты глупеть стал, братец. Стареешь, что ли?

— Да ну тебя, — не обиделся «братец». — Всегда ведь падки они были на халяву. А тут — вроде как и заслужил. А он кулаками махать… Ведь — глупы же! Ленивы, лживы, завистливы, жестоки. Несмотря на все твои пропагандистские ухищрения. От природы таковы. И что б там вчера ни произошло, оно объясняется элементарно.

Чувствовалось, что объяснение только что нашлось, и «тёмный» импровизирует на ходу:

— Сбой в программе! Болезнь. Нежизнеспособное отклонение от нормы. Вот что это такое.

Тот, кто ночью представился Андрею чёртом, поёрзал в кресле, чуть повернул голову и воскликнул:

— Вот, смотри, несётся, как угорелый! Болван…

Оппонент «тёмного» скосил глаза на дорогу и слегка приподнял указательный палец. Тут же исчезли все звуки, остановилось всякое движение. Автомобили замерли — даже маленький пыльный вихрик, закрутившийся на обочине дороги, стал похож на мазок серой краски.

— Ты бы повнимательнее, братец, — прокряхтел чёрт, с громким «чмок!» выдирая тело из превратившегося в упругую массу воздуха. — Меня-то зачем приморозил?..

— Извини — тоже, наверное, старею. Но ты посмотри, что сейчас будет… И вот что я тебе скажу: когда устают люди — от повседневной жестокости, привычного обмана, необходимой хитрости — тогда они и начинают взрослеть и становиться людьми. Жаль, не все…

— Остальные — до старости дети, — захохотал чёрт.

Брат его в белых одеждах опустил палец. Раздался режущий уши скрип. Пыльная серая девятка сходу развернулась и, надсадно взревев мотором, рванула в обратную сторону.

— Ну и зачем это ты?

— Это не я, это он сам.

— Тьфу ты… в смысле, аллилуйя!

Яна Люрина. Там, где наша не пропадала

Вся деревня Кузькино — вернее, оставшееся немногочисленное население последней — сбежалась на зрелище: тёплым майским днем по дороге, ведущей мимо села прямо в дремучий Царёв лес, двигалась неуправляемая телега, запряжённая странного вида лошадью. Грива и хвост у неё были черные с белыми прядями, похожими на модное мелирование, а сама — золотистого цвета.

— Глядите-ка, савраска возвращается, — захихикал кто-то. — На автопилоте!

Лошадка невозмутимо двигалась по просёлочной дороге, а в телеге, на куче одеял и какой-то мягкой рухляди, похрапывал мужик. Тоже виду чудного и непривычного. Одет был, ей-богу, в вышитую белую косоворотку, черные джинсы и сапоги: красные, и явно не фабричного производства. Физиономия от солнышка прикрыта джинсовой черной же кепкой, из-под которой доносится храп и свисают приличной длины патлы. Хорошо, хоть не красные — обычные русые.

— А в рубашках этаких разве что в кино снимаются, — предположил тот же голос. — И куда это он прётся, знает хоть? Разбудить, что ли?..

И с этими словами из толпы выбрался обладатель голоса, здоровенный двадцатилетний парень, решительно затопав вслед за телегой.

Тем временем лошадь прибавила шагу: догнать её удалось только в лесу. Мужик, оказывается, уже проснулся, убрал с лица кепку и лениво смотрел вверх, на ветки огромных дубов. Услышав оклик, махнул рукой на лошадь — она остановилась.

Парень подбежал к телеге и скороговоркой выпалил:

— Эй, погоди, ты куда едешь? Там же не живёт никто, и дорога скоро заканчивается!

— Знаю, что не живёт никто, — ответствовал мужик-в-сапогах. — Теперь там я буду жить. Избушку вот купил, на хуторе у озера.

— А ты её раньше видел, покупку свою? — засмеялся парень. — Кинули тебя, мужик — она уж давно рассыпалась от старости. Там тридцать лет никто не жил, откогда Васька ихний родителей похоронил, а сам в райцентр уехал. Небось он тебе, алкаш поганый, и продал… дорого содрал-то?

— Он и продал: родственник мне, дальний. Да не так чтоб дорого — двадцать пять тысяч всего. Рублей.

— А-а-а, тогда не так жалко. Cавраску он тебе, получается, в нагрузку дал. Ну, она эти места помнит, дорогу знает.

— Садись, поехали дом посмотрим, — предложил мужик и протянул руку. — Меня Олегом зовут.

— Здоров, Олег! Никита я. А чего ты в таком виде ходишь, а? Сапоги какие-то… странные.

— Ты в армии служил, и в городах побольше бывал? — поинтересовался Олег. — Слово такое, «медиевист», есть. Ну, ещё ролевиками нас обзывают.

— Это те, кто в игры играют и мечами самодельными дерутся? — смутился Никита. — Ну, слыхал. Это на тебе, получается, средневековая русская одёжа? Так вроде ж нету игры сейчас.

— А привык я, — заявил Олег. — В лесу так удобней, в сапогах: а эти на заказ шиты — примерно такие же носили русские князья. Но меча самодельного у меня нет и не было. Вот это получше, пожалуй, — он откинул край одеяла и продемонстрировал топор — с блестящим длинным лезвием, покрытым затейливыми рисунками. Никита попросил позволения подержать топор в руках и, разглядывая его, не заметил, как приехали на место. Телега остановилась.

Мда, избушка если и не совсем развалилась, то до этого оставалось недолго. Крыша провалилась внутрь из-за подгнивших стропил, дырку когда-то пытались безуспешно накрыть брезентом.

Неподалёку имелся ещё сарай: хотя и выглядел намного приличней дома, его обещала постичь та же участь. Только колодец сохранял более-менее ухоженный вид, навес над ним отличался новизной. Да и тропинка туда расчищена…

— Это что, кто-то сюда захаживает время от времени? — почесал в затылке новый владелец. — Или у вас в селе своих колодцев нет?

— Да не мы это — увидишь, в общем, — туманно разъяснил Никита. — Васька в сарае ночевал, кое-как починил его. А дом — желания не было. Ну, бывай, пошел я домой. Если помощь понадобится, найдёшь меня — другого Никиты в селе нет, авось не перепутают.

Через неделю чинивший избу Олег самолично увидел, кто берет воду из колодца. Сидя на крыше, услыхал цокот копыт и сначала подумал, что это его собственная лошадь ухитрилась выбраться из сарая. Но из-за деревьев показалась целая компания, человек пятнадцать. Конные, длинноволосые, довольно галдящие на незнакомом языке и вооружённые. К удивлению Олега, вооружённые мечами и топорами. Выглядевшими совсем не так, как у приятелей по ролевухам — а намного тяжелее и… опаснее, что ли.

Люди спешились, привязали коней к деревьям и бросили ведро на цепи в колодец. Один, выглядевший круче остальных — плащ на нём был красный, и меч в ножнах побогаче — стоял поодаль, лениво обозревая окрестности. Олега он как будто не видел, хотя не заметить человека на крыше было невозможно. Вдруг крутой мэн прислушался и махнул рукой замолчать своей команде. Олег похолодел — снизу, из дома явственно раздавалась песня:

Упадут сто замков, И спадут сто оков, И сойдут сто потов C целой груды веков, И польются легенды из сотен стихов Про турниры, осады, про вольных стрелков…

Это же он нарочно оставил включенным Винамп в ноутбуке, чтоб не скучно было на крыше сидеть. До сих пор там потихоньку мурлыкала Эния, потому и было не так слышно. Олег попытался переместиться на лестницу, приставленную с другой стороны дома, по которой он и влез на крышу. Но нечаянно опустил ногу не на ступеньку, а мимо, сам оттолкнув её. Лестница громко чебурахнулась во двор. Предводитель компании решительно зашагал к дому, на ходу вытаскивая меч из ножен. За ним рванули ещё трое мужиков с мечами и топорами. Но, дойдя до места, где начинался ветхий забор из посеревших от времени низеньких досок, резко остановились, будто наткнулись на каменную стену. Один из мужиков что-то испуганно крикнул предводителю и схватился за шею, на которой висел амулет на шнурке. Предводитель развернулся и жестами погнал мужиков обратно, к лошадям и колодцу. Быстренько напоив коней и набрав воды с собой, гости поспешили уехать.

Олег облегчённо вздохнул и спрыгнул с крыши. Высоцкий пел уже другую, как нельзя более актуальную балладу:

Нет острых ощущений — всё старьё, гнильё и хлам, Того гляди, с тоски сыграю в ящик… Балкон бы, что ли, сверху, иль автобус — пополам: Вот это дело, это подходяще!..

«…Повезло, наконец повезло», — мысленно продолжил Олег. — «Вляпался. А во что — сказать затрудняюсь…»

* * *

Острые ощущения на этом не закончились. Выйдя к колодцу и стоя на тропе, по которой уехали оружные и конные мужики, он обнаружил, что избы отсюда не видать вовсе, будто и нет её. А там, где она должна быть, видна только непролазная чаща, из которой голос Высоцкого доносится… да, любой бы на месте мужиков перекрестился. Вот только, похоже, не христиане они — у того, кто хватался за шнурок на шее, вместо креста было нечто, подозрительно похожее на молот Тора. Олег его хорошо разглядел — с этой стороны от забора до дома было максимум метров пять. Викинги, значит. И вроде как настоящие, не ролевики — было в них этакое ощущение долго находящихся в дороге людей: мятая нестираная одежда, немытые волосы и оружие… С виду — побывавшее во многих переделках почище потешных боёв.

Со стороны тропинки послышались шаги. На всякий случай отступив назад во двор, Олег с облегчением увидел выходящего из-за поворота Никиту.

— Что, гости побывали? — ухмыльнулся тот, ковыряя покрытую следами копыт землю носком кроссовки. — Жди ещё, раз с утра началось. Тропа открывается примерно раз в месяц, но на весь день.

— А ну рассказывай, — не выдержал Олег. — Всё, что знаешь, рассказывай — про дом, день, тропу… И вообще — что это за люди были?

— Ну что тут скажешь… Дорога здесь проходила. И до сих пор ещё иногда проходит. Из варяг в греки. Слыхал? Вот варяги тут до сих пор и шастают. Васька, что дом тебе продал, жить на этом месте боится: как-то сдуру не ушёл с тропы, когда лошадей услыхал, так варяги забрали его с собой. Как раба. Еле убежал через месяц, спёр у них лошадь. Твой-то коник от той лошади, не спутаешь — лет пять назад Васька уж почти собрался вернуться, каждый день на этой телеге барахло потихоньку перевозил, а потом вдруг запил. И уехал обратно. Я девять классов тогда как раз закончил, делать было нечего — ну и полез как-то сюда, там и увидел… ты в сарае ещё порядок не наводил, ничего такого не нашел?

— Нет, пока руки не доходили. Я вообще-то дом чиню. И ещё долго буду. Хотел вот кого из друзей в помощь вызвонить, так тут и мобила не работает. Тем более интернет. Так что, ты говоришь, есть в том сарае?

— А идём, покажу, — предложил Никита.

После долгих поисков в самом дальнем и тёмном углу, на стене, обнаружился здоровенный щит. Около метра в диаметре, обтянутый кожей, выкрашенной в красный цвет, и с характерными украшениями в виде спиралевидных линий из кованого железа. Олег вытащил находку во двор и восхищённо разглядывал, щупал и переворачивал.

— Ты смотри, и вправду были красные щиты, как в сагах! Так, погоди… я хоть и допускаю многие вещи, теоретически — но… что тут у вас не так? Дорога-то проходила по многим местам, городам и сёлам. Но вот такое — только здесь… почему?

— Я тоже думал, — признался Никита. — И у стариков спрашивал — они-то это всё тоже видели, только помалкивают, ничего менять не хотят. Вся штука в том, что у нас тут, в этом лесу, за тыщу лет не изменилось ровным счетом ничего. И если изменить хоть что-то, или, не дай бог, рассказать сдуру учёным или начальству — дорога исчезнет. А так-то в ней вреда нет — проходит себе и проходит, Васькины родители спокойно жили, их с дороги не видно. А если выйти к колодцу, когда все уедут, можно и чего поинтересней найти. — Никита что-то вытащил из-за ворота футболки — на шнурке висел золотой молоточек Тора. — Это они в уплату оставляют: думают, тут нечистая сила живёт… мы, то есть.

Лауталь. Розовый ключ

Насторожённо-радостный, я вошёл в класс. Первое сентября наступило как будто раньше времени, ещё бы немного каникул… Удар портфелем по спине прервал мои размышления. — Ну, что, Мыш? Опять все каникулы бабкиных коров пас? — сосед по парте Славка, непривычно загорелый, ехидно скалился.

— Да, знаешь, — начал было я, но тут грянул звонок, и одноклассники, роняя стулья и портфели, принялись рассаживаться по местам.

Первым уроком, как всегда, была литература, и банальная донельзя тема «Как я провел летние каникулы» заставляла одноклассников морщить лбы и покусывать колпачки ручек. Я потихоньку вытащил листок с загодя написанным сочинением и стал машинально переносить слова в новенькую, пахнущую типографской краской тетрадь.

«К бабушке в деревню я ехал на поезде…»

Я и в самом деле ехал на поезде — до областного центра, потом автобусом до небольшого районного городка, попутной машиной до леспромхоза, а там уже меня ждал дядя Савелий. Сидя на телеге, он переругивался с шофёром грузовика. Шофёр костерил леспромхозные дороги, а дядя Савелий упирал на неумение водителя объезжать пни. Видно было, что спорить им уже надоело. Завидев меня, дядя обошёл вокруг лошади, поправил шлею — так сказать, провёл «техосмотр». После чего вручил мне вожжи, а сам уселся на край телеги. Я закинул сумку в телегу, забрался сам, и мы тронулись.

Разговор по пути почти не вели, дядя Савелий лишь спросил одними губами: «Привёз?», а я в ответ кивнул в сторону сумки. Дядя прикрыл глаза и, кажется, задремал.

Спустя почти четыре часа тряской езды лес, перемежающийся старыми вырубками, постепенно превратился в ольховник, а затем невдалеке проглянула и деревенька. Я знал, что ольха выросла на месте некогда обрабатываемых полей, но деревню видел лишь такой, какой она предстала передо мной сейчас: восемь высоких домов, серых от времени, крытых тёсом, с маленькими оконцами, закрывающимися ставнями. Жилыми были только три дома: бабушки, дяди Савелия и «молодых» — Алёны и Павла.

Поначалу я не понял, что меня насторожило. Лошадь споткнулась, телегу повело в сторону. Я выровнял вожжи, а когда во второй раз глянул на деревню, обомлел: ставни в двух брошенных домах были открыты, а на крышах оленьими рогами ветвились антенны, торчала пара спутниковых «тарелок», переплетённые провода тянулись к окнам. Я растолкал Савелия и полушёпотом спросил:

— Нашли?..

— А?.. Нет. Это научная экспедиция, иностранцы. То ли НЛО ищут, то ли йети ловят. Переводчик у них из Москвы, шофёр леспромхозовский, а сами вроде англичане… или немцы, лешак их разберёт. Переводчик у Серафимы остановился, так что ты языком, того, не очень…

Я облегчённо перевёл дух. Савелий принял у меня вожжи, подвёз к дому бабушки Серафимы. Я подхватил сумку и ступил во двор.

«В доме у бабушки всегда пахнет травами…»

В бабушкином доме пахло валерьяной и самогоном. Значит, всё готово. Завтра или послезавтра в путь.

Бабушка встретила меня на пороге. Улыбающаяся, она выглядела очень молодо, не более чем сорокалетней. На самом деле она моя пра-пра-прабабушка.

Я протянул ей сумку. Бабушка нетерпеливо расстегнула молнию и заглянула внутрь. Запахло оружейной смазкой.

— Ну, слава Богу, завтра и пойдем. Шесть магазинов, должно хватить…

— У меня ещё россыпью, в карманах.

Мы торопливо упрятали патроны на полати и прошли в избу.

С продавленного дивана навстречу нам поднялся грузный взъерошенный мужчина.

— Познакомьтесь, Владимир, это мой внук, Михаил.

— Очень приятно, — пробасил тот, пожал мне руку и улёгся обратно на диван. Я глянул в угол комнаты. На старом бабушкином столе стоял компьютер, рядом с ним — переполненная пепельница и два пустых стакана.

Бабушка провела меня в летнюю избу.

— …Как приехал, на постой определился, так и квасят с их шофёром каждую ночь, а потом до обеда отсыпаются… Самогона всего одна бутылка осталась… За твой приезд придётся по стакану налить, а больше ни капли нельзя, на дело не хватит.

Я разобрал вещи, протянул бабушке свернутый в трубку кусок поролона. Она помяла его в руках, буркнула «сойдёт», и ушла накрывать стол к ужину.

«Ужин у бабушки…»

На ужин была варёная картошка в мундире со свежими огурцами и солёными рыжиками. Владимир то и дело заискивающе поглядывал на бабушку, и, наконец, она сдалась, вышла в сени и вернулась с большой бутылью самогона. В самом деле, подозрительно не выпить за приезд внука. Мы неторопливо ужинали, когда в дверь ввалился полупьяный всклокоченный мужик, обвёл мутным взором сидящих за столом. Затем его взгляд как магнитом притянуло к бутыли.

— Здрасьте, приятного аппетита, вижу, ужинаете? — мужик вполне очевидно желал составить нам компанию.

— Проходи, Сергей, не стой в дверях, — бабушка решилась пригласить гостя за стол.

Я пододвинул табурет, но гость, видимо, надумал сесть поближе к Владимиру, пошатнулся, ухватился за скатерть… Бутыль самогона, поистине драгоценная для нас с бабушкой, упала и… нет, не разбилась, но содержимое её постепенно вытекало на пол. Я бросился к бутылке, но когда поднял, внутри оставалось уже меньше половины содержимого. Тут подоспела бабушка с тряпкой, аккуратно собрала с пола то, что не успело впитаться в доски, и отжала обратно в бутылку. Видимо, наши бледные лица напугали Сергея, так как он поспешил удалиться, прихватив с собой Владимира.

— Эх, ты — неужели нельзя было запас сделать? — пожурил я бабушку.

— Был запас, да весь вылакали, лешак бы их унёс. Тайком таскали, пока я не хватилась. Одну бутыль всего и сберегла… Экспедиторы проклятые.

«Однажды мы с бабушкой пошли в лес…»

Вышли мы рано, рассвет застал нас в пути. Иногда тропинку почти полностью скрывали кусты, и осыпающиеся с них капли росы неприятно стекали за шиворот. Плечи оттягивал рюкзак, в левой руке я нёс сумку с пустыми пластиковыми бутылками, а правой прикрывал лицо, чтобы веткой не хлестнуло по глазам. Бабушка шла впереди, хотя я знал дорогу не хуже неё.

Вышли к оврагу. Почти отвесные, уходящие глубоко вниз склоны скрывал туман. Я стоял как будто на краю земли. Да, собственно, так оно и было.

— Не боишься? — спросила бабушка. Она каждый год меня об этом спрашивала.

— Всё будет хорошо, бабуля, — бросил я ей и шагнул в пропасть.

«Было жарко…»

Нещадно палило солнце, трава Иноземья упруго пружинила под ногами. Миллиарды насекомых вились вокруг, но мы, обильно смазанные настойкой из бабушкиных трав, были для них недоступны. Это первый заслон — полчища жалящих насекомых. Бабушка рассказывала, что когда она была совсем молодой, состав настойки ещё только подбирался, и чтобы уберечься приходилось натираться сырой глиной.

Невдалеке тускло поблёскивали скалы — второй заслон, и мы остановились, чтобы подготовиться. Автоматы Калашникова — основное средство борьбы с летучими тварями. Я сунул запасной рожок под ремень брюк, ещё два бабушка опустила в карман фартука, и мы направились к видневшемуся между скал проходу.

«У бабушки есть птицы — куры, гуси…»

Летающие твари атаковали небольшими стаями, как правило, впятером. Больше всего они были похожи на гарпий, какими их изображают в компьютерных играх. Видимо, они плохо переносили жару, поэтому часто зависали на одном месте, как мишени в тире. Выпустив пару коротких очередей, я перевёл автомат на стрельбу одиночными, добил ползущую по земле раненую гадину, бабушка же с самого начала экономила патроны. Обычно за время продвижения к третьему заслону твари атакуют не более пяти раз. Сегодня обошлось четырьмя. Мы перезарядили оружие, и двинулись дальше.

«Рыжий бабушкин котёнок умильно щурился на солнце…»

Третий заслон встретил нас сплошной стеной кустарника. Проход приходилось прорубать каждый год заново. Я достал из рюкзака лёгкий плотницкий топорик и неспешно начал вырубать гибкие ветви. Я старался не шуметь, но потревоженная птица подняла такой гвалт, что Большая Киса нас наверняка услышала. Бабушка тем временем готовила «куклу». В мешок с корнями валерианы был помещен привезённый мной кусок поролона, он пропитывался самогоном — игрушка для Кисы готова. Вот только самогона у нас маловато. Жаль, что на Кису не действует ни одно снотворное… Алкоголь же усыпляет почти мгновенно, но столь же быстро его действие заканчивается. Когда до скрывающейся за кустами поляны оставалось не более одного ряда кустарника, я отложил топор и легко перебросил «куклу» на ту сторону. В ответ раздался полный ярости рык, быстро сменившийся довольным урчанием. Киса нашла игрушку.

Вырубив последние ветви, я сунул топорик в рюкзак и осторожно выглянул на поляну. Так и есть — Киса безмятежно спала. И никакой это не грифон, а обыкновенная кошка с недоразвитыми крыльями. Правда, весит около трехсот килограммов…

Мы почти бесшумно крались мимо Кисы, когда зловредная птица снова подняла гвалт. Мы замерли, наблюдая, как Киса приоткрыла один глаз, обвела взором поляну, сощурилась… И вот её взгляд выделил из привычной остановки что-то неправильное, а именно — нас с бабушкой. Эх, мало было самогона. Я, недолго думая, сорвал с плеча автомат и длинной очередью полоснул по вытянутому пушистому телу. Киса рассерженно мяукнула и вскочила на ноги. Чуть замешкавшись, бабушка тоже открыла огонь. Автомат в её руках дергался, как живой, посылая в сторону разъяренного животного пули со стальными наконечниками.

— …Миша, у Савелия внук погиб, — прокричала бабушка, перезаряжая автомат. Это значит, что остался один я… Киса плавно перемещалась в сторону бабушки. Патроны быстро кончались. Я отшвырнул бесполезный автомат в сторону и выхватил топорик. Правда, против Кисы это — не оружие.

Расстреляв последний магазин, бабушка достала нож. Киса, почувствовав, что больше в её шкуру ничего не вонзается, приготовилась к прыжку, и через мгновение уже подмяла под себя бабушку.

— Миша, беги! Теперь всё зависит от тебя! — услышал я сдавленный крик. Это значит, я должен бежать к роднику, набрать воды и покинуть это место, пока тварь жрёт бабушку? Ярость наполнила меня, я кинулся к Кисе и вонзил топорик в основание шеи. Видимо, я родился везучим, потому что внезапно Киса дёрнулась, всхлипнула и замерла.

Ноги бабушки были придавлены туловищем Кисы, глаза закрыты, но дыхание ещё можно было различить. Я бросился к центру поляны, где из земли тонкой струйкой пробивался ключ с удивительной розоватого цвета водой — целью нашего путешествия. Набрав полные пригоршни, я бегом возвращался к бабушке, брызгал водой ей в лицо, смачивал платье в тех местах, где оно насквозь было пропитано кровью… Потом снова бежал к источнику. Спустя, кажется, бессчётное количество минут бабушка открыла глаза, глубоко вздохнула. Я помог ей вытащить ноги из-под мёртвой туши.

— Ты набрал воду? — первое, о чём спросила меня бабушка.

Радуясь, что она ожила, я подхватил сумку и помчался к ключу. Вода медленно наполняла бутылки, переливаясь в лучах солнца розоватыми змейками, будто живая. Да она и была живая…

Вода сохраняла свои волшебные свойства лишь в руках того, кто никогда её не пил, поэтому со смертью внука дяди Савелия, я остался единственным, кому она даётся в руки, до тех пор, пока у меня не будет детей. Потом уже я поведу их в Иноземье, и, может быть, меня будет терзать новая Киса… Вода позволяла нам жить сколь угодно долго, вылечивала от любой болезни, но тем, кто однажды её выпил, приходилось принимать эту воду не реже, чем раз в год. В противном случае старость неумолимо брала своё. Если мы не приготовим запас воды этим летом, то до зимы доживу один я.

Совсем немного времени ушло на обратную дорогу. Больше нас никто не атаковал, твари чувствовали воду и отступали. На закате мы входили в деревню. Было решено сразу раздать воду соседям, двухсотсорокалетнему дяде Савелию, девяностолетним Алёне и Павлу. Две бутылки я увезу домой, моим родителям.

«Я очень люблю свою бабушку…»

— Ты что, заснул? — Славка бесцеремонно тряс меня за плечо. — Дописывай скорее, сейчас звонок будет. Ух, я тебе такое расскажу…

«Я очень люблю свою стошестидесятилетнюю бабушку и желаю ей долгой и счастливой жизни», —

вывел я в тетради, перечитал и жирно заштриховал возраст. Всё равно мне никто не поверит…

Вальдемар Эбель. Урок

По пыльной степной дороге шёл странно одетый босой старик. На плече он нёс суковатую палку. Взгляд был отрешённым, выдавая постоянную работу мысли. Но что-то в его лице говорило о том, что этот человек умеет и улыбаться.

Внезапно старик остановился и, поднеся ладонь козырьком к глазам, всмотрелся вдаль.

Впереди, недалеко от дороги, он увидел странное сооружение. Возле него суетился непривычно одетый человек.

Хорошо, можно будет порасспросить его…

Так далеко в будущее он ещё никогда не забирался.

* * *

Сооружение походило на повозку. Во всяком случае, наличием четырёх колес. Вот только лошадей или быков поблизости видно не было.

Хозяин повозки представлял собою мужчину лет сорока пяти, полного и на вид грубоватого.

— Приветствую тебя, — обратился к нему путник. И добавил осторожно:

— … добрый человек.

Хозяин вытер пот, выступивший на лбу и одутловатых щеках:

— Здорово! Вы, случаем, не разбираетесь в гравимобилях? Сдох что— то…

— В чём, в чём?

— Да вот в этой дряни, — хозяин пнул ногой по колесу. Потом что-то сообразил и воззрился на старика:

— Да ты, дедуля, из какой глуши-то идешь, что гравимобилей не видел?

— А, повозку посмотреть…

Ничего сложного. Во всякой остановившейся телеге могут быть только две неисправности: либо в том, что вертится, либо в том, что вертит. Либо лошадь встала, либо ось колесная развалилась. А если нет ни колес, ни лошади — значит, неполадка в том, что движет повозками здесь, в этом времени. И отчего бы не посмотреть, раз просит добрый человек?

Старик постучал ладонью по капоту.

— Нажмите комбинацию «эф-три», «хоум» и «старт» — должно заработать.

Мужчина хмыкнул, но наклонился к пульту, выставив наружу рыхлый зад.

Повозка хрюкнула и заурчала, с каждым мгновением все тише и тише.

— Во дела! — изумился дядька. — Экстрасенс, что ли?

— Таких не знаю, — с достоинством ответил старик. — Я волхв. Травосвятом кличут…

Издевательская ухмылка на лице собеседника заставила прерваться на полуслове.

— А-а… — со значением протянул мужчина. — Из этих, значит… Как их… Реконструкторов истории. Нет, за машину, конечно, спасибо, но только бросьте вы эти штуки. Пожилой же человек, а ведёте себя, словно сказок начитались. Я как историк заявляю — бросьте. Нет, и не было никаких волхвов! Сказки это.

— Да? — холодно осведомился старик. В небе громыхнуло.

Ещё один отрицатель! Сколько их встречалось уже по дорогам разных времён!

— Да конечно, не было! Или вы шаманов обыкновенных в колдуны записали? Попрыгают, попляшут, покамлают, наведут страху на первобытные умы — и готово: все верят в сделанное чудо! А чудес не бывает. Все они — либо ещё наукой не открытые законы природы, либо элементарные достижения техники.

— А вот это — какое достижение техники? — язвительно поинтересовался старик, делая пассы руками. Оно, конечно, мужик этот ничего особенно плохого не сказал. И тем более — не сделал. Но уж больно не первый он, уж больно не первый!

— Да я тебя за такое!.. — и волхв выкрикнул заветное слово.

По дороге, поднимая пыль, запрыгала отвратительная, бородавчатая жаба.

Травосвят, удовлетворённо хмыкнув, сделал шаг вперёд. Однако в голову ему пришла милосердная мысль: «А как же жаба-то без воды?».

Убедившись, что водоёмов нигде поблизости нет, волхв огорчённо покачал головой. После нового заклятия в воздухе запахло озоном, и около «гравимобиля» снова появился в своём толстеньком теле историк-скептик.

— Ну, что? Каково оно, жабой-то? — поинтересовался Травосвят.

Мужчина, однако, поколебленным в своих убеждениях не казался.

— Вы что думаете, что если вы гипнотизер, так сразу меня убедите? Размахиваете тут руками, материтесь и думаете, что это похоже на чудо? Тоже мне, блин, экстрас…

Последняя фраза прервалась на полуслове, а на месте водителя повозки возник молодой дубок.

Травосвят оценивающе оглядел его.

— Вот так, постоишь тут лет пятьсот и поймёшь, что… В общем, постоишь тут и посмотришь, как она, история-то, деется. И какую роль в ней чудо занимает.

Вскоре старик снова брёл по пыльной степной дороге, всё дальше уходя от одинокой повозки и растерянно шелестящего листвой деревца.

Р. Эйнбоу. Тернии

«Вот так, наверно, и выглядит счастье», — мелькнула неожиданная мысль. Матвеев улыбнулся, устало наблюдая, как блестящая лента ночного шоссе стелется под колёса Фердинанда. Так старенький «гольф» окрестила когда-то Юлька. Где теперь Юлька, с кем, Матвеев не знал. Всё в прошлом, всё. Так же, как и пять лет каторжного труда… Да ладно, каторжного… скажем мягче и политичнее — «напряжённого».

Всё теперь позади: впереди ещё больше работы, слава и, как «сбоку бантик» — премия имени одного норвега … Или швед он?

А главное — дармовая энергия, море энергии, сколько угодно энергии, всем и даром. Или наоборот: любые элементы таблицы в любых количествах, сверхчистые и бесплатные. Не считать же платой реактор ценой в пару сот тысяч американских?

Матвеев вспомнил, как восемь месяцев назад Дэвид плакал, увидев через смотровое стекло, как разгорается маленькое солнышко внутри реактора. Один микрограмм кремния медленно выгорал потом почти полгода. Дэвид танцевал и плакал, целовал небритого похмельного Максимыча и кричал что-то по-английски, неразборчиво и нецензурно.

Андрей прижался лбом к холодному стальному кожуху — к «мамке», как его прозвали — и чувствовал, как гора давит на плечи. Ощущение было таким настоящим, что задрожали от напряжения ноги.

— Андрюха! — орал Дэвид. — Ты что? С мамкой целуешься?

Матвеев развернулся и сказал:

— Идём, разговор есть.

Рассмотрев лицо напарника, американец замер, хотел что-то сказать, но дошёл до лаборатории молча.

Дэвид закурил, занервничал. Дэвид Вассерман, рыжий детина в интеллигентских очочках — атипичный янки, второй обладатель гранта по проекту «Голконда». В своё время Штаты отвалили кучу денег из своего бюджета на исследование и разработку альтернативных источников энергии, и совместная работа физиков Матвеева и Вассермана признана была достойной внимания. Как деньги оказались в России? А Матвеев наотрез отказался ехать в Америку. Дэвид, наоборот, слинял из Штатов с радостью — что-то у него там было нехорошо, по части налогов.

Андрей смотрел на мечущегося по лаборатории коллегу и вспоминал яростные споры по «мылу»: пришлось тогда подучить английский в части ненормативной лексики. Вспоминал туман непонимания и первый проблеск озарения.

— Ладно, хватит дёргаться. Ты уже понял, о чём разговор, — как мог спокойно сказал Матвеев.

Дэвид потушил сигарету и рухнул в кресло. Как обычно, после сильного возбуждения рыжий впал в апатию, голос прозвучал глухо:

— Но у нас только намёк на супербомбу, теорию мы не работали. Только намёк…

— Ты думаешь, мы одни такие умники? Думаешь, никто не догадается?

— И что ты предлагаешь?

Матвеев ухмыльнулся:

— Другой разговор, — Андрей взял пачку распечаток и ткнул пальцем в строку, выделенную жёлтым маркером. — Вот от сих меняем систему доказательств.

Дэвид то ли всхлипнул, то ли хрюкнул; потом снял очки, мигнул близоруко.

— Ты что, дурак?..

Матвеев молчал.

— Месяца три, — пробормотал Дэвид. — Да и где гарантия, что не найдётся умник…

— Нет гарантии, — отрезал Андрей. — Но есть отсрочка. Да и мы тоже… Станем академиками, будем всячески душить и пресекать в зародыше любые попытки и поползновения.

Сквозь стекло «аквариума» на спорящих шефов исподтишка поглядывали лаборанты. Гоша — подай, принеси, сделай «это» до обеда. И Леночка — кофе, отчёты, телефон. Кроме этих двоих, в штат лаборатории входили Максимыч, повелитель вакуумных контакторов и масляных прерывателей, и Эдик — главный и единственный спец по обслуживанию «Алёши Поповича». «Алёшей» прозвали суперкомп — самое дорогое, что принадлежало проекту «Голконда». Эдик при желании мог бы, наверное, разобраться в работе проекта, но не желал, принципиально. Для него что кварк, что фотон — «божественные байты».

Дэвид проследил взгляд Матвеева, кивнул.

— Да, утечки информации не предвидится. И что?

— Что, что! — воскликнул Андрей. — Работать, негры!

Встречная ослепила ксеноном, стекло заволокло мутью. Дважды махнули «дворники»: снова спокойно, тепло, уютно. Снова ночная трасса, а в ближайшей перспективе — ужин и сон, долгий. На завтра они с Дэвидом назначили выходной.

На работу по сокрытию всех намеков на возможность мгновенной аннигиляции пришлось потратить не три, а все восемь месяцев. Но теперь — почти всё, через неделю не останется никаких следов.

Может, и не очень удобно работать в одном городе, а жить в другом, наматывая по полсотни километров каждый день. Зато тихо в этом маленьком городке, спокойно и чисто. А ночами — тишина, как в деревне.

Последний поворот: вот и дом родной.

Матвеев чертыхнулся — мест для стоянки не осталось. «Понапокупали», — привычно пронеслось в голове. Пришлось ехать на стоянку.

После тёплого салона мокрый осенний воздух вызвал лёгкий озноб, Матвеев застегнул пальто на все пуговицы и поднял воротник. Ничего, до дома десять минут, можно и потерпеть.

В бледном свете ртутных фонарей слипшиеся палые листья блестели, как лакированные, Андрей пару раз поскользнулся, но шага не убавил. С Дэвидом он несколько раз рассуждал на тему опасности гипотетического сверхоружия. С одной стороны — его и так полно, этого оружия с приставкой «сверх», а вот с другой… С другой — достаточно одного генератора, чтоб спалить матушку Землю и прилегающие окрестности. Теоретически.

— Эй, очкарик, деньги есть? — послышался хриплый голос из темноты.

Матвеев не обратил внимания, не до того. Да и очков он сроду не носил. Не было охоты вмешиваться в чужие разборки. От тени дерева отделилась смутно различимая фигура и двинулась навстречу.

— Я тебе говорю, земляк. Деньги есть? Давай.

Из тени показался ещё один человек. «Женщина?». Мужик приблизился, остановился в трёх шагах, но и так запах перегара моментально перекрыл все запахи осенней ночи. Матвеев начал плавно, очень медленно вытягивать из кармана руку с зажатым баллончиком. В баллончике перцовая вытяжка — в магазине очень хвалили.

— Мне ж много-то не надо, зём. Вон, подружку полечить — да самому, ясное дело, на опохмел. Сотню, другую. А, зём? — почти радостно прохрипел странный грабитель.

«Дать, что ли?» Но взыграл вдруг в Андрее бес, разбудил неожиданную злость, словно бы подтолкнул руку. «К чёрту! Сорняки, уроды. Для чего живут? Да ещё другим не дают». Матвеев уже освободил руку, держал её опущенной вдоль тела. «Через тернии…», — вспомнилось вроде бы не к месту.

Мужик сделал ещё шаг, протягивая руку.

— Бог подаст, — зло бросил Андрей, и из его руки ударила струя аэрозоля.

Мужик зарычал, крутнулся на месте, рукавом вытирая глаза. Когда грабитель развернулся к Матвееву, в свете фонаря можно было рассмотреть, что лицо у бугая мокрое, в щетине застряла дрожащая слезинка.

— Ну, сука, теперь по-другому поговорим… — совсем уж зверским рыком возвестил мужик: в немного отставленной руке блеснуло лезвие.

— Витя, не надо! — придушенно вскрикнула женщина, молчавшая до этого, как кукла.

— Отлезь! Мы с ним по-хорошему, а он…

Ещё когда Витя разворачивался, Матвеев понял, что проигрывает.

«Не успели. Дэвид и один бы управился, но набегут кураторы, проверяющие… Кранты»

Андрей сунул руку в карман: пусто, конечно — не считая злополучного баллончика. Оглянулся: сзади — никого. У поребрика тускло блеснуло из-под листьев горлышко бутылки. Что сработало, какой инстинкт? Матвеев вполоборота отпрыгнул от ползущего, как танк, мужика, ухватил мокрое горлышко: бутылка разбилась о бордюр, послушно звякнув осколками.

Витя постоял, тупо разглядывая острое стекло в руке «очкарика»; наконец, в его мозгах сработала простейшая программа — он судорожно сжал нож и молча ринулся на врага.

Матвеев оказался заметно проворнее проспиртованного Вити: успел сделать шаг влево и быстро полоснуть «розочкой» по горлу мужчины. Кровь брызнула черной глянцевой кляксой. Мужик сделал по инерции два шага, сжал горло и рухнул лицом вниз.

Андрей словно замёрз.

Не озяб, а превратился в лёд. Он видел, как дергаются ноги трупа, слышал стук каблучков по асфальту, заметил, как с «розочки» на землю упала капля, но осознавать и реагировать не мог. Из оцепенения его вывел смутно знакомый голос:

— Андрюша, пойдём. Пойдем отсюда — вдруг видел кто?..

«Андрюша?» Матвеев схватил женщину за плечо, развернул лицом к свету.

— Юлька? — разговаривать он мог только хриплым шёпотом.

— Да, да, я… пошли! — она попыталась утянуть его за рукав.

Матвеев вгляделся.

Мешки под глазами, тени потекли, щёки опустились книзу мягкими мешочками, спутанные мокрые волосы, губы кривятся. «Нет Юльки. Умерла. Свидетель».

— Нет, подожди, — ровным уже голосом сказал он.

Рукоять ножа оказалась липкой, обмотанной черной изолентой, короткое широкое лезвие.

— Андрюша?! Нет!..

А после — только хрип и бульканье, и глухой удар тела об асфальт. Быстро, но без суеты он оттёр горлышко бутылки полой Юлькиной куртки и вложил «розочку» в её руку. Нож вернулся к хозяину.

Дома первым делом осмотрел руки. Странно, но — ни капли крови. Осмотрел пальто: чисто. Пошёл в ванную, принялся мыть руки, как обычно. «Они — враги. Они могли… А я успел. Теперь успею. Но… Вспомни о главном!»

Он сидел на полу: коленки упирались в ванну, глаза слепо смотрели в стену.

* * *

— Мы назовём его Фердинанд!

— Почему?..

— Красиво!

А мимо проносилось лето. Солнце играло в её золотистой гриве, развеваемой встречным ветром.

И всё было в будущем.

Константин Qwer. Буря мглою небо кроет

На экране расправила плечи очередная таблица с данными продаж за неделю. Михаил тяжело вздохнул и откинулся в кресле. Думать не хотелось совершенно. Длительные постновогодние праздники начисто уничтожили весь трудовой энтузиазм, но вновь начавшиеся суровые будни заставляли снова входить в колею. Со скрипом мозгов и скрежетом зубов.

Требовательно заорал мобильник. Михаил с трудом оторвал расфокусированный взгляд от монитора и цапнул трубу. Ага, приятель. Сименков.

— Привет, Олег. Что случилось, что трезвонишь?

— Здорово, Лохмач! Ты что там, спишь на рабочем месте? — зарокотало в ответ. — С праздником тебя наступающим, трах-тибидох!

— С каким ещё праздником? — устало буркнул Лохмачёв. — Кончились праздники, работа началась. Или у тебя в деревне каждый день праздник?

На самом деле Олег проживает в небольшом городке, где держит два магазина. А в деревне отстроил небольшую, но уютную дачу, где и любит проводить свободное время.

— Да ты там совсем за жизнью не следишь?! — возмутился собеседник. — Сегодня же тринадцатое, старый Новый год! Или ты не собирался отмечать?

— Не думал я об этом, — тоскливо ответил Михаил. — Не до этого как-то. Навалилось всё…

— Мишка, ты брось там хандрить! Короче, время — деньги. Слушай сюда. После работы берёшь ноги в руки, прыгаешь со Степаном в машину и летишь ко мне, на дачу. Я уже всё завёз, осталось только съесть да выпить!

Сименков рассмеялся, довольный собой:

— Ну и банька, конечно. Там только наши будут, Женька Потапов и Гришка Седых. Чисто мужская компания.

— Слушай, я не знаю… Снега навалило — ужас, а к вечеру пургу обещали… — вяло попытался отбрыкаться Миша. — А к тебе дорога дальняя, хитрая…

— Хватит плакаться! — заорали в трубке. — Ехать ко мне, даже с учётом заносов, час с небольшим. А дорога нормальная, сегодня только ехал. И вообще — у тебя джип, ха-ха-ха!

— Хватить ржать, придурок! — разозлился Лохмачёв. — Чем тебя моя «Нива» не устраивает?

— Да мне-то по барабану, лишь бы тебя устраивала! — обрадованно завопил Сименков. Михаил поморщился и немного отодвинул телефон от уха.

— Так во сколько прибудешь?

— Дай подумать… — Миша с силой потёр глаза. — Сейчас половина четвёртого, сегодня пятница, работаем до пяти… Та-а-ак, домой, собраться, выехать… Выеду не раньше семи, так что ориентируйся на полдевятого — девять.

— Отлично! Мы как раз на это время баню запланировали, подгребай. Если вдруг что — звони.

— Ладно, договорились.

* * *

В пять уйти не удалось, но всё же ощущение предстоящей свободы серьёзно приподняло настроение. Улица встретила штилем, редкими снежинками и густыми пробками, а лёгкий мороз сбил накопившуюся усталость. К половине седьмого Михаил пробился к дому. Ужин, недолгие сборы. Закинул в сумку чистое бельё, бутылку коньяка (чтоб не с пустыми руками) и цифровой фотоаппарат. Оделся на всякий случай потеплее: старый боевой пуховик, ниже колен, с капюшоном. Добротные зимние ботинки. По карманам распихал вязаную шапочку и перчатки. Ну, что ж, в путь! И, пропустив вперёд ризена Стёпку, выскочил за дверь.

Стёпка привычно занял позицию на заднем сиденье. Миша запустил двигатель, обернулся и ласково потрепал пса за уши:

— Ну что, морда шерстяная? В путь?

Стёпка в ответ заразительно зевнул и уронил башку на скрещенные лапы.

Заторы на дорогах подрассосались, «Нива» легко глотала километр за километром. Сразу после того, как Миша выехал из города, зарядил снег. Сперва редкий, через полчаса он усилился, и скорость пришлось сбавить. В итоге к нужному повороту с трассы Миша подошёл лишь в девятом часу. Дальше просёлком, через поля, при обычном раскладе — полчаса. Теперь же Лохмачёв прикидывал, успеет ли за час. Стихия разыгралась не на шутку: окреп встречный ветер, огромные хлопья снега повалили густым потоком. Дальний свет пришлось выключить, но и при ближнем видимость сократилась до минимума. Хоть скорость невелика, поток снега создаёт иллюзию стремительного полёта. Михаил то и дело терял ориентацию, периодически зажмуривался, тёр глаза и мотал головой. Иногда на одну-две секунды гасил фары. Помогало слабо.

И тут, где-то на полпути, машина резко сбавила ход, мягко накренилась на левый бок и застыла.

Стёпка приподнял голову, прислушиваясь к эмоциональным репликам. Ничего нового не услышал — у хозяина в привычке вслух комментировать нестандартные житейские ситуации. Пёс укоризненно подвигал бровями и замер.

Исчерпав первоначальный запас ругательств, Михаил слегка остыл.

Ситуация проста, как три рубля — потерял направление и съехал с дороги на обочину. Где та дорога заканчивается, не видно и сейчас. Повезло, что не угодил в кювет. Вот только что дальше делать?

Выключил ближний, оставив габариты. Через несколько минут глаза привыкли, и удалось разглядеть путь. Точнее, направление. Осторожно газуя, взад-вперед, с раскачки… Ничего не получилось. Даже намёка на движение нет — видимо, сел брюхом на снежный вал, образовавшийся после расчистки дороги. Выход один — звать на помощь.

Олег телефон не брал. На пятой попытке Миша сдался — половина десятого, ребята в бане. А телефоны наверняка в доме оставили. Или не слышат. Лохмачёв быстро набил эсэмэску, отправил и приготовился ждать.

* * *

Из дремоты вывело ворчание пса. Миша с кряхтением потянулся, разминая затёкшую спину. Взглянул на телефон — половина одиннадцатого. Сообщений или пропущенных звонков нет. В салоне ощутимо похолодало. Повернул ключ — стартёр провернулся пару раз и затих.

— Вот видишь, собак, не купили мы с тобой новый аккумулятор — а зря! — попенял он животному. Ругаться уже не было желания. Тем более — сам дурак, огни не выключил.

— Холодно, однако, — Михаил полез за бутылкой. — Давай дерябнем, дружище!

Степан, однако, энтузиазма не проявил.

— Не хочешь? Ну, тогда с наступающим, и за твоё здоровье! — на-булькал в дежурный стакан и залпом выпил. По пищеводу пробежала огненная река и горячим комом упала в желудок. Сразу потеплело. Налил вторую порцию, протёр запотевшее окно и обозрел окрестности. И чуть не пролил коньяк на пуховик.

За прошедший час ветер только усилился, а вот снегопад стих. Плотную пелену облаков разорвало, и в зияющие дыры проглянула полная луна. Метель причудливо закручивала вихри, отчётливо видные в лунном свете. В открытом поле, метрах в трёхстах от машины, завихрения и смерчи образовали подобие снежного дворца. Контуры его меняются, башни опадают и возникают вновь. Стены ходят волнами, будто дворец перемещается из стороны в сторону.

Луна спряталась за очередным облаком, и набежавшая тень скрыла фантом из виду. Михаил закрыл рот и залпом опустошил стакан. Вкуса он не ощутил. Ещё раз протер стекло и устроился поудобнее в ожидании очередного просвета. Ему хотелось увидеть снова этот природный феномен, хотя понятно, что дольше нескольких секунд такое продолжаться не может.

Собак заворчал, и Михаил успокаивающе положил руку ему на загривок.

* * *

Ночное светило вырвалось из плена, вновь осветив панораму. Замок не только не пропал, а приобрёл более чёткие контуры. Он уже не казался живым. Нет, вполне реальное здание, облепленное снегом. Башни, ворота, окна — всё как надо. К воротам один за другим движутся белые экипажи. Донёсся даже слабый звук, похожий на вой ветра в трубе и звуки волынок одновременно. Экипажи на несколько мгновений останавливались у ворот, затем срывались с места и исчезали.

Лохмачёв опомнился и выхватил из сумки цифровик. Тщательно прицелился, и, стараясь не дышать, надавил на спуск. Как и следовало ожидать, светочувствительности камеры не хватило. Испробовав несколько вариантов настройки, Михаил с разочарованием отложил аппарат.

Осталось последнее средство.

— Слушай, Стёпка, сиди тут, никуда не уходи. Стереги машину. Я сейчас пройдусь тудева-сюдева. Ага? — посмотрел хозяин в глаза ризена. Пёс лизнул в ответ руку и уселся, внимательно наблюдая за Михаилом. Поколебавшись, тот махнул ещё стакан и вывалился из машины наружу.

Свежий воздух выветрил остатки сна. Так, стакан — аккуратно положить обратно в машину, надеть шапочку и перчатки, затянуть капюшон… Двинулся вперёд. Первые же шаги заставили пожалеть об отсутствии лыж — снег по самое не могу, а местами и выше. Правда, снег рыхлый, пушистый, словно ворох перьев. Михаил быстро приноровился, и упрямо-бульдозерно двинулся к цели.

Вблизи замок поразил своим неземным великолепием. Стены казались не толще папиросной бумаги, под определённым углом вспыхивали словно алмазным напылением. Казалось, нереально-голубой свет бьёт изнутри, искусно подсвечивая волшебный мираж. Лохмачёв на секунду задержался перед входом. Высота башен со стандартную пятиэтажку, стены метров десять высотой. Ворота в два человеческих роста доброжелательно полураскрыты. Глубоко вдохнув, Михаил с гулко колотящимся в груди сердцем двинулся вперёд.

Под ногами искрящийся лед, покрытый сахарной пудрой. Огромный зал протянулся метров на тридцать. Сквозь полупрозрачный потолок луна дивно освещает убранство. Все элементы средневекового замка, виденного в кино и знакомого по книгам — картины, гобелены, рыцарские доспехи, оружие на стенах. Даже факелы! С одним исключением — всё из снега и льда, различных цветов и оттенков, от ярко-белого до тёмно-синего, почти чёрного. Вдоль ледовой дорожки под звуки волынок сходятся и расходятся танцующие пары в пышных одеяниях. Вдалеке, на противоположном конце, возвышается пустующий трон. К нему ведёт десяток ступенек. Каким-то образом Миша почувствовал, что его место именно там, на троне. Влекомый неведомой силой, он неуверенно сделал шаг вперёд…

* * *

— Эгей, Мишка, проснулся, нет?!! Ха-ха-ха! Вот же идиот! — заорали над ухом.

Михаил с трудом разлепил веки и бессмысленно осмотрелся по сторонам. Ага, лежит в кровати. Вокруг смутно знакомая обстановка. Рядом стоит Олег и улыбается во всю пасть.

— Где я? — нахмурился Лохмачёв. Сильно хотелось пить. И голова…

— У меня, где же ещё! — заорал Олежка.

— А как я сюда попал? — промямлил пересохшими губами Миша.

— Ты что, чудило, совсем ничего не помнишь? — восхитился Сименков. — Ну ты, блин, даёшь! Ты же вчера ко мне сам поехал. Да не доехал чуток, застрял. Мы как раз в бане сидели, аж до полдвенадцатого, звонков твоих не слышали.

— Ну? — нашёл в себе силы спросить Михаил.

— Гну, ёлы-палы! Прочитал сообщение, звоню — не отвечаешь. Бросился тракториста искать. Пока нашёл, пока разбудил, пока договорился. Пока он собрался да технику свою завёл, да потом пилили ещё до тебя сколько времени! Короче, только к часу и добрались. К машине подходим — а тебя нет! А мобила на сиденье валяется! Хорошо, Стёпка трезвый, по твоим следам нас провёл.

— В замок? — встрепенулся Миша.

— В какой на хрен замок?! Пить надо меньше в одну харю! Ха-ха-ха! — жизнерадостно заржал Олежка. — Мы тебя на холмике нашли, сидящим в сугробе. Раскинулся эдак, как прынц, а от храпа только звон в поле! Повезло ещё, что мороз небольшой да одет подходяще, — посерьёзнел приятель. — Мы ещё остатки коньяка в тебя влили. Чисто на всякий случай. Ладно, вставай, будем терапию проводить, — добавил на выходе из комнаты Олег.

Михаил прикрыл глаза. Что же он видел? Воспоминания очень смутные. Снег. Луна. Какой-то причудливый дворец или замок, множество людей.

Кто-то подходит, приветствует, что-то спрашивает. Ни лиц, ни слов вспомнить не удаётся. Его подводят к возвышению, просят о чём-то или убеждают нечто сделать… Дальше — лишь картинка: Михаил удобно устроился в… кресле?.. может быть… ему тепло и уютно… он взирает на кружащиеся в танце пары, а собеседники (с левого и правого бока, и вроде даже за спиной) продолжают говорить… о чём-то очень важном…

Лохмачёв застонал от бессилия. Он должен вспомнить…

Анна Петрова. Белая полоса

Ольгу мутило. В машине было душно — не помогали даже опущенные стёкла. Жаркий ветер нёс песок и пыль. Девушка вытерла влажный лоб и глянула в зеркало. На лице остались грязные разводы.

— Как приеду, сразу в душ, — пробормотала она вслух.

Она мечтала об этом почти всю дорогу. Уже через двадцать минут после начала пути машина нагрелась на солнце и превратилась в духовку. Поначалу, пока виднелись хоть и редкие, но деревья, пока попадались машины, это было терпимо. Теперь же, на пустынной трассе среди песка, жара сводила с ума. Казалось, весь мир жарится под этим палящим солнцем, и нигде нет от него спасения.

«Дёрнул же чёрт ехать на машине! — бурчала про себя Ольга. — Надо ж было быть такой дурой!»

Она поменяла руку на руле — на пластике баранки осталось влажное пятно. Под потоком горячего воздуха оно быстро сохло, и девушка, как заворожённая, следила за его исчезновением.

И зря. Не надо было отводить взгляд от дороги…

Буквально краем глаза Ольга вдруг увидела впереди фигурку ребёнка — чуть ли не в нескольких метрах от капота. И машина летела прямо на маленького пешехода.

Реакция была автоматической. Ольга обеими руками вцепилась в руль, вывернула его до упора вправо, одновременно нажимая на тормоз. Машину занесло, и девушка потеряла ребенка из виду.

Автомобиль, наконец, остановился. Мгновение Ольга сидела в ступоре. Потом выскочила наружу, страшась поймать взглядом безжизненное тело.

А увидела девчушку, стоящую посреди дороги. Та стояла неподвижно, только покачивалась из стороны в сторону, как от сильного ветра. Но тут же, пока Ольга ещё смотрела на неё во все глаза, девочка сделала шаг, другой и вновь отправилась в свой путь. По самой середине дороги. Прямо по белой разделительной полосе. Миновала машину и пошла дальше, внимательно глядя под ноги, на белую толстую линию.

— Эй! — крикнула Ольга. Она, наконец, очнулась от потрясения и бросилась следом за девочкой.

— Эй! Стой!

Она догнала странного ребёнка и тронула за плечо.

— Подожди!

Никакой реакции.

Тогда Ольга попыталась остановить её и развернуть к себе лицом. Девочка дернула плечом и продолжала идти. Ольга озадаченно смотрела на худенькую спину. Затем догнала необычного пешехода и пошла рядом.

— Кто ты? Где твои родители? Как ты здесь очутилась? Как тебя зовут?

Она тараторила, пытаясь вызвать хоть какую-нибудь реакцию, но ничего не добилась. Необычное поведение ребёнка сбивало с толку, и Ольга пыталась найти что-нибудь, что хоть с натяжкой объясняло бы ситуацию. Ничего не подходило.

В этой пустыне всё было ненормально.

Девочка продолжала идти. Лишь один раз искоса глянула на Ольгу. Девушка успела заметить, что глаза у ребёнка голубые, с чёрной обводкой по краю.

На вид девчушке было лет восемь, ну, может быть, девять. Худенькая, хрупкая. Голубые джинсы на резинке выглядели, как шаровары — настолько стянуты на поясе. Явно чтоб не свалились. Жёлтая безрукавка. Белые кроссовки. Изрядно запылённые, но всё-таки белые. Пепельные волосы, спутанные порывами ветра — девочка то и дело отбрасывала их с лица.

Обувь, одежда и волосы выглядели пропылёнными, словно она шла не первый день, но усталости от долгого пути было не заметно. И ничего, что указывало бы, откуда эта загадочная путешественница…

Ольга приостановилась в раздумье, случайно бросила взгляд назад. Они ушли уже довольно далеко от машины. Стоящая посреди дороги, та казалась покинутой и странно нелепой в этой ржавой пустыне, среди солнца, пыли и ветра.

Ольга приняла решение. Кем бы ни была девочка, ей не место на этой дороге. Надо её отвезти хотя бы до города. Обратиться за помощью к милиции. Может, они найдут родителей или кого-то, от кого ушла девчушка.

Она снова догнала ребёнка и попыталась подхватить на руки… И не смогла. Сделала ещё попытку. И ещё. Девчонка вырывалась молча, но упорно.

Ольга оставила попытки и бросилась назад, к машине. Завела её и в считанные секунды поравнялась с девчонкой.

— Я составлю тебе компанию. Не против? — Молчание. И быстрый косой взгляд.

— Почему ты идешь по дороге? Некоторые машины ездят очень быстро…

* * *

В странном этом состоянии — машина в эскорте у маленькой девчушки — прошёл час. Или больше — Ольга не зафиксировала начало происшедшего. Наступал вечер. От медленного монотонного движения глаза начали слипаться, а девочка шла себе и шла. За всё это время им не встретилась ни одна машина.

— Почему бы нам не сделать привал? Уже поздно, — предложила Ольга и зевнула. Зевок получился звучный, и она смутилась.

— Прости, я с утра за рулем. Так, может, привал?

Она спросила без особой надежды на ответ, но девочка неожиданно ответила:

— Не могу.

— Почему? Зажжём костер…

— Не могу. Мне надо идти, — сказала девочка. Ольга не сразу нашлась, как реагировать.

— Куда?

— Просто идти. Чтоб не утянуло, — странно ответила девочка. И посмотрела прямо в глаза Ольге. Та захлопнула рот посреди очередного зевка. Глаза ребёнка были очень серьезными и совсем не детскими.

— Утянуло? Как? Куда?

— Туда или туда. Всё равно. Там страшно.

Девочка замолчала. Потом, видя, что взрослая непонимающе смотрит на неё, объяснила.

— Мы с родителями ехали к бабушке. Когда остановились на заправке, я вышла погулять. Мы долго ехали, и у меня ноги похолодели. Там была белая полоса. Очень чистая, как будто её только что нарисовали. И я пошла по ней — мы с братом так играли. Нужно идти осторожно, точно по полосе, чтобы даже подошва не выставлялась за край. Я дошла до края заправки и хотела вернуться…

Девочка замолчала, и Ольга замерла в предчувствии. Малышка судорожно вздохнула и продолжила, словно через силу:

— Там были страшные монстры. Везде, вокруг. Далеко-далеко, до самого горизонта. Они шевелились — мерзко, как черви. Тянули руки и щупальца, грызли друг друга. Они были разные — с одной стороны и с другой. Но мне было всё равно, они скалились все. Они видели меня, они хотели меня съесть…

Она говорила, и речь её становилась всё быстрее, а в самом конце сорвалась на всхлип. Девочка умолкла ненадолго, а потом продолжила.

— Я не смогла развернуться на полосе. Брат умел, а я не смогла. Он всегда побеждал.

Девочка шла, низко склонив голову, но Ольга видела дорожки слез у неё на щеках.

Ольга ехала рядом всю ночь. И утро.

Среди ржавой пустыни шла по дороге девочка. Чуть позади держалась красная машина. Но вот машина начала сбавлять ход — расстояние между ней и девочкой всё увеличивалось. Наконец, машина остановилась. Сидящая внутри девушка долго смотрела в ту сторону, даже когда ребёнок скрылся из виду… Она не знала, сколько простояла тогда в пустыне…

Но когда вернулась к обычной жизни, никогда не наступала на белую полосу на асфальте…

Перекрёстки времён

Виталий Гребеник (Кинеберг). Последнее лето детства

Есть такое место на берегу Днепра. Ниже Хортицы по течению, где только начинает свой разлив Каховское водохранилище, похоронившее под своими водами древние пороги, маленькие и большие села, плавни, небольшие скифские курганы и легенды.

Заросшие камышом берега, чавкающая под босыми ступнями глина вперемешку с илом. Небольшая затока, ничем не отличающаяся от десятков таких же, как она.

На берегу раскинулся бывший пионерлагерь, а нынче ДОЛ — детский оздоровительный лагерь «Восход». Старенькие, видавшие виды и не одно поколение пионеров, скаутов и просто пацанов и девчонок, одноэтажные домики. По два на каждый отряд. Потрескавшийся, давно не ремонтированный асфальт дорожек, и площадки с флагштоком. Стенды, призывающие быть смелым, добрым, прыгать выше, дальше и быстрее, выделяются в буйно разросшейся зелени каким-то серо-бурым цветом призывов и блёкло-красными пионерскими галстуками, проступающими под облупленной краской. Футбольное поле с покосившимися воротами, утоптанное не одним десятком лет и десятком тысяч ног.

Приезжаю сюда не часто — раза два-три в год. И даже не в занятости дело.

Просто ранней весной и поздней осенью делать тут совершенно нечего — сыро, холодно, и постоянный пронизывающий ветер. Не говоря уж о зиме. А летом здесь — детское царство. Вот и выбираюсь сюда в конце мая или в начале сентября, когда «тепло, светло и мухи не кусают».

Люблю это место.

Дышит оно детством и покоем. И чувствуется в нем какая-то сила… энергия, что ли…

Хотя… какая энергия и сила? Скорее всего, свежий воздух и ностальгия. А ещё здесь всегда особенно остро ощущаю чувство вины.

Вот такой моральный мазохизм.

* * *

Эту девочку я увидел сразу, как только вошёл в ворота лагеря. Такие глазищи нельзя было не заметить. Два озера. Глубоких-глубоких. Серых.

— Как тебя зовут? — а я стою и не могу произнести ни слова.

— Какой ты смешной! — пробивается откуда-то снаружи звонкий колокольчик смеха, — я Марина.

— В-в-витя, — с трудом вернувшись на землю, только и смог промямлить.

— Мы, наверное, в одном отряде будем. Правда, здорово? — она взяла меня за руку и потащила к нестройной толпе ребят.

Так и получилось — мы попали в один и тот же, третий, отряд. А к середине смены уже были не разлей вода: на обед — вместе, в бассейн — вместе…

Ну, а пацаны — как пацаны:

— Тили-тили-тесто, жених и невеста!

— Ты девчонка! С девчонкой дружишь! А куклы твои где?!

И так они меня достали… Особенно старался Алик, наш неформальный лидер. Здоровый пацан, на год старше нас, по каким то причинам не попавший во второй отряд.

Может, я и перетерпел бы до конца смены, но тут подошли соревнования по футболу между отрядами.

Мы, все мальчики отряда, сидели на траве за пищеблоком и обсуждали предстоящие игры. Я сказал, что неплохо стою на воротах.

— Если не бросишь с девчонками водиться, не будешь в команде, — Алик был непреклонен.

— Футбол — настоящая мужская игра, бабам здесь не место! Выбирай — или ты баба, или ты мужик, — пыхтел он сигаретой, украдкой оглядываясь по сторонам.

Я что-то мямлил, оправдывался. Колька что-то говорил в мою защиту.

— Всё, я сказал, — грозно пробасил наш лидер, распираемый чувством собственной важности, — я капитан команды — и мне решать!

Он щелчком, как курильщик со стажем, откинул «бычок». Не торопясь, поднялся, и так же, не торопясь, проследовал к отрядному домику, сопровождаемый верными «оруженосцами» Игорёшей и Петькой. Чуть поотстав, плелись за ним остальные ребята. Я остался сидеть на пожухлой от палящего солнца траве. Я делал выбор.

На ужин я пошёл с ребятами. Нужно было видеть выражение лиц девчонок, когда я прошёл мимо Марины. За общим столом в тот раз мы сидели отдельно.

— Витя, что с тобой, я тебя чем-то обидела? — Мариша подошла ко мне перед отбоем, когда все мы сидели возле отрядных домиков.

Я, не поднимаясь, искоса на неё глянул, и сказал, стараясь придать голосу жёсткость, которой у меня никогда не было:

— Что ты ко мне пристала?! Цепляешься тут, пройти не даёшь. Отстань.

Поднявшись, я с гордым видом отошёл к Алику.

— Молодец, Витёк! Наш чувак, — снисходительно похлопал меня по плечу капитан. Я обернулся, и внутри всё оборвалось — два глубоких серых озера потускнели, хоть и блестели от слёз. До сих пор меня преследуют эти глаза, этот взгляд побитой собаки.

Через день Марину забрала мама.

* * *

Приятно посидеть с удочкой, а вечерком выпить бутылочку под ушицу из наловленного за день, которую мастерски готовит старый сторож Михалыч. И послушать им же рассказанную историю.

Михалыч — личность колоритная.

Высокий, плотный, крепкий старикан выглядит лет на 60–70 — но сколько ему на самом деле, не знаю. Пытался как то выяснить, но дед отшутился: «Все — мои», и пресёк попытки дальнейших расспросов. Знаю его уже больше четверти века, с тех пор, как сам сопливым пацаном был сюда отправлен «оздоравливаться» вечно занятыми родителями. И, самое интересное, что Михалычу и тогда можно было дать теперешние годы. Зачёсанная назад белоснежная шевелюра, густые брови и окладистая борода такой же масти… умные голубые глаза, которые поражали больше всего. Такого яркого ультрамарина не встретишь нигде: разве что летним днём, после короткого ливня, небо, очистившееся от туч, становится того же непередаваемо-голубого цвета.

Откуда я взял, что ему 60–70 лет — не могу объяснить. Может, тому виной эти глаза, в которых уживаются и ум, и жизненный опыт, и какое-то мальчишество… но если приглядеться внимательно, то его лицо не было ни слишком уж морщинистым, ни усталым, как у большинства стариков. Эдак можно было бы дать ему лет 50. Но глаза… И силой Михалыч обделён не был. Шутя переламывал толстенные сучки для костра. Хотел и я попробовать так же, да колено ушиб — дед только усмехнулся.

Тёплый сентябрьский вечер.

Сухо потрескивает костёр, булькает в закопченном котелке уха. Лёгкий ветерок уносит дым и комаров. Тихо, спокойно…. Стоит початая бутылочка, на подстилке разложена нехитрая закуска — нарезанное тонкими ломтиками сало, хлеб, помидоры, лук. Михалыч рассказывает свою очередную историю.

— Вот так и ищут с тех пор сокровища Богуна, — заканчивает рассказ сторож.

Выпили ещё по стопочке.

— Михалыч, а что за домик новый возле радиорубки? — интересуюсь.

— «Комната отдыха для взрослых» называется. В этом году поставили. Чтоб, понимаешь, было где мамкам и папкам отдохнуть, когда чад своих ненаглядных проведывать приезжают.

— А чего там интересного?

— Да все условия для «нормального отдыха» — телевизор, радио, диван удобный. Да только редко кто туда сам заходит… так, один — два человека за смену.

— А что так?

— Да всё на бережок хотят — водки попить, поплескаться. Всю рыбу распугают в округе… в обед особо отдохнувших туда приводят, на диване мягком пару часиков отлежаться. А мне прибирай…

— Так зачем тогда поставили?

Михалыч зачерпнул из котелка ароматное варево, хлебнул.

— Минут пяток покипит и готово. Зачем, говоришь? Ну, пойдём — сам посмотришь.

Домик из себя ничего необычного не представлял. Обычный «финский» домик. Прихожая, комната. В комнате действительно стоял диван. В углу притаился телевизор. Напротив — два кресла с журнальным столиком.

И ещё там был шкаф.

Нет, не так. ШКАФ. Книжный. Заполненный как новыми, глянцевыми и красочными, книгами, так и старенькими — с потрёпанными корешками. Старый — наверное, дубовый — с гнутыми ножками, огромный шкаф выглядел как экспонат музея или антикварного магазина.

Михалыч, открыв дверь, внутрь не вошёл, сославшись на уху.

Пробежавшись взглядом по корешкам книг, я заметил, что новые, ни разу не читанные, книги выглядели как золотые зубы — вроде бы и на месте, но всё равно чужие. Да и как им не быть чужими — детективы, женские романы, космические и не очень боевики никак не вписывались в антураж Его Величества Шкафа. А вот старые книги были на месте, опять же, как зубы: хоть и пожелтевшие, но — свои, родные.

— Та-ак, что тут у нас?..

Пушкин — куда же без него. Шевченко — на Украине да без Шевченка… Гоголь, Шекспир. Ага, вот и Булгаков, и Пастернак…

— Да, понамешано. Опаньки, а это кто?

Стоявшая в самом нижнем ряду книга поразила своими размерами. По высоте не выше и не ниже общей массы, а по толщине… Как будто старинная, ещё рукописная. Неудержимо захотелось взять её в руки — желание обожгло так остро, что не было никакой возможности ему противиться. Да и к чему?

— Что это? — я уже открывал фолиант.

Яркий, нестерпимо белый свет оглушил меня. В голове будто взорвалась световая граната. И я провалился в ничто…

* * *

— Всё, я сказал, — грозно пробасил наш лидер, распираемый чувством собственной важности, — я капитан команды — и мне решать!

Он щелчком, как курильщик со стажем, откинул «бычок». Не торопясь, поднялся, и так же, не торопясь, проследовал к отрядному домику, сопровождаемый верными «оруженосцами» Игорёшей и Петькой. Чуть поотстав, плелись за ним остальные ребята. Я остался сидеть на пожухлой от палящего солнца траве. Я делал выбор.

На ужин я пошел с Мариной, крепко держа её за руку.

