Йосеф Бар-Йосеф Трудные люди
нечто вроде комедии в двух действиях
Действующие лица:
Рахель-Лея Голд, или просто Рахель, сорока четырехлетняя старая дева;
Меер-Шимон Голд, или Саймон, холостяк сорока семи лет, брат Рахели;
Элиэзер Вайнгартен, или Лейзер, соломенный вдовец из Иерусалима;
Бени Альтер, хозяин квартиры, в которой проживает Рахель, старый холостяк.
Действие происходит в Англии, в большом портовом городе, на протяжении одного вечера и в стенах одной и той же комнаты.
Действие первое
Рахель сидит. Саймон расхаживает по сцене за ее спиной.
Саймон. Эти пароходы! Все гудят?
Рахель, Пароходы гудят.
Из-за стенки доносится стук молотка сапожника. Саймон останавливается.
Саймон. А, распрекрасный твой хозяин, твой Бени!..
Рахель. Он любит чинить обувь.
Саймон. А лук?
Рахель, Он любит лук.
Саймон. Да? (Снова принимается ходить.) Какая жизнь! Сколько любви!
За стеной стук молотка.
Рахель (немного погодя). Что с тобой случилось?
Саймон (приближаясь к ней). Что со мной должно было случиться?
Рахель. Ну, не знаю. Ты только сегодня вернулся… Я тебя спрашиваю, как там было, а ты…
Саймон. Что я?
Рахель. Не знаю. Ты все ходишь… И будто сердишься. Не ясно отчего. Ты съездил в Израиль. Ты очень хотел поехать. Всегда очень много рассказывал о нем. А теперь… Неужели ты ничего там не видел и ничего оттуда не привез?
Саймон (усаживается). Я привез оттуда прострел. (Оборачивается к ней, вскрикивает от боли и хватается за поясницу.) О!.. И кое-что еще. Для тебя. Привез оттуда жениха.
Рахель. Я не понимаю.
Саймон. Что тут понимать? Себе схватил ломоту в бок, а тебе — жениха.
За стенкой раздаются три сильных, отчетливых удара молотком.
Саймон. Он понял. (Громко, обращаясь к стене.) Он! Этот господин анархист, который мечтает венчаться с тобой законным браком и иметь кошерную свадьбу!
Стук в дверь, дверь распахивается, входит Бени в сапожничьем фартуке и с туфлей в руке.
Саймон. Здравствуйте, очень приятно. Чем обязаны честью? Чем мы заслужили быть удостоенными визита господина домовладельца, известного, между прочим, противника капитализма и частной собственности, который, однако, не отказывает себе в праве врываться в жилище без лишних церемоний?
Бени (беспомощно и отчаянно). А!.. А! Вам бы… Вам никакого жилища ни за какие деньги! Даже — даже если бы вы умирали с голоду, если бы пришли больной, голый и босый — не впустил бы! Выгнал бы прочь! (Выскакивает в дверь.)
Саймон. Видишь, что ты теряешь?
Рахель. Я все еще не понимаю.
Саймон (гневно). Что тут понимать! Я сосватал тебя в Иерусалиме. И уж во всяком случае, тот лучше (указывает на стену) этого. (Помолчав.) Его зовут Элиэзер Вайнгартен. Лейзер. Шесть поколений предков в Иерусалиме, Наш дальний родственник со стороны мамы. Разведен и имеет дочь. Но алименты платить не обязан. Жена сама отказалась — лишь бы дал развод. (Помолчав.) Все из-за кафе. Развод из-за кафе. Она хотела, чтобы он водил ее в кафе, а он желал держать ее дома, в кругу семьи. Друзей у него нет, зато есть родственники. Теперь можешь сказать все, что тебе хочется.
Рахель. Что ты хочешь, чтобы я сказала?
Саймон. Ничего! Он шлимазл. Неудачник. Профессиональный сменщик профессий. В последнее время — чиновник. Когда-то в прошлом пытался стать сантехником. Семья не допустила. Очень религиозная семья. Сам он — нет. Он служил в армии и очень этим горд. Бог его не интересует. Но он жаждет истины и справедливости. Жуткий зануда. С легкостью вступает в беседу с кем ни попадя, но лишь на серьезные темы. Ни о погоде. Погоды нет. Никаких «как поживаете». Сразу к делу. Быка за рога! Любит рассказывать о себе и всюду ищет родственников. Увидишь, он еще умудрится отыскать пару родственничков у королевы во дворце. Если королева даст ему шанс — он их отыщет, можешь не сомневаться! Скажи же что-нибудь, прежде чем я продолжу. (Тотчас продолжает, правда, в несколько иной интонации.) Мы уже не раз говорили об этом, не правда ли? Да, и перед моим отъездом тоже. Ты промолчала, но молчание — знак согласия. И не говори теперь «нет»! Слишком поздно. Я уже привез его. Они там показывали мне Стену плача и реку Иордан. А я подсуетился, порылся и выкопал твоего суженого. Ну скажи же что-нибудь! Произнеси слово!
Рахель. Хочешь еще чаю?
Саймон (оборачивается к ней и вскрикивает от боли). О!.. Прострел проклятый!
Рахель. Тебе следует обратиться к доктору Блау.
Саймон. Нет, ты все-таки когда-нибудь сведешь меня с ума!.. (Помолчав.) Слушай дальше. Он лежал в сумасшедшем доме. Всего три месяца, и это было давно. Сейчас он совершенно здоров. Но тебе следует знать и об этом. Что ты скажешь теперь?
Рахель. Я налью тебе еще чашечку.
Саймон (резко оборачивается и тотчас взвывает от боли). О!.. Как ты нальешь мне еще чашку, если я и этой не выпил!
Рахель. Так выпей.
Саймон (поспешно и в сильном раздражении отхлебывает чай) О-кей! Я выпил. Ну, что это тебе дало? Ты-то сама пила?
Рахель подымается а уносит пустые чашки в угол, к плите.
Саймон (вставая). Теперь послушай. Я не давал никаких брачных объявлений. Он мне просто попался, и мы ударили по рукам. Факт — есть факт. Постарайся выжать из него максимум. На сегодня ничего другого нет! (Помолчав.) Он — еще не самое страшное. Я напрасно качу на него бочку. Просто я не желаю, чтобы ты питала неоправданные надежды. Просто не желаю тебе новых разочарований. Еще одно твое разочарование, и я свихнусь.
Рахель заваривает чай.
Саймон (спустя минуту). Он человек необычный. Если хотите, в нем есть свой шарм. Если очень хотите. Он снял себе номер в гостинице. На последние гроши. Не пожелал поселиться у меня, потому что это вышло бы… как бы на мой счет. Он не хочет жить за мой счет. Прокатиться из Иерусалима в Англию за мой счет — это другое дело, это — пожалуйста. Действительно, разве он виноват, что ты живешь в Англии? Но с той минуты, как он здесь, он не может позволить себе жить на мой счет. (Ищет ее взглядом.) Где ты? (Продолжает громко.) Выйди замуж наконец! Да сядь ты наконец… Почему ты стоишь?
Рахель. Я наливаю тебе чай.
Саймон. Кто тебе сказал, что я хочу чаю?
Рахель. Я же спросила: ты хочешь чаю?
Саймон. Но я не говорил, что хочу! Ты готова весь мир затопить своим чаем. Сядь, успокойся!
Рахель. Я хочу налить тебе еще чашечку.
Саймон (после некоторого молчания). Да, я мечтаю еще об одной чашечке! Не будешь ли ты столь любезна налить мне еще чашечку?
Рахель. Пожалуйста, сию минуту. С сахаром, да?
Саймон (садится). Да, если угодно, он не лишен шарма. Он не пожелал явиться сюда вместе со мной. Ясное дело. Я ведь из твоей команды. Брак — это встреча двух неприятельских войск, и он намерен явиться во главе своего войска. Он здесь один, в этом городе, без гроша в кармане, но выступает, словно за ним целое войско. Не правда ли, грандиозно? О! Он даже начинал учить английский. По этикеткам на аспирине. Его отец присылал им этот аспирин из Америки. Пачками. Дело в том, что вся их семья мучается головными болями. Они беспрерывно глотают аспирин. Они также прикладывают сырой картофель ко лбу под повязкой. Его мать так и встретила меня — с картошкой на лбу.
Рахель между тем наливает чай.
Саймон. И прекрати эти рыдания!
Рахель. Я только наливаю чай.
Саймон. В этом чае море слез! Прекрати!
Рахель с чашками в руках идет к столу.
Саймон (подымается ей навстречу и, сам того не замечая, загораживает дорогу). Главное его достоинство: он хочет жену. Он жаждет жену. Он в трудном положении. Разведен, одинок и жаждет жены. Он действительно здоров. Здоровый муж с головной болью!
Рахель пытается обойти его и поставить чашки на стол.
Саймон. Эта головная боль от избытка здоровья. Это так… Это… Ну как… И еще он зациклен на детях. Он сказал мне, что женится на тебе и докажет ей! Наделает кучу детей и докажет ей! Ей!
Рахель. Хватит тебе.
Саймон. Что хватит?
Рахель. Дай мне наконец поставить чай на стол. (Ставит чашки на стол и садится,)
Саймон (поворачивается к ней резким движением и стонет от боли). О! Вы втроем — он, ты и прострел — вы-таки вгоните меня в гроб! (Садится.)
Рахель (придвигает ему чашку). Пожалуйста.
Саймон (подымает чашку, но не пьет). Возможно, он нам придется не слишком по вкусу. Мы-то конечно сами себе по вкусу. И только наш вкус нам по вкусу. Вся наша гордость — это наш вкус и наши претензии. Мы — ходячие претензии. «Ты достойна лучшей участи». Мы всегда, конечно, достойны лучшей участи. Почему? Потому, что мы находим у всех недостатки, да? Я знаю, что ты хочешь сказать! Нам известны также наши собственные слабости. А! А!.. О! это уже большое достоинство. Это дает нам право любить себя еще больше. (Кричит.) Мне надоело кушать самого себя!
Рахель (с опущенной головой). Чего ты от меня хочешь?
Саймон (чашка дрожит у него в руке). А?
Рахель. Что ты хочешь от моей души?
Саймон (поспешно и злобно глотает чай, едва не захлебывается, кашляет). Чтоб тебе стало хорошо на душе!
Рахель. Хватит, Саймон.
Саймон. Хватит! Какой я тебе Саймон? В Иерусалиме нет Саймонов! Меер-Шимон! Рахель-Лея, Меер-Шимон! Все эти твои «свободные любови»? Что из этого вышло, а?
Рахель. Зачем тебе нужно…
Саймон (встает). Семь лет ты держала тут Стивена. Держала и содержала! Свободная любовь! Ты была у него рабой, рабыней. Пока он не получил наконец свой диплом и не исчез. Зато ты опять нашла другого студента, тоже медика и тоже первокурсника, чтобы и он бросил тебя через семь лет. Как вам нравится — семь лет нужно изучать медицину! Что там так долго изучать?.. И после второго медика прошло целых шесть лет!..
Рахель. Зачем тебе нужно запачкать меня?
