«Солнце за нас!»

Щербаков Алексей Юрьевич Солнце за нас!

Часть 1. Если ты вышел, оттуда, где тихо жил

Неистовый Федот закинул на плечо автомат.

— Федя, ты же говорил, что на войне будешь только с диктофоном!

— Черт, чуть не забыл!

Редактор "Амбразуры" сунул в кобуру диктофон и стал распихивать по карманам "лимонки".

Елена Прудникова

Распалась связь времен[1]

— Мсье! Вы очунулись?

Максим продрал глаза и понял, что он лежит на какой-то койке, а над ним стоит женщина в белом, явно медицинского, но очень странного вида. О её принадлежности к медикам свидетельствовал красный крест на головном уборе, названия которому Максим и подобрать-то не мог., Что-то похожее он видел в кино... Максим повернул голову и увидел большое помещение с высокими сводчатыми потолками. В поле его зрения попали несколько кроватей, на одной из них сидел бородатый мужик в каком-то затрапезном халате.

То, что он оказался в больнице, Максим сообразил сразу. Но больница была какая-то не такая... Тут только он въехал, что медсестра обращалась к нему по-французски. И он её понимал! Как понимал и разные фразы, доносившиеся с разных сторон. Что за фигня?

Французского языка Максим не знал. Он свободно говорил по-немецки, кое-как знал английский, но вот языком жителей прекрасной Франции он не владел. Совсем. Тем более, что в этой самой Франции он никогда не был.

Но вот с чем у Максима хорошо — так это с умением быстро соображать. Он оценивал ситуацию, как он сам говорил, "ж...па подсказывала". Вот и тут данная точка дала правильный ответ: он застонал и закрыл глаза. В общем, продемонстрировал, что со страдальцем разговаривать нет смысла.

Медсестра, или кто она такая, поняла — и удалилась.

Убедившись в этом, Максим приподнялся и оглядел окрестности. Это была явно больничная палата, причем, мягко говоря, не слишком комфортабельная. Потолок и крашеные в тускло-зеленый цвет стены нуждались в серьезном ремонте. С потолка свисали лампочки без абажуров. Обстановка в палате была минимальной. В большом помещении имелось, как минимум, десять железных коек, кто-то на них сидел, кто-то лежал. Все были в халатах затрапезного вида. И с разных сторон доносилась французская речь! Максим откинулся на тощую подушку. Что произошло-то?

Раньше всё шло, как обычно. Максим Кондратьев являлся студентом четвертого курса факультета социологии Санкт-петербургского университета. Одновременно он сумел пристроиться к одной конторе, которая имела гранты от бундесов за проведение в России социологических исследований. Именно поэтому он хорошо знал немецкий. В общем, жил не так, чтобы очень кучеряво, но и жаловаться грех. Многие его однокурсники жили куда хуже.

И вот тут его подружка и однокурсница... Оля Абовская была вообще-то хорошей девушкой, именно она и пропихнула его в социологическую тусовку, имевшую выход на забугорные деньги. В такие места, как известно, кого попало не пускают. А олины мама с папой, коренные питерцы, знали в этом городе чуть ли не всех. А Питер, если кто не знает — это город, где всё делается по знакомству. У Максима, который "сам был не местный", таких связей не было.

Но девушка имела в мозгах своих тараканов. Она увлекалась всякой-разной чертовщиной. В смысле — эзотерикой. Вот она и подбила поехать в Воттоваару. С этим её приятели-единомышленники связывали какие-то большие надежды на получение высшего откровения.

Максим долго упирался. На кой хрен тащиться в Карелию в апреле? Но... Оля сумела разными способами его убедить. Тем более, что их согласились доставить в лагерь мистиков дружки Оли, супружеская пара. Мужик даром что являлся любителем странного, но в этой жизни неплохо ориентировался — являлся каким-то бизнесменом, а главное — у него был лендкрузер. Так что была надежда доехать и не потонуть в грязи. Впрочем, как оказалось, мужик-то был вполне нормальным, его тоже жена уломала.

Но главным аргументом вышло вот что. Максим недавно купил себе новую цифровую зеркалку, о которой долго мечтал. А потому испытывал зуд в руках, обычный для любого фотолюбителя, в руки которого попала новая техника . Хотелось что-нибудь поснимать. Максим увлекался фотографией с детства. Ну, а Карелия для фотосъемок — это не самый плохой вариант.

Доехал более-менее нормально. Правда, дорога за деревней Гимолы оказалась труднопроходимой даже для джипа. Но хозяин авто имел опыт поездок по российской глубинке. У него в багажнике имелись топор и лопата. Так что с помощью этих инструментов и какой-то матери к вечеру добрались до лагеря желающих странного.

Место оказалось достаточно людное. Кроме лагеря, в котором они устроились, рядом имелось ещё несколько. Ну, что дальше? Поставили ольгину палатку, внесли свои продукты в "общак" — а тут подоспело время коллективного ужина.

Причем, принимая пищу, все пили только чай или растворимый кофе. Пьянок на фоне карельских скал программа явно не предусматривала. Ребята были как ребята. Правда, кое у кого в глазах стояло эдакое безумие. Но ведь каждый может сходить с ума как хочет, если другим не мешает.

А вот дальше начались интересные дела. Около одиннадцати часов местных деятелей пробило идти на эту самую Воттоваару.

— На фига? — спросил Максим свою подругу.

— Да ты что! Та будет самое главное!

Вообще-то Оля, которая была весьма говорливой, про цели их поездки молчала, как партизан.

Блин, шабаш у них там, что ли? Но тоже интересно. К тому же, ночи в Северной Карелии в середине июня белые, побелее, чем в Питере. Так что Максим отправился со всеми, прихватив свою камеру. Освещения было маловато, но снимать, в общем, можно.

Воттоваара и в самом деле производила впечатление. Это был скалистый кряж, на котором торчали мертвые деревья. Причем, выглядели они очень экзотично — сухие ветви были причудливым образом перекручены. Между деревьями наблюдались неслабые валуны. Причем, некоторые явно были уложены в некие узоры человеческой рукой. Кому и зачем это было нужно? Максим перед поездкой посмотрел кое-что в Инете про эти места. Тут от века была дикая глухомань. Все окрестные населенные пункты, как и железная дорога, возникли лишь в тридцатые — когда большевики силами зэков стали тут добывать лес. Всякие мистические гонки Максим читать не стал, дабы не засорять мозги. Он считал себя атеистом.

Наконец, группа искателей странного и примкнувший к ним Максим вышли на плоскую поляну, в центре которой находились причудливо выложенные камни. Народу тут собралось много — сотни две точно. Но не имелось никаких атрибутов, известных Максиму по американским фильмам. Ни тебе балахонов, ни факелов, ни пентаграммы в центре. Собравшиеся были в обычной одежде, в которой обычно выезжают на природу. Зато наблюдались предметы вполне понятные. По краям поляны стояли софиты.

Максим хотел запечатлеть всю эту красоту — но оказалось, что камера не работает. Он ругнул себя за жадность — аппаратуру-то он приобрел в "Юлмарте[2]". Там дешевле, но ребята говорили, что иногда купленное в этой сети ведет себя странно.

Но достав смартфон, он убедился — тот тоже не пашет.

— Слушай, Оля, у тебя телефон работает?

Та достала мобилу.

— Нет... Но тут так бывает. Тише...

В самом деле, народ молчал. Обычного гула толпы не было слышно.

И тут вдруг тишину разорвал звук запущенного дизельного движка. Оба на! И ведь как его сюда доперли-то? Вспыхнули софиты, образовав светлый круг. В него вошел крепкий коротко стриженный парень в ярко-красной куртке — из тех, которые носят туристы и альпинисты.

— Друзья! Мы собрались для того, чтобы попытаться шагнуть в царство свободы и разбить эту безумную связь времен...

Дальше парень понес какую-то ахинею, в которой Максим ничего не понял. И наконец выдал.

— Друзья! Давайте перед великим событием сосредоточимся на двадцать минут...

И тут вдруг в кармане Максима пискнуло. Так, кажется, смартфон заработал. Он включил камеру — и убедился: она пашет.

Сосредотачиваться он не очень хотел. У него появилась иная мысль. Пару месяцев назад на какой-то пьянке с коллегами Максим познакомился с журналистом Сергеем. Поскольку социологическая тусовка была, в основном, женской, обсуждавшей какие-то свои темы, то они с журналистом разговорились под коньячок. Мужик оказался интересным — много чего знал и повидал. Да и с деловой точки зрения был полезен — поскольку имел отношение к организации избирательных кампаний. А в них и социологу работа найдется. В общем, обменялись телефонами. И вот у Макса мелькнула мысль — а почему бы и не написать статейку о том, что тут происходит? Сергей протолкнет в какую-нибудь желтую газету. Денежки — они лишними не бывают. Родители Максима жили в Вологде и не особо процветали. Так что рассчитывать приходилось только на себя.

Но писанию статей для газет Максим был не обучен. Зато он умел снимать. Вот на это и надо делать упор. Оглядевшись, он увидел небольшое возвышение, с которого это сборище должно отлично просматриваться. Потихоньку парень двинулся в ту сторону. Никто из собравшихся на это внимание не обратил — все ушли очень глубоко в себя.

На пригорке нашелся подарок — плоский валун, на который можно поставить камеру, чтобы снимать с большой выдержкой. Штатива-то Максим в поездку не захватил. Устанавливая аппарат, парень обратил внимание — камень какой-то уж очень плоский. К нему явно тоже кто-то когда-то руки приложил...

С пригорка было видно, что кроме движка, на краю поляны имеются ещё какие-то агрегаты, возле который копошились трое парней. Был заметен и светившийся в белой ночи экран ноутбука. И что это за технизированная секта? Впрочем, в это безумное время всё возможно. Главное — больше шансов, что напечатают.

Максим успел сделать пару снимков, когда парень в центре нарушил молчание.

— И вот теперь свершится!

Люди возле аппаратуры зашевелились. Пару минут ничего не происходило. А потом... Пейзаж подернулся серым туманом, толпящиеся люди стали в нём вроде как растворятся. А камень вдруг засветился фиолетовым цветом... И всё.

— Мсье! Вы очнулись?

Максим продрал глаза и понял, что он лежит на какой-то койке...

Кто, где когда?

Итак, он куда-то попал. Скорее всего, во Францию. И явно не в своё время. Конечно, во Франции не все живут в шоколаде, но обстановка была уж слишком убогой. Как это называется-то? Попаданец, что ли? Максим имел представление о литературе, описывающей такие случаи, но её не любил. Всё-таки он был социологом — и с его точки зрения сюжеты являлись собачьим бредом. К тому же, герои этих произведений обязательно начинали строить Великую империю. Это ему не нравилось. Да, интересно делать такое, когда сидишь за монитором и играешь, допустим, в "Цивилизацию" — нажатием мышки посылаешь юнитов всех завоевывать. А вот самому стать таким юнитом, которого кто-то куда-то посылает? Максим себя называл честным эгоистом. Он никогда не "кидал" друзей и не делал других подлостей. Но полагал — каждый преследует прежде всего личные интересы. Если наши интересы совпадают — прекрасно. Если нет — извините... Вон та же Ольга. В группе поговаривали, что он спит с ней потому из-за выгоды. Хотя она девица она красивая. Ну, да, ему это выгодно. А ей нравится. Так какие проблемы?

А интересы у Максима были простые — жить себе нормально. В олигархи он не стремился, но и нищим быть не хотел. А что мир вокруг, мягко говоря, дерьмоватый — так что делать? Многие его пытались менять. Ни хрена хорошего не вышло.

Но вот теперь он угодил в... Всё-таки, где он и когда? И тут вдруг ответ пришел. Всплыл откуда-то из памяти. Сегодня было 12 сентября 1922 года. И находился он в славном городе Париже. А что самое веселое — зовут его не Максим Кондратьев, а Петр Александрович Холмогоров.

Так, про подобные штуки Максим слыхал. Сам не читал, но ребята из группы обсуждали. Кстати, последними словами критикуя автора. Типа ни фига он бы не смог закосить под местного. А вот Максиму придется.

Итак, значит, теперь он не попаданец, а вселенец. Довольно быстро освоился с чужой памятью. Чем-то это напоминало работу с компом. То есть, нужная инофа всплывала по мере надобности. Правда, не только инфа, но и эмоции. Может, если потренироваться — получится при необходимости "выпускать" ту личность с случае необходимости?

Но пока он валяется в больнице, есть время разобраться. Итак, Петру сейчас восемнадцать лет. Он русский, из эмигрантов. Дворянин. Папа, Александр Николаевич, был коллежским советником. Для Максима это ровным счетом ничего не говорило, но вот Петр явно был воспитан в чинопочитании. Оказалось — это чин VI класса, равный полковнику. Ого, круто. Мама, как принято, не работала. Братьев и сестер не имелось.

Трудился папаша в Министерстве просвещения. А Петр учился не где-нибудь, а в дворянской гимназии на Кабинетской улице. Максим много шатался по Питеру с фотоаппаратом, так что хорошо знал город, получше, чем многие местные. Так что, порывшись в памяти Петра, он понял — учебное заведение находилась на углу Социалистической и Правды. Жили они недалеко — на Загородном проспекте.

Папаша был либералом, память хозяина тела подсказывала, что Александр Николаевич после чтения газет постоянно ругал царя, царицу и правительство. Зато хвалил Гучкова и Родзянко. Максим не слишком хорошо знал историю, для него эти имена ничего не значили. Для Пети, впрочем, тоже.

Так что Февральскую революцию папаша принял, в общем и целом, положительно. А вот мир с немцами ему почему-то не нравился.

Оба на! Какой мир? Максим всё-таки учился в питерском Универе. Так что если подробностей истории он и не знал, то основную канву событий помнил. Брестский мир был заключен в 1918 году, а тут война для России прекратилась в августе семнадцатого! Да, а где Керенский?

Получается — Максим вдобавок ко всему угодил не прошлое, а в какой-то параллельный мир. Час от часу не легче. Но что дальше-то?

А вот большевики-то пришли. Вот сволочи. Всюду пролезли. Большевиков Максим не любил, их идеи по строительству светлого будущего были ему глубоко чужды. Впрочем, особой враждебности к ним тоже не испытывал. Были и были. Но, пожалуй, и к лучшему, что он сейчас в Париже, а не в Петрограде.

После переворота жизнь пошла невеселая. С работы папу турнули, он правда устроился в какой-то "Пролеткульт". Петя не знал, что это такое — но помнил: возвращаясь со службы, папа кипел как чайник проклиная "хамскую власть". В начале восемнадцатого мама умерла от "испанки".

Кроме этого печального события, имелись и другие. В восемнадцатом учеников гимназии разогнали по другим школам. Понятно — "дворянское гнездо" большевикам было совсем ни к чему. Петра и ещё нескольких ребят с какого-то перепуга пихнули в бывшее реальное училище[3].

Гимназисты и реалисты друг друга сильно не любили. Первые, особенно ученики дворянских гимназий, считали реалистов "черной костью". Вторые называли дворянчиков "барами"[4].

Травить их, правда, не стали. Когда новенькие появились в классе, местный лидер презрительно сказал:

— Не трогайте их. Пусть они сами поймут, кто они такие.

Петя это понял очень быстро — на первом же уроке математики. В памяти всплыло ощущение полного бессилия. Уровень преподавания математики у реалистов был неизмеримо выше! Физики тоже. Позже, разобравшись в памяти Петра, Максим понял, что успехи в учебе значили в то время очень много для статуса человека в классе. Причем, реалисты уважали именно успехи в точных науках. Конечно, имелись двоечники-второгодники, которые самоутверждались иным образом. Но быть уважаемым "хулиганом Вовочкой" — для этого нужно иметь особую психологию и хорошие кулаки.

Петр оказался чмошником. У него имелось два пути — либо налечь на учебу, либо пытаться пробиться в авторитетные хулиганы. А он просто на всё забил, оставшись изгоем.

А в девятнадцатом Великая война закончилась — и появилась возможность уехать. Максим почувствовал: что-то тут неправильно. А! Гражданская война! Имя Деникина Петр просто не знал. Про Колчака слышал, что красные его с песнями гоняли по Сибири. А ведь в его мире Деникин чуть Москву не взял. Конечно, может, интернетные любители белогвардейцев и преувеличивали их крутизну. Могли привирать и большевистские газеты этого мира, преуменьшая неудачи. Но Максим помнил: в его истории белые уж точно дошли до середины России. Как социолог, написавший к тому же курсовую на тему распространения слухов, он понимал — замолчать такое просто невозможно. А, у красных, вроде, проводилась кампания: "Все на борьбу с Деникиным!". И в школе ведь наверняка вели какую-нибудь пропаганда. Про идеократическое общество Максим учил и сдавал...

Получается — большевики в этом мире легко всех раскатали? Да, они ехали в эмиграцию через Финляндскую социалистическую республику! Кажется, с независимостью у финнов вышел облом.

А дальше что? В Париже папа устроился в какое-то эмигрантское издательство. Поучал он там гроши. А Петр... Он проявил себя во всей красе. Учился в каком-то эмигрантском учебном заведении под громким названием "университет". Причем обратившись к этой теме, Максим ощутил в памяти Петра одну только скуку. То есть, парень просто делал вид, что учится, потому что иначе бы пришлось идти работать. А делать он ничего не умел. Так что пришлось бы стать местным "таджиком" — подметать улицы или пахать на стройке. Кстати, относились французы к русским эмигрантам примерно так же, как у Питере — к таджикам. Даже "скинихеды" имелись. Только тут это была "золотая молодежь" с националистическими прибабахами. Русских они считали предателями, из-за которых, дескать, не победили в войне. Хотя сами, суки, на фронте не были. Петру пару раз били морду — говорил-то он с сильным акцентом.

Но тут в башке вдруг как выстрел прозвучал. Вать машу! Война! Максим как-то не обратил внимания на это. Ну, закончилась она позже, что дальше-то? А до тридцать девятого ещё дожить надо. А тут все остались при своих. И состояние было — "ни мира, ни войны". А ведь это значило, что война может возобновиться! Совсем гнило. Максим и в российской армии служить не хотел. А уж во французской, да ещё на большой войне, где шансов сложить голову будет гораздо больше, чем хочется. Валить надо! А куда? В Америку? Ага, а там через шесть лет будет Великая депрессия. Кто первым окажется в анусе? Эмигранты. Так что думать надо. Хотя есть проблемы и более насущные.

Для начала стоит закончить вечер воспоминаний. Как он попал в больницу? А вот просто. Шел по улице — и вдруг в глазах темно. А дальше — понятно. Подобрали, да отправили в какую-нибудь больницу для бедных. Точно! Красный крест на головном уборе медсестры. Максим как-то заинтересовался, почему на аптеках крест зеленого цвета. И выяснил — красный крест означает БЕСПЛАТНУЮ медицинскую помощь. А в это время никаких социалок ещё нет.

А что дальше? Хоть это и цинично звучит, но хорошо, что петиной мамы уже нет. Мать не обманешь. Отец... От Петра повеяло какой-то смесью раздражения и неприязни. Но разбираться Максим не стал. Сам-то этот тип хорош... Поглядим на местности. Подруга? Подруги нет. Как и особенных друзей. Приятелей много, но им-то, по большому счету, наплевать.

А вот что делать? Коптить небо Максим не хотел. К тому же он привык к финансовой самостоятельности. Только вот ни черта он не умеет. Его профессия отметалась сразу. Сейчас социологией никто не занимается. И правильно. Максим прекрасно знал её цену. К примеру, его конторе заказы поступали на темы, явно сляпанные по западным лекалам, без всякого учета российской специфики. Выполняли работники своеобразно — проводя исследования, в основном, среди знакомых, а то и вовсе высасывая их из пальца.

Так что на подначки друзей: "а как успехи в торговле Родиной?", он отвечал:

— Если западники хотят что-то узнать о нас таким образом — флаг им в руки и барабан на шею. Разве что попробовать стать фотографом? Местная техника, конечно, аховая, но нужда научит. Может, "лейку" изобрести? Да нет, вроде, принцип уже известен, а значит — запатентован. Просто узкопленочный аппарат очень долго до ума доводили, чуть ли не десять лет. Да и то не довели. Нормальным фотиком стала только "Лейка-2". Хотя с этим стоит разобраться. А аппарат в любом случае надо приобрести. Без него Максим просто не представлял жизни.

А может, фантастические романы начать писать? Тогда нужно основательно засесть за французский. Не для русских же эмигрантов сочинять. В русских издательствах наверняка не протолкаться от писателей.

Размышления Максима прервал доктор — довольно молодой мужик в круглых очках в железной оправе, которые пока ещё не назывались "ленноновскими".

— Ну, как мы себя чувствуем?

— Вроде бы, нормально.

Доктор быстро осмотрел Максима.

— Да, на первый взгляд всё нормально. У вас раньше такое случалось.

— А что со мной было?

— По словам тех, кто вызвал карету "скорой помощи"[5], вы шли по улице и вдруг потеряли сознание. В таком виде вас и доставили. Утро было утром.

— А сейчас?

— Пять часов пополудни. Разное может случиться. Вот что, попробуйте встать.

Максим попробовал. Только теперь он обнаружил, что одет в белье, которое видел только в кино.

— Голова не кружится.

— Нет, всё отлично.

— Странно. Но, вообще-то, человек — механизм недостаточно изученный. Вам бы стоило полежать пару дней.

— А можно я пойду домой?

— Дело ваше.

Доктор явно был даже рад. Оно понятно. Наверняка в этой больнице дефицит свободных коек.

— Но всё-таки лучше, чтобы за вами кто-нибудь приехал.

— У нас нет телефона.

— Хорошо. Сейчас вам принесут вашу одежду. Ценные вещи получите у старшей сестры.

О! Если есть ценные вещи, то это уже не так плохо.

Вскоре принесли шмотки. Ими оказалась рубашка, которая расстегивалась только до середины, видавший довольно потрепанный светло-коричневый костюмЮ такая же шляпа и порядком стоптанные туфли. Да уж, явно не мальчик-мажор.

Ценные вещи оказались двенадцатью франками и двадцатью сантимами. Интересно, а откуда у него не такие деньги? Но этого Максим уточнять не стал.

Возле места старшей сестры висело зеркало, примерно поясное. Максим глянул в него. А парень-то симпатичный. "Высокодуховный", как называл такой тип мужчин Максим. А вот с физической подготовкой у Петра явно было не в порядке. Максим-то занимался кикбоксингом. Особых успехов не достиг, но докапываться на улице к нему не стоило.

И ведь это не есть хорошо. Потому что у данного тела нет ни силы, ни, что главное — отработанной моторики. А мозги-то помнят... Вот решишь дать кому-нибудь в рыло — и выйдет сплошной позор. Но кикбоксинг — это ведь "французский бокс". Он сейчас очень даже распространен. То есть тренера найти не проблема. А кость-то у Петра широкая, мышцы можно быстро нарастить.

Другое дело — деньги нужны. Тут тебе не Санкт-Петербургский государственный университет, бесплатных секций нету.

Эмиграция как она есть

До дома Максим добрался быстро, на метро. Он вместе с отцом жил на улице Бурсье. Центр. Но только в центре, кроме роскошных квартир есть ещё и мансарды. В которых зимой, кстати, очень холодно. В одной из таких мансард, в двухкомнатной квартире и жили Холмогоровы.

Открыв дверь, Максим услышал голоса из кухни. Он прошел туда. Отца он узнал — это был полнеющий мужчина лет под пятьдесят, сохранивший барские замашки. Хотя в убогой кухне это смотрелось комично. Двое других были отцовскими приятелями, тоже эмигрантами. Один Владимир Анатольевич, ровесник отца, другой Михаил Константинович, помоложе.

На столе стояла большая бутылка вина, литра в два. Пили недавно, уровень жидкости был ещё высок.

— Здравствуйте господа.

— И тебе привет. Выпьешь с нами? — спросил Владимир Анатольевич.

Максим не слишком любил алкоголь, но сегодня захотелось выпить стаканчик-другой. А заодно послушать разговоры. Он взял из буфета стакан.

Все посмотрели на него с некоторым удивлением. Позже Максим узнал, что Петя никогда не принимал участие в подобных посиделках. Но вино без вопросов налили.

— Вот представляете — французские большевики открыто собирают деньги на помощь голодающим в Совдепии! И власти это терпят!

— Безобразие. — Согласился Михаил Константинович.

— Так голодающие причем? — Не понял Максим. Разве все мужики большевики?

— Да все они там хороши. Озверевшее хамье! — Буркнул отец.

А ведь никакого имения у них не было! Ничего они у него не сожгли. С чего это папаша так мужичков ненавидит?

Тут встрял Владимир Анатольевич:

— Понимаете, Петя, большевизм — это своего рода духовная "испанка". Она заражает всех. Если народ не поднялся, значит — они тоже уже заражены. Мало того. Сейчас эта зараза распространяется по Европе. Уже многие больны. А что такое большевизм? Это разнузданная азиатчина. Он отрицает все европейские культурные ценности. И прежде всего ему ненавистны представители интеллигенции, то есть единственной в России мыслящей прослойки. На Европу надвигается новый Чингис-хан...

Мужик задвинул длинную речь, Максим скоро потерял нить. Он успел маленькими глотками выпить свой стакан и налить ещё — а Владимир Анатольевич всё говорил и говорил. Несколько раз он повторял тему о необходимости пойти на большевиков крестовым походом. Так, что-то подобное говорил товарищ по фамилии Гитлер...

Наконец он иссяк, но эстафетную палочку взял Михаил Константинович. Он тоже стал что-то длинно и путано излагать. Суть была примерно та же. Французским властям надо, не теряя времени, пересажать местных коммунистов. Потом договориться с Германией на любых условиях — и двинуть войной на "Совдепию". Интересно, что никто из троицы в войне не участвовал. Возможно, поэтому все трое были очень воинственно настроены.

Так дело и шло.

Максим, когда читал Чехова и Куприна, всегда поражался, что герои произведений закатывали речи на две-три страницы. Он-то думал, что это условность, литературный прием. Вон в фильме "Гусарская баллада" все герои вообще стихами говорят. И никто не думает, что тогдашние гусары на войне так изъяснялись. И только теперь он понял, что Чехов и Куприн не зря называются писателями-реалистами. Они описывали то, что видели. Причем Максим, когда говорил, то всегда наблюдал за реакцией собеседника. Если видел, что его не слушают, тут же сворачивал базар. А эти... Им было без разницы. Вещали как глухари на току.

Максим подумал: "Кажется, я начинаю понимать, почему большевики взяли власть. Если все остальные так мели языком, то им и особо напрягаться не пришлось."

Сидели долго. Два раза Максим бегал за догонкой. Пил он мало. А папаша с дружками порядком нахрюкались и обсуждали как надо казнить большевиков и социалистов. Обратившись к памяти Пети, Максим понял причину неприязни того к отцу — папаша с его дружками чуть ли не каждый вечер мусолили одно и то же! Впрочем, откровенная злоба не нравилась и Максиму. Дело тут даже не в ненависти к своей Родине. Максим не являлся особым патриотом. Хотя как-то в Германии и начистил рыло одному козлу, который стал орать про русских варваров, которые в сорок пятом насиловали бедных немок. Но вот эта тупая озлобленность... И ведь у таких дети могут вырасти или такими, кто в его мире шел служить нацистам или наоборот — побегут вступать в местный комсомол. Причем, скорее второе. Максиму один парень, увлекавшийся историей разведки, говорил, что в эмигрантских организациях агентов НКВД было как грязи. Теперь понятно, откуда они брались...

Кстати никто, кажется и не заметил никаких изменений в "Пете". По той причине, что этих типов волновала только своя болтовня.

В конце концов, Максим решил, что с него хватит — и отправился в свою комнату. Остановка не слишком впечатляла. Кровать, письменный стол, шкаф и книжная полка. Последняя была полупустой. Понятно, что из России ничего не утащили, но тут-то эмигранты сидели аж три года! Да и литературка... Из знакомых были Луи Буссенар и Генри Райдер Хаггард[6] на французском. Остальные издания, судя побложкам, были примерно такими же. Да уж, чтиво для тринадцатилетнего пацана. Инфантильность в запущенной стадии.

Зато вид из окна был роскошный — сплошное море разнообразных крыш. Чем-то это напоминало Питер — видел он такое из окна у одного своего приятеля.

Потом Максим поступил очень непоследовательно, но... так все и поступают. Только что ругнул своего реципиента за читательские пристрастия и взял с полки книгу Хаггарда "Священный цветок". Благо он её не читал. Как оказалось, произведение являлось приквелом к "Копям царя Соломона". Что это именно приквел сразу было видно — очень уж труба пониже и дым пожиже. Явно товарищ после успеха "Копей" стал бодро клепать денежку[7].

Но... зачитался. Оторвался он лишь когда пол залило красным светом. Макс подошел к окну и выругался на тему того, что нормальная цветная фотография появится ещё очень нескоро. Над парижскими крышами поднималось бешеное красное солнце. Зрелище было феерическим. Поглазев на это дело, Максим завалился спать. Благо было воскресенье. А на вечер у него имелись кое-какие планы...

* * *

Он решил отправиться в "Русское общество", расположенное бульваре Лефебр. Там по воскресеньям эмигранты проводили разные лекции, и, что самое главное, собиралась русская молодежь. Короче, тусовка.

Петр пропустил уже два вечера. Причина носила имя Лены Кондратьевой, к которой Петя испытывал сильные чувства. Он в последнюю встречу Леночка продемонстрировала к нему своё нерасположение. Порывшись в петиных воспоминаниях, Максим решил, что объект любви его реципиента принадлежит к типу женщин, которые имелись и имеются во все времена и у всех народов. Эдакая стервочка, которой нравится, когда вокруг неё бегает толпа мужиков, она ими крутит. Причем (пока что), не с корыстными целями, а просто натура такая. Да и Петра она отшила явно не всерьез и ненадолго. Просто, чтобы жизнь медом не казалась.

Но мальчик-то этого не понимал! Страдал, бедняга. Кстати, выяснилось и наличие у парня крупной по его масштабам суммы. Он хотел послать девице шикарный букет. Ну, дурак! За пару франков в бистро можно было налопаться до отвала и вина хорошо попить[8].

Но Максима данная любовная трагедия не осень волновала, а вот оглядеться-то стоит.

Возле здания местного эмигрантского культурного центра и на скамеечках бульвара тусовалась молодежь. Внтури было тесно и накурено, а погода стояла хорошая.

— Здравствуйте, Петр! — Приветствовал его околачивающийся по бульвару один из местных, тоже не слишком богато одетый. Его звали Александр Марков.

— Здравствуйте, Александр, — ответствовал Максим, знавший от Пети, что тут "тыкать" не принято.

— Что-то вас давно видно не было.

— Да так, дела...

Судя по роже Александра, он прекрасно знал, какие это дела были у Петра. Деревня, все обо всех всё знают. Но оно и к лучшему. Проще будет въехать в местные расклады.

Александр протянул ему портсигар. Максим на курил, до и Петя дымил больше для солидности.

— Нет, спасибо бросил.

Приятель поглядел с удивлением. В это время до антитабачной пропаганды было как до Луны.

Александр стал рассказывать разные местные сплетни, Максим вполуха слушал. И тут вдруг увидел интересную картину. Про противоположной стороне улицы шли шесть крепких парней в синих беретах и черных кожанках. Но самое главное — двое из них были в косухах! Самых натуральных. Когда компания поравнялась с клубящимися на бульваре эмигрантами, один из них повернулся и весело крикнул:

— Привет белым! Чемоданы уже собрали, чтобы дальше от революции бежать?

Парень явно не задирался, просто прикалывался. Компания двинулась дальше, а Максим изумленно глядел им вслед. Такого Петя не видел.

— Кто это? — Спросил он приятеля.

— А, молодые большевики. Возле моего дома их много, там рядом коммунистический клуб, они туда ходят французским боксом заниматься.

— А эти куртки с молниями? Я имею в виду — с металлическими застежками[9]?

— Совсем недавно появились. Говорят, из Совдепии мода пришла. Вот ведь странно. Раньше мода шла из Парижа, а теперь — из Москвы...

— А кто-нибудь про этих парней известно?

— Кое-что. Они тут на националистов охотятся. Те нас подкарауливают, а они — их. В прошлое воскресенье, когда я домой пошел, на меня четверо напали. Здоровые, сволочи... А тут эти в кожанках подскочили. Навешали националистам знатно.