Перед отбоем меня окликнули Игорёша и Петька:

— Тебя Алик зовёт.

Я подошёл к вожаку.

— Ты, наверное, не хочешь быть нашим вратарём?

— Хочу.

— Ну так что? Струсил? Ребята, нам трусы в команде нужны?

— Нет, Алик! — ну, это понятно кто.

— И ничего я не струсил.

— А почему до сих пор с девчонками в куклы играешь? Ладно, я сегодня добрый. Даю тебе последний шанс. Завтра возле бассейна ты при всех обзовёшь её уродиной и дурой. Тогда ты — в команде.

Что-то переключилось в голове, будто видеть стал ещё лучше. И, этим зрением улучшенным, вдруг заметно стало, что Алик — обычный пацан: совсем не здоровый, а просто толстый, и даже рыхлый. И такая меня злость взяла, что из-за этого борова я готов был поссориться с самой лучшей девчонкой на свете!

Рука сама собой сжалась в кулак, и я со всей дури вмазал в глаз «капитану». Тот не удержался и рухнул на траву. Фиолетово-синий фингал моментально расплылся на очумевшей аликовой физиономии. Некоторые пацаны засмеялись, а громче всех — Игорёша с Петькой. Из глаз Алика фонтаном брызнули слёзы… и взгляд! Взгляд побитой собаки.

На следующий день меня выгнали из лагеря.

* * *

Уха уже поспела. Михалыч разлил по стопочке.

— За тебя, Михалыч, — начал было я.

— Э, нет, давай сейчас за тебя.

— А чего вдруг?

Меня прервала трель мобильника.

— Да, Маришенька… с Михалычем, конечно… Настенька звонила? На выходные не приедет? Жаль, конечно, Ну да ничего, учебный год только начался, пусть учится.

И чему-то странно улыбался Михалыч…

Александр Пересвет. Беглец из Лыкошино

Семёнов сидел в учреждении ОН-55/3. В посёлке Лыкошино, что неподалеку от Бологого.

В принципе, местечко неплохое — старая графская усадьба, прудик графский же, тихая до пронзительности русская природа. Уютно. А летом — просто замечательно!

Правда, ничего этого Семёнов не видел. Расконвоирован он не был, и за периметр выходить права не имел. А потому видел лишь серенькие стены отрядного барака, синие одеяла на двухэтажных шконках, серый же деревянный забор. И колючую проволоку, что отделяла дорожку, по которой время от времени прогуливался ДПНК да старшины-контролёры, от собственно зоны.

ДПНК по этой дорожке прогуливаться было, собственно, нечего — достаточно тех самых контролёров. Не говоря о солдатах на вышках. Дежурному помощнику начальника колонии положено было сидеть в штабе и управлять сменой. Но хозяин — начальник зоны — был законник и передовик, а потому заставлял своих офицеров самолично обходить периметр, дабы… Дальше шли всякие правильные слова, вполне себе справедливые — только с одним недостатком: они были совершенно неважны. Обязал Хозяин ДПНК обходить периметр — и точка.

Впрочем, и этого Семёнов не знал, ибо не положено ему было знать тонкости внутриполитической ситуации в учреждении УС-6833, которое охраняло учреждение ОН-55/3. Но сиделось ему и без этих знаний вполне себе ничего. Работа была не пыльной: рукавицы рабочие да военные тачать — это тебе не кайлом в шахте орудовать.

А Семёнов знал, как это — кайлом в шахте. Сидел он не первый год, и даже не второй, и на прежней зоне потрудился славно на благо родной страны и города Краматорска, в частности.

Впрочем, это тоже пошло на пользу — кайло и шахта. Ибо благодаря им он заработал туберкулёз и был переведён сюда, фактически в санаторий. Где тебе и лечёба, и работа нетяжёлая, и воздух хороший, и питание… В общем, бывалые зэка и в Краматорске питание нахваливали, не находя никакого сравнения с магнитогорским или тем более с карла-говским, — но здесь кормили ещё лучше.

А главное — власти тут по уму распорядились: тех, кто сильно борзел здесь, переписывали на открытую форму болезни и переводили в Красный Бор, километрах в пяти от этой зоны. С одной стороны, всё ништяк — отдельная больничка, уход… Говорили, правда, что в прежние времена, при Сталине, до таких глупостей не опускались, но при Хрущеве вошел в моду социалистический гуманизм. Там совсем больные благополучно и досиживали до свободы… Или до номера на табличке, прибитой к колышку. Тоже здесь, на полпути от поселка.

Вот только из Красного Бора как раз чаще попадали под колышек. Ибо стоял там «особняк». Для тех «тубиков», что заработали себе особый режим. А «особняк» — он и есть «особняк»: пожалуй под полосатую робу и зверства охраны. И, соответственно, нравы те ещё…

А потому после перевода пары-тройки особо борзых воров в Красный Бор остальное «отрицалово» заметно присмирело. Потому как доказывай потом прокурору, что перевели тебя не на особый режим лечения, как значилось в бумагах, а на особый режим отсидки, как это оказывалось фактически. Под колышек с унылою табличкой торопиться охотников не было…

Так что Семёнову, «мужику», от этого соседства двух зон точно лучше было: на «красной» плохо, но на «воровской» ещё хуже. И сидеть бы ему тихо-спокойно, в уютном месте, но беда была — уж больно долго сидеть оставалось! 12 лет всего, 8 — ещё, и на УДО, в лучшем случае, — не раньше, чем через четыре… А жалко, лет-то! Там и украли-то всего ничего! Да и не украли — так… Как все жили. Просто, в отличие от других, не сунули кому надо, вот и запалились…

Нет, о побеге Семёнов не думал. Вернее, думал, и думал постоянно, но… не очень конкретно. В электрике он неплохо шарил, видел, что на периметре — не просто КСП и вышки с автоматчиками. На контрольно-следовой полосе какие-то дуры стоят — явно на прерывание излучения срабатывают. По забору кабель толстый идёт — это, точно, на противо-удар работает. По забору, сверху, МЗП растянута. А там, за ним, ещё несколько рядов колючки, да под током…

На работы тут не выводят — значит, по ту сторону не окажешься. Один шанс — на машине как-то удрать. Но как? Собачки ведь там всё нюхают! Солдатики досматривают. Да и хорошо досматривают — им ведь, солдатикам, тоже домой хочется, а не на твоё место. А домой солдатик съездит, если побег пресечёт. А ещё лучше — если зэка при этом пристрелит. Ему тогда, может, и медальку дадут.

Так что не надо лучше с ними связываться, с солдатиками. Вон, в Краматорке трое дёрнули — через два дня их трупы на выходе в пром-зону выложили. В воспитательных, так сказать, целях…

* * *

— Ты, Калюжный, мне тут не ори! — Семёнов тоже поднял голос. — Тут вопрос политический! Ты же коммунист! Орденоносец. К Герою тебя представили. Партия тебя выдвигает в депутаты аж Верховного Совета! А ты кобенишься. Да за это, знаешь, что бывает! Вызовем на парткомиссию, не посмотрим, что директор передового совхоза!

— Да не могу я, Петрович! Не могу, пойми! — молил Калюжный. — У меня тут работа, дел, сам знаешь, полно! Семья, дети. Ну, начну я в эту Москву ездить. Сам же знаешь, как это у нас: пошёл в депутаты, начались встречи-собрания, пионэры всякие, совещания-заседания — и всё, пошло прахом дело! Оно тебе-то нужно? Секретарю райкома? Ты ж тоже, смотри, на «Ленинском пути» нашем как вырос! Давно ль мы с тобой вместе под трактором на морозе лежали? А теперь — ты уважаемый человек, я уважаемый человек, район в передовых ходит. Тебе ж на завотдела в обком — прямая дорога! На хрена тебе этот риск?

Семёнов подошел к маленькому столику, налил себе воды из графина. Глянул на портрет над столом.

И с размаху шарахнул по полированной поверхности кулаком с зажатым в нем стаканом. Вода, словно даже замедлившись, дугой проплыла путь над бумагами.

Калюжный похолодел. Он уже видел, как всё вокруг замедляется…

Впрочем, наваждение тут же кончилось. Вода, как ей и положено, выплеснулась на стол.

Калюжный аккуратно перевёл дух…

— А ты мне старым знакомством в глаза не тычь! — рявкнул секретарь райкома. — Мне наложить, что мы там с тобой делали! Тут с тобой не я — тут с тобой Партия говорит! Тебе что, доверие партии — хвост собачий? Повертел, решил, что не нужно, и бросил?! А партбилет на стол — не хочешь положить?! Да ты знаешь, на каком уровне такие решения принимаются! Это же обком! Да не простой — целинный! У них в ЦК дорога натоптанная! Наверняка уже там в отделе согласовали. А ты мне тут будешь финты крутить? Да мы на твоем отказе знаешь как запалимся?..

Замолчал, тяжело дыша.

Калюжный тоже молчал, глядя в окно, за которым облака весело мяли друг друга в лучащемся покое неба. Весело мяли. Может, и показалось давеча. С водой.

— Ладно, дай закурить, — проговорил он наконец. — Твоих, обкомовских…

Помолчали ещё.

— Я ж тебя тоже не как чужого выдвинул, — пробормотал осевший вдруг Семёнов. — Мы с тобой в паре помнишь, чего творили. В паре и дальше пойдем. Вплоть до Москвы…

Калюжный вздохнул. Поднял правое плечо, словно бы пожал им. Упёрся руками о колени, как будто собирался вставать. Но не встал, а лишь свесил голову.

По жёлтому паркету ползла муха. Сапоги грязные. На правой брючине след солидола. То ли масла машинного… Убить Сеньку, когда, гад, «козла» хотя бы перед дорогой в район чистить научится! Самого заставлю брюки стирать!

Улетела муха.

— Как бы нам с тобой…

Помолчал. Встал, подошел к графину с водой, налил в оставшийся стакан.

Выпил медленно.

Наваждение это было. Наваждение.

— Ладно, хер с ним, — сказал.

Муха забилась о стекло.

* * *

Гроза обрушилась неожиданно. Небо, в общем, хмурилось давно, изредка даже покрапывало, но грозой как-то не пахло. Хотя после двух недель жары хорошего дождя хотелось всем. Особенно после дня работы в душном цеху.

Но к вечеру, словно удовлетворившись результатами разведки боем, из-за леса на западе быстро, едва ли не ураганно надвинулась громадная чёрная туча. Выбравшиеся покурить после ужина зэки только цокали языками, оценивая особо изщрённые па танцующих вокруг неё молний.

— А вырубит у них электрику-то, — поделился кто-то сзади. — Отключится периметр. Можно ноги сделать…

И сам себе усмехнулся.

— Да ладно, — махнул рукой Кротов, что сидел в цеху за соседним с Семёновым столом. — Выставят солдатиков по периметру через каждые десять метров и всего делов…

«Н-да…», — мысленно вдохнул про себя Семёнов.

Дождь рухнул, как столб…

Зэки, торопливо затушив и попрятав «бычки», подались в барак. Семёнов остался на крыльце, бездумно глядя на то, как буйствует гроза. Казалось, она рвётся именно к нему, пытаясь дотянуться до горла косыми пальцами дождя, рыкая обрывающим дыхание громом, стреляя молниями. Но Семёнову страшно не было. Он даже находил удовольствие в этом понарошечном противостоянии стихии. Особенно, если вертеть в голове мысли о том, как молнии убивали людей в грозу.

Он вообще был решительным человеком, Семёнов. Просто вот не повезло однажды…

И тут сверкнуло прямо перед глазами. И мгновенно рявкнуло так, что, казалось, что-то взорвалось прямо рядом с крыльцом. На периметре заныла сигнализация. Надо бы в барак, подумал Семёнов. Но не успел даже повернуться. Ещё один высверк, ещё один удар — и всё вокруг погасло…

Нет, его не убило. Когда зрение восстановилось, — он только сейчас подумал, каким дураком был и как ему повезло, что смотрел в сторону, и глаза не выжгло молнией, — вокруг действительно стояла темнота. Не горели прожекторы на периметре, не горели фонари в зоне. Не горели окна бараков. Действительно вырубило электрику. И можно делать ноги.

Семёнов хмыкнул про себя, как давеча тот зэк. И тут же замер. Что-то было не так.

Удары грома слышались как сквозь вату. И глухо, как из помойки. Молнии больше не сверкали, а как-то медленно и даже изящно вырастали и опадали. Косые струи дождя словно присели в воздухе, разбившись на капли.

И тихо стало. Гром этот странный слышен, а шипения дождя в лужах — нет.

Семёнов тряхнул головой. Наваждение не проходило. Что это?

Вспомнился вдруг рассказ про каких-то мужиков, что после встречи с шаровой молнией стали жить в ускоренном времени. Разные там приключения, девочку из-под поезда вытащили, кого-то ограбили, пользуясь тем, что для всех вольных они недосягаемы были — слишком быстро двигались. Странное дело — может, и сейчас с ним что-то такое же произошло?

Семёнов вытянул руку вперёд ладонью вверх. Да, капли падали. Но очень, очень медленно.

Вопросами науки Семёнов голову себе никогда не сушил. Но помнил, как некий заезжий городской лектор рассказывал что-то про успехи в космосе. Дескать, в будущем советские люди смогут летать к звёздам, потому что овладеют временем. Время-де относительно. Как отчёт о событиях. И если где-то в пространстве событий не происходит — там и времени нет. Чем советские люди вскоре и воспользуются, тем самым открыв перед собою путь к звёздам…

Может, молния эта тоже самое сотворила с пространством зоны вокруг? Капли замедилилсь, всё вокруг, значит, — тоже. Гром не изменился, просто слышно его в замедлении. Молнии те же, только… События стали реже, вот и…

И советские люди могут этим воспользоваться.

И периметр вырублен.

Можно сделать ноги…

* * *

Майор Близнюк смахнул с фуражки изумрудные капли. Повесил мокрый плащ. Надо же, как льёт — пятьдесят метров от машины пробежал, а вон как замочило!

— Да садись, садись, — махнул он рукой.

Майор Волынов, его заместитель, улыбаясь, опустился за свой стол.

— Ну что, утвердили? — осведомился он.

— А ты как думал! — победно взглянул на него начальник. — У нас всё чики-чики! Приказ на днях будет.

Волынов подскочил, вытянулся во фрунт.

— Разрешите поздравить, товарищ подполковник? У нас всё готово!

Он открыл сейф, достал золотящуюся бутылку.

— Лично до Ленинграда отскакивал, самого лучшего достал! Эй! Кол-ломиец! Бегом сюда! Тащи лимон и конфеты!

Близнюк поморщился. Было приятно.

— Отставить, Волынов! Ты схренел? Кто ж за звание заранее пьёт?

— А мы не за звание, — растянуто-солидно произнес зам. — Мы, товарищ подполковник, мы — за встречу!

Захорошело уже после второй. Коньяк действительно был отличным — в их глуши они всё больше водочкой пробавлялись. Да и ту в Бологое завозили дрянную, калужскую. Если не ещё хуже — смоленскую.

И Близнюк сказал, выпуская наружу то, что распирало его всю дорогу из главка.

— Слышь, Антоныч… Помнишь, к нам сюда запросы приходили? На беглеца. Семёнов, десять лет назад отсюда ноги сделал?

— Ну, — отозвался Волынов. — Так нашли же его. С того и запросы…

Близнюк засмеялся довольно.

— А знаешь, как нашли?

— Ну…

— Вовремя найти-то надо было. А теперь в главке головы ломают, не знают, что и делать.

— А что? — налил ещё по одной Волынов.

— Да тогдашнего хозяина не знают теперь, куда деть. То ли со службы вообще уволить, то ли, наоборот, повысить. За правильную воспитательную работу…

Волынов поперхнулся:

— Это как? Ты чего тут крутишь, Михалыч?

Начальник колонии расхохотался сыто, с удовольствием.

— Когда этот Семёнов побег сделал, его во всесоюзный объявили. А хозяина тогдашнего, за необеспечение и так далее, перевели куда-то под Читу. Он там сейчас и служит.

Так вот… Знаешь, кто Семёнова этого вычислил? Ща охренеешь — «девятка» кагэбэшная!

— Эти, охрана гослиц? — уточнил Волынов.

— Ну! Они самые. Ладно, слушай, только больше никому…

* * *

— …И вот представляешь, Надюш, обнаружили побег только утром. Куда, что? — нет следов и точка! Собака до дороги довела. А дождь же был! И то чудо, что хоть так унюхала.

Короче, ориентировки ничего не дают. На дому не появлялся, у родственников нет. На всякий случай по воровским каналам прощупали — нету! Как растворился! Ну и… Вроде, забыли о нем.

А тут, значит, выдвигают депутатов в Верховный Совет. И среди всех там один передовик с целины. Председатель колхоза какого-то передового, орден «Знак почёта» у него, медали за трудовую доблесть. А начинал трактористом. Да! В партию вступил! Близнюк говорит: к Герою представляли!

И как они там его проверяли только, в Казахстане этом! Не, точно там советской власти нет!

Ну вот, а тут, значит, дела-то уже большие, высокие… Москва, Кремль, начальство. Дела все — в КГБ. Те смотрят: а что это у товарища Калюжного — а он себе на эту фамилию документы справил — с образованием перепутки какие-то? И по годам что-то, несоответствие есть…

В общем, Близнюк, конечно, сам подробностей не знает, но, говорит, начали в биографии товарища Калюжного, орденоносца, копаться — и выудили: а не имели ли вы, товарищ Калюжный, небольшой отсидочки по статеечке такой-то в учреждении ОН-55/3? И с чистой ли совестью вы на свободу вышли?

Тот и раскололся.

Близнюк говорит, в Москве и плач, и смех стоял. Не знали, что делать! Вроде, и зэк беглый — и герой труда настоящий! У него, если как у Калюжного, всё действительно чисто! Работал, как вол, не пил, нормы перевыполнял… Награды заслуженные! И куда его — досиживать обратно? К нам? — так он от туберкулёза там на степном воздухе сам излечился.

В общем, говорят, до ЦК дошло. И там порешили: делу этому огласку не придавать, мужика в зону не возвращать, считать, что честным трудом вину свою искупил…

Но уж и Героя ему не дали. И в Верховный Совет, конечно, ни-ни!

Да-а… Во люди дают!

А знаешь, Надюш, кто его в депутаты двинул, с чего все и открылось? Секретарь райкома по фамилии… догадаешься какой? Семёнов!

Сначала даже думали, что родственники. Но потом выяснили — нет, просто совпадение.

…Только ты, Надюш, это никому, слышь! ЦК, вишь, дело это требует не разглашать. Чтобы ни-ни, только между нами…

Скрофа. Проверка

Надоедливая муха села на нос, командир сонно попытался её смахнуть. Однако насекомое сделало круг и опять уселось на командирский нос. Рука метнулась за ним, со всей скоростью, на которую была способна, но хитрая муха в последний момент увернулась и ужжужала в соседний отсек. Командир чихнул, окончательно проснулся, поёрзал в кресле, открыл глаза и хмуро огляделся.

Третья неделя автономки шла своим чередом. Увиденное не принесло ему удовлетворения — центральный отсек спал в полном составе. Рулевые спали, так и не выпустив из рук рулей глубины. Штурман, задремавший на стульчике у планшета, прикорнувший в углу старпом — и остальные… Судя по отсутствию голосов из других отсеков, и молчащему «Каштану», экипаж спал в полном составе. А лодка тем временем плыла себе куда-то неторопливо…

На миг в командире шевельнулось чувство вины, что загонял личный состав бесконечными тренировками и вводными, и, стоило командиру заснуть — все остальные тоже попадали с ног. Но он быстро подавил искорку сожаления, и командирский бас загрохотал, отражаясь от стен отсеков.

Цветастая смесь народного фольклора, щедро приправленная командирским мнением о подчиненных и сдобренная военно-морскими терминами, быстро пробудила всю лодку. Рулевые стали преданно вглядываться в приборы, делая вид, что последний раз спали вообще в детстве. Штурман с головой зарылся в карты, старпом невозмутимо встал и пошёл обрушивать свой гнев на кормовые отсеки.

Через несколько минут командир выдохся и плюхнулся в кресло, злобно поглядывая по сторонам: экипаж после его выволочки — как после кофе. Все бдят, работа кипит, трансляция разрывается от докладов, народ куда-то бежит, откуда-то раздается ругань старпома — картина, милая сердцу любого начальника.

Командир поёрзал в кресле, прикидывая, какое бы ещё развлечение придумать для любимого личного состава. От размышлений отвлёк голос акустика:

— Центральный — акустику. По пеленгу 210 цель групповая. Надводная. Расстояние — 20 кабельтовых, скорость — 10 узлов.

«А вот и Главный Буржуин», — удовлетворённо подумал командир, имея в виду АУГ — авианосную ударную группировку, слежение за которой входило в план автономки. Потом до него дошло.

— Вашу мать!!! Олухи!!! Проспали всё на свете!!! — заорал командир на всю лодку. 20 кабельтовых по морским меркам — практически борт о борт.

— Товарищ командир! — укоризненно произнес зам по воспитательной, появляясь в центральном.

Командир быстро опомнился, профессиональные навыки взяли верх над яростью.

— Тишина в отсеках, — прошипел он в «Каштан».

Лодка затихла. Прекратились доклады, замолчала силовая установка.

— Ну, сволочи! Ну, гады! Я ещё на вас отыграюсь! — пообещал командир, потрясая кулаком размером с голову годовалого ребенка.

И, хотя угроза не относилась ни к кому конкретно, рулевые втянули головы в плечи.

— Проспали собачью свадьбу! — продолжал шёпотом ругаться командир. — Надо мной теперь вся база ржать будет неделю: во сне сблизился с группировкой и вёл за ней наблюдение! Тьфу!

— Товарищ командир! — тихий голос акустика как-то непривычно дрожал. — Я не знаю, что это за корабли, но кораблей с ядерной энергетической установкой среди них точно нет…

— Как нет!? — прорычал командир и помчался к акустику. — Что за корабли?

— Точно не знаю. Десятка полтора больших кораблей, и ещё пара дюжин поменьше — точно сказать не могу: слишком много целей. Но все с обычными движками. И идут они как-то странно — не похоже на ордер АУГ.

— И что это? Торговый караван? — съязвил командир.

— Не знаю, товарищ командир, — акустик напряжённо вслушивался в шум океана. — Там нет корабля, который по шуму винтов я могу определить как авианосец. По крайней мере, из тех, что у американцев.

Командир задумался. Кто бы это мог быть?

— Может, индийцы? — подумал он вслух. — Только что им тут делать?

Действительно, было бы по крайней мере странно увидеть индийский флот в удалении от своих баз — в двух тысячах с лишним километров к юго-западу от Аляски. Но, с другой стороны, у индийцев были авианосцы малого водоизмещения, купленные у англичан.

Размышляя, командир зашёл в центральный и кивнул старпому:

— Поднять перископ. Хочу глянуть на это сборище.

Командир закинул руки на поручни тихо выползшего перископа и крутанул, наводя на цель. Долгих несколько минут все взгляды людей в центральном отсеке были прикованы к командиру. Наконец он оторвался от созерцания и плюхнулся в кресло. Лица всех присутствующих вытянулись. Они ходили с командиром уже не первую автономку, а старпом так вообще знал его ещё капитан-лейтенантом, но никогда не видел у него такого выражения лица. Смесь недоумения и лёгкой растерянности. Даже в кресло он сел наощупь, нашарив подлокотник, не переставая смотреть куда-то перед собой. Старпом оглядел присутствующих и стал подкрадываться к перископу.

— Михалыч, не торопись, — произнёс командир, даже не взглянув на него. Затем встал, подошел к вделанному шкафчику, открыл его своим ключом, достал бутылку спирта, налил полный стакан и опрокинул в рот. Зам поморщился. Был бы на месте командира кто другой — уже размазал бы его за такое по переборке. Пьянство на боевом посту, да еще на глазах у подчинённых… В былые времена, когда ещё существовали заместители по политчасти, за такое можно было и из партии вылететь. Однако зам хорошо знал командира, и сразу понял — увиденное потрясло его до глубины души. Поняли это и остальные, в центральном повисла зловещая тишина.

Командир потер виски.

— Емельянова ко мне.

Лицо старпома ещё более вытянулось. Лейтенант Емельянов совсем недавно попал в экипаж после выпуска из училища, только-только сдал на допуск к самостоятельной работе. Парень он был сметливый, башковитый, схватывал всё на лету, много читал, любил историю, но командир не упускал случая погонять его по устройству лодки. Из Емельянова пока не выветрился тот юношеский энтузиазм, который пропадает после пары-тройки автономок, месяцев «без берега» (причём лодка стоит у причала), криков начальства и тому подобных прелестей службы в ВМФ.

И вот он появился на пороге — отутюженный, подтянутый, с ПДУ через плечо и с самым преданным выражением лица. Прям хоть сейчас на плакат: «Приходите служить в ВМФ!»

— Товарищ кома… — начал он.

— Тсс! — оборвал его командир. — Глянь-ка в перископ.

Емельянов с готовностью приник к перископу, провожаемый взглядами всех собравшихся.

Долгих несколько минут он смотрел в него, поворачивая так и эдак. Когда он оторвался, лицо его мертвенно побледнело.

— Ну, что скажешь? — ехидно осведомился командир.

— Товарищ… командир… — выдавил из себя впечатлительный лейтенант.

— У вас… — он сглотнул, — выпить есть?

Лица всех присутствующих стали растерянными — все знали, что Емельянов принципиально не пьёт. Зам закипел:

— Товарищ лейтенант! — в голосе его был слышен металл. — Вам не кажется, что?…

— Остынь, Семеныч, — прервал командир. Он собственноручно налил в стакан грамм пятьдесят спирта, и, не замечая прожигающего взгляда зама, протянул лейтенанту. Тот взял стакан и махом выпил. Занюхал рукавом и вновь приник к перископу. Все посмотрели со страхом на перископ, затем на командира, затем снова на перископ.

— Разрешите докладывать? — вполголоса произнес Емельянов.

— Давай, — махнул рукой командир.

— Прямо по курсу — «Акаги», «Кага». Далее «Сёкаку» и «Дзюйкаку», — голос лейтенанта был сух и безжизнен. — Чуть позади — «Сорю» и «Хирю». В прикрытии идут два линейных корабля типа «Конго» — это, должно быть, «Кирисима» и «Хиэй». А, может быть — «Харуна». Ага! Тут ещё два тяжёлых крейсера. Я их плохо вижу: возможно, это «Тонэ» и «Тикума», но могу и ошибаться.

Лица всех присутствующих бледнели и вытягивались с каждым словом. Только командир удовлетворённо крякнул, всем видом давая понять: «А я уж думал, что у меня крыша поехала. Ан нет! Не только у меня!» Рулевые ущипнули друг друга и одновременно взвыли от боли. А лейтенант безжалостно продолжал:

— Эсминцы, несколько танкеров, подлодки. Всё понятно, — он оторвался от перископа и в упор посмотрел на командира. — Протащите меня под килем, если это не та самая японская эскадра, которая идёт на Пирл-Харбор. Именно она, судя по составу. А это значит, что сегодня — первые числа декабря 1941 года, или я окончательно свихнулся.

Старпом приник к перископу, долго рассматривая стальных монстров из прошлого. Когда он оторвался, то сказал только два слова:

— Но как?!

— Если бы я знал… — пробасил командир, к которому вернулась уверенность в себе. — Сейчас у нас другой вопрос — что делать?

В Центральном повисло молчание.

— Значит, так! — рубанул рукой командир. — Перископ убрать! Ничего пока никому не говорить. Это приказ! Соблюдать молчание. Они нас обнаружить не смогут, но лучше не давать им повода. Выставить караул у оружейки, центрального и в двигательном. Через пять минут — все заместители у меня в каюте. Емельянову и особисту тоже быть.

* * *

Через пять минут каюта командира была полна. Все сидели с напряжёнными лицами, вполголоса переговариваясь.

— Ну что, господа офицеры! — начал командир — Надеюсь, все поняли, в какую каку мы вляпались?

— Вижу, что все, — командир обвёл взглядом присутствующих. — Вон, зам до сих пор в ступоре.

Все дружно посмотрели на зама, который всё ещё пребывал в оцепенении.

— Какого чёрта мы здесь оказались — не знаю, но явно неспроста. И то, что у нас на пути оказался Ямамото со товарищи — не просто так. Посему подозреваю, что сон, сваливший команду, тоже был неспроста. Ну-ка, Емельянов, напомни нам ход второй мировой на Тихом океане.

Емельянов вкратце пересказал пятилетний ход истории.

— То есть, ты считаешь, что у Японии не было шансов победить США? — подытожил командир.

— Ну почему же, были, — сощурился лейтенант. — Но маленькие. Экономика США гораздо мощнее японской. И, кроме того, линкорам уже отведётся в этой войне второстепенная роль. Первую скрипку будут играть авианосцы, а их сейчас в гавани Пирл-Харбора нет. Японцы не смогут выиграть затяжную войну. А полного и быстрого блицкрига у них не получится.

— Склеменов! Ну-ка, скажи-ка нам, сможем ли мы пустить на дно большую часть японских кораблей?

Капитан второго ранга Склеменов, «артиллерист» корабля, секунду подумал, потом ответил:

— Авианосцы — точно сможем. Все шесть. «Гранитами» или торпедами. Линкоры — тоже, думаю, сможем. Их лучше торпедами. На крейсеры хватит и на несколько эсминцев. Что-то всё-таки останется.

— Но если уничтожим все крупные корабли — японцы повернут назад, — закончил его мысль командир. — А сколько там людей погибло при налёте?

— Точно не помню… — потёр лоб Емельянов, — «Аризона» взорвалась, «Оклахома» перевернулась. Остальные тоже либо затонули, либо были выведены из строя. Пара тысяч, вроде…

Все помолчали, прокручивая в памяти кадры голливудского фильма.

— А потом ещё была Хиросима и Нагасаки… — подал голос «дед».

— Мы все знаем, что произойдёт, если ничего делать не будем. А надо решить, что будет, если мы что-то сделаем. И надо ли что-то делать, — произнёс командир жёстким голосом. — Допустим, отстреляемся мы по ним — война, если и будет, то не в таких масштабах. Японцы сейчас стеснены в топливе, надолго их не хватит.

— А дальше что? — мрачно осведомился старпом.

— Не знаю, — нахмурился командир. — Не будет японского экономического чуда после войны. Курилы мы не получим обратно. Пути развития Японии, Китая, Кореи и США сильно зависят от этой войны. Американцы смогут перекинуть часть освободившихся сил в Атлантику против Германии и Италии. А как пойдет война далее — не знаю. И что будет с разработкой ядерного оружия, можно только догадываться.

— А дальше что? — повторил вопрос старпом. — В смысле, мы что делать потом будем?

Командир нахмурился, такая мысль ему не приходила в голову.

— Что-что… Пойдём во Владивосток сдаваться. Не в Лос-Анжелес же!

— Может, стоит лодку затопить? — поднял руку «дед». — Время ещё не пришло ей появляться. Не появится ли соблазна у товарища Сталина, имея такие технологии, обратить их против недавних союзников?

Все замолчали, припомнив внезапно товарища Сталина и группу товарищей, жизнь в стране победившего социализма, лесоповалы и другие прелести.

— Тогда уж и нам не пришло время появляться, — вышел из ступора зам. — В НКВД мы быстро всё вспомним, всё расскажем и дружно раскаемся, что затопили лодку.

— Угу. Мне дед рассказывал, — подлил масла в огонь особист.

— Тебе-то что? За своего, небось, примут, — усмехнулся командир. — И замполита тоже.

Особист и зам дружно исподлобья посмотрели на командира, всем видом давая понять, что их-то первыми и отправят валить лес на просторах Якутии.

Все замолчали, уже начиная понимать, что, в случае попадания в руки товарища Берии и компании, разговоры в этой каюте будут известны чекистам.

— Нельзя нарушать ход истории, — решительно подал голос Емельянов. — Ещё неизвестно, чем всё это закончится: мы можем вообще не родиться. Или Карибский кризис не разрешится мирно. Чёрт его знает! Лучше всё оставить как есть! Остановим войну на Тихом океане, ускорим окончание Второй Мировой — быть может, этим мы вызовем что-то, что развяжет Третью Мировую. Уже ядерную.

Всем померещились кадры ещё одного голливудского фильма, на этот раз «Терминатора». Тишина повисла в каюте.

— А ведь прав лейтенант! — сказал командир. — Как говорил нам мичман в училище: «Инструктирую по правилам и мерам безопасности. Не суйтесь туда, куда собака лапы не суёт».

Дружный смех немного разрядил напряжённую обстановку. Командир потер виски, по-видимому, уже приняв какое-то решение.

— Так, всем спасибо, все свободны.

Все разошлись по боевым постам. Спустя десять минут лодка стала погружаться. По отсекам прошёл доктор и раздал таблетки, передав указание командира: выпить их только по команде из центрального поста.

— Что вы задумали, Виктор Николаевич? — спросил старпом, задумчиво вертя таблетку в руках.

— А то и задумал. Ничего мы делать не будем. Сейчас глотнём всей командой снотворного и поспим пару-тройку часиков. А как проснёмся — оглядимся: если в своём времени — то всё, слава богу. А если нет… — лицо командира на миг стало другим, — не хочу об этом раньше времени думать.

Командир произнёс краткую, но весьма выразительную речь по корабельной трансляции, вкратце объяснив ситуацию, в которую все они угодили.

— Командиры БЧ принимают снотворное последними, — закончил он, — нам всем нужно хорошо выспаться перед… Неважно, перед чем. С богом!

Первым проснулся опять же командир. Опять прошёлся по отсекам и навставлял всем для бодрости.

— По местам стоять! Приготовиться к всплытию! — в отсеках заревел ревун.

Рубка вынырнула из воды огромным плавником гигантского кита. Первым на палубу выскочил сигнальщик, затем и командир со старпомом. Все трое дружно схватили бинокли и стали напряжённо всматриваться в гладь моря.

— Вижу корабль! — сразу доложил сигнальщик.

Командир и старпом уже увидели его сами, вскинули бинокли и молча обнялись. Корабль оказался неправдоподобно огромным океанским супертанкером.

— Я знаю этот корабль! Это норвежский «Jahre Viking»! Его с ни чем не перепутаешь! Такая махина только одна в мире! В Японию идет, должно быть, с нефтью. Ффуу! — облегчённо вздохнул старпом.

И все почувствовали то же самое, на душе стало легко и хорошо.

— Я не знаю, что это было, — вполголоса сказал командир старпому, не отрывая взгляда от танкера. — Просто какой-то временной скачок, массовая галлюцинация или ещё что. Но я рад, что это закончилось.

— Не могу не согласиться, — улыбнулся старпом и вытер лоб.

— Может, нас кто-то зачем-то проверял, — добавил командир после минутного молчания. — Но, думаю, мы сдали экзамен.

Старпом посмотрел в глаза командиру и кивнул, соглашаясь.

Супертанкер медленно прошёл на расстоянии нескольких миль от лодки и стал удаляться. Подводники ещё некоторое время глядели на бурун от работы огромных винтов за кормой гиганта, потом начали заниматься повседневными делами.

Только командир неотрывно смотрел на удаляющуюся громадину в бинокль, потом подошел к «Каштану» и поинтересовался у доктора, сколько ещё осталось таблеток.

— Что такое? — старпом мигом почуял неладное.

Командир молча протянул ему бинокль. Старпом напряжённо рассмотрел танкер ещё раз. Сердце ёкнуло — он разглядел флаг, который несла плавучая громадина. Это был до боли знакомый флаг СССР.

— Теперь наша задача усложнилась, — услышал он мрачный голос командира…

Лидия Рыбакова. Неолитическая Венера

Сколько себя помнила, Нюська Саломатина всегда была круглой дурой.

Самое первое её воспоминание — и то на эту тему.

Лежит она в кроватке — польская такая кроватка, деревянная, с бортиками и спинками, собранными из цилиндрических деревянных палочек. Если крепко взяться рукой и покрутить — замечательно скрипят. Лучше любой погремушки!

И тут появляется над ней — серьёзное большое гладко выбритое лицо деда, с густыми чёрными бровями, крупным носом и живыми карими глазами. Он смотрит брезгливо. Потом в поле зрения появляется ещё одно лицо — женское, нежное, смуглое — мамино. Скульптурной лепки, чуть скуластое, светлоглазое, высоколобое, обрамлённое тёмно-медными локонами, робко глядящее не на дочку, а на свёкра.

— Нина! — говорит тот раздражённо. Я всегда был против вашего брака с моим сыном, и вы прекрасно знаете, почему. Вы милая провинциалочка, но неужели не ясно, что совершенно нам не ровня? Даже удивительно, какое упорное нежелание воспринимать очевидное. Но я всё же терпел. И надеялся, вы хотя бы сумеете родить мне внука. А это, простите, что? Чучелко белобрысое, девка, дура! На кой она нам — в семье потомственных военных и инженеров? На что она годится? Тьфу. Хоть готовить её потом научите, что ли!

Нюська, конечно, в тот момент ничего не осознала, только агукнула в ответ. Но почему-то навсегда запомнились, словно впечатанные ей в мозг, и эти, тогда непонятные, с силой произнесённые густым баритоном, слова, и отвращение на мужском лице, и мамин плохо скрытый испуг.

Дед протянул свою огромную руку и легко оторвал ручонку младенца от деревяшки.

— Ещё раз услышу скрип — пришибу пащенку, — заключил он и ушёл.

Нюська тогда не заплакала. И не взяла протянутой матерью погремушки. Она принялась перебирать и скручивать край одеяла. Тихое, никому не мешающее занятие.

* * *

Так она и росла. Неслышно, незаметно, стараясь лишний раз никому не попадаться на глаза. Таскала книжки из шкафа — Бог весть, как и когда она научилась читать, никто этим специально не занимался — и изучала их, спрятавшись под круглый обеденный стол. Там было тихо и спокойно: толстые лаковые ножки внизу соединялись крестовиной, на которой очень удобно сидеть, а тяжёлая жёлтая бархатная скатерть надёжно защищала Нюськино убежище от глаз взрослых. Когда её искали, что, впрочем, случалось очень редко, ей было достаточно поджать ноги, чтобы остаться незамеченной.

Считалось, что за «генеральской внучкой» присматривает няня Авдотья Никитична, седая круглолицая старушонка из соседнего подъезда, запросившая за услуги дешевле всех. Родители и дед с бабушкой отправлялись на работу около шести. Няня являлась за несколько минут до их ухода и практически сразу отправлялась пить чай. Конечно, имелось в виду, что она разбудит ребёнка и накормит его тоже. Но, логично рассудив, что без девчонки куда способнее проверять содержимое буфета и холодильника хозяев, та ничего подобного не предпринимала. Она просто закрывалась в дедовой комнате и гоняла чаи с пирогами и пряниками часа два-три, предоставив дитя собственной судьбе. Гремела посудой, включала радиолу, порой и что-то шила на бабушкином «Зингере». Стучаться, просить хлеба или хоть чего-нибудь было бессмысленно: даже такая дура, как Нюська, поняла это довольно быстро.

Впрочем, есть ей особо никогда и не хотелось. Она вставала сама, старательно заправляла постель (тут никак нельзя было дать слабину, рука у деда была тяжёлая) и лезла в шкаф за очередной книгой.

Обедать, всё же, Авдотья давала. Правда, борщ, или куриный суп с клёцками — это она частью съедала сама, а остатки сливала в судок и уносила, заперев Нюську в квартире — ненадолго, минут на двадцать. Но и девчонка получала, наконец, горбушку, пару картофелин и чай. Иногда даже с сахаром.

Обо всём этом Нюся взрослым не рассказывала. То есть, однажды, когда бабушка и дед вернулись домой пораньше, Нюся сунулась было — попросить булочку с изюмом, такие продавались по гривеннику в соседнем хлебном. Но напрасно:

— Вот ещё! — услышала она, — ты же только что обедала! Глядеть ведь не на что, тощая, как сушёная вобла, а ест — не остановишь!

Нюська, конечно, тут же замкнулась.

— Ишь, неприветливая! Набычишься и молчишь. Нешто, думаешь, такие деточки хоть кому к сердцу придутся? — укорила бабушка, — эх, Нюська, дура ты, дура, ведь ласковое-то теля — двух маток сосёт!

* * *

Ну, собственно, так оно и шло, дальше-то.

Годы летели, а Нюська, потом Анька, потом Анна — так всё и пыталась кому-то, а скорее всего, себе самой, доказать, что вовсе не так уж безнадёжна… Без особого, впрочем, успеха. Она хорошо училась — и в школе, и в музыкалке. Но зато совсем обычного, простого — дружбы с ребятами — у неё как-то не получалось. Серьёзная чересчур была, что ли? Думала много. Или слишком молчалива и привержена своим внутренним правилам? Не ладилось у неё с коллективом, короче, — за исключением, разве что, соседа по парте. Звали его Митей, был он такой же худенький и невысокий, как и Нюся, разве что чернявый, вроде цыганёнка. Угодили они за первую парту. Аккурат к учительскому столу. Митя был всегда очень подтянут и начищен внешне, в этом плане Нюся ему в подмётки не годилась: у неё вечно то коса распустится, то ручка потечёт, то оторвётся что-нибудь… и не из ловких. Но они как-то очень быстро поладили. Стали вроде брата и сестры. Чёрный и рыжая. Причем, хотя учёба шла у них по-разному, в жизни-то куда умнее был Митя. Без него Аня в школе, наверно, просто пропала бы. Ну, талант был у человека оказываться в неподходящих местах в не подходящее время. И вечно ей за всех доставалось отдуваться. Стекло ли разбито, установка ли из физического кабинета сломана, или раковина засорилась — вечно её вина, хотя она ни сном, ни духом.

Ей бы, дуре, чуть поведение изменить: улыбаться, что ли, почаще, глазки, может, научиться строить мальчикам, или подружек каких-никаких найти. А она… она всё молчком да бочком. Дикарка.

Конечно, Нюсю считали бы задавакой: городок небольшой, кто какого роду-племени — все, конечно, были в курсе. Да уж больно неважно она была одета, и глаза голодноваты. Так что хоть в этом Аньке повезло. Мало у кого язык поворачивался попрекнуть её непростой семейкой. А если что — Митя быстро объяснял обидчику, что к чему.

* * *

В институте Анна тоже не поумнела. Девушки искали и находили парней, влюблялись, сходились и расставались — жизнь кипела ключом! А эта — сидела и училась, училась… ну, такая, видать, уродилась, что возьмёшь. Даже из общежития вылетела по-глупому.

В первый день весны какой-то шутник с верхнего этажа окатил её с ног до головы водой из тазика. Наверное, это должно было быть весело. Солнышко, брызги! Но тут в комнату как раз вошла комиссия студсовета. Анна стояла у окна в большой луже, и с её рыжеватых волос и пёстрого ситцевого халата вода стекала на паркет, который вспучивался прямо на глазах.

— Кто? — только и спросил председатель.

— Сама… — обречённо выдохнула Нюська.

На следующий день она уже ездила в институт из дома, два часа в один конец. Слава Богу, её хоть обратно пустили. Правда, что пришлось выслушать от любящих родичей — лучше даже не пересказывать. Слово «дура» было ещё самым мягким. Да она и не спорила: что тут спорить, когда вполне согласна…

Никто, конечно, не сознался, да она и не рассчитывала. И вообще, сколько не подгребали всякие любопытствующие — помалкивала или сухо отвечала, что в деканате, мол, всё знают. И их версия ничем не хуже любой другой. Вообще-то, Анна, наверное, была занудой? Она сторонилась людей, и их это, надо признать, ничуть не огорчало. Всё равно никогда ничего не расскажет, компанию не поддержит.

Самое забавное, что глаз-то на неё клали — и не раз. Всё больше новенькие или с других факультетов. И что находили? Тощая, лохмы рыжие прибраны кое-как, одета не лучше. Глазищи дикие, странного коричнево-зелёного колера, длинноносая, слишком полные, чуть ли не по-африкански, губы, не совсем симметричные брови. Грудь, правда — это да. Зато задницы, считай, вообще нет. Ноги в икрах полноваты — но прямые, тут ничего не скажешь. И ручки изящные, с узкими запястьями и длинными пальцами. Что на самом деле было вполне нормально: скрипачка — о чём в институте тоже никто слыхом не слыхал. Анна, впрочем, любых интересующихся быстро отшивала. Не грубо. Не обидно даже. Просто чуть отстранялась, незаметно отдалялась, неожиданно оказывалась чрезвычайно занята, и была вынуждена передать билет в кино кому-то из сокурсниц, а в кафе ей не удавалось доехать из-за сломанного каблука. Так что, когда на последнем курсе все начали играть свадьбы, Анна даже не была ничьей невестой.

Злые языки утверждали, что она ждёт, якобы, из армии какого-то Дмитрия. Но это уж вряд ли: её оставляли на кафедре, ей диссер светил, за ней доценты бегали — любая курица с двадцатью граммами мозга, и та бы сообразила, какой стороны улицы держаться! какой ещё там солдатик… Да и она — в ответ на прямой вопрос одной из блондинисто-лучезарных аспиранток — только бровь подняла, и поинтересовалась «откуда, мол, дровишки?». Так что та вдруг на какой-то миг даже усомнилась: а кто тут дура-то?

Но конечно, это была неверно поставленная проблема: Анна, кто же ещё! Из армии-то Митя — не вернулся, а прислал письмо, что, мол, остаётся на сверхсрочную. И, кстати, приглашал Нюську, «своего лучшего друга», на свадьбу. Она съездила. И впредь отправляла в дальний гарнизон по открытке к каждому празднику.

* * *

Ладно. Шатко ли, валко, ли, а прокатилось двадцать лет жизни.

Забавных и не слишком, редко — горячих, чаще — холодных. Одиноких, посвящённых науке, приборам, узамбарским фиалкам на окне темноватой «однушки», и кошкам. Почему-то по преимуществу чёрным. Так получалось: обычно их никто не хотел брать, и Анне становилось жалко — ещё совсем маленьких и неловких, но уже невесть за что нелюбимых.

* * *

Анна Саломатина заканчивала докторскую. Что-то такое, с переменными магнитными полями большой силы. Можно сказать, дневала и ночевала в лаборатории. Практически жила. Питалась в институтском буфете, зависала в компьютерной и возле своей установки до глухой ночи, порой и спать оставалась на банкетке у кабинета. Домой ходила принять ванну, полить фиалки и обслужить кошку. Раза два-три в неделю. Она вначале, было, кошку-то на работу принесла. Но та не прижилась. Установка в помещении, похожем на спортзал — вроде ряда здоровущих сверкающих бочек, переплетённых цветными проводами, гофрированными трубками и какими-то сетками — не понравилась животному с первого взгляда, даже не включённая. Вообще-то и правильно. Там как-то дуло постоянно, сплошные сквозняки, и от пола — холод. Одной Анне в этом месте было хорошо. Может, как раз потому, что большинство людей туда старались лишний раз не соваться. Среди аспирантской молодёжи вообще ходили туманные слухи: то, якобы, крыса лабораторная просто в воздухе растворилась вместе с клеткой, то число «бочек» после включения агрегата никому подсчитать не удаётся (нет, чтобы в накладную заглянуть, по-простому, — всё там проставлено), то, вроде, кто-то (фамилия, естественно, неизвестна) ловил там радиопередачи довоенных времён… бред полный!

И болтали больше всего её собственные м.н.с. — ы и лаборанты. В принципе, это всё не удивительно было: молодым хочется настоящего дела, больших свершений, а Анна ведь ничего им толком не поясняла. Сделайте то-то, снимите показания, запишите в журнал. И всё. Что, куда, зачем — об этом ни гу-гу. Вот и приходилось ребятам самим «про интересное» выдумывать.

Пару раз из-за этих странноватых разговоров даже комиссии заглядывали. Но всё нормально оказывалось, всегда. Единственно, что подтвердилось: крыса-таки, действительно, была списана, как погибшая в результате эксперимента. Ну, жалко, да. Жертва науки. Сколько их, безвестных героев-мучеников! В общем, не только на «персональное дело» завлабу ничего не набралось, а хоть премию ей выписывай. До этого, впрочем, тоже не дошло: полюбезнее надо быть. Или хоть покрасивее.

Анна к своим сорока с лишним была не так, чтобы очень. Девичьей лёгкости, гибкости — как не бывало. Полная, грудастая, с заметным животиком, бледная, и волосы вечно в беспорядке. Разве что ноги ещё ничего, да глаза лучистые. А в общем, и раньше-то красавицей не была, а теперь и вовсе. Так что ни как личность, ни как женщина особенной популярностью не пользовалась. И ведь поправить дело было бы нетрудно. Чуть теней и помады, волосы поднять, приодеться, да улыбаться почаще. Легко! Анне, однако, несложная наука быть своей — не давалась и сейчас. Ещё хуже, чем в детстве и юности.

Был, впрочем, у неё в лаборатории один программист, Мить Митич, а по-простому Митька. Правая рука. И по совместительству — левая тоже.

Молодой такой, откуда-то издалека, из провинции. Симпатичный паренёк, смуглый, черноволосый, темноглазый. Девки заглядывались. Вот с ним Анна, похоже, разговаривала: и планы обсуждала, и возможные результаты. Институтское бабьё сперва даже решило, что старая перечница хочет мальчика-то того… но быстро поняли — ерунда. Как к сыну она к нему. С чего — непонятно, но что есть, то есть. Опекала, жалела — а ему и неудобно, вроде, и неловко оттолкнуть. Чуткий парень оказался, разглядел чужое одиночество. Многие к нему подкатывали, особенно из кандидатов — конечная цель саломатинской работы интересовала всех. Об экспериментах Теслы кто не слышал? А тут такие же чудеса — и, можно сказать, под боком. Конечно, что-то узнавали на конференциях — передача энергии практически без потерь на приличное расстояние. Опять же вояки приезжали несколько раз — неспроста же? Но это всё семечки, а хотелось знать точно. Однако мальчик оказался непрост и язык за зубами держал крепко.

Только и было известно, что какой-то серьёзный эксперимент, вроде, должен пройти весной. Чуть ли не на знаменательную дату «первое апреля» — вот уж, действительно, вполне подходяще для Анны, в день дурака! Секретарь, Зиночка, печатала документы, и не поняла, конечно, ничего. Только и выудили из неё, что почему-то наприглашали массу народу, причём не только энергетиков и вояк, но ещё геологов и специалистов-историков. Это было странно! Однако Зиночка энергично морщила лобик — и клялась, что запомнила верно. Правда текст или хотя бы названия каких-нибудь таблиц и разделов припомнить не могла.

Что никого не удивляло. Красавица Зиночка, несомненно, была создана для танцев и поцелуев, а вовсе не для размышлений.

* * *

Всех поразило, что экспериментальную установку начали строить загодя, и не в институте, а где-то на полигоне, причём далеко. Словно своя, институтская, не подходила! На автобусе с занавешенными окнами многие там побывали — ехали по три с лишним часа и проезжали несколько КПП. В общем, почти такая же — не считая двух высоких ажурных металлически блестящих башен, и того, что «бочки» на взгляд казались в несколько раз крупнее. Даже на фоне окружающих раздольных, бывших колхозных, а ныне неизвестно чьих, крайне запущенных полей… Говорили, когда на башнях загорались огни святого Эльма — выглядело очень красиво и жутко. А они сияли там чуть ли не каждый вечер — и это при выключенной энергоустановке! Вообще, рассказывали всякое. Про странный, зеленовато-коричневый плотный туман, который якобы вдруг появлялся и так же вдруг исчезал, про какие-то зеленовато-голубые отсветы по полю, даже про странные голоса. Осталось только облаву на лешаков с кикиморами в лицах расписать, но сроки, видно, не позволили. Не успели фантазия с молвой своё отработать.

Вот что действительно было необычно и не имело отношения к бредням романтичных лаборанток — это неожиданный интерес руководителя проекта, да и вообще институтского начальства, к истории. В библиотеку то и дело закупались монографии, как правило, дорогие и иллюстрированные. Неолитические культуры! Митя, похоже, что-то знал. Над столом у него красовалась копия изображения человеческих и звериных фигурок с какого-то раскопа… Ничего особенного, как во всех учебниках. Только крупно, красочно и в рамочке. Картина, типа. Красиво.

Зиночка потом рассказывала, что, мол, Саломатина, видно, загодя всё предчувствовала. Что ещё накануне, перед отъездом, уже была странная: притащила в приёмную к Зиночке все свои фиалки — десятка полтора, все разных цветов, холёные, так и видно, что дорогущие! Подарила. Ненормальная, да? Мало того, спросила, уверена ли секретарша, что действительно знает, кто такой Прометей, и существовал ли он на самом деле. Совсем уж, та даже обиделась… А в «день икс» Анна с утра явилась на работу с кошкой и целой сумкой каких-то звякающих предметов — тяжёлой, судя по всему. И потрясно одетая: в меховой шубе, торбасах и рейтузах! В такой тёплый день! «И вообще, — говорила секретарша, — снаряжённая, точно полярник!» А ведь ездила она на этот чёртов полигон часто — и с вояками, и со строителями, и со своими — и всегда была в своей стародевичьей униформе: куртка, брюки, самовязаная шапка.

Пока ждали гостей, долго стояла у Митькиного стола, причём не говорила с помощником, а глазела, как дурочка, на картинку над столом. Потом они пошептались — и парень ломанулся в библиотеку. Вернулся с толстой книжкой, которую она тоже, кстати, с немалым трудом, упихнула в сумку. Зиночка ещё подумала: сейчас молния порвётся или дно этой уродской торбы по шву треснет. Но ничего. А когда садились в автобус, Анна вдруг выскочила обратно, подбежала к группке провожающих (немногочисленной — подумаешь, очередной выезд «в поле») и чмокнула обалдевшего Митьку в щёку, прямо при всех, без всякого стеснения, заявив: «Отцу привет передай!» — так что бедный парень смутился до того, что схватил её, Зиночку, за руку. Принародно…

* * *

Ну, собственно, дальше-то все всё знают. И о том, как Митька готовил рукописи своей (вот это действительно тогда всех удивило!) крёстной к печати. И о том, как долго среди мирового научного сообщества не утихали споры о возможности передачи через искусственно созданные разрывы в пространственно-временном континууме не только энергии, но и физических тел. Даже несмотря на то, что таки обнаружили всего через полтора года высеченные на стене одной из пещер Новоградского раскопа отрывки из монографии о неолитических культурах — на языке, довольно близком к привычному нам русскому, и с выходными данными. Среди прочего там была копия иллюстрации на странице 27 — изображения человеческих и звериных фигурок с какого-то раскопа… Книга такая есть, между прочим, и действительно на этой странице — иллюстрация. Только там — фигурки неолитических Венер. Такие, какие есть в каждом учебнике: изображение тела полной, грудастой женщины, этак лет под сорок. Явно не юной, с узкой талией и стоячей, гладкой и привлекательной грудью, как, казалось бы, должен призывать нормального мужчину-художника естественный инстинкт.

Всё это давно проходят в школе на уроках физики. И истории… И мы вовсю пользуемся перемещениями на дальние расстояния, правда, лишь в пределах реального для нас времени. Прочее запрещено, и почему — тоже понятно всем.

* * *

Непонятно одно. Почему — ну, почему?! — Бог, Судьба или Вселенная, кто бы там ни был! для исполнения такой миссии призвал именно Нюську Саломатину, эту неудачницу? И дуру?!

Гелла. Великий предок

— Чёрт! Ни одной умной мысли в голову не лезет! — замученно пожаловалась Лиза в пространство и тяжко вздохнула. Мышь как бы сама собой тихонько поползла к ярлычку пасьянса.

— Отставить! — прикрикнула Лиза. — Ишь, размечталась. Пока не напишу хотя бы абзац, никакой игры!

От принятого усилием воли решения легче не стало. В голову лезла лишь одна строчка: «Пришла как-то мне в голову умная мысль, походила, походила, да и умерла от одиночества». Само собой, в качестве рассказа на конкурс среди студентов филфака она совершенно не годилась. Это было всего лишь точное определение Лизиного состояния на данный момент. Тема конкурса, для которого и затевался гениальный опус, звучала так: «Мои великие предки». Причём выдающейся родословной несчастная писательница никогда не была обременена, так же как и, собственно, великими предками. Виновато было честолюбие да коварная подруга, хитро подловившая не совсем трезвую Лизу. Последней каплей послужил шаловливый взгляд, брошенный подругой на Лизиного нынешнего бойфренда. То ли был взгляд, то ли почудилось из-за нечёткой фокусировки, но от вылетевшего не вовремя слова-воробья отказаться было невозможно. Срок, назначенный деканатом, истекал завтра.

— Чёрт, чёрт, чёрт! — Лиза резко встала, с грохотом свалив стул. — Да что же это такое, ни одного подвига не совершили, серость одна какая-то. И у родственников спрашивала, и в городском архиве пыль глотала, даже полстранички после себя не оставили. Родился, учился (или даже не удосужился), женился, детей вырастил, помер. Всё!

— Ты чего буянишь?

Лиза резко развернулась. На диване вольготно развалился незнакомый щуплый мужичонка неприятной наружности. Жиденькая пегая бородёнка, бегающие глаза, неопрятная одежда, очень странная на вид, и в довершение всего — запах свежего навоза, победно распостраняющийся по комнате. Как гость попал в запертую квартиру, было совершенно непонятно.

— Вы грабитель? — дрожащим голосом спросила Лиза.

— Совсем рехнулась девка! — развеселился мужичонка и даже всплеснул руками.

— Ты ж сама стенала — предков тебе подавай. Вот я и явился, так сказать, по зову крови. А ты — обзываться! Нехорошо, — он хитро подмигнул и погрозил корявым пальцем.

Лиза попыталась упасть в обморок, но не вышло. Крепкий молодой организм не желал терять контроль над происходящим.

— Я сошла с ума, да? — тихо спросила она.

— Сдурела! — рявкнул тощий предок. — Тебе такая честь выпала, а ещё нос воротишь! Говорят тебе, бестолковой — голос крови это. Удостоилась, значит. Совпало так. Сказывай, зачем звала.

— Я не звала, — помотала головой Лиза. — Всё как-то нечаянно получилось.

Она аккуратно подняла стул и осторожно присела на краешек, незаметно щипая себя за руку, чтобы убедиться, что не спит.

— А чем помочь можете?

— Во прыткая! — восхитился незваный гость. — Со страху помирала только что, и сразу — помочь ей. Ну ладно, сказывай, что у тебя.

— Мне рассказ написать надо. Про великих предков, но мои ничем не прославились.

— Тю! И только? Да посмотри, сколько книжек у тебя стоит, надергай из каждой по одному подвигу, такая былина получится, все обзавидуются.

— Я не хочу из книжек, — заупрямилась Лиза. — Мне бы про моих написать. Неужели за века никто из них не совершил ничего выдающегося?

— Почему не совершил? Я, например, одну бабу от снасильничанья спас, чем не подвиг? Выбирай, говорю: либо насилую, либо по согласию. Она подумала и выбрала по согласию. А мог бы и не спрашивать!

— Да, это подвиг, — задумалась девушка. — Кажется, я слышала о таком. Или читала, что ли…

Лиза окончательно оправилась от испуга. Она не пьяна и не под кайфом, это сто процентов. В версию о внезапном сумасшествии верить не хотелось. В конце концов, по телевизору только и твердят об НЛО, снежных людях и Вселенском Разуме. Может, её отчаянный вопль был принят самой структурой ДНК, и та решила ответить, по не понятным пока причинам. Да если бы это был бандит, подкрался бы незаметно, стукнул по голове и — привет. А этот грязнуля сидит с безмятежным видом, в зубах ковыряется.

— А отец с матерью где? — сурово спросил предок.

— Я одна живу, — пожала плечами Лиза. — Скажите, а вы привидение?

— Не совсем. Да, меня Тимофеем кличут. Я с тобой через память, которая в крови, разговариваю, но могу и заместо тебя побыть. Ты унутрь, я наружу. Можешь увидеть, как твои предки после меня жили. Кого-нибудь великого да сыщешь. Сынок мой, например. Таких дел наворочал, до сих пор люди помнят! Давай скорей соглашайся, а то уйду.

Лиза радостно раскрыла рот, но ничего не сказала. Снисходительная болтовня никак не вязалась с алчным огоньком, блеснувшим на миг в глазах мужика. Правда, он так быстро погас, что Лиза засомневалась, но соглашаться не спешила.

— А как я обратно вернусь?

— Делов-то, — протянул Тимофей. — Как пожелаешь, сразу и вернешься. Только не торопись. Мне тоже в таких хоромах пожить охота. Всю жизнь по чужим углам мыкался, да и под открытым небом ночевать изрядно приходилось. Судьба у меня, ясно? Хоть на старости лет в неге поживу, что ли…

— Я не хочу, — наконец решилась Лиза.

— Да ты чего, девка, сама ж помочь просила, теперь на попятный?

— Изыди, — Лиза топнула ногой. Предок начал медленно таять в воздухе, злобно и разочарованно глядя на неблагодарную правнучку.

— Жаль, — вздохнула девушка. — Так и не побываю в прошлом… С другой стороны, оно мне надо?

Решительно развернувшись к монитору, Лиза начала набирать текст.

«История показывает, что Русь всегда испытывали на прочность. Междоусобные войны, татаро-монгольское иго, опричнина, кровавые бунты и почти постоянные войны с соседями. Мои предки выжили, несмотря на суровый климат и нечеловеческие условия. Только великие люди могли перенести такие испытания и сохранить для потомков поистине великую культуру…»

* * *

Лизе присудили второе место. Несколько дней спустя, ведомая смутным беспокойством, она нашла в Интернете галерею портретов знаменитых людей России и начала открывать их один за другим. Процесс оказался долгим, но наконец Лиза нашла, что искала. Сходство было неоспоримо, хоть художник изобразил более благородные черты. С экрана компьютера на неё мрачно смотрел Степан Тимофеевич Разин.

Мегалодонт. Хитрецы

Был сотрудник НИИ-40 Ким Сергеевич Флюсов дураком, был. Но не остался им.

Учился в школе плохо, из института едва не выгнали несколько раз.

Зато красив и обаятелен был Ким Сергеевич. А потому, когда однажды к его матери пришла подруга и привела дочь, шанса своего не упустил.

* * *

— Ты уж Марину-то не упусти, — советовала мать Киму, когда гости ушли. — Работает она на важном правительственном объекте. Где точно, даже мать её не знает. Но Зоя говорила, что получает она в неделю столько, что тебе десять лет откладывать. Может, устроит.

Понравился Марине Ким. Сама она работала в НИИ-40 уже больше пяти лет. И могла устроить протекцию. Что и сделала — после нескольких месяцев встреч и свиданий.

Не каждый, ох, далеко не каждый мог попасть в это НИИ. Теоретически его вообще не было. Нельзя было прийти и сказать: можно к вам устроиться? Туда могли только пригласить, да и то после негласной тщательной проверки. Помогла Марина. Да и чист, в общем, был Ким. Ну, а отсутствие талантов сумел скрыть до поры до времени.

* * *

…деятельность сотрудника Васильева подвергнуть тщательно му расследованию, ввиду его неблагополучия…

Секретная директива руководства НИИ-40

* * *

Работа в тягость не была. Только немного напрягала секретность. Ну, а о существовании ещё одной ветки московского метрополитена, по которой он теперь попадал на новую работу, Ким догадывался и ранее.

Пока к нему присматривались, не допуская к сложным работам, Ким выполнял роль «подносчика ключей». Денег платили много, и он молил об одном — чтоб подольше не узнали о том, что он мало что помнит из институтской программы. Марину-то легко обмануть было, вешая лапшу о собственных устремлениях, взятых, по большей части из украденных из архива ещё на первом курсе дипломных и кандидатских работ.

Совершенно случайно познакомился Ким с Лёхой Васильевым из восемнадцатой лаборатории. Тот тянул свою лямку в НИИ уже шесть лет. Ну, слово за слово, в курилке, пришлись друг другу по душам. Стали дружить.

Как-то, примерно через год, Лёха пожаловался Киму: «Расследуют меня…»

Ким пожал плечами, щёлкнул окурком в пепельницу, протянул:

— Сволочи все. Меня до сих пор в подсобниках держат.

— И ещё годик продержат. Как минимум, — пообещал Васильев.

— Да пусть. А тебя-то за что обследуют?

— Пропали кое-какие разработки. Мне Жанка по секрету сказала. Меня подозревают. Хотя я ни сном ни духом, даже не знаю, о чём речь идёт.

Ким покрутил головой.

* * *

— Всё нужное установлено. Нам только кнопку нажать

— Ну, Лёха, ты дал. Как ты смог переходник стащить?

— Давно готовился. Не хочу я тут горбатиться на государство.

— Подумать только! «Машина времени» у тебя в квартире…

— Думать поздно. С минуты на минуту всё поймут, Ким.

— Руки в ноги тогда?

— Да, бежим…

(Разговор двух мужчин, услышанный лицом бомж Степаном Кирьясовым в Тихвинском сквере на скамейке, седьмого апреля 2045 г.)

* * *

Только через два года после знакомства Лёха посвятил друга в свой план. И успели-таки они перетащить домой к Васильеву установку. По деталям, заменяя их макетами. Как раз она не работала, что-то случилось. Что — Ким не интересовался, хотя усилиями давно реабилитированного компаньона уже три месяца как работал с ним в одной лаборатории.

Во всяком случае, была установка обесточена и опечатана, а смежники вовсю авралили, налаживая для неё какой-то принципиальный контур. Самые подходящие условия для знающего человека, чтобы вытащить нужные агрегаты и поставить вместо них муляжи.

Ну, словно, холодильник из промтоваров украли. Ночною порой…

* * *

Личность убитого: Васильев Алексей Аристархович. Время предполагаемого убийства: 3.20–3.30

(из милицейского протокола)

* * *

И ринулся Ким Сергеевич в прошлое. Лёха свои разработки в НИИ уничтожил, муляжи — не электронные платы, догонять Кима не на чем. А в будущем прошлом он обо всём позаботится…

Переходник он поместил в свой старый школьный ранец, закинул на плечи. Словно в турпоход собрался. В палеоцен. Где жили его любимые по фотографиям в детской энциклопедии мегалодонты и прочие твари.

А с Лёхой нехорошо, конечно, получилось. Да и не попал с первого раза по неопытности…

* * *

Пострадавшему нанесено семь ножевых ран в область спины.

Задето лёгкое, сердце. Сломанный о ребро нож оставлен на месте убийства…

(из милицейского протокола)

* * *

— Петя, если б у тебя была машина времени, чтоб ты сделал?

— Я помогал бы историкам восстанавливать ход истории

— А ты, Вася?

— Я бы спасал из прошлого гениев и хороших людей, которые нечаянно умерли не своей смертью.

— А ты, Ким?

— Я б полетел в будущее и привёз бы лекарство от смерти…

(из воспоминаний Кима о начальной школе).

* * *

Не дурак был Ким. И полетел он не в будущее. И не в палеоцен.

А отправился в недалёкое прошлое. И там обосновался. Хорошо обосновался.

* * *

— Гений человечества Ким Сергеевич сейчас перед вами, уважаемые телезрители. Ким Сергеевич, расскажите, как вам приходят в голову ваши идеи?

— Они теснятся в моей голове, время от времени выплёскиваясь наружу…

— Вы названы Леонардо да Винчи двадцать первого века. Вы считаете себя гением?

— Н-ну-у…

(из программы «Доброе утро» от 05.03.2004).

* * *

Не правы те, кто говорит, что всего добиться можно только самому, ох, не правы.

Путешествовал Ким по эпохам и периодам и воровал. Украл он литературные произведения разных авторов. Выступил сценаристом многих фильмов. Даже несравненным кубиком Рубика не побрезговал. Теперь мир знает Ким-кубик.

Много идей, достижений похитил Ким. Гением стал. Жил в почёте и уважении. В богатстве.

И ничего почти не менялось — ошибался Брэдбери. Бабочек можно было давить сколько угодно. Разве что названия некоторых улиц менялись.

Не остался Ким дураком, мечтающим спасти мир от смерти. Одного только не учёл…

* * *

— Эй, Бут! Куда сегодня? — крикнула красивая девушка в мае 2056 года.

— На факультатив по темпоральной физике.

— Опять? Полетели лучше ко мне! Предки на даче.

— Не…

— Что же ты хочешь от жизни тогда, Бут?

— Машину времени изобрести. Говорят, это возможно.

— Зачем она тебе, глупый?

— Знаешь, был гений в начале века, Ким да Винчи?

— Знаю. По истории проходили.

— Я его убью, а изобретения себе присвою.

— Ну, хитрец!

— Да шучу… Я лучше лекарство от смерти отвезу предкам. Ладно, мне пора. Пока!

Александр Ладейщиков. Очень удачная вылазка

— Вильям! Вилли! — неприятный женский голос прорезал ночную прохладу. Женщина с бутылкой пива стояла на крыльце сборного щитового домика, на самом краю огромного кукурузного поля.

Мальчик и не думал откликаться.

В ясном ночном небе сияла мёртвая Луна, словно полновесный серебряный доллар. Тихо покачивались налитые початки, в ночи стрекотали ошалевшие цикады.

На даме была красная майка с изображением Микки и потёртые джинсы. Лицо выглядело помятым, глаза блестели после бутылки крепкого пива.

— Вилли! Немедленно домой! — она продолжала голосить на все поле — так, что, должно быть, и в перелеске было слышно. Это там, где вчера выставили посты солдаты доблестной американской армии. А, может быть, полиции. Люди в погонах, посетившие их скромное жилище, как водится, не представились. Но очень много расспрашивали.