Саймон (не обращая внимания на ее слова). Кончено со студентами-медиками, все! Пришло время сосватать тебя как положено! Выдать замуж как царевну! (Через минуту, тихо.) Ну, почему ты не кричишь: «Убирайся к черту? Что тебе надо от меня? Что с того, что ты мне брат? Позаботься лучше о себе? Захочу, прыгну с крыши! У меня такой же английский паспорт, как и у тебя? И кто тебе сказал, что я нуждаюсь в муже? У тебя самого жена есть?» Почему ты не кричишь мне все это и в десять раз больше, а?
Стук в дверь, входит Бени с парой женских туфель в руках.
Саймон. А, второй раз! Человек стучится и входит без приглашения! Зачем тогда стучаться?
Рахель (обращаясь к Бени). Мои старые туфли! А я-то их искала. Большое спасибо, господин Альтер.
Саймон. А, я понимаю! Он взял их, чтобы тайком починить. Грозный и непримиримый анархист, творящий втайне добрые дела, — что за идиллия!
Бени сует туфли Саймону в руки и выходит.
Саймон. Иди взгляни. Взялся чинить и бросил! Сорвал каблуки, а новых не прибил. Совсем распотрошил!
Рахель. Это неважно, они все равно старые.
Саймон. Нет! Он обязан возместить ущерб. Пусть купит новую пару! И имей в виду — если ты не потребуешь, я скажу ему сам!
Рахель (тихо). Я тут живу. Он хозяин квартиры.
Саймон. Ах, вот как!
Рахель. Я задолжала ему за три месяца, а он молчит. Хотя он нуждается в деньгах, я знаю. Может быть, даже больше, чем я. И потом, когда тебя не было, я простудилась и заболела, а он приносил мне еду.
За стеной раздается прерывистый неуверенный звук рожка.
Саймон (подчеркнуто тихо). До чего трогательно! Маленькие радости нищих! Мир, полный милосердия! Сердце трепещет! Когда у меня вот так вот трепещет сердце — когда я чую запах этого милосердия… (переходит внезапно на крик) мне кровь бросается в голову! Поняла?! Я заставлю пойти тебя замуж! И ты примешь это с покорностью, ты примешь с покорностью все, что этот милосердный мир опрокинет тебе на голову, ты больше не будешь мне тут орать: «По какому праву?!» Мне надоела твоя опущенная голова, твои нежные глаза, полные слез, и твои чашечки чаю! А главное, твои журналы — медицинские журналы! Два студента-медика! Итог четырнадцатилетнего медицинского образования! И она все еще продолжает выписывать журналы! Баста! Кончено! Мне надоело видеть, как ты жмешься на улице к стенам! Ты должна ездить в карете, запряженной шестеркой лошадей цугом, поняла? (Усаживаясь.) Ну скажи же что-нибудь!
Рахель. Я уже сказала, но ты не услышал.
Саймон. Что я не услышал?
Рахель. Зачем тебе обязательно нужно меня унизить?
Саймон. Унизить? Тебя?
Рахель. Пусть он придет. Посмотрим. Я все время пытаюсь сказать тебе это.
Саймон. Что?
Рахель. Может быть… Посмотрим.
Короткое молчание.
Саймон (пытаясь сдержать раздражение). Хорошо! Хо… Хо… Хорошо! С меня достаточно. (Встает, надевает пальто.) Принимай его сама. Вы поладите. Прекрасно поладите. Я свое дело сделал. Он в любую минуту может явиться. (Выходит.)
Рахель как будто пытается удержать его, потом отворачивается, подходит к зеркалу. Поправляет прическу. Звонок в дверь. Она застывает в растерянности с зеркальцем в руках. Снова звонок. Рахель открывает, в дверях стоит Саймон.
Саймон. Ага, прекрасно! Ты прихорашиваешься. Это замечательно. Я забыл главное: ему сорок один год. Тебе тоже сорок один год и не месяцем больше, ясно? Он дважды интересовался твоим возрастом. Это показалось ему слишком роскошным — такая юная невеста, всего сорок один год! Плюс дорога за мой счет! Надеюсь, он больше не станет об этом спрашивать, во всяком случае, тебя. Он весь мир подозревает в жульничестве. В конце концов, это может выглядеть обидным для нас. Потом как-нибудь обойдется. Рожать ты сможешь и в пятьдесят. О, Боже, что за мир! (Выходит.)
Рахель убирает со стола пустые чашки. Звонок в дверь. Она открывает, входит Бени.
Рахель. Господин Альтер! О, заходите, пожалуйста… Брата нет дома. Я надеюсь, вы… Вы знаете, как он… Но на самом деле он… Заходите. Хотите чаю?
Бени (топчется в дверях в сильном смущении и неодолимом душевном волнении). Я только объяснить… Ваши туфли, которые я вернул… Это не против вас! Наоборот! Я даже сейчас готов починить… Но невозможно! После того, что я слышал… Не могу… Я покривил бы душой! Вы не виноваты. Я… Я не хороший! Я полн желчи. Я… (Исчезает.)
Рахель стоит с минуту молча, потом выглядывает за дверь, словно собирается сказать что-то ему вслед, и видит Лейзера. Она в испуге захлопывает дверь. Звонок. Рахель открывает. На пороге стоит Элиээер Вайнгартен, Лейзер, в промокшем насквозь пальто.
Лейзер (произносит громко, едва ли не вызывающе). Здравствуйте!
Рахель. Здравствуйте. Заходите, пожалуйста.
Лейзер. Вы должны прежде узнать, кто я. (Протягивает ей руку.) Элиэзер Вайнгартен!
Рахель (пожимая ему руку). Рахель.
Лейзер (не выпуская ее руки из своей). Очень приятно!
Рахель. Мне тоже. (Пытается освободить свою руку.) Очень приятно. Заходите, пожалуйста.
Лейзер. Я должен сперва снять пальто, не так ли?
Рахель. О, конечно! Извините. Вы насквозь промокли.
Лейзер. Это пальто промокло. (Принимается стягивать пальто и вдруг вспоминает.) Извините, у меня есть тут для вас… (Вытаскивает коробку конфет и протягивает Рахели.) Это подарок. Женщины любят шоколад.
Рахель (принимая от него коробку). Спасибо. (Кладет коробку на комод.)
Лейзер. Где повесить пальто?
Рахель. Да, конечно. Извините. Дайте мне.
Лейзер. Вам это будет тяжело. В нем наверно пуд весу. Мой отец купил его, когда жил в Соединенных Штатах Америки. В Нью-Йорке. Летом там страшная жара, а зимой — холод и мороз.
Рахель (указывая ему на вешалку). Сюда, пожалуйста.
Лейзер (вешает пальто). Где вы хотите, чтобы я сел?
Рахель. Конечно. (Усмехается.) Извините. Здесь. Возле стола. Простите меня.
Лейзер (садится). Вы слишком много извиняетесь.
Рахель. Что? Я не знаю… Я делаю слишком много ошибок.
Лейзер (смотрит на нее и говорит громко). Это некрасиво, что я сижу, а вы стоите.
Рахель. Конечно. (Помолчав.) Я сама не своя… (Садится.)
Лейзер (спохватывается). А где шоколад?
Рахель. Простите?
Лейзер. Я принес вам шоколад.
Рахель. Ах, да! Он тут, на комоде.
Лейзер. Если вы позволите, я бы попросил, чтобы вы поставили его на стол. Я знаю, женщины любят шоколад, но еще больше они любят свою фигуру. Но поскольку это мой подарок, я не хотел бы, чтобы вы теперь заботились о диете. Попробуйте его прямо сейчас. Пожалуйста. И к тому же я хочу знать, что они мне подсунули.
Рахель (после некоторого молчания). Хорошо. (Встает и ставит коробку на стол, говорит не сразу.) Я буду есть шоколад, а вы выпьете чашечку чаю. (Отходит в угол к плите, ставит чайник на огонь.)
Лейзер (не глядя на нее). Это недорогой подарок.
Рахель. Что вы! Вы не должны приносить дорогих подарков.
Лейзер. На дорогие подарки у меня нет средств. (Помолчав.) К тому же я уверен, что дорогих подарков вообще не следует делать. Трудно дарить дорогие вещи от всего сердца. Дорогие подарки делают с расчетом. И кто их принимает, выдает свое корыстолюбие.
Рахель. Я как-то не задумывалась об этом.
Лейзер. Так вот подумайте. (Помолчав.) Приведу пример, Лея-Двора Вильман, двоюродная сестра моей матушки — она также и ваша родственница со стороны тети Малки, той тети Малки, которая является тетушкой вашей матушки, — подарила мне к свадьбе дорогой сервиз. (Замолкает и смотрит на Рахель, проверяя, какое впечатление производит на нее его рассказ.) А сама она жалкая вдовица, у которой на руках восемь душ детей. И едят они хлеб да постное масло. Это их единственное пропитание. Так ели когда-то в Старом городе. Люди помнят Стену плача, древние синагоги, а нищету в Старом городе они не помнят. И вот эта Лея-Двора, которая не видит даже овощей и фруктов, у которой башмаки переходят от старшего ребенка к младшему, она дарит мне сервиз за семьдесят восемь фунтов! Разумеется, израильских, а не английских, но это тоже немало. Возвращать подарок неудобно. А принять его — это грабеж. Я вернул, но она не пожелала забрать. Тогда я пошел в лавку к Фройнду и отдал ему этот сервиз. Фройнд — это зять раби Баруха Гекраковера. А деньги я отослал ей по почте.
Рахель (не сразу). У нее, разумеется, нашлось на что истратить эти деньги. (Ставит чашки на стол) Я добавлю вам молока.
Лейзер. Шмуэля-Вольфа убило иорданской пулей. Это ее муж. С тех пор ее жизни никто не позавидует. Люди, которые не любят задумываться, полагают, будто самое большое горе человек испытывает в день утраты.
Рахель (смотрит на Лейзера с интересом). Это очень верно, то, что вы говорите.
Лейзер. И кроме всего прочего, у нее еще бородавка на кончике носа. Вот тут. (Показывает, где.) Будто большая капля, которая вот-вот сорвется вниз. Невозможно не засмеяться.
Рахель принужденно смеется.
Лейзер. Похоже на каплю шоколада. У нее была определенная причина, поднести мне к свадьбе этот сервиз. Она хотела, чтобы я помог впихнуть ее Иерухама на работу в Министерство социальной помощи. Это ее старший сын. (Принимается накладывать сахар в чашку, кусок за куском.) Но я сам уже там не служил. Она просто не знала об этом. За всеми своими заботами она никогда не знает, что творится на свете. Зато она помнит все даты — кто когда родился, кто когда умер. Вся семья у нее в голове. И она ходит на могилы ко всем родичам и плачет на всех похоронах. Она столько плачет, что хватит на всех сирот.
Рахель. Берите сахар. Берите, не стесняйтесь.
Лейзер. Один раввин-хасид после устроил его на работу. В банк. Иерухама. В Иерусалиме. Бывает, кто-нибудь помогает человеку, а при этом сам смеется над ним. Кто-то кому-то помогает, а сам уже покатывается со смеху, потому что представляет, как он будет рассказывать о несчастьях того, кому он теперь помогает.