— То есть, они нас защищают? — Не понял Максим.

— Да плевать им на нас! Они националистов ненавидят, поскольку те "буржуа". А мы вроде приманки.

Максим про себя отметил — а ведь коммунисты — это не панки и не скинхеды. Они явно обкатывают молодежь в уличных драках. Грамотно.

Александр, продолжая трепаться, потащил Максима в знание центра. Так, Лена виделась, вокруг неё вились трое молодых людй. Это была блондинка с формами почти как у Барби — да ещё и с эдакой кукольной внешностью.

Лена заметив его, заслала приветливую улыбку. Видимо, решила, что кавалера вновь надо привадить.

Но тут её ждал облом. Максим в такие игры играть не собирался, да и подобный типаж был не в его вкусе. Так что приподняв шляпу, он двинулся дальше.

Тут из-за спины вынырнул какой-то парень.

— Давайте быстрее в зал! Сейчас начнется!

— Что начнется-то? — Не понял Максим.

— Там Зинаида Гиппиус выступает.

— И что?

— Так она ж из компании Савинкова, этого предателя. Ну, мы ей покажем...

Когда они вошли в зал, процесс уж шёл. Зал стоял на ушах. Свистели, орали:

— Предатели!

— Сколько вам большевики заплатили?!

— Долой!

— Чекистских подстилок на помойку!

Гиппиус, высокая тонкая женщина средних лет, была ошарашена.

Максим знал, что такая была в "серебряном веке", но ничего из её произведений не читал. Но явно, что она являлась не футуристом Маяковским или имажинистом Есениным, которые к такому приёму были привычны и умели ему противостоять. Так что дама была буквально раздавлена. А толпа продолжала развлекаться.

Максиму стало противно. Вспомнился старый фильм. "Чучело предатель!" Когда все вот топчут одного... Он уже хотел уйти, но тут заметил пробиравшуюся к выходу девушку, которая явно испытывала те же чувства. Вроде бы, её зовут Ира Волкова. С ней Петр был не слишком знаком. Вроде бы Ира была "купеческой дочерью". Причем, её родители сумели что-то вытащить. В памяти всплыл "файл": а девушка-то, вроде к Петру неравнодушна... Максиму же она понравилась — высокая худощавая брюнетка с несколько монголоидным типом лица. По нынешним временам — не круто, но для Максима — в самый раз. Одета девушка была хорошо, но подчеркнуто скромно.

Дождавшись, пока Ира выйдет в предбанник, он двинулся за ней и вошёл в пике.

— Здравствуйте, Ира. Я вижу, вам не нравится?

Девушка обернулась — и Максим понял, что память Пети его не подвела. Интерес точно имеется.

— Здравствуйте. По моему — гнусно так травить женщину.

— Согласен. Да и вообще. Я где-то читал: толпа это не собрание личностей, это особый организм, который руководствуется самыми примитивными инстинктами. Каждый трус и слабак в такой обстановке может куражиться.

— Хорошо сказано. А вас ведь Петр зовут?

— Именно так...

Поскольку интерес был взаимным, то углубление знакомства — дело техники.

Максим предложил пойти в какое-нибудь кафе. Благо этого добра в Париже полно.

Ира, кстати, проявила такт, предложив зайти в бистро — явно понимала, что у кавалера с финансами туго. Под винцо прожили разговор.

— Вот они устроили Гиппиус обструкцию и довольны. А нет, чтобы подумать. Савинков ведь в своём письме кое-что правильное написал, — сказал Ира.

Вот бы ещё узнать, что это за письмо... Но дальше стало яснее.

— Признал он Советскую власть или нет — это неважно. Но ведь он правду пишет. Наши политические деятели готовы служить кому угодно.

— Это верно. Мой отец только и говорит о том, как они станут всех вешать.

— А погладите, как нам относятся французы!

Из дальнейшей беседы выяснилось: девушка не только умная, но и разбирается в политике. А это было редкостью и для его времени.

— Ирина, у меня к вам просьба. Вы меня не могли бы просветить — что сейчас происходит в эмиграции? Я этим не интересовался, но тут понял — детство закончилось, пора начинать головой думать.

— Как вы интересно выражаетесь. Ну, что же...

Вечер удался. Мало того, что познакомился с симпатичной девушкой, так ещё эта самая девушка очень толково разжевала то, что пришлось бы долго искать в газетных подшивках. При этом Ира была той ещё ехидиной, тему излагала очень остроумно.

Как оказалось, имелось четыре главных эмигрантских тусовки. В Париже есть всё, так что присутствовали представители всех. У одних центр был в Берлине, эти ребята выступали за великого князя Николая Николаевича. Вторые в Англии — тут заправляла императрица Александра Федоровна. Как оказалось, Николая шлепнули на Урале при попытке его освободить, а семью большевики передали белым. Во дают большевики в этом мире! Великий князь Михаил пропал без вести. Одни говорят — убит, другие — сменил имя и скрылся от всех.

Третьи были либералами, эти свили гнездо в Париже. Совсем недавно тут же топтались и Савинковцы, но они сошли на нет. Присутствовала и всякая пузатая мелось вроде социал-демократов и эсеров. Вся эта шобла увлеченно грызлась друг с другом.

Объединяла их ненависть к четвертой структуре — к набирающему силу Союзу "За возвращение". Эти, правда, не спешили возвращаться, но очень шумели по данному поводу.

— Да уж, полный... сумбур.

— Именно. А коммунисты набирают силу. Я не о тех, кто в Москве, а о местных. Они ведь могут и победить... У них есть великая идея, а нас её нет. И у французских буржуа её нет.

Как-то за разговором они перешли на "ты".

— А что же ты не среди "возворащенцев"?

— Не знаю. Придется со всеми порвать. К тому же в это надо верить. Но может быть...

— Ира, а про французских коммунистов ты тоже знаешь? Их вообще много?

Девушка кое-что знала и про коммунистов.

Ну, а потом перешли на более нейтральные темы, Максим проводил Иру до дома, благо она жила недалеко, а на последок они даже поцеловались. Такой вот вышел политико-романтический вечер.

Некоторое время Максим шатался по парижским улицам. У него родилась весьма интересная идея. Он решил податься к красным.

Парижская изба-читальня

Максим был склонен к неожиданным ходам. Так, оказавшись в социологический конторе, он чувствовал там себя весьма неуютно. Он был приезжим, а остальные — коренные питерцы, да ещё в энном поколении. К тому же, он был в этой тусовке чуть ли не единственным гоем.

Значит, требовалось о себе серьёзно заявить. Способ нашелся довольно быстро. Дело в том, что социологи являлись, в большинстве, интеллигентными дамами плюс несколько студентов-"ботаников". Так что исследования они делали в основном, на темы семьи и брака. А немцам хотелось чего-нибудь посерьезнее. Например, их очень интересовал правый экстремизм. Но лезть в такие темы этой публике было просто страшно. Подобные вещи лежали за границей их мира.

А вот Максим через кое-каких знакомых вышел на тусовку скинхедов. Честно говоря, это были "скины-лайт". Они не бегали по улицам в поисках таджиков и уж тем более — кавказцев. Долбились эти ребята с антифа — исключительно возле клубов, в которых играли соответствующую музыку. Кстати, антифа тоже не были мирными овечками.

Кроме того, лидеры скиновской тусовки оказались музыкантами. Так что на сотрудничество они пошли охотно, их устраивала любая реклама.

Пришлось выпить много пива и водки — но исследование Максим сделал. Это вызвало эффект разорвавшейся бомбы. Максим мало того, что неплохо заработал, так в Германии запомнили — в Питере есть вот такой серьезный парень. А родной социологической тусовке он приобрел канать за эдакого Рэмбо.

Идея скорешиться с французскими с французскими красными впервые пришла к нему как шутка — когда Александр рассказал ему, что у коммунистов имеется тренировочный зал. Мелькнула мысль — вот и нужное место, причем, там тренируют наверняка за бесплатно.

Но потом он стал рассматривать тему всерьез. Поглядев на эмигрантскую молодежь, он понял, что слишком уж от них отличается. То, что папаша и его дружки ничего не просекли — ни о чем не говорило. Это как в анекдоте. Когда жена во время семейного ужина одела противогаз, муж так был занят газетой, что ничего не заметил. Ира сама была девушкой необычной. Так что ей непохожесть Максима на всех, наверное, даже понравилась. К тому же, говорила, в основном, она.

Жить как Штирлиц, постоянно опасаясь спалиться — нам этого не надо.

А французские комми наверняка плохо знают русских эмигрантов. А уж человек из этой среды, пришедший под красные знамена — это наверняка штучный товар. По крайней мере, пока.

К тому же он много узнал от Иры про ФКП. Это была совсем не банда хулиганов из пивной, а мощная структура, в которой много чего имелось. Да ещё тесно связанная с СССР. Конечно, Союз пока что был не слишком крутым, но всё-таки... Явно перспективное направление. А что Максима не слишком впирало от коммунистических идей... И что с того? Мало ли, к примеру, на свете попов, которые верят только в деньги?

Оставалось набраться некоторых знаний в данной области. Конечно, Максим учил в универе историю — и имел представление, какие были у коммунистов взгляды. Но если тут иной мир и иная история — так, может, и коммунисты отличаются? К тому же — одно дело знать: "Ленин считал, что...", а другое — выдавать эти взгляды за свои. А ведь особого доверия ему не будет.

Наутро Максим, выскочил на улицу — и вернулся с несколькими газетами вроде "Фигаро" и "Монд" — дабы ознакомиться с тем, что вообще происходит во Франции и в мире. Петя ничем таким не интересовался. Прочитанное произвело на него большое впечатление. В Италии гражданская война плюс французская интервенция. Вот, блин, куда полезли вместо России! В Англии очередной теракт. Причем, об это сообщают как в его времени — об автомобильной аварии. Большая статья про взаимоотношения Германии и СССР. Вникать в неё Максим не стал, но судя по тону — журналисту из "Фигаро" эти взаимоотношения сильно раздражали.

Ладно, пора переходит ко второму этапу. Максим снова двинул на выход. Немного пошлявшись по улицам, он увидел мальчишку-газетчика, продававшего "Юманите". Купив издание, он поинтересовался:

— А где можно купить или взять почитать другую коммунистическую литературу?

— Так в библиотеке API! Тут недалеко. — С готовностью ответил парень и стал подробно объяснять, как пройти. Видимо, газетами он торговал не только ради денег.

Максим быстро нашел здание, возле одного из подъездов которого красовалась табличка: "Библиотека Независимого агентства печати." Как узнал позже Максим, таких мест в Париже было более двадцати.

Учреждение на первый взгляд выглядело странным. Это был некий гибрид, газетного киоска, книжного магазина и библиотеки. Хотя, если подумать, ничего странного. Главное для красных не заработать, а донести свои идеи до народных масс. Деньги они явно по-иному зарабатывали. Может, с СССР тянули, а может и банки грабили.

В помещении, где печатную продукцию продавали, Максим заметил в том числе и ряд изданий на русском языке. Глянув на одно из них, парень чуть не сел на пол. Журнал назывался "Молодая гвардия". Но штука-то в том, что основой для его логотипа явно послужил логотип металлической группы Iron Maiden! А точнее — художник просто-напросто разработал недостающие буквы, а для "Я" он вообще использовал перевернутую "R".

Вот это да! Косухи, которые он видел вчера на местных комсомольцев — это ладно. Их раскрутил Марлон Брандо в фильме "Дикарь". Но, может, они и в это время имелись. Кожанки-то сейчас являлись во Франции плебейской одеждой. Или специальной. Ведь джинсы в США тоже существовали сто лет как рабочая одежда — и никто не обращал на них внимания. А потом хиппи ввели их в моду.

А этот логотип... Хотя... Может, наоборот, художник, работавший с "Мэйден", откуда-нибудь позаимствовал шрифт?

Максим решил купить коммунистически-металлический журнал.

— Мсье читает по-русски? — Спросила продавщица, симпатичная девушка.

— В общем, да.

— Тогда я рекомендую вам новый номер "Красного журналста". Его читают даже люди, далекие от левых взглядов. Французский вариант уже раскупили.

Максим прихватил два издания и прошел в следующее помещение — собственно, библиотеку. Почему-то в памяти всплыло понятие изба-читальня. Да собственно, она и есть. Только не русской деревне, а в центре Парижа. Зал был небольшим, с десятком столиком. Народу почти не было — лишь в углу сидели двое плечистых мужиков в толстых вельветовых куртках. На столах лежали кепки. Оба мужика что-то сосредоточенно читали. Интересно, кто они? На бомжей, как их, клошаров, вроде, не похожи. А рабочие в это время трудятся. Безработные, что ли? Да ладно.

Подойдя к стойке выдачи, Максим обратился находившейся там пожилой даме, имевший вид учительницы. Он объяснил, что, дескать, всегда был аполитичным, но вот заинтересовался.

— "Юманите" я читаю, "Манифест коммунистической партии" тоже прочел. Но многие непонятно.

На самом-то деле творение Маркса и Энгельса, в котором призрак коммунизма ходит по Европе, он не читал. Но это было и ни к чему. Азы идеологии были ему знакомы.

— А вы простите, кто по профессии?

— Студент. А что?

— Значит, вы человек достаточно образованный, и умеете абстрактно мыслить. Но со спецификой труда рабочих не знакомы. Вот я литературу вам и подберу...

Серьезно у них дело поставлено, подумал Максим. И ведь в самом деле. Работягам интереснее про зарплату и прочую социалку, а студентам подавай идеи...

Библиотекарша протянула ему стопку книг.

— Рекомендую начать вот с этой. Если что будет непонятно — не стесняйтесь, спрашивайте.

Видимо, дама была не просто библиотекарем, но и пропагандистом.

Максим отошел к одному из столиков и поглядел на обложку брошюры. Она называлась "Двадцать вопросов, задаваемым коммунистам". А вот при имени автора он почувствовал, что у него едет крыша. Йозеф Геббельс!

Однако Максим взял себя в руки. Перекупили парня, что с того?

Текст произвел хорошее впечатление. Отправляясь сюда, Максим готовился к тому, что придется продираться сквозь неудобочитаемых текстов. А товарищ Геббельс писал просто и доступно. Причем, вопросы были расставлены с умом. Сложные тему чередовались с явным "оживяжем". Вроде — "правда ли, что при коммунизме все женщины будут общими?"

Время от времени Максим выходил в курилку, обширную комнату, снабженную скамейками. Сам-то он не дымил, но надо уж время от времени отвлекаться от чтения. Тем более, что в курилку ходили и двое мужиков. Ребята были общительные, довольно быстро Максим с ними познакомился. Одного звали Морис, другого Луи. Оба работали водилами на грузовиках. Работа у них была ночью, когда они заводили продовольствие в рестораны. А сильны ребята. Вместо того, чтобы дрыхнуть, они книжки читают.

Судя по рассказам новых знакомых, на заводе Ситроена намечалась очередная буча — и водители собирались проявить классовую солидарность. Тонкости Максим не очень понимал. Вообще-то ребята говорили грамотно, когда речь шла об обычных делах. Но при обсуждении вопросов рабочей борьбы, сбивались на сленг. Как понял Максим, проблемой было провести воспитательную работу с отдельными несознательными товарищами. Судя по всему, воспитывать их будут очень понятными методами. Повод же для забастовки был "Руки прочь Италии!". Причем, водителей волновала не столько Италия, сколько то "легионерскую шваль натаскивают, чтобы при случае бросить на парижских рабочих".

К вечеру народ стал подтягиваться. Правда, рабочих было немного — район не тот. А вот студентов... Благо, Латинский квартал был недалеко. Правда, эти ребята, в основном, паслись в курилке. Правда, не просто тусовались, а с жаром обсуждали какие-то печатные издания.

Во время очередного выхода в этот "клуб" Максим слышал:

— Да, чернорубашечники герои. Но ведь Муссолини сам не понимает, чего он хочет!

— Зато он настоящий революционер, дело делает, а не болтает!

— Как правильно сказал Ленин, левизна — это детская болезнь. И у тебе пройдет!

— Во-во. А хочется действия, так иди в рабочие дружины! Там ребята не скучают!

— А правда говорят, что членам дружин теперь "комсомольские куртки" будут бесплатно выдавать?

— Тебе бы только куртку. Знаешь, что для правых — эта куртка как красная тряпка на быка? Нападают сразу. И фараоны постоянно привязываются...

В общем, жизнь кипела

"Я русский бы выучил только за то..."

В "избу-читальню" Максим ходил ещё пару дней. Подходил ближе к вечеру. В том числе — чтобы и приглядеться к отирающимся там ребятам. Как он понял, собственно партейных тут не имелось. Это были, так сказать, представители левой тусовки. Судя по всему, таких было много.

А это серьезно. Максим специализировался на социологии малых групп и отлично понимал — без таких вот тусовок, по крайней мере, в молодежной среди никакие массовые общественные движения невозможно. Не бывает так: человек прочес пару-тройку, просветлился и решил идти бороться за народное дело. Клиент с "книжной" психологией так и останется сидеть дома. А вот если он попал в такую вот среду, где нашел новых приятелей, а "референтная группа" в ней придерживается "красных" взглядов... Кто-то потусуется-потусуется — а потом и более серьезными вещами займется...

Литературку Максим тоже продолжал почитывать. Ему очень понравился журнал "Красный журналист", изучив первый номер, он проштудировал ещё несколько предыдущих. Ксатти, взял издание в руки первый раз, глянув на обложку, он подумал: у них что, и компы есть? Потом вспомнил, что Родченко успешно делал фотоколлажи без всяких компьютеров. Взглянув на список редакции, Максим убедился: художником в этом издании числился именно Родченко. А ведь в его мире этот фотохудожник пробавлялся в маргинальном "ЛЕФе".

В "КЖ" прямой пропаганды не имелось. Журнал явно позиционировал себя как интеллектуальное издание. Что поразило Максима — в нём имелась явная антисоветчина. Под рубрикой "Они пишут о нас". Впрочем, подобраны статейки были с умом. После прочтения одной даже Максиму захотелось дать автору в морду. Некий автор развивал тему: русские всегда были диким варварским народом с рабской психологией. Единственным светом в окошке была "духовная аристократия", интеллигенция, продвигавшая "общеевропейские ценности", да и ту большевики всю порешили. Максим слышал такие много раз — благо общался-то у себя в интеллигентской среде. Ещё под одним материалом стояло знакомое имя "Лев Троцкий". Суть была та же только с иного ракурса. Их материала следовало, что русские большевики вместо того, чтобы бросить все силы на помощь просвещенному западному пролетариату, возятся "с реакционным крестьянством" и вместо немедленной мировой революции "взяли курс на укрепление псеводкоммунистического государства". После это статейки шло пояснение — почему автор не прав. Что заинтересовало Максима — так это то, что Троцкий уже принадлежал к чужакам. В этом мире он явно дотренделся куда раньше.

Симпатичные там ребята работают. Жаль только, их всех расстреляют. Или не всех?

Пора было переходить к более серьезным действиям. Набравшись духу, Максим отправился в местную коммунистическую контору, что-то вроде райкома, которая располагалась неподалеку от "избы-читальни". Вообще-то коммунисты банковали в рабочих предместьях, это заведение было нечто вроде форпоста в "буржуазном" центре.

Райком выглядел обычной конторой, только на стенах имелись разные плакаты соответствующей тематики. Особо привлек внимание Максима плакат некой симпатичной девицы в полувоенной форме. Выражение её лица чем-то напоминало знаменитую фотку Че Гевары.

Принял Максима мужик интеллигентного вида, почему-то вызывавший ассоциации с доктором. Как выяснилось позже, таковым он и являлся. Над его головой красовался портрет Ленина.

— Меня зовут Анри Жюно. Итак, я вас слушаю.

Максим к беседе подготовился. Он отлично понимал, что особого доверия тут не встретит. Если так подумать — кто для красных были эмигранты? Классовые враги.

Так что он начал излагать легенду длинно и нарочито сбивчиво.

— ...Так вот, вывезли меня из СССР в пятнадцать лет. Я ничего в политике не понимал. Да и потом никогда ей не интересовался. Но... Когда мой отец и его дружки радуются, что в Поволжье умирают люди от голода и ненавидят ваших товарищей за то, что они хотят помочь голодающим... И ведь и идей-то у них никаких нет! Она хотят только всех перевешать и перепороть. Я заинтересовался левыми идеями... Стал посещать вашу библиотеку...

Анри смотрел на Максима с непонятным выражением. Когда парень закончил, коммунист произнес.

— Впервые встречаю человека из эмигрантов, который пришел к нам. Да и не слышал о таких.

— Так просто время пока не пришло. Всё когда-то начинается.

— Ваши люди что-то стали понимать? — Недоверчиво усмехнулся Анри.

— Не совсем. Просто дети подросли. Старшие — они закоснели в своих взглядах. Но вы сами посудите. А такие как я каждый день слушаем их злобные и бесплодные разговоры. К тому же во Франции у нас никаких привилегий нет. Скорее, наоборот.

— Отцы и дети. Тургенев правильно написал, — задумчиво протянул коммунист. — А вот скажите-ка мне...

Дальше прошло нечто вроде собеседования. Причем, Анри интересовался не столько теоретическими познаниями Максима, сколько, так сказать его взглядами на жизнь. Как отметил парень, Анри явно волновало — а не является ли его собеседник эдаким р-революционером. Как Максим узнал позже, это было очень характерно для выходцев из "буржуазных" кругов. Коммунистам такие кадры были ни на фиг не нужны.

Но, в общем и целом, беседа прошла успешно. Конечно, прямо так сразу в партию он не попал. Он на это и не рассчитывал. Предложили поработать на рабочее дело. И тут ему улыбнулась удача.

— Вы французский знаете не только на уровне разговора?

— В дворянском воспитании есть свои плюсы. У нас в гимназии языкам хорошо обучали. Я свободно говорю и по-немецки.

Анри оживился.

— Для вас есть серьезное дело. Вы знаете... Мы, французы всегда были склонны к эдакому снобизму. Считали Францию центром культуры. Поэтому языки мы учить не любили. А вот оказалось...

С немецким-то ещё более-менее, а вот с русским... Нам требуются переводчики. А что получается? Русский знают, в основном, всякие литературоведы и филологи. Но одни из них не разбираются в специфике политических текстов, другие не хотят с нами сотрудничать, а третьи запрашивают такие деньги... Так что мы может предложить вам работу. Много платить мы не сможем, но... Знаю по опыту выходцев из буржуазных кругов. Таких ребят обычно изгоняют из свой среды. С вами наверняка случится то же самое.

— Я в этом уверен.

— Ну, вот.

— Да, есть ещё один вопрос. Я серьезно занимался французским боксом. Но потом получил очень серьезную травму, да и тяжело заболел. А как слышал, у вас ребята тренируются. Если есть возможность...

— Почему же нет? В наши клубы могут ходить все. Буржуа там просто не удержатся. Это и к лучшему. Ребята к вам присмотрятся...

Так что дело решилось быстро. Анри позвонил в API. Как уже знал Максим, этот медиа-холдинг был якобы независимым, но все знали, кто за ним стоит. А построен он был по образу и подобию советского монстра РОСТА. Заодно и дал записку в спортивный клуб.

— Езжайте в агентство прямо сейчас. Спросите там Эжена Монро.

Офис API располагался на улице Сан-Сесиль. Пейзаж вокруг напоминал Питер где-нибудь на Петроградской. Что понятно. Из памяти Пети Максим знал, что Париж был практически полностью перестроен при Наполеоне III. Ну, а питерские архитекторы косили под парижскую моду.

API располагалось в неслабом особняке. На входе стоял неслабый охранник, но узнав куда и зачем, докапываться не стал, подробно рассказав, куда идти

Внутри царил полный дурдом. По коридорам бегали люди, из открытых дверей кабинетов доносился бешеный треск печатных машинок, телефонные звонки и возбужденные голоса. Тут явно не скучали.

Товарища Эжена Монро удалось найти на третьем этаже в небольшом кабинете, заваленном бумагами. Это был полный лысоватый мужик в клетчатой рубашке с закатанными рукавами, из-под которых виднелись крепкие руки. Не выпуская из зубов трубки, он что-то орал в телефон, причем в речи мелькали нелитературные выражения. Он жестом показал на стул и ещё минут пять вел беседу. Смысл её Максим понимал плохо. Это был какой-то журналистский жаргон. Что понятно — Эжен обещал поиметь кого-то в извращенной форме, если он не что-то не сделает в срок.

Наконец, мужик бросил трубку.

— Что у вас?

— Я от Анри Жюно...

— А, это вы... Переведите. — Он протянул Максиму листок с русским типографским текстом под шапкой "РОСТА-ТАСС". — Бумага вон тут, карандаш вот...

Эжен же стал что-то быстро писать.

Максим взял листок.

"Одесса. 15 сентября силами НКВД и частей особого назначения под Одессой, в районе села Мещанка была ликвидирована банда Петра Рауша, занимавшаяся грабежом местного населения."

После вводки шла довольно живо описанная история о том, что некий Петр Рауш, "сын одесского коммерсанта", сколотил конную банду в 30-40 человек и долгое время терроризировал окрестности, оставляя поле себя трупы и пожарища. Причем, называл себя анархистом. Но сколь веревочка не вейся... Рауша и его подельников загнали. Главаря и ещё пять человек удалось взять живым, остальных положили. Криминальная хроника этого времени. Интересно, зачем это французам? Хотя... Большевики демонстрируют, что они наводят у себя порядок. Тем более — вот чем занимаются дети раскулаченных буржуев!

— Я сделал.

— Нормально! — Буркнул Эжен, проглядев писанину Максима.

Как оказалось, именно такая работа и предстояла. Читать информашки и статьи — и делать перевод для внутреннего пользования. Тут был плюс. Платили зарплату. И минус — надо было регулярно ходить на работу. Правда, как оказалось, график был достаточно свободным.

Что касается спорта, то Максим отправился туда в тот же вечер. Тренером оказался жилистый невысокий мужик, правая рука которого была украшена якорем. Выслушав историю Максима, и слегка его погоняв он изрек:

— Мда. Видно, что чему-то ты учился. Но, как говорят врачи, случай очень запущенный. Однако, ты не переживай! И не из таких бойцов делали

Этика такая и эдакая

Работенка досталась Максиму не из тех, которую можно назвать халявой. Переводчикам скучать не приходилось. Максим никогда не сталкивался с журналистикой. Причем, как сказал Эжен Монро, работа с новостями являлась самой экстремальной её формой. Новости "тухнут" очень быстро. Так что постоянно подбрасывали работу из серии "срок исполнения — вчера". Правда, в это быстро втягиваешься.

Тем более, работа была интересной. Максим из первых рук получал информацию — о не только о том, что творилось в СССР. РОСТА оказалось монстром, корреспонденты которой работали повсюду. Причем, как говорил Монро, многие респектабельные издания тоже имели договоры на получение информации оттуда. Правда, они платили за неё ну очень большие деньги. А главное — API получала кое-какой эксклюзив. Монро, кстати, неплохо знавший русский, рассказывал:

— Я встречался с парнями из РОСТА. Знаешь, какой у них девиз? "Жив ты или помер, главное, чтоб в номер материал успел ты передать." Tйmйraire ребята.

На современный Максиму русский язык это французское словечко переводилось как "безбашенные".

Приходилось эмигрантскую прессу, такие издания как Двуглавый орел", "Руль", "Воля России", "Общее дело". Переводов не требовалось, только резюме. Чтиво было познавательное. Брызжущая со страниц ненависть к своей стране была как не очень интересна. Куда забавнее смотрелась более распространенная и совершенно шизофреническая позиция. Господа авторы были искренне уверены, что Россия погибла, там над руинами только вороньё летает. Но в то же время полагали — стоит им лишь свергнуть большевиков и вернуться — и годы правления красных исчезнут как страшный сон — всё станет как раньше. Кому-то хотелось к под царя, кому-то — под демократов...

Решился вопрос и с жильем. Потому что с папашей Пети Максим жить не мог — это бы закончилось бытовым убийством. Да и на хрена? Благо, подсказали адресок. Максим поселился неподалеку от места работы, в комнате шестикомнатной мансарды, которую называли "коммуной". Хотя на самом деле это было нечто вроде общаги, в которой, кроме Максима, жили четверо ребят — студенты из левой тусовки. Шестая комната у них была чем-то вроде кают-компании. Ребята были, в общем, нормальные. Тем более, что один из них серьезно увлекался фотографией, ему не давали спать лавры Родченко. Так что Максим нашел не только брата по увлечению, но ещё и консультанта по нынешней фототехнике. Он-то ведь о всяких проявителях-закрепителях и понятия не имел. А тут без этого никак. Да и аппарат у Огюста можно было всегда одолжить... Потому что приличные фотики стоили очень недешево.

Что же касается коллег, то Максим убедился: со знанием языков у французов и в самом деле дело обстоит невесело. Народ работал самый разный. Имелся к примеру рабочий-механик, трудившийся до войны в России. Там он кое-как научился говорить по-русски. Уже после войны, вступив в ФКП, он продолжил изучение великого и могучего по заданию партии. Наблюдались три каких-то мымры неопределенного возраста, француженки. Кто они такие и откуда было непонятно — общались они только по работе. Ещё одним кадром был Олег Евдокимов — потасканный тип средних лет на роже которого читалась пламенная любовь к разным напиткам.

Что он и доказал, предложив как-то, через несколько дней после появления в API Максима пройти по окончании дел выпить по рюмочке, добавив, что угощает.

Стало интересно — так что коллеги оказались в кафе.

...Максим имел представление об абсенте — как и то, что потребление этого напитка требует осторожности. А вот Олег садил его только в путь. Причем пил без всяких наворотов, принятых во времени Максима. Хорошо, что хоть не настаивал на том, чтобы пить на равных — иначе неподготовленный организм Петра долго бы не продержался. За пьянкой Олег поведал свою нетривиальную историю.

Он был единственным сыном московского купца первой гильдии. В двенадцатом году папа помер, оставив неслабое наследство. Сынок не имел никакого желания заниматься коммерцией, да и ничем он заниматься не хотел. Так что Евдокимов продал дело компаньонам отца и рванул в Париж, где зажил широко и весело.

С началом войны большинство русский вернулись на Родину. Но Олег решил, что воевать — это не для него, а потому переместился в Испанию. Мадрид — это не Париж, но тоже жить можно. Самое смешное, что, несмотря на своё раздолбайство, Олег поступил куда умнее, чем многие другие — он перевел свои денежки в Швейцарию. Так что к большевикам они никаких претензий не имел.

— Наоборот, мне нравится, как они ограбили этих рантье[10].

— То есть? — не понял Максим.

— Так на военных займах! Деньги-то перед войной русскому правительству давали французские обыватели!

А дело было так. На французский рынок ценных бумаг были выброшены облигации русского военного займа. Правительство провело грамотную PR-кампанию, внушив, что эти самые облигации — лучшее вложение капитала. Ну, лохи — они и во Франции лохи. Множество рантье перевели свои сбережения в данные ценные бумаги. А потом большевики, волки позорные, отказались платить царские долги. И облигации превратились в макулатуру...

Олег, впрочем, тоже не очень долго веселился. Деньги имеют обыкновение кончаться, особенно если живешь, ни в чем себе не отказывая. Так что мсье Евдокимову пришлось заниматься разными делами — а год назад он сумел пристроиться в API.

Изрядно нагрузившись, Олег пустился в откровения.

— Ты, Максим, правильно сделал, к ним пристроился. Наши эмигранты — сволочь, такие же, как я. Но я хоть честный, я не вру. А французские буржуа — мелочные и расчетливые до омерзения. За копейку удавятся. Наши молодцы, что показали им фигу и вышли из войны. Воевать за это дерьмо...

Абсент, как известно, напиток интересный. Он оказывает некоторый психоделический эффект. Иначе с чего бы Максима по дороге домой потянуло на самоанализ, этого за ним обычно не наблюдалось.

Почему недавний собеседник-собутыльник вызывал в нём какое-то подсознательное отвращение? Вроде ведь неплохой мужик. А потом вдруг Максим понял — он встретил свою "обезьяну".