Сегодня была тёплая летняя ночь. Тишина и лунный свет над таинственно качающейся кукурузой. А вчера, когда она, честно говоря, несколько перебрала пива, а отец мальчика и, соответственно, её муж, так и не явился домой, шуму было предостаточно.

Сначала в небесах раздался адский грохот. Словно военный самолёт падал сквозь облака, периодически пытаясь преодолеть звуковой барьер. Уж этот звук она знала — база военных находилась в десяти милях к северу, за фермерскими полями, у железной дороги. Громкие удары удалялись в сторону базы. Затем раздался взрыв. Или что-то, напоминающее взрыв.

Вилли сразу же выскочил на улицу. Розовый шар пламенел на северной стороне неба.

Потом пролетели самолёты. И пришли эти, в погонах — как да что, расспрашивали. Сказали, что потерпел аварию самолёт. И выставили посты. И патрули. Даром, что Мексика — граница рядом, база военная опять же. Американцы чувствуют себя, как дома: арендованные у Мексики земли вокруг базы засеяны кукурузой, временные строения, похоже, стали постоянными. Американские базы, раз появившись, укореняются в почву, словно деревья — выдрать их с места не представлялось возможности.

— Ага, — сказал Вильям. — Как же, самолёт. Вон сколько их в войну падало, не дотянув до базы, папа рассказывал. Никаких патрулей не было. Это прилетели марсиане. Недавно по радио рассказывали про марсиан.

Смышлёный мальчик. Куда же он исчез? На станцию что ли подался, в кинотеатр? Когда появится, высечь бы его надо.

Виллина мама открыла бутылку с пивом и приложилась к горлышку.

— Вилли! — хриплый голос вибрировал над полем…

* * *

Вильям полз по ночному лугу. Слева протекал ручеёк, справа что-то колосилось, в темноте ничего не разглядеть. Низина удобно скрывала мальчика от посторонних взглядов. И пусть намокли штаны от ночной росы, а коленки брюк приобрели зелёный травяной цвет (мама убьет, точно), но уж он-то доползёт, он упрямый. Скорбно сиял серебряный кружок Луны. Во тьме что-то пролетело — низко, над самой землей. Страшно пискнуло, задев стремительным крылом по макушке. Мальчик от ужаса вжался лицом в траву, очки впечатались в переносицу. Вспотевшая от страха ладонь сжимала отцовы пассатижи, ручки которых были аккуратно обмотаны черной изолентой, приятно пахнувшей машинным маслом.

В темноте чёрной горой лежало что-то закруглённое, наискось ушедшее в землю. Поверхность аппарата змеилась трещинами, сквозь которые выплеснулось содержимое — чудовищной путаницей проводов и осколками битых экранов, прямо на землю. Рядом с этой страшной горой краснел огонек сигареты. Кто-то стоял в темноте и курил.

Мальчик затаился. Над его головой мотками висела колючая проволока, но он удобно лежал в низине, образованной ручейком. К горящему огоньку кто-то подошёл. Тени о чем-то пошептались, стали смещаться направо, постепенно скрывшись за темнеющим в лунном свете силуэтом упавшей с небес конструкции. Вилли расслышал только слово «тарелка», и еще «русские» и «Эйзенхауэр», но за два последние он не ручался. Наконец всё затихло.

Он попытался пошевелиться, сделал движение телом вперёд, но штаны зацепились за проволочную колючку: ткань громко треснула. Мальчик дёрнулся, пробежал на четвереньках несколько метров и налетел на выпавший развороченный шкаф с перекорёженными дверцами.

Постанывая от ужаса, Вилли попытался оторвать какую-нибудь деталь, но ничего не получалось. Наконец, он вцепился отцовским инструментом в плоскую коробочку и вытащил её по металлическим пазам, обрывая провода и какие-то прозрачные лески. Засунув коробочку в карман куцего нелепого пиджачка, мальчик оперся рукой о траву. Ладонь нащупала нечто продолговатое, похожее на батарейку для китайского фонарика. На донышке изделия в лунном свете переливалось и светилось перламутровое окошечко. Вилли засунул таинственный предмет в задний карман коротких заношенных брючек.

Вдалеке раздались шаги. Мальчик метнулся было влево, но попал рукой во что-то липкое. Он поднес руку к самому лицу: ладонь была в темной, пахнущей кровью жидкости. Сходя с ума от страха, Вильям вспомнил все-таки про низину, по которой он прополз сюда, и, поскуливая, ринулся под колючую проволоку. Он улепётывал — когда на двух, когда на всех четырёх конечностях — и, изредка поднимая голову, видел, что спасительный перелесок медленно приближается. Откуда-то взявшийся прожектор ощупывал поле и кустарники, однако мальчик успел юркнуть в кусты и затаиться.

* * *

— А, заявился! Мокрый, грязный! И где тебя черти носят! Весь в своего папашу, — орала мама. Поблёскивая очочками, он стоял в своём мешковатом пиджаке, опустив голову в пол, — Снимай штаны, буду стирать! И на заднице заштопывать! Порвал-то как — воровать апельсины, что ли, на станции лазил?!

Вилли снял брюки и отдал маме. Потом поднялся наверх, и, умывшись в тазу с водой, юркнул под одеяло. Всё закончилось, в сущности, пустяком. Отца дома не было, мать покричала и успокоилась.

Вильямова мамаша, по убытию отпрыска наверх, кинула грязные брючки мальчика в большой таз, там что-то сильно звякнуло. Перочинник, что ли, негодный мальчишка с собой таскает? Заинтересовавшись, она взяла одёжку и выудила из кармана какой-то продолговатый предмет. Долго рассматривала у настольной лампы блестящую перламутровую наклейку на его донышке. Казалось, что в объёмной фактуре наклейки мельтешили какие-то рисунки и звёздочки. Вот мелькнули иероглифы, затем буквы, очень похожие на английский алфавит, но она ничего не поняла. Наконец, буквы видоизменились, и она прочла: «Элемент питания субъядерный». Женщина взяла бутылку пива, открыла её, отхлебнула из горлышка.

— Понаделают сувениров для детей, — проворчала она, — Марсиане всё на уме, наслушался радио. Ну что ещё взять с этих Гейтсов…

Затем она открыла ручкой швабры дверцу печки и кинула сувенир в огонь. Шипя и дымя, он медленно расплавился.

Вилли спал, улыбаясь во сне. Его рука сжимала спасённую чёрную коробочку с круглым сияющим кристаллом внутри. Ему снилось, как он уедет в Штаты и поступит в электротехнический институт, где его будут уважительно звать Билл…

Скрофа. О, щит!

— Не видать тебе моей Астрид как своих ушей! — горячился Харальд. — Не пара ты ей! Нет в тебе ярости воинской! Все наши мужчины моря бороздят, саксов грабят, а ты всё в кузне своей отсиживаешься!

Харальд бухнул кулаком по столу так, что посуда подпрыгнула:

— И ладно бы ты мечи ковал! А то игрушки какие-то делаешь! И как тебя тогда Рюрик в дружину свою взял?

Скьёльд вздохнул и стал изучать потолок. То, что он прослужил у Рюрика двенадцать лет, ходил не в один поход под его началом, и под началом Олега — родственника Рюрика, покорил несколько городов, упросил князя отпустить его, и князь отпустил его с почётом — это, в глазах Харальда, да и многих других, особой роли не играло. Викинг, сын моря, должен жить боем и умереть с мечом в руках, на палубе драккара или на трупах врагов на поле брани. Только неистовые воины достигают чертогов Одина. И как может мужчина в самом расцвете сил повесить меч на стену и пропадать целый день в кузне? Кузнец, кующий оружие, окружён уважением. А Скьёльд увлекался другим. Однажды ему довелось побывать во дворце византийского императора и беседовать с одним учёным механиком. Все эти механические игрушки вызывали в нём, громадном мускулистом воине с холодными голубыми глазами, неподдельный интерес. Но как объяснить всем, что он уже навоевался вволю, что прежний отрок вырос и поумнел? Что понял он, что в жизни есть что-то поважнее, чем махать мечом, расшибать чужие головы и помереть где-нибудь бессмысленно, но со славой.

— Я не отступлю, Харальд. — Скьёльд жестко посмотрел в глаза потенциальному тестю. — Астрид мне нужна, и никто более. Она мне обещана её отцом с детства, её я ждал, и никого более. Потому до сих пор и не женился. И если надо тебе доказать, что воин я не последний в этих землях, то сделаю всё, что ни попросишь.

Старый Орм, отец Астрид, умер пять лет назад. Харальд был его родным братом, и пообещал брату заботиться о его семье: любил Астрид как дочь, а потому мог говорить «моя Астрид». В глазах Харальда промелькнула лукавая искорка.

— А коли так, приходи завтра поутру к пристани. Там я тебе своё решение и скажу.

На улице к Скьёльду подошли старые другзья — Фарлаф и Стемид.

— Что случилось, дружище?

Скьёльд кратко пересказал им разговор с Харальдом. Помолчали. Потом Стемид осторожно сказал:

— Мы не хотели тебе говорить, но, по слухам, Харальд обещал руку Астрид Ульву, сыну ярла Торвара. Но так просто он отказать тебе не может, хоть твой меч давно уже не покидал ножен: он знает, что тебя лучше не гневить. Даст он задачу непосильную… ты её либо не выполнишь, либо погибнешь — тогда у него руки чисты.

— Что он может мне назначить? — проворчал Скьёльд — Остров разграбить? Драккар врага привести в гавань? Взять штурмом крепость саксов или германцев?

Поутру у пристани собралось народу сотни полторы. Пришел даже ярл Торбранд, что готовился выйти через пару дней в очередной поход. Когда-то Скьёльд ходил вместе с ним на его драккаре, и ярл искренне огорчился, когда его сотоварищ решил уйти на покой.

На середину вышел Харальд.

— Скьёльд! — тот вышел из толпы и встал напротив.

— Я обещаю отдать тебе руку приёмной дочери своей Астрид, если выполнишь мою задачу. Согласен ли ты на это?

— Согласен. — спокойно кивнул Скьёльд под скрестившимися на нём взглядами.

— Ты должен… — Харальд сделал паузу, победно обводя глазами собравшихся, — повесить свой щит на воротах главного города ромеев! По праву сильного!

В наступившей тишине было слышно, как кто-то ахнул и крепко выругался.

Небо рухнуло на Скьёльда.

Щит! На воротах Константинополя! Лучшей крепости мира! По праву сильного! И он на это согласился! Добровольно! Безумец…

Но отступать было некуда.

— Я сделаю это, — глаза их встретились, — но где порука, что ты за это время не отдашь Астрид другому?

— Клянусь Одином!

— А я прослежу, чтобы всё было по честному, — подал голос ярл Торбранд. — Три года тебя будет ждать Астрид, потом Харальд будет свободен от своего слова. Или пока ты не погибнешь.

Они снова встретились глазами.

«Не получишь её, недостоин ты… Сдохнешь где-нибудь, а её я отдам сыну ярла. А у тебя кишка тонка…» — читал Скьёльд в глазах Харальда.

«Хрен тебе, старый хрыч. Ещё посмотрим, кто раньше уйдёт к Черной Хель…»

* * *

Скьёльд сидел на берегу, кидал мелкие камешки в воду и размышлял.

«Константинополь слишком велик, тут нужно большое войско. И ведь всё предусмотрел, старый хрыч, да сожрёт его Фенрир! По праву сильного! Так-то можно было бы повесить тишком щит на ворота, да и уйти. Да… Нужно идти к Рюрику, да и Олег всё зовёт к себе в дружину. Только они могут собрать войско, достаточное для штурма. А уж как Рюрика или Олега толкнуть на это — как-нибудь справлюсь…»

Потухшая было искорка надежды начала разгораться с новой силой. Через пару месяцев Скьёльд и примкнувшие к нему воины, желающие подзаработать у князя руссов, да и просто засидевшиеся дома, сходили с палубы лодьи на пристань Киева. Среди прочих, в дружине Скьёльда были Фарлаф и Стемид.

* * *

За следующие два года он много чего успел.

Во-первых, вступил в княжескую дружину. Рюрик к тому времени уже умер, а сын Рюрика, Игорь, был еще мал, потому правил Олег, двоюродный дядька Игоря. В своё время они немало повоевали вместе, не раз спасали жизнь друг другу. Олег обрадовался приезду старого товарища и сразу поставил его воеводой.

Во-вторых, через полгода добился назначения охранять южные рубежи Руси. Оттуда он слал князю вести, в которых расписывал притеснения русских купцов в Царьграде и набеги степняков, которых (ясное дело, больше некому) подкупили ромеи. Благо причин для размышлений было больше чем достаточно — ромеи ревниво относились к появлению молодого и крепкого соседа.

В-третьих, Скьёльд умело организовал защиту рубежей, и сомневаться в его верности никому и в голову не приходило. С ним старались завести дружбу, к его мнению прислушивались.

— Ты с ума сошёл, что ли, воевода? — Олег даже привстал на лавке — Пойти походом на Царьград? А сколь наших воинов погибнет? Царьград-то тебе не деревенька. Рано пока, силёнок у нас еще пока маловато. Вот через пару вёсен приведу дружины из Нова Города и Изборска — вот тогда…

— Купцы наши жалуются — нет сил, говорят, терпеть более. Греки и в торговых делах их притесняют, и препоны чинят на каждом шагу. Даже в баню в Царьграде не пускают! Я тут перебежчика тебе привёл: сказывает, что сам видел ромеев, когда те передавали деньги степнякам, чтобы грабили они нас.

— Правда это? — Олег вперил очи в маленького человека, который стоял позади воеводы.

— Истинная, княже. Деревеньку-то нашу пожгли, людишек посекли, а нас вот в полон увели. Там и видел я это. Перун свидетель!

— А как из полона-то ушел?

— Так воевода-батюшка и освободил. Ночью напал на степняков и посёк их всех.

— Ночью? — князь поднял бровь.

— Ночью. Спящих. Без жалости, — медленно произнёс Скьёльд. — Так же, как они наших убивали, — предупреждая слова Олега, произнёс воевода. — Так и мы будем. Ты спроси лучше, сколько я ратников за год потерял?

— И сколько?

— Сорок два. На всём южном рубеже. А под копье поставил почти две тысячи. А дрался бы грудь на грудь — положил бы сотни. Вот и считай.

— Добре, Скьёльд, — князь внимательно посмотрел на старого друга, — только Царьград велик зело. Одной только отвагой город не возьмёшь — надобно что-то поосновательнее.

— А это, князь, уже моя забота. Казна пустая, да и ромеев надо охолодить. Войска у них сейчас мало — воюют они с арабами, франками, булгарами и между собой. Если придём быстро, они супротив нас ничего не выставят, не успеют. Я это точно выведал. Верь мне, княже. Я тебя никогда не подводил, не подведу и в этот раз, — Скьёльд выдержал долгий взгляд Олега.

— Ладно, воевода, — махнул рукой Олег, — собирай ратников. Прав ты — Перун не оставит нас. По весне двинемся, Скьёльд…

— Зови меня Свенельд, князь. Так меня мои ратники зовут, не могут выговорить моего свейского имени.

— Свенельд? Ну, пусть так… И часто у вас имена меняют?

— Нет, нечасто, — отмахнулся Свенельд, — только у кого имена на русский лад трудно произносятся. Вот есть у меня воин по имени Хринг, так его сделали сначала Хренгом, а потом и вовсе…

По весне почти две тысячи лодей пошли вниз по Днепру.

* * *

Ромеи закрыли врата, перекрыли гавань Золотой Рог цепями, и приготовились к долгой осаде. Олег приказал жечь предместья, надеясь выманить греков из города, но те не высовывали носа за стены.

— Стены надо пробить, — пробасил Фарлаф.

— Только как? — откликнулся мрачный Стемид. — Ты видел их стены? Время дорого, скоро ромеи соберут войско и подтянут его к городу.

— Тогда корабли бы хорошо запустить во внутреннюю гавань.

— А как? Цепь железная, толстая. Посуху, как телеги, лодии не пустишь же…

— Посуху? — в голове Свенельда появилась мысль — Посуху…

Утром перепуганный спафарий ворвался в покои императора:

— Багряноносный… Взгляни… Там русы плывут по полю!

Поле было покрыто двигающимися лодьями русов.

— Это святой Димитрий! — перекрестился митрополит. — Пришёл наказать нас за грехи наши…

Император Лев посмотрел на окружавших его людей — у многих был в глазах суеверный ужас. Ему и самому было не по себе: в пришествие святого Димитрия он не верил, но если эти варвары сегодня придумали такое, то что они придумают завтра?

* * *

— Чем наградить тебя, воевода, за смекалку да за храбрость твою? — Олег был в прекрасном настроении.

— Выполни, что обещал мне, а более мне ничего не надо, — поклонился Свенельд.

— Ты про щит-то твой? Мелочь какая… Я тебя про настоящую награду спрашиваю!

— А более мне ничего не надо, — повторил Свенельд.

— Ну что же, я обещал тебе повесить щит на воротах, я слово своё сдержу, — глаза Олегу вдруг стали жёсткими.

— Взять его! — рявкнул он.

Свенельду заломили руки, забрали оружие и поставили перед князем.

— Дайте его щит, — князь повертел его в руках. — Щит как щит. Вот только как-то уж усиленно ты меня толкал на войну с греками, — Олег заглянул в глаза воеводы, — Почему?

— Греки… враги… наши… — прохрипел Свенельд.

— Враги, — согласился Олег. — А с кем ты в сговоре был? Кто тебе письма подмётные писал? Зачем толкал меня на войну с греками? Надеялся, что погибну я под стенами Царьграда? А воев зачем столько воспитал, преданных тебе? Хотел на моё место встать?

— Нет, княже… не было… у… меня… умысла… против тебя…

— Как думаешь — поверю я тебе? — Олег обошёл вокруг скрученного воеводы. — Как переводится твоё имя со свейского? Скьёльд — щит по-росски. А я тебе обещал повесить щит на воротах Царьграда… Вот и повешу, слово князя — крепче камня.

Скьёльд закрыл глаза. Значит — всё напрасно? Значит, всё зазря? Князь приревновал к его славе? Послушал наветников? И теперь его повесят на воротах? То-то обрадуется Харальд… Щит! О, мой щит! Значит, не судьба тебе висеть на воротах…

— О, щит… — простонал он.

— Награжу тебя, как ты заслуживаешь — услышал голос Олега. — А ну, подать сюда петлю на шею воеводы нашего верного!

«Глупо! Как же глупо всё получилось…» — мелькнуло в голове Скьёльда.

На шею что-то надели, что-то стукнуло по броне. Внезапно руки, державшие его, разжались. Скьёльд открыл глаза — Олег улыбался от уха до уха. Он посмотрел на грудь: на шее висела золотая гривна — высший знак отличия воина.

Ещё не веря, огляделся вокруг. Все были с довольными рожами, особенно Фарлаф и Стемид, что стояли рядом с князем. Олег поднял руку — все замолчали.

— Не мог я отпустить воеводу без награды. Даже если он того не хотел. А ещё жалую веси возле Изборска, куда назначаю тебя воеводой. И мехов, и каменьев, и людишек. Прости, что пошутковали малость, — улыбнулся князь.

— Эй, прибить этот щит над воротами!

Один из отроков взобрался по лестнице, и скоро щит красовался на воротах.

— Слава! — вои ударили мечами в щиты

— Рулав! — крикнул Олег. Молодой воин вышел из толпы.

— Поедешь со Свенельдом, подтвердишь этому… как его…

— Харальду, — подсказал ухмыляющийся Фарлаф.

— Вот-вот, Харальду — что его зять выполнил задачу.

— Бери свою Астрид, — обратился князь к Свенельду, — и езжай в Изборск. Верю, что служить будешь мне верно.

К воеводе вернулся дар речи.

— Благодарствую, княже. Не посрамлю. А теперь дозволь, княже, ещё кое о чём попросить.

— О чём? — сощурился Олег.

— Отойди, сделай милость, — ласково попросил Свенельд, забирая плеть у одного из воинов, — отойди. Мне тут надо друзей уважить!

Фарлаф сообразил первый и пустился наутёк, Стемид побежал после пары ударов. Князь с войском, греки со стен и простой люд долго хохотали, глядя, как Свенельд с руганью гонялся за Фарлафом и Стемидом.

— Вот уж действительно — «О, щит!», — простонал сквозь слёзы Олег.

Elrik. Рагнарёк

На крепостной стене стояло двое мужчин. Один высокий, широкоплечий, с сильными мускулистыми руками. На голове конический шлем, по ободу которого начертаны руны. Прищуренный, как у кота, взгляд, зоркие серые глаза, красивый, немного вздернутый нос и широкая борода, придававшая всей внешности свирепость.

Второй — почти на голову ниже первого. Узкие плечи, сухощавое тело, тонкие руки, в которых явно чувствовалась смертельная опасность, опасность не от силы, а от скорости действий и ловкости. Худощавое лицо с карими, неожиданно мягкими, как у оленёнка, глазами, а под правой щекой — маленький шрам в виде звёздочки.

Худощавый поглаживал щетину и слушал дивную песню высокого человека. Песня парила в небе, как орёл, ловящий потоки воздуха. Певец смотрел вдаль, а песня лилась из его уст — медленно и c неподдельной грустью.

Человек, окончив песню, вынул меч, придирчиво осмотрел и, уткнув остриём в пол, облокотился на эфес. Улыбнувшись белоснежно, певец повернул голову к слушавшему его спутнику.

— Хорошо поешь, Хеймдаль, — завистливо сказал слушатель.

— Спасибо, Элрик.

Человек, которого Хеймдаль назвал Элриком, повернулся к нему и, прислонившись плечом к зубцу стены, отцепил от пояса небольшой бурдюк. Пробка с чмоканьем высвободилась из горлышка: человек глотнул пару раз. Предложил Хеймдалю выпить, но тот отрицательно покачал головой.

Закрыв бурдюк, Элрик заметил:

— Послушай, бог бдительности, я знаю — у тебя работа такая, нужно всё время быть начеку. Но сегодня, наверное, опять не предвидится Рагнарёка. Тем более, что Локи сидит в кандалах, а Фенрир навряд ли сможет перегрызть цепи.

— Почему ты так заговорил, Элрик? — спросил его Хеймдаль. — Ты же знаешь, раз на раз не приходится.

Эйнхерий поправил свои длинные, чёрные как смоль, волосы. Взяв в руки лук, начал снимать с него тетиву.

— Просто ты уже триста восемьдесят лет стоишь здесь, а толку никакого, хоть сам зови Фенрира.

Хеймдаль сдержанно рассмеялся.

— А тебя не страшит Рагнарёк? Или есть сомнения, что он наступит?

— Ты же знаешь, что нет. Но, наверное, сегодня он точно не наступит.

— Почему?

— Ну, хотя бы даже потому, что Хель сегодня рожает!

Элрик гулко захохотал, а Хеймдаль лишь саркастически улыбнулся над шуткой.

— Я знаю, почему ты говоришь, что Рагнарёка сегодня не будет, — Хеймдаль с угрозой посмотрел на Элрика.

— Почему? — с опаской спросил тот.

— Потому, что ты, выродок, — Хеймдаль сделал паузу, как бы желая узнать, какова будет реакция лучника, — хочешь побыстрее наесться и напиться в Асгарде!

Побледневший Элрик, услышав раскатистый смех бога, поначалу лишь вымученно улыбнулся. Но затем, придя в себя, рассмеялся.

— Да, ты прав, но лично я не понимаю, как ты можешь стоять здесь и неустанно смотреть вдаль.

— Я уже привык.

— Но ведь там, внутри дворца Великого и Мудрого Одина, варится прекрасное мясо вепря, льётся рекой медовуха! Затеваются драки между самыми отважными воинами! Разве ты не хотел бы сразиться с ними, и победить их всех? Что может быть лучше этого? — горячо произнес Элрик.

Хеймдаль взглянул на него так, будто тот юродивый, и твёрдо, без сомнения в голосе, сказал:

— Долг. Вот что может быть лучше!

Элрик задумался. Затем решил прибегнуть к последнему доводу:

— Послушай, а как же вороны Одина, которые летают по всему свету и докладывают ему обо всём? Да и к тому же отец наш Один умеет видеть грядущее.

И снова Хеймдаль покосился на собеседника.

— Эх, Элрик, — вздохнул Бог бдительности, — ты что, дурак? Ты же знаешь, что вороны возвращаются к Одину вечером. А если враги нападут днем? А если Одина не успеют предупредить?

— Ну, хорошо, хорошо. С этим я промахнулся, — выставив перед собой ладони, согласился Элрик. — Но как насчет грядущего? Если Один захочет, то сможет сам без труда предупредить всех.

Хеймдаль рассмеялся — громко, раскатисто и так сильно, что его наверняка услышала Хель, что сидит в своём царстве мертвых, где трусы и подлецы корчатся в вечных муках.

— Он уже предупредил.

— Когда? Я что-то не слышал, — спросил Элрик.

— А кто, по-твоему, предрёк Рагнарёк?

И вновь Хеймдаль раскатисто захохотал, ещё сильнее прежнего, так что бедная Хель наверняка подпрыгнула от испуга.

Человек махнул на бога рукой и неспешно побрёл к лестнице, а Хеймдаль вновь устремил зоркий взгляд вдаль.

Оклик Хеймдаля достиг Элрика посреди второго пролета. В голосе звучала какая-то необычная, тревожная нотка, от которой он, резко развернувшись, стремглав помчался обратно.

— Что случилось? — выпалил он, добравшись до верха.

— Посмотри вон туда, — бог указал пальцем на какую-то точку, что стремительно приближалась к ним.

Элрик проследил за пальцем Хеймдаля и увидел приближающуюся фигуру человека. Этот человек был неимоверно быстр, как драккар, движимый силой Ньёрда. Огромной ширины плечи, внушительные пласты грудных мышц и валики мускулов на животе казались доспехами, а рыжая шевелюра трепалась на ветру, походя на костёр.

— Может, это Ольгред? — предположил Элрик.

— Ольгред не прибежит к нам с армией, — ответил Хеймдаль. — Посмотри на горизонт.

Элрик ойкнул. На горизонте показалось множество бегущих чудовищ, среди которых удалось разглядеть уродливых двухголовых троллей, похожих на айсберги — морозных, и на мшистые камни — горных гигантов. Остальных даже не хотелось рассматривать.

— Ну что — Ольгред? — ухмыляясь, спросил бог.

— Нет, — потрясённо ответил Элрик, — это Локи…

— Доставай свой лук, мой верный друг!

Бегущий к ним человек дико прокричал лишь одно слово, от которого у Элрика затряслись руки.

— Фенрир!!! Фенрир!!! — орал Локи. — Фенрир!!

Хеймдаль, опустив взор, протянул руку к поясу, на котором висел рог. Он поднёс его к губам и, надув щёки, протрубил. Звук оказался раскатистым и хриплым, но от этого у Элрика перестали трястись руки. И он натянул лук. И положил на тетиву стрелу.

Хеймдаль ещё раз протрубил в рог, от чего Локи застыл на месте, но его войско с шумом и гвалтом продолжало приближаться к стенам Асгарда.

Взор Хеймдаля упал на Локи, как бы предостерегая его от дерзкой попытки нападения, но тот лишь прокричал:

— Смерть Одину!

Хеймдаль опять протрубил в свой рог, возвещая Рагнарёк!

* * *

Небо над Асгардом…

* * *

Небо… Чистое, свежее и ярко-голубое небо стояло перед взором лежащего на земле Хеймдаля.

Прерывисто вздохнув, он начал медленно подниматься на ноги. Ветер колыхал растрёпанные в битве волосы, приятно холодил разгорячённое лицо, но вместе с тем, с каждым дуновением ветра или движением тела торчащая из груди стрела впивалась ещё глубже, принося жгучую боль. В воздухе витал аромат смерти, гари, крови и страха.

Вытащив стрелу и перевязав рану — повезло, смертоносное жало увязло в теле рядом с сердцем, но всё же не задело его, — Хеймдаль оглянулся. И ужаснулся представшей ему картине: всё, всё полыхало огнём, море трупов устилало землю, всю красную от пролившейся крови. Валгалла, эйнхерии, боги Асгарда, напавшие несметные полчища ада, чудовища, которых привел за собой Локи, — всё было недвижимо, всё умерло…

Подобрав с земли свой зазубренный и окровавленный меч, Хеймдаль бросил взгляд на труп огромного волка Фенрира, почти закрывший собою бездыханное тело Одина с разорванной волчьими зубами глоткой. Смахнув со лба кровь, Хеймдаль посмотрел на север. Христианский рай горел, весь объятый огнём, он полыхал, как огромное солнце на закате.

Усмехнувшись мысли, что христианский рай теперь больше похож на христианский ад, нежели на прекрасное обиталище святых, Бог побрёл к вратам, вернее к огромному пролому на этом месте. Проклятые чудовища разворотили их одним ударом, как будто это не врата Асгарда, а жалкая калитка деревенского пастуха. Тяжело передвигая ноги — видно, немало крови потерял, да и усталость к земле клонит, — он достиг пролома. Опёрся на остатки стены и начал взглядом искать тело эйнхе-рия, с которым встретил бок о бок пришествие Рагнарёка.

— Элрик! — устало крикнул Хеймдаль. — Где ты?

Не получив ответа, он оттолкнулся от стены и, перешагивая через трупы, пошёл искать своего друга. Ни у ворот, ни во дворце Валгаллы его не оказалось. Тогда он решил проверить крепостную стену. С трудом заставил себя туда забраться.

Трупы, кровь, чьи-то кишки, отрубленные головы, руки, ноги, кисти рук — сплошное месиво. Хеймдаль запрокинул голову к небу. Сильно зажмурившись, пытался сдержать слёзы, которые вот-вот хлынут из глаз. Нет, нельзя, не пристало богу рыдать и плакать

Переступая через трупы, он всё же не оставил надежд отыскать Элрика.

Пройдя почти всю стену, заметил человеческое тело, на котором лежал мёртвый двухголовый тролль. С трудом оттолкнув труп выкормыша Локи, Хеймдаль наконец увидел лицо своего друга. От правой скулы через всё лицо проходил живой разрез от меча, нос переломан, лицо всё в крови. Но самое страшное, что заметил Хеймдаль, это нож, торчавший из груди Элрика — вошедший почти по рукоять.

Но человек был жив!

Разбросав в разные стороны трупы остальных чудовищ, похоже, убитых Элриком, Хеймдаль устало уселся рядом с ним.

— Что ж, мой друг, видимо, только мы двое выжили, — горько произнёс он.

* * *

— Нет, — раздался хриплый, едва слышный голос. — Я уже мёртв, осталось только чуть подождать…

Хеймдаль улыбнулся, тепло и мягко, улыбнулся не как бог эйнхерию, а как друг улыбается другу.

— Не умирай пока, побудь со мной, — попросил бог

— Постараюсь, — слабо улыбнулся Элрик в ответ. — А пока… расскажи, чем всё закончилось? Мы выиграли битву?

— Нет, Элрик, мы проиграли битву.

— Но как? Ты же убил Фенрира, убили Локи, Хель мертва, я сам видел, как Тор размозжил ей череп, — недоумённо прошептал Элрик. — Каким образом мы проиграли?

— Все девять миров уничтожены, все! Везде разруха, смерть, мор, пожары. Локи добился своего, устроив миру Рагнарёк, Армагеддон, называй как хочешь.

— И что теперь?

— Теперь всё начнется сначала.

— Как? Каким образом?

Хеймдаль вытащил из-за пазухи тряпицу, в которой что-то было завёрнуто, укрыто до поры до времени.

— Что это? — нетерпеливо спросил Элрик.

Бог бережно раскрыл свёрток. Там была горсть земли и семечко какого-то растения.

— Один передал мне это перед тем, как начался Рагнарёк. Точнее, гораздо раньше, ещё когда я был ребенком.

Элрик рассмеялся через силу и спросил:

— И что ты будешь с этим делать?

— Он сказал мне: «Когда всё умрет, создай все девять миров заново».

Свернув материю и положив её за пазуху, Хеймдаль увидел, что лицо эйнхерия сильно побледнело, а дыхание стало совсем слабым:

— Элрик, ты умираешь…

— Ха… тоже мне, новость. Лучше спой мне, Хеймдаль. Спой о молодом отце нашем Одине, о том, каким мы его знали.

— Хорошо.

Хеймдаль запел. Песня полилась как весёлый ручеёк, после переросла в озеро, потом в море, и, следуя суровым своим словам, в океан, перейдя от радостных ноток к тяжёлым, патетическим.

— Как жаль, что мы проиграли, — тихо прошептал Элрик.

— Да, проиграли, — ответил Хеймдаль. И, хитро улыбнувшись, добавил:

— Но именно через проигрыш достигнем победы. И наши потомки будут ценить новый мир больше, нежели мы.

Лицо Элрика стало умиротворённым и спокойным, в застывшем взгляде отразилась благодарность. Бог окинул взглядом небо. Среди хаоса, смерти и разрушений небо над Асгардом было всё то же — чистое, свежее и ярко-голубое.

Следующая остановка — будущее

Андрей Лоренц (Яромир). Невозвращение

За окном лениво, как толстые коты, двигаются пушистые облака. Солнце умилённо гладит их по макушкам. А они подставляют бока и спины, толкаются, налезают друг на друга. Внизу, сквозь просветы, тёмно-зелёная земля кажется суровой и неприветливой, как болото, покрытое мхом. Хочется так лететь, и лететь… и никогда не приземляться. К тому же — я знаю, что ждёт меня по прибытии.

Только вот от себя не убежишь.

Наступает новый этап моей жизни. Позади осталось студенчество. Позади — защита с горем пополам диплома «по проблеме использования квазиэнергии в условиях пониженных температур высоких широт»… тьфу! до сих пор скулы сводит. А как же, сейчас без высшего — никуда. Без вклада, хотя бы мизерного, в науку никак не получить доступ к продлевающим жизнь технологиям…

Мне вообще-то было по барабану — когда ещё эта старость! Но заботливые родители, правдами и неправдами, благодаря знакомым и коллегам в комиссии, обеспечили место на престижной специальности «Квазиэнергия и телепортация». Из-за меня на целый год лишился возможности поступить один из круглых отличников, всю жизнь мечтавший о ней.

Вообще-то случай редчайший с тех пор, как стали использовать сканеры личности. Определяют предрасположенность к профессии, айкью и хрен знает что ещё. После введения обязательного сканирования в вузах ученых и инженеров осталось, как и должно было быть, намного меньше. То есть не больше десяти процентов от всего населения. Но это — десять процентов настоящих знатоков, горячо любящих своё дело. И вот… в этом элитном стаде завелась паршивая овца. Ещё в школе, на профтестах, комп выдавал лаконичный ответ: «Возможность развития в любом направлении». Как у большинства. С таким вердиктом нечего и мечтать о вузе. Но о тесте умолчали, не было и сканирования при поступлении. Был только всемирный научный авторитет профессоров Ефремова и Нестровой.

Их совместная работа по социологии, как часто говорили, перевернула мир — а я не мог понять в ней даже названия.

Теперь их нет. Экспедиция с целью образования первой марсианской колонии закончилась неудачей, и унесла жизни пяти тысяч лучших представителей человечества. Так говорили в новостях. А я стал сиротой в семнадцать лет.

Я любил своих стариков. В тот день я первый раз напился до потери сознания, а потом неделю не появлялся в универе. Встал вопрос об отчислении. Меня это отрезвило. Тогда твёрдо решил доучиться, чтобы не предавать их память, хотя и понимал, что это — не моё.

А тут ещё проснулась тяга к истории. Я часами копался в Сети по историческим сайтам. Представлял себя то гордым рыцарем, то свирепым викингом, то отважным римским легионером. Не важно, кем: главное, я чувствовал, что рождён в это время по ошибке, что моя эпоха, как минимум — тысяча лет назад. Помогали в этом и баймы, и фильмы. Но вскоре пришлось это оставить: учёба поглотила всё свободное время.

Теперь же, закончив универ и выполнив долг перед родителями, я вынужден отдавать долг Родине. На Таймыре строится крупный научный центр, и им уже необходим телепорт. Наспех выбранный дипломный проект сыграл со мной злую шутку: по распределению попал именно туда. Теперь предстоят пять лет работы посреди ледяной пустыни в компании людей, с которыми я вряд ли найду общий язык…

Весёлая перспектива!

Ближайший телепорт в Красноярске, а оттуда — два часа на автоматическом грузовом флайере над тайгой.

Два часа, в которые нечем заняться и не с кем поговорить.

Смотрю в окно. Теперь вижу там прекрасные неприступные замки, всадников с длинными копьями, несущихся навстречу шипастым и оскаленным, но тоже прекрасным, драконам… И на душе становится спокойней. Ну что такое пять лет? Не в тюрьме же. Есть же отпуск, причем довольно долгий — да и зарплата немаленькая. И с людьми как-нибудь притерплюсь. А там можно и второе высшее, историческое. И — археологом на Тибет. Не так давно недалеко от Кайласа нашли подземный город. По слухам, он перевернёт представления о современной истории, и, возможно, даже о науке…

Ладонь приятно холодит какой-то предмет. Опускаю глаза. Зелёная искорка камня на перстне норовит сверкнуть прямо в глаза: астроцит, синтетический минерал. «Очень красивый камень, и в цвет твоих глаз», — сказала Люба, когда дарила безделушку.

Люба, последняя моя девушка, студентка истфака, очень долго терпела меня. Дольше, чем остальные. Но и она не выдержала. Или это я боялся заводить прочные отношения, чтобы снова не потерять?

Люба… какое-то нелепое получилось у нас расставание. И кольцо в кармане — последнее напоминание о прошлой жизни.

Всё, хватит вспоминать.

Надо отвлечься: хотя бы проверить оборудование. Автопогрузчики тоже иногда ошибаются.

Над дверью красная надпись «В доступе отказано!». Глупая автоматика не пускает в грузовой отсек без спецкостюма. Дескать, отсек повышенной опасности. Беру костюм под мышку и пробую снова. Надпись меняется, дверь отъезжает в сторону. Разобранный и аккуратно расфасованный по ящикам телепорт скромненько пристроился в уголке. Внезапно освещение сменилось на красное. Противный голос приказал немедленно покинуть грузовой отсек: видно, система поняла обман. А вот хрен тебе! В хвостовой части нет сканеров. Постою там — может, успокоится…

Одинаковые контейнеры выстроились в две ровных колонны. Стандартные пиктограммки обозначают продовольствие. Понятно, провиант для многочисленных экспедиций и новых поселений. Чёрт! Проклятая автоматика не умолкает. Бубнит нечленораздельно, отсюда не разобрать. В самом конце контейнеры отличаются по цвету. Квадратные, высотой метра два. Подхожу. Наконец-то сирена умолкла…

Внезапно крайний ящик со скрежетом быстро поехал на меня. Одновременно сзади начали открываться массивные внешние двери. Авторазгрузка! Прыгаю в сторону. Но наперерез уже едет второй стальной куб. Успею… Твёрдая бесчувственная поверхность с силой бьёт в плечо. Под ногами стало пусто, а во рту солёно. Холодный ураган закружил в своих объятиях. Внизу — красивая и ужасающая картина тёмно-зелёных таёжных дебрей с проплешинами болот, и серебристая речка невдалеке. Оказывается, флайер сильно снизился.

Ужас неминуемой близкой смерти вместе с разрывающим веки ураганом вонзился в душу. Проклятый спецкостюм с парашютом остался у двери. Конец. Почему-то в обречённом мозгу не появляются воспоминания всей жизни. Наверное, слишком никчёмная? Только непривычно странное чувство эйфории.

Что-то толкает больное плечо. Опять этот долбаный ящик. Внезапная мысль: на каждом ящике — парашют. Хватаюсь за ручку. Если повезёт и удержусь… Резкий рывок раскрываемого купола. Руки едва не оторвались, немеют. Предательски слабеют пальцы. Вот на каждой руке уже держатся только три средних. По одному… срываюсь в бездну. Что-то резануло спину и бока. Теперь вишу на зацепившемся ремне штанов. Представляю, как глупо выглядит со стороны! Онемение в руках постепенно уходит. Теперь бы только забраться наверх, к стропам. По выступам и ручкам качающегося ящика кое-как залез на горизонтальную верхнюю площадку. Срываемый ветром, прижался всем телом, стараясь не смотреть за край и вцепившись в стропы. Но, чувствую, снижаюсь слишком быстро. По сторонам стремительно вырастают сосны и кедры. Кое-как встаю, держась за веревки. Удар.

* * *

Очнулся от того, что зубы отбивают чечётку. Стемнело, но вокруг достаточно светло: огромная круглая луна смотрит загадочно своими кратерами и морями. То есть, меня учили, что на Луне, земном спутнике, есть кратеры и моря застывшей лавы. И поэтому солнечный свет отражается неравномерно. Но на самом-то деле я вижу, что сверху недобро смотрит серебряный щит с изображением кровавой битвы людей — или тёмных богов, не разобрать. А то и вообще луна становится ликом древнего бога… нет, скорее богини. Есть в ней какое-то женское начало, даже женственное.

Свет мягкий и достаточно яркий. Почти как в пасмурный день — только тени чёрные, словно бездна.

Налюбовавшись вволю, я поднялся, чтобы осмотреться. Плечо ноет, на лбу шишка, наверное, с кулак, но серьёзного ничего. Кажется, мне откровенно повезло. Хотя какое там, повезло. Не схватился бы и не удержался бы на ящике, сейчас бы в полянку впитывалась маленькая красная лужа. При этой мысли плечи передёрнулись, отчего заныло больнее. В сердце начали закрадываться страх и одиночество. Издалека послышался вой… Стоп! Здесь должны быть люди. Не зря же сюда сбросили груз. Нужно дождаться, когда за ним придут.

Парашют уже распался. Как напоминание, осталось светлое пятно с подветренной стороны ящика. На следующий год на месте пятна трава вырастет гуще и выше, чем вокруг.

Чтобы согреться, решил походить. На поляну, достаточно широкую, с одной стороны клином врезается молодая рощица. В лунном свете проступили на противоположном краю рощи знакомые очертания. Контейнер. Такой же, как и мой. Только маркировка… Издали не разобрать, надо посмотреть ближе. Металлический куб со всех сторон густо зарос травой и молодыми деревцами. Ого! Да это ж двадцать два года назад! И, странно, пломба не вскрыта… Вдалеке мигнул красный огонёк, похожий на звезду. Но слишком уж низко, да и цвет больно яркий, не бывает таких звёзд.

Станция приближалась медленно, всем видом давая понять, что и здесь я людей не найду: повсюду — заросли кустов и деревьев, некоторые уже догнали по высоте окружающий лес. Сверху я принял её за неопрятный холм. Да и некогда было тогда разбираться в особенностях пейзажа. Похоже, и мой злополучный ящик уже никто не придёт забирать. Зачем же его сбросили на заброшенную станцию? Справа у входа стоит чудовищный угловатый погрузчик. С изумлением увидел в нём кресло и рычаги. Да он же ещё ручного управления! Да уж, здесь точно нет живых людей. Но должен быть хотя бы передатчик. Пусть древний — главное, чтобы работал. Станция выглядит нетронутой, хоть и заброшенной. Ворота открыты, но пройти мешает колючий кустарник. Кое-как продрался, царапая лицо и цепляясь одеждой. Приземистый модуль справа обозначен как столовая. Только сейчас сообразил, что просто дико хочу есть. Передатчик подождёт, столько лет ждал.

Дверь отворилась с надсадным скрипом, похожим на предсмертный. Первой в глаза бросилась архаичность дизайна. В такой старой столовой должен быть ещё склад с «консервированными» продуктами, так это называется. Тогда ещё не было синтезов. Надо же, представился случай попробовать настоящей еды. Сейчас такая только в крутых ресторанах.

Потыкавшись по запертым и просто приржавевшим дверям, всё-таки нашёл нужную. Благо не закрыта, но открывается внутрь, а с другой стороны чем-то привалена. С силой надавил. Дверь подалась всё с тем же надсадным скрипом. За ней что-то рухнуло. Склад встретил беспорядочно разбросанными ящиками, непонятными тряпками и каким-то странным запахом. А прямо напротив большой квадрат ворот зияет звёздным небом: на полу похожий, но искажённый — и цвета лунного серебра.

И чего ломился — не мог обойти, что ли…

Я остановился в центре довольно вместительного помещения. Большинство ящиков разломано и валяется в беспорядке. Как будто здесь что-то взорвалось или…

За одной кучей зашуршало. Послышалось сопение и ворчание. В ноздри с новой силой ударил этот странно узнаваемый запах… запах зверя. Глухой рёв, почти на уровне инфразвука. Из-за кучи выдвинулось что-то тёмное и начало вырастать. И вот уже на фоне ворот возвышается громадная фигура чудовища… медведь. Огромный и недовольный. Рёв стал громким и угрожающим. Он опустился на четвереньки и пошёл на меня. Я попятился, но сзади — завал. Колени предательски дрожат. А в мозгу обречённая мысль: только бы убил одним ударом, чтобы не больно, и не видеть, как чудовище отрывает кусок за куском от моего умирающего тела. Ноги стали ватными, будто поняв, что убегать бесполезно. До двери и до ворот примерно одинаково далеко. А зверь приближается всё быстрей, и всё больше свирепея. Я смотрел на него, не в силах сдвинуться. Вот он уже в пяти метрах, в четырёх… в трёх…

Медведь остановился и, не переставая реветь, закрутился на месте, словно пытаясь дотянуться до кусающей спину блохи. А в спине, я не поверил глазам, торчала стрела! Он снова поднялся на задние лапы, но смотрел уже не на меня. Свист, шмякаюший звук — и в глазной впадине возникло ещё одно оперение. Зверь взвыл уже жалобно и стал заваливаться в мою сторону, но я в оцепенении не мог сдвинуться. Слышал чей-то крик, но не разобрал, откуда и что кричат. Тело послушалось в последний момент, но было уже поздно. Огромная туша с размаху свалилась на меня. Грудь пронзила резкая боль, и что-то хрустнуло. Я не смог вздохнуть, а во рту вдруг стало солоно. Медведь дёрнулся в последней конвульсии, и новый приступ боли отправил меня в беспамятство.

* * *

Я открыл глаза и увидел плавно качающиеся ветви деревьев, а сквозь них небо. Ветви уплывают в сторону моих ног, а я лежу на чём-то мягком. Похоже, меня везут… или несут? О, господи, я же на медвежьей шкуре! Этот запах… ужасные воспоминания встали перед глазами. Я невольно застонал, и ребра заныли в ответ.

— О, очухался, Вортислав, он очухался! Ну и дал же ты, паря! Попёр прям беру в логово. Хорошо, мимо проходили. Мы тя когда увидали, ты ужо почти со светом белым попрощался. Ножки поджал, глазки закатал. И в луже какой-то странной. Хм… наверно, крыша худая там, а, Вортислав? Га-га. Только лук-то мой всегда со мной. Ты что ж не отпрыгнул-то, когда он на тебя мертвяком падать стал? Я ж кричал — прыгай, мол… а ты — как лягуха, в лёд вмороженная…

— Дубыня, перестань. Ты, когда бера первый раз увидел, тоже — не сразу на него с рогатиной.

— Да я чо? — он смутился, — А здоровенный был детина. Хозяин, сразу видно. И шкура вона какая! Ёрш обзавидуется. У него-то, поди ж, самая большая была, да вытерлась вся.

— Зверя без надобности бить не по Покону. А покон всего выше.

— Дык это ж не без надобности… А вот мы с Ершом за реку на кабана ходили. Кабан там крупный, породистый. Потому как дубов много и жёлуди… вот с яйцо куриное!..

Он рассказывал со смешками и шуточками об охоте и просто жизни. Видимо, нашёл во мне благодарного слушателя, так как передний, которого звали Вортиславом, насколько мне было видно, совершенно не слушал. Либо эти рассказы уже набили оскомину, либо он думал о чём-то более важном. И, вообще — голос этого Вортислава производил впечатление важного человека. Важного в том смысле, что от него зависит очень многое. Дубыня же, напротив, вызывал симпатию своей простотой и весёлым нравом. С его слов я узнал о Деревне на лесной речушке, и — что до ближайшего жилья и вообще цивилизации пешком дней пять, и это если без передыху. Слушал и слушал, но, в конце концов, ослабленный пережитым организм погрузил сознание в спокойный сон. Когда я проснулся на привале, ноздри щекотал запах, знакомый по фильмам и баймам. Только теперь запах дыма был не смоделированный, а настоящий, чёткий и насыщенный. Неужели я попал туда, куда с такой силой мечтал попасть?

В Деревне, после рассказа Дубыни, мужики в основном смеялись, а женщины сочувствовали. Но все с одинаковым интересом приходили посмотреть на нового человека. Видимо, нечасто здесь появлялись гости. Я несколько дней провалялся на печке в избе Вортислава. Он поил меня отварами и заставлял жевать какие-то корешки. Как ни странно, рёбра срослись на удивление быстро, и через неделю я уже не чувствовал боли при движениях.

Дубыня, натешившись славой спасителя, взял меня под свою защиту и заступался, когда мужики пытались подшутить или задраться. Он года на три младше меня, но с ним уже считались, как с мужчиной. Здесь вообще рано взрослеют. Иначе — не выжить. Дубыня же взрослость сочетал с детской весёлостью. Могучий, казалось бы, мужчина, он всегда собирал вокруг себя кучу детворы и каждому был приятелем. Он всюду таскал меня с собой и своим другом, Ершом. Ёрш, вечно лохматый и недовольный, чуть ниже и уже Дубыни в плечах, считался мастером налаживания ловушек и западней. Вместе они всегда приходили с добычей. Вот только постоянно соперничали и подшучивали друг над другом. Несколько раз, как рассказывали, доходило даже до драки. Но Дубыня не мог долго сердиться, и вскоре они вместе уходили на охоту друзьями. Я как-то незаметно стал частью их компании, а из обучающегося новичка — арбитром в их спорах и подколках.

О том, чтобы вернуться, я даже и не думал. Я наконец-то нашёл, что искал. Поисковые операции по моему спасению, если они были, уже прекратились. А, скорее всего, посчитали, что я вообще не садился во флаер. Обмануть электронику не так-то сложно — благо, погрузка полностью автоматическая. Так что меня почти ничто не держит. Я счастлив. Вот она — настоящая жизнь!

Вортислав — что-то вроде главы или волхва, длинноволосый седой старик с такой же длинной седой бородой. Я принял его за волхва сразу, как увидел: тем более, недалеко на возвышении стояли вкопанные кругом в землю деревянные чуры.

Капище.

Неужели здесь до сих пор сохранилось язычество? Но жителей ничуть не удивляло и существование внешнего мира. Они просто предпочитали с ним не связываться. И что-то в этом было непонятное…

Обычно, если случалось такое чудо, и учёные находили первобытные племена, то через год-два аборигены уже щеголяли в джинсах и жевали «стиморол». Здесь же у этих, вроде бы наивных, людей — как будто иммунитет к цивилизации. Более того, упоминание о ней считается стыдным, словно о собственном публичном позоре. Я пытался выяснить об этом у Вортислава. И он охотно рассказывал, как они сохраняют культуру. И по мере того, как я больше понимал эту философию, она мне всё больше и больше нравилась. Всё выстроилось в настолько стройную и законченную религию, что я не понимал, как люди не додумались до неё раньше. Не прост этот Вортислав, не прост… Если бы всё, что он говорит, поместить в Сеть… Вот только для этого придется воспользоваться плодами цивилизации. Надо подумать, как бы уговорить его.

— Люди сами должны это понять. Просто мы — первые, — говорил он, — если нас увидят или поговорят, то поймут. Но раньше или позже это произойдёт — неважно. Ты вот понял быстрее.

— Так то я — мне проще, я изгой. Хотя, может, и они поймут сами… но что-то сомневаюсь.

— Зря. Я ведь тоже не всегда был волхвом. Раньше был оператором связи с Большой Землёй на той заброшенной станции. И все жители Деревни — поселенцы с неё, и их потомки. Именно там должно было возникнуть поселение. Но мы ушли оттуда, когда поняли, как нужно жить. Я договорился, что буду выходить на связь раз в год. И хожу туда каждый год в один и тот же день. Теперь понимаешь, какое чудо, что мы тебя нашли? Тебя боги вели.

Я стоял поражённый. Так это не просто деревня, дожившая со своим укладом из древности до наших дней. Это целое поселение из таких же, как я, противников цивилизации, только они живут здесь уже лет тридцать, если не больше. И Вортислав сумел облечь в слова то, что давно вертелось у меня в голове — да я уверен, что не только у меня.

Да как! Он повёл за собой целое поселение, а ведь это около трёхсот человек! Эта религия выдержала столько лет. Люди жили в лишениях, и каждый день доставался тяжёлым, кропотливым трудом. Но никто и не подумал уйти и жить, как обычный человек, в уюте и комфорте. Наоборот, люди ревностно соблюдали Покон.

Нет, нужно постараться записать это всё и выложить в Сеть. Хотя бы втайне от него.

* * *

В конце лета объявили об имянаречении. Я читал об этом обряде. Даже видел фото и несколько видеороликов. Когда-то была такая мода, называть себя язычником, чтобы выезжать «на природу» не просто попить пива, а с умыслом — «проводить обряды». Но всё это, судя по тем кадрам, напоминало больше кривляние на такую-то тему. В том случае — на тему язычества.

Здесь же всё происходило по-настоящему. Перед заходом солнца люди собрались на капище. Горели костры, и с закатом обряд начался. Вортислав громогласно взывал к Велесу и другим богам, прославлял их. Рядом в готовности ожидали помощники, а вокруг — остальной народ. Я и несколько детей стояли поодаль и наблюдали.

Через некоторое время нам велели подойти. Помощники волхва вывели стоявшего рядом со мной угрюмого крепыша лет пяти в центр капища. Зычный голос волхва прозвучал торжественно:

— За смелость и силу недюжинную для лет своих нарекаю сего отрока Туром, сыном Любомира.

Ему ответил хор голосов:

— Будь славен Тур, сын Любомира!

Дубыня рассказывал об этом малыше. Незадолго до моего появления он как-то пошёл собирать ягоды недалеко от Деревни вместе с такими же детьми. Но когда пришло время возвращаться, пацана недосчитались. Отец убивался, но искать в ночь не стали. Дети часто умирали и пропадали здесь, а у него было ещё четверо. Если бы отец пропал, то их ждали бы голод и смерть. Но на следующий день мальчишка пришёл сам, весь исцарапанный и покусанный. На все вопросы — молчал. Когда охотники прошли по его следу, то нашли двух задушенных молодых волков. Отец хотел было наказать сына, но, как узнал об этом — подарил парню свой лук. Ещё бы: не бывало такого, чтобы пятилетний ребёнок убил волка, а тем более двух! Да и вообще, я заметил, дети здесь намного сильнее и здоровее, чем там, откуда я пришёл.

Дети всё проходили и проходили. А после наречения отступали к счастливым родителям. Наконец настал и мой черёд. Вортислав заговорил так же торжественно:

— Смотрите, люди! Этот человек попал к нам по воле рока, и доселе мы не называли его иначе, как Чужак и Иноземец. Но чужак решил остаться с нами. Я долго говорил с ним и понял, что намерения его искренни. И, боги свидетели, он стал нашим другом, он стал одним из нас! Знайте же теперь его под именем Истислав!

— Будь славен, Истислав!!!

Обряд закончился и начался пир. Дубыня и Ёрш поздравляли меня, хлопали по плечам. Мужики подходили и угощали медом и брагой. У костров танцевали девушки и пели завораживающие песни. Весь воздух вокруг пропитался звенящим чувством веселья и вместе с тем какой-то таинственностью. Отблески пламени плясали на фигурах танцующих людей и деревянных изображениях богов. Я почти реально увидел, как они начали двигаться в такт мелодии, стремясь участвовать в общем веселье, и тоже невольно поддался танцу. Мир кружился вокруг. Мной овладело чувство эйфории. Как же мне здесь хорошо! Я дома… да, дома…

* * *

Солнце, давно забывавшее выглядывать из-за горизонта, всё же стало появляться. Сначала ненадолго, но потом всё выше и выше поднимаясь над полоской леса. Постепенно стало теплее, и однажды ночью окрестные леса огласил громкий треск: пошёл лед на реке. Природа как будто ждала этого сигнала. Подул южный ветер. Уже посеревшие и осевшие сугробы начали протаивать на возвышениях, а вскоре и вовсе исчезли. Сначала робко и осторожно, а затем всё смелее появлялись первые листочки. Всё оживало и просыпалось. Весна набирала силу. Уже пятая моя весна здесь.

Мы пробираемся через молодой ивняк — попытать счастья в верховьях реки, проверить ловушки и пострелять птицу. Дубыня рассказывал с умилением в голосе:

— А мой-то, старшой, вчера говорит: «Пап, возьми меня на охоту. Я тебе буду лук нести». Это ж надо, третий годок всего миновал, а туда же — на охоту. Знатный охотник вырастет.

Ёрш помалкивал. Его жена неделю как родила первого пацана. Зато у него ещё три дочки, а у Дубыни всего трое: два брата и сестрёнка. Они даже здесь умудрялись соревноваться. Каждый следил, сколько детей у другого, и старался не отставать. Они и женились почти одновременно. Мне в этом деле не везло. Сначала просто было не до этого, а теперь всё чаще вспоминаю Любу. Странно, я не забыл её лицо за столько лет. Где она теперь? С кем? Как бы я хотел снова её увидеть. Рассказать о Деревне. Она ведь тоже любит древность. Может быть, она даже согласится…

Ёрш подал знак остановиться. Из-за кустов послышалось кряканье. Дубыня осторожно натянул тетиву своего дубового лука. Я последовал примеру. Ёрш осторожно начал обходить заводь, чтобы пугнуть уток в нашу сторону. В землю натыкали стрел, чтобы удобней было стрелять, и, притаившись, принялись ждать. Раздался громкий всплеск, будто что-то тяжёлое с размаху шлёпнуло по воде. Не сам ли он там в воду прыгнул? Стая, громко крякая, низко вылетела как раз в нужной стороне. Мои пальцы хватали и пускали, хватали и пускали не меньше десятка стрел. Дубыня управлялся со своей громадиной чуть медленнее, зато результативнее. В траве осталось трепыхаться шесть птиц. Из них две мои, и четыре — Дубыни.

— Ну что, мазила, пойдём трофей считать.

— Да ладно тебе, я, наконец, попадать научился. Хоть бы похвалил.

— Похвалишь тебя — потом вообще на шею сядешь и ножки свесишь. Знаем мы таких.

— На такого сядешь… это в деревню за лестницей бежать. Ты же вон какой… хм… большой!

Я говорил с ним, шутил, но думал о другом. Взгляд то и дело опускался на зелёный камешек на пальце. Теперь на пальце, а не в кармане. Ёрш вернулся, и мы отправились дальше. Встретили ещё две стаи и проверили ловушки. К концу дня было уже достаточно добычи. На привале вкусный запах поджариваемой дичи щекотал ноздри и заставлял бесстыдно урчать нутро. Когда с привалом было покончено, и настала пора собираться, я обратился к Дубыне:

— Слушай, друг, ты ведь не первый год меня знаешь. Поэтому, я надеюсь, не будешь спрашивать или пытаться остановить… Возвращайтесь без меня. Я должен попытаться кое-что сделать. Для этого я отправляюсь к ним, — я указал на юг, — но обязательно вернусь не позднее осени. И, возможно — не один.

Лицо его посерьёзнело, что вообще-то большая редкость. Он долго не отвечал, а когда ответил, я не узнал его голос:

— Вортислав будет недоволен. Ты сам знаешь, кто они для нас. Да и я не должен бы тебя отпускать… но ты обещаешь, — его лицо приняло выражение принявшего решение человека, — помни Покон и возвращайся…. Надеюсь, она красивая.

Он отобрал мой мешок и переложил в него всё, что собрала его жена, привязал к нему пару уток. Мы обнялись, и я пошёл. Ёрш окликнул меня, когда я уже решительно зашагал вдоль берега:

— Истислав, помни нас, мы были твоими друзьями.

— Да ты чего, Ёрш, дружище? Я же сказал, что вернусь не раньше, чем берёзы пожелтеют. Скоро увидимся. Слава Роду!

Я повернулся и двинулся в далёкий путь.

* * *

Я лечу в своём флае на выезд. Телепорты тоже ломаются. У меня хорошая высокооплачиваемая работа, шикарный флай, многие о таком даже не мечтают. Квартира в центре — да что там, целый этаж жилого модуля в спальном районе. Мимо проносятся навязчивые объёмные витрины. Предлагают что-то купить, проапгрейдить, заполучить первым, не упустить шанс, говорят о проблемах у меня, о которых я и не догадывался, и об их решениях, предлагают услуги. Я проверяю почту, треплюсь с коллегами, докладываю боссу о последнем заказе, говорю с Любой о садике для дочки, и просто сканирую сеть. Наша фирма всем сотрудникам предоставляет разные чипы по заводской цене. Но и мне пришлось подкопить на чип расширения внимания.

Вдруг наткнулся на новостной канал, и внутри похолодело:

«…предположения о разгадке тайны снежного человека или о сохранившейся до наших дней популяции неандертальцев и ещё более древних гоминидов. По последним полученным данным, антропологи заявляют о нецелесообразности предложенных гипотез. Учёными были обнаружены массовые захоронения останков предыдущего поколения данного вида. Вот что по этому поводу говорит профессор Зильберштейн, признанный авторитет в области антропологии, академик РАН:

— Со всей уверенностью могу сказать, что старшее поколение изучаемой нами популяции не очень-то отличалось от нас с вами. Да-да! Но и в родстве их с нашими „неандертальцами“ не приходится сомневаться. Это подтверждает всесторонний анализ ДНК обоих поколений. Но ещё более удивительное в этих останках то, что многие из них имеют зубные пломбы, а у одного экземпляра… простите, погибшего, участок кости заменён синтетическим. То есть это люди, жившие порядка полувека назад в цивилизованном обществе. Ещё одно странное обстоятельство не нашло пока объяснения. Все погибшие умерли неестественной смертью. Почти у всех проломлены черепа. О причине массового убийства стариков, я думаю, мы так и не узнаем. Молодое поколение практически не умеет разговаривать. Старший из них — по всей видимости, вожак — не способен произносить ничего, кроме своего имени. А уж о более молодых и говорить не приходится…»

Камера показала прозрачную кабину, похожую на просторную душевую. Внутри — чудовище, наподобие огромной разъярённой гориллы с пегой шерстью. Матёрый самец. Он пытется вырвать удерживающие цепи. Налитые кровью глаза не выражают и намёка на разум. Он вырывается и бьётся в неистовстве. Вдруг перестал рвать цепи и ударил себя кулаком в грудь, потом ещё и ещё. Из звериной пасти донеслось:

— Гррр… Туурррр!.. рррр! — животное снова ударило себя в грудь и с новой силой стало рвать цепи…

Я прибавил скорости и включил автопилот. Отключил все каналы связи и схватился за голову. Через секунду я уже знал, что делать. По защищённому каналу вышел на свой домашний комп. Нашёл запароленный файл, начатый много лет назад, но так и не законченный: «Деревня Вортислава или Возвращение к истокам». Нашёл, и без сожаления нажал на «удалить». Потом подумал и выбрал «форматировать». Неважно, что привело к одичанию. Важно, что оно стало возможно с этой религией…

Подо мной с огромной скоростью проносится земля. Флай поднялся выше, и показалось, что не такая уж она и плоская, эта твердь. А с неба холодно и мёртво смотрит испещрённый метеоритными кратерами спутник моей планеты, который древние назвали Луна…

Скрофа. Президентская программа

После просторных стен университета военкомат показался мне мрачной, тесной и грязной душегубкой. Кое-как блёкло выкрашенные стены, трещины в штукатурке, вытертые обои, а также обилие всевозможных плакатов на военные темы на стенах напрочь убивали всякое желание находиться здесь. У кабинетов стояли длинные очереди парней, волнующихся и подавленных, изо всех сил старающихся держаться бодро и весело, но получалось это у них весьма наигранно. По коридорам сновали офицеры, все как один — с огромными животами и красными лицами. Призывники провожали их ненавидящими взглядами.

Мою группу загнали в актовый зал, рассадили в продавленные кожаные кресла, раздали какие-то анкеты и ушли, дав час на заполнение. С графами «родился/женился/образование» я справился быстро, и уже увлечённо расписывал свои способности к языкам, когда сосед справа спросил:

— Слышь, братан, а чё такое «браузер»?

Я удивленно воззрился на него.

Аааа… Типичный гопник… Типа-эта-круто… Понятно. Откуда ему знать, что такое «браузер»? Это я с 12 лет сижу за компом, и в армию меня загребли только потому, что вышибли с третьего курса универа.

— А тебе зачем? — в свою очередь спросил я.

— Да вот, тута спрашивают…

Я перелистнул анкету. Ага! Вопрос 24: «С какими браузерами, текстовыми редакторами, программами и операционными системами имеете навык работы?» Ну ничего себе! Какие стали анкеты в военкоматах! Сейчас я вам распишу, держитесь, сволочи…

Добрых десять минут я, высунув язык, описывал свои познания в прогах, стараясь ничего не забыть, втайне лелея надежду, что в период службы, вместо копания траншей на морозе, буду наслаждаться теплом где-нибудь в штабе за компом. Закончив с этим пунктом, полюбовался на дело своих рук — пришлось писать мелким шрифтом, дабы втеснить всё в отведённое место. Следующий, 25-й вопрос, так и вообще заставил меня взвыть от удовольствия (чем заслужил неодобрительный взгляд соседа-гопника): «Какой жанр компьютерных игр вы предпочитаете? Какие конкретно игры вам наиболее симпатичны?» Ну, психологи, сейчас я вам задам работы!

Писать пришлось уж совсем мелкими буковками, геймер я опытный. Анкету у меня буквально вырвали. Усатый майор собрал все анкеты, сел за стол и начал их лениво просматривать, не обращая внимания на наши ожидающие взгляды. Отложив несколько анкет в сторону (мы вытянули шеи, пытаясь разглядеть — чьи же), майор рявкнул в коридор: «Остапенко!» В кабинет заскочил маленький солдатик, в ещё новой форме, и вытянулся перед начальством. Мы все тайно позавидовали ему, прикинув, какой же блат надо иметь, чтобы остаться служить здесь.

— Вот это отнесешь в 212-ю комнату, — майор протянул ему отобранные анкеты. — Постучаться не забудь, олух!

Солдатик пискнул что-то и умчался. А нас погнали по врачам. Прошло добрых полчаса, пока не появился давешний солдатик и выкрикнул несколько фамилий, в том числе и мою. Через несколько минут мы стояли напротив той самой таинственной 212-й комнаты. Первый вошедший вышел оттуда минут через десять, и в лёгком недоумении. Все бросились его расспрашивать, а моя очередь была идти вторым. Постучавшись, я вошёл. За столом, на котором ничего не было, кроме стопки анкет и ноутбука, сидел молодой мужчина в строгом костюме.

— Фамилия? — не поднимая взгляда от бумаг, буркнул он.

— Денисов — удивлённо ответил я.

— А-а, Денисов! — оживился мужчина, доставая мою анкету из стопки. — Ну, заходи, садись.

— Почитал я твою анкету, очень интересно… Давно инет юзаешь?

— Пять лет, — ответил я, слегка шокированный тем, что я слышу такие слова в стенах военкомата.

Дальнейший наш разговор был пересыпан компьютерными и игровыми терминами. Среди прочего он поинтересовался и моим сетевым именем.

— Lancer298, — я был совсем сбит с толку.

Мужчина постучал пальцами по кнопкам ноутбука.

— Ого! Да… Вот ты какой… северный олень…

Я грыз ногти, страшась неизвестности.

— Значит так, Миша, — мужчина отодвинул ноутбук и посмотрел мне в глаза. — Ты нам подходишь, и у меня есть к тебе предложение…

Из кабинета я выходил — точнее, выползал — корчась от смеха, глядя в ошарашенные глаза своих товарищей.

Бред!

Такой бред, что даже заспорили на ящик коньяка. Как ни анекдотично звучало, я на это согласился.

* * *

«Проверка системы завершена», — сказал приятный женский голос, и на центральном мониторе высветились результаты тестирования системы.

— «Шитоносец-1» готов.

— «Щитоносец-2» готов.

— «Лучник» готов.

— «Баллиста» готов.

— Принял, — остановил я поток докладов. — База, это звено 17, к выходу готовы, — доложил в микрофон.

— Разрешение дано. Удачи, ребята, — откликнулся оператор.

* * *

Только мы отошли на пару десятков километров от базы, радар запищал, предупреждая об обнаружении воздушных целей.

— Обнаружена цель…

— Обнаружена цель…

— Обнаружена цель…

— Да вижу, — отмахнулся я. — Внимание! Ордер «ПВО».

Оба «Щитоносца» тут же стали по бокам и немного позади моего «Мечника», прикрыв «Лучника» с флангов, а «Баллиста» пристроился в конце ордера. «Щитоносцы» и «Мечник» должны были оберегать «Лучника» с его зенитно-ракетным вооружением, которое было предназначено для борьбы с авиацией противника, и «Баллисты», имевшей исключительно тяжёлое вооружение для дальнего обстрела наземных и надводных целей. Ведение боя такими пятерками оказалось наиболее эффективно. «Лучник», обладавший более мощным радаром, передавал данные на остальные машины.

— Восемь целей, идентифицированы как F-16. Дальность… Скорость… Расстояние до эффективного пуска ракет… — данные поступали непрерывно.

— Внимание! Обнаружен пуск ракеты! Обнаружен пуск…

Тяжелые счетверённые пушки «Лучника» зашевелились.