Рахель. Я съем шоколад, вы не должны извиняться.
Лейзер (помолчав). За что я должен извиняться?
Рахель. Вы не должны.
Лейзер. За что я не должен?
Рахель. За подарок и за… Не важно. Я сказала просто так.
Лейзер. Нет, вы сказали не просто так, просто так не бывает.
Рахель (слегка поразмыслив). Вы правы. Но все равно, забудем об этом. Вы знаете, что я имела в виду.
Лейзер. Не знаю.
Рахель. Все равно, забудем об этом. Я, верно, выразилась не к месту. (Помолчав.) Это от смущения. Но это существенно в таких обстоятельствах, не правда ли? (Открывает коробку и пробует шоколад. Продолжает весело.) Очень хороший шоколад, вас не обманули. И пейте, пожалуйста, чай. Я буду есть шоколад, а вы пейте чай, договорились?
Лейзер пьет чай. В комнате воцаряется молчание. Свет за окном меркнет. За стеной раздается стук молотка. Лейзер и Рахель одновременно заговаривают каждый о своем. Молоток стихает.
Рахель. Как вы думаете?..
Лейзер. У вас есть?..
Рахель. Да, пожалуйста…
Лейзер. Нет, продолжайте.
Рахель. Вы — гость.
Лейзер. Это вам не поможет. Говорите, что вы хотели сказать.
Рахель (после некоторого молчания). Я только хотела спросить вас, что вы думаете о прогрессе в области медицины? В наши дни…
Лейзер (не понимая). О чем?
Рахель. Я думаю, это единственная область, в которой цивилизация действительно что-то дала человеку и сделала его счастливей. Не просто обеспечила удобствами или силой, но принесла реальное избавление. Пятьдесят лет назад половина детей на земле умирала прежде, чем успевала произнести свое первое слово.
Лейзер кашляет.
Рахель (продолжает в сильном смущении). Это, конечно, не сделало людей добрее или лучше, но это избавило их от страданий, а, значит, сделало счастливей. (Помолчав.) Врачи, разумеется, не обязательно хорошие люди, но все равно занятия медициной облагораживают.
Лейзер. Вы любите сидеть в кафе?
Рахель. Что? Нет, тут вообще нет никаких кафе. Есть бары, но я не могу сказать, что бываю в барах. Разве что изредка. А почему вы спрашиваете?
Лейзер. Я сейчас объясню. (После некоторого молчания.) А как насчет ремонта водопровода?
Рахель. Простите?
Лейзер. Может, что-нибудь не в порядке? Лопнула какая-нибудь труба или в туалете вода не спускается? Или капает из крана? Так я могу починить.
Рахель. Спасибо, ничего не нужно, все в порядке.
Лейзер. Я хотел стать сантехником. Слесарем-водопроводчиком. Это хорошая профессия. Всегда есть работа и можно иметь неплохие деньги. Мне до смерти надоело киснуть в конторе. В конторах все служащие делятся на старших и младших. Это как толстые трубы и тонкие. И все младшие служащие мечтают стать старшими, поэтому каждый норовит подмять под себя остальных. И каждый топчет другого, чтобы другой не затоптал его. Я работал у Моше Коэна. Это сантехник. Но пришлось бросить. Мать с отцом сказали, что такая профессия позорит нашу семью. По правде говоря, я и сам стыдился своего занятия — не хотел, а стыдился. Никто не волен делать то, что ему нравится и что ему хорошо. Даже когда он сам по себе.
Рахель (с сочувствием). Это верно.
Лейзер. В старые времена говорили, что в человеке сидит черт.
Рахель. Ой!
Лейзер. А часы у вас в порядке?
Рахель. Простите?
Лейзер. Если они не ходят, я могу починить.
Рахель. Спасибо, но они в полном порядке. Не нужно.
Лейзер. После того, как мне пришлось распрощаться с трубами, я пошел в ученики к Якову Рыжему. Часовщику. Но и это я вынужден был оставить. У меня начались головные боли — гораздо более сильные, чем обычно. Доктор Блох сказал, что я слишком напрягаю глаза и от этого болит голова. А я думаю, что это было от тиканья. Раскрытые часы на столе — прекрасное зрелище, но даже две пары часов никогда не желают тикать в лад. Можно подумать, что они гонятся друг за другом. Преследуют друг друга. Ни минуты покоя. Бесконечное соревнование, беспрерывное соперничество. Хотя это всего лишь часы, а не люди.
Рахель. Я понимаю.
Лейзер (немного помолчав). Говорят, что человек человеку — волк. Но волк никогда не задерет другого волка, не важно, сыт он или голоден. (Замолкает.) Я рассказал вам это все не ради того, чтобы просто рассказывать… Я хотел дать вам понять. Чтобы вы знали. Вы, может, не обратили внимания. Я сделал несколько намеков — относительно не слишком приятной части моей биографии. Относительно свадьбы. Вы промолчали. Это мне нравится. Не люблю дотошных женщин, которые цепляются за каждую мелочь, Я сам все о себе расскажу, по порядку.
Замолкает. За окном слышится гудок парохода.
Рахель. Как вам понравился этот город? Вряд ли, конечно, вы успели получить какое-то представление о нем — ведь вы тут всего несколько часов. (Смущается сама от своего вопроса.) Он такой серый, мрачный. Как жесть. Иногда мне хочется взять щетку и поскрести его как следует. Счистить с него ржавчину. Вам трудно понять, почему мы так любим говорить об Израиле. Там столько солнца. И света… Саймон каждые два года ездит в Израиль. Я тоже была там дважды. Побродила немного по Иерусалиму и в конце концов очутилась на почте. Мне захотелось написать письма сюда, в Англию. Здание почты в Иерусалиме построили англичание, поэтому оно такое серое и похожее на все английские здания.
Лейзер. В котором часу вы встаете утром?
Рахель (она приободрилась я улыбается). Очень рано. Даже слишком рано. Говорят, что это свидетельствует о каком-то чувстве вины. Даже если я ложусь поздно, все равно встаю ни свет ни заря. И потом весь день чувствую себя разбитой.
Лейзер (поспешно). Вы видите мое пальто?
Рахель (не меняя позы). Да.
Лейзер. Нет, так вы не можете его видеть. Так вы можете видеть только меня.
Рахель (оборачивается). Я вижу.
Лейзер. Вы спрашиваете меня об этом английском городе. Я расскажу вам кое-что об англичанах. Уборная у нас была во дворе. Такое было во многих старых районах Иерусалима. И вот однажды, представьте, у отца испортился желудок, и ему, прошу прощения, срочно захотелось на двор, еще до восхода солнца. А тут англичане как раз объявили комендантский час. Они у нас распоряжались тогда и никак не хотели убираться. Что делает отец? Он опускается на четвереньки и так, на четвереньках, пробирается в угол двора, где находится уборная. Чтобы солдаты думали, что это какое-то четвероногое, например, собака. Он даже пару раз тявкнул, чтобы они поверили, что это собака. Чтобы они не сомневались. Представьте себе: человек… немолодой уже человек… труженик, всю жизнь работает… Обеспечивает семью… И вот… Вынужден передвигаться на четвереньках. И все из-за политики!
Рахель (помолчав). Вы хотели рассказать о пальто.
Лейзер. Да. Этим вот пальто отец накрывал меня под утро. У нас была маленькая квартира, все дети не могли в ней поместиться, и мне приходилось спать снаружи. Моя кровать стояла на веранде, и когда шел дождь, вода с крыши капала на меня. Но я спал крепко даже в мокрой постели, поскольку был молод и уставал за день. Но когда отец на рассвете вставал к молитве, он накрывал меня этим пальто. Я согревался и спал еще крепче.
Короткое молчание. За окном становится совсем темно. Огни неоновых реклам вспыхивают и гаснут вдали.
Рахель. А меня Саймон тащил три дня на себе. Мы бежали из Польши в Россию, и я заболела краснухой. Отца с нами не было, только Саймон. Я была вся красная как рак.
Лейзер. Это хорошо — чтобы женщина переболела краснухой до замужества.
Рахель. Что? (Поняв, о чем он говорит). А, да. Наша мама умерла в Сибири. Мы очень любили маму. Мы до сих пор помним ее как живую. Она замерзла в пургу.
Лейзер. В Англии едят много жареной картошки.
Рахель. Ну, вовсе не так много, как принято думать. Но едят. Это дешево.
Лейзер. Но требует много масла.
Рахель. Я просто наливаю побольше масла, чтобы картошка плавала в нем. Во-первых, это получается вкусно, а во-вторых, масло остается чистым, и его можно потом использовать снова. Я сливаю это масло в отдельную бутылку.
Лейзер. Я специально спросил. Я проверял вас. Может, не нужно этого делать, но во всяком случае я признаю, что проверял. (Помолчав.) Я был женат. Теперь разведен. У меня есть дочь. Моя жена, пожарив картошку, выплескивала оставшееся масло. Так ей нравилось. Ей нравилось все выплескивать, все выбрасывать. Из-за этого мы постоянно ссорились. Однажды она сказала, что я готов, почистив зубы, запихнуть пасту обратно в тюбик.
Рахель смеется.
Лейзер. Чему вы смеетесь?
Рахель. Это смешно.
Лейзер. Что смешно?
Рахель. Это… Это смешно — запихнуть пасту обратно в тюбик. Невозможно не рассмеяться. Так мне кажется…
Лейзер (подымается и говорит громко и раздраженно). Я уже сказал, что разведен и имею дочь. Хочу добавить кое-что еще. Я обязан сказать правду. Это она хотела развода. Она сбежала от меня, как от дикого зверя. Она даже не пожелала от меня алиментов. Но я выслал ей деньги по почте.
Рахель. Вы вовсе не обязаны…
Лейзер. Она спряталась от меня, как лисица в нору. Когда я узнал, где они скрываются, я пришел, чтобы передать костюмчик для дочери. Как только она увидела меня, она стала вопить, будто ее режут. Я не успел еще слова вымолвить, один мой вид — представляете! — один мой вид — и она сразу в крик! А до того, пока она не видела меня — я стоял под окном и все слышал — она забавлялась с ребенком и смеялась!
Рахель. Вы в самом деле не обязаны…
Лейзер. Нет, я обязан! Обязан рассказать всю правду! Теперь моя дочь умерла для меня, и все врачи в мире не помогут. Не знаю, почему это так. Я как во тьме. Можете задавать мне вопросы, если хотите. Я расскажу все, как было. Может быть, вы сумеете понять причину. Из тех фактов, которые я изложу. Может, вы составите картину. Я не понимаю, почему. Не понимаю!..
Рахель. Нет, нет! Я не хочу ни о чем спрашивать. Вы не должны мне рассказывать. Это ни к чему…
Лейзер. Если у вас нет вопросов, тогда я продолжу. Я обязан рассказать всю правду. Может, вы включите электричество?
Рахель. Да, конечно. Извините. (Встает и зажигает свет.)