Эту теорию продвигал им препод, читавший русскую литературу. Суть её вот в чём. Почему людям обезьяны, в отличие от котов, лошадей и собак, кажутся уродливыми? Потому что они слишком на людей похожи! Только вот несколько отличаются. Так вот, человек нередко испытывает неприязнь к тому, в ком видит свои же жизненные установки, только доведенные до логического конца. Препод это прогонял на лекции о "Преступлении и наказании". Там в первой части Раскольников встречается с мелкой гнидой Лужиным и подонком покрупнее, Свидригайловым. Данные товарищи Роде омерзительны — а ведь их взгляды на жизнь ничем не отличаются от его...

Вот и Макс въехал — он встретил, так сказать, родственную душу. И ведь Олег явно это просёк... Не сразу ведь потащил бухать, а приглядывался. В самом деле — а что делал бы Максим в своём мире, получи он наследство? Наверное, то же самое. Как, впрочем, и большинство его тамошних знакомых. А вот мир, стоявший за информашками РОСТА, был совсем другой...

* * *

Между тем медленно развивался роман Максима с Ириной. Нравилась ему эта девушка. Сперва он решил, что просто гормоны играют. Тем более, что организм-то ему попался в самом таком возрасте. Как оказалось — нет. В "коммуне" нравы были самые что ни на есть революционные. Единственное, на что тут был запрет — это таскать проституток. Работниц панели левые не уважали. Впрочем, Максим с ними тоже никогда дел не имел. Платить девице за секс ему казалось абсурдом.

Впрочем, а зачем были нужны проститутки? И так было всё хорошо. На третий день обитания Максима в "коммуне" один из ребят притащил подружку. Да только он был настолько на рогах, что, видимо, ничего не сумел. Так вот, девица просто залезла к Максиму в кровать. Никто потом не обижался.

Но в Ириной он продолжал встречаться, правда, редко. Дел было много. И работа, и тренировки. К, тому же, в коммунистическом клубе, где он пытался восстановить форму, обнаружилось и нечто вроде фотокружка. Так Максим стал осваивать местную фототехнику.

О том, чем он занимается, Максим при встрече темнил. Но, как-то, когда они прогуливались по бульварам, решил сыграть в открытую.

— Ты знаешь, а я устроился на работу переводчиком в API.

Реакция девушки его удивила.

— Правда? Как интересно. И что там?

— Если честно, то наши титаны мыслей по сравнению с советскими авторами — как кот по сравнению с тигром. Кстати, а хочешь завтра сходим в одно место. Меня пригласили, я сам там не был...

— А пойдем!

Речь шла о том, что новые знакомые по спортивному клубу пригласили его в один подвальчик, где собирались левые.

...Заведение напомнило Максу питерские клубы, в которых играли рок и джаз. Это был полуподвал на входе в который околачивались двое очень внушительных парней к кожанках. Внутри, в довольно просторном сводчатом, тускло освещенном зале, были расставлены столики, в глубине имелась сцена на которой виднелась простенькая ударная установка. За ней виднелось изображение серпа и молота. Под потолком пластовался табачный дым, вокруг столиков кучковался народ. Знакомое дело. Разве что, пили тут не пиво, а вино. Максима позабавило, что тут очень гордились тем, что не имелось гарсонов. В данном времени самому тащить от стойки выпивку казалось революционным актом. Ну а так... Народ выпивал, общался, знакомился с девушками...

Максим, махнув рукой паре знакомым, пристроился к столику, где сидела компания, очень эмоционально обсуждавшая: является ли сюрреализм подлинно революционным движением. Горячность была понятна — бутылок на столе стояло множество. Кто-то подвинул Ирине и Максиму стаканы и налили вина.

Некоторое время спустя на сцену без всякого объявления вышли музыканты. Состав был следующим: вокалистка, коротко стриженная девица в косухе, аккордеон, контрабас и ударник. Понятное дело, не имелось микрофонов. Впрочем, когда группа начала петь, выяснилось — в подвале очень хорошая акустика.

Песни не были в строгом смысле революционными. По крайней мере, не такие как Максим представлял данные песни. Ну, типа — вперед рядами под красными знаменами. Больше по духу они походили на позднего Цоя. "Кто живет по законам другим. И кому умирать молодым." Однако... Ритм-секция была явно "роковой. И на этом фоне звучал аккордеон и красивый голос вокалистки. Максим в том мире слушал, в основном, симфоник-металл, он группу оценил.

Ну, а в перерывах Ирина и Максим общались с соседями, которые оказались какими-то шибко творческими товарищами, грузили им про Бретона и Арагона, которые дескать, "разрушат буржуазное искусство".

— Ну, как? — Спросил Максим Ирину, когда они вышли на воздух.

— А здорово. Слушай, а к вам устроиться нельзя?

— Не знаю, наверное, можно. Но только как твои родители к этому отнесутся?

— Так мой папа белых не уважает. Он рассчитывает вернуться и без них. Он полагает, что большевики постепенно сползут к капитализму.

— А ты в это веришь?

— Не знаю, но было бы жалко. Ведь эти ребята хотят совсем иного. А они живые. Не то, что наши.

— Ты в самом деле в это веришь?

— Да. Настоящая жизнь — это когда есть за что умирать. Остальное — существование.

Как-то так случилось, что двигались они в сторону коммуны. Но вот почти уже у самого дома романтика была прервана очень грубым образом. Наперерез из слабо освещенного переулка вышли шестеро парней явно мелкоуголовного вида.

— О! Что мы видим. У тебя есть девица. А у нас нет. Так что ты можешь идти, а вот с ней...

Дело было плохо. Максим пока что как боец мало что из себя представлял. Но деваться некуда. Одного вырубить можно, Максим знал, куда бить. Может, и второго. А дальше...

Но тут вдруг сзади нарисовалась темная фигура. Неизвестный махнул каким-то предметом — и один из гопников полетел в сторону. Второй обернулся — но тут схватился за морду. Тут только Максим понял, что это был Огюст, махавший штативом — тяжелой деревянной треногой. Максим бросился вперед, один из гопников вперед — и тут же получил ногой по яйцам.

— Ребята! Наших бьют! — Заорал Огюст.

Между тем трое оставшихся пришли в себя. В свете фонаря было видно, что один из них вытащил нож-кастет. Огюстен переместился к Максиму с девушкой, он не подпускал хулиганов, размахивая штативом, но явно его надолго не хватит. Но тут из подворотни выскочили ребята из его "коммуны" плюс ещё несколько человек. Они держали в руках бутылки — и оказались как раз за спиной гопников. Те поняли, что вечер пошел как-то не так — и быстро дернули прочь.

— Ну, спасибо, если бы не ты... — Сказал Максим Огюст.

— Да, ладно, я пойду аппарат подберу, я его на улице оставил, как вас увидел.

— Ты бросил свой аппарат?!

— Так что было делать? Своих-то надо защищать...

Тут за углом раздался топот.

— Фараоны! Уходим!

Вся компания тут же слилась в подъезд. Ирину ловко подхватили под руки и затащили туда же, предоставив местным ментам разбираться с троими подранками — один валялся в отключке, другой толкьо-только стал приходить в себя от пинка по причинному месту, у третьего явно была разорвана щека железной оконечностью штатива.

А "коммунары" и ребята, которые, как выяснилось, зашли в гости, продолжили праздник.

Потом... А потом у Максима и Ирины началась любовь по-взрослому.

На фронтах уличной войны

Какая у вас ассоциация возникает при слове "митинг"? Толпа людей на улице, декорированная разными флагами и лозунгами — и выступающие перед ней ораторы.

Таких мероприятий во Франции начала двадцатых хватало. Но английским словом митинг называли и собрания в закрытых помещениях. Они проходили ещё чаще. По той причине, что зал арендовать проще, чем договариваться с муниципальными властями. Да и в ноябре в зале комфортнее. Франция — это, конечно, не Сибирь, но и не Африка.

Максим с фотоаппаратом присутствовал на митинге недавно возникшей и набирающей силы организации "Французская фаланга".

Идеология данной структуры что-то уж очень ему напоминала. Она выступала за "великую Францию". Кроме того, провозглашался курс на корпоративное общество и классовое сотрудничество. "Брендом" ребята выбрали Наполеона, "самого великого француза", который "объединил Европу во имя прогресса". А до кучи — к великим предшественникам приплюсовали и Карла Великого.

Понятное дело, одной из целей провозглашалась борьба с "коммунистической опасностью". Впрочем, доставалось от ФФ и САСШ, которых объявили "нацией бессовестных торгашей". Что говорилось о немцах — это и так понятно. "Технизированные варвары".

Вообще-то, как успел заметить Максим, в это время об "общеевропейских ценностях" говорили лишь русские эмигранты. С коммунистами — понятно. Правые же всех стран кричали исключительно о своей стране. Французам ужасно хотелось отвоевать-таки Эльзас и Лотарингию. Немцам — вернуть свои африканские колонии, а заодно прихватить ещё, сколько получится. Англичане отзывались: "а вот хрен вам, грязные тевтоны".

"Французская фаланга" на этом фоне выделялась не только радикализмом — если вспомнить границы империи Наполеона 1812 года — то амбиции у этих ребят были неслабые. ФФ нашла и общий знаменатель для коммунистов и американцев. Какой? Тот самый. "Если в кране нет воды..."

Евреев во Франции сильно не любили. Ни для кого не являлось секретом, что в разжигании Великой войны самое активное участие принял клан Ротшильдов. А кроме того, в народе полагали, что евреи отсиживались в тылу и делали гешефты, пока французы воевали.

Про разжигание войны идеологи "Французского легиона" при их оголтелом милитаризме, помалкивали. Зато утверждали — Ротшильды войну "сдали", лишив Францию законных лавров.

Что же делал Максим на сборище организации, которая была ему чужда во всех отношениях. Легионеры не любили всех русских, "подлых варваров, которые всегда предавали Францию". По их мнению, Александр I "кинул" Наполеона в самый ответственный момент, польстившись на британские деньги. Да и работал Максим в противоположном лагере.

Но вот такое ему дали партийное поручение. Хотя Максим в ФКП и не состоял, но он понимал — туда стоит попасть, иначе так и будешь болтаться на периферии.

Причина же в том, что в клубе коммунистов он одновременно занимался фотографией и кикбоксингом. С первым делом очень быстро освоился. Аппаратура была той ещё, но, как известно, хорошие снимки имелись и до изобретения не только цифровых, но и узкопленочных аппаратов.

Со спортом было хуже — за два месяца ничего не достигнешь. Но кроме технических навыков у человека, привыкшего драться, и психология несколько иная. Тренер-то это видел. Вот Максиму и предложили: явиться с фотоаппаратом на сборище фалангистов. Коммунисты решили внести кое-какие коррективы в программу мероприятия...

Ещё одним плюсом было то, что Максим был никому не известен. А то ведь, хотя Париж и большой, но все завсегдатаи политических игрищ друг друга знали. Ему подобрали одежду, являвшуюся своеобразной униформой как профессиональных фотографов, так и продвинутых любителей. Почему-то они щеголяли в английских костюмах в крупную клетку и кепках с широкими козырьками.

Фотоаппарат представлял из себя здоровенных тяжелый ящик, плюс к нему -трехногий деревянный штатив. Тоже не легкий. Кроме того, электровспышек было семь верст и все лесом. Использовались магниевые вспышки. Понятно, что такое хозяйство таскали с собой только те, кому было очень надо. То есть, профессионалы. К тому же "Французская фаланга" была очень заинтересована в рекламе. Так что у Максима никто не спросил, кто он и откуда. Наоборот — обеспечили местно в углу, соорудив из двух столов нечто вроде помоста, на которые он и взгромоздился. Рядом на всякий случай терлись два парня, из клуба. Тоже не в кожанках, а в цивильных костюмах.

Для митинга был арендован зал, где обычно проводились танцы. Так что скамейки стояли только вдоль стен, основная часть публики стояла. В дальнем конце водрузили кафедру., за которой висел флаг организации — французский триколор с золотыми буквами "FF", на белой полосе, причем верхние палочки букв сливались. Такие же флаги висели и по стенам. От публики кафедру отделяла цепочка активистов ФФ, некоторое количество было рассеяно и по залу. Членами организации были, в основном, молодые парни по 18-20 лет. Хотя имелись и постарше.

Фалангисты не произвели на Максима впечатления. Понятно, что лидеры хотели одеть своих ребят в униформу. Куда ж без неё организации, проповедующей империализм и милитаризм. Но вот сама униформа... Ребятки щеголяли с темно-синих двубортных мундирах, отороченных по воротникам и манжетам золотистыми кантами. На мундирах множество желтых металлических пуговиц. Дополнялись прикиды красными штанами и синими кепи с лаковыми козырьками. От этого веяло архаикой и театральщиной.

Позже ребята просветили Максима об особенностях французского менталитета. Здесь традиционно любили яркую военную форму. После Второй англо-бурской и Русско-японских войн всем вменяемым генералам стала понятна необходимость полевой формы защитного цвета. На которую и перешло большинство стран. Русские переняли от англичан хаки, немцы ввели фельдграу.

А вот французы решили — им это на фиг не нужно. Великую войну их пехота начала в красных штанах! К тому же офицеры таскали разную блестящую металлическую фурнитуру. Представляете, как радовались немцы, получив такие прекрасные мишени! Потом, правда, французы перешли на защитный цвет, но страсть ко всему яркому и блестящему, видимо, осталась.

Что касается публики, то она была весьма пестрой, правда, преобладали "буржуазные элементы".

Но вот началось действо. На трибуну вылез Шарль Ожеро, плотный мужик лет тридцати пяти с несколько одутловатым лицом. К наполеоновскому маршалу он никакого отношения не имел, но на прямые вопросы по этому поводу отвечал двусмысленно. Ожеро был фронтовиком, закончил войну в чине капитана, был ранен. Правда, о том, где и кем он служил, газета ФФ "Великая Франция" и сочувствующие националистам издания, как-то не упоминали.

Итак, Ожеро стал толкать речь. Его манера напомнила Максиму Жириновского. Мьсе гнал о предателях-коммунистах, об исторической справедливости, о том, что надо омыть сапоги волнами Балтийского моря.

— Мы должны вдохновляться нашими великими императорами — Карлом Великим и Наполеоном!

Его поддержали со всех сторон.

— Ага, в потом драпать как Наполеон от Москвы? — Бросил из зала человек с орденом Почетного легиона на груди.

— Во-во. Как вы драпали от бошей.

— Развоевался, штабная крыса!

Уже потом Максим узнал, что претензии были не совсем справедливы. Ожеро перешел в штаб после ранения, а до того был строевым офицером. Да и насчет того, что "бегали от бошей"... Под Компьенем полк, в котором служил лидер ФФ и в самом деле поспешно отступил под угрозой окружения. Но бегством это было назвать нельзя.

Шарль разразился бранью, в его высказываниях имелись "кремлевские проститутки", "жидовские прихвостни" и "красная сволочь".

Между тем несколько ребят из зала продолжали изощряться:

— А твои сосунки много воевали?

— Ага, они снова будут в тылу за папенькими спинами отсиживаться! А нас пошлют воевать.

— Или с трибуны, болтун!

В общем, группа товарищей откровенно нарывалась. И нарвались. У кого-то из тусовавшихся в зале фалангистов не выдержали нервы — и он полез бить морду какому-то горлопану. И тут же из толпы вылезли крепкие ребята.

— То что, гад, фронтовика трогаешь!

Максим со своего наблюдательного поста оценил маневр. Ребята мигом сформировали в зале три плотные группы. По пути они сильно задели кого-то ещё... Началась беспорядочная драка. Оцепление кинулось от трибуны в зал, что только увеличило хаос. Между тем плотные группы неспешно двигались к выходу. И тут в дери, сметая хлипкую охрану, ворвался "засадный полк". Эти ребята уже не скрывались — все в коже, да и косух хватало.

— Бей буржуйскую сволочь!

Били только фалангистов и тех, кто имел глупость пытаться за них заступаться. Заодно посрывали флаги, пару раз приложили и "фюреру". Полиция прибыла через полчаса, но нападавшие успели смыться.

Максиму откровенно повезло. Выбирать кадры на этой допотопной аппаратуре было непросто. К тому же, запас пластинок[11] был очень маленький.

Но на одном снимке он запечатлеть момент, когда Ожеро отвечал на "наезды". Картинка называлась "из зоопарка сбежал павиан". Эта фотка и вышла в "Юманите".

Вообще-то, на взгляд Максима провокация была шита белыми нитками. Но... Это только на его взгляд. А грамотные свидетели свидетельствовали — сперва Ожеро начал оскорблять кавалера ордена Почетного легиона, а потом его мордовороты полезли в драку. А ребята из рабочей дружины... Шли мимо, услышали шум драки, бросились разнимать...

Возражать националистам было трудно. Драться-то начали они. И получили по зубам. Хотя с другой стороны, нашлись и те, кто сочувствовал.

Но что-то не лезло в картинку обычной классовой борьбы. Максим почитал дополнительные материалы о Фаланге — и вовсе задумался. Больно уж эти ребята театрально выглядели. Да и Наполеон был такой фигурой... Понятно, что во Франции он был предметом гордости. Но в итоге-то он всё проиграл! Довольно сомнительный объект для подражания. И вдруг Максима посетила дикая мысль — а может, красные и стояли за этой структурой? Ведь в его времени ходили слухи, что зюгановцам подкидывают деньги из правительства.

Как бы то ни было, Максиму стали подкидывать заказы на фоторепортажи.

Сюрреализм крепчал

Максим прогуливался по залам выставки и испытывал уже ставшее привычным ощущение, что мир неуклонно сходит с ума. В здании, принадлежащему ФКП, была развернута вставка сюрреалистов. Причем, до этого об этом направлении мало кто слышал. А вот теперь, судя по обилию репортеров и разных известных творческих личностей, они прогремят.

О сюрреализме Максим знал очень мало. Помнил только, что он зародился во Франции, а потом этот стиль грамотно раскрутил Сальвадор Дали. Но при чем тут коммунисты?[12]

Если так подумать, то красным должен быть ближе жесткий реализм или там романтика, воспевающая всяких борцов за народное дело. А вот черт их поймет...

С публикой на вернисаже было всё хорошо. Присутствовали как величественные Мэтры, так и множество экзотической одетой публики богемного вида. Хватало длинных волос, бород, всяких выпендрежных прикидов. Имелись и косухи. Только тут в них были облачены люди явно творческие личности, а не уличные бойцы. Разливали на вернисаже, как это ни странно, водку. Нет, вино тоже было, но оно во Франции является чем-то типа минералки.

А картины... Ничего такие.

На эту выставку Максим отправился, в качестве фотографа, сопровождая корреспондента API. Он стал довольно плотно сотрудничать в этом качестве с коммунистическими изданиями. Ему даже выдали казенную, в смысле партийную компактную по нынешним временам камеру. Это тоже был ящик с объективом-гармошкой, только размером поменьше. Вели он килограмма три, так что его можно было таскать на ремне на плече и снимать без штатива. Правда, руки для этого требовались крепкие — хорошо, что он за пять месяцев мышцу поднакачал. Правда, тогда требовался ассистент, держащий вспышку.

Компанию Максиму и журналисту составила Ирина. Она тоже пристроилась к переводам из API, правда, переводила не газеты, а более обширные материалы за гонорар. То есть, являлась "свободной художницей". Журналист, Эмиль Бертье, был совсем вовсе развеселым типом. Он воевал с шестнадцатого года, причем не где-нибудь, а в штурмовиках. Потом побывал в разных интересных местах, например, у Махно, который за каким-то чертом околачивался на территории Западной Украины. Эмиль с презрением относился к тезису работников прессы, который, как оказалось, существовал и в это время: "журналист никогда не возьмет в руки оружия." Впрочем, красные считали это положение "буржуазным". Эмиль таскал в наплечной кобуре Люгер P08, известной в народе как "парабеллум".

— Надо бы найти кого-нибудь из главных... — Бормотал журналист. А! Он кинулся за худощавым мужчиной лет тридцати.

— Товарищ Бретон, несколько слов для API.

Тому, к кому обратился журналист, явно понравилось, что его обозвали товарищем. Он с готовностью подошел.

— Скажите, в чём творческий метод сюрреалистов близок к коммунистам? Многие недоумевают...

— Сюрреализм намерен использовать силы, скрытые в глубине психики человека, задавленные обыденным сознанием. Буржуазия труслива. Буржуа полагаются на убогий "здравый смысл", они не хотят видеть дольше собственного носа. Но ведь и коммунисты пробудили в людях скрытые силы! В России они совершают невозможное! И никакой "здравый смыл" им не указ. Мы, как и коммунисты, ненавидим буржуазный мир. Я служил на фронте санитаром, насмотрелся, что такое ИХ цивилизация! Её нужно разрушить. В том числе — и их лицемерное искусство.

"Ничего так излагает" — отметил про себя Максим, не забыв пару раз пустить в потолок дым магния. Ребята хорошо подсуетились и пристроились к коммунистам. Хотя... Этих людей Максим плохо понимал. Возможно, потому что за ними стояла Великая война? Он вспомнил фотографии полей сражений, густо заваленных телами. А вот этот парень оттуда под огнем вытаскивал раненых... Вряд ли это прибавило симпатий к тем, кто втравил в такое мир.

Наконец, Бретон унялся и порысил куда-то дальше.

— Макс, ты отснимался? — спросил журналист.

— Нормально.

— Тогда пора выпить.

Они подошли к одному из столиков с напиткам, где Эмиль проигнорировав рюмки, набулькал себе половину фужера водки.

— За нашу победу! — И хлопнул её залпом.

— Эмиль, вы пьете как русский! Это вы у махновцев научились? — Изумилась Ирина.

— Ха, в окопах мы пили почище русских. А у ваших соотечественников нам есть поучиться куда более серьезным делам...

* * *

Происходящее вокруг заставляло Максима всё более задумываться. В том, что тут имеются попаданцы из его времени, он мало сомневался. Только от этого было ни горячо, ни холодно. Максим даже не пытался понять, что произошло — ведь гости из иного времени (или из будущего) успели укрепиться. Кстати, у него мелькнула мысль, что "мейденовский" дизайн журнала "Молодая гвардия" — это "маячок" для поиска других современников. Но, поразмыслив, он эту тему отбросил. Iron Maiden группа известная — но в определенном кругу. Большинство людей понятия не имеет — как оформлялись альбомы группы. Для поиска современников разумнее было бы напечатать, допустим, логотип Виндов. Разве что, искали конкретного человека, про которого знали, что он фанат данной команды... Но это всё лирика.

Потому что искать этих попаданцев, а уж тем более — пытаться выйти к ним на контакт, Максим пока не рвался. Вот, допустим, он вышел с ними на контакт. И что — они раскроют объятия ещё одному попаданцу? Может, и так. А может — и ликвидируют, чтобы сохранить свою уникальность. Ведь непонятно — а кто они такие и что им нужно?

Тем более, что от этого вопроса Максим переходил к более конкретному. Попаданцы явно встали на сторону коммунистов. Но — а что надо коммунистам? Смешной вопрос? А вы попробуйте, ответьте. Ответы "они просто хотели власти" не принимаются.

Они в самом деле хотели построить новое общество? Только вот какое? Максим не слишком хорошо знал историю, но в политологии-то разбирался. Социолог, не врубающийся в политические расклады — это даже не смешно. Так что мало ли что они декларировали...

К этому времени Максим уже более-менее представлял политику ФКП. Главной базой у них являлись рабочие. Коммунисты с непосредственностью тяжелого танка лезли в рабочее движение и подминали под себя профсоюзы. Но там-то они, в основном специализировались на двух темах — "социалке" и "не допустим новую войну". Ничего такого революционного в этом не было. Это понятно. Любой работяга хочет больше получать и меньше работать. А вот с войной... В самом ли деле они не хотели войны? Ведь большевикам-то мировая война очень помогла. А теперь Москве, которая явно стояла за ФКП, возобновление драки были тем более выгодно. Но тут тоже понятно. Если война начнется — то коммунисты оказываются в белом фраке.

Интереснее было иное. Коммунисты делали явную ставку на молодежь. Причем, презрение к буржуям в среде красных было не на классовой основе. Предполагалось — мы люди иной породы. И в этом смысле становились понятны все эти косухи, рок-стандарты и прочая эстетика, которая для этого времени являлась экстремальной. Максим вспомнил английских панков. Они ведь ставили себе "ирокезы" не только, чтобы "шокировать обывателя". Дело было глубже. Была поставлена граница — МЫ и ОНИ. Если ты сделал себе ирокез — то должен понимать — для "цивилов" ты теперь полный мудак и с тобой лучше дела не иметь. А для своих ты свой...

И ведь водораздел проходил не на идейном, а на философском уровне. "Мы не хотим жить хорошо, мы хотим жить весело". С этой точки зрения буржуи были просто копающимися в грязи свиньями, которых-то и жалеть не стоит.

Но коммунисты были посерьезнее панков. В изданиях, которые типа для умных, явно пропагандировался советский патриотизм. А вот французский едко высмеивался. То есть, в Москве, не особо скрываясь, формировали "пятую колонну".

Ни фига себе влез! Но ведь жить-то было и вправду веселее, чем дома!

Путешествие будет опасным

Перебирая на досуге память Петра, Максим удивлялся пассивности русских эмигрантов. Они, по большому счету, сидели и ждали у моря погоды. Не все, конечно. Судя по рассказам Ирины, её папа намылился ехать во Французское Конго, собирался мутить там какой-то бизнес. Но такие являлись исключением. Большинство сидело на заднице и чего-то ожидало.

А вот Максим придерживался двух принципов: "под лежачий камень вода не течет" и "собачье счастье в собачьих лапах". Он отлично понимал, что перевод газет — такая работа, которая очень быстро достанет, лишь, только пройдет ощущение новизны. Так что он стал активно лезть во все дыры в качестве фоторепортера. Благо конкурентов у него оказалось немного. Максим этому очень удивлялся. Всё-таки, он находился в Париже, а не в Урюпинске. В культурном центре, так сказать. Но, видимо, причиной нехватки фоторепортеров являлось как раз обилие разной культуры. Все, кто более-менее умел держать в руках фотоаппарат, хотели быть людьми искусства. То есть, фотохудожниками. Тем более, что вовсю пер модернизм. Сюрреализм являлся всего лишь одним из многих течений, декларирующих, что именно они совершат великий прорыв в искусстве. Кстати, именно знакомясь с творческой жизнью столицы Франции, Максим понял: большевизм — это не идеи Ленина. Большевизм в этом времени был буквально разлит в воздухе. Все хотели "до основанья, а затем..." Но вот только бегать с фотокамерой на плече нравилось не многим. А Максиму нравилось. Так что он довольно быстро стал известным в левых кругах фоторепортером. Тем более, что парень, в отличие от своих коллег, не выеживался — не пытался снять эдакий оригинальный кадр, чтобы все эстеты отвяли. Он-то любил фотографию именно за то, что это наиболее реалистический и честный вид искусства. Запечатленные мгновения жизни.

Так работы Максиму хватало. А на это дело он попал потому что являлся русским.

Как-то в марте его нашел Эмиль Бертье и пригласил в кабачок. Французы вообще все дела решали в кафе. Хлебнув винца журналист начал разговор.

— Макс, у меня к тебе предложение. Надо проехаться в Италию. Поездка, честно скажу, небезопасная. Но интересная.

Дело оказалось в следующем. Примкнувшие к красным французские интеллектуалы очень переживали на тему того, что у русских есть такое левое "издание для умных", "Красный журналист", а во Франции ничего подобного нет. Вот и создали журнал "Дуэль". Но главная фишка "Журналиста" была не в его высоком интеллектуальном уровне. Материалы в нём были именно журналистскими работами. Как правило то, что "осталось за кадром" во время различных командировок акул пера. А ребята из "Дуэли" решили отправить Бертье в Северную Италию, к тамошним революционерам, чтобы описать происходящее там глазами француза. Причем, описать честно. Вот тут-то и была проблема. Ведь если поехать к Муссолини, то особо развернуться не дадут. Журналист будет вынужден описывать то, что ему покажут. А отношение к североитальнскому режиму было у ФКП (как и у Москвы) было достаточно сложным. Конечно, в Милане сидели революционеры. Но какие-то не такие. А если поехать самостоятельно... Французов в виду известных событий в Италии очень сильно не любили. Власть же была сильно революционная. Так что могли шлепнуть не особо разбираясь. Именно так недавно чуть погиб один корреспондент API. Какие-то революционные деятели сочли его "шпионом" и уже поставили к стенке. Едва удалось отмазаться. Эмилю это было знакомо. По его рассказам, в 1914 году во Франции шпиономания носила характер паранойи. Человека толпа могла избить и потащить в участок только потому что он голубоглазый блондин. (Бош переодетый!) Никакие документы не помогали. (Вот гады-шпионы, сколько себе ксив налепили!) Так что говорить по-французски в Италии категорически не рекомендовалось, если ты не находишься в составе воинского подразделения численностью не менее взвода.

Эмиль отлично знал немецкий и итальянский кое-как мог объясниться на суржике[13], перенятом у махновцев.

— А вот фотографа, владеющим языками, не нашлось. А ты знаешь русский и немецкий. Русских в Италии любят больше всех.

— Так по документам ведь мы всё равно французы[14]. Или нам и фальшивые документы сделают?

— Мы всё же не подпольщики. Пока. Но где будут проверять паспорта? Границы со Швейцарией как таковой нет. А если дойдет дело до документов. Эмиль вынул из кармана красную книжечку с надписью "РОСТА-ТАСС".

— Так ты и на Москву работаешь!

— А как же. Я в партии с самого её создания. А к идеям пришел ещё во время войны, когда в госпитале лежал. Там у нас друг другу передавали запрещенную книгу Анри Барбюса. Потом уже встретил хороших людей... Что же касается РОСТА... Ты думаешь, а как я во Львове очутился? Махновцы, знаешь ли, парни очень резкие, почище чернорубашечников. И ты такую же получишь. Правда, о своих русских знакомых можешь забыть. Такого тебе не простят.

— Да я и так ни с кем не общаюсь. А подружка тоже красным сочувствует. Да и вообще — я думаю, скоро многие будут спрашивать — как можно получить такие корочки. Ну, как, едешь?

Максим понимал, что ввязывается в авантюру с весьма непредсказуемым финалом. Но зато какие карьерные перспективы открывались! Бертье — парень серьезный, он и в буржуйских газетах печатается. И в СССР тоже.

* * *

Добирались журналисты через Швейцарию. На границе швейцарские погранцы глядели на них как на психов. На той стороне никакого контроля не имелось.

Транспорта, кстати, тоже не было. Поезда не ходили. До вокзала в Комо было около четырех километров. Может, там что найдется.

Путь пролегал по городу, который показался Максиму очень большим. Хотя, по словам Эмиля, в нем имелось всего-то пятьдесят тысяч жителей. Просто Комо был зажат между озером и предгорьями Альп — а потому вытянут очень. Зато город был охрененно древним, никто даже не знал, когда он возник. Как пояснил начитанный Эмиль, в состав Римской империи он вошел в 193 году до нашей эры. В нем же родились оба Плиния — Старший и Младший.

Впрочем, особых древностей вокруг не наблюдалось. Так, разномастные сельские домики. Никаких революционных реалий не наблюдалось тоже. Впрочем, встречавшиеся по пути люди глядели очень настороженно. Эмиль и Максим были в кожанках и в тяжелых ботинках. Журналист был не в первой "горячей точке", он-то понимал — будут проблемы с транспортом и прочими благами цивилизации.

Между простим, Максим теперь был вооружен. Эмиль, как в известной книге, дал ему парабеллум. Французскому оружию он явно не доверял, про револьвер Лебеля говорил только разные нелитературные слова.

Стрелять Максим кое-как научился, правда, с тем, чтобы куда-нибудь ещё и попадать — дело обстояло хуже.

Впрочем, революционные реалии проявились довольно быстро. Из-за красивого желтого костела показалось человек пятнадцать вооруженных людей. Один держал в руках некую штуку, при виде которой Максиму захотелось протереть глаза. ЭТО было длиной сантиметров тридцать, с двумя стволами, сошками и торчащими вверх двумя магазинами[15].

Остальные были с винтовками и охотничьими ружьями.

Шедший впереди мужчина в чем-то вроде короткого пальто синего цвета что-то резко спросил по-итальянски.

— Коммунисты. Журналисты. — Ответил Эмиль. Эти слова были понятны и Максиму.

В ответной фразе прозвучало "documentazione".

Пришлось протянуть журналистские ксивы. Документы было на французском, но слово "РОСТА" ребята явно знали. По крайней мере, подозрительность у главаря сменилась уважением.