— Ждём, — тихо произнёс я.

— Цели достигнут расстояния эффективной дальности пуска зенитных ракет через 40 секунд, — пропел мне голос.

— «Щитоносец-один… два», — подождать приближения ракет, уничтожить зенитной артиллерией. «Лучник» — пуск ракет по моей команде, ставь поле. Таак! Приготовиться к отстрелу диполей! Сейчас!

Сотни ярких точек взлетели над машинами.

Потом ещё.

И ещё.

Часть ракет заметалась. Но остальные упрямо летели к цели, поджидаемые нашими пушками.

Точки на радаре стремительно приближались. Внезапно ожили пушки моих ведомых. Небольшие (по сравнению с пушками «Лучника») сдвоенные 20-миллиметровые пушки выплёвывали по 50 снарядов в секунду — а что такое дюжина ракет, если у каждой машины по две таких «газонокосилки», направляемых мощными компьютерами? Как только последняя отметка ракеты погасла на экране, я скомандовал:

— «Лучник» — пуск!

Корпус «Лучника» заволокло дымом от стартующих ракет «земля-воздух» специальной модификации. Когда последняя отметка F-16 погасла на экране, звено перестроилось в походный ордер и продолжило патрулирование.

* * *

Однако нам, похоже, решили не давать покоя.

— Цель надводная, одиночная. Дальность… Скорость… Направление…

— Идентифицирована как эсминец класса «Arleigh Burke».

— «Баллиста», дай ему предупредительный, — лениво распорядился я.

Специально разработанное 152-миллиметровое орудие имело дальность стрельбы гораздо более большую, чем то расстояние, на котором находился эсминец. Глухо рявкнуло орудие, и перед эсминцем возник столб воды. Металлический лязг автоматики перезарядки — и новый выстрел. Второй снаряд упал за кормой корабля. Между выстрелами прошло каких-то 5 секунд.

Эсминец правильно понял предупреждение и застопорил ход. Но затем внезапно развернулся и помчался в нашу сторону.

— Обнаружена цель…

— Обнаружена цель…

— Обнаружена цель… — немедленно запел компьютер.

Значит, решили повоевать? Ну, ладно!

— «Щитоносцы»: уничтожить ракеты. «Баллиста»: он твой.

Опять небо осветилось ворохом диполей. Пушка «Баллисты» глухо рявкнула несколько раз — противник окутался дымом и остановился. Очередной снаряд вызвал взрыв боезапаса, эсминец переломился пополам и быстро затонул.

— И куда он полез? — с тоской подумал я.

* * *

Но и это было не всё… Внезапно экран окрасился множеством мелких целей. Чего там только не было: танки, вертолёты огневой поддержки, пехота, тактическая авиация…

Я не успевал отдавать команды. В первую очередь мы посшибали самолёты, а потом занялись и всем остальным. Холмистая местность давала им преимущество. Отстреливаешь танки — сверху тебя долбит вертолёт. Гоняешься за вертолётом — получаешь пару снарядов от танков. Расстояние было так мало, что «Лучник» с успехом пустил в ход тяжелые счетверённые орудия, которые произвели буквально опустошение в рядах противника. Жаль только, что боезапас не бесконечен.

— Строй! Держать строй! — требовал я от подчинённых.

Когда погасла последняя отметка на экране, наше звено представляло собой печальное зрелище. У «Лучника» была уничтожена одна из счетверённых пушек, поврежден ЗРК, и появились неполадки с охлаждением реактора. Один из «Щитоносцев» волочил подбитую ногу, броня на нем дымилась. У моего робота отсутствовала рука, вид торчащих кабелей производил гнетущее впечатление. Остальные выглядели не лучше. Осмотрев повреждённых роботов, я отправил отчет на базу, запросив ремонтников и эвакуатор: транспортировать 80-тонных человекообразных боевых роботов — дело нелёгкое.

Ответ пришёл сразу — прямо в воздухе боевой рубки высветились буквы, слагающие слова «Миссия завершена».

* * *

Лаборант открыл крышку виртуального тренажёра и помог выбраться. Протянув распечатку с итогами тренировки, он указал мне на дверь в соседнюю комнату.

Войдя, я чётко, как научили, представился членам комиссии и протянул распечатку. Те немного посовещались, потом дружно встали, и председатель сказал:

— Курсант Денисов! По результатам пройденных вами тестов, вы зачисляетесь на специальный факультет «Тяжёлые боевые машины» Академии Федеральной Пограничной Службы по специальности «Пилот тяжёлых боевых машин» в рамках Президентской Программы…

Дальше я ничего не слышал от внезапно выступивших слёз.

А ящик коньяка тому мужику в военкомате всё-таки придется отдавать. Интересно, сколько уже у него таких?

Лауталь. Страсти по наследнице

С полными пакетами я ввалилась в подъезд, нашарила рукой в почтовом ящике ключ и какой-то плотный конверт. Лампочка, как всегда, не горела. Наощупь открыла дверь, бросила пакеты прямо на пол и кинулась к телефону, который испускал уже шестую или седьмую трель.

— Лёша, это ты?

— Да, солнышко. Ты знаешь, мы не сможем сегодня увидеться…

— Лёша, но я тебя так жду! (Ненавижу себя за эти слова).

— Лапочка, мне сегодня некогда…

— Я тебе не лапочка! Ну давай встретимся…

— Заинька, я не могу, работы невпроворот…

— Я тебе не заинька! Зайди после работы, поужинаем, посидим, музыку послушаем…

— Знаю я твою музыку — с порога раздевать примешься. Начнешь со шляпы, закончишь носками…

— Лёша, тебе это не нравится? (Пожалобнее, а то точно не выгорит).

— Нравится, рыбонька, нравится… Знаешь, у меня сегодня голова болит… (Вот козёл! Это испокон веков было женской отговоркой!)

— Ну, хрен с тобой, лечись! — я бросила трубку. Насчёт хрена я погорячилась — хрена там никогда не было, так, хренок. Но, как говорится, на безрыбье…

Я отнесла пакеты на кухню, переместила их содержимое в холодильник и открыла конверт. Внутри лежала какая-то чёрная пластмассовая пластина. Я повертела её в руках, но назначения так и не поняла. Плоская, типа дискеты, со сквозными дырочками, и не похоже, что её можно вскрыть. Впрочем, никакой опасности я не усмотрела. На бомбу не смахивает, да и кому нужно меня взрывать? Обратный адрес на конверте также ни о чём не говорил. Подумав, что произошла какая-то ошибка, я бросила странную посылку на столик в гостиной, решив при случае отправить её по обратному адресу.

Чем бы заняться… Телик смотреть — криминал сплошной, ненавижу:

«Последняя на этот час информация о похищении дочери одного из самых богатых людей страны, а, возможно, и всей Европы (можно подумать, где-то в Европе остались богатые люди… ну, если только наши новые эмигранты). Как стало известно из неофициальных источников, Людмила Степанова находится в заложниках у некой террористической организации „Новые Робин Гуды“. Об участниках этой организации известно только то, что они были инициаторами ряда терактов, заканчивавшихся взрывами или пожарами в банках столицы. Как сообщил наш источник, „Новые Робин Гуды“ против денег в принципе, поэтому свои удары наносят по крупным коммерческим организациям и…» — вот это чепуха! Против денег… Я полагаю, чтобы подготовить теракт, денег нужно немало, на голом энтузиазме банки никто пока взрывать не научился.

Кстати, о деньгах. Я-то всё спустила, хотела своего нынешнего козла приличным ужином накормить, прежде чем использовать… ну, по назначению. Я его, кстати, про себя Тряпкой зову. Тряпочка — Тряпочек… Боится он меня.

Что ж, значит, придется мне ужинать в одиночку. И «Совиньон» пить в одиночку. Или Нюрку позвать, из двенадцатой квартиры? Нюрка баба ничего, но она водочку предпочитает, а мне напиваться нельзя, буйной становлюсь…

* * *

Странный какой-то сон снится… Или белая горячка? Это с бутылки сухого-то? Висит, значит, в воздухе фигура в чёрном балахоне, ни рук, ни ног не видно, вместо головы черепушка белая, и по имени меня зовёт. То Евой, то Гелей, то Евангелиной. Папочка в молодости «Хижину дяди Тома» прочитал.

О чём книжка, может, и не помнит уже, а имя запомнил. Была там такая девочка. Вот меня и нарекли… Зовёт меня этот, в балахоне, зовёт, а я что — дура, откликаться? Я же сплю. Хотя, подождите-ка… глаза открыты — призрак есть, закрыты — нет. Значит, не сплю. Вот же приключение на мою ж… голову. Тут и свет сам собой включился, и магнитофон заработал, как раз на этой песне я его вечером остановила: «Воскресенье», «Снилось мне».

— Проснулась, принцесса? (Голос приятный, но непонятно, чем мой гость говорит. Кстати, принцессой я себя сама называю, когда какую-нибудь глупость сделаю).

Я села в кровати.

— А ты кто, принц?

— Может, и принц, очень может быть. Дело у меня к тебе есть…

— А у меня к тебе нет. И вообще, я спать хочу.

— Врёшь, спать ты уже не хочешь. Пройдём, в кресла сядем, поговорим? А то неудобно как-то: девка голая в кровати, и я тут вишу. Узнает кто — засмеёт деда.

Я встала, накинула на себя что-то, оказавшееся мужской рубашкой (видимо, Лёша забыл в спешке, когда убегал, испугавшись моего грозного темперамента), и прошла в гостиную. Призрак уже «сидел» в кресле. Я заняла второе, и разговор начался.

— Ты, принцесса, сетовала вчера, что с деньгами напряжёнка и жить скучно? Поможешь дельце одно провернуть, будут и деньги, и развлечения. Подробности рассказывать?

— Рассказывай, раз уж разбудил. Кстати, голос у тебя приятный…

— Специально под твой вкус подбирал, чтобы не испугать.

— Ты ещё скажи, что и прикид под мой вкус подбирал, чтобы, хм, не испугать.

— Так ты ж не испугалась?

— Ладно, не тяни, что за дело?

— Телевизор смотришь?

— Иногда…

— Вчера смотрела, я знаю. Про похищение слышала? Можешь помочь с освобождением? Папашка дорого заплатит за труды.

От названной цифры меня бросило в дрожь.

— Почему именно я?

— Господи, до чего же банальный вопрос. Так сложились обстоятельства, звёзды подсказали, аналитики вычислили, ты доказала преданным трудом на полях Отчизны, что достойна сей участи…

— Всё, хватит. Как я её оттуда вытащу? И откуда — оттуда?

— «Откуда», расскажу попозже, а «как» — очень просто. Махнётесь телами. Или душами, кому что дороже. Ты утром проснёшься в её теле, кстати, фигурка у неё получше твоей… Мужички к ногам падают.

— Хм. Мне бы её деньги, мужички летать бы научились. Так и вились бы над головой, как пчёлы.

— Не перебивай. А она, значит, в твоём теле проснется… И ты будешь там, — призрак махнул рукой в неопределённом направлении, — а она здесь.

— Ага, и меня в её теле убьют, а она вернётся к папочке? Кстати, он в курсе?

— Он за всё платит. Нет, тебя не убьют, ты выберешься. Впрочем, если убьют тебя, погибнете обе. Перемещение нестабильно, через три дня начинается разрушение. А вот её там точно убьют. Про блондинок много анекдотов, а она — натуральная блондинка, притом красивая. Нет, девочка не безнадёжна, но к этой ситуации не готова.

— Хм. Ты пытаешься сказать, что я уродина?

— Ты не блондинка, — призрак захихикал. — Но всё равно, ты не умная. Не льсти себе.

— Очень приятно. Я глупая уродина…

— Не напрашивайся на комплименты, решайся.

— Где гарантии, что я получу вознаграждение?

— Уместный вопрос. Вот номер счёта на твоё имя. Деньги уже переведены. Вернёшься, делай с ними, что захочешь.

— Ага, пока я дочурку спасаю, она тут мои денежки растранжирит, или обратно папочке переведет…

— Надоела ты мне. Получишь свои деньги, папочка щедрый, не обидит.

— Папочка, может, и щедрый, а ты? А может, пока я… Ладно. Я согласна. Сто раз согласна. Тысячу раз согласна. Как я оттуда выберусь?

— С помощью вот этого прототипа, — призрак указал на полученную мной по почте пластинку. — Последняя моя разработка.

Я повертела в руках кусочек пластмассы, недоумённо взглянула на призрака.

— Сожми прототип между ладонями… Вот так. Подожди, не разжимай рук…

Секунд через пять пластина начала менять цвет. Постепенно вся поверхность приобрела тёмно-коричневый оттенок.

— Теперь он настроен на тебя, можешь пользоваться. Представь любой предмет…

— Ну и? — спросила я призрака.

— Странно… Что ты представила?

— Море, пальмы… Призрак захихикал:

— Нет, девка, с тобой не соскучишься. Моря не будет. Представь что-нибудь попроще…

Почему-то я подумала о собаке. Миленьком таком спаниельчике с длинными лохматыми ушами. Спустя пару секунд посреди комнаты материализовалась собака. Просто возникла из ниоткуда. Повела носом, встряхнулась, подбежала к призраку, подняла ножку…

— Эй, полегче, — тот брезгливо поморщился. — Уйми животинку. Я был уверен, что ты нам подойдешь. Почти стопроцентное владение прототипом — с первой же попытки смогла придать модели не только внешний вид, но и… Впрочем, тебя вряд ли заинтересуют подробности.

— Вроде бы, это вторая попытка? — не переставая следить краем глаза за пёсиком, я переключилась на призрака.

— Первая не считается. Ты задала неверные параметры.

— Как называется эта штучка?

Призрак произнес какое-то совершенно не запоминаемое словосочетание. По созвучию я переделала его в ХЗЧ (Хрен-Знает-Что).

— Значит, я спасу наследницу с помощью собаки? — в мыслях крутились кадры из старых кинофильмов про «четвероногих друзей». Мой храбрый спаниель бросается на врага, перегрызает ему глотку… Я расхохоталась.

— Нет, вы только посмотрите! Удивительная стабильность модели. И это при том хаосе, который творится в твоих мыслях! — призрак, не отрываясь, смотрел на пса, который, закончив обследование комнаты, уселся возле кресла и принялся увлеченно чесать задней лапой за ухом. — Забудь про собаку. Прототип может создать дубликат любого объекта массой до ста килограммов, а также способен менять свою форму, но в незначительных пределах. План такой. Сейчас ты ляжешь спать, проснёшься уже в теле наследницы. Кстати, в кругу семьи её зовут Лу-Лу…

— А эта Му-Му знает, что завтра проснется в моём теле?

— Не Му-Му, а Лу-Лу… Нет, не знает. Я не могу появиться в том месте, где её держат, без риска быть обнаруженным. Лу-Лу под постоянным наблюдением. Видеокамеры работают круглосуточно, очень уж лакомый кусок достался «Робин Гудам». Но утром здесь будет её отец, он всё и объяснит.

В течение часа мы обсудили детали предстоящей операции, после чего призрак растворился в воздухе, а я, напоследок погладив собаку, выключила ХЗЧ и отправилась в постель.

* * *

Так хорошо спалось… пока не прозвучала эта сирена. Или звонок. Вот чёрт, может, соседка ни свет ни заря припёрлась?

Но тут я кое-что вспомнила. Не открывая глаз, ощупала тело… точно, не моё. Грудь не моя, волосы длинные, на теле сорочка какая-то, хотя помню, что спать ложилась без одежды. Голова раскалывается, как с похмелья… Наркотики? Я медленно открыла глаза, осмотрелась. Просторная комната, окно забрано решёткой, мебели минимум, две двери, видимо, в коридор и ванную. Очень похоже на гостиничный номер. В углу под потолком глазок видеокамеры.

Я подошла к окну. Нет, это не гостиница. Скорее всего, загородный дом. Неухоженные лужайки, старый сад, заросшие сорной травой клумбы… Всё совпадает.

Одна из дверей и правда вела в ванную комнату. Я завистливо цокну-ла языком, в большом зеркале рассмотрев чужое тело. Точно — симпатичная молодая женщина, чуть младше меня, блондинка, волосы до, хм, попы, ноги от ушей. Нет, тут не папины деньги помогли, а гены предков. И такое тело они доверили мне? Ох, не пришлось бы пожалеть…

В ванной комнате тоже торчала видеокамера. Дочь самого богатого человека страны пасли, даже когда она принимала душ. Прекрасно. Устрою этим наблюдателям весёлую жизнь.

— Эй, ребята, мне бы покушать! — закричала я, встав напротив видеокамеры, логично рассудив, что, раз они меня видят, то должны и слышать, после чего принялась за детальный осмотр своей тюрьмы.

Собственно, осматривать было нечего. Видимо, излишки мебели вынесли перед тем, как водворить пленницу. Кровать низкая, широкая, что мне на руку.

Стол. Кресло. Совершенно пустой платяной шкаф. Музыкальный центр на резной деревянной подставке. Пара дамских журналов, явно купленных мужчиной, один двухлетней давности, на обложке второго большое жирное пятно… Что ж, тюрьма не так уж и плоха. Просмотрев диски, половину я выбросила в мусорное ведро, а вторую решила разбить о голову того, кто первым ко мне войдёт. Одна попса, причем из разряда самой дешёвой. Неужели Лу-Лу слушает такую гадость? Или её так пытали?

В это время кто-то вошёл. Звука открывающейся двери слышно не было, но половицы скрипнули. Я подняла стопку дисков с намерением запустить ею в тюремщика, но…

* * *

Парень смотрел на меня и приветливо улыбался. В руках он держал поднос с какой-то едой. Я застыла, приоткрыв рот. Господи, в первый раз в жизни вижу мужчину в моём вкусе не на картинке и не на экране телевизора. Воистину, великолепное сочетание, коротко остриженные чёрные волосы и ярко-синие глаза. Фигура тоже ничего, что называется, всего в меру. И определённый интерес во взгляде. В этот момент он повернулся к видеокамере, видимо, чтобы о чём-то просигналить своим… сообщникам, и я решилась. Поднос со стуком вылетел из рук, одной рукой я обхватила парня за шею, вторая легла на его пах (вот за что я обожаю спортивные брюки). Поскольку Лу-Лу довольно высокая, дотянуться до его губ было не трудно. Так что, с её ростом и моим темпераментом, красавчика мы одолели довольно быстро. Почувствовав отклик, я опустилась на колени и не спеша освободила его от брюк. Думаю, парень был в легком шоке, не каждый день на него набрасывались его же пленницы. Впрочем, ни отстраниться, ни оттолкнуть меня он не пытался… Не помню, как мы перебрались на кровать. Трудно передать овладевшую нами страсть и азарт. Не знаю, что происходило по ту сторону видеокамер, но к нам никто не врывался — видимо, синеглазый был тут за главного. Продержался он минут двадцать…

— Лу-Лу… — синеглазый потянулся на кровати, нехотя поднялся и принялся одеваться.

— Не называй меня Лу-Лу. Произнося это имя, ты становишься похожим на моего папочку.

— Как же мне тебя называть? Меня, кстати, Егором зовут…

— Зови принцессой. Я к этому уже привыкла. Меня так друзья звали…

— И впрямь, принцесса… Какие друзья? — ха, он уже ревнует!

— Когда я была ребёнком, кто-то в шутку меня так назвал… С тех пор и повелось… — я начала безбожно врать. — Кстати, ты зачем приходил-то?

— Куда? — казалось, Егор не в своей тарелке.

— Сюда, куда же ещё?

— Да вот… — он поднял с пола пачку печенья, пустой пластиковый стаканчик. Поднос пришлось доставать из-под стола. — Ты просила… Кроме того, я здесь отвечаю за охрану, и должен быть в курсе всего, что происходит.

— Без тебя скучно было, а теперь множество интересных вещей происходит, — я кивнула в сторону видеокамеры. — Вот, ребятам твоим развлечение…

— Уничтожу запись, только и всего.

— То есть, тебе за это, — я похлопала рукой по кровати, — ничего не будет?

— Не будет, если ты не пожалуешься.

— А кому я могу пожаловаться?

— Мне, — засмеялся он.

— А убивать меня тоже ты будешь?

— Дура! — Егор подскочил, — Может, домой вернут, зачем так сразу — «убивать»?

— Не слышу уверенности в голосе! — он и вправду выглядел в этот момент растерянно. Наконец, махнув рукой, выскочил из комнаты. Всё-таки я его задела за живое.

— Есть хочу! — крикнула я то ли видеокамерам, то ли закрытой двери.

* * *

Остаток дня прошёл спокойно. Егор больше не заходил. Я громко кричала, требуя диск с любимым «Воскресеньем», книгу или хотя бы плитку шоколада… любую вещь, за которой пришлось бы выходить за пределы особняка. Меня накормили, затем пришёл какой-то усатый дядька с видеокамерой, и я прочитала записанный на бумажке текст, адресованный моему «отцу». Как я поняла, в стане «Робин Гудов» царили разброд и шатание. Меня, то есть Лу-Лу, похитили вчера, затем, судя по моей головной боли, накачали наркотиками и привезли в этот особняк. Охрана нанята со стороны, и по окончании «мероприятия» исчезнет с лица земли, возможно, вместе с особняком. В принципе, я могла сбежать прямо сейчас, но в этом случае организаторы похищения останутся безнаказанными… План Призрака предусматривал иное решение — захват похитителей в момент передачи денег.

За окном стемнело. Я набрала ванну, плеснула туда какую-то ароматную дрянь и с наслаждением погрузилась в воду. Минут через пятнадцать скрипнула дверь. Лучший мужчина в моей жизни пришёл. «Только вот к кому — к Лу-Лу или ко мне?» — непрошеная мысль вызвала чувство тревоги… Не хватало влюбиться в этого… тюремщика.

— Привет, синеглазый. Убивать меня пришёл? — я набрала полные пригоршни вспененной воды и плеснула в Егора. Увернуться он не успел.

— Нет, только насиловать!

— Эй, послушай! Подожди, — но Егор уже разделся, запрыгнул в воду и увлечённо принялся сдувать пену с моих сосков. Я покосилась в сторону камеры. Егор проследил мой взгляд:

— Я отключил. Всё равно, от меня не убежишь.

В ответ на такое заявление мне оставалось лишь мысленно покрутить пальцем у виска.

— Послушай, синеглазый, как-то неромантично. Где свечи, шампанское, музыка?

— Всё уже организовано, но сначала я хотел с тобой поздороваться, — Егор встал из воды и прошёл в комнату (боже, какое тело!). Спустя минуту заиграла музыка, я ухмыльнулась: «Снилось мне». Призрак передал-таки «посылочку».

Я проснулась, когда небо за окном начало светлеть, бесшумно, чтобы не разбудить Егора, выбралась из постели, достала диск, он же — прототип. Внимательно изучив отражение в зеркале, создала модель. Отправив лже-Лу-Лу под душ, сама залезла под кровать, прижалась к стене. Потянулись часы ожидания. Модель сохраняла стабильность на расстоянии до десяти километров от ХЗЧ и не требовала особого контроля. Могли возникнуть проблемы с речью, но я вложила в память универсальную фразу: «Не хочу об этом говорить». Если мне придётся отвлечься от управления или потерять лже-Лу-Лу из виду, на любой вопрос она ответит этой фразой.

День начался. Егор давно ушёл, поцеловав на прощание лже-Лу-Лу, вскоре принесли одежду, завтрак не дали — зачем, всё равно будут убивать… Лежать под кроватью было скучно и пыльно, но я терпела, попутно отрабатывая технику управления моделью. Убедившись, что нужный уровень контроля достигнут, немного расслабилась. Наконец, за Лу-Лу пришли. Подчиняясь моим мысленным приказам, она вышла вслед за похитителями. Кое-что из окружающего я могла видеть её глазами, поэтому посадить Лу-Лу в машину не составило труда. Я насчитала восемь человек «почётного сопровождения». Егор вёл второй автомобиль. Выражение его лица мне очень не понравилось. Не помешал бы…

Забыв на некоторое время о лже-Лу-Лу, я поспешила покинуть особняк. Забрав пленницу, дверь в комнату запирать не стали, про видеокамеры, по всей видимости, вовсе забыли, и я вышла в коридор. Требовалось раздобыть какую-нибудь одежду. За первым же поворотом мне навстречу попался один из охранников, что-то жующий на ходу. Он не ожидал нападения, а я неплохо умела драться, так что вскоре парень отдыхал в углу. Его одежда была мне велика, но выбирать не приходилось.

Я беспрепятственно покинула особняк. Если в нём и остались ещё охранники, то занимались они чем угодно, кроме выполнения своих обязанностей.

Место, где меня ожидала машина, Призрак обрисовал тщательно, и я быстро вышла на нужную дорогу. Увидев меня в нелепом, не по росту, камуфляже, водитель потянулся было к оружию, но, разглядев лицо, заулыбался. Можно было отключать ХЗЧ и возвращаться домой… Богатый папочка перехватит похитителей, разнесёт в щепки, закатает в асфальт… Неожиданным ударом я вырубила водителя, забрала пистолет и села за руль.

Вести машину и одновременно запоминать глазами лже-Лу-Лу дорогу было трудно. Я торопилась. Разрыв между моделью и ХЗЧ почти достиг критического. Выжимая из машины максимально возможную на просёлочной дороге скорость, я сократила его до пяти километров, но по времени катастрофически опаздывала. Оставался небольшой шанс, что, увидев в машине лже-Лу-Лу, бойцы богатого папочки остерегутся открывать огонь. Казалось, я слышу, как хихикает Призрак.

Я успела. Две машины замерли на поляне, восьмерым похитителям было неуютно стоять под прицелом пары десятков стволов. Егор держал лже-Лу- Лу, и было непонятно, то ли он ею прикрывается, то ли сам её прикрывает. Напряжение нарастало, ситуация грозила выйти из-под контроля.

Прячась за деревьями, я осмотрела поляну и приняла решение. По моей команде лже-Лу-Лу толкнула Егора в пространство между машинами и прикрыла его своим телом. Последовал логичный ответ на неожиданность: обе стороны открыли огонь. Когда выстрелы смолкли, я отключила ХЗЧ и вышла на поляну. Мне пришлось быть очень убедительной, и вид приставленного к виску пистолета сыграл свою роль. Матерясь, папочкины бойцы проводили нас с Егором до машины.

* * *

Вечером в моей квартире произошёл разговор с нанимателем. За самоуправство я лишилась значительной части вознаграждения. От его остатка мне пришлось отказаться, дабы успокоить жажду мести оскорблённого папочки — проще говоря, я выторговала Егору жизнь. Призрак хохотал в голос.

В качестве слабенького утешения ХЗЧ осталось у меня. Егор, слегка сдурев от свалившихся на него потрясений и запутавшись в «сумасшедших девках», покинул мою квартиру, хлопнув дверью. Призрак произвёл обратный обмен, и папочка с Лу-Лу удалились. В довершение всех бед явился Лёша с букетом облезлых гвоздик… Лёша вылетел за порог, а я, выбросив по пути гвоздики в мусоропровод, ушла к Нюрке, с которой и напилась, как сапожник…

Скрофа. Алхимик

Профессор Калифорнийского университета Джеймс Фуллер, затаив дыхание, смотрел на монитор. Всё! Он сделал это! Нобелевка у него в кармане! Диаграммы, графики, всплывающие цифры были именно такими, к каким он стремился вот уже три года.

Профессор включил «Сказки венского леса» и начал танцевать вальс с воображаемой партнёршей прямо посреди захламлённой лаборатории. Эмоции переполняли его, хотелось петь, хотелось взлететь и всем рассказать о том, что он всё-таки сделал это! Три года каторжного труда увенчались успехом! Теперь он будет богат!

Его изобретение обладало уникальными свойствами. Больше всего вещество походило на желе — зеленоватая студенистая масса. Но! Фуллерит чрезвычайно чутко реагировал на мю-волны, испускаемые человеческим мозгом, и мог менять структуру нового вещества на молекулярном уровне. Человек мог менять вещество! Достаточно было находиться на расстоянии до пятидесяти метров от определённого объёма фуллерита, чётко и ясно представить себе какой-либо предмет, и изобретённая учёным субстанция тут же меняла свою молекулярную структуру так, что становилась этим задуманным предметом. И чем более ясно предмет представлялся в сознании человека, тем более похожим на него становился фуллерит.

Джеймс битых три часа забавлялся со своим детищем. Фуллерит становился карандашом, ластиком, листом бумаги, бутербродом, стаканом. Кроме того, этот материал был чрезвычайно прост и дёшев в изготовлении.

И ещё его можно было настроить на «подчинение» волнам мозга только одного человека. Это феноменально!

* * *

Следующим утром профессор неторопливо шёл по коридорам родного университета. Он был чисто выбрит и аккуратно причёсан, элегантно одет. На среднем пальце правой руки поблёскивал большой золотой перстень с огромным бриллиантом, а в левой руке учёный небрежно держал кейс из золота. Профессор старательно сохранял скучающее выражение лица, кивая знакомым. Этакий лондонский денди-плейбой. Народ расступался перед ним и застывал у стен с широко открытыми глазами.

Фуллер нарочито медленно продефилировал в свой кабинет. Закрыв дверь, он первым делом поставил кейс на пол и стал разминать кисть руки.

Кейс из чистого фуллеритового золота был чертовски тяжёл, несмотря на то, что Джеймс специально сделал стенки потоньше. Но ради произведённого эффекта можно было и потерпеть.

Ждать долго не пришлось, коллеги начали вторгаться в кабинет уже через несколько минут. Заходили вроде как по делу: спросить что-нибудь, попросить книгу или диск. Потом как бы нечаянно замечали золотой кейс, ахали, осматривали, опять ахали, затем переходили к перстню. Джеймс объяснял со снисходительной улыбкой, что получил наследство.

Это был день его триумфа.

Правда, вечер немного не удался: у лифта Фуллера поджидали двое молодчиков, которые без лишних слов ударили его в челюсть, отобрали перстень с кейсом и прыгнули в лифт. Двери закрылись, и тот поехал вниз. Профессор сидел на полу, потирая челюсть, но не теряя присутствия духа. Золотой кейс они захотели! Как же!

Он закрыл глаза и представил себе кейс. Затем представил, что золото медленно превращается, превращается золото… Так, а во что бы его превратить? О! Есть идея!

Тут же из шахты лифта донеслись приглушённые, но выразительные проклятия. Лифт остановился и поехал вверх. По спине профессора пробежал холодок. Наверняка им не понравилось, что золотой кейс у них в руках превратился в кучи экскрементов, которые к тому же забрызгали грабителей с ног до головы. Сейчас они ему проломят череп!

Нужно было что-то придумать ещё.

Фекалии медленно превращаются… превращаются… в застывший цемент!

Двери лифта открылись, внутри стояли две бетонные куклы. Джемс потрогал неподвижные тела, ухмыльнулся и спросил:

— Парни, вы когда-нибудь слышали про волшебство? — парни, как сумели в своих бетонных бандажах, кивнули.

— Так вот, если я ещё раз вас увижу рядом, превращу в лягушек. Понятно?

— Понятно, — неудавшиеся грабители выглядели весьма плачевно.

— Прости нас, Великий Маг! — невнятно добавил тот, челюсть которого была в состоянии более или менее двигаться.

Фуллер улыбнулся. Великий Маг! А в этом что-то есть…

Цемент стал простой водой, и мокрые грабители сломя голову помчались вниз по лестнице, перегоняя друг друга.

Хорошенько поразмыслив, Фуллер решил не обнародовать своё открытие. Появление на рынке материала, изменяющего структуру всего лишь под воздействием мысли, влекло за собой не самые радужные последствия. Даже если он изменит свойства материала, чтобы фуллерит смог возвращаться к исходному состоянию через непродолжительное время. В любом случае им будут широко пользоваться мошенники. Скажем, изготовить банковский чек на крупную сумму или золотые часы. Неважно, что обман быстро раскроется — негодяи уже успеют скрыться. А крайним будет Фуллер. Особо умные догадаются, что Фуллер знает, как сделать структуру стабильной, и ему тогда не жить. Нужно немедленно уничтожить всю информацию в компьютере и перенести её на диски.

Весь следующий день он провёл в лаборатории, выполняя задуманное. Некоторое количество экспериментального фуллерита он отложил про запас. Всю информацию из компьютера он перенёс на CD диски, а жёсткий диск заполнил всякими бесполезными графиками, диаграммами и формулами, не имеющими отношения к фуллериту — пусть желающие проникнуть в его секреты поломают голову!

А вот дома его ждал полный разгром. Кто-то перерыл все его вещи. Эдак лихие люди в поисках фекально-золотого кейса могут причинить ему серьезные неприятности, подумалось профессору. Пришлось на следующий день старательно рассказывать всем друзьям и знакомым, что вчера хотел их всего лишь разыграть. Что кейс на самом деле обыкновенный, просто покрыт «золотой» краской. Что и демонстрировал. Друзья хохотали, признавали: розыгрыш получился что надо. Вскоре Фуллер почувствовал, что внимание к нему ослабло, особенно после того, как кто-то покопался в его файлах.

* * *

Вскоре Фуллер познакомился с Анжелой — молодым преподавателем физики, только что начавшей работать в университете. Оказалось, что они родом из одного города, и их семьи даже немного знают друг друга. Они стали встречаться.

Тёплым летним вечером они прогуливались по центральной улице.

— Анжела, не хотите поужинать? Уже поздновато, а я что-то проголодался. Ужин вместе с вами будет праздником для меня, а их так мало в жизни.

— Хорошо, — засмеялась она. — А куда вы предлагаете пойти? Сразу предупреждаю, крупные рестораны мне не нравятся.

— Тогда предлагаю самим приготовить ужин.

— Отлично! Могу приготовить жаркое из баранины с зеленью. Пробовали?

Джеймс представил себе это чудо:

— Нет, но у меня уже текут слюнки! Предлагаю купить вина к жаркому!

Они зашли в магазин, прошли к винному отделу и начали обсуждать достоинства и недостатки вин. Шум и крики у кассы привлекли их внимание. Джеймс обернулся и тут же получил удар по голове. Мир вокруг него взорвался и исчез.

Он пришёл в себя, лёжа на полу. Грабители размахивали дробовиками и орали на покупателей. Снаружи раздавался голос полицейского, усиленный громкоговорителем. Ситуация была как в фильме — магазин окружён полицией, грабители взяли заложников и требуют машину, деньги и чёрт знает что ещё.

Фуллер аккуратно, стараясь не привлекать лишнего внимания, снял с себя поясной ремень из фуллерита и положил его на пол. Сосредоточился. Ремень исчез, на его месте появился белый туман, который постепенно оформился в человеческую фигуру.

* * *

Деннис нервничал. Дёрнул чёрт его согласиться обчистить этот паршивый магазин! А теперь их обложили легавые. Чёрт! Да ещё и Майк нанюхался своей дряни, теперь вообще ничего не соображает. И надо же так глупо попасться! Теперь ему впаяют гигантский срок. А Майку всё по барабану — его и так разыскивают в трёх штатах, и ему светит пожизненное. Чёрт! Так не хочется мотать ещё один срок, а ещё больше не хочется умирать. Но пока есть заложники и шанс выбраться из этого чёртового магазина живыми, ещё не всё потеряно.

Майк что-то орал полицейским, размахивая дробовиком. «Нужно держаться от него подальше — эдак он и меня пристрелит».

Внезапно Деннис услышал какой-то шум в углу, где лежали на полу заложники.

— Кому там жить надоело, зас… — крик застрял у него в глотке. Посреди стеллажей поднималась прозрачная фигура Христа. «Призрак? Или сам Господь явился к нам, дабы удержать?»

Деннис остолбенел. Христос улыбнулся и поднял правую руку, благословляя его. Грабитель бросил оружие и упал на колени, истово крестясь.

Майк услышал звук падения дробовика, резко обернулся и тоже замер от изумления. Христос повернулся к нему и снова ласково улыбнулся.

Мозг несколько секунд обрабатывал увиденное и выдал ответ: «Майк, чувак, эти легавые хотят взять тебя на испуг, нарядили какого-то хлюпика в хламиду и теперь ожидают, что ты обделаешься. Но ты ведь не такой?!»

С криком: «Получите, сволочи! Вам не взять меня!» бандит выпустил все шесть патронов из дробовика в призрачную фигуру. Стеллаж с чипсами разлетелся в клочья, а фигура осталась стоять, как ни в чём не бывало. Майк неожиданно тонко завопил и упал на колени.

Фуллер дал своему препарату команду превратиться в обыкновенный воздух, и фигура Христа исчезла. В тот же момент в магазин ворвались полицейские и скрутили обоих нападавших.

Присыпанные чипсами заложники начали подниматься с пола. Детективы опрашивали очевидцев, но все дружно твердили про явление Господне. Полицейские долго ломали голову, как всё это описать в отчёте, потом плюнули и написали, как есть.

Про «явление Господа» рассказали все газеты США. Экстрасенсы подтверждали наличие непонятной сверхсилы на месте визита «Христа». Католическая церковь выкупила магазин у его владельца (тот, кстати, не стал зевать и заломил огромную цену) и устроила в здании церковь Явления Господня. В особом помещении здесь хранился дробовик Майка и дробинки, прошедшие через «тело Христа». В город начали стекаться многочисленные паломники. И, что самое интересное, кривая преступности заметно снизилась.

* * *

Вскоре Джеймс и Анжела поженились. Через три дня после свадьбы он рассказал Анжеле про фуллерит, попутно показав его в действии. Анжела долго переваривала услышанное, но, будучи физиком, довольно быстро разобралась в ситуации.

— Дорогой, погоди, так эта история про золотой кейс — правда?

Джеймс кивнул:

— А здорово получилось. А помнишь, тогда, в магазине…

— И это твоя работа? — Анжела остолбенело замолчала, открыв хорошенький ротик.

Фуллер с огррррромным удовольствием глядел на ошарашенное лицо своей жены. Ради этого момента он был готов отказаться и от Нобелевки.

Подушка с силой опустилось ему на голову.

— Сволочь! Негодяй! Ты не мог мне раньше сказать? Я потратила пять тысяч долларов на освящённый крест, содержащий в себе одну из «святых дробинок»! А это, оказывается, липа! Аферист! Алхимик!

Анжела в ярости колотила его подушкой, а Джеймс с хохотом уворачивался. Семейная жизнь начиналась хорошо…

Mar. О вечном

Я висела вниз головой на страховочном тросике и критически разглядывала тюнинг кораблика. Внизу стоял Маляр и ждал моего решения.

— Вжжжжжжжж! — это я лихо пролетела вдоль корпуса.

— Принято! — переворачиваться мне было лениво. — Давайте свои бумажки.

Маляр выволок из портфеля толстенный том контракта, и я накарябала свою подпись на последнем листе. Контракт был огроменный — ещё бы, я с самого начала настояла на том, чтобы все чертежи и схемы изменений были в одном месте. Электроника электроникой, а бумажки — бумажками.

— Ну, теперь твоя душенька довольна? — это мамахен подтянулась. Пришлось натянуть на лицо радостную улыбку и перевернуться в нормальное состояние.

Вишу и смотрю на них обоих — представителя компании по производству межгалактических персональных кораблей типа «янг» и мою мамахенцию.

— А вы, — говорю, — ничего вместе смотритесь. Колоритно.

Мамахен покраснела. Она что — думала, я слепая? И этот тоже хорош… работничек. М-малярррр! Каждый день чай пить набивался. Впрочем, сделали-то мне в результате не кораблик, а конфетку, так что это я, скорее, от ревности. В конце концов, мамахен, наверное, имеет право на какое-то личное счастье после того, как меня шестнадцать лет воспитывала. Я-то лучше всех понимаю, какое я на самом деле сокровище. И М-маллляррр понимает. Достала я его здорово за этот месяц. Ну и хорошо — больше мамахенцию ценить будет.

— Рикки, — мамахен себя в руки взяла, — господин Маляр подал твои документы в лучшую школу. И тебя приняли, Рикки-Мария Даррис. Я даже мечтать о подобном не могла.

Ого! — оказывается, тут ещё серьёзнее, чем оно с носа кораблика выглядело.

— Благодарю вас, господин Маляр, — отвечаю. И чёрта с два вежливость у меня в голосе есть, потому что я давно с Тонио и Лемкой договорилась о Политехническом. И теперь даже подумать страшно, что ребята мне выскажут. А они выскажут! Потому что оба полгода радиофизику долбят как ненормальные. Это у меня она от зубов отскакивает, как горох. А Лемка вообще последние полгода спит по пять часов в сутки. И тут я ему скажу, что меня куда-то там записали и отправили?? Ну уж нет!

— Я, господин Маляр, — говорю, — в Политехнический на Гейтс-3 поеду. Только с Леммом Карди и Тонио Личчони. Так что… — и руками развожу.

Мамахен вспыхнула, как девчонка. Она, собственно, и есть девчонка — клонировала меня сдуру, когда ей лишь десять лет было. Бабка (это которая её бабка, а не моя) про это дело раньше мамахенской маманьки узнала. В общем, пока у мамахен прав на собственный «янг» не было, мы у этой самой бабки и жили. А потом — да, в «янг», и по планетам. Бабка шипит, но до сих пор мамахенские счета оплачивает — богатая. И мои. Но я аккуратно деньги трачу. Стараюсь, во всяком случае.

Смотрит, значит, на меня Маляр. Ехидно так смотрит. Очень ехидно.

— А я, — говорит, — тебя неплохо изучил, Рикки. Можешь сказать своим Карди и Личчони, что они тоже зачислены. Надеюсь, тебе и им не составит особого труда сдать экзамен на вождение «янгов»?

И нежненько так мамахен за плечики обнимает. Демонстративно. Дескать, всё с тобой решили, девочка, — собирай манатки и вали отсюда.

— Спасибо, господин Маляр, — отвечаю. — Мы втроём на права уже две недели как сдали, пока вы мой «янг» доводили. Так что я им скажу — и можем лететь. Вы только скажите, куда.

— А у тебя в навигации всё записано, — улыбается Маляр. — Так что можете отправляться. Школа хорошая, вам там скучно не будет.

И сияет весь, вместе со своей лысиной. Он вообще напрочь лысый, тощий, высоченный, нос крючком, одёжка сидит, как влитая. И ещё я с самого начала поняла, что ко мне и к моим друзьям (а мы и вправду не разлей вода) он относится… ну, как моя мамахен к тараканам, только лицо у него при этом непробиваемо-вежливое. Безупречно-вежливое.

Бедная мамахен. Собственно, она-то, как я понимаю, представляла из себя очень большую ценность — не так много в наши дни осталось биологически рождённых женщин. Только элита, говорят, держалась, — королева там, принцессы, богачи да богачки разные. Их в новостях часто показывают. Внешне никакой разницы, но при этом всегда добавляют: урождённая живорождённая. А у меня в документах стоит «клон-дочь». Тонио и Лемка — клон-сыновья, их папахены себе в свое время завели. Мы дружим года два, как только мы с мамахенцией на эту планетку прилетели и я на ней в школу пошла.

Маляр тоже был живорождённым. Чёрт его знает, откуда я это знала. Электронщик, тем не менее, он был суперный. Пригнать ненастроенный «янг» за десять планет — это очень высокой квалификации требует. Да и настроить его на клиента непросто. А теперь, значит, мамахен оставалась с ним.

* * *

Вылетели мы через два дня. Ребят отпустили мгновенно — меня, правда, попробовали порасспрашивать, за что нам честь такая — в закрытую школу попасть, но я-то знала не больше их! А Маляру вопросы задавать было бесполезно: всё равно бы не ответил.

Мы решили, что на месте разберемся: в конце концов, в Политехническом экзамены начинались на месяц позже, и — если что — мы туда добраться успевали.

* * *

Из письма Маляра Директору:

«…Твою просьбу выполнил, Рикс. Более-менее средние семьи, в головах у ребятишек кое-что есть. Девица — настоящая клон-дрянь, так что в школе у тебя скучно не будет. В конце концов, в любое, даже самое закрытое заведение следует впускать что-то новое».

Директор долго смотрел на последнюю фразу. Никто из его урождённых живорождённых учеников не видел клона вживую. Но времена, как всегда, менялись.

* * *

Парень выглядел довольно забавно — рыжие кучерявые волосы над загорелой почти дочерна физиономией. Фамилия у него была известная. С другой стороны, неизвестные фамилии в Корольчатнике почти не встречались.

Парень вовсю зевал, — сказывались длинный перелёт и нервное напряжение. Тем не менее, я решил, что ему не повредит ещё немного посидеть в приёмной: необходимо было сразу подчеркнуть дистанцию. Пусть привыкает.

Я ещё раз посмотрел на довольно увесистый файл. Внук Президента, наследник Великой Империи. Ответственная задача мне предстояла — и непростая одновременно: в отличие от многих и многих, до прибытия на Новую Англию Пьер получал чисто домашнее образование. Я не сомневался, что занимались с ним на совесть, но вот по каким причинам Президент распорядился отправить шестнадцатилетнего парня завершать образование к нам, для меня было загадкой.

Пьер в очередной раз зевнул во весь рот, даже не пытаясь прикрыться рукой. Потом нагло уставился в камеру и демонстративно поднёс к глазам часы.

«Клеммье». «Большой Гаргантюа», последняя модель сезона. Вижу, Пьер. И костюм твой вижу. И тридцать два чемодана в коридоре.

Всё-таки правильно, что на Новой Англии не делается поблажки никому. Сошёл с корабля — изволь таскать свой багаж сам, оставив камердинера на борту. Всем, кто не заключил с Корольчатником контракт на обучение или преподавание, или иной полезный Новой Англии вид деятельности (нам и сегодня требовались печники, и садовники) — сход на территорию космопорта был запрещён под страхом смерти. Единственно, почему я иногда жалел о камердинерах — это вот в такие минуты. Сидел бы парень в приёмной, был бы при нём его доверенный дядька — и много чего полезного можно было услышать. А тут, кроме «Клеммье» безумной стоимости и зевания, никакой информации.

— Войдите, пожалуйста! — говорю. Экран выключать не стал: развернул под углом в девяносто градусов и перестроил камеру на чемоданы. В конце концов, о прибытии Пьера школяры уже были наслышаны, а крещение новичков в Корольчатнике проводилось сурово. Я всего-навсего давал ему шанс не потерять свой багаж утопленным где-нибудь в тёмном уголке пруда. А прудов у нас было великое множество.

Пьер вошёл, вежливо кивнул и прошёл к единственному креслу в кабинете. Я с интересом наблюдал за парнем: пластика у него была уникальная. При внешней громоздкости — а вытянуло его под два метра, да и комплекцией боженька не обидел, — двигался Пьер легко, как кошка. Ну да — ходили туманные слухи о каком-то невероятном танцовщике, который стал известным за одну ночь — и исчез… исчез как раз где-то лет шестнадцать как. А фамилия у Пьера была президентская — поскольку ни одна из дочерей при замужестве не пожелала менять фамилию. Мужья — оба выпускники Корольчатника — приняли это как должное.

«И не только это», — добавил я мысленно, разглядывая вольно устроившегося в кресле Пьера. Совсем чуть в нём было от матери — и совсем ничего от худого как щепка премьер-министра Део. Яни Део, гордость и краса Корольчатника, премьер-министр объединённой и бескрайней империи в течение последних полутора десятков лет. «Может, оно и к лучшему, что нет ничего от Део в этом наглом рыжем парне», — подумал я. Просто потому, что премьер-министр стал послушной марионеткой в руках Президента, и не было в нём ни грана самостоятельности, которой он так радовал меня здесь.

— Пьер Део, — представился парень. — Прибыл на Новую Англию два часа назад, буду рад учиться в знаменитом Корольчатнике.

— Добро пожаловать, — доброжелательности во мне было море. — Я — Рикс. Имя моё вам, разумеется, известно. Корольчатник поможет закончить образование, которое вы столь успешно начали. Надеюсь, что мы сможем отшлифовать ваши великолепные задатки, о которых столько здесь сказано, — рука моя уверенно легла на пухлый файл.

Он кивнул.

— Поэтому вы сейчас пройдёте вон в то красное здание, окруженное тисами, и займёте комнату на втором этаже. Она на четверых человек. Остальная троица прибудет на днях.

Пьер, не удержавшись, зевнул. И смутился.

— Можете идти, Пьер. И аккуратнее с багажом — к новичкам в Корольчатнике, как и везде, беспощадны. Я бы советовал вам дождаться соседей, если что-то пойдёт не так. У нас здесь неплохо работает командный принцип.

Выставил я его вовремя — в коридоре как раз появилась группа захвата.

* * *

— Эй, Ричард-Мария! — голос Тонио меня разбудил ни свет ни заря. — Рикки!

— Слушаю, — сонно пробормотала я, пытаясь улезть поглубже под одеяло.

— Рикки, ты в курсе, что школа на Новой Англии — чисто мужская?

Сон с меня как холодной водой смыло.

— Ты это откуда взял? — экран включён, на нём светится довольная рожица Тонни. — И чем это нам грозит? В конце концов, если втроём поселимся, никто ничего и не узнает, — неуверенно говорю я. — Просто не буду носить юбку. Тонио, ты точно знаешь?

— Да, Рик, — кивает он. — Это Корольчатник. Тот самый, который каждый день по четырём программам показывают, где Рикс директор. И ещё — там сейчас будет внук Президента учиться, представляешь? Рикс против его деда главным заговорщиком был, лет двадцать назад.

Я книжку читал. А Пьера Део только по вифику видел. Показывали посадку его корабля. Завтра у него первые занятия.

— Здорово! — говорю. — Замучают нас, значит, безопасностью. Может, всё-таки на Гейтс, в Политехнический?

Тонька осклабился.

— Не-а, дураков нет. Так что валяй, перетряхивай гардеробчик. И отключился, довольный.

Да уж, попала. Ни за что Леммка и Тонио не откажутся.

Шмотки у меня простые — штанцы в облипон, к ним пара-тройка маек да куртёха. Джинсы обязательно… так, сую всё в ремонтник и задаю программу по перешиву пуговиц с левой стороны на правую. Майки делаем плотнее. Кепоны пойдут, они у меня унисекс. Обувь, зараза… Так. Перекрас в чёрный цвет: легкомысленный «цветочек» ни один дурак добровольно не оденет.

Теперь с собой. Волосы в хвост — и сразу видны нежные, чисто женские скулы. Чёрт, чёрт, чёрт, — не всегда простейшее решение самое лучшее. Врубаю комп и начинаю причёски себе на имитаторе строить. Час возилась, пока сообразила под «ноль» поставить. Тема! Сую голову в «парикмахер» и через пять минут радостно разглядываю себя в зеркале. Ха!

Сейчас проверим.

Жму вифон на режим «связь».

— Эй, Тонька, как тебе напарничек?

Тонио, гад, минут пять разглядывал меня с крайне подозрительным выражением лица, потом уверенно показал большой палец.

— Ффы, — с облегчением выдохнула я.

* * *

В три часа ночи в «Корольчатнике» дрыхли без задних лап даже самые забубённые «совы». Если занятия начинать в семь утра, то волей-неволей происходит трансформация в «жаворонков». Так что спали все.

В парке шумел лёгкий дождь, серыми струйками пронизывая утренний полумрак. Парк обхватывал «Корольчатник» со всех сторон, огромный, величественный — деревья в нём жили не одно столетие.

…Всё было рассчитано по секундам. «Челноки» спустились бесшумно, как паучки по нитям, из них тёмными мурашами высыпались военные. Может, и не военные — но надет на них был камуфляж, а автоматы дополняли картинку. В парке вокруг школы плавал туман, гасил звуки в белой ночи, превращал живых людей в призрачные тени.

По списку в зданиях «Корольчатника» было одна тысяча двести тридцать шесть человек, в том числе преподаватели и прислуга. Всё это предстояло повязать и загрузить в челноки в течение часа.

И задача была выполнена. Не тронули только повара с поварятами — те спали в дальнем флигеле и никому не мешали.

В половине пятого утра «челноки» задраили люки, доложились о полной загрузке и — так же бесшумно, как и садились — унеслись ввысь.

Планета, известная всей империи под названием «Новая Англия», осиротела.

* * *

Президент Империи поудобнее устроился в кресле и взял в руки фотографию. Внуки, с собакой. Младший был очень мил, его Президент любил больше.

А потому был строг и нежностей в обращении не допускал. Наследственную Президентскую власть должен был унаследовать старший внук. Его, избалованного родителями, министрами и челядью, Президент на днях отправил в «Корольчатник». Доучиваться.

Чем хороша была эта школа — так это традициями. Старая английская система мужских школ в действии, дивное место, великолепные преподаватели, выездка, охота на енотов и лисиц, кегли и гольф… Попасть в неё можно было только по его личному распоряжению — так же, как это было и при предыдущем Президенте. Выпускники школы годились на многое и были лучшими женихами во Вселенной. Президент поморщился: обе его дочки в своё время вышли замуж за «корольчат», и обе — с его точки зрения — крайне неудачно.

Президент принял меры с тех пор: уроки в школе проходили в прямом эфире, и красавицы Империи почти с пелёнок имели возможность наблюдать за будущими женихами. Одновременно решалась задача образовательная (кто мешал каждый день слушать «Корольчатник»?), пропагандистская — будущих правителей знали с нежного возраста, переживая вместе с ними за синяки и двойки, воспитательная — дети привыкали быть на виду и контролировать каждое слово.

Времени было немного: через пару минут Президенту предстояло ехать в Генштаб. Он вернул фотографию на привычное место, и недоумённо оглянулся на резкий звук вифона: звонка он не ждал. Экран настойчиво мигал зелёным — семейная линия связи.

— Говорите! — отрывисто сказал Президент, и вифон вспыхнул изображением.

— Что потребовалось от меня кухне? — никогда на памяти Президента на семейную связь не допускалась прислуга. — Быстро, у меня нет времени!

— Ваше Величество, Пьер исчез. И все в школе… Мы только не… А вифон на Ваше Величество настроен, — поварёнок лет пятнадцати мял в руках фирменный колпачок Корольчатника.

— Взрослые есть? — отрывисто спросил Президент, нажимая кнопку вызова Генерального Штаба.

— Шеф-повар, — поварёнок запнулся. — только он не в себе.

Президент внимательно посмотрел на парнишку.

— Ты от вифона не уходи пока, — мягко сказал он. — Я сейчас распоряжение отдам, наверняка вопросы будут.

И переключился на Штаб.

— Рикс пропал, — отрывисто бросил он. — Вместе со всем Корольчатником, кроме кухни. Связь — не знаю, но вифон Пьера работает, только что говорил. С поварёнком, — он поморщился. — Пьер исчез тоже. Занимайтесь. Жду у себя через час.

И отключился. Времени было восемь утра. Два часа разницы с Новой Англией.

Корольчатник стоял в сетке вещания образовательных программ, программ светской жизни, детского и юношеского спорта. Запись с огромного количества камер подавалась на специально отстроенный центр, составляющий предмет особой гордости Президента. Начиналось всё это в автоматическом режиме с 9 утра новоанглийского времени. Так что у Президента и Генерального Штаба до того момента, когда полВселенной прилипнет к экранам и увидит пустой Корольчатник, было часа три.

До этого момента всё должно было закончиться.

* * *

Посадка прошла безупречно. «Янги» сели на космодроме как влитые, точно вписавшись в заданные координаты.

— Новая Англия — «Корольчатник»! — гордо сказал Лемм. — С прибытием!

— Рииикки!!! — счастливую рожицу Тонио нужно было видеть. Я передвинула кепон на левый глаз и усмехнулась:

— Ну что — двигаем?

И тут с неба вплотную к «янгам» посыпались челноки.

— Что они творят, Рик? — недоуменно спросил Тонька. — Так нель…

* * *

Нда, — подумал Президент. — Вот так просто взяли и лишили Империю кучи наследников во главе с будущим Императором.

И усмехнулся. То, через что ему предстояло пройти, он представлял хорошо. Пропажа наследников огромных состояний, детей наместников и крупнейших политических деятелей — скандал на всю Империю.

Дети начальника Генштаба тоже были Корольчатами. Землю будет рыть…

Поздние дети. У всех — поздние. Да ещё по одному-единственному. Президент прикрыл глаза: хорошо подрубили начавшую наглеть элиту.

…Рикс, старый друг и враг. Возрождать школу без него было некому. Президент потёр лоб.

…Незачем. Пока незачем. Хозяином Корольчатника теперь становился Маляр. Очень обязательный человек был этот племянник Рикса.

* * *

Сведения о взрыве неисправного «янга» на Новой Англии, разнёсшем весь космодром, прошли почти незамеченными, затенённые трагедией Корольчатника. Компания-поставщик послала было туда страховых агентов, но Новая Англия объявила карантин в космопорту в связи с повышением радиоактивности после взрыва и отказала в допуске на планету всем, кроме спасателей. Население планеты — а на Новой Англии работало всего несколько сотен человек, — было в считанные часы эвакуировано на Новую Шотландию.

* * *

Несколько лет спустя, по распоряжению Президента, «Корольчатник» был выкуплен у вдовы Маляра, погибшего при невыясненных обстоятельствах. Работа школы возобновилась. Директором был назначен Део-старший.

Mar. А может, они передумают?

Я делал то, что ненавидел всей душой с детства — пылесосил ковры. Квадратные километры ковров, бежевых, зелёных, розовато-серых.

Пылесос в моих руках почти бесшумно пожукивал, тихонько дыша отработанным воздухом, легко скользил от одного края зала до другого. Вторая моя лицензия была оформлена на ремонт посудомоечных агрегатов — но эту работу, предоставленную мне службой занятости как эмигранту с Земли, я ненавидел ещё больше. Потому что посудомоечные машины на Ашаре ломались с завидной регулярностью.

Ни одной женщине на Земле никогда бы не пришло в голову мыть в посудомоечной машине местный аналог фена для волос или мужскую бритву со всеми лезвиями. Ашариек же не смущало ничто. Ну да — при таком-то уровне жизни!

Стандарты Ашара — домишко в тридцать-сорок комнат на пару тысяч квадратных метров, да парк, в котором непременно должны быть понатыканы статуи из местного розоватого карракса. И кто только их приучил к такому дерьму, а? Я просто смотреть на эти статуи не мог — то столбы в обвивку друг с другом, то верёвки какие-то. Хорошим тоном было и в доме что-то подобное иметь.

Я зло дёрнул пылесос, объезжая скульптурную композицию из трёх столбов. И замер в недоумении.

Следующая зала была вроде театра, с подиумом. По расписанию уборки зал должен был быть пуст. Но хорошо известный мне по тивор-ным передачам ашариец стоял в центре, и все кресла были заполнены. Лиц сидевших мне видно не было.

Зато кисло-озабоченная физиономия л’Гора явно исключала моё появление на сцене. Я тихонько отключил машинку и сел на пол так, чтобы меня не было видно.

— Правильно я понял вас, господин Выз, что вы предлагаете решение сложнейшего правительственного вопроса (господин л’Гор воздел очи к куполу зала) переложить на женщин? Что-то не понимаю я вас! Нашли, кому доверить проблему, от которой зависит жизнь планеты…

Резкий, немного сварливый голос исходил из глубины кресла справа, голос, который прекрасно знала вся Ашар.

— Мы специально собрались, чтобы послушать ваши предложения, межпартийную встречу устроили, а вы нам всякую чушь излагаете, — едко говорил господин Нов. — Наша партия возьмётся и решит эту проблему сразу и без вопросов!

— Однако, женщин в вашем доме нет, сударь, — с достоинством раздул усы л’Гор. — И не только в доме. Говорят, что в ваших партийных списках не осталось ни одной настоящей женщины.

— Мы что, на политических выборах? — Оль’фич поднялся из кресла. — На следующих выборах — и я это вам говорю в лицо, в лицо говорю — мы одержим сокрушающую победу, потому что женщины поддерживают нашу партию, однозначно, и у нас нет никакой необходимости, чтобы женщина была членом партии. Зачем женщине членство в партии? Она и так знает, за кого голосовать: за нас, все голосуют за нас…

Л’Гор поморщился.

— Я бы хотел продолжить, — недовольно сказал он. — Собственно, мы уже взяли на себя ответственность за запуск программы, которая воссоединит семьи и позволит за двадцать лет восстановить потерянное население. Не думаю, что кому-нибудь удастся избежать этого. Чего хочет женщина — хочет бог, так что, если наша идея сработает…

— Нет, вы мне объясните, — Оль’фич сел на край подиума. — Вы запускаете программу, ни с кем не посоветовавшись… Мы что тут, мальчики все? Зачем нам на нашем уровне эти ваши женщины? Что такое — «никому не избежать»? Зачем они мне в доме?

Тяжелое лицо л’Гора приобрело подобающее выражение.

— Всё согласовано с Президентом, — веско сказал он.

Дальше поднялся крик и шум, но я уже не слушал. Дом был огромный, работы хватало. В конце концов, самое главное я понял. Оставалось наблюдать за развитием событий.

* * *

(запись телефонного разговора)

— Ласточка, ты представляешь, мне не продали машину! Мне предложили ту модель, которая у меня уже была сто лет назад.

— Наглость какая! А ты что, слишком много им должна?

— Нет, там другое. Ты можешь поверить, что современное программное обеспечение автомобиля способно работать только с мужскими токами мозга, ты можешь поверить в эту чушь?! Они говорят, что технология развивается таким образом, что иного пути нет. Я чуть не убила этого урода.

— Милочка, не переживай. Купи себе другую модель.

— Ласточка, на всех современных моделях стоит ЭТО. Я либо должна ездить на своём старье, либо — ездить с мужчиной.

— Бедненькая!

* * *

(запись телефонного разговора)

— Алё, папа? Ты меня помнишь? (трубка повешена)

* * *

(запись телефонного разговора)

— д’Жо, это Лайла. Мне очень нужна твоя помощь (продолжительное молчание в трубке).

— Очень. Я готова вернуться. Навсегда. Я БУДУ… (трубка повешена).

* * *

(запись телефонного разговора)

— Ласточка, представляешь…

— Да, солнышко. Они мне ТОЖЕ не смогли продать новый телефон, сказали, что современное программное обеспечение требует ежедневной подзарядки муж-чи-ной. Логическая цепочка нового поколения. Но какой дизайн… А для подключения следующей модели потребуется детский писк. Кошмар. Я на них в суд подам!

(дальнейшие эмоции расшифровке не подлежат).

* * *

Через месяц я привычно пылесосил ковры в том же самом доме. Он изменился. В нём уже с неделю как решительно поселились женщины. Я не очень понимал, которая из них выходит замуж за хозяина дома — шума и мусора от них было одинаково много.

По тивизору, кстати, перестали мелькать отдельно женские и мужские передачи — дамы стремительно вписывали себя в новый образ жизни.

* * *

А я… Я готовился в конце месяца вернуться на планету Земля.

Потому что в качестве непременного условия предоставления гражданства выдвигалось заключение брака с ашарийкой. И даже то, что настоящим автором программы возвращения женщин к семейному образу жизни был я, меня не освободило. Это было решение Президента (я подавал ходатайство) — я его понимал, как мужчина. Он тоже оказался в числе пострадавших.

А может, они передумают?

Интересно, что они будут делать без программиста? Деньги у меня теперь есть. А планета мне нравилась. Всем, кроме её женщин.

Может, всё-таки передумают?

Mar. Alma mater

Ненавижу телефон. Это, разумеется, великое достижение человечества, очень полезное и незаменимое. Но только не тогда, когда тебя поднимают в пять утра, чтобы сделать предложение, от которого невозможно отказаться.

Звонили мне из Министерства то ли Внешних Сношений, то ли Торговых Связей, причём не с Земли, а откуда-то если не с Тау Кита, так с Альдебарана. Звонил мой бывший одноклассник, который давно стал большой шишкой. Кстати сказать, я никогда ему не завидовал.

Слышимость была так себе, но суть я уловил. Никольс всегда был на редкость бесцеремонным типом. В школе, списывая уроки, он вёл себя так, что остальные считали для себя за большую честь… чёрт, несу всякую чушь с недосыпу. Короче — Никольс всегда умудрялся построить мир вокруг так, что люди чувствовали себя обязанными выполнить любое его поручение. Редкий дар, надо признать.

И теперь он сразу взял быка за рога:

— Сандро, либо ты берёшь на практику файоли, либо я твои мачтовые вышки на Тритоне снесу к чёртовой матери. Без шуток.

Я, разумеется, понятия не имел, кто такие файоли. Практика? Студенты? Студенты ко мне на предприятия попадали — до зоны секретности, разумеется. Их одевали в белые халаты и аккуратно водили по цехам и лабораториям, по маршруту, который был утверждён лично мной. Любое предприятие имеет право на защиту своих коммерческих интересов, — но, с другой стороны, нужно себя рекламировать, так? Так что программу посещения я отслеживал, и включал в неё всё новые и новые зоны, которые, по моему мнению, нуждались в рекламе. А предприятий у меня было немало.

В том числе и это, с мачтовыми вышками.

Мачтовые вышки были моим новым и самым перспективным проектом. Новый вид энергии, знаете ли. Электромагнитные поля, то да сё. Не-не, безопасно абсолютно — если всё живое находится в полумиле от основания, в том числе вглубь, — иначе имеем дело с непредсказуемыми мутациями. А за пределами полумили — безопасно. Почти.

Поставили их мне на Тритоне несколько незаконно, но — с другой стороны — нет такого закона, который бы нельзя было поправить.

Именно этим были сейчас по самые ухи заняты все мои топ-менеджеры на Тритоне.

Я очень старался, чтобы наша возня там не получила огласку. А какой вонючкой мог быть Никольс, вы уже поняли. Разумеется, я сказал «да». И Никольс тут же отключился — время своё он ценил больше некуда. Чёрт.

Спать больше не хотелось… какой уж тут сон. Шлёпая босыми пятками по половичкам, я врубил комп на поиск информации, и, позёвывая, налил себе кружку молока из холодильника. Кусман шоколада, пористого, московского, к нему вприкуску — лучшее средство, чтобы проснуться.

Ссылочек мне поисковик натаскал немало. Я листал страницу за страницей, меняя поисковики и возвращаясь обратно, и тихо свирепел. Потому что файоли встречались только у Желязны. И радоваться было нечему.

«Он знал, что Файоли приходят к человеку за месяц до его смерти, — приходят к тем избранным ими немногим людям, которые ещё умирают, — и в этот последний месяц жизни они даруют ему всё то наслаждение, какое возможно для человеческого существа, и когда наконец наступает пора поцелуя смерти, выпивающего последнюю каплю жизни из умирающего тела, человек не просто принимает его — нет, он видит в нём собственное стремление. Такова власть Файоли, ибо познав такое, нечего больше желать и не к чему стремиться».

Ай да Никольс, ай да сукин сын! Где он только их раскопал, этих файоли?

И не перезвонишь ему, бесполезно. Теперь только клерки министерские перед фактом прибытия поставят. Торгаши проклятые. Менялы.

Молока налил, Желязны перечитываю — всё равно больше никакой информации нет.

Перечень вопросов в блокноте начеркал. Сколько их будет, файоли?

…Сколько ни будет — все мои. Принять, разместить.

Что такое для них «практика»? Хм… Молоденькие, значит. Неопытные. Кого мне нужно… Нет. Неправильная формулировка. К кому следует направить файоли, чтобы… Да, именно так. Перечень. Нет, ещё добавим.

Интересно, у них практика — только месяц?

Перечень сопровождающих… Нет. Здесь только роботы. Вычеркнул всех к чёртовой матери.

Вечные мы, давно — вечные.

Только идиот откажется от файоли.

Скрофа. Высочайше утверждённая методика

Проверяющий генерал не спеша, как подобает его чину, подошёл к штабу полка: сопровождающая свита семенила в шаге позади. У порога штаба его встречали командир полка и дежурный по штабу.

— Сми-и-ирно-о-о-о! — звонкий голос командира заставил вытянуться не только присутствующих офицеров, но и штабных писарей, лихорадочно наводивших глянец на мебель.

Полковой командир вскинул руку к фуражке и рубанул строевым навстречу генералу.

— Ваше Превосходительство! Штаб 245-го отдельного гренадёрского полка для проведения проверки готов. Офицеры управления и штаба полка к осмотру помещений штаба готовы. Командир полка полковник Белозерский!

— Вольно! — с ленцой ответил генерал, опустив руку. — Ну, показывайте, господин полковник, ваше хозяйство. Мне командир дивизии говорил, что ваш полк — лучший по состоянию помещений штаба.

— Стараемся, Ваше Превосходительство… — неопределённо ответил полковник, пропуская генерала вперёд.

Генерал вошёл внутрь, отмахнувшись от доклада дежурного по штабу, молодцеватого начищенного-наглаженного поручика. Свита нестройной толпой заползла следом, на ходу доставая из папок листки, ручки, сразу что-то начиная писать и старательно не замечая ненавидящих взглядов проверяемых. Последние же до сих пор оставались под впечатлением вчерашнего строевого смотра.

Первым помещением, которое попало под проверку, был кабинет технической службы. Сверкающий только что законченным ремонтом, новыми плакатами и стендами кабинет, кабинет «с иголочки», не оставлял шансов проверяющим найти здесь недостатки. Так думали офицеры полка. Проверяющие думали иначе.

— Штабс-капитан Вержбицкий! — скомандовал генерал — Читайте методику!

— Слушаюсь, Ваше Превосходительство! — Невысокий офицер с щёгольскими усиками достал из папки пресловутую методику и начал зачитывать:

— «В каждом помещении штаба полка должны висеть стенды с документацией, размером 220х120 см…»

— Измерить! — рявкнул генерал. Два офицера из свиты услужливо достали рулетки из карманов и шустро замерили.

— 218 на 121, — озвучили они свой вердикт генералу. Хозяин кабинета, техник-капитан Иванов, повесил голову.