Лампа, висящая над столом, освещает только часть комнаты, углы погружены в полумрак.
Лейзер. После развода со мной что-то случилось. Я изложу все, как на духу. Я не хочу, чтобы повторилось то, что уже случилось. Итак — муж и жена, но они ничего друг о друге не знают. У них есть живая дочка, а они ненавидят друг друга до такой степени, что дочь как бы и неживая. Я хочу, чтобы прежде чем мы поженимся, мы стали как настоящая родня. Как брат с сестрой, между которыми нет ни тайн, ни обманов. Поэтому я хочу, чтоб вы знали, что после развода я чувствовал себя ужасно. Я не узнавал мира вокруг себя. У меня было темно в глазах. Я пуговицы не мог застегнуть.
Рахель. Не надо продолжать.
Лейзер. Меня поместили в сумасшедший дом. они вылечили меня, но и теперь мне иногда бывает очень скверно.
Рахель. Вы напрасно мучаете меня. Я все об этом знаю. И меня это нисколько не смущает.
Лейзер (тихо). Что вы знаете?
Рахель. Все, о чем вы рассказываете. Это заставляет вас снова страдать, но это совершенно ни к чему.
Лейзер. Откуда вы знаете?
Рахель (неуверенно, с некоторым опасением). Саймон…
Лейзер. Он рассказал вам? Обо всем?!
Рахель (помедлив). Да. Может, налить вам еще чашечку чаю?
Лейзер (смотрит на нее долго и пристально, словно старается разглядеть ее сквозь тьму. Вытягивает шею, чтобы лучше видеть, свет лампы падает ему на лицо. Он говорит тихо). Это нехорошо, когда о ком-то рассказывают за его спиной. Тем более, такие вещи… Это двое против одного. Это… Это означает — выставить человека на посмешище. Это все против одного.
Рахель (громко и раздраженно). Ничего подобного! Он мой брат. Он — мой брат, понимаете? (Замолкает и прибавляет совсем другим тоном.) Я налью вам еще чаю.
За стеной раздаются звуки рожка.
Лейзер (тихо, со сдержанным бешенством). Это что?
Рахель. Что?
Лейзер. Кто-то играет. Как будто в стене. Как будто труба… Но это не труба.
Рахель (словно обрадовавшись перемене темы разговора). А, это хозяин дома Бени Альтер. Он немного странный человек, но очень славный. И чувствительный. Он любит чинить обувь, И это не просто так, это у него идеология. По его мнению, люди должны вернуться к здоровому образу жизни и заниматься тяжелой работой. Вернуться к земле. Это интересная мысль, не правда ли?
Лейзер. Но сейчас он не чинит обувь, он играет на трубе.
Рахель. Да, он любит играть на трубе.
Лейзер. И он богат!
Рахель. Говорят, его родители были очень богатые люди — там, до войны. Но он совсем не богат. У большинства его жильцов денег больше, чем у него самого.
Лейзер (переходит к делу, которое в действительности больше всего его волнует). Я надеюсь, вы простите меня, если я задам вам один вопрос. Говорят, что женщин об этом не спрашивают. И все-таки — сколько вам лет?
Мелодия обрывается.
Рахель. Простите?
Лейзер. Сколько вам лет?
Рахель (смеется от смущения). А!.. (Помолчав.) Неужели это так важно?
Лейзер. Я задал вам вопрос.
Рахель (хочет выиграть время, встает). Говорят, женщина не обязана называть свой возраст. Говорят даже, что с некоторого… момента нам нельзя говорить правду. В конце концов, возраст это… это предрассудок, не правда ли? Это важно только для паспорта. Главное, как мы себя чувствуем и что мы еще хотим и можем сделать. И, разумеется, как мы выглядим, (Смеется,) На сколько, по-вашему, я выгляжу?
Лейзер. Я хочу, чтобы вы сказали, сколько вам лет. Я хочу знать. Я не здешний, у меня тут нет семьи. Я должен знать.
Рахель (помолчав). Я родилась в двадцать четвертом.
Лейзер. Сколько же это получается?
Рахель. Сорок четыре.
Лейзер. Сорок три. Я посчитал.
Рахель. Я родилась в январе. Так что скоро будет сорок четыре.
Лейзер. Теперь, наконец, мне сказали правду.
Рахель. Ничего другого я вам никогда и не говорила.
Лейзер. Ваш брат сказал мне другое.
Рахель. Он пытался помочь мне. Он привык заботиться обо мне. Он спас мне жизнь. Это как… (Умолкает.) Может быть, хотите еще чаю?
Лейзер. Что-то у меня вдруг разболелась голова.
Рахель. Выпейте еще чашечку…
Лейзер. Нет, спасибо, не стоит утруждать себя.
Рахель. Это не трудно. Мне нравится заваривать чай.
Лейзер. Может быть, вы включите электричество?
Рахель. Электричество включено… Я его включила.
Лейзер. М-да. (Помолчав.) Когда вернется ваш брат?
Рахель. Я полагаю, скоро. (Неожиданно громко и раздраженно.) У вас есть люмбаго?
Лейзер. Что?
Рахель. Люмбаго. Прострел. Нет, у вас ничего такого нету. Вы можете стоять как человек, ходить как человек, поворачиваться, как вам вздумается, а Саймон не может. В Израиле это проще простого — схватить прострел.
Лейзер. Да, я понимаю. (Подымается и останавливается против Рахели.) Можете ли вы сказать мне, где тут у вас… Где тут уборная?
Рахель. В коридоре. Первая дверь справа. Извините меня, я должна прибрать в спальне. Не успела утром. Я рано ухожу на работу. (Выходит.)
Лейзер подходит к своему пальто, висящему па вешалке возле двери, достает из кармана пачку аспирина. Открывается дверь и входит Бени. Дверь прикрывает Лейзера, и Бени его не видит. Он принимается искать туфли, которые давеча принес, находит, подымает и хочет унести. Повернувшись к двери, видит Лейзера.
Лейзер. Здравствуйте. Я не здешний. Она — хозяйка — она сейчас вернется. Извините.
Бени. Никаких «здравствуйте», никаких «извините»! В Иерусалим! Немедленно! Праведники? Пророки? Ложь! Пророки сказали, что такое ваш Иерусалим: «Дома ваши полны обмана»! Раньше были обманщики и воры, а теперь вы и воры, и пророки, да?
Лейзер. Я здесь только в гостях… И я ищу уборную.
Бени. Ложь! Сплошная ложь!
Лейзер. Нет, почему же… Я действительно… Мне в самом деле нужно… Я просто не знаю, где.
Бени. А я знаю! Знаю! Я слышал! Все слышал! Рыщет, роется, ворошит, потрошит! Как будто здесь ему товар! Торгаши! Только и знают!.. Она не товар, она не продается, понял?! (Идет к двери, но вдруг возвращается.) Труба! Я никогда не играл и не буду играть на трубе! Это — рожок. И это лучше, чем весь ваш Иерусалим. Лучше всякой другой музыки! Я трубил в рожок, а теперь я буду чинить туфли. Ее туфли! (Машет туфлями у Лейзера под носом.) Теперь я могу… Без обмана. Без лицемерия! А ты думаешь, что забираешь ее? Взять — это еще не все. Как бы потом не бросить! Дело известное! Ну, и это называется ты взял, а? Что у тебя осталось? Зато ходить она будет на этих подошвах, на моих набойках! В Иерусалиме, в любом другом месте — она будет ходить на моих набойках!
Лейзер. Простите, мне действительно надо… (Выходит в коридор.)
Звонок в дверь. Бени открывает. Входит Саймон, в руках у него бутылка вина. Бени помахивает в воздухе туфлями и выходит. Появляется Рахель.
Саймон (оглядываясь по сторонам). Где он?
Рахель. В туалете.
Саймон. Что ты нос повесила? Невеста должна держать нос кверху. В туалете?.. Хм-м… (Помолчав.) Он тебе не нравится, да? Тебе не нравится вся эта затея? Так знай же — ты это должна скушать! Я купил ему билет сюда не для того, чтобы покупать билет обратно. У меня не на что, ты прекрасно знаешь. Эти поездки в Израиль меня выпотрошили. Это там, в Иерусалиме, я могу рассказывать другим и себе, что я Марк энд Спенсер. Ты поняла меня?!
Рахель. Не кричи так, мы здесь не одни, в этой квартире.
Саймон. Что?!
Рахель. Я не говорю, что он мне не нравится.
Саймон. А?..
Рахель. Или что он мне нравится,
Саймон. Ага! Так что же ты говоришь?
Рахель. Ничего не говорю. Разве тебе можно вообще что-нибудь сказать?
Саймон. Позволь хотя бы узнать, о чем вы тут столько времени беседовали?
Рахель. Я не уверена, что это была беседа, но он, во всяком случае, давал мне возможность ответить, когда о чем-то спрашивал.
Саймон. А!.. Так о чем же он тебя спрашивал?
Рахель. Хожу ли я в кафе.
Саймон. Само собой.
Рахель. Я не хожу.
Саймон. Само собой! Само собой, ты не ходишь в кафе! Что еще?
Рахель. Не слишком ли поздно я встаю по утрам. И не выплескиваю ли я масло, которое остается после жарки картошки. И сколько мне лет.
Саймон. Сколько тебе лет?! Что же ты ответила?
Рахель. Я ответила… Столько, сколько мне есть.
Саймон. Сколько же тебе лет?! Ну? Что же ты ему ответила?
Рахель. Сколько есть…
Саймон. Сколько, сколько?! Только посмей заикнуться… Посмей только мне заикнуться! Сколько, ты сказала, тебе лет?!
Рахель. Сорок один.
Саймон (облегченно вздыхает). Фу!.. Ну, конечно… (Смеется.) Ты меня напугала. В наши дни человек ни в чем не может быть уверен. (Вдруг.) Ты что-то сказала?
Рахель. Что мне еще сказать?
Саймон. Что ты можешь сказать?
Рахель. Что?
Саймон. Да, так лучше. (Помолчав.) Это подымает настроение. Прибавляет смелости. Выше нос! Ты его надула — это хорошо! Раз мы взялись за это дело, мы должны его кончить, слышишь? Мы слишком быстро забываем все, что было с нами прежде. Ничего, когда станешь его законной женой, сможешь поубиваться о своей напрасно загубленной молодости и нелепо утраченной невинности.
Сверху доносится звук гитары.
Саймон (прислушивается). Наш педик. Красиво играет. Это тебе не Бени. Гомик, но и бабу при случае не упустит. Как говорится, меч обоюдоострый. От него всегда несет гудроном. Но играет он хорошо. У нас тут тоже есть свои прелести существования, не правда ли?
Гитара внезапно смолкает.
Вот так! Никогда не доиграет до конца. Нервы! Те же самые нервы. Когда-то я думал, что у простых гаев нервов нету. Откуда у реки могут быть нервы? Но и это неправда. Посмотри, как река беспокойно бежит. Никогда по прямой — всегда с извивами. Нервы! (Помолчав, не то серьезно, не то с иронией.) Мы в изгнании, Рахель-Лея, и мы обязаны жаждать избавления. Поэтому мы должны смиренно и с радостью принимать все, что посылает нам Земля Обетованная, даже если она посылает не алмаз, а так, стекляшку, простой камушек! (Без всякого перехода.) Почему ты не включишь отопление?