Предводитель стал что-то бурно говорить. Выслушав горячую речь, ответил:

— Il mio amico in ponmat italiano [16]. — И обратился к Максиму по-немецки. Видимо, он решил лишний раз не злить местных французской речью.

— Дела тут творятся веселые. Эти ребята — кто-то вроде русских красногвардейцев. В центре города окопались анархисты некоего Колосимо. Приперлись в Комо два дня назад, разогнали местный Совет и теперь, развлекаются.

— Анархисты — вроде махновцев?

— Если бы. Махновцы — ребята со странностями, но с дисциплиной и сознательностью у них всё хорошо. А эти, как я понял — просто бандиты. Так что нам повезло, что мы этот отряд встретили. А то могли бы серьезно влипнуть.

— Колосимо — он откровенный бандит! — Вмешался один из итальянцев. Говорил он на чудовищном немецком, но понять было можно. — Засели в городе, пьянствуют, насилуют девушек. Этому надо положить конец!

— В общем, местные ребята решили разобраться своими силами с бандитами. Потому как никакой власти в Комо и его окрестностях не существует. Но нет худа без добра. Сразу нарвались на интересную историю. Местных анархисты утомили, они собираются их разогнать.

Честно говоря, Максим совсем не горел желанием влезать в разборки красных и черных. Но что делать-то?

Между тем Эмиль обратился к главарю, которого звали товарищ Леоне. Выслушав, тот одобрительно улыбнулся.

— Я ему объяснил, что идти в бой с пистолетами — не самая лучшая идея. Но, я думаю, тут нам помогут.

В самом деле помогли. Отряд вместе с журналистами двинулся куда-то в городские дебри. Поплутав по узким улицам, пришли к двухэтажному каменному дому, вокруг которого паслось несколько десятков вооруженных людей. У входа стоял пулемет, вроде бы "тезка" Максима, но на треноге[17].

Они прошли в дом, в большой зал, где также без конкретной цели околачивались человек десять. Леоне представил журналистов высокому человеку лет сорока во френче и с кобурой на боку. Товарища звали Витторио Гатти, он тут являлся главным. Снова пришлось показывать корочки, потом Эмиль стал обмениваться с Гати длинными фразами.

Вскоре местный команданте кинул приказ — один из подручных куда-то скрылся — и появился с двумя охотничьими двустволками. Кроме того, он тащил два охотничьих пояса с патронами. Гатти развел руками — дескать, что имеем...

Однако Эмиль был совсем не разочарован.

— А хорошие штуки, — сказал он, осматривая стволы. — Явно у какого-то буржуя раздобыли. Я тебе сейчас покажу, куда заряжать и как стрелять.

— Из двустволки?

— Ничего ты не понимаешь! В ближнем бою — именно то, что доктор прописал. У нас на фронте многие дробовиками обзавелись. И штурмовики у бошей — тоже. А для тебя с твоими умением стрелять — штука вообще незаменимая. Тут ведь целиться не надо. Главное — направить ствол примерно в нужную сторону. Метрах на двадцати у клиента шансов нет. А на большее расстояние в городе стрелять и ни к чему.

— А эти красногвардейцы собираются атаковать?

— Ну, да. Ближе к вечеру, когда анархисты граппой[18] упьются. Только я думаю, что надо их планы несколько подкорректировать.

Эмиль развил бурную деятельность. Он быстро вошел авторитет — среди красногвардейцев имелись фронтовики, и даже двое горных стрелков. Так что они быстро поняли: круче французского журналиста только крутые яйца. К тому же Эмиль имел не только фронтовой опыт. Во время визита на Западную Украину он нагляделся на бандитов, которых там имелось множество. По его мнению то, что братва Колосимо являлась итальянцами, а не украинцами или поляками, ничего не меняло. Бандиты везде одинаковы.

Так вот, он предложил не просто атаковать анархистов, а выманить их.

— Надо обстрелять какую-нибудь группу загулявших бандитов. При этом — дать паре человек уйти. Они ведь точно захотят разобраться. Бандитский кураж. Ну, и устроить засаду...

Максим оказался нагружен как ишак. Ружье, патроны, фотоаппарат, запас пластинок... Петя бы сдох. Но Максим-то всё это время усиленно тренировался. Так с формой дело обстояло если и не совсем хорошо, то приемлемо. А вот как одновременно стрелять и снимать, он не очень понимал. Впрочем, под пули ему лезть и не требовалось.

К вечеру несколько красногвардейцев пошли на дело. Задача у них была простая. Найти группу загулявших анархистов, да и пальнуть по ним несколько раз. Желательно — кого-нибудь зацепить. Но это было необязательным условием. Остальным требовалось лишь вовремя подтянуться. Силы красных начитывали около двухсот бойцов. Анархистов — человек сто.

Около пяти часов к штабу подбежал мальчишка.

— На улице Франческо Раччи наши обстреляли бандитов.

— Выступаем! — Скомандовал Гатти.

Организованной толпой красногвардейцы выступили. Пулемет везли на повозке.

Улица оказалась узкой, мощеной булыжником, вокруг неё громоздились трехэтажные каменные дома. Посреди мостовой лежали два тела.

Красногвардейцы довольно быстро распределялись по домам. Жители их пускали. То ли боялись спорить с вооруженными людьми, то ли анархисты их достали по самое не могу. Эмиль выбрал для Максима балкон, нависающий над тротуаром. Сиди себе в комнате, когда начнут стрелять — вылезай и снимай.

— А ты?

— Я с самыми надежными ребятами устроюсь поближе. Есть там неплохой домик.

Анархисты собирались долго — но примерно через час послышался шум толпы. Максим глянул в окно. По улице перла толпа. Несмотря на то, что погода стояла не жаркая, многие из бандитов были в шелковых рубашках разного цвета. Как Максим узнал позже, Комо являлся центром производства шелка. Так что изделий из него хватало в магазинах и на складах. Вот бандюки и награбили.

Анархисты перли весело, паля время от времени в воздух. Они явно собирались перевернуть на этой улице всё вверх дном. Но... Стали стрелять из домов. Максим выскочил на балкон, установил аппарат на ограждение. Страшно почему-то не было. А дела кипели веселые. Откуда-то стал бить пулемет, сильно прорядив анархистов. К тому же вовсю палили из окон. Люди валились один за другим. Бандиты пытались отстреливаться, но хватило их ненадолго. Они бросились бежать, но в конце улицы снова нарвались на огонь. Это подоспел ещё один отряд. Как оказалось впоследствии, во втором отряде были совсем не красные, а католики, которые революционеров недолюбливали. Но бандиты достали всех. Оказавшись в такой скверной ситуации, анархисты стали бросать оружие.

Ружье Максиму так, и не понадобилось. Он использовал ли более привычное оружие фотоаппарат. А победа оказалась полной. Те анархисты, которые не приняли участие в "карательной операции", либо по-быстрому слиняли, либо сложили оружие. К сожалению, с сеньором Колосимо побеседовать не удалось. Он был убит на Франческо Раччи.

Зато на вокзале оказался вполне исправный паровоз, и даже машинист нашелся. Ну, и фотолабораторию тоже отыскали. Так что Максим сумел сделать снимки, оказавшиеся очень эффектными. А дальше — на журналисты двинулись в Милан.

Анатомия революции

Эмиль глотнул вина и заявил:

— Нет, всё-таки нам очень повезло, что мы вовремя попали в эту заварушку. Дело ведь не только в материале. Но вот этот поезд они не спешили посылать. Хрен был нам помогли журналистские удостоверения. Но вот отказать боевым товарищам... Впрочем, твоя работа тоже очень помогла. Фотография — большая сила!

Дело в том, что при изготовлении фотографий Максим обнаружил в лаборатории большой запас фотопластин. Так что он не экономил, снимая местных товарищей. И не только для прессы. В этом времени фотография ещё не шагала победным маршем по миру — в итальянской глубинке с ней дело обстояло не ахти. Местный фотограф, в лаборатории которого Максим и работал, был, мягко говоря, не особенным мастером. А если точнее — просто халтурщиком. Который существовал по принципу "на бесптичье и ж...па соловей", он работал на уровне "фотография на паспорт". А Максим-то кое-то умел. Местные ребята на его фотках получились настоящими орлами, а их подружки — красавицами.

Согласитесь — как не помочь таким хорошим ребятам?

Итак, Эмиль и Максим сидели в сидячем купе вагона и попивали вино, которым им особо снабдили на дорогу. Ехать тут было всего ничего, около сорока километров, но революция — это штука такая... Всего же к паровозу было прицеплено три вагона — и все они оказались забитыми местным населением, до упора груженым разным продовольствием. В Милане со жратвой было плохо, были введены карточки. Но, разумеется, черный рынок процветал.

Въехав в Милан, машинист тормознул состав — и большинство пассажиров ссыпались на волю и как-то очень быстро растворились среди пейзажа. Причину журналисты знали — революционные власти выставляли заградотряды, призванные "пресечь спекуляцию". Правда, непонятно было, куда шло конфискованное продовольствие — революционным властям или на тот же черный рынок. Как сказал Эмиль:

— Это же Италия, понимать надо.

Вокзал производил впечатление. На нём царило оживление, правда, очень своеобразное. Стояло пара поездов типа "эшелон", вокруг которых суетились вооруженные люди — кое-кто в военной форме, кто-то в гражданской. Более всего впечатлял бронепоезд, судя по всему, склепанный по принципу "я его слепила из того, что было". Над ним гордо развевался флаг — на красное полотнище с красной же звездой в черном круге. Флаг Советской республики Ломбардия. Эмиля заинтересовала особенность боевой машины — впереди и сзади были прицеплены платформы с опускаемыми пандусами, на платформах стояли броневики.

— Боши придумали, — пояснил он, — как раз когда они тут с австрияками наступали в восемнадцатом. Весело было, как у вас в Гражданскую. Всю Ломбардию захватили чуть ли не за неделю. Мы на фронте, когда об этом в газетах читали, долго не верили. У нас-то чтобы на двадцать километров продвинуться, надо было так постараться...

Впрочем, имелись на вокзале и штатские. Как только поезд подошел к перрону, к нему ринулась куча народа, они начали очень шумные переговоры с машинистом. Дело понятное. Граждане имеют желание выехать в глубинку, дабы там закупить продовольствие.

На эту суету со стороны глядел патруль из пяти человек к коротких черных куртках, черных круглых шапках с красной звездой и начищенных до блеска хромовых сапогах. Все имели с винтовки, причем у двоих были какие-то штуки с торчащей вверх обоймой[19]. Даже такой лох в военном деле как Максим въехал, что это самозарядки.

Они с интересом глядели на суету вокруг поезда, но никак не вмешивались. К журналистам ребята тоже не стали докапываться — видимо, потому что они явно не походили на местных "челноков".

На улицах города Максим почувствовал — он это где-то видел. Потом сообразил — видел не он, а Петр. В Петрограде. Такие же запущенные неухоженные улицы зарытыми магазинами. Хотя они и находились явно не в рабочем квартиле, "чистой" публики не наблюдалось. Хотя, люди были одеты достаточно ярко. Видимо, таков уж итальянский менталитет. То и дело на стенах попадались плакаты. Один, нередко встречающийся, был Максиму до слёз знаком. Это был вариант одного из самых хитовых плакатов всех времени и народов — "Ты записался добровольцем?". Только боец на нём был в черной рубашке и уже виденной на вокзале круглой шапочке со звездой. А надпись та же самая, только на итальянском.

— Что делать будем? — Спросил Максим. — К местным товарищам обратимся?

— Подождем. Это мы всегда успеем. Благо, вещей к нас мало, можно и осмотреться на местности.

В самом деле, журналисты имели минимум шмоток, тем более, что упакованы они были в армейские ранцы. Кончено, у Максима имелся ещё и фотоаппарат. Но... Цифровая зеркалка, она, конечно, куда как полегче, но тоже не слишком удобная для длительного ношения. Что поделать — такая работа.

Как это ни странно, в городе работало довольно много питейных заведений. Видимо, вина в революционной Италии было больше, чем еды. В одно они и завернули. Кабак явно когда-то знавал лучшие времена, интерьер носил следы было респектабельности. Сейчас же его вид был не самый лучший. К примеру, меню было пришпандорено возле входа и написано от руки. Несмотря на то, что время едва перевалило за полдень, народу в заведении было много. Народ общался весьма жизнерадостно.

Они уселись за столик

— Ты любишь вермут? — Спросил Эмиль.

— А "Мартини" тут есть? — решил сострить Максим.

— Есть — кивнул журналист.

К удивлению попаданца, им вскоре приволокли бутылку "Мартини". Выглядела она, конечно, совсем не так как в его времена, но на вкус напиток был тем самым.

Как оказалось, "Мартини" производили в Турине, в ста двадцати километрах. То ли революция не помешала изготовлению напитка, то ли революционеры не успели выпить все запасы.

Эмиль вскоре завязался языком с местными. Впрочем, Максиму тоже нашелся собеседник. Один посетитель работал мастером на заводе A.L.F.A., во время оккупации он кое-как выучил немецкий. Завод-то работал и не так уж плохо немцы платили. Именно немцы, а не австрийцы.

Сейчас с работой на заводах было куда хуже. Тот же A.L.F.A. пробивался созданием бронепоездов и ремонтов бронемашин.

— Наши поезда остановили французов, — заявил мастер.

И это оказалось правдой. Геную окружают горы. Не слишком высокие, но поросшие лесом и вообще труднопроходимые. Так что революционная железнодорожная бронетехника "заткнула" долины. Ну, а у легионеров не имелось желания особо геройствовать.

Бронепоезда решали во многом и продовольственный вопрос — их активно сплавляли в другие части Италии — в обмен на жранину.

Политические пристрастия обозначились довольно быстро. Муссолини люди поддерживали. Правда, тут мнения разделялись. Одни полагали, что трудности просто надо стойко пережить, другие — что вождь немного перегнул палку, надо помягче с частным предпринимательством. Некоторым не нравилась и крутые разборки с церковью. Правда, они считали, что это закидоны отдельных отмороженных командиров. Тем более, что Муссолини расстрелял кое-кого из особо борзых. Но вообще-то к попам ребята относились без особого пиетета.

Что было интересно — все говорили "Ломбардия". По отношению к укрепившимся в средней и южной Италии популярах они употребляли знакомое во всем мире слово "мафиозо".

В процессе общения выяснилось, что Максим русский. Вот тогда их начали поить... Русских тут любили. И это понятно. В России-то выстояли и всех врагов разгромили! А мы, дескать, чем хуже?

Закончилось дело тем, что один из завсегдатаев предложил им устроиться у него — благо свободная комната имелась. А это было ценно. Потому что хоть некоторые гостиницы и работали, но оставлять в номерах вещи очень не рекомендовалось.

Дело пошло. Ведь цель Эмиля была не просто написать очередной репортаж — а поглядеть на жизнь СРЛ изнутри. Для этого надо вписаться в местную тусу. Благо итальянцы — люди общительные и ценят родственные связи — так что было что посмотреть и послушать. Так встретились с одним парнем, который был взводным у чернорубашечников — и отдыхал после ранения, полученного под Генуей. Вот это был упертый революционер. Буржуев он ненавидел люто. А ещё больше — "свиней-легионеров".

— Французам пора подниматься! Почему они медлят? Тамошние рабочие должны придти к нам на помощь!

Одновременно Эмиль читал и местную прессу — и пересказывал содержание Максиму. Последний-то раньше очень плохо представлял, что тут происходит. А происходило...

В Северной Италии существовало нечто вроде военного социализма. Все крупные предприятия были национализированы. Как они до сих пор работали в условиях революционного бардака — оставалось загадкой. Впрочем, Италия — не менее загадочная страна, нежели Россия. Однако мелких частников не совсем задавили. В деревне имелись кооперативы. Им Муссолини активно подгонял сельхозтехнику, благо её на заводах Турина и Милана было полно. Её же, вместе с бронепоездами, толкали и на юг. В общем, жить было хреново, но пока не критично.

Но что более всего интересно — в Северной Италии не только официоз, но и простые люди, резко отмежевывались от других регионов. Дескать, мы — настоящие рабочие-пролетарии. Правда, иногда мелькали мнения, не слишком влезающие в коммунистическую идеологию. Так, говорили, что жители Северной Италии — это потомки лангобардов, а значит — отдельный народ.

А в Риме продолжал сидеть король. Хотя он контролировал только очень небольшую территорию, прилегающую к Вечному городу. Сидел он там потому, что всем, было ясно — если он отвалит, то уже навсегда. В конце-то концов итальянской королевской династии было меньше ста лет. Да и нынешний монарх не пользовался уважением после разгрома в Великой войне. Как он в Риме вообще держался — было ещё одной итальянской загадкой. Хотя, по слухам, оттуда массово бежали жители, потому что жрать было совсем нечего. Его пока не скинули только потому, что Рим, по большому счету, никому на фиг не был нужен.

С остальной частью Италии дело обстояло ещё веселее. Формально там рулили Совет народный представителей Италии. Но не зря ломбардцы называли тамошних деятелей мафиози. Они таковыми и являлись. Максим о мафии знал, в основном, из романа Марию Пьюзо. Что были на Сицилии такие крутые перцы, а потом они в Америке развернулись.

Как оказалось, дело обстояло куда сложнее. Мафия имелась не только на Сицилии, но и во всей Южной Италии. К примеру, мафиози стояли за посредниками — без которых невозможно было взять участок земли в аренду. И этим надо было регулярно платить. Собственно, именно против них на Юге и бунтовали.

Но мафиози как-то сумели вывернуться. И теперь именно ихние крестные отцы и заправляли в Италии. Друг с другом договориться у них выходило плохо — так что страна, кроме Ломбардии, состояла из анклавов, управляемых бандитами. Но Муссолини, видимо, это пока устраивало. На Севере он объявил "борьбу с бандами". Как видел Максим, это получалось по-разному. Но ведь получилось. А тех, кого подозревали в причастности к мафии — ставили к стенке беспощадно. Но с южными бандюками он договаривался.

В общем, материала собрали много. Оставался завершающий аккорд. Эмиль явился в главный офис Революционной социалистической партии Италии и попросил об интервью с Муссолини.

Максим шел на это мероприятие с интересом. Это был первый известный политический деятель ХХ века, которого ему довелось увидеть своими глазами. Правда, в этой истории он назывался не дуче, а капо — и вообще было непонятно, что с ним будет дальше. Бенито не подкачал. Он долго и эмоционально вещал о мировом революционном движении. Не скрывал и скользких мест.

— Я знаю, что у меня есть разногласия с Коминтерном. Но давайте скажем честно: Ленина тоже критиковали за отход от ортодоксального марксизма. И что? Его партия победила в огромной стране, а противники скулят в эмиграции. Вот и мне приходится противостоять не только французским империалистам, но и итальянской Вандее. Пока мы с южанами сотрудничаем. Но это пока. А вам я готов сообщить вам новость, которой никто не знает. Завтра я подписываю с СССР договор о дружбе и сотрудничестве и ряд торговых соглашений.

— И что ты об этом думаешь? — Спросил Максим товарища.

— А что тут думать? Муссолини явно тяготеет к национал-большевизму. Лучше быть первым в Милане, чем не пойми кем в Риме. А воевать против остальной Италии у него сил пока нет. Но если он договорился с СССР... Главная беда Ломбардии — отсутствие сырья. Если же Россия станет его поставлять... В Милане и Турине мощнейшая промышленность, в России такой пока нет. А вот как на это отреагируют буржуи... Тут может быть всё, что угодно.

Момент удачи

А рядом случаи летают, словно пули.

Шальные, запоздалые, слепые, на излете.

Одни под них подставиться рискнули.

И сразу — кто в могиле, что в почете.

В.Высоцкий

Что такое удача? Это когда ты оказываешься в нужное время и в нужном месте. В чём Максим лишний раз и убедился. Их визит в Италию оказался очень даже своевременным. Дело в том, что подписание Муссолини договора о дружбе с СССР вызвало во Франции дикий шум. Это было серьезно. В Турции сидел Кемаль, которому с Советами очень даже дружил. А маршрут Одесса-Венеция был не самым дальним...

Правые, само собой заорали как резаные начет того, что надо прекратить довольствовать полумерами, а начать против Италии полномасштабную военную операцию. Правда, кричали, в основном те, кто привык проявлять свой патриотизм, сидя в Париже.

Коммунисты, разумеется, приветствовали Муссолини, который отошел от своего мало понятного политического виляния. Ну, а главным лозунгом был: "Руки прочь от Италии!".

Тут-то и пригодились материалы Эмиля. Нет, не та аналитическая статья, за которой они ехали. Той ещё предстояло выйти. Издательский цикл "Дуэли" занимал три недели. Зато Бертье быстренько накатал в "Юманите" простой как штопор репортаж на тему: "хрен вы с ними что-нибудь сумеете сделать!" С фотографиями Максима. Это принесло ему известность в узких кругах. Понятно, что читатели газет, может быть, запомнят автора текста, но фотографа — уж точно нет. Но в профессиональной среде такие вещи отслеживают.

Кстати, в статье было приведено высказывание одного из лидеров GRM[20]:

— Пусть только французские империалисты сунутся! Мы им устроим вторую Ирландию!

Между тем веселье только начиналось. Максим в своём времени удивлялся — как в ряду всяких несогласных могут стоять бок о бок националисты-лимовнцы и упертые либералы-западники. Он полагал, что это признак общего безумия политической жизни на постсоветском пространстве. Но оказалось — он глубоко заблуждался, это общая тенденция. Вот Франция 1924 года, в которой политический расклад просто классический — просто хоть в учебник политологии. Да и политические силы — не митинговые болтунишки. Но...

Красных поддержали их самые непримиримые враги — военные-"ястребы" и примкнувшие к ним последовательные германофобы. То есть те, кто главной задачей видел возобновление войны с Германией и доведение её до победного конца. Речь у них шла не об Эльзасе и Лотарингии, а о том, чтобы размазать Второй рейх в тонкий блин...

Так вот, эти ребята тоже выступали за скорейшее свертывание военной операции и за то, чтобы как можно быстрее договориться с Ломбардией. А самое лучшее — вообще это государство признать. При том, что Франция СССР не признала.

Хотя, Эмиль пояснил:

— Они со своей точки зрения правы. Лезть в Италию — это означает ввязаться черт знает во что. Милитаристы-то не дураки. Они прекрасно помнят испанскую герилью при Наполеоне[21]. Современные британские события заставляют относиться очень серьёзно к тому что такое может повториться и в Италии. Тем более, что немцам не так трудно будет подбрасывать Муссолини через Австрию оружие и снаряжение. А ведь как с этим бороться? Как наполеоновские солдаты — тотальным террором? Так это в колониях так можно. А если в Италии — народ не поймет. А если это и во Францию переместится...

— А может?

— Вполне. ФКП против терроризма. Но ведь мы за Итальянцев не отвечаем. А теперь погляди с другой стороны. Если именно Франция подбросит Муссолини сырьё — то есть возможность привязать к себе мощнейший промышленный регион. Который будет не лишним при войне с Германией. Россия далеко, а Франция рядом. Буржуи верят, что всех и всё можно купить. Муссолини тоже. Остальная Италия им абсолютно ни к чему. А то, что у Ломбардии красные знамёна — так буржуи считают себя самыми хитрыми. Дескать, они потом как-нибудь эту территорию подчинят. Но ещё вопрос — кто кого перехитрит...

Максим не стал даром терять времени. Точнее, не стала терять времени Ирина. У неё проявился мощный талант продюсера. Наверное, это от папы-бизнесмена. Так что девушка подсуетилась — и в помещении ФКП была развернута выставка снимков Максима под названием "Непокорная Ломбардия". Она имела успех, чему способствовало то, что на открытии фалангисты попытались устроить драку — и в очередной раз получили по зубам. Нет, это явно были какие-то специально созданные мальчики для битья.

Но более всего успеху выставки способствовало явление культурной жизни. В Париж из СССР привезли фильм Эйзенштейна "Собкор". До этого данную фамилию тут никто не знал.

Сюжет картины показался Максиму примитивным. Где-то в Польше местные недобитые враги Советской власти при поддержке империалистов устраивают провокацию — солдаты в красноармейской форме устраивают резню в небольшом городке. Это должно стать поводом для открытия военных действий против СССР. Империалисты точно не назывались — но понятно было, что это англичане и французы. Но доблестный корреспондент РОСТА ценой жизни добывает материал, разоблачающий провокацию.

Может, в это время более сложные сюжеты и не нужны. К тому же — это всё-таки был Эйзенштейн! Сцены с резней впечатляли. Не настолько круто, как катящаяся коляска по Потемкинской лестнице, но тоже неслабо. Да и погони со стрельбой тоже имелись. Но самое главное — это был финал. Рукопись ложится на стол, сквозь этот кадр всплывают руки линотиписта, набирающего текст — печатная машина, махающая "крыльями" — пачки газет, которые грузят на поезда и самолеты — а потом их читает прогрессивная общественность всего мира. И врагам остается только утереться.

Это производило впечатление. Максим уже понял: в этом времени позиция "я сам по себе" популярностью не пользуется. Тут надо было принадлежать к команде. И вот показывали эдакую чисто конкретную команду, в которой работают смелые ребята в косухах (В фильме эти куртки мелькали то и дело). И ведь не за бабки работают, а жизнь кладут на это. Герой фильмы воспринимался строго по Ницше: "человек, которому есть ЗАЧЕМ жить, выдержит любое КАК." В общем, эдакий романтический герой, альтернатива буржуазному свинству.

Последнее было немаловажным, это выходило за рамки коммунистического "силового поля". Дело-то в том, что до Великой войны Франция давала миру 90% всех кинофильмов. Но после четырнадцатого года темп снизили, не до того было. Зато за океаном широко разросся Голливуд, который стал печь картины с американским размахом. Впрочем, и до войны такие звезды как Макс Линдер стали явно предпочитать Америку. А теперь против Чарли Чаплина, Дугласа Фербенкска и Мэри Пикфорд у французов вообще ничего не имелось.

В общем, молодые французские киношники стали яростно обличать коммерческое кино. Дескать, это ленты для дебилов, на которых буржуи стригут бабло. А надо... С этим имелись проблемы. Пытались лепить авангард, но, честно говоря, он был интересен только авторам. А тут появляется Эйзенштейн, который с авангардистскими залепухами, но, тем не менее, фильм доступен для среднего зрителя...

Помогли и "буржуазные" критики, которые, понятное дело, подняли вокруг картины истерику — вплоть до требований её запретить. Смешнее всего были попытки профессионального разбора, в которых утверждалось, что "Эйзенштейн снимает не по правилам". В общем, всё шло к тому, чтобы картина стала культовой, хотя здесь этого слова пока что не знали. Максим думал — интересно, а "Потемкина"-то Эйзенштейн снимет? И если снимет — то этот фильм что наделает?

Но картина-то была о РОСТА. Так что Максим как-то быстро и без мыла влез в тусовку разной там богемы. А это значит, что возможностей снимать появилось выше крыши. А Максим был не жадным, за большими гонорарами не гонялся. В данной среде это ценили — потому что идей у ребят было куда больше, чем денег. Имелась с этом и обратная сторона. Было понятно, что в приличное общество ему а ближайшее время путь закрыт. Буржуи откровенно опасались красных.

Самое смешное, что вообще-то Максим пока что не имел дела непосредственно РОСТА. В парижском представительстве агентства он и бывал-то пару раз. Впрочем, это, как оказалось, временно. Он смутно догадывался, что это не просто медиа-холдинг. Но Эмиль от прямых вопросов уходил. Впрочем, Максим не слишком-то и рвался что-либо об этом узнавать. Российские большевики и в этом мире были явно той ещё компанией.

Тяжело евреям жить без пулемета

Какой питерский интеллигент не бывал в Израиле! Максим, хоть и к питерским, и интеллигентам относился условно, тоже сумел в этой стране побывать. Ну, подвернулась у подруги возможность смотаться задешево. Почему бы и нет?

Так что Максим, стоя у фальшборта, с интересом смотрел на грязно-желтые коробки домов Яффы на фоне восхода.

Как он тут оказался? Так по работе. Эмиль получил задание написать материал о коммунах-кибуцах, где свили гнездо ну очень левые сионисты. А с Эмилем Максим уже сработался. Тем более, что в данной командировке приветствовалось знание русского языка. Кстати, перед поездкой Максим спросил журналиста:

— Я вот только не понимаю — почему послали тебя, а не какого-нибудь еврея?

— Кто ж его знает, но просили, чтобы прибыл именно я. Радует, что даже в такой глухомани о тебе знают...

В общем, Максим с Эмилем погрузились на посудину с понтовым названием "Звезда Марселя" — и пошлепали на ней в Яффу. Компанию им составляли несколько бизнесменов, примерно взвод паломников и несколько семей евреев-переселенцев. Последние были из Польши, как они оказались во Франции — кто бы знал...

Порт выглядел колоритно. В море выходило большое количество разных малых парусных плавсредств, видимо, рыбачьих. У пирсов притулись несколько судов, тоже не производивших впечатление могучих пенителей морей. "Звезда Марселя" на этом фоне смотрелась, наверное, круто.

Максим с Эмилем сошли на пирс первыми. Благо, особого багажа у них не было. Пограничным контролем тут тоже не доставали, англичане проверили ксивы — и ладно. Разумеется, корочки РОСТА они не показывали — Эмиль обеспечил документы от какой-то благонамеренной буржуазной газеты. А за всеми официальными постами их приветствовал молодой парень, одетый в рубашку и штаны цвета хаки, с маузером на боку. Он назвался Сигизмундом, как потом оказалось, парень был из Испании. Он прилично говорил по-французски. Впрочем, как выяснилось несколько позже, Сигизмунд владел и русским матерным.

Они погрузились в экипаж и двинулись по улицам Яффы.

Максим бывал в этом городе, в его времени ставшим окраиной Тель-Авива. Тогда это был очень ухоженный и тихий туристский заповедник. А вот тут было совсем не ухожено и уж тем более — не тихо. Улица была загажена, да и окрестные дома выглядели неважно. К тому же и без того узкое уличное пространство уменьшали многочисленные представители малого бизнеса, развернувшие свои лотки. Да и народа было полно. Как пешего, так и каких-то колесных сооружений, запряженных ишаками. А шум стоял... Все орали. Максиму показалось, что тут прямо сейчас намечается какое-то глобальное мероприятие вроде революции. Однако Эмиль взирал на это равнодушным взглядом.

— Это ж Восток. В Алжире то же самое, — пояснил он.

А народ был разный. Люди в тюрбанах, люди в куфиях[22], люди в ермолках и лапсердаках... Попадались, впрочем, граждане в европейской одежде.

Сквозь этот бедлам пробирались довольно долго, пока, наконец, не достигли вокзала, который выглядел примерно так же, как средней руки станция в российской глубинке — то есть, находился в стадии средней запущенности.

Как оказалось, спешить было особо некуда. Поезд Яффа-Иерусалим отправлялся лишь через два часа. Так что журналисты с Сигизмундом окопались в вокзальном ресторане, где их спутник рассказал о том, что тут творится. Максим читал книгу Юриса Леона "Исход", о которой говорили, что это произведение в жанре соцреализма на еврейскую тему. Так, что он смутно помнил — в Палестине между двумя мировыми войнами творилось разное веселье. И оказалось — такт да, творилось. Да ещё какое...

Как известно, сионисты ещё с конца XIX века подначивали евреев ехать в Палестину. Правда, говорили об этом куда больше, чем ехали. Но кое-кто всё-таки переселялся. Турецкие власти относились к новоприбывшим, в общем, положительно. С арабов много не возьмешь. Пришедшие на смену англичане тоже были, скорее, за — надо ведь было кого-то противопоставить арабам. Их-то англы взбунтовали во время войны, а многим понравилось партизанить.

Но после Великой войны евреи поперли в Палестину рядами и колоннами. Особенно — с Восточной Европе, где творился запредельный бардак. Говорят, в Польше люди снимались целыми местечками. Ехали люди и из более западных стран — перспектива возобновления войны многим не нравилась.

И что тут такого? А вот что. В Палестине вся земля принадлежала местным буграм — шейхам. Большинство населения её арендовало. А прибывшие евреи землю у шейхов покупали. Куда деваться арендаторам? Ваши проблемы, ребята. То есть, ломались вековые традиции. Арабы быстро вспомнили, про "войну с неверными".