— Пиши: «Стенд в кабинете 102 не соответствует Высочайше утверждённой методике», — генерал посмотрел на сжавшего зубы полковника и скомандовал:

— Дальше!

— «По краям стенд обивается декоративными планками шириной 3,5 сантиметра…»

— Измерить!

— 3,6, Ваше Превосходительство!

— «Документация на стенде размещается в виде распечатанных листов формата А4, на расстоянии 12 см от левого края и 10 см от верха: расстояние между листами…»

— Измерить!..

— Промерить!..

Техник-капитан воспринимал баритон читающего и рыканье генерала как голоса из потустороннего мира, в голове же крутилась мысль: «Пойдут они в парк смотреть технику сегодня? Или пойдут завтра?»

— «… Размер листа… Размер шрифта заголовка… Подпись не дальше чем… Итоги за летний период обучения… Утверждённые и согласованные… Положение о гербе…»

Проверка первого же кабинета с оглушительным треском провалилась. Никто не ожидал такой дотошности от проверяющих.

— Очень плохо, господин техник-капитан. Выражаю вам своё неудовлетворение, — с плохо скрываемой иронией произнёс генерал.

— Виноват, Ваше Превосходительство! Как офицер, ответственный за технику полка, всё время провожу в парке, работаю с техникой! Извольте видеть, она у меня в образцовом порядке! — выпалил несчастный капитан на одном выдохе.

В глазах полкового командира загорелась надежда. Техника и впрямь содержалась Ивановым в отменном состоянии, с машинами он находил общий язык гораздо лучше, чем с людьми.

— Надо будет — и технику посмотрим, — усмехнулся генерал. — Только кажется мне, господа офицеры, что уже по состоянию этого кабинета можно сделать вывод о полке.

Офицеры свиты согласно закивали.

Закончив стендовое позорище, перешли к размещению Государственных Символов.

— «Портрет Государя Императора в военном мундире любого полка, размером 25 на 15 см, располагается на расстоянии…»

Клерки залезли под потолок, пошуршали линейками и разочарованно доложили, что отклонений нет. Ещё бы! Портреты стандартные, продаются централизованно. А вот как Иванов ухитрился прибить портрет там, где надо, миллиметр в миллиметр — осталось непонятно.

— «Герб Российской Империи размещается…. Государственный Флаг…»

Герб хоть и был правильным, но висел на полсантиметра правее, чем надо, что сразу привело к формулировке: «Размещение государственной символики не соответствует Высочайше утвержденной методике».

А дальше началось самое интересное.

— «Портрет Великого Князя Сергея Михайловича расположен…»

— Сергея Михайловича?!.. — удивлённо округлил глаза командир — А он почему?

— Господин полковник, вы меня удивляете! — добродушно прогудел генерал. — А кто у вас шеф округа?

— Великий Князь Алексей Михайлович, — растерялся командир.

— Был. А с позавчерашнего дня — Сергей Михайлович. Великий Князь Алексей Михайлович Высочайшим повелением назначен шефом лейб-гвардии Московской танковой бригады. Недостаток вам…

— «Портрет Великого Князя Константина Михайловича расположен…»

Командир опять округлил глаза.

— Шеф Морского корпуса. Вы ему подчиняетесь, в порядке Императорского рескрипта за номером 334, как члену Императорской фамилии.

— «Портрет Великого Князя Андрея Михайловича расположен…»

— «Портрет Великого Князя Дмитрия Михайловича расположен…»

У Императора было пятеро братьев, три двоюродных брата, четверо племянников и дядя. Кроме того, Императрица, вдовствующая Императрица — и прочая, и прочая, и прочая… И все они — согласно Рескрипту… Бог ты мой… Кроме того, не было портретов командира полка, дивизии, командующего округом, военного министра, премьера и многих других.

— А вы что хотели, господин полковник?! — зарычал генерал, взбешённый вопиющей невнимательностью командования полка к состоянию дел в Императорской фамилии. — Всё ныли, что сложно перевесить портрет Президента раз в четыре года при демократах. Царь-батюшка вас научит порядку! Завтра же устранить!

Всю ночь в штабе кипела работа. Солдаты под руководством офицеров делали плакаты с хирургической точностью. Из сети скачивались портреты князей и княжон, командующих генералов и военных чиновников. В городе скупили все рамки под фотографии.

Утром штаб представлял собой филиал Третьяковской галереи. В каждом кабинете и коридоре на стенах кучно были развешаны портреты мужчин и женщин, увешанных орденами, с сарказмом поглядывающих из рамок на замученных офицеров. Свободного места на стенах практически не оставалось. Генерал со свитой ахнули и замерли, обозревая обилие портретов в галерее. Потом начали лихорадочно сверяться с Методикой.

Всё точно! Ни одного лишнего и ни одного недостающего.

Офицеры полка со злой радостью смотрели на ступор проверяющих.

Генерал задумчиво хмыкнул, потом забрал у адьютанта листок со вчерашними «недостатками», передал его командиру.

— Отдаю должное вашему организационному таланту и снимаю все недостатки. А методике, — генерал обвел глазами императорское семейство, — …

* * *

— Да проснись же! — Иванова толкал его сосед по кабинету. — Ты чего? Сейчас же придут!

Иванов поднял голову с исторического романа, на котором уснул, и привстал с кресла. Приснится же!

Сосед задумчиво повертел головой по сторонам:

— Ну, всё готово. Портрет Президента будем вешать, или ну его?..

— Будем! — подскочил капитан Иванов. — Непременно будем!

Рю. Танатос Четырнадцатый

У Генерального секретаря Организации Объединённых Наций Мориса Тореза с самого утра ужасно болела голова. Дело не могли поправить и сообщения, которые с начала рабочего дня поступали на его терминал: группа левых террористов «Светлый путь Председателя Мао» этой ночью похитила четырнадцать перуанских католических монахинь в возрасте от 14 до 83 лет и угрожала каждый день подвергать насилию одну из них, начиная со старшей, если Римский Папа не подаст в отставку. Это походило на какой-то кошмар — не далее, как вчера блок арабских экстремистов захватил восьмерых раввинов и требовал того же самого, то есть ухода верховного понтифика. Единственное, чего не сообщили, будут ли они насиловать раввинов. Безусловно, их акция была ответом на дерзкий расстрел в Ашхабаде четырех мулл членами ОНСР (Организации национал-сионистских революционеров), требующих немедленного вывода иорданских войск из Хайфы и Эйлата и созыва международной конференции по правам еврейского меньшинства на Мадагаскаре. Так или иначе, Ближний Восток в любую минуту мог взорваться, как он и обещал в течение вот уже восьмидесяти последних лет. Между прочим, Южная Америка тоже, не говоря о Центральной Африке, Средней Азии и Восточной Европе.

— Ну, и при чём тут, спрашивается, Римский Папа? Что это он всем как кость в горле? — недовольно бормотал Торез, бегло просматривая обновлённую базу данных комиссии по борьбе с национальным и международным терроризмом. Чем больше он вчитывался, тем меньше понимал. Проклятая мигрень же и не думала сдаваться, не обращая никакого внимания на две таблетки новейшего средства «аспалгин», которые он принял сразу же после пробуждения. Он закрыл глаза, откинулся на спинку кресла и одновременно нажал кнопку интеркома.

— Черчилль? — процедил он сквозь сжатые зубы.

— Я вас слушаю, господин генеральный секре… а-пчхи! — раздалось из скрытых динамиков, и на большом экране напротив возникло жизнерадостное лицо его помощника. Собеседник Тореза уже две недели невыносимо раздражал своим бесконечным насморком. Торез от всей души ненавидел этого худого долговязого англичанина, но с ним приходилось мириться, поскольку распределение мест во всех международных организациях руководствовалось строгим принципом: если председателем был британец, то его заместителем — француз, и наоборот. Какой-то умник из Совета Экспертов, кажется, русский по имени Николай Романов, называл этот дурацкий принцип «Антант Кордиаль» — один бог знает, где он выкопал это название.

— Не могли бы вы уже что-нибудь сделать, наконец, со своим носом? — укоризненно произнёс Морис Торез.

— Я стараюсь, — ответил Уинстон Черчилль, лучезарное настроение которого не мог испортить ни насморк, ни упрёк шефа. — Я даже успел сдать с утра анализы. А завтра иду на приём к профессору Павлову.

— Да-да, к профессору… знаете, что? Принесите мне аспалгина… или нет… лучше пригласите доктора Но. Надеюсь, он уже пришёл?

— Как вам угодно, господин генеральный секретарь, — любезно ответил Черчилль и отключил связь.

Торез повертелся в гидромассажном кресле, устраиваясь поудобнее (спинка и сиденье тщательно отслеживали все его передвижения, стараясь подобрать наиболее оптимальный наклон, мягкость и упругость), закрыл глаза и попытался вытеснить боль из сознания, переведя мысли на что-нибудь более приятное. Это оказалось не так легко: мысли то и дело возвращались к его жене Элен, которая вчера вечером улетела в Екатеринбург «за покупками», как она выразилась. Бездельница, весь мир знает, что куда дешевле и приятнее делать то же самое в Найроби. Он и сам бы с удовольствием отдал половину месячного содержания, чтобы забыть о делах и оказаться в эту минуту где-нибудь подальше… монгольский атташе недавно показывал ему отличное место недалеко от Найти-Майлз-Бич в Новой Зеландии. Свежий океанский бриз… лодка, лениво качающаяся на волнах… удочка, брошенная через борт, удобное надувное кресло и бутылка холодного пива, говорят, прямо из Чешских Будеёвиц… Боль отступала.

С новозеландского побережья он был извлечён самым внезапным и бесцеремонным образом — скрипом входной двери. Отчаянно стараясь побыть в раю своих грёз хотя бы ещё минуту, он слабо махнул рукой пришедшему эскулапу:

— Я знаю, знаю, что вы собираетесь сказать, доктор, что надёжного средства от мигрени даже в нашем веке ещё не приду…

— Извини, но я не доктор.

Генеральный секретарь быстро открыл глаза. Негромкий баритон действительно принадлежал кому угодно, но только не его персональному тибетскому врачу доктору Но. Оказалось, что он исходит от странного старика в чёрном старомодном костюме, абсолютно седого, с дряблыми руками и тёмными глазами под низко опущенными веками. Его сморщенное лицо сильно напоминало вываренную грушу. В левой руке у него был футляр, напоминающий антикварную модель компьютера (такие, кажется, в прошлом веке назывались «ноутбуками», ни к селу, ни к городу подумал Морис Торез), а в правой — какой-то чёрный шар, размером с теннисный. Рука, сжимающая этот шар, находилась в беспрестанном движении и выглядела так, словно не принадлежала её очевидному владельцу.

— Какого… кто ты… кто вы такой? И вообще… как вы сюда попали?!

Старик подошёл поближе, и тут Морис Торез увидел его глаза полностью. Чёрные, с нечеловеческим блеском, они больше напоминали отражения в глубоких колодцах. Или жерла орудий, почему-то вдруг пришло ему в голову. Торез вздрогнул.

— Я — Танатос Тринадцатый этой планеты. Или, если тебе так больше понятно, её Смерть.

* * *

Морис Торез слушал, будучи не в состоянии отделаться от мысли, что он вот-вот сойдёт с ума, если это уже не произошло. Старик, сидящий на стуле напротив, между тем, невозмутимо продолжал голосом без следа эмоций:

— Моя служба подходит к концу, я проработал здесь уже почти четырнадцать тысяч орбитальных витков — и это превышает все допустимые сроки, писаные и неписанные. К сожалению, в настоящий момент у меня возникла серьёзная проблема, никогда не встречавшаяся раньше — мой последователь, будущий Танатос Четырнадцатый, по неизвестной причине трижды не явился в назначенное время в условленное место. Не знаю, почему так произошло… скорее всего, те, наверху, просто забыли о заштатной планетке на периферии далёкой галактики. Наш устав в таком случае позволяет мне считать себя свободным от обязанностей. Но я… короче говоря, я слишком привык к вашей Земле, и мне не хотелось бы оставлять её в таком неопределённом состоянии. Я решил сам найти преемника и передать этот мир под его ответственность.

— И вы решили обратиться ко мне? — невинно спросил Морис Торез, одновременно отчаянно давя ножную кнопку интеркома, чтобы вызвать Черчилля с охраной. Наконец-то представился шанс дать пинка этому дылде, злорадно думал он, за то, что он допускает к нему первого встречного сумасшедшего. Внезапно он замер, как поражённый током: в чемоданчике наверняка бомба, а чёрный шар — дистанционный взрыватель! Ну, конечно же — как же он сразу не догадался?! Его предали, подставили! Сколько террористических организаций и просто одиночек-маньяков ему угрожало за последний год! Он в отчаянии снова и снова давил на бесполезную теперь кнопку.

— Внутренняя связь и телефоны не работают. И пока я здесь, в кабинет никто не войдёт, — словно между прочим обронил старик. — А в корпусе не бомба, а мой главный рабочий инструмент. Раньше люди, не знаю уж по какой причине, изображали его в виде косы. Хочешь взглянуть?

Торез машинально кивнул. В конце концов, первая заповедь человека, попавшего в руки террористов — не оказывать никакого сопротивления и по возможности не противоречить. Старик положил корпус на стол и медленно открыл крышку. Внутри действительно оказалось нечто вроде портативного компьютера с клавиатурой и экраном допотопного вида. Пришелец развернул его так, чтобы было удобнее смотреть.

Поверхность дисплея была испещрена сотнями, тысячами, десятками тысяч окон и окошек, больших и маленьких, перекрывающих и наползающих друг на друга, ясных и мерцающих, появляющихся и исчезающих, казалось, безо всякой системы — в каждом из них мелькали не то картинки, не то какие-то фигурки. Торез наклонился и попытался сосредоточить взгляд хотя бы на одном из них — и оно вдруг стало расширяться и заполнило весь экран.

На парапете ограждения небоскрёба стоит какой-то человек и что-то кричит, явно обращаясь к толпе, собравшейся далеко внизу. Несколько пожарных с растянутым тентом бегают по тротуару, стараясь угадать место падения. Мужчина на парапете оборачивается и внезапно отходит от края, толпа внизу приветствует это восторженным рёвом, пожарные в облегчении опускают тент и отходят, но в тот же момент разлетается стекло окна двумя этажами ниже, и из него в облаке осколков вылетает человек…

Новый кадр… Маленькая пухленькая девочка нажимает педали трёхколёсного велосипеда, высунув от усердия язычок и не обращая ни малейшего внимания на то, что уже давно покинула детскую площадку и тротуар и съехала на мостовую. Ей приходится напрягаться, ведь дорога поднимается круто вверх — а за переломом рельефа показывается крыша кабины грузовика. Водитель не видит девочку: всё его внимание поглощено пачкой сигарет, которая как назло завалилась на самое дно перчаточного ящика…

Новый кадр… Тощий лысый субъект в трусах и одном носке трясущимися пальцами держит над огоньком свечи грязный шприц с каким-то мутным содержимым…

Морис Торез с силой сжал веки и ухватился за пульс, собирая остатки воли и разума.

— Хватит! — прохрипел он. До его слуха донесся щелчок закрываемого корпуса.

— Как хочешь, — голос старика был таким же бесстрастным.

— Как ты… как вы это делаете? — спросил Торез, все ещё не отваживаясь открыть глаза.

— Смотри.

Торез опасливо взглянул сквозь ресницы. Старик протянул к нему руку, сжимающую и одновременно в бешеном темпе вращающую чёрный шар. Торезу показалось, что каждая мышца руки действует совершенно самостоятельно.

— Говоря по-вашему, этот шар — нечто наподобие джойстика, манипулятора, только он гораздо более совершенен. Его поверхность состоит из сотен миллионов особых сенсоров, и прикосновение к каждому из них приводит к болезни или смерти растения, животного или человека… одного, сотен или тысяч, в зависимости от силы нажатия и случайных обстоятельств. Моей задачей, собственно, как задачей любого Танатоса, является взятие жизни, и каждый акт смерти должен быть подтверждён нажатием сенсора этого… остановимся на названии «джойстик». Это мне нравится больше, чем коса, которая перерезает нить жизни, как любили рисовать ваши так называемые художники витков семьсот назад. Такой порядок был положен с начала времён. Этот инструмент скрывает в себе величайшую тайну исчезновения — если к нему не прикасаться, смерть станет невозможной. И так и будет некоторое время, когда я отправлюсь на покой. Так что теперь…

— Думаю, это было бы не так уж плохо, — помимо воли вырвалось у Мориса Тореза. «Если это и сумасшедший, — подумал он — то совершенно незаурядный. Быть Александром Македонским, Иисусом

Христом или даже Джоном Ленноном ему кажется недостаточно великим». Он поднял голову:

— И что же вы хотите от меня?

Но седого морщинистого старика уже не было в кабинете, только на столе лежал оставленный им футляр с компьютером, и блестящий чёрный шар одиноко поблёскивал рядом. Торез не мог отвести от него взгляда, опасаясь дотронуться до него хотя бы ненароком. Сзади скрипнула дверь («когда, наконец, придет этот слесарь?!»), ведущая в его личные апартаменты, и раздались шаги маленьких ног.

— Папа, — услышал он голосок сына. — Поиграй со мной! Мне скучно!

Но у Тореза не было для него времени. Сейчас самое главное — выяснить, каким образом безумец проник в здание, избежав встреч с многочисленной охраной.

— А где твоя Люси? — спросил он, имея в виду долговязую воспитательницу-американку, которую ему, несмотря на все протесты, всё-таки подсунуло вездесущее ЦРУ. Главным достоинством Люси, на взгляд Тореза, было как раз то, что ей единственной удавалось так или иначе занять внимание Феликса.

— А, ну её! Она только и знает, что болтать и сосаться со своим верзилой, а мне скучно!

— Ну, так поиграй сам во что-нибудь! Не мешай мне, у меня сегодня много работы, — буркнул Торез и потянулся к кнопке интеркома:

— Черчилль? Немедленно вызовите начальника отдела охраны и… зайдите ко мне сами! Что?.. Да-да, сейчас же!

* * *

Эрнесто Бандерас умирал уже вторую неделю. Большую часть времени его единственным компаньоном был робот-реаниматор, терпеливо вгонявший кислород в съеденные раком лёгкие. По правде говоря, он теперь и не нуждался в чьём-либо обществе. Но сегодня его одиночество было нарушено визитом семьи.

— Отключим его сразу же, как только нотариус подтвердит, что дед не в состоянии подписывать документы. Жаль тратить воздух и лекарства на эту медузу. Как подумаешь, сколько стоит один день в этой палате… — убеждал остальных Антонио, молодой распутник и бабник, которому Эрнесто уже давно отказал в оплате его бесчисленных кутежей.

— Только попробуй! — верещала толстая Флора, двоюродная сестра Эрнесто, единственным достижением в жизни которой был миллион фунтов тортиллы, которую ей удалось поглотить в перерывах между посещениями церкви. — Я не позволю тебе прикоснуться к нему даже пальцем! Во всяком случае, до тех пор, пока адвокаты не договорятся окончательно!

— Меня интересуют только техасские скважины, а остальное можете засунуть себе хоть в задницу! — брат Педро, как всегда, не собирался выпустить из рук самый лакомый кусочек. — Как самый близкий родственник, я имею право решающего голоса! А когда эти дырки будут моими, делайте с этим бревном всё, что хотите.

— А всё-таки здорово, что старый пердун не успел написать завещания, — заметил Антонио. — Держу пари, каждый из нас не получил бы от него даже проездного билета в метро.

Педро захохотал.

— Точно так же, как и от любого из нас, племянничек! Правда, отличие его от нас в том, что у него были-таки мозги, ничего не скажешь. Сколько бы удалось заработать тебе или Флоре, признайся честно? Вот то-то!

— Ну, и слава Богу! — набожно перекрестилась Флора. — Добрый Эрнесто заработал, а мы… а мы теперь будем тратить с соизволения Божьего! Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, аминь!

Умирающий пошевелил пальцами, явно желая что-то сказать, но пластиковая трубка в горле позволила ему издать только слабый хрип.

В палату вошёл молодой человек в строгом костюме с чёрным портфелем, всем своим видом напоминающий адвоката. Каковым он и был.

— Прошу вас, господа, перейти в вестибюль. Там уже приготовлен стол, чтобы подписать соответствующие документы. А потом в полном соответствии с законом мы отдадим распоряжение отключить реаниматор.

Эрнесто остался один. У него не было сил даже для того, чтобы расплакаться. Он горячо про себя молился Всевышнему, чтобы тот поскорее забрал его из этого земного ада, кишащего мошенниками, хищниками и предателями, по какому-то странному недоразумению называющимися родственниками. Но смерть не приходила… Более того, у него было чувство, что ему становится лучше! Он затаил дыхание, всем телом ощущая новый, почти позабытый прилив энергии. Угасающее сознание как по волшебству стало чётким и ярким, неведомые силы даже позволили ему приподнять руку и коснуться многодневной щетины на лице. Пальцы натолкнулись на трубку аспиратора, и, ведомый каким-то непонятным побуждением, Эрнесто вдруг ухватился за неё и вырвал из горла. Трубка подалась необычайно легко, он отбросил её и с наслаждением вдохнул стерильный воздух больницы — и каким же сладким показался он ему!

Он прислушался к своим ощущениям. «Как же это случилось?» — думал он, вдыхая полными лёгкими. Ни малейшей боли, более того, он чувствовал себя так легко и бодро, словно помолодел лет на тридцать… да что там! на все пятьдесят. Отбросив одеяло, он свесил ноги и присел на своём ложе, которое должно было стать смертным через каких-нибудь полчаса. За толстым стеклом, отделявшим палату от вестибюля, он видел Антонио, Педро и Флору, наперебой размахивающих руками и, видимо, пытающихся в чём-то убедить лису-адвоката. Он глубоко вздохнул — его лёгкие работали, словно у марафонца. Кажется, уход со сцены старого волка Эрнесто Бандераса на сегодня откладывается. Он встал с постели и распахнул настежь дверь.

— Ола, вы, там! — заорал он. — Хотите знать, что вам всем достанется от моих денег? Ха-ха!

Он повернулся к ним спиной, задрал фалды шёлковой пижамы и, наклонившись, энергичным движением спустил штаны.

* * *

Вован в отчаянии сплетал и расплетал толстые пальцы, не зная, куда спрятаться от пронзительного взгляда своего босса Китайчика. Если чего-то и не хватало авторитету сильнейшей группировки Нью-Йорка, так это чувства юмора.

— Не, ну я конкретно не понял, шеф, — плаксиво повторил Вован. — Вы ж меня знаете, я никогда не был сукой. Пятнадцать козлов завалил за последний год, и всегда это была чистая работа.

— Так что же случилось на этот раз? — Китайчик почти незаметно пересел в дубовом кресле и затянулся сигарой. — Какого хрена ты облажался, как щенок?

Киллер с трудом глотнул. Он не раз смотрел в глаза смерти, но их нельзя было даже сравнить с холодным, на первый взгляд безразличным, даже апатичным, взглядом босса. Его старый дружок (кто знает, в каком болоте догнивают теперь его кости?) Колян как-то раз сказал ему, что босс умеет гипнотизировать людей. Инстинктивно Вован понял, что спасти его может только чистая правда.

— План был конкретный, шеф: перехватить Абрека, когда он будет выходить из своего курвятника на углу Пятой, там, где одни индианки…

Китайчик нетерпеливо кашлянул, и в горле Вована пересохло. Наверное, его песенка спета.

— Короче.

— Так я ж и говорю, — быстро кивнул Вован. — Абрек вышел оттуда в шесть вечера, без охраны, как последний лох… А хоть бы и с охраной, я с Никиткой и не таких укладывал! Он попёр к киоску с газетами, словно у себя в Сухуми, и взял вечерний номер, как раз привезли, хотел узнать, как там его конь. Вчера утром были…

Его бессвязную речь прервал могучий удар кулака по столу. Каждый, кто хоть немного знал Китайчика, сразу бы понял, что его терпение вот-вот лопнет.

— Так ты замочил его или нет?!

Вован подскочил и быстро-быстро заговорил:

— А то, шеф! Ещё бы! Я прямо из кармана нашпиговал ему брюхо, как поросёнку. И Никитка ещё добавил сзади, в спину и в черепок, из своей сорокапятки. Кровищи было — жуть, так всю витрину и залила! Этот урод-китаец, наверное, выкинул все газеты, что там ещё остава…

— Так в чём тогда проблема? — Босс наклонился над столом и посмотрел на него с лёгким презрением, словно на недоразвитого подростка.

— В том, шеф, что ему это было пофиг! У него мозги потекли за воротник, а он обернулся, вытянул свой «скорп» и как всадит мне прямо в…

Человек за столом смотрел на Вована со всё возрастающей брезгливостью:

— Вован, у тебя что, сера в ушах? Объясни мне, наконец, так кто кого замочил?!

Киллер глубоко вздохнул, насколько ему позволяла продырявленная грудь. Он распахнул кожаный плащ, и глазам босса представились дырки от трёх образцовых автоматных очередей, крест-накрест. Некоторые раны ещё кровоточили.

— Я и сам хотел бы знать, шеф. У меня девятнадцать дырок, я специально пересчитал, да ещё у Никитки одиннадцать, из них три прямо в сердце.

А когда у Абрека кончилась обойма, он повернулся и пошёл обратно в малину. А на дороге так и осталась лежать половина его мозгов, но вы же сами говорили, что ему они не…

Китайчик уже с неподдельным изумлением смотрел, как его лучший киллер засовывает палец в дыру на своей груди, где-то между пятым и шестым ребром. Перехватив его взгляд, Вован чуть не заплакал:

— Как же это так, шеф? Почему Абрек, и я, и Никитка живы?!

* * *

Хацуписи Хацукаки происходил из старого самурайского рода и знал свои обязанности, вытекающие из кодекса бусидо, как никто другой. Когда начальник их отдела господин Голазопа сообщил во всеуслышание, что его ежегодный балл компетентности и лояльности Компании на целых 0,056 % ниже, чем у этого ничтожества Курогуси, Хацуписи сразу понял, что у него остался всего один способ сохранить лицо. Именно по этой причине он сидел теперь на татами, одетый в белое торжественное кимоно, с лицом, обращённым в сторону дворца императора. Прощальное хокку лежало рядом со скамеечкой с длинным мечом. В трёх строчках ему удалось воздать вечную честь Компании и передать ей ответственность за свою семью. Теперь оставалось только надеяться, что руководство позаботится о его сыне не хуже, чем в своё время о нём самом.

Солнце стояло высоко над горизонтом, когда Хацуписи Хацукаки рассудил, что пора начинать обряд. Он крепко перехватил меч обеими руками и приготовился к первому разрезу. Ему было хорошо известно, что лучше всего вонзить меч чуть ниже и правее пупка и одним сильным движением провести его влево-вверх к сердцу, так, чтобы рана была как можно более широкой. Руководство Компании наверняка по достоинству оценит его решительность и характер.

Он в последний раз проверил остроту клинка подброшенным волосом — но сталь, доставшаяся ему в наследство от прапрадеда, заслуживала только высших слов. Хацуписи глубоко вздохнул, приставил остриё к животу в трёх пальцах ниже пупка под половинным углом, как приказывал кодекс, и вонзил его в кожу, чувствуя как холодное, как лёд, лезвие безо всякого усилия проникает в тело. Боли он не чувствовал, только тонкий ручеёк крови заструился на татами. Теперь оставалось сделать второе движение, самое главное — вверх и влево — от которого зависел весь успех божественного обряда. Хацуписи ещё сильнее сжал рукоять и потянул её по направлению к сердцу.

И у него это получилось — брюшина распахнулась, как ворота его подземного гаража, и скользкие внутренности вывалились наружу. Перистальтика кишечника ещё работала после сытного завтрака, от которого Хацуписи не мог отказаться (собственно, кодекс этого и не требовал).

Кровь брызнула фонтаном, боль была нестерпимой. Хацуписи ждал, что вот-вот он потеряет сознание и упадёт на содержимое собственного живота, как показывают в фильмах из жизни самураев.

Но ничего такого не произошло, наоборот, его мозг работал так же чётко и быстро, начальная слабость и боль куда-то улетучилась, и вместо того, чтобы умирать в соответствии с кодексом, он с удивлением и любопытством смотрел на клубок кишок, пульсирующий у него на коленях. В конце концов, он почувствовал себя настолько хорошо, что запихнул, как мог, кишки обратно в брюшину, заклеил рану пластырем и, посидев немного без дела, решил для разнообразия сыграть пару партий в мини-гольф на общем заднем дворике с соседом, всё тем же ненавистным Курогуси.

Но Хацуписи Хацукаки недаром был потомком самураев и хорошо знал, сколько поколений его предков вспороло собственный живот с улыбкой и именем императора на устах. Традиции семьи обязывают, поэтому после обеда он со вздохом снова взялся за меч. В конце концов, времени у него хватало — до захода солнца оставалось не меньше шести часов.

* * *

Газеты и телевидение сошли с ума. Первые страницы были переполнены чудесными историями исцеления безнадёжно больных звёзд и миллионеров, телерепортёры задыхались от новых и новых сенсационных подробностей. Десятки тысяч выздоровевших с триумфом покидали клиники, дома престарелых, как по мановению волшебной палочки, превратились в коммуны вечной молодости, разом прекратились все войны и конфликты — как воевать, если врага нельзя не только убить, но и толком ранить? — а наводящие ужас международные террористы записывались в очередь на приём к психотерапевтам и опекунам. Защитники прав человека задыхались от восторга — ещё бы, смертная казнь ушла в безвозвратное прошлое! Последними от неё отказались французы после того, как гильотинированная голова убийцы и насильника-педофила по прозвищу Зелёные Усы после экзекуции покатилась по тюремному двору, изрыгая ужасающие проклятия в адрес палача, судьи, прокурора и всех их матерей, жён, сестёр, дочерей и собак женского рода. Жертвы аварий не дожидались помощи, а, собрав разбросанные части тела, сами отправлялись в хирургические отделения больниц, чтобы скрепить их воедино. Улицы заполнились тысячами бывших инвалидов, со вкусом принявшихся за работу и развлечения. Преобладали самоубийцы и жертвы мафиозных разборок. Хитом сезона стал ветхий шлягер «Ночь живых трупов», лучше всего передававший атмосферу первых дней вечной жизни. Мотив побеждённой смерти вытеснил все остальные темы и сюжеты. Открытием в мире моды стали манекены в виде скелетов, особенной популярностью пользующиеся в магазинах по продаже женского белья.

Короче говоря, жизнь на планете Земля превратилась в бесконечный праздник. Радовались все. Кроме гробовщиков и владельцев похоронных бюро. Но на них никто не обращал внимания: в конце концов, никто не мешал им переучиться на работников родильных домов. Во всяком случае, с точки зрения Генерального Секретаря ООН ситуация выглядела безоблачной.

Его безмятежные грёзы прервал мягкий гонг интеркома. Проклятый Черчилль сморкался пуще обычного.

— Господи, Уинстон, сделайте что-нибудь, наконец, со своим носом! — взмолился Торез. — Неужели это такая проблема, особенно теперь, когда врачи буквально гоняются за каждым пациентом?

Черчилль поперхнулся. Подавился бы ты своими соплями, злорадно подумал Торез.

— Да я был у лучшего вирусолога в нашем полушарии. И он сказал… а-апчхи!.. что ничем помочь мне не может. Да и никто, видимо, не поможет. Говорит, все антибиотики перестали действовать.

— Как это?

— Так оно и есть. Он говорит, что принцип действия лекарств как раз и заключается в том, что они убивают бактерии и вирусы. Ну, а теперь, когда всё стало бессмертным… а-апчхи!.. Я тоже ему не поверил и принимал все таблетки, какие нашёл у жены, три дня подряд. И вот, никакого результата!

Морис Торез нахмурился, словно почувствовав какой-то подвох.

— А что вы хотели? — спросил он, не желая развивать подозрительную тему. Мир, полный страдающих от насморка и ангины, — не такая уж приятная штука, вдруг подумалось ему.

— К вам на приём записался профессор Пастер…

Торез не припомнил, чтобы с кем-то таким договаривался о встрече.

— Я его знаю? — наобум спросил он.

— Нет, но мне порекомендовали его принять знающие люди. Говорят, он нобелевский лауреат по биологии или медицине, не помню точно. Получил премию за интраклеточные исследования или что-то в этом роде. Короче говоря… из всего этого я понял, что у него есть какие-то соображения по поводу того, что сейчас происходит. И, знаете, шеф… мне не понравился его тон… Так мне приглашать его?

Профессору Пастеру на вид было лет шестьдесят, он выглядел моложавым и спортивным и с первого взгляда казался тем, кем и был в реальности — компетентным яйцеголовым. Торез вежливо встал из своего кресла, предложив гостю место напротив.

— Чем могу быть вам полезен? — как можно более приветливо спросил он. Конечно, Нобелевская премия по биологии — это вам не победа на конкурсе красоты штата, но даже такой человек иногда может оказаться приятным собеседником.

Гость молча рассматривал его, храня молчание, словно оценивая, тот ли человек Генеральный Секретарь ООН, которому стоит доверить важную информацию.

— Знаете ли вы, что нам осталось две-три недели нормальной жизни, не больше? — спросил он без околичностей.

Торез саркастически улыбнулся.

— Вы, стало быть, называете нашу жизнь нормальной? — попытался пошутить он.

Профессор нахмурился и пригладил волосы.

— В целом, да, — кивнул он, делая ударение на каждом слове. — Хотя люди перестали умирать, пока что они ведут себя как организованная цивилизация. Но это продлится недолго. Дня два-три от силы.

— Что вы имеете в виду? — Торез ненавидел привычку некоторых ходить вокруг да около вместо того, чтобы перейти прямо к делу.

— Это чудесное бессмертие — проклятие рода человеческого, — так же невозмутимо произнес профессор. — Самое главное заключается в том, что бессмертными стали не только люди: умирать перестало абсолютно всё, включая мельчайшие организмы, клетки и даже белковые молекулы. В самое ближайшее время в этом сможет убедиться каждый. Господин Генеральный Секретарь, наш мир вышел на финишную прямую!

Пока профессор разъяснял свою теорию неконтролируемого роста клеток пункт за пунктом, Генеральному Секретарю делалось то жарко, то холодно. Он боялся посмотреть в большое венецианское зеркало, висящее между окнами, чтобы вдруг не увидеть собственную седину.

— А через три недели, — безжалостно продолжал профессор Пастер, — каждый живой организм на этой планете будет представлять из себя бесформенный пузырь, полный размножающихся до бесконечности клеток. Я поставил такой опыт на колонии кишечной палочки, и, уверяю вас, что это был настоящий кошмар. Ни одна клетка не умирала, даже от воздействия концентрированной серной кислоты, температуры чуть выше абсолютного нуля или убойной дозы гамма-лучей, а продолжала делиться и размножаться, как автомат. До тех пор, конечно, пока вокруг неё было достаточно питательной среды. Это и логично: ведь жизнь, которая не прекращается, имеет одну-единственную цель — бесконечная экспансия.

— И чем всё это кончится? — слабым голосом спросил Торез.

— Хм, это интересный вопрос… Думаю, что через некоторое время эти… пузыри… начнут лопаться — ведь скорость размножения клеток эпителия значительно ниже, чем остальных — а их содержимое сливаться и перемешиваться. Так что спустя, скажем, год, вся поверхность Земли будет покрыта толстым слоем бурлящей коллоидной массы, размножающейся, во всяком случае, до тех пор, пока не достигнет стратосферы. Меня в настоящее время интересует лишь одно — сможет ли эта форма проявлять хоть в какой-то мере разумные свой… Послушайте, господин Торез, что с вами?

Ответа он не услышал — Морис Торез, Генеральный секретарь Организации Объединённых Наций, без сознания лежал под столом.

Через полчаса приведённый в чувство Морис Торез информировал созванный в экстренном порядке Совет Безопасности о всех последних событиях, начиная с визита Танатоса Тринадцатого. Разумеется, сначала ему никто не поверил, но когда отдельные представители решили на всякий случай проконсультироваться со своими учёными, которые без исключений подтвердили гипотезу профессора Пастера, Совет Безопасности перешёл фактически на непрерывный график работы. Остальное человечество продолжало пребывать в блаженной эйфории, прославляя внезапный уход смерти.

Сам профессор полагал, что к его выводам уже назавтра придёт любой учитель биологии средней школы, а ещё дня через два результат вечной жизни станет очевиден даже неграмотному, и все остатки разумной жизни потонут в панике планетарного масштаба.

— Чёрт, чёрт, что же делать? — повторял сокрушённый Торез. — Наши эксперты-юристы только что подтвердили, что во всём мире не существует закона, согласно которому можно было бы насильно возложить обязанности Танатоса на кого бы то ни было. Мы предлагали эту функцию даже самым закоренелым преступникам под страхом смерти, но все как один отказались — наверняка почуяли, что до тех пор, пока на Земле нет смерти, им самим ничто не грозит. А на пророчества Пастера им просто-напросто наплевать, как и на всё остальное. Когда поверят и они, будет уже поздно.

Профессор утверждает, что у нас в запасе есть только один-два дня, после чего изменения ДНК станут необратимыми…

— Вот уж, тоже мне, проблема! — хмыкнул делегат от России генерал Куропаткин и потянулся к бутерброду с чёрной икрой. Несмотря на обвисший живот — верный признак неконтролируемого роста клеточной ткани — он не терял своего обычного оптимизма и аппетита. — Если нельзя силой — значит, нельзя вообще. Даже у нас, на матушке-Руси, мы это знаем, у нас ведь теперь демократия, её мать!

— У русского на прошлой неделе врачи обнаружили острую сердечную недостаточность, — прошептал Черчилль, наклонившись к уху Мориса Тореза. — Не думаю, чтобы он так уж сильно сожалел о том, что происходит.

Австралиец Фергюссон возложил руки на толстый живот и энергично завертел большими пальцами. Ещё несколько дней назад он вполне мог состязаться стройностью фигуры с фотомоделями. Фергюссон был знаменит своими оригинальными идеями.

— А что, если клонировать нужную кандидатуру? — начал он. — Строго секретно, чтобы не пронюхали газетчики? У такого клона не будет гражданских прав, следовательно…

— Отличная идея, — подхватил Торез. — Только кого клонировать? Это должен быть человек со специфическими, исключительно сильными, природно извращёнными склонностями. Подумайте сами: взять на себя ответственность за смерть каждого существа на целой планете — это, знаете ли, не так уж просто.

— Что бы вы сказали на такую кандидатуру, как Гитлер? — невинно бросил Фергюссон.

На это предложение ответил депутат от Соединённых Штатов, темнокожий Кинг, лицо и руки которого были покрыты огромными бородавками.

— Гитлер не подходит, ведь он ликвидировал только евреев, цыган и славян, — сказал он. — Нас тут же обвинят в заговоре гоев.

— Вы правы, — вздохнул Торез. — К тому же тело Гитлера полностью сгорело, так что отбор клеток не представляется возможным. Но вот Мао… тело Мао сохранилось в идеальном состоянии. Кажется, он не так уж мучился расовыми предрассудками?

Вопрос предназначался китайскому делегату, который с самого начала заседания не проронил пока ни слова и сидел совершенно без движения, словно мумия. Однако имя исторического вождя нарушило его буддийское спокойствие.

— Руки прочь от Председателя Мао! — высоким голосом провозгласил он. — Империалистический бумажный тигр не получит клеток нашего Любимого Вождя для своих позорных человеконенавистнических целей! Враг не посмеет осквернить нашего Председателя, Солнце Азии…

Он собирался продолжать в том же духе и не остановился бы, если бы датчанин Андерсен ловким движением не вырвал из-под него кресло, и тем самым не вывел китайца из дискуссии.

— Стало быть, отпадает и Мао, — покачал головой Фергюссон. — Тем более, он подвергал бы экзекуции главным образом ревизионистов и врагов китайского народа. Тут нужен кто-то более универсальный… скажем, Сталин?

Куропаткин на удивление остался невозмутимым, очевидно, он не отошёл ещё от хвалебных слов в адрес Мао Цзедуна. Русские всегда считали обитателей Срединной империи ордой варваров, в лучшем случае — своими послушными феодальными подданными.

— Конечно, конечно, Сталин — наш отец, друг детей и физкультурников. Зачем искать кого-то ещё? Коба был мудр, он не делал различия между белогвардейцем и гвардейцем Ильича, жидом и гоем, гнилым интеллигентом и разложившимся пролетарием, инженером человеческих душ и врачом-убийцей, между русским, поляком, чеченцем или украинцем. Никто не чувствовал себя в безопасности под его отеческим взглядом, вот как! Что Мао — Мао рядом с ним дитя грешное, неразумное!

Китаец хотел что-то возразить, но опять оказался на полу, на этот раз благодаря Фергюссону. Тысячелетняя изоляция и Великая стена сделали своё дело — обычаев, царивших в элитных университетах Европы и Америки, он так и не смог усвоить.

— Ну, раз так, не будем терять времени, — Черчилль посмотрел на часы. — Если процесс клонирования начать, скажем, через час, то тридцатилетний Сталин будет готов через тридцать шесть, максимум через сорок часов, — сказал он, безуспешно борясь со страшным насморком. — Разум у него, понятно, будет девственно чистым, но наши ученые сумеют вставить в его мозги микрочипы с соответствующей программой. Я уже отдал кое-какие распоряжения экспертам-историкам. Думаю, ему можно для начала записать «Архипелаг ГУЛАГ»…

— Да, и не забудьте об «Истории КПСС» и книге «Щит и меч»! — отозвался Куропаткин. — Это любимое чтение нашего генерал-президента в молодости.

— Тогда вопрос в принципе решён, — Торез с облегчением откинулся в кресле. — Если все пройдёт гладко, то через два дня Танатос Четырнадцатый сможет приступить к своим обязанностям. Господин Куропаткин, я советую вам, не теряя времени, связаться с вашим правительством, чтобы утрясти все формальности.

Куропаткин вытянул из-за воротничка микроантенну спутникового телефона и какое-то время отдавал короткие распоряжения, а потом, непривычно подобравшись и вытянувшись, что-то выслушивал с подобострастным видом. Наконец, он кивнул, осторожно всунул антенну обратно и хитро обвёл взглядом окружающих:

— Всё будет в порядке, но только… товарищ генерал-президент просит, чтобы вы показали эту… косу. Кто знает, не идёт ли речь об очередной провокации ЦРУ или Моссада?.. Ну, где эта ваша штука, а?

Торез пожал плечами. Видимо, всё на этом свете имеет свои пределы, включая и традиционную русско-американскую дружбу. Он кивнул Черчиллю и вручил ему магнитный ключ от своего кабинета.

— Принесите мне старый компьютер — он на моём столе. Только смотрите, не притрагивайтесь к чёрному шару, а то сами станете Танатосом, — неловко пошутил он. Никто, однако, даже не улыбнулся. Чёрный юмор за эти дни окончательно вышел из моды.

Черчилль спешно удалился из зала заседаний. Вернулся он минуты через две с пустыми руками и обескураженным видом, на что Куропаткин отреагировал язвительной усмешкой.

— Где оно, господин-мистер? — спросил он триумфально. — Где ваша хвалёная коса, её мать, а?!

— На вашем столе я ничего не нашёл, — объяснил растерянный Черчилль. — И даже под ним тоже. Во всяком случае, ничего, что напоминало бы компьютер с чёрным шаром.

Торез в душе проклял свою наивность. Надо было положить «подарки» в сейф, подумал он, только я больше всего боялся прикоснуться к этому проклятому «джойстику» хоть ненароком. Решил, что запертых дверей будет достаточно.

— Пойдём туда, — предложил он. — Все вместе. Он не мог пропасть из моего кабинета.

Кабинет находился недалеко от зала заседаний, на персональном этаже Генерального секретаря, предназначенного исключительно для его служебных и личных надобностей. Как и говорил Черчилль, на столе лежала только тонкая папка с текущими меморандумами и ежедневным аналитическим отчётом. В комнате не было ни одного предмета, хотя бы отдалённо напоминающего ноутбук или вообще компьютер — не считая большого монитора интеркома в углу. Торез на глазах у молчащих членов Совета Безопасности молниеносно обшарил кабинет, не забыв даже о большой корзине для бумаг под столом. Коса Танатоса попросту пропала, исчезла, испарилась без следа. Со всё более очевидной тщетностью поисков ухмылка на широком славянском лице русского генерала становилась всё лучезарнее.

— Вот, а вы думали обмануть нашего генерал-президента! Думали, он дурак? Матушку-Русь вы, значит, хотели обдурить? Ах вы, либерасты, дерьмократы, гоми…

Он хрипло захохотал, но вдруг схватился за шею, посинел, что-то бессвязно пробормотал и бессильно повалился навзничь на толстый ковер. Издав странный сипящий звук, он перевернулся на бок и замолчал. Над неподвижным телом наклонился Фергюссон, борясь со своим животом.

— Не дышит! — он удивленно поднял голову. — И пульса нет!

— Неужели инфаркт? — подал голос Черчилль. — Неудивительно, с его диагнозом это могло случиться в любую минуту…

— Как, после исхода Танатоса?! — воскликнул Торез.

Все замолчали, поражённые этим замечанием — и только в этот момент услышали приглушённый детский крик, раздающийся со стороны неплотно прикрытой боковой двери в личные апартаменты Генерального Секретаря. Торез, не раздумывая, толкнул дверь и вошёл.

Его сын Феликс сидел на корточках на полу гостиной, склонившись над включённым и раскрытым ноутбуком. В его руке был зажат чёрный блестящий шар, который он с непередаваемой быстротой крутил в пальцах, не сводя восхищённого взгляда с экрана, на котором с головокружительной скоростью возникали и исчезали маленькие окошки, заполненные микроскопическими фигурками. Торез почувствовал внезапную слабость в ногах.

Вероятно, Феликс услышал шаги за спиной, потому что повернул голову и посмотрел на отца тёмными, почти чёрными глазами, больше всего в эту минуту напоминающими отверстия в дулах пистолетов.

— Папа! — с восторгом воскликнул он. — Откуда ты взял такую классную игру? Я могу косить их всех, как захочу!

Генеральный секретарь Организации Объединённых Наций пробормотал что-то неразборчивое и обмяк в объятиях своего соотечественника Голля. Феликс с пониманием подмигнул безмолвным столпившимся и отвернулся к своей находке. Мёртвую тишину прервал неожиданно кристально чистый голос Черчилля:

— Господин Генеральный секретарь, хочу сообщить вам, что мой насморк полностью прошёл. Готов немедленно приступить к выполнению моих обязанностей. Какими будут ваши дальнейшие указания?

Поворот в неведомое

Mar. Точка контакта

Банька была хороша. И неважно, что топилась по-чёрному, — зато внутри плыл туманом раскалённый пар, гранитные каме-нюки аппетитно потрескивали от жара и заходились разъярённым шипом, стоило плеснуть на них самую малость ледяной воды. А сразу за предбанничком огромными валунами отгораживалась заводь на Ирети — прыгай в своё удовольствие, не снесёт.

То и дело принимался дождь, причём лил, как из ведра, залпами. Тучи проносились, как сумасшедшие, не успевая закрывать солнце, и оно жарило вовсю, градусов под тридцать.

Иреть от дождей поднялась больше чем на метр, по всей ширине всхлёстывались пеной буруны, неслись сучья да смытые деревья. Солнце подсвечивало пену розовым, вода в реке при этом становилась на контрасте беспросветно сизой и нереальной.

Я привычно бухнулся в заводь, и, отброшенный ледяным потоком на дальние валуны, упёрся в них руками. Вода в заводи была до невероятия прозрачной, и пара тайменей, стоящая у дна, выглядела гигантскими глубоководными рыбинами. Совсем рядом бушевало основное течение, резко выворачивавшееся от валунов к дальнему берегу. Пара сосен упиралась в небо прямо у меня над головой, чуть дальше лес стоял непроходимой стеной.

Наверху стучал дятел. Мне его хорошо было видно — чёрно-белого, с роскошной красной шапочкой. Очень деловито стучал, только кора сыпалась.

Таймени, которым я скормил полбатона, пока растапливал баньку, лениво двигали плавниками, удерживаясь против течения. Я с большим интересом разглядывал речных монстров — настолько близко наблюдать мне за ними не доводилось. Тёмные тела отдавали немереной силищей, а под удар хвоста я бы добровольно не подставился. Вытащить такую зверюгу на удочку было бы интересно, я видел не так давно, как два мужика тащили такого, изо всех сил упирая удилище в камни, то сматывая, то отпуская леску.

Таймени, будто подслушав мои мысли, насторожились и тихонько двинули к проходу в валунах. Синхронное движение хвостов — как и не было в тихой заводи двух речных хищников.

Подставив лицо под жаркие лучи июльского солнца, я на мгновение отключился от реальности. Рёв реки не мешал — он привычно воспринимался как что-то естественное, и я слушал тишину. Блаженство было непередаваемым.

Заполошный лай Лимки резанул по ушам. Я на сажёнках перемахнул заводь, подтянулся на руках и выскочил к баньке. Пегая Лимка скакала вокруг сосны, обгавкивая дятла. Хвост поленом, чёрные уши злобно прижаты к морде — да что такое с моей флегматичной лайкой содеялось?

Дятел трещал, как пулемёт: собака была далеко внизу и никакой угрозы не представляла. Ну, полает — успокоится.

Я зачерпнул в ведро холодную воду и потащил к баньке по скользкой тропке. Лимка, оскалив зубы, заступила дорогу.

— Сидеть, — говорю. — Что это с тобой?

И руку тяну к морде. Еле отдёрнуть успел — клыками в миллиметрах лязгнула. А они у Лимки неслабые: охотница. На её счету пара волков да рысь-подранок, так что чем-чем, а зубами лайка моя орудовать не только в миске умеет.

— Одежду дай взять, дурёха, — говорю. Комары, сволочи, жрут беспощадно, облепили плотным облаком — либо в баню бегом, либо обратно в заводь.

Хвостом мотанула, но лапы напружинены, нос сморщен — не пускает в баню, хоть тресни. Зло меня взяло. Я ведро поудобнее перехватил, чтобы Лимку отогнать, замахнулся — и, поскользнувшись на мокрой траве, неловко опустил жестяным ребром прямо себе на мизинец. Звон в ушах поднялся такой, что комаров перестал чуять сразу. Как на тропу сел — не помню, осознал себя в тот момент, когда уже почти все добрые слова в адрес Лимки, за ногу держась, сказал, и выдыхаться начал. А Лимка мне в ответ выражается по полной программе — там «дурак большой — идиот глухой» самым мягким было, и много ещё чего. Тут порывом ветра сосну с дятлом аккурат на баньку уложило, разворотило всё строение.

Я заткнулся на полуслове и на собаку смотрю. Она на меня, успокоен-но. Хвостом начала помахивать, оскал убрала.

— Ну что, — говорит, — хозяин, права я была, али как?

Я встал. Прихромал к заводи и прыгнул в ледяную воду. Вылез снова, на Лимку смотрю. Она мне из разваленной баньки штаны в зубах тащит. Приволокла на валун, морда довольная:

— На, — гавкает, — я сейчас рубаху достану.

И обратно к баньке.

Я башкой трясу. В башке звон. Палец на ноге на глазах пухнет, штаны я с воем на мокрое тело натянул. А Лимка мне рубаху подаёт, улыбается:

— Что-то ты, хозяин, как бы и не рад, что живой?

— Рад-рад, — говорю. — Только ты мне объясни, пожалуйста, как так всё получилось, а?

У Лимки язык на сторону, хвост по земле постукивает, морда лукавая.

— Тебе чего объяснять-то, — спрашивает. — Что под трухлявой сосной в ветреный день быть опасно, или ещё чего?

— Ещё чего, — отвечаю. — Кто тебя такими словами ругаться научил, для начала. А ещё раньше — как это получилось, что я всё понял. То есть тебя понял. И понимаю.

Лимка хохочет во всю пасть:

— Ведро, — говорит, — ты уронил правильно. Мы, собаки, давно знаем, что у человеков в мозгах понимание включается, если их за мизинец как следует цапнуть. Так вы же не даётесь никогда. В тапки прячете — или в сапоги, да «Фу!» сразу орать начинаете.

Я закрыл глаза и мысленно представил армию добровольцев, правильно роняющих себе на палец девятилитровое ведро с водой. Или сующих ноги в пасть мастифу.

И понял, что в жизни человечество не будет разговаривать с собаками.

Виталий Гребеник (Кинеберг). Звёздный десант

То была Золотая Эпоха.

Эпоха великих открытий и завоеваний.

Героический народ Сатха в долгой и кровопролитной борьбе победил всех врагов: и злобных даргов, и коварных кордайлов, и тимнуринов, зарывшихся в толще Марса, как песчаные черви. Враги исчезли. Кипучая энергия, не отягощённая войнами, воплотилась в науках и искусствах. Величайший ум и трудолюбие Сатха превратили Марс в цветущий сад. Богоизбранный народ плодился и размножался, как завещал Великий Неупоминаемый. Продолжительность жизни выросла втрое.

Но… сколько может продолжаться Золотая Эпоха?

Как ни огромны ресурсы Марса, им когда-то придёт конец. И тогда Всемарсианским Правительством было принято решение о колонизации соседних планет. Была создана Служба Космической Разведки, а также подчинённые ей Департамент Разведки и Колониальный Департамент. Юноши и девушки, жаждущие космической романтики и приключений, рвались в космические разведчики.

Первая экспедиция на Юпитер увенчалась грандиозным успехом. После незначительных боёв были очищены от аборигенов и обустроены первые колонии. Участники Первой Юпитерианской экспедиции превратились в национальных героев. Успех окрылил богоизбранный народ — и Вторая, а потом и Третья Юпитерианские экспедиции не заставили себя ждать: Юпитер был покорён.

Настала очередь Земли. Сформировалась Первая Земная экспедиция…

(Бахмар Бадаван «Хроники Космической Разведки»)

* * *

— На снимках видно, что на Земле присутствуют признаки разумной жизни. Обратите внимание на эти сооружения. Присутствие их на исследуемой планете даёт повод утверждать, что земляне обладают примитивной цивилизацией, впрочем, позволяющей строить города и более мелкие поселения, — майор Гррот заканчивал инструктаж (так как мозги военных во всей Вселенной одинаковы, и структура марсианских вооружённых сил аналогична большинству земных ВС, то для удобства читателя автор приводит воинские звания марсиан в земном эквиваленте), — а, значит, враг слабее нас. Но расслабляться не советую!

Лейтенант Кнокк слушал инструктаж непосредственного начальника вполуха. Сотни раз виденные фотографии земных городов вызывали зевоту, но Кнокк на майора зла не держал: десантник есть десантник. Приказы не обсуждаются — сказано провести инструктаж, майор его и проводит. А дело взводного Кнокка этот инструктаж выслушать до конца, и, аналогично, проинструктировать своих подчиненных. Да чего там бояться ветерану Третьей Юпитерианской… Подумаешь, дикари — он и не такое видел.

* * *

— Санька, вставай. Сегодня на дачу едем, — голос папы, такой родной и надёжный.

«На дачу — это хорошо: в лесу всё же не так жарко, как в этих бетонных коробках. Да и Джек засиделся в квартире…»

Позавтракав бутербродами с чаем, загрузились в старенькую девятку — и вот город уже позади.

На дачу приехали к обеду. Пока родители хлопотали на кухне, Санька с Джеком, немецкой овчаркой — бегом на речку…

Бежать через лес было радостно — то ли от величия огромных деревьев, то ли от обретённой, хотя бы на выходные, свободы, то ли от весёлого лая Джека.

Солнечный свет проникал сквозь кроны редкими косыми лучами. Тропинка петляла между кустами и деревьями. Выбежав из-за очередного поворота, Санька остановился как вкопанный.

Да… Такое зрелище ему, выросшему в городе, было в диковинку. Огромный, в его рост, муравейник поражал своими размерами. Откуда он? В прошлом году его здесь не было. Нужно обязательно показать папе!

* * *

День пролетел незаметно.

Солнце склонилось к горизонту, за деревьями его уже не было видно. Санька с папой сидели на скамейке возле дома, любовались лесом и говорили «за жизнь». Во время ужина отец семейства позволил себе чарочку, и теперь его настроение было философски-добродушным. Вдруг на небосклоне мелькнула падающая звезда.

— Пап, загадывай желание!

— Ага, смотри, ещё одна, и ещё… Какая красота! Оля, глянь — целый звёздный дождь!

А звёзды падали и падали…

* * *

— Взвод, вперёд! — заорал Кнокк, как только посадочный модуль коснулся земли, и автоматика открыла десантные люки. Бойцы слаженно выпрыгивали в ночь. Их модуль приземлился в каких-то джунглях.

Пока всё было тихо. Лейтенант связался с командованием, всё шло по плану. Выставив охранение, их корпус занялся обустройством базы, а взвод Кнокка отправился в разведку.

Город землян обнаружился абсолютно внезапно. Невероятная громадина поражала воображение. Ни на Марсе, ни на Юпитере ничего подобного не было. В том, что это город, лейтенант не сомневался, узнав с первого взгляда изображения на фотографиях космической разведки. Только ракурс был другой. Но тут уж не спутаешь… Укрепившись и связавшись с базой, лейтенант отправил по два бойца из каждого отделения на осмотр подступов к вражескому городу, сам же остался во временном лагере ждать результатов.

Светало.

У землян началось какое-то оживление. То тут, то там в городе — сначала редко, а потом чаще — мелькали фигурки аборигенов, снующих по каким-то, им одним ведомым делам. Вдруг со стороны, где находилась одна из разведгрупп, зазвучали выстрелы. Лейтенант попытался выйти на связь, но в переговорном устройстве слышались только выстрелы да предсмертные крики десантников. От другой группы тоже раздалась стрельба: первый контакт с аборигенами состоялся…

* * *

До подхода основных сил корпуса от взвода осталась от силы половина состава. Земляне оказались достаточно агрессивными, и, что удивительно, обычное стрелковое вооружение оказалось против них не действенным. Индивидуальная защита вражеских воинов выдерживала прямое попадание автоматных пуль. И лишь удачный выстрел в голову или в сочленение защиты на конечностях останавливал врага. Гранатомёты оказались более эффективными. От прямого попадания гранаты землянин погибал сразу же, но этого оружия во взводе было критически мало, по одному на отделение.

Подтянулись основные силы десанта, и атака аборигенов с большими потерями была отражена. Поселение землян удалось взять в кольцо и начать осаду по всем законам военной науки. Вперёд пошли тяжелые танки, грянул первый залп ракетных установок…

Да, это оружие показало себя неплохо. Сооружения землян не выдерживали попадания тяжёлых ракет, и взрыв оставлял после себя огромную воронку. Но произошло событие, не предусмотренное никакими военными трактатами — вместо того, чтобы отсиживаться в глухой обороне, земляне пошли на самоубийственную атаку! Они десятками гибли под гусеницами танков — но и тяжёлые машины не могли преодолеть груды павших защитников, отчего-то теряя гусеницы. Остановившийся танк моментально облепливался вражескими воинами и не мог вести огонь. После того, как земляне оставляли в покое танк, он больше напоминал старую ржавую и расплющенную консервную банку, чем грозную боевую машину. В первой же атаке корпус потерял половину своей бронетехники. А земляне всё атаковали!

Такого ожесточённого сопротивления марсиане не встречали нигде. Ракетным огнём корпус поражал огромные территории и сам город, но напор защитников (а, впрочем, защитников ли? в данный момент их можно с полным правом назвать атакующими) не уменьшался. И перелом наступил.

Едва сохраняя хоть какой-то порядок, чтобы отступление не превратилось в позорное бегство, корпус отходил на исходную позицию, где находились десантные модули.

Кнокк еле успевал отстреливаться. Да, не ожидал ветеран такого исхода!

А кто ожидал? Все представляли себе Первую Земную экспедицию как увеселительную прогулку. Что-то наподобие Третьей Юпитерианской, когда и сопротивления-то никто не оказывал, а аборигены толпами отдавались в руки победителей.

Вот и десантный модуль.

— Быстрее, быстрее! Если жить ещё хотите — на посадку!

Да только в его командах никто не нуждался. Все бойцы и так чётко уловили тот факт, что чем быстрее они отсюда уберутся, тем больше их в живых останется. Наконец последний рядовой погрузился в модуль. Задраены десантные люки, усиливается вибрация выходящих на полную мощность двигателей… Многократная перегрузка… Всё! Успели!..

Вдруг сильный удар потряс модуль, всё перевернулось, и Кнокк провалился в бесцветное ничто.

* * *

До обеда Санька возился во дворе с папой, помогая ему ремонтировать обветшавшую секцию забора. Пока разобрали, пока отодрали старые, негодные доски, пока выпилили, обстругали, зашкурили и покрасили новые, солнце поднялось в зенит, и стало слишком жарко, чтобы продолжать работу.

— Всё сынок, заканчиваем. Айда на речку.

— Ура! Джек, за мной! Папа, пошли скорее. Я тебе такое чудо покажу, — энтузиазм Саньки превышал все нормы, как будто не было полдня довольно трудоёмкой работы.

— Тише, тише, герой. Не торопись. Успеем.

Через несколько минут были возле муравейника.

— Ой, пап, смотри… Кто-то муравейник подпалил. А он вот такой был, — Санька показал высоту на уровне головы, — Это кто ж такое наделал?

— Отдыхающие, наверное. Вот здесь и костёр у них горел. Иди сюда, посмотри, они игрушку забыли, — папа в руках держал маленькую, высотой не больше половины школьного ластика, фигурку, напоминающую танк.

Вдруг Санька услышал тихий, но нарастающий, писк — даже гул. Он оказался в облаке какой-то мошкары и, отмахиваясь, отбежал в сторону.

— Ой, пап, они кусаются, — закричал мальчишка, прихлопывая на щеке настырную мошку. На щеках и руках уже наливались красным маленькие точки, как после ожога крапивой.

Вечером, вернувшись на дачу, смотрели новости по переносному телеку. После политики диктор упомянул о других событиях дня. Оказывается, сегодня по всему свету какие-то вандалы пытались уничтожить муравейники: где-то повредили их сильно, где-то — не очень.

— Гады какие! — горячился Санька. — Я бы их всех… Надо возле каждого муравейника милиционера поставить!

— Ладно, угомонись, защитник насекомых… Смотри мультики и ложись спать — день сегодня был трудный, — сказал папа, задумчиво рассматривая странную игрушку, найденную возле муравейника.

Лидия Рыбакова. Скучища

Долготерпеливой и стойкой — Наденьке, с уважением и любовью

Наде не спалось. Она лежала в постели и скучала.

Что-то тихо и методично долбилось в окно, вроде бы ветка. Прямо стена вибрировала!

— Хотя какая ветка, — расслабленно подумала девочка. — Мы же на девятом этаже. Ну, может, это уплотнитель на раме отклеился.

И не встала.

Минут через десять всё прекратилось.

Но зато лампочка над аквариумом со скалярками начала ритмично помигивать. Не то чтобы сильно, а так, вполнакала. Надя задумалась. Нет, она точно выдёргивала вилку пилота из розетки!

— Значит, мне это просто кажется. От недосыпа! — решила она и плотно прикрыла глаза.

И вскоре лампочка мигать перестала.

Только ни с того ни с сего начали странно попискивать и потрескивать колонки компа.

— Сломались они, что ли? — слегка заволновалась Надя. — Ой, только не это! Да нет же, я их выключала, там же клавишка сзади. Мерещится…

Она громко, с подвыванием, вздохнула, поворачиваясь на другой бок.

И колонки тоже утихомирились.

И больше ничего не происходило. Было спокойно, тихо и темно. Скучища! Она повертелась ещё, сбивая простыню, да и заснула.

* * *

А в это время старший смены программы «Поиск» из системы Альдебарана всем ярко-жёлтым овальным телом откинулся на заднюю подставку, давая отдохнуть передним и боковым мышечным тяжам. Он демонстративно развёл глаза в стороны и вниз, расположив их печальным ритуальным полукругом и старательно притушив блеск глазных покровов по принятой форме. Говорящий участок кожи на груди заполыхал светом и цветом: старший смены докладывал обстановку начальству. Мне не передать, как это выглядело, потому ограничусь приблизительным переводом на звуковую космолингву.

— Сэр, я трижды пытался выйти на контакт с молодой особью местного вида. Воздействовал вибрацией, светом, звуком. Все эти способы передачи информации на совместимость с физиологией здешних квазиразумных проверены, эти существа вполне способны и уловить сигналы, и обработать. Молодая самка, достаточно развитая, согласно возрасту и полу обязана быть любопытной! Ума не приложу, почему её не заинтересовала наша передача, из-за чего она проигнорировала новую информацию?! Да, сэр, совершенно типичный экземпляр, данные даже несколько выше средних. Нет, сэр, весь день она была здорова и вполне активна, мы наблюдали.

Начальство не смогло объяснить произошедшее ничем, кроме явной врождённой дурости аборигенного контактёра, очевидно, вообще присущей данному виду. Эксперимент было решено прекратить. А планету признать неперспективной и подлежащей заселению более разумными существами. С Альдебарана. Со временем, конечно — ведь с собой у экспедиции было недостаточно средств для всепланетной санации.

Но эта процедура, несомненно, была необходима. Все альдебаранцы в это поверили.

Они всегда и всему верили — и тому, что видели, и тому, что им говорили. И они не спали по ночам.

К тому же им никогда-никогда не бывало скучно.

Дмитрий Литвинцев. Сантехник

С некоторых пор я начал конкретно не понимать действительность: да что там «не понимать», у нас с ней наметился серьёзный, почти семейный конфликт. Не из тех, бутафорских, с битьём посуды и руганью, а из всамделишных с «разводом и девичьей фамилией». Вот только непонятно пока, кто из нас первый хлопнет дверью с той стороны…

Поймите меня правильно, я не псих какой — я интеллигентный слесарь-сантехник, мечта любой домохозяйки. Нет, я не о сексе в кухонно-стеснённых условиях, я об отношении к людям.

Вы когда-нибудь вызывали сантехника? Смеситель там заменить, стиральную машинку подключить? Нет? Повезло. Представьте себе заросшее чудовище, от которого веет перегаром и лёгким матерком, переходящим в шквалисто-забористую нецензурную брань. Узнали? Да это лубочный образ, можно сказать, архетип ударника на ниве ЖКХ-услуг. Так вот, знакомьтесь — это НЕ я.

Поначалу меня даже не пускали в квартиру, все за убийцу-извращенца принимали или даже, упаси бог, за мошенника какого — охотника до скромных сбережений, тщательно укрытых в однотипных супницах и остроумно закопанных в постельном белье. Ужас, правда? Я не про феноменальную изобретательность нашего народа, я про собственную атипичность, куда там какой-то азиатской пневмонии.

Но давайте не будем судить людей строго: вот вы бы впустили в дом незнакомого вымытого, выбритого, одетого в аккуратную чистую спецовку, ароматизирующего всю квартиру сквозь дверь дорогим парфюмом молодого человека? Вежливого, обходительного, внятно и корректно выражающего свои мысли. Все-таки филолог я по образованию, это скрыть трудно, легче замаскировать затянувшееся похмелье. Когда ото всех, в том числе и от тебя пахнет — вроде пахнет и не так уж чтобы очень. Многие, кстати, интересуются, одеколон какой марки я предпочитаю — регулярно объясняю, что он дорогой, и на свою зарплату я могу позволить себе потреблять его только наружно… не верят!

Вы спросите: как же так получилось, что один из лучших студентов на потоке, ценитель изящной словесности, оказался на вашем пороге с разводным ключом в руках (кстати, забавное такое название инструмента, в рамках современного семантического контекста). Вот тут-то и начинается самое интересное.

Как-то, изучая современные идиоматические выражения — так сказать, диалекты разных социальных страт (это тема диплома, кстати) — анализируя слово «сортир» в его различных ипостасях, обобщая образ сначала до уровня оценки собственного бытия, а потом и всей страны, я внезапно подумал: «А какая, чёрт, разница?» — и пошел на краткие курсы сантехников.

Хе-хе, это когда ты приходишь в ДЕЗ, тебе дают «разводник», как некий символ власти над обывателем и пьян… извините, опытного мастера впридачу, и вы вдвоём делаете то, с чем легко управилась бы и половина среднестатистического гражданина. Я не о расчленёнке, я о жене этого самого… ну, вы поняли. Женщины у нас во все времена не только более убедительны были в отношениях с бегущими конями, но и отвёртку как-то уверенней держали в руках.

Вот в одну такую семью я и попал в тот раз. Проблема была пустячная, хотя и весьма неприятная: засорился унитаз. Я вообще-то люблю работать не спеша, с людьми общаться в процессе, но такие работы я стараюсь не затягивать по вполне понятным причинам. Быстро управившись, подозвал хозяйку принять работу. Всё вроде было нормально, но тут чёрт же её дернул наклониться к «белому другу» и заглянуть внутрь — мало ей было, что вода проходит. А дальше… дальше началась какая-то инфернальная, простите, фигня.

Прямо из недр унитаза вылетело отвратительное зелёное склизкое щупальце с отверстием на конце, в кое оно и втянуло хозяйку, да настолько стремительно, что обошлось даже без кровавых соплей. За что не люблю американский синематограф — много он лишних сущностей создаёт: в жизни, как правило, всё куда проще и страшнее, чем в самых удачных голливудских ужастиках. Впрочем, жизнь всегда не так интересна, как кино, иначе кто бы туда ходил.