Рахель. Я включила.
Саймон. Да? Мне холодно.
Рахель. Печка горячая.
Саймон. Печке, может, и тепло, а мне холодно. (Помолчав.) Слушай, что случилось? Что-то тут не в порядке. Я здесь уже битый час, а ты все еще не предложила мне чаю.
Конец первого действия
Действие второе
Та же комната. Рахель и Саймон сидят, перед Саймоном чашка чаю.
Саймон. Сидим… А?
Рахель. Что?
Саймон. Сидим, говорю, посиживаем… Мы — тут, он — там. Тихо-мирно…
Рахель. Да.
Саймон. И знаешь что? В сущности мне это нравится. Он там сидит долго не потому, что у него запор или что-нибудь еще такое. Нет, он там на заседании. Экстренное совещание. Он думает: жениться или не жениться? Там он как дома. Когда я бываю у них, в Израиле, я тоже подолгу засиживаюсь в уборной. Но заметь в чем разница. Когда я сижу в уборной в Израиле, ни одна живая душа меня не дожидается. Кроме, может, того, кому тоже туда приспичило. Что Земле Обетованной до меня? По ней, я могу оставаться там до старости, до ста двадцати лет. А он — видите ли, всего лишь жених, причем жених самый никудышный — но его уже дожидаются! Мы оба все дела бросили и сидим как в столбняке, потому что ждем — его. Ждем, пока он вылезет из сортира. Весь этот город дожидается, пока его милость соизволит привстать с унитаза. Весь мир навострил уши и слушает, не раздастся ли наконец звук спускаемой воды!
Рахель. Твой чай остывает.
Саймон. С каких это пор он сделался моим? Чай — всегда твой.
Рахель. Ты попросил чаю.
Саймон. Да? Значит все, что бы я ни попросил, тут же будет моим?
Рахель. Это всего лишь стакан чаю, а ты устраиваешь целую историю.
Саймон. Какую историю я устраиваю? (Помолчав, повторяет.) Какую историю я устраиваю?
Рахель. Не знаю. Ты ничего не можешь принять таким, как оно есть.
Саймон. О!.. Смотри-ка, как ты прекрасно выражаешься. И что же это значит — таким, как оно есть?
Рахель. Не знаю, Ты чего-то очень хочешь, и ты затрачиваешь массу усилий, чтобы добиться этого, но в конце концов ты сам готов от всего отказаться.
Саймон. Конечно. Хотеть да еще и получить — это уже свинство, не правда ли?
Рахель. Извини меня.
Саймон. За что ты извиняешься?
Рахель. Не знаю. просто так.
Саймон. Ты стала жалеть меня. В следующий раз ты привезешь мне из Иерусалима невесту.
Открывается дверь, на пороге появляется Лейзер. Саймон подымается ему навстречу, Рахель остается сидеть.
Лейзер. Я хочу вернуться в Иерусалим.
Рахель опускает голову.
Саймон. Что? А, я понимаю! Но мы не говорили об этом. Я думал, наши молодожены предполагают остаться здесь. Открыть какое-нибудь дело. Разбогатеть. Как я, например. И кроме того, знаете, я сейчас никак не могу следовать в Иерусалим. Ведь не оставите же вы меня одного — так скоро.
Лейзер. Вы меня не поняли.
Саймон. А!.. Так-то лучше. Вы хотите сказать, что отправитесь в Иерусалим как-нибудь потом. Как и я. Как говорится, после праздничков. Это хорошо. Главное, как я понимаю, помолвка состоялась? Остается только сделать объявление. Оповестить общественность: соглашение достигнуто. Подвести итог. Вы только представьте себе: только что тут были двое — мужчина и женщина, люди как люди, и вдруг нате вам: пара лошадей, впряженных в одну телегу. Жених и невеста! (Откупоривает бутылку, разливает вино по бокалам.) Так чего же нам ждать? Зачем? Как говорится, в добрый час да за свадебку!
Лейзер. Вы меня не поняли.
Саймон. Снова не то? Ничего удивительного! Я с трудом понимаю себя самого! Как же тут понять кого-то другого? К тому же…
Лейзер. Сколько лет невесте?
Молчание.
Лейзер. Сколько лет невесте?
Саймон (почти шепотом). Повторите, пожалуйста?
Лейзер. Я спрашиваю, сколько лет невесте!
Саймон. Невесте? Двадцать два! Много? Тогда семнадцать! Опять много? Пожалуйста, пусть невесте будет двенадцать! Или нет, давайте так, чтобы кончить с этим делом — пусть будет семь! Семь годочков! Невесте семь годков! Но это уже последняя цена, больше я не уступлю ни дня! Я и так в убытке!
Лейзер. Вы все готовы осмеять.
Саймон. В самом деле? А что же вы хотите, чтобы я делал?
Лейзер. Я хочу, чтобы вы ответили.
Саймон. А, чтобы ответил… Ответил! Ха! Разве не вы задавали мне этот вопрос уже дважды? Там, в Иерусалиме? Так, вы хотите, чтобы я ответил еще раз? Пожалуйста! Ей сорок один год! А если не верите — что ж! Распилите ее, как пилят дерево, и сосчитайте круги.
Лейзер. Вы скрываете от меня правду.
Саймон. Да ты сам-то понимаешь, олух проклятый, что ты говоришь?!
Рахель (Лейзеру, тихо). Я ведь сказала вам. Зачем же вы спрашиваете еще раз?
Саймон (Рахели). Что — «я ведь сказала»? Что ты ему сказала?
Рахель. Я сказала ему, сколько мне лет. Он не должен был спрашивать снова.
Саймон надвигается на Рахель, Лейзер остается стоять в стороне.
Саймон. Сколько же тебе лет? Что же ты ему сказала?
Рахель. Я сказала правду. Сказала, сколько мне лет. Мне сорок четыре года, и это правда.
Саймон потрясенно замолкает. Вытаскивает из кармана табакерку и запихивает огромное количество табаку себе в нос. Все его движения подчеркнуто сдержаны и неторопливы. Глаза его наполняются слезами от невыносимого желания чихнуть, дыхание затруднено, но он сдерживается и не чихает. Взгляд его устремлен на Рахель.
Саймон (очень тихо). Зачем? (После паузы.) Отвечай мне!
Рахель. Я не знаю. Он спросил.
Саймон. И я… (Замолкает.) Отвечай!
Рахель. Я хотела сознаться тебе, что рассказала ему — когда ты вошел. Но ты не позволил. Я побоялась.
Саймон (сдерживаясь из последних сил, чтобы не чихнуть). А его ты не побоялась? И были одной плотью, да? Уже? Заранее? Выложила все денежки, прежде чем получила в руки товар, да?
Лейзер. Я тоже сказал ей всю правду о себе.
Саймон. Он подкупил тебя своей правдивостью, да? Для него это пустяки. Правда и не более того. А ты, глупенькая детка, попалась на удочку!.. И ты всю правду! Ничего, кроме правды! А теперь — теперь уже и сама видишь, что у него-то есть выбор. Никчемный нищий чурбан, однако может решать и выбирать! Так он устроен.
Лейзер. Я хочу вернуться в Иерусалим.
Саймон. Ну, разумеется! И в град твой Иерусалим вернешься с милостью!.. Каково? Ха-ха… (Протягивает Лейзеру табакерку.) А. табачку моего не хочешь? Понюшку табачку? Хороший такой понюх?
Лейзер. Спасибо. Я этого не люблю. Я после слишком чихаю.
Саймон. И я, представь себе, не люблю. Представь себе… (Запихивает себе в нос новую порцию табаку.) Но я не отказываюсь… Как сказано: и прими с покорностью. Что ни преподносит тебе этот мир, прими с покорностью. Принимай с покорностью и радуйся! Богатей! (С силой втягивает в себя табак.)
Рахель. Ты не должен этого делать, тебе будет плохо.
Саймон. Плохо… Ах, плохо! Замечательно! Наслаждение! Все, что этот мир тебе преподносит… А-а!.. (Чихает прямо Лейзеру в лицо.) Простите.
Лейзер. Не за что.
Саймон. Почему же — не за что? Я на вас начихал. Это не такой уж пустяк. И если сказать правду, я хотел бы еще раз — прежде, чем вы вернетесь… Чем вернетесь… О!.. О… Нет, не получается.
За стенкой раздаются звуки рожка.
Саймон. Послушайте… Он рад. Не умеет трубить, но — трубит. Эдакий сапожник-любитель, сапожничает себе в свое удовольствие, а когда разволнуется, нет, когда ему сделается вдруг особенно плохо или особенно хорошо, он дудит себе в рожок. Это как другому сигарета. Да, как курево для других людей. Это прекрасно, не правда ли? Это трогательно. За душу берет, а? Хочется бросить все, ничего не делать, взгрустнуть, пожалеть самого себя… Почему бы и нет? Уснуть вот так, погрузиться в небытие — блаженство, нежность! А… А-а!.. (Снова чихает Лейзеру в лицо.) Идиоты! Болваны! Правдолюбцы? Две дубины стоеросовые, возлюбившие честность. Возжаждавшие истины ослы! Мерзкие твари! (Подскакивает к стене и колотит в нее кулаками.) Хватит!..
Мелодия смолкает.
Саймон (оборачиваясь к Рахели). Ты обманула его. Ты обманула его с твоими сорока четырьмя годами.
И Рахель, и Лейзер смотрят на него в недоумении и с надеждой.
Саймон (смеется). Поглядите! Поглядите, как они оба обернулись! Явился чудотворец, он спасет, он все уладит. Ведь если не случится чуда, им придется расстаться навеки. Несчастные! Из-за правды. А… А-а… (Пытается чихнуть.) Ну! Ну давай-давай… Нет, ничего не получается.
Рахель. Саймон, прекрати.
Саймон. Ты сказала ему правду, да? Что тебе сорок четыре года? Какая грандиозная правда! Тоже мне вечная истина! А ведь через год это будет уже неправда, потому что через год тебе стукнет сорок пять. Это будет ложь, ложь! (Наклоняется, вскрикивает от боли и хватается рукой за спину.) Ой!.. А вся правда — и только правда — состоит в том, что ты хочешь видеть его своим мужем. И никакой другой правды нет. Но из-за того, что ты сказала «сорок четыре», ты все испортила. Это как если бы ты сказала ему: «Ты мне не нужен». Большей лжи нельзя себе представить!
Рахель (подымаясь). Я больше не могу этого вынести.
Саймон. Чего ты не можешь вынести?
Рахель. Всего этого. Я не вынесу.