К тому же имелось и турецкое влияние. В Турции, которую после Великой войны союзники чуть было не поделили между собой, случилась революция. К власти не без помощи Москвы пришел Мустафа Кемаль, провозгласивший курс на создание светского государства. Не зря ведь он решительно рвал с имперскими традициями. Вплоть до того, что перенес столицу из Стамбула в Анкару и даже в законодательном порядке запретил носить традиционные турецкие фески. Хотя гуманности это туркам не прибавило. Греков в Смирне увлеченно резали солдаты уже светского правительства.

А у Кемаля имелась своя головная боль. Только теперь Максим с удивлением узнал, что Армянская СССР была куда больше Армении его мира. Раза так в три. Так вот, многие турки сбежали с занятых красными армянами территорий, справедливо решив, что им теперь припомнят всё. Эти ребята очень помогли Кемалю, но куда их после победы девать? Успешная греко-турецкая война никаких проблем не решила. Тем более, что амбиций у главного турка хватало. Но ссориться с СССР в его планы не входило. По крайней мере, пока. Так что турки явно нацелились на возвращение Палестины. Тем более, что опыт Ирландии показывал: шанс отхватить кусочек у бриттов имелся. Люди Кемаля лавировали между сионистами и арабами, продвигая свою линию, из всех сил пытаясь дестабилизировать обстановку.

Благо у арабов никакого единства не наблюдалось.

Да и евреи не могли договориться между собой. Одни приехали в Палестину чтобы строить еврейский социализм, другие не слишком-то хотели его строить. Не говоря уже о местных ортодоксах, которые сионистов терпеть не могли.

— Правые явно заинтересованы в конфронтации с местным населением. — подвел итог Сигизмунд.

— Зачем? — Не понял Максим.

— Тогда всё сводится исключительно к национальному вопросу. И все конфликты внутри евреев снимаются. А ведь за правыми стоят очень большие деньги.

Вот такие творились интересные дела.

Поданный к платформе поезд даже по нынешним меркам выглядел раритетом. Да и в вагонах первого класса доплата, видимо, бралась за то, что в них не было давки. По дороге, в окрестностях Яффы, журналисты смогли полюбоваться тянущимися справа от железки следами оборонительных сооружений. Но вот, после пары часов неспешной езды поезд тормознул на чём-то вроде полустанка или разъезда. Как пояснил Сигизмунд, вообще-то станции тут не было — но он ещё на вокзале дал машинисту немного денег — и тот сделал, так сказать, остановку по требованию.

Журналисты с представителем принимающей стороны сгрузились на насыпь. Невдалеке виделось что-то типа сарая, а невдалеке — некоторое количество непрезентабельных домишек. Возле сарая паслось человек десять оборванных детей, глазеющих на поезд. А чуть в стороне стояло транспортное средство типа тачанка, возле которой курил товарищ в таком же хаки, как и Сигизмунд. Из-за плеча у данного человека виднелось дуло винтовки.

— Арон на месте. Порядок.

Когда трое приехавших приблизились к повозке, то оказалось, что это и в самом деле тачанка. На заднике виднелся толстый ствол, знакомый каждому жителю России по фильму "Белое солнце пустыни".

Эмилю он был знаком ещё больше.

Подойдя к бричке, он хлопнул оружие как старого друга.

— О! "Льюис"!

— Ты с ним знаком? — Спросил Сигизмунд.

— А ты думал! В штурмовых частях эти командиры машинки доставали всеми правдами и неправдами. Потому что наш французский Шош — просто образец, как не надо делать пулемет. Знал бы ты, сколько наших ребят мечтали встретить конструктора и набить ему морду. А вот англичанин — отличная штука.

— А что, без пулемета тут жить нельзя? — Поинтересовался Максим.

— Можно, но сложно. Лучше с пулеметом.

Погрузились — и двинулись по дороге класса "проселок", петляющей среди зеленых холмов. В этой части Палестины была совсем не пустыня. Евреи-то не дураки — они явно обосновались на самых козырных местах.

Таким образом тряслись часа два, а потом мирная поездка прервалась. На гребне одного из холмов начали появляться всадники. Человек двадцать. Они на галопе понеслись к дороге, паля на ходу их винтовок. Арон тут же хлестнул лошадей, а Максим схватился за пулемет. Стрелять он, впрочем, не спешил.

Между тем преследователи лихо неслись наискосок с холма, постепенно сокращая расстояние. Они продолжали палить, но на полном скаку куда-то попадают только в кино. Когда местные джигиты приблизились метров на двести, "Льюис", наконец заговорил. Эмиль бил короткими очередями — и результат был сильным. Нападавшие двигались плотной группой, так что начли падать лошади и вылетать из седла всадники. Уцелевшие стали поворачивать лошадей, но на галопе это не так-то просто. Журналист дал ещё две очереди, снов несколько сократив компанию. Зато остальные, набирая ход, понеслись прочь. Вдогонку им Эмиль не стрелял. То ли не счел нужным, то ли патроны в диске закончились.

Некоторое время стороны с большой скоростью передвигались в разные стороны. Наконец, вылетев за гребень какого-то холмика, Арон стал снижать темп.

— Ребята, есть ещё диски? — Спросил Эмиль.

— Вон, в сумке возле сиденья, — ответил Арон. — А почему ты так долго не стрелял?

— Чтобы с гарантией. А то ведь могли спешиться, да попытаться достать наших лошадей. Если у этих типов имелись хорошие стрелки — шанс был. А так они теперь долго будут драпать.

— У нас-то не так делают. Как увидят нападающих — сразу дают очередь. Бандиты если понимают, что против них пулемет, не связываются, сразу обращаются в бегство. Арабы — те ещё герои...

— Так я не с бандитами воевал, а с немецкими гренадерами! Так что такие уж привычки. Да и то сказать... Всегда мечтал пострелять из пулемета по коннице. Да вот на войне не пришлось.

— Они нас грабить собирались? — Спросил Максим.

— Не только грабить. Могли захватить, потом выкуп потребовать. С нашими такого не случалось, а в других поседениях — были случаи.

— А много ты их положил? — Подал голос Сигизмунд.

— Десяток точно, может, и больше. А что?

— Да ничего. Это явно не местные, а какие-то залетные бандиты. Никто разбираться не станет. А ты хорошо стреляешь. У наших мало кто так может... Поучишь?

— Это всегда можно.

Мать порядка по-палестински

С недалекого холма поселение в которому они ехали, напомнило Максиму виденные в кино концлагеря. Оно было по периметру окружено колючей проволокой. Только разница — что не было вышек по углам, а имелась одна — в центре разных строений, сложенных, видимо, их камня или каких-то сопутствующих материалов.

Впрочем, в строительном деле Максим не шибко разбирался. Но, что касается колючки — то он уже понял кое-что из рассказов ребят. Тут шла война, так что этой дряни имелось хоть завались. И её даже не требовалось откручивать от столбов. Немцы после всех долгих и нудных боев отошли очень быстро. Так что на складах много чего осталось. Не только колючая проволока, но также оружие и боеприпасы и прочее снаряжение. Таки вы думаете, что евреи не прибрали к рукам брошенное имущество? Это даже не смешно.

Впрочем, арабы в деле того, чего бы прихватить, евреям мало уступали. Так что первые серьезные национальные конфликты возникли возле брошенных немцами складов.

Но более всего Максима занимало иное. Он имел ничтожные познания в сельском хозяйстве, но всё-таки у бабушки в деревне бывал. И даже с его точки зрения...

Вокруг кибуца имелись кое-какие возделанные земли, на которых был виден некий трудовой процесс — какие-то люди там копались. Но... Как-то маловато. Это он видал и в своём времени в родной Рязянской области. После победы демократии земля в глухих селах стала, в общем-то, ничья. Колхозы и совхозы разогнали, а больше никто туда особо и не лез. Так что люди хватали под огороды ровно столько, сколько могли обработать. Соток по 15-20. А больше просто не получалось.

Так вот, объем окрестных земель не превышал огородов рязанской деревни. Но — в России людям ещё и пенсию платили. Да и честно, говоря, в российских деревнях остались, в основном старики, они просто доживали на своей земле. А тут приперлись молодые люди — у которых уж точно хватало энергии. Если даже предположить, что земля тут ну суперплодородна — то всё одно начинались непонятки. Явно ребята занимались чем-то кроме земледелия.

Между тем на главном здании налетевший ветер вдруг развернул флаг, который ранее висел непонятно тряпкой. Вашу мать! Это было черное знамя с алой звездой Давида.

А вот Эмиль очень оживился.

— Так у вас тут Черный Сеня заправляет?

— Самуил Шеперович. Но его зовут и так как ты сказал, — ответил Сигизмунд.

— Вот это да! Тогда понятно, почему вызвали именно меня.

— Так ты его знаешь? Что за человек? — Наехал Максим на коллегу.

— А... Так это веселая история. Польские дворяне после революции загорелись старой мечтой — вернуть Польшу от "моря до моря". Но только у них не вышло — им хорошо врезала по зубам Первая конная армия товарища Буденного. А заодно на территорию Австро-Венгрии в окрестности Львова, вошли махновцы. Анархистам предложили строить общество, как они хотят[23].

— И что?

— Да получилось. Только анархии у махновцев совсем не осталось. Правда, они пока что государством себя не называют по идеологическим причинам. Так и остается — "Свободная федерация Западной Украины". Хотя, по сути, это нормальное советское государство, дружественное СССР. Но. Это стало позже. А так, анархисты ходили в рейды в Польшу. Громили националистов, ну, себе кое-что прихватывали. Паны в ответ стали почему-то громить евреев. При том, что махновцы евреев подчеркнуто не трогали. Ну, разве что, богачей реквизировали. Так их и сами евреи ненавидели. В ответ репрессии поляков усилились. А вот тут и собрал свой отряд Самуил Шеперович, он же Сеня Черный. Лихой парень. Его сам Махно очень ценил. А Батька — он, знаешь, ли гений партизанской войны. А вот он теперь тут проявился...

Когда приблизились к поселению, то обнаружилось, что ворота сторожит в дзоте пулемет. Пропустили их без проблем — видимо, увидели знакомых коней и знакомые рожи. Как позже узнал Максим, на вышке, кроме пулемета-"тезки", имелся и флотский двадцатикратный бинокль — так что подъезжающих могли срисовать издалека.

Внутри периметра дало обстояло более-менее мирно. Фанфарами въезжающих не приветствовали. Первыми выбежали дети в возрасте примерно от семи до пяти. Ну, дети и есть дети. Что только можно было отметить — все были хорошо одеты и главное — обуты. Максим уже достаточно поглядел Палестину, чтобы понять — обувь тут является признаком если не роскоши, то состоятельности. Многие рассекали по Яффе босиком.

Потом появились несколько молодых парней, точнее, подростков, с винтовками на плече.

— А ничего ребята, кое-чему явно обучены, — прокомментировал Эмиль.

Но самое интересное началось дальше. Возле каменного здания, вроде как штаба, над которым развевалось знамя, околачивались около очень красивых коней пятеро мужиков во френчах цвета хаки, увешанных с ног до головы оружием. И это бы ладно, но на головах у них виднелись куфии!

Максим уже полностью перестал понимать логику происходящего. Ладно, флаг, отдававший "приколом". Но он в своём мире помнил, что евреи и арабы — непримиримые враги. Да и тут что-то такое слышал. А тут выходило — вроде как люди в форме СС мирно тусуются возле штаба РККА. И все воспринимают это как должное.

Из штаба вышел здоровенный еврей с маузеровской коробкой на боку.

— А! Эмиль! Ты приехел! — Заговорил он по-французски.

Мужик полез обниматься, но тут к нему подбежал Сигизмунд и, видимо, стал излагать подробности поездки.

Черный Сеня сразу переменился с лице. Он тут же заорал на языке, который Максиму вроде был знаком, но не совсем. Наверное, это был идиш. Впрочем, в нем проскальзывали и всем известные славянские выражения. Кроме матерных, присутствовали "тачанка" и "вошебойка".

Так что Максим понял: командир обещал всех построить и жестоко поиметь, если отряд тут же не выедет на место происшествия. Нужна была тачанка и какой-то отряд Мони.

После этого Сеня пошел разговаривать с ребятами в куфиях. Базар был эмоциональный, но пара ребят вскочили в седло.

А вот тачанку стали распрягать. Максим сперва не понял такого юмора, но потом увидел, что откуда-то из хозяйственных помещений выезжает другая. На ней был тоже пулемет. Но не "Льюис". Он напоминал "Максим", но без щита и станка, но зато с прикладом. Как он потом узнал, именно его и называли "вошебойкой[24]".

Тут-то Максим и осознал простую вещь. Лошади — не автомобили, они живые. А значит — устают. Так что лучше потратить некоторое время, чтобы подготовить свежую упряжку.

Итак, на выход потянулась тачанка, с ней человек десять парней верхом с винтовками, а плюс в ним двое предположительно "лиц арабской национальности".

— Сеня, ты хочешь их догнать?

— Да, нет, не догоним. Но вряд ли они вернулись и подобрали трупы. И значит — попробуем понять, кто тут такой смелый объявился. Если кто из местных арабов стал таким смелым — ну, им не повезло. А если залетные — так арабы сами с ними с ними разберутся. Тут таких не любят.

Оставшуюся часть дня журналисты осматривали владения Черного Сени. Это была и в самом деле коммуна. Всё имущество вроде как считалось общим. Хотя, чужую винтовку хватать не рекомендовалось. За это можно было и в рыло получить.

Ну, и, разумеется, самая интересная проблема. В коммуне имелось около двадцати женщин. Семь из них жили нормальными парами с мужиками, а остальные... Ну, как выходило. На, Максима, кстати, некоторые девушки явно поглядывали.

Детей воспитывали всем коллективом.

А вот что касается жизнедеятельности этой коммуны... Максим-то понял правильно. У них и в самом деле имелись только огороды. Да и те так они им были нужны. Но вот женщины настояли. А вообще-то Сеня и его ребята напоминали ЧОП "лихих девяностых". То есть, они охраняли еврейские поседения. Но понятия "охрана" они понимали довольно широко...

Самый интересный разговор состоялся вечером. Двое журналистов и Сеня сидели в главной комнате "штаба". Там имелся длинный стол с деревянными скамейками, за которыми обычно проходили совещания коммуны. На торцовой стене висел портрет Ленина. Собравшиеся пили местный, весьма неплохой напиток, который Максиму напоминал венгерскую паленку, то есть фруктовую водку. Выпили хорошо, так что базар шел интересный.

— Сеня, я тебя не пойму. — Напирал Эмиль. — Ты всё-таки кто?

— Знаешь, я считал и считаю, что ваш Маркс соврал. Или наш Маркс, потому как был евреем. Я думаю, он как раз очень переживал по этому поводу. Вот и выдумал теорию, что национальность — это фикция.

— А ты так не считаешь?

— Нет. У каждого народа есть свои особенности. Вот арабы. Вот ты им пойди и объясни, что надо перебить всех шейхов. Они, может, тебя и послушают. И согласятся. Чтобы перебить всех шейхов и самим сесть на их места. Вот русские — они всегда строят империю. Так уж им положено. И даже анархисты-махновцы — рано или поздно они пойдут под русскую империю. Я думал — вот тут, в Палестине, соберутся настоящие представители еврейского народа. И мы построим собственное справедливое общество. Да, для нас, для евреев. А вы стройте своё и будем дружить.

— И что?

— А то, что слишком много среди наших не евреев, а жидов. Которые на нас делают гешефт. И вот с этими арабами, которых вы видели, мне проще договориться, чем с сионистами из Иерусалима или Яффы. Они, конечно, своеобразные ребята. Но они Люди.

Сеня налил себе хорошую порцию и выдал.

— Я не принимаю ваши коммунистические идеи. Но я всегда буду вам помогать. Потому что остальные — такая сволочь...

Восток — дело такое...

Экспедиция, отправленная по следам нападения, вернулась только через три дня. Правда, арабов с ними приехало больше. Их тачанки выволокли связанного седого мужика и бросили под ноги подошедшего Сени.

— Это он их купил. — Сказал один из арабов на ломаном идиш.

Доставленный человек был евреем. Хотя вообще-то "гой" Максим не взялся бы различать представителей здешних национальностей. Евреи внешне ничем не отличались от арабов. Хотя они-то друг друга как-то различали... Но на роже этого виднелись пейсы.

— Итак, ты нанял арабов, чтобы грабить и убивать моих людей? — Сеня очень нехорошо ухмыльнулся.

— Вы! Вы безбожники! Вы предаете нашу идею!

— Какую идею? — Сеня явно видел, что вокруг подтянулись жители поселка, да и арабы явно слушали. Так что он явно говорил не этому типу, а на публику. — Ты, еврей, нанял бандитов, чтобы они убивали других евреев. Это такой твой сионизм? Мы пришли сюда, чтобы мирно трудиться. И мы готовы дружить с трудящимися-арабами. А вот твоим хозяевам-банкирам это не нравится. Вы хотите, чтобы все евреи стали их прислужниками. Такого не будет! Мы — свободные люди.

Максим, слушая тему, с восхищением отметил — как убедительно человек гонит тюльку. Он уже успел убедиться, что не по Сене мирный труд. Он вроде Че Гевары.

Но долго размышлять не пришлось. Хлестнул выстрел Маузера — и пленник свалился на землю.

— Так будет со всеми, кто рискнёт нас тронуть.

В Палестине журналисты проболтались больше двух недель, но жалеть об этом не пришлось. Хотя сначала Эмиль сильно обломился. Как оказалось, напавшая на них банда была в самом деле залетной, правда нанятой конкурирующими евреями. И арабы её загнали и ликвидировали собственными силами. Эмилю обидно, что не довелось поучаствовать в ликвидации. Журналист явно не навоевался — и искал приключений на задницу.

Но потом события пошли косяком. Арабские дружки Сени устроили встречу в двумя шейхами. Это было сильно.

Первый обитал в особняке совершенно европейского вида, да и встречал их в безукоризненном белом пиджачном костюме. Как оказалось, этот персонаж закончил Кембридж. Манеры у него были соответствующие, а по-французски он шпарил великолепно. Прислуга была такая, которую Максим видел лишь в кино про жизнь английских лордов. Петр таких наворотов тоже не видал. Так что, как потом признались друг другу журналисты, они ощущали себя плебеями, попавшими на обед к аристократу. Правда, особняк охраняли типы с бандитскими рожами, а по периметру имелись вышки с пулеметами Гочкиса.

Второй шейх оказался более традиционно ориентированным. Ещё по дороге Эмиль предупредил Максима:

— Нашу встречу готовили уважаемые люди, так что готовься к тяжелому испытанию. Мы наверняка попадем под обед. Я в Алжире с этим сталкивался. А тут те же арабы.

Максим к предупреждению отнесся довольно равнодушно. Пожрать он любил, особенно если на халяву. Да и организм, в который он вселился, оказался вполне нормальным, так что ввиду регулярных спортивных занятий, он обильно требовал пищи. Да, он усёк, что не попробовать какое-то блюдо является жутким оскорблением. И что? Попробуем. В конце концов, это арабы, а не какие-нибудь индейцы из Амазонки. Вряд ли тут будут подавать жареных личинок. Но оказалось...

Его реципиенту, Петру, довелось присутствовать на "больших" обедах в своей семье и у её друзей до того, как Российская империя накрылась. Детей там за стол не сажали, но подростков — уже да. Там тоже было неслабо. Начинался обед с того, что гости "подходили к закуске". Это было что-то типа фуршета. На специальном столе стояли разные водки и разнообразный закусочный материал. Обедавшие стоя выпивали и закусывали. Ребятам из его общаги "закуски" хватило бы, чтобы больше ничего не требовать.

Потом шел собственно обед, уже под вино. (Разумеется, Петру не наливали, он пил квас.) Обычно было четыре перемены блюд — суп, рыба, пирог и мясо. Поскольку папа Петра был либерал, то на посты он плевать хотел. Потом шел десерт, дальше мужчинам подавались (в специальную комнату, если таковая имелась) кофе, ликеры и коньяк за которыми перекуривали.

Такие обеды были святым делом, неким ритуалом. Как подсказывала память Петра, его дальняя родственница, пожилая княгиня Лозинская, была из тех дворянок, по которым новые времена прошлись катком. Когда-то она была довольно богатой, но муж любил бега, рулетку в Монте-Карло и парижских девок, так что напрочь спустил состояние, а потом и вовсе куда-то пропал. В общем, оказалась она в полной заднице. Так вот, княгиня по нескольку месяцев сидела чуть ли не на хлебе и воде, но на Рождество и Пасху устраивала обеды по полной программе, на которые приглашала даже самых дальних родственников. Дворянские понты, что тут поделаешь...

Исходя из всего этого, Максим думал, что парадным обедом его не удивишь. Зря он так думал. Восток, конечно, дело тонкое, но иногда и очень толстое. Всё было по местным понятиям. Сидели на ковре и лопали руками. И это бы ладно. Но число перемен... Максим сбился со счета, но оно было точно выше пятнадцати. Причем, на каждую перемену подавали не меньше десятка блюд. Имелись и засады. Так, подали чай и какие-то сладости. Максим уже обрадовался, думая, что достигли финиша. Ага. Это был лишь перерыв, после которого жратву потащили по новой! Самое грустное, что кормили-то вкусно! Но вот сколько вы сможете съесть даже самых любимых ваших блюд? Вот именно.

В общем, после мероприятия Максим ощущал себя эдаким мешком с тестом. Кстати, шейх тоже был весьма ученым человеком, только в ином смысле, нежели предыдущий. Хотя французский он тоже знал. За принятием пищи и после, за трубочкой с гашишем, человек лет под пятьдесят, с большой седой бородой, рассуждал о разных течениях в мусульманстве. Которых оказалось просто дикое количество[25]. У Максима, который об этой религии знал лишь то, что мусульмане ходят в мечети, и им запрещено бухать и есть свинину, просто крыша ехала.

В этих рассуждениях Максима зацепило то, что ваххабитов шейх назвал "пометом самки шакала". Дело даже не в замечательном образном ругательстве, а в том, что ваххабиты, оказывается, уже имелись[26].

Но и это не всё. Шейх, как оказалось, знал иврит — и рассуждал об иудаизме. Максим, понятно, не вкупался в тему — но базарил человек уверенно. Как специалист.

А вот что касается социально-политической ориентации обоих шейхов... Эмиль и Максим, имевшие совершенно разный жизненный опыт, пришли к одному выводу — больно хитрозадые это ребята. Пока что существующее положение дел было им выгодно. Евреи у них покупали земли, то есть приносили доход. Англичане тоже их подкармливали, потому что без таких авторитетов держать в узде арабов было просто нереально. На самом-то деле их волновало исключительно личное благополучие. Но не надо быть особо умным, чтобы понимать: если евреи усилятся, они завопят "бей жидов, спасай Палестину!"

Визиты в арабские деревни не добавили симпатии к шейхам. Там царила совершенно запредельная нищета. Более-менее обеспеченными являлись те, кто работал на тех же шейхов. Ну, и имелись вольные стрелки. Это были, в общем-то, бандитами. Но не такими, что вышли на большую дорогу и ну грабить всех, кто не успел убежать. Палестина всё-таки маленькая, подобными делами занимались только полные отморозки. Так что эти ребята лавировали в сложнейшем лабиринте местных противоречий. Иногда их просто нанимали. Но чаще им просто давали знать, кого нужно грабить.

Кстати, как-то Максим спросил Сеню:

— Ты ведь понимаешь, что анархическое устройство невозможно? Анархистов рано или поздно задавят.

— Я не идеалист, я всё понимаю. Или анархистов уничтожат, или они станут чем-то иным. Как это вышло с Махно. Если его Федерация пока что не в составе СССР, то это значит, что Москве так нужно. Но мне-то что? Я верю, что тут будет Социалистическая республика Палестина. В которой будут жить евреи и арабы. Нормальные люди, а не жирные жиды и не менее жирные шейхи. Для этого я здесь. А я лично... В мире найдется много мест, где нужны революционеры.

Журналисты наведались и в Иерусалим. Максим в том времени в данном городе не был. Он-то ездил в Израиль не по путевке, а по знакомству. Ну, у родителей его подруги были знакомые, которые... В общем, всё по-еврейски или по-питерски[27]. То есть, по знакомству. А эти самые знакомые знакомых жили в Тель-Авиве, у них были молодые дети, они оказались нормальными ребятами, к тому же "металл" слушали... В общем, тащиться смотреть на древности особого желания не нашлось, и без того было весело.

Ну, вот довелось попасть в этом времени. Максим, не горел религиозным энтузиазмом, его совершенно не волновало, что тут Христос ходил. Даже если и в самом деле ходил — и что? Так он оценил город как "большую помойку". Тем более, что в Иерусалим журналисты прибыли совсем не с экскурсионной целью. Эмилю требовалось получить дополнительную информацию.

Для начала встретились с представителями британской администрации. Англы спихнули их на рыжего капитана, у которого левая рука была затянута в черную перчатку. Начался разговор невесело, но Эмиль быстро сломал стену отчуждения. Выяснилось, что капитан потерял руку на Великой войне. Так что журналисту с этим парнем было о чём поговорить. Появилась бутылка виски, а затем и другая.

— Ребята, хотите честно? Только на меня не ссылайтесь. Мы эту территорию про...бем. Мы прикармливаем арабов, но они нас ненавидят. Мы играем в игры с евреями, но они нас ненавидят ещё больше. О турках я даже и не говорю. Так что черт знает, что тут начнется.

Вторая встреча была с каким-то из местных лидеров сионистов. Эмиль беседу повел, прикидываясь туповатым журналюгой, который ничего не понимает. А потом исподволь раскрутил собеседника, выводя его из равновесия разными ехидными вопросами. Он это умел. Клиент стал горячиться — и в итоге понес то, что думал.

И тут Максима проняло. Да, он был индифферентный к политике человек, но тут вдруг вспомнил, что его прадед брал Берлин. А всё потому что излагаемые господином Розенвассером мысли являлись самым обыкновенным нацизмом. Ну, только что самыми главными должны быть не "истинные арийцы", а "богоизбранный народ". Максим в своем времени читал материалы, что сионисты отлично корешились с ребятами Гитлера. Но он этому не слишком верил. Мало что напишут. А получалось — где-то это и правда.

— И как тебе? — спросил Эмиль Максима после окончания интервью.

— У меня рука чесалась достать пистолет.

— У меня тоже. А я бы точно не промахнулся. Но ничего. Они от нас не уйдут.

Еду я на Родину!

Дорога во Францию на пароходе была достаточно, долгой. Так что Максим имел время подумать. Это ведь в его времени всегда можно зайти на социальные сети — и вроде как при деле. Тут этого не было. У Максима появилась мысль — а может, так в его мире были специально и сделано, чтобы люди меньше думали?

А у него-то были причины раскинуть мозгами. Ведь пока что Максим действовал просто потому что так жизнь складывалась. Он и в том мире жил примерно так же. Почему он поступил на социологический факультет питерского Университета? Так всё просто. Когда он ещё учился в школе, то в Рязанской области состоялись выборы какого-то там местного начальника. На это дело требовались люди, вот Максим и решил подработать. А кандидат, за которого он вписался, выписал из Питера команду политтехнологов. Наверное, на москвичей у него денег не хватило. Так вот, один из этой команды как раз закончил факультет социологии. Он и заметил, что Максим способен на большее, нежели тупо раскидывать листовки по почтовым ящикам. Этот тип и посоветовал ехать в Питер. Ну, а дальше понеслось.

Вот и здесь. Он ведь прибился не к какой-нибудь маргинальной тусовке, а к серьезной структуре, у которой всё было. А что они коммунисты... Кого ипет? В конце концов, они были не какие-нибудь подпольщики, а легальная партия. И революции во Франции не состоится. Или...

Вот тут-то Максим понял, что у него с мозгами что-то не то. Он уже верил, что эти ребята могут победить! Мало того — он понимал, что хочет, чтобы он победили!

Тут, конечно, отразились беседы с Эмилем. Этот мужик любил выпить, правда категорически никогда не пьянел. Но под бутылочку еврейской водки, которой, кстати, он вытащил из кибуца несколько ящиков, он был склонен пофилософствовать. Так что разговоры выходили интересные.

Максим его о многом спрашивал. Очень его интересовал вопрос веры. Эмиль, как он рассказывал, вырос в шибко религиозной семье, где, как понял Максим, более всего парились над формальным соблюдением религиозных традиций. Так что Эмиля они достали по самое не могу. И он религию возненавидел. Но ведь Эмиль был на войне...

— Вот ты атеист. Но ты воевал. А говорят, что не бывает атеистов в окопах под огнем.

— Да как тебе сказать. На войне — да, очень страшно. И вспоминаешь иногда про Бога. Но это больше свойственно для пехоты. У них — да. Вот сидят они в окопах. Летит немецкий снаряд, кто поймет, куда он летит. Может, в тебя, а может чуть в сторону. В кого он попадет и кто после этого умрет, никто не возьмется сказать. Меня вот трусом никто не называл, но я скажу — это и в самом деле жутко. Знаешь, вот, он воет, а ты ждешь. Рвануло. Не в тебя, слава Богу. Тут следующий летит. Артподготовка могла день длиться, а могла и больше. Некоторые с ума сходили. А если наоборот, пехота пошла в атаку — в кого там попадет, в кого нет... Но! Это пехота. У нас-то в атаке было не совсем так. В нашем деле главное — что ты умеешь — и что товарищ твою спину прикроет. Но дело даже не в этом. Интереснее иное. Ну, война, оно понятно. Но она закончилась. Ты думаешь, что нам мозги в окопах отшибло? А вот и нет, мы думать начали. Сам посуди. Нас попы благословляли на войну с немцами. А, между прочим, под Аррсасом против нас воевали баварцы. Такие же католики. И ихние попы так же благословляли воевать с нами. А ваших, русских, попы, небось, так же посылали на бойню. И Бог допустил эти горы трупов? За интересы банкиров. Вот такой Бог? Да нет его.

— Есть только миг между прошлым и будущим.

Именно он называется жизнь.

Процитировал Максим.

— Нет. Это у тебя мелкобуржуазные идейки. Мы живем ради того, чтобы победить.

— Их надо сбросить с перевала, — всплыла у Максима фраза.

— Хорошо сказал. Да. Так и только так.

А потом добавил:

— На самом-то деле суть коммунизма не в том, что мы хотим построить общество, в котором у всех полно жратвы. Это социал-демократия. Мы хотим построить общество Людей. Тех, кто думает не о жратве, а о чем-то большем.

Так вот, Максим переваривал мировоззрение людей, с которыми он оказался рядом. А это были те ещё ребята. Вот Эмиль — жутковатый парень. Ему убить человека было что плюнуть. Он ведь и в самом деле радовался, что смог, наконец-то пострелять из пулемета по коннице. Но ведь он своих не предаст.

Да и многие иные левые и ребята вокруг них, которых видел Максим... Те же сюрреалисты. Эти люди не ведь не за бабки суетились. Он хотели перевернуть искусство и искренне верили, что это будет хорошо.

Максим понял, чем отличаются его современники от этих ребят. Эти были, так сказать, калибром побольше. В этом мире были Маяковский и Есенин и многие другие, а в его мире — соплежуй Бродский. В этом времени был Зощенко, а в его — Петросян.

Тут играли всерьез — и были готовы были положить за то, во что верили, не только свою жизнь, но и сколько придется чужих. И ведь, в глубине души, у Максима было нечто такое... Не зря ведь он любил "металлический авангард" — бешеную музыку, которая отчаянно пыталась уйти от всеобщей коммерциализации. И ведь, если честно, всегда брала завидка, когда Максима видел в телевизоре ветеранов Великой войны. Можно быть сколько угодно циником, но если ты не совсем тупой, то понимаешь — вот такие ОНИ, и вот ты. Вот и это время было временем героев. Ну, а значит, придется соответствовать.

* * *

Возвращение в Париж началось, как уже привык Максим, со скандала. Эмиль тиснул ряд статеек о поездке, так она не понравилось очень многим, в том числе и партейным товарищам. Автора обвинили одновременно в антисемитизме и юдофилии. А что там пошло со стороны — это вообще атас. Более всего Максима возмущала тема в правой прессе, что они "продались жидам". Блин, если продались, то где от них деньги? Тут и в самом деле станешь антисемитом. Ведь не подгоняют денег, гады!