Мдя… но я отвлёкся. На шум прибежал муж и был также моментально засосан. Было даже что-то забавное в том, как складывается, не ломаясь, человеческое тело под воздействием «туннельного эффекта». Не спрашивайте меня, как я успел рассмотреть детали — не знаю, просто успел. Но на этом, конечно же, действие не прекратилось. Я стоял и ждал своей очереди, тупо глядя на хозяйкины бигуди, рассыпанные по чёрному кафельному полу: почему-то мне пришло в голову, что трещины на кафеле складываются в интересный узор. Бежать я не пытался, что-то во мне говорило, что это бесполезно — не успею.

И оно появилось…

Пётр Петрович Танин закрыл историю болезни. Да, удружили коллеги, такого породистого психа подкинули. Представился сантехником, пришёл в дом — предположительно, убил хозяев… по крайней мере, тел так и не нашли. Когда в квартиру ворвалась милиция, она обнаружила нашего клиента на полу в туалете, в полной прострации. Несколько месяцев коллеги-судмедэксперты «кололи» Сантехника — под такой кличкой проходил Белов Иван Федорович. Признали невменяемым. Вот теперь мне с ним мучиться, а что поделаешь — таким ребятам место только в специальной, жёсткой психушке… увы, мой крест…

Главврач закрыл карту и запер её в старом обшарпанном сейфе, окинув тоскливым взглядом обстановку кабинета. Как всегда, внезапно захотелось пнуть одичавший фикус — в последний момент воздержался, привычно проанализировав своё поведение с профессиональной точки зрения. Вышел он, нарочито аккуратно затворив дверь.

В ту же ночь Танину приснился на редкость яркий, реалистичный сон. Будто бы попал он в странный мир: вместо небес стеклянная сфера, бутылочного цвета, на которую, словно игрушечные, вырезанные из фольги, были наклеены яркие разноцветные звёзды. Под ногами — беспрестанно двигающаяся серая почва. Присмотревшись, он понял, что никакая это не почва, а постоянно шевелящиеся корни или щупальца непостоянной, текучей формы. Пока Пётр Петрович следил за ними, щупальца принимали разный причудливый вид: предметов, живых существ, разнообразных сущностей — иногда чем-то напоминающих земных, а подчас совсем чуждых человеческому глазу.

Внезапно прямо перед ним поверхность вспучилась ростком, который моментально принял человеческий облик: контуры лица и фигуры несколько секунд уточнялись.

— Бааа… Сантехник! — изумился Пётр Петрович.

— Господин главный врач, — церемонно поклонился Белов, — рад приветствовать вас в нашем мире.

— В каком таком мире?

Надо же, какой только бред не привидится, Зигмунд наш Фрейд да ради такого сна душу бы продал.

— Вы не спите — вернее, не совсем спите. В каком-то смысле вам повезло, не многие из людей смогли пробить потенциальный барьер и оказаться в нашей Вселенной.

— Господи, что вы несёт! — скривился врач. — Что всё это значит?

— Позвольте небольшой ликбез, — тонко улыбнулся сантехник. — То, что вы видите — конечная стадия эволюции биосферы этого мира. Если объяснять проще, то всё это один сплошной разум. Ну, и ещё немного чувств, ради разнообразия. Впрочем, каждая его составляющая может действовать и вполне самостоятельно. Ну, в общем, это довольно трудно объяснить. Вы знаете, Большая Вселенная устроена несколько не так, как представляется вам, — немного подумав, рассмеявшись, он добавил: — Да и, наверное, нам.

— А как? — приготовился слушать Танин.

— Представьте себе луковицу с бесконечным числом слоёв. Каждый слой — своя Вселенная со своими физическими законами, внутри каждого слоя много миров и разумных существ. Вопрос, правда, в том, есть ли у этой луковицы центр. Мы и сами до сих пор этого не знаем.

— А чем вы тут… хм… занимаетесь? — сделал неопределённый жест рукой Танин. — Выглядит всё это не слишком аппетитно, на мой вкус.

— А… хороший вопрос, — улыбнулся Белов. — Знаете, когда достигаешь определённой степени могущества (а могущество — всего лишь функция от желания: насколько быстро они воплощаются в реальности), становится скучно, начинаешь искать новые проблемы, просто начинаешь искать…

— Извините, что перебиваю, а каковы границы ваших возможностей?

— Власть над физическими законами этой Вселенной? Смотрите, — Белов щёлкнул пальцами, должно быть, для драматического эффекта, и небеса перекрасились из зелёного цвета в розовый. — Это не иллюзия: я поменял состав атмосферы планеты и спектр излучения местного солнца. Могу раскатать планету в лепёшку и даже изменить саму сущность вакуума, сделав его, например, твёрдым.

— Да… действительно впечатляет.

— А то. Понимаете, сделать можно всё, что угодно, только бы суметь себе это вообразить. Вот почему мы постоянно засылаем эмиссаров в другие слои бытия, для нас не существует проблемы потенциального барьера, разделяющего их.

— Ну, если вы всё можете, неужели не могли найти более эстетически привлекательного образа? — усмехнулся врач.

— Ах, это, — рассмеялся Белов. — Это нас развлекает. Тут до вас был один затейник, модный в сетевой среде писатель. Так он нас такими представил: мы долго забавлялись и решили оставить себе этот облик. Когда от нас вернулся, ещё книжку написал, изобразив нас чем-то вроде жрецов спящего бога, или даже самого Спящего. Бред, в общем: единственно, наше название он передал более-менее точно: «цкрхтулхи» — так мы назывались на одном из мёртвых вот уже миллионы лет языке. А в остальном мужчина проявил недюжинную фантазию. Но если вас смущает наш вид… так лучше? — вмиг всё вокруг изменилось, и перед доктором возник пасторальный пейзаж. Птички, деревья, люди в белых одеждах.

— Бррр, какая пошлятина!

— Ну, на вас не угодишь, — улыбнулся Белов. Картинка вернулась к исходной.

— Кстати, а как я-то здесь оказался? Подозреваю, что попасть к вам непросто.

— Да, переход возможен в особом состоянии, которое доступно людям в основном во сне. Плюс мы вам немного помогли…

— Зачем?

— Я же говорил — мы нуждаемся в новых идеях. Фантазия любого мыслящего существа конечна. — вздохнул разум этого мира. — Кстати, своих посланцев — например, меня — мы именно поэтому лишаем памяти: восприятие, знаете ли, так становится свежее. Больше вкусного они приносят из мира, куда их забрасывают.

— Интеллектуальный паразит? — подколол Танин.

— Плата за всемогущество. Вас это смущает?

— Да, в общем, нет. Кстати, что стало с теми людьми, которых вы похитили до меня?

— С ними всё будет в порядке. А сейчас вам пора, — Пётр Петрович уже некоторое время слышал звук телефонного звонка, как бы на заднем фоне. «Прямо как в „Матрице“», — подумал он.

— Да, мы тоже любим ваше кино, — долетел до него весёлый шёпот из другого мира.

— Алё, — резко вынырнул из сна врач. «Боже, и приснится же такое». — Кто это?

— Пётр Петрович! Это из клиники, у нас ЧП! — Танин похолодел, — Сантехник пропал!

— Как пропал, куда? — просипел он в трубку.

— Исчез. Никто ничего не знает: психи говорят, что он растаял в прямом смысле слова, но, вы понимаете, психи всё, что хочешь, расскажут. Чёрт, с Никольского менты шкуру спустят, он же дежурил в эту ночь.

— Что-то мне подсказывает, что вряд ли, — немного успокоившись, задумчиво произнес Танин. — Сдаётся мне, у правоохранительных органов в скором времени не будет никаких претензий.

— Откуда вы знаете?

— Считайте это озарением…

* * *

Через две недели на крыше собственного дома были найдены хозяин и хозяйка злополучной квартиры — последней, посещённой Сантехником. Здоровые, счастливые и ничего не помнящие.

Гелла. Привидение

Привидение плакало. Не так, как обычно показывают в мистических триллерах, с жуткими завываниями и бряцанием цепей, а просто тихо сидело, даже не хлюпало носом. По щекам текли почти невидимые слёзы, капали с подбородка и пропадали, не успев долететь до пола. Сгорбившаяся бледная фигура выражала такое отчаяние и безысходность, что Николай на миг даже раскаялся и хотел всё отменить. Но затем вспомнил, что ему пришлось пережить по вине этого несчастного создания, и в последний момент прикусил язык.

— Ну всё, что ли…

Человек прокашлялся, затем продолжил:

— За тобой скоро приедут. Давай прощаться.

— Прощай, — кротко ответило привидение.

— Ты на меня тоже не обижайся.

— Я не обижаюсь.

— И не надейся, что я передумаю.

— Не надеюсь.

Подобное смирение было невыносимо. Лучше бы привидение выло, летало под потолком и кидалось тяжёлыми предметами, как бывало уже не раз. Тогда бы Николай избавился от надоеды с лёгким сердцем. А оно сидит, как нашкодивший щенок, которого за погрызенные старые тапки сейчас вышвырнут на улицу. Причём Николай был виноват не меньше, чем пресловутый хозяин щенка — ему тоже захотелось экзотического сувенира, чтобы ни у кого похожего не было. И точно так же он не рассчитал свои силы, хотя поверить всерьёз в привидение было поначалу невозможно.

Он как раз начал осваивать интернет и, радуясь, как ребёнок, ходил по чатам, форумам. Где-то изображал мужчину, где-то женщину, разговаривал стихами, матерился и хулиганил. Несколько раз подхватывал различные вирусы: приходилось сносить систему «под ноль», дабы избавиться от вшей вместе с волосами. Открывал все письма, которые сыпались в почтовый ящик, и наивно возмущался, когда видел очередное «писмо щастья». И в этот раз, случайно попав на электронные торги, удержаться не смог — вещь, купленная на другом конце света, была сама по себе мила. К тому же она имела и другие привлекательные черты — относительно невысокую цену и возможность походя хвастаться перед особами женского пола: «Это? А, это мне из Франции прислали… Серебряное колечко — говорят, сама Матильда Кшесинская носила. Как талисман, хе-хе. Конечно, заключение эксперта о подлинности есть, вот, в рамочке».

Самого Николая смущала дешевизна, несолидная для артефакта, принадлежавшего великой балерине, но официальная бумаженция имела место быть. Как и неофициальное предупреждение о том, что с людьми, которым в разные годы принадлежало это скромное в общем-то украшение, частенько происходило что-то странное. Вроде как слышались разные голоса и даже являлась тень самой Малечки. Именно этим объясняется желание нынешних владельцев избавиться от опасного раритета как можно скорее. Дочитав до этого места, Николай хлопнул ладонью по столу от восторга. В привидения он не верил, кольцо очень понравилось, а потому беззаботно хмыкнул, пожал плечами и поскорее отправил подтверждение о покупке.

Через месяц посылку доставили. Разорвав дрожащими руками пакет, Николай осторожно ухватил коробочку, открыл и разочарованно вздохнул. Вожделенный сувенир оказался еще невзрачнее, чем на фотографии. Повертев в руке и так и сяк, он глянул сквозь кольцо на свет, зачем-то попробовал пристроить на нос и щёлкнул пальцем по еле заметному камушку. Ничего не изменилось. Николай сунул нос в сопроводительные бумаги на пяти языках, с подписями, печатями и водяными знаками, но там не было ничего нового. Только то, что обещали на сайте. Он пожал плечами, небрежно бросил покупку на столик в прихожей и пошёл в комнату, где ждала очередная компьютерная игрушка. Но стоило только нажать на продолжение, как внезапно вырубило свет. Комп обиженно пискнул и погас. Николай злобно выругался и только хотел пойти к электрическому щитку, как по полу явственно потянуло холодком. «Входную дверь забыл закрыть, что ли?» — удивился Николай. Из коридора донеслось приглушённое ругательство, причём голос был женский.

— Танька! — заорал Николай. — Дверь закрой, сквозит!

В ответ раздался тихий смех, Николай насторожился. Ни Танька, ни Галка не умели смеяться так мелодично и завораживающе, словно открылась музыкальная шкатулка. Из коридора к растерявшемуся человеку медленно и величаво выплыла светящаяся полупрозрачная женщина небольшого росточка, коротконогая, но с красивыми плечами и осиной талией.

— Ёпрст! — восторженно выдохнул Николай. — Вот это да!

— Не ругайтесь, сударь. — удивительное явление поджало губы. — Я терпеть не могу хамов и обращаюсь с ними соответственно. Почему в вашем доме такой жуткий беспорядок? Вы ждёте нападения врагов и устроили всюду засады и ловушки?

Николай усмехнулся. Ему стало очень забавно. Он всегда любил смотреть мистику, и уж там-то злобные духи и монстры выглядели намного страшней, чем какая-то еле заметная давно умершая тётка, пытающаяся учить его жизни.

— Мадам Кшесинская, как я понимаю? — расхлябанно поклонился он. — Наслышан, наслышан, как же… Весьма рад. Как поживаете, или лучше спросить, как существуется?

Привидение вздрогнуло и вспорхнуло под потолок, затем метнулось к шкафу и пропало, а в следующую секунду распахнулись все дверцы и на Николая обрушился настоящий шквал книжек и белья.

— Эй, полегче! — завопил он, закрываясь руками и стараясь увернуться. — Мадам, успокойтесь! Иначе ваш драгоценный талисман отправится в унитаз, а за ним полетите вы. Я так понял, что вы каким-то образом от него зависите? Вы в курсе, что такое унитаз?

Шквал на мгновение иссяк, но тут же возобновился с удвоенной силой, правда, теперь летела только одежда. Книги и тяжёлые предметы оставались на местах.

— Вот и чудненько, давайте подытожим, — обрадовался Николай. Он подошёл к опустевшим полкам. — Первое. Давайте жить дружно. Второе. Беспорядок в этом доме могу устраивать только я. Третье. Не появляйтесь перед гостями без моей личной просьбы. Вот пока и всё. Согласны?

Тень надменно выступила из глубины шкафа, еле заметно опустила подбородок и исчезла вновь. Николай мысленно пожал себе руку. Он за свои тридцать лет хорошо научился навязывать женщинам свои условия, чем очень гордился. А справиться с хищницей, которая при жизни держала в ежовых рукавицах великих князей, было очень лестно.

Хотя — справился ли?

Николай забеспокоился и метнулся в коридор за кольцом, но тут же попятился назад. Привидение, ставшее выше по крайней мере в полтора раза, держало коробочку в одной руке, а на пальцах другой нервно крутило связку ключей, глазами прикидывая расстояние броска. Николай еле успел втянуть нос в комнату, как пущенные с силой ключи просвистели мимо. Матильда пролетела за ним и уютно устроилась на люстре.

— Ну? — ангельски улыбнулась она. — Извиняться будем?

Дальнейшие полгода Николай старался не вспоминать. Привидение заставило его сделать генеральную уборку в квартире, причём, поскольку оно свободно могло засунуть нос в любую щель, пришлось вытирать пыль под диваном, за холодильником и на шкафах. Само же постоянно пело, разучивало перед зеркалом новые па, горько жалуясь, что при жизни не умело вот так. Оно могло, оставаясь невидимым, тихонько выдернуть стул из-под не понравившегося гостя, спрятать его вещи, не гнушалось перевернуть тарелку на колени. Друзья стали приходить гораздо реже. Николай стал задерживаться на работе, чем вызвал изумление начальства.

С девушками дело обстояло ещё хуже. Нет, в спальню привидение не лезло, но иногда выдавало ехидные комментарии типа: «Интересно, когда она последний раз мылась?» или: «А пока ты мусор выносил, она какому-то „любимому ведмежонку“ Валере звонила».

Словом, вела себя, как и полагается настоящей первоклассной стерве. Если бы Николай мог найти кольцо, он бы незамедлительно выбросил его в окно, но привидение знало толк в тайниках. Оно освоило компьютер и не давало Николаю играть подолгу, объясняя это вредом для здоровья. Иногда отвечало на звонки, искусно имитируя его голос. В конце концов он взорвался, устроил скандал, орал и топал ногами. В ответ получил насмешливое пожелание повзрослеть и самому следить за собой. Привидение посоветовало обратить внимание на изменившееся отношение окружающих, более уважительное, чем раньше. Как любая неприятная правда, последнее взбесило еще сильнее. Николай просто плюнул и не ночевал дома два дня.

А потом случилась беда. В рекламном агентстве, где работал Николай, со всех компьютеров исчез подготовленный к сдаче проект, причем последним, кто с ним работал, был Николай. На него косились. Шеф вызывал к себе, долго разговаривал, пытался выяснить, кто именно подбил Николая на кражу, умолял не позорить фирму перед заказчиком и обещал заплатить больше, чем конкуренты. Но Николай и вправду не знал, куда делся проект. После тягостного разговора он еле дополз до дома, не разуваясь, прошел в комнату и рухнул на диван. Привидение молча подлетело и устроилось рядом — Николай чувствовал идущую от него прохладу.

— Ну что? Плохо всё? Подожди, я сейчас…

Оно умчалось на кухню, но скоро вернулось с подносом.

— Сперва — это, — на подносе стояла большая рюмка с водкой и дымящаяся чашка с чаем. Николай машинально проглотил водку, не чувствуя вкуса, сделал большой глоток из чашки. Водка ожгла нёбо, сладкий чай растопил ледяной ком в желудке, и Николай вдруг расслабился и успокоился.

— Спасибо, Матильда, — изумлённо поблагодарил он.

— Теперь рассказывай, — потребовало привидение.

Выслушав, оно нахмурилось и надолго замолчало. Несколько раз порывалось что-то сказать, но замолкало и продолжало сосредоточенно думать.

— Хорошо… Я помогу тебе, — наконец решило привидение. Оно подлетело к люстре и вынуло откуда-то сверху коробочку с кольцом.

— Ты знаешь адреса своих сослуживцев?

— Ну почти всех, а что?

— Бери кольцо и поехали. Я не могу сама его носить, у меня начинает сильно болеть голова. И уйти от него далеко тоже не могу.

Николай вызвал такси. Привидение уменьшилось до размеров носового платка, уютно устроилось у него на груди, и они поехали по адресам, которые Николай помнил. Он выходил из машины за два квартала, просил подождать, и шёл к дому. Привидение невидимкой проскальзывало в квартиру и залезало в комп. Как оно там перебирало информацию, Николай не понимал, но у него дома Матильда с легкостью ковырялась в запароленных файлах, причем то, включён компьютер или нет, никакого значения не имело. После восьмого адреса Николай начал отчаиваться, а таксист подозрительно коситься. На десятой по счёту поездке привидение задержалось. Николай курил сигареты одну за другой.

Наконец он не выдержал и вошёл в подъезд. Откуда-то сверху тут же отлепился жёсткий диск и рухнул вниз, зависнув у Николая перед носом

— Где ты застрял? — зашипела невидимая Матильда. — Я уж думала, никогда не догадаешься. Представляешь, что было бы, если бы я эту железяку потащила к тебе через весь двор? Тут весь проект, и ещё очень интересная переписка. Прячь, и поехали быстрее отсюда, пока твой коллега не спохватился.

— А как ты его вытащила-то? — спросил Николай на ходу.

— Поду-у-у-маешь, — фыркнуло привидение. — Тряпку в раковину затолкала, посуды сверху накидала, воду потихоньку включила. Всё. Теперь старается, воду собирает, от тряпки не оторвёшь… Тебе мебель не нужна? У него такой шкапчик оригинальный в прихожей стоит!

Николай тут же позвонил домой шефу, попросил разрешения приехать. Через полчаса он уже вставлял жёсткий диск в компьютер, умолчав о том, как его заполучил. Впрочем, шеф, будучи умным человеком, и не спрашивал. Он молча, стиснув кулаки, наблюдал, как Николай восстанавливает проект из архива и находит переписку о его продаже. Затем извинился перед Николаем и попросил того уехать, поскольку нужно было принять непростое решение.

Дома привидение первым делом потребовало кольцо обратно, но Николай не собирался этого делать. Он тут же залез в интернет и отправил просьбу о возврате — поскольку сувенир был очень необычным, в контракте оговаривался срок в течение года. Поняв, что Николай собирается сделать, привидение словно взорвалось. Из чистенькой и опрятной квартирки оно за три минуты устроило декорацию к фильму-катастрофе. Летало всё — одежда, книги, посуда, картины, техника, даже тяжёлая мебель угрожающе покачивалась, грозя подняться в воздух и присоединиться к общей вакханалии.

— Скотина! — бушевала Матильда. Она металась под потолком, не останавливаясь ни на секунду. Вещи носились вслед за ней. — И как я тебя пожалела, ума не приложу, ведь ясно было, что ты свинья неблагодарная, тебе бы только на диване лежать и ничего не делать! Ну сам подумай, ты же без меня снова мхом обрастёшь, неужели хочется?

Николай молча терпел, втянув голову в плечи. Он чувствовал себя очень виноватым, но уступать не собирался. Слишком тягостна была для него опека, переходящая в круглосуточный контроль, пусть даже и из лучших побуждений. Он пытался объяснить, что привык сам устраивать свою жизнь и не нуждается ни в чьих указаниях, но Матильда не хотела слушать. Она кричала, что запросто могла бы отобрать талисман и остаться, но навязываться не станет ни за что.

Наконец наступил день, когда за кольцом должен был прибыть курьер. Матильда больше не ругалась. Она просто плакала, и от этого было только хуже. Николай сидел, зажав кольцо в руке и вспоминая самые унизительные ситуации, которые подстраивало привидение, самые обидные прозвища, которыми оно его щедро одаривало, чтобы не распуститься и не передумать в последний момент.

Николай закрыл за курьером дверь. Матильды в его жизни больше не будет. Но радости почему-то не было. Он стоял, прислонившись к стене, и думал о том, что снова заживёт свободно…

Вот только мутило от свободы с привкусом предательства.

Лидия Рыбакова. Перо (сказка)

Мне на новый год дочка подарила ёлочку, точнее — кипарисо-вик, но не садовый, а домашний. Похож таки на ёлочку, только мяконькую. И вот кажется мне, что этот кипарисовик что-то шепчет по ночам. Ласковое такое, успокаивающее. Знаю, что чушь, и что такого не бывает. Но — вот ей-Богу, слышу, даже когда близко подхожу.

А в руки возьмёшь, к уху поднесёшь — молчит. Секретится. Не догадывается, что я уже знаю, что это он!

* * *

И вот, тут на днях, приснилось мне, что параллельные миры пересекаются только в тех точках, где в них кто-то верит. То есть героев сказок и легенд может увидеть исключительно тот, кто в их существовании не сомневается. Зато уж он-то встретит наверняка.

Ну, я даже во сне посмеялась, конечно, такой идее. Хотя объяснял-то не абы кто: профессор, солидный, в пиджачной паре, с залысинами и чёрным ноутбуком.

Просыпаюсь — и задумываюсь. А ну как он прав? И я могу столкнуться, например, с настоящим Пегасом? Ой, как лестно-то! поэту! Но ладно, если с Пегасом… а если, допустим, с грифоном, да с голодным?

* * *

Вдруг слышу — клёкот от окна. Хриплый, низкий, и, вроде, с подрыкиванием. Смотрю: ох ты, Господи, а ведь не соврал профессор-то! Огромная клювастая рожа, почти орлиная, только с гладкой жёлто-коричневой шерстью вместо перьев и совершенно кошачьими, нет, не кошачьими, а леопардьими пылающими глазами, расположенными по разные стороны головы, словно у птицы.

Один глаз почти прильнул к окну. Взгляд был странным — смесь злобы и льда. Грифон моргнул. И увидел меня.

Только в этот момент заметила: воздух свистит за окном так, что слышно через стеклопакет. Крылья? И ещё — око уставилось сверлящим взглядом, и в нём появился интерес. «Точно, это охота, — поняла я, — а я добыча». Вроде, когда-то где-то слышала, что грифоны питаются девственницами? Явное враньё! Зверь совершенно не собирался меня проверять!

Зрачок глаза то расширялся, то сужался в почти невидимую бездонно-чёрную щель на фоне ало-золотой радужки… я пристыла к полу, не в силах пошевелиться.

* * *

И тут вдруг мой маленький кипарисовик тряхнул ветвями и театральным, громче грома, шёпотом прокричал:

— Нет!

И:

— Прочь, тварь! Уходи! Она в тебя не верит!

И потянувшись, уже тихо, для меня, добавил:

— Она в меня верит…

…и я поверила.

У меня есть говорящий кипарисовик. Да, и нечего тут! Ишь, неверующие… Мне его подарила дочка. Такого красивого, зелёного! и отважного до самых кончиков мягоньких колючек. Классного! Залюбуешься.

Когда я отвела взгляд, за окном никого не было. И вообще было тихо, как на рождественской открытке. Я подошла поближе. Почему-то уверенная, что никакого грифона тут нет, совсем и абсолютно.

И точно. Не было!

Точнее, теперь — не было. Разметённый с середины двора снег, примятые крыши машин, оторванный металлический грибок песочницы… и перо, валяющееся на площадке, где летом сушили бельё…

Всего одно.

Размером примерно с байдарку.

Никер. Мечты сбываются

Начало лета выдалось жарким, и в отпуск захотелось немедленно и всем. Но счастья в этом мире, как известно, на всех не хватает. На нас — точно не хватило: появился Михалыч.

— Мужики! Новый объект. Срочный, ответственный! Поехали смотреть.

В общем, всё как всегда. Привыкли уже. Здравствуй лето красное, сверхурочная работа и «подвальный» загар!

Приехали… Смотрим. Мда-а… Здание большое, шесть этажей, метров сто пятьдесят в длину: не то что бы старое, но и не новостройка. Внутрь зашли — вообще беда! Ремонт уже сделан, да какой! В коридорах полы под мрамор, потолки лепные, стены — чуть ли не крокодиловая кожа. Лючков ни в полу, ни в стенах нет, только в комнатах, у каждого стола, снизу, панель небольшая в стене, с розетками. Как работать? Непонятно. В общем, труба.

— Михалыч, — говорим мы. — Трубы где? Каналы, закладные… да хоть арыки марсианские. А то, как мы понимаем, на эту крокодиловую кожу короба класть никто не разрешит.

— Точно, — отвечает он. — Начальство так прямо и сказало: «Никаких коробов. Всё должно быть аккуратно, в стиле общего архитектурно-дизайнерского замысла».

Если кто не понял, кабельщики мы. Локальщики. Вторая буква «о», кто не расслышал. Прокладываем локальные, и не очень, сети. Витая пара, «оптика», лапша и многопарка телефонная — всё наше. Короче: трубочисты, бурлаки, плотники, электрики, монтажники — «в одном флаконе». Вот только здесь, похоже, будет востребована первая специальность. Доступны нам для работы только трубы коммуникационные. Причём «электрику» в них уже проложили, вывели на розетки и щитки, а потом благополучно залили «мрамором» и обтянули «крокодиловой кожей». И труб этих в здании… не меряно, как улиц и переулков в большом городе. А что больше всего напрягает в таком городе не знакомого с ним водителя? Как найти правильный путь, и чтоб пробок не было. Правильно? Вот и для нас актуально то же самое. Только у нас ещё знак на заднем стекле висит — «слепой за рулём» называется. И из Хьюстона никто не скажет: «Даём, понимаешь, наводку со спутника: через 5 метров, на втором этаже — поворот налево…».

— Михалыч, — говорим. — Давай думать, что делать. Напрягай начальство, раз оно на это подписалось. А мы пока метраж кабеля прикинем да барахло на объект перевезём.

Долго ли, коротко… Недели две прошло. Приезжает наш… Миха-а-а-а… Ничего, когда закурили, рты сами закрылись. Одним словом, вроде Михалыч, но в костюме и при галстуке… и рот до ушей! А на пиджаке у него табличка: «Старший менеджер по …» В общем, дальше мы не разобрали. Кем он до этого был, по штату, бог его знает. Кто прорабом звал, кто бригадиром… а теперь — старшой! Непонятно, то ли дали «лычку», то ли сняли. Ну да ладно.

— Господа! — вещает на одном дыхании. — Наше руководство направило меня на курсы повышения квалификации, в связи с началом применения нашей фирмой новейших западных технологий по прокладке физических каналов для линий связи средств передачи данных. Я их успешно закончил и после трёхдневной стажировки в Германии, согласно контракту, привёз оттуда, для опытной у нас эксплуатации, последнюю модель миниатюрного робота-кабелепрокладчика, с дистанционным управлением, для решения наших проблем на данном объекте. (Выдох.)

Потом он ещё много чего говорил. Половину не по-русски — лизинг, промоутинг. Саня, он шахтёр бывший, даже книжку продолжил читать — С. Лема, ту, где про сепульки. Не демонстративно, но внимательно — видимо, там понятнее.

Встрепенулись мы только при словах: «Вот инструкция…»

Читаем… «Пульт. Стрелки влево, вправо… панорама, зум, подсветка. Питание, вольтаж… Обратиться в сертифицированный сервис-центр». Всё ясно. Помесь «Денди», видеокамеры и детского электрифицированного «лунохода». Только с крюком — для тросика-протяжки. Ну, поглядим, как они в работе, новейшие западные технологии по… (см. выше, у нас пока заслуженный перекур).

Подходила к концу вторая неделя битвы за… или с…? По ночам всем снились трубы, зумы и сертифицированные сервис-центры. Бухты с запасом кабеля на складе убывали не спеша. А мечты об отпуске, хотя бы в конце сентября, напротив, исчезали стремительно. Сделан был только один этаж, и то — наполовину. Новейший, лизинговый, западно-технологичный мини-робот крайне неохотно решал наши проблемы.

И тут, сдав сессию в своей консерватории, приехал Антон. В каникулы подработать, как обычно. Встретились, пошли посидеть, отметить это дело. Под вечер Антон, «наотмечавшись», разоткровенничался.

— Приезжали к нам, под Новый Год, на стажировку, из Германии флейтистки. С одной я оченно близко познакомился. И перед отъездом научила она меня старинной, говорит, фамильной, мелодии. Проводил я её, вернулся в «общагу», стал играть — та-а-кое началось!

Дальше он, правда, сказать ничего не смог. Разнервничался, устал, спать захотел и уснул. А на следующий день, с утра, прибегает братан его Лёха и орёт.

— Мужики! Антуан мне всё рассказал, щас он там, с подругой своей, поколдует кое над чем, приедет и пойдёт работа!..

Ровно через две недели заехал к нам Михалыч.

— Ну, как? — говорит. — Робот хорошо себя зарекомендовал?

— Хорошо. Уже заканчиваем!

— Пойдёмте, посмотрим, как он в работе.

Привели мы Михалыча на шестой этаж, зашли в комнату. Там Саня сидит, руками в перчатках тросик придерживает, а тот со свистом уползает в отверстие трубы, под панелькой малахитовой, откинутой. А к тросику, уж потом, кабели подвязываем, да и затягиваем. Михалыч поглядел на это и сложносочинённой тирадой разразился. Мы не всё поняли, помню только то ли маркетинг рынка, то ли рынок маркетинга… инновационные технологии и ещё что-то подобное.

А этажом ниже, в серверной, куда трубы сходятся, сидит Антон да на флейте своей играет. Играет старинную, совсем не технологичную, германскую мелодию. А крысюк его, в общаге приручённый, без проблем через все трубные «перекрёстки» и пробки к нему дорогу находит. А на крысюке жилетка, плотно сидящая… а к жилетке крюк, от мини-робота отвинченный, приделан… а к крюку…

Нет уж, и так все секреты рассказал. Ещё Михалыч узнает…

Эх! В конце июля, на верхней Волге, самый загар. А в конце августа — голубика крупная, как виноград. Хорошо в отпуске!

В инструкции по использованию крысюка пока только один пункт — не раскармливать.

В инструкции по использованию Антона… Э-э, нет, это другая история. Да и потом, ему в сентябре на учёбу. Так что сидим, объявление сочиняем:

— «Требуется молодая, симпатичная флейтистка, для работы в…» А вот как концовку сформулировать, не знаем…

Дмитрий Литвинцев. Чужие окна

Люблю путешествовать.

Но не волнуйтесь, я не обычный турист, изматывающий слушателей скучными байками про то, что везде-то он был, да всё-то он видел. Вы, конечно, знаете этот тип людей, что носятся по миру в поисках острых ощущений? Самое забавное в них то, что они получают эти ощущения от созерцания чужих жизней, совсем забывая о своей. В этом я похож на них. Только, в отличие от искателей приключений, у меня нет своей жизни — есть только чужие.

Они — мои терры инкогниты, пирамиды и акрополи. Подводные глубины и вершины непокорённых гор. Я — дух, путешествующий из одного сознания в другое. Не спрашивайте о моей природе — я и сам не знаю, как так получилось.

Московское метро.

Миллионы людей. Час пик.

Люди, лица, глаза. Разные, в основном сосредоточенно-отсутствующие. Глаза — окна. Окна в чужой разум. Не всегда по внешнему виду окна, его цветочно-занавесочному оформлению можно сказать, что скрывается за ним. Так же и с выражением глаз. Люди научились обманывать им даже себя, что уж говорить о соплеменниках. Но у меня есть редкая возможность: я могу узнать, что находится по ту сторону — конечно, не в физиологическом аспекте.

Это очень увлекательно, вам не кажется?

Сейчас меня носит девушка. Симпатичная, двадцати лет, студентка. Люблю этот возраст, у девчонок в голове такой забавный сумбур. Это уже не куколка, но ещё не бабочка. Она думает, что знает о жизни всё: о том, чего хотят мужчины, женщины — но ей ещё много раз придётся пересмотреть свои взгляды и принципы, своё мироощущение.

Сейчас она спешит на свидание с молодым человеком. Моя девочка не отличается целомудрием, и к своим двадцати уже накопила немалый опыт в общении с мужчинами — вернее, с юношами. Любочка (так её зовут) познакомилась с Борисом традиционно: на одной из студенческих вечеринок. Дело было в общаге, женской, «гудел» весь этаж. Гуляли по случаю окончания очередной сессии: мальчишки, девчонки с её курса, с других факультетов. В общем, было весело, было много выпито.

Сложившиеся парочки начали потихоньку рассасываться по углам. Из оставшихся кто-то пил, кто-то танцевал. Люба только что пережила очередной разрыв— бывший герой её романа, спортсмен-лыжник Витёк бросил её из-за Ленки из параллельной группы: крашеная блондинка, ужасно вульгарная дрянь, да и зубы кривые. И всего лишь, как подозревала Люба, из-за того, что размер груди у этой мерзавки немного превосходил её, Любочкин. Ну, на самом деле не немного, а на целых два: ну и пусть кувыркается теперь с этой коровой, козёл. Она и сама уже хотела бросить его. Глупенький он слишком, а у Любочки есть запросы. Она любит театр, модные книжки. Зачитывалась Коэльо и Мураками, изучала внимательно — чтобы потом иметь возможность блеснуть.

И вот теперь разбитое сердечко жаждало утешения. А на ловца, как говорится — и зверь…

Она уже минут сорок ловила на себе жадные взгляды высокого, худощавого молодого человека — кажется, Бориса с финансов и кредита, кто-то ей о нём говорил. Юноша производил хорошее впечатление, худоба его совсем не портила. Видно, что — жилистый, сильный, спокойный, уверенный, почти что мачо. Вот только взгляд уж больно агрессивный: Любочка почувствовала себя раздетой и немного изнасилованной, но решила поиграть, старательно игнорируя юношу. «Мужчина должен сделать шаг первым» — это единственная из маминых заповедей, которую Люба соблюдала всегда. Для своих лет она была весьма наблюдательна, и по началу знакомства могла составить довольно точный психологический портрет текущего кандидата на обладание её сердцем и остальными органами.

Наконец он решился, и перед очередным танцем, музыка которого хрипло звучала из раздолбанного общаковского мафона, ловко оттёр от неё текущего кавалера стандартным «Можно вас пригласить?» Звучала «Metallica», «Nothing else matters», Любочка нашла это очень романтичным.

По тому, как Борис вёл её в танце, она поняла, что сегодня приключений не избежать. Нет, он не лапал её хаотично-грязно, скорее даже обнял чуть более целомудренно, чем принято. Но его руки буквально прожигали её легкий сарафанчик, а ноги девушки предательски подкашивались, когда она смотрела в его глаза. Впрочем, возможно, виной некоторой Любочкиной неуклюжести были «шпильки» десяти сантиметров. Девушка не очень жаловала каблуки, но они ей очень шли из-за небольшого роста. Ведь не могла она отправиться на охоту невооружённой.

Стоит ли говорить, что с Борисом она протанцевала весь вечер. А о том, что творилось ночью в одной из комнат общежития, сданных ей и Борису подругой, Любочка до сих вспоминала с замиранием сердца. Такого любовника у неё ещё не было. Он был нежен и страстен, страстен до грубости. Неистов и терпелив. Все её предыдущие ухажёры бледнели рядом с этим парнем. Мальчишки… им бы только побыстрее насытить свою похоть. Боря же не торопился. До рассвета они занимались любовью, до тех пор, пока девушка не взмолилась о пощаде, она просто больше не могла. И вот теперь она спешит к нему на свидание.

Перед тем как расстаться, молодые люди решили сходить на Манежную площадь, прогуляться по Александровскому саду, а там… а там видно будет. Договорились встретиться в вестибюле «Охотного ряда». Каблучки Любы отбивали мелодичную дробь по стёртому покрытию станции метрополитена. А вот и он. Ждёт, с цветами. Спокоен, собран… картинка, а не парень. «Кажется, старушка, на этот раз тебе повезло» — радостно подумала Любочка, впорхнув в объятия своего нового героя. Миг, когда их глаза встретились, я использовал для переброски себя в сознание нашего Ромео.

Так, что у нас тут?

Хм… хороший мальчик, незлой. И, кажется, в мою предыдущую хозяйку и правда влюблён. Оказывается, Боря давно уже за ней ходит, и на сейшн напросился с приятелем, хотя явно не его компания. И с комнаткой договорился, и цветочки роскошные на свидание прихватил — всё предусмотрел. Эх, женщины… как просто сделать вам праздник…

Чёрт, он что-то почувствовал. А парень непрост: меня каким-то образом вычислил и выдавливает из сознания, надо срочно менять носителя. Что же, оставляем Любочку в хороших руках. Каждая женщина достойна кусочка своего маленького, но такого желанного счастья.

В ком бы ещё покататься? Вот, нашел: интересный типаж. Невзрачный мужичок, лет сорока, одет в потёртые джинсы, такую же рубашку — ну совершенно не за что зацепиться взгляду. Только смотрит как-то странно, как будто бы не вбирая мир в себя, а отражая его. Вот он взглянул на Борю, и…

Ох, и угораздило же меня. Знакомьтесь, Иван Петрович Дрыгайло — обыкновенный киллер. Разменял полтинник, да не годков, а душ. Сейчас спешит на очередной заказ. Жертва — заместитель главного врача тринадцатой городской больницы. А вот интересно, он-то кому помешал? Что за беспредел в стране творится — уже врачей отстреливают!

А ведь какой экземпляр положительный, убийца наш… на первый взгляд. Семьянин, душа компании, соседей деньгами до получки выручает, делает вид, что любит тёщу — в общем, примерно-скучный обыватель. Работает г-н Дрыгайло менеджером в захудалой конторе, но на жизнь как-то хватает. В общем, всё стандартно. Вот хобби только у Ивана Петровича нетипичное — людей убивать. И оно ему очень нравится: никто не знает, что Иван Петрович проработал некоторое время в КГБ, ликвидатором… да и не Иван Петрович он, конечно. Дрыгайло сам уже давно забыл, какое имя ему дали родители при рождении, как забыл и самих родителей. Когда Союз развалился, тех, кто о нём знал, он на всякий случай тоже ликвидировал, так сказать «зачистив концы» и теперь убивает для души — спорт это у него такой. Кто-то на оленей охотится, а этот на людей: и, в сущности, разницы-то особенной нет — для него, по крайней мере, нет. А заодно денежки копит, чтоб уехать отсюда навстречу красивой заокеанской жизни. Вот и сегодня, тяжко перепрыгивая с оранжевой ветки на серую (на самом деле, это трагедия — добраться, например, от Владыкино до ВДНХ, не зная маршрутов наземного транспорта), он уже набросил шкуру хищника. Голодный взгляд, взрыв адреналина в крови, краски ярче, жизнь острее… как он любил это чувство зверя перед смертельным броском!

Вот и «Филатовка» — чёртов заказчик, захотел акцию так, чтобы громко и среди бела дня. Но это не смущало Ивана Петровича: на своём лице за годы работы он научился мастерски рисовать любую маску. И дело даже не в пошлом наклеивании усов и парика. Дрыгайло менялся весь: выражение лица, походка… мимика его была совершенна, гибко подстраивалась под текущий образ, в котором он жил, воплощаясь полностью, а не играя.

Убийца подобрался: инструкции, как всегда, послушно всплыли в памяти. На охране Дрыгайло попросил вызвать Петра Афанасьевича Кудрявцева, зам. главного врача по вопросам оказания спонсорской помощи отделению для детей с поражением ЦНС и психики, оставшихся без попечения родителей. Охранник с недоверием оглядел невзрачного мужичонку: «Тоже мне, спонсор… себе бы помог», — но Кудрявцева вызвал. Пётр Афанасьевич появился минут через десять. Отделению постоянно не хватало даже самых элементарных вещей — памперсов, одеял: детское питание было очень низкого качества, и врач всегда радовался любой помощи.

— Пётр Афанасьевич? — собственно, в вопросе не было особого смысла, цель соответствовала предоставленной Дрыгайло фотографии: киллер использовал время вопроса на то, чтобы переместиться из зоны видимости охранника.

— Да, — пока Кудрявцев произносил это, случилось одновременно несколько событий. Убийца выхватил пистолет и направил его на врача. Я же, вопреки обыкновению, вмешался в естественный ход событий, послав болевой импульс в мозг носителя: одновременно с этим, зацепившись за расширившиеся от ужаса глаза врача, переместил себя в его сознание, подав команду на падение.

Пары секунд хватило Дрыгайло, чтобы справиться с болевым шоком: он всё-таки был одним из лучших спецов своего управления. Но этого времени врачу хватило на то, чтобы упасть, а охраннику на то, чтобы открыть огонь.

Убийце не повезло дважды. Охрана была вооружена: после недавних терактов во всех общественных учреждениях появилась военизированная милицейская охрана. Но гораздо хуже было то, что охранником сегодня был проштрафившийся оперативник, очень неплохо стреляющий, сосланный начальством на такую работёнку в наказание за излишне крутой нрав.

Когда следователи уехали, и суета в больнице улеглась, Пётр Афанасьевич продолжил прерванный Дрыгайло обход. На очереди было отделение отказников — детишек, мозг которых так и не включился. Редкие родители забирают таких детей домой, находиться среди них — это настоящее испытание для человека, так ценившего жизнь, как ценил её Кудрявцев. Он прекрасно знал, что, как правило, организм, мозг которого функционирует на уровне простейших рефлексов, не доживает и до трёх лет. А при таком-то уходе, какой себе могла позволить больница…

Вот, например, последний пациент, Коленька — два месяца. Отсутствует сосательный рефлекс, томография установила, пока предварительно, повреждения нескольких отделов головного мозга. Их характер пока оставался не до конца ясным, но очень велика была вероятность того, что ребёнок станет умственно неполноценным или, по крайней мере, судя по масштабам поражения, сильно отстанет в развитии. Мамашка, конечно же, отказалась от него, когда узнала об этом.

«Да, действительно, похоже на то» — подумал я, просканировав мозг ребёнка. Ну что ж, есть шанс прожить человеческую жизнь с нуля. Очень интересный опыт.

Пробившись в мозг младенца и проведя там быструю инвентаризацию, я пришёл к выводу, что ребёнок, увы, не жилец, от силы ему осталось год — полтора. Сознания в этом доме никогда не будет, если я не помогу ему зародиться и выжить. Что же, стоит попробовать!

* * *

Прошло три месяца.

— Пётр Афанасьевич, вы уверены?

— Да я и сам не могу в это поверить! Функции мозга Коли восстанавливаются, кушает он сам, появился хватательный рефлекс, узнаёт медсестёр, а на днях он перевернулся. Я в шоке, с такими повреждениями мозг не может нормально функционировать. А он не просто функционирует, он стремительно догоняет в развитии своих сверстников…

— Но как это объяснить?

— Ну что же… я мог бы ответить словами Шекспира, но вы и сами прекрасно знаете, насколько мы ещё мало знаем о человеческом мозге… не знаю, Пал Кузьмич, не знаю…

«Угу, и обо мне вы, ребята, ничего не знаете», — улыбнулся губами мальчика я. Мне удалось отчасти восстановить активность мозга, и сейчас я — вместо мамы для нарождающегося сознания малыша. Проживу с ним всю жизнь, постепенно уменьшая своё влияние на Колин мозг. Эх, какой соблазн прожить человеческую жизнь от начала до конца!

Морриган. Одно святочное гадание

— …И ты представляешь — на следующий день она возвращается домой с тяжёлой сумкой, а на выходе из метро ей улыбнулся и дверь придержал ИМЕННО ТОТ, которого она в зеркале видела!!!.. Нет, ты представляешь?!.. А вчера они подали заявление! Везёт же некоторым… — голос Маринки сбился с возбуждённых интонаций на грустный скулёж. — Вот и не верь после этого гаданиям… Нет, всё-таки я попробую. А вдруг я зря на Мишку время трачу? А так хоть знать буду, за кого мне замуж суждено — а то встречу своего единственного и даже не пойму…

— Ага, и пойдёшь вытаскивать своего Мишку с очередной гулянки, вместо того, чтобы ужинать при свечах со своим суженым-ряженым… Да я тебе и без всяких гаданий скажу — бросай ты его. Даже если замуж позовёт — зачем тебе такой? Так и будешь всю жизнь по дружкам звонить, в поисках своего благоверного? А то и вовсе по моргам…

Подобные разговоры повторялись изо дня в день… Сейчас Маринка снова начнёт ныть, что уж лучше какой-никакой, а всё-таки мужик рядом, чем в одиночестве куковать. Это мы уже сто раз слышали.

Я вполуха продолжала внимать голосу подруги, рука, удерживающая трубку, начинала потихоньку уставать, а мысли привычно унеслись вдаль… Да, сейчас Святки — раздолье для романтично настроенных девиц от 16 и до… в общем, до. Все эти зеркальца, свечи, бани… Привет из прошлого. И всё же, до чего консервативен человек. Давно уже бани стали привилегией владельцев загородных домов; давно и бабульки переселились из деревень в города — поближе к своим детям и внукам — но всё те же поверья занимают людские умы… И это не просто дань традициям — вот посмотреть на Маринку хотя бы… Современная женщина — преуспевающий стоматолог, своя клиника… А ведь верит во все эти гадания! Совсем баба ошалела от желания выскочить замуж. Впрочем, её нельзя не понять — мы уже не молоденькие девушки, по тридцатнику как-никак стукнуло. И парни давно уже штабелями под ногами не валяются… И так холодно иногда бывает вечерами… Может, зря я так про её Мишку? Мне легко рассуждать, мой-то не пьёт…

Будто подслушав мысли, Маринка завистливо прошипела в трубку:

— Это ты счастливая — у тебя вон хахаль какой! Не пьёт, не курит, деньги зашибает! А ты всё недовольна чем-то! Совсем зажралась!

— Но и замуж выйти не предлагает…

— Да потому что ты дура! Если бы я была на твоём месте — давно б окрутила.

Почувствовав, что ещё немного — и мы поссоримся, я поспешила де-журно отшутиться и распрощалась с подругой. К тому же действительно пора было приступать к делам — сегодня Сашка ужинать придёт, надо бы изобрести что-нибудь такое, особенное… Но разговор оставил неприятный осадок на душе.

Я всегда предпочитала не задумываться над тем, почему же мы с Сашей, оба взрослые и самостоятельные люди, всё никак не образуем «ячейку общества»… Гнала эти мысли подальше, считая, что надо просто наслаждаться тем, что имею сейчас. Но с каждым днём детские голоса, весело журчащие на улице, всё больше заставляют сердце замирать от какой-то сладкой боли. И, просыпаясь каждое утро, я обнаруживаю, что пустота в районе солнечного сплетения за ночь умудрилась каким-то образом разрастись…

Обычно улыбка любимого, если он был рядом, отгоняла безрадостные мысли, но всё же, всё же… Почему? Что нам мешает? Может, и вправду есть некая судьба, от которой мы зависим? И, может… может, вовсе не Саша мне предназначен в мужья?..

Звонок телефона показался на этот раз невероятно резким. Подскочив на месте, я выронила кастрюлю, с которой замерла посреди кухни, и метнулась к аппарату. Голос Саши, против обычного, не вызвал никаких эмоций. Меня уже полностью захватила идея, вспыхнувшая яркими красками перед внутренним взором за секунду до того момента, как кастрюля с оглушительным звоном грохнулась на пол.

— Золотце, ты ведь не будешь против, если мы сделаем наш ужин поздним? Очень-очень поздним. Злое начальство решило отыграться на нас за все эти долгие дни праздников. Ты ведь дождёшься меня, правда? Иначе мне придётся тебя будить, громыхая сковородками и хлопая многострадальной дверцей холодильника… — в его голосе звучали извиняющиеся нотки.

— Конечно, я подожду. И постараюсь оставить тебе хотя бы крошки от ужина… — отшутилась я как-то совершенно автоматически, и только что услышанная информация моментально улетучилась из памяти.

Обменявшись парой ласковых фраз, мы распрощались. У меня было много дел. Интересно, хозяйственный магазин ещё не закрылся? Мне срочно нужны свечи.

* * *

Было холодно. По коже наперегонки бегали мурашки, а зубы методично выбивали дробь. Шёлковый пеньюар не спасал от неожиданно обрушившейся на квартиру зимы.

«Чёрт, что случилось с отоплением?» — раздражённо думала я, умещая свои вторые девяносто на ледяном табурете, заранее перенесённом с кухни в ванную. В тот момент, когда холодное сидение соприкоснулось с телом, я чуть не взвыла. «Если это всё не закончится циститом — буду считать, что мне ещё повезло…»

Ванная комната преобразилась. Многочисленные пузырёчки и тюбики, вечно настырно заваливавшие тумбочку, оказались безжалостно сметены — чтоб не занимали место, а большое зеркало, висевшее на стене, было завешено куском тёмной материи — дабы не отвлекало. Вместо него в ванной теперь красовалось другое — средних размеров, в красивой оправе. Оно изящно разместилось на тумбочке между двумя толстыми белыми свечами. Их свет — единственное, что разгоняло мрак в помещении.

Часы показывали полдвенадцатого. Я решила, что займу позицию заранее — не помешает посидеть немного в тишине полутёмной ванной, чтобы сконцентрироваться и проникнуться мистической атмосферой. Полчаса… ещё полчаса — и, возможно, занавес, закрывающий от непрошеного взора мою судьбу, приоткроется…

Я тряслась от холода на табурете и проникалась мистикой, как вдруг снова резко задребезжал телефон. Сжав зубы и зажмурив глаза, я приказала себе не обращать внимания и продолжать процедуру, но мерзкий аппарат вовсе не желал мириться со столь пренебрежительным к себе отношением. Нервы не выдержали, и я бросилась в комнату.

— Алло! — рявкнула я в трубку.

Сквозь сплошные всхлипы продрался тоненький голосок Маринки:

— Кать, представляешь, эта скотина меня бросила! Бросила-а-а-а! — дальнейшие объяснения были прерваны хлюпаньем и сморканием. Всё как всегда. Подобные истории повторялись как минимум раз в несколько месяцев. Михаил загуливался со своими дружками, Маринка его отыскивала с упорством, достойным охотничьей собаки, и устраивала прилюдные разборки. Конечно, такого ни один уважающий себя мужик выдержать был не в состоянии. Потом, правда, они вновь благополучно сходились… В другое время я бы, наверное, послушно выслушала душераздирающий доклад на тему «Какие все мужики скоты», но сегодня мне было не до этого… Время уходило. «Уж полночь близится!» — неожиданно всплывшая в мозгу строчка заглушила стенания Маринки. Я положила трубку и выдернула телефонный провод из розетки.

«Завтра разберёмся», — подумала я и вернулась на свой пост. Часы показывали 23:41.

В очередной раз выдержав пытку соприкосновения ледяной поверхности табурета с телом, я закрыла глаза и приступила к настраиванию на нужный для гадания лад. Назойливые упрёки совести, пробудившейся после нетактичного поступка с подругой, быстренько ретировались… Тишина, переплетённая с таинственными потоками энергии, нежно проникала в тело… И тут в очередной раз всё было испорчено.

В дверь позвонили. Матерясь, как последний сапожник, я метнулась за халатом и поспешила в прихожую. В глазке виднелось нечто красное и совершенно аморфное. Плюнув на все предосторожности, я распахнула входную дверь. Полночным демоном оказалась соседка, живущая двумя этажами выше. На мой оторопелый и не слишком дружелюбный взгляд она ответила длинной визгливой тирадой, суть которой сводилась к прорвавшей батарее, затоплению квартиры тех, кому «посчастливилось» жить непосредственно под ней, и предупреждением об отключенном временно отоплении. «А то я не заметила!» — мысленно проворчала я и начала отделываться от кудахтающей тетки. Это оказалось непросто, поэтому, когда я вернулась в ванную, часы показывали 23:54. Времени было в обрез.

В третий раз выдержав пытку холодом, зажмурилась и начала сосредотачиваться. Получалось плохо. Я ёрзала на табурете и размышляла, есть ли уже двенадцать — как бы не пропустить! Наконец, мне надоело: распахнула глаза. Полумрак, зеркало. Прошептав несколько раз подряд положенное заклинание, начала упорно вглядываться в его глубину — где-то там должен появиться мой суженый… Шли минуты. Я ничего не видела, кроме белого отражения своего лица, которое от усердного вгля-дывания начинало расплываться, затоплять собой всю поверхность зеркала… Вдруг заметила движение в глубине — распахнулась дверь ванной. В зеркале, рядом с моим лицом, возникла высокая мужская фигура. Дыхание замерло, а сердце, наоборот, забилось как пойманный заяц — неужели?.. Неужели сейчас я увижу свою судьбу? Так-так-так, что же там полагается делать по правилам гадания? Крепко закрыть глаза? Сказать «чур меня»? Плюнуть через плечо прямо на «суженого»? Или разбить зеркало? Вот ведь чёрт — забыла!

Нервы сдали окончательно. «Нафиг эту чертовщину!» — так и не рассмотрев лица мужчины, я вскочила на ноги. Решив, что в таких делах переусердствовать не помешает, быстро схватила зеркало, зажмурилась, развернулась лицом к двери ванной, с грохотом навернув при этом табуретку, и, выкрикивая «чур меня», занесла руку, намереваясь расколошматить зеркало о пол в том месте, где предположительно стоит мой призрачный суженый. Руку перехватили, и что-то тёплое обвилось вокруг талии. Я билась как пойманная птица, когда знакомый голос обеспокоенно прошептал на ухо: «Милая, ты что?» Бледный Саша удивлённо смотрел на меня, продолжая крепко прижимать к себе…

* * *

Народные поверья ещё много-много лет будут жить в душах русских людей…

И когда моя маленькая дочка подрастёт и захочет погадать на суженого — я обязательно расскажу ей о том, как однажды святочное гадание перевернуло жизнь её мамы и папы…

Mar. Орудие производства

Меня зовут Келли, Келли Вейн из древнего рода Вейн. Знаете наш род? Ну разумеется, знаете. И незачем на меня такими глазами смотреть, уважаемая!

Я проведу вас по фамильному замку рода Вейн, где, наконец, закончен ремонт башни Лиа, самой высокой точки в округе. Мы обязательно поднимемся туда. Сразу хочу предупредить, что лестница крутая и узкая, лифта нет, а наверху живет семейство чёрных воронов.

Вон там висит потрет Лиа Вейн, в честь которой названа башня. По-настоящему великая женщина была моя пра-пра-прабабка. Очень выразительное лицо. Властное, как и подобает основательнице рода. Портрет великолепно передаёт её гордую непокорную красоту… Да, я понимаю, что вы знакомы с легендами о Лиа Вейн, но знаете ли вы, что художник писал её, когда ей было двести лет? Приукрасил? Э, нет. Она на самом деле выглядела ещё лучше, ей никто и тридцати не давал. Ни о чём подобном современные женщины и мечтать не могут. Ворон у её ног — предок тех воронов, которых вы сегодня увидите. Да, тот самый знаменитый Кирк Золотое Кольцо, вот оно, у него на лапе поблёскивает. А бант на шее Кирк не носил, это всё враки. Он ворон, а не кот домашний. Вороны на башне разговаривают, как и он — и вы сможете задать им любые вопросы. Да, будущее предсказывают, только оно многим не нравится. Я бы очень посоветовал подумать, прежде чем просить о предсказании. И недёшево это, три золотых монеты стоит. Ну что вы, какой грабёж. Они правильно предсказывают, а в этом мире нет ничего дороже правды, не так ли?

Справа от Лиа её внучка, Клери Ван Вейн, и тоже хороша необычайно. Её рисовали, когда ей всего сто пятьдесят было. Когда она умерла? А кто вам сказал, что она умерла? Легенды? В легендах много всего наворочено, вы им больше верьте… Да, неотразимые зелёные глаза… характерны для рода Вейн. И грациозна, как кошка. Простите? Нет, знакомство с ней я вам лично не рекомендовал бы. Клери отличает на редкость вздорный характер, а вы, сразу видно, человек уважаемый, обеспеченный. Вы к такому обращению просто не привыкли.

Я бы советовал вам обратить внимание вот на эту леди, снизу. Это одна из правнучек Лиа, Мадонна Вейн. Очень спокойный и уравновешенный характер. Портрету всего сто лет, Мадонна и сейчас такая.

Да, я на неё похож, всё-таки родная бабка. Но вначале вернёмся к портрету Лиа и внимательно на него посмотрим. Наши фамильные черты — рыжие волосы и зелёный пламень глаз, но слева от Лиа вы видите томную черноволосую и черноглазую Диану, совсем не похожую на свою мать. А Клери, её дочь, — просто одно лицо с Лиа. Что вы не поняли? Диана — единственная дочь Лиа, да. Ей здесь семнадцать. Они с Лиа двух минут вместе не могут провести, ссорятся так, что всей округе слышно. Посуды перебили гору. Одна-единственная была черноволосая дама в роду Вейн, Диана, да вот у меня ещё волосы чёрные. Это вы где у меня седину увидели, леди? Ох, как нехорошо шутить над тем, кто взял на себя нелёгкий труд показать вам наследственное гнездо ведьм.

Нет, я не обитаю в этом замке, я прихожу сюда на службу. Когда нет экскурсий, занимаюсь ремонтом. Башня… про башню уже говорил? Спасибо, помню. Работы много, да. У меня в башне кабинет, и уже пять лет я пишу настоящим гусиным пером правдивую историю рода Вейн. А что делать? Всё-таки первый мужчина, который родился по линии Вейн за все эти годы, и, боюсь, единственный. В нашем роду рождаются только ведьмы.

Почему гусиное перо? Вы мне предлагаете писать историю Лиа Вейн каким-то «паркером»? Так я и пишу в ноутбуке, разумеется. Но — гусиным пером, заточенным золотым ножом. Нож был украден Кирком в Византии, у какого-то святоши, когда Лиа летала туда на шабаш. Нет, уважаемый, «тусовкой» это мероприятие никогда не называлось, и я бы очень не советовал вам употреблять это слово. Кстати, сегодня вы имеете возможность осмотреть этот замок только потому, что все наши дамы отправились на шабаш в Россию. Что-то плохо там стало, местные ведьмы все, как одна, просятся в эмиграцию. Нужно было на месте посмотреть, вот Лиа и повела весь наш клан под Санкт-Петербург. Места там, говорят, самые ведьминские, глухие, в лесу сам чёрт ногу сломит. Нельзя с таких мест уходить, наши места.

На чём Вейн полетели? На мётлах, разумеется. Весь наш род перемещается исключительно на мётлах… кроме меня, разумеется. Как это — «не имею»?

Моя метла — вот, родилась одновременно со мной. Вы, небось, думали, мётлы для ведьм так просто из прутиков вяжут? Э, нет, метла от метлы родится, как ветла от ветлы. Не всякая метла человека возьмёт, не всякий человек к ведьмовству способен. В нашем роду все ведьмы — кроме меня, разумеется. Первый за столько лет мужчиной родился.

Ну как «что с метлой делаю»? Она у меня за плечом стоит, когда историю Вейн пишу, слова правильные подсказывает. Это люди такое «музой» называют, а на самом деле — это мётлы осиротелые к ним в окна стучатся, сказы сказывают да стихи в головы вкладывают. У них, у мётел этих, много чего на глазах творилось — и наводнения, и пожары, и людей они спасали, с огня да с воды выносили… слышали, небось, про чудесные спасения? А уж мётлы семейства Вейн — это отдельная история, сколько ими добра переделано за многовековую историю… Ведьмы плохое к себе не берут.

Шекспир? А вы откуда знаете? Как раз та метла, на которой летает Лиа, его муза. Не смейтесь, это чистая правда.

Вот и вход в башню. Можете идти наверх, а я пока двор подмету… снег пошёл. Надо двор к возвращению Лиа почистить, обидится.

Вернётесь — можно у меня купить рецепты вечной молодости да наговоры приворотные, это недорого, всего по золотому.

Да, гусиным пером писаные, тем самым. То, что нужно будет, и непременно поможет: я хоть и мужчина, а наговоры мои работают не хуже, чем у остальных в роду. Только мне, в отличие от них, всё записывать приходится, они у меня в письменном виде работают.

Не беспокойтесь, на всех желающих хватит. На всех.

Идите, вОроны ждут вас…

* * *

И метла степенно зачиркала по опустевшему двору, неторопливо разваливая дугами снежную поверхность на две половинки…

Лауталь. Серёга

— Вилька! Тебя в первый кабинет, — радостно проорала Светка в телефонную трубку. Прирождённая (да уже и приумершая) оптимистка, она безумно раздражала зануд, к коим я себя причисляю. Её привычка коверкать имена не раз доводила меня до белого каления. На счету у Светки одиннадцать абортов и один доведённый до самоубийства муж, так что наказание у неё относительно лёгкое — всечасно быть под рукой у Хозяина, безропотно сносить его прихоти и… переписывать архивы.

Для неусидчивой Светки страшнее архивов была только расшифровка стенограмм, ею же и записываемых во время официальных встреч Хозяина.

— Сейчас буду, — буркнула я в трубку, хотя можно было не отвечать. Не прийти по приглашению в первый кабинет на моей памяти ещё ни один не осмелился.

Уже по пути я ощутила неприятную слабость в коленках. Могу поспорить на что угодно, никто ещё не выходил из кабинета Хозяина осчастливленным.

— Ознакомься, — новенькая папка скользнула по длинному столу в мою сторону. Я быстро пролистала страницы. Взгляд профессионально выделял ключевые фразы. Так… Симонов Сергей Аркадьевич… родился… учился… женился… Серёга Симонов. Нет, только не Серёга!

— Но это не наш клиент? — я с надеждой заглянула в лицо Хозяина. — Прелюбодеи давно амнистированы… А больше по нашей части ничего не вижу.

— Он юрист. Очень хороший адвокат, один из самых дорогих. Добился оправдания пары десятков преступников. Остальным скостил сроки до минимума. На счету его подзащитных одиннадцать убийств, совершённых после судебного процесса… Он мог это предотвратить. Хочешь взглянуть на нашего героя при жизни?

Хозяин повернулся к большому тёмному экрану, нажал несколько кнопок на пульте. Появилось изображение. Покорёженный автомобиль, рядом, опершись на капот, стоит крупный мужчина в дорогом костюме, что-то объясняет сотрудникам дорожного патруля.

— Но он жив?

— Уже нет. У него внутреннее кровотечение, шок. Минут десять назад хороший хирург ещё мог бы спасти.

Внезапно колени мужчины подогнулись, он начал оседать на землю. Патрульные засуетились, один что-то кричал в рацию.

— Не успеют. Через полчаса заберёшь на проходной. Перспективный клиент, будешь с ним работать.

Я стояла на пропускном пункте, охранник попытался отвлечь меня от грустных раздумий несмешной шуткой, когда в ворота шагнул Симонов. Мы встретились взглядами. Сердце сбилось с ритма.

— Наташа?

— Сергей?

— Наташенька, ты же… я уже умер? Мы в аду? Я ничего не могу понять… Этого не может быть!

Серёга Симонов, душа факультета, отличник и умница, он окончил школу МВД на два года раньше меня. Единственный мой мужчина. Я так и не успела его разлюбить…

Мы вышли с проходной. Следом выбежал охранник.

— Оливия, ты опять расписаться забыла!

Я недоумённо оглянулась. Оливия? Ах, да, Оливия.

— Знаешь, я наводил справки, после того, как ты уехала из Питера. Ты ж ведь тогда как с цепи сорвалась, никому ничего не сказала. Ведь взрослый человек, понимаешь, что я не мог получить развод, жена забеременела, жили в коммуналке. Я только на ноги вставать начал…

— Сергей, зачем ты мне это рассказываешь, здесь?

— Я всю жизнь мысленно оправдывался перед тобой. Надеялся на встречу, хотел объяснить… Узнал, что тебя уже нет. Я ведь никогда больше не любил.

— Ты мне всё объяснил тогда, по телефону. Я получила диплом, вернулась в родной город, отработала положенный срок в РОВД. Денег постоянно не хватало, нам тогда мало платили.

— Знаю. Я сам пять лет следаком оттрубил…

— Мне предложили контракт. Я была хорошим снайпером. Только недолго.

— Наташенька, родная, я ведь тебе жизнь сломал. Ты меня ненавидеть должна. Если бы я знал, как мне загладить свою вину… — голос ласкал, завораживал, я позволила себе немного понежиться в этих волнах. Ещё хоть минуточку…

Мы проходили мимо здания администрации. Я пропустила Сергея вперед, аккуратно и без единой ошибки провела болевой приём, затем, нелепо согнувшегося, протащила через двери.

— Наташа…

— Здесь я — Оливия. Дёрнешься, руку сломаю.

Вверх по лестнице, мимо обалдевшей Светки, в первый кабинет. Хозяин недоумённо поднял брови.

— Это лазутчик.

Я толкнула пленного в угол. Черты его лица быстро менялись, зашелестели расправляемые крылья, по кабинету разошёлся легкий запах ладана. Хозяин поморщился, но обменялся с вынужденным визитёром рукопожатием.

— Девочка молодец, можете переводить в демонессы. С нашей стороны возражений не будет.

— Оливия, ты пока свободна.

* * *

Спустя час я снова стояла перед Хозяином. На столе — приказ о моём повышении, ещё не подписанный.

— Всё-таки, как ты его вычислила?

— Там, в досье, одна ошибка. При всех своих кобелиных недостатках Серёга никогда бы не продался.

— Пошла вон! Дура, идеалистка… Как работать, когда кругом дуры, — хозяин рвал приказ на мелкие клочки.

…Впервые за десять лет в аду я смеялась…

Дмитрий Литвинцев. Соседка

…обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их.

М. А. Булгаков

Ура!!! Наконец-то — свой дом! Месяцы мытарств, хождений по инстанциям, выбиваний кредита, разочарований и ругани остались позади. Артём и Света, счастливые, ставшие совсем настоящей, с собственной квартирой, семьёй, стояли на пороге, не в силах поверить в чудо! Жена крепко прижимала к груди сынишку, полуторагодовалого Васеньку, муж обнимал её за плечи, и всем им было так хорошо, как не часто бывало даже в их, в общем-то, счастливой семейной жизни.

Артём и Света поженились три года назад. В тот день в ЗАГСе они были самой красивой парой: эффектные, стройные, высокие. Внешне совсем не похожие, но весьма сходные по характеру. Он — высокий широкоплечий брюнет, ощутимо сильный, красивый той спокойной уверенной красотой, что валит наповал молоденьких девушек. Да и женщин постарше не оставляет равнодушными. Правильные черты лица, тонкий нос, твёрдый подбородок, выразительные чёрные глаза под красиво очерченными бровями.

Да и невеста ни в чём не уступала Артёму. Такую девушку нельзя было не заметить. Появление Светланы всюду сопровождалось синхронным поворотом мужских (и не только) голов в её сторону. И дело было даже не в физической привлекательности. Просто, глядя на то, как она двигается, как смеётся, смотрит в глаза собеседнику, становилось ясно: эта женщина не живёт — она правит своей судьбой, принимая поклонение жертв своего неотразимого обаяния с естественной грацией императрицы.

В общем, они были молоды, красивы и счастливы, с уверенностью смотрели в будущее, зная, что если будут вместе, то выдержат любые испытания.

С ребёнком решили не тянуть, несмотря на — пока что — неразрешённость квартирного вопроса. Малыш появился в срок, здоровый и крепкий, осчастлививший как супругов, так и старшее поколение семьи: бабушек и дедушек. Мама Светы, Ольга Геннадьевна, через полгода после рождения Васи ушла на пенсию и помогала дочери, которая вышла на работу пока на полставки, не желая терять хорошее место.

Семью их можно было назвать обеспеченной. Артём работал в компании по продаже медицинского оборудования. Получал неплохие деньги, являясь одним из ведущих специалистов фирмы. Заказчики обращались к нему охотно, зная, что он решит их проблемы в срок и с надлежащим качеством. Да и в общении он был лёгок, что, конечно же, является несомненным достоинством при работе с людьми.

Света трудилась в одном крупном международном кадровом агентстве консультантом, была на хорошем счету и зарабатывала тоже прилично.

Но… Одно омрачало эту картину: приобрести свою квартиру долгое время не удавалось. Рост их зарплаты не успевал за головокружительным взлётом цен на жилплощадь. А проценты по кредиту были разорительными. Риэлторские конторы постоянно обманывали, беря аванс и продавая квартиры тем, кто больше даст, устраивая «аукционы», чем-то напоминающие «лохотроны» начала девяностых.