Саймон. Тебе и не нужно ничего выносить. Сядь и сиди спокойно. (Оборачивается к Лейзеру.) С таким болваном в доме ты можешь позволить себе сидеть спокойно. Несчастный правдоискатель! Твое правдоискательство на этот раз тебя как следует надуло! Твоя правда натянула тебе нос! Ты сам себе поставил клизму! Ты убиваешь ее, ты проливаешь ее кровь, но сам… Ты сам упускаешь свой жизненный шанс! Ты теряешь единственную женщину, которая будет тебе верна и не обманет. Сам Бог велел обмануть такого болвана, как ты! Но ты не понимаешь своего счастья, ты теряешь ту единственную, которую даже ты способен обвести вокруг пальца! Кусок поскребыша, бандит несчастный!
Лейзер. Я не из-за возраста.
Саймон (не слышит его). Тебя обманули? Да наша ложь рядом с твоей правдой… Грудной несмышленыш! Спроси нашу праматерь Сарру, спроси Реввеку, спроси Лею, спроси маленькую Рахель — спроси их, зачем они обманывали! Сколько же они все лгали и обманывали! Весь наш народ вышел из вранья — и ты, и она, и я. Ложь — это порой молитва. И принять такую ложь тихо, смиренно — это милосердие. Милостыня, поданная втайне. Щедрость, спасающая от смерти… Паршивый ревнитель истины и справедливости! Душегуб! Мерзавец! А… А!.. (Чихает.) А, черт! Где ты? Пропало понапрасну. С кем я вообще разговариваю? К кому обращаюсь? Все впустую.
Наступает молчание.
Лейзер (во весь голос). Можете вы поверить, что я играл в футбол на глазах у моего отца в Судный День? В этот святой для него день? Ведь в такой день играть в футбол — это смертный грех!
Саймон. О чем это он?
Лейзер. Я спросил вас: верите ли вы, что я играл в футбол? Вы можете мне ответить?
Саймон. Нет, мы не можем тебе ответить.
Лейзер. Тогда я скажу сам. Играл. Из-за товарищей. Товарищи втянули меня. Я не хотел и я сказал им, что отец может пройти возле футбольного поля по дороге в синагогу. Но они уговорили меня. Они сказали, что я трус. Что я предатель. Они заставили меня. Они устроили вокруг меня целое представление. Они грозили и умоляли. И я пошел и играл в футбол в Судный День.
Саймон. Я, кажется, от него чокнусь.
Лейзер. И отец в самом деле прошел мимо футбольного поля по дороге в синагогу и увидел меня. Но я не знал, что он видел. Когда человек играет с товарищами, он становится как слепой. И что, вы думаете, он сказал мне, когда вернулся вечером домой? Когда вернулся из синагоги? Что, вы думаете, он сказал?
Саймон. Мы ничего не думаем.
Лейзер. Он ничего не сказал. Он… (Стягивает с себя пиджак, засучивает рукава рубахи, подвертывает штанины и принимается изображать футбольного вратаря. Ловит воображаемый мяч, подпрыгивает с растопыренными руками и т. п.) Он сделал вид, что он вратарь. Он проделал то, что я проделывал там, на поле. Я играл в футбол в этот святой для него день, и вот что он мне устроил. (Снова подпрыгивает, словно за мячом, отбивает воображаемый гол) Вот так.
Саймон (Рахели). Пусть он прекратит! Где, он думает, он находится?!
Рахель (останавливает его). Оставь его.
Лейзер. Мама не могла понять, что происходит. Почему мой отец, пожилой уважаемый человек, которому уже за шестьдесят, ни с того ни с сего сделался вдруг как сумасшедший. Она умоляла, чтобы он прекратил, она плакала, она рыдала, она рвала на себе волосы!.. В нашем доме все пошло кувырком. Вот такое он устроил мне, вот как высказал!.. (Снова ловит воображаемый мяч, прижимает его к животу, сгибается пополам и стонет.) Товарищи втравили меня в эту игру. Для них пустяк, через минуту они забыли обо мне, а для отца — крах!
Саймон (тихо, ни к кому не обращаясь). Ты ненормальный.
Лейзер. Был ненормальный, да, но теперь — нет.
Саймон. Хорошо, хорошо! Теперь я ненормальный. Я! Но объясни все же, что ты хотел сказать этим… Этим представлением. Чего ты добивался?
Лейзер (Рахели). Я хотел объяснить вам, почему я не хочу. Почему я решил вернуться. Я не хочу, чтобы вы думали, что я не хочу из-за ваших лет. Есть другая причина. Товарищи — это как водка. Пока ее пьешь, тебе хорошо и весело. А потом тебя рвет и трещит башка. Товарищи — это как барабан. Много бума и шума, а внутри пусто. Товарищи — это кафе. Приятные разговоры и красиво вокруг, а под столом — сражение, один против другого, обман и грабеж. Под столом мужчины кладут руку на колено чужой женщины и проливают кровь ее мужа. Товарищи тянут тебя за собой не ради тебя, а только ради собственного удовольствия, они выкуривают тебя, как сигарету, гасят и забывают о тебе. Семья — это другое дело. Семья — это как свеча и пламя — одно.
Саймон. При чем тут все это, черт побери!
Лейзер. Вы для меня — не семья. Вы не говорите мне правды.
Саймон (хватает Рахель за руку). Она, вот эта дура, сказала тебе правду!
Лейзер. Этого недостаточно. Я много думал об этом. Вы не сказали мне правды, а вы ее брат. Я знаю, что значит — брат и сестра. Их невозможно разделить. Вы двое — семья. Я — чужой.
Саймон. Мерзкий праведник! Святоша! Ехидна поганая! Ты вынудил ее сказать правду и после этого смеешь заявлять, что этого еще недостаточно! (От злости с силой толкает Рахель Лейзеру в объятия.)
Лейзер (Рахели, отстраняясь от нее). Я спрашивал не для того, чтобы проверить вас. Я спрашивал, чтобы проверить, говорят ли мне правду. Я здесь один, без родных, не знаю города, мне некому даже сказать «здрасте». А ведь я был болен, ненормален, как выразился ваш брат, я и теперь еще не совсем окреп. Я не хочу опять стать сумасшедшим. Этого я не хочу ни в коем случае. Я обязан быть осторожным. Поэтому мне невозможно оставаться с вами в таком положении. Я должен вернуться в Иерусалим.
Саймон. Возвращайся! Возвращайся и женись там на своем отце! На своей драгоценной мишпухе! (Подступает к Лейзеру и одновременно, будто ненароком снова подталкивает к нему Рахель.) Пусть, пусть катится! Ты спаслась от чумы, от холеры, от язвы, от потопа! От десяти казней! Спаслась от самого большого идиота, какого носила земля! От чистопородного дурака с прививками от всех здравых мыслей! Ты спаслась от динозавра! От осла, на котором восседает Мессия! (Поворачиваясь к Лейзеру.) Ступай, будь здоров и береги себя для собственного употребления! Огрызок свечи с пламенем!.. Сгинь, пропади пропадом со своей паршивой мишпухой! (Подпихивает Рахель к Лейзеру.) Ему нужна семья! Как же!.. Семью не подносят на блюдечке! Семью нужно создать. А… А!.. (Чихает.) Все! Катись ко всем чертям, куда хочешь. И чтоб глаза мои тебя не видели! Убирайся! Сгинь!
Лейзер. Мне нужны деньги, чтобы купить билет.
Молчание.
Саймон. Что ты сказал?
Лейзер. Чтобы купить обратный билет, нужны деньги.
Саймон. Нужны деньги? Тебе нужны деньги? Он еще смеет…
Лейзер. Я не явился сюда сам по себе, вы привезли меня.
Саймон. О, мама! Нет, ко всем чертям! Поганец, поскребыш престарелый!.. Попрошайка несчастная! Жена сбежала от него в чем была, лишь бы не видеть его! Я ее очень понимаю. Прекрасно понимаю! Да я бы оставил тебе и последнюю рубаху, лишь бы от тебя избавиться!
Лейзер. Вы не должны говорить мне этого. Я вам сам признался в своем несчастьи.
Саймон. Что с того, что ты сам признался? Знаешь, кто ты? Ты тот нищий, что ходит по рынку и показывает всем свои гноящиеся раны. Ты думаешь, если ты обнажаешь свои раны, так уже стал святым? Ты прокатился в Англию задарма, на мой счет! На мой счет!
Лейзер. Мне не нужна Англия.
Саймон. Какое счастье для Англии, что она тебе не нужна!
Лейзер. Вы затащили меня сюда обманом и вы обязаны вернуть меня обратно.
Саймон. Послушай-ка, что я тебе скажу: я не только не дам тебе ни единого пенни, я взыщу с тебя все мои расходы — до последнего шиллинга! Более того, я взыщу с тебя компенсацию за душевную травму — мою и моей сестры. Ты обещал жениться. Теперь отказываешься. Изволь платить! И можешь рассказать в суде, как тебя обманули. Как невеста скрыла от тебя свой истинный возраст! Можешь рассказать!
Лейзер. Она сказала правду. Это вы не сказали мне правды. Вот она где — ложь! Значит, была еще — и будет. Вот что главное!
Рахель (выступая из угла, куда ее загнал Саймон). Это верно — то, что он говорит. Это очень верно. Есть еще ложь. Еще много лжи. Так много, что ему следует бежать отсюда! В чем мать родила. Например, эта квартира: она никогда не была моей. И ты вовсе никакой не преуспевающий делец. Чтобы поехать в Иерусалим, тебе пришлось взять деньги у меня. А я одолжила эти деньги у Бени.
Саймон. Ты что, рехнулась?.. Молчи!
Рахель. И я не сорокачетырехлетняя старая дева — это, может, и подошло бы кое для кого из Иерусалима, — он, наверно, думал, что я берегла себя для замужества, что я хранила для него свою девичью честь. А я не хранила! Я сорокачетырехлетняя холостячка. Я сорокачетырехлетняя грешная холостячка!
Саймон. Замолчи сейчас же!
Рахель (вытаскивает откуда-то корзину с чистым бельем и ставит на стол). У меня были мужчины. Я жила с ними, как жены живут с мужьями. Но без свадьбы и без благословения. И я любила их, да, я их очень любила. Я имела от них много утех. Да, много утех! Ой, сколько утех!.. Но они обманули меня и бросили. Все как один! Все мужчины обманули мена и бросили. Какая разница, было их двое или сто? Двое — это даже больше, чем сто. Причем покинули, когда шел дождь. Никакой дождь не остановил их. Они готовы были промокнуть до нитки, лишь бы уйти от меня. Я осталась тут, в тепле, а они ушли в холод и дождь. Разве это не ужасно?
Саймон. Ты сошла с ума. Ты заразилась от него!
Рахель. Нужна очень серьезная причина, чтобы мужчины бросили женщину, которая предана им, как собака. Да еще в дождь!.. Может, у меня изо рта пахнет? Может, поэтому?
Саймон. Зачем ты унижаешь себя? Зачем?
Рахель. А теперь я хочу, чтобы и он оставил меня. Он еще не спал со мной, еще не обманул меня, так, по крайней мере, пусть оставит. Никаких утех от него я еще не имела. Но он последний, кто мог на меня позариться. Последний! А последний, будь он даже круглый идиот, вынимает из женщины всю душу. И не просто вынимает, он высасывает ее по капле. Вот, теперь у меня уже ничего не осталось, никаких обманов, я все отдала ему.