Особо чутким эстетам понравилась фотография Сени Черного с винтовкой в руках и с огромным серо-полосатым котом на плече. Данный кот по имени Мах, кстати, вступил в кибуц волне сознательно. В смысле, что его не привезли поселенцы, а он откуда-то пришел сам. Коммунары вообще-то любили животных. У них имелось даже два верблюда, которые в хозяйстве были на фиг не нужны. Не говоря уже об огромном количестве собак, которых ребята прикормили.

Так вот, о коте. Он был той ещё сволочью. Коммунистической идеологией котяра не проникся — и воровал из еды всё, до чего мог дотянуться. Не потому что его плохо кормили, а просто по западлизму характера. Впрочем, парень он был крутой, его все собаки боялись. На снимке котик просек важность политического момента и рожу состроил очень боевую. Самое смешное, что на этой фотке Максим прилично заработал. Его купил какой-то американский, совершенно аполитичный "кошачий" журнал.

Но самое главное началось дальше. Во время очередной встречи Эмиль сказал:

— На с тобой приглашают в Москву. На семинар коммунистических журналистов.

— А это... Меня там в ЧК не возьмут? Всё-таки я русский дворянин.

— Ага. Вот срезу тут же заберут. Главная в этом деле — редактор "Красного журналиста" Светлана Баскакова, которая в Кёнигсберге на пресс-конференции заявляла, что её род древнее Романовых. Вот так, заявляла и над всеми потешалась. Это та самая девушка, которую ты видел на плакатах как "лицо революции". А она, между прочим, жена самого главного человека в РОСТА, Сергея Конькова.

Максим вспомнил слышанный где-то питерский анекдот советского времени. Типа приезжает в Ленинград старенький эмигрант. Он ходит по городу и думает:

— Зимний стоит, Петропавловка стоит, Исаакий стоит. И у власти Романов[28]. Зачем я уезжал?

— А Коньков-то хоть не дворянин?

— Вроде, нет.

— А кто он вообще такой?

— Он в прошлом американский бандит, который объявлял себя анархистом. Во время мексиканской революции воевал в отрядах Панчо Вилья. В САСШ обвинялся в убийстве двух человек, агентов сыскного агентства Пинкертона, а также в грабежах банков. Впрочем, все обвинения сняты. Ну, это явно потому, что САСШ сейчас дружит с СССР. Вроде, Коньков из русских эмигрантов. Не политических. Причем, Коньков явно не приветствует попытки что-то узнать о его жизни до 1917 года. В России оказался в апреле 1917 года. Сначала прибился к анархистам, но довольно быстро перешел к большевикам. Считается автором песни "Гимн рабочего фронта", ну ты её точно слышал. Хотя сам авторство отрицает. Но его биография очень непонятная. Принимал участие в создании газеты "Рабочая окраина", формально независимой, а на самом деле пробольшевистской. В вопросах внутрипартийной полемики всегда стоит на стороне Сталина. Слышал о таком? Человек вроде малозаметный, но о-очень серьезный.

Гы. Гы. Гы. Вот уж Максим не слыхал о Сталине. Но, видимо, пока Вождь и Учитель и в этом мире в полный рост не развернулся.

— Что ещё? Многие товарищи называют Конькова "красным империалистом".

— А ты как к Конькову относишься?

— Собственно, именно он и создал РОСТА. Вот и всё. А по поводу империализма... Да, нам, французам, трудно признать, что центр нового мира — это Москва... Но так оно и есть.

В общем и целом, в Россию явно стоило ехать.

Шершавым языком плаката

В Москву Эмиль и Максим прибыли на три дня до начала местного шабаша. Дело было вот в чем. Добраться из Франции в Россию оказалось очень непросто. Традиционный путь, через Польшу был таким, что даже отморозок Эмиль предпочел туда не лезть. Там процветала демократия в полный рост. Как сказал всезнающий Эмиль, поляки дорвались до своего национального идеала — когда "пан на своём огороде равен воеводе". В общем, как говаривал Ельцин, "берите суверенитета, сколько сможете". О ситуации в Польше Эмиль привел исторический пример:

— Знаешь, у нас, французов, был такой принц, Генрих Валуа, впоследствии король Генрих III.

— Да, читал что-то у Дюма.

— Так вот. Его поляки пригласили на королевство. Ну, он и занял эту должность. А потом оттуда сбежал обратно во Францию. Я понимаю, когда люди бегут из тюрьмы. Но вот когда сбегают с трона... Ты ведь видел, что даже за призрачный российский трон претенденты цепляются ногами и зубами.

Итак, в Польшу можно было заезжать лишь на бронепоезде. Так что ехать приходилось на перекладных, в обход, через Восточную Пруссию. Но там было тоже не слава Богу. Французов в Германии откровенно не любили, так что могли прикопаться по дороге и задержать на некоторое время по какому-нибудь дурацкому обвинению. Были случаи.

Именно потому и выехали заранее. Но так уж случилось, что доехали очень быстро и без проблем. Так что Максим имел время пошляться по Москве, которую, кстати, в том мире он почти и не видел — и поглазеть на дикий сплав коммунизма и капитализма. Говорят, нечто такое было в конце восьмидесятых. Так, на рынке в районе Арбата ему упорно пытались втюхать "настоящие парижские сорочки, кнтрабандные", при виде которых Максим вспомнил классику: "Вся контрабанда производится в Одессе, на Малой Арнаутской улице".

Но имелись и более интеллектуальные развлечения. Журналистам предложили посещать "курсы подготовки корреспондентов РОСТА". Как понял Максим, главарь РОСТА Коньков был принципиально против журналистских факультетов. Так что эти курсы были чем-то вроде вечернего вуза.

Располагались они, на Большой Никитской, в районе, который местные уже окрестили "Ростовом". Потому что РОСТА занимала аж пять домов. Вот в одном из них и состоялась лекция, на которую забрел Максим.

Аудитория производила впечатление. В глазах рябило от множества косух и бритых голов. Хотя имелись и иные персонажи — несколько волосато-бородатых парней в экстравагантных блузах, чей вид прямо кричал, кто они творческие люди.

Но вот дверь отворилась — в неё вошел человек интеллигентского вида в костюме, что-то в нем было типично профессорское. За ним следовал крупный тип с бандитской рожей и в косухе. В руках он нес нечто вроде папки-переростка — в каких художники носят свои работы.

Аудитория заволновалась.

— Товарищи! — Начал препод. — Сегодня должна была быть лекция о плакатах. Так вот, её прочтет директор РОСТА-ТАСС Сергей Коньков.

Аудитория взорвалась аплодисментами.

Между тем Коньков прошелся перед сидящими и вдруг резко повернулся.

— Может возникнуть вопрос — а зачем вам, товарищи, читать лекцию о плакатах? Вы ведь не художники. И я тоже, прямо скажем, рисовать не умею. Но! Вот давайте вспомним великую войну. В неграмотной стране плакат — один из самых доступных способах агитации и пропаганды. А много ли вы можете вспомнить хороших плакатов того времени? Не вспомните. Потому что их не было. А почему? Кто может ответить?

Коньков оглядел зал.

— Потому что война была чужда народу, — послышался ответ.

— Это, конечно, верно. Но давайте честно — во время войны особой идеологии не требуется. Тут главный лозунг — "бей врага". И ведь в России имелось множество отличных художников, многие из которых сейчас успешно работают на Советскую власть. Так почему? Я вам скажу почему. Идеологическая работа в царской России была поставлено отвратительно. Вернее, она вообще никак не была поставлена. Народ считали быдлом, котором что-то объяснять ни к чему. И когда потребовались плакаты... Художники рисовали так, как им нравилось. А те, кто принимал решение о распространении этих печатных изданий, вообще ничего не понимали. Вот в этом, товарищи, всё и дело. Художники — они ведь люди такие... Хорошо, если художник наш товарищ, убежденный коммунист или хотя бы сочувствующий. Но ведь бывает и не так. Вот как-то в Сибири наш художник тяжело заболел. А нужно срочно было делать плакат. А в провинции мастера карандаша и кисти попадаются не так уж и часто. Так вот, я нашел одного местного. Из староверов, он рисовал лубочные картинки на божественные темы. Сами понимаете — взгляды у него были совсем не большевистские, да и манера, в которой он привык работать, непривычная. Интересная, кстати. Понтия Пилата в боярской шубе и горлатной шапке мне раньше видеть не приходилось. Но я знал, что мне нужно — и в итоге получил неплохое произведение. Так что главное -работая с художником, вы должны точно представлять, что вы должны получить в итоге. Есть две непростительные ошибки. Первая — когда произведение вроде бы идейно правильное, но сделано бездарно. Плохую работу не оправдывает ничто! Лучше никак, чем плохо. Люди не дураки, они увидят халтуру и станут смеяться. Не над вами, и не над автором, а над идеей! Вторя ошибка — это когда художник рисует, может, и хорошее произведение, но только оно вам не подходит. Но вот давайте поглядим... Ребята, кто-нибудь помогите закрепить иллюстрации на доске.

Из первого ряда выскочил какой-то парень, которому Коньков переда папку.

— Я покажу вас две пары плакатов. Итак, вот всем известная работа товарища Моора.

Парень закрепил на доске плакат "Ты записался добровольцем?" В отличие мира Максима, на бойце была не буденовка, а берет с красной звездой. А так — то же самое.

— Это, безусловно, шедевр. Его переиначивают махновцы, а также ребята Муссолини и Штрассера. А вот колчаковский плакат на ту же тему, который я прихватил в Омске.

В зале послышалось хихиканье.

— Что скажете, товарищи?

— Какой-то белогвардейский плакат... декадентский. — Подал голос какой-то очкастый парень, явно из "образованных".

Максим бы сказал резче. Он был назвал произведение педерастическим[29].

На картинке, подписанной "Почему вы не в армии?" был изображен солдат с двумя Георгиевскими крестами и с винтовкой, боец протягивал правую руку к зрителю. Только почему-то воин стоял в совершенно неестественной, гламурненькой позе.

Коньков тоже явно веселился.

— Ну, товарищи, вы видите. Художнику явно хотелось пооригинальничать. Или он в самом деле безнадежный декадент. Он поставил солдата в какую-то эстетскую позу. Есть тут впечатление силы и мужества? Нет их. Да и текст... "Почему вы не в армии?" "Вы" это кто? Плакат должен обращаться к конкретному человеку. А если это господское обращение на "вы", то тоже интересно. Дескать, сударь, а не будете ли вы так любезны взять винтовку и пойти немного послужить? А вот ещё два плаката, оба используют миф о борьбе со змием.

На доске появились две новые картинки.

— Вот поглядите на плакат "За единую Россию". — Коньков указал на изображение, на котором русский средневековый на фоне церквей и прочих древностей мочил дракона красного цвета.

— Как произведение искусства, он, по-моему, отличный. Как агитационный материал он никуда не годится. Почему?

— Так ведь большевики тоже за единую Россию, — сказал какая-то худая носатая девушка в косухе явно по росту.

— Именно. Так что плакат слишком абстрактный. Кто такой этот богатырь? По нему не видно, что он белогвардеец. Конечно, идея-то понятна. Белые считали, что мы Россию разрушаем, а они защищают. Но плакат, для которого нужны пояснения — это не плакат. Да и кто такой этот змей? То, что он большевик понятно только по тому, что он красный.

— Да и не страшный он какой-то...

— Тоже верно. Вот если бы на месте змея изобразить "жида-комиссара", тогда на "троечку" плакат бы потянул. А поглядите на другой плакат. "Смерть мировому империализму!". Вот тут змей — хозяин заводов. И против него ведут борьбу рабочий, крестьянин, солдат и матрос под красными знаменами. Вопросов нет.

— А то, что на плакате используется христианский миф?

— Мы атеисты, но ведь историю народа не зачернеешь. И мы вполне можем использовать традиционные представления. К тому же, со змеем бился на только святой Георгий, похожая история есть и у многих нехристианских народов. Кто учился в гимназии, помнит, что древнегреческий бог Аполлон, хоть и являлся кем-то вроде товарища Луначарского, покровителем искусств, в молодости вел тяжелую борьбу со змеем Пифоном.

Примеры понятны? Что понятно?

— На плакате должны быть одна четкая мысль, не допускающая никакого иного толкования, — подал голос парень с явно сабельным шрамом на лице.

— Ты правильно понял. Если с первого взгляда на плакат ты не понял, о чем он — сразу кидай его в корзину.

Итак, мы видим на этих белогвардейских плакатах одно и то же. Художники решили, как они говорят, самовыразиться. А их заказчики, видимо, решили, что художникам виднее. И получили... Вот этого нельзя допускать ни в коем случае. Я не зря об это говорю. Художники очень любят поговорить о творческой свободе. Сегодня имеется много направлений в искусстве. И я не берусь говорить, какое из них лучше. Но, товарищи, мы не эстеты! Мы солдаты информационной войны! Так и только так.

После окончания лекции вокруг Конькова шла суета. Студенты (или как их назвать) подавали Конькову на подпись книги. Максим-то знал, что глава РОСТА разразился двумя произведениями, в которых описывал свои похождения во времена Гражданской войны. По мнению многих французских критиков, они отличались "вызывающим цинизмом", "проповедью азиатского варварства" и чем-то ещё вроде этого. Хотя, по мнению Максима, ничего особо такого там и не было. В его время принцип "если враг не сдается — его уничтожают" исповедовали все. Да и то сказать — читанные в том мире "Разгром" или "Голый год"[30] тоже особым гуманизмом не отличались.

Но вот, наконец, Максим пробился к Конькову.

— А-а, ты товарищ из Франции?

— Ну, не совсем из Франции... Я вот хотел спросить: как ты относишься к альбому "The number of the beast" группы "Iron Maiden"?

Часть 2. "А живя неторопливо, жизнь не сделаешь длинней"[31]

Жертвы магов-недоучек?

Ну, вот. Читал себе лекцию, никого не трогал, а тут вдруг свалился на голову ещё один попаданец. Я своих единовременников специально никогда не искал, даже когда у меня были к этому возможности. Слишком время было суровое. Мировая война, Гражданская... К тому же я рассуждал так. Самое естественное желание для моего среднестатистического современника, угодившего в эта безумную эпоху — это забиться куда-нибудь подальше и не отсвечивать. О чём с таким говорить? А если даже кому-то взбрело бы в голову спасать Россию от большевиков или мир от нацизма — то он гарантированно находился в дурдоме. "Мэйденовский" шрифт на журнал я поставил просто потому, что он мне нравился. Ну, конечно, и из некоторого хулиганства. У нас в части художником был любитель "металла", так он нашу стенгазету "Связист" оформлял в стиле обложек разных соответствующих команд...

И вот тут вдруг с совершенно неожиданной стороны появляется...

— Ну, не совсем из Франции... Я вот хотел спросить: как ты относишься к альбому "The number of the beast" группы "Iron Maiden"?

— Ничего альбомчик, хотя "Killers" по-моему, лучше, — ответил я. И на всякий случай добавил уже на публику:

— Хотя черт с ними, с этими американскими авангардистами. Нам своих футуристов хватает. Как тебя зовут?

— Вообще-то я Петр Холмогоров, сын эмигранта. Но я взял псевдоним Максим Кондратьев. Французам мою фамилию не выговорить. Да и есть иные причины, — добавил мой собеседник со значением.

Так, похоже, парень пошел по моему пути — взял своё настоящее имя. Теперь надо грамотно сливаться от лишних свидетелей.

— Вот и ребята из эмигрантов приходят в наши ряды. Это очень интересно. Я думаю, нам есть о чём спокойно поговорить.

Вскоре мы оказались в моём кабинете. Я велел соединять со мной только в самом крайнем случае. Все знали, что таким случаем был только звонок Сталина или Дзержинского.

— Что же, садись... — Я кивнул на угол своего кабинета, где, по обычаю XXI века, стояли два кресла и столик. Сам же достал большую бутыль из зеленого стекла и два фужера.

— Это что? — Спросил Максим.

— Коньяк. Не французский и не шустовкий, но и не палево с Кузнечного моста. Товарищи из Армении прислали.

— Можно подумать, я в Париже пил хороший коньяк, — хмыкнул Максим. — Я, знаешь ли, не в Путилова[32] вселился.

— Ладно, давай за встречу, а потом рассказывай, как ты дошел до жизни такой...

— Интересно девки пляшут... — Подвел я итог, выслушав историю Максима. — Эвона каков разброс в пространстве-времени. У меня-то вот что было...

Дальше рассказывал уже я.

— То есть, получается, что мы, так сказать, стартовали в одно время, но ты попал в то же место только на семь лет раньше, а меня перенесло хрен знает куда.

— Зато я находился в трехстах пятидесяти километрах по прямой от места вашего камлания. И ты сохранил память реципиента, а я нет. При том, что твой Петр, как я понял, инфантильный дворянский сынок, а мой "донор" — анархо-бандит, то есть, точно не слабак. Слушай, а что это вообще были за люди? Они ведь не заклинания читали, у них и аппаратура какая-то была?

— Я над этим знаешь сколько голову ломал! Но я-то знал только свою подружку и её знакомых, они её бывшие одноклассники. Ребята вообще-то нормальные, пока не заведут свою шарманку о Блаватской и Алистере Кроули. Они эту тягу к странному ещё со школы притащили. Может, слышал, на Васильевском есть такая литературная школа?

— Двадцать седьмая? Кто ж о ней не слышал. Заповедник потомственных высокодуховных гуманитариев. Они и техника — вещи слабо сочетающиеся.

— Вот и я о том! Моя Олька даже компом владела чуть лучше блондинки из анекдотов. Да и вообще. Сам посуди. Станут ли люди, которые что-то серьезное затеяли, тащить кого попало? Там не только я был совсем ни при делах. Да и разговоры я слышал, многие из более продвинутых знали друг друга только по Интернету.

— Ну, тут могут быть разные варианты. Возможно, им для чего-то была нужна массовка. Да и вообще, они могли иметь совсем иные цели. Я кое-что знаю про Блаватскую и Кроули. Они были двинуты на идее временных циклов. То есть, заканчивается одна эпоха, в которой одни законы, начинается иная, в ней будут жить по-новому. Потому-то Гитлер и перся с учения Блаватской.

— А тут?

Я налил ещё.

— И тут могло быть как в песне Пугачевой про мага-недоучку.

"Сделать хотел грозу,

А получил козу.

Розовую козу

С желтою полосой."

Так что может твои спутники сейчас среди неандертальцев, а может только нас и выкинуло в прошлое, а остальные остались. А может — там уже вообще ничего нет.

— То есть?

— Читал я одну книжку, там парня в прошлое в командировку отправили, чтобы он чуть-чуть переменил историю. А парень перестарался, история пошла по иному пути. Так там, в будущем, всё на хрен исчезло. Я вспомнил, когда ты про серый туман сказал. В той книжке то же самое было. Так что хрен с ними.

Максим поглядел на меня с некоторым непониманием.

— Но ведь мог кто-то оказаться и приблизительно в этом времени? И ломануться к нашим врагам...

Я отметил, что Максим сказал "нашим". Базар-то я вел не просто так. Надо ж было поглядеть, как человек воспринимает окружающий мир. Ладно. Я продолжал:

— И что? Если кто и попал раньше меня, то либо пропал, либо спрятался. Я историю более-менее знаю, отличий от известного мне варианта не заметил. А если позже... В то, что сюда попали какие-нибудь спецы, вероятность маленькая. Хотя бы потому, что ваш шабаш был уж больно бездарно организован, вряд ли там имелись серьезные люди. Да и спецы должны оказаться в нужном месте. Вот представь — очутился какой-нибудь неслабый молодой ученый в теле пехотинца под Аррасом или Компьенем... Оттуда мало кто живым вышел.

— Да уж слышал. Эмиль, мой напарник — бывший штурмовик.

— К тому же надо ещё и соответствовать окружающей обстановке. Мне повезло — я попал в революционное время, да ещё в "иностранца", с которого взятки гладки. Ты умно поступил — рванул в среду, где про русских дворян никто ничего не знал.

— Да уж я понял, что тут совсем иные люди. Я на социологии малых групп специализировался.

— Значит, не хуже меня понимаешь — не подайся ты к коммунистам — то через пару недель все бы сочли, что Петя умом двинулся. А с психом никто иметь дела не захочет. А что касается инфы о будущем... Так этого будущего уже нет! Раслад-то совсем иной. Начни кто-нибудь рассказывать о нашей истории — так тут же доктора позовут. Например, для нынешних людей реалии нацизма — это за пределами понимания. Ведь во время Великой войны немцы вели себя на оккупированных территориях более-менее в рамках. В рассказы о художествах фрицев во время Второй мировой даже нацболы Штрассера не поверят. Хотя они идейно к "нашим" нацистам ближе всего. Кстати, хочешь поглядеть на работы Адольфа Гитлера? В Москве неплохая коллекция.

— Слушай, а там... — Максим кивнул на потолок — кто-нибудь знает правду?

— Нет. Хотя Сталин явно о чём-то догадывается. Но о чём думает товарищ Сталин, знает только товарищ Сталин. Хотя, если прямо спросит, я врать не стану. Не из тех он людей, которым стоит врать.

Я наблюдал за собеседником, как он отреагирует на "страшную" фамилию. Понятно, что парень явно не из либерастических задротов. Тем бы и в голову не пришло пойти в коммунисты. А уж тем более — они не сумели бы там прижиться. А закорешиться с товарищем Эмилем... Про этого журналюгу я много разного слышал. Но всё же...

Максим на имя Сталина не прореагировал спокойно.

— Интересно, наверное. С такими людьми общаешься. А с Лениным ты знаком?

— Ну, да. Только Ильич, хотя в отличие от нашей истории, пока ещё жив, руководить он уже вряд ли будет. Только болтать об этом не стоит.

Мы дернули ещё по одной. Максим спросил.

— Слушай, а вот этих хунвейбинов ты растишь? Я плохо знаю историю, но ведь, вроде, таких не было?

— Так есть старая комсомольская мудрость — если не можешь что-то предотвратить, то это надо возглавить. Нам троцкисты не нужны.

— А при чем тут троцкисты? Кстати, Троцкого ты задвинул?

— Не, я тут ни при чем. Сам в семнадцатом довыёживался, козел. А насчет троцкизма... Давыдыч эксплуатировал революционную романтику. Тем более ты видел, что на улицах творится. Нэп. У многих вопрос — за что боролись? Троцкий и давал ответ: дескать, большевики переродились, только он весь в белом. То есть, в красном. Троцкисты — это не миф, как тебе рассказывали. В нашей истории их было до фига и больше. И ведь шли-то в них отличные ребята. А без революционной романтики — никуда. Так что лучше держать это дело под контролем. Тем более, что комсомольские вожаки ведь не устоят перед тем, чтобы увеличивать количество членов. А "все" — значит "никто". Так что пусть будет внутренний круг.

— Слушай, а вот есть ещё вопрос, если это не военная тайна. Французскую фалангу тоже вы создали?

— Сталкивался?

— Да уж. Зашибись фашисты. А политическую нишу заняла.

— Такие идеи во Франции разлиты в воздухе. Так что организовываться они стали сами. Но и наши в стороне не остались. Слегка помогли Шарлю Ожеро выбиться в фюреры. Замечательный парень — с манией величия, да ещё и запойный алкоголик. При этом лидерские качества у него имеются — кое-какой народ за ним идет, от других претендентов на фюрерский пост он отбивается. Я надеюсь, что получится то же, что НБП в нашем времени. Шумная, заметная и абсолютно беспонтовая партия.

Я сделал большой глоток и перешел к делу.

— Итак, товарищ Максим, что собираешься делать? Я так понимаю, в твои планы не входит использовать ФКП лишь как трамплин для карьеры. Чтобы типа потом соскочить. Иначе ты бы не стал на меня выходить.

— Да уж я понимаю, что у вас вход — рубль, выход... Даже не знаю сколько.

— А, кстати, почему? Я слабо верю, что ты проникся светлыми идеалами коммунизма.

— А ты?

— Со мной проще, я родом из СССР. К тому же демократию я всегда ненавидел на инстинктивном уровне. И всегда ненавидел жлобов. А либерализм — это жлобство, возведенное в норму жизни. К тому же я и в том мире не стремился жить хорошо, а стремился жить весело.

Максим тоже хорошо глотнул и задумался.

— А, знаешь, про жить весело — ты прав. Я только тут понял: в том времени я жил зря. Я ведь отлично знал, что мои исследования никому на фиг не встали.

— Разве что ихним спецслужбам, — вставил я.

— Гы. Тогда я могу считать, что помогал Родине. Если они на основе наших исследований делали какие-то выводы, то флаг им в руки и барабан на шею. На самом-то деле наши западные заказчики — такие же грантоеды. Выбивают финансирование и впаривают тюльку. Все довольны. Но тут-то я посмотрел на разных ребят... Вроде того же Эмиля. Или этих сумасшедших евреев под черным флагом... Пожалуй, это поинтереснее. Тем более, что понятно — в этом времени спокойная жизнь будет только уж где-нибудь совсем в глухомани. Как я понимаю, Вторая мировая война неизбежна?

— Точнее, просто продолжение Великой войны. По иному ситуация вряд ли может решиться. Разве что — революция в Германии... Но в это я слабо верю. Причем, нам тоже отсидеться в стороне не получится.

На самом-то деле я не считал, что всё обстоит так мрачно. Я знал далеко не всё, но вроде бы имелись кое-какие варианты. Но главное, чтобы товарищ понял — тут не медом намазано.

— Раз уж от неприятностей никуда не деться, то уж лучше встречать их в хорошей компании.

— Что ж. Варианта, собственно, два. Один — ты перебираешься в СССР. Дел тут полно. Но во Франции ты нужнее. Жаль, конечно, что ты засветился среди красных...

— А то бы стал Штирлицем среди эмигрантов? — Усмехнулся Максим.

— Насчет Штирлица — это к товарищу Дзержинскому на Лубянку. Мы занимаемся идеологическими диверсиями. А раз уж ты всё одно засветился как красный, то будешь нормально работать в парижском отделении РОСТА. Но вот насчет эмигрантов — это дело серьезное. Ведь социология не совсем лженаука. Какие-то полезные навыки у тебя есть?

— Наукой её назвать сложно, но определенные методики имеются.

— Так вот. Пьяному ежику ясно, что мы не оставим в покое эмигрантов. Будем привлекать на свою сторону. А кроме того — будем стараться, чтобы не возникои монстры типа НТС[33]. Не слыхал?

— Да нет.

— В нашей истории структура, возникшая среди эмигрантской молодежи. У них ненависть к коммунистам превратилась в ненависть к России. В 1941 году они с радостным визгом бросились служить нацистам. А потом работали на все западные разведки. Вот таких нам точно не нужно. Но для начала нужно знать — кого привлекать и к чему привлекать. Вот тут-то ты нам поможешь...

Средство против морщин

Покажи мне людей, уверенных в завтрашнем дне,

Нарисуй мне портреты погибших на этом пути.

Покажи мне того, кто выжил один из полка,

Но кто-то должен стать дверью, а кто-то замком, а кто-то ключом от замка.

Виктор Цой

— А вот насчет грантоедов. Они всегда были. Например, во время вьетнамской войны некие американские биологи подшустрили и выбили у правительства США деньги на программу на исследования по подготовке боевых котов. Точнее, котов-проводников. Типа коты великолепно видят ночью и, в отличие от собак, умеют передвигаться бесшумно. Вот и планировали воспитать котиков в помощь американскому спецназу.

— Так это ж невозможно, — удивился Максим. — Хотя, Куклачев...

— Это и в самом деле невозможно. При дрессировке используют поведенческие механизмы, которые генетически заложены в животных. У собаки они такие, что в общем и целом соответствуют нуждам людей. У котов иные. Мне тот же Куклачев в интервью это подробно разжевал. Невозможно заставить делать животное то, что ему несвойственно. В тот числе — коту выполнять работу собаки. Но дело-то не в том. Господа ученые выставили американские власти на охрененные деньги. Разумеется, всё это закончилось полным пшиком. А ведь биологи наверняка с самого начала понимали, что впаривают фуфло[34]. Наверное, без откатов не обошлось.

Вот так проходила встреча, когда решили насущные вопросы. Выпивали и общались. Максим удивлялся. Ему было трудно поверить, что сидящему перед ним человеку в том мире было под пятьдесят. То есть, он ровесник его отца. Да и тут товарищ Коньков стал ну очень большим человеком. А мужик в том мире слушал металлическую музыку, а тут навязывал рок... Как сказал Сергей.

— Я, видимо, прозевал то время, когда надо становиться солидным человеком. Так и остался молодым. Я, например, всегда любил командировки. Новые места, новые люди... Да и тут не исправился. Как писал Цой, "Война — дело молодых. Средство против морщин".

— Да уж, командировки это в самом деле весело. Особенно тут. Но вот ты скажи — тридцать седьмой будет?

— Да как тебе сказать, Чебурашка. Троцкий сидит себе в Вене и воняет. Причем, у него нет никакого авторитета, в отличие от нашего времени. Тухачевский на Дальнем Востоке на должности комбрига и судя по всему, выше он долго не поднимется. Тогда его вытащил Троцкий, а сейчас над ним Слащов, который, так сказать, не оценил гений Тухачевского. Да, тогда он выезжал на типа коммунистической демагогии. Но у Слащова служит комиссаром товарищ Фурманов, он демагогов терпеть не может. Кстати, Чапаев тоже на Дальнем Востоке. Живее всех живых. Ягоду кто-то вовремя удачно шлепнул. А самое главное — Гражданская война вышла покороче и не такая свирепая. Так что гораздо меньше сформировалось людей, которые все вопросы привыкли решать с помощью товарища Маузера. Да и тех, кто есть такой, выпихивают в иные страны. Как в нашей истории Фидель выпихивал Че Гевару. Сначала в Африку, потом в Боливию. Дескать, борись ты за народное дело где хочешь, только не здесь. Так что, надеюсь, отморозков удастся ликвидировать в рабочем порядке.

— А что Че Гевара?

— Так он был революционером по жизни. Он просто не мог жить в мирное время.

— Тоже весело. Кстати... Я мало читал книг про попаданцев, но слышал, что им обязательно надо убить Хрущева и изобрести командирскую башенку для Т-34.

— Хрущев? Да кому он нужен. Главное — чтобы такие люди не пролезали наверх. Смешнее про Т-34. Ты в курсе, что в этой истории танки в полной заднице?

— Знаешь, я очень плохо знают историю Мировой войны. Но заметил, что в рассказах её участников танки вообще не упоминаются. Я подробностями интересоваться на стал. На всякий случай.

— Правильно, что не стал. В этом мире слова "танк" в известном нам значении вообще нет. То есть, оно обозначает всего лишь бак. Тут танки называются арморами. Но эти штуки во время войны полностью "обо...лись". Так что никто их всерьез не воспринимает.

— Ни фига себе!

Максим совсем не принадлежал к фанатам военной истории. Но всё-таки... Представить, что предков "тридцатьчетверок" и "тигров" после большой войны не воспринимали всерьез...

— Так что удивляться. Во время Великой войны было много разных экспериментов. Ты, например, знаешь, что ОВ также показали себя неэффективными? Именно потому в следующей войне их и не применяли. А не из-за какого-то там страха получить в ответ. Немцам-то в сорок пятом терять было нечего. Да и пусть мне кто-нибудь объяснит, чем напалм, который амеры применяли при бомбежке немецких городов, гуманнее ОВ.

— Какая-то даже наша история оказывается не такая...

— Какая была. С помощью газов во время войны ни разу не удалось достичь оперативного успеха. Максимум — заняли первую траншею. А толку-то, если там была вторая, третья и так далее. Тут с танками то же самое. Все эти гробы быстро перевели в состояние металлолома. Единственный, кто успешно провел танковую атаку — так это Слащов. Но штурм Читы по сравнению с европейскими событиями семнадцатого-восемнадцатого — не война, а войнушка. Хотя Слащов и сейчас является энтузиастом танков. Вроде Гудериана той истории. Это и к лучшему. Потому что пока что мы танки строить всё одно не можем. Но, надеюсь, научимся.

* * *

В общем, поговорили. Максим окончательно понял, что тут на дворе свирепое и яростное время, когда о каких-то общечеловеческих ценностях и прочей демократии речь просто не идет.