В общем, помучившись, молодые люди оставили пока мечту о собственном угле, снимая квартиру то у одних хозяев, то у других, и постоянно живя «на чемоданах».

Но однажды, проходя мимо газетного киоска, Артём почти машинально купил очередной номер газеты «Из рук в руки». Проглядывая её по привычке, вдруг натолкнулся на объявление о продаже точно такой квартиры, как они и хотели. И по цене, на треть меньшей, чем везде!

Не теряя времени, зная, как важна в таких делах каждая минута, он набрал номер.

После пятого или шестого гудка в трубке раздался бесцветный, сильно утомленный голос:

— Алло…

— Здравствуйте, я звоню вам по объявлению о продаже квартиры… — начал хорошо поставленным, «переговорным», голосом Артём.

— Да, понятно, но я продаю срочно, мне нужны деньги, — не дослушав, оборвал его собеседник. Выдержав паузу в лучших традициях отечественной драматургии, продавец квартиры продолжил. — Так что я был бы вам весьма признателен, если бы вы смогли подъехать и посмотреть квартиру сегодня.

— Отлично, в котором часу?

— Я буду ждать вас после девяти.

Артём кинулся звонить риэлтору, с которым работал в последнее время. Позвонил он также и в банк, своему менеджеру. Как раз на днях там в очередной раз решили дать ему кредит, но на недостаточную для покупки сумму. Теперь же её вполне хватало. Жена позвонила маме, попросив приехать посидеть с ребенком, пока они будут смотреть квартиру.

Подъехав к дому в назначенное время, Артём про себя отметил, что место хорошее: есть детская площадка, магазины, охраняемая автостоянка.

Позвонили в домофон, поднялись на этаж. У дверей их встретил сумрачный измождённый мужчина средних лет, совершенно бесцветный. «Стёртый какой-то», — подобрал слово Артём.

— Проходите, — буркнул хозяин квартиры. Артём со Светой недоумённо переглянулись. «Не очень-то он вежлив», — подумалось обоим.

Квартира оказалась на редкость запущенной. Сантехнику и проводку надо было менять как можно скорее, полы перестилать, потолки и стены ровнять. Но всё это могло подождать. Главное, что она была просторная, светлая, и ребенку можно было выделить отдельную комнату.

— Берём! — не раздумывая, в один голос сказали молодые супруги.

— Хорошо, завтра жду вас в местной конторе. Приводите своего риэлтора или кто там у вас, будем подписывать договор купли-продажи. Документы в порядке. Будьте к одиннадцати с деньгами, не опаздывайте.

— Скажите, а указанная в объявление цена — последняя? — на всякий случай поинтересовалась Света.

— Да, а что, есть какие-нибудь проблемы? — нахмурился хозяин квартиры

— Нет-нет, мы просто решили удостовериться. В последнее время нас так часто обманывали…

— Нет, цену я менять не собираюсь, — впервые за время их общения молодые люди увидели у мужчины на губах бледный намёк на улыбку.

— Ну… тогда до завтра.

— До свидания, — со странной интонацией произнес хозяин квартиры. Выйдя на улицу, муж и жена переглянулись.

— Странный тип, правда? — поёжилась Света

— Да, у меня от него мурашки по коже. Что-то здесь нечисто. Возьму-ка завтра ребят на всякий случай для охраны. Больно дёшево он продаёт такую квартиру, как бы какого подвоха не было.

Ночь у супругов прошла беспокойно: в переживаниях, мечтах, построении радужных планов.

К одиннадцати все собрались. К половине третьего все формальности были соблюдены. Документы проверили и отвезли в регистрационную палату, деньги положили в банковскую ячейку.

Выходя от нотариуса, Артём великодушно предложил бывшему хозяину своей недвижимости:

— Может, вечерком отпразднуем это дело где-нибудь? Мы угощаем.

— Нет, спасибо, я сегодня уезжаю из города.

Светлана решила задать мучивший её вопрос:

— Теперь, когда сделка уже состоялась, может быть, вы откроете секрет, почему так дёшево продали нам свою квартиру? Что с ней не так? Ведь, подождав немного, вы могли бы выручить процентов на двадцать пять больше?

Мужчина помялся.

— Мне нужно срочно уехать. Вы не волнуйтесь. С самой квартирой всё в порядке.

— А с чем тогда не в порядке? — напрягся Артём.

Егор Фёдорович, так звали бывшего хозяина квартиры, странно посмотрел на Артёма.

— Я не хотел вам говорить… Ну, в общем, есть одна проблема. Соседка, Ангелина Петровна. С ней что-то не так.

— Вы хотите сказать, что она не в себе?

— Не то чтобы… просто постарайтесь с ней меньше общаться. Она странная… для вашей же пользы. Не поддерживайте с ней никаких отношений.

«Хм… видел бы ты себя со стороны», — саркастически подумал Артём. Вслух же сказал:

— Ну, старые люди, они почти все с причудами. Особенно если одинокие. Мы познакомим её с нашим чадом, старушки все неравнодушны к карапузам.

Егор Федорович побледнел, что для его и без того почти прозрачного лица было равносильно смертельной белизне.

— А вот этого не надо, для вашего же блага…

— Да в чём дело? — возмутился Артём. — Что она, монстр какой?

— Иногда я думаю, что да. А вообще, забудьте, что я вам сказал. Прощайте.

И мужчина быстро, почти бегом пошёл от них прочь. Новосёлы даже не успели с ним толком попрощаться.

— Псих, — поставила диагноз Светлана.

— Да уж, не без тараканов. Однако запугал он нас, — нервно рассмеялся Артём. — Я прямо-таки с ужасом жду встречи с этой тёткой.

Следующие три недели прошли в приятных хлопотах, связанных с переездом, закупкой самого необходимого, уборкой, первым, пока косметическим ремонтом квартиры. Странный разговор с прежним её хозяином понемногу стёрся из памяти, вспоминался как забавный курьёз, своего рода пикантная приправа к радостному и волнующему событию обретения собственного очага.

Однажды вечером, когда работы по обустройству и заселению были уже завершены, все вещи расставлены по своим местам, а супруги наслаждались заслуженным покоем, раздался звонок в дверь.

Дверь пошёл открывать Артём.

— Меня зовут Ангелина Петровна, — представилась благообразная на вид старушка. — Я слышала, как вы въезжали и, чуть выждав, решила нанести вам визит вежливости.

В облике пожилой женщины не было ничего ужасного, выглядела она вполне обыденно. Водянистые глаза, желтеющие от старости волосы, дряблая морщинистая кожа, неопределённых очертаний фигура. Одета она была в какое-то старомодное тряпьё и домашние тапочки. Артём галантно пригласил гостью на кухню, выпить чаю и, так сказать, познакомиться поближе.

Дальнейшие два часа стали настоящим кошмаром. Старуха пересказала не только историю своей собственной, довольно скучной, к слову сказать, жизни, периодически возвращаясь к особенно полюбившимся ей местам, так, будто она цитировала роман, а не свою биографию. Она ещё и смогла припомнить подноготную всех своих соседей, которые имели счастье проживать рядом с ней за истекшие сорок лет — и это в её-то возрасте!!! Всё это соседка говорила с таким простодушным выражением лица, что прервать её было всё равно, что обидеть ребенка. Но это было серьёзное испытание, которое молодая семья выдержала с честью.

Когда дверь за бабулькой закрылась, супруги, переглянувшись, облегчённо расхохотались.

— Нет, она не чудовище, она хуже — ужасная зануда! — чуть переведя дух, сказала Светлана.

— Ага, ситуация ещё отягощается старческим маразмом, — поддержал её Артём.

А с другой стороны двери происходило следующее. По мере того, как старушка отходила от порога гостеприимных хозяев, облик её устрашающе быстро менялся. Спина разгибалась, морщины разглаживались, фигура обретала вполне чёткие соблазнительные очертания, волосы чернели. К двери собственной квартиры дошла уже привлекательная женщина средних лет, на лице которой было написано удивительно хищное выражение — причудливая смесь жадности и предвкушения чего-то приятного. «Смейтесь, смейтесь, голубки, — прошипела она. — Как бы плакать потом не пришлось…»

И дверь за таинственным существом затворилась.

* * *

С этого дня жизнь молодой семьи вступила в чёрную полосу. На них посыпались мелкие бытовые неприятности из тех, каждая из которых, в сущности, была пустяком, но в совокупности они доводили до бешенства.

Бабка оказалась на редкость беспокойным соседом. Постоянно бегая куда-то, невзирая на время суток, она хлопала дверью так, что у супругов в квартире тряслись стены и просыпался ребёнок. Она взяла за правило звонить им посреди ночи, выступая с какими-то безумными требованиями: выключить то телевизор, то стиральную машину, которые, конечно же, не могли работать в четыре часа утра.

Никакие увещевания не помогали. Создавалось впечатление, что она забывала всё, о чём её просили. Впрочем, склероз её носил избирательный характер. Она прекрасно помнила, кто и когда с ней не поздоровался или забыл закрыть входную дверь на этаж, о чём при случае жаловалась соседям.

После того, как Артём стал выключать телефон на ночь, старуха принялась ломиться в квартиру среди ночи с криками, что молодые люди мешают ей спать.

Началась самая настоящая война. Однажды, после очередного ночного визита, Артём вызвал скорую помощь, сказав, что его соседка сошла с ума и кидается на него с дубиной, что, кстати, было недалеко от истины. Санитары приехали, забрали неугомонную старуху.

Несколько дней семья прожила спокойно. Однако дня через три-четыре раздался звонок в дверь. На пороге стояла она, кого они внутренне уже стали называть «ведьмой»… Совершенно осмысленно, ясным голосом она сказала открывшему ей Артёму:

— Хороший ход, мальчик. Впрочем, предсказуемый. Жди, змеёныш, ответного… с моей стороны…

Вот тогда-то он всё и понял. Ночью, когда ребёнок уснул, Артём решил переговорить на эту тему с женой. Ситуация из комичной начала превращаться в угрожающую: из-за постоянной нервотрёпки и хронического недосыпания оба супруга стали нервными и раздражительными. Начались ссоры, выяснения отношений по каждому пустяку. Артёма стало бесить в жене то, чего он раньше не замечал или чему не придавал значения: то, что Светлана поправилась, кормя ребенка, стала хуже выглядеть, меньше следить за собой, стала уделять мужу меньше внимания. Он даже начал ревновать её к собственному сыну. Подобная дикость раньше никогда бы не пришла в голову. Да и жене стало казаться, что Артём стал невоздержанным, грубым, что его как будто подменили…

Всё это и пытались проанализировать молодые люди, лёжа рядом в темноте. Прервал их разговор звонок в дверь, особенно неприятно прозвучавший в полной тишине. Оба супруга аж подскочили — как ни привыкай, никогда не привыкнешь к требовательной трели в три часа ночи.

Посмотрев в дверной глазок, Артём увидел людей в милицейской форме, человек пять-шесть. «Этим-то что здесь надо?»

Не успел он открыть, как люди в сером буквально сбили его с ног, выкручивая руки и изобретательно матерясь. На шум выбежала Светлана:

— Что здесь происходит?

— Да вот поступил сигнал, что в квартире кого-то избивают, — ответил старшой, откровенно пялясь на полуобнажённую женщину.

— Пока что я вижу, что избивают моего мужа! — возмутилась Света. — Пройдите и убедитесь, что всё в порядке!

Блюстители закона пробежались по квартире, всё осмотрели и вернулись к двери, переминаясь с ноги на ногу.

— Ну, вы извините, что ли… ложный вызов. Найти бы старую грымзу, которая нам позвонила.

— Так вот же она, напротив живёт, — обрадовался Артём.

После продолжительных звонков и битья армейскими ботинками в дверь на пороге показалась виновница ночной суматохи.

— Чё надо? — не слишком-то любезно осведомилась она. Впрочем, милиционеров это не смутило. Их вообще чем-либо смутить сложно.

— Гражданка, это вы звонили по поводу криков из квартиры напротив? — с преувеличенной строгостью поинтересовался сержант. Но и старуху не так-то просто было пронять.

— Да, я! Мне показалось, что этот хлыщ избивает свою жену. Мне до этого, собственно, дела нет, но они мне мешают спать.

— Да она это специально сделала, чтоб досадить нам! — не выдержал Артём и принялся рассказывать историю их злоключений.

— Какая всё-таки у людей интересная жизнь. — через три минуты с восхищением сказал командир. — Извините, что прерываю вашу мыльную оперу, но у нас ещё есть дела.

— А вас, гражданка, — повернулся он к соседке, — я предупреждаю. ещё одна такая шуточка, и вы проедете с нами.

— Пусть телевизор потише смотрят, — огрызнулась соседка.

— Какой телевизор, карга старая, у нас ребёнок в соседней комнате спит!

Перебранка разгорелась с новой силой, но наряд милиции этого уже не слышал, благоразумно предпочитая покинуть столь неуютное место.

Нечего и говорить, что на следующее утро настроение у Артёма было отнюдь не радужное. А тут ещё на работе трудный клиент попался. В результате Артём сорвался, клиент пожаловался директору и тот устроил своему работнику разнос, пригрозив увольнением.

Надо было что-то решать кардинально. И — видимо, от отчаяния — в голову, наконец, пришла идея, как спутать старой стерве все карты.

Наутро в квартире раздался стук, скрежет и удары молотком. Бабка прибежала в бешенстве, но была послана какими-то грубыми мужчинами, по-видимому, рабочими. Да так замысловато и в то же время просто послана, что возразить было нечего, оставалось только утереться.

План Артёма был прост. Он заказал ещё одну дверь между квартирой и входной, с дополнительной шумоизоляцией. В результате снаружи можно было хоть кувалдой бить, ни один звук внутрь не просачивался. Со звонком тоже нашлось элегантное решение. Электрик поставил выключатель, размыкающий электрическую цепь к нему, чтобы была возможность отключить звук на ночь.

Семья вздохнула свободно. Вредной старухе утёрли нос. Правда, как оказалось, ненадолго. Бабуля быстро взяла реванш. Однажды утром, выходя из квартиры, Артём буквально задохнулся от омерзительного запаха кошачьей мочи. В дело вмешался новый персонаж — бабкина кошка. Облезлая доходяга — по возрасту, наверное, ровесница своей хозяйки — обладала столь же отвратительным характером.

«Так… милая бабушка пустила в ход свой главный калибр, — подумал Артём. — Ничего, попадётся она мне!»

Случай представился довольно скоро. Как-то утром, поглядев в глазок, Артём увидел, как киска делала своё «дело» прямо у них на пороге.

Он немедленно отодвинул задвижку и со всей силы толкнул входную дверь. Смерть животного в его планы, конечно, не входила, но кошка, видно, была уж больно ветхая. «Как хозяйка», — промелькнула в голове мысль.

Артём позвонил соседке.

— Ангелина Петровна, я тут выходил из дому и случайно пришиб вашу кошку дверью. Она, видимо, пыталась нагадить на пороге. Мы вас предупреждали, что так может случиться.

Старуха посмотрела на труп кошки, потом перевела задумчивый взгляд на Артёма и бросила:

— Рано радуешься, умник. Зря ты убил мою кошечку, ох зря…

— Да я, в общем-то, и не…

Дверь захлопнулась у него перед носом.

Вечером в коридоре было пусто. Но каково же было удивление супругов, когда на следующий день они увидели злосчастное животное, спокойно сидящее под их дверью.

А вот это уже ни в двери, ни в ворота не лезло! Пора, наконец, было разобраться с этой проблемой.

— Попробую припугнуть хрычовку, — сказал он жене.

— Ты только не прибей её…

— Прибить не прибью — но напугаю, надеюсь, сильно.

Прихватив молоток, он отправился к соседке. Дверь в квартиру была приоткрыта. Рассчитывая на дополнительный эффект внезапности, Артём прокрался к комнате, где тускло горел свет и доносился звук из телевизора.

…Он замер на пороге, как вкопанный. Напротив двери, спиной к нему сидела почти обнажённая женщина, обладательница умопомрачительной фигуры. Было видно, что она не молода, но держит себя в прекрасной форме.

— Что, милок, на мокрое дело решился? — сказала она низким грудным голосом, поворачивая к нему голову. Всё бы ничего, да вот только оставшаяся часть организма незнакомки при этом движении осталась на своём месте. У Артёма от ужаса отнялись ноги. Даже если бы он захотел скрыться отсюда, то просто не смог этого сделать.

— Кто вы? — тем не менее, совладал он с испугом.

— Хм… — благосклонно улыбнулась незнакомка. — А ты смелый: не признал, что ли?

Её лицо страшно исказилось, и на нем проступили знакомые до боли черты ненавистной соседки.

— Господи…

— Не надо лишний раз поминать имя Его… да и не услышит Он тебя. Он уже давно ничего не слышит…

— Кто вы? — повторил он.

— Ну… вы называете нас вампирами.

— Так вы сейчас броситесь и порвёте мне горло? — попытался сострить Артём.

— Фи… какая мерзость! Ох уж эти проказники-фантасты… Нет, конечно, я не отношусь к кровососам, они у нас самая низшая, презираемая каста, что-то типа неприкасаемых. Мы, высшие вампиры, сами регулируем их численность. Мы питаемся другим… Чувствами, сильными страстями.

Артём начал понимать — он вообще быстро соображал. Соседка тут же подтвердила его невысказанную догадку:

— А больше всего мы обожаем страх и ненависть. Впрочем, и от любовной страсти не отказываемся. Я, например, с удовольствием вкушаю эманации ваших любовных утех… Одна беда: довольно быстро способность испытывать сильные эмоции у наших жертв… э-э, пропадает. Мы, сами того не желая, лишаем их этого. Почему? Возможно, это как-то связано с тем, что мы не даём им насладиться своей чувственностью. Со временем эта часть их сущности исчезает… за ненадобностью.

— Так, значит, поэтому вы нас постоянно провоцируете? Стремитесь выжать как можно больше, пока мы ещё хоть что-то можем… — едва сдерживаясь, яростно процедил Артём

— Умный мальчик, — во взгляде соседки промелькнуло что-то плотоядное. — И красивый при том. Не хочешь меня? — развернувшись к нему полностью, она внезапно бесстыдно раздвинула ноги. — Обещаю, жена ничего не узнает, а про мой старушечий вид забудь, воспринимай это как маску. По меркам своего вида, я ещё молода, мне чуть за сто перевалило.

Артёма аж передёрнуло…

— Ой, подумаешь… — немедленно отреагировала вампирша. — Какие мы нежные. Зря отказываешься, ты даже не представляешь, что теряешь.

— Нннет… может, в другой раз… — ляпнул Артём.

Женщина заливисто расхохоталась. А в её собеседнике, внезапно для себя самого, проснулся дух исследователя.

— А скажите, много вас таких? И… давно вы живёте рядом с нами?

Соседка пристально посмотрела на него.

— Да мы, собственно, всегда жили с вами. Кстати, многие так называемые «нормальные люди» обладают в той или иной степени нашими способностями. Вы и сами об этом знаете, называя их «энергетическими вампирами», что, в общем, достаточно близко к истине. Мы рождаемся в обыкновенных семьях, у ничем не примечательных людей. Со временем ребёнок начинает понимать, что получает удовольствие от страданий других детей. Тут-то и находят его наши старшие. Изолируют от среды и воспитывают вместе с такими же бедолагами, как он. Если этого не происходит, участь таких детишек, как правило, незавидна. Раньше их сжигали, теперь запирают в психушки и тюрьмы. А ведь они, в сущности, ни в чём не виноваты. Уж такими их создал Творец.

— Да… ну и дела, — поражённо пробормотал Артём. — И что же нам теперь делать?

— Убирайтесь отсюда: и чем быстрее, тем лучше. И благодарите мою сегодняшнюю доброту. Сама не знаю, отчего разоткровенничалась. Возможно, из-за того, что такой хорошенький… И эмоции от тебя так и… Но больше такого не случится, не надейся, красавчик. Дальше будет хуже. Видел прежнего хозяина вашей квартиры? А какой мужчина был каких-то пять лет назад! Ему ведь и тридцати пяти ещё нет…

Артём молча повернулся и вышел.

— Да, и не вздумай покушаться на меня! — донеслось ему вслед. — Убить меня куда труднее, нежели мою киску!

* * *

На следующий день Артём начал собирать документы, необходимые для продажи квартиры. К концу месяца всё было готово, и он пошёл по агентствам.

Однажды, возвращаясь с очередного собеседования, он буквально налетел на своего институтского друга Женьку. На определённом этапе их жизненные пути разошлись. Артём посвятил себя бизнесу, Евгений же серьёзно занялся наукой, работая в каком-то оборонном НИИ.

Друзья обрадовались встрече и решили это дело отметить. Зашли в первый же попавшийся кабак, уселись и стали разглядывать друг друга.

— Да, что-то сильно ты сдал, отец, со времени нашей последней встречи, — такт не числился среди лучших черт богатой натуры младшего научного сотрудника.

— Время никого не делает краше.

— Да брось ты, какие твои годы. Тут другое… давай, колись.

И Артём, неожиданно для себя, рассказал Женьке обо всех своих последних злоключениях.

— Да, мужик… — наконец, промолвил Евгений. — Если бы я услышал такое от кого другого, немедленно вызвал бы санитаров. Но человеку, начисто лишённому воображения, ты уж прости, придумать такое не по силам. Ну… и твои дальнейшие действия?

— Да вот, продаю квартиру. Купить не хочешь? — мрачно пошутил Артём.

— Нет уж, спасибо. Но, ты знаешь, мне в голову пришла одна мысль. Возможно, я смогу помочь тебе.

— Что, выступишь в роли наёмного убийцы?

— Хм… чувство юмора у тебя тоже, мужик, я смотрю, атрофировалось…

— Да оно у меня давно вышло всё…

— Ну, так слушай. Ты ведь знаешь, что я после универа работал в одном «почтовом ящике»?

— Ну да, удивительно, что такие… закрытые заведения ещё существуют.

— Ничего удивительного здесь нет, страну оборонять надо. Не перебивай. Так вот, мы занимались интересными проблемами, о существе которых тебе знать не нужно — это до сих пор государственная тайна. Про себя же немного расскажу. Мой отдел занимался вопросами передачи образов, мыслей и… ну, приказов на расстоянии…

— Ну ни фига себе… зомбированием, что ли? — аж присвистнул Артём

— Не ори… Мы называли это «кодированием». Исследования в конце концов свернули, из-за недостатка финансирования и трудностей в реализации проекта. Но кое-каких результатов мы добились. Был создан аппарат, который посредством двух терминалов (такие штуки, напоминающие мотоциклетные шлемы) мог передавать эмоции от одного человека другому. Мы даже вмонтировали в него усилитель. То есть, если, например, источник чувствовал лёгкий страх, приёмник испытывал уже настоящую панику. Заставить же человека сделать что-то против его воли мы не смогли.

Впрочем, со временем и такое устройство могло бы быть использовано…

— Ну и каким боком это касается меня? Зачем мне её подкармливать, старой выдре и так неплохо.

— Ты ведь сильно ненавидишь соседку?

— А ты как думаешь? — процедил Антон.

— Думаю, да. И ещё думаю: а что, если выкрутить усилитель на полную? Я приблизительно представляю, как может функционировать её мозг. Тот же приёмник. Он не справится с такой нагрузкой. Образно говоря, предохранительный контур не выдержит и вся система… сгорит.

— Да, осталось только разрешить пару проблем технического характера, — усмехнулся Артём. — Где взять этот аппарат — он наверняка неплохо охраняется… И как нахлобучить второй шлем на упирающуюся бабку. Она ведь будет отбиваться. А тогда даже версия об инсульте не прокатит.

— Тут как раз никаких проблем нет. После того, как нам денежки прикрыли, я «подзанял» кое-какие ставшие ненужными детали. Которые на режимный склад не сдали. И собрал для себя такой же прибор дома, немного усовершенствовав его. Правда, теперь собираюсь его уничтожить. Уж больно гнусное применение ему можно найти. А раз можно, то найдут обязательно. Тот прибор, что остался в институте, кстати, сгорел при пожаре, вместе со всеми материалами, — многозначительно ухмыльнулся Женька. — И шлем на старуху водружать не нужно. Я подсоединю к прибору передатчик. Для обычных людей подобное излучение не опасно: максимум, что им грозит, это слабые головные боли. А вот для такой чувствительной твари…

— Хм… понятно, но раз не проблема, тогда какие сложности видишь ты?

— Этического характера. Это ведь всё-таки убийство. Тёмыч, она же всё-таки живое существо.

— Да, но она не человек. Понимаешь, тут речь идёт не только о нас с женой, она изводит и нашего ребёнка… — взволнованно начал Артём.

— Ты кого убеждаешь, меня или себя? — с сомнением произнёс Женя.

— Себя… пожалуй.

— Ну, в общем, смотри: надумаешь, звони мне через неделю. Я подготовлю прибор.

Ровно через семь дней Артём отправил своё семейство к бабушке, сказав, что затеял небольшой ремонт, чтобы придать квартире товарный вид перед продажей. Евгений привёз аппарат, настроил и помог Артёму надеть его.

Всё оказалось до обидного просто. Артём всего лишь припомнил всё, что они с женой вытерпели от гнусной соседки, даже не пришлось особенно разжигать в себе ненависть. Прибор и так зашкалило.

— Ого… опасный ты парень, Тёмыч, — сказала надежда российской науки. — Редкие натуры могут так концентрироваться на своих чувствах.

После того, как процедура была завершена, Артём решил проверить результат. На ходу придумывая причину для визита, он вышел из своей квартиры. Убедившись после десятка безответных звонков, что открывать ему не собираются, он вернулся домой.

— Ну что, Раскольников, завалил бабушку? — сумрачно поинтересовался Евгений.

— Да ну тебя, она сама на топор кинулась, — попытался отшутиться Артём. На душе у него было муторно.

— Ладно, давай тогда. Будь…

— Спасибо, дружище.

— Да не за что. Ты сам всё сделал, — многозначительно произнес молодой гений.

На том они и расстались.

* * *

Через три дня Артём вызвал милицию к переставшей выходить из своей квартиры соседке. Врач, производивший осмотр её тела, предположил кровоизлияние в мозг. Вскрытие, как поведал позже участковый, показало инсульт.

Жизнь семьи начала потихоньку налаживаться. Отношения между супругами восстановились, полоса бед и бытовых неурядиц миновала. Правда, иногда Артём ловил на себе странный взгляд жены, но она тут же отворачивалась. Через несколько лет они продали злосчастную квартиру, купили другую, трёхкомнатную, в новостройке.

И всё было у них хорошо. Только иногда Артём просыпался от собственного крика, увидев в очередной раз во сне мёртвые глаза старухи, с недоумением и болью глядящие в вечность.

Виталий Гребеник (Кинеберг). Наживка

«Уголок рыбака» — одно из моих любимейших мест, где можно было попить свежего пива, с удивительно вкусной рыбой.

Располагался он в тени плакучих ив, коих множество произрастает на берегу Днепра. В бытность студентом любил захаживать сюда на кружечку-другую, а то и на большее количество, да и качество. Сам не рыбак, но интересно было послушать байки бывалых мастеров — а байки бывали не только о рыбалке.

Но всё же истории, связанные с местами и способами ловли, видами наживки и снастей, составляли большинство услышанных мною в ту пору.

* * *

Люди пропадали просто так.

Вот был человек — и нет человека. Просто мистика какая-то.

Причём среди пропавших были и бомжи, и студенты, и рабочие, и даже один профессор. Люди пропадали прямо на глазах удивлённых свидетелей, или просто не приходили на работу, учёбу, или — не возвращались домой. Поиски ни к чему не приводили; и по прошествии определённого времени на очередного опера сваливался очередной таки «висяк»…

Такие невесёлые мысли бродили в голове оперуполномоченного Толи Иващенко, ведущего одно из дел о пропаже человека. Перед лейтенантом сидел плюгавенький, давно не мытый мужичонка в замызганной ветровке и нервно теребил не то кепку, не то шапку, давно потерявшую свою форму и цвет.

— Так я и грю, начальник, выпивали с мужиками. И тут Васька пришёл. Я, грит, надыбал сегодня. Пузырь, значит. Ну, разлили. А мне как приспичило — ну нет никакого терпежу. Я и отошёл. А как справился, то оборачиваюсь, а они уже допивают. Я грю: «Шо, мужики, в падлу подождать?», а они ржут… И тут — бац, и нет мужиков!

— Вот так, просто, взяли и исчезли? — этот разговор начинал надоедать молодому оперу. Он уже опрашивал этого свидетеля раза три.

— Я ж и грю. Пропали. Были — и нету.

— А может, всё-таки, ты просто уснул, а они допили и ушли?

— Да не, начальник, я ж говорил… Мы ж по чуть-чуть всего выпили. На троих пузырь только и успели, когда Васька пришёл. Да и пузырь недопитый остался — а мужики так просто не уйдут, без пузыря-то…

Зелёная тоска охватила Иващенко.

Ну, точно, висяк. Мало, что ли, у него висяков? И «свидетель» ещё этот… А других нет. Но ведь люди-то пропали? У одного жена всполошилась, у другого мать. О третьем, правда, никто не вспомнил. И, следовательно, дело не открывали. Но эти-то двое… Неопознанных трупов в моргах не числится. В больницах безымянных пациентов нет. Как в воду канули.

А тут этот, со своей сказкой. Чертовщина какая то…

Ладно… в коридоре — ещё один посетитель. И, кажется, тоже с очередным висяком. Кстати, дело — тоже о пропаже человека…

Через пять минут в кабинете сидела пожилая женщина. Волосы уложены в высокую причёску. Аккуратная, но одежда не из дорогих. Толик некстати вспомнил, что бабушка точно так же укладывала волосы.

— Я у Витольда Эрнестовича уже второй десяток лет работаю, все привычки его знаю. Не в его стиле так надолго пропадать. Да и он звонил всегда, когда срочно куда-то уезжал. Чтоб я не волновалась. И не готовила лишний раз. А в тот вечер я в магазин пошла, специй купить, да и фруктов на десерт. Прихожу, смотрю, туфли профессора в прихожей, плащ на вешалке, телевизор включён. Я в кабинет, похвастать хотела, каких яблок купила — а его там нет. И в спальне нет. Я подождала — может, за табаком выскочил? Бывало такое. Прямо в шлёпанцах выбегал, табачный киоск в пяти минутах от дома. Но ни через пятнадцать минут, ни через час, ни по сей день профессор не вернулся.

Да… и по этому делу — полный ноль.

Складывалось впечатление, что профессор благополучно добрался домой, запер дверь на замок, включил телевизор и… пропал. Следов взлома и борьбы не обнаружено, все вещи на месте, а человека нет. Ну прямо мистика-фантастика.

Фантастику Толя не любил. В экстрасенсов и зелёных инопланетян не верил. Но как тогда объяснить пропажу трёх или четырёх человек? Голова шла кругом. Начинающему оперу необходимы были завершённые дела, без них никакого авторитета не видать. А, значит, и повышения, и более высокого жалованья… а тут — два висяка сразу.

От тяжёлых раздумий его отвлёк звонок. Звонил Генка Егоров, однокашник, работавший в соседнем райотделе.

— Ну что, Пинкертон, голову ломаешь? — Генкин оптимизм и жизнерадостность так и пёрли из телефонной трубки. — Давай пивка сегодня хряпнем, таки пятница ведь. А то сидишь в своём кабинете, света белого не видишь. Я тебе домой звонил, так мама сказала, что ты ещё на работе.

— Так работаю я. Чего ты так рано звонишь?

— Ты на часы смотрел, трудоголик?

— Мама дорогая, уже семь!

— Давай закругляйся, я жду тебя в «Уголке рыбака». Пока светло, по паре бокальцев опрокинем.

Через полчаса Толик пил свежее пиво и слушал друга.

И в очередной раз удивлялся.

Оказывается, и у Генки с раскрываемостью проблемы: такие же, как и у него. Люди пропали. И не два случая, а целых пять.

Немного поговорив, выяснили, что ничто, кроме загадочности, эти дела не объединяет. Но, по мнению друзей, именно это и было связующим звеном. Казалось, что, выясни они, почему пропал один человек, найдётся объяснение и другим случаям. Ещё немного выпив, оперы решили вести расследование вместе.

Через пару дней начали обнаруживаться кое-какие ниточки.

Оказывается, профессору в конце рабочего дня кто-то звонил, и, кажется, договаривался о встрече. Пробить номер, с которого звонили, проблем не составило, и скоро друзья оказались перед дверью одной из квартир в спальном районе.

На звонок в дверь никто не открыл. Дёрнув за ручку, Толик обнаружил, что она не заперта. Позвонили для очистки совести ещё раз, и, после некоторой паузы, вошли.

Квартира как квартира — не «евроремонт», но довольно аккуратная. Заглянув в одну из комнат, оперы увидели на столе папку для бумаг. Обыкновенное «дело №_». То, что было на ней написано, несказанно удивило Иващенко. «Залепухин Витольд Эрнестович» — ну не удивительно ли? С трепетом Толя схватил находку и начал листать.

— Дай и мне глянуть, эгоист! — Генка протянул руку к папке.

В момент, когда он прикоснулся к бумагам, обоих оперов окутала тьма.

* * *

— Многоуважаемый Хо, что вы делаете для столь удачного лова? — щупальце вопрошающего изогнулось в заинтересованном жесте.

— Самое главное — не ошибиться в выборе наживки. Каждому экземпляру я подбираю индивидуальную.

— Но как это возможно?

— Я долгое время провожу в наблюдениях. И не тороплюсь. Вот и сегодня меня ждал успех. Это шедевр моей коллекции!

По мановению щупалец говорившего пространство подёрнулось рябью, и собеседники увидели окно в соседнее помещение. Там в разных позах сидело, стояло и лежало около десятка гладкокожих созданий.

— Вот этих, — щупальце колыхнулось в сторону трёх существ с необычайно пурпурными физиономиями, — я изловил на разбавленный этиловый спирт. — Его, — щупальце качнулось в сторону довольно упитанной особи с густой белой порослью на голове, — на доказательство, подумать только, теоремы Гу-Ли, которую мы проходим ещё в период созерцания, известную здесь как теорема их соотечественника Пьера Ферма. И вот — мой шедевр, — многоуважаемый Хо указал на две крепких и довольно молодых особи, — обоих я изловил на одну наживку. На живца!

— А кто послужил живцом? — в голосе Хай-Дэ звучала неподдельная зависть.

— О!.. — многозначительная пауза. — Их собственный математик — тот, что с пышной растительностью.

— Господин Хо, позвольте полюбопытствовать, а что вы собираетесь делать с этими особями?

— Как что? — в голосе Хо звучало недоумение. — Отпущу. Я же спортсмен!

Татьяна Карпачёва. Амальгама (виртуальный абсурд)

Первого апреля я позвонил Рине и сказал, что вечером она мне нужна, как женщина. Рина, смекнув, что пахнет розыгрышем, рассмеялась и пообещала, что, закончив семейный кулинарный шедевр, будет вся моя. И действительно, на встречу с Амальгамой во «Флеш-клуб» мы приехали вдвоём. Рина в лаковых сапожках, в облегающе-чёрно-золотом выглядела броско и элегантно. В фойе я отразился рядом с ней в зеркальном коллаже и вздохнул: в кремовом пиджаке и наглаженной белой сорочке, высокий и моложавый, я был, конечно, ничего. Стильно подстриженная седина гармонировала с пепельными локонами Рины, и на ровесника дамы вне возраста я достойно тянул. Но кто из нас двоих эскорт, а кто — основная дипмиссия, угадывалось в отполированном стекле с точностью до наоборот.

Предстоящую встречу я секретил до последнего, мечтая о тет-а-тет с Амальгамой. Щекотал и нежил своё воображение, но, в последний момент, чутьём старого сетевого провокатора почуял крепкую разводку. И, как в молодости на мутные разборки, — позвал друга.

До встречи оставалось полчаса. Я заказал шашлык и греческий салат, а любительница экзотики Рина — ажурное сооружение из холодной индейки, рукколы и грибов в соусе с маринованными вишнями.

Столик стоял в углу у окна, шеренга фикусов закрывала нас от посетителей в зале. Снаружи озябшие кусты часто-часто кланялись колючему ветру, совершенно не весеннему. Прохожие и птицы попрятались. Иллюзия виртуального колпака, отделившего нас двоих от реала…

Интересно, она тоже его почувствовала?

— С первым апреля, Ринка!

— С первым!

Чокаемся боржоми, с удовольствием разглядывая друг друга. Третий стул пока пуст.

Прибор с острым колпачком белоснежной салфетки и парой стройных бокалов — элемент декорации второго акта, но мы-то — в первом. И вне сети не общались сто лет. Молчим и жадно разговариваем глазами. В интернете эта женщина никогда не секретила ни фото, ни мыслей, ни слов. Правда, мысли были не бог весть, но — собственные и разные, а слова — ласковые, весёлые и любезные. Рина окуналась в виртуальность, как в море со скалы прыгала, по-русалочьи разметав по плечам мягкие волосы. Мы с ней раскручивали такие экспромты, иногда в стихах и прозе, что оживали и начинали искриться самые замшелые ресурсы. История, как известно, не терпит сослагательных наклонений, но интернет — не история. Он терпит и даже сам плодит перелицованные биографии своих персонажей.

Из крошечной коралловой сумочки звучат шлягерные ноты, и Рина, извинившись, уходит беседовать о насущном за фикусы, пересекая границу нашего виртуального колпака. Ниточка разрывается.

Остаток ожидания мои мысли посвящены вкусовым ощущениям. И Амальгаме, ворвавшейся в кухонный мирок маленького литературного форума с яркими, эпатирующими публику, натуралистичными рассказами: талантливая, смелая, острая на язык. После полугода настойчивых виртуальных игр на форуме я нахально пригласил её на на ужин.

Возвращается Рина, и тут же, явно узнав меня по фотографии, подходят двое: представительный пожилой мужчина в дорогом костюме держит на кожаном поводке худощавую бледную женщину лет тридцати с черными короткими волосами. Рот женщины зашит грубыми, тугими стежками через край. Веки, скреплённые скобками степлера, неестественно вывернуты. Одета женщина в светлые брюки и чёрную водолазку, кожаный ошейник плотно прилегает к воротнику.

Мужчина кланяется нашим окаменевшим физиономиям и протягивает руку:

— Павел Валентинович Вересов. А вы, наверное, Игорь Ронин?

— Наверное, — мямлю я, пожимая вялую ладонь.

Рина решительно ломает куртуазность церемонии:

— Это кто?

— Это Амальгама, — спокойно объясняет Вересов, удобно расположившись за столиком, и открывает меню. Он дёргает поводок и пленница кланяется слепо.

— За что вы её так? — вскипает моя подруга.

— Да вы не беспокойтесь — это же не человек, это Виртуал, ей не больно: она существует только в моём воображении.

— А как же мы её видим?

— Ну, это уж не знаю: я не физик, и крайне слабо разбираюсь в оптике. Разве что из школьного курса запомнил термин — «дифракция».

— Павел Валентинович, мы ведь собирались поговорить с Амальгамой — может, вы нитки разрежете? — упрямствует Рина.

— А зачем? Это же мой Виртуал: она, если и говорит, то — моими словами.

— Мерзость какая!

Вересов коротко и остро смотрит за плечо моей подруги и улыбается.

— Арина Юрьевна, вы вчера под ником Галатея успешно разводили в чате пресыщенного пожилого Пигмалиона, не так ли?

— Это была просто шутка, — розовеет Рина.

— Тем не менее, фантом симпатичной мордашки а-ля Клаудиа Шиффер маячит у вас за спиной. Богатая, умная, раскованная — с белоснежными зубами, с фигурой, идеальной в любое время суток. Может, потому, что дневной рацион Галатеи — пара перьев сельдерея и половинка яблока «антоновка»?

Рина круто оборачивается, вглядываясь в пустоту.

— Бесполезно. Фантом Галатеи почти развеялся, и вообще — тут нужен тренированный глаз!

Я вилкой гоняю по фаянсу одинокую скользкую оливку и украдкой скашиваю глаза за левое плечо.

Вересов улыбается:

— Игорь… можно на «ты», как в письмах?

— Нельзя.

— Ну, хорошо. Игорь Михалыч, ваш вчерашний Виртуал…

— Извините, Вересов, поскольку в зале не курят, я ненадолго вас оставлю, — я драпаю за фикусы.

В курилке перевожу дух.

Проклятье!

Не хватало еще, чтобы этот Амальгам отзеркалил Рине моего Наездника. Не то чтобы это было заманчиво — рyгаться, хамить, обижать пyбликy, прикрывшись левым ником: просто мне иногда (очень редко!) это бывает необходимо, как многим приличным людям. У кого-то начальник придyрок или подчиненные — хамы… кому-то дома кушать нечего, а метро yже закрылось.

У меня часто случается работы непочатый край. Край хочется почать. Потом временно забить и пробежаться по знакомым форумам, топча подкованной маской местнyю пyбликy, Главное — не перебарщивать, потому что пyблика недолго остаётся ошарашенной. Хором выдохнув, она дает отпор злобномy наезжале — точнее, его простывшему следу.

Маневренность особенно важна в игре с модераторами. Эти неприятные люди, сетевые менты, хозяйничают на вверенных ресурсах с усердием натасканных псов. Исчезать надо, не доводя их до кнопки — иначе двери в приличные собрания будут захлопнуты, а лазить в окна в моём возрасте и при должности как-то несолидно. Встречаются среди модераторов беспредельщики: один такой, бывший морпех, срисовал мой айпи и торпедировал машину неизвестными моделями диких вирyсов. Я долго матерился над грудой покореженного железа, потом ржал, а в итоге мы с этим каперангом познакомились и, попив пивка в реале, здорово поладили, придя к единому мнению: если бы во времена Шекспира был интернет, Монтекки и Капyлетти поливали бы дрyг дрyга грязью на форумах, не пачкая своей и вражеской кровью благословенные yлицы Вероны. И кто сказал, что это не достойный выход?

Я аккуратно прижимаю окурок к краю урны и возвращаюсь к столику.

Декорации сменились.

Вересов с аппетитом уплетает черничный торт, увенчанный сугробом из мороженого и взбитых сливок, и что-то увлечённо рассказывает. Рина вежливо улыбается, помешивая ложечкой ароматный кофе. Бессловесная Амальгама задвинута в тень фикуса.

Жуть какая… хоть усадил бы её, что ли…

— Скажите, Вересов, а почему её никто, кроме нас, не видит? — раздражённо начинаю я.

— Я же сказал — не знаю. Может, потому, что она создана из моего ребра и посторонними отдельно не воспринимается.

— Вы ребро для метафоры упомянули?

— Какая метафора? Это основной принцип создания Виртуала!

— Поясните.

— Извольте. Хороший Виртуал всегда интереснее своего Хозяина тем, что узкоспециален: по способностям, интересам, воззрениям.

— Абсурд.

— Ну, это как посмотреть… Степень организации Хозяина намного выше, чем у Виртуала — следовательно, он более расплывчат. Хозяин может вести себя по-разному в разных условиях, менять своё мнение и вообще — «стать другим человеком», «быть непохожим на себя».

А Виртуал всегда имеет цельный характер, более предсказуем в своих проявлениях, и потому его можно бурить вглубь, как скважину. Это народу намного интереснее, чем гундеть о всеобщей несправедливости и отсутствии взаимопонимания тонкоорганизованных натур.

— Вы хотите сказать — чем примитивнее, тем интереснее?

— Я не сказал, что Виртуал примитивен. Я сказал — не так изменчив. Он своего рода слепок с Хозяина: строгие рамки ребра не позволяют Виртуалу метаться вширь, при том увеличивают его потребность урываться вглубь. А, главное, внутрь Виртуала люди лезут со скальпелями, не причиняя ощутимого вреда. С любопытством молодых хирургов в анатомичке, изучающих путь к сердцу через желудок.

— Не только лезут, но и увлечённо ставят диагнозы.

Мы с Вересовым смеёмся, Рина сидит молча и тихо злится.

Какого чёрта она злится?

— Павел Валентинович, — я впервые называю Вересова по имени, — Не от вас ли тогда тяга Амальгамы к шокирующим, даже клиническим случаям в своих рассказах?

— Видимо, да — но мне сложно было это понять, пока я не создал этого Виртуала. Сам бы никогда не стал живописать то, до чего додумалась эта… — он дёрнул поводок и Амальгама мотнула головой. — У меня отличная семья — две дочки взрослые, Зоя и Вера, жена, работа. Мне некогда заниматься ерундой, — жалобно заканчивает он, опустив бегающие глаза.

Тут оживает Рина и начинает язвить:

— А если этот узкоспециализированный наткнется на собрата противоположной специализации, то Хозяева их, вероятно, стравливают.

— Вы неправы, Арина Юрьевна. Разве хозяева котов, отпускающие животных гулять по ночным крышам, организуют и кошачьи бои? Это во-первых. А во-вторых… Виртуалы интуитивно распознают друг друга и не желают конфликтовать. Вернее, не могут: это все равно, что борьба воздуха с воздухом, в ней нет накала и энергетики. По-настоящему конфликтовать Виртуалы могут только с людьми. Как и пробуждать дружеские и романтические чувства, в том числе и любовь, — в людях. Они и созданы для охоты на людей.

— Позвольте вам не поверить, уважаемый! Во-первых, вы сами сказали, что любой человек умнее и сложнее Виртуала — а, значит, у охотника нет шансов. А во-вторых, как Виртуал может охотиться — он же бесплотный?

— Давайте по порядку, Арина Юрьевна. Вот вы более организованны, чем тарантул, умнее его. Но он может вас убить, укусив правильно и своевременно. Несложный крокодил тупо заглатывает вас, полуживой венец природы, а потом долго и со вкусом переваривает, извините за амальгамность. Конечно, Виртуалы никого не убивают, насколько мне известно. Они действуют как охотничьи собаки.

Тут он снова дёрнул поводок, и Амальгама присела в стойку.

— Потому что наверху иерархии всё-таки стоит человек. Для него Виртуалы и загоняют добычу. А что до бесплотия… ну вот — был со мной случай: на одном местном поэтическом сайте нашел душевные стихи. Один немолодой уже человек всю душу, видимо, в них вложил. Я украл эти стихи, растянул сеть под ником Сирано и — представьте! — поймал его жену! Она так была потрясена стихами! Видимо, муж был в реале очень застенчив и не обнажал свои чувства. И вот я её… — Вересов замолкает.

— Что «вы её…»? — грозно наседает Рина.

— Не знаю… Больше я эту женщину не видел.

Побледневшая Рина, сжав кулаки, поднимается. Бормочет извинение и удаляется в туалет, а я машинально продолжаю:

— Так вы что же — смотрите на добычу и отпускаете? — тут уже я замолкаю, поперхнувшись.

Пауза. Вересов косится на дверь.

— Погодите-ка, Павел Валентинович, Что-что вы делаете с людьми?

— Я не знаю, что с ними делать, да и зачем они мне? Отдаю Хозяину, так у нас заведено.

— ???

— Ну что за брезгливый взгляд, помилуйте! Для вас есть какая-то разница — человек я или виртуал? В сети-то этой разницы нет, Игорь.

Уж мне ли не знать.

— Кто ваш Хозяин?

— Понятия не имею. Мы не видим в «ту» сторону; потому что, если начинаем туда смотреть — это конец, долго не протянешь… Я даже не знаю, человек он или тоже Виртуал. И вообще, подозреваю, я сирота: иногда нас создают на волне сильнейшей эмоции — обиды, стресса, восторга. Когда человек сам себя не сознаёт. А потом, когда возвращается в адекват, перестаёт питомцев узнавать.

— Бред.

— Ничуть. Если кота отпустить гулять по крышам и забыть, что вообще есть кот, то обратно его впустить будет некому. Кот станет бродячим. Хотя и будет приносить задушенных мышей к хозяйскому порогу. По инерции.

— Ну хоть чем ваш Хозяин занимается, если не секрет? Мужчина это или женщина?

— Женщина. Я знаю про неё только то, что очень много времени она проводит за компьютером. И однажды, тринадцатого сентября, была сильно расстроена. Этот день я считаю своим Дэ-Эр.

Я молчал, силясь переварить несусветную дикость происходящего.

И тут случилось невероятное.

Что-то очень большое и плоское, напоминающее мухобойку, на миг привиделось через потолок «Флеш-клуба». Оно приближалось со страшной быстротой, закрывая небо, и… я уткнулся головой в пустую тарелку с оголёнными шашлычными палочками.

Раздался короткий, резкий звук.

Бац!

И на месте Вересова оказалось тёмное, быстро исчезающее пятно.

Шшиххх…

Амальгама, сгруппировавшись на четвереньках, сиганула в окно, не повредив стекла, и скрылась в вихрящей снежности.

Никто из посетителей не заметил происходящего, продолжая жевать и обсуждать проблемы.

Официант принёс счёт, и я расплатился, отметив, что черничный торт в него не включён. Подошла Рина, встряхивая вымытыми руками.

— Ушли? Ну, слава богу — от этой парочки у меня мороз по коже. Игорь, та женщина, у которой муж застенчивый поэт — моя подруга. Она крепко влюбилась в этого фальшивого Сирано. Потом, когда он исчез и всё открылось, была тяжелая семейная сцена с валидолом и депрессиями. Как услышала — всё… пошла мыть руки, а то бы моё злобное «чтоб тебе пусто было!» влепилось не в зеркало над раковиной, а прямо в лицо этого мудака. И вообще… Неужели ему не жалко Амальгаму?

Я смотрел в сверкающие глаза Рины со смесью восхищения и робости. Подавая пальто, скользнул ладонью по её руке — кожа тёплая, мягкая…

— Спасибо тебе, — шепнул я, открывая дверь её подъезда.

— И тебе, — рассмеялась она. — Спасибо за встречу, это было так интересно!

Мне не нужно было лезть в электронную почту, чтобы ещё раз увидеть письмо Рины, пришедшее прохладным сентябрьским вечером. Я помнил его наизусть.

«Игорь, извини, но я больше не могу считать тебя своим другом».

И будь я проклят, если понял, за какие сетевые грехи получил от близкого человека официальный отлуп.

Списал на женскую импульсивность и тринадцатое число, решил закуклиться и выждать — авось всё разрешится само собой. Но через неделю в сети появилась Амальгама, оккупировавшая мои мысли без остатка. Мысленно выстроив цепочку персонажей, вплоть до сегодняшнего клубного бэмса, я понял: всё действительно разрешилось само собой.

И вообще — на сегодняшний вечер к чёрту виртуальность!

* * *

Я отправился на кухню и сварил себе кофе.

Пил его с удовольствием, а сам читал газету и думал о том, что машину надо гнать на мойку, и что издателю нужно срочно позвонить… а ещё — что кошке не понравится гулять по заснеженной крыше.

Хотя ей и нужен свежий воздух.

Mar. Троян

— Я есть зелёный человечек.

Он стоял передо мной, грустно опустив бирюзовые плечи, и смотрел в землю. От длинных зелёных ресниц на впалые щёки падала тень, припухлые желтоватые губы были скорбно поджаты. Росточка в нём оказалось мне вровень, включая высоко взбитый клок волос.

Я невольно поёжился: он стоял босиком на заснеженной тропинке, и из одежды на нём была лишь коротенькая аквамариновая туника. Которую безжалостно трепал пронизывающий до костей ветер.

— Вам не холодно?

— Нет. Ответьте мне, — он умоляюще сложил руки с длинными пальцами, — вы умеете ремонтировать летательные тарелочки?

— Ни разу не доводилось, — растерялся я.

— Она разбилась, — зелёный человечек грустно посмотрел на меня, и я поразился, насколько прозрачные у него глаза. — Её нужно склеить.

Я посмотрел на часы. …Сократил дорогу, называется.

— Это не займёт много времени. Я один не получаться.

Пахло от него странно, вот что. Смешной запах — кофе и лилии одновременно. То сильнее, то слабее. Впрочем, конечно — ветер. Порывы.

— Вам не холодно?

Зеленый человечек очень удивился:

— Космос — холодно. Планета — жарко. Очень жарко.

Гибкие пальцы поднялись к длинной шее, зацепили ткань, и… Я быстро повернулся спиной.

— Вам будет очень сложно снова одеться? У нас не принято, когда женщины ходят по улице голые.

— Я есть зелёный человечек, — удивилась она. И снова запахло лилиями… и кофе.

— Вы оделись? — разозлился я. В конце концов, дома, в компьютере, меня ждали совсем другие зелёные женщины.

— Да, — прозвенело в ответ. Лучше бы я не оборачивался: одежду она намотала на высоко сбитую прическу.

— Девушка, милая, оденьтесь, пожалуйста, так, как было.

— Это не одежда. Это разум.

— Что? А, понятно.

Дублёнку отдавать не имело смысла, а вот свитер вполне можно было на девушку надеть. Или рубашку?

— Рубашка лучше, — сказала девушка. Я поперхнулся.

Потом быстро стащил с себя свитер, рубашку, и мгновенно оделся обратно: зима стояла злая, с морозом под тридцать.

В белой рубашке с зелёным тюрбаном на голове она смотрелась почти как африканочка где-нибудь в Конго. Или Джулия Робертс в известном фильме. Тюрбан трепыхнулся, укладываясь поудобнее.

— Я есть зелёный человечек. Вы мне поможешь склеить тарелочку?

— Показывай дорогу, пожалуйста, — вздохнул я.

И она пошла вперёд по тропинке. Боги, наши женщины так не умеют ходить, как шла босиком по снегу эта тощая зелёная инопланетница… Так гордо держа спину! Вперёд, вдоль круглого озера… занесённый снегом теннисный корт… ещё одно озеро…

— Вот.

В сугробе у корявой рощи мигала бирюзовым светом раненая тарелка. Метра с три кружочек, да кабинка крохотная, открытая, с чёрным, видно, отключённым, экраном и пультом управления. Что-то там ещё валялось под сидением, неопрятной кучей.

Отбитый край тарелочки лежал рядом — пара кусков размером с полчеловека каждый. Конечно, в одиночку ей было бы не справиться.

— В дерево врезался, — виновато сказала девушка. — Слишком светло, глаза не привыкли.

— Чем клеить? — грубовато прервал я. Она засуетилась, потащила из кабинки тонкий шланг.

— Этим…

— А обезжирить?

Девушка виновато развела руками:

— Нету. Но оно прочное, удержит.

— В космосе?

Она моргнула:

— Ну да.

Я поставил два осколка торчком, смахнул перчаткой снег. Края сколов были странно правильными — как ножом тарелку разрезали.

— Ты откуда сама-то? — спросил я, выдавливая из шланга голубоватую пенку. Пенка с лёгким шипением плотно ложилась на поверхность, не растекалась, не сползала.

Название она произнесла быстро, и состояло оно, наверное, из всех гласных мира.

— Это далеко, наверное, — осколки были состыкованы, я держал ледяной металл перчатками, и от холода сводило пальцы. Чёрт его знает, как оно схватится на морозе.

— Близко, — я чувствовал, что она улыбается.

— А как тебя зовут?

И снова певучий набор звуков. Что-то вроде Эо — бесконечное, как музыка.

— Красивое имя.

Вроде схватился клей. Я на всякий случай поломал куски — всё равно иначе не проверить, и успокоился.

Тарелочка, развернувшись, подставила мне битый край.

— Живая она у тебя, что ли… Эо?

Девушка хихикнула.

— Живая.

— Тогда попроси, чтобы край подняла, как только осколки поставим. Нам с тобой, пока клей загустеет, на весу такую тяжесть не удержать.

Тарелочка фыркнула, как лошадь, но край послушно подняла. Минут пять я честно держал вставку, потом решил, что достаточно.

Руки потеряли чувствительность напрочь. Я стащил перчатки, растёр пальцы снегом. Эо стояла рядом и с интересом наблюдала за тем, что я делаю.

— Спасибо, что помог, — поклонилась она. — Я сейчас сниму твоя рубашка?

— Дарю, — отмахнулся я. И поинтересовался:

— Ты к нам часто прилетаешь?

— Я — зелёный человечек, — лукаво улыбнулась Эо. — Я летаю тут и там.

— Зачем? Изучаешь Землю?

Она неопределённо пожала плечами:

— Бывает, что изучаю.

— А твой разум? — я покосился на тюрбан. Тот вёл себя смирно, в отличие от тарелочки: та, явно застоявшись, качала краями и недовольно сопела.

— Разум тоже изучает, — весело сказала девушка и протянула мне руку:

— От лица инопланетной цивилизации зелёных человечков я, Эо, благодарю тебя, человек, за рубашка и ремонт моя тарелочка.

— Это было несложно, — скромно сказал я. — Прилетайте ещё. Эо, а ты мне можешь дать что-нибудь на память?

Эо задумалась, потом подняла руки, почти полностью оголив изящные ножки.

— Могу оставить разум.

Мягкая тряпка покорно лежала на зелёных руках:

— Бери, человек.

Я заколебался.

— Ты сам просил, — рассмеялась Эо. — Бери.

Потом она села в кабинку, тарелочка оторвалась от снега и пошла вверх с тихим свистом, радостно сияя огнями.

Я смотрел на тряпку, и страх медленно и безжалостно вползал мне в душу.

— Контакт, — сказал я вслух.

— Контакт, — спокойно ответила мне ветошь. — А там посмотрим.

Иван Мроев. Домой…

— Мяувуу!..

Пересмешник с неохотой оторвался от монитора и посмотрел в сторону кухни. Гульнара, как и полагается всякой уважающей себя кошке, требовала регулярного питания, независимо от всех перипетий научной жизни хозяина.

Пришлось идти насыпать корм.

Придирчиво следя за действиями Пересмешника, Гульнара со вкусом облизывалась. Облизывалась не столько от предвкушения ужина, надо признать, неплохого, сколько от осознания честно выполненной работы. Целых 0,0008 галактических секунды, почти два года по местному времени! Каторжная работа в изменённом теле… Благо одна из разновидностей комнатных животных землян — кошки — почти неотличима от её расы.

Зато закончен проект. Последний. Собран огромный методический материал, который весьма поможет в контакте с землянами. Ну и, разумеется, её карьере социопсихолога.

С довольным урчанием Гульнара — может, оставить это имя, как экзотический псевдоним? — принялась за еду. Ни одна мохнатая лапа не посмеет набиваться в «соавторы» диссертационных изданий, мотивируя «помощью при защите и публикации».

Ха!

Пусть поработают в модулированном теле, без благ цивилизации. Перенося прививки и спасаясь от диких — до конца жизни сниться будут — монстров, именуемых аборигенами «собаки». Бррр.

Хотя в глубине души Гульнара хорошо понимала, что любой коллега, не задумываясь, отдаст три лапы из четырех, лишь бы оказаться на её месте. Изучать разумных приматов в естественной среде обитания! Да ещё на начальных стадиях цивилизации!

Душу продать можно.

Если только Дьявола заинтересует душа инопланетного разведчика. Кстати, одно только человеческое понятие религии сводит с ума уже которое поколение психологов, социологов и философов её родного мира. А также маниакальная предрасположенность к военным технологиям.

Любое открытие могут пустить на стезю смерти. Кто-то из землян пошутил, мол, самое убедительное доказательство существования инопланетного Разума — это то, что до сих пор никто не вышел на Контакт.

Знал бы, остряк, насколько в точку попал.

Люди оказались единственной разумной расой, вышедшей в космос. Поиск продолжался, но пока безрезультатно. А с этими местными братьями по разуму не знали, что делать. При их агрессивности выпустить в космос — война. Рано или поздно.

Вся надежда оставалась на разведку и социопсихологов. Вопрос о том, стоит ли напасть первыми, даже не рассматривался. Младших братьев не убивают. И снова оказаться в одиночестве не хотелось.

Гульнара, закончив трапезу, гордо прошествовала на излюбленное кресло, из которого удобно следить и за монитором компьютера, и за комнатой.

Единственным камнем на душе оставался Пересмешник.

Землянин тоже работал над диссертацией. Вот уж кого, не раздумывая, в соавторы! Острый ум, потрясающая интуиция. С его помощью собрана и систематизирована львиная доля материалов.

Было стыдно. Ужасно стыдно. В диссертации не напишешь об участии землянина — на смех подымут. И Пересмешнику ни слова — с разведки станется провести ликвидацию. Гульнара чуть не зашипела от возмущения. Разведка боится землян до жути.

Ну и черти с ними, с перестраховщиками.

Гульнара уже знала, как провести Контакт. Земляне не так ужасны, как считается. Да — маньяки, да — фанатики. Но Контакт провести можно. И… она… знаает… как… Ффрр..

* * *

Пересмешник прорабатывал диссертацию и посматривал на Гульнару. Пушистый зверёк засыпал буквально на глазах. Всё-таки хорошее снотворное продали в клинике. Пересмешник не знал, как Гульнара отреагирует на перелёт, а оставлять её здесь не хотелось. К кошечке он привязался сверх меры.

Переложив Гульнару в корзину с крышкой, он подхватил заранее сложенный рюкзак и направился к выходу. На дворе стояла весенняя ночь. Звёзды крупными алмазами усеяли небо, хотелось дышать полной грудью, и совершенно не хотелось уходить.

Из темноты вынырнула тёмная фигура в плаще. Свет качнувшегося фонаря выхватил до жути знакомое лицо. Пересмешник усмехнулся: это самое лицо он брил по утрам, оно подмигивало ему из зеркал долгих три года.

А теперь оно будет подмигивать его заместителю.

— Ну как? Рад? — спросило собственное лицо чуть хрипловатым голосом.

И подмигнуло.

— Да как сказать? — пожал плечами Пересмешник. — Привык я уже здесь. И домой охота, но и здесь друзья появились. Интернет-соединения установили?

— Угу. Сможешь связываться, не выходя из дома. Давно было пора тебя забрать, дипломатический корпус службу безопасности на уши ставит, твоего доклада ждут. Я здесь за три дня всё сверну. Обеспечу легенду: может, ещё понадобишься.

— Ничего, я теперь знаю, как всё провернуть. До встречи.

Два одинаковых лица подмигнули друг другу и рассмеялись.

Пересмешник проводил взглядом фигуру в пальто и поспешил дальше. Март выдался холодный, а до космошлюпки надо идти почти километр.

Всё-таки зря волнуется служба безопасности. Контакт он провести сумеет.

Младшие братья — земляне — не такие уж и дети.

Лидия Рыбакова. Луканькин хвост

Давно было. В детстве.

Когда в доме что-нибудь по мелочи терялось — а случалось такое нередко: дом был открытый, шумный и несколько перенаселённый! — бабушка откладывала в сторону вечное вязание, поднимала очки на лоб, и самым ласковым, просительным тоном говорила:

— Луканька, Луканюшка! Взял, повалял, пора и честь знать. Ты поиграй-поиграй, да и обратно отдай!

И мама тут поддакивала, хотя душевное согласие приключалось между главными женщинами нашей семьи нечасто:

— Луканька хвостом прикрыл. Вернёт, куда денется!

И когда вещица непременно, через несколько дней или недель, отыскивалась где-нибудь в не совсем привычном уголке квартиры — обе радостно вздыхали:

— Ну, я ж говорила!

Мы же, с братом Серёнькой, старше меня на годок, не переставали гадать: что же это за такой-этакий Луканька, и какой-такой у него хвост? Весь вечер, бывало, обсуждаем, пока не заснём.

Спрашивали, конечно, у взрослых. Но отец вечно пропадал на работе, мама отмахивалась, бабушка ограничивалась тем, что напускала таинственный вид, а дед твёрдо и начальственно сообщал, что ответственно, мол, заявляет: нет в нашей квартире ни единого Луканьки, и не было сроду. Мы есть! Соседи есть! Даже кот соседский, пакостливый рыжий Борман — и тот есть! А вот Луканек нету, и в ЖЭКе они не числятся.

Спрашивали мы и во дворе, у ребятишек — товарищей по играм, даже у продавщицы, торгующей молоком из бочки, здоровенной тёти Маши по прозвищу «бульдозер», но никто — ничего. Как языки проглотили!

Так что нам с Серёней оставалось только самим искать и надеяться.

Что только мы не делали. Бусы по полу рассыпали. Карандаши под столом раскладывали. Исчезало! Но поймать неуловимого Луканьку не удавалось. Не иначе, как он всё находил и прятал, пока мы пребывали в детском саду.

Там, кстати, мы спрашивали тоже. У воспитательниц и нянечек. Но опять же — бестолку.

Однажды во время общей игры одна из девочек — не помню даже, как её звали, только и осталось от образа, что была беленькая и всегда красовалась большим красным бантом на стриженой кудрявой голове — вдруг легла на пол и говорит:

— Живот у меня чешется! И голова болит! Не буду играть!

Все засмеялись и стали кричать:

— Уже прошло, вставай! Мы тебя полечили!

Но она заплакала и не встала. И кто-то побежал за воспитательницей.

Та пришла, посмотрела, ахнула… потом всем поставили градусники, а вечером нашим родителям объявили: в группе карантин. Ветрянка!

Мы с Серёжей заболели тоже. Он ничего, бегал даже, когда мама не видела. У нас с этим просто было: квартира сталинского дома обширная, по коридору мы с соседскими детишками иногда вместе на велосипедах раскатывали, — так что, когда мама отправлялась на кухню, то чем мы там, в детской, занимаемся, она могла только догадываться. А у меня температура поднялась такая, что белый потолок временами казался то красным, то чёрным. И стенки комнаты качались. К счастью, сон одолевал, плотный, без сновидений. После него голова хоть и болела, а всё ж таки было как-то несколько полегче, и сил прибавлялось. Но в себя я приходила ненадолго и неожиданно. Так что рядом чаще всего никого не оказывалось.

Никого — из своих.

Зато очень часто я видела маленького, покрытого плотным зеленовато-оливковым мехом, симпатяшку. Его личико, не больше половинки скорлупы грецкого ореха, напоминало лицо артистки, игравшей Кота в сапогах в любимом нами детском фильме. Нет, не то, чтобы сильно. А просто оно было кругленьким и смахивало одновременно и на смуглую физиономию хитренького старичка, и на кошачью мордочку. Глаза же, скорее, как у небольшой птички — чёрные, очень блестящие и живые. Тельце существа выглядело плотным, конечностей — четыре, плюс роскошный пушистый беличий хвост. Ручки и ножки тоже были покрыты мехом, но заканчивались вполне людскими розовато-коричневыми кистями и ступнями — только малюсенькими, меньше, чем у моих кукол. Он часто сидел, очень по-человечески вытянув вперёд мохнатые ножки, у меня на одеяле, и на его личике выражалось сочувствие и беспокойство. Когда мне хотелось пить, он вставал на четвереньки и ловко, как бурундук или кошка, перескакивал на тумбочку возле кровати. Там стоял стакан с питьём, оставленный мамой. Симпатяшка опускал в воду руки по самые плечи и прыгал назад. Смачивал мокрым мехом мне губы и лоб, а потом сидел и махал ручками, пока не высохнут. Забавный толстенький гномик.

В первое время я воспринимала это существо как данность, ничуть не задумываясь, кто бы это мог быть, и не мерещится ли мне. Не до того было. Глаза открыть — и то тяжело! А когда стало полегче, мы друг к другу уже попривыкли. Порой малыш даже просто так подходил поближе — обычно на четвереньках, высоко держа хвост — и заглядывал мне в лицо. А потом улыбался, показывая беленькие, со щербинками, зубки: мол, вот тебе и получше, правда?

Однажды я решила выяснить-таки точно, кто это. Надо ли сообщать, что веские подозрения у меня имелись?

Я дождалась, когда симпатяшка снова подойдёт к самому краю одеяла, чтобы заглянуть мне в лицо, и тихо-тихо, чтобы не спугнуть, прошептала:

— Ты ведь Лу…

Но спросить до конца не удалось: он вдруг совершенно человеческим жестом прикрыл себе рот ладошкой и… захихикал! А другой ручонкой ласково шлёпнул меня по губе, совершенно недвусмысленно. Нельзя было, оказывается, называть его имя! Но раз смеётся — значит, он не обиделся, и значит, угадала я верно.

Луканька.

С пушистым зеленоватым хвостом.

Доброе домашнее существо!

Потом, через много лет, когда выросли не только мы с братишкой, но и наши дети, моё семейство приготовилось переезжать в просторную квартиру новёхонького дома возле пляжа. Я улучила момент, когда, среди суеты сборов и погрузки, мне удалось остаться одной в нашей бывшей детской.

Всё было готово: большой валенок, внутри него вязаный носок, а в носке конфета без фантика, листочек капустки и чёрный сухарик. К валенку привязана широкая шёлковая зелёная лента.

Аккуратно засунула я бывшую дедову обувку под ещё не унесённую кровать, взялась за ленту, и просительно проговорила:

— Луканюшка, красавчик, поди с нами жить-поживать в дом новый, в стены неустроенные. Луканюшка, ведь пропадём без тебя, без родимого, — кто тепло принесёт, кто от беды отведёт, кто в скорби утешит, а в радости поразвеет! Поди с нами венки завивать, поди с нами хлебы испекать, поди с нами детишек ненькать, поди с нами стариков лелеять! Не останься тут, в чужих людях, в неродимой семейке! Садись в шерстяны-валяны саночки, довезу!

Да и потянула тихонько за ленту.

Везли дедов валенок на новое место с почётом — на руках, не заглядывая.

А там положили под кровать.

И убрали только на следующее утро. Пустой… Ни конфетины, ни кусочка черняшки!

Теперь, пропади что — мы с мужем, как бывало бабушка моя, тоже вздыхаем, и говорим внучатам:

— Луканька хвостом прикрыл!