Саймон. Хватит! Хватит! Хватит!!!
Рахель. Он для того сюда прибыл — чтобы разоблачить ложь. Так пусть берет. Пусть берет и уходит! Все. Больше ничего не осталось. Больше я бы не смогла таскать. Всему есть предел. Если я вспомню еще что-нибудь, я вышлю ему в Иерусалим. Обещаю. А теперь пусть уходит. Он сказал, что хочет уйти. (Лейзеру.) Почему же ты не уходишь? (Надвигается на него.) Тебе нужно что-то еще? Еще я сижу в кафе! В трех сразу! Сплю до полудня! Иногда до вечера! Обедаю в постели! И я… Я выливаю масло в раковину! Целую сковороду масла! Жарю капельку картошки в целой сковороде масла и все выплескиваю в раковину! Оно шипит и скворчит в раковине — вот так: ц-юц, ц-юц!.. Я обожаю слушать, как оно скворчит! Еще я курю трубку! (Отворачивается к корзине.)
Саймон (берет ее за руку и пытается успокоить). Он не стоит этого. Перестань! Это я тебе говорю, я, твой брат Саймон…
Рахель. Он не уйдет, пока я не дам ему денег. Такая моя судьба — я должна давать им деньги. Тем я давала, чтобы они остались, а этому должна дать, чтоб ушел. (Достает из шкафа кошелек и высыпает его содержимое на стол.) Это все, что у меня есть. Вся моя зарплата. И если этого недостаточно, чтобы добраться до Иерусалима, то пусть едет до Гибралтара! Но пусть, наконец, сдвинется с места!
Саймон (накрывает деньги рукой). Он не получит ни пенни!
Рахель (Лейзеру). Берн! Бери все — и деньги, и обманы! Все, что у меня есть — бери! Я тебе даю.
Саймон. Пока я здесь, он не получит ни пенни!
Рахель (Саймону). Значит и ты не будешь здесь! Катись вместе с ним! (Отбрасывает его руку прочь от денег.)
Саймон. Ты никогда со мной так не разговаривала…
Рахель. Руки прочь от моих денег! Слышишь?! Прочь руки от моей души! Слышишь? Я душу себя на этой дурацкой работе — ты сам так говоришь! — ради этих денег. Прочь! Ты каждый день приходишь повидать меня, каждый день! Потому что тебе делать нечего! Ты указываешь мне, что мне любить и чего не любить, что стоит делать и что глупо. Надоело! Не приходи и не указывай! У тебя нет права поучать меня. У меня были утехи, у тебя — нет. О, какие были утехи!
Саймон. Никогда… Никогда!..
Рахель (складывая белье). Пусть они оба берут эти деньги. Пусть берут, что хотят. Нашлись два умника! Пусть оставят меня в покое. У меня есть моя комната, есть полная корзина белья, которое нужно перегладить. Я не могу показаться на работе нечесанной растрепой — не могу!
Бени (врывается в комнату и сует Рахели в руки пачку денег). Ему на билет! Я слышал… Гибралтар — это недостаточно! В Иерусалим! (Выскакивает.)
Рахель смотрит на деньги в своей руке и разражается рыданиями. Кладет деньги на стол, берет корзину и зачем-то протягивает ее Лейзеру. Он приближается как лунатик и останавливается против Рахели.
Саймон. Мы дадим ему денег. Не ты! Я. Мы с Бени. Вместе. Да, я ошибся. Это было безумие. Нельзя предаваться иллюзиям. Мы дадим ему вдвойне, пусть только уедет. Он не стоит твоего мизинца — вместе со всем своим Иерусалимом. Одной твоей слезы…
Оборачивается и видит Рахель и Лейзера, стоящих друг против друга. Замолкает.
Рахель (Лейзеру). Что вам от меня надо?
Лейзер. Если вы позволите… Вы несете корзину… (Берется за корзину с другой стороны.)
Рахель. Что вам не нравится?
Лейзер. Почему же… Напротив, мне это очень нравится. Эта корзина. В Иерусалиме стирают в таких тяжелых медных тазах. И высохшее белье тоже кладут в эти тазы. Знаете, там как огня боятся всего нового. Как креста. Это очень хорошо, что вы держите белье в плетеной корзине.
Рахель. Что из этого?
Лейзер. Ничего… То есть, наоборот… Это хорошо. Если вы позволите, я помогу отнести корзину. Куда вы хотите. Я хочу помочь вам.
Рахель. Вы понесете корзину и тем временем будете разглядывать, хорошо ли постирано. Достаточно ли чисто. Так ли, как у вас в Иерусалиме. А потом скажете, что вы не хотите, потому что я не умею стирать. (Пытается отобрать у него корзину.)
Лейзер (не отдает корзину, тянет ее к себе). Нет, я больше ничего не буду разглядывать. Я многое понял. Понял, о чем вы сказали. И то, чего вы не сказали. И то, что вы сказали нарочно. Теперь я знаю, что душа ваша чиста. Что вы не умеете лгать.
Рахель (тянет корзину к себе). Вы меня мучаете. Вы берете и бросаете, и снова берете. Как будто я мячик… Но ведь и для мячика должен быть предел!
Лейзер (тянет корзину к себе). Меня не пугает — что у вас были романы. И что вас обманули и бросили. Совсем не пугает. Наоборот. Пусть им будет стыдно! Я только боялся обмана. Теперь я знаю, что вы ничего от меня не скрыли. И еще я знаю, что вы одиноки. Гораздо более одиноки, чем я думал. Я тоже более одинок, чем я думал. Я сожалею о том, что сказал раньше — что я хочу вернуться. Я прошу вас согласиться выйти за меня замуж.
Наступает молчание. Рахель выпускает корзину из рук, белье падает на пол, другой край корзины остается в руках у Лейзера.
Рахель. Я приготовлю чай. (Помолчав, повторяет.) Да, я приготовлю чай. (Отходит к плите.)
Лейзер собирает белье в корзину. Саймон стоит, пораженный, и смотрит, как Рахель несет к столу поднос с двумя чашками чаю.
Рахель (замечает Саймона). Я налью тебе тоже. (Помолчав.) Ты не просил…
Саймон отодвигается в сторону, Рахель и Лейзер усаживаются за стол.
Рахель (Лейзеру). Пейте. Чай не горячий.
Лейзер. А вы ешьте шоколад.
Рахель. Мне теперь не хочется.
Лейзер (помолчав). Хорошо. Как вам угодно. (Пьет чай.)
Саймон в растерянности топчется возле стола.
Лейзер (обращаясь к Рахели, неожиданно громко). Я вам расскажу кое-что интересное. В старых районах Иерусалима белье сушат на веревках, протянутых между домами — от одного балкона к другому. И веревки эти движутся по таким маленьким колесикам. В четверг, если вы проходите по улице, вы буквально не видите неба из-за белья, которое висит на веревках. И почти все белье белое. Там, в этих районах, так одеваются — или белое, или черное. Но белое приходится стирать чаще, поэтому висит — всегда белое.
Саймон (останавливается возле Лейзера и спрашивает вдруг как будто без всякой цели). Вы любите музыку?
Лейзер. Простите?
Саймон. Я спрашиваю, любите ли вы музыку?
Лейзер. Почему вы спрашиваете?
Саймон, Почему? Просто так. Люблю знать. Собираю информацию по разным вопросам.
Лейзер. Иногда.
Саймон. Вот как! Прекрасно! А какую?
Лейзер. Простите?
Саймон. Какую музыку вы любите?
Лейзер. Марши.
Саймон. Марши?
Рахель (Саймону). Марши.
Лейзер. Да.
Саймон. Послушайте! Это интересно, очень интересно. Это несколько необычный вкус. Военные или похоронные?
Лейзер. Я не разбираюсь. Марши и все. Почему вы спрашиваете?
Саймон. Почему я спрашиваю? Вы не поверите! Это именно то, что любит моя сестра. Браки совершаются на небесах! Я просто так спросил, наудачу. И попал в точку! Вы видите этот буфет? Он полон пластинок. Сплошь одни марши! Она не согласна слушать никакой другой музыки, кроме маршей. Она спать не ляжет без какого-нибудь марша. Два-три марша перед сном. Удивительно! (Остается стоять в стороне.)
Лейзер. Я продолжу рассказывать, о чем начал. Если вы хотите.
Рахель. Да, конечно.
Лейзер. Вы помните Лею-Двору Вильман?
Рахель. С бородавкой на кончике носа?
Лейзер. Да, это все помнят.
Рахель. Да. (Чуть помолчав.) Так что вы хотели рассказать? Вы остановились на бельевых веревках.
Лейзер. Это связано. Когда она была молоденькой девушкой, она вела тайную любовную переписку с Нахманом Фридманом — из «Фридман и сыновья». Они обменивались записочками, которые подвешивали на эти самые веревки и подтягивали по колесикам. И когда ему сватали какую-нибудь даже очень хорошую партию, он отказывался.
Саймон (снова останавливается против Лейзера и неожиданно спрашивает). Она покупает журналы?
Лейзер. Кто?
Саймон. Ну, она… Эта, как ее… Лея-Хана, Хана-Лея, Зисель-Кисель, не все ли равно?
Лейзер. Лея-Двора Вильман.
Саймон. Именно! Хана-Двора! Как я мог забыть? Так она покупает журналы?
Лейзер. Вы смеетесь над ней. У нее нет денег, и у нее нет на уме никаких журналов. У нее нет свободной минуты поднять голову от работы. Она не помнит, есть ли еще звезды на небе. Она вообще не нуждается в таких вещах как журналы. У нее есть дети. (Смотрит на Рахель.) А вы это делаете?
Саймон. Что именно?
Лейзер (Рахели). Вы покупаете журналы?
Саймон. О. журналы!.. Не просто журналы, а медицинские журналы. Они в десять раз дороже! И главное, она ни слова в них не понимает. Но она их любит! А еще она покупает билеты на концерты. Самые дорогие. Есть дешевые билеты и есть дорогие. Так она покупает самые дорогие. Она отказывает себе в мясе и рыбе, но в этом — ни в коем случае! И еще: она любит смотреть на звезды. Стоит так иногда у окна и вдруг ни с того ни с сего вздыхает: «Смотри, звезды»… Ну, это хоть не стоит денег — звезды. Так, небольшая роскошь. Хотя если подумать, это глупо. Ведь ни одна звезда не скажет другой звезде: «Смотри: Рахель!»
Лейзер (Рахели). Я спросил вас.
Рахель. Я всегда мечтала изучать медицину и стать врачом, но мне не пришлось. Я люблю медицину.
Лейзер (вытаскивает из кошелька какую-то бумагу и раскладывает ее на столе перед Рахелью). Прочтите, пожалуйста.
Саймон. Что это, позвольте полюбопытствовать? (Тянется к бумаге.)
Лейзер. Я сейчас разговариваю с ней. Пожалуйста. (Пододвигает бумагу к Рахели.)
Рахель. Скажите сами, что там написано.
Лейзер. Это разрешение на сбор пожертвований в пользу старого детского дома в Иерусалиме. Если мне потребуется.
Саймон поражен, открывает рот, собираясь что-то сказать, но так ничего и не говорит. Отступает в сторону.
Рахель. Зачем вы показываете мне это?
Лейзер. Я хочу, чтобы вы поняли, что мне придется нелегко. Я должен обеспечить нас обоих. Если я преуспею и у меня появятся средства, вы сможете покупать то, что вы любите. Как, например, эти журналы. Или еще что-нибудь такое, что вам нравится. Но только в пределах наших возможностей. Ничего не брать в долг. Долги — это мошенничество.
Саймон (вполголоса, не то Лейзеру, не то просто так вслух). Так ты еще представляешь детский дом!..
Лейзер (Рахели). Я не собираюсь делать это основным своим занятием. Это только для начала. Только ради семьи. Я не соблюдаю заповедей, но детский дом, даже религиозный — это прежде всего детский дом. Они нуждаются в пожертвованьях. Они едят с жестяных тарелок и спят без простыней. У них нет ничего, кроме старых солдатских одеял. Может, они и не мерзнут, может, они спят так крепко, что не чувствуют, как кусаются эти одеяла, но это не годится. Нельзя, чтобы дети так жили. Тем более, сироты.
Рахель. Это верно. Это хорошо, что вы замечаете такие вещи.
Лейзер. Они дадут мне пятьдесят процентов.
Саймон. Что?!
Лейзер. Это самый большой процент, какой можно получить. Другие дают меньше. Но эти такие бедолаги, что им не приходится выбирать. Это старый детский дом, и они уже отчаялись поправить свои дела.
Саймон. Ты слышала? Пятьдесят процентов от пожертвований на этих сирот с жестяными одеялами!
Лейзер. Это будет не так уж много — пятьдесят процентов от этих пожертвований. Люди не слишком щедро подают на сирот. Это вам не музей. Сегодня мало кто соглашается быть представителем детского дома. (Поворачивается к Рахели.) Я могу продолжить?
Рахель. Что?
Лейзер. То, что я начал рассказывать.
Рахель. Да, конечно.
Лейзер. Я уже сказал, что Нахман Фридман обменивался любовными записочками с Леей-Дворой Вильман и отклонял всех невест. Так вот. Семья недоумевала. Пока у него наконец не допытались, пока заставили его признаться, что он хочет именно Лею!.. Родители едва не сошли с ума. Представьте себе — эта Лея из бедной семьи и вообще ничем не отличается — ни умением вышивать, ни какой-нибудь особой добротой. Есть женщины, которые славятся такими вещами, она — нет.
Саймон приближается к столу и останавливается против Лейзера. Лейзер умолкает.
Саймон. Продолжайте, продолжайте. Это просто наслаждение слушать — все эти истории. Жених рассказывает невесте преданья старины. Хронику родных мест! Какие тонкие наблюдения. У меня прямо трескается голова от этой тонкости. Я бы даже сказал, что у меня вместо одной головы сделалось две! И обе раскалываются от боли!
Лейзер. У меня есть аспирин. (Вытаскивает из кармана пачку.) Вы можете выпить три сразу.
Саймон. Вы носите в кармане аспирин? (Рахели.) С таким мужем — с аспирином в кармане — ты можешь быть спокойна. Аспирин у тебя всегда будет под рукой. (Лейзеру.) Три сразу? Но у меня только две головы.
Лейзер. Примите две таблетки.
Саймон. Хорошо. Нет, спасибо. Я вспомнил лучшее средство. Сейчас, сейчас… Вы себе сидите… Жених и невеста сидят и вкушают золотой бульон… Как сказано: «Пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего…» Это про меня. Не волнуйтесь, я сейчас вернусь… (Направляется к плите.)
Лейзер (Рахели). Так я продолжу?
Рахель. Да, конечно.
Лейзер. Родители в конце концов смирились. Моше-Хаим Фридман и сыновья.
Рахель. Вы сказали, ее фамилия Вильман.
Лейзер (Речь его убыстряется, не то он взволнован близостью Рахели, не то просто сбит с толку). Да. В результате ничего из этого не вышло. Из-за нее. Родители согласились. И была уже назначена свадьба. Но она вдруг заявила, что не согласится обрезать волосы. Там так принято — перед свадьбой стричь невесту. А у нее были косы до пят — так говорят. Говорят, когда она спускалась по лестнице, косы подметали ступени. Весь Иерусалим поднялся на ноги, когда услышал, что она отказывается стричь косы. Но она заупрямилась. Она была из бедной семьи да еще с бородавкой на кончике носа. Говорят, он написал ей длинное письмо и послал по веревкам. Он писал, что она любит свои косы больше, чем его.
Рахель. Это ужасно.
Лейзер. Нахман Фридман тотчас женился на Рахель Гвирцман. А она… Один только немой Шмуэль-Вольф согласился взять ее. Он был немой и не так уж молод. Он не настаивал, чтобы она отрезала косы. Она сама взяла и отрезала.
Рахель. Глупо женщине упрямиться из-за волос. Под конец у нее не осталось ни кос, ни вообще ничего. Это то, что вы хотели сказать?
Лейзер. Как раз нет. Она как раз была счастлива со Шмуэлем-Вольфом. У них родилось восьмеро детей, и все красавцы. Когда иорданцы подстрелили его с Башни Давида, младшему, Эфраиму, было два месяца. И она подняла всех восьмерых, вырастила живыми-здоровыми, хоть они и маялись на крохотную пенсию и не видели ничего, кроме хлеба да постного масла с луком.
Саймон (возвращается с повязкой на лбу, поливает себе чаю и произносит задумчиво). Что за дивная жизнь! Что за идеал! И восемь детей, и столько луку!
Рахель, глядя па Саймона, не может сдержаться и смеется. Отворачивается от Лейзера, чтобы он не заметил ее смеха. Лейзер смотрит на Саймона с недоумением.
Саймон (Лейзеру, указывая на повязку у себя на лбу). Картофель, порезанный ломтиками и подвязанный мокрой тряпкой. Вам известно это средство, не правда ли? Картошка вытягивает боль из головы. Иерусалимский патент. Ничуть не хуже аспирина. А кроме того, экономно. Потом можно пожарить. Иерусалим — бедный город. Бедность — не порок. Напротив — достоинство. Бедностью надо гордиться. Масло с луком! Объедение!
Лейзер. Вы смеетесь надо мной. Вы смеетесь над старыми иерусалимскими женщинами. Вы смеетесь над моей матерью. Вы… (Замечает Рахель, давящуюся смехом.) Вы смеетесь!
Рахель продолжает смеяться, не в силах сдержать себя.
Саймон (глядя па Рахель, тоже разражается хохотом.). Ты слышала… Ты слышала, как он сказал: «Вы смеетесь!»? Да, она смеется! Она смеется!
Лейзер. Вы смеетесь с ним вместе.
Саймон (Рахели, продолжая хохотать). Но как он это сказал! Еще бы! Ты ведь его тронула своим рассказом о сбежавших любовниках. Как они обманули тебя и бросили. Его тронуло твое унижение. Он хотел бы, чтобы ты всегда была такая — униженная и оплеванная. Загнанная серна! Прямо как он сам. Только несчастная и раздавленная ты будешь для него хороша. Чиста и невинна! Единственная роскошь, какую он готов тебе. позволить — это бородавка на кончике носа! Проклятый идиот! Фанатик! Любитель маршей!
Рахель (пытается сдержать смех). Ой, я не могу!.. Я не могу!..
Саймон. Понятно, что ты не можешь. Так нам положено — смеяться. Это удовольствие — смеяться. Это то. что нам по душе и по вкусу. Это — наш удел. Ты помолодела на десять лет. Да только ради того, чтобы ты рассмеялась, стоило затевать всю эту историю. Только ради этого!
Лейзер. Я вам не нужен.
Рахель перестает смеяться.
Саймон (Лейзеру). Ты мне не нужен? (Рахели.) В нем есть шарм, не так ли?
Лейзер. Ничего не поможет. По правде говоря, вы оба не хотите меня. Вы не нуждаетесь во мне. Я не смогу быть вашей семьей никогда. Это не для меня. (Встает, берет пальто.)
Рахель поражена, подымается и делает шаг к Лейзеру. Саймон тоже встает, как бы намереваясь задержать Лейзера, но останавливается.
Лейзер (надевая пальто и шляпу). Но вы помогли мне принять важное решение. Я буду копить для моей дочери деньги на квартиру. Ее мать не позволяет мне видеть дочку. Но, может быть, она так и не узнает, что я существую на свете. Когда она вырастет и найдет себе человека по сердцу, пусть этот дом станет для нее подарком. И это благодаря мне. Я построю ей дом, в котором она будет счастлива. Я буду ей нужен. Прощайте. (Выходит.)
Рахель бессильно опускается на стул и тихонько плачет.
Саймон (с наигранной веселостью). Что ты об этом скажешь? Он отвалил! И без билета! Чистый выигрыш! Здесь стало легче дышать! И этот случай нас кое-чему научил: наука тоже немаловажная вещь, не правда ли? (Замолкает с утомленным и пришибленным видом).
Звонок в дверь. Никто не шевелится. Снова звонок. Рахель встает открыть.
Бени (стоя в дверях, протягивает Рахели туфли). Ваши туфли… Я их взял… Когда вас не было… Они теперь лучше, чем новые. Я буду чинить всегда… Все ваши туфли… Болейте себе на здоровье — я буду приносить все, что надо. Вы этого заслуживаете. (Замечает повязку у Саймона на лбу и замолкает от удивления.)
Саймон. Что же вы умолкли? На что вы уставились? (Рахели.) Что он уставился на меня?
Бени. Ты слишком большой умник! Ты просто большой дурак! (Выходит.)
Саймон (ему вслед). Муц-муц! Муц-муц!..
Из-за стены доносится звук рожка, громкий и уверенный. Рахель наливает чай в чашки.
Саймон (Рахели). Он тоже не без шарма, если хочешь. Тут все не без шарма. Даже я. И все приходят к тебе. Трудные люди, да? (Замолкает.) А все из-за Израиля. Им там хорошо — и с утра веселятся. А почему им не веселиться? Все вокруг бело как снег. Она сводит меня с ума — Земля Обетованная. Лишает рассудка! Когда я встретил его, мне стукнуло в голову: я должен привезти кусок от этих щедрот, кусок от пирога радости, частичку света! На! Имей! (Стягивает со лба повязку. Видно, что он удручен и разбит.) Ты помнишь снег? Этот свет… Ослепительный как солнце… Это их снег… (Замолкает, но потом вдруг начинает с новой силой.) А ты достойна большего! Ты слышишь?! Ты достойна лучшего!. И никуда от этого не деться! Если тебе ничего не достанется, что ж — так тому и быть. Но чего ты достойна, того достойна! И я не позволю отнять это у тебя!.. (Сникает окончательно, будто из него вынули все кости.)
Рахель подымается, ставит чашки на поднос и уносит их к плите. За стеной раздаются звуки рожка.
Конец
Комментарии к книге «Трудные люди», Йосеф Бар-Йосеф
Всего 0 комментариев