А Максима началась новая трудовая жизнь. Его оформили в местном отделении РОСТА. Как оказалось, в этой структуре имелась своя иерархия. Самыми крутыми были как раз "москорвские". Эмиль, кстати, тоже к таким принадлежал. Разниуа была в том, что работники иностранных отделений трудились в своей стране. А "московских" посылали куда угодно. Ималось и ещё много интересного. Работник РОСТА для командировки мог получить множество разных документов. Не липовых, а удостоверения разных нейтральных СМИ, с которыми были деловые отношения. Наверное, выдавали и липовые ксивы, включая паспорта. Но максим пока что до такого доверия не дорос. Корреспондент РОСТА мог пользоваться базами данных агентства (они тут так и назывались), в случае командировки ему предоставляли контакты в нужном регионе. Разумеется, не явки и пароли подпольщиков, а всего лишь адреса сочувствующих. Но и это было немало. Максим подозревал — есть и нелегальная сеть. Но опять же — знать её пока не по чину.

К тому же ему предложили пройти трехмесячные курсы "повышения квалификации". Повышали квалификацию там плотненько. Не пернуть, ни вздохнуть. Самое смешное, что собственно журналистике там учили мало. Хотя... репортеру особые литературные таланты не нужны. Ему нужно написать грамотно, чётко и опираясь на факты. Кстати, особо напирали на то, чтобы не ударяться в "либеральную журналистику". В методичке Конькова была глава "Как не надо писать".

"Многие до сих пор считают, что журналист — этот тот же писатель. Вроде как кот — тот же тигр, только маленький. Недаром до революции бытовало слово "литератор", которым называли себя все, кто пишет — хоть роман, хоть пожарную хронику. Между тем разница принципиальная. Писатель — это кустарь-ремесленник. Одиночка. Вы — рабочие фабрики новостей. Так что брать пример с дореволюционных либеральных "литераторов" не следует. В чём особенность того стиля? В том, что журналисту лень было бегать и добывать факты. Он брал пару случаев из газет — и разражался длинной статьей на тему "что я по этому поводу думаю". Либеральные читатели вытирали слезы умиления.

Такой журналистики нам не надо. Разумеется, корреспондент РОСТА может высказывать своё личное мнение, он может выдвигать версии. Но всё это должно подтверждаться фактами. Демагогия нам не нужна."

Прочтя этот пассаж, Максим усмехнулся. Да уж, демагогией занимается сам Коньков и талантливые товарищи вроде Геббельса. Дилетантам здесь не место.

Кроме того, мрачный тип лет за сорок учил обнаруживать слежку и уходить от неё. Судя по всему, на этом деле он собаку съел. Видимо, какой-нибудь бывший подпольщик. Он между делом давал умные советы.

— Если вас работают профессионалы, слежку вы обнаружить не сумеете. Тут нужны году опыта. Хотя против вас могут действовать разные силы. Далеко не все из них имеют такой опыт какой имели люди Медникова[35]. Но стоит помнить и другое. Есть такой прием. За вами посылают "лопуха", которого вы быстро обнаруживаете, отрываетесь и облегченно вздыхаете. А настоящая слежка продолжается. Да, товарищи, не стоит без нужды играть в казаки-разбойники. Если, допустим, вы идете на легальное заранее согласованное интервью — то черт с ними, пусть следят. Отвлекая на себя агента, вы тем самым поморгаете нашим товарищам...

Журналистов учили стрелять. А желающим предложили заняться рукопашкой. Максим пошел, чтобы не терять форму. Учили их, в основном, отбиваться от внезапного нападения. Максим в первом приближении восстановил навыки, но тут он оказался далеко не самым крутым. Один парень из его группы явно неплохо знал вариант английского бокса, который называли "уличным". Все знают, что в спортивном боксе есть запрещенные приемы. То есть изначально-то они имелись, запретили их, когда бокс перешел из уличной драки в состязание джентльменов, а потом и в спорт. Но их отлично помнили, и даже спортсмены применяли, если рефери зевнет.

Другой парень был из буденовских "синих беретов", из их пластунов. Да и до того он явно не философию изучал. Приемчики у него были те ещё... Вот у ним-то троим тренер и обратил речь.

— Товарищи, я специально обращаюсь к вам, имеющим опыт боев. Стоит помнить, что вы будете не в разведке и не на ринге. Вы журналисты. Помните наш девиз: "жив ты или помер, главное, чтоб в номер материал успел ты передать". Вот это главное, а не то, чтобы успокоить всех врагов. Вообще-то на журналистов нападают редко. Особенно — на наших. Знают, чем это может закончиться. Но! Нередко против журналистов действуют методом провокации. То есть, к вам привязываются хулиганы, вы вступаете в бой... Тут появляется полиция и куча свидетелей, утверждающих, что ребята мирно беседовали в темном переулке о поэзии и философии, а тут вы вдруг на них напали... Вас берут в местный участок. Даже если вскоре отпустят с извинениями, то за время задержания ваши материалы могут пропасть, фотографии окажутся засвеченными... Так что, ликвидировав непосредственную угрозу здоровью и жизни, следует не добивать противника, а драпать с места происшествия со всех ног.

В общем, учеба была интересной. Максим догадывался, что у РОСТА предусмотрен вариант перехода его сотрудников на подпольное положение. Разумеется, не в СССР, а на Западе. Не исключалось: в случае обострения ситуации в Европе компартии и прочие просоветские структуры могут запретить. Но было понятно — есть и иные варианты работы. Коньков, сволочь такая, развернулся. Тут одно из двух — либо его именем будут называть улицы и вузы, либо его шлепнут. Но тут люди думали не том, чтобы жить хорошо и долго, а о том, чтобы ЖИТЬ.

Во время пребывания Максима в Москве случилось одно интересное события. В одном из журналов вышла повесть Алексея Толстого "Аэлита". Вокруг которой тут же начался громкий скандал. Солировала тут партийная печать. Впрочем, флагман, "Правда", хранила молчание. В нынешнем СССР до единомыслия и прочего тоталитаризма было далеко. Каждый партийный орган сидел под своим местным начальником и печатал то, что именно ему было надо. Кстати, ещё при встрече с Коньковым Максим поинтересовался:

— А почему РОСТА устранилось от партийной печати?

— Не смеши мои тапочки. Они печатают наши материалы. Не только информашки, но и репортажи с мест. Потому что конкурентов нам нет, мы на любое событие успеваем быстрее. А идейное словоблудие... Так пусть желающие этим и занимаются в партийной печати. Когда будет надо, Сталин ткнет пальцем: а этот товарищ вот такую-то глупость сморозил. А с другой стороны — все довольны, что мы туда не лезем.

Так вот, партейные издания стали наезжать на произведение с какой-то непонятной яростью, причем с идеологических позиций. Честно говоря, Максим в том времени "Аэлиту" не читал[36]. Что ж, прочел незамыленным взглядом. Повесть ему понравилась. Нормальная такая фантастика. А из сути нападок он понял, что книга какая-то немарксистская. Между тем "Рабочая окраина" и прочие коньковские издания встали в позицию "попрошу нашу птичку не обижать". Если идут такие яростные споры, которые ведут серьезные люди, это не просто так...

Поговорить о литературе с единовременником удалось случайно. Максим после совместной пьянки с ним не общался. В конце концов, они не друзья, главарь РОСТА и так сделал для него, что мог. Но уже в конце своего обучения на курсах они встретились в журналистском клубе "РОСТА", расположенном в том же "Ростове", то есть, на Большой Никитской. Это было чисто корпоративное заведение, сюда пускали только по соответствующим ксивам. Впрочем, место было очень даже молодежное. Здесь тоже паслись толпы людей в косухах, а народ пил пиво. На сцене играли песни Цоя из "Группы крови". Эти вещи в Москве среди комсомольцев были хитами. Максим как-то видел роту ЧОНовцев, которые шли строем с песней "Попробуй спеть вместе со мной".

И вот тут появился Сергей со своей женой. Точнее, как оказалось, она его женой не являлась. Но законодательство в СССР на этот счет было офигенно либеральным. Жениться и развестись можно было за один день. Тем более, обязательных паспортов тоже не было. Имелись удостоверения личности, которые получали по желанию. Вот в то самое удостоверение можно было ставить печать о браке. А можно было не ставить. Разницы никакой. О правах женщин власть заботилась. Уже сам факт "совместного проживания" подразумевал гражданскую ответственность. К примеру, возможность подать на алименты[37].

Но Коньков и его подружка уже семь лет не расставались. И хотя детей у них не было, но вот как их называть? Светлана оказалась не хуже, чем на плакатах. Симпатичная и очень светло-рыжая... А как её назвать? Даже для Максима она была уже очень взрослой. Да дело даже не в том. Девушкой редактора крутого умного журнала назвать было бы странно. Дама? Ага. Если учесть, что она была одета в стиле "металлисты пошли в партизаны". Косуха, черные штаны и тяжелые ботинки и красная бандана на голове. А под косухой френч с ремнем и кобурой. В общем, непонятно.

Вела себя парочка по-простому. Поздоровались со знакомыми, сели в уголок с большими кружками пива. Время от времени к ним подсаживались какие-то ребята, что-то перетирали. Максим решил тоже подойти.

— А, привет, Макс. Знакомься, Света, это неплохой фоторепортер из Франции. Сам Эмиль о нем хорошо отзывался. Кстати, вроде тебя — недобитый русский дворянин. Правда, его в подростковом возрасте утащили в эмиграцию.

Света улыбнулась.

— Так это правильно, что ты к нам пристал. Кто за нас — тот за Россию. Остальные — предатели.

— У тебя вопросы есть? — Спросил Коньков.

— Есть насчет литературы.

— Это надо за пивом обсуждать. Деньги есть?

— Найдутся.

Максим пошел за пивом. Вообще-то в этом мире во всех странах, в которых он успел побывать, даже в самой гадкой забегаловке были официанты. Но тут, видимо, царили коммунистические принципы. Заказывать надо было тащиться самому[38].

Максим обратил внимание, что ассортимент был подчеркнуто скромным. Неужели Коньков и в самом деле хочет воспитать коммунистов? Романтик, блин.

С кружкой пива Максим вернулся к столику.

— Ну, так что у тебя за литературные непонятки?

— По поводу повести Толстого.

Света засмеялась.

— "Аэлита"? Вот уж достали. Мне недавно Крупская звонила. Не нравится ей, видите ли, фантастика. Отрывает она молодежь от социалистического строительства.

— Так я-то не про фантастику. Споры-то идут на идейном уровне.

— А ты что про книгу можешь сказать?

— Если про революционера Гусева, на которого больше всего гонят. Может, он не марксистский революционер, так я видел Черного Сеню... Тот даром что еврей, так куда более отмороженный, нежели герой Толстого...

Сергей усмехнулся.

— Про Гусева ты правильно просек. Дело-то в чём? В произведении очень крутой символизм. Произведение явно перекликается с "Закатом Европы" Шпенглера. Не читал?

— Да, нет...

— Читать и не стоит. Погляди оглавление и станет всё понятно. Так вот. Марс — это Европа. Цивилизация с огромной культурой, но зашедшая в тупик. Внутри накапливаются противоречия. Но местные рабочие слабы. А помочь может...

— Я понял! Гусев ведь ни разу не сказал "мы, большевики". Он говорит "мы, русские".

— Именно. И ведь не Гусев раскочегарил там восстание, оно само случилось. Он просто его возглавил. Вот именно ЭТО кое-кого и бесит. Что центр нового мира — в Москве. И "русские" и "большевики" — это одно и то же.

— Точно! Мне Эмиль то же самое и говорил.

— А это многим не нравится. Даже у нас. А ты представь, какой вой поднимется, когда эту книжку переведут на французский... Так что уж ты помогни товарищам понять всё правильно.

Что ж тут не понять? Коньков явно пытался повторить действия Запада против СССР. Он растит "пятую колонну". Но на что он рассчитывает? И тут Максим прислушался. На сцене пели уже явно не Цоя. Но тоже что-то явно из того мира.

Торопись — тощий гриф над страною кружит! Лес — обитель твою — по весне навести! Слышишь — гулко земля под ногами дрожит? Видишь — плотный туман над полями лежит? — Это росы вскипают от ненависти! Ненависть — в почках набухших томится, Ненависть — в нас затаенно бурлит, Ненависть — потом сквозь кожу сочится, Головы наши палит! Погляди — что за рыжие пятна в реке,- Зло решило порядок в стране навести. Рукояти мечей холодеют в руке, И отчаянье бьется, как птица, в виске, И заходится сердце от ненависти! Ненависть — юным уродует лица, Ненависть — просится из берегов, Ненависть — жаждет и хочет напиться Черною кровью врагов! Да, нас ненависть в плен захватила сейчас, Но не злоба нас будет из плена вести. Не слепая, не черная ненависть в нас,- Свежий ветер нам высушит слезы у глаз Справедливой и подлинной ненависти![39]

И тут Максим понял. Это был не его сытый мир. Тут имелось достаточно людей, которые после войны были готовы смести буржуазный мир к чертовой матери. Или, по крайней мере, устроить им веселую жизнь. В той истории коммунисты их как-то потеряли. Тут Коньков явно не собирался повторять ошибок.

"А может вернёмся, поручик Голицын?"

В Париж Максим прибыл уже совсем в ином качестве. В местном отделении РОСТА ему тут же предоставили кабинет. Кроме того, он сумел пристроить себе под крылышко Ирину. Да, после окончания курсов Максиму подарили косуху. Когда он заявился в ней не тренировку, то она вызвала небольшую сенсацию. Потому что была "московская" — на рукаве имелся красный флаг с буквами "МГ". Первоначально Максим внутренне посмеивался. Он слыхал от родителей и от других людей старшего поколения, что в конце Советской власти все очень перлись от "фирмЫ". То есть, главным было даже не качество иностранной вещи, а соответствующий лейбл. Говорят, некоторые даже не снимали "фирменной" наклейки с солнцезащитных очков, так и ходили с этим бельмом. Его отец чуть не сел в тюрьму по связанному с этим обычаем случаем. В Питере фабрика имени Володарского выпустила партию неплохих джинсов из импортного материала. Они стоили сорок рублей. Разумеется, до прилавков штаны не дошли, продавались по знакомству по 50-60 целковых. А группа умельцев пришлепывала на них лейблы типа "Montana" и толкали на черном рынке уже по 150. Вот батька тоже хотел подзаработать, продавая этот товар в Рязани[40]. Едва-едва отмазался от строка.

Так вот, Максим прикололся, что у парижской коммунистической молодежи обратные настроения — если из Москвы, то это круто.

Однако, приглядевшись, он понял — не всё так просто. Французских мастеров, шивших косухи, видимо, подводил эстетизм. Их куртки выглядели изящнее. Ну, вот такая особенность французского менталитета. А ведь косуха-то по определению должна быть грубой! Кто хочет изящно выглядеть — тот идет к дорогому портному и заказывает костюм[41]. Вот нарочитой грубости французам достичь не удавалось.

В этом смысле произведение московских умельцев было вне конкуренции. Одни "тракторы" чего стоят! Это были просто "Кировцы"[42].

В общем, Максим стал самым модным парнем.

Но это всё так, забавы. Вот уж чего работа на большевиков не допускала — так это безделья. Вкалывать приходилось очень серьезно. Вот и в этот день Максим ожидал визита заведующего литературным отделом газеты "Накануне" Романа Гуля. Встречей с ним его озадачили ещё в Москве. "Накануне" являлась просоветским эмигрантским изданием, идейная направленность которого сводилась к фразе: "А, может, вернёмся, поручик Голицын? Зачем нам, поручик, чужая земля?" То, что газету поддерживает мощная лапа Конькова, Максим не сомневался.

Так вот, с Романом Гулем ему было поручено подписать договор на издательство в "Красном журналисте", а потом и отдельной книгой его романа. Максим, замороченный своими делами, не следил за эмигрантской литературой. Между тем книга Гуля уже вызвала очень неслабый скандал. Газеты всех направлений гадали, сколько денег автор получил из Кремля. Роман был автобиографический, он назывался "Путь обреченных". Автор рассказывал, как в восемнадцатом ушел с Корниловым из Ростова, про дальнейшее сидение в зимовниках. Оно вылилось в ссору со скрывающимися там от большевиков донскими казаками. Потому как со жратвой было плохо — и добровольцы стали грабить всех, до кого могли дотянуться. А для донцов-то это были свои... Ну, а дальше — безумный водоворот войны на Кубани, когда банды с погонами сражались с бандами с красными лентами на шапках или с такими же бандами с зелено-малиновыми лентами[43]. А потом пришли части РККА и послали всех на фиг. Благо к этому времени население приветствовало бы хоть кого, лишь бы порядок навели.

В общем, чтиво было сильное. Гуль очень ярко описал, как ясноглазые мальчики-идеалисты превращаются в отморозков, у которых осталась лишь ненависть. В своем времени Максим никак не мог понять — как участники Белого движения, истошно кричавшие, что они воюют за Россию, пошли на ту самую Россию в обозе нацистов. Теперь понял. Ими двигала ненависть к народу, который их не принял. Как говорил один из персонажей книги: "Мало мы это быдло пороли."

Но в книге было много и другого интересного. К этому времени Максим уже имел представление о ходе здешней Гражданской войны. Но вот о Добровольческой армии было известно очень мало. Как писал поэт, "немногие вернулись с поля". Пленных на Кубани никто не брал. Да и те, кто выжил, предпочитали помалкивать. В той истории добровольцы могли гордиться. Они героически сражались за то, во что верили. Проиграли? Ну, так уж вышло. А тут гордиться-то было особо нечем. Потому-то никто и не знал о судьбе Корнилова. А вот Гуль приводил версию его гибели. Согласно произведению, части под командованием Лавра Георгиевича безнадежно штурмовали станицу Торговую, занятую сепаратистами. Дело было безнадежным — у казаков имелось численное превосходство, да и укрепились они мощно. А у добровольцев заканчивались боеприпасы. Но Корнилов упорно гнал своих на новые штурмы. И тут с тылу подкатили два бронепоезда РККА, поддержанные местными красными. Корнилов пустил себе пулю в лоб, а остатки его частей ушли в степь.

Явившийся к нему человек выглядел вполне заурядно. И не поверишь ведь, что он ходил в отчаянные атаки на казачьи и большевистские пулеметы. Интересно было и то, что начало романа пересекалось с книгой Конькова "Комиссарами не рождаются". Те же события, только с другой стороны. Возможно, бронепоезд товарища Сергея лупил из своих пушек до роте Гуля...

— Мне очень понравилась ваша книга, — вполне искренне сказал Максим. — Надеюсь, что советские читатели её оценят. Хотя, вероятно, шум будет большой. Многие не поймут "пропаганды белогвардейщины". Дураков в СССР, как и всюду, хватает.

— С шумом-то и в Париже дело обстоит хорошо. Мне уже прислали пятнадцать писем с угрозами. В эмигрантских ресторанах теперь мне лучше не появляться.

— Да уж, читал статью Бурцева. Такое впечатление, что с газетной страницы летит слюна.

— Ну, это его стиль.

— И этот человек был апологетом терроризма[44]. Хотя сам лично, вроде бы, не стрелял.

— Я думаю, он и по морде в жизни никому не дал. К тому же, он всегда на самом-то деле был либералом.

— То есть?

— А это было не такой уж редкостью среди эсеров. Они полагали — террористы запугают царизм, тот вынужден будут ввести конституцию. В народное восстание он никогда не верил.

— А вы с Москвы? — Помолчав, спросил Гуль.

— Сейчас да, там учился на курсах повышения квалификации. А вообще-то я из эмигрантской семьи.

Писатель поглядел на собеседника с огромным интересом. Сочувствующих Советской России эмигрантов хватало, но пока что среди них было немного убежденных коммунистов. У Максима же на груди краснел французский комсомольский значок, а в углу кабинета висела косуха. Коммунистичнее уже некуда.

— И как вам Москва?

— Проблем много. Но представление, что на месте России остались одни руины, ошибочно.

— Я имею в виду нэп. Многие полагают, что это возврат к нормальной жизни.

— Если вы считаете капитализм нормальной жизнью... Но в любом случае, в СССР — это пена. Спекулянтщина. Как во время Великой войны.

— Да уж, на героев тыла я насмотрелся.

Мысли Гуля крутились возле какой-то темы... Наконец, он решился.

— Скажите, а я могу посетить СССР?

— Почему бы и нет?

— Но я ведь против вас воевал...

— Моё личное мнение — на Кубань вам лучше не соваться. Там вас точно не поймут. А так... Генерал Пепеляев сдался товарищу Конькову. И что? Преподает сейчас на курсах "Выстрел". Да и ваш бывший соратник полковник Слащов сейчас командующий Дальневосточным военным округом.

Вообще-то Максим догадывался, что Гуль в СССР нафиг не нужен, там своих писателей хватало с избытком. Он был куда нужнее здесь. Но 5если человек хочет съездить...

— Если вы опасаетесь, что вами займется ЧК, то зря. Товарищ Коньков очень высоко оценивал ваше произведение. А он в Москве не последний человек.

— Да уж. Слыхал я о его бронепоезде "Балтиец". Его у нас откровенно боялись. Хотя поверьте, трусов среди нас не было.

— Так вот, насколько я знаю, РОСТА планирует выпустить ваши книги под одной обложкой.

— Тоже интересно...

Максим перешел к следующему вопросу.

— Роман Борисович, я человек в литературе новый, я вообще-то фотограф. Так что вы не поясните, что вообще происходит в эмигрантской среде с литературой?

— Ну, что? Преобладает ностальгия по ушедшим временам.

— Россия, которую мы потеряли, — усмехнулся Максим.

— Вот, а вы говорите, что в литературе не разбираетесь. Как формулируете-то! У вас в РОСТА явно хорошо учат.

— Да, это так, просто вышло...

— Но согласитесь, у дворянских детей детство было счастливым. Летние поездки в поместье вспоминаются в светлом ключе.

— У моих родителей поместья не было. Но я понимаю, о чем вы говорите.

— Так что идет вал ностальгических произведений. Эмигранты их читают и смахивают с глаз слезу.

— А про войну?

— Про какую? По Великую войну — ну, не хочется о ней вспоминать. Тем, более, Анри Барбюс задал направление, тут добавить особо и нечего. А про Гражданскую... Писать, что мы были идиотами, воевавшими против своего народа? Я написал. Но... Впрочем, вы сами понимаете, если пошли в коммунисты. Ведь пришлось порвать со всеми связами?

— Ну, не со всеми. Но я-то — только первый. Будут и иные. Как говорил товарищ Коньков... Максим порылся в столе, достал текст интервью Сергея одному немецкому журналисту и зачитал.

"Я готов вести диалог даже с черносотенцами или, по-вашему, с радикальными националистами. Да, практически на все вещи мы смотрим по-разному. Но! У нас есть нечто общее. Для нас, как и для ультраправых, человек — это нечто большее, чем хрюкающая свинья у корыта. Там что мы можем друг друга понять. А со сторонниками капитализма нам разговаривать не о чем. Капитализм — это идеология свинства. У нас с буржуями в принципе разные ценности. Я далеко не ангел, но не понимаю, как можно украсть у голодного, как можно украсть у солдата. Для меня такие — не люди. Просто твари, которых надо уничтожать. Я их ставил к стенке под пулемёты и готов ставить снова. В этом, возможно, мы найдем общий язык с ультраправыми."

Гуль покачал головой.

— Жуткий человек Коньков. Но ведь, если подумать, он прав.

Паскудный городишко Венеция

Венеция Максиму не понравилась. Для начала, Италия — это не место, где царит вечное лето. В декабре в Венеции местная погода напоминала Питер. С неба валилось нечто среднее между дождем и снегом. Под ногами хлюпало. Хорошо ещё, что Максим, согласно коммунистической моде, ходил в высоких американских ботинках.

Но погода — это ещё ладно. Город производил очень запущенное впечатление. Максим так и не понял, чем занимались его жители до войны и последовавших событий. Но сейчас им заниматься было точно нечем. Так что всплывали в мозгу воспоминания Пети о Петрограде 1918 года. Тут было примерно то же. Запущенные замусоренные улицы, грязные мрачные дома — и крадущиеся возле них люди. Большинство магазинов и лавочек были закрыты. А те, что работали — торговали лишь самыми необходимыми для жизни товарами. Из каналов несло дерьмом. В общем, впечатление от города было мрачным.

Кстати, в Венеции Максима попытались ограбить. Из переулка вылезли какие-то трое с ножами. А дальше всё случилось не как в боевике, а как в кинокомедии. Максим, поняв, что на него наезжают, вытащил шпалер и пальнул. Между прочим, почти попал — у одного из нападавших слетела кепка. После чего троица бросилась драпать. Максим, помня наставления, быстро стал смываться в другую сторону. Только потом, когда он отбежал на солидное расстояние, до него дошло, что в Северной Италии корреспондентам РОСТА опасаться местных властей нечего. Этот город находился под контролем ребят Муссолини. Правда, контроль был тот ещё. Патрули чернорубашечников имелись лишь на главных улицах. Не потому что они боялись соваться в переулки. Эти парни не боялись ничего. Но на фига им сдался этот полумертвый город?

И как Максим сюда попал? Так ведь такова работа журналиста. Точнее — работа была на материке, в Маргере, где порт. Надо было встречать советскую эскадру. Но она где-то болталась в море, так что свободное время имелось. Эмиль полностью слился с местностью, удалившись в глубь портовых предместий с какими-то двумя девицами, весьма революционными, а главное, симпатичными.

А вот у Максима в голове был ещё с того времени "флажок". Как же! Быть в Италии и не посмотреть Венецию? Ну, вот посмотрел, блин. Вымок, замерз как собака — пришлось в кабачке в Маргеле лечиться граппой. В общем, паскудный городшико, эта ваша Венеция.

А советские суда всё-таки пришли. Картинку надо было видеть. В порту известным веществом болтались три итальянских монитора под красными флагами. Внешний вид этих посудин мог понравиться, разве что, Максиму с его извращенной эстетикой, порожденной увлечением "металлом", стилем "индастриал" и компьютерными играми. С точки зрения местных они выглядели безобразно. Но, говорят, дело-то своё мониторы выполняли. Так вот, на горизонте сначала показались дымы, а потом и эскадра. В ней имелись крейсер и два эсминца под незнакомыми Максиму красно-лучистыми флагами с красной звездой[45].

Имелось два десятка грузовых судов и одно явно пассажирское.

Зачем большевики подогнали сюда военных моряков — было Максиму не слишком понятно. У итальянских контрреволюционеров никакого флота просто не было. Впрочем, у Муссолини тоже. Те самые мониторы, конечно, болтались на рейде — но вот смогли бы что-нибудь сделать — это вопрос. Там революционные порядки процветали. А встреться советские корабли с каким-нибудь серьезным флотом…

Но у больших держав было странно. Они хором громко осуждали СССР за помощь Муссолини — но никто не предпринял никаких серьезных действий, чтобы помешать коммунистам. У всех имелись свои заморочки.

Как выяснилось позже, командующий Черноморским флотом Федор Раскольников погнал эти корабли, в основном, чтобы морякам жизнь медом не казалась. Ну, и заодно, чтобы напомнить туркам: здесь вам не тут.

Кемаль, впрочем, пока что с СССР ссориться совсем не собирался. Как рассказали моряки, в Стамбуле их встречали с оркестром.

Вообще-то, с Черноморским флотом было если и не хорошо, то и не совеем плохо. С командирами беседовал Эмиль, а он был журналистом от Бога, и, наверное мог бы вытащить инфу даже у покойника. Точнее, тут была нужна не инфа, а настроение командного состава, представленного в подавляющем большинстве бывшими офицерами Российского императорского флота. Причина того, что на флоте осталось много офицеров, была понятна даже такому технически безграмотному типу как Максим. Военный корабль — машина большая и сложная. Чтобы им управлять, классового сознания маловато будет.

Так вот. Разумеется, господ офицеров первоначально не особо перло, что ими командует мичман[46].

Но Раскольников, может, был и не Ушаковым, но оказался совсем не слабым мужиком. Для начала он построил и злостно поимел матросские Советы. Благо на Черноморском флоте в них рулили эсеры, так что в Москве к этому отнеслись с пониманием. А потом флот вел боевые действия против турок и грузинских сепаратистов, что офицеры только одобряли. И десанты высаживали, и города брали[47]. Дальше пошло ещё веселее Раскольников развернул на Черном море нестоящую пиратскую войну, в ходе которой наши моряки топили и захватывали все суда, которые им не нравились. В общем, Раскольников стал легендой, эдаким корсаром, которому всё по фигу. Захочет — чего угодно добьется, а кому не нравится — может тут же на рее повесить. Впрочем, это было не для печати. Формально черноморские краснофлотцы выглядели белыми и пушистыми.

Ну, вот, суда пришлепали в Италию. Они привезли уголь, а взамен брали всякие промышленные товары. Самыми главными из низ были тракторы. Их в Милане было гораздо больше, чем нужно ломбардцам. Машины были своеобразные, приспособленные под нужды сельского хозяйства, где не наблюдалось бескрайних полей. Да и обслуживались они с помощью ломика и чьей-то матери. Как говорили, для России с её крестьянскими наделами и чересполосицей — самое то. Но это говорили. Сам-то Максим о сельском хозяйстве знал только то, что макароны точно на полях не растут.

Однако в поставке тракторов был и серьезный политический смысл. Как понял Максим из прессы и закрытых инструкций РОСТА, поставка тракторов имела большое политическое значение. В СССР началось какое-то шевеление насчет коллективизации. Вроде бы, рано. Хотя — что Максим знал об истории? Тем более, что в этом мире она шла не так. Может, Коньков втюхал что-то самым главным товарищам. А что тот мог втереть советскому руководству, Максим даже представить был не способен, потому, что совершенно не владел вопросом, а ещё меньше понимал, что в этой жизни нужно Конькову. Он только въехал, что Сергей смотрел на многие вопросы с какой-то ну очень странной позиции.

Ну, да и ладно. Работать на РОСТА было куда интереснее, чем в том мире — на унылых немецких долбодятлов. Вот и работаем.

Их-то выдернули из Парижа совсем не для того, чтобы отследить погрузку тракторов. Было иное, куда более интересное. Вместе с грузовыми пароходами из Одессы приперся и пассажирский. Он был предназначен для итальянских рабочих, решившихся отвалить в СССР. Таких имелось немало. Гражданская война и наполовину работающие заводы многих уже достали. В особенности — квалифицированных рабочих. Максим достаточно потерся среди представителей пролетариата, чтобы понять: среди квалифицированных рабочих тех, кто любит свою работу, гораздо, больше, нежели среди интеллигентов. А вот нормальной работы в Ломбардии не имелось. И податься работягам было некуда. Во Францию или в Германию? Так ведь там профсоюзы. Они, конечно, были за классовую солидарность — но не когда собрат по классу отбивает у тебя работу или сбивает расценки. Так что "аристократические" профсоюзы[48] были, как правило, "буржуазными". И пришельцев они не жаловали. А если тебя не любит профсоюз — нормальной работы ты не получишь. САСШ? Так там в последнее время выходцев из Италии принимали без всякого восторга. Потому как рассматривали их как потенциальных революционеров. Вот и оставалось ехать в Россию.

Кстати, в ростовской информашке для внутреннего пользования было и приведено и мудрое высказывание Конькова. (Для тех, кто не знает: высказывания начальства, изложенные в письменном виде, считаются мудрыми по определению при любом общественном строе.)

"Мы знаем имена знаменитых итальянских архитекторов, приехавших в Россию и построивших замечательные здания. Менее известно, что вместе в ними приехали и квалифицированные рабочие, которые не только работали, но и учили наших людей. Большинство их них завели в России семьи и остались навсегда, пополнив наш великий народ."

На шабаш, связанный с погрузкой-разгрузкой примчался Муссолини. Он закатил большую речь. Неизвестно, как он на самом деле относился к тому, что представители рабочей элиты сваливают за рубеж, но говорил он вполне правильные слова: о классовом братстве, о взаимной помощи "двух первых в мире социалистических государств[49]" и так далее.

Честно говоря, Максиму пришлось провести большую работу над собой, чтобы начать воспринимать Муссолини всерьез. Стереотипы сознания — страшная вещь. Ведь что он знал в том мире об этом человеке? Был какой-то клоун, который изображал из себя древнеримского императора, а в результате всё про…рал. Но ведь, возможно, всё обстояло и не так. А уж тем более тут иная история. Вот в том варианте Троцкий был крутой и страшный, а в этом — сидит себе в Вене, пишет какую-то хрень и никому нафиг не интересен. Как говорил Коньков во время памятной совместной пьянки:

— К этому кого-то с ледорубом посылать? Ты пойми — тут он ничего не сделал. Если у тебя к нему какие претензии, хочешь, я тебя в командировку в Вену отправлю, набей ему рыло. Большего он не заслуживает.