Потому как знаем: чистая правда!

Кирилл Кононов. Старый Новый Год. Древние

— Бать, а бать, почему Новый Год Старым-то зовётся? — в который раз допытывался домовёнок Васька по пути на первый этаж.

— Ну скажи, скажи, скажи!

— Хватит, Василий, не до того сейчас. Работы ещё много. Надо квартиры прибрать после праздника, проветрить вентиляцию, вымести чердаки… Опять эти городские весь подъезд изгадили! Давай-ка, бери тряпку и помогай.

Несколько минут прошли в сосредоточенном сопении. Наконец домовой разогнулся и с оханьем размял спину.

— Эх, не так всё, не так. Вот когда я жил в деревне, никому бы в голову не пришло у себя в сенях стенки урыгивать! Все горожане бессовестные…

— Ой. Батя…

Домовой почесал затылок.

— Да, что-то я забылся малость. Всё-таки здесь теперь наш дом… Никогда так не говори, понял?

— Понял, батя. Но…

— Никаких но! Иди лучше Степаныча разбуди, пусть он тоже поработает. Скажешь ему, чтоб в котельную шёл. И помоги там — когда надо будет, он тебя к нам приведёт.

— Батя!..

— Иди!

Степаныч — старейший домовой в районе — жил в подвале. Обычно он спал сутки напролёт, завернувшись в кучу тряпок у труб парового отопления, и добудиться его было непросто. Степаныч постоянно жаловался, что ему постоянно холодно, а сон и толстый слой тряпья помогают ему согреться. Его уважали, как старейшего и мудрейшего, и старались без нужды не беспокоить. А когда всё-таки приходилось это делать, добудиться Степаныча было нелегко.

Но сегодня всё было не так, как обычно. Едва Васька откинул решётку вентиляции, Степаныч покосился на него синим-синим глазом:

— Что, Васятка, пора дом убирать?

— Да, Фома Степанович, батя сказал, чтобы мы с вами в котельную шли… А откуда вы знаете?

— А ты что же?.. — смутился старик. — Постой-постой-ка, у тебя это что — первый Старый Новый Год?

— Да, в прошлом году меня отправляли в деревню к бабушке. Я вот только в толк никак не возьму, зачем такая спешка?!

— Потерпи, сам всё увидишь, полночь уже скоро. Давай-ка руку, — Степаныч поёжился, выбираясь из-под старого пледа. — Нам с тобой сейчас надо котельную вычистить. А там я тебя провожу куда нужно…

— А…

— Отцу потом от меня спасибо скажешь. Знал, что я холод не люблю, вот и нашёл работу, где потеплее. Всё-всё, пошли.

И они пошли. Мимо старых насквозь проржавевших труб, мимо сырых облупившихся стен, мимо дыры в канализацию, из которой высунулась было Дрымга, но, увидев домовых, махнула спутанными волосами и исчезла. Много интересного было в подвале, но прогулка быстро закончилась, и Василий со Степанычем оказались в тёмной душной котельной. Степаныч выудил откуда-то потёртые тряпки и пару ведёрок, которые наполнил из-под хмуро-рыжего старого крана. Принялись за уборку. В котельной было шумно и грязно, и домовым приходилось то и дело прерывать работу, чтобы подбежать к окну и глотнуть уличного воздуха. Работа не особенно тяжёлая, но скучная и изнуряющая.

Сколько пробыли в котельной, Васька не знал. Когда он в очередной раз выглянул в окно, уже давно стемнело, и о тусклое стекло тихо-тихо бились мокрые январские снежинки. Рядом, крякнув, присел Степаныч.

— Фух. Что-то я взопрел, — на лбу старика в самом деле выступили капельки пота. А ведь говорил, что согреться не может!

— Давай-ка, Васятка, прибери тряпки да воду, и пошли к отцу.

И они пошли. Дом гудел. Всюду лихорадочно носились его обитатели. Чердачники, глухо ругаясь, тащили на помойку здоровенное гнилое полено, невесть как попавшее в дом. Лифтовый с энтузиазмом поливал подъёмный механизм подсолнечным маслом, выделывая на кабине невозможные кульбиты, пока она возила жителей дома туда-сюда. По шахте разлетались жёлтые брызги. Бывший горовик один из всей нечисти согласился следить за этим механическим чудовищем. Да не просто содержал его в порядке, а ещё и постоянно катался на нём, свесившись с головой за край. Говорили, что расставшись с горами, он потерял и часть ума — ну разве такое может нравиться?! Соседская семья домовых внушала пенсионерке со второго этажа, что ей немедленно надо выжить тараканов из квартиры: невесть откуда взявшийся инеит уже гонял по кухне особо крупных рысаков, кидаясь в них маленькими сосульками. Огромный волосатый банник гномьей змейкой прочищал свежий затор в канализации.

Степаныч с Васькой поднялись в давно пустующую квартиру на последнем этаже. Домовёнок огляделся по сторонам. Пришла, наверное, уже половина Хозяев дома. Васька не помнил, чтобы все когда-либо собирались вот так — забыв о мелких склоках и почтительно уступая друг другу места. Кое-кого он вообще видел впервые, и эти кое-кто выглядели совсем странно — маленькие, шумные, остроухие. Иностранцы, решил Васька, вспомнив недавние разговоры родителей. У них там теперь тоже жить не сладко.

Степаныч провёл Ваську в первый ряд — туда, где уже сидели его отец и мать. Его усадили между родителями. Вскоре подоспели и Моховики — вторая семья домовых, вместе с которыми убирали подъезды. Потихоньку подходили и остальные. Кто бы мог подумать, что маленькая комнатка с единственным окном способна вместить всех Хозяев многоэтажного дома! Правда, кое-кому из мелочи пришлось забраться на кладовика, и теперь они сидели у него на голове, вцепившись в гриву и большие серые уши. Кладовик время от времени ими прядал, каждый раз вызывая буранчик смеха, писка и толкотни.

Часы пробили без четверти двенадцать, и стоящий у окна Степаныч громко цыкнул. Воцарилась тишина.

Прошла минута. Потом ещё одна. А потом ещё и ещё. Кто-то из молодняка — даже моложе Васьки — было зашевелился, но тут на улице рокотнуло. Мелкие тут же затихли.

Земля загромыхала. Мелькнула неуместная мысль, что люди, наверное, считают, что это начали рваться новогодние петарды, но Хозяева ясно слышали шёпот земных глубин.

— Они пришли, — облизнул пересохшие губы Васькин отец.

Резко рванул ветер и тут же успокоился. Уши сдавила необычно плотная тишина. А потом она вдруг лопнула, и в дом ворвались странные шорохи, печальная старая музыка и звенящий смех. И тут Васька понял — шли Старые Хозяева.

Мимо окна с улюлюканьем промчались прежние сибирские ведьмы. В небе радужно засияли рароги. Серым туманом промчались навки. В окрестных дворах затопотали индрики и пещерники. Сквозь дома, отмечая порядок в квартирах, пролетели духи ревизоров и имперских чиновников. В свите Последнего Истинного Императора тенью скользнул Семаргл. Огненной кометой пронёсся Змиулан, осёдланный Даной.

Все, кто оказался не нужен в этом мире, все, кого не захотели видеть потомки, собрались под знамёна старых царей. И раз в год они возвращались на Родину. Посмотреть, что происходит Дома. И каждый год надеялись, что время их возвращения пришло…

Пока Васятка, замерев, смотрел на развернувшееся перед ним великолепие, из трещины в земле выпорхнула большая серая тень. Взлетела над городом и расправила широкие крылья. Древние почтительно затихли, глядя в небо.

Птица Гамаюн пела в ночи.

Александр Пересвет. Сон длиною навсегда

— А кого бояться — смердов? — вскинулся Ульф. — Иссечём, и вся недолга…

— Ты знаешь, как все тебя уважают, Ульф, — осторожничая, всё же настаивал Сигурд. — Только подумай: пока будем резать мужиков, бабы и девки убегут. Где их искать в этой чаще? Раз не сумели спрятаться, надо схитрить…

Ульф покатал язык за щекой, его клочкастая борода заходила ходуном.

— Нам не повезло, — согласился он. — Но и хитрить-то на чём? Товара нет, гостем не прикинешься…

Дальнейшего Ратай не слышал. Ярлы перешли на шёпот. Русинги помалкивали, ожидая, когда вожди закончат совет и изложат свой план.

А план был прост — чего уж раскидывать умом перед деревенщиной! Паре человек прикинуться больными. Пара других идут к веси в открытую, просят местных ведунов осмотреть страждущих. Даже предложить серебра. А пока ведуны разберутся, что их дурачат, и поднимут тревогу, надо успеть обойти весь, чтобы отсечь желающих бежать.

Ратая в нападающую группу не взяли. Мал, сказали, да первая русь… И присоединили к тем, кто должен был блокировать деревню со стороны леса.

Им повезло. Встретили только одного мальчонку, которого удалось убить прежде, чем он закричал.

С того места, где десятский оставил Ратая, видно было, как две фигурки воинов подошли к воротам. Через калитку к ним вышли четверо местных. Некоторое время препирались о чём-то, потом местные закрыли ворота. Долго не происходило ничего. Затем открылась калитка в воротах, вышли четверо и вместе с двумя русингами направились к лодьям.

Через некоторое время у тына появились трое русов и завели о чём-то новый торг с охранявшими калитку смердами.

Вдруг в пронизанной комариным писком тишине взвился крик. Что-то ярко блеснуло в закатном солнце, и у входа — завертелось…

Теперь нужно было не зевать и засадным. Ратай облизнул губы, вспомнил Ульфа: «Учти, нам не трупы нужны, нам рабы нужны, понял?» Секира не хотела вылезать из перевязи, пока он не догадался ослабить петли.

Ждать пришлось недолго. В направлении заросшей кустами лощинки рванули бабы с малышнёй, не ожидая засады.

Деревенщина! Часть повязали тут же, остальных погнали обратно.

Здесь тоже всё заканчивалось. Группа русингов у мужского дома дожимала нескольких вооружённых смердов. Те отбивались, став в круг, но движения были уже вялыми. Усталость и безнадёжность вязали не хуже верёвки.

Ратай, потеряв своих, закрутил головой. И едва не упал, поскользнувшись на розово-серых кишках, протянувшихся по траве. Чуть дальше дёргался мос-латый мужик. Он тонко и однообразно выл, царапая землю в последнем пути к родной избёнке.

Ратай рванулся к месту схватки. Успел. Даже удалось отбить удар смер-довой дубинки. Противник подставился, и руки сами опустили секиру на его слипшиеся от пота волосы. «Нам нужны рабы», — промелькнуло, и Ратко успел повернуть клинок плашмя. Оглушённый смерд ткнулся носом в траву. Тут же его кто-то придавил коленом, выкручивая руки.

Когда всех связали, одноглазый Хрольв отметил удар, сказав, что тот решил битву.

Потерь не было. У двоих отшиблены руки, да Кетилю размозжили дубиной пальцы. Он шипел, мотая окровавленной тряпицей, но успокаивал, что кости-де целы. Остальное заживет. Особенно, если залить боль пивом.

Пиво принесли с лодей, в домах нашли мёд, так что удачу решили отметить прямо на месте, в покорённой веси.

Старикам разъяснили, что весь теперь — русская. То есть не хотят если повторения сегодняшнего, будут платить выходы им. Мужам Хрёрекра, то есть.

Старики смотрели исподлобья и, похоже, плохо соображали, о чём речь. Хотя Ратай переводил с русского на славянский вполне точно.

Сигурд сплюнул в сердцах, сунул им бересту с рунами конунга — пусть показывают, если нагрянет кто из других находников, — и пошли они на честной пир.

За Ратку со смехом выпили, как за «решившего всё дело» молодецким ударом. Потом налили с предложением не дуться на товарищей. Они-де подшучивают дружески, а удар и вправду был неплохим. Потом ещё добавили — отметить начало боевого пути славянина в русской дружине. Потом ещё пили. А потом хмельной мёд ударил в голову. И дальнейшее превратилось в набор рваных картинок, каждая без начала и без конца.

…Вот он, шатаясь, стоит с кубком в руках и говорит что-то невнятное, но прочувствованное…

…почему-то плачет… Потом его выворачивает. А земля всё время тупо бьёт его по коленкам…

…его рука держит секиру. И сильный удар, выбивающий оружие, и громкий хохот вокруг…

…он целуется с кем-то и просит считать сыном и братом кровным, только никак не сообразит, кто же это…

Что-то связное начало собираться в мозгу лишь когда он шёл вдоль связанных пленников, а Орм и Ульф выбирали для него награду. Собственно, никто ему не был нужен — крутило и в животе, и в голове. Но старшие товарищи были настойчивы, и вскоре вытащили почти совсем девочку, которая не прельстила никого из русингов, предпочитавших женщин по-сочнее. И он повел её, ревущую, подальше в кусты.

Там долго рвал с неё рубаху, никак не умея совладать с сопротивлением. В конце концов, показал нож, после чего её руки стали менее упорными. Крики её его совсем не трогали, но когда она прекратила сопротивляться, у Ратки вдруг ничего не получилось. И раз, и другой он пытался настроиться на нужный лад, но боги никак не давали ему силы.

Признаться в этом было стыдно, тем более, что девка больше не отрывала его руки от своих острых грудей, и ему, собственно, уже ничто не мешало. Но уже и расхотелось… Спасая честь, он заявил, что на самом деле добрый, что сам не любит насилие, а предыдущее его поведение объясняется тем, что он так же сильно не любит и женской непокорности.

Авторитетно так прозвучало.

Насколько поверила девчонка — было непонятно. Но лежала она теперь смирно. Потом попросилась одеться.

Острая хмельная дурь у Ратки прошла, осталось лишь тупое, оглушающее опьянение. Постепенно становилось стыдно — хотя он, убей Велес, не понимал, что может быть постыдного в овладении с бою незамужней девкой. Но что-то дружественное уже проснулось в нём. Девчонка перестала быть только добычей.

И он поступил неожиданно даже для самого себя. Приказал ей бежать. В конце концов, рабство хуже насилия. А он уже не мог себе представить, как это её повезут в какой-то золотой Булгар, как кто-то жадно доделает то, чего не сделал ныне он… Всё равно, как продать соседскую Нежку.

Девка сперва смотрела недоверчиво, но когда он вывел её к тыну и показал, где надо пройти, чтобы не напороться на русское охранение, она внезапно просияла, обняла его и поцеловала.

Подсадил её — почти перебросил на ту сторону, — и белая фигура скрылась в темени.

Русинги ещё шумели. К ним идти не хотелось. Да и за пропажу пленницы его по головке не погладят. И — пьяный, но хитрый — он шмыгнул обратно в кусты, приспустил на себе порты, да и притворился заснувшим.

А потом незаметно уснул.

И снилась ему девка, которой так и не овладел. Будто сидит она рядом, гладит его по щеке и говорит: «Мы ещё увидимся…»

И так хорошо было Ратке, что и не высказать! Одно только мешало — никак он разглядеть не мог лица её…

* * *

Ратай не заметил, как пропустил удар. Но вдруг всё поплыло, морда хазарина, которого он достал-таки уже один раз, сдвинулась в сторону и наверх, а звон вокруг начал двоиться, троиться и уходить.

А затем он увидел над собою девичье лицо. Чужое. Но в то же время мучительно знакомое.

Ратай засуетил ногами, попробовал подняться. Девка удержала его, поднесла ковш воды. Через несколько вздохов между жадными глотками стало легче, густая каша в голове рассыпалась.

Солнце уже прошло полдень. Значит… Что значит?

Казалось, у него закрыты глаза. Он видел только какие-то тени, метавшиеся в звоне, слышал шумное дыхание, прорывающееся сквозь всё тот же звон.

А девка сидела рядом. И ничего вокруг. Только глаза её, её улыбка. Ничего, только…

Он вспомнил. Такой был сон однажды. Неясный сон мальчишки, который и понятия не имел о любви, о девках, о том, как это на самом деле соединяется в одно звенящее целое.

И теперь сон вернулся. Он увидел её же. И знал, что почему-то искал её всю жизнь. А теперь она сидела здесь. Девка из его сна. Та же девка.

Девка из той полузабытой славянской веси, из того незабываемого первого боя.

Он поднялся и сел перед нею. Она засмеялась, взяла его ладони и приложила к своим щекам. Глаза её лучились.

Но потом заплакала. «Зачем ты так надолго бросил меня?» — сквозь почти беззвучные всхлипы услышал он.

Ратай пытался рассказать, что в одиночку не мог до неё добраться. А на свой корабль и дружину тогда ещё не навоевал. Он пытался объяснить, как велик мир и как трудно в нём дважды пройти по одному и тому же пути. И что тем не менее через семь лет, уже став ярлом лодьи, завернул в ту — в её — весь. И узнал от испуганных смердов, что её после отбытия русов принесли в жертву. Велесу. По указу местного ведуна. Утопили во Влесовом омуте. И, дескать, правильно сделали — семь лет потом к ним никто не русил.

Ратай сказал, что отомстил. Волхва повесил. А деревню разорил окончательно.

Но не помогло. Девушка плакала, тонко и горько.

Кто-то из топтавшихся вокруг воинов — своих или хазар, он не понял, — сказал что-то насмешливое. Не отрывая взгляда от неё, Ратко грубо, по-русски, обругал его. Тот ответил своей руганью. К нему присоединился ещё кто-то, высказавшийся про обиду смертельную. Но между Ратаем и девкою происходило что-то такое важное, что он их не слушал. Тогда они попытались поднять голос, и он на них оглянулся. Что-то было в его взгляде, что они отступились. А потом на него навалились хазары и силой попытались оттащить от девки.

Ох, как он их бил, как он их бил! Бил так, словно в него вселился Перун!

А когда он убил всех и оглянулся… её уже не было.

Но он знал теперь, где её искать. И легко встал с травы, испачканной кровью, бросил секиру и щит, вздохнул глубоко… И побежал. Легко, стремительно, не касаясь земли…

* * *

…И пробился Ратко-млад да в гущу врагов, И почал он там да хоробориться, Как ударит раз — хазарин лежит, Как ударит два — так и десяточек. Но несметна была сила вражеска, Обломилося копьё харалужное, Изломалася секира да вострая, А слетел и шелом с буйной головушки. И упал Ратко-млад в зелену траву, В зелену траву да ковылисту, Разметалися его золоты кудри. Прямо в сердце язвил его лютый враг, Лютый враг большой да великанище. И победу закричали тут хазарове, Почали хвалу петь великанищу. А поднялся тут вновь Ратко-хоробор, Схватил палицу да и во сто пуд, Как почал крушить лютых ворогов, Лютых ворогов да хазаровей. Где ударит раз — хазарин лежит, Где ударит два — так и десяточек. Всех врагов убил русин Ратко-млад, А сам рядом пал да последниим. Не стерпел уж он лютой раны той, Лютой раны злой, что на сердце легла…

* * *

Туман по логу стлался густой и низкий. Ноги пониже колена казались отрезанными.

Не любил Прохор таких примет.

Над белым этим варевом встревожено пялились вдаль одноногие деревья, словно ждали опасности.

— Зябко, однако, — под нос пробурчал Семён.

— Ништо, — отозвался Прохор, перебрасывая ружьё в другую руку. — Солнце выйдет, так ещё жарко станет…

И усмехнулся про себя, поймав вдруг второй смысл этого слова. Да, как бы в самом деле жарко не оказалось. Намудрили, вишь, генералы. Теперь трюх-трюх занимать позиции…

А егерям в первую линию.

Сегодня их отделение взводный разбросал вдоль берега. И угодило так: роте — идти на самое лево, а им с Семёном — на левый фланг роты. И держаться. Пока приказа не будет. А как не будет, то вечером, сказал ротный, можно отходить на Строгань. Кто жив останется.

— Чево? — спросил вдруг Семён.

— Да, говорю, привиделось, вишь, офицерам, что хранцы здесь пройдут. Да надо оно было, хранцам-то — они эвон на Соловьёву переправу чешут, силой всей… А она, почитай, верстах в десяти отсюда…

— А и ладно, — рассудил Семён. — Оно нам-то и лучше. Всё в перепалке не будем. А вечерком вернёмся, у каптенармуса по шкалику получим за службу царскую. Да только вряд оно так получится. Видал, как ротный из штаба прискочил? Небось узнали чего, али приказ какой вышел…

— Знамо, — помолчав, ответил Прохор. — Только и ротный наш…

Шаги глухо доносились сквозь туманный постил.

— Ты это, Прохор, — сказал Семён. — Не очень-то… С ротным. По военному-то времени… сам знашь…

Ротный, суетливый чернявенький коротышка, за какие-то там барские грехи задержавшийся в нижних офицерских чинах, с самого назначения в их полк отчего-то невзлюбил Прохора. Хотя, казалось бы — унтер. И в полку с самого формирования. Да австрийский поход за плечами. И прусская компания.

Ништо, думал Прохор, перемелется — мука будет. Пока война, ротный особо не выкобенивается. Война, она всех роднит. Ежели, к примеру, вместе под пули идти, так и на последнего солдатика с надеждой оглянешься. Хошь и недворянского рода солдатик тот будет. Смерть всех равняет, и ядро голову отшибает одинаково — и офицеру, и солдату…

А после войны кого-нито из них двоих, да не будет: либо ротный на повышение пойдёт за нрав свой собачий, либо убьют кого… Помирать Прохору, однако, не хотелось. И он предпочитал думать о том, что после нынешнего к ним пришлют дельного командира — такого, какой во второй роте…

Позиция им попалась замечательная: по-над речкой, под ивами в прибрежных кустах. Берег был на взгорочке и очень удобно испластан лощинками да ямами. А речка изгибалась так, что любой враг, разворачиваясь, к ним с Семёном боком провёрнут будет.

Прохор понимал уже в этих делах. Хаживал к Ольмюцу, был и под Эмсом. Да и доля егерская к тому приучала — правильно позицию выбирать. Кто того не умел — давно уж глазыньки прикрыли, под ковыль легли…

С Семёном они разошли на двадцать шагов. Ежели что, помочь друг другу можно.

Расположившись, Прохор прилёг под взгорочек. Прикрыл глаза.

Тут же, словно ждала за калиткою, перед взором появилась Марья. Заулыбалась, заластилась.

Прохор представил её без рубахи. Тут же подкатило сладким. Но мыслена баба захихикала стыдливо, и теперь явилась вовсе в сарафане.

Он ухмыльнулся. Стыдись-стыдись… а то не сама позвала тогда солдата до сеней. А там прильнула вдруг, прошептала: «Люб ты мне…» И повела на подворье барское.

А подворье — что подворье? Барина нет, снялся куда-то. До Калуги, сказывали, где у него ещё поместье. А тут управляющего оставил, да слуг несколько — за добром надзирать. Да вот, ежели войска какие, на постой их определять, да имущество беречь. Солдаты постойные — кому в радость? А куда денешься? Вот и расположили их по избам крестьянским.

Поснедали, посидели. Хозяину пуншу налили. Да какого пуншу! — бабьих слёзок! Савельич сам поджигал, да так первую в себя и опрокинул, нимало пламени белого не загасив. А хозяйка в трёхпольной понёве вкруг стола увивалась да отчего-то на Прохора взгляды быстрые бросала. А там и в сени позвала, когда уж и хозяин от чистогона маркитантского языком ворочать худо стал…

Прохор-то себе цену знал, конечно, — статен. Ещё генерал Дохтуров в пятом годе изволил «молодцом» назвать. Да всё ж дивно — не было ведь ничего сговорено меж ими! Сама повела его!

И там уж не хихикала стыдливо, а жарко, жадно обвивала его, постанывая каким-то горловым мявом, когда укалывалась голым телом о какой-нибудь крючок на солдатском мундире. И странно, страстно, не по-русски впивалась губами в губы. И отдавалась яро. Будто после долгой разлуки — и в последний раз…

Ах, как сладко было с нею!

А потом, уже одеваясь, она сказала: «Мы ещё увидимся…»

* * *

Выстрелы обрушились внезапно. Вот только что вроде никого и не было на том берегу, ан глядь — уже пылят колонны, а за ними пушки разворачиваются. А Прохор вроде как сомлел? Пропустил подход силы вражеской. Ротный, поди, заметил. А и ничего. Зачем с пуста позицию раскрывать? Вона пушкари ихние как раз сюда направляются, батарею развернуть хотят. Вот тут мы с ними и повоюем!

Он перевернулся на живот, проверил штуцер. Подсыпал пороху на полку. Приладился к тому, как целить будет. Хорошо бы офицера снять. Ни хрена не разберёшь у этих хранцев, кто из них кто! Все попугаями разна-ряжены, эполеты у половины армии, мундиры в галунах так изукрашены, что и не поймёшь, офицер перед тобой или кто…

Внезапно раздался близкий, гулкий и сочный звук. Дурак Сенька, рано стрелять начал! Сейчас отправят нам своих фланкёров на свидание.

Свидимся мы, говорит, ещё. Откуда? Дороги солдатские знаешь, какие? Редко когда два раз в одну деревню заводят…

Но очень лестно было Прохору думать о том, чтобы исполнилось её предсказание… Оно и так-то дорога солдатская едва ли опять в то же село завела бы. Да можно было хоть весточку послать. А там и сговориться как-нибудь…

От ведь баба, а! Один денёк-то и побыли вместе, разок всего и полюбились… ну, два. А как присушила! Эх, живу бы остаться. А после войны, Бог даст, чего бы и придумал. Два пальца, например, отстригут хранцы сегодня — вот и не строевой. А два пальца что? — два пальца ерунда. Да ежели ещё и медаль какую… Околоточным можно запросто пристроиться! И к ней, к Марье! Изволь-ка, баба, замуж! За кавалера. И что, что мужняя? Мало ли, что случается. Мужик — он и есть мужик. С солдатом ли ему ровняться?

А любы они друг другу до кровиночки, уж оно видно.

Придумаем что-нибудь.

Прохор вздохнул. Ладно. До того ещё дожить надо. От этих вот отбиться, что на том берегу…

Точно, надурил Сенька! Вон хранцы в ответ по нему палить начали. А пятеро к берегу перебежками смещаться начали. Теперь не зевать. Сейчас залягут, тут мы их и…

Ружьишко у Прохора было старое, пристрелянное, он был в нём уверен, как в отце родном. Задержал дыхание, подождал, пока выбранный им француз остановится. И выстрелил.

Сквозь клубы порохового дыма увидел, как француз подпрыгнул по-заячьи, всплеснув руками, и упал. Тут же залегли и остальные, лихорадочно водя дулами ружей в поисках стрелявшего. Похоже, они не заметили его дыма за кустами. Ненадолго. Но ещё одного он благодаря их промашке на тот свет выцелит… Вон того, что поднимается на колено, выставив вперёд ружьё. В штыковую, что ли собрался, рукосуй? Короткие усы вражеского солдата торчали щёточкой. И они всё вырастали в сознании Прохора, пока он целился, — словно в офицерскую трубу подзорную заглянуть. Эх, такую бы к штуцеру приспособить! Цены бы не было! Это как с трёх шагов стрелять!

Впрочем, странность с усами не помешала Прохору положить пулю прямо в грудь врагу. Тот, не успев встать, уткнулся в землю.

Эх, паря. И кто тебя звал к нам…

Остальные подались назад.

Теперь надо бы сменить позицию. Уж точно увидели. Навалятся. А Семён как раз замолчал почему-то. Сбегать, посмотреть. Хотя, скорее всего, ясно всё с солдатом. Но, даст Бог, раненый лежит… Тогда можно с ним отойти. Дескать, раненого в тыл. С другой стороны, ненадёжно. Ротный — скотина та ещё. Вполне мог повернуть дело так, что нелюбимый им унтер просто бросил позицию. Был же приказ: раненых в тыл не таскать, разве что у самого заряды кончатся. Тогда заодно. И сразу — обратно.

А что ротный мог перевернуть всё именно самым злым образом, Прохор не сомневался ни мгновения.

Впрочем, вопрос решился сам собой. Семён лежал, упав головой прямо в речку, и вода весело уносила рыжую струйку крови. На Прохора глядели только подошвы сапог с налипшими на них комьями земли.

Он потянулся за Семёновым штуцером. Руки сработали прежде головы и сами начали заряжать его. Теперь у Прохора два ружья. И новая позиция. Ещё повоюем!

Привалившись к обратному склону пригорка, он тихонько покурил свою носогрейку, разгоняя рукою дым и изобретая различные хитрости, чтобы хранцы его не задели, а он их как раз — наоборот. Но ничего так и не придумывалось. В общем, самое хитрое — разом из обоих ружей пальнуть и снова под защиту ив отползти.

Так он и сделал. Не одновременно, конечно, собачки дёргал, но два выстрела спроворил с малым промежутком. Одним попал, хотя, похоже, только ранил. Неважно — главное, бусурмане эти теперь подумают, что тут целое отделение залегло.

Тем временем бой разгорелся по всей линии. Зашагала пехота. Вдалеке выметнулись казаки, но французы довольно удачно пальнули по ним, и те отвернули в сторону. А на том берегу, прямо перед Прохором, уже основательно развернулись артиллеристы. Да много! Шесть пушек и две гаубицы. Рота! Серьёзное дело!

Им, конечно, не до Прохора, они по тучковским ухарям-братишкам бьют. Ну, сейчас он хранцам обедню попортит…

Осторожно выглянул — как раз вовремя. Из-за позиций пушкарей вышли человек пять французских пехотинцев с ружьями наизготовку. Явно по его душу. Залягут на том берегу и не дадут головы поднять. С пятью выстрелами против одного можно чувствовать себя уверенно.

Но он не стрелял. Рано. Французы были слишком далеко, чтобы надёжно в них попасть. А Прохор не имел теперь права промахиваться. Поэтому он, усмехаясь, лишь наблюдал за тем, как враги вдруг рассыпались, присели на колено, бойко крутя головами и поводя стволами своих фузей. Ага, они его потеряли! Ну, пусть подойдут, будет им подарочек…

Он тихонько скользнул на дно лощины и закусив губу, словно это могло сберечь тишину, хоронясь, едва ли не ползком перебрался на новую позицию. Отсюда враги оказались совсем близко. Шагах в тридцати, как на ладони. Они что-то лопотали, наклонившись, над трупами.

Прохор задержал дыхание и плавно потянул на себя собачку. Грохот выстрела раздался как обвал, над кустом, что его прятал, поднялся сизый пороховой дым.

Прохор не стал ждать, чтобы посмотреть на результаты. Он ходко бежал — даром что на четвереньках опять — к своей основной позиции. Здесь сразу схватился за своё родное ружьишко и лишь тогда выглянул, прицеливаясь.

Французы залегли лицом к его давешнему кусту. Один из них как раз выстрелил, повесив над собой сизое облако.

Тот же, в кого целил Прохор, лежал на боку, подгребая под себя руками, и громко кричал. Под его грудью расползалось кровавое пятно, которое тут же впитывалось в землю.

Прохор ругнулся про себя — не попал всё же! Но рассуждать было некогда, если он хотел французов ошеломить — а он этого хотел. И выстрелил в того, кто был поближе. Снова не стал смотреть на то, что получилось, а кинулся влево. Там залёг и начал перезаряжать оба штуцера. Осторожно выглянул. Второе тело в синем мундире не шевелится. Оставшиеся забегали, разворачиваясь в сторону бугра. Где уже никого нет.

Прохор выстрелил снова, и ещё один солдат противника вскрикнул и упал, зажимая рану на шее. Пожалуй, не жилец. Один из оставшихся в живых что-то выкрикнул и рванулся назад. Прохор пальнул, но на этот раз не попал. Последний француз тоже ходко отбегал к своим пушкам.

Снова перезарядить. У врагов на батарее суетились. А вы чего хотели, нехристи! На Рассею кто приходит, обратно редко жив выбирается! Сейчас мы офицерика подцепим, и вообще всё хорошо будет!

Подцепил. Хотя далековато было. Забегали на батарее, как петухи.

Выцелил ещё одного. Эх, не видит никто! И трофеев не подобрать. Чтобы предъявить ротному. А хоть самому полковому командиру, майору Степанову. Вот бы ещё зарядный ящик у залётных этих подпалить. Может, с этим и на «Егория» хватит. Тогда хрен ротному! — с георгиевским крестом его пальцем тронуть нельзя! И жалованье на треть больше!

Долго предаваться мечтам ему не дали. На сей раз французы уже не медлили. По нему сосредоточили огонь уже человек двадцать. Не по нему, конечно, — он-то позицию уже сменил. Но при таком плотном огне пули жужжали совсем близко. Совсем нехорошо. Да, с этими, пожалуй, не справиться. Кто-нибудь да подцепит…

И не сбежишь. Да и не хочется чего-то! Набегались вон аж до Смоленска! Хватит! Этак рукосуи те пол-Расеи захватят, пока мы всё пятиться будем.

Вдруг в нём поднялось чувство какого-то гордого возбуждения. А-а, подумал, целый взвод на него на одного направили! И двигаются теперь сторожко, вон, останавливаются, ищут. Давайте, идите! Пусть я лягу, но и вас сколько-нито с собою заберу.

Он чувствовал себя как на деревенском празднике, когда идёшь стенка на стенку и нет желания больше, чем победить парней из соседнего села. Пущай знают хранчики, что не все на русской земле отступают, что и их найдется кому бить. Вона много ваших лежат уже! Я свою жизнь окупил. Да ещё возьму цену с вас, прихвачу кое-кого с собой, чтобы по дороге к Богу скучно не было.

Жалко только, с Марьей-искусницей увидеться не приведётся более. Зря ты, Маша, пророчила, что встретимся ещё.

И так ему горько стало, что эти вот цветастые мундиры не просто пришли на его землю, не просто хотят его убить, его — на его земле! А встали они, петухи французские, между ним и Марьею. Заслонили зазнобу его своими пушками. Своими выкриками бусурманскими её шёпот заглушили.

Так убивай же их скорей! — закричал внутри него будто чужой голос.

И он стрелял. Менял позицию, отползал, перекатывался, перезаряжал оружие. И убивал. Не всех — не всегда пуля летела, куда он хотел. Но он наносил врагу зримое опустошение. На батарее, что была перед ним, царила уже не суета, а паника. Через реку хранцам было не перебраться, а тех, кто подходил близко к тому берегу, он безжалостно расстреливал. Одно лишь беспокоило его — заряды кончались. А из роты за всё время только один посыльный и приполз — приволок лядунку с порохом да зарядов.

Но покуда было чем, Прохор стрелял. Жестоко, холодно ухмылялся — и убивал. Даже когда против него развернули отдельно пушку, ослабив тем самым огневую силу батареи, он не переставал скалиться и стрелять. И когда пушка начала бить по нему ядрами, снося кусты и разбивая столетние ивы, он продолжал, сверкая белыми зубами на почерневшем от пороха лице, перебегать с места на место, тщательно выцеливать врага и убивать.

А потом наступила темнота…

* * *

Почему-то стало холодно. Стыло. Взвизгнула и сыпанула колючками в лицо метель. Но Прохор не удивился. Почему не удивился? Ведь август с утра был. Но он не удивился и тому, что не удивился. Как и тому, что куда-то идёт.

Поглубже надвинул кивер на брови. Не шапка меховая. Но и шерстяное сукно лучше, чем ничего. Затянул подбородочный ремень. Ружья не было. Это почему-то тоже было неважно.

Метель хлестнула снова. И куда он идёт? Зачем? Приказ он выполнил. Какой? Неважно. Солдат идёт. Солдат всегда идёт. «Сту-упай!» Носок держи! Ладно, не вахт-парад. Привал солдату положен. Дневка.

Прохор сел в сугроб. Сразу стало как будто теплее. И метель осталась словно наверху. Он обхватил себя руками и прилёг на бок. Без него не уйдут. Савельич, ежели что, поднимет. Ох, хаживали тогда с Кутузовым в пятом годе! Подмётки начисто стёсывали…

Но не Савельич тряс его. Ох же ты! Марья! И была на ней почему-то понёва об одной ерге — как на старухе…

— Сейчас же вставай! — прямо в ухо кричала ему баба.

Прохор устало улыбнулся:

— Ах ты, моя сладкая… Не надо меня будить. Не поднимали ещё офицеры.

— Я, я тебя поднимаю! — трясла его Марья. — Ты до меня дойти должен! Конец твоему привалу, иди ко мне, я тебя жду! Ты отдохнёшь, а я? Ты должен сам дойти!

Она ж говорила, что ещё увидимся, вспомнил Прохор. Может, и впрямь встать? Чем тут в сугробе помирать… ух, и сладка же она была!

Он поднялся на задеревеневшие ноги и пошёл. Но через некоторое время опять без сил лёг в сугроб. И опять увидел Марьино лицо. И опять встал и поплёлся. Он, кажется, знал, куда идти. Да и Марья шептала рядом: «Нам снег пройти. Снег пройти, а там и дома. Пройди, милый, я жду тебя».

И он прошёл. Зима вдруг кончилась. И за последним порывом метели вдруг та барская усадьба с тем опустелым подворьем, где они миловались тогда. И Прохор знал почему-то, что тут и есть теперь дом его. Что уступил кто-то наверху кавалеру и отставному увечному унтеру, и пришло дозволение жить ему с Марьей…

* * *

«Русские стрелки рассыпались по садам и в одиночку били в наступающую густую французскую цепь и в прислугу французской артиллерии. Русские не хотели оттуда уходить ни за что, хотя, конечно, знали о неминуемой близкой смерти. В особенности между этими стрелками выделился своей храбростью и стойкостью один русский егерь, поместившийся как раз против нас, на самом берегу, за ивами, и которого мы не могли заставить молчать ни сосредоточенным против него ружейным огнём, ни даже действием одного специально против него назначенного орудия, разбившего все деревья, из-за которых он действовал. Но он всё не унимался и замолчал только к ночи. А когда на другой день по переходе на правый берег мы заглянули из любопытства на эту достопамятную позицию русского стрелка, то в груде искалеченных и расщеплённых деревьев увидали распростертого ниц и убитого ядром нашего противника, унтер-офицера егерского полка, мужественно павшего здесь на своём посту».

* * *

Дорога от Шахуни почти не запомнилась — так слились степи, серое, моросящее мелким дождём небо, гуд и стук колес.

Первое время Шурка лишь отсыпался. Вволю, впервые с начала войны, когда и без того строгий быт лётного училища ещё больше посуровел. Спать, сладко и безмятежно, прерываясь лишь на еду и перекур! Спать сколько влезет, зная, что никто не поднимет тебя через короткие четыре часа на пост, не сдёрнет с койки сигналом тревоги, не крикнет: «Подъём!», «Становись!», «На зарядку, форма одежды номер один!»

И потому за блаженством теперешнего отдыха как-то даже забылись другие радости последних дней.

Программа обучения подошла, наконец, к долгожданному завершению, и курсантам объявили, что через несколько дней их направят на фронт.

Во-вторых, выдали новую форму взамен порыжевших от солнца и пота гимнастерок. Она была великолепна — настоящая, лётного состава, как у офицеров. К тому же повезло: удалось получить обмундирование точно по размеру, а вместо слишком большой пилотки он просто стянул другую у старшины за спиной. Форма ладно облегала фигуру, и в ней Шурка казался себе вполне грозным асом. Конечно, картину портили сержантские треугольники, а не лейтенантские кубики в петлицах. Но как раз этот недостаток Шурка и намеревался быстренько исправить в действующей армии.

Наконец, напоследок был обед — по полной фронтовой норме, как говорили. А после него все получили фотографии. Шурка получил две карточки. Ту, где они сняты все вместе с ребятами, отослал домой. А другую, где он в лётном шлеме и комбинезоне решительно смотрел в небо, и которую считал лучшей, намеревался пока сохранить, подарить первой девчонке, с которой познакомится в Москве.

И главное: по какой-то причине — возможно, за успехи в лётной подготовке — его с несколькими курсантами командировали в Москву. Где то ли формируется какая-то особая часть, то ли дадут какое-то отдельное назначение. И Шурке уже обещали увольнение на сутки!

Шурка давно-давно не был дома. Призвали его ещё до войны, в сороковом году, почти сразу после школы. И он оказался единственным из всех пацанов с Толмачёвки и окрестностей, кто попал в лётное училище.

Теперь уж все, наверное, воюют. Мать писала, что забрали весь двадцать четвёртый год с Толмачёвских переулков, с Пыжевского, Старомонетного, с Полянки и Кадашевки. А Сенька Клецков погиб под Киевом в прошлом году, Оба брата Моховых, старые враги мальчишеских лет из дома девять, пропали без вести в марте. Мать прямо не писала, но явно радовалась, что пока хоть он, Шурка, не на фронте.

Ну что ж, теперь его черёд. Сердце со сладким страхом сжималось в ожидании новой жизни, боёв, испытаний. И, конечно же, побед над фашистскими асами! Здорово было бы даже заработать какой-нибудь орден, хотя бы медаль! Вот появился бы он в родном переулке после победы! В красивой лётной форме, с орденом, с нашивками за ранения!

Он не поехал бы домой на трамвае. А так бы и отправился с вокзала пешком по Москве. Прошёл бы по Горького, вышел на Красную площадь и если бы вдруг повезло, увидел, как проезжает в Кремль Сталин. Серёжка же Плотников видел, pacсказывал…

А потом бы медленно прогулялся по Васильевскому спуску до моста, постоял немного там, посмотрел на Москва-реку и Кремль. И девушки проходящие оглядывались бы на него, желая познакомиться…

Потом перешёл бы через Канаву и двинулся бы по набережной к Якиманке. Затем налево, в Старомонетный, чтобы увидеть свою школу. Там, конечно, все упали бы: как же, Шурка Цыганов вернулся домой героическим лётчиком, фронтовиком, с орденами на широкой груди, в шикарной лётной форме и с мужественным шрамиком на левой брови!

Место для шрамика он уже присмотрел…

А потом… Он медленно пройдёт мимо «Карлуши», где опять будут крутить кино… мимо садика, где бабка Настя всегда кормит голубей… подойдёт к двухэтажному старому дому, остановится на минуту возле тяжёлой двери с прорезью для почты… Медленно вставит ключ в замок — ключ Шурка специально берёг. Поднимется по тёмной лестнице с покатыми ступеньками. Мимо комнаты Ильи-глобусника, мимо тёмного чулана — на второй этаж… Тихо-тихо постучит в дверь с цифрой «1»…

* * *

— Послушай, зачем ты делаешь вид, что не узнаёшь меня? Это некрасиво… Недостойно тебя.

Шурка оглянулся в недоумении.

Вообще говоря, он никакого вида вовсе не делал. Просто шёл к дому, старательно переходя на строевой шаг перед встречными офицерами и отдавая честь: глупо было бы попасть в комендатуру в такой день. Шёл не так, как планировал. Не от Белорусского и не героем, а от близкого Павелецкого и пока ещё только сержантом с предписанием явиться на следующий день по такому-то адресу. И погружённый в предвкушение дома и процесс раннего обнаружения офицеров, он действительно почти не обращал внимания на гражданских.

От неожиданности Шурка едва не вскинул ладонь к пилотке, но опомнился и лишь недоумённо воззрился на девушку, сказавшую эту фразу. Лицо было знакомым. Но что, откуда?

Та не стала дожидаться, пока его воспоминания обретут плоть. Отвернулась и торопливо пошла, едва не побежала вперёд, к Климентовскому.

Секунду Шурка стоял столбом, глядя ей вслед. Что-то ему показалось…

Догнал девушку уже через десяток шагов, грубовато схватил за руку и повернул к себе. Та устало глянула на него, тяжело подняв веки.

— Аня? — сами проговорили губы. — Аня… Я действительно тебя не узнал. Отвлёкся…

Девушка слабо улыбнулась:

— Уже не важно…

— Подожди, подожди, — торопясь, проговорил Шурка. — Что-то… Я не делал вид… Просто… Вот уж не ожидал кого увидеть! Я знаю, что это ты, но…

Аня молча наблюдала за борьбой на его лице, не делая попыток уйти. Но помочь она тоже, как видно, не собиралась. Шурка еще что-то бормотал, уже не слыша сам себя, и всё напряженнее всматривался в её глаза. Боль её, казалось, стала проникать в его душу. Медленно, мучительно, тяжко начало проступать почти забытое. Нет, не забытое! Убранное. В угол. В кладовку. В «тёмную комнату».

Аня.

Тогда у неё были длинные волосы. Именно их отсутствие ныне сбило его.

В памяти отчего-то они отложились золотистыми. Длинные, очень длинные. Тогда, когда она как-то распустила косу…

Вот только потом эта нелепая ссора в Парке Культуры. Господи, теперь уже и причину не вспомнить! А это уже весна, за ней — выпуск, призыв, училище, новая жизнь, новые дела. И саратовские девчонки…

Всё это промелькнуло у него в голове в одну секунду.

— Аня!

Какой-то мужичок досадливо толкнул Шурку, чтобы не загораживал дороги. Тот глянул на него, не заметив.

— Аня…

Что было потом? Обрывки.

Солнце, как желтый мячик. Небо. Серая вода Москва-реки.

«Поехали в Парк Культуры?»

«Для чего?»

«А знаешь, я потом пытался догнать тебя. Обежал все тропки. Как ты умудрилась так быстро уйти?»

«Мне было плохо».

«А я обиделся. Дурак».

Май, солнце, лужи на асфальте.

«Тогда тоже был май».

«Не вспоминай больше об этом».

Эх, люди, ничего-то вы не знаете! Волнуетесь, спешите куда-то, бежите за трамваями. Хотите, одарю всех своей радостью?

Губы не хотят слушаться, расползаются в глупую улыбку.

«Давай не поедем туда».

«Почему?»

«Не хочу. Там было плохо тогда».

«Мы встанем на том же месте и проклянём его».

«Поздно. Столько времени…»

«Мы можем вернуться. И начать снова».

«Там закрыто. Война».

«Да. Мне завтра на фронт…»

«Уже завтра?»

«Да».

«Идём», — проговорила она.

Зарывшийся в зелени домик. Нависающие над ним купола какой-то церкви…

«Соседей нет. На заводе».

«А ты?»

Глупо спросил.

Она пожала плечами. Он не видел, но почувствовал этот жест.

«До завтра свободна».

Сердце Шурки забилось. Это значит…

Анна затаённо улыбалась, глядя на него.

Шурка взял её за руку. Или она сама протянула — он уже не соображал. Тёплая ладошка легла ему на глаза.

Всё замерло.

«Ань», — глухо позвал он.

«Ты нашёл, наконец, что сказать мне?» — отозвалась она.

Пауза.

«Я помнил. Всё это время. Просто спрятал».

«Ты помнил — что?»

«Ты не вернёшься, сказала ты тогда».

«Но мы с тобою увидимся, сказала я тогда тоже».

«Да. Ты сказала так…»

Она сняла ладонь с его глаз.

«Я побежал тогда за тобой. Я быстро остыл. И побежал искать тебя. Но не нашёл. Хотел подойти на следующий день. Но подумал, что так лучше. У меня уже повестка была…»

Её ладошка погладила его по щеке.

«Закрой глаза».

Слышно было как она встала. Затем послышался шорох платья. Сердце Шурки замерло. Несколько невероятно долгих секунд он выдерживал характер, но потом глаза открылись сами.

Она стояла на фоне окна, отстёгивая чулок от какой-то своей женской штучки. Больше на ней ничего не было. И это было так огромно, немыслимо и прекрасно, что он едва не заплакал.

Она положила руки ему на плечи.

«Мы не могли с тобою не увидеться. Мы с тобою всегда видимся перед…»

Казалось, она оборвала себя.

«Мы скоро увидимся», — сказала она после паузы.

Шурка не успел удивиться. Его губы уже оказались в жарком кольце. И слов больше не было.

Только пузатый купол церкви в окне потихоньку погружался в сиреневую тьму…

* * *

«19 мая на Керченском направлении происходили воздушные бои, в одном из которых участвовал Ваш сын. Было сбито четыре вражеских самолёта и два наших, в том числе самолёт Вашего сына…»

* * *

Это было на пятом курсе.

К тому времени я уже владел различными психотехниками, научилcя внимательно ловить как собственные ощущения, так и незаметные сигналы того, что можно считать контактами с мыслесферой Земли.

Тем не менее, того, о чём рассказывали контактёры, не было. Не выходили со мной на связь пришельцы, не давали информацию со звезды Тэта Лебедя, никто не звал в Шамбалу. Так что вполне законный скепсис старшекурсника — а нам ведь всем на последних курсах вуза кажется, что мир, хоть и велик, но постигаем, и мы есть главное орудие этого постижения — этот скепсис у меня был развит весьма и весьма. Несмотря на то, что не реже раза в месяц по-прежнему удавались путешествия по граням реальностей.

Но когда ты психолог, хоть раз прошедший практику с настоящими шизофрениками, то прекрасно знаешь, сколь часто эти самые пришельцы оказываются всего лишь следствиями органического поражения сознания.

Как впечатляла, например, меня та девушка, с которой я занимался в больнице на улице 8-го марта! У нее были совершенно связные, четкие, абсолютно реальные ощущения от жизни в параллельном мире. Она могла запросто ехать на электричке из своего Серпухова, и внезапно оказаться вместе с электричкой посреди пустыни. Причем даже не земной, а, как она рассказывала, марсианской, с красными песками, необычными переливающимися растениями на горизонте, с тёмно-фиолетовым небом.

И в электричке всё преобразовывалось. Самое удивительное: пассажиры не меняли своих мест, не меняли и занятий. Вот только обликом они становились другими, превращаясь в неких монстров, не похожих ни на что земное. На динозавров? — спрашивал я её. Нет! — уверенно отвечала она. — Динозавров я знаю, видела тоже. Это другие, не наши.

Не наши…

Переходы её из мира в мир совершались с удивительной лёгкостью. Поначалу, когда я ещё не добился её доверия, она пыталась скрывать свои видения, утверждая, что ничего не было или — просто спала. Разговорить больную было очень тяжело — уж слишком жестоко «гоняли» её после таких переходов. Буйной она не была, но когда движения становились неосознанными, когда она словно ловила кого-то перед собой, персонал от греха подальше накачивал её препаратами, тормозящими работу мозга.

Впрочем, девушку — молодая, даже красивая, а уже больная, жалко! — лечили психотропами постоянно, ставя целью уже не вырвать мозг из параллельного «мира» шизофрении, а просто — не дать тому «миру» захватить всё её сознание. Что, в общем, удавалось — ибо сознание её бывало временами едва ли не полностью отключено. Атипичных антипсихотиков тогда ещё практически не было, и беднягу лечили всяческими нейролептиками со всей решимостью старой, но недоброй советской системы.

Мне было жалко эту девушку, тем более, что я вполне разделял если не позицию, то озабоченность Рональда Лэнга в его «Расколотом „Я“» : поведение пациента можно рассмотреть по крайней мере двумя способами. Можно смотреть как на признаки болезни, а можно — как на выражение его экзистенции.

Но я, студент на практике, ничего не мог поделать. Просто старался, чтобы в моё дежурство девушке приходилось полегче. Она это видела. И постепенно, как это пишут в романах, её сердце открывалось передо мной.

Ничего оно, конечно, не открывалось. Но если перед местными ординаторами и врачами она откровенничать боялась, вполне резонно опасаясь, что её рассказы примут за очередную кататоно-галлюцинаторную симптоматику, то мне свои видения описывала.

Да, поначалу это завораживало. Картины были именно связными, по-своему логичными, почти непротиворечивыми. Так что одно время я всерьёз пытался вытащить из-под наслоений фантастических картин зёрна неизвестных реалий. В конце концов, кто-то — кто-то! как мне казалось, — там, на другой стороне границы, которую представляло собой её сознание, интересовался мной. Анализировал мои вопросы, передавал пациентке вопросы ко мне. Причём говорила она, находясь по эту сторону, то есть в здравом — ну, или почти здравом — уме. То есть, похоже было, что она передавала мне эти вопросы от Нечто!

Уже казалось, что пусть я лично не умею, не могу, не допущен вступить в контакт с информационной Вселенной — но я смогу сделать это через мою пациентку.

Только один червячок исподволь точил этот оптимизм.

Картины жизни на «той стороне» были именно лишь почти непротиворечивы. Почти. Почему бы монстрам действительно не кататься на электричке по своим красным пустыням? Да, но!

Да, но вот почему они, скажем, играют при этом в карты совершенно земные? Бубы, трефы, черви… Монстры не могут играть в «дурака», это противоречит всей логике допущения многообразности миров и множественности измерений. Воля ваша, пусть эти миры достижимы — благодаря ли наркосодержащим веществам, псилоцибированным грибам, сосредоточению сознания, шизофреническим видениям или психоэнергетическим техникам. Пусть! Мы не будем спорить, существуют ли эти миры. Мы примем их существование как данность.

Но в них не могут быть наши, здешние, земные игральные карты! Пусть инопланетяне способны ездить на автомобилях, похожих на наши, и у них есть свои гаишники — но у их «гаишников» не могут быть написаны по-русски буквы «ДПС» на спине!

Следовательно — а пациентка настаивала именно на подобных деталях, — видения её не были контактными. Это были картины по-своему замечательные, по-своему связные и логичные — да. Но детали, выбивающиеся из этой логики, говорили всего лишь о внутреннем характере этих видений. Это не было контактом с другим миром или другими мирами. Это действительно была всего лишь работа больного мозга!

Ах, какое это было разочарование! Как не хотелось постепенно поникать и в конце концов сдаваться перед неумолимостью обычного научного и беспристрастного анализа! Собственно, я и не имел права изначально верить во все эти её контакты, пройдя почти пять лет психфака.

Но уж очень хотелось! И тогда я решился на страшное.

* * *

У многих людей хоть раз в жизни бывает случай, когда им кажется, что они проснулись, но сон продолжается. Если понять, что видишь «сон во сне», то можно позволить себе всё что угодно: летать, встречаться с людьми и вымышленными персонажами, приказывать себе стать здоровее, решать задачи, которые не поддавались наяву.

Сон — вообще странное, непостижимое явление сознания. Хотя бы потому, что он действительно иногда становится вещим. Есть документально зафиксированные видения-предсказания.

Например, в 1812 году супруге генерала Александра Тучкова Маргарите приснилось, что над её головой висит рамка, и в ней кровавыми буквами по-французски написано: «Твоя судьба решится в Бородине». «Где находится Бородино? Тебя убьют в Бородине!» — бросилась она к мужу.

А вскоре Тучков уехал на войну, где всё и сбылось. Генерал погиб со знаменем в руках, возглавляя безнадёжную, но необходимую контр-атаку…

На факультете, где я учился, большое внимание уделялось Фрейду. Ну, понятно, классик, блестящий психоаналитик, открывший, по сути, физиологию психологии. Так вот, Фрейд полагал, что мы видим в снах свои подавленные желания. Не имея возможности исполниться наяву, они «сбываются» на уровне подсознания, но зачастую символически.

Только это тоже — упрощение. Как и у Юнга, который считал, что функция снов заключается в попытке восстановить целостное психическое равновесие человека. Да, конечно, значительная часть снов — отсверки неврозов, поселившихся в душе. Но не все. Настолько не все, что необходимо искать какую-то новую, более общую теорию, куда укладывались бы все известные наблюдения.

И я обратил тогда внимание на гипотезу торсионной Вселенной. Даже постарался изучить высшую математику в том объёме, чтобы понимать формулы и логику доказательств.

Основной тезис этой теории сводился к тому, что наличествует объективная реальность, в которой нет… материи!

Для понимания механизма этой связи я специально посетил несколько семинаров в Бауманке.

Оказалось, всё не очень сложно. Электрон в атоме можно представить волчком или мячиком, вертящимся вокруг своей оси. Импульс такого собственного вращения называется спином. Электрон способен, как спутник, переходить с орбиты на орбиту. А разве спин при этом переходе может оставаться постоянным? Нет, он тоже меняется в соответствии с законом сохранения энергии. А коли он меняется — значит, обязан генерировать волны в пространство. Вот эти волны и получаются оторванными от материи — ведь генерирует их даже не электрон, а процесс, связанный с ним. Но поскольку они несут сведения об этом процессе, то, получается, несут они информацию.

А вращается во Вселенной всё. В том числе и наше тело. Которое на микроуровне — набор гироскопчиков, волчков в виде элементарных частиц, набор уложенных в разные структуры вихриков, вращающихся в пустоте атомных комочков. Наше сознание в конечном итоге тоже помещается в системе частиц, из которых состоит мозг. Наше общество, в свою очередь, можно описать как набор крутящихся в поисках лучшей жизни индивидуумов. А под нами вращается планета. Планета крутится вокруг Солнца. А Солнечная система вращается в Галактике, а Галактика — во Вселенной. И ещё и само пространство закручивается…

Так что же получается? Мы с нашими элементарными вихриками в головах — не изолированные системы мыслей и образов, которые однажды помрут и завещают всё, чем жили, червям и жукам. А настоящие приёмники-передатчики информационных взаимодействий Вселенной. И каждый мозг является, таким образом, частью, клеткой, нейроном Мирового Разума. И пусть мы, как человечество, ещё, похоже, не внесли своей абонентской платы, и не подключены по-настоящему к этому необозримому «интернету»… но если кто-то одарён способностью вводить свой мозг в резонанс с Вселенной — то вот тебе и гениальные озарения, и экстрасенсорные способности, и природа многих чудес и сверхъестественных явлений!

Скажем, вся кастанедовщина — если она не густо замешанное шарлатанство — получает внятное объяснение. Раньше это звучало как? Изловил индейца-наркомана, наелся с ним на пару ядовитых грибов, расслабился — и нырнул в астрал! А там — всякие неорганические существа, масса чудных миров, видение своего прошлого и будущего… Теперь же грибы и прочие психоделические снадобья, включая и тормознутых индейцев, становятся всего лишь инструментами для входа в «интернет» Вселенной.

А от этой информационной Вселенной — один шаг до так называемых управляемых сновидений.

Засыпая, мы обычно не можем зафиксировать свое сознание вот в этой самой точке перехода. В этой сумеречной зоне. Не умеем. Но если попробовать — можно увидеть, почувствовать весьма необычные явления. Поначалу — странную вязкую тьму, тяжелую, но в то же время дающую ощущение покоя, комфорта и защищенности. А затем, если ещё задержаться на этой стадии — проще всего называть её «полусном» — то можно путешествовать буквально по граням миров!

Как к этому относиться — дело принципа. Кто-то упрямо отвергает всё, что выходит за грань восприятия пятью традиционными чувствами. Кто-то сводит всё к религиозным озарениям. Кто-то вообще ищет в этих, «полусумеречных» пространствах иные вселенные…

Я — практик. Потому для себя я сформулировал просто: состояние изменённого осознания есть иная форма восприятия окружающего нас мира. Тренировка умения входить в такое состояние — для меня необходимый профессиональный инструмент. Позволяющий выходить на тонкие границы между энергетическими континуумами.

* * *

Войти в состояние управляемого сна удалось, правда, лишь дежурства через три.

Два часа ночи. В ординаторской тихо. Дежурная сестра дремлет этажом ниже…

Я прилёг на кушетку, думая, в общем, просто подремать.

Возможно, впрочем, что это как раз и помогло — внутренний диалог, который больше всего мешает в таких случаях, тоже приготовился прикорнуть. И я… вышел.

Намеченная программа включилась автоматически. Я отыскал палату той своей симпатичной шизофренички и подошёл к ней. Она спала, но видно было, что беспокойно. Это было на руку — что-то она видит, и сейчас я в её видения, наконец, войду сам!

…Не помню, просто не помню перехода. Вроде смутного полёта через облака. Но, возможно, я это себе сам внушил.

А дальше — нагромождения образов. Крутящихся, распадающихся, собирающихся снова, перетекающих один в другой. Как калейдоскоп. Только не из кусочков стекла узоры образующий, а из домов и людей, из камней и столбов, из совершенно непонятных, но кажущихся вещественными объёмов и непонятных деталей непонятных машин.

Голова шла кругом, но меня держала одна цель: я должен был сам увидеть хоть одно из тех связных видений пациентки, пусть с чудовищами-картёжниками, — о которых она так детально рассказывала. И самому понять раз и навсегда: что там от Контакта, а что — от обычного раздвоения сознания.

Не знаю, сколько это длилось, пока я отсеивал ненужное, постепенно приближаясь к базовым центрам этих видений. Ни долго, ни коротко — так казалось.

Но потом, наконец, контакт появился скачком. Всё просветлело, а по центру зрения начало приближаться что-то подвижное, переходящее из формы в форму. На облако похожее. Пока мы сближались, «облако» всё более затвердевало в своих формах… точнее, приобретая форму. И это был действительно монстр!

Нет, она права, пациентка: и на самом деле — не динозавр. Что-то, явно не продиктованное, не рождённое земным разумом. По крайней мере, нормальным разумом, который оперирует информацией, полученной из жизненного опыта человека или из книг и прочих земных информационных источников.

Но ещё ничего не доказывало, что монстр — не порождение земного безумия.

Мне нужен был контакт с ним. Лишь тогда я смогу убедиться сам, чем именно он — и, значит, и прочие явления шизофренического разума являются.

Но монстр никак не хотел вступать в контакт. Казалось, он не желает замечать меня — хотя я откуда-то знал, что он меня видит.

Я был, однако, упрям. Я так и сяк пытался проникнуть в его нутро, в его сознание или то, что оное заменяет у таких существ.

Долго ничего не удавалось… пока, наконец, не вспыхнуло секундное ощущение опасности… — и монстр взглянул на меня…

Да, именно в это мгновение я понял, что смерть имеет много уровней.

Та, что понималась из взгляда этого существа, была окончательной. Я это знал твёрдо.

И… не мог от неё оторваться. Она манила меня и втягивала, всасывала в себя… в черноту этого безмолвного и бесконечного взгляда…

«Наконец-то, — не прозвучало, но как-то появилось в моём сознании. — Наконец-то ты пришёл сам, мой любимый… Наконец-то ты пришёл живым…»

* * *

— Современная квантовая психофизика пришла к выводу, что события, происходящие с человеком, являются следствием его информационно-энергетической активности, то есть электромагнитными излучениями, которые генерируются самим человеком. Однако люди, как правило, не обращают внимания на эти тонкости. Поэтому их излучение носит как созидательный, так и разрушительный характер, вызывая соответствующие явления в жизни.

— А где этот источник? Каков он, что это?

— В каждом человеке есть такой энергетический генератор. В восточной терминологии его называют чакровым механизмом. Можно это называть по-христиански — душой… Словом, это религиозные тонкости, они ни к чему. Это лишь термины для обозначения одного и того же явления. Для нормального человека вполне достаточно понимания того, что у него есть этот самый генератор, и он создаёт потоки этих тонких энергий. То есть электромагнитные вибрации на частотах, которые не воспринимают пока современные приборы.

Но бывают отдельные люди, которые либо с помощью этих сил, которые вкладывают в человека способности для восприятия, либо ещё по каким-то причинам получают возможность контакта. Либо — тоже мыслимо — при определённых условиях на энергии информации возникает что-то вроде понижающего трансформатора. И тогда она воспринимается.

Опять же, это тоже легко увидеть на примерах, которые уже даёт современная цивилизация. Деревяшка, скажем, считать не умеет. Но поскольку два плюс два будет четыре и для человека, и для Бога, то были изобретены счеты. Они — сильнее Бога, потому что материя и стоит, в частности, на механизме, где два плюс два — всегда четыре.

И песок считать не умеет. Но обнаружилось, что при определенной системе подачи электрического сигнала на кристаллическую решетку кремния она этот сигнал видоизменяет. Что позволило изобрести, в конечном итоге, компьютер.

Возможно, и человек — такое же чьё-то изобретение.

— Что-то я запутался. Мы начали с того, что над человеком и вне человека существует некий информационный континуум, который от людей же запитывается информацией, но и сам в состоянии порождать нетривиальные сущности. Теперь же получается, что эти сущности порождаются самими людьми, обладающими способностью контактировать с этим континуумом? И с другой стороны, эти сущности спускаются к людям, контролируют их, даже творят? Не кусает ли змея сама себя за хвост?

— Здесь надо подойти к такому понятию как «эгрегор». Определённая общая мысль некоей массы людей приобретает повышенный энергоинформационный потенциал и там, наверху. Получается некая их общая локальная мыслесфера, в которой собраны и сочетаются записи похожих энергетических вибраций. По соответствию она может резонансно возбуждаться. И вот эту возбуждённую коллективную мыслесущность можно назвать эгрегором. Есть эгрегоры планеты, государства, партии, семьи, работы, любителей кофе… И в отличие от обычных инфоволновых структур как остатков и отражений мыслей и дел, эти энергоинформационные «колхозы» приобретают определённую структурность, иерархичность, волю и притягательность. И энергоинформационный контакт между людьми и их же мыслесферой перестаёт быть разрозненным и потому не ощутимым, а становится канализованным. А значит, ощутимым и здесь, внизу. Так подчас словно из ничего возникают массовые движения, идеологии, даже психозы. Змея не кусает сама себя за хвост. Она вообще не змея. Она — резонанс. Появляющийся и исчезающий по каким-то ещё неведомым нам законам.

— Эгрегоры — разумны?

— Скажем так: они живые. Несмотря на свою информационную, то есть нематериальную, природу. Собранная из миллионов информационных вих-риков сущность, эгрегор становится подобен многоклеточному существу. Это сложнейшая энергоинформационная структура, задача которой равна задаче любого живого существа — выживание и размножение. Эгрегор набирается энергии не только у своих биологических ипостасей внизу, но и отбирая её у других — и прежде всего у других эгрегоров. Потому так изменчиво информационное, идейное, интеллектуальное поле человечества.

Эгрегор воюет с другими такими же сущностями, потому что по закону природы вынужден распространяться, а значит — всё большее количество людей заинтересовать, увлечь и покорить своей информацией, присоединив, таким образом, к себе. Отсюда — религии и конкуренция между ними. Эгрегоры заинтересованы в любви людей к себе. Ведь такая энергетическая посылка, как молитва, подпитывает их. А в ответ на наиболее мощные «посылки» нередко устанавливается обратная связь. Вот они, эти озарения, видения, эти общения с духами и богами.

Но можно сказать и большее. Иные «посылки» бывают такими мощными, что, появившись в континууме, сами вдруг становятся эгрегорами. Например, когда этот энергоинформационный сгусток, что отправился отсюда, сравним, а то и сильнее энергетики того эгрегора, которому послан. И тогда мы встречаемся с феноменом не коллективной, а индивидуальной энергоинформационной сущности. По сути, в пространстве появляется уже не «сборка» из мыслей, идей и желаний многих людей, а сам индивид. Человек. Разве что не в телесном обличье…

— И при каких условиях это происходит?

— Трудно сказать с определённостью. Какой-то процесс, при котором после смерти физического тела информационный континуум человека не распадается на элементы, а продолжает держаться единым целым. Возможно, какие-то обязательства в мире живых заставляют подчас «информационные тела» умерших не распадаться на элементы, а сохраняться в том же информационном качестве, в каком они сложились на земле. Или в результате каких-то событий и переживаний даже настолько усиливать свою энергетику, что это превращает их в нового эгрегора. Какая-то необычная смерть, возможно, принесение в жертву, к примеру, в прежние времена…

— Но кого же они подпитывают и кем подпитываются? Это же уже не массовые мыслеформы, а индивидуальные. С кем они могут тот самый резонанс образовать?

— Я уже говорил: эгрегоры заинтересованы в любви людей…

* * *

«4 апреля скончался студент 5 курса Андрей Кириллов.

Причина смерти — внезапная остановка сердца.

Панихида состоится в понедельник, 6 апреля, в 15:15…»

~ ~ ~ ~ ~

Оглавление

Дороги, которые мы выбираем

  Иван Мроев. Ночной автостоп

  Р. Эйнбоу. Позвони

  Яна Люрина. Там, где наша не пропадала

  Лауталь. Розовый ключ

  Вальдемар Эбель. Урок

  Р. Эйнбоу. Тернии

  Константин Qwer. Буря мглою небо кроет

  Анна Петрова. Белая полоса

Перекрёстки времён

  Виталий Гребеник (Кинеберг). Последнее лето детства

  Александр Пересвет. Беглец из Лыкошино

  Скрофа. Проверка

  Лидия Рыбакова. Неолитическая Венера

  Гелла. Великий предок

  Мегалодонт. Хитрецы

  Александр Ладейщиков. Очень удачная вылазка

  Скрофа. О, щит!

  Elrik. Рагнарёк

Следующая остановка — будущее

  Андрей Лоренц (Яромир). Невозвращение

  Скрофа. Президентская программа

  Лауталь. Страсти по наследнице

  Скрофа. Алхимик

  Mar. О вечном

  Mar. А может, они передумают?

  Mar. Alma mater

  Скрофа. Высочайше утверждённая методика

  Рю. Танатос Четырнадцатый

Поворот в неведомое

  Mar. Точка контакта

  Виталий Гребеник (Кинеберг). Звёздный десант

  Лидия Рыбакова. Скучища

  Дмитрий Литвинцев. Сантехник

  Гелла. Привидение

  Лидия Рыбакова. Перо (сказка)

  Никер. Мечты сбываются

  Дмитрий Литвинцев. Чужие окна

  Морриган. Одно святочное гадание

  Mar. Орудие производства

  Лауталь. Серёга

  Дмитрий Литвинцев. Соседка

  Виталий Гребеник (Кинеберг). Наживка

  Татьяна Карпачёва. Амальгама (виртуальный абсурд)

  Mar. Троян

  Иван Мроев. Домой…

  Лидия Рыбакова. Луканькин хвост

  Кирилл Кононов. Старый Новый Год. Древние

  Александр Пересвет. Сон длиною навсегда

Реклама на сайте