А ведь может случиться и наоборот. Там был клоуном, а тут — совсем нет. По крайней мере, Ломбардия пока что держалась на удивление всему миру.

После выступления Муссолини устроил пресс-конференцию. К удивлению Максима, тут присутствовали и представители "буржуазной прессы" — англичане и немцы. И вот один англичанин, судя по его роже, шизея от собственной смелости, даже задал провокационный вопрос:

— Сеньор Муссолини, а правда ли, что вы продаете произведения искусства?

Как оказалось, провокационным его считал только англичанин. Потому что Муссолини совершенно спокойно ответил:

— Да, продаем. Мы не делаем из искусства фетиш. В конце-то концов, мы эти произведения не уничтожаем, как нам советуют некоторые товарищи. Пусть их купят американские богачи, а наш народ получит нужные товары. Рано или поздно в Америке тоже произойдет революция — и искусство станет принадлежать народу. У американцев произведений искусства мало, у нас много. Даже слишком много. Так что американские товарищи будут любоваться нашими картинами. Сколько у нас вывезли немцы и австрийцы. Вот кто-нибудь заметил убыток? Вы лично можете сказать — чего именно больше нет в наших музеях?

Англичанин стушевался. В самом деле. Произведения живописи в Италии можно было мерить на погонные метры. Их было не просто много, от них в глазах рябило. Из той же Венеции немцы и австрийцы много чего вытащили, но ущерба и в самом деле как-то никто и не заметил. Потому как самые крутые произведения они не тырили. То ли чтобы не выглядеть уж совсем варварами, то ли потому, что навороченные произведения сложно продать по-тихому. А второстепенные… Нет, кто не был в Италии, это не поймет.

На самом-то деле маньяки, которые покупают картины великих мастеров и любуются ими за закрытыми дверями, существуют только в плохих книжках и кинофильмах. Люди покупают картины из тщеславия. Типа вот у меня висит на стене Ренуар. А тебе слабо? Кстати, отличить настоящую картину от качественной подделки, очень непросто. Так что неизвестно откуда взявшаяся картина никому нафиг не нужна.

Именно поэтому, когда в 1912 году украли "Джоконду", её в итоге нашли на каком-то чердаке. Продать было некому. Никто не будет вешать картину, про которую все скажут: она украдена тем-то и оттуда-то. А вот произведения не самых известных авторов… Тут имеются варианты.

Вообще-то в Италии разные предметы искусства продавали все. Но сидящие в Риме королевские власти и разные южные "мафиозо" делали это по-тихому. А вот Муссолини не стеснялся. Его культурную политику во многом определяли футуристы. Максим раньше знал про их русских единомышленников. Ещё бы не знать, если его подруга училась в школе с литературным уклоном. Тем более, что подруга считала: они первые в России грамотно раскрутили арт-проект. Так что Максим полагал: если они призывали кого-то скидывать с парохода современности, так просто хотели обратить на себя внимание. Ничего такого особенного. Никого ж не скинули. В отличие от не самого плохого французского художника Гюстава Кюрбе, который во времена Парижской коммуны руководил сносом Вандомской колонны.

А вот итальянские футуристы всерьез считали, что надо сжечь все музеи и библиотеки. Именно они и подначивали чернорубашечников на разгром церквей. Муссолини их слегка приструнил, впрочем, оставив им возможность высказываться в печати.

А культурная политика Ломбардии была такой: да черт с ним, с этим старьем, мы ещё нарисуем.

Вот такая вышла поездка в Венецию. Максим с Эмилем помахали удаляющемуся каравану и двинули в Париж. Так уже было новое задание.

Мумия будет лежать!

9 февраля 1925 года в СССР случилось чрезвычайное событие — умер Ленин. Три года он фактически не участвовал в политической жизни страны, да и "удаленное" участие Ильича было минимальным. Всё-таки он был тяжело болен. Услышав о его смерти, первая я даже ругнулся. Вот ведь вредный был мужик! Хоть в этом мире прожил на год больше, так ведь тоже склеил ласты зимой. А нам возись с похоронами. Но потом, прикинув, въехал — а ведь это судьба! Дело-то в чем? На похороны Ленина, как и в той истории, валом попел народ. Так ведь весной и зимой были полевые работы. Да такие, что и собственную жену крестьяне предавали земле в спешке, без особых церемоний. Светлана вообще считала: многие поминальные обряды, например чисто языческий обычай ставить на могилу водку с кусочком хлеба, был распространен от сознания вины — что человека не проводили в последний путь как-то не по-людски. И я, выросший в городе, где Блокаду не забыли, был с этим согласен.

Так что летом у крестьян было много дел. А зимой им заниматься было, в общем, и нечем. Тем более, что телевизоров у них не имелось. Так что ничто не мешало мужичкам двинуть и отдать дань памяти Вождю.

А зрелище было и, в самом деле потрясающее. За гробом Ленина, который везли из Горок, следовала многотысячная толпа. А куда больше людей подходили из иных мест. Уже позже кое-какие выловленные Дзержинским агенты разных контрреволюционеров говорили, что испытали настоящий шок. Они-то всё верили — русский народ держит в покорности только ЧК. А вот что прикажете делать с ЭТИМ?

И ведь никого и в самом деле прощаться с Лениным не гнали. Точнее — гнали местных руководителей, дабы они придавали народу хоть какую-то организованность. Заодно проверяли, на что кто из них способен. А что? Если из твоего района несколько сот или тысяч человек отправились прощаться с вождем мирового пролетариата — так уж ты обеспечь, чтобы они поехали, попрощались и вернулись без ущерба для здоровья. Зима ведь на дворе. В этот раз морозы на дворе стояли не такие, как в той истории, но тоже не июль месяц. Люди НКЧС сбивался с ног, организуя пункты обогрева, питания и ночлега.

Разумеется, я бросил на отражение этого события лучшие кадры. И они не подкачали. Дзига Вертов наснимал ТАКОЕ… Его фильм "Прощание с вождем" вызвал сенсацию во всем мире. В этом мире он сумел подняться над чистым экспериментаторством и снять нечто в самом деле сильное. Так что в соперничестве двух авангардных режиссеров — Вертова и Эйзенштейна — стало совсем непонятно, кто победит…

А в западной прессе, разумеется, прошлись и по мне. На полном серьезе утверждалось, под моим чутким руководством чекисты шашками гнали крестьян в Москву. Я уж было собрался добавить что-нибудь от себя, но тут нахулиганил мой единовременник Маским в компании с Эмилем. Они пропихнули в какую-то правую французскую газету душераздирающий репортаж о том, как лично я, сидя на тройке, запряженной белыми медведями и попивая самогонку и из горлА трехлитровой бутыли, размахивал ручным пулеметом Форда[50] и командовал взятием в заложники крестьянских детей. Что мои сотрудники пили, интересно?

Самое смешное, что буржуйские дураки заметку напечатали, а кое-какие полные дегенераты-эмигранты даже перепечатали. Хотя они-то могли знать, что белые медведи уж точно не подходят на роль ездовых животных. Но то были люди из тусовки Александры Федоровны, у них, видимо, крыша совсем слетела. Дальше оставалось только печатно высмеивать правых. Кстати, я это направление как-то упустил. Хотя приём известен каждому пиарщику, он называется "прививка". Писать о том или о тех, чьи интересы ты защищаешь, совершенно запредельный бред. Разумеется, надо его вовремя и разоблачать, а то ведь могут поверить. Если делать всё грамотно, то и к реальной негативной информации читатели будут относиться скептически. Надо бы Геббельса озадачить…

* * *

Но потом настала пора очень интересного вопроса. В партии пошла дискуссия — а что делать с мертвым вождем? Преобладала тема, что надо сделать из него мумию и выложить на всеобщее обозрение. Мне это не слишком нравилась. Не из-за каких-то религиозных взглядов, которые у меня напрочь отсутствовали. Но это было симптомом тенденции, к которой я не очень понимал, как относиться.

Так что как-то под вечер я собрал в кабинете свой интеллектуальный штаб — Светлану и Мишу. Под коньяк. Самое смешное, что все трое были атеистами. Я вырос в СССР, Светлана развилась под влиянием папы, который не верил ни во что, даже в деньги. Миша же происходил из семьи еврейских питерских интеллигентов, которые на религию плевать хотели. Он, к примеру, даже в хедер не ходил*.

(* Религиозная школа при синагоге. Посещение её было обязательным для мальчика из правоверной иудейской семьи.)

— Итак, ребята, идея выложить мумию Ленина — свидетельство очень четкой тенденции. Их коммунизма стараются сделать атеистическую религию.

— И чего в этом плохого? — Пожал плечами Миша. — Народ в России религиозный…

— Вот только не надо мне рассказывать сказки о насквозь православном русском народе! — Усмехнулась Светлана. — Уж я-то видела, кто грабил церкви. Это точно были не комиссары и даже не евреи.

— Не передергивай, Светочка! Кто тут говорил о любви к официальной церкви? Я-таки знаю, что в России более пятнадцати миллионов раскольников. И полтора миллиона хлыстов[51]. И множество всяких духоборов, субботников, сютаевцев и прочих[52]. Но вы поглядите с другой стороны. Люди разочаровались в попах — но искали иную веру. Почему бы это и не использовать?

Я вздохнул.

— Беда в том, что атеистическая религия порождает самое мрачное мракобесие. Вспомните тургеневского Базарова. Он ведь поклонялся даже не науке, потому как не был ученым. Он сделал символом веры выдуманные людьми теории.

Миша задумался.

— Я понимаю, куда ты клонишь. Да уж, если вспомнить наших интеллигентов.

Особенно тех, кто ходили в хедер…

— И хедер тут при чем? — Спросила Светлана.

— А при том, что в иудаизме есть такое представление: ответы на абсолютно все жизненные вопросы можно почерпнуть из священных книг. Откуда, вы думаете, еврейские анекдоты про то, как приходит Абрам к раввину и спрашивает… Кстати, именно этим обосновывается и презрение к "гоям". Дескать, они незнакомы с высшей и единственной мудростью. И если такие товарищи возьмутся за Маркса и Ленина… Я представляю. И самое грустное, что тут будут лидировать не евреи, а жиды.

— А ведь самое грустное в другом. Вы вообще понимаете подоплеку этой возни с Лениным? Кто-нибудь слышал про теорию Николая Федорова?

Я пожал плечами.

— Миша, и ты не знаешь? Вот к чему приводят игры в политику.

— Так ты и сидишь на своем месте, чтобы такие вещи отслеживать и нам сообщать. Ты по делу давай.

— Суть его построений излагать долго и сложно, там сам черт ногу сломит. Но главный практический вывод в том, что через некоторое время умерших людей можно будет оживить средствами науки. То есть, там дело не совсем так обстоит, но популяризаторы сводят дело именно к этому.

Блин! Точно, был такой. Свои идеи Федоров излагал в конце XIX — начале ХХ века. По большому счету, они являлись типичной гуманитарной болтовней, которая ни н а чем не основана кроме "мне так кажется". Но из его заумных построений можно было сделать вывод — в будущем людей можно будет физически оживить. А что? Человеку трудно осознать, что он уходит в пустоту. Недаром ведь буйным цветом расцвели всякие учения про "реинкарнацию", которые не имеют никакого отношения ни к буддизму, ни к индуизму. Не говоря уже о шарлатанах-спиритах. Вот и Федоров тут оказался к месту. Ведь Маяковский этими идеями увлекается. Ненаписанная пока пьеса "Клоп" основана на данной теории. Да и в других его произведениях разбросано множество "ссылок"…

— Света, а эта идея в самом деле популярна?

— Ещё как! Только, понятно, никто не признается.

— Сергей, а ведь Света права. В этом желании уложить Ленина в Мавзолей явно чувствуется какое-то второе дно, — подал голос Миша.

— Похоже на то. Что же, да и ладно. Раз уж нам приходится играть по таким правилам, будем по ним играть.

— Тем более, что в теории Федорова есть некоторые интересные моменты, — добавила Светлана.

— И к тому же, кое-кто уже начал шуметь, — ухмыльнулся Миша.

— Троцкий?

— Ты уже знаешь?

— Делать мне больше нечего, чем отслеживать вопли этого болтуна. Но он же полает себя как видного марксистского теоретика. И постоянно вякает на СССР. Раз у него нет нормальных источников информации — значит, вякать лучше всего на то, что на слуху.

— Так и есть. Троцкий разразился статьей, в которой обвиняет руководство СССР в сползании в мистическое болото. Дескать, вместо того, чтобы просвещать пролетариат в духе научного марксизма, мы занимаемся чертовщиной.

Хм, а ведь в той истории Троцкий по этому поводу не выступал. Он сам надеялся покататься на культе Ленина. Не понимал дурачок, что против имеющего семинарское образование Сталина ему на этом поле ничего не светит. Ну, а так… Демагогов среди коммунистов и сейчас полно, и чем дальше, тем их будет становиться больше. Ну, что ж. Против демагогии действует лишь более крутая демагогия. Что там у нас было про "врагов народа"?

Шеф сказал: поехали!

Значение одного из лозунгов РОСТА, "журналисты не отдыхают", Максим осознал только теперь. Снова надо было ехать. Без заезда во Францию паре журналистов предлагали двинуть в Западную Украину. Собственно, Максим мог бы отказаться. Но он-то понимал — тут пошла "проверка на вшивость". Коньков, судя, по всему, "свободных художников" не жаловал. В его структуре был простой принцип — либо ты с нами, либо с ними.

Так что приходилось ехать в загадочный край, где заправляли махновцы. По отношению к этой местности у Максима было много вопросов. Ну, например, а за счет чего они там держатся? "Буржуазная" пресса изображала махновцев как некую новую Тортугу. То есть, как сборище грабителей. Но ведь обитатели той же самой Тортуги жили за счет богатейших караванов из испанских колоний. А тут кого столько времени грабить?

Был и второй вопрос, который в данном времени задать было некому. Кроме Конькова, но он-то находился далеко. Маским помнил по своему времени, что западноукраинцы являлись по взглядам радикальными националистами. В университете с ним учился один парень, питерский украинец, который имел родню в Киеве. Так вот, западенцев он называл "бандеровцами". И вообще не считал их украинцами и полагал, что разбираться с ними надо с помощью автомата Калашникова.

Так вот, как на Западенщине пришельцы с Восточной Украины, которые являлись во всех отношениях чужаками, сумели удержаться?

Вообще-то от РОСТА можно было получить сведения и не о том. Но Эмиль Максима отговорил.

— Понимаешь, обычно в журналистике, когда куда-то едешь, стоит набрать побольше информации о том месте. Но иногда — лучше наоборот ничего не знать.

— То есть, я должен быть эдаким простаком?

— Ну, на простака ты уже не потянешь. Но… Вот ты читал какие-нибудь труды теоретиков-анархистов?

— Да как? Я и Ленина не всего прочел. Не говоря о Марксе.

— Ну, вот и хорошо. Прочитай что-нибудь. Например, Бакунина, "Государственность и анархия". В отличие от занудного Кропоткина, это не скучно. Товарищ Бакунин умел писать. Написано нелогично, но очень сильно. И, собственно, вся идеология анархистов идет от Бакунина. Даже американский анархо-синдикализм.

— Так а мне зачем это читать?

— А вот зачем. Ты будешь знать, как анархисты представляли общество в теории.

* * *

Дорога вышла длинной, но очень познавательной. С журналистами ехал некий итальянец, "товарищ Пьетро", который уж очень походил на персонажей из фильма "Крестный отец". Он был одет в отличный костюм, был отменно вежлив, но… Было понятно, что с таким парнем лучше не ссориться. До кучи присоединились трое испанцев. Тоже ребята, на взгляд, очень опасные. Эти были анархистами. Они оказались достаточно общительными парнями. Разумеется, свои секреты ребята не выдавали, но зато просветили Максима по поводу истории Испании. О которой он, понятное дело, имел весьма смутные представления. Да и то сказать. Что знает об истории Испании даже образованный житель России? В основном, про историю её величия. Ну, там про "конквистадоров в панцире железном", про Тридцатилетнюю войну, про "Непобедимую армаду" и разное иное по мелочи. И, кто-то слышал, что в ХХ веке там была гражданская война, в которую с одной стороны вписался СССР, с другой — итальянские фашисты и германские нацисты. Но оказалось, что испанская история была куда интереснее. За последние сто десять лет в Испании было аж пять революций. И ребята явно не собирались останавливаться на достигнутом. При том, что анархисты там являлись, так сказать, нормальным фоном. Это было именно народное движение. Максиму понравились рассказы о том, как в бараки батраков приходили "апостолы анархии" и вели свои речи. Это были не какие-нибудь интеллигенты, такие люди более всего напоминали странствующих проповедников. Они знали, как говорить с народом. Что удивляться, если в Испании анархисты являлись массовым народным движением. И что забавно — собеседники Максима бешено ненавидели попов. А ему было с чем сравнивать. Вообще-то Максим попал в этот мир эдаким умеренным атеистом. Или, как модно было говорить, агностиком. То есть, он-то в Бога не верил, но если кто верит… В конце-то концов, в его времени никому не было до этого дела.

И только в этом мире Максим столкнулся с настоящими, бешеными атеистами. Которые не только напрочь отрицали религию, но готовы были идти и разносить храмы. В Италию он попал, когда уже таких немного приструнили. Но вот эти испанцы… Они ненавидели, в основном, католиков. Видимо, в Испании католические иерархи их всерьёз достали. Так что храмы данной религии для них, что понятно, святынями не являлись. Католические храмы, не были для них даже культурными объектами, которые надо сохранить для потомков. Как это декларировали российские коммунисты. Они были за то, чтобы их стереть до основанья. Жутко? Но вот такие в этой эпохе были люди.

* * *

Пробираться по суше оказалось долго. Для начала на пути их лежала Австрия. В ней жизнь складывалась плохо. Точнее, совсем плохо. Со жратвой имелись большие проблемы. Максиму и его спутников сразу предупредили: не стоит "светить" стофранковые купюры. А то потом можно и не отбиться. Французские газеты врали, что в Австрии голод. Его не было. Ну, в смысле такого, как Ленинградская блокада. Про неё-то Максим знал хорошо. А вот, то, что бедняки ловили и ели кошек и собачек — это да, было.

Впрочем, нищета имела своё немецкое своеобразие. Бедненько, но чистенько. Именно поэтому и не рекомендовалось ввязываться в разные конфликты. Полиция продолжала работать очень четко. В чём-то она напоминала механизм из фантастических романов. Ну, когда всё вокруг разрушено — а некая уцелевшая машина продолжает идеально работать.

В политической же сфере в Австрии наблюдалась полная веселуха. После крушения империи тут рулили социал-демократы. Максим уже понял, почему для его друзей понятие "социал-демократ" (меньшевик) является поводом для того, чтобы достать патрон в ствол. Эти люди пытались всех успокоить и со всеми договориться. Но идея "давайте жить дружно" в этом времени ну никак не катила. Уж больно много имелось парней, которых научили стрелять по людям. И они совсем не желали зарывать в землю свои навыки.

Вот и в Австрии имелся тот ещё дурдом. Понятное дело, было коммунисты. Однако они ориентировались в большей степени на Муссолини. Наверное, товарищ Бенито их подкармливал. Им противостояли националисты — эти мечтали слиться в экстазе со Вторым Рейхом. Ну, а заодно прижать к ногтю всех коммунистов, социалистов и евреев. Дальше начиналась экзотика. Были нацболы. Они тоже мечтали соединиться с Германией, только прижать к ногтю предполагалось буржуев и помещиков и установить "немецкий социализм". Евреям в этом времени явно не везло, они и в программе этой партии попадали под раздачу. Потому как "представители космополитической буржуазии".

Ко всему прочему имелась и Имперская партия. Эти выступали с ткатолических позиций. Они Второй Рейх не любили за "тлетворный протестантский дух". Эти деятели выступали за то, чтобы объединиться с баварскими сепаратистами — и начать создавать некое наследие Священной империи. Как говорил Эмиль, из данной партии просто торчали уши французской разведки.

Потом переместились в Чехо-Словацкую федерацию. Эти две страны были едины только формально. У них даже деньги разные. Точнее — ни в чем не обеспеченные фантики, которые в Восточной Европе печатали все, кто только мог. Более плотному объединению двух мешали совсем не национальные заморочки. А то, что Словакия была, в основном, аграрной, а Чехия — промышленной. В общем, как в Италии. Впрочем, Чехию как-то минули, ехали только по Словаки.

Но все эти дела были, так сказать, окрестным пейзажем. До тех пор, пока переменив очередной поезд, не доехали до Ужгорода. Дальше никакие поезда не ходили. Там была ничейная территория, в которую мало кто рисковал соваться. Точнее, это касалось пришлых. Местных данный расклад как-то не очень беспокоил. Они невозмутимо ехали на восток со своими телегами.

Максим думал, что они теперь тоже пересядут не телеги. Но вышло не так. Товарищ Пьетро как-то всё устроил. Им подогнали дрезину, к которой был прицеплен пассажирский вагончик, напоминающий игрушку. В него погрузились и трое угрюмых мужиков с какими-то мешками.

В общем, двинулись таким порядком дальше. Вокруг были Карпаты. Максима горами было не удивить, он насмотрелся на них и в том и этом времени, но всё же… Тем более, что тут советовали особо не высовываться в окна. Дескать, могут шмальнуть со склона. Так и приближались к перевалу Ужок, за которой была уже махновская территория.

При подъезде в нему над дрезиной попутчики водрузили черно-красное знамя. Как оказалось, делали это они совсем не зря. На въезде к станции пути преграждал обычный такой шлагбаум. Но вот дальше… Там имелась стрелка, которая переведена была на разобранный путь. А подходы к этой стрелке, как и к "мертвому" пути контролировались пулеметными гнездами, сооруженными в сараях, который по местной моде были сооружены из камня.

Суть понятна была даже Максиму. Если кто-то попробует на поезде рвануть с налета, то выйдет по стрелке на "мертвый" путь и поезд сойдет с рельсов. А дальше — дело пулеметов. А если нападающие тормознут и пошлют людей перевести стрелку — они попадут под огонь тех же пулеметов.

Эмиль оценил.

— Грамотно ребята сделали. Конечно, допустим, бронепоезд с десантом эта оборона не выдержит. Но роту она способна задержать надолго.

— Как-то не похоже на анархистов…

— Между прочим, все на войне были. А кто на той войне не умел строить оборону, тот жил недолго. Я, кстати, ещё вон туда поставил бы пулемет. А ты здесь и не то увидишь. Не зря я тебе не рекомендовал что-нибудь читать о махновцах. Ладно, вон идут к нам местные товарищи…

Примечания

1

Уильям наш Шекспир

(обратно)

2

"Юлмарт". Сеть интернет-магазинов. Репутация у тамошних товаров и в самом деле скверная.

(обратно)

3

Большевики в это время проводили целенаправленную политику по стиранию разницы между различными учебными заведениями.

(обратно)

4

Одна из причин противостояния в том, что гимназисты имели право поступать без экзаменов в Университет. Реалисты такого права не имели.

(обратно)

5

"Скорая" в Париже была на автомобилях, но название сохранилось.

(обратно)

6

Генри Райдер Хаггард — английский писатель, трудившийся в приключенческом жанре. В России известен прежде всего по книге "Копи царя Соломона". А вообще-то он написал прорву книг.

(обратно)

7

Хаггард написал 12 приквелов к "Копям". Уровень их на два порядка ниже, чем первая книга.

(обратно)

8

В РИ цены были ниже, но в этой реальности с экономикой у Франции дела обстоят куда хуже.

(обратно)

9

В РИ в данное время "молнии" уже появились, но являлись экзотикой. Тем более, они были очень ненадежны и часто "клинили". Недаром на брюки "молнии" стали ставить лишь в конце тридцатых.

(обратно)

10

Рантье. Человек, не работающий и не занимающийся бизнесом, а живущий с процентов капитала. В начале ХХ века таких людей в Европе было достаточно много.

(обратно)

11

В описываемое время съемка велась на стеклянные пластинки 9х12. Понятно, что много их с собой не возьмешь. Парень-то привык щелкать направо и налево, благо мест на карте памяти хватало. А из нескольких десятков снимков не так трудно выбрать три-четыре хороших. Тут же боезапас составлял пятнадцать пластин. Особо не разгуляешься.

(обратно)

12

В РИ первая выставка сюрреалистов также была проведена под эгидой ФКП, только в 1923 году. В РИ тоже хватало весёлых моментов.

(обратно)

13

Суржик — диалект, распространенный на востоке Украины. Бывает русско-украинским и украинско-русским.

(обратно)

14

В этой реальности никаких "нансеновских" паспортов не было.

(обратно)

15

Пистолет-пулемет Ревелли. Штука достаточно редкая, но автору уж очень захотелось...

(обратно)

16

Мой друг не понимает по-итальянски.

(обратно)

17

Виккерс-Максим образца 1916 года.

(обратно)

18

Граппа — виноградная водка. На Кавказе имеется экивалент — чача.

(обратно)

19

Самозарядный карабин Ревелли-Беретта.

(обратно)

20

Gruppi rivoluzionari militanti, Боевые революционные отряды, "чернорубашечники". В АИ они занимали в Ломбардии примерно такое же положение, как в РИ — испанские фалангисты после победы Франко. То есть, они были полностью лояльны режиму, но в случае чего от них можно было отмежеваться, как от экстремистов.

(обратно)

21

Испанская герилья является первой в Новом времени тотальной партизанской войной. Французы так ничего с партизанами и не смогли поделать.

(обратно)

22

Куфия — традиционный палестинский головной платок из тонкой шерсти. Его носят как женщины, так и мужчины. В России известен как "арафатка".

(обратно)

23

Кто читал "Журналисты не отдыхают", возможно, помнит, что дело обстояло не совсем так. Но Эмиль излагает миф, созданный РОСТА.

(обратно)

24

Ручной пулемет Максима MG 08/15 имел водяное охлаждение, что позволяло ему вести длительную непрерывную стрельбу. В данных условиях, когда на тебя тупо лезет толпа конных, это явное преимущество.

(обратно)

25

Именно так. В мусульманстве нет авторитетов вроде Патриарха или Папы Римского. Мнение которых для верующих является истиной в последней инстанции. Так что разных течений там очень много.

(обратно)

26

Ваххабизм возник в конце XVIII века на территории нынешней Саудовской Аравии. Собственно, именно благодаря этому учению династия Саудитов и пришла к власти. С самого начала ваххабиты проявляли крайнюю нетерпимость ко всем, кто не разделяет из взглядов. В том числе и к мусульманам.

(обратно)

27

Мой отец, бывший во время Войны в эвакуации в Казани, рассказывал, что ему говорили: "Вы, ленинградцы, хуже евреев, всегда помогаете своим." Впрочем, о питерском менталитете я всё сказал в книге "Интервенция".

(обратно)

28

Имеется в виду Григорий Васильевич Романов, первый секретарь Ленинградского обкома КПСС в 1970-1983 годы. По некоторым сведениям — один из потенциальных претендентов на руководство СССР после смерти Брежнева. Питерцы сохранили о нём, в общем, хорошие воспоминания. К царской династии он никакого отношения не имел.

(обратно)

29

Плакаты смотрите в иллюстрациях. Это реальные произведения времен Гражданской войны. Только в РИ "белые" плакаты изготовлены не колчаковским, а деникинским агитпропом.

(обратно)

30

Произведения А.А.Фадеева и Б.А.Пильняка о Гражданской войне. Прокоммунистические, с точки зрения "общечеловеческих ценностей" --жутковатые.

(обратно)

31

Тимур Шаов

(обратно)

32

А.А.Путилов. Русский промышленник, после революции оказался в эмиграции. Человеком он был небедным, поэтому все эмигрантские организации постоянно клянчили у него деньги.

(обратно)

33

Вообще-то до 1943 года организация называлась Народно-трудовой союз нового поколения, НТСНП. Но это не суть важно.

(обратно)

34

Это реальная история.

(обратно)

35

"Летучий отряд филеров" при Московском охранном отделении, который создал А.Медников во времена, когда московской охранкой рулил полковник С.В. Зубатов, то есть в конце XIX века. Работники этого отряда обладали высочайшей квалификацией. Они действовали по всей империи и даже за границей.

(обратно)

36

Чтобы не умножать сущностей, считаем, что повесть вышла примерно такой же, же, как и в РИ.

(обратно)

37

Так было и в РИ.

(обратно)

38

Вообще-то и в СССР официанты были до конца 50-х в любой столовой или пивной. Самообслуживание ввел только Хрущёв. Но тут имеют место радикально-коммунистические догоны. Типа в нашем клубе мы без халдеев проживем.

(обратно)

39

Владимир Высоцкий. ГГ не удержался от общей попадаческой традиции.

(обратно)

40

Реальная история. Я был знаком с участниками этой аферы по спортивно-горнолыжной тусовке. Кстати, для своих навесить лейблы стоило 10 рублей. Меня лично жаба задавила. А вот почему джинсы "Montana" считались в СССР круче всех — для меня загадка.

(обратно)

41

В то время в Европе на человека, облаченного в костюм из магазина готового платья, смотрели как на "приехавшего из деревни". Все приличные горожане, кому позволяли средства, шли к портным.

(обратно)

42

Трактор — молния на косухе. Согласно "металлической" эстетике — должна быть как можно более массивной. "Кировец" — семейство тяжелых колесных тракторов, выпускающихся и теперь на Кировском заводе в Питере. Этих монстров надо видеть.

(обратно)

43

В РИ на Кубани зелено-малиновые ленты носили формирования сотника (поручика) Пилюка, начавшие в конце 1919 года партизанскую войну в тылу Деникина и называвшие себя "зелёными". В АИ такое знамя взяли себе кубанские сепаратисты.

(обратно)

44

Бурцев был единственным из русских революционеров, кто отсидел в английской тюрьме за регулярные призывы к убийству Николая II. Даже для англов это оказалось слишком.

(обратно)

45

Флаг РККФ того времени. См. иллюстрации.

(обратно)

46

Мичман по Табели о рангах соответствовал поручику.

(обратно)

47

Кто читал книгу "Журналисты не отдыхают", знает, что во время этих десантов воевать было особо не с кем, противники удрали раньше подхода кораблей. Но ведь дело не в том, что было на самом деле, а в мифе. Кстати, в РИ Раскольников в самом деле являлся замечательным авантюристом. В 1920 году он предпринял блестящий пиратский набег на иранский порт Энзели, контролировавшийся англами — и гордые бритты просто сбежали, бросив тяжелое вооружение и все запасы.

(обратно)

48

Имеются в виду профсоюзы, объединяющие высококвалифицированных рабочих.

(обратно)

49

Строго говоря, социалистических государств было на тот момент три: СССР, Социалистическая республика Ломбардия и Западно-украинская свободная федерация. Но махновцы по идеологическим причинам себя не считали государством.

(обратно)

50

Такого РП никогда не было. "Флажок", что это стёб, для французов куда более очевиден, чем белые медведи в упряжке — спустя пять лет после Великой войны мужчины в оружии разбирались.

(обратно)

51

Данные спорные, но такие имелись. И журналист имел полное право ими оперировать.

(обратно)

52

Весьма распространенные в дореволюционной России секты.

(обратно)

Оглавление

Часть 1. Если ты вышел, оттуда, где тихо жил

  Распалась связь времен[1]

  Кто, где когда?

  Эмиграция как она есть

  Парижская изба-читальня

  "Я русский бы выучил только за то..."

  Этика такая и эдакая

  На фронтах уличной войны

  Сюрреализм крепчал

  Путешествие будет опасным

  Анатомия революции

  Момент удачи

  Тяжело евреям жить без пулемета

  Мать порядка по-палестински

  Восток — дело такое...

  Еду я на Родину!

  Шершавым языком плаката

Часть 2. "А живя неторопливо, жизнь не сделаешь длинней"[31]

  Жертвы магов-недоучек?

  Средство против морщин

  "А может вернёмся, поручик Голицын?"

  Паскудный городишко Венеция

  Мумия будет лежать!

  Шеф сказал: поехали! Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg